«Луи Вутон»

Луи Вутон (fb2) - Луи Вутон [litres] (пер. В. Прохоров) 1002K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Армин Кыомяги

Армин Кыомяги Луи Вутон

4 июля

Один! Чертовщина, но факт налицо. Проснувшись сегодня утром на огромной водяной кровати, понял это окончательно. Я один. Больше никого нет. Только я. Открыл глаза и единственное, что уловил слух – было тихое гудение эскалаторов, собственное дыхание и этот едва слышный плеск волн, так приятно покачивающих меня в резиновой кровати. Как потерпевшего кораблекрушение. Все. Ну, хорошо, еще с нижних этажей смутно доносился приглушенный шум работающих холодильников. Но это и впрямь уже все. Музыка, безостановочно звучавшая здесь фоном на протяжении последних дней, смолкла.

Выкарабкался из постели – кстати, не так-то это и просто – и чуть не наступил на бутылку виски и пакет чипсов. Едва на ногах устоял. Башка была чугунной, ее так и тянуло к полу. Тут я случайно наступил на рулу и все-таки рухнул. С громким и каким-то странным грохотом. Моя голова?! Потрогал. Слава Богу, каска. Проспал в ней всю ночь, хотя ценник больно царапал ухо. Выходит, не зря мучился.

Потопал в мужской сортир, уже, было, достал хозяйство из штанов, но остановился. Засунул обратно и пошел в женский. Здесь чище. Помочился в первый же унитаз, затем ополоснул лицо и осмотрел себя в зеркале. Понюхал рубашку, которую вчера взял в магазе Calvin Klein. Ф-фу! Содрал с себя и бросил в урну. Помыл подмышки, пригладил волосы и покинул помещение. На эскалаторе съехал вниз. В Ideal Kosmetika воспользовался новым дезодорантом Burberry, намазался везде, где надо. Свежую футболку взял в Esprit. Пошел в Skechers и уселся перед полками на пол. Снял кроссовки, понюхал. Ф-фу! Теперь я буду каждый день брать отсюда новые. Каждый божий день. Факт.

Так, завтрак. Только не в ресторане. Больше не могу. Уже который день подряд? Надо бы подсчитать. Прошел мимо и вошел в Rimi. До дна высосал клубничный йогурт Danon, сжевал половину банана, остаток кинул через плечо, взял блестящее красное яблоко, отгрыз огромный кусище, изумился его сладости, потом, имитируя бейсболиста, со всей дури бросил огрызок куда-то к кассам. Что-то со звоном упало. Прислушался. Ни черта. Разбежался и с размаху ахнул ногой по пакетам с овсяными хлопьями. Возникло нечто вроде снегопада. И опять тишина.

Наверх ехать было лень, взял новую рулу. Вяло отталкиваясь, поехал длинным и широким коридором. По обе стороны от меня проплывали распахнутые двери магазинов, в полной готовности принять покупателей. Но покупателей не было. Только я. Собирался ли я что-нибудь купить? Смех, да и только. Когда ты один, твои денежки на фиг кому нужны. Хоть это я уяснил для себя за последние дни. Ждите, ждите, лавочки! Может, однажды и повезет. Надеюсь, что нет.

Затормозил возле канцтоваров. Въехал внутрь, еще сам не зная зачем. Нашел толстый фломастер и встал перед зеркалом. Оглядел себя, свою новую чистую футболку без логотипа и написал на груди: ЛУИ ВУТОН. Красота. Экстравагантно. Остроумно. Вызывающе. Короче, очень даже для меня характерно.

Прихватил блокнот и несколько ручек. Нужно будет все здесь происходящее записывать.

2 июля

Попробую восстановить позавчерашние события. У нас с исполнительным директором торгового центра Ülemiste была договоренность о встрече. Вторая, от которой я ожидал при удачном раскладе уже и конкретного предложения. Своим буравящим взглядом и каверзными вопросами начальник Ülemiste оставил впечатление человека с хитрецой. Но мне это, скорее, даже нравилось. Настоящего опыта работы у меня не было, ведь я свежеиспеченный маркетолог, только-только получивший экономическое образование. Понятно, если такому желторотому птенцу обломится работа, то во мне должно быть нечто, чего не нашлось в опытных претендентах. Надеюсь, это мои творческие способности, креативность, так сказать.

Приехал я на велике, ехал спокойно, чтобы не вспотеть. Встреча была назначена на десять. Я прибыл немного раньше. Заперев велосипедный замок, направился в Центр дожидаться точного времени. Посетителей еще не было, но все магазины уже сияли и сверкали, как разукрашенные ловушки. Я прогуливался без каких-либо мыслей или намерений, даже к плакатам лень было присматриваться, хотя исполнительный директор в прошлый раз постоянно обращал на них мое внимание.

Через несколько минут после назначенного срока (по-моему, чересчур педантичный управляющий маркетингом особого доверия не вызывает) я миновал пустой секретарский стол и постучался в дверь начальника. Поскольку никто не отозвался, осторожно приоткрыл дверь. В пустом кабинете с распахнутым окном колыхалась занавеска. Присев на стул, явно предназначенный для гостей, я посмотрел в окно. На крыше безликого жестяного здания гудели кондиционеры. Рядом с изогнутой трубой большого диаметра села чайка и принялась старательно чистить перышки. Летнее небо грозило очередным знойным днем.

Прошло четверть часа. Я встал, сделал пару несмелых шагов по чужому кабинету, рассмотрел какой-то кубок на шкафу и несколько грамот на стенке. Снова взглянул на часы и решил позвонить директору на мобильник. Номер он сам мне дал в конце предыдущей встречи. Я решил, что это добрый знак. После первого же сигнала вызова на столе, где-то под ворохом бумаг запел Отт Лепланд[1]. Подойдя поближе, я отыскал оставленный на столе телефон и изучил сенсорный экран. Под моим номером вместо имени абонента значилось – «юный клоун». Кто, я? Юный – куда ни шло, но клоун? В каком это смысле? Телефоны продолжали вызывать и петь, я же боролся с задетым самолюбием. Слушай, о чем говорит горизонт, слушай, куда он зовет, слушай, что хочет поведать ветер. Внезапно, порвав на клочки эту пикантную ситуацию, раздался бодрый голос автоответчика. Я нерешительно настучал в почтовый ящик сообщение и вновь опустился на стул.

Просидел каменным изваянием минут десять. Под прекрасную мелодию мое хорошее настроение улетучилось, словно вылетело в окно – я жду тебя здесь, на полпути, услышь, это взывает мой голос. Подойдя к окну, я все выплюнул. Обиду, жалось к самому себе и изрядный сгусток клейких соплей.

Покинул кабинет. Да, в работе я очень нуждался, но чувствовал, что имею полное право уйти. Более получаса бесплодного ожидания, сообщение в почтовый ящик, что еще, как человек вежливый, я мог сделать? Секретаря на месте не было. Спускаясь с лестницы, я понял, что хочу есть. Ноги насильно привели в McDonald’s. Торговый центр был по-прежнему пуст. Да это и понятно, середина недели, утро. В ресторанчике – ни души. Смотрел на рекламные плакаты сочных бургеров, которых в реальности не существует. Во рту скопилась слюна, в пузе словно кто-то попискивал жалобным голосом. До чего же невероятна эта связь рассудка и зрения. Любой мало-мальски нормальный человек понимает, что все это чушь, что за каждой аппетитной картинкой стоит не действительность, а срежиссированная в фотостудии западня, ан видишь, слюнки текут, слюнные железы анализировать отказываются напрочь, скепсис и недоверие куда-то подевались. Желудочный сок празднует победу. Если надо, то и над мозгами.

Решил в пользу чизбургера и коки. Довольно долго проторчал перед пустой кассой. Наконец, позвал кассиршу. В ответ тишина. Только шкварчение картошки во фритюрнице. И тут я совершил немыслимое. Вторгся в обход кассы на территорию глобального биржевого предприятия и самовольно взял с полки упакованную в бумажный пакет продукцию. Она была горячая, только что приготовленная. Из автомата налил напиток, а сам все поглядывал, не появится ли откуда заспанная фигура в красной бейсболке. Но, нет. Посмотрел, что картофель уже стал коричневым. Вытащил из масла сито и вышел из зоны. Отсчитал деньги без сдачи и, оставив их на прилавке, побрел прочь.

Тащился по коридору и жевал. Проверил телефон. Все в порядке, включен, звук на пределе. Чуть, было, не позвонил директору еще раз, но раздумал. Открыл велосипедный замок и поехал домой, удивляясь безлюдью и, по сути, полному отсутствию движения на дорогах. Оставшийся день до вечера проторчал дома, время от времени заглядывая в телефон. Мама уехала на пару дней за город к подруге.

3 июля

Утро было странным, каким-то не таким как обычно. Живу я вблизи Тартуского шоссе, к городским шумам давно привык. Проезжающие трамваи вызывают легкое вибрирование нашего дома. Никто из нас этого уже не чувствует, но приходящие в гости друзья и знакомые всегда обращают внимание. В это утро меня, можно сказать, разбудило как раз отсутствие вибрации и невероятная тишина, если не считать того, что пару раз каркнула ворона. Из моего окна виден только внутренний двор с мусорными контейнерами, возле которых к вечеру набивается тесная группа четырехколесных тарантасов. Так что, взгляд в окно ничего не прояснил.

Накануне я заснул поздно, то читал, то гулял по сети, а потому продрал глаза только около десяти. Проверил телефон, ни одной эсмээски или непринятого звонка. Набрал номер директора торгового центра. Ждал, представляя себе душещипательного Лепланда, но в итоге услышал приветствие вчерашнего жизнерадостного автоответчика. Прервался, не оставив сообщения. Сварганил на кухне бутерброд и включил радио. Полилась легкая музыка, эдакие мелодичные фоновые обои, в которых чувствуешь себя приятно защищенным или не чувствуешь. Ровно в десять раздались всем знакомые сигналы точного времени и снова музыка. Новостей почему-то не передали. А может, новостей и нет никаких, пришло мне в голову. Ну, в том смысле, что все спокойно, ничего не происходит, сплошная и раскаленная стабильность опустилась на землю с удушливого неба и… И так далее. Что-то заставило позвонить маме. Но и она не ответила.

На этот раз, взбираясь вверх по горке Сосси, давил на педали не жалея сил. Рубаха уже прилипла к телу, но сегодня меня это не заботило. Улица вымерла. Светофоры с достоинством меняли цвета, будто было что регулировать. Дождавшись, когда погаснет красный (всегда можно ожидать какого-нибудь психа, на полной скорости вынырнувшего из-за угла), я продолжил путь. На парковке центра Ülemiste меня настигло дежавю – все это уже было. Вчера утром эти же немногочисленные машины точно так же стояли на тех же местах. Запер замок и вошел в центр. Магазины сверкали огнями, мягко звучала музыка. Зашел в ресторанчик быстрого питания. Вынутое мною из масла сито с картошкой лежало на месте. Пощупал завернутые в бумагу бургеры – холодные и жестковатые. Нацедил себе одну коку, оставив монету рядом с кассой.

Секретаря не было. Постучался и, не дожидаясь ответа, вошел в кабинет. Занавеска колыхалась, словно не прошло целых суток. Настенный календарь показывал вчерашнее число. Схватив телефон директора, я заглянул в журнал звонков. Два непринятых вызова от юного клоуна. Невзирая на жару, по телу пробежали мурашки.

Я сел и задумался. Еще раз позвонил маме, затем паре друзей. Оставил в голосовой почте беззаботные просьбы перезвонить при первой возможности. Потом поднялся и основательно прошелся по торговому центру, заглядывал в каждый магазин, то и дело звал кого-нибудь, сграбастал в Klick’е самый дорогой лэптоп и гуляющим шагом вышел с ним через противокражную рамку. Изнемогая от оглушительного воя, я поджидал охранников. Ждал десять минут, потом положил лэптоп на место. Вскоре заткнулась и сигнализация, словно осознав, что тревога оказалась ложной.

Где все? Что за день сегодня? Может, где-то что-то происходит, о чем я не знаю или не помню? Прикинул варианты. Певческий праздник? Певческий праздник! Ну, конечно же! Как я мог забыть. Вскочив в седло, помчался в сторону Певческого поля. Спешил. Пот струйками стекал с боков. Задыхаясь, бурчал под нос патриотические песенки. Чересчур быстро, спотыкаясь и повторяясь, как виниловая пластинка на неверно поставленной скорости. Моя отчизна, любовь моя и северная земля, мой край родной. Две части адреналина и три – пафоса, Red Bull и деревенская ласточка. Вот-вот я увижу сотни и тысячи припаркованных у Кадриорга автомобилей, людей в национальных одеждах, прыгающих с воздушными шариками девчушек, и мы дружно возьмемся за руки, вдохнем полной грудью пьянящий воздух отчизны, поднимемся высоко-высоко над этой любимой северной землей и вместе полетим к улью!

Но над пустой и заброшенной лужайкой не порхала с цветка на цветок трудолюбивая и усердная пчелка, а вовсе перекатывалась скомканная обертка от шоколадки Snickers.

Окончательно затосковав, я поехал назад в торговый центр. Перед глазами маячила утешительная картина – полки алкогольного отдела гипермаркета Rimi.

5 июля

Проснувшись наутро дома, первым делом ощутил пустоту. Не хватало жратвы, друзей, чистого белья. Невероятно, как быстро может опустеть холодильник, когда дома нет мамы. Схватив мобильник, начал названивать: Арон, Айку, Аде, Брунн, Букашка, Дэн, Дилдо, Осел, мама, и т. п., с самого начала. Телефон выключен или вне сети, у всех. Продолжил нажимать на контакты, не пропуская ни единого – Женя, Зорро, Фродо, Юлемисте. Результат тот же. Да пошли вы… Полный пипец. Не то, чтобы они позарез мне понадобились, но все-таки, куда все подевались? Включил телик. На каналах в основном серо-бело-черная рябь. По одному нашел какой-то затрапезный вестерн, как раз в этот момент ковбой с пропыленным лицом и победным блеском в глазах револьвером сдвинул шляпу на затылок и презрительно сплюнул. Еще на одном канале четыре виолончелиста сидели за пультами и чего-то ждали. Проверил радио. Те же обои, что и раньше. Зашел в Фейсбук и Твиттер – последние записи датировались вторым июля. Зарубежные в том числе. Щелкнул на Дельфи. Рядом с позапозавчерашними новостями мигали вечно свежие баннеры. Интересно, долго они будут так мигать? И для кого?

Глядя в окно, постарался собраться с мыслями. Людей нет, кошек, собак тоже нет. Есть птицы. Прихлопнул одну муху. Значит, насекомые остались. И я. Птицы, букашки и я. Абсурд. Анализ ситуации и вывод не давали повода для гордости. На миг возникло желание выпрыгнуть из окна, чтобы испытать себя. Кто же я – птица или насекомое.

Что-то тут не так. Если исчезли все, то и я должен был исчезнуть. Какой-то смертоносный вирус? Нейтронная бомба? Вряд ли, трупов-то нет. А вдруг депортация? Но кто депортировал? Куда? Черт возьми, это невозможно, ведь мы входим в НАТО и Европейский Союз. НЛО? Ладно, осади и расслабься.

Я вышел из дома. Сосало под ложечкой. Лишь теперь соизволил пристальнее вглядеться в Тартуское шоссе. Трамваи стояли, где попало, как и машины. Некоторые из них влепились в стоящие перед ними, но, судя по всему, не на скорости. Скорее, это похоже на дружескую встречу заднего с передним. Один Опель с финскими номерами уткнулся в дорожный знак. Заглянул в салон. На переднем сидении раскрытая карта Таллинна, сзади пустые детские сидения, между ними две потрепанные куклы Angry Birds. Прошел мимо младенческой коляски. Вернулся. Осторожно отстегнул полог. Пусто. Одна лишь погремушка с обсосанным кончиком. Взял ее, потряс и вздрогнул. Какой громкий звук! Огляделся. Нереальная тишина, словно находишься в вакууме. Прислушался. Хотел прикрыть глаза, но почему-то не хватило духа. Обуял смертный ужас. Город есть, дома есть, трамваи и машины есть, а звуков нет. Снова взял погремушку и тихонько пошевелил ею, так, что смог различить даже перемещение отдельных горошин. Постепенно наращивал темп, крутясь при этом на все 360 градусов. Треск нарастал, где-то в недрах глотки родился низкий звук «Аааааааааа…». Я поднял пластмассовую игрушку над головой, все интенсивнее размахивая ею. «АААААААА…». Голос набирал силу и больно распирал грудь, словно вешние воды, стремящиеся снести плотину. «АААААНА-А-ПОООМОЩЬ!».

И вновь тишина. Нонсенс. В таком безмолвии запросто можно чокнуться. Сунув погремушку в карман, я затопал дальше. Хоть какой-то звук.

Для разнообразия шагал по проезжей части дороги, но все же изредка поглядывал назад. Упорный оптимизм светофоров казался только что не смешным. Если во всем мире вдруг прекратится жизнь, где-то обязательно найдется какой-нибудь бравый и самоотверженный светофор. Порядок должен быть, черт его побери.

Это навело меня на мысль об электричестве. Может, стоило бы позвонить на Нарвскую электростанцию? Наверняка там перед главным пультом управления клюет носом какой-нибудь сонный техник, которого, как и меня, несправедливо обошло стороной тотальное исчезновение. Отыскал в интернете номер энергетической фирмы, но, позвонив туда, вновь вынужден был выслушивать эту механическую музыку, примитивная и бесконечно повторяющаяся мелодия которой уже через минуту-другую лишается всей своей фальшивой бравурности, погружая тебя в липкую черную меланхолию. Почему музыка? Почему бы не литература? Я готов выслушать полное собрание сочинений Таммсааре, раз вы не желаете обслуживать меня. Но прошу, только не надо измываться надо мной при помощи этого романтичного саксофона.

6 июля

Взвесив сложившееся положение, я решил временно переселиться в торговый центр Ülemiste. Переселение – это, пожалуй, сильно сказано, но, во всяком случае, сегодня я прибыл сюда с лэптопом, мобильником и велосипедом. Понятия не имею, как долго это продлится. Наверняка скоро они все же вернутся. Надеюсь, что очень скоро.

В центре видимых изменений не было. Гостеприимно распахнувшись, входные двери продемонстрировали свою широченную улыбку. Я не стал упираться, прошел, и двери закрылись у меня за спиной. Я очутился в брюхе кита.

Свет был повсюду, галопировали эскалаторы, как сбросившие наездников кони, два этажа, под завязку набитые товарами со всей планеты, терпеливо ждали осуществления сделок купли-продажи, как ждут женихов юные девственницы. Я обнаружил, что забыл дома кошелек. Так что здесь эта свадьба для меня отменяется, к сожалению.

Потопал в Rimi. Пиццы уже не выглядели товаром первой свежести. Хлеб и булки утратили обычную угодливую мягкость, показывая для разнообразия более твердые грани своего характера. Я прошел в подсобные помещения, где наткнулся на гигантскую кухню. Отыскал самую маленькую кастрюлю, которая все равно оказалась слишком большой, и поставил ее на плиту. Принес из торгового зала сметану и пачку пельменей. Их я хотя бы варить умею. Наелся. Взяв парочку банок Red Bull, поехал наверх в мебельный салон. Нашел кровать с подходящим для себя матрасом, растянулся на нем, открыл лэптоп и вздремнул.

Интересно, сколько мне придется вот так, в одиночестве жить здесь? Неделю? Дольше? К телефону я больше не прикасался. От этого количества звонков без ответов может съехать крыша. Послонялся по магазинам. Сменил рубашку, белье и носки. Позавчерашние кроссовки были еще вполне свежими. Грязное белье кинул в мусорник. Опробовал все рулы, но, положа руку на сердце, ни одна по– настоящему не воодушевила. Зашел в Euronics, где прихватил DVD-проигрыватель и самый большой LED-экран, затем набрал в Jysk’е охапку подушек, в Rimi загрузил тележку экзотическим пивом и двумя десятками пачек чипсов, а также приволок за собой ближайшую стойку на колесах с кассетами. Осмотрел футляры фильмов со скидками. Главным образом древняя бодяга, о которой я и слыхом не слыхивал. Открыл банку пива Corona и вставил одну из кассет с Томом Хенксом в главной роли. Оказалось, что герой фильма, работавший в одной курьерской фирме, выжил в авиакатастрофе и очутился на необитаемом острове, где ему пришлось начать жить практически без ничего. Единственным его товарищем был волейбольный мяч, которого герой назвал Вильсоном. Прошло четыре года, прежде чем Хенкс смог вернуться к людям.

Четыре гребаных года…

7 июля

Надо что-то делать. Как поступает нормальный молодой человек, в один прекрасный летний день обнаруживший, что находится в пустом городе? Отправляется на поиски живых существ. И уже не важно – ему подобных или совсем других. Полное одиночество человеку чуждо. Он просто не может быть один, вот не может и все тут.

Запихал в рюкзак (Sportland) двухлитровый Sprite (Rimi), четыре Snickers’а (R-Kiosk) и бинокль (какая-то лавочка охотничьих принадлежностей с затейливым названием) и прыгнул в седло. Спустился по Тартускому шоссе к центру. То и дело тормозил и прислушивался. Все звуки, похоже, исходили только от меня. На перекрестке с улицей Лийвалайя встал посреди дороги, бросил взгляд налево, затем направо, взглянул вверх и заорал во всю глотку: «СТО-ОКМАНН!!!». Не знаю, на что я надеялся. Что из-за какого-нибудь угла выползет рассерженный бомж и, прижав палец к губам, потребует замолчать, расшумелся, мол, кретин, не видишь что ли, все спят?

Поехал мимо Kaubamaja. Створки стеклянных дверей похотливо распахивались, словно челюсти плотоядного растения. Заглянул внутрь. Работал эскалатор, из динамиков бархатный женский голос зазывал на третий этаж, где можно познакомиться с новыми тефлоновыми сковородками. Но это было совсем не тем знакомством, в котором я сейчас нуждался.

Автоматически открылись двери и в Swissotel’е. Слез с велосипеда и зашел в просторный лобби-бар, крикнул с надеждой в голосе: «В здании заложена бомба!». На стойке бара стоял недопитый стакан с пивом, в нем плавала дохлая муха.

Поехал дальше. В одном из троллейбусов увидел открытые двери. Вошел, заглянул за каждое сидение, в кабине водителя долго жал на скрипучий сигнал – ничего.

Ворвался в контору Swedbank’а, ударом ноги опрокинул аппарат электронной очереди, прыгнул с ногами на кресло, чтобы отовсюду было видно, и угрожающе проорал: «Это ограбление!». Но никто не отреагировал. Перескочив через ближайший стол теллера, попытался открыть ящик с деньгами. Проклятье, заперт,! Поковырялся ножницами, попробовал открыть дыроколом. Какого черта, для кого вы держите эти сраные деньги? Совершенно бессмысленное скопидомство. В конце концов, схватил стул и лупил им по ящику до тех пор, пока тот не вывалился, и на пол в большом количестве посыпались разноцветные бумажки. Подобрав, сколько смог, посмотрел прямо в камеру видеонаблюдения и повторил: «Ограбление!». Тишина. Почувствовал, что на моем лице, да и во всем облике, невольно появляется умоляющее выражение. «Ну, правда же, ограбление!». Глазок объектива безучастно следил за мной. Как деньги, так и налетчик оставили его совершенно равнодушным. Я шмыгнул носом и в отчаянии признался прямо в камеру, что живу в торговом центре Ülemiste, и если они захотят меня арестовать, то днем я, скорее всего, брожу по дому, зато ночью меня всегда можно найти на втором этаже в водяной постели мебельного салона. На всякий случай продиктовал им номер своего мобильника. Идя к выходу, чуть было не выбросил деньги, но, к счастью, в последний момент сообразил, что роль грабителя надо сыграть до конца. Налет должен оставаться настоящим налетом. Просто так, по пустяковому поводу полиция и ног со стола не спустит.

Въехал в Solaris через южную сторону и выехал с другой стороны. Ничего не скажешь, эти двери с фотоэлементом весьма удобны, даже с велосипеда слезать не обязательно. Здесь все то же: пустые эскалаторы, экраны с рекламой Sony, откуда-то сверху – видимо, из кинозала – автоматные очереди, взрыв и героический смех главного действующего лица. Звезда категории «А», 20 лямов за ленту. Когда раскурочу все ящики во всех банковских конторах, стану таким же богатеем.

Притормозил в парке Таммсааре. Прислонив велик к памятнику, присел рядом с Антоном Хансеном. Сидели там с мэтром на скамейке как два несчастных кавалера, явившихся на свидание вслепую. Смотрели в разные стороны – я в будущее, он, очевидно, в прошлое. Я сжевал батончик шоколада и выпил лимонад. Вторую шоколадку оставил ему и двинул дальше. Сперва по трамвайным путям, когда они закончились, по проезжей части, попеременно – то в правильном ряду, то по встречной полосе.

Около Русалки остановился как вкопанный. Любой бы остановился. Прямо за спиной ангела, вжавшись боком в берег и немного накренившись, стоял гигантский круизный лайнер. То еще зрелище! Судно казалось совершенно целым, просто стояло в очень неподходящем месте в несколько неправильной позиции. Обшарил его в бинокль, но никаких признаков жизни не обнаружил. Роскошный бассейн на верхней палубе из-за крена наполовину вытек, шезлонги в беспорядке валялись вдоль релинга. Там-сям виднелись стаканчики (из некоторых торчали соломинки), косынки, книжки, журналы, сумочки, шлепанцы, игрушечные ведерки. На корме вяло шевелился флаг какого-то незнакомого мне государства. Оранжевые спасательные плоты нетронутыми висели по бортам. Вопреки общей тревожной атмосфере, от океанского исполина веяло вечным покоем и полным безразличием. Белый лайнер назывался «Princess Liberty». Ну, вот, теперь ты, принцесса, свободна от постоянной круговерти. Сошла с тяжкого круга жизни. Не придется больше ходить из порта в порт, возя на своем горбу и развлекая толпы все новых и новых курортников в шлепках.

Поехал вдоль моря дальше. В пиритаском Selver’е взял два яблока, сходил на пляж, поплавал, немного позагорал, пока внезапно не почувствовал, что еще немного – и сдохну от голода. Прямо невмоготу стало. Перед глазами маячили холодное пиво и пожаренные с луком котлеты. Домой, хочу домой. Вскочил в седло и направился в сторону торгового центра Ülemiste.

8 июля

Седьмой день одиночества. Сходил под душ в женской раздевалке. Там мне нравится больше, чем в мужской. Вроде как попросторнее. О чистоте и говорить нечего. Потом решил глубже окунуться в свое новое жилище. Спустился в гипермаркет Rimi и тут же понял, что придется немедленно засучить рукава. Прилавки с полуфабрикатами и готовой едой забродили в полный рост. Карнавал бактерий и плесени набирал бешеную силу. Воздух полнился новыми ароматами. Далеко не самыми приятными. Подкатив тележку, стал кидать в нее испорченные продукты. Она наполнилась с невероятной скоростью. Перевоплотившись в носильщика, подвез к прилавкам целый поезд из тележек. Как там, в детской песенке? Поезд едет чух-чух-чух, а машинистом на поезде глиняная свистулька и этот утенок-свистулька под мерный стук колес задремал в своей кабине. Хрена лысого он здесь уснул бы, в такой-то вони.

Начал с мясных рядов и полуфабрикатов. Колбасы, ветчины, паштеты, холодец, котлеты, рубленые рулеты – длинные и короткие (народ их называет еще «фальшивыми зайцами»), рыба в тесте, жареная салака, фаршированная паприка, жареная печенка, куриные грудки, охлажденные куриные ножки и окорочка, куриные ножки-гриль, окорочка-гриль, охлажденное филе из куриных грудок, крылышки-гриль, курица-гриль вместе с крылышками, ножками и ляжками (в неразобранном виде, короче), ростбиф из кого-то, свиное филе, вырезки, шейный карбонад, шашлыки в разных маринадах – со вкусом кефира, йогурта, чили, кавказские, мексиканские, из говядины и телятины (пропущенные через одну мясорубку мать и сын или отец и дочь, или вся славная коровья семейка), гуляш, беф-строганов, плов с бараниной, баранина без плова, макароны по-флотски, сосиски с повышенным содержанием мяса, сосиски практически без мяса, сосиски с сыром, сосиски с сыром и кетчупом (вау! почему бы тогда уже не с картофельным салатом и рулоном туалетной бумаги?), копченые сардельки, сардельки для всей семьи, сардельки для всего рода, для всего народа, сардельки для ООН, мужественные мясные шарики, женственные – да еще какие! – бифштексы, километры колбасок-гриль, гриль-ребрышки для барбекю, американские цыплята-гриль. Девять переполненных с горкой тележек.

Теперь к рыбному отделу. Соленый лосось, соленая форель, соленый сиг, разделанная щука, филе окуня, филе тиляпии, филе пангасиуса, свежий лосось, свежая форель, свежие устрицы (хрена, вам, свежие!), морской окунь горячего копчения, треска, хек, лосось горячего копчения, лосось холодного копчения, скумбрия холодного и горячего копчения, лещ горячего копчения, угорь холодного копчения, селедка, селедка, селедка – брр! Три полных тележки тухлой рыбы. Приятного аппетита!

Набитая под завязку тележка сомнительных сыров. Потянуло блевать. Выпил пива.

Отсек фруктов и овощей. Коричневые сморщенные бананы (как говешки на карнавале самбы, с наклейками Chiquita), слипшиеся гроздья винограда, помидоры в серых пятнах, мягкие огурцы, скользкие мандарины, увядшие листья салата, заплесневелые шампиньоны. Семь полных тележек. Сохранились лишь картофель, лук, чеснок да яблоки. Что за чудо природы такое – эти яблоки? Выпил яблочного сидра.

Тортов, пирожных, пирожков, пицц и всяческих сладостей – пять тележек. Всех сортов и видов хлеб, сепик, булки, крендели, штрицели – шесть полных тележек.

Молочный отдел. Спаси, Господи! Все эти раздувшиеся тетрапакеты просто молили о спасительном уколе иглой, молоко в пленочных пакетах, разный кефир, сметана, творог, чудодейственные йогурты, полные живых бактерий (сколько же за прошедшую неделю новых поколенией в них вывелось – в кромешной-то темноте закупоренных стаканчиков?), отвратные сырочки, пудинги, сливки жирные для взбития, кофейные сливки, домашний сыр, соусы-дип, творожные кремы с вареньем, творожные кремы с киселем, неподслащенный, безвкусный йогурт, который наверняка уже имеет невероятный вкус. Ммм… Девять тележек плюс шесть европоддонов из подсобок.

Подвел промежуточные итоги: 36 полных тележек невостребованных белков, углеводов и жиров.

Взяв с собой пару пива, отправился в заднюю часть центра. Уселся на эстакаду (моя летняя терраса), подставился солнышку, раздумывая при этом, куда девать весь этот кошмар. Один зеленый контейнер величиной с кузов рефрижератора стоял в соблазнительной близости, но мне понадобилось изрядно времени, прежде чем я смог отгадать самую главную загадку – каким образом и через что засовывать туда мусор. Наконец, выяснил, что делается это изнутри здания, через открывающийся прямо в контейнер люк. С помощью висящего на стенном кабеле пульта, я открыл люк, но моментально закрыл. Вонь была – хоть стой, хоть падай. К счастью, в аптеке нашлась марлевая повязка.

Трудился несколько часов без продыху. Подкатывал тележку к контейнеру, открывал пультом люк, поспешно заталкивал все внутрь, закрывал люк и назад в магазин за очередной порцией. 36 тележек плюс шесть ездок с поддонами на грузовом лифте. Как шахтер с обратным знаком, думал я, вместо того, чтобы извлекать на поверхность богатства недр, где их превратят в тысячи полезных вещей, я делаю все наоборот. Собираю красиво упакованные продукты высокой калорийности, для производства которых откармливали, доили и убивали, и выбрасываю их обратно в черную вонючую дыру. Я воспринял это как предупредительный урок современного маркетинга.

После такой пахоты полчаса просидел под душем. В голове – ни единой мысли, словно я выкинул их в контейнер заодно со всеми продуктами. Аппетита не было. Пил пиво и слушал эскалаторы. Зримо представлял себе испуганных овец, в глотки которых запихивают сухофрукты дюжие мужики в белых халатах. Детские колбаски-гриль с черносливом в овечьих кишках.

10 июля

Вчера я бил баклуши. Валялся в Euronics’е и смотрел фильмы. Намазывал на печенье «Нутеллу» и дегустировал разное шампанское.

Сегодня утром отыскал дорогу на крышу центра. Ничего сложного. К двери, из которой туда можно попасть, ведет необъяснимо широкая лестница. Сама дверь тоже шире обычной, непонятно зачем. Я расхаживал по крыше с покрытием, которое делало ее мягкой и пружинящей, совсем как земля в осеннем лесу, укрытая слоем мха и черничных кустиков. Внутри я не обратил никакого внимания на стеклянные потолки атриумов, а здесь, на крыше, передо мной возвышались аж три прозрачных пирамиды. Как египетские, только поменьше. Заглянул вниз – прямо подо мной текли эскалаторы. В голове крепло подозрение. А что, если эта просторная крыша и не крыша вовсе, а посадочная площадка? Откуда-то с небес или, бери еще выше, прямо из черноты вселенной, какой-нибудь неуловимый для радаров объект берет курс на три хрустальные пирамиды, совершает неслышную и мягкую посадку на эту крышу, люки открываются и… И что дальше? Из аппарата выйдет армия пришельцев с огромными черными глазами, затылок в затылок, аккуратной цепочкой инопланетяне пройдут в широкие двери, спустятся по широким лестницам, каждый выберет в магазине Samsonite понравившийся чемодан, после чего на рулах все поедут к «Русалке», где их приветливо ждет завалившийся набок круизный лайнер? Бррр. Или же движение идет в обратном направлении? Подчиняясь таинственному зову, люди покидают свои дома, рабочие места, автомобили и постели и спешат сюда, вверх по этим лестницам, прямиком на спасительный борт летательного аппарата, пристегиваются ремнями безопасности и фьюить… Уже через мгновение кусают губы или грызут ногти в невыносимо бешеной турбулентности почти световой скорости.

Прошелся на пружинящих ногах по всей крыше. Здоровенные светлые облака неподвижно застыли в синем небе, похожие на ватные боевые машины в ожидании команды к атаке. Это многодневное безветрие таило в себе какую-то угрозу, что-то потустороннее, от чего шерсть на всем моем теле вставала дыбом. Уши истосковались по знакомым звукам. Когда в последний раз я слышал шум ветра? С крыши было видно озеро, но совсем чуть-чуть. Вдалеке горизонт протыкали средневековые шпили церквей старого города. Труба с красно-белыми полосами отсюда казалась гиперреалистичной, словно ее написал живописец Тоомас Винт. В целом же пространство между бесконечным небесным сводом и мягкой крышей под моими ногами казалось каким-то ограниченным. Почти не на что было смотреть. Подошел к вывеске торгового центра. С обратной стороны ее подпирала металлическая конструкция, похожая на детскую лазалку. Встал возле пяти, если не шестиметровой буквы Ü. Ее глаза метрового диаметра над внушительным носом уставились на меня немного испуганно и осуждающе. Такой вот алфавит с упреком в конце. Понятно, что одиночества этот не слишком успокаивающий обзор не сглаживал.

Чуть позже меня потянуло в аэропорт, тут же, рядом с торговым центром. Даже шлагбаум поднялся, когда я нажал на кнопку. Узкий рот автомата показал бумажный язык. Взял парковочный талон, Бог знает – зачем. Багажник одного стоящего прямо у дверей такси был распахнут. В нем лежал чемодан. Присмотрелся к этикетке: некто Йенс Шрёдер, судя по надписи. Из Дании. Внутри аэропорта, понятное дело, никого не было. Три экрана из длинного ряда таких же экранов призывали к регистрации на копенгагенский рейс. Восемь дней назад. До чего грустно, что моя родина так отстала от жизни. Некоторые чемоданы стояли на резиновой ленте транспортера с аккуратно приклеенными этикетками: CPH-MIL и CPH-MAL. Что-то там из Милана в Малагу. Миновал контрольную рамку, на пару отчаянных попискиваний внимания не обратил. Взял в буфете пиво. Выпил, послонялся без цели. Наткнулся на лавочку с эстонской сувенирной продукцией. Вещицы стояли на длинных полках стройными девственными шеренгами. Непроданные все, будь то экзотика или ностальгия.

Над воротами номер 6 мигало последнее приглашение на борт. Пошел взглянуть. Салон самолета совершенно пуст, садись куда угодно. На полу под сидениями первых рядов бизнес-класса валялись газеты Financial Times и несколько iPhon’ов, на опущенном столике стояло выдохшееся игристое с дохлой мухой. Позади на сидениях пара газет, какие-то журналы и книги, выпавшая изо рта соска и чуть надломленный слуховой аппарат. Время остановилось, все замерло, один я еще шевелился. Меня словно заклинило между двумя секундами, я пленник микроскопического мгновения. Как колебание волны на ошибочно выбранной частоте, которое никогда не встретится с остальными волнами. Как одинокая тень в бестелесном мире. Сел в кокпите, схватился за рычаги, но тут же отпустил их. Я даже машиной управлять не умею, что же будет, если это чудище вдруг очнется?

Взглянул в боковое окошко. Полосатый конус безжизненно висит как использованный кондом. Затраханный мир безмолвствовал. Ни радости, ни печали, одна всеобъемлющая истома.

13 июля

Позавчерашний день опять прошел как-то бездарно. Никак не удавалось определиться с дальнейшим. Ждать или предпринять какие-то действия. С ожиданием было более-менее понятно. Рано или поздно все должны вернуться и тогда жизнь войдет в относительно привычную колею. Но вот ведь какая фигня – нет ни малейшего намека на то, сколько все это продлится. Более того, я никак не мог решить, будут ли они, когда вернутся, такими же, как прежде. Надо полагать, это зависит от того, откуда они прибудут. Если происходит какой-то ритуал идолопоклонства где– нибудь в сакральном дремучем лесу, то они стряхнут с одежд и волос еловые иголки, отскребут грязь с гелем для душа и шампунем, скинут дикарские шкуры, переоденутся в современный ширпотреб и утвердят свои задницы в занозах от сидения на пнях в удобных конторских креслах. К всеобщему удовлетворению все восстановится, батарейки зарядятся для продолжения с того момента, на котором процесс прервался. А что со мной? Похоже, в этом случае мне как бы доверена охрана нашего временно покинутого мира. Забота о его содержании – как о домашнем животном, отданном под присмотр. А не слишком ли это для одного человека? Надо быть больными на всю голову, чтобы думать, будто я справлюсь со всем этим. Неужто я и впрямь должен буду держать ответ перед стадом баранов? Все мое нутро противилось этой мысли. Но если они не в лесу, не в море, а вовсе, к примеру, на небе. Скажем так, унесенные в далекий космос. В таком случае, какими они вернутся? Я прикрыл глаза. Все мое воображение заполонили клише киноиндустрии. Ежели их похитили пришельцы с дурными намерениями, то над ними наверняка производят всяческие эксперименты, в результате чего они и сами станут плохими. А значит, если они теперь вернутся назад, то уже не теми людьми, которых я знал. Мама уже не будет мамой, друзья перестанут быть друзьями, а директор центра Ülemiste, узнав, что я шарил в его мобильнике, плюнет мне в лицо зеленоватой ядовитой слизью, после чего проглотит как анаконда.

Вырисовывался очевидный выбор. Сидеть здесь в благополучии, ублажая себя консервированными деликатесами до состояния упитанного лакомства для злобного инопланетянина. Или же вооружаться, готовясь защищать свою жизнь и свой дом о пятидесяти тысячах квадратных метров.

Охотничий магазин стал моим складом оружия. Весь вчерашний день я провел на крыше, куда приволок ящики с бутылками и выставил их на краю в длинный ряд. К вечеру обзавелся новым другом – это Beretta Outlander, из которого попадаю в цель десять раз из десяти, начиная с литровой Martini Asti и кончая баночкой с ароматизированной солью Santa Maria.

Сегодня утром проснулся около четырех. Отправился в рыболовный отдел охотничьего магазина с продуктовой тележкой из Rimi и взгромоздил на нее трехметровую резиновую лодку. Нашел пару спиннингов в сборе, набил ящичек всякими блеснами и силиконовыми червячками. Само собой, сунул в лодку «шестерку» пива и пачку картофельных чипсов. Как бывалый грузчик повез все это прямиком через главный вход и через парковку к Тартускому шоссе. Преодолевать бордюры с тележкой было не самым легким делом, но я все же справился. Наконец, когда до озера было рукой подать, меня остановила проволочная ограда. Облом.

Пришлось вернуться. В охотничьей лавке с инструментом было не богато. Взял топор и большой крепкий нож. Топор оказался что надо. Разрубил столбы вдоль, распутал проволоку и, будьте любезны, путь к озеру свободен.

По-утреннему прохладная вода приятно оглаживала ступни, пока я сталкивал лодку на воду. Погреб спиной вперед и все глядел на удаляющийся центр Ülemiste. У меня что, теперь самый большой в мире дом? На востоке сквозь нежное розовато-серое марево, готовясь к новому кругу, поднималось солнце. Чувствовал, как первые лучи греют мой лоб, нос, щеки и руки. Грести было легко и приятно, ветра практически никакого. Легкая рябь глухо плескалась под днищем резиновой лодки, наполняя мне душу таким бесконечным покоем, какого я давненько не испытывал. Как вдруг – трр-рах! Я так неожиданно во что-то впилился, что плашмя перелетел в нос лодки. Испуганно поднялся. Оказалось – камень, вернее, несколько. Один из них торчал из воды острой верхушкой, рядом был виден покатый. Неужели тот самый легендарный камень безутешной Линды, на котором она лила слезы? А я и не знал. Высосал там бутылку пива, слегка подкрепился и (даже признаваться неловко) оставил чайкам маленький штрицель. Вероятно, на нервной почве.

Не рыбачил я уже очень много лет. В последний раз с родственником, давным-давно, еще пацаном. Тем удивительнее, насколько быстро все вспомнилось. Уже третий заброс спиннинга получился довольно ловким. Блесна улетела далеко и красивой дугой. Спустя минуту вытащил из воды первого окуня. Нормальных таких размеров, не мозгляка какого-нибудь. И тут пошло-поехало. Окунь за окунем, а то и щука. Дергал их пару часов кряду, словно озеро состояло не из воды, а из рыбы. Скоро я уже не видел на дне лодки своих ног. Они утонули под слоем разевающих пасти скользких существ, норовящих уколоть своими острыми плавниками. Я поразился количеству рыбы. А вдруг часть людей превратилась в рыб? Ведь с этим озером связано столько таинственных преданий. Может, по жребию судьбы я присутствую при рождении еще одного? Тогда Крейцвальд может с довольным видом потирать руки.

На берегу моя романтичная безмятежность улетучилась, сменившись мрачной калькуляцией. На кой черт мне сдался этот воз? Сама мысль о необходимости чистить всю эту рыбу вызвала тошноту. Отдать какому-нибудь скупщику? Только где все эти чертовы скупщики? Здесь остались одни только сбрендившие светофоры и ползучие эскалаторы. И чайки. Задрал голову. На хрен. Побросал весь улов обратно в озеро, где он дружно всплыл белыми брюхами вверх. Понятно, к солнцу тянутся, D-витамина надо. Спрятал лодку вместе со снаряжением в прибрежных кустах и поплелся с бутылкой пива назад домой. Чувствовал себя полным придурком. Пошел в магазин, начал вскрывать одну банку шпрот за другой, масло стекало по подбородку, отвратительное чувство только усиливалось. С каждой долбаной шпротиной.

15 июля

Две бутылки рома и несметное количество пива. Итак, весь вчерашний день я пил. Салака в масле, сыр в законной плесени, высушенные на солнце томаты, безволие в собственном соку, кусочки черной меланхолии по– скандинавски. Вот такое гребаное утро. В поисках причины, чтобы жить дальше, нашел лишь вонючие носки и позавчерашнюю футболку. Понюхал, чихнул, после чего почувствовал себя достаточно мотивированным.

После рутинных процедур в женской умывалке отправился по магазинам. С намерением срочно приодеться. Гигиена, чистота и порядок, новый красивый прикид – все это прогонит прочь паршивое похмелье и упадническое настроение. Час спустя на меня из зеркала смотрел некто вроде молодого Дэвида Бекхэма. Мимолетно улыбнувшись друг другу, мы нацепили солнечные очки и пошли каждый своей дорогой. Ощутил к себе осторожное, но совершенно определенное внимание всего женского племени. Шествовал как по последней моде оформленная миланскими дизайнерами липкая лента-мухоловка, и похотливые взоры дам всего мира были приклеены ко мне. Женщины! Они ожидали меня во всех магазинах, тянули ко мне свои грациозные ручки, принимали зазывные позы. Остекленевшие глаза, сладострастные рты – женщины изнывали от зависти, если мне доводилось случайно или не совсем прикоснуться к какой-либо из них. Наконец, к всеобщему негодованию, я выбрал одну. Модель нижнего белья с длинными светлыми волосами. Взлохматив одной рукой ее шелковистые кудри, другой притянул за ягодицы вплотную к себе. О, с какой жадной ненасытностью вдавились в меня ее маленькие, мило вздернутые грудки. О-о, я хотел ее, именно ее, эту совершенную женщину для совершенного мужчины. Ее бездонные глаза цвета морской волны втягивали меня как две глубокие изумрудные звезды. Я навалился на нее. Это наш миг, думал я и все наваливался и наваливался, пока вдруг не раздался треск, я потерял равновесие и всей своей тяжестью рухнул на возлюбленную, больно ободрав бровь о стоявшую рядом полку. Черт возьми, край был довольно острым. От очков остались одни воспоминания. И что самое неприятное – моя избранница переломилась пополам. Валялась на полу: верхняя часть туловища развернута в одну, нижняя – в другую сторону. Я растерянно склонился над ней, и из брови прямо в ее достоверный пупок упала капля вязкой крови. С любовью было покончено.

Через несколько минут я вернулся на место происшествия с бровью по-пиратски залепленной пластырем. Подобрав непригодную к употреблению модель, я спрятал ее в одной из примерочных кабинок. Перед уходом с сожалением оглядел ее верхнюю часть. На обиду не было и намека, вздернутые грудки были готовы в любой момент продолжить с того места, где вмешалась жизнь. Вот такое отношение типа «всегда готов!». Молоток! Но я не мог. Не получится из меня социального работника, возлюбившего покалеченную жертву. Тысячи нормальных манекенов на двух этажах имеют на меня виды, как тут влюбишься в инвалидку.

Спустя полчаса я понял, что все эти женщины здесь – не совсем то. Они из чересчур твердого материала, ломкие и холодные. Соприкасаясь с чем-нибудь, издают пустотелый звук. Да, они выглядят превосходно, если не считать некоторых безголовых экземпляров, но все же они предназначены чисто для визуального наслаждения. В постель с такой верзилой не ляжешь. Любовь предполагает эластичность. Обоюдную.

Аппетит разыгрался. Интересно, что на протяжении более чем недели я ни разу не подумал о сексе. Списал это на стресс, возникший из-за новой ситуации. Быстро пропустил перед мысленным взором череду моих самых добрых подружек – закипел еще сильнее. Внезапно, как гром среди ясного неба, вспомнился розоватый плафон секс-шопа на Тартуском шоссе. Затолкав свой торчащий инструмент в левую штанину, я прыгнул в седло велика.

…

И вот мы лежим, молодые, красивые, счастливые и уже почти удовлетворенные. Луи Вутон и Кинки Ким, его несравненная надувная возлюбленная из силикона. Вокруг кровати, погружая нас в бархатное облако страсти, исполняют чувственный танец язычки десятков и десятков ароматных свечей (предложение недели в Jysk). Рука Ким любовно отдыхает на моем плече, пока я все это здесь описываю. Смотрю в ее влюбленные глаза. Шарик выпадает из пальцев. Да, родная, да, и я хочу еще.

17 июля

Влюблен по уши. Впервые в жизни встретил женщину, готовую часами с обожанием смотреть на меня. Искренне, без единой задней мысли, без капли иронии. Ее кожа шелковиста и мягка, нигде ни морщинки, как на целлулоиде. Каждый раз, когда мои кончики пальцев трепетно скользят по ее невероятно грациозному телу, во мне начинает полыхать пожар, происходит бешеный гормональный выброс. Наши тела подходят друг другу как два единственно возможных кусочка мозаики. Мы занимаемся любовью в самых немыслимых позах, в полной мере наслаждаясь ее удивительной гибкостью. Что бы ни пришло мне в голову, все равно когда и где – она безропотно откликается на все мои желания. Она ненасытна, но при этом никогда ничего не требует, готова подолгу молча лежать рядышком, доверчиво положив прохладную руку на мой слегка влажный и запыхавшийся живот – в ожидании, когда силы восстановятся и страсть вспыхнет вновь. Ее чистый девственный аромат, извечный блеск каштановых волос впервые в жизни вынудили меня признать сокрушительную силу абсолютной любви. Я влюбился. Глубоко, безоглядно, целиком и полностью. Влюбился в эти грудки, такой потрясающей формы, что невольно вызывают в памяти имена всех знаменитых пластических хирургов. И зря. На обворожительных грудках моей Ким нет ни малейшего следа постороннего вмешательства. Они настоящие, неперекроенные, неподтянутые, неподдельные, поистине диво дивное. Ее ноги с самых пальчиков, которые я неистово сосу как леденцы и до потери сознания обцеловываю, сводят меня с ума. Когда я скольжу взглядом по ее безупречным икрам, любуюсь неповторимыми округлостями коленок, что так грациозно переходят в бедра и сходятся в подобии арки, где филигранно замешаны хрупкость и мощь, я невольно начинаю испытывать жалость ко всем женщинам в мире. Ко всем, вплоть до тех, что вышагивают на Fashion TV. И если у них от досады, разочарования и зависти сорвет крышу, и они лягут под гильотину, чтобы ампутировать свои несовершенные ноги, я им сильно посочувствую, но пойму еще сильнее.

К счастью, такая саморазрушительная зависть может оказаться и полезной. Наш сексодром, наше гнездышко я соорудил прямо посередине мебельного салона. Притащил туда огромную кровать под балдахином из вуалевых занавесок до самого пола. Перенес Ким на руках (это было совсем не трудно), а по периметру ложа расставил белоснежные свечи. Мы лежали затаив дыхание, крепко обхватив друг друга, нос к носу, огромные жадные глаза как ненужные спасательные круги. Почва уходила из-под меня, я начал проваливаться, медленно, как в сладком сиропе, проваливался, проваливался … и вдруг проваливаться перестал. Сел. Ким не рассердилась. В этом смысле она бесконечно понимающая. Чего-то не хватало. Вернее… Точно! Я рванул в ближайший магазинчик нижнего белья и притащил оттуда дюжину манекенов в скудном кружеве с длинными тощими ногами и костлявыми коленями. Вызывающе фальшивые ресницы прикрывали стеклянную неуверенность в себе.

И вот теперь они стоят и подглядывают из-за занавесок, будто в этом страстном тумане онемели от жуткой зависти. Именно этого я и добивался. Чего-то, что сожмет до упора мою любовную пружину. Смотрите, как я люблю. Смотрите.

20 июля

Несколько дней не делал записей. Разумеется, по уважительной причине. Все мое время отдано Ким. Чем больше любовь, тем больше времени на нее уходит. Наш союз по-прежнему божественен. Когда возникает желание глотнуть свежего воздуха, я просто иду к озеру или выпиваю на крыше одну-две банки прохладного пива. По возвращении она никогда не спрашивает, где я был, не то, чтобы еще и упрекать, мол, почему так долго или вроде того. Она кротка как прежде и всегда готова – 24/7. Во сне она не ворочается, давая мне возможность отдохнуть как следует. Если среди ночи я вдруг в тревоге просыпаюсь, она чутко улавливает этот момент и льнет ко мне, утоляя своей плотью минутную потребность своего господина, вытягивает из меня мрачные мысли, расслабляет, дарит глубокий сон без сновидений. Она такая хорошая, что меня постоянно распирает от чувства благодарности, которое рвется наружу. В большой надежде отправился в цветочный магазин, но, как и следовало ожидать, поход закончился очередной капитальной уборкой. Время, – кажется, минуло уже больше двух недель, – оставило здесь свои беспощадные следы. Все цветы, даже в горшках, завяли, скорчились и засохли – картина напоминала место массового самоубийства. Только несколько неприхотливых кактусов торчали угрожающе и высокомерно. Я не стал церемониться, все свалил в тележки и отправил в контейнер. В том числе и кактусы. Чем они лучше других?

Вымыв руки, уселся на бордюр перед центром. Солнце палило так нещадно, будто за неимением других живых объектов всю свою энергию вынуждено было реализовывать на моей шкуре. Отодвинулся в тень. Вялотекущая меланома – спасибо, не надо. Где я здесь онколога возьму? Или придется заняться самолечением: курс химиотерапии с помощью Cillit Bang (в Rimi в ходе кампании выбор этого средства неограниченный). Не знаю, что-то сомнительно.

Засмотрелся на немногочисленные машины, стоящие на парковке уже весь июль. Умел бы водить, можно было бы съездить куда-нибудь с Ким. В Пярну на пляж, например, там всегда вода теплее, чем в Таллинне. Но до сей поры я не испытывал особой потребности в машине. Живу в центре города, все, что требуется – под рукой, в минутах ходьбы или в паре трамвайных остановок. На дальние расстояния обходился автобусом или поездом, ну или какой приятель на машине отвозил. Пару лет назад уже чуть было не пошел на курсы вождения, но тут подвернулась одна деловая девица с автомобилем, и я махнул рукой на курсы – мотивация пропала. В принципе процесс вождения я себе представлял. Сначала ручку коробки передач на нейтраль, затем повернуть ключ зажигания, потом, кажется, отжать до конца сцепление, включить первую передачу, дать немного газу, потихоньку отпускать сцепление и машина должна сдвинуться. Далее все эти передачи можно переключать сколько душе угодно. Ах, да, где-то должна быть еще и педаль тормоза. Средняя, если память не изменяет.

Пошел и подергал дверцы автомобилей, наткнулся на одну незапертую. Сел в нее, ключ был на месте. Так, начали. Нейтрализовал, зажигание (довольно долго тарахтело, но все же завелось), первая передача, нет, сначала сцепление, теперь на первую, затем сцепление медленно-медленно (машина не двигалась с места), ах, да, газ, дал газу – и вдруг что-то где-то загрохотало, все окутало чадное облако черного дыма, машина подпрыгнула и прежде чем я успел опомниться, врезалась в накопитель для магазинных тележек. Я так больно стукнулся лбом о руль, что даже взревел. Движок сдох, машина стояла с задранным помятым капотом, я почувствовал, как шею пронзила острая боль, а несколько секунд спустя раздался громкий хлопок, и прямо мне в лицо бросилась какая-то подушка, словно обозленная машина решила насмерть удушить своего никчемного водилу. Черт возьми, едва не уделался, от испуга совсем чуть-чуть не хватило до урологического конфуза. С матюками выкарабкался из машины, пощупал лоб, вот гадство, течет зараза, и побежал в аптеку.

Решил об инциденте Ким не рассказывать. Залепил лоб пластырем, выпил пива и попытался успокоиться. Накатило упрямство. Видел же за рулем машин разных стариков и старух, я что же, дурнее их. Вернулся на парковку. Осмотрел место свежей аварии и решил впредь держаться подальше от Опелей. Нашел Субару с открытыми дверцами. Эта машина была в более удобной позиции, чем предыдущее учебное средство, она стояла в задней части парковки, и перед ней было достаточно обширное пустое пространство. Залез внутрь, ключи призывно свисали из замка зажигания. Взглянул на коробку передач – автомат. Черт, хотя, нет, может, это и к лучшему. Всего две педали – газ и тормоз. Значит, придется обойтись без сцепления. Успокоил себя: всю жизнь без сцепления обходился, обойдусь и теперь. Повернул ключ. Никакой реакции. Только на арматуре выскочила надпись: «Press brake pedal». О’кей, нет проблем, нажал на тормоз так, что мало не показалось. Завелась. Внутренняя логика подсказывала, что из трех возможных позиций надо выбирать среднюю – на букву D. Осмотрел педали, отсутствие сцепления почему-то опять обратило на себя внимание. С величайшей осторожностью отжал тормоз и о, чудо, машина тронулась с места, спокойно, без всякой истерики и паники. Я ехал! Медленно, правда, но тем не менее. Повернул руль влево, и машина поехала налево, потом вправо и машина направо. Нажал на тормоз, и мы встали. Снял ногу с тормоза, машина снова плавно двинулась вперед. Покружил по парковке. Постепенно осмелел и стал добавлять газу. Черт, кто сказал, что это трудно! Охватил азарт, поездил между машинами, выписывал восьмерки и делал еще много всего. Потом сообразил, что есть еще и задний ход. Вскоре освоил и его. Выехал с парковки, проехал под виадуком, направился к центру города по Тартускому шоссе, единственно, что мешало по дороге, это там-сям брошенные машины. Вначале внимательно следил за дорожными знаками, останавливался на запрещающие сигналы светофора, но скоро… на моих губах заиграла озорная усмешка.

Спустя пару часов я с визгом пролетал перекрестки под красный свет. На горбе Хендриксона спидометр показал 130 км/час, я резко тормознул, повернул направо, вдавил до пола педаль газа, на меня с бешеной скоростью надвигался переезд Тонди, я не сбросил скорость и хоп-паа … все четыре колеса в воздухе … лечу … гром, грохот! Да, я еду!

Пропало всякое ощущение реальности и времени. Еще каких-то несколько часов назад я не умел даже завести машину. А теперь – смотрите! Таллиннское ралли, один участник, одно испытание скоростью, в жилах пять литров адреналина, за рулем Луи Вутон – местный teamrider завода Субару. Кажется, этот новый мир начинает мне нравиться.

22 июля

Прекраснее вечера, чем сегодняшний, в моей жизни не было. С утра мы собрались. Я сложил в корзинку для пикника сыр, вино, паштет из гусиной печенки, крекеры, печенье, «Нутеллу», баночки с икрой. Кинул в багажник несколько бутылок воды и пару «шестерок» пива, пляжные полотенца, защитный крем от солнца, надувные матрасы. Заполнил фасонистый чемоданчик новой одеждой, не забыв и о нескольких бикини и комплектах эротического белья для Ким. В Пярну! В Пярну!

Защелкнул на Ким ремень безопасности, вставил тщательно подобранный CD в плейер и настроился на праздник. Плавно взял с места, выехал с парковки, маневрируя спокойно и с достоинством. В голубом небе солнце отрядило нам в эскорт редкие белые облачка. Мы как заулыбались, так улыбка и не сходила с наших лиц.

На бульваре Вабадузе я сделал незапланированную остановку. У обочины дороги кривовато, но в полном порядке стоял Bentley Continental Cabrio. Я призадумался. Бросил на Ким вопросительный взгляд. Не видя ничего кругом, она зачарованно взирала на эту красоту. Решено. Пару минут – и наши вещи перенесены, а мы в салоне. Включил зажигание.

– Hello! What’s your name? – раздался милый женский голосок.

– My name is Lui.

– Hello Lui! Where do you want to drive today?

– To Pärnu!

– Good idea! Just follow my instructions. Bon voyage!

На экране возникла стрелка в направлении прямо. Вау! Мне по душе простая жизнь!

В кабриолетах я никогда даже не катался, не то, чтобы управлять такой машиной. (После Опеля и Субару эта Бентли вообще была третьей, за руль которой я сел). Описать мои ощущения не так-то просто. Столько удачных совпадений: идеальное летнее утро, любимая – писаная красавица, мурлыканье наивысшего достижения автомобильной промышленности, пустые широкие магистрали с кое-где застывшими транспортными средствами – я чувствовал себя пупом земли. Похоже, я один-единственный представитель суммарной целевой группы для всех этих благ, когда-либо придуманных человечеством. Невообразимое упоение в эксклюзивном соусе. Нацепил Ким на нос стильные солнечные очки и потрепал по развевающимся на ветру волосам. Полюбовался ее совершенным профилем. Взглянул на себя в зеркало. Я выглядел чертовски хорошо. Будто сошел с рекламы в дорогом глянцевом журнале. Молод, одет модно и свежо, легкая небритость, сексуальный пластырь на лбу, темные дизайнерские очки, под задницей белая кожа откровенной роскоши, и фоном всего этого – извивы пустого асфальта, прорезавшего и отвалившего по обе стороны шоссе безжизненный лес. Эти мгновения моей жизни стопроцентно отвечали сказочным клипам первоклассной рекламы другой жизни, которой на самом деле не существует. С трудом верилось собственным глазам, тем не менее, все было правдой.

Стрелка на экране указывала строго вперед. Время от времени мягкий женский голос интересовался, не нужно ли мне чего. Музыки там, и если да, то какой именно, не добавить ли прохлады и куда направить обдув, не против ли я легкого тонизирующего массажа поясницы или вентиляция сидений предпочтительнее. Я воображал, что разговариваю с Ким, что это она так мило заботится обо мне. То были самые прекрасные километры в моей жизни, восхитительные секунды и минуты, увы, уходящие в прошлое со скоростью, которую развивал Бентли. Погладил коленку Ким как раз в тот момент, когда ветер шаловливо заигрывал с подолом ее юбки.

– Is everything fine, Lui?

Я смахнул счастливую слезу.

Дорога в Пярну наводила на мысли о съемках фильма об апокалипсисе. Через каждые несколько километров в кюветах виднелись завалившиеся набок автомобили. Легковые, автобусы, рефрижераторы, даже парочка мотоциклов. Зачастую машины стояли прямо посреди шоссе, поэтому мы неоднократно оказывались на грани аварии – имея столь скудный водительский опыт, я еще и лихачил. Во всяком случае, вскоре я стал осторожнее проходить слепые повороты. Позже вообще сбавил скорость. Такой день, куда нам спешить.

Поехали прямиком в Rannahotell. Осмотрел номера, остановив в итоге выбор на свите Леннарта Мери. Какая панорама! 180 градусов ничем не замутненного обзора. Воспользовавшись содержимым минибара, смешал два коктейля, и мы сели на балконе. Совершенно нереальная благодать. Километры песчаного берега без единой живой души, оглушительное безмолвие при полном безветрии – еще месяц тому назад я подобного и представить себе не смог бы. Когда в последний раз мир был таким безлюдным? Может, миллионы лет назад. Но тогда, очевидно, существовали другие виды. На этом самом пляже рядами валялись ленивые, разомлевшие от сытости динозавры, в освежающей воде плескался измотанный зноем мамонт, отбивая вражеские атаки голодной первобытной акулы. С неба пикировали летучие мыши, величиной с самолет, пытаясь на лету поймать гигантских стрекоз с метровым размахом крыльев. Все они исчезли. Куда? Они когда-нибудь возвратятся?

Искупался. Выйдя из теплой воды, посмотрел на Ким. Она лежала на полотенце в узеньких бикини и ждала меня. Я раздел ее. Сам тоже разделся. Солнце приятно грело мне спину, ягодицы, и внезапно до меня дошла вся бессмысленность каких-либо покровов. Взял Ким на руки (она легка, как беззаботная жизнь) и отнес в воду. Мы слились в экстазе. Надолго. Занимались любовью капитально. После я прилепил себе под нос усы из водорослей, на лобок Ким приладил красивый пышный кустик фукуса пузырчатого. Мы оба хохотали. Первобытный человек и его женщина.

Потом поехали в город. Духота никак не отступала. Каменный город по-прежнему источал дневную жару. Я искал местечко попрохладнее, где можно было бы устроить пикник. На глаза попалась церковь Елизаветы. Взял корзинку, Ким и вошел. Прохладно! Как раз то, что надо. Устроились на ковре перед алтарем. Пили вино, ели икру с соленым печеньем, переглядывались с Иисусом. Под его ласковым взором занимались любовью в миссионерской позе, смиренно и добропорядочно. Хороший и безопасный секс. Потом еще немного покружили по городу.

Вечером, когда окончательно стемнело, мы расположились на балконе. Я усадил Ким на колени и начал показывать ей звезды и созвездия. Она слушала внимательно, буквально пожирая взглядом каждое манящее небесное тело.

– Смотри, Ким, сколько миров. И все неповторимы, уникальны. И как их много! Тысячи, миллионы, может, даже миллиарды. Но это только звезды. А вокруг них вращаются кучи планет. Вокруг одних больше, вокруг других меньше. И возможно, сидит там, на каждой далекой-далекой планете, в каком-нибудь отеле маленького городка на балкончике с видом на море парочка, мужчина и женщина, в точности как мы с тобой. И если они там, как и мы, смотрят в небо, то видят, что все мы неразрывно связаны, что мы одна огромная семья в разбухшей галактике. Мы не одиноки во вселенной. У каждого есть где-то своя планета с землей и морем, магазинами и автомобилями, со своей любовью. Все в сохранности, все существует, никто никуда не исчезает, просто расстояния до них увеличиваются. Космос, он все поглощает. Какой смысл пропадать без пользы, ведь каждая планета тоскует по смеху, восторгам, любовному шепоту. В этом и есть смысл нашего существования, наша задача – наполнить вселенную чувствами.

Луна нарисовала на безмятежной глади залива длинную желтую реку, на обоих, уходящих за горизонт берегах которой выстроились смешанные хоры сине-зеленых водорослей, чтобы спеть нам «Колыбельную» Гершвина.

24 июля

Кошмар! Полный кирдык! Все болит, едва удерживаю в руке шарик, но душа рвется к исповеди в надежде, что полегчает.

Вчера провели второй приятный день в Пярну. Все тип-топ, как и было задумано – море, Ким и тэдэ. Под вечер решили возвращаться. В гостях хорошо, а дома все-таки лучше, верно ведь? Зарево заката все темнело и сгущалось. Уже оставалось проехать не так и много, как вдруг машина зафыркала и остановилась.

– Lui, we are out of gas.

Что? И ты объявляешь мне об этом сейчас, когда я встал и деваться мне на фиг некуда! Где ты была раньше? Со злостью ахнул по экрану бортового компьютера, словно это была физиономия моей льстивой машины. Никогда в жизни не поднимал руку на женщину, и вот случилось. Немного успокоившись, вспомнил, что сам велел ей заткнуться. Она все предлагала то одно, то другое: музыку или массаж, езжай прямо, держись правее, включи фары. Надоело до чертиков. Вот тогда я, кажется, и взревел: «Shut up!».

Она минуту помолчала, прежде чем осмелилась уточнить.

– You want me to be silent, Lui?

– Damn right!

– No driving instructions, no security announcements, no warnings?

– No, nothing! Nothing at all!

– All right, Lui.

Я упивался тишиной. К счастью, Ким разумна и ни во что не вмешивается. И вот как гром среди ясного неба! Out of gas. По обе стороны дороги густой ельник. Прикинул, что до Таллинна добрых тридцать километров или около того. Оставаться в машине? Только с какой стати утро окажется мудренее вечера? Взяв Ким под мышку, отправился в путь. И без того неширокая полоска неба над шоссе мрачнела все больше. Спустя час стемнело уже довольно ощутимо. Хотелось пить. С собой я ничего не прихватил. Только Ким. Слава богу, она не ноет. Только на руки просится. Повезло, что такая легкая. Очень скоро жажда стала невыносимой. Я уже готов был ползти к кювету и уподобиться животному, на четвереньках лакающему воду из канавы, когда увидел дом. Старой постройки с двускатной крышей, прямо у шоссе. Тьма опустилась нешуточная. Спичек у меня не было, ничего не было. Постучался в дверь, хотя наперед знал отклик, вернее, его отсутствие. Внутри оказалось еще темнее. Усадил Ким на что-то в передней, а сам с вытянутыми руками прокрался дальше. В комнате в лицо ударил странный запах, я замер, пытаясь сообразить, что это может быть. Испорченная еда? Много еды. Понял, где расположена кухня, пошарил в поисках спичек. К счастью, нашел. Чиркнул, заметил на стене выключатель, попробовал – глухо. Обнаружил свечу и зажег ее. Выключатели в жилом помещении тоже не работали. Очевидно не было электричества. Осмотрелся. Старый дом, старые вещи, молодежь здесь не жила. No way. Поискал холодильник, но безрезультатно. С трудом верилось, что где-нибудь кто-то живет без холодильника. Рядом с плитой стоял бак с водой. Набрал ковшик, понюхал, начал пить, что-то попало в рот, выплюнул в ладонь муху, продолжил жадно пить, уговорил три полных ковшика. Снова заглянул в комнату, пощупал диван. Заночевать здесь? Жестковато, да и узкий, и я решил глянуть в задней комнате, вдруг найдется что поудобнее. Вошел со свечой и заорал благим матом. Черт бы побрал, до чего перепугался, никогда в жизни так не вопил, уж это точно. На кровати лежал человек! Лицо белое, глаза открыты, рот нараспашку, одна рука на груди, вторая свешивается над полом. Мертвец! Отсюда и запах. Инстинктивно зажмурился, почувствовал, как бешено колотится сердце, бьется, толкается, дергается, мечется, прыгает, бухает, отчаянно пытаясь выскочить из грудной клетки. Зажал нос и выскочил из каморки. Схватив в прихожей Ким, бросился бежать. Fully booked. Здесь мы ночевать не будем, занято.

Через пару сотен метров я почувствовал, как Ким у меня под мышкой сдувается. Что бы это значило? Вгляделся в любимую. Ее голова свесилась набок, ноги обвисли, живот и грудь впали. Я перевернул Ким. В центре левой ягодицы красовалась небольшая дырочка. Дьявольщина! Гвоздь поймал, этого еще не хватало! У меня не было слов. Ну и ночка! К счастью, выглянула яркая луна. Решил свернуть Ким в рулон – так было легче нести ее – и пошел дальше. По пути попытался завести несколько брошенных машин, но у всех аккумуляторы оказались пустыми. Одна, правда, завелась, но она так глубоко сидела в канаве, что вытащить ее оттуда не было никакой возможности.

Под утро добрался до границы с городом. Через полчаса нашел свою Субару, свою дорогую раллисточку. Сел в нее и последние километры проехал, борясь с неодолимым сном. Вскоре впереди засияли огни центра Ülemiste. Sweet home…

25 июля

Лечебный день, настоящий лазарет. Продрал глаза я на первом этаже в Jusk’е, в какой-то первой попавшейся детской кроватке. Видно добраться наверх уже не хватило сил. Двигаюсь с большим трудом. Все болит. Особенно ноги и колени. О волдырях от комариных укусов уже и не говорю, будто ветрянку подхватил. Около кроватки валяется моя свернутая в рулон возлюбленная. Сморщенная, плоская, немного запачканная и с дыркой в заднице. Не с той, что доставляла мне столько радости, а другой, через которую глупенькая и любопытная душа Ким покинула свое несчастное тело. Знала бы эта душа, что взяла билет только в один конец, что обратного пути нет, не сбежала бы так легкомысленно, а сидела бы тихо-смирно в прекраснейшем из тел и на коварный укол гвоздиком даже внимания не обратила бы.

Я поднял Ким на кровать, развернул, по-докторски основательно обследовал тело. Слава богу, комары силикону не страшны. Перевернул ее на живот. Отверстие было небольшим. Сходил за Super Attak и гребнем. Залепил дырочку, и пока сох клей расчесал Ким волосы. После чего смотался в аптеку за пластырем, чтобы заклеить пузыри у себя на ногах. Потом стал надувать Ким. Осторожно, не спеша, то и дело проверяя состояние маленького шрама на попке моей любимой. Клей держал. Я все дул и дул, но перестал немного раньше положенного. Не хотелось рисковать. Такая женщина, второй такой в мире не существует.

Отправился в душ вместе с мягковатой Ким. Воспользовался лучшими из доступных средств ухода за волосами серии Garnier Sensation. Впервые в жизни результат стопроцентно соответствовал рекламным обещаниям. Для меня это стало поистине потрясающим сюрпризом, честное слово. Никогда прежде я с подобным не сталкивался.

Ничего себе шампунь – мой конфуз был возведен в квадрат. Но это навело на мысль. А что, если вся существующая реклама предназначена вовсе не для людей? Да и продукция тоже. И если ты вместо мяса, лимфы, крови и костей состоишь из силикона и искусственных волос, если тебя в любой момент можно запросто свернуть в рулон, предварительно выпустив воздух, чтобы где-нибудь в другом месте надуть снова и радостно вернуть к жизни – вот тогда все и работает. В точности как обещано. Ты счастлива, ты улыбаешься любому бургеру или пицце. Ни один неудавшийся отбеливатель даже при самой вводящей в заблуждение рекламе ничуть не навредит тебе. Обманувший ожидания йогурт или маргарин не сможет поколебать твоего вечного покоя и глубокого удовлетворения. Ты сидишь, на тебе лучшие непачкающиеся одежды, прелестные ручки блаженно сложены на коленях, в томных глазах буддийская пустота, сногсшибательная шевелюра развевается на ветру.

Только вот ветра нет.

26 июля

Ноги еще болят. Осмотрел рану Ким. Заживает хорошо. Слегка поднадув, я вошел в нее нежно и осторожно, боясь услышать хлопок выстрела, который мог положить конец нашей любви. Однако, к счастью, выстрела не последовало. Вернее он, разумеется, произошел, как же иначе, но мы сейчас не о нем, правда ведь?

Я вышел на улицу. Лето совсем разошлось. Не пойму, разве может быть такое фантастическое безветрие. Целый месяц. Словно земной шарик перестал вращаться. Хотя я и не уверен, что ветер рождается именно от вращения земли.

Сел в Субару, запустил движок. Топлива в баке почти на нуле. Легкая вибрация чувствительно отдавалась в залепленных пластырями волдырях на ногах. Выехал с парковки напрямик через перекресток на Statoil. Только вот видов топлива оказалось гораздо больше, чем я мог предположить: дизель и три марки бензина. А я даже без понятия – дизель у меня или бензин. Да, загвоздка. Выкрутил пробку бака и осторожно вдохнул пары. Ни хрена себе, совсем недурно, очень даже недурно. Подышал еще, вдыхал все глубже, стараясь по мере сил зафиксировать в своей кэш-памяти все тонкости аромата. Перед глазами замельтешило. Даже интересно. Я схватил ближайший пистолет и принюхался, сравнивая запахи. Букет сбалансированный, аромат немного слишком сильный, маслянистый, несколько приторное послевкусие с оттенком навоза. Нет, дизель мы не пьем. Взял следующий пистолет – 95 normal. Терпковатый, отдает керосином, но с уклоном в некоторую изысканность, сравнительно насыщенный. Не тот. 95 plus – ароматный, неожиданно пробочный с запахом пышной растительность вперемешку с окисленными лекарственными травами, в послевкусии доминирует мадера. И это не то. Оставался еще 98 plus. Какая подвижная ординарность, какой непередаваемо интенсивный аромат. На общем кисловатом фоне заметен резкий, насыщенный медовый запах, послевкусие слегка отдает спиртом, взрывающимся секунды спустя. Вау! Это наш напиток. Наполнил бак под завязку.

Платить, понятное дело, было некому. Подошел к стеллажу с журналами. На июньских глянцевых обложках победно сияли девицы. Последние в мире легализованные в типографиях красавицы наслаждались нежданно– негаданно свалившимся на них jackpot’ом. Ха-ха, их бедные товарки, все эти июльские девушки не дошли, очевидно, и до печати, а августовские испарились еще до фотосессий. Сентябрьские, октябрьские и тэдэ до исчезновения в лучшем случае успели поучаствовать в заведомо провальных конкурсах, по ходу которых должны были решить принимать заманчивые медиапредложения или же нераскрывшимся цветком сиротливо увядать на неизвестном широкой общественности лугу.

А на этих тут целый месяц никто не обращал внимания. Теперь вот под воздействием бензиновых испарений смотрю я – добряк и эмпат. Уж таким уродился. Киски вы эдакие.

Но долго я вытерпеть не смог, приторная слащавость вызвала тошноту, потянуло на солененькое. Отошел к прилавку. В попытке переключиться уставился на крутящиеся на вертелах колбаски для hot dog’ов. Они усохли до толщины карандашей и обуглились. Парочка жирных мух тренировалась на движущихся мясных изделиях, совсем как на беговой дорожке тренажерного зала для насекомых. В садистском порыве я схватил банку с соусом и вылил все содержимое прямо на головы маленьких сжигателей калорий. Не забывайте об увлажнении, иначе ссохнетесь и превратитесь в такие же головешки, как под вашими «членистыми ногами». Итак, какие соусы предпочитаете, господа насекомые? Могу предложить все сразу. Майонез, кетчуп, сальса. Ваши движения, как я погляжу, замедлились, не сдавайтесь, поддайте жару, тяжело в учении, легко в бою, если этот бой когда-нибудь для вас еще грянет. Может, немного горчицы?

Взял банку энергетического напитка, произнес над загнавшими себя тренировками до смерти мухами короткую, но прочувствованную надгробную речь и помчался домой, где многократно без перерыва засадил в попу своей резиновой сексбомбе. 98 plus, приправленный Red Bull’ом и грамотно расфасованной порнухой, – агрессивный секс, искусственный и нарочито грубый, оральный идеал с анальным послевкусием. Садистская услада с 1990 года. В ней тонет все, даже раскаяния не остается.

27 июля

Доигрался. В башке гудит как в пустой нефтяной цистерне, душу грызет червь раскаяния. Ума не приложу, что в меня вчера вселилось. Во всяком случае, очнулся я рядом с пустой Ким и запаниковал. Умерла! Бросила, ушла навсегда! Сразу осознал – во всем виноват я один. Смутно помнил, что вытворял вечером. Это был не я. Это был сбрендивший развратник. В моем теле. Токсикоман чертов, монстр, нюхач шлангов. На Ким смотреть было больно и страшно. Чувство вины, да и … вообще-то, в таком сдувшемся состоянии привлекательной ее назвать трудно. Я все же собрался с силами и приступил к инспектированию свой возлюбленной. А оставались ли мы еще возлюбленными? Осмотрел попку – шрамик не разошелся. Рот был цел. Сильно поплохело, когда перед глазами всплыла картина этого самого милого ротика и то, как я ночью в нем бесновался. Прости меня, Ким. На всякий случай раздвинул губы и проверил пальцем, все ли цело во рту. Слава Богу, цело. Вытер руку простыней и продолжил осмотр. Соски, похоже, тоже целы, хотя меру вины и то, что с ними делали, выдавала ощутимая боль в моих резцах. Но дальше… Описывать дальнейшее мучительно. Открывшееся мне зрелище того места, которое с момента появления Ким я считал дороже дома родного, дороже всей этой опустевшей к чертовой матери сине-черно-белой отчизны, места, предназначенного одному мне, исцеляющего от мук одиночества, утешающего, а в приступах безумного страха и отчаяния безотказно принимающего в себя доказательства моей мужественности искусственное чрево – оно было… страшная картина… оно было не просто порвано, оно было разодрано в клочья. Я не верил собственным глазам. Моя бедная беззащитная Ким словно побывала под каким-то озверевшим маньяком. А где же был я, ее верный рыцарь и телохранитель? На месте я был. Но не в качестве защитника, а в качестве нападающего. Невероятно. Пишу это сейчас и плачу. До чего стыдно.

Но я взял себя в руки. В маникюрном салоне нашел пинцеты, кисточки, ножнички и скальпели, притащил побольше тюбиков супер-клея. Затем устроил Ким полулежа на магазинном прилавке, подоткнув со всех сторон подушками. Направил свет двухсотваттной лампы ей между ног, натянул резиновые перчатки, надел марлевый респиратор (ибо клей омерзительно вонял и выделял ядовитые испарения) и приступил к операции.

Не знаю, сколько часов она длилась. Во всяком случае, когда я закончил, то в прямом смысле слова тут же свалился от изнеможения. Лежа на полу, ощущал, как шея, плечи и глаза будто горят огнем. Немного перевел дух и доплелся до магазина. Себе принес пива, а Ким коробку конфет в виде сердца. Хотел погладить ее по головке, но смутился. Решил все же поддуть, совсем чуть-чуть, чтобы хоть немного округлились голова и лицо перенесшей тяжелейшую операцию пациентки. Все прошло хорошо, шепнул я Ким. Ты будешь здоровой, обещаю.

Весь вечер просидел рядом с Ким, периодически вдыхая в нее свое тепло. Постепенно истерзанное тело наполнялось, шея приняла естественный вид, с легким хлопком поднялись запавшие груди, живот отлепился от спины, заполняющиеся ягодицы приподняли бедра и промежность, ляжки, колени и голени уже не напоминали конечностей анорексички, висящие ступни выпрямились, вернув жизнь и красоту всем десяти пальчикам. Я гладил уже не такую худенькую руку Ким и лелеял надежду, что она простит меня.

Мы проговорили до полуночи. Чтобы двинуться с этой точки дальше, чувствовал я, нашим отношениям необходим тщательный анализ. И начинать следует с самих себя. Кто мы, откуда пришли, с каким багажом жизнь отправила нас в дорогу? Была наша встреча всего лишь случайной ошибкой или предначертанием, всю значительность которого нам еще предстоит отрыть из таинственных глубин? Поскольку Ким обладает неоспоримым достоинством – умением превосходно слушать, то я начал с себя.

28 июля

Итак, я. Если попробовать развернуть время вспять до одного канувшего в вечность мгновения лета 1989 года, когда по воле судьбы встретились две половые клетки и, повинуясь строгим законам природы, слились воедино, то выяснилось бы (возможно, кое для кого это стало бы неприятным сюрпризом), насколько случайным и неосмысленным может быть момент зарождения жизни. Я должен благодарить свою мать, которая по-детски откровенно выложила мне свою историю во всей ее неприглядной тривиальности. 18-летней пярнуской девчонкой только закончившей школу, на бурной вечеринке абитуриентов она просто– напросто переспала с тремя одноклассниками подряд. Этим ее воспоминания о самой главной ночи в моей жизни, к сожалению, и ограничились. Через девять месяцев появился я. На радость, прежде всего, родителям матери, которые вследствие необычайной незлобивости (подозреваю, что генетической), не считали, как и моя мать, установление отцовства делом важным. Ребенок, я, то есть, так и остался безотцовщиной. Испытывали по этому поводу получившие удовлетворение одноклассники радость или облегчение, или еще какое чувство, никого, судя по всему, не интересовало. Одним словом, был праздник, было веселье и теперь есть я с наполовину незащищенными авторскими правами.

Камни в фундамент моей жизни закладывались под добрым и ласковым взором бабушки и дедушки. Мама уехала в столицу учиться, откуда почти каждые выходные приезжала автобусом, чтобы погладить меня по головке, а в воскресенье последним рейсом уехать обратно.

Я терпеливо ходил в детсад, учил буквы и цифры, а также усваивал то удивительно легкое отношение к жизни, которое ежесекундно излучали оба моих предка. Эти двое словно бы родились с улыбкой на устах, с безмятежным взглядом, обласкивающим всех, кто попадал в поле их зрения. Ни разу в жизни я не слышал, чтобы они повысили голос – ни на меня, ни на мать, ни на постороннего, а тем более друг на друга. Очень скоро в моем детском сознании возникло понимание того, что в этом смысле они особенные, будто с другой планеты. У них был один ребенок – моя мама – и один внук – я. При такой жалкой статистике, на которую истинный эстонец лишь фыркнет с презрением, эти двое были счастливейшей в мире парой. Подумать только, у них ребенок, и у ребенка ребенок. Какая минималистская благодать.

Маленькому мальчику было позволено все, запреты высказывались в такой тактичной форме, что воспринимались, скорее, как дружеские советы более опытных людей. Будучи городским ребенком, я познавал город. Деревню, с которой мы почти не соприкасались, намного меньше. Оба, как бабушка, так и дедушка – пярнусцы в бог знает каком поколении – знали, как себя вести на пляже и в театре, знали, где находится лавка, а где сапожная мастерская или парикмахерская. Мама продвинулась дальше. Сделала все от себя зависящее, чтобы унаследованный от родителей ген урбанизма перешел на следующий уровень, с корнем вырвав из своей ДНК впитанный за десятилетия провинциальный говор.

И вот однажды дедушку увезли. На другой день приехала мама. На следующий день увезли бабушку. А через несколько дней мама упаковала в два чемодана все мои вещи и увезла меня к себе в Таллинн, в крошечную съемную квартирку. Я не совсем понимал, что происходит. Душераздирающей скорби не испытывал, ни одной трагической сцены вокруг не видел. Мама вела себя достойно, в ее характере невесть откуда появилась женская, справляющаяся со всеми невзгодами сила, и эта подбадривающая аура помогла и мне оставаться спокойным и естественным. Дедушка с бабушкой ушли, на смену пришла мама, таков был мой детский вывод касательно процессов воссоединения и разъединения семьи. Позже, мама рассказала. Два инсульта с промежутком в два дня. Они всегда и во всем были очень экономны. Даже в уходе.

Итак, мы стали жить вдвоем. Мама зарабатывала на жизнь, я ходил в школу, чтобы научиться зарабатывать в будущем. В мою жизнь незаметно проскользнуло это новое, всеми обсуждаемое и все определяющее понятие – деньги. Детство в Пярну изнежило меня. Там деньги были некой малоинтересной бумажкой и мелочью в кармане дедушкиного пиджака, никогда я не обращал на них особого внимания. Переехав в столицу, надеялся найти там пляжи подлиннее, море пообширнее, более высокие дома, широкие улицы и хорошие театры. И нашел. Но на всем этом словно бы было наклеено что-то невидимое. Не сразу я понял, что это, но потом сообразил – у всего имеется своя цена и чтобы заплатить ее, нужны деньги. А у нас, у моей мамы и у меня, их было не густо.

Трудилась мама в книжном магазине.

Постепенно стало меняться и наше настроение. Кротость и мягкость, так жизнеутверждающе привитые нам пярнускими предками, на фоне зазубрин таллиннского силуэта потихоньку рассыпались. Все больше сил, напряжения и энергии приходилось тратить только на то, чтобы не очень отставать от других. Чтобы те, случись им оглянуться, чтобы рассмотреть, кто эти двое копошатся там, на горизонте, убедились бы (может, при помощи бинокля или подзорной трубы), что это, судя по всему, вполне нормальные и приличные граждане, просто шагают они не так широко. Маме приходилось туго – кормить два рта, одевать двоих, оплачивать жилье. Почему она не искала мужика, у которого, как у моего деда, в кармане пиджака не переводились бы денежки, я не знаю.

Как-то раз, когда осенним днем мы вдвоем рассматривали мои школьные фотографии и сравнивали их с мамиными (одно из множества бесплатных развлечений), мы обнаружили одно фото ее выпускного класса. Мама на нем была очень красивой, даже сексапильной (хотя в отношении мамы это слово вроде бы и неуместно), в пышном белом платье по моде того времени, с озорной прической, лукавинкой в горделиво сияющих глазах, а рядом с ней три парнишки. Разглядывая эту троицу похотливых подростков, я почувствовал себя странно, до дурноты. На обороте фотографии были три имени: Лаури, Урмас, Индрек. Л-У-И!

Так вот, значит, какими они были, мои безответственные таинственные отцы, любовники школьницы Марии Вутт, зачавшие ее сына. Оплодотворение произошло по воле случайно выпавшей половой фишки. Я дитя лотереи, порождение казино плотских влечений в ходе нимфической азартной игры под названием Пярнуская рулетка.

29 июля

Ким. На следующую ночь добрались и до нее. Раны моей любимой быстро заживали и я, держа ее за руку, с любопытством погрузился в глубину утомленных глаз.

Открывшаяся в них картина буквально ошеломила меня. Как в дымке, но достаточно понятно, я увидел корневище генеалогического древа Ким, уходящее в далекое прошлое, аж в семнадцатое столетие, когда люди, спасаясь от жестоких норм католицизма, бежали морем куда глаза глядят. Возможно, я путаю причины и следствие, но это неважно. Перед мысленным взором возникли долгие монотонные морские переходы прошлых веков, подвергающие мореплавателей суровым испытаниям. С каждым ударом громадных волн о борт парусника все невыносимее становились задавленные плотские инстинкты и эмоциональные желания команды. Так же как, по уверениям некоторых ученых, я происхожу от выпрямившейся где-то на Черном континенте обезьяны, так история Ким начинается на борту одной гордой, просоленной парусной шхуны. Я ясно видел этих обросших косматыми бородами, неудовлетворенных, а потому дошедших до грани срыва морских волков, которые с яростно горящими глазами, сверкая иглами и ножницами, скроили и сшили себе первую подругу. Дама сопровождения. Dame de voyage. Разве это прозвище, которым остроумно окрестили куклу, не свидетельствует о высокоразвитом чувстве собственного достоинства мореманов, их благородстве и уважении к делу рук своих, джентльменской заботе об изделии. Та, что им нужна была позарез, была не просто уличной девкой или дешевой проституткой, нет, они тосковали о даме – истинной аристократке.

Я напряг зрение. Бушующие океанские волны, сломанные мачты, последние стоны гибнущих судов – все это со средневековым мастерством выгравировано на радужке ее глаз.

Но затем все смыла волна, как стирает мандалу рука монаха, и романтичные картинки сменились сценами древней научной деятельности. Теперь перед моими глазами проплыл схожий с комиксами обзор дальнейшей эволюции предшественниц Ким, где ключевую роль играли триумфальные открытия материаловедения. Кадр за кадром тряпье, из которого когда-то были сшиты первые морские дамы, менялось на каучук, резину, винил, латекс и силикон. В результате прогрессировала и расцветала красота куколок, вызывая уже такой повальный восторг, что даже некоторые робкие и застенчивые юноши из благородных семейств исподлобья с завистью косились на моряков.

Наконец, обуреваемому первобытными инстинктами мужскому сословию, которое на протяжении долгих пуританских столетий было вынуждено наперекор невыносимым нормам морали изобретать разные способы удовлетворения своих природных потребностей, бросили спасательный круг. Но это еще не все. Прогресс увлекся собой и стал сам себя подхлестывать. Уже появилась возможность подобрать в интернете знаменитость, заказать ее отливку в силиконе и спустя всего несколько дней наслаждаться Леди Гагой, Мадонной или Викторией Бекхэм, или, если разыграется аппетит и хватит куража, то почему бы и не тихой покорностью королевы Елизаветы. Ради этого стоит жить в нашем веке. Как мужчинам, так и женщинам. Разве неприятно было бы, к примеру, Тайре Бэнкс осознавать, что каждый божий миг ее любят несколько сотен мужчин на всех благополучных континентах. Прислушайся, Тайра, этой ночью, как очевидно и множеством последующих, всемирный сводный хор оргазма францисканцев будет петь тебе.

Кивнул Ким, чтобы дать знать, что все понял.

Если моей матерью была Мария Вутт, а потенциальными отцами трое школьников Лаури, Урмас и Индрек, то отцами – авторами Ким следует считать первобытную страсть мастеровитых мореходов и технологический прогресс. А самую прекрасную в мире Х-хромосому привнесла в душу моей возлюбленной сама американская супермодель Ким Кардашьян лично. Потрясающая крестная мать моей дорогой спутницы жизни.

30 июля

Дождь, первый за месяц. Настоящий, проливной дождь. Он забарабанил по стеклянной крыше атриума, беспардонно ворвавшись в последнее действие моего предутреннего сна. Собственно, только конец сна мне и запомнился. Лежу это я в водяной кровати лицом к небу и сквозь стеклянную крышу смотрю, как где-то далеко, в темной выси рождаются крошечные мерцающие точки, которые, постепенно разгоняясь, из центра вселенной устремляются прямо ко мне. Когда-то такая картинка появлялась на мониторе, когда на компьютере не работали. Одним словом, у меня возникло ощущение, будто на своем космическом корабле под названием Ülemiste я мчусь из одной галактики в другую. Но перемещение это какое-то будничное, ни тебе восторга, ни волнения, все как обычно. Словно бы шпарю, скептически позевывая и заткнув за пояс матерчатую продуктовую сумку – свидетельство экологической грамотности, – в только что открывшийся в соседней галактике супермаркет на дешевую распродажу. Мой корабль набирает скорость, ему все сложнее уворачиваться от летящих навстречу точек. Да не очень-то я и стараюсь. Мыслимое ли дело – маневрировать так, чтобы безболезненно провести крупнейший в Эстонии торговый центр между какими-то там плевками. Безнадежная затея, черт бы побрал! И вот послышался шлепок, и одна точка прилепилась к моему большому дугообразному иллюминатору. За первым шлепком второй, третий, все шлеп да шлеп. Скоро все стекло было полностью залеплено. Но тут, как это и положено во сне, возникла нелогичность, мистическое отклонение, абсурдная трансформация – белые плевки внезапно превратились в отбивающую чечетку стаю чаек. Они плясали неестественно неподвижно, в том смысле, что клювами не стучали, не кричали, не размахивали крыльями, двигались только их розовые лапки под застывшими телами – в лучших традициях ирландских народных танцев. Я прислушался к звуку чечетки. Удары были ритмичными, с изумительными вариациями, вовсе не хаотичные, далеко не хаотичные. Как будто под неким телепатическим управлением сотни пар лапок подчинялись какой-то незримой пульсирующей силе, настолько мощной и пронзительной, что заставила и мое сердце биться в том же такте. Темп нарастал, ритмический рисунок приобретал невероятную замысловатость, танцующие чайки все прибывали, одинаковые, серьезные, с неподвижными телами. Похоже, сводный ансамбль степистов пределов возможного не знал, танец только убыстрялся, доходя до безумия, затягивая мое бедное нетренированное сердце. Я начал задыхаться как загнанный зверь, пот сочился из пор, брызгал из них так, будто все мое тело было перфорировано миниатюрными фонтанчиками. И вот, за мгновение до полной отключки (какая сновиденческая точность, не правда ли?), перед последним роковым ударом в барабан мои глаза вдруг открываются, и я вижу дождь. А точнее, каждую его каплю, тяжелую, липкую, с безумной скоростью несущуюся из эпицентра экрана прямо на стеклянную панель атриума. Я живой, чаек нет, я успокаиваюсь, продолжая мокнуть, но не под дождем, а в луже собственного пота. Кошмар кардиолога закончился.

Я поднялся на крышу центра. Просто стоял там и все. Голый. Дождь был размеренным, абсолютно отвесным. Капли тяжелыми и плотными. Ощущения растекающейся по телу воды как под засорившимся со слабым напором душем не было. Каждая дождинка конкретно попадала в голову. Подставил лицо и теперь мог считать капли все до единой, как пули, попадающие в цель в ходе сражения. Тепло, полное безветрие. Небо монотонно серое, и это здорово, еще как здорово. Толстые струи воды стекали по лицу, мое рельефное тело предоставляло сотню возможностей для маленьких быстрых речушек, на кончике члена набирал силу бурный водопад. Я подошел к краю крыши, встал возле огромной буквы Ü и любовался этой яростной и долгожданной уборкой. Под ногами звенел черный блестящий асфальт парковки, поодаль миллионы уколов дождинок заставляли гудеть от наслаждения поверхность озера. Целый мир, по крайней мере, та часть, что открывалась перед моими глазами, под небесными струями превратилась в экстатический оркестр, в котором каждая урна, машина, жестяная крыша, каждый навес, дорожный знак или рекламная тумба со слезами на глазах в упоении исполняли свою партитуру. Я стоял на крыше торгового центра как на краю своего мирка и в этой безумной симфонии увлажнения чувствовал, что во мне просыпается жгучее, неуправляемое возбуждение. Расставил ноги, оперся одной рукой на Ü и опустил глаза. Уверенно наполняясь силой, мощными толчками поднимал мой инструмент свою голову, чтобы лицом к лицу столкнуться с этим падающим с небес, все освежающим войском. Силы небесные вызовом не пренебрегли, мою чувствительную полыхающую дирижерскую палочку со всего маху окатили бешено бурлящим потоком воды. Соната на грани экстаза и боли. Я крепче ухватился за букву, заставил себя выпрямиться, хотя хотелось лишь одного – униженно ползать по земле, опьяневшим и обезумевшим от судорожного наслаждения и пронзительной боли. Почувствовал, как во мне копится ответная сила, черпающая ярость из каждого попадания в головку члена. Больше стоять на месте я не мог, ноги сами по себе, ни в малейшей степени не считаясь с моим желанием, начали выписывать кренделя, которые очень быстро переросли в стремительное босоногое степ-шоу. Я уже прыгал как солист Риверданса, раскачивая из стороны в сторону упругий член. Крепко упираясь руками в бока, выпрямившись насколько мог, я задирал коленки, выкручивал голени вперед, назад и в стороны, и вдруг лицо мое окаменело, не в силах сдержаться, я согнулся, хватая ртом воздух, тот скудный, что еще был доступен меж частых струй дождя, и увидел, как из меня изверглась моя жидкость, мой белый дождь, как он взорвался, столкнувшись в воздухе с другим дождем, как смешались я и дождь, и как эта новая, родившаяся на моих глазах субстанция полетела, игнорируя траекторию движения и дождя, и моего семени, и улетела в каком-то совершенно необъяснимом направлении, словно в некое параллельное измерение. И, тем не менее, я видел это, увидел прежде, чем глаза мои закрылись и я рухнул без чувств.

31 июля

Беспрерывный дождь. Льет и льет. Был утром на крыше и повторил вчерашний ритуал. На этот раз с меньшей страстью, зато с большей отдачей. Поприветствовал мир и мир приветствовал меня, ответив пробирающими до самых костей мокрыми объятиями. Доброе утро, природа, и спасибо за дождь!

Сегодня я вел себя разумнее. Обтерся насухо, потом огляделся в комнате. Подходящий день, чтобы немного заняться домашними делами. Походил, заложив руки за спину, совсем как дизайнер интерьера в ожидании вдохновения, и нашел-таки, что можно было бы улучшить. Добавив в оформление немного эмоциональности и чуть переставив акценты, даже такое здоровенное помещение реально превратить в интересное и достойное человеческое жилье. Засучил рукава.

В первую очередь – наглядная агитация. Знал, что директор центра от меня очень ждал этого. Он был бы доволен (если, конечно, объявился бы тут когда-нибудь), увидев, что я времени попусту не терял, а внес свой интеллектуальный вклад в дело привлечения в магазин покупателей. Смертельно скучные плакаты с шаблонными сообщениями о скидках, я переделал.

ТЕПЕРЬ ВСЕ БЕСПЛАТНО!

БЕРИ, СКОЛЬКО ХОЧЕШЬ!

ВОЗЬМИ ЕЩЕ!

БЕСПЛАТНАЯ ДОСТАВКА ПО ВСЕМУ КОНТИНЕНТУ!

РЕШЕНИЕ О ССУДЕ ЗА ОДНУ СЕКУНДУ!

ИНТРЕСС – 0, ВОЗВРАТ – 0, ЗАЛОГ – 0!

БОЛТАЙ БЕСПЛАТНО О ЧЕМ УГОДНО, БЕЗ ПЕРЕРЫВА И СО ВСЕМИ ПОДРЯД!

БЕСПЛАТНО ЗАБОЛЕЛ, БЕСПЛАТНО ЛЕЧИСЬ!

ДВА ТЕЛИКА ПО НУЛЕВОЙ ЦЕНЕ!

ЕШЬ ЕЩЕ, ПЕРЕСИЛЬ СЕБЯ, ПОКАЖИ ХАРАКТЕР!

ОСТАНЬСЯ НА НОЧЬ, УЙДЯ ДОМОЙ, НЕ УЗНАЕШЬ О ДОПОЛНИТЕЛЬНОМ ЦЕНОПАДЕ!

ПЕЙ ЗА НАШ СЧЕТ И ЕЗЖАЙ НА ВЫХОДНЫХ ЗА ГРИБАМИ В АМСТЕРДАМ!

КРИЧИ НА НАС, УНИЖАЙ И БЕЙ, МЫ ВСЕ РАВНО БУДЕМ УЛЫБАТЬСЯ 8)

ПОСЛЕ ВЕЧЕРИНКИ, ПЕРЕД ВЕЧЕРИНКОЙ, AFTERPARTY, BEFOREPARTY…!!!

Так, теперь очередь манекенов. Чего они впустую бессмысленно пялятся со своих витрин. Около двадцати штук переодел в приличную и стильную одежду для досуга. Из мужчин, женщин и детей составил нечто вроде семей. Папашкам под рубахи засунул подушки вместо животиков, кое-кому в жестком стиле нарисовал татуировки со страшненькими распятыми гриль-курами над скрещенными шашлычными шампурами. Лица мамочек раскрасил под скуку и усталость. Каждому ребенку в ухо запихал по iPod’у. Всю эту гвардию усадил за неудобными столиками McDonalds’а и поставил пред ними пустые подносы, на которые они и взирали с превеликим разочарованием.

Перед входом в бутик дамского нижнего белья устроил экшн – сцену насилия. Натюрморт сводился к тому, что одна девица, нацепившая на себя с дюжину кружевных трусиков и лифчиков, вызвала бурю негодования у оставшихся голыми соплеменниц. Разъяренная компания таскала жадину за волосы и лупила слишком красивыми для кикбоксеров ногами.

В Euronics’е перед стометровым прилавком с телевизорами поставил притащенные из мебельного салона вместительные диваны и кушетки, удобно усадил на них отчаянных домохозяек с пакетами из-под попкорна, наполненными собачьей и кошачьей едой. Затем зарядил свою любимую игрушку «Беретту» и оставил на лбу каждой красивую и аккуратную индуистскую метку.

В Rimi за кассы посадил манекены с нарисованными злыми лицами. Для одной кассы сделал исключение – за ней сидел веселый и любезный надувной пляжный крокодил. Именно у этой кассы возник хвост из пары десятков угловатых подростков с доверху набитыми алкоголем, куревом и противозачаточными средствами корзинками у ног.

Пол охотничьей лавки усеял толстым слоем раненых. У всех пуля или в руке, или в ноге, во всяком случае, ранения не смертельные. Для пущего эффекта истратил для этой сцены пару упаковок классического томатного кетчупа фирмы Feliks, которая утверждает, что этот продукт любят целыми семьями и он пригоден для того, чтобы приправить все, что выглядит как мясо. Для достоверности надо было найти кого-то, на чью снайперскую меткость все это списать. На глаза попался висящий на стене трофей – голова благородного оленя с роскошными ветвистыми рогами. Небольшой симпатичный Colt уместился меж желтыми клыками его открытой пасти как влитый.

Из лавки со всяким барахлом притащил в детский магазин самое большое изображение иконы. Повесил святошу на стенку и припарковал перед ним все двенадцать детских колясок, в каждую из которых запихал парочки из игрушечного отдела: двух медвежат, двух львят, двух жирафиков, двух лягушат, двух каких-то странных птенцов и так далее. В последней коляске свое жалостное пристанище обрели две ангельские куколки с предусмотрительно закрытыми, чтобы не видеть реальности, набожными глазками.

На прилавке аптеки инсценировал эротический фрагмент жесткого порно – три девицы-фармацевта в сетчатых чулках и куцых белых халатиках увлеченно занимались друг с другом оральными научными изысканиями. На ручку двери повесил табличку, выполненную в манере гостиничной эстетики: PLEASE DO NOT MASTURB!

В фирменном магазине Samsonite заполнил выставленные в витринах последние достижения чемоданного мира улыбающимися головами самых красивых манекенов, отпилить которые мне стоило немалого труда и истраченных калорий. Результат превзошел все ожидания. Полный чемодан сияющих глаз над сладострастно приоткрытыми ротиками. С предварительно упакованными чемоданами Samsonite даже рейс в ад станет приятной и умиротворяющей эго-поездкой. Bon sacvoyage!

К вечеру я выдохся как свинья, самозабвенно посвятившая свой длинный, но продуктивный день неблагодарному делу ковыряния в навозе. Поленом свалился рядом с Ким, рассеянно погладил ее по волосам и выразил надежду, что приз этого года за лучшее оформление дома господин президент лично присудит нашему торговому центру Ülemiste. На нежности и чтение отченаша сил уже не было.

1 августа

Первый день нового месяца и новые осадки. На сей раз град. После долгой оглушительной тишины стук градин подействовал удручающе. Все же град – это далеко не дождь. Попробовал постоять на крыше, но уже секунду спустя, потирая ушибленные места, сбежал. Вдобавок похолодало. Впервые за все это время по телу побежали холодные мурашки, что поначалу даже позабавило, но быстро стало неприятно. Пошел искать теплую одежду. В Timberland’е нашел приятную фланелевую рубаху. Даже носки натянул, такие мягкие, специально для походов. Прошелся по центру, разглядывая плоды вчерашних усилий. И кого это я собирался обрадовать? Тоскливо поежился.

Взял в Rimi большую бутылку виски и колу, там же нашел бокал размером с цветочную вазу и наполнил его градом с крыши. Устроился в книжном магазине Apollo. Одна часть виски, две части колы, сотня градин – вполне приличный экологический напиток получился. Первую порцию заглотил одним махом. Градины были такими холодными, что горло противно онемело, и боль отпустила не сразу. Зато внутри разлилось тепло.

Побродил меж длинных стеллажей. Какое множество книг, сколько слов и предложений, миллионы букв. Мягкие мысли в твердых обложках и наоборот. Как много жизне– описаний, прожитых кем-то судеб, кем-то написанных, рассчитанных на чье-то внимание. На чье? Мое? Неужели мне и впрямь суждено положить свою жизнь на прочтение чужих историй? Последнее поручение последнему в мире человеку. Честно говоря, к такой судьбе я пока не готов. Благоговейно стоял перед полкой. Несколько метров, как в высоту, так и в ширину. Прошелся пальцем по корешкам сотен книг, каждая из которых прятала в себе уникальные детали чьих-то жизней: невероятные с субъективной точки зрения события, раздутые памятью чувства, судьбоносные знакомства, фрагментарные воспоминания, удачи, в которые трудно поверить, неоцененные по достоинству неудачи, какая-нибудь умело поданная исповедь, смелое (но старательно взвешенное) раскаяние, наивные ожидания юности, несбывшиеся надежды стариков. Все это и еще миллион подробностей написаны одинаковыми черными буковками на одинаково белой бумаге. Сброшюрованные жизни, благодарные за любой знак внимания, даже за поверхностное любопытство или притворный интерес. Проглотить их, что ли, по очереди, призвать на помощь собственный желудочный сок и попытаться как-нибудь переварить весь этот биографический винегрет? А ежели в результате произойдет вздутие живота или и вовсе понос начнется, что мне тогда делать? Хорошо, аптека под рукой, тут же за углом.

Запасшись Эспумизаном и несколькими блистерами угольных таблеток, поставил у ног ведро и принялся листать чужие жизни. Популярный певец, глоток виски, бывший легкоатлет, виски, вышедшая на пенсию актриса, виски, оправдывающийся политик, виски, достойный восхищения бизнесмен, виски, легендарный художник, виски, действующая жена президента, виски, диктатор-психопат, виски, еще один диктатор (на этот раз с раскосыми глазами), виски, молоденькая ясновидица, виски, блестящая телезвезда, виски, мечтательная балерина, виски, застенчивый футболист, виски, гламурный модельер, виски, худощавая повариха, виски, еще виски. Напала икота. Затем выблевал с полведра и решил на сегодня с чтением закончить.

А как могла бы выглядеть моя история жизни? Заглянул в ведро.

Начало простое и понятное. В качестве вступления ничего лучше не придумать, чем снимок с маминого выпускного вечера. Черным фломастером обведем окружностями головы трех парней и одной девушки, от скафандров мальчиков до девочки проведем стрелки, украсив их стилизованными изображениями сперматозоидов – для однозначного понимания. Теперь берем красный цвет, чтобы выделить интересующие нас (и, само собой, миллионы гипотетических читателей) детали. Сделаем это честно, не виляя. Нарисуем четыре треснувших сердечка. Женщине над левой грудью, троим мужичкам прямо на промежности. Теперь перевернем страницу, пропустив не слишком интересные для нас девять месяцев, чтобы вывести на сцену моих предков. К сожалению, читателю придется довольствоваться лишь двумя персонами преклонного возраста. Заметим, что этим фактом мы упускаем прекрасную маркетинговую возможность. История человека с двумя дедушками и двумя бабушками, безусловно, продавалась бы живее. Но что поделаешь. В том безвременье у меня в руках еще не было ни одной ниточки управления судьбами. Итак, на второй странице моей жизненной истории стоят счастливые господин и госпожа Вутт с пакетом на руках, в котором кряхтит их одно-единственное связующее звено с далеким и захватывающим будущим. Берем уже полюбившийся фломастер, на этот раз коричневый, и покрываем светлый пакет известными всему миру логотипами с величественно переплетенными буквами L и V. Принудив себя к большему верхоглядству, чем того хотелось бы, проанализируем полученный результат с позиции среднего читателя. Заметит ли он богатые метафорами детали, в которые так тонко вплетена судьба жалобно вякающего в пакете существа, его жизненный путь? А на этом пути в будущее единственно ценный багаж у человека – это его потомки. Не имея их, нечего и надеяться добраться до пункта назначения. Качественные чемоданы от Louis Vuitton. The art of packing. Искусство паковать в том и состоит, чтобы не слишком туго пеленать своего ребеночка, чтобы у него всегда была возможность свободно дышать, а при нужде и пукать. Тогда можно надеяться, что в потайном кармане чемодана он всегда будет таскать с собой своих черно-белых предков. Но растолковывать все это мы не станем, оставив читателя наедине с его фантазией, и с высоко поднятой головой учтем риски остаться непонятыми и для истории малозначительными. Перевернем страницу и перепрыгнем через семь счастливых лет пока незнакомого индивида, поскольку они никому не интересны. Куда это мы попали? В переизданный и дополненный свод правил дорожного движения? Что означают эти два указателя населенных пунктов, зачеркнутый Пярну и еще не зачеркнутый Таллинн? И что это за узнаваемая пара стареющих ангелов, так триумфально реющих над нашими указателями? Они похожи на двух птичек, призванных токовать в вечности. Но пора вновь перевернуть страницу. Оо, какая красота! Летний вечер, гигантское небесное тело, часть которого уже разбудила жителей противоположной стороны полушария, и перед ним, прямо на тонкой ниточке горизонта две фигуры, склонившиеся над фотоальбомом. Хрупкие, ищущие равновесия, красивые и неуверенные в себе, на чем-то сосредоточенные. Летим к ним незримым ветерком (такая фантастическая способность у нас имеется), тихонько пристраиваемся за спинами матери и сына и затаиваем дыхание. Жадному взору открывается калейдоскоп запечатленных мгновений. Вот бесцветное фото провинциальной девочки в белых гольфах, облизывающей двусмысленно скользкое мороженое, на фото с поблекшими красками два испуганных глаза, рассматривающие море из безопасного убежища детской коляски, вот и первое робкое любовное признание в виде текстового послания, вот интернетовский видеоклип довольно удачного трюка на руле и множества таких, где оператор радостно вскрикивает «ой, больно!», а вот и запечатленный смартфоном спонтанный поцелуй с сидящей за рулем автомобиля девушкой, и, разумеется, нет недостатка в традиционных видах уютной атмосферы нынешнего житья-бытья нашего героя – вот он, развалившись на широком кожаном диване с литровой бутылкой Johnnie Walker меж колен, оперирует с одного пульта сразу сотней телеэкранов, а на кухне размером с актовый зал в двадцатилитровой кастрюле варит десяток пельменей, вот, вальяжно опершись на Субару, он победоносно улыбается потенциальным завистникам – личная машина, личный манекен, личная парковка, личный торговый центр, его озеро, его город, его земля, его сошедшая с орбиты планета.

Что, дурно? Зависть, в которой мы не желаем признаваться, с упорством альпиниста лезет вверх по пищеводу. Не стало легче и после того, как отложили в сторону эту последнюю в мире биографию человека, достигшего всего, причем неоправданно рано. К счастью, на задней обложке книги обнаруживаем приклеенный гигиенический пакет. Используем его по назначению, мысленно благодаря издателя за предусмотрительность. После чего пытаемся запихать использованную книгу обратно на полку, но из-за наших оральных выделений – безуспешно. Тогда мы применяем силу, ибо сознание наше еще не вполне прояснилось, и тут же жалеем об этом. Пакет лопается как хорошо замаскированная бомба. Мы стоим, перед глазами чужие увлекательные жизни, а на роже собственная, наполовину переваренная, зависть. В воздухе завоняло, что-то налипло на ресницы, на волосы. Мы возмущены. Это еще очень мягко сказано.

2 августа

Чистя утром зубы, поймал на себе взгляд Ким. Она стояла у меня за спиной в душевой кабине и ждала, когда я закончу и подам ей руку. Каждое утро я помогаю Ким ухаживать за собой. Кстати, делаю это с большим удовольствием, заботливо и тщательно. Такой уход мог бы дать сто очков вперед гигиеническим процедурам в самых эксклюзивных домах призрения во всем мире. Мне нравится начинать день с осмотра упругого тела моей возлюбленной. Возможно, такой инспекцией я подавляю в себе страх перед возможной амортизацией красоты Ким. Хотя и не приходится сомневаться, что если кто-то из нас двоих начнет стареть, то вовсе не она, я все же понимаю, что все в мире изнашивается. В том числе, и она. Замирая от нежности, я притрагиваюсь к ней, боясь ощутить под пальцами какой-нибудь разрыв или царапину или еще что похуже. Но сегодня в ее взгляде, в котором я обычно читаю тихую благодарность, светилось нечто новое. Увидел в нем едва уловимое, словно бы вырвавшееся из-под покрова боязливой скромности ожидание. Это было похоже на желание каких-то изменений, движения вперед.

Обсушил Ким, одел в длинное воздушное платье точно по фигуре, завязал на лодыжках тонкие ремешки босоножек на высоком каблуке. Стоял перед ней в одних трусах и шумно сглатывал, благоговея перед ее великолепием. И одновременно пытался осмыслить ситуацию.

Я что, слишком прост для тебя? Ты, выглядящая как мировая знаменитость Ким Кардашян, хотела бы видеть рядом с собой кого-нибудь, кто не только называл бы себя Луи Вутоном, но и был бы кем-то? Кем-то крупнее и значительнее, чем простой вертопрах, который чуть было не стал управляющим маркетингом в торговом центре. Кем-то, способным стереть с твоего кукольного личика это вежливое выражение и заставить пылать румянцем твои щеки?

Тебе хотелось бы рядом с собой видеть мэра города? Эдакого сытого, который сложит к твоим божественным ногам все пышные парки, вылизанный, пахнущий картофелем-фри старый город, устремленные ввысь и все отражающие небоскребы, улицы вместе с пешеходными переходами и дырами в асфальте, порты с завалившимися набок фешенебельными круизными лайнерами, все части города – каменные и деревянные, из бетона и гипрока. Получи все театры, кинозалы и клубы, забирай магазины и кафе, салоны красоты и солярии, бери трассы водоснабжения и систему канализации, все твое, моя любимая. Позволь только моему городку кормить тебя, поить и развлекать. Ты этого хочешь, да?

Но я-то могу больше. Будучи последним человеком на земле, я уже ни больше, ни меньше, чем президент Эстонии. Вдобавок к городу, который этот жалкий мэр (ему бы до земли кланяться передо мной) так любезно отвалил тебе, я подарю тебе и все остальные города, подарю покинутые деревни и поселки, проспавшие сигнал к бегству, гулкие железнодорожные станции и обомшелые автобусные остановки, подарю крупнейшую в Европе молочную ферму, обанкротившиеся рыбопитомники, заводы – собственность иностранных инвесторов, бери и биржу ценных бумаг, и министерство социальных дел, бери все стадионы, теннисные корты и изрытые площадки для гольфа, я отдам тебе в вечное владение реки и озера, украшенные сине-зелеными водорослями территориальные воды, все бездонные болотные окошки, в которых так хитро можно прятаться. И если ты очень хорошо попросишь, отдам тебе свой президентский дворец. Вместе со следами ног офицеров почетного караула на щебенке перед парадным входом и полным шкафом нарядов для первой леди. И еще я выделю тебе швейную машинку, чтобы подогнать эти платья по фигуре. Вот только портниху я дать не смогу, они у нас все, к сожалению, закончились.

Если и этого тебе еще мало, я стану председателем Европейской Комиссии. Заметь, я буду первым эстонцем на этом самом важном для континента посту. Я подарю тебе столько государств, сколько пожелаешь. Вместе с их сокращающимся внутренним валовым продуктом и дефицитом бюджетов. Хочешь Германию – пожалуйста. Хочешь Грецию – она твоя. Из Балканских стран составим пестрый букетик и поставим в вазу – отлично будет смотреться в лучах утреннего солнца. Ты получишь Альпы, Пиренеи и Карпаты со всеми равнинами между ними. Если захочешь окунуться, предлагаю Сену или Дунай, озеро Балатон тоже годится. Забирай все транспортные средства, только прошу, не забудь регулярно проходить техобслуживание. Еще? Ладно, сегодня я добрый. Евровидение и Эйфелева башня тоже твои.

Но зачем останавливаться коли начал? Ты о такой штуке, как ООН, слышала? Организация Окачурившихся Народов. Кто будет следующим после Бутроса Бутроса-Гали, Кофи Аннана и Пан Ги Муна? Естественно Луи Вутон. Которым? Да последним! Уважаемая Кинки Ким, Генеральный секретарь ООН Вутон Последний склоняется перед Вашей неповторимой и изумительной красотой и покорно просит принять скромный дар – земной шар. Ваш шар вращается вокруг звезды по имени Солнце, и он третий, считая от Солнца. Просим принять и наши сожаления по поводу того, что не в нашей власти подарить Вам все остальные космические тела, которые так украсили бы Ваше королевское величество и которых Вы, без всякого сомнения, достойны. Смеем обратить Ваше внимание на то обстоятельство, что наш дар включает все материальные ценности, находящиеся как на поверхности, так и в недрах земного шара, а также другую сферу поменьше, вращающуюся в 400 000 километрах от Вашей, на которую мы готовы выть по первому Вашему знаку, хоть каждый час.

Если и этого окажется недостаточно, то я готов стать самим Папой Римским. Понятно, что существуют и другие конфессии, служащие высшей духовности, но давайте честно, какая между ними разница? Зачем усложнять жизнь. Кроме того, я здесь один, так что результаты голосования заведомо известны. Я, конечно, никакой не католик. Не улавливаю логики верований, совершенно равнодушен к церковной атрибутике. Но вот что мне нравится, так это великолепное одеяние Папы. Особенно головной убор. Я опускаюсь перед тобой, Ким, на колени, как делаю это еже– утренне, заворачиваю шитые золотом рукава и омываю твои ножки. Это делают все папы, я – Луи Первый, в том числе. Чтобы хорошенько обработать каждый твой пальчик, я наклоняюсь вперед, и моя метровая тиара касается твоего пупка и щекочется. Ты смеешься, словно испытывая оргазм, и посредством этого радостного таинства на тебя снисходит божественный дух безграничной вселенной, единое доверенное лицо всех религий. Теперь этот дух тоже твой, делай с ним, что хочешь.

Я стоял перед Ким. По-прежнему в трусах. Была она теперь удовлетворена и счастлива? Или еще чего-то не хватало? На пять минут отлучился в Baltman, вернулся в строгом темном костюме, приличной обуви, на шее символ власти – галстук. Оглядел Ким взглядом исполнительного директора, одновременно надевая на запястье золотой Rolex. Затем схватил ее подмышку и отнес в кабинет директора, там повалил на живот прямо на захламленный стол и задрал на голову подол платья. С треском расстегнув брючную молнию и поплевав на ладони, я внедрился в свои владения.

Тебе могут принадлежать небоскребы и детские сады, департамент конкуренции и центральная больница, ты можешь считать себя хозяйкой всех лесов и полей, ты даже можешь каждую заснеженную вершину гор снабдить табличкой «частная земля», ты можешь при желании пробуравить дырку в планете и вместе с сотнями других небесных тел нанизать ее на бечевку и носить как ожерелье, можешь заставить всех богов и их жирующих посредников на земле делать себе святой педикюр, но здесь, на этом древесно– стружечном столе трахаю тебя я, последний в мире менеджер, бездеятельный исполнительный директор, не нуждающийся в правлении председатель правления. Аминь, на фиг.

Я как раз заканчивал, подбирал концы, отсоединял питание, когда на столе внезапно зазвонил телефон.

Телефон звонит!

Телефон! Я застыл, со мной вместе замерла и Ким. Я отдувался, один, само собой, и смотрел на телефонный аппарат. Тот не замолкал. На другом конце кто-то был. Вспомнились только что данные обещания, не самые скромные, надо сказать. Я что, перешел черту? Все надрывается. Вышел из Ким, одернул на ней платье, но оставил лежать на столе, быстро привел себя в порядок и снял трубку.

3 августа

Я плохо спал. Измучили кошмары, но утренний свет стер все эти нереальные сцены и картины, отправив их куда-то в черные дыры человеческого сознания. Как ни старался, ни черта не смог припомнить. Только жутковатый озноб, сопровождавший в ночных метаниях, не отпустил и с рассветом, прилип на весь день как приставучий репейник.

Даже не умывшись, спустился в книжный магазин. Там принялся за поиски большой карты, чтобы повесить ее на стенку. Слава богу, здесь их было навалом. Наиболее подходящей показалась политическая карта мира с масштабом 1: 35 000 000. Забрал ее плюс коробочку разноцветных кнопок и пошел в свой кабинет. Возможно, я не слишком подхожу на роль Папы или Генерального секретаря ООН, но лучшего директора в этом торговом центре Ülemiste сейчас днем с огнем не найти, это факт.

Ким по-прежнему лежала на животе, стол словно бы для мягкости устлан десятками, если не сотнями документов в формате А4 – можно подумать, что она ночь напролет самозабвенно работала с бумагами. Не стал ее будить. Содрал со стены все эти идиотские грамоты в рамках и прикрепил свою карту. Перед глазами распростерся весь мир, размером 240 х 125 сантиметров.

Воткнул синюю кнопку в Таллинн. Долго вертел в пальцах красную кнопку, наконец, нашел то, что искал. Воткнул в Сеул, Южная Корея. С высоты птичьего полета – примерно 80 сантиметром. Но это если напрямик через всю карту, как летит муха. А если над землей, как летят самолеты, то будет где-то в районе 7000 километров. Понятно, что о самолете сейчас речи нет. Изучил карту взглядом таксиста. Нонсенс, ни одной магистрали. Где хочешь, там и езди, с по-детски наивным популизмом позволяет политическая карта мира. Единственное, с чем необходимо считаться – это государственные границы. Передвигайся ты хоть пешком, хоть на корове верхом, по скоростному шоссе или вплавь по озеру, на черте, что разделяет одно государство от другого, всегда преградит путь человек с ружьем и потребует от тебя и твоей коровы действующего удостоверения личности, и если у тебя его нет или в нем отсутствует виза на въезд в данное государство, тебя без долгих церемоний отправят назад в то озеро, из которого ты, смертельно усталый, только что вылез – вон, и вода с твоей одежды и с розовых копыт твоей коровы еще капает. Триатлон будет продолжаться хоть до самой смерти – до тех пор, пока ты не выправишь себе рейсовые документы. Если только в один прекрасный день не предстанешь перед пограничником с солидным чемоданом, наполненным пачками бумажек размером 155 х 66 миллиметров, с которых улыбается лучший в мире проводник через границу Бенджамин Франклин. На всякий случай ты еще можешь указать погранцу на свои инициалы, которыми для надежности покрыт саквояж, и только тогда, только, черт бы побрал, тогда тебя перестанут держать на мушке. Welcome to Mongolia, mr Lui Vutoon! Или China, или Russia, или Estonia, без разницы.

В директорском лэптопе открыл Google.Maps. We could not calculate directions between Tallinn, Estonia and Soul, South Korea. Ага, так, значит. Thanks a lot, mr Larry Page and Sergey Brin! Очень надеюсь, что вы вместе со всем человечеством провалились в какую-нибудь космическую жопу, и что все это растерянное стадо о семи миллиардов голов никогда, слышите, ни на минуту не оторвет глаз от ваших унылых ртов, когда вы миллион раз подряд будете твердить одно и то же: we could not calculate directions between this bottomless asshole and our beloved Mother Earth.

Что же делать? Шаг за шагом припомнил все подробности вчерашнего телефонного разговора. Прежде всего, это восклицание – по моей скромной оценке оно длилось минуты полторы, на протяжении которых я десяток раз ошеломленно встревал в него со своим «алло». «Estonia?», – удивился принадлежащий молодой восточной женщине голос, когда она, наконец, немного успокоилась (по правде, так совсем немного) и догадалась спросить, куда попала. Я услышал, как быстро забегали по клавиатуре ее пальцы. Она охнула. «So Far!». Далеко от чего, в свою очередь поинтересовался я. И тогда она заговорила быстро и возбужденно, сообщила, что звонит из Сеула, это столица Южной Кореи, что осталась совершенно одна, живет так уже целый месяц и, похоже, вот-вот у нее поедет крыша. На первых попавшихся автомобилях она исколесила вдоль и поперек свою страну, и никого – хоть шаром покати, все будто испарились в одно мгновение, остались только птицы и насекомые, животных тоже нет, она живет в одном крупном универмаге (название прозвучало как Hyunday Department Store), чтобы быть поближе к еде и прочим нужным вещам, и вот, впав от безысходности в глубокую депрессию, она стала произвольно набирать номера по телефону, делает это, кажется, уже три или четыре дня, и тут вдруг я поднял трубку. Она заплакала. Я не знал, как ее утешить. Поплакав, она продолжила. Корея маленькая страна, сказала она, согласно официальной статистике, едва пятьдесят миллионов населения, в нынешнее время статистике, конечно же, верить не стоит, но тем не менее. У нее возникла вполне оправданная надежда на то, что если даже кому-то или чему-то и удалось в мгновение ока переместить куда-нибудь все эти пятьдесят миллионов, то Китай, с его населением, значительно превышающим миллиард, должен был каким-то образом противостоять этой силе, задавить ее хотя бы массой. Короче, она погрузила в вездеход канистры с топливом, запаслась недельным пайком и поехала прямиком через враждебную Северную Корею, которой поначалу ужасно боялась, подозревая, что это великое истребление – дело рук бесноватого тоталитарного режима северных соседей, но вскоре успокоилась, когда очутилась на абсолютно свободных дорогах, из-за своей пустоты показавшиеся необъяснимо широкими. Она ехала через маленькие города и села, где единственным брошенным транспортом были опрокинувшиеся в канавы повозки, которые таскали за собой не животные, а, как она установила по следам, босые люди. Сравнив след от своей кроссовки с логотипом DC с одним из оставленных на земле, она поняла, каким лилипутским государством в действительности был их северный сосед. В Пхеньяне она без единой эмоции проехала мимо гигантских плакатов с изображением всех трех поколений диктаторов. Она их больше не боялась, они испарились вместе с остальными, оставив после себя серый город с золотыми статуями и сдохшие от инфарктов ржавые троллейбусы. С приближением китайской границы у нее снова затрепетало сердце. Скоро она въехала в приграничный город Дандонг. Он был пуст. Она перекусила и немного поплакала, но решила ехать дальше в надежде, что древние стены Пекина смогли хоть кого-нибудь спасти от невидимого врага. Девятьсот километров без сна, останавливаясь лишь для заправки и отправления естественных потребностей. Город встретил далекую гостью укутанной смогом зловещей тишиной. Она медленно поехала по широким авеню, лавируя между тысячами брошенных машин и лежащих на боку мопедов. То и дело подавала сигналы, изучая в боковые окна окрестности. В Запретном городе, защищавшем на протяжении многих веков насилия династии Мин и Цин, она сбилась с ног, сорвала свой тоненький голос и окончательно утеряла надежду. Еще в тот же день, на который опустилась призрачно безмолвная ночь, она рванула обратно домой, в универмаг Hyundai, где и выплакала все глаза.

После нескольких минут непрерывного всхлипывания, она произнесла тихо, но твердо: «I’m coming to Estonia». Я все еще не мог прийти в себя и молчал. Или нет, кажется, сказал «oкей». Через секунду добавил, что живу в Таллинне в торговом центре Ülemiste, и если она приедет со стороны Тарту, то центр будет сразу за аэропортом по правую руку, такой огромный, и если она сразу меня не обнаружит, то ни в коем случае не следует тут же мчаться назад в свою Корею, надо дождаться меня, вдруг я куда-то ненадолго отлучился, а пока можно отдохнуть и взять в гипермаркете чего– нибудь перекусить. Она слушала и плакала. «What’s your name?». Спросила, словно очнувшись. Я назвался. «Louis Vuitton? Really?». Казалось, что она хватает ртом воздух. «I love Louis Vuitton. That’s the best thing in the whole world! I’m coming, I’m coming!». Она настолько обезумела, что я побоялся пускаться в объяснения. I’m coming – такое страстное восклицание я в последний раз слышал в каком-то американском порнофильме. «Are you handsome?», – спросила она чуть погодя дрожащим голосом. Вопрос в данной ситуации несколько неожиданный… но, поди, знай. Когда я недавно смотрелся в зеркальце Бентли, то да, был. Сообщил ей эту информацию. «I’m coming!», – снова вскричала она. «Stay there, don’t go anywhere, I’m coming!». Обещание и приказ, two in one. Прощаясь, спросил, как ее зовут. «My name is Kim», – ответила она.

5 августа

Ситуация абсурдная. Если б еще пару месяцев назад кто-нибудь сказал мне, что очень скоро в моей жизни будет всего две женщины, причем одна резиновая, а другая в семи тысячах километрах, и что по имени обе они будут Ким, думаю, на такую чушь я бы даже не улыбнулся. Но вот, поди ж ты, я, директор LV, сижу в своем кабинете, рядом красоты неописуемой, словно скопированная 3D-принтером со страницы эротического журнала секретарша, ее силиконовая ручка лежит на телефонном аппарате, готовая молниеносно схватить трубку и после медового приветствия соединить меня с долгожданным межгородом. «Добрый день, торговый центр Ülemiste слушает, чем могу помочь?”.

Позавчерашний телефонный звонок приковал меня к кабинету. А вдруг она снова позвонит, чтобы получить дополнительные указания или уточнить какой-нибудь нюанс моего характера или внешности. Бросил взгляд на часы и выскочил из кабинета. Через три минуты вернулся с надувным матрасом, двумя «шестерками” пива и корзинкой, наполненной картофельными чипсами. Смахнув пот со лба, проверил, надежно ли подсоединен к аппарату провод.

Снова изучил карту, эту большую разноцветную бессмыслицу, годившуюся для выработки маршрута путешествия так же, как кастрированный мужик для романтического уикенда. Притащил из книжного магазина другие карты, в том числе, физическую. Похоже, политическое никак не может быть одновременно и физическим. И наоборот. На этой второй карте отсутствовали государства, что в данный конкретный момент воспринималось более адекватно, но, увы, не было на ней и дорог, так что для меня карта опять оказалась неполноценной. Открыл Google.Maps и попытался представить себе путь Ким. Вначале все сравнительно просто. По магистрали А1 из Сеула прямо на север, по мосту Свободы через реку Имджинган, оттуда в Северную Корею и так далее. Эта дорога Ким уже знакома. Следующий пункт – Пекин – тоже логичен. А дальше? Взять направление на север, просквозить через Монголию и Казахстан, затем в Россию, на всякий пожарный объехать Москву, чтобы не попасть в самый жуткий кошмар автомобилиста – навечно застывший час-пик, – потом через Великие Луки и Псков въехать в Эстонию? Или проехать Китай в западном направлении, там Таджикистан, Узбекистан, Туркменистан, миновать снизу Каспийское море, через Иран въехать в Армению, оттуда в Грузию, дальше Россия, Украина, Беларусь, Латвия и, наконец, Эстония? Что надо бы учесть? Земли Монголии и Казахстана, вроде бы ровные и просторные, имеют существенный недостаток – там очень мало населенных пунктов, где можно заправиться и запастись более или менее нормальной едой. На голом кумысе далеко не уедешь.

Решил выпринтовать обе траектории. Каждый маршрут уместил на листах А4 и один над другим прилепил на стенку рядом с политической картой мира. Если предположить, что Ким на подготовку к отъезду понадобился день, то совершенно вероятно, что единственная живая фанатка Louis Vuitton’a уже сегодня отправилась в свой нелегкий путь. Если все сложится удачно, к вечеру она достигнет китайской границы. Достав две красных кнопки, воткнул каждую в общий для обоих маршрутов первый пункт прибытия – пограничный город Дандонг. За один день три государства и около шестисот километров пути, молодец, девочка.

Сел за стол, опустил пониже спинку кресла, расставил ноги и, заложив руки за голову, уставился на стенку. Ясно, что постоянно такой темп ей не выдержать. Вытянув руку перед глазами, поместил расстояние первого дня пути между большим и безымянным пальцами. Передвигая их раз за разом по северному маршруту, насчитал 18 дней. Нижнее, западное направление дало в результате 22 дня. Решил, что все гладко у девушки наверняка не пройдет. Добавил пять дней на неизбежные плутания и объезды, три дня на смену машин, ведь не любая выдержит суровые условия путешествия. На устранение возможных нарушений здоровья и его поправку милосердно отстегнул четыре дня. Ну, и на всякий пожарный, скажем так, в резерв, прибавил еще парочку дней. Теперь, если все сложить, то через Монголию Ким доберется сюда через 32 дня. По второму маршруту четырьмя днями позже. Заглянул в календарь и отметил желтым неоновым маркером дни от шестого по десятое сентября.

Посмотрел на Ким. Она неподвижно сидела на своем секретарском стуле, не отрывая прелестного и смиренного взгляда от поблескивающей крыши пассажирского павильона железнодорожной станции Ülemiste. Директорский кабинет с видом на железную дорогу, это ж надо додуматься, хренотень какая-то. Зашел ей за спину и ласково потрепал по шее. «Скоро будем здесь жить втроем, – прошептал я. – Ким, Луи и Ким. Надеюсь на три вещи: чтобы она оказалась симпатичной, чтобы характер был легким, и чтобы нашла общий язык и со мной, и с тобой».

Типичный мечтатель, да? Чтобы все было хорошо. Как в сказке. Хотя, если уж совсем честно, то я с двумя суперкрасотками на покинутой планете, и в нашем распоряжении вся развитая за миллионы лет инфраструктура, как техническая, так и природная – разве это не сказка?

Ким сидела с довольно прохладным видом, по-прежнему глядя на железную дорогу, и держала какой-то документ. Взял его. CV, присланное мною сюда пару месяцев назад, когда я активно искал работу. Написано от руки, чтобы выделиться из сотни конкурентов. Фамилия изменена. Кто бы взял на место управляющего по маркетингу молодого и неопытного господина Вутта? Вутон! И никакой не бетон или батон, kamoon.

Кое-что на документе меня задело. Эти два подчеркнутых слова по верхнему краю, написанные чужим, важным и самоуверенным, не терпящим возражений почерком. МОЛОДОЙ КЛОУН. Я уже извелся от неизвестности. Так взял бы он меня на работу или нет? Нуждался король в шуте, чтобы тот поспособствовал процветанию его дворца и королевства, или же он искал бессловесного серенького служащего, в обязанности которого входила бы только регулярная перекраска дверных табличек и указателей на стенах. Ну, да какое это теперь имеет значение, если взглянуть на дело практически. Короля смыло. Вместо него на троне черной кожи с хромированными колесиками восседает сам шут с пол-литровой бутылкой пива вместо жезла и строит глазки силиконовой принцессе.

6 августа

Итого, у меня есть примерно месяц. Месяц – на что? Кто она такая, чтобы я тут грыз ногти, изнывая от ожидания? Она из тех гостей, перед приходом которых делают генеральную уборку, накрывают стол с всякими там консервированными деликатесами, моют хорошим шампунем голову, опрыскивают себя духами, наряжаются и, сунув в холод шампанское, в возбужденном ожидании высмаливают в окно успокоительную сигаретку? Спрятав свою Ким в каком-нибудь шкафу, я зажгу свечи, галантно подвину стул под, надо надеяться, потрясающую задницу гостьи, выставлю перед ней кушанья разных европейских производителей, предложу бокал игристого. Из вежливости прежде всего поинтересуюсь, как доехала, что удалось увидеть в пути, какие в мире новости и прочее, в том же духе. Вечером устрою ей ложе в секции постельного белья Jysk’а, пожелаю спокойной ночи, а сам растянусь на водяной кровати в мебельном салоне, перед этим тайно притащив туда свою милую Ким. В последующие дни проведу для далекой гостьи экскурсии по городу, познакомлю со Старым городом, покажу порт и разные побережья с пляжами. Для разнообразия мы вместе сможем разбить пару окон первого этажа какого-нибудь дурацкого дома или пострелять из духового ружья по вездесущим воронам и чайкам. И все те долгие дни, что я буду заниматься той Ким, моей Ким придется провести в одиночестве в темном шкафу. Но это ее не смущает, как и любой иной вариант.

А дальше что? Я помогу гостье издалека загрузить машину продуктами и топливом и, помахав рукой, отправлю домой? Возможно, мы даже неловко обнимемся на прощание, после чего она в свою очередь пригласит меня в гости. Отчужденно вглядываясь в ее черные глаза на плоском, кукольном личике, с которого нереально что-либо считать, я так и не смогу определить, искренне ли она хочет, чтобы я приехал, или это классическое проявление восточной вежливости. Ладно, не важно. Отведя взор, я, очевидно, скажу ей в ответ что-то почти похожее на согласие. Когда она будет медленно выезжать с парковки, наши взгляды еще раз встретятся в зеркале заднего вида. Последний раз. Мы оба будем знать это.

Стоп. Разве так ведут себя два последних на земле человека после преодоления разделяющих их тысяч километров? Может, она, давясь от спешки, жадно проглотит мой ужин, затем сдерет с себя пропыленную одежду и потребует незамедлительного соития, чтобы, не откладывая дела в долгий ящик, начать выполнять, согласно божественным и природным заветам, свой священный долг – плодиться и размножаться. Как, в таком случае, поведу себя я? Рассмотрим варианты. Если она мне понравится, пусть получит то, чего жаждет. Ну, а если не понравится, если произведет отталкивающее впечатление, что тогда? Рвану к Субару и сбегу со своим драгоценным банком спермы хотя бы в Гренландию? Или еще куда-нибудь? Тут главное – трезво оценить ситуацию. Не исключено ведь, что раз в мире остался я и осталась она, то где-либо может оказаться еще кто-то. Я представитель Европы, она – Азии, значит, где-то должны скитаться одинокие представители Африки, Австралии и Америки. И если европеец – мужчина, а азиатка – женщина, то совершенно очевидно, что женщинами должны оказаться и выжившие в Африке, Австралии и Америке. На протяжении сотен лет Европа их всех подряд, скопом и вперемешку использовала, как испытывающий хронический сексуальный голод император использует свой гарем. Перед глазами возникла олимпийская символика – синее кольцо первое и главное, на него покорно нанизаны все остальные. Колечки из пенисов с фруктовым вкусом.

Можно бы взвесить поездку в Африку, туда можно добраться по суше. Прикрыл глаза. На раскаленном песке побережья Дакара стоит высокая, стройная сенегалка, обернутая в пеструю цветастую ткань, слегка шевелящуюся под горячим ветром пустыни. Стоит там, обратив гордый взгляд на море, совершенная в своей восточной женственности. Чего-то ждет. Какого-то знака свыше или фатального явления. Надеваю ей на тонкую руку ридикюль из светлой кожи от Louis Vuitton’а. Она испуганно вздрагивает, подносит сумочку к глазам, рассматривает ее и так, и сяк, нюхает, затем мягко прижимает к щеке и замирает. Ее веки опускаются, в уголках рта рождается нежная, благодарная полуулыбка. Смотрю на них, на африканскую женщину и европейскую сумочку. Да, несколько неожиданная, зато весьма любопытная комбинация. Почему бы и нет.

Поначалу ничего исключать не стоит. Даже Австралию и Америку. Кто знает, вдруг из меня когда-нибудь получится моряк. Построю… Зачем строить? Возьму в яхтенном порту подходящее судно, потренируюсь управляться с парусами в Таллиннской гавани, как было с вождением автомобиля, пусть хоть уйма времени понадобится, и – вперед! За семь земель и семь морей, на поиски своей аборигенки или индианки. Если подойти непредвзято, то я еще достаточно молод и за несколько лет успею посеять свое европеоидное семя на всех частях света.

Подошел к карте и передвинул значки обоих маршрутов вперед на предполагаемую дневную норму пути. Да, начал я все же с Азии. Ближе, да и цвет кожи почти одинаковый. Кроме того, она обещала приехать сама. Моей заботой будет лишь в нужное время расстегнуть молнию на штанах.

8 августа

Решил достойно встретить свою азиатскую гостью. Вызвав в воображении инициалы ее обожаемого бренда (почти случайно и моего тоже), я пустился на поиски. Все хваленое гостеприимство целой Европы лежало теперь на моих еще неокрепших и неопытных плечах. Начал с родного центра. Самозабвенно копался во всех хоть немного обнадеживающих бутиках, не уступая в рвении поднаторевшим в этом деле любителям распродаж «сумасшедших дней». После пары часов бесплодных поисков, сбавил темп. 50 000 квадратных метров торговых площадей Ülemiste впервые серьезно подвели меня. Сумками от Louis Vutton’а здесь и не пахло. Спрашивается, где же логика? Я был возмущен. Налицо явная ошибка в логистической цепочке. Чтобы самый вожделенный на планете бренд не нашел дороги в самый крупный в Эстонии коммерческий центр? Это полнейший капец, что тут еще скажешь.

В качестве закладки краеугольного камня в программу дальнейшей деятельности выпил пива. Затем в охотничьем магазине нашел самый большой топор и сел в машину. Начал со Swissotel’я. В фойе было пусто. Прошел в ресепшн и залез в регистр постояльцев. Меня интересовали женщины в возрасте от 20 до 100. Таких оказалось семь. Поднялся на двадцать третий этаж. В зеркалах лифта отражался поигрывающий новехоньким, еще блестящим от смазки, острым топором неандерталец 21 века, готовый к охоте на радость своему гарему. Бриться надо бы чаще. Подошел к двери. Что-то остановило меня. Постучался. «Housekeeping!». Подергал за ручку, заперто. «I’m coming!», – заорал я не своим, визгливым голосом и ахнул топором точно в десятку. Маленькая, хрупкая, привыкшая к элегантным магнитным карточкам прорезь изумленно заскрипела, после чего все устройство посыпалось на пол. Перед тем, как войти, еще раз вежливо постучался. Пустой стандартный номер гостиницы. На кровати приготовлено платье, красное и невесомое, с глубоким декольте. Размеры дали знать о шикарных бедрах его владелицы. Нашел чемодан, новый и красивый, но, увы, не того производителя, который меня интересовал. Открыл. Белье весьма смелого дизайна, несколько пар симпатичных босоножек, всякая женская дребедень, маленький золотой вибратор – ого! Почувствовал, как сильнее забилось сердце. Нет, ну с такой гостьей я был бы готов иметь дело хоть каждый час. Нетерпеливо толкнул дверь в ванную. А вдруг она там! Свет горит, ванна наполнена нетронутой зеркальной водой, на полу измятый, словно выпавший из беспечных рук глянцевый журнал. Но самой беспечной нет. Второе разочарование за день. Выключив свет, уже было вышел, но вдруг остановился. Снова включил свет и вернулся к зеркалу. Там она и лежала. Небольшая, из светлой кожи, интересной, отдаленно напоминающей кекс, формы, покрытая золотыми монограммами. Обрадовался как рыбак первому, пусть и мелкому окуню.

Вопреки моим до предела взвинченным ожиданиям, в Swissotel’е больше не клюнуло. Поехал дальше в Radisson. Прошелся мышкой по длинному списку гостей отеля. Бизнесмен бизнесменом погоняет, целыми этажами, ничего обнадеживающего, как вдруг рука замерла. Ayo Fukumoto и Chizuko Kawasumi. Номер 1843. На губах появилась улыбка, достойная первого места в конкурсе на звание лучшей обслуги месяца. Схватил топор.

Перед нужной дверью повторил уже отработанный ритуал вежливости. Постучался. «Housekeeping! Пустил в ход топор. Вошел. Опп-ляя! Старик Хемингуэй со своей барракудой нервно курит в сторонке. Здесь стоит рыбак, надыбавший целую стаю! Четыре чемодана, два рюкзака, одни шлепки LV и одни кроссовки, три пары солнечных очков с золотыми монограммами, бикини (господи, помилуй!), брючный ремень, какая-то довольно неказистая тряпка вроде платья, цепочки, браслеты, брелоки… вот дьявольщина! Кто они такие, эти Ayo и Chizuko? Верные апостолы LV, чье паломничество подсознательно привело их в мой город, где, не найдя мессию, они решили навсегда исчезнуть с земного шарика, принеся в жертву весь свой фанатский гардероб?

9 августа

Что-то подсказывает мне, что скупиться на подарки не стоит. Думая о далекой кореянке, в ушах и сейчас звенят ее нескрываемо восторженные возгласы. Louis Vuitton! I’m coming! Боюсь, чтобы произвести по-настоящему благоприятное впечатление, добытых вещичек будет маловато. Так что придется опять сесть в машину с топором на пассажирском сидении. Охота не окончена.

Для разнообразия решил переключиться с гостиниц. По Тартускому шоссе выехал из города и оказался в новом жилом районе, возведенном на когда-то засеянных зерновыми угодьях. С помощью циркулей и линеек инженеры-застройщики поделили бесконечные просторы полей на аккуратные квадраты. Все это стало похоже на простирающуюся до горизонта природную шахматную доску, на клетках которой стоят светлые и темные домики, совсем как фигуры, терпеливо ожидающие следующего хода небесного гроссмейстера. Кто пройдет вперед, а кому придется отступить, кем пожертвуют, удастся ли кому-нибудь рокироваться, сможет ли кто-то обставить остальных и очистить площадку или все застынут в ступоре, пока неподкупная вечность не выключит шахматные часы? Или кулак пусть и неопытного, зато с неиссякаемым запасом энергии, застрельщика нового миропорядка треснет по шахматной доске с такой силой, что гипсокартон вместе с обоями и профильными крышами улетит высоко в небо, возвратив похищенную землю ржи, овсу и ячменю?

Кружил потихоньку среди домов как фишка с вечным двигателем в настольной игре. Знойное лето оставило желтый след на запыленных лоскутах травы, не политые саженцы деревьев сникли, примирившись со своей гибельной судьбой. Вошел в первый дом. Дверь была не заперта. В прихожей лежала пара дешевых ридикюлей. В спальне в шкафу нашел несколько несуразных сумок. Покинул дом. Зашел в следующий. Тоже не запертый. Более или менее та же картина. Окраска стен, правда, поярче и диагональ телевизора побольше, но в передней валялись резиновые шлепки разного размера – в точности, как в первом доме. В предбаннике третьего снова наткнулся на шлепанцы. Такая солидарная безвкусица стала слегка действовать на нервы. Но чего искал, того не было. Осмотрел целый ряд домов, как скучающий маклер. Везде одно и то же: крашеный гипрок, LCD– телик, шлепки, за домом гриль-UFO и батут. Для LV здесь места не было, здесь и без того довольны жизнью. Решил осмотреть еще один дом. От других он отличался тем, что по фасаду карабкался гном, оставшийся с Рождества: линялый и уже обгаженный ласточками гном с мешком. Нашел различия и внутри. Телевизора не было, вместо него что-то вроде алтаря. На столе в гостиной библия, на стене картина со счастливым семейством из четырех человек. Но вот ведь чудо! В шкафу родительской спальни я обнаружил маленькую сумочку. И вопреки всяким ожиданиям, на ней были не инициалы Иисуса Христа, а мои собственные скромные LV. Изучал находку со всех сторон и тут вдруг уронил ее – отскочила ручка. Как такое вообще возможно?! Подняв сумочку, стал открывать молнию, но и она разошлась надвое. Не понял. Посмотрел на ночной столик, там лежали семейные фото из веселого путешествия, судя по дате, недавнего, а судя по фону – думаю, что Греция или Турция. Выдвинул ящик столика. В нем десяток Ролексов и все стояли. Начал вынимать часы, они показались какими-то подозрительно легкими. И тут до меня дошло. Пятерка евро за штуку, конечно же! Статусные символы для бедных. Разового использования. Здесь мне делать нечего. Перешагнув в тесной прихожей через шлепки, вышел на улицу.

Решил ехать в район жилой застройки Тискре. Когда– то ездил туда на велосипеде к однокласснику на день рождения. Помню шлагбаумы, перекрывающие въезды на внутренние дороги, роскошные авто, верными псами стоящие на страже амбициозных взглядов молодых доморощенных архитекторов на современное жилье, педантично ухоженные лужайки, своим насыщенно-зеленым цветом не уступающие королевскому флагу Саудовской Аравии. Помню сдержанные крики ребятни, веселое гавканье молодых породистых собак, хозяек с загорелыми икрами и качественными садовыми ножницами в руках, с любопытством поглядывающих в мою сторону, когда я накатом проезжал мимо них. Пологое море отсвечивало меж домов. Одна девочка, длинные и стройные ноги которой удлиняли еще и новенькие роликовые коньки, спотыкаясь, проехала мимо меня. Мимолетно взглянула и улыбнулась, словно извиняясь за пока еще недостаточно ловкую, не вызывающую восхищения езду.

На круге Хааберсти до отказа нажал на газ. Машина накренилась, уходя в боковое скольжение, но я сумел овладеть ситуацией, со свистом совершив несколько оборотов по внутреннему кругу. Затем выскочил прямо на Тискре и глянул на спидометр. Ого, выжал почти 240 км/час. Сбавил скорость. Ладони были мокрыми от пота.

Приблизился к шлагбауму. Тот поднялся, как будто ждал меня. Под урчание мотора въехал на территорию богатых и красивых, напоминая себе хищника, крадущегося в полуденном мареве саванны. Но внезапно, буквально за несколько секунд все изменилось. Куда-то скрылось солнце, и я въехал в низкое густое облако. Все было настолько схоже со сновидением, что мне потребовалось время, чтобы найти этому природному явлению разумное объяснение. Ничем кроме тумана это быть не могло, холодный северный бриз нагнал его сюда через залив. Я опустил боковое стекло. Прохлада тумана по части температуры запросто могла конкурировать с включенным на минимум кондиционером. Откуда-то доносились звуки, странные попискивания или тявканье. Я с ног до головы покрылся гусиной кожей. Остановил машину и вышел. Видимость была нулевой. Прихватив на всякий случай топор, зашел в чей-то сад. Некошеная трава местами доставала до колен. Наткнулся на что-то. Детская коляска. Приподняв полог, заглянул внутрь и обомлел… На меня смотрела пара черных глаз, головка с любопытством поворачивалась с боку на бок. Это была птица! Большая как курица, только серая и с устрашающе крепким клювом. Что она там делала и почему при виде меня не сбежала? Сердце мое колотилось, в туманной тишине это было почти что слышно. Осторожно шагнул дальше. Видимость не превышала и метра. Под ногами кто-то вскрикнул. Держа топор перед собой, наклонился к земле. Опять пара глаз. Любопытных, ужасающе бесстрашных. Я дошел до двери. Она, к сожалению, оказалась запертой, и я решил попытать счастья с другой стороны дома, через черный вход. Но и там было закрыто. Легкий удар топором решил дело. Внутри дома тумана, понятно, не было. Ходил из комнаты в комнату, не упуская из поля зрения окна. Странное было чувство. Словно бы оказался в доме, утонувшем в молочном озере. Понял, что надо успокоиться. Нашел в холодильнике пиво, на всякий случай проверил срок годности и сел в огромное удобное кресло. Смотрел на белое окно. Пил. Под рукой ощущал невероятно мягкую обивку кресла. Это было дорогое чувство. Вдруг одна большая птица спикировала прямо на оконное стекло – бац! Размахивая крыльями, она рухнула вниз, некоторое время трепыхалась на земле, потом встряхнулась, покрутила головой и исчезла в тумане. Ни фига себе! Что это было?! Взял еще бутылку пива.

Слава богу, больше ничего такого не случилось. Пошарил по шкафам. Один экземпляр нашелся. По крайней мере, оригинал. Сходил в сортир и покинул дом. Снаружи туман потихоньку рассеивался. Наверху уже угадывалась синева. Пробрался в сад по соседству. Видно было уже метра за два. Там-сям сидели черноглазые птицы, зорко, но при этом спокойно наблюдая за мной. Очевидно, это птенцы чаек. Интересно, куда подевались все их родители? Вошел в незапертый дом. Спустя пять минут вышел, вертя в руках добычу из темно-коричневой кожи. Обошел серебристый джип Лексус и потопал дальше.

В этом жилом районе Тискре Louis Vuitton’у удалось, как минимум, каждый второй или третий дом снабдить хотя бы одной сумочкой из своей миллионной продукции. Такое открытие поначалу удивило. Но позже, когда я думал обо всех этих заплесневевших йогуртах Danon в холодильниках Miele и Bosch, пачках тошнотворно воняющего порошка Ariel на стиральных машинах Electrolux, хлопьях Nestle Fitness в кухонных шкафчиках, не говоря уже о резиновых шлепанцах, проникших безжалостным вирусом во все слои общества, я пришел к выводу, что ничего особенного тут нет. Что подобно тому, как в миллиардах видах живой природы, так и во всяком продвинутом гениями маркетинга торговом знаке пульсирует крошечный и тем более тщеславный ген, единственная цель которого – распространение, завоевание рынков. Представил себе годовое отчетное собрание Центра управления государственными лесами, где правление демонстрирует совету слайды о значительном росте рыночной доли сосен и берез в смешанных эстонских лесах.

Когда туман практически рассеялся, я наткнулся взглядом на один миленький сад. Там, рядом с собачьей конурой в функциональном стиле, из которой торчала цепь с пустым ошейником, стоял основательно загаженный белый кабриолет Лексус. Крыша была опущена. Я подошел ближе. Неожиданно воздух как бы вскипел, это с заляпанных в усмерть кожаных сидений взлетела приличная стая чаек. Я стоял с топором в одной руке и с четырьмя-пятью дамскими сумочками в другой и не знал наверняка, пугаться мне или нет. Дверь в дом была нараспашку. Осторожно вошел (к счастью, шлепок здесь не наблюдалось) и потянул носом. Какой-то странный кисловатый и спертый запах ударил в нос. Услышал шуршание. Пошел на звук, удивляясь разбросанным повсюду обрубкам, размером с сосиску. На кухонном столе увидел тарелку, полную бывших блинов под пятисантиметровым слоем серой плесени, рядом открытая, забитая мухами банка варенья. В комнате был включен громадный плазменный телевизор. На экране черно-белая рябь под аккомпанемент шума весеннего водопада. В последнее время такая картинка стала бесспорным мировым хитом. Выключив телик, прислушался. Шуршание не прекратилось, я двинулся в его направлении и уткнулся в стеклянную стенку.

Вот оно! Застыл как вкопанный, будто меня кто заколдовал. Их было, по меньшей мере, десятка два, вперемешку птенцы в дымчатом пуху и взрослые белые птицы с грациозно изогнутыми длинными шеями. Из искусственного водопада лилась кристально чистая вода, в сильных струях которой со знанием дела резвились особи посмелее. Лебединое озеро в лебедином доме. Внезапно водопад иссяк, и стая нервно рассеялась по углам бассейна. Они выглядели встревоженными и недовольными, малышня жалась к взрослым. Автоматика, подумал я. Сейчас снова включится. Подождал несколько минут, но поскольку аттракцион не возобновился, ушел. В спальне нашел вместительный светлокожий чемодан LV, в котором запросто уместилась вся предыдущая добыча. Все, хватит на сегодня. Прогулялся до машины, подводя итоги и делая выводы. Отныне можно быть уверенным, если перед домом стоит Лексус, значит, в доме есть Louis Vuitton. Каждый день приносит новые уроки.

Сел в Субару и покатился к выезду, сбавив скорость перед автоматическим шлагбаумом. Но шлагбаум не поднялся. Дал задний ход, приблизился снова, возможно что-то случилось с фотоэлементом, но эффект был тот же. Вышел, потрогал шлагбаум – оказалось выкрашенная в красно– белые цвета длинная труба из пластика. Попробовал ее приподнять, но не тут-то было. Ну, что ж. Достал из машины топор и порубил трубу на куски.

На главной дороге было чисто, ни намека на туман. Посмотрел в зеркало заднего вида на все еще висящую в воздухе белую массу. Передернуло от озноба, возникло ощущение, словно я выбрался целым и невредимым из какой-то сомнительной сказки.

Добравшись до первого же регулируемого перекрестка, обратил внимание на светофоры. Не мигал даже желтый цвет, о других цветах не говоря. Нельзя сказать, чтобы это как-то повлияло на мою скорость, нет, просто отметил и все. Та же картина была и на следующем перекрестке, и на всех последующих, до самого центра. Странно. Вопреки всему тому, с чем уже с начала июля я был вынужден смириться, погасшие светофоры встревожили, я бы даже сказал, показались зловещим предзнаменованием. Еще вчера я готов был поверить, что светофоры вечны. И даже когда наша домашняя звезда Солнце отправится на пенсию, превратившись сперва в старую и чахлую супернову, чтобы затем, собрав последние силы, устало взорваться и забрать с собой все большие и маленькие планеты, миллиарды лет в тихом поклонении вращавшихся вокруг нее, даже тогда нежданно опустевший уголок галактики Млечного Пути заполонят миллионы парящих светофоров. В чаянии когда– нибудь своим важным миганием вновь упорядочить пусть и поредевший космический поток движения. Похоже, мои надежды не сбудутся.

Припарковался перед центром, прихватил с собой улов и… долбанулся о стекло. Удар был таким ощутимым, что охнув, я свалился наземь. Потерев лоб, почувствовал, как словно гриб после дождя стремительно растет шишка. Самораспахивающиеся стеклянные двери, всегда приветливо встречавшие меня как родного, будто закапризничали, отказываясь даже узнавать меня. Я был в недоумении. Дорогие дизайнерские сумки валялись на асфальте вокруг моей беспомощно схватившейся за башку тени. Принес из машины топор и попытался раздвинуть створки дверей, давил и напирал, но увы и ах! Набычившись, я смотрел на дверь. Неужели придется забираться в собственное жилье как вандалу? Но мой прозрачный визави стоически хранил высокомерное молчание, как упрямый стеклянный рыцарь, преградивший путь. Ну, черт бы побрал!

В попытке очухаться и найти выход (вернее, вход) из ситуации, я обошел вокруг здания. Дергал двери – все как одна заперты. Полная жопа. Заглянул сквозь окна внутрь. Там было непривычно темно. Неужели электричество? Осмотрелся. Да, действительно, электричество. Даже предупредительные красные огоньки на трубах погасли, словно, наконец, поняли, что предупреждать им особенно и некого. Меня потихоньку охватывала паника. Как я попаду внутрь? Может, вернуться к себе на старую квартиру? Но там, в подъезде электронный фоновый замок и он, скорее всего, тоже не работает. Ключ? Ключ я потерял много лет назад, только чип остался, но этот чертов чип валяется в нижнем ящике прикроватной тумбочки, в моем спальном уголке мебельного салона Ülemiste. Ким! «Ким! – заорал я изо всей мочи. – Ким, открой! Это я, Луи!». Но никто не отозвался. Неужто обиделась на то, что в последние дни я уделял ей недостаточно внимания? Что я в тумане ожидания сиднем сидел перед этими идиотскими картами, каждые 24 часа передвигая вперед на несколько сотен километров кнопки, от которых исходит угроза для нашей семейной идиллии? Ну, не знаю…

За домом приметил распахнутое окно на втором этаже. Директорский кабинет, мой собственный, слава Богу! Подтащил под окно кучу европоддонов, соорудил из них нечто вроде лестницы. Затем принес оброненные вещи и влез внутрь. Усевшись на свой кожаный трон и переведя дух, задумался. Подарить изящные ридикюли Ким и благодаря этому помириться с ней, или… Наскоро проанализировав ситуацию, отобрал одну сумочку поменьше (остальные спрятал в шкаф) и отправился к своей возлюбленной. Пока прилаживал шикарный аксессуар на ее худенькую ручку, шептал на ухо всякие нежности. Она оттаяла в моих объятиях, ее истосковавшиеся глаза вновь засветились лаской, и мы слились воедино. Горячее ворвалось в прохладу. Прохлада остудила горячее. Какая абсолютная, какая полнейшая совместимость. Страстная. Безболезненная. Волшебная клятва в верности живой плоти и силикона.

11 августа

Вчера целый день размышлял об электричестве. Впервые в жизни настолько серьезно. Всегда относился к электричеству как к чему-то элементарному. Для меня оно стояло в одном длинном ряду вместе с землей и лесом со всеми предлагаемыми ими природными дарами, вместе с морями и рыбой, чистым воздухом, ветром, облаками и далеким негасимым солнцем. Конечно же, я понимал, что электричество само собой не возникает, но, тем не менее, именно такой неотделимой от природы частицей я его и воспринимал. Как все равно сеть мобильной связи и вайфай в плотно заселенных людьми областях. Ток в розетке на стене был для меня таким же логичным, как красная земляника на лесной полянке или маленькие в крапинку яички в птичьих гнездах на дереве.

И вот теперь его вдруг не стало.

Вообще-то удивляться следовало бы моему удивлению. Если хорошенько поразмыслить, удивительно было как раз обратное. Ровно сорок дней прошло с момента великого исхода, именно тогда вместе с остальными пропал и последний электрик, беззаботно ковырявшийся на какой-нибудь подстанции. Очевидно вместе с ним испарился и последний шахтер с серым от сланцевой пыли лицом, исчез последний диспетчер энергофирмы (именно ему я недавно названивал, выслушивая ненавистную лирическую мелодию, двуличие которой раскусил), не говоря уже об управленческом аппарате с его широкомасштабными планами по выкачиванию из каждой в мире щели всех до последней капель сланцевого масла, чтобы потом в больших котлах превратить это масло в пару жалких амперов. Удивительно было как раз то, что вся эта гоп-компания не прихватила электричество с собой. Создание рук человеческих или частица природы? Истина может оказаться где-то посередине.

Невзирая на то, что уже довольно давно у меня не было ни малейшего повода сетовать на шум, с исчезновением электричества сразу стало как-то тихо. Все доносящиеся теперь до моего слуха звуки были другими, словно из другого мира. Из мира, где вполне могут существовать аппаратура и оборудование и всяческие чудо-механизмы, а легонького, незаметного толчка, пробуждающего к жизни всю эту разнокалиберную технику, вот его-то в нем и нет. И теперь, сдается мне, вновь начал пробуждаться этот затаившийся неэлектрифицированный мир.

Загнанный на протяжении долгих столетий на задворки, далекий и неприметный, этот мир постепенно стал предельно замкнутым и непритязательным. Оглушительный стук копыт, пыхтящие паровые машины, неумолкающая кононада, вопли поверженных и ликование победителей, затем лавинообразно нарастающий свист шин, незатыкающиеся телесериалы, миллионы перекрикивающих друг друга мобильных телефонов вынудили этот безмолвный мир убраться еще дальше, в своего рода добровольную ссылку – хоть в пустыню, хоть в горы, хоть на дно океана. Но и там покоя хватило ненадолго. Пришли люди в белых балахонах и отворили пустыне кровь, густая и черная, она, пузырясь, вытекает из ран земли, дымятся высокие грязные трубы и на фоне всего этого автоматные очереди – для устрашения недовольных туарегов. В горах тоже неспокойно. Вокруг них кружатся вертолеты с операторами на борту, они снимают на камеры трюки сноубордистов или цепочки страдающих от кислородного голодания альпинистов. А под водой, грохоча двигателями, рыщут подводные лодки с разной символикой по бортам, и размножаются они прямо пропорционально вымиранию синих китов. Природа не терпит пустот.

И как только сводный хор механизмов исполнил свою последнюю арию и, не услышав аплодисментов, разочарованно умолк, вновь пришел черед этого другого, беззвучного мира. Сейчас он испуган как ребенок, который мирно играл сам с собой и вдруг его тихое гукание перекрыли сотни орущих глоток. Но он быстро придет в себя, вернется к своей естественной игре и спустя очень долгое время услышит свой собственный звенящий шепот.

Я сел на велосипед и отправился в город. Всматривался в окна домов, поглядывал на плафоны над магазинами. Тишина. Только мое дыхание и треск цепи. Возле здания банка сделал остановку. Экраны банкоматов без картинок были похожи на отполированный гранит. Прижавшись спиной к стене высотного здания, я сполз на корточки. Облака молча плыли над пустым городом, похоже, сказать им было нечего. И это понятно, ведь они видели на своем веку все. Я огляделся и прислушался. Ничего. Неужто оглох? Напрягся еще сильнее. Сердце. Оно бьется где-то в самой глубине, прямо как последнее перепуганное существо. Кашлянул. Жадно проглоченный каменными стенами звук быстро замер. Внезапно меня охватило чувство тотального одиночества. Я отверженный, брошенный, выгнанный. Странно, что настолько болезненно я почувствовал это лишь теперь. А может так быть, что до сих пор от отчаяния меня спасала тайная надежда, подпитываемая всюду мигающими светофорами и шуршащими эскалаторами? Надежда на то, что все вернется или хотя бы не станет хуже? А теперь мир без электричества лишится какой бы то ни было логики, костяк мироздания развалится, системность и симметрия опрокинутся с ног на голову, вывернутся наизнанку. Онемевшие холодильники будут согревать напитки и продукты, на упаковках которых ясно написано: ОХЛАДИТЬ! В подтверждение моих страхов в этой безмолвной жарище и духоте по мне пробежал холодок озноба – предвестник беды.

Обхватив руками колени, я продолжал сидеть на корточках. Безжалостная тишина давила невыносимо, вынуждала ощущать себя маленьким и ничтожным. Вдруг на меня напало жгучее желание говорить. Говорить, говорить, говорить, быть услышанным, выслушивать с глубоким вниманием и сосредоточенностью собеседника, и снова говорить. Неторопливо, детально, с множеством нюансов озвучивать свои мысли, обнажая самую суть темы. Предельно чутко сконцентрироваться на визави, стопроцентно схватывая все его вербальные мысли. Ким, да, она замечательно слушает, но мне понадобился чей-нибудь голос, настоящий живой звук. Одного только довольного поскрипывания силикона уже мало.

Заметил рядом с собой одинокий росток. Это чахлое зеленое существо пробилось в щель между камней и лезло теперь с само собой разумеющейся, непререкаемой целенаправленностью вверх по вертикальной стене финансового учреждения. Представил себе, как следуя зову солнца, растение безудержно разрастается и покрывает собой почти все стеклянное здание, чтобы потом, с годами, целиком поглотить его. Красивая зеленая башня банка, в прохладе шевелящейся на ветерке листвы тысячи птичьих гнезд с их благодарными обитателями, платящими за приобретенные в кредит веточки старательным истреблением вредных насекомых. И так изо дня в день, на протяжении всей короткой жизни. Банковское дело вечно, кредиты и проценты тоже. Это почему-то утешило.

Взял себя в руки и поехал домой. Излил Ким душу, смирившись с ее молчаливым состраданием. По крайней мере, рядом есть та, что понимает меня и не несет в ответ беспросветную чушь. На кого в минуту слабости и отчаяния можно положиться и кто никогда не съедет с катушек. Крепко прижался к Ким и почувствовал, как ее мягкое прохладное тело утишает мой жар, как ее чудесные поры впитывают мою злокачественную лихорадку. Я успокоился и уснул как младенец в надежных маминых объятиях.

Но среди ночи, в кромешной августовской тьме меня вдруг разбудило нечто невероятное. Всюду вспыхнули огни, залив центр ярким сиянием. Проснулись эскалаторы, из вентиляции потянуло свежим воздухом, холодильники начали выполнять свою функцию, где-то заиграла музыка. What a wonderful world! Ничего не понимая, я вскочил с кровати и выглянул с пандуса своего второго этажа. Возле входа в центр кружилась детская карусель, яркие зверята с веселыми мордочками то вздымались, то опускались. Я побежал по магазинам – один, другой, трогал горящие лампочки, радовался заработавшим кассовым аппаратам. Неужели я не сплю? Достал из одного холодильника еще не совсем охлажденную бутылку лимонада и выпил ее залпом, рыгнул и рассмеялся. Случился перерыв в подаче тока, всего– то пустячное повреждение, не более того. Я был счастлив до небес, чувствовал необыкновенное облегчение и уверенность, что так и должно быть, это правильно и нормально, справедливость восстановлена, электричество всегда было, есть и будет впредь! Bright blessed days… dark sacred nights… and I think to myself…

И вдруг, как все началось, так внезапно и закончилось. Все смолкло, все погасло, похоронив меня в центре этого говенного мира, в проклятой черной тишине. В мгновение ока я покрылся холодным потом. Я в могиле. Нащупывая обратную дорогу к себе в кровать, налетел на карусель и ушибся. Из глаз брызнули слезы, но не от боли, от унижения. Меня обманули. Поматросили и бросили. Ощупал зверя, на которого рухнул. Под задранным хоботом пальцы угадали противную улыбку. Ненавижу, ненавижу, ненавижу слонов!

13 августа

Вчера был самый трудный день моей жизни. Рабочий – в полном смысле этого слова. Никогда и никем не любимый и не ожидаемый рабочий день, освобождающее воздействие которого недооценивать несмотря ни на что было бы нечестно. Ты засучиваешь рукава, взгляд затуманивается, мозг частично впадает в механическую летаргию, слова в башке приобретают неожиданный смысл или вообще теряют его. Твое тело выматывают сотни и тысячи автоматических, однообразных движений – туда и сюда, сунуть и вынуть, налево и направо, вверх и вниз, – надежно охраняющих твои примитивные и низменные мысли от рефлексии и ненужной философии, от всего, что не связано с обменом веществ и выживанием. Чем труд тяжелее и тупее, тем меньше пространства для депрессии или любой другой боли. Настоящая пахота действует как наркотическая анестезия, в процессе которой можно ампутировать тебе ногу или голову, а ты этого даже не заметишь. Зарплата, которую ты ждешь, это не деньги. Не прельщает и километровая карьерная лестница, теряющаяся где-то в толще тяжелых и мрачных туч. А мотивационные беседы и одобрительные похлопывания по плечу тебе, что с гуся вода. Единственно, чего ты ожидаешь от работы, это смертельной усталости и ночей без сновидений. Вечное топтание на месте в полном согласии с закованным в грудную клетку монотонным биением сердца – вот смысл труда, вот его благодать.

Вчера утром проснулся от вонищи. Она висела в воздухе как упрямое и настырное привидение, миллиметр за миллиметром захватывая замкнутое пространство торгового центра. Зловоние поднималось с первого этажа. Зажимая нос и переступая через липкие, образовавшиеся за ночь лужи, я добрался до эпицентра вони. Морозильные камеры и прилавки в Rimi. В них плавали кусочки овощных смесей, красивые и разноцветные как конфетки M&M. Размороженные креветки и рыбное филе получили последнюю возможность насладиться еще прохладными прелестями родной стихии, они покачивались в мутной жидкости, лелея надежду, что откуда-нибудь явится Посейдон в резиновых сапогах Nokia и своим божественным дыханием возродит их к жизни. Коровы, свиньи и бараны, разрезанные на аккуратные куски, самозабвенно склеились, как слепые влюбленные в загробном мире, которых при жизни неправедно разлучали их шубы, шкуры и рога. Маленькие мясные зверьки, похожие на кораллы, выглядывали из раскисших и пушистых от плесени оболочек пельменей. Прежде такие конкретные и оптимистичные пиццы в вонючей талой воде превратились в безликие плюхи – их растекающиеся физиономии еще удерживал, но уже с трудом, обессилевший сыр. Индюки, перепелки и курицы к изумлению водоплавающих уток и гусей отважно плескались в холодильниках как закаленные фанаты зимнего купания. Плотная пленка упаковок крабовых палочек почему-то развалилась, выпустив своих обогащенных белком постояльцев на свободу. А там они и сами медленно раскрылись, совсем как цветы, после долгого ожидания дорвавшиеся до солнца. Тысячи организмов с исчезновением электричества вырвались на свободу: целые и нарезанные, сырые и полукопченые. Они освободились от своей ледяной коросты, вернулись к жизни, – словно раскрыла земля свои глубокие недра и выпустила на поверхность окаменелости, миллионы лет не знавшие прелестей свободы.

Наклонился над прилавком. Вот она передо мной – эта разбухшая и зловонная, вылезшая из размокшей яркой упаковки сплошная каша, биомасса со штрихкодом. Подняв голову, я оглядел заполненный морозильниками зал и прикинул, что больше напоминает эта картина – сотни отказавшихся служить фреоновых гробов или тысячи существ в анатомичке. Точно одно, я стоял посреди кладбища. Добро пожаловать на суперпогост Rimi! Качественные мертвецы по хорошей цене!

Однако свечи зажигать я не стал. Не стал тратить время и на парочку утешительных слов надгробной речи, оправдывающих каждую сущность, что так доверчиво позволила себя заморозить, в надежде проснуться когда– нибудь в лучшем мире, обещающем вечную, счастливую и беззаботную жизнь. Не повезло вам, братцы! Правда, типы, которые собирались вас сожрать, все куда-то провалились, так что вы хотя бы спаслись от тесноты пищеводов и кислоты желудочно-кишечных трактов. Я, к сожалению, ничем не могу помочь вам возродиться к жизни. На этот счет никаких инструкций мне не оставлено. Разумеется, я мог бы продемонстрировать гуманность и доброту, собрать из гробов все ошметки мяса, припомнить некоторые главы из знаменитой во всем мире кулинарной книги Франкенштейна, взять иголку с ниткой и сшить свиновцебыка, а на его спине пристроить десятка два пар индюшат и цыплят. Однако сомневаюсь, что вы станете от этого счастливыми. Я мог бы попробовать запихать пельмени обратно в решетку мясорубки и покрутить оживляющую рукоятку против часовой стрелки, но все же не верю, что в результате комната наполнится радостно хрюкающими поросятами. Вам конец. Смиритесь с этим.

Отправился в охотничий магазин и вернулся оттуда в прорезиненном рыбацком комбинезоне с сапогами. В секции бытовой химии отыскал классные желтые перчатки. В аптеке выписал себе марлевый респиратор. К работе, этому от всего освобождающему кретинизму, я был готов. Arbeit macht frei.

Когда воткнул найденную в хозяйственном отделе совковую лопату в первый гроб, задумался. Куда я дену все это тошнотворное месиво? Корзинки и тележки не годятся. Таскать детскую ванночку из магазина до мусорного контейнера непродуктивно. Примерился к огромным черным пластиковым мешкам, но побоялся, что при волочении они порвутся. Перспектива мыть пол в коридорах вызвала рвотный рефлекс, так что и от этого варианта я отказался. Необходимо было найти лучшее решение. Задумчиво побрел по центру, поглядывая на никому не нужные витрины. И вдруг замер. Samsonite. Да! Что может быть более подходящим транспортом для мертвых душ в их последнем скорбном пути. Привез тележку, загрузил ее чемоданами с горой и взялся за работу.

Для начала побросал креветки в большой розовый чемодан (серии Samsonite Pink), затем мешанину из пельменей в классический цвета слоновой кости (Samsonite Ivory Classic), потом махнул рукой, какой смысл уж так церемониться на этом кладбище – и выстроил свою чемоданную рать с распахнутыми как у аллигаторов в ожидании кормежки челюстями в длинный ряд, покрепче ухватил лопату и стал без разбору забрасывать все в открытые пасти. Вместе с пленкой и раскисшим картоном упаковок. Голодное брюхо не благоприятствует сортировке отходов.

Сколько прошло часов – не знаю. Присел на один из чемоданов, выпустил из рук лопату и оглядел себя. Бойня и свалка в одном флаконе. Я перевел дух. Потихоньку на свое место просачивался разум. Где, черт возьми, я был? Что здесь происходит? Сотни осклизлых чемоданов. Куда они собрались? Сначала люди, потом млекопитающие, за ними полуфабрикаты, кто следующий? Я что, похож на поводыря, вожака кулинарных изделий? Снова оглядел себя. Пришлось, увы, признать, что именно так я, на хрен, и выгляжу.

Поднялся, кряхтя как последний гегемон. Измученный, отрешенный, загнанный в угол подспудной капиталистической революцией. Или все-таки не до конца загнанный… Какое-то упрямство вроде как грызло, покусывало внутренности, подталкивало. Забастовка? Но против кого и во имя чего? Гордо выпяченная грудь… грозный кулак взлетает до небес … пролетарии всех ст…. Заткнись, разум, молчи! Не мешай человеку работать.

Прикатил свой смрадный багаж к мусорному контейнеру и потянулся за пультом. Черт! Как я сразу не подумал. Электричества нет, энергии тоже. Если только немного осталось в моих мышцах, да и той – надолго ли. Принес лопату и попытался ею открыть зев вместилища, но, нет. Контейнер не желал поддаваться и был непреклонен, как строптивый ребенок-гигант перед ложкой рыбьего жира.

Открыл загрузочную дверь. В глаза ударил яркий дневной свет. Щурясь, я по одному перетащил на эстакаду тяжелые чемоданы. Их было много. Словно бы кто-то готовился к путешествию вокруг земного шара. Вдруг сверху раздалось резкое карканье. Посмотрел. В ослепительном свете это далось с трудом. Какие-то тени. Двигаются быстро, возбуждены. Нервное карканье. А вот и они. Вначале одна. Огромный желтый клюв, серые растопыренные крылья, светлый глаз, смотрящий свысока и бесстрашно. Карр! За первой вторая, третья… Спустя мгновение на каждом чемодане сидело по птице. Одни следили за мной, другие колдовали над замками. Карр! Карр! Пригляделся к их клювам. Будто из железа. Во всяком случае, достаточно сильные для того, чтобы испытать разрекламированную прочность чемоданов Samsonite.

Теперь я уже никак не мог бросить здесь эти чертовы чемоданы. Гурмэ-ресторан для кровожадных птиц у меня на заднем дворе – не слишком удачная идея. Подогнал машину, разогнал лопатой клиентов и битком набил чемоданами Субару. Прочь отсюда! Как можно дальше… В аэропорт! Несколько часов мотался туда-сюда. Проклиная жизнь. Безучастно, с бессилием таксиста. Надо бы подыскать более подходящий транспорт. Эдакий гибрид джипа и грузовичка – впереди со всеми удобствами кабина, позади кузов без всяких удобств. Чемоданы в претензии не будут. Они изначально приспособлены к любым условиям, готовы к ударам, толчкам, царапинам, о падениях и презрительных пинках транспортных работяг уже и говорить не приходится. Они основательно подготовлены к такой хреновой судьбе. Они также предупреждены и знают, что однажды может случиться, что им, как тайным агентам, придется забыть код замка, чтобы вопреки всем физическим и психологическим угрозам доставить к месту назначения свое содержимое, будь то хоть миниатюрная атомная бомба. Ну, или просроченные креветки. Настоящие чемоданы носа не воротят. Даже розовые или небесно голубые. Они безмолвно едут один за другим по ленте багажного транспортера, верно храня доверенные им секреты. Их объединяют обязанность скрывать и право держать рот на замке – истинная клятва чемоданного Гиппократа.

В аэропорту все пошло как по маслу. Погрузил чемоданы на тележки, провез через ворота и разместил в салоне ожидающего вылета самолета, по одному на каждом сидении. Уважаемые пиццы и пельмени, свиные отбивные и остро приправленные рулеты, добро пожаловать на наш борт! Пристегнитесь, пожалуйста, ремнями безопасности, самолет взлетит, как только появится капитан. А до тех пор удобно располагайтесь, чувствуйте себя как дома, знакомьтесь со своими соседями и кушайте друг друга на здоровье!

17 августа

Насколько, на самом деле, черна ночь и тих космос, если все вырубить. И освещение, и звуки. Единственное, что еще нарушает великое и тягучее спокойствие, это мои мысли. Как только я выпускаю из рук лопату или любой другой инструмент, ко мне ядовитой змеей подкрадывается какая-нибудь страшная мыслишка, и как бы я ни сопротивлялся, плотно обвивается вокруг шеи и давит, давит, будто хочет задушить.

В эти последние дни до меня стала доходить одна мудрость, прямо-таки таммсаареская истина. Не убирай слишком далеко рабочий инструмент. Не отступай, не сдавайся при первой же боли в спине или пролитом литре едкого пота. Продолжай вкалывать. Не думай. Чуть переведи дух, если иначе не можешь, но как только уловишь в башке хотя бы малейшую червоточину вопроса, вставай, снова хватайся за лопату или топор и рой, копай, руби, не переставая, до изнеможения, до черноты в глазах, до появления в них плотного космоса с искрящимися, величиной с булавочную головку, дырочками, которые когда-то называли звездами. Твой личный, завоеванный тяжким трудом, дырявый мир. Черный – это цвет счастья. И чем меньше страсти в его бездушной тупости, тем полнее счастье.

Я тружусь практически без продыху. К примеру, когда, встав с унитаза, понимаю, что воды больше нет и не будет. Смотрю на эту коричневую, дурно пахнущую субстанцию и всесторонне обдумываю проблему, но не философски (хотя можно было бы и так), а с позиции простого бесстрастного работяги, перед которым поставлено рутинное задание. А прилежное его исполнение теоретически должно ответить ожиданиям, как непосредственного начальника, так и руководства в целом и президиума акционеров в частности. Снабдив себя детским пляжным набором, я соскребываю все синим совочком в желтое ведерко, дезинфицирую унитаз химическим средством из пластмассовой бутылки, имитирующей радостную утку, и ополаскиваю газировкой с истекшим сроком годности.

Затем приступаю к планированию. Я не боюсь строить планы. Это удерживает мои мысли в нужной колее, не дает им растечься по древу. Планировать – это все равно, что колоть дрова, только вместо топора задействована голова. Мозг, если угодно. Итак. Удобств я отныне лишен (благодарение небу), краны сухие, помыться негде. Сортиры тоже не функционируют. Все, что там навалишь, упорно липнет к керамике и ощутимо дает о себе знать даже, если закрыть глаза. Но ведь испражняться-то надо. Естественный, облегчающий, а иногда и приятный процесс.

План вышел очень простым. По малой нужде – за центр, в дальний угол парковки, по большому – в рядом расположенный Ülemiste Hotell. В гостинице 128 номеров, плюс общественные туалеты в фойе и ресторане, всего 132 ослепительно белых унитаза. Для разового использования. Начну с четвертого этажа и самого дальнего по коридору номера. После того, как схожу в клозет, повешу на ручку двери номера своего рода закладку, красную табличку с просьбой не беспокоить. При нормальной работе пищеварения на заполнение этого четырехзвездночного отеля у меня уйдет около четырех месяцев. Таким образом, до Рождества фекальное хозяйство распределено, и я могу заняться другими насущными вопросами.

Гигиена. То, насколько я привержен гигиене, выяснилось лишь теперь, когда ранее столь обыкновенные и незаметные действия вдруг стали большой проблемой. Опишу это обстоятельно, ну и пусть, что самому себе. Я научился наслаждаться каждой буквой, словом и предложением, что выходят из-под моей шариковой ручки и каллиграфически ложатся на бумагу. Пишу я медленно, без спешки, с высунутым в уголке рта языком, как навечно обреченный на летние задания безграмотный мазохист. По буквам: душ не работает. На каждую буковку в этом предложении самозабвенно трачу как можно больше времени и энергии. Сверхъестественное старание выдавливает из напряженных пор каплю за каплей, постепенно окутывая меня облаком смрадного пота. Вдыхая его, уже заранее испытываю блаженство от трудоемкой перспективы, сопряженной с санитарным пророчеством моей коротенькой фразы. Душа нет. Есть озеро, куда я хожу каждое утро, взяв с собой корзинку с полотенцем, шампунем, бальзамом для волос, мылом, мочалкой, гелем для бритья и безопасной бритвой, небольшим зеркальцем, зубной щеткой, пастой, зубной нитью и бутылкой воды, чтобы сполоснуть рот. Мало того. В течение дня, если чувствую, что рубашка в ходе пахоты начинает прилипать к коже, я вновь отправляюсь к озеру. Да, эта фыркающая фигура в белой пене – это я, Луи Вутон собственной персоной, чемпион мира по чистоте и аккуратности в мире со сдохшей канализацией.

У меня длинные рабочие дни. Как и у моего единственного коллеги. Он появляется по утрам раньше шести, ласково, но решительно будит и заряжает до девяти или полдесятого вечера без перерывов. И не сводит с меня на протяжении дня внимательного взгляда. Он словно мой начальник, вышестоящий субъект, призванный вдохновлять своей, похоже, неистощимой теплоэнергией. С приближением сумерек мы расстаемся. Обессиленный, я машу ему на прощание рукой, а в душе – одна благодарность за страшную усталость. Он удаляется на запад, неспешно заваливаясь за горизонт, где его ждет вторая смена на другой стороне шарика. Такой вот неуемный герой, небесный передовик производства.

До чего все-таки красивое и точное понятие – рабочий день. Ни минутки на тревожные мысли, страхи, душевные терзания, один лишь пролетарский катарсис в чистом виде.

Привел себя у озера в порядок и можно снова впрягаться – я готов к новому рабочему дню. В приподнятом настроении ноги сами несут меня на трудовую вахту. Прихожу в центр нагишом, с собой только корзинка с описанным выше содержимым. Вешаю полотенце на перила лестницы для просушки, выкладываю гигиенические средства и принадлежности на ночной столик моего спального уголка. Затем отправляюсь в бутик (каждый день – разный) и облачаюсь в рабочую одежду. Сегодня выбор пал на Hugo Boss’а. Одеваюсь с головы до ног, от нижнего белья до костюма (499 евро, с учетом скидок). К счастью, могу себе это позволить, ведь у меня приличное место работы. Галстук, манжеты, остроносые лакированные туфли, обязательно духи. На всякий пожарный сую в нагрудный карман и солнечные очки. Стою перед зеркалом с мой рост. Поправляю галстук. «Слава труду!» – работа неизвестного художника 21 века, коллаж из высококачественного материала, изображающий последнего человека и его отражение. Начальная цена – ноль. Она же и окончательная, раз и навсегда. Прошу дать знак поднятием руки. Ну? Нет предложений? Чего же так, нолика жалко? Боитесь, что его отстегнут от ряда нолей ваших миллионов? Ну и катитесь тогда куда подальше, математики хреновы.

Желтые перчатки натягиваю уже на посту. Шикарно до опупения. Оо, если б покойный господин Хуго сейчас увидел меня, он бы выскочил из гроба как ужаленный замогильной змеей. Элегантный, темный костюм модного приталенного фасона вкупе с прочными латексными перчатками Vileda – комбинация, которую он, увы, проморгал. Эти желтые, такие веселые и жизнеутверждающие перчатки могли бы стать поистине гениальным аксессуаром к эффектной парадной форме эсэсовцев. Не говоря уже о практичности. Ведь кровь как кетчуп, в белые матерчатые перчатки впитывается сразу, а резиновые прополощешь в воде с мылом – и вновь ты чистый и непорочный словно беззубый младенец.

Сегодня я на сортировке. Работа важная, требующая точности и внимания, ну и, само собой, хорошего зрения. Полка за полкой достаю и обследую каждую упаковку, зорко сканирую все – от уцененных пачек печенья до банок с тресковой печенью. Приступая к очередной полке, рассматриваю армию товаров по категории «рекомендовано до…». Просроченные продукты летят в тележку, позже отправляю их в еще имеющихся чемоданах в аэропорт и присоединяю к компании креветок. Остальные аккуратно перекладываю, как Наполеон, переставляющий оловянных солдатиков на карте боевых действий, развернутой на штабном столе. У кого срок годности истекает через считанные дни или недели, те выстраиваются пехотой на передовой. Их судьба предрешена, она незамысловатая и честная. Выбирать они могут одно из двух: или пройти по моему кишечнику, чтобы затем окаменеть в одном из ароматных унитазов соседнего отеля, или собирать чемоданы и дезертировать на готовом к бегству самолете. Затем я выстраиваю в ряд батальоны упакованных продуктов, виды на жизнь у которых несколько веселее – срок их годности еще месяца три. Но в перспективе и их богатая калориями жизнь, увы, закончится в отеле или в аэропорту. «Такова жизнь, ничего не попишешь», – это все, что с лицемерно сочувствующей улыбкой армейского генерала я могу сказать им в утешение.

А вот тылы у нас мощные. Сотни метров консервированных трусов. Полные банки крупных и самодовольных деятелей, что в надежде прожить дольше не побрезговали вакцинированием разными ядовитыми консервантами. Смотрю я на них и ухмыляюсь как хищная акула, которой известна страшная правда, но по причине набитого брюха ей пока неохота признавать ее. Чудаки. На них этикетки с четко обозначенными датами смерти, а все выпендриваются, грудь колесом в полной готовности принять орден или медаль за отвагу, проявленную на самом дальнем от врага участке. Герои блиндажей и окопов.

Прервавшись на минуту, выпрямляюсь. Стою как крестьянин среди созревающих хлебов в рекламном клипе овсяных хлопьев. На усталом лице мир и покой. Бесконечное поле деятельности заманчиво теряется за горизонтом.

С какой целью ты пришел сюда, в торговый центр Ülemiste? Хотел получить работу. Получил? Получил. А зачем тебе работа? Чтобы окружить себя нужными вещами. Вещи получил? Получил. А зачем тебе вещи? Чтобы чувствовать себя по сравнению с другими хотя бы равным, а то и обрести чувство достоинства, хорошо выглядеть, быть притягательным для лучших представительниц противоположного пола. Получил женщину? Получил. Все хорошо, Луи. У тебя есть все, чего ты хотел. Ты – воплощение удачи в земной жизни, иллюзорный типичный образчик для тренинга по мотивации. Будь счастлив и продолжай вкалывать. Старайся, покажи себя с наилучшей стороны. Твой четырехмесячный испытательный срок заканчивается только в начале ноября. Таков закон.

20 августа

Сегодняшняя пасмурная погода подарила передышку. Наконец-то плотная облачность затянула небо, убрала с усталых глаз солнце, этого отпетого рабовладельца, чей обжигающий кнут тысячелетиями отплясывает на потных спинах человечества. Я доработался до отупения, все тело ноет, обескровленные мышцы и вены натужно скрипят, как несмазанные, заклинивающиеся конечности робота. Но даже роботам нужны воскресенья. Пусть не для осмысления жизни, но тем не менее. Устроиться перед теликом и дать ТВ-пастору кинуть на бесплодную почву души пару телег навоза. Или, если телик барахлит, залезть на крышу, привалиться усталой спиной к трубе вентиляционной шахты и позволить чайкам обгадить себя с ног до головы. То и получится. Удобрение и есть удобрение.

Вымылся в озере. Мылся тщательно, не считаясь со временем. Вернувшись, повесил на перила полотенце, с механической точностью разложил принадлежности на столике и пошел в магазин одежды. Но рука не поднялась ни на одну из тряпок. Все это модное барахло – от изысканных и строгих вещей до якобы небрежной пестроты – показалось мне не более чем тюремной робой. Ему надлежит поднимать настроение рабочего скота, когда он случайно проходит мимо зеркала или с остальными себе подобными выстраивается для фирменного фото. Модно упакованное единение во имя общей цели. Но что такое цель? Какова цель труда? Созидание? Создавать что-то, что улучшит жизнь людей, уменьшит их страдания? А моя работа… Создаю я что– нибудь? Нет. Я ничего не создаю, я ликвидирую.

Если задуматься, разве это не симптоматично? Мир, я имею в виду до великого исхода, уже настолько переполнился всем созданным, что ликвидаторы превратились, почитай, что в самую важную и востребованную профессию. Сортировщики мусора, переработчики отходов, подсечники сорного леса, миллионы (а с учетом квартир и домов, то миллиарды) уборщиц с тряпками, щетками и совками, снего– и мусоросборщики, трубочисты, золотари, сантехники-борцы с засорами, работники автомоек, посудомойки в ресторанах, могильщики атомных отходов, кладбищенские могильщики, служащие крематориев, ликвидаторы нефтяных загрязнений и последствий природных катастроф, пожарные, скорая помощь, служба спасения, банкротные управляющие, ликвидаторы фирм и т. д. и т. д. Горбачову удалось за короткий срок ликвидировать мировую державу. Вот так. Ликвидаторы всех стран, соединяйтесь!

Черт, а не может так быть, что некий всемогущий Ликвидатор в трудовом порыве просто-напросто смахнул тряпкой с лица земли все человечество? Один я, дурачок, почему-то остался, словно какой-то хренов резервист или случайно оброненный запасной план. И кто знает, а вдруг по ухабистым дорогам Средней Азии сюда спешит не отчаявшаяся молодая кореянка, а многоопытная восточная амазонка, которая по приказу Великого Ликвидатора без долгих слов воткнет мне в горло обоюдоострый меч, после чего совершит гордое сэппуку, а свои вывалившиеся кишки великодушно оставит чайкам, воронам и трупным червям, чтобы те довершили начатое. Сделано! World cleanup – mission completed!

В результате, я так и не оделся. Решил провести свой выходной в чем мать родила. Чмокнул Ким в щеку и прыгнул в седло. Должен сказать, что крутить педали с голой задницей весьма увлекательно. Поначалу не очень удобно, но привыкнуть можно, как и ко всему остальному, очевидно.

Как-то совершенно автоматически взял курс на Кадриорг. Пролетарски кипящую во мне кровь требовалось остудить, и что для этого могло быть лучше замершей в мечтательности воды пруда и мощи старых парковых деревьев. Чем ближе к цели, тем сильнее охватывала тревога, возник даже какой-то испуг – спинным мозгом чувствовал, что я здесь не один. Так оно и оказалось. Когда первые темные кроны замаячили между недавно возведенными малоэтажными домами, я услышал их. И, судя по голосам, их было много. Даже очень. Я слез с велосипеда и дальше пошел пешком, ощущая под босыми ногами все неровности земли. Не отваживаясь подойти ближе, притаился за кустом сирени и наблюдал за ними издали.

В самом центре пруда красовался крупный черный лебедь. Он царственно двигался то в одном, то в другом направлении, словно строгий дирижер перед своими облаченными в белые фраки оркестрантами. Черного вожака окружала плотная группа обыкновенных лебедей, молчащих и настороженных, готовых в мгновение ока исполнить любое, даже самое незначительное пожелание своего грациозного повелителя. Вокруг лебедей плавали лоснящиеся жирные утки и гуси, а также молодые еще не полностью оперившиеся птенцы лебедей. И все птичье сообщество с умилением наблюдало за возней многочисленного потомства. Висящий над прудом массив звуков был громогласным и разнохарактерным, ведь всем, а не только благородным лебедям, было что сказать. Но это еще не все. Ветви растущих вокруг пруда деревьев сгибались под тяжестью многочисленной публики. Повыше в кронах за озером внимательно следили вОроны и вороны, время от времени своим карканьем добавляя в общий гул голосов нечто весьма, по их мнению, важное. Чуть пониже рядами расселись сотни напыщенных голубей, громким воркованием выдающих монотонную бессмыслицу, к которой никто особенно не прислушивался. В кустах гонялись друг за другом сердитые синицы и зяблики. Похоже, между ними вспыхнул принципиальный геополитический конфликт. Один дятел, склонив набок голову, смотрел на них отстраненным и беспомощно-безучастным взглядом международного наблюдателя, как ооновский миротворец в пограничном споре между Израилем и Палестиной.

Я стоял как зачарованный. Вдруг передо мной возникла небольшая группа крякв: папаша, мамаша и их шестеро резвых отпрысков. Отец указывал на меня и пару раз что-то утвердительно прокрякал. С недоверчивым видом дети нервно шныряли туда-сюда и слова старшего всерьез явно не воспринимали. Я напряженно выжидал, заложив руки за спину. Тут и сзади раздалось кряканье. Обернувшись, я увидел точно такую же утиную семейку, только малышей было семеро. С оживленным видом эти родители тоже кивали в мою сторону, на что ребятня только недоуменно трясла головами. Происходила некая коммуникация, я был в этом уверен. И некое взаимное непонимание, так сказать, конфликт отцов и детей. Вполне вероятно, что старшие обратили внимание своих деток на меня как на потенциального двуногого кормильца, вернее, раздатчика булки, на что это новое поколение, не видевшее в своей жизни никого столь странного и забавного, просто-напросто высмеяло предков.

«Какая булка? У стариков крыша совсем съехала, зациклились на вчерашнем дне. Никаких двуногих не существует. Никакой булки не существует. Очнитесь же!».

До меня дошло, что пора сматываться. Пусть все остается простым и понятным. Булки нет и не будет. Во всяком случае, при их жизни. Молодежь права. История не повторяется, хотя седоголовые обычно утверждают обратное. Когда-то на этой планете хозяйничали рептилии. Потом был большой взрыв, и пресмыкающимся пришлось отступить перед млекопитающими. Похоже, настала наша очередь. Мы исчезнем, а в наших домах и торговых комплексах поселятся жизнерадостно хлопающие крыльями пернатые. Пройдет столетие, может, два, и в один прекрасный день самые сообразительные из них повяжут фартуки, включат железные печи и выпекут первый в новом мире тающий во рту батон булки, который птичий парламент громогласно одобрит.

Дома я зажег свечу, на карте передвинул кнопки вперед на дневную норму пути. Прикрыв глаза, представил себе, как моя очаровательная воительница несется, оставляя за собой столб пыли, где-нибудь в Казахстане или Иране. Ждать было уже недолго. Мне стало страшно.

24 августа

Приближающийся издалека звук был странным. Похожим на мычание, становящееся с каждой секундой все натужнее, но одновременно мощное и целенаправленное. Двигатель внутреннего сгорания. С пульсирующим в горле сердцем, перепрыгивая сразу через четыре ступеньки и заряжая на бегу охотничье ружье, я кинулся на крышу. По Тартускому шоссе неслась необычная машина, за ней тянулся желтый хвост густого дыма. В мареве раскаленного асфальта все кругом колыхалась. То казалось, что машина еще на безопасном расстоянии, то она оказывалась уже вплотную ко мне и как в широкоформатном кинематографе неслась прямо в лицо. Очень странное это было транспортное средство. Открытое, рама из каких-то труб вместо корпуса, внутри в развевающихся шелковых шарфах сидел водитель – женщина, ее лицо закрывали старомодные авиаторские очки. С приближением машины рев мотора становился непереносимым. В задней части машины угрожающе торчал вверх ряд раскаленных глушителей, из которых вырывались языки пламени – прямо как из пасти восточного дракона. Я прижал к щеке приклад. Сердце сбоило. Принудил себя глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы одолеть удушье. Я был голым. Только я и «Беретта». Еще крепче прижал ружье к щеке. Машина в колышущемся мареве все ближе и ближе. Вместе со страхом ощутил небывалое возбуждение. Скосил глаза вниз. Мое мужское достоинство тоже было нацелено на пришельца. Два ружья, это все же два ружья, попытался я себя успокоить, хоть одно должно попасть в цель.

Влетев на парковку, машина резко затормозила. Я ждал, пока рассеется облако и осядет пыль. Это потребовало изрядного времени и прорвы погибших нервных клеток. Наконец появились контуры странной машины. Не убирая рук с руля, женщина неподвижно сидела на своем месте, вперив взгляд на главный вход в торговый центр. Я понял – ждет меня. Сгорая от страха и растерянности, сбежал с лестницы и встал перед дверью из двойного стеклопакета. Она не распахнулась. Прицелился из двустволки в свою гостью. Затем чуть приподнял ружье и нажал на курки. С громким шумом осыпалось стекло, и я прямо по осколкам медленно вышел наружу.

Женщина даже не пошевелилась. В ее позе угадывалась звериная решимость, пугающая своим откровенным оскалом. Я почувствовал, как невольно подчиняюсь этой незримой силе, как слабеет рука и проваливается в пустоту «Беретта», а тем временем мой тугой член пульсирует и раскаляется, как вулкан, доведенный за тысячелетия до последней черты. Мое тело перестало подчиняться воле, хотя и не факт, что воля как таковая, во мне в тот момент вообще жила. Я перелез через женщину, сел на нее верхом, до упора сдвинул назад сидение и откинул спинку, задрал красную клетчатую мини-юбку, разорвал белые трусики, раздвинул ее стройные бедра и без лишних разговоров попытался внедриться в нее. Однако мое начиненное миллионом зарядов оружие уткнулось своей ядерной головкой в эластичную преграду. Потрогал. Палец нащупал нечто вроде пленки. Невинность? Никогда в жизни с такой ситуацией не сталкивался. Я заглянул туда. Тщательно выбритую мишень закрывала наклейка, на одном конце которой было написано: OPEN HERE. Последовал инструкции, осторожно, чтобы не причинить боли. Изучил эту защитную пленку, даже понюхал. Ваниль и лайм. Вчитался в надпись мелким шрифтом: QUALITY CONTROL PASSED. Ага, значит, не я первый. Значит, там, где производят человекоподобных существ, есть тот, кому всегда принадлежит право первой ночи, кто лично контролирует жизненно важные функции всех женщин в мире, словно имеет дело с феном или утюгом. Но я не позволил такому открытию сбить себя с толку. Мое эго лежало на земле рядом с «Береттой». Я освободился от него. Я вообще был абсолютно свободен. Перестал быть человеком, а превратился в сплошную запрограммированную ракету c боеголовкой, и она только что сорвала со своей мишени девственную плеву. Огонь!

Проделал все так, как это делалось на протяжении тысяч лет. Быстро, сильно, не преследуя цели дать генитальное блаженство, а стремясь лишь к безусловному и безжалостному слиянию половых клеток. Она пружинила и изгибалась под тяжестью моего тела, как большой шмат искусственного теста, из которого усердный пекарь лепит себе памятник. Когда я кончил, с ее носа свалились очки, и безжизненный, несфокусированный восточный взгляд застыл где-то в районе моего кадыка. Лишь теперь я ощутил прохладу ее тела, мертвенную бесстрастность кожи. Отвалившись на соседнее сидение и отдуваясь, я смотрел на ее профиль. Что-то словно булькало у нее в животе, там что-то происходило, какая-то деформация или не знаю что, но, во всяком случае, все это начало вспучиваться, видоизменяясь, словно в поисках нужной формы. Было похоже, что у меня на глазах в человеческой плоти идет какой-то тектонический процесс. В тот момент, когда я не на шутку испугался, что чудовищно раздувшийся живот лопнет прямо у меня на глазах, прорвалась нижняя часть женского тела и из влагалища строго по очереди прямо под ноги женщины выпали три липких свертка. Я подался ближе. На полу под рулем, между педалями валялись три безжизненных куклы, каждая обернута вместо плаценты в измазанный пластиковый пакет Rimi. Мальчики. Тут женщина будто очнулась от сна, поправила очки, своими ледяными ногами выпихнула меня из машины и под грохот мотора исчезла в облаке пыли. В точности как мгновение назад появилась, только задом наперед.

Я проснулся в мыслях о своих отцах.

30 августа

С утра все было как обычно. Пошел на озеро и вымыл голову, а чтобы пена не попала в глаза, крепко их зажмурил. Воспользовался отечественным крапивным шампунем, обогащенным натуральными витаминами. Следуя инструкции, нежно массировал кожу под мокрыми волосами. Повторил процедуру несколько раз (ополаскивая в промежутках волосы по-утреннему прохладной водой), чтобы добиться максимального эффекта от действия экстракта крапивы. Вбивая ее подушечками пальцев, я почти уверил себя, что ощущаю, как чудодейственная жидкость всасывается в кожу головы, питает ее и увлажняет, борется с перхотью, стимулирует рост волос и восстанавливает естественный энергетический баланс. Чувствовалось, что я в надежных руках.

Но вдруг, когда на глазах еще оставалась пахучая пена, я услышал звук. Звук, явно далекий от натурального. Звук, не имеющий связи ни с живым организмом, ни с природным явлением. Со мной разговаривала машина. Огромная и грохочущая, которую тянул или толкал тяжело дышащий мотор. С колотящимся сердцем я по-обезьяньи быстро ополоснул лицо и поднял голову от ванны, размером с внутренний водоем. В поле моего зрения въехал поезд.

Поезд! У меня подогнулись колени. Он приближался по ведущей из города железнодорожной ветке, впереди весь в пятнах ржавчины дрожащий от напряжения тепловоз, выбрасывающий густое облако черного дыма и копоти, за ним тянулся и терялся вдали за поворотом длиннющий состав из мазутных цистерн и вагонов. Что за чертовщина? Что, на хрен, все это значит?

Инстинктивно пошлепал к берегу, пытаясь разглядеть в кабине машиниста фигуру человека. Конечно, с такой дистанции быть в чем-либо уверенным нельзя, только как я ни напрягался, но видел в окнах кабины одну пустоту, и больше ничего. Не одевшись, я побежал. Внутри боролись два противоположных чувства. С одной стороны, радость оттого, что все-таки в мире что-то происходит, кто-то еще остался и, значит, я не одинок, слава тебе, Господи! И т. д. С другой стороны, мною овладел настоящий ужас, ведь в кабине-то никого не было! Поезд едет самостоятельно, по незримому приказу кого-то свыше. И что происходит? Он увозит нефть. Куда? На восток. Возвращает туда, откуда она предположительно привезена. В Россию. Зачем? Что у них в планах? Закачать нефть обратно в скважины и в гигантской секретной подземной лаборатории расщепить ее на частицы, чтобы затем по молекулам вновь смонтировать исчезнувший миллионы лет назад мир с его влажностью, сочной растительностью и парком острозубых динозавров? Черт! Взглянул на себя – голое, мокрое и дрожащее, слабое и напуганное млекопитающее. Вот же ж…

На автомате, не раздумывая, я прыгнул в Субару и кинулся вслед за поездом. Меня интересовало, куда он направляется и действительно ли едет сам. Вначале все было просто. Дорога от парковки шла как раз вдоль нужной мне железнодорожной насыпи. Поддал газу, чтобы догнать локомотив, отмеченный черным облаком дыма на фоне голубого неба. Облако быстро разрасталось. Догнал замызганные цистерны и еще прибавил скорости. Уже был почти вровень с тепловозом, когда дорога резко повернула направо. Ммм… Долю секунды прикидывал, смогу ли ехать напрямик по кочкам, но увидев впереди кусты и старые развалившиеся производственные здания, от этой безумной идеи отказался. Тем временем дорога все дальше уводила меня от поезда. Хоть я и вглядывался с тревогой в его сторону, но тепловоз был уже недосягаем для глаз, и понять что-либо было невозможно. Примерно через километр две дороги вновь сблизились, и я попытался соразмерить свою скорость со скоростью состава. Смотрел в боковое окошко. Напрягал зрение. Есть там в кабине кто? Посигналил. Должен же, черт возьми, быть. Разве моя машина могла бы ехать вот так же, без меня? Но тут, сам не знаю почему (надо благодарить Бога за это неосознанное движение), я отвернулся от поезда и глянул вперед. Глаза чуть не выскочили из орбит. Прямо передо мной поперек дороги стоял длинный рефрижератор с прицепом. В отчаянии вдавил в пол педаль тормоза, хотя и успел понять, что все напрасно. Избежать столкновения мне не удалось. Раздался жуткий грохот и …

Очнулся через несколько минут в полнейшей тишине. Осторожно приоткрыл глаза, но ничего кроме бесконечной белизны не увидел. Смерть – было моей первой мыслью. Белая и безмолвная, очищенная от всех ощущений. Удивительно, ведь я всегда представлял себе смерть темной и грозной, а такая ослепительная белизна – вот так сюрприз. Однако я не умер. Постепенно мое тело начало просыпаться. Ему было больно и, проклятье, эта боль все росла и росла, как какой-нибудь чертов испанский помидор в китайской теплице. Потом потихоньку стал возвращаться слух. С легким шипением отлетала душа заключенного в адово пекло цилиндров двигателя внутреннего сгорания, откуда-то издалека доносился монотонный механический ритм – словно играла забытая испорченная пластинка с индустриальной рунической песней. Белая бесконечная масса перед моими глазами стала обретать более четкие контуры и оказалась воздушной подушкой безопасности. Медленно откинулся на спинку и осторожно опустил глаза. Ремни оставили на мякоти тела два глубоких пореза. В салоне было полно осколков стекла, сверкающих в утреннем солнце и явно радующихся своему освобождению. Из моих множественных ран сочилась любопытная и мрачная кровь – в поисках дороги она образовывала ручейки, они, сливаясь, превращались в небольшие речушки, которые в свою очередь текли и терялись в темной поросли паховых камышей, образуя там широкую и липкую дельту. Эта занимательная топография порождала мазохистское желание каждый брод отметить красной кнопкой.

Боль все усиливалась. Но я терпел и даже испытывал свойственное мне извращенное наслаждение от жалости к самому себе. Вы еще забейте мне в ладони эти чертовы ощетинившиеся дворники – и получите пришествие своего мессии, которого так и не дождались.

Искусав губы, я с трудом вылез из машины. Теперь Субару Импреза отправится в утиль. На сей раз без меня.

Вскарабкался на железнодорожную насыпь. Последний вагон поезда еще виднелся, но далековато. Очередное расставание. Не слишком вежливое, при этом публичное, прямо-таки нескрываемо высокомерное, указывающее на место, издевательское. Мы не оставим тебе ничего ценного, даже не надейся. Мы заберем людей и животных, затем вырубим электричество, увезем нефть, которой вы разумно распорядиться так и не смогли. На этом позвольте считать наш эксперимент завершенным. А чтобы извлечь урок из этой неудачи, оставляем здесь одного, чтобы он в сложившихся условиях мог сделать свои выводы.

И что? Даже если б я сумел сделать какие-то выводы, что мне дальше-то делать? Что за игра здесь затеяна? Я хочу знать, во имя чего я тут надрываюсь и терплю? Покажите мне трофеи или объявите размер призового фонда. А, может, у вас и самих никакого четкого плана нет? Просто так дурачитесь? Или прогибаетесь и стелетесь, говнюки, перед вышестоящими?! Тогда лучше воткните эти чертовы дворники мне в глаза и привяжите меня на длинной веревке к этому последнему вонючему вагону. Сказание о веселом человеке-ксилофоне. Посмеемся вместе со шпалами. И будем смеяться до конечной станции.

Большая грязная жопа. Я развернулся и поковылял домой.

Примерно час спустя я сидел в аптеке. Под сострадательным взором Ким заделывал пластырем течи в своем теле. Потом она осторожно взяла у меня в рот, и я успокоился.

1 сентября

Тот позавчерашний поезд подействовал как будильник. Ну, или школьный звонок, если верить календарю. Во всяком случае, бегство нефти из поля зрения последнего человека навело меня на тревожные раздумья – вид деятельности, которую я, благодаря высокоморальному физическому труду, научился весьма изощренно избегать. Итак. Никакого чмоканья в щечку, не говоря уже о теплых объятиях или долгом красноречивом взгляде, полном благодарности за совместно прожитый напряженный век. Умчался с грохотом и все. Какое-то неприличное и некультурное расставание. Я чувствовал себя отверженным кандидатом в президенты, к которому только что размахивающие его плакатами сторонники вдруг повернулись спиной.

Сидел на бордюре парковки в новехонькой белой футболке и чувствовал, как над головой сгущаются тучи. Поднял глаза и вздрогнул от вида мрачных плотных мазков кистью на небосводе – они словно несли мне весть: «… лету конец, Луи…».

Не просто было всерьез воспринять это небесное послание. Но именно это я и сделал. Возможно, когда все исчезает, остается лишь последнее стихотворение. Грустно милые, загадочные и непостижимые для практического ума одна-две строчки. В надежде встретить еще чей-нибудь одобрительный взгляд, они какое-то время еще держатся сплоченно, но, в конце концов, подчинившись абсолюту одиночества в невесомости вселенной, слова строчек вновь распадаются на составные частицы и каждая потерявшая опору звезда, лишившаяся какого бы то ни было смысла без своих спутников, обрекается на вечный дрейф в космосе, неся в себе гаснущую память о далекой и прекрасной мысли, в озвучивании которой она когда-то участвовала. Рассыпавшаяся от прощального пинка таблица Менделеева.

Я встал. Если возьму себя в руки, то смогу продолжить. И пускай кажется, что я напрягаюсь впустую, а в отдаленной перспективе это и вовсе может выглядеть бессмыслицей, но я спасу хоть одну поэтическую строку или даже подарю ей несколько дополнительных лет жизни. За неимением лучшего, это вполне тянет на смысл жизни. Хотя бы на какое-то время.

Нужно подумать о новой машине. Опираясь на свой скудный, зато весьма разнообразный опыт, нарисовал в воображении, какой должна быть моя машина. Скромная, но со всеми элементарными удобствами для меня и Ким (учитывая возможное будущее, на всякий пожарный, четырехместная), вместительный кузов, куда можно сложить все необходимое (например, канистры или чемоданы), внедорожник с четырьмя ведущими (на случай, если доживу до зимы), дизель (они мощнее и экономнее, если верить автомобильным журналам). Сунул топор в рюкзак и прыгнул в седло – помнится, в Ярве было несколько автомагазинов.

Встречный ветерок впервые за долгое время холодил кожу. Ничто не вечно, особенно лето, особенно в Эстонии.

До цели добрался весь в мурашках. Салон Тойоты обследовал через стекла витрин. Среди узкоглазых как раз и стоял объемный универсал повышенной проходимости. Автоматические двери, разумеется, не открылись, но к этому я был готов. Человекоподобные обезьяны и представить себе не могли, что придуманными ими топорами через тысячи лет будут открывать двери с фотоэлементами. Достал топор и расколотил надежное и прочное стекло, ловко уворачиваясь от осколков. В этом акте в своеобразно брутальной форме содержался некий исторический образ, глубокий антропологический символ человеческой сущности. Наше первое орудие труда было предназначено, прежде всего, для убийства и разрушения.

Но Тойота не завелась. Решил было поискать аккумулятор, но тут отметил, что кузов у машины маловат и внутри салона тесновато. Тогда я решил пойти по пути наименьшего сопротивления – отправиться в соседний магазин, где меня вроде бы ожидают новенькие Форды.

Не знаю, есть ли какая связь с народным имиджем торговой марки Форда, но в этот салон ломиться мне не пришлось. Всего лишь нажал на старомодную ручку и толкнул незапертую дверь, затем, чуть потоптавшись на мате для ног с надписью «Добро пожаловать!», вошел внутрь. И не успел окинуть взглядом весь салон, как издалека узнал свою будущую избранницу. Широко зашагал к ней, как уверенный в себе жених, руки которого чешутся от желания достать из брючного кармана золотое обручальное кольцо. Обошел вокруг голубого сверкающего корпуса. Все сияет, новое и нетронутое. На дружелюбной физиономии смесь ребячества и мужественной силы. Сел внутрь. Сидение буквально обняло меня, предложило опору и чувство безопасности, не греша при этом излишней мягкостью. Скользнул по рулю. Рычаг скоростей сам прижался к ладони. Отпустил сцепление и осторожно подвигал рычагом. Любые передачи включались с едва слышным щелчком, мягко и благодарно, будто давно ждали именно моей руководящей руки. Прикрыв глаза, я глубоко вдохнул восхитительный запах индустриальной невинности. Ключи висели в замке. Никакого сомнения – меня ждали. Взявшись за ключ, я на секунду замер. Прокрутил перед глазами всю эту мужественную красоту и не смог при этом удержаться от капли сомнения. Неужели все это правда. А что, если она не заведется? В панике от этой мысли представил себе показавшуюся из-под капота, коврика или высунувшуюся из бардачка вкрадчивую и ехидную улыбочку – насмешку над обведенным вокруг пальца незадачливым женихом.

Отбросил глупые мысли и после недолгого изучения арматурной доски тихонько прошептал:

– Берешь ли ты, Форд Рейнджер, в партнеры меня, Луи Вутона? Если на то есть твоя добрая воля, подтверди это…

С бьющимся сердцем повернул ключ.

– Да!

3 сентября

Я облачился в клетчатую фланелевую рубашку и свободные джинсы. Не те «в облипочку», в которых последнее время щеголяли модники – расхаживали впрессованные в них как сардельки в пленку. Так что, я, наконец, ощущаю кожей ног мягкие прикосновения ткани. Становящаяся прохладной погода вызвала из долгого летнего небытия носки. Моя согнутая рука с завернутым рукавом рубахи покоится на опущенном боковом окошке, откуда она, лениво придерживая руль, внимательно оглядывает локтем окрестности, став, таким образом, слепым помощником скрытых за темными очками глаз. Вторая рука, правая, задумчиво двигается между двумя пунктами назначения, как между двумя остановками трамвая, единственный пассажир которого – дымящаяся сигарета. На остановке «Губы» сигарета выходит из общественного транспорта и доверчиво отдается губам, совсем как котенок пасти своей матери. А тем временем трамвай с оттопыренным пальцем продолжает двигаться вперед или назад (в зависимости от угла зрения или приоритета) под задранной юбкой моей очаровательной попутчицы, где призывные губы гостеприимно втягивают его в себя. Мать всех трамвайных депо. На полочке под безголосым радио брошена пачка сигарет, на ней склоненная кормилица тактично отвернулась от рекламы рака легких. Мы не разговариваем, едем медленно и внимательно. Это не отдых или развлекательная вылазка, как может показаться вечно спешащему горожанину, которого уже нет и в помине.

Размышляю об истории и впервые нахожу, что ее ход не лишен логики. Что иначе и быть не могло. Представляю удаляющиеся на север айсберги, вижу, как в следах ледяных беглецов зарождаются реки и озера. Как вспучивается и принимает четкие очертания земля, пусть и болотистая, пусть кочковатая, как первые волны морей впрягаются в свой вечный рабочий день, шлифуя крупинки прибрежного песка. Поодиночке и стаями южный ветер доставляет запакованные наборы первой помощи для начала новой жизни. Черная, сырая земля в испарениях ждет это благословенное семя и никого не подводит. Недремлющее солнце не спускает глаз сразу с миллионов беременностей и помогает родиться растениям, а те подманивают к себе любопытных существ, уставших от дефицита кислорода перенаселенного юга. С оглядкой они изучают новую и пустынную землю, но когда распробуют ее на вкус и поймут тонкости выживания в прохладном климате, бросят последний взгляд назад и останутся.

Следующие пять тысяч лет уходят на совершенствование технологии собирательства, охоты и рыболовства. Пришельцы уясняют ценность всего произрастающего, осваивают язык птиц и зверей, плавают вместе с рыбами вверх-вниз по течению. Но однажды, в пасмурный день дождливого столетия, когда они только-только начинают считать эту землю своим домом, перед ними появляется толпа измотанных людей. Чужаков много, значительно больше, чем их, и это сразу бросается в глаза. Вдобавок у пришлых с собой странные предметы, каких в этих краях до сих пор не видывали и предназначение которых жителям болотистых лесов неизвестно.

Лет сто или двести проходят во взаимной слежке. Не прогнать ли новопоселенцев прочь, прикидывают аборигены. Однако за тысячелетия угас боевой дух. Человек не рыбина, которую можно наколоть на крюк, не лось, шкурой которого можно прикрыться от непогоды, а задний окорок пустить на копченую ветчину. Противоположная сторона тоже в ожидании. Их хоть численностью и больше, но в дальний путь они пустились не победителями, а проигравшими. Они оказались слабее тех, кто прогнал их с родной земли. Так и сложилось, что ножи миролюбиво остаются висеть на поясах, где спустя тысячи лет вместо них появятся мобильные телефоны. Первопроходцы убираются в свои леса, где зажимая руками уши, вынуждены терпеть новое музыкальное сопровождение новой жизни. Удары топоров слышатся века.

Впервые в природе возникают ограничения, введенные человеком. Переход от зеленого леса к желтеющему полю поначалу непривычен и резок. Но это лишь поначалу. Гены смешиваются. Сперва втайне и хоронясь от света, но уже скоро мелиорация и улучшение породы уверенно и в полной аграрной убежденности набирают обороты. Новый двуногий ГМО увидел свет. С дротиком в одной руке и бороной-суковаткой в другой, его тень нависает и угрожающе ширится над идеальным пейзажем девственной целины.

Следующие пять тысяч лет река времени несет на своих тихих водах результаты прогресса и человеческой эволюции прямиком в море, где под завывание штормового ветра все разбивается на мелкие кусочки. Этот пазл из миллиона фрагментов уже никто никогда собрать не сможет. Даже пораженный и встревоженный Отец Небесный долго, до дыр чешет затылок. Но, махнув рукой на происходящее, он теперь смотрит в другом направлении, для названия которого еще даже не придумано букв.

С замиранием колотящегося сердца испуганные пары глаз из потаенных глубин леса следят за приближающимся к полю рычащим комбайном, размером с маленькое небесное тело. Не удосужившись зачитать приговор суда, эта военная машина, созданная для борьбы с природой, оскаливает ряд сверкающих зубцов, перед которыми осужденные зерновые покорно склоняют свои колосья. Головы врагов – это самое главное. Из них высасывают мозг, его высушивают и перерабатывают в муку. Вещество, из которого состоит честь, ум и совесть современного человека.

Но не один землепашец за все в ответе. Именно из разросшейся подобно грибнице ДНК собирателя образуется ген, отвечающий за любопытство древнего копателя. Случайное открытие месторождений каменного угля и нефти человекоподобной обезьяной, ковыряющей кривым когтем почву, отвечает всем тезисам теории вероятности. Именно это существо, упорно не желающее заниматься земледелием, бродило по лесам и полям и долбило землю в поисках нетрудового дохода. Поздравляю! Вынести главный приз!

Милые искатели удачи, не знаю, понравится вам это или нет, но вся наша общая история каким-то удивительным образом свелась к тому, с чем столкнулись теперь оставшиеся на земле. По пустой дороге катится одинокий пикапчик – Форд Рейнджер, за рулем последний я, Луи Вутон, и нет, чтобы подобно боевому мечу, показывать вам средний палец руки – я вместо этого засунул его в силиконовое влагалище своей любимой. И мне хорошо. Не ищу я там ни золота, ни алмазов, не говоря уже о новых нефтяных месторождениях или не открытых многими поколениями ученых залежей сланца. Я вообще ничего нового не ищу. Ибо все новинки, что когда-то каждое утро заставляли человечество сиять от счастья, теперь окаменели в вечности. Я пришел к пониманию того, что дальнейшее движение вперед, этот обманчивый синоним топтания на месте, требует от меня шага назад. Заглянув в глубокий колодец своей наследственности, мне придется найти и вытащить из него интуитивное жизневосприятие собирателей – моих древних предков.

Первый шажок на пути назад я как раз и делаю сегодня. Вообразив себя первобытным охотником на мамонта, медленно переезжаю от одной брошенной машины к другой. Отвинчиваю пробки топливных баков. Нюхаю. Если дизель, то опускаю в бак шланг и отсасываю содержимое. Кузов Форда забит канистрами. Я раздобыл их на заправках и в магазинах, торговавших всякой автомобильной всячиной. К моему изумлению, канистры нашлись даже в гипермаркетах, прямо напротив секций домашних любимцев. На темное время запасаюсь батарейками и фонариками. Во мне проснулась дальновидная белка или сойка, которая не хочет на зиму остаться в темном дупле. Свечи и спички тоже пригодятся. Покинутые торговые сети стали для последнего собирателя тем лесом, где есть все, чтобы поддерживать жизнь.

Тихая Ким сидит рядом и одобрительно наблюдает за моими действиями. Роскошные волосы развеваются в открытом окошке, сентябрьское солнышко окрашивает щеки в теплые тона. Длинные стройные ноги утонули в резиновых сапогах Mango розового цвета. Сегодня на ней коротенькая, клетчатая юбочка Burberry из плотного материала. Белые девчачьи трусики постепенно сползли почти до колен. Веселенькая блузка (кажется, Bershka, если не изменяет память) отказалась от услуг пуговиц, выпустив на свободу и свежий воздух красивые грудки. Когда я ее целую, она не кривится от моего «дизельного» дыхания. Форд радостно виляет хвостом. Выбравшись из унылого детского дома автосалона, наш четырехколесный друг с искренней любовью наслаждается своей новой семьей. Доведенные до совершенства чувства серийного производства невозможно не заметить.

Все втроем мы со жгучим интересом ждем наступления безоблачного прошлого. Небо голубое, земля зеленая, губы у Ким красные.

6 сентября

Дни становятся все бессодержательнее. Только что опавшие с календаря, они лежат передо мной девственно чистые и что-то шепчут. Возьми нас, Луи, наполни событиями, не дай пропасть. Если ты не используешь нас, то кто тогда? Но мой взгляд уже очерствел и почти не замечает мелькающих чисел. Они падают к ногам как осенние листья Великого финала. Шестое сентября на самом верху, под ним потерявшие всякую надежду понедельники и вторники… Весь этот клонированный сиротский приют для дней недели. Беспризорные дети – они могли бы принять свершившееся как высокую награду и ускользнуть во вселенную, как это сделали тысячи их счастливых предшественников, но они остались, и теперь им уготован тлен в компостной куче времени, где наград не раздают. Утроба песочных часов легко и с готовностью переварит пустые дни как питьевой йогурт без вкусовых добавок.

И все же я куда-то иду. Или это ноги, которым не стоится на месте в стремлении доказать всепобеждающей эволюции, что их не зря развивали. Чувствую себя пассажиром, сонным экскурсантом, которого стараются растолкать движущиеся конечности. Ну, ладно уж, пошлепали.

Отлаженное сотрудничество частей тела дает сбои. Глазам приходится вести переговоры с шеей, чтобы та соизволила повернуться направо или налево. А им необходимо все видеть, уловить в замершем мире хоть какое-нибудь, хоть едва заметное шевеление. Неподвижность для глаз – это прелюдия к смерти. Их религия не признает состояния покоя, глаза отказываются верить покою до самого конца, до последней секундочки, пока ледяная пелена не накроет их смирившуюся со своей участью радужную оболочку.

Привыкшие к тишине уши не знают, что делать со своим тонким слухом. То они нашептывают мозгу какую-то ерунду о порыве ветра, заплутавшем среди домов, а то в сотый раз рассказывают анекдот с бородой об отраженном от асфальта эхе шагов. Мне известны все концовки, они не вызывают даже усмешки.

Руки, самые большие юмористы, с энтузиазмом болтаются туда-сюда, как два маятника на сросшихся наподобие сиамских близнецов настенных часах. В своем бесконечном восторге и бурлящем желании действовать эти две шаловливые подвески всюду сопровождают меня, будто виляющие хвостами верные собачонки. Засовываю их надоедливое веселье поглубже в карманы штанов, где они тотчас засыпают, как набившие пузо щенки ретривера.

Поначалу я торжествую. Несмотря ни на что, и я могу кое на что повлиять. Но чуть погодя, еще продолжая ломать голову над самовольным поведением и непонятными намерениями своих ног, я вдруг понимаю, насколько на самом деле беспомощен человеческий дух, дрейфующий среди претенциозных желаний всех этих органов. Свобода, все равно какая, состоит в основном из иллюзий. Словно в подтверждение такому ходу мыслей, непроизвольно порчу воздух. И подчиняюсь кислой вони как рядовой маршалу, страдающему несварением желудка.

В результате несогласованного взаимодействия частей тела я оказываюсь перед большим и представительным школьным зданием. Его здоровенные окна по-прежнему отражают гуманистические воззрения образовательных программ. Ленивому и душному лету даже на самую малость не удалось поколебать закаменелые позиции школы. Вакуум подходит непреклонной элите как кулак кстати подвернувшемуся глазу. Эти на вид умные слуховые окошки под крышей полагают, что способны видеть за горизонт. Явный самообман. Горизонта нет. Свободному обзору мешают отели, торговые центры, казино и офисные здания, в которых еще пару месяцев назад вели гладиаторские бои самоотверженные бухгалтеры. Отточенными до блеска навыками переговорщиков засеивали пыльную почву арены, регулярно вспахивали ее под крики, похожих на ненасытных чаек, зрителей. Прибыль – как картошка. Все съедобное растет под, а не над землей.

Только теперь я сообразил, что стою перед своей гимназией. Опустил взгляд вниз, на ноги, что принесли меня сюда. Был ли то намек или признание? Кто здесь тот дурак, кому задним числом понадобились эмоции, я или мои ноги?

Смотрел на дверь, на пыльную ручку без следов ребячьих пальцев. Сегодня вполне может быть шестое сентября, но запросто и второе июля, когда все это началось. Или закончилось. К моему удивлению, дверь оказалась незапертой. Для кого они держали ее открытой второго июля, когда все нормальные дети уже давно с головой окунулись в призывный водоворот лета? Для какого-нибудь упрямца, оставленного с заданиями на лето, который не соглашался мириться с муками академической нагрузки? Я перетерпел отражение одинокого юноши в дверном стекле. Всплывшая откуда-то изнутри горькая усмешка, встала в уголках рта в стратегически защитную стойку.

Позволил ногам подняться по затемненным лестницам. У паркета и подошв потрясающая память. От их встречи, их взаимного соприкосновения в душе вспыхивают теплые чувства. Классическая лестница, всегда в одном месте здания, с готовностью предлагает гостю все до единой свои ступеньки. Она преданна и внимательна, в отличие от эскалатора, подставляющего тебе движущиеся полоски железа, где едва умещаются две ступни, и не намеренного тратить себя на более близкое знакомство.

Вскоре, благодаря чудесам мышечной памяти, я стоял перед знакомой дверью в класс. Помедлил. Терпеливо дожидался, пока темный коридор не найдет в регистрах моей забывчивой памяти нужные картины. И только тогда нажал на ручку.

Вырвавшийся из класса сноп света лег на пол коридора светлым прямоугольником. Вот так всегда. Почему бы темноте первой нахально не ринуться в дверной проем, чтобы в жизнерадостном свете отбросить свою пророческую гробовую тень? Очевидно, она умнее, почему же еще. Подстерегает тебя, стоя за спиной, пока ты без каких-либо дурных предчувствий с надеждой всматриваешься в солнце.

Пятнадцать столов в три ряда, за каждым по два пустых стула. На торцовой стене большая блестящая доска, похожая на гигантский экран выключенного плазменного телевизора, перед доской учительский стол с чуть более удобным, чем у учеников, стулом. В углу раковина с краном и рядом в полный рост человеческий скелет из пары сотен костей, скрепленных между собой проволокой. Сел на свое место – предпоследний стол в ряду у окна. Голова автоматически повернулась направо, вновь фиксируя вид улицы в обрамлении фирменных логотипов, привлекательная пестрота которых раз и навсегда завладела моим детским сознанием. Результат дуэли между формулами, начертанными мелом на доске, и многообещающими рекламными вывесками был предрешен.

Глядя в свое время в это окно, мне казалось, что мир прекрасно обходится и без меня, двигается из одного пункта в другой, не испытывая ни малейшей потребности в чьей-либо помощи. Что мне остается, пристегнувшись ремнем безопасности, помалкивать, сидя на своем месте рядом с водителем, и не мешать ему. Что камни в фундамент всех великих человеческих цивилизаций, от рабов Древнего Египта до идолов Острова Пасхи, давным-давно заложены, обрели свои места и навечно вкопаны в землю. И вообще, если в этом уже выстроенном мире и стремиться к какой-то значимой роли, иметь такие амбиции (которыми ты бессознательно заражаешься в универе от профессоров в белых халатах), то лучшим выбором для такого как я «молодого клоуна» будет профессия оператора проблесковых огней. Мне кажется, что вся оставшаяся скудная динамика человечества свелась к проектному менеджменту. Образно говоря: стоит фабрика, незыблемая и скучная как гора Эверест, но для того, чтобы кашляющая дымом стальная мамаша могла спокойно и беспрепятственно производить на свет детишек и ежеутренне доставлять их гражданам мира к завтраку, кому-то надо постоянно думать о новой упаковке. А иначе молочные реки высохнут как слюнные железы анорексичек в жаркие летние дни. Планета, страдающая потерей аппетита, обречена. Хроническое нарушение пищевого поведения – один из самых страшных диагнозов. Не помогут здесь ни врачи, ни шахтеры, ни инженеры или поэты. Есть желание вновь увидеть свою планету аппетитно причмокивающей? Тогда не обойтись без менеджера по маркетингу.

Хватай телефонную трубку, набирай 911 и жди. Как только до твоих ушей донесется приближающийся звук оппозитного двигателя Порше, считай – спасен.

Если ты живешь в центре города и ходил в среднюю школу, потом посещал гимназию и вуз, то неизбежно вся твоя жизнь протекает в мигающем ритме проблесковых огней. Ограниченный мир центра города похож на узкий миниатюрный экран, который, несмотря на свои малые размеры, целиком пожирает твое внимание. Миллионы мерцающих пикселей отрезают тебя от всего, что остается за пределами экрана. А если и оторвешься ненароком от монитора, то картина перед тобой расставит в мозгу новые акценты. Там, где твой предок видел лес, ты увидишь победно торчащую над раскачивающимися кронами берез каменную трубу. Речушка с быстрым течением, куда простодушная радужная форель заходит нереститься, заговорит с тобой на языке филейного ножа. А если тебе показать курицу, ты точно будешь знаешь, что это всего лишь сумма составляющих, и чтобы набить брюхо, необходимо отделить от тушки ноги и крылышки, а белое филе грудки разделить пополам. «Математика – моя радость, мое счастье» – поет сводный хор мясников и итэшников. С самого детского садика. Гимн должен быть практичным и понятным как бабушкин рецепт пирога.

Под любым углом зрения, как ни посмотри, а мой выбор профессии был логичным. Просто ситуация, в которую я угодил, эта тотальная пустота, отраженная в глазницах силиконовой женщины и стоящего в углу скелета, никак не укладывается в мозгу, я не могу понять, как это могло произойти. От подобного сценария меня не предостерегали ни преподаватели, ни плакаты или рекламные табло. Уже не говоря о маме или какого-нибудь провидческого голливудского фильма-катастрофы.

Поход в школу ничего не изменил, каким глупцом вошел в нее – таким и вышел. Но ноги хотя бы успокоились. Их дело – организация транспорта. От философских вопросов конечности с блаженной улыбочкой идиота держатся подальше. Желудок и всякие там кишки опять подружились и выступили с совместным воинственным манифестом, требуя незамедлительного введения на их территорию продуктов питания. Вес переговорным позициям внутренних органов придавала и угроза, что еще немного – и во мне все разом заболит. Вероломный мозг рисовал перед глазами дымящийся образ сочной куры-гриль, давая, таким образом, понять, на чьей он стороне. Началось обильное слюноотделение. Весь организм против меня. Я чувствовал себя загнанным в угол командиром корабля, оказавшимся лицом к лицу с взбунтовавшейся командой – мятежники вырвали из капитанских рук штурвал, от которого зависела его жизнь. Если я не в состоянии управлять собственной плотью, куда я вообще гожусь? И раз в руках нет штурвала, что у меня вообще есть? Шикарная адмиральская фуражка? Или это шутовской колпак…

9 сентября

В последние дни я запсиховал – мечусь между кабинетом и крышей. Сажусь перед календарем и картой мира и в очередной раз все досконально просчитываю, а получив все тот же результат, несусь, прихватив бинокль, на крышу. После получасового разглядывания безжизненных дорог, спускаюсь в свой кабинет, чтобы опять взяться за уже набившую оскомину логистику – это внебрачное дитя математики и географии. По короткой траектории она должна бы уже приехать пару дней назад. Успокаиваю себя мыслью, что кореянка выбрала другой путь. Возможность собственными глазами увидеть Иран, Ирак, Турцию… Кто знает, выпадет ли еще такой шанс, доведется ли когда– нибудь побывать в тех краях.

На всякий случай смастерил несколько англоязычных указателей и приладил их вдоль ведущих в город крупных шоссе – чтобы сориентировать далекую гостью и воодушевить близкой финишной чертой. Тщательно взвешивал не только дизайн указателей, но и подтекст, и эмоциональную составляющую. Сидел с фломастером за ухом посреди мебельного салона, где устроил себе что-то вроде маленькой мастерской, и размышлял.

«Last 10 km to the last man»

или

«Kim & Lui forever after 10 km»?

Добавить на указатель смайлик или сердечко? По другую сторону большого письменного стола, не спуская с меня глаз, сидела Ким, одетая в полукомбинезон. Я уловил ее безмолвное давление и отказался от излишних нежностей. Может, оно и разумнее. Откуда мне знать, кого я на самом деле жду. Все эти неприятные сны и тревожные предзнаменования…

Позавчера болтался без дела, вчера делал дорожные указатели. Сегодня уже не смог выдержать напруги. Повесил на входную дверь табличку с часами, вроде той, что продавцы вешают на закрытом окошке R-киоска, когда выходят пописать или покурить, и по Тартускому шоссе выехал из города. Перед этим еще на всякий случай спрятал в шкафу Ким. Правда-правда, это на всякий случай, поди знай… Полчаса двигался в сторону Тарту, потом струсил. Потные ладони. Сигарета за сигаретой. Уже несколько месяцев я не видел ни единой живой души. Развернулся. Попробовал еще проехать по Вильяндискому и Пярнускому шоссе, и по Петербургскому, но тут закончились сигареты, и я повернул домой. Табличка оставалась нетронутой. Вытащил Ким из шкафа, чтобы ослабить фрустрацию по-быстрому обработал ее и снова убрал в шкаф. Перед отходом ко сну приладил к двери очередную табличку, для подсветки которой воспользовался кладбищенской свечей – она горит 24 часа.

«Free Louis Vuitton here!»

12 сентября

Невыносимо вот так сидеть дома, когда знаешь, что кто-то должен прийти, а его все нет и нет. Я понимаю: пять минут, десять, ну, академические пятнадцать минут тоже еще куда ни шло, но опаздывать на долгие дни, не давая о себе ничего знать – черт, такое просто невозможно выдержать.

Шло ли это от разума или от моторики, требующей хоть каких-то действий, но позавчера я обнаружил, что начал собирать вещи. Продукты, одежда, спальный мешок, канистры, фонарики, батарейки. Ну и, разумеется, топор. Куда я теперь без него! Попрощался с Ким и выпустил из нее воздух. Сам не знаю, почему. Свернул и убрал в шкаф. На всякий случай.

Вернее всего казалось ехать по Пярнускому шоссе. Если она настолько задерживается, значит, выбрала дальний путь – мимо Каспия, через Кавказ, Украину и Балтийские страны. Возможно, в Риге решила заскочить в какой-нибудь бутик, да и застряла там в полном восторге от скидок на любимые бренды.

В таком случае я легко найду ее. Закурил, на лице заиграла усмешка. Незаметно я превратился в заядлого курильщика. Покажите мне какого-нибудь врача, который расскажет о раке легких, и в ту же минуту я брошу курить. Честное эстонское слово.

На дороге было не разогнаться – всюду оставленный как попало транспорт. Не только на проезжей части, но и в кюветах. По сравнению с июлем, когда мы с Ким ехали по этому шоссе на пярнуский пляж, теперь автомобили покрыты ровным слоем пыли и стали похожи на реквизит для фильма о конце света.

Стоп! Опустив окошко, я уставился на нечто голубое. В салон проник еловый дух, смолистый и приятный, без всякой там отдушки из ванили или карамели. То были натуральные пахучие ели, не висюльки с логотипом производителя, а растущие из глубины черной эстонской земли деревья. Приятно вдохнуть для разнообразия после запаха сигарет из пачки с верблюдом. Но причиной остановки были не ели. Передо мной стоял голубой Бентли. Вернее, некое его орнитологическое производное. Не знаю, что привлекает птиц в кабриолетах, но если бы я был орнитологом на зарплате у международной организации производителей моторного транспорта, я мог бы добавить в свои научные исследования материал, достоверно свидетельствующий о том, что открытые машины с кожаными сидениями стимулируют процессы птичьего пищеварения. И не только. В открытом бардачке я увидел очередное свидетельство факта симбиоза природы и техники – птичье гнездо. По остаткам голубой трухи можно предположить, что обладающей эстетическим вкусом паре птиц из старого города удалось с успехом воспитать своих птенцов, поднять их на крыло и отправить покорять широкий мир. Представил себе гордых родителей, стучащих клювами в дверь птичьего университета: «Взгляните, наши дети воспитаны в лучших традициях английского общества. Мы родом из Бентли».

Дотянулся до замка зажигания – чтобы сесть внутрь, понадобился бы костюм химзащиты – и повернул ключ. Экран на центральной консоли засветился, бортовой компьютер собрался с силами, и я услышал уже знакомый бархатный женский голосок:

– Hello, what’s your name?

Ну, пошло-поехало.

– I’m fucking Alfred Hitchcock!

– Hello, fucking Alfred Hitchcock! Where do you want to drive today?

– Drive? You must be joking. You’re fucking out of gas, my dear, and look at yourself, you are not a car anymore. You are fucking chicken farm. Full of shit.

Один среди лесов, разговаривающий с машиной. Докатился.

Три часа спустя я въехал в Ригу. Лавируя между машинами и трамваями по прямой, как линейка улице Бривибаса, удивился летающему кругом мусору. Призрачный город встретил меня нервическими порывами ветра. Скорее всего, я был тут первым двуногим существом за последние месяцы. На нервной почве запросто и пропоносить. Разного рода газет и прочего хлама было столько, что мне пришлось включить дворники. Казалось, что вместе с верным Фордом я шагнул в страну чудес, совсем как Алиса в сказочное Зазеркалье. С той лишь разницей, что попал я сюда во время ветреной и навязчивой рекламной паузы.

Крупнейший из городов Прибалтики бомбардировал меня всевозможными торговыми марками. Напоминая дергающихся в агонии камикадзе, пикировали обертки от жвачки и конфетные фантики, разорванные сигаретные пачки, отодравшиеся пивные наклейки, проездные талоны на общественный транспорт, сорванные объявления, жирные пачки из-под чипсов, даже один использованный презерватив шлепнулся о ветровое стекло. Это была самая агрессивная рекламная кампания в моей жизни. Безжалостная, перепуганная до смерти, хватающаяся за последнюю соломинку. И атаковали меня обреченные на гибель торговые марки не по одному, как в телевизоре – по тридцать секунд на каждый потребительский субъект – нет, я попал под массированный обстрел, в тылу которого, в штабе засели снайперские корпуса лучших мировых рекламных агентств. Дворникам Форда пришлось повозиться, прежде чем им удалось очистить мне обзор от всех этих вдумчиво оформленных бумажек с логотипами.

В надежде хоть на какое-то затишье, я свернул в старый город. Вопреки ожиданиям, сеть узких средневековых улочек стала для ветра чем-то вроде катализатора. Взметнувшийся ввысь чудовищным осьминогом к атаке приготовился невероятных размеров зеленый зонт Carlsberg, явно собирающийся проглотить меня вместе с машиной. Дворники замерли, я остановился, схватил топор и вступил в открытую рукопашную схватку. Выложившись по полной, разодрал зеленую тварь на куски и раскидал извивающиеся лохмотья по обеим сторонам улицы. Едва успел раскурить в салоне сигарету, как объявился очередной громко хлопающий бренд. Прямо как изувеченное чудище из «Властелина колец» откуда-то сверху упал красный плакат, присосался к ветровому стеклу и не терпящим возражений тоном потребовал от меня еще и «наслаждаться» своим положением или жизнью, или Ригой, или этим чертовым, втянутым в круговерть, миром, или Бог знает, чем еще. От всего своего воинственного сердца. Enjoy! Я заставил себя успокоиться. Для этого выкурил «верблюда» до конца. Затем крепко обхватил топорище и вышел из машины. Луи Вутон контра Coca-Cola. Так получи же наслаждение от топора, кроваво– красный монстр!

На малом ходу двинулся дальше. Похоже, ярость ветра ослабевать не собиралась. Наоборот, уже летали в воздухе пустые банки из-под пива, вырванные с корнем кусты и невиданные, давно засохшие цветы, когда-то росшие в горшках. Каков прием! Мне рады, в этом можно не сомневаться. И тут внезапно, как по заказу, машина притормозила перед бутиком. За невероятной по своим размерам витриной висела одна-единственная миниатюрная сумочка. Хе-хее… Именно та, что надо. С моими знаменитыми инициалами из золота на скучновато-коричневой коже. Так-так… Ишь ты, и дверь не заперта. Вошел и насчитал более тридцати предметов. Неплохо. Особенно, если принять во внимание, что этот бутик отнюдь не являлся фирменным магазином известной во всем мире дизайнерской марки. Здесь были представлены и другие предметы вожделенной роскоши, которые меня, увы, не интересовали. В брошенном мире менопауза в тяге к модным брендам может наступить у человека неожиданно рано. К сожалению, и мужских врачей, готовых прийти на помощь, мне взять негде. Их замещают равнодушно реющие над головой серебристые чайки, считающие тебя не пациентом, а мишенью на соревнованиях по точности попадания в цель зарядов гуано.

Я устроился в магазинчике. Развернул спальный мешок, съел не слишком полезный ужин, зажег в сгущающихся сумерках свечу и, сидя у окна, задумчиво выкурил сигарету, сопереживая наверняка последнему путешествию летящих упаковок, сбегающих из осени на юг. Трудно себе представить, чтобы по весне они снова вернулись в северные края. Хотя кто их, сбрендивших, знает. В моем положении вообще неразумно удивляться и тратить на это калории.

Лег. Жестковато, зато не холодно. Она может появиться сегодня ночью, размышлял я. Встретиться с совершенно чужим человеком здесь, на нейтральной территории, немного спокойнее. И если мы совсем не найдем общего языка, то утром оба упакуем свои вещички и – до свидания! А миру ничего иного не останется, как молча переживать драму двух эгоистичных главных героев, роняя при этом на колени слезы вперемешку с попкорном.

Проснувшись наутро в одиночестве, я внезапно протрезвел. Дальнейшее ожидание здесь вошло бы в противоречие со здравым смыслом и вышло бы за рамки логики, ограниченной колючей проволокой. Я покинул магазин. С удовольствием прислушался к воркованию переживших штормовую ночь голубей, насладился ранней сигаретой. Насколько хватало глаз, средневековая улица утопала в использованной упаковке. Стоя по щиколотку в этом слое неорганического гумуса, я подумал, что вовсе не удивился бы, если б сейчас под оглушительный вой бензинового мотора из-за угла появился последний в мире дворник, держащий в руках похожую на фен воздуходувку для уборки листвы. Трудно предсказать, что в мире может закончиться быстрее – бензин для этого нелепого приспособления или миллиарды бумажных и пластиковых упаковок, изготовленных на заводах и фабриках.

Погода установилась тихая и ясная, точно как мое настроение. В качестве сувенира прихватил в киоске несколько бутылок латвийского пива с забавно пошлыми наклейками и поехал домой, оставляя за собой завихрения не осенней листвы, а использованной тары.

15 сентября

Что-то случилось с моим мозгом. С того дня, когда я сбежал из здания гимназии с курой-гриль перед глазами, он через каждые несколько часов посылает мне видения очередных кулинарных изысков. Панированный сыром шницель из куриного филе, запеченная курица тандури с теплым салатом из моцареллы, фаршированный праздничный бройлер, курица барбекю с терияки по-азиатски, запеченный омлет с курицей, голубым сыром горгонзола и луковым вареньем, кусочки курицы в соусе из ананаса и карри, бройлер в кисло-сладком соусе, запеченный бройлер с лисичками и паприкой, бургундская курица, салат цезарь, курица в пряном соусе тика масала, хрустящие куриные крылышки текс-мекс, фаршированный курицей, бобами и мексиканским рисом буррито, куриный шашлык-гриль в йогуртово-огуречном соусе, сваренное за четыре минуты куриное яйцо. Ох-хо-хоо… Не имею ни малейшего представления о том, откуда берутся все эти картины, но такое аппетитное слайд-шоу безостановочно крутится перед глазами, и я не знаю, чем это однажды может закончиться. К сожалению, все куры в округе от меня удрали. Кто зарылся в отбросы мусорного контейнера, кто в чемодане убыл в аэропорт. Последнюю вакуумную упаковку куриных ножек с длительным сроком хранения я вскрыл на прошлой неделе. Но, честно говоря, ножки уже были не те.

Мое меню беднеет с каждым днем. Очевидно, скоро организм начнет подавать сигналы о недостатке витаминов и чего-нибудь еще. Я становлюсь рабом собственного тела, и чтобы выжить, раб вынужден все больше и больше заботиться о физических потребностях этого тела. Жалкий солитер, несчастный пленник, замурованный в вонючие катакомбы ненасытного и капризного хозяйского организма. Куриный суп с клецками.

Сегодня получил от мозга жесткий приказ. Похоже, с наступлением пасмурных дней моим непосредственным начальником стал он. Я еще пожалею о солнце.

Оделся согласно указаниям: адидасовский спортивный костюм, бейсболка, рыбацкие сапоги, дождевик на всякий пожарный (разумеется, от Adidas – шутить со стилем себе дороже), пара рабочих перчаток. Закинул в кузов лопату, несколько ведер, рулон больших пластикатовых пакетов, топор. Куда именно следовать указаний не поступило. Решил выехать из города по Петербургскому шоссе.

Длинное, скучное, прямое – с кое-где завалившимися набок грузовиками. Переехал речку Пирита, за железнодорожным виадуком Нехату свернул на дорогу, ведущую в поселок Лоо, и остановился. Я не верил своим глазам. Прямо передо мной, среди заросшей кольцевой развязки из земли торчал высокий бетонный столб, а на нем… гигантское яйцо. Чертовщина какая-то. Невольно сглотнул слюну (не я, конечно, это сделало мое тело) и, выпучив глаза, долго не отрывал их от этого зрелища. Указатель в начале дороги свидетельствовал, что до птицефабрики Talleg один, запятая, пять км. И что бы все это могло значить? До сих пор как-то привычнее было видеть на подобных постаментах бравых правителей на вздыбившихся испуганных конях или же хитроватого лысого чудака-коммуниста, последний забальзамированный экземпляр которого в полном оцепенении лежит на Красной площади в ожидании любителей истории. Но памятник яйцу! В этом было нечто большее, чем обычная политика, нечто высшее, устремленное в философскую вечность. Этот простой, состоящий из одной геометрической фигуры, символ дал конкретный и ясный ответ на тысячелетиями мучивший человечество вопрос. Что первично – курица или яйцо? Верный ответ лежал прямо передо мной, на этом самом столбе.

Но чем дольше я смотрел на каменное яйцо, тем больше возникало вопросов по поводу самих кур и их роли в мировой истории. Такое двухметровое в поперечнике яйцо ни одна курица снести не способна. Если только здесь нет гротеска. Однако я убежден, что инженерно-технический идеал, не без помощи которого возвели этот просвещающий народ памятник, этот интеллектуальный маяк, не мог иметь ничего общего с банальным юмором или иронией. Инженеры – люди серьезные. Безбашенные юмористы встречаются в рекламных агентствах, а не в проектных бюро.

Не спуская глаз с яйца, я несколько раз медленно объехал его, и тут до меня дошла страшная правда. Вовсе это и не куриное яйцо. И никогда таковым не задумывалось. Это было вычиcленное технарями предупреждение, пророческое предсказание, адресованное будущим поколениям, пусть они и сведутся к одной-единственной особи. Все дороги с этого круга, по которому я мотался на своем фургончике, вели в одно место. И это был не Рим. И не птицефабрика. Это был Парк Юрского периода! Они вернутся. Рано или поздно. И вновь захватят власть своими когтистыми лапами.

Я въехал в поселок и остановился перед рядом частных домиков. Брошенный поселок в свете нового видения гигантского яйца немного пугал. Но в первом же саду я собрал полное ведро красивых краснощеких яблок. Во втором на грядках среди сорняков удалось найти морковь. В третьем саду обнаружил пять бороздок крупных желтых картофелин. Глянул и на тыкву, но решил пока ее не трогать. До Хэллоуина еще полтора месяца. Оценивающе оглядел содержимое фургона. Похоже, некоторое время мы с телом будет жить в ладу. Сев в салон, закурил и тихонько двинулся обратно. Но когда снова наткнулся на указатель птицефабрики, задумался. Куры ведь птицы, подсказал мой гениальный мозг, а птицы выжили, значит, и куры должны были остаться. И я повернул в сторону фабрики.

Парковка оказалась забитой всевозможными автомобилями, будто я приехал сюда в самый разгар рабочего дня. Вынужден был оставить Форд довольно далеко от дверей. Это шло несколько вразрез с моим новым миропониманием. Зачем-то запер машину. Вошел в конторское здание через главный вход и пробежался по помещениям. Обошлось без сюрпризов. Погасшие мониторы, молчащие телефоны, всюду бумаги с какими-то отчетами и таблицами. Неподвижный спертый воздух. Задняя дверь вела на территорию фабрики. Там я увидел какие-то высокие жестяные башни цилиндрической формы, очевидно, кормохранилища, за ними длинные приземистые постройки. Зашел в ту, что была ближе. В проходном помещении в нос ударил малоприятный запах. Прошел до конца темного коридора и открыл дверь. Ни фига себе, холера! Меня буквально ослепило, но не видом перед глазами, а невыносимым, жутко кислым зловонием. Ничего не соображая, я кинулся назад в коридор, за спасительную дверь. Кашлял и раздумывал, что предпринять. Отступить не давало любопытство. В одном из туалетов нашел махровое полотенце и многослойной повязкой из него обмотал нос и рот. Вошел снова.

Зрелище открылось незабываемое. Пол длинного помещения фермы был целиком и ровнехонько устлан околевшими цыплятами. Не представляю, сколько их могло быть. Явно десятки тысяч. Все такие щупленькие, в свалявшемся перьевом покрове еще угадывалась младенческая желтизна. Ферма примерно стометровой длины напоминала по своему строению легкоатлетическую спринтерскую дорожку, где разделительные полосы были обозначены красными водопроводными трубами питьевой системы. На миг возник соблазн, внимание – приготовиться – марш, и припустить как Усэйн Болт, но, оценив свои резиновые сапоги и покрытие самой, по-видимому, медленной в мире трассы, от этой мысли отказался. На результат ниже десяти секунд тут рассчитывать не приходилось. А вот в середине беговой дорожки метрах примерно в пятидесяти, и в это трудно было поверить, стоял штатив с камерой, а возле – несколько ящиков и мотки кабеля. Раздвигая падаль, я подошел ближе. Все говорило о том, что роковое утро второго июля застало птицеферму в процессе киносъемки. Чуть в сторонке от камеры валялась хлопушка. Скинул с нее парочку застывших тушек и обстучал об алюминиевый ящик – стучал, пока не отвалился почти весь куриный помет. «Веселый рождественский бройлер» – значилось на хлопушке, сцена 3, кадр 4, дубль 1, режиссер: Маймик, оператор: Даниэль, дата: 2 июля 20… – две последние цифры остались заляпанными говном. Я огляделся. Обнаружил лохматый микрофон, прикрепленный к длинной трубке, и четыре полностью заряженных iPhone’ов. Веселенький бройлер к Рождеству. Вот, значит, чего я лишился. Сама видеокамера была небольшой, единственное слово на корпусе, которое я нашел, было RED. Потрогал аппарат и, скорее, в шутку, нажал на кнопку ON. И это ж надо, о, чудо! Зажегся красный огонек, с глухим жужжанием открылся затвор! Я, на фиг, настолько охренел, что чуть не задохнулся под своим махровым полотенцем. Но немного придя в себя, допер, что электричество исчезает в мире лишь с последним опустевшим аккумулятором, а эта чудесная литиевая батарейка в камере, есть не что иное, как современный двойник персонажа из старой детской книжки – маленького и сильного Атомика.

Отыскал кнопку воспроизведения записи и – сердце так и норовило выпрыгнуть из груди – нажал на PLAY.

На экране копошились курята, беспечные и глупые. Их снимали под разными углами, вблизи и издали, звука не было. Потом, или у команды что-то пошло не так, или это оператор просто забыл выключить камеру, на экране появились люди. Один мужчина, довольно упитанный и отдаленно напоминающий рассерженного Карлсона, топтался среди цыплят, высоко задирая ноги и озираясь по сторонам. Он энергично подзывал кого-то к себе. В поле зрения возникли еще два человека – заспанный бородач и стройная большеглазая женщина в резиновых сапогах и цветастом платке на голове. Эти трое словно что-то искали, недовольно рыская взглядом по всей ферме. Вскоре появилась еще одна девушка, встала перед остальными руки в боки, в одной руке она держала исчерканную кинохлопушку. Внезапно что-то произошло, я не понял что точно, но все четверо одновременно, как по команде начали доставать свои телефоны. А достав и едва успев взглянуть на экраны, все четверо молниеносно пропали. Просто улетучились и все. Черт… Прокрутил это место с десяток раз. Ничего особенного. Даже в замедленном темпе ничего не было, ни вспышки, ни чего-либо еще. Люди исчезли, а их айфоны упали на пол, распугав трусливых кур.

Я впал в ступор. Кино, разумеется, продолжалось. Почти тричетверти часа я стоял, уставившись в маленький LCD-экран, и смотрел документальные кадры с дурацкими птицами. Некоторые из них начали проявлять интерес к валяющимся мобильникам, тупо колотили по ним клювами, будто пытались отослать кому-то эсмээску. Спустя короткое время подошла одна курица, самая надменная, и конкретно обгадила один из айфонов. Я промотал запись вперед. Одно и то же – пернатые тупицы ускоренно снуют туда-сюда, смешные как герои-идиоты из некоторых фильмов Чаплина. Потом файл закончился и все. Мучительная смерть кур от обезвоживания и голода уже не представляла для камеры интереса. Просто сценарием «Веселых рождественских бройлеров» это не было предусмотрено.

Я вернулся в машину, закурил и двинулся домой. Проезжая гигантское яйцо, притормозил и внимательно осмотрел его, будто отвечал за контроль качества на птицефабрике. И тут начало всплывать видение – вот в скорлупе появляется первая трещинка, вот она постепенно удлиняется, расширяется, еще и еще, и вот я сталкиваюсь взглядом с красным глазом, вижу, как его обладатель отчаянно старается освободиться от сковывающей его скорлупы, я уже вижу его бугристую голову, его блестящее от слизи тело, конечности, не похожие на крылья, я вижу его морду, и это не невинный желтый клювик, это что-то совсем другое, это челюсти, мощные и голодные челюсти с целым рядом блестящих острых игл вместо зубов, и я понимаю, что это не остроумная рекламная кампания новых мотопил фирмы Husqvarna, за лучшее маркетинговое решение претендующая на приз конкурса «Золотое яйцо», нет, это вылупившееся из кокона вечности оголодавшее прошлое, и это прошлое мне, несчастному млекопитающему, увы, ничего розового не сулит, а наоборот, все это время, все миллионы лет оно наблюдало за мне подобными и вот его терпение лопнуло, а мозг ящера, для измерения IQ которого люди не смогли изобрести микроскопа с достаточным увеличением, вынес вердикт: опыт не удался, молокососы, мы возвращаемся.

Педаль газа в пол, нервный взгляд впился в зеркало заднего вида, яблоки, картошка и морковка испуганно подпрыгивают на дне кузова.

19 сентября

Последние дни прошли довольно приятно. Погода становится все прохладнее, почти каждый день небо дарит по получасовому заряду дождя. При этом сохраняется относительное безветрие. После затяжной летней засухи такая свежесть благотворна для растений. Некошеная городская зелень благодарно потянулась к небу. Лужайки и газоны покрылись множеством видов цветов, сидя на них, жужжащие букашки усердно помогают растениям совокупиться во имя своего многочисленного потомства. Забастовка косилок в течение целого лета оказалась неожиданно плодотворной и результативной.

Город начал зарастать и, глядя на это, у меня создается впечатление, что я присутствую при операции по урбанистической смене полов.

Я привык думать о городе, как о мужском организме. Все эти каменные стены с острыми углами, залитые крепким асфальтом улицы, по которым громогласно прокладывает себе дорогу рычащий транспорт, все это в моем понимании всегда было связано с мужским началом. Даже трамваи и троллейбусы, а их, по сравнению с автобусами и поездами, я с детства относил к женскому полу, не были ничем иным, как крошечным вкраплением женственности в эту, по сути, мужицкую метрополию, нежной частицей инь, упрятанной в электролинии, что сродни ограниченному радиусу передвижения домохозяек, чья свобода в их камерах ограничена коротким поводком – шнуром утюга.

Теперь же пришло освобождение. Многоголосая и порождающая стресс спешка сменилась пассивным, энергосберегающим топтанием на месте. Больше нет необходимости ускоряться, чтобы еще до следующего перекрестка обогнать парочку попутных машин, а потом самому под светофором затормозить, ткнувшись носом в ветровое стекло. Уже давно по напряженным артериям города не течет смесь дизеля и тестостерона. Сердце города перестало биться, оно иссохло на солнце и даже успело испариться, его останки семенами одуванчиков разбросало по свету. Город не рычит и не грохочет, от его кастрированного мужского хора мы уже не услышим ни одного децибела. Ноты закончились, песня спета, не ожидая аплодисментов, сцену покинули и музыканты. Свои густеющие с каждым днем волосы город со смехом раскидывает по паркам и зеленым зонам. Оттуда эти женственные локоны как лоза или вьюнки расползаются вдоль бесконечных дорог, с тихим шелестом заполняют через открытые люки подземную сеть канализации, мелкими, но уверенными шажками забираются на самые высокие крыши зданий. Старые добрые времена, не знавшие ни парикмахеров, ни эпиляции или бритья, возвращаются.

Я тоже давненько не брился. Сижу на парковке, под задницей походный стульчик из брезента, и чувствую, как одна любопытная божья коровка карабкается по моей щетине. Не стал сгонять ее, уберется, когда сама захочет.

Здесь у меня нечто вроде полевой кухни. Выстроил своими руками, что греет. Для начала из красной ткани соорудил укрытие – что-то вроде высокой палатки. Прятаться от дождя. Потом принес стол и стулья из пластика, две газовые лампы, а баллоны для них раздобыл на станции техобслуживания Statoil’а. Вначале запекал овощи в гриле на готовых углях, даже яблоки пробовал печеные делать, но результат нельзя сказать, чтобы получился достойным какого-нибудь кулинарного издания. Потом осенила блестящая идея. Отыскал в магазине большую жестяную ванну, приволок к себе на полевую кухню и развел в ней костер (полешки для камина со Statoil’а, береза и липа). На второй день догадался проделать в боках ванны дырки, чтобы лучше циркулировал воздух. Теперь у меня новый рецепт. Картофелины, морковку и даже яблоки я заворачиваю в фольгу и кладу на тлеющие угли. Получается очень вкусно.

Вчера пошел чуть дальше и красиво накрыл стол. Одноразовая скатерть, самые дорогие фарфоровые тарелки, ножи и вилки, тонкие, изящные бокалы. Несколько бутылок вина, охлажденного за ночь в ведре с водой. Правда, нужной температуры достичь не удалось, но ничего, календарь с каждым днем и неделей свидетельствует в мою пользу. Мы с Ким приоделись и с наслаждением вкусили праздничных кушаний.

Приготовленная на углях североэстонская морковь с тающим во рту филе анчоуса

Cava Codorniu brut

Запеченная в фольге рассыпчатая местная картошка в остром майонезном соусе, консервированное мясо птицы в томатном соусе Хайнца с бобами

Chianti Classico 2009, Ricasoli Brolio

Печеное отборное ароматное яблоко с кремом Нутелла

2009 Eiswein, Höpler Burgenland

Тихий и вкусный романтический вечер. Когда опустилась тьма, я запалил кучу свечей для улицы, выложив из них большую окружность и осветив путь до дверей центра. Из книжного магазина принес атлас звездного неба, из туристической лавки большой надувной матрас на двоих, подушки, одеяла, и мы улеглись. Себе и Ким на головы я надел специальные налобные фонарики-хамелеоны и, крепко обнявшись, мы начали сравнивать картину неба над нами с той, что была в атласе. Светила реяли в своем неподвижном полете, где им и положено: Персей и Кассиопея, Лисичка, преследующая Лебедя, убегающий от Рыси Жираф, Дракон, зажатый между Большой и Малой Медведицами. Не знаю, почему я так удивился, но все, абсолютно все соответствовало картам в атласе. Даже Ким потеряла дар речи от подобной точности. На миг нас обоих охватило чувство гордости за научные достижения человеческого вида. У меня возникло желание прижаться своей маленькой головой маленького человека к надежному плечу всемогущего технического прогресса и уснуть в безопасности под его надежным крылом. Когда через несколько минут открыл глаза и обнаружил под щекой мягкое плечо Ким, я вдруг понял, что Ким, лежащая рядом со мной, и есть потрясающее воплощение технологического успеха, и, прижимаясь к ней, я как раз и чувствую себя так, как только что мечтал. Вскоре я уже дрых, улыбаясь во сне. То было одно из тех редких мгновений, когда незамутненное и светлое ощущение счастья захлестывает тебя теплой морской волной и уносит с собой в утешительные глубины океана сна.

Среди ночи я проснулся от какого-то доносившегося с озера шлепанья. Мы перебрались досыпать в тепло спальни.

Наутро обнаружил в своей кухне настоящий погром. Стол перевернут, посуда разбита, остатков еды нет. Заметил на асфальте странные грязные следы, довольно большие, по форме напоминающие кленовые листья. Следы вроде бы вели от озера. Пеликан? Крупный. Видно и впрямь пеликан, больше некому. Пожал плечами, как еще реагировать на проделки природы, и взялся за приборку.

21 сентября

Скука. Смотрю на календарь и карту, где два ряда красных кнопок четко и ясно устремлены из Кореи в Эстонию. Улитка, и та уже давно доползла бы. Не пойму, что тут такого сложного. Может, она туповата?

Для поддержания формы, ищу себе занятия. Подумав о богатом наследии Востока, позавчера перетащил все манекены из торгового центра на двор. Выстроил их друг за другом в длинные стройные ряды. Не меньше часа ушло. После чего подогнал Форд Рейнджер и, забравшись в кузов, произнес речь перед своей воображаемой терракотовой армией. Для начала, приветствовал воинство глубоким поклоном. Затем напомнил, что с высшей степенью вероятности, сейчас перед ними единственный на свете император, и что их главная задача – стоять на страже жизни и покоя своего господина. Попросил их незамедлительно сообщать мне, если они заметят или услышат где-нибудь что-то подозрительное. Затем я исправил оговорку, подчеркнув, что это не просьба, а приказ. Отдал еще приказ – никогда, ни при каких обстоятельствах не покидать свой пост. Даже в случае, если их хозяин однажды отправится в более тучные охотничьи угодья, их священный долг оставаться и продолжить службу здесь, на парковке перед торговым центром Ülemiste, где душа их господина, скорее всего, вечно будет обитать среди магазинных полок. Закончил речь харизматическим восклицанием: «Смирно! Во веки веков!».

Вылез из кузова и, заложив руки за спину, прошелся между рядами своих верных воинов. Ободряюще заглядывал в глаза, кивал и похлопывал по плечу, некоторым приказал втянуть пузо или переменить неподобающую солдату, слишком уж развязную позу.

Пошел к Ким, побаловался с ней немного и выпил два пива, в промежутке высадил сигарету.

Скучно.

Вчера оделся в старый добрый Hugo Boss (кстати, черные костюмы моего размера потихоньку заканчиваются), натянул на руки веселые желтые SS-перчатки и направился в стоящий рядом, по другую сторону виадука, торговый центр Sikupilli.

Некоторые из терракотовых воинов за ночь упали. Я поднял их на ноги и прочитал строгую нотацию. Да, слабоват нынче солдатик. Не армия, а стадо полуголых нетренированных пижонов.

Автоматические двери центра Sikupilli, разумеется, не открылись. Ожидаемо. Вошел через обычную дверь. Шибанула вонь, но и к этому я был готов. Запас респираторов у меня изрядный, по мне – так хоть весь мир может загнить.

В гипермаркете Prisma встретила впечатляющая картина. В рядах с охлажденными продуктами цвели салаты, ветчины и сыры. Разные в прошлом деликатесы попрятались под толстым слоем макияжа немыслимых расцветок, совсем как старые опустившиеся порнозвезды. В хаосе камер глубокой заморозки бурлила новая жизнь, выросшая прямо из осклизлых упаковок с остатками старой жизни. Но самым потрясающим выглядел прилавок с десертами. Три длинных ряда тортов и пирожных переживали вроде как вторую или третью или Бог знает которую молодость. Можно только догадываться, как каждую неделю их кремовые поверхности покрываются жизнеутверждающей роскошью новых украшений из плесени. Как эти гарниры с оптимизмом лезут друг на друга, прорастают друг из друга, образуя в итоге ослепительно пестрые, состоящие из живых кондитерских изделий коралловые рифы, меж ответвлений которых снуют не резвые рыбки-клоуны, а обожравшиеся мухи и осы.

Какое-то время я прогуливался от одного прилавка к другому, высоко вздернув брови и удивленно выпучив глаза, как получающий неожиданное удовольствие посетитель музея. Но постепенно мой восторг поутих и начала просыпаться горечь, мелочная злоба. И тут я ощутил такую невыносимую зависть, что уже не мог больше смотреть на весь этот развеселый бордель, который ведь ничем иным и не был, как хваленой жизнью, неважно, что не с большой буквы, а с микроскопической.

Только эта жизнь здесь, в секции вымершего сладкого десерта, проходила мимо, отторгала, только дразнила и издевалась надо мной – венцом природы с самым развитым мозгом.

«Ты трахай свой силикон», – подначивал миллионоголовый бордель бактерий, похотливо лезущих друг другу на спины. «А потом мы будем трахать тебя».

Дал себе слово, что за три дня очищу объект от грязи.

25 сентября

Ровно три дня на это дело и ушло. Из меня мог бы получиться превосходный сметчик с безошибочным нюхом. Уборщик. Разоритель. Дезинфектор. Ликвидатор последствий.

А получился, черт побери, маркетолог. Теперь вот – ходи тут с тряпкой и шваброй по вымышленному миру и придумывай слоган для дерьма.

И куда запропастилась эта чертова кореянка? Не то, чтобы я ее уж очень … но все-таки … к тому же у меня шкафы забиты сумками LV … напрасная расточительность.

Дождь. Совершенно отвесный. Неподвижный воздух. Капли воды вонзаются в него и беспрепятственно проносятся насквозь. Сверху вниз. Все капельки до одной. Тотальное единодушие, какого на земле не встретишь. Это должна быть поистине небесная сила, чтобы заставить крохотные частички – идеальную копию, совершенное отражение слез, двигаться в сфере столь несовершенной земли точно по линеечке. Армия клонированных рефлекторов.

Я прохаживаюсь меж своего верного воинства и наблюдаю за безмолвной схваткой двух сил. Пикируя на плечи и головы моих защитников, небесные водородные бомбы взрываются миллионом молекул и словно бы исчезают. Но в такую легкую победу наших я не верю. Это всего лишь видимость. Под ногами хитрые молекулы воды вновь соединяются, чтобы атаковать нашу Ахиллесову пяту, в роли которой…

Твою мать, хватит философии. О чем тут болтать… Ахиллесова пята какая-то… кеды промокли по щиколотку. Вот и весь сказ.

Мне не хватает движения, воздуха. И единственная возможность подышать под таким прохладным душем – прыгнуть в седло и со свистом мчаться сквозь эту стену небесного плача. К счастью, сотрудничество с ногами идет без препятствий, мотор фурычит – и на довольно высоких оборотах. Оккупировав велосипедный руль, сегодня за направление движения отвечают руки.

Скоро я был доставлен в один из старых микрорайонов Ласнамяэ. Не имею ни малейшего представления, что нас сюда привело. Случайное и нескоординированное взаимодействие физических функций или же, наоборот, совершенно осознанный и естественный выбор разумного тела, ищущего максимальных удобств в некомфортных условиях окружающей среды. Один Бог знает, если соизволит заглянуть в труды Дарвина.

Все эти немые дома в районе как близнецы-братья, и еще они похожи на покинутые казармы. Перед зданиями, как на проезжей части, так и на тротуарах и заросших газонах во множестве припаркованы автомобили. Стоят сикось– накось, втиснутые в любую мало-мальски подходящую щель. Картина сильно напоминает оставленные на поле боя бронемашины, возбужденные и потные хозяева которых ушли на обеденный перерыв.

Взгляд задерживается на стоящем перед одним из подъездов пикапе с распахнутым настежь люком. Название фирмы на борту подсказывает, что где-то случилась (ну, или когда-то случилась) авария с водопроводом. Открытая дверь в подъезд заклинена каменюгой. Смотрю на машину с открытой дверцей, смотрю на остальные подъезды, двери которых все как одна в плену обывательских фоновых замков, возвращаюсь к камню, не дающему двери захлопнуться. И внезапно чувствую себя безнадежно опоздавшим участником одной незавершенной утром второго июля мизансцены. Я захожу в подъезд (теперь уже все тело подчинилось моей решимости), поднимаюсь по лестнице. На четвертом этаже останавливаюсь перед полуоткрытой дверью в квартиру и – никакого замешательства, ни капли сомнения. Наоборот, все начинает проясняться. Во мне борются Шерлок Холмс и один известный театральный режиссер, чьего имени, к сожалению, не помню. Но я отбрасываю оба авторитета и сгребаю к себе всю радость открытия, как это делает в казино с кучей фишек неожиданно выигравший новичок. Вхожу в узкую темную прихожую, обувка на полу свидетельствует о семье из двух человек: мать-одиночка с маленьким сынишкой. Заглядываю в темный туалет, затем в ванную. Иду на кухню. Шкафчик под раковиной открыт, перед ним металлический ящик для рабочих инструментов, заполненный всякой прикольной всячиной, рекламы которой сегодня на улицах города уже и не встретишь. Присев, вижу, что сифон под раковиной выкручен, измочаленная прокладка валяется на линолеуме в расползшемся пятне от высохшей лужицы грязной воды. Поднимаюсь. На столе две рюмки, рядом бутылка дешевого польского ликера. Наливаю себе, нюхаю и выпиваю. «У вас полетела прокладка». Молчание. «Схожу, посмотрю в машине, может, найдется нужная». Молчание. «Оставьте, пожалуйста, дверь открытой, чтобы не пришлось трезвонить». Молчание. Взяв прохудившуюся прокладку, спускаюсь вниз. Сколько ни роюсь, а прокладки подходящего размера не нахожу. Вот нет ее, и все тут! Мать твою за ногу! Чтобы успокоиться выкуриваю сигарету, пряча ее от дождя в домике ладони. На обратном пути к двери четвертого этажа прикидываю, как половчее выйти из положения. Зайдя на кухню, ободряюще улыбаюсь и помахиваю прокладкой, той самой, что протекает. «Порядок». Прикладываю эту дрянь к сифону, а сам все кошу глазом и улыбаюсь. «Сейчас, сейчас». Проклятый сифон никак не хочет влезать на свое место. Применяю силу, иначе зачем нам даны мышцы, верно? И тут раздается треск, на который я молниеносно реагирую кашлем. «Еще момент, мадам!». Капут прокладке! Вот ведь блин… Со злости с силой ахаю по сливной трубе, и сифон встает на место.

Поднимаюсь с колен, с видом «дело сделано» отряхиваюсь, улыбка не сходит с моего лица, словно это не гримаса, а мимический недостаток. «Ну, теперь проверим». Открываю кран, слышен астматический хрип вырывающегося давления, я немного жду, наклоняюсь и щупаю трубу. «Ни одной капли, убедитесь сами». Сработано быстро и качественно. Надолго. Обернувшись, вижу на столе две наполненных рюмки. Приятно удивлен. Ухмыляясь, поднимаю ликер и произношу тост. «Пока на свете остается хоть один мастер– золотые руки, вам, милостивая сударыня, бояться нечего». Через секунду на столе стоят две пустых рюмки.

Отчего-то я тянул с уходом. Чуть позже оказался в гостиной, в руках игрушка – резиновый слоник с изжеванным хоботом. Я сидел на диване и пристально смотрел в открытое окно. По жестяному сливу нежным ксилофоном позвякивал дождь. Почтительно и с благоговением, как начинающий исполнитель Арво Пярта. Прикрыв глаза, я позволил этой скромной мелодии проникнуть в себя. Через некоторое время встал и направился в спальню. Там окно тоже оказалось открытым. Уже третий месяц подряд. Улегся на постель, голова опустилась на прохладные подушки, сладко пахнущие женщиной. Засунул руку под подушку и вытащил ночную рубашку. Простенькую, для невысокого стройного тела, в милый цветочек. Зарылся лицом в ночнушку и лег, не выпуская из рук резинового слоника. Под аккомпанемент небесной колыбельной медленно провалился в сон. «Мамочка, спать-то как хочется. Очень-очень хочется…».

Часа через два меня разбудило хриплое карканье. Сев в кровати, все силился понять, где я и кто я. «Мама?». Молчание. Она что, ушла на работу? «Мама?». Встал и пошел в туалет, справил нужду и тут уловил запах блинов из кухни. «Мама?». Прошел на кухню, сел на табуретку, посадил перед собой на стол слоненка, и стал ждать. «Мамочка печет блины, Баду. Сейчас будем есть. Ты тоже хочешь с клубничным вареньем?».

29 сентября

В озере умываться уже почти невозможно. Сегодня утром, стоя синими ногами с завернутыми до колен штанинами в ледяной воде, я изучал странные следы, отпечатавшиеся в прибрежной тине, точно такие, какие на днях я видел на парковке. Заметил, что куча пойманной летом рыбы, которую я свалил под кустом, бесследно исчезла. Чертов пеликан. Удивительно, что до сих пор он мне нигде не попался на глаза. Он что, приходит сюда по ночам? Следы, похоже, довольно глубокие. Какой-то перекормленный ночной пеликан?

Брызнул парочку раз подмышки и в лицо. Если так пойдет дальше, моя личная гигиена полетит вместе с последними перелетными птицами зимовать в южные края. Вспомнился давно виденный в интернете снимок – один пыльный старец в Иране на протяжении шестидесяти лет ни разу не мылся. Если б фотографии могли передавать запахи, я бы наверняка задохнулся от вони. Старец достиг той степени немытости, что даже мухи уважительно держались от него подальше, считая, видно, игрой своего воображения. Слишком красиво, чтобы быть правдой.

Собственно, это мытье вовсе не такая уж неразрешимая проблема. С успехом можно помыться и под сильным дождем. Прихватив свои шампуни и гели, забираюсь на крышу и встаю под самый большой на свете душ. Потом быстренько растираюсь насухо полотенцем – и все. Очень просто. А на случай, если небесные краны заклинит или они засорятся, я притащил на крышу и выставил в длинный ряд ведра.

Сегодня после череды дождливых дней погода неожиданно наладилась. Умеренный южный ветер к полудню очистил небо, так что я смог, предварительно озаботившись солнцезащитными очками Rey-Ban, поприветствовать своего старого доброго рабовладельца.

В такой день грех сидеть в четырех стенах. Вновь проснувшийся во мне собиратель нашел в одном магазине корзинку, в другом каталог грибов. Собрал в рюкзак немного съестного и напитков, отнес на руках в машину свою любимую женщину.

Сначала ехали по дороге на Питер, с первого же большого перекрестка повернули налево, чтобы держаться поближе к прибрежному сосняку. Вспомнились детские годы, когда мы с бабушкой и дедушкой в Пярнумаа гуляли в таких же сосняках. В этих прозрачных лесах было легко и удобно двигаться, никаких тебе утомительных зарослей густого кустарника, под ногами надежная почва, она не проседает, не пытается исподтишка засосать тебя, как это бывает в иных заболоченных березняках. Картины из прошлого непроизвольно всплывали из глубоких закоулков памяти, словно старые потускневшие цветные фотографии, своего рода мумифицированные мгновения.

Не обращая внимания на дорожные знаки, я инстинктивно брал влево, на север, где по моим расчетам должно было находиться море. Вскоре съехали с одной и без того узкой проселочной дороги в лес, дальше вели две тропинки светлого песка, похожие на пару дружелюбно извивающихся анаконд. Я притормозил и опустил стекло. Издали призывно шумело море. Выключил зажигание. Не хотелось в наглую заезжать прямо на пляж. Понадеялся, что Форд поймет и не обидится, если на некоторое время я оставлю его здесь, под этими чудесными соснами. Прекрасная погода, свежий воздух, чем плохо. Но тут взгляд остановился на Ким. Прекрасная погода, свежий воздух… Мне ее стало жалко. Или это была ревность? А что, если они, пока я флиртую с морем, замутят что-нибудь на двоих с Фордом? Рычаг переключения передач подходит Ким тютелька в тютельку. Осадил себя – прекрати, это совершеннейший нонсенс. И я не ревнивец, я хороший и заботливый муж. Только вот как мне взять ее с собой по грибы? Тащить подмышкой как надутый матрас? Дэвид Хассельхофф, только не на пляже Малибу, а в эстонском грибном лесу с надувной Ким вместо спасательного круга.

Осмотрел свое снаряжение, для вдохновения высмолил сигарету и приступил к делу. Вывалил все из рюкзака, внимательно изучил его. Затем взял нож и занялся переделкой дизайна – вырезал дно и проделал в боковинах две дырки.

Попробовал представить себе физиономии молодых отцов с детскими переносками-кенгурятниками, фланирующих на летнем пивном фестивале, если б они попались сейчас мне навстречу. Идет мужик, писаная красавица в рюкзаке за спиной, самые зажигательные в мире грудки щекочут затылок, в руках корзина для грибов. Секретный агент Макгайвер мог бы мной гордиться. Я развеселился.

Гул моря, далекий и мощный, действует как звуковой магнит, и сопротивляться ему бесполезно. Ты просто шагаешь к нему под сдавленное похрустывание сучьев под ногами, словно околдованный.

Грибов было полно. К сожалению, я не знаток в этом деле. Приходилось заглядывать в справочник на предмет названия и съедобности. Каждый раз, когда я приседал перед очередной находкой, длинные стройные ноги Ким касались земли. Образ такого вроде как четвероногого грибника вызывал хихиканье. Но стоило опять представить, что меня видит один из тех папашек с дитем в кенгурятнике, как я начинал безудержно хохотать. Натюрморт с ржущим придурком и бледной поганкой. Что еще он мог означать, как не предостерегающее пророчество об окончательном упадке отравленного мира.

Вспомнились мои прежние подружки. Длительные отношения были с тремя, с оговоркой можно считать, что с четырьмя. Справедливости ради скажем так – три с половиной связи. Н, С, Г и половина М.

Интересно, что ни одну из них я задним числом не оплакивал. Даже Г, которая, казалось, предоставляла мне наивысшую степень свободы, умело создавая впечатление, будто она не только терпит, но и с пониманием относится к моим постоянным исчезновениям, как во времени, так и в пространстве, которые сам я никогда объяснить не мог. Но когда однажды Г в ходе профилактического эксперимента исчезла на три дня, а мне, пока ее не было, ни разу не пришло в голову искать девушку, она вдруг осознала, что ей нужен кто-то, существующий не только в теории, но и на практике. По крайней мере, слышимый, а еще лучше – осязаемый. Связь с Г была самой длительной в моей жизни. Но как она сама остроумно заметила при прощании, ей не хватило эгоистичной силы воли, чтобы держать при себе на поводке такого волка-одиночку, как я. И она была права хотя бы уже в физическом плане. Этот ее собачий поводок наверняка был самым длинным на свете, нестандартным с позиции женщины и выполненным по спецзаказу. Один такой поводок мог потянуть на тонны веса, так что не было особой разницы в том, кто на его конце, в километре– другом, виляет хвостиком.

Но предложенные как Н, так и С поводки, увы, ни в коей мере не отвечали потребностям такого индивидуума, как я. Поэтому не стоило даже тратить время и энергию на мечты об общей конуре. Ведь все мы люди практичные. Несгибаемые эгоцентристы, очень симпатичные и сексуальные.

Вот полусвязь с М следует отнести к особой категории. Поместить куда-нибудь в раздел, где обитают полукопечная колбаса, полумарафон, полусапожки с полустельками, изготовленными из полунатурального материала, какие носят в северном полушарии, предварительно заглотив половину поллитровой бутылки рома. Как правило, мы встречались полуслучайно, оба в полупьяном состоянии, болтали всякие полупонятные глупости, трахались в первых попавшихся местах, полустоя или полулежа, и иногда прерывались на половине процесса, потому как кто-то из нас вдруг вспоминал, что должен куда-то нестись. То, что было между нами, в целом, можно бы считать самыми искренними и спонтанными отношениями, если такие случайные встречи, никуда не ведущие, лишь возвращающие к самим себе, к своему бесплодному началу, вообще относятся к столь важному и плодотворному явлению, каким является возведенная в святость связь между мужчиной и женщиной.

До сих пор не знаю, должна ли связь непременно быть плодотворной, должна ли она что-то или кого-то производить. Кого-то, кто выберется за пределы всего этого, кто, встав на свои маленькие ножки, повернется спиной к породившим его связям и исчезнет в звездном мерцании подстерегающей его черной материи. Как и все остальные.

Но с таким наполовину одеревенелым фаллосом, что так идеально подходит для иллюстрации наших с М, так называемых, отношений, далеко не уедешь. Живая природа, плывущая необъяснимым курсом обязательного размножения, рано или поздно покончит с coitus interruptus’ами. Получается, что прерванный половой акт – это половина удовольствия.

Посмотрел на себя со стороны. Одинокий мужик посреди чудного прибрежного леса, в руках корзинка с ядовитыми грибами, на закорках вытесанный из силикона практичный памятник вечным первородным утехам. Моя самооценка раздвоилась. С одной стороны, все это казалось ужасно современным, с другой стороны, я был ничем иным, как жалкой пародией на все достижения человечества.

На одной из полянок снял Ким со спины и усадил, прислонив к кривой сосне. Лег рядом на бок и закурил. Солнце, облака и шевелящиеся на ветерке кроны деревьев играли на богатом видами моховом покрове прогалины. Перед моими глазами с невероятной плавностью возникали и пропадали сотни цветовых комбинаций, словно это происходило не на поросшей мхом и вереском земле, а на самом большом в мире природном LCD-экране.

Оставил Ким сидеть и пошел прогуляться к морю. Вода была чистой и бодрящей, очевидно благодаря ветру с суши. Я разулся и ходил вдоль пляжа по мелководью туда-сюда, как дворовый пес на цепи. Вдруг светлое тело Ким промелькнуло меж соснами.

– Ким! – пролаял я. – Ким! – я запсиховал. – Ким, черт подери!

Поднял с песка камень, довольно увесистый, и кинул в лес. Холера! Выкурил еще одну сигарету и быстро пошел назад. Ким неподвижно сидела в рюкзаке, похожая на выросшего из пеленок ребенка. Рядом с ней лежал мой камень. К счастью, он не попал в цель. Внезапно я почувствовал невыносимое, просто чудовищное чувство вины. Опустился на колени, заключил в нежные объятия своего силиконового ангела-спасителя и, обливаясь горючими слезами, взял ее там же, не вынимая из рюкзака. Но в самый тот момент, когда я облегчил свою душу, послышался уже знакомый шипящий звук, и Ким подо мной беспомощно обмякла.

Вечером дома я залатал женщину, вскрыл банку консервированных шампиньонов и, только начав есть, сообразил что от волнения забыл в лесу корзину.

1 октября

Сегодня, первого октября, самое время подвести итоги проделанной за третий квартал работе. Я в некоторой растерянности – кому адресовать свой отчет? Улетучившемуся исполнительному директору, чей трон я самовольно занял, или совету предприятия, к которому можно было бы обратиться в качестве временно исполняющего обязанности директора?

Решив действовать наверняка, я начал свое обращение так:

Уважаемые акционеры Торгового центра Ülemiste (ÜKK),

Позвольте представить Вам отчет о деятельности ÜKK за третий квартал. Но прежде я должен объяснить, почему на этот раз Вам рапортует не тот автор, что всегда, а я, нижеподписавшийся.

2 июля текущего хозяйственного года я пришел в контору ÜKK для встречи с исполнительным директором коммерческого объединения по поводу трудоустройства. Насколько мне известно, нижеподписавшийся прошел в заключительный тур отбора кандидатов. По неизвестным причинам встретиться с директором в назначенное время мне не удалось. Несмотря на все прилагаемые усилия, это не удалось и впоследствии, вплоть до сегодняшнего дня. К сожалению, у меня есть все основания подозревать, что усилия были односторонними.

Будучи уже заранее лояльным к потенциальному работодателю, я не мог в сложившейся обстановке оставаться равнодушным. Кроме того, признаюсь начистоту, я надеялся своим верноподданническим поведением заработать дополнительные баллы в пользу своей кандидатуры. Мне известно, что исполнительный директор занес мой номер в память своего мобильного телефона (хотя и под несколько вводящим в заблуждение именем), и поэтому смею полагать, что у меня были неплохие шансы на победу. Так что очень надеюсь на Ваше понимание и, в частности, на то, что Вы воспримете мои действия не как захват предприятия, а скорее, как его спасение. Тем паче, что позиция руководителя высшего звена меня никогда не прельщала. Если такое решение проблемы Вас не устроит, прошу известить меня об этом, и я снова стану (по собственному желанию) кандидатом на место управляющего менеджера по маркетингу.

Никогда раньше я не составлял финансово– хозяйственных отчетов, поэтому заранее прошу извинить меня, если данная форма для Вас непривычна.

Доходы

Подводя итоги по доходам, я, к сожалению, вынужден начать с малоприятных новостей. Впервые в истории ÜKK (по крайней мере, я так полагаю) за целый квартал на счет центра не поступило ни единого цента арендной платы. Увы, та же ситуация и в части побочных услуг, в том числе, клинерских, коммунальных, охранных и пр. Заверяю, что нижеподписавшийся сделал все от него зависящее, чтобы войти в контакт с посредниками арендаторов, но пока все безуспешно. В качестве последнего предупреждения 9 августа я прервал электро – и водоснабжение арендаторов. Каких-либо изменений после этого в их поведении не произошло, но хотя бы долг ÜKK перед поставщиками коммунальных услуг с этого дня не вырос.

Учитывая стабильную обстановку на рынке, я, нижеподписавшийся, не решаюсь прогнозировать на ближайшее будущее положительную динамику в доходной части. По моим прогнозам, нам следует приспособиться к сложившейся конъюнктуре, вследствие чего востребование долгов по аренде должно стать нашим главным приоритетом. Если поискать в нынешнем положении положительные стороны, то смею заверить, что хуже с поступлением денежных средств уже вряд ли станет.

Что я предлагаю. Как уже отметил, электро – и водоснабжение арендаторов прекращено. Так же мы больше не пользуемся охранными услугами. Не производятся в центре и уборочные работы, за исключением ликвидации последствий грубого нарушения санитарных норм. Такие нарушения регулярно позволяют себе все арендаторы, торгующие продуктами питания, во главе с гипермаркетом Rimi. Обозначенные работы выполняются собственными силами персонала центра, и их стоимость согласно калькуляции прибавляется к сумме задолженности виновника-арендатора.

Для инкассации накопившихся долгов я вижу следующие возможности. Для начала конфисковать остатки наличности в кассовых аппаратах всех торговых точек. Почти уверен, что одного этого недостаточно, значит, нужны дополнительные меры. Поскольку попытки контакта с должниками по-прежнему бесплодны, надо забрать то, что возможно. Предлагаю начать с инвентаризации на наших площадях товарных остатков, с целью выяснения имущественного состояния должников. После чего в каждом конкретном магазине остаток, равный сумме долга, обозначить четкой маркировкой, а именно – оградительной лентой, исключив, таким образом, возможность реализации этого товара третьим лицам. В дальнейшем раз в месяц будем приводить конфискат в соответствие с изменением суммы задолженности, при необходимости расширяя или уменьшая огражденную лентой территорию.

Альтернативы. Обходя центр, я ощущаю со стороны арендаторов молчаливое (пока молчаливое) неудовольствие из-за резкого спада посещаемости центра. Правда, до сих пор ко мне никто официально с претензией не обратился, но напряженность в воздухе чувствуется. Предложения по маркетингу освещу отдельно. А сейчас хочу обратить Ваше внимание на одну идею, которая могла бы нам помочь в положении, когда наплыв покупателей увеличить не удается.

Моя бизнес-идея заключается в следующем: мы могли бы в принудительном порядке снабжать население округи продающимися в центре товарами. Назовем проект «Коммерческая всеобщая мобилизация», сокращенно КВМ. В качестве пилотного проекта для начала укомплектуем сто вместительных чемоданов фирменной одеждой, бытовыми приборами, ювелирными изделиями и прочими самыми дорогими и ценными вещами и отправим их по близлежащим домам, приложив корректно оформленные сопроводительные документы. Идея состоит в том, что если клиент не заплатит за посылку, у нас есть право конфисковать репрезентативную часть хранящейся в доме наличности, которую мы в свою очередь отправим прямо на счет ÜKK, произведя соответствующий перерасчет суммы задолженности арендатора, которому этот товар принадлежит. Польза КВМ просматривается сразу в нескольких аспектах: ÜKK получит денежные средства, арендатор избавится от товарных остатков и уменьшит свой долг, хозяйство потребителя обогатится новыми полезными вещами. В случае успеха, будем расширять границы снабжаемого округа и взвесим возможность глобального распространения слуха об уникальном методе ÜKK. Естественно, обезопасим себя патентом.

Расходы

Составляя этот раздел, я чуть было не лопнул от радости, которой готов поделиться с Вами. С превеликим удовольствием сообщаю, что в третьем квартале в отношениях с поставщиками ÜKK достиг положения, при котором все как один поставщики не стали выставлять нам счетов. Это касается всего. Банк не ждет ни процентов, ни погашения основной суммы кредита, поставщик электроэнергии ни за июль, ни за первые девять дней августа не прислал ни одного счета. То же и с водоканалом и газовым предприятием, уже не говоря обо всех остальных, более или менее значительных поставщиках.

На этом хорошие новости не заканчиваются. Не спрашивайте как, но теперь работа центра организована таким образом, что зарплату никому из своих работников мы не выплачиваем. Это касается и меня, и я, будучи в своем уме, утверждаю, что такое положение меня устраивает, и к своему работодателю я не имею никаких претензий – ни финансовых, ни морального плана.

Нулевой показатель расходов является гарантией того, что ÜKK уже в принципе не будет в убытке. В перспективе это наша фундаментальная база, и за нее следует держаться зубами. Прибыль появится, как только мы заработаем первые деньги, пусть это будут даже пустяковые, весящие семь с половиной граммов, евромонеты.

Маркетинг

В новой ситуации от маркетинговой деятельности ÜKK ожидается многое. Лицом к лицу мы стоим перед серьезным вызовом (использую Ваше любимое слово), с подобным которому ни один написанный за всю историю человечества учебник по маркетологии еще не разобрался. Даже в теории.

Чтобы Вы смогли получить более ясное представление о сложившейся конъюнктуре, еще раз обрисую бизнес-среду, в которой ÜKK существует уже три месяца подряд.

На протяжении последнего квартала наш центр посетил один человек. Этот человек не сделал ни одной весомой покупки, если не считать той пары монет, которые он оставил на прилавке ресторана фаст-фуда 2 июля сего года. У этого человека нет наличных денег, банковская карточка не работает из-за тотального отключения электроснабжения, благодаря профессиональным знаниям и хоть и скудному, зато сфокусированному жизненному опыту, он не подвержен влиянию общепринятых канонов рекламы. Из целевой группы субъектов маркетинговой деятельности ÜKK этого человека разумнее всего исключить.

Еще один макроэкономический нюанс, который нам придется учесть: по нашей оценке, денежных средств (по крайней мере, в виде наличных) в мире (в том числе, и в радиусе влияния нашего центра) достаточно. Проблема в том, что в данный момент эти деньги бесхозные. Тысячами они без движения лежат в кошельках, в карманах, в ящиках столов и в сейфах по всему миру. Собрать эти деньги и передать в ведение ÜKK – проблема небольшая, однако мораль и законопослушание не позволяют нам ступить на криминальную дорожку. Вызывающий доверие имидж ÜKK устанавливает, к сожалению, известные рамки.

В результате длительных усилий руководство ÜKK изучило своего нового потенциального покупателя. Но на протяжении третьего квартала ситуация в глобальном спросе на товары широкого потребления кардинально изменилась. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что поиски нового покупателя вывели нас за пределы нашей части света. Руководству известны некоторые характеристики нового потенциального покупателя. Мы также в курсе его предпочтений в полном опасностей пестром мире многочисленных брендов. Предприняты все возможные действия по привлечению целевой группы покупателей, чтобы из тысяч торговых центров планеты они остановились именно на Ülemiste. Вероятность успеха выбранной стратегии довольно высока. Период ожидания мы используем эффективно, сооружая из товаров и льготных предложений некий крючок, не заглотить который трудно, а вытащить из горла невозможно. Прогнозируем в четвертом квартале по сравнению с третьим впечатляющий рост доходов. Для этого нам необходимо ни много, ни мало, как стопроцентно завоевать азиатский рынок. Понимаю, что Вам задача может казаться нереальной. Тем не менее, для руководства ÜKK это продуманная до мелочей стратегия выживания.

Уже через несколько месяцев надеюсь порадовать Вас результатами финансово-хозяйственной деятельности за четвертый квартал. А пока желаю всем акционерам ÜKK спокойного и приятного существования, в какой бы форме и где бы Вы ни были. С комментариями и вопросами прошу обращаться непосредственно ко мне.

Луи Вутон,

и. о. исполнительного директора ÜKK.

Раздумывал, что делать с готовым рапортом. Куда посылать? Наконец, решение было найдено. Аккуратно переписал текст на лист бумаги форматом А3 и приклеил к дверям главного входа. Есть надежда, что хотя бы один настоящий акционер хотя бы раз в году заходит к себе на предприятие. По крайней мере, мне казалось это логичным.

4 октября

Акционеры на связь так пока и не вышли. Это хорошо или плохо? К сожалению, у меня маловато опыта, чтобы ответить на такой вопрос. Может, это нормально, что когда все более или менее в порядке, они даже не выползают из своих хором. Отмокают себе в ваннах с шампанским, выковыривая из уха или ноздри застрявшую там икринку – черную, разумеется. Я исследовал свои запасы консервов. Красная есть, а вот черной нет. Невзирая на произошедшие маленькие изменения, в мире по-прежнему царит разделение объектов по классам. Есть, на что опереться в ментальном круговороте.

При этом интересно, окажись все в полной жопе, они дали бы о себе знать? И если мне настолько не терпится увидеть их, может… чтобы уж наверняка – взять, да и поджечь этот чертов центр? А вдруг у них таких центров вагон и маленькая тележка? Из-за такой мелочи, как пожар в одном из них – захотят ли они вылезать из ванны? А этот гиперколосс из жести и стекла вообще-то можно поджечь? Он загорится? Какой смысл играть со спичками, если на самом деле надежды нет.

В итоге, такой ход мысли породил во мне любопытство. Я сел в Форд и взял курс на золотой полуостров – Виймси.

Ехал и рассматривал рассеянные по Пиритаской дороге автомобили. С высоты птичьего полета это, скорее всего, похоже на неубранные избалованным отпрыском богатея игрушечные машинки. В основном попадались мерсы, бэхи, иногда Лексусы и вседорожники Порше. Бездомные роскошные игрушки акционеров.

Двигался я медленно, опустил окошко и наслаждался безоблачным небом и прохладой морского воздуха. В Меривялья свернул с главной дороги к домам, но район не впечатлил. Большинство домов были примерно десятилетней давности, может, даже советских времен. Между ними втиснуты единичные по-современному угловатые дома с большими гаражами, теннисными кортами или бассейнами – и все это на фоне одичавших, заросших теплиц предыдущего поколения. Решив, что солидный акционер предпочел бы более свободное пространство, я поехал дальше.

Только на середине полуострова картина начала обретать эксклюзивные очертания. Асфальтовая дорога в отличном состоянии вилась параллельно живописной линии берега, на темных камнях которой выпекались белые кренделя скучающих чаек. Вскоре на узкой зеленой полосе между дорогой и морем – лакомом кусочке для настоящей акулы-застройщика – появились модерновые виллы. Самые разные. Были такие, что не могли не вызывать зависти – в них жил нерв художника, за них, не боясь перехвалить, можно петь осанну как архитекторам, так и заказчикам. Но были и такие, где толстый кошелек безвкусного хозяина тошнотворно торчал из каждой детали строения. Одно не подлежало сомнению – я попал на территорию акционеров и ехал мимо их удобренных дивидендами, просторных владений. Здесь все было роскошнее и крупнее, даже лебеда и сорняки, победно разросшиеся перед заснувшими камерами наблюдения.

Остановив машину, я вышел и закурил. Несмотря на солнечную погоду, до горла задернул молнию на куртке и натянул капюшон. Октябрь на Балтийском побережье. Засунув руки поглубже в карманы, решил пройтись и гулял, пока не тормознул перед одним домом. Современный куб с огромными окнами, выполненный со вкусом, хорошо отделанный, кажется, даже совсем новый, – но не это остановило меня, таких здесь было полным-полно. Мое внимание приковала к себе крыша, вернее, то, что было на ней. Панели солнечных батарей. И не одна или две, а целый ряд! Три ряда, как показал вид сбоку. Электричество! У меня задрожали кленки.

Набравшись решимости, я вошел в сад, постучался в парадную дверь, но тут заметил кнопку звонка, подумал, ладно, чего уж мылиться, и нажал. Раздался звонок! Бодрящий и мелодичный, как песня доброй феи в волшебной роще. Черт! Я все жал и жал на кнопку, слух истосковался по забытой мелодии, как тоскуют сироты по маминой колыбельной. Какая-то истома вливалась в уши. Толкнул дверь, она открылась, просунулся в прихожую, не отнимая руки от звонка, и стоял с закрытыми глазами посреди этого восхитительного звона, впитывая в себя каждую нотку трели, словно забывший вкус воды блуждающий по пустыне странник, на которого с неба вдруг упали несколько капель. Казалось невероятным, что можно нажать на кнопку, и в результате замыкается цепь, электрические заряды достигают электронного звонка, запускают хранящуюся в нем мелодию и по проводам отправляют в звуковую колонку, которая доносит эту несравненную музыку до моих ушей. Какой… какой… волшебный этот мир! С электричеством.

Немного придя в себя, я будто проснулся. Щелкнул выключателем, другим, и каждому загоревшемуся светильнику смеялся как имбецил. Ходил из комнаты в комнату, играя со светом как ребенок. Сиял вместе с десятками галогеновых ламп. Каждый их веселый лучик отсвечивал бриллиантовой слезой радости в моих широко распахнутых глазах. Отыскал кухню, открыл холодильник и, несмотря на заплесневевшее содержимое, до одури обрадовался вырвавшемуся из него прохладному свету. Он работал! Через два месяца после исчезновения в мире электричества! Я врубил все огни. Во всех комнатах.

Затем в гостиной плюхнулся в кресло и в ту же секунду остолбенел.

На диване спиной ко мне лежал мужчина.

Я не мог шевельнуться. В голове ни единой мысли. Почувствовал вонь. Только теперь я почувствовал вонь. Обшарил свои карманы. К счастью, пара респираторов нашлась, и я поспешно натянул их. Немного помогло. Попытался успокоиться. Прокашлялся. Это всего лишь когда-то функционировавшее тело. Одетое в белую сорочку, трусы, на ногах черные носки. Волосы какие-то вислые, немного нереальные, кожа странного белесого цвета, будто закаменелая. На придиванном столике пустая бутылка из-под виски, аптечный пузырек на боку и какое-то письмо. Взял его. По-женски красивый, но нервный почерк.

«С меня хватит. Едем завтра с Кевином в Хельсинки, в аквапарк «Серена», куда ты обещал его свозить два года. Мы не вернемся. Ругаться с тобой больше не собираюсь, это бессмысленно. Как и все твои просьбы и обещания. Одно сплошное вранье. Сам знаешь, кто ты и что делаешь. Все это полное говнище. Нет у тебя больше ни жены, ни сына. Пошел на хрен! И жди контакта с адвокатом».

Посмотрел на мужика новыми глазами. Натюрморт на столе обрел более ясные очертания, прекрасно гармонируя с концептуальным перформансом, случившимся в разгар лета. Самоубийство акционера на бытовой почве. А вдруг он и был акционером торгового центра Ülemiste? Откуда мне знать. И что мне тогда делать? Ради чего жить дальше? Ради чьего благополучия надрываться? Маркетинг, доходы, расходы, все это полное говнище, пользуясь выражением мадам. Чье имущество я охраняю, чьи инвестиции наращиваю? Кого жду? Верный как выгнанный за дверь пес, лучший друг акционера. Как жить без хозяина? Еще один вопрос, не затронутый в рамках системы просвещения.

Нашел в холодильнике пиво. Выпил половину, потом взглянул на срок хранения, ну, разумеется. А пошло бы все в жопу – допил бутылку до дна. Вернулся в кресло. Акционер в белой сорочке повернулся спиной к своему верному слуге. В очередной раз я брошен в одиночестве. Это уже начинает надоедать. Почувствовал, как во мне что-то забурлило. Кинулся в сортир и едва успел стянуть штаны, как из меня полилось. Огромный, вязкий и липкий страх бесконечно сочился из моего нутра, наполняя ароматный клозет акционера вонючим протестом. Опять я был всего лишь смешной марионеткой в чьем-то издевательском сценарии. Все происходит во мне и вокруг меня, а что я сам думаю об этом, никто, мать твою, не спрашивает. Я встал, бросил взгляд на бурое страшилище и спустил воду (проклятье, у них даже вода имеется). Бурый мишка отправился по трубам прямиком в «Серену». И уже никогда не вернется. Вот ведь блядство!

Еще немного посидел в комнате. Затем поднялся на второй этаж. Просторная детская сынка акционера практически не отличалась от игрушечного магазина в центре Ülemiste. Только ценников не хватало, да кассового аппарата. Прошел в спальню. Красиво, но как-то холодно. С трудом представляю, чтобы здесь могла обитать любовь. Прыгнул в удобную кровать и нащупал пульт от музыкального центра. Выбрал CD-плейер. После нескольких знакомых аккордов вступления сладкий мужской дуэт клятвенно запел: «You’re my heart, you’re my soul…». В это было невозможно поверить. Как и в длинный светлый волос на слишком большой на мой вкус подушке.

На обратном пути я остановился у «Русалки». Вышел и закурил, глядя на круизный лайнер. Чудище как лежало на боку, так и лежит. Без изменений. Может, только чуть-чуть кое-чего добавилось. Чаечье говно, водоросли и ржавчина – святая троица морских монстров. Вгляделся в море. Там, почти на горизонте, увидел судно. Слишком далеко, чтобы понять стоит оно или движется. Но я почему-то забеспокоился. Прищурился. Показалось, что это танкер. Вспомнил эпизод с умчавшимся поездом. Так что, теперь и суда обратились в бегство? В панике, без надежды на возвращение капитана и команды?

7 октября

Сегодня здорово похолодало. Надо бы термометром обзавестись, чтобы узнать при скольких градусах тело покрывается гусиной кожей. Вода замерзает при нуле, это мне известно. Себя я настолько хорошо не знаю.

Если уж совсем начистоту, то в последнее время внутри меня творится неладное. Какой-то холод сантиметр за сантиметром поднимается по моим теплым венам навстречу кровотоку, распространяя метастазы и строя в организме что-то вроде ледяного кокона.

С утра маюсь. Серый тягучий день удерживает тупо в постели. Взгляд лениво блуждает по куче пустых упаковок из-под чипсов. Канцерогены, насыщенные жиры, консерванты… На обертках Pringls усатый дядька с белым лицом, на шее бабочка – он вдруг напомнил мне беззаботного служащего крематория. Я что, отравлен? А вдруг эта злосчастная болезнь, современный бич человеческой жизни, особенно ее второй половины, угнездилась во мне и готовит к смерти? Преждевременной.

Уже который день я долгие часы провожу в аптеке, обшариваю шкафчики и ящики, в луче карманного фонарика через лупу вчитываюсь в сотни непонятных текстов, набранных на удивление мелким шрифтом. Я похож на старого, изъеденного хворями монаха, который в последнем на свете монастыре наперегонки со временем лихорадочно ищет рецепт вечной жизни. Но все мои усилия уходят в песок. Я не понимаю слов. Для меня все это – сплошная абракадабра. Бумажки, густо усеянные печатными буковками, не даются в руки, упрямятся или дразнят, не знаю, но в любом случае я жутко злюсь.

Злой человек страшен. Убедился в этом, когда с полчаса рассматривал себя в зеркале. Перестав бриться, я уже давно в него не заглядываю. Теперь увидел, что изменился, и не в лучшую сторону. Гримерам пришлось бы изрядно попотеть, если б возникла необходимость подготовить меня к фотосессии. Я принес Ким и посадил рядом с собой. Вот с ней все в порядке. Идеал вечной красоты, как и прежде. Довольно тяжко нас сравнивать. Мне показалось, что я вижу, как за эти самые полчаса на глазах старею, как одиночество прорезает на лице новые борозды, будто готовя живую плоть к скорой встрече с трупоедами, как из бледной кожи лезет щетина бороды, а из ушей и ноздрей высовываются безобразные пучки растительности – похоже на толстые органические волокна, выдавливаемые мясорубкой. Уже несколько дней немытые, отросшие волосы лоснятся от жира и топорщатся во все стороны, добавляя мертвенно– бледному отражению страшноватой неуверенности в себе. Я смотрел на свое отражение, и постепенно до меня стала доходить малоприятная правда: то, что отравило мои внутренности, это никакая не раковая опухоль, а в чистом виде натуральный, стопроцентно природный страх. Этот смутный холодный, даже не страх, а ужас, что крадется по моим венам, пожирая по пути красные кровяные тельца, вознамерился маленькими кусочками уничтожить во мне всякие остатки самомнения.

Попробовал рассмеяться. Не вышло. Куда подевалось тенью сопровождавшее меня по жизни легкомыслие? Или несколько простодушное ребячество, которым было так привычно и удобно прикрывать любую хандру? Идешь ты, пляшешь…

Вот именно – пляшешь… Там же, не отходя от зеркала, стянул штаны, посадил на колени Ким (спиной к себе) и использовал пляску полового акта, чтобы убежать от этого жуткого, одуряющего страха. Сработало, но стоило после оргазма проясниться взгляду, как я опять уловил знакомый пульс в артериях. Подождал возбуждения и продолжил бегство. К любви все это не имело никакого отношения. Вколачивал в Ким с исступленной силой, как дизель-молот, забивающий сваи в матушку-землю. Мне было больно, но честно говоря, такое самоистязание способствовало борьбе со страхом. Немного отдохнув и поостыв, я выложил перед собой на прилавке собственную версию посмертного натюрморта: бутылка рома, тюбик вазелина и упаковка Виагры. Билет в один конец ночи.

На следующий день, проснувшись на полу аптеки, ощутил сильную, множественную боль, но одновременно и искреннюю благодарность за нее. Башка раскалывается – спасибо! Из спущенных штанов меня приветствует багровый, распухший после ночной гонки локомотив – спасибо! И пузо болит, слава Богу, и воспаленные глаза тоже – спасибо! Я не мог разогнуться – будто тело всю ночь жестоко избивали. Почувствовал себя беглым каторжником, которому ценой невероятных физических усилий, удалось оторваться от погони.

Резиновая сестра милосердия валялась на полу, лицом вниз, между ногами виднелась сцеженная лужа липкого страха. Чудо, что в Ким еще держался воздух. Мистическая женщина, с такой – хоть на край земли. Выпил в магазине пива и вернулся с бутылкой рома в аптеку. Закинул в рот первую синюю таблетку и отхлебнул большой глоток. Страх бесследно испарился. Перевернул Ким, обтер ее влажными детскими салфетками. Не так уж и плоха жизнь, когда все необходимое постоянно под рукой. Раскочегарил локомотив и, превозмогая боль, ринулся в туннель.

Но ночью или днем, после хрен знает скольких промежуточных станций, я задремал, и передо мной явились трое господ в смокингах, трусах и темных носках, удерживаемых на икрах резинками мужских подвязок из прошлого века. Ощутив на своей потной спине требовательные взгляды троих господ, я возобновил неблагодарную пахоту в роли машиниста локомотива. Мой неутомимый инструмент настолько разбух и вырос, что когда шуровал туда-сюда в тесном туннеле, эластичное тело Ким то вздувалось, то опадало, словно из него искал выхода замурованный там взбесившийся исполинский червь. Как только я начал уставать, один из мужчин многозначительно кашлянул за моей спиной, и мне пришлось прибавить темпа. Обезумев от напряжения, я несся вперед, однако можно ли до бесконечности обманывать природу? Но при первых же признаках наступающего бессилия, к нам подошел второй мужчина и со всей силы огрел меня плетью по загривку. И я снова смог. Правда, ненадолго. Когда перед моими глазами уже разлилась чернота, склонив голову, приблизился третий мужчина с большим шприцем в руке и сходу всадил его мне прямо в задницу. По самый черенок. Тут же в моей пульсирующей вене взорвался чистый нитрометан, раздался громкий свисток паровоза, и я помчался дальше, вместо глаз – вращающиеся, измазанные в тавоте, колеса поезда, вместо человеческих голосов – оглушительный грохот железного монстра. Я превратился в машину, безмозглый поршень с вечным двигателем в силиконовом цилиндре, которому дизайнеры придали сексуальную форму. Наконец-то акционеры остались довольны. Молодец, парниша, бормотали они, удобно устроившись на диване, обитом человеческой кожей. Ухмылялись и, глядя на меня, сияли от радости, пока я как заведенный волчок метался перед ними в этой бесконечной гонке. Овладевшее мною маниакальное безумие уже приближалось к грани физических возможностей. Я испугался, что сейчас разлечусь на куски, и в панике стал искать выхода из положения. Это сон или явь? Ни малейшего представления. Я бессмысленно носился по помещению, тараня стены, калечась об углы мебели. С этим кошмаром пора кончать, мне по фиг, сплю я или бодрствую. Хотел очнуться в новой реальности, где за мной никто не будет гоняться, стегать плеткой, колоть в зад, где у меня была бы возможность без всяких тайных умыслов просто быть, существовать подобно бессловесному прибрежному камню, с лепешкой чаечьего говна на лбу.

9 октября

Уже пару дней как я подолгу торчу возле «Русалки». Смотрю в бинокль на море, и меня бросает то в жар, то в холод, как выброшенную на необитаемый остров жертву катастрофы, которая никак не может поверить своим глазам. С каждым днем танкер подходит все ближе, и по мере приближения его размеры начинают превосходить даже мою буйную фантазию.

Поначалу все это вызвало удивление, затем, чуть погодя, стало казаться невероятным, а вчера, когда намерение танкера уже не оставило никаких сомнений, я воспринял происходящее как знак свыше и успокоился. Нос судна, высотой с многоэтажный дом, был нацелен устрашающими клюзами прямехонько в лежащий передо мной на боку круизный лайнер. Танкер подкрадывался к нему как хищник к раненой добыче, как возбужденный самец к спящей самке, как засидевшийся без дела властелин ада к оступившемуся ангелу.

Black Swan – точнее названия и не придумать. Представил себе председателя судоходной комиссии по названиям, оценивающим новорожденного, который проходит на судостроительном заводе последнюю шлифовку. Как он прохаживается мимо гиганта, заложив руки за спину и закинув голову, порочно и цинично ухмыляясь, как в ушах этого гения маркетинга отдается визг каждой фрезы, треск каждого сварочного аппарата, весь оркестр из дискорезов и пил, разбрызгивающий в небо острые децибелы, словно это последний отчаянный фейерверк на приговоренной планете, умирающей кротко, как лебедь в знаменитом балете Чайковского.

И вот теперь, прямо у меня на глазах в колючей и грозной тишине с грацией разожравшейся балерины к своей белой жертве приближался черный лебедь. Я видел рассевшихся на леерном ограждении палубы спокойных бакланов – они чистили свои хвосты и перья с таким непробиваемым равнодушием, словно были не попавшими в беду путешественниками, а пресытившимися жизнью туристами-самоубийцами, планирующими страшный конец. Тем не менее, за несколько метров до столкновения, бакланы лениво снялись с мест и взяли курс в открытое море, похожие на плетущихся домой усталых работяг.

Я заткнул уши. В жизни ничего подобного не слышал и, наверное, никогда не услышу. Такого звука в природе просто не существует.

Потом шагнул ближе. Танкер протаранил круизный лайнер с невиданным спокойствием. Не моргнув глазом, черный лебедь воткнул свой тупой клюв прямо в ребра принцессы свободы. Никакого агрессивного нападения, никакого отчаянного сопротивления – чисто машинальное убийство без всякой показной помпезности.

Как ни крути, а это невероятно и удивительно, что два гигантских судна без капитанов встретились в Таллиннском заливе под трагическим изваянием – памятью о погибших моряках. Что это значит? Кто же он, этот загадочный бронзовый ангел, золотой православный крест в руках которого действует как магнит? И если эта манящая фигура и правда наделена такой силой воздействия, то, что ждет самый крупный в нашем городе залив? Неужели каждый раз, гуляя здесь, я буду наблюдать, как из морских далей приближается армада танкеров и пассажирских судов в сопровождении маленьких красных лоцманов? Это что, дружеский щелчок моря по носу своему земному спутнику, – мол, ты несчастный застывший город, а погляди на меня, на моих волнах жизнь не замрет никогда, – и демонстрация с хвастливой гордостью того, как должна выглядеть в столице настоящая дорожная пробка? За несколько месяцев Таллиннский залив будет целиком забит морским транспортом. Как загнанные в угол раненые звери-исполины в печальном молчании здесь будут покачиваться суда с ржавыми брюхами, изодранными соседями и острыми рифами, и из их рваных ран в море выльется густая черная кровь. Этот маслянистый жизненный сок моторов покроет, в конце концов, эластичной и темной пленкой весь залив, все прибрежные камни, потом поползет вверх по наклонной плоскости берега, выберется на дороги, достигнет парков, и всякий, даже невинный птенец чайки, соприкоснувшись с этой кровью, станет черным и блестящим. Всех пернатых до единого, если они вовремя не сообразят убраться подальше отсюда, переоденут в черные смокинги в обтяжку, и под бдительным оком черного лебедя превратят в маленьких гадких утят. Сказка возрождается к жизни и показывает этой жизни свой омерзительный липкий язык.

11 октября

Вынужден признать: я начинаю терять равновесие, затянутое черными тучами небо над головой уже не воспринимается мною как нормальное природное явление – это грозный символ, внушающий один только страх. Даже когда из какого-нибудь просвета на землю падает оранжевый пучок света, я не радуюсь ему, не дрожу от счастливого избавления, нет, мне кажется, что это бездушный прожектор, при помощи которого высшие силы контролируют в земном научно-исследовательском центре свою последнюю подопытную мышь.

Одиночество убивает настолько, что я все больше сомневаюсь в реальности. Да, в самом начале я вроде бы и смирился с моим положением, что греха таить, даже наслаждался этим новым киношным миром, из которого некий всемогущий компьютерный гений одним щелчком стер всех людей и млекопитающих. Кто знает, может, я бессознательно попался в убаюкивающую ловушку новой реальности? И теперь я сродни ребенку, долгими часами и даже днями живущим в искусственном мире компьютерной игры, из которой и выходить-то не хочется – так в ней тепло и приятно. Да еще и до жути интересно – куда выведет эта игра со мной в главной роли, что там, на следующем уровне, какие новые препятствия нагородил на моем пути потный программист с холодным трезвым взглядом. Электричество отключили – ха-ха, очень интересно, что еще, воды не стало, прикольно, посмотрим, что будет дальше, откроем очередную пачку чипсов, пропитаем картошку Red Bull’ом и – вперед без остановок, а если отвлечет фрустрация, впрыснем ее в доверенную нам силиконовую утробу и продолжим щелкать по клаве.

Все это очень увлекательно, не скрою, но мне уже охота выбраться из игры. Хотя бы разок. Поговорить с мамой, спросить, как ей там, в деревне у подруги, позвонить кому-нибудь из друзей, отправиться в скейт-парк и провести там несколько часов в гибельном восторге. Вечером на какой-нибудь домашней тусовке склеить новенькую симпатичную девчонку и развлекать ее своими бредовыми фантазиями об одиночестве. А поутру я бы проснулся с тяжеленной после ночных возлияний башкой, прислушался бы к своей плоти и, найдя, что во многих отношениях она удовлетворена, сладко потянулся бы и повернулся, не открывая глаз, к своей новой спутнице, положил бы ей на грудь свою теплую руку и… какие безупречные грудки… неужели… почему-то ничего не вспомнить…

Открываю глаза. Рядом со мной лежит силиконовая женщина. Друзей нет. Мамы нет… Проклятье, когда эта игра, наконец, закончится?

Одеваюсь потеплее, сажусь на велосипед. Поеду-ка я домой. И до самых дверей своего подъезда буду дотошно фиксировать все детали этой застывшей картины. Двинулся с места, стараясь в точности следовать траектории, по которой ехал второго июля. А вдруг это не с миром, а со мной что-то стряслось? Миновал перекресток по зебре (точно помню, как подождал под светофором зеленого), не увидел ни одной машины или трамвая, которые теоретически могли в то утро стать для меня угрозой. Перед многоэтажками еду по тротуару, пустому и безопасному. На всякий случай смотрю вверх. Не могло ли что-нибудь свалиться мне на голову? Например, один из этих цветочных горшков с балкона четвертого этажа. Но, нет. Асфальт чистый, не видно ни одного черепка, ни комка разлетевшейся земли. Уже не говоря о запекшейся луже крови. На следующем перекрестке (его я тоже совершенно железно пересек под зеленый) в нескольких метрах от зебры под странным углом стоит одна машина. Не она ли… Слезаю с велика, чтобы обследовать корпус в поисках какой-либо вмятины или царапины, говорящей о наезде. К сожалению, ничего – машина чиста и цела. Невинна. Продолжил путь вверх по горке. Ну, уж тут-то ничего случиться не могло. Если только я по неизвестной причине не отключился и не свернул внезапно на проезжую часть прямо под колеса грузовика. Однако ни одного сомнительного грузовика нет, те несколько, что стоят здесь в одиночестве, покрыты пылью безучастности. Для надежности я все-таки осматриваю их и попутно асфальт – на предмет какой-либо покореженной детальки от велосипеда или кровавого пятна. Еду до следующего перекрестка, более разветвленного, состоящего из многих рядов в пяти разных направлениях. Многообещающее место для эффективной аварии. На инспектирование всего разбросанного здесь автопарка уходит не меньше часа. Но чего нет, так это следов несчастного случая, который помог бы мне разобраться в своей невероятной судьбе. Ощущаю себя разочарованным детективом, вынужденным позорно отступить перед лицом неразрешимой загадки.

Какие остаются варианты? Я вошел в торговый центр и потрясенный сверкающими огнями рухнул с сердечным приступом на эскалаторе? Ну, уж нет. Такое могло бы произойти с Тарзаном, а не с будущим управляющим маркетингового менеджмента. Инфаркт? Инсульт? В моем возрасте? Кома?

Кома. Кома… Мне вдруг припомнилось случившееся несколько лет тому назад с известным автогонщиком. В результате аварии он надолго впал в кому, и пресса, далеко не каждый день урывающая такие лакомые темы, все мусолила ее, пока в условиях рыночной экономики не пришла к логичному итогу, которым стал документальный сериал о людях, побывавших в коме. Помню, что довольно многие из них описывали свой опыт как нечто очень позитивное и интересное. Для некоторых период пребывания в коме был прекрасным и многоцветным, своего рода фантастической параллельной жизнью, эдакой чудесной second life, из которой и вылезать-то не хочется. Правда, не помню, чтобы кто-нибудь описывал происходящее там как тотальное одиночество, но это, очевидно, не так важно. Важно то, что во всех описываемых мирах присутствовал элемент фантастики, некие ситуации или положение вещей, в реальности невозможные. Именно это людей и завораживало, это и удерживало в забытьи, из которого многие забывали или сознательно отказывались возвращаться обратно в породивший их когда-то несовершенный мир.

Могу я быть в коме? Такое объяснение звучало бы весьма правдоподобно. Ведь силу человеческого воображения не сковывают скучные и логичные рамки физического мира. В своих фантазиях мы всегда предпочитаем летать, не имея при этом крыльев. Это и отличает воображение и физику. То, на что инженеры авиационного завода Боинга и киностудии Спилберга тратят сотни тысяч дорогостоящих рабочих часов, у нас в головах рождается по озорному щелчку пальцев и совершенно бесплатно.

Сменив велосипед на машину, еду в Мустамяэскую региональную больницу. Ощущаю, как крепнет пока еще слабая надежда. Я в коме, со мной что-то приключилось, и я должен быть в больнице, лежать пластом. Связь с жизнью поддерживается дыхательным аппаратом, катетерами, зондами, электродами и моим буйным воображением, которое по только ему известным причинам стерло с лица земли всех млекопитающих. Еду, курю и пытаюсь конкретизировать суть этой несколько детской фантазии. На что я рассчитываю? Что надеюсь увидеть в больнице? Себя, лежащим в коме? Свое подергивающееся лицо с закрытыми глазами, отражающее попеременно все возможные, но и невозможные или, по крайней мере, еще не открытые наукой чувства? С тем же успехом я мог бы ждать, что увижу летящего по небосклону розового кита с приделанным тросом к хвосту рекламным плакатом скидок на креветки.

Паркуюсь перед главным входом, в просторном фойе нахожу путеводитель по зданию, под которым на полу валяются мятые синие бахилы, отыскиваю указатель в отделение интенсивной терапии. Здесь воняет чем-то таким, чего нет в торговом центре. Торопливо взбегаю по лестницам. Врываюсь в первую палату. Пустая больничная койка в окружении потухших аппаратов. Они вплотную стоят у светлого ложа, как замершие хищники, за секунду до нападения превращенные колдуном в каменные изваяния. В ногах кровати висит история болезни исчезнувшего пациента, на ней незнакомое мне женское имя.

Иду в следующую палату – картина та же, имя другое, иду дальше – картина та же, имя другое, и так далее, практически без вариаций. Имена без тел. Бессмыслица, не вызывающая доверия, как рекламная кампания выдуманной продукции. Но тут вдруг – вот оно! – в гуще охренительно тошнотворного зловония, от которого я поспешно отгородился респиратором, лежит тело, словно ядовитыми змеями опутанное проводами и шлангами – они на запястьях, на шее и висках, даже в носу. Тело с головы до ног перебинтовано, и темные пятна запекшейся крови на повязках поневоле наводят на мысль, что сюда доставлен бедолага-клоун, изображавший на карнавале собаку далматинца. Неужели это я? Размотать бинты страшно, беру историю болезни, личность пострадавшего не установлена, доставлен 2 июля в 10.18!

Протянув дрожащую руку, борюсь с самим собой, хотя знаю, что из всех видов борьбы – этот самый бессмысленный, что результат всегда заранее известен, в принципе, медаль можно вешать на грудь сразу, будь она хоть из золота, хоть из земли. Марлю никак не отодрать, она насмерть приклеилась к коже лица, будто слилась, сплавилась с окровавленными тканями, похоже, и одного глаза нет или не знаю, что с ним, во всяком случае, когда я туда нажимаю, палец проваливается во что-то вязкое, не похожее на упругое и здоровое глазное яблоко. К горлу подступает тошнота, и я оставляю лицо в покое. Берусь за левую руку пострадавшего. Ничего не понять – она жутко деформирована. Приходится отступить. До чего бы я ни дотронулся, тут же ощущаю какой-то дикий враждебный отпор. Я на чужой территории, мне здесь не место, самое умное – это удрать отсюда и вообще забыть весь этот кошмарный день, который, надеюсь, я сам себе придумал, правда, не пойму зачем. Уже почти вышел в коридор, но вдруг развернулся и подскочил к кровати, одним движением сдернул простыню и рванул бумажную больничную рубаху. Есть одна часть тела, которую любой мужик знает как облупленную, форму и вид которой он никогда не спутает ни с чьей другой, и она…

… сгорела. Как забытая на решетке гриля сосиска.

Мне не осталось ничего иного, как ретироваться в свой мир без ответов, и уже не важно – настоящий он или выдуман каким-нибудь говнюком.

16 октября

Нет более верного способа борьбы с одиночеством и лишающими сна и покоя мыслями, чем окунуться в бытовые дела и заботы. Сегодня я вдруг заметил, как холодно стало в центре. Первые ночные заморозки не за горами, и это уже хорошо чувствуется. В немощном утреннем свете меня встречают подернутые серым налетом газоны. Проходит не один час, прежде чем неуклонно убывающий день, собравшись с силами, стирает с лица природы мутные краски ночи. Мне не жалко, я протягиваю дню руку помощи (хм, ну не совсем, чтобы руку…) и, совершая ежеутренний, скажем так, ритуал, смываю серость с квадратного метра земли.

Сам не заметил, как стал спать под двумя толстыми пуховыми одеялами. И в флисовой пижаме, в какой спал, кажется, очень давно, еще в детсадовские годы. Силикон Ким все труднее отогревается, и несмотря на то, что я укутываю ее в два пушистых одеяла, уходит довольно много времени, прежде чем она смягчается и осторожно раскрывает навстречу мне лепестки своей орхидеи.

Однажды утром, похмельном выше среднего, я обнаружил лежащего между нами метрового медвежонка. Не осмеливаясь признаться в этом Ким, я все же должен приоткрыть тайну, в частности то, что сон с игрушечным мишкой в объятиях впрыскивает в меня изрядную дозу мужественности. Используя слово «мужественность», я вовсе не имею в виду гладиаторскую отвагу или славные приключения, наперекор самым тяжким в мире испытаниям, я имею в виду нечто иное, некое легкомысленное равнодушие, мягкий пофигизм, – свойства, женщинам, как правило, не присущие. Смотрю на простодушную, чтобы не сказать, дурацкую улыбку своего мишки и задремываю как ребенок, которого утром ждут блины с вареньем и прогулка рука в руке до детского садика. Медвежонок похож на Винни Пуха, и с его мохнатой лапой в кулаке я чувствую себя достаточно защищенным, чтобы при необходимости дойти до края света и даже, возможно, сделать оттуда еще шажок. Переплюнуть Калевипоэга.

Хочешь не хочешь, а мытье и гигиена в широком плане в таких климатических условиях отходит на задний план. Посещая каждый день соседний отель, чтобы оставить там свои нечистоты, я беру с собой какой-нибудь не самый свежий номер журнальчика и пачку влажных салфеток. Выдумай человечество эти маленькие с ароматом Алоэ Вера причиндалы на пару тысяч лет раньше, отпала бы необходимость затевать возню со всякими там душами и ваннами. И правда, зачем, если индивидуальный спа запросто умещается у каждого во внутреннем кармане или в сумочке.

Вчера, сидя на горшке, прикинул, что половина отеля уже загажена. Охватило странное чувство, будто я прожил полжизни. Через два месяца понадобится новая гостиница. Пора начинать оптимизировать выбросы, сказал бы я себе, если б был бухгалтером. А что мог бы посоветовать в данном положении последний в мире специалист по питанию? Диета из сваренных до каменного состояния яиц и все клизмы из дома вон. Очень смешно… опускаюсь. Немудрено, что в моих услугах больше не нуждаются.

Чтобы согреться, проще всего сесть в машину и мчаться, куда глаза глядят. За десять минут в салоне становится так уютно, что серый, на глазах раскисающий мир за стеклом вопреки всякой логике вызывает улыбку. Так и я однажды могу превратиться в Пуха. Пух, который курит сигареты с верблюдом и засаживает в попу резиновому Пятачку. Или это была Мисс Пигги? Прости, Ким…

В одной из таких утеплительных поездок, минуя сравнительно новый район индивидуальной застройки, тот самый, где в поисках изделий LV я натыкался в коридорах на тонны вонючих шлепанцев, меня вдруг осенило. Мысль, понятно, возникла не из пустоты, на нее навела труба, можно даже сказать, что не одна труба. Решительно свернул на окольную дорогу и остановился возле первого же вросшего в траву дома. Брезгливо растолкав в прихожей шлепки, пошел искать баню. Ага, каменка электрическая. Какие все-таки идиоты, прошипел я и покинул дом. Пришлось цитировать самого себя еще в двадцати трех домах подряд, так что я уже готов был окрестить это поселение «Деревней идиотов», в которой живут (жили, и поделом им) недальновидные ветрогоны, видимо, никогда и ничего не слышавшие о негативных сценариях в сфере энергоснабжения. Однако исключение подтверждает правило и, зная об этом (или предчувствуя, или вовсе, – надеясь), я ружья в кусты не закидывал (по правде говоря, к своему ружью я уже давно не притрагивался). Единственный разумный человек, догадавшийся в своей парилке соорудить дровяную печку, жил по адресу Вягева теэ, 14. Если что-то и спасет мир, так это самостоятельный, ни от чего не зависящий анализ рисков, а не слепое следование модным тенденциям бытовых удобств.

Баня нагрелась примерно за час, значительно уступив по этому показателю моему Форду. В качестве утешения за долготерпение она выдала около ста градусов, и это было именно то, зачем я сюда прибыл и почему нисколько не расстроился, когда обнаружил, что забыл влажные салфетки с Алоэ Вера. Содрал с себя одежду, перенес Ким в предбанник, где уже тоже разлилось приятное тепло, и влез на полок. Да, подобного блаженства, когда весь твой забитый внутрь негатив начинает сочиться из раскрывшихся пор, я давненько не испытывал. Под полком, на котором лежало мое пропитанное плохими эмоциями тело, скоро натекла злобная лужица, похожая на отравленный источник воды, без раздумий пожирающий любое попавшее туда живое существо. Через четверть часа я вышел из парной и встал под душ, повернул кран и … рассмеялся. Воды, разумеется, не было. Выйдя из-под душа, я увидел, что Ким многозначительно смотрит на меня. Отклик не заставил себя ждать.

Обтерся найденным в шкафу банным полотенцем и разжег камин в гостиной. Сел на диван, закинул ногу на ногу и автоматически взял со столика пульт, после минутного замешательства положил его на место. Смеяться охота прошла. Отправился на кухню инспектировать холодильник. Пива не было, только какой-то химический сидр из дешевых, со сроком хранения до скончания века (тоже, своего рода предусмотрительность). Ну да, если так пойдет дальше, ждать остается недолго. Выпил залпом банку сидра.

Огляделся в комнате повнимательнее. Простецкое житье-бытье, ничего выдающегося. С обязательной свадебной фотографии на книжной полке слегка натянуто и уже несколько устало улыбаются молодожены Кристьян и Марис. Согласно дате, их брак не продлился и года. И уже… Очередная капля дегтя в семейную статистику. Рядом с фотографией нашел помаду. Отвинтил пробку, красивого малинового цвета, понюхал, сладкая как безвозвратная даль детства. И тогда, будто в порыве бессильного протеста, я начертал помадой прямо в центре черного экрана телевизора: LUI & KIM FOREVER!

Люди приходят и уходят, но что-то должно же оставаться. За неимением лучшего хотя бы розовые и пахучие заключительные титры жизненного сериала, продолжавшегося двести тысяч сезонов.

18 октября

Этот сросток Кристьяна и Марис мне чем-то запал в душу. На следующий день, то бишь, вчера, я подготовился к поездке к ним уже основательнее. Загрузил в кузов машины четыре пятилитровые бутыли воды, притащил ящик баночного пива, пакет картошки, консервы, оливковое масло, лук и чеснок, майонез и кетчуп. На Statoil’е взял приличное количество сеток с чурками для камина. А еще подобрал себе и Ким новые банные халаты и взял несколько махровых полотенец. С тем и поехали в гости.

Хозяева в наше отсутствие не появились, но нас это нисколько не встревожило. Я под завязку набил дровами калильную печь, сбрызнул их горючей жидкостью и кинул туда спичку – из дверцы полыхнуло так, что еще немного, и мой чуб и брови стали бы не хуже, чем у солиста Boney M. Для тепла и романтики запалил камин и в гостиной.

Пока баня нагревалась, я почистил картошку, лук, пару зубчиков чеснока. На кухне отыскал подходящую сковородку, разложил на ней заготовленное для жарки сырье и поставил на каменку. Рядом пристроил предварительно вскрытую банку со свиной тушенкой. Скинул одежду, влез в халат и чинно, по шеф-поварски, уселся в парной напротив каменки. Посасывая пиво, помешивал картошку, периодически выходил перекурить на веранду, по пути свойски подмигивал лежащей на диване Ким. В гостях бесподобно, правда?

Через полчаса праздничный обед был готов. Накрыл на стол в гостиной, зажег свечи, предусмотрительно оставленные нам отсутствующей хозяйкой, и угостился ни с чем не сравнимой жареной картошкой Chez Louis. Ммм… Посочувствовал вечно озабоченной своей фигурой Ким – ни кусочка, как обычно. Ну и ладно, ведь я ничего не имею против прекрасной стройной фигуры. Значит, вся сковородка одному мне, мне, мне! И это касается не только картошки на сковородке. Если так пойдет дальше, то скоро на этой принадлежащей мне планете я разучусь делиться с кем-либо даже песчинкой. Такое слово как share можно будет спокойно вычеркнуть из учебника английского языка. Очевидно, как и многие другие: олимпийские игры, футбол, телешоу, войско, госпереворот, эпидемия… Ох-хо-хо, пахнет тем, что все это однажды приведет к окончательному и бесповоротному вырождению человеческой речи. До последнего слова, которым могло бы быть … «я»?

Нет, скорее «persse”, то есть, «в жопу» (английский аналог fuck, финский vittu, русский блядь).

Однако не будем бежать впереди паровоза. Время покажет, кто жизнеспособнее – я или жопа. При этом надо признаться, что дальнейший ход мысли показался мне весьма любопытным, мол, если бы человеческий язык выродился до нуля, то и последнее слово, прежде чем исчезнуть в общей вербальной могиле, было бы тем же самым, с которого все когда-то началось. Тем же первым словом, которое наш еще довольно лохматый предок прорычал в досюльные времена своими непослушными челюстями. И когда я пытаюсь представить себе тот мир, в котором стадо немытых смердящих особей шатается по саванне в поисках пропитания, то, уж давайте начистоту, слово «я» со всей очевидностью первым быть не могло. Шансы «жопы» гораздо предпочтительнее. Можно предположить, что в зародыше это словечко состязалось в звукоподражании с обозначениями огромного зверя, природного явления или какого-либо первобытного орудия труда. А теперь представим себе – бредет волосатая, изнывающая от голода компания неприкаянных бомжей (не имеющих ни малейшего понятия о том, что уже очень скоро судьба этой бесчеловечной планеты окажется в их руках) и вдруг у них на пути возникает лев, огромный и злющий, скалящий ненормального размера клыки. Они что, воскликнули бы: «Лев!»? Едва ли. Они бы взревели с дотоле невиданным единодушием: «Fuck!», и в панике рванули бы врассыпную, полуслучайно открыв при этом четыре стороны света. И если бы в ходе этого отчаянного бегства один из них споткнулся о корень или камень, он что, вскричал бы: «Корень!» или «Палец!»? Нет, его крик означал бы «В жопу!». Или если бы вдруг разверзлись хляби небесные и наши блохастые охотники в момент вымокли до нитки, разве поднял бы кто-нибудь из них вверх палец и молвил бы: «Дождь»? Не верю. Они поспешили бы укрыться под первым же развесистым деревом или, вжав головы в плечи, добежали бы до ближайшей пещеры, бормоча под нос «vittu» или «блядь», в зависимости от половой принадлежности.

Из меня мог бы выйти охренительный языковед, а вышел товаровед. Ирония или арония, какая в конечном итоге разница?

После еды выкурил на улице сигаретку, потом забрался в баню. Расстелил на полке полотенце и улегся. Жизнь на этих двух жарких квадратных метрах вдруг показалась такой невероятно сносной, что на глаза навернулись слезы. А может, их просто залило потом.

Поддал парку и в упоении слушал, как шипит вода на раскаленных камнях. И тут мне вдруг привиделось, что в предбаннике сидят старые добрые приятели, благостные и распаренные, с полотенцами вокруг бедер и пивом в руках. К счастью, сумел себя обуздать настолько, чтобы от сего утопического видения не размякнуть окончательно. Принял очередную дозу хмельного напитка и насладился этим коротеньким мгновением.

Хорошенько отпотев, основательно помылся в моечной, согревшейся до приятной комнатной температуры водой, воспользовался хозяйскими средствами гигиены: шампунем Pantene Pro-V и гелем для тела Old Spice. Обтерся, надел уютный халат и пробежался по владениям Кристьяна и Марис.

Дом оказался неожиданно маленьким: гостиная, кухня-столовая, спальня, туалет и ванная с душевым уголком (одновременно играющая ответственную роль предбанника) и еще одна комната, где посреди всякого хлама стоял дешевый письменный стол с компьютером и принтером – нечто вроде рабочего кабинета. Похоже, детей у молодой пары пока не было.

Вернувшись в гостиную, я всмотрелся в свадебную фотографию на книжной полке. При ближайшем рассмотрении Кристьян оказался изрядным толстячком. Под зачесанными через голову и не по возрасту редкими прядями волос блестело упитанное лицо с пухлыми щечками. Над полными, несколько женственными губами на общем розовом фоне неподобающе белела кнопка носа, а выше – два голубых и наивных глаза почти без ресниц. Рядом с ним Марис, казалось, была слеплена совершенно из другого теста. Стройная, а принимая во внимание выпирающие ключицы, возможно, даже худая. В цвете ее лица преобладали желтые тона, что вкупе с худобой оставляло впечатление болезненности или же крайней усталости. Честный семейный врач прописал бы ей ежедневную порцию масла, цельного молока и сметаны. Ну, а удлиненное лицо Марис говорило об одном – к такому интенсивному мейкапу оно не привыкло. Вся та желтизна, что была нанесена ей на лицо подружкой косметологом и, надо полагать, незамужней, выглядела настолько карикатурно, что в отношении той, что так постаралась, невольно возникло подозрение, но не в профессионализме ниже плинтуса, а в мести из зависти. Посмотрел на Кристьяна новыми глазами. Действительно, кто же откажется заполучить себе в женихи такого симпатичного розового сыночка.

Оглядел книжный стеллаж – с учетом количества чтива на нем, явно не заслуживающим такого претенциозного определения. В основном на полках стояли разные безделушки, среди них, к примеру, две керамические рюмки для яиц с надписями «Welcome to Estonia!». Но попадались и книги. Поскольку их было мало, то литературные вкусы Кристьяна и Марис открылись передо мной во всей своей безжалостной наготе. «Уроки судьбы», «Здоровье – силой мысли», «Начни жить!», «Право быть счастливым», «Стресс на завтрак», «Рыболов-любитель 1», «Рыболов-любитель 2, «Рыболов-любитель 3», «Рыболов-любитель 4» (вот ведь, елки-палки…), «Энциклопедия кактусов», «Твой любовный гороскоп», «Библия Фен-шуй», «Самый главный вопрос».

О-хо-хоо…

Полистал последнюю. Самый главный вопрос отыскался лишь на 143-й странице всезнающей книжицы. Черт, неужто еще находятся такие простофили, которые из-за одного затерянного вопроса покупают всю книгу? Посмотрел на Кристьяна. Находятся. Невероятно, но факт. Даже такой неопытный управляющий маркетингом вроде меня знает как дважды два, что самый главный вопрос в нашем все более сомнительном мире, это: «Какого, в жопу, черта?».

What the fuck? – that is the question…

Так, а где «Правда и справедливость», «Три мушкетера», «Идиот»? Неужели я и впрямь попал в гости к идиотам?

Оставил пищу духовную, открыл банку пива и пошел к более приземленным объектам. Одежные шкафы. Меня заинтересовало, что носит мужик, у которого на полке вместо собрания сочинений Таммсааре все четыре выпуска «Рыболова-любителя». Открылся потрясающий факт. На доброй половине футболок размером XL и XXL красовался сине– белый логотип известного молочного производителя. Рядом с логотипом то порхала забавная бабочка, то жевала свою жвачку веселая корова в черно-белых пятнах. В шкафу висел даже один галстук, на котором в приподнятом настроении резвились телята. И чему они радовались?

На всякий случай решил снова заглянуть в холодильник. Да-да, теперь все ясно. Человек, так любезно одолживший мне свою баню, мог работать только в отделе продаж молочного производства Valio. Под воздействием этого однообразного и излишне навязчивого ассортимента я уже приготовился к тому, что зайдя в гараж молодой пары, увижу там мумифицированную дойную корову с засохшей веточкой клевера в зубах. Но гаража не было. Где же Кристьян держал свою молокоразвозку? Еще один, не такой уж и праздный вопрос.

Вернулся в дом и снова погрузился в мир вещей. На этот раз – женский. Похоже, Марис была скромницей с невзыскательным вкусом. Нижнее белье выбирала без малейшего уклона в эротичность. Маленькая грудь, что можно было заподозрить уже по хитроумному фасону лифа на свадебном наряде, узкие бедра. Брюки доминировали над юбками и платьями, длина которых просто-таки взывала к ножницам. Ни одного элегантного костюма я не обнаружил, что дало основание полагать, что Марис едва ли убивала свое рабочее время в роскошном адвокатском бюро где-нибудь в центре города. Все указывало на деятельность трудоемкую и хлопотную. Но тут мне попалась странная футболка. На небесно-голубом фоне белая надпись, словно выполненная красивым женским почерком: «always». Я задумался. Была ли эта футболка знаком, трикотажным талисманом с клятвой в вечной верности и готовности, которая натягивалась на себя женщиной всякий раз, когда хозяин в дурном расположении духа возвращался с пустыми руками с рыбалки и требовал узаконенного брачными узами удовлетворения? Не уверен. Надпись казалась слишком знакомой, чтобы быть страстной перепиской лишь двух отдельно взятых индивидов. Я прошел в ванную, пересмотрел бутылочки и коробочки, изучил тюбик зубной пасты, стиральный порошок, моющие средства. И не прошло минуты, как на моем лице появилась торжествующая улыбка Эркюля Пуаро. Вся гигиеническая продукция, вся бытовая химия в этом доме была от одного и того же производителя, знакомого на раз любому даже самому зеленому снабженцу – Procter & Gamble.

Открыл очередную банку пива. Выходит, мы с Ким попали на матчевую встречу между сборными Финляндии и Америки. Или это было мирное сосуществование? Что-то вроде того, что возникло, когда простодушная Nokia, не ожидая подвоха, собственными руками затащила Microsoft в свою систему. Не знаю, не знаю… По-моему, ничего розового здесь ждать не приходится. Перспективы для равноправия, мягко говоря, дрянные. Этот дом отнюдь не был теплым и безопасным гнездышком, далеко нет, передо мной раскинулось самое настоящее поле брани, это была жаждущая крови арена, которой с высокой горки плевать на то, кто на ней бьется, Давид или Голиаф, и чья капля крови первой упадет на ламинатное покрытие пола.

Невозможно было безучастно наблюдать за таким противостоянием. Натянул небесно-голубое вещественное доказательство на Ким. Сам облачился в флисовую рубаху на два размера больше моего и с аппетитной надписью «Atleet Light”. Для достоверности запихал под рубаху на пузо диванную подушку.

Толкнул Америку на диван (ноги раздвигать не пришлось, это у них стандартная поза ожидания) и внедрился с финским стоическим спокойствием. Истинный рыболов– любитель способен только на четыре движения: и-ираз… и-идва… и-итри… и-четыыыыре… Пол-литра жирного мужского молока выплеснулось прямо в keep smiling, остальное лилось и разбрызгивалось – на диван и пол, на телик и дешевую люстру, повиснув там каплями в ожидании следующего прихода в гости мистера Пропера.

23 октября

Сколько ни стараюсь убежать от самого себя, один неприятный вопрос так и не отпускает. В данный момент я далек от иронии. Дни сменяют друг друга, земля продолжает крутиться вокруг своей оси, луна до тошноты вращается по одной и той же траектории, и вдвоем эти две бестолковых толстушки каждый божий год вновь и вновь предпринимают единственно возможное путешествие на оборотную сторону солнца. Налицо такое же безволие, как у пожилой скандинавской пары, пятьдесят лет подряд отдыхающей неделю в одном и том же трехзвездочном отеле на Тенерифе.

Чертовски трудно уловить свое место в этом бесконечном и монотонном танце небесных тел. Какая цель могла бы быть у меня? Во имя чего мне приветствовать каждое утро восход пылающего светила? Или каждую ночь его ледяного младшего брата? Чего я хочу достичь в своей жизни? И не звучит ли все это кретинизмом в ситуации, когда кроме меня на планете никого нет, если не считать птиц и букашек? Напрашивается закономерный вопрос: а что есть достижение? Сформулирую понятнее – на необитаемом острове у человека могут быть достижения? Первое место по прыжкам в длину, даже если для разгона не требуется даже задницы поднять? Это достижение или нет? И если да, то в чьих глазах? Ладно, допустим, я пошутил. А если всерьез? Выживание может быть целью, а при счастливом исходе – достижением? В известном контексте, вероятно, да. Если через четыре года какое-нибудь галдящее прогулочное судно подберет, как в том фильме Тома Хенкса, то действительно можно утверждать, что мистер Хенкс, вернее, выведенный им придуманный характер, достиг удовлетворительных результатов в существовании, на протяжении которого надо было всего лишь спастись от одиночества. Только мне кажется, что мое положение несколько отличается от положения Тома. Все прогулочные суда, что заходят в мою гавань, глухонемые и пустые. Они никуда меня не увезут. Более того, они в своем призрачном одиночестве, слезно молят о дружеском общении. Как и я, они не умеют быть одни. К сожалению, для дружбы мы слишком разные.

Невольно прихожу к заключению, что успех, цели и достижения приписаны к жизни, в которой миллиарды людей вынуждены с утра до вечера растрачивать себя, кувыркаясь во всепоглощающей машине. А если эту машину остановить и протереть гигантской пыльной тряпкой от всего человеческого, то в наличии останется одна сплошная бессмыслица. Как не имеет смысла космос, в котором реют дремлющие тела, единственная лакейская и дебильная радость которых сводится к тому, чтобы крутиться в орбите более крупного небесного тела. С таким же успехом и я, выпив несколько порций рома с колой, мог бы припустить вокруг центра Ülemiste и носиться так пока не испущу духа. Упавший сателлит с мятым пластиковым пакетом в кармане.

Кстати, я не уверен даже в том, что моей целью могло бы быть возрождение человеческой популяции. Это и есть та маленькая, невысказанная и весьма сомнительная причина, чтобы ждать девушку из Кореи, или объяснение того, почему она так стремится сюда. Хотя да, по телефону об этом не было речи. Речь шла о достоинствах Louis Vuitton’а. Пусть это и звучит двусмысленно. Для того чтобы оценить достоинства LV, придется сходить со мной в баню, и дело с концом.

В последние дни, валяясь на диване Кристьяна и Марис и любуясь из окна покинутыми гипрокартонными дворцами «Деревни идиотов», я пытаюсь представить себе здешнюю жизнь. Как эта жизнь в шлепанцах на босу ногу выгуливает летом по утрам собаку, как бесконечно прыгает вверх-вниз на батуте (только в отличие от траекторий небесных тел по рисунку простейших геометрических фигур), как главная жизнь заводит мотор и куда-то проваливается на восемь часов, чтобы вернувшись, сменить тесную обувь на привычные шлепки, как по вечерам обе жизни в полной биологической гармонии собираются перед экраном с движущимися на нем живыми картинками и крепко обнимаются, становясь похожими на сплавившиеся друг с другом двойные звезды. Элементы жизни просты и предсказуемы, как то и дело повторяющиеся вопросы и ответы. Если ты растерялся, потерял голову и не знаешь, что делать, то ответ прячется не на книжной полке, а за окном. Там все сказано. В виде красивых крупных и четких иллюстраций. Просто, как в комиксах, где через каждые три картинки положено смеяться, но наворачиваются слезы, если хоть на миг задуматься поглубже.

Только что же делать с собой? Этот дурацкий вопрос никогда даже не родился бы, если б меня в то треклятое утро второго июля чин-чинарем взяли на работу. Тогда не осталось бы и места для бесплодной, тупиковой философии, моя голова надежно забилась бы внутренней и внешней рекламой, и туда, в лучшем случае, смогла бы втиснуться только какая-нибудь деловитая и симпатичная молодая женщина, с которой можно было бы помечтать о трехкомнатном райском дворце в «Деревне идиотов». Можете посмеяться надо мной, но я бы обменял каждый час своей нынешней судьбы на эту нормальную, заслуженную мною жизнь (пусть я и кажусь кому-то молодым клоуном), которую у меня так несправедливо отняли.

Временами я начинаю подозревать, что все это – один затянувшийся тест. Что где-то, спрятавшись от меня и мира, сидит исполнительный директор центра и, морща лоб, следит за каждым моим шагом и движением. Что эта чертова должность маркетингового клоуна для до отвращения исполнительного мужичонки настолько неестественно важна, что он просто боится принять окончательное решение прежде, чем потенциальный работополучатель в рамках испытаний не промотает подручными средствами всю планету. Ну и что мне в таком случае остается? Намалевать объявление громадных размеров:

«Продается малоиспользованная планета с восхитительными видами на Солнце и Луну. Полностью укомплектована, все приложения, действующая заводская гарантия минимум на четыре миллиарда лет. Покрыта сетью готовых к эксплуатации электростанций. Согласно сертифицированным испытаниям, пригодна для 7-миллиардного населения вместе с домашними животными. Охрана и уборка в ходят в цену. Есть возможность приобретения в рассрочку (калькулятор прилагается). Выходите со своими предложениями уже сегодня! P.S. Сдаем по выгодным ценам в долгосрочную аренду участки на Луне. Детальная планировка уже делается.».

Ну, что? Нанят я теперь? Эй, алё-ё!? Честно говоря, он должен бы взять меня на работу уже из-за одного моего имени. Луи Вутон! Что в маркетинге может работать вернее, чем раболепное стремление быть похожим на бренд с мировой известностью!

Молчание… Ну и нервы у этого психа.

Н-да, даже не знаю. Хотелось бы все-таки пожить нормальной жизнью, хотя бы понюхать ее или лизнуть. В пределах возможностей, разумеется.

Взвесил следующий проект: привезу со своей парковки нужное число манекенов и как кактусы рассажу здесь, в «Деревне идиотов». В просторных домах появятся несколько замороженные отцы, слегка одеревенелые матери и парочка неуклюжих деток-переростков, можно еще и чучела волков перед собачьими будками посадить. В домах поскромнее поселятся семьи поменьше. Муж, жена и ребенок (плевать, какого пола). Мужчина и женщина. Мужчина и беременная женщина. Мужчина и две беременных женщины. Двое стильных и жаждущих развлечений мужчин и кошка. Четыре женщины и танкист. И так далее, имитируя фантастическое разнообразие моделей семьи в современном обществе. При помощи священного писания по оформлению жилищ из библиотеки Кристьяна и Марис, я мог бы по всем канонам Фен-шуя соорудить здесь муляжи рая для среднего класса. Глава семьи под открытым капотом, мать семейства на кухне у плиты, дети на батуте, дети перед теликом, женщины с бокалом вина в шезлонге на веранде, мужчины вокруг мангала, молодой человек с газонокосилкой, два стильных и жадных до веселья мужчины за задернутыми занавесками, женщина на сносях, лежащая на заднем сидении автомобиля, собака в конуре, с высунутой на солнечный закат мордой.

Надо полагать, что мы с Ким чувствовали бы себя в таком селении как дома. Просыпаешься утром, варишь на огне кофейку и окликаешь соседа: «Ну, Юри, мотор так и не фурычит?». Затем берешь Ким в охапку и присаживаешься к стройным женщинам с бокалами, вино в которых никогда не иссякает, перекидываешься с ними словечком, интересуешься, родила уже Мари или все еще ждет на заднем сидении, когда Юри что-то починит в машине. Потом кладешь очередную кость на пирамидальную кучу, растущую возле будки единственной в деревне собаки. Помогаешь выпавшему с батута ребенку забраться обратно. Вечером же, прихватив пару охлажденных бутылок шампанского, звонишь в миленький звоночек за дверями «стиляг», и когда под утро с полупустой Ким подмышкой оттуда выползаешь, ты счастлив и удовлетворен (возможно, среди прочих и каким-нибудь новым способом) и утешаешь свою обиженную гетеросексуальную совесть тем, что настоящий праздник и должен оставлять послевкусие, то есть, некоторую неловкость.

И так изо дня в день, год за годом. На синем небе сияет арендованное средним классом солнце. Все на своих местах, ничто не меняется. Машина никогда не будет отремонтирована, беременность будет длиться вечно, бокалы не опустеют, собаки не залают, никто не состарится (ибо никто пока не додумался до создания манекенов-стариков). Меня окружает вечная молодость. И будет окружать всегда. Даже тогда, когда я уже дряхлым старцем, шатаясь, выйду из стильного дома и рухну наземь с разрывом сердца.

Жизнь – это временный гость в неживом мире, где никогда не утихает праздник.

25 октября

Возвращаюсь к практической стороне жизни. Благодаря усиливающимся холодам недостатка в бытовых проблемах у меня нет. Например, я обнаружил, что выбор одежды в центре уже давно не отвечает сезонным требованиям. И при этом я не имею в виду фасоны и всякие там бессмысленные стилистические изыски, с помощью которых людей вынуждают, устыдившись имеющихся у них тряпок, кидаться покупать новые и модные. Я имею в виду, что те предметы одежды, что рядами и колоннами висят на плечиках магазинов, не греют и недостаточно защищают от дождя и ветра. Долго мне еще ходить в ветровке с двумя тонкими спортивками под ней? Или в этой дурацкой, найденной на полке в мясном отделе Rimi и в порыве неожиданного патриотизма нахлобученной на голову бейсболке с изображением свиньи, под которую для тепла я напяливаю парик со светлыми локонами (ну, хорошо, не только для тепла, отчасти из соображений стиля). Носки худо-бедно найти можно (в туристической лавке есть вполне приличные), но вечерами мне очень не хватает шерстяных. С обувью тоже беда. Резиновые сапоги – выход, но ненадолго. В магазинах опять же летние модели. В ноябре я в них, как пить дать, замерзну.

Однако настоящий собиратель лишь крепчает от таких вызовов. Стоя на ветру под дождем перед центром Ülemiste, скрежещу зубами и думаю, как отомстить сдавшему свои позиции торговому раю. Выбор невелик, одно из двух: простая одежда из «Деревни идиотов» или дорогая с «Полуострова акционеров». Останавливаюсь на втором. Уж если экспроприировать, то у богатых. Кроме того, и я ничего не могу с этим поделать, – от шлепанцев меня тошнит.

Как и положено собирателю, еду на охоту с пустым кузовом. Сигареты с верблюдом и маленький свисток дополняют образ. Проезжая мимо залива, считаю вновь прибившиеся суда. Пока хватает пальцев на руках. Удовлетворенно мычу – ведь я сумел верно предугадать свежие тенденции в современном морском судоходстве.

Миновал Певческое поле и тут вспомнился сон, увиденный мною несколько ночей назад и который я успел почти забыть.

Необычно знойное для Эстонии лето. Певческий праздник. Десятки тысяч раскрытых в песне ртов, на лбах замершие струйки пота, перед поющими одетый в толстую сермягу, полуживой старик-дирижер, застывший в странной позе (будто угрожает силам небесным сухой спагеттиной), у него за спиной тихая и серьезная, переставшая обмахиваться программками, окаменевшая масса: впереди всех несколько скованный в своем национальном костюме президент и премьер со всеми остальными, кому не то, чтобы хочется, а кто обязан присутствовать здесь, за ними апостолы, повсюду следующие за первыми лицами (по службе, не добровольно), затем длинные ряды важных гостей, старательно скрывающих смертную скуку, ну а за ними все прочие, под собирательным названием «народ», кого этим словом приголубили даже в Конституции, хотя встречается оно там не столь часто, как слова «президент», «правительство» или «премьер-министр». Равняясь на первые ряды, народ тоже сидит молча и сосредоточенно, словно это не праздник песни, а праздник безмолвия. Удушливая жара. Все замерло. Облако в небе и даже птица над полем. Ловушка времени захлопнулась в тот самый момент, когда прозвучал последний аккорд самой известной патриотической песни, его самые последние слова последнего куплета. Тут я замечаю на обочине поля прилавок, вернее, палатку с рекламным щитом на ней: «Мясной ресторан ТОО Лектер Ганнибал». За огромнейшим грилем знакомого вида старик (он единственный, кто двигается на этой застывшей картине) с ухмылкой вытирает о жирный фартук свеженаточенный грязный нож. И тут я увидел, как на коленях публики по очереди появляются картонные тарелки с прожаренным до коричневого состояния мясом. Одновременно в глаза бросается еще кое-что. Это редеющая масса как зрителей, так и исполнителей. Они куда-то пропадают, а куда – я не знаю. Вскоре улавливаю ритм происходящего. Где-то появляется тарелка с мясом и в тот же момент где-то исчезает человек. А повар все ухмыляется, вытирает со лба пот и точит, точит свой гигантский резак. Процесс непрерывный – кто-то испаряется, вместо него возникает тарелка с мясом. Слышу заунывный плач точила. Людские ряды становятся все реже, тарелки уже появляются на скамейках, на расстеленных на травке покрывалах для пикника, да где попало. В конце концов, все пропадают, и слушатели, и певцы, остается один дирижер, в его высоко поднятой руке сухая спагеттина, вокруг него тысячи тарелок с дымящимся мясом – он стоит будто в кольце зомби. И тут внезапно картина оживает, из легких дирижера вырывается: «от-чиз-на!», и он падает. После долгой паузы слышу короткие аплодисменты, не искренние, скорее, деланные и усталые. Оглядываюсь в направлении звука. Господин Хопкинс спиной ко мне собирает свои вещи, его отрыжка пародирует только что прозвучавшую последнюю ноту.

Вот такой сон. Еду дальше, смоля вторую подряд сигарету. Глянув в зеркало заднего вида, вижу типа с белой копной волос и в бейсболке с надписью: «EESTI SIGA”, то есть, «ЭСТОНСКАЯ СВИНЬЯ». Всем сердцем сочувствую Эрнесаксу.

Въезжая на полуостров, задумался, откуда начать поиски. Хоть лежащий на диване акционер, помнится, вполне подходил по размерам, но я решил его пока исключить. Скорее всего, мне было бы не очень-то комфортно в одежде умершего человека.

Начал с одной роскошной, можно даже сказать, щегольской виллы. Она оказалась запертой, но разве это проблема, когда у меня с собой отмычка для любых дверей – топор. Не обратив особого внимания на кричащий внутренний интерьер дома, я приступил к делу. Шкаф в прихожей уже отжил свой век, предлагая лишь весеннее-летние коллекции. На втором этаже обнаружил нечто вроде гардеробной. Размерами с гостиную Кристьяна и Марис. Выбор одежды богатый, на мой вкус несколько вызывающе шикарный, но я все же вынул несколько плечиков, чтобы кое-что примерить. И тут выяснилось печальное обстоятельство – все вещи были безнадежно коротки для меня. Именно коротки, а не тесны. Что до тесноты, то прямо наоборот, господин явно не отказывал себе в плотной и жирной пище. Бросил негодные шмотки на пол, как это делают в универмагах граждане, не нашедшие для себя ничего подходящего, и на всякий случай заглянул в женский отсек. Отобрал теплый лыжный комбинезон, натянул его на Ким и – что за хрень…? Велик! Впечатляюще велик. Оторопело плюхнулся в кресло, представил себе эту странную парочку. Надо же, оба с отклонениями. Мимоходом заглянул в детскую, но наткнувшись на повально розовый цвет и километровые ряды кукол, смотался, не оглядываясь.

В следующем доме повезло больше. Уже не задерживаясь в прихожей, сразу поднялся на второй этаж, где нашел два больших шкафа, забитых мужской одеждой. Выбору мог бы позавидовать и иной из бутиков в моем родном центре. Размеры более или менее подошли, обувь тоже. Укомплектовал две огромных сумки пальто, зимними сапогами, лыжными костюмами, свитерами, кофтами, шарфами, перчатками и довольно озорными шапочками и отправился на поиски женского гардероба. Сколько ни старался, можно сказать – искал до остервенения, но так и не нашел. Даже в подвал и гараж заглянул, черт знает этих богатеньких с тараканами в голове. Что-то здесь было не так. Огляделся с новым интересом. Детской тоже нет. В ванной висят два мужских халата, рядом с двумя раковинами на каждой из полочек по комплекту бритвенных принадлежностей. Потрясенно охнул. Шмотье почему-то брать уже не захотелось, хотя одна шапочка и была на редкость милой.

Ну, и прямо как в сказке, на третьей вилле нашлось все, что надо и на любой вкус. Взял себе и Ким по новенькому лыжному комбинезону, для Ким еще и шубу, ради которой поплатились жизнями страшно даже подумать, сколько маленьких лохматых зверушек, еще сапоги, одни попроще, скорее, для зимнего отдыха, а другие такие высокие и женственные и на таком неописуемом каблуке, что даже снежный человек, увидев их с дистанции в пять километров, возбудился бы. Для себя раздобыл полную сумку скучноватых, зато практичных гетеро-пуловеров (у всех крупные, через всю грудь не самые скромные торговые марки), очень теплые зимние сапоги, качественную пуховую куртку (на сей раз с логотипом на спине), несколько вязаных шапочек и даже одну белую шапку-ушанку, слегка гейскую, но не взять ее я не смог. О перчатках и шарфах можно и не упоминать.

Довольный собранным урожаем, я по дороге домой мысленно представил себе наш следующий поход в гости к Кристьяну и Марис. Как мы стоим у них за дверями, я с пластмассовыми цветами в одной руке и игристым вином в другой, Ким, излучающая на все стороны света сексапильность, оперлась о мое плечо, и когда хозяева откроют дверь, мы поразим их своим новым ослепительным прикидом: убойными каблуками Ким и моим пуловером от Dolce & Gabbana. За пару секунд Марис станет еще желтее обычного и у нее начнется жестокий приступ астмы. А в штанах рыбака Кристьяна что-то встанет с таким театральным прогибом, словно на крючок попался полутонный тунец. Он потеряет сознание, рухнет перед нами на пузо, и мы с Ким прочитаем на флисовой спине скромный логотип: «Творог и сметана». Мгновение спустя его закроет тело Марис (она тоже отключится), спасая этим полным драматизма жестом честь семьи. Финалом трагической, но одновременно и назидательной сцены станет слетевшийся над домом небесный хор ангелов, нежно и мелодично распевающий: «Моя отчизна, моя любовь Армани…». И закончится все тем, что дирижер с белоснежной шевелюрой схватит килограммовую пачку спагетти Panzani и усеет ими благословенную «Деревню идиотов». Занавес.

28 октября

Вспомнил, как я (это было третьего или четвертого июля, во всяком случае, в самом начале) в надежде рассеять этот отшельнический мираж кинулся на Певческое поле, где рассчитывал обнаружить поющими своих исчезнувших одноземельцев. Одноземельцы… Все мы сильны задним умом, и сегодня подобная планетарная масштабность этого слова мне больше не кажется такой уж неуместной. Понимаю, что в тот день я смертельно перепугался бы, если б вместо эстонцев в национальных одеждах встретил там, к примеру, китайцев в конических шляпах из тростника или рисовой соломки, или разукрашенных пестрыми перьями индейцев, или обмотанных в яркие цветастые платки негритянок, с убийственно серьезным видом перетаптывающихся с ноги на ногу аборигенов, но сегодня – сегодня я всех их принял бы с распростертыми объятиями, расселил бы в «Деревне идиотов», как гостеприимный хозяин снабжал бы каждый день едой и питьем.

Но не было там ни эстонцев, ни каких-либо других народностей. Только та смятая обертка от шоколадки Snickers, которая, несмотря на все усилия, никак не могла справиться с опылением периферийных одуванчиков. Теперь вот задумался, а почему Snickers, почему в нашей исконной певческой святыне глазам последнего эстонца предстала порхающая с цветка на цветок именно обертка от Snickers’а, а не родной фантик от «Березки», «Мишки на севере», «Белочки» или «Тийны»? В связи с этим вспомнился снимок из путевых заметок моего приятеля, который он когда-то вывесил в Фейсбуке – на фото он вместе со счастливой подругой позирует в пустыне, а у их ног на отглаженном за долгие тысячелетия песке валяется мятая банка из-под пива Heineken. Ни дать-ни взять – использованный кондом, небрежно выброшенный международной корпорацией после осквернения девственной природы. И эта покореженная вещица, вполне могущая под определенным углом зрения вызвать в ком-то даже раздражение, на той царственной фотографии казалась случайно забытым доказательством злонамеренного вторжения. Но, припомнив сейчас тот снимок, у меня возникло сильное подозрение, что за той публикацией стоял не мой приятель, а отдел маркетинга Heineken’а. Посыл-то яснее ясного: доступно везде (даже в песках Сахары). Дистрибуция-аннексия.

Какое все-таки чудо – эта музыка! Еду на Форде сквозь осенний город, шквалы дождя обрушиваются то слева, то справа, на каждой улице под разными углами (словно они не могут достичь договоренности даже по такому пустяку), ветер поднимает и кружит мусор, перемешанный с желтыми кленовыми листьями. Минуя здания в центре города, моя машина, разбрызгивающая лужи, отражается в сотнях плачущих витрин, совсем как в телерекламе высокого класса. Отражаюсь там и я в новой шапочке с сигаретой в вялых губах, перекошенный, нереальный как в комнате кривых зеркал в парке аттракционов. Но я могу все изменить, по крайней мере, внешне. Сую в плеер первый попавшийся под руку диск, и погружаюсь в новый мир. Музыка окрашивает его в темные и трагические тона, разбрасывая тут и там жуткие знаки вопроса. Меняю пластинку, и о, чудо, та же картина за стеклом вызывает поначалу слабую улыбку, а вскоре я уже насвистываю, беззаботно и весело, полный благодарности за очистительный дождь и золотой листопад. Эти примеры – две крайности, между ними помещается бесконечный ряд самых разнообразных эмоций, хватило бы только дисков с разной музыкой.

Останавливаюсь на большом перекрестке в центре города, музыка продолжает звучать в приподнятых уголках моих губ, закрываю глаза, все еще играет, картинка исчезла, настроение – нет. Выключаю зажигание, глаз не открываю, слышу внезапно упавшую тишину, через мгновение она сменяется звуками дождевых капель, неприкаянными душами требовательно стучащими о крышу Форда. Открываю глаза. Чистая, незамутненная никакими навязанными эмоциями картина. Все приходится выдумывать самому, и страхи, и восторги, и… Без помощи скрипок или синтезаторов. Музыка самый великий обман в жизни, она иллюзорна и лицемерна. Попробуй с такой поспорить, только башку разобьешь о стенку, стоящую перед тобой неподвижно и несокрушимо, прямо как религия органной музыки, от которой сам и глохнешь.

Осознавая это, предугадывая каждый последующий куплет или припев, чувствую, до чего трудно заставить себя дослушать вещь до конца. Не знаю, когда, но куда-то подевалась моя способность мыслить глубинно. И не только способность, даже вызвать в себе такое желание становится уже не под силу. Не составляет особого труда отстраниться от жизни, в которой все разложено по полочкам. Последовательность, основанная на внутреннем убеждении и независимости от быстротечных всплесков моды, – качество, о котором я всегда втайне мечтал, – для меня, увы, недостижима. Я как рекламная тумба, на которую каждый день наклеивают новый слой объявлений, и никто (в том числе, и я) не помнит и даже не желает помнить, что она собой представляла в первоначальном виде. Заглатывая жизнь полуминутными отрезками, я потерял связь с целостной картиной, как говорится, за деревьями больше не вижу леса. Такое множество малюсеньких увлекательных пикселей, не до каких-то там обобщений…

Нашел в одной из лавчонок центра такую штуковину, которую вешают у себя в саду или на крыльце своего дома или на балконе. «Музыка ветра» значится на ярлыке. Красиво. Му-узыка ве-етра. Му-узы-ка ве-ете-ерка. Только одно это словосочетание уже наполняет твой мир хаотичной мелодией буддизма, а тайная цель (с помощью «философского» фона) на первый взгляд бессистемно звучащих нот – это возврат глубокомыслия в наш потерянный мир. Амбиция не слабая, но цена всего-то в пятнадцать евро оправдывает риск. Собрал полный ящик приличных размеров, опустошив даже складские помещения. Поразился многообразию выбора. Большая часть музыки ветра изготовлена из бамбука, но были и металлические трубочки и даже из пластика. Часть висюлек на ценниках наречены «эзотерическими ловцами сновидений» и вдобавок к нежным источникам звуков разнообразно украшены: единорог, мать, ангел, спящий волк, гот-богомолец.

Разукрасил «Деревню идиотов» как рождественскую елку. После чего подсел к стройным дамам, наполнил им и себе бокалы и замер в звучании нового жалобного гимна нашего поселка. И внезапно я все понял.

Так и правда проще. В ушах шумит – ум молчит. Позволил этой мелодичной иллюзии обдурить себя, и покой не заставил ждать. Он приблизился мелкими осторожными шажками, сел рядышком, взял за руку, погладил ее, шепча что-то на ухо на моем языке, которым владеют лишь ангелы и единороги. Но именно поэтому эти звуки гонят из души тревогу, и там воцаряется спокойствие. Где-то в самой глубине еще шевелится опасение, что эти непривычные слова совсем не обязательно все доброжелательные, что тебя могут использовать, завлечь в сети, как доверчивого ребенка, которому педофил шепчет ласковые слова на незнакомом языке. Однако музыка ветра не смолкает, и вскоре сомнения улетучиваются. Мир на глазах приобретает новые оттенки, и вдруг ты обнаруживаешь, что твои руки сложены в благоговейной молитве.

На следующий день ты смотришь на календарь уже другими глазами и вспоминаешь, что пора ехать. Тыквы Хэллоуина ждут тебя.

1 ноября

Возня с подготовкой к ночи всех святых заняла довольно много времени. А весь вчерашний день прошел в борьбе с трясущимися руками и в панике, что это никогда не пройдет. Когда я к вечеру привел Ким в относительный порядок, то вытащил из шкафа старую добрую Беретту, зарядил и решил, что больше никогда с ружьем не расстанусь. Safety first, «Безопасность превыше всего», как декларируют авиакомпании, потерявшие всякую надежду на прибыль.

Но все проходит. И землетрясения, и трясучка рук в том числе. Сегодня удерживаю в пальцах шариковую ручку почти нормально. Правда, холодный воздух не способствует литературному творчеству, но ничего, предусмотрительные инженеры подарили дрожащим человеческим развалинам незамерзающие тонкие фломастеры, которые не подведут поэта даже за ледяным полярным кругом.

Итак, что же произошло 31 октября?

С утра стояла хорошая и бодрящая погода, на небе – ни облачка, что должно было насторожить такого как я хваленого спеца с достаточно богатым жизненным опытом. Но, очевидно, я все еще пребывал во власти чар последних дней, и был не готов к столкновению с реальностью.

За пару дней до того я привез из поселка, на въезде в который яйцо динозавра возвещало о наступлении новой эры, полный кузов громадных тыкв. Мы устроились на парковке перед центром, Ким лениво растянулась в шезлонге, а я реанимировал полученные когда-то в далеком детстве навыки владения перочинным ножиком. В стремлении к разнообразию, я пытался из каждой тыквы соорудить нечто особенное, разглядеть в каждом раздутом овоще уникальную личность, заслуживающую того, чтобы отнестись к ней как к великой суперзвезде. Когда был готов первый классический вариант с зигзагообразным смеющимся ртом, я пораскинул мозгами. В результате сделал четырех телепузиков, изрядно помучившись с их дурацкими антеннами на головах. Затем изобразил группу ярко-синих смурфиков, им на головы надел младенческие чепчики. Мисс Пигги получилась особенно правдоподобной благодаря парику Мерилин и свиному пятаку на резинке. С Симпсонами дело пошло совсем гладко, если не считать прически мамаши Мардж. Удачно, что в лавке банных принадлежностей нашлась длинная синяя мочалка, прекрасно отвечающая самым строгим требованиям соответствия. С четверкой из Южного парка пришлось повозиться тоже из-за головных уборов. Для Картмана, на голову которого пошла самая крупная из привезенных тыкв, я выделил одну из моих новых шапочек с помпоном, в тайной надежде, что за один день этот толстопузый ее не растянет. Со Стэном и Кайлом проблем не возникло. Для Кенни я не пожалел капюшона от своего любимого спортивного костюма. Ну, и так далее. К вечеру мою задремавшую красавицу окружила целая армия овощей, обретших новое содержание. Кого там только не было: Шрек, Фиона, Бивис, Баттхед, Гарфилд, Флинстоуны, Пух, Супер Марио, семейка Гриффинов (в очках как у Джона Леннона), ну и, разумеется, банда Энгри Бердс с их потрясными мафиозными бровями.

Приволок кучу дров и соорудил вполне пристойное кострище. Еще привез полную тачку жизнеописаний – в самый раз для растопки. Никуда не годится, что увлекательнейшие биографии без пользы томятся на полках. На всякий случай приготовил и несколько бутылок с зажигательной жидкостью. Затем я нежно разбудил Ким, и мы пошли переодеваться к вечернему событию.

Я предусмотрел абсолютно все. Уже давно приметил в витрине одной лавочки в центре города среди колдуний, ведьм и суперменов забавную парочку – она сидела у него на коленях, оба широко улыбались. «Карнавал» – так называлась эта лавка, но позы, легкомысленная и недвусмысленная одежда на той, что сидела на коленях, запросто позволяли мысленно окрестить это место «Порновалом».

Все подошло превосходно. Под мужскими аляповатыми красными портками легко скрывались такие незаменимые в холодную погоду рейтузы. Громадные, покрытые черным бархатом ботинки сулили такое тепло, что от носок можно было со спокойной душой отказаться. Белая рубашка, черный смокинг, желтый галстук-бабочка, белые (опять же ужасно большие) перчатки всего для трех пальцев плюс большой. И венец образа – маска с внушающими уважение ушами и с самой милой улыбкой на свете, перед которой даже эталон вселенского зла Дарт Вейдер не смог бы устоять – вытащил бы из кармана «Чупа-чупс» с клубничным вкусом и сунул конфету в этот рот до ушей. Вот такой костюм я выбрал себе для Хэллоуина.

А тот второй, тот женский манекен, что был пристроен к моей вешалке с доблестным нарядом, выглядел следующим образом (во избежание преждевременного семяизвержения, на всякий пожарный начинаю сверху): очень симпатичное личико, длинные струящиеся волосы (в точности как у Ким), из-под которых выглядывают два круглых черных уха, между ними красный в белый горошек бант; рукавчики-фонарики блузки, которая обрывается высоко над пупком, чуть не лопающаяся молния, мужественно сдерживающая острые выпуклости; на тонких руках белоснежные полудлинные перчатки; далее (если пропустить шелковистый животик с ослепительно безупречным пупком) короткая юбчонка (опять же в горошек, подстать банту и блузке), длина которой (вернее, ее краткость) наведет любого функционирующего мужчину на мысль о длине его дирижерской палочки (и о краткости жизни, как таковой); затем, ой-я-не-могу-какие ноги в белых гольфах, украшенные с боков озорными красными бантиками; и вся эта хэллоуиновская мечта стоит в восхитительных туфельках, в дизайне которых художнику удалось совместить проказы школьницы, достоинства матери семейства и порнозвезды, простоту и грациозность.

Вот такая благопристойная лавочка расположена прямо в центре нашего города. Работает на законных основаниях, совершенно легально, за кассой на стенке висит официальное разрешение на торговлю и план эвакуации. Хотя, строго говоря, здесь был бы уместнее план эякуляции.

Одевались мы с Ким долго и тщательно (в процессе я два раза не удержался и по-быстрому овладел ею), словно прославленная пара актеров, которых ждут софиты и камеры студии Диснея и сам господин Уолт на потертом режиссерском стульчике с погасшей от долгого ожидания трубкой в зубах. И когда, наконец-то, мы были готовы и при помощи легковоспламеняющихся биографий запалили костер, я вдруг перестал осознавать, что же все-таки происходит. Ведь всякий раз, когда моя лыбящаяся физиономия с ушами– локаторами отражалась в стеклах Форда, я видел Микки Мауса, пытающегося испытанными способами развлекать свою милую Минни, а если откуда-нибудь, таща за собой километровую реку слюны, еще и полоумный Плуто выскочит, то придется принять все это, как доказательство того, что я и есть рисованный персонаж в выдуманном мире. Коли у меня возникнут упреки по поводу такой судьбы, то максимум, что можно сделать, это настучать старика Уолта трубкой по голове, подергать его за ус или удавить цветастым галстуком.

Не стоит отрицать вероятности того, что всему виной мог быть выпитый виски.

Я подогнал Форд ближе к костру, опустил окна и врубил маг на всю катушку. Отплясывал как обезумевший мышонок, только что получивший телеграмму о скоропостижной смерти последней в мире кошки. Подкидывал Ким как молодой Джон Траволта, и сам того не замечая, очень рисковал, размахивая ее ногами над костром. А костер удался на славу. Длинные языки пламени взметнулись прямо в небо, и я был горд тем, что устроил все это огнедышащее великолепие, не заглянув ни в один из учебников по маркетингу. Я уже изрядно накачался, перед глазами перемешались и поплыли подсвеченные кладбищенскими свечками мультяшные тыквы и стремящиеся в небо огненные искры. Бродил кругами с шлюшкой Минни в одной руке и пустой бутылкой в другой, споткнулся, поднялся, засунул свою мышку в машину, потерял равновесие и чтобы не упасть, ухватился за дверцу, но все же рухнул, ударившись своей большой, дурной и мягкой башкой об асфальт. После чего с трудом встал и потащился в магазин за очередной бутылкой. Когда через некоторое время, с мокрой от виски рожей Микки Мауса, распевая во всю глотку, я приковылял назад, то сразу понял (несмотря на третью стадию опьянения), что наш праздник Хэллоуина принял неожиданный оборот. Ким не было. «What the fuck!» – закричал я этим ужасным мышиным голосом и, сохраняя равновесие, вцепился в кузов машины. Изо всей мочи пытался остановить мельтешение перед глазами, но это было невероятно трудно и ужасно утомительно, хотя при этом мои мышиные глазки кое-что уловили. Опустился на четвереньки, став, очевидно, похожим на грызуна в белой горячке, возомнившим себя гончим псом, и вылупился на кривляющийся перед глазами кленовый лист с канадского флага. Как он смеет, подумал я, превратившись в американского патриота с большими ушами, как смеет северный сосед дразнить нас – и я, как был, на четвереньках, переполненный мстительной яростью, начал преследование по кленовым следам, ведущим с парковки куда-то к озеру. С каждым шагом обострялось мое собачье чутье, пока, наконец, до меня не дошло, что эти редко расположенные плевки вовсе не канадские листья клена, а следы ног убегающего существа. Пеликан? Нет. Отбросил эту устаревшую идею. Какой к черту пеликан (хотя, сказать по правде, в одном старом комиксе Микки вроде бы дрался из-за рыбины именно с пеликаном). Я полз вперед, колени уже горели от холода и неровностей асфальта, но на ноги я не поднимался, боясь потерять из виду цепочку следов. Не обращая внимания на боль, я поддал газу и тогда, вот тогда-то мои уши и уловили какое-то тяжелое шлепанье. Шлеп да шлеп, шлеп да шлеп раздавалось спереди из темноты. Как гром среди ясного неба меня вдруг осенила догадка. Забудьте Канаду, забудьте пеликана, похититель никто иной как утенок Дональд Дак, этот похотливый, взъерошенный голожопник, этот тупой крякальщик, подлый говнюк. И он покусился на мою Минни? Я поднял голову. В темноте передо мной вихлялся светлый хвост. И ты, драная утка, явился, чтобы… Я встал во весь рост, покрепче обхватил бутылку, и в тот момент, когда приготовился решительно атаковать своего анимационного противника, тот остановился и повернулся, вернее, взглянул на меня через плечо, и я понял, что никакой это не Дональд, а вовсе это… господи помилуй, только тут до меня дошли истинные размеры этого чудища, это был… это был… и бедная Ким висела за ногу в его челюстях. Я почувствовал как от ужаса траванул золотистой струей, как невольно попятился, заметил, что ужасный, желтый и единственный глаз (второй вроде бы был выколот) этой твари следит за мной с холодным первобытным спокойствием, потом увидел, как он с некоторым интересом повернулся ко мне, что-то прикинул и как затем все теми же уверенными шагами, шлеп да шлеп, направился в мою сторону, оценивая своим единственным зорким глазом мой силуэт, очевидно, возбудивший его аппетит. Я отступил, прости, господи, а что мне еще оставалось делать, если из каждой моей поры сочился жидкий ужас, я содрогался всем телом, вдруг ощутив холод в изначальном значении этого слова, а не в том, что используется в отношении современных морозильников или кондиционеров в переохлажденных номерах отелей, и этот холод, в прямом смысле лингвистически восходящий к ледниковому периоду, пишущийся с маленькой острой буквы «х», которая будет колоть тебя до тех пор, пока из твоего организма не вытечет вся влага, а та смехотворная оболочка, что останется, заледенеет до такой крепости и жесткости, что любой хеллоуиновский костер, будь он каким угодно огромным, рядом с ней погаснет и рассыплется на миллионы беспомощных кристалликов льда. Но, и это поистине чудо, перед охлаждением устоял только мой разум, который, возможно, именно из-за такого насильственного оледенения как раз и прояснился. Я понял, что тот, кто отступает – это не я, а мое жалкое и трусливое тело с забастовавшим сфинктером. Что одновременно с тем, что это тело обделалось от страха, я как существо высшего порядка обязан оставаться спокойным и мыслить рационально. Что, да, хищник может сожрать вышедшие из-под моего контроля части тела, мою голову, руки и ноги, мое туловище вместе с кишками и всем вонючим, что в них еще осталось, но никогда в жизни ему не сцапать своими челюстями меня самого, не сможет он проглотить меня, растворить в желудочном соке, чтобы позже высрать под каким-нибудь кустом мои коричневые останки, нет, со мной ему не справиться, ибо мое Я столь велико, что его не переварить, и у него нет ни вкуса, ни запаха, уже не говоря о форме. Я задумался, ни на миг не прекращая отступать от источника опасности, и думал я над тем, кто же он такой. Что крокодил, это ясно. Но точнее – какой? Не существует просто крокодилов, как не существует просто мышей. Почесал свое огромное круглое ухо (по правде, так это вовсе и не мышиное ухо). Кого он во мне увидел, этот зеленый гад, и за кого принял Ким, чье самообладание, учитывая катастрофическое положение, с моим было несравнимо. И тут пришло озарение. Ну конечно! Этот чертов крокодил и не был простым крокодилом. У этого чертова крокодила было имя. И это чертово имя было чертов Гена. Вот так. И соблазнился этот говнюк Геннадий Динозаврович не глупой американской мышкой, скорее всего, он принял ее за пресловутого Чебурашку. Два Чебурашки. Один несколько отдающий резиной уже в зубах, второй, обделавшийся и сладко испаряющийся, прямо перед ним на фоне костра. Наконец-то мой калькулятор заработал без сбоев. Гена, с закуской «два по цене одной» перед глазами, ускорил шаги, я отступал с той же скоростью. В дверях центра резко дернулся, одновременно с Геной, и с грохотом захлопнул стеклянную дверь прямо перед носом товарища. Он остался с прижатым к толстому стеклу огромным светлым пульсирующим «подбородком» и с Ким – Чебурашкой номер один – в зубах. Я кинулся в охотничий магазин и спустя миг вернулся с Береттой. Кровожадный убийца уже удалялся, его извивающийся хвост неторопливо и уверенно погружался во тьму. «Гена! – закричал я по возможности отважно и угрожающе. – Стой, стрелять буду!» И не пускаясь в долгие разговоры (чем грешат многие фильмы, где потенциальной жертве начинают обрисовывать личное мировоззрение, до тонкостей объясняя благородство своих намерений), выстрелил три раза туда, где полагалось быть бьющемуся сердцу чудовища. Этого хватило. Гад ползучий распластался и застыл, в его позе был явно узнаваем логотип Lacoste. Я высвободил Ким из челюстей, упал на колени и заплакал.

2 ноября

Вообще-то, положение с Ким было аховым. Позавчера ночью, после случившегося кошмара, я держал ее на трясущихся руках и смотрел, как душа постепенно покидает мою возлюбленную подругу, оставляя после себя пустую сморщенную оболочку. Правая нога Ким ниже колена превратилась в лохмотья. Мрак. Вдобавок к слонам я теперь ненавижу крокодилов. Всей душой.

Ничего не соображая и не зная, что предпринять, я заглотил еще полбутылки рома и вырубился.

Наутро очухался. Осмотрев раны Ким, пришел к тяжкому заключению. Ногу надо ампутировать. Приготовился к операции. Принес ножницы, нож, клей и пинцеты и, склонившись над пациенткой, впал в ступор – как столетний старик, задремавший с открытыми глазами. Когда, наконец, взял ножницы, опять окаменел. Мысль, что мне придется сейчас оттяпать ногу у своей возлюбленной была такой невыносимой, словно резать я собрался самого себя. Но что поделаешь. Голень настолько истерзана, что склеивать тут было нечего. Приступил к работе.

Оглядываясь назад, сам удивляюсь, как смог настолько сосредоточиться на задаче, что отключились все эмоциональные факторы. Не прошло и минуты, как унялась дрожь в руках. Я резал точно и уверенно как мишелиновский шеф-повар, которому предстояло изготовить эстетического вида деликатес из свиной шкурки с тонким слоем мяса.

Прежде всего, я удалил поврежденную часть ноги и кинул ее с глаз долой под стол. Смотрел на обрезанную голень (почему-то на ум пришло сравнение с кольцами кальмара) и думал, что делать дальше. Если просто заклеить просвет, то нога в этом месте примет отталкивающе неестественную форму. На двух концах склейки образуются острые углы – конверт какой-то получится. Не скрою, что на долю секунды я представил себе, как эти углы будут мешать и царапаться во время близости. Я отложил инструменты.

Пошел гулять по центру, заглядывал в каждую лавочку, надеясь наткнуться на идею, которая помогла бы наилучшим образом выйти из положения. В магазине игрушек взгляд упал на резиновые мячи всевозможных размеров. Взял несколько и вернулся в операционную. Засунул один подходящий мяч в разрез. Если хорошенько проклеить, то воздух наверняка будет удерживаться. Но я отбросил эту мысль, когда присмотрелся к героями из Angry Birds на пестро разрисованном мячике. Ким заслуживает лучшего. Пошел искать дальше. Через полчаса оказался в магазине женского белья с двумя любопытными вещицами в руках – о том, что такие существуют, я до той минуты и слыхом не слыхивал. Силиконовые подушечки-накладки, призванные визуально улучшать форму груди. К самой груди в данный момент интерес у меня отсутствовал. Зато привлек материал этих прикольных штучек и форма, напоминающая небольшие розовые береты. Отобрав несколько, я вернулся к Ким. Размер «С» сел как влитой. Я покрыл толстым слоем клея края накладки и внутреннюю сторону надреза и вставил изделие. Оценил свой ручной труд, который, если честно, то выглядел вовсе не плохо, и почувствовал, как на меня опять наваливаются грусть и отчаяние. В создавшейся ситуации надо постараться найти хоть что-то положительное. Да, моя женщина спасена, и это, пожалуй, самое главное. Но теперь вместо двух ног у нее одна. Черт…

Зато вместо двух целых три соска. Е-е-сть… Отер рукавом слезы.

Я сидел над сдутой Ким и, сам не знаю почему, задумался о времени. Сегодня второе ноября, позапрошлой ночью надо было переводить часы. Назад. Я пошел в часовой магазин. Удивительное все-таки место. На стенах и полках полным-полно хронометров, будто время ничем не отличается от беговых кроссовок или копченой колбасы. Я снял со стены самые большие часы и передвинул стрелки на час назад. И что теперь изменилось в моей жизни? Передвинул еще на час. Огляделся. Мир нажал на тормоза и врубил задний ход? А если мне сейчас устроиться здесь, запастись едой и питьем на несколько дней, а то и недель, и начать откручивать время назад на всех этих самодостаточных устройствах? Вернул бы назад ногу Ким, теплую погоду, наш романтический уик-энд у моря, исчезнувших людей, первое рабочее интервью с исполнительным директором центра, свои школьные годы, бабушку с дедушкой, ту роковую вечеринку, на которой три возбужденных пениса совратили одну юную обворожительную вагину, и в тот самый момент, когда яйцеклетку моей мамы атаковали миллионы игривых сперматозоидов, я бы остановил время. Стоп! Передо мной кадр фотофиниша самого короткого в мире спринта. Завожу гимн, объявляю победителя. Вызвав его на пьедестал, вручаю букет цветов и вдобавок свидетельство о рождении сына. Может воспринять его как диплом или почетную грамоту.

Ким надо было подсохнуть, свежая рана нуждалась в покое. Оставил ее восстанавливаться, а сам никак не мог придумать, чем бы заняться. Вышел на улицу, закурил. Крокодил лежал на парковке, даже околев, он излучал силу и внушал ужас. Из трех пулевых отверстий на асфальт вытекла темная густая кровь. В оскаленных зубах виднелись обрывки силикона. Ткнул носком сапога в его брюхо. Оно было мягким как у плюшевой игрушки.

Решил гадкого монстра оставить как есть. Рано или поздно вороны и чайки найдут его и сожрут подчистую, оставив будущим поколениям в дар кабинету зоологии отличный выбеленный скелет. А из дорогой и ценной кожи какой-нибудь далекий мастеровой соорудит себе модные шлепки.

Я вернулся за ружьем, сел в машину и поехал в зоопарк.

Остановился перед въездом. Рядом с открытой настежь калиткой огромные двустворчатые грузовые ворота, запертые на тяжелый ржавый замок. Пешком идти как-то не тянуло, даже с ружьем. Взял топор и обрушил на замок. Тот даже не крякнул. Черт… Вспомнив ковбойские фильмы, присел за дверцей машины, так, на всякий случай, и бабахнул из ружья. Ни в одном глазу. Дал еще два залпа. Замок висел в апатичной неподвижности, как списанный стариковский инструмент. Опять схватился за топор. Колотил и лезвием, и обухом, до темноты в глазах, пока ржавый страж ворот все-таки не сдался и в знак поражения не свалился с грохотом мне под ноги.

Распахнув ворота, я въехал внутрь.

Уже в самом начале, у прудов, открывшаяся передо мной картина заставила надавить на тормоз. Все пруды, насколько хватало глаз, были покрыты сплошным пушистым слоем. Белый пласт лежал и на берегах водоемов, словно здесь разодрали десятки тысяч пуховых одеял и подушек. В этом слое пуха, которому добавляли призрачной фантасмагоричности время от времени возникающие завихрения, что-то шевелилось. Я огляделся, зарядил ружье и выбрался из машины. Подойдя ближе, понял, что это двигались странные фигурки общипанных птиц. Они ничуть меня не испугались и убежать не пытались, так что я мог приблизиться к ним и даже потрогать. Однако желания такого не возникло. Эти жалкие создания напоминали кого угодно, только не тех величественных существ, кому стихией природы предназначено с синих высот класть на головы всего земного. Они с трудом передвигались, припадая или подпрыгивая на единственной оставшейся лапе и волоча за собой неестественно растопыренные лохматые крылья, словно это были какие-нибудь рваные и вонючие тряпки, их глаза покрывал желтый липкий гной, из-за которого иные пернатые превратились в невидяще тыкающихся слепцов, со всех клочьями было выдрано оперение, в проплешинах виднелась синюшная пупырчатая кожа. Так и не найдя объяснения увиденному, я вернулся в машину.

Неожиданности не случилось. Вольеры млекопитающих стояли пустыми. Уже даже не воняли. Падалью хищных птиц, валяющихся на земляных полах птичьих клеток, лакомились не входящие в постоянную экспозицию зоопарка насекомые-некрофаги.

Набравшись смелости, с ружьем в вытянутых руках, я вошел в тропический дом, откуда, надо полагать, и сбежал этот треклятый крокодил Гена. Помещение выглядело довольно жутко. Пол усеян разодранными птичьими клетками и осколками разбитых аквариумов. Через этот дом, в котором когда-то мирно сосуществовали крокодилы и черепахи, будто прошел тропический ураган. Все было перемешано, разбито и разбросано и, мало того, там-сям валялись еще и фрагменты бывших рептилий. Натянув респиратор, я продолжил обыск помещений. Всюду одна и та же картина. Следы звериного вандализма без всяких прикрас. В последней комнате повторилось все то же, но с одной существенной разницей. В самом центре длинного ряда расколоченных аквариумов преспокойно стоял один, самый большой, и был он первозданно нетронут, а в нем переваренной гигантской макарониной свернулось петлями нечто, перед чем раболепно застыл обезумевший от голода и нашедший здесь свою погибель крокодилий хвост. Боа. Удав лежал там, живой или мертвый, похожий на рождественскую колбасу космических размеров, плевать хотевший на все то, что мне с таким трудом удалось пережить за последние четыре месяца. Четыре месяца… Неужто и правда незаметно прошел предусмотренный трудовым законодательством мой испытательный срок? И как быть теперь? Отныне я официальный управляющий маркетингом? И что, ответ на мой вопрос прячется в этой свернувшейся кольцами твари, на вскрытие которой понадобилась бы мотопила?

Осторожно постучал стволом Беретты по стеклу. Ноль реакции, как и положено настоящему начальству. Постучал еще раз, чуть посильнее. На меня по-прежнему не обратили внимания. Я пришел в замешательство. В экономическом вузе на лекциях по теории управления нам, будущим управленцам, внушали прямо противоположное: обязательно разговаривайте с подчиненными.

Продолжающееся унизительное молчание не нарушилось и после третьего, теперь уже достаточно громкого стука. Похоже, мой высокообразованный преподаватель, запросто цитировавший наизусть десятки азбучных истин, о практическом управлении ни фига не знал.

Отвернись от всех, не обращай ни на кого внимания, слабаки отпадут сами собой.

Я колебался. Уйти, не получив ответа, или… Перебрал варианты: принять вызов вражьей силы, отказаться от ответа, отказаться от вопроса, отказаться…

Попятился к двери, зашел за косяк и прижал к щеке приклад.

6 ноября

Ким надо было как-то развеселить, отвлечь ее от мыслей о потерянной конечности, внушить, что не все в жизни сводится к ноге, пусть и своей и самой распрекрасной. Нашел для нее пару сапог, таких черных и блестящих, высотой до половины бедра. Набил правый тряпками и подвязал к культе, но сапог держался плохо, сидел неестественно и не скрывал, а скорее, подчеркивал физический недостаток. Опять пошел по центру, нахмурившись и заложив руки за спину, и тут вспомнил про манекен, который когда-то сам же и сломал. Он лежал в примерочной кабинке, подернутый тонким слоем пыли. Ноги валялись рядом с туловищем. Голова готова была мне все простить и здесь же, не отходя от кассы, дать обет супружеской верности и обручиться. Я не стал притворяться. Забрал правую ногу и пошел в секцию рабочих инструментов, где подогнал ее по длине, отпилив лишнее. Удачно, что внутри нога была полая. Я вдавил в нее культю Ким и для надежности обмотал место стыка тейпом. Вышло не так уж и плохо. Натянул сапоги, зашнуровал их, после чего поставил Ким на ноги. Устояла. Даже весьма недурно, хотя сапоги и не особенно позволяли разгуляться фантазии. Передо мной стояла не жена, не мать семейства и не коллега или партнер. Это стояла профессионалка, специалист по обслуживанию с богатым опытом, искусная не только в любви, но и в умении прятать на своем активно востребованном теле шрамы от ударов судьбы.

Продолжил одевать Ким. Клетчатая мини-юбка, белый кашемировый свитер с высоким воротом, меховая курточка, перчатки из голубой замши и озорная вязаная шапочка сноубордистки. Заглянул под юбку. Про трусики я забыл. Ну, да ладно.

Усадил ее в машину, пристегнул ремнем, и мы поехали.

Я ни о чем не думал, только крутил руль да переключал передачи. Все складывалось само собой, жизнь текла независимо от меня, я не вмешивался. Не включил музыку, не разговаривал. Ощущал себя лишившейся цели рекой, которой не положено принимать решения. Которая потихоньку течет в своем русле, не ломая голову над его шириной или глубиной, не говоря уже о направлении, которое утверждено так давно и Бог знает кем и почему, что думать об этом – напрасная трата времени.

Совершенно очевидно, что к моменту, когда ты приходишь в этот мир, большинство сопряженных с твоей жизнью решений уже принято. Поэтому проще всего плыть по течению, воспринимая попадающиеся на пути пороги и водовороты как фатальную неизбежность. Ведь нет никаких гарантий того, что если ты взбунтуешься, мобилизуешь все свои силы и отвагу, чтобы наперерез течению выбраться на берег, там тебя первым делом не сожрут. У реки нет цели, и этим вроде бы все сказано. Нет необходимости куда-то добраться. Весь смысл в постоянном движении. Если бы жизнь имела цель, она наверняка уже давно достигла бы ее, как перекрытая река, которая вдруг бесследно впадает в море, оставив после себя высохшее русло. Результат достигнут и дело в шляпе.

Такой ход мысли меня немного напугал. Неужто во мне живет маленький Пауло Коэльо? Громко испортил воздух.

Бесцельное течение жизни остановило наш Форд Рейнджер на парковке перед телебашней. Итак, у нас на пути возникла башня. Или это мы попали в поле зрения башни. Заставил себя продолжить в автоматическом режиме. Ни о чем не думая, схватил Ким подмышку и вошел в здание. В фойе остановился перед указателем на пожарную лестницу. Воспринял это как знак.

С каждой ступенькой Ким становилась все тяжелее. Мой лоб покрылся толстым слоем липкого пота. Я задыхался, с тоской вспоминая обрезанный рюкзак, с которым однажды мы ходили по грибы. Но надо было двигаться дальше. У жизни, как и у реки, может быть лишь одно– единственное направление. Вперед. Не знаю, сколько прошло времени, может полчаса, когда мы все же выбрались на верхнюю смотровую площадку. Обессиленный, я опустился на пол и закрыл глаза. Сердце колотилось как бешеное, дышалось с трудом.

Когда, наконец, я открыл глаза, рядом лежала Ким с задранной на живот юбкой. Это я тоже воспринял как знак и спустил молнию на штанах. Интересно, альпинисты тоже так отмечают успех восхождений? Фотографий пика Эвереста под слоем использованных кондомов вроде бы не попадалось. Сделал все по-быстрому. Акт не для удовольствия, а для удостоверения факта. Потом мы с Ким вышли на балкон, и я раскурил сигарету.

На темной поверхности моря дрейфовали суда разных габаритов, у всех носы в одну сторону, как у достигших договоренности перелетных птиц. Ветер пас в небе тяжелые тучи, насильно подталкивая их в южном направлении. Я взглянул вниз. Мир помельчал, здесь, на высоте он уже не имел ко мне такого отношения, как раньше. Возникло желание подняться еще выше, взлететь над этим странным шариком, который держит и притягивает к себе не воспоминаниями или мечтами, а приземленной физической банальностью, которая зовется гравитацией. Меня тянуло улететь. Освободиться от балласта и взмыть в высоты без начала и конца, где нет ограничений в виде русла, лестниц c двухсторонним движением или регулируемых перекрестков. Представил себя свободно летящей птицей-анархисткой, которую побуждает к жизни не чувство голода или половое влечение, а исключительно Броуновское движение. Вывернул карманы и кинул вниз пачку сигарет, зажигалку, ключи от машины. Снял шапку и сбросил вдогонку. За ней последовали куртка, свитер, рубашка, сапоги, штаны, носки, трусы. Теперь я был голым. Ветер вился и кружил вокруг меня, словно пытался приподнять с места. Оставалось еще чуть-чуть. Что-то еще мешало, что-то лишнее, балласт, от которого нужно было избавиться. Оглядел себя, похлопал по голому телу, будто искал в карманах потерянную вещь. Должно же быть еще что-то лишнее, ведь немного не хватило, ноги уже почти оторвались от пола. Ким! Ну, конечно же. Взял ее и перекинул через перила балкона. Я свободен!

Но тут стало холодно.

Не мне. Этому чертову телу. Оно посинело, начало дрожать. Ни о каком полете и слушать не желало. Похоже, этого конфликта мне никогда не разрешить. Я так и буду оставаться во власти своего слабовольного тела, которое в свою очередь подчинено всем этим надменным учебникам по химии и физике. О чем бы я ни думал, как высоко ни летал бы сейчас мой разум, это трясущееся тело все равно нашло дверь для эвакуации и понесло меня по тысячам ступенек вниз, обратно на землю, которую оно называло реальностью и о которой я ничего не хотел слышать. Там, внизу оно подобрало свои дурацкие манатки, напялило их на меня, отыскало даже курево и зажигалку, поправило на Ким ее протез и даже не забыло отметить торжество и победу реальности быстрым отрезвляющим половым актом. Когда оно запихивало в штаны член, я взглянул на его глянцевую головку с сарказмом. Это и был тот лишний груз, которого я, стоя на верхотуре, так и не нашел. Сморщенный и безобразный, висячий дублер смысла жизни.

Затем тело отвело меня и Ким к машине и довезло до торгового центра, до нашего дома, не обращая никакого внимания на ту неловкость, которую все это время пребывания в нем я испытывал.

9 ноября

Это происходило в Париже. Я стоял в длинной очереди и, задрав голову, рассматривал уходящего в небо железного монстра. Передо мной извивалась толстенная змея из людей – здесь были представлены все континенты, все религии, все возрастные группы, все расы, но при этом, только один единственный класс – анаконда среднего класса. Я встал в конце хвоста, так как это показалось уместным и абсолютно естественным. Оказался последним, за мной никто не прибавился. Это слегка смутило. Стоящие впереди то и дело поглядывали через плечо, словно пытались угадать, что должен чувствовать последний.

Время тянулось и мы вместе с ним. Высокий, пожилой мужчина в очках и в форменной одежде, с выдающимися усами под еще более выдающимся уныло отвисшим носом, молча провожал гостей до лифта. Все шло гладко и вежливо, без ненужной сутолоки. Приглушенными голосами люди разговаривали на всех языках мира, поглядывая то на башню, то оглядываясь вокруг, не забывая бросить взгляд и на меня. За минуту нащелкивали тысячи снимков, большая часть которых за секунды оказывалась в интернете. Хотя довольно было бы и одного.

После терпеливого ожидания я, наконец, добрался до лифта. Последним рейсом усатый в форме тоже поднялся наверх. Ехали молча, перед глазами проплывали толстые стальные балки, как полосы поехавшего изображения на экране неисправного телевизора.

Наверху лифт открывался прямо на смотровую площадку. Ветер трепал и перемешивал всевозможные прически толпы настолько плотной, что развевающиеся волосы попадали в глаза, рты, прилипали совершенно незнакомым людям (в том числе, и выходцам с противоположной стороны земного шара) к чему попало. Это терпели с улыбками, однако панорамные снимки, которые были испорчены чужими лохмами, тут же украдкой стирались.

Для лучшего обзора я протиснулся к ограждению. Услышал бурчание на китайском. Похоже, у меня единственного здесь не было камеры и телефона. Это заметили и, как мне показалось, даже слегка обиделись.

Невероятно, как высоко мы находились. Посмотрел вниз на город и не смог отделаться от ощущения, что все эти сотни и тысячи домов будто обложили нас. Что мы тут, наверху, неважно, что мы строители этих домов (ну, или потомки строителей), словно загнанное в угол на верхушке башни стадо ослабленных животных, которых пытаются вытеснить со своей территории здания из камня, стекла и стали. На широкой темноводной реке между массивными мостами скопились десятки прогулочных суденышек, они, как и здания, явно наслаждались видом жертв, загнанных на верхотуру. У меня закружилась голова. Что-то здесь было не так. Чувствовал себя полудохлым существом в тесной клетке зоопарка, которое с кем-то перепутали. Надо было выбраться отсюда. Удрать без промедления, не раздумывая. Я подтянулся на перилах и оттолкнулся.

Я падал. Спиной вниз, лицом к небу. Видел, как защелкали вспышки фотоаппаратов. Слышал окрики и возгласы. Тогда повернулся в воздухе так, чтобы смотреть вниз. Хорошее чувство. Спасения и свободы. Легко дышалось. Земля приближалась очень медленно – настолько высоко мы залезли, вернее, заехали. Пешком за такое короткое время так высоко не заберешься. Для этого необходим транспорт. Транспорт ускоряет все, особенно восхождение, а добраться вниз нам дано и своими силами. Поискал в воздухе наиболее удобное положение, полежал на животе, потом на боку, даже попробовал позу портного. До чего же приятно было падать.

Примерно через час немного заскучал. Земля приблизилась незначительно. Встречный ветер холодил, пришлось до конца задернуть молнию на куртке и даже поднять воротник. Все позы были испробованы, костяк свело, я растирал бедра и икры, судороги донимали мышцы живота. Я забеспокоился. Долго это может продолжаться? Взглянул наверх. Смотровая площадка пропала из виду. А до земли по-прежнему еще ой, как далеко. Делать было нечего. В полном смысле этих слов. Курс один, без вариантов, опять же абсолютно не согласованный с моими скромными пожеланиями. Буквально. Если вам не подходит наша гравитация, сваливайте на другую планету. Навязчивое гостеприимство, исключающее возможность выбора.

Затем послышался какой-то свист, и я развернулся. Сверху приближалась черная точка. Я чуть не лопнул от нетерпения. Неужели кто-то спешит ко мне на помощь? Слава Богу, честное слово! Точка постепенно увеличивалась в размере. Скоро глаза различили несущуюся вниз головой человеческую фигуру в серебристом костюме вроде скафандра, только намного уже и по последнему писку моды плотно облегающем тело. Когда он завис надо мной (наши скорости в свободном полете не сильно различались), я успел заметить у него на голове каску с эмблемой Red Bull. Он пролетел мимо, не обратив на меня ни малейшего внимания, словно я и не человек вовсе, а бессмысленно порхающая пылинка. На подошвах его кроссовок виднелась надпись: Felix. Я был обманут и разочарован. Но внезапно откуда-то послышался нервный окрик: «Watch out!», и прежде, чем я успел хоть что-то сообразить, мимо со свистом промчался человек с телекамерой, а за ним, хлопая юбкой, расфуфыренная девица с микрофоном, который она держала в вытянутых руках как револьвер. Я смотрел им вслед, пока они не превратились в точки. И тогда услышал новые голоса. Поспешно перевернувшись, застыл от ужаса. Небо надо мной потемнело от сонма точек. Их становилось все больше и больше, и я испугался, что вот-вот наступит полнейшая темнота. Мимо летели люди, веселые и возбужденные. Сотни, тысячи, думаю, что миллионы, если не больше, и у всех телефоны и фотоаппараты. Одна узкоглазая девушка мимолетом сфотографировала меня, проверила качество снимка на экране смартфона и, очевидно, оставшись довольна, послала мне воздушный поцелуй, после чего головой вперед нырнула в падающую человеческую массу.

Это продолжалось долгие часы. Поток людей не иссякал, они пролетали как вблизи меня, так и в отдалении. Я проголодался. Попробовал тормознуть кого-нибудь, чтобы попросить поесть, но кроме недоуменных взглядов ничего не выцыганил. Отступил и свернулся клубком. Было холодно. Поток падающих потихоньку начал редеть. Спустя час-другой из виду исчезла последняя точка. Небо вновь прояснилось и посветлело. Самую малость пригревало солнце, я вертелся и так, и сяк, чтобы тело хоть немного оттаяло. Вдруг услышал покашливание. Незаметно рядом возник тот пожилой мальчик-лифтер в форме. Он раскинул руки, погасив таким образом скорость, и повис рядом. Я показал пальцем на свой рот. Он в замешательстве смотрел на меня, и понадобилось довольно много времени, прежде чем понял. Он медленно закивал, а в уголках рта возникли сочувственные складки смеха. Вытащив из кармана брюк пачку сигарет, он протянул мне худую руку. Ветер трепал рукав пиджака. Я взял пачку. Pall Mall с единственной последней сигаретой. Я вопросительно посмотрел на мужика, тот пожал плечами, по-своему любезно и подбадривающе, поднес руку к козырьку, произнеся при этом: «Бери, чего там».

Потом принял позу ныряльщика и исчез с моих глаз.

12 ноября

Холодрыга. Не отпускает уже на протяжении довольно длительного времени. Еще и эти сновидения, в которых бесконечно падаешь навстречу пронизывающему ледяному ветру, тепла не добавляют.

Интересно, а у меня есть надежда дождаться весны? Или же в будущем этой оптимистической выдумке человечества из-за ничтожного количества зрителей будет неохота даже показываться на сцене? Я, конечно, могу и дальше тупо отрывать листки календаря – вплоть до 31 декабря. Но это и все. Больше календарей нет. Нет конферансье, который объявит о приходе очередной весны. И самое популярное из четырех времен года так и останется дремать за кулисами сцены с чашкой скованного льдом кофе в одной руке и пилочкой для ногтей – в другой.

Несколько раз я переночевал у Марис и Кристьяна. Поначалу разжигал камин в гостиной и пробовал спать на диване, но этот камин был таким дрянным, что для хоть какого-то тепла в него приходилось подкидывать полешки ежеминутно, и отлучиться от очага нельзя было даже на короткое время. Попытался уснуть в натопленной парной, но чуть не окочурился от духоты. Мне воздух нужен больше, чем я воздуху. Неравенство в отношениях удушает. Взвесил вариант окончательного переезда в этот дом, где дни мои протекали бы в шарканьи между камином и парной, но и от этой мысли отказался. Если зима окажется снежной, я застряну тут до весны. Или до конца ледникового периода. Что раньше наступит.

Вернулся в центр. Здесь хотя бы воздуха хватает и простора для движения. И алкоголя. И жратвы.

В походной лавке отыскал самую большую палатку. Разбил ее в центре мебельного салона на здоровенном персидском ковре. Припоминая устройство эскимосских иглу, приступил к утеплению своей миниатюрной спальни. Из Jysk’а притащил, сколько смог, подушек, обложил ими как аккуратно вырезанными снеговыми плитами палатку, уложил их и на купол крыши. Вровень с отдушинами палатки оставил между подушками четыре маленьких отверстия на все четыре стороны. Заволок внутрь два полутораспальных матраса, на них постелил шесть голубых шерстяных одеял с улыбающимися плюшевыми мишками Teddy Bear. Все застелил простыней, принес подушки и несколько самых пышных пуховых одеял. На потолок приладил походную лампу, карманы палатки забил батарейками. Мне предстоял долгий сон с сумбурными сновидениями, и срок окончания этого сна в выстуженном торговом центре терялся в кромешной тьме.

Похоже, я даже выспался. Ким, правда, наутро была непривычно холодна, но после потери ею ноги, я вхожу в ее положение и стараюсь не слишком напирать. Солнце явно уже встало, но нас разделяла теперь многослойная прокладка: свод потолка, ткань палатки, подушки, крыша центра, облака в небе. Вот я и валялся в этой непроглядной мгле, как последний паразит, забытый в одиночной камере в пустом организме-хозяине.

Солитер, крот, шахтер – это все я. Забившийся в глубокую нору, пребывающий в блаженном неведении обо всем, и хорошем и плохом, что происходит при свете дня. Здесь не мерцает и не горит ни один огонек. По крайней мере, пока я не притронусь к своему фонарику. Могу распахнуть глаза, могу зажмуриться – эффект нулевой, ничто не меняется, и это неприятное сознание возмущает мои бесполезные глаза, похожие на два телескопа с треснувшими объективами.

Одновременно обостряются другие органы восприятия. Силы, не истраченные зрением, поровну распределяются между ними. Через клетки плоти до меня доносятся тягучие удары сердца, словно кто отжимает губку. Я слышу, как сотни красных рек в венах испуганно мечутся в поисках выхода, которого не находят. Мое тело на замке. До ключа (а это топор, нож или Беретта) не дотянуться. Я бы мог протянуть руку помощи, без разницы – правую или левую, но они обе, по счастью, оглохли. Или же притворяются спящими. Делаю глубокий вдох. Преобладает запах моего тела. Но когда напрягаюсь, ощущаю кое-что еще. Принюхавшись к узорам на пододеяльнике, вижу перед собой потных китайских фермеров с вместительными выцветшими коробами за спинами, в которые они закидывают коробочки хлопка-сырца, вручную собранные с кустов хлопчатника. Но что-то еще просачивается из одеял. Это боль, ужас, страдания, возможно, даже унижение. Я чувствую запах дрожащих ощипанных гусей, измученно забившихся в угол клетки. Голые, окровавленные, обязанные вырастить новый пуховый покров. И как можно быстрее. Потому что детка хочет баиньки.

Ноябрьская ночь в палатке, обложенной подушками, вызывает у меня в сознании параллели со снегом и тьмой. Если эскимосы способны на описание снега десятками разных образов, то моя темнота, что – вечно одна и та же? Или и у нее на все случаи жизни имеется своя определенная маска? Кромешная темень, сырая мгла, теплая тьма, холодная мгла, пахучая темнота, вонючая темнота, тихая тьма, ветреная темень, защитная тьма, грозная темень, долгожданная темнота, неожиданная мгла, неминуемая темнота, естественная темнота, необходимая темнота, ненужная темнота, безнадежная темень, предрассветный сумрак, внутриутробная тьма, мгла перед еще не открывшимися глазами, слепота выколотых глаз, подвальная тьма, чердачная темень, глухая тьма отцовской души, ослепление любовью, жгучая темнота ненависти, тьма океанских глубин, космическая мгла. Темнота без электричества. Темнота от сознания, что все в жопе.

И как рекламировать темноту? «Хватай, что хочешь, никто не увидит!».

15 ноября

Раз закоченев, от этого холода уже не так-то просто избавиться. Удивляюсь, что еще не заболел. Может, бациллы и вирусы сгинули вместе с человечеством? Ну, если б я был одним из них, гриппом там или пневмонией, то очевидно повел бы себя именно так. Оставаться на этой промозглой планете, чтобы преследовать последнее прямоходящее существо, для любого мало-мальски здравомыслящего вируса равносильно самоубийству.

Теперь, когда я обзавелся собственной иглу (за что одинаково благодарен как канадским эскимосам с их навыками выживания, так и бессмертной системе торговли), сон перестал быть проблемой. Спится вполне сносно. Для середины ноября температура под пуховыми одеялами значительно превышает ожидаемую исконными жителями умеренного пояса. Проблема, скорее, в ничегонеделании, вернее, в наблюдении за пустотой, из чего вследствие отсутствия идей складывается мой восьмичасовой рабочий день. В основном веду наблюдение с крыши: укутанный во все теплое, с поднятым воротником, на голове игривый шутовской колпак из гомогардероба, руки в перчатках, Беретта через плечо. Держу в поле зрения окрестности (особенно, озеро) на случай, если откуда-нибудь опять выползет оживший логотип Lacoste или Crocs. Для каждого из таких дерзких торговых знаков у меня заготовлено специальное лекарство в виде патрона. Настоящему снайперу-маркетологу, чтобы попасть в цель, требуется всего одна заостренная пуля. История учит, что наиболее доходчивый урок для жертвы – это предупредительный выстрел в лоб. Все разом становится ясно, ничего повторять не надо, бах – и готово. Лучше, чем любая вакцина длительного действия, в ожидании эффекта от которой среднетренированный пациент в худшем случае может сдохнуть со скуки.

В ветреные дни такие мои вахты на крыше заканчиваются тем, что я промерзаю до костей, зуб на зуб не попадает. Конечно, ничто мне не мешает сбежать и спрятаться от холода, я могу даже забиться в иглу и терпеливо дожидаться, пока не уймется дрожь, но это не совсем то.

Иногда я сажусь в машину и делаю большой круг все равно куда. Врубаю печку на максимум и через каждые несколько километров снимаю с себя одежду – слой за слоем, словно чищу луковицу. Спустя час, останавливаюсь, открываю капот и достаю из разогретого нутра машины две консервные банки. Свиная тушенка и фасоль в томатном соусе. Человеку необходима горячая пища. Ем и кайфую. Пустые жестянки зашвыриваю в кусты. Природе должно хватить разума, чтобы когда-то вымытый из недр металл проглотить обратно. После еды, невзирая на холод, я в одной футболке выкуриваю сигарету и затем ныряю в тепло салона. Научился получать наслаждение от таких резких климатических переходов. Одна сигарета на холоде, потом куда-нибудь в тепло. Правда, вариантов кроме машины и бани Кристьяна в последнее время особенно-то и нет. Но и на том спасибо.

Все же решил добавить к этим двум вариантам третий. Притащил к иглу жестяную ванну и поставил ее на два европоддона, предварительно уложив на них для теплоизоляции несколько слоев кирпичей, которые нашел на долгострое соседнего участка. Высыпал в ванну две сетки каминных поленьев, добавил для растопки пять кило бесполезных биографий и поджег. Хватило одной спички. После этого приволок к костру удобное кресло, диван и бар, в котором напитки были теперь прохладными уже и без электричества. Получилось совсем недурно.

Сегодня в торговом центре Ülemiste открылся доселе невиданный, совершенно уникальный эскимосский уличный кабачок. Все пойло бесплатное. Добро пожаловать!

Вот-вот грянут ночные заморозки и тогда я смогу в стакан виски бросать несколько кубиков льда. Поначалу, правда, только по утрам, ну, и ладно, небось, организм привыкнет к новому режиму потребления алкоголя, куда ему деваться. Так или иначе, скоро темнеть будет так рано, а рассветать так поздно, что немудрено перепутать день с ночью, нажираться с утра, а спать укладываться ближе к обеду.

Подкинул дровишек. От костра повеяло жаром. Принес из примерочной располовиненную одноногую красотку и тоже бросил в огненную ванну. Взметнулись искры, что-то недовольно затрещало, тем не менее, загорелось интересным зеленоватым пламенем, отчаянно чадя и отвратительно воняя. Внезапно что-то стряслось с моими ушами, их заложило от резкого, черт знает, откуда взявшегося звука, и понадобилось время, чтобы слух восстановился, и я отважился отнять от ушей ладони. Посмотрел вверх, откуда вроде бы этот пронзительный звук и раздавался, и увидел мигающий дымовой датчик. Я растерялся как обидчивый пубертатик, не знающий как реагировать на происходящее. Поразмыслив, все же обрадовался. В каких-то проявлениях мир по-прежнему функционировал безупречно. Обо мне заботились, мне давали знать о надвигающейся опасности, я, как и прежде, находился в надежных руках технологического прогресса. По крайней мере, пока не сдохнут батарейки. Через минуту сигнал тревоги утих, и я бодренько подбросил в костер парочку душистых березовых полешков.

Процесс рационализации продолжился. Теперь, когда я устроил костер в помещении, стал раздумывать над тем, как подольше пользоваться его благодатным теплом. Нашел следующий выход. Большой красный чугун объемом 9,9 литра из отдела кухонной утвари наполнил в Saunamaailm красивыми черными и блестящими камнями для банной каменки (Archipelago Blackstone). Сдвинул в сторонку горящие дрова, на угли поставил чугун. Между делом отыскал в Jysk’е металлический садовый стул, установил его между матрасами и входом в палатку. Час спустя водрузил горячий чугун на стул и снял крышку. Сам растянулся во тьме и, заложив руки за голову, стал ждать. И дождался-таки! Тепло осязаемо приближалось, реяло легко, как летняя бабочка, обнимая меня, маркетингового гения термодинамики, словно блудного брата.

Плеснул в стакан виски, уверенный, полный оптимизма борец, осознающий все ждущие своей очереди гидрометеорологические вызовы, которые мой закалившийся в торговом центре дух собирателя с любопытством поджарит на шашлычных шампурах над своей гриль-ванной. С этого момента прихода минусовых температур я жду с нетерпением. Долго мне еще лакать этот теплый виски?

18 ноября

Сегодня подумал, а какой могла бы быть моя жизни в этой изоляции, если б я был не маркетологом, а администратором-хозяйственником. Каким бы директор по хозчасти видел мир, в котором с бухты-барахты оказался в полнейшем одиночестве? Что бы он чувствовал, как бы себя повел?

Дал волю фантазии. Очевидно, что до мелочей разобравшись в экстремальной ситуации, он уже в начале июля должен был выключить все понапрасну работающие механизмы. Отыскал бы главный распределительный щит торгового центра и отключил предохранители эскалаторов и большинства осветительных приборов. Скорее всего, он точно так же поступил бы со всем городом, посетив по очереди все торговые центры, учреждения, больницы, бюро и отели, короче, все те места, где горят лампы дневного света, ездят пустые эскалаторы и бесцельно мигают рекламные плафоны. Возможно, ночами он ездил бы по городским улицам, останавливаясь перед каждым индивидуальным или многоквартирным домом, где еще мерцают никому не нужные лампы и люстры, и гасил бы их точным выстрелом из охотничьей двустволки. А, может быть, и нет. Представив себе ту безумную кучу осколков стекла, которая образовалась бы в результате такого метода экономии электроэнергии, он, вероятно, избрал бы более чистый, пусть и более трудоемкий путь. К примеру, взламывая все двери (с помощью старого доброго топора и Беретты), за которыми тупо исполняли свои обязанности глупые и доверчивые лампы.

На это дело ушло бы несколько месяцев.

А как отреагировал бы хозяйственник, если б в один рутинный день он, находясь в очередной из тысяч освещенных квартир, вдруг потерял бы контакт с электричеством?

Представил, как он стоит посреди прихожей, на полу раскидана обувь спешащих по утрам жильцов, его рука тянется к выключателю и тут внезапно лампа под потолком гаснет сама собой. Он задирает голову к потолку, щелкает выключателем, еще раз, и еще. Делает то же самое в гостиной, спальне, туалете и на кухне. Вламывается в соседнюю квартиру, и там щелкает подряд всеми выключателями. Для уверенности изучает обстановку и в другом каком-нибудь здании пока, наконец, остановившись под потухшим светофором, не приходит к верному умозаключению. Его опередили. Наимощнейшая ветхозаветная гигантская длань вывернула главные пробки планеты.

Как это воспримет управленец-хозяйственник?

Вынужден будет признать выполнение за него работы как знак свыше? Решить, что его полные испытаний, зато всячески достойные похвалы усилия замечены в высших сферах? И что, не дожидаясь печального момента, когда изможденный хозяйственник свалится с ног, Создатель сжалился над ним и сделал опережающий шаг навстречу? Все-таки последний человек на земле, его надо беречь как зеницу ока, как вымирающий вид, занесенный в Красную книгу. Неважно, что это хозяйственник. Для Создателя нет разницы, он одинаково радуется каждому вдоху и выдоху, пусть они исходят из легких хоть больной полевки, хоть генсека ООН. Плоды эволюции различны, не все становятся разукрашенными в яркие перья напыщенными павлинами. Для того чтобы полуодетые девицы могли тереться своими усыпанными блестками ягодицами о шест в стрипбаре, где-то должен существовать мужичок в полукомбинезоне с отверткой в одной руке и гаечным ключом в другой.

Так устроен мир.

Возможно, я все же несправедлив к хозяйственнику. Недооцениваю вооруженного рабочим инструментом волшебника. Может, это именно он протянул руку помощи старому и немощному Создателю в решении его проблем. Попробуй-ка сам задуть свечи на многих миллиардах именинных тортах. В таком возрасте перепутать пару тумблеров – плёвое дело. И не стоит искать в этом глубокого смысла или символики конца света. Здесь всего лишь трясущийся от старости дедок, дело жизни которого недавно завершилось, и теперь он неприкаянно и беспомощно слоняется по невидимым человеческому глазу покоям, даже не помышляя о непосильной мести. Эгоцентризм двуногих и все промахи и недочеты уже давным-давно прощены. В том числе, и самое большое свинство. Например, Нобелевская премия, соискателем которой ему никогда не быть, лауреатом – тем более.

Директор по хозчасти прыгает в машину и несется к ближайшей электростанции. «Держись, старый! Сейчас все исправим!», – кричит он в синее небо.

На электростанции он первым делом врубает запасной генератор, предусмотренный для экстренных ситуаций. Экран телевизора засветился перед задремавшим небесным отцом, он недоверчиво трет глаза. Работает, правда, всего один канал, но то, что он транслирует, заставляет старика окончательно проснуться и даже сопереживать. В прямом эфире идет документальный сериал происходящего с хозяйственником. «Каков выдумщик!”, – одобрительно кивает Создатель дряхлой бесцветной головой.

Перед его глазами сменяются кадры приключений хозяйственника в катакомбах электростанции. Этот человек в полукомбинезоне действует с полной отдачей и оптимизмом, не то, что тот Иона в чреве кита, который тратил драгоценное время лишь на пассивные молитвы. Создатель смутно припоминает, что это он, кажется, сам и спас в тот раз Иону, но сегодня он вряд ли сделал бы то же самое. Теперь, став развалиной, он уже раздражается от такой бессильной покорности. Глядя на расторопные движения хозяйственника, его слезящиеся глаза вдруг начинают сиять, как несколько столетий назад.

Вскоре из подземных ходов раздается веселый стук, по туннелям понеслись груженые сланцем вагонетки, в исполинских очагах заплясал сатанинский адов огонь, подстанции зашипели как мангалы с шашлыками. Из возбудившихся труб, вновь обретших смысл жизни, в небо столбами устремляется плотный белый дым. Это превратившаяся в пар семенная жидкость вечного и непрерывного человеческого прогресса, она шаловливым облаком поплывет над любимой и родной планетой, оплодотворяя все, даже самые неплодоносные земли последним технологическим достижением.

Ласковый дым согревает атмосферу и щекочет благодарные ступни Создателя, когда он, сгорбившись на террасе, болтает своими божественными конечностями. Старику тепло и приятно. Он гордится директором административно-хозяйственной части.

Хозяйственник же возвращается в город. Опустив стекло, он высовывает наружу свое запачканное сажей лицо и улыбается небу. И небо улыбается ему в ответ. Аллилуйя!

22 ноября

Открыл новый вид терапии против пустоты и одиночества – чтение вслух. И как я раньше до этого не додумался. Дал обвести себя вокруг пальца всему этому необъятному массиву биографий, решил, что их въедливые погонные метры и составляют подавляющую часть литературного рынка. Я ошибся. Здесь тысячи книг, хватило бы не на одну жизнь, а то, что я до сих пор видел в этих богатейших залежах – не лекарство для души, а исключительно растопка с глубокомысленными портретами на глянцевых обложках.

Если не учитывать плакаты и инструкции, то к чтению в целом дикарь во мне относится с безответственным высокомерием. Но, кажется, я перехитрил его. Убедил использовать книги для поддержания внутреннего костра. Дикарь боится холода, а потому соглашается. Ведь жизнь порождена солнцем, а не снегом или льдом.

Решил исследовать истоки. Упаковался в шубу и уселся в отделе детской литературы. На столике передо мной убывает по глоточку Martell VS.

Начало простое и красивое. Весело раскрашенные мишки и лисички вперемешку с каким-нибудь придурковатым волком и бесполым зайцем. Мир состоит из семьи и друзей, часть которых добрые, а остальные не очень. Мамы – это те, кто тоннами стирают белье и пекут к воскресенью пирог с клубникой, носят вечные юбки, под которые никто не заглядывает. Папы большие и добродушные, слегка витающие в облаках и, по сравнению с мамами, довольно неуклюжие. Если мамы на сцене постоянно, то папы время от времени куда-то деваются. Иногда такое исчезновение обозначено как «пошел на работу», но довольно часто отсутствие папы никак не объяснено, отчего кажется намеком на какие-то тайные обстоятельства, знать о которых сызмальства вредно для детской психики.

Мы узнаем, что слово «белка» начинается с буквы Б, что если к двум румяным яблокам прибавить еще одно, то вместе их становится уже три. Зла в природе не существует, об инфляции – ни слова.

Несмотря на некоторые недостатки, нельзя отрицать известного очарования такого инфантильного мира. Я запросто представляю себя в нем милым медвежонком, который днем, уцепившись за мамину юбку, разбирает буквы, а когда наиграется, сам аккуратно складывает кубики обратно в коробку, получая в награду приторно сладкого петушка на палочке. Но ночью, когда улетучивается воздействие маминой сказки на сон, во мне просыпается наследственный бесенок. Я выбираюсь из кроватки и вперевалку тащусь за папой в темный лес, где вокруг демонического костра собираются и другие папашки-медведи, страдающие от бессонницы. Спрятавшись за кустом, я наблюдаю за происходящим и дрожу от возбуждения и страха. Улавливаю отдельные знакомые слова, но чем больше опустошается бутылок, тем непонятнее становится речь медведей. Вдруг невесть откуда появляется заяц-гермафродит. Он в темноте выглядит как-то особенно – длиннющие блестящие ресницы, а в улыбке нечто такое, что заставляет меня, маленького медвежонка, краснеть до корней волос. У него сиськи торчком, размером больше чем у моей мамочки, а юбка такая короткая, что я волей-неволей обращаю внимание на прыгающие под ней колокольчики, когда заяц безудержно пляшет в объятиях мужчин. Для моего детского рассудка такая смесь мужского и женского – это уже слишком. Медведи по очереди хватают зайца и проделывают с ним нечто такое, чего я не понимаю. Вот и мой папочка плюхнул зайца себе на колени. Свирепо, сопровождая это таким чужим и омерзительным рыком, что мои лапы непроизвольно затыкают уши. Откуда-то прилетает и приземляется рядом со мной пустая бутылка, кто-то вздыхает, словно это последний вздох в его жизни, а кто-то смеется как в последний раз. Мне становится дурно, мне здесь плохо, но один в лесной тьме я обратной дороги не найду. Подбираю с земли какую– то бутылку, нюхаю и, зажмурившись от отвращения, пью. Пью до дна. Дальше не помню.

Утром будить меня приходит мама. Она останавливается в дверях с подносом вкусно пахнущих блинчиков. «Доброе утро, Топтыжка!». Из кухонного радио слышна мелодия, под которую комнатные растения в упоении хлопают листочками. Украдкой выглядываю из-под одеяла и вижу, как искажается мамино лицо. Как опускаются уголки рта, как ее темные глаза наливаются кровью и вот-вот вылезут из орбит, как выскальзывает поднос из ее всегда таких надежных лап, как малиновое варенье крупными липкими плевками разлетается по старательно, до блеска вымытому мамой полу, превращая комнату невинного дитяти в отталкивающее место преступления. Тут мама падает в обморок, а я, оглядев себя и свою постель, вижу меж окровавленных простыней оскверненные останки игрушечного зайца. И тогда я понимаю реакцию мамы.

Первая детская травма в представляющейся бесконечной классной комнате, оставляет самый глубокий шрам. Дайте в распоряжение Карла Густава Юнга новейшую лазерную технику, – он все равно будет вынужден поднять вверх руки и сдаться. Если бы все черные пятна можно было затереть или вырезать из нашей ленты памяти, человечество давным-давно жило бы в белоснежном заоблачном дворце, насквозь невинном и незапятнанном, и самой худшей участью в этой ватной утопии было бы попасть в подвальный роскошный рай.

Теперь, когда выучены буквы и один плюс один, можно идти дальше. Более серьезная литература для юношества. Открывает семинар, смахивающий скорее на монолог, главный спонсор Hennessy VSOP.

Не отвлекаясь на описания природы, нам на примерах из жизни однозначно объясняют, что как только у юного существа на мошонке или срамных губах появляются первые темные волоски, предыдущую жизнь, (где в мультяшной эстетике фигурировали папа, мама, дом, друзья и улыбающееся в небе огромное желтое солнце), следует скомкать как неудавшийся рождественский стишок и точным броском, позаимствованным у NBA, отправить в корзину для мусора. Твоя мама превратилась в ведьму, твой папа в мерзавца. Это враги, с которыми идет бесконечная, изматывающая нервы, холодная война. Если тебя зовут НАТО, то твоя мать – Россия. Если ты считаешь себя Израилем, то папаша твой – Палестина. Если у тебя есть сестра или брат, то лучшая параллель это Корейский полуостров. Север или Юг можешь выбрать сам. С учетом того, что на Севере имеется атомная бомба, но сработает ли она в случае боевых действий – большой вопрос.

Первое алкогольное отравление, первая сигарета, первая любовь, первое совокупление, первый кайф от наркотика, первая измена, первая месть, первая депрессия, первая потеря аппетита, первая венерическая болезнь, первая беременность, первый аборт, первый курс, первый вузовский диплом, первый рабочий день, первая зарплата, первое разочарование, первый быстрый кредит, первое правонарушение, первый приговор, первый год (второй, третий…), первый год на свободе…

Впервые накатывает ощущение, что в жизни все так или иначе испробовано. Все первое наточенным лезвием полосует юное и беззащитное тело. Выживают немногие. Те, кто наивно верит, что Гагарин, этот герой, был первым, должны еще раз хорошенько подумать.

Быть молодым тягостно и противно. Самое плохое, что может случиться с человеком, это без всякого щадящего предисловия сразу родиться героем-неудачником из молодежного романа. Никаких тебе ароматных блинчиков и вкусно торчащих из банок с вареньем ложек. Вместо этого окровавленные использованные кондомы и финки, валяющиеся в углах комнаты. Жизнь, сродни липкой ленте мухоловки, полна таких же как ты дергающихся трупов.

Было это воздействием Хеннесси или молодежной литературы, но в душе стало страшно неуютно. Если поверить книгам, то этот насыщенный рисками этап жизни надо преодолеть максимально быстро, не оглядываясь назад и протягивая руку вперед как можно дальше, чтобы быстренько ухватиться в будущем за раскрашенную соломинку, в роли которой выступает зрелость с большим удобным креслом перед широкоформатным экраном телевизора.

Переваривание художественной литературы вредно для здоровья.

Я прервался на денек, подлечиваясь минералкой и консервированными персиками.

Итак, два этапа позади. Переполненные иллюзиями детские книжки, делающие все для того, чтобы с реальной жизнью (этим полным насилия, высасывающим жизненные соки спрессованным творением, которое наваливается на читателя в секции юношеской литературы) еще несформировавшаяся личность столкнулась как можно неожиданнее и задолго до того, как она, покинув дом, сообразит заковать свои душу и тело в железный панцирь.

Этап, следующий за молодостью, писателей, похоже, вдохновляет более всего. Длинные ряды книг маститых авторов, описывающие придуманные жизни вымышленных героев среднего возраста, образуют впечатляющий, уходящий за горизонт мост, по которому маршируют триумфаторы или под которым находят пристанище опустившиеся капитулянты. Без Courvoisier XO я по этому мосту не прошел бы. Тайный союз литературы и алкоголя проявлен в данном случае во всей своей откровенной красе.

Что важно для повзрослевших писателей? Что не дает им беспечно прожигать часы и дни, что заставляет их делиться с гипотетическим читателем своими мыслями и наблюдениями, независимо от того, дойдут ли они когда– нибудь до адресата, да и будут ли ему понятны? И даже если возвышенная мысль автора осядет у читающего человека в мозгу, в этом условно существующем месте назначения, то с какой целью? Зачем писатель внедряет свои однобокие мысли в чужие головы? Это что, навязывание идеи, посев идеологического семени в наивную почву? Впереди всех литератор Наполеон с вымазанным чернилами мечом в поднятой руке, за ним вооруженный взведенными винтовками тираж. Или это, скорее, перекладывание ответственности на чужие плечи, трусливый уход от нее… Усердно читайте и поступайте, как я сказал, тогда мир станет лучше. А сам я пока что буду есть бутерброд с паштетом из гусиной печенки.

В общих чертах можно отметить два прямо противоположных подхода. Согласно первому, человек красив, силен, всемогущ, справедлив, честен, внимателен и так далее (зевок). Корни этой школы уходят глубоко в отретушированный мир мишуткиной азбуки. Второй подход безжалостен: человек по природе безнадежный засранец и неудачник. Невзирая на диаметрально противоположные позиции, в них, безусловно, есть общее: без качественного коньяка обе разрушительно воздействуют на духовное здоровье читателя.

Раздражает наплевательское отношение к природным явлениям, отрицание физических законов, буйными сорняками заполонившее почти все классическое наследие. Грубейшие ляпы пробираются даже на обложки, становясь абсурдными названиями книг. «И восходит солнце…». Солнце не восходит, оно не встает, как и луна не поднимается, зарубите это себе на носу. Если что-то вообще поднимается (я имею в виду – с шарика), то это могут быть только птицы или самолеты. Я, конечно, понимаю, что элементарное начальное образование лишено даже намека на эротичность, а щеголять постными, прописными истинами в литературе – не тот путь, что приведет на пьедестал. Но так врать миллионам все же некрасиво.

Еще одно наблюдение: чем толще книга, тем глубже пропасть, куда автор сбрасывает своих проигравших героев, и тем труднее им оттуда выбраться. На вопрос, что первично – свободное падение или альпинизм, половина произведений предлагает другой половине диаметрально противоположные ответы.

Вся скрытая под обложками заумь надежно защищена самоуверенной субъективностью. Гипотезы, претендующие на уникальность, в свою очередь заражены парализующим ядом клише, самое надежное и испытанное противоядие от которых (опять же) – добрый глоток крепкого напитка.

Читать – трудный процесс. Особенно в моем положении. То, как многие авторы обходятся со своими персонажами, отвратительно и заслуживает презрения. Увы, меня не хватает на сопереживание каким-то там вымыслам, все силенки уходят на самого себя. Слава Богу, что я не из этих порождений фантазии, которыми дебильные писаки играют в свои извращенные игры.

Тысячи писателей на протяжении столетий придумывали героев, обстоятельства, в которых они действовали, создавали фантастические миры. И вот теперь я оказался тем единственным, на чьи содрогающиеся от холода плечи легла тяжесть всех убогих ожиданий так называемой творческой интеллигенции. Останки публики, собравшейся в покинутом торговом центре, в одном лице. Единственное утешение – что отныне авторы не напишут и не напечатают больше ни строчки и тем самым не усугубят литературный след безответственного человечества. Этого хлама и без того хватает, его так много, что моя бедная головушка готова взорваться от бомбежки чужими мыслями. Решил покончить с чтением. Комиксов мне более чем достаточно. Когда ситуация или проблема никак не решается за три последовательных картинки, можно со спокойной душой отбросить все в сторону. Тыкаться в сложные системы нет смысла. Завоняют и развалятся. Кто их потом в кучу соберет?

Но чтобы закончить на позитивной ноте, представим себе, что вдруг да птицы когда-нибудь научатся читать (можно смеяться), и мы увидим их растянувшимися на лугу в обнимку с военным романом, на обложке которого летит белый голубь мира с где-то спертой оливковой веткой, судорожно зажатой в клюве.

25 ноября

Началось это позавчера. Отбывал вахту на крыше, бутылка Havana Club была уже почти ополовиненной, когда мне на нос опустилось нечто нежное, холодное и невидимое – тотчас растаяв, оно скатилось почти несуществующей слезинкой и исчезло в чаще моей заросшей физиономии. Я сделал очередной глоток и задрал голову к небу, которое хвастливо демонстрировало свою способность расщеплять скучный серый цвет на гораздо больше чем пятьдесят оттенков. Достойный это роман или дрянной, а соперничать с природой литературе не по силам.

За посланной на разведку первой снежинкой вскоре последовало пополнение. Вокруг меня по одному стали приземляться тихие и прозрачные парашютики. Безветрие явно способствовало небесному десанту. Пушистые хлопья падали отвесно и приземлялись точно в цель, где за мгновение резво превращались в капельки воды.

После обеда ситуация изменилась. Облачко пара у меня изо рта стало больше походить на столб дыма из трубы новенького паровоза. Температура упала ниже нуля, и десантники перестали маскироваться. В натуральном виде они теперь потихоньку громоздились друг на друга. Волоча за собой ноги, я сделал несколько кругов по крыше, давя их как беспомощных таракашек.

Здорово похолодало. Я спустился вниз и разжег в ванне костер, раскалил камни, лег и уснул, предварительно изрядно приняв на грудь.

Утром дверь на крышу никак не хотела открываться. Я надавил плечом и перепугался. За то время, пока я дрых, мое тело успело связать крючком из знаменитого кубинского рома добротное похмелье такой длины, что им словно пестрым платком можно было обернуть себе голову. Но кое– кто успел сделать гораздо больше. Для кого-то прошедшая ночь оказалась во сто раз эффективней.

Дверь поддалась с большим трудом, за ней я увидел совершенно новый ландшафт. Снегу навалило почти по колено. Сделал несколько шагов. Снег оказался не легким и воздушным, как в красивой сказке, а вовсе тяжелым и липким, так что в моих следах отпечатались мокрые, имитирующие протектор подошв, рисунки.

Температура в нерешительности колебалась у нулевой отметки. Небо же по-прежнему было не в себе. Утеряв какое– либо чувство меры, оно продолжало свой осенний сев. Еще целый месяц до Рождества, представление началось слишком рано.

Пришлось признаться себе, что к подобной неожиданности я не был готов. Она буквально огорошила меня.

Кинулся на поиски лопаты для снега, но не нашел. Еще бы, ведь у нас тут вечный июль.

Протоптал на крыше длинную цепочку следов, как зверь в зоопарке, которому в любом случае надо отшагать свои ежедневные километры, пусть и в клетке, размером всего в пару тесных квадратных метров.

С крыши выглянул вниз на парковку. У Форда виднелись лишь сонные передние фары под тяжелыми снежными бровями. Чуть поодаль угадывался белый рельеф останков крокодила. Озеро льдом еще не сковало. Царственные снежинки, каждая уникальная в своем роде, соприкасаясь с поверхностью воды, растворялись в темной свинцовой плазме. Неодолимый магнетизм парада безжалостной стандартизации.

26 ноября

Снегопад не прекращается.

27 ноября

Проклятие!

29 ноября

Все это не укладывается в голове. Вчера с огромным трудом проложил тропинку к машине. Ноги промокли насквозь. Выходит, что обзавестись нормальными зимними сапогами мне так и не удалось. Лыжные штаны оказались как нельзя кстати. Жаль, лыж нет.

Завел Форд, и пока мотор прогревался, выкурил на воздухе сигарету. Она несколько раз гасла, настолько плотно валил мокрый снег. Чувствовал, как вязкий слой микрон за микроном ползет вверх по штанинам.

Ной построил ковчег, в котором должно было хватить места для каждой земной пары тварей. Мне хватило бы и снегохода «Буран». Для меня и Ким. Остальные пусть как-нибудь сами.

Но у нас здесь вечный июль. Очень не хватает практического руководства, справочника: «Ветхий Завет для начинающих» или же «Сделаем сами снегоход из подручных материалов». Никчемный книжный магазин. Да еще и солнце восходит… Стыд и срам.

Забрался в салон. В нем становилось теплее, но как-то через силу. Пират на бутылке рома Captain Morgan напомнил д’Артаньяна, брошенного мушкетерами. От дворников, застрявших под сугробами снега, толку не было.

Охватило знакомое чувство. Вспомнил день, когда отключилось электричество. Как я сидел в том помпезном доме, за окнами густой белый туман, будто затопило весь мир, только не водой, а молоком. Как пухлые «чаечата» натыкались на оконные стекла, словно слепая рыба в мутном аквариуме. А я сидел себе в удобном кресле с бутылкой пива в одной руке и ридикюлем Louis Vuitton в другой, похожий на мужика в кафе театра, чья спутница вышла припудрить носик.

Воткнул первую передачу и нажал на газ. Машина сдвинулась на полметра и застряла. Задний ход дал результат в метр. Повторил маневр еще несколько раз, потом вышел. Перед Фордом и позади него образовались два плотных вала. Мне почти до пупа.

Выкурил еще сигаретку. Новыми глазами оглядел Форда. Мой верный друг лишился своей основной функции. Я становился мелочным придирой. Дружба дружбой, а дело делом.

Забрался обратно в машину. Предательница, мать твою… Несмотря на тепло салона, у меня по спине побежали холодные мурашки. Что, черт побери, мне пытаются сказать этим бесконечным снегопадом? Ведь все уже было хорошо. Ну, или более-менее терпимо, во всяком случае, жить было можно. Жрачка, питье – пожалуйста. День сменялся ночью бесперебойно, согласно установившейся за миллиарды лет традиции. А теперь вот, извольте, начался какой-то проклятый раздрай – сапоги есть, а воду пропускают, машина есть, а не едет. Словно мир уже не может дальше двигаться по протоптанной колее, словно ему захотелось чего-то новенького, какого-то разнообразия, какого-то другого, неречевого дискурса.

Почему все не может оставаться как раньше?

Почему бы жизни не быть веселой и идти в отлаженном ритме? Как у цыплят на той куриной ферме. Зажигается свет, день начинается с утренней гимнастики, затем положено поесть и попить, после чего немного поваляться, чтобы жирок завязался, потом погоняться друг за дружкой, щедро клюя и пиная соседей (если в ходе такой веселухи кто-то и околеет, его быстренько уберут с глаз долой, чтобы не портил общий позитивный настрой), затем снова поесть и попить, посоревноваться, кто дальше плюнет, слабаков поколотить шпорами. Когда гаснет свет, все дружной семьей засыпают. И так до бесконечности. Жизнерадостно, энергично, бойко, перекрывая кудахтаньем голоса друг друга и, что самое главное, в глубокой и незыблемой уверенности, что все правильно, все идет как надо, что жизнь будет вечно течь по этому руслу, ибо так она задумана. В клювик и из клоаки. Жизнь гарантирована непрерывной циркуляцией в зловонной черноте пищеварительного тракта.

Разумеется, человек знает то, чего не знают бройлеры. Например, человеку известно, что этим маленьким копушам отмерено 40 дней жизни. После чего она прерывается. Оставляя легионы бройлерных душ в курином раю ломать головы над вопросом – что случилось и почему? Каждый день еда, каждый день питье, каждый день танцы и веселые игры с погонями, а потом без всякого предупреждения, без малейшего предчувствия, основанного на предыдущем опыте, вдруг раз – и гильотина. И где здесь логика?

Но кто же в этом свете я? Такая же курица. Жизнерадостный бройлер, нечаянно оставленный на очищенной от человечества планете. Где-то в вате облаков постоянно на страже и наш мясник с мощными руками, скрещенными на груди, и в окровавленном фартуке – по два раза в сутки он щелкает солнечным выключателем, частенько заглядывая в календарь майя.

Три вещи, которым ни за что на свете нельзя доверять: реклама, музыка, история.

А вдруг там, в курятнике, где-нибудь в уголке съежился один цыпленок, как и я, проваливший вступительный экзамен в забойный цех? Просто я его не заметил. Или не захотел, или не умел заметить.

Нажал на газ. Форд взревел как раненый обездвиженный зверь, последний способ оправдания своего существования у которого – это громкий до хрипоты рык.

Ну, и рычи тогда, дружок, ори, пока можешь, изрыгай огонь и смолу, покажем этому мяснику, что мы достойнее кур, отравим его выхлопом с CO, вытравим у него под ногами большую озоновую дыру, чтобы он, гад такой, выпал на землю вместе со своей чавкающей слякотью. Принесу из супермаркета все чертовы дезодоранты, освежители воздуха и спреи для сортиров, сам сожру целую упаковку банок тушеной капусты со свининой, вот тогда и увидим, на что способно человечество. Распылю весь этот химический арсенал в небо, туда же нацелю свое заднепроходное отверстие и бабахну убийственным метаном. Движок в раскаленном состоянии пусть работает сколько нужно, ведь все мировые запасы дизеля скопились за спиной. Нефть и газ – эти жидкое говно и удушливый пердеж планеты – полностью в нашем распоряжении. Есть и будут. Вечный Йемен.

Предсказаниям наступления ледникового периода покорно вставших заводов с попусту торчащими трубами необходимо положить конец. Если не добьемся ничего большего, то хотя бы поимеем парниковый эффект местного значения. Экономика должна возродиться, климат должен потеплеть, макрокосм должен расшириться. Бутылка должна опустеть…

Я заснул под шум работающего мотора. Ночью проснулся от холода. Мотор заглох, закончилось топливо. Принес канистру, залил бак и снова уснул.

3 декабря

Никакого улучшения ждать не приходится. И вообще, почему я до сих пор здесь? Почему не убрался отсюда? Но оглядываясь кругом и видя, как неуклонно нарастает липкий слой снега, я понимаю, что со своими вопросами опоздал. Это тюрьма.

Сидеть мне и сидеть. Только неизвестно, ради чего. Настоящим зекам проще, они хотя бы знают год и день, когда откроются ворота и, провожаемые воздушными поцелуями, они выйдут и вновь займутся своими рутинными преступлениями. Я же не знаю ничего. Я даже не знаю, отбываю ли я срок в наказание, и если да, то за что. Или за кого? Бессрочная отсидка по нотариальной доверенности в одиночной камере со всеми удобствами. Семь миллиардов исчезнувших преступников и их забытый танкист без единой татуировки.

Ежедневные прогулки на свежем воздухе оставили на крыше что-то наподобие лабиринта. Ночью подмораживает, днем тает. По утрам в бороздах лед, несколько раз я поскользнулся и рухнул. Один раз больно, прямо на «Беретту». Ружье у меня с собой всегда. Сам себе арестант, сам себе охранник. Если бы захотел отсюда «сделать ноги», не задумываясь, пальнул бы по ногам. По своим. Без предупредительного выстрела в воздух.

Принялся возводить замок из снега. Вспомнилось детство в Пярнумаа. Зимы там были неустойчивые. Только мы с дедом успевали слепить крепость, как выглядывало солнце и словно в насмешку обрушивалось на дело наших рук. Мы смотрели в кухонное окно и огорченно молчали. Потом дедушка вытаскивал из своего бездонного кармана сладкую конфету, и обида постепенно таяла. Вместе с нашей снежной крепостью.

Сейчас все по-другому. Дедушки нет. Солнца тоже. Конфет навалом, сотни килограммов любых видов, но все зря. Изобилие не лечит. Занимает много места просто так и неизвестно для кого. Сходит с конвейера кондитерской фабрики, попадет в фургон, из него на склад, оттуда по супермаркетам. Но без дедушкиного кармана цепь сладкой поставки отдает горечью. Такая конфета ничего не растопит. Только живот заболит.

Замок получился знатным, с множеством ходов и комнатами. Преимущество арестанта в том и состоит, что ежели за что берешься, то сроки не поджимают, спешить некуда и результат может выйти неплохим. Благодаря ночным заморозкам, стены и своды дворца отвердели до каменного состояния, так что пара теплых дневных градусов никакого влияния на постройку не оказывают.

Сегодня первый день без оттепели. Снегопад не прекращается. Правда, уже не такой густой и злобный. Небо как бы предлагает перемирие, но я не поддаюсь обману. Облака над головой насквозь мелодраматичны, в своем раздутом гигантизме они полностью поглощены собой, как играющий перед пустым залом самовлюбленный симфонический оркестр. Не верю! Не верю. Будь я дирижером, ни один оркестр так не играл бы. Под моей поднятой сырой спагеттиной ему пришлось бы выучиться держать паузу, долгую– предолгую, бесконечную. Pausa perpetua.

На пол самой большой комнаты дворца бросил ковер, на него навалил матрасов, одеял и подушек. В выдолбленных по стенам нишах зажег свечи. Лег рядом с одноногой снежной королевой и скользнул рукой в перчатке по ее ледяному телу. Она прекрасна, но так холодна, что я не могу возбудиться. Захватываю губами ее ушко, сосу и обмусоливаю его. Оно похоже на только что вынутое из глубокой заморозки безвкусное эскимо, и как только я выпускаю его изо рта, ухо за секунду охлаждается и покрывается глазурью моей замерзающей слюны. Оно не слышит меня.

Закрываю глаза. Июль. Пярну. На раскаленном песке взморья валяются два существа. Одно органическое, второе из силикона. Они идеально подходят друг другу, особенно в позе животного секса. Смех. Ленивый плеск волн. Тень чайки, скользнувшая над пляжем. Летние липкие тела.

А теперь декабрь, рождественский месяц. Я вылезаю из снежного замка, прохаживаюсь вокруг него по утоптанным тропкам, напоминая себе партизана в белой ушанке, ответственного за покой королевы, и тихонько предаюсь непозволительным мыслям. Может, где-то есть еще какая королева? Императрица из Южной Кореи? Сенегальская принцесса с длинной шеей? Америка, Австралия. А вдруг там есть какое-нибудь покинутое королевство, в последней эрекцирующей башне которого у окошка сидит девица и льет слезы, тут же обсыхающие под дружным воздействием начисто лишенных сентиментальности солнца и ветра?

Почему я нахожусь именно здесь, в городе, еще каких-то несколько тысяч лет тому назад – подводном. В городе, где жили окуни и щуки, где колюшки строили из песка свои миниатюрные церквушки, разрушаемые даже небольшой волной. В городе, через который время от времени проплывали косяки оголодавшей сельди, а за ними по пятам еще более голодные серые тюлени. В городе, где в парках и на газонах колыхались пузырчатый фукус и морская трава. Где вместо скользких ледяных автомагистралей зимами над городом нависало небо из льда. В городе, мэра которого никто не знал, а улицы не имели названий. В городе, соленый и жидкий воздух которого украшала плавающая реклама одноклеточного планктона, который, в свою очередь, с удовольствием заглатывали на завтрак гламурно переливающиеся граждане города. Где тот невидимый якорь, что удерживает меня здесь, подальше от всех принцесс? Удастся ли мне когда-нибудь их встретить? Вероятность не слишком велика, а если мечтать о встрече еще и в фертильном возрасте, то она и вовсе мизерна.

И стоит мне дальше начать рассуждать спокойно, без эмоций и иллюзий, как на моих мечтах о принцессах появляется жирный крест. Это предостережение. Человек – самое опасное творение на всем белом свете. На него нельзя положиться, настроения его изменчивы, желания непредсказуемы, глупость не уступает уму. За этой безжалостной правдой далеко ходить не надо, она подмигивает мне из каждого попадающегося на пути зеркала. Разум склоняет меня к выбору в пользу профессиональной любви. Той, что подчинена логике и физическим потребностям организма. Профессиональная любовь не навязывается, не требует ни внимания, ни сочувствия, она преданная служанка индивида, массажистка эрогенных зон его тела и души. Она не торгуется с тобой, она тебя удовлетворяет.

Занимаясь любовью с Ким, я могу наплевать на главный тезис современной теории оргазма: lady’s first. Она словно пылесос, который в любой момент можно выдернуть из розетки и убрать в шкаф. Натуральная женщина изначально не может быть совершенной, ибо несовершенна сама природа.

В любви одна надежда – на силикон, все остальное рождается из ничего и исчезает в никуда, оправдывая эгоцентризм и увядающее тело трудностями и дерготней прожитых лет.

Вот я и вышагиваю с ружьем за плечом по скользкому лабиринту – сторожу ледяной покой своей снежной королевы. Покой, заложенный в нее производителем.

6 декабря

Вчера день напролет просидел в машине с работающим двигателем и слушал CD с летними хитами последнего десятилетия. Высосал две бутылки виски. Снег валил с короткими промежутками, за которые я успевал сбегать в буфет и в сортир. Плюхи моей блевотины за полчаса скрывались под слоем чистого снега. Датчик на арматурной доске показывал минус восемь с половиной.

Форд чутко улавливает мое настроение.

9 декабря

Расскажу о приключении. Еще полгода назад случившееся со мной стоило бы мне свободы. А теперь даже похвастаться не перед кем.

Вчера меня вдруг осенило сразу несколькими блестящими мыслями. Не знаю, откуда, из какой чертовой дыры этот блеск вырвался, но, во всяком случае, вчера он в мою башку внедрился. В опасном объеме, как выяснилось позже. Знать бы заранее, чем все обернется, жил бы себе ровно и спокойно как валун на берегу.

С утра торчал на вахте и вдруг уперся взглядом в один дом на правом берегу озера. От моего центра в полукилометре, не больше. Летом на велосипеде до него езды пару минут, теперь же он был недосягаем, как Млечный путь.

Дом как дом, самый обыкновенный. Возрастом плюс-минус полстолетия. С трубой! Как на классическом детском рисунке – двускатная крыша с трубой, рядом с домом елка и собачья конура. Детство и Млечный путь. Видишь и то и другое, но попробуй приблизиться, только тронь их. Утонешь. Воспоминания затянут тебя подобно трясине, прикрытой липким снежным слоем.

Первая блестящая идея была смастерить себе снегоступы, это крепящееся к ногам чудо технической мысли, самое древнее приспособление, изобретенное задолго до снегоуборочных лопат и фордов рейнджеров. Поскольку ни одного учебника по этому делу я в книжном не нашел, пришлось опять начинать с нуля. Это становится невыносимым. Как люди ухитрились вместо справочной литературы по самым насущным приемам выживания забить книжные полки биографиями знаменитостей, которые последнему на земле человеку никакой, на фиг, практической пользы не несут.

Но снегоступы получились превосходными. Если кто-нибудь когда-либо будет читать мои заметки, вот инструкция: возьми две небольших рулы – доски для скейтборда (желательно с загнутыми концами) и отвинти колесики, на обе приклей снизу куски самой грубой из найденной в торговой сети наждачной бумаги (она обеспечит сцепку со скользкой поверхностью и трение). Теперь в спортивном отделе возьми мужские роликовые коньки на два или даже три размера больше, чем нужно тебе. Это, чтобы надеть потом несколько пар шерстяных носков. Демонтируй с коньков ролики и вынь стельки. Прикрути большими шурупами сапоги к рулам. Если шурупы вылезут наружу, не возись с их спиливанием. Торчащие концы только улучшат сопротивление. Теперь вложи стельки обратно в сапоги. Дополнительно для удобства и тепла можно добавить еще стелек. Твои снегоступы готовы!

Я был доволен. Снегоступы стали моей личной маленькой вехой в гордом и победоносном ряду изобретений человечества.

Набив рюкзак едой и питьем, спичками, свечами, фонариками, я оделся с альпинистской тщательностью и двинулся в путь к дому с трубой и пустой собачьей конурой. Снегоступы выполняли свою функцию вполне удовлетворительно. Но надо заметить, что легким это путешествие не было. Приходилось высоко задирать ноги, снег скапливался на снегоступах, что очень затрудняло и замедляло передвижение. Но я двигался, и это было самым главным, пусть и малозаметным фактом. В то время, когда все многосотенные лошадиные силы стояли в снежном плену, я, двуногий хиляк, вопреки всему двигался вперед. От эйфории кидало в пот, он смешивался с таким же количеством пота от физических усилий.

Чтобы добраться до цели понадобилось чуть больше двух часов. Расчистил снег у порога, снял снегоступы и вошел в дом. Дверь оказалась незапертой.

Сразу растопил все три печки, носил и носил из сарая охапки дров и сваливал их в большую кучу прямо посередине жилой комнаты. Спустя пару часов температура в помещениях начала подниматься, и я снял с себя куртку. Не переставая, подкидывал в печурки, вымазался в саже и стал похожим на кочегара несущегося на всех парах паровоза. Прервался только для того, чтобы подкрепиться. Откупорил виски. Снял верхние лыжные штаны. Как только в одной из топок возникало свободное пространство, я тут же забивал его дровами. Тепла прибывало. Снял шапку. Из куража выставил в сугроб за входной дверью пару пива – позже, в жаркой комнате будет приятно хлебнуть холодненького. Когда начало смеркаться, зажег свечи. Неверные блики печного огня тоже прибавляли света. Наконец, стало по-настоящему тепло. Под приятное потрескивание каждые полчаса я стаскивал с себя какую-нибудь одежку. Притащил из сарая еще дров, куча в комнате быстро таяла. Потягивая холодное пиво, уселся на диван. И только тогда удосужился оглядеться.

Дом небольшой. Кухня с уже раскаленной докрасна плитой, гостиная с большущей печью, до которой уже было не дотронуться, и три спальни, одна обогревалась из гостиной, а две другие отапливались третьей в доме печкой. На кухне в полу люк в подпол, но я не стал поднимать его, ведь оттуда могла вырваться такая холодрыга, что все результаты моего труда аннулировались бы за какой-то миг. Чердак тоже не представлял для меня интереса. Контуры погребенного под снегом автомобиля на дворе говорили о старой модели. Интересно, на нем вообще ездили в последнее время? Здесь проживали пожилые люди. Две спаленки поменьше, когда-то отведенные детям, использовались теперь лишь в редкие наезды внуков. Представляю себе насупленные и укоризненные физиономии юного поколения, когда их оставляли здесь на выходные среди всех этих потрепанных и запревших детских игрушек (которых вдобавок к жалкому виду было еще и очень мало). В доме, где жили два старых тюремщика, которых почему-то именовали бабушкой и дедушкой, и флегматичный пес со свалявшейся шерстью, пыхтящий со свешенным набок языком в своей задрипанной конуре, смертельно уставший от жизни и своей сторожевой службы. Представляю, как у бабушки подгорают блины, как тоскливый взгляд дедушки снова и снова останавливается на ржавом «Москвиче», и как они оба, глуповато улыбаясь, смотрят на внуков, когда те из вечера в вечер требуют интернета и вайфая, совсем как избалованные обществом благоденствия арестанты, недовольные бытовыми условиями заключения.

Я продолжал топить. Часам к двум ночи остался уже в одних трусах и футболке. Пил попеременно то теплый виски, то холодное пиво. Потихоньку вызревал план переезда. В снегу придется проложить приличную трассу, чтобы мотаться в центр за провизией хоть каждый день. Наверняка в хозяйстве найдется для этих целей лопата. Будет охота, так и широкую дорогу расчистить несложно. Тогда в магазин можно и на машине ездить. Как в настоящей жизни.

С такими приятными мыслями я уснул, чтобы через несколько часов проснуться от собственного удушающего кашля. Комнату уже заволокло дымом. К счастью, я сразу все понял. Накинул что-то на себя и выскочил на двор посмотреть, насколько это серьезно. Крыша пылала! В одной из спален уже горела занавеска. Резиновый мишка на подоконнике начал таять и завалился на бок. На моих глазах взорвалась его голова. Быстро, насколько мог, оделся, встал на снегоступы и рванул с места события. Давясь горестными всхлипываниями и не оглядываясь, прибежал в центр меньше, чем за час.

Утром, точнее, уже в полдень я забрался на крышу и увидел свой след, ведущий туда, где дымились руины моей грезы с трубой и собачьей конурой. В остальном картина была такой же, как и 24 часа назад.

Снег шел по-прежнему, но с тихим благоговением, напоминая театральные похороны несбывшихся надежд вымышленного персонажа. Не хватало только органа.

11 декабря

В результате обильных снегопадов передо мной встали логистические вызовы и в фекальном хозяйстве. Прощайте сладостные утра в компании с вечно свежими газетками за 2 июля в очередном вылизанном, хотя и прохладном клозете соседнего отеля. Плотские потребности отступают перед рассудком, который о снегоступах больше и слышать ничего не желает.

Стыдно сказать, но отныне вместо четырехзвездночного отеля, мое тело вынуждено облегчаться в секции кухонной утвари нашего торгового центра. Каждый день оно овладевает одной из сверкающих кастрюль, на что, будем честными, кастрюли вправе обижаться. Рассказывали же им на заводах о прекрасных домохозяйках с ухоженными и расторопными руками, из которых в них будут сыпаться крупы и макароны, которые будут закладывать в них овощи и мясо, и кидать в них бульонные кубики – как же без них. Реальность, увы, груба и жестока. Каждое утро с одной из этих излучающих оптимизм антикоррозийных мечтательниц снимают крышку, но то, чем вместо нее закрывают, совсем не похоже на домохозяйку. Этому не хватает веселых глаз, улыбающихся губ и светлого завитка волос надо лбом. Это странное, волосатое, состоящее из двух бледных полусфер существо, у которого на лице без глаз, носа и рта разжимается в центре потной борозды единственное сморщенное отверстие, а из него вылезает гадкая коричневая змея.

Все мною наполненные кастрюли – типичные жертвы рекламы. Вместо обещанной Gallina Blanca получили невесть что. Телефоны Департамента защиты прав потребителей, к сожалению, молчат. Как древние утесы, знающие о жизни столько, что предпочитают об этом даже не заикаться.

Моя жизнь уже начинает напоминать телешоу «Чудаки». «Эй, хватит подглядывать! – ору на весь центр. – Выходите со своими скрытыми камерами. Я сыт по горло и хочу домой!». Smile, you’re in candid camera.

Больше я не мечтаю, я целиком и полностью во власти реальности: привожу на подъемнике и сваливаю в посудной секции целый европоддон трехслойной туалетной бумаги, с упаковок которой меня поддразнивают белки– пересмешницы. Но мне плевать. Преимущество тотального подчинения в том и состоит, что можно ничего не принимать близко к сердцу. Нежданно-негаданно становишься стойким и огнеупорным как тефлон, пусть при этом внутри и остаешься лузером. Упаковка в этом мире победила, чего же после драки кулаками-то махать.

Скольжу оценивающим взглядом по рядам горшков. Без проблем должно хватить минимум на квартал. Жизнь как лента Мёбиуса. Что из кастрюли выходит, то в нее и возвращается. Слегка сконфуженным винтом. Раздобыл в книжном магазине для своего нового отхожего места и немного туалетного чтива. «Робинзон Крузо» и «Сто лет одиночества».

Изменившиеся бытовые условия вызывают и новые сновидения.

Вчера видел такой сон:

Приехал в какой-то санаторий. Мне сообщают, что мой номер освободится только через час и просят подождать. Я уселся в фойе, где густо снует народ. Кто-то в толпе, как и я, был в костюме с небольшим чемоданом, другие, уже заселившиеся, в халатах и пляжных шлепанцах. Сижу, разглядываю людей, в основном, приятных и деловитых, впрочем, как и я, но вдруг чувствую – меня жутко приперло. Ощущение сильное и возникло так внезапно, что я вскакиваю. Схватив чемодан, подхожу к девушке-администратору и спрашиваю, где ближайший туалет. Не поднимая головы, она указывает рукой в сторону одного из коридоров. Коридор довольно короткий, всего несколько дверей без табличек на каждой из сторон. Все закрыты. Быстрым шагом дохожу до его конца, нужда давит с невыносимым упорством, я останавливаюсь перед входом в туалетную комнату, где бок о бок стоят четыре унитаза. Без перегородок, словно это не интимная зона, а выставка современного искусства. Переступаю порог. Двери как таковой нет. Смотрю на унитазы. Весьма своеобразны, со стульчаками, отделанными эксклюзивной кожей, они, скорее, напоминают предметы мебели в каком-нибудь адвокатском бюро, претендующим на консервативность. По коридору идут три дамы среднего возраста в махровых халатах. Я в замешательстве. Нужда, вдохновившаяся, очевидно, видом стоящих передо мной толчков, давит изо всех сил. Дамы доходят до меня. «Господин, вы будете?» – спрашивает одна из них. «А это мужской или женский?» – вот и все, что, смутившись, я смог произнести в ответ. «Вы, видно, новенький, – улыбается вторая дама. – Это единственный туалет в санатории». Все трое заходят и присаживаются, задрав полы халатов на колени. «Извольте, здесь свободно», – любезно кивает одна из дам на четвертый унитаз. Слышу беззаботное журчание. Инстинктивно делаю шаг назад и сглатываю. В коридоре слышатся еще голоса. Подходят двое господ в спортивных костюмах. Увидев, что свободен только один толчок, остаются перед дверью и продолжают беседовать о каких-то опционах. Мне уже совсем невтерпеж, но стянуть с себя штаны на глазах посторонних я решительно не могу. Еще чуть-чуть и я лопну, такова цена моего достоинства. Приходят еще четыре женщины и трое мужчин. Первые дамы поднимаются. Господа в спортивках занимают два соседних унитаза и справляют нужду стоя. Не прерывая обсуждения опционов. На два оставшихся унитаза садятся мужчина и женщина, похоже, супружеская пара. Муж пытается читать газету, в то время как жена, глядя сквозь меня, безумолку тарахтит о каком-то новомодном массаже. Места спортсменов как раз занимают две дамы, когда прибегает пожилой господин в костюме. «Постойте, постойте! – кричит он, а у самого со лба капает пот. – Пустите без очереди, умоляю!». Одна из дам отходит, не скрывая при этом своего недовольства. У бедолаги уже спущены брюки, он плюхается на очко, слышно, как из утробы вырывается изрядная порция газов, а мужчина, по очереди заглядывая в глаза присутствующим, начинает говорить, время от времени гримасами давая понять, насколько успешно продвигаются его дела:

«Вы себе не представляете, что удумали в аэропорту Шарль-де-Голль. Они там, ссылаясь на экономию средств, ликвидировали туалеты. Все до одного. Я обратился к девушке на регистрации, спросил, как же теперь быть, так она объяснила, что по новым правилам испражняться можно прямо на багажную ленту. Ну, раз так, то так. Сдал чемодан, повернулся спиной к девушке и лицом к очереди, присел и оставил свой крендель на ленте. Электронные весы показали 0,15 кило. Я попросил бумагу, так из принтера, того самого, что наклейки для чемоданов выдают, девушка выпустила мне полоску. Надо сказать, что этот момент они не продумали. Такая бумага прилипает к заднице настолько плотно, что пришлось воспользоваться помощью одной из попутчиц, которая случайно забыла в сумочке маникюрные ножнички».

Здесь возникает пауза. Старый господин крепко зажмуривается, будто медитирует с невиданным напряжением. Слышится всплеск, он открывает глаза и продолжает:

«Так. Все мы в курсе, что в де-Голле ужасный бардак с логистикой. Я уже давно распрощался с надеждой вовремя получить свой чемодан. Но на этот раз они удивили. Без особого оптимизма стою я себе у багажной карусели в пункте назначения, большинство пассажиров свои вещи уже получили, те, кто остался без, отправились к служащему, занимающемуся пропавшим багажом, и тут, не сочтите за грубость, мимо меня на ленте плывет, как вы думаете, что? Правильно! Причем на крендельке маленькая наклейка с моим именем и трехбуквенными обозначениями пунктов отправления и прибытия. Переправить кусок говна через континент – нет проблем, а вот чемодан – это уже сложно!».

Нужды как не бывало, и я проснулся.

Нынче рождественский месяц. Нужно думать о приятном. О чем-нибудь светлом, рождественском. Когда я был маленьким, мама дарила мне к Рождеству специальный календарь, где под каждым днем пряталась маленькая шоколадка.

Закроем глаза и представим себе праздник Рождества на заводе по производству сантехники Gustavsberg. Прибывает Санта-Клаус с хитрой физиономией, громко возглашает «хей-хоо» и раздает всем рождественские календари с фирменным логотипом, которые работники уносят по домам для своих светловолосых деток. Каждое утро, только проснувшись, маленькие пальчики открывают очередное окошко и суют лакомство в маленькие ротики. И вот наступает 24 декабря. Папа-мама еще нежатся, обнявшись в теплой постели, как в дверях спальни появляется сорванец в пижаме и с запачканными чем-то коричневым губами. Он обиженно вопит: «Это никакой не шоколад! Что это?». Родители испуганно поднимают головы, с улицы слышен бой церковных колоколов, по комнате плывет неприятный, всем хорошо известный, аромат.

Хей-хоо а-ля Gustavsberg.

От нечего делать отправляюсь в общественную уборную центра (пользоваться которой из-за грубых нарушений санитарных норм я всем запретил), чтобы взглянуть на знаменитый логотип сортирного завода. Большой якорь и над ним дугой надпись: Gustavsberg. Якорь?! И где это они собрались бросить его? Господи, спаси и сохрани! От этого шведского юмора можно язвы в кишках заработать.

13 декабря

Три стеклянные пирамиды на крыше. Торговый центр все больше напоминает мне современную версию гробниц древних фараонов. Колосс Ülemiste по своим размерам не уступает ни одному из самых выдающихся чудес света. Даже с учетом того, что материалы, использованные при строительстве (например, жесть, стекло и гипрок), могут сегодня казаться самыми обыденными, дешевыми и недолговечными, нельзя исключить, что найденный учеными далекого будущего Ülemiste произведет на них такое же неизгладимое впечатление, как пирамиды Хеопса.

Процитирую главку из будущего учебника по истории:

«Обнаруженный в Северной Эстонии склеп с самоназванием Ülemiste Keskus восходит, очевидно, к первой половине 21 века. Согласно результатам экспертизы, усыпальницу возводили последовательными частями, предположительно по причине того, что клиент-король первыми версиями полностью удовлетворен не был. Предположение, кроме прочего, основано и на более ранних сведениях о египетских фараонах, которые тоже часто перестраивали и увеличивали свои мавзолеи. Возможно, что такая масштабная неудовлетворенность – это врожденная особенность характера исчезнувшей цивилизации.

Вывеска с названием гробницы, выполненная почти шестиметровыми буквами, была прикреплена над входами, открывающимися на все четыре стороны света. Собственно название состоит из двух слов: Ülemiste и Keskus, что можно трактовать дословно как «Центр Верхних» или «Центр Высших». Этимологический анализ названия указывает на вероятность того, что склеп закладывался для личности, которая обществом почиталась как верховная. Предположение об особом социальном статусе погребенной личности подкреплено и лингвистическим нюансом: использованием формы множественного числа в отношении отдельно взятого индивида. Слово «центр» в названии склепа явно указывает на символическое место некрополя по отношению к окружающему миру. Подчеркнутая таким способом непререкаемая релевантность объекта дает нам возможность с легкостью воссоздать иерархию ценностей той цивилизации. Центральное место в ней занимает смерть в обстановке гиперизобилия.

В противоположность Египетским пирамидам, старше на четыре с половиной тысячи лет и отличающимся сдержанностью и монументальной простотой геометрических форм, мавзолей Ülemiste бросается в глаза своей архитектурой, склонной к широким и просторным входам и переполненностью призывными письменами. Невольно остается впечатление, что в 21 веке в королевской усыпальнице мог быть похоронен любой, кто умудрялся испустить дух в нужное время и в нужном месте. И все же, это пока одна из многих гипотез, состоятельность которой историкам еще предстоит досконально проверить.

Самый широкий вход в Ülemiste Keskus, расположенный с восточной стороны, дает основание считать его главным входом в мавзолей. Дверь открывается в просторный холл, высящийся до самой крыши. Посреди холла мы обнаружили самодвижущуюся лестницу, из тех, что по утверждениям археологов, получили широкое применение уже в первой половине 20 века. Лестница ведет на второй этаж, откуда можно попасть в королевскую усыпальницу, находящуюся в центре. Это просторное помещение со стеклянными стенами, наполненное самыми разнообразными предметами мебели, которые снабжены корректными, а то и весьма смехотворными в своих подробностях, инструкциями по использованию. По непонятным причинам эти инструкции переведены на десятки разных языков, что наводит на мысль о короле-полиглоте, многостороннее хобби которого требует внимания и в потустороннем мире. Посреди усыпальницы стоит незатейливый, выполненный из мягких материалов саркофаг, в нем на возвышении из одеял и подушек покоятся высохшие останки усопшего. Лежащая рядом королева являет собой свидетельство необычайно высокого уровня мастерства бальзамирования той далекой эпохи – настолько прекрасно и естественно тело женщины. Остается загадкой, почему эту же технологию не использовали при мумифицировании самого короля.

В отличие от более древних пирамидальных мавзолеев, пользующихся особой популярностью в Северной Африке и Центральной Америке, гробница Ülemiste напичкана помещениями самого разного размера на двух этажах, площадью в пару десятков тысяч квадратных метров. Если отвлечься от количественной стороны, то похоронные традиции Ülemiste были схожи с древнеегипетскими – умершего господина снабдили всем необходимым для жизни в загробном мире.

Имущество покойного короля Ülemiste состоит из многих сотен тысяч предметов самого разного назначения, как правило, не в одном, а в десятках экземпляров. Только устройств для определения времени, которые в настоящее время уже давно никто не использует, насчитывается свыше тысячи единиц. Остается лишь гадать, зачем самые маленькие из них прикрепляли даже к рукам.

Безответных вопросов касательно вложений в гробницу по-прежнему много. К примеру, вызывает недоумение крайне широкий и разнообразный выбор женских средств интимной гигиены. Неужели уже в 21 веке верили, что женское тело и после смерти сохраняет различные способности, как, например, овуляцию или даже рождение потомства? На последнее указывает наличие огромного количества предметов для новорожденных и младенцев, от одежды до специального питания и игрушек. Все это раскидано во многих комнатах по всему мавзолею.

Не вполне ясна и функция окружающей усыпальницу территории для моторных средств. Существует много гипотез, но доминирует мнение, что древняя суперпарковка была предназначена для подданных короля, ежедневно тысячами прибывающих в Центр, чтобы смиренно вручить владыке свой прощальный подарок. Сторонники этой точки зрения в своей уверенности опираются на примитивные электронные приспособления для вычислений, которые нашлись в каждой комнате усыпальницы. Исследователи полагают, что назначение этих предметов – учет собранных подношений».

Конец цитаты.

История – исключительно интересная штука. Кроме того, она изобилует вольными и невольными ошибками. Учебники истории будущего в этом смысле не отличаются от наших, пригодных в лучшем случае для развлечения.

Начинаю свое соборование с того, что натягиваю исподнее от Кельвина Кляйна, свитер от Джорджио Армани, опрыскиваюсь (внутренне) туалетной водой Джонни Уокер и упаковываю в сумочку с моими золотыми инициалами кое-что из гигиенических средств с расчетом на долгую дорогу. Потом я лягу, зажав в одной руке ладошку моей любимой, в другой ручки сумочки от Луи Вутона, закрою глаза и дождусь стука археологов в дверь иглу. Пусть на это уйдет хоть тысяча лет. И пусть тогда они ломают головы над именем этого фараона из Северной Эстонии, чтобы поразить воображение своих наивных современников. Кельвин Первый, Джорджио Второй, Джонни Третий или Луи Последний. Товаром ты был, товаром и останешься. Тутан-на-хрен-хамон. Обработайте мою любовь по-своему или засуньте под стеклянный колпак, мне по барабану.

18 декабря

На глаза то и дело наворачиваются слезы. Ну, и пусть. Я хоть человек и отзывчивый, и всегда готов помочь, но уже даже и не стараюсь переключиться на светлые мысли. И это нормально, ведь радостных тем для таких мыслей больше нет.

Раскаляю по несколько полных чугунов камней и часами с крокодильим терпением жду, когда моя Ким смягчится. Тогда забираюсь на нее, наши глаза встречаются, в ее радужках светится подогретая технологическая верность, мои все сильнее увлажняются солеными слезами. Двигаю бедрами. Механически, с безрадостной самоочевидностью, словно бы моим телом уже не управляют чувства, вызванные химическими процессами. Я это не я. Я – частичка миллиардократного Мы. Я марионетка, чьими неуклюжими движениями руководит невидимая грибница испарившегося человечества.

И где теперь это наше Мы? Где жаждущая секса армия зависимых наркоманов, подсевших на иглу эйфории счастья? Оттрахали эту планету в клочья, словно секс-куклу разового использования. И что дальше? Будем сношать другое небесное тело, предварительно определив с помощью матричного телескопа и GPS-навигатора точные координаты g-точек своей новой колонии?

Я так и не пойму, кто же я. Торчащая над водой макушка пирамидальной схемы нагрузки имени человечества или всего-то ничтожный камешек в ее залитом фундаменте, на который давит воображаемое бремя сбежавших победителей?

Правда непостижима. Добавляю ее в список миражей, сразу после истории, рекламы и музыки.

Не верю уже и своим слезам. Они вызваны не жалостью к самому себе и не гнетущим одиночеством, что выжимает меня как лимон. Остается подозревать опять же собственное тело. Кроме этого немытого, вонючего спутника жизни, этого органического горемыки, дрожащего от доводящего до безумия сознания временности бытия, больше здесь плакать некому.

А настоящая правда и должна быть неудобной и пугающей. Правда узнаваема по холодным мурашкам, которыми вместо букета цветов она одаривает тебя. Без этого правда похожа на шутку. Правда, которая ни на йоту не охлаждает, превращается в осмотрительное развлечение. Это все равно, что декорированная помпезным красноречием умозрительная критика общества, не имеющая на практике никакого лечебного эффекта, и которую жадно заглатывают гуманитарии, принимая за беллетристику.

В отличие от своего тела, я потихоньку начинаю примиряться с неизбежностью. Вопрос и ответ – это вовсе не мать и дитя, где всегда первая рожает второго. Вопрос подобен планете, которую время от времени болезненно атакуют метеориты или астероиды, но от которой главные ответы как блуждающие кометы самонадеянно держатся подальше.

Может, умнее вообще не задавать лишних вопросов, а просто жить – днем и ночью, летом и зимой. Проживать данную тебе самотеком жизнь. Хотя не факт, что делать это надо обязательно здесь, в этом благословенном ледяным изобилием мавзолее. Все же усыпальницы предназначены для мертвых, даже если они и забиты велосипедами, гриль-печками и яркими надувными кругами для плавания.

Я смоюсь отсюда, как только сойдет снег. Пусть он станет последним снегом в моей жизни. По своей глубинной сути, человек не похож на белого медведя. Человек – негр, им и останется. Вид собственного дыхания вызывает слабость в коленках. Как и северное сияние. Для этого волшебства мы слишком слабы и пугливы.

Холод страшнее темноты. Снег, если только захочет, вырубит тебя в разгар солнечного январского дня, так что к июлю от тебя останутся лишь изъеденные червями воспоминания да солнечные очки с линзами Rei-Ban, защищающими от ультрафиолетового излучения. Ты словно призрак несчастной головки сыра, нашедшей свой конец в части света с четырьмя временами года, куда она сдуру укатилась, сбежав от Микки Мауса.

Что-то подсказывает мне совершить даунгрейд в Африку.

Уходить следует тогда, когда появляется чувство пресыщения. Неважно чем. Это может быть жизнь, сновидение или роман (не дай, Бог!). Разумно было бы уходить здоровым, сильным и способным к анализу. Руководствуясь своей суверенной волей. А не в ужасе наблюдать, как неуклонно подрастает порог двери в сад дома престарелых, чтобы преодолеть который скоро понадобится звать на помощь Бубку. Уходить надо молодыми. Не имеет значения – из жизни или из умеренного пояса. С прямой спиной и высоко поднятой головой. Переступить через заброшенные промпарки и объекты недвижимости. Промаршировать подобно генералу, потерявшему в решающей битве весь личный состав и устроившему себе после этого парад с искупительным побрякиванием наград.

«Да здравствует! Да здравствует! Да здравствует!». Эти бравые крики с лесоповалов и свалок – искреннее ликование победителей или вдолбленный за годы учебы в основной школе патриотизм? Поди, разберись. А вдруг здесь есть скрытый смысл? Здравствовать, но где-нибудь в другом месте. Замаскированное восторженными восклицательными знаками заветное желание усталого общества.

Что знаю о жизни я, без пяти минут управляющий отделом маркетинга молокосос, после самовосхвалений получивший вожделенное место работы как бы в порядке тестирования. Без публики и привычной реальности. Немудрено, что чувствую я себя курсантом летного училища, в которого преподаватели не верят, а потому на веки вечные заточили в авиасимуляторе, где кнопки и рычаги управления на всякий случай отсоединены от проводки. Все кнопки кроме одной. Той, что включает развлекательную программу в туристическом классе.

Но у меня есть складной нож. Маленький многофункциональный армейский нож из Швейцарии, с белым крестом скорой помощи на красном фоне щита. В нем столько различных хитрых инструментов и приспособлений, что хватит целому человечеству для операций на мозгах.

Зажав нож в зубах, я ползу по полу салона в хвост. Меня никто не замечает. Все взоры прикованы к экранам, где идет прямая трансляция из кокпита самолета с Брюсом Уиллисом в главной роли. «Крепкий орешек 2». Вежливо извиняюсь, перебираясь через ноги пожилой пары, дремлющей в проходе к запасному выходу. Следуя указаниям прилепленной к стене инструкции, открываю аварийный люк и вылезаю на крыло. Снаружи собачий холод, минус пятьдесят плюс фактор ветра. Заглядываю в салон. Старики дрожат и вот-вот проснутся. Укрываю их одеялами и лезу назад на крыло. Спустя пять минут у обоих двигателей перерезаны глотки. Доступ топлива прекращен. Угол наклона воздушного судна меняется, но не резко. С перерезанным горлом далеко не улетишь. В глазах алюминиевой птицы темнеет, голова невольно клонится на грудь.

Снова забравшись в салон, попадаю в атмосферу нарастающей паники. Крен самолета вызывает резкое потоотделение и скачкообразное учащение пульса. Аритмию сердца, особенно в бизнес-классе. Глазам мертвенно-бледных пассажиров открывается одинаковая картина – как в иллюминаторах, так и на экранах. Капитан Джон Макклейн разделся до белой (почему-то испачканной) сорочки, бровь рассечена и кровит, лоб в бусинках пота. Заниматься пассажирами ему некогда. Все силы уходят на точное следование сценарию. Имена самих сценаристов выяснятся позже, как и заведено, в самом конце, когда все уже благополучно в жопе, и бесстрастным титрам надлежит охладить страсти до нормальной температуры. Я хватаю микрофон.

«Уважаемые пассажиры. Это не жизнь. Это кино. Пожалуйста, успокойтесь. Сейчас все закончится. Господин Уиллис посадит самолет на предписанный сценарием аэродром, надеюсь, более или менее мягко, после чего сунет в карман пару лимонов баксов, а мы все радостно разойдемся по домам с жирными от попкорна пальцами и вздыбленными от адреналина волосами. Прошу вас, сохраняйте спокойствие. Авиаперевозчик гарантирует счастливый конец. Это входит в стоимость билета. Даже экономкласса. Прикроем теперь глаза и сосчитаем от десяти до одного. Десять, девять, восемь, не подглядывать! семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Ну, вот!.. Конец. Кошмар закончился как длинная и серая жизнь».

Если кто-то слышит звон колокола, не верьте. Это всего лишь реквизит, который никогда не будет звонить по вам. Хемингуэй ошибся, как и с восходом солнца. Звуки, которые до вас доносятся, это чистой воды саундтрек. Насколько бы трагичной или глубокомысленной ни была мелодия, это всего лишь продукт. Заказанный средней руки композитору, мечтающему о паре тысяч баксов и золотом мужичке по имени Оскар.

21 декабря

Что предпочтительнее – мало и счастливых людей или много и несчастных? На чем вообще зиждется вера в силу больших вещей и масс, вера в большое, как таковое? Разве большой любит жизнь и защищает ее больше и лучше, чем маленький? Может, под мудрым руководством большого жизнь двигается в направлении того, что не напоминает выпавшую прямую кишку? Что, горбатый кит более совестлив и благороден, чем креветка?

А теперь, когда я остался один, все счастье мира, что – должно перекочевать в меня? В меня одного… Но хватит ли во мне места для того объема счастья, который еще полгода назад распределялся по кровеносной системе семи миллиардов сущностей? Гуманитарная катастрофа, о какой никто даже мечтать не мог.

Добро пожаловать в меня! Будем знакомы. Я – это 70 килограммов неразделанного мяса и непорубленных костей, кишок, щетины и волос, зубов и ногтей. И еще всяких жидкостей вроде крови, лимфы, желудочного сока, урины и спермы. Да, и жидкого говна, если и впредь мне придется питаться этими консервами из бобов. Проходите же, уважаемое счастье, и чувствуйте себя как дома. Но погодите. Вы с сопровождающим? Кто этот верзила, что так отталкивающе смердит и так судорожно держится за вашу руку? Похоже на сироту гигантского роста, вцепившегося в юбку мачехи-лилипутки. Несчастье? Но я его не звал. Для него места не найдется, здесь и без того тесно, сам с трудом помещаюсь. В каком смысле так не пойдет? Вы же не близнецы-братья? Неужели? Вы в этом уверены? Совсем не похожи друг на друга. Черт. Ну, да хрен с вами. Раз вы никак не можете без него, кем бы он ни был, пускай отправляется вон туда, в толстую кишку. Наверняка ему там будет по-домашнему уютно. А для вас, дорогое счастье, позвольте открыть мое сердце. Заходите, присядем вот тут, в правом предсердии и попросим атрио-вентикулярный клапан подать нам чего-нибудь вкусненького. О своем брате можете не беспокоиться. О нем позаботится приемный отдел пищеварительного тракта. Забудем о нем. Жизнь прекрасна как распустившийся цветок.

И вот сидим мы вдвоем со счастьем в моем сердце и приятно беседуем. Жалуюсь на плохую погоду и одиночество. Счастье утешает – говорит, что весна уже не за горами, а одиночество всего лишь видимость. Стоит хоть разочек поднять голову навстречу рассекающим небо черным стрижам, поухать в лесу вместе с сонной семейкой филинов или весело пробежаться вслед за серыми куропатками по необъятным благоухающим полям, и одиночество как рукой снимет. Слушаю его и чувствую – борется во мне со вчерашними чипсами и фасолью что-то новое и тревожащее, я будто застрял в лифте.

Погружаюсь в раздумья. А если б все пошло по– другому, прямо наоборот. Если б второй день июля не канул в вечность очищающей депортацией, а вовсе положил бы начало размножению. Sponsored: international day of Xerox. Если б я явился в торговый центр настолько переполненный народом, что очередь на ожидающее меня собеседование протянулась бы до Центральной Европы, где вдоль и поперек переплелась бы с миллионами других змеящихся очередей, становясь в этом хаосе неоперабельной человеческой опухолью на теле континента. Если б я оказался в мире, где не осталось свободного от людей места. Где люди одновременно глотают пищу и толкаются, отдавливая друг другу ноги. Где люди спят, склонив головы на плечи соседей, не боясь упасть, ибо в такой тесноте это просто невозможно. Где влюбляются в радиусе пары метров и сливаются в спешке и стоя. Где человек никогда не знает с кем на самом деле слился или кто слился с ним, потому как всего за одну минуту его тело соприкасается с десятками чужих тел. Где к моменту, когда жених успевает расстегнуть на брюках молнию, невеста уже оттеснена так далеко, что надежда вновь встретиться с ней равна надежде на новую встречу двух капель воды в Тихом океане. Где новорожденные, при условии, что их маме удалось отвоевать столько пространства, чтобы хоть немного раздвинуть ноги, скользят по окровавленным бедрам стонущей роженицы прямиком на асфальт и большинство из них тут же затаптывается. Для тех немногих, кому суждено остаться в живых, мир сводится к топающим ногам, от которых, чтобы выжить, надо научиться уворачиваться.

В вечных поисках работы и хлеба табун антилоп гну из Animal Planet – их так чертовски много, что счастье и несчастье, предназначенные в общем распределительным фонде на долю каждой земной особи, невооруженным глазом уже и не видны.

Поразмыслить, что ли, над своей жизнью хотя бы за последний год. О чем думают бактерии в пробирке под микроскопом лаборанта? Пожрать и потрахаться. Потрахаться и пожрать. Пожрать и пожрать. Потрахаться и потрахаться. Два желания в четырех вариациях. Для захвата планеты этого достаточно. Доказательство в пробирке.

Нужна настоящая отвага, чтобы пойти на этот рискованный опыт – начать думать. Ведь за каждой приятной мыслью прячется большая и страшная, подглядывающая из потустороннего мира злая бука, вращающая глазищами и выдыхающая ядовитые испарения. Бактерии об этом знают и не тратят своего времени на бесплодные размышления. Их герб лаконичен и прост. Возбужденный член между булочками хот-дога, снизу слоган: жратва и секс. Разум может гнать пургу на викторинах, но в главных жизненных вопросах он ДНК не соперник.

И вот я здесь, один. По крайней мере, мне так кажется. Хотя полной уверенности быть все-таки не может. А вдруг где-то глубоко под землей тысячи шахтеров по инерции все добывают и добывают железную руду, ибо их начальники, которые должны скомандовать отбой, испарились. Хей-хоо, хей-хоо, пахота до кровавого пота. А, может, это вовсе не удары сердца, что по ночам не дают мне спать? Подпольная работа не прерывается даже тогда, когда самого пола уже не существует. Хей-хоо!

Ну почему вместо атомных бомб и космических ракет люди не изобрели, к примеру, холодильники, умеющие травить увлекательные байки?

Слово Electrolux’у 520L: «Сегодня, дорогой Луи, я расскажу тебе об одной тюрьме. Видишь ли, это своеобразное место заключения, без решеток, без замков, в камерах нет даже дверей, а арестанты размещаются и содержатся по-королевски. Каждое утро, в обед и вечером там накрываются столы с безмерным количеством самых разных, доставленных из всех уголков света, яств, приготовленных маститыми тучными поварами с добродушными усатыми лицами. Вино, пиво и более крепкие напитки льются рекой. Кстати, Луи, если пересохло в горле, можешь взять из меня бутылочку доброго охлажденного пивка Karksi Hele. Итак, на чем я остановился…».

Перед глазами всплыла идиллическая картина. Теплый летний день. На открытом кухонном окне колышется узорчатая занавеска с изображением цветущей сакуры. За столом сидит молодая хозяйка и подпиливает ногти. Перед ней дымящаяся чашка кофе. Под столом трется о красивую гладкую ногу пестрый рыжий кот с доброй мордочкой. Со двора доносятся энергичный стук топора и возгласы играющих в прятки детей. Холодильник сегодня в ударе, рассказывает подряд уже третью историю. Женщина слушает, не поднимая от ногтей глаз. Лицо ее как зарделось, так и не перестает пылать. Обстановка пленительная, женщину охватывает возбуждение. Холодильнику нравится эта женщина, и он старается изо всех сил. Но только когда они вдвоем. Особенно наслаждается холодильник теми редкими жаркими ночами, когда женщина, испытывая жажду, приходит попить на кухню. Открыв свою дверцу и приветствуя ее вспыхнувшим светом, холодильник неизменно говорит женщине что-нибудь приятное. Какой-нибудь неожиданный комплимент, выдумать который могут только механизмы. От него женщина застывает, полусонная, в полупрозрачной короткой сорочке, и краснеет как помидор на второй сверху полке. Холодильник же думает при этом, что если бы женщина тоже была холодильником или хотя бы морозильной камерой, он бы подарил ей все сложенные в него овощи, молочные продукты, лоток с двенадцатью коричневыми яйцами в своих гнездышках, нарезанную колбасу и сыр, вчерашнее овощное рагу и детские йогурты. Он готов отказаться от всего. Даже принадлежащее мужу пиво подарил бы женщине. Если бы только она была холодильником.

«Хочешь, я покажу тебе мой провод?»

«Чего-о?»

Идиллия разбивается, как выроненное из рук куриное яйцо. Люди бывают такими бесчувственными и скучными. Что они знают о страсти и привязанности. Ни хрена не знают. Знают, как строить заводы и торговые центры. Знают, как делать аборт и искусственное оплодотворение. А вот любовь явно за пределами их понимания. Маленькие млекопитающие с большим извращенным мозгом.

24 декабря

Рождественский сочельник ознаменовал глинтвейном. С утра сжег полную ванну дров и поставил на угли большую кастрюлю, в которую налил красного вина, рома и добавил всякие пряности и приправы.

У этой кастрюли счастливая судьба. Она хоть и не увидела хозяйку, зато избежала встречи с тем волосатым типом без глаз и носа. Это можно считать большой удачей, если взглянуть на нехилую кучу загаженных кастрюль в отделе товаров для кухни.

Рождественский глинтвейн вышел на славу. Я налил его в термос и взял с собой на крышу. Снега не было. Небосвод сулил даже какой-то просвет, и под общим воздействием этого прояснения и горячего напитка в моей душе шевельнулась детски наивная надежда на счастливое завтра. Я тут же высмеял этот порыв чувств. Безжалостно и грубо. Прежде, чем надежда начала держать головку. И надежда, my ass, отошла вместе с околоплодными водами.

Бинокль, ружье и термос. Жадно оглядываю окрестности – стараюсь максимально использовать куцые часы светлого времени суток. День коротенький, как член у белого человека на ледяном ветру. Ночь длинная, как у негра… Подыскиваю подходящий каламбур. Что у черных длиннее, чем у белых? Злость? Или кость.

Смотрю в бинокль. Яркий свет, пронизывая лес, рисует на снегу штрихкод. Такой длины, что представить себе подходящий для него по размерам сканер невозможно. Скольжу взглядом по черточкам разной толщины, и внезапно у меня перехватывает дыхание.

До машины, стоящей у самого дальнего края парковки, со стороны Тартуского шоссе тянется длинная цепочка следов. Повинуясь первой реакции, я быстро присел. Блин… Какого черта! Сделал судорожный глоток. Еще один. Спрятался за снежной крепостью. Руки как чужие, бинокль ходит туда-сюда. А следы крупные. Намного крупнее человеческих, это ясно. Только проложены как-то по-человечески, правда, из-за своей величины с очень короткими промежутками. Похоже на шаги циркового медведя, несмотря на все неудобство вынужденного передвигаться на задних лапах. Но в медведя мне не верится. С чего бы дрессированному зверю являться по Тартускому шоссе и исчезать возле какой-то заваленной снегом машины. И вообще, даже для медведя следы крупноваты.

Кто-то ночью пришел со стороны Тарту, добрался до этой машины, после чего провалился. Я что, уже совсем чокнулся? Проверил ружье. На всякий случай загнал в стволы по патрону. Кажется, придется топать туда. Хлебнул из термоса. Глинтвейн остыл. Не термос, а дешевая китайская дрянь.

Не разгибаясь, прокрался к южному краю крыши и спрятался за буквой «К». Следы довольно ровные и идут прямо по шоссе, невзирая на почти метровый слой снега. Какой зверь способен целенаправленно идти по дороге в город? Что-то сомнительно. Тогда, кто? Иван Пихто? Дед Мороз?

Солнце все интенсивнее прорезалось сквозь тучи. Отраженный от снега свет был настолько резким, что слепил глаза. Сходил за солнечными очками. Когда вернулся в засаду, показалось, что возле машины все как было. Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Дышать, невзирая на проясняющуюся и тихую погоду, становилось все труднее. Возможно, из-за мороза. Тянуло закурить, но отказался от этой мысли. Через некоторое время передумал и закурил, незаметно выдувая дым в снег у себя под ногами.

По прошествии получаса я услышал приглушенные звуки. Какие-то шлепки и что-то еще. Звук доносился от машины. Вжав голову в плечи, прижал к глазам ледяные окуляры бинокля. Ничего. Но вот открылась задняя дверь с дальней от меня стороны машины. Судя по качке, кто-то усиленно пытался выбраться из нее. Но в полный рост не вставал. Я сделал вывод, что сидит на заднем сидении с открытой дверцей. Мне не видно, кто это и что делает. Проходит не одна минута, прежде чем я улавливаю поднимающийся из-за машины пар дыхания, который в воздухе тут же рассеивается. Странные звуки не утихают. Хруст и глухие щелчки, словно кто-то надевает пуленепробиваемый жилет или обматывается поясом с гранатами. На всякий пожарный подтащил Беретту поближе к себе. И вот появляется шапка, черная ушанка. Когда тот, на ком она нахлобучена, поворачивается, вижу спереди красную эмблему Российской армии. Существо не высокое, скорее наоборот. Я хватаюсь за новую сигарету.

Как только оно появляется из-за машины, многое сразу становится понятным. Существо передвигается на снегоступах – отсюда такие следы, – но снегоступы, похоже, настоящие, не моим чета. Оно очень тепло укутано, не удивлюсь, если носит одну шубу поверх другой. За спину закинуто оружие. Вполне серьезное, не игрушка. По очертаниям – вроде бы Калашников. За фигурой привязанные к ней веревкой тянутся санки с какими-то узлами и пакетами. Она движется невероятно медленно, словно бы взвешивая необходимость каждого шага. Из-под мохнатой ушанки отсвечивают зеркальные солнечные очки, которые в данных обстоятельствах кажутся неуместным кокетством. Лицо замотано шарфом. Узнаю классическую клетку Burberry. Фигура направляется прямо к центру Ülemiste. Обессиленно, но с тем более пугающей непреклонностью – так ведет себя обезумевший турист, который скорее лишится конечности, чем откажется от дешевой распродажи.

В таком темпе она уже скоро доберется до цели и постучится в дверь фараона.

И вдруг я перестаю себя понимать. Меня сотрясает дрожь. От холода. От неожиданности. От неизвестности. И прежде всего, от страха. Но не перед гостьей или ситуацией, а от испуга перед собственной реакцией. Она прибыла. Та, для кого я половину Эстонии увешал указателями, та, встречать которую я ездил в Ригу и для которой забил полные шкафы продукцией от Louis Vuitton’а. Прибыла, черт побери! И теперь, когда это стало явью и неотвратимо приближается ко мне со скоростью полметра в минуту, я внезапно теряю уверенность. Буквально во всем.

Между тем она опустила с лица шарф. Широкое, зауживающееся к подбородку азиатское лицо с маленьким детским ротиком. Проклятье, она даже губы накрасила. И зачем только я так необдуманно дал свой адрес. Совершенно чужому человеку. И вот он здесь. Неважно, с какой целью, но женщина преодолела во имя этого семь тысяч километров. Черт. Окей, большую часть пути она, видимо, проехала, и тем не менее… Этот конец пути, две-три недели по метровому слою непролазного снега… Свидетельство железной воли, которой мне нечего противопоставить кроме убитого крокодила, сожженного дома и засранных ночных горшков работы дизайнера Джейми Оливера. Она придет и овладеет мной, и я с этим ничего не смогу поделать.

Чего она добивается? Конца одиночеству? Тот, кто способен справиться с одиночеством в течение пяти месяцев, скорее всего, может так прожить и пятьдесят лет. Зачем рисковать еще одним телом, которым управляют желания, настроения и понятия, скорее всего, абсолютно не совпадающие с твоими. Только маньяк выберет вместо безопасного состояния одиночества войну эгоистических разногласий.

Или она явилась за семенем, на котором золотом выгравированы инициалы LV, чтобы посеять его у себя во влагалище, следуя наказу сурового и безапелляционного Ветхого завета. И да будет вас… ну, и сколько же? Зачем Богу столько подданных? Его, что, иначе не воспринимают всерьез? А если бы я пустил себе пулю в лоб. Один точный выстрел и Книге книг останется только рассыпаться и опять превратиться в прах.

Пускай оплодотворяется семенами одуванчиков и становится растением.

Между тем, гостья совсем близко. Теперь, вот, развернулась и копается в мешках на санках. В лучах солнца что-то блеснуло. Поднес к глазам бинокль. Самурайский меч. Этого еще не хватало. Против такой и самоубийство не поможет. Такая залезет на крышу, оттяпает этим тесаком с еще теплого трупа мой комплект для размножения и выжмет его как лимон себе на устрицу. Своего она в любом случае добьется. С суицидом я безнадежно опоздал.

Какие варианты в сухом остатке? Предупредительный выстрел в лоб. Сначала ей, потом самому лечь рядом с Ким, сунуть холодное дуло в рот и нажать на курок, подведя, таким образом, черту под всем этим ничтожным экспериментом с условным названием «Человечество». Превратиться в окостеневшую задачку для будущих археологов. Пусть попробуют разгадать, что собой представляла таинственная геометрия этого древнего любовного треугольника: фараон, его прекрасная жена и застуканная на месте преступления восточная разорительница гробниц. Планета с индустриальным наследием и тремя трупами. Для классики маловато будет. Проходной галактический анекдот, не более того.

Итак. Где черпануть смелости, чтобы здесь и сейчас распорядиться судьбой будущего человечества? Заглядываю в термос. Последний глоток, и тот холодный.

Поднимаю Беретту и ловлю в прицел запоздалую гостью. Она по-прежнему непробиваемо спокойна, не спешит, до центра остается еще около двадцати минут. Время от времени она останавливается, поднимает голову и долгим пристальным взглядом всматривается в свою цель. Я делаю то же самое через оптический прицел. Она снимает очки и разглядывает их на свет. Хм, не уродина. Даже страха не вызывает и ни в коей мере не отталкивает. Вполне себе симпатичная девушка. Но Ким намного красивее. Хотя в известном смысле эта более совершенна. Она передвигается на своих двоих. Самостоятельно. Меня охватывает жгучая жалость к Ким.

Перевожу прицел с лица и еду по толстой шубе вниз. Останавливаюсь на правом колене. Сглатываю. Курок ждет. Готов как никогда.

18 апреля

Европейский ландшафт безупречен, как корректно разгаданный кроссворд. Всюду по линеечкам отмерены и в клеточках расставлены логичные и верные ответы. Вопросов нет. Воплощенное в скоростные трассы свидетельство бьющего через край благополучия сродни ненасытной анаконде с хвостом в своей собственной пасти.

Города, через которые мы проехали, похожи на гигантские настольные игры, только что брошенные озорными детишками, внезапно заскучавшими и перебравшимися в новую песочницу. К примеру, на Марсе, в только что открывшемся муниципальном детском садике. Сходство такое, что я даже опасаюсь, что на каком-нибудь слепом перекрестке столкнусь с катящейся исполинской игральной костью, которая переедет меня асфальтовым катком, став фатальным вестником безжалостных правил игры. Самое противное, это скатываться вниз и начинать все с самого начала. Если повторение – мать учения, то я предпочитаю оставаться сиротой. А еще лучше сперматозоидом, причем, никому не нужным и невостребованным.

В кюветах вдоль дорог скопилось множество автомобилей, напоминающих больших жвачных животных. Кто знает, может, они и живые, просто двигаются так медленно, что человеческому глазу их тихую и спокойную жизнь не уловить. Это как деревья растут, с виду они неподвижны, а процесс роста ни на минуту не прекращается.

Автобанами воспользоваться невозможно. Настолько они забиты транспортными средствами. Во мне просыпается и поднимает голову управляющий маркетингом. Лучшей арены для поединка между Domestos’ом и Mr. Muscle даже придумать трудно.

А второстепенные дороги проходят через маленькие города. Оказавшись, судя по табличкам с названиями улиц, где-то в Северной Германии, любуюсь подернутой ранней зеленью идиллией одного такого населенного пункта. Надо мной возвышается остроконечная церковь в неоготическом стиле. Если верить дате над аркой входа, здесь целых двести лет люди черпали силы, обретали опору и надежду, чтобы жить дальше. Из опрокинувшейся мусорницы рядом с дверью в святой храм все содержимое вывалилось, и я обратил внимание на смятый пакет сети дешевых магазинов. В нем оказались шприцы, запачканные комки ваты и две олимпийские медали. Серебро и бронза. Понятно. Не каждому удается забраться на самый верх. Даже если призвать на помощь помимо Всемогущего еще и самые передовые достижения фармацевтики. В свете этой находки как топчущаяся на месте религия, так и наобум галопирующий научный прогресс не вызывают доверия и кажутся бесполезными. И та, и другой как хорошо освещенный запасной выход с лестницами, ведущими в никуда. Шприца, тренировок и молитв недостаточно. Гарантии существуют лишь на бумаге, будь то священное писание или свод защиты прав потребителя.

Это произошло вроде бы в Бельгии, в маленьком уличном кафе какого-то провинциального городка, где мы с Ким наслаждались ласковым солнышком Европейского Союза. Я пил коку, Ким, по обыкновению, ничего. Мы сидели и слушали, как весенний ветерок играет ветками деревьев с набухшими и готовыми вот-вот лопнуть почками. И тут меня кольнуло – ведь с того дня, в Рождество, мы с Ким не обменялись ни словом. Ни единым словечком. Мало того, я сам месяцами не раскрывал рта, если не считать раздраженных восклицаний или того раза, когда я перед самым отъездом безуспешно попытался на Певческом поле спеть гимн «Моя Отчизна, моя любовь» и дальше первого куплета так и не продвинулся.

Слова больше не нужны. Очевидно, отсюда и этот долгий перерыв в дневниковых записях. Сам не знаю, почему сегодня я снова пишу. Кстати, это уже далеко не так легко как раньше и выходит не само собой. Пришлось собраться не только с мыслями, но и с силами. В каком-то смысле, сопереживать написанию слов – занятие очень увлекательное. Следить, как они выстраиваются друг за дружкой, чтобы навсегда застыть именно в такой очередности. Нравится место, не нравится, а слова уже не будут обгонять сородичей, как люди на многополосных автотрассах.

Некоторым словам везет больше, чем другим. Большинству приходится, толкаясь в толпе, напряженно составлять какое-либо членораздельное предложение. Каторжный пролетарский и неблагодарный труд. И лишь единицам выпадает аристократическая роскошь гордо стоять в одиночестве, запечатленными прописными буквами. Блеск их славы и достоинства простирается далеко за библиотечные рамки.

Ж О П А.

Рассматриваю свои слова как сходящие с конвейера последние грустные машины. Все знают, что завод закрывается. Вопрос только, когда точно это произойдет. Может, завтра, а может, через неделю. Главная прелесть агонии и сводится к сладкой неизвестности.

И пусть утверждают что угодно, а разрушение, коррозия начинаются с самого момента рождения.

Наш путь пролегал вдоль береговой линии. Такова была невысказанная просьба Ким. Всякий раз, когда из нашего поля зрения пропадали волны, она напрягалась и впивалась испуганным взглядом в окошко, за которым мгновение назад сверкало это огромное и призывное начало всех начал.

Приближаясь к побережью Нормандии, мы ехали мимо сгоревшей атомной станции, построенной прямо на берегу моря. Ким потребовала остановки. Несколько минут не отрывала странного взгляда от станции, потом захотела посмотреть ближе. Я пересадил подругу в кресло на колесах и повез к четырем черным от копоти бетонным колоссам. Понятия не имею, что она там искала. Может, на собственной шкуре хотела ощутить радиацию в чистом виде, ничем не разбавленную. Через полчаса мы поехали дальше. Ким совершенно успокоилась, взгляд ее был ясным как пролив Ла-Манш. В зеркале заднего вида подрагивала панорама горелого леса, похожая на обугленные посадки гигантских зубочисток «Джордан».

Вскоре мы свернули вглубь материка, планируя добраться до Парижа. Второстепенные и проселочные дороги имеют одно преимущество – с них можно увидеть то, что старательно прячется от глаз нескончаемого и главного потока людских масс. Какой-нибудь неудобный секрет, незнание которого подпитывает надежду на безоблачное течение жизни. Вроде той гигантской свалки мусора, что неподалеку от дороги высилась с достойным всяческого уважения мудрым равнодушием, олицетворяя собой западную версию буддийской мандалы.

По безмолвной просьбе Ким в пригороде Парижа мы заглянули в европейский Диснейленд. Уже на входе она указала на двух кукольных мышей, у которых можно было позаимствовать костюмы самых известных в мире грызунов. Мне вспомнился праздник Хэллоуина, завершившийся убийством рептилии. Ким получила желаемое. Стала одноногой Минни, а я – ушастым соцработником, толкающим перед собой инвалидное кресло.

Мы задержались перед пыльной каруселью. Ким разглядывала голубых лошадок с пышными гривами, русалок с рыбьими хвостами и влюбленным взглядом, косуль с большими глупыми глазами и прочих вымышленных героев сказок. Посадил ее на первый попавшийся персонаж, а сам отошел в сторонку. Облокотившись о мусорный бак, на котором шевелил чуткими пальчиками черепашонок-защитник окружающей среды, я смотрел на Ким. Где-нибудь в другом мире, в какой-нибудь другой жизни из меня мог бы получиться блестящий хирург, специалист по ампутациям. Закурил сигарету. Курить в смеющейся мышиной маске – то еще удовольствие. Дым застревает под маской, разъедает глаза и вызывает кашель. На второй сигарете я угадал фишку. Нужно было, свернув губы в трубочку, выдувать дым конкретной и тоненькой струйкой, не задевая при этом самой маски.

Представил себя со стороны. Рискующий заработать рак легких мышонок, рассматривающий застывшую карусель с одноногой красавицей на ней и ленивыми чайками, которые, несмотря на ежедневные усилия, еще не все кругом окончательно загадили. Одним словом, веселья – хоть отбавляй! Все мы тщедушные мухи в банке развлекательного варенья.

Париж поразил своей грязью. Возможно, раньше в нем было чище, не знаю, я оказался здесь впервые. И куда бы ни пошел, меня не оставляло чувство, что я не в прекраснейшей из столиц Европы, а в кинозале после сеанса американской комедии для семейного просмотра. Все перевернуто, сломано, пролито, разорвано, затоптано. Вот только уборщица не идет и не идет. Уже второй год подряд.

Общество благополучия и его легендарные, невиданные по масштабам забастовки трудящихся.

Своими глазами увидели Эйфелеву башню. Ниже, чем была во сне. Никаких очередей. Что логично. Зачем томиться в очереди, если где-то она выше.

Ну, и как ты покинешь Париж, не увидев Елисейских полей? Не проехавшись по этой знаменитейшей магистрали. Пять рядов в одном и пять в другом направлении. У французов хорошие маленькие машины, как-то они умудряются маневрировать на них. Ветер поднимает и закручивает пыль и всякую дрянь прямо под Триумфальной аркой. Откуда-то прилетел и присосался к ветровому стеклу потрепанный паспорт на имя некого Марселя Пруста. С открытой страницы на меня таращится необычное мужское лицо со странными усами, как молчаливый упрек из какого-то ушедшего столетия. Беспорядочный парад разодранных упаковок, приближаясь к нашему Форду, набирал угодливые обороты. Я не совсем уверен, за кого меня здесь принимали, за победителя или побежденного. Несмотря на это, на всякий случай опустил боковое окошко и помахал рукой приветствующему меня смерчу.é

И вдруг мы остановились. Совершенно спонтанно и на удивление плавно. Avenue des Champs-Élysées 101. Я не поверил своим глазам. О Ким и говорить нечего. Louis Vuitton. Пять этажей. Целый дом!

Мы провели в нем два дня. Я таскал Ким на руках по всем этажам. Чудо, что у них вообще есть лестницы – это при таких-то лифтах, которые простому человеку могут только сниться. Выкинули из кузова Форда кучу вещей, и лишь затем, чтобы забить его моими инициалами. Вечером второго дня, вконец измотанный, я, упершись ногой в заднее колесо, закурил сигарету. Ким дрожала в кабине. От пережитого катарсиса. Вечернее солнце садилось за Триумфальную арку. Я ждал, когда небесное тело своими лучами сквозь проем арки дотянется прямо до меня. Через три сигареты это произошло. Полнейший триумф.

Еще десять минут – и спектакль закончился.

25 апреля

Скорее всего, эта моя запись станет последней. Рука больше не тянется к перу. Что при этом чувствует перо, я, к сожалению, не знаю. Сочувствия на все и всех не хватает. Эмпатия не беспредельна, надо себе в этом признаться.

В Гибралтар прибыли вчера. Об Испании, собственно, и сказать-то нечего. Растрескавшаяся земля, высохшая из-за собственной застойной скукотищи. Единственно, кто еще тут хорошо себя чувствует, это спокойно переносящие жажду оливковые деревья да наивные фламинго в мелеющих водоемах.

Правда, в Андалузии встречается и более привычная зелень, но это уже и не важно. Мы здесь с определенной целью, и она виднеется через пролив. Континент, на котором когда-то зародилась вся эта нынешняя чертовщина.

В Гибралтар въехали по дороге, пересекающей взлетно-посадочную полосу, на которой в той части, что ближе к морю, уткнулся носом в землю самолет британских авиалиний, похожий на гигантского альбатроса, утоляющего жажду. Все в порядке, все будет хорошо. Если вообще кому– то в жизни и верить, так это стюардессам. Они с тобой до последней секунды. Что бы ни произошло. Перережут ли глотки моторам или пилоты решат испытать новые и захватывающие способы приземления. Стюардесса не уйдет от тебя. Если потребуется, то веки вечные будет лежать рядом в алюминиевом саркофаге и через каждое тысячелетие предлагать тебе освежающие напитки. А если вдруг появятся потные от любопытства археологи, то она непременно обслужит и их.

Я еще точно не знаю, как переберусь через пролив. Для начала прогулялся по яхтенному порту. Множество судов пострадало от штормов. У большинства сломаны мачты или безнадежно перепутаны ванты. Может, придется взять яхту поменьше. И несколько дней потренироваться на ней в проливе. Парусный спорт – не моя тема. Я представления не имею, как управлять яхтой. Боюсь сильного ветра, боюсь островерхих волн. Но время у меня есть. Африка ждала миллионы лет, что ей стоит потерпеть еще недельку-другую.

А может, остановить свой выбор на небольшой рыбацкой лодке под мотором? За полгода дозаправка топливом стала моим коронным номером.

Судьбу Ким я пока тоже еще не решил. Она молча сидит в тени под пальмами, куда я затолкал ее кресло, и безучастно наблюдает за тем, что я делаю. Понимаю, что после универмага Louis Vuitton’а в Париже действительность кажется ей пустой, и это ощущение гложет душу, как безжалостное похмелье олимпийского чемпиона.

Неизвестно, о чем она думает, когда я днями напролет пропадаю на малюсенькой яхте. Утром в море, вечером обратно. Утром в море, вечером обратно. Повторы так славно убаюкивают. Солнце восходит, солнце заходит (спасибо, Хемингуэй). И вот однажды, самым обычным утром солнце больше не восходит, а вечером никто не возвращается, курицам вместо зерна предлагают гильотину. Будьте любезны.

Каким законам физики подчинены неожиданности?

Сидит под пальмами моя прекрасная одноногая возлюбленная и отказывается верить своим глазам. Но ведь все нормально, все хорошо. Сотни утешительных трофеев сложены рядом в кузове Форда. На большинстве до сих пор этикетки с ценниками. Возможно, я сцапаю оттуда несколько вещиц, если подловлю момент, когда завороженный взгляд Ким надолго пригвоздится к картине заката сказочной красоты. Белый человек в Африке с сумками от Louis Vuitton’а. Причем, с фирменными. В раскаленных песках. В поисках простодушных негров. Я уже жалею, что не проехал через Швейцарию. Что лучше способствует налаживанию международные торговых отношений, если не горсть настоящих часов Rolex.

«Hey mista, wanna buy a bag or watch? Very cheap! Original!».

После того черного юмора, что устроили на берегах Европы все эти смуглые беженцы, они в ответ заслуживают развлекуху, как минимум, такого же свойства и качества. Белый цирк и его турне по континенту вторичного использования.

Но вполне вероятно, что я возьму Ким с собой. И тогда, если все же внезапная волна накроет и перевернет нашу утлую скорлупку, то утонем мы вместе, станем двумя последними фигурами на затопленной шахматной доске.

Упасть в пучину, провалится в бездну, а перед глазами – заключительные титры истории человечества. И утянуть за собой все несостоявшиеся рабочие интервью, все прерванные на полутоне певческие праздники, все ограбления банков, оправдывающиеся справедливым перераспределением доходов, все гордо дрейфующие в тупик тайные любовные связи между разными продуктами, все ненаписанные биографии, все не успевшие подрумяниться рождественские кушанья, ну и, разумеется, адресованные единственному седовласому акционеру квартальные отчеты о состоянии валового продукта на внутреннем рынке Вселенной. Мир бегунов и бегуний должен уступить дорогу миру несушек.

Я сижу на причале, держа на коленях пачку бумаги. Страницы покрыты счастливыми и несчастливыми словами. Прислушиваюсь к писку. Одинокий москит садится мне на голень, копошится в волосяном покрове, что-то ищет с самозабвением выпрямившегося и ставшего геологом копателя. Наконец втыкает в меня жало, но не сосет, ждет чего-то, шутник. Моя рука поднимается. Это происходит автоматически, без участия разума. Тень от руки падает на букашку. Мир москита внезапно погружается во тьму, но он не шевелится. Ждет чего-то и не сосет. Вот ведь окаянный. Не сосет, и все тут. Чувствую замешательство. Что это значит? Такого просто не может быть. Москиты всегда пьют кровь. Чего ждет этот? Прилетел попрощаться? Или же он самоубийца, только хочет проделать все чужими руками? Пошел в жопу, насекомое. Ишь, разгулялся по стоп-кадру цивилизации. Портишь все величие картины. Я осторожно сгоняю его. Лети отсюда. И соси. Экзистенциональное умничанье – удел философов. У тебя острое жало, сильные крылышки и до тонкостей отшлифованная программа, которая никогда не зависнет. Ты далеко пойдешь. Если не будешь думать. И не пей кровь мыслителей. Можешь заразиться.

Ну, все, хватит. Сворачиваю поденщину на закате солнца. Повернувшись к нему спиной, я отбрасываю тень, длинную и темную, виртуальный монумент последнему человеку. Борюсь с желанием выгравировать на нем свое имя: Луи Вутон. Но соображение целесообразности побеждает, и я смиряюсь с участью неизвестной копии, полной грамматических ошибок. Бессловесному миру пришлось слишком долго ждать. Но у него океан терпения. Не то, что у чаек, которые визгливо проносятся надо мной, рисуя на земле суетливую, так отличающуюся от человеческой, игру теней. Сейчас, сейчас, еще минуточку. Дайте дописать последнее предложение.

Отныне эта планета ваша, пользуйтесь на здоровье.

Примечания

1

Отт Лепланд (Ott Lepland), 1987 – эстонский певец, представлявший Эстонию на конкурсе песни Евровидение 2012. – Прим. перев.

(обратно)

Оглавление

4 июля

2 июля

3 июля

5 июля

6 июля

7 июля

8 июля

10 июля

13 июля

15 июля

17 июля

20 июля

22 июля

24 июля

25 июля

26 июля

27 июля

28 июля

29 июля

30 июля

31 июля

1 августа

2 августа

3 августа

5 августа

6 августа

8 августа

9 августа

11 августа

13 августа

17 августа

20 августа

24 августа

30 августа

1 сентября

3 сентября

6 сентября

9 сентября

12 сентября

15 сентября

19 сентября

21 сентября

25 сентября

29 сентября

1 октября

4 октября

7 октября

9 октября

11 октября

16 октября

18 октября

23 октября

25 октября

28 октября

1 ноября

2 ноября

6 ноября

9 ноября

12 ноября

15 ноября

18 ноября

22 ноября

25 ноября

26 ноября

27 ноября

29 ноября

3 декабря

6 декабря

9 декабря

11 декабря

18 декабря

21 декабря

24 декабря

18 апреля

25 апреля Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg