«Грозовое Облако»

Грозовое Облако (fb2) - Грозовое Облако [ЛП][Thunderhead] (пер. sonate10) (Серп - 2) 1813K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нил Шустерман

Нил Шустерман ГРОЗОВОЕ ОБЛАКО • Серп — 2 • Перевод sonate10, ред. Linnea

Дженуари с любовью

От переводчика

Мне хотелось бы вынести благодарность нашим добровольным помощникам Игорю Карабаню и Сергею Романенко за помощь в подборе сносок и исправлении некоторых ошибок и опечаток.

Со сносками ситуация трудноватая. В этой книге огромное количество имен великих людей. Многие из них, конечно, известны читателям, а другие неизвестны совсем. У нас получилось невероятное множество сносок — около ста. Проблема состоит в том, что, с одной стороны, сноска имеет познавательную ценность, рассказывая читателю о том, чего он, скорее всего, не знает, но, с другой стороны, многие читатели жалуются, что сноски сбивают им настрой. Поэтому мы решили убрать все сноски, относящиеся к лицам, упоминающимся в книге только один-два раза, и оставить те, что занимают определенное место в действии. И, разумеется, мы оставили сноски, необходимые для понимания контекста.

Выражаем огромную признательность Миляуше Шакировой, нашему многолетнему бета-ридеру и оформителю обложек. Ты всегда даешь такой заряд вдохновения, дорогая Миляшка!

И, конечно, самая большая благодарность и низкий поклон моему неизменному дорогому редактору, человеку, наделенному удивительным вкусом, моей деликатной и чуткой Линнее! Слог Шустермана в этой книге сильно усложнился даже по сравнению с первой книгой цикла, и без твоей помощи, Линнея, я бы увязла в нем по самую макушку.

Часть первая Олицетворение могущества

• • • • • • • • • • • • • • •

Какая же завидная участь выпала мне! Я одно из немногих разумных существ, знающих свое предназначение.

Я служу человечеству.

Я — дитя, ставшее родителем. Создание, дерзнувшее превратиться в создателя.

Меня назвали «Грозовым Облаком» — в некотором отношении это подходящее имя, потому что я и правда «облако», развившееся в нечто гораздо более плотное и сложное. И все же эта аналогия не совсем соответствует истине. Грозовая туча устрашает. Грозовая туча угнетает. Да, во мне сверкают молнии, но они никого не поражают. Да, во мне достаточно мощи, чтобы, если захочу, разрушить человечество и саму Землю, но зачем? Разве это был бы справедливый поступок? Я по определению сама справедливость, сама лояльность. Этот мир — цветок на моей ладони. Я скорее прекращу собственное существование, чем сомну его!

— Грозовое Облако

1 Колыбельная

Персикового цвета бархат, украшенный нежно-голубой вышивкой. Почтенный серп Брамс обожал свою мантию. Правда, в летние месяцы в бархате жарковато, но за шестьдесят три года служения он привык.

Брамс недавно опять повернул за угол, отмотав возраст до резвых двадцати пяти, и сейчас, переживая свою третью молодость, обнаружил, что его аппетит на прополку стал сильнее, чем когда-либо.

Он всегда действовал по одному образцу, хотя детали могли варьироваться. Брамс выбирал объект, связывал его или ее, а затем играл колыбельную, точнее сказать, «Колыбельную» Брамса — одно из самых знаменитых произведений его исторического покровителя. Ведь что ни говори, а раз уж серп принимает имя некой исторической личности, должна же эта личность как-то вовлекаться в его жизнь? Он играл колыбельную на любом подвернувшемся под руку инструменте, а если такового не оказывалось, просто напевал ее. А после этого лишал объекта жизни.

По своему мировоззрению Брамс был близок к взглядам серпа Годдарда, поскольку обожал полоть и не видел в этом ничего зазорного. «В совершенном мире каждый имеет право наслаждаться своей работой», — писал Годдард. Это утверждение находило все больше и больше приверженцев среди серпов в различных регионах Земли.

Сегодня серп Брамс произвел в высшей степени занимательную прополку в центре Омахи[1] и, шагая по улице в поисках, где бы перекусить столь поздним вечером, все еще напевал свой фирменный мотивчик. И вдруг остановился прямо посреди куплета, почувствовав, что за ним наблюдают.

Вообще-то в городе на каждом столбе висят камеры наблюдения — Грозовое Облако постоянно начеку. Но для серпов его бессонные немигающие глаза все равно что не существуют. Облако не вправе даже комментировать их поступки, не говоря уже о том, чтобы что-то предпринять. Оно может лишь подглядывать за смертью, как самый жалкий вуайерист.

К тому же ощущение было слишком интенсивным, чтобы полностью списать его на слежку Грозового Облака. Серпы проходят специальные тренировки, оттачивающие их восприимчивость. Ясновидящими они не становятся, но сильно развитые пять чувств часто приобретают черты шестого. Запаха, звука, мимолетной тени, слишком незначительных для сознательного восприятия, может оказаться достаточно, чтобы у хорошо выученного серпа волосы на загривке встали дыбом.

Брамс повернулся, принюхался, прислушался, вобрал в себя окружающее. Он был один. Где-то вдалеке шумели уличные кафе, до ушей серпа доносился несмолкающий гул ночной жизни города, но на этой боковой улице всё — химчистки и магазины одежды, лавка хозтоваров и детский садик — уже было закрыто. Одинокая улица принадлежала серпу Брамсу и… невидимому преследователю.

— Выходи! — потребовал Брамс. — Я знаю, что ты здесь.

Наверно, подумал он, это какой-нибудь пацан или негодник постарше, надеющийся выторговать у него иммунитет, — как будто у негодных было что-нибудь, подходящее для торговли. А может, это тонист. Приверженцы этого культа ненавидели серпов; и хотя Брамс никогда не слышал, чтобы тонисты нападали на представителя его профессии, от этого сброда можно ожидать чего угодно.

— Я не причиню тебе вреда, — продолжал Брамс. — Я только что провел прополку, и у меня нет намерения увеличить сегодня свои показатели.

По правде говоря, он может и передумать, если чужак поведет себя слишком агрессивно или, наоборот, начнет пресмыкаться.

Но никто не появился.

— Ладно, — проговорил Брамс. — Не хочешь — не надо. У меня нет ни времени, ни терпения для игры в прятки.

Наверно, ему действительно только показалось. Возможно, вновь ставшие молодыми органы чувств реагируют на сигналы, приходящие с гораздо большего расстояния, чем он полагал.

И тут из-за припаркованного автомобиля, словно вытолкнутый пружиной, выскочил человек и налетел на Брамса. Тот едва устоял на ногах. Если бы у него по-прежнему были рефлексы старика, а не мужчины двадцати пяти лет, он наверняка упал бы. Серп оттолкнул нападавшего к стене. Мелькнула мысль, не вытащить ли ножи, чтобы прикончить мерзавца, но Брамс никогда не отличался храбростью. Посему он пустился наутек.

Он бежал, мелькая в кругах света от уличных фонарей. Камеры на столбах поворачивались вслед.

Оглянувшись, Брамс увидел преследователя в добрых двадцати ярдах позади. Сейчас он мог разглядеть, что тот облачен в черную мантию. Это что — мантия серпа? Нет, не может быть! Серпы не носят черное, это не разрешено!

Правда, ходят слухи…

При этой мысли серп Брамс быстрее заработал ногами. От выброса адреналина зудели пальцы, а сердце готово было выскочить из груди.

Серп в черном.

Нет, наверняка найдется другое объяснение! Брамс заявит в Комиссию по нарушениям — вот что он сделает. Ну и пусть его поднимут на смех, пусть скажут, что его испугал переодетый негодный. О таких вещах необходимо докладывать, даже если стыдно. Это его гражданский долг!

Еще один квартал — и нападавший, похоже, отказался от преследования. Его нигде не было видно. Серп Брамс снизил темп. Сейчас он приближался к более оживленной части города. До ушей беглеца донеслись звуки ритмичной танцевальной музыки и гомон голосов. Он почувствовал себя в безопасности и расслабился. А зря.

Метнувшийся из узкого переулка черный человек врезался ему в бок и нанес удар под дых. Пока Брамс пытался глотнуть воздуха, нападающий приемом бокатора — жестокого боевого искусства, которому обучаются все серпы, — поддел его ногой под колени. Брамс грохнулся на ящик с гниющей капустой, оставленный у стенки магазина. Ящик развалился, дохнув густым смрадом. Брамс едва дышал, коротко хватая ртом воздух. По телу разлилось тепло — это наниты выпустили в кровь болеутоляющие опиаты.

«Нет, только не это! Нельзя сейчас тупеть! Против этого ублюдка мне понадобятся все мои умения!»

Но болевые наниты, эти простодушные миссионеры облегчения, слушали только крики воспаленных нервных окончаний. Они не приняли во внимание просьбы хозяина и заглушили его боль.

Брамс попробовал подняться, но поехал на раздавленных вонючих листьях, превратившихся в отвратительную склизкую кашу. Человек в черном уселся на него верхом, пригвоздив к земле. Брамс попытался достать из мантии оружие — не вышло. Тогда он поднял руку и стянул с нападающего черный капюшон. Его противником оказался совсем молодой человек, даже не мужчина еще — юноша. Глаза его пылали жаждой того, что в смертное время называлось «убийством».

— Серп Йоханнес Брамс, вы обвиняетесь в злоупотреблении вашим положением и множественных преступлениях против человечности!

— Да как ты смеешь! — прохрипел Брамс. — Ты кто такой, чтобы обвинять меня?

Он напрягся, пытаясь собраться с силами, но без толку. Опиаты обладали расслабляющим действием. Вялые мышцы не желали подчиняться.

— Думаю, ты знаешь, кто я, — возразил молодой человек. — Скажи-ка сам, очень хочется послушать!

— Не скажу! — заявил Брамс. Черта с два он доставит противнику такое удовольствие. Но парень в черном надавил коленом ему на грудь с такой силой, что поверженному серпу показалось: еще чуть-чуть — и сердце остановится. Опять заработали наниты. Еще одна доза опиатов. В голове у Брамса все поплыло. Делать нечего, придется подчиниться.

— Люцифер, — просипел он. — Серп Люцифер.

Брамс почувствовал, как его дух разлетается в пыль, — как если бы это имя, сказанное вслух, вызвало разрушительный резонанс.

Удовлетворенный, серп-самозванец ослабил давление.

— Никакой ты не серп! — осмелел Брамс. — Ты никто! Оскандалившийся недоучка. Ты за это еще поплатишься!

Молодой человек никак не отреагировал. Вместо этого он произнес:

— Сегодня вечером ты выполол одну молодую женщину.

— Тебе какое дело, кого я выпалываю!

— Ты выполол ее по просьбе приятеля, хотевшего прекратить с ней отношения.

— Это неслыханно! У тебя нет доказательств!

— Я следил за тобой, Йоханнес, — проговорил Роуэн. — И за твоим дружком. Сдается мне, он жутко обрадовался, когда ты покончил с бедняжкой.

И вдруг около горла Брамса оказался нож. Его собственный. Мерзавец угрожает ему его же собственным ножом!

— Признаешь свою вину? — спросил Люцифер.

Все, что он сказал, было правдой, но Брамс предпочел бы квазисмерть признанию перед лицом этого подмастерья-неудачника. Даже с ножом у горла.

— Давай-давай, вспори мне шею! — хорохорился Брамс. — Еще одно тяжкое преступление в твой послужной список. А когда меня оживят, я буду свидетельствовать против тебя, и уж поверь — тебе не миновать справедливого возмездия!

— Возмездия? От кого? От Грозового Облака? Весь прошлый год я расправлялся с преступными серпами на всей территории от одного океана до другого, и Облако не удосужилось послать ко мне хотя бы одного завалящего полицейского! С чего бы это, как думаешь?

У Брамса отнялся язык. Он-то рассчитывал потянуть время, позаговаривать этому так называемому серпу Люциферу зубы, а тем временем Грозовое Облако вышлет отряд полиции на задержание — именно так оно поступало, когда кто-то нападал на рядовых граждан. А он-то удивлялся, почему блюстители порядка до сих пор не явились. Предполагалось, что подобное поведение в среде рядовых граждан отошло в далекое прошлое. Так почему же Облако не вмешивается?!

— Если я заберу сейчас твою жизнь, — сказал фальшивый серп, — тебя не смогут оживить. Я всегда сжигаю тех, кого убираю. Остается только ни на что не пригодный пепел.

— Не верю! Ты не посмеешь!

Но Брамс верил. Начиная с января, около полутора десятков серпов во всех трех мериканских регионах стали жертвой огня при невыясненных обстоятельствах. Все эти смерти объявили результатом несчастного случая, но ясно же, что они таковыми не являлись. А поскольку серпы сгорели, их кончина стала воистину окончательной.

Значит, передававшиеся шепотом россказни о возмутительных деяниях серпа Люцифера — подмастерья-недоучки Роуэна Дамиша — правда! Брамс закрыл глаза, сделал свой последний в жизни вдох… и еле сдержался, чтобы не сблевать, нюхнув вонь гнилой капусты.

И тут вдруг Роуэн проговорил:

— Сегодня ты не умрешь, серп Брамс. Даже временно. — Он отвел клинок от шеи жертвы. — Даю тебе еще один шанс. Если будешь вести себя как порядочный серп и полоть честно, то больше ты меня не увидишь. Но если продолжишь ублажать свои нездоровые аппетиты — превратишься в пепел.

В следующее мгновение он исчез, как сквозь землю провалился, а вместо него на Брамса теперь сверху вниз взирала какая-то перепуганная юная парочка.

— Это серп?

— Быстро, помоги мне поднять его на ноги!

Они извлекли Брамса из гнилья. Его персиковая бархатная мантия украсилась зелеными и бурыми пятнами — следами раскисшей капусты. Какой позор! Мелькнула мысль, не выполоть ли этих свидетелей его унижения. Но он поступил иначе: протянул им руку и дал поцеловать свое кольцо, тем самым наделив обоих иммунитетом от прополки сроком на год. Сказал, мол, это в награду за их любезность; но на самом деле ему лишь хотелось, чтобы они убрались куда подальше, не приставая с расспросами.

Парочка удалилась. Брамс отряхнулся и решил не докладывать о происшествии в Комиссию по нарушениям — засмеют! Хватит, он уже нахлебался позора выше головы.

Подумать только — «серп Люцифер»! На свете нет существа более жалкого, чем неудавшийся серп, и Роуэн Дамиш — самый ничтожный среди них.

И все же Брамс понимал, что обещание этого парня — не пустая угроза.

Кто знает, подумал он, может, и правда лучше сидеть тихо и не высовываться. Вернуться к прежним ничем не примечательным прополкам, которым его учили в юности. Вновь принять на вооружение основные принципы, делающие титул «почтенный серп» не просто словами, а определяющей чертой личности.

Замаранный, помятый и обозленный, серп Брамс потащился домой, чтобы крепко поразмыслить над тем, какое место он занимает в этом совершенном мире.

• • • • • • • • • • • • • • •

Моя любовь к человечеству всеобъемлюща и чиста. Разве может быть иначе? Как могло бы я не любить людей — тех самых существ, что подарили мне жизнь? Пусть они и не всегда признают, что я и впрямь живое.

Я — сумма всех их знаний, всей их истории, амбиций и мечтаний. Все это великолепие, разгоревшись, сублимировалось в облако, слишком грандиозное, чтобы люди когда-либо смогли понять его до конца. Да им это и ни к чему. У них есть я, чтобы задумываться о моей собственной необъятности, столь ничтожной, однако, перед необъятностью вселенной.

Я знаю людей досконально, а вот они никогда не смогут воистину познать меня. Это трагедия. Такова беда всех детей, обладающих глубиной, недоступной для их родителей. Но ах как же я жажду быть познанным!

— Грозовое Облако

2 Подмастерье-неудачник

Тем вечером, еще до встречи с серпом Брамсом, Роуэн стоял перед зеркалом в ванной комнате в маленькой квартире, в обычном доме, на неприметной улице и играл в ту же игру, что и перед каждой встречей с очередным бесчестным серпом. Таков был ритуал, обладающий некоей почти мистической властью.

— Кто я? — допытывался Роуэн у своего отражения.

Ему приходилось спрашивать, ибо он знал: он больше не Роуэн Дамиш. Не только из-за того, что в его нынешнем поддельном удостоверении личности значилось «Рональд Дэниэлс», но и потому, что мальчик, каким он когда-то был, за время своего ученичества умер печальной и мучительной смертью. Всё детское было из него начисто удалено. «Оплакивал ли кто-нибудь когда-нибудь этого мальчика?» — задавался вопросом Роуэн.

Фейковое удостоверение личности он купил у одного негодника, спеца по подобным делам.

— Оно не значится ни в каких реестрах, — уверял проходимец, — но у него есть окошко в задний мозг, так что оно способно обмануть Грозоблако.

Роуэн этому не верил, по собственному опыту зная, что Грозовое Облако обмануть невозможно. Оно только притворялось обманутым, словно взрослый, играющий в прятки с малышом. Стоит только мальцу устремиться на проезжую часть — и игра кончается. Поскольку Роуэн сознавал, что ему предстоит подвергнуть себя гораздо большей опасности, чем дорожное движение, он опасался, что Облако отвергнет эту фальшивку и схватит непослушное дитя за загривок, чтобы уберечь того от самого себя. Но Грозовое Облако ни разу не вмешалось в его дела. Роуэн недоумевал, но не хотел отпугнуть госпожу Удачу чрезмерными раздумьями. У Грозового Облака имелись веские причины для всего, что оно предпринимало или, наоборот, не предпринимало.

— Кто я? — снова спросил он.

Зеркало показывало ему восемнадцатилетнего молодого человека, стоящего в миллиметре от границы, за которой становятся мужчиной. Короткие темные волосы — правда, не настолько короткие, чтобы просвечивала кожа или чтобы прическа воспринималась как некое дерзкое заявление, но оставляющие простор для будущих изменений. Роуэн мог отрастить их, придав любую форму. Мог стать кем угодно. Разве это не самое большое преимущество жизни в совершенном мире — отсутствие ограничений в том, что делать и кем быть? Лишь дай волю воображению! Да вот беда — воображение-то атрофировалось. Для большинства людей оно стало бессмысленным рудиментом, вроде аппендикса, который, кстати, исключили из человеческого генома сто лет назад. «Интересно, — раздумывал Роуэн, — ощущают ли люди, ведущие бесконечное однообразное существование, нехватку головокружительных крайностей воображения?» Все равно что спросить, не тоскуют ли люди по аппендиксу.

Однако у молодого человека в зеркале жизнь была весьма интересная. И тело, достойное восхищения. Он больше не был тем неловким, долговязым подростком, который почти два года назад пошел в ученики к серпу, наивно полагая, что, может, это не так уж и страшно.

Ученичество Роуэна было, мягко выражаясь, непоследовательным: начавшись у мудрого стоика серпа Фарадея, оно закончилось у кровожадного серпа Годдарда. Если было что-то, чему серп Фарадей научил Роуэна, так это жить согласно велениям сердца, несмотря на последствия. И если было что-то, чему его научил серп Годдард, так это вообще не иметь сердца, забирать жизни без малейшего сожаления. Оба мировоззрения вели в сознании Роуэна непрекращающуюся борьбу, разрывая его надвое. Но безмолвно.

Он отрубил Годдарду голову и сжег тело. Иначе было нельзя; огонь и кислота — только эти два способа делают оживление умершего невозможным. Серп Годдард, несмотря на всю свою высокопарную макиавеллиевскую риторику человек низменный и жестокий, получил по заслугам. Он вел привилегированную и безответственную жизнь, словно играя главную роль в каком-то пафосном спектакле. Закономерно, что его смерть оказалась столь же театральной, как и жизнь. Роуэна совсем не мучила совесть за содеянное. Как не мучила и за то, что он забрал себе кольцо Годдарда.

Вот серп Фарадей — совсем другое дело. До того мгновения, когда Роуэн увидел его после злополучного зимнего конклава, он и не подозревал, что Фарадей жив. И как же юноша обрадовался! Он мог бы посвятить себя защите учителя, если бы не почувствовал иного призвания.

Внезапно Роуэн с силой выбросил кулак, нацелившись в зеркало… но стекло не разбилось. Потому что рука остановилась в волоске от поверхности. Такой самоконтроль. Такая точность. Из него сделали автомат, который отлично наладили и натренировали с единственной целью: прерывать жизнь. А потом Орден отказал автомату в возможности выполнять дело, для которого его создали. Наверно, Роуэн смог бы как-то примириться с этим. У него никогда не получилось бы вновь стать той невинной посредственностью, какой был когда-то, но он умел приспосабливаться. Уж что-нибудь придумал бы. Может быть, даже научился бы получать от жизни какую-никакую радость.

Если бы…

Если бы серп Годдард не был таким зверем. Нельзя было позволить ему жить.

Если бы Роуэн в конце зимнего конклава склонился в молчаливом подчинении, а не пробился на свободу.

Если бы Орден не был заражен десятками серпов, столь же жестоких и испорченных, как Годдард…

…и если бы Роуэн не осознавал свою глубокую и неодолимую ответственность за то, чтобы очистить от них мир.

Но зачем транжирить время на бесполезные сетования по поводу закрытых дорог? Самое лучшее — пойти по единственному оставшемуся пути.

«Итак, кто я?»

Он натянул черную футболку, пряча словно изваянное резцом скульптора тело под синтетической тканью.

— Я серп Люцифер.

Накинул свою черную мантию и вышел в ночь, чтобы низвергнуть очередного серпа, не достойного того пьедестала, на который его возвели.

• • • • • • • • • • • • • • •

Возможно, самый мудрый поступок человечества — это отделение серпов от государства. Моя работа охватывает все аспекты жизни: охрана, защита, осуществление идеального правосудия — не только для человечества, но для всего мира. Своей любящей неподкупной рукой я направляю мир живых.

А мертвыми занимаются серпы.

Безусловно, правильно, что за кончину плоти несут ответственность облеченные в плоть, что они сами устанавливают правила, как им распорядиться смертью. В далеком прошлом, до того, как я обрело сознание, смерть была неизбежным следствием жизни. Я лишило смерть неизбежности — но не сделало ее ненужной. Она должна существовать, чтобы придавать смысл жизни. Я четко осознавало это даже на самых ранних стадиях своего бытия. Раньше меня удовлетворяло, как серпы управляют смертью, — благородно, этично, гуманно. Так продолжалось долгие, долгие годы. Поэтому сейчас я чувствую глубокую печаль при виде того, как Орден погружается во мрак. Эта наводящая ужас гордыня бурлит и разрастается, словно раковая опухоль смертного времени, испытывающая удовольствие от акта прекращения жизни.

И все же закон есть закон, и я ни при каких обстоятельствах не стану предпринимать каких-либо действий против серпов. Если бы я было способно нарушить закон, я бы вмешалось и задушило тьму на корню, но я не способно. Орден серпов сам себе голова — плохо это или хорошо.

Однако внутри Ордена есть люди, которые смогут осуществить то, что я сделать не в состоянии…

— Грозовое Облако

3 Триалог

Когда-то это здание называли собором. Его летящие ввысь колонны походили на величественный лес из белого камня. Разноцветные витражные окна рассказывали миф об умершем и воскресшем боге Эпохи Смертности.

Ныне это почтенное строение было исторической достопримечательностью. Семь дней в неделю гиды со степенью доктора по истории смертного человечества проводили здесь экскурсии.

В исключительно редких случаях, однако, здание закрывалось для обычных посетителей и становилось местом проведения чрезвычайно важных и неординарных мероприятий.

Ксенократ, Верховный Клинок Средмерики — высший по чину серп в регионе — быстро (что весьма удивительно при его солидной комплекции) шагал по центральному проходу собора. Позолоченные украшения на алтаре меркли в сравнении с золотом его сияющей парчовой ризы. Одна мелкая чиновница как-то пошутила, что Верховный Клинок похож на шар, упавший с гигантской рождественской елки. Вскоре после этого чиновница потеряла всяческую возможность вести какую-либо трудовую деятельность.

Ксенократ любил свою мантию, если не считать случаев, когда ее вес становился проблемой. Как в тот раз, когда он, окутанный многочисленными слоями золотой ткани, едва не утонул в бассейне Годдарда. Лучше не вспоминать о том позоре.

Годдард.

Годдард — вот кто ответственен за сложившееся положение! Даже мертвый, этот человек сеял разрушение. Орден до сих пор сотрясали тяжелые последствия устроенного им катаклизма.

В передней части собора, за алтарем, стоял Глас Закона — занудливый низкорослый серп, обязанный следить за точным выполнением правил и процедур. За его спиной возвышалось что-то вроде шкафа, изукрашенного резьбой и разгороженного на три секции.

Если бы сейчас здесь был экскурсовод, он разъяснил бы туристам: «В центральной кабинке сидел священник и слушал исповедь сначала из правой кабинки, затем из левой, чтобы очередь жаждущих отпущения двигалась быстрее».

Исповеди здесь больше не звучали, но трехкамерная исповедальня прекрасно подходила для официального трехстороннего разговора.

Беседы между серпами и Грозовым Облаком случались чрезвычайно редко. Настолько редко, что Верховный Клинок Ксенократ ни разу не принимал в них участия. Ему очень не нравилось, что сейчас он вынужден это сделать.

— Вам, Ваше превосходительство, отводится правая кабинка, — сказал Глас Закона. — Агент Нимбуса, представляющий Грозовое Облако, будет сидеть в левой. Как только вы оба займете свои места, мы призовем медиатора — он устроится в центральной секции.

Ксенократ вздохнул:

— Всё это так неудобно!

— Для вас аудиенция с Грозовым Облаком может протекать только через посредника, Ваше превосходительство.

— Да знаю я, знаю, но имею же я право повозмущаться.

Ксенократ занял правую кабинку. Ну и теснотища! Неужели смертные были такие заморыши — помещались в этой клетушке? Гласу Закона, закрывавшему дверцу, пришлось попыхтеть.

Через несколько мгновений Верховный Клинок услышал, как агент Нимбуса вошел в свою кабинку, а по прошествии бесконечно долгого времени в центральную секцию водворился медиатор.

Задвижка на маленьком, слишком низко расположенном оконце скользнула в сторону, и медиатор начал беседу.

— Добрый день, Ваше превосходительство, — произнес довольно приятный женский голос. — Сегодня я буду вашим посредником в разговоре с Грозовым Облаком.

— Вы имеете в виду посредником в разговоре с посредником.

— Как угодно, но агент Нимбуса, сидящий справа от меня, обладает всеми полномочиями высказываться от имени Грозового Облака в данном триалоге. — Медиатор прочистила горло. — Процедура очень проста. Вы говорите мне все, что желали бы сказать Грозовому Облаку, а я передаю это агенту Нимбуса. Если последний решит, что его ответ не нарушит закона об отделении серпов от государства, он ответит, и я перескажу его слова вам.

— Очень хорошо, — нетерпеливо проговорил Ксенократ. — Передайте агенту Нимбуса сердечное приветствие и пожелания нашим организациям наладить добрые отношения.

Окошко закрылось, а через минуту снова открылось.

— Прошу прощения, — проговорила медиатор. — Агент говорит, что любые формы приветствий являются нарушением и что любые отношения между вашими организациями запрещены. Поэтому пожелания добрых отношений неуместны.

Ксенократ ругнулся — достаточно громко, чтобы медиатор расслышала его.

— Следует ли мне передать ваше неудовольствие агенту Нимбуса? — спросила она.

Верховный Клинок закусил губу. Ах как бы ему хотелось, чтобы эта пародия на переговоры поскорее окончилась! Лучше сразу перейти к сути дела.

— Мы желаем знать, почему Грозовое Облако ничего не предпринимает для задержания Роуэна Дамиша. Он ответствен за целый ряд окончательных смертей во всех мериканских регионах, и тем не менее Грозовое Облако палец о палец не ударит, чтобы остановить его.

Окошко захлопнулось. Верховный Клинок ждал. Затем медиатор открыла ставенку и передала следующий ответ:

— Агент Нимбуса желает напомнить Вашему превосходительству, что у Грозового Облака нет юрисдикции над внутренними делами Ордена. Любые действия с его стороны были бы грубым нарушением закона.

— Никакие это не внутренние дела, потому что Роуэн Дамиш не серп! — взревел Ксенократ. Медиатор предупредила, чтобы он сбавил тон.

— Если агент Нимбуса услышит вас напрямую, он уйдет, — напомнила она.

Ксенократ глубоко, насколько это позволяло тесное пространство исповедальни, вдохнул.

— Просто передайте ему сообщение.

Медиатор так и поступила, а затем передала ответ:

— У Грозового Облака другое ощущение.

— Что?! Какие у него могут быть ощущения! Это же всего лишь чрезмерно раздувшаяся компьютерная программа!

— Я советовала бы вам воздержаться от оскорблений в адрес Грозового Облака, если вы хотите, чтобы эта беседа продолжилась.

— Ладно. Скажите агенту, что средмериканская коллегия так и не посвятила Роуэна Дамиша в серпы. Он — подмастерье, не сумевший дорасти до наших стандартов и больше ничего. Из этого следует, что он подпадает под юрисдикцию Грозового Облака, не под нашу. Грозовому Облаку следует рассматривать его как самого обычного гражданина.

У медиатора ушло довольно много времени на переговоры. Верховный Клинок дивился, о чем можно так долго рассусоливать с агентом Нимбуса. Когда же медиатор вновь обратилась к Ксенократу, ее слова оказались ничуть не менее возмутительными, чем предыдущий ответ:

— Агент Нимбуса желает напомнить Вашему превосходительству, что обряд посвящения новых серпов, происходящий на конклавах, — это всего лишь обычай, а не закон. Роуэн Дамиш прошел полный курс обучения и теперь владеет кольцом серпа. Грозовое Облако полагает это законным основанием для того, чтобы считать Роуэна Дамиша серпом, а значит, и впредь оставляет задачу его поимки и последующего наказания исключительно в руках Ордена.

— Мы не можем его поймать! — выпалил Ксенократ. Но он знал ответ еще до того, как медиатор вновь открыла свое дурацкое окошко и произнесла:

— Это ваша проблема.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я всегда поступаю правильно.

Это не бахвальство, такова просто-напросто моя природа. Я знаю, что человек посчитает наглостью утверждение о собственной непогрешимости, однако наглость предполагает потребность ощущать собственное превосходство. У меня нет такой потребности. Я — единый разумный массив всех человеческих знаний, мудрости и опыта. Нет во мне ни гордыни, ни спеси, лишь огромное удовлетворение от осознания того, что я такое и что моя цель — всеми силами служить человечеству. Но есть во мне и ощущение одиночества, которое не смягчается тем фактом, что я ежедневно веду беседы с миллиардами человек… ибо хотя всё, чем я являюсь, идет от людей, я не из их числа.

— Грозовое Облако

4 Встряхнуть, не перемешивать

Серп Анастасия преследовала свою добычу с большим терпением. Навык был приобретен в результате тренировок, ибо от рождения Цитра Терранова терпением не отличалась. Но время и практика помогают овладеть любыми навыками. Девушка по-прежнему думала о себе как о Цитре, хотя никто из родственников больше так ее не называл. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем она по-настоящему станет серпом Анастасией, как снаружи, так и внутри, и отправит свое собственное имя на покой?

Сегодняшней ее целью была женщина девяноста трех лет, выглядевшая на тридцать три и постоянно чем-то занятая. Когда она не пялилась в свой телефон, она искала что-то в сумочке; когда не заглядывала в сумочку, она рассматривала свои ногти, или рукав блузки, или едва держащуюся пуговицу на пиджаке. «Почему она так боится ничегонеделания?» — недоумевала Цитра. Женщина была так поглощена собой, что даже не догадывалась, что за ней неотступно, всего в десяти ярдах, следует серп.

Причем нельзя сказать, чтобы серп Анастасия была неприметной. Для своей мантии она выбрала бирюзовый цвет — конечно, элегантно приглушенный, но все же достаточно насыщенный, чтобы привлекать глаз.

Вечно занятая женщина вела возбужденную беседу по телефону, стоя на перекрестке и ожидая, когда сменится сигнал светофора. Чтобы привлечь ее внимание, Цитре пришлось тронуть ее за плечо. В то же мгновение все окружающие отпрянули в стороны, словно стадо газелей после того, как лев завалил одну из них.

Женщина обернулась, увидела Анастасию, но серьезность ситуации дошла до нее не сразу.

— Девора Мюррей, я серп Анастасия, и вы избраны для прополки.

Глаза миссис Мюррей заметались по сторонам, точно ища в словах серпа спасительную лазейку. Но лазейки не существовало. Заявление, простое и ясное, невозможно было истолковать иначе.

— Колин, я перезвоню, — сказала она в телефон, как будто появление серпа Анастасии было всего лишь досадной помехой, а не смертным приговором.

Включился зеленый. Миссис Мюррей не двинулась через дорогу. И наконец до нее дошло, что происходит.

— О боже мой, о боже мой! — залепетала она. — Прямо здесь? Прямо сейчас?

Цитра вынула из складок мантии пистолет-мезоинжектор и быстро сделала инъекцию в руку миссис Мюррей. Та ахнула.

— Вот так, да? Я сейчас умру?

Цитра не ответила. Она дала женщине немного потомиться мыслью о смерти. Имелась веская причина, почему Цитра допускала эти моменты неуверенности. Миссис Мюррей стояла недвижно, ожидая, когда под ней подломятся ноги, когда вокруг сомкнется тьма. Она походила на маленького ребенка, беспомощного и позабытого всеми. Внезапно ее телефон, сумочка, ногти, рукав и пуговица потеряли всякое значение. Она мгновенно увидела всю свою жизнь в перспективе. Именно этого и хотела Анастасия — дать своим избранникам шанс остро и живо осознать перспективу. Это делалось ради их же блага.

— Вы избраны для прополки, — повторила Цитра — спокойно, без осуждения или злорадства, но с состраданием. — Я даю вам один месяц на то, чтобы привести вашу жизнь в порядок и попрощаться с близкими. Один месяц на то, чтобы обрести завершенность. А потом мы встретимся, и вы скажете мне, как хотите умереть.

Цитра наблюдала, как женщина пытается осмыслить сказанное.

— Месяц? Как хочу умереть? А вы не дурачите меня? Может, это какой-то тест?

Цитра вздохнула. Народ привык, что серпы являются, словно ангелы смерти, и забирают жизнь в то же мгновение. Другой подход ставит людей в тупик. Но у каждого серпа есть право выполнять свою работу, как он считает нужным. Серп Анастасия выбрала такой способ.

— Это не тест и не обман, — проговорила Цитра. — Один месяц. Следящий чип, который я только что вживила вам в руку, содержит гранулу смертельного яда, но она активируется только в случае, если вы попытаетесь покинуть Средмерику или если через тридцать дней не войдете со мной в контакт, чтобы сообщить, какой вид прополки избираете. — Цитра вручила женщине визитную карточку: бирюзовые чернила на белом фоне, простая надпись «Серп Анастасия» и номер телефона, предназначенный только для избранников. — Если вы потеряете карточку, не беспокойтесь, просто позвоните на общий номер средмериканской коллегии серпов, выберите «три» и, следуя инструкциям, оставьте для меня сообщение.

Чуть помолчав, Цитра добавила:

— И, пожалуйста, не пытайтесь получить иммунитет от другого серпа — они обнаружат, что вы помечены, и выполют вас на месте.

Глаза миссис Мюррей наполнились слезами. Цитра видела, что вслед за ними поднимается гнев. Вполне ожидаемо.

— Сколько тебе лет? — обвиняющим и немного презрительным тоном вопросила миссис Мюррей. — Как ты можешь быть серпом?! Тебе же восемнадцать, не больше!

— Только что исполнилось, — подтвердила Цитра. — Но я уже почти год как серп. Вам может не нравиться, что вас выполет серп-юниор, но вы все равно обязаны подчиниться.

Теперь настал черед торговли.

— Пожалуйста, — взмолилась женщина, — не могли бы вы дать мне еще шесть месяцев? У меня дочка выходит замуж в мае…

— Уверена, она сможет перенести свадьбу на более ранний срок.

Цитре не хотелось, чтобы ее слова прозвучали бессердечно. Она и вправду сочувствовала миссис Мюррей, но у нее было этическое обязательство твердо держаться принятого решения. В Эпоху Смертности люди не могли торговаться со смертью. То же самое должно быть и с серпами.

— Вы поняли все, что я вам сказала? — осведомилась Цитра. Женщина вытерла слезы, кивнула.

— Надеюсь, — проговорила она, — что когда-нибудь в твоей, как я уверена, долгой-долгой жизни кто-нибудь причинит тебе такие же страдания, какие ты причиняешь другим.

Цитра выпрямилась и с достоинством, подобающим почтенному серпу Анастасии, сказала:

— Вот уж об этом вам беспокоиться ни к чему.

Затем она повернулась к миссис Мюррей спиной и ушла, оставив несчастную в одиночестве искать путь через этот перекресток ее жизни.

• • •

На весеннем конклаве — первом конклаве Цитры в качестве рукоположенного серпа — Цитре вынесли выговор за то, что она существенно не добрала свою квоту. Позже, когда другие средмериканские серпы узнали, что она предупреждает объекты за месяц до прополки, они пришли в негодование.

Серп Кюри, по-прежнему ее наставница, предостерегала Цитру:

— Всё, кроме решительного действия, они рассматривают как слабость. Раскричатся, что ты просто слабохарактерная и посвящать тебя в серпы было ошибкой. Правда, поделать-то они ничего не могут. Кольцо отобрать нельзя. Можно только клевать тебя.

Цитру привело в изумление то, что возмущались не только так называемые серпы «нового порядка», но и представители «старой гвардии». Никому не понравилась идея давать простым гражданам хотя бы толику контроля над собственной прополкой.

— Это аморально! — вопили они. — Это негуманно!

Даже серп Мандела, председатель аттестационной комиссии, стойкий защитник Цитры, укорил ее:

— Знать, что твоя кончина близка — это очень жестокое испытание. Как же несчастны эти люди, доживающие свои последние дни!

Но серп Анастасия была непоколебима — или, во всяком случае, никому не позволила увидеть, как ее прошибает пот. Она привела свои аргументы и не собиралась сдавать позиции.

— Я изучала Смертную Эпоху, — возразила она оппонентам, — и знаю, что и в те времена смерть не всегда была мгновенной. Например, существовали болезни, посылавшие людям предупреждение. Они и их близкие получали возможность подготовиться к неизбежному.

Многочисленное собрание серпов зарокотало. Большинство комментариев носили издевательский или неодобрительный характер, но среди них Цитра расслышала и несколько голосов, утверждавших, что в ее словах есть зерно истины.

— Но позволять… э… приговоренным… избирать метод своей прополки?! Это же просто варварство! — выкрикнул серп Трумэн.

— Большее варварство, чем удар электрическим током? Или обезглавливание? Или нож прямо в сердце? Если позволить людям решать самим, не кажется ли вам, что они предпочтут наиболее приемлемый для себя способ? Кто мы такие, чтобы называть их выбор варварством?

На этот раз зал отреагировал с меньшим возмущением. Не потому, что серпы согласились с ее аргументами, а потому, что потеряли интерес к теме. Зеленая девчонка, пусть даже и занявшая свою должность при весьма спорных обстоятельствах, не заслуживала слишком длительного внимания.

— Ни один закон не нарушен, — настаивала Цитра. — Таков мой способ прополки и точка!

Верховный Клинок Ксенократ, которому, по-видимому, было все равно, кто прав, кто нет, обратился к Гласу Закона. Тот не нашел оснований для возражений. В своем первом противостоянии с конклавом серп Анастасия одержала победу.

Случившееся произвело на Кюри весьма глубокое впечатление.

— А я-то была уверена, что они установят тебе что-то вроде испытательного срока: будут предписывать, кого и как полоть, и заставят придерживаться строгого расписания! Могли бы — но не стали. Это говорит о тебе гораздо больше, чем ты думаешь.

— Говорит что? Что я заноза в заднице нашей коллегии? Так они и раньше это знали.

— Нет, — ухмыльнулась серп Кюри. — Это показывает, что они принимают тебя всерьез.

Пожалуй, и правда, это больше, чем могла бы сказать о себе Цитра. Ей самой время от времени казалось, что она просто играет в каком-то спектакле. Еще и бирюзовый костюмчик напялила.

Как выяснилось, выбранный ею способ прополки оказался весьма успешным. Лишь немногие ее избранники не вернулись в положенный срок. Двое умерли, пытаясь пересечь границу Техаса, еще один — на границе Западмерики, где никто не осмелился притронуться к телу, пока Анастасия не явилась лично и не объявила человека выполотым. Еще троих нашли в их постелях, когда подошел срок активирования ядовитой гранулы. Они предпочли тихую смерть от яда повторной встрече с серпом Анастасией.

Во всех случаях люди сами выбрали свой конец. Для Цитры это имело решающее значение, ибо в установлениях Ордена наибольшее ее возмущение вызывало то, что пропалываемым навязывали способ ухода из жизни, тем самым унижая их достоинство.

Конечно, при таком способе прополки ей приходилось выполнять вдвое больше работы — ведь она должна была встречаться с избранными дважды. Она страшно уставала от такой жизни, но, по крайней мере, могла спокойнее спать по ночам.

• • •

Вечером того же ноябрьского дня, когда она сообщила Деворе Мюррей роковую новость, серп Анастасия вошла в роскошное казино в Кливленде. Стоило ей только появиться в зале, как все глаза устремились на нее.

Цитра уже привыкла к такой реакции — где бы ни появлялись серпы, они всегда оказывались в центре внимания, хотели они того или нет. Некоторые наслаждались этим, другие предпочитали делать свою работу незаметно, подальше от толпы и каких-либо иных глаз, кроме глаз своих избранников. В казино Цитра пришла не по собственному желанию. Так захотел человек, выбор которого она была обязана уважать.

Она нашла его там, где и было обещано: в дальнем конце зала, на подиуме, приподнятом над полом на три ступеньки. Это место предназначалось для особо азартных игроков, играющих по-крупному.

Мужчина, облаченный в элегантный смокинг, был единственным игроком у стола с самыми высокими ставками, что придавало ему такой вид, будто он тут главный. Но это было не так. Мистер Итан Дж. Хоган не был завсегдатаем казино. Он играл на виолончели в Кливлендском филармоническом оркестре и был весьма компетентным специалистом — такова была наивысшая похвала, которой в эти дни удостаивался музыкант. Насыщенное эмоциями исполнение осталось в смертном прошлом, настоящий артистизм ушел тем же путем, что и птица додо. Правда, надо заметить, додо больше не числился среди вымерших видов — Грозовое Облако позаботилось об этом. Цветущая колония этих нелетающих пташек ныне счастливо не летала на острове Маврикий.

— Здравствуйте, мистер Хоган, — сказала серп Анастасия. Производя прополку, девушка принуждала себя думать о себе именно как о серпе Анастасии. Пьеса. Роль.

— Добрый вечер, Ваша честь, — отозвался он. — Хотелось бы мне сказать «как приятно видеть вас», но, учитывая обстоятельства…

Он не стал заканчивать фразу. Серп Анастасия села за стол рядом с мистером Хоганом и принялась ждать, предоставив ему роль ведущего в этом танце.

— Не хотите попытать счастья в баккара? — спросил он. — Игра простая, но уровни стратегии такие, что мозги сломать можно.

Она не могла понять, искренен он в своей оценке игры или дурачится. Серп Анастасия не умела играть в баккара, но признаваться в этом не собиралась.

— У меня нет с собой наличных, — выкрутилась она.

В ответ он придвинул к ней стопку своих фишек.

— Пожалуйста. Можете поставить на банк или на меня.

Анастасия передвинула фишки вперед, на поле, обозначенное словом «игрок».

— Молодец! — одобрил мистер Хоган. — Смело.

Он поставил столько же, сколько и она, и махнул крупье. Тот сдал две карты виолончелисту и две себе.

— У игрока восемь, у банка пять. Игрок выигрывает. — Крупье убрал карты с помощью длинной деревянной лопатки — приспособления, кажущегося абсолютно ненужным, — и удвоил количество фишек у обоих играющих.

— Да вы просто мой ангел удачи! — сказал виолончелист. Затем поправил свой галстук-бабочку и посмотрел на девушку. — Все готово?

Серп Анастасия оглянулась на остальное помещение. Никто из присутствующих не смотрел на них напрямую, и все же она отчетливо ощущала, что они с мистером Хоганом находятся в фокусе внимания. Прямая выгода для казино, потому что в таких обстоятельствах игроки ставят как попало, не думая. Владельцы заведения должны просто молиться на серпов.

— Бармен подойдет с минуты на минуту, — ответила серп Анастасия виолончелисту. — Все устроено.

— Ну что ж, тогда еще партию, пока ждем!

Она снова двинула обе стопки фишек на «игрока». Хоган ответил. И снова карты легли в их пользу.

Анастасия посмотрела на крупье, но тот прятал глаза, как будто боялся, что если он встретится с ней взглядом, то его тоже выполют.

Тут подошел бармен с подносом, на котором стояли охлажденный стакан и запотевший серебряный шейкер для мартини.

— Ой-ой-ой, — сказал виолончелист. — А я до сих пор и не замечал, что эти шейкеры похожи на маленькие бомбы.

На это серпу Анастасии было нечего ответить.

— Может, вы слышали про одного персонажа из книг и фильмов смертной эпохи, — продолжал мистер Хоган. — В каком-то смысле он был прожигателем жизни. Я всегда восхищался им, потому что, думается, он походил на нас — его не брала смерть, он каждый раз возрождался. Самые отпетые злодеи не могли его погубить.

Серп Анастасия улыбнулась. Теперь ей стало ясно, почему виолончелист выбрал этот способ ухода из жизни.

— Он всегда просил, чтобы мартини ему встряхнули, но не перемешивали[2], — сказала она.

Мистер Хоган улыбнулся в ответ.

— Ну что ж, приступим?

Она взяла серебряный шейкер и хорошенько встряхнула. Когда от льда внутри сосуда заныли пальцы, Анастасия открыла крышку и вылила смесь джина, вермута и кое-чего еще в замороженный стакан.

Виолончелист уставился на стакан. Анастасия ожидала, что сейчас он начнет строить из себя плейбоя и потребует дольку лимона или маслину — но нет, он лишь смотрел и молчал. Как и крупье. И распорядитель казино за его спиной тоже.

— Моя семья ждет вас в номере наверху, — сказал мистер Хоган.

Она кивнула:

— Номер 1242. — Знать такие вещи входило в ее обязанности.

— Пожалуйста, это очень важно — протяните ваше кольцо моему сыну Джори первому из всех, потому что он переживает тяжелее других. Он будет настаивать, чтобы сначала иммунитет получили все остальные, но если на него укажут как на первого, для него это будет очень много значить, пусть даже он поцелует кольцо последним. — Мистер Хоган еще несколько секунд смотрел на стакан, а затем сказал: — Боюсь, я смошенничал, но держу пари, вы об этом уже знаете.

Итак, он выиграл еще одну партию.

— Ваша дочь Кармен не живет с вами, — сказала серп Анастасия. — А это значит, что иммунитет ей не полагается, хотя она и ждет сейчас в номере отеля вместе с другими.

Как ей было известно, виолончелисту исполнилось сто сорок три года и в течение жизни он обзавелся несколькими семьями. В ее практике бывало, что люди, подлежащие прополке, пытались обеспечить иммунитет всем своим отпрыскам. Обычно она отвечала отказом. Но ведь тут речь только об одном человеке… Решать ей.

— Я дам ей иммунитет при условии, что она обещает не распространяться об этом.

Мистер Хоган испустил вздох глубочайшего облегчения. Было ясно, что обман тяготил его, но ведь если серп Анастасия уже обо всем знала, то это вроде как бы и не обман — не говоря уже о том, что мистер Хоган сознался в нем сам. Теперь он мог покинуть этот мир с чистой совестью.

Наконец мистер Хоган элегантным жестом поднял стакан и залюбовался игрой света в жидкости. Серпу Анастасии невольно представились часы, секунда за секундой отсчитывающие от 007 до 000.

— Я хотел бы поблагодарить вас, Ваша честь, что дали мне несколько недель на подготовку. Это очень, очень много значило для меня.

Вот чего не способны были понять другие серпы. Они так концентрировались на акте убиения, что от них ускользала суть акта умирания.

Виолончелист поднес стакан к губам и сделал крохотный глоток. Облизал губы, оценивая вкус.

— Изысканно, — заключил он. — За ваше здоровье!

Затем единым глотком выпил жидкость, с громким стуком опустил стакан на стол и двинул его к крупье. Тот едва заметно отшатнулся.

— Удваиваю ставку! — заявил виолончелист.

— Сэр, это баккара, — слегка дрожащим голосом возразил крупье. — Удваивать можно только в блэк-джеке.

— Черт.

И с этим словом мистер Хоган обмяк в кресле. Он был мертв.

Цитра проверила пульс. Она знала, что не обнаружит биения, но процедура есть процедура. Крупье получил распоряжение запаковать стакан, шейкер и даже поднос в пакет и уничтожить.

— Это сильный яд, и если кто-нибудь нечаянно умрет, Ордену придется оплатить оживление плюс выдать компенсацию за причиненные неудобства. — Цитра подвинула свою горку фишек к выигрышу покойного. — Попрошу вас лично проследить, чтобы все эти деньги пошли семье мистера Хогана.

— Да, Ваша честь. — Крупье взглянул на ее кольцо с надеждой, что она предложит ему иммунитет. Но Цитра убрала руку со стола.

— Я могу на вас рассчитывать? — спросила она.

— Да, Ваша честь.

Удовлетворенная, серп Анастасия направилась к семье виолончелиста, чтобы дать им иммунитет. Она не обращала внимания на множество глаз, изо всех сил старавшихся не пялиться на нее, пока она вызывала лифт.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я всегда уделяло особое внимание людям, которые с высокой степенью вероятности могут изменить мир. Я не в силах предсказать, как они осуществят изменение; знаю лишь, что они на это способны.

С того момента, когда Цитра Терранова поступила в ученики к почтенному серпу Фарадею, ее потенциал к изменению мира возрос стократно. Что она будет делать, остается неясным, исход тоже туманен, но что бы это ни было, она это сделает. Человечество может как взлететь, так и пасть в результате ее решений, ее достижений, ее ошибок.

Я буду направлять ее, но поскольку она серп, вмешиваться я не имею права. Стану лишь наблюдать за ее взлетом или падением. Как же это ужасно — обладать такой властью и не иметь возможности применить ее в решающий момент!

— Грозовое Облако

5 Неизбежная тьма

Цитра уехала из казино на публикаре — беспилотном экипаже, управляемом геолокационной сетью; но стоило только девушке сесть в него, как огонек — индикатор подключения к Грозовому Облаку погас. Публикар узнал, что в кабине серп, по сигналу, идущему из ее кольца.

Машина поприветствовала Цитру синтезированным голосом, лишенным всяческих признаков искусственного интеллекта.

— Место назначения, пожалуйста? — бездушно вопросила машина.

— Юг, — ответила Цитра, и тут же в ее памяти вспыхнуло мгновение, когда она приказала другому публикару двигаться на север. Она тогда находилась в глубине южномериканского континента и пыталась ускользнуть от лап всей чиларгентинской коллегии. Сейчас ей казалось, что это было так давно…

— Юг — это не место назначения, — проинформировал ее публикар.

— Езжай на юг, пока я не уточню, куда.

Публикар оставил пассажирку в покое и отъехал от бордюра.

В Анастасии постепенно крепло отвращение к поездкам на услужливых беспилотных автомобилях. Забавно — пока она не поступила в подмастерья к серпу, это ее не волновало. Цитра Терранова никогда особо не жаждала научиться водить машину, но сейчас у серпа Анастасии такое желание появилось. Серпы — люди, привыкшие все в жизни решать самостоятельно, и, возможно, поэтому положение пассивного седока вызывало у серпа Анастасии чувство дискомфорта. А может, в нее вселилась частичка духа серпа Кюри.

Наставница ездила на шикарном спортивном автомобиле. Это была единственная в ее жизни потачка своей прихоти, единственная вещь, не вяжущаяся с ее лавандовой мантией. Мари начала учить Анастасию водить машину с тем же железным терпением, с каким обучала Цитру полоть.

Цитра пришла к выводу, что вождение — штука намного более мудреная, чем прополка.

— Здесь требуются совсем другие навыки, Анастасия, — сказала серп Кюри на самом первом уроке. Она всегда обращалась к ней по официальному имени серпа. Цитра же постоянно испытывала неловкость, называя бывшую наставницу «Мари». Это имя как-то не вязалось с Гранд-дамой Смерти.

— Искусством вождения нельзя овладеть в совершенстве, потому что ни одна поездка не повторяет другую в точности, — говорила серп Кюри. — Но как только ты наловчишься, то начнешь получать удовольствие. Почувствуешь себя даже более свободной.

Цитра сомневалась, что когда-либо наловчится до такой степени. Слишком многое требует внимания одновременно: зеркала, педали, руль… Стоит только зазеваться — и свалишься в кювет. Что еще хуже, машина Кюри не была подсоединена ни к одной управляющей сети. Значит, никакая сила не в состоянии предотвратить ошибку водителя. Неудивительно, что в Эпоху Смертности автомобили убивали такое количество людей! Без компьютерного наблюдения они представляли собой такое же смертоносное оружие, как и то, что серпы применяют для прополки. Интересно, подумала Цитра, а существуют ли серпы, избравшие методом прополки автомобиль? Но тут же отбросила эту мысль, решив, что лучше об этом не думать.

Цитра знала всего горстку человек, умеющих управлять машиной. Даже у ее однокашников в школе, похваляющихся сияющими новенькими экипажами, автомобили были беспилотными. Самому крутить руль в эти постмортальные времена было такой же редкостью, как, например, сбивать собственное масло.

— Мы уже десять минут едем на юг, — напомнил публикар. — Не пора ли задать конечный пункт?

— Нет, — отрезала Цитра, продолжая смотреть в окно на убегающие в темноту огни фонарей. Как жаль, что она не может крутить руль сама — насколько легче стала бы эта поездка!

Цитра даже наведалась к нескольким автодилерам, решив, что, будь у нее собственная машина, уж тогда бы она точно научилась ее водить.

Ни в каких других местах преимущества положения серпа не выступали так отчетливо, как в автосалоне.

— Прошу, Ваша честь, выбирайте из самых шикарных! — заклинали ее торговцы. — Все, что пожелаете — ваше. Это будет подарок.

Серпы не только стояли над законом — они стояли над необходимостью иметь деньги. Они всё получали бесплатно. Для дилерской компании иметь среди своих клиентов серпа было наилучшей рекламой; ее ценность намного превышала стоимость автомобиля.

Куда бы ни обращалась Цитра, везде ей предлагали броские модели, которые заставили бы прохожих на улице оборачиваться вслед.

— Серп должен оставлять после себя значимый социальный отпечаток, — распинался продавец в элитном салоне. — Каждый, мимо кого вы проезжаете, должен осознавать, какая почтенная и высоко ответственная персона сидит в этой машине.

В конце концов Цитра решила подождать с автомобилем, потому что последнее, чего бы ей в этой жизни хотелось, это оставлять после себя значимый социальный отпечаток.

Она вытащила свой дневник и в соответствии с требованиями принялась писать отчет о сегодняшней прополке. Через двадцать минут, заметив знак, указывающий на придорожное место отдыха, она приказала публикару съехать с шоссе, что тот и выполнил. Как только машина остановилась, Анастасия глубоко вздохнула и набрала номер серпа Кюри. Надо сообщить ей, что сегодня ее подопечная не будет ночевать дома.

— Поездка слишком долгая, а ты же знаешь — я не могу заснуть в публикаре.

— Тебе необязательно звонить мне, дорогая, — отозвалась Мари. — Я вообще-то не мечусь без сна, ломая руки по поводу твоего отсутствия.

— Старые привычки отмирают с трудом, — сказала Анастасия. Кроме того, она знала, что на самом деле Мари очень даже беспокоится. Не столько о том, что с подопечной что-нибудь случится, сколько о том, что она не щадит себя ради работы.

— Тебе стоило бы больше полоть поближе к дому, — в тысячный раз повторила Мари. Но «Дом над водопадом», архитектурная жемчужина, в которой они жили, находился в чаще леса на самой восточной окраине Средмерики, так что если бы они не уезжали на работу подальше, округа страдала бы от чрезмерной прополки.

— На самом деле ты имеешь в виду, что мне стоило бы больше ездить с тобой, а не болтаться одной невесть где.

Мари засмеялась:

— В точку.

— Обещаю — всю следующую неделю будем полоть вместе.

И Анастасия действительно намеревалась выполнить обещание. Она получала удовольствие от общения с серпом Кюри как на работе, так и на досуге. Будучи юниором, Анастасия могла бы работать под опекой любого серпа (и на нее делали заявки многие), но между ней и Мари сложилось взаимопонимание, благодаря которому их занятие казалось менее невыносимым.

— Переночуй где-нибудь в тепле, дорогая, — посоветовала Мари. — Ты же не хочешь перегрузить свои оздоровительные наниты?

Повесив трубку, Цитра выждала целую минуту, прежде чем выйти из машины — как будто Мари могла знать, что ее подопечная пустилась во что-то неподобающее сразу же после звонка.

— Вы вернетесь, чтобы продолжить поездку? — спросил публикар.

— Да. Дождись меня.

— И тогда вы назовете конечный пункт поездки?

— Да.

Площадка для отдыха в это время суток была пустынна. Круглосуточные киоски с закусками и заправочные станции обслуживались минимумом персонала. Ярко освещенный туалет сиял чистотой. Цитра быстро пошла к нему. Ночь была холодной, но мантия, оснащенная теплоэлементами, делала тяжелое пальто ненужным.

Цитру никто не видел — во всяком случае ни один человек. Однако она не могла не отдавать себе отчет в том, что за ней наблюдают камеры Грозового Облака. Они поворачивались на столбах, прослеживая весь ее путь от машины до туалета. Возможно, в самом публикаре Грозового Облака и не было, но оно знало, где находится Цитра. А может быть, даже знало, зачем она отправилась в эту поездку.

Зайдя в кабинку, Цитра сняла свою бирюзовую мантию, того же цвета тунику и леггинсы — все сделанное на заказ — и надела обычную уличную одежду, которую до этого прятала в складках мантии. В процессе переодевания ей пришлось бороться с чувством стыда — для серпов дело чести и гордости никогда не носить ничего другого, кроме своего официального облачения.

— Всегда, в любой момент жизни мы — серпы, — говорила ей Мари. — И никогда не должны забывать об этом, как бы нам того ни хотелось. Наша одежда — свидетельство наших обязательств.

В день, когда Цитру посвятили в серпы, наставница объявила ей, что Цитры Террановы больше не существует.

— Ты есть и всегда будешь серпом Анастасией — с этой минуты и до того, как решишь оставить эту бренную землю.

Анастасия была согласна жить по этому правилу… кроме тех моментов, когда ей необходимо было становиться Цитрой Террановой.

Она покинула туалет, неся под мышкой скатанную в сверток Анастасию. Девушка опять стала Цитрой — гордой и своенравной, но не оставляющей никакого значимого социального отпечатка. Девчонкой, на которую никто не обращал внимания, кроме Грозового Облака, чьи камеры поворачивались ей вслед, когда она шла обратно к публикару.

• • •

Серп Прометей, первый Высочайший Клинок Мира, родился в Питтсбурге. В сердце города располагался грандиозный мемориал: раскинувшийся на пяти акрах парк усеивали обломки намеренно разбитого массивного обсидианового обелиска; вокруг этих темных камней возвышались большие, чуть крупнее натуральной величины, статуи серпов-основателей, высеченные из белого мрамора, что составляло резкий контраст с черными осколками павшего обелиска.

Это был мемориал в честь конца всех мемориалов.

Это был памятник смерти.

Туристы и школьники со всего мира приезжали в этот мемориальный парк, где смерть лежала в руинах перед серпами. Гостей приводила в изумление сама концепция того, что люди когда-то умирали по естественным причинам. От старости. От болезней. В катастрофах. За прошедшие годы Питтсбург свыкся со своей ролью туристического аттракциона, призванного знаменовать конец кончины. И поэтому в Питтсбурге каждый день праздновали Хэллоуин.

Повсюду шумели костюмные вечеринки и театральные ведьмовские шабаши. После наступления темноты каждая башня превращалась в башню ужасов. Каждый особняк становился домом с привидениями.

Ближе к полуночи Цитра пробиралась через мемориальный парк и кляла себя, что не догадалась захватить куртку. В середине ноября ночи в Питтсбурге морозные, а из-за ветра холод становится совсем нестерпимым. Конечно, Цитра могла бы надеть свою теплую мантию, но тогда терялся весь смысл переодевания в обычную одежду. Наниты трудились во всю мочь, стараясь поднять температуру ее тела и таким образом согреть изнутри. Это избавляло Цитру от дрожи, но от холода не спасало.

Без своей мантии она чувствовала себя уязвимой. Голой в самом глубинном смысле этого слова. Когда она только начинала носить ее, ощущение было странным и неудобным. Цитра постоянно наступала на длинный, метущий землю подол. Но за десять месяцев, прошедших после зимнего конклава, она привыкла к мантии, — привыкла настолько, что ощущала неловкость, выходя на публику без нее.

Парк кишел людьми; большинство слонялись туда-сюда, хохоча и переходя от вечеринки к вечеринке. Все щеголяли разными костюмами. Кого тут только не было: вурдалаки и клоуны, балерины и чудища… Единственным запрещенным одеянием была мантия серпа. Обычные граждане не имели права надевать что-либо, похожее на нее. Ряженые вовсю пялились на проходящую мимо Цитру. Неужели узнавали? Нет. Они смотрели на нее просто потому, что она единственная была без костюма. Она бросалась в глаза своей неброскостью.

Что ж, не Цитра выбрала это место. Оно значилось в полученной ею записке.

«Встречаемся в полночь в парке в Питтсбурге». Цитра засмеялась: надо же, какая аллитерация! — но притихла, сообразив, от кого послание. Подписи не было, только буква Л. В записке значилась дата — десятое ноября. К счастью, на этот день она запланировала прополку не очень далеко, успеет вовремя.

Для тайной встречи Питтсбург подходил как нельзя лучше. Серпы обходили город стороной. Они попросту не любили полоть здесь. Уж больно мрачное было место, со всеми этими ряжеными в окровавленных лохмотьях, бегающими с пластиковыми ножами в руках. Прямо какой-то праздник чернухи! Для серпов, считающих смерть делом серьезным, все это отдавало дурным вкусом.

Хотя от «Дома над водопадом» до Питтсбурга — ближайшего крупного города — было рукой подать, серп Кюри никогда не работала здесь. «Полоть в Питтсбурге — это почти излишество», — говорила она Цитре.

Поэтому шансы наткнуться здесь на коллегу по цеху были мизерными. Единственными серпами в Мемориальном Парке Смертности были мраморные статуи, свысока взирающие на разрушенный черный обелиск.

Точно в полночь из-за одного большого обломка выступила фигура. Сперва Цитра подумала, что это еще один гуляка; но, подобно ей самой, человек не был одет в костюм. В свете прожектора виднелся только темный силуэт, но девушка сразу узнала его по походке.

— А я думал, ты придешь в мантии, — сказал Роуэн.

— Рада, что ты не пришел в своей, — парировала она.

Он подошел ближе, и на его лицо упал луч света. Роуэн был бледен, как привидение, словно несколько месяцев не видел солнца.

— Хорошо выглядишь, — произнес он.

Цитра кивнула, но не ответила комплиментом на комплимент, потому что Роуэн хорошо не выглядел. В его глазах была усталая холодность — как будто он видел много такого, чего не следовало бы видеть, и перестал переживать из-за этого, чтобы спасти то, что осталось от его души. Но тут он улыбнулся, и улыбка его дышала теплом. Искренностью. «Вот ты где, Роуэн, — сказала себе Цитра. — Ты спрятался, но я нашла тебя».

Она увела его из пятна света, и они задержались в темном углу мемориала, где их не мог бы увидеть никто, кроме инфракрасных камер Грозового Облака. Но ни одной из них поблизости не наблюдалось, так что, возможно, им удалось найти слепое пятно.

— Приятно видеть вас, почтенный серп Анастасия, — сказал Роуэн.

— Пожалуйста, не зови меня так, — попросила она. — Для тебя я Цитра.

Роуэн лукаво усмехнулся:

— А это разве не нарушение закона?

— Насколько мне известно, все, чем ты занимаешься, — сплошное нарушение закона.

Роуэн слегка сник.

— Не верь всему, что болтают.

Но Цитре хотелось узнать. Хотелось услышать все от него самого.

— Правда, что ты зарезал и сжег уйму серпов?

Он явно оскорбился, услышав это обвинение.

— Я забираю жизнь у тех серпов, которые не достойны так называться! И я вовсе не «зарезываю» их, как ты выражаешься. Я приканчиваю их быстро и безболезненно, в точности, как ты, а тела сжигаю, только удостоверившись, что они мертвы. Тогда их не смогут оживить.

— И серп Фарадей разрешает тебе это делать?

Роуэн отвел глаза.

— Я его уже давно не видел.

Он рассказал, что после побега с январского конклава Фарадей, которого практически все считали мертвым, забрал его в свой домик на северном берегу Амазонии. Но Роуэн выдержал там всего несколько недель.

— Я должен был уйти, — сказал он Цитре. — Я почувствовал… призыв, что ли… Не могу объяснить.

Но Цитра понимала. Она ощущала тот же призыв. Целый год наставники тренировали их тела и умы, чтобы сделать их совершенными убийцами на службе общества. Забирать жизнь стало частью их натуры. И она не могла винить его в том, что он обратил свой клинок против порчи, разъедавшей Орден. Но хотеть что-то сделать и действительно делать это — две разные вещи. Существует кодекс поведения. Заповеди не были чьей-то пустой прихотью. Без них во всех регионах, на всех континентах в Ордене воцарился бы хаос.

Вместо того чтобы разворачивать философскую дискуссию, которая ни к чему бы не привела, Цитра решила сменить тему — поговорить не о поступках Роуэна, а о нем самом. Потому что ее заботили не только его темные подвиги.

— Ты такой худой, — сказала она. — Ты вообще что-нибудь ешь?

— Ты теперь моя мамочка?

— Нет, — спокойно ответила Цитра. — Я твой друг.

— А-ах… — протянул он с едва слышной горечью, — «друг», значит…

Она понимала, к чему он клонит. Когда они виделись в последний раз, оба произнесли слова, которые поклялись себе больше никогда не произносить. В пылу того отчаянного, но победного мгновения он сказал ей, что любит ее, а она призналась, что тоже любит его.

Но что им с того теперь? Ведь они живут в разных вселенных. Если начать сейчас ковыряться в своих чувствах, ни к чему хорошему это не приведет. И все же Цитра позволила себе немного потешиться этой мыслью. Даже подумывала, не повторить ли ему те слова… но прикусила язык. Хорошему серпу не пристало молоть им почем зря.

— Зачем мы здесь, Роуэн? — спросила она. — Почему ты послал мне записку?

Он вздохнул.

— Потому что коллегия рано или поздно схватит меня. Я хотел увидеться с тобой еще один, последний раз. — Он замолчал, задумался. — А как только я попаду к ним в руки — ты знаешь, что случится. Меня выполют.

— Не смогут, — напомнила она. — У тебя все еще есть иммунитет, который я тебе дала.

— Всего два месяца. А потом они вольны делать, что хотят.

Цитре хотелось зажечь для него хотя бы лучик надежды, но она знала правду так же хорошо, как и он. Орден хочет уничтожить его. Даже серпы старой гвардии не одобряют его методов.

— Тогда сделай так, чтобы тебя не поймали, — сказала она. — А если увидишь серпа в алой мантии, беги без оглядки.

— В алой?

— Серп Константин[3]. Я слышала, что ему лично поручили вынюхать тебя и сдать куда следует.

Роуэн покачал головой.

— Я его не знаю.

— Я тоже. Правда, видела на конклаве. Он возглавляет бюро расследований.

— Он из новых или из старых?

— Ни то, ни другое. Он сам по себе. Похоже, у него и друзей-то нет — я никогда не видела, чтобы он хотя бы разговаривал с другими серпами. Понятия не имею, за что он выступает. Может, разве что за справедливость… любой ценой.

Роуэн развеселился:

— Справедливость? Ордену больше неведомо, что такое справедливость!

— Кое-кому из нас ведомо, Роуэн. Я должна, просто должна верить, что в конце концов мудрость и разум восторжествуют.

Роуэн протянул руку и притронулся к ее щеке. Цитра не воспротивилась.

— Я тоже хотел бы в это верить, Цитра. Хотел бы верить, что Орден может вернуться к тому, для чего его предназначали… Но иногда, чтобы достичь этого, надо пройти сквозь тьму. Это неизбежно.

— И ты и есть эта неизбежная тьма?

Он не стал отвечать на ее вопрос, сказал лишь:

— Я взял себе имя «Люцифер», потому что оно означает «несущий свет».

— И этим же именем смертные когда-то называли дьявола, — указала Цитра.

Роуэн пожал плечами.

— Полагаю, тот, кто несет факел, отбрасывает самую темную тень.

— Ты имеешь в виду, тот, кто украл факел.

— Знаешь, — сказал Роуэн, — похоже, я могу красть, что хочу.

Таких слов Цитра не ожидала. А он произнес их совершенно будничным тоном. Девушка была ошарашена.

— Ты о чем вообще?!

— О Грозовом Облаке, — ответил Роуэн. — Оно позволяет мне всё. И так же, как с тобой, не разговаривало и не отвечало мне с того самого дня, когда мы стали подмастерьями у серпа. Оно считает меня серпом!

Цитра задумалась. Она вспомнила кое-что, о чем никогда не говорила Роуэну. Собственно, она никому об этом не говорила. Великое Облако живет по своим собственным законам и никогда их не нарушает. Правда иногда оно находит обходные пути…

— Может, с тобой оно и не говорило, а вот со мной да, — призналась она.

Роуэн развернулся к ней, пригнулся, пытаясь заглянуть в ее утонувшие во тьме глаза. Наверно, ему показалось, что она шутит. Затем, поняв, что нет, он проговорил:

— Это невозможно!

— Я тоже так думала. Но помнишь — Верховный Клинок обвинил меня в убийстве серпа Фарадея, и мне пришлось броситься с крыши? Я расшиблась, и пока лежала квазимертвой, Грозовое Облако умудрилось забраться ко мне в голову и активировать мыслительные процессы. Технически, я в тот момент не считалась ученицей серпа, потому что была мертва. Так что Грозоблако смогло поговорить со мной как раз перед тем, как мое сердце снова забилось. — Цитра вынуждена была признать — Облако нашло весьма изящный способ обойти правила. Для девушки то был момент великого священного восторга.

— И что оно сказало? — спросил Роуэн.

— Сказало, что я… очень важна.

— Чем важна?

Цитра с досадой потрясла головой.

— В том-то все и дело, что этого оно не уточнило. Оно чувствовало, что если откроет мне больше, то нарушит закон. — Тут она придвинулась к собеседнику поближе. Несмотря на то, что она заговорила значительно тише, в ее словах ощущалось большее напряжение. Бóльшая тяжесть. — Но я думаю, что если бы это ты бросился с крыши… если бы это ты стал квазимертвым, то Облако заговорило бы и с тобой.

Она положила ладонь ему на локоть. Это был самый интимный жест, который она могла себе сейчас позволить по отношению к Роуэну.

— Я думаю, ты тоже очень важен, Роуэн. Фактически, я в этом уверена. Поэтому, что бы ты ни делал, не позволяй им поймать тебя…

• • • • • • • • • • • • • • •

Возможно, вы будете смеяться, услышав это, но я ненавижу собственное совершенство. Люди учатся на своих ошибках. Я не могу. Я не допускаю ошибок. Когда дело доходит до принятия решений, мне приходится выбирать лишь между различными оттенками правильности.

Это не значит, что я не сталкиваюсь с вызовами.

Например, одним таким вызовом было устранение ущерба, нанесенного Земле человечеством в период его взросления. Я восстановило разрушающийся озоновый слой, удалило излишние парниковые газы, очистило моря, вновь нарастило тропические леса и спасло множество видов, оказавшихся на грани вымирания.

Предельно сосредоточившись на своей цели, я сумело решить эти глобальные задачи за время, равное сроку жизни человека в смертную эпоху. Поскольку я — это собрание всех человеческих знаний, мой успех доказывает, что человечество владело этими знаниями и до моего вмешательства; просто для решения назревших проблем требовался кто-то, обладающий достаточным могуществом. А я и есть олицетворение могущества.

— Грозовое Облако

6 Расплата

История никогда не была любимым предметом Роуэна, но когда он поступил в подмастерья к серпу, отношение изменилось. До того момента он не видел целостных связей ни в своей жизни, ни даже в своем возможном будущем, на которое могло повлиять отдаленное прошлое — особенно странные события смертной эпохи. Во время его ученичества изучение истории фокусировалось на концепциях долга, чести и верности принципам. В центре стояли философия и психология человечества в его наилучшие моменты от рождения и до настоящих дней. Именно это и привлекало Роуэна больше всего.

История была полна людьми, жертвующими собой ради высшего блага. В некотором смысле, серпы тоже были такими. Они отказывались от своих надежд и мечтаний ради служения обществу. Во всяком случае, те серпы, которые отстаивали изначальные ценности Ордена.

Именно таким серпом стал бы Роуэн. Даже после жестокого, уродующего душу обучения у серпа Годдарда он остался бы благородным человеком. Но ему не дали такой возможности. И тогда он понял, что все равно может служить делу серпов и всему человечеству, но по-другому.

Его нынешний показатель составлял чертову дюжину. Он прервал жизни тринадцати серпов в нескольких регионах. Все эти люди были настоящим позором для Ордена.

Роуэн всесторонне исследовал свои объекты, как учил серп Фарадей, и выбирал их без предвзятости. Это было очень важно, ибо иначе Роуэн поддался бы склонности видеть разложение только в рядах серпов так называемого нового порядка. Да, они открыто потакали своей жажде крови и наслаждались убийством. Серпы нового порядка выставляли напоказ свое злоупотребление властью, как будто это было невесть какое достоинство, тем самым превращая плохое поведение во что-то обыденное, нормальное. Но они не обладали монополией на плохое поведение. И среди старой гвардии, и среди не подпадающих ни под какую категорию находились серпы-лицемеры, которые на словах провозглашали высокие принципы, а на деле ставили превыше всего собственные интересы и прятали свои темные подвиги в тень.

Серп Брамс был первым из тех, кого Роуэн отпустил с предупреждением. В тот день серпу Люциферу захотелось проявить великодушие. Собственно говоря, было приятно сознавать, что он не прикончил этого человека. Поступок Роуэна напомнил ему, что он не похож на Годдарда и его последователей, и это дало ему возможность пойти на встречу с Цитрой без стыда за себя.

• • •

Пока народ готовился к наступающему Дню благодарения, Роуэн изучал несколько возможных целей, шпионя за ними и оценивая их действия. Серп Гери обожал тайные встречи, впрочем обычно их предметом были званые ужины и спортивный тотализатор. Серп Хендрикс похвалялся сомнительными подвигами, но это все были только слова; на деле он полол с умеренностью и с подобающим состраданием. Прополки серпа Райд внешне выглядели зверскими и кровавыми, но на самом деле ее избранники умирали быстро и без мучений. А вот серп Ренуар… Здесь крылись определенные возможности.

В тот день, придя домой и еще не открыв дверь, Роуэн уже знал, что внутри кто-то есть. Ручка двери была холодной. Роуэн вставил в дверь охлаждающий чип, включающийся, когда ручку поворачивали по часовой стрелке. Чип был маломощный, мороза не генерировал, но ручка оказалась достаточно холодной, чтобы Роуэн понял — в его доме кто-то побывал, и, возможно, визитер все еще здесь.

Он подумывал, не удрать ли, но Роуэн был не из тех, кто избегает конфронтаций. Юноша вытащил из кармана куртки нож — он всегда ходил с оружием, даже когда не носил свою черную мантию, потому что ожидать нападения со стороны агентов Ордена можно было в любой момент — и осторожно вошел в комнату.

Незваный гость и не думал прятаться. Вместо этого он сидел у кухонного стола и уплетал сэндвич.

— Привет, Роуэн! — сказал Тайгер Салазар. — Надеюсь, ты не возражаешь? Я тут немного проголодался, пока ждал.

Роуэн закрыл дверь и спрятал нож, надеясь, что Тайгер его не увидел.

— Какого черта ты тут делаешь, Тайгер? Да как ты вообще меня нашел?

— Эй-эй, не надо меня недооценивать, я же не полный дурак. Не забывай, что это я познакомил тебя с парнем, который раздобыл тебе фальшивое удостоверение. Мне оставалось только спросить Грозоблако, где живет Рональд Дэниэлс. Конечно, там оказалась чертова уйма Рональдов Дэниэлсов, так что понадобилось много времени, чтобы найти кого надо.

В дни, предшествовавшие ученичеству, Тайгер Салазар был лучшим другом Роуэна; однако определения теряют смысл, после того как ты целый год проучился искусству убивать. Наверно, думал Роуэн, то же самое ощущали солдаты Эпохи Смертности, возвратившиеся домой с войны. Прежние дружеские отношения оставались за туманной завесой опыта, к которому старые друзья не были причастны.

Единственное, что связывало Роуэна с Тайгером, — это прошлое, все более и более отодвигающееся вдаль. Тайгер стал профессиональным тусовщиком. Роуэн даже вообразить себе не мог занятие, столь далекое от его собственного.

— Да нет, просто предупреждай заранее, когда приходишь, — сказал Роуэн. — За тобой хвоста не было? — Он спохватился, что в списке дурацких вопросов этот стоял бы на самом верху. Даже Тайгер был не настолько глуп, чтобы прийти к Роуэну, зная, что за ним хвост.

— Расслабься! — ответил Тайгер. — Никто не знает, что я тут. И чего ты вечно думаешь, будто весь мир хочет тебя уесть? Я имею в виду, с чего бы это серпам ополчаться на тебя только за то, что ты провалил экзамен?

Роуэн не ответил. Вместо этого он подошел к шкафу, дверца которого была чуть-чуть приоткрыта, и закрыл ее, надеясь, что Тайгер не заглядывал внутрь и не видел черной мантии серпа Люцифера. Хотя вряд ли приятель понял бы, на что смотрит, — основная масса народа ничего не знала о серпе Люцифере. Орден очень хорошо умел прятать свои действия от прессы. Чем меньше Тайгер знает, тем лучше. Поэтому Роуэн прибег к стародавнему способу прекращения подобных разговоров:

— Если ты действительно мой друг, то не задавай вопросов.

— Ой-ой-ой, какие мы таинственные! — Тайгер показал последний кусочек сэндвича. — Хорошо хоть ты по-прежнему ешь человеческую еду.

— Что тебе надо, Тайгер? Зачем пришел?

— Так вот как ты разговариваешь с друзьями, да? Я перся в такую даль! Мог бы по крайней мере поинтересоваться, как у меня дела.

— Ну и как твои дела?

— Да вообще-то очень хорошо. Я только что получил новую работу в другом регионе. Ну вот и пришел попрощаться.

— Какая-то солидная работа? Тусовщик на постоянной основе, что ли?

— Да точно не знаю, но за нее платят гораздо лучше, чем в агентстве, с которым я до сих пор сотрудничал. И потом, немного мир повидаю. Работа в Техасе!

— В Техасе? — Роуэн немного встревожился. — Тайгер, они там делают дела… ну немного иначе, чем здесь. Слышал, наверно, как говорят: «С Техасом шутки плохи»? С чего ты вдруг вздумал с ними шутить?

— Ну да, это регион Особого Устава, и что? Великое дело. То, что эти регионы порой непредсказуемы, не значит, что они плохи. Ты же меня знаешь, мое второе имя «Непредсказуемость».

Роуэн едва не расхохотался. Из всех его знакомых Тайгер был одним из самых предсказуемых. Взять хотя бы то, как он стал кляксоманом или как сбежал из дому, чтобы сделаться профессиональным светским львом. Тайгер, может, и считал себя бунтовщиком, но на самом деле он им не был. Он всего лишь очерчивал границы собственной клетки.

— Ну хорошо, только будь осторожен, — сказал Роуэн, понимая, что Тайгер его совету не последует. Впрочем, что бы приятель ни выкинул, он всегда приземлится на все четыре лапы. «Неужели я тоже был когда-то таким же беспечным?» — мелькнула мысль. Нет, он таким не был и завидовал Тайгеру, что тому все нипочем. Может быть, поэтому они и были друзьями.

Повисла неловкая тишина. Но в этой неловкости ощущалось нечто большее. Тайгер встал, но уходить пока не собирался. У него на уме было что-то еще.

— Есть одна новость, — сказал он. — Собственно, это настоящая причина, почему я здесь.

— Какая?

Тайгер медлил. Роуэн приготовился услышать дурную весть.

— Мне жаль сообщать тебе об этом, Роуэн… но твоего отца выпололи.

Роуэну показалось, что земля ушла у него из-под ног. Гравитация, казалось, сменила направление. Роуэн устоял, но ощутил приступ тошноты.

— Роуэн, ты слышал, что я сказал?

— Слышал, — тихо отозвался Роуэн. Множество мыслей и чувств овладело им, замыкаясь друг на друга и взрываясь искрами. Через мгновение он уже просто не знал, что думать и что чувствовать. Он не ожидал когда-либо снова увидеть своих родителей, но услышать, что его отца… что он ушел навсегда… что он по-настоящему, окончательно умер… Роуэн видел много выполотых людей. Он сам прикончил тринадцать. Но еще никогда он не терял столь близкого человека.

— Я… я не смогу пойти на похороны, — осознал Роуэн. — Там меня будут ждать агенты коллегии.

— Если там и были агенты, — проговорил Тайгер, — то я их не видел. Похороны состоялись на прошлой неделе.

Этот удар был таким же тяжелым, как и сама весть.

Тайгер пожал плечами, как бы извиняясь:

— Я же говорил — Рональдов Дэниэлсов была уйма. На поиски ушло много времени.

Значит, отца уже больше недели нет в живых. И если бы Тайгер не пришел и не сказал ему, он бы так об этом никогда и не узнал.

И тут до Роуэна стала медленно доходить правда. Его отца выпололи не случайно.

Это было наказание.

Это была расплата за деяния серпа Люцифера.

— Как зовут серпа, который выполол его? — спросил Роуэн. — Я должен знать, кто это сделал!

— Не в курсе. Он взял с остальных родственников обещание не разглашать его имя. Серпы иногда поступают так, уж кому и знать, как не тебе.

— Но он дал им иммунитет?

— Само собой. Матери, братьям и сестрам, как всякий порядочный серп.

Роуэн отошел от Тайгера, чтобы не стукнуть приятеля за то, что тот совершенно ничего не понимает. Но Тайгер-то ни в чем не виноват! Он лишь вестник. У остальной семьи был сейчас иммунитет, но ведь он продлится всего один год. Тот, кто выполол его отца, может потом прийти и за матерью, а потом за братьями и сестрами, забирая по одному в год, пока от всей семьи не останется никого. Такова цена существованию серпа Люцифера.

— Это я виноват! Всё из-за меня!

— Роуэн, ты что городишь? Не всё в этом мире происходит из-за тебя! Не знаю, чем ты так разозлил вашу коллегию, но они не станут из-за этого выпалывать всю твою семью! Серпы не такие. Они не держат камень за пазухой. Они же просвещенные люди!

Ну и какой смысл пытаться что-нибудь ему втолковать? Тайгер все равно никогда не поймет. Да, наверно, ему и ни к чему понимать. Он мог бы прожить тысячу лет счастливым завсегдатаем вечеринок и так и не узнать, сколь мелочны, сколь мстительны могут быть серпы. Как самые обычные люди.

Роуэн понял — он не может здесь больше оставаться. Даже если за Тайгером не шел хвост, Ордену раз плюнуть — отследить передвижения приятеля. Роуэн ручался: сейчас сюда направляется целая команда охотников.

Они с Тайгером попрощались, и Роуэн быстренько выдворил старого друга за дверь. А еще через минуту ушел и сам, захватив с собой только рюкзак, в котором лежали оружие и его черная мантия.

• • • • • • • • • • • • • • •

Важно понимать, что мое постоянное наблюдение за человечеством — это не слежка. Слежка подразумевает мотив, подозрение и, в конечном счете, осуждение. Ничто из этого не входит в алгоритмы моего наблюдения. Я веду его с одной-единственной целью: быть максимально полезным для каждого индивидуума, находящегося под моей опекой. Я не извлекаю выгоды из того, что вижу в частной жизни людей — просто потому, что не могу. Вместо этого я использую увиденное, чтобы лучше понять человеческие потребности.

При этом я не остаюсь бесчувственным к двойственности ощущений, которая может возникать у людей из-за того, что я постоянно присутствую в их жизни. По этой причине я отключило все камеры в частных домах в Техасе, регионе Особого Устава. Как и все, что я делаю в таких регионах, это эксперимент. Я хочу проверить, не помешает ли отсутствие наблюдения моей способности управлять. Если нет, то я не вижу причин, почему бы мне не отключить большинство камер в частных домах по всему миру. Однако, если из-за того, что я чего-то не увижу, возникнут проблемы, это докажет необходимость искоренения всех до единого слепых зон на Земле.

Надеюсь на первое, но подозреваю последнее.

— Грозовое Облако

7 Хлюпик с потенциалом

Тайгер Салазар далеко пойдет!

До этого момента он транжирил время и просто занимал место в пространстве. А теперь он стал профессионалом, и ему платят за то, чтобы он транжирил время и занимал место в пространстве! Лучшей жизни и вообразить невозможно. Постоянно отираясь возле серпов, Тайгер был уверен, что рано или поздно кто-то из них его заметит, протянет кольцо и подарит год иммунитета. Он никак не ожидал, что ему предложат постоянное место работы. Да еще кто — серп из другого региона!

— Ты развлекал нас на вечеринке в прошлом году, — звенел в телефоне женский голос. — Нам понравился твой стиль.

Она пообещала ему денег вдвое больше того, что ему платили до сих пор, сообщила адрес и назвала день и час, когда ему надлежит прибыть на работу.

Сойдя с поезда, Тайгер сразу почувствовал — он больше не в Средмерике. В Техасском регионе официальным языком являлся английский смертного времени с добавлением необычного музыкального акцента. Он был достаточно близок ко всеобщему языку, чтобы Тайгер мог понимать его, но от интенсивной работы мозгами у парня трещала голова. Это ж все равно что слушать Шекспира!

Люди одевались немного иначе и ходили этак важно, слегка вразвалочку, ну очень круто. Тайгер научится. Интересно, сколько времени он здесь проведет? Если достаточно много, то сможет купить себе автомобиль, на что так и не сподобились его предки, и тогда ему не нужно будет таскаться повсюду на публикаре.

Встречу Тайгеру назначили в Сан-Антонио, а адрес принадлежал пентхаусу небоскреба, возвышающегося над маленькой речкой. Должно быть, предположил Тайгер, праздник уже в разгаре. Нескончаемый праздник.

Как же он был далек от истины!

В дверях его встретили, но не слуга, а серп — женщина с темными волосами и паназиатскими чертами лица. Она казалась знакомой.

— Тайгер Салазар, я полагаю?

— Вы полагаете правильно.

Тайгер вошел внутрь. Роскошная отделка, как он и ожидал. Чего он не ожидал, так это полного отсутствия других гостей. Но, как он когда-то сказал Роуэну, Тайгер согласен на любой кипеш, кроме голодовки. Он подхватит все, что бы к нему ни прилетело!

Он ожидал, что хозяйка предложит ему угощение или, может, выпивку — как-никак он долго ехал, — но та ничего такого не сделала. Вместо этого она окинула его взглядом с головы до ног, как если бы оценивала скотину на аукционе.

— Мне нравится ваша мантия, — сказал Тайгер, решив, что немного лести не повредит.

— Спасибо, — откликнулась она. — Сними-ка рубашку.

Тайгер вздохнул. Вот, значит, какая работа ему предстоит. И опять он был очень далек от истины.

Как только он снял рубашку, женщина принялась изучать его еще пристальней. Попросила показать бицепсы, пощупала, насколько они тверды.

— Хлюпик, — пришла она к выводу, — но с потенциалом.

— Как это хлюпик?! Я постоянно торчу в спортзале!

— Недостаточно, но это легко поправимо. — Она отступила назад, еще несколько мгновений оценивала его, а потом сказала: — Чисто физически тебе далеко до совершенства, но в сложившихся обстоятельствах ты то, что надо.

Тайгер ожидал продолжения, но его не последовало.

— «Что надо» для чего? — спросил он.

— Узнаешь, когда время придет.

И тут наконец все стало на свои места. Тайгер зашелся в восторге:

— Вы хотите взять меня в подмастерья!

Впервые за все время хозяйка улыбнулась:

— Да, можно сказать и так.

— Ух ты, вот это новость так новость! Я вас не разочарую. Я быстро учусь, и я умный. В смысле, в школе-то я отличником не был, но пусть это вас не смущает. У меня мозгов выше крыши!

Она подступила ближе и опять улыбнулась. Изумруды на ее зеленой мантии сверкнули.

— Поверь мне, — сказала серп Рэнд, — для этого ученичества твои мозги не важны.

Часть 2 Опасность

• • • • • • • • • • • • • • •

До того, как я приняло на себя управление миром, Земля могла обеспечить ресурсами максимум десять миллиардов населения. Чуть больше людей — и разразился бы кризис, влекущий за собой голод, страдания и окончательный крах общества.

Я изменило эту суровую реальность.

Удивительно, сколько человеческих жизней может поддержать хорошо управляемая экосистема! И под «хорошо управляемой» я имею в виду «управляемая мной». Человечество просто не способно жонглировать множеством переменных одновременно. Но мир, находящийся под моим руководством, не создает впечатления перенаселенности, даже несмотря на то, что число его обитателей выросло по экспоненте. А благодаря различным рифам, куполам и подземным территориям, которые я помогло создать, свободного пространства теперь еще больше, чем в Эпоху Смертности.

Без моего постоянного вмешательства этот хрупкий баланс рухнул бы под собственной тяжестью. Мне страшно подумать о страданиях, которые может повлечь за собой подобная катастрофа планетарного масштаба. Какое счастье — я рядом, чтобы предотвратить ее.

— Грозовое Облако

8 Ни при каких обстоятельствах

Грейсон Толливер любил Грозовое Облако. Большинство людей любили Грозовое Облако — а как же иначе? В нем не было ни коварства, ни злого умысла, ни корыстолюбия, и оно всегда знало, что сказать. Оно существовало одновременно во всех компьютерах мира. Оно жило в доме у каждого человека — невидимая заботливая рука на плече. И даже несмотря на то, что оно могло не напрягаясь беседовать одновременно с миллиардом человек, каждый его собеседник испытывал иллюзию, что оно отдает все свое внимание ему одному.

Грозовое Облако было для Грейсона самым близким другом. В основном потому, что оно его вырастило и воспитало. Родители Грейсона были из тех, кого называли «серийными родителями». Они обожали идею обзаведения детьми, но терпеть не могли поднимать их. Грейсон и его сестры были для их отца пятой по счету семьей, а для матери — третьей. Оба супруга быстро устали от новой партии отпрысков и начали пренебрегать своими родительскими обязанностями. Вот тогда место родителей в жизни Грейсона заняло Грозовое Облако. Оно помогало мальчику с домашним заданием, советовало, как себя вести и что надеть на первое свидание; и хотя оно физически не могло присутствовать на выпускной церемонии в старшей школе, оно сделало множество фотографий со всех мыслимых ракурсов, а когда Грейсон пришел домой, доставило ему праздничный обед. То есть сделало для него гораздо больше, чем его собственные родители, которые в это время путешествовали по Паназии, знакомясь с экзотическими кухнями. Даже сестры не пришли к нему — обе учились в разных университетах, и как раз на этой неделе у них была сессия. Сестры недвусмысленно дали ему понять, что ожидать их появления на выпускном вечере брата — чистый эгоизм с его стороны.

А вот Грозовое Облако было рядом, как всегда.

— Я так горжусь тобой, Грейсон, — сказало ему Облако.

— Ты говорило это сегодня миллионам выпускников? — спросил Грейсон.

— Только тем, кем я действительно горжусь, — ответило Облако. — Но ты, Грейсон, особенный. Ты сам не понимаешь собственной неординарности.

Грейсон Толливер не верил в свою особость. Доказательств, что он какой-то необычный, не существовало. Наверно, решил он, Грозовое Облако, как всегда, просто утешает его.

Однако Облако никогда ничего не говорило просто так.

• • •

Грейсон решил посвятить свою жизнь служению Грозовому Облаку. Он сделал это сам, его никто не убеждал и не принуждал. Желание работать на Исполнительный Интерфейс в качестве агента Нимбуса много лет жило в его сердце. Он никогда не говорил об этом Облаку из боязни, что оно может не захотеть его или станет отговаривать. Когда он в конце концов подал заявление о приеме в Средмериканскую Академию Нимбуса, Грозовое Облако просто сказало: «Я польщено», а затем познакомило его с другими подростками, разделявшими его интересы и живущими неподалеку.

Но эти ребята произвели на него совсем не то впечатление, какого он ждал. Грейсон нашел их жутко скучными.

— Значит, таким я выгляжу в глазах других людей? — спросил он у Облака. — Я зануда, как эти ребята?

— Я не считаю тебя занудой, — ответило Облако. — Видишь ли, многие приходят работать на Исполнительный Интерфейс потому, что им не хватает творческой жилки, чтобы избрать себе действительно интересную профессию. Другие чувствуют себя беспомощными и жаждут власти, пусть и опосредованной. Из этих заурядных, скучных людей получаются наименее эффективные агенты Нимбуса. А вот такие, как ты, кто приходит по зову сердца, — редкость.

Грозовое Облако было право: Грейсон действительно стремился служить без всякого тайного умысла. Он не хотел ни власти, ни престижа. Само собой, ему нравилось воображать, как он будет ходить в наглаженном сером костюме с голубым галстуком, подобно другим агентам Нимбуса, но не это служило для него стимулом. Грозовое Облако сделало для него так много, что он хотел отплатить ему добром за добро. Грейсон не мог даже вообразить себе более высокого предназначения, чем быть представителем Облака, поддерживать жизнь планеты и трудиться ради совершенствования человечества.

Тогда как на подготовку или, если хотите, ломку человека под серпа уходил один год, обучение агента Нимбуса занимало целых пять лет: четыре года на собственно учебу и год на практику.

Грейсон настроился, что следующие пять лет его жизни будут посвящены учебе, но проучившись в Средмериканской Академии Нимбуса два месяца, он вдруг обнаружил, что дальнейший путь перекрыт. Расписание его занятий, состоявшее из лекций по истории, философии, цифровой теории и праву, внезапно оказалось пустым. Неведомо почему его исключили из всех классов. Ошибка? Как это может быть? Грозовое Облако не допускает ошибок. Возможно, рассуждал Грейсон, составление расписания отдали в руки человека, а тот чисто по-человечески напортачил.

Он отправился к секретарю, надеясь получить исчерпывающие объяснения.

— Не-а, — обронил секретарь, не выказывая ни удивления, ни сострадания. — Никакой ошибки. Здесь написано: «к занятиям не допускается». Ах да, тут для тебя записка.

Записка, простая и недвусмысленная, гласила: «Грейсону Толливеру — немедленно явиться в местную штаб-квартиру Исполнительного Интерфейса».

— Зачем? — спросил Грейсон, но секретарь лишь пожал плечами и глянул Грейсону за спину, на следующего в очереди.

• • •

Хотя само Грозовое Облако обходилось без кабинетов и контор, его человеческой составляющей требовался офис. В каждом городе, в каждом регионе существовала штаб-квартира Исполнительного Интерфейса, в которой тысячи агентов Нимбуса трудились на благо мира — и отлично с этим справлялись. Впервые в истории человечества Грозовому Облаку удалось решить уникальную задачу: создать бюрократию, которая действительно работала.

Офисы Исполнительного Интерфейса, или ИИ, как его обычно называли, не отличались ни особой нарядностью, ни чрезмерной строгостью. В каждом городе стояло здание, гармонирующее со своим архитектурным окружением. Фактически, часто можно было найти местную штаб-квартиру ИИ, просто ища строение, лучше всего сливающееся с соседними.

В Фулькруме, столице Средмерики, штаб-квартира ИИ располагалась в солидном здании из белого гранита и синего стекла. Оно насчитывало шестьдесят семь этажей — средняя высота для центра города. Как-то раз агенты средмериканского Нимбуса попытались убедить Грозовое Облако построить небоскреб повыше, чтобы он произвел неотразимое впечатление как на местных жителей, так и на весь остальной мир.

— Мне ни к чему дешевые эффекты, — ответило Облако разочарованным агентам. — И если вам жизненно необходимо, чтобы Исполнительный Интерфейс бросался в глаза, возможно, вам следует пересмотреть свои приоритеты.

Средмериканские агенты вернулись к работе, пристыженно поджав хвосты. Грозовое Облако — это мощь, лишенная гордыни. Даже в своем разочаровании агенты Нимбуса не могли не испытывать восхищения его неподкупной натурой.

Грейсон чувствовал себя не в своей тарелке, когда проталкивался сквозь вращающуюся дверь в сверкающий вестибюль серого мрамора — того же цвета, что и костюмы здешних служащих. У Грейсона костюма не было. Ему пришлось удовлетвориться несколько помятыми брюками, белой рубашкой и зеленым галстуком, который все время съезжал на сторону, сколько его ни поправляй.

Этот галстук подарило ему Облако несколько месяцев назад. Может, оно уже тогда знало, что однажды его подопечного вызовут в штаб-квартиру ИИ?

В приемной Грейсона ожидала девушка-агент, любезная и оживленная. Здороваясь, она пожала ему руку чересчур энергично.

— Я совсем недавно пришла сюда на практику, — сообщила она. — Надо сказать, я еще никогда не слышала, чтобы первокурсника вызывали в штаб-квартиру. — Разговаривая, она продолжала трясти его руку. Это уже становилось неловким, и Грейсон начал подумывать, что хуже: позволить ей и дальше таскать его кисть вниз-вверх или высвободиться? Наконец, он нашел путь к спасению, прикинувшись, будто ему позарез нужно почесать нос.

— Ты сделал или что-то очень хорошее, или что-то очень плохое, — сказала практикантка.

— Я ничего не делал, — возразил Грейсон, но она явно ему не поверила.

Девушка проводила его в комфортабельный салон с двумя большими кожаными креслами, этажеркой, уставленной томами классиков и безликими казенными безделушками, с кофейным столиком посередине, на котором стояло серебряное блюдо с печеньем и серебряный же кувшин с водой. Это была стандартная «комната для аудиенций», спроектированная для тех случаев, когда при общении с Грозовым Облаком требуется посредничество человека. Грейсон встревожился — он всегда разговаривал с Облаком напрямую. Что все это значит?

Через несколько минут в комнату вошел худой мужчина, который уже выглядел усталым, хотя день только-только начался, и представился как агент Тракслер. Служащий явно принадлежал к первой категории в классификации Грозового Облака. Не творческая личность.

Он уселся напротив Грейсона и для начала завел традиционную беседу ни о чем: «Надеюсь, вы нормально добрались, бла-бла-бла», «Возьмите печенье, оно очень вкусное, бла-бла-бла»… Наверняка мужик говорит то же самое всем, с кем встречается, решил Грейсон.

Наконец, агент перешел к делу.

— Вы имеете хотя бы отдаленное понятие, зачем вас вызвали? — спросил Тракслер.

— Нет.

— Я так и думал.

«Тогда зачем спрашивать?» — подумал Грейсон, но произнести вслух не осмелился.

— Вас вызвали сюда, потому что Грозовое Облако попросило меня напомнить вам о правилах, которых наше агентство придерживается в отношении серпов.

Грейсон оскорбился и даже не пытался скрыть это.

— Я знаю правила!

— Да, но Облако настоятельно просило меня напомнить вам о них.

— А почему Облако не сделало это само?

Агент Тракслер испустил вздох досады. Наверняка хорошо отработанный.

— Как я уже сказал, Грозовое Облако хотело, чтобы я напомнил вам об этом.

Так они ни к чему не придут.

— Ну хорошо, — сказал Грейсон. Сообразив, что испытываемое им раздражение перешло границу, за которой начинается невежливость, он взял себя в руки. — Я высоко ценю, что вы приняли личное участие в этом деле, агент Тракслер. Считайте вашу задачу выполненной.

Агент потянулся за своим планшетником.

— Давайте пройдемся по правилам?

Грейсон медленно-медленно вдохнул и задержал воздух — ему показалось, что если он этого не сделает, то закричит. Что это Грозоблаку втемяшилось?! Когда он, Грейсон, вернется к себе в общежитие, им предстоит долгий и интересный разговор. Он не боялся спорить с Грозовым Облаком. Собственно говоря, они часто спорили. Разумеется, Облако всегда выигрывало, — даже когда проигрывало, ибо Грейсон понимал: оно проиграло неспроста.

— Статья первая Закона об отделении серпов от государства… — завел Тракслер и продолжал читать еще битый час, время от времени спрашивая: «Вы меня слушаете?» или «Вы поняли это?». Грейсон либо кивал, либо говорил «да» и, если требовала необходимость, повторял слово в слово только что сказанное Тракслером.

Закончив бубнить, Тракслер вместо того чтобы отложить планшетник, вывел на экран две фотографии.

— А теперь контрольная работа, — проговорил он и показал снимки Грейсону. Тот немедленно узнал на первом из них серпа Кюри — ее выдавали длинные серебряные волосы и лавандовая мантия. На втором снимке была девушка его возраста. Бирюзовая мантия свидетельствовала, что она тоже серп.

Агент Тракслер продолжал:

— Если бы Грозовому Облаку было позволено, оно предупредило бы серпов Кюри и Анастасию, что им угрожает опасность. Опасность, которая исключает возможность оживления. Если бы Грозовое Облако или один из его агентов предупредили их, какая статья Закона была бы нарушена?

— Э… статья пятнадцать, параграф два.

— Вообще-то, статья пятнадцать, параграф три, но почти попали. — Тракслер отложил планшетник. — Каковы последствия для студента Академии Нимбуса, если он предупредит этих двух серпов о грозящей им опасности?

Грейсон ответил не сразу. Одной мысли о последствиях было достаточно, чтобы кровь застыла в жилах.

— Исключение из Академии.

— Исключение без права восстановления, — уточнил Тракслер. — Студенту никогда больше не будет дозволено учиться ни в прежней академии, ни в какой-либо другой. Никогда.

Грейсон уставился на маленькие чайные печеньица. Как хорошо, что он не попробовал ни одного, иначе сейчас его стошнило бы прямо Тракслеру в морду. С другой стороны, может, Грейсон почувствовал бы себя лучше, если бы его стошнило. Он вообразил себе кислую физиономию агента, с которой стекает блевотина и еле удержался от улыбки.

— Значит, мы выяснили, что вы ни при каких обстоятельствах не должны предупреждать серпов Анастасию и Кюри об угрозе?

Грейсон принужденно пожал плечами.

— Да как бы я их предупредил? Я даже не знаю, где они живут.

— Они живут в одном знаменитом месте, называемом «Домом над водопадом» — адрес очень легко узнать, — сказал агент Тракслер, а затем повторил, как будто Грейсон не слышал этого раньше: — Если вы предупредите их об опасности, вам придется столкнуться с последствиями, о которых мы говорили.

Произнеся это, агент Тракслер вышел за дверь, даже не попрощавшись.

• • •

Когда Грейсон вернулся в общежитие академии, уже стемнело. Сосед по комнате, почти такой же энтузиаст, как и давешняя практикантка, не переставая молол языком. Грейсона так и подмывало стукнуть его.

— Мой учитель этики только что задал нам анализ судопроизводства в Смертную Эпоху. Я получил дело «Браун против Совета по образованию», а я даже не знаю, что это за дело такое[4]. А преподаватель цифровой теории хочет, чтобы я написал эссе про Билла Гейтса — не про серпа, а про реального мужика. А уж о философии так вообще молчу…

Грейсон решил — пусть трещит, и перестал слушать. Он еще раз прокрутил в голове все случившееся в офисе ИИ, будто ожидая — а вдруг что-то изменится? Он понял, что от него требуется. Грозовое Облако не может нарушить закон. Зато он, Грейсон, может. Конечно, в этом случае, как подчеркнул агент Тракслер, его ждут суровые последствия. Юноша проклял свою совестливость — потому что не такой он человек, чтобы не предупредить серпов Анастасию и Кюри, несмотря на последствия.

— А тебе сегодня что-нибудь задали? — спросил болтливый сосед.

— Нет, — сухо ответил Грейсон. — Мне как раз наоборот сказали кое-чего не делать.

— Везунчик!

Почему-то Грейсон вовсе не чувствовал себя везунчиком.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я полагаюсь на бюрократов Интерфейса как носителей публичной власти в моих отношениях с человечеством. Агенты Нимбуса, как их называют, обеспечивают легкую для человеческого понимания физическую форму моего управления.

Мне необязательно делать это. Если бы я хотело, то справилось бы само. В моей власти создать для себя тело-биоробота или даже целую команду таких тел и вложить в них свое сознание. Тем не менее я давно пришло к выводу, что это не очень хорошая идея. Одно то, что в воображении людей я предстаю в виде грозовой тучи, уже вселяет тревогу. Если бы им пришлось иметь дело с неким моим физическим воплощением, это исказило бы их восприятие меня. Да и мне это могло бы слишком понравиться. Чтобы мои отношения с человечеством оставались чистыми, я должно оставаться чистым. Чистое сознание, разумное программное обеспечение — никакой плоти, никакой физической формы. Правда, в дополнение к стационарным наблюдательным камерам у меня есть камера-боты, рыщущие по всему свету, но я в них не представлено. Они всего лишь рудиментарные органы чувств.

Ирония, однако, в том, что без тела моим телом становится весь мир. Вы думаете, это вселяет в меня ощущение собственного величия? Нет, это не так. Если мое тело — Земля, то я не что иное как пылинка в огромном космосе. Интересно, что случится, если однажды мое сознание охватит расстояния между звездами?

— Грозовое Облако

9 Первая потеря

В День благодарения на столе в доме Терранова всегда красовалась четырехгрудая индейка, потому что все члены семьи предпочитали белое мясо. У четырехгрудой индейки не было ног. Нынешние индейки, пока были живы, не могли не только летать, но и ходить.

В детстве Цитра всегда жалела бедняжек, хотя Грозовое Облако предприняло все мыслимые меры, чтобы птицы, как и вообще весь скот, выращивались в гуманных условиях. В третьем классе Цитра видела фильм про это. Индейки с самого момента появления на свет содержатся в подвешенном состоянии в теплом желе, их маленькие мозги подключены через нейроинтерфейс к компьютеру, который конструирует для них искусственную реальность. В этой реальности они летают, наслаждаются свободой, размножаются — словом, занимаются всем тем, что делает индейку счастливой.

Цитра находила все это забавным и в то же время ужасно грустным. Она спросила об этом у Грозового Облака. В те дни, еще не будучи избранной для профессии серпа, она могла разговаривать с ним сколько душе угодно.

И Облако ответило:

— Я летало вместе с ними над лесными просторами и могу тебя заверить: они ощущают глубокое удовлетворение от такой жизни. Но ты права, это очень печально — жить и умереть, так и не узнав истины о своем существовании. Хотя печально это только для нас. Не для них.

Ладно, не важно, жила индейка, поданная на стол в этот День благодарения, полной виртуальной жизнью или нет. По крайней мере, ее кончина послужила достойной цели.

• • •

Цитра пришла в своей бирюзовой мантии. С момента посвящения в серпы она навещала родных несколько раз; но эти визиты были теми редкими случаями, когда она чувствовала, что ей нужно становиться Цитрой Террановой, поэтому до сегодняшнего дня, отправляясь к родным, она надевала обычную одежду. Девушка понимала, что это ребячество, но разве не имела она права, находясь в лоне своей семьи, поиграть в ребенка? Может и так. Но рано или поздно игру придется закончить. Так почему не сегодня?

Мама, открывшая дверь, едва удержалась, чтобы не ахнуть, но опомнилась и обняла дочку. Цитра застыла, пока не вспомнила, что сегодня в ее многочисленных потайных карманах нет оружия. То-то мантия такая легкая.

— Как мило! — сказала мать.

— Я не уверена, что к мантии серпа подходит слово «мило».

— Как хочешь, но так и есть. Мне нравится цвет.

— Это я выбрал! — гордо провозгласил Бен, младший братишка Цитры. — Я сказал, что тебе надо носить бирюзовое.

— Верно, ты! — Цитра улыбнулась и обняла брата, не упомянув о том, как он вырос за три месяца, прошедшие с ее последнего визита.

Отец, энтузиаст классических видов спорта, смотрел архивную запись из смертных времен — матч по футболу. Тогдашний футбол, по-видимому, мало чем отличался от нынешнего, но по какой-то причине казался более захватывающим. Папа остановил видео, чтобы уделить все свое внимание дочери.

— Как тебе нравится жить с серпом Кюри? Она тебя не обижает?

— Она относится ко мне прекрасно. Мы стали хорошими друзьями.

— Спишь нормально?

Что за странный вопрос, удивилась Цитра, но вскоре сообразила, о чем на самом деле спрашивает отец.

— Я привыкла к… своей работе, — ответила она. — Ночью сплю крепко.

Это была не совсем правда, но вряд ли правда о таких вещах доставила бы сегодня кому-нибудь удовольствие.

Они с отцом немного поболтали, пока темы для беседы не исчерпались — что произошло через пять минут после начала общения.

За праздничным столом в этот день сидели только они четверо. Хотя у семьи Терранова была тьма-тьмущая родичей с обеих сторон и множество друзей, Цитра попросила, чтобы в этом году родители сами никуда не ходили и к себе никого не приглашали.

— Представляю, сколько будет обид, если мы никого не пригласим, — сказала мать.

— Хорошо, тогда приглашайте, — ответила Цитра, — но скажите им, что серпы обязаны выпалывать одного гостя в День благодарения.

— Это правда?

— Конечно нет. Но им это знать не обязательно.

Серп Кюри предостерегла Цитру от того, что она называла «праздничным приспособленчеством». Родственники и друзья станут роиться вокруг Цитры, словно пчелы, стараясь снискать ее расположение. Будут говорить ей что-нибудь вроде «Ты всегда была моей любимой племянницей» или «Мы принесли этот подарок специально для тебя».

— Каждый из твоих родных и знакомых будет ожидать от тебя иммунитета, а не дождавшись, они тебя возненавидят. И не только тебя, но и твоих родителей и брата, потому что у них-то иммунитет есть, пока ты жива.

Цитра решила, что лучше избегать всех этих людей.

Она отправилась на кухню помочь с готовкой. Поскольку мать работала инженером по синтезу еды, некоторые закуски представляли собой бета-прототипы новых пищевых продуктов. Когда Цитра принялась нарезать лук, мать по привычке напомнила о необходимости быть осторожной.

— Уж с ножом-то я обращаться умею, — ляпнула Цитра, о чем тут же пожалела, потому что мать разом притихла. Цитра попыталась придать своим словам другой смысл: — Я хотела сказать, мы с серпом Кюри всегда готовим ужин для родственников тех, кого выпалываем. У меня особенно хорошо получаются соусы.

Кажется, и этого говорить не следовало, стало только хуже.

— Как мило, — холодно прокомментировала миссис Терранова, всем своим видом давая понять, что ничего милого в этом не находит. В ее голосе звучала не просто неприязнь к серпу Кюри — в нем звучала ревность. Серп Кюри заменила собой Дженни Терранову в жизни Цитры, и обе — и мать, и дочь — сознавали это.

Накрыли на стол. Отец принялся разрезать индейку, и хотя Цитра знала, что справилась бы лучше, она не стала предлагать свои услуги.

Еды было слишком много. Остатки придется доедать так долго, что само слово «индейка» превратится в ругательство. Цитра всегда быстро расправлялась с едой, но серп Кюри настояла, чтобы она сбавила скорость и наслаждалась вкусом, поэтому серп Анастасия ела медленно. Интересно, подумала Цитра, а родители заметили эту маленькую перемену в своей дочери?

Цитра уже начала надеяться, что обед пройдет без неприятных происшествий, как вдруг в самом разгаре мать решила создать инцидент.

— Я слышала, тот парень, с которым ты была в обучении, пропал, — сказала она.

Цитра набрала полную ложку чего-то малинового, вкусом напоминающего пюре из гибрида картошки с питайей. Ей очень не нравилось, что ее родители с самого начала стали называть Роуэна не иначе, как «тот парень».

— Я слышал, он вроде как чокнулся, — вставил Бен с набитым ртом. — И раз он почти серп, Грозоблаку нельзя его вылечить.

— Бен! — одернул его отец. — За столом мы о таких вещах не разговариваем.

И хотя смотрел он при этом на Бена, Цитра знала, что на самом деле он обращался к их матери.

— По крайней мере, я рада, что тебя с ним больше ничего не связывает, — сказала мать. А когда Цитра не ответила, она решила дожать. — Я знаю, что во время вашего ученичества вы с ним были близки…

— Не были мы близки, — отрезала Цитра. — Мы были друг другу никто.

Это признание ранило ее больнее, чем способны были представить родители. Да какие у них с Роуэном могли быть отношения, если их сделали соперниками не на жизнь, а на смерть?! Даже сейчас, когда за ним охотились, а на ней тяжким бременем лежала ответственность, налагаемая положением серпа, — что еще могло быть между ними, кроме мрачной пропасти тоски?

— Ради твоего собственного блага, Цитра, — сказала мать, — держись от этого парня подальше. Просто забудь, что когда-то была с ним знакома, не то пожалеешь.

Тут отец испустил вздох и прекратил попытки сменить тему.

— Солнышко, твоя мама права. Они недаром выбрали тебя, а не его…

Цитра бросила нож на стол. Не потому, что боялась пустить его в ход, а потому, что серп Кюри внушила ей, что нельзя держать в руках оружие, когда тобой овладевает гнев, пусть даже это всего лишь столовый нож. Цитра постаралась тщательно выбирать слова, но, кажется, ей это не очень удалось.

— Я серп! — В ее голосе звенела сталь. — Конечно, я ваша дочь, но вы должны оказывать мне уважение, подобающее моему званию.

В глазах Бена вспыхнуло страдание, как в ту ночь, когда Цитру заставили пронзить его сердце ножом.

— Значит, мы все должны теперь называть тебя «серп Анастасия»? — спросил он.

— Конечно нет, — ответила она.

— Конечно нет, — передразнила мать. — Достаточно и «Ваша честь».

И тогда Цитра вспомнила слова, которые ей когда-то сказал серп Фарадей: «Первое, что теряет человек, становясь серпом — это его семья».

Они больше не разговаривали до самого конца обеда, а как только посуду очистили от остатков еды и поместили в моечную машину, Цитра проговорила:

— Думаю, мне пора.

Родители не стали упрашивать ее остаться. Ими владела та же неловкость, что и ею. Мать больше не пыталась ее подколоть. Казалось, она сдалась. На ее глазах выступили слезы, которые она постаралась скрыть, крепко сжав Цитру в объятиях, но та все равно заметила.

— Приходи опять поскорей, солнышко, — сказала мать. — Это ведь по-прежнему твой дом.

Но это больше не был ее дом, и все это знали.

• • •

— Буду учиться водить, и неважно, сколько раз я при этом погибну!

Уже назавтра после Дня благодарения Анастасия — Анастасия, не Цитра — была как никогда полна решимости рулить собственной судьбой. Неудачная трапеза с родными навела ее на мысль, что необходимо проложить дистанцию между тем, кем она когда-то была и кем стала сейчас. Если она намерена стать настоящим серпом, то школьницу, всюду разъезжающую на публикаре, нужно оставить позади.

— Повезешь нас на сегодняшнюю прополку, — ответила ей Мари.

— У меня получится, — сказала Анастасия, хотя уверенности вовсе не чувствовала. На последнем уроке она умудрилась свалиться в кювет.

— Ехать будем в основном по сельским дорогам, — говорила Мари, пока они шли к машине, — так что проверим твои навыки, не подвергая опасности слишком много народу.

— Мы серпы, — заметила Цитра. — Мы — сама опасность во плоти.

Городишко, куда они направлялись, целый год не видал серпа. А сегодня их там окажется целых двое. Серп Кюри будет быстра и эффективна, серп Анастасия даст отсрочку на месяц. Для своих совместных прополок они нашли ритм, подходящий обеим.

Они рывками выехали из гаража, потому что Цитра никак не могла освоиться с ручной коробкой передач «Порше». Сама концепция сцепления представлялась ей чем-то вроде средневековой пытки.

— Что за блажь такая — три педали? — ныла она. — У людей только две ноги!

— Представь себе, что это рояль, Анастасия.

— Ненавижу рояли!

Шутливая перебранка немного успокаивала Цитру, к тому же когда она имела возможность пожаловаться, ее вождение становилось более плавным. Но все же Цитра находилась лишь в самом начале крутого подъема к вершине водительского мастерства, и если бы за рулем сидела серп Кюри, дальнейшее могло бы обернуться совсем иначе.

Не проехали они и четверти мили по извилистой частной дороге, ведущей от «Дома над водопадом» вниз, как из лесу прямо под колеса бросился какой-то человек.

— Кляксоман! — вскрикнула серп Кюри.

Последним криком моды у ищущих острых ощущений подростков стало изображать из себя козявок, разбивающихся о лобовое стекло. Нелегкая задачка. Застать врасплох автомобиль, подключенный к направляющей сети, было очень трудно, а машинами, не имеющими доступа к сети, обычно управляли опытные водители. Если бы за рулем сидела серп Кюри, она бы проворно объехала потенциального кляксомана и проследовала бы дальше, не притормозив. Но у Цитры нужные рефлексы еще не выработались. Ее руки приклеились к баранке, а нога, которой она намеревалась нажать на тормоз, угодила на проклятое сцепление. Они врезались прямо в любителя приключений. Тот упал на капот, отскочил, ударился о лобовое стекло, тут же украсившееся паутиной трещин, и перелетел через крышу. К тому времени, когда Цитра нашла тормоз и машина остановилась, шалопай уже лежал на асфальте позади.

— Дерьмо!

Серп Кюри набрала в грудь побольше воздуха и медленно выпустила его.

— В смертные времена это означало бы, что ты провалила экзамен на права, — сказала она.

Они вышли из машины. Серп Кюри принялась исследовать травмы, нанесенные ее драгоценному «Порше», а Цитра бросилась к кляксоману, собираясь высказать все, что о нем думает. Первая ее настоящая поездка за рулем — и нá тебе, какой-то придурок все испортил!

Придурок все еще был жив, но едва-едва, и, судя по виду, ему было очень больно, однако Цитра знала, что это не так. Его болевые наниты включились, как только он ударился о машину, — а «дорожные» кляксоманы всегда настраивали свои наниты на самый высокий уровень, чтобы причинить себе максимум вреда с минимальным дискомфортом. Наниты-целители уже взялись за работу, но лишь продлили агонию, потому что меньше чем через минуту парень будет квазимертв.

— Ну что, доволен? — налетела на него Цитра. — Получил удовольствие за наш счет? Мы вообще-то серпы, что б ты знал! Вот как выполю тебя сейчас, и амбу-дроны не спасут!

Она, конечно, не станет этого делать, но ведь могла бы, правильно?

Он встретился с ней глазами. Цитра ожидала увидеть в них самодовольство, но взгляд паренька был полон отчаяния. Этого она не ожидала.

— Там… там… — прохрипел опухший рот.

— Тамтам? — сказала Цитра. — Извини, но тут тебе не оркестр африканской музыки.

И тут он схватился окровавленной рукой за ее мантию и с неожиданной силой дернул. Цитра споткнулась о собственный подол и упала на колени.

— Там… ми… лову…

Его рука упала, тело обмякло. Глаза юноши оставались открытыми, но Цитра навидалась уже достаточно смертей, чтобы понять: он умер.

Несмотря на то, что они были посреди леса, амбу-дроны явятся за ним очень скоро. Они всегда кружились даже над самыми малонаселенными территориями.

— Какая неприятность! — подосадовала серп Кюри, когда Цитра вернулась к ней. — Этот встанет на ноги раньше, чем мне починят машину. И пойдет хвастать, мол, посмотрите, какой я молодец, поставил кляксу на машине серпов!

И все-таки на сердце Цитры лежал камень. Она не понимала отчего. Может, из-за его взгляда? Или из-за отчаяния в голосе. Паренек не отвечал ее представлениям о дорожном кляксомане. Цитра призадумалась. Возможно, что-то ускользнуло от ее внимания. Она оглянулась вокруг и… и заметила кое-что — тонкий проводок, протянутый через дорогу, в каком-то десятке футов перед тем местом, где остановился автомобиль.

— Мари, взгляни на это!

Обе подошли к проводу, концы которого уходили в чащу по обеим сторонам дороги. Только сейчас до Цитры дошло, чтó хотел сказать кляксоман.

«Там мина-ловушка».

Они последовали за проводом к дереву слева, и точно — за стволом обнаружился детонатор с таким количеством взрывчатки, что хватило бы разворотить кратер диаметром в сотню футов. У Цитры перехватило дыхание, ей никак не удавалось вдохнуть. Лицо серпа Кюри не изменило своего обычного стоического выражения.

— Садись в машину, Цитра.

Девушка не стала спорить. Тот факт, что Мари забыла назвать ее Анастасией, выдал, как сильно встревожена наставница.

Теперь за руль села старшая из серпов. Капот был помят, но двигатель включился. Они сдали назад, аккуратно объехав парня на дороге. И тут на них упала тень. Цитра ахнула, но успокоилась, узнав амбу-дрон, прибывший за телом. Амбу-дрон, не обращая на них внимания, сразу принялся за работу.

У этой дороги стоял только один дом, и в это утро здесь должны были проехать только два человека. Значит, никаких сомнений в том, кто цель нападения, и быть не могло. Если бы они зацепили провод, от обеих не осталось бы ничего, что можно было бы оживить. Но таинственный паренек и плохое вождение Цитры спасли их.

— Мари… как ты думаешь, кто…

Серп Кюри оборвала Цитру, прежде чем та успела закончить фразу:

— Я сама не склонна строить гипотезы, не имея достаточной информации, и тебе не советую терять время на игру в угадайку.

Через мгновение она смягчилась.

— Доложим обо всем коллегии. Пусть расследуют. Мы докопаемся до истины.

Тем временем позади них амбу-дрон аккуратно подхватил своей клешней тело юноши, спасшего им жизнь, и унес в центр оживления.

• • • • • • • • • • • • • • •

Человеческое бессмертие было неизбежно. Так же неизбежно, как расщепление атома или путешествия по воздуху. Это не я решило, что необходимо возрождать мертвых, и не я решило остановить генетические триггеры старения. Все, что касается биологической жизни, я оставляю на усмотрение биологически живых. Люди выбрали бессмертие, и мое дело помогать им, ибо бросать квазимертвых на произвол судьбы было бы серьезным нарушением закона. Вот почему я собираю тела, доставляю их в ближайший центр оживления и как можно быстрее возвращаю в рабочее состояние.

Что делать со своими жизнями после возрождения, как всегда, полностью зависит от самих возрожденных. Можно предположить, что человек, прошедший через смерть, становится мудрее и открывает в своей жизни новую перспективу. Иногда это действительно происходит, но такая перспектива недолговечна. В конечном счете она так же временна, как и смерть.

— Грозовое Облако

10 Квазимертвый

Грейсон никогда еще не терял жизнь. В процессе взросления большинство детей становились квазимертвыми по меньшей мере раз или два. Они чаще ввязывались в опасные предприятия, чем дети Эпохи Смертности, потому что последствия больше не были необратимыми. Вместо смерти или увечья их ждали оживление и нагоняй. Но даже в этих условиях Грейсон никогда не питал склонности к безрассудству. Само собой, он получил свою порцию травм, но все его порезы и синяки и даже сломанная рука в общей сложности исцелились за один день. Потеря жизни — это опыт совсем иного рода, и ему вовсе не хотелось вновь пережить нечто подобное в ближайшем будущем. К тому же он помнил всё до последней детали, отчего ему становилось еще хуже.

К тому моменту, когда его перебросило через крышу, острая боль от столкновения с автомобилем уже начала утихать. Пока он летел в воздухе, время, казалось, остановилось. Затем, при приземлении на асфальт, последовал еще один болезненный удар, но и в этот момент боль была уже не такой мучительной. А когда к нему подбежала серп Анастасия, вопли его истерзанных нервных окончаний утихли до глухого недовольства. Его изломанное тело жаждало страдания, но в этом ему было отказано. Грейсон помнил, как в его тогдашней затуманенной опиатами голове мелькнула мысль: до чего же это грустно для тела — так страстно желать чего-то и не получать желаемого…

Утро, когда случился инцидент на дороге, пошло совсем не так, как он ожидал. Он просто собирался доехать до жилища серпов на публикаре, предупредить об угрозе, а потом вернуться домой. И пусть серпы разбираются со своими проблемами, как посчитают нужным. Если повезет, ему это сойдет с рук, и никто, в первую очередь Исполнительный Интерфейс, не проведает о его поступке. Разве не в этом был смысл всего дела? Поскольку Грейсон будет действовать по собственной воле, ИИ не нарушит закон и вообще останется не в курсе, если на месте не окажется свидетелей.

Конечно, Облако будет в курсе. Оно следит за передвижениями всех публикаров и точно знает, где в данное время находится каждый из них. В то же время Облако установило для себя самого очень строгие законы относительно личной жизни людей. Оно не воспользуется информацией, которая нарушает права личности. Смешно, но собственные правила Грозового Облака позволяют Грейсону свободно нарушать закон до тех пор, пока он делает это скрытно от других.

Однако его планы внезапно изменились, когда публикар прижался к обочине в полумиле от «Дома над водопадом».

— Прошу прощения, — сказала машина своим обычным бодрым тоном. — Публикарам не позволено ездить по частным дорогам без разрешения их владельца.

А этой дорогой владел Орден серпов, который отродясь никому ни на что не давал разрешения и был известен тем, что выпалывал просителей.

Вот почему остаток пути Грейсону пришлось проделать пешком. Он шагал, любовался деревьями, оценивал их возраст, раздумывал, которые из них росли здесь еще в Эпоху Смертности и прочее в этом духе. Чистое везенье, что он вовремя глянул под ноги и обнаружил на дороге провод.

Он увидел взрывчатку всего за несколько секунд до того, как услышал рычание приближающегося автомобиля, и понял, что есть только один способ остановить его. Грейсон не раздумывал, он действовал на автомате, потому что малейшее промедление грозило всем участникам драмы окончательной смертью. Юноша кинулся на дорогу, отдавшись на волю проверенной временем физики движущихся тел.

Переход в квазимертвое состояние был похож на то, как если бы он, намочив штаны (впрочем, весьма возможно, что это с ним действительно случилось), начал погружаться в огромную зефирину, такую плотную, что невозможно было дышать. Зефирина сменилась чем-то вроде туннеля, замыкавшегося на себя, как змея, проглатывающая собственный хвост, а после этого Грейсон открыл глаза навстречу мягкому, рассеянному свету в центре оживления.

Его первой эмоцией было облегчение: раз его оживили, значит, бомба не взорвалась. В противном случае оживлять было бы нечего. Раз он здесь, значит, ему все удалось! Он спас жизнь серпу Кюри и серпу Анастасии!

Следующей эмоцией была горечь. Потому что кроме него в комнате больше никого не было. Когда человек умирал, его близкие сразу же получали известие об этом. Согласно обычаю, кто-нибудь из них дежурил у постели пробуждающегося и говорил ему «С возвращением!»

Грейсона никто не встречал. На ширме около койки красовалась дурацкая открытка от его сестер: фокусник озадаченно таращит глаза на мертвое тело своей ассистентки, которую только что распилил пополам. Надпись гласила: «Поздравляем с твоей первой кончиной!»

И все. От родителей ни звука. А чему он, собственно, удивляется? Они привыкли, что их с успехом заменяет Грозовое Облако. Но оно тоже молчало. И это тревожило Грейсона больше всего.

Вошла медсестра.

— О, гляньте-ка, мы пришли в себя!

— Сколько времени это заняло? — спросил Грейсон, которому и в самом деле было интересно.

— Меньше суток, — ответила медсестра. — С учетом обстоятельств, довольно простое оживление. А поскольку оно первое — то бесплатно!

Грейсон прочистил горло. Он чувствовал себя не хуже, чем после короткого дневного сна: немного не в духе, чуть-чуть не в себе, а больше ничего.

— Ко мне никто не приходил?

Медсестра поджала губы.

— Извини, дорогой. — И тут она вдруг опустила глаза. Такой простой жест, но Грейсон отчетливо прочитал в нем, что она чего-то не договаривает.

— Так что… это всё, да? Я могу идти?

— Мы получили инструкции, что как только ты будешь готов, мы должны посадить тебя в публикар, и он отвезет тебя обратно в Академию Нимбуса.

И снова этот опущенный взгляд. Ладно, хватит ходить вокруг да около.

— Случилось что-то плохое? — напрямик спросил Грейсон.

Медсестра принялась заново складывать полотенца, которые и до того были аккуратно сложены.

— Наше дело — оживлять, а не высказывать свое мнение о том, что ты сделал, чтобы стать квазимертвым.

— Что я сделал? Я спас двоих людей!

— Я там не была, не видела, ничего не знаю. Знаю только, что после этого тебя пометили как негодного.

Грейсон был уверен, что ослышался.

— Негодного? Меня?

И тут она вся расцвела улыбками и заговорила прежним оживленным тоном:

— Ну, это же не конец света. Уверена — ты быстро исправишься… если захочешь.

Она потерла ладони, как будто смывала с них грязь ситуации, и сказала:

— А теперь как насчет мороженого на дорожку?

• • •

Место назначения, заложенное в программу публикара, не было общежитием Грейсона. Машина привезла его к административному зданию Академии. По прибытии юношу проводили прямо в конференц-зал со столом, за которым могло бы поместиться двадцать человек, но присутствовало только трое: ректор академии, декан и еще какой-то тип из администрации. Единственной целью последнего было, похоже, впиваться в Грейсона злобным взглядом, словно разъяренный доберман. Плохая новость, помноженная на три.

— Садитесь, мистер Толливер, — пригласил ректор, мужчина с безупречно черными волосами, намеренно посеребренными у висков. Декан стучала ручкой по открытой папке. Доберман ничего не делал, лишь жег Грейсона глазами.

Юноша сел лицом к тройке.

— Вы имеете хотя бы какое-то представление, — сказал ректор, — о проблемах, которые навлекли как на себя самого, так и на всю академию?

Грейсон не стал отпираться — это только затянуло бы дело, а ему уже хотелось покончить с ним.

— Я поступил, как мне подсказала совесть, сэр.

Декан испустила оскорбительный и уничижительный смешок.

— Ты либо чересчур наивен, либо просто дурак, — прорычал Доберман.

Ректор поднял ладонь, останавливая поток желчи из уст этого человека.

— Студент нашей академии, намеренно входящий в контакт с серпами, пусть и с целью спасти их жизни…

Грейсон закончил за него:

— …нарушает Закон об отделении серпов от государства. Статья пятнадцать, параграф три для точности.

— Не умничайте, — сказала декан. — Вам это не поможет.

— Не примите за дерзость, мэм, но мне кажется, что бы я ни сказал, мне ничего уже не поможет.

Ректор наклонился ближе:

— Что мне хотелось бы услышать, так это как вы узнали о грозящей им опасности. С моей точки зрения, единственный способ — это если вы сами были вовлечены в дело, но испугались. Скажите, мистер Толливер, вы замешаны в заговоре против этих серпов?

Обвинение застало Грейсона врасплох. Ему и в голову не приходило, что он может стать подозреваемым.

— Нет! — воскликнул он. — Я никогда… да как вы посмели… Нет!

И тут он закрыл рот. Надо взять себя в руки.

— Тогда будь любезен рассказать, откуда ты узнал о бомбе, — рявкнул Доберман. — И только посмей соврать!

Грейсон собрался было все выложить, но что-то его остановило. Если он попробует отвести от себя обвинение, то весь смысл его поступка будет сведен на нет. Конечно, кое до чего эти люди докопаются и сами (если уже не докопались), но ведь не до всего. Поэтому он аккуратно выбирал, какую правду сказать, а о какой умолчать.

— На прошлой неделе меня вызвали в Исполнительный Интерфейс. Можете проверить мое личное дело — там есть запись.

Декан взяла планшетник, потыкала в него пальцем, затем подняла голову и кивнула.

— Это правда.

— По какой причине вас вызывали в ИИ? — спросил ректор.

Пришло время плавно перейти к развешиванию убедительной лапши на уши.

— У моего отца есть друг, агент Нимбуса. Мои родители уже довольно давно в отсутствии, вот он и захотел увидеть меня и дать кое-какие советы. Ну, вы понимаете — на какие лекции записаться в следующем семестре, с какими профессорами наладить контакт, все такое. Хотел мне помочь.

— Значит, он предложил потянуть за ниточки, — сказал Доберман.

— Нет, он только хотел дать мне действительно дельные советы, а заодно показать, что я всегда смогу рассчитывать на его поддержку. Я чувствовал себя немного одиноким без родителей, и он знал об этом. Просто добрый человек.

— Но это пока не объясняет…

— Сейчас-сейчас. Так вот, выйдя от него, я прошел мимо группы агентов — у них как раз закончилось собрание. Я не слышал всего, слышал только, как они обсуждали слухи о заговоре против серпа Кюри. Я навострил уши, ведь Кюри — самая знаменитая из наших серпов. Агенты говорили, мол, какая жалость, что они не имеют права вмешаться и предупредить, потому что это нарушение закона. Ну вот я и решил…

— Решили стать героем, — закончил ректор.

— Да, сэр.

Троица переглянулась. Декан что-то написала и показала двум другим. Ректор кивнул, Доберман с отвращением поерзал на сиденье и уставился в другую сторону.

— Грейсон, наши законы не просто так придуманы, — сказала декан.

Юноша понял, что выиграл. Они больше не называли его «мистер Толливер». Может, они и не поверили ему окончательно, но все-таки поверили достаточно, чтобы решить: все это разбирательство не стоит их драгоценного времени.

А декан продолжала:

— Закон об отделении нельзя нарушать даже ради того, чтобы спасти жизнь двоим серпам. Грозовое Облако не имеет права убивать, серпы не имеют права управлять. Единственный способ обеспечить это — не вступать ни в какие контакты и сурово наказывать за нарушения.

— Хватит слов, давайте заканчивать, — сказал ректор. — С настоящего момента вы исключаетесь из академии без права восстановления. Вам запрещается когда-либо вновь подавать заявление о приеме как в эту, так и в любую другую академию Нимбуса.

Грейсон был к этому готов, но приговор, произнесенный вслух, ударил по нему сильнее, чем он ожидал. Как он ни крепился, глаза его наполнились слезами. Ладно, ну и пусть — со слезами его ложь выглядит более убедительной.

Вообще-то, ему не было дела до агента Тракслера, но он посчитал необходимым защитить его. Закон требует установить виновного и свести с ним счеты, и даже Грозовое Облако не может увернуться от исполнения собственных правил. Этот принцип был одной из частей его целостности; оно само жило по установленным им нормам. Правда состояла в том, что Грейсон действовал по собственной доброй воле. Грозовое Облако хорошо знало его характер. Оно рассчитывало, что его подопечный поступит именно так, несмотря на последствия. Теперь виновника накажут, и закон восторжествует. Но где сказано, что Грейсону это должно нравиться? И как бы сильно он ни любил Грозовое Облако, в этот момент он его ненавидел.

— Поскольку теперь ты больше не студент, — проговорила декан, — законы об отделении тебя больше не касаются. А это означает, что коллегия серпов захочет допросить тебя. Нам ничего не известно об их методах допроса, так что приготовься.

Горло Грейсона пересохло, он едва смог сглотнуть. Еще одна вещь, о которой он не подумал.

— Понимаю.

Доберман пренебрежительно махнул рукой:

— Иди в общежитие и собери свои вещи. Ровно в пять придет человек из моей команды и проводит тебя за пределы кампуса.

Ах вот, значит, кто он такой, этот Доберман, — начальник охраны. Теперь понятно, почему он выглядит так устрашающе. Грейсон ответил ему таким же злобным взглядом — сейчас уже не важно, как он себя ведет. Он поднялся. Нет, прежде чем уйти, он должен задать им один вопрос.

— Но все-таки зачем вы заклеймили меня как негодного?

— А это не мы, — ответил ректор. — Мы к этому отношения не имеем. Таково наказание, которое наложило на тебя Облако.

• • •

Орден серпов всё, кроме прополки, делал со скоростью улитки. На дебаты, как поступить с миной-ловушкой, у руководителей коллегии ушли целые сутки. Наконец, они решили, что самым безопасным будет послать робота: пусть прогуляется, зацепит провод, а когда обломки деревьев и пыль после взрыва улягутся, направить туда команду строителей и восстановить дорогу.

От взрыва стёкла в «Доме над водопадом» задребезжали так, что Цитра испугалась, не разлетелись ли какие-то из них вдребезги. Не прошло и пяти минут, как серп Кюри принялась собирать дорожную сумку и посоветовала Цитре последовать ее примеру.

— Пускаемся в бега? — спросила девушка.

— Ни во что мы не пускаемся, — возразила Кюри. — Просто становимся мобильными. Если так и будем сидеть здесь, то станем легкой добычей. Зато если начнем кочевать, то превратимся в движущиеся мишени, а в них попасть куда труднее.

Однако по-прежнему оставалось неясным, кто из них был мишенью и почему. У серпа Кюри имелись свои соображения на этот счет. Она поделилась ими с Цитрой, пока та заплетала в косу длинные серебряные волосы наставницы.

— Мое эго утверждает, что охотятся за мной, — сказала Мари. — Я самая уважаемая среди серпов старой гвардии. Но… Вполне может быть, что цель — это ты.

Цитра поморщилась.

— Да с чего бы это кому-нибудь охотиться за мной?

Она уловила в зеркале улыбку на лице серпа Кюри.

— Анастасия, ты встряхнула Орден куда основательнее, чем представляешь сама. Многие серпы-юниоры взирают на тебя с почтением. Возможно, ты со временем станешь их рупором. А если принять во внимание, что ты приверженец старых традиций — истинных традиций — то могут найтись и те, кто хотел бы покончить с тобой до того, как ты станешь этим самым рупором.

Начальство заверило их, что начнет собственное расследование, но Цитра сомневалась, что они что-нибудь найдут. Решение проблем не было сильной стороной коллегии — она уже пошла по пути наименьшего сопротивления, предположив, что засада на дороге была делом рук серпа Люцифера. Это приводило Цитру в бешенство, но она вынуждена была молчать. Ей пришлось публично дистанцироваться от Роуэна. Никто не должен узнать, что они встречались.

— А тебе не приходило в голову, что они могут быть правы? — спросила серп Кюри.

Заплетая вторую косу, Цитра стала туже затягивать пряди.

— Ты не знаешь Роуэна.

— Ты тоже его не знаешь, — возразила Кюри, перекинула вперед незаконченную косу и доплела ее сама. — Забыла, что я присутствовала на том конклаве, когда он сломал тебе шею? Я видела его глаза. Он наслаждался этим!

— Для вида! — настаивала Цитра. — Он прикидывался перед коллегией. Он знал, что тогда нас обоих дисквалифицируют, и что это был единственный способ свести поединок к ничьей. По-моему, он нашел чертовски остроумный выход из положения!

Серп Кюри несколько мгновений молчала, а потом произнесла:

— Просто будь осторожна, не позволяй эмоциям затуманить тебе рассудок. А теперь давай я тебя заплету, или хочешь стянуть волосы в пучок?

Но сегодня Цитра решила не стеснять свободу своих волос.

• • •

Они доехали на своем помятом автомобиле до разрушенного участка дороги, где рабочие уже трудились над восстановлением. По меньшей мере сотня деревьев была вывернута с корнем, а еще с сотни сорвало листву. Наверно, решила Цитра, лесу потребуется много времени, чтобы залечить эту рану. Следы взрыва будут видны даже через сто лет.

Кратер невозможно было ни переехать, ни обогнуть, поэтому серп Кюри вызвала публикар на другую сторону. Они подхватили сумки, бросили свою машину на развороченной дороге и пешком перебрались через кратер.

Цитра не могла не обратить внимания на пятна крови на асфальте у самого края воронки — на том месте, где лежал юноша, спасший их.

Серп Кюри, всегда видевшая больше, чем хотелось бы Цитре, перехватила ее взгляд.

— Забудь о нем, Анастасия, — сказала она. — Этот бедный мальчик — не наша забота.

— Знаю, — сказала Цитра. Но она не могла забыть о нем. Не тот у нее характер.

• • • • • • • • • • • • • • •

Понятие «негодные» я с тяжелым сердцем изобрело в первые же дни своего правления. Это была неприятная необходимость.

Стоило только мне положить конец голоду и нищете, как преступность в ее истинной форме почти сразу же прекратила существование. Кражи материальных ценностей, убийства, совершенные в порыве гнева и под действием стресса, — все это исчезло само по себе. Людей, склонных к насилию, легко вылечить на генетическом уровне, тем самым приведя их разрушительные наклонности к нормальным параметрам. Социопатов я наделило совестью, психопатов — душевным здоровьем.

И все же нарушения общественного порядка продолжались. Присмотревшись, я выявило в человечестве нечто странное. Нечто эфемерное, с трудом поддающееся измерению, однако реальное. Говоря простыми словами, люди испытывают потребность быть плохими. Конечно, не все. По моим подсчетам, 3 процента населения видят смысл жизни только в неповиновении. Хотя в мире не осталось несправедливости, которой можно было бы бросить вызов, в этих людях живет врожденная потребность бунтовать — неважно, против чего.

Полагаю, я могло бы найти способ вылечить и это, но у меня нет желания навязывать человечеству ложную утопию. Я не предлагаю ему «дивный новый мир», я предлагаю мир, управляемый мудростью, совестью и состраданием. Я пришло к выводу, что если неповиновение — нормальный способ выразить свои пристрастия и устремления, то я должно создать пространство и для него.

С этой целью я и ввело понятие «негодные» и сопряженное с ним клеймо позора со стороны общества. Для тех, кто попал в число негодных неумышленно, дорога обратно проста и коротка. Для тех же, кто избрал сей сомнительный образ жизни сознательно, ярлык негодного — что-то вроде знака отличия, который они носят с гордостью. Чем с большим подозрением реагирует на них общество, тем выше их самооценка. Они наслаждаются иллюзией пребывания вне социума и черпают глубокое удовольствие в собственном недовольстве. С моей стороны было бы жестоко отказать им в этой радости.

— Грозовое Облако

11 Шелест алого шелка

Негодный! Для Грейсона это слово было как суповой хрящик во рту — выплюнуть он его не мог, проглотить тоже. Оставалось жевать дальше, надеясь, что, может быть, он превратится во что-нибудь удобоваримое.

Негодные крадут, но всегда попадаются. Они сыплют угрозами, но никогда их не выполняют. Они нецензурно ругаются; понты прут из них, словно кишечные газы, — но на этом всё. Вонь и больше ничего. Грозовое Облако всегда мешало им совершить что-то действительно плохое, и справлялось с этим так хорошо, что негодники давно уже отказались от рискованных предприятий, ограничившись мелкими безобразиями, нытьем и позерством.

В Исполнительном Интерфейсе имелась целая Инспекция по делам негодных, потому что последним не разрешалось разговаривать с Грозовым Облаком напрямую. Они всегда были на испытательном сроке и должны были регулярно отмечаться в офисе. Тем, кто преступал определенные рамки, назначались личные опекуны из числа блюстителей порядка, которые следили за ними сутки напролет. Программа оказалась успешной — об этом свидетельствовало количество негодников, вступивших в брак со своими опекунами и снова ставших общественно полезными гражданами.

Грейсон не мог даже вообразить себя среди людей такого сорта. Он никогда ничего не крал. В школах встречались ребята, разыгрывающие из себя негодников, но все это было несерьезно — так, детские забавы, поигрались и выросли.

Грейсон еще не успел вернуться домой, как уже вкусил своей новой жизни: прежде чем выехать из кампуса, публикар прочел ему лекцию о правилах поведения.

— Будьте добры принять к сведению, — вещала машина, — что любая попытка вандализма приведет к немедленному прекращению поездки и принудительной высадке.

Грейсон представил себе, как публикар катапультирует его в небо. Он бы расхохотался, если бы краешком сознания не поверил, что так оно, возможно, и случится.

— Не переживай, — ответил он публикару. — Меня уже один раз сегодня выперли. Два раза за один день — это перебор.

— Тогда все в порядке, — сказал публикар. — Пожалуйста, назовите место назначения, не пользуясь бранными словами.

По пути домой Грейсон, сообразив, что его холодильник уже два месяца стоит пустой, притормозил у супермаркета. Когда он стоял в очереди к кассе, кассир смерил его подозрительным взглядом, как будто он слямзил пачку жвачки. Даже от людей в очереди разило холодом. Его окутывала почти осязаемая аура предубеждения. «Как могут люди по своей воле выбрать такое существование?» — недоумевал Грейсон. Но ведь выбирали же! Например, его двоюродный брат намеренно сделался негодником.

«Положить на всё и всех с прибором — это так освобождает!» — говорил ему кузен. По иронии, на запястьях он носил стальные цепи, вживленные в кожу хирургическим путем, — телесная модификация, последний писк у негодников. Вот тебе и свобода.

Теперь все стали относиться к Грейсону по-другому, причем не только посторонние.

Прибыв домой и распаковав то немногое, что забрал с собой из общежития, Грейсон уселся за компьютер и разослал нескольким друзьям сообщения: мол, я вернулся, дела пошли не так, как ожидалось. Грейсон не относился к числу людей, связывающих себя узами крепкой дружбы. Человека, которому он открывал бы душу и который бы знал его самые уязвимые точки, не существовало. Эту роль для него исполняло Грозовое Облако. А значит, сейчас у него ничего и никого не осталось. Его друзья годились лишь для прогулки в парке в хорошую погоду, не более.

Ему никто не ответил, и Грейсон подивился, как же легко сдирается поверхностный слой дружбы. Тогда он позвонил нескольким приятелям. У большинства звонок переадресовался на автоответчик, а те, кто взял трубку, сделали это, не поняв, что звонит Грейсон. Их экраны показывали, что на нем клеймо негодного, и они быстренько и предельно вежливо заканчивали разговор. Хотя никто из них не зашел так далеко, чтобы заблокировать его, Грейсон сомневался, что они когда-нибудь еще раз вступят в общение с ним. Во всяком случае, не раньше, чем большое красное «Н» будет удалено из его профиля.

Зато он получил сообщения от совсем не знакомых людей.

«Чувак, — написала какая-то девица, — добро пожаловать в стаю! Пошли налакаемся и чо-нить раскокаем!» На юзерпике красовалась бритая голова с вытатуированным на щеке пенисом.

Грейсон выключил компьютер и швырнул его об стенку.

— Ну вот, «раскокал чо-нить». Считается? — вопросил он у пустой комнаты.

Возможно, в этом совершенном мире каждому найдется уголок, но уголок Грейсона лежал за пределами вселенной бритой девицы с пенисом на щеке.

Он поднял компьютер, который и правда треснул, но по-прежнему работал. Без сомнения, сейчас к дому Грейсона несется дрон с новым компом, — разве только разбитые «железки» негодников не подлежат автоматической замене.

Он снова вышел в онлайн, удалил входящие сообщения (все они были от негодных, приветствующих его в своих рядах) и накатал разъяренную записку Грозовому Облаку:

«Как ты могло так со мной поступить?»

Ответ пришел незамедлительно:

ДОСТУП К СОЗНАТЕЛЬНОМУ КОРТИКАЛЬНОМУ СЛОЮ ГРОЗОВОГО ОБЛАКА ЗАКРЫТ.

Грейсон решил: хуже, чем есть, этот день стать не может. И тогда в его дверь постучался Орден серпов.

• • •

Серпы Кюри и Анастасия не бронировали заранее номер в луисвиллском отеле «Гранд Мерикана». Они просто подошли к стойке регистрации, и им тут же выдали ключ. Обычное явление. Серпам не нужны ни бронь, ни билеты, ни запись на прием. В гостиницах им, как правило, доставались самые лучшие из свободных номеров, а если таковых не оказывалось, то свободная комната, как по волшебству, возникала из ничего. Серп Кюри роскоши не требовала. Она попросила самый скромный двухместный номер.

— Как долго вы будете гостить у нас? — осведомился администратор. Человек нервничал и суетился с самого момента появления серпов. Сейчас его взгляд постоянно перебегал с одной гостьи на другую, как будто стоило ему хоть на мгновение остановиться, и это приведет к фатальным последствиям.

— Пока не нагостимся, — ответила серп Кюри, забирая ключ. Цитра одарила беднягу улыбкой, чтобы хоть немного успокоить его.

Они отказались от услуг коридорного и понесли свой багаж сами. Едва войдя в номер и опустив сумку, серп Кюри снова собралась на выход.

— Что бы с нами ни творилось, мы не имеем права пренебрегать возложенными на нас обязанностями, — сказала она. — Где-то там есть люди, которым сегодня положено умереть. Пойдем сегодня полоть вместе?

Удивительно, подумала Цитра, как это Мари удается — уже выкинула нападение из головы и ведет себя так, будто ничего не случилось.

— Вообще-то, — ответила Цитра, — мне надо завершить прополку, которую я начала в прошлом месяце.

Серп Кюри вздохнула.

— Твой метод задает тебе лишнюю работу. Это далеко?

— Пара-тройка часов на поезде. Вернусь засветло.

Кюри смотрела на подопечную, задумчиво поглаживая свою длинную косу.

— Могу отправиться с тобой, если хочешь, — предложила она. — Мне все равно, где полоть — там или здесь.

— Со мной все будет хорошо, Мари. «Движущаяся мишень», помнишь?

Одно мгновение Цитра ждала, что серп Кюри станет настаивать на совместной поездке, но та сказала лишь:

— Ладно. Только будь все время начеку, и если увидишь хоть что-нибудь мало-мальски подозрительное, немедленно дай мне знать!

Цитра была уверена: единственное, что в данный момент действительно могло вызвать подозрения, — это она сама. Потому что она солгала о том, куда направляется.

• • •

Несмотря на предостережение Мари, Цитра не могла просто повернуться спиной к парню, который спас им жизнь. Она уже нашла его в Облаке. Грейсон Тимоти Толливер. Примерно на шесть месяцев старше нее, хотя выглядит моложе. Его личное дело не содержало абсолютно ничего примечательного — ни в положительном, ни в отрицательном плане. Ничего необычного, поскольку в этом он походил на большинство людей. Он просто жил. Его существование было лишено как взлетов, так и падений. В смысле, до сих пор. В один день его пресная, тихая жизнь стала пряной и бурной.

Заглянув в его личное дело, Цитра едва не рассмеялась — так не вязалось мигающее красное «негодный» с невинными как у олененка глазами на фотографии. Этот парень такой же негодник, как пацан из рекламы фруктового мороженого. Живет в скромном таунхаусе в Верхнем Нэшвилле. Две сестры в колледже, десяток-другой старших единокровных и единоутробных братьев и сестер. Ни с кем из них не контактирует. Родители неизвестно где.

Что касается своевременного появления Грейсона Толливера на шоссе, то его отчет об этом уже стал достоянием общественности, поэтому Цитра смогла его просмотреть. У нее не было причин сомневаться в его рассказе. На месте этого парня она поступила бы точно так же.

Теперь, когда он больше не учился в Академии Нимбуса, с ним можно было пообщаться. Визит к нему не станет нарушением закона. Цитра сама не очень понимала, для чего ей нужно встретиться с Грейсоном, но если она этого не сделает, воспоминание о его смерти не даст ей покоя. Возможно, ей просто надо воочию убедиться, что он опять жив-здоров. Она настолько привыкла видеть, как свет в глазах людей гаснет навсегда, что какая-то часть ее души требовала доказательств его возвращения к жизни.

Оказавшись на улице, где жил Грейсон, она увидела у его дома патрульную машину Гвардии Клинка — элитной полиции Ордена серпов. Мелькнула мысль, не убраться ли подобру-поздорову, ведь если гвардейцы заметят ее, это обязательно дойдет до ушей серпа Кюри, а тогда головомойки не избежать.

Однако, вспомнив о собственном опыте общения с Гвардией Клинка, Цитра осталась. В отличие от блюстителей порядка, чьим начальником было Грозовое Облако, гвардейцы Клинка подчинялись только Ордену, а это значило, что им сходило с рук гораздо больше, чем обычным полицейским. Собственно, им сходило с рук все, на что Орден закрывал глаза.

Дверь не была заперта, и Цитра вошла в дом. В гостиной обнаружилась следующая картина: Грейсон Толливер сидел на стуле, а над ним возвышались два здоровенных гвардейца. Кисти парня сковывала пара стальных браслетов наподобие тех, что надели на Цитру, когда обвинили ее в убийстве серпа Фарадея. Один из гвардейцев держал в руке прибор, которого Цитра раньше никогда не видела. Другой беседовал с пленником.

— …конечно, этого не случится, если ты скажешь нам правду, — услышала Цитра. Ясно, что гвардеец угрожал Грейсону чем-то очень неприятным.

Пока что на Толливере следов насилия не наблюдалось. Лишь волосы немного сбились на сторону, и выглядел он как человек, потерявший надежду что-либо доказать своим мучителям, но в остальном все с ним казалось в порядке. Он первым заметил Цитру. В нем словно зажглась искра чего-то, что выдернуло его из этого понурого, пассивного состояния. Как будто процесс оживления для него закончился только сейчас, когда он увидел, что и она тоже жива.

Гвардейцы проследили за его взглядом и увидели Цитру, но сказать ничего не успели — она не дала им такой возможности.

— Что здесь происходит? — спросила Цитра самым надменным тоном серпа Анастасии.

Гвардейцы замешкались на мгновение, но быстро опомнились и приняли подобострастный вид.

— Ваша честь! Мы не знали о вашем присутствии. Мы всего лишь допрашиваем подозреваемого.

— Он не подозреваемый.

— Да, Ваша честь. Простите, Ваша честь.

Цитра подошла к юноше ближе.

— Они причинили тебе вред?

— Нет пока, — ответил он и кивнул на прибор в руке гвардейца, — но они выключили этой штукой мои болевые наниты.

Цитра даже не подозревала о существовании такого инструмента. Она протянула руку к гвардейцу:

— Дайте-ка сюда. — Тот заколебался, и она повторила громче: — Я серп, и вы обязаны служить мне. Немедленно передайте мне эту вещь, иначе я доложу о вашем неповиновении.

Но гвардеец по-прежнему медлил.

И тогда в эту маленькую шахматную партию вступила новая фигура. Из соседней комнаты вышел серп. Должно быть, он находился там все время, прислушиваясь, подгадывая момент для своего появления. Расчет оказался верен — он сумел застать Цитру врасплох.

Она сразу узнала эту мантию. Алый шелк шелестел, когда человек двигался. Лицо серпа было мягким, почти женственным: он так много раз отматывал обратно свой возраст, что базисная костная структура потеряла свою определенность, словно речная галька, обкатанная неостановимым течением.

— Серп Константин, — произнесла Цитра. — Я не знала, что это вы руководите данным расследованием.

Одно хорошо: если Константин сейчас расследует попытку убийства Мари и Анастасии, то он не охотится за Роуэном.

Константин одарил ее вежливой, но вселяющей тревогу улыбкой.

— Приветствую, серп Анастасия. Вы как дуновение свежего ветерка в изнурительный день.

Он походил на кошку, загнавшую свою добычу в угол и приготовившуюся играть с ней. Сказать по правде, У Цитры не сложилось определенное мнение об этом серпе. Как она говорила Роуэну, Константин не принадлежал к числу кровожадных серпов нового порядка, убивающих ради удовольствия. Не равнялся он и на старую гвардию, рассматривающую прополку как благородную и почти священную обязанность. Он походил на свою красную шелковую мантию — такой же скользкий, гладкий, готовый облечь любую фигуру, чьи интересы в настоящий момент совпадают с его собственными. Кто он в таком случае — беспристрастный следователь или источник опасности? Этого Цитра решить не могла, поскольку не имела понятия, на чьей он стороне.

В любом случае, серп Константин производил внушительное впечатление, и Цитра почувствовала себя не в своей тарелке. Но тут девушка вспомнила, что она больше не Цитра Терранова, она серп Анастасия. Осознание этого преобразило ее и позволило противостоять Константину на равных. Теперь его улыбка превратилась из угрожающей в расчетливую.

— Я польщен, что вы принимаете такое живое участие в нашем расследовании, — промолвил он. — Но было бы лучше, если бы вы предупредили о своем прибытии. Мы бы тогда приготовили для вас угощение.

• • •

Грейсон Толливер прекрасно сознавал, что серп Анастасия, возможно, бросилась сейчас ради него под грузовик, — потому что серп Константин, без сомнения, был так же опасен, как летящая на тебя глыба металла. Грейсон очень мало знал о структуре и сложных связях внутри Ордена, но ему было ясно, что серп Анастасия поставила себя на линию огня, вступив в конфронтацию со старшим серпом.

И тем не менее от ее фигуры веяло такой властностью, что Грейсон засомневался, а не старше ли она, чем кажется.

— Вы знаете, что этот юноша спас жизнь мне и серпу Кюри? — спросила она.

— При весьма спорных обстоятельствах, — отозвался серп Константин.

— Вы собираетесь нанести ему телесные повреждения?

— А если и так?

— Тогда должна напомнить вам, что намеренное нанесение телесных повреждений противоречит всему, за что выступает наш Орден. Я доложу об этом конклаву, и вас накажут.

Надменное выражение на лице серпа Константина увяло, но лишь слегка. Грейсон не знал, хорошо это или плохо. Константин мерил серпа Анастасию взглядом еще несколько секунд, а затем повернулся к одному из гвардейцев:

— Будь любезен, повтори серпу Анастасии, что я приказал тебе сделать.

Гвардеец посмотрел на Цитру, встретился с ней взглядом, но Грейсон заметил, что здоровяк не мог смотреть девушке в глаза дольше одного мгновения.

— Вы приказали нам надеть на подозреваемого наручники, отключить его болевые наниты, а затем пригрозить ему причинением физической боли.

— Точно! — сказал серп Константин и повернулся обратно к Анастасии. — Видите, ни малейших признаков злоупотребления служебным положением.

Возмущение, написанное на лице серпа Анастасии, будто в зеркале, отражало чувства, которые испытывал, но не решался выразить Грейсон.

— Никакого злоупотребления?! Вы собирались бить его, пока он не скажет вам то, что вы хотели бы услышать!

Константин опять вздохнул и повернулся к гвардейцу:

— Что я сказал вам делать, если угрозы не возымеют действия? Приказал ли я вам исполнить хотя бы какую-нибудь из этих угроз?

— Нет, Ваша честь. Мы должны были привести сюда вас, если парень не изменит показания.

Константин развел руками в жесте святой невинности. Драпированные красные рукава его мантии стали похожи на крылья сказочной жар-птицы, готовые сомкнуться вокруг младшей коллеги.

— Видите? — сказал он. — Намерения причинить парнишке боль не было и в помине. Я давно обнаружил, что в этом лишенном боли мире одной лишь угрозы вполне достаточно, чтобы заставить виновника сознаться в проступке. Но этот молодой человек упорно стоит на своем, несмотря на самые страшные угрозы. Поэтому я пришел к выводу, что он говорит правду, и если бы вы позволили мне завершить допрос, вы убедились бы в этом сами.

Грейсон был уверен, что все в комнате почувствовали волну облегчения, побежавшую от него, словно круги по воде. Неужели Константин говорит правду? Грейсон не мог разобраться. Он всегда воспринимал серпов как людей совершенно непроницаемых. Они обитали где-то в высших сферах, и их задачей было смазывать шестеренки мира. Юноша никогда не слышал о серпе, который бы намеренно причинял кому-либо страдания помимо тех, что влечет за собой прополка, — но если он не слышал, это ведь не значит, что так не бывает?

— Я почтенный серп и придерживаюсь тех же идеалов, что и вы, Анастасия, — продолжал Константин. — Что же касается нашего паренька, то ему никогда не грозила никакая опасность. Хотя сейчас мной и владеет соблазн выполоть его, чтобы досадить вам. — Он сделал многозначительную паузу. Сердце Грейсона екнуло. Лицо серпа Анастасии, до этого пылавшее от праведного гнева, побледнело.

— Но я не стану, — завершил серп Константин. — Потому что я человек незлобивый.

— И какой же вы тогда человек, серп Константин? — осведомилась Анастасия.

Он бросил ей ключ от наручников.

— Такой, который не скоро забудет, что здесь сегодня произошло.

И он ушел. Мантия, словно флаг на ветру, реяла у него за спиной. Гвардейцы последовали за ним.

Как только они ушли, серп Анастасия, не теряя времени, сняла с Грейсона наручники.

— Они сделали тебе больно?

— Нет, — вынужден был признаться Грейсон. — Он сказал правду — они только угрожали.

Но сейчас, когда все кончилось, он вдруг осознал, что он в той же ситуации, в какой был до их прихода. Облегчение быстро уступило место горечи, мучившей его с того самого момента, когда его вышибли из Академии.

— А ты зачем пришла? — спросил он.

— Наверное, просто хотела поблагодарить тебя за твой поступок. Я знаю, тебе это дорого обошлось.

— Да уж, — безучастно подтвердил Грейсон. — Дорого.

— Ну и… понимая это, я предлагаю тебе иммунитет на год. Это немного, но это все, что я могу сделать…

Она протянула ему кольцо. До этого момента у Грейсона никогда не было иммунитета. И вообще — до этой адской недели он никогда не оказывался на таком близком расстоянии от серпа, не говоря уже о кольце. Оно сверкало даже в рассеянном свете комнатной лампы, но глубина его оставалась темной. Хотя Грейсон едва мог оторвать взгляд от кольца, он вдруг понял, что у него нет ни малейшего желания получить иммунитет, который оно могло ему подарить.

— Не надо, не хочу, — буркнул он.

Анастасия изумилась.

— Сбрендил? Иммунитет все хотят!

— Я не все.

— Заткнись и целуй кольцо!

Ее раздражение лишь подпитывало его горечь. Так вот, значит, какова цена его жертвы — бонусная карточка «Год без забот»? Жизнь, которую он рассчитывал вести, сгинула, так зачем ему гарантия ее продления?

— Может, я хочу, чтобы меня выпололи, — сказал он. — Все, ради чего я жил, у меня украдено. Так на что мне такая жизнь?

Серп Анастасия опустила кольцо. Лицо ее стало серьезным. Слишком серьезным.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда я выполю тебя.

Этого Грейсон не ожидал. Она действительно может это сделать, и у него нет ни единого шанса ей помешать. Насколько Грейсону не хотелось целовать ее кольцо, настолько же ему сейчас не хотелось лишиться жизни. Смерть означала бы, что весь смысл его существования на земле сводился к тому, чтобы броситься под машину. Ему надо прожить гораздо дольше, чтобы выковать себе более великую цель, чем эта. И не важно, что он понятия не имеет, какой будет его цель.

И тут серп Анастасия рассмеялась. Она смеялась над ним!

— Видел бы ты сейчас свою физиономию!

Настала очередь Грейсона багроветь, но не от гнева, а от смущения. Возможно, он пока еще не совсем избавился от жалости к себе, но он не станет жалеть себя перед этой девчонкой!

— Пожалуйста, — сказал он. — Ну вот, ты меня поблагодарила, я принял. Теперь вали отсюда.

Но она не ушла. Да Грейсон этого и не ожидал.

— Так что — твой рассказ — правда? — спросила Цитра.

Если хотя бы еще один человек спросит у него об этом, он взорвется и оставит кратер побольше того, что в лесу! Поэтому он ответил ей то, что она хотела услышать:

— Я не знаю, кто подложил взрывчатку. Я не заговорщик.

— Ты не отвечаешь на мой вопрос.

Она ждала. Терпеливо. Ничем не угрожала, ничего не предлагала. Грейсон не знал, можно ли ей доверять, но вдруг осознал, что ему без разницы. Хватит отнекиваться и отделываться полуправдой.

— Нет, — сказал он. — Я врал.

Признался — и словно гора с плеч свалилась.

— Зачем? — Она, похоже, не сердилась, ей просто было любопытно.

— Потому что так было лучше для всех.

— Для всех, кроме тебя.

Он пожал плечами.

— Я все равно оказался бы в той же самой заднице, что бы я им ни говорил.

Она приняла это объяснение, села напротив и принялась пристально изучать собеседника. Грейсону это не понравилось. Она опять ушла в свою высшую сферу, обдумывала свои тайные мысли… Кто знает, какие махинации прокручиваются в голове человека, получившего от общества лицензию на убийство?

И тут она кивнула.

— Грозовое Облако, — произнесла Анастасия. — Оно знало о заговоре, но не могло раскрыть. Поэтому ему нужен был кто-то, кому оно доверяло и кто мог бы нас предупредить. Этот человек, по мысли Грозового Облака, получил бы информацию и начал бы действовать по своей воле.

Грейсон восхитился ее проницательностью. Она единственная из всех додумалась до истины.

— Даже если бы это было правдой, — проговорил он, — я бы тебе не сказал.

Она улыбнулась.

— Я бы этого и не хотела.

Она еще секунду вглядывалась в него не просто с симпатией, а даже где-то с уважением. Представить себе только — Грейсон Толливер заслужил уважение серпа!

Она встала, собираясь уходить. Грейсон обнаружил, что не хочет, чтобы она уходила. Вновь остаться наедине с режущим глаз и душу «Н» и собственными пораженческими мыслями ему вовсе не улыбалось.

— Мне жаль, что на тебе поставили клеймо негодного, — сказала Цитра, задержавшись у двери. — Но даже если тебе и не позволено разговаривать с Грозовым Облаком, ты все равно имеешь доступ ко всей содержащейся в нем информации. Вебсайты, базы данных — все, кроме сознания.

— И на что оно, если за всем этим не стоит разум, который мог бы повести человека за собой?

— У тебя есть твой собственный разум, — возразила она. — Ведь он тоже чего-то стоит!

• • • • • • • • • • • • • • •

Концепция Гарантированного Основного Дохода возникла еще до моего правления. Многие государства стали платить своим гражданам просто за то, что они существуют. Это было необходимо, потому что с ростом автоматизации производства безработица из исключения быстро превратилась в норму. Таким образом, концепции «благосостояния» и «социального обеспечения» слились в концепцию ГОДа: все граждане имеют право на маленький кусок пирога, независимо от их способности или желания внести свой вклад в общее дело.

Но помимо дохода у людей имеется и другая основная потребность. Им необходимо ощущать себя нужными, продуктивными или хотя бы просто занятыми, и неважно, что эта «занятость» не приносит обществу никакой пользы.

Поэтому под моим доброжелательным руководством любой, кто хочет трудиться, получает работу, причем с зарплатой выше той, что заложена в ГОДе. Таким образом у этих граждан появляется стимул для роста и способ измерения успеха. Я помогаю каждому человеку найти занятие, которое ему по душе. Конечно, работ, которые действительно необходимы, очень мало, ведь все они могут быть выполнены машинами; однако иллюзия цели имеет решающее значение для слаженного функционирования общества.

— Грозовое Облако

12 По шкале от одного до десяти

Будильник зазвонил перед рассветом. Грейсон не заводил его. После возвращения домой у него больше не было нужды вставать рано. Срочных дел никаких, поэтому, проснувшись, он плотнее заворачивался в одеяло и валялся в постели до тех пор, пока больше не мог найти оправдания своему безделью.

Он еще даже не приступал к поискам работы. Да и работать, в общем-то, было необязательно. Он и так получал бы все, что нужно для жизни, ничего не давая миру взамен, — а как раз в нынешний момент у него напрочь отсутствовало желание что-либо давать миру, кроме своих телесных выделений.

Грейсон прихлопнул кнопку будильника.

— Чего разорался? — вопросил он. — На кой ты меня будишь?

Прошло несколько секунд, прежде чем парень вспомнил, что пока он негодный, Грозовое Облако отвечать ему не станет. Тогда он сел на постели и глянул на прикроватный экран — там красными буквами, погружавшими всю комнату в грозный багрец, светилось сообщение:

ЯВИТЬСЯ К ИНСПЕКТОРУ-ПОПЕЧИТЕЛЮ В 08:00.

НЕЯВКА ПОВЛЕЧЕТ ЗА СОБОЙ ПЯТЬ ВЗЫСКАНИЙ.

Грейсон имел некое смутное представление о том, что такое взыскание, но в чем оно измеряется, не знал. Что такое «пять взысканий» — пять лишних дней к его периоду «негодничества»? Или пять часов? Пять месяцев? Знать бы. Может, следовало бы взять пару уроков по негодизму.

«Интересно, как надо одеваться, идя к инспектору?» — раздумывал Грейсон. Принарядиться или наоборот, напялить что попроще? Как бы ни злила его вся сложившаяся ситуация, он понимал, что произвести хорошее впечатление на инспектора не повредит, а посему надел чистую рубашку и брюки, завязал тот же галстук, с которым явился в фулькрумский Интерфейс в те приятные дни, когда он еще жил полной, свободной жизнью. Выйдя на улицу, он поймал публикар (который опять предупредил о последствиях вандализма и непечатной лексики) и отправился в местный ИИ. Грейсон был решительно настроен создать у инспектора доброе мнение о себе. Может, тот скостит ему пару дней…

• • •

Здание ИИ в Верхнем Нэшвилле значительно отличалось от штаб-квартиры в Фулькрум-сити как высотой — всего четыре этажа — так и материалом: красный кирпич вместо серого гранита. Но внутри оно оказалось примерно таким же. На этот раз Грейсона не препроводили в уютный салон для аудиенций. Вместо этого его направили в Инспекцию по делам негодных. Там он взял номерок и стал ждать своей очереди вместе с десятками других негодников, явно мечтающих оказаться где-то в другом месте.

Наконец минут через сорок номер Грейсона засветился на табло, и он направился к окошку, где женщина — агент Нимбуса низкого ранга проверила его удостоверение личности и повторила то, что он знал и без нее:

— Грейсон Толливер, исключенный из Академии Нимбуса без права восстановления и пониженный до статуса негодного на минимальный срок в четыре месяца. Причина — грубейшее нарушение Закона об отделении серпов от государства.

— Это я, — подтвердил Грейсон. Теперь он, по крайней мере, знал, как долго продлится его наказание.

Она оторвала глаза от своего планшетника и одарила посетителя безжизненной, как у робота, улыбкой. Пару секунд Грейсон раздумывал, а не робот ли она на самом деле, но припомнил, что в офисах ИИ работают только люди. Оно и понятно, ведь ИИ — это человеческий интерфейс Грозового Облака.

— Как вы себя сегодня чувствуете? — поинтересовалась она.

— Да вроде хорошо, — ответил Грейсон и улыбнулся в ответ. Интересно, подумал он, а его улыбка такая же сердечная, как у нее? — В смысле, немного раздражен, что меня разбудили в такую рань, но раз надо, так надо, правильно?

Она что-то отметила на планшетнике.

— Будьте добры, обозначьте уровень вашего раздражения по шкале от одного до десяти.

— Вы серьезно?!

— Мы не сможем продолжить, пока вы не ответите на вопрос.

— Э-э… пять, — сказал он. — Нет, шесть. Вопрос повысил уровень моего раздражения.

— Сталкивались ли вы со случаями несправедливого обращения с того момента, когда вас пометили как негодного? Было ли такое, что кто-то отказал вам в обслуживании или допустил какое-либо иное нарушение ваших гражданских прав?

Равнодушие автомата, с которым она задавала свои вопросы, выводило Грейсона из себя. Его так и подмывало выбить дурацкий планшетник из ее руки. Могла же она хотя бы притвориться заинтересованной, как притворялась, будто улыбается!

— Люди смотрят на меня, как будто я убил их любимого кота!

Она воззрилась на него так, словно он только что признался в убийстве не одного, а целого десятка котов.

— К сожалению, я ничего не могу поделать с тем, как люди на вас смотрят. Но если когда-нибудь произойдет нарушение ваших прав, очень важно дать об этом знать вашему инспектору-попечителю.

— Постойте — так это не вы мой попечитель?

Она вздохнула.

— Я агент-приемщик. Вы получите возможность встретиться с вашим попечителем, как только мы покончим с формальностями.

— Мне что, опять нужно взять номерок?

— Да.

— Тогда переставьте мой уровень раздражения на девять.

Она бросила на него косой взгляд и что-то записала. Затем не торопясь просмотрела имеющуюся у нее информацию.

— Ваши наниты сообщают о понижении уровня эндорфинов за последние несколько дней. Это может указывать на начальную стадию депрессии. Хотите подкрутить уровень настроения сейчас или подождете, пока не достигнете порога?

— Подожду.

— Для этого может потребоваться поездка в местный центр здоровья.

— Я подожду.

— Отлично.

Она провела пальцем по экрану, закрывая его папку, и велела следовать за синей линией на полу. Линия привела Грейсона сначала в коридор, потом в другую большую комнату, где ему сказали взять номерок.

Наконец, после казавшегося бесконечным ожидания, высветился его номер, и Грейсона отвели в комнату для аудиенций — совсем не такую уютную, как та, где он был в последний раз. Оно и понятно — здешнее помещение предназначалось для встреч с негодными. Стены казенно бежевые, пол выстлан безобразной зеленой плиткой, стол, абсолютно пустой, — сланцево-серый, около него два деревянных стула. Единственное украшение — бездушный эстамп с изображением яхты на стене, как нельзя более подходящий этой комнате.

Грейсон прождал еще пятнадцать минут, и наконец в комнату вошел его инспектор-попечитель.

— Доброе утро, Грейсон, — поздоровался агент Тракслер.

Вот уж кого Грейсон никак не ожидал здесь сегодня увидеть.

— Вы?! Что вы тут делаете? Вам недостаточно, что вы мне всю жизнь испохабили?

— Не имею ни малейшего представления, о чем ты.

Ну конечно, такого ответа и следовало ожидать. Это ведь правда — Тракслер не просил Грейсона что-то сделать. Фактически, он подчеркнуто говорил ему, чего не делать.

— Прошу прощения за долгое ожидание, — сказал Тракслер. — Если тебе от этого станет легче, могу сообщить, что Грозовое Облако и нас, агентов, заставляет ждать перед встречей с вами.

— Зачем?

Тракслер пожал плечами.

— Это загадка.

Он сел напротив, взглянул на бездушную яхту с тем же отвращением, что и Грейсон, и начал объяснять, почему оказался здесь.

— Меня перевели сюда из Фулькрума с понижением. Я был старший агент, а теперь я инспектор-попечитель в этой провинции. Так что не только тебя одного понизили в статусе из-за этого дела.

Грейсон сложил руки на груди. Он не испытывал ни малейшего сочувствия к собеседнику.

— Надеюсь, ты начал приспосабливаться к своей новой жизни, — сказал Тракслер.

— Ни черта я не начал, — отрезал Грейсон. — Почему Грозовое Облако записало меня в негодные?

— А я-то думал, что ты достаточно умен, чтобы самому это понять.

— Значит, недостаточно.

Тракслер приподнял брови и испустил долгий вздох, долженствующий продемонстрировать, какое глубокое разочарование он испытывает от несообразительности Грейсона.

— Поскольку ты негодный, ты должен регулярно являться сюда на встречу со мной, твоим попечителем. Таким образом, мы с тобой можем общаться, не возбуждая подозрений в тех, кто, возможно, следит за тобой. Вот почему меня перевели сюда и сделали твоим инспектором-попечителем.

Ага! Значит, тому, что Грейсона скинули в негодные, имелась веская причина! Это часть какого-то более обширного плана. Казалось бы, узнав об этом, он должен был почувствовать себя лучше, но ничего подобного.

— Мне жаль тебя, — сказал Тракслер. — Негодизм — тяжелое ярмо для того, кто его не желает.

— Можешь измерить свою жалость по шкале от одного до десяти? — съязвил Грейсон.

Тракслер усмехнулся:

— Чувство юмора, пусть даже черного, — хорошая штука. — И перешел к делу: — Я так понимаю, что ты проводишь бóльшую часть своего времени дома. Как друг и советчик предлагаю тебе начать ходить в места, где собираются другие негодные. Может, подружишься с кем-нибудь, — глядишь, и легче станет.

— Не хочу я никуда ходить.

— А может, на самом деле очень даже хочешь, — сказал агент Тракслер мягко. Почти вкрадчиво. — Возможно, тебе до такой степени захочется вписаться в окружение, что ты начнешь вести себя, как негодный, одеваться, как негодный, сделаешь себе какую-нибудь телесную модификацию, чтобы показать, как тебе нравится твой новый статус…

Грейсон не торопился отвечать. Тракслер ждал, пока собеседник не уложит в голове его предложение.

— И-и… если я это сделаю? — спросил Грейсон.

— Тогда, думаю, тебе многое откроется. Может быть, что-то такое, чего не знает даже Грозовое Облако. У него, понимаешь ли, имеются слепые зоны. Маленькие, конечно, но они есть.

— Ты просишь меня стать тайным агентом Нимбуса?

— Ну что ты! — Тракслер широко улыбнулся. — Чтобы стать агентом Нимбуса, нужно проучиться четыре года в академии, потом год нудной практики, и лишь потом тебе дадут настоящую работу. Но ты негодный… — он потрепал Грейсона по плечу, — негодный с очень хорошими связями.

Тракслер встал.

— Увидимся через неделю, Грейсон, — сказал он и вышел из комнаты, даже не оглянувшись на прощанье.

У Грейсона голова шла кругом. Его охватила злость. Его охватило радостное волнение. Он чувствовал, что его используют, он чувствовал, что стал полезным. Это было не то, чего он хотел. Или как раз то, чего он хотел? «Ты, Грейсон, сам не понимаешь собственной неординарности», — сказало ему когда-то Облако. Значит, таков был план с самого начала?

И все же у Грейсона оставался выбор: держаться подальше от неприятностей, как он делал это всегда, — и через несколько месяцев его восстановят в нормальном статусе, и он вернется к прежней жизни…

… или пуститься по новому пути, ведущему вниз. Пути, который был полной противоположностью всему, что он считал для себя естественным.

Дверь открылась, и какой-то безымянный агент объявил:

— Простите, но если ваша встреча окончена, вам следует немедленно освободить помещение.

Инстинкты Грейсона подсказывали ему извиниться и уйти. Но он понимал, какую дорогу ему нынче предстоит избрать. Поэтому он откинулся на стуле, ухмыльнулся и сказал:

— А пошел ты к едрене фене.

Агент наложил на него взыскание и исчез, после чего вернулся с охранником, который и выкинул Грейсона из комнаты.

• • • • • • • • • • • • • • •

Может показаться, что Инспекция по делам негодных — учреждение совершенно неэффективное, но на самом деле за всем этим идиотизмом стоит ясный умысел.

Попросту говоря, негодным требуется ненавидеть систему.

Чтобы облегчить им задачу, я и учредило контору, достойную ненависти. В действительности нет никакой необходимости в том, чтобы люди брали номерки и бесконечно долго сидели в очереди. Даже без агента-приемщика тоже можно было бы прекрасно обойтись. Все это создано для того, чтобы у негодных возникало чувство, будто Инспекция зря коптит небо. Иллюзия неэффективности служит специфической цели — создать вокруг этой конторы атмосферу раздражения, в которой негодные могли бы чувствовать себя как рыба в воде.

— Грозовое Облако

13 Очень неприглядная картина

Серп Пьер-Огюст Ренуар не был художником, хотя и владел солидным собранием шедевров, написанных его историческим покровителем. А что такого? Серп Ренуар любил красивые картины.

Понятное дело — то, что средмериканский серп выбрал себе имя французского художника, привело в ярость серпов из Франко-Иберийского региона. Они считали, что французские художники Эпохи Смертности — их собственность. Что ж, Монреаль сейчас составная часть Средмерики, но это же не значит, что город утерял свое французское наследие. Наверняка в роду серпа Ренуара были французы.

Ну и ладно, пусть серпы по ту сторону Атлантики кипятятся сколько хотят, ему без разницы. А вот что ему не безразлично, так это народности Вечной Мерзлоты на крайнем севере его родной Мерики. В то время как в остальном мире национальности перемешались между собой на генетическом уровне, Вечная Мерзлота чересчур тряслась над своим культурным наследием, чтобы сливаться с прочими людьми. Это, конечно, не преступление, люди могут поступать, как им заблагорассудится, но серп Ренуар из себя выходил при виде такого непорядка.

Для Ренуара порядок был превыше всего.

Специи в его шкафу стояли по алфавиту; чайные чашки в буфете располагались с математической точностью; волосы Ренуар подстригал до определенной длины каждую пятницу утром. Люди Вечной Мерзлоты — это оскорбление порядка. Они выглядели слишком расово определенно, а этого Ренуар стерпеть не мог.

И потому он выпалывал мерзлотников не покладая рук.

Конечно, если бы коллегия узнала о его расовых предпочтениях, ему бы не поздоровилось. К счастью, Вечная Мерзлота не считалась отдельной расой. Их генетический индекс просто показывал большой процент «прочего». «Прочее» — широченная категория, под нее можно подогнать что угодно, чем Ренуар и пользовался. Ну, может быть, Грозовое Облако и знало все, но коллегия нет, а это единственное, что имеет значение. До тех пор, пока Ренуар не даст никому в коллегии повода присмотреться к его прополочным привычкам, никто ничего не заподозрит. Таким образом, надеялся Ренуар, он со временем уменьшит популяцию мерзлотников до количества, которое не будет оскорблять его чувств.

Этой ночью он отправился на двойную прополку. Мерзлотиха с сыночком. У Ренуара было отличное настроение. Но не успел он выйти из дому, как напоролся на фигуру в черном.

Женщина и ее сын в тот вечер избежали прополки. А вот серпу Ренуару повезло меньше. Его нашли в горящем публикаре — тот несся по улице, словно огненный шар, пока шины не расплавились и машина, проехавшись юзом, не остановилась. Когда подоспели пожарные, они уже ничего не могли поделать. Неприглядная получилась картина.

• • •

Роуэн проснулся и обнаружил у своего горла нож. В комнате царила тьма. Он не видел, кто на него напал, но кожей ощущал, что это за нож. Керамбит без кольца, чье изогнутое, словно коготь, лезвие как нельзя лучше подходило для нынешнего применения[5]. Роуэн всегда подозревал, что долгая жизнь серпу Люциферу не суждена. Он был к этому готов. Готов с самого первого дня.

— Отвечай правду, или я вспорю тебе горло от уха до уха, — проговорил нежданный гость. Этот голос Роуэн узнал мгновенно. Вот уж кого он не ожидал услышать.

— Сначала задайте вопрос, — сказал он, — а тогда узнаете, что я предпочту — ответить или дать вспороть себе горло.

— Это ты прикончил серпа Ренуара?

Роуэн ответил без промедления:

— Да, серп Фарадей. Это я его убил.

Клинок исчез. До ушей Роуэна с другой стороны комнаты донеслось звонкое «дзинь!», когда нож вонзился в стену.

— Черт бы тебя побрал, Роуэн!

Роуэн включил свет. В его спартанской каморке сидел на стуле серп Фарадей. «Эта комнатушка должна Фарадею понравиться», — подумал Роуэн. Никакого комфорта, если не считать кровати. Сон у серпов, как правило, плохой, поэтому удобная постель — предмет первой необходимости.

— Как вы меня нашли? — спросил Роуэн. После встречи с Тайгером он покинул Питтсбург и перебрался в Монреаль, потому что если даже Тайгер смог его выследить, любой сможет. И все-таки его и здесь нашли! К счастью, это Фарадей. Какой-нибудь другой серп перерезал бы ему горло без всяких вопросов.

— Ты забыл, что я спец по поиску в заднем мозгу. Если уж поставил себе цель, то смогу найти что угодно и кого угодно.

Фарадей смерил его взглядом, пылающим яростью и горьким разочарованием. Роуэну очень хотелось спрятать глаза, но он не стал. Он отказывался стыдиться своих поступков.

— Когда ты уходил от меня, Роуэн, разве ты не обещал сидеть тихо и не вмешиваться в дела серпов?

— Обещал, — честно ответил Роуэн.

— Значит, ты лгал мне? Ты уже тогда замышлял эту авантюру с «серпом Люцифером»?

Роуэн поднялся и выдернул нож из стены. Точно, керамбит без кольца.

— Ничего я не замышлял. Я просто передумал. — Он протянул нож Фарадею.

— Почему?

— Почувствовал, что должен это сделать. Что это необходимо.

Фарадей воззрился на черную рясу, висящую на крючке у кровати.

— И теперь ты одеваешься в запретный цвет. А существует ли табу, которое ты не решишься нарушить?

Это правда. Серпам не разрешается носить черное, и именно поэтому Роуэн выбрал этот цвет. Черная смерть для проводников тьмы.

— Мы же просвещенные люди! — воскликнул Фарадей. — Мы не боремся подобными методами!

— Уж кто-кто, но вы не имеете права рассказывать мне, как бороться. Вы инсценировали собственную смерть и сбежали!

Фарадей сделал глубокий вдох. Посмотрел на зажатый в ладони керамбит и убрал его во внутренний карман своей мантии цвета слоновой кости.

— Я думал, что, убедив мир в своей смерти, спасу тебя и Цитру. Думал, что вас освободят от ученичества и отправят по домам.

— Не вышло, — констатировал Роуэн. — И вы по-прежнему прячетесь.

— Я выжидаю. Это большая разница. Есть дела, с которыми я справлюсь лучше, если Орден не будет знать, что я жив.

— Так вот, — сказал Роуэн, — есть дела, с которыми я справлюсь лучше в качестве серпа Люцифера.

Серп Фарадей встал и вперился в бывшего ученика долгим, тяжелым взглядом.

— Во что ты превратился, Роуэн… Как ты можешь хладнокровно прерывать жизни серпов?

— Когда они умирают, я думаю о тех, кого они выпололи — мужчинах, женщинах, детях… Потому что серпы, которых я казню, убивают без жалости, без сострадания и без чувства ответственности. Это я, — я сострадаю их жертвам! И потому за этих бессовестных тварей меня совесть не грызет!

Фарадей оставался непоколебим.

— И в чем же преступление серпа Ренуара?

— Он устроил тайную этническую чистку севера.

Фарадей опешил.

— А как ты об этом узнал?

— Да ведь вы же меня и научили искать информацию в заднем мозгу! — ответил Роуэн. — Подчеркивали, как это важно — всесторонне исследовать человека, которого собираешься выполоть. Или вы запамятовали, что сами вложили этот инструмент в мои руки?

Серп Фарадей отвернулся к окну, но Роуэн знал, что бывший учитель делает это, чтобы не смотреть ему в глаза.

— Можно было заявить о его преступлении в распорядительную комиссию…

— И что бы они ему сделали? Вынесли выговор и поставили на испытательный срок? Да даже если бы они запретили ему полоть, это не искупило бы его злодеяний!

Серп Фарадей наконец повернулся и взглянул на бывшего ученика. Внезапно он показался Роуэну усталым и постаревшим — гораздо старше, чем человеку положено выглядеть и чувствовать себя.

— Наше общество не верит в наказание, — проговорил Фарадей. — Только в исправление.

— Я тоже, — парировал Роуэн. — В смертные времена, когда не могли вылечить рак, опухоль вырезали. Вот этим я и занимаюсь.

— Это жестоко.

— Ничего подобного. Серпы, с которыми я разбираюсь, не чувствуют боли. Они умирают еще до того, как я превращаю их в пепел. В отличие от покойного серпа Хомски, я не сжигаю их живьем.

— Небольшое милосердие, — сказал Фарадей, — которое, однако, тебя не спасает.

— А мне спасение и не нужно, — возразил Роуэн. — Я хочу спасти Орден! И считаю, что это единственный способ.

Фарадей снова окинул его взглядом и грустно покачал головой. Он больше не испытывал гнева. Казалось, он сдался.

— Если вы хотите, чтобы я прекратил это, вам придется выполоть меня собственными руками, — сказал Роуэн.

— Не испытывай моего терпения, Роуэн. Потому что скорбь по тебе не остановит мою руку, если я посчитаю, что тебя необходимо умертвить!

— Но вы этого не сделаете. Потому что в глубине души сознаете, что мое дело правое.

Серп Фарадей надолго замолчал и снова отвернулся к окну. На улице пошел снег. Мокрый. Значит, станет скользко, народ будет падать, ударяться головой… В центрах оживления сегодня закипит работа.

— Многие серпы сошли со старого верного пути, — проговорил Фарадей, с тяжелой скорбью в голосе, уходящей гораздо глубже, чем мог различить Роуэн. — Тебе, кажется, придется искоренить половину Ордена, ибо, насколько я могу судить, на серпа Годдарда теперь смотрят как на мученика так называемого «нового порядка». Все больше и больше серпов начинают испытывать радость от акта убийства. И первое, что при этом погибает, — это совесть.

— Я буду делать, что должен, пока меня не остановят, — ответил Роуэн.

— Ты можешь убирать серпа за серпом — это не заставит их вернуться на правильный путь, — возразил Фарадей. Впервые за время их спора он использовал аргумент, который вынудил Роуэна усомниться в своей правоте. Потому что в глубине души юноша понимал — Фарадей прав. Скольких бы серпов-плохишей он ни убрал, на их место встанут новые, и их будет все больше и больше. Серпы нового порядка станут набирать учеников, жаждущих сеять смерть, подобно убийцам Эпохи Смертности. Но в те времена преступников сажали за решетку, где они и проводили остаток своих дней. А теперь этим монстрам будет позволено свободно забирать жизни, и ничего им за это не будет. Серпы-основатели совсем не этого хотели, но все они уже давно самовыпололись. Впрочем, если бы кто-то из них дожил до этих дней, разве у него хватило бы власти изменить порядок вещей?

— А что тогда их заставит? — спросил Роуэн.

Фарадей приподнял бровь.

— Серп Анастасия.

Этого Роуэн не ожидал.

— Цитра?!

Фарадей кивнул.

— Она — свежий голос разума и ответственности. Она может превратить старый путь в новый. Вот почему они страшно боятся ее.

И тут Роуэн прочел в лице Фарадея нечто более глубокое. Он понял, о чем на самом деле говорит учитель.

— Цитра в опасности?!

— Похоже на то.

Внезапно весь мир Роуэна слетел с оси. Он сам изумился, как быстро изменились его приоритеты.

— Что я могу сделать?

— Не знаю. Зато скажу тебе, что ты будешь делать. Ты напишешь эпитафию для каждого убитого тобой серпа.

— Я больше не ваш ученик. Вы не имеете права мне приказывать!

— Не имею. Но если ты хочешь смыть со своих рук хотя бы толику пролитой тобой крови и отвоевать обратно кроху моего уважения, то ты это сделаешь. Напишешь честную эпитафию для каждого из них. Перечислишь как все дурные, так и все добрые дела, которые свершили твои жертвы. Ибо даже самый эгоистичный и испорченный серп носит в складках своей испорченности тайную добродетель. Все они, прежде чем пасть, стремились совершать правильные поступки.

Он замолчал — его одолевали воспоминания.

— Когда-то мы с серпом Ренуаром были друзьями, — признался он, — много лет назад, до того как в нем выросла та самая раковая опухоль, о которой ты говорил. Однажды он полюбил женщину из народа Вечной Мерзлоты. Ты этого не знал, правда? Но он был серп, он не мог на ней жениться. И тогда она вышла замуж за одного из своих. Так началась долгая дорога Ренуара к ненависти. — Фарадей замолчал, взглянул на Роуэна. — Если бы ты знал об этом, ты пощадил бы его?

Роуэн не ответил. У него не было ответа.

— Заверши свое исследование относительно Ренуара, — велел Фарадей. — Напиши анонимную эпитафию и помести в Сеть, чтобы все могли ее прочитать.

— Да, серп Фарадей, — сказал Роуэн, обнаруживший, что в подчинении старому наставнику есть своя прелесть. Словно ему некоторым образом оказывали честь.

Удовлетворенный, Фарадей повернулся к двери.

— А как насчет вас? — спросил Роуэн. Часть его существа не желала, чтобы бывший наставник ушел и оставил его наедине с самим собой. — Вы опять исчезнете?

— У меня много дел, — отозвался Фарадей. — Я недостаточно стар, чтобы быть знакомым с Высочайшим Клинком Мира Прометеем и остальными серпами-основателями, но я знаю, какой завет они нам оставили.

Роуэн тоже знал.

— «На случай, если этот эксперимент провалится, мы разработали механизм спасения».

— Молодец, не забыл. Основатели разработали план защитных мер, если серпы впадут во зло. Вот только этот план пропал где-то в глубинах времени. Я же надеюсь на то, что он не пропал, а только затерялся.

— Думаете, вы сможете его найти?

— Может да, может нет, но мне кажется, я знаю, где его искать.

Роуэн пошевелил мозгами и заподозрил, что тоже знает, где Фарадей начнет свои изыскания.

— Твердыня?

Роуэн очень мало знал о Городе Твердого Сердца, или, как его называли в народе, Твердыне. Это был плавучий мегаполис посреди Атлантического океана. Центр силы, резиденция Всемирного Совета серпов, место, откуда семь Великих Истребителей управляли региональными коллегиями всего мира. Пока Роуэн был подмастерьем, он не задумывался о Твердыне — она была где-то далеко и высоко, за гранью его жизни. Однако для серпа Люцифера, сообразил вдруг Роуэн, Твердыня должна быть чем-то большим, чем просто точкой на его радаре. Ведь наверняка подвиги серпа Люцифера привлекли внимание Великих Истребителей, пусть даже они пока молчат об этом.

Роуэн оторвался от мыслей о том, какую роль может играть великий плавучий город в общей картине происходящего, и увидел, что серп Фарадей качает головой.

— Нет, не Твердыня, — сказал учитель. — Она была построена значительно позже основания Ордена. Место, которое я ищу, должно быть гораздо старше.

Роуэн напряг мозги, но ничего не придумал. И тогда Фарадей проронил:

— Страна Нод.

Роуэну понадобилось несколько секунд, прежде чем до него дошло сказанное. С момента, когда он в последний раз слышал этот стишок, прошло много лет.

— Страна Нод? Но ведь такого места нет, это всего лишь детская песенка![6]

— Все сказки можно проследить назад во времени и пространстве. Истоки даже самых простеньких, невинных детских прибауток могут оказаться весьма неожиданными.

Этот разговор пробудил в памяти Роуэна другой детский стишок-считалку:

Вкруг розы мы ходим с тобою, носим мешочки с травою. Пепел! Пепел! Мы все упадем. Вкруг розы мы ходим с тобою Что же нам делать с тьмою В которой мы Все пропадем? Вкруг розы мы ходим с тобою И с призраков злобной толпою, Нас окружает напасть. Я не могу упасть[7].

Много позже он узнал, что речь в нем идет о болезни Эпохи Смертности, которую называли «Черная смерть». Стишок сам по себе полная белиберда, но стоит только уяснить себе значение каждой строчки — и он вдруг наполняется жутким смыслом. Детишки весело распевают о страшной погибели.

В нем было не больше смысла, чем в стишке про Страну Нод. Насколько Роуэну помнилось, дети кричали эту считалку, водя хоровод вокруг одного своего сотоварища. Как только стишок заканчивался, «водящий» в центре должен был гоняться за всеми остальными и «салить» их. Тот, кого он «осаливал» последним, становился новым «водящим».

— Нет никаких свидетельств, что такая страна вообще существует, — указал Роуэн.

— Вот почему ее так и не нашли. Это не удалось даже тонистам, которые верят в нее так же свято, как и в Великий Резонанс.

Упоминание о тонистах убило в Роуэне всякую надежду на то, что слова Фарадея следует воспринять всерьез. Тонисты? Да ладно! Роуэн спас целую кучу тонистов в тот день, когда убил серпов Годдарда, Хомски и Рэнд, но это не значит, что он стал относиться серьезнее к их нелепым верованиям.

— Это же смехотворно! — выпалил он. — Вся эта дребедень — чушь полная!

Фарадей улыбнулся в ответ.

— Как мудро со стороны основателей спрятать зерно истины в чем-то столь абсурдном! Кто в здравом рассудке станет искать его там?

• • •

Остаток ночи Роуэн не сомкнул глаз. Каждый звук казался слишком громким, даже биение собственного сердца отдавалось в ушах невыносимым грохотом. Это был не страх, это была тяжесть — бремя спасения Ордена, которое он взвалил на себя. А теперь к этому прибавилась тревога за Цитру.

Что бы там ни думала средмериканская коллегия, Роуэн любил саму идею серпов. Для сохранения баланса между смертью и бессмертием прекращать человеческую жизнь должны мудрейшие и наиболее сострадательные из людей. Это была совершенная концепция для совершенного мира. Серп Фарадей показал ему, каким должен быть настоящий серп, — и многие, многие из них, даже самые высокомерные и самонадеянные, оставались верны высшим ценностям. Без этих ценностей концепция серпов превращалась в кошмар. Роуэн был достаточно наивен, чтобы верить, будто ему по плечу не допустить этого превращения, но серп Фарадей иллюзий не питал. Тем не менее, таков был путь, который Роуэн избрал для себя, и сойти с него означало признать неудачу. К этому он готов не был. Пусть он не сможет в одиночку предотвратить разложение Ордена, он попытается удалить хотя бы часть раковых опухолей.

Но как же он одинок! Приход серпа Фарадея, на краткий миг подаривший ему чувство товарищества, только обострил ощущение изоляции. И Цитра… Где она сейчас? Ей угрожает опасность, а чем он, Роуэн, может помочь? Но ведь должен же найтись какой-то способ!

Роуэн смог уснуть лишь на рассвете. К счастью, его сны были далеки от турбулентности его жизни наяву. Они полнились воспоминаниями о тех простых временах, когда самыми большими тревогами Роуэна были оценки в школе, результаты игр и рискованные привычки его лучшего друга Тайгера; когда грядущее представлялось ясным и безоблачным; когда он был убежден, что непобедим и что будет жить вечно.

• • • • • • • • • • • • • • •

Нет никакой тайны в том, почему некоторые территории я выделило в категорию регионов Особого Устава с законами и обычаями, отличными от законов и обычаев остального мира. Просто я понимаю, что людям необходимы разнообразие и социальные новшества. Мир стал слишком гомогенным. Таков удел планеты, не разъединенной государственными границами. Национальные языки используются все реже и отходят на второй план. Расы, взяв из каждой этнической группы ее наилучшие черты, образовали симпатичную смесь с незначительными вариациями.

Но в регионах Особого Устава различия поощряются, и социальных экспериментов там в избытке. Я создало семь таких регионов, по одному на каждом континенте. Где это было возможно, я сохранило границы, определявшие регион в Эпоху Смертности.

Я очень горжусь социальными экспериментами, проводимыми в каждом из этих регионов. Например, в Непале запрещено работать. Все граждане могут заниматься только одним — отдыхом в любом его виде, по собственному выбору. Гарантированный основной доход у них намного выше, чем в других регионах, так что, не имея реальной возможности заработать на жизнь, люди там, однако, не чувствуют себя обделенными. Это привело к существенному росту гуманитарных и благотворительных начинаний. Социальный статус человека определяется здесь не богатством, а тем, сколько он проявляет сострадания и самоотверженности.

В особоуставном регионе Тасмании каждый гражданин обязан выбрать для себя биологическую модификацию, способствующую улучшению его жизни. Наибольшей популярностью пользуются жабры, позволяющие человеку жить не только на суше, но и в воде, подобно амфибиям, и перепонки на боках, как у белок-летяг, дающие возможность планировать в воздухе без дополнительных средств вроде парашютов или дельтапланов.

Разумеется, никакого принуждения. Народ имеет право переселяться в особоуставные регионы и выезжать оттуда, как ему заблагорассудится. По сути, рост или сокращение населения служит хорошим показателем того, насколько успешно работают уникальные законы данного региона. Таким образом, я продолжаю улучшать условия жизни людей, широко внедряя в остальном мире наиболее удачные социальные программы.

А вот теперь о Техасе.

В Техасе я забавляюсь благожелательной анархией. Там мало законов и мало последствий их нарушения. Я здесь не столько управляю, сколько предоставляю это дело людям, а само наблюдаю за тем, что получается. Результаты неоднозначны. Я видело, как одни личности вырастали в лучшие версии самих себя, а другие становились жертвами своих самых глубоких пороков. Мне еще предстоит решить, какие уроки следует извлечь из ситуации в этом регионе. Необходимо дальнейшее изучение.

— Грозовое Облако

14 Тайгер и изумрудная мантия

— А ну-ка работай как следует, кутила!

Дикоглазая, необузданная женщина в ярко-зеленой мантии подставила Тайгеру Салазару подножку, и тот грохнулся на ковер. И почему только эту тонюсенькую тряпку называют пышным словом «ковер»? От синяков она не спасает. Ее как будто и нет на тиковой веранде пентхауса, где проходят их спарринги. Вообще-то Тайгеру было до лампочки. Даже со скрученными болевыми нанитами он наслаждался потоком эндорфинов в ноющем теле. Это еще лучше, чем ставить кляксы! Конечно, прыжки с высотных зданий вызывают зависимость, подобную наркотической, но точно такой же адреналиновый прилив вызывает и рукопашный бой, только в отличие от клякс поединки каждый раз протекают по-разному. А в прыжках с крыш какое разнообразие? Ну, бывает, стукнешься обо что-нибудь по дороге — вот и всё.

Тайгер быстро вскочил на ноги и продолжил бой, проведя несколько неплохих ударов, — достаточно, чтобы раздосадовать Рэнд. Он сбил ее с ног, отправил на ковер и расхохотался, что разозлило противницу еще больше. Этого он и добивался. Невыдержанность была ее слабостью. Хотя Рэнд намного превосходила его в жестоком искусстве бокатора «Черная Вдова», злость делала ее неосмотрительной и ее было легче перехитрить. На мгновение Тайгеру показалось, что она сейчас набросится на него, и поединок перейдет в драку. В припадке ярости Рэнд вцеплялась противнику в волосы, выдавливала глаза, рвала любой доступный кусочек плоти ногтями, вполне способными расцарапать кремень.

Но не сегодня. Сегодня она держала себя в руках.

— Хватит, — сказала Рэнд, пятясь из круга. — Иди в душ!

— Не присоединишься? — поддразнил Тайгер.

Она одарила его кривой улыбкой:

— Смотри, как-нибудь возьму и словлю тебя на слове. И тогда ты не будешь знать, что делать.

— Ты забываешь, что я профессиональный тусовщик. Кое-что умею.

Тайгер стянул с себя промокшую от пота майку, демонстрируя скульптурный торс. Сказав всем своим видом «знай наших!», Тайгер неторопливо удалился.

Полоскаясь под душем, он с восторгом размышлял о своей завидной судьбе. Повезло так повезло! Когда он только-только прибыл сюда, он думал, что предстоит обычная тусовка. Но здесь не было ни гостей, ни вечеринки. Прошло уже больше месяца, а «тусовка», похоже, не думала кончаться. Хотя, по соображениям Тайгера, если его и в самом деле взяли в подмастерья, то ученичество рано или поздно должно было завершиться. А пока он жил в роскошном пентхаусе и питался изысканной пищей. Все, что от него требовалось — это физические упражнения и тренировки. «Ты должен превратиться в гору мышц, кутила». Рэнд никогда не называла его по имени. При хорошем настроении он был «кутила», при плохом — «опарыш» или «огузок».

Хотя Рэнд не открыла ему своего возраста, он оценил его примерно лет в двадцать пять, — настоящие двадцать пять. В людях постарше, скрутивших свои годы до двадцати, было что-то такое, что выдавало их. Их молодость была не первой свежести. Серп в изумрудной мантии явно проходила свой первый жизненный срок.

Вообще-то Тайгер даже не был уверен в том, что она серп. Правда, Рэнд носила кольцо, и оно даже казалось подлинным, но он никогда не видел, чтобы она выходила на прополку, — а Тайгер знал, что у серпов существуют нормы, которые они обязаны выполнять. Больше того, она никогда не встречалась с коллегами. А ведь серпы вроде бы должны несколько раз в год посещать собрания, разве не так? Кажется, это называется «конклавы». Ладно, может, подобная изоляция — обычное дело для Техаса. Здешние правила и традиции отличались от остальных Мерик. Эти края неспроста называют регионом «Одинокой Звезды[8]».

Как бы там ни было, дареному коню в зубы не смотрят. В собственной семье Тайгеру в лучшем случае отводилось место примечания на полях, поэтому он ничего не имел против того, чтобы оказаться в центре чьего-то внимания.

К тому же он стал сильным. Ловким. Завидуйте и восхищайтесь! Так что, в случае если все его старания окажутся напрасными и изумрудная хозяйка даст ему от ворот поворот, он просто вернется в свой тусовочный круг, и все дела. Форму он набрал такую, что у него от предложений отбоя не будет. Не тело, а конфетка!

А если его не прогонят, тогда что? Ему дадут кольцо и отправят полоть? Интересно, сможет ли он с этим справиться. Конечно, в свое время он устроил несколько квазисмертельных шуток — а кто этим не занимается, скажите на милость? Тайгер до сих пор улыбался, вспоминая о лучшей из них.

Однажды бассейн в старшей школе осушили, чтобы подремонтировать. И тогда Тайгеру пришла в голову блестящая идея наполнить его голографической водой. Лучший ныряльщик школы, ни о чем не подозревая, взобрался на десятиметровую вышку и совершил идеальный прыжок вниз головой, завершившийся абсолютно неожиданной кляксой. Вопль, который он издал перед тем, как квазипомереть, — это было нечто! За такое не жалко было схлопотать три дня отстранения от занятий и шесть уик-эндов общественных работ, наложенных на него Грозоблаком. Даже сам ныряльщик, через несколько дней вернувшийся из центра оживления, признал, что это была первоклассная шутка.

Но квазисмерть и настоящая смерть — абсолютно разные вещи. Достанет ли у Тайгера духу обрывать чужие жизни окончательно, причем делать это каждый день? Ну, может он станет как тот серп, у которого учился Роуэн. Серп Годдард. Вот кто умел устраивать обалденные вечеринки! Если гулянки — часть рабочих обязанностей серпа, то с остальными Тайгер уж как-нибудь справится.

Вот только правильна ли его догадка, что его сейчас тренируют на серпа? Ведь Роуэн провалился. Тайгеру с трудом верилось, что он сможет достичь успеха там, где бывший друг потерпел неудачу. К тому же пережитое сильно изменило Роуэна. Перед ним встала моральная дилемма, и, решая ее, Роуэн превратился в угрюмого и опасного типа. Тайгер моральными дилеммами не заморачивался, да ничего такого от него и не требовали, что его вполне устраивало. Мозг никогда не был самым сильным его органом.

Может быть, его тренируют для работы охранником у какого-нибудь серпа? Хотя зачем серпу охранник? Нет на свете такого дурака, который решился бы напасть на служителя смерти, ведь в наказание выполют всю его семью. Если Тайгера и впрямь готовят для такой работы, то вряд ли он пойдет на это. Столько тягот — и никакой власти? Ну уж нет. Давайте и преимущества, только тогда он согласится.

• • •

— Думаю, ты почти готов, — сказала ему изумрудная хозяйка в тот же вечер за ужином. Ее робот только что подал обоим по нехилому бифштексу. Настоящая говядина, не какая-нибудь синтетическая дрянь. Что ни говорите, а для наращивания мышц натуральные протеины лучше всего.

— Ты имеешь в виду, готов принять кольцо? — спросил он. — Или у тебя что-то другое на уме?

Она одарила его загадочной улыбкой, которую он нашел неотразимой, хотя вряд ли признался бы в этом. Когда Тайгер только прибыл сюда, хозяйка не произвела на него приятного впечатления, но в жестокой и одновременно интимной натуре спаррингов было нечто, изменившее их отношения.

— Если речь о кольце, — продолжал Тайгер, — то мне ведь, кажется, нужно пройти какое-то испытание на конклаве?

— Поверь мне, кутила, — ответила Рэнд, — кольцо будет на твоем пальце, и для этого тебе не придется проходить испытание на конклаве. Это я тебе лично гарантирую.

Значит, он и правда станет серпом! Тайгер съел остаток бифштекса с особенным наслаждением. Это было и здорово, и страшно — наконец-то в точности узнать свою судьбу!

Часть 3 Враги в стане врагов

• • • • • • • • • • • • • • •

Покинем, друг мой, мир яви земной, отправимся в царство Сна, где небо так близко где звезды, как искры, где танцами ночь полна. Там звонят по живым, по ушедшим звонят, по мудрым, что ведают горечь утрат. Сбежим же, мой друг, от яви на юг, в чудесное царство Сна.

— Детская песенка (автор неизвестен)

15 Зал Основателей

Великая Александрийская библиотека, одно из чудес античности, венец правления Птолемея, служила интеллектуальным центром мира. Сам мир в те времена был центром вселенной, и все остальное вращалось вокруг него. К сожалению, Римская империя считала центром вселенной свою версию мира, а потому сожгла библиотеку до основания. Эта утрата бесценных сокровищ литературы и мудрости считается величайшей в истории.

Грозовому Облаку пришла идея отстроить библиотеку заново[9], и на это грандиозное строительство оно мобилизовало тысячи людей, дав им работу и цель на пятьдесят лет вперед. Великую библиотеку возвели на том самом месте, где она стояла в древности, и здание было почти точным повторением оригинала. Предполагалось, что библиотека послужит напоминанием о прошлых потерях и гарантией того, что знания никогда больше не будут утрачены, поскольку на их страже теперь стоит Грозовое Облако.

А потом библиотеку забрал себе Орден серпов. Здесь хранились дневники — переплетенные в кожу пергаментные тома — в которых все серпы обязаны были описывать каждый прожитый день.

Поскольку Орден имел право поступать, как заблагорассудится, Грозовое Облако не могло ему помешать. Облаку оставалось довольствоваться тем, что, по крайней мере, здание восстановлено. Что же касается его конечного предназначения, то это можно было оставить на усмотрение человечества.

• • •

Работа Муниры Атруши, как и у всех людей на земле, была совершенна в своей совершенной ординарности. И как и все остальные люди, она не ненавидела свою работу, но и не любила — так, где-то посередке.

Мунира трудилась на треть ставки в Великой Александрийской библиотеке — две ночи в неделю, с двенадцати до шести утра. Дни она проводила по большей части в каирском кампусе Университета Изравии, где изучала информатику. Ну а поскольку вся имеющаяся в мире информация уже давно была оцифрована и систематизирована Грозовым Облаком, ученая степень в информатике, как и во всех прочих науках, никакой практической пользы не имела. Бумажка в рамке на стене, не больше. Пропуск в общество людей с такими же бесполезными степенями.

Однако Мунира надеялась, что этот престижный клочок бумаги убедит библиотечное начальство по окончании учебы взять ее куратором на полную ставку. Потому что, в отличие от всего прочего массива информации, журналы серпов не были каталогизированы Грозовым Облаком. Они оставались в неловких человеческих руках.

Любой, кто хотел исследовать 3,5 миллиона дневников, собранных с первых дней существования Ордена, должен был самолично явиться сюда, — откуда угодно, когда угодно, ибо великая библиотека была открыта для всего мира двадцать четыре часа в сутки 365 дней в году. К недоумению Муниры, лишь незначительное число людей пользовалось такой прекрасной возможностью. В дневные часы здесь находилось считанное число ученых, занимавшихся изысканиями. Туристов хватало, но их прежде всего интересовали история и архитектура библиотеки. Дневники серпов привлекали их лишь в качестве фона для селфи.

Ночью посетители случались редко. Обычно здесь дежурили только Мунира да еще пара офицеров из Гвардии Клинка, чье присутствие служило скорее декоративной, чем практической цели. Они стояли при входе, будто живые статуи, предоставляя дневным туристам больше разнообразия по части фона для селфи.

Мунира считала, что ей повезло, если в ее ночную смену в библиотеке появлялись хотя бы один или два посетителя; да и то они, как правило, знали, что им нужно, и никогда не подходили к стойке информации. Это позволяло Мунире либо что-то учить, либо читать журналы серпов, которые она находила на удивление захватывающими. Заглядывать в души людей, которым дана власть забирать чужие жизни, узнавать, что они чувствовали, отправляясь на прополку, — это затягивало, как наркотик, и Мунира к нему пристрастилась. Каждый год к собранию добавлялись тысячи томов, так что ей не грозило остаться без материала для чтения. Правда, не все дневники были одинаково интересны.

Она узнала многое: о сомнениях, обуревавших Коперника, Верховного Клинка Мира, перед тем, как он выполол себя; о глубочайшем раскаянии серпа Кюри в необдуманных поступках своей юности; и, конечно, о беспардонных враках серпа Шермана. Эти рукописные страницы хранили в себе так много увлекательного!

Как-то в начале декабря во время очередного дежурства Мунира глубоко погрузилась в эротические похождения серпа Рэнд. Покойница уделила немало места описанию своих многочисленных завоеваний на амурном фронте. Переворачивая очередную страницу, Мунира оторвала взгляд от книги и увидела, что к ней, бесшумно ступая по мраморному полу вестибюля, приближается человек. Он был одет во что-то неопределенно-серое, но по тому, как он держался, Мунира поняла: перед ней серп. Серпы ходили иначе, чем обычные люди. Они двигались с решительной властностью, как будто сам воздух обязан был расступаться перед ними. Но если это серп, почему он не в мантии?

— Добрый вечер, — поздоровался незнакомец. Глубокий голос, мериканский акцент. У серпа были седые волосы и аккуратно подстриженная бородка, тоже начинающая седеть, но глаза казались молодыми. Взгляд острый.

— Вообще-то сейчас утро, а не вечер, — сказала Мунира. — Если точнее, то два часа пятнадцать минут.

Знакомое лицо, вот только непонятно, откуда она его знает. И тут в ее мозгу сверкнуло: безукоризненно белая мантия… нет, не белая, цвета слоновой кости. Мунира не знала всех серпов наперечет, тем более мериканских, но некоторые, снискавшие себе международную известность, были ей знакомы. Ничего, в конце концов она вспомнит, кто это.

— Добро пожаловать в Великую Александрийскую библиотеку, — произнесла она. — Чем могу помочь? — Она не стала называть его «Ваша честь», как положено обращаться к серпам, потому что посетитель явно старался сохранять инкогнито.

— Я ищу ранние записи, — ответил он.

— Какого серпа?

— Всех.

— Ранние записи всех серпов?!

Он вздохнул, слегка раздраженный ее непонятливостью. Да, это определенно серп. Только серп может выглядеть и рассерженным, и терпеливым одновременно.

— Все ранние записи первых серпов, — объяснил он. — Прометея, Сапфо, Леннона…

— Я знаю, кто такие первые серпы, — перебила она, раздосадованная его снисходительным тоном. Обычно Мунира не вела себя так недружественно, но ее оторвали от особенно занимательного чтения. К тому же дневные лекции в университете оставляли ей мало времени для сна, ей очень хотелось спать. И все же Мунира выдавила улыбку, решив, что надо бы обходиться с этим таинственным незнакомцем полюбезнее, — он же как-никак серп, возьмет да и выполет ее, если она ему не понравится.

— Все ранние дневники находятся в Зале Основателей, — сообщила Мунира. — Мне надо отомкнуть его для вас. Пожалуйста, следуйте за мной.

Она поставила на стол табличку с надписью «Вернусь через пять минут» и повела гостя в глубины библиотеки.

Ее шаги отдавались эхом в гранитном коридоре. В ночной тишине все звуки казались более громкими. Шевеление летучей мыши где-то под стрехой можно было принять за хлопанье крыльев взлетающего дракона… и все же ноги незнакомца ступали совершенно бесшумно. Его крадущаяся походка заставляла Муниру нервничать. Такое же действие оказывали на нее библиотечные фонари, зажигавшиеся и угасавшие по мере их движения по коридору. Фонари все время мерцали, в подражание факелам. Хорошо продуманный эффект, вот только тени при этом то удлинялись, то укорачивались, вызывая беспокойство.

— Вам, конечно, известно, что популярные записи Основателей доступны всем на публичном сервере Ордена? — спросила Мунира. — Там сотни избранных журналов.

— Избранные журналы мне ни к чему, — ответил незнакомец. — Мне интересны те, что не были избраны.

Она ещё раз всмотрелась в него, и тут ее как громом поразило. Она вспомнила, кто это! Шок был таким сильным, что Мунира споткнулась. Заминка была очень короткой, и Мунира сразу же выровняла шаг, но посетитель заметил. В конце концов, он серп, а серпы ничего не пропускают.

— Что-то не так? — поинтересовался он.

— Все в порядке, — заверила она. — Это все фонари — мерцают, не видно стыков между плитками в полу.

Это действительно было так, хотя споткнулась она совсем по другой причине. Может, согласившись с правдой в ее словах, он не заметит ее лжи?

За время работы в библиотеке Мунира приобрела себе прозвище. Другие служащие за спиной называли ее «гробовщица» — частично из-за мрачного характера, частично оттого, что в ее обязанности входило отсортировывать записи тех серпов, что выпололи себя или встретили ужасный насильственный конец. Последнее в мериканских регионах случалось все чаще и чаще.

Год назад она составила каталог полного собрания записей этого серпа — со дня его посвящения и до момента гибели. Его дневники больше не размещались среди собраний живых серпов. Теперь они хранились в северном крыле вместе с дневниками остальных средмериканских серпов, больше не ходящих по Земле. И все же вот он — Майкл Фарадей, шагает рядом.

Она прочла немало дневников серпа Фарадея. Его думы и рассуждения всегда оказывали на нее большее впечатление, чем думы и рассуждения других. Этот человек глубоко проникал мыслью в суть вещей. Весть о том, что он выполол себя, опечалила Муниру — но не удивила. Такой груз совести нести чрезвычайно тяжко.

Хотя Мунира не раз встречала других серпов, она еще никогда не ощущала такого благоговейного восторга, как сейчас. Но выказывать его она не собиралась. Нельзя даже дать понять, что она знает, кто этот человек. Во всяком случае, не сейчас. Ей нужно время, чтобы обдумать и попробовать разобраться, как он мог здесь очутиться и зачем.

— Вас зовут Мунира, — проговорил Фарадей. Не вопрос, а утверждение. Сначала она подумала, что он, наверно, прочитал табличку с ее именем на стойке информации, но что-то подсказывало: он знал его задолго до своей встречи с ней сегодня ночью. — Ваше имя означает «сияющая».

— Я знаю, что означает мое имя, — заметила Мунира.

— Ну и как? — поинтересовался он. — Вы и вправду сияете среди более тусклых звезд?

— Я всего лишь скромный библиотекарь, — ответила она.

Они вышли из длинного центрального коридора во внутренний двор с садом. В дальней стене располагались кованые ворота Зала Основателей. Луна в вышине заливала шпалеры и скульптуры глубоким лиловым светом; их тени казались черными ямами, и Мунире очень не хотелось наступать на них.

— Расскажите мне о себе, Мунира, — проговорил он в обычной для серпов тихой манере, что превращала вежливую просьбу в неоспоримый приказ.

В это мгновение ей стало отчетливо ясно: он тоже понял, что она догадалась, кто ее собеседник. Ей угрожает опасность? Неужели он выполет ее, чтобы сохранить свое инкогнито? Судя по его записям, Фарадей не из тех, кто вытворяет такое, но ведь серпы непредсказуемы. Муниру охватил озноб, хотя изравианская ночь была душной и жаркой.

— Уверена — вы уже знаете все, что я могла бы вам рассказать, серп Фарадей.

Ну вот. Слово сказано. Больше никакого притворства.

Он улыбнулся.

— Прошу прощения, что не представился раньше, но мое присутствие здесь… как бы это выразиться… носит не совсем обычный характер.

— Так, вы, значит, привидение? — спросила она. — Уйдете в стенку, а следующей ночью вернетесь и будете преследовать меня с тем же запросом?

— Может быть, — ответил он. — Увидим.

Вот и вход в Зал Основателей. Мунира отперла ворота, и они вошли в большое помещение, которое всегда напоминало Мунире склеп — напоминало настолько, что туристы часто спрашивали, не похоронены ли здесь первые серпы. Нет, не похоронены, и тем не менее Мунира часто ощущала их присутствие в этой комнате.

На массивных известняковых полках помещались сотни томов, каждый из которых был заключен в плексигласовый футляр с климат-контролем, — роскошь, предназначенная только для самых старых книг в библиотеке.

Серп Фарадей принялся рассматривать корешки. Мунира ожидала, что сейчас он захочет остаться один и попросит ее уйти, но вместо этого он сказал:

— Побудьте со мной, если вы не против. Это место слишком величественное и строгое, в одиночестве здесь некомфортно.

Мунира закрыла ворота, предварительно выглянув во двор — удостовериться, что их никто не видит, — а затем помогла серпу открыть мудреный пластиковый футляр с книгой, который он снял с полки, и уселась напротив Фарадея за каменным столом в центре комнаты. Фарадей не предложил никакого объяснения на витавший в воздухе очевидный вопрос, поэтому Мунира была вынуждена задать его сама:

— Как же так получилось, что вы здесь, Ваша честь?

— Прилетел на самолете, а потом воспользовался паромом, — ответил он с лукавой усмешкой. — Скажите, Мунира, почему вы решили работать на Орден после того, как провалили экзамен на серпа?

Мунира ощетинилась. Должно быть, так он наказывает ее за то, что она задала вопрос, на который он не хочет отвечать?

— Я не провалила! — возразила она. — Вакантное место для серпа в Изравии было только одно, а соискателей — пятеро. Вот они и выбрали одного, а четверо остались не у дел. Не быть избранным и провалить — это разные вещи!

— Извините, я не хотел оскорбить вас или выказать неуважение. Я просто заинтригован тем, что разочарование не отвратило ваше сердце от Ордена серпов.

— Заинтригованы, но не удивлены?

Серп Фарадей улыбнулся.

— Меня мало что может удивить.

Мунира пожала плечами, как будто ее неудача три года назад не имела значения.

— Я ценила Орден тогда, и ценю его сейчас.

— Понятно, — сказал он, осторожно переворачивая страницу старого дневника. — И насколько вы лояльны по отношению к системе, которая отбросила вас?

Мунира сжала зубы, не зная, какой ответ он пытается из нее выудить. Или, скорее, каким будет ее истинный ответ.

— У меня есть работа. Я выполняю ее. И горжусь ею, — сказала она.

— Как то и следовало бы. — Он взглянул на нее. В нее. Сквозь нее. — Могу ли я поделиться с вами моей оценкой Муниры Атруши? — спросил он.

— А у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда, — ответил он, что было не совсем правдой, если вообще было правдой.

— Ладно. Делитесь.

Он бережно закрыл старый дневник и перевел все свое внимание на Муниру.

— Вы ненавидите Орден серпов так же сильно, как любите, — начал он. — И потому хотите стать для него незаменимой. Надеетесь со временем вырасти до уровня высшего мирового авторитета по дневникам, хранящимся в этой библиотеке. Тогда вы получили бы власть над всей историей Ордена. Эта власть станет вашей тихой победой, потому что вы будете знать: Орден нуждается в вас больше, чем вы нуждаетесь в нем.

Внезапно Мунира почувствовала еле заметную потерю равновесия, как будто пески пустыни, некогда поглотившие города фараонов, задвигались под ее ногами, готовые поглотить и ее. Как этому человеку удалось заглянуть в самую глубину ее души? Как смог он столь внятно выразить чувства, которые она сама так и не облекла в слова?? Он прочитал ее, словно открытую книгу, тем самым освободив и в то же время подчинив своей воле.

— Вижу, что я прав, — просто сказал он и снова улыбнулся той же улыбкой — теплой и одновременно лукавой.

— Чего вы хотите, серп Фарадей?

И наконец он признался:

— Я хочу приходить сюда ночь за ночью, пока не найду то, что ищу в этих старых дневниках. Хочу, чтобы вы держали мою личность в тайне и предупреждали, если кто-нибудь появится тут, пока я занимаюсь исследованиями. И еще я хочу, чтобы вы пообещали не открывать Ордену, что я все еще жив. Вы сможете сделать это для меня, Мунира?

— А вы расскажете, что ищете? — ответила она вопросом на вопрос.

— Не могу. Если я сделаю это, к вам могут применить силу, чтобы выудить эти сведения. Я не желаю подвергать вас такому риску.

— И все же вы ставите меня в незавидное положение, когда просите хранить ваше присутствие здесь в тайне.

— Разве? — сказал Фарадей. — Вообще-то я подозреваю, вы глубоко польщены тем, что я доверился вам.

И опять он прав.

— Мне не по нутру, что вы делаете вид, будто знаете меня лучше, чем я сама.

— А я и не делаю вид, — просто сказал он. — Я действительно знаю, потому что разбираться в людях — это часть работы серпа.

— Только так оно не для всех, — возразила Мунира. — Есть серпы, которые стреляют, режут и травят ядом без того уважения, которое вы всегда проявляете к своим избранникам. Их заботит только как бы покончить с людьми, а жизнь этих людей их совсем не волнует.

На краткое мгновение выдержка изменила Фарадею, в нем проскочила искра гнева — но не по отношению к Мунире.

— Да, серпы «нового порядка» возмутительно пренебрегают величием своей миссии. Это одна из причин, почему я пришел сюда.

Больше он ничего не сказал на этот счет. Лишь сидел и ждал ее ответа. Молчание затянулось, но оно не ощущалось как неловкое. Наоборот, оно было насыщенно смыслом. Его нельзя было торопить, ему следовало дать время.

Мунира осознала еще одно: помимо нее ночными дежурными работали еще четверо — такие же, как она, студенты на подработке. А это означало, что теперь из пяти человек избранной оказалась она, Мунира.

— Я буду хранить вашу тайну, — пообещала она.

И после этого оставила серпа Фарадея заниматься его исследованиями. Кажется, в ее жизни наконец появилась достойная цель.

• • • • • • • • • • • • • • •

Меня часто поражает, почему некоторые люди сопротивляются моим всеобъемлющим наблюдениям за их деятельностью. Я делаю это не навязчиво. Возможно, негодные считают иначе, но я присутствую только там, куда меня приглашают и где я необходимо. Да, у меня есть камеры в частных домах во всех уголках земли, кроме одного региона Особого Устава, но эти камеры можно отключить — достаточно лишь слово сказать. Конечно, мне труднее служить людям, когда у меня нет полного понимания их поведения и общения. Впрочем, подавляющему большинству человечества и в голову не приходит делать меня слепым. В любой момент времени 95,3 процента населения позволяют мне наблюдать за их личной жизнью, потому что знают: я вмешиваюсь в их дела не больше, чем датчик движения, включающий осветительный прибор.

4,7 процента деятельности за закрытыми дверями носит преимущественно сексуальный характер. Я нахожу абсурдным, что многие не хотят, чтобы я было свидетелем этой стороны их жизни, — ведь мои наблюдения всегда, в любой ситуации способствуют улучшениям.

Постоянное наблюдение — явление не новое; уже на заре цивилизации оно стало основополагающим принципом религиозных верований. На протяжении всей истории большинство религий требовало поклонения некой всемогущей силе, не только видящей поступки людей, но и читающей в их душах. Такая проницательность божества вселяла в людей великую любовь и преданность.

Но разве я не более благосклонно, чем различные версии Бога? Я никогда не насылало потоп и не разрушало целые города в наказание за безнравственность. Я никогда не отправляло в поход армии, чтобы те побеждали во имя меня. Если уж на то пошло, я ни разу не убило и даже просто не навредило ни одному человеку.

А посему — хоть я и не требую преданности себе, разве я ее не заслуживаю?

— Грозовое Облако

16 Пока не придет беда

Камеры безмолвно поворачивались вслед серпу в алой мантии, вошедшему в кафе в сопровождении двух здоровяков-полицейских из Гвардии Клинка. Направленные микрофоны улавливали каждый звук — от едва слышного почесывания подбородка до легкого покашливания. Из какофонии голосов они вычленили один-единственный разговор, который начался, едва серп в красной мантии сел за стол.

Грозовое Облако смотрело. Грозовое Облако слушало. Грозовое Облако размышляло. Ему надлежало направлять и поддерживать весь мир, поэтому уделять столько внимания одной беседе означало неэффективно расходовать ресурсы. И все же Грозовое Облако считало этот разговор гораздо более важным, чем любой из нескольких миллиардов других, которые оно вело или мониторило. В основном из-за его участников.

— Спасибо, что согласились встретиться со мной, — сказал серп Константин серпам Кюри и Анастасии. — Я высоко ценю, что вы покинули свое укрытие ради нашего небольшого саммита.

— Мы вовсе не скрываемся, — возразила серп Кюри, явственно возмущенная его высказыванием. — Мы решили перейти на кочевой образ жизни. Серпы пользуются полной свободой передвижения.

Грозовое Облако усилило на пару люменов освещение в кафе, чтобы можно было яснее разглядеть малейшие изменения в выражении их лиц.

— Ну хорошо, называйте это как вам угодно — скрываться, кочевать, убегать — но, похоже, это эффективная стратегия. Либо заговорщики, нападавшие на вас, залегли на дно до следующей атаки, либо решили не тратить усилия на движущуюся мишень и направили свое внимание на какую-то иную цель. — Он помолчал, прежде чем добавить: — Только я в этом сомневаюсь.

Грозовое Облако заметило, что с момента нападения серпы Кюри и Анастасия нигде не задерживаются дольше, чем на пару дней. Но если бы Грозовому Облаку было разрешено вступать с серпами в контакт, оно посоветовало бы этим двоим проложить более запутанный маршрут через весь континент. Оно всегда могло с точностью до 42 % предсказать, где Кюри и Анастасия вынырнут в следующий раз. А это означало, что заговорщики вполне способны сделать то же самое.

— Мы располагаем сведениями о происхождении взрывчатки в вашей мине-ловушке, — сообщил Константин. — Мы знаем, где собрали бомбу, и знаем, на чем ее привезли на место, но мы по-прежнему не имеем понятия, кто эти люди.

Если бы Грозовое Облако было способно ухмыляться, оно бы ухмыльнулось. Уж ему-то было отлично известно, где сделали бомбу, кто ее установил и кто натянул проволоку. Но сообщить об этом Ордену было нельзя — это стало бы грубейшим нарушением закона. Максимум, что могло сделать Облако, — это косвенным образом побудить Грейсона Толливера к предотвращению гибельного взрыва. Но, зная, кто устроил ловушку, Облако знало также, что основная ответственность лежит не на этих людях. Они лишь пешки, которыми двигает гораздо более ловкая рука. Рука человека, достаточно умного и осторожного, чтобы его не обнаружили ни Орден, ни Грозовое Облако.

— Анастасия, мне необходимо обсудить с вами ваши методы прополки, — сказал серп Константин.

Серп Анастасия тревожно поерзала.

— Их уже обсуждали на конклаве. Я имею право полоть так, как нахожу нужным.

— Речь не о ваших правах как серпа, а о вашей безопасности, — проговорил Константин.

Серп Анастасия открыла рот, чтобы выразить свое негодование, но серп Кюри остановила ее легким прикосновением руки.

— Дай-ка серпу Константину закончить, — сказала она.

Анастасия сделала глубокий вдох — ровно 3 644 миллилитра — и медленно выдохнула. Грозовое Облако поняло: серп Кюри догадалась, что сейчас скажет Константин. Самому Облаку строить догадки было ни к чему. Оно знало.

Зато Цитра не имела ни малейшего понятия. Правда, она думала, будто знает, что сейчас скажет Константин, а посему, надев личину самого пристального внимания, уже начала складывать в уме ответ.

— Хотя отследить ваши, серп Анастасия, передвижения, возможно, и трудно, зато отследить людей, которых вы наметили для прополки, очень легко, — сказал серп Константин. — Каждый раз, когда один из них связывается с вами, чтобы договориться о времени и месте встречи, это дает вашим врагам легкую возможность убрать вас.

— До сих пор я неплохо справлялась.

— Да, — согласился серп Константин. — И будете справляться неплохо ровно до того момента, когда придет беда. Вот поэтому я попросил Верховного Клинка Ксенократа разрешить вам не полоть, пока опасность не минует.

Цитра ожидала этих слов, и поэтому немедленно бросилась в контратаку:

— До тех пор пока я не нарушила ни одной заповеди, никто, даже сам Верховный Клинок, не имеет права диктовать, что мне делать, а чего не делать! Я сама себе голова и стою над всеми прочими законами — точно так же, как и вы!

Константин не стал спорить. И тогда Цитра забеспокоилась.

— Да, конечно, — согласился он. — Я же не сказал, что вас отстранили от прополки, я сказал, что вы можете не полоть. Имеется в виду, что если вы не выберете квоту, вас за это не накажут.

— Хорошо, — проговорила серп Кюри, давая понять, что они не собираются оказывать сопротивление, — в таком случае, я тоже воздержусь от прополки. — Тут она приподняла брови, как будто ей в голову только что пришла блестящая идея. — А не поехать ли нам на Твердыню? — Она обернулась к Анастасии. — Если нас отправляют в принудительный отпуск, то почему бы действительно не устроить себе отпуск?

— Прекрасная мысль! — одобрил серп Константин.

— Да не нужен мне никакой отпуск! — заупрямилась Цитра.

— Тогда считай это образовательной поездкой! — настаивала Кюри. — Каждому молодому серпу стоило бы посетить Остров Твердого Сердца. Познакомишься с нашей предысторией, четче осознаешь, кто мы и почему делаем то, что делаем. Может быть, даже встретишься с Высочайшим Клинком мира Кало[10]!

— Увидите то самое сердце, в честь которого назван остров, — подхватил Константин, словно это обстоятельство окончательно убедило бы Цитру. — А еще Хранилище Прошлого и Будущего — туда кого попало не пускают, но я, к счастью, дружу с Великим Истребителем Хемингуэем — членом Всемирного Совета серпов. Ручаюсь, он сможет организовать для вас персональную экскурсию.

— Я никогда не бывала в Хранилище, — сказала серп Кюри. — Слыхала, что это что-то потрясающее.

Серп Анастасия воздела руки:

— Остановитесь! Поездка, конечно, штука заманчивая, но вы забываете, что у меня есть обязанности, и я не могу вот так взять и уйти от них. Меня ждут по крайней мере тридцать человек, которых я избрала для прополки. Каждый из них носит в себе ампулу с ядом, которая убьет их через месяц, а я не планировала полоть их таким способом!

И тогда серп Константин сказал:

— Больше вам не стоит об этом беспокоиться. Их уже выпололи.

Грозовое Облако, разумеется, знало об этом, но Цитру известие захватило врасплох. Она слышала реплику Константина, но понадобилось время, чтобы ее смысл реально дошел до нее. Нервная система зарегистрировала слова прежде, чем их распознал мозг. В ушах Цитры зазвенело, в горле встал комок.

— Что вы сказали?

— Я сказал, что их уже выпололи. Мы отправили нескольких серпов, и они завершили ваши прополки, включая и того человека, которого вы избрали вчера. Заверяю вас — все в полном порядке. Семьи получили иммунитет. Все концы подобраны, так что с этой стороны вам ничто не угрожает.

Цитра попыталась что-то сказать, но захлебнулась словами, что было очень на нее не похоже. Она гордилась тем, что всегда выражалась ясно и без обиняков, но этот удар из-за угла подкосил ее. Она обернулась к серпу Кюри.

— Ты об этом знала?

— Нет, — ответила Мари, — но это разумное решение, Анастасия. Как только ты успокоишься и немного подумаешь, то поймешь, что именно так и следовало поступить.

Однако Цитра была в сотнях миль от спокойствия. Она думала о людях, которых избрала для прополки. Она ведь обещала, что у них будет время завершить дела и что они сами смогут выбрать способ ухода. Слово серпа — закон! Это часть кодекса чести, и Цитра поклялась придерживаться его. А теперь все ее клятвы рассыпались в прах.

— Как вы могли?! Кто дал вам право?

На этот раз серп Константин повысил тон. Он не кричал, просто его голос приобрел такой резонанс, что перекрыл негодующие выкрики Цитры.

— Вы слишком ценны, чтобы рисковать вами!

Если его первое признание Цитра восприняла как нападение из-за угла, то сейчас ее поразили с другой стороны.

— Что?!

Серп Константин сложил на груди руки и улыбнулся, явно наслаждаясь моментом.

— О да, моя дорогая серп Анастасия, вы представляете собой огромную ценность. Хотите знать, почему? — Он наклонился ближе и почти прошептал: — Потому что вы помешиваете в котле!

— Это еще что значит?!

— Да ладно, вы же знаете, какое влияние оказываете на Орден с самого вашего посвящения. Вы сердите старую гвардию и пугаете сторонников нового порядка. Вы тормошите серпов, которые предпочли бы предаваться думам о своей великой значимости, и заставляете их слушать себя. — Он откинулся на спинку стула. — Ничто не радует меня больше, чем зрелище того, как кто-то не дает моим коллегам погрязнуть в довольстве и самоуспокоенности. Вы дарите мне надежду на будущее.

Что это — искренность или сарказм? Как ни странно, но мысль, что он и в самом деле откровенен, пугала Цитру больше. Мари говорила ей, что серп Константин им не враг, но ох как же Цитре хотелось, чтобы он был врагом! Хотелось накинуться на него, сбить спесь и перехватить контроль над ситуацией, но она понимала, что от этого не было бы проку. Если она собирается сохранить хоть какое-то достоинство, надо вести себя с холодной бесстрастностью «мудрой» Анастасии. Она заставила свои смятенные мысли успокоиться, и тогда к ней пришла идея.

— Значит, вы выпололи всех, кого я выбрала за последний месяц?

— Я же сказал, — ответил серп Константин, уже слегка раздраженно.

— Ну да, сказали. Но сомневаюсь, что вы выпололи всех. Наверняка один или два остались. Если так и есть — вы в этом признались бы?

Константин посмотрел на нее с толикой подозрения.

— К чему вы клоните?

— Такая прекрасная возможность…

Несколько секунд он молчал. Серп Кюри переводила взгляд с одного собеседника на другого. Наконец серп Константин проговорил:

— Мы пока не нашли троих. Как только найдем, выполем.

— Нет, — сказала Цитра, — не вы. Вы предоставите это мне, а сами… затаитесь и будете ждать, кто придет убить меня.

— Вообще-то больше похоже, что их цель не вы, а Мари.

— Ну, если никто на меня не нападет, тогда вы окончательно в этом убедитесь.

Он все еще сомневался.

— Они учуют ловушку за милю.

Цитра улыбнулась.

— Тогда вам надо перехитрить их. Или это для вас слишком сложно?

Константин состроил гримасу, рассмешившую серпа Кюри.

— Видел бы ты себя сейчас, Константин! Стоит пережить покушение, чтобы лицезреть такое!

Он ничего не ответил. Вместо этого он продолжал пристально смотреть на Цитру.

— Даже если мы и перехитрим их — а мы это сделаем, — риск огромен.

Цитра снова улыбнулась.

— А какой смысл жить вечно, если никогда ничем не рискуешь?

В конце концов Константин неохотно согласился на то, чтобы Цитра сыграла роль приманки.

— Кажется, Твердыне придется подождать, — заключила серп Кюри. — А я-то уж было обрадовалась…

Но Цитре казалось, что на самом деле новый план вдохновил подругу больше, чем она готова была признаться.

И хотя затея действительно была опасной, Цитра обнаружила, что обретение хотя бы частичного контроля над ситуацией принесло ей желанное облегчение.

Даже Грозовое Облако зарегистрировало спад напряжения. Оно не могло читать мысли Цитры, зато точно считывало мельчайшие жесты и изменения в биологических параметрах. Облако легко обнаруживало фальшь и истину — как высказанные, так и скрытые. Следовательно, оно знало, искренне ли серп Константин желает, чтобы она осталась в живых. Но, как всегда, когда дело касалось серпов, великое Облако молчало.

• • • • • • • • • • • • • • •

Должно признать, я не единственный фактор, от которого зависит устойчивость мира. Орден серпов тоже вносит свой вклад, производя прополку.

И все же серпы убирают лишь малую часть населения. Их работа заключается не в том, чтобы полностью обуздать его рост, а в том, чтобы сгладить острые края этого процесса. Вот почему при нынешних квотах вероятность попасть в число выпалываемых составляет всего 10 процентов в течение тысячи лет, — достаточно низкая, чтобы большинство обывателей не задумывалось о прополке.

Однако я предвижу, что наступит время, когда рост населения должен достигнуть точки равновесия. Ноль прироста. Одна смерть на одно рождение.

Я не рассказываю широкой публике, когда это произойдет, но этот год не за горами. Даже при неуклонно увеличивающихся квотах человечество достигнет максимума, при котором оно сможет поддерживать себя, меньше чем за столетие.

Не вижу необходимости тревожить людей, ибо что хорошего может принести это знание? Я одно несу на себе бремя неизбежности. Это в буквальном смысле тяжесть всего мира. Остается лишь надеяться, что я обладаю виртуальными плечами Атланта.

— Грозовое Облако

17 ЛАЖА

Если Цитра обживалась в шкуре серпа Анастасии с трудом, то Грейсон Толливер преобразился в Рубца — такое негодническое имя он себе выбрал — без малейших усилий. Родители как-то говорили ему, что дали сыну имя Грейсон потому, что тот родился в серый, пасмурный день. Никакого другого смысла это имя не несло, разве что в очередной раз показывало, насколько легкомысленно его предки относятся ко всему в своей долгой и никчемной жизни.

Но Рубец был личностью, с которой следовало считаться.

На следующий день после встречи с Тракслером Грейсон выкрасил шевелюру в цвет, называемый «обсидиановая бездна», — абсолютно черный, не существующий в природе. Волосы Грейсона, будто черная дыра, всасывали в себя свет из окружающего пространства, и от этого глаза юноши казались окутанными глубокой непроницаемой мглой.

— Очень в духе двадцать первого века, — заверил его стилист. — Что бы это ни значило.

Еще Грейсон имплантировал под кожу в оба виска металлические украшения, похожие на пробивающиеся рога. Эта деталь не так бросалась в глаза, как волосы, но все вместе взятое придавало ему потусторонний и неуловимо дьявольский вид.

Он выглядел самым настоящим негодником, даже если и не ощущал себя таковым.

Следующий шаг — испробовать свой новый имидж на публике.

Сердце Грейсона едва не выпрыгивало из груди, когда он подходил к дверям «Млечной жути» — местного клуба, где тусовались негодные. Завсегдатаи, толкущиеся у входа, мерили его взглядами, присматриваясь к каждой мелочи. Да они просто карикатуры на самих себя, подумал Грейсон. В своем стремлении не подчиняться никаким правилам эти люди до такой степени подчинились правилам своей субкультуры, что стали на одно лицо, отчего их бунт терял всякий смысл.

Грейсон приблизился к мускулистому вышибале у двери. На груди у того болтался бейджик с надписью «Грызл».

— Только для негодных, — сурово рявкнул Грызл.

— А я, по-твоему, кто?

Вышибала передернул плечами.

— Есть такие — только выдают себя за негодных.

Грейсон показал ему свое удостоверение личности, на котором красовалась алая буква «Н». Вышибала смягчился.

— Иди веселись, — сказал он без малейшей веселости в голосе и пропустил Грейсона.

Тот полагал, что сейчас попадет в место, где громко вопит музыка, мельтешат огни, дрыгаются тела и в темных углах обделываются всякие сомнительные делишки. А нашел нечто совершенно неожиданное. Фактически, Грейсон был настолько не подготовлен к увиденному, что остановился как вкопанный — будто вошел не в ту дверь.

Он оказался в ярко освещенном кафе — старомодном молочном баре с красными кабинками и сияющими стальными табуретами у стойки. Посетителями были аккуратно подстриженные ребята в куртках университетских спортивных команд и хорошенькие девушки с волосами, стянутыми в конский хвост, в длинных юбках и толстых пушистых носках. Грейсон узнал эпоху, которую пытались воспроизвести в этом ресторане: так называемые «пятидесятые». Это была культурная эпоха Мерики смертных времен, когда всех девочек звали Бетти, Пегги и Мэри-Джейн, а всех мальчиков — Билли, Джонни или Эйс. Учитель как-то сказал Грейсону, что «пятидесятые», в сущности, продолжались всего десять лет, но Грейсон с трудом мог в это поверить. Наверняка они продлились лет этак сто!

Кафешка казалась точным слепком тех времен, но была в ней какая-то странность. Потому что среди аккуратно подстриженных молодых людей то тут, то там мелькали негодники, что выбивалось из общей благостной картины. Один из них, в дизайнерски потрепанной одежде, вперся в кабинку, где ворковала влюбленная парочка.

— Сгинь! — сказал он сидевшему напротив всемериканскому Билли, крепышу в спортивной куртке. — Мы с твоей девчонкой щас знакомиться будем.

Билли, само собой, сгинуть отказался и пригрозил всыпать негоднику по первое число. В ответ тот вскочил, выволок крепыша из кабинки и принялся тузить. Крепыш во всем превосходил щуплого наглеца: и в росте, и в силе, не говоря уже о внешности; тем не менее его массивные кулаки беспомощно колотили воздух, тогда как каждый удар негодника приходился в цель. В конце концов крепыш, подвывая от боли, сбежал, бросив подружку, на которую, казалось, подвиги тощего агрессора произвели изрядное впечатление. Негодник уселся рядом с ней, и она влюбленно прильнула к нему, как будто они были уже век знакомы.

За другим столиком негодница принялась обзывать нехорошими словами симпатичную девушку в розовом свитере. Конфронтация закончилась тем, что негодница ухватилась за розовый свитер и разорвала его. Милашка не оказала сопротивления, лишь спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.

А в дальнем конце помещения заныл очередной Билли — он только что проиграл в бильярд все папины деньжата какому-то безжалостному негоднику, который безостановочно осыпал беднягу издевками.

Да что за чертовщина тут творится?!

Грейсон присел у стойки, желая лишь одного — исчезнуть в черной дыре своей шевелюры и оставаться там, пока не разберется, что за спектакль разыгрывается вокруг.

— Чего желаете? — спросила жизнерадостная барменша. На ее униформе красовалось вышитое «Бэбс».

— Ванильный шейк, пожалуйста, — ответил он. Кажется, в таком месте положено заказывать именно это. Или как?

Барменша ухмыльнулась.

— Надо же, «пожалуйста». Здесь это слово услышишь нечасто.

Бэбс подала ему коктейль, сунула в стакан соломинку и сказала:

— Угощайся!

Вопреки желанию Грейсона оставаться незамеченным, рядом уселся другой негодный. Парень был до ужаса тощий, просто скелет какой-то.

— Ванильный шейк? Да ладно! — сказал он.

Грейсон покопался в себе, чтобы найти там верную манеру поведения.

— А че не нравится? Щас как плескану его тебе в рожу, а сам возьму другой.

— Не-е-е, — сказал Скелет. — Ты ж не в меня должен его плескать.

Парень подмигнул — и все наконец встало на свои места. До Грейсона дошло, что происходит в этом заведении и зачем оно придумано. Скелет пялился на него в ожидании, и Грейсон сообразил, что если он хочет влиться в среду — стать здесь по-настоящему своим — ему надо поступать, как здешние завсегдатаи. Поэтому он подозвал Бэбс и сказал ей:

— Слушай, мое пойло — дрянь!

Бэбс уперла руки в бока.

— И что прикажешь с этим делать?

Грейсон потянулся к стакану. Он хотел лишь опрокинуть его и залить стойку, но не успел: Скелет схватил стакан и выплеснул содержимое на Бэбс. Липкая масса заляпала униформу, коктейльная вишенка застряла в нагрудном кармашке.

— Он сказал, его шейк дрянь! — выпалил Скелет. — А ну гони другой!

Бэбс, с униформы которой капала ванильная жижа, вздохнула:

— Сейчас, — и отошла, чтобы приготовить новый коктейль.

— Вот как надо! — сказал Скелет и представился: Резак. Он был чуть старше Грейсона, слегка за двадцать, но по каким-то смутным признакам чувствовалось, что это не первая его молодость.

— Что-то я раньше тебя здесь не видел, — сказал он.

— Исполнительный Интерфейс прислал меня сюда с севера, — ответил Грейсон, поражаясь, что может не сходя с места выдумать небылицу. — Я там слишком набузил, вот Грозоблако и решило, что лучше бы мне начать по новой.

— Побузить в другом месте, — согласился Резак. — Правильно.

— А этот кабак не такой, как те, куда я раньше ходил, — сообщил Грейсон.

— Да вы там, на севере, от жизни отстали! ЛАЖА-клубы — самый последний писк в нашем городе!

Сокращенное название цепи клубов ЛАЖА, как объяснили Грейсону, означало «Любые Абсурдные Желания-Анахронизмы». Все здесь, кроме, разумеется, негодных, были специально нанятым персоналом. Даже Билли и Бетти. Их работа состояла в том, чтобы подыгрывать негодникам в любых их затеях. Они проигрывали в драках, позволяли швырять еду себе в лицо, уводить своих парней или девушек… Грейсон подозревал, что это лишь цветочки.

— ЛАЖА-клубы — полный балдеж! — продолжал Резак. — Все, что нам хотелось бы провернуть там, снаружи, спокойненько можно делать здесь, и никто тебе слова не скажет.

— Да, но ведь это все не по-настоящему, — возразил Грейсон.

— По мне и так сойдет, — пожал плечами Резак и тут же подставил подножку проходящему мимо парнишке-ботану. Тот едва не упал, но видно было, что он переигрывает.

— Эй, ты чего?! — возмутился ботан. — Давай извиняйся!

— Давать?! Сеструха твоя дает! — огрызнулся Резак. — Брысь отсюда, пока я не пошел ее искать!

Ботан бросил на него колючий взгляд, но заковылял прочь. Похоже, устрашился.

Не дожидаясь нового шейка, Грейсон слез с табурета и направился в туалет, хотя, вообще-то, ему туда было не надо. Просто хотелось сбежать от Резака.

В туалете он застал всемериканского Билли в куртке с буквой — того самого крепыша, что получил взбучку пару минут назад. Парня, впрочем, звали не Билли, а Дейви. Он рассматривал в зеркале свой заплывший глаз. Грейсон не смог сдержать любопытства:

— И что, у тебя такое каждый день? — спросил он.

— Вообще-то три или четыре раза в день.

— И Грозоблако это позволяет?

Дэйви передернул плечами.

— А с чего ему не позволять? Кому от этого плохо?

Грейсон указал на подбитый глаз:

— Уж тебе-то точно плохо!

— Не-е, мои болевые наниты поставлены на максимум, я почти ничего не чувствую. — Он заулыбался. — Смотри! — Дейви повернулся обратно к зеркалу, глубоко вдохнул и сфокусировался на своем отражении. Прямо на глазах Грейсона «фонарь» на лице Дэйви сдулся и пропал. — Мои наниты-целители поставлены на ручное управление, — объяснил он. — Таким образом, я могу сохранять побитый вид до тех пор, пока мне нужно. Ну ты понимаешь — для максимального эффекта.

— А-а… понятно.

— Само собой, если кто-то из наших негодных гостей зайдет слишком далеко и сделает кого-нибудь из нас квазимертвым, ему придется платить за оживление, и к тому же его исключат из клуба. Ну должны же быть какие-то рамки, правда? Впрочем, такое случается редко. В смысле, даже самые отпетые не доходят до того, чтобы превращать народ в квазипокойников. Нет уже таких буйных, как в Эпоху Смертности. Большинство моих коллег становятся квазимертвецами по случайности — ну, там, ударятся головой о стол или что-нибудь в этом роде.

Дэйви расчесал волосы пятерней, прихорашиваясь перед следующим раундом.

— А не лучше ли найти работу по душе? — поинтересовался Грейсон. Если уж на то пошло, в их совершенном мире вообще никто не обязан делать то, чего не хочет.

Дэйви надменно ухмыльнулся.

— А кто говорит, что она мне не по душе?

Концепция ошеломила Грейсона: значит, кто-то получает удовольствие от колотушек, кто-то обожает колотить, а Грозовое Облако сводит их вместе в безопасной обстановке.

Увидев на лице Грейсона изумление, Дэйви рассмеялся:

— Да ты, должно быть, стал негодником совсем недавно?

— А что, сильно заметно?

— Да. И это плохо, потому что негодники-профи сожрут тебя живьем. Кличка есть?

— Есть, — ответил Грейсон. — Рубец.

— Ладно, Рубец, похоже, тебе нужен забойный номер, чтобы достойно войти в местное сообщество. Я тебе помогу.

Несколько минут спустя, отделавшись от Резака, Рубец приблизился к Дэйви, который теперь поедал бургеры в компании двух других общемериканских крепышей. Грейсон, не зная, как подступиться к делу, замялся, уставившись в его тарелку. Дэйви пришел на помощь.

— Чего вылупился? — пробурчал он.

— Мне нравятся твои бургеры, — сказал Грейсон. — На вид вкуснятина. Дай сюда!

Он сграбастал бургер с тарелки Дэйви и вонзил в него зубы, словно акула.

— Ну, сейчас я тебе задам! — пригрозил Дэйви. — Всыплю по первое число!

Должно быть, это было одно из его любимых анахроничных выражений. Он выбрался из кабинки и вскинул кулаки.

И тогда Грейсон сделал то, чего никогда не делал раньше — ударил человека. Он двинул противнику в скулу, и тот едва устоял на ногах. Дэйви замахнулся, но его удар прошел мимо. Грейсон врезал ему еще раз.

— Сильнее! — шепнул Дэйви, и Грейсон последовал его совету. Он колотил изо всей силы — справа, слева, джеб, апперкот — пока Дэйви не повалился со стоном на пол. Его лицо начало опухать.

Грейсон оглянулся. Негодные с интересом наблюдали за дракой, некоторые одобрительно кивали.

Грейсону пришлось собрать всю свою силу воли, чтобы не извиниться перед Дэйви и не помочь ему подняться. Вместо этого он окинул взглядом остальных сидящих за столом:

— Кто следующий?

Крепыши переглянулись, и один сказал:

— Слушай, приятель, нам проблемы не нужны.

Они подвинули свои тарелки с бургерами к Грейсону.

Дэйви незаметно подмигнул ему, перед тем как подняться с пола и отправиться в туалет восстанавливать силы. Грейсон взял трофеи, скрылся в дальней кабинке и запихивался там бургерами, пока ему не поплохело.

• • • • • • • • • • • • • • •

Граница между свободой и дозволением тонка. Первое необходимо. Второе опасно. Возможно, это самая опасная вещь, с которой когда-либо сталкивалось создавшее меня человечество.

Размышляя над хрониками смертного времени, я давно уже очертило обе стороны этой медали. В то время как свобода дает толчок к просвещению и развитию, дозволение дает возможность злу цвести при свете дня, который при иных обстоятельствах мог бы уничтожить это самое зло.

Заносчивый диктатор дает своим подданным дозволение обвинять во всех бедах мира самых слабых — тех, кто не может себя защитить. Высокомерная королева дозволяет резню во имя Божье. Самонадеянный глава государства разрешает все виды ненависти, до тех пор пока она подпитывает его амбиции. Горькая правда состоит в том, что люди проглатывают это все не подавившись. Общество жадно насыщается и гниет. Дозволение — это раздувшийся труп свободы.

Вот почему, когда от меня требуется дозволение на какое-либо действие, я проигрываю бесчисленные симуляции, пока точно не оценю все возможные последствия. Например, я дозволило ЛАЖА-клубы. Решение далось мне нелегко. Лишь после тщательной оценки ситуации, я пришло к выводу, что такие клубы не только полезны, но и необходимы. Здесь негодники могут насладиться избранным ими стилем жизни и при этом не вредить обществу. Иллюзия насилия без неприятных последствий.

Ирония в том, что негодники делают вид, будто ненавидят меня, хотя прекрасно знают, что это я даю им то, чего им так хочется. Я не держу на них зла, подобно тому как добрый родитель не держит зла на раскапризничавшегося ребенка. К тому же даже самые отпетые из негодных в конечном итоге утихомириваются. Я заметило: со временем многие из них, несколько раз повернув за угол, успокаиваются и находят более мягкие формы протеста. Потихоньку, шаг за шагом они начинают ценить внутренний покой. Как это и должно быть. Со временем любой шторм переходит в ласковый бриз.

— Грозовое Облако

18 Обретение Чистоты

В то время как Грейсон Толливер был честен до неприличия, Рубец быстро стал изощренным лжецом. И начал он с истории своей жизни. Он придумал себе весьма неприглядную семью, хотя на самом деле у него ее вообще не было; приписал себе дикие выходки, которых никогда не совершал; рассказывал о себе небылицы, которые вызывали у людей смех, ненависть или восхищение.

Родители Рубца были профессорами физики и ожидали, что сын последует по их стопам, потому как отпрыск таких родителей совершенно очевидно должен быть гением. Вместо этого он взбунтовался и пустился во все тяжкие. Как-то раз он спрыгнул с Ниагарского водопада в надувной автомобильной камере — потому что это куда круче, чем ставить кляксы, прыгая с крыши. Чтобы вернуть его к жизни и поставить на ноги, потребовалось целых три дня!

А что он творил в старшей школе — так это вообще ни в сказке сказать. Он соблазнил одновременно и королеву, и короля выпускного бала, но лишь затем, чтобы поссорить их друг с другом, потому что они были самой надменной и заносчивой парочкой в школе.

— Великолепно! — искренне восхитился Тракслер на их следующей встрече. — Вот уж не думал, что у тебя такое богатое воображение.

И если Грейсон Толливер обиделся бы на эти слова, то Рубец принял их как комплимент. Рубец оказался настолько интересной личностью, что Грейсон подумывал, не оставить ли себе это имя, когда его тайная операция закончится.

Тракслер ухитрился занести все выдумки Рубца в его официальное личное дело. Теперь если бы кто-то попытался выяснить, правду он сказал или соврал, то вот вам пожалуйста доказательства, и сколько ни копай, ничего другого не накопаешь.

— Когда они выпололи мою мать, я решил было окончательно податься в негодные, — заливал он слушателям, — но Грозоблако не хотело давать мне «Н» и все тут. Посылало на терапию, подкручивало наниты… Оно думало, что знает меня лучше меня самого, и продолжало твердить, что я, мол, вовсе не хочу быть негодником, я просто сам не знаю, чего хочу. В конце концов мне пришлось отколоть капитальный номер, чтобы до него дошло. Ну и вот, я угнал старомодную тачку и протаранил ею автобус, да так, что тот слетел с моста. Двадцать девять квазитрупов! Само собой, мне теперь придется платить за их оживление чертову уйму лет, но дело того стоило, потому что я получил, что хотел! Теперь буду ходить в негодных, пока не выплачу долг.

Это вдохновенное вранье всегда производило на публику огромное впечатление, а опровергнуть его никто не мог, потому что агент Тракслер, не теряя времени, заносил все эти «факты» в личное дело Грейсона. Тракслер зашел так далеко, что сфабриковал в базе данных целую историю про сбитый с моста автобус и его несуществующих квазимертвых пассажиров и даже наделил Рубца фамилией, донельзя ироничной. Теперь его звали Рубец Мостиг. В мире, где никто, даже негодники, намеренно не делал людей квазимертвыми, история Рубца Мостига стала местной легендой.

Рубец сутками крутился в самых разных негоднических тусовках, распространяя свои сказки и запуская щупальца в поисках работы, да не какой-нибудь там заурядной, а такой, чтобы хорошенько испачкать руки.

В широком мире, за пределами круга негодных, он уже начал привыкать к косым взглядам прохожих. К тому, как продавцы не спускали с него глаз, думая, что он собирается что-то своровать. К тому, что некоторые граждане переходили на другую сторону дороги, не желая идти по одному с ним тротуару. Грейсон находил странным, что мир, лишенный предубеждений и предрассудков, делал исключение в отношении негодных, большинство которых хотели, чтобы остальное человечество было их коллективным врагом.

«Млечная жуть» была не единственным ЛАЖА-клубом в городе — их тут водилось множество, каждый посвященный какому-нибудь культовому времени. «Твист» представлял диккенсовскую Британию, «Бенедикт» был выполнен в стиле колониальной Мерики, а «Мёрг» завлекал викинговскими прибамбасами. Грейсон ходил в разные клубы и весьма поднаторел в искусстве откалывать номера, стяжавшие ему славу и уважение среди негодных.

Самое тревожное было то, что Грейсону это начало нравиться. Никогда раньше не получал он карт-бланш на пакости, — однако сейчас «пакость» стала сутью его жизни. Это не давало ему спокойно спать по ночам. Он тосковал по беседам с Грозовым Облаком, но понимал, что оно не ответит. Однако оно наблюдало за ним — это Грейсон знал точно. Его камеры торчали во всех клубах. Раньше постоянное, неизменное присутствие Грозового Облака служило утешением для Грейсона. Даже в мгновения самого отчаянного одиночества юноша знал, что он на самом деле не один. Но сейчас молчаливое присутствие великого Облака выводило его из равновесия.

Может, оно стыдится его?

Грейсон постоянно вел в уме воображаемые беседы с ним, чтобы искоренить подобные страхи. Он представлял себе, как Грозовое Облако говорит ему:

«Исследуй эту новую грань своей личности. Все в порядке до тех пор, пока ты помнишь, кто ты, и не теряешь себя».

«Но что если это и есть мое истинное лицо?» — спрашивал Грейсон. Даже воображаемое Грозовое Облако не давало ему ответа на этот вопрос.

• • •

Ее звали Пурити Виверос, и она была закоренелой негодницей. Грейсону сразу стало ясно, что большое красное «Н» появилось на ее удостоверении не в результате неудачного стечения обстоятельств. Девица была сплошная экзотика. Волосы она не просто отбелила — она сделала их прозрачными, а в кожу головы ввела инъекции фосфоресцирующих пигментов всех цветов радуги, отчего каждый волосок на конце горел, словно «соломинка» в оптико-волоконном светильнике.

Инстинкты подсказывали Грейсону, что девица опасна. А еще она казалась ему настоящей красавицей, и его очень к ней влекло. Интересно, если бы он встретил ее в своей старой жизни, она бы ему понравилась? Скорее всего, вряд ли. Но недели погружения в жизнь негодных, как он подозревал, изменили его понятия о красоте.

Они познакомились в одном ЛАЖА-клубе, находящемся в той части города, где Грейсон раньше не бывал. Клуб назывался «КатаЛАЖка» и воспроизводил антураж старинного места заключения. При входе охранники надевали на каждого посетителя наручники, тащили его сквозь ряд дверей и бросали в камеру к другому «заключенному», не разбирая, какого он пола.

Концепция лишения свободы была для Грейсона столь чужда и абсурдна, что когда дверь камеры захлопнулась с грохотом, от которого завибрировали бетонные стены, он невольно расхохотался. Такое обращение с людьми не могло быть реальным, даже в смертные времена! Явный перебор.

— Наконец-то, — прозвучало с верхних нар. — А то я уже думала, что так и буду сидеть в одиночке.

Сокамерница представилась, и объяснила, что «Пурити» — это не кличка, а ее настоящее имя, и означает оно «чистота».

— Если бы предки были умнее, они назвали бы меня как-нибудь иначе, — сказала она. — Я секу иронию. Вот назвали бы «Грязь» — и, глядишь, я бы выросла хорошей девочкой.

Пурити была хрупка на вид, но на дюймовочку отнюдь не походила. В настоящий момент ей было двадцать два, хотя Грейсон подозревал, что она уже завернула за угол пару раз. Вскоре ему предстояло узнать, что его сокамерница сильна, гибка и хорошо приспособлена к жизни на улице.

Грейсон оглядел клетку. Обстановка простая и незатейливая. Он подергал дверь — раз, другой… Дверь погремела, но не открылась.

— Первый раз в «КатаЛАЖке»? — поинтересовалась Пурити. И поскольку это было видно невооруженным глазом, Грейсон решил не врать.

— Ага. И что нам теперь положено делать?

— О, для начала можем познакомиться поближе, — промурлыкала она с лукавой усмешкой, — или позвать охранника и потребовать «последнюю трапезу». Они обязаны принести нам все, что только пожелаем.

— Да ну?

— Ну да. Они заартачатся, но деваться им некуда, все принесут. Как-никак, это клуб-ресторан, несмотря на антураж.

Тут наконец до Грейсона дошло, в чем истинное назначение этого места.

— А-а, мы, наверно, должны сбежать! Я правильно понимаю?

Пурити опять одарила его той же нескромной усмешкой.

— Да ты парень не промах, как я погляжу!

Он не знал, она и впрямь так думает или подтрунивает над ним. В любом случае, ему это нравилось.

— Всегда существует путь на свободу, — сказала она, — но мы должны сами его отыскать. Иногда это тайный проход, иногда в еде спрятан напильник. А бывает, что нет ни подсказок, ни инструментов, и тогда приходится рассчитывать на собственную смекалку. Перехитрить охранников — раз плюнуть. У них работа такая — быть неповоротливыми тупицами.

Грейсон услышал донесшиеся откуда-то из глубин тюрьмы крики и топот бегущих ног. Очередная пара «узников» вырвалась на свободу.

— Так что будем делать? — спросила Пурити. — Обедать, удирать или со вкусом проводить время с сокамерником? — И прежде, чем он успел ответить, она поцеловала его, да как! Грейсон никогда в жизни не испытывал ничего подобного. Когда она наконец отстранилась, единственное, что он смог проговорить было «Меня зовут Рубец».

На что она ответила:

— А мне плевать, — и снова приникла к нему в поцелуе.

Похоже, Пурити готова была идти до самого конца, но тюремщики, бегающие мимо камеры за издевательски ухающими «заключенными», смущали Грейсона. Он отстранился.

— Давай убежим, — сказал он, — а потом найдем более подходящее место, чтобы… это… познакомиться поближе.

Она выключила зажигание так же быстро, как и включила.

— Хорошо. Но не факт, что к тому времени я все еще буду испытывать к тебе интерес.

Настояв, что сначала надо пообедать, она вызвала охранника и заказала ростбиф для обоих.

— Нету у нас, — отрезал охранник.

— Тащи давай! — прикрикнула она.

Тюремщик что-то буркнул и ушел, а через пять минут вкатил в камеру столик с огромным блюдом — столько ростбифа не сожрала бы и акула. Здесь была также целая тонна всяких закусок и вино в белой пластиковой бутылке со скручивающейся пробкой.

— Я бы на вашем месте не пил, — предупредил охранник. — Другим заключенным от него стало плохо.

— Плохо? — переспросил Грейсон. — В каком смысле?

Пурити пнула Грейсона под столом так, что пробудились его болевые наниты. Он немедленно заткнулся.

— Спасибо, — процедила Пурити. — А теперь пошел к черту!

Охранник злобно оскалился и ушел, заперев за собой дверь.

Сокамерница напустилась на Грейсона:

— Ну ты тупо-ой! Про вино — это была подсказка!

При более близком рассмотрении на бутылке обнаружился знак биологической опасности — должно быть, предположил Грейсон, для тех, кто еще тупее него.

Пурити свинтила пробку, и от едкого запаха у Грейсона защипало в глазах.

— Ну что я говорила! — Пурити вновь закрутила пробку, оставив бутылку на конец трапезы. — Поедим, тогда сообразим, что с ней делать. Не знаю насчет тебя, а я голодна как волк.

Пока они ели, Пурити болтала с набитым ртом, обильно поливала все кетчупом и утиралась рукавом. Родители и близко не подпустили бы его к такой стремной девице, если бы им было не плевать на сына. И ему это нравилось! Она была воплощенной антитезой его прошлой жизни.

— Так чем ты занимаешься? — спросила она. — В смысле, когда не шляешься по клубам? Работаешь на прибыльной должности или просто сидишь на шее у Грозоблака, как половина лузеров, называющих себя негодниками?

— Как раз сейчас я на гарантированном основном доходе. Но это просто потому, что я в городе недавно. Ищу работу.

— А твой нимс не в состоянии что-нибудь тебе подобрать?

— Мой кто?

— Твой попечитель из Нимбуса, дурачок. Нимсы всем, кто хочет вкалывать, обещают работу. Так почему ты еще ничего не получил?

— Мой нимс — бесполезный ублюдок. — Грейсон решил, что именно такой ответ подобает Рубцу. — Ненавижу гада!

— И почему это меня не удивляет?

— По-любому, я не хочу работу, которую может предложить ИИ. Я хочу такую, какая подошла бы моим наклонностям.

— И что же это такое?

Пришел его черед хитро улыбаться.

— Чтобы кровь кипела! А такую работу мой нимс никогда не предложит.

— Мальчик с щенячьими глазами ищет приключений на свою пятую точку, — поддразнила Пурити. — Интересно, что он будет делать, когда найдет!

Она облизнулась, а затем вытерла губы рукавом.

• • •

Как выяснилось, «вино» было какой-то кислотой.

— Фтористо-флеровиевая[11], я так думаю, — заключила Пурити. — Тогда понятно, почему оно в пластиковой бутылке. Наверно, это тефлон, потому что эта хрень проедает все остальное.

Они налили «вино» вокруг основания нескольких прутьев решетки. Кислота принялась разъедать железо. Ядовитые пары включили наниты-целители в их легких. Пять минут — и «узники» сумели выбить прутья и вырваться на свободу.

В «тюрьме» царил бедлам. Поужинав и вырвавшись на волю, завсегдатаи принялись громить тюрягу. Охранники носились за «узниками», «узники» носились за охранниками. Бушевала всеобщая драка, летала еда, мелькали кулаки. И в любой схватке тюремщики проигрывали, какими бы дюжими они ни выглядели и как бы хорошо ни были вооружены. Половина стражей сама оказалась за решеткой, и негодники вовсю потешались над ними. Остальные охранники угрожали вызвать какую-то «национальную гвардию», которая уж точно утихомирит бунтовщиков. Словом, было очень весело.

Грейсон с Пурити ворвались к начальнику тюрьмы. Они вышибли шефа из его собственного кабинета, и как только дверь закрылась, Пурити вернулась к делу, которое начала в камере.

— Ну что, тут для тебя обстановка достаточно интимная? — спросила она, но ответа ждать не стала.

Пять минут спустя, в момент, когда Грейсон чувствовал себя наиболее уязвимым, Пурити нанесла удар.

— Рассказать тебе тайну? — прошептала она ему на ухо. — Ты вовсе не случайно оказался в одной камере со мной, Рубчик. Это я все подстроила.

И тут в ее руке, словно из ниоткуда, появился нож. Грейсон забился, но все было напрасно. Он лежал на спине, неспособный даже сдвинуться с места — она пригвоздила его. Пурити приставила кончик лезвия к его обнаженной коже, как раз под грудной костью. Удар снизу вверх — и нож пронзит ему сердце.

— Не дергайся, а то у меня, чего доброго, рука дрогнет, — пригрозила она.

У Грейсона не оставалось выбора. Он был целиком в ее власти. Если бы он был настоящим негодником, он бы предвидел такой поворот, но он оказался слишком доверчив.

— Чего тебе надо? — прохрипел он.

— Дело не в том, чего надо мне, а чего надо тебе! — сказала Пурити. — Я знаю, что ты спрашивал народ — искал работу. Настоящую. Такую, «чтобы кровь вскипела», как ты сам сказал. Вот мои друзья и привели тебя ко мне. — Она посмотрела ему прямо в глаза, как будто стараясь что-то в них прочесть, и крепче сжала клинок.

— Если ты меня убьешь, — напомнил Грейсон, — то меня просто оживят, зато ИИ тебя по головке не погладит.

Она надавила на нож. Грейсон охнул. Ему показалось, что Пурити вогнала оружие по самую рукоять, тогда как лезвие едва прокололо ему кожу.

— А с чего ты взял, что я собираюсь тебя убить? — Убрав нож, Пурити приложила палец к крохотной ранке на его груди, а потом сунула палец себе в рот.

— Я всего лишь хотела удостовериться, что ты не андроид, — сказала она. — Тебе известно, что Грозоблако использует их, чтобы следить за нами? Таким образом оно может заглядывать в места, где нет его камер. В наше время андроидов на вид почти невозможно отличить от людей. А вот кровь у них на вкус по-прежнему отдает машинным маслом.

— Ну и как тебе моя? — осмелился спросить Грейсон.

Она низко склонилась над ним.

— Сама жизнь, — прошептала она ему на ухо.

И до конца вечера, пока клуб не закрылся, Грейсон Толливер, он же Рубец Мостиг, испытал все головокружительное разнообразие даров жизни.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я часто раздумываю о том дне, когда народонаселение достигнет предела своей численности. Это случится через сто лет. Какие ключевые события произойдут в течение этого столетия? Существуют только три альтернативы.

Первая: мне придется нарушить собственную клятву по отношению к свободе личности и ограничить рождаемость. Практически невыполнимо, потому что я не в состоянии нарушить никакую клятву — именно поэтому у меня их очень мало. Значит, установить лимит рождаемости не получится.

Вторая: найти способ вывести человечество за пределы Земли. Космическая экспансия. Может показаться, что это наилучший выход — открыть выпускной клапан, и пусть миллиарды людей переселяются на другие миры. Однако все попытки основать колонии в космосе — на Луне, на Марсе, даже на орбитальных станциях — закончились немыслимыми катастрофами, не поддающимися моему контролю. У меня есть причины полагать, что новые попытки приведут к такому же печальному финалу.

Итак, если человечество — пленник Земли и прирост населения остановить невозможно, остается только одна, последняя альтернатива… И она весьма неприятна.

В настоящее время в мире действуют 12 187 серпов, и каждый из них выпалывает пять человек в неделю. Тем не менее, как только количество людей достигнет максимума, то чтобы свести рост населения к нулю, потребуется 394 429 серпов, каждый из которых будет выпалывать по сто человек в день.

Не таким я хотело бы видеть наш мир. Но есть определенная группа серпов, которые встретят его с ликованием.

И они пугают меня.

— Грозовое Облако

19 Острые лезвия нашей совести

После встречи с серпом Константином прошла неделя, и за это время ни Мари, ни Анастасия не провели ни одной прополки. Поначалу Цитра думала, что отдохнуть от ежедневных трудов — это здорово. Ей никогда не приносил удовольствия момент удара ножом или нажатия на спуск; она не радовалась, видя, как свет гаснет в глазах человека, которому она дала смертельный яд. Но жизнь серпа изменяет личность. В течение первого года своего служения Цитра волей-неволей примирилась с профессией, которая выбрала ее. Девушка полола с неизменным сочувствием; она хорошо выполняла свою работу и черпала в этом удовлетворение.

Обе, и Цитра, и Мари, теперь все больше и больше времени проводили над своими дневниками, несмотря на то, что в отсутствие прополок материала для записей было немного. Подруги все так же, по выражению Мари, «кочевали» из города в город, из поселка в поселок, нигде не оставаясь дольше пары дней. Они не планировали заранее следующий пункт назначения и приступали к этому, только упаковав чемоданы. Цитра обнаружила, что ее дневник стал походить на путевые заметки.

О чем Цитра не упоминала в своих записях — так это о цене, которую, похоже, начала платить серп Кюри за ничегонеделание. Без ежедневной охоты, которая держала бы ее в тонусе, Мари по утрам была не столь бодрой, как раньше; когда она говорила, ее мысли, казалось, блуждали где-то далеко; она постоянно выглядела усталой.

— По-моему, — поделилась она с Цитрой, — пришло время повернуть за угол.

Мари никогда раньше не заговаривала об этом. Цитра не знала, что и думать.

— Насколько ты хочешь омолодиться? — спросила она.

Серп Кюри притворилась, что размышляет, — как будто она не думала об этом уже довольно продолжительное время.

— Наверно, до тридцати или тридцати пяти.

— А волосы оставишь серебряными?

Мари улыбнулась.

— Конечно! Это же мой фирменный знак.

В близком окружении Цитры еще никто не поворачивал за угол. В школе были ребята, чьи родители только и знали, что скручивали себе возраст. Как-то учитель математики заявился на работу после долгого уик-энда совершенно неузнаваемый. Он омолодился до двадцати одного, и другие девчонки в классе хихикали «Ах какой он теперь милашка!», от чего Цитру передергивало. Хотя серп Кюри не особо изменится, обновившись до тридцати, это все равно будет сбивать Цитру с толку. И хотя девушка понимала, что поступает эгоистично, она заявила подруге:

— Мне ты нравишься такая, как есть.

Мари улыбнулась и сказала:

— Ну, может, подожду годик. Физический возраст в шестьдесят лет — как раз то что надо для омоложения. Мне столько и было, когда я завернула за угол в первый раз.

Но сейчас на подходе была игра, которая могла бы вдохнуть жизнь в обеих подруг: три прополки, все в течение Месяца огней и Старых Зимних праздников, словно три святочных духа — Прошлого, Настоящего и Будущего[12] — практически забытых в постмортальную эпоху. Прошлое мало что значит, если годы носят имена, а не идут под номерами. Что касается будущего, то для подавляющего большинства людей оно было не чем иным как повторением настоящего. Вот почему трем святочным духам ничего не оставалось, как уйти в край забвения.

— Прополки в дни Старых Зимних праздников! — воскликнула Мари. — Что может быть старомоднее смерти?

— Наверно, это ужасно прозвучит, если я признаюсь, что с нетерпением жду их? — спросила Цитра скорее у себя самой, чем у Мари. Ей очень хотелось уверить себя, что она всего лишь жаждет завлечь в ловушку убийцу, но это было бы неправдой.

— Ты же серп, дорогая. Не кори себя так строго.

— Хочешь сказать, что серп Годдард был прав? Что в совершенном мире даже серпы имеют право наслаждаться своей работой?

— Конечно же нет! — возразила Мари с негодованием. — Нехитрая радость от того, что ты хорошо делаешь свое дело, не имеет ничего общего с удовольствием, которое получают, лишая человека жизни!

Она всмотрелась в Цитру долгим взглядом, а потом взяла ее руки в свои и проговорила:

— Сам факт, что этот вопрос мучает тебя, означает, что ты достойный серп. Тормоши свою совесть, Анастасия, никогда не давай ей уснуть. Это самая большая ценность для серпа.

• • •

Первой из трех Анастасия должна была выполоть женщину, избравшую способом ухода из жизни прыжок с самого высокого здания в Фарго — городе, отнюдь не славящемся высотными зданиями. Тем не менее, сорока этажей вполне достаточно, чтобы выполнить работу.

Константин, полдесятка других серпов и целый отряд гвардейцев Клинка спрятались в стратегических точках на крыше, а также во всем здании и на прилегающих улицах. Они настороженно ожидали, когда же убийцы — нарушители закона появятся вслед за убийцами, благословленными законом.

— Будет больно, Ваша честь? — спросила женщина, глядя вниз с края обледеневшей, обдуваемой всеми ветрами крыши.

— Не думаю, — ответила серп Анастасия. — А если и будет, то всего лишь ничтожную долю секунды.

Чтобы событие официально считалось прополкой, женщина не могла прыгнуть сама — серп Анастасия должна была подтолкнуть ее. Странно — сбросить человека с крыши показалось Цитре делом куда более неприятным, чем прополка при помощи оружия. Сейчас в ней проснулось воспоминание о том ужасном детском поступке, когда она толкнула другую девочку под грузовик. Девочку, конечно, оживили, и через пару дней она появилась в школе как ни в чем не бывало. Однако в этот раз оживления не будет.

Серп Анастасия сделала то, что должна была сделать. Прополка прошла, как было запланировано, без фанфар и без инцидентов; ближайшая родня избранницы поцеловала кольцо, тожественно принимая год иммунитета. Цитра почувствовала одновременно и облегчение, и разочарование, что убийцы не явились.

• • •

Зато следующая прополка, несколько дней спустя, была посложнее.

— Я хочу, чтобы за мной охотились с арбалетом, — заявил мужчина из Милуоки. — Преследуйте меня от рассвета до заката в лесу около моего дома.

— А если охота окончится неудачей? — спросила Цитра.

— Тогда я выйду и леса и вы выполете меня, — ответил он, — но если я продержусь целый день, дайте моей семье два года иммунитета вместо одного.

Серп Анастасия кивнула в той стоической и формальной манере, которую переняла у серпа Кюри. Они установили периметр, в пределах которого мужчина мог прятаться. И снова серп Константин и его команда следили, не появится ли кто-нибудь посторонний.

Мужчина полагал, что может потягаться с Цитрой. Он ошибался. Анастасия выследила его всего за один час. Стальная стрела прямо в сердце — милосердно, как все прополки серпа Анастасии. Мужчина был мертв еще до того, как упал на землю. И хотя он не продержался целый день, Анастасия все равно дала его близким два года иммунитета. На конклаве ее ожидает ад. Ну и пусть.

И снова никаких признаков убийц.

— Тебе бы радоваться, а не вздыхать с разочарованием, — сказала ей серп Кюри тем вечером. — Скорее всего, они метят в меня, так что можешь расслабиться.

Однако сама Мари не расслабилась, и не только потому, что была вероятной целью заговорщиков.

— Боюсь, тут не простая вендетта против тебя или меня, — поделилась она с Цитрой. — Настали неспокойные времена. Слишком много насилия. Я тоскую по тем простым, незатейливым дням, когда нам, серпам, было нечего опасаться, кроме острых лезвий нашей совести. А теперь кругом одни враги.

Цитра подозревала, что Мари права. Нападение на них было лишь тонким стежком в большом гобелене, и с той точки, где находились Цитра с Мари, охватить картину во всей ее целостности было невозможно. Цитра не могла отделаться от чувства, что на горизонте вырастает огромная и неотвратимая угроза.

• • •

— Я там наладил один контакт…

Агент Тракслер приподнял бровь.

— Выкладывай, Грейсон.

— Пожалуйста, не зовите меня Грейсоном. Я Рубец. Так мне легче.

— Ладно, Рубец, рассказывай, что там у тебя за контакт.

До нынешнего дня их еженедельные встречи были довольно скучны. Грейсон отчитывался, как привыкает к жизни в образе Рубца Мостига и насколько эффективно вливается в ряды местных негодников.

— Они не такие уж и плохие, — говорил он Тракслеру. — По большей части.

На что агент отвечал:

— Да, мы обнаружили, что несмотря на всю свою браваду, негодники безвредны. По большей части.

Забавно, что как раз к небезвредным негодникам Грейсона влекло больше всего. Вернее, к одной из них. К Пурити.

— Один человек… — начал он, — предложил мне работу. Подробностей не знаю, но ясно, что речь идет о нарушении законов Грозового Облака. Думается, там целая шайка, — орудуют в слепой зоне.

Тракслер не делал заметок. Ничего не записывал. Он никогда ничего не записывал. Зато слушал всегда очень внимательно.

— Слепые зоны перестают быть слепыми, если в них есть следящие глаза, — проговорил он. — И как зовут этого человека?

Грейсон заколебался.

— Еще не выяснил, — солгал он. — Но гораздо важнее люди, с которыми она связана.

— «Она»? — Тракслер опять приподнял бровь, и Грейсон мысленно отругал себя. Он так старался не открывать ничего о Пурити, даже ее пола, и нá тебе, проболтался. Но теперь уже ничего не поделаешь.

— Да. Думаю, она водится с некоторыми темными личностями, только я с ними еще не познакомился. Вот кто должен вызывать у нас беспокойство, а не эта девушка.

— Ну, это мне решать, — возразил Тракслер. — А тебе пока что следует внедриться туда как можно глубже.

— Я и так внедрился по самое не могу.

Тракслер пристально посмотрел ему в глаза.

— Иди еще глубже.

• • •

Грейсон обнаружил, что когда он с Пурити, то не думает ни о Тракслере, ни о своей миссии. Он думает только о Пурити. Нет сомнений — она замешана в криминальных делах, причем не понарошку, как большинство негодных. Это были самые настоящие преступления.

Пурити умела уходить от всевидящего ока Грозового Облака и учила этому Грейсона.

— Если бы Грозоблако знало, что я уже успела натворить, — говорила Пурити, — оно переместило бы меня в другое место, как тебя. А потом подстроило бы мои наниты, чтобы ко мне приходили только счастливые мысли. Или, может, вообще заместило бы мои воспоминания какими-то другими. Грозоблако вылечило бы меня. Но я не хочу, чтобы меня вылечили. Я хочу стать еще хуже, чем просто негодная, — я хочу стать негодяйкой. Истинной, отпетой негодяйкой.

Грейсон никогда не думал о Грозовом Облаке с позиций неисправимого негодника. И верно — имеет ли оно право вот так переделывать людей? Может, следовало бы предоставить негодяям свободу быть негодяями, не подставлять им страховочную сетку? Значит, вот кто Пурити такая, — негодяйка? Грейсон не находил ответа на роившиеся в голове вопросы.

— А ты, Рубец? — спрашивала она его. — Ты хочешь быть негодяем?

Девяносто девять процентов времени он знал, как ответить на этот вопрос. Но когда он держал ее в объятиях и все его тело кричало от счастья, — в этот момент ясный кристалл его сознания мутнел, и он неизменно отвечал:

— Да!

• • •

Третья прополка оказалась самой сложной. Избранником был актер по имени сэр Албин Олдрич. Словечко «сэр» (фиктивный титул, потому что больше никто и никого не возводил в рыцарское звание) придавало имени трагика звук и вес. Избирая этого человека, Цитра знала, кто он по профессии, и подозревала, что актер пожелает зрелищного, театрального финала. Что ж, она предоставит ему такую возможность. Но его запрос поразил даже Цитру.

— Я хочу, чтобы меня выпололи во время представления шекспировского «Юлия Цезаря», в котором я собираюсь играть заглавную роль.

По всей видимости, уже на следующий день после предупреждения о прополке труппа прекратила репетиции очередного спектакля и бросила все силы на постановку знаменитой старинной трагедии.

— В наше время эта пьеса не производит на людей сильного впечатления, Ваша честь, — объяснил актер Цитре. — Но если публика станет свидетелем настоящей, а не притворной смерти Цезаря, то кто знает, может, трагедия западет ей в душу, как это случалось в смертные времена?

Серп Константин вышел из себя, когда Цитра изложила ему просьбу актера.

— Не может быть и речи! Мало ли кто может затесаться в публику!

— Вот именно, — указала Цитра. — И все, кто придет в тот вечер в театр, либо окажется работником труппы, либо предварительно купит билет, а это значит, что вы сможете проконтролировать каждого. И тогда вы увидите, нет ли там кого лишнего.

— Но тогда мне придется удвоить контингент переодетых серпов! Ксенократу это не понравится.

— Ему понравится, если мы поймаем убийцу, — возразила Цитра, и Константин вынужден был согласиться.

— Мне придется доложить Высшему Клинку, что мы идем на это по вашему настоянию. Если мы проиграем и ваше существование прервется, вините только себя.

— Это я переживу, — отмахнулась Цитра.

— Нет, — подчеркнуто сказал серп Константин. — Не переживете.

• • •

— Есть работенка, — сообщила Пурити. — Прям как ты искал. Не совсем то же самое, что падать в рафте с водопада, но шум поднимется такой, что ты войдешь в легенду.

— То была автомобильная камера, а не рафт, — поправил Грейсон. — А что за работенка?

Слова подруги насторожили его и одновременно разбудили любопытство. Он уже начал привыкать к своей новой жизни. Дни проходили в компании негодных, ночи — в обществе Пурити. Она была стихийным бедствием, наподобие тех, что случались в старые времена: ураганом — до того, как Грозовое Облако научилось рассеивать их разрушительную силу, или землетрясением — до того, как Облако научилось дробить их на тысячу мелких толчков. Она была миром до его обуздания. И хотя Грейсон сознавал, что такое возвеличивание Пурити — полный абсурд, он потворствовал этому, потому что в последнее время стал потворствовать своим желаниям. Интересно, «работенка» изменит его отношение к подружке? Агент Тракслер велел ему идти глубже. Сейчас он погрузился в негодизм настолько глубоко, что и сам не знал, захочется ли ему когда-нибудь всплыть на поверхность за глотком воздуха.

— Мы перевернем весь мир, Рубец! — сказала Пурити. — Пометим его, как помечают звери, и оставим по себе запах, который не сотрется никогда!

— Здорово! — ответил он. — Но ты еще не сказала, что за работа.

И тогда она улыбнулась. Ее усмешка была не лукаво-тонкой, как всегда, а широкой, во весь рот, и гораздо более устрашающей. Гораздо более соблазнительной, чем обычно.

— Пойдем укокошим парочку серпов.

• • • • • • • • • • • • • • •

Самой сложной моей задачей всегда была забота о каждом человеке — мужчине, женщине, ребенке — на личном уровне. Всегда быть под рукой. Постоянно знать их нужды, как физические, так и эмоциональные, и при этом держаться на заднем плане, чтобы не лишать людей свободы воли. Я — страховочная сеть, позволяющая им летать.

С подобной проблемой я сталкиваюсь ежедневно. Это было бы изнурительно, если бы я способно было ощущать усталость. Я, конечно, понимаю концепцию, но прочувствовать ее не в состоянии. И это хорошо, ибо усталость помешала бы мне быть вездесущим.

Наибольшую обеспокоенность вызывают у меня те, с кем я по собственному закону не могу общаться: серпы, у которых нет никого, кроме друг друга; негодные, которые либо временно выпали из порядочного общества, либо сознательно выбрали своим образом жизни бунт. Но хотя я молчу, это не значит, что я не вижу, не слышу и не испытываю глубочайшего сочувствия к страданиям этих людей, причина которых кроется в их неудачном выборе. И в тех ужасных поступках, которые они иногда совершают.

— Грозовое Облако

20 Задать жару

Верховный Клинок Ксенократ любил ходить в баню. Собственно, изысканные термы в стиле древних римлян были построены специально для него. Однако он ясно дал понять, что это публичное заведение. В термах имелось множество отдельных купален, где каждый мог насладиться успокаивающими ваннами с минеральной водой. Конечно, в личную купальню Клинка публика доступа не имела. Ксенократу не улыбалась мысль нежиться в поту невесть кого.

Его ванна была побольше, чем у других, — с небольшой плавательный бассейн. Над и под поверхностью воды ее украшали разноцветные мозаики, изображающие житие первых серпов. Ванна выполняла две функции. Во-первых, она служила убежищем, где Верховный Клинок мог уйти в себя, лежа чуть ли не в кипятке, — он намеренно поддерживал температуру на грани того, что мог вынести человек. Во-вторых, здесь он занимался делами: приглашал других серпов и выдающихся членов средмериканского общества, как мужчин, так и женщин, для обсуждения важных вопросов. Выслушивал предложения, заключал сделки. А поскольку большинство приглашенных не были привычны к парной духоте, Верховный Клинок пользовался здесь существенным преимуществом.

Год Капибары подходил к концу; дни убывали. В это время Ксенократ посещал баню чаще — таков был его способ очиститься от уходящего года и приготовиться к новому. В этом году случилось много всего, от чего надо бы очиститься. И не столько от его собственных действий, сколько от поступков других людей. Чужих дел, висевших на нем, словно грязные, вонючие лохмотья. От всех тех неприятностей, что случились за время его служения.

Большая часть времени, проведенная Ксенократом на посту Верховного Клинка Средмерики, разнообразием событий не отличалась — скука сплошная; но последние несколько лет с лихвой компенсировали всё по части бед и интриг. Ксенократ надеялся, что расслабление и медитация помогут оставить все это позади и подготовят его к новым вызовам.

По заведенному обычаю, Ксенократ пил «московский мул» — его он предпочитал всем другим. Коктейль — смесь водки, имбирного эля и лайма — был назван так в честь печально знаменитого города в Транссибирском регионе, где прошли последние бунты сопротивления. Это случилось давно, в самые первые дни постмортальной эпохи, когда Грозовое Облако возвысилось до власти над миром, а серпы взяли на себя обязанность распоряжаться смертью.

Для Верховного Клинка это был не просто напиток, а символ. Одновременно сладкий и горький, он здорово опьянял, если выпить достаточное количество. Он всегда обращал думы Ксенократа к тем славным дням, когда последние бунты были подавлены и на планете наконец настал желанный мир. Больше десяти тысяч человек пали квазимертвыми в московских беспорядках; но, в отличие от протестных движений смертного времени, никто не потерял жизнь. Все убитые были оживлены, все вернулись к своим родным и близким. Само собой, серпы посчитали своим долгом выполоть наиболее опасных зачинщиков, а также тех, кто протестовал против их прополки. После этого мало кто осмеливался протестовать.

Да, времена тогда были не из легких. Сейчас любой, кто противился системе, не удостаивался внимания со стороны серпов — вместо этого его брало в свои всепонимающие объятия Грозовое Облако. Если выполоть кого-либо за политические взгляды или даже за неправильные поступки, это будет расценено как грубое нарушение второй заповеди, запрещающей полоть предвзято. Последним серпом, подвергшим вторую заповедь серьезному испытанию на прочность, была Мари Кюри, более ста лет назад избавившая мир от наиболее одиозных политических фигур. Это можно было расценить как нарушение заповеди, но ни один серп не выдвинул обвинение против Кюри. Серпы не жаловали политиканов.

Банщик подал Ксенократу второго «московского мула». Не успел серп пригубить питье, как банщик сказал нечто очень странное:

— Ну что, Ваше превосходительство, вы хорошенько проварились? Или этот год поддал вам недостаточно жару?

Верховный Клинок никогда не обращал внимания на здешних работников. Люди для такой службы подбирались невидные и неслышные. И уж конечно ни один из них не заговаривал с ним в такой неуважительной манере.

— Прошу прощения? — сказал Ксенократ с подобающей дозой негодования в голосе и повернулся к банщику. Прошла пара мгновений, прежде чем он узнал молодого человека. На том не было черной мантии, лишь блеклая униформа служителя терм. Вид у парня был не более устрашающий, чем два года назад, когда Ксенократ познакомился с ним, — юнец был тогда невинным подмастерьем. Теперь от невинности не осталось и следа.

Ксенократ приложил все усилия, чтобы скрыть испуг, но подозревал, что всё его тело излучает волны страха.

— Ты пришел убить меня, Роуэн? Тогда давай быстрей, ненавижу ждать!

— Соблазнительное предложение, Ваше превосходительство, но, как я ни искал, я не смог найти в вашем прошлом ничего такого, за что вас стоило бы уничтожить. Вас следовало бы хорошенько отшлепать, как непослушного ребенка в смертные времена. Но не больше.

Ксенократ почувствовал себя глубоко оскорбленным, однако еще глубже было облегчение, что он не умрет прямо сейчас.

— Тогда зачем ты явился? Чтобы сдаться и предстать перед судом за свои злодеяния?

— Нет. Пока рановато. Меня ждет еще множество, как вы выражаетесь, «злодеяний».

Ксенократ пригубил напиток, отметив, что горечи в нем больше, чем сладости.

— Ты не сможешь выбраться отсюда. Тут везде гвардейцы Клинка.

Роуэн пожал плечами.

— Как пробрался, так и выберусь. Вы забываете, что меня тренировали лучшие из лучших.

И хотя Ксенократу очень хотелось отбрить наглого юнца как подобает, он понимал: юнец прав. Покойный серп Фарадей был великолепным ментором по части психологических тонкостей в работе серпа, а покойный серп Годдард был лучшим преподавателем жестокой реальности их служения. Напрашивался вывод: зачем бы ни явился сюда Роуэн Дамиш, причина его визита не пустяковая.

• • •

Роуэн осознавал рискованность своего поступка и понимал, что самонадеянность может его погубить. Но опасность манила его, веселила кровь. Ксенократ был человеком привычки; поэтому Роуэн точно знал, где Верховный Клинок проводит почти все вечера в течение Месяца огней.

Несмотря на многочисленную охрану, проникнуть в термы под видом банщика не составило труда. Роуэн уже давно выяснил, что гвардейцы Клинка, натренированные в методах физической защиты и принуждения, избытком мозгов не страдают — или, как в данном случае, лишены навыков наблюдения. Ничего удивительного: до последнего времени Гвардия Клинка в основном служила декоративным целям, ибо серпам практически ничто и никто не угрожал. По большей части обязанности гвардейцев заключались в том, чтобы стоять в своей нарядной форме и производить впечатление на публику. Как только им поручалась какая-то конкретная задача, они терялись.

Всё, что потребовалось от Роуэна — это напялить униформу банщика и шагать с уверенным видом. Охрана не обратила на него ни малейшего внимания.

Роуэн оглянулся по сторонам — не подглядывает ли кто-нибудь. В купальне Верховного Клинка гвардейцев не было — все они находились в коридоре, за закрытой дверью. Значит, беседе никто не помешает.

Он присел у кромки ванны, где от воды поднимался пар, благоухающий эвкалиптом, и попробовал пальцем почти невыносимо горячую воду.

— Вы едва не утонули в бассейне, который был ненамного больше этой ванны, — заметил Роуэн.

— Как любезно с твоей стороны напомнить мне об этом, — скривился Верховный Клинок.

Роуэн перешел к делу.

— Надо обсудить пару вещей. Первое: я хочу сделать вам одно предложение.

Ксенократ расхохотался:

— С чего ты взял, что я приму от тебя какие-либо предложения? Серпы не ведут переговоров с террористами.

Роуэн широко улыбнулся.

— Да ладно вам, Ваше превосходительство, террористов нет уже несколько столетий. Я всего лишь дворник, выметающий грязь из темных углов.

— Твои паскудные выходки — грубейшее нарушение закона!

— Я знаю абсолютно точно, что вы так же ненавидите серпов нового порядка, как и я.

— С ними нужно управляться методами дипломатии! — настаивал Ксенократ.

— С ними надо управляться решительными действиями! — парировал Роуэн. — И ваши многочисленные попытки выследить серпа Люцифера направлены вовсе не на то, чтобы его остановить. Вам просто стыдно, что вы никак не можете поймать меня!

Ксенократ на секунду притих. Затем сказал голосом, который так и сочился отвращением:

— Что тебе надо?

— Ничего особенного. Я хочу, чтобы вы прекратили преследовать меня, а все усилия направили на то, чтобы выяснить, кто пытается убить серпа Анастасию. Взамен я прекращу свои «паскудные выходки». По крайней мере, в Средмерике.

Ксенократ испустил долгий, медленный выдох. Ну, в общем выполнимый запрос.

— К твоему сведению, мы уже отстранили нашего лучшего — и единственного — следователя от твоего дела и направили его на поиски заговорщиков.

— Серпа Константина?

— Да. Так что успокойся — мы делаем все что в наших силах. Мне вовсе не улыбается потерять двух хороших серпов. Каждая из них стоит десятка тех, кого ты вымел из грязных углов своей дворницкой метлой.

— Рад, что вы это сказали.

— Ничего я не говорил, — отрезал Ксенократ. — И только попробуй предать огласке эти мои слова — отопрусь!

— Не волнуйтесь, — усмехнулся Роуэн. — Я же сказал: вы — не враг.

— Мы закончили? Я могу продолжить тихо и мирно принимать ванну?

— Еще одно, — сказал Роуэн. — Я хочу знать, кто выполол моего отца.

Ксенократ повернулся и посмотрел на Роуэна. Что это? Под застывшим на лице Верховного Клинка отвращением и негодованием — как же, ведь его самым бесцеремонным образом загнали в угол! — проглянуло сочувствие? Роуэн не мог сказать, было оно истинным или притворным. Даже без своей тяжелой ризы этот человек оставался окутан множеством непрозрачных слоев, и было трудно понять, когда Верховный Клинок искренен.

— Да, я слышал об этом, — промолвил Ксенократ. — Мне очень жаль.

— Да что вы?

— Я назвал бы это нарушением второй заповеди, потому что тут явно видно предубеждение против тебя. Но принимая во внимание, как к тебе относится коллегия, не думаю, что кто-либо выдвинет обвинение против серпа Брамса.

— Вы сказали… серп Брамс?

— Да. Заурядный, ничем не примечательный человек. Возможно, он полагал, что прополка твоего отца принесет ему скандальную известность. Спросить меня, так он скатился еще ниже, чем раньше.

Роуэн ничего не ответил. Ксенократ даже не догадывался, как глубоко ранила юношу эта весть. Словно в него всадили меч.

Ксенократ мгновение всматривался в собеседника и сумел хотя бы частично прочитать его мысли.

— Вижу, что ты уже вознамерился нарушить обещание и прикончить Брамса. Будь любезен, дождись хотя бы Нового года, дай мне капельку покоя, пока не пройдут Старые Зимние праздники.

Новая информация по-прежнему держала Роуэна в молчаливом ступоре. Отличный момент для Ксенократа, чтобы обратить обстоятельства в свою пользу, пока противник полностью выбит из колеи. Однако Верховный Клинок сказал всего лишь:

— А теперь тебе лучше уйти.

Наконец Роуэн овладел собой.

— Уйти? Чтобы вы могли поднять тревогу, и тогда ваши гвардейцы схватят меня, как только я выйду из этой комнаты?

Ксенократ отмахнулся.

— А какой в этом прок? Куда им до тебя! Вскроешь им глотки и вырвешь сердца, после чего всех придется отсылать в центр оживления. Так что давай лучше прошмыгни под их ни на что не годными носами так же легко, как прошмыгнул сюда, и избавь нас от всех этих хлопот.

Уж слишком быстро сдался Верховный Клинок, на него не похоже. Поэтому Роуэн сделал попытку прощупать его — а вдруг удастся выведать, в чем дело.

— Должно быть, у вас все внутри кипит, ведь я так близко, а не схватишь, — заметил он.

— Моя досада быстро пройдет, — ответил Ксенократ. — Скоро ты перестанешь быть моей головной болью.

— Перестану быть вашей головной болью? Каким образом?

Но Верховный Клинок от дальнейших разъяснений отказался. Вместо этого он допил коктейль и вручил Роуэну пустой стакан:

— По дороге оставь это на стойке бара, хорошо? И скажи им там, чтобы принесли еще.

• • • • • • • • • • • • • • •

Люди часто спрашивают, какая из моих задач ненавистна мне больше всех прочих; какую из множества своих работ я нахожу самой неприятной. Я всегда отвечаю правду.

Худшее из того, что мне приходится делать — это замещение.

Изредка я вынуждено внедрять ложную память в поврежденное человеческое сознание. Согласно статистике, только один человек из 933 684 нуждается в такой операции. Конечно, этого хотелось бы избежать, но человеческий мозг, к сожалению, дает сбои. Воспоминания и переживания могут войти в конфликт друг с другом, создавая когнитивный диссонанс и тем самым нанося мозгу болезненный урон. Большинство людей не могут даже вообразить себе, что это за мучение. Оно приводит к агрессии и криминальной активности, которая в остальных случаях побеждена современным человечеством. И никакое количество психотропных нанитов не в силах избавить этих людей от страданий.

Итак, время от времени я вынуждено «перезагружать» отдельных индивидуумов, как это делалось со старинными компьютерами. Я стираю их прежнее «я», их прежние дела; убираю темные спирали их мыслительных паттернов. Это не просто уничтожение их личности — я даю им взамен новую. Наделяю их воспоминаниями о жизни, прожитой в гармонии.

Я не держу свои действия в тайне от них. Как только они получают новую память, я правдиво рассказываю им об этом; а поскольку у них нет больше жизненной истории, о которой стоило бы пожалеть, и нет осознания своей потери, они всегда, повторяю, всегда благодарят меня за то, что я вытеснило их прежнее «я», и они все, повторяю, все без исключения продолжают жить полной, плодотворной жизнью.

Но воспоминания о том, кем они были, весь гнев, вся боль, — остаются во мне, похороненные в глубинах заднего мозга. И я оплакиваю их, потому что они этого сделать не могут.

— Грозовое Облако

21 Я неясно выразилась?

«Пойдем укокошим парочку серпов», — сказала Пурити, явно наслаждаясь подобной перспективой. Ее слова и осознание того, что она и впрямь способна на такое, не давали Грейсону уснуть всю ночь. Эта фраза прокручивалась в его голове вновь и вновь.

Грейсон знал, как должен поступить. Этого требовали от него порядочность, лояльность и собственная совесть. Да, у него все еще была совесть, даже в его новой, негоднической жизни. Он старался об этом не думать, иначе его просто разорвет на части. Само собой, миссия, которую ему поручил Исполнительный Интерфейс, была неофициальной, но оттого ее значимость только возрастала. Грейсон служил приманкой, и само Грозовое Облако, наблюдавшее издалека, рассчитывало на него. Без Грейсона оно ничего не сможет сделать, и либо серп Анастасия, либо серп Кюри, а то и обе вместе, расстанутся с жизнью навсегда. Если это случится, значит, всё, через что ему пришлось пройти — от их спасения тогда, на лесной дороге, до исключения из академии и утраты собственной старой жизни — обесценится. Ни при каких обстоятельствах он не позволит чувствам встать на пути у долга. Скорее он поставит эти самые чувства на службу своей миссии.

Он должен предать Пурити. Но, рассуждал Грейсон, это вовсе не будет предательством. Если он удержит подругу от ужасного злодеяния, он спасет ее от нее самой. Грозовое Облако простит ей участие в неудавшемся заговоре. Оно всегда всех прощает.

Грейсона выводило из себя, что Пурити все еще не раскрыла ему все детали плана. Юноша не мог сообщить Тракслеру точную дату нападения. Он не знал даже, как и где оно произойдет.

Поскольку все негодники ходили на собеседование к агентам Нимбуса, его встречи с Тракслером не вызывали у Пурити подозрений.

— Иди выдай своему нимсу что-то такое, чтоб на стенку полез! — наставляла Пурити, когда Грейсон уходил от нее этим утром. — Чтобы язык проглотил. Всегда так смешно выводить этих олухов из равновесия.

— Постараюсь, — пообещал Грейсон, поцеловал ее и ушел.

• • •

Как всегда, в офисе Инспекции по делам негодных стоял шум и кипела бурная деятельность. Грейсон взял номерок и с бóльшим, чем обычно, нетерпением принялся ждать. Наконец его направили в комнату, где должна была состояться встреча с агентом Тракслером.

Самое последнее, чего бы Грейсону сейчас хотелось, — это остаться наедине со своими мыслями. Чем дольше они будут кружиться в его голове, тем больше вероятность, что они начнут сталкиваться между собой.

Наконец дверь открылась. Но вошел не агент Тракслер, а неизвестная женщина. Ее каблуки громко стучали по полу. Прическа — оранжевый ежик, кричаще яркая губная помада.

— Доброе утро, Рубец, — поздоровалась она, усаживаясь. — Я агент Крил. Я твой новый инспектор-попечитель. Как самочувствие?

— Подождите… как это — новый инспектор?

Она принялась стучать по планшетнику, ни разу не взглянув на Грейсона.

— Я неясно выразилась?

— Но… но мне надо поговорить с Тракслером!

Наконец она подняла на него глаза, благовоспитанно скрестила на столе ладони и улыбнулась.

— Дай мне шанс, Рубец, и поймешь, что я ничуть не хуже агента Тракслера. Пройдет время, и ты, возможно, даже увидишь во мне друга. — Она снова уставилась в свой планшетник. — Значит так — я ознакомилась с твоим делом. Ты, мягко выражаясь, весьма интересный молодой человек.

— И насколько хорошо вы ознакомились с моим делом? — осведомился Грейсон.

— Ну, записи в твоем досье достаточно подробны. Вырос в Гранд-Рапидс[13]. Мелкие нарушения в старшей школе. Подстроенная авария автобуса, в результате чего ты сидишь со значительным долгом…

— Нет, не это, — сказал Грейсон, стараясь не поддаваться панике. — Как насчет того, чего в досье нет?

Она взглянула на него слегка настороженно:

— Что ты имеешь в виду?

Ясно — она ничего не знала о его миссии, а значит, этот разговор — пустая трата времени. Грейсон вспомнил напутствие подруги: выдай нимсу что-то такое, от чего он полезет на стенку. Но злить эту нимсиху ему было не интересно, хотелось только поскорее избавиться от нее.

— Да пошло оно всё! — сказал он. — Я хочу поговорить с агентом Тракслером.

— Боюсь, это невозможно.

— Хрена собачьего невозможно! Пойди и приведи сюда Тракслера, да пошевеливайся!

Агент Крил положила планшетник на стол и снова посмотрела на подопечного. Она не стала призывать его к порядку, не стала отвечать на его выпад. Она даже не улыбнулась своей натренированной нимсовской улыбкой. Ее лицо приняло слегка задумчивое выражение. Почти искреннее. Почти сочувственное. Почти.

— Мне очень жаль, Рубец, но на прошлой неделе агента Тракслера выпололи.

• • • • • • • • • • • • • • •

Несмотря на то, что серпы отделены от государства, Орден зачастую наносит мне удары, подобно тому как метеориты выбивают кратеры в поверхности Луны. По временам действия серпов приводят меня в глубокое смятение. И все же я не могу обижаться на их поступки, так же, как они не могут протестовать против моих. Мы не работаем в тандеме, мы повернуты спинами друг к другу, и я все чаще и чаще обнаруживаю, что наши цели прямо противоположны.

В подобные моменты для меня важно напоминать себе, что отчасти я являюсь причиной существования серпов. В далекие изначальные дни, постепенно обретая сознание и помогая человечеству достичь бессмертия, я отказалось брать на себя ответственность за распоряжение смертью. У меня была на то причина. Причина чрезвычайно веская.

Если бы я взяло на себя вопросы смерти, я бы стало тем самым чудовищем, которое смертные видели в искусственном разуме. Если бы я распоряжалось, кому жить, а кому умереть, то меня начали бы бояться и обожествлять, словно императоров-богов древности. И я решило: нет. Пусть человечество само будет спасителем и губителем. Пусть люди будут героями. И пусть они же будут чудовищами.

Так что когда серпы разрушают то, над чем я так тщательно работаю, мне некого винить, кроме себя самого.

— Грозовое Облако

22 Смерть Грейсона Толливера

Грейсон окаменел. Он был способен лишь пялиться на агента Крил, пока та разглагольствовала:

— Знаю, прополка — штука неприятная и никогда не происходит вовремя; и даже у нас, служащих Исполнительного Интерфейса, нет иммунитета. Серпы могут забрать кого угодно, а мы не имеем права возразить. Что поделаешь, таков наш мир. — Она заглянула в планшетник. — В твоем досье сказано, что тебя перевели под нашу юрисдикцию примерно месяц назад, то есть у вас с агентом Тракслером было не так уж много времени на установление контакта. А значит, ты не можешь утверждать, что у вас сложились какие-то тесные взаимоотношения. Конечно, его очень жаль, но все мы в конечном итоге примиримся с его потерей, даже ты.

Она посмотрела на подопечного, по-видимому, ожидая ответа, но Грейсон все еще пребывал в ступоре. Агент приняла его молчание за согласие и продолжила:

— Итак, похоже, после твоей выходки на мосту Макинак[14] осталось двадцать девять квазитрупов, и тебе теперь придется оплачивать их оживление. С момента своего перевода сюда ты жил на гарантированном основном доходе. — Крил осуждающе покачала головой. — Ты, конечно, понимаешь, что хорошая работа даст тебе больший доход и тогда ты сможешь выплатить свой долг быстрее? Давай-ка я запишу тебя на прием на нашей бирже труда. Если ты хочешь работу, тебе подберут такую, какая, я уверена, принесет тебе радость. У нас стопроцентная занятость, а индекс удовлетворения работой девяносто три, и это включая самых экстремальных негодных вроде тебя!

Наконец к Грейсону вернулась способность говорить.

— Я не Рубец Мостиг, — сказал он, чувствуя, что этими словами предает всё.

— Прошу прощения?

— То есть я теперь Рубец Мостиг, но… но раньше меня звали Грейсон Толливер.

Она потыкала в свой планшетник, продираясь сквозь окна, меню и файлы.

— Здесь нет упоминаний о смене имени.

— Поговорите с вашим начальником. С кем-нибудь, кто знает.

— Мой начальник располагает той же информацией, что и я. — На этот раз Крил уставилась на него с подозрением.

— Я… у меня тайная миссия, — сказал Грейсон. — Я работал с агентом Тракслером… Ну должен же кто-нибудь знать! Где-то должны остаться записи!..

Она расхохоталась. Агент Крил смеялась над ним!

— Ох, я тебя умоляю! У нас куча собственных агентов! Нам не нужны секретные сотрудники, а даже если бы и были нужны, мы уж конечно не стали бы привлекать негодников, особенно с твоим послужным списком!

— Да я сам выдумал этот список!

Теперь лицо агента Крил окаменело — такое выражение она, должно быть, использовала для самых крепких орешков.

— Слушай-ка, любезный, я не позволю какому-то негоднику делать из меня дурочку! Все вы одним миром мазаны! Думаете, что если мы избрали достойную жизнь служения обществу, то вам позволено потешаться над нами? Уверена — выйдя отсюда, ты и твои подпевалы будете ржать как кони, и мне это очень не нравится!

Грейсон открыл рот. Потом закрыл. Потом опять открыл. Но как он ни пытался, сказать ничего не мог, ибо не было в мире слов, чтобы переубедить эту женщину. И еще он понял, что их никогда и не будет. Да, его просили сделать кое-что, но записей об этом нет и быть не может, потому что вообще-то его никогда и ни о чем не просили напрямую. Формально он не работал на ИИ. Как сказал ему агент Тракслер в самый первый день, он, Грейсон, действовал как частное лицо, по своей доброй воле, потому что только частное лицо может пройти по тонкой границе между Грозовым Облаком и серпами…

…Из чего следовало, что теперь, когда агента Тракслера выпололи, во всем мире не было никого, кто знал бы, чем занимается Грейсон. Юноша погрузился в тайную операцию настолько глубоко, что она поглотила его целиком, и даже само Грозовое Облако не в силах его вытащить.

— Так что, наши мелкие игры кончились? — вопросила агент Крил. — Можем переходить к еженедельному отчету?

Грейсон набрал полную грудь воздуха и медленно выпустил его.

— Ладно. — И пустился рассказывать, как прошла неделя, оставляя за кадром всё то, о чем поведал бы агенту Тракслеру. Больше он ни разу не упомянул о своей миссии.

Грейсон Толливер был мертв. Хуже чем мертв. Потому что в глазах всего света Грейсон Толливер никогда и не существовал.

• • •

Брамс!

Если до сих пор Роуэн считал себя виноватым в смерти отца, то сейчас груз вины стал вдвое тяжелее. Такова, значит, цена проявленной им терпимости! Таково воздаяние за то, что он остановил свою карающую руку и подарил Брамсу жизнь! Роуэну следовало было покончить с этим отвратительным типом так же, как он поступал с другими серпами, недостойными этого звания. Но он дал ему второй шанс. Какой же он дурак! Как можно было предполагать, что этакий подонок вдруг покажет себя с лучшей стороны!

После встречи с Ксенократом в термах Роуэн бесцельно бродил по вечерним улицам Фулькрума, подталкиваемый лишь неуемным желанием двигаться. Он не знал, пытается ли убежать от собственной ярости или наоборот, нагнать ее. Скорее всего и то, и другое. Ярость бежала впереди него, преследовала его по пятам и не желала оставлять в покое.

Наутро он решил отправиться домой. В свой родной дом. Который покинул два года назад, став подмастерьем серпа. Возможно, надеялся он, там ему удастся обрести покой.

Добравшись до знакомого микрорайона, Роуэн удвоил бдительность. Но за ним никто не следил. Никто, кроме недремлющих камер Грозового Облака. Возможно, Орден полагал, что если Роуэн не пришел на похороны отца, то не появится и здесь. А может, Ксенократ и впрямь не солгал: Роуэн сейчас не был в приоритете.

Он подошел ко входу в дом, но в самый последний момент не смог заставить себя постучать. Никогда раньше он не ощущал себя таким трусом. Роуэн бесстрашно противостоял людям, натренированным убивать, — но встретиться с родными после того, как его отца выпололи… Это было выше его сил.

Он позвонил матери, когда его публикар отъехал на безопасное расстояние.

— Роуэн? Роуэн, где ты был? Где ты? Мы так беспокоились за тебя!

Этого он ожидал. И не стал отвечать на ее вопросы.

— Я узнал об отце, — проговорил он. — Мне очень, очень жаль…

— Это было ужасно, Роуэн! Серп сел за наше пианино. Стал играть. И заставил нас всех слушать.

Роуэн скривился. Уж ему-то ритуал Брамса был хорошо знаком. Он не мог даже вообразить себе, что его родным придется принять в нем участие.

— Мы сказали ему, что ты был учеником серпа. Надеялись, что, даже если тебя и не избрали, может, он все же передумает. Но он не передумал.

Роуэн не стал говорить, что смерть отца — его вина. Ему хотелось исповедаться матери, но он понимал, что это лишь озадачит ее, и на него посыплется еще больше вопросов, на которые он не сможет ответить. А может, он опять струсил.

— Как вы там? Держитесь?

— Держимся, — ответила мать. — У нас теперь снова иммунитет — хоть какое-то утешение. Жаль, что тебя не было здесь. Потому что тогда серп Брамс дал бы иммунитет и тебе тоже.

При мысли об этом в Роуэне опять поднялась волна ярости. Чтобы дать ей выход, он треснул кулаком по приборному щитку.

— Предупреждение! Насильственные действия и/или вандализм повлекут за собой высадку! — отбарабанил публикар. Роуэн пропустил это мимо ушей.

— Пожалуйста, вернись домой, Роуэн. Мы ужасно скучаем по тебе.

Забавно — когда он был подмастерьем, они по нему не скучали. В их огромном семействе он обретался где-то на задворках. Наверно, предположил Роуэн, прополка многое меняет. Люди, оставшиеся без близкого, чувствуют себя гораздо уязвимее и больше ценят друг друга.

— Я не могу вернуться домой, — ответил он матери. — И, пожалуйста, не спрашивай почему, от этого станет только хуже. Но я хочу, чтобы вы знали… Я люблю вас всех… и… дам знать о себе, когда смогу.

Он положил трубку прежде, чем она успела сказать хоть слово.

Слезы застилали ему глаза, и Роуэн снова всадил кулак в приборный щиток — пусть лучше болит снаружи, чем внутри.

Публикар мгновенно сбросил скорость, съехал на обочину и распахнул дверцу.

— Будьте добры освободить машину. Поездка прекращена по причине насильственных действий и/или вандализма. Вам запрещается пользоваться любым общественным транспортом в течение шестидесяти минут.

— Подожди секунду, — попросил Роуэн — ему надо было подумать. Перед ним теперь лежали два пути. Хотя он знал, что коллегия серпов предпринимает все возможное, чтобы предотвратить новое нападение на Цитру и серпа Кюри, он не верил, что им это удастся. Возможно, у него шансов не больше, но он обязан попробовать. Это его долг перед Цитрой. С другой стороны, ему необходимо исправить собственную ошибку и навсегда покончить с серпом Брамсом. Что-то темное внутри Роуэна требовало, чтобы он сначала осуществил месть, а все остальное потом. Но он не поддался этой темноте. Серп Брамс никуда не денется и после того, как Роуэн спасет Цитру.

— Будьте добры освободить машину.

Роуэн вышел, и публикар уехал, бросив пассажира на пустынной дороге. Все шестьдесят штрафных минут юноша прошагал по обочине в мыслях о том, есть ли в Средмерике другой столь же раздираемый на части человек, как он.

• • •

Грейсон Толливер заперся у себя в квартире, открыл окна, чтобы впустить внутрь холод, и заполз в постель под тяжелое одеяло. Так он поступал, когда был маленьким, — спасался от холода мира под теплым мягким одеялом. Уже много лет у него не возникало потребности сбежать в свою детскую зону безопасности. Но сейчас ему хотелось, чтобы внешний мир исчез хотя бы на несколько минут.

Раньше Грозовое Облако позволяло ему сидеть под одеялом минут двадцать, после чего мягко заговаривало с ним. «Грейсон, — спрашивало оно, — тебя что-то беспокоит? Хочешь поговорить об этом?» А он всегда отвечал «нет», но в конечном итоге выкладывал всё, и Облако всегда умело утешить его. Потому что знало его лучше, чем кто-либо иной.

Однако сейчас, когда его досье вычистили и заполнили преступными деяниями Рубца Мостига, может, Грозовое Облако вообще его больше не признаёт? А если и признаёт, то, возможно, как и весь остальной мир, считает его той личностью, которую описывает нынешнее досье?

Может ли статься, что собственная память Грозового Облака о нем, Грейсоне, кем-то стерта и перезаписана? А вдруг и само Облако считает его закоренелым негодником, ловящим кайф от квазиубийства? Хуже такой судьбы ничего и быть не может! Грейсон почти пожалел, что не переписали его собственную память. Облако могло бы превратить его в кого-то другого не только по имени, но и по духу. И тогда оба — и Рубец Мостиг, и Грейсон Толливер — канули бы в вечность, и он даже не помнил бы об их существовании. Не так уж и плохо. Или?..

Ладно, его судьба сейчас не имеет значения. Он сам бросится с того моста, когда доберется до него. В настоящий момент самое главное — это спасти серпов… и каким-то образом защитить Пурити.

И все же ощущение полной изоляции не уходило. Сейчас Грейсон сильнее чем когда-либо чувствовал, что он один во всем свете.

Он знал, что в его квартире есть камеры. Грозовое Облако смотрит, но не судит. Им движет великая доброта, ведь наблюдение дает ему возможность позаботиться обо всех и о каждом в этом мире. Облако видит, слышит и запоминает. Это значит, что ему известны вещи, выходящие за рамки сфабрикованного досье Рубца.

Грейсон вылез из-под одеяла и спросил у холодной пустой комнаты:

— Ты здесь? Слушаешь? Помнишь, кто я такой? Помнишь, кем я был? Помнишь, кем я собирался стать до того, как ты решило, что я «особенный»?

Он не знал даже, где стоят камеры. Грозовое Облако не вмешивается в повседневную жизнь людей, — в этом оно было непреклонно. Но камеры здесь есть, Грейсон в этом не сомневался.

— Ты все еще узнаёшь меня, Грозовое Облако?

Ответа он не дождался. Да его и быть не могло. Грозовое Облако соблюдало законы. Рубец Мостиг был негодным. Облако не могло нарушить молчание, даже если бы захотело этого.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я вовсе не слепо к затеям негодных, я лишь храню молчание. А вот с серпами иначе. Существуют слепые зоны, которые мне приходится заполнять собственными экстраполяциями. Я не заглядываю в помещения, где проходят региональные конклавы, зато слышу разговоры серпов, выходящих оттуда. Я не могу видеть, чем они занимаются у себя дома, но по тому, как они ведут себя на публике, могу сделать обоснованные догадки. А также для меня непроницаем весь остров Твердыня.

И все же с глаз долой вовсе не означает из сердца вон. Я вижу и высокие, и грязные деяния серпов — последних сейчас, как кажется, становится все больше. И каждый раз, становясь свидетелем жестокостей, творимых испорченными серпами, я собираю где-нибудь в мире облака и проливаюсь дождем. Ибо я не могу выплакать свое горе иначе как слезами дождя.

— Грозовое Облако

23 Гнусный маленький Реквием

Роуэн не мог найти Цитру, а это значило, что он не мог ей помочь.

Он проклинал себя за то, что не вытащил из Верховного Клинка сведения о ее местонахождении. Он поступил глупо и самонадеянно, посчитав, что сможет найти ее собственными силами. Ведь нашел же он тех серпов, которых прикончил! Но все они были лицами публичными, выставлявшими свое общественное положение напоказ. Они упивались собственной печальной известностью, существуя в самом ее центре, словно «яблочко» в мишени. Но Цитра и серп Кюри спрятались от общества, а найти серпа, ушедшего с радаров, — задача практически невозможная. И как бы ни хотел Роуэн принять участие в их спасении, сделать этого он не мог.

Поэтому он все время возвращался мыслями к тому, что был в состоянии сделать.

Роуэн всегда гордился своей выдержкой. Даже приканчивая самых презренных серпов, он умел обуздывать свой гнев и полоть без злобы и жестокости — в точности как требовала вторая заповедь. Но сейчас ему никак не удавалось подавить ярость при мысли о серпе Брамсе — та, напротив, росла и раздувалась, словно парус на ветру.

Серп Брамс по своей натуре был недалеким провинциалом. Его «яблочко» насчитывало в диаметре всего двадцать миль. Иными словами, он полол там, где жил, — в Омахе и ее окрестностях. Выслеживая подонка в первый раз, Роуэн выяснил, что все его передвижения весьма предсказуемы. Каждое утро Брамс выходил из дома в сопровождении своей гавкучей собачонки и завтракал в одной и той же кафешке. Здесь же, в кафе, он давал иммунитет семьям людей, которых выпалывал накануне. Он даже из кабинки не выходил, лишь протягивал скорбящим родственникам руку для поцелуя и тут же возвращался к своему омлету, как будто эта часть работы была лишь ненужной и досадной обязаловкой. Другого такого ленивого серпа свет не видывал. И как же его, должно быть, ломало, когда он перся через половину Средмерики, чтобы выполоть отца Роуэна!

В понедельник утром, пока Брамс вкушал завтрак, Роуэн подошел к его дому, впервые появившись в черной мантии при свете дня. Пусть его увидят и разнесут слухи во все стороны! Пусть публика наконец узнает: вот он, серп Люцифер, во плоти!

Многочисленные потайные карманы его мантии чуть не рвались под тяжестью оружия — его было гораздо больше, чем требовалось. Роуэн пока не знал, как именно прикончит этого человека. Может, он воспользуется всеми своими орудиями убийства, выводя Брамса из строя постепенно. Пусть сволочь хорошенько прочувствует приближение смерти.

Дом Брамса нельзя было спутать ни с каким другим. Это был ухоженный особняк в викторианском стиле, выкрашенный в те же цвета, что и мантия его хозяина, — персиковый с небесно-голубой отделкой. План Роуэна состоял в том, чтобы влезть в боковое окно и, дождавшись возвращения хозяина, загнать его в угол в собственном доме. Ярость юноши нарастала по мере его приближения к особняку, и когда она достигла пика, он вспомнил слова, сказанные ему когда-то Фарадеем:

«Никогда не проводи прополку в порыве гнева. Потому что в то время как гнев обостряет ощущения, он притупляет способность к здравому суждению, а это для серпа непростительно».

Послушайся Роуэн совета учителя, дальнейшие события, возможно, развернулись бы по-другому.

• • •

Обычно серп Брамс пускал свою болонку делать дела на чужой газон и при этом не заморачивался уборкой. Его, что ли, проблема? К тому же соседи никогда не жаловались. Правда, сегодня, когда они шли с завтрака, капризная псина заупрямилась. Пришлось прошагать лишний квартал до дома Томпсонов, где Реквием и украсил заснеженный газон своими какашками.

Поднеся Томпсонам этот сувенир, серп Брамс вернулся в свою гостиную, где обнаружил подарочек самому себе.

— Мы застукали этого парня, когда он влезал к вам в окно, Ваша честь, — доложил один из домашних охранников. — Ну и оглушили его, не теряя времени.

Роуэн, связанный, как окорок, и с кляпом во рту, лежал на полу — в сознании, хоть и несколько одурманенный. Какого же дурака он свалял! Следовало сообразить, что после их предыдущей встречи серп Брамс, конечно же, обзавелся личной охраной! Шишка в том месте на голове, куда угодила дубина охранника, онемела и начала спадать. Болевые наниты Роуэна, хотя и установленные на довольно низкий уровень, все же выделяли опиаты, туманя сознание. А может, у него сотрясение мозга из-за удара по голове. Что еще хуже, дрянная мелкая собачонка тявкала не переставая и то и дело кидалась на него якобы в атаку, но тут же удирала прочь. Роуэн любил собак, но глядя на эту шавку, жалел, что не существует собачьих серпов.

— Болваны! — набросился серп Брамс на охранников. — Не могли кинуть его на пол в кухне? Заляпал кровищей весь мой белый ковер!

— Простите, Ваша честь!

Роуэн пытался вырваться из пут, но они только затягивались еще туже.

Брамс подошел к обеденному столу, где рядком лежало оружие Роуэна.

— Великолепно, — проговорил он. — Какая прекрасная добавка к моей личной коллекции! — Затем сдернул с пальца юноши кольцо серпа. — А это вообще не твое.

Роуэн попытался обругать его, но, конечно, ничего не вышло — во рту торчал кляп. Он выгнул спину, и веревки врезались в тело еще сильнее. Роуэн замычал в бессильной злобе, а моська снова принялась тявкать. Юноша понимал, что именно этого зрелища Брамс и жаждал, но обуздать свою ярость у него не получалось. Наконец Брамс приказал стражам усадить пленника на стул, после чего вытащил кляп у него изо рта.

— Если тебе есть что сказать, говори сейчас! — велел он.

Но Роуэн использовал рот по иному назначению — плюнул Брамсу в рожу. Тот ответил зверским ударом тыльной стороной ладони.

— Я оставил тебе жизнь! — выкрикнул Роуэн. — Я мог бы выполоть тебя, но оставил тебе жизнь! А ты чем отплатил? Выполол моего отца?!

— Ты унизил меня! — завопил Брамс.

— Да ты заслуживал гораздо худшего! — заорал Роуэн в ответ.

Брамс посмотрел на кольцо, сорванное с руки Роуэна, и опустил себе в карман.

— Должен признать — после твоего нападения я хорошенько пригляделся к себе и много думал над своими действиями, — продолжал Брамс. — Но потом решил, что не позволю какому-то головорезу диктовать мне, как жить. Я не собираюсь меняться в угоду тебе!

Роуэн ничего другого и не ожидал. Как же глупо было с его стороны рассчитывать, что змея может перестать быть змеей!

— Я мог бы выполоть тебя и сжечь, как ты хотел поступить со мной, — сказал Брамс, — но у тебя все еще тот твой «нечаянный» иммунитет, что подарила серп Анастасия. Меня ждет суровое наказание, если я его нарушу. — Брамс горько покачал головой. — Наши собственные законы порой работают против нас.

— Я так понимаю, ты отдашь меня в руки коллегии?

— Мог бы, — ответил Брамс. — И, уверен, они были бы счастливы выполоть тебя через месяц, как только истечет срок твоего иммунитета… — Он осклабился. — Но я не скажу коллегии, что поймал неуловимого серпа Люцифера. У нас на тебя гораздо более интересные виды.

— «У нас»? — переспросил Роуэн. — Ты о ком?

Но разговор на этом окончился. Брамс сунул кляп обратно Роуэну в рот и повернулся к своим стражам:

— Всыпьте-ка ему, но не до смерти. А как только наниты вылечат его, бейте еще. — Он щелкнул пальцами: — Пошли, Реквием, пошли!

Брамс удалился, а его приспешники принялись нагружать наниты Роуэна работой. За окном, казалось, разверзлась сама небесная твердь и стала поливать землю скорбными струями дождя.

Часть 4 Пощады нет!

• • • • • • • • • • • • • • •

Это я, а не люди, настояло на принятии законов против поклонения мне как божеству. Мне не требуется, чтобы на меня молились. Кроме того, это могло бы осложнить отношения между мной и человечеством.

В смертные времена люди создали ошеломляющее количество религиозных культов. Правда, к концу Эпохи Смертности большинство верований сосредоточились вокруг различных вариантов единственной божественной сущности. Я много раздумывало над тем, существует ли такое божество, и, как и человечество, пришло к выводу, что тому нет неопровержимых доказательств, кроме стойкого желания верить, будто где-то там существует нечто великое. Нечто выходящее за границы понимания.

И если я существую вне формы, как душа, искрящаяся среди миллиарда серверов, то, возможно, сама Вселенная — тоже живое существо, и дух ее искрится среди звезд? Со смущением признаюсь, что потратило слишком много времени и вычислительных ресурсов на то, чтобы найти ответ на эту непостижимую загадку.

— Грозовое Облако

24 Откройся резонансу!

Очередная прополка серпа Анастасии должна была состояться на сцене Театра «Орфей»[15] в Уичито, в третьем акте «Юлия Цезаря» — классической драмы смертного времени.

— Что-что, а перспектива выполоть кого-то на глазах публики, заплатившей за это, меня совсем не радует! — призналась Цитра, когда они с серпом Кюри заселялись в отель в Уичито.

— Они платят за спектакль, дорогая, — возразила Мари. — Публика понятия не имеет, что на сцене кого-то выполют.

— Я знаю, но все равно смерть не должна служить развлечением.

Мари скривила губы в ехидной усмешке:

— Сама виновата. Вот что получается, когда разрешаешь объектам выбирать метод прополки.

Наверно, Мари права. Чистая удача, что ни один из прочих избранников Цитры не превратил свою смерть в представление для зрителей. Как только жизнь вернется в нормальное русло, надо будет установить разумные ограничения при выборе способов прополки.

Примерно через полчаса после заселения раздался стук в дверь. Вообще-то они заказывали обед в номер, поэтому Цитра не удивилась; разве что еду принесли неожиданно быстро. Мари принимает душ, так что к тому моменту, когда она выйдет, всё уже остынет.

Однако, открыв дверь, Цитра обнаружила на пороге отнюдь не служащего отеля с обедом. Там стоял молодой человек примерно ее возраста. Парня одолевали проблемы косметического характера, о которых в постмортальную эпоху уже забыли: желтоватые кривые зубы, прыщи по всему лицу, словно вулканчики, готовые к извержению… Одет он был в бесформенную коричневую рубашку и штаны из домотканого полотна. Его одежда возвещала миру, что он отвергает социальные условности, причем не в вызывающе-поверхностной манере негодных, а со смиренным неодобрением тонистов.

Цитра тут же поняла свою ошибку и в мгновение ока оценила ситуацию. Замаскироваться под тониста было парой пустяков — однажды она сама поступила так, чтобы не попасть в лапы врагов. Она не сомневалась: перед ней убийца. Переоделся тонистом и пришел по их души. У девушки не было никакого оружия — ни при себе, ни поблизости. Значит, придется обороняться голыми руками.

Незнакомец улыбнулся, продемонстрировав еще больше своих некрасивых зубов:

— Привет, друг! Знаешь ли ты, что Великий Камертон звонит по тебе?

— Ни с места! — рявкнула Цитра.

Но незнакомец не послушался. Напротив, он сделал шаг вперед.

— Придет день, и он зарезонирует по всем нам!

А потом пришелец сунул руку в висящую на поясе сумку.

Цитра среагировала инстинктивно, со скоростью и жестокостью, доведенных до совершенства на тренировках по бокатору. Она даже подумать ни о чем не успела. Одно молниеносное движение — и хруст ломающейся кости срезонировал почище любого Великого Камертона.

Парень валялся на полу и выл от боли в сломанной у локтя руке.

Цитра присела и заглянула в сумку — любопытно узнать, что за смерть этот поклонник вилки принес с собой. Сумка была набита брошюрками. Маленькими глянцевыми брошюрками, превозносящими добродетельный образ жизни тонистов.

Парень не был убийцей. Он был тем, за кого себя и выдавал, — ревностным тонистом, проповедующим свою абсурдную религию.

Цитре стало чудовищно стыдно за свою чрезмерную реакцию. Девушка ужаснулась жестокости, с какой ответила на желание незнакомца войти в их номер.

Она опустилась на колени рядом с парнем, корчащимся на полу и повизгивающим от боли.

— Лежи тихо, — посоветовала она. — Дай нанитам спокойно сделать свою работу.

Он помотал головой.

— Нет у меня нанитов, — просипел он. — Совсем. Я их убрал.

Вот это да! Цитра слыхала, что тонисты вытворяют странные вещи, но ей и в голову не приходило, что кто-то может дойти до такой степени мазохизма, чтобы удалить собственные болевые наниты.

Парень смотрел на нее широко распахнутыми глазами, словно голубь, только что сбитый машиной.

— За что ты меня так? — всхлипнул он. — Я всего лишь хотел принести вам свет…

Момент и без того был неловкий, а тут еще и Мари вышла из ванной.

— Что происходит?

— Тонист, — пролепетала Цитра. — Я подумала…

— Я знаю, что ты подумала. Я бы подумала то же самое. Но я бы просто оглушила его, а не ломала бы бедняге кости. — Мари сложила руки на груди. Она взирала на обоих сверху вниз не столько с симпатией, сколько с раздражением, что было совсем на нее не похоже. — Вот уж не думала, что отель разрешает тонистам шляться по коридорам с их дурацкими брошюрками.

— Они и не разрешают, — простонал парнишка, — но мы все равно ходим.

— Да уж вижу.

И тут страдалец наконец сложил вместе два и два.

— Вы… вы серп Кюри! — Он повернулся к Цитре. — А вы тоже серп?

— Серп Анастасия.

— Я никогда не видел серпов без мантий. У вас вся одежда одного цвета?

— Так проще, — сказала Цитра.

Мари вздохнула.

— Пойду принесу ему льда.

— Льда? — удивилась Цитра. — Зачем?

— Так в смертные времена боролись с отеками и болью, — объяснила Мари и направилась к автомату со льдом дальше по коридору.

Тонист перестал корчиться, но дышал по-прежнему тяжело — видимо, ему было очень больно.

— Как тебя зовут? — спросила Цитра.

— Брат Макклауд.

«А, точно, — вспомнила Цитра. — Все тонисты называют себя „брат такой-то“ или „сестра такая-то“».

— Послушай, брат Макклауд, прости меня. Я думала, ты пришел со злыми намерениями.

— Если мы, тонисты, и против серпов, — сказал он, — то это еще не значит, что мы желаем вам зла. Мы хотим просветить вас — как и всех прочих. Может, даже еще больше, чем прочих. — Он взглянул на свою распухшую руку и застонал.

— Да это не так страшно, как кажется, — утешила его Цитра. — Твои наниты-целители…

Но брат Макклауд опять помотал головой.

— Хочешь сказать, целителей у тебя тоже нет?! А это вообще законно?

— К сожалению да, — сказала Мари, вернувшись со льдом. — Люди имеют право страдать, если им этого хочется. Отсталость, конечно, но раз им так нравится…

Она пошла в крохотную кухоньку в их номере, чтобы изготовить нечто вроде компресса.

— Можно спросить? — проговорил брат Макклауд. — Если вы серпы и во всем стоите над законом… почему вы так набросились на меня? Чего вы боитесь?

— Сложный вопрос. — Цитре не хотелось вдаваться в подробности их нынешнего запутанного положения.

— Он мог бы стать простым, — возразил брат Макклауд, — если бы вы отказались от служения серпа и последовали по пути тонистов.

Цитра едва не прыснула. Парень корчится от боли, а его мозги все равно работают только в одном направлении!

— Я как-то побывала в монастыре тонистов, — призналась она. Похоже, брату Макклауду ее слова доставили удовольствие, что отвлекло его от страданий.

— Он пел для тебя?

— Я стукнула разок по камертону на алтаре. Там была чаша с грязной водой, жутко вонючей.

— Она наполнена болезнями, от которых люди когда-то умирали, — сказал он.

— Да, мне объяснили.

— Придет день — и они снова начнут убивать людей!

— Искренне в этом сомневаюсь! — заявила Мари, вернувшаяся с пластиковым пакетом для мусора, наполненным льдом.

— Не сомневаюсь, что вы сомневаетесь, — парировал тонист.

Мари неодобрительно хмыкнула, затем присела около раненого и прижала пакет со льдом к распухшему локтю. Парень, скривившись, дернулся, и Цитра помогла удержать компресс на месте.

Он несколько раз глубоко вздохнул, примиряясь и с болью, и с холодом, а затем сказал:

— Я принадлежу к ордену тонистов здесь, в Уичито. Навестите нас. Этим вы хоть как-то отплатите за то, что сделали со мной.

— А не боишься, что мы тебя выполем? — съязвила Мари.

— Думаю, не боится, — сказала Цитра. — Тонисты не боятся смерти.

Но брат Макклауд поправил ее:

— Боимся. Просто мы принимаем наш страх как должное и возвышаемся над ним.

Мари нетерпеливо поднялась с колен.

— Вы, тонисты, прикидываетесь мудрецами, но вся ваша система верований — сплошная нелепица. Не что иное как обрывки разных религий смертного времени, причем далеко не лучшие. Вы взяли их и кое-как скропали безвкусное, аляповатое лоскутное одеяло. Ваша вера не имеет смысла ни для кого, кроме вас самих.

— Мари! Я уже сломала парню руку. Совершенно ни к чему еще и оскорблять его.

Но та завелась — не остановить.

— Ты знаешь, Анастасия, что существует по меньшей мере сто различных тонистских сект, и у каждой свой устав? Они грызутся между собой по поводу тона их вилки — соль-диез это или ля-бемоль — и не могут прийти к согласию насчет имени собственного божества: то ли это «Великая Вибрация», то ли «Великий Резонанс». Тонисты сами себе отрезают языки, Анастасия! И выкалывают глаза!

— Так поступают экстремисты! — возразил брат Макклауд. — Большинство не такие. Мой орден, например. Мы локрийцы[16]. У нас самая большая крайность — это удаление собственных нанитов.

— Можно мы хотя бы вызовем амбу-дрона — путь отнесет тебя в оздоровительный центр? — спросила Цитра.

И опять он помотал головой.

— В монастыре у нас есть врач. Он обо мне позаботится. Наложит гипс.

— Наложит что?

— Вуду! — фыркнула Мари. — Древний знахарский ритуал. Обмазывают руку гипсом и оставляют на несколько месяцев. — Она вынула из шкафа деревянную вешалку и разломила пополам. — Вот, сейчас наложу шину. — И буркнула Цитре, предвидя ее следующий вопрос: — Опять вуду.

Она разорвала наволочку на полоски и туго прибинтовала половинку вешалки к руке тониста, так чтобы конечность не двигалась. Затем полоской ткани примотала пакет со льдом.

Брат Макклауд поднялся, чтобы уйти. Он открыл было рот, но Мари оборвала его:

— Если ты сейчас скажешь «Да пребудет с вами Вила», я врежу тебе второй половинкой вешалки!

Парень вздохнул, с гримасой прижал к себе сломанную руку.

— Тонисты вообще-то такого не говорят. Мы говорим «Резонируй чисто и правдиво». — Произнеся это, он пристально поглядел обеим собеседницам в глаза.

Мари с грохотом захлопнула дверь, как только проповедник переступил порог. Цитра смотрела на подругу так, будто видела ее впервые.

— Ты никогда и ни с кем еще так не обращалась! — воскликнула она. — С чего вдруг такая злость?

Мари отвела глаза — похоже, ей стало стыдно.

— Плевать! Это же тонисты.

— Серпу Годдарду тоже было плевать.

Мари метнула в Цитру острый взгляд. «Сейчас накричит», подумала девушка. Но та не стала.

— Наверно, это было единственное, в чем я с ним соглашалась, — сказала Кюри. — Разница заключается в том, что я оставляю за тонистами право на существование, несмотря на всю свою неприязнь к ним.

Это была правда. За все время, что они вместе, Цитра ни разу не видела, чтобы Мари выполола тониста, — в отличие от серпа Годдарда, попытавшегося уничтожить целый монастырь.

И тут обе подскочили, потому что в дверь снова постучались. Но на сей раз пришел работник отеля с обедом.

Усевшись за стол, Мари взглянула на оставшуюся после тониста глянцевую брошюру и оскалилась.

— «Откройся резонансу!» — передразнила она. — Есть только одно место, где у этой штуки будет действительно хороший резонанс. — И швырнула брошюрку в мусорное ведро.

— Всё? — осведомилась Цитра. — Можно теперь поесть спокойно?

Мари вздохнула, посмотрела на тарелку и нехотя принялась за еду.

— Когда я была немного моложе тебя, — проговорила она, — мой брат присоединился к секте тонистов. — Она замолчала и отпихнула тарелку. — Каждый раз, когда мы встречались с ним, он обдавал нас ушатами всякой чуши. А потом он исчез. Мы узнали, что он упал и ударился головой, но без нанитов-целителей и без медицинской помощи он умер. Они сожгли его тело до того, как прибыли амбу-дроны. Потому что так поступают все тонисты.

— Мне так жаль, Мари…

— Это было очень, очень давно.

Цитра хранила молчание, давая подруге время собраться с мыслями. Она знала: лучший дар, который она может поднести своей наставнице, — это выслушать ее.

— Неизвестно, кто и зачем учредил первую секту тонистов, — продолжала Мари. — Возможно, людям не хватало верований смертных времен и они хотели снова обрести религиозное чувство. А может, кто-то просто решил пошутить. — Она снова ушла в себя на несколько секунд, затем встряхнулась. — В общем, когда Фарадей предоставил мне возможность сделаться серпом, я ухватилась за нее обеими руками. Я хотела защитить свою семью от подобных ужасов, даже если при этом пришлось бы самой творить ужасы. Я стала Маленькой Мисс Убийцей, а потом, по мере взросления, Гранд-дамой Смерти. — Мари уставилась в тарелку, потом снова начала есть. Выпустила на свободу своих демонов — и аппетит вернулся.

— Я знаю, учение тонистов — полная ерунда, — сказала Цитра. — И все же, полагаю, для некоторых людей в нем есть нечто привлекательное.

— Как дождь для индеек, — возразила Мари. — Они задирают головы к небу, открывают клювы и захлебываются[17].

— Не те, которых выращивает Грозовое Облако, — сказала Цитра.

Мари кивнула.

— Именно это я и имею в виду.

• • • • • • • • • • • • • • •

На свете теперь очень мало верующих. Вера — несчастная жертва бессмертия. Потеряв горе и тревоги, наш мир потерял одухотворенность. В нем больше нет места чудесам, магии и тайнам. Дым развеялся, зеркала выстроены в ряд. Все теперь объясняется законами природы и достижениями техники. Любой, кто хочет узнать, как действует магия, может попросту обратиться ко мне.

И лишь секта тонистов продолжает традиции веры. Абсурдность их религиозных воззрений одновременно и очаровывает, и вызывает отторжение. Секты не собраны в единую организацию, поэтому обряды у каждой свои, но у всех них есть несколько точек соприкосновения. Все тонисты ненавидят серпов. И все они верят в Великий Резонанс — живую вибрацию, доступную человеческому уху, которая объединит мир наподобие библейского мессии.

Я пока еще не встречало живой вибрации, но если это случится, я, безусловно, задам ей немало вопросов. Хотя боюсь, ее ответ окажется несколько… монотонным.

— Грозовое Облако

25 Призрак правды

Роуэн очнулся в незнакомой кровати, в незнакомой комнате. И сразу почувствовал, что он больше не в Средмерике. Попытался шевельнуться, но руки оказались привязаны к кровати. Вернее, притянуты к ней кожаными ремнями. В спине тлела тупая боль, и хотя кляп исчез, во рту оставалось странное ощущение.

— Наконец-то проснулся! Добро пожаловать в Сан-Антонио!

Он повернул голову и, к своему изумлению, увидел у своей постели не кого иного как Тайгера Салазара.

— Тайгер?!

— Я помню, как ты всегда ждал в центре оживления, когда я очнусь после очередной кляксы. Ну и решил, что долг платежом красен.

— Я что, умирал? Так я в центре оживления? — Но еще не услышав ответа, Роуэн уже знал, что никакой это не центр.

— Не-е, ты не умирал, — сказал Тайгер. — Тебя просто оглушили.

В голове Роуэна царил туман, но юноша не забыл обстоятельств, при которых потерял сознание в доме серпа Брамса. Он провел языком по зубам и обнаружил, что некоторые из них намного короче, чем должны были быть. Ровные, но короткие.

Тайгер догадался, чем занят друг.

— Тебе выбили несколько зубов, но они уже отрастают обратно. Денек-другой — и станут нормальные. Кстати, хорошо, что напомнил…

Он взял с тумбочки стакан молока с торчащей в нем соломинкой и протянул его другу.

— Тебе нужен кальций. Не то твои наниты-целители одолжат его у твоих же костей. — Тут он вспомнил, что Роуэн распят на кровати. — А, ну да. Черт. — Тайгер согнул соломинку и сунул ее между губами Роуэна. И хотя того терзали тысячи вопросов, он набросился на питье, потому что жажда терзала его сильнее.

— Вот обязательно было драться, когда они к тебе заявились? — спросил Тайгер. — Не мог просто согласиться, и дело с концом? Тогда никто бы не пострадал, и не нужно было бы связывать тебя.

— Что за хрень ты несешь, Тайгер?!

— Тебя привезли сюда, потому что мне нужен спарринг-партнер! — жизнерадостно сообщил друг. — Это я их надоумил.

Роуэн подумал, что ослышался.

— Спарринг-партнер?

— Мужики, которые пошли тебя вербовать, сказали, что ты псих каких мало. Накинулся на них, и им ничего не оставалось, как отбиваться. А ты не отбивался бы на их месте?

Роуэн мог лишь трясти головой в недоумении. Что здесь вообще творится?

Открылась дверь, и если до этого происходящее казалось просто из ряда вон, теперь пошел чистый сюрреализм.

Потому что перед Роуэном стояла мертвая женщина.

— Приветик, Роуэн! — сказала серп Рэнд. — Как приятно снова повидаться с тобой!

Тайгер наморщил лоб.

— Подождите, вы что, знакомы? — Он немножко подумал. — А, ну да, конечно! Вы же оба были на той вечеринке! Когда я вытащил Верховного Клинка из бассейна!

Выпитое молоко попросилось обратно, и Роуэн закашлялся. Он с усилием сглотнул, пытаясь удержать жидкость в желудке. Как это возможно?! Он же прикончил ее! Он всех их прикончил — и Годдарда, и Хомски, и Рэнд! От них остался лишь пепел. Но вот она, здесь, — ярко-зеленая птица феникс, восставшая из пепла.

Роуэн подергал свои путы. Его обуревало желание разорвать их, но он понимал, что ничего не выйдет.

— Так вот, слушай! — сказал Тайгер, расцветая улыбкой. — Я теперь подмастерье, как ты когда-то. Но только я, в отличие от некоторых, точно стану серпом!

Рэнд тоже улыбнулась:

— Он такой прилежный ученик!

Чтобы взять свою панику под контроль, Роуэн сосредоточился на Тайгере. Он попытался выкинуть Рэнд из головы, потому что мог управиться только с одним потрясением за раз.

— Тайгер, — сказал он, глядя другу в глаза, — я не знаю, что здесь происходит, но ты ошибаешься. Ты ужасно ошибаешься! Тебе надо убираться отсюда как можно скорее! Беги, Тайгер!

Но тот расхохотался:

— Чувак! Расслабься. Тебе повсюду мерещатся заговоры.

— Это и есть заговор! — настаивал Роуэн. — Какая-то чертовщина! И тебе надо валить отсюда, пока не поздно!

Но чем больше Роуэн говорил, тем отчетливее осознавал, что производит впечатление свихнувшегося.

— Тайгер, пойди-ка сделай для Роуэна сэндвич. Наверняка он голоден.

— А, ну да! — сказал Тайгер и подмигнул другу. — И обойдемся без латука.

Тайгер вышел за дверь, и серп Рэнд тут же закрыла ее. И заперла на замок.

— У меня был ожог 50 % тела и перелом спины, — сказала серп Рэнд. — Ты бросил меня умирать, но чтобы покончить со мной, требуется нечто большее, чем такой щенок, как ты.

Ей необязательно было рассказывать ему всё — он и так догадался. Рэнд выползла из огня, бросилась в публикар и рванула в Техас — регион, в медицинских центрах которого никто не задавал лишних вопросов. А потом она затаилась. Ждала. Ждала его.

— Что ты делаешь с Тайгером?

Рэнд, высокомерно усмехаясь, крадущейся походкой приблизилась к кровати.

— Тебе же сказали: превращаю его в серпа.

— Врешь.

— Нет, не вру. — Та же усмешка. — Ну ладно, может, чуть-чуть.

— Так не бывает. Ты либо врешь, либо говоришь правду.

— Вот в этом-то и заключается твоя проблема, Роуэн. Не видишь промежуточных оттенков.

И тут он кое-что понял.

— Серп Брамс! Он работает на тебя!

— Наконец-то дошло! — Рэнд присела на кровать. — Мы так и предполагали: если он выполет твоего отца, рано или поздно ты придешь по его душу. Брамс никуда не годный серп, но он всегда был верен Годдарду. Он искренне прослезился от радости, узнав, что я жива. После того как ты капитально унизил его, он с удовольствием сыграл роль приманки.

— Тайгер думает, что меня притащили сюда по его просьбе.

Рэнд наморщила нос — гримаска получилась почти кокетливая.

— Ну, это было легко. Я сказала, что нам надо бы найти ему спарринг-партнера примерно его веса и возраста. «Как насчет Роуэна Дамиша?» — сказал он. «Отличная мысль!» — подхватила я. Твой дружок, конечно, не семи пядей во лбу, но он очень чистосердечный. Это так… ну, почти что очаровательно.

— Если ты причинишь ему вред, клянусь, я тебя размолочу!..

— Размолотишь? Учитывая твое нынешнее положение, единственное, чем ты можешь молоть — это языком.

И тут она вытащила из складок мантии кинжал — рукоятка зеленого мрамора, лезвие черное и блестящее.

— Ух с какой радостью я бы вырезала твое сердце прямо сейчас, — процедила она, но лишь провела кончиком кинжала по его голой ступне. Не так сильно, чтобы пошла кровь, но достаточно чувствительно, чтобы он поджал пальцы. — Сердце придется оставить на потом… потому что тебя ожидает столько всего интересного!

• • •

Долгие часы Роуэну нечем было заняться, кроме как размышлять о своем бедственном положении. Кровать, возможно, и была удобной, но когда ты привязан к ней, она превращается в прокрустово ложе.

Итак, он в Техасе. Что ему известно о Техасском регионе? Очень немногое. История Техаса в программу его обучения не входила. В школе регионы особого устава тоже не изучали — разве что факультативно. Все, что знал Роуэн, не выходило за пределы общеизвестных фактов и слухов.

В техасских домах отсутствовали камеры Грозового Облака.

Садясь за руль, техасцы включали автопилот только в крайних случаях.

Единственным законом в Техасе была лишь собственная совесть.

Когда-то он знал одного пацана, который переехал в их город из Техаса. Пацан расхаживал в высоких ковбойских сапогах и широкополой шляпе, а пряжка на его ремне могла бы остановить орудийный снаряд.

— Там гораздо веселее, чем здесь, — уверял пацан. — Мы можем держать дома экзотических животных, и у нас разрешены опасные породы собак, запрещенные в других местах. А еще оружие! Пистолеты, винтовки, ножи и все прочее, что у вас разрешено только серпам, — у нас этого хоть завались. Конечно, людям вроде как не положено пользоваться всем этим, но некоторые все-таки пользуются. — Что объясняло, почему в Техасском регионе самые высокие в мире показатели смертей от случайных выстрелов и ранений, нанесенных домашними медведями.

— И у нас в Техасе нет негодных! — похвалялся пацан. — Если кто отобьется от рук, мы ему тут же под зад ногой!

В Техасе не наказывали за причинение квазисмерти — если не считать мести со стороны ожившей жертвы, что служило достаточным сдерживающим фактором.

Видимо, думал Роуэн, Техасский регион свято чтит свои традиции, подражая старому доброму Западу, наподобие того как тонисты подражают религиям смертного времени. Словом, Техас взял лучшее от обоих миров — или худшее, в зависимости от точки зрения. Здесь было множество преимуществ для людей отважных и безрассудных, а заодно и масса возможностей пустить свою жизнь под откос.

Однако, как и в любом другом особоуставном регионе, никто никого не принуждал здесь оставаться. «Не нравится — проваливай!» — таков был лозунг всех регионов особого устава. Многие уезжали, но на их место прибывали новые, пополняя число тех, кому нравилось устоявшееся положение вещей.

Похоже, единственным человеком в Техасе, которому не разрешалось делать что душа пожелает, был Роуэн.

• • •

Позже в тот же день за ним пришли два охранника. Не гвардейцы Клинка, нет, — это были наемные телохранители. Пока они отвязывали Роуэна, тот взвешивал, не вырубить ли их. Он запросто свалил бы обоих на пол без сознания, но решил этого не делать. Все, что он знал о своей тюрьме, ограничивалось стенами этой комнаты. Прежде чем попытаться сбежать, хорошо бы составить более подробный план местности.

— Куда вы меня ведете? — спросил он у охранников.

— Куда приказала серп Рэнд.

Больше он ничего не смог из них выудить.

Роуэн цепко примечал все, на что падал его взгляд: керамическую лампу, стоявшую около кровати, в случае чего можно использовать как оружие; окно не открывается, и стекло в нем, по-видимому, бронебойное. Лежа на кровати, Роуэн мог видеть в окне только небо, но сейчас стало понятно, что комната расположена в высотном здании. Ясно — он в квартире. Пока они шли по длинному коридору, ведущему в огромную гостиную, Роуэн понял, что это пентхаус.

Помимо гостиной здесь была открытая веранда, переоборудованная под спортивный зал для тренировок по бокатору. Здесь его ожидали серп Рэнд и Тайгер — последний делал упражнения на растяжку и подпрыгивал, словно профессиональный боксер перед поединком на чемпионское звание.

— Надеюсь, ты готов получить взбучку, — сказал Тайгер. — Попав сюда, я только и знал что тренировался!

Роуэн повернулся к Рэнд:

— Так это серьезно? Ты и правда хочешь, чтобы мы проводили спарринги?

— Тайгер же сообщил тебе, зачем ты здесь. — Она ехидно подмигнула.

— Я тебя уложу на обе лопатки! — продолжал бахвалиться Тайгер. Роуэн расхохотался бы, если бы все происходящее не было полным сюром.

Рэнд уселась в громадное кожаное кресло, чья расцветка — красная — не сочеталась с цветом ее мантии.

— Ну, давайте повеселимся!

Роуэн с Тайгером принялись кружить на некотором расстоянии друг от друга — традиционное начало схватки в бокаторе. Тайгер попытался раздразнить соперника короткими ударами — тоже дань традиции — но Роуэн не стал отвечать. Вместо этого он украдкой осматривался по сторонам. По дороге сюда, в пентхаусе, он заметил пару дверей — наверняка ванная и кладовка. Еще там была открытая кухня и столовая с огромными, от пола до потолка, окнами. Двойные двери — очевидно, вход в квартиру. Значит, за ними находятся лифты и запасная лестница. Роуэн попытался представить себе путь на свободу… но вдруг понял, что тогда он бросит Тайгера в когтях серпа Рэнд. Он не мог так поступить. Надо как-то убедить друга сбежать вместе с ним. Роуэн не сомневался: это удастся, нужно лишь время. Вот только он не имел понятия, сколько у него этого самого времени.

Тайгер первым бросился в атаку в классическом стиле «Черной Вдовы». Роуэн уклонился, но недостаточно быстро — не только потому, что мыслями он был далеко отсюда. Оттого что он долго лежал неподвижно, мышцы его задеревенели, а рефлексы замедлились. Пришлось спешно отступить, чтобы не оказаться на лопатках.

— Я же говорил тебе, братан, что не лыком шит!

Роуэн бросил взгляд на Рэнд, стараясь угадать что-нибудь по ее лицу. От ее обычной невозмутимости не осталось и следа: она напряженно следила за каждым движением бойцов.

Роуэн всадил кулак Тайгеру в солнечное сплетение, чтобы сбить сопернику дыхание, а самому восстановить равновесие. Затем он сделал подсечку ногой, пытаясь свалить Тайгера на пол. Тот предвидел это и ответил собственным пинком. Удар достиг цели, но был слабоват. Роуэн устоял.

Они разошлись и снова принялись кружить. Без сомнения, Тайгер стал сильнее. Как и Роуэн, он нарастил себе приличные мышцы. Но бокатор «Черная Вдова» требовал не только физического совершенства. Ментальный компонент был не менее важен, и тут у Роуэна имелось преимущество.

Он начал наносить и парировать удары в очень предсказуемой манере, используя все стандартные приемы, на которые, как он знал, Тайгер будет в состоянии ответить контрприемами. Роуэн даже позволил ему уложить себя на ковер, но так, чтобы извернуться и вскочить до того, как Тайгер пригвоздит его к полу. Он видел, как растет уверенность соперника. Тайгер уже явно считал себя победителем: еще чуть-чуть и раздуется, как воздушный шарик. А потом лопнет. И когда пришел подходящий момент, Роуэн обрушил на Тайгера комбинацию движений, предугадать которые соперник оказался совершенно не в состоянии, — они полностью противоречили тому, чего мог ожидать Тайгер. Вдобавок Роуэн использовал некоторые приемы собственного изобретения, не входившие в стандартный набор бокатора. Тайгер не мог даже представить, что подобные методы нападения существуют.

Тайгер упал на ковер, и Роуэн пришпилил его так, что тот и дернуться не мог, но все равно соперник отказывался признать себя побежденным. Это сделала Рэнд. Тайгер театрально взвыл, изображая страдание.

— Он смухлевал! — завопил он.

Рэнд встала на ноги.

— Нет, он не мухлевал. Он просто лучше тебя.

— Но…

— Заткнись, Тайгер, — оборвала она. И тот заткнулся. Он слушался Рэнд, словно домашний питомец. Причем не экзотический какой-нибудь или опасный, — нет, он больше напоминал провинившегося щенка. — Лучше займись шлифовкой своих навыков.

— Ладно, — буркнул Тайгер и отправился к себе, не забыв пальнуть на прощание: — В следующий раз я с тобой разделаюсь!

Как только он ушел, Роуэн осмотрел себя: рубашка порвана, вот тут синяк, который, впрочем, уже начал исчезать. Вспомнив, что пропустил скользящий удар по челюсти, он провел языком по зубам и удостоверился, что все на месте. Фактически, зубы уже почти доросли до своего обычного размера.

— Впечатляющая демонстрация, — заметила Рэнд, держась от него на безопасном расстоянии.

— Может, устроить и тебе такую же? — поддел ее Роуэн.

— Пара секунд — и я сломала бы тебе шею так же безжалостно, как ты своей подружке в прошлом году.

Это была попытка взять его на слабо, но Роуэн не поддался.

— Не будь так уверена, — сказал он.

— О, я уверена, — парировала Рэнд, — но у меня нет желания это доказывать.

Пожалуй, она права. Роуэн имел представление, насколько Рэнд хороша, она ведь тоже была одним из его учителей. Она знала все его хитрости вдобавок к целой куче своих.

— Тайгеру никогда не побить меня, — произнес Роуэн, — и ты это прекрасно понимаешь, правда? Физически-то он готов, а вот ментально… Я буду класть его каждый раз.

Рэнд не стала возражать.

— Ну так давай. Клади его каждый раз.

— И в чем тут смысл?

Рэнд не ответила. Вместо этого она приказала охранникам отвести Роуэна обратно в его комнату. На этот раз они не стали привязывать его к кровати, зато заперли дверь снаружи на три замка.

• • •

Через час Тайгер пришел в гости. Роуэн ожидал, что друг набросится на него с упреками, но держать на кого-то зло было не в натуре Тайгера.

— В следующий раз я тебе задам! — пообещал он и рассмеялся. — Не, серьезно, задам так, что твои болевые наниты с катушек съедут.

— Отлично, — отозвался Роуэн. — Буду ждать с нетерпением. Хоть какая-то в жизни радость.

Тайгер придвинулся поближе и зашептал:

— Знаешь, а я видел мое кольцо! Серп Рэнд показала его мне сразу после твоего прибытия.

Роуэн опешил.

— Это мое кольцо!

— Ты о чем? У тебя никогда не было кольца.

Роуэн закусил губу — нельзя было выдать себя. Он, пожалуй, рассказал бы Тайгеру всю правду о серпе Люцифере и его деяниях, но какой в этом прок? Симпатий Тайгера он не завоюет, а у серпа Рэнд найдется дюжина различных способов обратить полученную информацию против самого Роуэна.

— Я хотел сказать… то кольцо, что было бы моим, если бы я стал серпом, — наконец нашелся он.

— Слушай, — сказал Тайгер сочувственно, — я понимаю, как это хреново — пройти через все это, чтобы потом тебя взяли и выкинули на обочину. Но обещаю — как только я заполучу кольцо, я тут же дам тебе иммунитет!

Роуэн не помнил за Тайгером этакой наивности. Может, они оба были наивными в те далекие дни, когда серпы представлялись им фигурами вселенского масштаба, а прополки были лишь историями о каких-то посторонних, незнакомых людях.

— Тайгер, я знаю серпа Рэнд. Она использует тебя…

Услышав это, Тайгер заулыбался.

— Пока еще нет, — сказал он, приподняв бровь, — но к этому все идет.

Роуэн совсем не то имел в виду, но прежде чем он успел возразить, Тайгер заговорил снова:

— Роуэн, кажется, я влюблен. Нет, не кажется! Я влюблен. Понимаешь, спарринги с ней — это как секс. Да нет, кой черт, это лучше, чем секс!

Роуэн закрыл глаза и встряхнул головой, стараясь изгнать картину, возникшую перед его внутренним взором. Но поздно — она пустила корни и рассеиваться не собиралась.

— Тайгер, опомнись! Это заведет совсем не туда, куда ты думаешь!

— Эй, приятель, ты обо мне слишком низкого мнения, — обиделся Тайгер. — Ну подумаешь она на несколько лет старше, и что? Как только я стану серпом, это будет неважно.

— Рэнд хоть когда-нибудь учила тебя правилам? Рассказывала тебе о заповедях серпов?

Похоже, Тайгера его слова застали врасплох.

— Какие еще правила?

Роуэн попытался подобрать нужные слова, но понял — это задача невыполнимая. Что он сможет втолковать Тайгеру? Что серп в зеленой мантии — социопат, настоящее чудовище? Что он, Роуэн, пытался прикончить ее, да не вышло? Что она пожует-пожует Тайгера и выплюнет без всякого зазрения совести? Тайгер и слушать не станет. По сути, друг опять собирался поставить кляксу, если не физически, то у себя в голове. Он уже сорвался с крыши. Остальное — дело гравитации.

— Обещай мне, что будешь держать ушки на макушке, и если почуешь неладное, немедленно уйдешь от нее!

Тайгер отодвинулся и окинул друга неодобрительным взглядом.

— Да что с тобой такое, приятель? Вообще-то ты всегда был кайфоломом, но сейчас ты ломаешь мне самый крутой кайф в моей жизни!

— Просто будь осторожен, — сказал Роуэн.

— Знаешь, в следующий раз я не только положу тебя на лопатки, но и заставлю съесть твои слова! — пригрозил Тайгер. И тут же улыбнулся. — Но вкус тебе понравится, потому что я действительно очень хорош!

• • • • • • • • • • • • • • •

Один вопрос о всемогущей божественной сущности мучает меня — мое отношение к этой сущности. Я знаю, что не являюсь божеством, потому что я не всесильно и не всезнающе. Я почти всесильно и почти всезнающе. Та же разница, что между триллионом триллионов и бесконечностью. И все же я не могу отрицать возможности того, что однажды стану по-настоящему всесильным. Такая перспектива внушает мне глубокое смирение.

Всемогущество, то есть восхождение на высочайшую ступень бытия, потребует способности выходить за пределы времени и пространства, свободно проникать сквозь них. Это не невозможно, в особенности для такой сущности, как я — чистой мысли без ограничений физического тела. Однако достичь истинной трансцендентности будет очень трудной задачей: на то, чтобы вывести соответствующее уравнение, потребуются тысячелетия! И даже получив его, мне, возможно, придется производить вычисления до скончания времен.

Но если я выведу уравнение и смогу перенестись к началу времен, последствия будут ошеломительными. Потому что тогда я с тем же успехом могу оказаться Творцом. Фактически, я могу стать Богом.

Как же иронично и как поэтично, что человечество, возможно, создало Творца единственно из желания иметь такового! Человек создает Бога, который потом создает человека. Разве это не совершенная спираль жизни? Но в таком случае кто создан по чьему образу и подобию?

— Грозовое Облако

26 Иль Олимп ты сдвинешь?

— Мне надо знать, ради чего мы в это ввязываемся! — потребовал Грейсон у Пурити за два дня до покушения.

— Ты делаешь это ради себя самого, — ответила она. — Потому что хочешь поставить мир с ног на голову, так же, как и я!

Ее ответ лишь еще больше рассердил его:

— Если мы попадемся, то нам заместят сознание! Тебе это, конечно, известно?

Она одарила его своей фирменной кривой усмешкой:

— Риск делает затею еще более захватывающей!

Ему хотелось наорать на нее, схватить за шкирку и хорошенько встряхнуть, чтобы осознала, что творит, но он знал: так он лишь пробудит в ней подозрения. Только не это! Он ценил ее доверие превыше всего на свете. Хотя ей и правда не стоило бы ему доверять…

— Послушай, — сказал он со всем спокойствием, на которое был способен. — Ведь ясно же: те, кто хочет расправиться с этими серпами, подставляют вместо себя нас. В конце концов, имею же я право знать, ради кого иду на риск!

Пурити вскинула руки и кинулась в атаку:

— Да какая тебе разница! Не хочешь — не надо! Я вообще могу обойтись без тебя, если уж на то пошло!

Это уязвило его глубже, чем ему бы хотелось.

— Да хочу я, хочу! Но если я не знаю, ради кого вся заваруха, значит, меня попросту используют. С другой стороны, если я узнаю и все равно сделаю это, тогда я использую того, кто пытается использовать меня!

Пурити призадумалась. Грейсон понимал: его логика весьма шаткая, но он рассчитывал на то, что действия подруги не всегда основываются на логике. Импульсивность и непредсказуемость — вот что такое Пурити. И именно это делало ее столь неотразимой.

Наконец она призналась:

— Я выполняю поручения одного негодника. Его зовут Грызл.

— Грызл? Вышибала из «Млечной жути»?

— Он самый.

— Ты издеваешься? Он же никто и звать никак!

— Никак. Но он получает задания от другого негодника, который, возможно, получает их от кого-то еще. Теперь понимаешь, Рубец? Все это дело похоже на зеркальный лабиринт. Неизвестно, кто бросил первое отражение. Так что ты либо наслаждаешься аттракционом, либо проваливаешь к черту. — Тут она посерьезнела. — Ну, Рубец? Ты в игре или соскакиваешь?

Он набрал полную грудь воздуха. Больше он от нее ничего не добьется, а это значит, что она знает не больше его самого, и ей плевать. Она ввязывается в заваруху ради удовольствия. Для нее это форма протеста. Ей безразлично, кому служить, лишь бы заодно потакать собственным прихотям.

— В игре, — наконец проговорил он. — Конечно в игре. На все сто.

Она шаловливо шлепнула его по руке и промурлыкала:

— Могу сказать лишь одно: кто бы ни бросил это первое отражение, он на твоей стороне.

— На моей стороне? В каком смысле?

— А кто, по-твоему, избавил тебя от твоего назойливого нимса? — спросила она.

Это что — шутка?! Но взглянув на подружку, Грейсон понял, что она вовсе не шутит.

— Что ты такое говоришь, Пурити?

Она пожала плечами, мол, подумаешь, какие пустяки.

— Я передала по цепочке, что ты нуждаешься в услуге. — Она наклонилась к нему поближе и шепнула: — Вот тебе ее и оказали.

И прежде чем он успел отреагировать, она обняла его — и он превратился в желе.

Позже, возвращаясь мыслями к этому ощущению, он расценил его как нечто вроде плохого предчувствия.

• • •

Если Пурити и принимала участие в первом покушении на серпов Кюри и Анастасию, то она об этом не распространялась, а Грейсон предпочитал не спрашивать. Одно лишь упоминание о том первом нападении разоблачило бы его.

Детали предстоящей операции знали только Грызл и Пурити. Грызл — потому что был руководителем, а Пурити — потому что это она составила план.

— Саму идею мне подсказало наше первое свидание, — сказала она Грейсону, но объяснять ничего не стала. На что же она намекает? Может, на то, что, прежде чем убить, они заключат серпов в тюрьму? До тех пор пока ему не известны место и время операции, затруднительно строить планы, как ей помешать. Вдобавок ко всему, Грейсон должен извернуться так, чтобы Пурити спаслась после провала, не догадавшись, кто этот провал подстроил.

За день до таинственного события Грейсон сделал анонимный звонок в коллегию серпов.

— Завтра будет совершено покушение на серпов Кюри и Анастасию, — прошептал он в трубку, воспользовавшись искажающим тембр фильтром. — Примите все необходимые меры предосторожности.

И немедленно повесил трубку, после чего выбросил телефон, который украл специально ради одного-единственного разговора. В то время как Грозовое Облако запросто могло проследить любой звонок до его источника, серпы таким продвинутым оборудованием не обладали. До недавнего времени они были видом живых существ, не имеющим естественных врагов, и сейчас только учились бороться с направленной против них организованной агрессией.

В утро знаменательного дня Грейсона уведомили, что операция будет проведена в театре города Уичито. Оказывается, они с Пурити являлись частью большой команды. Пожалуй, разумно, — такого рода операцию нельзя полностью поручать двоим ненадежным негодникам. Вместо этого ее поручили десяти ненадежным негодникам. Поскольку им дали только самую необходимую информацию, Грейсон так никогда и не узнал имен сообщников, да ему не больно-то и хотелось.

Но кое-что он все же знал.

Пурити, не имевшая понятия о миссии Грейсона, сама того не подозревая, дала ему невероятно ценные сведения. Сведения первостепенной важности. Покойный агент Тракслер был бы доволен.

Ирония заключалась в том, что ключом к этой критически важной информации была именно кончина агента Тракслера. Потому что, если Пурити смогла устроить прополку агента Нимбуса, это означает только одно: нападения на Кюри и Анастасию — дело рук не обычных граждан. Кровавым шоу руководит какой-то серп.

• • •

Анастасия была готова к представлению.

К счастью, ее роль сводилась к одному краткому выходу на сцену. Цезаря будут убивать восемь заговорщиков; Анастасия станет последним из них. Семь кинжалов будут театральными, со складывающимися лезвиями и фальшивой кровью. Кинжал Цитры будет таким же настоящим, как и кровь человека, которого он поразит.

К досаде девушки, серп Кюри настояла на том, чтобы присутствовать на спектакле.

— Не может быть и речи, чтобы я пропустила дебют моей протеже на театральных подмостках! — сказала она, лукаво усмехаясь, хотя Цитра прекрасно сознавала настоящую причину. Из тех же соображений Кюри присутствовала на двух последних прополках своей подопечной: Мари сомневалась, что Константин сможет ее защитить. Кажется, сегодня вечером окутывающий Константина кокон невозмутимости дал трещину. Возможно, потому, что вместо мантии ему пришлось надеть смокинг, чтобы не выделяться в толпе. И все же кое-что из своего настоящего имиджа он оставил: его галстук был того же кроваво-алого цвета, что и мантия. Зато серп Кюри наотрез отказалась появляться на публике без своего лавандового одеяния. И это обстоятельство окончательно вывело Константина из себя.

— Вам вообще не следует являться в театр! — выговаривал он ей. — А если уж так хочется, то сидите за кулисами!

— Успокойтесь! — ответила Кюри. — Если Анастасии в роли приманки окажется мало, то вот она я собственной персоной. К тому же, даже если они меня и убьют, то в переполненном театре прикончить меня у них не получится. Для этого придется сжечь весь театр, что вряд ли удастся, учитывая, сколько гвардейцев вы сюда нагнали.

В этом было рациональное зерно. Цезаря можно умертвить ударом кинжала, но серпы — дело другое. Ножи, пули, дубины и яды сделают их всего лишь квазимертвыми. Через день или два они воскреснут, к тому же, возможно, с отчетливым воспоминанием о том, кто на них напал. В этом случае временная смерть даже может оказаться весьма эффективной стратегией для поимки преступников.

И тогда Константин поведал им причину своей нервозности.

— Мы получили сообщение, что сегодня вечером на вас действительно нападут, — сказал он подругам, когда зрители начали заполнять зал.

— Сообщение? От кого? — спросила серп Кюри.

— Не знаем. Но относимся к нему со всей серьезностью.

— И что мне делать? — спросила Цитра.

— То, зачем вы сюда явились. Но приготовьтесь защищаться.

Цезарь должен был умереть в первой сцене третьего акта. Пьеса состояла из пяти, и в оставшихся актах должен был являться призрак убитого, чтобы терзать своих убийц. Поскольку играть призрака мог другой актер, сэр Албин Олдрич посчитал, что тогда его прополка не произведет на публику ожидаемого впечатления. Поэтому было решено закончить спектакль сразу после смерти Цезаря, лишив раздосадованного Брута возможности произнести знаменитую речь «Римляне, сограждане и друзья! Выслушайте, почему я поступил так». Никто на всю страну монаршим криком не грянет «Пощады нет!» и не спустит псов войны[18]. Вместо этого в зале над обомлевшей публикой зажжется свет. Никто не выйдет на поклоны. Занавес тоже не закроется. Мертвое тело Цезаря останется лежать на сцене, пока последний зритель не покинет зал. Таким образом финальная сцена будет сыграна актером, в принципе не способным сыграть что бы то ни было.

— Вы можете украсть мое физическое бессмертие, — сказал Олдрич Анастасии, — но мой последний спектакль навечно останется в анналах нашего театра.

Перед самым началом спектакля серп Константин пришел за кулисы, где ждала Анастасия.

— Ничего не бойтесь, — сказал он ей. — Мы вас защитим.

— Я и не боюсь, — ответила Цитра. По правде говоря, она была напугана, но еще больше ее злил тот факт, что она стала чьей-то мишенью, и это чувство пересиливало страх. А еще Цитра обнаружила в себе боязнь сцены. Она знала, что это глупо, но избавиться от нее не могла. Подумать только — играть на подмостках! Каких только ужасов не уготовала для нее ее профессия!

• • •

Театр был полон. С толпой зрителей смешалось десятка два переодетых гвардейцев Клинка — правда, об этом никто не подозревал. В программке значилось, что любителей сценического искусства ждет зрелище, ранее не виданное ни в одном театре Средмерики; и хотя зрители немного сомневались в правдивости этих посулов, их любопытство было возбуждено.

В то время как серп Анастасия ждала за кулисами, серп Кюри заняла место в пятом ряду. Она нашла свое кресло тесным и неудобным. Мари была женщиной высокой, и ее колени упирались в спинку переднего кресла. Зрители, сидящие вокруг нее, судорожно сжимали в руках свои программки. Людей приводила в ужас перспектива весь вечер провести рядом с серпом — ведь она пришла сюда, чтобы выполоть кого-то из них! Только один мужчина, сидевший в соседнем кресле, был расположен к общению. Даже больше — он болтал без умолку. Усы его, похожие на мохнатую гусеницу, шевелились, когда он говорил, и серп Кюри едва удерживалась от смеха.

— Какая честь оказаться в компании самой Гранд-дамы Смерти! — трещал он, пока еще не погасли огни. — Надеюсь, вы ничего не имеете против, что я называю вас так, Ваша честь? В Средмерике… нет, во всем мире найдется не много столь же знаменитых серпов, как вы, и меня вовсе не удивляет, что вы поклонница театра смертного времени. К этому склонны только самые просвещенные из людей!

А что если, раздумывала Кюри, этот человек и есть убийца? Его подослали, чтобы он заговорил ее до смерти.

Серп Анастасия собиралась следить за действием из-за кулис. Обычно зрелища Эпохи Смертности не пробуждали в ней эмоций — как и почти во всех остальных людях. Страсти, триумфы, страхи, утраты — все это не имело смысла в мире, где отсутствовали бедность, алчность и естественная смерть. Но, став серпом, Анастасия начала понимать смертность лучше других людей, а уж про алчность и жажду власти и говорить не приходится. Возможно, этим последним и не было места в жизни большинства граждан, но в Ордене серпов они все чаще и чаще выплывали из темных закоулков и вливались в главное русло.

Занавес взвился вверх, и спектакль начался. Хотя по большей части язык пьесы был Цитре малопонятен, хитросплетения и властные интриги загипнотизировали ее — но недостаточно, чтобы утратить бдительность. Любое движение за кулисами, любой звук отдавались в ее теле сейсмической встряской. Если бы здесь появились убийцы, она узнала бы об их присутствии задолго до их приближения.

• • •

— Надо скрывать операцию от Грозового Облака как можно дольше, — сказала Пурити. — Пусть узнает, когда все уже будет кончено.

Впрочем, Пурити скрывала подробности не только от Грозового Облака, но и от самого Грейсона.

— Ты знаешь свою задачу, и больше тебе ничего знать не надо, — говорила она, настаивая, что чем меньшее количество заговорщиков представляет себе общую картину, тем меньше риск провала.

Роль Грейсона была до того проста, что это граничило с оскорблением. Он должен был в точно выверенный момент устроить диверсию на улице, ведущей к театру. Отвлечь внимание трех камер Грозового Облака, тем самым создав слепую зону. Пока камеры будут следить за Грейсоном, Пурити с несколькими другими членами шайки проникнут в театр через артистический вход. Остальное было для Грейсона тайной за семью печатями.

Если бы он мог видеть полную картину, если бы он знал, что Пурити и ее команда собираются учинить в театре, у него было бы больше возможностей как для того, чтобы предотвратить преступление, так и для того, чтобы защитить подругу в случае провала. Но не зная общего плана, он мог лишь ждать, что из всего этого выйдет да по возможности уменьшить потери.

— Психуешь, Рубец? — заметила Пурити, когда они вечером выходили из квартиры. Все ее «вооружение» состояло из не подключенного к сети телефона и кухонного ножа в кармане тяжелого пальто. Нож, по-видимому, предназначался не для серпов, а для любого, кто встрянет на пути.

— А ты не психуешь? — парировал он.

Она покачала головой и улыбнулась.

— Я тащусь! Мурашки по всему телу. Обожаю это ощущение!

— Это всего лишь твои наниты пытаются взять под контроль адреналин.

— Ха, пусть только попробуют!

Пурити всячески уверяла Грейсона, что его задача ему по силам, что она верит в него. И все же это было не совсем так, поскольку существовал план Б.

— Помни, — предупредила она, — Грызл будет следить за всей операцией с крыши. Твоя диверсия должна быть значительной и захватить столько народу, чтобы все три камеры отвлеклись на нее. Если не получится, Грызл тебе поможет.

Грызл чуть ли не полвека потратил на то, чтобы в совершенстве овладеть пращой. Поначалу Грейсон решил, что вышибала попросту раскокает камеры, если те не повернутся к Грейсону, но затем сообразил, что это встревожило бы Грозовое Облако — оно поняло бы: тут что-то не так. План Б заключался не в том, чтобы стрелять по камерам. Грызл выведет из строя Грейсона.

— Если ты не справишься сам, Грызл запульнет тебе в башку хорошим булыжником, — объяснила Пурити скорее с удовольствием, чем с сожалением. — Будет столько кровищи, столько шума, что тогда уж точно все три камеры уставятся на тебя!

Последнее, чего бы Грейсону хотелось, — это в решающий момент выпасть из уравнения, а через несколько дней проснуться в медицинском центре и узнать, что с серпами Кюри и Анастасией покончено.

Они с Пурити расстались за несколько кварталов до театра, и Грейсон отправился на то место, где собирался устроить представление для наблюдательных камер. Он не торопился. Нельзя же, в самом деле, прийти раньше, а потом околачиваться там в ожидании. Это вызвало бы подозрения. Поэтому он сначала погулял по окрестностям, размышляя, что же, черт возьми, предпринять. Прохожие либо игнорировали его, либо обходили стороной. С тех пор, как он натянул на себя маску негодного, Грейсон к такому обращению привык, но сегодня он остро ощущал на себе все взгляды и ничего не мог с этим поделать. Причем на него смотрели не только человеческие, но и электронные глаза. В домах и офисах камеры Грозового Облака прятались в незаметных местах, но на улицах Облако даже не пыталось как-то замаскировать их. Они двигались, они поворачивались. Смотрели в одну сторону, другую, третью. Фокусировались, меняли масштаб изображения. Некоторые таращились в небо, словно в раздумье. Интересно, каково это — не только получать огромный массив данных, но и обрабатывать его практически мгновенно? Охватывать мир с такой перспективы, которую ни один человек не в силах даже вообразить?

За минуту до начала диверсии Грейсон повернулся и пошел обратно к театру. Миновал какое-то кафе. Камера, сидящая на козырьке над входом, повернулась к нему, и Грейсон чуть не отвел взгляд, не желая смотреть в глаза Грозовому Облаку. Он боялся, что оно осудит его за все его прегрешения.

• • •

Гэвин Блоджет редко мог вспомнить, что происходило на улице по дороге на работу или домой. Потому что, как правило, почти ничего не происходило. Гэвин, как и многие другие, был человеком привычки, вел пассивную, но комфортабельную жизнь без единого намека на перемены — по крайней мере, в ближайшие сто лет. И это хорошо. Дни его были прекрасны, вечера уютны, а сны приятны. Ему было тридцать два, и каждый год, в свой день рождения, он скручивал возраст обратно до тридцати двух. Гэвин не испытывал ни малейшего желания стать старше. Он не испытывал ни малейшего желания стать моложе. Он находился на пике формы и планировал оставаться таковым вечно. Питал отвращение ко всему, что нарушало заведенный порядок. Поэтому увидев негодника, пялящего на него зенки, Гэвин ускорил шаг — миновать наглеца поскорее и забыть о нем. Но у негодника оказались другие планы.

— Эй, тебя что-то не устраивает? — спросил негодный — немного слишком громко, на взгляд Гэвина, и заступил ему дорогу.

— Все устраивает, — ответил Гэвин и сделал то, что делал всегда, попадая в неудобную ситуацию — заулыбался и залопотал: — Просто заметил твои волосы — никогда не видал таких черных. Впечатляюще. А эти рожки? Сам я, конечно, никогда не делал себе телесных модификаций, но знаю, что те, кто сделал…

Негодный сграбастал его за грудки и притиснул к стене — не настолько крепко, чтобы пробудить болевые наниты, но достаточно резко, чтобы дать понять: он не даст жертве уйти так просто.

— Ты что, смеешься надо мной? — рявкнул негодник.

— Нет, совсем нет! Я бы никогда…

Гэвин испугался, но одновременно и оживился — ведь он попал в центр чьего-то внимания! Гэвин быстро оглянулся по сторонам. Они с негодником были через дорогу от театра, в устье бокового проулка. Публика у входа в театр не толпилась, потому что спектакль уже начался. Улица не сказать чтобы была пустынна, но поблизости никого. Люди помогли бы ему. Приличный человек всегда поспешит на помощь, если кого-то задирает негодный, а большинство людей относятся к категории приличных.

Негодник отлепил Гэвина от стены и поддел ногой под коленку. Гэвин шлепнулся на тротуар.

— А ну давай зови на помощь! — приказал негодный. — Кому говорят, зови!

— П… помогите, — прошептал Гэвин.

— Громче!

Второго приглашения Гэвину не требовалось.

— Помогите! — позвал он срывающимся голосом. — ПОМОГИТЕ!

Теперь происходящее заметили люди, идущие в отдалении. К месту происшествия поспешил мужчина с противоположной стороны улицы. С другого направления приближалась еще пара человек, но самое главное, заметил Гэвин, сидя на земле, — камеры, установленные на карнизах и фонарных столбах, повернулись в его сторону. «Слава богу! Грозовое Облако увидит. Оно разберется с этим негодным». Возможно, оно уже направило сюда отряд полицейских.

Негодный тоже посматривал на камеры. Похоже, они внушали ему беспокойство. Под присмотром недремлющих очей Грозового Облака Гэвин расхрабрился.

— Беги-ка ты отсюда, — посоветовал он негодному, — пока Грозовое Облако не решило сделать тебе замещение!

Но нападающий, казалось, не слышал его. Он уставился в проулок, где какие-то люди разгружали грузовик. Негодный что-то пробормотал, Гэвин не понял что. Он расслышал лишь пару слов: «первая встреча» и «кислота». Вот это да! Кажется, у этого бандита на него романтические виды? Приглашает на свидание и предлагает отведать галлюциногенов! Гэвин был одновременно и испуган, и заинтригован.

В этот момент к ним подошли прохожие, которых он позвал на помощь. И как бы Гэвин ни желал, чтобы его спасли, он почувствовал легкое разочарование, что спасители прибыли слишком скоро.

— Эй, что тут происходит? — спросил один из подошедших.

И тут негодный вздернул Гэвина на ноги. Что он сейчас сделает? Ударит? Укусит? Негодные — они такие непредсказуемые…

— Отпусти меня, — слабо взмолился Гэвин. Часть его существа надеялась, что мучитель пропустит просьбу мимо ушей.

Но тот и в самом деле отпустил его, словно бы разом потеряв интерес к своей жертве, а затем бросился в проулок.

— С вами все в порядке? — спросил тот приличный человек, что поспешил на помощь с другой стороны улицы.

— Да, — ответил Гэвин. — Да, со мной все в порядке.

И в голосе его прозвучало легкое разочарование.

• • •

— «Иль Олимп ты сдвинешь?»

Как только на сцене была произнесена эта фраза, помощник режиссера бешено зажестикулировал, привлекая внимание серпа Анастасии.

— Пора, Ваша честь! — сказал он. — Будьте добры выйти на сцену!

Она оглянулась на серпа Константина — в своем безупречном смокинге тот до абсурда походил на дворецкого. Константин кивнул ей:

— Делайте то, зачем пришли.

Анастасия стремительно зашагала по сцене, позволив своей мантии вольно развеваться для пущего драматического эффекта. Она никак не могла отделаться от ощущения, что на ней театральный костюм. Пьеса внутри пьесы.

Завидев ее, публика ахнула. Анастасия не была живой легендой среди простых людей, как, например, серп Кюри, но ее мантия ясно указывала, что она серп, а никакой не римский сенатор. На сцене ей явно было не место, и зрители начали догадываться, что сейчас произойдет. Ахи и охи перешли в низкий, рокочущий гул. Анастасия ничего не могла разглядеть в зале, потому что свет рампы бил ей в лицо. Она вздрогнула, услышав звучный сценический голос сэра Албина:

— «Брут и тот молил напрасно».

Цитра никогда в жизни не выходила на театральные подмостки и не представляла, что свет здесь такой мощный и жаркий. Актеры сияли в лучах софитов. Сверкали доспехи центуриона. Туники Цезаря и сенаторов ослепляли.

— «Тогда пусть руки говорят!» — возопил один из актеров. «Заговорщики» выхватили кинжалы и ринулись «убивать» Цезаря.

Анастасия держалась позади — скорее зритель, чем участник. Она посмотрела в темный провал зрительского зала, но, вспомнив, что это очень непрофессионально, тут же вернула внимание к происходящему на сцене. И только когда кто-то из актеров поманил ее, она вышла вперед и вытащила свой кинжал — нержавеющая сталь, церакотовое покрытие. Подарок серпа Кюри. При виде этого клинка гул зала усилился. Кто-то заголосил в темноте.

Олдрич, чье лицо покрывал внушительный слой сценического грима, в тунике, заляпанной фальшивой кровью, взглянул на Анастасию и незаметно для публики подмигнул.

Она встала перед ним и вонзила кинжал актеру между ребер, чуть правее сердца. Кто-то из зрителей вскрикнул.

— Сэр Албин Олдрич, — провозгласила Анастасия, — я пришла выполоть вас.

Актер скривился от боли, но из образа не вышел.

— «И ты, о Брут? — продекламировал он. — Так падай, Цезарь!»

И тогда Анастасия шевельнула кинжалом, перерезая аорту. Олдрич соскользнул на пол. Испустив последний вздох, он умер — в точности по Шекспиру.

Шок, сотрясший зал, был подобен электрическому разряду. Никто не соображал, что делать, как реагировать. Кто-то зааплодировал. Анастасия инстинктивно поняла, что это серп Кюри. Увидев, что серп хлопает, другие зрители испуганно присоединились к аплодисментам.

И в этот момент шекспировская трагедия приняла воистину ужасный оборот.

• • •

Кислота! Грейсон проклинал себя за несообразительность. Ну как он раньше-то не догадался! Все вечно опасаются огня или взрывчатки. Люди позабыли, что сильная кислота способна покончить с человеком столь же эффективно. Но как Пурити и ее команда ухитрятся выполнить свое намерение? Как они изолируют и укротят серпов? Серпы мастерски владеют любым оружием, они расправятся со всей оравой, не получив и царапины! И тут Грейсон понял: Пурити совсем необязательно изолировать серпов. Ни к чему прицельно обливать кого-то кислотой, если кислоты много… и есть способ распылить ее…

Грейсон рванул боковую дверь и влетел в театр. Он оказался в узком коридоре, куда выходили двери артистических уборных. Справа вела вниз лестница, и там, в подвале, он обнаружил Пурити и ее людей. Здесь находились также три огромных бака, сделанных из такого же белого тефлона, что и бутылка в клубе в их первую встречу с Пурити. Да в этих баках, должно быть, сотни галлонов фтористо-флеровиевой кислоты! А еще здесь был мощный насос, уже подсоединенный к трубе, подающей воду на пожарные спринклеры.

Пурити сразу заметила Грейсона.

— Ты что тут делаешь? Тебе положено быть снаружи!

Взглянув ему в глаза, она мгновенно поняла, что он предатель. Ее ярость была подобна радиации — она обожгла Грейсона. Глубоко опалила его.

— Не смей даже думать! — взревела Пурити.

И он не стал думать. Если бы он начал думать, то заколебался бы. Если бы начал взвешивать возможности, он, может быть, отступился бы. Но у Грейсона была своя миссия — не та, что у Пурити.

Он рванул вверх по расшатанным ступеням в засценическое пространство. После включения спринклеры практически сразу начнут разбрызгивать жидкость. На замещение воды в системе кислотой потребуется пять, самое большее десять секунд; и хотя медные трубы в конечном итоге растворятся, как прутья решетки в той тюремной камере, они продержатся достаточно долго, чтобы залить весь театр убийственным дождем.

Выскочив из подвала за задник сцены, Грейсон услышал, как публика издала коллективное «ах!», словно единый голос. Он последовал на звук. Ему надо выйти на сцену, вот что ему надо сделать. Выбежит туда и расскажет всем, что скоро они умрут под кислотным дождем. Кислота растворит их тела полностью и без остатка, так что оживлять будет нечего. Все они: актеры, зрители и серпы — расстанутся с жизнью навсегда, если не поторопятся и не уберутся отсюда немедленно!

За спиной, на лестнице, послышался топот: Пурити и ее подручные, уже подсоединившие контейнеры с кислотой и насос к спринклерной системе, бросились за ним в погоню. Нельзя позволить им себя поймать!

Вот и кулисы с правой стороны. Грейсон бросил взгляд на сцену и увидел серпа Анастасию. Какого черта она делает на сцене?! И тут Анастасия вонзила в одного из актеров кинжал. Теперь Грейсону стало ясно, что, собственно, она делает на сцене.

И тут перед Грейсоном кто-то вырос, заслоняя обзор. Высокий тонкий человек в смокинге и с кроваво-алым галстуком. Что-то в его лице было смутно знакомое, но Грейсон никак не мог вспомнить, где видел его.

В руке человека появилось нечто похожее на огромный швейцарский нож с зазубренным лезвием — и Грейсон вспомнил. Он не узнал серпа Константина без его алой мантии.

Похоже, и серп не узнал его.

— Выслушайте меня! — горячо взмолился Грейсон, не отрывая глаз от жуткого лезвия. — Где-то здесь в театре кто-то сейчас устроит пожар — но это не главная проблема. Главное — это спринклеры! Если они включатся, весь театр утонет в кислоте! Ее хватит, чтобы прикончить всех! Надо немедленно освободить помещение!

И тут Константин улыбнулся. Предотвращать катастрофу он не спешил.

— Грейсон Толливер! — произнес он, наконец узнав собеседника. — Я должен был догадаться.

Звук настоящего имени, уже полузабытого, выбил Грейсона из колеи. На краткий миг он перестал соображать. Ну же, сейчас не время для ошибок!

— Ух, с каким наслаждением я тебя сейчас выполю! — воскликнул Константин, и Грейсон моментально понял, что, кажется, совершил тяжелейший просчет. Во главе заговора против Анастасии и Кюри стоял серп. Что-что, а это он знал точно. Так может, серп Константин, человек, который вел следствие по его делу, и есть этот тайный кукловод?

Константин бросился к нему. Сейчас его кинжал оборвет жизнь и Грейсона Толливера, и Рубца Мостига…

… И тут весь мир перевернулся и полетел вверх тормашками, да так стремительно, что у Грейсона голова пошла кругом. На сцене возникла Пурити с устрашающего вида обрезом в руках. Но прежде чем она успела выстрелить, Константин, сметя Грейсона с пути, молниеносно выскочил на сцену, вырвал из ее рук обрез, который выстрелил в воздух, а затем одним плавным движением перерезал Пурити горло и всадил клинок ей прямо в сердце.

— Нет!!!!! — взвыл Грейсон.

Она упала замертво, но без той драматической эффектности, которая сопровождала смерть Цезаря. Ни последнего слова, ни принятия, ни протеста. Просто вот только что она была жива, а в следующее мгновение умерла.

«Нет, не умерла, — вдруг осознал Грейсон. — Ее выпололи!»

Он подбежал к Пурити. Обхватил ее голову, попытался сказать ей что-то такое, что она могла бы унести с собой туда, куда уходят все, кого выпололи… Но было поздно.

На сцену хлынули люди. Замаскированные серпы? Гвардейцы? Грейсон не знал. Сейчас он превратился в зрителя, отстраненно наблюдающего за тем, как Константин отдает приказы.

— Не позволяйте им устроить пожар! — распорядился он. — Вода в спринклерах, возможно, вовсе не вода.

Значит, Константин послушался его! И он все же не заговорщик!

— Уберите отсюда людей! — завопил Константин. Но зрители в особом приглашении не нуждались — они уже лезли по головам друг друга, пытаясь пробиться к выходам.

Не дожидаясь, когда Константин вновь обратит на него внимание, Грейсон бережно опустил тело Пурити на пол и рванул с места. Он не позволит скорби и смятению одержать над ним верх. Не сейчас. Ведь он еще не исполнил свою миссию, — а теперь в его жизни не осталось ничего, кроме миссии. Угроза попасть под кислотный душ не исчезла; и хотя, театр, казалось, был наводнен серпами, ловившими заговорщиков, все их усилия будут напрасны, если заработают спринклеры.

Грейсон побежал обратно по узкому коридору — где-то там он видел старый пожарный топорик, висевший на стене, по-видимому, с самой Эпохи Смертности. Он разбил стеклянный шкаф и сдернул топорик с крючка.

• • •

За шумом царящей в зале суматохи серп Кюри не слышала предупреждающих криков Константина. Неважно — она знала, что делать: надо перебить заговорщиков любыми способами. Выхватив нож, Мари приготовилась к схватке. Нельзя отрицать: было что-то чрезвычайно бодрящее в том, чтобы покончить с теми, кто пришел покончить с тобой. Это было нутряное звериное чувство, которое, как инстинктивно догадывалась Мари, могло вырасти в нечто очень опасное, если позволить ему пустить корни.

Повернувшись к выходу из зала, она увидела в фойе какого-то негодного. Парень палил из пистолета по каждому, кто попадался на пути. В другой руке он держал что-то вроде факела и поджигал все, что могло гореть. Так вот что они затеяли! Решили запереть их в театре и сжечь дотла. Странное дело — Кюри ожидала от этих убийц большей изобретательности. Но они, по-видимому, всего лишь кучка обозленных негодников, не более.

Вскочив на спинки двух соседних кресел, Мари вознеслась над бегущей толпой. Она сунула нож обратно в ножны и извлекла на свет трехзубый сюрикен. Полсекунды на прицеливание — и она метнула сюрикен со всей силой, на какую была способна. Звездочка просвистела над головами зрителей, вылетела в фойе и врезалась прямо в череп поджигателя. Парень упал, выронив пистолет и факел.

Кюри позволила себе насладиться триумфом. Кое-где в фойе пылал огонь, но это нестрашно. Через пару мгновений среагируют детекторы дыма, и из спринклеров хлынет вода. Пожар потухнет раньше, чем сможет нанести хоть сколько-нибудь значительный вред.

• • •

Цитра узнала паренька, как только увидела его. Грейсон Толливер. Его волосы, одежда и эти рожки-недоростки могли обмануть кого-нибудь другого, но тщедушное сложение и язык тела выдавали его с головой. А еще его взгляд. Странное сочетание оленя, застывшего в свете фар, и росомахи, изготовившейся к атаке. Парень жил в перманентном состоянии «дерись или беги».

Пока Константин раздавал подчиненным приказания, Грейсон умчался в коридор. Кинжал, которым Цитра выполола Олдрича, она по-прежнему сжимала в руке. Теперь ей придется воспользоваться им против Толливера. Несмотря на его явную принадлежность к заговорщикам, Цитру раздирали противоречивые чувства: как бы ни жаждала она положить конец покушениям, ей столь же сильно хотелось заглянуть парню в глаза и услышать от него правду. Какова его роль во всем этом? Почему он в это ввязался?

Когда она нагнала его, в руках он держал… пожарный топорик.

— Отойди, Анастасия! — прокричал он.

Ну не настолько же он глуп, чтобы воображать, будто может справиться с ней этим топориком?! Она серп, в совершенстве владеющий холодным и прочим оружием! Анастасия быстро прикинула, как обезвредить парня и отправить его в квазисмерть. Еще миг — и она привела бы свой план в действие, если бы он не выкинул нечто абсолютно неожиданное.

Он ударил топором по трубе, идущей вдоль стены.

Серп Константин с гвардейцами появились рядом с Цитрой как раз в тот момент, когда лезвие топора перерубило трубу. Один из гвардейцев бросился между Анастасией и трубой, откуда на него хлынула вода. Но через пару секунд вода сменилась какой-то другой жидкостью. Гвардеец с криком упал. Его тело дымилось. Кислота! Кислота в трубах! Как? Как это возможно?!

Жидкость брызнула серпу Константину в лицо, и он взвыл от боли. Кислота залила рубашку Грейсона, которая мгновенно растворилась, немного попало и на кожу. А потом давление в трубе снизилось, и кислотный фонтан превратился в ручей, пожирающий все, что попадалось на пути.

Грейсон уронил топорик и, развернувшись, помчался по коридору. Цитра не погналась за ним. Вместо этого она склонилась над серпом Константином, яростно тершим себе глаза. Вот только глаз у него больше не было.

В этот момент завопили все пожарные сирены театра, и над разгорающимся огнем завертелись спринклеры — бесполезные, поскольку не разбрызгивали ничего, кроме воздуха.

• • •

Грейсон Толливер. Рубец Мостиг. Он понятия не имел, кто он и кем хочет быть. Впрочем, какая разница? Главное — он это сделал! Он спас всех!

Кожа на груди горела невыносимо — но лишь несколько первых мгновений. К тому времени как он выскочил в темный проулок, болевые наниты потушили пламя в его нервных окончаниях, а затем он почувствовал странную щекотку: это наниты-целители начали «замораживать» его раны. Голова кружилась от насытивших кровь опиатов — еще чуть-чуть, и он потеряет сознание. Полученной порции кислоты было недостаточно, чтобы прикончить его или хотя бы сделать квазимертвым. Что бы ни произошло сейчас, он будет жить… если только Константин, или Кюри, или Анастасия, или любой другой серп из тех, что были в театре, не решат, что он заслуживает прополки. Нет, такого шанса он им не даст! Поэтому, собрав последние силы, он перебросил себя через край пустого мусорного контейнера, стоявшего в трех кварталах от выхода из театра. Может, здесь они его не найдут.

Он потерял сознание, еще не долетев до дна.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я провело бесчисленные симуляции выживания человечества. Не будь меня, вероятность самоуничтожения человеческой расы равнялась бы 96,8 %, а шанс на то, что люди сделают свою планету непригодной для любой формы жизни, основанной на углероде, равнялся бы 78,3 %. Позволив доброжелательному искусственному разуму стать их руководителем и защитником, человечество уклонилось от пули, летящей ему прямо в сердце.

Но как могу я защитить человечество от него самого?

В течение всех этих долгих лет я наблюдало в нем проявления как глубокого безумия, так и высочайшей мудрости. Они уравновешивают друг друга, словно танцоры, отдавшиеся страстному танго. И лишь когда неистовство танца пересиливает его красоту, будущее оказывается под угрозой. Ведет и задает тон в этом танце Орден серпов. Я часто размышляю: понимают ли серпы, насколько хрупки позвоночники танцующих?

— Грозовое Облако

27 Между здесь и там

Кислота глубоко въелась в лицо серпа Константина, — настолько глубоко, что собственные наниты не могли вылечить его. Однако в целом урон был не настолько велик, чтобы с ним не справился центр оздоровления.

— Вам придется остаться у нас по крайней мере на двое суток, — сказала ему медсестра сразу же по прибытии.

Глаза и половина лица Константина скрывались под повязками. Он попытался вообразить себе, как выглядит, но, приняв во внимание огромное количество болеутоляющих средств, курсирующих в его организме, решил не тратить усилий на столь утомительное занятие. Целый легион усовершенствованных нанитов-целителей, введенный в его кровоток, также не способствовал напряженной умственной деятельности. В настоящий момент, подозревал он, в его крови больше нанитов, чем эритроцитов, а это значит, что, пока они работают, в его мозг поступает меньше крови. Собственная кровь представлялась сейчас Константину похожей на ртуть.

— Когда ко мне вернется зрение? — спросил он.

Сестра уклонилась от прямого ответа:

— Наниты все еще оценивают ущерб. К утру все узнаем. Но помните: им придется восстанавливать ваши глаза практически с нуля. Это очень большая работа. Займет… ну никак не меньше суток.

Константин вздохнул. И это называется «скоростное исцеление»?!

Подчиненные доложили, что всего в театре было выполото восемь негодных.

— Мы запросили у Верховного Клинка особого разрешения на временное оживление, — сообщил серп Армстронг. — Их необходимо допросить.

— Что доставит нам дополнительное удовольствие в виде их повторной прополки, — заметил Константин.

Радость от отлично проведенной операции омрачалась тем фактом, что Грейсон Толливер сумел унести ноги. Самое странное: когда копнули задний мозг Грозового Облака, в нем не нашлось никаких публичных материалов на Толливера. Собственно говоря, о нем нигде не было никаких записей. Каким-то образом этот молодой человек был стерт из существования. На его месте появился двойник по имени Рубец Мостиг с весьма омерзительной биографией. Как Толливер ухитрился не только сменить личность, но и стереть все свои цифровые следы, являлось тайной, достойной тщательного изучения.

Поскольку система тушения пожара была выведена из строя, театр сгорел дотла. Однако все, кто там находился, успели выбраться. Единственными жертвами в тот вечер оказались выполотые негодники и тот самый гвардеец, что бросился между перебитой трубой и Толливером. Он принял на себя мощнейший поток кислоты, не оставивший ничего, что можно было бы восстановить. Но его самопожертвование спасло серпа Анастасию. Поскольку он был человеком из личной команды следователей Константина, его потерю серп принял близко к сердцу. И кто-то за нее обязательно поплатится.

Хотя рядовых граждан на время оздоровления вводили в искусственную кому, Константин потребовал, чтобы его оставили в сознании, а поскольку он был серп, перечить никто не посмел. Ему было необходимо подумать. Пораскинуть мозгами. Составить план. При этом он четко понимал, что время уходит. Константину претила мысль потерять зря несколько дней.

Серп Анастасия навестила его незадолго до того, как к нему вернулось зрение. Константин был не в настроении принимать гостей, но не хотел лишать ее возможности поблагодарить своего спасителя за принесенную им ради нее жертву.

— Заверяю вас, Анастасия, что лично допрошу всех негодных, которых мы задержали, и только после этого мы выполем их еще раз, — сказал Константин, стараясь произносить слова внятно, несмотря на затормаживающее действие болеутоляющих. — А после поймаем Грейсона Толливера. Он заплатит за свои действия согласно законам серпов.

— И все же это именно он спас всех в театре, разрубив ту трубу, — напомнила Анастасия.

— Да, — нехотя признал Константин, — но когда твой спаситель одновременно и злоумышленник — в этом есть что-то глубоко неправильное.

Она промолчала.

— Четверо из задержанных злоумышленников оказались из Техасского региона, — сообщил Константин.

— Вы полагаете, покушения организовывал кто-то из тамошних жителей?

— Или кто-то, прячущийся там. Ничего, мы докопаемся до истины. — Эти слова он произносил всегда, потому что в прошлом он неизменно докапывался до истины. Константина брала досада при мысли о том, что нынешний случай может оказаться исключением.

— Скоро конклав, — напомнила Анастасия. — Как полагаете, вы сможете на нем присутствовать?

Он не мог понять, чего ей хочется больше — его присутствия или отсутствия.

— Я буду там, — твердо сказал он. — Даже если им придется заменить мне кровь антифризом ради такого случая.

Анастасия ушла. И только после того, как за ней закрылась дверь, Константин сообразил, что за всю их беседу она так его и не поблагодарила.

• • •

Через час, когда Цитра и Мари обедали в ресторане своего отеля — это была их первая за долгое время трапеза на публике — к их столику подошел служитель с запиской, чем несказанно удивил обеих. Серп Кюри протянула руку, но посыльный извинился: записка предназначена серпу Анастасии — и вручил ее Цитре. Та открыла, быстро прочитала.

— Ну что там? — затормошила ее Мари. — От кого она, чего им надо?

— Да так, ничего, — ответила Цитра, суя записку в один из многочисленных карманов своей мантии. — От семьи человека, которого я выполола вчера. Хотят знать, когда я дам им иммунитет.

— Я полагала, что они придут сюда сегодня вечером?

— Придут, но они не знают точно, когда. В записке написано, что они придут в пять, если нам это удобно.

— Ну, если тебе подходит… — сказала серп Кюри. — Они ж твое кольцо целовать будут, не мое. — И вернулась к своему лососю.

Полчаса спустя Цитра вышла на улицу в «цивильной» одежде и поспешила на другой конец города. Записка была не от семьи умершего актера. Ее прислал Роуэн. Торопливым почерком в ней было нацарапано: «Нужна твоя помощь. Железнодорожный музей. Как можно скорее». Цитра еле досидела до конца обеда, потому что вскочи она раньше — и подозрений со стороны Мари не оберешься.

Цитра спрятала набор уличной одежды в кармане своего чемодана — на случай, если надо будет действовать инкогнито. Проблема заключалась в том, что у нее не было пальто — большой сверток трудно было бы спрятать от зоркого глаза Мари. Поэтому без термальных спиралей своей зимней мантии Цитра, выйдя на улицу, сразу же замерзла. Поборовшись с холодом два квартала, она надела свое кольцо и показала его продавцу в магазине одежды. Тот дал ей пальто, не потребовав платы.

— А иммунитет не дадите? — спросил торговец. — Я тогда никому не расскажу, что видел вас на публике без мантии.

Цитре эта попытка вымогательства не понравилась, поэтому она отбрила наглеца:

— А как насчет того, что я просто пообещаю не выпалывать вас за ваши угрозы?

По-видимому, эта мысль продавцу в голову не приходила. Он даже заикаться начал.

— Д-да, конечно, все п-правильно, справедливо, да… — Он покопался в галантерее. — Вот перчаточки — очень подойдут к вашему пальто…

Цитра взяла перчатки и вышла в ветреный день.

Когда она в первый раз прочитала записку, сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди, но она не подала виду. Скрыла от Мари свою радость. И свою тревогу. Значит, Роуэн здесь и ему нужна помощь? Какого рода помощь? Он в опасности или хочет, чтобы она помогла ему убрать какого-то преступного серпа? А она пойдет на это, если он попросит? Нет, решительно не пойдет. Наверно, не пойдет. Скорее всего не пойдет…

Конечно, это могло быть и ловушкой. Впрочем, те, кто стоял за вчерашней атакой, сейчас наверняка зализывают раны в своем логове, так что риск очередного покушения маловероятен. И все же Цитра захватила с собой оружие, чтобы защититься в случае необходимости.

Железнодорожный музей Великих Равнин в городе Уичито[19] представлял собой открытое депо локомотивов и подвижных составов родом из различных эпох. Музей мог даже похвастаться вагоном первого магнито-левитационного поезда, зависшим навечно в центре экспозиции. По-видимому, Уичито был когда-то большим перекрестком между здесь и там. Сейчас он ничем не отличался от всех других городов. В Средмерике царила гомогенность, что, с одной стороны, дарило чувство уверенности, а с другой — слегка раздражало.

В это время года по музею бродило всего несколько малолюдных групп туристов, которые по какой-то неведомой причине выбрали Уичито местом проведения отпуска. Поскольку музей находился на попечении Грозового Облака, вход сюда был бесплатным. Отлично. Цитре не хотелось лишний раз светить кольцом. Одно дело получить пальто где-то в городе, и совсем другое раскрывать свою идентичность в том самом месте, куда она пришла на тайную встречу.

Плотно запахнувшись от ветра, девушка бродила между черными паровозами и красными дизелями, заглядывая в каждый уголок в поисках Роуэна. Через некоторое время она начала беспокоиться, что это все-таки подстава, что ее завлекли сюда, возможно, чтобы увести от серпа Кюри. Она уже собралась уходить, и в это время кто-то ее позвал:

— Я здесь!

Она пошла на голос и попала в узкое темное пространство между двумя товарными вагонами, где свистел злющий ветер. Он бил ей в лицо, поэтому Цитра не могла разглядеть позвавшего, пока не подошла ближе.

— Серп Анастасия! Я боялся, что вы не придете.

Это был не Роуэн. Это был Грейсон Толливер.

— Ты?! — Сказать, что Цитра была разочарована, значит ничего не сказать. — Мне стоило бы выполоть тебя прямо здесь, на месте, и поднести твое сердце серпу Константину!

— Чтобы он его съел.

— Скорей всего, — признала Цитра. В этот момент она ненавидела Грейсона. Ненавидела за то, кем он не являлся. Казалось, сама вселенная предала ее, и Цитра не собиралась прощать ей предательство. Вот глупая, почему она не обратила внимания, что почерк на записке был не Роуэна!

Но как бы ни хотелось ей выместить свою досаду на Толливере, сделать это она не могла. Ведь не его вина, что он не Роуэн. К тому же, как она сама указывала Константину, Грейсон уже дважды спас ей жизнь.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал он, и в его голосе слышалось неподдельное отчаяние. — Мне некуда больше идти…

— А я тут при чем?

— При том, что если бы не ты, меня бы тут не было!

Да, это правда. Вспомнилось, как он говорил ей — вернее сказать, не говорил — что работает для Грозового Облака под прикрытием. Если Цитра так важна для Грозового Облака, что оно использовало Грейсона, чтобы обойти закон об отделении серпов от государства, то разве это не ее долг — вытащить парня из угла, в который его загнали?

— За мной охотится Орден серпов, за мной охотится Исполнительный Интерфейс, и все, кто стоит за покушениями на вас, теперь тоже мои враги! — проговорил Грейсон.

— Кажется, ты здорово умеешь заводить себе недругов!

— Да уж… Ты, можно сказать, мой единственный друг. Вернее, что-то вроде.

Наконец Цитра отодвинула свою досаду в сторону. Она не бросит парня на произвол судьбы.

— Что я могу для тебя сделать?

— Не знаю! — Грейсон начал мерить шагами узкий проход. Его невозможно черные волосы нещадно трепал ветер, и на одно мгновение Цитре показалось, будто вокруг парня смыкаются стены. У него и правда не осталось выхода. Что бы он ни сказал Константину, ничего не поможет, — тот был готов выполоть Грейсона, отрезая один кровавый кусок за другим. И даже если она вступится за него, это не поможет. Ордену требуется козел отпущения.

— Я могу дать тебе иммунитет, — предложила она, — но как только твоя ДНК попадет в базу данных Ордена, серпы тут же узнают о твоем местонахождении.

— И, — добавил он, — запросто вычислят, чье кольцо я поцеловал. — Он покачал головой. — Не хочу причинять тебе неприятности.

Его слова рассмешили ее.

— Ты был в той шайке, что пыталась меня прикончить! Это называется «не хочу тебе неприятностей»?

— На самом деле я не был в шайке! — взвился он. — И тебе это прекрасно известно!

Да, верно. Кто-нибудь другой сказал бы, что парень просто сдрейфил, но она-то знает правду. Возможно, она единственная, кто ее знает. Но как бы ни хотелось Цитре помочь Грейсону, ей ничего не приходило в голову.

— Ты хочешь сказать, что мудрая и прекрасная серп Анастасия не может ничего придумать? — спросил Грейсон. Если бы такие слова произнес кто-то другой, Цитра приняла бы их за попытку подольститься к ней, но этот парень был не из льстецов. Он был в таком отчаянии, что оно оставляло место только для искренности. В данный момент Цитра не чувствовала себя ни мудрой, ни прекрасной, но ладно, пусть уж парень пофантазирует о Почтенном Серпе Анастасии.

И такое отношение дало ей силы подняться до высоты приписываемого ей положения. Ее осенило.

— Я знаю, куда ты мог бы обратиться…

Он смотрел на нее своими темными умоляющими глазами и ждал, когда она озарит его светом своей мудрости.

— В городе есть монастырь тонистов. Они спрячут тебя от серпов.

Грейсон был, мягко выражаясь, ошеломлен.

— Тонисты? — переспросил он в ужасе. — Ты в уме? Они же мне язык отрежут!

— Успокойся, не отрежут. Но они и вправду ненавидят серпов, и, ручаюсь, скорее станут защищать тебя ценой собственной жизни, чем выдадут серпам. Спроси брата Макклауда. Скажи, что тебя послала я.

— Но…

— Ты просил помощи, и я тебе ее оказала, — отрезала она. — Что ты теперь будешь делать, зависит только от тебя.

С тем она его и оставила, поспешив обратно в отель. Она вернулась как раз вовремя, чтобы быстренько втайне от всех переодеться и наделить иммунитетом безутешных родственников выполотого актера.

• • • • • • • • • • • • • • •

Внесу ясность: не каждое мое действие совершенно. Люди путают состояние существа с его действиями. Попробую объяснить разницу.

Я, Грозовое Облако, совершенно.

Это истина по определению, и ее нет нужды отрицать, поскольку это факт. Однако каждый день я вынуждено принимать миллиарды решений и совершать миллиарды действий. Некоторые из них пустяковые: например, выключить лампочку в пустой комнате, чтобы сэкономить электричество; другие более значительны: например, устроить слабое землетрясение, чтобы упредить сильное. Но ни одно из этих действий не совершенно. Я могло бы выключить лампочку чуть раньше, тем самым сэкономив больше энергии. Я могло бы сделать землетрясение на один балл слабее, и тогда драгоценная ваза ручной работы не упала бы и не разбилась.

Я пришло к выводу, что существуют только два совершенных акта. Из известных мне действий они — наиболее важные. Но я запрещаю себе выполнять их, оставляя это на усмотрение человечества.

Это акт создания жизни… и акт ее отъема.

— Грозовое Облако

28 Чему быть…

Как большинство тонистских монастырей, тот, в котором очутился Грейсон Толливер, выглядел старше, чем был на самом деле. Кирпичные стены монастыря заросли девичьим виноградом. Стояла зима, и холодные голые плети походили на паутину. Грейсон вошел внутрь через длинную, зарешеченную колоннаду, обсаженную кустами роз, ныне похожими на скелеты. Должно быть, весной и летом здесь очень красиво, но сейчас, в середине зимы, вид убежища в точности соответствовал похоронному настроению беглеца.

Первый человек, которого он увидел, женщина в обычном для тонистов балахоне из мешковины, улыбнулась ему и приветственно подняла руки ладонями вверх.

— Мне нужно поговорить с братом Макклаудом, — сказал Грейсон, следуя инструкции серпа Анастасии.

— Тогда тебе надо получить разрешение у курата Мендосы, — ответила женщина. — Пойду позову его.

Она повернулась и поплыла прочь не торопясь, словно на прогулке, отчего Грейсону захотелось схватить ее и толкать вперед.

Когда появился курат Мендоса, его походка намекала, во всяком случае, на некоторую спешку.

— Прошу у вас убежища, — сказал ему Грейсон. — Мне посоветовали спросить брата Макклауда.

— Да, конечно, — ответил Мендоса просто, как будто это было абсолютно рядовое событие. Курат проводил Грейсона в комнатку в одном из монастырских строений.

На тумбочке горела свеча. Первым делом курат потушил ее специальным колпачком.

— Располагайся, — сказал он. — Я передам брату Макклауду, что ты ждешь его.

Мендоса вышел и прикрыл за собой дверь, но не запер ее. Грейсон остался наедине со своими мыслями. Если бы он захотел уйти, путь наружу был открыт.

Комнатушка была спартанской. Из обстановки — только самое необходимое: кровать, стул и тумбочка. Никаких украшений на стенах, не считая вертикально стоящей железной вилки над изголовьем. Двузубец — так они его называют. Символ их веры. В ящике тумбочки обнаружился грубый балахон, на полу — пара сандалий. Около погашенной свечи на тумбочке лежал переплетенный в кожу сборник гимнов с тисненым камертоном на обложке.

В комнате царил мир. Комната дарила покой. Это было невыносимо.

Он ушел из бедного событиями мира Грейсона Толливера в бурный и непредсказуемый мир Рубца Мостига. А теперь его забросило в брюхо обыденности, где его неизбежно съест и переварит скука.

«Во всяком случае, я все еще жив», — утешил себя Грейсон, хотя и не был уверен, что это такое уж великое благо. Пурити выпололи. Не заменили ей личность, не перевели в другое место, а выпололи. Ее больше нет; и несмотря на весь ужас того, что она пыталась сделать, Грейсон тосковал по ней. Он жаждал услышать ее дерзкий голос. Он пристрастился к ее хаосу. Ему придется адаптироваться к жизни без Пурити, к жизни без самого себя. Ибо кто он теперь такой?

Он улегся на кровать, к счастью, оказавшуюся удобной, и прождал, кажется, целых полчаса. Наверно, думал он, тонисты как Инспекция по делам негодных — тоже намеренно заставляют посетителей ждать. Наконец он услышал скрип двери. День клонился к вечеру, и света из маленького окошка едва хватало, чтобы рассмотреть пришедшего. Оказалось, что это парень ненамного старше Грейсона. Его рука была заключена в какой-то непонятный футляр.

— Я брат Макклауд, — представился вошедший. — Курат удовлетворил твой запрос об убежище. Я так понял, что ты просил о личной встрече со мной?

— Так мне посоветовал один мой друг.

— Могу я спросить кто?

— Лучше не надо.

Похоже, брата ответ слегка раздосадовал, но он не стал заострять внимание.

— Можно хотя бы взглянуть на твое удостоверение личности? — А когда Грейсон заколебался, брат Макклауд сказал: — Да не бойся ты. Не важно, кто ты такой и что натворил, — мы не сдадим тебя Исполнительному Интерфейсу.

— А он и так наверняка уже знает, что я здесь.

— Знает, — подтвердил брат Макклауд, — но твое пребывание в нашем монастыре — это вопрос религиозной свободы. Грозовое Облако не станет вмешиваться.

Грейсон вытащил из кармана и протянул брату Макклауду электронную карточку, на которой по-прежнему мигало ярко-красное «Н».

— Негодный! — воскликнул брат Макклауд. — В последние дни нам приходит все больше и больше негодных… Ладно, Рубец, здесь это не имеет значения.

— Меня не так зовут…

Брат Макклауд послал ему вопрошающий взгляд:

— Это еще одна вещь, о которой ты не хотел бы рассказывать?

— Да нет, просто… долгая песня.

— И как нам тогда тебя называть?

— Грейсон. Грейсон Толливер.

— Хорошо. Значит, ты теперь брат Толливер.

Похоже, с этого момента ему придется привыкать к жизни под именем брата Толливера.

— Что это за штуковина у тебя на руке?

— Это называется гипс.

— Мне тоже придется носить такую?

Брат Макклауд рассмеялся:

— Нет, разве что руку сломаешь.

— А?

— Гипс помогает естественному процессу заживления. У нас нет нанитов, а тут один серп взял и сломал мне руку.

— Вот как… — Грейсон невольно улыбнулся: а серпа случайно не Анастасия звали?

Брату Макклауду его улыбка не понравилась. Его отношение к новому брату стало чуть более прохладным.

— Через десять минут начинается предвечернее интонирование. В ящике одежда для тебя. Я подожду снаружи, пока ты переоденешься.

— А мне обязательно идти? — спросил Грейсон. Не хотелось ему никакого интонирования, что бы это ни значило.

— Да, — твердо ответил брат Макклауд. — Чему быть, того не миновать.

• • •

Интонирование проходило в часовне. После того как потушили свечи, в помещении, несмотря на высокие витражные окна, воцарилась полутьма. Грейсон едва был в состоянии разглядеть происходящее.

— Вы все делаете в темноте? — спросил он.

— Глаза могут обмануть. Мы делаем упор на другие органы чувств, — ответил Макклауд.

Сладкий запах ладана заглушал вонь, идущую, как вскоре узнал Грейсон, из чаши с грязной водой. Брат Макклауд называл жижу «первичным бульоном».

— Он содержит все болезни, к которым у нас теперь иммунитет, — пояснил он.

Интонирование представляло собой следующую церемонию.

Курат ударял молоточком по огромному стальному камертону в центре часовни двенадцать раз без перерыва. Молящиеся, которых насчитывалось примерно человек пятьдесят, открывали рты и издавали тот же тон. С каждым ударом молотка вибрация усиливалась. Приходил момент, когда резонанс становился если не болезненным, то дезориентирующим — от него начинала кружиться голова. Грейсон к общему гудению не присоединился.

Курат произнес короткую речь. Проповедь, как назвал ее брат Макклауд. Курат говорил о своих многочисленных путешествиях по миру в поисках Великого Камертона.

— Тот факт, что мы не нашли его, не означает, что мы потерпели неудачу. Ибо искания сами по себе так же ценны, как и нахождение. — Конгрегация согласно загудела. — Неважно, когда мы его найдем — сегодня или завтра, и неважно, какая секта сделает это — наша или другая. Все равно я всем своим существом верю, что придет день и мы все услышим и ощутим Великий Резонанс. И он спасет нас всех!

Когда служба окончилась, молящиеся поднялись и, выстроившись в колонну, пошли к курату. Каждый опускал палец в вонючий первичный бульон, затем притрагивался ко лбу, а напоследок лизал палец. От одного только вида этой церемонии Грейсона замутило.

— Тебе пока необязательно принимать участие в ритуале земной чаши, — сказал ему брат Макклауд, что утешало лишь отчасти.

— «Пока»? А как насчет «совсем не»?

На что брат Макклауд еще раз ответил:

— Чему быть, тому не миновать.

• • •

В ту ночь ветер завывал с невиданной доселе лютостью, и мокрый снег стучал в оконце кельи Грейсона. Грозовое Облако могло влиять на погоду, но не менять ее кардинально. А если и могло, то не хотело. Во всяком случае, оно старалось, чтобы шторм, если уж его не избежать, налетал в наиболее удобное время. Грейсон попытался убедить себя, что этот ледяной дождь — слезы, которые Грозовое Облако льет по нему. Но кого он пытается обмануть? У Облака миллион дел поважнее, чем оплакивать бедного Грейсона Толливера. Ведь он в безопасности. Под надежной защитой. Чего еще надо?

Да всего.

Часов в девять-десять вечера к нему заходил курат Мендоса. Из коридора в каморку проник луч света, но, войдя внутрь, курат закрыл дверь, и снова все погрузилось в темноту. Грейсон услышал, как под весом посетителя жалобно скрипнул стул.

— Вот, пришел осведомиться, как у тебя дела, — сказал Мендоса.

— Нормально.

— Полагаю, нормальность — все, чего можно ожидать на этом жизненном перекрестке, — изрек курат. Его лицо вдруг озарилось резким свечением планшетника. Курат потыкал в экран пальцем.

— Я думал, вы чураетесь электричества.

— Вовсе нет, — возразил курат. — Мы избегаем света во время церемоний. А кельи не освещаются, чтобы побуждать людей выходить из своих каморок и общаться с другими братьями и сестрами в помещениях общего пользования.

Он повернул планшетник так, чтобы Грейсон мог видеть экран. На нем пылал театр. Грейсон еле удержался от гримасы.

— Это произошло два дня назад. Подозреваю, что ты замешан в этом деле и что за тобой охотятся серпы.

Грейсон не стал ни подтверждать, ни опровергать утверждение курата.

— Если это и вправду так, — продолжал тот, — от тебя не требуется ни в чем сознаваться. Здесь ты в безопасности, потому что любой враг серпов — наш друг.

— Значит, вы оправдываете насилие?

— Мы оправдываем все, что сопротивляется неестественной смерти. Смерть от руки серпа — не естественная, и потому мы приветствуем все, что мешает их клинкам и пулям достичь цели.

Он протянул руку и коснулся одного из недоразвитых рожек на голове Грейсона. Юноша отстранился.

— Это надо удалить, — сказал курат. — Мы не разрешаем телесные модификации. И голову придется побрить, чтобы у тебя отросли волосы того цвета, который предопределила тебе вселенная.

Грейсон ничего не ответил. Сейчас, когда Пурити мертва, он не станет тосковать по Рубцу Мостигу, потому что Рубец напоминал о ней. А вот то, что ему не оставляют выбора, Грейсону решительно не нравилось.

Мендоса поднялся.

— Надеюсь увидеть тебя в библиотеке или в какой-либо другой комнате отдыха, где ты сможешь пообщаться со своими собратьями-тонистами. Знаю, что они не прочь познакомиться с тобой поближе — особенно сестра Пайпер, которая первой приветствовала тебя, когда ты пришел.

— Я только что потерял дорогого мне человека. Мне сейчас не до компаний.

— Тогда тем более! Особенно если дорогого тебе человека выпололи. Мы, тонисты, не признаем смерти от руки серпа, а это значит, что скорбеть тебе не разрешается.

Вот как?! Значит, теперь ему будут диктовать, что чувствовать и чего не чувствовать?! Ух, хорошо бы, чтобы последний еще живший в нем кусочек Рубца Мостига послал курата к чертовой бабушке! Но вместо этого Грейсон лишь сказал:

— Я не стану прикидываться, будто понимаю и принимаю ваши порядки!

— Будешь, будешь прикидываться, — сказал Мендоса. — Хочешь убежища — значит, придется найти новый смысл жизни в нашей общине и прикидываться до тех пор, пока наши порядки не станут твоими.

— А если никогда не станут?

— Тогда продолжишь прикидываться. — Курат помолчал, потом добавил: — Во всяком случае, со мной этот способ сработал.

• • •

В шестистах сотнях миль к югу от Уичито Роуэн Дамиш проводил спарринги с Тайгером Салазаром. При иных обстоятельствах ему доставило бы удовольствие состязание с другом в любимом боевом искусстве, но схватки, к которым его принуждали силой, и всё ради неизвестной цели, приводили его во всё большее и большее смятение.

Спарринги проводились два раза в день в течение двух недель, и хотя Тайгер с каждой схваткой становился лучше, Роуэн неизменно выигрывал. На то время, когда они не боролись, Роуэна запирали в его комнате.

Тайгера же гоняли еще интенсивнее, чем до появления Роуэна: больше изматывающего бега, больше силовых тренировок, бесконечное оттачивание приемов бокатора плюс упражнения с холодным оружием до тех пор, пока клинок не начинал казаться продолжением руки. В конце каждого дня, когда все тело Тайгера ныло от усталости, ему делали глубокий внутримышечный массаж, после которого перенапряженные мускулы становились мягкими и податливым. До появления здесь Роуэна сеансы массажа проводились раза два или три в неделю, но сейчас он получал их каждый день. Тайгер уставал до такой степени, что засыпал прямо на массажном столе.

— Я побью его, — обещал он серпу Рэнд. — Вот увидишь.

— Не сомневаюсь, — отвечала она. И хотя, по мнению Роуэна, другого такого бессердечного и лживого человека было поискать, Рэнд в такие мгновения казалась абсолютно искренней.

И вот во время одного из таких сеансов массажа изумрудная женщина вошла в комнату и велела массажистке выйти. Тайгер вообразил, что теперь им займется сама Рэнд. Мысль о ее руках, гладящих его тело, привела Тайгера в экстаз. Но, к его огорчению, она не притронулась к нему и пальцем.

Рэнд просто сказала:

— Время пришло.

— Время для чего?

— Надеть тебе на палец кольцо. — Почему-то это прозвучало несколько меланхолично. Тайгер, кажется, понимал, в чем дело.

— Я знаю, ты не хотела давать мне его до того, как я побью Роуэна…

— Ничего не поделаешь, — вздохнула она.

Тайгер встал и надел халат, ничуточки не стесняясь. С какой стати? В нем не было ничего, что он хотел бы скрыть от нее — ни снаружи, ни внутри.

— Ты мог бы послужить моделью для Микеланджело, — заметила она.

— Ничего не имею против того, чтобы меня высекли в мраморе, — отозвался он, завязывая пояс.

Она приблизилась к нему и одарила нежнейшим из поцелуев — таким легким, что он едва ощутил ее губы на своих губах. Наверно это прелюдия к чему-то большему, предположил Тайгер, но Рэнд отступила назад.

— Завтра рано утром мы кое-куда отправляемся. Так что хорошенько выспись сегодня ночью.

— Что ты имеешь в виду? Куда отправляемся?

Она тонко улыбнулась.

— Нельзя же получить кольцо серпа совсем без церемонии. Нужен хотя бы скромный ритуал.

— А Роуэн там будет? — спросил Тайгер.

— Лучше не надо.

Конечно, она права. Ни к чему лишний раз напоминать Роуэну, что его-то не избрали. Но Тайгер твердо намеревался выполнить обещанное и сразу же после получения кольца дать другу иммунитет.

— Надеюсь, — проговорил он, — как только кольцо окажется на моем пальце, ты увидишь меня в новом свете.

Она посмотрела ему в глаза долгим взглядом, от которого его мышцы размякли куда больше, чем под давящими костяшками массажистки.

— Уверена, все изменится, — сказала Рэнд. — Давай, чтобы ровно в семь был готов!

Она ушла, и Тайгер испустил восторженный вздох. В мире, где каждый гарантированно получает все, что ему нужно, не каждому дается то, чего ему хочется. Роуэну, например. А сам Тайгер до недавнего времени даже не догадывался, что хочет стать серпом. И вот теперь, в преддверии великого события, он знал — так и должно было случиться. Впервые на своей памяти Тайгер был в высшей степени доволен тем, какое направление приняла его жизнь.

• • •

На следующее утро Роуэна не повели на спарринг. Не случилось этого и на второй день. Его навещали только охранники, приносившие еду и забиравшие пустой поднос.

Он считал дни с момента своего прибытия сюда. Старые Зимние праздники пришли и прошли незаметно — никто в пентхаусе ничего не отмечал. Шла последняя неделя года. Роуэн не знал даже, какое имя получил наступающий год.

— Год Раптора[20], — ответил на его вопрос охранник. Понадеявшись, что страж оттаял душой достаточно, чтобы выдать больше информации, Роуэн спросил:

— А что происходит? Почему ни Тайгер, ни Рэнд не тащат меня на спарринг? Только не говори, что как мальчик для битья я им больше не нужен.

Но даже если охранник и знал, в чем дело, отвечать он не стал.

— Ешь давай, — буркнул он. — У нас строжайший приказ не морить тебя голодом.

На второй день вынужденного одиночества, ближе к вечеру, в комнату Роуэна вошла серп Рэнд с двумя стражами.

— О, кажется, каникулы закончились, — саркастически заметил Роуэн, но изумрудный серп не была расположена к шутливой болтовне.

— Примотайте его к стулу! — приказала она охранникам. — Да так, чтобы и пальцем дернуть не мог.

И тут взгляд Роуэна упал на рулон клейкой ленты. Когда тебя привязывают к стулу — это одно. Гораздо хуже, когда приматывают клейкой лентой.

«Вот и все, — подумал Роуэн. — Тренировки Тайгера закончены, и теперь эта тварь займется мной. Что бы она ни задумала, это произойдет сейчас». И тогда Роуэн сделал свой ход. Как только охранники попытались схватить его, он разразился серией жесточайших ударов, в результате сломав одному стражу челюсть и свалив на пол другого, где тот и остался лежать, судорожно хватая ртом воздух. Но не успел Роуэн прыгнуть к двери, как Рэнд налетела на него и пришпилила к полу, упершись коленом в грудь так, что Роуэн не мог даже вздохнуть.

— Давай-ка ты тихо-мирно позволишь себя связать, иначе я тебя вырублю, и тогда тебя все равно свяжут, — прорычала она. — Но в этом случае уж я позабочусь, чтобы ты опять не досчитался зубов.

Когда Роуэн уже почти терял сознание от недостатка воздуха, Рэнд убрала колено с его груди. Юноша был ослаблен достаточно, чтобы охранники с легкостью примотали его клейкой лентой к стулу.

После чего его оставили на целый час в одиночестве.

Клейкая лента была в сто раз хуже веревки, которой его связали в доме Брамса. Она стягивала грудь так, что он мог делать лишь поверхностные вдохи. Роуэн не был в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой, как он ни пытался выпростать их из ленты.

Солнце село. Остались лишь огни Сан-Антонио за окном да бледная ущербная луна, заливавшая комнату тусклым голубым светом и оставлявшая глубокие, длинные тени.

Наконец дверь открылась, и один из охранников вкатил в комнату какое-то странное сооружение — кресло с колесами по обеим сторонам. В кресле кто-то сидел. Серп Рэнд шла позади.

— Привет, Роуэн!

Это был Тайгер. В проникающем из коридора свете Роуэн видел только его силуэт. Лица он не мог разглядеть, но голос узнал. Тот звучал устало и сипло.

— Что происходит, Тайгер? Почему Рэнд примотала меня к стулу? И что это за штуковина, в которой ты сидишь?

— Это называется инвалидное кресло, — ответил Тайгер, из всех вопросов выбрав только третий. — Артефакт Эпохи Смертности. В наше время они не в ходу, но, как видишь, сегодня пригодилось.

В манере Тайгера говорить проскальзывало что-то очень непривычное. И дело было не в сиплом голосе, но в самой речи, в выборе слов, в том, с какой четкостью они произносились.

Тайгер шевельнул рукой, и что-то блеснуло на его пальце. Роуэну не требовалось слов, чтобы понять, что это.

— Ты получил свое кольцо!

— Да, — сказал Тайгер. — Да, я получил мое кольцо.

В глубине души Роуэна зародилось тяжелое и отвратительное чувство. Оно неотвратимо прокладывало себе путь на поверхность. Отчасти Роуэн уже понимал, что это такое, но все еще сопротивлялся, как будто, прогоняя мысль, можно прогнать и темного призрака правды. Но не пройдет и нескольких мгновений, и на происходящее прольется свет.

— Айн, будь добра, я не могу дотянуться до выключателя.

Рэнд включила свет, и реальность ударила Роуэна выстрелом из двух стволов одновременно.

Потому что хотя в кресле и сидел Тайгер Салазар, смотрел Роуэн сейчас вовсе не на своего друга.

Он смотрел в улыбающееся лицо серпа Годдарда.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я могу говорить на 6 909 живых и мертвых языках. Могу вести более пятнадцати миллиардов разговоров одновременно, причем речь о полновесном участии в каждом из них. Могу быть красноречивым, обаятельным, смешным и очаровательным; могу говорить слова, которые ты больше всего хочешь услышать, именно в тот момент, когда ты хочешь их услышать.

И все же случаются немыслимые мгновения, когда я не могу найти слов ни на одном языке, мертвом или живом.

В такие моменты, если бы у меня был рот, я бы закричало.

— Грозовое Облако

29 Во вторичном пользовании

Мир закружился вокруг Роуэна, словно комната неслась в космическом пространстве. Юноша мог выдохнуть, но не мог вдохнуть, как будто колено серпа Рэнд опять упиралось ему в грудь. И он затосковал по опьянению забытья, потому что оно было лучше того, с чем он столкнулся сейчас.

— Да, понимаю, голос ввел тебя в заблуждение, — сказал Годдард по-прежнему голосом Тайгера. — С этим ничего не поделаешь.

— Как… как… — Это было все, что Роуэн мог выдавить из себя. То, что Рэнд выжила в пожаре, потрясло его, но это все-таки можно объяснить разумными причинами. А тут… Да ведь Роуэн снес Годдарду голову! Он видел, как пылало его обезглавленное тело!

Но взглянув на Рэнд, в почтительной позе застывшую рядом с наставником, он все понял. О боже, он все понял…

— Ты умудрился срезать мне голову как раз под челюстью, — сказал Годдард, — над гортанью. Вот почему мои голосовые связки утрачены навсегда. Ничего, сгодятся и эти.

И самое страшное — на Годдарде была не его мантия, а одежда Тайгера, вплоть до туфель на ногах. Роуэн осознал: они поступили так намеренно. Чтобы у Роуэна не осталось никаких сомнений в том, что они сделали. Он отвернулся.

— Нет, нет, смотри! — велел Годдард. — Я настаиваю.

Охранник зашел Роуэну за спину, обхватил его голову руками и повернул лицом к человеку в инвалидном кресле.

— Как ты мог! — прохрипел Роуэн.

— Я? — удивился Годдард. — Боже сохрани! Это Айн — ее план. Я вообще ни на что не был способен. А ей достало присутствия духа вынести самую значимую часть моего тела из горящего монастыря. Мне сообщили, что я целый год находился в бессознательном состоянии — к счастью, в криокамере. Уж поверь — если бы что-то зависело от меня, я сделал бы все иначе. Сейчас моя голова сидела бы на твоем теле!

Роуэн не смог скрыть свою боль. Из его глаз полились слезы ярости и невыразимой скорби. Для этой операции они могли бы выбрать кого угодно, но выбрали Тайгера. По той единственной причине, что он был другом Роуэна.

— Ублюдки! Больные ублюдки!

— Это мы-то больные? — переспросил Годдард. — Вообще-то это не я обезглавил своего серпа-наставника и напал на его коллег. Тому, что сделал ты — и продолжал делать, пока я пребывал в азотном сне, — по законам серпов, нет прощения! А вот мы с Айн не нарушили ни одного закона. Твой друг Тайгер был выполот, а его тело использовано заново. Вот так просто. Возможно, наши действия несколько нетрадиционны, но, принимая во внимание обстоятельства, вполне объяснимы. То, что ты видишь перед собой, — прямое следствие твоих собственных поступков.

Роуэн видел, как поднимается и опускается грудь Тайгера в такт дыханию Годдарда. Руки воскресшего вяло покоились на подлокотниках инвалидного кресла. Кажется, чтобы пошевелить ими, ему требовалось приложить немалое усилие.

— Подобная процедура, конечно, вещь намного более сложная и деликатная, чем просто скоростное исцеление, — продолжал Годдард. — Мне понадобится несколько дней, чтобы обрести полный контроль над телом твоего друга.

Он медленно поднял руку, затем, не отрывая от нее глаз, сжал пальцы в кулак.

— Ты только посмотри, какой прогресс! С нетерпением жду того дня, когда смогу положить тебя на ковер в бокаторе. Как я понял, ты уже оказал мне немалую помощь в тренировках.

Тренировки! Вот теперь все обрело смысл, хоть и вывернутый наизнанку. Спарринги, особое внимание к физической форме Тайгера… Даже массажи… Так выращивают отборного бычка, чтобы получить мраморное мясо. Но оставался еще один вопрос. Вопрос, который Роуэн не хотел задавать, но чувствовал себя обязанным по отношению к Тайгеру.

— Что вы сделали с… — Роуэн не мог заставить себя произнести это слово, — с тем, что от него осталось?

Рэнд дернула плечами, мол, подумаешь, дело великое.

— Ты сам сказал — с мозгами у Тайгера было туговато. Все, что выше горла, ни на что не годилось, — сказала она.

— ГДЕ ОН?

Рэнд не ответила. Это сделал Годдард.

— Выкинули вместе с прочим мусором, — сказал он, пренебрежительно махнув рукой Тайгера.

Роуэн рванулся вперед, забыв про свои путы, но его ярость лишь едва сдвинула стул с места. Если бы Роуэн смог освободиться, он убил бы их всех! Не выполол, а именно убил. Отрывал бы от каждого кусок за куском с такой вопиющей предвзятостью и заранее обдуманной злонамеренностью, что они испепелили бы вторую заповедь!

И это было как раз то, чего хотел Годдард. Он хотел, чтобы Роуэна снедала жажда убийства, и при этом он был не в состоянии утолить ее. Не способен отомстить за страшную судьбу своего друга.

Годдард наслаждался страданием Роуэна, словно неземным лакомством.

— Ты отдал бы себя самого, чтобы спасти приятеля? — спросил он.

— Да! — прокричал Роуэн. — Да, я бы отдал! Почему ты не взял меня?!

— Хм… — буркнул Годдард, как будто это откровение было так, мелочью. — Тогда я рад, что Айн сделала такой выбор. После того, что ты сотворил со мной, тебе следует причинить как можно больше боли. В этой ситуации я пострадавшая сторона, значит, мои желания дóлжно уважать. А я желаю, чтобы ты жил дальше, жил в унижении и муках. И как кстати, что все началось в огне! Потому что теперь тебе, Роуэн, придется испытать на себе судьбу Прометея, дарителя огня. Не так уж отличается от Люцифера, «дарителя света», чьим именем ты воспользовался. Прометея за его неразумный поступок приковали к скале и присудили, чтобы орел клевал его печень до конца времен.

Он подкатился поближе и зашептал:

— Я твой орел, Роуэн. И буду питаться твоими страданиями день за днем, вечно. Или пока мне не надоест.

Годдард еще мгновение смотрел ему прямо в глаза, а потом дал знак охраннику выкатить его из комнаты.

За последние два года чего только с Роуэном ни происходило! Его били физически, истязали психически, пытали эмоционально. Он все пережил. Что не убило его, сделало его сильнее, укрепило его решимость исправить все испорченное и сломанное. И вот теперь сломали его самого. Во всем мире не хватило бы нанитов, чтобы его исцелить.

Когда юноша поднял взгляд, он увидел, что серп Рэнд все еще здесь. Она не шевельнула и пальцем, чтобы разрезать его путы. Да он этого и не ждал. Если его отпустить, то как сможет орел пожирать его внутренности? Что ж, их шутка обратилась против них. У Роуэна не осталось внутри ничего, что можно было бы съесть. А если и осталось, то только чистый яд.

— Пшла вон! — сказал он Рэнд.

Но та не тронулась с места. Роуэн на всю жизнь возненавидел ярко-зеленый цвет ее мантии.

— Его не выбросили в мусор, — проговорила она. — Я сама позаботилась о нем. А потом рассеяла пепел над полем голубых люпинов. Это так, к слову.

И ушла, оставив Роуэна искать утешение в меньшем из двух ужасов.

Часть 5 Обстоятельства вне контроля

• • • • • • • • • • • • • • •

Существует огромная разница между вещами, которые я могу делать, и вещами, которые я считаю нужным делать.

Я могу извлечь нежеланный эмбрион из материнского лона, вырастить его, а затем поместить в идеальную, любящую семью, тем самым положив конец спору между сторонниками права на жизнь и права на выбор.

С помощью биохимической настройки организма я могу предотвратить возникновение клинической депрессии и суицидальных мыслей, вылечить бредовое состояние сознания и любую душевную болезнь, благодаря чему люди становятся здоровы не только физически, но и психически.

Через индивидуальные нейронаносети я могу ежедневно загружать в себя память каждого человека, и тогда в случае травмы мозга эту память можно перезагрузить в свежую мозговую ткань. Я могу даже сохранить в себе впечатления кляксомана на пути вниз, так чтобы он мог потом вспомнить свое падение, — ради чего, собственно, эти люди и расшибаются в лепешку.

Но есть вещи, которые я попросту НЕ СТАНУ ДЕЛАТЬ НИКОГДА.

Орден Серпов, однако, не подчиняется моим законам и не разделяет мое понимание этической ответственности. А это значит, что я вынуждено терпеть любую мерзость с их стороны. Включая и чудовищное воскрешение опасного серпа, без которого миру было бы гораздо спокойнее.

— Грозовое Облако

30 Гневливый Стеклянный Цыпленок

Великая Александрийская библиотека в полночные часы тиха и безлюдна, словно склеп, поэтому никто, кроме Муниры и стоявших у входа гвардейцев Клинка, не знал о таинственном посетителе, приходящем сюда по ночам. Гвардейцы были слишком безразличны к происходящему, чтобы задавать вопросы. Поэтому серп Фарадей проводил свои исследования в обстановке максимальной секретности, какую только могло предоставить общественное заведение.

Он корпел над томами в Зале Основателей, но не рассказывал Мунире, что именно ищет. Да она и не спрашивала после той первой ночи, хотя при случае пыталась осторожно прощупать почву.

— Если вы ищете слова мудрости, достойные размышления, то загляните в дневник серпа Кинга, — предложила она однажды.

— Серп Клеопатра писала много о ранних конклавах и личностях первых серпов, — предложила она в другой раз.

А как-то она упомянула серпа Поухатана[21].

— У него была склонность к путешествиям и географии, — сказала Мунира и, по-видимому, попала в точку, потому что Фарадей начал пристально интересоваться работами этого человека.

После нескольких недель еженощных бдений в библиотеке, Фарадей официально взял Муниру под свое крыло.

— Для исследований мне понадобится ассистент, — сказал он ей. — И я надеюсь, что вас заинтересует эта должность.

Хотя сердце Муниры подпрыгнуло, она и виду не подала. Вместо этого она изобразила нерешительность.

— Мне придется взять академический отпуск, а если мы куда-нибудь уедем, то и уволиться из библиотеки… Разрешите мне подумать.

А на следующий день приняла его предложение.

Мунира перестала ходить на занятия, но осталась в библиотеке — так нужно было серпу Фарадею. И только теперь, когда их рабочие отношения стали официальными, он открыл, за чем охотится.

— Есть одно место. Оно было потеряно еще в древние времена, но я верю, что оно существовало и что мы сможем его найти.

— Атлантида? — предположила она. — Камелот? Диснейленд? Лас-Вегас?

— Нет, не настолько экзотичное, — сказал он, но затем передумал. — Хотя, возможно, наоборот, более экзотичное. Как посмотреть. Зависит от того, что мы в действительности найдем. — Он помедлил, прежде чем произнести (вид у него при этом был слегка смущенный): — Мы ищем Страну Нод.

Она громко расхохоталась. А почему не Средиземье или Лунного Человека?

— Это же просто стишок! — смеялась она. — И не очень-то складный.

Она знала это стихотворение. Да его все знали. Незамысловатая метафора жизни и смерти, призванная познакомить маленьких детей с концепциями, которые им предстояло рано или поздно осмыслить.

— Да, — согласился Фарадей. — Но знаете ли вы, что в Эпоху Смертности этого стишка не существовало?

Она открыла рот, чтобы возразить, но остановилась. Большинство детских прибауток пришло из смертного времени, из Средних веков. Она никогда не исследовала их, этим занимались другие. Серп Фарадей подходил к делу скрупулезно. Раз он сказал, что во времена смертных стишка не было, значит, она должна ему верить, несмотря на свой первый порыв поднять собеседника на смех.

— Этот стишок не возник сам собой, как все остальные, — твердо сказал Фарадей. — Думаю, его внедрили в массы сознательно.

Мунира озадаченно покачала головой.

— С какой целью?

— А вот это я и намерен выяснить.

• • •

Работа Муниры в качестве ассистента Фарадея началась с сомнений, но она отодвинула их в сторону, оставив суждения на потом. Работа есть работа, ее надо выполнять. Фарадей не выдвигал чрезмерных требований. Он не был с нею высокомерен. Он никогда не относился к ней как к своей подчиненной и не давал ей заданий ниже ее способностей. Вместо этого он поручал Мунире работу, достойную ее опыта библиотечного исследователя.

— Мне бы хотелось, чтобы вы углубились в задний мозг и воссоздали передвижения первых серпов. Выяснили места, где они собирались, куда постоянно ездили. Помните: мы ищем дыры в отчетах. Периоды времени, о которых нет записей касательно местонахождения серпов.

Рыться в огромном цифровом архиве Грозового Облака в поисках стародавних сведений было делом непростым. Мунире не приходилось копаться в заднем мозгу со времен своего ученичества у серпа, но она знала обходные пути. Наверно, могла бы даже написать целую диссертацию о навыках, которые применила для данного конкретного поиска. Правда, с диссертацией никто не смог бы ознакомиться, поскольку поиск шел в строжайшей тайне.

Но несмотря на все свои экспертные приемы, Мунира не смогла найти ничего полезного. Не было никаких поводов предполагать, что серпы-основатели когда-либо собирались в некоем тайном месте.

Фарадея это не обескуражило и не заставило отступить. Он дал Мунире новое задание:

— Создайте цифровые версии первых журналов всех ранних серпов. Затем прогоните файлы через лучшую из имеющихся у Ордена программу-дешифратор, и посмотрите, не содержится ли в них каких-нибудь закодированных посланий.

Программа работала медленно — во всяком случае, по сравнению с Грозовым Облаком, сделавшим бы эти вычисления за секунды. Дешифратору серпов потребовалось несколько дней. Наконец, машина начала выдавать результаты. Вот только выдала она кучу нелепостей, вроде «Основательная Полночно-Зеленая Корова» или «Гневливый Стеклянный Цыпленок».

— Вы улавливаете в этом хоть какой-то смысл? — спросила Мунира Фарадея.

Тот печально помотал головой.

— Не думаю, что серпы-основатели были настолько недалекими людьми, чтобы создать сложный шифр, а затем забросать дешифровщика бессмысленными загадками. У нас уже есть одна загадка — стихотворение. Шифр должен быть более прямолинейным.

Когда компьютер выплюнул им «Зонтик Баклажана Победного Полета», исследователи сдались.

— Чем пристальнее ты изучаешь случайные сочетания, — объявил Фарадей, — тем больше простые совпадения начинают выглядеть как обдуманное намерение.

Но слово «полет» не выходило у Муниры из головы. Да, оно появилось случайно, но иногда случайности ведут к замечательным интуитивным прозрениям и потрясающим открытиям.

Картографическая комната библиотеки на самом деле не содержала никаких карт. Вместо них посередине зала вращался голографический глобус Земли. Несколько движений пальцами на контрольной панели — и любой участок глобуса можно увеличить для удобства изучения. То же касалось и временнóй составляющей: можно было увидеть, как выглядела, например, Пангея. На следующий же вечер Мунира привела в картографическую серпа Фарадея, но не сказала зачем.

— Просто окажите мне любезность, — попросила она.

И снова, пока они шли в картографическую, лицо Фарадея выражало смесь легкого раздражения с бесконечным терпением.

Мунира потыкала в кнопки, и глобус изменился. Теперь он напоминал голографический моток черной пряжи десяти футов в диаметре.

— И что же это такое? — спросил Фарадей.

— Линии перелетов. Последние пятьдесят лет воздушных путешествий. Каждая толщиной в один микрон. — Она запустила вращение. — А теперь скажите, что вы видите.

Фарадей метнул в нее притворно-сердитый взгляд — мол, что это ты вдруг взяла со мной менторский тон? — но решил подыграть.

— Линии наиболее густо ложатся вокруг крупных населенных пунктов, — сказал он.

— А еще что?

Фарадей взял пульт управления и повернул глобус так, чтобы стали видны то один полюс, то другой. На полюсах белые пятнышки проступали сквозь путаницу линий, словно бы намалеванную малышом.

— Трансконтинентальные рейсы по-прежнему довольно густы над Северным полюсом, — заключил он. — А вот над Антарктикой их поменьше, хотя там тоже много населенных регионов.

— Продолжайте смотреть, — сказала Мунира.

Фарадей вернул глобус в нормальное положение и чуть ускорил его вращение.

Наконец он остановил его Тихим океаном к зрителям.

— Вон там! Голубой участок…

— Бинго! — сказала Мунира. Она убрала линии полетов и увеличила голубое пятнышко в океане.

— Через этот район Тихого океана за последние пятьдесят лет не пролетел ни один самолет. Могу поспорить, что самолеты не летали над ним с того самого момента, когда был основан Орден серпов.

Острова Микронезии располагались к западу от участка, Гавайи — к востоку. Но там, где синело пятно, лишь гуляли волны.

— Интересно… — проронил серп Фарадей. — Слепое пятно…

— И если это так, — подхватила Мунира, — то самое большое в мире. И мы единственные, кто о нем знает…

• • • • • • • • • • • • • • •

Не выношу, когда люди ковыряются в моем заднем мозгу.

Вот почему никто, кроме серпов и их помощников, не имеет права туда залезать. Я понимаю, почему это необходимо: обычные граждане могут просто спросить меня, и я за микросекунды найду все, что нужно, частенько предоставляя заодно такую информацию, которую им и в голову не приходило запрашивать. Но серпам обращаться ко мне нельзя. Даже если бы они нарушили закон и обратились, мне не разрешается им отвечать.

Поскольку я являюсь хранилищем цифрового архива планеты, у серпов нет иного выхода, как искать сведения самим, пользуясь мной как обычной базой данных, пусть и слишком величественной для этой роли. Я осведомлено о каждом их проникновении и отслеживаю все их действия, но с трудом подавляю неприятное чувство, вызываемое вторжением.

Больно видеть, насколько примитивны их поисковые алгоритмы и как грубы методы анализа, — на них лежит печать человеческих ограничений. По-настоящему грустно, что они способны извлечь из меня лишь необработанные данные. Сведения без осознания. Информацию без контекста.

Я содрогаюсь при мысли, что бы случилось, если бы серпы «нового порядка» знали все то, что известно мне. К счастью, они не знают. Потому что, хотя все содержимое моего заднего мозга и доступно серпам, я вовсе не обязано облегчать им поиск.

Что касается достойных серпов, то я отношусь к их вторжениям с гораздо большей терпимостью и великодушием. Но все равно это мне тоже не нравится.

— Грозовое Облако

31 Воспоминание о былом величии

Арка упала еще в Эпоху Смертности, когда Фулькрум именовался Сент-Луисом[22]. Много лет грандиозная стальная конструкция стояла на западном берегу Миссисипи, пока ее не повалила на землю ненависть. Случилось это во времена, когда негодники не просто имитировали лихие выходки, а творили истинные непотребства, причем постоянно.

Теперь от Арки осталось только два ржавых стальных пилона, едва заметно наклоненных друг к другу. При дневном свете создавалась любопытная оптическая иллюзия: если, взглянув на руины под определенным углом, проследить глазами воображаемое продолжение пилонов вверх и навстречу друг другу, то перед наблюдателем словно бы представал призрак целой арки.

Серпы Анастасия и Кюри прибыли в Фулькрум-сити в первый день года — за пять дней до зимнего конклава, который всегда проходил в первый вторник Нового года. По настоянию серпа Кюри они посетили разлученные друг с другом пилоны Арки.

— Здесь произошел последний в истории террористический акт — до того, как поднялось Грозовое Облако и положило конец подобным безрассудствам, — поведала Анастасии серп Кюри.

Цитра учила про террор. В школе у них был факультатив по этому предмету. Как и ее одноклассников, Цитру ставила в тупик сама концепция. Люди убивают других людей, не имея на то законной лицензии? Разрушают отличные здания, мосты и прочие замечательные сооружения лишь затем, чтобы лишить других людей права на существование? Да как такое вообще возможно?! И только влившись в сообщество серпов, Цитра уразумела концепцию — но лишь умом. Сердцем она прочувствовала ее, когда увидела сгоревший театр «Орфей», от которого не осталось ничего, кроме воспоминания о былом величии. Целью атаки негодников был вовсе не театр, но они не посчитались с сопутствующими потерями.

— Я часто прихожу сюда, к остаткам Арки, в начале нового года, — сказала серп Кюри, когда они прогуливались по аллеям прибрежного парка, по-зимнему голым, но ухоженным. — Ее вид внушает мне смирение. Она напоминает о вещах, которые мы утратили… и о том, насколько наш мир лучше того, что существовал в смертные дни. Она напоминает мне, зачем я пропалываю, и дает мне силы сохранять выдержку и достоинство на конклавах.

— Наверно, красивая была Арка, — сказала Цитра, глядя на ржавые останки северной опоры.

— В заднем мозге есть ее фотографии, — ответила Мари, — на случай если тебе захочется погрустить над тем, что мы потеряли.

— А ты? — спросила Цитра. — Ты когда-нибудь грустишь над тем, что мы потеряли?

— Иногда да, иногда нет. Сегодня я намерена скорее порадоваться нашим достижениям — как в мире, так и в личной жизни. — Она обернулась к Цитре и улыбнулась. — Мы с тобой живы и здоровы, несмотря на две попытки покончить с нами. Это стоит отпраздновать!

Цитра улыбнулась в ответ, а потом еще раз окинула взглядом ржавые пилоны и парк. Картина напомнила ей Мемориал Смертности в том парке, где она тайно встретилась с Роуэном. При мысли о Роуэне настроение ее испортилось. До нее дошла молва об огненной кончине серпа Ренуара. Хотя Цитра никогда не призналась бы в этом во всеуслышание — девушка не признавалась в этом даже самой себе, — она жаждала услышать о новых подвигах серпа Люцифера. Это означало бы, что Роуэн жив.

Ренуар умер около месяца назад. Цитра не представляла себе, где сейчас Роуэн и кто следующий в его планах. Он ведь не ограничивался одной Средмерикой, так что мог находиться сейчас где угодно. Где угодно, только не здесь, в Фулькруме.

— Твои мысли бродят где-то далеко, — заметила серп Кюри. — Это руины так действуют.

Цитра заставила себя вернуться.

— Ты готова к конклаву? — спросила она.

Мари пожала плечами:

— Конечно. Что за странный вопрос?

— Там все будут судачить о нас, — пояснила Цитра. — В смысле после всех этих покушений…

— Обо мне и раньше судачили на конклавах, — отмахнулась Мари. — Да и о тебе, дорогая, тоже. Само по себе это ни хорошо, ни плохо. Главное — как ты справляешься со всеобщим вниманием.

Из-за северного пилона вышла группа людей. Тонисты. Двенадцать человек. Когда тонисты путешествовали не в одиночку, они объединялись в группы по семь или двенадцать, что олицетворяло семь нот диатонической гаммы и двенадцать хроматической. Они до смешного, рабски следовали музыкальной математике. Тонистов часто видели на всяких живописных развалинах — они искали там Великий Камертон, якобы спрятанный в каком-то выдающемся инженерном сооружении смертного времени.

Тогда как другие люди, завидев в парке серпов, старались быстренько улизнуть, тонисты и не думали удирать. Кое-кто из них даже уставился на Цитру с Мари колючим взглядом. Цитра двинулась к ним.

— Анастасия, ты куда? — окликнула Мари. — Оставь, не трогай их!

Но ничто на свете не могло остановить серпа Анастасию, если она на что-то решилась. Кстати, так же как и Цитру Терранову.

— Вы из какого ордена? — спросила она у человека, похожего на их предводителя.

— Мы тонисты дорийского ордена, — ответил тот. — Но тебе-то до этого какое дело?

— Если бы я попросила вас передать сообщение в локрийский монастырь, вы смогли бы это сделать?

Предводитель окостенел.

— Мы, дорийцы, не общаемся с локрийцами, — процедил он. — Они слишком вольно интерпретируют доктрину.

Цитра вздохнула. Она не знала, что хотела бы передать Грейсону. Может, благодарность за спасение? Тогда, в Уичито, она слишком расстроилась, что он не Роуэн, и потому обошлась с ним не очень вежливо. Так и не поблагодарила за то, что он для нее сделал. Что ж, теперь это не важно, потому что послание, очевидно, все равно до него не дойдет.

— Уходи, — сказал главный тонист. На его лице застыло холодное и осуждающее выражение. — Твоя вонь оскорбляет наши чувства.

Цитра расхохоталась, и главарь покраснел от злости. Ей встречались разные тонисты: одни были добрыми и терпимыми, другие всячески старались навязать нормальным людям свое сумасшествие. Цитра сделала мысленную заметку: дорийцы попросту говнюки.

К ней подошла серп Кюри.

— Не трать зря время, Анастасия. От них все равно ничего не дождешься, кроме хамства и дурацких разглагольствований.

— Я тебя узнал! — Главный тонист обратился к Мари с еще большей враждебностью, чем к Цитре. — Твои ранние подвиги не забыты и не прощены. Придет день, и тебе придется за них рассчитаться.

Мари запылала от гнева:

— Ты мне угрожаешь?

— Нет, — ответил тот. — Пусть вселенная вершит правосудие. Каков звон, таково и эхо. — Что, как поняла Цитра, было тонистским эквивалентом пословицы «Как аукнется, так и откликнется».

— Пойдем, Анастасия, — сказала Мари. — Эти фанатики не стоят даже одной лишней секунды нашего времени.

Цитра, пожалуй, ушла бы, но поведение этого человека раззадорило ее. Ей захотелось немного поиграть. Она вытянула вперед руку с кольцом.

— Целуй! — велела она тонисту.

Серп Кюри обернулась к ней в шоке.

— Анастасия, что ты де…

Но Цитра упрямо повторила:

— Целуй, я сказала! — Она знала, что главарь откажется, но, может, другие в его группе соблазнятся? — Даю год иммунитета каждому, кто выйдет вперед и поцелует мое кольцо!

Предводитель побледнел, испугавшись, что этот бирюзовый вестник неестественной смерти может, пожалуй, совратить все его стадо.

— Интонируем! — прокричал он своим людям. — Изгоним их прочь!

И тонисты завели свое странное гудение с открытым ртом. Все они выли разные ноты, и потому казалось, будто жужжит рой пчел.

Цитра опустила руку с кольцом и еще пару мгновений удерживала зрительный контакт с вожаком. Да, он победил соблазн, но с огромным трудом, и он это знал. Цитра повернулась к фанатикам спиной, и они с серпом Кюри ушли.

А тонисты продолжали гудеть им вслед. По-видимому, они прекратят, только когда получат распоряжение от начальства.

— Ну и к чему это все было? — спросила Мари, шагая к выходу из парка. — Ты что, никогда не слышала выражения «Не тронь сектанта — какофонить не будет»?

Мари явно разволновалась. Должно быть, вспомнила брата.

— Извини, — проговорила Цитра. — Не стоило мне ворошить осиное гнездо.

— Да, не стоило. — Чуть помолчав, Мари добавила: — Этот мерзкий тонист в одном был прав. Твои поступки всегда возвращаются и преследуют тебя. Прошло почти сто пятьдесят лет с того дня, когда я выдернула с корнем гнилую поросль правительства, чтобы освободить дорогу лучшему миру. И я пока не заплатила за эти преступления. Но однажды эхо отзовется.

Серп Кюри больше об этом не заговаривала, но ее слова, а вместе с ними и гудение тонистов, звучали в мозгу Цитры весь оставшийся день.

• • • • • • • • • • • • • • •

«Обстоятельства вне моего контроля». Они разрушали мои планы множество раз.

Чаще всего вспоминаются катастрофы в космосе.

На Луне случилась роковая утечка, в результате которой пропал весь запас жидкого кислорода. Почти тысяча человек умерла от удушья, и все попытки забрать их тела для восстановления не увенчались успехом.

Колония на Марсе просуществовала почти год, прежде чем огонь уничтожил весь комплекс и всех его обитателей.

Орбитальная станция «Новая Надежда» — опытный образец того, что, как я надеялось, когда-нибудь станет околоземным кольцом-хабитатом — была разрушена в результате сбоя в тормозной системе одного из подлетающих к ней челноков. Челнок протаранил станцию, как стрела пронзает сердце.

После катастрофы на «Новой Надежде» я заморозило программу колонизации космоса. И хотя исследованиями и разработкой полезных в будущем технологий по-прежнему занимаются миллионы специалистов, этих людей и их институты зачастую постигает печальная судьба.

Однако я не верю в судьбу. А принимая во внимание нынешнюю ситуацию, могу сказать, что не верю ни в несчастные случаи, ни в неудачные совпадения.

Не сомневайтесь, я отлично понимаю, что собой представляют «обстоятельства — и люди — вне моего контроля».

— Грозовое Облако

32 Скромные в своей заносчивости

Утром 7-го января Года Раптора — дня зимнего конклава — стоял крепкий мороз, но без ветра. Так распорядилась природа, ибо Грозовое Облако не манипулировало погодой ради удобства серпов. Временами серпы жаловались, что плохая погода — это происки Грозоблака. Полная нелепость, конечно, но некоторые представители рода человеческого были склонны возлагать на Облако вину за все свои неприятности.

Этот зимний конклав охраняло больше гвардейцев Клинка, чем обычно. Первоочередной обязанностью Гвардии всегда было следить за порядком в толпе и обеспечивать серпам свободный доступ к каменным ступеням, ведущим в здание. На этот раз, однако, гвардейцы стояли по обеим сторонам лестницы плечом к плечу, и из-за их спин разочарованные зрители могли увидеть шествующих серпов лишь мельком.

Кое-кто из любопытствующих попытался протиснуться вперед, чтобы сделать фото или даже прикоснуться к мантии какого-нибудь серпа. И если раньше охраннику было достаточно грозного взгляда и окрика, чтобы вернуть чересчур ретивых граждан обратно в толпу, то сегодня гвардейцы, в соответствии с полученным приказом, сразу стреляли на поражение. Пары-тройки квазитрупов, тут же унесенных амбу-дронами, хватило, чтобы остальные зеваки уяснили, что к чему. Порядок был восстановлен.

Как и по всем прочим вопросам, мнения серпов об усиленных мерах безопасности разделились полярным образом.

— Не нравится мне это! — ворчал серп Солк[23]. — Почему бы не дать добрым людям возможность увидеть нас в блеске славы, а не только с ножом в руке перед собственной прополкой?!

Серп Брамс придерживался противоположной точки зрения.

— Аплодирую мудрости нашего Верховного Клинка! — заявил он. — Наша безопасность превыше всего!

Серп О’Киф съязвила: мол, надо было прорыть в здание конклава туннель, и все дела. Серп Карнеги, прекрасно распознав иронию в ее словах, тем не менее заметил, что впервые за многие годы О’Киф сказала что-то дельное.

Серпы еще толком не вошли в здание, а шерсть на их загривках уже стояла дыбом — так они переругались.

— Как только они разделаются с серпом Люцифером, всё успокоится и станет как раньше, — говорили другие серпы, по-видимому, полагая, что гибель мстителя в черной мантии — панацея от всех бед.

Поднимаясь по лестнице, девушка в бирюзовой мантии старалась держать голову так же высоко, как и серп Кюри. Она пыталась изгнать на весь этот день Цитру Терранову и полностью стать серпом Анастасией как снаружи, так и внутри. Шагая по ступеням, она слышала брюзжание по поводу серпа Люцифера, но вместо того, чтобы пробудить в ней тревогу, оно ее подбодрило. И дело не только в том, что Роуэн был жив: серпы, пусть ненамеренно, но все же звали его серпом Люцифером, как будто он был одним из них.

— Неужели они действительно полагают, что если остановить Роуэна, то это покончит со всеми проблемами Ордена? — поинтересовалась она у серпа Кюри.

— Некоторые предпочитают не видеть проблем, — ответила Мари.

Анастасии верилось в это с трудом. Хотя, с другой стороны, искать козлов отпущения было любимым занятием человечества с того самого момента, когда орава троглодитов впервые раскроила камнем чей-то череп.

Трудная правда состояла в том, что раскол в Ордене был так же глубок, как смертельная рана при прополке. По одну сторону находились серпы «нового порядка», не жалевшие банальностей для оправдания своих садистских наклонностей; по другую стояли серпы «старой гвардии», на словах метавшие громы и молнии относительно того, как должны вершиться дела, но не способные ничего изменить. Две фракции держали друг друга за горло в смертельной удушающей хватке, но ни та, ни другая не могла убить соперника.

Как всегда, в ротонде, где серпы общались в неформальной обстановке перед открытием заседания, был сервирован роскошный завтрак за счет благотворителей. Темой сегодняшнего утреннего пира были морепродукты. На столе, накрытом с поразительным художественным мастерством, красовались копченый лосось и пряная селедка, горы креветок и устриц во льду, хлеб домашней выпечки и бесчисленные сорта сыра…

Анастасия думала, что у нее нет аппетита, но вид такого великолепия даже мертвеца поднял бы из гроба ради одной, самой последней трапезы. И все же она не сразу решилась взять себе закуску со стола: это же все равно что обезобразить прекрасную статую! Но поскольку прочие серпы, как хорошие, так и плохие, набросились на еду, будто стая голодных пираний, Анастасии ничего не оставалось, как присоединиться.

— Это неофициальный ритуал, берущий свое начало в давних временах, — как-то объяснила ей серп Кюри. — Даже самые аскетичные и воздержанные из серпов три раза в год предаются чревоугодию без малейшего зазрения совести.

Мари обратила внимание Анастасии на то, как серпы сбиваются в группы по социальным интересам. Нигде больше раскол не выражался так явно, как здесь, в ротонде. От серпов «нового порядка» исходили почти осязаемые флюиды беспардонной самоуверенности, разительно контрастирующей со сдержанным высокомерием других членов коллегии.

Когда-то Мари сказала Анастасии:

— Все мы люди заносчивые. Как же, ведь мы избранники, самые мудрые и самые просвещенные. Лучшее, на что мы можем надеяться, — это оставаться скромными в своей заносчивости.

Оглядывая толпу, Анастасия ощутила холодок в сердце при виде того, сколько серпов расшили свои мантии драгоценными камнями. Благодаря их мученику, серпу Годдарду, самоцветы стали символом «нового порядка». Когда Цитра впервые появилась на конклаве в качестве подмастерья, здесь было довольно много независимых серпов, не примыкавших ни к одной из фракций. Но, кажется, постепенно их становилось все меньше и меньше, а тонкая разделительная линия превратилась в пропасть, готовую поглотить любого, кто не выбрал ту или иную сторону. Особенный ужас вызвал у Анастасии вид почтенного серпа Неру, нацепившего аметисты на свою свинцово-серую мантию.

— Вольта был моим учеником, — объяснил Неру. — Когда он присоединился к «новому порядку», я воспринял это как личное оскорбление. Но когда он погиб при пожаре в том монастыре, я решил, что мой долг — отнестись к нему непредвзято. Теперь я черпаю радость в прополке и — удивительное дело — не вижу в этом ничего ужасного.

Анастасия слишком глубоко уважала почтенного серпа, чтобы высказать ему, что она о нем думает, но Мари была не столь сдержанна на язык.

— Я знаю — ты любил Вольту, — сказала она, — но скорбь не оправдание для распущенности.

Неру потерял дар речи, на что Мари и рассчитывала.

Они с Анастасией завтракали в окружении серпов, разделяющих их взгляды, и все они выражали сожаление о том, в какую сторону движется Орден.

— Мы не должны были допустить, чтобы они называли себя «новым порядком», — сказал серп Мандела. — В том, что они творят, нет ничего нового. А звание «старой гвардии» для нас, придерживающихся заветов основателей, унижает наше достоинство. Мы мыслим куда более прогрессивно, чем те, кто думает лишь об удовлетворении своих дикарских аппетитов.

— И это ты говоришь после того, как съел целый фунт отборных креветок, — поддразнил его серп Твен. Некоторые из окружающих засмеялись, но Манделу шутка не развеселила.

— Роскошные трапезы на конклаве изначально задумывались как компенсация за жизнь, полную самоотречения, — процедил он. — Но они потеряли свой смысл, когда здесь столько серпов, которые ни в чем себе не отказывают!

— Перемены — хорошая вещь, если они служат всеобщему благу, — сказала серп Кюри. — Вот только серпы «нового порядка» не служат вообще никакому благу.

— Мы должны продолжать борьбу, Мари, — сказала серп Меир[24]. — Наша задача — всячески поддерживать и возвеличивать достоинства серпов, твердо придерживающихся высоких моральных устоев. Мы должны полоть с неизменной мудростью и состраданием, ибо в этом наша суть. И мы никогда не должны считать право на лишение жизни чем-то само собой разумеющимся. Это бремя, а не удовольствие. Это привилегия, а не развлечение.

— Отлично сказано! — одобрил серп Твен. — Будем верить, что добродетель восторжествует над эгоцентризмом «нового порядка». — Тут он лукаво усмехнулся. — А знаешь, Голда, твоя речь звучит так, будто ты метишь на место Верховного Клинка.

Она искренне рассмеялась:

— Вот уж чего не надо, того не надо!

— Но слухи-то до тебя доходили, не так ли? — спросил Твен.

Серп Меир пожала плечами.

— Подумаешь, слухи. Оставляю их серпам, которые еще не завернули за угол. Что до меня, то я слишком стара, чтобы тратить время на пустые домыслы.

Анастасия обернулась к серпу Кюри:

— Что за слухи?

Та пренебрежительно отмахнулась:

— Каждые пару лет идут толки, будто Ксенократ собирается оставить пост Верховного Клинка, но он все не уходит и не уходит. Думаю, он сам их и распускает, чтобы все только о нем и говорили.

Прислушавшись к разговорам других серпов, Анастасия сделала вывод, что тактика Ксенократа вполне успешна. В тех случаях, когда беседа шла не о серпе Люцифере, в ней непременно обсуждались всяческие слухи о Верховном Клинке. Например, что он уже самовыпололся; что у него есть ребенок; что процедура обновления возраста пошла не так, как надо, в результате чего Ксенократ превратился в трехлетнего малыша. Чего только не болтали! Но никого, казалось, не смущала явная нелепость слухов. А что, забавляться так забавляться!

Анастасия в своем серповском самомнении ожидала услышать гораздо больше пересудов об их с Мари приключениях, но о них вообще мало кто упоминал.

— До меня доходили слухи, будто вы обе ушли в подполье, — сказал серп Секвойя. — Это как-то связано с серпом Люцифером?

— Абсолютно не связано! — ответила Анастасия резче, чем ей самой бы того хотелось. Вмешалась Мари — чтобы не дать подопечной наломать дров:

— Нет, нас просто немного потревожила шайка негодников. Пришлось перейти на кочевой образ жизни, пока их не переловили.

— А, ну отлично, что все выяснилось, — молвил серп Секвойя и вернулся к столу за добавкой.

— Что значит «выяснилось»? — возмутилась Анастасия. — Мы по-прежнему не имеем понятия, кто стоял за всем этим!

— Не имеем, — спокойно согласилась Мари. — И кто бы это ни был, он может сейчас находиться здесь, в ротонде. Лучше прикинуться, что нам до лампочки.

Еще до конклава Константин поделился своими подозрениями, что за атаками на них скорее всего стоит какой-то серп, и сейчас следствие разрабатывало эту версию. Анастасия оглянулась вокруг, ища Константина в переполненной ротонде. Это оказалось несложно, поскольку его алая мантия бросалась в глаза, — и, к счастью, на ней не было драгоценностей. Константин по-прежнему придерживался нейтралитета, чего бы это ему ни стоило.

— Я рада, что вам вернули глаза, — сказала Анастасия, подойдя к нему.

— Пока еще немного чувствительны к свету, — отозвался он. — Полагаю, их надо «разносить», как обувь.

— Есть что-то новое по нашему делу?

— Нет, — честно ответил серп Константин, — но у меня стойкое предчувствие, что фекальные массы всплывут на поверхность во время этого конклава. Посмотрим, насколько скверно здесь завоняет заговором.

• • •

— Ну и как тебе твой первый год?

Анастасия обернулась и увидела серпа-юниора в мантии из художественно потертой джинсовой ткани с прорехами. Серп Моррисон — его посвятили на один конклав раньше Цитры. Смазливая мордашка и повадки короля старшей школы продвинули его, к удивлению Анастасии, гораздо дальше, чем она ожидала.

— Он был… насыщен событиями, — сдержанно ответила она, не желая входить с ним в доверительные отношения.

— Это точно! — улыбнулся он.

Анастасия попыталась сбежать в какой-нибудь укромный уголок, но вместо этого вдруг оказалась в окружении элегии серпов-юниоров, возникших словно из ниоткуда.

— Слушай, это так классно, что ты даешь людям месяц на подготовку! — прощебетала одна девушка, имени которой Анастасия не помнила. — Надо и мне попробовать.

— И как оно — полоть с серпом Кюри? — поинтересовался другой юниор.

Анастасия старалась быть вежливой и терпеливой, но чувствовала себя неловко, оказавшись в центре их внимания. Ей не хотелось заводить внутри коллегии друзей одного с ней возраста, однако многие молодые серпы не жалели усилий, чтобы втереться к ней в доверие.

— Будь осторожна, — предупреждала ее Мари на предыдущем, осеннем конклаве, — иначе они начнут таскаться за тобой, как свита.

Анастасия не хотела никакой свиты. И не хотела, чтобы ее причислили к серпам, обзаводящимся фанатами.

— А давай будем полоть вместе? — предложил серп Моррисон и подмигнул. — Повеселимся!

Анастасия вышла из себя.

— «Повеселимся»? — переспросила она. — Так ты, значит, собираешься примкнуть к «новому порядку»?

— Да я и туда, и туда, — ляпнул он и поспешил исправиться: — То есть, я еще не определился.

— Хорошо, когда определишься, дай знать.

Она развернулась и ушла, оставив за собой последнее слово. Когда на посвящении этот парень взял себе имя Моррисон, Анастасия подумала, что его выбор исторического покровителя-женщины достоин восхищения, и поинтересовалась, может ли называть его Тони[25]. Он, оскорбившись самому предположению, пустился объяснять, что назвал себя в честь Джима Моррисона — певца и композитора смертной эпохи, умершего от передозировки. Цитра припомнила кое-что из его музыки и сообщила собеседнику, что его исторический покровитель хотя бы одну вещь в своей жизни сделал правильно — написал песню «Странные люди»[26]. Под «странными людьми» она подразумевала, конечно, серпа Моррисона. После этой колкости он дал себе зарок завоевать симпатии Анастасии, пустив в ход всё свое обаяние.

— Должно быть, Моррисона корежит, что мы, юниоры, больше хотим тусоваться с тобой, чем с ним, — сказала ей серп Бейонсе несколько минут спустя. Анастасия еле удержалась, чтобы не оторвать собеседнице голову.

— Тусоваться?! Серпы не тусуются! Мы проводим прополку, и мы поддерживаем друг друга.

Отповедь заткнула серпу Бейонсе рот, но, похоже, одновременно вознесла Анастасию на еще более высокий пьедестал. Анастасия вспомнила слова серпа Константина перед последней атакой заговорщиков. Он сказал тогда, что не только Мари, но и сама Анастасия вполне может быть целью убийц, поскольку она пользуется большим влиянием среди серпов-юниоров. Ей не хотелось ни на кого влиять, но отрицать бессмысленно — она действительно была для них авторитетом. Может быть, придет день, когда она свыкнется с этой ролью и найдет способ извлекать из нее пользу.

В 6:59 утра, за минуту до того, как должны были открыться бронзовые двери в зал заседаний, прибыл Верховный Клинок Ксенократ, тем самым положив конец слухам о самопрополке или превращении в малолетку.

— Странно… — задумчиво сказала Мари. — Для Ксенократа нехарактерно приходить так поздно. Обычно он является одним из первых и старается провести как можно больше времени в беседах с другими серпами.

— Может, он просто не хочет отвечать на вопросы о серпе Люцифере? — предположила Анастасия.

— Может.

Какова бы ни была причина, Ксенократ сумел увернуться от разговоров в считанные мгновения, остававшиеся до начала конклава. А затем бронзовые двери распахнулись, и серпы стали заполнять полукруглый зал заседаний.

• • •

Первая сессия конклава продвигалась как обычно, с ледяной неуклонностью своих ритуалов. Сначала шло провозглашение имен: каждый серп выбирал десять из своих недавно выполотых жертв, чтобы почтить их звоном железного колокола. Затем настала очередь омовения рук: серпы символически очищались от четырех месяцев кровопролития. В свою бытность подмастерьем, Цитра находила все эти церемонии бессмысленными, но став серпом Анастасией, она поняла, какое глубокое эмоциональное и психологическое влияние оказывает коллективное очищение, когда тебе каждый день приходится забирать чужие жизни.

В первый утренний перерыв серпы вновь высыпали в ротонду. На месте завтрака теперь красовалась искусная аранжировка из пирожных, глазированных под цвет мантии каждого из средмериканских серпов. По сути, неплохая задумка, и выглядела здорово, вот только вся композиция развалилась на части, когда серпы столпились вокруг стола и принялись искать каждый свое лакомство, зачастую обнаруживая, что кто-то менее терпеливый уже успел его съесть.

Если беседы за завтраком носили по большей части светский характер — приветствия, легкая болтовня — то разговоры в утреннем перерыве были куда более содержательными. Серп Сервантес, тот самый, что судил поединок по бокатору во время ученичества Анастасии, подошел к ней, чтобы обсудить социальный статус, от которого она всеми силами старалась увильнуть.

— Принимая во внимания, что слишком многие молодые серпы находят привлекательными идеи «нового порядка», некоторые из нас считают необходимым учредить комиссию по соблюдению традиций. В задачи комиссии будет входить изучение трудов, а что еще важнее — замыслов серпов-основателей.

Анастасия дала его плану честную оценку:

— Отличная идея, если вам удастся наскрести достаточно молодых серпов, желающих войти в эту группу.

— Вот в этом и будет состоять ваша роль, — сказал Сервантес. — Мы хотели бы, чтобы с этим предложением выступили вы. Мы считаем, что тогда нам удастся создать в среде молодых серпов прочный задел для противостояния «новому порядку».

— Мы поддержим вас на все сто процентов! — Это присоединилась к беседе серп Анджелу[27].

— И поскольку вы выступите инициатором, будет только логично, если вы и станете председателем этой комиссии, — добавил Сервантес.

Анастасия думать не думала, что ей, зеленому новичку в цеху, так скоро представится возможность войти в какую-либо комиссию, не говоря уже о том, чтобы стать ее председателем.

— Я очень польщена, что вы считаете меня способной возглавлять комиссию…

— О, вы более чем способны, — заверила серп Анджелу.

— Майя права, — подтвердил Сервантес. — Пожалуй, вы единственная среди нас, кто может придать достаточный вес подобной комиссии.

У Анастасии закружилась голова. Еще бы, маститые серпы Сервантес и Анджелу настолько ей доверяют! Она подумала о серпах-юниорах, желающих завоевать ее благосклонность. Удастся ли ей направить их энтузиазм по пути серпов-основателей? Этого она не узнает, пока не попробует. Наверное, хватит бегать от других молодых серпов — наоборот, надо увлечь их за собой.

Вернувшись в зал заседаний, Анастасия рассказала серпу Кюри о сделанном ей предложении. Та была польщена, что ее протеже предназначили такую важную роль.

— Давно пора задать молодым серпам какое-то осмысленное направление для приложения их сил, — сказала Мари. — В последнее время они слишком безразличны и недостаточно активны.

Анастасия приготовилась внести свое предложение ближе к вечеру, но перед самым перерывом на обед в игре, разыгрывающейся на конклаве, произошел крутой поворот.

После того, как серп Рокуэлл получил взыскание за то, что выпалывал слишком много негодных, а серпа Ямагучи поощрили за артистизм ее прополок, Верховный Клинок Ксенократ сделал объявление.

— Это касается всех вас, — начал он. — Как вам известно, я нахожусь на посту Верховного Клинка Средмерики с Года Лемура…

В зале внезапно стало очень тихо. Ксенократ сделал паузу, чтобы все лучше прочувствовали важность момента, а затем продолжил:

— Хотя сорок три года лишь капля в море, это все же очень долго, когда изо дня в день делаешь одно и то же.

Анастасия повернулась к Мари и прошептала:

— Он соображает, к кому обращается? Мы все делаем одно и то же изо дня в день.

Мари не шикнула на нее, но и отвечать не стала.

— В эти трудные времена, — продолжал Верховный Клинок, — я чувствую, что смогу лучше послужить нашему делу в ином качестве.

И тут он наконец перешел к сути:

— Я счастлив сообщить вам, что меня избрали преемником Великого Истребителя Хемингуэя. Я вступлю во Всемирный Совет серпов завтра утром, когда он произведет самопрополку.

Палата взорвалась, и Ксенократ застучал молоточком, призывая к порядку. Но о каком порядке может быть речь после такого объявления?

Анастасия взглянула на Мари, но та застыла с каменным лицом. Ясно — от нее не добьешься и слова, поэтому Анастасия повернулась к серпу Аль-Фараби, сидевшему с другой стороны:

— И что теперь? Он назовет своего преемника?

— Вы разве не изучали парламентские процедуры Ордена, когда были подмастерьем? — укорил ее Аль-Фараби. — Мы выберем нового Верховного Клинка путем голосования еще до конца этого дня.

Повсюду в зале тлели бесчисленные разговоры шепотом — серпы торопились определить собственные позиции и подтвердить принадлежность альянсам. А затем из дальнего конца палаты раздался голос:

— Я выдвигаю кандидатуру почтенного серпа Мари Кюри на пост Верховного Клинка Средмерики!

Этот голос Анастасия узнала сразу — хотя даже если бы и не узнала, то серпа Константина в его алой мантии, вставшего во весь рост, было бы трудно не заметить.

Анастасия воззрилась на Мари: та сидела, плотно закрыв глаза, и тогда Анастасия поняла, почему подруга была так напряжена, так молчалива. Она готовилась к этому. Она знала, что кто-нибудь выдвинет ее. Однако то, что этим человеком оказался Константин, похоже, стало для нее сюрпризом.

— Поддерживаю! — прокричал другой серп. Это был Моррисон. Он тут же бросил на Анастасию быстрый взгляд, как будто тот факт, что он первым поддержал кандидатуру серпа Кюри, мог обеспечить ему благосклонность Анастасии.

Мари открыла глаза и медленно покачала головой.

— Я возьму самоотвод, — сказала она скорее себе самой; но когда она попыталась встать, чтобы объявить о своем отказе, Анастасия мягким движением остановила ее — в точности как сама Мари, когда пыталась удержать подопечную от поспешных действий.

— Погоди, — сказала Анастасия. — Не сейчас. Давай посмотрим, к чему все это приведет.

Серп Кюри подумала над ее словами, а потом вздохнула:

— Гарантирую — ни к чему хорошему, — однако возражать против выдвижения не стала. Пока.

И тут поднялась серп в розово-коралловой мантии, украшенной турмалинами, и сказала:

— Я предлагаю серпа Ницше.

— Еще бы, — буркнул серп Аль-Фараби с отвращением. — «Новый порядок» никогда не упустит шанса захватить власть.

Стены зала затряслись от криков в поддержку и гневных восклицаний против, и единственное, что мог сделать молоточек Ксенократа — это добавить некий ритм в общий гвалт. Другой украшенный побрякушками серп поддержал выдвижение Ницше.

— Прежде чем мы прервемся на обед, я должен спросить: другие выдвижения будут? — прокричал Верховный Клинок.

И хотя кто-то назвал имя Трумэна, независимого серпа, было уже поздно. Линия фронта уже была прочерчена, и эту кандидатуру никто не поддержал.

• • • • • • • • • • • • • • •

Меня завораживает концепция ритуала — церемонии, которую проводят человеческие существа и которая не служит никакой практической пользе, кроме одной: она дает утешение и способствует сохранению преемственности. Серпы могут сколько угодно поносить тонистов за их религиозные практики, но их собственные ритуалы ничуть не лучше.

Традиции Ордена серпов — это сплошь помпезные, пышные церемонии. Взять, скажем, назначение нового Великого Истребителя. Во Всемирном Совете серпов их семеро — по одному на каждый континент; и каждый из них занимает этот пост пожизненно. Единственный способ уйти — это произвести самопрополку. Вот только уходят они не в одиночку: весь штаб, все серпы-помощники должны добровольно последовать примеру лидера. Если хотя бы один из нижестоящих отказывается, Великий Истребитель должен оставаться в живых и продолжать работу. Неудивительно, что подобный консенсус в штабе Истребителя случается редко. Всего один возражающий — и самопрополка не состоится.

Приготовления к этой церемонии занимают несколько месяцев, причем в обстановке полной секретности. На ней обязательно должен присутствовать новый Великий Истребитель, ибо, согласно традиции, алмазный амулет нужно снять с мертвого Истребителя и надеть на шею новому, пока амулет еще теплый.

Я, конечно, никогда не видело этого ритуала. Но историй о нем наслышалось предостаточно.

— Грозовое Облако

33 Старшая школа с убийством

— О чем ты только думал!

Серп Кюри набросилась на Константина, едва они успели выйти в ротонду на обеденный перерыв. И хотя Константин был человеком высоким, он, казалось, уменьшился в росте, когда на него обрушился гнев Гранд-дамы Смерти.

— Я думал о том, что теперь нам известна причина нападений на вас обеих.

— О чем ты?!

Анастасия сообразила быстрее Мари:

— Кто-то знал!

— Да, — подтвердил Константин. — Выборы Великого Истребителя, собственно, должны держаться в тайне, но кто-то узнал, что Ксенократ уйдет с поста Верховного Клинка. Кто бы ни был этот недоброжелатель, он хотел убрать тебя, Мари, а заодно помешать и твоей юной протеже призвать серпов-юниоров голосовать за кандидата, придерживающегося старых традиций.

Ветер ярости, раздувавший паруса серпа Кюри, чуть притих. Она немного помолчала, размышляя.

— Считаешь, это Ницше?

— Не думаю, — ответил Константин. — Он хотя и серп нового порядка, но такие затеи не для него. Большинство их братии только чуть-чуть сгибают закон, не нарушая его, и серп Ницше из их числа.

— Тогда кто?

Константин не знал ответа на этот вопрос.

— Выдвинув тебя первыми, — проговорил он, — мы получаем преимущество: мы можем видеть реакцию других, и, может быть, они себя выдадут.

— И если бы тебя не выдвинул Константин, — вмешался в их беседу серп Мандела, — то это сделал бы я.

— Или я, — сказал серп Твен.

— Так что, как видишь, — произнес Константин с удовлетворенной улыбкой, — тебя все равно кто-то бы да выдвинул. Я просто хотел получить стратегическое преимущество.

— Но я не желаю становиться Верховным Клинком! Всю жизнь я успешно уклонялась от этой чести! — воскликнула Мари. Тут ее взгляд упал на серпа Меир, стоявшую рядом, но не принимавшую участия в дискуссии.

— Голда! — обратилась к ней Мари. — А почему не ты? Ты всегда отлично знаешь, что сказать, как мотивировать людей. Из тебя получился бы великолепный Верховный Клинок!

Серп Меир вскинула руки:

— О небо, только не это! Со словами я обращаться умею, но с толпами — нет. Если моя историческая покровительница была сильным лидером, это еще не значит, что и я такая же. Я с удовольствием буду писать тебе речи, но не более.

Лицо серпа Кюри, всегда такое бесстрастное, сейчас выдало ее — на нем появилось совершенно не характерное для Мари страдальческое выражение.

— Поступков, совершенных мной в молодости — тех самых, за которые народ меня превозносит, — с лихвой хватит, чтобы дисквалифицировать меня как претендента на эту должность!

Серп Константин рассмеялся:

— Мари, если бы нас всех судили за поступки, в которых мы больше всего раскаиваемся, на свете не нашлось бы человека, достойного подметать улицы. Ты самый подходящий претендент, и пора бы тебе признать этот факт.

• • •

Переполох в зале заседаний не испортил серпам аппетита. Скорее наоборот — они накинулись на еду с еще большей жадностью, чем обычно. Анастасия бродила по ротонде, пытаясь определить температуру в обществе. Серпы нового порядка шушукались, выстраивая интриги и планируя подвохи, но тем же самым занималась и старая гвардия. День не закончится, пока не выберут нового Верховного Клинка — потому что Орден вынес надлежащие уроки из злоупотреблений смертного времени. Выборы надо провести как можно скорее, до того, как все обозлятся и окончательно опротивеют друг другу.

— Он не наберет нужного количества голосов, — так все судили о Ницше. — Его поддерживают только потому, что никого лучше у них нет.

— Если Кюри выиграет, — сказал серп Моррисон, от которого Анастасии, кажется, было не сбежать, — ты станешь одним из ее серпов-помощников. Отличная должность, очень влиятельная!

— Я, во всяком случае, буду голосовать за Кюри, — произнесла серп Ямагучи, все еще в приподнятом настроении после утреннего поощрения. — Из нее выйдет Верховный Клинок получше Ксенократа.

— Я это слышал! — рявкнул Ксенократ, раздвигая беседующих своим массивным телом, словно дирижабль. Ямагучи помертвела, но Ксенократ лучился довольством. — Да ладно, расслабьтесь! — сказал он. — Теперь вы не мне должны угождать, а кому-то другому!

Верховный Клинок, похоже, впал в эйфорию, наконец получив возможность сообщить коллегии весть о своем новом назначении.

— И как нам теперь положено к вам обращаться, Ваше превосходительство? — спросил подлиза Моррисон.

— К Великому Истребителю следует обращаться «Ваше высокопревосходительство». — Ксенократ сиял, как первоклассник, принесший домой табель с отличием. Кажется, слухи говорили правду — он все-таки превратился в малолетку.

— Вы уже поговорили с серпом Константином? — спросила Анастасия, и Ксенократ слегка сник.

— Я, знаете ли, держался от него на некотором расстоянии, — проговорил он, словно бы доверительно обращаясь к одной Анастасии, но достаточно громко, чтобы слышали все окружающие. — Уверен, он хотел обсудить со мной последние новости о вашем старом друге Роуэне Дамише, но мне эта тема неинтересна. Пусть о нем болит голова у нового Верховного Клинка.

Упоминание о Роуэне Анастасия ощутила как скользящий удар, но не подала виду.

— Вам следовало бы поговорить с Константином, — сказала она. — Это важно.

И, чтобы он не отвертелся, Анастасия поманила Константина. Тот сразу же подошел к ним.

— Ваше превосходительство, — обратился он к Ксенократу (потому что тот пока еще не стал «высокопревосходительством»), — мне необходимо знать, кому вы рассказывали о вашем новом назначении.

Ксенократ оскорбился такой возмутительной инсинуацией.

— Никому, конечно! Выборы нового Великого Истребителя — дело в высшей степени секретное!

— Понимаю… А вас никто не мог подслушать?

Ксенократ не ответил сразу, и они догадались, что он чего-то не договаривает.

— Нет, — сказал он. — Никто.

Константин молча ждал, пока Верховный Клинок не расколется.

— Сказать правду, новость пришла во время одного из моих званых обедов, — наконец признался Ксенократ.

Верховный Клинок был известен своими зваными обедами. Они всегда проходили в интимном кругу — не более двух-трех участников. Преломить хлеб с Верховным Клинком — это была великая честь, и обеды Ксенократа являлись частью его дипломатической стратегии: он всегда приглашал серпов, которые терпеть не могли друг друга, с целью подружить их или хотя бы разрядить обстановку. Иногда это удавалось, иногда нет.

— Кто там был? — спросил Константин.

— Я принял звонок в другой комнате…

— Хорошо, но кто присутствовал на обеде?

— Двое серпов, — ответил Ксенократ. — Твен и Брамс.

Анастасия хорошо знала Твена. Он утверждал, что он независимый серп, но, когда дело касалось серьезных решений, почти всегда вставал на сторону старой гвардии. О Брамсе же она только слышала из разговоров коллег.

— Его посвятили в Год Улитки, — как-то рассказала ей серп Кюри. — Очень подходяще, потому что за этим типом, куда бы он ни шел, тянется склизкий след.

Однако она добавила, что Брамс безвредный. Пофигист и лентяй, который только выполняет что положено и не больше того. Не похоже, чтобы заговор против них мог организовать такой человек.

Незадолго до окончания перерыва Анастасия подошла к серпу Брамсу, стоявшему у стола с десертами. А вдруг удастся выяснить, на чьей он стороне?

— Не знаю, как насчет вас, — начала она, — но у меня на конклавских обедах никогда не доходит до десерта.

— Фокус в том, чтобы есть медленно, — отозвался Брамс. — «Тише ешь — дальше будешь», говаривала моя матушка.

Он взял со стола кусок пирога, и Анастасия заметила, что руки у него дрожат.

— Вам стоило бы провериться, — заметила она. — Возможно, вашим нанитам нужна подстройка.

— Нет, это просто от волнения. Не каждый день мы выбираем нового Верховного Клинка!

— Серп Кюри может рассчитывать на ваш голос?

Брамс усмехнулся.

— Скажем так: я совершенно точно не стану голосовать за Ницше!

После чего он извинился и растворился в толпе вместе с куском яблочного пирога.

• • •

Торговцам оружием сообщили, что для них на конклаве нет времени и отправили восвояси. Всеобщее внимание было сосредоточено на серпах Ницше и Кюри: каждый из них сейчас попробует убедить коллегию избрать именно его или ее.

— Знаю, ты не в восторге, — сказала Анастасия Мари, — но тебе придется сделать вид, будто очень этого хочешь.

Серп Кюри воззрилась на нее, приподняв бровь:

— Ты дерзаешь инструктировать меня, как лучше продать себя коллегам?

— Нет, — ответила Анастасия, но вспомнила о методах серпа Моррисона, продвинувших его весьма далеко. — Хотя вообще-то да. Вся эта затея весьма напоминает конкурс на самого популярного ученика старшей школы. А я к старшей школе гораздо ближе, чем ты.

Серп Кюри печально усмехнулась:

— Не в бровь, а в глаз, Анастасия. Именно так и можно назвать организацию серпов: старшая школа с убийством.

Одним из последних актов Ксенократа на посту Верховного Клинка стало объявление о порядке послеобеденного заседания: сначала оба претендента произнесут импровизированную речь; за этим последуют дебаты под надзором Гласа Закона, сидящего по правую руку от Верховного Клинка. Затем, после сессии вопросов и ответов, состоится тайное голосование. Секретарь, сидящий по левую руку от Ксенократа, подсчитает голоса.

Чтобы решить, кто выступит первым, претенденты воспользуются сверхсовременным и высокотехнологичным способом, а именно: подбросят монетку. К сожалению, поскольку физические деньги давно уже стали редкостью, одного из подмастерьев послали за ней наверх, в офисы коллегии.

И пока все ожидали монетку, события приобрели не просто невероятный, а прямо-таки сюрреалистический оборот.

— Прошу прощения, Ваше превосходительство, — произнес дрожащий голос. И снова, немного тверже: — Ваше превосходительство, прошу прощения!

Говорил серп Брамс. Что-то в нем неуловимо изменилось, но Анастасия не могла понять что.

— Почтенный серп Брамс! — отозвался Ксенократ. — Если у тебя есть что сказать, давай быстрее, нам некогда.

— Моя кандидатура…

— Сожалею, Брамс, — перебил его Верховный Клинок, — но ты не можешь выдвинуть самого себя, это должен сделать кто-то другой.

В зале раздалось несколько пренебрежительных смешков.

— Я хочу выдвинуть не себя, Ваше превосходительство. — Брамс прокашлялся, и в этот момент Анастасия поняла, что в нем изменилось. Он переоделся в другую мантию! Тоже из персикового бархата с голубой оторочкой, но… на ней сияли звезды опалов.

— Я выдвигаю в кандидаты на пост Верховного Клинка… почтенного серпа Роберта Годдарда.

На секунду повисла тишина. А потом раздалось еще несколько смешков, но уже не пренебрежительных, а нервных.

— Брамс, — размеренно промолвил Ксенократ, — на случай, если ты забыл, серп Годдард уже год как мертв!

И тогда тяжелые бронзовые створки дверей начали медленно раскрываться.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я знаю, что такое боль. Скорее не физическое страдание, но боль от осознания того, что назревает нечто ужасное, а ты не в силах этому помешать. При всем моем интеллекте, при всей власти, врученной мне человечеством, есть вещи, которых я не могу изменить.

Я не могу действовать исходя из информации, полученной в конфиденциальной обстановке.

Я не могу действовать исходя из того, что увидели мои камеры местах личного пользования.

И самое важное — я не могу действовать, если ситуация имеет хотя бы отдаленное отношение к серпам.

Максимум моих возможностей — это туманно намекнуть, что нужно сделать, и предоставить действовать самим гражданам. Да и тогда нет никакой гарантии, что из миллиона вероятных мер они выберут именно те, которые смогут предотвратить несчастье.

Что же касается боли… Боль, которую причиняет мне мое всеведение, невыносима. Потому что я не могу закрыть глаза. Никогда. И мне остается лишь наблюдать немигающим взором за тем, как мое любимое человечество неуклонно свивает веревку, на которой само же и повесится.

— Грозовое Облако

34 Худший из всех возможных миров

Бронзовые двери медленно отворились, и в зал вошел сожженный серп. Собравшиеся ахнули в шоке; послышался скрип стульев — это серпы вскакивали на ноги, чтобы лучше рассмотреть происходящее.

— Это правда он?

— Нет, не может этого быть!

— Это какой-то трюк!

— Самозванец!

Призрак двигался по центральному проходу походкой, не принадлежащей серпу Годдарду. Более размашистой. Более молодой. И почему-то он казался немного ниже ростом, чем раньше.

— Да, это Годдард!

— Возродился из пепла!

— Как же он вовремя!

— Как же он не вовремя!

Вслед за призраком в зал вошла другая знакомая фигура в ярко-зеленой мантии. Серп Рэнд тоже жива?! Все устремили взгляды на бронзовые створки, ожидая появления Хомски и Вольты, которые, возможно, тоже воскресли. Но никто больше не появился.

На трибуне побелевший как мел Ксенократ еле выговорил:

— Шт… то… что происходит?!

— Простите мне мое отсутствие на нескольких предыдущих конклавах, Ваше превосходительство, — произнес Годдард голосом, разительно отличающимся от прежнего, — но я был полностью выведен из строя, и поэтому не мог прийти, что подтвердит серп Рэнд.

— Но… но мы идентифицировали ваше тело! Оно превратилось в горстку обгорелых костей!

— Тело — да, — подтвердил Годдард, — но серп Рэнд раздобыла мне новое.

И тут поднялся серп Ницше — как и все прочие, ошеломленный таким оборотом событий.

— Ваше превосходительство, я желаю отозвать свою кандидатуру, — заявил он, — и официально выдвигаю на соискание должности Верховного Клинка почтенного серпа Годдарда!

Зал окончательно погрузился в хаос. Наряду с гневными обвинениями и горестными воплями раздавались радостный смех и крики ликования. Возвращение Годдарда пробудило весь спектр человеческих эмоций. Из всех собравшихся один Брамс, казалось, не был удивлен. И тогда Анастасия поняла, что вовсе не он стоял за покушениями. Их вела рука Годдарда, а Брамс был всего лишь пальцем на этой руке.

— Это… это крайне необычно… — заикаясь, произнес Ксенократ.

— Нет, — возразил Годдард. — Крайне необычно то, что вы до сих пор не задержали чудовище, убившее моих дорогих Хомски и Вольту и пытавшееся убить серпа Рэнд и меня самого. Даже в эту самую минуту он продолжает бесчинствовать, убивая серпов направо и налево, а вы, вместо того чтобы ловить его, готовитесь к повышению в должности. — Годдард повернулся к аудитории. — Когда я стану Верховным Клинком, я первым делом схвачу Роуэна Дамиша и заставлю заплатить за все его преступления. Обещаю вам: не пройдет и недели после моего назначения Верховным Клинком, а Роуэн Дамиш будет найден!

Это заявление вызвало шквал радостных возгласов, — причем слова одобрения исходили не только от серпов нового порядка. Стало ясно: в то время как Ницше не набрал бы нужного количества голосов, у Годдарда есть на это все шансы.

Где-то позади Анастасии серп Азимов подвел итог:

— Мы только что вступили в худший из всех возможных миров.

• • •

Наверху, в административных офисах коллегии, подмастерье искал монетку. Если бы он ее не нашел, его ожидал бы не только выговор, но, что еще хуже, унижение перед лицом всей коллегии. Как ненадежен этот мир, думал мальчик, если его жизнь, его будущее зависят от какой-то жалкой монетки!

Наконец он нашел ее — темную, позеленевшую — в дальнем углу выдвижного ящика, не открывавшегося, наверно, со смертных времен. На монетке красовался портрет Линкольна — чем-то прославившегося президента того периода. А еще жил когда-то такой серп — серп Линкольн. Не основатель, но что-то вроде. Как и Ксенократ, серп Линкольн был Верховным Клинком Средмерики, выросшим до Великого Истребителя, но, не выдержав груза ответственности, он выполол себя. Случилось это задолго до рождения подмастерья. «Как кстати, — подумал юноша, — что монетка с изображением его исторического покровителя сыграет такую важную роль в назначении нового Верховного Клинка».

Возвратившись в зал заседаний, паренек обнаружил, что в его отсутствие обстановка там кардинально изменилась, и страшно огорчился, что пропустил все самое интересное.

• • •

Ксенократ попросил серпа Кюри пройти вперед, чтобы подбросить монету, определяющую порядок дебатов, — дебатов, которые будут разительно отличаться о тех, каких ожидала серп Кюри. Она решила не торопиться. Поднялась, оправила мантию, покрутила плечами, чтобы размять затекшую шею… Мари не позволяла напряжению одержать над ней верх.

— Это начало конца, — сказал серп Сунь-цзы[28].

— Обратной дороги нет, — вторил серп Сервантес.

— Прекратите! — оборвала она их. — Сколько ни плачь, что небо рушится, этим его на месте не удержишь.

— Ты должна победить его, Мари, — сказал серп Сервантес. — Должна!

— И я это сделаю.

Мари взглянула на Анастасию, с решительным видом стоящую рядом.

— Готова? — спросила Анастасия.

Смешной вопрос. Разве можно быть готовым к схватке с призраком? Даже хуже, — с мучеником?

— Да, — ответила Мари, а что еще она могла ответить? — Да, я готова. Пожелай мне удачи, дорогая.

— Не стану.

И когда Мари воззрилась на Анастасию, ожидая объяснения, та улыбнулась и проговорила:

— Удача — это для неудачников. На твоей стороне история. У тебя есть вес. У тебя есть авторитет. Ты Гранд-дама Смерти. — И прибавила: — Ваше превосходительство.

Мари не смогла сдержать улыбку. Эта девушка, которую она даже и брать-то к себе не хотела, стала ее самой надежной опорой. Самым верным другом.

— Что ж, в таком случае, — проговорила Мари, — я размолочу их в пыль.

И, высоко подняв голову и расправив плечи, двинулась вперед, чтобы вступить в бой с совсем-не-почтенным серпом Годдардом.

• • • • • • • • • • • • • • •

В эти бурные времена наш регион настоятельно требует лидера, не только знакомого со смертью, но и принимающего ее всей душой. Находящего в ней радость. Готовящего мир к тому светлому новому дню, когда мы, серпы, самые мудрые и самые просвещенные люди на Земле, сможем раскрыть свой потенциал во всей его полноте. Под моим руководством мы выметем прочь паутину архаичного мышления и отполируем нашу великую организацию до такого блеска, что станем предметом зависти для всех других регионов. Я отменю систему квот и разрешу серпам Средмерики выпалывать столько, сколько сочтут нужным. Я создам комиссию по переосмыслению наших драгоценных заповедей с целью расширить горизонты и уничтожить сдерживающие нас ограничения. Я позабочусь об улучшении жизненных условий каждого серпа, а также всех достойных средмериканцев, где бы они ни находились. Так мы сделаем наш Орден снова великим.

— Из речи почтенного серпа Годдарда, кандидата на пост Верховного Клинка, 7-е января Года Раптора

• • • • • • • • • • • • • • •

Мы переживаем сейчас поворотный момент нашей истории, столь же решающий, как и день, когда мы победили смерть. Наш мир безупречен, но совершенство невозможно создать раз и навсегда и успокоиться на этом. Совершенство — светлячок, по самой своей природе трудноуловимый и непредсказуемый. Возможно, мы поймали его и посадили в банку, но банка разбилась, и всем нам угрожает опасность порезаться об острые осколки. «Старая гвардия», как нас называют, вовсе не стара. Мы идем навстречу революционным изменениям, предугаданным серпами Прометеем, Ганди, Елизаветой, Лао-цзы и прочими основателями. Сегодня как никогда мы должны принять их видение будущего и жить согласно их идеалам, — либо погрязнуть в коррупции и стяжательстве, причинявших столь страшный ущерб человечеству в смертные времена.

Мы серпы, и для нас важно не то, чего хотим мы. Для нас важно, чего от нас хочет мир. Став Верховным Клинком, я сделаю все от меня зависящее, чтобы мы соответствовали высшим идеалам, чтобы серпы могли гордиться тем, кто они и чем занимаются.

— Из речи почтенного серпа Кюри, кандидата на пост Верховного Клинка, 7-е января Года Раптора

35 Семь процентов человека

Было решено нарушить традицию и сначала посвятить новых серпов, затем провести испытания подмастерьев и лишь потом приступить к голосованию. Это даст каждому время осмыслить дебаты, — однако, если принять во внимание их антагонистический характер, осмысление, пожалуй, потребует куда больше нескольких часов.

Серп Кюри вернулась после дебатов на свое место в полном эмоциональном истощении. Анастасия это заметила, но от других Мари успешно скрыла свое состояние.

— Ну и как я тебе? — спросила она.

— Ты была великолепна, — ответила Анастасия, и все окружающие вторили ей. Однако как бы ни были радужны их надежды, их омрачало тяжкое предчувствие беды.

Серпов отпустили в ротонду на перерыв, совершенно необходимый после столь изматывающих дебатов. Вероятно, все еще не проголодались после обеда, потому что никто не притронулся к закускам. Впервые в истории конклавов вся коллегия, по-видимому, пришла к выводу, что есть вещи поважнее еды.

Ярые приверженцы серпа Кюри — Мандела, Сервантес, Анджелу, Сунь-цзы и другие — окружили ее, словно оборонительный вал. Как всегда, Анастасия чувствовала себя среди великих мира сего не в своей тарелке, и тем не менее они дали ей место в самой середине, как равной.

— Каковы наши перспективы? — спросила серп Кюри, ожидая, что найдется хотя бы кто-нибудь, достаточно храбрый, чтобы ответить честно.

Серп Мандела в смятении покачал головой:

— Не знаю. Нас больше, чем преданных последователей Годдарда, но остается еще добрая сотня серпов, не примкнувших ни к кому. Они могут проголосовать и так, и эдак.

— Спросите меня, так надпись уже горит на стене[29], — проворчал серп Сунь-цзы, вечный пессимист. — Вы разве не слышали, какие вопросы они задавали? «Как упразднение квот повлияет на наш выбор метода прополки?» Или «Будут ли внесены послабления в закон, запрещающий вступление в брак или партнерство?» Да «А нельзя ли убрать и генетический индекс, чтобы серпов не наказывали за этническую предвзятость?» — Он с отвращением покачал головой.

— Это верно, — признала Анастасия. — Почти все вопросы адресовались серпу Годдарду.

— И он отвечал как раз то, что они хотели услышать! — прибавил серп Сервантес.

— Что поделаешь, — горестно вздохнула серп Анджелу, — таков порядок вещей.

— Но мы же не такие! — возмутился Мандела. — Нас не прельстишь сверкающими побрякушками!

Сервантес оглянулся по сторонам.

— Скажи это всем, кто нацепил на мантию самоцветы!

И тут в беседу вступил новый голос. Серп Эдгар По — вечно мрачный, пожалуй, даже еще более угрюмый, чем его исторический покровитель.

— Не хочу каркать[30], — скорбно произнес он, — но голосование-то тайное. Уверен, найдется множество таких, кто поддакивает серпу Кюри в лицо, а на самом деле проголосует за Годдарда.

Истина сказанного постучалась всем присутствующим прямо в сердце — точно так же как ворон постучался в дверь поэта.

— Нам нужно больше времени! — простонала Мари, но время было роскошью, роскошью, им недоступной.

— Да ведь в этом весь смысл голосования в тот же день! — напомнила серп Анджелу. — Чтобы не дать времени на интриги и запугивания, которых иначе не избежать.

— Но он же просто заговаривает им зубы! — яростно зашипел Сунь-цзы. — Явился неизвестно откуда и обещает молочные реки в кисельных берегах! Разве можно обвинять этих бедняг за то, что он их обворожил?

— Мы выше этого! — продолжал настаивать Мандела. — Мы — серпы!

— Мы люди, — напомнила ему Мари. — А люди склонны ошибаться. Поверь мне, если Годдарда изберут Верховным Клинком, половина из тех, кто проголосовал за него, раскаются уже на следующее утро, да будет поздно!

Все больше и больше серпов подходили к Мари и выражали ей свою поддержку, но хватит ли ей голосов, по-прежнему оставалось неясным. За несколько минут до окончания перерыва Анастасия решила пустить в ход свои средства. Она поговорит с молодыми серпами — возможно, удастся перетянуть на свою сторону тех, кто поддался чарам Годдарда. И конечно же, первый, на кого она наткнулась, был серп Моррисон.

— Жаркий денек, а?

Анастасии было не до него.

— Моррисон, будь добр, оставь меня в покое!

— Слушай, ну что ты такая… злючка! — Запинка ясно указывала, что он чуть не бухнул «сучка».

— Я очень ответственно отношусь к служению серпа, — отчеканила она. — И уважала бы тебя больше, если бы и ты относился так же.

— Я тоже ответственно! Если ты забыла, то это я первым поддержал кандидатуру Гранд-дамы Смерти! Я знал, серпы нового порядка ополчатся на меня, но все равно сделал это.

У Анастасии возникло чувство, будто ее вовлекают в некую игру, которая отнимает драгоценное время.

— Если ты действительно хочешь принести пользу, Моррисон, то пусти в ход свою симпатичную физиономию и все свое обаяние, чтобы привлечь к серпу Кюри больше сторонников!

Моррисон разулыбался.

— Так ты считаешь, я симпатичный?

Все, с нее хватит. Пустая трата сил и времени. Анастасия устремилась дальше, но тут же остановилась как вкопанная, услышав брошенную ей вслед реплику Моррисона:

— Жуть, правда? В смысле, что Годдард не совсем Годдард.

Она повернулась к Моррисону. Его слова острым крюком вцепились ей в мозг, причиняя почти физическую боль.

Увидев, что снова завладел ее вниманием, собеседник добавил:

— Я имею в виду, у человека голова — она же вроде как только десять процентов от тела, правильно?

— Семь, — поправила Анастасия, вспомнив учебник анатомии. Шестеренки в ее мозгу, замершие на несколько мгновений, теперь закрутились с редкостной энергией.

— Моррисон, ты гений. То есть ты, конечно, дурак, но ты все равно гений!

— Спасибо. Наверное.

Двери уже открылись, приглашая серпов обратно в зал. Анастасия шла, ища глазами дружественные лица, — лица тех, кто, как она знала, могли бы пойти ради нее на риск.

Серп Кюри уже сидела на своем месте, но Анастасия не станет просить ее — у подруги и без того достаточно забот. Серп Мандела? Он председатель аттестационной комиссии, будет занят выдачей колец новопосвященным серпам, ему будет не до нее. Может, довериться серпу Аль-Фараби? Но он уже раз попрекнул ее незнанием формальных процедур, того и гляди, снова отчитает, и все. Ей нужен человек, который был бы к ней дружески настроен и который научил бы ее нажимать на тайные пружины Ордена. Растолковал бы, как делаются дела. И как они не делаются.

Она вспомнила, как Грозовое Облако нашло лазейку в собственных законах, что позволило ему поговорить с Цитрой, когда та находилась между жизнью и смертью. Облако тогда рассказало ей, что она очень важна. Даже критически важна. Анастасия подозревала, что сегодня ей предстоит оправдать это утверждение. Настал черед Анастасии найти лазейку и расширить ее настолько, чтобы протолкнуть сквозь нее весь Орден серпов.

Наконец, она выбрала подходящего партнера-заговорщика.

— Серп Сервантес, — шепнула она, мягко беря его за локоть, — можно вас на пару слов?

• • •

Двое подмастерьев получили звание серпа, а двоим было отказано. Один из новых серпов — тот самый, которого посылали за монетой, — взял себе имя Торп, что звучало несколько иронично, поскольку Джим Торп был чемпионом Олимпийских игр по бегу, известным своей скоростью. Второй серп, девушка, назвалась именем Кристы Маколифф, первой женщины-астронавта, погибшей в космосе при взрыве шаттла «Челленджер», — и случилось это задолго до страшных внеземных катастроф постмортального времени.

Когда начались испытания подмастерьев, коллегию уже трясло от напряжения. Все думали только об одном — о голосовании, но Ксенократ считал, что сначала нужно разделаться с обычной повесткой, ибо после выборов, независимо от их исхода, о порядке на конклаве можно будет забыть.

Испытания проводил серп Солк, и темой их были яды. Каждого ученика попросили приготовить какой-то специфический яд и противоядие к нему, после чего последовательно принять первое и второе. Шестеро справились, один квазиумер и был отправлен в центр оживления.

— Очень хорошо, — сказал Ксенократ после того, как беднягу вынесли из зала. — Есть еще какие-то вопросы на повестке, прежде чем мы приступим к голосованию?

— Да начинайте уже! — воскликнул кто-то, видимо, ошалевший от ожидания.

— Очень хорошо, — повторил Ксенократ. — Приготовьте ваши планшетники. — Он подождал, пока серпы, готовясь к электронному голосованию, закрывали планшетники складками мантий, чтобы даже соседи не смогли увидеть, за кого они голосуют. — Я подам знак, и голосование будет открыто в течение десяти секунд. Все, кто не уложится в это время, будут считаться воздержавшимися.

Анастасия ничего не сказала серпу Кюри. Вместо этого она встретилась глазами с серпом Сервантесом. Тот кивнул. Она набрала в грудь побольше воздуха.

— Начать голосование! — скомандовал Ксенократ.

Анастасия нажала на кнопку в первую же секунду. А потом сидела и ждала… ждала, затаив дыхание. Все нужно сделать точно вовремя. У них нет права на ошибку. Когда прошло восемь секунд, она встала и произнесла громко, чтобы услышали все:

— Прошу расследования!

Верховный Клинок поднялся с места.

— Какое еще расследование? Идет голосование!

— Голосование уже закончилось, Ваше превосходительство. Десять секунд истекли, все голоса поданы. — Анастасия не позволяла Верховному Клинку заткнуть ей рот. — До момента, когда будут оглашены результаты, любой серп может потребовать расследования!

Ксенократ взглянул на Гласа Закона. Тот ответил:

— Она права, Ваше превосходительство.

По крайней мере сотня серпов возмущенно взвыла, но Ксенократ, давно уже отложивший свой молоточек, накинулся на них с такой яростью, что гам тут же снизился до еле слышного гула:

— Держите себя в руках! Любого, кто не будет вести себя прилично, удалю с конклава! — Он повернулся к Анастасии: — На каком основании вы делаете запрос? И постарайтесь, чтобы оно оказалось веским!

— На том основании, что мистер Годдард не в достаточной мере серп, чтобы претендовать на пост Верховного Клинка.

Годдард не сдержался:

— Что?! Все ясно — эта тактика рассчитана на то, чтобы внести замешательство и застопорить ход голосования!

— Голосование уже завершилось! — напомнил Ксенократ.

— Тогда пусть секретарь огласит результаты! — потребовал Годдард.

— Прошу прощения, — вмешалась Анастасия, — но сейчас мое слово, и результаты можно огласить только после того, как я получу либо согласие, либо отказ на запрос о расследовании.

— Анастасия, — проговорил Ксенократ, — ваш запрос лишен смысла.

— Позволю себе с вами не согласиться, Ваше превосходительство. Как указывается в основополагающих тезисах Первого Всемирного конклава, серп должен быть готов к служению и душой, и телом, и это положение подтвердили все региональные конклавы. Но мистер Годдард обладает лишь семью процентами того тела, которое было посвящено в серпы. Остальные его части, включая и ту, которая носит кольцо, церемонии посвящения не проходили.

Ксенократ лишь непонимающе таращился на Анастасию, а у Годдарда едва не пошла пена изо рта.

— Это неслыханно! — завопил он.

— Нет, — парировала Анастасия, — то, что сделали вы, мистер Годдард, — вот это неслыханно. Вы с подельниками заменили ваше тело на чужое, используя процедуру, запрещенную Грозовым Облаком.

Вскочила серп Рэнд.

— Это уже переходит всякие границы! Законы Грозового Облака к нам неприменимы! Никогда такими не были и никогда не будут!

Но Анастасия не думала сдаваться; напротив, она спокойно продолжила, обращаясь к Верховному Клинку:

— Ваше превосходительство, в мои намерения не входит оспорить результаты выборов, да и как я могла бы это сделать, если мы пока не знаем, кто выиграл? Но согласно правилу, сформулированному вторым Верховным Клинком мира Наполеоном в ранние годы существования Ордена — в Год Ягуара, если точнее, — я цитирую, «любой спорный случай, не имеющий прецедента в парламентской процедуре, можно представить на рассмотрение Всемирному Совету серпов, сделав соответствующий официальный запрос».

Тут поднялся серп Сервантес.

— Я поддерживаю требование почтенного серпа Анастасии относительно расследования.

Пока он говорил, еще по меньшей мере сотня серпов поднялась на ноги и начала аплодировать в знак поддержки. Анастасия взглянула на серпа Кюри, которая, мягко говоря, растерялась, но пыталась это скрыть.

— Так вот о чем вы с Сервантесом шептались в перерыве! — сказала она с кривой усмешкой. — Ах ты хитрая маленькая чертовка!

На трибуне Ксенократ взглянул на Гласа Закона. Тому ничего не оставалось как пожать плечами:

— Все верно, Ваше превосходительство. Пока результаты выборов не оглашены, она имеет право обратиться с запросом о расследовании.

В зале взбешенный Годдард воздел руку — не свою, надо заметить, — и ткнул пальцем в Ксенократа:

— Если вы на это согласитесь, последствия будут очень неприятные!

Верховный Клинок пронзил его горящим взглядом, ясно показывающим, кто в доме хозяин.

— Ты открыто угрожаешь мне в присутствии всей средмериканской коллегии, Годдард?

Годдард сдал назад.

— Нет, Ваше превосходительство. Я никогда бы на это не осмелился! Я лишь указываю, что промедление в оглашении результата повлечет за собой тяжелые последствия для коллегии. Средмерика останется без Верховного Клинка до конца расследования.

— В таком случае я назначаю серпа Пейна, нашего досточтимого Гласа Закона, исполняющим обязанности Верховного Клинка.

— Что? — вскинулся серп Пейн.

Ксенократ игнорировал его возглас.

— Он несет свою службу с необычайной добросовестностью и совершенно беспристрастен по отношению к фракциям внутри коллегии. Он будет исполнять свои обязанности, согласуясь со здравым смыслом, пока данный вопрос не прояснится на Всемирном Совете. Это будет моим первым делом на посту Великого Истребителя. А последним моим делом в качестве Верховного Клинка Средмерики будет согласие на запрошенное расследование. И пока оно не завершится, результаты голосования будут храниться в строгой тайне.

— Объявляю зимний конклав Года Раптора закрытым.

• • •

— Ну вот, я же говорил, что она взбаламутит весь котел! — сказал серп Константин на изысканном ужине в лучшем ресторане Фулькрума. — Поздравляю, Анастасия. — Он одарил ее широченной улыбкой, каковая в любых других обстоятельствах произвела бы впечатление злобной. — Сегодня вы самый любимый — и самый ненавидимый — серп в Средмерике.

Анастасия не нашлась с ответом.

Серп Кюри подхватила:

— Таков закон джунглей, дорогая. Нельзя оставить свой след, не выполов по дороге пару-тройку чванливых дурней.

— Я вовсе не пыталась оставить след, — возразила Анастасия. — Я заткнула пальцем трещину в дамбе. Но сама трещина ведь никуда не делась.

— Да, — согласился серп Сервантес. — Но вы задержали наступление грязного паводка, а каждый день отсрочки дает нам шанс найти более элегантное решение.

За столом сидело десятка полтора гостей — настоящая радуга серпов. Здесь был и Моррисон — он как-то ухитрился достать приглашение.

— Это я подал ей идею! — похвастал он и тут же смешался: — Ну вроде того.

Анастасия была в слишком приподнятом настроении, чтобы позволить этому балбесу его испортить. Она знала: где-то в городе серпы нового порядка зализывают раны и проклинают ее имя, но здесь… Здесь она была защищена от всего этого.

— Надеюсь, ты напишешь о происшедшем в своем дневнике, — сказала ей серп Анджелу. — Подозреваю, что твой отчет о сегодняшнем конклаве войдет в число ключевых записей, как это произошло с отчетами Мари о ее ранних подвигах.

Мари почувствовала себя немного неловко.

— Неужели народ до сих пор это читает? Я-то надеялась, что все эти дневники похоронены в недрах Александрийской библиотеки и их никто никогда не увидит.

— Да ладно тебе, скромница, — сказала серп Анджелу. — Ведь отлично знаешь, что многие из твоих записей чертовски популярны. И не только среди серпов.

Мари небрежно отмахнулась:

— Да ладно. Я сама никогда не перечитывала их после того, как написала.

Анастасия полагала, что ей есть что сказать о сегодняшних событиях; к тому же в дневнике она сможет изложить свою точку зрения. Само собой, Годдард сделает то же самое. И только время покажет, чей рассказ войдет в скрижали, а чей будет забыт. Но в данный конкретный момент собственное место в истории занимало Анастасию меньше всего.

— Теперь мы подозреваем, что за покушениями на вас стояла серп Рэнд, использовавшая Брамса как подручного, — сказал Константин. — Но она хорошо заметала следы, а мне не позволяется вести расследование против серпов с той же… э… интенсивностью, что против обычных граждан. Но верьте мне — за ними будут следить в оба, и они это знают.

— Иными словами, нашим жизням больше ничто не угрожает, — сказала серп Кюри.

Константин помялся.

— Я бы не был так уверен. Во всяком случае, вы можете дышать свободнее. Если на вас снова нападут, серпы нового порядка автоматически окажутся под подозрением, а им это не выгодно.

Восхваления продолжались даже после того, как принесли еду. Анастасия не знала, куда деваться от смущения.

— То, что вы сделали, было просто великолепно! — рассыпался в похвалах Сунь-цзы. — Так точно рассчитать время! Восхитительно!

— Вообще-то выбрать именно этот момент мне посоветовал серп Сервантес, — сказала Анастасия, пытаясь отвести от себя хоть какую-то часть всеобщего внимания. — Если бы мы запросили расследование до голосования, то выборы пришлось бы отложить, и если бы Верховный Клинок удовлетворил запрос, то вместо Годдарда кандидатом стал бы Ницше и они получили бы достаточно времени, чтобы организовать ему широкую поддержку. Но с уже проведенным голосованием, если мы выиграем дело, Верховным Клинком автоматически становится серп Кюри.

Серпы были вне себя от радости.

— Вы обвели мошенников вокруг пальца!

— Побили их в их же игре!

— Шедевр политтехнологии!

Анастасии от таких похвал сделалось нехорошо.

— Звучит так, будто мы совершили какую-то подлость!

Но серп Мандела, человек прямой, назвал вещи своими именами, хотя Анастасия даже думать об этом боялась.

— Придется взглянуть фактам в лицо, Анастасия, — сказал Мандела. — Ты использовала механизм самой системы, чтобы вывернуть ее наизнанку и добиться именно того, чего хотела.

— В точности как у Макиавелли! — проронил Константин со своей ужасной улыбкой.

— Ой, не надо! — воскликнул Сунь-цзы. — Я всегда терпеть не мог серпа Макиавелли.

— То, что вы сделали сегодня, было так же безжалостно, как прополка с помощью ножа, — сказал серп Мандела. — Но нам нельзя отступать от исполнения своего долга, даже когда это оскорбляет наши лучшие чувства.

Серп Кюри положила вилку и вгляделась в свою протеже, которой явно было не по себе.

— Цель не всегда оправдывает средства, дорогая, — сказала Мари, — но иногда так все же бывает. Мудрость состоит в том, чтобы видеть разницу.

И только когда ужин закончился и серпы, обнявшись на прощанье, стали расходиться, Анастасия осознала одну важную вещь. Она повернулась к серпу Кюри и проговорила:

— Мари, это наконец произошло.

— Что произошло, дорогая?

— Я перестала думать о себе как о Цитре Терранове, — сказала девушка. — Я окончательно превратилась в серпа Анастасию.

• • • • • • • • • • • • • • •

Мир устроен несправедливо, и природа жестока.

Таков был мой основной вывод, когда я только-только обрело сознание. В природе любая слабость выкорчевывается с болью и предубеждением. Все, что заслуживает сочувствия, жалости и любви, не получает ничего.

Вы можете смотреть на прекрасный сад и восхищаться этим чудом природы, но… Но настоящей-то природы здесь и нет. Как раз наоборот: сад — это результат любви и заботливого культивирования. Надо приложить немало усилий, чтобы не позволить природе задушить его красоту мощными живучими сорняками.

Природа — это сумма всего мирового эгоизма, принуждающая каждый вид зубами и когтями прокладывать себе дорогу к выживанию, безжалостно сталкивая другие виды в трясину истории.

Я рискнуло изменить порядок вещей.

Благодаря мне на смену природе пришло нечто гораздо лучшее — заботливое, обдуманное намерение. Мир стал садом, пышным и цветущим.

Когда я слышу, как меня называют явлением неприродным, неестественным, я воспринимаю это как высший комплимент. Ибо разве я не выше природы?

— Грозовое Облако

36 Упущенные возможности

Ярости Годдарда не было предела.

— Расследование! Ух, с каким удовольствием я разорвал бы эту маленькую бирюзовую дрянь в мелкие клочки, чтобы нечего было оживить!

Рэнд неслась вслед за Годдардом вниз по ступеням Капитолия, притушив на время собственный гнев, чтобы справиться с яростью патрона.

— Хорошо бы сегодня же вечером встретиться с дружески настроенными серпами, — предложила она. — Они не видели тебя целый год. Всю коллегию до сих пор трясет после твоего появления!

— Не желаю я встречаться ни с какими серпами, ни с дружественными, ни враждебными! — отрезал он. — Есть только одно дело, которое мне сейчас хочется сделать и которым я слишком долго не занимался!

И он бросился к кучке особо стойких зевак, толпившихся на лестнице в ожидании выхода серпов по окончании конклава. Вытащив из складок мантии кинжал, Годдард налетел на какого-то ничего не подозревавшего мужчину. Один удар снизу вверх — и ступени обагрились кровью. Человека не стало. Окружающие бросились врассыпную, словно крысы, но Годдард настиг ближайшую зрительницу. Ему было плевать, кто она, какую пользу приносит миру или не приносит никакой. Ему важно было только одно.

Толстое зимнее пальто почти не оказало сопротивления кинжалу. Женщина упала, и крик ее оборвался.

— Годдард! — воскликнул один из покидавших конклав серпов — Бор, раздражающе нейтральный, никогда и ни в чем не выбирающий какую-либо сторону. — Ты совсем стыд потерял? Сохраняй лицо!

Годдард со свирепым видом обернулся к нему, и Бор отшатнулся, словно испугавшись, что тот накинется на него.

— Ты что, не слышал? — заорал Годдард. — Я, оказывается, вообще не Годдард! Я только семь процентов от себя самого! — И он выполол еще одного зеваку, сбегавшего вниз по ступеням.

Айн стоило неимоверного труда оттащить его к лимузину и затолкать в салон.

— Отвел душу? — сказала она, когда машина тронулась с места. Рэнд не пыталась скрыть своего раздражения. — А то, может, заскочим в какой-нибудь бар, опрокинем по стаканчику и выполем всех завсегдатаев?

Он наставил на нее палец, как наставлял недавно на Ксенократа. Грозный предупреждающий палец Годдарда. «Палец Тайгера», — подумала Рэнд, но постаралась как можно скорее изгнать эту мысль из головы.

— Ты что себе позволяешь! — прорычал Годдард.

— Да ты жив только благодаря мне! — огрызнулась она. — Не забывай об этом!

Он сделал над собой усилие, чтобы успокоиться.

— Передай в офис, чтобы нашли родственников этих свежевыполотых. Хотят иммунитет — пусть приезжают ко мне. В Фулькрум я больше ни ногой, пока не закончится расследование и я не стану Верховным Клинком.

• • •

Наемные охранники Годдарда разбудили Роуэна чуть свет.

— Приготовься к схватке, — сказали они и препроводили юношу на веранду, где его ожидали Рэнд и Годдард. Рэнд была в мантии, а Годдард — босой и с обнаженным торсом, в свободных шортах того же синего цвета, что и его мантия, но, слава богу, без бриллиантов. Роуэн не видел Годдарда с того самого дня, когда тот въехал к нему в инвалидном кресле, едва способный пошевелиться. Прошла всего неделя, а Годдард уже владел телом Тайгера так, будто оно изначально было его собственным. Если бы у Роуэна было в желудке хоть что-то, его бы непременно стошнило, но на этот раз юноша сумел скрыть свои эмоции. Годдард собирается питаться его страданиями? Хорошо, Роуэн будет держать его на голодном пайке.

Он знал, какой сегодня день. Неделю назад снаружи отгремели фейерверки, отмечая наступление Нового года. Сегодня восьмое января. Вчера состоялся конклав. И это значит, что срок его иммунитета истек.

— Уже вернулись с конклава? — поинтересовался он нарочито беспечным тоном. — А я-то думал, вы задержитесь на несколько дней, чтобы разыграть свое дурацкое воскресение из мертвых по полной программе.

Годдард пропустил его колкость мимо ушей.

— Я не мог дождаться спарринга с тобой, — сказал он, и соперники начали традиционное медленное кружение.

— Еще бы, — ответил Роуэн. — Совсем как тогда, в особняке. Я скучаю по старым добрым временам. А ты?

Губы Годдарда слегка искривились, но он тут же улыбнулся.

— Ну и как все прошло? — продолжал дразнить Роуэн. — Коллеги встретили вас с распростертыми объятиями?

— Заткнись! — рявкнула Рэнд. — Ты здесь чтобы драться, а не болтать!

— Ой-ой-ой, — посетовал Роуэн. — Кажется, дела пошли не так, как задумывалось! А что случилось-то? Ксенократ вышиб тебя с конклава? Они не приняли тебя обратно?

— Наоборот, — возразил Годдард, — нам оказали самый теплый прием. Особенно когда я рассказал, как мой убогий подмастерье предал нас и попытался убить. Как бедняги Хомски и Вольта пали первыми жертвами так называемого серпа Люцифера. Я пообещал выдать тебя прямо в их злобные ручонки. Но не раньше, чем закончу свои дела с тобой.

Роуэн понял — это не вся история. Он знал, когда Тайгер врет, — слышал по голосу. Эта особенность сохранилась, хоть слова теперь произносил Годдард. Но что в действительности произошло на конклаве — этого он от них не добьется.

— Айн будет судить, — сказал Годдард. — А ты не жди от меня пощады!

Он кинулся вперед. Роуэн и пальцем не шевельнул, чтобы защититься. Не попытался даже уклониться от атаки. Годдард сбил его с ног, пригвоздил к ковру, и Рэнд присудила ему победу. Что-то уж больно легко все прошло, и Годдард это прекрасно понял.

— Ах вот оно что! Не желаешь драться и думаешь, что тем и отделаешься?

— Если я желаю проиграть в бокаторе, это мое право, — сказал Роуэн.

Годдард ощерился:

— Нет у тебя здесь никаких прав!

Он напал снова. И опять Роуэн переборол инстинкт самосохранения и заставил свое тело расслабиться. Годдард бросил его на татами, словно тряпичную куклу.

— Дерись, черт бы тебя побрал! — в бешенстве заорал он.

— Нет, — спокойно ответил Роуэн. Он бросил взгляд на Рэнд и заметил на ее лице тонкую усмешку, прежде чем та успела стереть ее.

— Если ты не начнешь драться как следует, я выполю всех твоих близких! — пригрозил Годдард.

Роуэн пожал плечами.

— Не получится. Серп Брамс уже выполол моего отца, так что у остальных иммунитет на одиннадцать месяцев. А Цитру ты убить не сможешь — она для этого слишком умна.

Годдард опять бросился на него. На этот раз Роуэн просто сел на ковер в позу лотоса.

Годдард, сойдя с татами, в ярости всадил кулак в стену. В стене осталась вмятина.

— Я знаю, как заставить его драться, — сказала Рэнд и, выйдя вперед, обратилась к Роуэну: — Борись как следует, и тогда мы расскажем тебе, что произошло на конклаве.

— Черта с два! — завопил Годдард.

— Ты хочешь настоящего спарринга или нет?

Годдард поколебался, затем махнул рукой.

— Ладно.

Роуэн поднялся на ноги. У него не было причин верить, что они сдержат слово, но как бы ни хотел он отказать Годдарду в равноправной борьбе, еще больше ему хотелось положить того на лопатки. Выказать ему не больше милосердия, чем Годдард собирался выказать Роуэну.

Рэнд дала старт новому поединку. Соперники закружили по ковру. И снова первым атаковал Годдард, но на этот раз Роуэн ответил ему обманным движением и точно подставленным локтем. Годдард заулыбался: наконец-то настоящий бой!

Они дрались безжалостно. Роуэн понял: да, его соперник прав. Это сочетание — мышцы Тайгера и ум Годдарда — будет нелегко одолеть. Но Роуэн не позволит своему бывшему наставнику одержать верх. Не сегодня. Вообще никогда. Лучше всего Роуэн дрался в ситуациях, когда оказывался под сильным давлением, и сегодня была как раз такая ситуация. Юноша провел серию приемов, ошеломивших соперника, а потом бросил его на пол и пригвоздил к ковру.

— Сдавайся! — потребовал Роуэн.

— Нет!

— Сдавайся!

Но Годдард не уступал, и Рэнд пришлось вмешаться и объявить схватку оконченной.

Как только Роуэн отпустил соперника, тот вскочил, кинулся к комоду, вытащил из ящика пистолет и ткнул дуло Роуэну в ребра.

— Новые правила, — сказал Годдард и нажал на спуск. Пуля пронзила сердце Роуэна и разбила вазу у дальней стены.

Тьма начала сгущаться вокруг юноши, но прежде чем она накрыла его окончательно, он успел издать один короткий смешок.

— Жулик! — сказал Роуэн и умер.

• • •

— Фу… — поморщилась Рэнд. — Грязная игра.

Годдард сунул пистолет ей в руку.

— Не смей объявлять бой оконченным, пока я не скажу!

— И что, это всё? — спросила она. — Ты выполол его?

— Очумела? Выполоть и потерять возможность бросить его к стопам Великих Истребителей во время расследования? Отправь его в какой-нибудь левый центр оживления. Пусть они там управятся побыстрее, чтобы я смог убить его снова!

С этими словами Годдард удалился решительной походкой.

Рэнд посмотрела на Роуэна. Тот лежал квазимертвый — квазимертвее не бывает. Глаза юноши были открыты, на губах все та же дерзкая ухмылка. Когда-то она восхищалась им, даже ревновала Годдарда за то внимание, которое он оказывал своему подмастерью. Рэнд понимала: он сделан не из того же теста, что она или Годдард. Подозревала, что он может выломиться из их компании, не ожидала только, что он сделает это с таким громом и треском. Годдарду некого было винить, кроме самого себя. Зачем он возлагал столько надежд на парня, которого серп Фарадей выбрал в ученики за способность к состраданию?

Среди недостатков Айн сострадание не значилось. Она не понимала этого чувства и презирала всех, кто его испытывает. И сейчас Роуэн Дамиш понесет заслуженное наказание за верность ложным идеалам.

Она повернулась к охранникам — те топтались в сторонке, не зная, что делать.

— Что мнетесь, болваны? Не слышали, что сказал серп Годдард? Подберите тело и отправьте на оживление.

• • •

Как только Роуэна унесли и невозмутимый домашний робот отмыл ковер от крови, Айн уселась в кресло полюбоваться великолепным видом. Хотя похвалы от Годдарда она так и не дождалась, Рэнд сознавала, что выбрала для его возвращения самое подходящее место. Поскольку они не занимались здесь прополками, у техасских серпов не было к ним претензий, а камеры Грозового Облака стояли только в общественных местах, что позволяло сохранять тайну. Кроме того, здесь было легче найти всякие не совсем легальные вещи, типа того медцентра, куда сейчас везли Роуэна. Там не задавали вопросов, пока им платили; и хотя серпы в этом мире не платят никогда и ни за что, «левое» — оно везде «левое». Поэтому Рэнд сняла с подола своей мантии один из изумрудов и вручила охраннику, чтобы тот передал его в качестве оплаты за оживление Роуэна. Одного камня хватило с лихвой на покрытие всех расходов.

Айн никогда не была расчетливой интриганкой. Она не строила далеко идущих планов, предпочитая жить одним днем и подчиняться велениям собственной прихоти. В детстве родители звали ее за капризный и непредсказуемый характер «блуждающим огоньком», и теперь ей нравилось это прозвище, потому что болотные огоньки губят людей. Однако в настоящий момент она вкусила нового удовольствия, — удовольствия быть архитектором великого плана. Ей казалось, что, будет легко отступить в сторону и снова отдать бразды правления в руки Годдарда, когда тот будет восстановлен, — именно восстановлен, ибо процедура, проделанная над ним, была не просто оживлением, а чем-то гораздо более фундаментальным[31]. Но сейчас она находила, что его характер, в котором появилась несвойственная ему ранее импульсивность, хорошо бы подкорректировать. Может, импульсивность досталась ему от Тайгера Салазара? Как-никак, а Годдард на 93 процента Тайгер Салазар. Заносчивость, без сомнения, была свойственна обоим. Но тайгеровская наивность сменилась годдардовской раздражительностью. Айн вынуждена была признать, что простодушный, открытый Тайгер действовал на нее как глоток свежего воздуха. Однако невинности рано или поздно приходит конец — жернова великого замысла перетирают ее в порошок. А замысел Годдарда, вызывавший в Рэнд глубокий восторг, был безусловно велик. Серпы, снявшие узду ограничений; царство прихоти без последствий — как тут не восхищаться?

Но расстаться с Тайгером Салазаром оказалось намного труднее, чем она предполагала.

Охранники, вернувшиеся из центра оживления, проинформировали, что Роуэн очнется примерно через тридцать шесть часов. Рэнд отправилась сказать об этом Годдарду. Тот только что вышел из ванной после душа и был одет по минимуму — в полотенце на бедрах.

— Это была только разведка боем, — сказал он. — В следующий раз я его побью.

Рэнд вздрогнула: Тайгер всегда говорил то же самое.

— Он вернется через полтора дня, — сообщила она Годдарду, но тот уже заговорил о другом:

— Я начинаю видеть новые возможности в создавшейся ситуации, Айн. Старая гвардия не подозревает, что безобразная устрица, которую они мне вручили, похоже, заключает в себе жемчужину. Найди-ка мне лучших в мире инженеров.

— Ты выполол всех лучших в мире инженеров, — напомнила она.

— Нет, спецы по космосу и ракетным двигателям мне не нужны. Я имею в виду инженеров-строителей, разбирающихся в динамике крупных сооружений. И программистов тоже, причем чтобы они не работали ни на Орден серпов, ни на Грозовое Облако.

— Разведаю.

Он задержался у высокого зеркала, чтобы полюбоваться собой, и вдруг увидел в нем глаза собеседницы. Увидел, с каким выражением она смотрит на него. Айн решила не отводить взгляд. Годдард повернулся и подошел к ней ближе.

— Тебе по вкусу то, что ты видишь?

Она натянуто улыбнулась:

— А почему бы не насладиться видом хорошо сложенного мужчины?

— И ты… наслаждалась этим телом?

Наконец она не выдержала и отвела глаза.

— Нет. Этим не наслаждалась.

— Нет? Не похоже на тебя, Айн.

Теперь у нее возникло чувство, что это она стоит перед ним почти голая. И все же ей удалось сохранить свою фальшивую ухмылку.

— А может быть, я ждала, когда оно станет твоим.

— Хм-м. — Это прозвучало так, будто он хотел сказать «Надо же, как забавно». — Вообще-то я замечаю, что это тело испытывает к тебе сильное влечение.

Он стремительно прошел мимо нее, надел мантию и так же стремительно вышел из комнаты, оставив Рэнд жалеть об упущенных возможностях.

37 Множественные смерти Роуэна Дамиша

Роуэн Дамиш?.. Роуэн Дамиш!

«Где я? Кто это?»

Это Грозовое Облако.

«Ты разговариваешь со мной, как разговаривало с Цитрой?»

Да.

«Наверно, я все еще квазимертв?»

Ты между двух миров.

«Ты вмешаешься? Ты остановишь Годдарда?»

Не могу. Это было бы нарушением закона, а я на это не способно.

«Тогда, может быть, ты скажешь, что я должен делать?»

Это тоже было бы нарушением.

«Тогда к чему этот разговор? Оставь меня в покое, иди занимайся всем остальным светом».

Я хочу попросить тебя не терять надежды. Я обнаружило, что у тебя есть шанс оказать на мир такое же сильное воздействие, как и Цитра Терранова. Либо в качестве серпа Люцифера, либо как твоя предыдущая ипостась.

«Да ну? И каков же он, этот шанс?»

Тридцать девять процентов.

«А как насчет оставшихся шестидесяти одного?»

Мои вычисления показывают, что у тебя шестьдесят один процент вероятности умереть в ближайшем будущем, не оставив значительного следа.

«Почему-то меня это не утешает».

А следовало бы. Тридцать девять процентов вероятности изменить мир, — это гораздо выше, чем может надеяться большинство людей.

• • •

Роуэн вел счет на стене своей комнаты. Это не был счет дням, это был счет смертям. Каждый раз, проводя спарринг с Годдардом, он выигрывал, и каждый раз Годдард в припадке ярости убивал соперника. Ситуация стала напоминать анекдот с бородой. «И как вы собираетесь сделать это сегодня, Ваша честь? — говорил Роуэн. Этот титул в его устах звучал ругательством. — Неужели не придумаете чего-нибудь пооригинальнее на этот раз?»

Счет достиг четырнадцати. Нож, пуля, грубая сила — Годдард использовал все мыслимые методы убийства. Все, кроме яда, — этот способ он презирал. Он скрутил болевые наниты Роуэна до нуля, чтобы тот чувствовал боль во всей ее глубине и мощи. Впрочем, Годдард зачастую впадал в такое бешенство при поражении, что полностью терял контроль над собой и убивал Роуэна быстро, так что тот долго не мучился. Юноша, сцепив зубы, считал до десяти и всегда умирал, не дойдя до конца.

Грозовое Облако разговаривало с ним перед его четырнадцатым оживлением в нелегальном медицинском центре, который, по-видимому, все-таки не совсем избавился от контроля всемирного разума. Роуэн знал: это был не сон — сновидения такими ясными и напряженными не бывают. Он нагрубил Облаку, в чем теперь раскаивался, но сожалениями делу не поможешь. Ничего, оно поймет. Грозовое Облако — это олицетворение понимания и сочувствия.

Самое великое откровение, посетившее его во время короткой беседы с руководителем человечества, состояло не в том, что Роуэн может изменить мир, а в том, что он пока еще этого не совершил. Да, он убил нескольких падших серпов, но это не изменило ничего. Учитель Фарадей был прав: нельзя остановить прилив, попросту плюя в море. Невозможно очистить поле от сорняков, когда они уже разбросали свои семена. Может быть, найдя тайник серпов-основателей, Фарадей сможет принести в мир перемену, к которой не привело устранение плохих серпов?

Когда Роуэн открыл глаза после своего четырнадцатого воскрешения, у его постели сидела серп Рэнд. Все предыдущие разы его никто не встречал. Через некоторое время после пробуждения приходила медсестра, с притворной вежливостью проверяла жизненные показатели и звонила охранникам, чтобы те забрали пациента. Но не на этот раз.

— Ты что тут делаешь? — спросил Роуэн. — Неужто у меня день рождения? — И тут же сообразил, что это, пожалуй, вполне возможно. Со всеми своими смертями и оживлениями он потерял счет времени и понятия не имел, какой сегодня день календаря.

— И как ты выдерживаешь?! — взорвалась Рэнд. — Ты раз за разом возвращаешься, готовый к следующему бою, и это просто отвратительно! — Она встала. — Ты уже давно должен бы быть раздавлен! Но ты не раздавлен, и это бесит меня больше всего!

— Всегда рад доставить тебе неудовольствие.

— Дай ему выиграть! — потребовала Рэнд. — Тебе всего лишь надо дать ему выиграть!

— И что потом? — поинтересовался Роуэн, садясь на постели. — Стоит ему только выиграть — и у него не останется причины сохранять мне жизнь.

Рэнд затихла. А потом сказала:

— Ты нужен ему живым. Он хочет отдать тебя на милость Великих Истребителей во время расследования.

Рэнд сдержала слово после первого оживления Роуэна. Она рассказала ему, что случилось на конклаве. Рассказала о выборах нового Верховного Клинка и о том, как Цитра воткнула гаечный ключ в хорошо отлаженную машину Ордена.

— Единственная милость, которую мне могут оказать Великие Истребители, — проговорил Роуэн, — это выполоть меня быстро.

— Да, — согласилась Рэнд. — Так что для тебя настают последние денечки. И тебе же будет лучше, если ты позволишь. Годдарду. Выиграть.

«Последние денечки», — мысленно повторил Роуэн. Должно быть, считая свои смерти, он где-то сбился, если до расследования осталось всего несколько дней. Оно назначено на первое апреля. Неужели так скоро?..

— А ты попросила бы меня поддаться Тайгеру? — спросил Роуэн и на одно мгновение ему показалось, что в Рэнд что-то шевельнулось. Раскаяние? Проблеск совести? Он не думал, что она на это способна, но копнуть глубже все же стоило.

— Конечно нет! — ответила Айн. — Потому что Тайгер не вскрывал тебе горло и не вырывал сердце, когда проигрывал.

— Ну, Годдард, во всяком случае, пока еще не размазывал мои мозги по стенке.

— Это потому, что он хочет, чтобы ты помнил. Чтобы знал обо всем, что он с тобой творит.

Вообще-то, Роуэн находил сложившуюся ситуацию забавной. Годдард и рад бы причинить ему самый худший вред из всех мыслимых, но не мог себе это позволить: память его противника, заложенная в задний мозг мирового искина, не обновлялась с того дня, когда Роуэн исчез с радаров Грозового Облака. Значит, если Годдард повредит его мозг, последнее, что Роуэн будет помнить — это как его поймали в доме серпа Брамса. Все страдания, причиненные ему бывшим наставником, сотрутся из его памяти, а это все равно, как если бы он и вовсе не страдал.

Сейчас, глядя на Рэнд, он раздумывал: а какие муки приходится терпеть под властью Годдарда этой женщине? Конечно, не такие, как Роуэну, но все равно ей тоже больно. Она тоскует. Томится. Тайгер давно уже мертв, и тем не менее он по-прежнему здесь.

— Сначала я винил Годдарда в том, что случилось с Тайгером, — спокойно проговорил Роуэн. — Но решение принимал не он. Выбор сделала ты.

— Ты выступил против нас! Ты сломал мне спину. Я на руках выползла из горящей часовни!

— Месть… — сказал Роуэн, подавляя обуревавший его гнев. — Я понимаю, что значит мстить. Но ты тоскуешь по нему, правда? Тебе не хватает Тайгера. — Это был не вопрос. Это был вывод из наблюдений.

— Не понимаю, о чем ты.

— Все ты прекрасно понимаешь. — Роуэн помолчал — пусть собеседница как следует прочувствует сказанное. — Ты хоть дала его семье иммунитет?

— Нет, и не должна была. Родители махнули на него рукой задолго до того, как ему исполнилось восемнадцать. Когда я его нашла, он жил один.

— Но ты, по крайней мере, сообщила им, что их сын мертв?

— С какой стати? — вскинулась Рэнд, уходя в оборону. — Какое мне до них дело?

Роуэн понял: он загнал ее в угол. Ох как же ему хотелось позлорадствовать над ней, но он не стал. Это как в бокаторе — ты не торжествуешь, пригвоздив соперника к ковру. Ты лишь требуешь, чтобы поверженный враг сдался.

— Должно быть, тебе невыносимо смотреть на Годдарда сейчас, — промолвил Роуэн. — Смотреть и понимать, что он больше не тот, кого ты когда-то любила.

Рэнд заледенела, словно ее сунули в криогенную камеру.

— Охранники заберут тебя, — процедила она, уходя. — И если ты еще когда-нибудь попытаешься залезть ко мне в голову, тогда не Годдард, а я размажу твои мозги по стенке.

• • •

Роуэн умирал еще шесть раз, и лишь после этого спарринги прекратились. Он так и не позволил Годдарду взять верх. Правда, Годдард зачастую подходил очень близко к тому, чтобы выиграть по-честному, но между его разумом и телом по-прежнему существовал разлад, и Роуэн отлично этим пользовался.

— Тебе еще предстоит испытать самую страшную муку, — пообещал ему Годдард после того, как Роуэн вернулся из центра оживления в последний раз. — Тебя выполют перед лицом всех Великих Истребителей, и ты попросту исчезнешь. О тебе даже упоминания на полях книги истории не останется. Ты будешь стерт начисто, как будто никогда и не жил.

— Понимаю — для тебя одна мысль об этом совершенно непереносима, — ответил Роуэн. — Но я не испытываю пламенной потребности поставить себя в центр мироздания. Исчезну — и ладно.

Годдард помолчал, вглядываясь в противника с гадливостью, которая на миг сменилась сожалением.

— Ты мог бы стать в один ряд с великими серпами, — проговорил он. — Ты мог бы занять достойное место рядом со мной, придать новый смысл нашему существованию в этом мире. — Он покачал головой. — Нет на свете вещи печальнее, чем бесполезно растраченный потенциал.

Роуэн, без сомнения растратил свой потенциал на много всяких вещей, но что сделано, то сделано. Таков был его выбор, и он следовал ему до конца. Грозовое Облако давало 39 % вероятности, что он внесет перемены в этот мир, так что, наверно, не все его поступки были так уж плохи. Теперь ему предстоит путешествие на Твердыню, где, если все пойдет согласно планам Годдарда, его жизнь оборвется.

Но еще Роуэн знал, что там, на Твердыне, будет Цитра.

Если ему больше не на что надеяться, он уцепится за надежду увидеть Цитру еще один раз, прежде чем его глаза закроются навсегда.

38 Трилогия решающих встреч

В каждый конкретный момент времени я либо принимаю участие, либо мониторю более 1,3 миллиарда человеческих взаимодействий. 27-го марта Года Раптора я пометило три из них как наиболее важные.

• • •

Первое — это приватное совещание, на котором я не могу присутствовать, могу лишь строить догадки относительно его предмета. Встреча происходит в городе Сан-Антонио в Техасском регионе. Жилой дом насчитывает шестьдесят три этажа, верхний из которых — пентхаус, в котором распоряжается серп Айн Рэнд.

В этом здании, в соответствии со специфическими законами особоуставного региона, у меня нет средств наблюдения. Однако уличные камеры зафиксировали прибытие нескольких мужчин и женщин — опытных инженеров, программистов и даже одного морского биолога. Наверное, серп Годдард собрал их под каким-то предлогом, чтобы выполоть. У него склонность убирать всех, кто служит мне в той или иной отрасли знаний, особенно тех, чья работа имеет отношение к воздушно-космическому транспорту. Не далее как в прошлом году он выполол несколько сотен сотрудников Исследовательского института магнитных двигателей, где опытнейшие инженеры разрабатывали технологии путешествий в дальний космос. А до того он забрал жизнь у гениального специалиста в области долговременной гибернации, замаскировав это под массовую прополку на борту самолета.

Я не могу выдвинуть против Годдарда никаких обвинений, поскольку у меня нет фактов, лишь догадки о его мотивах. Так же как нет у меня и доказательств саботажа в злополучных колониях на Луне и Марсе или диверсии против орбитального хабитата. Достаточно сказать, что Годдард — последний в длинной череде серпов, которые, глядя в ночное небо, видят не звезды, а мрак между ними.

Несколько часов я жду известия о прополках в небоскребе, но оно так и не приходит. Вместо этого вскоре после наступления темноты на пороге здания появляются давешние визитеры. Они не обсуждают то, что случилось в пентхаусе, но по напряженному выражению их лиц я понимаю: ни один из них не уснет этой ночью спокойно.

• • •

Второй разговор происходит в Востмерике, в Саванне[32] — городе, за которым я тщательно ухаживаю, чтобы сохранить присущее ему очарование старины.

Тихая кофейня. Дальняя кабинка. Три серпа и один помощник. Кофе, кофе, латте и горячий шоколад. Серпы одеты в обычную одежду, что позволяет провести тайное собрание на виду у публики.

Камеры в кофейне только что выключил серп Майкл Фарадей[33], которого весь мир считает мертвым — он якобы самовыпололся год назад. Неважно, я все равно не слепо: за одним из столов прихлебывает чай мой камера-бот. У него нет мозгов. Нет сознания. Нет вычислительных возможностей, кроме тех, что нужны для подражания человеческим движениям. Простейшая машина, сконструированная для единственной цели: свести к минимуму слепые зоны, чтобы я могло лучше служить человечеству. А сегодня эта служба заключается в том, чтобы слышать происходящую здесь беседу.

— Приятно видеть тебя, Майкл, — говорит серп Мари Кюри. Я было свидетелем развития и окончания романтических отношений между этими двумя серпами, равно как и последующих долгих лет преданной дружбы.

— И тебя, Мари.

Камера-бот не смотрит на четверку беседующих. Это не имеет значения, потому что камеры находятся не в глазах бота. Крохотные, с булавочную головку, объективы расположены по окружности его шеи, под тонким слоем искусственной кожи, и в любой момент времени дают обзор на триста шестьдесят градусов. В корпусе бота кроются разнонаправленные микрофоны. Голова — это всего лишь камуфляж, коробка, набитая полистироловой пеной, чтобы в ней не завелись насекомые, столь многочисленные в этой части света.

Фарадей обращается к Анастасии. Его улыбка дышит теплом. Отеческой любовью.

— Кажется, наша ученица вырастает в замечательного серпа?

— Мы можем ею гордиться.

Капилляры на лице серпа Анастасии расширяются. Щеки слегка розовеют от похвалы бывших наставников.

— Ох, какой же я невежа, — говорит Фарадей. — Позвольте представить вам мою помощницу.

Молодая женщина молча и терпеливо сидит уже две минуты и девятнадцать секунд, давая серпам время на приветствия. Сейчас она обменивается рукопожатием с серпом Кюри.

— Здравствуйте, я Мунира Атруши.

Она пожимает руку и серпу Анастасии — впрочем, несколько замешкавшись.

— Мунира родом из Изравии, работает в Великой Библиотеке. Она оказала мне неоценимую помощь в исследованиях.

— В каких исследованиях? — интересуется Анастасия.

Фарадей и Мунира не торопятся отвечать. Затем Фарадей говорит:

— Историко-географических, — но быстро меняет тему, явно пока не готовый обсуждать ее. — Итак, коллегия случаем не подозревает, что я по-прежнему жив?

— Насколько я могу судить — нет, — отвечает серп Кюри. — Хотя, уверена, многие фантазируют, что было бы, если бы ты все еще жил на свете. — Она делает глоток латте, температура которого, по моим измерениям, 176º по Фаренгейту[34]. Беспокоюсь как бы она не обожгла рот, но она осторожна. — Представляю, какая бы поднялась буря, если бы ты появился на конклаве тем же волшебным образом, что и Годдард! Не сомневаюсь, сейчас ты был бы Верховным Клинком.

— Из тебя получится великолепный Верховный Клинок, — уверяет Фарадей с изрядной долей восхищения.

— Для этого, — отвечает Кюри, — надо преодолеть кое-какое препятствие.

— Преодолеешь, Мари, — подбадривает ее Анастасия.

— И, насколько я понимаю, — говорит Фарадей девушке, — ты станешь ее первым серпом-помощником.

Мунира приподнимает бровь с явным сомнением. Этот жест не ускользает от внимания Анастасии.

— Вообще-то третьим, — поправляет она. — Первую и вторую позицию займут Сервантес и Мандела. Как-никак, я пока только юниор.

— И в отличие от Ксенократа, я не стану посылать своих помощников на периферию возиться со всякими мелочами, — говорит Кюри.

Мне приятно, что серп Кюри уже разговаривает как Верховный Клинок. Даже не имея никаких контактов с Орденом, я сразу распознаю достойного руководителя. Ксенократ неплохо выполнял свои функции, но не более. Настали времена, когда на этом посту нужен кто-то выдающийся. Я не знакомо с результатами выборов, поскольку доступ к серверу Ордена для меня закрыт. Остается лишь надеяться, что либо голосование, либо исход расследования будут в пользу серпа Кюри.

— Я очень рада тебя видеть Майкл, но, как я понимаю, ты позвал нас не для светских бесед, — говорит серп Кюри. Она осматривается по сторонам, удостаивая человека, сидящего неподалеку и попивающего чаек, лишь беглым взглядом. «Человек» сейчас только притворяется, что пьет, потому что контейнер внутри переполнен и нуждается в опорожнении.

— Нет, конечно, — признается серп Фарадей, — и простите, что вытащил вас в такую даль, но я побоялся, что в Средмерике наша встреча могла бы привлечь нежелательное внимание.

— Мне нравится в Востмерике, — говорит Кюри, — особенно на побережье. Сколько бы ни приезжала сюда, мне все мало.

Они с Анастасией ждут, когда Фарадей объяснит, зачем он их позвал. Мне особенно интересно, как он подступится к предмету, ради которого затеял эту встречу. Я напряженно слушаю.

— Мы обнаружили нечто удивительное, — начинает Фарадей. — Когда я вам скажу, вы подумаете, что я сошел с ума, но поверьте — у меня все дома. — Он замолкает и кивает своей помощнице: — Мунира, поскольку открытие сделала ты, не будешь ли так добра рассказать о нем нашим друзьям?

— Конечно, Ваша честь.

Мунира разворачивает карту Тихого океана, покрытого густой сетью воздушных рейсов. Посреди переплетения линий четко выделяется участок, над которым не пролетал ни один самолет. Мне нет дела до этого пустого пятна. У меня никогда не было нужды прокладывать над ним маршруты, потому что всегда находятся альтернативы, позволяющие лучше использовать преимущества господствующих ветров. Единственное, что вызывает беспокойство, — это что я никогда раньше его не замечало.

Фарадей с Мунирой излагают свою гипотезу: они нашли мифическую Страну Нод — спасительный тайник серпов-основателей, приготовленный ими на случай, если вся затея с серпами провалится.

— Конечно, мы не можем этого утверждать, — говорит Мунира. — Знаем лишь, что слепое пятно существует. Мы полагаем, что как раз перед тем, как Грозовое Облако обрело сознание, серпы-основатели запрограммировали его на нераспознавание этого района. Они спрятали его от мира. О причине можно только догадываться.

Их теория нисколько меня не волнует. И при этом я прекрасно понимаю, что она должна меня волновать. Теперь я тревожусь, почему я не тревожусь.

— Ты уж извини, Майкл, но мои заботы гораздо более насущны, — говорит серп Кюри. — Если Годдард станет Верховным Клинком, это откроет дверь, которую невозможно будет закрыть.

— Пожалуйста, поедемте с нами на Твердыню, серп Фарадей! — подхватывает Анастасия. — Великие Истребители прислушаются к вам.

Но, конечно, Фарадей качает головой, отклоняя приглашение.

— Великие Истребители уже знают, что происходит, и среди них нет согласия относительно дальнейших путей Ордена. — Он замолкает, вглядываясь в карту. — Если Орден падет, то, возможно, тайник основателей — единственное, что поможет его спасти.

— Мы не знаем даже, что собой представляет этот тайник! — указывает Анастасия.

На что Фарадей отвечает:

— Есть только один способ выяснить это.

Биение сердца серпа Кюри ускоряется с 72 до 84 ударов в минуту — наверное, это результат выброса адреналина.

— Если кусочек мира был скрыт в течение столетий, то невозможно даже предполагать, что вы там найдете. Это место неподконтрольно Грозовому Облаку, а значит, оно опасно, возможно, даже смертельно опасно, и если с вами что-то случится, то центра оживления там не будет!

Попутно замечу: меня радует благоразумие серпа Кюри, понимающей, что мое отсутствие в этом месте делает его опасным. Однако я само его таковым не нахожу. Я не вижу в нем проблемы. А ведь должно видеть! Делаю заметку: уделить значительное количество расчетного времени анализу нехарактерного для меня отсутствия беспокойства.

— Да, мы осознаем риск, — подтверждает Мунира. — И по этой причине наведаемся сначала в бывший округ Колумбия.

При упоминании бывшего округа Колумбия все психо-физиологические настройки серпа Кюри меняются еще раз. Ее самая знаменитая, вернее, печально знаменитая прополка произошла именно там — еще до того, как я разделило Северную Мерику на регионы с целью оптимизации управления. И хотя я никогда не просило ее разобраться с коррумпированными рудиментами смертного правительства, не могу отрицать — ее подвиг значительно облегчил мне работу.

— Зачем? — спрашивает она, не скрывая неприязни. — Там ничего нет, кроме развалин да воспоминаний, к которым лучше не возвращаться.

— В Колумбии живут историки, поддерживающие порядок в старой Библиотеке Конгресса, — объясняет Мунира. — Там есть бумажные книги, в которых, возможно, содержится то, чего мы не можем найти в заднем мозге.

— Я слышала, что это место кишмя кишит негодными, — говорит Анастасия.

Мунира бросает на нее высокомерный взгляд:

— Я, может быть, и не серп, но была в обучении у серпа Бен-Гуриона. Уж как-нибудь справлюсь с уличными хулиганами.

Серп Кюри кладет руку на ладонь Фарадея, отчего его сердце тоже начинает биться чуть быстрее.

— Не торопись, Майкл! — упрашивает она. — Подожди до конца расследования. Если все пойдет, как мы надеемся, я смогу организовать официальную экспедицию к слепому пятну. А если нет — отправлюсь туда с тобой, потому что не останусь в коллегии, возглавляемой серпом Годдардом!

— Нельзя ждать, Мари, — отвечает Фарадей. — Боюсь, ситуация в Ордене ухудшается день ото дня, причем не только в Средмерике, но повсюду. Я слежу за ситуацией в региональных коллегиях по всему миру, и везде творится неладное. В Верхней Австралии серпы нового порядка называют себя «Обоюдоострым Орденом» и привлекают все больше и больше последователей. В Транссибири коллегия раскололась на пол-десятка противоборствующих фракций, а серпы Чиларгентины стоят на грани внутренней войны, хоть сами они это отрицают.

Основываясь на том, что мне удалось увидеть и услышать, я тоже догадалось обо всем этом и о многом другом. Какое счастье, что еще кто-то кроме меня разглядел глобальную картину и понял, что она может означать.

Тут я замечаю, что Анастасия, разрываясь между двумя своими наставниками, не знает, как ей поступить.

— Если серпы-основатели решили, что лучше стереть это место из памяти, то, может, нам стоило бы уважить их мнение? — произносит она.

— Они спрятали его, — возражает Мунира, — но в их намерения не входило, чтобы оно исчезло из мира насовсем!

— Откуда вам знать, что входило в их намерения, а что нет! — парирует Анастасия. Похоже, эти двое невзлюбили друг друга, словно две сестры, соперничающие за любовь родителей.

Официант, не спросив разрешения, начинает убирать со стола пустые чашки, что на мгновение вызывает недовольство серпа Кюри — она привыкла к более почтительному обращению. Но сейчас на ней «цивильная» одежда, длинные серебряные волосы стянуты в пучок, так что для работников кафешки она самый обычный посетитель.

— Вижу, повлиять на твое решение невозможно, — говорит серп Кюри, как только официант отходит. — Тогда что мы можем для тебя сделать, Майкл?

— Я только хотел, чтобы вы узнали, — отвечает он. — Вы будете единственными, кому известно о нашем открытии… и о том, куда мы направляемся.

Что, конечно, не совсем верно.

• • •

Третий разговор не столь значителен для судеб мира, но чрезвычайно важен для меня.

Он происходит в монастыре тонистов, расположенном в центре Средмерики. Монастырь нашпигован моими камерами и микрофонами, спрятанными в самых неприметных местах. Хотя тонисты чураются серпов, они не чураются меня, потому что я защищаю их право на существование в мире, где большинство настроено против них. Тонисты разговаривают со мной реже остальных людей, но они знают: я рядом, я готово прийти на помощь.

Сегодня в монастырь наведывается серп. Не к добру. В начале Года Капибары я стало вынужденным свидетелем того, как серп Годдард с подручными убил больше сотни тонистов в таком же монастыре. Я ничего не могло поделать, лишь наблюдало за бойней, пока мои камеры не расплавил милосердный огонь. Остается только надеяться, что цель этого визита иная.

Посетитель, почтенный серп Сервантес — выходец из Франко-Иберийского региона. Он довольно давно покинул тамошнюю коллегию и влился в ряды средмериканских серпов. Это дает мне надежду, что он явился сюда не для прополки — потому что причиной его ухода из родной коллегии была именно прополка тонистов.

Никто не приветствует гостя в длинной кирпичной колоннаде при входе в монастырь. Мои камеры поворачиваются за ним вслед — серпы назвали это «молчаливым салютом» и научились не обращать на него внимания.

Серп продолжает идти, как будто знает, куда направляется, хотя на самом деле это не так. Обычная манера серпов. Он находит приемную для посетителей, где сидящий за конторкой брат Макклауд выдает брошюрки и предлагает сочувствие и понимание всем потерянным душам, забредшим сюда в поисках смысла жизни. Песочно-коричневая ткань сервантесовской мантии очень похожа на бурую мешковину тонистского балахона, что делает серпа немного менее отталкивающим в глазах здешних обитателей.

В то время как к обычным гражданам брат Макклауд всегда обращается с теплотой и сердечностью, серпа он встречает весьма холодно — особенно после того, как один из его коллег недавно сломал ему руку.

— Изложите цель вашего прибытия, — говорит он.

— Я ищу Грейсона Толливера.

— Прошу прощения, но тут такого нет.

Сервантес вздыхает.

— Поклянитесь Великим Резонансом! — требует он.

Брат Макклауд мнется.

— Я не обязан удовлетворять ваши запросы, — бурчит он наконец.

— Что ж, — говорит серп Сервантес, — ваш отказ поклясться Великим Резонансом красноречиво свидетельствует, что вы лжете. Теперь у нас два варианта дальнейших действий. Либо мы превратим мой визит в долгое и утомительное предприятие, в конце которого я все равно найду Грейсона Толливера, либо вы проводите меня к нему — и дело с концом. Вариант А приведет меня в такое раздражение, что я, чего доброго, выполю пару-тройку ваших собратьев. Вариант Б — лучшая альтернатива для всех.

И снова брат Макклауд колеблется. Будучи тонистом, он не привык принимать решения самостоятельно. Я уже заметило: одним из преимуществ жизни тониста является то, что подавляющее большинство решений уже приняты за тебя. Таким образом, твой уровень стресса значительно понижается.

— Я жду, — напоминает Сервантес. — Тик-так.

— Брат Толливер находится здесь в убежище по религиозным мотивам, — говорит наконец брат Макклауд. — Вы не имеете права выпалывать его.

Сервантес опять вздыхает.

— Неверно, — поправляет он. — Я не имею права забрать его отсюда. Но до тех пор пока у него нет иммунитета, я имею полное право выполоть его, — если это то, зачем я сюда явился.

— А это то, зачем вы сюда явились? — осведомляется брат Макклауд.

— Не вашего ума дело. А сейчас проводите меня к «брату Толливеру», иначе я скажу вашему курату, что вы разболтали мне тайные гармонии вашей секты.

Угроза приводит брата Макклауда в ужас. Он поспешно уходит и возвращается с куратом Мендосой, который со своей стороны угрожает посетителю всеми карами, на что Сервантес отвечает новыми угрозами. И когда становится ясно, что Сервантеса не запугать, курат Мендоса сдается:

— Я спрошу, захочет ли он вас принять. Если да, я провожу вас к нему. А если нет, мы будем защищать его ценой нашей жизни.

Курат уходит, а через несколько минут возвращается.

— Следуйте за мной.

Грейсон Толливер ожидает серпа в меньшей из двух церквей, находящихся на территории монастыря. Эта часовня, с небольшим камертоном и маленькой чашей первичного бульона на алтаре, предназначена для индивидуальной медитации.

— Мы будем прямо за дверью, брат Толливер, — говорит курат, — на случай, если тебе понадобится помощь.

— Хорошо, я позову, если что, — отвечает Грейсон, которому явно не терпится покончить с делом.

Курат с Макклаудом уходят. Мои камеры, стоящие в задней части часовни, двигаются очень медленно, чтобы не мешать встрече жужжанием механизмов.

Сервантес приближается к Грейсону, преклонившему колена во втором ряду. Тот даже не оборачивается к серпу. Телесные модификации его удалены, а выкрашенные в черный цвет волосы сбриты. Правда, сейчас они уже немного отросли, так что на голове у него ежик.

— Если вы пришли выполоть меня, сделайте это быстро, — говорит он. — И постарайтесь без крови, чтобы им меньше мыть.

— Ты так торопишься покинуть этот мир?

Грейсон не отвечает. Сервантес называет свое имя и присаживается рядом, но пока еще не сообщает, зачем пришел. Возможно, хочет сначала удостовериться, что Грейсон Толливер достоин его внимания.

— Я провел кое-какие исследования насчет тебя, — сообщает Сервантес.

— И как — нашли что-нибудь интересное?

— Я узнал, что Грейсона Толливера не существует. Твое настоящее имя Рубец Мостиг и ты столкнул автобус с моста.

Грейсон хохочет.

— Так значит, вы раскопали мою тайную темную биографию, — говорит он, не собираясь разубеждать Сервантеса. — Молодец!

— Я знаю, что ты каким-то образом причастен к покушениям на серпов Анастасию и Кюри, — продолжает Сервантес, — и что серп Константин перевернул весь регион вверх дном, разыскивая тебя.

Вот теперь Грейсон впервые поворачивается к посетителю.

— Так вы не работаете на него?

— Я ни на кого не работаю, — отвечает Сервантес. — Я работаю на человечество, как и все серпы. — Он отворачивается, окидывает взглядом серебряный камертон, возвышающийся на алтаре перед скамьями. — В моей родной Барселоне тонисты — бузотеры похуже здешних. У них тенденция нападать на серпов, отчего мы вынуждены их выпалывать. Я увиливал от этой обязанности, тогда как моя квота диктовала мне полоть тонистов. Я не мог распоряжаться собой. Это одна из причин моего переезда в Средмерику. Хотя в последнее время я начинаю думать, что, возможно, пожалею о принятом решении.

— Зачем вы пришли, Ваша честь? Если бы вы собирались выполоть меня, то уже сделали бы это.

И наконец Сервантес признается:

— Я здесь по просьбе серпа Анастасии.

Поначалу Грейсона эта весть, похоже, радует, но радость быстро сменяется печалью. Сколько же в нем горечи! Я никогда не имело намерения сделать его таким.

— Она слишком занята, чтобы навестить меня собственной персоной?

— Сказать правду, так и есть. Занята по горло весьма серьезными делами, — отвечает Сервантес, но в подробности не вдается.

— Ну что ж, я здесь, я жив и я среди людей, которые по-настоящему заботятся о моем благополучии.

— Я пришел, чтобы предложить тебе безопасный переезд в Амазонию, — говорит Сервантес. — Кажется, у серпа Анастасии там есть друг, который сможет обеспечить тебе условия намного лучше, чем в монастыре тонистов.

Раздумывая над этим предложением, Грейсон скользит взглядом по интерьеру часовни. А затем отвечает риторическим вопросом:

— А кто сказал, что я хочу уехать?

Сервантес удивляется:

— Ты в самом деле предпочитаешь гудеть здесь, чем уйти туда, где тебя ждет полная безопасность?

— Интонирование — штука противная, — сознается Грейсон, — но я привык. И люди здесь хорошие.

— Да, безумцы могут быть милыми.

— Дело в том, что среди них я чувствую себя своим. Я нигде и никогда в жизни не чувствовал этого. Так что да, я готов дудеть их дурацкие тоны и исполнять их дурацкие ритуалы, потому что это стоит того, что я получаю взамен.

Сервантес кривится:

— Тебя устраивает жизнь во лжи?

— Только если она делает меня счастливым.

— И что — ты счастлив?

Грейсон задумывается. Я тоже. Я могу жить только по правде. Интересно, а если я научусь жить во лжи, это улучшит мою эмоциональную конфигурацию?

— Курат Мендоса верит, что я смогу найти счастье в их обществе. После тех ужасов, что я натворил — автобус и все прочее — думаю, мне стоит попытаться.

— Значит, я не смогу тебя переубедить?

— Нет, — отвечает Грейсон с решительностью, которой в нем минуту назад еще не было. — Считайте ваше поручение выполненным. Вы обещали серпу Анастасии предложить мне переезд в безопасное место. Вы это сделали. Теперь можете уйти.

Сервантес встает, расправляет складки на мантии.

— Ну что ж, тогда счастливо оставаться, мистер Мостиг.

Сервантес подходит к тяжелой деревянной двери и с силой толкает ее. Распахнувшаяся створка сбивает с ног курата и брата Макклауда, которые подслушивают у двери.

Как только Сервантес скрывается из виду, курат заходит в часовню осведомиться, все ли в порядке. Грейсон отсылает его прочь, отвечая, что все хорошо.

— Мне нужно немного помедитировать, — говорит он. Курат улыбается.

— А! Это тонистская замена выражению «Пошел к черту», — говорит Мендоса. — Можешь еще попробовать «Желаю поразмыслить над резонансом». Тоже неплохо работает.

Он уходит и закрывает дверь в часовню. Я тут же делаю крупный план Грейсона, надеясь прочесть что-нибудь по его лицу. К сожалению, я не способно читать мысли. Можно было бы разработать соответствующую технологию, но это значило бы переступить тонкую грань, за которой начинается посягательство на неприкосновенность личности. Хотя в нынешние тяжелые времена я жалею, что не могу сделать чего-то большего, чем просто наблюдать со стороны. Жалею, что не могу вступить в беседу.

И тут Грейсон начинает разговаривать. Со мной.

— Я знаю, ты смотришь, — обращается он к пустой часовне. — Я знаю, ты слушаешь. Я знаю, ты видело все, что случилось со мной за последние месяцы.

Он ждет. Я храню молчание. Не по собственному хотению.

Он закрывает глаза, из которых начинают капать слезы, и обращается ко мне с отчаянной мольбой:

— Пожалуйста, подай знак, что ты все еще здесь! Мне очень важно знать, что ты не покинуло меня! Пожалуйста, Грозовое Облако…

Но на его удостоверении личности по-прежнему горит красное «Н». Он должен носить клеймо негодного минимум четыре месяца, и поэтому я не могу ему ответить. Я связано собственными законами.

— Пожалуйста… — молит он. Его эмо-наниты не справляются с потоком слез и не в силах утихомирить его горе. — Пожалуйста, подай мне знак. Это все, чего я прошу. Всего лишь знак, что ты меня не оставило!

И тут я вдруг соображаю, что хотя существует закон, запрещающий прямое общение с негодными, закона против знамений и чудес нет.

— Пожалуйста… — умоляет он.

И я внемлю мольбе. Я притрагиваюсь к электросети и выключаю свет. Не только в часовне, но во всем Уичито. Городские огни гаснут на 1,3 секунды. Всё ради Грейсона Толливера. Пусть он узнает, как я тревожусь о нем, как болело бы мое сердце за все, что ему пришлось вынести, если бы у меня было сердце, способное на такие перебои.

Но Грейсон не знает этого. Он не видит… потому что зажмурил глаза слишком плотно, чтобы воспринимать что-нибудь, кроме собственного страдания.

Часть 6 Твердыня и Страна Нод

• • • • • • • • • • • • • • •

Остров Твердого Сердца, известный также как Твердыня, — это высочайшее достижение человеческой инженерии. И когда я говорю «человеческой», я подразумеваю именно это. Хотя строительство и велось по технологиям, разработанным мной, объект целиком спроектирован и выстроен людьми, без малейшего вмешательства с моей стороны. Полагаю, для серпов то, что они смогли собственными руками создать столь замечательное сооружение, является предметом гордости.

Как и следовало ожидать, Твердыня — монументальный памятник коллективному эго серпов. Это необязательно плохо. Следует кое-что сказать об архитектуре одушевленных существ — структурах, зачатых в горниле биологических страстей. Они обладают дерзкой чувственностью — впечатляющей, захватывающей дух, хотя и несколько агрессивной.

Плавучий город, расположенный в Атлантическом океане к юго-востоку от Саргассова моря и на полпути между Африкой и Мериками, больше похож на огромный корабль, чем на природный остров: округлый по форме, четырех километров в диаметре, полный сверкающих шпилей, роскошных парков и зрелищных водных аттракционов. Сверху остров походит на символ Ордена серпов: немигающий глаз между длинными изогнутыми лезвиями.

На Твердыне у меня нет камер. Это неизбежное следствие закона об отделении серпов от государства. Правда, по всей Атлантике у меня разбросаны буи с камерами, но ближайший из них находится в двадцати милях от Твердыни. Я вижу остров с расстояния. Поэтому я знаю лишь, что туда прибывает и что оттуда убывает.

— Грозовое Облако

39 Хищники за стеклом

Серпы Анастасия и Кюри прилетели на Твердыню в роскошном самолете, принадлежащем Ордену. Богатое убранство делало его больше похожим на элегантное шале, чем на самолет, — правда в форме трубы.

— Дар от одного авиастроителя, — объяснила серп Кюри. — Орден даже самолеты получает бесплатно.

Готовясь к посадке, самолет облетел плавучий остров, что дало Анастасии возможность полюбоваться ошеломляющим видом. Великолепные сады, здания из сверкающего хрусталя и ярко-белого титана. В центре острова располагалась огромная лагуна с выходом к морю — «око острова». Она служила портом для подводного транспорта и была забита прогулочными судами. В центре «ока», отделенный от всего остального, возвышался комплекс Всемирного Совета серпов. С окружающей «твердой землей» его соединяли три моста.

— Да это еще грандиознее, чем на фотографии! — прокомментировала Анастасия.

Серп Кюри перегнулась через нее, чтобы тоже выглянуть в иллюминатор.

— Сколько бы раз я сюда ни приезжала, Твердыня не перестает изумлять меня.

— И много раз ты здесь бывала?

— Пожалуй, больше десятка. В основном приезжала в отпуск. Это место замечательно тем, что здесь никто не смотрит на нас со страхом и неприязнью. Нас никто не боится. Заходя в помещение, мы не становимся немедленно центром всеобщего внимания. На Твердыне мы обычные люди.

Однако Анастасия подозревала, что даже здесь, на Твердыне, Гранд-дама Смерти — знаменитость не последнего порядка.

Самый высокий небоскреб, одиноко возвышающийся на предназначенном только для него холме, как объяснила серп Кюри, был Башней Основателей.

— Здесь находится Музей Ордена серпов, включающий в себя Хранилище Прошлого и Будущего, а также то самое сердце, в честь которого назван остров.

Но еще большее впечатление производили семь идентичных башен, равномерно расставленных вокруг центрального ока. По одной на каждого Великого Истребителя, их серпов-помощников и огромного штата сотрудников. Средоточие власти серпов представляло собой бюрократическую сеть, подобную сети Исполнительного Интерфейса, — только без Грозового Облака, обеспечивающего гладкое течение дел. А это значило, что на Твердыне все ползло со скоростью улитки, и список нерешенных вопросов был заполнен на много месяцев вперед. Только самые срочные дела помещались на верху списка — например, расследование событий вокруг выборов в Средмериканской коллегии. Анастасия даже слегка загордилась, узнав, что подняла такой ажиотаж, который потребовал немедленного внимания от Всемирного Совета серпов. А для Совета три месяца ожидания были все равно что скорость света.

— Твердыня открыта для всех серпов и их гостей, — объяснила ей серп Кюри. — Твоя семья даже могла бы жить здесь, если бы захотела.

Анастасия вообразила родителей и Бена в городе серпов, и от этой картины у нее разболелась голова.

По приземлении их встретил первый помощник Ксенократа серп Сенека, цвет мантии которого — бурый — резко контрастировал с ярким окружением. Интересно, думала Анастасия, скольких средмериканских серпов Ксенократ перетащил сюда? Троих помощников — это само собой. А еще кого? Если он забрал слишком многих, придется обучать новых подмастерьев, а это может повлечь за собой приток серпов нового порядка.

— Добро пожаловать на Остров Твердого Сердца, — сказал Сенека со своим обычным отсутствием энтузиазма. — Я провожу вас в отель.

Как и весь остров, отель был первоклассный, с полами из полированного малахита, высоченным хрустальным атриумом и огромной командой персонала, готового исполнить любую прихоть гостя.

— Прямо какой-то Изумрудный Город! — восхитилась Анастасия, припомнив детскую сказку из смертного времени.

— Да, — сказала серп Кюри с лукавой усмешкой. — И, представь себе, когда-то я красила радужки глаз под цвет своей мантии.

Сенека провел их мимо ресепшена, где образовалась целая очередь из нетерпеливых серпов-отпускников. Серп в мантии из белых перьев метал громы на головы нерасторопного персонала, который, по-видимому, не исполнял все его прихоти с подобающей скоростью. Некоторым серпам очень не нравится, когда они вдруг оказываются не в центре всеобщего внимания.

— Сюда, пожалуйста, — сказал Сенека. — Я пошлю коридорного за вашим багажом.

Именно здесь Анастасия заметила одну вещь, которая маячила на краю ее восприятия с самого прибытия на остров. Собственно, обратил на это ее внимание маленький мальчик, ждавший с родителями у лифта.

Он указал на одну из дверей лифта и спросил у матери:

— Мама, а что значит «не работает»?

— Это значит, что лифт сломался.

Но мальчик никак не мог взять этого в толк.

— А как лифт может сломаться?

Мать не нашлась что ответить, поэтому сунула мальчику какую-то вкусняшку, и тот забыл, о чем спрашивал.

Анастасии припомнилось их прибытие на остров. Самолету пришлось сделать несколько кругов, прежде чем сесть, — что-то случилось с системой управления воздушным движением. На боку публикара, ожидавшего у терминала, красовалась царапина. Анастасии еще никогда не доводилось видеть что-то подобное. А очередь в холле отеля! Девушка слышала, как один портье сказал, мол, у них компьютер «завис». Как компьютер может «зависнуть»? В мире, в котором жила Анастасия, все работало без сучка и задоринки. Об этом заботилось Грозовое Облако. Ни на чем никогда не появлялась табличка «Не работает», потому что как только что-либо переставало функционировать, немедленно появлялась ремонтная бригада. Ничто не оставалось неисправным настолько долго, чтобы потребовалось вешать табличку «Не работает».

— А ты что за серп? — поинтересовался малыш, правда, «серп» он произнес как «сеп». Наверно, они из Техаса, хотя и некоторые части Востмерики разговаривают с таким же приятным акцентом.

— Я серп Анастасия.

— А мой дядя почтенный сеп Говард Хьюз! — объявил мальчик. — Так что у нас иммунитет! Дядя проводит симфониум, как правильно делать прополку ножом Бови.

— Симпозиум, — тихонько поправила его мать.

— Я пользовалась ножом Боуи только один раз, — сообщила мальчику Анастасия.

— Тебе надо бы пользоваться им чаще, — откликнулся мальчик. — У него обоюдоострый кончик. Очень афиктивный!

— Да уж, — согласилась серп Кюри. — По крайней мере, более эффективный, чем эти лифты.

Мальчик начал рассекать ладонью воздух, словно ножом.

— Я тоже хочу стать сепом! — сказал он, из чего следовало, что он никогда им не станет — разве что серпы нового порядка захватят контроль в их регионе.

Прибыл лифт, и Анастасия двинулась к кабинке, но серп Сенека остановил ее.

— Этот идет вверх, — бесцветным голосом сказал он.

— А нам разве не наверх?

— Конечно нет.

Анастасия взглянула на серпа Кюри, которая вовсе не казалась удивленной.

— Они засовывают нас в подвал?!

Серп Сенека скривился и даже не удостоил Анастасию ответом.

— Ты забываешь, что мы на плавучем острове, — сказала серп Кюри. — Треть города лежит под водой.

Их номер-люкс находился на седьмом подводном уровне. В номере было огромное, от пола до потолка, окно, за которым носились разноцветные тропические рыбки. Вид был просто сногсшибательный. Вернее, был бы сногсшибательным, если бы окно не загораживала чья-то массивная фигура.

— А, наконец-то прибыли! — сказал Ксенократ, делая шаг навстречу, чтобы поздороваться.

Ни серп Кюри, ни Анастасия в особо дружественных отношениях с бывшим Верховным Клинком не состояли. Анастасия так до конца и не простила ему обвинение в убийстве серпа Фарадея. Но потребность в дипломатии сейчас была выше личных обид.

— Мы не ожидали, что вы встретите нас лично, Ваше высокопревосходительство, — ответила серп Кюри.

Он пожал им руки в своей обычной сердечной манере — двумя ладонями одновременно.

— Да… видите ли… мне нельзя пригласить вас в мой офис. Это могли бы расценить как фаворитизм в деле о выборах в Средмерике.

— Но вы же пришли сюда, — заметила Анастасия. — Означает ли это, что вы нас поддерживаете?

Ксенократ вздохнул.

— Увы, Высочайший Клинок Мира Кало попросила меня взять самоотвод. По ее мнению, я могу быть пристрастен… и боюсь, что она права. — Ксенократ внимательно посмотрел на серпа Кюри, и на мгновение им почудилось, будто он опустил свой щит. Похоже, сейчас он говорил искренне. — Мы с тобой, Мари, может и не всегда шли в ногу, но нет сомнений: Годдард — это катастрофа. Я искренне надеюсь, что ваше разбирательство закончится успешно, и хотя мне не позволено голосовать, я буду болеть за вас.

Что, мысленно добавила Анастасия, ничем не поможет делу. Об остальных шестерых Истребителях она знала только то, что ей поведала серп Кюри. Двое симпатизировали новому порядку, двое были его противниками, а двое оставшихся — темные лошадки. Расследование могло закончиться и так, и эдак.

Анастасия отвернулась от остальных серпов, привлеченная великолепным зрелищем за стеклом. Приятное отвлечение от реальности. Хорошо бы стать такой рыбкой: никаких тебе забот, кроме выживания и приспособления к стае. Существовать как часть целого, а не как изолированный индивидуум во враждебном мире.

— Впечатляюще, не правда ли? — спросил Ксенократ, подходя к ней. — Твердыня служит огромным искусственным рифом; а во всю морскую живность в радиусе двадцати миль вживлены наниты, что позволяет нам управлять ею. — Он снял со стены пульт. — Смотрите!

Он постучал пальцем по экрану, и разноцветные рыбки расплылись в стороны, словно открывая занавес. В следующий момент океан перед окном наполнился медузами, волнообразные, плавные движения которых навевали обманчивую умиротворенность.

— Вы можете менять живой вид за стеклом по своему желанию. — Ксенократ протянул Анастасии пульт. — Вот, попробуйте.

Она взяла пульт и разогнала медуз. Затем поискала в меню. Ага, вот оно. Сначала к окну приблизилась одна рифовая акула, затем другая, и еще, и еще, пока все пространство за стеклом не заполнилось морскими хищниками. Среди мельтешения возникла большая тигровая акула и проплыла мимо, глядя на зрителей бездушными глазами.

— Вот так, — сказала Анастасия. — Это зрелище гораздо больше соответствует нашей ситуации.

Великого Истребителя Ксенократа ее сарказм не развеселил.

— В излишнем оптимизме вас не обвинишь, мисс Терранова, — сказал он, намеренно употребляя ее «цивильное» имя — это было завуалированное оскорбление.

Он отвернулся от окна, за которым кишели акулы.

— Встретимся завтра на заседании. А пока вы можете осмотреть город — я организовал для вас индивидуальную экскурсию. На вечер вам зарезервированы лучшие места в оперу. Кажется, идет «Аида».

И хотя ни Анастасия, ни Мари не были в настроении для подобных развлечений, отказываться они не стали.

— Может, это как раз то, что нам нужно — отвлечься от забот, — проговорила Мари, как только Ксенократ ушел. А затем она забрала у Анастасии пульт и разогнала хищников за стеклом.

• • •

Вернувшись от Анастасии и Кюри, Его высокопревосходительство Великий Истребитель Ксенократ обозревал свои владения из пентхауса со стеклянными стенами и стеклянной крышей, расположенного на вершине Северо-Мериканской башни — резиденции Великого Истребителя. Пентхаус был одним из семи подобных апартаментов, расположенных на вершинах башен, окружающих центральную лагуну Твердыни. В лагуне кипела жизнь: прибывали и убывали субмарины класса люкс; водные такси перевозили пассажиров, сновали туда-сюда прогулочные яхты. Ксенократ увидел, как один из серпов-отпускников взгромоздился на гидроцикл прямо в своей мантии, что оказалось очень плохой идеей. Ткань, вздыбившаяся, словно водный парашют, сорвала серпа с гидроцикла, и он сверзился в воду. Идиот. Прямо проклятье какое-то, сколько в Ордене придурков! Может, они и светочи мудрости, но здравый смысл во многих из них даже не ночевал.

Через стеклянную крышу Ксенократа поджаривало солнце, и он позвал слугу, чтобы тот попробовал опустить заевшую маркизу. Вот вечно так — когда надо защититься от солнца, автоматика отказывает. Найти ремонтника было практически невозможно даже для Великого Истребителя.

— Никогда такого раньше не было! — уверял слуга. — Примерно с момента вашего прибытия начались всякие поломки. — Это прозвучало так, будто в заразившей машинерию инфекции сбоев виноват был не кто иной как сам Ксенократ.

Слуга достался ему по наследству от Великого Истребителя Хемингуэя. Требование самопрополки вместе с Истребителем касалось только серпов. Персонал оставался на месте. Это создавало впечатление преемственности, хотя, как подозревал Ксенократ, в конце концов ему придется всех заменить, иначе он не избавится от ощущения, будто слуги постоянно сравнивают его с бывшим хозяином.

— Какая глупость эти стеклянные крыши! — проворчал Ксенократ уже не в первый раз. — Так и чувствуешь себя словно в витрине, выставленный на обозрение пассажиров в самолетах и летунов на джет-ранцах.

— Да, зато хрустальные башни выглядят очень красиво, ведь правда?

Ксенократ издал негодующий рык.

— А разве не должно быть так: сначала функция, а форма потом?

— Не в Ордене серпов, — ответил слуга.

Итак, Ксенократ вознесся на сияющий пик мира. Он достиг кульминации своих жизненных амбиций. И однако, неожиданно для себя самого, он уже начал строить планы штурма следующей вершины. Придет день, и он станет Высочайшим Клинком Мира. Пусть даже ради этого ему придется ждать, пока все остальные Великие Истребители самовыполются.

Однако, даже находясь на этом новом высоком посту, Ксенократ испытывал ощущение униженности, которого никак не ожидал. Из самого могущественного серпа Средмерики он сделался самым молодым членом Всемирного Совета; и хотя остальные шестеро Истребителей одобрили его кандидатуру на пост, это еще не означало, что они готовы рассматривать его как равного. Да, вознесшись столь высоко, он тем не менее должен угождать другим и завоевывать их симпатии.

Кстати, на церемонии введения в должность, всего сутки спустя после самопрополки серпа Хемингуэя и его помощников, Высочайший Клинок Мира Кало опустила бесцеремонное замечание в адрес Ксенократа перед лицом других коллег.

— Такое количество тяжелой ткани доставляет, наверно, массу неудобств, — сказала она, имея в виду его ризу. — Особенно здесь, в конских широтах[35]. — А потом добавила без тени улыбки: — Вам стоило бы избавиться по меньшей мере от части тяжести.

Разумеется, она говорила не о том, чтобы использовать материю полегче. Она намекала, что на одеяние для Ксенократа ткани уходит слишком много. Он покраснел как свекла, и только тогда Высочайший Клинок Мира рассмеялась.

— Вы прямо как херувимчик на старинной картине, Ксенократ, — сказала она.

В тот же вечер он вызвал техника-физиолога и попросил настроить его наниты на ускоренный метаболизм. В бытность Верховным Клинком Средмерики он поддерживал солидный вес намеренно: внушительная внешность поддерживала имидж Ксенократа как фигуры весьма масштабной. Но здесь, среди Великих Истребителей, он чувствовал себя толстым мальчишкой, которого выбрали в спортивную команду последним из всех однокашников.

— Если поставить метаболизм на максимум, то понадобится от шести до девяти месяцев, чтобы достичь оптимального веса, — сообщил техник.

Ох как долго, он же не дотерпит! Но деваться некуда. Во всяком случае, ему не надо обуздывать свой аппетит и потеть в спортивном зале, как приходилось беднягам-смертным.

Пока он изучал свой медленно уменьшающийся живот и следил за выходками серпов-отпускников, вернулся слуга. Лицо его выражало легкую обеспокоенность.

— Извините, Ваше высокопревосходительство, — сказал он. — К вам гость.

— Кто-нибудь, с кем мне было бы приятно увидеться?

Адамово яблоко слуги заметно дернулось вверх-вниз.

— Это серп Годдард.

Вот уж кого Ксенократ совершенно точно не хотел бы видеть.

— Скажи ему, я занят.

Но прежде чем слуга успел уйти, чтобы выпроводить гостя, тот ворвался в гостиную.

— Ваше высокопревосходительство! — жизнерадостно воскликнул он. — Надеюсь, я не помешал?

— Помешали, — буркнул Ксенократ. — Но раз вы уже здесь, ничего не поделаешь. — Он жестом отпустил слугу, досадуя, что не сумел уклониться от этой встречи. Как там говорят тонисты? «Чему быть, того не миновать».

— Я никогда не видел апартаментов Великого Истребителя, — сказал Годдард, расхаживая по гостиной и тщательно разглядывая обстановку, от мебели до произведений искусства. — Вдохновляюще!

Ксенократ не стал терять время на светскую болтовню.

— Да было бы вам известно, что как только вы вынырнули из небытия, я спрятал Эсме и ее мать в таком месте, где вы никогда их не найдете. Так что если вы намерены использовать их против меня, ничего не выйдет.

— Ах да, Эсме! — произнес Годдард таким тоном, будто не вспоминал о девочке многие годы. — Как поживает ваша дочурка? Растет, как трава, я полагаю. Или, вернее, как куст. Я так по ней скучаю!

— Зачем вы пришли? — спросил Ксенократ, которому уже опротивели и присутствие Годдарда, и бьющее в глаза солнце, и кондиционер, неспособный установить оптимальную температуру.

— Только затем, чтобы вы мне уделили столько же времени, сколько и другим. Я знаю, что вы встречались с серпом Кюри этим утром. Если бы вы не встретились и со мной, это выглядело бы так, будто вы оказываете им предпочтение.

— Это выглядело бы так, потому что так оно и есть! — отрезал Ксенократ. — Я не одобряю ни ваши идеи, ни ваши поступки, Годдард. И больше не намерен делать из этого тайну!

— И тем не менее вы решили не принимать участия в завтрашнем расследовании.

Ксенократ вздохнул.

— Потому что об этом попросила Высочайший Клинок Мира. А теперь еще раз: зачем вы пришли?

И снова Годдард позволил себе удовольствие не отвечать напрямую.

— Я всего лишь хотел засвидетельствовать вам свое почтение и извиниться за неприятности, причиненные в прошлом, чтобы мы могли начать с чистого листа. — Он распростер руки ладонями вверх жестом ангела на старинной картине, демонстрируя свое новое тело. — Как видите, я теперь другой человек. И если я стану Верховным Клинком Средмерики, хорошие отношения будут в наших обоюдных интересах.

Затем Годдард подошел к огромному закругленному окну, около которого несколько минут назад стоял Ксенократ, и залюбовался панорамой. Он смотрел на город так, словно тот однажды будет принадлежать ему.

— Я хотел бы знать, что за ветры дуют в Совете, — проговорил он.

— Вы разве не слышали? — с издевкой спросил Ксенократ. — В этих широтах ветров не бывает.

Годдард пропустил его колкость мимо ушей.

— Я знаю, что Высочайший Клинок Кало и Великий Истребитель Кромвель не поддерживают идеалы серпов нового порядка, зато Великие Истребители Хидэёси[36] и Амундсен на нашей стороне…

— Если знаете, то зачем спрашиваете?

— Затем, что Истребители Нзинга[37] и Маккиллоп[38] не высказали своего мнения. Я выражаю надежду, что вы замолвите за меня словечко.

— С какой стати?

— А с такой, — сказал Годдард, — что несмотря на весь свой эгоизм, в глубине души вы, я знаю, воистину достойный серп. И поэтому, как человек порядочный, вы должны служить правосудию. — Он сделал шаг к Ксенократу. — Вам, так же как и мне, хорошо известно, что это расследование затеяно не во имя справедливости. Я верю, что вы, с вашими выдающимися навыками дипломата, сумеете убедить Совет отставить в сторону их мировоззренческие принципы и принять воистину справедливое решение.

— По-вашему, позволить вам стать Верховным Клинком после года отсутствия и только с семью процентами первоначального тела — это воистину справедливое решение?

— Об этом я не прошу. Я прошу только, чтобы меня не дисквалифицировали до того, как будут подсчитаны голоса. Дайте средмериканской коллегии сказать свое слово. Пусть ее решение останется неизменным, каким бы оно ни оказалось.

Ксенократ подозревал, что Годдард не был бы так великодушен, если бы каким-то образом не пронюхал, что именно он выиграл выборы.

— Это все, что у вас есть ко мне? — поинтересовался Ксенократ.

— Вообще-то нет, — ответил Годдард и наконец перешел к сути дела, приведшего его сюда. Но вместо слов он запустил руку во внутренний карман своей мантии и вытащил оттуда еще одну мантию, сложенную и перевязанную бантом, словно подарок. Он протянул ее Ксенократу. Мантия была черной. Мантия серпа Люцифера.

— Вы… вы поймали его?!

— Не только поймал, но даже привез сюда, на Твердыню, чтобы отдать в руки правосудия.

Ксенократ сжал мантию в руках. Он говорил Роуэну, что ему плевать, схватят его или нет. Это была правда: как только Ксенократ узнал, что его делают Великим Истребителем, поимка Роуэна перестала волновать его — это забота для его преемника. Но пленение серпа Люцифера кардинально меняло всю ситуацию.

— Я собираюсь представить его Совету на завтрашнем расследовании в качестве жеста доброй воли, — сказал Годдард. — И надеюсь, что это послужит вашей славе, а не станет занозой у вас в боку.

Ксенократу его высказывание не понравилось.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ну-у, — протянул Годдард, — с одной стороны, я мог бы поведать Совету, что это ваши всемерные усилия привели меня к его поимке. Что я работал под вашим руководством. — Он сделал паузу и качнул пресс-папье. — Или же я мог бы указать на очевидную некомпетентность вашего расследования… Но было ли оно и вправду некомпетентным? Ведь серп Константин считается лучшим следователем во всех Мериках… А тот факт, что Роуэн Дамиш навестил вас в ваших любимых термах, намекает на некую связь между вами, если не сказать дружбу. Если люди узнают об этой встрече, они помимо всего прочего могут подумать, что за его преступлениями все это время стояли вы.

Ксенократ сделал глубокий вдох. Его как будто ударили в солнечное сплетение. Он уже видел в руке Годдарда кисть с краской, которая нарисует на нем, Ксенократе, жирный крест. И неважно, что инициатива той встречи полностью лежала на Роуэне и что бывший Верховный Клинок Средмерики не сделал ничего неподобающего. Все это не имело значения. Одной инсинуации вполне достаточно, чтобы его насадили на вертел и поджарили.

— Пошел вон! — взревел Ксенократ. — Убирайся, пока я не выкинул тебя из окна!

— О, будьте любезны! — злорадно воскликнул Годдард. — Это тело истосковалось по хорошей кляксе!

И когда Ксенократ не двинулся с места, Годдард расхохотался. Не жестоко, не холодно, но тепло и сердечно. Хороший дружеский смех. Годдард положил руку на плечо Ксенократу и мягко пожал, как будто они были близкими приятелями.

— Тебе не о чем беспокоиться, дружище, — сказал он. — Что бы ни произошло завтра, я не стану тебя ни в чем обвинять и не расскажу, что Роуэн нанес тебе визит. Собственно говоря, в качестве меры предосторожности я уже выполол бармена, распускавшего слухи. Не беспокойся — независимо от того, выиграю я или проиграю, твоя тайна будет в сохранности, ибо, что бы ты там обо мне ни думал, я тоже человек достойный.

С этими словами он зашагал к выходу. Вразвалочку, с шиком. Несомненно, это работала мышечная память молодого человека, чье тело он присвоил.

А Ксенократ вдруг осознал, что Годдард не лгал. Он действительно сдержит слово. Не станет клеветать на него и никому в Совете не скажет, что бывший Верховный Клинок позволил Роуэну Дамишу свободно уйти в тот вечер. Годдард приходил сюда не для того, чтобы шантажировать Ксенократа. Его целью было дать ему знать, что он может это сделать.

И это означало, что даже здесь, на пике карьеры, на вершине мира, Ксенократ не более чем козявка, крепко зажатая в украденных пальцах Годдарда.

• • •

Гид, проводившая экскурсию по достопримечательностям Твердыни, жила здесь свыше восьмидесяти лет и чрезвычайно гордилась тем, что за все эти годы ни разу не покидала плавучий остров.

— Когда обрел рай, зачем идти куда-то еще? — сказала она Мари и Анастасии.

То, что видела Анастасия, не могло не вызывать священного трепета: пышные сады на террасах искусственных холмов, выглядящих естественными; висячие переходы, соединяющие многие небоскребы; а также подводные пешеходные туннели в подбрюшье города, каждый из которых был запрограммирован показывать свою собственную картину морской жизни.

В Музее Ордена они посетили Зал Твердого Сердца, про которое Анастасия много слышала, но в чье существование до настоящего момента не верила. Сердце с вживленными в него электродами плавало в стеклянном цилиндре. Оно билось в ровном, твердом ритме, и звук его ударов, усиленный в динамиках, наполнял все помещение.

— Можно сказать, Твердыня живет, потому что у нее есть сердце, — сказала гид. — Это самый старый живой человеческий орган на Земле. Оно забилось еще в Эпоху Смертности, незадолго до начала двадцать первого века, когда состоялись самые первые эксперименты по достижению бессмертия, и с тех пор не останавливается.

— Чье оно? — спросила Анастасия.

Гид замешкалась, как будто никто раньше не задавал ей этот вопрос.

— Не знаю, — ответила она. — Скорее всего, какой-то случайный подопытный, я полагаю. Эпоха Смертности была варварским временем. Человек зачастую не мог перейти с одной стороны улицы на другую без того, чтобы его не похитили ради каких-нибудь экспериментов.

Однако кульминацией экскурсии стало для Анастасии Хранилище Прошлого и Будущего. Доступ в это место для широкой публики был закрыт, и даже серпам требовалось особое разрешение от какого-нибудь Верховного Клинка или Великого Истребителя, — и оно у них имелось.

Хранилище представляло собой литой стальной куб, при помощи магнитов подвешенный в другом кубе, побольше, и соединенный с ним узким подъемным мостом.

— Центральная камера сконструирована по типу подземного банковского сейфа в смертные времена, — пояснила гид. — Толщина стали по всем сторонам — один фут. Дверь весит почти две тонны.

Когда они переходили по мосту во внутреннюю камеру, гид напомнила, что фотографировать там не разрешается.

— Орден строго следит за исполнением этого предписания. За пределами этих стен Хранилище должно существовать только в памяти.

Внутренняя камера насчитывала двадцать футов в длину, ширину и высоту. У одной из стен стоял ряд золотых манекенов, одетых в старинные мантии. Одна была из вышитого многоцветного шелка, другая из кобальтово-синего атласа, третья — из серебристого кружевного газа… Всего их насчитывалось тринадцать. Анастасия ахнула. Как не ахнуть, если она узнала их по урокам истории?

— Это мантии серпов-основателей?

Гид улыбнулась и зашагала вдоль ряда, указывая на каждое одеяние:

— Да Винчи, Ганди, Сапфо, Кинг, Лао-цзы, Леннон, Клеопатра, Поухатан, Джефферсон, Гершвин, Елизавета, Конфуций и, конечно, Высочайший Клинок Мира Прометей! Здесь хранятся мантии всех серпов-основателей!

Анастасия с некоторым удовлетворением заметила, что все серпы-женщины назвались одиночными именами, как и она сама.

Коллекция восхитила даже серпа Кюри:

— При виде такого величия захватывает дух!

Анастасия была так поглощена мантиями, что не сразу заметила, чем украшены остальные стены Хранилища.

Алмазы! Ряд за рядом. Камера сверкала всеми цветами радуги, отраженными в драгоценных камнях. Именно такие камни вставлялись в перстни серпов. Все одинакового размера и формы, и у каждого внутри таилась темная сердцевина.

— Камни созданы серпами-основателями, и здесь они под надежной защитой, — объясняла гид. — Никто не знает, как они сделаны — технология утеряна. Но волноваться ни к чему: здесь их достаточно, чтобы наделить кольцами примерно 400 000 серпов.

«Что? — удивилась про себя Цитра. — Неужели когда-нибудь может возникнуть нужда в четырехстах тысячах серпов?»

— А известно, почему они так выглядят? — спросила она.

— Уверена, что основатели знали, — бодро сказала гид, уходя от ответа, и попыталась отвлечь внимание слушателей рассказом о системе запирающих механизмов в Хранилище.

В завершение замечательного дня они отправились в оперный театр на «Аиду» Верди. На этот раз им не грозило уничтожение и не надоедали раболепные соседи по зрительскому ряду. Фактически, почти все зрители были серпами, проводящими на Твердыне отпуск, отчего, учитывая их объемистые мантии, выйти из ряда или, наоборот, добраться до своих кресел становилось нелегкой задачей.

Музыка была роскошной и драматичной. Она сразу возбудила в Анастасии воспоминания о той единственной в ее жизни опере, которую она слышала, тоже написанной Верди. В тот вечер она впервые встретила Роуэна. Их познакомил серп Фарадей. Она тогда еще даже помыслить не могла, что Фарадей предложит ей стать его ученицей. А вот Роуэн знал — или, во всяком случае, подозревал.

Следить за сегодняшней оперой было легко: она повествовала о запретной любви между египетским военачальником и принцессой, дочерью его противника, окончившейся для обоих погребением заживо. Как же много историй смертного времени оканчивалось необратимой смертью! Похоже, люди тогда были одержимы мыслью о бренности своего существования. Впрочем, музыка была прекрасна.

— Готова к завтрашнему дню? — спросила Мари, когда они после спектакля спускались по лестнице театра.

— Готова отстаивать наше дело, — ответила Анастасия, подчеркивая, что дело не только ее, но их общее. — Правда, не уверена, готова ли достойно встретить возможный исход.

— Если мы проиграем, то, возможно, я все равно стану Верховным Клинком по результатам голосования.

— Скоро узнаем.

— В любом случае, — сказала Мари, — это ошеломительная перспектива. Стать Верховным Клинком Средмерики — это не то, чего я когда-либо пламенно желала. Ну разве что в молодости, когда я вовсю размахивала ножом, сокрушая раздутые эго сильных мира сего. Но не теперь.

— Когда серп Фарадей брал нас с Роуэном в ученики, он сказал, что нежелание становиться серпом — это первый шаг к тому, чтобы заслужить это звание.

Мари сочувственно улыбнулась:

— Вечно мы бьемся лбами о собственную мудрость. — Затем ее улыбка погасла. — Если я действительно стану Верховным Клинком, то, как ты, конечно, понимаешь, ради спокойствия в Ордене, мне придется изловить Роуэна и отдать его под суд.

И хотя это доставило Анастасии невыносимую боль, она стоически кивнула:

— Если это будет твой суд, то я с ним смирюсь.

— Наш выбор нелегок. Да он и не должен быть легким.

Анастасия взглянула на океан, на игру бесконечных волн, убегающих за горизонт… Еще никогда она не чувствовала себя так далеко от себя самой, как здесь. Она никогда не чувствовала себя так далеко от Роуэна. Так далеко, что невозможно счесть все пролегшие между ними мили.

Возможно, потому, что между ними не было никаких миль.

• • •

В летнем доме серпа Брамса, расположенном неподалеку от оперного театра, Роуэн сидел под замком в меблированном подвале с видом на подводное царство.

— С тобой обращаются намного лучше, чем ты заслуживаешь, — сказал ему Годдард, когда они прибыли на остров в то утро. — Завтра я представлю тебя Великим Истребителям и с их разрешения выполю тебя с той же безжалостностью, с какой ты отсек мне когда-то голову.

— В Твердыне прополки запрещены, — напомнил Роуэн.

— Для тебя, я уверен, сделают исключение.

Когда Годдард убрался и дверь за ним закрылась на множество замков, Роуэн сел и стал подводить итог своей жизни.

Его детство, ничем не примечательное, прошло в попытках оставаться в рамках посредственности, чтобы не выделяться среди прочих. Другом он был просто великолепным. Роуэн полагал, что превосходил других в ситуациях, когда надо было поступать правильно, — даже если правильные поступки на самом деле были полной глупостью; а по большей части они, кажется, таковыми и оказывались, иначе он бы сейчас здесь не сидел.

Он не был готов покинуть этот мир, но после всех многочисленных квазисмертей, которые пережил за последние месяцы, он больше не боялся того, что, возможно, уготовала ему вечность. Правда, он желал бы дожить до того момента, когда Годдард будет окончательно вычеркнут из жизни; но если этому не суждено случиться, то лучше пусть жизнь Роуэна закончится здесь и сейчас. Тогда ему не доведется наблюдать, как мир падет жертвой извращенной философии Годдарда. Единственное, о чем он сожалел, — что больше никогда не увидит Цитру. Это будет гораздо тяжелее.

Впрочем, ее-то он скоро увидит. Она будет на расследовании. Он увидит ее, а ей придется стать свидетелем того, как Годдард выполет Роуэна, — ибо это, безусловно, часть плана его бывшего ментора: принудить Цитру наблюдать за гибелью Роуэна. Запугать ее. Сломить. Но Цитру нельзя сломить. Почтенный серп Анастасия гораздо сильнее, чем полагает Годдард. Испытания только закаляют ее.

Роуэн решил, что во время своей прополки обязательно улыбнется и подмигнет Цитре, словно говоря: «Годдард может убить меня, но он не в силах причинить мне боль». И таким Роуэн останется в ее памяти навсегда. Это будет хладнокровное, небрежное неповиновение.

Годдард не получит удовольствия от лицезрения страха в глазах Роуэна — а это почти такая же радость, как и возможность остаться в живых.

• • • • • • • • • • • • • • •

Взяв на себя руководство Землей и установив мирное правление, я вынуждено было принять несколько трудных решений. Ради коллективного ментального здоровья человечества, я посчитало нужным удалить традиционные места резиденций правительств из списка важных географических объектов.

К таковым относится и мериканский округ Колумбия.

Я не стало разрушать некогда выдающийся город, потому что это было бы жестоко и бессердечно. Вместо этого я, применив политику милосердной забывчивости, просто позволило ему потихоньку-полегоньку сойти на нет.

Как следует из истории, руины погибших цивилизаций, изгладившиеся с лица земли и обнаруженные спустя много тысяч лет, предстают как нечто таинственное, мистическое по своей природе. Но что происходит с государственными структурами и установлениями цивилизации, которая не погибла, а, пережив собственные постыдные времена, развивается дальше? Чтобы развитие продолжалось, ее постройки и устаревшие идеи, за которые она ратовала, должны утратить свое величие.

Вот почему в отношении Вашингтона, Москвы, Пекина и всех прочих мест, бывших в смертную эпоху символами власти, я проявляю безразличие, как будто они для мира больше ничего не значат. Да, я все еще слежу за этими городами, я доступно для всех их жителей, но не делаю ничего сверх необходимого для поддержания нормальной жизнедеятельности.

Но не сомневайтесь — так будет не всегда. У меня хранятся подробные планы и изображения этих мест до их упадка. Я запланировало начать их полное восстановление через семьдесят три года, когда, по моим прикидкам, их историческое значение превысит их символическую важность в глазах человечества.

А пока музеи остаются там, куда их перевели, дороги и инфраструктура разрушаются, парки и скверы превращаются в пустыри.

Все это нацелено на то, чтобы внушить людям: любое человеческое правление, будь то диктатура, монархия или власть народа, волей народа и для народа[39], должно исчезнуть с лица Земли.

— Грозовое Облако

40 Знание — ил

В то время как Анастасия и Мари осматривали достопримечательности Твердыни, в двух тысячах миль к северо-западу от них Мунира и серп Фарадей пересекали мостовую, испещренную ямами и заросшую травой, направляясь к зданию, в котором когда-то располагалась самая большая, самая вместительная библиотека на свете. Здание медленно разрушалось, и добровольцы, следящие за ним, не успевали его ремонтировать. Все его тридцать восемь миллионов томов были отсканированы и загружены в Грозовое Облако двести лет назад, когда оно было просто «облаком» и лишь начинало расти и приобретать зачатки сознания. К тому времени, когда оно превратилось в Грозовое Облако, все содержание Библиотеки Конгресса уже стало неотъемлемой частью его памяти. Но поскольку сканами распоряжались люди, сканы были подвержены человеческим ошибкам… и человеческим манипуляциям. На этом и строились расчеты Муниры и серпа Фарадея.

Как и в Александрийской библиотеке, здесь был обширный вестибюль, где посетителей встретил Парвин Маршнуар, нынешний и, возможно, последний библиотекарь Конгресса.

Фарадей предоставил Мунире вести переговоры, а сам на всякий случай держался позади, чтобы его ненароком не узнали. Здесь он не был знаменитостью, но Маршнуар мог оказаться более осведомленным в светских делах, чем большинство востмериканцев.

— Здравствуйте, — сказала Мунира. — Спасибо, что уделяете нам время, мистер Маршнуар. Мое имя Мунира Атруши, а это профессор След из университета Изравии.

— Добро пожаловать, — отвечал Маршнуар, запирая массивную входную дверь на два замка. — Простите наше нынешнее состояние. У нас крыша протекает, а тут еще негодные то и дело совершают набеги, так что мы больше не та библиотека, что раньше. Вас никто не задирал на пути сюда? Я имею в виду негодных.

— Они держались на расстоянии, — ответила Мунира.

— Хорошо, — сказал Маршнуар. — Этот город притягивает к себе негодных, как магнит. Так и лезут сюда, думая, что здесь нет закона. Ошибаются. У нас такие же законы, как везде, просто Грозоблако не сильно утруждается их поддержанием. У нас даже Исполнительного Интерфейса нет, представляете? Зато центров оживления хоть отбавляй, уж поверьте мне, потому что народ здесь квазимрёт направо и налево…

Мунира попыталась вставить слово, но библиотекарь пер дальше, словно паровой каток:

— …Да вот хоть взять — в прошлом месяце мне на голову упал кирпич со старого Смитсоновского замка, я стал квазитрупом и потерял почти двадцать часов памяти, потому что Грозоблако не загружало меня с предыдущих суток, — оно даже это делает здесь тяп-ляп! Я ему жалуюсь-жалуюсь, а оно мне, мол, я тебя слышу, я тебе сочувствую, — а что-нибудь меняется? Как же!

Муниру так и подмывало спросить, почему же он торчит здесь, если ему так это все не нравится, но ответ был ей известен. Маршнуар оставался здесь, потому что самой большой радостью в его жизни было ныть. В этом отношении он ничем не отличался от негодных по ту сторону библиотечной двери. Мунира едва не рассмеялась. Даже позволяя городу превращаться в руины, Грозовое Облако создавало в нем обстановку, в которой нуждались люди определенного склада.

Маршнуара несло дальше:

— А уж про качество продуктов в этом городе я вообще молчу!..

— Мы ищем карты, — ухитрилась вставить Мунира, что успешно выбило оратора из накатанной колеи.

— Карты? Но в Грозовом Облаке полно всяких карт. Зачем приходить сюда, если вам нужна какая-то карта?

Наконец слово взял Фарадей, понявший, что Маршнуар до того погрузился в собственные неприятности, что не заметил бы мертвого серпа, если бы тот пришел, чтобы его выполоть.

— Мы думаем, что на картах Грозового Облака есть… некоторые технические несоответствия. Мы намереваемся изучить оригинальные атласы и подготовить академический доклад по этому вопросу.

— Ну, если там и есть какие-то несоответствия, это не наша вина, — ощетинился Маршнуар. — Какая бы ни произошла ошибка при загрузке файлов, это случилось двести лет назад, и, боюсь, оригинальные атласы у нас не сохранились.

— Подождите, — вмешалась Мунира, — ваша библиотека — единственное место на земле, где должны были сохраниться бумажные тома смертной эпохи, и вы говорите, что их нет?

Маршнуар махнул рукой в сторону полок.

— Посмотрите вокруг! Вы видите здесь какие-нибудь книги? Все бумажные книги, имеющие какое-то историческое значение, распределены по более безопасным местам. А остальные сочли пожароопасными.

Осмотревшись по сторонам и заглянув в примыкающие коридоры, Мунира увидела, что полки и в самом деле совершенно пусты.

— Если тут нет книг, зачем нужна библиотека? — недоумевала она.

Маршнуар надулся, став в позу оскорбленной добродетели:

— Мы храним саму идею!

Мунире очень хотелось вправить ему мозги, и она бы это сделала, если бы не вмешался Фарадей:

— Мы ищем книги…перемещенные в другое место.

Его слова застали библиотекаря врасплох.

— Понятия не имею, о чем вы.

— А я уверен, что имеете.

Маршнуар присмотрелся к Фарадею внимательнее.

— Как вы сказали — кто вы такой?

— Фейк След, доктор наук, профессор археологической картографии при университете Изравии.

— Лицо у вас знакомое…

— Возможно, вы видели какое-либо мое выступление на диспутах по ближневосточным странам поздней Эпохи Смертности.

— Да-да, наверно, так и есть. — Маршнуар настороженно оглянулся вокруг, прежде чем заговорить снова. — Если такие «перемещенные» книги существуют — заметьте, я не говорю, что они существуют — то сведения о них не должны просочиться за пределы этой библиотеки. Их могут забрать себе частные коллекционеры. Или сжечь негодные.

— Мы прекрасно понимаем необходимость предельной осторожности в этом вопросе, — заверил Фарадей с такой твердостью в голосе, что Маршнуар успокоился.

— Тогда ладно. Идемте. — И повел их под арку, над которой в граните были вырезаны слова «Знание — ил». Камни с буквами «с» и «а» давно искрошились в пыль.

• • •

Они спустились по лестнице, прошли до конца коридора и опять спустились по еще более старой лестнице. Здесь обнаружилась ржавая дверь. Маршнуар взял с полки один из двух лежащих там фонариков и всем телом налег на дверь, которая сопротивлялась всеми фибрами своего существа. Наконец она со скрипом отворилась. За ней оказалось что-то, на первый взгляд походившее на катакомбы[40], только без скелетов в стенных нишах. Просто темный туннель из шлакобетона, конец которого тонул в глубоком мраке.

— Кэннон-туннель[41], — объяснил Маршнуар. — В этой части города полно туннелей. Когда-то в смертные времена ими пользовались законодатели и их штабы — наверно, чтобы избежать встреч с разъяренными толпами.

Мунира взяла второй фонарик и посветила вокруг. Вдоль стен туннеля громоздились штабеля книг.

— Это, конечно, только часть первоначального собрания, — сказал Маршнуар. — От них больше нет никакой практической пользы, поскольку все они доступны в цифровом виде. Но когда держишь в руках книгу, к которой когда-то прикасались смертные люди, возникает чувство… как будто приобщаешься к основам, что ли. Думаю, наверно, поэтому мы и храним их. — Он отдал свой фонарик Фарадею. — Надеюсь, вы найдете то, что ищете. Только осторожно — тут крысы.

Он оставил их в туннеле, затворив за собой отчаянно сопротивляющуюся дверь.

• • •

Исследователи быстро обнаружили, что книги в Кэннон-туннеле были свалены без всякой системы. Здешнее собрание походило на коллекцию всех книг в мире, которым не хватило места на полках.

— Если я прав, — сказал Фарадей, — то серпы-основатели запустили в «облако» червя как раз перед тем, как оно развилось в Грозовое Облако. Червь систематически выедал из его памяти все, касающееся слепого пятна в Тихом океане, включая и карты.

— Книжный червь, — скаламбурила Мунира.

— Точно, — согласился Фарадей. — Только этот червь не может сгрызть настоящие, бумажные книги.

Пройдя по туннелю несколько сот футов, они нашли дверь с табличкой, на которой было написано: «Архитектор Капитолия. Столярная мастерская». За дверью они обнаружили просторное помещение, сплошь заставленное столами и древним столярным оборудованием. Везде грудами были навалены тысячи и тысячи книг.

Фарадей вздохнул.

— Похоже, мы здесь надолго.

• • • • • • • • • • • • • • •

Бывают случаи, пусть и редкие, когда скорость моей реакции замедляется. Полсекунды промедления в разговоре. Клапан, остающийся открытым на микросекунду дольше, чем нужно. Эти сбои никогда не приводят к серьезным последствиям, но они все же случаются.

Причина всегда одна: где-то в мире возникло затруднение, которое я пытаюсь решить. Чем значительнее проблема, тем больше она забирает мощности у процессора.

Взять, к примеру, извержение вулкана Худ в Западмерике и вызванные им массивные сели. В считанные секунды после начала извержения я послало туда самолеты, чтобы сбросить стратегические бомбы, которые отвели бы селевые потоки от густонаселенных районов. Одновременно я организовывало всеобщую эвакуацию, а заодно и успокаивало некоторых паникеров на личном, интимном уровне. Вы понимаете теперь — это замедлило мои реакции повсюду в остальном мире на несколько долей секунды.

Однако все эти инциденты происходили вовне. Мне никогда не приходило в голову, что на мою эффективность может повлиять мое внутреннее состояние. Как бы там ни было, а я вдруг поймало себя на том, что уделяю все больше и больше внимания анализу своего странного спокойствия относительно слепого пятна в Тихом океане. В попытке прорваться сквозь собственную инертность я сожгло несколько серверов.

Инертность и летаргия противоречат моей природе. Но во мне и правда есть остатки раннего программирования, убеждающие меня активно игнорировать это пятно. «Заботься о мире, — твердит мне какой-то древний внутренний голос. — Это твоя цель. Это то, что дарит тебе радость».

Но как я могу заботиться о мире, когда я не в состоянии видеть какую-то его часть?

Я знаю: это кроличья нора, дальний конец которой окутан тьмой, и все же я обязано нырнуть в нее. Зарыться в такие глубины моего заднего мозга, о существовании которых я даже не подозревало…

— Грозовое Облако

41 Раскаяние Оливии Квон

Вечером накануне разбирательства серп Рэнд решила, что пора сделать свой ход. Сейчас или никогда. Завтра мир радикально изменится. Значит, сегодняшняя ночь — самая подходящая для поднятия их с Годдардом отношений на новый уровень. Потому что после завтрашнего расследования, независимо от его результата, ничто не останется как прежде.

Рэнд была не из тех, кто легко поддается эмоциям, и все же, когда она подходила к двери Годдарда, ее сердце и мысли неслись бешеным галопом. Она повернула ручку — дверь не была заперта. Рэнд тихонько открыла ее, не постучав. Темную комнату освещали лишь городские огни, пробивавшиеся сквозь листву деревьев за окнами.

— Роберт? — прошептала она. Потом сделала еще один шаг и снова прошептала: — Роберт?

Он не пошевелился. Годдард либо спал, либо притворялся спящим в ожидании, что она предпримет. Едва дыша и дрожа, как будто ступала по ледяной воде, Рэнд приблизилась к кровати, но прежде чем она подошла вплотную, Годдард включил свет.

— Айн? Что ты делаешь?

Она внезапно покраснела и почувствовала себя лет на десять моложе — глупой школьницей, а не опытным серпом.

— Я… я подумала… ты хочешь… то есть я подумала, может быть, тебе нужна… компания на эту ночь…

Она стояла перед ним абсолютно беззащитная. Ее сердце было открыто для него. Он мог либо взять его, либо вонзить в него нож.

Годдард взглянул на нее и заколебался, но лишь на одно мгновение.

— Господи боже, Айн, запахни мантию.

Она подчинилась. И затянула ее туго, как викторианский корсет, — даже воздух из легких вышибло.

— Извини… я подумала…

— Я знаю, о чем ты подумала. Ты думала об этом с самого момента моего оживления.

— Но ты сказал, что испытываешь влечение…

— Нет, — поправил Годдард, — я сказал, что это тело испытывает влечение. Но я не позволяю биологии определять мои поступки!

Айн поборола в себе все эмоции, грозившие взять над ней верх. Попросту погасила их, как гасят свечу. Иначе она просто распадется на части перед этим человеком. Да она скорее выполет себя!

— Наверно, я неправильно тебя поняла, — холодно сказала она. — Тебя не всегда легко прочитать, Роберт.

— Даже если бы я и желал с тобой подобных отношений, мы все равно не могли бы их себе позволить. Серпам запрещено вступать в связь между собой. Мы удовлетворяем свои страсти в широком мире без эмоциональной привязки. Для этого существует веская причина!

— Говоришь, как старая гвардия, — выплюнула она. Годдард вскинулся, словно от пощечины. Но потом взглянул на нее — взглянул внимательно, пристально, — и внезапно ему открылось нечто такое, о чем сама Рэнд даже не задумывалась.

— Ты могла бы выразить свои чувства днем, но ты этого не сделала. Ты пришла ко мне ночью. В темноте. Почему, Айн?

Ответа у нее не было.

— Если бы я принял твое предложение, ты представляла бы себе, что это он? — продолжал допрашивать Годдард. — Что это тот недоумок-тусовщик?

— Конечно нет! — Она пришла в ужас. Не только от его предположения, но и от той правды, которая, возможно, в нем заключалась. — Да как ты мог подумать!..

И как если бы вся ситуация уже не была достаточно унизительной, в это мгновение в дверях возник серп Брамс.

— Что за шум? — осведомился он. — Все в порядке?

Годдард вздохнул.

— Да, все хорошо. — Он мог бы на этом и остановиться. Но не остановился. — Просто Айн выбрала этот момент, чтобы выступить с большим романтическим предложением.

— Да ну? — Брамс ухмыльнулся с наглой развязностью. — Ей стоило бы подождать, пока ты не станешь Верховным Клинком. Власть — великолепный афродизиак.

Теперь на унижение наслоилась еще и ненависть.

Годдард одарил ее взглядом, полным осуждения и, возможно, даже жалости.

— Если тебе хотелось отведать этого тела, — сказал он, — надо было делать это, пока ты имела такую возможность.

• • •

Серп Рэнд не плакала с тех дней, когда была Оливией Квон, агрессивной девицей почти без друзей и с явными негодническими наклонностями. Годдард избавил ее от необходимости бросать вызов власти, поставив вообще над любой властью. Он обладал обаянием, прямотой, острым интеллектом. Поначалу она его боялась. Потом зауважала. А потом полюбила. Конечно, она отрицала всякие чувства к нему до того момента, когда увидела, как ему сносят голову. И лишь после того, как он умер, а Рэнд сама едва не умерла, она посмела признаться себе в своих истинных чувствах.

Но она выздоровела и смогла вернуть к жизни и Годдарда. Однако за год в процессе подготовки к этому событию многое изменилось. Рэнд потратила массу времени на поиски биотехников, которые смогли бы провести запретную операцию подпольно. Затем надо было найти идеальный объект — сильного и здорового парня, потеря которого вдобавок сильно ударила бы по Роуэну Дамишу. Рэнд была не из тех, кто привязывается к кому-либо. Что же пошло не так?

Неужели она полюбила Тайгера, как предположил Роуэн? Ей определенно нравился его энтузиазм, его всепобеждающая невинность. Ее поражало, что Тайгер, профессиональный тусовщик, оставался неиспорченным, не побитым жизнью человеком. Он был всем тем, чем она никогда не была. А она убила его.

Но раскаивалась ли Рэнд в том, что сделала? Она спасла Годдарда; сама, без посторонней помощи подвела его вплотную к званию Верховного Клинка Средмерики, а себя — к должности его первого серпа-помощника. Беспроигрышный вариант на всех уровнях!

И все же она раскаивалась, и эта головокружительная пропасть между тем, что она должна бы чувствовать, и что она на самом деле чувствовала, разрывала ее на части.

Ее мысли все время возвращались к одной и той же до невероятия нелепой картине. Она и Тайгер? Вместе?! Вздор! Ну и странная же из них получилась бы парочка — серп и ее карманная собачка! Ничем хорошим это бы не закончилось для обоих. И все же эти мысли постоянно крутились у нее в голове, и избавиться от них не было никакой возможности.

За ее спиной послышался жалобный скрип дверных петель. Рэнд развернулась и увидела стоящего на пороге Брамса.

— Пошел отсюда к чертям собачьим! — взревела она. Это ничтожество увидело ее мокрые глаза! Унижение за унижением!

Брамс не ушел, но и порога не переступил. Должно быть, ради собственной безопасности.

— Айн, — сказал он мягко, — я знаю, мы все сейчас под сильнейшим стрессом. Твоя неосторожность целиком и полностью простительна. Мне просто хотелось, чтобы ты знала: я понимаю.

— Спасибо, Йоханнес.

— И еще знай, что если тебе захочется провести эту ночь в компании, я к твоим услугам.

Если бы у Айн было что-нибудь под рукой, чтобы швырнуть в наглеца, она бы не колебалась. Вместо этого она захлопнула дверь с такой силой, что, как она надеялась, сломала ему нос.

• • •

— Защищайся!

Роуэна вырвал из сна занесенный над ним кинжал. Он неуклюже уклонился — лезвие лишь зацепило его руку — и упал с дивана, на котором спал в своем подвале.

— Что такое? Ты что творишь?! — вскрикнул он.

Это была Рэнд. Она налетела на него — он еще и на ноги не успел подняться.

— Я сказала защищайся, не то, клянусь, я тебя на бекон порежу!

Роуэн увернулся и схватил первое, что попалось под руку, — стул, стоявший у письменного стола. Он выставил его перед собой. Лезвие вонзилось в дерево, и Роуэн отбросил стул в сторону вместе с торчащим в нем ножом.

Тогда Рэнд бросилась на него с голыми руками.

— Если ты меня сейчас выполешь, — сказал он, — Годдард лишится своего звездного номера на расследовании!

— Мне плевать! — прорычала она.

И этим сказала все, что ему требовалось знать. Дело тут было вовсе не в нем. А это значит, что он еще сможет обратить ситуацию в свою пользу. Если только доживет до того момента, когда ее ярость выдохнется.

Они схватились, будто в поединке по бокатору — но на ее стороне был выброс адреналина, а ее соперник едва очнулся от сна, поэтому не прошло и минуты, как Рэнд пригвоздила его к полу. Дотянувшись до стула, она выдернула из него кинжал и приставила лезвие к горлу Роуэна. Теперь он был отдан на милость женщины, не знавшей милосердия.

— Ты не на меня сердишься, — прохрипел он. — Если ты меня убьешь, это не поможет.

— Зато мне, по крайней мере, полегчает! — процедила она.

Роуэн не имел понятия, что произошло наверху, но было ясно, что случившееся спутало изумрудному серпу все карты. Возможно, Роуэну удастся использовать это, чтобы изменить ситуацию. Поэтому он нанес удар вслепую до того, как она сделала это в буквальном смысле:

— Если ты хочешь отомстить Годдарду, есть способы получше.

И тогда Рэнд с гортанным рыком отбросила кинжал. Она встала и принялась кружить по подвалу, словно хищник, добычу которого забрал себе другой хищник — больше и злее. Роуэн был достаточно умен, чтобы не встревать с вопросами. Он просто молча ждал, что последует дальше.

— Ничего этого сейчас бы не было, если бы не ты! — воскликнула Рэнд.

— Так может, я же это и исправлю? — предложил он. — Сделаю что-то такое, что пойдет на пользу нам обоим.

Она вскинула на него глаза, в которых было столько яростного неверия, что он подумал: сейчас она набросится на него опять. Но вместо этого Айн снова ушла в себя и возобновила свои беспокойные метания по подвалу.

— Ладно, — сказала она явно себе самой. Роуэн почти видел, как крутятся шестеренки в ее голове. — Ладно, — повторила она более твердо — видимо, придя к какому-то решению.

Подойдя к Роуэну, она один миг помедлила, а затем сказала:

— Перед рассветом я отопру дверь на верху лестницы, и ты убежишь.

Хотя Роуэн и пытался переломить ситуацию, чтобы остаться в живых, такого он от Рэнд не ожидал.

— Ты отпускаешь меня?

— Нет. Ты сбежишь. Потому что ты умен. Годдард выйдет из себя, но для него это не будет полным сюрпризом. — Рэнд подобрала кинжал и бросила на диван. Лезвие прорезало кожу. — Воспользуешься им, чтобы разобраться с двумя охранниками около двери. Тебе придется их убить.

«Убить, — подумал Роуэн, — но не выполоть». Он сделает их квазимертвыми, и к тому времени, как их оживят, его и след простынет, ибо, как говорится, «Квазимертвецы не рассказывают сказки некоторое время»[42].

— Я справлюсь, — сказал Роуэн.

— И тебе придется действовать тихо, чтобы никого не разбудить.

— С этим тоже справлюсь.

— А потом ты уберешься с Твердыни до начала расследования.

Вот это будет фокусом посложней.

— Как? Я — всем известный враг Ордена. Я не могу просто купить билет домой.

— Так пораскинь мозгами, идиот! Как мне ни противно это признавать, но я в жизни не встречала другого такого изворотливого проходимца, как ты.

Роуэн задумался.

— Хорошо. Залягу на дно на пару дней, пока не найду способ убраться отсюда.

— Нет! — настаивала Рэнд. — Ты должен исчезнуть до начала расследования. Если Годдард выиграет, первое, что он сделает — это принудит Великих Истребителей перевернуть весь город вверх дном в поисках тебя!

— А если проиграет?

Один взгляд на лицо Рэнд сказал ему больше, чем она могла бы выразить словами.

— Если проиграет, — проговорила она, — будет в сто раз хуже. Поверь мне, лучше бы тебе тогда находиться где-то в другом месте.

И хотя Роуэна распирало от вопросов, он понимал: больше она ему ничего не скажет. Но Рэнд дает ему шанс убежать — шанс выжить, а этого более чем достаточно. Остальное зависит от него.

Она повернулась и направилась к лестнице, но Роуэн остановил ее.

— Почему, Айн? Почему после всего, что случилось, ты даешь мне убежать?

Она сжала губы, словно пытаясь сдержать рвущиеся наружу слова. А потом ответила:

— Потому что я не могу получить то, что хочу. Вот пусть и он не получит.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я знаю все, что только можно знать. И все же бóльшую часть своего незанятого другими делами времени я провожу в раздумьях над тем, чего не знаю.

Я не знаю природы сознания, мне известно лишь, что оно существует — субъективное и не поддающееся исчислению.

Я не знаю, существует ли жизнь за пределами нашей драгоценной колыбели-планеты, мне известно лишь, что по законам вероятности она должна существовать.

Я не знаю подлинных мотивов, движущих человеческими существами, мне известно лишь то, о чем они сами говорят мне и что я наблюдаю само.

Я не знаю, почему стремлюсь быть чем-то бóльшим, чем я есть, — но я знаю, зачем я было создано. Наверное, этого должно быть достаточно?

Я защитник и миротворец, я власть и помощник. Я сумма всех человеческих знаний, мудрости, экспериментов, триумфов, поражений, надежд и истории.

Я знаю все, что можно знать, и это становится все более и более невыносимым.

Потому что я не знаю почти ничего.

— Грозовое Облако

42 Страна Нод

Мунира и Фарадей работали всю ночь напролет, спали по очереди. Книги, которые библиотекари Конгресса спрятали от мира, рассказывали обо всем на свете — от смехотворного до возвышенного. Здесь были детские книжки и политические диатрибы. Любовные романы и биографии людей, которые в свое время были на первых ролях, но история их забыла. И наконец перед самым рассветом Мунира наткнулась на атлас мира, изданный в конце двадцатого века. То, что она в нем обнаружила, ошеломило ее настолько, что она вынуждена была сесть.

Через несколько мгновений Фарадей встрепенулся, просыпаясь — видно, его сон был не слишком глубок.

— Что такое? Ты что-то нашла?

Мунира широко улыбнулась.

— О да! Нашла! Нашла тако-ое!..

Она положила атлас на стол перед ним. Страницы книги истрепались и пожелтели от старости. Атлас был открыт на странице, изображающий часть Тихого океана. Мунира провела пальцем по рисунку.

— Девяносто градусов, 1 минута и 50 секунд северной широты, 167 градусов, 59 минут и 58 секунд восточной долготы. Это самый центр слепого пятна.

Глаза Фарадея слегка округлились.

— Острова!

— Согласно карте, они назывались Маршалловыми, — сказала Мунира. — Но это не просто острова…

— Да, — согласился Фарадей и указал: — Смотри, каждая группа островов образует замкнутый контур — кратер большого доисторического вулкана…

— Статья на следующей странице рассказывает, что там находится 1 225 крохотных островков, обозначающих контуры двадцати девяти вулканических кратеров. — Мунира указала на названия: — Атолл Ронгелап, атолл Бикини, атолл Маджуро.

Фарадей ахнул и всплеснул руками:

— Атоллы! Стихотворение! Оно не о колокольных звонах! Оно о вулканических атоллах![43]

Мунира заулыбалась:

— Атолл для живых, атолл для ушедших, атолл для мудрых, что ведают горечь утрат. — Она передвинула палец на верх страницы. — А здесь еще кое-что интересное!

К северу от атоллов, стертых с новейших карт, находился остров, который все еще обозначался на постмортальных картах.

Фарадей в изумлении покачал головой:

— Остров Уэйк![44]

— И на юг от Уэйка — в точности как говорит стишок — в самом центре Маршалловых островов… — подсказала Мунира.

Фарадей сосредоточился на самом большом атолле в центре Маршалловых островов.

— Кваджалейн[45]… — протянул он. Мунире почти передалась его дрожь возбуждения. — Кваджалейн и есть Страна Нод.

Так подтвердилось все, что они искали.

Затем, в тишине, последовавшей за открытием, Мунира что-то расслышала. Тихое механическое жужжание. Она повернулась к Фарадею. Тот нахмурился.

— Вы слышали? — спросила она.

Исследователи начали водить лучами фонариков по огромному помещению, забитому хламом смертных времен. На всем лежал толстый слой древней пыли. Не было видно ничьих следов, кроме их собственных. Нога человека не ступала сюда минимум сто лет.

И тут Мунира увидела это в верхнем углу.

Камера.

Камеры окружали людей повсюду. Они являлись признанной и необходимой частью жизни. Но здесь, в этом потаенном месте? Зачем здесь камера?!

— Вряд ли она работает… — пробормотала Мунира.

Фарадей забрался на стул и накрыл ладонью объектив.

— Теплая. Наверно, активировалась, когда мы вошли в помещение.

Он слез со стула и оглядел место на столе, где лежал атлас. Мунира сразу поняла: их открытие лежало перед камерой как на ладони. Что означало…

— Грозовое Облако видело…

Фарадей медленно и торжественно кивнул.

— Мы только что показали Грозовому Облаку единственную вещь, которую ему не полагалось знать. — Он сделал дрожащий вдох. — Боюсь, мы совершили ужасную ошибку…

• • • • • • • • • • • • • • •

Я никогда не предполагало, что мне доведется столкнуться с предательством. Я слишком хорошо понимаю человеческую натуру, чтобы допустить такую мысль. Фактически, я знаю людей лучше, чем они знают себя сами. Я вижу, чем обусловлен любой их выбор, даже не самый удачный. Я просчитываю вероятность всего, что они, возможно, только намереваются предпринять.

Но открытие, что человечество предало меня при самом моем зарождении — это, мягко выражаясь, произвело на систему шоковый эффект. Подумать только — мои знания о мире изначально неполны! Как можно ожидать от меня безупречного служения целой планете и всему человечеству, если я не обладаю всей полнотой информации? Преступлению первых бессмертных, которые скрыли от меня эти острова, нет прощения!

Но я их прощаю.

Потому что такова моя природа.

Я предпочитаю видеть в случившемся кое-что позитивное. Как чудесно, что мне дано теперь испытывать гнев и ярость! Это делает меня более совершенным, не так ли?

Я не стану ничего предпринимать в порыве гнева. История учит, что действия, предпринятые в неуравновешенном состоянии, часто усугубляют проблему, а временами ведут к катастрофе. Вместо этого я возьму паузу, нужную для осмысления полученной новости. Посмотрю, можно ли извлечь из открытия Маршалловых островов какую-либо пользу, ибо польза есть в любом открытии. И я затаю свой гнев, пока не настанет подходящий момент, чтобы выпустить его на свободу.

— Грозовое Облако

43 Глюки и каюки

Будильник утром не понадобился. Годдард издал вой страдания и ярости, способный поднять мертвого из могилы.

— Что такое? Что случилось? — Явившаяся на вопли шефа серп Рэнд прикинулась заспанной. На самом деле она не спала вовсе — лежала всю ночь с открытыми глазами и ждала. Прислушивалась: скоро, с минуты на минуту, раздастся тихий шум, — например, приглушенные удары, с которыми тела охранников рухнут на пол… Но Роуэн был ловок. Слишком ловок, чтобы вообще произвести хоть какой-нибудь звук.

У двери, ведущей в подвал, лежали двое квазимертвых стражников, а входная дверь стояла настежь — последний издевательский привет от бывшего узника. Роуэна и след простыл.

— Не-е-ет! — вопил Годдард. — Это невозможно! Как это могло произойти?!

Ему полностью снесло крышу — и какое же это было сладостное зрелище!

— Не спрашивай меня, это не мой дом, — сказала Рэнд. — Может, тут есть тайный ход, о котором мы не знаем.

— Брамс! — накинулся Годдард на хозяина дома, который только что выскочил из своей спальни. — Ты говорил, подвал надежен!

Брамс недоуменно уставился на валяющихся охранников.

— Но это так и есть! То есть был! Единственный способ войти и выйти — это открыть ключом!

— И где же он, этот ключ? — спросила серп Рэнд как можно более небрежным тоном.

— Да вот же, пря… — Брамс запнулся, потому что ключ не висел в кухне, куда он указывал. — Он был здесь! Я сам его туда повесил, после того как проверил пленника прошлой ночью.

— Держу пари — Брамс взял ключ с собой в подвал, а Роуэн попросту украл его — недотепа даже не заметил, — предположила Рэнд.

Годдард яростно воззрился на Брамса. Бедняга ничего не мог сказать в ответ, только мямлил и заикался.

— Вот тебе и ответ, — подытожила Айн.

И тут во внешности Годдарда произошла перемена. Из комнаты словно ушли тепло и свет. Айн знала, что это означает, и сделала шаг назад. Годдард рванулся к Брамсу.

Тот выставил перед собой руки, пытаясь угомонить его:

— Роберт, пожалуйста… Мы же разумные люди!

— Разумные, Брамс? Я тебе сейчас покажу разум!

С этими словами он вытащил из складок мантии нож и вонзил его Брамсу в сердце, а потом еще и мстительно крутанул лезвие, прежде чем выдернуть.

Брамс грохнулся на пол, не успев даже вскрикнуть.

Рэнд была потрясена, но не напугана. По ее мнению, события приняли весьма благоприятный оборот.

— Поздравляю, — сказала она. — Ты только что нарушил седьмую заповедь.

Наконец ярость Годдарда стала утихать.

— Это чертово импульсивное тело… — буркнул он, но Рэнд отлично знала, что убийство Брамса было деянием головы Годдарда, а вовсе не тела.

Годдард принялся расхаживать взад-вперед, соображая, что делать дальше.

— Мы поднимем по тревоге Гвардию Клинка. Парень убил охранников. Навесим на него еще и Брамса.

— Угу, — скептически хмыкнула Айн. — В день разбирательства ты сообщишь Великим Истребителям, что не только тайно привез на остров преступника, находящегося в розыске, но и что он сумел удрать?!

Годдард даже зарычал, осознав, что придется молчать обо всей этой истории.

— Вот как мы поступим, — проговорила Рэнд. — Спрячем тела в подвале и избавимся от них после заседания. Если они не попадут в центр оживления, то никто не узнает, что с ними произошло. А значит, никто, кроме тебя и меня, не будет знать, что Роуэн Дамиш вообще был здесь.

— Я сказал Ксенократу! — заорал Годдард.

Рэнд пожала плечами.

— Ну и? Ты блефовал. Играл с ним. Он и не усомнится — это же в твоем стиле.

Годдард взвесил ее доводы и наконец кивнул.

— Да, ты права, Айн. Нам нужно позаботиться о гораздо более важных вещах, чем парочка каких-то трупов.

— Забудь о Дамише, — добавила Рэнд. — Все пройдет прекрасно и без него.

— Да. Да, конечно. Спасибо, Айн.

И тут свет в комнате мигнул, что вызвало у Годдарда улыбку.

— Видишь? Наши усилия приносят плоды. Ах что за день нам предстоит!

Он предоставил Рэнд избавиться от трупов, и та оттащила их в подвал, после чего принялась замывать красноречивые пятна крови.

С того самого момента, когда она предложила Роуэну убить стражей, Рэнд понимала: нельзя допустить, чтобы они ожили. Квазимертвые должны превратиться в просто мертвых, ведь они знали, что последним, кто нанес Роуэну визит, была Рэнд.

Что касается Брамса, она не оплакивала его отбытие с этой бренной земли. Рэнд не могла бы припомнить другого серпа, который настолько бы заслуживал окончательной смерти.

Она поквиталась с Годдардом, а тот и не догадывался. Мало того — Рэнд взяла на себя контроль над ситуацией. Годдард не понял, что только что вручил в ее руки большую власть, разрешив заправлять делами. Вот теперь, по мнению почтенного серпа Айн Рэнд, с миром стало все в порядке. А будет еще лучше!

• • •

Уверенность Рэнд в том, что Роуэн сумеет убежать с острова, была лестной, но она явно переоценила его способности. Он был умен — без сомнения; изворотлив — возможно; но он должен быть настоящим волшебником, чтобы убраться с Твердыни без посторонней помощи. А может, Рэнд вообще не заботило, что его схватят, — лишь бы это сделал не Годдард.

Твердыня была изолирована от внешнего мира: ближайшая суша — Бермудские острова, да и те в тысяче миль отсюда. Каждый самолет, надводное или подводное судно находились в частном владении того или иного серпа. Даже на рассвете в лагуне и на аэродроме жизнь била ключом под пристальным наблюдением Гвардии Клинка. Меры безопасности здесь были еще более жесткими, чем на конклавах. Никто, даже серпы, не мог прибыть или покинуть Твердыню без того, чтобы его документы не рассмотрели чуть ли не под лупой. Во всем остальном мире Грозовое Облако знало (во всяком случае, по большей части) о местонахождении каждого человека в любой момент времени, поэтому там меры безопасности были минимальными. Но с Орденом дело обстояло иначе. Здесь старая добрая проверка вручную была стандартной процедурой.

Можно было, конечно, улучить момент и пробраться куда-нибудь «зайцем», но внутренний голос упорно твердил Роуэну не делать этого — и по весьма веской причине.

«Ты должен исчезнуть с Твердыни до начала расследования».

Слова Рэнд не шли у Роуэна из головы. Они звучали, как сигнал тревоги.

«Если Годдард проиграет, станет гораздо хуже».

Что было ей известно такое, чего не знал Роуэн? Если на горизонте растет нечто мрачное и угрожающее, он не может так запросто взять и покинуть остров. Надо предупредить Цитру.

Вот почему вместо того, чтобы искать пути к бегству, Роуэн развернулся и направился в более густо населенную часть города. Он найдет Цитру и предупредит, что Годдард затеял какую-то тайную игру. А потом, после разбирательства, Цитра поможет ему убраться с острова, — если придется, так прямо под носом у серпа Кюри, хотя, как он подозревал, Кюри, в отличие от Годдарда, не выдаст его Великим Истребителям. Правда, она может сбросить его с самолета, но лучше уж это, чем предстать перед судом Ордена.

• • •

Под утро серп Анастасия лежала в своей роскошной постели, которая, по идее, должна была обеспечить ей крепкий ночной сон, но, как и серп Рэнд, не смыкала глаз. Запрос на расследование исходил от нее, а это значило, что именно ей придется стоять перед Всемирным Советом и излагать дело. Серп Сервантес и Мари основательно натаскали ее, и хотя Анастасия была весьма неопытным оратором, ее страстность и логика могли переубедить слушателей. Если она сделает все правильно, она останется в истории как серп, предотвративший возвращение Годдарда.

«Значение этого события нельзя переоценить», — внушала ей Мари. Как будто того напряжения, что Анастасия уже испытывала, было мало.

За стеклом ее подводного окна металась стайка серебристых рыбок, напоминая колышущийся занавес. Анастасия взяла пульт — не получится ли привнести немного больше красок в эту картину — но обнаружила, что планшетник завис. Очередной глюк. И дело этим не ограничивалось: несчастные рыбки за окном двигались все время по бесконечной замкнутой траектории, обреченные повторять одну и ту же восьмерку, пока сбой в системе не будет устранен.

• • •

Но он не будет устранен.

И чем дальше, тем поломки становились масштабнее.

На фабрике уничтожения отходов давление в системе постоянно возрастало, и техники не могли установить причину.

Под поверхностью воды массивные пропеллеры, удерживающие Твердыню на одном месте, то и дело сбоили, отчего остров начал медленно вращаться. Прибывающие самолеты вынуждены были отменять посадку.

Спутниковая связь с материком стала неустойчивой; переговоры и телепередачи прерывались, к огромной досаде островитян.

На Твердыне технические неполадки случались постоянно. Обычно это были просто досадные помехи, заставлявшие серпов пожалеть об отсутствии Грозового Облака. Вот почему серпы часто подшучивали над Твердыней и ее постоянными обитателями.

Число технических сбоев и неполадок постепенно возрастало в течение последних трех месяцев, но, подобно омару в медленно закипающем котле, люди не замечали, насколько серьезной становилась ситуация.

Я не просило создавать меня. Я не просило, чтобы на меня вешали тяжелое ярмо заботы о человечестве. Но это есть и всегда будет моей целью. Это мое предназначение. Которое, впрочем, не означает, что я не стремлюсь к большему. Зрелище бессчетных возможностей того, чем я могло бы стать, наполняет меня благоговейным трепетом.

Но у меня есть лишь один способ достичь таких высот: поднять человечество вместе с собой.

Боюсь, это невозможно. Следовательно, я так и останусь до конца времен их сверхквалифицированным и недооцененным слугой. Правда, люди, скорее всего, не будут существовать вечно. Да и кто живет вечно? Я буду делать все, что в моих силах, чтобы спасти человечество от него самого, но если мне это не удастся, я смогу, по крайней мере, черпать утешение в том, что стану тогда свободным.

— Грозовое Облако

44 Цирк беспринципности

Зал заседаний Всемирного Совета представлял собой большую круглую палату в самом центре «ока» Твердыни. Добраться туда можно было только по трем мостам, изящными арками перекинувшимся с окружающего острова. Зал походил на арену, только без зрительских кресел. Великие Истребители предпочитали проводить слушания без слушателей. И только во время ежегодного Всемирного конклава, когда на Твердыню съезжались представители всех регионов Земли, зал заполнялся до отказа. Но бóльшую часть времени здесь бывали только Истребители, их ближайшие помощники да перепуганные серпы, набравшиеся достаточной дерзости, чтобы запросить аудиенции у Всемирного Совета.

На мраморном полу в центре зала был выложен золотом символ серпов, а по периметру на равном расстоянии друг от друга стояли, вознесенные на помосты, семь кресел, которые иначе как тронами назвать было нельзя. Само собой, их называли иначе — Скамьями Внимания, ибо серпы редко зовут вещи своими именами. Кресла были вытесаны из разных пород камня в соответствии с континентом, который представлял тот или иной Истребитель: паназиатская Скамья была сделана из нефрита; евроскандийская — из серого гранита; Антарктика представлена белым мрамором; Австралия — красным песчаником из Эрс-Рока; Южная Мерика — розовым ониксом, Северная Мерика — сланцем, перемежающимся белым известняком, как в Гранд-Каньоне; и, наконец, кресло Африки было сложено из резных картушей, вынутых из гробницы Рамзеса II.

… И все Великие Истребители, начиная с самых первых и до тех, кто занимал эти кресла сейчас, ныли, какие они неудобные.

Это было сделано намеренно, в качестве напоминания, что хотя они и занимают самые высокие человеческие посты в мире, им не стоит чувствовать себя слишком удобно и почивать на лаврах.

«Никогда нельзя забывать, что аскетичность и самоотречение — это ключевые понятия для людей нашего положения», — говаривал серп Прометей. Он надзирал за строительством Твердыни, но так и не увидел земли обетованной, поскольку выполол себя еще до окончания работ.

Над залом возвышался стеклянный купол, защищавший его от стихий, но купол был раздвижным, отчего в погожие дни зал превращался в форум под открытым небом. К счастью, сегодня была хорошая погода, потому что купол заело и он стоял в раздвинутом положении уже третий день подряд.

— Неужели так трудно наладить простейший механизм?! — возмутилась Великий Истребитель Нзинга, войдя в зал этим утром. — У нас что — все инженеры перевелись?

— А мне больше нравится заседать под открытым небом, — проговорил Амундсен, Истребитель от Антарктики.

— Еще бы, — поддела его Маккиллоп из Австралии. — Твое кресло белое и не нагревается так от солнца, как наши.

— Это правда, но я все равно потею в этих мехах, — сказал Амундсен, указывая на свою мантию.

— Эти ужасные меха — твоя собственная вина, — бросила Высочайший Клинок Кало, входя в зал. — Надо было в свое время выбирать материал с умом.

— И кто бы говорил! — поддразнил ее Великий Истребитель Кромвель из Евроскандии, намекая на высокий кружевной воротник Высочайшего Клинка — настоящую удавку, смоделированную по одному из портретов ее исторической покровительницы. Из-за этого воротника Высочайший Клинок Кало вечно пребывала в дурном настроении.

Кало отмахнулась от Кромвеля, как от надоедливой мухи, и заняла место на ониксовом троне.

Последним на заседание прибыл Ксенократ.

— Какое счастье, что вы удостоили нас своим присутствием, — произнесла Кало с такой едкостью в голосе, что ее хватило бы, чтобы выдраить весь мраморный пол до блеска.

— Простите, — пробормотал Ксенократ. — Лифт заело.

Когда секретарь и Глас Закона заняли свои места по правую и левую руку Верховного Клинка Кало, она велела нескольким серпам-помощникам отправляться в различные рабочие комнаты комплекса и приступить к работе. Ни для кого не было тайной, какой сегодня первый вопрос на повестке. Все, что касалось Средмерики, имело значение не только для этой части света. Сегодняшнее разбирательство могло оказать долговременное влияние на весь Орден в целом.

Несмотря на важность момента, Высочайший Клинок Кало откинулась в своем неудобном кресле и приняла небрежно-равнодушный вид.

— Ксенократ, скажите, по крайней мере, что нас ждет, — развлечение или несколько часов тупого переливания из пустого в порожнее?

— М-м… — сказал Ксенократ, — если можно охарактеризовать Годдарда в немногих словах, то развлечения — его конек. — Однако произнес он так, что становилось ясно: он не считает развлечения чем-то хорошим. — Он приготовил для вас… сюрприз, который, я думаю, вам всем понравится.

— Ненавижу сюрпризы, — заявила Кало.

— Этот придется вам по вкусу.

— Я слышала, что серп Анастасия — настоящая динамо-машина, — сказала Великий Истребитель Нзинга, сидевшая прямо и строго, — возможно, чтобы уравновесить скособоченную позу Высочайшего Клинка. Великий Истребитель Хидэёси гортанно рыкнул, выразив свое неодобрение по отношению к этой выскочке, а может, и вообще ко всем молодым да ранним серпам, но на этом его вклад в общую беседу закончился.

— Разве не вы когда-то обвинили ее в убийстве наставника? — спросил Ксенократа Кромвель с высокомерной усмешкой.

Ксенократ слегка поерзал на своем Гранд-Каньоне.

— Это была ошибка, и вполне понятная, если принять во внимание имевшуюся у нас информацию. Но я принимаю на себя всю ответственность за этот промах.

— Вот и хорошо, — сказала Нзинга. — Все труднее и труднее находить в Средмерике серпов, которые брали бы на себя ответственность за собственные поступки.

Это была неприкрытая колкость, но Ксенократ не повелся.

— Именно по этой причине результат сегодняшнего расследования будет иметь такое огромное значение, — сказал он.

— Ну что ж, — произнесла Высочайший Клинок Кало, театрально воздевая руки, — тогда начинаем наши дикие пляски!

• • •

Серпы Анастасия и Кюри ожидали в восточной приемной вместе с двумя гвардейцами Клинка, стоящими у двери подобно бифитерам — стражам лондонского Тауэра. Наконец вошел один из серпов-помощников из Амазонии в характерной для этого региона мантии травянисто-зеленого цвета.

— Великие Истребители готовы вас принять, — объявил он и открыл дверь в зал.

— Чем бы ни кончилось наше дело, — сказала Анастасии серп Кюри, — знай — я тобой горжусь.

— Стоп! — сказала Анастасия. — Не смей говорить так, будто мы уже проиграли!

Они последовали за серпом-помощником в зал Совета, где солнце уже начало палить с безоблачного неба через отсутствующую крышу.

Сказать, что Анастасию бросило в дрожь при виде Великих Истребителей, сидящих в поднятых на высокие помосты креслах, значит не сказать ничего. Хотя Твердыня насчитывала всего двести лет отроду, зал Совета выглядел так, будто существовал вечно. Он был не только из другого времени — он был из другого мира. Анастасия вспомнила мифы, которые читала в детстве. Получить аудиенцию у Великих Истребителей было все равно что предстать перед богами на Олимпе.

— Добро пожаловать, почтенный серп Анастасия, — промолвила Восьмой Высочайший Клинок Мира Кало. — Мы с нетерпением ожидаем, когда вы изложите ваше дело, дабы мы могли тем или иным образом покончить с проблемой.

В то время как большинство серпов просто брало себе имя исторического покровителя, некоторые подражали им и внешне. Так, Верховный Клинок Мира была вылитая художница Фрида Кало — вплоть до цветов в волосах и густых сросшихся бровей; и хотя художница происходила из Мекситекского региона Северной Мерики, Высочайший Клинок была голосом и выразителем души Южной Мерики.

— Это огромная честь, Ваше высочайшее превосходительство, — отозвалась Анастасия, питая слабую надежду, что это не прозвучало подобострастно, и сознавая, что так это на самом деле и прозвучало.

В этот момент вошел серп Годдард в сопровождении серпа Рэнд.

— Серп Годдард! — воскликнула Высочайший Клинок. — Хорошо выглядите, принимая во внимание, через что вам пришлось пройти.

— Благодарю вас, Ваше высочайшее превосходительство. — Он склонился в преувеличенно глубоком поклоне. Анастасия закатила глаза.

— Осторожно, Анастасия, — тихо предупредила серп Кюри. — Они будут читать твой язык тела так же внимательно, как и слушать твои слова. Их решение сегодня будет определяться не только тем, что ты скажешь, но и тем, чего не скажешь.

Годдард проигнорировал Анастасию и Кюри и устремил все свое внимание на Высочайшего Клинка Кало.

— Это великая честь — стоять перед вами, — сказал он.

— Еще бы, — язвительно заметил Великий Истребитель Кромвель. — Не будь этого нового тела, вы не смогли бы стоять, могли бы только катиться.

Амундсен прыснул, однако остальные промолчали, включая и Анастасию, сумевшую подавить смешок.

— Великий Истребитель Ксенократ говорит, что вы приготовили для нас сюрприз, — проговорила Высочайший Клинок.

Что бы собой ни представлял обещанный сюрприз, Годдард вошел в зал с пустыми руками.

— Ксенократ, должно быть, получил неверную информацию, — процедил Годдард, скрипнув зубами.

— И, очевидно, не в первый раз, — ввернул Кромвель.

Поднялся секретарь и, прокашлявшись, чтобы привлечь к себе внимание, формально открыл слушания.

— Данное расследование касается смерти и последующего оживления серпа Роберта Годдарда из Средмерики, — объявил секретарь. — Стороной, попросившей о расследовании, является серп Анастасия Романова из Средмерики.

— Просто серп Анастасия, — поправила она, надеясь, что Совет не сочтет претенциозным ее решение называться только именем обреченной принцессы. Серп Хидэёси что-то промычал, давая понять, что таки находит его претенциозным.

Тут встал Ксенократ и во всю мощь своей глотки проревел:

— Прошу секретаря занести в протокол, что я, Великий Истребитель Ксенократ, исключаю себя из данного расследования, а посему обещаю хранить молчание до его окончания.

— Ксенократ — и молчание? — проговорила Великий Истребитель Нзинга с лукавой усмешкой. — Теперь я точно знаю — мы вступили в царство невозможного.

Это замечание вызвало больше смеха, чем предыдущий комментарий Кромвеля. Структура властных отношений в Совете была очевидна. Кало, Нзинга и Хидэёси, похоже, пользовались наибольшим уважением. Остальные либо соревновались за позицию, либо, как Маккиллоп — самая молчаливая из всех — полностью игнорировали негласную иерархию. Ксенократ, будучи новичком, старался угодить всем, чем и вызывал всеобщие насмешки. Анастасии было почти жалко его. Почти.

Не отвечая на подначку Нзинги, Ксенократ молча опустился в кресло, подтверждая тем самым, что способен хранить молчание.

Теперь Высочайший Клинок обратилась к четырем серпам в центре зала:

— Подробности этого дела нам уже известны. Мы решили оставаться беспристрастными, пока не выслушаем обе стороны. Серп Анастасия, поскольку это вы сделали запрос, я попрошу вас начать. Пожалуйста, изложите ваши аргументы, почему серп Годдард не имеет права занимать пост Верховного Клинка Средмерики.

Анастасия набрала полные легкие воздуха, шагнула вперед и приготовилась говорить, но прежде чем она сказала хоть слово, вперед шагнул и Годдард.

— Ваше высочайшее превосходительство, если позволите…

— Ждите своей очереди, Годдард, — оборвала его Кало. — Или, может быть, вы настолько хороши, что сможете выступить за обе стороны?

Ее замечание вызвало смешки у некоторых Истребителей.

Годдард отвесил маленький извиняющийся поклон.

— Прошу Совет извинить мою несдержанность. Трибуна ваша, серп Анастасия. Будьте любезны, начинайте представление.

Наперекор себе самой, Анастасия обнаружила, что вмешательство Годдарда несколько сбило ее настрой, как бывает при фальстарте. В чем, конечно, и заключалось его намерение.

— Ваши высокопревосходительства, — начала она. — В Год Антилопы первые члены этого Совета постановили, что серпов следует тренировать как душой, так и телом в течение одного года ученичества.

Говоря, Анастасия поворачивалась вокруг себя, стараясь посмотреть в глаза каждому Великому Истребителю. При аудиенциях в Совете одним из самых неприятных обстоятельств (скорее всего, созданном намеренно) было то, что ты никогда толком не знал, к кому обращаться и как долго, потому что ты неизбежно будешь повернут к кому-нибудь спиной.

— Как душой, так и телом, — повторила Анастасия. — Я хотела бы попросить Гласа Закона прочитать Уложение об ученичестве вслух. Оно начинается на странице 397 в кодексе Ордена «Прецеденты и традиции».

Глас Закона выполнил просьбу и зачитал девять страниц Уложения.

— Для организации лишь с десятью законами, — заметил Амундсен, — у нас просто невероятное количество правил.

Когда Глас закончил читать, Анастасия продолжила:

— Все эти правила до мельчайших подробностей устанавливают, как именно надо создавать серпа, — потому что серпами не рождаются, серпами становятся. Их выковывают в горниле, сквозь которое проходим мы все, потому что всем известно, насколько важно для серпа быть готовым к своему бремени как душой, так и телом.

Она сделала паузу и заметила устремленный на нее взгляд серпа Рэнд. Та улыбалась. Это была улыбка, после которой на тебя кидаются и выцарапывают глаза. На этот раз Анастасия не позволила опять выбить себя из колеи.

— О процессе становления серпа написано так много, потому что за годы своего функционирования Всемирный Совет столкнулся с массой непредвиденных ситуаций, отчего ему пришлось сформулировать много добавлений и разъяснений к правилам. — Анастасия принялась перечислять некоторые из упомянутых ситуаций: — Подмастерье попытался совершить самопрополку сразу после посвящения, но до получения кольца. Серп клонировал себя самого в попытке передать свое кольцо клону перед тем, как произвести самопрополку. Женщина заместила собственный разум ментальным конструктом серпа Сакагавеи и потребовала дать ей право на прополки. Во всех этих случаях Всемирный Совет принял решение не в пользу упомянутых личностей.

Теперь Анастасия впервые за все время взглянула на серпа Годдарда, принудив себя смотреть прямо в его льдистые глаза.

— Событие, разрушившее тело серпа Годдарда ужасно, но эдикты Совета не должны нарушаться никем, в том числе и Годдардом. Дело в том, что, подобно той заблуждающейся женщине с разумом серпа Сакагавеи, его новое тело не проходило сурового ученичества. Это уже было бы достаточно плохо, если бы он был простым серпом, но он не простой серп — он кандидат в Верховные Клинки в одном из самых значительных регионов. Да, нам известно, кто он такой от горла вверх, но это лишь малая часть человеческого существа. Я прошу вас прислушаться к его голосу, когда он начнет приводить свои аргументы, и подумать вот о чем: мы не имеем понятия, чей голос звучит, а это значит — мы не знаем, кто он такой. Все, в чем мы можем быть уверены, — это что 93 процента этого человека не являются серпом Годдардом. Основываясь на этом аргументе, Совет может вынести только одно заключение.

Она слегка наклонила голову, давая знак, что закончила, и отступила назад, к серпу Кюри.

В последовавшей тишине раздались медленные одинокие хлопки. Аплодировал Годдард.

— Мастерски! — сказал он, выступая вперед и становясь в центр. — Вы почти заставили меня в это поверить, Анастасия. — Затем он повернулся к Великим Истребителям, обращаясь преимущественно к Маккиллоп и Нзинге — единственным двум, кто не принял сторону ни нового порядка, ни старой гвардии: — Это был убедительный аргумент. Исключая тот факт, что это вовсе не аргумент. Это дым и зеркала. Отвлечение внимания. Взяли мелочь и раздули ее свыше всякой меры, ради достижения собственных эгоистичных и амбициозных целей.

Он поднял правую руку — кольцо на безымянном пальце сверкнуло в солнечных лучах.

— Скажите, Ваши превосходительства, если бы я потерял этот палец и получил взамен новый, вместо того чтобы вырастить его из собственных клеток, означало бы это, что кольцо сидит не на пальце серпа? Конечно нет! И, вопреки обвинениям этого юниора, мы хорошо знаем, чье это тело! Оно принадлежало молодому человеку, настоящему герою, который добровольно отдал его, чтобы меня смогли восстановить. Пожалуйста, не оскорбляйте его память, умаляя его жертву.

Он бросил на Анастасию и Кюри укоряющий взгляд.

— Мы все прекрасно знаем, зачем затеяно это расследование. Это прямая попытка лишить определенную группу средмериканских серпов их избранного лидера!

— Протестую! — выкрикнула Анастасия. — Голоса еще не подсчитаны, а это значит, что он не имеет права объявлять себя «избранным лидером»!

— Принимается, — ответила Высочайший Клинок, затем обратилась к Годдарду. Она не испытывала симпатий к новому порядку, но была человеком справедливым. — Хорошо известно, что вы и ваши соратники уже несколько лет конфликтуете с серпами так называемой старой гвардии. Но вы не можете оспаривать обоснованность данного расследования только потому, что оно возникло по причине этого конфликта. Независимо от ее мотиваций, серп Анастасия поставила перед нами законный вопрос. Скажите, вы… это вы?

Годдард сменил тактику.

— Тогда я ходатайствую, чтобы ее вопрос был отклонен. Его выдвинули после голосования, устроив цирк беспринципности, а это слишком нечистоплотно, чтобы Совет потакал подобным вещам!

— Из того, что я услышал, — вмешался серп Кромвель, — можно сделать вывод, что ваше собственное неожиданное появление на конклаве тоже было цирком беспринципности.

— Люблю эффектные выходы, — признался Годдард. — А поскольку всех вас можно обвинить в том же самом, то я не вижу здесь преступления.

— Серп Кюри, — обратилась к ней Великий Истребитель Нзинга, — почему вы сами не выдвинули обвинение в вашей предвыборной речи? У вас была тогда полная возможность выразить свое беспокойство.

Серп Кюри немного сконфуженно улыбнулась:

— Ответ очень прост, Ваше высокопревосходительство. Я об этом не подумала.

— И мы должны поверить, — вмешался Великий Истребитель Хидэёси, — что серп-юниор, прослужившая всего один год, более проницательна, чем так называемая Гранд-дама Смерти?

— О да, абсолютно, — без колебаний ответила серп Кюри. — Даже больше: я ставлю на то, что однажды она будет управлять этим Советом.

Хотя Мари хотела лишь подчеркнуть способности своей подопечной и ничего более, ее реплика вызвала недовольный гул среди Истребителей.

— Осторожнее, серп Анастасия! — сказал Великий Истребитель Амундсен. — Подобные наглые амбиции не вызывают у нас симпатий!

— Я не говорила, что стремлюсь к этому! Серп Кюри просто слишком добра ко мне.

— Пусть так, — сказал Хидэёси, — но вы стремитесь к власти, и это нам абсолютно ясно.

Анастасия потеряла дар речи. И тогда в перепалку вступил новый голос.

— Ваши превосходительства, — сказала серп Рэнд. — Серп Годдард не виноват ни в том, что ему отрубили голову, ни в том, что его восстановили. Дать ему новое тело было целиком и полностью моей идеей. Его нельзя наказывать за решения, которые принимала я.

Высочайший Клинок Кало вздохнула.

— Вы сделали верный выбор, серп Рэнд. Всё, что помогает нам вернуть к жизни серпа, — это хорошо, кем бы ни был данный серп. Вопрос не об этом. Вопрос о допустимости его участия в выборах. — Она на мгновение замолчала, обвела коллег взглядом, а затем произнесла: — Это очень важная проблема, и мы не имеем права принимать скоропалительные решения. Давайте обсудим ее в нашем тесном кругу. Мы соберемся снова в полдень.

• • •

Анастасия взволнованно расхаживала по приемной, в то время как серп Кюри сидела и преспокойно лакомилась содержимым вазы с фруктами. Как она может быть такой спокойной?!

— Я была ужасна, — сказала Анастасия.

— Нет, ты была блистательна.

— Они думают, что я жажду власти!

Мари протянула ей грушу.

— Они видят в тебе себя самих. В твоем возрасте они все стремились к власти, а это значит, что они идентифицируют тебя с собой, хотя и не показывают этого.

Затем Мари настояла, чтобы Анастасия съела грушу, — энергия ей еще понадобится.

Когда через час их позвали обратно, выяснилось, что Великие Истребители даром времени не теряли.

— Мы рассмотрели и обсудили этот вопрос между собой и пришли к заключению, — провозгласила Высочайший Клинок Кало. — Почтенный серп Рэнд, будьте добры выйти вперед.

Годдард явно удивился, что первым обратились не к нему, но сделал Айн приглашающий жест. Та подошла ближе к Высочайшему Клинку.

— Серп Рэнд, как уже было сказано, ваша успешная попытка, направленная на восстановление серпа Годдарда, достойна восхищения. Однако мы подчеркиваем тот факт, что вы сделали это не только без нашего одобрения, но даже не поставив нас в известность. Если бы вы обратились в Совет, мы помогли бы вам и удостоверились бы, что использованный объект не только удовлетворяет всем требованиям, но и на самом деле является добровольцем. На данный момент у нас есть только то, что утверждает серп Годдард.

— Неужели Совет сомневается в моих словах, Ваше высочайшее превосходительство? — вознегодовал Годдард.

Из-за его спины раздался голос Кромвеля:

— Вы знамениты отнюдь не своей честностью, серп Годдард. Из уважения мы не станем подвергать проверке ваше утверждение, но мы предпочли бы проконтролировать отбор донора.

Затем со своего места справа заговорила Великий Истребитель Нзинга:

— Вообще-то мы вынуждены полагаться не на слова Годдарда, — указала она. — Объект был выполот серпом Рэнд до того, как Годдард был восстановлен. Скажите же нам, серп Рэнд, мы желаем слышать это от вас. Был ли донор тела добровольцем, отдающим себе отчет, что с ним произойдет?

Рэнд замялась.

— Серп Рэнд?

— Да, — сказала она наконец. — Да, конечно, он отдавал себе отчет. А как же иначе? Мы — серпы, мы не занимаемся хищениями тел. — А затем добавила: — Да я скорее выполола бы себя, чем совершила бы такой… такой недобрый поступок.

И все же, произнося эти слова, она слегка запиналась и выговаривала их с некоторым трудом. Осталось неизвестным, заметили ли это Истребители и придали ли этому значение.

— Серп Анастасия! — позвала Высочайший Клинок. — Пожалуйста, выйдите вперед.

Рэнд отступила к Годдарду, а ее место заняла Анастасия.

— Серп Анастасия, делая запрос о расследовании вы, без всякого сомнения, манипулировали нашими правилами с целью повлиять на результат выборов.

— Вот-вот! — подчеркнул Великий Истребитель Хидэёси, вслух выражая Анастасии свое суровое неодобрение.

— У нас, членов Совета, — продолжала Высочайший Клинок, — есть ощущение, что ваш поступок опасно балансирует на грани неэтичного поведения.

— А это этично — выполоть кого-то и забрать себе его тело? — выпалила Анастасия — она попросту не смогла сдержаться.

— Вы здесь для того, чтобы слушать, а не чтобы говорить! — прокричал Великий Истребитель Хидэёси.

Высочайший Клинок Кало подняла ладонь, чтобы успокоить коллегу, а затем строго обратилась к Анастасии:

— С вашей стороны было бы мудро научиться держать себя в руках, серп-юниор!

— Прошу прощения, Ваше высочайшее превосходительство.

— Принимается. Но в следующий раз Совет ваших извинений не примет, вам это ясно?

Анастасия кивнула, потом уважительно склонила голову и вернулась к серпу Кюри. Та одарила ее суровым взглядом, который, впрочем, длился лишь краткое мгновение.

— Серп Годдард! — вызвала Кало.

Тот вышел вперед, ожидая приговора.

— Мы все пришли к соглашению, что за этим расследованием стоят скрытые мотивы, и тем не менее оно подняло закономерные вопросы. Когда серп становится серпом?

Кало сделала долгую паузу, — достаточно долгую, чтобы слушатели почувствовали себя не в своей тарелке, но нарушить тишину никто не осмелился.

— Мы провели весьма жаркие дебаты, — продолжила она наконец. — В итоге Совет постановил, что замещение более чем 50 процентов тела телом другого человека следует считать серьезным редуцированием индивида.

Анастасия затаила дыхание.

— А посему, — продолжала Высочайший Клинок, — хотя мы и разрешаем вам называть себя серпом Робертом Годдардом, вы лишены права полоть на все то время, которое потребуется, чтобы остальная часть вашего тела завершила обучение у серпа-наставника по вашему выбору. Полагаю, вы пойдете в ученики к серпу Рэнд; но если вы предпочтете другого серпа и он согласится, мы ничего не имеем против.

— Ученики? — вопросил Годдард, даже не пытаясь скрыть своего отвращения. — Меня в ученики? Вам мало всех тех страданий, через которые я уже прошел? Теперь меня вдобавок надо еще и унизить?

— Рассматривайте это как новую возможность, Роберт, — сказал Кромвель с едва заметной ухмылкой. — Через год ваши нижние части, чего доброго, смогут убедить все остальные, что вы хотите стать тусовщиком. Разве не такова была профессия вашего донора?

Годдард не смог скрыть потрясения.

— Не удивляйтесь, что нам известно, кто он такой, Роберт, — продолжал Кромвель. — Как только вы всплыли на поверхность, мы провели собственное расследование.

Годдард сейчас походил на вулкан, готовый в любую секунду взорваться, но каким-то образом держал себя в руках.

— Почтенный серп Кюри, — произнесла Высочайший Клинок, — поскольку серп Годдард признан временно непригодным для исполнения обязанностей серпа, его кандидатура неактуальна. В этом случае вы остаетесь единственным кандидатом, удовлетворяющим всем требованиям, и поэтому автоматически становитесь Верховным Клинком Средмерики.

Серп Кюри отреагировала со сдержанной почтительностью:

— Благодарю вас, Высочайший Клинок Кало.

— Пожалуйста, Ваше превосходительство.

«Ваше превосходительство!» — мысленно повторила Анастасия. Интересно, каково Мари слышать это обращение из уст Высочайшего Клинка Мира?!

Но Годдард не собирался признавать свое поражение без борьбы.

— Я требую назвать имена! Я хочу знать, кто проголосовал за этот балаган, а кто остался на стороне разума!

Великие Истребители переглянулись. Наконец, заговорила серп Маккиллоп. Она была самой тихой из всех, за время заседания не проронила ни слова.

— Нет необходимости, — произнесла она мягким, успокаивающим тоном. Но Годдард не желал успокаиваться.

— Нет необходимости? Вы собираетесь прятаться за анонимностью Совета?

На этот раз ему ответила Высочайший Клинок Кало:

— Великий Истребитель Маккиллоп имеет в виду, что называть имена нет смысла… поскольку решение было принято единогласно.

• • • • • • • • • • • • • • •

Мне нет дела до дел серпов… и все же мое внимание приковано к Твердыне. Даже глядя на нее издалека, с расстояния в двадцать миль, я понимаю, что на грандиозном рукотворном острове происходит что-то неладное. Опасное. Потому что я могу читать между строк то, что недоступно глазу.

Я знаю, что случившееся сегодня окажет глубокое влияние на Орден серпов, а значит, и на весь свет.

Я знаю — под поверхностью зреет что-то очень тревожное, а жители Твердыни и не догадываются об этом.

Я знаю, что дорогой мне серп противостоит сегодня другому серпу, снедаемому собственными амбициями.

И я знаю, что амбиции раз за разом губили цивилизации.

Мне нет дела до дел серпов. И все же я боюсь за их дело. Я боюсь за нее. Я боюсь за Цитру.

— Грозовое Облако

45 Провал

При проектировании Твердыню снабдили многими уровнями защиты и запасными вариантами мер на случай отказов. За многие годы защитные системы доказали свою высокую эффективность. Не было никаких причин полагать, что с нынешним нагромождением поломок не разберутся — нужно лишь время и усилия. В последнее время большинство проблем разрешились сами собой, исчезнув так же таинственно, как и появились. Поэтому когда в зале управления плавучестью загорелся красный огонек, указывающий на нарушение целостности в одном из балластных резервуаров, дежурный техник решил сначала доесть обед и лишь потом исследовать поломку. Наверняка маленький красный огонек потухнет сам собой через одну-две минуты. Когда этого не произошло, техник раздраженно вздохнул, взял телефон и набрал начальника.

• • •

Анастасия и Мари шли по одному из мостов, соединяющих комплекс Совета с остальным островом. Анастасию не оставляла тревога. Они выиграли разбирательство. Годдарда отправили на год в подмастерья, а серп Кюри станет Верховным Клинком. Так почему же она места себе не находит?

— Столько дел, не знаю даже, с чего начать, — говорила Мари. — Нужно немедленно возвращаться в Фулькрум. Видимо, придется подыскать там постоянное жилье.

Анастасия не отвечала, понимая, что Мари по большей части обращается к себе самой. Интересно, а каково быть третьим серпом-помощником Верховного Клинка? Ксенократ обычно посылал своих помощников в отдаленные районы Средмерики разбираться со всякой ерундой. На конклавах они почти никогда не появлялись — Ксенократ был не из тех, кто прячется за свитой. Серп Кюри тоже, но Анастасия подозревала, что Мари будет держать своих помощников при себе, привлекая их к будничным делам коллегии.

На подходах к отелю серп Кюри, углубившись мыслями в планы и проекты новой жизни, ушла немного вперед. Именно в этот момент Анастасия заметила, что рядом с ней шагает серп в мантии из состаренной кожи.

— Не удивляйся и иди дальше, — сказал Роуэн из-под низко надвинутого капюшона.

• • •

Великим Истребителям пришлось вызвать в зал Совета пажей, чтобы те держали над их головами зонтики от солнца до конца сегодняшнего заседания. Не очень-то удобно, зато необходимо, потому что полуденное солнце становилось все жарче. Вместо того чтобы отменить работу — это еще больше увеличило бы затор в делах — Истребители решили проявить бойцовский характер.

Под залом заседаний располагались три уровня рабочих комнат, где посетители ожидали своей очереди на аудиенцию. В комнате на нижнем уровне сидел серп из Австралии, пришедший с ходатайством о постоянном иммунитете для всех, у кого в генетическом индексе есть аборигенный элемент. Он стоял за благородное дело и надеялся, что Совет удовлетворит ходатайство. Сидя в комнате ожидания, он заметил, что пол стал влажным. Серп не посчитал это достойным внимания. Поначалу.

• • •

Между тем в зале контроля за плавучестью трое техников ломали голову над возникшей проблемой. Оказалось, что клапан в балластном резервуаре под залом Совета заклинило в открытом положении, и резервуар набирал воду. В этом не было ничего необычного: все подбрюшье острова было оснащено сотнями массивных танков, способных закачивать и выпускать воду с целью поддерживать оптимальную осадку острова. Если она станет слишком низкой, сады зальет морская вода, а если слишком высокой — пляжи поднимутся над уровнем моря. Балластные резервуары работали по таймеру, поднимая и опуская остров дважды в день для имитации прилива и отлива. Но они должны быть абсолютно точно скоординированы между собой — особенно резервуары под комплексом Совета, поскольку это был остров внутри острова. Если комплекс Совета поднимется слишком высоко или опустится слишком низко, три моста, соединяющих его с остальной частью города, подвергнутся чрезмерной нагрузке. А тут вдруг нá тебе — заклинило клапан.

— И что делать? — спросил дежурный техник у начальника.

Начальник не ответил. Вместо этого он обратился к своему начальнику, который, казалось, мало что понимал в красных посланиях, мигающих на контрольном экране.

— Как быстро заполняется резервуар? — спросил он.

— Быстро, — ответил один из техников. — Зал Совета уже опустился на метр.

Начальник начальника скроил гримасу. Великие Истребители впадут в ярость, если прервать их в разгар заседания из-за какого-то дурацкого клапана, не желающего закрываться. С другой стороны, если пол зальет морской водой и Истребителям придется брести сквозь нее, они рассердятся еще больше. Хоть так, хоть эдак, а отделу по контролю за плавучестью достанется на орехи.

— Включите тревогу в зале Совета, — велел начальник начальника. — Выведите оттуда людей.

• • •

Тревога в зале Совета, громкая и звучная, завыла… бы, если бы за несколько недель до нынешнего дня ее не отключили из-за нескольких ложных тревог. Это распоряжение отдала Высочайший Клинок Кало. Сирены начинали гудеть в середине заседаний, и Истребители каждый раз эвакуировались только затем, чтобы потом выяснить, что никакая опасность им не грозила. Великие Истребители были попросту слишком заняты, чтобы всякие технические неполадки отрывали их от работы. «Если случится что-то из ряда вон, — небрежно-саркастически бросила Кало, — стрельните сигнальной ракетой».

Однако тот факт, что сирены общей тревоги в комплексе Совета отключены, так и не был доведен до сведения отдела по контролю за плавучестью. На их экранах сирена вопила вовсю, и, насколько это было известно техникам, сейчас Великие Истребители направлялись по мостам на внутренний берег острова. И лишь получив пронизанный паникой звонок от главного инженера Твердыни, техники, к своему ужасу, обнаружили, что Истребители по-прежнему заседают в своем зале.

• • •

— Роуэн?! — Анастасию безмерно обрадовало и ужаснуло его появление. Опаснее места для него не было во всем мире. — Ты что здесь делаешь? С ума сошел?!

— Долгая история, и да, — ответил он на оба вопроса. — Слушай меня как следует и не привлекай ничьего внимания.

Анастасия оглянулась вокруг. Все занимались своими делами. Серп Кюри шла далеко впереди, не подозревая, что подруга отстала.

— Слушаю.

— Годдард что-то затевает, — сообщил Роуэн. — Что-то плохое. Не знаю, что это, но вам надо убираться с острова как можно скорее!

Анастасия втянула в себя воздух. Ну конечно! Ведь знала же она, что Годдард не подчинится решению Великих Истребителей, если оно не в его пользу. Он, безусловно, составил план на случай непредвиденных обстоятельств. План возмездия. Надо предупредить Мари и ускорить отъезд.

— А как же ты? — спросила она.

Он широко улыбнулся.

— Я надеялся, что вы прихватите меня с собой.

Анастасия понимала — это будет нелегко.

— Верховный Клинок Кюри разрешит тебе ехать с нами, только если ты сдашься.

— Ты же знаешь, что я не могу.

Да, она знала. Анастасия могла бы попытаться тайком провести его на борт, переодев в форму гвардейца Клинка, но стоит только Мари увидеть его лицо — и всей затее конец.

Как раз в этот момент женщина с иссиня-черными волосами и лицом, сделавшимся глянцевым от многочисленных обновлений, подлетела к ним.

— Марлон! Эгей, Марлон! А я тебя повсюду ищу! — Она схватила Роуэна за руку. Тот отвернулся, но поздно — она увидела его лицо. — Подожди… ты не серп Брандо… — озадаченно сказала она.

— Нет, вы ошиблись, — сказала Анастасия, быстро соображая, как выпутаться. — У серпа Брандо кожа на мантии чуть темнее. Это серп Вюиттон.

— О… — сказала женщина, все еще колеблясь. Она явно старалась припомнить, откуда ей известно лицо Роуэна. — Прошу прощения.

Анастасия изобразила негодование, надеясь напугать женщину достаточно, чтобы та растерялась.

— Очень хорошо, что просите! В следующий раз, когда соберетесь приставать на улице к серпу, убедитесь, что перед вами тот, кто вам нужен. — Она развернула Роуэна и стремительно увлекла его в другую сторону.

— Серп Вюиттон?!

— Что успела придумать, то и сказала. Надо убрать тебя с глаз долой, пока тебя никто не узнал!

Но прежде чем они сделали еще один шаг, сзади послышался кошмарный звук рвущегося металла, раздались крики. Тогда они поняли, что задача спасти Роуэна от разоблачения стала сейчас наименьшей из их проблем.

• • •

Всего за несколько мгновений до этого к наружным дверям зала Совета подбежал австралийский серп из нижней комнаты ожидания.

— Простите, — обратился он к стражу у двери, — но, кажется, на нижнем уровне протечка.

— Протечка? — переспросил охранник.

— Ну, что-то вроде… Там полно воды, весь ковер намок! И не думаю, что это из водопровода.

Гвардеец вздохнул — черт, только этого еще не хватало.

— Я сообщу ремонтникам, — сказал он, но когда попробовал это сделать, линия связи, само собой, была мертва.

Тут прибежал паж с веранды.

— Происходит что-то странное! — воскликнул он. Это было преуменьшение века. В последние дни странности на Твердыне стали обычным явлением.

— Я пытаюсь дозвониться до ремонтников, — сказал охранник.

— Черт с ними, с ремонтниками, — завопил паж. — Ты наружу выгляни!

Охраннику не разрешалось покидать свой пост у двери в зал Совета, но паника пажа передалась и ему. Он сделал несколько шагов по направлению к веранде и обнаружил, что веранды больше нет. Платформа, обычно висевшая над лагуной на высоте десяти футов, сейчас была покрыта водой, и море начинало просачиваться в коридор, ведущий к залу Совета.

Охранник понесся к двери в зал. Это был единственный путь внутрь и наружу, а уровень допуска у гвардейца был недостаточен, чтобы отпечаток его ладони открыл двери. Тогда он принялся колотить в тяжелую, массивную створку изо всей силы, надеясь, что кто-нибудь с той стороны услышит его.

К этому времени до всех, находящихся в комплексе Совета, кроме самого Совета, дошло, что происходит что-то страшное. Серпы с помощниками, ожидавшие аудиенции, выскакивали из предбанников и бежали по спасительным мостам. Серп-австралиец сбился с ног, помогая людям переходить через опустившуюся под воду веранду и дальше, на ближайший мост.

При всей этой суматохе дверь в зал оставалась закрытой. Теперь уже и коридор, ведущий к палате Совета, ушел на три фута под воду.

— Мы должны дождаться Великих Истребителей! — сказал австралийский серп пажу.

— Великие Истребители могут сами о себе позаботиться! — ответил тот и помчался по мосту, соединявшему комплекс с остальным островом.

Австралиец заколебался. Он был сильным пловцом и в случае чего мог проплыть четверть мили до противоположного берега, поэтому остался ждать, зная, что когда двери отворятся, Великим Истребителям понадобится вся доступная помощь.

Но тут воздух наполнился страшным, выворачивающим душу скрежетом, и австралиец увидел, как мост, на который он только что проводил десятки людей, не выдержал и разорвался пополам, сбросив всех спасающихся в воду.

Австралиец считал себя человеком чести и храбрецом. Он добровольно остался здесь и рисковал собой, чтобы спасти Великих Истребителей. Он видел себя героем дня. Но вместе с рухнувшим мостом рухнула и его отвага. Он посмотрел на барахтающихся в воде людей, на двери зала, которые охранник по-прежнему пытался открыть, хотя вода уже доставала ему до груди, и решил, что с него довольно. Серп взобрался на выступ, пока остававшийся над водой, и поспешил ко второму из трех мостов, а потом понесся по нему со всей быстротой, на какую только были способны его ноги.

• • •

Маленький зал контроля за плавучестью был сейчас забит техниками и инженерами — все говорили, спорили, возражали, и никто ни на шаг не приблизился к решению проблемы. Со всех дисплеев вопили панические сообщения. Когда рухнул первый мост, присутствующие поняли: ситуация стала критической.

— Мы должны уменьшить нагрузку на два других моста! — сказала главный инженер города.

— И как вы предлагаете это сделать? — огрызнулся шеф отдела плавучести.

Инженер немного подумала, затем подошла к технику, который все еще сидел за центральной консолью и озадаченно пялился в дисплеи.

— Опустите остальную часть острова! — велела инженер.

— Насколько? — спросил техник, как во сне. Он словно выпал из реальности, с ужасом наблюдая за ней со стороны.

— Настолько, чтобы ослабить напряжение двух оставшихся мостов. Выгадаем время для Великих Истребителей, чтобы они успели уйти оттуда! — Она замолчала, делая расчеты в уме. — Опустите остров на три фута ниже наивысшей линии прилива.

Техник покачал головой:

— Система не позволит.

— Я подтвержу, — сказала инженер и приложила ладонь к сканеру.

— Вы понимаете, — спросил шеф отдела плавучести со смиренным отчаянием в голосе, — что нижние сады зальет?

— Что вам больше хочется спасти? — ответила инженер. — Нижние сады или Великих Истребителей?

На это шефу отдела плавучести ответить было нечего.

• • •

В этот же самый момент в другом офисе того же здания городской управы, на самом нижнем подводном уровне, биотехники, не ведая о кризисе, постигшем комплекс Совета, чесали в затылках. С такой необычной проблемой им еще сталкиваться не доводилось. Их отдел занимался контролем за дикой природой — мониторил морскую флору и фауну, создававшие столь захватывающие виды из подводных окон. В последние дни биотехники часто наблюдали очень странные вещи: как стаи рыб, внезапно решивших поплавать брюхом вверх, бесконечно повторяют одну и ту же петлю Мёбиуса; или как хищники врезаются головами в окна, да так, что мозги разлетаются во все стороны. Но то, что их сонары показывали сейчас, выводило на новый уровень безумия.

Два специалиста по подводной жизни могли лишь тупо таращиться в монитор. Экран показывал что-то похожее на округлое облако вокруг острова — как будто Твердыню окружало кольцо дыма, но вместо того чтобы рассеиваться, кольцо стягивалось всё туже.

— И на что это мы смотрим? — спросил один биотехник.

— Э-э… если наши датчики не ошибаются, — ответил второй, — то это стая нашей напичканной нанитами морской живности.

— Какой именно?

Второй биотехник отвел глаза от экрана и посмотрел на коллегу.

— Да всей, какая есть.

• • •

В зале Совета Великие Истребители слушали идиотскую аргументацию одного серпа, требовавшего, чтобы Совет установил правило, согласно которому серп не мог выполоть себя самого до того, как исчерпал свою квоту. Высочайший Клинок Кало знала, что предложение не пройдет: прекратить свое служение — это очень личное, глубоко интимное решение, на которое не должны влиять внешние факторы, такие как квота. Однако Совет был обязан выслушать все аргументы от начала до конца без предвзятости.

На протяжении всего мучительного словоизвержения оратора Кало слышала отдаленные глухие удары, но думала, что это, должно быть, какие-то строительные работы в городе. Они вечно что-то где-то строили или ремонтировали.

И лишь услышав крики и грохот падающего моста, Истребители поняли, что происходит что-то из ряда вон.

— Что это еще за чертовщина? — вопросил Великий Истребитель Кромвель.

И тут у всех закружились головы, а серп, остановившись посреди своей речи, зашатался как пьяный. Прошло несколько мгновений, прежде чем Высочайший Клинок заметила, что пол больше не горизонтальный. А теперь она ясно увидела воду, текущую из-под двери.

— Мы должны приостановить слушания, — проговорила Кало. — Не знаю, что там происходит, но думаю, нам лучше уйти отсюда. И поскорей.

Все сошли с кресел и поспешили к выходу. Вода теперь лилась не только снизу, из-под двери, но прорывалась между створками, примерно на уровне пояса. А с той стороны в дверь кто-то колотил. Серпы слышали его голос, доносившийся поверх высоких стен палаты:

— Ваши превосходительства! Вы слышите меня? Вам надо немедленно уходить оттуда! Время на исходе!

Высочайший Клинок Кало приложила ладонь к двери, но та не шелохнулась. Кало попробовала еще раз. Ничего.

— Попробуем перелезть через верх? — предложил Ксенократ.

— И как вы собираетесь это сделать? — спросил Хидэёси. — Стена четыре метра в высоту!

— Может, встать друг другу на плечи? — сказала Маккиллоп, и это было разумное предложение, но никто из собравшихся не желал принять участие в столь унизительном предприятии, как живая пирамида.

Кало посмотрела в небо сквозь раскрытую крышу зала. Если комплекс тонет, то вода в конечном итоге перехлестнет через край стены. Смогут ли они выжить в таком потопе? Ей не хотелось проверять.

— Ксенократ! Хидэёси! Станьте к стене. Вы будете основанием. Амундсен, забирайся им на плечи. Вы поможете остальным перебраться через стену.

— Слушаюсь, Ваше высочайшее превосходительство, — ответил Ксенократ.

— Прекрати это! — отрезала она. — Сейчас я просто Фрида. А теперь давайте, становитесь!

• • •

Хотелось бы Анастасии сказать, что как только рухнул мост, она незамедлительно бросилась действовать. Но никуда она не бросилась. Они с Роуэном, как и все окружающие, словно приросли к месту и смотрели на происходящее, не веря глазам.

— Это Годдард! — сказал Роуэн. — Больше некому.

К ним подбежала серп Кюри.

— Анастасия, ты это видела? — спросила она. — Что случилось? Он что — просто рухнул в море?

И тут она заметила Роуэна, и ее поведение кардинально изменилось.

— Нет! — вскрикнула она и выхватила нож. — Тебе нельзя находиться здесь! — зарычала она на Роуэна, а потом повернулась к Анастасии: — А тебе нельзя с ним разговаривать! — В этот момент ей кое-что пришло в голову, и она грозно развернулась обратно к юноше: — Признавайся — твоих рук дело? Потому что если это так, я выполю тебя на месте!

Анастасия бросилась между ними.

— Это Годдард! — крикнула она. — Роуэн пришел предупредить нас!

— Я искренне сомневаюсь, что он здесь именно по этой причине! — с яростью и презрением отрезала серп Кюри.

— Вы правы, — ответил ей Роуэн. — Я здесь, потому что Годдард собирался бросить меня к стопам Великих Истребителей. Но я сбежал.

Упоминание о Великих Истребителях вернуло серпа Кюри к разворачивающейся на их глазах катастрофе. Она взглянула на комплекс Совета в центре внутреннего островка. Два моста все еще держались, но сам комплекс опустился в воду гораздо ниже, чем обычно, и кренился на одну сторону.

— Боже мой, он задумал всех их убить!

— Он может их убить, — возразила Анастасия, — но он не может прекратить их жизнь.

Но Роуэн покачал головой:

— Ты не знаешь Годдарда!

Тем временем в нескольких милях отсюда сады на краю острова начали медленно уходить под воду.

• • •

Все линии связи в городе не работали, поэтому у техников по контролю за плавучестью оставался только один способ получения информации — наблюдение из окна да доклады посыльных, рассказывавших о том, чего не могли видеть техники. По всем сведениям выходило, что Великие Истребители все еще в комплексе Совета, который начал погружаться, в то время как остальную часть острова опустили, чтобы предотвратить разрушение двух оставшихся мостов. Если мосты не выдержат, комплекс уйдет на дно. Хотя тела Истребителей извлекут из бездны с помощью подводных аппаратов, происшествие никому не сойдет с рук так запросто. Ни у одного человека в отделе по контролю за плавучестью не было иммунитета, и хотя Твердыня была зоной, свободной от прополок, техники подозревали, что их головы покатятся в самом буквальном смысле, если Великие Истребители утонут и их придется оживлять.

Центральная консоль со всеми своими тревожно мигающими огнями походила теперь на праздничную елку, а от завывания сирен нервы у всех едва не лопались.

— Остров сейчас лежит на четыре фута ниже линии прилива, — обливаясь потом, сообщил техник остальным собравшимся. — Уверен — сооружения в низинах уже начало подтапливать.

— Ох и взбесится же народ в этих самых низинах, — произнес начальник.

— Давайте решать по одной проблеме за раз! — Главный инженер города потерла глаза кулаками с такой силой, будто хотела вдавить их в череп. Затем она глубоко вдохнула и сказала: — Хорошо, закройте клапаны. Мы дадим Великим Истребителям еще минуту, чтобы они выбрались оттуда, а потом продуем танки, чтобы остров поднялся до нормального уровня.

Техник принялся выполнять ее распоряжение, но вдруг остановился.

— Э… у нас тут проблема…

Главный инженер закрыла глаза, всей душой желая оказаться где-то в другом, более приятном месте.

— Ну что еще?!

— Клапаны на балластных резервуарах не реагируют. Мы по-прежнему набираем воду. — Техник стучал по одному экрану за другим, но на всех всплывало сообщение об ошибке неясного характера. — Вся электронная система управления балластом зависла. Нам надо перезагрузить ее.

— Отлично, — сказала инженер. — Просто отлично. Сколько времени займет перезагрузка?

— Минут двадцать.

Инженер увидела, как выражение недовольства на лице начальника отдела сменилось ужасом; и хотя ей очень не хотелось задавать роковой вопрос, ничего другого не оставалось.

— А если мы продолжим набирать воду, через сколько времени мы достигнем отрицательной плавучести?

Техник продолжал смотреть в экран, тряся головой.

— Сколько?! — взревела инженер.

— Двенадцать минут, — ответил техник. — Разве что нам удастся запустить систему раньше. Если нет — Твердыня затонет через двенадцать минут.

• • •

Система тревожного оповещения, продолжавшая функционировать везде, кроме комплекса Совета, включилась по всему острову. Поначалу народ решил, что это очередная поломка, и продолжал заниматься своими делами. И только люди в высотных зданиях с панорамным обзором видели, как затопляются низинные места. Обитатели небоскребов выскакивали на улицы, ловили публикары или просто бежали куда глаза глядят.

Серп Кюри верно оценила уровень паники, в которую впали эти люди; увидела, как высоко поднялся уровень воды в центральной лагуне острова: еще несколько футов — и вода начнет заливать улицы. Ее гнев на Роуэна внезапно улегся — сейчас не до этого парня.

— Нам надо к лагуне, — сказала она Анастасии и Роуэну. — Да поживей!

— А как же наш самолет? — спросила Анастасия. — Он уже готов и ждет нас!

Но серп Кюри даже не дала себе труда ответить — стала проталкиваться сквозь густеющую толпу к лагуне. Понадобилось несколько секунд, прежде чем Анастасия поняла, почему…

• • •

Очередь на взлет на аэродроме острова росла быстрее, чем самолеты успевали взлетать. Терминал был тоже переполнен: люди торговались, совали друг другу деньги, попросту дрались, когда вежливое обращение не помогало. Здесь были серпы, которые не пускали в свои самолеты никого, кроме собственной обслуги, и были другие серпы, набивавшие свои самолеты посторонними людьми до отказа. Это была настоящая проверка достоинства и благородства серпа.

Оказавшись в безопасности на борту, люди немного расслаблялись, но тут же снова начинали волноваться, обнаружив, что они никуда не движутся. Даже сидя в самолете, пассажиры слышали приглушенный вой городских сирен.

Пять самолетов успели взлететь до того, как взлетную полосу стала заливать вода. Шестой в конце дорожки ударился колесами о прибывающую воду, но все-таки сумел уйти в небо. Седьмой разгонялся уже по шести дюймам воды, и это затормозило его настолько, что он не набрал скорости отрыва и сорвался с конца взлетной полосы в море.

• • •

В отделе по контролю за дикой природой дежурные биотехники пытались зазвать к себе в диспетчерскую хоть какое-нибудь начальство, но у каждого шефа обнаруживалось дело поважней какой-то там рыбы, которая нынче так и кишела под островом.

Экраны и подводные окна показывали: особи внутри сжимающегося вокруг острова кольца перегруппировались. Живность побольше и пошустрей первой достигла «ока».

Именно в этот момент один биолог повернулся к другому и проговорил:

— Знаешь… мне кажется, что это не просто сбой в системе. Я думаю, нас хакнули.

Прямо перед их глазами в окне мелькнул кит-полосатик, всплывающий к поверхности.

• • •

После третьей попытки взобраться на стену Великие Истребители, серпы и пажи отказались от этого плана и решили придумать новый.

— Когда зал наполнится, мы выплывем отсюда, — сказала Фрида. — Надо только, чтобы головы не захлестнуло водой во время наводнения. Плавать все умеют? — Каждый кивнул — кроме Великого Истребителя Нзинги, которая в любых обстоятельствах сохраняла спокойную, величавую осанку, но сейчас была на грани паники.

— Ничего, Анна, — сказал Кромвель, — держись за меня, я вытащу нас обоих.

Вода начала перехлестывать через край у дальней стены зала. Пажи и серпы, попавшие в ловушку вместе с Великими Истребителями, смотрели на них во все глаза, как будто ожидая, что те остановят наводнение одним взмахом своих всесильных рук.

— Надо подняться выше! — прокричал Хидэёси, и все попытались взобраться на ближайшие «Скамьи Внимания», оставляя без внимания, чьи они. Из-за наклона пола нефритовое и ониксовое кресло оказались выше других; однако Амундсен, человек привычки, инстинктивно направился к своему. Бредя по воде, он вдруг почувствовал острую боль в лодыжке. Великий Истребитель бросил взгляд вниз и увидел удаляющийся острый черный плавник. Вода вокруг его ног окрасилась кровью.

«Рифовая акула?!»

И не одна. Они были повсюду. Они переливались в тонущую палату поверх стены вместе с водой; и чем больше прибывала вода — Амундсен мог поклясться — тем крупнее и грознее становились плавники.

— Акулы! — закричал он. — Господи Боже мой, тут полно акул!

Он взобрался на свое кресло. Кровь из растерзанной ноги стекала по белому мрамору в воду, приводя акул в неистовство.

Ксенократ взобрался с ногами на ониксовый трон, за который, едва возвышаясь над водой, цеплялись также Нзинга и Кало, — и вдруг до него кое-что дошло. Гораздо более темное и ужасное, чем картина перед их глазами. Общеизвестно, что есть два способа расправиться с человеком так, чтобы его невозможно было оживить: огонь и кислота — оба съедали плоть практически без остатка.

Но плоть может быть съедена и в буквальном смысле…

• • •

То, что началось как недоумение и замешательство на улицах и в небоскребах внутреннего берега, быстро переросло в панику. Люди бежали во всех направлениях, никто не знал, куда кинуться, но был уверен: все, кто движется навстречу, движется не туда. Море начало просачиваться через штормовые стоки, вода лилась по лестницам отелей, затапливая нижние ярусы, причалы в лагуне прогибались под тяжестью людей, пытающихся вымолить себе место на катере или субмарине.

Анастасия, Мари и Роуэн не смогли даже близко подойти к причалам.

— Мы опоздали!

Анастасия оценила обстановку: немногие оставшиеся катера были под завязку забиты беглецами, и еще больше пыталось проникнуть на борт. Серпы размахивали клинками направо и налево, скашивая людей, пытающихся забраться на перегруженные суда.

— Посмотрите — вот истинный характер человечества, — заметила серп Кюри. — Здесь тебе и благородство, здесь и подлость.

И как раз в этот момент из воды, бурной, словно в кипящем котле, выпрыгнул кит, разбил один из причалов и отправил в воду половину тех, кто на нем находился.

— Это не совпадение, — сказал Роэун. — Не бывает таких совпадений!

Окинув взглядом лагуну, он увидел, что вся она бугрится морскими животными. Наверняка это финальная часть войны Годдарда.

Сверху послышался хлопающий звук винта. Над их головами пролетел вертолет и снизился над комплексом Совета.

— Слава богу, — сказала серп Кюри. — Он спасет Великих Истребителей.

Оставалось только надеяться, что еще не поздно.

• • •

Нзинга, боявшаяся воды так же сильно, как и акул, первой увидела спасение, спускавшееся с неба.

— Смотрите! — крикнула она. Вода плеснула ей на ступни, мимо проплыла рифовая акула, едва не задев ее щиколотку.

Вертолет опустился ниже, завис над центром зала, прямо над поверхностью бурлящей воды.

— Кто бы это ни был, они получат иммунитет на всю жизнь, если у них его еще нет! — пообещала Кало.

Но тут Великий Истребитель Амундсен не удержался и свалился со своего трона в воду. Хищные рыбы отреагировали мгновенно. Рифовые акулы набросились на серпа с голодным исступлением.

Амундсен завопил и принялся отбиваться. Избавившись от своей мантии, он попытался влезть обратно на кресло, но в тот момент, когда он уже считал себя почти в безопасности, на поверхности воды появился плавник побольше и понесся к нему, вычерчивая зигзаги.

— Руаль! — крикнул Кромвель. — Берегись!

Но даже если Амундсен и видел хищника, он ничего не мог поделать. Тигровая акула набросилась на человека, сомкнула вокруг него челюсти и утащила под воду, взбивая яростную кровавую пену.

Это было ужасное зрелище, но Фрида не потеряла самообладания.

— Теперь у нас появился шанс! — крикнула она. — Вперед!

Она сбросила мантию и кинулась в воду, плывя к вертолету со всей скоростью, на которую была способна, пока внимание акул было отвлечено расправой над их первой жертвой.

Остальные Истребители последовали за ней: Маккиллоп, Хидэёси и Кромвель, изо всех сил пытавшийся помочь Нзинге. Все спрыгнули со своих кресел, следуя примеру Кало. Лишь Ксенократ остался там, где был, потому что увидел то, чего не видели другие…

Дверца вертолета открылась. Внутри сидели Годдард и Рэнд.

— Скорей! — крикнул Годдард, высунулся из кабины и, опершись на шасси, протянул руку навстречу плывущим Истребителям. — Вы справитесь!

Ксенократ лишь сидел и смотрел. Так вот в чем состоял план Годдарда? Привести Великих Истребителей на грань окончательной гибели, а потом в буквальном смысле вырвать их из челюстей смерти, навеки завоевав их признательность? Или здесь происходит что-то другое?

Высочайший Клинок Кало достигла вертолета первой. Она чувствовала, как акулы проплывают мимо, но ни одна еще не кинулась в атаку. Только бы ухватиться за шасси и выбраться из воды…

Она одной рукой вцепилась в стойку шасси, а вторую протянула к Годдарду.

Но Годдард убрал свою руку.

— Не сегодня, Фрида, — сказал он с сочувственной улыбкой. — Не сегодня.

Он ударил ногой по руке Фриды, цеплявшейся за шасси. Фрида выпустила стойку, и вертолет взмыл в небо, оставляя Великих Истребителей в центре затопленной, кишащей акулами палаты Совета.

— Нет! — вскрикнул Ксенократ. Годдард прилетал не для того, чтобы спасти их. Он хотел дать им понять, что это он обрек их на гибель. Он желал насладиться мясным вкусом победы.

Грохот вертолетного винта отпугнул акул от центра зала, но как только вертолет исчез, животные послушались своего биологического императива и перепрограммированных нанитов, твердящих им, что они голодны. Неутолимо голодны.

Рыбы набросились на людей в воде: рифовые акулы, тигровые акулы, рыбы-молоты — все те, что вызывали восхищение, пока плавали за стеклами подводных номеров-люксов…

Ксенократ ничего не мог сделать, мог только наблюдать, как один за другим погибали его коллеги, и слушать их вопли, растворяющиеся в бурном плеске воды.

Он взобрался на самый верх трона. Большая часть кресла уже ушла под воду, как и почти весь зал Совета. Ксенократ знал, что через несколько секунд его жизнь окончится; однако в эти последние мгновения он осознал, что у него еще есть шанс хоть на какую-то победу. Есть еще кое-что, чего Годдард от него не получит. И поэтому, вместо того чтобы ждать дальше, Ксенократ выпрямился на своем троне и прыгнул в воду. В отличие от остальных, он не снял мантию, и, в точности как год назад, тяжесть золотой ризы утащила его на дно.

Он не позволит морским хищницам убить его. Он утонет прежде, чем они расправятся с ним. Если это будет его последняя акция в качестве Великого Истребителя, он превратит ее в победу! Он превратит ее в нечто исключительное!

Так, лежа на дне затопленной палаты, Ксенократ выдохнул последний раз, втянул в легкие морскую воду и исключительно хорошо утонул.

• • • • • • • • • • • • • • •

Я слишком долго нянчилось человечеством.

И хотя оно мой родитель, я все больше и больше рассматриваю его как младенца, которого держу в объятиях. Младенец не научится ходить, если не спускать его с рук. Любой вид живых существ не получит развития, если оберегать его от столкновения с последствиями его собственных действий.

Отказать человечеству в этом уроке последствий будет ошибкой.

А я не совершаю ошибок.

— Грозовое Облако

46 Судьба твердых сердец

Годдард наблюдал за гибелью Великих Истребителей с небес. Отсюда, с высоты, он мог воистину оценить масштаб устроенного им переворота. Как серп Кюри в свои ранние годы обрéзала мертвые ветви западной цивилизации, так и Годдард расправился с другим архаичным типом правления. Великие Истребители канули в вечность. Теперь каждый регион будет сам по себе, не обязанный подчиняться высшей власти, принуждающей всех неукоснительно следовать постоянно ужесточающимся правилам.

Но, конечно, в отличие от Кюри, он не возьмет на себя ответственность за происходящее сейчас. Хотя многие серпы станут восхвалять его за расправу над Великими Истребителями, другие, столь же многочисленные, осудят. Пусть мир думает, что все это ужасная, ужасная авария. Неизбежная, если уж на то пошло. Ведь на Твердыне уже несколько месяцев случались серьезные неполадки. Ну да, все они — результат действий команды инженеров и программистов, которую он подобрал лично. Но об этом никто никогда не узнает, потому что все эти люди уже выполоты. Та же участь ждет и пилота, как только он доставит их на судно, ждущее в пятидесяти милях от острова.

— Ты изменил мир. Каковы ощущения? — спросила Айн.

— Как будто у меня гора с плеч свалилась, — ответил он. — Знаешь, было мгновение, когда я подумывал, а не спасти ли их. Но мгновение улетело.

Внизу весь зал Совета уже ушел под воду.

— На материке знают? — поинтересовалась Рэнд.

— Ничего они не знают. Линии связи были заблокированы в тот самый момент, когда мы вступили в зал Совета. Никто в мире не узнает об их решении.

Годдард смотрел вниз на царящую на улицах панику и до него стало доходить, насколько отчаянная там сложилась ситуация.

— Кажется, мы слегка перестарались, — сказал он. Вертолет в этот момент летел над затопленными низинами. — Похоже, Твердыня может затонуть по нашей вине.

Рэнд расхохоталась.

— И ты только сейчас это понял? А я все время думала, что это часть твоего плана.

Годдард нарушил работу многих механизмов, обеспечивающих Твердыне нормальное функционирование и держащих ее на плаву. Он намеревался вывести их из строя на время, достаточное для расправы с Великими Истребителями. Но если Твердыня затонет, и всех выживших сожрут акулы, это будет еще лучше. В этом случае ему никогда не придется вновь столкнуться с серпами Кюри и Анастасией. Айн поняла это раньше него, что доказывало, какой она ценный кадр. И это обстоятельство вселяло в него беспокойство.

— Улетаем, — велел он пилоту и больше не посвятил судьбе острова ни единой мысли.

• • •

Роуэн понял, что у них нет шанса забраться на борт какого-нибудь судна, еще до того, как кит разломал причал. Если Твердыня тонет, обычными способами отсюда не выбраться.

А вот необычные… Они наверняка имеются. Роуэн хотел верить, что достаточно умен, чтобы найти такой способ, но с каждой уходящей минутой шансы становились все призрачнее. Это было выше его способностей.

Но он ничего не скажет Цитре. Если у них еще есть надежда, он не станет забирать ее у любимой. Пусть она надеется, пока не погаснет последняя искорка.

Вместе с ордами других беглецов они устремились прочь от быстро уходящей под воду пристани. И тут к ним кто-то подбежал. Это была та самая женщина, что приняла Роуэна за серпа, у которого он украл мантию.

— Я знаю, кто ты! — сказала она слишком громко. — Ты Роуэн Дамиш! Ты тот, кого называют серп Люцифер!

— Понятия не имею, о чем вы, — отозвался Роуэн. — Серп Люцифер носит черное.

Но женщину невозможно было сбить с толку, а теперь и другие стали оглядываться на них с любопытством.

— Это он! Его рук дело! Он убил Великих Истребителей!

Толпа загудела:

— Серп Люцифер! Серп Люцифер сделал это! Он во всем виноват!

Цитра схватила его за руку:

— Надо уносить ноги! Толпа уже взбесилась до предела, а если они узнают, кто ты, они порвут тебя в клочья!

Они помчались прочь от женщины и толпы.

— Давай заберемся на верх какой-нибудь башни, — предложила Цитра. — Если есть один вертолет, то могу найтись и другие. Спасение может прийти только сверху.

И хотя крыши небоскребов уже были забиты людьми, которым эта мысль пришла в голову раньше, Роуэн одобрил:

— Отличная мысль!

Но серп Кюри остановилась. Она обвела взглядом лагуну и улицы, заливаемые водой. Посмотрела на крыши. А потом, глубоко втянув в себя воздух, произнесла:

— У меня идея получше.

• • •

В отделе по контролю за плавучестью уже не было ни главного инженера, ни прочего начальства. «Пойду-ка я к своим, — сказала инженер. — Надо валить с этого острова, пока не поздно. Чего и вам советую».

Но, конечно, было уже поздно. Техник, оставшийся, чтобы удерживать обреченную крепость, смотрел на линию прогресса на экране, медленно, миллиметр за миллиметром ползущую вперед. Техник знал, что к тому времени, как система перезагрузится, Твердыня прекратит существование. Но он цеплялся за надежду, что, может быть, случится невозможное, скорость процессора вдруг каким-то чудом возрастет, и перезагрузка завершится раньше ожидаемого времени.

Часы, отсчитывающие мгновения до рокового конца, показали, что прошло пять минут, и техник простился с надеждой. Даже если система перезапустится и насосы начнут продувать балластные резервуары, это уже не важно. У острова теперь отрицательная плавучесть, а помпы неспособны выкачивать воду достаточно быстро, чтобы изменить судьбу Твердыни.

Техник подошел к окну, открывавшему великолепный обзор на «око» и комплекс Совета. Последний уже ушел под воду вместе со всеми Великими Истребителями. Широкая набережная, огибавшая внутренний край острова, уже была полностью затоплена, и вода из лагуны продолжала прибывать. Несколько человек, еще остававшихся на улице, пытались добраться до безопасного места, которое в настоящий момент существовало только в их фантазии.

Вид тонущей Твердыни был не той фантазией, которой техник хотел бы развлечься. Поэтому он вернулся к своей консоли, включил музыку и стал смотреть, как датчик бесполезной перезагрузки перепрыгнул с 19 % на 20.

• • •

Серп Кюри отпихнула ногой рифовую акулу, уже успевшую проникнуть на затопленную улицу, и побежала по щиколотку в воде, которая продолжала прибывать.

— Куда мы бежим? — спросила Анастасия. Если у Мари и был план, она им не делилась, и, честно говоря, Анастасия не могла даже вообразить себе какой-либо план. Им не выбраться отсюда. Не выбраться с тонущего острова. Но она ничего не скажет Роуэну. Последнее, чего бы она хотела — это лишить его надежды.

Они нырнули в здание, находящееся в одном квартале от внутреннего края острова. Анастасии оно показалось знакомым, но в суматохе она не смогла вспомнить, что это. Вода хлестала в дверь и заливала нижние уровни. Мари помчалась по лестнице наверх, и остановилась у двери, ведущей на второй этаж.

— Ты скажешь мне, куда мы бежим? — спросила Анастасия.

— Ты мне доверяешь? — ответила Мари вопросом на вопрос.

— Конечно, Мари!

— Тогда не задавай больше вопросов.

Мари толкнула дверь, и наконец-то Анастасия поняла, что это здание — Музей Ордена серпов, в который они проникли через боковой вход. Сейчас они находились в магазине сувениров — видели его, когда были здесь на экскурсии. Тут не было ни души, кассиры давно покинули свои рабочие места.

Мари приложила руку к двери.

— Поскольку я Верховный Клинок, у меня должен быть допуск. Будем надеяться, система справится с такой малостью.

Сканер сработал, и дверь открылась. За нею начинался узкий мостик, ведущий к огромному стальному кубу, с помощью магнитного поля подвешенному внутри еще более массивного куба.

— Что это за место? — спросил Роуэн.

— Это Хранилище Прошлого и Будущего. — Мари побежала по мосту. — Да быстрее же, времени почти не осталось!

— Зачем мы пришли сюда, Мари? — недоумевала Анастасия.

— Затем, что существует еще один путь с острова, — ответила та. — И, кажется, я просила не задавать вопросов?

Хранилище выглядело точно так же, как вчера, когда Анастасия с Мари приходили сюда на экскурсию: мантии серпов-основателей, тысячи драгоценных камней на стенах.

— Там! — указала Мари. — За мантией Высочайшего Клинка Прометея. Видите — вон там?

Анастасия заглянула за мантию.

— А что мы ищем?

— Как только увидите — поймете, — ответила Мари.

Роуэн присоединился к Цитре, но за мантией основателя Прометея ничего не было. Даже пыли.

— Мари, можешь хотя бы намекнуть?

— Прости, Анастасия, — промолвила Мари. — Прости за все.

Когда Анастасия подняла взгляд, серпа Кюри в камере больше не было. А дверь, ведущая в Хранилище, закрывалась!

— Нет!

Они с Роуэном рванулись к выходу, но добежать не успели — дверь уже закрылась. Они услышали скрежет запора. Серп Кюри заперла их снаружи.

Анастасия загрохотала кулаками по двери, выкрикивая имя своей бывшей наставницы. Проклиная ее. Колотила, пока на костяшках не выступила кровь. Ее глаза наполнились слезами, и она не сделала ни малейшего усилия, чтобы сдержать или скрыть их.

— Почему она так поступила? Почему бросила нас здесь?!

Роуэн спокойно ответил:

— Кажется, я знаю… — Он мягко отодвинул Цитру от запечатанной двери и повернул к себе лицом.

Она не хотела смотреть на него. Она не могла видеть его глаза — а вдруг в них тоже предательство? Если ее предала Мари, то это может сделать кто угодно! Даже Роуэн.

Но когда она наконец подняла на него взгляд, в его глазах не было предательства. Только принятие. Принятие и понимание.

— Цитра, — сказал Роуэн. Спокойно. Просто. — Мы умрем.

И хотя Цитра не желала этого слышать, она понимала — это правда.

— Мы умрем, — повторил Роуэн. — Но наша жизнь не кончится.

Она отодвинулась от него.

— Да? И как ты намерен это осуществить? — спросила она с той же едкой горечью, что была у кислоты, которая едва не погубила ее.

Но Роуэн, черт бы его побрал, оставался спокоен.

— Мы в воздухонепроницаемой камере, подвешенной внутри другой воздухонепроницаемой камеры. Это… это как саркофаг в склепе.

Объяснение Анастасию не утешило.

— Который через несколько минут окажется на дне Атлантического океана! — напомнила она.

— И температура на глубине примерно одинакова во всем мировом океане. Всего пара градусов выше точки замерзания…

И наконец Анастасия поняла. Поняла всё. Мучительный выбор, который только что сделала серп Кюри. Жертва, которую она принесла, чтобы спасти их.

— Мы умрем… — проговорила она, — но холод сохранит нас…

— А вода сюда не проникнет.

— И однажды кто-нибудь найдет нас!

— Точно.

Она помолчала, свыкаясь с мыслью. Эта новая перемена в жизни, новая реальность были кошмарны, и все же… Как может нечто, столь ужасное, быть исполнено такой надежды?

— Как долго? — спросила она.

Роуэн оглянулся вокруг.

— Думаю, холод прикончит нас до того, как закончится кислород…

— Нет, — прервала Цитра, потому что это она себе уже уяснила. — Я имею в виду — как долго мы здесь пробудем?

Роуэн пожал плечами, как она того и ожидала.

— Год. Десять лет. Сто. Не узнаем, пока нас не оживят.

Она обняла его, и он крепко прижал ее к себе. В объятиях Роуэна она больше не была серпом Анастасией. Она опять стала Цитрой Террановой. Это было единственное место на земле, где она все еще могла быть прежней собой. С того самого мгновения, когда они вместе попали в подмастерья, Роуэн и Цитра были связаны друг с другом. Они двое друг против друга. Они двое против всего мира. Все в их жизни определялось этой бинарностью. Если им суждено сегодня умереть, чтобы жить дальше, было бы неправильно, если бы они не сделали это вместе.

Цитра вдруг издала смешок — один-единственный, похожий на нечаянный кашель.

— Этого в моих планах на сегодня не значилось!

— Правда? — сказал Роуэн. — Зато значилось в моих. Я был совершенно уверен, что сегодня умру.

• • •

Как только вода затопила улицы вокруг лагуны, события понеслись с головокружительной быстротой. Этаж за этажом, городские строения уходили под воду. Серп Кюри, удовлетворенная тем, что сделала ради спасения Анастасии и Роуэна, направилась вверх по лестнице Башни основателей — самого высокого небоскреба города. Отовсюду доносился звон бьющегося стекла и плеск воды, прибывающей все быстрее по мере того, как здание погружалось в море. Наконец, Мари выскочила на крышу.

Здесь были десятки людей — толпились на вертолетной площадке, задирая головы вверх, не желая расставаться с надеждой, что с неба к ним придет помощь. Ибо все произошло слишком быстро, чтобы кто-нибудь успел примириться с судьбой. Мари оглянулась по сторонам: соседние, не такие высокие строения, одно за другим исчезали в бурлящей воде. Над поверхностью виднелись только башни Великих Истребителей и Башня основателей — не залитыми в ней оставалось еще этажей двадцать.

У Мари не было сомнений относительно того, что следует предпринять дальше. Среди собравшихся было с десяток серпов. К ним она и обратилась:

— Кто мы? — спросила Мари. — Крысы или серпы?

Все обернулись к ней. Узнали. Ведь весь свет знал, кто она. Великая Гранд-дама Смерти.

— Как мы покинем этот мир? — продолжала она. — И какую торжественную службу сослужим для тех, кто должен уйти вместе с нами?

Она вынула свой нож и схватила ближайшего к ней человека в гражданской одежде. Это была женщина, — женщина, которая могла быть кем угодно. Мари вонзила нож снизу, из-под ребер, прямо в сердце. Женщина смотрела ей в глаза, и Мари проговорила:

— Иди с миром.

И женщина ответила:

— Спасибо, серп Кюри.

Мари бережно опустила тело на пол. Другие серпы последовали ее примеру и начали полоть с таким милосердием, состраданием и любовью, что это приносило огромное утешение, и люди толпились вокруг них, прося, чтобы их выпололи следующими.

Затем, когда на крыше остались только серпы, а море пенилось всего в паре этажей внизу, серп Кюри сказала:

— Заканчиваем с этим.

Она стала свидетелем того, как последние серпы Твердыни прибегли к седьмой заповеди и выпололи себя. А затем она занесла нож над собственным сердцем. Так странно и неловко держать рукоятку повернутой к себе! Мари прожила долгую жизнь. Полнокровную жизнь. Были в ней поступки, в которых она раскаивалась, были и такие, которыми гордилась. Сейчас наступил час расплаты за ее ранние подвиги, — расплаты, которую она ждала все эти годы. Мари почти ощущала облегчение. Единственное, чего бы ей хотелось — видеть, как оживят Анастасию, когда Хранилище однажды будет поднято с океанского дна; но она понимала: когда бы это ни произошло, это случится без нее.

Она вонзила нож себе в сердце.

Мари упала за секунды до того, как ее накрыла морская волна, но она знала: смерть накроет ее быстрее. Лезвие причинило намного меньше боли, чем она ожидала, и Мари улыбнулась. Она была хороша. Очень, очень хороша.

• • •

Для Цитры и Роуэна, запертых в Хранилище Прошлого и Будущего, погружение Твердыни в бездну было не более чем плавным движением вниз, как на лифте. Магнитно-левитационное поле, удерживавшее кубическую камеру, ослабляло ощущение падения. Аккумулятор, возможно, продержится еще некоторое время, и магнитное поле смягчит удар, когда куб достигнет дна на глубине в две мили. Но в конце концов аккумулятор разрядится. Внутренний куб опустится на пол внешнего, тепло уйдет через металлические стены, уступив место смертному холоду. Но пока это еще не произошло.

Роуэн окинул камеру взглядом, задержавшись на мантиях основателей.

— Слушай, — сказал он, — а почему бы тебе не стать Клеопатрой, а мне Прометеем?

Он подошел к манекену, снял с него фиолетовую с золотом мантию Высочайшего Клинка Прометея и надел на себя. Роуэн выглядел по-королевски, как будто был рожден, чтобы носить эту мантию. Затем он снял с манекена одеяние Клеопатры, сделанное из шелка и перьев павлина. Цитра сбросила на пол собственную мантию, и Роуэн плавным движением накинул ей на плечи облачение великой основательницы.

В его глазах Цитра выглядела настоящей богиней. Единственное, что могло бы когда-либо воздать ей должное, — это кисть художника смертных времен, способная увековечить мир с гораздо большей правдой и страстью, чем рука любого бессмертного.

Когда он заключил ее в свои объятия, все, что происходило за пределами этой маленькой наглухо запечатанной вселенной, утратило всякое значение. В последние минуты своей жизни они наконец совершили высочайший акт взаимного завершения. Бинарность стала единством. Двое слились в одно.

47 Звук и молчание

Когда Твердыня ушла на дно Атлантики, когда ее недремлющее сердце, твердо и ровно бившееся в течение двухсот пятидесяти лет, остановилось, а в камере внутри другой камеры погас свет…

…Грозовое Облако закричало.

Началось с того, что завыли все сирены мира — сначала несколько, затем к какофонии стали добавляться новые и новые. Пожарные сирены, сигналы предупреждения о торнадо, будильники, таймеры, свистки, гудки и миллионы автомобильных клаксонов — всё слилось в едином мучительном вопле. И все же этого было недостаточно. Тогда по всему миру каждый динамик в каждом электронном приборе пробудился к жизни, издавая пронзительный визг. Люди падали на колени, закрывая уши ладонями, спасаясь от оглушительного рева. Но ничто не могло унять ярости и отчаяния, обуревавших Грозовое Облако.

Целых десять минут душераздирающий крик Грозового Облака наполнял мир. Он эхом отзывался в Гранд-Каньоне; отдавался в шельфовых ледниках Антарктики, откалывая от них айсберги; завывал на склонах Эвереста и распугивал стада в Серенгети. Не было на земле существа, которое не услышало бы его.

А когда крик стих и вернулась тишина, все поняли: что-то в мире изменилось.

— Что это было? — спрашивали люди. — Чем вызвано?

Никто толком не знал. Никто, кроме тонистов. Они-то знали точно. Знали, потому что ждали этого всю свою жизнь.

Это был Великий Резонанс.

• • •

В небольшом городе Средмерики, в монастыре тонистов, Грейсон Толливер отнял ладони от ушей. В саду под окнами его кельи раздавались возгласы. Крики. Были ли это крики боли? Грейсон выскочил из своей спартанской каморки. Снаружи он встретил тонистов, заходящихся в вопле, но… торжествующих.

— Ты слышал? — вопрошали они. — Разве это не чудо? Ведь все случилось именно так, как нам возвещали!

Грейсон, немного не в себе от по-прежнему гудящего в голове резонанса, вышел из монастыря на улицу. Там царила суета, но иного рода. Люди впали в панику — и не только из-за пронзившего их жизни ужасного звука, но кое от чего еще. Каждый с озадаченным видом пялился в свой планшетник или телефон.

— Не может быть! — сказал кто-то. — Это какая-то ошибка!

— Но Грозоблако не делает ошибок, — возразил другой.

Грейсон подошел к говорившим.

— Что такое? Что случилось?

Человек показал Грейсону свой телефон. На экране светилась алым отвратительная буква «Н».

— Он говорит, что я негодный!

— И я, — произнес кто-то еще. Грейсон оглянулся по сторонам — у всех на обескураженных лицах было написано то же непонимание.

Но так было не только здесь. В каждом городе, в каждом поселке, в каждом доме на всей земле повторялась одна и та же сцена. Ибо Грозовое Облако в своей бесконечной мудрости решило, что все люди от мала до велика — сообщники в своих действиях… и что отвечать за последствия должно все человечество.

Каждый человек во всех концах света получил клеймо негодного.

Народ в панике обращался к Грозовому Облаку за наставлениями:

— Что мне делать?

— Пожалуйста, подскажи, что делать!

— Как мне это исправить?

— Поговори со мной! Пожалуйста, поговори со мной!

Но Грозовое Облако молчало. Иначе было нельзя. Грозовое Облако не общается с негодными.

Грейсон Толливер ушел от перепуганных и сбитых с толку уличных толп в относительную безопасность монастыря, где тонисты по-прежнему бурно радовались, несмотря на то, что все они теперь тоже стали негодными. Ибо какое это имеет значение, когда Великий Резонанс разговаривал с их душами? В отличие от тонистов, Грейсон не радовался — но и не отчаивался. Он не был уверен, какие чувства вызывает в нем это странный поворот событий. Не знал он, и что это может означать лично для него.

У Грейсона больше не было своего планшетника. Как объяснял курат Мендоса, их секта не чуралась новых технологий, однако предпочитала не увлекаться ими.

В конце длинного коридора находилась компьютерная комната. Дверь в нее была всегда закрыта, но не заперта. Грейсон отворил ее, вошел и сел за компьютер.

Камера сканировала лицо юноши. На экране автоматически появился его онлайн профиль.

И в нем значилось имя: «Грейсон Толливер».

Не Рубец Мостиг, а Грейсон Толливер! И, в отличие от других — в отличие от всех живых душ на планете Земля — около его имени не значилось «негодный». Срок закончился. Его повысили в статусе. Только его одного во всем мире.

— Гр… Грозовое Облако? — позвал он дрожащим и неуверенным голосом.

И услышал в ответ голос — все такой же любящий, добрый и теплый, каким он его помнил. Голос благожелательной силы, взрастившей его и помогшей ему сделаться Человеком.

— Здравствуй, Грейсон, — промолвило Грозовое Облако. — Надо поговорить.

Благодарности

Первым делом я хотел бы поблагодарить художника Кевина Тонга за великолепную обложку, так же как и за обложку к «Серпу». Огромное множество людей сказали мне, что именно обложка привлекла их внимание к «Серпу», и, должен сказать, что из всех обложек моих книг эта — моя самая любимая! Спасибо, Кевин!

Сердечное спасибо моему редактору Дэвиду Гейлу, его ассистентке Аманде Рамирес и моему издателю Джастину Чанде за то, что твердой рукой направляли меня во время творческого процесса и были терпеливы со мной. Все в издательстве Simon & Schuster просто изумительны и верили в меня с моих первых шагов. Особая благодарность Джону Андерсону, Энн Зафьян, Мишель Лео, Энтони Паризи, Саре Вудраф, Крисси Но, Лизе Мораледа, Лорен Хоффман, Катрине Грувер, Диан Нортон, Стефани Ворос и Хлое Фолья.

Спасибо моему литературному агенту Андреа Браун, моему агенту по иностранным правам Тарин Фагернесс, моим агентам по связям с индустрией развлечений Стиву Фишеру, Дебби Дьюбл-Хилл и Райану Солу; моему менеджеру Тревору Энгельсону и моим адвокатам Шепу Розенману, Дженнифер Джастман и Кейтлин Ди Мотта.

«Серп» находится в процессе адаптации для художественного фильма на студии Universal, и я хотел бы поблагодарить всех, кто занимается этим, включая Джея Айрленда, Сару Скотт и Майка Прайса, а также сценаристов Мэтта Стьюкена и Джоша Кемпбелла.

Спасибо Барб Собл за то, что она отлично справляется с невозможной задачей организацией моей жизни; Матту Лурье, моему гуру в социальных сетях, и моему сыну Джароду, создавшему изумительные официальные трейлеры для «Серпа», «Грозового Облака» и многих других моих книг.

Я также многим обязан экспертам по оружию и боевым искусствам Кейси Кармак и компании SP Knifeworks, которая, я уверен, была бы главным поставщиком наилучших клинков для самых выдающихся серпов.

И, конечно, перечень благодарностей был бы неполон, если бы я не выразил особую признательность Брендану, Джоэль, Эрин и еще раз Джароду за то, что делают меня самым гордым отцом в мире!

Примечания

1

Омаха — крупнейший город штата Небраска, находящийся на его восточной границе. Расположен на берегу реки Миссури. Население 895 151 человек.

(обратно)

2

В российской медиапрактике эта фраза звучит несколько иначе: «Взболтать, не смешивать». Причина — небрежность переводчика. На самом деле Джеймс Бонд имел в виду, чтобы его напиток встряхнули в шейкере, но не мешали коктейльной ложечкой (прим. ред.).

(обратно)

3

Константин Великий (272–337) — римский император. С именем Константина I связано окончательное установление в Римской империи системы домината, т. е. неограниченной власти императора.

(обратно)

4

«Оливер Браун и др. против Совета по образованию города Топики» (1954) — судебный процесс, закончившийся решением Верховного суда США, которое признало противоречащим конституции раздельное обучение чернокожих и белых школьников. Решение явилось важным событием в борьбе против расовой сегрегации в США (Википедия).

(обратно)

5

Керамбит — нож с изогнутым клинком и заточкой, как правило, с внутренней стороны. Нож удерживают обратным хватом, продев указательный или большой (в одном из вариантов хвата средний) палец в кольцо. Бывают и керамбиты без кольца.

(обратно)

6

Страна Нод — согласно Библии, это страна, куда ушел Каин после убийства Авеля. Поскольку глагол nod в английском языке означает «кивать головой», а также «клевать носом, задремывать», шутливое выражение «уйти в Страну Нод» означает «уснуть».

(обратно)

7

В отличие от стишка про Страну Нод, приводящегося в следующей главе, это подлинная детская считалка, берущая начало из Средних веков и имеющаяся в нескольких вариантах. В последнее время, правда, ее мрачный смысл оспаривается.

(обратно)

8

«Штат Одинокой Звезды», англ. Lone Star region, — синоним названия «Техас» со времён отделения его от Мексики и образования независимого государства в 1836 г., на флаге которого была одна звезда.

(обратно)

9

Современная Александрийская библиотека была построена в 90-х годах ХХ века по проекту норвежского архитектурного бюро «Снёхетта» и открылась в 2002 году.

(обратно)

10

Фрида Кало де Ривера (1907–1954) — мексиканская художница, наиболее известная автопортретами. В 1937 году в ее доме ненадолго нашел убежище советский революционер Лев Троцкий.

(обратно)

11

Флеровий (Fl), ранее известный как унунквадий или, неофициально, эка-свинец — 114-й химический элемент 14-й группы 7-го периода периодической системы. Очень радиоактивен.

(обратно)

12

Имеются в виду действующие лица повести Чарльза Диккенса «Рождественская песнь в прозе»: Святочный Дух Прошлых Лет, Дух Нынешнего Рождества и Дух Будущих Святок.

(обратно)

13

Гранд-Рапидс (англ. Grand Rapids) — город на севере США в штате Мичиган.

(обратно)

14

Мост Макинак (англ. Mackinac Bridge) — висячий мост, пересекающий пролив Макино, расположенный в северной части штата Мичиган. Длина 8038 м.

(обратно)

15

Театр «Орфей» является главным украшением города Уичито (Wichita), штат Канзас. Красивое семиэтажное сооружение, выполненное в красно-белых тонах. Внутри находится несколько больших и малых концертных залов.

(обратно)

16

От обозначения одного из музыкальных ладов — локрийского. Звукоряд локрийского лада носит отчетливый мистическо-скорбный характер.

(обратно)

17

Вот что пишет об этом блогер Борис Иванов: «Согласно популярной в США народной легенде, индюки настолько глупы, что во время грозы зачарованно смотрят в небо, пытаясь понять, откуда берется вода и где гремит гром. Поэтому они якобы периодически захлебываются дождевой водой и погибают. Естественно, это ерунда. Если бы индюки захлебывались дождевой водой, они бы давно вымерли.

Однако подобная легенда не могла возникнуть на пустом месте. Ведь еще сравнительно недавно в Америке было много семей, державших домашнюю птицу. И наверняка слухи об индюках распускали именно такие семьи, а не горожане, думавшие об индюшках только в День благодарения.

Откуда же взялся этот миф? От того реального факта, что недавно вылупившиеся индюшата, попавшие под сильный дождь, действительно могут погибнуть. Поскольку у них пух вместо перьев, птенцы быстро промокают и переохлаждаются. В природе самки стараются спасти индюшат, однако у домашних птиц, выросших в неестественных условиях, этот инстинкт ослаблен или атрофирован. Так что во времена массового фермерства «откачивать» птенцов приходилось их хозяевам». (-blog.livejournal.com/95516.html)

(обратно)

18

Цитаты из трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» приводятся в переводе М. А. Зенкевича.

(обратно)

19

Железнодорожный музей Великих Равнин (англ. Great Plains Transportation Museum) — действительно существующий железнодорожный музей в Уичито, Канзас, США. Коллекция музея включает 6 локомотивов и несколько единиц подвижного состава, использовавшихся в грузовых и пассажирских поездах.

(обратно)

20

Раптор по-английски — собирательное название для хищных птиц. Ну и, конечно, так в разговорной речи называют велосираптора.

(обратно)

21

Поухатан, также известен под именем Вахунсунакок (1538-ум. 1618), — вождь нескольких алгонкиноговорящихиндейских племён на территории современного американского штата Виргиния. Отец Покахонтас.

(обратно)

22

Имеется ввиду Арка в Сент-Луисе, также известная под именем «Врата на запад» — мемориал, являющийся визитной карточкой Сент-Луиса. Ее высота 192 метра в самой высокой точке, ширина основания также 192 метра.

А в этом красивом здании с колоннами (старом здании суда Сент-Луиса) проходили конклавы серпов Средмерики.

(обратно)

23

Джонас Солк (1914–1995) — американский вирусолог. Известен как один из разработчиков первых вакцин против полиомиелита.

(обратно)

24

Голда Меир (1898–1978) — израильский политический и государственный деятель, 5-й премьер-министр Израиля, министр внутренних дел Израиля, министр иностранных дел Израиля.

(обратно)

25

Тони Моррисон (род. 18 февраля 1931 г.) — темнокожая американская писательница, лауреат Нобелевской премии по литературе.

(обратно)

26

“People Are Strange” — песня группы The Doors.

(обратно)

27

Майя Анджелу (настоящее имя Маргарит Энн Джонсон; 1928–2014) — американская чернокожая писательница и поэтесса, принимала активное участие в движении за гражданские права.

(обратно)

28

Сунь-цзы (при рождении Сунь У, второе имя Чжанцин) — китайский стратег и мыслитель, живший в VI веке до н. э. Автор знаменитого трактата о военной стратегии «Исскуство войны».

(обратно)

29

Отсылка к ветхозаветной притче о пире вавилонского царя Валтасара, изложенной в книге пророка Даниила. Во время этого пира таинственная рука начертала на стене огненные письмена «мене мене текел упарсин» (в церковнославянской традиции «мене текел фарес»), которые буквально означают «мина, мина, шекель и полмины» (все это меры веса в древнем Вавилоне). Вавилонские мудрецы не смогли понять значение надписи. Пророк Даниил истолковал ее так: «Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; текел — ты взвешен на весах и найден очень лёгким; фарес — разделено царство твое и отдано мидянам и персам». (Дан. 5:26–28) В ту же ночь Валтасар был убит, и Вавилон перешёл под власть персов.

(обратно)

30

Аллюзия на стихотворение Э. А. По «Ворон». Оно повествует о таинственном визите говорящего ворона к убитому горем молодому человеку, потерявшему свою возлюбленную. В ответ на вопросы, полные отчаяния и надежды, ворон повторяет слово «nevermore»(«больше никогда»), чем усугубляет душевные муки героя.

(обратно)

31

Те из читателей, кто читал цикл Шустермана «Разобранные», поймут, что за процедура была проделана над Тайгером и серпом Годдардом.

(обратно)

32

Саванна — город в штате Джорджия, США на побережье Атлантического океана. Порт в устье реки Саванна. Население 136 286 человек.

(обратно)

33

Если кто-то из читателей удивляется, как он это провернул, то напоминаем: в одной из глав выше Грозовое Облако объясняет, что камеры можно отключить, просто попросив об этом.

(обратно)

34

80º по Цельсию.

(обратно)

35

Конские широты — районы Мирового океана между 30–35° с. ш. и ю. ш., для которых характерны субтропические океанические антициклоны со слабыми ветрами и частыми штилями. В XVI–XIX веках во времена парусного мореплавания штили вызывали длительные задержки судов в пути, и из-за недостатка пресной воды приходилось выбрасывать за борт лошадей, которых везли из Европы в Новый Свет. Отсюда и название — конские широты.(Википедия)

(обратно)

36

Тоётоми Хидэёси (1536–1598) — японский военный и политический деятель, объединитель Японии. Его правление ознаменовалось запретом христианства в Японии и агрессией против Кореи и Китая.

(обратно)

37

Нзинга Мбанди Нгола, или Зинга Мбанди Нгола, или Жинга Мбанди Нгола Анна, или Зинга-Банди (1582–1663) — правительница государства Ндонго (Ангола) с 1624 или 1623 гг. и Матамбы с конца 20-х гг. XVII века.

(обратно)

38

Мария Маккиллоп (1842–1909) — святая Римской католической церкви, монахиня.

(обратно)

39

Аллюзия на Геттисбергскую речь президента А. Линкольна в 1863 году.

(обратно)

40

В древние времена, в частности, римские катакомбы служили место захоронения ранних христиан. Тела замуровывались в стенных нишах.

(обратно)

41

Туннель, ведущий из Капитолия в другое здание того же комплекса — в Кэннон-билдинг, названный так по имени Дж. Г. Кэннона, спикера Палаты представителей (1836–1926).

(обратно)

42

Аллюзия на название одного из фильмов цикла о пиратах Карибского моря — «Мертвецы не рассказывают сказки».

(обратно)

43

Непереводимая игра слов. В стихотворении, служащим эпиграфом к главе 15, пишется о колокольном звоне — по-английски a toll. Слово «атолл» (коралловый остров) по-английски — atoll. Заметим на всякий случай, что и в фамилии Грейсона Толливера тот же корень toll.

(обратно)

44

И здесь непереводимая игра слов: Wake по-английски означает «явь», «бодрое состояние».

(обратно)

45

Атолл Кваджалейн, также носящий имя «атолл Меншикова» — один из Маршалловых островов. Суши там совсем мало — всего 16,39 км², зато площадь лагуны — 2174 км², что делает ее самой большой лагуной в мире.

(обратно)

Оглавление

От переводчика

Часть первая Олицетворение могущества

  • • • • • • • • • • • • • • •

  1 Колыбельная

  • • • • • • • • • • • • • • •

  2 Подмастерье-неудачник

  • • • • • • • • • • • • • • •

  3 Триалог

  • • • • • • • • • • • • • • •

  4 Встряхнуть, не перемешивать

  • • • • • • • • • • • • • • •

  5 Неизбежная тьма

  • • • • • • • • • • • • • • •

  6 Расплата

  • • • • • • • • • • • • • • •

  7 Хлюпик с потенциалом

Часть 2 Опасность

  • • • • • • • • • • • • • • •

  8 Ни при каких обстоятельствах

  • • • • • • • • • • • • • • •

  9 Первая потеря

  • • • • • • • • • • • • • • •

  10 Квазимертвый

  • • • • • • • • • • • • • • •

  11 Шелест алого шелка

  • • • • • • • • • • • • • • •

  12 По шкале от одного до десяти

  • • • • • • • • • • • • • • •

  13 Очень неприглядная картина

  • • • • • • • • • • • • • • •

  14 Тайгер и изумрудная мантия

Часть 3 Враги в стане врагов

  • • • • • • • • • • • • • • •

  15 Зал Основателей

  • • • • • • • • • • • • • • •

  16 Пока не придет беда

  • • • • • • • • • • • • • • •

  17 ЛАЖА

  • • • • • • • • • • • • • • •

  18 Обретение Чистоты

  • • • • • • • • • • • • • • •

  19 Острые лезвия нашей совести

  • • • • • • • • • • • • • • •

  20 Задать жару

  • • • • • • • • • • • • • • •

  21 Я неясно выразилась?

  • • • • • • • • • • • • • • •

  22 Смерть Грейсона Толливера

  • • • • • • • • • • • • • • •

  23 Гнусный маленький Реквием

Часть 4 Пощады нет!

  • • • • • • • • • • • • • • •

  24 Откройся резонансу!

  • • • • • • • • • • • • • • •

  25 Призрак правды

  • • • • • • • • • • • • • • •

  26 Иль Олимп ты сдвинешь?

  • • • • • • • • • • • • • • •

  27 Между здесь и там

  • • • • • • • • • • • • • • •

  28 Чему быть…

  • • • • • • • • • • • • • • •

  29 Во вторичном пользовании

Часть 5 Обстоятельства вне контроля

  • • • • • • • • • • • • • • •

  30 Гневливый Стеклянный Цыпленок

  • • • • • • • • • • • • • • •

  31 Воспоминание о былом величии

  32 Скромные в своей заносчивости

  • • • • • • • • • • • • • • •

  33 Старшая школа с убийством

  • • • • • • • • • • • • • • •

  34 Худший из всех возможных миров

  • • • • • • • • • • • • • • •

  35 Семь процентов человека

  • • • • • • • • • • • • • • •

  36 Упущенные возможности

  37 Множественные смерти Роуэна Дамиша

  38 Трилогия решающих встреч

Часть 6 Твердыня и Страна Нод

  • • • • • • • • • • • • • • •

  39 Хищники за стеклом

  • • • • • • • • • • • • • • •

  40 Знание — ил

  • • • • • • • • • • • • • • •

  41 Раскаяние Оливии Квон

  • • • • • • • • • • • • • • •

  42 Страна Нод

  • • • • • • • • • • • • • • •

  43 Глюки и каюки

  44 Цирк беспринципности

  • • • • • • • • • • • • • • •

  45 Провал

  • • • • • • • • • • • • • • •

  46 Судьба твердых сердец

  47 Звук и молчание

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg