Леонид Кудрявцев Эдгар По Идеальный текст и тайная история
1
Провидению было угодно, что постепенно моя известность переплавилась в деньги и теперь тягловой силой у меня работает всамделишная, причем весьма неглупая сиделка. Я передвигаюсь с ее помощью в кресле на колесиках. Оно, как мне представляется, является упрощенной моделью похоронных дрог, от свидания с которыми мне удается ускользать почти две сотни лет. На это, несомненно, есть веская причина, но о ней — несколько позже.
Со стороны я теперь несколько смахиваю на египетскую мумию. Меня это печалит, но уверяю, и в моем возрасте есть некоторые радости.
Кстати, везут меня в данный момент по коридору космопорта, мимо первопроходцев в фиолетовых одеждах, сильно смахивающих на средневековые монашеские плащи. Возможно, там, на других планетах, они им помогают выживать. Держаться первопроходцы предпочитают кучками. Стоят, разговаривают, курят сигареты, из которых идет красноватый дым. А вот монахи и торговцы, как правило, ходят поодиночке, и это вполне объяснимо. На Марсе или Венере, по дороге от одного купола к другому, в случае неприятностей, приходится рассчитывать лишь на себя. Это не способствует развитию клановости. Еще нам время от времени попадаются военные, но очень редко. В данный момент никаких стычек с аборигенами — инопланетянами не бывает. Так, по крайней мере, утверждает пресса.
Да, о сиделке… Как раз сейчас она, продолжая толкать мое кресло, спросила:
— Страх смерти… Скажи, старец, одолеваемый мерзкими мыслями, может именно он оказал влияние на продолжительность твоей жизни?
Я улыбаюсь, записывая это.
Ах, женщины… У них безошибочное чутье, и до тех пор пока в моем теле есть хотя бы крохотный, едва тлеющий уголек, оставшийся от некогда бушевавшего огня, присущего настоящим мужчинам, они будут меня поддразнивать. Вовсе не желая его вновь разжечь — не стану обольщаться. Им это лишь кажется забавным, такова их природа.
Интересно, что эта вертихвостка скажет, если я, улучив момент, когда она окажется поблизости, положу руку, здорово сейчас напоминающую обезьянью лапку, на ее весьма соблазнительное бедро? Ненадолго, конечно, и только ради того, чтобы увидеть реакцию на сие действие. Хотя, хотя… кто знает?
Я улыбнулся еще раз, искренне потешаясь над собой, над своими невозможными мечтами.
И тотчас получил:
— Эй, я у тебя спросила! И нечего делать вид, будто задумался. Я вижу, ты веселишься, старый зануда. Над чем это, кстати?
Делать нечего, придется поддержать беседу. Это часть платы за услуги, за игру, которую мы ведем. Моя сиделка добросовестно делает вид, будто ее интересует не только моя тайна, но еще и я, сам. Мне же приходится притворяться, будто я не знаю, что она литераторша из заснеженной России, внучка очень известной там писательницы Лохвицкой. Настоящее имя у моей сиделки труднопроизносимое. Именно поэтому, явившись по объявлению, она назвалась Мэри Энн. Что ж, желание дамы — закон. Между прочим, я не поленился и прочитал пару ее текстов. Интересно, талантливо, но не идеал. К ее счастью.
— Над чем я улыбался?
— Ну да. Выкладывай немедленно.
Ведомую нежной, но сильной рукой коляску так тряхнуло, что я едва не лишился покрывавшего мои колени пледа.
Во времена моей молодости подобная агрессия у женщин считалась предосудительной. Хотя… надо признать, даже и тогда талантливым писательницам прощалось многое, а красивым — почти все.
Я попытался взглянуть на повелительницу моего бренного тела, которая так бесцеремонно напомнила о своей власти, и конечно, не смог. Как не вертел головой, девица все время оставалось вне поля зрения. Жаль, что я не приказал снабдить свое кресло зеркальцем бокового вида, как у современных самодвижущихся экипажей. Попытаться встать… Нет, не хотелось мне так расточительно тратить оставшиеся в моем распоряжении силы. И кстати, можно добиться своего более простым методом.
— Мне вдруг пришло в голову, — возвестил я. — Что идеальный текст был некогда-таки написан.
— Вот как?
Коляска окончательно остановилась, резко развернулась и я, наконец, ее, мою сиделку, увидел. Брюнетка, красивая, с идеальной кожей, пышным бюстом и длинными ногами, насмешливо улыбающаяся. Последнее — именно то, на что я хотел взглянуть. Будь ее улыбка менее насмешливой, я бы почувствовал разочарование.
— О! — только и смог сказать я.
— Выкладывай живо, что имел в виду?
О чем, собственно, речь? Мне всего лишь хотелось увидеть…
— Ну… — пробормотал я.
— Внимательно слушаю.
Надо как-то выпутываться.
— Мне подумалось о египетских иероглифах и шумерской клинописи, — сказал я.
— Чепуха. Как эти древние могли создать идеальный текст?
— А как его может создать подобная мне развалина?
Тонкий, изящный палец закачался у меня перед носом.
— Нет, нет, тут большая разница. И ты — это знаешь. Кто они, а кто ты?
— Кто я?
Теперь ее улыбка стала лукавой. И поверьте, за нее можно простить даже преступление.
— Сам прекрасно знаешь. Единственный человек на земле, получивший возможность шлифовать умение работать с текстом на протяжении более чем ста пятидесяти лет. Учитывая сделанное тобой в первой четверти жизни, это очень много.
— А учитывая, что я в дальнейшем не опубликовал ни одного произведения…
— Но при этом продолжал работать, как одержимый, и делаешь это даже сейчас…
Знала бы она, над чем я сейчас работаю…
— И все-таки мысль любопытная, — сказал я — Если предположить, что она верна, то появляется простое объяснение всем чудесам древности. Гигантским статуям, вселенским потопам, затоплению Атлантиды и многому, многому другому. А так же оставшимся с тех времен преданиям о тайном знании, утерянном и более не обретенном.
— Идеальный текст?
— Да. Он может быть записан не буквами, а иероглифами. И иероглифы эти, как ты правильно понимаешь, теперь прочитать невозможно.
— Хм… А это хорошо или плохо?
Теперь она озадачена. Цель достигнута.
— Да никак… Как гипотеза вполне подходит, но доказать невозможно. Идти в этом направлении уже нет смысла.
— Почему? Не проще ли заняться изучением мертвых языков, чем шарить впотьмах, наудачу?
— Уже нет, не проще.
— Почему?
Вот заладила…
— Потому, — внушительно сказал я. — У меня есть предчувствие. Я ищу уже где-то близко, чувствую это буквально кожей. Еще год, два и — дело в шляпе.
— Врешь ты все, — промолвила опекунша.
Не очень уверено, надо сказать. Значит — моя взяла. Еще бы пару дней ее поводить за нос, и больше не надо. Не потребуется.
— Клянусь! — воскликнул я.
— Ладно, увидим. Но учти, хитрый старикашка, если ты меня обманываешь…
— Тогда…?
— Я поутру вывешу твой труп на стене замка.
— О!
— Вот так-то. Трепещи.
После этого моя коляска покатилась дальше. Только я-то знал, что минут через пять очаровательная сиделка вновь начнет задавать вопросы. А избежать их можно лишь занявшись работой.
Причем для этого не нужно, как в старые, добрые времена, наливать чернила в чернильницу и точить перья. Достаточно клавиапульта. Это плоский прямоугольный предмет толщиной с журнал и на нем в несколько рядов расположены кнопки с буквами. Он лежит у меня на коленях и в данный момент включен, о чем сообщает зелененький огонек в его правом, верхнем углу. Я нажимаю клавиши, буквы складываются в слова, и в памяти клавиапульта возникает текст. Если к нему подсоединить предмет под названием экран, являющийся чем-то вроде все время обновляемой грифельной доски, то текст этот станет возможно увидеть, а с помощью приспособления именуемого принт, его можно перенести на бумагу. Мне в них нужды нет. Я и так помню, что печатаю. Мою память время не тронуло. Может быть, это дар таинственной истории?
Да, чуть не забыл. Память клавиапульта не очень велика. Поэтому все, хранящееся на ней, через небольшие промежутки времени стирается, но перед этим переносится с помощью какой-то хитрой системы на большой накопитель информации. Для того чтобы его заполнить под завязку, мне понадобится еще лет двести кропотливого труда. Их у меня, конечно, нет. Между прочим, накопитель этот находится в изголовье моего кресла и спрятан очень хорошо. О его существовании знает только Мэри. Представляю, как она удивится, обнаружив, что с сегодняшнего дня я писал не обычную белиберду, а отчет обо всем со мной происходившем.
Зачем? Затем, что мой труд практически закончен, а как попало щелкать по клавишам я не желаю. Написать фантастический рассказ? Не вижу смысла. Значит, остается только рассказывать историю. Не ту, последнюю, которую я закончил более ста лет назад, для того чтобы дальше заниматься лишь поисками путей создания идеального текста, а эту, не придуманную, пока не имеющую конца.
И еще одну вещь следует сказать, прежде чем я продолжу описание нашего путешествия. Вот сейчас я осознал ее, как мне кажется, более или менее четко. То, насколько я уже не принадлежу этому миру. Десятки лет, проведенных на собственном острове, в построенном по собственному проекту замке, в обществе всего нескольких слуг, сделали мою адаптацию к окружающему миру невозможной. В нем слишком многое изменилось.
А раз так, то следует ли пытаться узнать, как называется машина, усеянная разноцветными огоньками, как раз сейчас ползущая нам навстречу? Кажется, она моет пол? Может быть, более ничего знать о ней с меня не требуется? Причем, если принять это принцип, то прожить оставшееся мне время в мире штуковин, неизвестных машинок и… гм… разных приспособлений, совсем не трудно.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила хранительница моего тела. — А то как-то подозрительно притих.
— Хорошо, — сообщил я. — Просто превосходно.
Забавно, она и в самом деле обо мне беспокоится. Или это всего лишь боязнь потерять возможность проникнуть в тайну? А может, это я стал параноиком? За более чем сто пятьдесят лет — немудрено.
— О чем думаешь?
Я ответил правду. Почему бы ради разнообразия ее не сказать?
— О том, что я живу в мире, в котором нет никого, с кем я мог хотя бы случайно столкнуться в молодости. Все мое поколение вымерло.
— О! Наверное, это тяжело осознавать? Или тебя радует, что ты такой везучий?
Нет у меня мгновенного ответа на такой казуистический вопрос. И значит, остается лишь пожать плечами.
Коридор космопорта, по которому меня везли, раздвоился словно язык змеи. Моей сиделке более понравилось правое ответвление.
Что ж, капитан у этого корабля, штурман и рулевой — она. Я лишь пассажир. Мое дело подчиняться. Ах да, мне еще надлежит шлепать по клавишам, стучать, словно зайчик по барабанчику, создавать видимость, будто я ищу уже найденное.
И что это там за толпа впереди? Уж не адские ли создания, встречи с которыми я всю жизнь боялся? Выследили, значит? Ну, сейчас начнется…
А они уже бежали ко мне и оказавшийся первым, как я понимаю, самый расторопный и наглый, кричал:
— Мистер Эдгар По, мистер бессмертный затворник! Надеюсь, вы не откажетесь сообщить нашим читателям цель вашего полета?! Они сгорают от желания ее знать!
2
Тишина, покой и чистота. Меня только что помыли, и это стоило немалых трудов. Я же развлекал Мэри разговорами, что сиделку вполне устраивало. По крайней мере пытаться выведать мою роковую тайну она не прекращала. Знали бы распускающие обо мне слухи, насколько реальность фантастичнее бредней, порождаемых их чахлым воображением…
Меня беспокоит мысль, что времени осталось мало и, значит, Мэри следует хоть немного просветить. Возможно, она окажется следующей, отправившейся по моему пути. Причем, уверен, если ее сейчас спросить, то моя прекрасная собеседница не задумываясь ответит, что готова ради этого на любой подвиг. Она совершенно не представляет, каково жить в немощном, уродливом теле дополнительных сто лет. Стало быть, следует ее предупредить хотя бы во имя гуманности. И не только о неудобствах слишком долгой жизни. К примеру, мне еще неизвестно, чем все закончится. Я даже не знаю, какие слова скажу в тот, самый главный момент, что пожелаю. Не спорю, у меня было время подумать, найти лучший вариант. Чем я и занимался лет до ста. А потом — перестал, сообразив, насколько это несерьезно.
Судя по всему, когда представится возможность сказать слова, вполне вероятно касающиеся судеб мира, они должны прийти сами, родиться изнутри. Кто бы мог определить, что у меня в подсознании, какая там скрывается бездна, что я могу пожелать нашему миру, если этого не знаю сам? Несмотря на все старания, познать себя до конца мне не хватило даже невероятно долгой жизни. Впрочем, скоро, очень скоро…
Я все-таки ухмыльнулся.
А вообще, мои размышления о том, ставить ли мою сиделку в известность об истинном положении вещей, не имеют смысла. Мэри наверняка первой сунет нос в хранилище информации и прочтет все, относящееся к сегодняшнему дню. Значит, от меня лишь требуется печатать до самой последней возможности, честно описывать происходящее.
— Тебе хорошо?
— Еще бы, — ответил я.
— Ну, вот и замечательно. А теперь к перелету следует приготовиться мне. Каюта у нас хоть и двуместная, но маленькая, и, значит, настала пора тебе отвернуться.
— А можно без этого? Клянусь…
— Нет.
С тихим, довольным смехом мое кресло развернули так, что я оказался лицом к стенке. Ничего особенного на ней не было. Несколько штуковин, ряд огоньков, очевидно, о чем-то сигнализирующих индикаторов, да тусклый сейчас, выключенный экран. Каково их назначение? Впрочем, тратить время, пытаясь это определить, нет желания. Гораздо приятнее прислушиваться к доносящемся из-за спины звукам и в очередной раз жалеть о том, что мое кресло не снабжено зеркальцем бокового вида. Сейчас оно могло очень пригодиться.
— Ты еще не совершал межпланетных перелетов?
— Нет.
— Значит, не знаешь, что нас ожидает?
— Этого следует бояться?
Она шуршала материей, кажется, что-то на себе застегивала и опять смеялась. Смех ее так естественен, словно мы не собрались лететь на другую планету, а просто решили выехать на пикник. Интересно, мог ли найтись среди леди и джентльменов времен моей молодости хоть кто-нибудь, способный всерьез принять предложение слетать на Марс?
— Все учтено. Никаких опасностей.
— Просто прекрасно, — сказал я. — Мы скоро взлетим?
— Скоро. Учти, нетерпеливый старикан, пока не поздно передумать. Ты можешь прямо сейчас вернуться на свой остров, в тишину и покой, еще лет на сотню. Запросто.
— Столько мне не прожить.
— Почему? Ты самый старый человек Земли. Время над тобой не властно, все это знают.
— Я не юный красавец, я похож на сушеную грушу, древнюю и до невозможности сморщенную. Значит, мои годы со мной, все, до единого. Вот ум у меня остался таким, как раньше, но — и только.
— Выходит… Неужели ты получил долгую жизнь лишь благодаря везению? Отхватил у судьбы выигрышный лотерейный билет?
Теперь она полностью неподвижна. Замерла словно хищник, почуявший добычу. Ей явно кажется, что еще немного и моя тайна откроется. Тогда всем ее испытаниям настанет конец. Может быть она, уходя, даже плюнет мне на лысину?
Честное слово, мне совестно за то, что я сначала заморочил голову бедной девочке сумасшедшими идеями, а теперь отнимаю у нее время. И конечно, ей надо тратить его не на такого, как я, старого греховодника, а общаться в свое удовольствие с молодыми людьми или создавать очередной роман. Кто знает, какого количества хороших книг я лишаю ее преданных читателей? Вот только… Может она уже стала частью истории? Есть у них свойство — затаскивать в себя.
— Никакого везения, — объяснил я. — Все закономерно.
— И ты можешь назвать мне причины своего невероятного долголетия?
— Да запросто.
— Сейчас?
— Если у нас есть время. Моторы у штуковины, внутри которой мы находимся, вроде еще не завели?
Она снова засмеялась.
— Моторы работают беззвучно, и, значит, мы их ни в ком случае не услышим. А времени… да, у нас оно еще есть.
— Как мы узнаем, что взлетели?
— Просто. До того как это случится, в каюту закачают усыпляющий газ, мы уснем и очнемся уже только на Марсе.
— О!
Я и в самом деле удивился.
— Неужели ты этого не знал?
— Нет, но теперь понимаю, почему говорят о том, что лететь надо всего лишь два дня. Видимо, считается только день старта и день приземления, а все путешествие мы будем спать?
— Так и есть. А теперь — говори, не строй из себя Гобсека.
— Ты закончила с туалетом?
— Уже.
Моя коляска опять совершила оборот, и я вновь получил возможность видеть юную литераторшу из России. Глаза ее блестят, полные, красивой формы губы слегка полуоткрыты, щеки окрашены румянцем.
— Все настолько просто, — сказал я, — что ты в это не поверишь.
— Попробуй. Вдруг получится?
— Хорошо, пусть будет так. Если сказал «а», должен сказать и «б». Последствия в руках господних.
Она продолжает улыбаться, но улыбка эта уже не так жизнерадостна. Похоже, на нее подействовал серьезный, почти торжественный тон, на который я перешел. Вероятно, именно поэтому она спросила:
— Ты веришь в бога?
— Конечно. В мое время в него верили практически все. И зачем мне отказываться от привычек юности, даже если сейчас они вышли из моды?
— Однако ты, за все время пока я радом, не обмолвился о боге и словом.
— Как правило, люди не склонны упоминать о тех, встреча с кем не доставит им удовольствия, но неизбежна. Я — не исключение.
— И каким образом ты, хотя бы в течение последних лет ста, мог согрешить перед создателем? И вообще, тебе не кажется, что такое долгое воздержание — очищает?
Я поморщился.
Молодость бывает удивительно бестактна. Невольно, конечно, но извиняет ли их это?
— Или у тебя есть свои тайные грешки? — поинтересовалась она.
— В некоторых судах учитывают не только поступки, но и намеренья.
Сказав это, я подумал, что выразился слишком гладко, слишком нейтрально. Хотя для понимания сказанного мной вполне хватит и скапливающегося в хранилище текста. Причем, читая его, она уже будет знать конец истории.
И вообще, почему я не учитываю вариант, при котором все мои мысли об идеальном тексте, все выводы о причинах собственного долголетия и связанные с ними действия, не более чем следствия старческого маразма?
Да нет, этого быть не может. Время пощадило мой разум. Разум — как мускулы у борца. До тех пор, пока ты даешь им достаточную нагрузку, они не одрябнут и не подведут.
— Ты опять замолчал, вредный старикашка… рассказывай, да поживее.
Потемневшие глаза и сурово сжатые губы, а руки стиснуты перед грудью, словно она пытается удержать нечто очень ценное, дороге.
Ну да — разгадка. Она самая.
— Хорошо, деточка, — промолвил я. — Ты получишь обещанное, прямо сейчас.
— Говори.
Она даже подалась ко мне, и я вдруг почувствовал легкий аромат духов, сладковатый, но не назойливый, к которому примешивался еще и ее собственный запах, привлекательный и слегка возбуждающий, наводящий на мысли о чистоте и молодости.
Как бы мы не мудрствовали, подумал я, запахи, вот что управляет нашей жизнью. И это — нормально, естественно. Мы все еще принадлежим природе, даже открещиваясь от нее всеми силами. Как может измениться наш мир, если я все-таки заговорю ее голосом? Что она пожелает для тех, кто ее все время предает, кто пытается от нее отделиться? Армагеддон? Сомнительно. Для него нужны более веские причины.
— Ну же… не молчи. Время уходит.
Я вздохнул.
Воистину…
— В общем, все очень просто. Жизнь состоит из набора происшествий, эпизодов. Многие из них вытекают друг из друга, соединены причинными связями. Я их называю историями. Историй этих, как ты понимаешь, огромное количество. Все они сплетены друг с другом, и большая часть не стоит выеденного яйца.
— Что ты имеешь в виду?
— Не более сказанного. Большая часть историй — банальна и повествует, к примеру, о жизни какого-нибудь мелкого ремесленника и белошвейки. Начинается она, как и положено, со встречи, потом следует любовь, женитьба. Ясное дело, у них появляются дети, они их растят, считают копейки, ссорятся, мирятся, пьют горькую, изменяют, и так постепенно продвигаются к могиле. После — финиш, каменная плита и на этом история заканчивается. Как я и сказал, она относится к заурядным, имя им — легион.
— Ты имеешь в виду стандартные, бытовые истории, не так ли? — спросила она.
Умница, просто — умница.
— Вот именно, — кивнул я. — Бытовые, состоящие из символов, о которых я уже упомянул. Любовь, расставания, встречи, снова любовь, рождение новой жизни и смерть. Эти истории я называю хрупкими. Они зависят от случая, от личной воли их участников и еще от стечения многих обстоятельств. Проще говоря, они не стабильны, они могут легко измениться.
— Хорошо. А что дальше?
— Есть и другие истории. Крепкие. Истории фатума. Их гораздо меньше, но все же обычному человеку можно запросто к одной из них прикоснуться, поскольку они, как правило, включают в себя судьбы многих людей, даже судьбы целых государств. Они имеют большое влияние на историю, от них частенько зависит, каким путем она пойдет. В них вплетено множество бытовых историй. Понимаешь?
— Не очень.
— В зарождении такой истории почти наверняка участвуют могущественные, высокопоставленные особы, она густо замешана на секретах государственного уровня, но постепенно, включая в себя все больше и больше людей, их бытовых историй, становится… очень разной, пестрой, массовой, я бы сказал. И еще в ее основе, как правило, лежит какая-то богатая на возможности идея, способная пленить умы людей. К примеру, идея крестовых походов. История фатума словно магнитом притягивает к себе всех нужных для ее развития и роста. С какого-то момента она становится уже настолько сильной, что сопротивляться ее приказам не в человеческих силах. Попавшего в ее зону влияния она не мытьем, так катаньем заставит совершить те или иные, необходимые для нее поступки.
Мэри покачала головой.
— О чем ты? О каких историях?
Я вздохнул.
Ну да, без пояснений не обойдешься, ну никак.
— Ты знаешь, что этим миром правит случайность только на первый, неискушенный взгляд? Если присмотреться и пошевелить мозгами, то становится ясно, что те или иные поступки людей, как поодиночке, так и в массе, подчиняются определенным законам. Какие-то из них уже вычислены, а о других никто пока не имеет понятия. Например о законе, благодаря которому мир держится на событиях — связанных между собой причинами и следствиями, соединенных ими в нечто, именуемое историей, которая обладает началом, действием, а с течением времени неизбежно обрывается, заканчивается. Написать формулу, по которой действует этот закон, я не смогу. Мне известно лишь о его существовании.
— Ближе к делу, загадочный предок. Нечего ходить вокруг да около.
Я ухмыльнулся.
— Собственно, именно с этих рассуждений я некогда и начал, в той, давней жизни, ныне кажущейся мне нереальной, жизни обычного человека и писателя, обреченного сойти в землю в пределах отпущенного для большей части людей срока. Как-то прочитав в Ричмонде лекцию «О поэтическом принципе», я гулял по городу. Мне захотелось отдохнуть, и я присел на скамейку в парке. Глядя на лебедей, плавающих в расположенном неподалеку пруду, я набрел на предположение о наличии такого закона. Я прекрасно понимал, что доказать его существование невозможно. Точнее — для этого пришлось бы опросить огромное количество людей, сопоставить их ответы и высчитать вероятность тех или иных событий. Хоть какие-то доказательства могли появиться, если бы удалось обнаружить отклонения от расчетов. К сожалению, для подобных исследований у меня не имелось ни времени, ни денег.
— Деньги у тебя появились только тогда, когда ты бросил писать?
Я кивнул.
— Верное наблюдение. Могу я продолжить?
— Я слушаю более чем внимательно.
— В общем, мне было понятно, что предположение о существовании историй чисто умозрительно и годится лишь как основа для очередного рассказа. Собственно, так я его и воспринимал, пока не натолкнулся на мысль, показавшуюся мне еще более любопытной. А не могут ли существовать, спросил я себя, истории и еще одного вида, более могущественные? Если они все-таки есть, тогда почему одна из них, самая сильная, до сих пор не захватила мир, почему он до сих пор не подчинен ей полностью? При каких условиях такое возможно?
— И при каких?
— Только в том случае, если эти истории тайные, — ответил я.
— В каком смысле? — спросила Мэри. — Какие еще тайные истории?
Я развел руками.
— В тот момент это были всего лишь умозрительные построения. Они подчинялись только законам писательской логики и правдоподобия рассказа, частью которого им надлежало стать.
— Принято.
— Хорошо, продолжаю. Тайные истории, думал я, на чем они держатся, как может проявляться их сила?
— На том, что их никто, никогда не узнает?
Предположив это, моя собеседница не удержалась и задорно улыбнулась. Все рассказанное мной ей по-прежнему казалось забавным.
Я беззвучно поаплодировал.
— Браво! Верно, они ориентированы на тайну. Им не нужно завоевывать мир, они и так способны им править исподтишка. Огласка — мешает. Значит, обнаружить их должно быть очень трудно. Ну а самая лучшая для них маскировка на свете — спрятаться в ворохе пустяков, домыслов, досужих слухов, недостоверных сведений.
— Сумасшедший старикан, ты говоришь про эти истории так, словно они — живые существа.
Теперь в голосе моей сиделки слышалась легкая тревога.
— Писатели все — безумны. Разве ты не знала? — спросил я.
— Вот как?
Я чуть не брякнул «тебе это должно быть отлично известно», но удержался и ограничился лишь тем, что промолвил:
— Вот как-нибудь познакомишься еще с одним, двумя и убедишься, что я не исключение.
— Возможно, так и есть, — задумчиво сказала она. — Давай вернемся к историям.
— Хорошо, вернемся. К тому времени, когда я притопал к возможности существования тайных историй, все эти мысленные построения меня уже довольно прилично забавляли. Поэтому я с большой охотой продолжил размышления и пришел к выводу, что тайных историй должно быть предостаточно в области религии. Ковчег завета, священный Грааль, копье Лонгиниуса. Вот образцы таких историй, решил я. Потом мне пришло в голову, что это может быть одной историей, только имеющей три ответвления. Впрочем, это сейчас не так важно. Главное то, что тайные истории ловко маскируются, добраться до их сути очень трудно, но тот, кто умудрится это сделать…
— Получит бессмертие?
— Будет их пленником, навсегда станет их частью.
— Ага, понятно, — нахмурилась она — И ты, значит, престарелый Уллис, попытался историю о трех ответвлениях разгадать?
— И не подумал даже, — ответил я. — С первого взгляда было ясно, что такой подвиг потребует чудовищных усилий, поскольку она окутала себя гигантским лабиринтом логических ловушек, приводящих к безумию, фактов, кажущихся многозначительными, но на самом деле, подсунутых лишь для того чтобы отнять у исследователя время и силы, да и попросту вранья, умолчаний, искаженных легенд… В общем, за эту историю не следовало браться.
— И еще у тебя не было денег, — напомнила Мэри.
— Да, мое дитя, — я был сама кротость. — Замечательно, что ты слушаешь так внимательно.
Она тихо хихикнула и приказала:
— Продолжай.
— Сначала дай мне попить, — попросил я.
Стакан с лимонной водой, которую я так люблю, оказался у моих губ тут чуть ли не в следующее мгновение.
— Только будь осторожнее, — предупредила Мэри. — Ты знаешь, твой мочевой пузырь…
— Знаю, — прервал ее я.
Сделав после этого три аккуратных глотка, я откинулся на спинку кресла и даже позволил себе улыбнуться.
Вот что, на самом деле, в моем возрасте приносит несказанное удовольствие. Всего лишь возможность жить и пить воду.
— Дальше, — потребовала сиделка. — Все выкладывай, сладкоречивый пращур.
— Осталось немного, — продолжил я дозволенные мне речи. — Всего лишь сообщить, что я такую историю нашел. И она, как ни странно, на первый взгляд не имела отношения к религии.
— А на второй?
— Нет в этом мире стоящей вещи, которая не имеет к ней отношения.
— И что за история?
— Ты знаешь ее, — ответил я. — Легенда об идеальном тексте. О том, после которого нужда в каком-либо другом отпадет вовсе. Зачем что-то писать, если идеал уже есть? Лучше не сделаешь. Зачем читать классиков, если они писали хуже?
— А… — слегка разочаровано сказала она. — И после этого ты, бросив писать, принялся создавать этот текст. Чем и занимаешься по сию минуту. При чем тут долголетие?
Послышался громкий звонок.
— Пора, — сообщила Мэри, предваряя вопрос, который я хотел задать. — Вскоре мы уснем и придем в себя только на Марсе, как я тебе обещала. Пора занять наши ложа.
Она показала на плоские, усеянные странными трубками и штукенциями прямоугольники, на которых мог с комфортом поместиться взрослый человек.
— Мне — тоже? — спросил я.
— Да, всем, И поэтому, давай я помогу тебе лечь на ложе, потом устроюсь в своем, а ты, тем временем, не теряй времени зря, заканчивай рассказ.
Она тут же перешла от слов к делу и подкатила мое кресло к тому месту, на котором мне следовало спать до самой посадки на красной планете. Парой минут спустя я уже лежал на нем, чувствуя на правом запястье широкий эластичный браслет. Кажется, с его помощью следили за моим самочувствием.
— Долголетие тут ни при чем, — объяснял я, любуюсь тем, как Мэри изящно устраивается в своем ложе. — Просто история об идеальном тексте является тайной и всерьез с ней соприкоснувшийся уже никогда от ее владычества не избавится. Я перестану быть ее частью лишь тогда, когда она закончится. И она так сильна, что не даст мне умереть, пока я не напишу идеальный текст.
— Ты все это время лишь имитировал его поиски, для того чтобы жить вечно?
Тяжело вздохнул, я сказал:
— Видишь ли, Мэри, я — часть истории и, значит, не могу не стремиться к ее конечной цели. При этом я мыслю, обладаю относительной свободой воли и, приложив все усилия, мог бы даже задержать появление идеального текста, но дня на три, не больше.
— Как можно стать частью истории?
Задав вопрос, она даже затаила от волнения дыхание. Стало быть, все мои объяснения пропали даром.
— У этой истории — всего лишь знать о ее существовании и быть готовым к поискам идеального текста, — ответил я.
Следующий вопрос прозвучал совсем тихо.
— И значит, раз ты мне о ней рассказал, я теперь тоже проживу не менее пары сотен лет?
— Для этого надо совсем немного. Всего лишь решить для себя, что ты участвуешь в этой истории и начать поиски.
Она притихла. Я прислушался и сумел даже уловить ее дыхание, даже шелест с которым, нагнетаемым каким-то очередным чудесным механизмом, в нашу каюту поступал свежий воздух.
— А что будет, когда ты напишешь идеальный текст? — наконец спросила она. — История на этом закончится?
— Да, — ответил я. — моя история.
— И ты — умрешь?
— Не знаю. Возможно, умру.
— А я? Я тоже умру, если ты найдешь идеальный текст?
— Ты еще не в деле. Да и потом, у меня есть основания предполагать, что создатель идеального текста может быть лишь один. Кажется, до меня были и другие искатели, а наш мир до сих пор стоит.
Легкий вздох облегчения, слегка порозовевшие щеки.
Девочка, гулявшая по лугу и вдруг обнаружившая разверзшуюся под ногами пропасть. Успев остановиться на самом краю, она сделала шаг назад и теперь может быть уверена, что не упадет. Самое время повернуться и кинуться наутек. Беги…
— Значит, до тех пор, пока…
— Пока ты сама этого не пожелаешь, частью истории тебе не стать. Ну и, конечно, должность искателя текста должна быть при этом свободна.
— Ах, вот как…
— Потом, когда станешь старше, тебе может прийти в голову, что этот вариант жизни является не самой худшей возможностью победить время. Прежде чем действовать, хорошенько подумай. Обещаешь?
— Обещаю. Скажи, глупый старикашка, а сам-то ты что от этой истории хочешь?
Неплохой вопрос.
— Поначалу мне было интересно и еще к этому примешивалось тщеславие. Куда без него? Каждому писателю лестно создать идеальный текст, поставить в долгой истории литературы жирную точку, стать единственным. Теперь я всего лишь часть тайной истории, а любая история должна стремиться к развязке, к концу.
— Ах, вот как. Поначалу тщеславие, а потом… — пробормотала она.
— Почему бы и нет? — сказал я. — Совершенство, оно требует…
3
Жаль, что я не могу посмотреть написанное ранее. Это помогло бы определить, когда подействовал усыпляющий газ. Мне кажется, в этот момент я заснул с мыслью о совершенстве. Хотя, возможно, и немного позже.
Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. Главное — я уже на Марсе, у меня, раз я могу писать, на коленях клавиапульт и я совершенно один.
Чудо? Несомненно, оно самое, добротное, вполне себе реальное чудо. Его подготовка, причем так, чтобы ничего не пронюхала сиделка, обошлось мне в кругленькую сумму.
Сиделка.
Подумав о ней, я невольно улыбнулся. Было бы верхом наивности надеяться, что красивая дева останется опекать живую мумию и откажется ненадолго прогуляться с юным красавцем, обладающим великолепной фигурой, да еще проявляющим все признаки влюбленности. Особенно, если живой труп самым твердым образом обещает вести себя в высшей степени благоразумно. Интересно, что она скажет, узнав, что красавец всего лишь нанят мной для отвлечения, для того, чтобы дать мне возможность завершить действия, имеющие отношение к истории об идеальном тексте?
Не знаю, честное слово. В подобных ситуациях, знакомство со словами не часто используемыми в культурном обществе, случается, демонстрируют и леди. Впрочем, сейчас, не имеет значения даже это.
Я смотрю на открывающийся передо мной марсианский пейзаж. Нас разделают лишь несколько десятков метров и совершенно прозрачная стена. За спиной у меня самый глухой и обширный уголок так называемого малого сада. В нем шагов двадцать, и я совершенно уверен, что там нет ни единой живой души. По левую — находится коробка лифта, и если кто-то из нее появится, то я увижу его тотчас. Впрочем, заплаченная кое-кому приличная сумма денег гарантирует мое уединение. Ну и наконец, по правую руку от меня находится огромный короб механизма, который, как успела объяснить мне Мэри, прежде чем ушла, обеспечивает свежим, отфильтрованным воздухом сразу несколько этажей. Он гудит, то едва слышно, то низко и басовито, но совсем мне не мешает думать. Получается, в данный момент я один, как перст во всем этом засаженном карликовыми яблонями саду, и, наверное, более другого такого удобного случая закончить мою историю не представится. Даже в собственном замке я не свободен от надзора, причем там за мной следят сразу несколько пар глаз, и освободиться от их внимания трудно. А здесь — легко. Конечно, стоило некоторых трудов сделать надлежащие приготовления тайно, но мне помог ну просто — очень большой жизненный опыт.
И сейчас, зная, что момент истины близок, что вот-вот открою то, над чем ломал голову более ста лет, я как никогда холоден, спокоен и собран. Пустые эмоции? На них у меня сейчас нет времени. Остался только я, да действия, необходимые для завершения тайной истории. Ну, и еще вопрос, всецело занимающий мои мысли на протяжение десятков лет.
Что вырвется из моей души, что я смогу сказать, когда явится тот, кого я сейчас позову? Если до этого дойдет, конечно. Если история, частью которой я являюсь, продолжится настолько…
Ладно, не будем темнить. Пора открывать карты полностью. Мэри, слушай, тот юноша, которого я к тебе приставил, имеет еще одно задание. Он должен сделать так, чтобы хранилище информации, на которое записывается этот текст, перестало существовать. Поскольку именно за это ему обещана существенная доплата, а руки у него очень ловкие, то почти наверняка свою работу он сделает. Тогда ты не прочитаешь мои признания, даже не узнаешь, что избежала рабства истории идеального текста. Если он потерпит фиаско, это значит — ты уже внутри нее.
А посему: я тебе всего не рассказал. Главное, о чем умолчал, это не сообщил о предназначении идеального текста. Его появление не будет означать крах всей литературы. Думаю, мой будущий собеседник не жаждет сделать его всеобщим достоянием, постарается скрыть. Или он или сама — тайная история. Почему? Ну, хотя бы потому, что это знание дает определенное могущество, делиться которым с людьми просто опасно.
Слушай, идеальный текст может быть написан только на идеальном языке. Тот, кто его закончит, тотчас этот язык выучит полностью. Идеальный язык дает возможность общаться с идеальными созданиями, разговаривать с ними на равных. Понимаешь? Ты подумала о Боге? Нет, конечно, не сам он, но его слуги, ангелы, они услышат того, кто заговорит на этом языке, услышат обязательно. Скорее всего они явятся, чтобы пообщаться с новым обладателем этого языка, и тогда появится возможность высказать желание. Какое? Не знаю. Я не нашел в библии упоминаний о человеке, которому удалось обмануть ангела. Значит, в их присутствии, я не смогу хитрить или лгать, поскольку все еще остаюсь человеком. То есть при появлении ангела я выскажу некое пожелание, касающееся окружающего мира, и единственным моим спасением в данной ситуации будет то, что ангелы — служат свету. Стало быть, изменения, которые я от них потребую, пойдут на благо людям, на всеобщее благо.
И все-таки риск — велик. Будь у меня выбор, я бы отказался от мысли создания идеального текста, но история, частью которой я уже являюсь, как ты понимаешь, неумолима.
Да, самое главное, что я еще тебе не сказал и за что, будь такая возможность, стал бы униженно вымаливать прощение. Идеальный текст мной уже почти создан. Большая его часть находится в хранилище и погребена среди бессмыслицы, которую я десятилетиями выбивал на клавиапульте. Не хватает только последних нескольких строк. Без них он лишен своей магической силы, и я честно, в течение трех дней сопротивляясь давлению истории, требовавшей завершения, держал их в памяти. Именно поэтому я так спешно и отправился в полет на Марс. Мне кажется, это хоть в какой-то степени может уберечь Землю от последствий моей будущей встречи с ангелом господним. Вдруг мое пожелание коснется лишь планеты бога войны?
К счастью, подобное развитие событий не явилось для меня неожиданностью. Некогда я разработал план на тот случай, если дело пойдет именно так, и теперь он пригодился.
Все, на этом — все. Я высказался, у меня более не осталось тайн, и если хранилище информации с данным текстом все же уцелеет, ты по крайней мере будешь в курсе, тебе не придется блуждать в потемках. Учти, я буду записывать до самого конца. Точнее, до того момента, пока это будет возможно. Ты должна знать. Может, это позволит избежать каких-то ошибок. Надеюсь — позволит.
А теперь… продолжим. Точнее, я продолжаю записи. Сейчас я позволил себе пятиминутный перерыв, для того чтобы собраться с духом, приготовиться к предстоящему. Все это время я разглядывал марсианский пейзаж, любовался им, ибо с годами жажда лицезреть красоту увеличивается, которую начинаешь находить даже там, где ее для молодости, вполне возможно, нет и вовсе. Здесь же… красноватая пыль, барханы. Неподалеку виднеется нечто округлое, кажется, край кратера. Горизонт, находящийся почти в два раза ближе, чем земной, и звезды над ним, расположенные как мне кажется, неправильно. Впрочем, меня привлекло и заставило залюбоваться совсем не это. Тени…
Э, нет, новой истории не надо. Мне бы с этой как-то покончить. В то, что я после нее уцелею — не верится совершенно, но если провидению будет угодно расщедриться на такой подарок, клянусь, никогда… ни при каких условиях… Но это — в будущем. А пока, не пора ли взяться за идеальный текст? Уходит время. В любой момент может случиться нечто непредвиденное.
Идеальный текст. Вот сейчас…
(…)
Я сделал это. Я его написал, закончил, произнес на нем несколько фраз и теперь, все еще сидя в своем кресле, тихо и торжествующе смеюсь. Где он, этот последний кусочек идеального текста, спросишь ты? Он был здесь, чуть выше, между двумя скобками, и я его только что потер. Свое дело он сделал, я знаю. Язык, необходимый для того, чтобы разговаривать с божественными созданиями, живет во мне, висит у меня в памяти словно пылающее клеймо, да так надежно, что я не получу от него свободы уже никогда.
Пусть будет так. Мне все равно. Главное, я остался жив. Где-то в глубине души я этого боялся и, помня о возможных последствиях, испытывал перед этим страх. Смерть могла меня настигнуть, если история, частью которой я являюсь, требовала только создания идеального текста. Поскольку я до сих пор не рассыпался в прах, это означает, что она еще не закончена. Может, конец ее наступит после того, как я выскажу ангелу свое пожелание? Или возможны варианты, зависящие от того, что вырвется из моих уст?
Честно, вот сейчас я смеяться перестал. Поводом послужила вдруг наступившая, навалившаяся неожиданно тишина. Полная, словно мне кто-то заткнул уши ватой. Может, я просто на время потерял слух?
Кстати, чем не вариант? Если принять его, то я полусумасшедший старик, нафантазировавший себе черт те что на основе лишь собственного долголетия.
Это предположение заставляет меня улыбаться.
Что ж, если такие вещи приходят мне в голову, значит, я утратил разум еще не в полной мере. Вот только в этом варианте мне ничего делать не нужно. Лишь ждать, когда вернется сиделка и, узнав о случившемся со мной несчастье, покатит к врачам. А вот если моя теория об истории верна, тут…
Мэри, ты читаешь эти строки? Если так, то значит… Читай внимательно. Я не стану тратить время и скажу основное.
Главное, быть готовым к встрече внутренне. Как я понимаю, самым легким вариантом той просьбы, которая раздастся из моих уст, будет пожелание немедленной смерти, или вечной жизни, или еще какая-нибудь глупость. Будем рассчитывать на самый тяжелый, и он вполне вероятен, учитывая, что ангелы не мелочатся. Значит, это может быть переустройство мира, согласно каким-то там, гнездящимся в моем подсознании желаниям. Вот этого я боюсь больше всего.
Несколько успокаивает меня только мысль о том, что ангелы — светлые создания. Впрочем, жить в мире, устроенном в соответствии с принципами, которые прячущемуся в моем подсознании существу могут показаться светлыми и справедливыми, может оказаться ничуть не лучше. Как думаешь, много ли радости получат люди, ни в какой ситуации не впадающие в грех, не ведающие о его существовании? И это…
О, боже, кажется, я что-то слышу!
Звук, очень похожий на шелест больших крыльев. Он, как на грех, приближается ко мне со спины.
Но как это возможно, и каким образом ангел, прилетевший ко мне, преодолеет купол? В том, что он способен жить в разреженной атмосфере Марса, я не сомневаюсь. Но — купол…
Мэри, послушай, я, кажется, совершил ошибку. Точнее, даже не так… Поскольку меня всю дорогу вела история, то что-то изменить я, конечно, не мог. Значит, не ошибка… Просто мне до сих пор не приходило в голову, что есть еще создания, понимающие идеальную, ангельскую речь, поскольку ими когда-то были. И вот они-то всё, сказанное мной, сумеют повернуть так, что род людской от этого проиграет. Надеюсь, я ошибаюсь именно сейчас. Тем более что вариантов объяснений на самом деле еще больше. Учти, все слышимое мной может оказаться лишь слуховой галлюцинацией, следствием потерянного слуха.
Знаешь, шелест крыльев просто бьет мне в уши, а лысину мою начинает овевать странный ветерок, который можно объяснить лишь тем, что их владелец находится уже очень близко. Продолжая шлепать по клавиапульту, я пытаюсь оглянуться, но у меня не получается, нет для этого сил, да и позвоночник совершенно утратил необходимую для этого гибкость… если это одно из тех созданий, и если, как предполагаю, я попрошу его о судьбах мира, это будет катастрофой.
Но — нет, не должно быть…
Мэри, осталось немного. Я знаю, что я его вот-вот увижу. И тогда у меня, вполне возможно, уже не хватит времени что-то писать. Вот если бы я вовремя попросил установить на своей коляске зеркальце бокового вида, я бы уже знал…
А пока у меня есть еще несколько секунд и надо встретить гостя с достоинством. Это единственное, что мне осталось. Достоинство и сосредоточенность. Они помогут.
И все-таки, какие у него крылья? Белые или черные? Вот сейчас я это увижу и напишу, если мне позволит история.
Мэри, они у него…
Биография
Эдгар Аллан По родился 19 января 1809 года в городе Бостон, США. Родители его были актерами бродячей труппы. Умерли они, когда Эдгару исполнилось два года. Усыновил его богатый купец Джон Аллан. Благодаря этому талантливый от природы мальчик получил хорошее образование. Эдгар начал рано писать стихи, много фантазировал, увлекался психологией.
В семнадцать лет Эдгар поссорился с приемным отцом и с того момента вынужден был зарабатывать на жизнь самостоятельно. Получалось это плохо, и он даже на время угодил в солдаты. Первый сборник его стихов вышел в 1827 году и не имел успеха. Несмотря на это будущий классик продолжал упорно трудиться. Удача улыбнулась ему только в 1833 году. Его рассказ «Рукопись, найденная в бутылке» получил первую премию балтиморского ежегодника. И вовремя, поскольку Эдгар к этому моменту фактически дошел до нищеты.
С этого момента и до 1847 года Эдгар По работает в журналах Ричмонда, много пишет и печатается. Он женился, но вскоре овдовел. 1847–1849 годы оказались для него самыми тяжелыми. Общество не простило ему эксцентричного поведения. Его травили, его мысли все чаще занимали болезненные и причудливые фантазии, он пил. Падения перемежались взлетами, но к концу 1849 года произошел перелом, в результате которого писателю каким-то чудом удалось остановиться на самом краю пропасти, в которую он, казалось, уже упал.
Что послужило этому причиной, так навсегда и осталось тайной, но следующий 1850 год встретил уже новый человек, рассудительный и трезвый. Видимо, дав зарок, Эдгар По прекратил писать. Он устроился в лавку бакалейщика обычным продавцом и с жаром принялся за дело. С этого момента его финансовые дела пошли в гору. Через несколько лет, благодаря трудолюбию и бережливости, он сумел выплатить все свои долги. А слава уже стояла у его дверей. Причем следующее десятилетие она лишь росла и наконец достигла такой величины, что Эдгара По объявили живым классиком. Его произведения издавались, переиздавались и обильно переводились на иностранные языки.
К 1870 году писатель стал настолько богат, что смог даже купить себе небольшой остров на Филиппинах. Еще десять лет на нем шло строительство замка с высокими стенами, рвом и снабженного подъемным мостом. В центре замка соорудили белую башню, в которой Эдгар По и поселился, запретив входить в нее кому бы то ни было, кроме парочки особо доверенных слуг. Это воспринималось как чудачества человека, неожиданно разбогатевшего на старости. Однако писатель прожил на острове более чем сотню лет и стал самым долгоживущим человеком Земли. Данный факт, в сочетании со всегда присущей ему эксцентричностью, подкрепленные недюжинным талантом, сделали Эдгара По едва ли не самым известным человеком на Земле. Ему пришлось даже нанять целое агентство, единственной задачей которого являлось ограждение его от навязчивых визитеров, пытающихся теми или иными способами проникнуть в его настоящие или мнимые тайны. А их усматривалось немало, и сказочное, библейское долголетие писателя, конечно, было основным. Однако, в то же время, многих интересовало его молчание. При этом было достоверно известно, что Эдгар По все время работает над каким-то текстом. Это будоражило умы, поскольку многие мечтали хотя бы одним глазком увидеть текст, над которым очень талантливый автор работал более ста лет. Увы, этим надеждам не суждено было сбыться.
В 1986 году писатель вдруг покинул свой остров и отправился на Марс. В пути его сопровождала лишь сиделка, которую он нанял всего за несколько месяцев до этого события. 30 апреля Эдгар По прибыл на планету бога войны и к вечеру, в тот момент, когда сиделка оставила его ненадолго одного, умер. Учитывая возраст писателя, расследования причин смерти даже не проводили. И это, как и положено, со временем породило массу странных, шокирующих слухов. Многие из них базировались на том, что таинственный текст, над которым работал великий писатель, так в накопителе информации его клавиапульта обнаружен и не был.
Один из ведущих критиков нашего времени написал: «Смерть Эдгара По не могла остаться незамеченной. Жизнь его оборвалась и вместе с ней исчезла надежда на появление по крайней мере еще одного, талантливого и наверняка необычного текста. Если учесть время, потраченное на работу, он вполне мог оказаться одним из самых совершенных художественных текстов, созданных когда бы то ни было пишущим человеком».
Конец
21.11. 10–18.12.10, 5.06.12.
Комментарии к книге «Эдгар По. Идеальный текст и тайная история», Леонид Викторович Кудрявцев
Всего 0 комментариев