«Наивный наблюдатель»

Наивный наблюдатель (fb2) - Наивный наблюдатель (Будущее - 3) 1137K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Анатольевич Моисеев

Наивный наблюдатель

Если бы я был таким умным,

как привык до сих пор считать,

мне должно было хватить этих

наблюдений, чтобы раскрутить

всю историю.

Из записной книжки Зимина

Наблюдение 1 Опасные интеллектуалы

Мне хотелось говорить об идее бессмертия у этрусков,

а ему — о популярных лекциях для рабочих,  вот  

мы  и  пошли  на  компромисс и разговаривали о тебе.

Ивлин Во

Возвращение в Брайдсхед

1. Эстетические преступники

                «Дай мне денег, мне очень надо», — радостно завопил коммуникатор. Зимин с трудом перевел взгляд с монитора на беснующийся аппарат. Песенку «The Beatles», которую он с детских лет привык использовать в качестве звонка, после введения Единого эстетического правила можно было посчитать вызовом Дирекции Института, но легкая фронда, как известно, помогает в работе. Специалисту его уровня подобные шалости наверняка простят, даже если поймают за руку.

                Звонил Горский, коллега по работе и давний друг еще по гимназии. Человек талантливый и положительный, умница, правда, с безумными идеями и принципиально странным отношением к жизни. Трудно было понять, что их объединяет. Очень разные люди, они дополняли друг друга, что самым благоприятным образом сказывалось на их научной карьере. В свободное от исследований время (где только он его находит?) Горский любил слушать, как Зимин читает ему стихи. Ничего себе занятьице! Совсем не безопасная выходка для психофизика! Честно говоря, Зимин сам подсадил его на это развлечение, но разве это оправдание?

               Время для болтовни было выбрано крайне неудачно, Горский должен был знать, что в это время нормальные люди обычно работают. Однако в глубине души Зимин немного обрадовался — ему пора было передохнуть. За последние десять минут в голову не пришло ни одной светлой мысли, самое время выпить чашку кофе.

               — Чего тебе? — спросил Зимин.

               — Ты сегодня сердитый! Я оторвал тебя от работы? — Горский явно хотел говорить не о психофизике.

      —  Ну, оторвал.                    

               —  Неужели, вот так сидишь и работаешь?

               —  А что такое?

               — Как же, всего три дня тому назад тебе присудили очередную Государственную квартальную Премию с грамотой и переходящим Призом. На твоем месте я бы предавался лени и порокам. Нет, пожалуй, даже не так. Порокам и лени, так правильнее. А ты — работаешь, как будто ничего не произошло. Зимин, когда же ты, наконец, научишься расслабляться?

               — С удовольствием бы последовал твоему совету, но не получается. Позорно прохлаждаться в то время, когда друг надрывается на рабочем месте, — пошутил Зимин.

               — Да, мне приходится трудиться. Проведешь лишний денек в праздности, а потом, глядишь, конкуренты уже впереди. Желающих, сам знаешь, много.

               — Уж прямо и много? Это кто такие, почему не знаю?

               — Может быть и немного. Но много и не нужно. Вот ты точно обойдешь.

               — Хочешь со мной помериться силами?

               — Нет, не хочу. У тебя от природы чутье на новинки, которого я лишен. Чтобы добиться успеха мне приходится работать. Пахать.

               — Не придумывай. Это ты у нас мастер. Сколько у тебя на счету Призов?

               — Шесть, — торжественно произнес Горский.

               — Вот видишь, а у меня всего лишь четыре. Я, кстати, предложил майору Кротову изменить регламент — сказал, что после пятого присуждения Приз следует оставлять награждаемому навечно. Как в футболе. А что, по-моему, это правильно. Считаю, что новое правило обязательно повысит престиж нашей профессии — психофизики.

               — Так ему и сказал?

               — Ага.

               — Ты, смотрю, рискованный человек.

               — А что такого? Я и о тебе подумал. Мне-то еще пятый зарабатывать придется, а у тебя полный комплект уже в наличии. И вот, значит, притащишь свой Приз домой, поставишь на холодильник, и будешь любоваться.

               — Рискуешь, Зимин. Мы с тобой пока еще не попали в штат, в нашем положении враждовать с начальниками просто глупо, в любой момент нас могут пинком под зад отправить в Трущобы. Призы — это, конечно, хорошо. Но получим ли мы постоянную работу, пока неизвестно.

               — Не попали в элиту? Допустим. Но у майора Кротова нет психофизиков лучше нас.

               — Ты считаешь, Кротов догадывается, что для занятий психофизикой у него в штате должны быть психофизики? Что-то я сомневаюсь. Это неочевидное утверждение. Мое дело предупредить тебя: будь осторожнее.

               — Это же была шутка. Подумаешь. Мне кажется, что он улыбнулся.

               — Шутишь с майором Кротовым? Совсем разучился думать? Не знал, что ты способен на такое сумасбродство.

               Горский был серьезен. Зимин неожиданно понял, что поступил необдуманно. Уже не в первый раз. Его бывшая девушка неоднократно говорила, что его опрометчивая любовь к остроумию не доведет до добра. Шутки — слова необязательные и опасные, поскольку плохо вписываются в единую институтскую эстетику. Чувство юмора плохо программируется. Это, кстати, большая проблема. Одним одно кажется смешным, другим — другое. Договориться и выработать единый поход неимоверно трудно. Пожалуй, действительно пора стать серьезнее. Так проще жить.

               — И что же мне теперь делать?

               — Постарайся не заслужить Премию в пятый раз, если же все-таки получишь, демонстративно верни Приз, — посоветовал Горский.

               Это была очень хорошая задумка — устраивать некие подобия творческих соревнований среди сотрудников Института и вручать победителям переходящий Приз. Спортивные принципы в науке иногда срабатывают. Но смысл Приза именно в том и заключался, что он был переходящим. Этим подчеркивалось единство всех ученых и инженеров, отдающих свой труд и свой ум на благо Институту. Казалось бы, пустячок, но победитель ни на минуту не должен был забывать, что он всего лишь один из многих, что результаты его труда вливаются в общий поток достижений психофизики, что вокруг него друзья, готовые при необходимости подхватить дело и довести до конца, если самому ему вдруг не хватит сил. Премия, как проявление единства и общности устремлений даже не лаборатории, а Института, имела важное воспитательное значение.

               Хорошая идея. Зимину было неприятно сознавать, что сам он, без подсказки Горского, никогда бы не понял, как неуместно прозвучала его шутка во время церемонии вручения. Взять бы ее обратно. Но правильно говорят, что слово не воробей, вылетело, не поймаешь.

               «Ничего, как-нибудь перебьются», — подумал Зимин с ожесточением. В конце концов, в лаборатории всего два настоящих психофизика, он и Горский. Требовать к себе особого отношения они не собирались, но на некоторые послабления рассчитывать могли. Например, им должны прощаться мелкие прегрешения. Подумаешь, неудачная шутка. Почему бы и нет? Польза, которую они ежедневно приносят Институту, наверняка, стократно перевешивает тягу к шуткам и розыгрышам. Они на хорошем счету. Майор Кротов сам несколько раз говорил об этом. Надо будет ему объяснить, что успешное занятие психофизикой невозможно без некоторой доли цинизма.

               — Чего тебе надо? — стараясь сохранить спокойствие, спросил Зимин. — Поздравить меня захотел?

               — Прости, не сообразил. А надо было? Ладно-ладно, не обижайся. Поздравляю.

               — И все-таки, зачем ты позвонил?

               — Хотел зайти к тебе послушать стихи. Наверняка у тебя собралась новая коллекция. Не желаешь поделиться?

               — Желаю. Мне нравится наблюдать, как ты слушаешь стихи.

               — Отлично. Буду через пятнадцать минут.

               С точки зрения здравого смысла, это было странное для психофизиков занятие — чтение стихов вслух. Но что поделаешь, если Зимин оказался преданным любителем поэзии. Горский не хотел знать, сочиняет ли он стихи сам или отыскивает в дебрях сети, такие вопросы даже другу задавать неприлично, однако он сомневался, что у Зимина есть хотя бы крошечный шанс получить статус поэта и, следовательно, официальное разрешение Института на распространение своей продукции. Впрочем, большой проблемы он в этом не видел. Ему стихи Зимина были доступны, а до остальных сотрудников ему не было дела.

               О работе пришлось забыть. Стало ясно, что весь вечер, без остатка, будет посвящен поэзии, Зимину нравилось, что в его жизни есть что-то кроме психофизики. Странная тяга к рифмованным словам. Это даже звучало красиво.

               И вот Зимин вытащил из портфеля папку со стихами, отыскал нужный листок. Его лицо моментально потеряло присущую ему обычно мягкость и расслабленность, стало похоже на мраморное изваяние античного поэта.

~~~ Порой бывает иногда — Как забурлит, как запоет! Словами тут не передать, Такое за душу берет… Потом отхлынет — и опять. Наплывом, словно бы вода. Такое стоит испытать. Такое помнится всегда. ~~~ Жуки, шмели и тараканы И ты, гремучая змея — Вы все, вы все мои друзья. Я ранним утром в лес пойду, Там я друзей своих найду. Вот выстроились вдоль тропы Лесные серые клопы. А вот трудяги муравьи. Они — товарищи мои, Ползут, нелегкий груз таща… А вот заметил я клеща. Чуть дальше — желтые сверчки И нехорошие жучки. И в этот ранний летний час Я рад, что снова вижу вас. Летит комар, ползет червяк — Нет, это все не просто так! Жужжит пчела, плывет тритон, Пернатых слышу перезвон. И ясно ощущаю я: Мы все, мы все одна семья. ~~~ Колосится просо, зеленеет силос. Милая деревня снова мне приснилась. Песня зимородка льется с поднебесья Над родной землею среднего полесья. Будоражит душу запах чернозема. Разлилась по телу сладкая истома. По небу несется птичья вереница, Середина лета. Скоро косовица. Колосится просо, зацветает греча, И поет гармошка где-то недалече. Скирды из соломы, молоко парное. Хочется зарыться в сено с головою. Смутные желанья, молодые годы. Снова я с тобою, мать моя природа.

               Горский испытал ни с чем несравнимое удовольствие. Простые слова стихов глубоко проникали в его душу, заставляли сильнее биться сердце, не давали забыть, что он человек.

               Сколько Зимин читал, неизвестно, они не догадались воспользоваться часами, чтобы замерить израсходованное на чтение время. Не цифрами, а колдовским наваждением следовало оценивать воздействие замечательных стихов на души измученных работой психофизиков. Как было бы здорово, если бы вечер продолжался вечно. Даже думать о том, что стихи однажды закончатся, было невыносимо. Зимин подумал, что ему пора начать сочинять самому.

               — Хочешь еще? — спросил Зимин, ему показалось, что Горский выдохся, слушать стихи — тяжелый труд.

               — Да.

               — Давай прервемся на десять минут. Я сейчас кофе заварю.

               Зимин вышел на кухню. Ему тоже надо было немного передохнуть. От стихов устаешь ничуть не меньше, чем от работы. Трудятся и мозг, и душа. Он достал банку с кофе, засыпал необходимое количество зерен в кофемолку, но включить ее не успел, в дверь настойчиво позвонили. Очень настойчиво.

               Зимин выругался и пошел открывать.

               — Кто там?

               — Откройте, инспекция!

               — Какого дьявола, в чем дело? — вырвалось у Зимина, но дверь он открыл.

               На пороге стоял невысокий крепкий человек, вроде бы, свой, из отдела снабжения, Зимин его раньше там видел, когда в последний раз получал расходные материалы. Человек был в гражданской одежде и армейском берете без кокарды, в руках он держал удостоверение Комитета охраны единой эстетики. Его сопровождали четверо самых настоящих полицейских в касках, бронежилетах и с автоматами.

               — Понятно, проходите.

               — Это хорошо, что вы открыли сами, сопротивление было бы воспринято бойцами крайне негативно, — сказал уполномоченный Семенов, в его удостоверении значилась именно эта фамилия.

               — А если бы я не открыл, как бы вы поступили? — вырвалось у Зимина, действительно, с чувством юмора ему нужно было что-то делать.

               — У нас есть право проникновения в помещение. Мы бы выломали вашу дверь, господин Зимин.

               — Даже так?

               — Надеюсь, вы не сомневаетесь в нашей решимости качественно выполнять свою работу?

               — Нет, конечно, какие уж тут сомнения, проходите.

               Впрочем, разрешение полицейским не понадобилось. Оттолкнув Зимина, они гурьбой ринулись в комнату. Нет, ну надо же! Они, в самом деле, оттолкнули его, да еще с таким ожесточением, что он с трудом удержался на ногах.

               Когда к Зимину вернулся дар речи, операция была закончена, Горского вывели из комнаты в наручниках и в черном колпаке на голове. Раздалось мычание, наверное, он хотел что-то сказать, но кляп мешал.

               — В чем дело? — спросил Зимина.

               — Мы расследуем очень серьезное дело, предотвращаем вопиющее нарушение Единого эстетического правила, — сказал Семенов хмуро. — Можно сказать, беспрецедентное.

               — Бред какой-то.

               — Прекратите юродствовать, господин Зимин, будете упражняться в остроумии, когда придет время давать показания на научном Совете. А сейчас следует решить, пойдете ли вы обвиняемым или свидетелем. Вы же видели удостоверение. У меня широкие полномочия. Именно мне поручено проследить за неукоснительным соблюдением Правила.

               — Вот я и удивился. Нас-то как это касается? Мы к эстетике не имеем никакого отношения.

               — Ах, довольно. Не смешно. Много мне приходилось слышать оправданий. Это самое глупое.

               — Мы с Горским — психофизики. Не из последних. Вы бы справились в Дирекции.

               — Неужели? А у меня другие сведения.

               — Какие-такие сведения?

               — Мне разрешили ознакомиться с вашей должностной инструкцией, подписанной майором Кротовым. Так что я знаю, что вам можно, а чего нельзя. Но вернемся к сути обвинения.

               Семенов взял со стола листок и стал читать вслух, делал он это плохо, неумело, с ненужными придыханиями, зато никто не мог сказать, что стихи ему понравились.

Дерево моей души

 Перевод с румынского

Под ласковыми лучами горячего солнца Распускаются нежные розы. Капельки росы на их лепестках отражаются в небе. Воздух наполняется их ароматом. Но придет весна, и опять расцветут розы, Зазеленеют деревья. Но расцветет ли вновь Дерево моей души?

               — Что это? — спросил Семенов, бросив листок обратно на стол, и брезгливо отряхнул пальцы.

               — Надо полагать, стихи, — ответил Зимин. — Вы не очень хорошо их прочитали, но они все равно хороши!

               — Стихи… Вот видите, а вы говорите: психофизики. Какие же вы ученые, если вы преступники? Нарушители Правила.

               — Ерунда.

               — О вашем товарище Горском пока разговора нет, его роль в совершенном противоправном действии требует квалификации. А с вами, Зимин, все ясно, вы были взяты на месте преступления с поличным: распространение неофициальных рифмованных материалов наказывается в нашем Институте очень строго.

               — Послушайте, Семенов, вы, наверное, не до конца представляете, с кем связались. Мы не пацаны какие-то безвестные! Еще раз прошу обратиться за информацией в Дирекцию. Нам приходится работать по двенадцать часов без передыха. Вы должны понимать, что нам требуется отдых, минуты расслабления. Неужели трудно позволить нам время от времени совершать мелкие шалости? Да, я изредка читаю Горскому стихи, однако это ведь такая пустяковина, что и говорить не о чем. Считайте, что это своего рода допинг, который позволяет нам хорошо выполнять свою работу. Что тут непонятного? Да у нас переходящих Призов не сосчитать! Мы на хорошем счету, на нас делает ставку руководство Института.

               — Пустые слова. Правило для всех написано. И его нужно исполнять.

               — Ваши обвинения абсурдны.

               — Неужели?

               — Мы не сделали ничего дурного.

               — Вам неизвестно, что введение Единого эстетического правила было вызвано необходимостью? Совсем недавно наше научное сообщество погибало. Институт переживал далеко не лучшие времена, чтобы не пропасть, ученым потребовалось объединиться. Но сделать это не удавалось, пока не появилась понятная каждому единая эстетика. Сотрудников ознакомили с согласованным представлением о диалектике и гармонии знаний. Руководству Института удалось дать определение истинности, — не стесняясь при этом директивности и точности. Это была кропотливая работа. Но если бы она не была проделана, то Институт, в современном понимании, самоуничтожился бы. Вместе с психофизикой вашей.

               — Все это выдумки. Общая эстетика познания, как мне кажется, это самый простой способ угробить науку. Много было попыток сотворить что-то подобное, да пока еще ни одной успешной. Люди по природе своей существа разные, и представления о познании у них, естественно, разные. Представьте, что всем сотрудникам будет предложено заучить представления о психике человека, которые будут признаны отвечающими Единой эстетике, а они вдруг окажутся ошибочными? Это же катастрофа.

— Попрошу без намеков! — выкрикнул Семенов. — Мы люди с высшим образованием.

               — Какая чушь! — продолжал Зимин. — Унификация — смерть познания. Нам придется научиться работать в научном обществе, где уживаются самые разные, может быть, противоположные представления о человеческой психике. Главное, чтобы эти представления были. Таково требование будущего.

               — Голословное заявление. Доводы за единую эстетику всем известны. Воспользуюсь фундаментальным «Логико-философским трактатом» Людвига Витгенштейна. Им было сказано: «Совокупность всех истинных мыслей есть образ мира». Можно сделать вывод, что мысль — есть изреченная словесная конструкция, имеющая прямую и неразрывную связь с реальностью. Реальность существует объективно. С этим, надеюсь, вы не будете спорить. Она одна на всех. Она существует независимо от нас. Никакой другой реальности не обнаружено. Давайте, например, возьмем слона. Слона любой узнает. Четыре толстые ноги, большие уши, хобот, тонкий хвост и бивни. Если человек смотрит на слона и говорит, что видит собаку, он, скорее всего, идиот. Любой нормальный человек, посмотрев на слона, скажет, что это слон. Можно утверждать, что это будет верно в 100% случаев. У нормальных людей самым естественным образом  возникнет одна и та же мысль —  ух ты, это слон. Получается, что возникновение у массы людей одной мысли не только не страшно, а даже должно приветствоваться, поскольку позволяет довольно просто отделить нормальных людей от больных. Это поможет оказать несчастным, тем, кого удастся выявить, срочную медицинскую помощь. Некоторые и вовсе вылечатся, научатся выискивать слона по первому требованию.

               Тем более понимание единства верно для правильного восприятия состояния человеческой психики. Философы установили, что всеобщее признание получает всегда наилучшее из альтернативных представлений, далеко не в последнюю очередь из-за своей признанной эстетической привлекательности. Разве ошибался Георг Вильгельм Фридрих Гегель, когда утверждал, что «все действительное разумно, а все разумное действительно»? Оценку этого высказывания можно смело уподобить рассматриванию нашего условного слона. Верно эстетически выстроенная научная теория всегда одна — реализовавшаяся.

               — Как же быть с необходимостью приспосабливаться к постоянным изменениям окружающей среды? Люди выжили и расселились по всей планете, только потому, что имели возможность экспериментировать и совершать ошибки. Без этого нельзя.

               — Если будете жить по правилам, вам не захочется совершать ошибки!

               — А давайте сначала исправитесь вы — Семенов. Вот когда вы, в своем таком важном Комитете, перестанете совершать ошибки, может быть, и мы, простые смертные, станем осмотрительнее.

               — Это что за намеки!

               — Какие намеки, я прямо говорю, что вы допустили ошибку. Вы нашли листок со стихотворением. Помните, вы читали стихи вслух? Теперь прочитайте его еще раз, про себя. Только внимательно прочитайте.

               Семенов взял в руки листок, прочитал стихотворение еще раз. Лицо его побелело, и он грязно выругался. Но ему удалось взять себя в руки.

               — Да, недоработка вышла.

               Группа контролеров тут же прекратила следственные действия и отправилась восвояси. В глазах Семенова легко читались растерянность и неутоленная злоба. Он начал придумывать способы мести.

               «Ничего, перебьется», — подумал Зимин.

               Он закрыл глаза и мысленно поблагодарил судьбу за счастливое спасение. Случайные слова, придуманные, скорее всего, исключительно для смеха — перевод с румынского — спасли и его самого, и Горского. На их счастье текущий год был объявлен годом дружбы с Румынией. Это позволяло свободно читать румынские стихи в компаниях до пяти человек. Победа!

               Вечером следующего дня Горский пришел в гости без приглашения, но с бутылкой дорогого виски. Его глаза блестели, он был, как всегда, самоуверен.

               — Испугался, что ты до конца жизни будешь поить меня кофе, — сказал он радостно. — О нет, дружище, сегодня мы с тобой заработали право насладиться этим замечательным напитком. Стаканы попрошу. Возражений не потерплю.

               — Мы заслужили? — удивился Зимин.

               — Ты просто не представляешь, какой ты молодец, — сказал Горский проникновенно. — Тебе удалось на долгие-долгие годы обеспечить мне возможность слушать стихи в твоем исполнении. Разве ты не знаешь, что следующий год объявлен годом дружбы с Индией? А потом придет очередь Японии, а потом Венесуэлы, а потом Венгрии, а потом Великобритании!

               — Для стихов всегда найдется оправдание.

               — Вот Семенов удивится, когда обнаружит, что ты собираешься весь следующий год читать оригинальные переводы индийской поэзии.

               — А ты будешь слушать!

               — Здорово. Может быть, начнешь прямо сейчас? Время позволяет.

               — Прости. Сегодня только переводы с румынского. Это прекрасный, образный язык, словно специально созданный для поэтического творчества.

Посмотри на меня — я не так еще плох. И не так еще я безнадежен. Посмотри на меня — ведь такие, как я, — Мы еще очень многое можем. Посмотри на меня и подай только знак, Я возьму ледоруб, и надену рюкзак. На медведя пойду, заберусь на коня, Только ты посмотри на меня. Посмотри на меня — я не так еще стар. И в глазах не угас еще юности жар, Я еще не ослаб, я еще не оглох, Я не так еще плох — видит бог! Посмотри на меня — посмотри, я не глуп, Каламбуры, как птицы, летят с моих губ. А еще у меня про запас есть слова, От которых вдруг кругом пойдет голова. Так что, если рискнешь и ко мне подойдешь, И заглянешь в глаза для начала, Непременно поймешь, что я очень похож На того, о котором мечтала.

 2. Институт 

Территория Института плохо вписывалась в унылую планировку  Трущоб. Если посмотреть на карту, то можно было подумать, что на ровные прямоугольники городских кварталов капнули зелеными чернилами. Получившаяся клякса была неправильной формы и самым причудливым образом нарушала кажущуюся стройность внутренних административных границ. Для строительства Института была отчуждена территория сразу у нескольких кварталов. Строгое здание, издалека похожее на английский замок, окружал регулярный парк с широкими дубовыми аллеями и зелеными полянами, далее располагались постройки для ученых и обслуживающего персонала. Это был абсолютно чужеродный для Трущоб объект. Ничего даже отдаленно похожего на Институт в Трущобах больше не встречалось.

               Большинство обитателей, прилегающих к Институту кварталов, считало его страшным местом, источником бедствий. Впрочем, это мнение основывалось только на мифах и слухах, поскольку не существовало достоверной информации о том, что происходит за высоким каменным забором, защищенном спиралью колючей проволоки.

               Институт был создан для решения конкретной задачи.

               Хозяин, человек, который вложил огромные средства в проект, мечтал о бессмертии. Не склонный к рефлексии, он привык достигать результата с помощью денег и силы. Авторитетный был человек. Его многие боялись. И звали его соответствующе — Магистр.

               Злые языки утверждали, что в свое время он был одним из крупнейших криминальных авторитетов, а потом вдруг исправился, потому что уверовал, что лучшее вложение денег — содержание людей, способных обеспечить лично ему практическое бессмертие. Просветление случилось с ним после встречи с одним провинциалом, который решил однажды купить будущее в свое полное распоряжение. Его настоящее имя давно забыли, потому что он предпочитал откликаться на псевдоним «почти олигарх». Именно он сумел заинтересовать Магистра проблемой бессмертия, чем немедленно исчерпал предназначение своей жизни.

               Идея учредить Институт понравилась Магистру.

               Ему предложили на выбор два варианта достижения практического бессмертия. Первый предполагал замену изношенных биологических органов и прочих частей тела донорскими. Или, что считалось значительно практичнее и дешевле, искусственно созданными механическими и электронными аналогами. В этом случае Магистр должен был согласиться на бесконечную серию трансплантаций, свыкнувшись с мыслью, что пока еще принадлежащее ему тело будут постоянно кромсать, отделяя и отбрасывая за ненадобностью его плоть, кусок за куском. Не удивительно, что второй вариант Магистру понравился больше. Доктор Соловьев, один из руководителей проекта почти олигарха, доставшийся новому хозяину по наследству вместе со зданием, предложил записать его сознание на внешний носитель. И решение, устраивающее всех, было принято. Работа началась.

               Есть такое устойчивое словосочетание — государство в государстве. Человеку, который живет в выдуманном мире собственных фантазий и привычек, трудно объяснить, что это такое. Но стоит ему вылезти на свет божий и оказаться в  упомянутой системе, как все становится понятным без лишних слов. Совсем как у птички, у которой коготок увяз. Перед тем, как окончательно пропасть, к ней обязательно приходит осознание устройства всей гибельной системы мироздания, в которую она так неудачно попала. Обычно одного коготка, прищемленного капканом, достаточно.

               Впрочем, люди встречаются разные. Для одних из них давление системы невыносимо и гибельно, а другие даже не замечают его, потому что «по-другому не бывает».

               Если бы Зимина спросили: «Что вам приходит в голову, когда слышите: «государство в государстве»? Он бы честно ответил: «Это наш родной и нежно любимый Институт». Надо признать, что у него были веские основания для такого утверждения. Иногда ему казалось, что он всего лишь заключенный в концлагере для привилегированных перемещенных лиц. Конечно, он понимал, что Правила придуманы для того, чтобы обеспечить должный уровень секретности. Но Зимину было некомфортно в Институте, не хватало свободы. Его приводило в ярость, что на любое действие он должен получать разрешение у начальника.

               А вот Горский не видел ничего странного в том, что Дирекция Института ввела жесткие Правила поведения, которые самим своим существованием нарушали свободу сотрудников. Возмущение Зимина удивляло его.

               — О каких правах ты говоришь? — спросил он.

               — О свободе научного познания, доступе к необходимой информации, а также свободе вероисповедания, совести, слова. Мне не нравится каждое утро петь гимн во время подъема флага Института. Я хочу читать стихи не пяти людям, а шести или двадцати шести. Меня коробит, когда сотрудник отдела снабжения начинает учить нас с тобой эстетике познания. Мне кажется, что мы с тобой давно бы справились с решением нашей задачи — записи сознания человека на внешний носитель, если бы нам не мешали эти дурацкие Правила, придуманные неизвестно кем и не понятно для чего.

               — Переживаешь из-за того, что наш начальник всего лишь майор? — спросил Горский, ухмыльнувшись. — Тебе генерала подавай?

               — Не передергивай! Про Кротова ничего плохого не могу сказать. Наоборот, считаю, что нам с ним повезло.

               — Согласен. Это так. А теперь ответь на такой вопрос: считаешь ли ты себя специалистом по управлению столь крупными организациями, как наш Институт?

               — Нет, — признался Зимин.

               — Так предоставь заниматься организацией научного процесса людям, которые в этом разбираются. У них это лучше получится.

               — Но ты сам возмущался, когда нам запретили читать стихи.

               — Не стихи, а рифмованные тексты.

               — Есть разница?

               — Конечно. Ты знаешь, как повлияет наша страсть к стихам на работу с сознанием пациента?

               — Нет.

               — Догадываюсь почему. Ты не учитываешь собственное воздействие на мозг пациента. А вот люди, разработавшие Правила для сотрудников Института, прекрасно знают, что исследователь может повредить чужое сознание, и препятствуют этому. Они в этом разбираются лучше нас.

               Зимин решил, что хорошим ответом будет правильно подобранное стихотворение:

Как и раньше, как и встарь — Первым месяцем январь. А как кончился январь, Деться некуда — февраль.

               — Не понял, — сказал Горский.

               — Главные слова здесь — «как и раньше, как и встарь». Но мне все равно непонятно, как Правила могут помочь работать с записанным сознанием пациента?

               — Не плачь, Зимин! Правила помогут нам, даже если мы не будем знать, как они работают. Не отвлекайся на частности. Правила универсальны.

               Еще совсем недавно Зимин любил свою работу. Не было сомнения в том, что самый простой способ достичь практического бессмертия — это скопировать сознание на внешний носитель. Людям, решившим доверить свой разум компьютеру, больше не страшны были бы старость, болезни, катастрофы, гибельные для прочих, изменения климата, вообще любые несчастные случаи. Напротив, записанному сознанию стали бы доступны свершения и подвиги, о которых люди, сохранившие плоть, могли лишь мечтать. Например, путешествия на Марс или на спутники Юпитера и Сатурна. Человек стал бы бессмертным по собственному желанию! И достигнуто все это было бы не колдовством, не божественным промыслом, не с помощью магии, а умом и руками психофизиков.

               Это стало бы выдающимся достижением человечества, был бы совершен новый эволюционный скачок. По правде говоря, ради этого стоило работать.

3. Мыслики

Горский был доволен результатами предварительных экспериментов. Ему не терпелось провести  полноценную запись человеческого сознания, как можно скорее. А вот Зимин торопиться не хотел. Действительно, отдельные функции сознания моделировались на удивление удачно, но объединить фрагменты в единый процесс и заставить их функционировать автономно, пока еще не удавалось. К тому же при реализации проекта возникли некоторые проблемы, однако связаны они были не с технологией копирования, а с психологией полученных фрагментов сознания. У них не было голов, ручек и ножек, поэтому Зимин придумал для них смешную кличку  — мыслики. Но в официальных отчетах их, естественно, по-прежнему называли фрагментами.

               Они старались думать. А чем еще может заниматься фрагмент интеллекта, сохраненный на внешнем носителе? Отсюда и все их беды. Честно говоря, людям, решившимся на запись сознания, раньше думать приходилось не очень часто. Например, когда надо было решить брать с собой на прогулку зонт или нет. О, некоторые умудрялись для обдумывания этой важной проблемы устраивать целое исследование, особенно, если не доверяли сообщениям синоптиков. Они пристально изучали небо, следили за ветром и проверяли показания барометра. Это была целая наука, требующая значительного напряжения сил, в первую очередь, умственных. Но перед мысликами такие проблемы не стояли. Они должны были научиться думать о чем-то отвлеченном, философском, совсем не связанным с жизненными обстоятельствами.

               При одной мысли, что вся его дальнейшая работа будет заключаться в обучении мысликов умению болтать на отвлеченные темы, у Зимина начинал болеть живот и подергиваться глаз. Вероятность того, что его труд когда-нибудь приведет к успеху, была слишком мала. Он был не готов взять на себя ответственность. Зимину хотелось, чтобы эксперимент отложили хотя бы на год.

               Но пришел день, когда Горский спросил:

               — Как поживает твой мыслик?

               — Который именно? — переспросил Зимин.

               — Я спрашиваю про фрагмент Магистра.

               — В-первых, ты лучше меня знаешь, что отожествлять мыслика с человеком-оригиналом нельзя. Да, квантовый компьютер творит чудеса. Но я бы не стал утверждать, что фрагмент Магистра научился «думать». Правильнее было бы употребить слово «вспоминать». Фрагмент признался, что после записи он научился получать новую и полезную информацию о внешнем мире из своих воспоминаний. Понимаешь, ему нравится отыскивать в давно минувших событиях крупицы знания о вечной жизни.

               — То есть из той информации, которую мы успели разместить в его памяти.

               — Иногда у него и в самом деле получается забавно. Так и должно было быть. Из всех человеческих эмоций доступным ему остался только смех, остальные заменены эрзацами или демонстраторами. Ты даже представить не можешь, какой приступ удовольствия он испытывает, когда получает возможность прокомментировать событие типовым смайликом — характерным знаком из набора стандартных эмоциональных проявлений. Для него это единственная оставшаяся связь с прежним миром, когда он еще был человеком. Оказывается, фрагменты изо всех сил стараются оставаться людьми. Я этого не ожидал.

               — Как ты думаешь, воспоминания действительно так важны? — спросил Горский.

               — Наверное. Все уже случалось когда-то. Новое — это хорошо забытое старое. Устойчивое словосочетание, я так часто слышу его и произношу сам, что почти смирился с его истинностью.

               — Но я не понимаю, как воспоминания могут помочь в познании окружающего мира?

               — Самым удивительным и непредсказуемым образом. Например, фрагмент вдруг обнаружил фундаментальное отличие информации от знания. Оказалось, что это совсем разные вещи. Открытие его насмешило. Он использовал целую кучу смайликов. Хотя бы потому, что в прежней, «нормальной» жизни подобные выводы ему в голову никогда бы не пришли. А сейчас и головы нет, а мысли появились. Или, скажем, понимание термина «интересно». Оно изменилось. Раньше все было проще — интересными были польза и удовлетворение: выгода, секс и власть. Казалось, что эти ориентиры человеческих устремлений останутся вечными и непоколебимыми, но не тут то было, отныне у фрагмента появились совсем другие стимулы, не связанные с жадностью. А ведь выгода, секс и власть — это всего лишь жалкие проявления жадности, так считает сейчас компьютерный фрагмент Магистра.

               — Не понял, причем здесь воспоминания? Может быть, это заработал индуктивный контур?

               — Воспоминания о почти олигархе помогли фрагменту прийти к выводу, что необъяснимая тяга к бессмертию — всего лишь глупое проявление жадности. А ведь сначала он считал, что приобрел за бесценок очень ценную вещь. Но особенности  его нового существования заставили его усомниться в этом. Вот тут он и понял, что информация и знания — это разные вещи. Более того, научился без труда отличать одно от другого.

               — Это печально, — расстроился Горский. — Я думал, что эксперимент можно начать уже на следующей неделе. Но если я тебя правильно понял, с моделью психики еще надо поработать. Долго?

               — Мы не все смогли предусмотреть.

               — Ты считаешь, что пока еще нельзя прерывать связь фрагмента с мозгом пациента?

               — Я поговорил с самим Магистром. Мы обещали, что его сознание будет размещено в сети только после смерти, однако он утверждает, что «ощущает» интеллектуальную  активность фрагмента. Это нехорошо. Он не сомневается, что электронная версия полностью подчинила его волю и тело, несмотря на то, что я не сообщал о локальной связи его мозга и фрагмента. По теории он не должен был знать о взаимодействии, однако чувствует его. Магистру новое состояние понравилось. Он считает свою раздвоенность полезной. У него появилось чувство защищенности и уверенности. Ему теперь на все наплевать, мирские дела кажутся мелкими и пустыми по сравнению с вечностью, которую он вот-вот обретет.

               — Так пойдем ему навстречу!

               — К сожалению, радостное и возбужденное состояние у клиента продолжалось недолго. Начались видения. Теперь я вынужден часами выслушивать его длинные рассказы о бедах и испытаниях, с которыми он сталкивался в своей  бурной жизни.

               — Фиксируй, это бесценный материал, который мы должны будем записать в память модели.

               — Сомневаюсь. Реальность и вымыслы переплетаются у него самым причудливым образом. Отделить одно от другого крайне сложно. Я не могу понять, действительно ли Магистр верит в то, что с ним происходили все эти странные события, которые больше похожи на бред, или  он пытается запутать нас.

               — Это не принципиально, твое дело поддакивать.

               — Странно, но механизм воздействия фрагмента на мозг человека-оригинала остается непонятным. Однако влияние существует и довольно легко фиксируется.

               — А у других людей-оригиналов этот эффект замечен?

               — Да. Сходные проявления наблюдались и у других пациентов. Внезапные ложные воспоминания, фантомные видения. Я записал десяток подобных проявлений, можно будет использовать эти записи при дальнейшей работе, правда я плохо понимаю, как это может нам помочь. Но, повторяю, причины возникновения лишенного четкой структуры бреда пока еще остаются непонятными.

               — Хорошо, что мы всех их изолировали в санатории.

               — Возможно эффект и не связан с экспериментом. Я склоняюсь к мнению, что таково нормальное состояние мозга наших пациентов. Надо это проверить.

               — Почему бы не использовать в качестве контрольного эталона разум майора Кротова? — сказал Горский, ехидно ухмыльнувшись. — Кстати, отличная идея! Начальник для этой цели подходит наилучшим образом. Вряд ли кто-то захочет записать твое или мое сознание. Этот проект создавался для выдающихся людей. А они все немного Кротовы. Лучшего экземпляра для сравнения не найти.

               — Насколько мне известно, никто не исследовал мозг майора Кротова профессионально.

               — Не было необходимости. Понятно, что занятие это бесперспективное и не имеет практической ценности.

               — А вот нам понадобилось.

               — Прошу тебя, никому об этом не говори, подумают, что мы бездельники.

4. Вещь шарообразная

Симпатия, которую Зимин в глубине души испытывал к главному менеджеру лаборатории майору Кротову, не могла быть объяснена разумными причинами. В теплых и по-своему добрых глазах этого поразительного человека было что-то притягательное, недоступное рациональному анализу, запрещающее подозревать его в способности к жесткому реагированию на кощунство по отношению к новой науке. Нет, конечно, Зимин понимал, что за любые слова, произнесенные им в присутствии майора Кротова, если, конечно, их нужно будет посчитать кощунством, ему придется отвечать. Но он надеялся, что спрос будет не злой, не фанатичный, а взвешенный и справедливый, в рамках действующего законодательства. Однако, с другой стороны, Зимин достаточно адекватно оценивал свое место в Институте, чтобы не вести с майором Кротовым отвлеченные философские беседы. Нельзя было вот так, ни с того ни с сего, обрушивать на этого исключительно положительного человека, какой бы смысл ни вкладывать в это непростое понятие, потоки неотредактированных предположений и идей.

               Зимин догадывался, что не сможет рассчитывать на взаимность, это было бы непорядочно с его стороны. Могло сложиться неверное впечатление, что он пытается с помощью коварства и подстрекательства завербовать майора Кротова, сделать соучастником своих игр разума. Естественно, вопреки убеждениям, не спросив согласия. Это можно было бы посчитать предательством.

               Нет и нет, при современном понимании науки, когда даже утверждение о том, что Земля шарообразна, может быть весьма опасным, работа главного менеджера нового научного проекта могла достаться только кристально чистому человеку, которым, вне всяких сомнений, был майор Кротов. Уже одно то, что наряду с новой наукой: астрологией, парапсихологией, психологией внутренних планет, основами магии, и искусством телекинеза, майор оставлял за авторами право упоминать о гравитации и электричестве, делало его если не героем, то, по крайней мере, подвижником. Подставлять его под удар было бы верхом безответственности.

               Обычно майор Кротов относился к интересу Зимина к старой науке с легкой иронией. Как к фрондерству или детскому чудачеству. Но на этот раз статья о психологии потребления, в которой Зимин рассмотрел мотивацию поведения людей, страдающих выраженным комплексом неполноценности, вызвала у него раздражение.

               — Никогда не понимал вашей склонности вступать в дискуссии по любому поводу. А ваши ссылки на логику откровенно смешны, — произнес майор Кротов.

               — Вот как? — удивился Зимин. — Почему?

               — Все мы, сотрудники Института, пользуемся логикой, она позволяет нам сравнивать и строить параллели. Но мы понимаем, что логика имеет шарообразную форму. Как в космосе нормальной формой является шар, так и логика, как обособленное явление — есть шар. Каждая точка зрения имеет свою противоположность, свой полюс. Споры начинаются, когда оппонент не понимает доводы другого — так как они за горизонтом его восприятия, он их «не видит». Кроме полюсов, имеются всевозможные сочетания точек зрения и аргументации, как на заданном уровне, так и на многих других, отличающихся по глубине понимания проблемы...

               — Не стал бы свое незнание объявлять особой логикой. Разумнее, пожалуй, было бы выслушать человека, который в данном вопросе разбирается лучше нас с вами, — Зимин постарался быть максимально корректным, спор ему представлялся бессмысленным.

               — Несогласие не означает, что позиции спорщиков противоположны. Логика потому и объемна, что в ней присутствует измерение глубины позиции. Чем глубже, тем ближе к центру, к единственному значению.

               — Эти утверждения будут верны, если заменить слово «логика» словом «представление». Но логика не связана с представлениями людей. Формальная логика — есть конструирование и исследование правил преобразования высказываний, сохраняющих их истинностное значение безотносительно к содержанию понятий, входящих в эти высказывания.

               — Послушайте, Зимин, шарообразность логики очень полезная штука. Всегда можно придти к одинаковому выводу, но противоположному по значению. Суть таких парадоксов — относительность логики. Вы смотрите с одной стороны, но я–то с другой. Как нам понять друг друга? Я предлагаю искать горизонт.

               — Простите, это как?

               Зимин загрустил. Он понял, что сейчас ему придется выслушать идеологически выверенные доказательства важности шарообразности логики. Не было сомнения, что целью подобных философских построений была попытка (пока еще только попытка, несмотря ни на что, всего лишь попытка) покончить с наукой. Ох, как не хотелось Зимину обсуждать проблемы шарообразной логики. Новую науку он не признавал. Держал фигу в кармане. Но он понимал, что избежать спора не удастся. Можно было пропустить мимо ушей «философию» начальника, но для этого надо было обладать чувством самосохранения, которым Зимин похвастаться не мог. Наоборот, он был излишне словоохотлив. Часто в ситуациях, когда ему следовало промолчать, он ввязывался в бессмысленные дискуссии. Но в данном случае он поступал правильно, спор помогал выполнить поручение Горского разобраться с особенностями мышления Кротова.

               — Вот пример, — сказал майор Кротов, он не обратил внимания на терзания Зимина, потому что ни на миг не сомневался в своей победе. — Посмотрите из Москвы на город Лондон — для вас он будет расположен на западе, а для человека из Нью-Йорка на востоке. Кто же из вас прав? Оба, если признаете существования шарообразной логики.

               — Нет, это только представления, — не сдержался Зимин. — Логика как наука изучает способы достижения истины в процессе познания опосредованным путём, из знаний, полученных ранее, а не из чувственного опыта. Это правила, которые не зависят от местонахождения и точек отсчета. Логика подсказывает, что в Москве Лондон расположен западнее, а в Нью-Йорке восточнее.

               — Логика бесполезна без точки отсчета, — нахмурился майор Кротов. — Без точки отсчета она не принесет нам никакого полезного результата, так как ее не к чему будет прикладывать, и нечего будет развивать.

               — Дело в том, что логика это не сборище «правильных» знаний. Это всего лишь инструкция для выводов. Как только вы говорите об обязательности точек отсчета, вы сразу переходите от логики к представлениям.

               — Не путайте меня. Логика — это инструмент. Если прикладывать ее к разным предметам или разным местам одного предмета, мы получим разные результаты.

               — Логика — один из способов мышления. Проблемы с Лондоном возникают, когда люди не пользуются логикой. При помощи логики местоположение Лондона может быть точно установлено — западнее Москвы и восточнее Нью-Йорка.

               — Я настаиваю на шарообразности логики.

               Зимин почувствовал, что устал.

               — Пример с Лондоном показывает не тупость людей, а то, что вопрос был поставлен некорректно. Логика похожа на таблицу умножения. Она объективна, независимо от отношения к ней. Если вы говорите, что дважды два равно пять, виновата не шарообразность таблицы умножения. Это просто ошибка. Но вы всегда можете обосновывать свои представления, не обращаясь к логике. Это ваше право. Противопоставление представлений и логики на самом деле очень интересная вещь.

               — А по-моему это пустая болтовня, — майор Кротов почувствовал, что выигрывает спор.

               — Как только число фрагментов превысит десяток, нам придется бороться с их представлениями, потому что только логика позволит нам сохранить хотя бы видимость привычного мира.

               — А если не превысит?

               — А если превысит?

               — А если не превысит?

               — Мы зашли в тупик, — констатировал Зимин.

               Он закрыл глаза и просчитал про себя до десяти. Что заставило его ввязаться в бессмысленный спор? Хотел ли он переубедить майора Кротова? Ни в коем случае. Более того, он не исключал, что майор Кротов прав, а ошибается он, Зимин, но не смог промолчать. Ему хотелось, чтобы люди не забывали о детерминизме, диалектике, критерии Поппера и законах природы. Он не верил, что новая наука имеет отношение к настоящей науке.

               — Чего вы добиваетесь, Зимин. Почему вы все время спорите? Что вы хотите доказать?

               — Вы меня неправильно поняли, господин майор. Я не стремлюсь переубеждать кого-то, тем более вас. Пусть логика будет шарообразной, а почему бы и нет? Мое дело напоминать, что отказываться от детерминизма весьма опрометчиво.

               — Но статью вы написали не про детерминизм, а про комплекс неполноценности. Почему?

               — Мне кажется, что там, в Дирекции, — Зимин ткнул пальцем в потолок, — должны остаться люди, которые понимают, что без старой науки выжить не удастся. Считайте, что я обращаюсь к ним.

               — Я передам ваше послание по инстанции.

               — Будьте любезны. Ну, я пошел?

               — Не задерживаю вас.

               Испытывать терпение майора Кротова Зимин не стал, как и не стал дожидаться повторного разрешения отбыть восвояси. Его разбирал смех, он был близок к панике, но ноги его выполнили свое предназначение на «отлично» — он дал деру.

5. О наставниках и учителях

Зимин расстроился и предсказуемо загрустил, его в очередной раз застал врасплох приступ апатии. Он был вынужден признать, что на некоторое время потерял способность пользоваться своим интеллектом. Речь шла не только о текущей работе, он не мог заставить себя даже играть в «судоку». В последнее время после разговоров с майором Кротовым это случалось с ним все чаще и чаще. Надо сказать, неприятное наблюдение. Словно интеллект отказывался функционировать вблизи непосредственного начальника. С этим надо было что-то делать.

               Желание забиться в норку было слишком сильным, Зимин решил не противиться ему. Известно, когда мозг отказывается работать, следует довериться инстинкту. Вот он и отправился в столовую. А куда еще?

               За тарелкой каши думалось лучше, чем в кабинете.

               — Доел пайку? — спросил появившийся невесть откуда Горский.

               — Нет. Что-то с этой кашей не так. Подгорела, что ли?

               — Какая разница, давай лучше поговорим.

               — Ты же знаешь, что я не люблю трепаться во время еды. Это мешает правильно переваривать пищу.

               — Никогда об этом не думал, — признался Горский, — А знаешь, может быть, ты и прав.

               — Плохо не думать. Это не повод для хвастовства.

               — Что-то случилось? Почему ты такой грустный? Могу я тебе помочь?

               Вопрос не понравился Зимину, но, подумав, он решил, что будет разумным рассказать товарищу о философском диспуте с майором Кротовым. Одна голова хорошо, две — лучше. Тем более, когда речь идет о талантливом Горском, который неоднократно доказывал, что отвлеченные идеи, которые не касаются его лично, он анализирует особенно  классно.

               — Нормальные беседы ты ведешь с начальником! Мне бы такое и в голову не пришло, — восхитился Горский, выслушав товарища. — Ты хорошо придумал, безумные разговоры помогут разобраться с его способом мышления. Главное, не забывай записывать.

               — Вообще-то это его потянуло на философию, не меня. Со своей стороны я сделал все возможное, чтобы не перетруждать его разум.

               — Похвально.

               — Честно говоря, Кротов мне иногда нравится. Чуть-чуть, правда, и не каждый день. Однако… Есть в нем что-то от древнего грека.

               — Никому больше об этом не говори. Начальники не для того были придуманы, чтобы мы испытывали к ним сильные чувства. Положительные или отрицательные, в данном случае, разницы нет, — сказал Горский твердо. — это нетрудно запомнить.

               — Можно подумать, я сам этого не знаю! Но разве тебе самому не кажется, что он немного странный?

               — Я о Кротове начинаю думать, только когда от меня этого требует мой долг ученого, и тебе советую поступать так же предусмотрительно.

               — Это понятно, но ты мне честно скажи, неужели тебе никогда не казалось, что его мозг работает очень странно, часто совершенно непредсказуемо?

               — Не так как у нас? Думал об этом. Несколько раз.

               — Вот видишь.

               Горский рассмеялся.

               — Кротов считает, что это у нас проблемы с головой, он не считает нас нормальными людьми. И знаешь, мне кажется, что он прав. Мы — чужие. Во всем виновато наше образование. Если бы мы не попали к наставникам, были бы нормальными. А так…

               Зимин кивнул.

               — Есть такое стихотворение, — сказал он. — Но оно про Кротова, а не про нас.

Если нету вопросов, Если прешь напрямик, Значит, ты на колесах, Значит, ты — грузовик.

               — Ловко ты отыскиваешь актуальные стихи, — сказал Горский. — Даже немного завидно.

               — Поможет ли мне это умение в жизни?

               Оба рассмеялись.

               — Вообще-то нам повезло с Кротовым, — сказал Зимин.

               — Почему?

               — Он о нас заботится.

               — Это его работа.

               — Именно. Мы могли попасть к начальнику, который постарался бы отбить у нас охоту заниматься наукой.

               — Ну, это вряд ли. Наставники слишком много денег и сил потратили на наше обучение.

               Разгорелся нешуточный спор о том, можно ли считать благодетелями людей, которые иногда, время от времени, совершают хорошие поступки по приказу начальства или когда им это выгодно? Горский считал, что не следует классифицировать хорошие поступки по надуманным признакам. В конце концов, какая разница, что заставило человека поступить хорошо? Главное, что поступок был совершен. И не важны причины возникновения чего-то хорошего. Как и не важны его последствия. Надо уметь абстрагироваться от неважных деталей. Зимин думал по-другому. Ему почему-то пришло в голову, что однажды и они с Горским могут стать неважными деталями, если не справятся с очередным заданием.

               — Я бы на твоем месте не стал с ним фамильярничать. Майор Кротов не из наставников, — сказал Горский. — Об этом не стоит забывать.

               — Естественно. Он даже не похож.

               Они стали вспоминать времена, когда им впервые посчастливилось встретить настоящего наставника. Это случилось, кажется, во втором классе. Учитель собирался объяснить школьникам какое-то простое математическое действие, сложение, скорее всего. Для этого он придумал очень интересную игру, дул в дудку и размахивал руками.

               — Не могли бы вы немного помолчать? — попросил маленький Горский. — Я решаю задачу. Вы мне мешаете.

               Учитель удивился.

               — Ерунда, — сказал он. — Я не могу мешать ученику. Давай спросим у твоего друга Зимина, мешаю ли я ему?

               — Нет. Не мешаете. Я уже решил вашу задачу.

               — Я тоже, — признался Горский, не подозревая, что за ними следят люди поважней учителей.

               Так они попали к наставникам. Специально обученные люди изымали любителей решать задачки из городских школ и отправляли в специнтернат. Там детям выдавали бумажные учебники и заставляли писать длинные тексты шариковыми ручками. Предметы, которые они изучали назывались потрясающе красиво: арифметика, алгебра, тригонометрия, физика, химия, астрономия, литература. Наставники презирали обучающие игры. Учиться было трудно, но интересно. То, что это страшное везение — оказаться в числе «отселенных», чудом выдернутых из нормальной школы, Горский и Зимин поняли только лет через десять, когда их уже сделали учеными. Теперь они занимались делами, про которые обычным людям знать было не положено.

               Да, они занимались исследованиями, смысл которых было бы сложно объяснить даже самым умелым учителям нормальной школы или преподавателям общественного университета. Их бы просто не поняли. Что ж, они стали отселенными. Они знали и умели больше, чем многие из тех, кому не повезло. И это их устраивало. Было в этом не только что-то забавное, но и неискоренимое. Зимин и Горский стали другими, и ничто отныне не могло сделать их обычными, такими, как все.

                Об этом отличии от нормальных людей знали лишь сами Зимин и Горский. Непосвященные могли заметить, если бы дали себе труд обратить внимание на их странное поведение, только то, что шутки их были несмешными и непонятными. А шутили они часто и охотно. Но люди, застигнутые друзьями врасплох, смеялись крайне редко. Им оставалось лишь подмигивать друг другу. Не потому, что считали себя слишком умными. Просто признавали, что нормальным людям, далеким от психофизики, они были не интересны.

6. Марго и стихи

Внезапно в столовой стало светлее. Зимин отправил ложку с кашей в рот, разжевал комочки и проглотил. Таинственный свет не пропал, он равномерно освещал помещение. Вокруг что-то явно изменилось, ему стало любопытно.

               — Ну что, парни, доели свою кашу?

               Зимин оторвал глаза от тарелки. Голос принадлежал приятной на вид брюнетке, которая глядела на него, слегка прищурившись. Это было странно. Ему показалось, что она сердится. Или, по крайней мере, не одобряет его поведения. Но он ничего не делал. Поедание каши здесь явно было не при чем. Получается, ее возмущало что-то другое. Стало понятно, что свет исходит от нее, Зимин слышал про это новое достижение в косметологии, но видел впервые. Он занервничал, женщины его вниманием обычно не баловали.

               — Как вас зовут? — спросил он.

               — Маргарита. А для вас, Зимин, Марго. Вы должны запомнить, это не трудно.

               — Ух ты! Здорово! Вы знаете, кто я такой? Что же заставило такую красавицу запомнить мою фамилию?

               — Личная заинтересованность. Хочу поближе с вами познакомиться.

               — Я согласен, — не подумав, ляпнул Зимин.

               — А вот давайте без хамства!

               — Простите, сорвалось. Чем, собственно, могу помочь?

               — Скажу, когда надо будет. Давайте просто поговорим.

               Горскому стало скучно. Ему не удавалось вставить ни единого слова, но он и не собирался прерывать их диалог. Не хотелось разочаровывать Зимина. Он знал, что ничего путного из этого знакомства не выйдет.

               — Можно я пойду? — спросил он.

               — Нет, Горский, останьтесь. Вас никто не отпускал, — сказала Марго раздраженно.

               Зимин автоматически облизал пустую ложку, он не привык, чтобы с Горским разговаривали в подобном тоне.

               — Сколько можно жрать? — возмутилась Марго. — Заканчивайте, я подожду вас на улице.

               — Ну, что скажешь? — спросил Зимин.

               — Я знаю, кто она.

               — Эта женщина?

               — Да. Она подруга майора Кротова.

               — Ух ты! Здорово! И что ей от нас нужно?

               — Откуда мне знать? Может быть, как золотая рыбка, решила исполнить три наших сокровенных желания.

               — Что-то я сомневаюсь, — признался Зимин.

               — Ты пессимист.

               Нельзя сказать, что Зимин как-то особенно переживал, попадая в нестандартные положения или сталкиваясь с людьми со странным поведением. Скорее наоборот. Эти встречи лишний раз напоминали о том, что люди разные. Зимин догадался об этом сам, еще в школе. Достаточно было сравнить учителей и наставников, чтобы понять это. Пора было признаться самому себе, что поиск отличий в поведении незнакомцев и есть то занятие, которому он хотел бы посвятить жизнь. Неожиданные человеческие реакции на обычные ситуации завораживали его. Он был уверен, что люди никогда его не разочаруют.

               Собственно, это была главная причина, по которой он считал себя плохим психофизиком. Вместо того, чтобы в частных проявлениях отыскивать общее и строить теорию интеллекта, применимую к любым подвернувшимся под руку индивидуумам, Зимин с тупым упорством, часто не желая того, обнаруживал досадные частности, которые на корню уничтожали попытки создания научной концепции сознания.

               Делился он своими «закрытиями» только с Горским, так что начальство с его исследовательским пороком не было знакомо.

               — Твои способности надо бы использовать в мирных целях, — всякий раз озабоченно говорил Горский. — Но как это сделать, мне неведомо!

               — Не обращай внимания, — отвечал сконфуженный Зимин. — Такой я противный человек, ничего с этим не поделаешь.

               — Не обращать внимания! Легко сказать! А потом ты скажешь: «Я же говорил»!

               — Не скажу.

               — Обязательно скажешь. На твоем месте любой сказал бы, — отвечал Горский и одобрительно похлопывал друга по плечу.

               «Но я не любой», — мог бы ответить Зимин, но молчал, продолжать пустой разговор было бессмысленно и вредно, так научную карьеру не построишь. Впрочем, виноватым он себя не считал, а поэтому оправдываться не собирался. Но он и сам понимал, что разрушительное отношение к теориям говорит о том, что ученый из него не получится, не тот подход к анализу фактов. Скорее уж из него мог получиться писатель, но он не знал, где отыскать людей, которые назначат его на эту должность.

               Философские размышления Зимина были прерваны Горским, он грубо дернул его за рукав пиджака.

               — Она, вроде бы, обрадовалась, когда увидела нас, — прошептал он. — Не люблю быть полезным случайным людям, тем более подругам майора Кротова. — Но иногда такое случается. Как правило, это заканчивается плохо.

               Зимин кивнул головой в знак согласия, можно было не сомневаться, что эта девица принесет им проблемы. Что-то ей было нужно. Что-то по-настоящему важное. Иначе как объяснить, что Марго, она представилась, вроде бы, так, ради разговора с ними согласилась торчать возле кадки с пальмой не менее десяти минут, ожидая, когда они расправятся с котлетами и компотом. Оставалась еще маленькая надежда, что ее заинтересует Горский. Это было бы правильно, потому что из них именно он всегда был человеком общительным и современным. Девицы обычно предпочитали разговаривать с ним.

               — Насытились? — спросила Марго и улыбнулась. — Кто хорошо ест, тот хорошо работает!

               От этой открытой и искренней улыбки, а в том, что она именно такова, сомневаться, увы, не приходилось, Зимину стало грустно, он понял, что от него потребуют совершить подвиг, чего ему делать не хотелось. За кого же она его принимает?

               — А вот и мы, — сказал Горский. — Скучали?

               — Нет. Я навела о вас справки, парни. Это потребовало времени. Теперь я знаю о вас больше, чем отдел кадров.

               — Ну и как?

               — К вам, Горский, у меня больше вопросов нет. Вы нам подходите. С предстоящей работой справитесь. А вот с Зиминым хочу поговорить, кое-чего в вашем досье я не понимаю, какой-то вы странный, скользкий.

               — Я?! Скользкий?

               — Да, Зимин.

               — Никогда не слышал о себе ничего подобного.

               — Я люблю быть первой. Поговорим?

               — А мне что делать? — спросил Горский.

               — Мне все равно.

               — Тогда я пойду?

               — Хорошее решение.

               Горский подмигнул Зимину и ободряюще хлопнул его по плечу. После чего отправился по своим делам, даже не обернулся.

               — Я не скользкий, — сказал Зимин.

               — Вы любите стихи.

               — Все любят стихи.

               — Нет.

               — Это просто потому, что не все их слышали.

Гляжу на желтую листву, А под ногой шуршит трава. И мысль приходит в голову: «А может, ты была права»? И я напрасно в прошлый раз Тебе все это говорил, И не было блестящих глаз, И месяц с неба не светил... И раз уж разговор таков, То я скажу, любовь моя, По правде и без дураков, Что, в общем, прав, конечно, я. Погас костер, сгорев дотла, И я закончу, пожелав: Ты будь по-прежнему мила, А я, как прежде, буду прав!

               — Это и есть стихи?

               — Да.

               — Это вы их сочинили?

               — Нет, но я имею к ним отношение.

               — Теперь окончательно стало ясно, что вы противный, странный и скользкий тип.

               Зимин ничего не понял. На всякий случай он спросил:

               — Это хорошо или плохо?

               — Хорошо, — ответила Марго.

               — Вы хотели поговорить со мной? Слушаю.

               — Расскажите мне что-нибудь.

               — Рассказать? Что рассказать?

               — Какую-нибудь историю.

               — О чем?

               — Расскажите о себе. Как вы развлекаетесь?

               Зимин покраснел. Даже если бы захотел, он не смог бы выполнить просьбу Марго. Можно было не сомневаться, что его представления о развлечениях показались бы ей странными. Например, он совсем не любил ресторации, танцевальные марафоны, галлюциногенное искусство и познавательные шопинг-туры. Про развлечения он ничего не знал. Зимин любил читать книги. Он не сомневался, что пропасть между его жизнью и мечтами Марго была настолько грандиозна, что у него даже не хватало слов, чтобы описать ее. Он шевелил губами, как большая глупая рыба, выброшенная штормом на берег.

               — Что вы любите больше, свою работу или стихи? — спросила Марго.

               — Я бы хотел стать писателем и писать прозаические тексты.

               — О чем?

               — О том, что ждет нас всех через двадцать лет. Про будущее.

               — Разве можно знать свое будущее?

               — Знать нельзя, а писать о нем можно!

               — Очень интересно, — призналась Марго. — Прочитай мне какое-нибудь стихотворение о будущем. Если такие есть.

               — Пожалуйста.

Когда забарабанит дождь Косыми струями по стеклам, Я надеваю макинтош, Укутываюсь шарфом теплым. Вы не увидите на мне Порой дождливой и студеной Простое, легкое кашне Или жакет не по сезону. Когда ж подступят холода, И снег повалит по большому, Я зиму встречу как всегда, Без суеты, по-деловому. Спину от холода согнув, Ходить по улицам не сладко. Я к макинтошу пристегну Ватин и теплую подкладку. Другим мороз несет беду, А мне же он ничуть не страшен: Я не спеша себе иду, Надев на валенки гамаши. Но за зимой придет весна, А за весною следом — лето. Я теплую одежду снял, Я надеваю сандалеты. Когда ж я направляюсь в сквер Или в кино иду со скуки, На мне лишь легкий пуловер И парусиновые брюки. И если встретите меня На улице легко одетым, То будет вам легко понять, Что дело происходит летом. Но если я иду с зонтом, И дождь, не уставая, косит, То можете не сомневаться в том, Что снова наступила осень. Природный странник, пилигрим, Не знающий отдохновенья, Я становлюсь неотделим От вечного ее движенья.

               — Хорошо у тебя получается.

               — Спасибо.

               — Ничего что я на «ты»?

               — Все в порядке.

               — А теперь расскажи, каким будет будущее?

               — Так себе. На любителя.

               — Знаешь, как стать этим любителем?

               — Догадываюсь.

               — И каждый, кто будет рядом с тобой, будет счастлив?

               — Нет.

               — Нет? — с огорчением переспросила Марго.

               — Не в том смысле, что обязательно нет. Я про будущее других людей ничего не знаю, это уж как им повезет.

               — Значит, нас ждет беспросветная мгла?

               — Я этого не говорил.

               — Если людям возле тебя будет плохо, то и говорить нам не о чем.

               — Кто-то будет счастлив, а кто-то нет.

               — Это уже лучше.

7. Разговоры о работе

               — Чем ты сейчас занимаешься?

               — В каком смысле? — спросил Зимин. Он подумал, что Марго опять спрашивает его о кинотеатрах, вечеринках, клубах, саунах и других развлечениях, но ее интересовала его работа.

               — Об этом не принято говорить всуе.

               — Со мной можно, майор Кротов разрешил. Пожалуй, ты даже обязан быть со мной откровенным.

               «Началось», — подумал Зимин с раздражением.

               — Психофизика довольно скучная наука, — сказал он, потому что ничего другого в голову не пришло.

               Это, что ли, хотела услышать от него Марго?

               — Разве ты не общаешься с записанными сознаниями? Кротов мне рассказывал.

               — Ну и? — не понял Зимин.

               — Это должно быть фантастически интересно!

               — Ты преувеличиваешь. Увы, это рутина. Как правило, довольно скучное занятие.

               — Странно, мне казалось, что электрики перспективные существа.

               — Электрики?

               — Ну да, жизнь, основанная на движении электронов в процессорах и чипах. Как-то их нужно называть. Они ведь уже не люди?

               — Мы называем их мысликами. Они не могут бегать по кабакам, ножки-то пока не выросли. Вот и обмениваются мыслями с программистами, которые их курируют. Но это так — прозвище. Правильнее их называть фрагментами. Они и есть фрагменты сознания наших пациентов.

               — Мыслики, звучит еще смешнее, чем электрики, — признала Марго. — Никак не могу понять, как это вы их научили думать?

               — Думать?

               — Но ты же сказал, что они обмениваются мыслями.

               — Думать и обмениваться мыслями все-таки разные вещи. Мы давно умеем переписывать файлы из папки в папку. Можно ли считать любую передачу информации проявлением интеллекта? Сомневаюсь.

               — Кротов любит меня смешить. Услышит где-нибудь новый анекдот и обязательно перескажет. Иногда у него это получается очень удачно, по делу.

               — А сам не сочиняет? — поинтересовался Зимин.

               — Нет, только пересказывает.

               — Пересказ информации можно считать проявлением интеллекта, но только в некоторых случаях.

               — То есть, все, что говорят о ваших успехах, вранье? Выдумки?

               — Ну почему же. В некоторых проявлениях мыслики очень хороши. Ты рассказала про то, что майор Кротов любит пересказывать анекдоты. Мыслики проделывают это с особым мастерством.

               — Значит, не все так плохо? Есть надежда, что ваши пациенты обретут разум?

               — Он у них уже сейчас есть, только своеобразный. Они пересказывают свои анекдоты, и считают, что это с ними произошло на самом деле. Так их запрограммировали. Хорошо это или плохо — другой вопрос.

               — Они лишены права действовать самостоятельно?

               — Не обязательно. Но решения свои они принимают исходя из информации, которую мы записали в их память. Хочешь, я расскажу одну историю про мыслика?

               — Конечно, расскажи.

               — Работал я однажды с одним забавным фрагментом. Горский отлаживал промежуточную модель воспитанного и доброго человека, что привело к самому неожиданному результату. Фрагмент считал себя нормальным человеком с ручками, ножками, обладающим разумом и свободой воли, способным перемещаться в пространстве по своему желанию и общаться с другими людьми. Все было хорошо,  но однажды, покопавшись в своих «воспоминаниях», он решил, что стал суперменом и обладает фантастическими способностями.

               — Как же это возможно? — удивилась Марта.

               — Все дело в том, что с точки зрения биохимии для организма нет никакой разницы между действиями и воспоминаниями. В обоих случаях действуют одни и те же участки мозга. Человек способен различать воздействия только по дополнительной информации.

               — Это плохо?

               — Об этом надо знать, а изменить нельзя.

               — Но это ужасно.

               — До сих пор люди как-то жили. Так вот, возвращаюсь к нашему фрагменту. Он вообразил, что изобрел простой способ перекачивать отрицательную энергию плохих поступков злых людей в электрическую, доступную для промышленного использования. Проще говоря, научился подзаряжать аккумулятор, наблюдая за трамвайными хамами, жуликами, хулиганами и грубиянами. Поскольку сам он был человеком добрым и вежливым, то не мог самостоятельно заряжать аккумулятор, ему приходилось наблюдать за другими людьми. Он был уверен, что бегает по городу, выискивая подходящих для его установки негодяев. Время от времени ему везло и он обнаруживал какого-нибудь особенно отвратительного мерзавца. Были у него и проверенные места. Например, в супермаркете возле касс. Работа спорилась, а аппетит, как известно, приходит во время еды, ему стало не хватать случайных инцидентов. Постепенно он сам научился провоцировать ссоры. И все бы хорошо, но однажды во время удачной подзарядки хулиган подставил фрагменту синяк под глаз.

               — Это как же? — удивилась Марго.

               — Он и это придумал. Логика события подсказала ему, что такой исход весьма вероятен. Фрагмент решил, что впредь будет бить первым. Но из этого ничего не вышло. Не смог уберечь и второй глаз. Опять логика вмешалась. С тех пор он стал ограничиваться перекачкой энергии из комментариев популярных социальных сетей.

               — То есть, его искусственный интеллект заработал?

               — Спроси у Горского, про интеллект это к нему.

               — Зубодробительная история.

               — Можно и так сказать, — улыбнулся Зимин. — Нам приходится следить за фантазиями мысликов и  не давать им заигрываться. Собственно, это и есть наша работа.

               — Нет, ты не понял. Если дело с мысликами обстоит именно так, как ты рассказал, то получается, что ваши усилия абсолютно бессмысленны.

               — Почему ты так решила? — удивился Зимин. — Мы слишком мало знаем, чтобы делать такие смелые выводы.

               — Сам подумай, вот вы обещаете человеку бессмертие. Он соглашается, так как предполагает, что на долгие годы сохранит привычный образ жизни. Но это обман. Ничего подобного человеку не светит.

               — Я понял, о чем ты говоришь.

               — К вам приходят довольные жизнью люди. Мучения консервировать дураков нет. Они мечтают продлить свои удовольствия лет на тысячу. У них получится?

               — Нет, конечно. После того, как сознание переносится на внешний носитель, наши фрагменты оказываются в другой реальности, они чувствуют себя там несчастными и чужими. Счастья нет. Привычная жизнь их оказывается разрушенной, от них требуются навыки, которыми они не обладали, более того, презирали.  Им и в голову не могло прийти, что все так обернется. Но с этим ничего нельзя поделать. Они будут вынуждены жить по-другому.

               — А виноваты в этом вы — ученые. Потому что не предупредили о последствиях.

               — Не преувеличивай.

               — И все-таки это так.

               — Пора бы уже научиться правильно желать, потому что желания иногда сбываются. За свои ошибки нужно отвечать.

               — Богачи не привыкли думать о бытовых мелочах. Они считают, что их комфортом должна заниматься обслуга. Для мысликов — это ученые. Запомни это. Так что, когда будешь обрабатывать моего котика, постарайся сделать работу наилучшим образом.

               — Котика? Мы с животными не работаем.

               — Мой котик — майор Кротов. Так я его называю. Мне хочется, чтобы его сознание было записано без ошибок. И вот что еще, запиши ему в мозги, чтобы он купил мне норковую шубку и бриллиантовое колье. Ты можешь, для тебя это пустяк, а мне будет приятно.

8. Постановка задачи

               Поверить в то, что майор Кротов вдруг пожелает стать бессмертным мыслителем или, более того, мечтателем, было очень трудно. С другой стороны, можно ли вообще предсказать поведение майора Кротова, прогнозировать его тайные замыслы? Честно говоря, Зимин не всегда понимал, как работает мозг майора. А ведь это была сфера его научной деятельности.

               — Неужели майор Кротов окончательно сбрендил и решился воспользоваться нашими профессиональными услугами? — удивился Горский, выслушав короткий, но насыщенный доклад Зимина о переговорах с Марго. — На его месте я бы не спешил.

               — Ты думаешь, что это правда?

               — А зачем бы еще Марго стала разговаривать с тобой?

               — Ну, знаешь ли!

               — Романтическую версию событий я рассматривать отказываюсь, как абсолютно оторванную от реальности и откровенно наивную.

               — Про Марго я с тобой согласен. А вот про майора мне что-то не верится.

               — Не думал, что майор сломается так быстро, — сказал Горский. — Любой начальник рано или поздно начинает испытывать навязчивое желание распространить свое могущество не только на пространство, но и на время. Это не лечится. Мания величия — заразная профессиональная болезнь начальников. В их мозгах обязательно возникает странная деформация сознания, мешающая адекватно воспринимать реальность. Они действительно думают, что бессмертие вполне справедливая награда за их тяжелый административный труд.

               — Ты считаешь, что записывать сознание начальников на внешний носитель дурно?

               Горский не успел ответить. Дверь приоткрылась, и в кабинет, почти бесшумно, просочился личный секретарь майора Кротова.

               — Работаете? — задал он риторический вопрос и сам же на него ответил: — Работаете!

               Горский с осуждением посмотрел на него, но секретарю было наплевать и на него, и на осуждение, он произнес фразу, ради которой пришел:

               — Вас хочет видеть майор Кротов.

               — Нас? — переспросил Горский.

               — Нет, вот их, — секретарь указал пальцем на Зимина, ему было приятно оставить Горского с носом.

               Идти не хотелось, почти наверняка майор Кротов хотел продолжить бессмысленный спор о любезной его сердцу сферической логике. Надо полагать, приготовил весомые аргументы.

               Участившиеся в последнее время нападки на старую науку Зимин связывал с внедрением государственной идеологии идеального потребителя: сбыт продукции следовало защитить от рационального мышления. Этого требовала экономика. Притягательные стороны жизни, сбросившей оковы детерминизма, были общедоступны и просты для понимания. Жить людям стало намного проще и веселее. К тому же, новые науки были популярны и лучше продавались. С этим спорить было трудно.

               — Проходите, — сказал майор Кротов. — Вижу, что несладко вам приходится. Защищать давно отвергнутые жизнью принципы старой науки — безнадежное дело, но жалеть я вас не собираюсь.

               — На моей стороне логика, а не ваша жалость.

               — Далась вам эта логика. Поговорим об арифметике. Согласимся, что для нас, в нашем мире, дважды два равно четырем, — сказал майор. — Но если вы возьмете за точку отсчета не ноль, а, допустим, пять по одной оси, тридцать четыре по другой, минус двадцать по третьей, то увидите, что дважды два так же будут равняться четырем, НО — эти четыре не будут совпадать с четверкой из первой системы. Вывод. Для того, чтобы любые выводы стали более универсальными, необходимо изначально включать в процесс противоположную точку зрения. Собственно, это позволяет делать шарообразная логика. Несовпадение четверок — вот чем должна заниматься новая наука.

               — Дважды два четыре это вовсе не предположение, а факт, который очень легко доказать: возьмите две спички и приложите к ним еще две. Проделайте это подряд миллион раз. Результат не изменится.

               — Ваше спичечное доказательство не подходит для доказательства каплями воды. Возьмите вместо спичек капли, и вы получите одну каплю. Пусть ее объем стал в четыре больше — и все же для капель-то дважды два не равняется четырем.

               — Арифметика оперирует абстрактными понятиями, а не физическими объектами. Если вы соедините капли — будьте уверены, что в лужице окажется ровно четыре капли. Считайте по поступлению.

               — Вы спорите с очевидным фактом относительности наших знаний.

               — Знания не относительны, относительны лишь наши представления. Если бы знание было относительно, у вас бы не было компьютера, коммуникатора, автомобиля и микроволновки. Вы не смогли бы читать в Интернете предсказания астрологов и общаться в социальных сетях с целителями, поскольку использование этих вещей стало возможным только потому, что техники сумели лучшим образом распорядиться полученными наукой знаниями.

               — Зимин, вы до сих пор считаете, что накопленные человечеством знания абсолютны? Уверены, что дважды два четыре, а сумма углов треугольника точно равна 180 градусам?

               — Для плоского пространства.

               — Пусть будет так. Но рассмотрите их в другой системе координат и увидите, что не все так очевидно. Это ли не доказательство относительности логики?

               — Я не сторонник относительности знания.

               — Но системы координат такие разные!

               — Мы проживаем в трехмерном мире, подчиненном причинно-следственным связям. Наше мироощущение базируется на аксиомах, не допускающих «размытое» прочтение. Как только мы откажемся от привычных аксиом — мир немедленно перестанет быть познаваемым. Со всеми вытекающими последствиями.

               — Почему же все говорят про относительность знаний?

               — Кто говорит? Конкретнее. Не слушайте их. Повторяю, относительны не знания, а наши представления, которые сплошь и рядом могут противоречить логике.

               — А если откроют антиматерию? Или вы попадете в черную дыру? Вы сможете поручиться, что там дважды два будет равно четырем? Отвечайте, как Коперник перед инквизицией.

               — А почему бы и нет. Смело приглашайте инквизицию, дважды два равно четырем. Это не гипотеза, не теорема и даже не аксиома. Это навык счета. Кстати, у Коперника не было проблем с инквизицией, он умер в постели со своей книгой в руках. Церковь считала, что ее представления важнее его знаний.

               — Это у Коперника проблем не было? Не думаю, что инквизиция с ним шутила, тем более что людей реально сжигали.

               — Не было у инквизиции к Копернику претензий. Вообще. Более того, в течение ста лет после его смерти книга его свободно распространялась.

               — Хорошо. Поставим на место Коперника Галилея, — упорствовал майор Кротов.

               — Пожалуйста, это не поколеблет принципов логики.

               — А если на место Галилея попадете вы?

               — Спасибо, я этим не интересуюсь. Мания величия не самое сильное мое качество, — твердо сказал Зимин, хотя некоторый холодок по его спине все-таки пробежал. Ему было непонятно, упомянул майор Галилея, как аргумент в споре, или это была скрытая угроза.

               Майор улыбнулся.

               — Я все чаще думаю, что вы слишком умны для нашего учреждения. На вашем месте я бы подыскал себе другое место службы, где бы вы смогли полнее раскрыть свои таланты, наличия которых я ни в коем случае не отрицаю.

               — Спасибо, меня здесь все устраивает.

               — Демонстрируете расчетливый эгоизм?

               — Вовсе нет. Пытаюсь точно описать свое отношение к работе под вашим руководством.

               — И все-таки нам с вами придется расстаться.

               — Не по моему желанию.

               — Вы меня неправильно поняли. Мы продолжим наше общение, только я не буду больше вашим начальником.

               — Как это?

               — Я стану вашим пациентом. Вы с Горским запишите мое сознание на внешний носитель.

               После разговора с Марго сообщение не произвело на Зимина того ошеломляющего впечатления, на которое было рассчитано. Он был подготовлен. Но, честно говоря, он думал, что Кротов умнее, и чувство самосохранения у него развито сильнее.

               — Может быть, не стоит? — спросил Зимин, посчитав, что простого кивка головы будет недостаточно, что ни говори, а решение майора Кротова было по-настоящему смелым и заслуживало уважительного отношения.

               — Я так решил, — ответил майор Кротов и задумчиво посмотрел в окно, постаравшись, чтобы его профиль выглядел гордо и внушительно.

               — Я не смогу вас отговорить?

               — Нет.

               — Даже если приведу убедительные доводы?

               — Ваши доводы не способны переубедить сторонника сферической логики.

               — Я не собираюсь спорить с вами.

               — Правильно, потому что это бесполезно. На меня ваши доводы не действуют.

               — Простите за настойчивость, но когда вы станете нашим пациентом, мне все равно придется спросить: «Зачем вам это понадобилось»?

               — Не скажу! — твердо сказал майор Кротов.

               Зимин догадался, что тот не знает правильного ответа. Жалко. Придется выяснять самому.

9. Врать пациенту хорошо

               Хорошо было заниматься теоретическими изысканиями, задабривая время от времени психофизическими штучками богатых клиентов. Идеальные условия для работы, что ни сделаешь, всегда можно было сказать: «Все правильно, так и задумывалось». Но едва в игру вступил майор Кротов, ситуация изменилась самым неприятным образом. Не исключено, что Зимин ошибался, но он почему-то не мог отделаться от мысли, что майор о многом догадывается, и задурить ему мозги до нужной кондиции не удастся. Горский не разделял озабоченности товарища.

               — Ерунда, все складывается самым лучшим образом, — сказал он, выслушав товарища.

               — И все-таки было бы спокойнее, если бы это дело поручили кому-нибудь другому. Почему бы ему не найти других психофизиков?

               — Боишься мести Марго?

               — Да. Разве можно предсказать, что она выкинет, когда догадается, что любой мыслик всего лишь электронный памятник на могиле усопшего. Натренированный на ответы аппарат, который будет успешно справляться с тестом Тьюринга, если это еще кого-нибудь интересует, но не более того. Можно посадить его на тележку, чтобы он передвигался в нужном направлении. Но мы с тобой понимаем, что это всего лишь кладбищенский памятник. Памятник на колесиках — это сильно. Вот только вряд ли Марго это понравится. На ее месте я бы психанул. Согласись, что это не слишком удачная идея — таскать с собой повсюду компьютеризированный саркофаг. По сути дела, мы ей предлагаем автоматизированное кладбище, которое всегда остается с клиентом. Марго убьет нас, когда поймет, что мы сделали с ее котиком.

               — Мы и кошкины рефлексы будем записывать?

               — Котиком она называет своего майора Кротова, — объяснил Зимин.

               — Смотрю, вы с Марго подружились, — ехидно сказал Горский. — Честно говоря, не советую. Лишнее это.

               — Самому не нравится, но что я могу поделать. Я знаю, что в моем положении нельзя совершать ошибки, но все происходит вопреки моей воле, — Зимин запустил пальцы в свою густую шевелюру. — Наверное, я зря читаю стихи всем подряд.

               — Да, — сказал Горский. — Будь разборчив.

               — И что мне теперь делать?

               — Не грусти, в санаторий ее не пустят. Будет общаться с фрагментом.

               — В последний раз, когда мы говорили о работе, ты, кажется, сказал, что наши клиенты в любом случае будут обмануты. И лучшее, что мы можем для них сделать — это сознательно обмануть их, целенаправленно, отбросив интеллигентский стыд. Для их же пользы, само собой.

               — У нас нет другого выбора. Так, по крайней мере, мы сможем контролировать наш обман, и проследим за тем, чтобы он был добрым, качественным и безопасным. Я бы еще добавил, что это наш единственный шанс остаться честными.

               — Явный парадокс! Как это — соврать, чтобы остаться честными? — Зимину захотелось ударить товарища по голове. Но он сдержался. Он знал Горского очень давно и не сомневался, что весь этот разговор тот завел только для того, чтобы изложить очередную, наверняка, блестящую идею, которая обязательно произведет переворот в их работе с отделенными от тел сознаниями. — Ну, говори, что придумал.

               — Ты не будешь ругаться?

               — Не буду.

               — Обещаешь?

               — Обещаю.

               — Мы должны заняться ложной памятью, — Горский улыбнулся, как он один умел это делать, — лучезарно и открыто.

               Зимин сначала не понял, о чем говорит товарищ. Но потом смысл предложения до него дошел, и он тут же почувствовал, как у него от возмущения покраснели щеки. Он был разъярен. Предложение было гадким. Конечно, можно придумать какие-то оправдания, но сути дела это не меняло. Горский, однако, продолжал улыбаться.

               — А говорил, что не будешь ругаться, — сказал он. — Ничего крамольного я не предлагаю. Подумай, и ты поймешь, что это самый лучший способ выполнить нашу работу.

               — Я бы назвал твое предложение подлым.

               — Ерунда. Ты же не считаешь подлостью свое участие в программе записи сознания на внешние носители, замену больных органов донорскими, использование протезов,  кардиостимуляторов, дополнительной памяти или генное регулирование? Психика требует столь же внимательного к себе отношения, как и сердце, легкие, печень и почки. Мы не колеблемся, когда меняем их при необходимости, то же самое следует делать и с нашей памятью. Никто не считает зазорным почистить сосуды от холестериновых бляшек, чтобы не доводить дело до инсульта. Так почему не почистить память от ненужных, а часто и болезненных воспоминаний?

               Зимин признал, что в доводах друга есть рациональное зерно. Пожалуй, он был убедителен. Но ложная память слишком сильное и опасное оружие, чтобы прибегать к нему без серьезных на то оснований. Раньше в таких случаях говорили: палить из пушек по воробьям. Всегда ли нужно использовать все свои возможности?

               — Если у тебя в квартире завелись тараканы, ты не станешь избавляться от них с помощью хорошей порции взрывчатки! — сказал он.

               — Технология ложной памяти разработана и прошла тестовые испытания, она будет применяться. Нас с тобой не спросят. Совершенно неважно одобряем ли мы с тобой подобные методы или нет, — сказал Горский жестко, он больше не улыбался.

               — Мы обманем пациента, — сказал Зимин.

               — Обманем в любом случае, я думал, ты это уже понял.

               — Пациент будет лишен собственной жизни.

               — А еще собственного тела, привычного образа жизни, возможности есть, пить, прыгать в длину, бегать километр на время, посещать публичные дома. И еще очень и очень много чего. Разве это секрет?

               — Так что ты предлагаешь?

               — Сам подумай. Как только первый ажиотаж с записью сознания пройдет, обязательно появятся люди, которые поймут, что никто не заставляет их записывать сознание пациента целиком, без изъятий, со всеми неприятными подробностями, которых, как известно, полно у любого человека. Психотерапия, основанная на удалении вредных или ненужных воспоминаний, давно применяется даже в районных поликлиниках и не считается чем-то опасным или экзотическим. Неминуем и следующий этап: кто нам может помешать записать нашему пациенту информацию о знаниях и умениях, недоступных ему в прежней жизни? Например, захочет мыслик владеть японским языком или перемножать семизначные числа в уме, тебе жалко будет снабдить его дополнительными функциями? Инсталлируем небольшой файл. Это займет три минуты. Ну и следующий этап: корректировка чувств. Пожелает пациент получать удовольствие от живописи импрессионистов, от рыжих женщин, или от музыки современных композиторов, которых прежде недолюбливал, неужели мы посчитаем это вопиющим нарушением основ его личности? Но и это не все. Рано или поздно мыслики захотят «прожить» чужую жизнь. Им понадобятся воспоминания моряков, водолазов и актеров. А потом, если понравится, то и космонавтов, врачей, предпринимателей, следователей прокуратуры, учителей, миллиардеров и не знаю еще кого. Мы еще раз добавим за деньги пару файлов, это не очень сложно. И вот тут возникнет главный вопрос: где в этом бесконечно обновляемом сборнике информации содержится наш пациент, его первоначальное сознание? Достигнет ли он желанного бессмертия? Останется ли личностью в общеупотребительном смысле этого слова?

               — Одноногий бандит убегает от полиции. Будет ли ему больно, если пуля попадает ему в протез?

               — Кстати, хороший пример. Я не сомневался, что ты все понимаешь правильно, — сказал Горский. — У нас нет другого выхода. Мыслики — объект для импровизации.

               Зимин на миг задумался, а потом прочитал подходящее  к случаю стихотворение.

Куда ни посмотрю — Повсюду что-нибудь увижу. Вот дерево в снегу, Вот девочка на лыжах, И все хитросплетенья красок и теней Находят место в памяти моей. Течет вода – через ее теченье Я ощущаю время и движенье, И для меня секретов нет В перемещении планет; Звезды неясное мерцанье Тревожит ум, рождает мысль, Я постигаю расстоянья, Я открываю тайный смысл. И снова много разных мыслей — О снах, о счастье, о траве В моей теснятся голове...

               — Очень доходчиво. Как это тебе удается так красиво формулировать? — похвалил Горский.

               — Давно тренируюсь.

               Следующие два часа они провели в обсуждении плана предстоящих исследований. Горский предложил заняться разработкой методики применения ложной памяти для записанных сознаний. Он отказался считать их людьми. Зимин ему возразил. По его мнению, методики делу не помогут. Необходимы клинические испытания. Но было непонятно, как провести полноценные исследования без вменяемых подопытных. Надежда на то, что загруженные дополнительной информацией мыслики смогут стать источником полезной информации, была мала. С другой стороны, если повезет, это станет решительным прорывом в психофизике.

               — Мы не можем рассчитывать на везение. Как-то это непорядочно получается. Еще не начали работу, а уже зашли в тупик, — загрустил Зимин.

               — Вовсе нет, — сказал Горский. — Все складывается как нельзя лучше. Проведем исследования на майоре Кротове. Он нам не чужой. Это позволит контролировать детали эксперимента, легче будет отмечать любые изменения в его психике. Мы получим идеального пациента.

               — Ты не боишься?

               — Нет. С какой стати? Майор Кротов по своей воле решился на запись сознания. Лично я отговаривать его не собираюсь. Наоборот, его решение меня устраивает. Как это мне не пришло в голову раньше. Надо было самому предложить майору записаться, но не хватило творческой наглости. Спасибо твоей Марго, надоумила. Удачная идея! Обязательно надо будет сводить ее в ресторан.

               — Марго не моя. И в ресторан с вами я не пойду. Без меня, пожалуйста.

               — Если я тебя правильно понял, ты согласен работать с фрагментом Кротова?

               — Майор Кротов может нас уничтожить.

               — Он будет нам благодарен, — сказал Горский. — Для этого я написал специальную подпрограмму. Неужели ты думаешь, что я не подстраховался.

               Зимин вспомнил подходящее стихотворение.

Забыть все, что было, порвать, что держало. Оставить сомненья, начать все сначала. Холодной зарею, рассветом поблекшим Пройти сквозь железо и выйти окрепшим С заветной мечтой, что тобою владела, Решиться на дерзкое, трудное дело. Ползти по пустыне, теряя рассудок, Без сна и без пищи по несколько суток. Без страха и крика сорваться с карниза И в штопор войти на собравшихся снизу. Услышать, завязнув по горло в болоте, Мелодию жизни на режущей ноте. Напрячься и силы последние выжать, Расстаться с надеждой и все-таки выжить! Дышать полной грудью и рваться на части. Скажи мне, товарищ, не в этом ли счастье?

10. Читатели живут в Усадьбе

               Знакомые девушки часто спрашивали Зимина, что такое научная работа? В чем она состоит? Или конкретнее: что ученый делает, когда занимается этой самой научной работой? Представление у девушек было на удивление одинаковым: ученый сидит за компьютером, обязательно в белом халате, чтобы прикрывать антиобщественные, вызывающие надписи на футболке, и напряженно, не мигая, смотрит в стену, ожидая, когда на него снизойдет умная идея. А там уж, как повезет.

               — Иногда приходится сидеть чуть ли не целый день. Или даже еще больше, — подтверждал Зимин, чтобы не разочаровывать девушек.

               После этих слов все они, без исключения, очень мило пугались. Тихо радуясь тому, что муки научного познания их миновали. Зимин не был циником, но он ценил эти редкие минуты девичьей искренности. Девушки помогали ему бороться с чувством собственной важности. Потом, конечно, он привык к тому, что ученые не пользуются популярностью среди современной молодежи. Обидно, но ничего страшного в этом не было, жить можно.

               Несколько раз он пытался рассказать, как на самом деле работают психофизики, но девушек не интересовали детали. Напрасно. Сам Зимин любил наблюдать за тем, как работает Горский. Вычитывая с экрана компьютера нужные инструкции, он гримасничал и строил смешные рожи. Если ему что-то не нравилось, он не стеснялся гневаться, презрительно сжимая губы, если, наоборот, текст казался ему удачным, он радостно посмеивался, утвердительно кивая головой. Наверное, не знал, как забавно это смотрится со стороны.

               На этот раз Горский разговаривал по коммуникатору с отделом снабжения, требовал какой-то прибор. Увидев Зимина, кивнул и сделал знак рукой, чтобы тот подождал окончания разговора.

               — Вот что я попрошу тебя сделать, — сказал Горский, закончив разговор с кладовщиком. — Сходи к майору и постарайся выяснить, как он представляет свою будущую вечную жизнь, к которой так трогательно стремится. Пожелания, просьбы, надежды. Список, пожалуйста.

               — Почему я? Сам сходи и спроси.

               — Ты у него любимчик. Он тебе врать не станет.

               — Наивный ты, Горский.

               — Не исключено. Иди, заодно и установим, кто из нас наивный.

               Спорить было бессмысленно, это нужно было сделать. Зимин решил, что ни при каких обстоятельствах не будет вступать в спор с майором Кротовым и, тем более, что-либо рекомендовать ему — это была бы никчемная и безумная попытка. От него требовалось выяснить, чем майор собирается заниматься в ближайшие двести лет. Вот он и задаст этот вопрос и выслушает ответ. Должны же быть у майора предположения на этот счет. Спросить его  следует прямо, без многозначительных подтекстов и без подсказок. И записать только первый ответ, подсказанный майору инстинктом.

               И все-таки Зимину было неприятно, словно он шел к стоматологу. Неожиданно кто-то дернул его за рукав, он обернулся. Это была Марго.

               — Куда это ты идешь? К Кротову?

               — Да.

               — Зачем это?

               Зимин разозлился.

               — Нам приказано обеспечить счастливую и нескучную жизнь твоему котику. А для этого мне нужно узнать, как он представляет себе неземное счастье, к которому так стремится.

               — Ты очень смешной, Зимин, — сказала Марго. — Ты думаешь, что он знает?

               — Надеюсь.

               — Кротов ничего тебе не ответит, потому что никогда не думал о своем будущем. Он живет сегодняшним днем.

               — Что же мне делать?

               — Спроси у меня.

               — А ты знаешь?

               — Да уж побольше, чем Кротов.

               Они отправились в ближайшее кафе, Зимин заказал апельсиновый сок и пирожные.

               — Люблю сладкое, — сказала Марго и выложила кучу важной информации о своем котике, начала с главного, — Все дело в том, что Кротову ничего не нужно.

               — Так не бывает.

               — Бывает. Так получилось, что у Кротова все есть. Ему не о чем мечтать. Лектор из Комитета охраны эстетики объяснил ему, что он один из самых счастливых людей на Земле. Отсутствие желаний и есть наивысшее счастье. Это конечное состояние человеческих устремлений. Приходит понимание того, что ничего ценного заполучить больше не получится. Даже самые упорные старания не принесут ощутимой выгоды. Любые попытки обогатиться отныне бессмысленны. Вот и настал подходящий момент, чтобы сказать: «Остановись, мгновение, ты прекрасно»!

               — Кротов послушался и решил записаться на внешний носитель?

               — Именно. Вот дурачок!

               — Почему? — не понял Зимин.

               Марго знала правильный ответ, потому что выпалила мгновенно, словно специально выучила его наизусть.

               — Требовать, чтобы мгновение остановилось, может только человек, твердо уверенный в том, что он достиг максимума, отпущенного ему судьбой, и ничего лучшего в жизни ему больше не добиться. Но я знаю, что мой Кротов не из таких. У него есть перспективы для роста.

               — Духовного? — пошутил Зимин.

               — Ты хороший парень, Зимин, но часто употребляешь слова, значения которых я не понимаю, — сказала Марго, жестко прищурившись. — Следи за базаром.

               — Ничего обидного в этом слове нет. Духовность — это…

               — Не начинай.

               — Даже подумать боюсь, какие еще перспективы могут быть у майора Кротова.

               — Ты слышал про Усадьбу?

               — Рассказывают много, но только цена этим рассказам пятачок в базарный день. Сказки все это!

               — А вот и не сказки. Истинная правда!

               — Да ладно!

               — Мне-то зачем врать? — сердито сказала Марго. — Какая мне выгода себя обманывать? Богатые, знаменитые, умные и заслуженные люди давно решили жить отдельно от остальных людей. Потому что им нет никакого резона каждый день видеть перед собой гнусные рожи бедных, никому неизвестных и никому не нужных, бесполезных и тупых обитателей современных трущоб. Они называют себя элитой. И мы тоже называем их элитой, признаем, значит, их особый статус. Построили они себе сияющие жилища на холме, а может быть, и в долинах — у нас не спросили — и живут там в свое удовольствие. Они могут себе это позволить, потому что у них есть техника!

               — У нас тоже есть техника, — возразил Зимин.

               — Сравнил! Ты, Зимин, парень умный, стихотворения выучил наизусть, но этого не достаточно, чтобы попасть в элиту, поэтому тебя не взяли в Усадьбу. Ты представить не можешь, на что способна настоящая элитная техника. Это только жители Усадьбы способны отдавать ей приказы, о которых мы, обитатели Трущоб, даже догадаться не в силах, потому что нет у нас специального воспитания, чтобы вообразить обычную жизнь в Усадьбе. Нет в нас настоящей тонкости. Сирые мы и убогие.

               — Мы с Горским другие, мы — ученые.

               — Стоящие ученые уже давно в Усадьбе, — злорадно сказала Марго. — А вы, презренные трущобники, даже не можете представить, что это за штука такая — настоящая наука. Не догадываетесь, что вас используют, как дешевую рабочую силу. Неужели ты не мечтал попасть в Усадьбу?

               — У меня нет лишнего времени заниматься ерундой. Откуда тебе известно про Усадьбу? Бывала там?

               — Нет. Мне Кротов рассказал.

               — А он откуда узнал?

               — С ним знающий человек информацией поделился, понятно, что он не сам догадался.

               — Получается, что Кротов знает, что его используют?

               — Нет. Для этого он слишком высокого о себе мнения. Он уверен, что используют вас. Он любит по этому поводу балагурить. Придумывает про ученых обидные анекдоты. Один раз назвал вас шутами гороховыми.

               — Кротов считает, что мы грустим, вспоминая о нем?

               — Он считает себя могучим и великим. Я же сказала, что он — дурачок. Живет в Трущобах, а представляет себя частью элиты. Идиота можно вылечить, а дурака нет.

               — Хорошо ты сказала. Подожди, я сейчас запишу. Мне эта фраза пригодится.

               — Ты тоже, Зимин, глупый.

               — Ерунда.

               — Хочешь стать писателем, а из Трущоб выбираться не собираешься. Но настоящие писатели живут в Усадьбе.

               — Это ты сама сейчас придумала.

               — Только в Усадьбе у них могут отыскаться настоящие читатели.

               В этом был свой резон. Почему-то Зимин не додумался сам до такой простой мысли. Сказалась его неспособность к практическим поступкам. Зимин был абсолютно уверен, что с читателями у него проблем не будет, поскольку писать он собирался только интересные, увлекательные и правдивые книги. Читатели узнают из них много нового и неожиданного. Зимин не сомневался, что все его книги обязательно будут перечитывать, обнаруживая каждый раз новые смыслы, постичь которые можно будет не сразу, а только со временем, когда изменения социальной жизни высветят скрытые до поры идеи, заложенные в тексте. Вот что Зимин знал точно — хороший писатель никогда не пишет о текущих событиях, только о чем-то вечном, что когда-то занимало наших предков, а потом обязательно заинтересует далеких потомков.

               — Книги имеют одно полезное свойство, они способны проникать сквозь самые изощренные преграды и заслоны, их распространение нельзя запретить, — сказал Зимин убежденно.

               Он много размышлял о значении книжной культуры для судьбы человечества. И был уверен, что книгам ничто не угрожает.

               — Люди так устроены, что они обязательно передают друг другу информацию. Тем более, когда речь заходит о художественной литературе.

               — Никто в Усадьбе не станет читать книги сочинителя историй из Трущоб. Если они не назначат тебя писателем, о твоем существовании никто и никогда не узнает. Так и будешь мечтать о глупостях, — сурово сказала Марго.

               — Придется мне стать не назначенным писателем, — пошутил Зимин.

               — На долго ли тебя хватит?

               — Конечно, я очень талантливый парень. Если, как ты говоришь, в Усадьбе собралась наша элита, значит, они способны оценить книгу по достоинству. Надо будет стать лучшим, я стану. От меня потребуется сущий пустяк — я приеду к ним в Усадьбу и докажу, что мои книги читать интересно и полезно.

               — Но ты не попадешь в Усадьбу!

               — Писателя обязательно пропустят.

               — В Усадьбу без специального разрешения входа нет. Нарушителей режима разрешено расстреливать без суда и следствия. Так что если ты и перелезешь через колючую проволоку и минуешь минные поля, то будешь уничтожен первым же охранником. Без предупреждения.

               — Это только слухи.

               — А вот и нет, я думала, что в Трущобах про Усадьбу все знают. Но ты, Зимин, как будто не от мира сего. Во всяком случае, странный. Тебе некогда интересоваться обычной человеческой жизнью. А еще писатель!

               — Не могут люди элиты оставаться глухими к хорошим стихам и литературе!

               — Могут!

               — Не могут!

               — У тебя не спросили.

               — Все равно у меня получится, — сказал Зимин зло, словно дал себе клятву.

               — А знаешь, я тебе верю, — неожиданно сказала Марго и подмигнула. — Мне кажется, ты парень перспективный. Тебе бы еще жадности добавить, вообще бы цены не было. Говорят, жадность приходит с возрастом. Подождем.

11. Мечты майора Кротова

               В коридоре было душно, и у Зимина заболела голова, ему не понравилось, что Марго больше говорила о нем, а не о Кротове. Он не любил, когда о нем помнят, прочитал однажды в одной умной книге, что человек достигает желанного успеха, только научившись быть невидимым.  В другом, не менее поучительном тексте, написано было прямо противоположное: главное препятствие на пути к славе — скромность. Зимин посчитал, что невидимость и скромность — разные вещи. Лично ему больше нравилось оставаться незамеченным, особенно после того, как он решил стать писателем. Зимин здраво рассудил, что ему будет приятно, если его книги будут читать и получать от чтения удовольствие, но его совсем не радовало, что какие-то чужие люди начнут выяснять, кто он такой и почему присвоил себе право сочинять. Перепалка с Марго только подтвердила, что он правильно не любит, когда о нем говорят слишком настойчиво.

               Но больше всего Зимина огорчило, что за десять минут разговора он не выяснил ничего нового о майоре Кротове. А вот Марго о нем — о Зимине — узнала многое. С одной стороны это было небесполезно, всему нужно учиться, например, правильно вести беседу с посторонними, чтобы получать нужную информацию. С другой стороны свою работу он не выполнил.

               — Ты меня окончательно запутала, — сказал Зимин с отчаянием.

               — О да, я это умею!

               — В первый и последний раз. Больше у тебя этот номер не пройдет.

               — Посмотрим, — улыбнулась Марго. — Что ты хотел у меня спросить?

               — Расскажи мне о майоре Кротове. О чем он мечтает, чего хочет достичь, как развлекается, что ему нравится?

               Марго остолбенела, надо полагать, Зимину удалось ее удивить, она даже непроизвольно всплеснула руками.

               — Странно, — сказала она задумчиво. — Я и без тебя знала, что Кротов не мечтает. Но мне до сих пор даже в голову не приходило, что это ненормально. А получается, что если человек не думает о будущем, он убогий. Кротов скучный человек, думает, что у него уже все есть.

               — И все-таки, постарайся вспомнить. Любой человек хотя бы раз в жизни говорит фразу, которая начинается словами: «Я хочу…»

               — А ведь верно. Однажды я что-то такое от Кротова слышала. Он хотел построить себе дом, в котором было бы так много комнат, что их трудно пересчитать.

               — Как это?

               — Он говорил так: «Вижу будущее: иду по своему дому, подсчитываю комнаты, но они так красивы и удобны, что я прихожу в восторг и сбиваюсь со счета».

               — Десять? — спросил Зимин.

               — Нет. Однажды при мне он сбился после семидесяти пяти. Вообще-то он хорошо считает.

               — Даже боюсь предположить, сколько комнат должно быть в доме, чтобы майору Кротову хватило на двести лет!

               — А сам ты никогда не задумывался о практическом бессмертии?

               Пришло время удивиться Зимину. Конечно, разговор с Марго получился очень странным. Следовало запомнить его, чтобы потом использовать в своей будущей книге. Случайно встречаются два чужих, абсолютно разных по воспитанию и образованию человека и начинают вести путанный разговор о ком-то третьем. Они понимают друг друга с трудом, их представления о самых элементарных вещах не совпадают, даже используя одинаковые слова, вкладывают в них разный смысл. Объединяет их одно: они способны удивлять друг друга. И этой крошечной малости оказывается достаточно, чтобы между ними возникла искра симпатии. Странные существа — люди. Их чувства редко подконтрольны логике.

               — Ты мне не ответил, — сказала Марго.

               — Никогда не думал, что могу стать пациентом Горского.

               — Как и я про мечты Кротова, — усмехнулась Марго.

               — Я слишком много знаю про практическое бессмертие, чтобы желать его.

               — Сапожник без сапог.

               — Можно и так сказать.

               «Странная девица эта Марго», — подумал Зимин, но ему было приятно сознавать, что он встретил человека, которого смог удивить, и который несколько раз удивил его.

               — У меня к тебе, Зимин, просьба, подожди неделю с записью Кротова. Хочу кое-что с ним серьезно обсудить.

               — Что?

               — Я уже говорила. Мне нужно, чтобы он сначала попал в Усадьбу. Бессмертием следует обзаводиться, только став частью элиты.

               — Ты хочешь воспользоваться Кротовым, чтобы попасть в избранное общество?

               — Естественно.

               — Для тебя это самый простой способ проникнуть туда?

               — Не самый простой, но самый разумный.

               — Неделю я тебе обещаю.

               — Отлично. Этого достаточно.

               В кабинет майора Кротова Зимин вошел в некотором замешательстве, после разговора с Марго он не знал, как правильно начать разговор с начальником. Собственно, он не знал этого и раньше. Вероятность совершить ошибку была слишком велика. Впрочем, что-то подсказывало ему, что наступило время, когда любые слова, которыми они могут обменяться, окончательно потеряли эмоциональную составляющую. Теперь, что ни скажи, это больше не будет иметь значения ни для майора Кротова, ни для Зимина. Вот, например, что-то не понравится Кротову. И что с того? Пройдет неделя, и он начнет новую жизнь записанного на внешний носитель сознания. Прежние обиды станут для него полузабытым миражом. Бессмысленным, если принять, что бессмертное существо психологически неспособно таить обиду на жалкого смертного человечка, которым отныне должен выглядеть Зимин в глазах преображенного майора Кротова.

               Да и Зимину было наплевать на то, как воспримет его слова бывший начальник. Бывший, потому что теперь он не начальник, а всего лишь пациент. Рассердится и начнет напоследок топать ногами? Зачем? Какой ему от этого прок? Наоборот, Кротову нет никакого смысла портить отношения с человеком, который будет капаться в его голове. Зимин понимал, что никогда не причинит своему пациенту вреда. Но Кротов не мог быть в этом уверен, он только догадывался. Очевидно, что он выбрал Зимина и Горского именно потому, что по всем выкладкам среди его подчиненных это были самые надежные люди.

               Предстоящий разговор с Кротовым интересовал Зимина исключительно с практической точки зрения. Ему нужно было получить список пожеланий будущего бессмертного, чтобы затем передать его Горскому для последующего программирования. В принципе Горский был парнем хорошим, однако страсть к программированию все чаще превращала его в чудовище. Например, Зимин знал, что Горский не будет возмущаться или протестовать, если окажется, что для того, чтобы добраться до главной мечты Кротова, Зимину пришлось жестоко избить и даже пытать майора. Горский и сам с удовольствием присоединился бы к экзекуции, потому что это самый простой и разумный способ получить нужную информацию.

               Майор Кротов с какой-то необъяснимой нежностью посмотрел на Зимина, так внезапно появившегося перед ним. Он забавно шевелил губами, словно это помогало подобрать нужные слова. Наконец он произнес:

               — Началось? Пора? Я готов.

               — Нет, господин майор. Ваше время еще не пришло, — ответил Зимин, стараясь, чтобы его ответ прозвучал как можно более высокопарно, в соответствии с ситуацией.

               — Как же так! Мне обещали!

               — Не будем спешить, — сказал Зимин веско. — Мы еще не закончили предварительную подготовку.

               — Это безобразие! — выкрикнул майор Кротов. — Я буду жаловаться.

               — Мы не можем спешить. Вы для нас не чужой человек. Любой риск должен быть исключен.

               — Хотелось бы быстрее.

               — Понимаю. Но тут уж ничего не поделаешь, такова процедура! Я пришел задать несколько вопросов.

               — О чем?

               — Нам нужно знать о ваших пожеланиях.

               — Что такое пожелания?

               — Мечты, надежды, ожидания.

               — Какие мечты?

               — Не знаю, поэтому и спрашиваю. Чего бы вам хотелось? Если не можете ответить сразу, подумайте. Но постарайтесь быть честным.

               — Мне? — майор Кротов задумался. — Вспомнил. Хочу, чтобы в моем полном распоряжении оказался большой дом, все комнаты которого нельзя было обойти за целый месяц. Первая комната должна быть фиолетовой. Не люблю обои, предпочитаю, чтобы стены были выкрашены масляной краской, в первой комнате фиолетовой. И мебель должна быть фиолетовой. Ну, это не трудно. Стол, кресла, комод и все, что там еще будет. Я буду приходить в эту комнату только, когда захочу погрустить. Врачи говорят, что печаль, если она кратковременна, очень полезна для здоровья. Мне кажется, что фиолетовый цвет поможет моему организму выделять омолаживающие ферменты. Вторая комната будет зеленой. Стены выкрасить зеленой масляной краской не трудно. И мебель должна быть зеленой. Я буду приходить в зеленую комнату, когда у меня устанут глаза. Слышал, что зеленый цвет способствует отдыху глаз.

               Потом майор Кротов рассказал о том, какой будет в его воображаемом доме-мечте третья комната, четвертая, пятая и еще многие-многие другие. Трудно было представить, что он продумает детали будущего дома с такой пугающей скрупулезностью, однако оказалось, что Кротов относится к своей мечте очень серьезно.

               Пришлось Зимину сидеть и слушать. Толку от подобной информации не было никакой, но встать и уйти, прервав на полуслове разговорившегося Кротова, не хватало духу.

               В кабинет вошла Марго и села рядом с Зиминым.

               — Давно слушаешь? — спросила она шепотом.

               — Минут десять, — признался Зимин.

               — Подожди, Кротов, — сказала Марго решительно. — Запомни, что прервался на описании тридцать четвертой комнаты. Потом продолжишь. А сейчас выслушай меня. Тебе еще рано становиться бессмертным, ты еще не пожил в Усадьбе среди избранных.

               — Кто это такие — избранные?

               — Это очень богатые люди.

               — У меня много денег.

               — Они обладают властью.

               — И я руководитель. Сейчас прикажу что-нибудь Зимину, и он выполнит.

               — Разница в том, что они могут его убить, а ты нет.

               — Не хочу убивать Зимина, мне он еще понадобится. От него можно получить прибыль.

               — Это правда.

               — Я уверен.

               — Но почему ты не хочешь жить в Усадьбе?

               — Мне и здесь хорошо.

               — Скучно с тобой, Кротов, — сказала Марго сердито и направилась к выходу.

               — Будешь еще говорить с ним? — спросил Зимин.

               — Нет, он твой.

12. Майор Кротов и сознание

               Давно пора было бы привыкнуть к тому, что люди по природе своей существа странные. Но одно дело знать эту простую истину теоретически, философски осмысливать первопричины возникновения этой странности, и совсем другое, встретить живого человека, абсолютно лишенного способности мечтать и не умеющего строить планы на будущее, которому недоступны простейшие человеческие чувства. Самое смешное, что, скорее всего, именно эти особенности позволили Кротову стать начальником. Надо полагать, что способность при необходимости внезапно ограничивать чувства и интеллект помогает руководить. Зимин никогда не думал о майоре Кротове, как о человеке с ограниченной человечностью. И вдруг оказалось, что это простое предположение помогает многое понять в его поведении. Зимин мог только догадываться о том, как Кротов поступает в других жизненных ситуациях, когда не строит из себя начальника. Об этом, наверняка, можно будет расспросить Марго. Но что-то подсказывало ему, что рассказы эти человечности Кротову не добавят.

               Принцип ограниченной человечности должен быть обязательно учтен при записи сознания Кротова. Горский лучше знает, как это сделать. Самому Зимину не хотелось заниматься Кротовым. Он не знал правильного ответа на вопрос — почему? Имелось три правдоподобных догадки, но выбрать из них самую главную было очень трудно. Ему надоело заниматься наукой. Не было желания тестировать внешнюю копию Кротова. И главное, ему хотелось стать писателем. Проще всего было развернуться и уйти. Зимин не мог так поступить, этому мешало врожденное чувство ответственности, которое ему в раннем детстве привили родители.

               Пришлось выполнять работу до конца. Он отправился к Горскому и подробно пересказал ему про предположение Марго о том, что Кротов не способен чего-то желать, так как уверен, что у него уже все есть. Потом поделился своим открытием принципа ограниченной человечности. Зимин был уверен, что его рассказ пользы не принесет, только запутает ситуацию, но Горский остался доволен.

               — Отлично! Чем меньше работы, тем качественнее мы ее сможем сделать.

               — Мы должны будем придумывать мечты за него?

               — Нет. Кротову не нужны эстетские выкрутасы, нам — тем более! Надо привыкать быть проще.

               — Но мы не сможем смоделировать индивидуальные особенности работы его мозга.

               — Это и не нужно. У нас есть квантовый компьютер. Хороший. Качественный. Есть набор программ, с помощью которых программисты моделируют работу головного мозга. На самом деле это не очень сложно. Ключевых реакций не так много. Алгоритм получения необходимой энергии, поиск еды или использование другого способа. Алгоритм выполнения текущих обязанностей работника. Алгоритм общения. Алгоритм использования доступных развлечений. Алгоритм благоразумного любопытства, как  замена якобы присущего людям стремления к познанию. Обязательные алгоритмы стремления к доминированию и жадности. Для правдоподобия функционирования. Еще некоторые наиболее распространенные эмоции. Вот и все. Этого достаточно для создания модели типового сознания.

               — Сознания, одинакового для всех?

               — Да. Поведение людей, как правило, стандартно.

               — Но люди такие разные, — удивился Зимин.

               — Это только видимость. Мозг их работает одинаково. Задачи, которые перед ним стоят, довольно ограничены.

               — Да ладно!

               — Послушай, ты же не удивляешься, когда слышишь про искусственные почки, сердце или печень? Мозг точно такой же орган, выполняющий для всех без исключения людей одинаковые действия. У кого-то лучше, у кого-то хуже, сейчас речь не об этом. Людей отличает воспитание, моральные принципы и ограничения, жизненный опыт, привычки, воспоминания. Для нас это вспомогательные программы, которые мы должны написать и отладить.

               — Слишком упрощенный подход, — возразил Зимин. Он попробовал четко сформулировать свои претензии. — Такой подход делает невозможной запись индивидуального сознания.

               — Вовсе нет. Мы получим удовлетворительную копию. Она будет отличаться от объекта. Ну и что?

               — Наши пациенты ждут от нас именно идентичности.

               — Это их проблемы. Мы им ничего такого не обещали.

               — Неужели?

               — Можно под присягой утверждать, что компьютерная копия будет уверена в том, что она является тем самым первоначальным человеком, сознание которого перенесли на внешний носитель. Если удастся убедить в этом самого пациента, можно будет утверждать, что работа успешно выполнена.

               — Но это невозможно, — сказал Зимин.

               — Ошибаешься. В некоторых случаях это сделать очень легко. Скажем, когда имеешь дело с майором Кротовым. Достаточно сообщить, что отныне источником мыслей, возникающих в его мозгу, является внешнее сознание, и он нам поверит. Не думаю, что он сумеет самостоятельно опровергнуть это утверждение. Мы не дадим. Интерфейс мозг – компьютер давно создан и работает без сбоев.

               — Достаточно отключить компьютер, чтобы понять, что все мысли, посещающие его, связаны с биологическим мозгом.

               — Это тебе понятно, а не создателю теории сферической логики. Я умею быть убедительным, когда это нужно для дела, — твердо сказал Горский. — Уверяю, что он мне поверит. С майором Кротовым проблем не возникнет.

               — Майор человек упрямый. С исключительно жесткой системой представлений. Доказать ему что-либо очень трудно. Поверь, я пробовал.

               — Значит, подправим ему представления.

               — Не кажется ли тебе, что мы заигрались? Люди ведь не игрушки. Не пора ли нам остановиться?

               — Поздно, Зимин, поздно. Назад дороги нет. Наука нам не простит, если мы упустим свой шанс.

13. Внешний майор Кротов

               События стали развиваться с устрашающей скоростью. Надо сказать, что Горский был человеком решительным, он не стал забивать себе голову лишними сомнениями, и к концу недели копия мозга майора Кротова была готова в первом приближении.

               — Полученный мыслик не имеет к Кротову никакого отношения, — возмутился Зимин.

               — Он об этом не знает, и это хорошо, — рассмеявшись, сказал Горский.

               — Итак, ты взял стандартную модель человеческого сознания, добавил типовой набор человеческих реакций и назвал это «майором Кротовым»?

               — Можно и так сказать.

               — Научил свое искусственное сознание пользоваться Интернетом, сделал главными побудительными мотивами жадность и тщеславие, и это все?

               — Мы не обидели майора Кротова, сняли, обработали и добавили в память наиболее яркие его воспоминания. Он будет доволен.

               — Остаточные следы воспоминаний, — уточнил Зимин укоризненно. — Всего лишь следы.

               — Для задачи, которую мы решаем, этого достаточно. Потом доработаем.

               — Ты говорил, что личность человека создают желания и воспоминания. Современная аппаратура пока не может точно обрабатывать весь комплекс воспоминаний. Потери неминуемы.

               — Наши программисты эту проблему решили.

               — Вы научились программировать воспоминания? — удивился Зимин.

               — Воспоминания программировать нетрудно. Скажем, Кротов помнил, что в прошлом году сходил на футбольный матч. Что кроме счета он мог запомнить? Поток людей, вместе с которыми он направлялся к стадиону? Фанатов, неистово размахивающих флагами и вопящих кричалки? Зеленое поле, освещенное мощными прожекторами, и мельтешащие взад-вперед маленькие фигурки игроков, радость от забитого его командой гола и огорчение от пропущенного? Распитое после игры с друзьями пиво? Как это ни обидно, но воспоминания людей удивительно похожи. Особенно, когда пройдет достаточно времени. Если заменить воспоминания человека А. о футбольном матче на воспоминания человека Б., никто подмены не заметит, если специально не ковыряться в деталях. Наши программисты написали сотни типовых подпрограмм таких воспоминаний, годных для использования в памяти любых людей.

               — А посещение музеев?

               — Это программируется еще легче. Добавляется сущий пустяк: при перечислении «увиденных» картин вводится параметр «нравится – не нравится», «0» или «1».

               — Если я правильно понял, майор Кротов у тебя ничем не будет отличаться от других копий?

               — А разве он сейчас отличается?

               — Ну, он такой грозный, настоящий начальник.

               — Эта функция будет задействована.

               — И все?

               — Разве не ты рассказал мне о том, что у него нет ни одной внятной мечты?

               — Как-то это обидно звучит.

               — Ерунда, — ухмыльнулся Горский. — Попечительский совет потребовал, чтобы майор Кротов написал подробную автобиографию. Если там обнаружится содержательная информация, она будет изучена и запрограммирована нашими специалистами. Прелесть работы с мысликами заключается в том, что мы можем активно работать с их воспоминаниями в любое удобное для нас время. Скажу больше: нас с тобой уже не будет, но и через пятьсот лет неведомые потомки будут работать с записью сознания майора Кротова, добавляя свои, невообразимые нашему пониманию, измышления.

               — Это и позволяет считать его бессмертным?

               — Да.

               — Но почему модель будет считать себя Кротовым?

               — Так мы ему об этом скажем. Внешний майор Кротов поверит. Как и положено модели типового начальника, он обучен доверять своим подчиненным. Для этого написана полезная подпрограмма. Не волнуйся, все под контролем.

               Потом Зимин часто вспоминал этот разговор. В меру откровенный, он перевернул его жизнь. Наверное, давно следовало научиться относиться к окружающему миру с легкой иронией, принимая его несовершенство, понимая, что ему не дано исправить даже самые очевидные ляпы. Зимин, в принципе, так и поступал. Роль наблюдателя его устраивала. А вот светиться в сомнительных программах в качестве действующего лица Зимин не желал. Заниматься тем, что Горский называл наукой, было выше его сил.

               Не исключено, что это наивно, но Зимин согласился бы написать книгу о том, как Горский создает макет сознания под названием «майор Кротов». А вот самим макетом ему заниматься было скучно. Такой текст мог быть полезен, пора было обратить внимание людей на то, что наука в последнее время перестала быть наукой, разменявшись на показушные проекты вроде записи сознаний на внешние носители.

               Надо было прямо сказать об этом Горскому, но нужные слова не приходили. Его успокаивало то, что он все еще мог быть полезным. С порученной работой он справлялся. Честно говоря, Зимин думал, что макет сознания майора Кротова удастся создать года через два, а за это время он найдет себе место лучше. Было еще одно объяснение тому, что он медлил, чисто эгоистическое. Зимин рассчитывал, что пристальное наблюдение за поведением Горского поможет написать повесть об ученом психофизике. Он стал записывать в коммуникатор замеченные мелкие детали поведения Горского: как он скрещивает руки, когда у него что-то получается, как тускнеет его взгляд при малейшей неудаче, при этом он забавно ковыряет носком ботинка паркет и злобно подкашливает. С особым удовольствием Зимин записывал анекдоты, которые любил рассказывать Горский, и его типичные шуточки. Чувство юмора у Горского было своеобразным, что было особенно ценно при написании текста о настоящем психофизике, поскольку позволяло сделать его книжный образ более выпуклым и понятным будущему читателю.

               Но отсидеться два года не удалось. Наступил день, когда Горский похлопал Зимина по спине и сказал:

               — Пора тебе поговорить с майором Кротовым номер два!

               Они отправились на восьмой этаж, где располагался кабинет для общения с мысликами. Проникнуть туда было непросто: многочисленная вооруженная охрана, тяжелые, через каждые пятнадцать метров, металлические двери и решетки, как в тюрьмах. Горскому и Зимину не нужны были пропуски или ключи, охранники знали их в лицо. При таком подходе посторонние не могли проникнуть в охраняемые помещения, даже если бы сумели раздобыть необходимые документы, поскольку таких документов не существовало. Функционирование мысликов нельзя было подвергать даже самой минимальной опасности. Это касалось, естественно, и информационной безопасности. Вмешательство чужих людей могло стать для записанного сознания катастрофой. Выход во внешние сети был ограничен и контролировался командой проверенных профессионалов. Считалось, что хакеры не в состоянии прорвать автоматизированную антивирусную защиту, разработанную в отделе комплектации.

               В кабинете было темно, только в углу в кресле под тусклой лампой сидел человек. Зимин узнал его, это был уполномоченный Комитета охраны эстетики Семенов.

               — Я узнал вас, — сказал Семенов. — Можете приступать к работе.

               — Я вас тоже узнал, — сказал Зимин.

               — Это не обязательно.

               — Как посмотреть. Если бы не узнал, то вынужден был бы нажать тревожную кнопку и оповестить охрану.

               — Вы не знаете, где расположена тревожная кнопка, — Семенов подошел к Зимину и зачем-то дотронулся до него пальцем.

               — Хочу знать, что уполномоченный Семенов делает в нашем секретном кабинете? — спросил Зимин.

               — Исполняю долг.

               — Какой долг?

               — Отстань от человека, — вмешался Горский. — Пусть себе исполняет, тебе-то какое дело?

               — Нет, я скажу — возмутился Семенов. — Мне поручено проследить, чтобы вы злонамеренно не засорили сознание майора каким-нибудь стихам. За вами эта провинность числится, не увиливайте.

               — Я больше не читаю стихи, — признался Зимин.

               — Почему? — удивился Семенов.

               — Зимин переключился на прозу, — сказал Горский и включил в кабинете свет.

               — Это правда?

               — Правда, — подтвердил Зимин.

               — Ведете блог? Если про футбол, я бы подписался.

               — Увы. Футболом не интересуюсь.

               — Может быть, потом поговорите? — сказал Горский зло. — Мы пришли работать.

               — Да, конечно. Не смею вас задерживать.

               Семенов вернулся на свое место.

               Горский включил компьютер. На мониторе появилось лицо майора Кротова, его губы причудливо шевелились. Горский покрутил ручку настройки на динамике. С этой минуты Кротова можно было услышать. Он рассказывал о себе:

               — … так я стал академиком.

               — Вы уверены? — удивился Зимин.

               — Конечно. С памятью у меня полный порядок. Я — всемирно известный ученый, академик ряда академий, один из трех создателей методики переноса сознания на внешний носитель. Потомкам еще только предстоит оценить мой персональный вклад в решении проблемы электронного бессмертия. Не исключаю, что я сам найду время, чтобы дать разъяснение по этому вопросу.

               — Горский! Как ты мог? — возмутился Зимин.

               — А что такое? По-моему, получилось прикольно. Одна маленькая подпрограмма, а сколько радости она принесла слушателям.

               — Мерзавец!

               — Не придирайся.

               — Наверное, сначала следовало испробовать методику на заместителе, — продолжал макет майора Кротова, не обратив внимания на реплики посетителей. — А потом я подумал: зачем? Мои подчиненные могли бы расценить такое решение, как проявление нерешительности или слабости, что при моей должности недопустимо. Нужно было недвусмысленно заявить, что я настолько уверен в своей методике, что просто обязан первым записать свое сознание, воспользовавшись служебным положением, так сказать, правом первородства.

               — Складно излагает, — признал Зимин.

               — А ты думал! Это и есть искусственный интеллект!

               — Впечатляет.

               — Все бы ничего, но есть проблема, — сказал Горский с тоской в голосе. — Наш хваленый квантовый компьютер, который должен обеспечивать сознанию возможность управлять новым искусственным телом, не справляется со своей обязанностью, постоянно тормозит и зависает.

               — А что Кротов – 2?

               — Живет он не регулярно, импульсивно, его постоянно приходится перезагружать. Некоторые эпизоды своей истории, те, что не удается автоматически сохранить, он вынужден проживать по нескольку раз.

               — Ну и?

               — Самому было интересно узнать, как будут работать повторы, но похвастаться нечем, — погрустнел Горский. — Результат трудно назвать удовлетворительным, поведение модели абсолютно идентично. Слово в слово.

               — Его поведение запрограммировано. Насколько мне известно, импровизации не предусмотрены.

               — Само собой. Теперь думаю, как поступить: оставить как есть или добавить функцию некоторой погрешности при выборе решения?

               — Ух ты! Искусственный интеллект, принуждаемый отказываться от оптимального решения или, что еще неожиданней, запрограммированный совершать ошибки! Это, по-моему, чересчур изыскано!

               — Будем думать!

               — Раньше надо было думать. Тебе не кажется, что мы занимаемся уже не наукой, а какой-то пошлой ерундой? Обыкновенным жульничеством?

               — Нет. Мы начинаем новое дело. Никто не застрахован от мелких шероховатостей, — сказал Горский.

               — Мелких, говоришь! Не буду спорить. Я только хотел обратить внимание на тот очевидный факт, что обещание бесконечной жизни обернулось для Кротова гнусным обманом, — Зимин хотел услышать от Горского что-то более разумное, оправдывающее их занятие.

               — Никто твоего Кротова не трогает, сам знаешь, что мы работаем с макетом его сознания. Сам-то он сидит сейчас в столовой санатория и с удовольствием пожирает фирменный бефстроганов. Только если у нас получится, мы приступим к совмещению сознаний Кротова и его макета. Думаю, что это будет не трудно.

               — Правильнее будет сказать: «приступим к замещению его сознания».

               — А даже если и так.

               — Тебе не страшно?

               — Нет.

14. Конфликты и радости

               Плановая работа с макетом сознания майора Кротова оказалась на удивление нудным занятием. Приходилось задавать тысячу тестовых вопросов, выискивая потом в его ответах логические несоответствия. Зимин терпеливо составлял список ляпов и несуразностей для того, чтобы программисты могли их исправить.

               Пресловутый квантовый компьютер продолжал сбоить. Это мешало приступать к отладке управления внешними устройствами, которые должны были заменить Кротову биологические органы чувств: осязание, обоняние, слух, зрение и двигательную систему. Маленькая тележка, которая должна была обеспечить макету майора Кротова способность передвигаться в пространстве, напоминала древний марсоход. Наличие на платформе с колесиками телевизионной аппаратуры, руки-манипулятора и целой серии полезных приборчиков делало это сходство еще более очевидным.

               В первые дни Зимина смущало присутствие в кабинете Семенова, но он довольно быстро привык и не обращал на него внимания. Такая работа была у этого человека — вслушиваться в чужие разговоры, пытаясь отыскать в них враждебные для единой эстетики слова и утверждения.

               Со смыслом этой единой эстетики Зимин так и не смог разобраться до конца. Он считал, что люди по природе своей разные и надеялся, что так будет и дальше. В конце концов, как можно стать писателем, если окажется, что все люди одинаковы? Одинаковым людям или, тем более, их записанным сознаниям писатели не нужны. Можно было бы задать этот вопрос Семенову, пусть попробует выкрутиться, но это было бы слишком муторно, вступать в диспут с ним Зимин не желал. Проще всего было оставить Семенова в покое, сидит себе человек и сидит, пить-есть не просит.

               Однако однажды утром Зимин обнаружил, что Семенов разговаривает с макетом майора Кротова. Это было очень интересно. Он уселся в уголке, рассчитывая, что Семенов не заметит его, и стал слушать.

               Говорил макет майора Кротова:

               — В отсутствии физического тела есть неоспоримые достоинства. Например, отныне я не связан со своим не слишком здоровым организмом. Его жизненные функции больше не отягощают мой жизненный опыт болезнями и немощью. Больше не требуется с помощью тренировок поддерживать его в тонусе, отпала даже необходимость в ежедневной зарядке. И это никак не отразилось на моей способности совершить подвиг. В любой момент я могу отправиться в путешествие на Марс. Или на Сириус. Даже если для этого мне придется провести в пути тысячу лет.  В этом не было бы ничего страшного или ужасного, если бы не один существенный нюанс, ставший для меня важным только сейчас.

               — Какой нюанс? — спросил Семенов, его голос дрогнул, так показалось Зимину.

               — Отправившись на Сириус, я не смогу общаться не только с людьми, но с их копиями. Для меня это большая потеря. Меня это волнует уже сейчас. Я не смогу вести привычный образ жизни.

               — Никогда прежде не замечал у вас острых приступов человеколюбия. Вы не любили людей.

               — Да, не спорю. Однако перспектива тысячелетнего полета поражает самое пылкое воображение. Не хотел бы совершить его молча.

               — У вас, майор, воображение не пылкое, — возразил Семенов.

               — Все равно трудно привыкнуть к мысли о том, что мне придется молчать тысячу лет!

               Семенов рассмеялся.

               — Почему вы смеетесь, Семенов?

               — Попытался представить, о чем вы могли бы говорить без остановки тысячу лет. Ничего путного в голову не пришло. Говорящий тысячу лет человек — это персонаж для нового варианта ада, беспощадное наказание для злостного грешника. Надо будет этот сюжет подкинуть Зимину, рано или поздно он начнет писать книги, вот ему и пригодится. Пусть потом не говорит, что мы обижали его и не давали творить.

               — Какие глупые мысли возникают в вашей голове! Вы, оказывается, не способны постигать длительные отрезки времени. Это печально. Должен констатировать, что вы — плохой собеседник, Семенов.

               — Могу сказать то же самое о вас, майор. Иногда вы становитесь настоящим занудой.

               — Ерунда, моим познаниям любой человек позавидует. Я свободно владею информацией, которая недоступна даже самому информированному профессионалу, потому что мой безразмерный мозг постоянно получает новые знания! Вы могли бы многому научиться у меня.

               — Это звучит не просто скучно, а уже тошнотворно. Что вы будете делать, если меня и в самом деле стошнит на ваш замечательный квантовый компьютер? Будете уговаривать меня, чтобы я навел порядок? Сами-то вы подтереть грязь не сможете! Манипулятор еще не вырос.

               — Я могу научить вас различным полезным навыкам, с помощью которых вы смогли бы исполнять служебные обязанности с большей продуктивностью.

               — Вот как? Например?

               — Вам, Семенов, следует приходить на рабочее место за пять минут до начала вахты.

               — Зачем это?

               — Пяти минут обычно достаточно, чтобы помыть руки с мылом. Знали бы вы, как это неприятно — беседовать с человеком, который позволяет себе являться на работу с грязными руками.

               — Но у меня чистые руки.

               — Это вам только кажется. Меня не проведешь.

               — Еще что-нибудь?

               — Да. Я готов дать двести тринадцать советов.

               — Не хочу слушать.

               — Но это глупо и непрофессионально.

               — Пускай. Все равно не хочу слушать ваши советы. Вы меня раздражаете.

               — Придется привыкать.

               — Чего это? С какой стати?

               — Потому что так будет правильно.

               — Вот и нет! Правильнее будет отрубить вам питание, потому что в таком случае вы не сможете говорить, — Семенов был настроен решительно.

               — Не посмеете. Придет Зимин и спросит: «Почему это компьютер не включен?» Догадается, что вы поступили гадко, и вас с позором выгонят с работы.

               — Да ладно! Я перезагружу систему. Никакой Зимин не заметит.

               Так Семенов и поступил.

               Давно Зимин не видел такого счастливого человека. Он громко смеялся, издевательски похлопывая себя при этом по бедрам. Конечно, его можно было понять, он придумал отличный, практически идеальный способ общения с майором Кротовым. Возможность при необходимости заткнуть пасть своему оппоненту — это просто подарок судьбы! Настоящая власть!

               Семенов попробовал танцевать. Он притоптывал в такт своей внутренней мелодии, красиво размахивал руками и попробовал кружиться. Он перестал дергаться, только увидев перед собой Зимина. Наверное, в первый момент он испугался, но потом догадался, что доказать его злой умысел все равно не удастся, и успокоился.

               — Что вы делаете, Семенов? — спросил Зимин строго.

               — Дык, компьютер завис, пришлось перезагрузить. Это часто случается. Нужно быть настороже.

               На мониторе появилось довольное лицо майора Кротова, увидев перед собой нового собеседника, он обрадовался. Перепалка с Семеновым в его памяти не сохранилась.

               — Здравствуйте, Зимин, — раздалось из динамика. — Давно я с вами не беседовал.

               — Мы с вами общались вчера вечером, — напомнил Зимин.

               — Я помню, — признался Кротов–2. — Но мне хочется, чтобы промежутки между нашими беседами стали еще короче. После того, как мы вчера расстались, вы, Зимин, совершили массу привычных действий, многие из которых даже не заметили. Вы поужинали, прогулялись по улицам нашего замечательного города, пардон, сходили в туалет, приняли душ, залезли в кровать и заснули. Всего этого я сейчас лишен и буду лишен даже тогда, когда у меня появятся имитаторы тела. Наверняка вы делали что-то еще, но не запомнили, потому что многие поступки люди совершают автоматически, не обращая внимания на них. Например, почистили зубы. Понимаете, вошли в ванну, взяли в руки щетку и тюбик с пастой, выдавили нужное количество и принялись ритмично двигать щеткой, пытаясь добиться нужного вам эффекта. Все эти действия, такие незначительные для обычных людей, я называю маленькими чудесами. Потому что они мне недоступны.

               — Вспомнили запах земляничной пасты? — пошутил Зимин.

               — Что такое земляничная паста? — спросил Кротов-2.

               — Зубная паста с запахом земляники.

               — А-а. В базе данных этот запах есть. Понимаю, о чем идет речь. Но я говорил не о ней. Я — о чистке зубов, как философской категории.

               Зимину показалось, что ему удалось обнаружить некий факт, с помощью которого ему удастся внушить Кротову-2 чувство самоуважения. Скорее всего, он ошибался, но что-то ему подсказывало, что с чувством самоуважения у мысликов не все благополучно. Зимин был уверен, что все эти копии людей глубоко несчастные лю… создания. От него, как психофизика, требовалось помочь мысликам адоптироваться к новой непривычной жизни. Начинать надо было с чего-то простого.

               — Вот в этом между нами разница, — сказал Зимин. — Вы знаете, как пахнет земляничная паста, а я, честно говоря, подзабыл.

               — Мне это не трудно, достаточно свериться с базой данных.

               — Да. Но у вас есть доступ к базе данных, а у меня нет.

               — У меня преимущество?

               — Огромное!

               — Но мне этого мало! — сказал Кротов-2.

               — Понимаю.

               — Нет, Зимин, ничего вы не понимаете. У меня пока не все в порядке. И если я не справлюсь со своей проблемой, счастья мне не видать. Мне хочется больше общаться с людьми. А ведь в прежней жизни я был нелюдим. Однако одиночество оказалось непереносимой штукой, мне очень не нравится молчать. Постоянно хочу разговаривать с людьми. Иногда с вами. Но чаще с Семеновым.

               — Вот как?

               — Если быть точным, то в предпочтении есть разница, она очень маленькая, но это не означает, что я не должен был честно сообщить о ее существовании, — произнес Кротов-2 с неожиданной твердостью.

               — Семенов — мыслитель?

               — Мыслитель — я.

               — Но если Семенов не мыслитель, какой интерес с ним разговаривать?

               — Он чувствует мое превосходство и это его злит. Это так бодрит!

               — Вы стали циником?

               — А вот и нет. Меня переполняют полезные знания. От одной мысли, что я способен поделиться с несмышленым человеком многими полезными знаниями, недоступными ему, мой коэффициент полезного действия повышается.

               — Но Семенов этого не хочет.

               — Люди отживающий вид.

               — Это еще не доказано, — возразил Зимин.

               — Дело не хитрое. Мне известно восемь наглядных и простых доказательств.

               — Неужели? Это что-то новое.

               — Испугались, что на человечество и его судьбу смогли посмотреть со стороны?

               — Оставьте свои домыслы при себе. Сомневаюсь, что услышу что-то новое.

               — Будете вымирать без доказательства. Так получится еще смешней. Десять смайликов.

15. Недолгое общение с Семеновым

               Странная склонность Кротова-2 к беседам с Семеновым показалась Зимину отличным способом для тестирования фрагмента. Горский легко согласился с тем, что Семенова следует оставлять наедине с компьютером как можно чаще, сохраняя, естественно, запись всех их разговоров для последующего анализа. Результаты не разочаровали, каждая встреча оказывалась на удивление поучительным зрелищем.

               При включении компьютера искусственный интеллект стремится определить свое положение в пространстве и во времени. Если с местоположением лаборатории проблем не возникало, оно, естественно, не менялось, со временем все было не так просто. Простое сравнение показаний реальных часов и промежутков, которые Кротов-2 фиксировал в памяти, указывало на явное несоответствие. Исчезали воспоминания о целых блоках событий. Зимин знал, в чем тут дело, но рассказать правду Кротову-2 не мог. Трудно было признаться, что Семенов не только не допускал архивирования вызвавших у него приступы ярости диалогов, но и стирал из загрузочного образа все то, что считал вредным. Это было строжайше запрещено, но Семенов был почему-то уверен, что его не разоблачат. Вычеркнутые минуты складывались в часы, часы в сутки. Редактирование чужой жизни оказалось увлекательным делом. А вот то, что его действия могут контролироваться, Семенову в голову не приходило. Время разочаровывать его еще не настало.

               Впрочем, на данном этапе эксперимента Зимина не волновала полноценность заполнения памяти Кротова-2, ему было интересно, как искусственный интеллект будет справляться с потоком информации, попав в непростую ситуацию беседы с человеком, чье понятие о реальности трудно было назвать типичным.

               Начинались разговоры одинаково:

               — Здравствуйте, Семенов.

               — Здравствуйте, начальник.

               — Семенов, я уже просил вас больше не называть меня начальником. Ко мне следует обращаться по-другому — господин академик.

               — Понял, господин академик. А можно еще добавлять майор Кротов? Господин академик майор Кротов.

               — Это допустимо.

               — Очень хорошо, — говорил Семенов одобрительно, после чего переводил запрограммированный разговор в новое русло. Так опытный шахматист, быстро разыграв известный дебют, делает неожиданный ход. Когда у него было плохое настроение, он спрашивал:

               — Когда это вы успели стать академиком? Хочу еще раз услышать эту замечательную историю.

               Кротов-2 немедленно попадался на эту незатейливую уловку и начинал подробно рассказывать про длинный научный путь, который ему пришлось пройти, прежде чем он стал академиком. Горский оказался злым человеком, и история мыслика, записанная в его память, была полна несуразностей и глупых логических нестыковок. Семенов буквально помирал со смеху.

               — Мне трудно разговаривать с домашними, — честно признавался Кротов-2. — Особенно с сыном. Он у меня инженер. В его годы я был бы счастлив расспросить такого опытного человека. Казалось, он сам должен просить меня поделиться богатым опытом. Я знаю тонкости работы! Но ничего подобного! Он не хочет меня слушать, а ведь я подготовил несколько поучительных историй из своего прошлого, в которых раскрываю секреты правильного осуществления научной работы. Но мой сын не готов  выслушать поучения своего отца и отказывается со мной беседовать, впадая в непонятную ярость. По его мнению, мои представления устарели и не могут рассматриваться всерьез, поскольку только тормозят научный прогресс. Я, естественно, возмутился и попытался урезонить нахала, но был немедленно отключен. Горский запретил мне встречаться с сыном, как он сказал, это опасно, потому что тот не только отказался вести беседу, но и попробовал уничтожить квантовый компьютер с моим сознанием с помощью молотка.

               — А вы про молоток откуда знаете?

               — Про недостойное поведение сына я знаю только со слов Горского.

               — Сынок уничтожал вредные для него записи?

               — Я помню только его глухое недовольство и просьбу заткнуться. Не понимаю, зачем он требовал от меня того, что нельзя исполнить?

               — Умный мальчик.

               — Горский рассказал, почему его больше не допускают ко мне. Однажды сын спросил: «Что произойдет с отцом, если уничтожить все компьютеры в Институте»? Ему ответили: «Ничего страшного, копия макета хранится в подземном хранилище». Тогда сын спросил: «А если на это хранилище упадет большой метеорит»? «Существует три таких подземных хранилища». «А если точно в цель упадут три метеорита»? После этого вопроса ему и запретили со мной разговаривать.

               Семенов довольно улыбался и что-то записывал себе в коммуникатор. Надо полагать, перенимал опыт.

               Зимин отметил, что свои проблемы с сыном Кротов-2 описывает очень точно. Программисты Горского добились высокого уровня правдоподобия. Случайные наблюдатели поверили бы в несомненный интеллект фрагмента. То, что для этого понадобился труд пяти программистов, сути дела не меняло.

               А потом Семенова пришлось отстранить от работы. Беседы с мысликом доводили его до бешенства. Однажды он не выдержал и попросил знакомого программиста написать простенькую вирусную программу. Теперь при каждом включении компьютера искусственный интеллект Кротова-2 атаковали неуловимые и вездесущие боты. На его почту приходили одинаковые короткие сообщения: «Академик — ты дурак». Тысячи проклятых сообщений со всего мира. Кротов-2 был вынужден отключить приемные устройства. Именно этого и ждал Семенов, он выключал компьютер и беспощадно уничтожал внешнюю память с помощью молотка, как это пытался однажды проделать кротовский сын. Его методика пригодилась.

16. Кротов-2 общается

               Неоднократно Зимин пытался выяснить у Семенова, чем вызвана его всепоглощающая звериная ненависть к майору Кротову. Но получить удовлетворительный ответ оказалось не просто, сам Семенов путался в показаниях и не мог разумно объяснить свое поведение.

               — Неужели вы считаете, что наш фрагмент нарушает Особое законодательство о содействии установлению Единой эстетики? — пытался помочь Зимин.

               — Причем здесь эстетика? — удивлялся Семенов. — Эта мышь виртуальная считает себя академиком!

               — Он использует в разговоре стихи?

               — Нет. Эти попытки я бы пресек сразу. Дело тут совсем в другом. Говорит он, вроде бы, правильно, придраться очень трудно. И по содержанию никакого радикализма нет. Ровная самовлюбленная эгоистичная болтовня. Но что-то в его словах меня настораживает. Может быть, интонация? Кажется, что он просто издевается надо мной, над вами, над всеми людьми без исключения. Словно чувствует над родом людским неподвластное разумному объяснению интеллектуальное превосходство. Это глупо и смешно. Но он этого не понимает. Зимин, он же идиот, академик недоделанный, запрограммированный болван. И в этом его сила. Реальность для него — лишь фикция, он существует в придуманном мире, где он шишка первой величины, а я — букашка.

               — И что вас не устраивает? — удивился Зимин. — Вы же знаете, кто чего стоит на самом деле.

               — Если честно, то букашка — это он!

               — А вы не могли бы относиться к нему с пониманием, подыгрывая его заблуждению? Мы же с вами всего лишь проводим научный эксперимент.

               — Нет. От меня он сочувствия не дождется.

               — Не хочу вас заставлять…

               — Вот и прекрасно!

               Пришлось отстранить Семенова от прямых контактов с Кротовым-2. Его перебросили в отдел снабжения, где он мог приносить эксперименту максимальную пользу. Это было правильным решением. Вот только Кротов-2 скучал без Семенова. Для задушевных разговоров с Зиминым у него явно не хватало интеллектуального ресурса. Зимин понимал, что перегружать несчастного мыслика излишне абстрактными разговорами не следует, но увлекался, и его заносило в иррациональные дебри. Спохватывался он только тогда, когда система внезапно зависала. Зимин мог гордиться этим достижением. В отличие от Семенова он умудрялся прекращать беседу с Кротовым-2 одним усилием мысли, не прибегая к помощи тумблера.

               Любой увлеченный человек посчитал бы, что работа идет вполне успешно, но Зимин не был увлеченным человеком, ему казалось, что эксперимент провалился. Горский был с ним не согласен.

               — Чем ты не доволен? — спросил он.

               — Нашего пациента убивают каждый день. Стоит ему произнести хоть что-то непонравившееся собеседнику и, пожалуйста, — щелчок тумблера и конец разговору. Вряд ли майор Кротов рассчитывал на такое существование.

               — Ерунда. Пройдет совсем немного времени, года три-четыре года, и Семенову самому надоест гадить нашему новоиспеченному академику. Подлость подобного сорта требует дисциплины и огромной целеустремленности. Рано или поздно ему это занятие наскучит, и он найдет себе другое развлечение.

               — На его место придет другой, еще более изощренный молодой человек, со своими неподвластными нашему уму представлениями и устроит нашему старичку карачун, о вредоносности которого можно только догадываться, — сказал Зимин с тоской.

               — Ты слишком пессимистично настроен.

               — У меня есть основания.

               — Вовсе нет. Только домыслы.

               — Вот увидишь, все так и будет.

               — Если это предложение продолжить эксперимент, то я согласен, — сказал Горский с удовлетворением. — Зимин, соберись, успех эксперимента во многом зависит от тебя.

               Иногда, правда, это случалось все реже и реже, Зимин протестовал и спорил до хрипоты, но, как правило, его доводы были неубедительны. Они вместе составили план дальнейшей работы. Горский настоял, чтобы адаптацией макета к реальности занялась подруга майора Кротова Марго. Он считал, что это хорошая идея, Зимин думал иначе, но отговорить своего товарища не сумел.

               Отныне Кротов-2 проводил долгие часы в беседах со своей молодой подругой. Сначала их диалоги походили на очаровательный обмен сплетнями. Известно, что сплетни надоесть не могут. Марго, с которой майор Кротов в своем человеческом обличии разговаривал прискорбно мало, оказалась замечательной собеседницей: остроумной, в меру язвительной, не злой и отличающей добро от зла.     Кротову-2 общение с Марго нравилось. Ему казалось, что она не может не восхищаться его новой способностью вести светскую беседу. Он любил пересказывать самые интересные из своих воспоминаний. Марго слушала, не перебивая, при необходимости кивала или произносила уместное эмоциональное восклицание: «ух ты» или «ну надо же».

               Кротова-2 поведение Марго вполне устраивало, она не собиралась спорить с ним, а он и прежде не любил, когда ему возражают. К тому же теперь отпала утомительная обязанность заниматься сексом. Кротов-2 не предполагал, что спокойно воспримет эту потерю. Память заботливо подбросила ему цитату одного известного американского писателя-фантаста: «Занятие сексом намного больше связано с продолжением рода, чем об этом принято думать». У Кротова-2 появилась возможность убедиться в этом на собственном опыте. Особой потери он не испытывал. О глупостях можно было забыть. Ну и ладно. Общение чистых разумов, что может быть прекрасней. Он был готов говорить с Марго вечно.

               Большим поклонником встреч Кротова-2 и Марго был Горский. Он очень близко к сердцу принимал малейший поворот их бесед, считал, что тщательный анализ каждого использованного мысликом слова имеет огромное научное значение. После бесед Горский показывал Зимину какие-то замысловатые графики, которые он искусно рисовал разноцветными карандашами.

               После одной такой встречи Горский решил подсказать Марго тему для новой беседы, которая помогла бы лучше понять причины сбоев в блоке эмоционального рефлекса ФС-18М, позволяющего отличать иронию от глумления. Необходимо было определить некоторые калибровочные коэффициенты преобразования матрицы восприятия. Их значения рассчитали недостаточно точно, что приводило в некоторых случаях к неадекватности фрагмента и его неспособности объективно воспринимать самую простую информацию.

               — Привет, Марго, — сказал он доброжелательно. — Ты сегодня была просто великолепна. У Кротова-2, вроде бы, стало просыпаться робкое чувство юмора. Впечатляющее достижение. Этим прорывом мы обязаны тебе.

               — Все, ребята, с меня хватит, — Марго была настроена решительно. — Ноги моей больше не будет в этом зале. Плясать под вашу дудку я отказываюсь. Мне это не нужно. Любому терпению приходит конец.

               — Ты бросаешь майора Кротова? — спросил Горский.

               — Я его не поднимала. Хотела сделать из него человека, а он решил стать пошлой ржавой железякой. Наверное, эти железяки когда-нибудь станут умными. Но мне от его ума пользы нет. Железяка не способна заботиться о своей женщине. И уговаривать его, что-то мне неохота.

               — В каком смысле? — спросил Зимин.

               — Парень должен думать о своей женщине.

               — И выполнять ее желания?

               — Про желания не знаю, а требования — обязательно.

               — Например?

               — Я хочу жить в Усадьбе, — сказала Марго. — Неужели это так трудно усвоить?

               — На самом деле не просто, — вырвалось у Горского.

               — С тобой, Горский, я тоже не буду дружить.

               — Остается только Зимин!

               — Без тебя знаю.

               — Э-э, ребята, давайте без меня! — на всякий случай сказал Зимин, но на него не обратили внимания.

17. Конец истории

               Прошло еще несколько дней и радостное возбуждение Горского внезапно сменилось грустью и неподдельной озабоченностью. Зимин был уверен, что все дело в том, что Марго исполнила свою угрозу и перестала общаться с Кротовым-2. Но он ошибался.

               — Думаешь, кем бы заменить Марго? — спросил он у Горского.

               — В каком смысле? — не понял тот.

               — Ты расстраиваешься из-за того, что Кротов-2 потерял нужного ему собеседника?

               — Не понимаю.

               — Наш мыслик скучает, и это затрудняет работу?

               — Что за странная идея! — удивился Горский. — Какое мне дело до переживаний Кротова-2? Возжелавший стать бессмертным должен быть готов к длительным периодам неприятностей и невзгод. Собственно, никто не обещал нашим пациентам бесконечного счастья. Если Кротов-2 и взгрустнет немного, беды не будет, эксперимент наш не пострадает.

               — Пострадает Кротов.

               — Ух ты! Ну надо же! Как же так!

               — Тебе его не жалко?

               — С какого перепоя я должен его жалеть?

               Ничего другого Зимин от Горского и не ждал. Типичная реакция психофизика. Он пожал плечами, поведение друга было естественным и легко предсказывалось, трудно было объяснить другое: что удерживает в Институте лично его, что заставляет каждое утро приходить сюда и заниматься нелюбимой работой. Зимин вдруг почувствовал, что все не так просто, как ему казалось, пройдет еще пара недель, и его стошнит прямо на компьютерный стол. Пора было валить. Конечно, он так и не узнает, почувствует ли их фрагмент себя полноценным человеком. Но Зимин и без долгих экспериментов знал ответ: «Нет!».

               Осталось только отыскать подходящий момент и уйти. Он даже придумал подходящие случаю слова: «Горский, тебе нет дела до переживаний пациента. Это ты удачно сформулировал. Знаешь, а мне тоже уже все равно. Теперь придется подыскивать новую работу».

               Хотел сказать, но не успел. Горский рассказал, почему у него испортилось настроение. Причина была серьезная, она касалась Кротова-2, но не прямо, а косвенно. Можно было заранее предсказать, что рано или поздно случится что-то подобное. Но есть вещи, которые предсказывать неохота, Горский надеялся, что пронесет. Но не пронесло.

               Начиналось, как в дурном анекдоте.

               Фирма производитель внешнего носителя произвела тестирование программного обеспечения и обнаружила, что несколько важных для функционирования сознания мысликов программ — пиратские копии и не имеют официальных лицензий.

               Началась маята. Представители фирмы изготовителя потребовали незамедлительно прекратить использование незаконного продукта. Горский признал свою ошибку и подчинился бы, но он не знал, как это сделать технически. Он обратился в лабораторию копирования сознания. Но программисты объяснили, что лицензионные продукты не способны выполнять ряд функций, необходимых для практической работы с сознанием, так что без пиратских программ обойтись нельзя. Оказывается, в лицензионных программах многие необходимые возможности просто запрещены. Лабораторные умельцы, естественно, сумели обойти системные ловушки, но это было незаконно. Как обойти это противоречие никто не знал.

               Дело дошло до суда, адвокаты обеих сторон получили отличную возможность проявить свои таланты. Процесс обещал стать бесконечным. И все бы ничего, но на время судебного разбирательства сознание Кротова-2, как и остальных мысликов, было заблокировано. Теперь при попытке включения квантового компьютера перед взором оператора появлялась нелепая ярко-красная заставка с требованием прекратить несанкционированный доступ. Со временем заявители заставку усовершенствовали: она стала мигать самым неприятным образом, издавая при этом жуткий рев. До конца суда Кротов-2 запретил себя включать без острой необходимости. Предложение было, естественно, принято, потому что устраивало абсолютно всех. У Кротова-2 больше не болело сознание, он был избавлен от заставки и рева. Горский продемонстрировал, что подчинился суровому, но законному требованию. Фирма-производитель считала, что добилась выполнения своего главного требования — мыслики не могли больше функционировать. А Зимин получил еще одну отличную возможность бросить опостылевшую работу.

               Работы были прекращены. Лаборатория копирования сознания предпочла до поры до времени не возобновлять исследования, разумно опасаясь поражения в суде, тем более, что отключенный Кротов-2 лишился возможности надоедать им своими жалобами.

               — Я ухожу, — сказал Зимин.

               — Зря. Думал, что у тебя хватит терпения переждать эти дурацкие затруднения, — грустно сказал Горский.

               «О чем это он?» — не понял Зимин, но ему хватило ума не вступать в спор. Он представил, как пытается объяснить Горскому, почему потерял интерес к науке, а тот ничего не понимает и попытается его переубедить. Как можно переубедить не убежденного человека? Если бы Зимин сам знал — почему он решил бросить работу в Институте? Это было глупое, импульсивное решение. Что тут можно обсуждать? Прозвучат бессмысленные доводы по поводу бессмысленного решения. Выход был относительно прост, следовало ответить заумно и непонятно.

               — Человек слаб! — сказал Зимин и направился к двери, его больше ничего не удерживало в Институте.

               — Подожди, — сказал Горский. — Не так быстро.

               — Я еще не все сделал?

               — Остался сущий пустяк. Институт хочет убедиться в том, что ты не продашь конкурентам материалы, которые могут содержать служебную информацию, касающуюся нашего проекта.  Подпишешь бумагу о неразглашении и катись на все четыре стороны.

               — Где я должен расписаться?

               — Тебя вызовут.

               Пришлось подождать в душном коридоре три часа. Наконец, формальности были исполнены, и Зимин стал свободным человеком, до которого никому не было дела. Так он думал, но ошибся. Отправившись в свой последний путь по Институту, от лаборатории до поста вооруженной охраны у выхода, он обнаружил, что его сопровождают два человека: Горский и Марго.

               — Ты обязательно вернешься, — сказал Горский.

               — Сомневаюсь, — ответил Зимин.

               — Я отправляюсь с тобой, — сказала Марго. — Теперь ты мой мужчина.

               — Отстань!

               — Обязательно, но только тогда, когда это будет мне выгодно.

Наблюдение 2 Справедливые «злюки» 

А между тем жизненная энергия в нем

не оскудевала, ее надо было куда-то деть —  

и вот он без цели, без надобности бродил

по улицам часами, иногда целыми днями.

Он просто шел туда, куда несли его ноги,

доводя себя до полного изнеможения.

Спасло его то, что его обнаружили..

Джеймс Олдридж

1. Неправильная мечта

               Все люди — разные. Это не хорошо и не плохо — это так. Факт, который следует запомнить. Как какую-нибудь таблицу умножения, чтобы потом не грустить вечерами, пытаясь сообразить, почему близкий человек вдруг ни с того ни с сего смотрит на тебя, как на врага. А то еще и хуже, как на надоедливого и опасного урода. И хорошо, если для этого есть повод. Но когда неприятие возникает без причины, это угнетает. Вот так сидишь с подругой, разгадываешь кроссворд, и вдруг ловишь ее косой взгляд, полный ненависти и отвращения. Неприятное ощущение, честно говоря.

               Зимин старался относиться к подобным вещам проще. Он понимал, что постоянные наблюдения за странным поведением людей полезны для его занятий литературой. Наверняка это поможет в дальнейшем точнее раскрывать характер героя, добавлять в текст капельку психологии. Известно, что такие вставки часто используют настоящие писатели для создания колорита и привлечения внимания возможных читателей. Весьма полезный приёмчик. Вот только воспользоваться им Зимин сможет только в том случае, если ему удастся разобраться, как, собственно, он работает. Важно понять, как возникают эмоции. Почему, например, Марго время от времени видит в нем врага? Это довольно сильная эмоция. И для ее возникновения обязательно должны быть разумные причины. Значит, их можно описать словами.

               Зимин решил, что разумно было бы воспользоваться случаем и спросить подругу об этом прямо. Пока взгляд Марго не подобрел, и она не забыла причину внезапного гнева. Девичья память, как известно, коротка.

               — Иногда мне кажется, что ты смотришь на меня, как на марсианина, — спросил он, мило улыбнувшись, изо всех сил стараясь выглядеть легкомысленно, чтобы Марго не почувствовала подвоха. Как будто сказал первое, что на ум пришло, как будто пошутил.

               — Я не люблю марсиан.

               — Знаю.

               — Если бы ты был марсианином, я бы убежала, и ты бы никогда меня больше не увидел. Они такие противные!

               — Значит, я не похож на марсианина?

               — Я этого не говорила.

               Зимин окончательно запутался, он подождал немного, ему хотелось, чтобы Марго выразила свои чувства понятнее. Но она молчала. Он не выдержал и напомнил о своем существовании.

               — Подробностей! Требую подробностей.

               — Каких подробностей? О чем ты?

               Зимин закрыл глаза и медленно сосчитал до десяти, обычно это помогало ему успокоиться. Он и раньше знал, что собирать материал для будущей книги — тяжелая, нудная, но необходимая работа, которую никто за него делать не будет. Тут нужны специальные приемы, которые следует отрабатывать на практике, используя для этого любую возможность. И повседневные беседы с подругой не были исключением. Общение с Марго требовало от Зимина особой сосредоточенности и умения сдерживать чувства, впрочем, эти качества были не лишними и при общении с другими людьми, проживающими в восьмом квартале Трущоб. Но этому быстро обучаешься.

               Когда Зимин был маленьким, он уже тогда мечтал стать писателем. Это было еще в те далекие годы, когда этот термин что-то значил. Учительница, когда услышала про желание своего подопечного, сначала растерялась, хотела заплакать, потом, когда первый шок прошел, поставила Зимина в угол, чтобы в следующий раз тот серьезней отнесся к проблеме выбора профессии.

               — Мария Ивановна, а что я такого сказал? — удивился маленький Зимин.

               — Понимаешь, Зимин, есть вещи, о которых мечтать не следует.

               — Но разве желание стать писателем — вещь?

               — Так бы и дала по твоей дурацкой голове, да неохота терять надбавку за проверку тетрадей!

               Нельзя утверждать, что замечание Марии Ивановны изменило представления маленького Зимина о жизни. Но он сделал выводы и затвердил их на всю жизнь: если писатели рассчитывают, что мысли и идеи, которые они высказывают в своих книгах, пусть даже самые простые и незамысловатые, однажды найдут отклик в широких слоях читателей, они глубоко заблуждаются. Надежда, что их поймут, настолько призрачна, что ею можно спокойно пренебречь. И не следует впредь забивать себе голову подобной ерундой. В дальнейшем он постарался оградить учителей от ненужных волнений, и это у него получилось. Тем более, что вскоре он попал к наставникам.

               Впрочем, желание стать писателем у Зимина не пропало. Марии Ивановне не удалось обучить маленького Зимина умению правильно мечтать. А ведь это было одной из главных задач педагога. Почему у Марии Ивановны не получилось? Сыграла ли тут свою роль профессиональная несостоятельность учителя или все дело было в дефекте мышления трудного мальчишки? Сразу и не сообразишь. Но скорее второе.

               Зимин обрадовался тому, что именно сейчас вспомнил про этот злосчастный инцидент. Ему показалось, что Марго знает про него что-то очень важное. О чем в свое время не догадалась Мария Ивановна,  да и ему самому неизвестное. Вдруг скажет?

               — Но я самый обычный человек, — сказал он, стараясь, чтобы в голосе слышалась некоторое нервное напряжение, как будто для него это и в самом деле важно.

               — Не-ет, — твердо сказала Марго. — Не придумывай!

               — Я же лучше марсиан!

               — Наверное, но на ребят из нашего квартала ты совсем не похож.

               — Что же в этом плохого? — удивился Зимин.

               — Плохого, может быть, и нет, но иногда ты ведешь себя очень странно.

               — Разве я ругаю тебя? Или бью?

               — Нет.

               — Правильно! Это означает, что я, в принципе, хороший. Больше всего на свете я бы хотел спокойно писать книги и еще, конечно, чтобы ты была всегда рядом со мной. Что в этом плохого?

               — Вот опять! Ты даже не замечаешь, что неправильно мечтаешь. У тебя проблемы с головой.

               — Да в чем дело? Что не так?

               — Ни один парень из нашего квартала не задал бы такой вопрос. Они прекрасно знают, как правильно мечтать и без разъяснений. Им для этого не нужно читать книжки. Они родились правильными. Вот интересно, я тут подумала, неправильный и плохой — это одно и тоже?

               — Ты меня окончательно запутала. Ничего не понимаю. Постарайся изъясняться проще. Не умничай. Ругаться любой может, а ты научи меня вести себя правильно. Видишь, что меня опять заносит, останови, скажи, что я делаю не так, вдруг мне удастся запомнить твои слова, чтобы впредь не повторять грубых ошибок.

               Марго засмеялась.

               — У меня не хватит сил столько говорить. Ты же у нас чудик и поэтому постоянно чудишь.

               — И сейчас?

               — Конечно. Вот ты рассказал мне про свои желания и хотения, но это же просто верх идиотизма! Неужели тебе непонятно, что выставлять себя дураком глупо? На тебя же люди смотрят!

               — А что, собственно, не так?

               — Настоящие парни мечтают только о реальных вещах, которые можно купить или достать каким-нибудь другим способом. О мотоцикле или о новом коммуникаторе, или о модной куртке. Понимаешь, Зимин, они мечтают о чем-то настоящем, что можно потрогать руками. А ты: «книжки сочинять», «чтобы я была рядом»... Согласись, что у тебя белиберда какая-то получается, а не мечты. Но и это не все, самое ужасное, что ты никогда не сможешь исправиться. Сколько бы я тебе не говорила: «Не думай об этом», ты ведь все равно будешь думать не о мотоцикле новом, а о своих книжках. Ведь так?

               — И о тебе, кстати...

               — Горе ты мое! Ты хотя бы на людях делай вид, что почти нормальный.

               Зимин опять загрустил. Ему окончательно стало понятно, что измениться должным образом и стать правильным он никогда не сможет, потому что это не входит в его планы, проще говоря, в глубине души он этого не хочет.

               И Марго задумалась, а потом сказала:

               — Я останусь с тобой, но только до тех пор, пока мне это будет выгодно. Ребята говорят, что ты — перспективный. Мне и самой так кажется. Смотри, не разочаруй меня, а то развернусь и дверью хлопну! Сам понимаешь, разговоры про книжки меня не остановят!

               — Даже про хорошие книги?

               — Разве есть разница?

               — Конечно.

               — Нет. Все книги одинаковые.

               — Тебе так кажется, потому что ты не пробовала читать. Рано или поздно это случится, и ты поймешь, насколько они все разные.

               — Но почему ты не можешь стать таким, как все?

               — Не хочу.

               — Почему?

               — Разучусь шутить. Для меня это очень большая потеря.

               — Надоели мне твои шуточки!

               — Да ладно! Со мной весело!

               — Смех без причины — признак дурачины.

2. Беседы со «злюкой»

               Одиночество в толпе правильно воспитанных людей — отличная тема для будущей книжки. Об этом Зимин давно догадывался. Но когда выяснилось, что это не литературный прием, а факт его разнесчастной жизни, он по-настоящему загрустил. Одному невесело. Говорят, что человек ко всему привыкает. Может быть, только для этого требуется время, которого всегда не хватает!

               Был, правда, кроме Марго еще один персонаж, который охотно разговаривал с Зиминым. Местный паренек. С ним было забавно беседовать, потому что Грегор Пустовой, так его звали, был исключительно откровенным и кристально честным человеком. Не потому что не любил обманывать, а потому что не умел это делать. Если он и пытался соврать, то все знали, что цена его словам — пятак в базарный день.

               У Зимина давно вошло в привычку, встречая Грегора возле супермаркета, задавать вопросы «про жизнь», такие, естественно, ответы на которые не требовали слишком долгих размышлений. Надо сказать, что эти беседы были по-настоящему полезными. Зимин словно бы попадал в странный, абсолютно невозможный, по его мнению, мир. Однако он существовал и вполне успешно. Впрочем, и Грегор отвечал с готовностью, игра в вопросы и ответы ему тоже нравилась. Развернутые ответы, которые он давал, были настолько удивительны, что Зимин старался запомнить каждое слово, чтобы вечером сохранить все самое интересное в памяти своего компьютера. Это был поистине бесценный материал для его будущих книг. Зимин узнавал о поведении людей потрясающие вещи. Ничего подобного сам бы он придумать не смог, даже если бы поставил перед собой такую задачу и просидел над ее решением месяц или целый год. Да хоть сколько. Зимину, конечно, было обидно узнать, что он неспособен проникнуть во внутренний мир нормальных людей. Но он смирился с этим печальным фактом, утешая себя тем, что на его месте любой писатель был бы счастлив вставить в свои сочинения откровения Грегора. Пренебрегать таким замечательным источником информации было просто глупо. К сожалению, попадались вопросы, на которые Грегор категорически отказывался отвечать. И это само по себе было крайне интересно, потому что позволяло оценить границы представлений современного молодого человека, каковым Грегор несомненно являлся.

               В прежней жизни, когда Зимин был психофизиком и профессионально занимался особенностями человеческого мышления, ему и в голову не могло прийти, как сильно он ошибался, когда представлял мозг чем-то вроде природного компьютера, необходимого для выполнения определенных задач. Может быть, мозг у людей и в самом деле устроен одинаково, но, как оказалось, используют они его самым причудливым образом, зачастую игнорируя главное его достоинство — интеллект. Словно забивают микроскопом гвозди. Особенно удивительно было наблюдать за тем, с какой готовностью люди подстраивали свое сознание под общественные стандарты. Зимин придумал специальный термин для этого явления «общественное форматирование». В Институте они такими вещами не занимались. Зимин еще раз уверился в том, что поступил правильно, бросив науку.

               Заявление Марго о том, что он, якобы, неправильно мечтает, показалось Зимину абсолютно бессмысленным и даже оскорбительным. Зимин не считал себя вправе учить кого-то «правильной» жизни, но и сам не желал, чтобы ему указывали, о чем мечтать и как жить. Он без труда смог бы защитить свое природное право на индивидуальность, однако ему хотелось, чтобы слова Марго были опровергнуты не только им самим, но и кем-то другим, желательно человеком из народа. Грегор для этой цели подходил лучше других. Как известно, он не умел врать.

               Пришлось Зимину отправиться на поиски Грегора. Легче всего в это время суток его можно было обнаружить возле супермаркета. Был там один массивный цветочный вазон, к которому Грегор любил прислоняться.

               Получив в Пункте контроля за здоровьем обязательную к употреблению щедро насыщенную полезными витаминами бесплатную булочку, Зимин удобно устроился в кресле для любителей бодрящей музыки и стал ждать. Место будто бы специально было приспособлено для наблюдения за входом в супермаркет.

               Буквально через несколько минут, а это означало, что он достаточно хорошо изучил образ жизни местных жителей, объект его ожидания появился во всей своей красе: в синих штанах, желтой куртке и выразительной красной шапке. Зимин неторопливой походкой пошел навстречу, вынимая на ходу беруши из ушей и выбрасывая булочку в мусорный ящик.

               — Здравствуй, Грегор.

               — И тебе не хворать.

               — Скажи мне прямо, я хороший человек или так себе? — Зимин старался выглядеть серьезным.

               — Ты, Зимин, совсем плохой «злюка», — ответил Грегор и неприятно прищурился.

               Зимину гримаса Грегора не понравилась. Известно, что «злюки» считают такой неприятный прищур наилучшим способом выразить презрение. Но он не мог сообразить, чем заслужил такую резкую реакцию. Вроде бы вел себя вполне осмотрительно, сложившегося кодекса поведения не нарушал, норов не показывал. Да, добычей не делился, так это потому, что добытчиком никогда не был, для этого требовались какие-то особые умения, которых он был от природы лишен. Никого, вроде, не закладывал. Даже если бы захотел, ничего не вышло бы. Времена доносов давно прошли. Правоохранители старались без особой нужды в разговоры с жителями не вступать. Все, что им нужно знать о проступках и намерениях обитателей восьмого квартала, они узнавали с помощью своих видеокамер и контролирующих приборов.

               «Это потому, что мы никому не нужны, — с грустью подумал Зимин. — Позабытые и позаброшенные. На веки вечные лишенные смысла существования. Отщепенцы. Не удивлюсь, если Марго и Грегор инстинктивно ненавидят меня именно за то, что я пытаюсь найти какой-то смысл там, где его нет, и никогда не было. Не исключено, что они по-своему правы, и мои робкие попытки отыскать ответ на вопрос, что заставляет людей продолжать жить, приносят только вред и разочарование, сбивают народ с верного пути».

               Он сразу почувствовал фальшь в своих рассуждениях. Зимин знал, может быть, лучше, чем кто бы то ни было другой, что, утратив смысл жизни, люди довольно быстро угасают, теряют способность выживать, смерть не только перестает их страшить, но и становится притягательной. Или, что еще хуже, оставляет равнодушными. Так уж они устроены. Но существует и своеобразная психологическая защита от этой напасти. Стоит смыслу начать ускользать, организм моментально придумывает ему какую-нибудь замену. И совершенно неважно, какие идеи овладевают человеком. Пусть даже самые бессмысленные и идиотские. Зимин догадывался, что тут дело не в самих идеях, а в их наличии.

               Вот, скажем, тот же Грегор. Зимину было интересно узнать, считает ли он свои поступки осмысленными или подчиняется исключительно врожденным инстинктам? Пока Зимин ответить на этот вопрос не сумел, но он не прекращал попыток добраться до истины, поскольку понимал, что ответ должен быть получен и помещен в будущую книгу. Почему? Да потому что так поступают писатели. В этом смысл их существования, тот самый, так необходимый организму, не исключено, что совершенно идиотский.

               Зимин даже не предполагал, какая это трудная задача: разобраться с мотивами поведения Грегора. Они были знакомы уже несколько лет, но этот человек по-прежнему оставался для него полной загадкой. Слишком многие его поступки не находили логического объяснения. Скажем, что вызвало его явное неудовольствие на этот раз? Зимин, что ли, не вовремя сплюнул? Или задал оскорбительный вопрос, с которым настоящий «злюка» никогда бы не обратился к своему знакомому? Да, со своими вопросами он попадает впросак не в первый и явно не в последний раз. Предсказать реакцию обитателей Трущоб было очень трудно. Например, почему сегодня возмутился Грегор? Скорее всего, все дело было в рассогласовании смыслов. Вот только как его преодолеть?

               Настоящих «злюк» вызвать на откровенный разговор трудно. Они ребята скрытные. Зимину было известно, что «злюками» называют себя члены местной банды, хотя и не догадываются, что это слово означает. Однажды Зимин попытался рассказать им, что слово «злюка» произошло от слова «злость», но ребята высмеяли его. Они вовсе не считали себя злыми, скорее справедливыми. Так ему и сказали: «Это прохожие назвали нас «злюками», потому что мы справедливые». «Как это так»? — удивился Зимин. «Откуда нам знать, мы «злюки», а не умники»! И про это Зимин знал, но очень уж ему хотелось однажды написать подлинную историю «злюк», а для этого нужно было с ними разговаривать. Другого способа собрать правдивую информацию о местной банде не существовало.

               — Послушай, что я делаю не так? — спросил Зимин, доверительно заглянув в глаза Грегору.

               Грегор насторожился.

               — Зачем тебе это знать?

               — Ну, чтобы потом не повторять своих ошибок. Надо постоянно учиться, чтобы не попадать впросак.

               — Смешной ты парень, Зимин. Ты думаешь, что у тебя когда-нибудь будет «потом»?

               Он заржал. Самому Грегору шутка понравилась, чего нельзя было сказать о Зимине. Известно, что в подобных случаях по кодексу поведения было положено без лишних разговоров бить в морду, но это не входило в его планы. Зимину хотелось услышать историю жизни Грегора. То, что он трусливо спустил оскорбление, наверняка очень плохо сказалось на его авторитете, но тут уж ничего не поделаешь. Да и о каком авторитете вообще может идти речь? Занятие, которое Зимин выбрал для себя, делало его изгоем автоматически, без шансов на пересмотр, с другой стороны, это его вполне устраивало. Себя Зимин называл собирателем историй. Когда-нибудь он станет настоящим писателем. Но пока он всего лишь жалкий и презираемый всеми собиратель историй. Что, собственно, из этого следует? Да только одно: впредь ему следует при общении со «злюками» помнить о своем незавидном положении в общественной иерархии и стараться без надобности не нарываться на грубость. И, конечно, добиваться своей цели со всей доступной ему решительностью и наглостью, ничем при этом не брезгуя. Зимин даже разрешил себе при любом удобном случае обманывать и использовать «злюк» в личных интересах. Он несколько раз попробовал, и у него получилось. К своему удивлению, он обнаружил, что не испытывает ни малейшего угрызения совести.

               — Свое ничтожество я признаю, — сказал Зимин тихо, стараясь, чтобы прозвучало это по возможности покорно и безнадежно. — Но ты, Грегор, сейчас говоришь со мной. Значит, находишь в разговорах со мной что-то интересное для себя. Наступил момент, когда я тебе пригодился. Для разговора. На большее я и не претендую. Так почему бы нам не поговорить?

               — Я говорю с тобой только потому, что поблизости не оказалось никого более достойного.

               — Что ж, можно и так сказать. Да, вот так получилось. И тут ничего не поделаешь. Тебе хочется поговорить все равно с кем, а мне хочется у тебя кое о чем спросить. Наши цели самым неожиданным образом совпали, не правда ли?

               — Какие у тебя могут быть цели, «интелок»?

               Грегор оскорбительно, как ему показалось, рассмеялся. Он использовал популярное в последнее время слово — «интелок». Насколько Зимин понял его энтомологию, оно возникло из механического соединения слов интеллект и телок. Так в Трущобах называли людей, у которых время от времени появлялось желание пользоваться своими мозгами по назначению, и которые по этой причине были такими же изгоями, как и Зимин. «Интелки» отличались от институтских, инстинктивно это отличие можно было уловить, но внятно сформулировать, в чем же оно состоит, было очень трудно. Зимину разбираться в этих тонкостях было скучно. Достаточно было помнить, что раньше он был институтским, а сейчас стал «интелком». Впрочем, у него не было выбора, потому что повстречать в восьмом квартале институтского было затруднительно. Это был не их мир. Не приживались они в Трущобах, а, может быть, прятались. Но, скорее всего, банально презирали местных обитателей. «Интелки» Зимину нравились больше.

               — Поговори со мной, Грегор!

               — А какая мне от этого польза?

               Настало время смеяться Зимину.

               — Ты говоришь, как какой-то торгаш. А я считал, что «злюкам» так себя вести позорно!

               Грегор немедленно растерялся, губы его беспомощно зашевелились. Он не знал, что ответить. Этическая задача, которую он должен был мгновенно решить, оказалась для него слишком сложной.

               — Ладно, поговорим, — произнес он после минутной паузы, но не потому, что принял такое решение, а только для того, чтобы скорее выйти из неприятного положения, в которое попал не по своей вине.

               Зимин моментально уселся рядом с ним и, не мигая, уставился на предполагаемого собеседника. Не каждый «злюка» был способен выдержать такой взгляд. Лучшего способа начать разговор он пока еще не придумал.

               Прошло совсем немного времени, Грегор смутился и начал свой рассказ:

               — Подошли ко мне вчера на перекрестке двое: по виду фраера невоспитанные. Нос задирают высоко, но правил не знают, не из наших... Мне даже показалось, что они не слышали никогда про нас, про «злюк». Ерунда, конечно, всем известно, что мы в восьмом квартале хозяева. А эти не знали или делали вид, что не знают. Наглые такие. Будто они птицы небесные, а я — муравей. Понимаешь? Смотреть на них было противно.

               Зимин едва заметно улыбнулся, он знал, что улыбка подбодрит Грегора, но тот уже и сам не мог остановиться. Видимо, незнакомцы и в самом деле произвели на него очень сильное впечатление.

               Далее последовал обстоятельный рассказ, полный ярких описаний, доступных пониманию лишь жителям восьмого квартала. Грегор привык использовать для рассказов о своей нелегкой жизни не только местный сленг, как правило, малопонятный даже для обитателей соседних кварталов, но и особые жесты, с помощью которых «злюки» научились заменять фразы и целые смысловые блоки, встречающиеся в длинных разговорах. Например, указательный палец, приставленный к правой щеке, «злюки» использовали, как крайне обидное и язвительное замечание. А иногда, правда, не очень часто, как грязное ругательство: «Слушай, ты, потомок плешивой обезьяны, пользующейся для чтения очками, прищемившей хвост от страха перед неизбежным и справедливым наказанием, даю тебе последний шанс убраться с нашей территории по добру по здорову и навсегда покинуть восьмой квартал. В противном случае, ты, гад, заливаясь горькими слезами, вспомнишь про свой недооторванный хвост, потому что я прямо сейчас закончу начатое дело и со сладострастием отделю его от твоего никчемного тельца, постаравшись сделать это болезненно и оскорбительно».

               Зимин понимал, что это лишь образное выражение, не претендующее на буквальное исполнение. Частота его использования в разговорах это подтверждала. Жест этот нужен был «злюкам» для придания разговору нужной эмоциональной окраски и связи слов в предложениях. Однако игнорирование при разговоре подобных важных подробностей привело бы к неоправданной потере смысла  высказывания.

               Зимин давно научился переводить истории Грегора на литературный язык, то есть, уловив смысл и отдельные эмоции, записывать в компьютерную память при  помощи слов, которые он считал литературными. Он все еще надеялся, что когда-нибудь его подробные записки про жизнь Трущоб окажутся полезными. Не исключено, что его трудом заинтересуются даже в Усадьбе. Он слышал от знающих людей, что там встречаются люди с весьма странными интересами. У богатых свои причуды. Богачи иногда бывают образованными. Зимин не отказался бы однажды перебраться в это загадочное место, где, по слухам, проживают  интеллектуалы и другие выдающиеся люди из элиты.

               Вот что у него получилось.

3. Встреча с иностранцами

               В тот злополучный день Грегор сумел подтащиться на свое привычное место на площадке возле супермаркета с большим опозданием. Он проспал, если честно. Вечером засиделся в виртуальном доме свиданий, там было весело, а иногда и просто прикольно. Время пролетело быстро, и спать он лег поздно, очень поздно. Вот и получилось, что на встречу с друзьями опоздал, да и не выспался, как следует. И вот теперь он в одиночестве ковырял асфальт носком своих новых штиблет, с грустью поглядывая по сторонам.

               Знакомых ребят не было видно, наверняка уже нашли занятия по душе: смотрели телевизор, играли в карты или занимались боевыми единоборствами. В последнее время популярными стали также старинные танцы и стрельба из лука. По-прежнему очень много времени занимали ставки на результаты спортивных соревнований. Если хочешь выиграть, приходится серьезно поработать. Ребята, что подсели на это развлечение, рассказывали, что глубокое погружение в скачки и футбол требует многочасовых обсуждений. Сам Грегор больше всего любил старинные танцы: вальс, полонез, буги-вуги. Он с трудом сдержал слезы радости, когда узнал, что его увлечение танцами разделяют и многие другие «злюки». Во время последнего посещения виртуального дома свиданий ему удалось обнаружить даже любителей кадрили.

               Выбираясь по утрам из дома, Грегор рассчитывал, что обязательно встретит на перекрестке «злюк», с которыми всегда можно будет обсудить, как весело провести время. И действительно, не было случая, чтобы кто-нибудь из ребят не придумывал дельный план.

               Так начинался каждый новый день. Конечно, надо было помнить и о работе. Трущобы — это очень сложный механизм, темпы роста потребления никто отменить не может. Людям постоянно нужна новая одежда, продукты питания, лекарства, витамины, мобили, коммуникаторы и компьютеры. А еще наркотики, оружие, алкоголь и табак. И, конечно, развлечения и безопасность. На работу могли вызвать в любой момент. Грегор услышал однажды от знающего человека, что магнаты, которые контролируют поставки, получают гигантские прибыли. Поверить в это было трудно. А уж когда Грегору сказали, что магнатам за особые заслуги выдают вид на жительство в Усадьбе, он сразу понял, что это бессовестное вранье. «Элитики», так «злюки» между собой ехидно называли жителей Усадьбы, не любят общаться с жителями Трущоб. И со «злюками», и с магнатами, и с «интелками». Брезгуют, что ли? Для них обитатели Трущоб все на одно лицо. Это общеизвестно.

               И вот Грегор стоял на тротуаре, грустный и брошенный друзьями, пытаясь на всякий случай вспомнить, что будут днем показывать по телевизору.

               Неожиданно из-за угла появились два странно одетых человека. Явно не местные, в Трущобы иногда приезжают на экскурсию туристы из соседних поселений. Их легко отличить по веселому гвалту и беспечному выражению лиц. Но эти были необычно серьезны и сосредоточены. Можно было подумать, что они на работе. Грегору они не понравились, а незнакомцы, наоборот, увидев Грегора, почему-то обрадовались.

               — Привет, — сказал один из них.

               — Привет, — ответил Грегор.

               — Грустишь?

               — И не думаю.

               Эти слова Грегора показались туристам чрезвычайно смешными.

               — Слышал? Он не думает.

               — Да слышал, слышал. А-то мы не знали!

               Любой обитатель Трущоб с детства знает, что смех — есть основа правильной жизни, а потому он не может быть презрительным, только желательным. Но на этот раз Грегор почему-то страшно разозлился, наверное, почуял в реакции незнакомцев что-то оскорбительное. Туристы, так ему показалось, не считали его равным себе. Для них он не был смешным, он был смешон. Разница тонкая, но она есть. Почувствовать ее легче легкого, а вот словами выразить трудно. Грегор приставил указательный палец к щеке. Но незнакомцы продолжали посмеиваться. И это в восьмом квартале, где «злюки» привыкли считать себя хозяевами! Смириться с таким отношением было трудно. У Грегора непроизвольно сжались кулаки. Никому не позволено насмехаться над «злюкой».

               Но туристы, впрочем, не обратили на праведный гнев Грегора никакого внимания. Они принялись оживленно обсуждать что-то важное для себя. Спорили, выкрикивали странные слова. Наверное, это были иностранцы, потому что понять, о чем они говорят, Грегору не удалось.

               И только в самом конце обсуждения один из них задал своему собеседнику вполне осмысленный вопрос:

               — Простите, Небов, вы действительно считаете, что он способен думать?

               — Конечно, пока не доказано обратное.

               — Желаете спросить его, о чем он думает?

               — А почему бы и нет? Это облегчило бы нашу миссию. Разве не так? Вы же сами мне неоднократно говорили, что лишней информации не бывает. К тому же, это позволит завоевать его доверие.

               — Смотрите, не переусердствуйте!

               — Позвольте мне закончить работу, в конце концов, я закончил курсы.

               — Ну-ну.

               Грегор насторожился, у него не было особого желания говорить с незнакомцами, однако, стоять в одиночестве скучно. А беседа хоть какое-то да развлечение. Пускай спрашивают, если охота.

               — Послушай, парень, ты мечтаешь когда-нибудь?

               — Чего это?

               — Спрошу по-другому, попроще, как ты представляешь свою жизнь в будущем?

               — А что такое будущее?

               — Зачем вы с ним разговариваете? — грубо вмешался второй турист. — Нажмите кнопку и не забивайте себе голову ерундой. Иногда, Небов, вы ведете себя, как какой-то наивный миротворец.

               — Пожалуй, соглашусь: не следует без нужды болтать с местными жителями, потому что наша главная задача — фиксация положительных эмоций и завоевание доверия. Вы абсолютно правы, Контров.

               — Ну, так нажимайте кнопку, чего вы ждете?

               — Уже нажал. Заработала машинка.

               — Да. Вижу. Как его скрутило.

4. Поедание торта

               Стеклянная дверь в столовую была слегка приоткрыта, говорят, что так принято в настоящих дворцах. Грегор Пустовой растерянно посмотрел по сторонам. Помощи ждать было не от кого, а жрать хотелось. Как попасть в помещение, если нечем открыть дверь? Его руки были заняты, в каждой по двухкилограммовому торту. Решение пришло само собой. Мощным ударом левой ноги (а ведь он был правшой) Грегор блестяще справился с проблемой. Путь был свободен.

               Он удобно устроился за ближайшим столом, покрытом красивой зеленой скатертью. Теперь перед ним стояла новая задачка: ему нужно было развязать узел на коробке с тортом. Он был тугой и не поддавался. Пришлось ему подключить зубы. В общем, Грегор веревочку перегрыз. Проклятый узел был посрамлен и безвольно повис на побежденной веревочке.

               Теперь можно было приступать к поеданию торта. Он отковырял пальцем сладкую кремовую розочку и ловко направил ее в рот. Было вкусно. А кто сомневался? Грегор поискал глазами нож, который наверняка находился где-то рядом. Торт следовало разрезать на куски. В конце концов, можно было попробовать отламывать руками, но разве настоящие «злюки» так поступают? Каждый знает, что отрезанный с помощью ножа кусок вкуснее.

               И тут, как на грех, на глаза ему попался раб Порфирий. Ну, не раб, наемный работник, что, конечно, сути дела не меняло. Грегор с омерзением рассматривал его помятое случайными заботами лицо.

               — Как правильно к тебе обращаться: Грязная рожа или Рожа протокольная?

               — Грязная рожа звучит лучше, как-то основательнее, — подумав, сказал Порфирий.

               — Согласен. Основательность — хорошая штука. Тогда пусть и я теперь буду не Пустовым, а Славновым! Звучит внушительнее!

               Грегор почувствовал внезапный приступ ярости. Эта Грязная рожа медлила. За меньшее по башке бьют. Ну, в самом деле, повод для недовольства был очень веский: готовый к поеданию торт перед глазами, а ножа нет. За что это мы, спрашивается, рабам деньги платим! Совсем отбились от рук, ножа хозяину подать не могут. Доколе будем терпеть!

               — Нож давай! — не выдержал Грегор. — Грязная ты рожа, сам не можешь догадаться, что мне нож нужен? Как я торт поедать буду без ножа?

               — Господин, вы же лучше меня знаете, что наемным работникам доступ к ножам и прочему холодному оружию категорически запрещен.  Я бы и рад помочь, но это не в моих силах.

               — И что же мне теперь делать?

               — Осмелюсь предложить хороший выход: отламывайте куски руками.

               — Ты — дурак!

               Порфирий нахмурился.

               — Прежние хозяева считали, что я сообразителен, — сказал он ворчливо.

               — Никогда бы не подумал, — удивился Грегор.

               — Откуда вам, хозяин, знать про сообразительность?

               — Ты сам это придумал, или сказал кто?

               — Имею специальный диплом.

               — Хозяева прежние вручили?

               — Они меня ценили.

               «А ведь все верно, — подумал Грегор. — Когда продают футболиста, обязательно начинают рассказывать, какой он замечательный исполнитель и какой у него сильный удар. Так надо поступать и с рабами. Вовремя сказанное слово повышает продажную стоимость вещи. Вот прежние хозяева и расстарались, напустили тумана, а этот дурачок и поверил. Сообразительный он, тьфу»!

               — На вашем месте я бы отламывал куски. Другого способа нет. А руки загрязните, так потом помыть можно. Не большой труд.

               — Или облизать, — сообразил Грегор.

               — Или облизать. Все равно никто не увидит.

               — А что? Звучит очень разумно, — решился Грегор. — Смотрю, ты, Порфирий, и в самом деле сообразительный. Нашел выход из непростого положения.

               — Спасибо, хозяин!

               Грегор отломил большой кусок торта и с наслаждением откусил. Вкуснотища! Он всегда любил сладкое. А тут, просто праздник какой-то: отламывай, сколько хочешь!

5. Сомнительное предложение

               Внезапно сказочно-прекрасное наваждение пропало. Грегор открыл глаза и вместо надкусанного торта увидел двух настырных иностранцев. Они продолжали загадочно улыбаться.

               — Ну, как? — спросил один из них. — Понравилось? Что нужно сказать?

               — Вкусно было. Он сладкий. И большой, — вспомнил Грегор и заулыбался.

               — А хочешь, чтобы так было каждый день?

               — Так не бывает.

               — Мы тебе это устроим.

               — Наркотики, что ли, толкаете?

               — Фи. Разве мы предлагаем тебе таблетки, заставляем курить смесь, вводим в вену раствор? Не наговаривай на нас. — Иностранцы переглянулись и заулыбались.

               — А даже если бы и захотели. Нет моего согласия. Даже и не начинайте соблазнять. Скажем наркотикам: «Нет»! Так я воспитан.

               — Похвально. Но мы наркотиками не занимаемся. Мы сделаем тебе красиво и без этих глупостей. У меня есть прибор, с помощью которого можно реализовать любые твои мечты. Кстати, это абсолютно безопасно для твоего здоровья.

               Грегор поморщился. Для него слова иностранца звучали чересчур заумно. А когда надо было думать, у него всегда зверски болела голова. И так каждый раз. Сладкий торт он любил, но здоровьем своим расплачиваться не собирался. А когда болит голова, разве это полезно для здоровья? Заманивают, гады!

               — Вы меня почти уговорили, — сказал Грегор, и голос его задрожал. Любой человек, который был с ним знаком хотя бы неделю, тотчас бы догадался, что он врет. Но это не имело ни малейшего значения, потому что, произнеся свою бессмысленную фразу, Грегор со всех ног бросился бежать. А бегать он умел, к тому же знал все проходные дворы в округе, иностранцам его было не догнать.

               — Эй, парень, постой! Давай поговорим. Мы еще очень многое можем делать, тебе понравится, — крикнул один из туристов.

               Он закрыл уши руками, не хотел слышать этих ужасных выкриков, и побежал быстрее. Эти люди напугали его. Непонятно было, почему он так сильно разволновался, но разбираться в своих чувствах не собирался. Он доверился интуиции, а она его до сих пор не подводила.

               Грегор закончил рассказывать свою историю и обмяк. Нахлынувшие переживания отняли у него слишком много сил. Он жалобно посмотрел на Зимина и трогательно моргнул. Больше всего он был похож на потерявшего последнюю надежду человека. Ему не от кого было ждать помощи, на Зимина надежды не было. Да и ребятам про такое не расскажешь.

               — Мне было очень страшно.

               Зимин попытался успокоить Грегора, но безуспешно. Может быть, этого не следовало делать. Известно, что не следует заниматься тем, в чем не разбираешься. Так что закончилось все довольно грустно. Грегор все-таки не справился с душевными переживаниями и расплакался. Словно маленький ребенок, насмотревшийся мультиков. Потом кое-как утерся рукавом и пошел прочь. На Зимина он больше не смотрел.

               — Можно я запишу твою историю для своей будущей книги? — крикнул Зимин.

               Грегор только безвольно махнул рукой в ответ. Что это означало, понять было трудно. Проще всего было считать, что он согласился. Собственно, ничего другого от него и не требовалось.

6. Выгодное предложение

               Вечером Зимин отыскал Грегора и попытался вручить ему черновик рассказа о встрече с иностранцами, который успел приготовить. Иногда бывало, что люди, прочитав подготовленный им текст, вносили изменения и забавные подробности, про которые забывали рассказать сразу. Но на этот раз Зимину не повезло, Грегор был занят: смотрел по коммуникатору выжимку из юмористических роликов, его зрение было полностью поглощено наблюдением за двигающимися на экране фигурками, а слух издаваемыми ими звуками.

               — Возьми, прочитай, — сказал Зимин. — Может, еще чего-нибудь вспомнишь.

               — Сам читай, — огрызнулся Грегор.

               Зимин тяжело вздохнул и зачитал текст вслух.

               — Ну, что скажешь?

               — Красиво у тебя получилось. Складно.

               — Это понятно. А по существу?

               — Вроде бы все верно.

               — Как ты думаешь, кто были эти иностранцы?

               — Они такие страшные, что думать о них я не желаю. Мне бы поскорее забыть о них, как о страшном сне.

               — Понимаю. Но кто они такие?

               — Наверное, марсиане.

               А вот у Зимина сложилось совсем другое мнение. Ему почему-то пришло в голову, что люди, так напугавшие Грегора, прибыли в Трущобы из Усадьбы — загадочного поселения истинных аристократов духа. Что это означает, он не знал. Но так они себя называли. Подобный вывод напрашивался сам собой: тут и непривычная на взгляд обитателя восьмого квартала одежда, и специфический язык, и странные повадки, да еще этот их пресловутый прибор — все говорило в пользу этой версии. Впрочем, обитатели Трущоб не видели большой разницы между марсианами и обитателями Усадьбы — и те, и другие для них были опасными небожителями. От них следовало держаться подальше.

               Это была просто фантастическая удача — встретить возле своего дома людей из Усадьбы.  Что за дела привели их, догадаться было сложно. Не исключено, что Зимин не знал слов, которые могли бы описать их интересы. У него захватило дух. Говорили, что в Усадьбе до сих пор ценят настоящих писателей. Это был волшебный шанс, которым нужно было обязательно воспользоваться. Он был уверен, что сумеет заинтересовать их. В своем таланте Зимин не сомневался ни на секунду. И теперь, если ему удастся поговорить с господами из Усадьбы, жизнь его может измениться самым волшебным образом.

               — Послушай, Грегор. Познакомь меня с ними.

               — С кем?

               — С твоими иностранцами.

               — Как это? Они, наверное, уже  уехали. Что им у нас делать? Посмотрели достопримечательности и по домам.

               — Нет, дружище. Так просто ты от них не отделаешься. Они тебя все равно найдут. От них не спрячешься.

               — Что же мне делать? — перепугался Грегор.

               — Я тебя научу. Когда они тебя найдут, а произойдет это совсем скоро, ты постарайся не показывать виду, что боишься их. Собери в кулак всю свою храбрость и скажи: «Я вам, господа, не нужен. Советую познакомиться с моим товарищем Зиминым. Для вашего проекта он подходит лучше». После чего вручишь им бумажку с моим адресом. Вот, я написал, возьми.

               — А дальше?

               — А дальше все. Сделал дело — гуляй смело. Свободен. Беги со всех ног. Скорее всего, они от тебя отстанут.

               — Думаешь, поможет?

               — Уверен.

               — Ты ради меня жизнью своей рискуешь! Хочешь, я поговорю с ребятами? Станешь полноправным «злюкой». Пора тебе прибиваться к людям.

               — Нет, спасибо. Как-нибудь в другой раз.

               — Во второй раз я могу не сделать такого предложения.

               — Еще не время. Вдруг я подведу ребят?

7. Размышления о душе

               Улицы полны неожиданностей — это каждый знает. Там легко можно встретить незнакомцев, которые желают причинить вам неприятности, а то и вовсе мучительные страдания. Чего, честно говоря, очень бы не хотелось. Так считал Грегор Пустовой, и никто не смог бы убедить его в обратном. Грегору уже пришлось однажды встретиться с такими людьми. Натерпелся же он страху! Больше всего незнакомцы были похожи на иностранцев. Говорили они вежливо, убедительно, неприличными жестами совсем не пользовались, голоса не повышали. Раньше таких типов называли культурными. Но эти на институтских или на «интелков» похожи не были. Это пугало больше всего. Кто они? Откуда взялись на его голову? Что им понадобилось? Не было ответов. А страх остался.

               Почему Грегор испугался? Почему? Они же не ругались и не дрались, просто разговаривали тихими голосами. Но опасность, исходящую от них, почувствовать было легче легкого. Подумал Грегор, и надумал. Ему показалось, что незнакомцы хотят отнять у него душу. И это была веская причина для испуга. Что такое душа он не знал, но так уж его голова отреагировала — отнимут, мол. Может, он и не заметил бы потери, а все равно жалко! Как же ему повезло, что удалось убежать. Ох, и помчался же он! Со всех ног, не разбирая дороги, подгоняемый природным чувством самосохранения. На одном дыхании пробежал целый километр и ни разу не обернулся.

               Дома, когда сердце стало биться чуть-чуть медленнее, попытался сообразить, что с ним произойдет, если у него однажды отнимут душу? Ничего не придумал, понял только, что если это случится, «злюкой» ему больше не быть. Потому что в банду берут только пацанов, которые живут по понятиям. Настоящий «злюка» знает, что такое справедливость. Он за нее готов каждый день идти на бой. Тут без души никак не обойдешь. Можно утверждать, что душа — это и есть те самые понятия, которые делают «злюк» настоящими «злюками». Быть заодно с ребятами — это здорово!

               «Отнимут у меня понятия, и я тотчас стану бездушной скотиной. Никто со мной водиться не будет», — с ужасом догадался Грегор.

               Получается, что он очень правильно сделал, что сбежал от проклятых иностранцев. И стесняться своего страха не следует. Наоборот, гордиться нужно, что его организм так правильно поступил. Тут без души не обошлось, это точно. А это, кстати, означает, что она есть, и уже пригодилась в практической жизни.

               Вот только зря он стал слушать Зимина, надо было его прогнать. После того, как тот зачитал «литературную» версию встречи с иностранцами, Грегор по-настоящему испугался. У него мороз по коже пробежал, зуб на зуб перестал попадать. Там обнаружились подробности, на которые, как оказалось, он не обратил внимания. А вот Зимин, гад, обратил. Да что говорить, о том, что душе его грозит несчастье, Грегор окончательно понял, только когда прослушал текст до самого конца. Он больше не сомневался, что иностранцы хотят проделать с его душой что-то гадкое и непотребное. Предложение Зимина ему понравилось. Конечно, было бы замечательно, если бы иностранцы заинтересовались Зиминым, вдруг они после этого и в самом деле оставят Грегора в покое? Но радость его длилась не долго. Довольно быстро Грегор понял, что Зимин не встретится с этими проклятыми иностранцами, если про него им кто-нибудь не расскажет. А кто это может сделать? Только сам Грегор. Получается, что он должен будет отыскать иностранцев и заговорить с ними, иначе они никогда про Зимина не узнают. Выходит, что ему придется еще раз рискнуть своей душой. Но он даже думать об этом боялся. Это был тупик. От одной мысли о том, что придется делать выбор, Грегор впадал в ступор.

               Никогда прежде ему не приходилось оказываться в такой запутанной и опасной ситуации. Можно было лишь предполагать, кто в этом виноват. Скорее всего, Зимин или его текст. Зачем он записал весь этот ужас?

8. Есть ли польза от иностранцев?

               Два дня Грегор просидел дома, от своей тени прятался. И для страха у него были основания. Он представил себе, как подходит к иностранцам и сразу же рассказывает им про Зимина. Кроме него этого никто не сможет сделать. Слова можно было бы заучить, не велик труд. Но далеко не факт, что иностранцы выберут для своих таинственных дел именно Зимина. Казалось бы, неужели трудно сделать выбор, если человек сам идет к ним в сети. Но можно ли доверить выбор иностранцам? Справятся ли они? Вдруг они станут выбирать правильно? Какой им резон менять настоящего «злюку» на сомнительного Зимина? Человек с головой предпочтет «злюку». Только такой выбор будет по-настоящему правильным. Грегор впервые в жизни попал в ситуацию, когда от правильного поведения можно было ожидать беды. Оказалось, что быть правильным не всегда выгодно.

               Но время шло и страхи подзабылись. И вот наступило утро, когда Грегор почувствовал, что ему пора прогуляться, надел он темную куртку с капюшоном, ультрафиолетовые очки, желтые спортивные штаны, чтобы враги случайно не узнали, и отправился на свой любимый перекресток возле супермаркета. Очень уж он соскучился по своим настоящим друзьям. К его огорчению, на привычном месте никого не было. Только Зимин. Но нельзя же его считать настоящим другом. Он же странный человек! Говорит, вроде бы, по-человечески, а получается какая-то белиберда. Грегор даже стал подозревать, что и Зимин тоже — иностранец. Потом, конечно, вспомнил, что давно его знает, года два, не меньше. Иностранец разве будет жить в Трущобах два года? Значит, местный он.

               Но Зимин почему-то не признавал понятий. Не считал себя обязанным следовать общепринятым нормам. А это недопустимо. Правильные пацаны про него очень обидно говорили: отсебятиной, мол, занимается. Грегор однажды спросил: «Что такое отсебятина»? Ему коротко ответили: «Грязное ругательство». Но это он и без подсказки понял, все правильно, если ты самовольничаешь и не признаешь понятий, то каждому ясно, что ты презренный человек, и называть тебя следует грязным и позорным словом. Например, этой самой отсебятиной. По-другому и быть не может. Не придерешься.

               Грегору давно следовало прекратить вести с Зиминым  разговоры, пока тот не покается и не признает, что жить следует по понятиям, а не по собственному разумению. Но у Грегора не было сил его прогнать. Все-таки Зимин был неплохим человеком. Вот и с иностранцами этими он сам вызвался помочь. Никто его не просил и не уговаривал. Вот только, получится ли?

               — А что это тебя вечером не было? — спросил Зимин.

               — Дык, прятался я.

               — От кого? — удивился Зимин.

               — От иностранцев. Я же рассказывал! Подошли ко мне два незнакомца и стали соблазнять тортами. Хорошо, что я в детстве научился быстро бегать.

               — Помню. Но мы же, вроде бы, договорились, что ты их познакомишь со мной.

               — Как же я тебя с ними познакомлю, если от одного их вида у меня судороги по всему телу? Боюсь я их. Один раз повстречал, спасибо, больше не хочу. Мне повезло, что я вовремя убежал. Что они со мной сделать могли, если бы захотели, даже представить страшно.

               — Ерунда.

               — А вот и не ерунда!

               — Думаешь, они тебе хотели оторвать руку или ногу? Или голову?

               — Нет. Но мне показалось, что они хотят у меня душу отнять. А ты бы не испугался, если бы у тебя душу стали отнимать?

               — Пожалуй. А как ты догадался про душу?

               — Не знаю. Просто так мне показалось.

               — Я потрясен! — признался Зимин. — Как странно у тебя соображалка сработала! Класс!

               — Вот так и живу теперь. Теней боюсь.

               — Зря. Расскажи им про меня. Они и отстанут.

               — А как же ты? — удивился Грегор. — Нельзя с ними разговаривать. Пропадешь ведь.

               — Нет.

               — Ты странный, Зимин. Неужели не боишься?

               — Я ищу свою выгоду.

               — Выгоду? Надо такое придумать! Какая выгода может быть от иностранцев?

               — Разная.

               Зимина и раньше было трудно понять, а теперь и вовсе стало невозможно. Грегор даже растерялся немножко. Как можно пользу получить от разговоров с иностранцами? Хотел Грегор спросить об этом у самого Зимина, но не посмел, поостерегся. Мало ли что услышишь в ответ? Впрочем, и так все понятно. Слышал он от ребят, что есть люди, которые готовы за наркотик душу продать. Не хотелось верить, что Зимин всего лишь презренный наркоман, который ради того, чтобы добыть очередную дозу, готов жизнью своей рискнуть, а ничего другого в голову не приходило. Кстати, это многое объясняло в поведении Зимина. И многие глупые слова, и странные поступки. Любой скажет, что от такого человека следует держаться подальше. С другой стороны, Зимин предложил свою помощь, можно сказать, добровольно согласился выручить его. И Грегор был ему благодарен. Потому что проблемы как бы сами собой разрешились. Теперь они перешли к Зимину. Стали чужими. А чужие проблемы Грегора не касались. Как-то не принято было у «злюк» вмешиваться без спроса в чужие дела. У них считалось, что непрошенное сочувствие только нарушает принципы справедливости.

               Грегор старался без нужды не вспоминать о Зимине. Ему не было до него дела. А Зимин, напротив, когда видел Грегора, почему-то испытывал странное чувство вины. Ему казалось, что если он сумеет доходчиво рассказать Грегору про настоящую человеческую жизнь, от которой он так самонадеянно отказался, покинув Институт, тот обязательно образумится и почувствует себя человеком, а не членом банды, состоящей из недоразвитых малолетних придурков. Впрочем, Зимин был уверен, что в свое время поступил правильно. Бог с ним, с Институтом.

               Разговор выдохся, и глаза Грегора стали стеклянными и пустыми. Зимин не выдержал.

               — Тебе надо научиться думать, — сказал он грустно.

               — О чем? — удивился Грегор.

               — Все равно о чем.

               — Как это? Я не собираюсь думать о том, чего не вижу. Это неправильно.

               — Знаю, но ты постарайся и у тебя получится. Начни с самых простых вещей, например, с себя.

               — С себя? Как это?

               — Думай о себе.

               — Что я должен о себе думать, хорошее или плохое?

               — Если сделаешь что-нибудь хорошее, думай хорошо, а если плохое, — думай плохо.

               Грегор засмеялся.

               — Что тебя насмешило? — спросил Зимин.

               — Представил, как утром подхожу к зеркалу и начинаю говорить про себя разные хорошие слова. Белиберда какая-то получается! Ты иногда такую чушь говоришь, что просто непонятно, дурак ты или притворяешься.

               Зимин как-то скривился и замолчал. Словно готовые к произнесению слова застряли у него в горле. Наверняка, он хотел что-то еще сказать, да так и не смог выговорить. Может быть, понял, наконец, что на любые его истины у Грегора найдется десяток своих. Вот и почувствовал себя беспомощным, загрустил, догадался, что логика его всегда проиграет понятиям. Для него мир, где доводы разума ничего не стоят, был чужим. А в чужой мир со своим уставом не лезут. Нельзя помочь человеку, если он не нуждается в помощи. А Грегор был доволен своей жизнью, а сейчас еще был рад тому, что сумел победить Зимина в словесном споре, так как хорошо знал, что это удается не каждому.

               — Уходи, Зимин! — сказал он сурово.

               — Почему?

               — Потому что я не хочу тебя видеть.

               — Ты на меня обиделся?

               — Нет. У меня от тебя голова болит.

               — Научишься думать, и голова не будет болеть.

               — Придумываешь. Ты, Зимин, ходячая головная боль.

               — Да ладно. Я — хороший.

9. Работа или жизнь

                И Зимин ушел. Хотел Грегор ему камень вслед кинуть, уже даже замахнулся, но передумал. Решил, что камня тот пока еще не заслужил. Зимин добрый, и поэтому над ним ребята смеются. Почему-то Грегор вспомнил об этом именно сейчас, когда стоял на перекрестке и поджидал дружков своих настоящих для последующего приятного времяпрепровождения. Себя он неудачником не считал. Более того, Грегора удивляло, что кто-то, тем более такой псих, как Зимин, может сомневаться в его удачливости. Главное, что он живет правильно, в этом сомнений не было. «Злюки» на его поведение никогда не жаловались и не смеялись над ним. А остальное его не касалось.

               На всякий случай Грегор решил вспомнить, не нарушил ли случайно в последнее время каких-нибудь правил? Да нет, вроде бы, все было в порядке, лишнего он себе не позволял. Замечания ему делал только Зимин. Например, на прошлой неделе заявил, что Грегору для нормальной жизни не хватает самодисциплины и силы воли. В этом, конечно, был свой резон. Действительно, Грегор и сам замечал, что ему иногда бывает трудно заставить себя что-то делать, каждый раз кажется, что проще отложить на завтра, а там, глядишь, и само рассосется. Поэтому когда нужно быстро принять решение, выбрать что-нибудь, он мучается и доводит себя до исступления бесконечными метаниями. И не потому, что боится прогадать. Он все-таки «злюка», а не жадина. Просто долго раскачивается. Начинает что-то делать и бросает на полпути. Конечно, ему не хватает терпения или вдруг скучно становится. Короче, ведет себя, как какой-то лентяй. И не может исправиться. Пробовал, но ничего не помогает.

               Получается, что Зимин прав? А вот и нет!

               Сколько времени ему понадобилось в прошлом месяце, чтобы собраться на вечеринку к другу? Две минуты, вряд ли больше. Или вот недавно ребята ранним утром позвали на пустырь сбивать камнями консервные банки. Почему-то никаких приступов сомнения у него не обнаружилось. Натянул штаны и пошел. А тут как-то на танцы в пятый квартал отправился. Хорошо там было, ему понравилось. Музычка приличная, девушки, так он потом еще десять раз туда смотался, а путь до пятого квартала неблизкий, и парни местные естественно, не в восторге были от его визитов. Пришлось Грегору даже пару раз по-настоящему кулаками помахать. А что поделаешь? Когда хочется, лень куда-то девается.

               Выходит, что нет никакой лени. Это слово придумали проклятые умники, чтобы издеваться над правильными пацанами. Просто есть вещи, которые хочется делать, а есть вещи, которые делать совсем не хочется. А поскольку «злюки» от природы наделены свободой выбора, скучные вещи им предлагать бесполезно. Нельзя заставить «злюку» делать то, что ему не интересно. Во всяком случае, это несправедливо.

               Например, Грегор в глубине души считал, что слишком частое привлечение к общественным работам, а также обязанность регулярно посещать собрания Общества по ограничению сознания имени Ф. М. Достоевского, есть злостное нарушение его гражданских прав. И он, конечно, обязательно отказался бы участвовать в этих противных его натуре мероприятиях, если бы не боялся потерять пособие. Говорят, что за такие проступки людей лишают положенных по закону денег. Делает это компьютер, так что рассчитывать на сострадание или на милосердие не приходится.

               Правда, магнаты давненько ему работы не предлагали. Так ему и без работы хорошо. Зачем она вообще нужна эта работа?

               Грегор разволновался. И, как всегда поступал в таких случаях, достал шоколадную конфету и съел ее.

               Неожиданно, на улице стало шумно. Как из-под земли вокруг Грегора собралась шумная агрессивная толпа. К его удивлению, люди были недовольны именно им.

               Больше всех возмущался парень в маске Гая Фокса. Он кричал громче всех и размахивал при этом руками. Одно неудачное движение, и маска упала. Грегор узнал своего хорошего знакомого Макса.

               — Макс, что ты здесь делаешь?

               — Выполняю свой гражданский долг.

               — Не понял.

               — Эй, ребята, снимайте! Сейчас я ему покажу!

               Грегор почувствовал неладное. Он сделал шаг назад, но убежать не успел. Мускулистые спутники Макса перекрыли пути отступления.

               — Что тебе от меня нужно? — спросил Грегор.

               — Я не могу больше молчать! Твое поведение, Грегор, безобразно и возмутительно! Ты поплатишься, ох ты и поплатишься!

               — Да в чем дело?

               — Не понимаешь?

               — Нет.

               — Таких нерях, как ты, стало слишком много. Вам все сходит с рук. Вот поэтому наш восьмой квартал пользуется дурной славой в Трущобах!

               — Да что случилось?

               — Только что, на глазах многочисленных свидетелей, ты съел шоколадную конфету и бросил фантик на тротуар.

               — А тебе-то что?

               — Как ты не понимаешь, моя гражданская позиция не позволяет мне безучастно смотреть на такие вопиющие нарушения порядка. Подними сейчас же!

               Грегор повиновался.

               Макс вздохнул с облегчением.

               — Ну вот! Отлично же получилось! Спасибо, ребята! Все свободны! И тебе, Грегор, спасибо! Помог!

               — Ничего не понимаю.

               — Прошел слух, что магнаты ищут людей для работы в муниципальной службе. Городу нужны добросовестные дворники. И я подумал, что если пошлю в Управу видео о моей принципиальной борьбе за чистоту, это значительно повысит шансы на получение работы.

               — Зачем тебе работа?

               — Пришла пора подумать о будущем. Решил, что пора остепениться. Хочешь, я и за тебя словечко замолвлю? — Макс был возбужден.

               — Нет. С какой стати. И вообще, я такой человек, что мне без твоей работы даже лучше.

10. Храм цифрового бессмертия

               Чудовищный замысел Макса насмешил Грегора. Он с третьего класса был уверен, что на свете не существует ничего более глупого, чем стремление к работе. И то, что Макс вдруг, ни с того ни с сего, решил посвятить свою разнесчастную жизнь труду муниципального служащего, было и трогательно, и безобразно. Неужели не понятно, что если один раз отдашься бесконтрольной тяге к труду, потом отделаться от этой вредной привычки будет очень сложно. Наверное, надо было Максу все это сказать прямо там, на площади, но не было у Грегора достаточно сил, чтобы образумить товарища. Даже не так, силы у него было в избытке, а вот умения убедительно говорить не хватало.

               Утомительная работа мешает человеку обрести счастье. Неужели кто-то до сих пор этого не знает? Но достижение счастья — это единственная цель существования людей. Если работать, можно ли рассчитывать сохранить себя для чего-то большего?

               Грегор хотел большего. Может быть, он пока еще не до конца понимал, о чем идет речь. Но большее — это всегда лучше, чем меньшее. И не надо большого ума, чтобы это понять.

               А Макс не понимает. Грегор приставил указательный палец к щеке. Он не знал, как еще можно выразить свое глубокое презрение к поступку товарища.

               И Зимин, кстати, тоже не понимает. Но этот пошел еще дальше. Иногда Грегору казалось, что Зимину нравится работать. Ну, как нормальным людям нравится пиво или тусоваться с приятелями.

               Неожиданно Грегору пришла в голову ужасная мысль: что если Зимин ищет встречи с проклятыми иностранцами только потому, что рассчитывает получить приглашение на работу. Какой же изощренно-испорченной должна быть натура человека, чтобы он по доброй воле искал себе работу! И не только у своих, трущобных магнатов, что еще было бы простительно, но не брезговал трудом и на чужих иностранцев. А это значит, пропал человек, и тут ничего не поделаешь. Продал душу. И плату запросил дурацкую, продешевил.

               Кстати, о душе. Грегор с ужасом догадался, что Зимин ему больше не защитник, потому что сам стал легкой добычей. Однажды Зимин, правда, по другому поводу, красиво сказал: «Дырявое ведро остается ведром, только воду в нем носить нельзя». Наступило время, когда эту пословицу пришлось вспомнить. Понятное дело, надежда на помощь Зимина и раньше была маленькая, но теперь она и вовсе испарилась. Грегор почесал затылок. Ему не просто было свыкнуться с мыслью, что его душа стала легкой добычей для любого охотника. И, наверное, очень ценной. Вот такие дела.

               На минуту Грегор зажмурился, обычно это позволяло избавиться от страха, но на этот раз проверенный способ не сработал. Легче ему не стало.

               Забавно, но в самые страшные минуты, когда человек ощущает себя беззащитной жертвой обстоятельств, даже у бесконечно тупых и легкомысленных людей случаются просветления. Вот и Грегора осенило. Его мозг исполнил свое предназначение и выработал стратегию дальнейшего поведения, в результате чего в голове Грегора возникла четкая и понятная команда: нужно идти за помощью в Церковь цифрового бессмертия. Не было уверенности, что там ему помогут. Но ничего лучшего ему придумать не удалось.

               Путь был немалый, целых три довольно протяженных квартала, так что путешествие заняло около часа. За все это время больше ни одна мысль не посетила его мозг. Наверное, потому, что он шел очень быстро.

               Только перед дверью в молельный зал самого крупного Храма Трущоб Грегор почувствовал, наконец, некоторое облегчение, напряжение спало. Вроде бы что-то внутри подсказало, что он поступает правильно. Впрочем, на его месте так бы поступил каждый. Раз уж иностранцы хотят отнять его душу, то другого пути нет. Хорошо известно, что Церковь специализируется на защите от подобных посягательств. Грегор сам неоднократно читал в сети, что для этой цели в Храме собраны профессионалы своего дела и разработаны подробные инструкции.

               Грегор бесстрашно толкнул дверь и... обомлел. От ребят он слышал о потрясающей красоте внутреннего убранства Храма, но он не мог представить, насколько прекрасно это выглядит. Особенно сильное впечатление произвела стена, составленная из одинаковых панелей с бессмысленно вспыхивающими лампочками. Постоянно меняющиеся цветовые узоры завораживали, хотелось снять шапку и, не отрываясь, всматриваться в беззвучную симфонию света. Грегор не знал, почему он подумал про музыку, звуков он не слышал. Он не стал вспоминать, что означает слово «симфония», о таких вещах только Зимин помнит. И еще. На всех панелях была начертана странная последовательность символов: «БЭСМ-6». Наверняка, они имели важный религиозный смысл. Об этом тоже стоило кого-нибудь расспросить. Но это надо будет сделать потом, потому что сейчас ему было достаточно просто смотреть на эти мигающие лампочки. Разглядывание делало его счастливым. Ничего подобного он раньше не испытывал.

               Но долго стоять в одиночестве Грегору не пришлось. Уже через минуту к нему подошел человек, облаченный в традиционный для служителей культа синий комбинезон с множеством карманов.

               — Здравствуй, посетитель, какого рожна тебе надо?

               — Мне нужна помощь.

               — Само собой. К нам в Храм редко приходят люди без особой нужды. Пока петух жареный в темечко не клюнет, люди обходят Храм стороной. К нам приходят только за помощью. И это правильно, мы здесь для того и сидим, чтобы ваши проблемы решать.

               — Потому что некуда больше идти.

               — Все верно. Молодец, довольно точно сформулировал. Так что не робей, мирянин, поведай, зачем пожаловал, — сказал служитель культа ласково.

               — Мне очень страшно.

               — Это я понял. Ты не один такой. Давай, рассказывай свою историю, не тяни резину. И побольше подробностей. Я подробности просто обожаю. В них вся суть. Кстати, ты не обиделся, что я тебя мирянином называю? Тебе, как я вижу, все равно, а мне так проще.

               — А кто это такие — миряне?

               — Я тебе потом расскажу. Сейчас некогда, хочу тебя послышать, — сказал служитель культа и подмигнул.

               Грегору он сразу понравился: разговорчивый, добрый, веселый, от кого, как ни от него, ждать помощи. И он рассказал про иностранцев все, с подробностями. Точнее, почти все. Про Зимина умолчал, но не потому, что хотел скрыть свое знакомство с этим человеком, а потому, что на время забыл о его существовании.

               — Да... Это сильно. Но вот скажи мне, мирянин, как ты догадался, что они душу твою хотят отнять? Мне бы такое никогда в голову не пришло.

               — Дык, а чего им от меня еще надо было? У меня же больше ничего нет.

               — Ты прав, мирянин.

               — Вы мне поможете?

               — Обязательно. Это же наш профиль. Могу предложить типовой договор. Быстро, надежно, качественно. Миряне, заключившие его, как правило, довольны и счастливы. Некоторым эстетам, конечно, хочется большего. Что ж, мы идем навстречу и за сравнительно небольшую плату подключаем дополнительные сервисы, реализуя, самые изощренные пожелания клиентов. Ты, мирянин, надеюсь, не эстет?

               — Не знаю, — честно признался Грегор. — Вот вы так красиво говорили про свою работу, а я ничего не понял. Может быть, эстет. А может быть, и не эстет. Откуда мне знать. Или мирянин. Почему вы решили, что меня можно называть миряниным?

               — Значит, типовой тебя устроит?

               — С какой это стати? От дополнительных сервисов мне нет резона отказываться, а вдруг потом пригодятся?

               — Разумное решение. Одобряю.

               Грегор обрадовался, он любил, когда его хвалят.

               — Согласен, значит, мирянин. Это правильно, — сказал служитель культа и, достав из портфеля бумагу, протянул ее Грегору. — Подписывай.

               — А что же будет с моей душой?

               — Э-э-э, парень, да ты, я смотрю, и в самом деле ничего не понимаешь. Слушай меня внимательно. Сейчас я тебе все подробно разъясню.

               — Значит, я больше не мирянин? — удивился Грегор.

               Служитель культа задумался.

               — Мы только что перешли на новый, более высокий уровень отношений, — сказал он и дружески похлопал Грегора по плечу. — А теперь сосредоточься и тщательно обдумай мое предложение.

               Оказалось, у Церкви цифрового бессмертия были веские основания рассчитывать на доброе отношение населения. Они продавали практическое бессмертие. Само собой, от желающих не было отбоя. Служитель культа специально это подчеркнул, наверняка, немного приврал, на его месте так поступил бы любой предприниматель. Но Грегор ему не поверил. Он ничего не слышал о подобном бизнесе, а это означало, что дела у Церкви шли не так уж блестяще.

               Упоминание о бессмертии Грегора не заинтересовало. Он и о смерти до сих пор не задумывался.

               — Бессмертие, как много переплелось в этом слове для прогрессивного человека, — с воодушевлением произнес служитель культа, доверительно заглядывая Грегору в глаза. — Это сокровенная мечта любого образованного жителя Трущоб! Уверен, что ты не исключение!

               — Вообще-то я водку не очень люблю.

               — Вот теперь я не понял, — сказал служитель культа. Он посмотрел на Грегора с осуждением. — Почему ты вспомнил о водке?

               — Не люблю скучать. Признаю, что убивать свободное время мне нравится. В конце концов, всегда можно найти себе занятие по душе. Сейчас я обожаю танцевать. Могу три часа без передышки крутиться на сцене. Одинаково люблю и репетиции, и концерты. Но, думаю, что через пять лет мне танцы осточертеют. Я уже решил — надоест танцевать, начну собирать наклейки с пакетов с едой. Или еще что-нибудь интересное придумаю.

               — Наклейки же все одинаковые?

               — В этом все дело, — улыбнулся Грегор. — Бумажки только на первый взгляд одинаковые. На самом деле это не так. Моя цель отыскивать микроскопические отличия. Нужно быть готовым к тому, что моя коллекция будет пополняться медленно, очень медленно. Думаю, что этого занятия мне хватит лет на пятьдесят. А вот что делать потом? Убить вечность невозможно. Придется пить водку, а я водку не очень люблю.

               — Зачем же ты пришел в Храм?

               — Я хотел спасти свою душу.

               — Спасение души мы продаем только в комплекте с бессмертием.

               — Как это?

               — Очень просто. Чудеса науки, никакой мистики.

               Технология и в самом деле была связана с последними достижениями в нейродинамике и кибернетике. Грегор не все понял. Но вроде бы ему предложили записать его сознание на внешний носитель. Служитель культа сказал, что душа расположена именно в сознании. А это означает, что если сохранить сознание, то и душа тоже сохранится. Это как будто поместить что-то важное и дорогое в ячейку солидного банка. Сохранность гарантируется.  И в любой момент можно воспользоваться. А как же!

               Сначала Грегор обрадовался. Ему на миг показалось, что проблема решена и его душе больше ничего не угрожает. Предположим, что враги достигнут своей цели. А он в ответ только громко рассмеется, потому что при необходимости сможет в наилучшем виде восстановить образ сознания, как неоднократно это проделывал с попорченной вирусами операционной системой своего компьютера.

               Но тут ему в голову пришло, что наверняка появятся, если уже не появились отъявленные мерзавцы, которые создадут специальные вирусы, способные испортить образ его сознания. Файлы, они и есть файлы. Грегор лично знал парней, которые больше всего в жизни любили портить чужие файлы. Для некоторых это давно стало любимым развлечением, как для него занятие старинными танцами.

               — Ты о чем-то задумался, мой юный друг? — спросил служитель культа.

               — Я вспомнил о вирусах, — признался Грегор.

               — Не волнуйся по пустякам. У нас разработана мощная аппаратная система защиты данных. Так что опасность потери важной информации исчезающе мала. К тому же, стандартный договор предполагает создание трех копий сохраненного сознания. Мы обо всем подумали.

               — А если не вирусы, если на склад с записью сознаний нападут террористы?

               — Хранилища информации расположены в подземных бункерах на глубине четыреста метров. Мы рассчитываем, что носители смогут сохранить работоспособность даже после прямого попадания в бункер небольшой атомной бомбы или десятитонного метеорита. Повторяю, сейчас задействованы два хранилища, скоро в строй войдет еще одно. Вероятность того, что террористы одновременно нападут на все три, равна нулю.

               — А если заплатить программисту две тысячи монет? Разве он не сможет уничтожить мои файлы? За деньги можно уничтожить все копии.

               — С коррупцией мы, конечно, боремся. Но как же надо было нагадить ближним, чтобы завести врага, способного на такую подлость! Знаешь ли, мой юный друг, мы с тобой слишком мелкие твари, чтобы вызывать такие сильные эмоции. Прости, если обидел.

               — Все в порядке. У меня и в самом деле нет врагов, — Грегор был в этом уверен.

               — Вот и прекрасно. Для таких сомневающихся парней, как ты, мы делаем четвертую копию их сознания, которую вручаем лично заказчику. Некоторым клиентам нравится заниматься сохранением своего сознания самостоятельно. Теперь подпишешь?

               — Нет, я должен посоветоваться.

               — Отлично. Советуйся.

               — Не с вами. С Зиминым.

               — А кто у нас Зимин?

               — Зимин — мой товарищ. Он таких, как вы, с вашими тайными и завлекательными историями, насквозь видит.

               — Приводи своего Зимина к нам в Храм. Мы спасем и его душу тоже.

               — Я ему про вас обязательно расскажу.

               — Будь добр.

11. Марго находит нового мужчину

               На сердце у Грегора стало светло. Он был уверен, что только что отбил новую атаку на свою душу. Нет, ну, в самом деле, если он разрешит записать свое сознание, в укромном уголке которого она размещается, то это будет означать, что он сам добровольно передал в чужие руки полную информацию о своей душе, а заодно и право распоряжаться ею. Мастера обработки больших массивов данных достигли в своем деле такого мастерства, что для них отделить душу от сознания — это такой пустяк, что и говорить не о чем. Для них вся эта болтовня про сознание и душу — всего лишь пустой звук. Они получают доступ к файлу, содержащему полезную информацию. Остальное дело техники — достаточно отделить ее от сознания и разрешить существовать отдельно от человека, парить в облаке, где отловить ее легче легкого. Теперь Грегор знал, как у него собираются отнять душу: запишут на внешний носитель и положат в карман.

               «Нужно будет обязательно рассказать Зимину про этих хитрых служителей культа», — почему-то подумал Грегор. Иногда к нему в голову приходили очень странные мысли. Как и почему они появляются, он не знал. Зимин называл их умозаключениями. Возникали они сами по себе и были иногда очень полезными. Помогали в трудные минуты и в легкие, конечно, тоже. Только были они бессмысленными и странными. Сами по себе приходили непонятно откуда, потом также неожиданно забывались, будто их и не было никогда. Не исключено, что они принадлежали другим людям, возникали в чужих сознаниях и переносились от человека к человеку по воздуху, с помощью ветра. Или возникали с помощью души. Это многое бы объяснило.

               И об этом стоило поговорить с Зиминым. Уже целых два вопроса накопилось. Грегор внимательно посмотрел по сторонам. Как было бы замечательно, если бы удалось обнаружить Зимина прямо здесь, в Храме. Пока вопросы не забылись. Вот  только непонятно, что Зимину делать в Храме? Сохранностью своей души он, вроде бы, никогда не интересовался. Как и цифровой религией.

               Так и вышло, Зимина обнаружить не удалось. Зато, к своему немалому удивлению, Грегор разглядел в толпе верующих подругу Зимина — небезызвестную Марго. Вот чудо из чудес, он решил, что это Зимин послал ее в Храм с важным поручением. Но когда пригляделся, понял, что Марго пришла по собственным делам. И не одна пришла, а с провожатым. Грегор был далеко. Так что ему не было слышно, о чем они говорили. Но Марго улыбалась. А это означало, что ей было смешно.

               Грегору стало любопытно, и он решил подойти ближе, чтобы узнать, что так развеселило Марго. Хорошие новые шутки всегда ценились. Он отправился к ним навстречу. Но не дошел метров пять и, не сдержав возгласа отчаяния, уселся на холодный мраморный пол. Его ноги отказали. Все дело в том, что он узнал собеседника Марго. Это был один из проклятых туристов-иностранцев. Тот, кого звали Небовым. Вот ведь как все хитро закручено, сколько от них не убегай, а они все равно догонят.

               Если бы он опустился на пол молча, еще оставалась надежда, что его не заметят, но его стон разнесся по всему Храму, в помещении была отличная акустика.

               Марго подошла к Грегору и спросила:

               — Ты что тут делаешь?

               — Сижу на полу. Разве ты не видишь?

               — Зачем ты сидишь на полу?

               — Я прячусь.

               Подошел иностранец. У него было хорошее настроение.

               — Кто же так прячется? Ты не умеешь. Хочешь, я тебя научу?

               — Нет. Спасибо. Не надо.

               — Ты его знаешь? — спросила Марго у иностранца.

               — Да. Мы встречались. Его зовут Грегор. Он хороший мальчик, — ответил тот.

               — Вовсе нет, — сурово сказала Марго, а потом вдруг засмеялась. — Ой, мамочки! Он же тебя боится!

               — Да ладно! Разве я такой страшный?

               — Нет, конечно, но Грегор этого не знает. Чем ты его так напугал, признавайся?

               — Откуда мне знать? Мы только разговаривать начали, а он вдруг вскочил, выругался, и побежал со всех ног. Метнулся в проходные дворы. Думал, наверное, что мы за ним бросимся в погоню. Забавно получилась, пожалуй, даже смешно.

               — И что ты ему сказал?

               — Ничего такого, что могло бы напугать нормального человека.

               — А скажи это мне.

               — А вдруг ты тоже испугаешься?

               — Только не я! — возмутилась Марго. — Не хватало, чтобы я испугалась слов!

               — Хорошо. Испытание тебе не помешает устроить. Но не в Храме, естественно.

               — Договорились. Пойдем на воздух.

               Иностранец наклонился над окончательно потерявшим силу духа Грегором и спросил:

               — Неужели ты меня действительно боишься?

               — Да, — не задумываясь, ответил Грегор.

               — Это плохо, — расстроился иностранец, — Какие вы здесь нежные. Футы-нуты, ножки гнуты!

               Этих невинных слов оказалось достаточно, чтобы Грегор окончательно обезумел. Он с поразительной быстротой вскочил на ноги и бросился вон. Служитель культа грустно смотрел ему вслед, было ясно, что паренек ни за какие коврижки не вернется обратно и копировать свое сознание на внешний носитель не станет.

               — А я не поняла, что случилось? Грегор, что ли, опять испугался? Но ведь ты был с ним вежлив. Или я что-то пропустила?

               — Не знаю! Мне не в чем себя упрекнуть.

               Марго взяла иностранца под локоть и повела к выходу. Глаза ее сияли.

               — Настала моя очередь пугаться, — сказала она нежно.

               Они молча шли по пустой в это время суток улице в сторону стадиона. Марго ждала, когда ей станет страшно. Она представила, как у нее от ужаса начинают мелко-мелко трястись руки и ноги, предательски скрючиваются пальцы, и холодеет нос. Ей хотелось, чтобы ее зубы выбивали дробь, и грудная клетка, не в силах вынести мощного учащенного сердцебиения, выбрасывала наружу не справившееся со своей работой сердце. Еще ей очень-очень хотелось, чтобы уши заложило от внезапно поднявшегося внутричерепного давления, а голову пронзила ноющая беспощадная боль. Так Марго представляла себе приступы страха, но страх почему-то к ней не пришел.

               Они остановились у входа в гостиницу.

               — Поднимемся? — предложил Небов.

               — А почему бы и нет, — ответила Марго.

               В номере оказался еще один человек. Марго вежливо поздоровалась, но он не ответил.

               — Постарайтесь быть приветливым, Контров, — сказал Небов.

               — Зачем ты привел эту девицу?

               — Это не девица, а носитель весьма редко встречаемых эмоций. Пора пополнить нашу коллекцию первоклассным материалом.

               — Мы будем с ней разговаривать?

               — Нет. Включай свой проклятый прибор, пока она в хорошем настроении.

12. Развлечения в яблоневом саду

               Долгие весенние прогулки в цветущем яблоневом саду приносили Марго ни с чем не сравнимое наслаждение. Для нее не было на Земле места лучше. Наверное, ей удавалось прогуливаться по едва видным тропинкам довольно часто, потому что она не удивилась, обнаружив себя в весеннем саду. На ней было замечательное длинное белоснежное платье, в старину такие платья называли свадебными. Марго очень хотелось рассмотреть его как следует. Но поблизости не оказалось зеркала. Конечно, это был сущий пустяк, но он целиком поглотил ее внимание и нарушил сложившуюся мировую гармонию. Здесь, в саду, она могла думать только о себе и своем прекрасном платье. Ничто другое ее почему-то не интересовало. Это было странно. Вот, например, было совсем непонятно, как она очутилась в яблоневом саду. Марго смутно помнила,  как покинула Храм и, подхватив под руку Небова, своего нового ухажера, отправилась к нему в гости, в гостиницу. А вот что произошло в гостинице, она забыла. Если что-то важное, можно было бы попытаться вспомнить. Но зачем, спрашивается, ломать голову по пустякам. Марго не догадывалась, что с ней произошло что-то удивительное. Перенеслась в сад, и хорошо. А как это случилось? Какая разница? Разве не все равно, как она раньше попадала в сад? Марго искренне считала, что проделывала подобные путешествия множество раз.

               Она с наслаждением вдохнула свежий пахучий весенний воздух. Как хорошо гулять в саду!

               Слева от тропинки протекал ручеек, голубенький такой, вода перескакивала с камня на камень, издавая при этом мелодичный шум, своего рода ритмичное журчание. Марго звук ручейка понравился, он успокаивал. Вслушиваться в эти чарующие звуки можно было долго-долго.

               Из-за деревьев показалась прекрасная белая лошадь. На ней гордо восседал Зимин. Он приветливо помахал рукой и ловко соскочил на землю.

               — Что ты делаешь в моем саду? — удивилась Марго.

               — Разве ты не видишь? Я прогуливаю лошадь.

               — Зачем?

               — Свежий воздух и солнечный свет полезны для живых существ, — сказал Зимин, подумал и добавил: — И тебе тоже прогулки полезны.

               — Какой же ты заботливый! — восхитилась Марго. — Я всегда это знала.

               — Вовсе нет, — ответил Зимин решительно. — Просто я люблю давать советы.

               — А что еще мне полезно?

               — Не знаю.

               — Попробуй сосредоточиться.

               — Мне следует чаще читать тебе вслух стихотворения и отрывки из моих прозаических текстов.

               Он был такой милый. Марго нежно взяла его за руку, и они быстро побежали прочь от ручейка к высоким крутым скалам, расположенным метрах в пятидесяти от поляны, где мирно паслась белая лошадь.

               — Расстегни мне платье, — попросила Марго.

               — Это я с радостью, — обрадовался Зимин.

               Платье было моментально сброшено и осталось лежать на земле белой кучкой. Марго осталась в синей футболке с короткими рукавами и удобных спортивных шортах. На ногах обнаружились тяжелые альпинистские ботинки с острыми шипами на подошвах.

               Появившиеся невесть откуда тренированные парни ловко надели ей на голову защитный шлем, а на ноги наколенники. С вершины скалы сбросили две веревки, которые тут же прикрепили к ее поясу. Можно было начинать восхождение.

               — Я всегда одобрял твое вечное стремление забраться повыше, — сказал Зимин.

               И Марго полезла вверх, цепляясь руками и ногами за короткие штыри, заранее вбитые в скалу для начинающих альпинистов.

               На вершине ее встретили Немов и его таинственный друг Контров.

               — Чего только не бывает на свете, — сказал Немов, вроде как с осуждением.

               — Это не я придумала, меня Зимин подучил. Сама бы я так высоко не залезла, — сказала Марго, почувствовав, что пора начинать оправдываться. — Но если вам не нравится, я могла бы спуститься, только неохота.

               — Познакомишь нас с Зиминым?

               — Да, конечно, но только если вы пообещаете, что не будете его бить.

               — Договорились.

               — Его нельзя бить по голове, он очень умный.

               — Очень надо.

               Марго рассмеялась, она знала, что Зимин любит такие двусмысленные фразы. Трудно было понять, что означало это «очень надо». То ли обещание не бить Зимина, когда он попадет к ним в лапы, то ли, наоборот, горячее желание отыскать Зимина, и навалять ему как следует. Марго это уже не волновало. А с двусмысленными словами пусть разбираются Зимин и красавец Немов.

13. Марго и иностранец

               Зимин весьма удобно устроился на диване, поджав под себя ноги, и пытался вспомнить, что такое радио, и какое отношение оно может иметь к человеческому счастью. В старой книге ему встретилось утверждение: «Радио есть, а счастья нет»! Энциклопедический комментатор тут же подсказал, что радио — это старый способ беспроволочной передачи звукового сообщения на расстояние посредством радиоволн. Эта была не слишком полезная информация для философских размышлений о человеческом счастье и возможных способах его отображения в литературных произведениях. Но другой у Зимина не было. И он решил, что неплохо было бы обдумать хотя бы то немногое, что ему стало известно:

               1. Сама по себе передача звуков на расстояние когда-то считалась возможным источником счастья;

               2. Эти надежды не оправдались.

               Наверное, люди в стародавние времена, — все люди, а не отдельные продвинутые или специально назначенные для этого начальниками гиганты мысли, — знали что-то столь важное про человеческую природу и общественную выгоду, что наш мир обязательно изменился бы в лучшую сторону, если бы все по очереди смогли высказаться перед радиопередатчиком. Поэтому и считалось, что если бы эти самые главные фразы, а их, понятное дело, не могло быть слишком много, стали при помощи радиоизлучения общественным достоянием, они обязательно послужили бы основой для создания нового справедливого общества.

               Зимин с сомнением покачал головой. Такая картина устройства мира выглядела слишком привлекательной и разумной, чтобы иметь хотя бы минимальные шансы быть реализованной.

               И вот однажды радио появилось. И правильные фразы были произнесены вслух. Но счастье почему-то прошло стороной. Об этом было сочинено огромное количество умных книг. И если повезет, то и Зимин напишет свою версию истории про ускользнувшее из рук человечества счастье. Только книга не будет грустной, не такой он человек, чтобы грустить по пустякам. Счастье — понятие, которое трудно определить, сколько людей, столько и представлений о нем. У самого Зимина мнение о счастье пока не сформировалось. Он очень плохо представлял, каково это — быть счастливым.

               Зимин стал напряженно думать о феномене счастья, попытался вспомнить моменты, когда сам был счастлив. Наверняка он время от времени испытывал это чувство. Не могло же счастье вечно обходить его стороной. Только ничего разумного в голову не приходило. Ему довольно часто бывало весело, и удачи случались, бывало, что и мечты исполнялись, и здоровье до сих пор не подводило… Но было ли это счастьем? Ответа он не знал.

               Ему оставалось надеяться, что он будет больше знать про счастье, когда напишет литературное произведение. От первой до последней буквы. Но когда это случится! Зимин даже зажмурился, когда представил, сколько еще работы ему предстоит.

               В прихожей раздался характерный шум — вернулась с прогулки Марго. Зимин хотел расспросить ее о счастье, но, к сожалению, обнаружил, что она чем-то взволнована или расстроена.

               — Что-то случилось? — спросил он скорее по инерции, не рассчитывая получить ответ, но Марго ответила.

               — Я не знаю, можно ли назвать происшедшее со мной случившимся.

               Зимин не поленился и записал фразу в свою записную книжку, очень уж она ему понравилась. Потом пригодится, подумал он, с интересом посмотрев на подругу.

               — Иногда мне кажется, что я научилась предсказывать будущее.

               — Продолжай.

               — Помнишь, на прошлой неделе я сказала, что останусь с тобой, пока не встречу другого человека, лучше тебя? — сказала Марго, нахмурившись.

               — Да. Что-то такое было. Припоминаю. Но это же была шутка?

               — Я сначала тоже так подумала. Но оказалось, что это предсказание.

               — Ну?

               — Я его встретила.

               — Зачем ты мне об этом говоришь?

               — Не будь противным! Мне хочется рассказать тебе о нем, посоветоваться.

               — Как будто мы подружки?

               — Да!

               — Но мы не подружки.

               — Ты будешь слушать? Вообще-то, это и тебя касается.

               — Прости. Не понял.

               — Как ты можешь что-то понять, не выслушав меня?

               — Хорошо, рассказывай.

               — Сам знаешь, ты свою жизнь пока еще не наладил, у меня нет особого резона оставаться с тобой. Конечно, ты парень хороший, кто же спорит. Но этого мало. Сама не понимаю, почему до сих пор тебя не бросила. Мать меня предупреждала, что бывают обстоятельства, когда сердцу не прикажешь. Наверное, это мой случай. Но нельзя же портить свою жизнь из-за какого-то сердца. Правда? Ты не молчи, кивни.

               Зимин послушно кивнул. Он потерял нить разговора. Но ему стало любопытно, хотелось узнать, чем закончится рассказ Марго. К своему удивлению, он понял, что это был первый по-настоящему серьезный разговор между ними. И, кажется, последний.

               — Нельзя все время доверяться сердцу, настало время включить голову, — сказала Марго с грустью.

               Это была еще одна фраза, которую Зимин не ожидал от нее услышать. Не исключено, что он ее недооценивал, а может, просто не догадывался, что с ней можно говорить на отвлеченные темы.

               — А когда включаешь голову, то ясно понимаешь, что от тебя следует держаться как можно дальше, потому что толку все равно не будет. Ты относишься к тому редкому числу перспективных людей, про которых точно известно, что все их начинания с треском провалятся. Не потому, что ты как-то по-особенному глуп или ленив, вовсе нет, но тебя почему-то не интересуют перспективы. Совсем. И это не лечится.

               — Но ты пока еще со мной, значит, все еще надеешься, что однажды я вытащу свой счастливый билет.

               — Уже нет. Я рядом с тобой только потому, что мне так приказывает сердце. Но однажды я проснусь и пойму, что  стала бессердечной. Встану и пойду. И ты меня больше не увидишь.

               — Что это ты все про меня. Давай, расскажи про своего нового ухажера. Он перспективный?

               — Я не знаю. Он чужой.

               — Здрасьте, приехали!

               Марго решилась. И рассказала свою странную историю. Это была история не про любовь и не про перспективы. Однажды в кафетерии она познакомилась с симпатичным веселым парнем. Он много шутил и подарил цветок. Они долго беседовали о старинных танцах и контрабандной косметике, которую смелые парни доставляют в Трущобы прямиком из Усадьбы. Небов, так звали красавца, очень смешно изображал отчаяние обитательниц Усадьбы, когда те узнавали, что их фирменными препаратами пользуются обитательницы Трущоб. Кстати, обещал достать флакон и для Марго.

               — А еще о чем говорили? — спросил Зимин.

               — В каком смысле?

               — На какие темы? Что он тебе рассказывал? О чем спрашивал?

               — Не помню. А-а. Вот. Ты прав. Он меня действительно спрашивал.

               — О чем?

               — Ни о чем, просто задавал вопросы. Хотел, чтобы я ему отвечала. А мне не хотелось. Я ему сказала, что если ему нужны ответы, то вопросы нужно задавать тебе.

               — Мне? — удивился Зимин.

               — Конечно. Ты у нас любитель заумных разговоров с вопросами и ответами.

               — И что тебе ответил Небов?

               — Сказал, что есть вопросы и к тебе. Я засмеялась. Сказала, что рада за тебя. Подумала, что тебе уже надоело задавать вопросы Грегору. Он, наверное, все время дает одинаковые ответы. А тут новый человек. Может быть, он что-то такое умное спросит, что тебе захочется записать в свою книжечку. Потом я рассказала Небову про Грегора, чтобы он тоже посмеялся над ним. Но он только грустно улыбнулся. И тут я увидела Грегора, он походил к Храму. Я сказала Небову: «Грегор идет в Храм. Наверное, и Зимин где-то рядом. Он любит Грегору вопросы задавать, вот они и встречаются в разных местах». Небов ответил, что и сам не прочь посетить Храм, давно мечтал, только повода не было. Я засмеялась, потому что он смешно это сказал. Представила, как вы втроем в Храме встречаетесь и начинаете друг другу вопросы задавать и ответы давать. Здорово, я бы хотела послушать.

               — А зачем ты про меня сказала?

               — Не знаю, просто вспомнила почему-то. Я про тебя часто вспоминаю.

               — Ну и что было дальше?

               — Ничего не было. Ты же в Храм не пришел.

               — Ты же знаешь, что я в Храм не хожу.

               — Я знала, но забыла. А потом Небов увидел Грегора, оказывается, они были уже знакомы, подошел к нему, заговорил. Почти как ты — вежливо. Но Грегор почему-то испугался, громко закричал и побежал прочь со всех ног. Небов обиделся и грустно так спрашивает: «Неужели я такой страшный, что меня даже Грегор боится»? Я его стала успокаивать, сказала, что он совсем не страшный, а красивый и перспективный. Он спросил, боюсь ли я его? Ответила, что не боюсь.

               — Это все?

               — Нет. Небов пригласил меня к себе в гостиницу, и мы пошли.

               — Ну, дальше мне неинтересно, — сказал Зимин.

               — Ошибаешься! — возразила Марго. — Вот тут самое интересное для тебя и началось. Я все запомнила.

               И Марго рассказала про свое чудесное перемещение в яблоневый сад, и про все-все, что с ней там произошло. Многое, видимо, ей было трудно выразить словами, так что Зимину пришлось довольствоваться созерцанием ее блестящих глаз и таинственной улыбки, которые говорили о приключении больше слов.

               Зимин подумал, что было бы здорово, если бы Небов оказался одним из иностранцев, так напугавших Грегора. Можно будет надеяться, что он не иностранец, а человек из Усадьбы. Впрочем, для обитателей Трущоб люди из Усадьбы давно уже иностранцы.

               — И когда ты уходишь к своему Небову? — спросил Зимин.

               — А я не ухожу. Я с тобой останусь.

               — Почему?

               — Не знаю.

               — Ты почувствовала, что я перспективнее?

               — Нет. Но тебе я могу верить, а ему нет. Мне от его перспективности пользы нет.

               — Надеешься, что у меня все получится?

               — Более чем кто-либо другой.

14. Правонарушение

               Вот как все оказалось закручено. Бедный Грегор долго не мог прийти в себя после чудовищного происшествия в Храме цифрового бессмертия. Больше всего его потрясло даже не то, что он увидел там проклятого иностранца, — он сам понимал, что вечно прятаться не сможет, рано или поздно его все равно должны были обнаружить. А вот то, что иностранец был знаком с подругой Зимина Марго, это уже вообще ни в какие ворота не лезло. И, как сказал бы Зимин, если бы с ним самим однажды случилось что-то подобное: «Переполнилась чаша терпения».

               Можно было сделать множество неприятных выводов из этого прискорбного факта, например, посмотреть по-другому на личность самого Зимина. А что если он только притворяется своим парнем, а на самом деле давно уже пособник иностранцев? Но Грегору и без умствований было худо.

               Ему хотелось побыть одному, вот он и устроился возле мусорного коллектора. Здесь дурно пахло, поэтому всегда было безлюдно. По своей воле люди в такие места не приходят. Ему было очень скучно, но он не знал, чем можно заниматься в одиночестве. Если бы он только мог решиться, то давно перебрался в какое-нибудь другое безопасное убежище. Но животный страх заставлял его сидеть на месте, с грустью рассматривая свои кроссовки.

               Ему захотелось есть. Он достал из кармана «сникерс» и стал жевать.

               — Здравствуй, Грегор! Что ты тут делаешь? — раздалось вдруг над самым ухом.

               Если бы оказалась у Грегора под рукой бейсбольная бита, прут арматуры, кусок водопроводной трубы, молот (легкоатлетический снаряд), увесистая дубина, кирпич  или домкрат, он обязательно изо всех сил шарахнул бы этим предметом по распроклятой башке Зимина. Откуда он только взялся, спрашивается.

               — Ты мне не рад? — спросил Зимин.

               — Не рад я тебе! Не рад!

               — А я с тобой поговорить хотел.

               — О чем?

               — Марго, — ты ее знаешь, она моя подруга, — видела тебя в Храме. Понимаю, что спрашивать про религиозные чувства сейчас не принято, но все-таки, скажи мне честно, зачем ты туда пошел? Мне любопытно.

               — Имею право.

               — Это я понимаю. Но зачем тебе понадобилось свое право реализовывать?

               — Имею право.

               — Ладно, не хочешь — не говори.

               Зимин расстроился, он понял, что неправильно начал разговор, в конце концов, его интересовали не столько религиозные чувства Грегора, хотя неплохо было бы и с ними разобраться, сколько странный Небов. Важно было удостовериться, что он и есть тот иностранец, который уже один раз напугал Грегора. И проще всего было прямо спросить о нем.

               — Видел парня, который был с Марго?

               — Видел.

               — Ну? Что за парень, как выглядит? Понравился ли он тебе? Давай, рассказывай.

               Грегор поднялся, тщательно вытер свои потные руки о штаны. Лицо его покрылось красными пятнами.

               — Хочу знать, — продолжал Зимин. — Правильно ли я понял, что это и есть твой иностранец?

               — Да, это он, — Грегор и на этот раз не сумел соврать, хотя и старался изо всех сил.

               — Почему ты его боишься?

               — Зачем все эти вопросы? — возмутился Грегор. — Что тебе от меня нужно?

               — От тебя? Да ничего мне от тебя не нужно. Мне бы с этим парнем встретиться. Ты обещал, что познакомишь меня со своим иностранцем. Говори, ты рассказал ему обо мне? Живет, мол, здесь поблизости очень хороший парень Зимин, желает с вами познакомиться. Неужели это так трудно?

               Терпению Грегора пришел конец. У него не было сил выслушивать бесконечные вопросы про иностранца. Он не выдержал и со всех ног бросился прочь. В последнее время его уже в третий раз спасали тренированные ноги.

               Зимин с сожалением смотрел ему вслед, научится ли он когда-нибудь разговаривать с парнями из Трущоб? Какие следует использовать слова, чтобы не пугать людей?

               Переживания Грегора были значительно печальнее, он внезапно понял, что отныне житья в восьмом квартале ему не будет. Придется менять обиталище. Был у него один приятель в пятом квартале, приглашал на рыбалку, так что на первое время можно будет перебраться к нему. Это надо было сделать прямо сейчас, не раздумывая и ни о чем не сожалея. До границ квартала было чуть больше километра. Если не оглядываться по сторонам, этот путь можно проделать за пять минут. А если постараться, то и быстрее. Грегор принял решение бежать. Чем дальше он убежит, тем спокойнее ему будет. И действительно, когда пересек границу квартала, он немного успокоился. Теперь не было необходимости бежать, он перешел на быстрый шаг. Так он шел целый час и только тогда окончательно понял, что с прежней жизнью покончено.

               Страх — хороший стимул для бега, но силы человека не беспредельны, он стал задыхаться. Грегор привалился к уличному фонарю, ему требовался отдых. Довольно скоро дыхание полностью восстановилось, он обрадовался и стал с интересом осматриваться. В этот квартал он попал впервые, но чужим Грегор себя не чувствовал. Настоящий злюка нигде не пропадет. Здания были такие же, как и в восьмом квартале, да и грязи на тротуарах было ничуть не меньше, чем возле его родного дома. Даже граффити и каракули на стенах были на удивление схожи. Отличались кварталы лишь световой рекламой, — она принадлежала разным фирмам. Грегор и прежде считал, что реклама украшает город, учит любить прекрасное и вносит такое необходимое горожанам разнообразие.

               И супермаркет был почти родной. Грегор сначала так и подумал — свой, родной. Только он, вроде бы, с другой стороны к нему подошел. С северной. Вот и все отличие. Но потом пригляделся — нет, не сходится, входная дверь другой краской выкрашена.

               Грегор почувствовал себя настоящим туристом. Ему стало интересно, как местные парни время проводят, чем интересуются. Мимо него, важно ступая, прошел молодой человек в стереоскопических очках. Это было забавно, но не актуально. В восьмом квартале эти очки забросили в чуланы еще прошлой осенью. Мода — штука изменчивая, тут ничего не поделаешь! Однако эта встреча обрадовала Грегора. Ему было приятно сознавать, что по части моды его родной восьмой квартал значительно опережает своих соседей.

               Неожиданно из-за угла раздался радостный смех и, тут же, звук бьющегося стекла, шум становился все громче и громче. Грегор догадался, что к нему приближаются люди, и вот они появились на площадке возле супермаркета. Это были местные обитатели! Целеустремленные, молодые и веселые. Выглядели они стильно: на них были фиолетовые куртки с капюшонами и спортивные штаны, рты закрыты шарфами. Стало понятно, почему их выкрики показались Грегору такими приглушенными. В этом не было ничего странного и необычного, так часто поступали и «злюки» из восьмого квартала. Он хотел сказать местным ребятам что-нибудь дружелюбное и приятное, но они, не сбавляя скорости, промчались мимо.

               Ребята умели получать удовольствие от жизни, пробегая мимо магазинов, они бросали камни в витрины. Каждый удачный бросок вызывал у них приступ воодушевления и любви к жизни, они подпрыгивали, размахивали руками и радостно гоготали. Грегору почему-то показалось, что парни исполняют перед ним современный ритмичный танец. Хотелось запомнить каждый миг происходящего, чтобы потом, на дискотеке, порадовать друзей-танцоров новыми ловкими движениями. Местные обитатели были удивительно пластичны и тренированы, у них многому можно было научиться. Жалко, что они убежали.

               Миг — и весельчаки скрылись в подворотне. Грегору они понравились, он бы с удовольствием остался в этом замечательном квартале на целый год, потому что здесь можно было научиться всевозможным увлекательным и полезным штукам. «А почему бы не остаться, — подумал он. — Все равно нужно было спрятаться от иностранцев, да и от Зимина неплохо было бы отдохнуть».

               Грегор тяжело вздохнул. Неожиданно что-то призывно блеснуло справа от фонаря. Он не удержался, повернулся на призывный блеск и обнаружил, что в разбитой витрине одиноко валяется новый навороченный коммуникатор, о достоинствах которого он так много слышал от знакомых ребят. Один раз Грегору дали такой подержать. Это был полный восторг. Прекрасный дизайн. Отличное качество 3D графики. Независимая связь с Облаком. Современная  функция подпитки ладони электронными витаминами. Биомассаж. Говорили, что корпус ласкает руку. Полный восторг. С тех пор Грегору было о чем мечтать, если так можно выразиться.

               О чем тут можно было раздумывать? Он же лежал там один, забытый среди битого стекла. Его могли повредить хулиганы. Грегор, подчинился инстинкту, схватил его и, стремглав, бросился прочь. Конечно, он не собирался воровать, это не входило в его планы. Но что-то сильнее рассудка и здравого смысла заставило его совершить этот глупый и безрассудный поступок. Грегор немедленно почувствовал неладное, внутренний голос подсказывал, что ему будет очень плохо, что он пожалеет, что связался с чужой вещью. Он даже попытался исправить ситуацию и положить коммуникатор на место, но так и не сумел. Это оказалось выше его сил. В ладони ощущалось приятное покалывание, наверное, сработал биомассажер, так вот каково оно — счастье. И он побежал. Счастье-счастьем, но нести ответственность за свой проступок он не желал.

               Он промчался мимо одной многоэтажки, мимо второй, мимо третьей. И остановился. Бежать он больше не мог, подвела дыхалка. Ему требовалась передышка, необходимо было восстановить дыхание и попить водички. Сильно стукнуло в сердце. Грегор увидел удобную скамейку и пристроился на самом краешке, ему показалось, что так будет правильно. Не хватало воздуха, он открыл рот шире, но лучше ему не стало. Тут его и сцапали.

15. Правоохранители и заговорщики

               В полицейском участке с ним обращались очень плохо: во-первых, забрали оба коммуникатора, не только тот, что он нашел в разбитой неустановленными лицами витрине, но и его собственный, старенький, с которым он полгода не расставался. Во-вторых, отняли бутылочку с водой — поступок явно негуманный, а вдруг ему захочется попить? После изнурительной пробежки это не кажется какой-то особой прихотью. В-третьих, они стали кричать, топать ногами и задавать свои хитрые вопросы.

               — Ты зачем бил витрины?

               — Я не бил.

               — А кто бил?

               — Я не знаю. На головах у них были капюшоны, а рты замотаны шарфами.

               — Ты узнаешь их, если увидишь?

               — Капюшоны были коричневые, шарфы зеленые.

               — Не из твоей ли случайно кампании?

               — Нет. Я в кампаниях не состою.

               — Не местный, что ли?

               — Да. Не местный. Я из восьмого квартала.

               — Ух ты. А как здесь оказался.

               — Случайно. Побежал и задумался.

               — Любишь бегать?

               — Очень.

               — Сколько приводов имеешь?

               — Да я в первый раз попался. Вы мне верите?

               Полицейский проверил.

               — Действительно, — подтвердил он. — В первый раз.

               На какое-то мгновение Грегору показалось, что ему попался добрый полицейский, и его отпустят. Поймут, что произошло досадное недоразумение, и не посадят в клетку. В его квартале полицейские были добрые, они любили рассказывать задержанным о хороших поступках.

               Но полицейский почесал затылок и сказал:

               — Влип ты, парень! Зачем коммуникатор взял? Разве тебе в школе не говорили, что чужое брать нельзя?

               — Говорили.

               — Ну и зачем взял?

               — Не знаю. Как-то само собой получилось. Я больше не буду. Отпустите меня, пожалуйста.

               — Говоришь, не хотел воровать, само получилось?

               — Да.

               — Это плохо. Значит, ты больной и тебя надо лечить.

               — Будет больно?

               — Нет. Плюнешь в пробирку, врачи посмотрят, что там у тебя в генах творится. Нет ли предрасположенности. Потом, если понадобится, возьмут твою кровь на анализ, может, там не все в порядке. Надо обязательно отыскать причину твоего пристрастия к воровству. Не исключено, что ничего серьезного не обнаружат. Что-то вроде поноса или насморка. Дык, это не страшно, это лечится. Подберут тебе нужное лекарство и сделают прививку. Будешь как новенький. Еще спасибо скажешь.

               Через два часа Грегора отпустили с миром. Тяжелая дверь полицейского участка с грохотом закрылась, Грегор, наконец, смог вздохнуть с облегчением. Полицейский точно описал процедуру, которую ему пришлось пройти. В общем, ему сделали прививку.

               — Привет! — услышал он неожиданно.

               На противоположной стороне улицы стоял молодой парень и приветливо махал ему рукой. Грегор удивился, он думал, что в этом квартале о нем никто не знает.

               — Подойди ко мне, — сказал незнакомец.

               Особого радушия в голосе Грегор не почувствовал, но все-таки послушался.

               — Разве мы знакомы? — спросил он на всякий случай, потому что не хотел показаться невоспитанным.

               — Это дело наживное. Давай, сейчас познакомимся. Меня зовут Жека. А тебя как?

               — А я — Грегор.

               — Здорово! Ты мне нужен. Желаю, чтобы все жертвы полицейских преследований стали моими друзьями! Ты ведь жертва, не правда ли?

               — В какой-то мере.

               — Почему я тебя раньше не видел?

               — А я не местный. Из восьмого квартала. Про «злюк» слышал?

               — Нет.

               — Не может быть! Ты меня разыгрываешь!

               — Хорошие, наверное, ребята твои «злюки».

               — Отличные.

               — Понятно. Так ты, значит, к себе почапаешь?

               Грегор на секунду растерялся. Возвращаться в восьмой квартал ему не хотелось. Было страшновато.

               — Я бы у вас пожил полгода…

               — Отлично! Нам нужны боевые ребята, такие как ты. Сейчас зайдем в Управу, зарегистрируешься, комнату тебе подыщем, и живи, сколько хочешь.

               — А можно?

               — Конечно. Мы хороших людей в беде не бросаем.

               — Подожди, а вы кто такие?

               — Мы — заговорщики.

               — И что вы заговариваете?

               Жека посмотрел на него с осуждением.

               — Мы не заговариваем, мы — плетем заговоры!

               — А что, есть разница?

               — Конечно, есть!

               — А, ты про те заговоры?

               — Про них. Пойдем со мной. И не бойся.

16. Заговорщики

               После прививки голова у Грегора немного побаливала. Он подумал, что легче бы перенес лечение, если бы ему рассказали, что это за прививка и зачем ее сделали. Но никто ничего объяснять не стал. Грегор почему-то решил, что врачи были уверены, что он в курсе дела. Наверняка парни из этого квартала (кстати, он вспомнил, что до сих пор так и не узнал его номер, а надо бы) про эти прививки все знают и не нуждаются в том, чтобы им рассказывали про них при каждом задержании.

               Конечно, он мог спросить у врачей, но как-то неудобно было. К тому же все произошло так быстро, что он просто не успел сориентироваться. Растерялся. Можно было про прививки спросить у нового товарища, у Жеки. Но что-то мешало, он понимал, что этого делать нельзя. И Грегор решился на обман. Его щеки немедленно раскраснелись, глаза заслезились, пальцы на руках мелко и противно задрожали. Любой обитатель восьмого квартала сразу бы понял, что Грегор сейчас скажет неправду.

               — Был у меня один знакомый, хороший парень, только сделали ему однажды прививку, и он, знаешь ли, как-то сразу погрустнел, будто ему кислорода стало не хватать. Он обещал мне рассказать, что это за прививка такая, да потом куда-то пропал. А ты не знаешь случайно, что это за штука такая — прививка?

               — А тебе разве не сделали?

               — Нет, — сказал Грегор. Теперь кроме пальцев, у него задрожала левая нога и, возможно, уши.

               — Здорово тебя трясет! — сказал Жека.

               — В участке было страшно, — признался Грегор. — Но они меня не били.

               — Почему они тебя отпустили?

               — Не знаю. Они сначала громко ругались и плевались. Говорили, что я должен исправиться.

               — Вот злыдни. Уж я-то про них все знаю. Смотрю, тебе много пришлось вытерпеть.

               Они свернули в проулок, потом в подворотню. Ловко переправились через большую лужу и вошли в грязный подъезд, разрисованный неумелыми граффити. Грегор попытался запомнить дорогу, но быстро понял, что это абсолютно бессмысленно. Даже если представить, что ему удастся отыскать дорогу к местному супермаркету, это не поможет вернуться в родной восьмой квартал. К тому же, он вспомнил, что сам хотел провести ближайшие полгода вдали от дома, пока не забылась история с пришельцами. Так что запоминать дорогу не было никакого резона. Все равно через полгода придется спрашивать снова.

               — Куда мы идем? — спросил Грегор.

               — К хорошим людям.

               Слова эти насторожили Грегора, признаться, сам он не очень любил хороших людей. Не потому, конечно, что  предпочитал плохих. Ничего подобного. Просто так всегда получалось, что встречи с хорошими людьми приносили ему неприятности. Уж очень они были требовательными и решительными в своем стремлении ко всему хорошему.

               — Надеюсь, твои люди не являются заговорщиками?

               — А вот и не угадал. Это они и есть.

               — Тогда я боюсь.

               — Ерунда. Они тебя обижать не будут.

               После чего Жека крепко схватил Грегора за рукав и больше не отпускал, пока их недолгое путешествие не закончилось возле кое-как выкрашенной зеленой краской двери. Грегор решил не сопротивляться. В конце концов, он не собирался делать ничего предосудительного. Так что если заговорщики и задумают что-нибудь плохое, его это не касается. А если решат сделать что-то хорошее, он еще подумает помогать ли.

               В малогабаритной трехкомнатной квартире находилось человек десять. Жека назвал их активистами. Главным среди них был высокий и стройный человек по имени Седов, его представили как второго координатора «Союза за гражданские права». Увидев Грегора, он немедленно захотел произнести речь.

               — Нас часто спрашивают: кто мы такие, откуда взялись и чего добиваемся? Вон сколько сразу вопросов. Мы не устаем отвечать, но приходят новые люди, и они тоже должны знать про нас правду. И сегодня я вижу нового человека. Мой долг организатора объяснить новичку его права и обязанности. Откуда ты парень?

               — Он из восьмого квартала. Гулял у нас, за что попал в участок. Теперь он знаком с полицейским произволом не понаслышке. Прошел, так сказать, университет классовой борьбы.

               — Уважаю, — сказал Седов. — Такого молодца не нужно агитировать, он сам любого сагитирует! Но я все-таки попробую! Расскажу про наш семнадцатый квартал.

               Последнее заявление вызвало довольный и радостный смех у собравшихся. Они дружно вскочили со своих мест и принялись аплодировать. Когда опять стало тихо, Седов продолжил:

               — Мы простые люди с улицы, чья жизнь давно уже стала пустой и бессмысленной, поскольку, с некоторых пор, нам отказано в праве распоряжаться своей судьбой! Отныне мы лишены самоуважения, а наши мечты устремленности! Нам оставили только одно проклятое право — потреблять!

               — Давай про справедливость! — выкрикнул кто-то.

               — Конечно, мир вокруг нас не справедлив! Настойчивое стремление к прекрасному, присущее нам от природы, поставлено под сомнение. Нам говорят, что мы, видите ли, не получили классического образования, поэтому наш вкус испорчен, а мысли о будущем убоги. Может быть и так. Но кто в этом виноват? Я это знаю: народ виноватым быть не может. Мы еще покажем себя!

               — А как же быть с ненасильственным сопротивлением произволу? — спросил кто-то.

               — Это славная практика, но она явно принесет гораздо больше пользы, если правильно чередовать ее с активными действиями в защиту законных интересов народа.

               — Опять, что ли, покрышки жечь и витрины бить?

               — А почему бы и нет? Проверенная временем тактика. Народ должен научиться отстаивать Богом данное право на постоянное повышение базового жизненного пособия. Мы требуем к себе уважения.

               — Все бы хорошо, но слишком многим нашим парням уже сделали прививку.

               — Да, это проблема. Но, уверен, штаб примет верное решение и выработает рекомендации.

               — А что такое прививки? — спросил Грегор.

               Седов внимательно посмотрел на него, потом улыбнулся и даже вроде бы подмигнул.

               — Мне показалось, что сегодня среди нас затесался провокатор, а это всего лишь новичок. Не исключаю, что он действительно ничего не знает про нашу грустную жизнь. Слушай внимательно, парень. Полиция придумала потрясающую пакость, если человек попадает к ним в лапы, по недоразумению или за мелкую провинность — это неважно, его тут же ставят на электронный учет. Собственно, полицейские это и называют прививкой. Контролеры считают, что привитый человек больше не может нарушать правила, поскольку все его действия контролируются компьютером на субклеточном уровне. Машина, лишенный сострадания агрегат, вольна отныне решать его судьбу.

               Грегор вздохнул с облегчением. Он лучше других знал, что никогда не нарушает правил. Более того, считает, что его жизнь потеряет всякий смысл (в хорошем значении этого слова), если правила будут однажды отменены, перестанут быть обязательными для безоговорочного исполнения или изменены. Получается, что прививка для него не опасна.

               — А ему прививку уже сделали, — сказал Жека, указав пальцем на Грегора, потом радостно заржал. — Он вчера в супермаркете коммуникатор стырил.

               Грегор не понял, Жека смеется потому, что наставил на него палец (следует признать, это действительно смешно), или потому, что ему сделали прививку. Но он решил на всякий случай соврать про прививку, не сознаваться, что в участке его укололи. Как известно, врать он не умел, но похоже, что здесь, в семнадцатом квартале, никого его честность не интересовала.

               — Мне прививку не делали, — сказал он. — Сначала хотели, даже врача привели. А потом поймали кошку и ее укололи. Звери! Но ей было совсем не больно. Она даже не заметила.

               — И ты не побоишься с нами пойти на демонстрацию? Встанешь в ряды борцов за справедливость?

               Идти с этими ребятами Грегору было страшновато, но и спорить с ними особого резона не было. «А вдруг они делают хорошее дело»? — пришло ему в голову и тут же, почти одновременно, совсем другое: «А не стукнут ли меня палкой по голове, если я откажусь»? Оба предположения, такие вроде бы разные, не оставляли ему выбора, надо было соглашаться.

               — Конечно, пойду! Вы мне только подскажите, что надо делать. Я быстро научусь.

               — Об этом не беспокойся, научим.

17. Демонстрация и эвакуация

               Ребята дали Грегору какую-то таблетку, так что ночью он поспал хорошо. Замечательно поспал, закрыл глаза вечером, а утром открыл. И все — как огурчик!

               После завтрака ребята выстроились кружком и занялись физкультурой: размахивали руками, высоко поднимали ноги, доставали руками носки тапочек, стараясь, чтобы при этом не сгибались колени, подпрыгивали, совершали короткие пробежки. Грегора пригласили присоединиться, но он ответил вежливым отказом. Ему для разминки хватило короткой тренировки на велотренажере. Мышцы  его налились здоровой тяжестью, он понял, что физически готов к трудному дню. А в том, что день будет не из легких, сомнений не было. На два часа Седов назначил демонстрацию.

               Предстоящее участие в трущобном протестном марше Грегор рассматривал, как великое благо. Много претензий скопилось у него за последнее время к властям Трущоб, управляющим жизнью таких простых парней, как он. Ему хотелось, чтобы его потребности удовлетворялись полнее. Он  полностью разделял лозунг заговорщиков о том, что базовое жизненное пособие должно время от времени повышаться. Разве можно с этим спорить? От себя бы он хотел добавить еще несколько требований. Во-первых, было бы замечательно, если бы ему, ну, не только ему, но и другим ребятам тоже, выделили постоянную площадку для танцев. Он бы смог там репетировать. Во-вторых, он хотел попросить, чтобы пищевые продукты в универсамах выдавали качественные, природные, без генов. В-третьих, он рассчитывал, что ему предоставят защиту от нападок иностранцев. Ради этого стоило выйти на демонстрацию. Лучшей защиты и не придумаешь.

               Грегор спросил у пробегавшего мимо Жеки:

               — Мы будем протестовать? Против чего?

               Жека ответил не сразу.

               — Точно не знаю, но, вроде бы, сегодня демонстрация не протестная, а, наоборот, созидательная. Вот, смотри, я тебе лозунг подобрал, понесешь над головой.

               Он протянул Грегору картонку, на которой фломастером было коряво написано:

Мы не овощи!

               — Что это значит? — спросил Грегор.

               — Я не знаю, — признался Жека. — Седов говорит, что это предмет для раздумий.

               — Картонка? — удивился Грегор.

               — Нет, слова, которые на ней написаны.

               Грегор в первый раз в жизни пожалел, что рядом нет Зимина. Раздумья о словах — это было по его части. Будь он здесь, можно было бы у него спросить, что это значит. Но Зимин был далеко.

               — Нет ли у тебя других лозунгов?

               — Есть, но они, пожалуй, для тебя пока сложноваты.

               — Покажи.

               Жека ухмыльнулся.

               — Я тебя зацепил! Теперь ты точно наш!

               Он показал Грегору еще несколько лозунгов:

Мы за всё!

Ломай комедию!

Не злоупотребляй безалкогольными напитками.

Возвращаем права на труд.

Сингулярность, любовь моя!

— Тебе нравится?

               — Не все. Последний понравился.

               — Этот тебе нести не доверят. Про сингулярность — личный лозунг Седова. Только он знает, что это такое.

               — Еще Зимин знает, — вырвалось у Грегора.

               — И где он, твой Зимин?

               — Далеко.

               — Это хорошо. И прошу тебя, не говори Седову о своем Зимине, он конкурентов не любит.

               — Хорошо.

               После обеда тронулись. Демонстрация началась.

               Люди шли молча, старались шагать в ногу. Говорить во время движения было запрещено, и Грегору стало скучно, он спросил у Жеки:

               — А почему у тебя нет лозунга?

               — У меня другой профиль. Я читаю стихи.

               — А что такое стихи?

               — Для меня — это рифмованные слова. Хотя я могу ошибаться.

               — Зимин бы тебя понял.

               — Мы же договорились, ни слова о Зимине.

               — Я помню, — сказал Грегор.

               Митингующие вышли на площадь перед универсамом. Седов построил народ в правильные шеренги и произнес короткую, но эмоциональную речь. Грегор ничего не понял, только отдельные слова, потому что не прислушивался. Он запомнил следующие из них: солидарность, справедливость, непротивление и решительные действия.

               Наступил черед выступать Жеке, он прочитал стихи:

Оно пришло само собой И сразу стало невдомек. И в голове сомнений рой Как будто глина и песок. Но я не дал себя врасплох И душу волей окрылил. Я дверь открыл, я свет зажег, Я дернул цепь и воду слил.

               Народу понравилось, раздались аплодисменты. Кто-то крикнул: «Давай еще»! Жека знал еще одно стихотворение.

Я спал недолго в эту ночь И первым услыхал гудок. Сон сразу испарился прочь, И медлить я уже не мог, И я покинул свой отсек И первым выскочил во двор, Нас было девять человек, Все как один, как на подбор.

               Митингующие стали одобрительно кивать головами, как бы подтверждая, что да, действительно, нечто подобное с ними случалось. Некоторые заплакали, настолько сильным оказалось воспоминание.

               Седов приказал начать движение по улице. В витрины, разбитые накануне, уже вставили новые стекла, что вызвало справедливое негодование митингующих.

               — Послушай, тебе точно не сделали вчера прививку? — спросил Жека.

               Грегор решил, что ему нет никакого резона сознаваться. Легче всего было прикинуться глухим, что он и сделал. Но это не помогло сохранить хорошие отношения с Жекой, тот почему-то разозлился и закричал:

               — Говори, делали тебе прививку или нет?!

               Пот заструился по несчастному раскрасневшемуся от напряжения лицу Грегора, ему было тяжело заставить себя сказать неправду, но он все-таки промямлил:

               — Нет. Не делали.

               — Это хорошо, — сказал Жека. — Бери. — Он протянул Грегору увесистый камень.

               — Зачем мне камень? — не понял Грегор.

               — Бросай в витрину, отомстим толстосумам!

               Ну что тут можно было возразить. Он бросил, раздался звонкий звук разбивающегося стекла. Толпа откликнулась торжествующим ревом.

               — Теперь бежим! — прокричал ему в ухо Жека. — Мы свое дело на сегодня сделали. Будут знать!

               Бежать. Это была отличная идея. Вот только левая нога Грегора отказалась участвовать в отступлении. Сначала он почувствовал неприятное покалывание под коленкой, затем, сразу же, резкая боль пронзила икру. Грегор был вынужден убегать, прыгая на одной правой ноге, вторую пришлось волочить за собой, как привязанную гирю. Он хотел заплакать, но было ясно, что это ему не поможет.

               — Соврал, сволочь! — сказал Жека.

               Грегор его не понял, потому что у него не было сил разгадывать замысловатые интеллектуальные ребусы. Он не успел отпрыгнуть достаточно далеко, его правая нога тоже отказала. А за ней и правая рука. Из пяти пальцев на левой действовали только два: большой и указательный. Случилось это во время совершения очередного прыжка. Так что приземлился он, завалившись на бок, как мешок с картошкой.

               — Какая же ты сволочь, — выругался Жека.

               К Грегору подбежали трое митингующих и, подхватив за руки и за ноги, дружно потащили на конспиративную квартиру.

18. Первое собеседование

               В последнее время Зимина все чаще и чаще настигало странное чувство сострадания к самому себе. В такие дни он как-то по-особенному, всеми фибрами своей души, — что это значит, оставалось для него тайной, но выражение ему нравилось, — жаждал одиночества. Ему казалось, что в таком состоянии любой разговор с Марго или Грегором приведет к тому, что его бедная голова разорвется на части от нервного перенапряжения. Едва почувствовав первые признаки наступления этого ужасного состояния, Зимин стремился уйти подальше от мест скопления людей.

               Обычно он прятался в живописных развалинах театра оперетты и, усевшись в чудом сохранившееся роскошное кресло, обитое натуральной красной кожей, с упоением наблюдал через пролом в стене за движением гордой, но обычно такой бледной Луной и за сотнями синхронно мерцающих звезд. Казалось, что они собрались на небе специально, чтобы встретиться с ним.

               Он любил рассматривать ночное небо, особенно, здесь, в развалинах. Отсутствие какого бы то ни было освещения в этом районе Трущоб создавало идеальные условия для наблюдений.

               Он давно уже научился узнавать некоторые созвездия: Орион, Лиру, Большую медведицу, Кассиопею, Близнецов, Андромеду, яркие звезды: Вегу, Полярную звезду, Сириус, Бетельгейзе, Спику, Антарес, Альтаир. Но больше всего он любил отслеживать, как со временем меняется видимое положение ярких планет: Марса, Юпитера, Венеры.

               Это занятие действовало на Зимин успокаивающе. Он даже завел специальную тетрадку, куда записывал самые интересные наблюдения. Оказалось, что даже знакомые звезды выглядят каждый раз по-новому. И он догадался почему. Атмосфера, все дело в чистоте атмосферы.

               Иногда ему везло, и Зимин наблюдал, как между звезд перемещаются объекты — метеориты или искусственные спутники. Различать их было трудно, но он научился.

               В тот вечер ему опять стало грустно, и он отправился на свой тайный наблюдательный пункт, когда еще было светло. Удобно устроился в кресле и стал думать. Прошло, как показалось, совсем немного времени, и стало быстро темнеть. Появилась первая звезда. Только это была не звезда, а планета Венера. Он записал в тетрадь: 1. Венера сегодня яркая.

               Небо было чистое, без единого облачка. Зимин был доволен.

               Неожиданно он услышал рядом тихий вежливый голос:

               — Здравствуйте, Зимин.

               Он вздрогнул. Оглянулся, тщетно вглядываясь, во тьму наступившей ночи, но человека, который вступил с ним в разговор, разглядеть не удалось. Оставалось одно — ждать, что произойдет дальше.

               — Хорошо здесь ранней ночью! — неизвестный решил продолжить беседу.

               — Мне нравится, — признался Зимин.

               — Наверное, вам не хватает собеседника?

               — Да я как-то, не особенно… Мне и без собеседника хорошо. Иногда так хочется побыть одному. Есть такие мысли, которые не следует делить с другими.

               — Не сомневаюсь. Но мы с вами знаем, что это до поры до времени. Если мне не изменяет память, вы собираетесь стать писателем. Это так? А в этом деле без собеседников не обойдешься.

               Зимину показалось, что можно рискнуть и подтвердить предположение незнакомца. Он кивнул, и сразу догадался, что совершил бессмысленное действие, поскольку в этой кромешной темноте его кивок нельзя было разглядеть.

               — Да, я хочу стать писателем! — сказал он громко.

               — Для этого нужно постараться!

               — Понимаю. Что я должен сделать?

               — Искренне сожалею, что не смогу быть полезным в вашем начинании.

               — А зачем тогда спрашиваете? Собственно, что вам от меня надо, кто вы такой?

               — Меня зовут Небов.

               «Кто бы сомневался», — почему-то разозлился Зимин.

               — Я догадался, — сказал он довольно грубо. — Знаете, а я ведь хотел с вами встретиться.

               — Вот как.

               — Я знаю, кто вы.

               — Кто же я?

               — Вы — человек из Усадьбы!

               — Браво! Считайте, что экзамен вы сдали.

               — Какой экзамен?

               — Мы набираем людей для работы в Усадьбе. Вы нам подходите, Зимин. Сообразительный работник всегда в цене. Считайте, что вам повезло.

               — Вам понадобились писатели?

               — Нет — засмеялся Небов. — Скорее, разнорабочие.

               — А почему вы решили, что я соглашусь?

               — Да ладно. Неужели вам еще не надоело жить среди трущобников? Людей, у которых не хватает разума жить нормальной человеческой жизнью. Совсем не удивлюсь, если окажется, что подобное сообщество действует самым разлагающим образом даже на перспективного человека. Вот поэтому у вас и нет потребности в собеседниках.

               — Не всем посчастливилось родиться среди умников.  Во все времена и в любом обществе хватает дураков.

               — Мы говорим о концентрации на квадратный метр.

               — Вы хотите убедить меня в том, что в Усадьбе меньше глупцов? Неужели беседа с прилично одетым дурнем чем-то отличается от трепотни со «злюкой»?

               — Умных людей в Усадьбе значительно больше, чем глупых, — заявил Небов. — Вам понравится общаться с образованными людьми. Отбор, знаете ли, приносит свои плоды.

               — Я где-то читал, что литература должна заниматься реальной жизнью. Писать следует о том, что знаешь. Для меня это Трущобы. Какой мне смысл покидать обжитое место?

               — А можно писать и о другом.

               — О чем, например?

               — Вечных тем немного: любовь, смерть, милосердие, будущее, честь, страсть. Сколько веков писатели пишут про все это, но прийти к общему мнению не могут. Время и место событий, случающихся в их книгах, существенной роли не играют. Как и сюжеты. Главное, что мы должны знать: на нас надвигается неминуемое. Задумывались ли вы когда-нибудь о будущем, Зимин? Напрасно. Писателю следует размышлять об этом постоянно.

               — Прекрасно! Вот я и напишу про будущее Грегора, парня из Трущоб. Я про него много знаю.

               Небов рассмеялся.

               — Вам следует поторопиться, Грегор попал в большую беду, сомневаюсь, что у него есть будущее, которое можно будет описать в книжке.

               Зимин потребовал объяснений, и Небов рассказал о том как Грегор, пусть и случайно, попал в семнадцатый квартал, где совершил несколько преступлений, каждое из которых влечет за собой наказание. И если наказание уже применено, поговорить с Грегором не удастся, потому что никаких послаблений не предусмотрено. Даже технически нельзя ничего сделать. Не предусмотрено.

               — Есть надежда, что наказание еще не применили? — спросил Зимин.

               — Каких чудес на свете не бывает!

               — Как мне добраться до семнадцатого квартала?

               — Пожалуй, я вас отвезу, — сказал Небов.

               — Зачем вам это?

               — Мне хочется посмотреть, как вы будете действовать в безнадежной ситуации.

               Небов включил фонарик и легко подтолкнул Зимина к своему мобилю.

               — Давайте, подброшу вас до жилища. А завтра утром, если не передумаете, отправимся в семнадцатый квартал. Покажу вам Грегора.

               — Я могу вам доверять? — спросил Зимин.

               — Да. Больше, чем кому-нибудь другому в Трущобах. Странные вопросы вы, однако, задаете. Надо полагать, что не баловала вас жизнь в последнее время.

               — Ага, — подтвердил Зимин. — Как только мне пять лет исполнилось, так больше и не баловала.

               — Я понял, вы пошутили, — сказал Небов.

19. Прощание с Грегором

               На следующее утро в дверь позвонили в назначенное время. Зимин был удивлен, он почему-то был уверен, что Небов его обманет. Пришлось поторопиться. На сборы ушло меньше пяти минут.

               — Я готов, — сказал Зимин, застегнув последнюю пуговицу на пиджаке.

               — Нет, нет, так дело не пойдет, — неожиданно сказал Небов. — Вы обязательно должны позавтракать, кстати, и я бы не отказался от чашечки кофе.

               Зимин отправился за кофе, глупо спорить по пустякам. Тревожило его одно, он не понимал, как так получилось, что этот воспитанный, явно не злобный человек смог напугать до полусмерти Грегора, члена молодежной банды, «злюку», не склонного к рефлексии и душевным переживаниям. Это делало Небова еще более загадочным существом, чем можно было вообразить. Не исключено, что и опасным.

               Они сидели за кухонным столом и молча пили кофе. Зимин пытался затолкнуть в рот бутерброд с сыром только для того, чтобы показать Небову, что он выполнил его указание и позавтракал. Сам Небов от бутерброда отказался, достал из кармана пиджака плитку шоколада, разделил ее на две равные части, одну взял себе, вторую протянул Зимину.

               Когда спешишь, процесс жевания затягивается. Зимин стал нервничать. Он не любил шоколад.

               Наконец, с завтраком было покончено. Небов встал и пошел к выходу. Зимин поплелся за ним следом. Ему показалось, что он участвует в какой-то сложной пьесе, где импровизация не поощряется, поскольку все действие заранее тщательно прописано. Особенно неприятно было сознавать, что он действует, как и предполагалось кем-то, точно по тайному сценарию. А это означало, что он или заранее выучил наизусть свою роль, даже не заметив этого, или на удивление тупой, раз его поведение, мечты и надежды так просты и типичны, что любой дурень может вставить их в свою пьесу. Зимин не мог решить, какой из вариантов предпочтительнее, потому что они оба были оскорбительны. Однако нарушить сценарий ему пока не удавалось. Неудивительно, что остававшийся неизвестным режиссер был доволен его игрой.

               — Это и есть тот самый Зимин? — спросил человек, сидящий за рулем мобиля.

               — Да, — ответил Небов, потом повернулся к Зимину и сказал: — Познакомьтесь с Контровым, он очень важный в нашем деле человек.

               Контров засуетился, покраснел, словно не ожидал, что ему придется говорить с Зиминым, но быстро восстановил душевное равновесие и чопорно кивнул, словно передал важное сообщение. Зимин в ответ улыбнулся, но улыбка у него получилась простая, не содержавшая информации.

               — Советую как следует запомнить Контрова, настанет время, и он обязательно поможет, если понадобится.

               «Правильно, Грегор говорил, что их двое. Значит этот, за рулем, — второй», — подумал Зимин.

               Дорога до семнадцатого квартала заняла не слишком много времени, около сорока минут. Зимин с интересом разглядывал новый для него квартал, но чем пристальней он вглядывался в незнакомые улицы, тем яснее ему становилось, что особой разницы между кварталами нет. Дома, улицы, чахлые деревца, забегаловки — все было стандартным. Даже универсам и тот оказался абсолютной копией привычного из восьмого квартала.

               — Как мы найдем здесь Грегора? — удивился Зимин. — Это ведь Трущобы!

               — Нет проблем, — сказал Контров. — У меня для этого есть специальный приборчик.

               Он вышел из мобиля, достал маленькую коробочку, огляделся. Мимо пробегал парень, Контров ловко схватил его за шиворот.

               — Вот что, любезный, нам нужен человек, по имени Грегор. Он — смешной, чужой и глупый.

               — Не знаю никакого Грегора, отпустите меня.

               — Увы, не так быстро. Тебя как зовут?

               — Меня? Жека.

               — Хорошее имя. Придется тебе нам помочь. Ты же не любишь, когда с тобой шутки шутят? А мы, с приятелем, такие шутники, что просто оборжешься.

               — Откуда мне знать про вашего Грегора? Я и на улицу редко выхожу, люблю телевизор смотреть.

               — Я спрашиваю про парня, которого ты вчера привел на демонстрацию.

               — А-а! Вы про новенького? Я не знал, что его Грегором зовут.

               — Врешь.

               — Ну, то есть, знал, а потом забыл.

               — Где он?

               — У меня в квартире на полу валяется.

               — Он жив?

               — Конечно. Стану я у себя в квартире покойника держать! Он немного заболел. Но чувствует себя хорошо, только ходить не может.

               — Отведи нас к нему, Жека. Этот человек, — Контров указал на Зимина, — хочет с ним поговорить.

               Зимин с удивлением отметил, как быстро, прямо на глазах, могут меняться люди. Совсем недавно они были вежливыми, приятными в общении, даже, можно сказать, отзывчивыми людьми. И вдруг — все резко изменилось. Стало понятно, почему Грегор испугался. Действительно, люди из Усадьбы, — а Зимин решил называть их именно так, чтобы ни на миг не забывать, с кем имеет дело, — прямо на его глазах показательно застращали несчастного Жеку. Два обстоятельства в этой истории показались Зимину забавными. Во-первых, для того, чтобы испугать человека, они использовали слова, которые говорили ему, когда пытались завоевать его доверие, так же вежливо и с теми же интонациями. Вот что интересно: и доверие завоевано, и парень трясется от страха. Это большое искусство. Зимин подумал, что когда он все-таки станет писателем, ему придется научиться справляться с такими сюжетными ходами. Понятно, что будет трудно, но ничего не поделаешь, надо будет научиться.

               Во-вторых, Зимин почувствовал, что для него люди из Усадьбы не опасны. Почему он так решил, объяснить было сложно, скорее всего, он понадобился им для каких-то непонятных дел. Но это уж совсем другой вопрос, ответ на который в ближайшее время найти, скорее всего, не удастся.

               Контров крепко держал Жеку под руку, чтобы тот не убежал. Небов отстраненно улыбался. Подворотни были похожи друг на друга. Как местные обитатели различают их, было непонятно. Трущобы — они Трущобы и есть. Зимин старался не смотреть по сторонам, сосредоточено разглядывая спину Небова. Он чувствовал себя неуютно, словно бы его использовали для плохого дела. Какого? Он не догадывался и злился. Это неподконтрольное чувство показалось Зимину совершенно неуместным проявлением эгоизма. В самом гадком его виде. Было неприятно. Про эгоизм он слышал много плохого. Зимин считал, что это чувство не позволяет человеку правильно воспринимать реальный мир. Эгоизм мешает видеть лес из-за деревьев. Уничтожает малейший намек на объективность. Но он немедленно вспомнил про единую эстетику познания, которую ему настойчиво пытались привить в Институте. Вот, спрашивается, кому нужен писатель, не способный объективно воспринимать окружающий мир? Эгоист, для которого существуют только субъективные переживания? Получается, настоящий писатель должен придерживаться единой эстетики? Это было неприятное открытие. Зимин был готов смириться, если это необходимо. Но почему-то не получалось, ему трудно было продолжительное время изображать нормального человека. Зимин лучше других понимал, что победить эгоизм он никогда не сможет. Если бы он перестал бороться с эгоизмом, то давно занимался своими текстами, а не искал людей, которые назначили бы его писателем, потому что других препятствий на пути к своей мечте он не видел. Но что тут поделаешь?

               — Я не эгоист, я иду спасать Грегора, — к своему стыду достаточно громко сказал Зимин.

               Небов услышал, повернулся и приветливо улыбнулся. Он сразу понравился Зимину. Наверное, потому что был приветлив и вежлив. Не трудно было догадаться, что это притворство, и что Небов использует этот нехитрый набор приемов для того, чтобы добиться своей цели. Зимин догадался об этом, но чувство симпатии никуда не делось.

               — Вопросы эгоизма требуют глубокого осмысления, — сказал Небов.

               — А также правильно организованных практических занятий, — подхватил Контров.

               Зимин поморщился, все-таки Контров был излишне грубоват. Вот с ним точно не забалуешь. Небов выглядел предпочтительнее.

               — Долго еще нам идти, Жека? Помни, тебе не убежать от нас, даже не надейся, мы начеку, — сказал Контров басом, словно хотел лишний раз подтвердить репутацию жесткого парня.

               — Еще две подворотни, и будем на месте, — Жека уже немного освоился и привык к конвою, его не били, и на душе стало как-то легче. Ему даже стало нравиться, что он попал в такую солидную компанию.

               Действительно, через пять минут они зашли в подъезд и поднялись на третий этаж. Жека открыл дверь своим магнитным ключом и сказал:

               — Проходите, гости дорогие. Грегор, к тебе пришли.

               Контров проверил по своему прибору и подтвердил, что они на месте. Небов вошел в квартиру первым, Зимин последовал за ним.

               Все оказалось именно так, как рассказывал Жека: возле холодильника, на коврике, лежал Грегор. Он смотрел на прибывших с неподдельным ужасом. И только разглядев среди них Зимина, немного успокоился.

               — Иностранцы нашли меня, Зимин. Спроси у них, что им от меня нужно?

               — А и в самом деле, что вам от него нужно?

               — Нам? — удивился Небов. — Пока ничего. Мы его уже проверили — пустой номер. Правда, Контров?

               — Ага!

               — А зачем вы сюда приехали? Путь не маленький.

               — Насколько я помню, это вы хотели встретиться с Грегором. Зачем? Я не знаю. Вот сейчас сяду на диван и посмотрю. Любопытно.

               — Мне сказали, что ты попал в беду, вот я и приехал, чтобы помочь тебе, — сказал Зимин Грегору.

               — Спасибо.

               — Рассказывай, что с тобой приключилось?

               — А я и сам толком не знаю.

               — Так. Давай разбираться. Почему ты лежишь на полу в этой чужой квартире?

               — Я не могу подняться. Мои ноги не работают.

               — Понятно. А что говорит медблок?

               — Ничего не говорит.

               — Ты опять забыл медблок дома? Сколько раз можно говорить, что без него не следует покидать дом. Нужно беречь здоровье. Тебе же не нравится болеть? Достал бы сейчас его из кармана, и ноги бы опять слушались тебя!

               — Нет, он со мной.

— Так почему бы тебе им не воспользоваться?

               — Я пробовал, он не срабатывает. Загорается проклятая красная лампочка.

               — Твой медблок отказывается лечить? Никогда о таком не слышал, — удивился Зимин. — Покажи, как ты его прикладываешь, может быть, не той стороной?

               Грегор достал из кармана плоскую коробочку медблока и поднес к ноге. Обычно этого было достаточно, чтобы излечить больного. Электронное устройство моментально устанавливало причину недомогания и без промедления выписывало рецепт. Ампулу с предписанным лечебным составом больной мог получить в любой аптеке, после чего ему достаточно было вставить ее в отсек медблока, приложить его к больному месту и позволить совершить лечебный укол.

               Но у Грегора почему-то медблок не сработал. Как он и рассказал, диагноз не был поставлен и рецепт не был выписан, вместо этого на пульте контроля устройства, рядом с зеленым индикатором вкл/выкл, загорелся красный, сигнализирующий об отказе системы. Зимин растерялся. Впервые на его глазах нарушался закон о неотложной медицинской помощи. Зимин достал свой медблок и поднес его к ноге Грегора. Но и эта попытка закончилась вспыхнувшим красным индикатором.

               — Ух ты! — вырвалось у Зимина.

               Грегор лежал неподвижно и тихонько хныкал. По его щекам текли мелкие слезы.

               — Послушайте, Небов, — сказал Зимин. — Помогите нам. Ваш уровень защиты здоровья, наверняка, позволит его вылечить. Вы же не простой человек, я знаю! Вам это ничего не будет стоить.

               — А почему бы и нет. Мне самому интересно, в чем здесь дело.

               Небов достал свое медицинское устройство, явно не медблок, что-то более совершенное, нажал на какую-то виртуальную кнопочку и приложил его к ноге Грегора. Раздалось настойчивое жужжание. Появился рецепт, но на пульте небовского прибора загорелся красный индикатор. Небов неприятно улыбнулся.

               — Полный отказ системы, этого надо было ожидать! — почему-то радостно сказал Контров.

               — Дайте рецепт, — сказал Зимин. — Я сбегаю в аптеку.

               — Это не рецепт, — сказал Небов. — Это расшифровка блокировки системы.

               Зимин отказывался верить своим ушам. Оказывается, простые пользователи слишком мало знают о свойствах технологичных приборов, которыми им так настойчиво предлагают доверяться.

               — Здесь написано, что больному нужно срочно вызвать участкового врача, — сказал Небов, ткнув пальцем в бумажку, которую выдало его медицинское устройство. — Нужно поспешить, а то будет поздно. Здесь так написано, не подумайте, что я это придумал.

               Вызвать врача… Стало легче. Всегда отпускает, когда на место отчаяния приходит необходимость совершать осмысленные действия. Например, обратиться в местную поликлинику за помощью. Зимин достал коммуникатор, нажал кнопку вызова.

               — Не надо, — простонал Жека.

               — Мне кажется, что этот гад знает гораздо больше, чем говорит, — сказал Контров. — А вот мы его сейчас за ушко да на солнышко!

               — Не надо, — сказал Жека. — Я сам хотел признаться, но вы меня не стали слушать, между собой разговаривали, зачем, думаю, перебивать?

               И он подробно рассказал про прививки. Все, что знал. Так в Трущобах называли совершенно новое средство для борьбы с правонарушениями, разработанное умельцами из надзорных органов. Известно было, что пока его ставят не всем, а только самым неисправимым и злостным. По решению специальной комиссии.

               На самом деле, это была вовсе и не прививка. Человеку вживляли в спинной мозг специально подготовленную колонию болезнетворных вирусов. До поры до времени они абсолютно безвредны. Но стоит инфицированному клиенту совершить самое пустяшное правонарушение, из центра по надзору немедленно приходит команда «пуск», и вирусы поражают организм. Спасения нет.

               Грегор внимательно слушал разъяснение Жеки, и когда услышал про то, что спасения нет, тихонько заплакал, по щекам его потекли слезы.

               — А почему медблок не сработал? — спросил Зимин. —  Обычно с вирусами он справляется достаточно легко.

               — Его действие автоматически блокируется.

               — Значит нужно вызвать врача.

               — Не нужно. Они пострадавших от прививок не любят.

               — Но зато его вылечат, — Зимин пытался отыскать в происходящем хотя бы каплю надежды.

               Жека через силу засмеялся.

               — Они не лечат, они помещают в стационар.

               Зимин разозлился.

               — Вот ты, Жека, все знал, почему же не предостерег товарища?

               — Да я пятьдесят раз его предостерегал! А он мне одно твердил: «Мне не делали, мне не делали»! Наверное, он лучше меня знал, делали ему прививку или нет. Это такой вопрос, что никакой выгоды врать нет.

               — Грегор никогда не врет! — выкрикнул Зимин. — Он не умеет!

               — Простите, я ученым словам не обучен, не знаю, как у вас называют неправду. У нас называют враньем.

               По лестнице, перед дверью, затопали сапоги. В дверь позвонили. Это пришли врачи.

               Небов открыл. Четыре человека, не поздоровавшись, прошли в комнату и окружили Грегора.

               — Температуру мерили? — спросил один из врачей.

               — Нет, — ответил Жека.

               — Понятно. Будем транспортировать. Думаю, что без носилок справимся.

               — Подождите, — вмешался Зимин. — Неужели нельзя помочь человеку на месте?

               — А вы знаете как? — спросил врач.

               — Нет.

               — Вот и я не знаю.

               — Помогите мне спасти товарища, — попросил Зимин Небова.

               — Он для вас так ценен? — спросил Контров.

               — Ценен? — удивился Зимин. — Не знаю. Но мне его будет не хватать.

               — Понятно. Это можно устроить.

               Он отвел в сторону главного врача, и они стали что-то тихо обсуждать. Зимин с интересом следил за тем, как странно меняется выражение лица врача. Сначала оно было серьезным и сосредоточенным, потом стало глупым и растерянным. Но Контров продолжал говорить, и лицо врача сделалось удивленным и, наконец, он радостно засмеялся, наверное, понял, чего от него хотят.

               — Конечно, нет вопросов. Так и сделаем. Нам за это еще и премия положена. Как же хорошо, что мы вас здесь встретили! Надеюсь, не в последний раз!

               — Вот все и уладилось, — сказал Контров.

               — Я же говорил, что мой товарищ — очень важный для нашего дела человек, — сказал Небов.

               Врачи, между тем, подхватили Грегора за руки и ноги и поволокли к двери. По дороге чуть не уронили, но, в конце концов, протиснулись в дверной проем.

               — Какой скользкий! — сказал один из врачей.

               — Нет, он верткий, так правильнее, — возразил другой.

               — Эй, что вы делаете? — закричал Зимин.

               — Успокойтесь, — сказал Контров лишенным эмоций голосом. — Все делается правильно. Грегору будет хорошо в стационаре. Он привыкнет.

               Жека сидел все это время в углу, закрыв руками глаза, но заявление Контрова почему-то возмутило его.

               — Не верьте ему! — крикнул он. — Грегору будет очень плохо.

               — У тебя не спросили! Знаток, понимаешь!

               Врачи остановились, но возникший спор показался им скучным, и они, громко хлопнув дверью на прощанье, поволокли плачущего Грегора дальше, по известному только им маршруту.

               Зимин подошел к Жеке, взял его за грудки, поставил на ноги и сурово сказал:

               — Рассказывай, что знаешь.

               Парень немного пришел в себя, видимо, уже одно то, что врачи побывали в его доме, а ему ничего плохого не сделали, ввергло ему в состояние полного восторга. Он даже не сразу понял, о чем его спрашивают. А потом все-таки собрался и рассказал одну из тех историй, которые в семнадцатом квартале заменяют людям традиционные ужастики и страшилки.

               Выяснилось, что в семнадцатом квартале каждый знал, куда врачи доставляют инфицированных нарушителей общественного порядка. Называли это место кварталом И, о нем многие знали, да мало кто видел. Довольно большой участок земли в Трущобах был обнесен высоким забором и колючей проволокой. Там размещался сад из редко посаженных деревьев и зеленого газона. И где-то там, внутри сада, высилось невысокое, этажей пять-шесть, не больше, кривоватое здание из красного кирпича. Народ его прозвал Страшным домом или Больничкой.

               — Вот туда их болезных и свозят, чтобы не страдали на глазах у сознательных граждан и не портили настроение законопослушным обитателям.

               — Может быть, их там лечат? — спросил Зимин. Он догадался, что речь идет об Институте. Но признаваться в том, что он там работал, ему не хотелось.

               — Говорят и такое. Только никто их больше не видел, вылеченных! Слышал я, что тех, кто выживает, прямиком отправляют на Марс.

               — Не исключено, — неожиданно поддержал разговор Контров. — Но на Марс без генетических коррекций не полетишь, не выживают там посланцы. Одна надежда на биотехнологии. Методики постоянно совершенствуются. Изобретаются новые подходы. Однако без смелых опытов над людьми успеха не добьешься. Я верю в прогресс. Марс будет нашим! Поверьте мне!

               — Грегора отправят на Марс? — ужаснулся Зимин. — Что он там будет делать?

               — Нет, — сказал Небов строго. — Ему уготована другая судьба.

               Зимин хотел спросить какая, но испугался.

               — Он умрет?

               — Вероятно, нет.

               — Я его увижу?

               — Это слишком философский, я бы сказал, слишком деликатный вопрос. Даже самые известные современные мыслители не придумали на него точного ответа.

               — Как это?

               — Хотелось бы вам играть с Грегором в футбол, регби или бадминтон?

               — Нет, — признался Зимин.

               — Не будете. Это мы бы не смогли вам гарантировать. Хотели бы вы с ним разговаривать, играть в шахматы или шашки?

               — Да.

               — А вот на этот вопрос следует ответить положительно. В этом удовольствии вам не будет отказано.

               — А как же врачи?

               — Ерунда, я вашего Грегора пристроил в одно очень престижное место. Думаю, вы еще ему завидовать будете.

               — Но я не понимаю…

               — Придет время, вам все расскажут. А пока скажите: «До свидания, Грегор»!

               И Зимин, и Жека хором повторили вслед за Небовым:

               — До свидания, Грегор!

20. Мечты сбылись

               — А что будет со мной? — спросил Зимин.

               — Это тоже философский вопрос, — сказал Небов. — Захотите, отправитесь с нами и начнете новую жизнь.

               — Я смогу взять с собой свою подругу Марго?

               — Конечно. Зеленый билетик выдается на двоих.

               — Тогда я согласен.

               — Хорошо. Нам такие люди нужны.

               Зимин всегда верил, что однажды услышит от людей из Усадьбы эти слова. Неужели победа? Получается, что он все сделал правильно. Остальное — дело техники. Зимин был уверен, что ему удастся добиться главной цели и стать писателем. Он ни на минуту не усомнился в  том, что ему удастся договориться с интеллектуалами из Усадьбы. Как тяжелы были первые шаги, теперь будет легче. Это книги вытащили его из Трущоб. И книги помогут найти новых интересных друзей. Зимин попытался вспоминать, что он знает про жителей Усадьбы и, к ужасу своему, понял — его представления о жизни элиты наивны, неправдоподобны и отрывочны.

               Однако его, если честно признаться, никогда особо не интересовали подробности жизни по-настоящему богатых людей. Наверное, они могут позволить себе что-то такое, что беднякам и не снилось. Свобода! Вот, чего у жителей Усадьбы должно быть вволю. Вот, собственно, ради чего стоило потратить столько усилий, превозмогать лишения, сносить оскорбления и презрение правильных пацанов. Зимин, может быть, впервые в жизни обрадовался тому, что всегда был изгоем, чужим и в Институте, и в своем родном восьмом квартале.

               Настоящая жизнь, оказывается, еще только начинается. Страшно было стать свободным человеком. Ни с того ни с сего. По собственному хотению, по велению людей из Усадьбы. Спасибо им за это!

Наблюдение 3 Прекрасные холодные глаза 

Нет места, которое бы я назвал своим.

Джон Леннон

1. Мечта сбылась наполовину

               Зимин старался сидеть неподвижно. Ему необходимо было сосредоточиться, но получалось у него плохо: глаза удалось сфокусировать на гвоздике, вбитом недавно для хозяйственных нужд, а вот придушить предательскую улыбку сил не хватало. Он был по-настоящему счастлив. Его признали годным для работы в Усадьбе. Он преодолел еще одно препятствие на пути осуществления своей самой заветной мечты.

               Для обитателя Трущоб было огромным достижением трудоустроиться в Усадьбе. Понятно, что это было только самым первым шагом к настоящему успеху, но Зимин был готов к испытаниям, работы не боялся, отлынивать не собирался. Слишком многое было поставлено на карту, он прекрасно понимал, что предстоящие труды и надежды может перечеркнуть какой-нибудь глупый пустяк. Так что рисковать он не собирался и готов был бороться за место под солнцем. И если для того, чтобы остаться в Усадьбе, ему придется стать передовиком производства, он им станет. Работать собирался на совесть. И терпеливо ждать счастливого шанса. Зимин верил, что однажды судьба сведет его с настоящим писателем. Вот тут главное было не растеряться, смело вступить в разговор, рассказать о планах, предъявить черновики, заинтересовать, показаться интересным. И тогда обязательно все изменится. В свой талант он верил. Да и везучим был с детства. Сомнений в том, что он сумеет наилучшим образом воспользоваться благоприятным случаем, у него не было. Осталось лишь немного подождать и действовать по обстоятельствам.

               Зимин не забыл о Марго. Она была хорошей девочкой. Конечно, он возьмет ее с собой. Глупо было думать о том, что жизнь в Усадьбе может сопровождаться невзгодами или неприятностями, но близкий человек, особенно, в первое время, не помешает. Зимину на миг показалось, что он никогда не расстанется с Марго, что она и есть та единственная, о существовании которой в прошлом веке любили говорить романтики и поэты. Впрочем, Зимин прекрасно понимал, что когда речь идет о столь тонком обстоятельстве, как личные отношения, загадывать, хотя бы на пять лет, не стоит. Мало ли что произойдет за это время. К тому же было бы неплохо спросить у самой Марго, захочет ли она до конца дней своих делить свою судьбу с Зиминым? Он помнил, что она мечтала попасть в Усадьбу. Говорила, что остается с ним именно потому, что рано или поздно ему удастся попасть в мир избранных. Марго хотелось в этот момент быть рядом. Свершилось. Пришло время рассказать ей об исполнении мечты.

               — Послушай, Марго, сегодня мы с тобой переезжаем. Собери вещи.

               — Надолго?

               — Если повезет, то навсегда.

               — Куда, если не секрет?

               — В Усадьбу.

               Наверное, если бы он сообщил, что выиграл в лотерею четырнадцать миллионов, ее восторг не был бы таким сильным. На какое-то время Марго потеряла способность адекватно воспринимать реальность. Потом, конечно, она ожила, щеки ее приятно порозовели.

               — Да! Ты сделал это! Я верила в тебя! О, как я в тебя верила. И все-таки ты победил.

               Зимин не смог сдержаться и пошутил:

               — О чем это ты?

               Марго не заметила иронию.

               — Я так тебя поняла, что ты получил работу в Усадьбе?

               — Верно.

               — И мы отправляемся на ПМЖ в Усадьбу?

               — Да, если ты, конечно, согласишься разделить со мной все тяготы путешествия.

               — Я разделяю, я так разделяю, что если бы ты не взял меня с собой, я бы тебя обязательно убила на пропускном пункте. Ты бы протянул дозорному документы, а я бы тебя кирпичом по голове. Размозжила бы твою умную голову. Не промахнулась бы! Но какой же ты молодец! Умница! Дай, я тебя поцелую!

               — Я рад, что ты поедешь со мной.

               — Документы у тебя уже на руках?

               — Нет. Они у Небова. Он нас будет сопровождать.

               — Не верю своему счастью!

               — Все будет хорошо, — сказал Зимин, сам он в этом не сомневался.

               Они ждали Небова очень долго, часа три или четыре. Марго переживала и нервничала, было видно, что она готова в любой момент закатить истерику. И вот, наконец, Небов прибыл. Теперь Зимин смотрел на него по-другому, пытался обнаружить в его поведении повадки будущих соседей. И кое-что ему не понравилось, Небов старался выглядеть равнодушным и отстраненным. Однако Зимин заметил непроизвольно промелькнувшую у него гримасу отвращения, так смотрят на людей второго сорта. Небов не сумел скрыть свое отношение к их квартире, и, скорее всего, не видел в своей реакции ничего зазорного.

               — Давно не бывали в домах нормальных людей? — спросил Зимин.

               — Пожалуй, да. Отвык. К вашим трущобным жилищам нужно привыкнуть. Но я видел квартиры несравнимо хуже. У вас еще относительно хорошая планировка. Есть вещи, о которых быстро забываешь, потому что не хочешь о них вспомнить. Так устроены люди, они быстро привыкают к хорошему. Это даже не психофизика, психология.

               — Мы живем плохо?

               — Я бы сказал так: некомфортно. Впрочем, меня это не касается. Должен предупредить, что и вы, Зимин, не долго будете вспоминать о житье-бытье в Трущобах. Оглянуться не успеете, как у вас появятся новые заботы.

               Зимин не любил, когда посторонние люди пытаются предсказать его поведение. Он давно привык считать себя человеком в высшей степени оригинальным и потому скептически относился к любым предположениям на свой счет. Предсказатели всегда ошибались, ошибаются и, если не случится чего-нибудь страшного, будут ошибаться и впредь. Но не потому, что его поступки были как-то по-особенному сложны для понимания посторонних, вовсе нет. Напротив, с точки зрения самого Зимина, они были просты и очевидны, однако логика принятия решений, которой он пользовался, самым разительным образом отличалась от общепринятой. Довольно часто Зимину хотелось каким-нибудь изощренным способом внедрить в общественное сознание привычные для него логические конструкции, но все как-то руки не доходили, он просто не знал, как это можно сделать. Обществу это помогло бы выздороветь, хуже бы точно не стало. В том смысле, что если бы в практической жизни люди чаще пользовались формальной логикой, они бы не совершали многие гадкие поступки.

               Правда, какой-то человек, Зимин забыл, как его звали, однажды сказал: «Послушай, неужели ты согласился бы жить в мире, где все без исключения люди будут похожи на тебя»? Зимин кивнул, он не увидел в этом предложении ничего оскорбительного. Уже потом, поразмыслив, он понял, в чем тут загвоздка. Люди по природе своей все разные. Зимин не просто в это верил, он это знал. Вот и пусть остаются разными. Однако, мечта о том, что люди научатся думать, прежде чем что-то делать, казалась ему несбыточной, но привлекательной. Когда-нибудь так и будет. Вот только когда?

               Зимин не хотел никого переделывать, вот и сейчас он не стал спорить с Небовым.

               — Готовы ли вы к самому потрясающему путешествию в вашей жизни? — спросил Небов.

               — В принципе, готовы. Уже собрали личные вещи, — ответил Зимин, указав на две дорожные сумки.

               — Это лишнее. В этом нет необходимости. Эти вещи вам не понадобятся. Все необходимое будет предоставлено на месте. К тому же, охрана не пропустит людей с вещами из Трущоб через фильтрационный пункт.

               — Вот так новость! — возмутилась Марго. — Чего это вдруг. Это мои вещи! Не выбрасывать же их на помойку. Можно я все-таки попробую их провести?

               — Можно. Но я  не советую, при досмотре вас, мадам, обязательно застрелят.

               — Чего это?

               — Таков закон. Законы суровы, но их следует исполнять. Оставьте вещи здесь. Вам нужны лишние проблемы?

               Иногда трудно заставить себя относиться с осуждением к неоднозначным историческим событиям. Например, так получилось, что неумолимый социальный прогресс сделал невозможным совместное проживание элиты и остальных граждан. Произошла крупнейшая социальная катастрофа, кстати, и биологическая, человечество разделилось на две неравных части. Сколько же было произнесено по этому поводу сожалений и проклятий! Однако прошло немного времени, и вдруг стало ясно, что сегрегация и апартеид больше не являются предосудительными понятиями. Оказалось, это было на удивление удачное решение — разделительные полосы спасли человечество от полного вымирания.

               Отныне люди имели право жить среди подобных себе по воспитанию, образованию, достатку и происхождению. Элита оказалась в Усадьбе, остальные в Трущобах. У них отныне разные возможности, разные потребности, разные судьбы. И это устраивало большинство!

               Решительные действия властей сделали невозможным несанкционированное пересечение полосы разделения. Колючая проволока, злые, натасканные на разрывание человеческой плоти собачки, роботы-убийцы, стрельба на поражение очень быстро отучили обитателей Трущоб от экстремального туризма в запретные поселения.

               Для некоторых трущобников было сделано исключение. Жители Усадьбы предпочитали, чтобы отдельные работы, не требующие высокой квалификации, поручались не роботам, а живым людям. Романтики говорили о том, что уборка помещений человеческими руками в любом случае качественнее. Консерваторы вспоминали об устоявшихся за столетия традициях, циничная молодежь предпочитала разряжать накопившиеся за день отрицательные эмоции, пиная  ногами живых слуг, а не бесчувственных роботов. Старики предпочитали, чтобы за ними ухаживали не машины, а бесправные существа, способные понять, что их оскорбляют. Как пояснил один заслуженный деятель культуры: «Назовешь слугу тупой мордой, и как-то легче становится на душе, чувствуешь, что сил прибавляется. Роботы с вмонтированным чувством юмора подобным эффектом, конечно, не обладали. На моей памяти какой-то придурок попытался запрограммировать чувство оскорбленного достоинства, но у него ничего не вышло, и правда, какое достоинство может быть у робота?  Совсем другое дело — живой работник». Так что у каждого обитателя Усадьбы был свой резон.

               Отбирали по специально разработанным инструкциям самых лучших. Приглашенные работники очень быстро растворялись среди жителей Усадьбы. Их практически невозможно было отличить от представителей элиты. Они были допущены ко всем благам цивилизации на общих основаниях. Разница была, но она была незначительна. Они не участвовали в референдумах, принимать решения им не полагалось, а еще бывшие трущобники обязаны были каждый день работать три часа. Они были слугами, ремесленниками, курьерами, охранниками, уборщиками, сантехниками. В общем, обслуживающим персоналом. Всего лишь три часа в день, но если работник уклонялся от обязательной трудовой повинности или опаздывал на вызов — службы правопорядка выявляли нарушителя и без суда расстреливали.

               Зимин согласился на предложенные условия. Выигрыш был слишком велик, чтобы отказываться от него из-за такой ерунды, как угроза быть расстрелянным. Подписал договор и остался доволен. Осталось дождаться, когда ему разрешат покинуть Трущобы.

               — Вы привезли бумаги? — спросил Зимин.

               — Да, конечно. Сейчас посмотрю, не забыли ли наши бюрократы какой-нибудь ерунды.

               Небов внимательно осмотрел документы, убедился, что все они оформлены правильно, удовлетворенно кивнул и аккуратно поместил их в специальную папку.

               — Все в порядке. Поехали, что ли?

               Зимин решительно встал. Чем быстрее все произойдет, тем лучше.

               — Посидим на дорожку, — тихо сказала Марго.

               — Зачем? — удивился Зимин.

               — Не знаю, так принято.

               — Долго надо сидеть?

               — Нет, минуту.

               — Свободная минута у нас есть, — сказал Небов. — Вообще-то здесь недалеко. Если знать маршрут, до пункта фильтрации можно добраться часа за два. А там задержек не бывает, если документы правильно оформлены.

               Пока дорога пролегала через однообразные застройки Трущоб, Зимин немного подремал. Наверное, его психика не выдержала напряжения последних дней и отключилась до лучших времен. Мобиль на высокой скорости понесся по исключительно ровному шоссе. Качество дорожного покрытия было просто потрясающим. Зимин был приятно удивлен, он не знал, что современные укладчики асфальта способны настолько умело выполнять свою работу. Он догадывался, что для элиты все делается самым лучшим образом, но не думал, что это будет выглядеть так наглядно и впечатляюще.

               Других мобилей на шоссе видно не было: ни впереди, ни сзади, да и навстречу никто не мчался. Они были одни. Только через каждые пятьдесят метров у обочины стояли роботы полицейские, готовые пресечь любую попытку несанкционированного проникновения. В этом было что-то глубоко символичное. Так и должен был совершаться переход из одного мира в другой.

               — Тебе совсем не страшно? — спросила Марго шепотом, чтобы не услышал Небов, который устроился на переднем сиденье. — У меня такое чувство, что мы умерли, а наши души отправились в рай.

               — Но мы живы, — возразил Зимин.

               — Так получается еще страшнее: ты хочешь сказать, что умерли наши души, а в рай отправились тела?

               — Вовсе нет. Мы живы. И души наши живы. Мы просто переезжаем на новое место жительства.

               — Разве ты не чувствуешь, что с нами происходит что-то ужасное?

               — Разумеется, нет.

               — А у меня сердце защемило, когда он сказал, что нам нельзя брать свои вещи. Я вспомнила, как люди говорят: «На тот свет свои богатства не возьмешь»! Понимаешь, мы отправляемся на тот свет.

               — Не придумывай. Если нам не понравится в Усадьбе, мы в любой момент сможем вернуться домой. Думаю, что насильно нас удерживать не будут. Не такие мы с тобой важные птицы.

               — Почему-то никто еще не вернулся!

               — Это означает, что всем нашим предшественникам там понравилось.

               — Всем-всем? Без исключения? Так не бывает, — глаза Марго предательски заблестели.

               Зимин спорить не стал. Это действительно было странно. Но думать о плохом не хотелось.

               Шоссе проложили сквозь ужасающего вида болота. Их цвет удивил Зимина: вода, земля и растительность здесь были яркого ядовито-рыжего цвета. Он раньше слышал об этом, но вспомнил только, когда увидел своими глазами. Рассказывали, что цвет это вызван огромным количеством отравляющих веществ, будто бы распыленных когда-то в буферной зоне, отделяющей Усадьбу от Трущоб. Сделано это было после того, как власти сообщили о разъединении общин, чтобы пресечь попытки несанкционированного проникновения нежелательных элементов на территорию Усадьбы. Люди не поверили, что их собираются травить ядовитыми газами за столь мелкое правонарушение. Кто-то даже попытался наладить нелегальное проникновение. Ничего не вышло. Тогда много предприимчивого народу пострадало.

               Можно верить в мифы и россказни, можно не верить. Зимин не верил, однако сейчас, поглядывая в окошко на оранжевые болота, он был рад, что так и не собрался лично проверить слухи, хотя такое желание у него было. Он даже по случаю выменял у одного чудака исправный противогаз.

               — Сгинем мы там, — сказала Марго.

               — Ерунда. Мы с тобой справимся.

               Дальше ехали молча. Зимину стало немного скучно, он никак не мог заставить себя думать о том, что его ждет в Усадьбе, потому что даже приблизительно не представлял этого. А думать вообще он не умел. Он любил обдумывать взаимосвязь причин и следствий.

               Внезапно мобиль резко остановился. Дорогу перекрывал шлагбаум. Возле него находилось несколько солдат.

               — Это наша достопримечательность, — сказал Небов.

               — Шлагбаум? — удивился Зимин.

               — Это не шлагбаум, это пункт фильтрации.

               Небов протянул одному из часовых пластиковую карту, тот вставил ее в считывающее устройство своего компа. Солдаты подняли шлагбаум, дорога была открыта. Зимин и его подруга Марго стали жителями Усадьбы.

               — Все в порядке, — сказал Небов. — Осталось только отвести вас в мэрию для регистрации, и все — заживете, ребята, по-человечески. В мэрии вам выдадут жетоны, выделят жилье, определят на работу. Обычно у новичков рабочий день начинается в три часа дня. И, конечно, вас познакомят с некоторыми принципами устройства нашей жизни, нарушать которые нельзя ни при каких условиях. Очень уж сурово наказание. Одно вам хочу сказать: наша карательная система так устроена, что действует по факту, не принимает во внимание смягчающие обстоятельства. Постарайтесь не нарушать. Для вашего же спокойствия.

               — Понятно, — сказал Зимин. — Я бы хотел получить  некоторую личную информацию. Без вашей помощи мне явно не обойтись. Но сейчас, наверное, не время. Хорошо, спрошу при следующей встрече.

               — Мы с вами больше не увидимся, — твердо сказал Небов. — В этом нет необходимости.

               — Жаль. Я рассчитывал…

               — Ваши расчеты не осуществятся.

               — Тогда разрешите, я задам свой вопрос сейчас. Дело в том, что я хотел бы стать писателем. Умения и таланта у меня хватает, уж поверьте. К кому мне обратиться? Хочу передать рукописи для прочтения настоящему писателю.

               — Мой совет: выбросите эту дурацкую идею из головы. И никому больше не говорите о своей странной мечте. Иначе вам не поздоровится.

               — Но что же мне делать?

               — Не знаю. Придерживайтесь действующего договора и сохраните жизнь. Старайтесь ограничивать желания.

               — Зачем вы мне это говорите?

               — Это моя работа — лишать вашего брата иллюзий, — Небов рассмеялся.

               Зимин с горечью отметил, что его мечта исполнилась пока только наполовину.

2. Потребность в бриллианте

               Зимин с трудом открыл глаза. Солнечные лучи самым невыносимым образом пронизывали комнату, укрыться можно было только, набросив на голову плед. Вторник, чего еще можно ожидать по вторникам? Совет Усадьбы постановил, что два-три раза в неделю утро обязательно должно быть омерзительно солнечным. Эксперт Комитета жизни, кстати, хороший знакомый мэра, посчитал, что солнце полезно для нервной системы людей. Решение было подтверждено референдумом. Зимин правом голоса не обладал, поэтому ответственности за это решение нести не собирался.

               Он был не один в кровати, иначе обязательно громко и с чувством спел бы старинную песенку Виктора Цоя:

За окнами солнце, за окнами свет — это день. Ну, а я всегда любил ночь. И это мое дело — любить ночь, И это мое право — уйти в тень.

               Можно было задернуть гардины, но Зимин не стал. Его подруга Марго любила прислушиваться к рекомендациям Комитета жизни, и потому трепетно исполняла любые, даже самые нелепые постановления Совета.

               Переубеждать ее было скучно — толку добиться все равно не удалось бы, разве что, нарвался бы на очередной скандал. Что-то много их стало в последнее время. Зимин рассчитывал, что однажды выяснится, что Марго киборг. И у нее ошибка в управляющей программе. Это было бы спасением, потому что ошибку можно обнаружить и исправить. С Марго эти штучки не проходили. Она была живая. Логика Зимина на нее не действовала.

               Следовало признать, что утро не задалось, на душе было скверно.

               — Дорогой, ты опять стонал во сне, — сказала Марго сердито. — Если не помогает медблок, обратись к врачу.

               Наверное, он разбудил ее. Хорошенький ротик подруги смешно перекосила озабоченная гримаска. Зимин понял, что она осуждает его за неподобающее поведение. Но разве он давал ей право осуждать его поступки, хотя бы и совершенные во сне? Некоторые женщины от природы не способны трезво оценивать свое место в общественной иерархии. Это недопустимо. Это разрушает социальную стабильность общества.

               Настроение окончательно испортилось, если раньше причины уныния понять было затруднительно, то теперь для этого появились основания.  А чего еще ожидать, если прекрасное солнечное утро начинается с недовольной гримасы полуодетой брюнетки?

               — Ну вот, ты опять излишне сосредоточен, — Марго едва не расплакалась.

               — И что с того? Что неправильного ты находишь в моем поведении? Да, время от времени меня что-то раздражает. Ну и что в этом зазорного?

               — Не обижайся, но ты не такой как все. С этим можно было смириться там, откуда мы приехали. Нет ничего плохого в том, что в Трущобах живут странные люди, на это не обращают внимания, потому что должны же они где-то жить. Но здесь, в Усадьбе, твои привычки выглядят необычно. А среди людей нашего круга любое отклонение от нормы считается моветоном. Сам знаешь.

               — Даже самые маленькие чудачества?

               — Конечно. Чудачество — это ведь болезнь?

               Марго улыбнулась, но Зимин видел, что ей совсем не весело.

               — Не придумывай.

               — Почему бы тебе просто не радоваться жизни? Нам повезло. Мы — жители Усадьбы. Будь благодарен судьбе.

               — Ну, скажем, это мне повезло.

               — Сначала мне — я нашла тебя. Потом тебе, ты прошел отбор и получил жетон. Опять мне — ты взял меня с собой. И опять тебе. Верная подруга — немалая ценность.

               — И ты будешь мне верна?

               — Конечно, я хорошая девочка.

               Зимин хотел добавить, что их переезд в Усадьбу стал возможен только потому, что он подписал бумагу, где черным по белому было написано, что за любое, самое мелкое нарушение правил, переселенцу грозит расстрел без суда и следствия. Точнее, суд и следствие по таким делам было поручено вести компьютерам, теоретически это должно было обеспечить справедливое рассмотрение дела. Марго не видела в таком подходе ничего плохого. По ее мнению, нормальный человек никогда по доброй воле не нарушит правила, которые гарантируют приличный уровень существования и жизнь, полную развлечений и удовольствий.

               У Зимина были свои резоны подписывать договор. Он, не колеблясь, согласился на предложенные условия и был вполне доволен новой жизнью. Теперь у него было все. И самое главное — электронный жетон, который был и одновременно и паспортом, и кредитной карточкой. Конечно, возможности его жетона были ограничены, счет привлеченных работников пополнялся в зависимости от проделанной ими работы. Только настоящим поселенцам предоставлялся неограниченный кредит. Но это были пустяки. Главное, что остальные обитатели Усадьбы не знали о том, что он — работник. На время выполнения трудовых обязанностей его лицо было скрыто специальной маской, что делало невозможной его идентификацию соседями.

               Зимину вполне хватило бы заработанного ресурса для разумного ведения безбедной жизни, но его подруга Марго часто забывалась и тратила больше, чем они могли себе позволить. Она была смешная. Искренне гордилась, что ей удалось попасть в Усадьбу, как будто в этом была ее заслуга. Иногда Зимину казалось, что Марго остается с ним только из-за гарантированного места среди элиты. Но с некоторых пор выяснения отношений с Марго Зимина больше не интересовали. Он давно бы ее прогнал, но с ней жизнь казалась не столь унылой. Почему-то ему нравилось замечать глупости и странности в ее поведении. Почему? Зимин и сам не знал. Просто ему интересно было следить за поведением знакомой дамочки из Трущоб, однажды оказавшейся в Усадьбе, словно он смотрел бесконечный сериал или читал авантюрный роман. Ее поведение было непредсказуемым, что только добавляло интереса.

               Зимин быстро успокоился. Стоило Марго вспомнить о себе, о своем существовании, как все прочие темы для разговоров моментально выветривались из ее совсем не глупой головы. Марго обладала талантом возвращать хорошее настроение. Ее умение было отрепетировано до совершенства. Можно было подумать, что она старается отработать внезапно свалившееся на нее право на личный комфорт. Но это, конечно, было не совсем так, заботу о Зимине она считала своей привилегией. Это был еще один психологический штрих из тех, что писатели используют в книжках, когда им требуется отличить одного человека от другого. В конце концов, Зимину было все равно, был ли это сознательно просчитанный поступок или проявление чувства благодарности. Важен был результат. Вот и на этот раз Марго мастерски разыграла рискованную сценку, сначала вызвав неудовольствие Зимина, а затем, когда его раздражение готово было уже перейти в ярость, добилась цели, волшебным образом разоружив его и заставив улыбнуться. Марго умела быть забавной.

               — Ладно, все в порядке, — сказал Зимин, которому уже надоело выяснять отношения.

               — Не будешь больше кукситься?

               — Постараюсь. Давай завтракать.

               Если рассуждать здраво, Марго была абсолютно права. Судьба действительно была к ним благосклонна. Далеко не каждому обитателю Трущоб удается перебраться на постоянное место жительства в Усадьбу. Они использовали один шанс из ста тысяч. Зимин любил свой особняк. Он был полон вещей, о предназначении которых обитатели Трущоб не догадываются, даже не знают их названия. К хорошему быстро привыкаешь. А ведь это неправильно. Еще век тому назад один китаец сказал: «Никогда не привыкай к хорошему, очень больно будет падать, когда кайф обломается». В Трущобах это была очень популярная философия, она помогла очень многим людям пережить трудные времена. Но Зимин вынужден был признать, что в Усадьбе эти слова кажутся абсолютной белибердой.

               — Завтрак готов.

               Марго накрыла на стол, почему-то она любила делать это сама. Зимин не исключал, что все дело в скрытых инстинктах, которые она перебороть не смогла или не захотела. Как правило, женщины из Трущоб, попадая в Усадьбу, легко расставались с вредными привычками, а любые воспоминания и прежние повадки, естественно, следовало считать вредными. Но эти женские причуды, имеющие свойство становиться со временем капризами, всегда представлялись Зимину неразрешимой загадкой. Из тех, что приятно обдумывать в свободное время — это отличный способ немного расслабиться и потренировать свой разум, поскольку единственного ответа вопрос явно не предполагал. Подобие интеллектуального развлечения, весьма приятного перед завтраком. На этот раз Зимину досталась чашка крепкого кофе с кофеином, круасан, ежевичный мусс и плод киви. Марго была сторонницей легкого завтрака, берегла фигуру.

               — Вкусно!

               — Мы в Усадьбе, дорогой!

               — Я помню.

               — Наши желания исполняются.

               Зимин понял, что это намек.

               — Говори, что тебе нужно.

               На этот раз пожелание Марго оказалось чрезмерным. Ей понадобился 50-ти каратный бриллиант. Казалось бы, мелочь, но хватит ли его статуса для оплаты? Бриллиант Марго требовала не из прихоти, он был ей необходим для организации досуга. Марго нравилось проводить время в приличном обществе. До сих пор  ей хватало ума в любой компании скрывать свое плебейское происхождение. Она быстро училась и умело копировала поведение своих новых знакомых. Но в элитный женский ночной клуб пропускали только обладателей подобного бриллианта. Что тут поделаешь.

               — Неужели твоего жетона не хватит для выполнения такого пустяшного задания?

               — Может быть, через пару месяцев мы себе сможем позволить.

               — Но мне нужно попасть в дамский клуб уже завтра.

               — Ну и?

               — Требуется пройти фейс-контроль.

               — Что за чушь?

               — Они женщин без брюлика не пускают.

               — Тебя не пустили в клуб?! Разве такое возможно?

               — А чего ты от них хочешь? Хозяева клуба поставили на вахту живых работников. Отыскали в Трущобах самых тупых и поставили на входе. Не удивлюсь, если они даже не знают, для чего ходят в ночные клубы. Форменные уроды!

               — Молодцы, придумано классно! — Зимин подмигнул и расхохотался. — Ладно, не переживай. Будет тебе брюлик.

               Лихость Марго нравилась Зимину. Он без лишних слов отправился к домашнему мультипликатору. Но прибор проигнорировал его запрос. Этого следовало ожидать. Чудеса случаются, но редко. Пришлось подключиться к центральному распределителю. Ответ был стандартный. Заказ принят, его стоимость — 120 часов сверхурочной работы. Зимину предложение не понравилось, но он был вынужден согласиться, заранее предчувствуя будущие неприятности. По закону к сверхурочной работе его могли привлечь в любое время.

               Принтер распечатал брюлик, Марго была в восторге, чего нельзя было сказать о самом Зимине. Ему предстояло отработать сорок дополнительных смен. Это был вполне допустимый кредит. Он слышал, что все без исключения работники жили в долг. Расстреливали, насколько ему было известно, только когда кредит превышал триста часов. Какое-то время он еще мог жить, не задумываясь о последствиях.

3. Дружище Клим

               Зимин привык любую работу, которая  выпадала на его долю, выполнять добросовестно. Это была не слишком большая плата за комфорт, предоставляемый ему, как номинальному обитателю Усадьбы. И она не казалась ему излишне обременительной. Три обязательных часа труда пролетали быстро. На этот раз ему пришлось заниматься проблемой пищевых отходов. Усадьба славилась своей механизированной системой утилизации и вторичной переработки использованных биологических материалов. Особо внимательно относились к ресторанным отходам. Объедки должны были автоматически доставляться в устройства по их переработке в сырье для картриджей 3D кухонь. Но иногда случались досадные неполадки. Вот как на этот раз: куски пищи оказались излишне велики и воздухопроводы засорились. Иногда Зимину казалось, что жители Усадьбы специально заказывают блюда, которые способны вывести систему утилизации из строя. Было это развлечением или спортом, кто поймет? Работы хватало, облачившись в скафандр и вооружившись лопатой, Зимин каждый день три часа ворочал дурно пахнущие кучи бывшей еды. Объедки, между тем, продолжали поступать без остановок, жрали в Усадьбе много.

               Процесс увлек его, время пролетело незаметно. Он уже был близок к успеху, когда пришел его сменщик. Человек в скафандре с маской на лице. В Усадьбе не принято было демонстрировать принадлежность к наемным работникам. Зимин инстинктивно проверил, не сползла ли его маска, нет, все было в порядке. Ну и ладно. О том, что он, Зимин, всего лишь жалкий работник, никто не должен был знать. Насвистывая популярный мотивчик, он отправился в душ. Через десять минут он будет свободен. Волновало его только одно: пустят ли его в «Пристанище»? Ему нужно было расслабиться и перебить проклятый запах объедков, который застрял где-то в середине горла.

               У богатых свои причуды. Вечером ярко освещенные улицы Усадьбы были пусты, только изредка роскошные мобили бесшумно скользили по безупречным мостовым. Местные жители предпочитали проводить вечернее время в ресторанах, клубах и на приватных вечеринках. Зимин с радостью использовал эту особенность местных нравов для ежедневных прогулок. Ему необходимо было хотя бы немного побыть в одиночестве. Искусственное освещение успокаивало его. Наверное, потому что вечером Усадьба выглядела, как неестественный футурологический объект. Это устраивало Зимина. Он с наслаждением вдыхал воздух свободы, и сердце его ликовало. В такой обстановке ему хорошо думалось. Он легко придумывал новые сюжеты и старался запомнить их, чуть слышно подбадривая себя: «Надо обязательно написать этот текст, может получиться неплохо»!

               Когда ему надоедало бродить по пустому городу, он заходил в первый попавшийся бар и, устроившись в углу, с интересом вслушивался в разговоры завсегдатаев. Это было поучительно, потому что каждый раз оказывалось, что его представление о людях далеко от реальности. Они были одновременно и сложнее и проще. В этом следовало разобраться.

               И на этот раз прогулка помогла ему вернуть душевное равновесие. Зимин даже придумал сюжет для небольшого рассказа.

               Человек всю жизнь считал, что быть счастливым плохо. Как учили древние греки — счастье нужно женщинам, детям и животным. А мужчина обязан обеспечивать их этим самым счастьем. Все просто и логично. И вдруг он почувствовал себя счастливым. Это было неожиданно и неприятно. Пришлось ему исправляться. Поскольку он был человеком серьезным, то решил, что будет правильно тщательно фиксировать и записывать в тетрадь каждое появившееся у него желание, чтобы быть готовым и не пропустить главную мечту своей жизни. Бухгалтерский подход должен был обезопасить его от приступов столь нелюбимого им счастья.

               Порцию виски, такую желанную после выполнения тяжелой обязательной работы, можно было получить только при предъявлении личного жетона. Класс жетона точно соответствовал социальному статусу обитателя Усадьбы. Полноправные жители получали жетон нулевого класса, а вместе с ним право на бесплатные услуги и блага. Зимин был работником, поэтому при найме ему был выдан жетон первого класса. Для него размер кредита зависел от объема выполненной работы. Компьютер вел скрупулезный бухгалтерский учет, столько поступило, столько израсходовано. Ошибка была исключена. Обычно Зимину статуса хватало, но он потратился на бриллиант и теперь не знал, остались ли у его жетона ресурсы для оплаты посещения престижного ночного клуба.

               Зимин облизал губы. Виски, он хотел виски, ему надо было расслабиться. Сейчас его волновало только одно, выдаст ему компьютер порцию спиртного или нет? Правильнее было переждать несколько дней, но Зимин решил рискнуть. Охранники на входе в смешной одежде скоморохов и в масках, покрытых рекламами известных юридических контор, потребовали предъявить жетон. Он достал. На сенсоре скоморохов загорелся зеленый огонек. Это было приятной неожиданностью. Зимин прямиком направился к стойке бара.  Получив требуемую порцию, он окончательно успокоился и перестал думать о кредите. Запах проклятой работы его больше не беспокоил.

               В «Прибежище» было все, чтобы весело провести время. Бар, дискотека, варьете, электронный театр, казино, кино, кулачные бои. Для утонченных натур настольные игры и интеллектуальные викторины. Были доступны и некоторые противозаконные развлечения: электронные наркотики и подпольные трансляции футбольных матчей из Трущоб. Но Зимин больше остального любил вести светские беседы под стаканчик спиртного. Ему нравилось, что у него — работника — ума часто оказывается ничуть не меньше, чем у людей из элиты. Он осмотрел бар, и ему повезло. Местный завсегдатай по имени Клим узнал его и, заулыбавшись, приветственно помахал рукой.

               — О, любитель поспорить! Рад вас видеть. Иногда, знаете, возникает желание поговорить о чем-то таком непрактичном, вступающим в противоречие со здравым смыслом. Кстати, в последний раз ваши рассуждения о здравом смысле прекрасно меня взбодрили. Полезная штука — эти ваши философские разговоры, приятель! Они хорошо влияют на внутричерепное давление.

               Зимин кивнул. Он был согласен поддержать разговор.

               — В последнее время, — сказал он, — принято отделять умение рассуждать от здравого смысла, а это, кроме всего прочего, означает, что нам становится недоступен не только здравый смысл, но и способность размышлять логично. Остаются только представления. Как правило, они крепко сидят в голове, но оторваны от реальности. Эти представления, как правило, продуцируют неверные оценки.

               Зимину был симпатичен Клим. Может быть, парень был не слишком сведущ в специальных вопросах, но брал свое энтузиазмом.

               — Не следует преувеличивать влияние философии на понимание жизни. Философия — всего лишь развлечение для немногочисленных оригиналов и их поклонников. Я люблю разговаривать с вами на отвлеченные темы, но это не делает меня одним из них. Отнюдь.

               — Распространенное заблуждение, — Зимин старался быть предельно корректным. — Ваши представления сформированы вполне определенными философскими концепциями. То, что вы не догадываетесь об этом, сути дела не меняет.

               — Какими это концепциями, позвольте спросить? — удивился Клим. — я, вроде бы, раньше не был замечен в пустой болтовне.

               — Предполагаю, что главный источник современных представлений об окружающем мире не трудно будет отыскать в трудах Витгенштейна.

               — Никогда не слышал об этом парне.

               — Не сомневаюсь. О нем сейчас мало кто помнит, а зря. С моей точки зрения, считать, что существует некое «правильное» умозаключение, которое заставит всех думать одинаково — не безобидно и наивно. Однако как написал Витгенштейн: язык отражает мир, потому что логическая структура языка идентична онтологической структуре мира.

               — Что это значит?

               — Витгенштейн считал, что существует правильное представление о мире, закрепленное в языке.

               — Но это, ведь, не так? — удивленно спросил Клим.

               — Естественно! Однако чтобы понять это, необходимы специальные люди — писатели.

               — Это же, вроде, работа такая? — удивился Клим.

               — Ух ты, почему-то я не подумал об этом! — удивился Зимин. Он и в самом деле забыл о том, что литература может рассматриваться, как своеобразная работа. Но это, конечно, было совсем не так. — Понимаете, писатель — это не профессия, а устойчивое состояние психики. Способ познания мира. Разве познание работа?

               — Не знаю.

               — Видите, не все так однозначно. Любую человеческую прихоть, при желании, можно объявить работой, но такой подход слишком примитивен. Вы меня понимаете?

               — Вы — писатель?

               — Увы! Только хотел бы им стать.

               — Хотели бы работать? — ужаснулся Клим.

               — Скажем по-другому. Для утоления своей прихоти, я бы согласился на некоторые неудобства.

               — И даже на нарушение закона?

               — Не я первый, не я последний. Вы знаете, что такое — хочется? Исполнение желаний и все такое прочее. Люди созданы для наслаждений. Это давно уже не секрет. Иногда для этого стоит рискнуть.

               — А ведь я, наверное, могу вам помочь.

               — Вы читатель или издатель?

               Клим поперхнулся.

               — Нет, конечно. Должен признаться, что мне самому иногда приходится нарушать некоторые постановления, но нормы приличий я старюсь соблюдать.

               — Простите, я не хотел вас обидеть, — сказал Зимин.

               — Мне нравится вести с вами откровенные разговоры. В клубе это разрешается. Так вот, я знаю одного человека, который не отказался бы от услуг писателя.

               — Как мне его найти?

               — Он сам вас найдет.

               — Когда?

               — Минуты через две, надо полагать, я ему про вас уже рассказал, — Клим рассмеялся.

               — Он в этом зале?

               — Да.

               — Но почему вы ведете разговоры со мной, а не с ним?

               — Он запретил. Сказал, что слишком умные разговоры легко спутать с работой. С работой, приятель! Так выпьем же за то, чтобы у нас в Усадьбе работали только проклятые трущобники.

               У Зимина от волнения пересохло горло. Давно ему не было так страшно. Наступило время  самого важного в его жизни испытания. Если он не произведет впечатления на знакомого Клима, то можно считать, что с его мечтами покончено. Зимин попробовал сконцентрироваться, но все произошло так внезапно, что он растерялся. Нельзя было исключать, что второго шанса у него не будет.

               И вот к ним подошел важный человек, от которого зависело будущее Зимина.

               — Привет, Клим. Это и есть твой чудик? — спросил он.

               — Чего ему нужно?

               — Я хочу стать писателем, — сказал Зимин.

               — Будь. Тебе кто-нибудь мешает?

               — Нет.

               — Тогда в чем дело?

               — Мне нужна ваша помощь.

               — Почему моя?

               — Я не знаю. Мне кажется, что мы заинтересованы друг в друге. Думаю, что тоже могу что-то сделать для вас.

               — Почему ты так решил?

               — Вы пришли сюда говорить со мной.

               — Соображалка у тебя работает. Это хорошо. Ты уже что-то написал? Кратенько перескажи, послушаю.

               — Через сто лет после официальной смерти литературы в кабаках Трущоб стали появляться странные люди с неприятным пронизывающим собеседника взглядом. Например, пьют товарищи пиво, а к ним подходит некий индивидуум и начинает подвизгивать и сверлить их холодным брезгливым взглядом. Вроде бы, хочет сказать: «Дурачье вы необразованное, алкаши бессмысленные, тундра не электрифицированная, глаза бы мои вас не видели, уроды». А сам смотрит, внимательно так, словно торговый агент пытается продать свой лежалый товар, термотрусы какие-нибудь полезные… Первый поселенец не выдержал, хотел сразу по сопатке врезать, но передумал – не вежливо получится. Вступил в разговор. «Чего продаешь?» «Романы, повести, новеллы, рассказы. Для ценителей — поэмы, стихи, эпиграммы. А еще есть фельетоны, анекдоты и пьесы». «А что это за хрень такая?» «О, отличная штука! Будете довольны».  «Предположим, я ценитель, выкладывай».

               Незнакомец был явно удивлен.

               — Это все?

               — Нет. Это только завязка.

               — Есть ли продолжение у этой истории?

               — Да.

               — Как называется текст?

               — «Искушение».

               — Я смогу прочитать его целиком?

               — Обязательно. Точнее, я надеюсь на это.

               Внезапно в зале стало тихо. Произошло что-то из ряда вон выходящее. В дверях стоял работник в спецодежде почтальона и маске. Он огляделся, подошел к Зимину и вручил ему депешу. Пришлось вскрыть ее и прочитать, депеша тут же рассыпалась в его руках. Работник с помощью специальной щетки сгреб пыль в пакет.

               — И все-таки дела на стороне? — обидно рассмеялся Клим.

               — Это оскорбление?

               Клим перепугался, его лицо немедленно покрылось красными пятнами.

               — Менее всего я бы хотел оскорбить вас. Вы же знаете, я ценю ваш острый ум. Не обращайте внимания. Не все мои шутки удачны. Обычное дело.

               — Вы прощены, Клим. Конечно, меня зовет не дело. Увлечение.

               — Увлечение? Вы счастливый человек. Как ее зовут?

               — Это тайна.

               — Я завидую вам еще сильнее. Все бы отдал, только бы у меня появилась такая тайна!

               «Тайна, — подумал Зимин, через силу улыбнувшись, — И зовут ее — сверхурочная работа».

4. Катастрофа

               Сверхурочную работу подыскали рядом с клубом. Это было удобно — не надо было тратить время на дорогу. Для подобных случаев в туалете клуба держали ящик для спецодежды. Зимин быстро переоделся и надел маску. Он был разъярен. Ну почему вызов пришел так не вовремя? Ему уже показалось, что удалось схватить птицу-удачу за хвост. И вдруг такой поворот. Словно сработало древнее проклятие. Но Зимин должен был подчиниться приказу, выбора у не было.

               Причина для вызова была серьезной: на площади перед клубом внезапно воспламенились солнечные батареи, в задымленной зоне оказались близлежащие жилые дома. Это было очень неприятно. В первую очередь, потому что была непонятна причина возгорания: солнечные батареи создавались из материала, не способного гореть. Главный компьютер предположил, что во всем виновата мутация полезных бактерий, которых разводили на пластинах батареи для повышения его КПД. Зимину было поручено разобраться с происшедшим на месте.

               Компьютер точно справился с установлением причины аварии. Теперь можно было приступать к ремонту. Работа была грязная, но не очень трудная. Требовалось заменить вышедшие из строя элементы и утилизировать их. Через три часа все было исправлено.

               Зимин, с глубоким чувством удовлетворения, отправил последнюю партию неисправных элементов в мусорный пакет и направился к ближайшей урне. Ему нравилось смотреть, как утилизируются предметы, попавшие внутрь урны. Это было красивым зрелищем. Распад на молекулы сопровождался переливающимся всеми цветами радуги излучением. Зимину это напоминало цветомузыкальную установку. Ему нравилось подбирать подходящие ярким сполохам мелодии. Еще приятнее было сознавать, что на этом его трудовая вахта заканчивается.

               Но он не успел добраться до урны вовремя. Из клуба, нетвердо переставляя ноги, появился его знакомый Клим. Было понятно, чем он занимался эти три часа: играл в покер, проигрался, а потом лечил свою душевную травму в баре. А когда его внутренний компьютер подсказал, что алкоголь больше отпускаться не будет, поскольку дневная норма превышена, он был вынужден отправиться домой. Клим подчинился, но он был не в духе, ему требовалась разрядка. Зимин попытался уклониться от встречи со своим нетрезвым приятелем, но Клим заметил работника и решил поправить свое настроение привычным образом. Он подошел к урне и удачным ударом ноги перевернул ее. Вонючие куски покрытых гарью солнечных батарей тут же разлетелись по мостовой.

               — Непорядок, — заорал Клим. — Эй ты, грязная рожа, подбери немедленно!

               Зимин установил урну на место и стал собирать мусор. Клим еще раз сбил ее. Он был доволен собой.

               — Вот урод! — вырвалось у Зимина.

               — Что? Что ты сказал?

               — Что слышал!

               Клим был потрясен, он еще никогда в жизни не слышал от наемного работника ничего подобного. На мгновение он растерялся и сделал то, что никогда не позволял себе делать. Он посмотрел в глаза уборщику. Маска скрывала его лицо, но красивые холодные глаза Клим разглядел, они показались ему знакомыми. Сносить оскорбление он был не намерен. Тем более, что уборщик не собирался раскаиваться. Клим закричал изо всех сил и стал смешно размахивать руками. Прохожие сторонились его, молча обходили стороной. Не их это было дело. Но некоторые стали смеяться и показывать на них пальцем. Клим не выдержал и ударил работника по голове.

               Тот неожиданно рассмеялся.

               — Ну, погоди, Клим, тебе это даром не пройдет. Придет время посчитаемся.

               Удар сбил маску с лица работника, и Клим с ужасом обнаружил, что перед ним стоит его знакомый любитель философии из клуба.

               — Это вы? — удивился Клим.

               — Нет — ответил Зимин.

               Конечно, он сразу пожалел, что связался с придурком. Но что сделано, то сделано. Избежать встречи со службой безопасности он не мог. В Усадьбе с полицией проблем не было. Механические полицейские затолкали Зимина в невесть откуда появившуюся спецмашину. Радовало одно, что он не поддался жажде мести и не подбил Климу глаз. Последствия этого проступка нетрудно было представить, его бы застрелили на месте.

               А так оставалась надежда, что его просто вышвырнут в Трущобы с волчьим билетом.

5. Поставщик памяти

               Сначала он увидел сон. Смешной. Ну, может быть, не смешной — забавный. Тоже неплохо. Зимин пожалел, что детали стерлись из памяти, осталось только самое общее представление о месте действия — это была обсерватория где-то в горах. Там был неслабый телескоп и говорливый наблюдатель. О чем они спорили, припомнить не удалось, но было очень интересно. Давно он не говорил о науке. Надо было законспектировать.

               Зимин открыл глаза. Он лежал в роскошной кровати, месторасположение которой было неизвестно. Первое, что он увидел, были плавно скользящие по помещению прекрасные мулатки в масках, они были заняты своим каждодневным трудом, накрывали на стол. Если судить по набору продуктов, предполагался завтрак.  Стало понятно, что Зимин в Усадьбе.

               Мебель и вещи были очень хороши, вообще уровень комфорта был выше, чем тот, к которому он привык. Прежде Зимин никогда всерьез не задумывался, чем его вилла отличается от жилища настоящего члена элиты, оказалось, что разница просто огромна. Конечно, любой обитатель Усадьбы в состоянии самостоятельно лучшим образом обустроить свое жилье, 3D принтеру все равно, что распечатывать, но чтобы выдержать стиль, нужно разбираться в дизайне и обладать изысканным вкусом. Местные родители приучают детей быть избранными с рождения, они не должны знать другой жизни. Таких совсем немного, их называют элоями. Не удивительно, что привычка к роскоши у элоев безусловный рефлекс, это чистая биология. На курсах повышения квалификации этому обучиться нельзя. Именно безусловное следование внутренним законам стиля — вот что отличает элоя от работника из Трущоб.

               Зимин стал вспоминать, как это его угораздило попасть в жилище потомственного элоя. И некоторые события он восстановил. День не задался с утра. Его женщина, Марго, за завтраком потребовала бриллиант, что стоило ему 120 часов сверхурочной работы — и это, надо сказать, была очень неприятная новость. Не нужно особого ума, чтобы понять — дополнительная нагрузка выйдет Зимину боком. Так и получилось. Вымотанный после тяжелой вахты он не сдержался и не сумел избежать перепалки со знакомым элоем. Получилось безрассудно и очень глупо. В Усадьбе практиковался только один способ наказания провинившихся работников — смерть. Это было самым простым и дешевым способом поддержания социальной стабильности. Элои умели быть беспощадными, когда дело касалось их спокойствия и благополучия. Работники, приглашенные в Усадьбу для выполнения необходимых работ, были оповещены о неотвратимости и суровости наказания. Прежде чем приступить к выполнению своих обязанностей, они добровольно подписывали бумагу с клятвой выполнять Правила. Ожидание смерти входило в соглашение.

               Зимин нарушил Правила и был готов к неизбежному. Тем удивительнее было очнуться после задержания в жилище элоя. Он прислушался к внутренним ощущениям. Нет, у него ничего не болело, а это означало, что его не избивали. Единственное изменение, которое удалось обнаружить: на запястье правой руки появился красивый браслет. Он был золотой с большим красным светящимся изнутри камушком.

               Но вот прелестные мулатки выпорхнули, благополучно завершив выполнение своей трудовой повинности. Зимин немедленно поднялся с кровати, надел приготовленную для него удобную одежду (а для кого еще, спрашивается, в помещении он был один) и стал ждать продолжения. Можно было наплевать на приличия и, воспользовавшись представившейся возможностью, наброситься на жратву, но он сдержался, еда в данный момент мало его занимала. Куда интереснее было узнать, что с ним собираются сделать люди, во власти которых он оказался. Свободным он себя не чувствовал.

               Ожидание казалось бесконечным, но на самом деле прошло никак не больше десяти минут. В комнату вошел незнакомец. Зимин не знал, кто это. Он был уверен, что никогда прежде не видел этого человека. Удивительно, но что-то внутри навязчиво подсказывало, что он должен его очень хорошо знать. Может быть, лучше, чем кого бы то ни было на свете.

               Зимин попробовал сконцентрироваться. На секунду ему пришлось отвлечься, потому что камень на браслете внезапно мигнул и стал зеленым. Он зажмурился, ожидая физического воздействия, удара электрическим током, например, или ужасного приступа головной боли, но все обошлось. Зимин вздохнул с облегчением, кроме прочего, это означало, что автоматические полицейские уверены в его лояльности, они знают, что он не замышляет ничего предосудительного.

               Память понемногу стала возвращаться.

               — Здравствуй, Зимин, — сказал незнакомец, и в голосе его послышалось что-то до боли знакомое, почти родное.

               — Здравствуйте.

               — Не узнаешь?

               Зимин посмотрел внимательнее и внезапно вспомнил этого человека. Даже удивительно, почему он не узнал его сразу. Их пути постоянно пересекались. Можно сказать, что они почти не расставались. Друзьями они не были, когда-то давным-давно Зимин пытался соперничать с ним. Однако каждый раз оказывалось, что его вечный противник честнее, храбрее, умнее и справедливее, чем Зимин. Они очень часто спорили, и Зимин всегда терпел поражение. Логика этого человека была безупречна, доводы убедительны, способность анализировать сложные процессы достойна восхищения. Он был прирожденным победителем.

               — Винчестеров, это ты?

               — Я, дорогой мой, я.

               Фамилия этого человека была Винчестеров. Конечно. Они познакомились в первом классе. Тогда Винчестерова можно было называть просто Васей, сейчас, конечно, многое изменилось. Вася был прекрасным шахматистом, собственно, именно он научил Зимина играть в шахматы. Они провели за шахматной доской много счастливых часов, Зимин ни разу не выиграл, но это не мешало ему восхищаться изощренной техникой игры Винчестерова. Умение играть в шахматы не пригодилось Зимину в жизни, сейчас он уже и не помнил, как ходят фигуры, но разве в этом дело?

               А как Вася играл в компьютерные игры! От природы ему достались гибкие ловкие пальцы и потрясающая реакция. За компьютером ему не было равных. Дети, как правило, ревнивы, но Винчестеровым восхищались все, он был лучшим. Одноклассники об этом знали и принимали его превосходство как должное.

               Да, был период, когда Зимин завидовал Винчестерову, но это гадкое чувство очень быстро самоликвидировалось, потому что дружеская помощь, которую он получал от своего выдающегося знакомого, была столь полезна и своевременна, что естественное чувство благодарности вытеснило из его сознания любые неблагородные мысли.

               Среди многочисленных интеллектуальных поражений Зимину особенно запомнилось самое катастрофическое. Тогда он еще занимался научной работой. Сейчас уже и не вспомнишь, о чем шла речь, вроде бы, о темной энергии. Несколько лет Зимин готовил свой доклад. О, это был не доклад, а тщательно разработанная теория, объясняющая самые загадочные наблюдательные факты. Зимин отдал своей работе все силы. И все получилось! Он был горд.

               Но попытка опубликовать доклад провалилась. И, как оказалось, это была не катастрофа, а счастливое спасение. На помощь пришел Винчестеров. Он камня на камне не оставил от тщательно подобранных Зиминым аргументов, разбил вдребезги его робкие возражения. Зимин надолго запомнил, как стыдно и горько ему было признавать свое поражение. Он, естественно, попытался ввязаться в спор, но так и не сумел ничего противопоставить правильной позиции этого удивительного человека. Прошло совсем немного времени, и Зимин понял, как фантастически ему повезло. Если бы не дружеская критика Винчестерова, в какую ужасную ситуацию он бы попал со своей, такой уязвимой для критики, теорией. Его научное реноме было бы раз и навсегда уничтожено. Только благодаря помощи Винчестерова удалось избежать позора. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы поминать его добрым словом веки вечные. С тех пор прошло много лет, Зимин никогда больше не думал о темной энергии, потому что не верил в ее существование. Но разве в этом было дело?

               Все профессора наперебой предрекали Винчестерову блестящую карьеру. И они были правы! Они догадались! Они готовили его к великим свершениям.

               Почему же Зимин не сразу узнал этого замечательного человека? Ответа он не знал. Неужели годы так изменили Винчестерова? Зимин вглядывался в знакомое с детства красивое лицо. Вот как, оказывается, выглядел сейчас этот удивительный человек, с которым так тесно была связана его жизнь!

               — Эй, Зимин, ты вспомнил, кто я такой? — спросил Винчестеров.

               — Да. Вспомнил.

               — Это хорошо.

               Не исключено, что у Зимина были проблемы с головой. Наверное, при задержании полицейские ему все-таки врезали дубинкой по лбу. Иначе бы он твердо знал, что Винчестеров — самый потрясающий человек в Усадьбе. Правильнее сказать, что он подлинный Хозяин Усадьбы, мозговой центр и опора свободно объединившихся для совместного проживания представителей элиты. Элои — эти выдающиеся люди, прославились судьбоносными достижениями. Они достойно продолжают деяния своих блестящих предков, чьи имена заслуженно записаны в летопись цивилизации золотыми буквами. Усадьба — их место обитания — есть высочайшее проявление гения человечества. Вершина социальной эволюции. Но важно помнить, что пика своего развития Усадьба достигла только под руководством Винчестерова. Грандиозный проект Нового мира был воплощен благодаря уму и труду великого Винчестерова. Только его неиссякаемая энергия позволила воплотить самые потаенные мечты элоев о социальной гармонии.

               Спрашивается, что должно было произойти с мозгом Зимина, чтобы он мог забыть о благодетеле Усадьбы? Но разве в этом дело?

               Какое же это счастье, что руководство Усадьбы взял на себя истинный интеллектуал! Мудрый и совестливый человек, чья благородная каждодневная деятельность заслужила всеобщее восхищение. Не удивительно, что элита признала его своим Хозяином. Это ли не высшее проявление справедливости!

               Нельзя забывать о выгоде, которую получили элои, передав полноту власти в руки Винчестерова. Умелое правление Хозяина стало гарантией блестящего будущего поселения, а потому и каждого отдельного счастливца, допущенного волей судьбы к проживанию в Усадьбе. Да. Каждого! Гарантии благополучия распространяются не только на элоев, но и постоянно готовых к упорному  труду работников из Трущоб. Клятва верности Хозяину, сознательное соблюдение Правил поведения, вот что обеспечивает уверенность работников в завтрашнем дне. Они знают, что только ударным трудом могут заслужить право на проживание в Усадьбе.

               Почему труд, дающий право проживать в Усадьбе, называется ударным? Это легко объяснить. В каждом произносимом слове есть гласная, специально выбранная для того, чтобы считаться главной, потому что именно она определяет правильное произношение слова. Она избрана для того, чтобы на нее ставили ударение. Жители Трущоб, ограниченные в правах по рождению, должны крепко запомнить: только ударный труд дает им право на надежду. Вот почему труд должен стать главным смыслом их существования, можно сказать, что на труд следует сделать ударение, если можно так красиво выразиться.

               Следует твердо запомнить, что любой приказ Хозяина должен выполняться без раздумий, безукоризненно, с полной отдачей и с искренним энтузиазмом. Потому что ему лучше знать, как распорядиться судьбой пригодного к труду в Усадьбе работника. Гениальность его указаний совершенно бессмысленно оспаривать, интеллектуальное превосходство Хозяина настолько очевидно каждому, что не требует специальных доказательств. Хотя сделать это не составляет труда, легко привести тысячи, миллионы примеров, подтверждающих это абсолютно объективное утверждение. Как же после этого прикажите не верить Хозяину.

               Зимин вспомнил стишок.

«Прошла весна, настало лето, Спасибо Хозяину за это»!

               Внезапный приступ счастья обрушился на Зимина. От одного осознания неоспоримого факта, что он видит Хозяина, может с ним говорить, на душе у него стало спокойно и величаво. Он не совсем понял, что это означает — величаво, но разве в словах дело!

               А потом Зимин сообразил, что ситуация, в которую он попал, по-настоящему удивительна, произошло что-то несусветное: Хозяин бросил свои дела и сам пришел к нему, Зимину, жалкой, в принципе, личности. Получается,  что не такой уж он и жалкий, если сумел привлечь внимание самого Хозяина. Эта простая мысль породила у Зимина новый приступ восторга. Что может сравниться по своей значимости с неподдельным интересом Хозяина?

               — Очухался? — спросил Винчестеров и почему-то подмигнул.

               Совершенно неожиданное проявление фамильярности поставило Зимина в тупик. Ничего подобного он не ожидал. Такое поведение Хозяина было возможно только в случае, если их связывали дружеские отношения. Ну, если бы они долгие годы были близкими друзьями, если бы они съели вместе пуд соли. Пуд, кстати, это всего лишь шестнадцать килограммов, не так уж и много. Зимин попытался прикинуть, сколько лет потребовалось бы для потребления пуда соли, но вовремя сообразил, что его подсчеты оскорбительны, а интерес к частной проблеме в данной ситуации неприемлем.

               — Нет, я еще не очухался, как вы изволили выразиться, не могу сказать, что в порядке, — возразил Зимин.

               — Постарайся.

               — Как постараться?

               — Нахмурь лобик и сосредоточься.

               Зимин послушался. Память тут же предусмотрительно подбросила ему подходящее воспоминание. Однажды его пригласили к Хозяину на вечеринку по случаю написания Окончательной книги. Зимин задумал нехорошее, его намерения не были честны. Он вспомнил, как томительно ждал подходящего момента, чтобы осуществить свое преступное намерение. Тост следовал за тостом, наконец, гости собрались в кружок и загорланили старинные песни про горы и особое братство альпинистов — алкоголь сделал свое черное дело. Зимин видел перед собой пустые осоловелые глаза лучших представителей Усадьбы, и понимал, что его время пришло.

               Хозяин расположился в дальнем конце зала, он любил проводить свободное время в удобном кресле. Вокруг него разместились только самые ярые его поклонники. Хозяин терпеливо и доверительно рассказывал им о таинстве ядерного синтеза и бесперспективности и вредности ядерной энергетики. Все были при деле.

               Зимин закрыл глаза, досчитал до десяти и, стараясь не привлекать ненужного внимания, крадущимися шагами отправился в путешествие по вилле Хозяина. В одной из комнат он обнаружил полуоткрытый сейф. Его чрево было под завязку наполнено россыпью жетонов, бриллиантами, деньгами, ценными бумагами, секретными материалами и, конечно, компроматом.

               Получилось. Его цель была достигнута. Он знал, что на этот раз справится. Зимин достал из кармана пакетик и стал аккуратно перекладывать в него содержимое сейфа, стараясь забрать все.

               Но не успел. Неведомо откуда появился Хозяин. Его укоризненный взгляд разоружил Зимина.

               Он инстинктивно отдернул руку от сейфа, но с ужасом понял, что отныне все его действия бессмысленны. Хозяин прекрасно видел, как он, возбужденный, не в силах побороть порочную ухмылку, почти наверняка роняя на паркет обильную слюну от предвкушения близкого успеха, засовывает в пакетик чужие ценности. Деньги (фунты, франки, доллары и тугрики), а также идентификационные жетоны, компрометирующие важных людей материалы и документы с грифом «Совершенно секретно». Но почему он не надел перчатки? Отпечатки, он оставил массу отпечатков пальчиков. Попытку нельзя считать удачной. Теперь автоматизированная полиция до него обязательно доберется.

               Зимину показалось, что в руках Хозяина блеснул ствол популярного в последнее время среди обитателей Усадьбы многозарядного револьвера марки «Магнум».  Выстрел мог раздастся в любой момент. Зимин закрыл глаза и досчитал до десяти.

               Но вместо того, чтобы привести в исполнение заслуженное наказание, Хозяин тихо сказал:

               — Садись. Рассказывай, как ты дошел до жизни такой?

               Голос его был тихий, но очень уверенный, полный сострадания и заботы. Ему нельзя было не подчиниться.

               И Зимин рассказал. Все. Ничего не утаил. Ему стало ясно, что он давно потерял способность врать Хозяину. Здесь, у вскрытого сейфа, он мог говорить только правду и ничего кроме правды. Что заставило его пойти на предательство? Дело было не в бедности, не в отсутствии денег или перспектив карьерного роста — все это у Зимина имелось: и новая интересная работа, и высокая зарплата, и доброжелательное отношение начальства. Не было только одного: силы побороть свою зависть к Хозяину. Уж сколько лет они сталкиваются на жизненном пути, и каждый раз оказывалось, что Хозяин умнее, добрее, прозорливее, честнее и справедливее.

               От злости на себя самого хотелось скрежетать зубами. Какие, спрашивается, еще нужны доказательства величия этого человека! Зимин дал торжественную клятву остаток своей несчастной жизни посвятить служению Хозяину. Это был единственно правильный вывод, который он мог сделать после долгого общения с этим необыкновенным человеком! Кроме всего прочего это была абсолютно логичная мысль. Раз уж ты сам не можешь организовать свою жизнь по законам добра и служения обществу, будь готов отдать свои силы и умения тому, кто наделен от природы способностью творить добро — Хозяину! Пусть и звучит это смешно, если не задумываться!

               — Я верю в тебя, Зимин, — сказал Хозяин. — Ты сбился с истинного пути, но ты не виноват. Нельзя на тебе ставить крест. Я протягиваю тебе руку помощи, встань на сторону светлых сил, помоги мне победить зло!

               Милосердие Хозяина было столь же грандиозно, как и все остальное, что он делал на протяжении многих и многих лет.

               Сколько долгих лет прошло с того примечательного происшествия: четыре года, восемь лет? А случай этот крепко врезался в память Зимина на всю жизнь.

               Почему же он забыл об этом, когда полицейский огрел его по голове резиновой дубиной? Неужели жалкого удара достаточно, чтобы забыть главное в своей жизни?

               — Можно ли успешно бороться со злом, если хранить компромат в незапертом сейфе? — почему-то спросил Зимин.

               — Почему вы спрашиваете меня об этом? — удивился Винчестеров.

               — Потому что не понимаю.

               — Вы считаете, что сейф должен быть заперт?

               — Ну да. Как минимум.

               — То есть и этого недостаточно?

               — Борец со злом не коллекционирует компромат. Собранный в сейфе он годится только для одного — для шантажа. А шантаж, как  средство воздействия, вряд ли подходит поборнику добра.

               — Даже если он использует шантаж, чтобы заставить злодея творить добро?

               — Вы из числа людей, считающих, что добро можно делать из зла? Из зла получается новое зло, но для других людей.

               Винчестеров заулыбался, он был доволен. Ему явно нравилось говорить с Зиминым. А может быть, это был и не Винчестеров вовсе, а только человек, чрезвычайно похожий на него.

               — Я смотрю, вы пришли в себя.

               — Да, чувствую себя нормально.

               — Дайте, я сниму браслет.

               Зимин протянул руку. На этот раз камень был красный. Незнакомец ловким движением снял браслет. Он знал, как это сделать. Следовательно, можно было предположить, что это он его и нацепил.

               — Вы Винчестеров? — спросил Зимин.

               — Нет, конечно, нет.

               — А кто же вы?

               — Моя фамилия Наукоподобнов. Вряд ли она вам что-то говорит. Для знакомых я давно уже просто Нау. Меня так многие называют. Не могут выговорить правильно мою фамилию, слабаки.

               — Мы с вами были знакомы раньше?

               — Нет. Я узнал о вашем существовании из рассказов специалистов по подбору персонала. У вас достаточно хорошая репутация, теперь я и сам вижу, что скауты выставили вам высокую оценку по заслугам.

               — Но я помню вас. Вы тот человек, с которым меня познакомил Клим?

               Назвавшийся Нау с готовностью расхохотался.

               — Можно ли считать знакомством минутную встречу? А вы действительно хороши. Именно такой человек нам нужен. Непредсказуемость сейчас дорого ценится. Как и умение сочинять. Про сейф, например, придумано просто отлично.

               — Про сейф? Про какой сейф?

               — Не помните?

               — Нет.

               Нау вызвал виртуальные часы и, глубокомысленно вздохнув, сказал:

               — Еще и  пяти  минут не прошло, а следов воздействия на вашу память уже практически не чувствуется. Зимин, вы уникум.

               — Послушайте, Нау, довольно с меня загадок. Что здесь происходит?

               — Конечно, я все вам расскажу. Как же без этого. Мне ли не знать, что эффективное сотрудничество возможно только при полном доверии сторон. Я не собираюсь использовать вас в темную. Тем более, как выяснилось, это неоправданно трудно.

               И он рассказал странную историю, в которую Зимин сразу поверил, потому что лучше других знал, что людей, способных придумать что-то столь же замысловатое, на Земле давно уже не осталось.

               Группа научных сотрудников, в состав которых входил и Нау, разработали легкий в употреблении прибор для генерирования у людей ложной памяти. «Все, что было не со мной, помню». Высший круг элоев Усадьбы проявил к разработке неподдельный интерес. Потребность в ярких переживаниях у людей, давно уже реализовавших свои материальные потребности, была очень высока. Даже удивительно, как притягательны оказались в среде обеспеченных элоев мечты о чем-то большем.

               И вот тут случилась первая заминка. Где взять людей, способных придумывать по-настоящему захватывающие приключения для людей, забывших о существовании литературы, слабо разбирающихся в истории и не интересующихся научными исследованиями? Слышать, что интеграл можно взять, и самому взять его, все-таки разные вещи.

               Нау давно следил за Зиминым. О нем говорили, как о человеке, который, проживая в Трущобах, продолжает сочинять книги! Оказалось, что такие люди все равно появляются, несмотря на все достижения индустрии развлечений. Только на них давно уже никто не обращает внимания. Кто мог подумать, что на столь экзотические и непрактичные вещи неожиданно обнаружится большой спрос?

               — Я смогу заниматься только литературой? Если я правильно понял, литературный труд будет засчитываться мне в качестве трудовой обязанности? — Зимин не мог поверить своему счастью.

               — В какой-то мере. Строго говоря, если вы согласитесь, то автоматически перестанете считаться работником. У вас останется только одна обязанность — сочинять, сочинять и еще раз сочинять.

               Зимин не верил свалившемуся на него счастью. Это была сказка, исполнение мечты, о которой он даже не осмеливался помышлять. Ему стоило огромных усилий, чтобы сразу не согласиться. Но важный для Зимина вопрос оставался не выясненным.

               — Технологию ложной памяти можно использовать для порабощения людей, вы сможете сделать людей рабами, вы сможете лишить их реальной жизни.

               — Наверное. Но зачем? Какой смысл тратить энергию и ценное оборудование на бессмысленные проекты? — он покрутил на пальце браслет. — Ерунда. Для нормального функционирования Усадьбы хватает парней из Трущоб. Простите, но разве вы этого не знали? Им не нужно промывать мозги, они подписываются на рабский труд в Усадьбе добровольно и с большой охотой. У нас и без браслета желающих записаться на работу хоть отбавляй. Не всех берем, потому что потребность в рабском труде ограничена. И по поводу любителей реальной жизни переживать не советую. Кого в наши дни интересует поднадоевшая реальность? Так что, у нашего приборчика большое будущее. Рассчитан он скорее на удовлетворение прихоти элоев, чем на решение придуманных социальных проблем.

               — Не боитесь, что однажды проснетесь в кроватке с браслетом на руке, загорится зеленый огонек, и память ваша попадет в чужие грязные руки?

               — Нет, не боюсь. У меня есть ограничитель. На меня прибор не действует.

               — Предусмотрительно. Надеюсь, что и у меня тоже будет ограничитель?

               — Это не вопрос.

               Нау нажал кнопку на принтере и через минуту вручил Зимину круглую штучку, размером со спичечную головку.

               — Что с ней делать?

               — Можете пока прикрепить пластырем за ухом. Лично я имплантировал свой ограничитель в мочку правого уха, чтобы не потерять. Итак, вы согласны?

               В последнее время Зимин постоянно соглашался на авантюрные предложения, согласился и на этот раз.

6. Три дня в Центре

               На неделю Зимина оставили в покое, предполагалось, что этого времени ему должно хватить, чтобы привести в порядок тело и мозг, обрести уверенность и спокойствие  и начать придумывать занятные истории. Он попросил, чтобы к нему прислали Марго, но оказалось, что сделать это невозможно. Нау объяснил, что в настоящее время они находятся не в Усадьбе, как думал Зимин, а в совсем другом месте, которое называется Центром. А Марго осталась в Усадьбе, и в Центр ее не пропустят, кто-то бы за нее не просил, потому что пропуски туда выписывают не по просьбам друзей, а совсем по другим критериям. Вот, например, Зимин, попал в Центр потому, что успешно прошел испытательный тест.

               — Никогда не слышал про Центр, — сказал Зимин.

               — Правильно. Вам никто про него ничего не говорил, — ответил Нау. — Как можно услышать о том, о чем вслух не говорят?

               — Это тайна?

               — Пожалуй, нет. Вот я, например, после ужина люблю разложить пасьянс «Солитер». Можно назвать это тайной? Об этом ведь мало кто знает и, более того, никто об том не говорит. Нет, конечно, это просто не тема для разговора.

               — Но пасьянс — это ваше личное дело, а Центр — явно общественное место, где принимаются решения, важные для всех.

               — Немного не так, решения принимаются вот здесь, — улыбнулся Нау и ткнул пальцем в свой лоб, — А для того, чтобы решения были наилучшими, мозг нужно должным образом подготовить с помощью пасьянса или Центра. Не вижу большой разницы. Во всяком случае, и то, и другое не темы для разговоров.

               — Для меня это очень сложно.

               — Понимаю. Со временем вы сами во всем разберетесь. Но пока нам не следует обсуждать нетривиальные вещи, требующие длинных объяснений.

               — Но если я правильно понял, люди, попавшие в Центр, теряют возможность общаться с людьми из Усадьбы.

               — С точностью наоборот. Это люди из Усадьбы не могут по своему желанию попадать в Центр, а обитатели Центра свободны в своих перемещениях.

               — Зачем понадобилось организовывать Центр?

               — В Усадьбе скопилось много разного народа, многие из них  — крайне неприятные люди. Идея сократить круг избранных была очевидна и своевременна.

               — Никогда не думал, что элита бывает разных сортов. Как сыр.

               — О, дружище! Запомните на будущее — все люди разные. А уж ребята из элиты — тем более!

               — У нас в Трущобах принято думать иначе.

               — Кто бы сомневался. Одно слово — трущобники. Вот потому из вас, Зимин, трущобник и не получился. Двойка вам за трущобность.

               — Что же отличает людей из Центра от элиты?

               — Мы — свободные люди.

               Зимин решил промолчать. Он был не готов рассуждать о свободе, что-то внутри мешало ему быть откровенным. Конечно, у него было свое мнение на этот счет. И он знал, что какие бы разумные и убедительные аргументы не приведет Нау, он по-другому думать не сможет, потому что так уж сложилась его жизнь, изменить ничего нельзя. Не исключено, что потом, со временем, прочитав в умных книгах придуманные мудрецами определения, он откроет для себя новые измерения этого такого простого слова — свобода. Но что-то не верится. Пусть у мудрецов будут свои представления, а у него свои.

               — А как попадают в Центр? — спросил он, чтобы не показаться невежливым, ему показалось, что Нау ждет, когда Зимин задаст этот вопрос.

               — У каждого своя дорога.

               — Наверное, вы объясняете людям, что такое свобода. Так сказать, прокладываете им путь.

               — Ерунда. Разве можно современного человека научить быть свободным? Это невозможно. Человек или рождается свободным, или всю жизнь остается рабом.

               — Но разве не существует какой-нибудь волшебной формулы, которая бы с помощью логики меняла сознание человека, открывала бы ему глаза?

               — Нет. Не слышал ни о чем подобном. Не верьте тому, кто будет утверждать обратное.

               — По вашему мнению, я родился свободным?

               — Получается, что так.

               — Будете меня еще проверять?

               — Нет. Ваша проверка уже закончена, — рассмеялся Нау. — Будем читать ваши сочинения. Дело в том, что тексты говорят о писателях больше, чем принято думать.

               Честно говоря, особых перемен в своей жизни Зимин не заметил. Ему казалось, что, перебравшись в Центр, он попадет в мир более совершенный и комфортабельный, чем Усадьба. Но Зимин ошибался. К своему удивлению, он обнаружил, что некоторые приспособления, известные ему по Усадьбе, в его новом жилище отсутствуют.

               Он спросил об этом у Нау. Тот в ответ рассмеялся.

               — Вы пользовались этими приспособлениями?

               — Нет, — признался Зимин.

               — Разумные дома тщательно сканируют сознание. Они прекрасно разбираются в ваших потребностях. Все вещи, в которых есть нужда, будут предоставлены. Как правило, речь идет лишь о потребностях, которыми вы раньше уже пользовались. Каждое новое устройство необходимо будет инсталлировать.

               — Разумный минимализм?

               — Нет, это забота о душевном равновесии. Люди, как известно, предпочитают привычное и понятное.

               — Пожалуй. Мне было приятно обнаружить компьютер с мышкой и клавиатурой.

               — У каждого человека свои собственные представления о необходимых ему вещах. Тем более, о вещах, которые требуются ему для работы. Общего подхода здесь быть не может.

               — Реализуются мечты?

               — Скорее, не мечты, а представления.

               — Это как?

               — Есть люди, которые мечтают о велотренажере, а есть люди, которым велотренажер нужен для поддержания формы. Вот у них он и будет.

               — Реальный или виртуальный?

               — В каждом конкретном случае по-разному. Компьютер с клавиатурой у вас будет реальный, а вот велотренажер виртуальный. Поскольку для поддержания спортивной формы хватает виртуального. Нагрузку на нужные группы мышц он обеспечивает достаточную.

               — Я буду общаться только с виртуальными людьми? — Зимин был разочарован.

               — Общайтесь с кем хотите, никто ничего запрещать не собирается. Это не хорошо. Не забывайте только о своем ограничителе. Он должен быть включен. Защитите свое сознание и сможете управлять эмоциями собеседника. Это бывает очень полезно, когда внезапно сталкиваешься с неконтролируемой агрессией.

               — И я смогу навещать свою подругу Марго?

               — Это ваше дело. Только, повторяю, не забывайте про ограничитель, он вам в Усадьбе обязательно понадобится. Вы поступили неразумно, устроив скандал возле клуба. Это сошло бы вам с рук, но вы потеряли во время драки маску. Ваше лицо видели прохожие. Теперь вы в Усадьбе человек второго сорта. На вашем месте я не стал бы лишний раз испытывать судьбу. Народ в Усадьбе собрался туповатый, с предрассудками. Толерантность не самая их сильная черта. Никогда не пробовал воздействовать на толпу с помощью ограничителя. Не было необходимости. Я бы советовал, перемещаясь по Усадьбе, скрывать свое лицо под маской. По крайней мере, в первое время.

               — А с Климом я смогу общаться?

               — Конечно, только заблокируйте его память о драке. Это не трудно.

               — Я бы хотел некоторое время пожить в Усадьбе. Мне нужно еще многое узнать об этих людях.

               — Зачем? — удивился Нау.

               — Как же иначе я смогу писать книги для обитателей Центра? — спросил Зимин.

               — Я в этом ничего не понимаю, — улыбнулся Нау. — Собственно, вас из Трущоб для того и вытащили, чтобы вы научили нас этим забавным штукам. Так что, поступайте, как знаете, привыкайте быть свободным.

               — Но с вами я смогу общаться?

               — Конечно. Мой адрес в сети вы знаете. Не исключено, что и в реале встретимся, если понадобится. Главное, — не стесняйтесь, вызывайте меня при необходимости. Я, в некотором роде, несу за вас ответственность.

               — В Усадьбе есть люди из Центра?

               — Не очень много. Но встречаются.

               — Они будут знать, что я тоже… — Зимин хотел сказать: один из них. В том смысле, что и он, в некотором смысле, из Центра. Но постеснялся. Во все, что рассказал Нау, он поверил, потому что и сам догадывался, что что-то вроде Центра обязательно должно было существовать, только представить себя одним из этих продвинутых, свободных людей ему пока было  трудно.

               Но Нау заминки в вопросе Зимина не заметил или сделал вид, что не заметил.

               — Конечно, — ответил он. — Они вас почувствуют, а вы почувствуете их.

               — Вы так говорите, как будто я уже имею отношение к Центру. Будто я один из вас.

               — Да. Это так.

               Зимин не смог сдержать счастливой улыбки, щеки его зардели.

               — В этом утверждении нет основания для гордости. Просто так сложилось, вот и все, — сказал Нау грустно. — Не сомневаюсь, что некоторые жители Усадьбы счастливее нас. Мы — другие. Это цена, которую надо заплатить за контроль над действительностью. И это не хорошо и не плохо. Вы интересуетесь счастьем?

               — Нет.

               — Это правильно. Значит, избежите душевной ломки, когда лишитесь иллюзий. Люди, даже лучшие из них, часто привязаны к своим иллюзиям. Я этого не понимаю, всегда считал, что людям полезно расставаться с иллюзиями. Может быть, вы нам это объясните в своих текстах.

               — А Небов из Центра? — почему-то спросил Зимин.

               — Нет, — ответил Нау.

               — Странно. Он такой гордый.

               — Гордыня — смертельный грех, разве вы не знали?

7. Возвращение в Усадьбу

               Привыкнуть к своему новому положению было трудно. Быть всемогущим приятно, но как реализовать новые возможности без подсказки? Зимин понял, что отныне он свободен в самом примитивном значении этого слова — никто не придет к нему на помощь, если он не попросит об этом сам, когда решит, что ему нужна помощь.

— Ну и? — спросил Зимин.

               — В каком смысле? — не понял Нау.

               — Как мне в Усадьбу вернуться?

               — Прямо и налево.

               — Так я пойду?

               — Идите.

               — Мы увидимся еще?

               — Позовите, и я приду. Кричите громче.

               — Что кричать?

               — Эй, Нау, помогите! Например, так.

               — До свидания.

               — До свидания.

               Зимин встал и пошел. Прямо, как ему было сказано. Он открыл большую белую дверь и выскользнул в коридор. Странный это был коридор: узкий, выкрашенный ядовитой зеленой краской. Это вызывало некий диссонанс. Центр, который воспринимался Зиминым, как высшее проявление эволюции цивилизации, и вдруг пошлая зеленая краска. Он сделал вид, что его это не касается.

               Он шел долго, мимо каких-то пронумерованных дверей. Сначала ему было любопытно, что там за этими дверьми, но очень быстро интерес пропал, ему стало скучно. Зимин даже зевнул. Наверное, потому что ему не хватало свежего воздуха. Он не страдал клаустрофобией, но путешествие по этому длинному зеленому коридору, лишенному окон, на него подействовало крайне удручающе. Тусклый свет редких электрических лампочек только усугублял его раздражение. Скорее всего, это был подземный тоннель.

               Некоторое облегчение Зимин испытал, когда оказалось, что он стоит на своеобразном перекрестке. Тоннель, по которому он передвигался, пересек другой, такой же зеленый и унылый. У Зимина появилась возможность свернуть налево, как об этом сказал Нау, и он немедленно воспользовался этой подсказкой. Надоели ему зеленые стены, хотелось быстрее выбраться наружу.

               Действительно, уже через пятнадцать метров тоннель закончился. Зимин оказался перед дверью, выкрашенной коричневой краской. Он был уверен, что она не заперта, и оказался прав.

               Помещение, в которое он попал, больше всего походило на проходной пункт: дорогу преграждал турникет, а рядом, в будке, сидел живой старикан — сторож.

               — Мне бы пройти, — попросил Зимин.

               — Пропущу, если документ есть.

               — Бумага, что ли? — растерялся Зимин.

               — Ты не умничай, вставь жетон в щель. У тебя жетон есть, мил человек?

               Это было по-нашему, по-человечески. Зимин пришел в себя, сосредоточился, приготовился к возвращению  в мир, где ему вновь понадобится умение быстро соображать и подчиняться правилам.

               Он вставил жетон в щель и, к его радости, на турникете загорелась зеленая лампочка.

               — Вот видишь, — сказал старикан почти ласково, — не так уж у нас и страшно, как некоторые рассказывают.

               Перебравшись через турникет, Зимин остановился, ему захотелось поговорить со сторожем. Задать пару вопросов. Какой-то он был странный — этот старикан. Зимин не сразу понял, что его заинтересовало, а потом сообразил.

               — А что же ты сидишь без маски? — спросил он. — Как это ты решился показать свое лицо?

               Сторож оторвался от разгадывания кроссворда и с любопытством посмотрел на Зимина. Его взгляд был ясным и добрым, пожалуй, только слегка удивленным. Словно он неожиданно увидел перед собой живого человека, что на его посту не часто случается. Наверное, это был первый случай, когда пересекающий турникет обратил на сторожа внимание и задал вопрос, совсем не связанный с режимом пересечения разделяющей полосы, а касающийся именно его — живого сторожа.

               — А тебе какое дело?

               — Так ведь непонятно. Меня всегда интересовали люди, которые поступают по-своему, нарушая сложившиеся традиции.

               — Самовольники, что ли?

               — Можно и так сказать.

               — Тогда проходи мимо, я не из таких.

               — А почему вы без маски?

               — Не потому, что я какой-то там самовольник. Просто мне глубоко плевать, видит ли кто-нибудь мое лицо или нет. Давно здесь сижу. В первое время, не буду скрывать, я считал, что моя работа прибавит мне людского уважения. Должность у меня важная, от таких, как я, многое зависит. Может быть, с помощью моего турникета поддерживается социальная стабильность всего общества. Вот я и решил: пусть, думаю, запомнят люди мое лицо, пусть оценят по достоинству мой труд. Это только потом я понял, что до меня никому нет дела. А мне, получается, до них. В маске я или без маски, никто этого не замечает, потому что люди, пересекающие турникет, не смотрят на меня. Они даже не узнают меня, если встретят, скажем, в баре. Им не придет в голову, что я тот самый старикан, что сидит на проходной. Ставлю десять против одного, что они не смогут составить мой фоторобот. Вот так и живем.

               — Благодарю за интересный рассказ, — сказал Зимин.

               — И тебе, прохожий, большое спасибо. Хороший ты, видно, человек. Если что-нибудь понадобится, ты приходи, не стесняйся, если смогу — обязательно помогу. Зови меня дядей Мишей. А тебя как зовут, если не секрет?

               — Зимин.

               — Почему-то я думаю, что еще услышу про тебя, — сказал дядя Миша.

               — Если мне не удастся спрятаться, — пошутил Зимин.

               — А вот это правильно. Постарайся, конечно. Это дело хорошее — спрятаться. Трудное. Но попытаться стоит. Удачи! А то еще поймают!

               — Мне говорили, что я скользкий.

               Всего лишь месяц прошел с того дня, как Зимин был разоблачен, перемещен, а затем возвратился в Усадьбу, но как многое за это время изменилось.

               Зимин шел по пустынным в это время суток улицам и удивлялся тому, какие метаморфозы претерпело его представление о жизни в Усадьбе. Теперь он даже не знал, правильно ли называть это скопление элитных жилищ городом, но уж точно это был не поселок и не деревня. Удачно получилось, что поселение назвали Усадьбой — поскольку это был новый вид застройки для совместного проживания, не имевший до сих пор аналогов в мировой истории. Слово усадьба стало нарицательным.

               Архитекторы и строители, принимавшие участие в ее возведении, справились со своим делом самым наилучшим образом. Жилища были красивы, качественны, удобны, целесообразны и соответствовали высоким требованиям экологии. Дворовые пространства утопали в зелени. Перед домами были устроены удобные площадки, покрытые специально выведенным сортом мягкой травы для отдыха, небольшие рощи живописных деревьев, предназначенные для защиты от солнечной радиации в особенно жаркие дни, цветники, в которых выращивались самые изящные и радующие глаз цветы редких сортов, известные только профессиональным флористам, живописные фруктовые сады для любителей отведать натуральный продукт прямо с дерева. Не было недостатка в бассейнах и спортивных площадках. Казалось, что строителями предусмотрена любая мелочь, которая могла поддерживать в обитателях Усадьбы постоянную радость и уверенность в завтрашнем дне.

               Одного не понимал Зимин, как в этом прекрасном мире могут существовать люди. Ради чего?

               Про себя он знал или догадывался. Все, что с ним до сих пор происходило, имело одно понятное объяснение и одно оправдание: он должен был пройти сто испытаний, чтобы стать писателем. Он бы никогда не решился вести себя подобным образом, если бы не чувствовал, что есть в нем некая искорка таланта. Даже не так, если бы он не был абсолютно уверен в том, что у него получится. Зачем иначе природа наделила его способностью чувствовать будущее и интересоваться людьми?

               Зимин горько усмехнулся. От своего умения он привык ждать неприятностей. Вот и сейчас, на его месте любой бы пустился в пляс, потому что после неожиданной встречи с Нау и чудесного зачисления в списки Центра, можно было бы посчитать, что его цель достигнута, и его теперь будут использовать, как писателя. Но Зимин понимал, что это всего лишь начало. Впереди его ждали новые препятствия,  тревоги и бесконечная борьба. И он был к этому готов.

               Ноги сами собой принесли его к особняку, который все еще принадлежал ему. Он вспомнил о Марго. Интересно, как она справлялась без него?

               Позвонил. Она открыла.

               — Привет! — сказал он, улыбнувшись.

               — Привет и тебе, Зимин, — ответила Марго с явным раздражением. — И где это тебя, прости за резкое слово, носило?

               — Я был занят. Дела.

               — Какие это дела? Ушел на работу и пропал. В фановую трубу тебя засосало, что ли? Ерунду какую-то говоришь, а я должна верить?

               — Не все, что происходит с нами, приносит грусть.

               — Это ты о чем?

               — Так, к слову пришлось. Подумал, что люди склонны искать в любом событии повод для печали и тревоги. А это неправильно. Бывают, конечно, и беды, и провалы. Но не всегда.

               — Нашел себе новую девицу?

               — Да нет. Я же сказал, что был очень занят. А как только освободился, сразу к тебе. Соскучилась, значит?

               — Мне тебя не хватало.

               — А-а, понятно.

               — Ты пропал так внезапно. Мне пришлось не сладко. Быть одинокой — гнусно.

               — Я вернулся.

               — Поговорим об этом позже.

               — Почему?

               — У нас гости.

               Марго снова удалось удивить его. Гости? Это было что-то новенькое. Трудно было представить, что Марго удалось обнаружить в Усадьбе людей, которые согласились бы наведаться к  ней в гости. Ему стало любопытно.

               — Мужик? — спросил он.

               — Ты его не знаешь, — ответила Марго.

               Поднялись на второй этаж. Зимин был заинтригован. Любопытство — это был тот недостаток, от которого он бы не смог избавиться, даже если бы захотел. А он и не хотел, быть любопытным ему нравилось.

               Без лишних разговоров Зимин стремительно ворвался в комнату, считавшуюся гостиной, и от неожиданности на мгновение потерял дар речи. За столом с важным видом сидел Клим. На нем был старинный фрак, что делало эту неожиданную встречу еще более фантастичной. Это был тот самый Клим, из-за пьяной выходки которого Зимин едва не лишился жизни.

               Пришлось ему судорожно вспоминать, как Нау учил уничтожать у жителей Усадьбы нежелательную память. Достаточно было четко сформулировать, какое конкретно воспоминание должно быть удалено, а потом постараться сконцентрироваться. Все остальное должен был проделать ограничитель, вживленный в мочку его правого уха.

               Но действительность оказалась еще забавнее, чем мог вообразить Зимин: Клим не помнил обстоятельств их последней встречи и без вмешательства ограничителя. Одно из двух: либо обитатели Усадьбы действительно не в состоянии вспомнить в деталях, что происходило с ними месяц назад, как это утверждали злые люди, либо стирание нежелательной памяти об антиобщественных происшествиях происходило автоматически, незаметно для гордых представителей элиты.

               Это надо было обязательно выяснить, поскольку имело определяющее значение для работы, которую поручено было исполнять Зимину — сочинение для элиты сценариев новых жизней. В принципе, было понятно — прежде чем приступать к работе, надо разузнать, какого рода прихоти характерны для обитателей Усадьбы. Для избалованных людей, в полной мере реализующих свои желания, это был не праздный вопрос. Ответить на него без специального исследования было затруднительно. Проще всего было спросить у Нау, уж он-то должен был это знать. Однако Зимину хотелось выяснить все самому. И начинать надо было с допроса Клима.

               Он попытался придумать, как завязать разговор, и только тут заметил, что его предполагаемый собеседник выглядит на удивление необычно. Его одежда, пожалуй, смотрелась бы привычнее в середине XIX века на лондонском денди: коричневый фрак, узкие зеленые брюки в клетку, яркий жилет и белый шейный платок, на столе перед ним лежал высокий цилиндр. Это было тем более удивительно, что в ночном клубе в таком виде Клим никогда не появлялся.

               — Привет, — сказал Зимин и улыбнулся.

               — А я вас знаю! — обрадовался Клим. — Вы тот самый самобытный философ, у которого есть свой взгляд даже на самые простые вещи. Простите, что не узнал вас сразу, так непривычно встретить знакомого не в стенах клуба, а в частном особняке. В последний раз мы с вами, кажется, обсуждали чрезвычайно занятную философскую проблему и пришли к взаимопониманию. К сожалению, деталей я уже не помню, так часто бывает с заумными беседами, но общее впечатление осталось самое благоприятное. Думаю, что неплохо было бы как-нибудь повторить. Давно не вижу вас в клубе. Нашли себе другое развлечение?

               — Собираю материал для нового философского диспута.

               — Какое очаровательное хобби!

               — Что вас привело в мой дом?

               — Меня пригласила Марго. Точнее, это я напросился в гости.

               — Это я понял. Но в чем цель вашего визита?

               Клим растерялся, он никак не мог сообразить, о чем его спрашивают. Потом он решил, что вопрос шутливый и попытался ответить на него смешно.

               — Все дело в моем хобби. У джентльмена ведь должно быть хобби, не правда ли?

               — Конечно. Обязательно. Но я бы хотел знать, в чем состоит ваше хобби, дорогой Клим?

               — Каждый день перед ужином и до отхода ко сну я становлюсь джентльменом.

               — И как, успешно?

               — Полагаю, что у меня хорошо получается. Иначе бы я не стремился проделывать это каждый вечер.

               — Простите, но я не улавливаю связи между вашим хобби и моей подругой.

               Клим поднялся, надел цилиндр, развел руки в сторону и несколько раз повернулся вокруг оси.

               — Красота, правда. У Марго обнаружился несомненный талант в разработке фасонов модных фраков и жилетов, а ведь без них нельзя прослыть настоящим денди. Коллекция специализированной одежды в доступной базе данных весьма ограничена. Вот и проблема! Не могут денди ходить в одинаковых фраках, все-таки это не спортивная команда. Я рассчитываю на помощь Марго. Раньше, таких, как она, называли модельерами или дизайнерами одежды.

               — Неужели наши славные принтеры не справляются?

               — Понимаете, э-э-э…

               — Зимин.

               — Спасибо. Понимаете ли, господин Зимин, настоящий денди никогда не наденет новую одежду. Я читал, что это считалось непростительной потерей стиля. Оказывается, новые фраки сначала давали поносить слугам, и только после того, как они со временем приобретали должную степень потрепанности, их передавали джентльменам. При этом, естественно, возникает ряд специфических проблем: одежду следует почистить, постирать, пришить оторванные пуговицы, устранить другие мелкие повреждения. Раньше люди так жили, сейчас это лишь фрагменты потерянной культуры. Незаслуженно забытой. Мы пытаемся возродить ее, но без помощи Марго сделать это затруднительно. В ее руках наше счастье. Как здорово, что она оказалась такой отзывчивой.

               — Меня научила этим штукам мама. Говорила, что в жизни такое умение обязательно пригодится.

               — Хорошая у вас была мама, — польстил Клим.

               — Она и сейчас есть, только живет далеко.

               — Передавайте ей привет!

               — Обязательно, если встречу.

               — Понятно, — сказал Зимин. — Позвольте задать еще один вопрос: мне послышалось, или вы действительно сказали, что читали книги про денди и джентльменов?

               — А как же! Про них же иначе ничего не узнаешь. Кое-кто из наших пытался смотреть фильмы, но там ничего не понять, к тому же меня интересует середина XIX века, а кино тогда еще не изобрели.

               — Вы меня заинтриговали. Читателя в наше время не часто встретишь.

               — Нас много! — с воодушевлением сказал Клим. — Мне кажется, что вы, господин Зимин, должны обязательно присоединиться к нашему движению. У вас есть задатки, и к тому же вы можете в любой момент воспользоваться умениями вашей подруги.

               Он раскланялся и отправился восвояси, оставив Зимину картонный прямоугольник, на котором были перечислены ближайшие планы реконструкторов жизни джентльменов. Предполагалось провести показательные вечера биржевой игры, посещения английского клуба и игорного заведения, обучение картежной игре, драматического театра, балета, оперы. На ближайшую пятницу был назначен настоящий бал-маскарад.

               Зимин обещал подумать.

               — Тебя так долго не было, — сказала Марго, как только за Климом захлопнулась дверь.

               — Всего месяц.

               — Меня выгнали из клуба и отняли бриллиант.

               — Это не проблема, — сказал Зимин.

               Он подошел к принтеру и вставил в щель свой жетон, вот и появилась возможность узнать, что изменилось в его жизни после того, как его определили в Центр. Неплохо было бы еще узнать, существует ли вообще этот Центр, или это всего лишь пустые разговоры. К его огромному удивлению и такой же огромной радости его заказ был выполнен без каких либо условий.

               Марго была потрясена.

               — Чем же ты занимался этот месяц, что делал? Где пропадал?

               — Да так, побывал в одном месте.

               — Надеюсь, это не связано с радиоактивностью?

               — Нет.

               — Мне страшно.

               — Перестань. Жизнь налаживается, только и всего.

               — Здоровье потерять легко, а восстановить трудно. Ты такой доверчивый.

               — О чем это ты?

               — Я волнуюсь за тебя.

               — Все будет хорошо. Обещаю.

               Зимину понравилось, как Марго его встретила. Он уже стал забывать, как это здорово, когда о тебе заботятся. Теперь вспомнил.

8. Приглашение на маскарад

               Прошло несколько дней, и Зимин стал привыкать к своему новому статусу. Правда, не придумал пока, как его правильно использовать. Внезапно обрушивавшаяся на него свобода оказалась неожиданно тяжелым бременем. Его уже назначили писателем, отныне он должен был сам решать, что делать и что писать. Он должен был отвечать за свои сочинения. Ему было страшно подумать о том, что с ним будет, если читателям не понравятся его тексты. Ему показалось, что было бы разумно в первое время показывать свои наработки Нау — или Наукоподобнову, так, наверное, было правильнее называть начальника, чтобы тот проверял его робкие попытки придумывать и сочинять. В конце концов, именно тот, кто заказывает создание выдуманной реальности, и должен оценивать ее качество. Но Нау молчал, пришлось Зимину самому его побеспокоить.

               — Готов выполнить первое задание, — сказал он после того, как они обменялись приветствиями. — Но хотелось, чтобы вы посмотрели, правильно ли у меня получается?

               — Чего? — спросил Нау и засмеялся.

               — Я сказал что-то смешное? — удивился Зимин.

               — Да.

               — Что же именно?

               — Понимаете, мы считаем, что вы способны сочинять без нашего контроля и, тем более, без наших подсказок. Интересно только то, что вы придумаете сами, особенно, если рассказанная вами история окажется по-настоящему оригинальной, непохожей на рассказы других людей. Если бы мы должны были подбрасывать вам темы и составлять планы, это сразу бы сделало вашу работу бессмысленной. Уверяю, что раскрыть заданную тему по предварительно утвержденному плану мы сумеем и сами, не привлекая к работе посредников. И не сомневайтесь, сделали бы это наилучшим образом.

               Зимин был искренне удивлен тем, что обретенная им свобода, оказалась настолько безграничной.

               — Что же мне делать? — спросил он.

               — Придумывайте миры, и не приставайте с глупыми вопросами к занятым людям.

               Этот разговор заставил Зимина изменить отношение к предстоящей работе. Ему пришлось признать, что теперь его существование зависило только от собственной воли. Так получилось, что отныне остальные люди, какое бы важное положение в общественной иерархии они не занимали, потеряли право контролировать его занятия и, тем более, указывать ему, о чем можно писать, а о чем нельзя. Если раньше он старался жить, соблюдая правила и понятия, которые диктовало ему общество, то теперь все условности оказались несущественными. Вот, скажем, он очень хотел стать писателем. Для этого, как он думал, ему надлежит выучить правила, по которым принято сочинять истории, познакомиться с важными людьми, связанными с литературой, войти к ним в доверие и заручиться их одобрением, после чего добиться права быть зачисленным в их коллектив. Естественно, на самую низшую ступень их сообщества. Постараться быть на виду, перенимать их приемы и навыки, и пробиваться наверх.

               Так вот, оказалось, что все это ерунда. Ему нужно было просто сесть и писать. Зимин задумался, стал ли он уже сейчас по-настоящему свободной личностью, но с ответом затруднился, за месяц человек не может измениться так кардинально, даже если он знает, что изменились правила игры.

               Подумав еще, он понял, что в настоящее время это не самый важный вопрос, который стоит перед ним. От него требовалось сочинить историю, которая оказалась бы непохожей на все, что было придумано до него. Казалось бы, плевое дело. У каждого есть сюжет, о котором никто не знает, но быть непохожим на других так сложно! Ему придется постараться.

               И еще, его выдуманные миры должны быть интересны обитателям Усадьбы. Насколько Зимин понял, удачные выдумки будут потом использованы психофизиками для создания ложной памяти. Богатые и пресыщенные люди получат шанс разнообразить жизнь хорошей порцией безопасных приключений. Собственно, это была та самая работа, от которой он отказался в свое время в Институте. Но от судьбы не уйдешь.

               Зимин знал, что хорошо и интересно написать можно только о том, что знаешь лучше других или о том, чего никто не знает. Первый подход был явно негодным. Он представил, как пытается уговорить своих будущих читателей перестать заниматься ерундой и принять его, Зимина, образ существования за пример для подражания, а если повезет, то и позаимствовать у него смысл жизни, если уж своим не удосужились обзавестись. Это было смешно.

               Однажды довольный собой молодой человек спросил у Зимина: «Неужели вы хотели бы жить в мире, где все, без исключения, были бы похожи на вас»? Вопрос застал его врасплох. Но потом, подумав, он решил, что в таком мире было бы неплохо пожить. И только потом: хорошо, что так не бывает. Все люди разные. Кому-то нравится поп, кому-то попадья, а кому-то и вовсе поповна. Общество похожих друг на друга особей, с одинаковыми стремлениями и вкусами, показалось ему адом.

               Не намного лучше обстояло дело и со вторым подходом. Заставлять людей попадать в миры абсолютно чуждые их представлениям, привычкам и навыкам — всего лишь способ удваивать их страдания. Зимин на личном опыте знал, как это противно жить в чужом мире. Становиться источником испытаний для ни в чем не повинных людей не хотелось. Конечно, он много раз слышал утверждение, что смысл существования людей заключается в перенесении определенного набора страданий. Может быть, это и так, вопрос философский, но Зимину не хотелось думать, что эти страдания будут связаны с его деятельностью.

               Оставался еще один подход — третий. Зимину, раз уж так получилось, что придется придумывать новые жизни, было бы неплохо лучше узнать своих персонажей, понять, чего на самом деле они желают, к чему стремятся. Это был не самый легкий путь. Но Зимин понимал, что для него он единственно возможный. Пора было собирать материал о жизненных обстоятельствах конкретных людей, используя для этого любые возможности.

               Кстати, и первый подопытный на горизонте появился — новоявленный денди и джентльмен Клим. Вся эта затея с реконструкцией обстоятельств середины XIX века, как нельзя лучше подходила для его работы. Если у людей есть желание попасть в роман Чарльза Диккенса, почему бы не поспособствовать этому.

               Хочешь, не хочешь, а начинать надо. Зимин поспешил связаться с Климом и напомнил о своем существовании. Ему показалось, что тот обрадовался. Странное дело, но людям нравится, когда интересуются их увлечениями. Это нужно было запомнить, потому что обязательно должно было пригодиться в будущем. Зимин записал эту мысль шариковой ручкой в специальный блокнотик, который завел для работы. Он с подозрением относился к системе защиты персональных данных и не хотел выставлять свои рабочие материалы на всеобщее обозрение.

               На следующий день должно было состояться плановое мероприятие клуба денди: имитация работы фондовой биржи.

               — Мы будем очень рады видеть вас, — сказал Клим. — Вот только есть одна загвоздка.

               — Какая?

               — Мне почему-то кажется, может быть, я не прав, что вы явитесь на наш праздник в повседневной одежде. Насколько я понимаю, это свитер и джинсы. Хотел бы вас попросить надеть фрак и жилет. Они больше подходят для нашего мероприятия. Высылаю вам файл типовой одежды, не сомневаюсь, что Марго сумеет подогнать отпечатанные образцы по вашей фигуре. Она замечательная девушка. Конечно, фрак не будет подобающим образом разношен, новичкам эта погрешность прощается. Впрочем, советую применить специальные химикаты, позволяющие придать одежде приятную потертость.

               Марго раскладывала пасьянс. Зимин подумал, что не будет ничего плохого, если он на десять минут оторвет ее от этого захватывающего занятия. Она с удовольствием согласилась заняться его одеждой. Фасон одобрила, потом несколько минут выбирала цветовую гамму костюма и оригинальный узор для жилета.

               Когда все было закончено, Зимин распечатал одежду на принтере. Марго заставила немедленно ее примерить, она была готова, при необходимости, тут же подогнать вещи по фигуре, но оказалось, что все сидит идеально.

               — Я боюсь за тебя! — сказала Марго. — Денди умеют быть жестокими. Если они узнают, кто ты на самом деле, тебе не поздоровится.

               — Успокойся. Я сумею за себя постоять.

               — Это все, что ты можешь сказать?

               — Да ладно, не переживай, все будет хорошо, — Зимин поцеловал Марго руку. Он знал, что это действует на нее успокаивающе.

               — Ты изменился. Стал увереннее, что ли. Ты и раньше ничего не боялся, но сейчас это бросается в глаза.

               — Правда? Не замечал.

               — Пожалуйста, будь осторожнее.

9. Сборище реконструкторов

               Темно-зеленый элегантный фрак, коричневый шейный платок, серый жилет, коричневые узкие брюки и высокий черный цилиндр выглядели немного вызывающе, но, как отметила Марго, «вполне себе празднично». Необходимой степени поношенности удалось достичь с помощью стирки.  К мыльному порошку пришлось добавить особые соли из списка, который прилагался к инструкции. Получилось почти натурально, если специально не приглядываться.

               Близилось время первого контакта с реконструкторами. Зимин плохо представлял, при каких обстоятельствах он захотел бы стать одним из них. Чувства сопричастности или дружеского расположения у него не возникло. Но к встрече подготовился. В конце концов, они были всего лишь объектом наблюдения, не больше. Зимин сидел и неотрывно смотрел на часы, опаздывать на мероприятие ему не хотелось.

               Неожиданно сработал коммуникатор, что случалось крайне редко. Друзей в Усадьбе Зимин пока еще не завел. Обычно соседи и знакомые забывали о его существовании сразу после того, как он пропадал из их поля зрения. Он понадобился Климу.

               — Здравствуйте, Зимин. Вы не передумали посетить наше мероприятие?

               — Собираюсь.

               — Очень хорошо. Вам удалось подобрать подходящий костюм?

               — Да, все в порядке.

               — Марго помогла вам?

               — Конечно, без ее участия не обошлось.

               — Замечательно. И какие цвета вы выбрали?

               — Коричневый, зеленый, черный.

               — Вот как! Моя любимая гамма.

               — А мне придется привыкнуть. Я в своем одеянии буду бросаться в глаза.

               — Так в этом и состоит замысел! — сказал Клим.

               — Понимаю. Я человек среди реконструкторов новый, так что ваше мнение о костюме для меня важнее, чем собственное. Рассчитываю, что вы будете объективны и укажите на возможные ошибки, чтобы я в дальнейшем смог их исправить.

               — К сожалению, сегодня я в мероприятии участвовать не смогу. Обстоятельства не позволяют. Но мной отдано распоряжение, чтобы участники мероприятия отнеслись к вам с должным вниманием. Но и вы мне обещайте, что примете наше приглашение.

               — Обязательно буду.

               — Признайтесь, что вы в предвкушении восторга!

               — Можно и так сказать.

               — Прекрасно! Мы с вами еще увидимся. До встречи! Приятных вам переживаний.

               Для имитации работы фондовой биржи было выбрано прекрасное место: громадный танцевальный зал в дворце-музее. Он был очень длинный, метров двести, его боковые стены украшали бесконечные ряды окон, разделенные величественными зеркалами в золотых витых оправах. Благодаря этому ухищрению помещение наполнялось воздухом и объемом, казалось, что у зала вообще нет стен, отделяющих его от великолепного регулярного парка, в котором располагалось здание.

               Зимин оказался в дворце-музее впервые, поэтому не удивительно, что он был потрясен. Назойливая роскошь и убедительная красота в том самом первоначальном виде, который так ценили люди XIX века, не могли не задеть самолюбие Зимина, он чувствовал себя раздавленным и опустошенным. Он был смешон в своем разноцветном одеянии. Раздражало назойливо сходство с попугаем или клоуном.

               Встретили его, впрочем, тепло. Зал быстро наполнился людьми в странной одежде. Зрелище было феерическое. Зимин подумал, что это слово наиболее точно отражает происходящее действие. Мало того, что он был так похож на разноцветную птицу, так еще выяснилось, что он всего лишь один из многих.

               Люди во фраках, между тем, продолжали прибывать. Они усаживались в кресла возле окон и с важным видом рассматривали друг друга, у некоторых в руках появились лорнеты.

               Ровный навязчивый гул наполнил зал. Собравшиеся старались говорить тихо, но их было так много, что шепот естественным образом превращался в назойливый шум. Атмосфера общественного собрания была для Зимина делом новым, с непривычки у него заболела голова, но более опытные участники мероприятия чувствовали себя, напротив, уверенно и раскованно. Сущая пустяковина — смешные костюмы — позволяла им обрести то, чего они были лишены в обычной жизни: ощущение общности. Диковинная псевдореальность, которая была задумана, как еще одна ролевая игра, для многих оказалась важнее скучного повседневного существования.

               У людей, какими бы разумными и серьезными они не казались, рано или поздно возникает потребность в своем собственном придуманном искусственном мире. Это был самый важный вывод, который удалось сделать Зимину. Ему стало понятно, что искусственные миры обязательно будут придуманы. И совершенно неважно сделают ли это профессиональные писатели и психофизики с помощью ложной памяти или сами люди, руководствуясь своими представлениями.

               И вот инициативная группа вышла в центр зала. Три резких удара в колокол, и мероприятие началось.

               Участники поднялись со своих мест и принялись неторопливо прогуливаться по залу. Каждый раз, когда их пути пересекались, они останавливались, приподнимали цилиндры в знак почтения и обменивались ритуальными фразами. Некоторые Зимин записал.

               «Мне хотелось бы купить или продать как можно больше акций и корпоративных бумаг».

               «Мой брокер еще ни разу не обманул моих ожиданий».

               «Нет ничего надежнее инвестиционных фондов. Не удивительно, что наше светлое будущее связано с их дальнейшим развитием».

               «Я могу часами следить за котировкой акций».

               «Профессор хороший человек, но меня раздражает его пристальный интерес к волатильности».

               «Господа, у меня маленькая маржа, как исправить это удручающее положение?»

               «Рост на 1,5% предполагает частичное закрытие».

               «Следите за фундаментальными факторами и третьей волной».

               «С выгодой продал переводной вексель и приобрел три привилегированные акции».

               «С помощью депозитной расписки удобно фиксировать убыток».

               «Покупайте акции, говорят, что они будут расти еще два месяца».

               Ну и так далее. Действие продолжалось два часа. Потом в зале появились работники в стандартной униформе с масками на лицах. Они принесли подносы с бутербродами и прохладительными напитками. Зимину стало не по себе. Он помнил, каково это носить на лице маску. Сам бы он ни за что не подошел к работникам, постеснялся, но один из них остановился возле него и застыл, словно хотел, чтобы его услугой воспользовался именно он — Зимин. Пришлось взять бутерброд и стакан с газировкой. По привычке он хотел поблагодарить работника и случайно увидел его глаза. Прекрасные холодные глаза. Они ему показались подозрительно знакомыми. Зимин испугался,  что узнает этого человека. Он поспешил к выходу, для него мероприятие закончилось.

10. Неожиданное предложение

               Домой Зимин вернулся довольно поздно, долго бродил по пустым улицам, старался осмыслить все, что он увидел. Наблюдение за людьми, посвятившими свои устремления и помыслы любимой игре, захватило его абсолютной несуразностью. Ему и раньше было понятно, что люди, отдают они в этом отчет или нет, организуют жизнь согласно собственным интересам. Стремления и мечты, уровень образования, выбор друзей и развлечений, работа и увлечения —  все это составляет ограниченный мир, в котором человек существует. Он может быть узким или обширным, но это всегда только часть общего большого мира. Зимина это устраивало, поскольку часть всегда легче изучать, чем что-то общее и фундаментальное. Ему хотелось разобраться с тем, насколько полно частные представления о реальности отражают мир. Если бы он узнал об этом больше, работать стало бы проще.

               Удивительно, но Марго не спала и, едва он перешагнул порог, принялась настойчиво расспрашивать, как прошло мероприятие. Никогда прежде Марго не проявляла столь явного энтузиазма к его занятиям. Наверное, почуяла, что Зимину удалось сделать еще один шаг вверх по лестнице человеческого успеха, что элита признала его своим.

               Марго выслушала его отчет с нескрываемым восторгом. Зимину было приятно отвечать на ее вопросы. Ему этот интерес понравился. Зимин впервые увидел, как выглядит человек, вытаращивший от удивления глаза. Он не жалел красочных деталей, кое-что даже приукрасил. Марго охала и требовала подробностей. Уснули они поздно.

               Утром сработал коммуникатор, опять объявился Клим. По сети он разговаривать не захотел и напросился в гости. Зимин разрешил ему приехать.

               Клим оказался вторым человеком, первой была Марго, который искренне обрадовался тому, что Зимин посетил мероприятие реконструкторов. С Марго все было ясно, она никогда прежде не слышала, что люди способны так странно своевольничать, что там ни говори, а жизнь в Трущобах организована жестко, желающих нарушать правила поведения днем с огнем не отыщешь, каждый знал, что ему можно делать, а чего делать нельзя. А вот реакцию Клима понять было гораздо сложнее, все-таки он был законным обитателем Усадьбы, проявления крайнего индивидуализма для него должны быть привычными.

               Клим улыбался, и это вызвало у Зимина раздражение. Наверное, потому что не сумел понять причины подобной реакции. Зимин почувствовал, что наступает момент, когда от него требуется на время забыть о свойственной ему деликатности и проявить настойчивость, а если не поможет, то и наглость. Конечно, он не привык пока к подобному поведению, но необходимо было разобраться, что происходит. Иначе, какой из него получится писатель? Выбора не было.

               — Зачем вы пришли, Клим?

               — Хочу кое-что сказать вам.

               — Слушаю.

               — Я очень рад, что вы побывали на мероприятии.

               — Об этом я догадался, не понял только, какая вам от этого радость? А ведь вы обрадовались, не отрицайте.

               — Это заметно?

               — Да. Бросается в глаза. А еще вы улыбаетесь.

               — Ну и что? Это не преступление.

               Зимин немедленно вспомнил о том, что в Трущобах для борьбы с преступниками правоохранительные органы давно применяют медикаментозные методы. Называлось это «прививка против насилия». После первого проступка человеку делали особый укол. Для профилактики. После чего любое нарушение закона неминуемо приводило к неизлечимому заболеванию. Зимин знал об этом, потому что однажды в разработку попал его хороший знакомый из Трущоб, за что поплатился жизнью.

               Представить, что подобные методы будут применяться в Усадьбе, было трудно. Однако насколько знал Зимин, действия правоохранителей полностью контролировались компьютером, нельзя было исключать, что программа отнесется к обитателю Усадьбы, нарушившему закон, так же беспощадно, как и к трущобнику. Не увидит разницы. Проверить это было сложно. На его памяти наказывали только работников.

               — В Усадьбе за преступления убивают? — спросил он.

               — Только нанятых в Трущобах работников, — ответил Клим.

               — Это не очень хорошо.

               — Кто же спорит.

               Они замолчали.

               — Какой странный разговор у нас получается, Клим, — сказал Зимин.

               — Пожалуй. Может быть, начнем сначала?

               — Как это?

               — Сделаем вид, что я только что пришел. Здравствуйте, Зимин. Рад вас видеть.

               — Зачем вы пришли?

               — Хочу кое-что сказать вам.

               — Слушаю.

               — Я очень рад, что вы побывали на нашей встрече.

               — Об этом я догадался, не понял только, какая вам от этого радость? А ведь вы обрадовались, не отрицайте.

               — Это так заметно?

               — Да. Сейчас ваша реплика, постарайтесь сказать что-то другое, не так, как в прошлый раз. Иначе опять зайдем в тупик.

               — Я хочу, чтобы вы стали одним из нас, — произнес Клим торжественно, его голос слегка дрогнул.

               — К сожалению, это невозможно. Не могу представить себя частью какой-то группы. Даже самой неформальной и толерантной. Не гожусь по психологическим причинам. Пробовал, но меня вычеркивают из списков на третий день. Говорят, что я бесперспективен и социально порочен. Своего рода феномен.

               — Таких людей, как вы, много. Я, например, сам такой. И почти все мои товарищи из группы реконструкторов. Мы лишены общественной жилки.

               — Зачем же вы объединились? — удивился Зимин.

               — Вместе легче отстаивать свои права.

               — Какие-то особые, неведомые прочим права?

               — Мы не собираемся нарушать законы. На свете нет более законопослушных и ответственных людей, чем мы. Но право жить по-своему у нас не отнять. Не думаю, что наши требования невыполнимы. В нашем желании нет ничего вызывающего или противозаконного.

               — То есть свой контракт вы отработаете до конца, — не выдержал Зимин.

               — Узнали? — улыбнулся Клим. — Я знал, что рано или поздно вы меня разоблачите. Вы — глазастый. Это еще одна причина, чтобы заполучить вас в наши ряды.

               — Выходцы из Трущоб, объединяйтесь!

               — Все намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Среди работников, которые несут трехчасовые вахты есть и коренные обитатели Усадьбы. Кого-то привлекают острые ощущения, кому-то работа помогает держать свое тело в тонусе. Я, например, ни разу в жизни не был в Трущобах, но контракт подписал. Мне так захотелось.

               — Почему?

               — Я сделал это после нашей нелепой драки возле клуба. Как-то это получилось гадко, недостойно джентльмена и денди. Единственное, что мне пришло в голову — стать одним из работников. Мне показалось, что это поможет загладить вину перед вами и остаться человеком. Знаете — помогло.

               — От меня-то вы чего хотите?

               — Ничего. Я хотел вас предупредить, что очень скоро у вас начнутся неприятности. Власти Усадьбы не любят людей, не склонных к общественной жизни. Мы, со своей стороны, обязательно вам поможем, однако рекомендую быть настороже. И обязательно примкните к какой-нибудь группе, хотя бы к нашим реконструкторам. Охрана порядка сортирует личные дела обитателей Усадьбы. Следят за тем, к каким общественным организациям они принадлежат. Человек, у которого нет в деле соответствующей отметки, вызывает подозрение.

               Клим поднялся и направился к двери.

               — Мне с вами интересно говорить, — сказал он. — Надо сказать, что в Усадьбе это большая редкость. Берегите себя. Вы — хороший человек.

               Зимин был доволен. Перед ним открылся целый пласт тайной жизни, о существовании которого он даже не догадывался. Обитатели Усадьбы оказались сложнее, чем об этом можно было подумать.

11. Нравственные ориентиры

               Да, так устроена человеческая душа, что стремится она к какой-то неизведанной, а чаще всего и несуществующей свободе. Каждый человек придумывает и понимает ее для себя по-своему, в меру отпущенной природой фантазии и в соответствии с конкретными потребностями. Зимин с удивлением отметил, что в Усадьбе свобода — едва ли не самая популярная тема для разговоров. Он уже знал, что тех, кто особенно преуспел в тяге к свободе, отбирают в Центр. Так ему сказал Наукоподобнов, и сомневаться в его словах не приходилось, к тому же Зимин уже проверил могущество нового жетона обитателя Центра. Оказалось, что это сильная и полезная вещь. А ведь еще ему достался ограничитель — знак избранного.

               Но и остальные обитатели Усадьбы, как выяснилось, к личной свободе относились трепетно. Наверное, они тоже со временем переберутся в Центр. Впрочем, наверняка при отборе использовали еще какие-то специальные критерии. Зимин подумал, что было бы неплохо узнать какие.

               Но сейчас его больше интересовала странная ситуация с использованием этого слова — «свобода». Скажем, два человека употребляют его в разговоре и понимают, о чем идет речь, при этом у каждого из них свое собственное представление о свободе и, более того, они оба могут не знать, что такое свобода на самом деле.

               Зимину хотелось узнать именно это, что означает это слово на самом деле. Пока он знал только одно: истинно свободных людей отбирают в Центр. Это функциональное определение, вот только, если смотреть на произошедшее с этой стороны, становится непонятным, хорошо ли это? Для чего свободных людей отбирают в Центр? Надо было выяснить и это тоже.

               Зимин улыбнулся. Изменения, произошедшие в его жизни, ему нравились. Обилие постоянно возникающих сложных вопросов делало его по-настоящему счастливым человеком.

               Через два дня Зимина навестил еще один человек. Этот визит позволил узнать обитателей Усадьбы с совершенно неожиданной стороны. Далеко не самой приятной. Но, к своему немалому удивлению, Зимин неожиданно понял, что до поры до времени должен забыть про свои тонкие чувства и общечеловеческие ценности. Ему следовало помнить, что люди, и в самом деле, удивительно разные существа. Работа его будет иметь какой-то смысл только в том случае, если он сумеет учитывать эти различия. И не его дело следить за нравственностью людских поступков. Скорее всего, это было прямой обязанностью человека, который его посетил.

               — Разрешите представиться. Майор в отставке Егорин. Рассчитываю, что вы мне понравитесь.

               Зимин пожал плечами. Идея произвести на пришельца хорошее впечатление показалась ему крайне неудачной. По крайней мере, до тех пор, пока майор не поведает о цели своего внезапного визита. Егорин, впрочем, был предельно откровенен.

               — Давно уже ни для кого не секрет, что спокойствие и процветание Усадьбы во многом зависит от добровольного подчинения обитателей нашего элитного поселения неким правилам поведения, как нашедшим свое отражение в Своде законов, так и передаваемых изустно от человека к человеку. Модные в последнее время разговоры о свободе должны заканчиваться одинаково: свобода индивидуума заканчивается там, где начинается свобода общества. Если это не так, то должно быть исправлено.

               — Да я слышал об этом.

               — Говорил ли вам что-то похожее человек по имени Клим?

               — Не помню. Почему вы спрашиваете?

               — Это моя работа. Вы встретились несколько раз, вели продолжительные разговоры, моя задача удостовериться, что ваши встречи не приведут к крамоле.

               — А что такое крамола? — поинтересовался Зимин. — Я вовсе не из праздного любопытства спрашиваю, а для того, чтобы правильнее ответить на вопрос. Вдруг пойму по-своему и случайно совершу крамольное.

               — Так принято называть любые действия, ведущие к нарушению сложившихся в Усадьбе устоев общественной жизни.

               — Какие действия? Интеллектуальные, экономические или моральные?

               — Все перечисленные.

               — Понятно.

               — В любом случае, вы обязаны содействовать усилиям по искоренению крамолы, — Егорин строго посмотрел на Зимина. Он не шутил.

               — Я? Нельзя ли конкретнее?

               — Не сочтите меня чересчур настойчивым, но я бы хотел, чтобы вы стали моим помощником.

               — Простите, не понимаю.

               На губах Егорина появилась приятная улыбка. Можно было подумать, что он собирается осчастливить Зимина, но это было, конечно, не так.

               — Вы должны согласиться с тем, что создание Усадьбы оказалось чрезвычайно важным и успешным общественным проектом. Разделение общества на две непересекающиеся части: элиту и трущобников было предсказуемо, но то, как изящно это было проделано, стало, без сомнения, высшим достижением социальной архитектуры.

               — Готов с вами согласиться.

               — Не хочется, чтобы однажды это прекрасное здание рухнуло из-за преступного самомнения одних персонажей и попустительства других.

               — Опять двадцать пять за рыбу деньги! Неужели вы хотите контролировать общественные процессы?

               — Не контролировать, это запрещено по закону. Всего лишь ограничивать порочные замыслы. Наша команда собирается препятствовать нарушению норм поведения. Правила, одинаковые для всех, давно уже опубликованы. Дальше просто: нарушающие их, объявляются опасными элементами. Отмечу, что для успешной работы нам не понадобятся особые следственные органы, всю работу по выявлению и наказанию правонарушителей выполнят законопослушные граждане.

               — И вы хотите, чтобы я стал вашим информатором? — удивился Зимин.

               — Это было бы неплохо! Скажем, я бы с удовольствием выслушал ваш доклад о деятельности нашего общего знакомого Клима. Его группа реконструкторов кажется мне подозрительной. Но мои планы относительно вас не так примитивны. Вы слишком влиятельный человек, ваше предназначение — оценка моральной составляющей правонарушения.

               — Вот как.

               — Среди обитателей Усадьбы давно созрело понимание необходимости применения жестких мер к отступникам принятой и утвержденной культурной парадигмы. Мы не должны защищаться, это ошибочная тактика, нам следует атаковать. Если мы будем стоять в стороне и благодушно взирать на происходящие процессы, не исключено, что будущее Усадьбы будет совсем не так радужно, как нам пытаются внушить хваленые идеологи.

               — Вот как. А мне показалось, что обитатели Усадьбы вполне счастливы.

               — Так и было, пока они считали себя избранными, пока думали, что принадлежат к элите общества. Однако довольно скоро стало понятно, что они — такие же люди, как и все остальные, со своими страстями и желаниями. Инстинкты оказались сильнее самомнения. В свое время один замечательный психофизик отметил, что поведение человека определяют всего три побудительных стимула: жадность, секс и желание доминировать. Вот так оно в Усадьбе и оказалось. Новые инстинкты не возникли.

               — Я бы еще добавил любопытство, — подсказал Зимин.

               — Расслоение общества, которое было столь прекрасной оздоровляющей идеей в объединенном мире, оказалось привлекательным и для обитателей Усадьбы. У каждого обнаруживаются свои интересы. Люди разбегаются. Надо помочь им почувствовать свою общность. Даже если для этого придется применить силу.

               — А я-то здесь причем?

               — Мы живем в странное время, когда для поддержания статус-кво недостаточно беспрекословного подчинения законам и командам руководителей. Полем битвы сейчас стали обычные людские чувства. Пора бы понять, что наведение порядка в эмоциональной сфере — это главная задача текущего момента. Мы обязаны организовать свою службу безопасности нравов, наделив ее представителей соответствующими правами. Мне известно, что вы любите поговорить о морали и совести. Хотел бы предложить вам стать дружинником.

               — Нет, это не мое, — решительно отказался Зимин. — Предпочитаю заняться своим делом. У меня есть далеко идущие планы, которые помогут Усадьбе больше, чем ваша команда.

               — А вы подумайте, не отказывайтесь вот так сразу. Давайте поговорим. Рано или поздно мы с вами поймем друг друга. В конце концов, нас объединяет общее дело — поиск личного благополучия, которое легче всего достичь с помощью общественного договора.

               Зимин решил, что пора разговор прекращать. То, что среди обитателей Усадьбы встречаются сумасшедшие, стало для него неприятным сюрпризом. Представление о том, что в Усадьбе собрались самые лучшие представители человечества, оказалось мифом, пустым самообманом. Он дал себе слово впредь относиться к любым фактам, даже самым, казалось бы, очевидным, с разумным скепсисом. Доверяй, но проверяй.

               Егорин заметил перемену в поведении собеседника и замолчал. Зимин попытался вспомнить инструкции Нау и воспользоваться ограничителем для того, чтобы навсегда отбить у Егорина желание сделать его дружинником. Вот и пригодился его новый статус и новые возможности.

               Наверное, что-то у него получилось, потому что Егорин застыл в крайнем недоумении, словно почувствовал, как из мозга его стирается важная информация.

               — До свидания! — сказал Зимин.

               — А-а, ты один из нас, — с сожалением констатировал Егорин. — Жаль. Ты показался перспективным парнем.

               — Один из кого?

               — Из Центра.

               — Пожалуй, да.

               — Что ж, поговорим с тобой в другом месте. Неужели вам, пытающимся остаться незапятнанными, так трудно понять, что мы в ответе за будущее Усадьбы!

               — Мне про это ничего неизвестно.

               — Незнание не освобождает от ответственности.

               — Я Усадьбе не враг.

12. Первый текст

               Марго почему-то показалось, что Зимин попал в какую-то ужасную передрягу. Ей не понравилось, что на виллу — кстати, замечательную виллу, — стали непрерывным потоком приходить люди для переговоров. Пугало само это слово «переговоры». Оно казалось отвратительным и гадким. Почти таким же неприятным, как и слово «гости». Переубедить ее было сложно. Зимин пытался объяснить, что большая часть посетителей — это реконструкторы, которые приходят, рассчитывая на помощь в организации мероприятий движения. Остальные — курьеры Егорина, доставляющие Зимину приказы, наглядную информацию и директивные письма, регламентирующие внутреннюю жизнь Усадьбы. Для чего — непонятно.

               — Тебе надо покаяться, — сказала Марго строго.

               — В чем? — удивился Зимин.

               — У каждого человека на душе есть грех.

               — Пусть так. Перед кем покаяться?

               — Какая разница! Важно, чтобы у тебя возникла такая потребность.

               — Я чист и свободен! — возмутился Зимин.

               Марго обиделась и отправилась в свой элитный клуб расслабляться. Зимину показался забавным неожиданный интерес подруги к раскаянию и покаянию. До сих пор проблемы такого сорта оставляли Марго равнодушной. Волновало ее до сих пор только одно — полезно или нет его поведение. Зимин знал, что должен подруге, так она считала, но он подозревал, что внятно сформулировать, что конкретно он должен, она бы не смогла, даже если бы захотела. Марго и прежде не интересовали подробности. Должен, и все.

               Зимину настроение подруги показалось забавным. Но на всякий случай он решил вспомнить, не совершил ли случайно поступка, за который ему должно быть стыдно. Сама постановка вопроса показалась смешной, хотя бы потому, что он давно ничего не делал, только наблюдал. Обдумывание замыслов оказалось не простым делом.

               Нельзя совершить плохой поступок, если ничего не делаешь. Бездействие может быть отвратительным, но вряд ли его можно было вменить в вину. Наблюдатель, он и есть наблюдатель. Тихий, умозрительный человек. Зимин представил, как он проявляет общественную активность, бегает по площади и кричит: «Так жить нельзя, покайтесь, гады»! Его, понятное дело, никто не слушает. Кому сейчас нужны учителя? Зимин вспомнил, что и сам недавно отказался каяться, можно сказать, подчинился веянию времени. Не внял совету красивой женщины.

               Надо сказать, у Зимина были свои проблемы. Как легко ему было наблюдать в Трущобах за Грегором, действия которого были объяснимы и предсказывались без особого труда. Значительно труднее было разобраться с Климом и Егориным. Мотивация их поведения оставалась тайной. Они были чужие, логика их поступков ускользала от его понимания. Зимин не мог ответить на простой вопрос: почему они ведут себя так непредсказуемо? Создавалось впечатление, что они принимают решения, подчиняясь инстинктам, а не разуму. Зимин окончательно запутался, он не понимал, какие истории следует сочинять, чтобы эти люди остались довольны. У обитателей Усадьбы были свои интересы и представления. Попытка утвердиться в чужом монастыре со своим уставом была обречена на провал. Ему нужно было придумать что-то по-настоящему неординарное, чтобы исправить сложившееся положение. Непонятно было только, что именно.

               Прошло совсем немного времени, и Зимин стал думать, что совершил ошибку, согласившись на предложение Нау. Надежда на то, что достаточно будет собрать правдивую информацию об особенностях жизни в Усадьбе, как сразу  удастся нащупать что-то важное, что подскажет ему, ради чего эти люди живут на свете, провалилась. Придумывать для них сценарии новых жизней без этого понимания было глупо. Пришло время Зимину признаться, что стать настоящим писателем у него не получилось. Он пожалел, что согласился на предложение Нау. Это был наивный и самонадеянный выбор. Правильнее было отказаться. Вот это было бы честным поступком.

               «Я могу сделать это в любой момент. Разве меня кто-нибудь сможет переубедить», — подумал он.

               Осталось вспомнить, как связаться с Нау. Для этого необходимо было совершить некоторые действия. К его удивлению, сработал коммуникатор, Нау откликнулся на мысленный призыв. Через десять минут он был на вилле.

               — Что-то идет не так? — спросил он терпеливо, словно предчувствуя длительный и нудный разговор о возможных нравственных терзаниях перспективного сценариста.

               Зимин подробно пересказал все, что узнал от Клима и Егорина. Закончил самым важным вопросом, который не давал ему покоя:

               — Действительно ли Усадьба разваливается?

               — Хорошая работа, Зимин, — сказал Нау. — Быстро вы разобрались с нашей хваленой элитой! Надо признать, что Усадьба оказалась неустойчивым образованием. Но это означает только то, что мы должны сделать свою работу как можно скорее. Мы солдаты будущего. Понимаете?

               — Что может спасти Усадьбу?

               — Жадность, конечно. Как это обычно и происходило в истории человечества.

               — Какое странное предположение! Верится с трудом. Впрочем, жадность не моя сильная сторона. Почему-то вспоминается: «на жадину не нужен нож, ему с три короба наврешь и делай с ним, что хошь»...

               — Наша цивилизация построена не бессребрениками. Доказательств полно в любой дисциплине. Антропологи с биологами расскажут, что эволюция отбирает тех, кто наиболее эффективно размножается. Мы с вами — потомки тех, кто смог убить больше мамонтов и обиходить больше самок, а не тех, кто водил угольком по стенам пещеры, потому как на долю последних не оставалось ни самок, ни мамонтов.

               — А мне всегда казалось, что мир существует только потому, что есть люди, которые делают что-то не ради выгоды. Выгода, как правило, убивает любой начинание. Читал как-то древний миф о Мидасе. Мораль проста: если все, до чего ты дотрагиваешься, превращается в золото, жизнь прекращается. Древние люди в этом разбирались.

               — Иногда бывает проще смотреть на мир с некоторой долей цинизма. Трудно не заметить, что все вокруг — наши жилища, внутреннее их устройство, одежда, пища, наши принтеры, было придумано и сделано жадинами ради собственной выгоды.

               — Не думаю, что это будет легко доказать.

               — Мы с вами не на философском диспуте. Истина — вещь замечательная, кто же спорит, но для нашего дела важнее отыскивать различия в представлениях, а не совпадения во взглядах. Вас, Зимин, для того и нашли, чтобы вы поражали нас своим неожиданным воззрением на явления, которые кажутся тривиальными. До сих пор все попытки были неудачными. Сочинителям не хватает широты взглядов, поэтому придуманные ими новые миры скучны и невыразительны. Жить в них противно.

               Зимин не удержался от комментария.

               — Все правильно. Ваши сценаристы пытаются заставить людей жить согласно собственным представлениям, а это неправильно. Редко можно встретить людей, у которых бы совпадали мечты. С этим нужно считаться.

               — Вы поняли это, когда работали в Институте?

               — Да. Все люди разные. Я знал это и раньше. Но когда сталкиваешься с человеческой уникальностью по долгу службы, это производит очень сильное впечатление. Вы представить не можете, насколько странные пожелания мне приходилось выслушивать.

               — Об этом мы поговорим после, а сейчас вернемся к жадинам. Вы не верите в их заслуги перед прогрессом? Мне кажется, что Усадьбу спасет жадность.

               — Не согласен. Мне трудно сформулировать доводы, вот так сразу, легче написать текст. У меня есть два дня? Хочу сделать свою работу хорошо.

               — Конечно.

               — Я справлюсь.

               Через два дня текст был готов. Нау его с интересом прочитал и остался доволен.

Жадина и мамонт

К Вождю приходит Интересующийся.

Интересующийся: В окрестностях появился мамонт. Хороший. Толстый. Еды на три месяца хватит.

Вождь: Слишком большие потери. Нам этого не нужно.

Интересующийся: Да мы не дубль-вэ пойдем, а четыре-два-четыре. Потери на 30% меньше. Я просчитал.

Жадина: Зачем нам это? У нас запасов падали как раз на три месяца хватит. Падаль куда мне девать? А она такая вкусная! (Вождю) Сами просили лишний кусочек занести.

Вождь: Да, нам мамонт сейчас не нужен.

Интересующийся: А потом он уйдет. Когда еще вернется. И потом вы забыли про бивни. Украсим ими вашу пещеру. Народ будет пересчитывать бивни и гордиться вами. Это самый простой способ подтвердить свою харизму.

Вождь: А ведь и верно. Давай, зови народ. А ты, Жадина, будешь руководить операцией. Очень уж ловко это у тебя получается. Каждому участнику по пять ракушек. А немощным по три. Никто не уйдет обиженным.

Жадина: Я не могу, у меня нога болит.

Вождь: Что поделаешь. Зовите Воина. Значит, Жадина, и тебе три.

Воин: На мамонта — это хорошо, это по профилю. Но у меня копье сломалось. Пусть Жадина сегодня поработает.

Вождь: У него нога болит.

Воин: Понятно. Значит, я могу воспользоваться копьем Жадины? Жадина, дашь попользоваться?

Жадина: Ага! Сейчас! Вещь антикварная. Говорят от Святого Варфоломея нам досталась. Ценная вещь. Очень ценная.

Воин: Ты же ее подобрал на месте последней охоты. Третьего загонщика задавило, вот ты и поднял.

Жадина: Взял бы и сам поднял. Никто не запрещал.

Воин: Да ладно, не сердись. Это я так просто вспомнил не вовремя. Чтобы разговор поддержать.

Жадина: А мне обидно. Впрочем, бери в аренду на неделю за десять ракушек.

Воин: Дык, мне только пять дадут и то, если дело выгорит.

Жадина: Разбросайте на других участников. Почему я все время должен вас учить экономике?

Вождь: Понятно. Значит, участникам по четыре ракушки, немощным по две.

Жадина: Правильное решение. Только если потеряете мое копье, заплатите 50 ракушек. Давайте уж сразу договоримся. Не хочу рисковать.

Вождь: Вот и хорошо, вот и договорились.

После охоты Воин возвращает копье и десять ракушек.

Воин: Хорошо прошло, вот только четыре ракушки маловато за такую работу.

Жадина: Согласен. Круто с тобой Вождь обошелся. Но я могу тебе помочь.

Воин: Правда?

Жадина: И не сомневайся. Давай на твои жалкие четыре раковины сыграем в интересную игру. Выиграешь, я тебе еще четыре ракушки отдам, а проиграешь, так ничего страшного. Переживешь эмоциональный всплеск, словно еще раз на охоту сходил. За это не грех и заплатить. Но кто сказал, что ты проиграешь? Шансы наши равны.

Воин: А вот и согласен. Давай сыграем.

Жадина: Значит так, мы загадываем с тобой два числа, чтобы были больше 1 и меньше 10. У кого больше, тот и выиграл.

Воин: Ну, загадал.

Жадина: И какое?

Воин: Девять.

Жадина: А у меня девять с половиной. Я выиграл.

Воин: А разве можно с половиной?

Жадина: Я про запрет ничего не слышал. В правилах ничего такого нет. С тебя четыре ракушки.

Воин: Держи. Еще немного и я бы выиграл.

Жадина: Кстати, а почему копье кривое?

Воин: Об мамонта погнулось.

Жадина: Не повезло тебе сегодня. Гони еще 50 ракушек.

Интересующийся: Вы тут ерундой занимаетесь, а я еще одного мамонта обнаружил и пращу придумал.

Вождь, Воин, Жадина (хором): А пошел ты!

               Зимину очень-очень хотелось, чтобы во время чтения Нау рассмеялся или хотя бы улыбнулся. Когда, наконец, послышались желанные звуки, от сердца у него отлегло, он стал чувствовать себя увереннее.

               — Занятно получилось, — сказал Нау. — То, что надо. К сюжету особых вопросов нет. Вершиной карьеры этого жадины станет должность Верховного Жреца, где он будет использовать интеллект интересующегося, отвагу воина и тупость вождя, набивая свою пещеру бивнями и прочими ништяками. Если я однажды попаду в подобный мир, то обязательно стану там налоговым инспектором. Жадины должны исправно платить налоги. Но это единственное, что мы можем от них требовать.

               — Это возможно только в том случае, если кто-то ради их корысти согласится охотиться на мамонтов.

               — Совсем неважно, как жадина заваливает мамонта, самостоятельно или чужими руками. Это уже технология. Важно только то, что дурачки, предоставленные себе (не направляемые, допустим, на охоту), вымирают от голода и холода, изымая свой дурацкий ген из дальнейшей борьбы за существование вида. Я называю жадинами не тех, кому жалко отдать своё. И не тех, кто отнимает чужое. Это не главные их качества. Жадины для меня — те, кто получает огромное удовольствие от самого процесса сохранения и приумножения. Не удивительно, что жадины, сумевшие овладеть искусством организовывать и использовать по своему усмотрению других людей, обычно побеждают.

               — Не всех, — уточнил Зимин. — Только тех, кто играет с ними в дурацкие игры.

               — Чем жаднее человек, тем больше людей он завлекает в свою игру. При всём законном омерзении, внушаемом персонажем из вашего текста, надо признать, что именно он ответственен за прогресс.

               — Какой прогресс?

               — Тот самый, обеспечивающий движение человечества к светлому будущему, который нам всем так дорог.

               — Сомневаюсь, что жадины способны на полезные для общества поступки.

               — Верно. Но прогресс нуждается не только в умелых и смышленых двигателях, вы назвали их интересующимися, но и в тормозах с рулями. Тогда механизмы не будут тупо мчаться вперед, но научатся лавировать и тормозить, когда это потребуется.

               — Тормозить будут жадины?

               — Именно. Вот придумал ваш интересующийся пращу. Все увидели, всем понравилось. Научились пользоваться. Догадались, что это не просто орудие добычи мамонта, но и серьёзный аргумент в споре. Стали успешно применять на практике. И обязательно перебили бы друг друга, если бы не Верховный Жрец, который вовремя воткнул между толпами вооруженных пращами людей шест с медвежьим черепом и объяснил офигевшему народу, что Великий Медведь насилия не одобряет и уже готов ниспослать вечный мрак и полный карачун, если бардак немедленно не прекратится. В итоге все остались живы, и пошли совершенствовать ловушки. Естественно, Жрец сделал это не из филантропических побуждений. Ему не улыбалась перспектива лишиться паствы.

               — Вы хотите, чтобы жадины совершили для Усадьбы что-то подобное?

               — У них получится. Подчинятся инстинкту и сделают все, как надо. К всеобщему удовольствию. Прогресс — довольно зловредная штука, скрывающая в себе мощный разрушительный заряд. Предоставленные самим себе ваши интересующиеся быстро развалят всё, до чего смогут дотянуться. Их пытливость надо уравновешивать соображениями выгоды. Таким образом, жадины — те, кто сможет сбалансировать разрушительные устремления разных участников процесса, создав из них — возможно, не слишком симпатичную, но стабильно работающую — систему, которая будет выгодна всем и принесет прибыль жадинам.

               — Прощай, свобода!

               — Ерунда. На помощь согражданам придете вы, Зимин, и обеспечите максимальной свободой всех нуждающихся. Правда, только в придуманных вами мирах. Но об этом догадаются единицы.

               — Значит, это мне придется уравновешивать вред от разрушительных порывов жадин?

               — Да. Вы должны создавать устойчивые миры.

               — А зачем вы мне рассказали про жадин?

               — Придумывая миры, нельзя про них забывать. Без них нельзя.

               — Жадность — не мое сильное место.

               — Почему вы решили, что я предлагаю легкую работу?

13. Депортация

               Разговор получился интересный, но продолжить его не удалось. За окнами раздался необычный грохот: скрежет, свистки, громкие нечленораздельные выкрики.

               — Ух ты, — сказал Нау. — Быстро он развернулся.

               Зимин отдернул занавеску и увидел, как по двору его виллы слаженно, подчиняясь приказу своего командира, стоящего во весь рост на бронемашине, передвигаются бойцы в камуфляже, бронежилетах и касках. В руках у них были короткоствольные автоматы.

               — Что это все значит? — спросил удивленный Зимин.

               — А, по-моему, все ясно, — ответил Нау. — Эти люди пришли арестовать вас.

               — За что?

               — Боюсь, что не смогу угадать точную формулировку обвинения, которое вам предъявят. Наверное, придумают что-то экстравагантное.

               — Подложные обвинения? Но кому это понадобилось? Кто я такой, чтобы ради меня проводить целую войсковую операцию?

               — Вы — Зимин.

               — Это ничего не объясняет.

               — Вот еще один очень важный момент, на который вам обязательно следует обратить внимание при работе с придуманными мирами. Представления людей в гораздо меньшей степени определяются формальной логикой и детерминизмом, чем об этом принято думать. Довольно часто жизнь людей строится на совершенно невозможных выдумках. Не только здравый смысл, но и законы физики не для всех указ.

               — Не понял.

               — Скажу проще — если ложная память человека будет содержать информацию о том, что он встречал дракона, волшебника и эльфа, для него это не станет катастрофой, он будет уверен, что так оно и было.

               — Учту. Но, возвращаясь к реальности, сейчас бойцы начнут ломать дверь. Не пора ли мне воспользоваться ограничителем?

               — Не поможет, — сказал Нау.

               — Почему?

               — Ограничители против ограничителей не действуют.

               — Меня преследует кто-то из Центра?

               — Ага. Егорин.

               — И что делать?

               — Поговорим с ним, узнаем, чего он добивается.

               Нау достал коммуникатор.

               — Эй, Егорин, сейчас же перестань валять комедию! — сказал он. — Я знаю, что эту суматоху организовал ты. Чего тебе от нас нужно? Приходи, поговорим.

               Егорин вылез из бронемашины, Зимин впустил его в дом. Если бы не бронетехника, можно было подумать, что встретились два друга.

               — Что тебе нужно, Егорин? — спросил Нау.

               — Сущий пустяк. Я требую, чтобы вы подчинились Правилу. Зимин должен немедленно покинуть Усадьбу. Это не обсуждается.

               — Ничего не понимаю, — сказал Зимин.

               — Егорин ссылается на восьмой пункт Правил, — пояснил Нау. — «Обитатели Центра не должны наносить ущерб целостности Усадьбы».

               — Совершенно верно. Проживание Зимина в Усадьбе разрушает ее устои.

               — Я? Чего-то там разрушаю? Чушь!

               — А ведь верно. Твои обвинения беспочвенны.

               — Согласно Правилу для запрета проживания в Усадьбе достаточно опасения одного члена Центра.

               — И кто же этот бдительный человек?

               — Я. Надеюсь, вы не станете переубеждать меня?

               — Нет, не будем, — легко согласился Нау. — Придется вам, Зимин, перебраться в Центр. Я тут ничего не могу поделать. Послушай, Егорин, Зимину и так приходится нелегко, постоянные переезды с места на место мешают сочинять. Зараза, ты пронимаешь, что срываешь работы с ложной памятью?

               — Не ругайся, ты еще мне спасибо скажешь.

               — Ага. Жди.

               Зимин растерялся. Он понял одно — от писательской работы его никто отстранять не собирается. Остальное, честно говоря, его мало интересовало.

               — А можно я вернусь в Трущобы? — спросил он.

               — Странное желание, — удивился Нау. — Зачем?

               — Пока не знаю, — признался Зимин.

               — Неужели вам так неприятны обитатели Усадьбы? — удивился Нау. — Почему вы их так не любите?

               — Все люди разные. От некоторых надо держаться на расстоянии. Но, честно говоря, особых чувств они у меня не вызывают, только глубокое разочарование.

               — Не считаете их элитой?

               — Элита — смешное слово, не правда ли?

               — Представить не могу, что с вами будет дальше, — сказал Нау. — Интересно будет проследить.

Наблюдение 4 Черный программист

В эксперименте добровольцам демонстрировались

нейтральные картины, показ сопровождался

разрядом тока. Через сутки эти же картины

показали без воздействия разрядов тока

и регистрировали в миндалевидном теле —

структуре, отвечающей за эмоции мозга,

активность нейронов. Изображения вызвали страх

и «размягчение» сформированных воспоминаний.

Из отчета

 1. Возвращение

               Странные мысли приходят в голову человеку после нескольких часов работы над текстом. На этот раз Зимин почувствовал себя счастливым человеком. Это настроение в последнее время не покидало его, потому что отныне каждый день его жизни был наполнен потрясающими приключениями. Пусть большинство из них происходило только на страницах его текстов. Но разве в этом дело? Зимин из-за всех сил старался сделать свои фантазии по возможности увлекательными и радостными. В этом он не мог себе отказать. Ему нравилось придумывать истории, которые когда-нибудь станут счастливой реальностью для многих и многих людей.

               Зимин выскочил на балкон размяться после долгих часов сидения за компьютером и неожиданно понял, что каждый раз, вдыхая очередную порцию свежего воздуха, он думает об одном и том же. С восхищением, признаться. Но не с завистью. Он думает, что все эти люди, живущие по соседству с ним, чинно прогуливающиеся по тротуару, никогда не работали. Ну, скажем так: никогда постоянно не работали. И большинство из них никогда не будет. То есть, они просто не знают, что это такое — каждый день отправляться на службу, или заниматься полезным трудом дома. А вот он, Зимин, хорошо знает. Литература сделала его ответственным человеком. Он ни за что не сможет отказаться от своей работы — сочинения текстов, которые будут использованы психофизиками в качестве сценариев жизни для своих клиентов. И в этом состоит самое главное его отличие от прочих обитателей Трущоб. Правильно он поступил, что вернулся. Желания людей здесь не скрыты напускной важностью, как это принято в Усадьбе. Они просты и конкретны. Зимин понял, что у него появился отличный повод сделать попытку изменить что-то в человеческих судьбах. Добавить капельку романтики и авантюризма в размеренную жизнь прилично обутых и одетых, накормленных и, в общем, довольных жизнью людей.

               — Когда мы вернемся домой? — спросила Марго. — Не пора ли?

               — Прости, не расслышал?

               — Когда мы вернемся домой?

               — Но мы и так дома, — удивился Зимин.

               — Что за глупости. Наш дом в Усадьбе.

               — Ты сама знаешь, что это не так.

               — Ничего такого я не знаю.

               — Разве тебе здесь не нравится?

               — Хорошее место, чтобы провести отпуск. Но ты уже две недели безвылазно сидишь за проклятым столом. Мне скучно. Пора возвращаться.

               — Я работаю.

               — Это плохое слово. И потом, разве можно сравнивать мою скуку и твою работу?

               — Найди себе занятие.

               — Работу, что ли? Вот еще скажешь.

               — Кстати, хорошее лекарство от скуки.

               — В Усадьбе мне было весело и без твоей дурацкой работы.

               — Мне казалось, что мы должны вернуться в Трущобы.

               — Зачем?

               — Я считал, что так будет правильно.

               — Почему ты меня не спросил?

               — Хорошо, сейчас спрошу. Хочешь остаться со мной? Мы не будем вечно сидеть в Трущобах. Нам придется много путешествовать, так что скучно тебе не будет.

               — Путешествовать?

               — Мы с тобой отправимся в очень интересные места. Везде живут люди.

               — И какой ответ тебе нужен?

               — Не знаю. Глупо потерять тебя из-за такой ерунды, как место проживания.

               — Ради твоей работы я должна отказаться не только от своего дома в Усадьбе, но и от жилья в Трущобах?

               — Почему бы и нет? Впрочем, решай сама.

               — А если я захочу вернуться в Усадьбу, мне ничего не будет?

               — В каком смысле? — растерялся Зимин.

               — Ты никогда не интересовался реальной жизнью.

               — Не понял, какое отношение к твоему возвращению в Усадьбу имеет мое недопонимание жизни?

               — Не интересуешься и не понимаешь. Подожди, я сама все выясню.

               Марго достала коммуникатор.

               — Привет, Стэлла, это — Марго. Прости, что беспокою. Нужна консультация. Конечно. Они всегда виноваты. Им не живется спокойно. Я тоже так раньше думала, но у него появились новые идеи. Он собрался путешествовать, могу ли я вернуться? Прекрасно. Нет, он мне не сказал. Может быть, и на Луну, кто его знает! — Марго засмеялась. — Спасибо. Встретимся в клубе. Целую.

               — Вот все и выяснилось, — сказала Марго. — Я могу вернуться в любой момент. Буду охранять нашу виллу. Тебе же будет приятно знать, что наш домик в целости и сохранности?

               На следующий день Марго отправилась в Усадьбу на постоянное местожительство. Зимин не сомневался, что она и без его помощи сумеет организовать свою жизнь надлежащим образом. Ему оставалось только надеяться, что она сохранит о нем добрую память. Иногда Зимину казалось, что эта женщина любит его или, по крайней мере, испытывает к нему теплые чувства. Он вряд ли сумел бы доказать это в суде, если бы потребовалось, но Зимин знал, что некоторые истины вовсе не нуждаются в доказательствах. Более того, часто они и не могут быть доказаны. Поэтому их обычно называют субъективными представлениями. Любовь или теплые чувства Марго к нему относились именно к таким тонким материям, о которых знать что-то точно не получается. Можно лишь иногда почувствовать их присутствие. Если повезет.

               Нельзя было исключать, что теперь, когда сокровенная мечта Марго о переселении в Усадьбу исполнилась, ничто не помешает ей забыть о Зимине. Но он почему-то был уверен, что когда он вернется в Усадьбу, она обрадуется.

               Теперь Зимин мог работать целыми днями напролет.

               Оказалось, что придумывать правдоподобные сюжеты, которые потом станут кусками ложной памяти — занятие очень непростое. Приходилось сочинять, пусть не всегда связные, но забавные, а иногда и трагические истории, которые должны были вызывать у потребителя ощущение реальности и чувство гордости за свои поступки. Люди, заплатившие деньги, желают гордиться собой — это он уже понял. Вот только Зимин не знал, как этого добиться. Тайные желания людей продолжали оставаться для него загадкой.

               Но он старался, дав волю своему воображению.

2. Немного о Солнце

               Община восьмого квартала откомандировала молодого прихожанина Михаила на весенний этап религиозной городской игры «Что? Где? Когда?». Он был на седьмом небе от счастья, если так разрешено будет выразиться. То есть, это он сначала так сформулировал: «Не на седьмом ли я небе?» Но, подумав, решил, что правильнее говорить так: «Как здорово, что товарищи выбрали именно меня! Это почетно, и я отдам все силы, чтобы оправдать высокое доверие, которое оказано родным восьмым кварталом»! Конечно, так думать было правильнее.

               На миг ему стало приятно оттого, что он умеет думать правильно, но радость Михаила длилась недолго. Нельзя было себя переоценивать. К тому же эти размышления однозначно  указывали на главный его недостаток. То, что обычно проскакивало в его голове при попытке дать ответ на вопрос, было всего лишь отсебятиной. Правильные мысли не возникали в его голове автоматически, не шли от внутренней убежденности. Для того, чтобы пробиться к ним требовалось время и определенные усилия. И это было неприемлемо. В конце концов, во время городской игры потребуется мгновенно правильно думать при ответе на каждый вопрос. Однако он знал, что время от времени ум его подводит, первая реакция частенько оказывалась неверной. Как, например, получилось на этот раз с мыслью о седьмом небе. Михаил не был уверен, что упоминание о седьмом небе уместно в среде верующих. Толковать условия пребывания в раю было ему явно не по рангу.

               Хорошо было бы потренироваться, научиться сразу же правильно думать, настроиться на внутреннее понимание предмета обсуждения, чтобы как от зубов отскакивало. Михаил вспомнил, что на последней сходке староста дома рассказал о новом жильце, поселившемся этажом выше. По его словам, Зимину — так звали соседа — трудно будет привыкнуть к жизни в Трущобах, потому что он слишком много знает и часто думает.

               — Горе от ума, — добавил староста, глубокомысленно потрясая гладким ухоженным пальцем. — Так говорили наши далекие предки, а они в таких вещах разбирались лучше нас с вами! Ребята! Помочь Зимину можно только одним способом — приучить его к правильным мыслям, доходчиво объяснить, что для долгой и счастливой жизни в Трущобах о заумных привычках надо забыть. Они ему больше не понадобятся. Достаточно выучить Правила.

               — Откуда же взялся в наших краях этот Зимин? — не удержался от неправильного вопроса Михаил.

               — А ты кто такой, чтобы я тебе раскрывал секретную информацию? Ты имеешь право задавать провокационные вопросы? — рассвирепел староста.

               — Да я так. Не подумав, ляпнул.

               — На первый раз прощается, — заулыбался староста. — В следующий раз лучше промолчи.

               Все указывало на то, что от этого непонятного Зимина следует держаться как можно дальше, но Михаилу очень хотелось успешно выступить на городских соревнованиях, а для этого нужно было тренироваться. Вот он и решил, что правильно было бы сначала поговорить с соседом на разные умные темы — лучше тренировки перед игрой и не придумаешь — а потом, уже после того, как игра закончится, можно будет с чистой совестью приучать его к жизни в Трущобах.

               И, перекрестившись, Михаил отправился за знаниями к своему таинственному соседу.

               Зимин был занят — читал, поэтому не сразу сообразил, чего от него хочет сосед Михаил. Поскольку тот проживал в квартире этажом ниже, разумно было предположить, что все дело в неисправных трубах, он представил, как с потолка несчастного соседа льются по стене упругие струи холодной воды, немедленно почувствовал себя виноватым и изъявил искреннее желание исправить неполадки. Конечно, безобразие следовало немедленно прекратить. Но дело оказалось интереснее. Сосед зашел поговорить о Вселенной.

               — У меня сомнение, — облизав сухие губы, спросил Михаил. — Солнце — это звезда или планета? В состоянии ли человеческий разум сформулировать окончательный ответ?

               Вопрос был неожиданный. Но Зимин давно перестал удивляться скудности человеческих познаний, поэтому постарался ответить по возможности понятнее, чтобы избежать дополнительных вопросов. Конечно, ему было интересно узнать, почему молодой человек интересуется такими странными вещами, но, чтобы не спугнуть его, решил выяснить это позже.

               — Звезда — это массивный газовый шар, излучающий свет. Планета, наоборот, лишена такой возможности. Это очень важно знать. Мы видим планеты лишь потому, что их поверхности способны отражать солнечный свет. Кстати, этих знаний вполне достаточно, чтобы ответить на другой вопрос, вращается ли Земля вокруг Солнца, или это Солнце вращается вокруг Земли.

               — И каков правильный ответ?

               — Зависит от системы координат. Но принято считать, что объект меньшей массы вращается вокруг объекта с большей массой. Поскольку масса Земли во много раз меньше массы Солнца, то…

               — Во сколько раз больше?

               — Почти в 300000 раз.

               — Ух ты!

               — Это означает, что именно Земля вращается вокруг Солнца. К тому же центр масс, вокруг которого вращаются и Солнце, и Луна, находится внутри Солнца.

               — Как вы все доходчиво объяснили. Теперь никогда этого не забуду.

               — Прекрасно.

               — Сколько я вам должен?

               — Простите, не понял?

               — Вы проделали определенную работу, рассказали мне про Солнце, ваш труд должен быть оплачен.

               — Да ладно! О чем разговор. Поговорили — и хорошо. Чего между соседями не бывает! — Зимин вспомнил, что в Трущобах существует своя этика взаимоотношений, про которую не следовало забывать. Получается, что теперь он и в Трущобах чужак. Человек со своим уставом…

               — Но тогда получается, что работу проделал я, когда выслушал вас? Вы меня использовали как слушателя. Сколько я заработал?

               — Мы просто поговорили, бесплатно.

               — А разве так можно?

               — Со мной — можно.

               Михаил недоверчиво покачал головой.

               — Запомните то, что я вам рассказал, и мы будем в расчете, — сказал Зимин, чтобы хоть как-то подбодрить соседа. — А если бесплатно расскажите о Солнце своим друзьям, то я и вовсе буду удовлетворен.

               — Лучше бы вы взяли плату, вдруг я еще что-нибудь захочу спросить?

               — Спрашивайте, если смогу — отвечу.

               — Но это неправильно!

               — Все, проваливай. Видишь, я занят.

               С этими словами Зимин вытолкал соседа за дверь. Ему стало грустно, к жизни в Трущобах привыкнуть будет не так просто, как он думал.

               После своего возвращения в восьмой квартал Зимину пришлось вспомнить о вещах, которые за ненадобностью давным-давно выветрились из его сознания. А тут еще, оказывается, за время его отсутствия добавились новые ограничения и запреты. Понятно, что придется стараться не выделяться, но для этого было бы неплохо разузнать хотя бы некоторые правила, регулирующие местные нравы. Вот, например, удалось выяснить, что отныне любые действия, даже рядовой разговор со случайным собеседником, рассматриваются как труд, оцениваемый в терминах купли-продажи. С одной стороны это понятно — люди лишены возможности участвовать в созидательном труде, а потому нуждаются в подмене, в симулякре. У них появилась настоятельная потребность называть трудом любое совершенное действие. Однако с другой… Зимин нашел только одно объяснение этой странной моде: поиски самоуважения. Люди нуждаются в доказательствах того, что их жизнь важна не только для них самих, но и для кого-то еще. Купля-продажа для этого подходит наилучшим образом. Своеобразный, но романтический взгляд на жизнь.

               Вот и еще одно открытие: оказывается эти странные, одинокие, потерянные люди — романтики в душе. Ух ты! Об этом нельзя забывать. Интересное наблюдение, самые  прагматичные люди в душе, оказывается, романтики.

3. Контролер

               Зимин давно привык к тому, что каждый раз, когда по лени или по неосторожности он проявлял легкомыслие, это выходило ему боком. Судьба обламывала стремление к своеволию с тупым упорством, достойным лучшего применения. Впрочем, это не мешало Зимину чувствовать себя независимым человеком, каковым, кстати, он и был. Самой маленькой платой за чувство свободы, которую он ценил больше всего в жизни, была необходимость время от времени исполнять приказы людей, которые считали себя его начальниками. Поэтому, получив повестку из Комитета по регулированию, Зимин явился на встречу с Контролером в точно назначенное время. Ему самому было интересно поговорить с человеком столь редкой профессии. Встретили его неласково.

               — Вы очень опасный человек, Зимин, — неприязненно сказал Контролер.

               Это был немолодой человек с протезом вместо правой руки. У него был древний механический протез! Такие не используются уже лет двадцать. А это означало, что Контролер в молодости принимал участие в локальных конфликтах. Обычно такие люди жестоки к тем, кого считают виновными. Зимин догадался, что при общении с Контролером ему необходимо сразу показать, что он не рассматривает его в качестве врага, более того, считает его деятельность общественно значимым делом. И больше улыбаться.

               — Почему вы так решили? Разве я давал вам повод так думать? Я — человек законопослушный.

               — Хотелось бы поверить, но установленные факты говорят обратное.

               У Зимина неприятно заболело правое плечо. Опять двадцать пять за рыбу деньги. Он был готов к худшему: его выставили из Усадьбы, теперь могли выставить и из Трущоб. Куда теперь придется держать путь? Так сразу и не сообразишь. При всей природной склонности к индивидуализму, Зимин нуждался в постоянном общении с людьми. Ему это нужно было для работы.

               — В чем я провинился?

               — Вы рассказали своему соседу про Солнце.

               — Ну и что?

               — Нельзя.

               — Почему? — искренне удивился Зимин.

               — Толкование научных фактов за деньги. Статья 134 внутреннего устава. До трех лет.

               — Но я не взял деньги.

               — А это толкование научных фактов из хулиганских побуждений. Статья 135 внутреннего устава. До трех лет. Если не откроются отягчающие обстоятельства.

               — Разницы нет, — вырвалось у Зимина.

               — Да. Это одинаково серьезные правонарушения. Нет ничего удивительного, что наказания за них назначаются одинаковые.

               — Но разве упоминание о Солнце может считаться толкованием научных фактов? Ну, знаете, как это бывает. Встретились два соседа. Один спросил: «Солнце планета»? Второй ему ответил: «Нет, звезда». Вот и все. На этом наш разговор закончился. Что здесь противозаконного? Наука нами даже не упоминалась.

               Контролер улыбнулся.

               — И вы, значит, невиновны?

               — Именно.

               — А показания соседа?

               — Он меня неправильно понял. А может быть, обиделся, когда услышал, что Солнце не планета.

               — Предположим, что я вам поверил. Даже если бы я захотел привлечь вас к ответственности, у меня не хватает доказательств. Пока не хватает. Буду за вами следить. Помните об этом. Смотрите, больше не попадайтесь.

               Если бы Зимин был серьезным человеком, то после такого разговора он воспользовался бы ограничителем и стер из памяти этого принципиального Контролера всю информацию о себе. Надо полагать, что Контролер все равно бы ничего не потерял, потому что Зимин проходил по другому списку и Комитету по регулированию не подчинялся. Однако серьезным Зимин не был, потому что добровольно связался с работой, которая требовала от него неразумного поведения. Например, сейчас он должен был изображать из себя нормального обитателя Трущоб, чтобы на личном опыте понять, что это такое — визит к Контролеру.

4. Немного о науке

               Зимину пришлось дать себе торжественное обещание никогда впредь не обсуждать с посторонними культуру, науку и искусство. Понятно, что выполнить запрет будет трудно, потому что он любил поговорить на отвлеченные темы со случайными людьми. Но что-то подсказывало, что здесь, в Трущобах, будет непросто отыскать собеседника для содержательного разговора. Местные обитатели, к немалому удивлению Зимина, как правило, оказывались общественниками. О чем, спрашивается, можно серьезно говорить с людьми, которые не осознают себя личностями и чувствуют себя комфортно лишь в толпе себе подобных? Стадное чувство хорошо в разумных пределах, но когда оно полностью подчиняет человека, при общении с ним обязательно возникают всякие непреодолимые проблемы. В первую очередь, потому что общественники слабы в логике, больше доверяют сложившимся представлениям и не способны к формальным обобщениям.

               Зимин давно привык к роли классического изгоя. Его контакты с людьми были минимальны. Были, конечно, знакомые, но стать членом какого-нибудь сообщества он так и не сумел.

               Нельзя было исключать, что Зимин заблуждается или пока ему просто не везет с собеседниками. А может быть, все дело было в нем самом, и это сказывается нехватка врожденного чувства коллективизма и отсутствие чувства локтя? Кстати, было бы неплохо понять, в чем причина охватившего его в последнее время странного чувства отстраненности, с которым он, после возвращения из Усадьбы, относился к окружающим его людям. Они ему казались зелеными человечками с периферии Галактики. Иногда они были забавными, иногда раздражали, но чаще оставляли равнодушным.

               За разъяснением Зимин отправился к своему хорошему знакомому профессору Высших курсов Болотовскому, тот прямо сказал:

               — Вы, мой друг, ведете себя как записной сноб! Даже меня это иногда раздражает.

               — Верно, — согласился Зимин. — Только настоящий профессор мог сформулировать мою проблему так точно. Конечно, я сноб, поскольку люблю беседовать только с самыми лучшими и проверенными людьми. Например, с вами, профессор. Если привыкнуть к моим запросам, то я уже не кажусь таким страшным.

               На всякий случай Зимин проверил, не является ли Болотовский членом Центра. К его удивлению, оказалось, что он обычный человек. Это было странно, но почему-то он стал уважать профессора еще больше.

               — Что случилось? — спросил Болотовский.

               Зимин подробно рассказал о соседе Михаиле и встрече с Контролером.

               — Ну и?

               — Не нравится мне все это. Всегда считал, что потеря интереса к знаниям, неминуемо приводит к деградации человеческого сознания. А у нас, в Трущобах, невежество охраняет закон.

               Посмеявшись вволю над наивным другом, профессор Болотовский объяснил, что сознание, тот природный дар, которым так гордится общество, всего лишь один из способов приспособления к изменению окружающей среды. Природе вдруг понадобился механизм, который бы позволил равномерно распределять пропитание среди человеческого поголовья. Все прочее: музыка, литература, техника, наука и даже Интернет — всего лишь бонус, непредусмотренный эволюцией. Нецелевое использование ресурса. С этой точки зрения, максимум, на что могло рассчитывать человечество в своем интеллектуальном развитии — это религия. Остальное всего лишь досадная отсебятина, действие организмов по принципу — не запрещено, значит, разрешено.

               Зимин легко согласился с доводами Болотовского. Все это он уже слышал когда-то. Идеи профессора во многом совпадали с представлениями институтских психофизиков об ограниченном характере человеческого сознания.

               — Никогда не был религиозным человеком. Литература и наука, как способы познания мира, лично мне подходят больше, чем религия.

               — Это вам только так кажется. На самом деле лишние знания, которыми по недосмотру органов контроля набита ваша голова, создают иллюзию важности интеллекта для обустройства жизни. Только и всего.

               — Вы ученый, вам виднее, — сказал Зимин.

               — Какая чушь! — почему-то возмутился Болотовский. — Какой из меня ученый! Я давно перестал мечтать о своем призвании. У нас на Высших курсах наукой и не пахнет. Учу недорослей всякой ерунде, прикладной механике и компьютерной полуграмотности. Самому иногда бывает стыдно.

               — Постойте, но вы же регулярно печатаете научные статьи в специальных журналах!

               — А вы читали их?

               — Нет. Но много слышал.

               — Вот  в этом все и дело, нет никакого смысла их читать, потому что с точки зрения науки они ничтожны. Мне ли этого не знать!

               — Вы к себе не справедливы.

               — Отнюдь. Видите ли, Зимин, что-то подсказывает мне, что после прочтения этих статей ваше представление об окружающем мире останется прежним. Ничего нового или хотя бы спорного из них вы не узнаете. Одного этого утверждения достаточно, чтобы составить о них верное мнение — мои труды лишь жалкий, не стоящий внимания пустячок.

               — Но они изданы, и их читают специалисты.

               — Никому они не нужны. Увы! У вас может сложиться мнение, что я набиваю себе цену. Вовсе нет. Я себя жалею. Из меня мог получиться ученый, но не сложилось. Ума не хватило или терпения и настойчивости, или образования. Или всего вместе.

               — Вы, наверное, считаете, что наука занятие избранных высоколобых мудрецов. Это совсем не так, насколько мне известно, — попробовал смягчить ситуацию Зимин.

               — Нет. Все дело в том, что я не знаю, что такое наука. Мне не положено по должности.

               — Но вы же профессор!

               — Вот такой я профессор, не удивительно, что ученики мои тоже не знают, что такое наука.

               — Странно, вокруг столько полезных гаджетов. Народ с ними как-то справляется.

               — О да! Вот этому мы их учим.

               — А как у вас на Высших курсах происходит обучение? Студенты собираются в огромной аудитории и в бинокли смотрят, как вы объясняете какую виртуальную кнопку нажать, чтобы выполнить необходимое действие?

               — Как давно вы, Зимин, не интересовались народным образованием! Обучение давно уже дистанционное, мои лекции записаны и размещены в сети, где любой человек, заплативший некоторую, признаться, довольно крупную сумму, может ими воспользоваться в удобное для себя время. Я освобожден от каждодневной скучной работы со студентами. Мое дело — лишь проверять их контрольные работы, выставлять оценки и подписывать дипломы об окончании курсов. Заработанными деньгами занимается бухгалтерия. Очень удобно.

               — Значит, студентов вы не видите?

               — Приходят в аудиторию три или четыре человека. Так я и не понял, то ли они глупцы, то ли очень умные. Для нашей системы образования это одно и тоже.

               — И все-таки приходят и спрашивают. Пусть всего три человека, однако…

               — Ага, спрашивают, а я им номер лекции сообщаю, где ответ на вопрос записан. Увы, их любознательности на большее не хватает!

               — А потом они ко мне приходят, чтобы узнать, планета Солнце или звезда? — сказал Зимин грустно.

               — Получается так. А вот мне они подобные вопросы не задают. Стесняются.

               Они замолчали. Зимин был разочарован, он чувствовал себя обманутым. Постоянно сталкиваясь в Трущобах с людьми малообразованными, он был абсолютно уверен, что где-то рядом, обязательно должны существовать умники с дипломами. Например, о Высших курсах всегда вспоминали, как о цитадели науки. И, пожалуйста, вдруг такой убийственный отзыв, можно сказать, из первых рук. Это было тем более печально, что именно на выпускников Высших курсов Зимин рассчитывал, как на своих будущих читателей.

               А Зимин знал, что такое наука. Пусть приблизительно, в общих чертах, но знал. Ему повезло (или угораздило — это с какой стороны посмотреть) получить приличное образование. После нескольких лет мучений в обычной типовой гимназии, им заинтересовались странные люди, наставники. Они учили необычным предметам: биологии, психологии, математике, физике, химии, астрономии, о существовании которых в гимназии не говорили. Школа была уникальная — не для богатых. Зачем наставникам понадобилось обучать детей таким причудливым наукам неизвестно. Но Зимину нравилось, что наставники сумели заинтересовать учеников получать знания, разбудили в них дух исследователя, любопытство и желание творить. Зимин попал в самый первый выпуск. Теперь он мог гордиться полученным образованием.

               — Догадываюсь, что лично вы знаете, что такое наука. Какую школу закончили? — спросил Болотовский.

               Зимин назвал номер.

               — Вот как. Слышал про такую. Так вот почему вы такой странный. Нужно было догадаться раньше. Не понимаю только, зачем вы вообще со мной разговариваете? Кто я для вас — недоучка или профан?

               — Не знал, что должен выставить вам оценку. Как-то не сообразил. Простите.

               — Вы имеете отношение к Институту?

               — Нет, — ответил Зимин. Это было почти правдой, точнее, это можно было считать правдой, если подойти к ответу формально. Наверное, было правильно рассказать профессору о том, что после окончания своей престижной школы он действительно стал настоящим ученым и какое-то время работал в Институте, но ушел по собственному желанию. Так что формально к Институту он в настоящее время отношения не имел. А раз так, то и говорить не о чем. Растолковывать прошлое без необходимости, занятие неблагодарное.

               Разговор принял неприятный оттенок. Болотовский почувствовал, что его обманывают, и погрустнел. Зимин рассказал анекдот, потому что смеющийся человек, как правило, забывает о проблемах и неприятностях, но на этот раз прием не сработал. Нить разговора оборвалась. Пришлось Зимину раскланяться и убраться восвояси.

5. Идеальная нуль-транспортировка

               Оказавшись дома, он отыскал выпускную фотографию своего класса. Как давно Зимин не видел своих школьных друзей. Десять лет пролетели так быстро. Интересно, как сложилась их судьба? Его накрыла неожиданная волна приятных воспоминаний. Было бы хорошо встретиться и поговорить, например, с Максимом Горским. Простил ли он своего друга дезертира? Потом, когда пройдет много-много лет, надо будет спросить его об этом. И еще про то, как далеко он продвинулся в своих исследованиях. Вот кто может рассказать правду о современном состоянии науки.

               Помнится, перед самым окончанием школы между ними произошел забавный разговор.

               — Через неделю заканчиваем, — сказал Горский. — Кем ты будешь?

               — Зачем тебе это знать? — удивился Зимин.

               — Так ведь любопытно.

               — Писателем. А ты?

               — А я — ученым.

               Это было так потешно, что они не выдержали и дружно заржали. Успокоившись, они одновременно, — получилось так, будто бы они сговорились, — произнесли одну и ту же фразу:

               — Никогда не слышал ничего смешнее! — и снова, как по команде, заржали.

               — По-моему, мы с тобой сошли с ума.

               — Согласен!

               — А почему ты смеешься?

               — Потому, Зимин, что не станешь ты писателем, всех нас наставники сделают учеными, и уж они-то проследят, чтобы ты не свернул с назначенного тебе пути.

               — Это мы еще посмотрим!

               И это заявление они встретили радостным смехом. Они верили, что их ждет великое будущее. Каждого свое.

               Этот смешной случай Зимин запомнил на всю жизнь. Больше никогда и ни с кем ему не довелось говорить так откровенно. Юноши склонны выставлять на показ свои намерения. Правда, это быстро лечится.

               Как и предсказал Горский, после школы друзья попали в Университет, где наставники обучили их психофизике. Потом они попали в Институт, где занялись проблемами практического бессмертия, в частности, записью сознания людей на внешние носители. Задача оказалась сложной, к тому же она постоянно разбивалась на важные подзадачи, каждая из которых оказывалась не менее запутанной, чем первоначальная. В результате уже через год вместо одной проблемы, предстояло решить десять. Но Зимин помнил, что сомнений в успехе не возникало. Самоуверенности им было ни занимать.

               Удивительно, но они довольно успешно справлялись со своими служебными обязанностями. Пусть не так быстро, как требовали начальники. Зимин считал, что им помогало то, что они с Горским были друзьями. Они научились использовать сильные стороны друг друга. А потом все изменилось. Наступил момент, когда Зимин вдруг решил, что Горский стал чужим. В это нетрудно было поверить. Очень уж по-разному они стали понимать свою роль в построении светлого будущего для бесконечно живущих существ. Прежде всего, они по-разному отвечали на два самых главных вопроса: что такое наука и что такое счастье человечества? Ответы не совпали. Для Зимина это стало катастрофой.

               Увольняясь из Института, он старался не афишировать свои чувства. Раскрывать душу своему другу Зимин не захотел. Он надеялся, что это не было проявлением глупой отчужденности, а просто неправильно на пустом месте разводить сантименты. И только сейчас он понял, что это было именно проявлением отчужденности.

               И вот прошло время, и Зимин пожалел о том, что так резко порвал со своим другом. Вместе они наверняка смогли бы найти ответы на любые философские вопросы. От Горского он мог услышать много интересного, пусть и не совпадающего с его представлениями. Это было важно особенно сейчас, когда Зимин понял, что думающий не так как он человек не обязательно дурак.

               Потерять друга легко, а что делать с образовавшейся в жизни дырой, разобраться было непросто. В Институт Зимин возвращаться не собирался. Где бы они еще могли встретиться, не представлял. Не знал Зимин и о чем с Горским говорить, стихи он больше не читал, а обсуждать поведение фрагментов сознания богатых пациентов, ему было неинтересно.

               Но мысль, что неплохо было бы встретиться с Горским, оказалась на удивление привязчивой. Выбить ее из головы не удавалось. Зимин даже стал подозревать, что ему ее подбросили извне. Какие-нибудь озабоченные обитатели Центра. Нау, которого Зимин по привычке считал своим куратором, утверждал, что ограничитель в мочке его уха  не допустит внешнего воздействия. Но кто их знает! Там, в Центре, наверняка собрались умники, которые своего не упустят.

               Работать Зимин больше не мог, он думал о Горском и о таинственном Центре. С Горским все было ясно. Вряд ли они еще когда-нибудь встретятся. Но даже если судьба однажды сведет их вместе, рассчитывать, что их дружба таинственным образом восстановится, было бы наивно. Как говорится, в одну реку два раза войти нельзя, хотя многие пробовали. Конечно, они давно стали чужими. Горский, наверняка, продолжает дурить голову богатым пациентам рассказами о безоблачном будущем сознаний, записанных на внешние носители, и ему верят. Наверное, он достиг в своем ремесле больших успехов. Отговаривать его было бы глупо, но и становиться соучастником Зимин не собирался. Пожалуй, лучше всего было забыть о его существовании, только не получалось.

               А вот когда Зимин пытался думать о Центре, ситуация представлялась прямо противоположной. Он ничего не знал о Центре. Более того, он не был уверен в том, что такое место — Центр — существует в реальности. Зимин склонялся к абсурдному мнению, что Центр, скорее всего, лишь словесная функция, полумифическое представление о долгожданной Утопии. Он придумал красивое объяснение возникшему образу: собрались однажды обремененные достоинствами интеллектуалы и стали думать, как дальше жить-поживать. Решили, что в Усадьбе настоящего счастья не обрести. Пора перебираться в Центр, где они не будут больше зависеть от прихотей опростившихся обитателей Усадьбы. И объединились в группу единомышленников, как раньше простые люди записывались в кружки кройки и шитья. Не исключено, что с тем же самым результатом.

               Проверить истинность рассказов Нау о сверхвласти и сверхмогуществе, которыми, якобы, наделены отдельные люди, удостоенные чести принадлежать к Центру, было трудно. Неудивительно, что история с ограничителем, жетоном и тайной организацией стала казаться Зимину наивной детской сказкой. Тем более, что Нау ни разу не напомнил о своем существовании. И это было странно. Чтобы доказать самому себе, что все, что с ним произошло в Усадьбе, правда, а не наркотический бред, Зимин решил, что пришло время самому связаться с Нау и потребовать разъяснений.

               В этом был свой резон, прошло уже почти два месяца со времени возвращения в Трущобы, но каких-то серьезных изменений в своей жизни Зимин не заметил. Более того, никто и не думал интересоваться его сочинениями, которые, якобы, так нужны были членам Центра. Можно было подумать, что про него банально забыли. В этом не было ничего необычного, но зачем ему задурили голову?

               Мысль о том, что он никому не нужен, больно ударила по самолюбию Зимина. Пора было проявить инициативу. Он вызвал Нау.

               Ему ответили. И это придало уверенности. А она ему понадобилась, потому что Нау уже через несколько минут очутился в его комнате.

               — Как это возможно? — удивился Зимин.

               Он с ужасом смотрел на улыбающегося и довольного собой Нау, развалившегося в кресле, ему стало не по себе.

               — Успокойтесь, Зимин. Мне казалось, что вы способны к разумным умозаключениям. Могли бы и сами понять, как мне удалось перенестись в ваше жилище.

               — Не понимаю.

               — Плохо.

               — Может быть, вы объясните мне… Так будет проще.

               — По-моему, все очевидно. Вспомните о своем жетоне, который способен загрузить вашему собеседнику ложную память. И у меня есть такой же жетон. Вот он. Мы можем воспользоваться ими оба. Только продуцировать будем не придуманные образы, а самые что ни на есть реальные — вы внушите мне, что разговариваете со мной, а я внушу вам, что сижу в этом кресле. Вы же представляете, как выглядит сидящий в кресле человек. Вот и все. Идеальная нуль-транспортировка.

               — Но мы встречаемся в придуманном пространстве!

               Нау поднялся и сильно стукнул его кулаком по плечу. Удар получился ощутимым.

               — Ну и как?

               — Больно. У вас удачно получилось.

               Нау довольно засмеялся.

               — Ваш мозг был обманут. Вы «вспомнили», что бывает, когда получаете удар. Только и всего.

               — Но это всего лишь имитация наших чувств!

               — Разве вы способны уловить разницу?

               — Наверное, это можно сделать.

               — Но зачем? Например, вы говорите по коммуникатору, разве ваши собеседники обижаются, что слышат не ваш голос, а лишь умелую его имитацию?

               — Пожалуй, и в самом деле, похоже.

               — Именно.

               — Очень жалко, что вы не сможете при возвращении забрать с собой… Вот эту тарелку.

               — А что мне помешает? Отдаю команду «копировать», и мой 3d-принтер ее уже распечатал.

               — Но как вы узнали, что здесь есть тарелка?

               — Я ее реально не вижу, но видите вы. В нашем случае это одно и тоже.

               — Оказывается все очень просто.

               — Когда подробно объяснишь, — засмеялся Нау.

               Пример с коммуникатором убедил Зимина. Другого объяснения внезапному появлению Нау в его комнате он не видел. По крайней мере, законы физики, вроде бы, не были нарушены. И Зимина это обрадовало. Ему было бы неприятно, если бы на обитателей Центра законы физики не распространялись. Они и без этого обладали огромной силой. Теперь он в это поверил. И то, что он был одним из них (впрочем, пока это были одни слова), сути дела не меняло. Даже если это подтвердится.

               Он вспомнил слова из одной книги:

               «Человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, причем меньшая часть форсированно и навсегда обгонит большую».

               Это было неприятно. Зимин не хотел разделяться. Но его согласия никто не собирался спрашивать. Он был лишен права сделать выбор.

               — Я слушаю, — сказал Нау. — Появились вопросы?

               — Хочу найти одного человека.

               — Кого конкретно?

               — Максима Горского, думаю, он работает в Институте.

               — Вы, Зимин, не перестаете меня удивлять, — сказал Нау с плохо скрываемым восхищением. — Далеко не все обладают умением задавать правильные вопросы. Вы им наделены в совершенстве. Хотел бы знать, это природное качество или кто-то вас научил?

               — Вы о любопытстве? Знаете ли, с детства страдаю от его избытка. Люди на меня часто обижаются. Далеко не всем нравится, что я постоянно задаю вопросы. Понимаю, что бываю отвратительным, но ничего поделать не могу.

               — Понимаю. Значит, все-таки врожденное. Буду знать. Писателей, не обладающих любопытством, в природе не бывает. Это необходимое и обязательное качество для людей этой профессии.

               — Кошмар, правда?

               — Зачем вам понадобился Горский?

               — Хочу поговорить с ним о науке. Должна же в нашей стране быть наука. Мне кажется, что в любом, даже самом фантастическом мире обязательно должны быть ученые и любопытные. Мир без подобных людей существовать не может. Мы просто загнемся. И это большая проблема.

               Зимин подробно рассказал о любознательном соседе Михаиле и о беседе с профессором Болотовским.

               — Вашу фантазию никто не собирается ограничивать. Наоборот, чем оригинальнее окажутся придуманные вами миры, тем лучше.

               — Люди по природе своей консервативны. Их фантазия ограничена. Мне хотелось бы пообщаться с настоящими учеными, чтобы узнать, в каком мире они предпочли бы жить. Эти, наверняка, самые привередливые. У них, как правило, богатый внутренний мир.

               — Горский понадобился для этого? Еще раз отдаю вам должное, вы правильно выбрали собеседника.

               — Поможете его отыскать? — спросил Зимин.

               — Со временем вы обязательно с ним встретитесь.

               — Но не завтра?

               — Горский занимается очень важным исследованием, отвлекать его без веской причины было бы глупо, нужно сначала удостовериться, что ваши возможности отвечают нашим требованиям.

               — В каком смысле?

               — Вашу способность фантазировать следует тщательно протестировать. Придуманные истории должны легко программироваться, и, что еще важнее, из них следует исключить любые нежелательные воздействия на психику пациентов.

               — Но я не знаю, какие воздействия нежелательны, — удивился Зимин. — Расскажите, чтобы я знал, про что нельзя сочинять?

               — Это лишнее. Вам надлежит научиться относиться к своим сочинениям отстраненно, ваши чувства не должны мешать придумывать забавные и увлекательные истории. Сатира исключена. Особенно вредны индивидуальные переживания, например, сюжеты про любовные волнения или кризис среднего возраста. Ваши миры должны быть населены жесткими и прагматичными персонажами.

               — Странные ограничения.

               — Я бы предпочел, чтобы вы больше внимания уделяли вражде, жестокости, ненависти, предательствам, мести, корысти и зависти. Эти эмоции хорошо программируются.

               — Но зачем?

               — Клиентам будет интереснее жить.

               — Может быть и так, но вы обратились не по адресу. Вынужден отказаться. Вряд ли у меня получится сочинить что-то этакое.

               — Ерунда, — сказал Нау раздраженно. — Мастерство приходит с опытом. Всегда так, сначала не получается, а потом пойдет, и не остановишь. Будем тренироваться. Давайте для примера разберем какой-нибудь ваш сюжет.

               — Мне нравятся истории про инопланетян.

               Нау улыбнулся.

               — Это слишком сложно. Попробуем начать с чего-то попроще. Вот, например, ваш сосед Михаил — любитель Солнца. Как вы думаете, что можно про него сочинить?

6. Про доброе солнышко

               К своему крайнему удивлению, Зимин обнаружил, что готов рассказать о дальнейших приключениях своего соседа. Специально он о нем не думал, но, наверное, всю работу проделало его подсознание. К тому же, это было не трудно. Сосед как-то сразу показался Зимину человеком незамысловатым. Можно было спорить о том, понравилась бы ему судьба, которую предрек  Зимин. Но поскольку речь пока шла всего лишь о тренировке, то и переживать было не о чем, никто не собирался заставлять соседа Михаила реализовывать придуманные перипетии в реальности. Это была чистая литература, не более того.

               — Я готов.

               — Начинайте, — Нау был серьезен.

               Зимин подумал, что рассказ, который он должен сейчас сочинить, по каким-то непонятным причинам, важен для них обоих. И если Зимин не справится и не оправдает оказанного доверия, для него все закончится плохо. Нау развернется и уйдет. Навсегда. И больше не появится. Второго шанса, скорее всего, не будет. Но вместо приступа волнения, вполне понятного в данной ситуации, Зимин неожиданно ощутил мощный прилив ярости. Он больше не нуждался в одобрении добрых дяденек. В последнее время с ним произошло слишком много самых разных событий, чтобы он начал переживать из-за еще одного неприятного эпизода. Он привык к резким изменениям в жизни, ему надоело принимать их близко к сердцу.

               — Я жду, — сказал Нау.

               Зимин стал говорить первое, что пришло в голову:

               — Михаил довольно легко прошел отбор в сборную команду квартала для участия в специальной религиозной игре «Что? Где? Когда?». Помогла консультация, которую ему дал я. Выяснилось, что он знает о Солнце больше, чем все остальные кандидаты вместе взятые.

               Игра складывалась не просто. Организаторы отобрали вопросы, достойные настоящих религиозных знатоков. Не на все из них нашлись правильные ответы. При счете 5 : 5 выпал суперблиц! В этот ответственный момент команда доверила отвечать Михаилу, как самому эрудированному участнику команды.

               Но самый первый вопрос застал его врасплох. Господь Бог предложил известному праведнику выбрать награду: добавить ему ума или денег. Спрашивалось, что выбрал праведник?

               Это был тот самый вопрос, на который следовало знать правильный ответ. Но Михаил услышал про эту историю в первый раз, ему пришлось соображать самому. И это был непростой выбор. Он решил, что правильнее ответить — ума, так и сделал. И проиграл. Нужно было ответить — денег. Потому что просить нужно было то, чего человеку не хватает. Надо было догадаться, что человек, особенно если он праведник, наверняка обладает достаточным количеством ума, иначе как бы он стал праведником? Вот денег у него должно быть мало, иначе какой из него праведник? И появиться они у праведника могли только по милости Бога. Надо признать, что это был не очень сложный вопрос, чтобы ответить на него, нужен был не ум, а здравый смысл. Но Михаил ошибся, и его команда проиграла.

               Неудача потрясла Михаила. Мало того, что партнеры разочаровались в его интеллекте, это еще означало, что ума у него действительно не хватает. У Михаила мелькнет спасительная идея, а не подать ли протест? Раз уж так вышло, что у него не хватило ума на правильный ответ, получается, что он ответил верно! Но от этого замысла пришлось отказаться, не нужно было большого ума, чтобы догадаться, как глупо будет выглядеть подобная попытка в глазах ребят по команде.

               Следующую неделю Михаил провел дома в полнейшем оцепенении. Сил у него хватало лишь на сон, еду и туалет. Собственно, ни на что другое он был неспособен. Впервые в жизни его мучил вопрос: как жить дальше?

               Но время шло, и жизненные силы стали возвращаться к Михаилу. И ответ о дальнейшем существовании нашелся. Точнее, ему показалось, что он догадался, как следует изменить жизнь, чтобы впредь не попадать впросак. Он решил прикупить в магазине дополнительные мозги. Продавцы встретили его радостно. Наплыва желающих обзавестись дополнительными мозгами в последнее время не наблюдалось. Поэтому и плату с Михаила запросили не слишком большую, божескую. Обслужили его быстро и качественно. За ухо вживили крошечный микрочип, и стал Михаил по-настоящему мудрым человеком.

               Население Трущоб быстро свыклось с тем, что рядом с ними проживает мудрец. По крайней мере, даже атеисты стали опасаться вступать с ним в философские споры, а сборная квартала сумела выиграть чемпионат «Что? Где? Когда?» три раза подряд.

               Понятно, что дополнительные мозги были снабжены выключателем. Использовал их Михаил не каждый день, а только во время ответственных игр. В другое время ему и природных мозгов хватало с избытком.

               Неприятности начались не сразу, совершенно случайно выяснилось, что дополнительные мозги заражены опасным вирусом. Неустановленные люди без особого труда могли проникать в голову Михаила, чтобы узнавать пароли и банковские реквизиты счетов. Его сознание подвергалось массированным рекламным атакам. Изменились и его представления о мире. В голове, как бы сами по себе, стали возникать странные идейки, явно направляемые заинтересованными людьми извне.

               Пришлось позаботиться об антивирусе. Это оказалось долгим и дорогим делом. Но с грехом пополам он с этим справился — его мытарства на пути к выздоровлению другая история — вирусы были выявлены и обезврежены. Вот тут и начались у Михаила настоящие проблемы — очень ему стало не хватать задорных рекламных передач с их искрометной, надолго запоминающейся музыкой. И с размышлениями возникли мучительные проблемы. Если раньше уверенный внутренний голос при необходимости предлагал ему ответы, то теперь советов слышно не было, и ему приходилось самому решать, что правильно, а что нет. Это раздражало, потому что он успел привыкнуть к полезным подсказкам. К хорошему быстро привыкаешь. Возник неприятный парадокс: с одной стороны, мозгов прибавилось, а с другой, решения приходилось принимать самому. Михаилу было непонятно, зачем он потратился на дополнительный интеллект, если не может использовать его по назначению?

               Конечно, главным героем в этой истории будет вовсе не Михаил, а другой парень, плохой, использовавший свой вредоносный вирус для меркантильных целей. Михаил будет его несчастной жертвой, одной, кстати, из многих. Грязная и подлая афера, которую затеял плохой парень, не ограничивалась выяснением банковских реквизитов и паролей…

               — Довольно, — сказал Нау.

               — Вам не понравилось? — Зимину показалось, что у него получилось неплохо.

               — Если мы соберемся издать популярную книгу, ваше сочинение, наверняка, сгодится. Но мы не интересуемся литературой. Мы нуждаемся в правдоподобных сценариях, которые должны прожить наши заказчики.

               — А что у меня не так?

               — Похоже на сочинение тринадцатилетней одноногой девочки про ласковое солнышко.

7. Про злое солнце

               В первый момент заявление Нау показалось Зимину оскорбительным. Ему хотелось выкрикнуть в ответ что-то не менее резкое, но он сдержался, подумал и понял, что все не так плохо. Иногда люди обижаются на похвалу. Это глупо, но такова природа человека.

               — А что плохого в добром солнышке? Разве злое солнце лучше? Любая встреча со злом подразумевает страдания и невзгоды. Разве не так?

               — Конечно, это не предмет для спора. Но мы не имеем права помещать заказчиков в искусственно защищенное от страданий пространство. Получится, что мы нагло лишим их важной составляющей жизни. Сделаем существование неполноценным.

               — Ерунда, — возмутился Зимин. — Люди способны страдать и без нашей помощи. Разум — идеальный прибор для поиска неприятностей. Поместите человека в самый идеальный мир, и у него начнутся проблемы.

               — Вот как?

               — Наш хваленый интеллект создан природой именно для того, чтобы мы совершали ошибки. Это эффективный способ приспособления к изменению окружающей среды. Любой вид, состоящий из существ, не способных совершать ошибки, обречен на вымирание.

               — А мы еще подбросим задачек. Пусть себе ошибаются на здоровье!

               — Вы путаете выживание индивидуума и выживание вида. Это разные вещи. И еще мне непонятно, почему вы считаете, что придуманные миры будут иметь отношение к выживанию вида? Насколько я понимаю, это развлечение, отдаленно напоминающее кинематограф или театр. Нельзя сказать, что наши клиенты являются частью биологической эволюции. Они сами по себе. На них не распространяются даже законы социального развития.

               — Можно подумать, что я говорю с Горским, — сказал Нау, ухмыльнувшись. — Те же слова, те же интонации.

               — Это плохо?

               — Не знаю. Но мне надоело слышать, что люди созданы для счастья, как птицы для полета. Люди этого явно не заслужили.

               — Вы не любите людей?

               — Я хочу, чтобы каждый получил по заслугам, хотя бы в выдуманных мирах.

               — Считаете, что люди провинились перед вами?

               — Тупые, наглые, самодовольные, продажные твари.

               — Мой отец любил повторять что-то подобное. Как там? «Моя нелюбовь к людям связана не с политикой, религией, имущественными или интеллектуальными различиями. Я живу на первом этаже проходного двора колодца. Все дело в этом».

               — Он проживает в Трущобах?

               — Да.

               — Я его понимаю, — сказал Нау.

               — Если я правильно понял, социальная критика в моих текстах не нужна?

               — Это обязательный, но всего лишь один из многих элементов психологического спектра восприятия жизни. На таких вещах не следует зацикливаться. Упомянули и вперед, к невзгодам и испытаниям. Больше страданий и злобы.

               — Я уже говорил, что не смогу так писать, у меня не получится.

               Нау рассмеялся.

               — Разве мы можем знать на что способны? Вы, Зимин, не исключение. У вас большой потенциал.

               — Портить жизнь невиновным людям, я не согласен. Сказки про злое солнце заказывайте у более сговорчивых парней.

               — Не будьте занудой. Всему нужно учиться. Нет таких гениев, у которых все получается с первого раза. Вам нужно тренироваться. Личный опыт у сочинителя выдуманных биографий — самый главный капитал. Отправляйтесь-ка вы в путешествие, Зимин. Потом поговорим.

8. Подчиняясь инстинкту

               Дело шло к вечеру. Зимин читал «Спортивный листок». Нападающий «Динамо» пытался объяснить, как это он умудрился промазать по пустым воротам с пяти метров. Но и в этом деле потерпел фиаско. У Зимина появилось подозрение, что парень скрывает что-то важное, но это, скорее всего, было не так, футболист просто не научился внятно излагать свои мысли.

               — Хочу ребенка, — сказала Алена.

               — Прости, не расслышал.

               — Я хочу ребенка.

               — А-а… Хоти. Хотеть не вредно. Психоаналитики утверждают, что в некоторых случаях это даже полезно, — сказал Зимин, смысл слов подруги до него дошел не сразу. Есть вещи, о которых думать нехорошо.

               — Не юродствуй.

               — Нет, в самом деле… Чего это вдруг? Что за странное желание посетило тебя ни с того ни с сего? Ты поняла причину?

               — Нет.

               — Будь добра, соберись, возьми себя в руки.

               — На свете есть вещи, которые не имеют логического объяснения.

               — Постой, не хочешь ли ты сказать, что подала заявку?

               Алена молча протянула Зимину вскрытый конверт.

               — Не буду читать.

               — Это ничего не поменяет, ты уже все знаешь.

               Пришлось взять. Было очень страшно. Руки дрожали. Но Зимин заставил себя прочитать резолюцию: «Ваша просьба удовлетворена. Разрешение действительно до 25 мая». Ужасу, охватившего его, не было предела.

               — Надеюсь, это еще можно переиграть?

               — Нельзя.

               — Ты уже подумала, как убьешь человека?

               — Да. Я поручу это сделать тебе.

               Ученые подсчитали, что для благополучного, сытого и бесконфликтного существования на Земле одновременно должно существовать не более миллиарда человек. До поры до времени допускалось значительное превышение этого показателя. Предполагалось, что лишние люди даже полезны для выживания человечества, так как надо было заранее позаботиться о возможных потерях населения от несчастных случаев, недостатка продовольствия и воды, эпидемий, неизбежных локальных войн и природных катаклизмов.

               Все изменилось, когда ученые создали чудо-таблетки, с помощью которых удалось победить старение организма и продлить человеческую жизнь до двухсот лет, то есть достичь практического бытового бессмертия. Вот когда разговоры про «золотой миллиард» перестали быть философской трепотней. Жизнь заставила срочно решать проблему перенаселения. Без жестких и непопулярных мер обойтись не удалось. Были составлены списки людей, которым было отказано в бессмертии. Сначала вспомнили про неизлечимо больных людей. Вопрос: «Что же это вы, гражданин, довели свой организм до такого печального состояния?» — стал приговором. Потом вынуждены были ограничить выдачу таблеток иждивенцам и беднякам.

               Их не убивали. Вывозили в резервации и оставляли на произвол судьбы. Никто не обещал безбедной жизни людям, не попавшим в число избранных. В Парламенте радикалы, время от времени, требовали рассмотрения вопроса улучшения качества содержания отселенных, но поддержки у большинства не нашли. А после того, как на вопрос: «Почему в резервациях производятся испытания ядерного оружия?», был получен ответ: «В мирных целях, для поддержания общей обороноспособности на случай нападения инопланетян и для уничтожения астероидов, угрожающих Земле», желание задавать вопросы пропало и у радикалов. Наверное, испугались, что однажды и сами могут попасть в резервацию.

               Значительно ужесточили наказания для преступников. За незначительные проступки лишали таблеток на срок до десяти лет, а за серьезные, без разговоров, приговаривали к смерти. Но это не помогло. Люди стали отвратительно законопослушными и осмотрительными. Однако заказ на оптимизацию населения успешно выполнялся, в ход шли все новые и новые уловки и подзаконные акты.

               Прошло совсем немного лет, и численность населения достигла желанного миллиарда. Наступил Золотой век. Остался без ответа только один вопрос — о рождении новых граждан Земли. Решение было принято изящное.  Население было разбито на группы по пятьдесят человек в каждой. В случае гибели человека в катастрофе или от несчастного случая, члены группы получали право завести ребенка в порядке живой очереди, согласно поданным заявлениям.

               Особо нетерпеливым разрешалось убить кого-нибудь из своей группы самостоятельно. Но только в специально назначенное для этого правительством время. Об этом Алена и напомнила Зимину.

               — Ты хочешь девочку или мальчика? — спросила она.

               — Откуда мне знать?

               — Думай скорее, времени мало, до 25 мая осталось совсем немного.

               — Слушай, жили нормально, и вдруг — пожалуйста!

               — Ты никогда меня не понимал!

               Алена ушла плакать к себе в комнату, а Зимин с ужасом понял, что у него осталась всего неделя для того, чтобы решить — кто из его знакомых должен прекратить свое существование, придумать способ и совершить убийство. Все так неожиданно и неприятно. До сих пор он никогда не задумывался об этой отвратительной стороне жизни. Ему почему-то казалось, что подобные проблемы никогда его не коснутся. Естественно, что он немного растерялся. Самым простым решением стал бы добровольный отказ от жизни кого-либо из близких родственников. Но надежды на это было мало. Зимин не знал, какие слова следует придумать, чтобы взрослые люди согласились совершить самоубийство. В его семье, как назло, собрались крепкие, уверенные в себе жизнелюбы.

               Можно было поговорить с тетушкой Юлией, которая давно уже посвятила свою жизнь выращиванию дурно пахнущих цветов. Или с дядюшкой Ильей, выжившим из ума экзистенциальным философом. Или с отцом, который лет десять и не человек вовсе, а так, набор искусственных органов и сохраненного на внешнем носителе сознания. Или с матерью, настолько умной и глубоко образованной женщиной, что ее речи простому человеку невозможно понять. У каждого должны быть свои причины «устать» от жизни, но Зимин сразу решил оставить их в покое, убить их он бы все равно не смог, даже если бы захотел. Какими бы перспективными мишенями они не казались, но все равно оставались близкими и родными людьми. Хорошей кандидатурой была, пожалуй, только тетушка Юлия, так как вместе с ней можно будет уничтожить и ее дурно пахнущие цветы, но он сразу отбросил эту мысль, потому что тетка была хорошей, когда он был маленьким, она дарила ему петушки на палочке.

               Остался только один способ выполнить просьбу Алены, обратиться за помощью в местное Бюро по разрешению межличностых споров. Как правило, бытовые вопросы там рассматривались быстро. Зимин полагал, что и его просьба будет удовлетворена без задержек. В конце концов, это была их прямая обязанность.

               За десять минут до открытия Бюро Зимин был уже на месте. Он рассчитал правильно, ожидание помогло ему привести расшатавшиеся нервы в норму. Следующие в свои кабинеты бюрократы неодобрительно оглядывались на понурого просителя, подозревая, что его дело окажется чрезвычайно сложным, раз он пришел задолго до начала приема. Но они, конечно, ошибались. Выбор человека, который бы освободил место для новорожденного, всегда считался задачкой не трудной. Зимин догадывался, что списки вероятных жертв уже давно составлены.

               И вот Зимина пригласили в кабинет. Ему было не по себе, он не знал с чего начать разговор. Чиновнику это не понравилось.

               — Почему молчите? — спросил он строго. — Слушаю вас. Вы отнимаете у меня время. Говорите или уходите! Нет, ну надо же! С утра нервы треплют!

               — Не знаю, как начать. Дело личное.

               — Что там у вас в руках?

               — Документы.

               — Замечательно, дайте мне.

               Пролистав бумаги, которые Алена успела подготовить, чиновник успокоился и подобрел.

               — У вас пустяковое дело. Решается за минуту. Но вы такую сцену разыграли, так переживали, будто речь идет не о радостном событии — рождении ребенка, а о какой-нибудь имущественной тяжбе.

               — Слишком большая цена от меня требуется.

               — Вполне сносная для такого важного желания.

               — Мне трудно решиться.

               — Вас беспокоит само решение о рождении ребенка или выбор подходящей кандидатуры для обмена?

               — Выбор кандидатуры, — ответил Зимин.

               — О, обычное дело! Многие переживают. Но для этого нет оснований.

               — Как-то мне не по себе.

               — Как правило, всех наших клиентов следует условно разделить на два класса: на тех, кто, пользуясь случаем, хотел бы убить как можно больше знакомых, и тех, кто стесняется убить хотя бы одного. Вы к какому подклассу относитесь?

               — Ко второму.

               — Таких людей мы обычно называем чистоплюями, — улыбнулся чиновник. — В этом определении нет ничего обидного. Но согласитесь, что слово подходящее.

               — Много ли среди пришедших к вам чистоплюев?

               — Больше половины.

               — Мой ответ скажется на выборе?

               — Нет.

               — А зачем же вы спрашивали?

               — Из любопытства.

               — Так вы поможете мне?

               — Обязательно! — чиновник нажал несколько клавиш на своем компьютере.

               На коммуникатор Зимина пришло сообщение. В нем значились четыре фамилии. Прочитать его он не смог, потому что строчки предательски прыгали перед глазами. Нервы окончательно расшатались.

               — Здесь четыре фамилии.

               — Верно. Мы оставляем за вами право окончательного выбора.

               — Спасибо! До свидания! — сказал Зимин, покидая кабинет.

               — Удачи вам! — ответил чиновник.

               По дороге домой Зимин поймал себя на странной мысли, отделаться от которой ему так и не удалось, она возвращалась вновь и вновь: как было бы здорово, если бы в городе началось землетрясение, и его дом рухнул, может быть, это заставило бы Алену забыть о своем плане. Тогда бы его оставили в покое. Зимин вынужден был признать, что у Алены были веские основания считать его неисправимым эгоистом, который в первую очередь при любых обстоятельствах думает только о себе.

               — Где ты был? — спросила Алена.

               — Ходил в Бюро.

               — Ха-ха, как я и думала, ты не сумел договориться со своими родственниками.

               — В этом нет нужды. В Бюро мне помогли. Составили список потенциальных жертв.

               — Покажи.

               Зимин протянул ей коммуникатор. Алена выхватила его и прочитала сообщение. Если судить по довольной улыбке, появившейся у нее на устах, оно ей понравилось. Первый шаг к цели был сделан.

               — Хороший список. Я люблю списки. Особенно, когда нужно из них кого-то вычеркнуть. И тебе понравится. Это не трудно, оставишь одного. Самого подходящего. Если ты не справишься и с этим пустяковым делом, то уж и не знаю, что еще тебе можно поручить.

               — Справлюсь. У меня же нет выхода?

               — Правильно, милый. Давай подумаем вместе, кто нам подходит больше.

               Пришлось Зимину заняться делом, которое он хотел,  если бы смог, отложить на потом, тайно рассчитывая, что это «потом» не наступит не только в ближайшее, но и в самое отдаленное время. А еще лучше, если про него через десять лет вообще забудут. Это было бы здорово. Чудеса же случаются.

               — Не тупи, — строго сказала Алена. — Кого ты хочешь обменять на нашего ребенка в первую очередь?

               — Будут еще?

               — Это как пойдет.

               Зимин поежился. Пришла его очередь познакомиться со списком. Первым значился спортсмен Генов. Зимин его хорошо знал. Они часто встречались на различных ток-шоу. Каких-то особенно умных речей от него слышать не приходилось, но Генов был человеком симпатичным. Из тех, кто не совершит подлого поступка, если не будет его личной в этом заинтересованности. Зимин был удивлен, обнаружив его имя в списке. Генов специализировался на популярной компьютерной игре «Одинокий призрак в пустыне». Очень известный человек. Любители сетевых игр обожают наблюдать за тем, как он проходит новые уровни. Не удивительно, что у него имеется множество поклонников. Они даже организовали фанатский клуб. Зимин особого интереса к виртуальным играм не питал, но знакомством с Геновым любил похвастаться.

               Еще более удивительным было обнаружить в списке Сладова. Популярный спортивный обозреватель, отлично разбирающийся в мельчайших тонкостях компьютерных игр. Его обзоры считались эталонными, они подчеркивали красоту игры и ценились любителями так же высоко, как и трансляции. Правда, в последнее время, Сладов стал терять хватку. Стали поговаривать, что свои отчеты он сочиняет, даже не удосужившись посещать соревнования. Неужели теперь достаточно даже такого бессмысленного обвинения, чтобы человек попал в список? Зимин любил поговорить со Сладовым на отвлеченные темы. Например, о роли интеллигенции в современном обществе. Зимин знал, что произнесение этого слова — интеллигенция — вызывает у Сладова искренний энтузиазм, на эту тему он был готов говорить часами. Так что можно предположить, что и Сладов находит удовольствие, беседуя с Зиминым.

               Третьим был назван Егорч. Топ-блогер, формирующий представление завсегдатаев социальных сетей о мире. Его версии событий обычно становились общепринятыми, даже несмотря на то, что он любил приврать и напустить мистического тумана. Надо признать, что его фирменный стиль людям полюбился. Зимин не слышал, чтобы кто-то публично обращал внимание на фактические ошибки, передергивания и явные противоречия здравому смыслу, которых в его сообщениях было навалом. Людям было достаточно того, что его тексты всегда веселые и легко запоминаются. Зимин подумал, что если он выберет Егорча, пусть и с разрешения Бюро, число врагов его стократно увеличится. В этом не было ничего ужасного, но до поры до времени. Можно было не сомневаться, что любой из этих людей, если захочет завести ребенка и обнаружит в своем списке фамилию Зимина, колебаться не будет. В этом смысле судьба его была бы предрешена. Об этом не стоило забывать.

               Последней в списке оказалась женщина, что было необычно. Женщин обменивали на детей чрезвычайно редко. Подруга Егорча Бася Июлева была художником карикатуристом, автором знаменитых комиксов. Зимину ее произведения нравились, хотя он и не смог бы сказать почему. Встречаться с ней ему до сих пор не приходилось, поэтому своего мнения о ней он пока не составил. Но ему почему-то показалось, что Алена обязательно укажет на Июлеву, как на самую подходящую жертву.

               — Экий ты у нас интеллектуал, оказывается, — сказала Алена укоризненно.

               — Почему ты так решила?

               — Так у тебя в списке одни интеллектуалы. И все они с тобой общаются. Странно, правда?

               — Я плохо знаю Июлеву.

               — Это тебя не оправдывает.

               — Что же мне делать?

               — Выбери жертву, возьми в руки револьвер и реши проблему, — жестко сказала Алена.

               — Легко сказать.

               — Завтра вечером у нас званый ужин. Рассчитываю, что будут все четверо. Пока есть время, сходи в подвал, постреляй по мишеням.

               Гости должны были прибыть ровно в семь вечера, но Зимин так и не смог выбрать человека, который должен был передать свое право на жизнь не рожденному пока еще ребенку.

               Первым появился, за пять минут до назначенного часа, Егорч. Для человека, который должен проводить большую часть своей жизни перед монитором, он был необычайно элегантен и строен. Объяснение могло быть лишь одно — многочасовое общение с потребителями колонки должно было обязательно чередоваться с пешими прогулками и утомительными занятиями в тренажерном зале. Зимин сочувственно покачал головой. Столь напряженный стиль жизни был ему чужд.

               — Что тут у вас смешного? — спросил Егорч.

               — Ничего, — признался Зимин. — Ждем, когда вы нас развеселите.

               — Это я умею!

               — Не сомневаюсь.

               — Начнем прямо сейчас? Или подождем остальных приглашенных?

               — Как хотите.

               — Значит, попробую обработать вас одного. Изменим ваше настроение, сорвем ваши коварные планы, лишим иллюзий. Врач посоветовал мне никогда не забывать о собственной выгоде.

               — О чем вы?

               — Я не согласен расставаться с жизнью ради вашего ребеночка. Мяу, мяу.

               — Вы все знаете?

               — У нас, у блогеров, свои источники информации. Мы питаемся информацией, как киты планктоном. Удачное сравнение, мы жрем информацию, жрем, и все нам мало. Удачно устроились. Мы — киты современного мира.

               — Вам не удалось рассмешить меня.

               — Правильно. Я хотел изменить ваше настроение. Мне это удалось. Тоски в вашем голосе прибавилось. Четче просматривается безысходность. Гости будут довольны.

               — Но получилось не смешно.

               — Смотря для кого, уверяю, что моим подписчикам завтра три часа здорового смеха обеспечено. Особенно, если удастся точно передать глупое выражение, которое возникло на вашем лице после моей удачной шутки.

               — Ну, знаете ли!

               — Это была всего лишь шутка, Зимин, успокойтесь. Не теряйте чувства юмора!

               С этими словами Егорч подхватил Алену под руку и устремился к накрытому столу занимать лучшее место.

               «Не скоро я смогу снова смеяться», — подумал Зимин. Он едва успел смахнуть холодный пот со лба, как на пороге появилась Июлева.

               — Привет, — сказала она. — Егорч говорил мне, чем вы занимаетесь, чем-то очень важным, но я не запомнила. А вот увидела вас, и мне стало интересно.

               — Меняю старые вещи на новые, — вырвалось у Зимина против воли.

               — Работаете 3D принтером? Смотрите не надорвитесь.

               — В каком смысле?

               — В переносном, конечно! Егорч однажды сказал, что вы забавный человек, но я не ожидала, что его слова так точны. Можно подумать, что он вас сфотографировал или нарисовал. Ух ты! А ведь это идея! Обязательно сделаю вас героем нового комикса. Отличная получится картинка: залихватский чуб, бессильно сжатые в предвкушении неминуемой катастрофы губы, пустые потухшие глаза проигравшего человека. Прекрасно. Если бы я могла сейчас оказаться дома, обязательно принялась за работу. Мой новый герой, с вашим лицом, нескладной походкой и коряво расставленными руками, будет иметь у публики большой успех, это я вам обещаю. Вас легко рисовать.

               — Вы заблуждаетесь, я — человек скучный.

               — Тогда уж это заблуждается Егорч. Это он говорил, что вы смешной. Я сказала, что вы словно специально придуманы для карикатуры. Вас нарисует даже школьник. Ладно, уговорили, займусь новым комиксом завтра утром. Все равно забыть ваше лицо не смогу. А сегодня — танцы! Мне так хочется танцевать. Не будем же мы весь вечер болтать о младенце. Хотелось бы подвигаться.

               «Парочка придурков», — подумал Зимин с ненавистью.

               — У вас о-очень выразительное лицо. Повернитесь, пожалуйста, чуть вправо. Люблю, когда свет ложится на лицо модели неравномерно. Ну, сами знаете, полутени, глубина прорисовки, характерные недостатки лица. Вот так. Отлично!

               Надо было что-то ответить, но ничего разумного он придумать не смог. Она тоже знала про ребенка. Это было ужасно.

               — А где Егорч? — спросила Июлева. — Пойду, поищу, пока он всю икру не сожрал!

               Можно было догадаться, что вечер будет ужасным, но всему есть предел. Зимин понял, что требование Алены он не выполнит ни при каких условиях. Он оказался не способен совершить убийство, как ни прискорбно в этом сознаваться. Придется Алене искать для ребенка другого отца. Неприятно. Зимин представил, как сообщает о своей полной несостоятельности. А она кричит, указав на дверь: «Пошел вон, слизняк»! И, конечно, тут же последует едкий комментарий Егорча: «Я же говорил, потешный парень»! И Июлева не смолчит: «Точно, слизняк! А я еще подумала, почему он так несуразно размахивает своими ручонками, а это у него ложноножки»!

               — Дорогой, встречай гостя, — сказала Алена.

               Она уже обнималась с Геновым.

               — А где твой «одинокий Зимин в пустыне»? — спросил он, ненавязчиво напомнив, что они имеют счастье видеть перед собой величайшего спортсмена современности.

               — Я здесь, — сказал Зимин.

               — Привет, видел, как я блестяще прошел тридцатый уровень? Четыре уловки теперь названы в мою честь. Это, как ты догадался, первая уловка Генова, вторая уловка, ну, и так далее.

               — Да. Ловко ты это проделал. Народ оценил.

               — Скажу по секрету, начальники намекнули, что если я так же удачно пройду тридцать первый, меня удостоят чести попасть в Зал славы виртуальных игр. А это уже серьезно. Сижу, готовлюсь, без теории в нашем деле не обойдешься. Уже придумал несколько красивых ходов. Но, признаться, устал. Голова кругом идет, спасибо тебе, что позвал в гости, пора немного отвлечься и зарядиться новой энергией. Как говорили великие игроки прошлого: «без перерыва нет прорыва»!

               — Рад, что могу хоть чем-то помочь тебе, — сказал Зимин, с удивлением обнаружив, что врать и лицемерить оказывается не так уж и сложно.

               — Ты еще больше поможешь мне, если не выстрелишь в спину ради своего ребенка.

               — Ты все знаешь? — обреченно спросил Зимин, если у него и оставалось еще немного решительности, то теперь он окончательно лишился способности действовать. Стал похож на безмолвную вялую медузу, выброшенную на берег штормом. Он смахнул пот со лба, это все, на что он был сейчас способен.

               — Конечно, знаю, — доброжелательно ответил Генов и похлопал Зимина по плечу. — Если бы не знал, ни за что бы к тебе не пришел!

               — И Сладов знает?

               — Так это он мне и рассказал. У нас секретов друг от друга нет. Такая работа.

               — Ладно, проходи, чего уж теперь.

               Не прошло и пяти минут, как появился Сладов. Он, как обычно, опоздал, но не намного, на эти самые пять минут. Таковы были его представления о вежливости.

               Они обнялись, потому что давно не виделись. Зимин был окончательно уничтожен и унижен. Против своей воли он вынужден был играть роль в абсурдистской пьесе низкого пошиба. К тому же роль ему досталась самая что ни на есть дрянная, что ни делай, все равно проиграешь. Дурацкая ситуация. И отказаться нельзя, и согласиться не получается.

               — Мне сказали, что ты все знаешь, так что и говорить не о чем, пошли за стол, гости уже собрались, — сказал Зимин почти шепотом.

               Он удивился, что все еще способен подавать реплики. Будь его воля, он очутился бы на раскопках в пустыне, куда его приглашал знакомый археолог. Это означало бы, кроме всего прочего, что Алена не смогла бы озаботиться деторождением, и сегодняшний кошмар обошел Зимина стороной. Если бы знать заранее, что случится, жил бы сейчас в палатке и горя не знал.

               — Не бери в голову, дружище! У каждого из нас были свои кошмары и катастрофы. Ты не один такой, мы все прошли это испытание.

               — Я не знал.

               — Правильно, потому что мы все бездетные.

               Наконец, гости расселись за столом. Некоторое время сидели молча. Никто не шевелился. Собравшиеся застыли, как на старинной фотографии. Зимин догадался, что он должен что-то сказать. Вот только что? Он посмотрел на Сладова. Товарищ подмигнул ему, он ждал не объявления имени жертвы, а команды приступить к трапезе. На столе было выставлено слишком много вкусного, чтобы терять время на пустые разговоры о смерти, предопределенности выбора и настоятельной потребности человечества в новорожденных. Револьвер лежал на письменном столе в кабинете. Зимину достаточно было отлучиться на минуту, снять оружие с предохранителя и открыть беспорядочную стрельбу. Наверняка, он, даже если крепко зажмурится, обязательно в кого-нибудь попадет. Идея была удачная. Ему не придется выбирать. Жертве просто не повезет. Так бывает. От случайности никто не застрахован. Но спешить не стоило, Зимин решил, что проделает этот смертельный номер через час.

               Он встал. Гости дружно посмотрели на него. С плохо скрываемым любопытством.

               — Почему у нас так тихо, — сказал Зимин. — Давайте приступим, водка нагревается.

               Собравшиеся немедленно оттаяли, радостно загалдели и принялись наполнять свои тарелки вкусной пищей. Алена даже из стандартных общедоступных продуктов умела сотворить настоящие кулинарные шедевры. Егорч взялся разливать спиртное с присущей ему сноровкой. На Зимина больше не обращали внимания.

               Алена загадочно улыбалась, благостно скрестив руки на животе.

               — У меня родился замечательный тост с философским подтекстом, — сказал Сладов, поднимая рюмку. — Мы, собравшиеся сегодня за этим роскошным столом, самые счастливые люди в истории человечества. У нас есть все, включая богатство, здоровье и практическое бессмертие. Мы занимаемся любимыми делами не для того, чтобы заработать своим трудом на пропитание. Вовсе нет, мы получаем удовольствие, тешим свое самолюбие и боремся со скукой доступными нам способами. Да, каждый из нас выбрал занятие по вкусу. Мы занимаемся тем, чем хотим, согласно своему выбору и желанию. Но добились ли мы того, чтобы наши желания в полной мере соответствовали возможностям? Увы, нет. Виной тому пережитки забытого уже прошлого: мораль, нравственность и совесть. То, что принято называть фундаментальными ценностями и общечеловеческими качествами. Мы столкнулись с тем, что предрассудки и придуманные не нами правила встали на пути индивидуального прогресса. Почему бы нам ни отвергнуть их раз и навсегда, низвергнув в прошлое, где им самое место.

               — Ты чего-то заговариваешься, — возмутился Зимин.

               — Отнюдь. Я конкретен. Моя логика, как всегда, как ей и положено, — безупречна. Наступили веселые времена. Мораль должна быть отвергнута. Глупые предрассудки, а болтовню про совесть я характеризую именно так, жестко противостоят прогрессу. Вот и весь сказ. Выбирайте сами, прогресс или поднадоевшие и устаревшие ограничения. Выбор очевиден. Разврат всегда был привлекателен, но только теперь в нем можно разглядеть что-то пафосное, общезначимое, то устойчивое основание для утверждения самодостаточности гражданского общества, которого нам  не хватает. Возвращение к чистой биологии, подчинение рефлексам, обнуление бессмысленных табу, придуманных цивилизацией, возможно, поможет нам снова сделаться просто людьми.

               — Красиво, — сказал Егорч. — Можно я использую эту звериную философию в своей пятничной колонке? Вряд ли тебе удастся вставить свои мудрые мысли в рецензию на игру нашего дорогого Генова.

               — Уговорил, дарю, — Сладов был доволен. — Мое тщеславие питается из другого источника.

               — Спасибо. Ничего, если я обойдусь без ссылки? Мне не трудно, но я не люблю все эти сноски и примечания. Лишняя работа.

               — Ради бога! Мне, и в самом деле, будет очень трудно использовать эту замечательную тираду в своих текстах. Неохота, чтобы пропала. Пусть все лавры достанутся тебе, честное слово, не жалко. К тому же это не моя идея, я ее удачно позаимствовал у одного парня, подумал, что когда-нибудь пригодится. И оказался прав.

               — Опять будете пытаться возродить свой противный мужской мир? Мы, женщины, будем против.

               — Да ладно! Вам обязательно понравится, — сказал Егорч.

               — Пока отрицание морали нравится только вам двоим. А вот Зимин загрустил. Он человек тонко чувствующий, не то, что вы, пустомели. Эгоизм ему не свойственен. Он хороший.

               Действительно, Зимину не хотелось жить в лишенном нравственности мире. Но он понимал, что от его желания уже ничего не зависит. Тем более в настоящее время он находился в ситуации, в которой ему могла помочь только полная отмена нравственности и принципов социальной справедливости. Зимин неожиданно сообразил: одно то, что ему разрешили убить человека, означает, что все фундаментальные ценности, о которых вспомнил Сладов, уже отвергнуты, и табу решительно обнулены. Говорить о морали было уже поздно. Сам он заметил ее исчезновение только, когда жизнь заставила обратить на это внимание. Интересно, что произошло у Сладова, почему он вдруг заговорил о вредности морали?

               — Вашу философию в комикс не вставишь, — сказала Июлева. — Предлагаю сменить тему. Давайте выпьем за Зимина. Познакомилась я с ним только сегодня, но вижу, что он исключительно достойный человек. Воспользуемся случаем и восхитимся этим качеством — достоинством, пока Сладов и его не отменил за ненадобностью.

               — Отлично сказано, — воскликнул Генов, поднимая рюмку. — Я о Зимине много хорошего могу рассказать. Бывает так, и человек хороший, а рассказать о нем нечего. Зимин не такой. О нем надо говорить чаще.

               — Поддерживаю, — сказал Егорч. — Он незаурядный мыслитель. Иногда и сам не понимает, что говорит. Одно слово — молодец.

               — Больше меня о Зимине никто не знает, — заявил Сладов. — Есть в нем что-то от старого времени. Можно написать интересную книжку. А почему бы и нет. Займусь на досуге. Кстати, лично я отменять мораль не собираюсь, в этом нет особой необходимости. Она прекрасно отомрет и сама, по мере поступательного развития прогресса.

               Празднование продолжалось. Гости были довольны.

               — Время пришло, — сказала Алена решительно. — Уже решил — кого?

               — Нет.

               — Что же, когда вернешься, я выключу свет. А там уж кому не повезет, мы не виноваты.

               Если необходимо совершить какое-нибудь гадкое дело, а отказаться от этого нельзя, следует исполнить его сразу, как можно быстрее, чтобы не трепать попусту нервы, и обязательно добиться цели с первого раза, чтобы его не нужно было переделывать. Каким нужно быть подонком, чтобы на гадкое дело два или три раза подряд решиться. Любой с ума сойдет.

               Револьвер лежал в коробке на столе. Зимин достал его, проверил патроны — пять штук, должно хватить — снял с предохранителя. Хотел засунуть в карман, но передумал, зачем, все равно через двадцать секунд доставать.

               Всего двадцать секунд. Именно столько у него осталось времени, чтобы выбрать жертву. Слишком многое от него требовалось сделать за это крошечное время. Отбросить мораль. Ну, скажем, с этим он почти справился. Выбрать жертву. Нажать на спусковой крючок. Ужасно было то, что он никого так и не выбрал. Он не хотел смерти своим знакомым. Не каждого виновного на смерть пошлешь, а эти люди перед ним были чисты. Виноват был он, потому что согласился стать убийцей. Ребенок вырастет, а Зимин никогда от своей вины не избавится.

               Но что толку толочь воду в ступе.

               Зимин сделал первый шаг, дальше пошло легче.

               Он открыл дверь. Гости выстроились в ряд у стенки, словно решили поиграть в некую разновидность русской рулеткой. Они были спокойны, некоторые улыбались.

               Рука Зимина заметно дрожала. Погас свет. Зимин пять раз выстрелил. Свет зажегся. Оказалось, что он промазал.

               — Вот почему я так и думала, — сказала Алена и выстрелила из своего маленького пистолетика в лоб Зимину.

               — Какой неожиданный финал, — сказала Июлева.

9. Задание на завтра

               Зимин открыл глаза. Попытался сообразить, где он? Догадаться было трудно, мозг отказывался обрабатывать визуальную информацию, картинка была не в фокусе. Пришлось несколько раз моргнуть, помогло. Он очнулся в своем кабинете в Трущобах. Это было хорошо.

               — Все нормально? — спросил Нау, склонившись над развалившимся в кресле Зиминым.

               — Вроде бы да. Что это было?

               — Чудесное погружение в новый прекрасный мир!

               — Вовсе нет. Воспоминания у меня остались самые отвратительные, ужасное приключение. Ужасные сердца.

               — Не усложняйте. Я использовал тестовый сценарий. Важно было показать вам, какие миры нас интересуют. Со злым солнцем, как вы их однажды назвали. Понимаете, люди должны поддерживать в себе определенную степень тревоги, в противном случае они потеряют способность действовать. Надо бы еще кошмаров добавить, но у меня не хватает воображения.

               — Как я очутился в этом мире? Почему ограничитель не пресек ваши действия?

               — Не помните? Вы доверились мне.

               — Я совершил ошибку.

               — По-моему все получилось очень хорошо.

               — Вы заставили меня страдать, и все это безобразие закончилось тем, что жена всадила мне пулю в лоб. И вы считаете, что это хорошо?

               — Определенная порция страданий никому еще не мешала, — Нау был серьезен.

               — А пуля в лоб?

               — Вы должны были сделать выбор. Оставшись один на один со своими проблемами, без помощи, без надежды. Какая красивая заготовка! Вас переполняли настоящие эмоции. Чего еще желать программистам. Однако ваш выбор оказался принципиально неверным, отсюда и все ваши переживания. В следующий раз будете выбирать благоразумнее.

               — Выбор! Да какой тут может быть выбор!

               — В конкретном случае следовало пристрелить своего дружбана Сладова. В сюжете были подсказки. Надо быть внимательнее.

               — Но это до омерзения аморально!

               — Привыкайте. Впредь вам больше не понадобятся такие понятия, как «справедливость», «совесть», «мораль», «нравственность». В будущем, которое мы с вами строим, они лишние.

               — Спасибо, конечно, за высокое доверие, но давайте как-нибудь без меня. Я вам это в третий раз говорю.

               — Но почему?

               — Нет желания участвовать в создании лишенного совести мира. Как мне кажется, будущее — это мир, где аморальность будет презираться.

               — Забавный теоретический спор, который разрешить можно только на практике. Отправляйтесь к Горскому, он у нас тоже любитель доброго солнышка. Работайте с ним. Посмотрим, кто из нас окажется прав.

               Нау помахал рукой и отправился к двери.

               — Это все? — удивился Зимин.

               — Что еще? А, вспомнил. Прощайте, Зимин! Всего вам хорошего. Простимся по-старинному, если вы к такому обращению привыкли.

               Со времени позорного бегства Зимина Институт не изменился. Да и впечатление главное здание производило столь же мрачное, как и в прежние годы. Когда же в груди у Зимина привычно тоскливо заныло, и в душе его снова неизвестно откуда возникло вязкое ощущение вселенской грусти, он окончательно понял, что вернулся. Разница была только в том, что на этот раз он хотел остаться. Теперь он знал, что ему следует делать.

               Чем ближе он подходил к проходной, тем увереннее себя чувствовал. У входа стоял человек в черном пальто. Что-то в его фигуре показалось Зимину знакомым. Вдруг он понял, что это Горский. Меньше всего Зимин ожидал увидеть его, прогуливающимся без дела возле главного здания. И все-таки это был он.

               — Привет, — сказал Зимин. — Вообще-то я к тебе.

               — Знаю, — ответил Горский.

               — Ты ждешь меня?

               — Да.

               — Ух ты!

               Автоматически Зимин проверил, не является ли его друг членом Центра. К его огромному удивлению Горский им и в самом деле был. Удивительны повороты судьбы, о чем не мечтай, какие решения ни принимай, результат будет один.

               — Я смотрю, у тебя все в порядке, — сказал Горский. — Рад за тебя.

               — Как и у тебя. Мы опять в одной команде.

               — Зачем ты пришел? — спросил Горский.

               — Так жизнь сложилась.

               — Давай обойдемся без устойчивых словосочетаний. Нам они не помогут понять друг друга. Раньше ты избегал туманных, пустых, кажущихся глубокомысленными фраз. Много же тебе пришлось пережить за это время.

               — Не всегда было интересно.

               — Тебя все-таки назначили писателем?

               — Ты знаешь, да. Только это теперь неважно. Я больше не нуждаюсь в разрешении. Оказалось, что писатели — это одинокие волки. Нельзя назначить писателем, нельзя стать писателем. Писателем рождаются. А дальше уж как получится.

               — Я смотрю, ты поумнел?

               — Пришла твоя очередь говорить туманные и пустые фразы. Я многое узнал, а еще больше прочувствовал. Ты разве не знал, что писатели должны не только знать, но и чувствовать? В этом их отличие от ученых. Но занимаются они одним делом — познают мир.

               — Но ты так и не ответил, зачем ты вернулся?

               — Меня послал Нау.

               — Нау? Вот так фокус!

               — Да.

               — Ты говоришь о Наукоподобнове?

               — Именно. А что тебя так удивило?

               — Ты, я смотрю, времени даром не терял. Это надо же! Нау его послал! Во-первых, ты его сумел отыскать, а это, дружище, не каждому дано. Во-вторых, ты называешь его Нау, такое позволяют себе считанные единицы. На моей памяти такое себе позволяют пять человек. Ты — шестой.

               — Вообще-то, это не я его нашел, а он меня.

               — Так это вообще фантастика! Заинтересовать самого Наукоподобного — это круто. Подели тех, кому разрешено называть его Нау, на два.

               — А сам-то ты, как его называешь?

               — Нау, потому что мы делаем с ним одну работу, хотя и по-разному. Так что мне можно. Но чаще я употребляю его кличку — «ЧП».

               — Чрезвычайное происшествие?

               — Нет, — улыбнулся Горский. — Черный программист. Но чрезвычайное происшествие тоже отлично подходит. Нау умеет быть гадким.

               — А что такое?

               — Он считает, что люди должны страдать, а его задача помочь им в этом. Он занимается программированием несчастий и катастроф, черным программированием.

               — Да, он мне говорил что-то такое. В одном из черных миров я уже побывал.

               — Теперь понятно, зачем ты здесь. Хочешь вернуться в Институт?

               — Наверное.

               — Почему?

               — Так сложилась судьба.

               — Опять пустая, туманная фраза, — сказал Горский.

               — Согласен. Постараюсь объяснить конкретнее. Я хочу заниматься конструированием псевдомиров. Эта работа мне нравится. К тому же, если откажусь, найдутся другие люди. Среди них будут черные программисты. Таких, как Нау, много. Мы с тобой должны попытаться уравновесить поток чернухи. По крайней мере, должны попробовать.

               — Не сомневался, что ты вернешься, не думал, что так быстро. Ты принят.

               Зимин обрадовался, что его возвращение обошлось без лишних приключений и тягостных оформлений. За время его отсутствия в Институте все-таки многое изменилось. Можно было считать это основой для оптимизма.

               — Как поживает майор Кротов?

               — С ним все в порядке, коротает свои дни в санатории для людей, записавших сознание на внешний носитель. Там весело, они не скучают. Большинство из них считает, что они и есть компьютерные копии. Остальные к этой мысли привыкают. Программировать мозги живых людей оказалось проще и интереснее. Мы достигли огромного успеха в управлении ложной памятью. А с твоей помощью продвинемся еще дальше. В наших силах сделать людей счастливыми, всех и сразу.

               — А что нового с Кротовым-2?

               — Ты будешь смеяться, но его до сих пор так и не разблокировали. Адвокаты заняты круглосуточно. Эти люди обеспечены работой на долгие годы.

               — И лаборатория занялась другим проектом.

               — Ага, я уже говорил, что с живыми людьми работать интереснее. Наши программы можно использовать, как для фрагментов, записанных на внешние носители, так и для обычных пациентов. Особой разницы в методике нет. Ты лучше других это знаешь. Испробовал, так сказать, на личном опыте. Нау уже отправлял тебя в виртуальное путешествие. Что там с тобой плохого приключилось, если не секрет?

               Зимин подробно рассказал о мире золотого миллиарда и проблемах при попытке завести ребенка.

               — Типичный сюжет Нау, — ухмыльнулся Горский.

               — А мне было не до смеха. Особенно, когда будущая мать направила мне пистолетик в лоб и нажала курок. Кстати, почему я еще жив?

               — Наверняка использовалась тестовая программа. Нау на тебя рассчитывает. Иначе мы бы не встретились с тобой. В придуманных мирах умирают по-настоящему.

               — Почему Нау согласился на мой переход к тебе?

               — Ему все равно на кого ты будешь работать. Главное, чтобы интеллектуальный продукт поставлял.

               — Получается, что о бессмертии теперь можно забыть? Нашлось более прибыльное занятие? — съязвил Зимин.

               — Почему? Если пациент за время своего физического существования «проживет» тысячу различных жизней, это ли не настоящее бессмертие?

               — Сомневаюсь.

               — Наше мнение больше не имеет значения, все уже произошло, мы не можем изменить то, что уже случилось. Наше дело — попытаться защитить людей от черных программистов. У нас есть шанс помочь людям. Надеюсь, ты согласен?

               — Я за этим вернулся.

               — Так в чем дело? Почему грустишь?

               — Не знаю, справлюсь ли?

               — Тебе понравится. Мы еще с тобой на Луну слетаем!

               — Здорово! Разве на Луну сейчас летают?

               — Конечно. Только не все об этом знают. Хочешь на Луну?

               — Очень! Но сначала я бы хотел еще раз попасть в мир золотого миллиарда.

               — Разве тебе кто-нибудь мешает? — спросил Горский и улыбнулся.

Оглавление

Наблюдение 1 Опасные интеллектуалы

Наблюдение 2 Справедливые «злюки» 

Наблюдение 3 Прекрасные холодные глаза 

Наблюдение 4 Черный программист Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg