«Подкаменная Тунгуска»

Подкаменная Тунгуска (fb2) - Подкаменная Тунгуска 1354K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Владимирович Шведов

Сергей Шведов Подкаменная Тунгуска

ГЛАВА 1.0 КАМЕННЫЕ СТОЛБЫ

Ртутное солнце, приближаясь к зениту, беспощадно слепило глаза и укорачивало долгие тени на вылизанном ветрами зеркале застывшего озера. Тени отбрасывали высоченные каменные столбы, вмёрзшие в лёд. Они, как слепоглазые античные статуи, провожали пустыми взглядами снегоход с одного берега озера на другой. Строго параллельные линии теней будто бы обозначали полосами пешеходный переход по ту сторону.

Двигатель снегохода заглох на полпути.

— Ты чего удумал, Ерофеич? — встревожился седок.

— Перекур, — объявил сидевший за рулём чалдон.

— Не курю.

— Я тожить, да только засиделись мы с тобой, долгой дорогой едучи, намёрзлись. Давай-ка ножками потопаем, согреемся, воздухом подышим. Он у нас в горной тайге целебней, чем на курорте заморском. И места тута живописные. Залюбуешься так-то вот на природу глядючи.

В полдень — тишина, ни ветерка. Только журчит вода подо льдом в скрытых промоинах, где бьют тёплые ключи, и бесшумно растворяется в морозном воздухе лёгкий парок в местах, где в озеро с берегов сочатся ручейки с ещё не остывшими термальными водами с запахом серы. Точнее, запашок от них сероводородный, как бы тухлыми яйцами отдает.

На том берегу таёжного озера — заснеженная гора с острой голой каменной маковкой, похожей на чёрный кончик хвоста белого горностая. Студеные ветра начисто сдувают снег с голого камня на вершине, оттого и пик горы чёрный. Остальное — белым-бело на снежных склонах, обрамлённых у подножия малахитовой хвоей бескрайней тайги. Чуть отливает голубизной разлапистый кедровник, а на остальном пространстве до самого горизонта со всех четырёх концов света безмолвно и величаво царствуют столетние тёмно-зелёные ели и чёрные скелеты лиственниц, которые зазеленеют только по весне. И будут царствовать ещё долгие века до новой геологической катастрофы, которая изменит ландшафт. В заболоченной тайге лесные пожары случаются редко, а лесорубам путь сюда заказан болотной топью, предательской даже зимой в самые лютые морозы.

1.1

— Вот по этим каменным столбам во льду всегда и ехай по своим делам, паря, коли тебе захочется в райцентр смотаться. В кабаке покутить или к красным девкам в бордель со скуки наведаться. — Ерофеич сбил намёрзшие на ветру бусинки-слезинки с рыжих век. — По зеркальному льду ехай, где снег ветром начисто сдуло. На сугробы, то ись полыньи припорошенные, поглядывай с опаской и объезжай их, а то мырнёшь, что та нерпа в прорубь. Тута как по минному полю езда получается.

— Никуда я отсюда носа не высуну до самой весны, мужик. Назад мне пути нет. У маосталинистов длинные руки, и сюда дотянутся, если засвечусь. Мне один путь — на юг к горным перевалам, когда они откроются к лету. Маосталинисты уже мегамагистраль от Калининграда и Мурманска мимо Москвы до Тюмени дотянули. Это ж четыре желдордвухпутки плюс двенадцать полос автобанов с твёрдым покрытием. А от Владивостока эту «магистраль века» уже до Хабаровска они довели. Ещё полгода — и прощай независимость Восточной Сибири, если за БАМ примутся. И тогда на одних грузоперевозках огромную страну прокормят. А ещё и Севморпуть у них в лапах. Вообще озолотятся за счёт грузов из Китая.

— А и то хорошо, что никуда без меня не выедешь. Сиди тута, так безопасней. Етагыр — место гиблое, неверное. Всё течёт, всё меняется. Кажидный год проталины на льду в новых местах образуются, всех ловушек и не предугадаешь. Ключи и родники по горным отрогам то в одном месте пересохнут, в другом вдруг тёплая вода из-под земли забьёт фонтанчиком. Это всё проделки ихнего беса Етагыра, тунгусы говорят.

— А что это за каменные утёсы такие странные?

— Тутошние врут, что все двенадцать столбов во льду — это дюжина заклятых злодеев, каких тунгусские духи на муки вечные сюда поставили. Все рядком друг к дружке, а посерёдке между ними место для тринадцатого оставлено, чтобы чёртова дюжина сложилась. Для самого злостного злодея, каких только земля носила.

— Не для тебя ли, мужик?

— Я ж не Сталин тебе какой, или Берия, чтоб меня каменным памятником посредь озера ставить, — обиделся Ерофеич. — Я за свободу, против тиранства и насильства. Нонешние власти либерастные сибирские уважаю и даже люблю. Они своевольничать никому не препятствуют, коли ихнего добра не ухватишь.

— За что ж они тебя не любят?

— А кто богу не грешен и царю не виноват? — вздохнул Ерофеич.

Рыжий лисий малахай на его голове сливался с рыжей бородой, рыжими бровями и красноватыми ресницами. А конопатое лицо покрывала сеточка рыжих веснушек, как коричневые крапинки — яйцо куропатки.

— Нет, ты скажи прямо, чем властям не угодил.

— И сам не пойму. Я так-то ведь простой грешник из плоти, костей и крови. Ну а если и злодей, то оченно мелкий, какого и в увеличилку с небёс не разглядишь. Потому-то до сих пор и не споймали меня компетентные органы.

— Где ты когда-то служил, кстати, — сказал седок, отворачиваясь от Ерофеича за малой нуждой. — Рад, что тебя свои же менты за срамной уд пока что не схватили?

Ерофеич в ответ только поморщился, как от резкого порыва ветра, хотя неподвижный воздух по-прежнему только лишь тонко позванивал от мороза, но уже не обжигал лица ветерком, как ранним утром.

— Зря радуешься, мужик. Схватят тебя рано или поздно, как только новорусская власть в Сибирь вернётся, — заключил седок, застёгивая ширинку. — Маосталинисты любого чёрта из-под земли достанут, даже на Етагыре.

— Деды говаривали, сюды в эти гиблые места даже коммуняки за советским часом не совались.

— А вот маосталинисты докопаются.

— Тады и тебя споймают.

— И меня, не сомневайся, если вовремя через горы в Китай не перемахнём. Все грехи нам с тобой припомнят, — кивнул седок. — С ними не договоришься, они мзды не берут, за деньгами не гоняются — идейные и партейные. Получим мы с тобой по самое никуда.

— Неужто пожизненное дадут?

— Не смеши! У них нет пожизненного заключения — смертная казнь за хищение ста тысяч юаней валютой или двухсот тысяч русорубликов по курсу из государственного кармана и всего пятнашку за убийство. Это ж тебе не добренькие либеральные ребята-демократы, которые после разгрома СССР ещё двести лет славно правили матушкой-Россией от эпохи добренького царя Ельцина, царствие ему небесное и вечная благодарность за нашу и вашу свободу! Маосталинисты любого за украденную казённую полушку на цугундер потянут.

— Ты не подморозился ли в дороге? А то болтаешь несуразно, как больной в горячке с гангреной. Быть такого не может, чтобы миллиардеров тронули.

— Наоборот, упарился тебе, тупому мужику, простые истины втолковывать. На миллиардеров из России они как раз-то и охотятся по всему миру. До копейки обдерут каждого.

В просторной собольей шубе гостю и на самом деле было теплым-теплохонько, как тому таёжному тунгусу в малице, с которой тебе никакой дом в тайге не нужен. Можно даже спать на морозе. Главное, ноги под себя подобрать, а руки в варежках под мышки засунуть да шапку на нос натянуть.

— Ладно, мужик, не пугайся до усёру. Мы с тобой ещё до прихода этих нелюдей за Хинганский хребет свалим и поживём в загранке по-человечески до глубокой старости.

Ерофеич молчал и пристально всматривался в глаза важного столичного гостя. Опытному таёжному охотнику знакомо, как высокомерно смотрит матёрый волк на обложивших его псов-волкодавов. Но в полном наглого презрения взгляде нет-нет да и проблеснёт предательская искорка страха. Загнанный зверь нутром чует, что не собаки его порвут на клочки, как обычно сами волки режут свою добычу. Судьбу его в конце концов порешит кусок свинца, выпущенный из ружья охотника, таинственного для любого волка двуногим существа, замыслы которого останутся тайной даже для самого искушенного в разбое лесного хищника.

Эту искорку затаённого страха Ерофеич приметил в глазах богатого гостя в соболях ещё при первой встрече в тайге на кордоне лесника, где на опушке сел вертолёт с беглецом. Ерофеич тогда не без опаски решился взять городского воротилу к себе на постой. С первого взгляда столичный бобёр показался крутым на расправу. Но как только раскрыл рот и стал умничать, у Ерофеича отлегло от сердца. Этот красавец-мужчина богатырского роста и важной стати блеял картавым тенорком, как капризный ребёнок. К тому же загнанный волк на первых порах может быть покладистым и уживчивым с человеком, который предлагает ему спасение от преследователей. Даже руку твою лизнёт. Пока зверь в опасности, он на человека, предлагающему ему укрытие и помощь, не бросится. А там видно будет.

— Ну, поехали, мужик! Хватит болтать.

1.2

В ширину таёжное озеро было километров двадцать. Ближе к берегу поднялся пронизывающий ветерок. Совсем небольшой, но при высокой влажности на сорокагрудусном морозе он пробирал до костей даже в шубе Пришлось сделать ещё один бездымный «перекур», чтобы разогнать кровь в подмерзших ногах.

— Да кто нас тут достанет на Етагыре? — обнадёжил скорей всего сам себя Ерофеич. — Не боись, паря. Выживем, даже если новорусские нелюди придут. Наши предки коммуняк пережили, а мы маосталинистов переживём.

— Всё равно до тепла сидеть будем тихо, никуда не высовываться, — седок лениво выплёвывал слова, словно катал во рту жевательную резинку. — Обо мне никто не должен знать. Если кто из чужаков на нас наткнётся, то свидетелей не оставлять. Понял?

Ерофеич пожал плечами.

— Не тупой, паря, всё понял. И откуда на Етагыре свидетели? Тут сховались только те, кто никому никогда ничего не расскажет.

— А без иносказаний если?

— Покойники тут одни обитают, ну, духи помёрлых людей то ись. За главаря у них — рогатый Етагыр с хвостом и копытами. А так ни одной живой души за триста вёрст не сыщешь, а может, и все пятьсот. Только староверы под боком, но они молчуны ещё! Из них слова клещами не вытянешь. Тут древнее капище тунгусских шаманов да ихнее кладбище. Только прикапывают они тута не покойников, а ихние амулеты, из кости али камня выточенные.

— Ты меня мистическим фольклором не дави, мужик. Вся твоя потусторонняя эзотерика — сказки для тупорылых обитателей многоэтажек. Они любят на колдунов по телику смотреть и передачи про инопланетян. В реальной жизни помни, что ты теперь целиком и полностью мой и только мой со всеми твоими вонючими потрохами безо всякого колдовства.

— Это чаво так-то?

— А вот так — я тебя выкупил из рабства, куда твои подельники тебя же продали. Выкупил не на свободу, а для службы, — теперь ты мой раб. Что прикажу, то и сделаешь.

— С какого эт-того самого… кедра? Я зверь вольный, пока в клетке не закроют или сам в капкан попадусь.

— Не будь меня, запирали бы тебя на ночь в подвале на цепь с железным ошейником не ойраты, так уйгуры, не уйгуры, так сойоты. Сам знаешь, какова судьба у русского раба в плену у исторически на русских обиженных да обозлённых нацменов. Они тебе все свои накопленные обидки за твоих русских предков припомнят.

— Это за чо так-то?

- Есть за что. Русские инородцам жизни не давали — многоженство запрещали, традиционную педофилию искореняли, тантрические пляски с голыми мужиками и бабами за свальный грех почитали. Приучали кушать с ложкой и вилкой, а не хватать жратву грязными руками. И руки мыть заставляли. Гомиков сажали в закрытку, а на Востоке с баб чадру срывали. Девочек насильно в школу посылали — это вообще преступление против дикарской семьи, где крайне нужны малолетние рабыни на продажу в наложницы для стариков. Детей из тайги и тундры в интернаты учиться увозили. Больниц много понастроили, естественную смертность снизили — людей наплодили столько, что их и не прокормишь. Прежде местные «от живота» как мухи мёрли, а русские их сортиры заставляли строить, а не гадить где попало, холеру да дизентерию разводить. Руки после туалета мыть заставляли, а мужиков так вообще пИсать стоя приучили. В Сибири реки электростанциями запрудили, химзаводами воду отравили, рыбу сгубили. Городов понаставили. Тайгу вырубили, берега рек оголили. Железными дорогами и трубопроводами зверью пути кочёвок перекрыли. Много грехов за русскими накопилось. Оттого-то аборигены солдат из миротворческого контингента как освободителей всюду с хлебом-солью встречали, что те им позволили в прежнюю дикость возвратиться и русских на цепь посадить.

— Э, паря, погоди! Освободители-миротворцы тоже не подарочек — американцы с канадцами и новозеландцами, вон, сибирскую землю карьерами изгрызли, японцы море обловили начисто, китайцы у нас не только кедры повысекли, а и травы целебные из тайги граблями с корнями выдрали.

— Им все дозволено, на то они и цивилизованные народы, а за русского хама никто не вступится — ни местный закон, ни оккупационная власть, ни мировое общественное мнение всех людей доброй воли. Любого головореза только мягко пожурят за массовое убийство русских детей и матерей, да втихаря и по головке погладят, ага. Мы это уже проходили. Расхерачат нацмены русское село из катюш с фосфорной или термитной начинкой, а западная миролюбивая пресса и в упор на заметит. Так что шансов у тебя в рабстве выжить не было, мужик, если б не я. Вот и расплачивайся со мной за обретённую свободу своей собачьей преданностью.

Ерофеич обиженно засопел и отвернулся, буркнув:

— По пьяни меня свои же в карты Габыру проиграли, а он, паскуда, в кабалу продал.

— С шулерами играть не садись, если сам других кидать не умеешь.

— Да чтоб их всех перекособочило и перекорячило, дружков этих! А тебе за вызволение — моё спасибо с уважением. Я добро помню. Отслужу.

— Я не альтруист и тебе не благодетель. Ты, ни сном ни духом не ведал, а я тебя, мужик, выкупил ещё восемь лет тому назад из рабства лишь потому, что до меня дошла молва, будто бы ты в тайге тихую «завонь» нашёл, о которой никто не знает.

— Эт-то чо получается, ещё до прихода маосталинистов к власти на остатках России?

— Я запах жареного и за десять лет вперёд чую, а не только за восемь. Предусмотрительный и осторожный я, поэтому и живой до сих пор.

— А кто ж тебя на меня навёл?

— Да всё тот же самый криминальный авторитет по кличке Пёс Габыр. Рекомендацию его я учёл счёт карточного долга. Забыл такого?

— Такого не забудешь, — зло буркнул в сторону Ерофеич.

— Вот так-то ты, ни сном ни духом не ведая, за семь лет мне укромное местечко нагрел и обустроил. Мне как раз нужна твоя тихая «завонь» на недоступном Етагыре, чтобы отсидеться в безопасности до лета, когда горные перевалы высвободятся от снега. А там — в Китай за птицей счастья.

— А чо? Отсидишься у меня в тепле и сытости, паря.

— Язычок-то попридержи, мужичок! Какой я тебя паря? Я теперь твой господин и повелитель.

— Не по справедливости как-то получается. Ты же у меня в гостях как бы так-то. А где равноправенство?

— Нет справедливости в живой природе — в лесу только хищник и жертва, никакого миролюбия и христианского смирения. Бог живёт только в стенах храма.

— Так то ж в лесу, а не как у людей.

— И в человеческом обществе царит звериный закон природы — неумолимая и беспощадная финансово-экономическая конкуренция на свободном рынке.

— Чаво-чаво? — вылупил круглые голубые глазёнки Ерофеич.

— Это когда все глотки друг другу рвут за прибыль да в долговую кабалу один одного загоняет. Вот и вся либеральная демократия, чтоб ты знал!

— Рабство запрещено законом.

— Долговое банковское рабство — фундамент рыночной экономики. Вот ты, мужик, сколько классов кончил?

— Я-то?

— Ты-то.

— Полных семь. И полугодичные курсы прапорщиков в ментовке.

— Ого, почти что высшее образование в наше время! Тогда должен понимать хотя бы самые простые вещи. Прогресс в обществе шёл не по пути раскрепощения раба, а по линии развязывания рук рабовладельцу. При рабовладельческом строе хозяин давал рабу кров и харчи. При феодальном — только приют и защиту от налётчиков, а скудную пищу крепостной сам добывал себе в поте лица своего на помещичьей земле. Барин забирал у него почти весь урожай. При капитализме раб сам заботится о своей безопасности, пропитании и крыше над головой. Хозяин ему платит только за изнурительный труд, чтобы раб без сил засыпал, как только после работы донесёт голову до подушки. И как-нибудь, чем еле-еле душа в теле держится, выжил к концу месяца до получки. Понял теперь азы политической экономии, мужик?

Ерофеич дурашливо похлопал рыжими ресницами и заблажил неразборчивой скороговоркой:

— Я чо? Я ничо. В миру всегда правили хозяйва, а мужики вкалывали на них. Звестное дело.

— Так что помни — мы приехали сюда вдвоём, а уйду отсюда я один, если хоть что-то против меня удумаешь. Пистолет всегда при мне.

— Понял — не тупой жа… Да чтоб я противу гостя дурное замыслил, да ни в жисть! Плохо ты меня знаешь, паря. Друзей не сдаю.

Огромный в своей собольей шубе и пыжиковой шапке гость насмешливо окинул взглядом тщедушную постать Ерофеича:

— Друзей, говоришь? В цивилизованном обществе каждый сам за себя. Друзей теперь нет. Бывают только деловые партнёры и временные интересы.

— Тогда поехали, что ли, деловой партнёр? Согрелись, потопали ногами. Отсюдова уже рукой подать до моёй зимовушки.

1.3

Подмёрзший двигатель снегохода запустился только с третьей попытки.

— Аккумулятор чавой-то часто садится, паря, — снова заблажил Ерофеич как бы в оправдание, круто выворачивая руль, чтобы объехать сугроб. — Заменить надоть.

— Повторяю, я тебе не паря, а доктор.

— Доктор человечий аль скотий? — крикнул Ерофеич сквозь рёв мотора.

— Доктор экономических наук, экономист. Можно запросто по-домашнему — «док».

— Экономист — это булгахтер, или как ещё? — спросил Ерофеич уже нормальным голосом, потому что сбросил скорость, и двигатель перестал реветь от натуги.

— Математический статистик. Специалист в области теории игр и оптимизации финансовых потоков.

— А мне сказали, что ты просто Лёвка Шманец, — как бы между делом пробормотал Ерофеич, равнодушно поглядывая в сторону заснеженных елей на том берегу озера. — Классный шпильман-кидала из Питера.

— Кто сказал? — повелительно вопросил седок, красиво поднимая чёрные брови, но его блеющий тенорок подпортил вид грозного повелителя.

— Да какая теперь разница! Того человека уж нет в живой натуре.

— Забудь об этом имени навсегда, если сам хочешь кончить свои дни в покое, мужик.

— А то — чо?

— А то — то!.. Классный игрок на бирже, а ещё в покер и бридж, Лев Борисович Шмонс умер три месяца назад от инсульта в Якутске, где он проживал последние пять лет в изгнании как жертва маосталинистов. На это и свидетельство о смерти имеется у компетентных органов и запись в новозеландской комендатуре сделана. А, кстати, где сейчас бывший участковый оперуполномоченный Иван Ерофеевич Куздрин?

Ерофеич снова по-идиотски заморгал рыжими ресницами.

— Убит бандюганами семь годов тому назад. И могилка под крестом в наличии имеется на кладбище. Не в нашенском, а в соседнем райцентре. В церковной книге есть запись, что отпели покойного как положено. И в комендатуре фольклендских миротворцев о том тожить отметка сделана.

— Тогда о чём нам разговаривать? Мы оба покойники в прошлой жизни. И направляемся к месту обитания мёртвых душ — на Етагыр, место гиблое, как ты сам говоришь.

— А кем мы станем в будущей жизни?

— Это смотря как ты будешь себя вести, мужик.

1.4

Первой приметой человеческого жилья на снежной белизне горного склона прорисовалась потемневшая от древности часовенка под чёрным восьмиконечным крестом.

— Остановись! — крикнул седок, перекрестившись на прохудившийся купол часовни.

— А чо такова-то? Мы ж не доехали туды. То ж мой гараж.

— Дай на красу издали полюбоваться… Скит раскольничий?

— Не-а… Не раскольники, а воцерковлённые тут жили. Церковку для горняков ещё при последнем православном царе поставили, когда тут золотодобытчики в горе копались.

— И зачем ставить церковь на прииске, которому жизни-то лет пять отпущено, если золото разрабатывать по хищнической технологии того времени?

— Тут Етагыр — место гиблое, место проклятое, я ж те говорил. Таёжные духи эти места обсели и обгадили. Без церкви не спасёшься от нечистой силы.

— Ну и какие с бесплотных духов той конторе убытки? Не мёртвых, а живых бояться надо.

— Понимашь-ка, паря, артельщики-золотодобытчики раз-поразу резали друг дружку насмерть ни за что ни про что. Вот и поставили церковку, чтобы нечистого духа из старателей выгонять.

— И помогло?

— Не-а… Рабочие бесились, как и прежде. Забросили, короче, тута золотые разработки ещё до большевицкой революции. Никто из старателей наниматься на гиблое место не схотел.

— А золотишко тут ещё осталось?

— Спецы говорили, под нами живая жила проходит.

— А что же в советское время её тут не разработали? Большевики-то в чертей не верили.

— Прибыла сюда частная артель. То же самое повторилось — режутся мужички насмерть, хоть будь ты трижды безбожник партейный. Сам Етагыр рогатый тут это золото стережёт.

— Ну, ты-то сам пока ещё не свихнулся, живя здесь?

— Я от нечистой силы заговорённый.

— Кто ж тебя заговорил?

— Тунгусский шаман. Когда меня медведь заломал, я у него в чуме три месяца отлёживался. Вот он заслон от нечистой силы мне поставил.

— Ну и где тот шаман?

— Его потом самого в тайге медведь насмерть заломал, а волки доели.

— Ну-ну… Я примерно так и подумал. Доброе дело — наказуемо, если иметь дело с таким выродком-живодёром, как ты… Сам-то в эту церковь заглядываешь?

— А то как же! Она мне теперь заместо гаража. Я в ней снегоход ставлю и ездовых собак с нартами держу. Только сук щенных и подсосых, а кобели под снегом ночуют. С ихней братией шерстистой чо на морозе сделается-то, а?

— А Бога не боишься? Псов в храм пускать не велено.

— Богов-то многая куча, как говорят тунгусы. Всех их бояться, так всю жизнь дрожьмя продрожишь.

— Ты бы всё-таки не нарывался, мужик. Богохульство это… А иконостас в церкви цел?

— Тебе-то на кой?

— Православный я. И русский по всем документам.

— Да ну! Ты же Лёвка Шманец.

— Я тебя, мужик, предупреждал? Меня пока зовут Лев Борисович Шмонс, или же «док», и больше никак.

— Вот те и ну… Чудны дела твои господи — жиды в православие подались.

— Иисус Христос тоже из жидов был, чтоб ты знал, если дурной на всю голову.

— Да?.. Ага… Я и забыл как-то. А ведь и точно!

— Ты-то, наверное, и священного писания не читал.

— Русского мужика святочтение только портит.

— Чего так?

— А то… Вот начитаются мужики библии и припомнят попам да богатеньким всяким, что господь в рубище и босой ходил да имение своё бедным раздавать велел, а не вытрясать из паствы кровные денежки к вящей славе пуза своего.

— Ну и что тут несуразного? На то и церковная десятина определена.

— Делиться с голодранцами обидно и противно, вот что, а для общественного порядка даже и опасно, потому как народ развращается от достатку и излишку. Незачем мужику библию читать.

— Верно, мужик! Еретик не тот, кто не читает библии вообще, а тот, кто читает её слишком дотошно.

— Во-во, а я об чём? — обрадовался Ерофеич, что попал в точку.

— Но в конце концов всему можно дать достойное толкование. Церковное приношение и прибыль предпринимателя — всего лишь справедливое распределение доходов. Раб собирает с поля в житницы для господина, а не господин — рабу.

— То-то же! Истому православному незачем знать, чему учил Христос на самом деле. Ему поп в церкви сам скажет, что ему дозволено услышать.

— В безопасной дозировке? — усмехнулся «док».

— Ага… Дурака учить — только портить.

— Ладно умствовать! Ты мне скажи, внутреннее убранство церкви в целости?

— Золота не было, а позолота давно облезла или копотью покрылась, если какая и была.

— И сосудов позолоченных или хотя бы серебряных не осталось?

— Может, и были, только я их никогда в глаза не видел.

— А не ты ли их к рукам прибрал?

— Я? Да через мои руки центнерА чистого золота прошли, коли хочешь знать! Стану я каким-то серебришком мараться.

— Попляшешь у меня, если я тебя за ручки твои вороватенькие схвачу ненароком на подлянке! Иконы хоть в целости?

— Хэх! Одни доски чёрные, а не иконы.

— Дурак ты, мужик! Иные чёрные доски — дороже золота.

— Скажешь тожить… — не унимался и всё похихикивал Ерофеич. — Ну и житуха — всё наперекосяк! Жиды в русскую веру лезут, а русские — в семь раз нерусскую. Сам видел, как амерские пасторы-негры на сцене пляшут да гипноз наводят — в Иркутске харизматы на стадионе свои игрища бесовские ого-го как весело колобродят. Бесы людей так корчат, что обхохочешься. Вера верой, ну а в русского ты на кой переписался, если их никто в мире терпеть не может?

— Ты сам-то семь раз нерусский — на морду свою посмотри. Чукча-чукчей, а не русак.

— Так чалдоны мы. В тайге откуда баб возьмешь? Вот и женились мои прапрадеды-прадеды на тунгусках и всяких мансичках-хантычках, понятное дело. Не на медведихах же им, сам понимаешь, жениться. По Международной программе дерусификации многие русские вообще в тунгусы записались. Так выгодней жить. Может и мы в нерусь перекрестимся? В тех же тунгусов, к примеру.

— Как с верой предков быть, скажи?

— А мне чо? Я — ничо! Чалдоны и тележному колесу молились, и дырке в стене, и пеньку трухлявому. Всяко бывало. Кержаки мы беспоповского толка да внецерковного согласия. Нам всяко едино, какому богу молиться и какому пану-хану сапоги лизать, абы сыто и тепло было. Можем и в православные воцерковиться, если чо, абы с выгодой.

— Тогда заводи свою тарахтелку и газуй наверх до самой церквушки, мыслитель всемирного масштаба, а то я стал что-то подмерзать!

1.5

Когда подъехали вплотную к церкви, на свист Ерофеича стремглав выскочили из-под снега с десяток породистых лаек и помчались навстречу снегоходу. Вопреки своему названию, псы не лаяли, а сдержанно порыкивали и изредка взвизгивали, выказывая радость увидеть хозяина живым и здоровым.

— Ну и на кой ты такую свору прожорливую держишь? — фыркнул гость, на всякий случай подтыкая длинные полы собольей шубы под себя, чтобы собаки сдуру не порвали. — Для охоты и парочки выше крыши будет.

— Э, не скажи, паря… то ись док. Снегоход — хорошо, а ездовые собачки как-то надёжнее. И я оленей упряжных держу на всякий случай. Они у меня на дальней заимке, где моху легче надрать.

— Волков боишься?

— Волки время от времени набегают, хотя им тут поживы мало. Они больше по зверистым местам рыскают.

— Слушай, мужик, а где ты достал таких чистопородных хаски?

— Чаво?

— Вот чалдон! Так твоих лаек по-научному кинологи называют.

— Те, которые собак, так-то чо, в кино снимают?

— Кинолог — не кинематографист, а специалист по разведению собак охотничьих, служебных и декоративных пород.

— Толк в них ведают? И это их кормит?

— Да твоих хаски в Москву завезти да продать — с руками оторвут за любые деньги. А на какой-нибудь Аляске с ними вообще озолотишься — там чистопородные хаски сто лет назад повывелись из-за дешёвых снегоходов.

— Понятно, амеры там тоже выродились, не рождаючи детей, живучи в своё удовольствие. Ну, хаски-маски пусть для американской забавы будут, а у меня лайки. Чистопородные они у меня потому, что в этих местах других собак за полтыщи вёрст не сыщешь. Им тут не с кем, кроме волка, скрещиваться, а волк лайке породу не испортит… А ну-ка ступайте к избе, сучьи дети! У крыльца покормлю.

— Зря ты, мужик, всю эту свору к дому свистнул. Только под ногами путаются. В гору с сумками идти и без того трудно по глубокому снегу.

— Э, не скажи, док…. Они нам, слышь-ка, дорожку в горку протопчут, а то крутенько больно по каменьям карабкаться. Особливо питерским шпильманам, которые без привычки к скальным тропам.

— Но-но! Про шпильманов и питерских забудь навсегда, если жить охота.

— Уже забыл…

1.6

Снегоход они оставили в добротном гараже, устроенном в одном из приделов церкви, что спряталась в глубоком снегу метров на сто ниже по склону от зимовья.

— От кого запираешь технику? — хмыкнул гость. — Говоришь, за много вёрст в округе ни одной живой души. Или тут медведи цирковые водятся, которые снегоход твой уведут?

— Бережёного бог бережёт. Если мы с тобой сюда добрались, паря… то ись док, то дорогу по нашим следам всякий осилит, было б желание.

— Да твои псы своим лаем мёртвого поднимут, если чужака учуют.

— На то и кормлю их мороженой рыбкой да требушинкой, чтобы службу помнили.

ГЛАВА 2.0 ЗИМОВЬЕ НА ЕТАГЫРЕ

— Вот и моя зимовёнка!

Рубленная более чем триста лет тому назад огромная изба из вековой лиственки стояла ровно и непорушно. Она прилепилась в затишке под нависшей скалой, не слишком чтобы уж очень высоко, но ноги собьёшь и руки обдерёшь, пока вскарабкаешься по базальтовым уступам, укрытым плотным снегом. В общем, идеальное укрытие. На колёсах сюда не подняться, и не всякий вертолётчик отважится лавировать меж острыми скалами.

От церкви вверх тяжеленный багаж путешественники тащили на себе. Взмокли, пока взобрались на укрытую косым сугробом площадку, которая служила двориком перед крыльцом. Из-под снега над избой торчали только печная труба, ветродвижок и половинка спутниковой тарелки.

— Нелёгонькие у тебя торбы, док, — еле отдышался Ерофеич.

— Деньги в себя все горести людские вбирают, оттого и тяжелы сумки… Ну а где же у тебя тут вход в твою берлогу? Изба вон вся под снегом.

— Погодь чуток, пусть мои собачки поработают.

Древние взрывотехники динамитными шашками вгрызлись в толщу скал, чтобы поставить тут сооружение. Наверняка золотая жила таит в себе несметное богатство. Иначе старатели не пошли бы на такие трудоёмкие расходы, чтобы устроить шахту в сложных геологических условиях.

Жильё замело выше крыши. Снежный нанос, готовый вот-вот съехать вниз, нависал над избой со скального козырька. Заметно было, этот скальный козырёк сдерживал тяжесть слежавшегося снега. Вылизанный ветрами заледеневший наст пока ещё сковывал его по морозной погоде. Ветряк электрогенератора на стальной стойке с распорками на тросах торчал из сугроба над избой, как радиомачта над кораблём. Он размахивал лопастями как-то нервно и неровно, словно паралитик.

— Похоронит твою зимовёнку снежная лавина когда-нибудь, — равнодушно зевнул док. — Там такая потенциальная энергия накоплена, что избу по брёвнышку раскатает.

— А ничо — авось пронесёт! Досе никого ещё не похоронила. По весне снег подтает, растрескается, обрушится на крышу кавалками. Скольки разов уже такое бывало, а даже крышу не снесло.

— Зима в этот год небывало снежная, учти.

— Ага, такой и не припомню.

— Понимать должен законы физики — от твоего ветряка снеговому насту вибрация передаётся. Наступит критический момент — снежный пласт тронется нежданно-негаданно, и пошла-поехала многотонная лавина с горы до самого озера. Подкрадется беда аки тать в нощи, перед ней ничто не устоит.

— Авось пронесёт! Да оно и слаще было бы так-то помереть, док, — невесело усмехнулся Ерофеич. — Чем утайкой жить, лучше во сне по башке бум! — и сразу на спокой вечный!

— Ты уж, мужик, как себе знаешь, а я ещё долго жить хочу. Может, лет до ста.

— Я, паря, тожить в рай желаю, да грехи не пускают. Может, эта лавинная погроза меня как в предупреждение от последнего самого злого деяния удерживает, чтобы чаша весов зла не перевесила чашечку добра, что я сотворил за всю свою поганенькую жизню.

— Сам себе дорожку кривую выбрал, душегуб. Чёрт тебя под руку не толкал и на ухо гадости не нашёптывал.

2.1

Голодные собаки шныряли в снегу, забавлялись, валялись на спине и беззлобно грызлись меж собой. И в конце концов прорыли проход к избе — только хвосты колечком торчали из прокопа, куда обрушился сугроб, закрывавший прежде крыльцо.

— Гля-ка — мои псюги нам напрямки дорожку до самого крыльца пропахали, а ты сомневался. Они у меня наученные.

— Да это прямо-таки коридор!

— Фу на вас, сучьи дети! Не путайтесь под ногами. Дайте до двери добраться. Чисто оголодали, оглоеды! Хорошая собака сама себя прокормит, а не клянчит у хозяина.

Ерофеич пошарил в глубоком снегу у крыльца и вытащил широкую алюминиевую лопату-сгребло.

— Притопчи-ка чуток снежок у крыльца, док, пока я от дверей отгребу.

Первым из-под снега проступил высокий бревенчатый ларь с массивной задвижкой из елового бруса. Ерофеич выбил его и бросил собакам подальше от крыльца с десяток мороженых рыбин.

— Жрите, да не подавитесь!

Собачья грызня всполошила всю округу. Даже снег с ближних ёлок посыпался, а желтогрудые синички слетелись со всех сторон дружной стайкой и уселись на распорках ветряка поджидать, когда лайки, наевшись от пуза, оставят им остатки пиршества. Гость ещё раз с опаской посмотрел на нависающий на скальном козырьке над домом снежный массив.

— С судьбой играешь в жмурки, мужик! Обрушится когда-нибудь.

— А тебе чего бояться — ты ж сам игрок по жизни.

Когда массивная дубовая дверь и часть стены с окном проглянули на свет, гость подозрительно глянул на тёмные стёкла.

— Дома-то кто есть?

— Подкаменная тунгуска.

— А без фольклора можно?

— Баба.

— Твоя?

— Не моя, а при мне. В услужении.

— Почему «подкаменная»?

— Потому как под камень заточена. Как сядет камнем, так с места не сдвинешь, как те каменные столбы при дороге, которых мы с тобой миновали.

— А почему дым из печной трубы не валит?

— Огня зажигать не велю, чтоб дура моя избу не спалила.

— Замёрзнет же, живая душа как-никак.

— Ничо! Её родной люд к холоду привычный. В их берестяных чумах температура только чуть-чуть выше нуля поднимается, и ничего себе — выживают даже сосунки. А у меня печка справная — и за три дня изба не выстудится, коли по самую трубу снегом присыпана.

2.2

— Зачем на дверях наружные запоры? Хозяйка же дома, — снова удивился городской гость, когда Ерофеич снял пудовые замки, кованные ещё в позапозапрошлом веке.

— Я, когда в отлучке, её всегда на замок запираю, чтоб по тайге не шастала. А то на ногу слишком шустрая.

— Твоя тунгуска по здешней тайге на лыжах одна без опаски ходит? — изумился гость, зная все природные ловушки и западни восточного склона этих горных отрогов.

— Ха — не ходит, а лётает! Ей полста вёрст за день по тайге на ихних меховых лыжах отмахать и назад вернуться, что раз плюнуть. А по тундре на собаках — так все сто. Чего ей опасаться? Она что зверёк природный — в тайге как у себя дома.

— Дитя дикой природы, одним словом?

— Ага. Разве что только разговаривать чуток умеет, а так почти что не человек, а зверюга приручённая.

— Низшая гоминидка?

— Не-е, не гоминидка, а тунгуска она чистокровная.

— Скажи уж честно, — усмехнулся гость, — боишься, что убежит прислужница твоя, раз на ключ запираешь?

— Боюсь, что вшей занесёт от своей родни немытой. Первый день, как привёл её к себе, думаю, чего это я всё чешусь и чешусь? Разделся, оглядел себя — звери вот такущие по мне так и ползают. Я эту плоскодонку (девять лет ей тогда примерно было) за косы да в баню. Оскоблил её бритвой, а шерсть ейную, волосья то ись, да одёжки вшивые в печку кинул для дезинфекции.

— Она у тебя в рабынях или по вольному найму?

Разгорячившийся работой Ерофеич опёрся на черенок лопаты, чтобы перевести дух, и с хитроватым прищуром глянул на гостя, словно прикидывал, до какой степени с ним можно откровенничать.

— Купил по дешёвке за старые долги.

— Это в наше-то либерально-демократическое время?

— Ты же сам говорил, вся человечья история — это переменка способов рабовладения. Батька ейный как-то мне задолжал золотишка за полгода. Он на одиночных старателей охотился. Сунул мне три самородка как бы за полтора кило весом, а как я плавить в долблённом кирпиче стал, так там угару на килограмм.

— С рудой, понятно, — усмехнулся док.

— Ага, с рудой. Я того старого тунгуса за жидкую бородёнку да об пень мордой. А с него и взять нечего, даже последнее ружьишко пропил. Знал, чёртов сын, как я с должниками квитаюсь. Зашили б потом его, дохлого, евойные родичи в звериные шкуры и на берёзу, что повыше, подвесили, каб росомахи не сгрызли. В ногах у меня старый валялся, чтоб я в счёт долга девчонку евойную к себе забрал. Сопливая ещё была, девяти годов, как говорил. А грязная, знал бы ты! С роду немытая, как у них водится. Две мочалки об неё в баньке стёр, пока до чистой кожи добрался. Потом ещё собачьей варежкой так отдраил в стиральной соде, ажно шкура с неё слезла, как с той гадюки по весне.

— Так сколько ей сейчас годков?

— У таёжных тунгусов свидетельства о рождении не бывает. Точно не знаю, но, по моим прикидкам, около шашнадцати… Ну, проходи, дохтур економицких навук!

— «Док» — напоминаю для тупых.

— Лады, Шманец…

— Ещё раз это имя произнесёшь!

— Понял, док, не тупой. Прости дурака, коли что не так.

— Вот так-то оно лучше, мужик.

ГЛАВА 3.0 ХОРОШО НАТАСКАННАЯ ГОМИНИДКА

Ерофеич громко щёлкнул в сенцах включателем и зажёг лампочки, которые слабенько светили от ветрогенератора с аккумуляторами, подсевшими в безветренную погоду.

— Давай я с тебя снег обтрушу, чтоб в избу холода не занёс… Ну, проходи теперича, док!

В просторной горнице перед раскрытой печкой сидело миниатюрное существо неопределённого пола в широченной заячьей рубахе, замшевых штанах и мягких меховых сапогах по колено. Замшевая оторочка и обувь были украшены замысловатой вышивкой красным по светло-кремовому.

— Фёкла! — притопнул Ерофеич валенком по полу. — Очумела чУмная чумичка! Почему сидишь камнем?

— Корова подоил, свинья накормил, курям подсыпал, олешкам моху надрал. Собак сам смотришь, хозяйна, — не моё дело.

Ерофеич покрутил головой, оценивая идеальную чистоту в избе. Ему явно не к чему было придраться, чтобы приструнить прислужницу для острастки. Но нашёл-таки повод:

— Скоко разов говорить — у раскрытой печи не сидеть! На золу не ворожить! Нечистой силы и без тебя в избе довольно по углам прячется.

— Моя не шаман, я не ворожил, просто глядел, хозяйна.

— Почему без шапки? Натяни колпак, не позорь меня перед гостем своим срамным волосьём.

— Забыл шапку, один был, — ответило существо ломким голосом подростка и натянуло вязаную шапочку с узорами — скачущими оленями.

— А к чему шапка в доме? — удивился гость. — У тебя что, всегда так холодно в избе?

— Да у неё не волосья человеческие, а шерсть, как у яка на брюхе… Срам один глядеть!

Существо в меховых и кожаных одеждах мельком равнодушно скосилось на вошедших и снова вперилось в раскрытую холодную топку с уложенными щепками и берестой для растопки.

— Почему печь не растопила?

— Хозяйна сам приказал — без тебя печь не топитя. Сам приказал — я не ослушался.

— Слышала же, дура, как я на крыльце лопатой стучал и запорами гремел.

— Крику не было, топоту не было, кулаков не было — приказу не было. Тово и не разжигал, хозяйна.

Гость пальцем поманил к себе Ерофеича и вполголоса спросил с масляным блеском в чёрных левантийских глазах:

— А ты, мужик, не из этих ли?

— Каких этих?

— Ну, из нетрадиционных.

— Гомосеков, что ли? Не… У нас за это резко опускают.

— То есть это не трансвестит?

— Кто тут свистит?

— Это не пацанёнок, спрашиваю?

— Баба она стопроцентная, хоть и на настоящую женщину непохожая. Только наполовину человек.

— А почему твоя тунгуска говорит о себе в мужском роде — «хотел», «забыл»?

— Она русскому языку у мужиков училась. Не слыхала, как бабы промеж собой по-русски разговаривают. Да и русских баб с детства почитай что в глаза не видела, только мужиков над собой знала, — глумливо хохотнул Ерофеич. — Фёкла, подъём!!! Гость в доме, а ей хоть бы хны! Как сидела камнем, так и сидишь. Топи печь и ставь стряпню, да сначала раздень нас с мороза.

3.1

Береста затрещала, сухие поленья тоненько запели, огромная печь загудела, как заведённый промышленный агрегат. Похоже, когда-то в этой русской печи готовили еду для целой артели работников. Да и чёрный от времени дубовый стол в избе был такой величины, что взвод солдат накормишь, если потесниться.

Крохотная женщина умудрилась ловко и быстро раздеть и разуть неуклюжих с мороза здоровенных мужчин, сунула рогачом тяжеленные чугуны в печку, раздула сапогом самовар на столе. Выставила нехитрую таёжную закуску на пластиковом китайском блюде.

— Стой! — заорал Ерофеич. — Что ты в печку бросила?

— Обрезки, крошки — мусор гореть.

— Скоко разов говорил — огонь не кормить! Тунгусской матушке-владычице огня молитву не читать! Объедки свиньям отдавать!

— Я не молитя. Я не шаман.

— У тунгусов бабы огонь кормят, а не шаманы. Не бреши мне! Только нечистую силу своей ворожбой в избу заманиваешь. И без того чертовщины вокруг полным-полно.

Странное существо глубже натянуло на уши вязаную шапочку с помпончиками и в упор глянуло на Ерофеича бойницами-прорезями век. За ресницами не видно было глаз. Под плоским носом была ещё одна прорезь — плотно сжатые узкие губы, которые так же не шевелились, как и веки не моргали.

— Вот так-то, с непокрытой головой при госте не ходить! Заговоры тунгусские не шептать! Меня не позорить. А теперь марш в свой закуток и сиди там как мышь под метлой, пока еда в печи не поспеет, — отдал приказание Ерофеич, щёлкая кедровые орешки ядрёными белыми зубами, которые стояли плотно в ряд — один к одному, все как на подбор.

Комнат в огромной избе не было совсем, по старорусской заведёнке. Только закутки с полатями, отгороженные полустенками, как стойла в конюшне, и закрытые ситцевыми занавесками.

Диковатое создание юркнуло в свой загончик и сгорбилось там комочком на медвежьей шкуре перед маленьким телевизором. Ситцевую занавеску прислужница прикрыла только наполовину. Переключала канал за каналом так быстро, что невозможно было взглядом схватить картинку на экране.

— Ей что в печку на огонь, что в телевизор пялиться, — крякнул с досады Ерофеич. — Ты, док, просто не замечай её, будто бы её и нет. Глядеть на неё тошно!

— У меня был кот, который любил мультики смотреть.

— Моя тунгуска тоже мультики любит. Особенно китайские. Да ещё моды всякие. И хихикает еле слышно, как та дурочка с тряпочкой.

— Спутниковая антенна хорошо ловит?

— Плохо. Идут только китайские каналы. Тунгуска особенно любит один такой китаянский — на эвенкийском языке. И чёрт его знает, о чём они там говорят, чему её учат. Может, и к недоброму подбивают.

— А по-русски хорошо понимает? — спросил гость, начёсывая волосы на розовую лысину, чтобы потом закрепить их заколкой-невидимкой.

— Сам же слышал — «моя-твоя-не-понимая»… С десяток русских слов в запасе, а так всё больше руками показывает, если ей что надо. При ней можешь смело обговаривать наши дела, как при каменном истукане. Всё равно ни до чего не допетрит.

— Как же ты с ней общаешься?

— Без единой закавыки! Она команды выполняет совершенно точно, как дрессированная псина, похлеще охотничьей лайки. Ты её не опасайся, док. Она зверёк хоть и дикий, вонючий, но полезный и не кусачий. Даже не огрызается, когда её бьют.

Гость приложил палец к уху и кивнул на странную женщину:

— По-моему, ты ошибаешься… Гляди, как ушки навострила! Она всё понимает. Заметил, даже шапочку с одного уха приподняла, чтобы лучше нас слышать? И занавеску до конца не задвинула, чтобы за нами подсматривать.

— Не боись! Она, как тот зверь в тайге, на любой шум ушами водит, да ни в чём толком не разбирается.

3.2

Гость отогрелся и разрозовелся в тепле. Теперь он выглядел точь-в-точь, как состоятельный ребе в старинных театральных пьесах из жизни обитателей штетлей в зоне оседлости царской России. Высокий, дородный, с сытым брюхом, блестящими глазами-маслинами навыкате, сочными красными губами, ухоженной чёрной бородкой и правильными чертами лица. И притом очень красивый, как не без зависти подметил довольно-таки страшненький на мордочку Ерофеич.

Если б не маосталинисты, сидеть бы такому роскошному господину в белом костюмчике в казино на берегу тёплого моря и деньги грести под себя лопатой. Вот же нелюди, эти маосталинисты — сами не живут и другим не дают. Эх, Ерофеичу хоть бы капелюшечку такого роста, красоты, дородства и достоинства, как у гостя!

— Отогрелся, док? Давай теперь выпьем по маленькой для настроения и подзакусим для аппетиту перед обедом.

Гость, как заслышал про выпивку, оторопело выпучил и без того круглые глаза навыкате. На лбу проступила испарина. На скулах сжимались и разжимались желваки, словно лицо вот-вот перекосит судорога.

— Давай лучше просто чайку с мороза, без алкогольного баловства, — ответил он, как только прокашлялся.

— Ты не запойный часом? — хитренько прищурил конопатые веки Ерофеич.

Гость несколько раз глубоко вздохнул, словно борясь с приступом удушья. Потом с трудом выдохнул:

— Нет!

— Вера иудейская не дозволяет?

— Православный я, сколько раз повторять! Ни кошер, ни халяль ни ахимса меня не сдерживают.

— Так чо ж тебя от одного намёка на выпивку так корёжит?

Гость опустил мясистый подбородок на грудь, вытер носовым платком с цветочками вспотевший лоб и прохрипел перехваченным спазмой горлом:

— Аллергия у меня на спиртное.

— Подшитый али заговорённый?

— Тебе не понять, мужик! — с трудом выдохнул гость, как астматик перед приступом.

— Всё! Далее пытать не буду, а так-то оно и лучше, док, без водки-то. Тайга пьяницам не мирволит. Успеется нам выпить.

— Ты сначала покажи, что у Пса Габыра хапнул.

— Чаво? — испуганно дёрнулся Ерофеич.

— Ну, то самое, за что он твою душу в карты выиграл и велел тебя в вечную кабалу продать.

Ерофеич сник, вяло махнул рукой и пробормотал неохотно:

— Ладно, все свои припрятки тебе покажу, а то и сам забуду про них, как тот бурундук забывает, где кедровые орешки в тайге припрятал. А они потом прорастают новым лесом.

3.3

Ерофеич забрался на приставную лестницу и извлёк из схрона под притолокой двери симпатичный чемоданчик, похоже, что из крокодиловой кожи.

— Японский крокодил, — с нежностью стёр он пыль рукавом с лакированной крышки.

— Так уж и японский! — усмехнулся док. — Что-то я о крокодилах в Японии не слышал. Пожрали всех, наверное, если таковые там и были.

— А то как же! Японский. С наборным шифром, два замка. Настоящий сейф. Как забудешь комбинацию цифр, так сам хрен откроешь.

В чемоданчике лежали пачки валютных кредиток, запаянные в плёнку, прозрачная папка с документами и цветная фотография, похожая на открытку с видом на море. На ней — машина на лужайке перед домиком с садиком.

— Гроши считать будешь?

— И без того помню, какую сумму я Псу Габыру за тебя проплатил.

— Тогда забирай своё! — выложил валюту Ерофеич на стол. — Ни копеечки не тронул. Зато это вот моё!

Он показал документы и фотографию с домиком у моря и машиной во дворе.

— Есть куда на старости лет приткнуться и кости у тёплого моря погреть. Посёлок Карачун. Чёрное море — почти что Сочи. Смотри и завидуй!

Гость презрительно отодвинул от себя запаянные в плёнку пачку с валютными кредитками:

— Мне от твоей бедности ничего не надо, мужик.

Ерофеич поджал губы от обиды.

— А о черноморском побережье в нынешней Русской державе забудь, мужик! Оно теперь не для нас. Маосталинисты шпильманов и убийц не жалуют. Можешь вдоволь полюбоваться, чуть-чуть помечтать, но это уже не для нас с тобой. В Восточной Сибири ещё кое-как можно развернуться крутому и лихому человеку, пока ею Международная комиссия по дерусификации временно распоряжается. А в России, то есть в новоиспечённой Русской державе, тебе ловить нечего.

— С чаво-то так-то вдруг? — выпучил глаза Ерофеич. — Мне обещались кореша, что документы на домовладение стопудово у любых юристов прокатят.

— Налоговые фискалы первым делом спросят, откуда у зачуханного таёжника Куздрина (ну, официальную фамилию ты себе, конечно, в документах другую выдумал, покойничек) нелегальные доходы. И оттяпают у тебя домик у моря за неуплату налогов. И повезёт тебе, если сошлют счастливого домовладельца на южный берег моря Лаптевых, а не тихо шлёпнут в подвале МГБ, оборудованном суперсовременным крематорием.

— Мне пацаны с Магадану обещали такую отмазку справить, что сам генеральный прокурор из Москвы не придерётся.

— На маосталинистов в новой России старые ходы не действуют. И твоих пацанов давно нет в Магадане. Там следствие ведёт компьютер-психоанализатор. Проверяет пункты обвинения компьютер-прокурор, а компьютер взяток не берёт, в ресторанах не гуляет, в сауне с девками не оттягивается.

— А если оператору за компом дать на лапу?

— Если он сам тебя не пошлёт подальше, то его народный контроль пошлёт так далеко, что он концов своей судьбы не увидит.

— А куда ссылать-то? У русских Восточной Сибири с вечной мерзлотой больше нет.

— Ну и тундра ты, мужик! Нынче в Москве просчитали, что лагеря для зэков убыточны. Деловых и лихих людей маосталинисты высылают за границу в развитые страны с либеральной экономикой и неограниченной свободой предпринимательства.

— Ну и чо страшного с того-то?

— А то, что либеральные акулы свободного рынка такого ловкача или делягу местечкового разлива за месяц без штанов оставят. И наймётся тот бедолага апельсины в Калифорнии собирать.

— Подумашь — апельсинки кушать! Это же не мусор за другими выгребать.

— Тупой ты, мужик, как слоновья задница. Мусорщики за бугром зарабатывают дай боже как! Там такая мусорная мафия, что к ним в банду не вобьёшся. Станешь права качать — твой трупик вывезут в мусорном контейнере на завод по переработке твёрдых бытовых отходов, и всё. А на сборе цитрусовых ты себе на одну холодную водичку заработаешь. Спать будешь вповалку с латиносами под алюминиевым навесом от дождя, жрать фасоль с рисом и кукурузный хлеб.

— Не боись, у меня ещё козыри припрятаны! — Ерофеич развернул замшевый свёрток и показал увесистый золотой самородок. — И сколько ещё по всей тайге у меня таких в припрятках сховано.

— Левое золотишко — роскошь нищего. У тебя его любые власти конфискуют, не только на Руси.

— Так я сам его нашёл! Собственноручно выкопал.

— Богатства земных недр везде и всюду принадлежит государству, а тебе за находку полагается только грошовая премия. Таков стратегический курс Цитадели Цивилизации, так теперь называют Евросоюз, и прихвостня Америки — ОПГ, Организации Прогрессивных Государств свободного мира.

— Врёшь ты всё, док! — разгорячился Ерофеич и сам, без компании заглотил полстакана тёмной настойки из четырёхгранной бутыли старинного стекла. — У меня столько золота в тайге схоронено, что любого чинушу за морем куплю. Для фольклендской оккупационной зоны я почти что Ротшильд. Мне любой армейский блокпост пройти — раз плюнуть! Я уж про якутских погранцов с таможенниками и не говорю.

— А дальневосточная таможня?

— Туда мне дороги нет. Там же маосталинисты. Они из Охотского моря рыбхоз сделали. Не сунешься ни по мокру, ни по суху. По всем Курилам до самого Владивостока сеть из цепей о самого дна тянется. Вверх по Енисею до Карского моря плыть — самоубийство. Севморпуть весь под маосталинистами от Гренландии до Аляски. Мне с тобой одна дорога на волю вольную — через Китай.

Ерофеич катал по столу хлебный мякиша и недоумённо глянул на гостя круглыми глазами, как пойманный врасплох хорь из норки:

— Как могла Америка этим маосталинистам такую волю дать! У неё же ракеты и ядрёные бонбы.

— Ты бы, мужик, ещё про луки со стрелами вспомнил. Ядерные бомбы — оружие позапрошлого века.

4.0 О ТЕХ, КТО ПОПАЛ ПОД ЗАМЕС

— Чего ж ты до сих пор с таким богатством в таёжной дыре торчал? — с издёвкой спросил гость, хотя заранее знал ответ.

— Боялся секирбашей Пса Габыра. Всё ждал, когда он подохнет, — вздохнул Ерофеич. — Чтоб не пустил за мной по следу своих гончаков.

— Так-таки пёс уже давно сдох.

Ерофеич недоверчиво скосился на гостя безо всякой надежды прочитать правду в его глазах.

— До меня такой информации не доходило.

— О! Умных слов в ментовке нахватался, мужик… Шлёпнули маосталинисты твоего пса Габыра в Тюмени без суда следствия на дому заодно с женой и тремя несовершеннолетними наложницами. Халдейская община заплатила бешеные деньги в Русский госбанк, чтобы Габыра похоронили в Месопотамии, на родине его далёких предков по обряду халдейских геддидов.

Ерофеич уставил мутно-голубые глазёнки в одну точку и яростно тёр подбородок, густо заросший рыжим волосом, похожим на проволоку.

— Вот же собака, этот старый Пёс Габыр!

Тот, кто в курсе, сразу бы понял, что речь шла не о собаке. И словосочетание «старый пёс» было совсем не обидной обзывалкой. Один из самых раскрученных в СМИ филантропов для детских домов и школ в незалежной Восточной Сибири со столицей в Ярилоярске (бывший Красноярск до закона о десоветизации) сам себе пришлёпал такую метку — «старый Пёс Габыр». В мистической секте халдейских геддидов, где дьяволопоклонники практиковали чёрные мессы с человеческими жертвоприношениями, одним из самых почитаемых демонов их пандемониума был кровожадный пёс Габыр, который разрывал в клочки души грешников.

Потом этот мифический пёс уносил разорванные клочки в пекло, где свора демонов калила их на углях до рассыпчатой золы, чтобы грешная душа не смогла возродиться к новой жизни, а разнеслась космической пылью по потустороннему пространству и сгинула в чёрной дыре, откуда уже нет выхода.

— Говорят, Пёс Габыр был непрочь побаловаться человечинкой, — криво усмехнулся док.

— Ага, я сам чуть ему на шашлык не угодил, — сказал Ерофеич и аж передёрнулся от воспоминаний.

— А зачем ты злобному псу на хвост наступил?

— Я не весь ихний общак, а только свою долю взял, что мне Габыр обещался за то, что я его отмажу от следаков, — отвернулся Ерофеич, чтобы гость не заметил слёз при одном воспоминании его кровной обиды.

— Старая отмазка всех продажных ментов — «преступники скрылись в неизвестном направлении»?

— Габыр, подлюка, потом сам же на меня в ментовку настучал.

— А ты думал хапнуть и тихонько залечь под лавку? Тактически ловко, но стратегически безвыигрышно. Догадываюсь, при первом же твоём появлении в райцентре… Как там он назывался?

— Волчанск.

— В Волчанске тебя схватили, пытали, где деньги спрятал? Ты из жадности терпел и молчал. Думаешь, тогда тебя случайно проиграли в карты, чтобы скомпенсировать убытки? Пёс Габыр хотел, чтобы ты до конца жизни в яме на цепи сидел и помалкивал про его делишки.

Ерофеич засопел и вытер тряпочкой красный с мороза широкий нос с вывернутыми ноздрями. Предательские слёзы от бессильной злобы так и наворачивались на глаза, а это не к лицу матёрому таёжнику.

4.1

— Ладно, мужик, без обид, — похлопал гость его корявую ладошку своей холёной пухлой лапой. — Прячь своё богатство, я нищих не обираю. Мы с тобой теперь оба на одной ниточке над пропастью болтаемся, только у нас капитализация разная.

— Чаво-чаво?

— Если ты у какого-то паршивого пса денежки дюбнул, то я по меньшей мере у медведя.

— Это надо понимать — увёл у маосталинистов?

— У маосталинистов бумажки не ходят. У них электронная валюта.

— Мог проплатить хакерам, а в банке конвертировать электронные деньги в иностранную валюту.

— Банков у них нет, чурбан! У них расчётно-кассовые центры. Безналичное денежное обращение.

— Я не чурбан, а чалдон. А если мне надо штраф оплатить?

— Расчётно-кассовые автоматы в каждом магазине.

— Они выдают наличку?

— Наличные деньги стали достоянием нумизматов.

— Магнатов?

— Коллекционеров дензнаков, дубина.

— А как же они расплачиваются?

— Кассовый аппарат считывает нужную сумму с твоего счёта на подкожном чипе, вот как. Или с карточки.

— Тю, я дурак! Не понял твою шутку про медведя. Ты медвежатников почистил, которые чуток облегчили сейфы Внешторгбанк.

4.2

Гость пнул ногой свой багаж на полу.

— Вот эти две сумки нужно спрятать так, чтобы сам тунгусский божок Етагыр не смог их высмотреть своим единственным оком.

— Это можно, — хлюпнул носом Ерофеич. — Только что мне за то будет?

— Хороший раб ни о чём не просит хозяина, как и добрый пёс сам себя прокормит.

— Чо ты всё заладил — раб да раб!

— А кто ты теперь? Вот поможешь мне перекинуть мою наличку через перевал в Китай, тогда я тебе вольную выпишу.

— В Китай — это слишком просто. А мне в Китае куда деваться?

— У тебя есть золото, есть валюта, снайперский глаз и звериное чутьё на опасность. Дальше сам крутись, как знаешь.

— Фигу тебе с маслом, паря! То ись док… Ты меня при себе определи. Даже рабски прислуживать тебя я согласный, лишь бы ты меня прикрывал там, у чертей семь раз ненашенских. А чо? Языкам я не обучен, компьютеру тожить. У меня даже счёта в банке никогда не было. Мне всё только наличкой платили. А если меня кидалы за бугром обдерут до костей, как ты рассказывал? Нет уж, я лучше при тебе в прислужниках буду, так-то надёжней. Свой всё-таки.

— У меня под Ниеншанцем такие «свои» двор коттеджа подметали.

— Ниеншанц теперь снова Питер?

— Размечтался! Ленинград.

— Может, и я в подметайлы при тебе сгожусь. Я чалдон из кержаков, охотник с детства. Я снайперов мерикосских из простого карабина, как белок, щёлкал. А у тех винтовка с лазерным прицелом и тепловизор. Это тебе как?

— Серьёзно, — дурашливо кивнул гость, поджав губы, чтобы не рассмеяться. — На сто юаней с каждого наверняка разжился?

— А то и больше… Я два месяца прожил в тайге без ружья, еды и огня, когда от своих же ментов прятался.

— Внушает.

— Так что бери меня с собой за кордон в верные прислужники, Шманец. Я тебе везде пригожусь.

— Ладно… Мы что-нибудь до лета придумаем, как тебя определить.

— Ты учёный, ты и выдумывай, — шмыгнул ещё раз носом Ерофеич, всё ещё отвернувшись от гостя, чтобы тот не видел предательских слёз его обиды на судьбу.

— Возможно, мне и понадобится садовник, шофёр и привратник.

— А ещё телохранитель. Причём в одном лице.

— Ты только к лету обучись кое-каким манерам, чтоб за тебя не стыдно было.

— Чаво?

— Дезодорантами и гигиенической косметикой научись пользоваться, а то от тебя русским духом за версту разит.

— Я тебе не гомик, — буркнул Ерофеич. — Может, и губы красить заставишь?

4.3

— Кстати, когда у вас лето приходит?

— Перевалы в горах открываются обычно в конце мая.

— О-о-о! У нас впереди целая вечность, тебе для обучения культурным манерам, а мне для зимнего отдыха в горах… И ещё — не хочу быть нахлебником. Вот тебе привет из Якутска.

Гость и снял с шеи замшевый мешочек на шёлковом шнурке. На чисто вытертый стол посыпались искристые камушки. Были среди них даже прозрачные, но в большинстве своём мутноватые, желтоватые и даже чёрные.

— Ты такого богатства ещё не видел.

— А чо там смотреть? Кварцу да щебня будто мало на скалах.

— Разбирался бы — алмазы чистой воды.

— Гля! Я бы таких камушков даже и ногой не пнул.

— Необработанные алмазы, знаток! Забирай себе в оплату за мой постой. Мне от твоего нищенства щедрот не надо. Могу потом навести и на сбытчиков алмазного сырья.

— Благодарствую, — сгрёб Ерофеич камушки в замшевый мешочек. — Только вот что, паря… то ись док. Золотишко — игра простая и несмертельная. Я договорился по-пацански с бурятами, хоть и скользкие они, как налимы. А тут по алмазам с якутами придётся схлестнуться, а за ними — всё ихнее трижды независимое ханство Саха под лапой горнодобывающих корпораций с частными военными компаниями. Ихние теплосканеры на дронах в тайге самую самомелкую блоху высветят.

— А ты им под прицел не попадайся… И незачем с незалежными якутами связываться — объегорят обязательно. Хотя, мужик, сейчас и в развитых странах необработанные алмазы как таковые никому не впаришь.

— Чо так-то?

— Перенасыщение рынка. Бриллианты внесены в международные каталоги — родословную любого огранённого камешка проследишь до ювелирной конторы какого-нибудь Хаима Минскера, Абрама Глускера, Фимы Докшицера, Моти Слуцкера или Смоленской госфабрики по огранке бриллиантов. Остаются только страны третьего мира. Там доходы от незаконной торговли алмазами умные люди используют для обострения гуманитарных кризисов, особенно в Африке. Горнодобывающие корпорации в тех местах тоже как у себя дома распоряжаются не слабее, чем в у вас в Сибири. Правда, их Интерпол пасёт ради обеспечения транспарентности.

— Чаво?

— Ну, прозрачности и подотчётности в торговле алмазами, но, если найти общий язык с чинушами-международниками, то можно эти камушки продать так, что в Сибири и цены такой не бывает.

— А сколько там за них можно снять?

— Немного. Чуть больше того, что ты у Габыра дюбнул.

— Да ты чо! Для кого немного, а для кого — в самый раз.

— Ну и продашь — всё равно это не деньги.

— А чо?

— Деньги это те, что в заморских банках на чистых счетах лежат. Остальное — грязные бумажки.

— Не понЯл?

— Их ещё надо отмыть.

— Да у меня бумажки не то что чистые, а все новенькие из-под станка!

— Ты думал, вот так с чемоданом денег нарисовался в Гонконге — и там с распростёртыми объятиями примут нового миллионера?

— А чаво им брезговать?

— Во башка фанерная! Легальные деньги должны быть у тебя, понятно?

— Не поддельные у меня, сто гарантий даю!

— Дурак ты, и никто тебя не вылечит. Ты должен доказать, что ты их честно заработал.

— Кому доказать?

— Мировой общественности, местным властям, налоговикам, международным аудиторам-криминалистам.

— А это кто ещё такие?

— Бухгалтеры высшего класса, которые на карман имеют побольше любого сибирского вора в законе. А ты думал — выложишь свой чемодан с наличными и скажешь: «Я, ребята, свою долю общака у Габыра честно взял за то, что криминального авторитета отпустил»?

— А чо не так-то?

— А то… Они как твоего Габыра пробьют по своей компьютерной базе, так тебе и от ворот поворот. Денежки конфискуют, а тебя экстрадируют.

— Уроют?

— Пинка под зад дадут на границе и добывай потом по помойкам пропитание, как пёс. Охота им была перед международным финансовым сообществом позориться связью с уголовником. Денежки сначала надо отмыть.

— Как?

— Э, тебе всё равно не втолкуешь, мужик.

Гость замолчал, картинно опершись лбом о ладонь, словно хотел произнести избитую фразу: «Как трудно жить среди идиотов!». Ерофеич от расстройства хлопнул ещё полстакана таёжной настойки из старинной бутыли, а гость едва слюной не подавился, глядя на него, но сдержал себя.

Оба не заметили, что чуднОе существо в расшитой замшевой одежде стояло посреди избы и смотрело на них немигающим взглядом из щелочек-амбразур своих непроницаемых глаз.

ГЛАВА 5.0 ВАЛЮТНЫЙ ДЕПОЗИТАРИЙ В ЗАБРОШЕННОЙ ШАХТЕ

Пауза за столом затянулась. Чтобы прервать неловкое молчание, Ерофеич схватился за спасительную бутыль:

— Ну, всё-таки, может, стопочку с морозу для аппетиту и за деловое сотрудничество, док? И вся твоя арелгия на спиртное пройдёт.

Гость снова вздрогнул, как-то странно насторожился и покрутил крупной красивой головой, словно услышал отдалённый угрожающий рык дикого зверя.

— Чо ты, док? Моя настойка пользительная, гипераллергенная.

— Гипоаллергенная, ты хотел сказать.

— Во-во, вроде того.

— Да нельзя мне, говорю же… Вдобавок ещё язву желудка недавно вырезали. Врачи вообще запретили пить.

— А моя настоечка — целебная, она твою язвочку залечит. Облепиха её смажет, спирт выжжёт гной, а кедровый орех швы залатает. Она ещё и на полусотне трав выдержанная, если моя тунгуска мне не врёт.

Тут-то они и заметили молчаливую прислужницу.

— Чо тебе, чУмная чумичка?

— Кушать в печке поспело — пора мне к огню.

— Так и пошла в кухонный угол к горшкам!

Ерофеич оттолкнул её, лёгкую, как пушинка, а сам ещё выхлестал стакан и скривился, занюхивая выпитое локтем.

— Самогонку-то для таёжного бальзама сам тиснешь?

— Не-а. Тунгуска моя по перегонке бо-о-ольшая умелица! Чистая, как слеза, у неё самогоночка получается. И травки целебные сама собирает. Попробуешь?

Гость решительно протянул поднятую ладонь, словно отталкивал от себя незримую опасность:

— Нет!

А сам жадно сглотнул слюну. Ерофеич это приметил.

— Так намёрзлись же в тайге. Надо бы принять для сугреву души, чтоб кровь по жилам разогнать.

Гость опять боднул широким лбом воздух после недолгого молчания и как-то испуганно передёрнулся, словно кого-то увидел:

— Я пока воздержусь.

— Не отраву же предлагаю, а лекарствие. На кой мне тебя травить, сам подумай! Или у тебя тайна какая-то есть?

— Есть. Мне пьяному чёрт является.

— Допился до чёртиков, понятно. Ну, эту беду мы вмиг вылечим. Достаточно сказать над рюмкой: «Не пьянки для, а лечения ради», и всё как рукой снимет. На себе проверял. А если молитвы знаешь, так «Отче наш» прочитай. Ты ж из православнутых, не то что я, кержак таёжный, семь раз нерусский по материнской линии.

— Ладно, — сломался гость и смачно гакнул, откашливаясь, словно подавился слюной. — Только самую капельку.

— Фёкла! Бери царские стаканЫ и наливай гостю и мне, — властно распорядился уже раскрасневшийся от выпивки Ерофеич.

5.1

Услужливая тунгуска подскочила к столу и ловко разлила тёмно-красного цвета таёжный бальзам в старинные стаканы, ещё не гранёные, а «с морозом», то есть с белыми разводами внутри толстых стенок.

— Царские золотопромышленники триста лет назад из таких водочку пивали… Теперь пошла к своим горшкам, низшая гоминидка недоделанная! — отмахнулся Ерофеич от прислужницы, которая захотела утереть ему фартуком его слюнявый рот. — Дальше мы сами управимся… Ну, с прибытьецем тебя, док!

Гость настороженно понюхал, чуть пригубил, посмаковал, задумался и резко опрокинул настойку в глотку, словно его кто-то толкнул под руку. Потом долго прислушивался к себе, ожидая реакции организма на выпитое. Лишь тогда с довольным видом крякнул:

— Хух! А знаешь, и вправду она мою язву залеченную так и прижигает да поглаживает. Даже ни разу не ёкнула, язва моя.

— Тунгуска секретный состав знает ещё от своих чУмных прабабок. Секрет целебный, лечебный, даже колдовской.

— Из чего она гонит самогонку?

— Так-то сахару ведь у нас навалом в райцентре. Перебоев нет.

— Откуда изобилие в такой глуши?

— Китаец и чёрта в ступе на базар привезёт, лишь бы заплатили.

— Где бы китаец ни был, чем бы ни промышлял, он везде работает на величие Поднебесной. Пусть даже это территории бывшей Восточной Сибири, официально нарезанные для Новой Зеландии, Фольклендов и Канады. Китайский таёжник найдёт, где можно поживиться чужим в пользу своего народа. И разве за это упрекнёшь? Он трудится на благо Поднебесной. А где у вас базар?

— В райцентре.

— Постой-ка, как это в райцентре? Ты ж в международном розыске даже у оккупационных миротворцев. Тебе на люди и носу нельзя казать.

— А я и не кажу. Тунгуска моя у меня за снабженца.

— Неграмотная дикарка?

5.2

— Она и без грамоты спрытная! Ейная родня берёт за копейки у китаёз на складе ящиками подмоченный сахар и слипшиеся леденцы, а замороженные дрожжи килограммами тунгусы покупают для неё в пекарне на районе. А она привозит на олешках продукты к Етагыру. Вот тебе и вся грамота.

— Среди тунгусов есть и городские?

— Хэх! У нас в райцентре ейные соплеменники попроворнее китайских деляг будут. Да ещё во власть местную лезут, как мухи на мёд, — в районе да по посёлкам избираются в муниципалитеты и шерифами, как теперь у них участковых называют по-иностранному.

— Они ж поголовно неграмотные, если верить статистике!

— Зато сметливые. Их над русскими начальниками ставят, так западные оккупационные власти распорядились. Для народов Севера квота такая — три тунгуса на одного русского в любом горсовете. Многие чалдоны и городские русские так и вообще в тунгусы переписались. Так выгоднЕй.

- И правильно. Величавая поступь цивилизации по просторам свободной Сибири! — хмыкнул гость. — Слава демократии и мультикультурности! Только ненадолго это всё, а жаль.

— Неужто скоро русские сюда воротятся?

— Очень даже скоро, по моим подсчётам. Как замкнут свою мегамагистраль по БАМу, тут и нашей сказочке конец. И не только нашей. Мировые морские перевозчики разорятся. Все эти Гибралтары, Дарданеллы, Суэцкие каналы да Малаккские проливы и гроша ломаного не будут стоить, когда китайские товары пойдут по мокру да по суху до Калининграда и Мурманска.

— Неужто маосталинисты до самой Чукотки дойдут?

— Дошли уже. Скоро и Аляску за уши к себе притянут. Да и Якутия у них почти что в кармане. Одно название от ханства осталось.

Ерофеич скривился от мочёной клюквы, которой закусывал, и схохмачил с перекошенным ртом:

— А нас уже тут не будет — на-кось выкуси! Хотя жалко доходное место терять. Мне, почитай что, весь Медвежьедольский район задолжал. Со старателей тунгусы золотишко собирают для меня.

— И как ты только из подполья в международном розыске управляешься?

— Так-то Фекла от моего имени делами заправляет, а она у своей родни вроде как бы баба на авторитете.

— И ты дикарям доверяешь свой бизнес?

— Да чтобы тунгус своего предал или обманул — век такому не бывать! Так уж они устроены. Хоть ты режь такого на куски, а своих не сдаст, — вытер о себя жирные от рыбы руки Ерофеич. — Фёкла, разливай нам горячее в миски!

— А как оккупационные власти на это смотрят?

— Им плевать на нас, тузиков, с высокой колокольни.

— Туземцев, что ли?

— Ну да… Ихние сержанты-суперинтенданты, навроде наших прапоров. Готовы весь армейский склад тебе продать. Плати только.

— А я-то думал, что ты просто лох таёжный, а ты вон какой бизнесмен… Тогда разрешу себе ещё по одной чарочке за успех твоего семейного предприятия! — высоко поднял гость полный стакан.

— Что ты городишь-то? Какого ещё семейного? Фёкла мне не жонка.

— Ну, тогда — сожительница.

— И не сожительница дажить, а прислужница.

— Ладно, мужик, не цепляйся к словам. Ваше с Фёклой здоровьице!

— Не слишком ли щедро себе плеснул, док? Язва ж у тебя была.

— Давно в завязке — года четыре без малого не выпил ни капельки, а знаешь, как иногда хряпнуть хочется, чтобы нервы успокоить и расслабиться!

— Негоже это пить водку на зимовье для расслабона, паря… то ись док. С морозу можно себя и побаловать маненько, а потом уж остережёмся с этим баловством. Фёкла, прибери бутыль со стола!

— Ну тогда пошли одеваться, мужик. Далеко до того надёжного схрона, что ты мне вчера обещал показать?

— Мы с тобой сидим как раз над самым этим местом.

— Можно опять попросить тебя выражаться без постонародных увёрток?

— Это изба — и не жилая изба вовсе, а бывшая контора золотодобывающей шахты, ну, которая тут ещё при последнем белом царе была. Под землёй — заброшенные горные выработки, самое надёжное место для потайного схрона. Тута деньги твои в неприкосновенности, как в подземном хранилище нацбанка.

— Скажи ещё, их бес Етагыр охранять будет.

— И то верно, чего греха таить!

— Опасная это затея, мужик. Заброшенные горные выработки часто обрушиваются… Шахта за столько лет разве не завалилась?

— Ни одной гнилой ступеньки. Брёвна крепи уже в камень превратились, док. Надёжней тех каменных столбов, что мы видели при дороге.

— Ну, тогда чего мы сидим? — вскочил гость.

— Так и я об чём! — поддакнул Ерофеич. — Только одеться всё-таки надо, хоть и полегче, не в шубы. В шахтном стволе стыло, как в том морозильнике.

5.3

Ерофеич провёл гостя в кромешной темноте через моторную клеть, где стоял электродвижок, к околоствольному двору шахты. Там в свете слепого круглого окошка под потолком ещё высились ржавые колёса ручного подъёмника на цепях. Моторная изба и пришахтный двор помещались в искусственной пещере, проделанной взрывниками в скальном массиве. Перед крутым спуском с деревянными ступенями, ведущими вглубь горы, гость приказал:

— Бери обе сумки и ступай вперёд! Я тебе сзади под ноги фонариком посвечу.

— Я на ощупь тут дорогу найду и без света.

— А я вот темноты боюсь, представь себе.

— Пистолет тебе зачем, док?

— Нечистую силу пугать.

— Она сама кого хошь напугает, а пули не забоится. Разве что серебряной, и то навряд ли.

— Ступай вниз без разговоров! И держись в свете фонаря.

— Чтобы ты держал меня на мушке? Зря ты мне не веришь, Шманец.

— Я никому не верю. Дашь мне в темноте по башке, скинешь в шахтный ствол, и денежки — твои.

— Это четыре-то миллиона с гаком в самой твёрдой валюте? Меня за них на куски порвут, если кто из местных урок про то проведает.

— И то верно… Ну, пошёл!

* * *

Едва лишь мужчины вышли с сумками из горницы, крохотная женщинка-прислужница тут же вскочила, бесшумно подошла в своих мягких замшевых сапожках-торбасах к открытой двери чёрного хода и долго вслушивалась в шаги и слова своих удалявшихся повелителей-мужчин. У неё действительно шевелились маленькие ушки, когда она старательно прислушивалась, скинув вязаную шапочку.

Тяжёлые шаги сначала гулко отдавались из тёмной дыры спуска в шахту, откуда тянуло холодом, потом удаляющийся топот перешёл в невнятное бормотанье, словно кто-то большой и страшный ворожил в студёной темноте подземелья.

5.4

Ерофеич с гостем вернулись в избу уже без двух объёмистых сумок из «чёртовой кожи», как называли когда-то брезент для чехлов, предназначенных для транспортировки малогабаритной военной техники. Оба дрожали то ли от холода, то ли от страха. После мерзлотного и мрачного подземелья дом встретил их теплом и уютом. Горшки в печи уже вовсю пыхтели, а самовар тоненько пел, готовясь закипеть.

— Фёкла, станови водку взад на стол! — крикнул Ерофеич не своим голосом.

Гость со вздыбленными остатками волос на покрасневшей лысине и выпученными от страха глазами вырвал литровую бутыль из рук тунгуски и стал прямо из неё лить пахучую цветную жидкость себе в рот.

— Лёва, обалдел? — забыл Ерофеич про табель о рангах. — Шмурдяк-первач — шестьдесят градусов! Сожжёшь всё нутро.

Бутыль была старинная, с выпуклыми буквами «Пей, да дело разумей». С притёртой стеклянной пробкой на коротком горлышке. Само горлышко было настолько широкое, что из него невозможно было пить — только лить прямиком в глотку.

Гость пил ненасытно и торопко, обливаясь и захлебываясь, словно в жаркий день в раскалённой пустыне.

— Лёва, погодь! Задохнёшься.

Но гость не остановился, пока не выхлестал половину старинного штофа из зелёного стекла. Потом выронил бутыль на стол и пошатнулся, словно отпрянул в ужасе от невыносимо страшного видения.

— Ты всё слышал, что он сказал?

— Да никого там не было! — мотнул головой Ерофеич.

— Я его видел собственными глазами.

— Горного аспида? Василиска подземного? Утихни малость, парень…. Мало ли что кому привидится во тьме. После света в темноте у всех разноцветные огоньки перед глазами вертятся.

Дрожавший от перепугу гость даже не заметил панибратского обращения Ерофеича.

— Так ты там на самом деле никого не видел?

- Лёвыч, оставь бутылку в покое! — схватил Ерофеич его за руку, когда тот поднял со стола недопитый штоф из тёмно-зелёного стекла.

— Жалко тебе?

— Жалко тебя. Зимовка в тайге — дело шибко опасное. С такой прытью успеешь допиться до чёртиков ещё до весны, если раньше не вздёрнешься на крюке под потолком. И куда ты двинешь отсюда с перекособоченной башкой? Тайга и летом пьяным не мирволит, а зимой алкашу в тайге вааще кранты. И пистолетик свой спрячь куда подальше. От оружия по пьяни и до греха недалеко. Ты, главное, поплотней закусывай, когда пьёшь.

— Я и так толстый.

— Так кого ты узрел под землёй? — спросил Ерофеич, когда наконец оба уселись за стол, а гость сунул пистолет в кобуру и отстегнул её от подтяжек под мышкой.

— Того самого!

— Одноглазого демона Етагыра с крутыми рогами и на копытах?

— Ага, и ещё с хвостом, — ответил Шмонс после очередного стакана.

— Фёкла, чёртова кукла с глазами! Забери у него водку и накрывай на стол!

— Н-не сметь!

Шмонс властно потянулся за бутылкой, но промахнулся и всей тушей грохнулся на пол.

— Фёкла, чо стоишь? Помоги дотянуть этого борова до полатей. Пусть проспится с дороги. Захмелел с морозу, с устатку и не евши. Да бережней тяни. Слишком дорогой для нас гость… И не тревожь его, пока не проспится. Потом его покормим.

ГЛАВА 6.0 ТОТ, В КОГО НЕ ВЕРИМ, НАС НАСКВОЗЬ ВИДИТ

Шмонс соврал. Никакой хвостатый чёрт в рогах, с хвостом и копытами ему в темноте не являлся до тех пор, пока они не спрятали деньги в выемке, пробитой в стене боковой штольни, и заложили тайник бутовым камнем. Да и потом никаких чертей рогатых он не видел…

После ослепительной вспышки Шмонс ощутил, что взлетает, как в невесомости. Открыл глаза. Он был на космическом корабле, каким его обычно изображают в фантастических фильмах, — просторный отсек-зал из серебристых металлических панелей с огромными полукруглыми иллюминаторами, в которых проплывают звёзды.

— Опять двадцать пять! Я ещё с тобой в космос ни разу не летал, — сразу понял Шмонс, куда он попал и во что снова вляпался. — Спасибо за турпутёвку на космическую станцию, Велиар. Ты мне пятьдесят лямов сэкономил на космический туризм.

Теснота и неприглядность внутреннего убранство настоящих космических станций обрезают крылья фантазии у кинорежиссёров. Претят художественному замыслу кинотворца убийственное проникающее излучение всех типов и мгновенный переход от абсолютного нуля к температурам в тысячи градусов, когда испаряются металлы.

Правда жизни в космосе неприглядна и неказиста, а творческая погоня за прекрасным заставляет художника воспарять над действительностью. Комфорт, простор и стерильная чистота — вот каким должно представляться даже в космосе обиталище современного пожирателя зрелищ, развлечений и удовольствий. А то он переключит телик с фантастики на красивенькую фэнтезюшку, где всё так няшненько и симпотненько.

Поэтому-то киношный космический корабль — настоящий дворец, если и вовсе не целый город под прозрачным куполом, весь из себя такой похожий на сказочный рай с экзотическими вывертами. Там всё должно рисоваться красивеньким и весёленьким. И невесомости с её тошниловкой там не бывает, и опасностей и в помине нет, а уж красивых юношей и девушек, еды, воды и воздуха всегда в избытке. И работать там не надо — всё сделают трудолюбивые роботы. Сбывшиеся грёзы бездельника эпохи отказа от покорения космоса.

В реальной жизни домашних роботов никогда не будет, потому что всегда найдутся на два порядке куда более дешёвые рабочие руки рабов из числа обездоленных и обойдённых в бесконечной гонке за превосходством над другими, погоне за успехом.

* * *

Перед Шмонсом медленно раскрылся вид на огромный президентский кабинет, отделанный красным и чёрным деревом, с инкрустированным каббалистическими знаками рабочим столом и резным деревянным креслом. Русскому человеку это кресло показалось бы похожим на сидящего Кощея Бессмертного с растопыренными руками, обвитого змеями и обсиженного летучими мышами с перепончатыми крыльями. Этот шедевр деревянной скульптуры был вырезан из цельного пня трехсотлетнего дуба.

На вертикальной переборке-стене за креслом у стола висел замысловатый герб из хитросплетения планетных систем с надписью на витой ленте: «Президент межгалактического содружества независимых цивилизаций». По бокам от герба расправили полотнища двух флагов. Один, с серебряной звездой и разбегающимися лучами на фоне чёрного бархата, похоже, служил штандартом самого президента. Он олицетворял первичный взрыв Вселенной. Второй был стягом Содружества, звёздно-полосатый. Полосы означали объединённые галактики, а звёзды — союзные планеты со спутниками.

— Приветствую тебя, о собрат по разуму! — расправил руки в радушном приветствии хозяин правительственного кабинета.

Это был гуманоид в безукоризненно скроенном лёгком скафандре, но при галстуке-бабочке. Всё лицо его было покрыто светящимися радужными пятнами, которые плыли и по лысой голове. Голый череп украшали три продольных костяных гребня. Они тоже переливались всеми цветами радуги.

6.1

— Сгинь, нечистый дух… — пробормотал Шманец.

— Останься чистый спирт, как шутят самогонщики? — усмехнулся инопланетянин. — Самогоночки сибирской отведал?

— Да, именно водкой ты вызываешь меня на встречу с тобой… Мне надоели твои ролевые игры, Велиар. То ты топ-менеджер, то светский прыщ на ровном месте, то ещё чёрт-те знает кто!

Радужный президент раскатисто рассмеялся:

— «Чёрт-те знает», говоришь? А ведь я и есть тот самый чёрт, в которого никто не верит. Забавно, что ты определяешь меня самого через меня же самого. Это лукавый ход, Леон! Он делает тебе много чести. Ты даёшь определение явлению, ссылаясь на само явление, как опытный словоблуд. О, из тебя выйдет выдающийся софист, кидала и разводила — моя школа! Я вижу в тебе задатки глобального политика. Ты в президенты баллотироваться никогда не думал?

Плавающий в воздухе Шмонс сжал губы в куриную гузку, чтобы не отвечать привидению. Но долгой и многозначительной паузы выдержать не смог:

— Велиар… Баал, или как там тебя ещё…

— Но зачем так уж официально? Я предпочитаю имя Денис в общении с русскими. Ты же теперь перекрестился в православного. Ты уже русский даже по духу?

— Денница ты, а не Денис… Ты вот что мне скажи, это облачение инопланетянина на кой тебе нужно?… Зачем являться ко мне в образе космического пришельца? Мультяшное мышление, просто шизофрения какая-то!

— Шизофреникам всякие чёртики мерещатся, не обязательно космические.

— Я не шизик! Я психически здоров.

— Как говорят ваши же психиатры — не бывает абсолютно психически здоровых людей. Есть только необследованные, Леон. Вы все по-своему чокнутые. Тем вы мне и интересны.

— Ты не ответил мне, Баал. У тебя всегда так: «кручу-верчу — обмануть хочу!» Так почему ты теперь в маскарадном костюме инопланетянина?

— В древности ваше примитивное воображение рисовало чёрта в звероскотском выгляде с клыками, рогами, копытами да ещё и с хвостом.

— Естественно… В древности человек жил рядом со скотом и зверями.

— Спасибо, хоть в рыцарскую эпоху меня облагородили — обрядили в кавалера под чёрным плащом при шпаге, в малиновом берете с петушиным пером, но всё же оставили левое копыто, чтобы подчеркнуть мою скотскую природу. До сих пор не возьму в толк, почему именно скотскую? Природа моя ангельская, хоть и падшая. С тварями из плоти и крови ни малейшего родства не имею.

— Люди судят по твоим намерениям, а не по происхождению. Помышления твои скотские, а выходки зверские.

— Спасибо, польщён… Ну а дальше в эпоху паровых машин и электричества меня представляли в наряде светского щёголя во фраке с фалдами, причём о выдумке с копытом и хвостом к тому времени уже позабыли. Не к лицу как-то джентльмену прятать хвост в кармане панталон.

— Да уж…

— В космическую эру воспалённые умы меня стали представлять как инопланетного пришельца. Причём обязательно из отдалённой галактики, другого пространственного измерения, а то и вообще из параллельного мира. В виде зелёных человечков на космической тарелке. Глупость несусветная! Нам и вам хватает места в одном и том же мире. И никому не тесно. Мы друг другу не мешаем, верно, Леон?

6.2

Радужный президент поднялся во весь рост.

— Плыви же ко мне в дружеские объятья, сын мой! Давненько мы не виделись, а, Леон?

— С тех самых пор, как я с пьянкой завязал.

— А теперь зачем выпил? Соскучился, наверное. Или помощи у меня попросить хочешь, угадал?

— Да пошёл ты! — отшатнулся от видения Шманец и поплыл по воздуху под самый подволок огромного отсека. — Ты сам же меня под руку толкал.

— Вот грубишь своему благодетелю, а я доброе деяние сотворил — на четыре года отвратил смертного человека от вина.

— Но вы же, черти полосатые, сами нас выпивкой соблазняете и обольщаете, чтобы погубить!

— Леон, губите себя вы сами. Мы просто ненавязчиво и, учти, незаметно нашептываем вам, что для этого нужно сделать. Повеситься, к примеру, разрушить печень алкоголем или разбить голову о стену, когда окончательно свихнётесь. А никого не рубим топором.

— Я даже пива не пил до двадцати лет, как примерный иудей, а ты втиснул меня в компанию бизнесменов, которые при каждой деловой встрече спрашивают: «Что предпочитаете выпить?»

— «Пьянство менеджеров» — священный ритуал, который похож на причащение к тайному братству. Мог бы и отказаться от дурной компании. «Блажен муж, иже не иде в собрание нечестивых…» Свободу выбора дал вам Господь, между прочим.

— СтарО и избито, нечистая мразь. Молодому человеку на пороге взрослой жизни лестно войти в круг посвящённых в тайны финансового успеха, а пьяное зелье дарит ему ложное ощущение собственной значимости.

— Верно. Выпивают все, но не все спиваются. Только лузеры и неудачники.

— Брешешь, нечистый! В необратимую зависимость от алкоголя впадают и лучшие люди.

— Леон, это уже повод для философской дискуссии, но ты ведь философии не обучался. И вообще из учёных молодых людей не получаются финансовые гении или гениальные карточные шулера. Семи классов для миллиардера вполне достаточно.

— Лживый змей! Ты опять выкрутился.

— Уговорил, теперь скажу прямо — люди подсознательно ищут при помощи алкоголя предлог для встречи со мной, чтобы попросить у меня помощи для решения жизненных проблем. Хотя никто в этом не признается даже самому себе.

— Да выключи ты эту игрушечную невесомость, Велиар! У меня голова кругом идёт. И подташнивает.

— Нет уж, воспари ещё. Я просто хотел тебе напомнить ощущения алкаша в жутком похмелье.

— Ты мне стал являться, когда я начал впадать в запои. Никакой помощи от тебя не ждал.

— Ой ли, Леон? Ты в тайне даже от самого себя умолял меня даровать тебе удачу в карточной игре, чтобы выпутаться из долгов. Разве я тебе не помогал?

— Но почему именно алкоголь? Он разрушает здоровье и расшатывает психику. Человек приговаривает себя к «самоупийству»!

— Леон, всё в мире движется по пути наименьшего сопротивления, это непреложный закон природы даже для меня. Пьянка — самый короткий путь к душе грешника. Слабы вы на искушение, что поделать. Вините в этом первородный грех Адама и Евы. Наверное, яблоки в раю были винные.

— Ты же сам Еве яблоко для искушения подсунул.

— Опять же — вам дан свободный выбор. Как говорится, девочка сама того захотела.

— Банально, Велиар!

— Ничто не ново под солнцем и луной. Что поделаешь, если алкоголь — самый простой и надёжный способ бесплотному духу выйти на контакт с человеком из плоти и крови. Не зря ведь говорят в народе — до чёртиков допился.

— Как это низко с твоей стороны!

— Ошибаешься, Леон. Опьянение расширяет сознание и поднимает пьющего над низменной обыденностью, ведь «спиритус» — это дух по латыни. Не так ли?

— Дух, — согласился Шмонс. — Нечистый…

— Только не надо вешать ярлыков — «чистый — нечистый». Всё в этом мире относительно. Наступила эпоха морального релятивизма.

— Истина — абсолютна, нелицеприятна, непредвзята и не опосредована.

— Я бы ответил на твою банальность другой банальностью: «что есть истина?», но у меня нет настроения заниматься ханжеской схоластикой. Тем более что таких банальностей целая куча. Одна из них — «истина — в вине». Ты её сегодня снова познал за столом у таёжного идиотика.

6.3

— Я всей шкурой почувствовал, что что-то в этом доме нечисто, а прислужница — чистая ведьма.

— Девочка не без многообещающих задатков, я бы сказал, как и всякая дочь Евы. Не скрою, Леон, я водил твоей рукой и даже насильно влил тебе в рот водку. Но вызвать глотательный рефлекс — не в моей власти, не я тебя создавал и законы физиологии организму твоему не предписывал. Я законопослушная сущность, как и ты — законопослушное существо. Ты сам глотал стакан за стаканом по своей собственной дурости. На то и вам дана свободная воля, дети человеческие, чтобы вас можно было подвести под суд.

— Старый провокатор!

— Да, очень старый. Я из самых первых творений Создателя, чем и горжусь.

— Но Он тебя же и проклял!

— Разве это тоже не предмет для гордости? Из всего сонма архангелов и сил только меня прокляли. Я — единственный и неповторимый. Я избранный! Таких больше нет и не было, Леон.

— И не надо!

— Эх, Леон, Леон… Приятно с тобой поболтать на отвлеченные темы, но я как президент Объединённых галактик, облечённый высшей исполнительной властью, ограничен жёстким распорядком дня, расписанным по минутам. Ты своей болтовнёй отнимаешь моё время от важных государственных деяний. Давай ближе к делу.

— Президент… А почему не император? Не диктатор? Не самодур-властитель?

— Леон, успокойся. Я действительно властитель вещного мира. Всего космического пространства, планет и даже светил. Ведь не зря меня нарекли Князем Мира сего. Но диктатором, тираном и деспотом я быть не могу по определению. Мне не подвластен куда более величественный духовный мир, да и сам я под строгой властью Творца. Моему правлению предоставлен весьма ограниченный круг полномочий и определён конечный срок пребывания у власти, как и любому выборному лицу. Так что президент — самая подходящая для меня должность. Вообще же любая президентская форма правления грубо скопирована с дьявольского мироустройства. Божественная форма правления — самодержавие. Но, может, хватит трепотни? Я тебя вызвал по очень важному вопросу. Подлетай поближе! Загребай воздух руками.

— Ага, знаю все твои подлянки. Я подплыву к тебе а ты исчезнешь. А я рухну в шахту так, что потом костей не соберут.

— Леон, если я захочу тебя погубить, то это сделаю так, что ты и не заметишь. Уж поверь мне на слово.

— Тебе нельзя верить, Ваал, ты — сын лжи.

— Обижаешь, Леон, я не сын, а отец лжи.

— Вот сейчас я перекрещусь, поцелую нательный крест, и ты исчезнешь.

— Да хоть сто раз!.. Ну, чего же ты не крестишься?.. Ага, сам знаешь, что ты не богоизбранный праведник. Не Божий любимчик. Ты слишком мало сделал добра для людей, чтобы Он тебя защитил. Зато я тебя избрал и тайно пометил своей печатью.

— Я не твой, Велиар!

— Леон, не криви своей жалкой душонкой… Ты ещё с детства смутно чувствовал, что вынашиваешь бесёнка в себе.

— Неправда.

— А почему тебе всегда нравился запах тления и прели? Ты выбирал чуть подпорченные фрукты — они слаще. А когда вырос, тебе по вкусу пришлась вяленая рыбка с «душком» — по-рыбацки.

— Древние римляне тоже любили мятые фрукты, а китайские аристократы лакомились яйцами с тухлинкой. Ну и что с того? Просто дело вкуса.

— Согласен — просто дело вкуса. Но кому поклонялись все эти твои пресыщенные гурманы прошлого, китайцы, греки и римляне, не мне ли? Ты любил играть у застойного болота, пахнувшего распадом и метаном. Рассматривал в воде всяких гадов. Любовался, как белые гусеницы пожирают водоросли, а пиявки впиваются в рыбью мелюзгу.

— Ребёнок интересовался биологией.

— Нет, Леон, это тяга к смерти — некрофилия.

— Половое влечение к трупам? Брр! Никогда!

— Нет. Любовь ко всему мёртвому. А сексуальная девиация — половое влечение к трупам — является только частным случаем некрофилии.

— Не любил никогда я смерти и мёртвых!

— Ты вспарывал животы мёртвым кроликам и крысам на свалке.

— Я играл в доктора, в хирурга.

— Скорее, в патологоанатома. Но ты играл и в хирурга-садиста, когда мамиными маникюрными ножницами остригал крылья птенцам. Лил в рот ящеркам кислоту. Пронзал заточенными арматуринами распятых кошек, потом добивал их камнями. Это уже не манипуляции хирурга, а практика начинающего палача. У тебя развивалась не только тяга ко всему мёртвому, а подспудное влечение к убийству.

6.4

— Я в жизни никого не обездолил, ничью жизнь не заел.

— Ой-ли? Те, кто тебе проигрывали тебе вчистую в карты, разве не стрелялись и не вешались?

— На то и игра — пусть неудачник плачет!

— «…судьбу свою кляня»?.. Опять банальности, Леон. Человек высокого достоинства никогда не цитирует ни популярной классики, ни примитивной попсы. Он сам генерирует идеи и крылатые речения.

— Говори, что тебе нужно или исчезни, нечистый дух!

Президент-инопланетянин красиво прошелся по персидскому ковру, элегантно разминая пальцы. Выдерживал паузу, чтобы заострить внимание собеседника. Потом изрёк капризным тоном кинорежиссёра:

— Я провёл кастинг вакансий на должность моего промежуточного наместника на планете, и твоя кандидатура заняла первое место. Поздравляю!

— Да подавись ты своими вакансиями, вечный враг!

— Теперь ты — мой Избранный!

— Ага, царь иудейский, правитель мира, обольститель и в конечном счёте — антихрист. Угадал?

— Для антихриста ты слишком мелко плаваешь, Леон. Водоизмещение твоего кораблика жизни не то. Ты скорее годишься на роль вспомогательного плавсредства.

— Ну и какую же роль второго плана ты мне уготовил?

Инопланетянин отвернулся, снова выдержал приличествующую его величию паузу, затем резко обернулся и с радостной улыбочкой на радужных губах выпалил, словно взрослый дядя, когда он хочет сделать сюрприз для малыша:

— Самодержца всея Руси!

— В русской истории не было прецедента, чтобы выкреста возвели на русский престол. Хотя поговаривали, что Петра Великого нарекли жидовином из колена Данова, потому как по крещению дано было имя Исаак, но это, так сказать, домыслы староверов, выражаясь фигурально.

— Леон, ты не дослушал. Ты станешь каганом всея Руси.

— Ты хочешь возродить Хазарский каганат?

— Вовсе нет. Ты незаметно превратишь весь евразийский хартленд в Хазарию, как то было во времена Рюрика, Игоря и святой княгини Ольги, его жены. Они платили дань хазарам. Только вместо хазар Русью будут править русоненавистники из числа самих же русских. Чертовские ловкий ход, а?

— И где я таких наберу?

— Предатели на Руси никогда не переводились от Гостомысла, Марфы-посадницы, князя Курбского до наших дней. Все русские для которых солнце всходит на чужой земле, где они держат вывезенные капиталы, — мои избранники. Они тебе помогут создать Анти-Русь.

— И что я должен буду сделать?

— Ты должен всего-навсего проиграть войну.

— Понимаю, придёт новый князь Святослав и расхерачит мой каганат ко всем чертям?

— Нет, Леон. Придёт не новый Святослав, а весь цивилизованный мир ополчится на ненавистную Русь и проклятых русских.

— И дальше?

— Все люди доброй воли соберутся и пойдут в последнюю битву против русских для окончательного и безоговорочного решения проклятого «русского вопроса».

6.5

— Крестовый поход? Ведь сам же хвастался, что ты самый-пресамый интернационалист и гуманист.

— Да, я гуманист, потому что дарую людям свободу от греха, и, следовательно, радости плотской жизни. Я интернационалист, потому что все люди мне одинаково отвратны. Но с русскими у меня отдельные счёты.

— А-а… помнится, в Откровении апостол Иоанн смутно намекает, что после Страшного суда спасётся один свободолюбивый, высокий и сильный северный народ. Не русские ли это?

— Леон, фи как примитивно! Разве можно так в лоб трактовать записанные на пергаменте представления античных грамотеев о конце света? Ведь для них и математика была целочисленной, небо — твердь, земля — плоская, а вещество — целостно и неделимо.

— Ну и что с того?

— Не надо углубляться в потустороннюю заумь библейских пророчеств. Они недоступны уму простого смертного. А объяснение вредоносности русских людей весьма приземлённое, как и все дела князя мира сего, то есть меня, любимого.

— Ближе к теме, будь так уж добр, скотина зверская!

— Русские — народ не крови, а почвы. Причём почвы холодной и бесплодной. Они жмутся к самой линии вечной мерзлоты. Выжить в таких условиях можно только в общежитии, братской взаимопомощи и при отсутствии внутривидовой конкуренции, то есть беспощадной борьбы всех против всех, на чём построена идеология европейского миропорядка.

— То есть в братской общине?

— Да, которая в Европе называется коммуна.

— Человек человеку — друг, товарищ и брат?

— Это и есть квинтэссенция ненавистной всем ереси коммунизма, Леон. Человек человеку — волк на самом деле. Только так и не иначе.

— Ну и каким боком сатана касается борьбы идеологий?

— Хорошенькое дельце! Победа коммунистических настроений во всем мире рано или поздно возвысит жалких обезьянок до уровня богочеловеков. Ты позабыл про протокоммунистические общины первохристиан, альбигойцев, теократический коммунизм Томаса Мюнцера в 16 веке, христианский социализм Парагвая в 19 веке, сталинский социализм?

— Но все эти попытки были краткосрочными и неудачными.

— А если маосталинисты в Москве продержатся у власти хотя бы сто лет, Леон?

— Тебе-то в том какой ущерб! Вон церковники всех коммуняк именуют прислужниками дьявола. Разве не так?

— Не так! Любой коммунизм это хитрый выверт первохристианства. Его последователи могут рано или поздно обрести утраченную ещё при живых апостолах благодать. Люди, ступившие на стезю любви к ближнему, через тысячу поколений обретут бессмертие, нулевую массу тела и ангельскую сущность.

— И что это значит?

— Они прорвутся через препоны пространства и преграды времени в мир высших сил, оттеснив даже самих архангелов.

— Понятно, Баал, если животные — безгрешны, а люди — стали ангелами, на кой тогда твоё воинство, которое только то и умеет, что обольщать да соблазнять, а люди под Божьей благодатью на соблазны не поддаются. Грядут массовые сокращения и увольнения чертей — ваша профессия больше не востребована. Для вас это полная аннигиляция.

— Аннигилирует только вещество при столкновении с антивеществом, а не духовные сущности, Леон.

— Ну, тогда массовая безработица для нечистой силы.

— Мыслишь ты в общих чертах правильно — моя школа. Поэтому, Леон, я и хочу создать из тебя величайшего политика, чтобы ты мог стать самодержцем всея Руси, погубить её навеки, уничтожить всех русских, от рождения зараженных вирусом любви к ближнему и склонностью к взаимопомощи, и тем самым устранить угрозу моему владычеству.

— А что я с того поимею?

— Ты ничего не проиграешь, а окажешься в прибытке.

— На том свете!

— Оборотистый ловкач и в потустороннем мире сможет уютно устроиться, если имеет влиятельных друзей.

— Ещё бы — сам князь мира сего Велиар набивается ко мне в покровители! Он велит рядом с моим котлом с кипящей смолой поставить кондиционер и холодильник с минералкой. Как мило!

— Вижу, ты ошалел от радости и потерял способность соображать. Тогда договоримся на следующей встрече.

— Встречи не будет!

— Не зарекайся, Леон. Когда ты созреешь, я тебя снова вызову. А пока аудиенция окончена… Ты в детстве любил запускать воздушного змея, помнишь?

— Помню, — буркнул Шмонс.

— Это весьма забавно, Леон.

Инопланетянин поймал руку Шмонса, парящего в воздухе и завертел его над головой:

— Лети ввысь, мой воздушный змей!!!

Земное притяжение вернулось, и Шмонс рухнул в темноту.

ГЛАВА 7.0 ЧАЛДОНСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

Для живущих довольно высоко на склоне горы под названием Етагырка поздней осенью за окном темнело не позже четырёх часов дня из-за горных хребтов, заслоняющих солнце. Тёмные окна отражали в свете слабосильной электролампочки раннюю вечерю обитателей зимовья мутно и неясно, словно на истёртой копии кинофильма. Двойные стёкла ещё не были разрисованы морозными узорами, это случится ближе к утру.

Ерофеич с нескрываемой опаской посматривал на только что проснувшегося гостя, который студнем растёкся на стуле — руки обвисли, глаза уставилась в полутёмный угол избы. Прежнего жизнерадостного потребителя жизненных ценностей словно подменили.

— Лёва, — осторожно подёргал Ерофеич гостя за рукав. — Ты пришёл в себя или всё ещё дремлешь?

Гость как бы его и не слышал, а шевелил губами, пуская слюнявые пузыри.

— Эх, поднять подняли, а разбудить забыли, — попробовал невесело пошутить Ерофеич, хотя ему было не до шуток. Выпученные остекленевшие глаза гостя теперь неподвижно вперились в отверстый зев русской печи, где полыхали берёзовые поленья.

— Лёвыч!!! — потряс Ерофеич гостя за грудки. — Очнись.

Но и это не помогло. Дородный гость напоминал малыша-аутиста, раз и навсегда ушедшего в свой внутренний мир.

— Шманец, мать твою! — отхлестал Ерофеич его по пухлым щекам.

— Что?.. А?.. Где я? — неожиданно пришёл в себя дородный мужчина и как пушинку откинул от себя худосочного Ерофеича.

— В зимовье на Етагыре. У меня в гостях. В полной безопасности, тепле и уюте. И в сытости, причём.

— Что со мной случилось?

— Ты споткнулся в шахте на лестнице и скатился по ступенькам. Удачно — ни одного синяка… Ужинать будешь? То ись обедать. Ты же почитай что и не завтракал сёння по-человечески, как вышел из вертолёта. А у меня после долгого пути мы только слегонца выпили и подзакусили. До горячего не дошли.

Гость молча прислушался к себе, словно кто-то иной изнутри должен был подсказать ему ответ. Потом бодро ответил безо всякой подсказки:

— И в самом деле что-то жрать захотелось. Видно, в шахте аппетит нагулял.

— А я всегда жрать хочу, — гыгыкнул худой как щепка Ерофеич. — Обидно просто — жру в три горла, а брюха, как у тебя, так и не наел… Фёкла, корми нашего очень дорогого гостя!

Крохотная женщинка в расшитых штанах из оленьей замши-ровдуги и такой же яркой рубахе навыпуск стрелой метнулась к печи, придерживая вязаную шапочку, чтобы не слетела. Она у неё еле держалась на макушке, чтобы хозяйка могла слушать в оба уха.

— Она у тебя всегда такая шустрая?

— Не, тока когда я команду подам. Выдрессировал, что тот клоун обезьянку в цирке.

— Ну ты и зоопсихолог!

7.1

Изба прогрелась от жара русской печки до того, что иногда в трёхсотлетних брёвнах с громким треском или лёгким пощёлкиванием пробегала незримая продольная трещина. Гость с хозяином разделись до белья и вязаных носков, а то в ватных штанах сидеть уж слишком жарко. Тунгуски-прислужницы они не стеснялись.

Маленькая женщинка первым делом достала с пода русской печи хрустящие сухари из оленины, горшок с томлёной мелкой рыбёшкой из лососёвых что-то вроде хариуса. После долгого томления в печи духовитое месиво можно было черпать ложкой и смело отправлять его в рот, потому что все рыбьи косточки уже перепрели. Выставила запеченного пресноводного лосося — тайменя. Из хлебного лабазика под потолком прислужница вынула каравай в рушнике.

— Ого! Хлебушек у тебя белый. Будто и не в лесу живёшь.

— Чай не тунгус немытый, а бывший страж порядка и будущий буржуйчик заморский как-никак.

Гость вынул из рюкзака несколько банок импортных консервов:

— Ананасы небось твоя чувырла таёжная и не пробовала? Только вот перемёрзли в дороге, наверное.

— Сожрёт и так, не балованная, — ухмыльнулся Ерофеич. — Фёкла! Что у тебя на столе всё орешки, грибы, рыба да оленина на закуску. Настрогай гостю медвежатины и изюбрий окорок копчёный из кладовки принеси.

— Не в коня корм.

— Чаво?

— Говорил же тебе, язву залеченную лелею.

— А как ты её нажил?

— Нервы, понимаешь. Страх. Бессонница. Дёргаешься туда-сюда. Игра опять же сутки напролёт.

— Ещё бы спокойно спать при таких деньжищах!

— Теперь вот на диете мучаюсь. Насчёт птички как у тебя?

— Рябчиков в этом году нет совсем. Тетеревей мало было и те все вышли. Глухарей ты с язвой есть не станешь. Они зимой хвою объедают, насквозь проскипидаренные. Мороженая куропатка пойдёт?

— Пусть запечёт парочку. Сам охотишься или дань с тунгусов собираешь?

— Не помню уже, когда карабин или дробовик в последний раз в руках держал. Тунгуска моя — злая до охоты. Девка спрытная, только слабосильная по малорослости и недовесу. Медведя или лося завалит, а на гору сюда не втащит. Я крупную добычу на снегоходе подбираю, на месте разделываю и домой везу.

— Она овсянку умеет варить?

— Моя тунгуска всё умеет, док.

— И манную кашу без комочков?

— И манную кашу, если ты крупу с собой привёз.

— На сгущённом молоке?

— Обижаешь! Корова у неё, почитай, всю зиму доится. Молочко своё, натуральное. Маленькая коровка, мохнатая, якутская, но справная.

— Неужто и впрямь дойная?

— А то как же! Доится коровка наша, а, Фёкла?

Тунгуска закивала в ответ, как китайский фарфоровый болванчик.

— К бугаю далеко водить?

— Бугаёк был свой. Тожить малорослый и мохнатый. Молодой, да больно буйный. Рогами стенку сенника разворотил. Забить пришлось. К весне за подтёлком в район съезжу. И ещё телочку подкуплю.

— На кой ляд тебе тёлочка, если мы к лету за бугор уйдём, мужик?

— Тьфу-ты! Я так-то и как бы забывши оказался. И то верно — на кой мне бугаёк тот!

— Сено где косишь?

— Тунгуска моя окашивает опушки и ворошит граблями траву на просушку. Я потому копенки в сенник свожу. Завёл бы коз и овечек, да ребятишек нету, кому бы их пасти. Кабанчиков кажидный год выхаживаю на сало. Как без жирного зимой в тайге? Забили уже молодняк. Свиноматка с хряком остались, тоже махонькие, сало жестковатое, так север же!

7.2

— Как ты только с таким хозяйством управляешься?

— Не я. Тунгуска у меня двужильная. Яички всмятку могу предложить кажидный день на завтрак, как раз для диеты полезно. А курочек резать не стану до весны. Да и невкусные они, эти несушки… Ты, Лёва, скажи честно, как себя чувствуешь?

Ерофеич спросил о здоровье гостя так осторожно, как обращаются с душевнобольными. Не сводил с него глаз.

— О чём ты?

— Ты уже не того?

— Чего — того?

— Не с приветом, спрашиваю?

— А что было-то?

— Мне показалось, что ты малость припадошный стал после того, как упал в шахту.

Гость вздрогнул, весь как-то подобрался, сжав губы и закрыв глаза.

— Про шахту, мужик, забудь, — потянулся гость к бутыли. — У личности с тонкой психической конституцией случаются нервные срывы, понимаешь. Запредельное торможение психики с последующей разрядкой в виде краткосрочного запоя.

— Я таких заумных словов не знаю, только вижу, за тобой нужен глаз да глаз, как за дитём малым.

— Вот и приступай к обязанностям моего телохранителя уже сейчас, если на то пошло. Считай, что я тебя нанял, и зарплата пошла набегать. А пока хлопнем осторожненько по маленькой, чтобы обо всём забыть.

— А что забывать-то?

— Да про всё невесёлое забыть хочется, чтобы заглушить тоску, — сказал гость будто бы самому себе, опять уставив глаза в полутёмный угол избы.

Ерофеич чокнулся о стакан Шмонса, но глаз с рук гостя не сводил. Рядом со Шмонсом лежал слишком острый кухонный нож.

— Ага, вон и мои куропаточки подоспели, — как-то уж слишком по-детски обрадовался гость.

Ерофеич выдохнул с облегчением — важный человек как бы уже и пришёл в себя. Могуч уж больно и обилен плотью. Такой в припадке ярости похлеще бугайка дом разворотит.

7.3

После обильного обеда с умеренной выпивкой гость повеселел и оживился. Щёки порозовели. Красиво очерченные восточные глаза загорелись прежним издевательским огоньком, а сочные губы уже не покидала ехидная улыбочка. Он стал похож на того баловня судьбы с барскими замашками, каким он заявился в зимовье.

— Спасибо за угощение, мужичок. Попил, поел, теперь развлекай меня. Что у нас дальше по культурной программе?

— Баньку Фёкла истопила.

После парной гость и хозяин уже в свежем белье ещё разок попотели в горнице перед самоваром.

— Травку-то на чай опять же твоя тунгуска собирает?

— А кому ещё травы знать! Ни одна собака не отыщет заветное зелье в тайге, к примеру, от укуса змеи, как моя тунгуска.

— У вас тут ещё и змеи водятся? Ведь мерзлота вечная под нами.

— Есть маненечко на тёплых местах, где змеючкам можно яйца откладывать на прогреве.

— А как твоя тунгуска у тебя насчёт сексапильности?

— Чаво?

— В постели она как, спрашиваю?

— Испытана в деле — полный порядок по этой части! Никто ещё не жаловался.

— Ты от себя говоришь или отзывы со стороны были?

— Ещё скоко! Пробрались как-то неподалёку отсюда в тайгу китайские геологи. Штук пятнадцать. На летний полевой сезон, как водится. А в подручных у них русские рудознатцы — все самые заветные местечки иноземцам выдают как на духу. Привычку такую нам немцы, то ись иноземцы, навязали — родиной торговать. За водку, конечно. Китайцы денег им почти не плОтют, да и куда в тайге с деньгами-то? Зато водка у китайцев ящиками не переводится. Ну и технический спирт у них канистрами, хотя сами китайцы его почему-то не пьют. Только для русских и тунгусов держат.

— Понятно, гуляют разведчики недр напропалую, а баб в округе с собаками не сыщешь.

— Точно угадал! Пристали ко мне как с ножом к горлу, сдай нам напрокат твою подкаменную тунгуску по таёжному гостеприимству, как у северных народов заведено. Уступил её разок начальнику ихней партии. Другие пронюхали, начальника побили маленько за то, что не всем баба досталась, и тоже мне юани за неё тычут. И пошло-поехало, разве что я билетики на сексуальное обслуживание не продавал, как в том борделе на районе, замаскированном под массажный салон.

— Клиенты довольные остались?

— Обижаешь! Да им по пьяному делу хоть кастрированного трансвестита, как ты говорил, подсовывай. Только не к добру баба мужикам в тайге.

— А чего так?

— Тут дело такое, док, — что на корабле, что в тайге, что в тундре при мужиках опасно бабу держать. Дошло, само собой, до поножовщины. С пьяных глаз один китаец другого пырнул. А мне такое горе на кой надо? Китайский вертолёт прилетит разбираться, с высоты мою зимовёнку сфоткает и на карту нанесёт. Международная полиция миротворцев також тут как тут будет. Ну, я всю геологическую партию с их раненым китайцем кратким путём через Морошкин луг к фершалу и направил. А лужок тот — место с виду чистое, для езды удобное, только не луг то на самом деле, а болото, вековой травой затянутое. По берегам плавучая трава хоть вездеход удержит, а в самом центре и пешком провалишься. Ну и укрыл тот Морошкин лужок под собой всех китайцев заодно с их русскими запроданцами. И следов от них не осталось.

— И как ты выкрутился?

— Чудом и божьим промыслом! Даже искать никого не стали, потому как геологоразведка та была нелегальная, понимаешь? За неё китайские власти своих же китайцев за причинное место подвесили бы, кабы дознались. Территория эта на сто лет вперёд за канадскими геологами зарезервирована. Протехторат то ись, а узкоглазые сюда понаглянке впёрлись. Таким-то вот макаром я свою берлогу от аэрофотосъёмки уберёг. А деньжат уж нажил на тунгуске, что тот сутенёр столичный, когда я её шмонькой приторговывал.

7.4.

Пьяненький гость масляными глазками рассматривал тунгуску с ног до головы и причмокивал сочными губами.

— Ты бы при девушке язычок попридержал, мужик. Может, ей обидно слушать. Молоденькая ещё.

— Да не смотри на неё так, паря, то есть док. Недостаточный человек она. Ейному племени ещё тыщи лет развиваться надоть, чтобы полноценным человеком заделаться. Ни хрена она в наших разговорах не понимает, не печалься.

— Не о том я печалюсь… После тех геологов от неё ничего на конец не словишь?

— Да ты чо! У неё в избе полная чистота. Недавно и саму её посылал на «техосмотр» к районному гинекологу. Чистая она. И справка в наличии имеется.

— А как ты сам предохраняешься?

— От кого?

— Почему она не беременеет, спрашиваю?

— Наверное, дикая натура от цивилизованных мужиков зачать неспособна, как обезьяна от человека, сколько её ни дрючь. Природа позаботилась, видать, чтобы кровя разные не смешивались.

— Ну, это тебе просто повезло, что бесплодная прислужница попалась. А то бы она тебя метисятами по рукам и ногам повязала. И алименты с тебя содрала.

— Мне её шантаж — до одного места.

Тунгуска в своём закутке сняла вязаную шапочку. Наверное, в избе стало слишком жарко. Её маленькие, чуть заостренные ушки спазматически подрагивали, словно она собиралась ими водить по сторонам, как чуткая оленуха.

— Хозяйна, шантаж — чего это?

Звуки её хрипловатого голоса словно бы вырвались из самой глубины глотки и резали слух невероятным гортанным скрежетом.

— На кой те знать-то, Фёкла? Ну, это когда под бубен у костра пляшут.

— Шаманы?

— Лешие… А ну снова шапку натяни!

— Жарко — печка.

— Потерпишь. Не срами меня перед гостем своими погаными волосьями… Всё на тебе не как у людей.

Девушка натянула шапочку на самые глаза, раскрыла компьютер и загрузила слово «шантаж» в поисковик. Гость заметил, что она читала статью в электронной энциклопедии, беззвучно шевеля губами.

— У тебя спутниковый интернет есть?

— Ага. Сам поставил. Антенну же видел.

— Видел. Она у тебя на юг смотрит, как положено. На китайские спутники подключил?

— А хрен его знает! Скрутил и вставил всё, как бог на душу положит, и заработало само.

— И как же ты оплачиваешь трафик? По безлимитному тарифу? Пользуешься сетевым банковским кошельком?

— Ничего никому не плачу. Само по себе работает.

— Покупка и использование приёмо-передающего оборудования стоит совсем немалых денег. У какой фирмы брал?

— Не у фирмы, а брал без хозяина в доме.

— Стырил, что ли?

— Не, там всё по-честному. По весне как-то раскопал в снегу заброшенную фанзу. Мёртвых китайцев во дворе уже росомахи на части разобрали, а электроника всё ещё работала от ветряка.

— И откуда они пришли?

— Росомахи?

— Да китайцы эти!

— А я знаю? Мертвяками они были ещё до моего прихода, это уж точно.

— Хорошо ещё, чтоб то были метеорологи, а если ты ограбил замаскированную разведточку китайской армии? Вычислят тебя, мужик, по глобальной системе позиционирования.

— Почти год никто не хватился, а тут нам с тобой только до весны прожить, а там дай бог ноги!

— Может, и привалит удача, не спорю… А как твоя тунгуска интернет освоила? — грузно приподнялся гость, чтобы издали глянуть на компьютерный экран в закутке у прислужницы.

— Утопшие китайские геологи её выучили. И читать-писать по-китайски заодно. У них тоже компьютеры были. Весело им было с моей мартышкой забавляться, видать.

— По интернету шустро шастает?

— Ага, поначалу даже заставил её на порносайтах сексликбез проходить, чтобы знала, на что баба мужику дадена. А теперича она больше в игры компьютерные гоняет.

— Какие?

— Я знаю? Все больше какие-то стрелялки-догонялки и стратегии военные.

— Пробовал играть с ней на пару?

— А, лучше и не пробуй! С такой играть не садись, док! У этой дуры звериная прыть на игру и чуйка на везение. Короче научили китайские геологи мою чуму играть на компьютере, а по мне так оно и лучше. Сидит себе и сопит потихонечку, как дурочка в психушке. Мне не мешает.

Гость зевнул и потянулся.

— Что-то разморило меня после баньки и твоих россказней. Пойду вздремну, а то и вовсе спать завалюсь до утра.

Он вытащил из рюкзака пузырёк одеколона.

— Тунгуску свою одеколоном с ног до головы продезинфицируешь и ко мне — в постель.

Тонко щелкнуло реле в компьютере. Экран погас.

Фёкла поднялась с медвежьей шкуры:

— Постеля стелитя?

— Ага, — строго сказал Ерофеич. — Только подмойся и нацепи все женские штучки-дрючки, ну трусы там, лифчик, пеньюар, чулки и всё такое, как я тебя учил. И меня перед гостем не осрами — губы накрась, брови подведи, припудрись, нарумянься, надушись, как в компьютере модниц учат. И парик надень с золотыми кудряшками, чтобы на женщину походить, а не на зверину таёжную.

Крохотная женщинка в знак покорности закивала головой и тут же скрылась за внутренней дверью, которая вела в ещё не остывшую баньку.

— Понятливая мартышка, — зашёлся от беззвучного смеха пьяненький гость и смачно сплюнул на выщербленный от частого мытья сосновый пол.

7.5

Утром Ерофеич не утерпел спросить:

— Ну и как тебе моё тунгусское гостеприимство, док?

— Не дался ей секспросвет на порносайтах. Как надувная кукла из сексшопа. Ни одной эмоции — бревно бревном.

— Ага, пенёк с глазами. Юмора совсем не понимает. Анекдоты не доходят. Китайские мультики смотрит — не улыбнётся, а мурмычит себе под нос, как загадку какую разгадывает аль задачку решает.

— Да и худая она у тебя.

— Худая? Видел бы ты её, какая она пришла ко мне! Тощая, ножки-ручки спички-спичками, ребристая, как радиатор отопления… Она ж по женской части только того и знала, что бисером по бересте вышивать. В расход вошёл, приодел чумичку. Вдолбил с пятого раза, для чего женщине трусы, к чему лифчик. На себе показывал, как напяливать колготки и что с гигиеническими прокладками делать. Научил косметикой мазаться. Только вот с причёской у меня облом вышел — и сам не знаю, как бабы волосы укладывают, завивают да красят. Поэтому заставляю её вязаную шапку носить, чтоб эту срамотищу ейную спрятать. А с маникюром я тоже ни уха ни рыла.

— Надо её в косметический салон сводить или вообще на месяц в клинику красоты уложить, чтобы морду пескоструйной установкой отскоблили. Но ты для простого таежника — молодец. Из гоминидки почти человека выдрессировал.

— Так я ж охотничьих лаек двадцать лет по соболю натаскиваю! Опыт ого-го какой!

Крохотная женщинка переодевалась за полуприкрытой занавеской в своём укромном уголке на медвежьей шкуре. Меняла доспех ночной обольстительницы на привычные таёжные одежки — штаны из замши и заячью рубашку. Женские шмотки она стянула узлом для стирки такими резкими движениями, словно ей гадко было прикасаться к предметам дамского обольщения. Гость без зазрения совести наблюдал за её манипуляциями и как-то сочувственно вздохнул:

— Негоже православному валяться с язычницей в постели. Ты бы окрестил её, что ли. Церковь тут есть поблизости?

— Скит староверческий подойдёт?

— В самый раз.

Гость на белье всегда носил портупею, похожую на подтяжки. Под левой мышкой — кобура с пистолетом. Под правой — кошелёк. Он вытащил несколько кредиток.

— Отдашь батюшкам на крещенский сбор и на пожертвование для церкви, ну и за моё здравие пусть помолятся.

— Не много ли им будет?

— Не тебе, мужик, решать.

ГЛАВА 8.0 РАЗГОВОРЫ ЗА ПОЛИТИКУ ПОД ВОДОЧКУ

— Фёкла, бери собачек и ехай к батюшке Мафусаилу! Вот тебе записка к нему от нашего дорогого гостя и деньги за твоё крещение. Как только он тебя покрестит — сразу домой! Никаких гостеваний у родни в чумах. Вшей мне только не хватало.

Тунгуска вся подобралась, как кошка, и стрельнула в их сторону звероватыми глазками-щёлочками. Но на плоском лице не отразилось никакого чувства, словно это была маска неподвижного манекена в историческом музее, изображающего беспощадного воина-мстителя из карательных отрядов Чингисхана.

— Хозяйна! Мне на дальнюю заимку потом надо — олешков посмотреть.

— Знаю твои увёртки!

— В прошлый раз рысь вокруг топталася. И росомахи бродили.

— Ладно, сгоняй и туда, а на обратно пути подстрели мне пару беляков. Зайчатинки чтой-то захотелось. Ну чо, по маленькой для аппетиту перед завтраком, док?

На этот раз гость охотно согласился безо всяких увёрток и отговорок. Тунгуска ушла ещё затемно, наготовив мужикам еды на день. Солнце под конец осени на Етагыре чуть-чуть выглядывает из-за гор только после десяти утра. Поэтому и завтракали при слабеньком электрическом свете, ветряк еле крутился в затишье. А если включить ещё телевизор и компьютер, то электроника съедала почти всю электроэнергию аккумуляторов.

Гость начинал капризничать, как выздоравливающий ребёнок. После долгого и переизбыточного угощения с утра уже изрядно пьяный, он потребовал себе на обед миску лапши с медвежатиной и лосиную серьгу, это такой деликатес на любителя — мягкий нарост снизу на шее у лося:

— Хочу таёжной экзотики!

— Лёва, — панибратски положил Ерофеич ему руку на плечо. — Тебе же недавно язву вылечили. Нужно кушать что-нибудь лёгкое, и вообще есть понемногу, но часто.

— А я буду есть помногу, но часто!

— И не выпивать с утра лишку.

— Буду не выпивать, а пить запоем, назло всем врагам, а особенно назло врагу рода человеческого.

— Ты его этим только обрадуешь, а сам загнёшься, Лёвыч. У тебя вон руки со вчерашнего страху от подземелья до сих пор дрожат. Так-то ты весны не дотянешь. И на кой тогда тебе твои валютные миллионы?

— Спиритус — это дух по латыни! Питие — русский оберег от нечистой силы. Православного ни один чёрт не возьмёт. А я русский?

— Да русский ты, русский, Шманец.

— Тогда я буду пить, потому как питие — веселие Руси есть! Клин клином вышибают. Минус на минус даёт плюс! Русские спаслись только православием и водкой.

— Ага, я хоть ни чуточку не православный, а кержак-кержаком беспоповский, только я, получается, при тебе за бугром буду не телохранителем, а нянькой. Стану тебя в инвалидной коляске катать и памперсы тебе менять.

— Ничего ты не понимаешь, мужик. После сильного нервного потрясения нужна интенсивная терапия седативными медпрепаратами.

— Какими так-то аппаратами?

— Успокоительными лекарствами. Алкоголь снимает стресс.

— Хэх-ты, потрясение у него! Испугался обычного шахтного сполоха.

— Я видел в подземелье рогатого Етагыра с одним глазом, говорю тебе. Тебе достаточно такого объяснения для твоей убогой фантазии, мужик? Ну и отстань навсегда от меня с этой шахтой!

— Это, Лёва, так светящийся в темноте газ из-под земли вырывается, а ничуть не Етагыр в блеске адского пламени.

— Тогда меняем тему разговора и навсегда забудем о моём вчерашнем психическом заскоке в шахте.

8.1

Похоже, доцент Шмонс окончательно смирился с панибратским обращением своего холопа. Такое и в старину нередко случалось, когда кто-то из расторопных дворовых мужиков в открытую издевался над беспомощным паном и даже давал ему тумаков, если тот сильно раскочевряжется. Хозяин с расслабленной волей и ловкий слуга в этом случаем как бы меняются ролями, когда остаются с глазу на глаз.

Ерофеич без прислужницы целый день носился по избе и пристройкам для скота за хозяйскими нуждами, по-бабьи хлопотал у печи, а пьяненький Шмонс дремал перед маленьким телевизором с китайскими программами безо всяких субтитров. Фёкла вернулась из церкви ближе к полуночи.

— Покрестилась? Покажь крестик.

Нательный крест был из чистого золота и на золотой же цепочке.

— Поносила? Теперь сымай!

— Чего уж так безбожно! — возмутился даже Шмонс, которому вообще-то все обиды тунгуски были безразличны.

— Сымай, кому сказал! Нечего ихнюю дикарскую породу золотом баловать. Я ей деревянный вырежу на простой верёвочке.

— Так твой крест нательный из дерева же ещё нужно в церкви освятить, мужик.

— И так сойдёт. А теперь будём спать! Фёкла, отведи нашего пьяного хозяина к себе в постель.

Крохотная женщинка положила руку здоровенного Шмонса себе не плечи и потянула его к полатям за ситцевой занавеской. Тот полез к ней целоваться слюнявыми губами:

— Новоокрещённая ты моя язычница! Теперь между нами в постели нет греха.

— Есть грех — нас не венчали, — неожиданно ответила молчаливая тунгуска.

— Откуда ты знаешь?

— Поп сказал.

— Ну, если и есть грешок, то совсем ма-а-аленкий. Отмолим потом. Церковь поставим в Китае.

8.2

На следующий день Шмонс проснулся ближе к полудню, когда из-за гор выглянул краешек солнца. В жарко натопленной избе никого не было.

— Эх, башка трещит! Полечиться бы.

Он побродил в обрезанных валенках по пустой избе, похлопывая по животу и даже насвистывая что-то от хорошего расположения духа. Затем вдруг примолк и испуганно огляделся по сторонам, ища на стенах иконы. Икон не нашел, а просто неуклюже и торопливо перекрестился и пробормотал: «Иисусе Христе, сыне Божий! Милостив буди мне грешному».

Успокоившись, подошел к шкафу с застеклёнными дверцам и нашёл флакончик с какими-то корешками. Вытащил стеклянную пробку, понюхал, попробовал на язык и выхлестал содержимое в два глотка, а корешки выплюнул на пол.

— Эх, вот и полегчает!

Сначала он на самом деле почувствовал лёгкость во всём теле. Казалось, мог взлететь, взмахнув руками. На душе стало покойно и радостно, ушли все страхи и опасения за судьбу своих спрятанных под землёй миллионов.

— Неужто колдовское зелье у тунгусской ведьмы так действует?

Но тут кровь хлынула носом на нательную рубашку и даже на пол. Стало всё понятно:

— Отрава!!! Спасите!

Хлопнула дверь. В избу вошел Ерофеич в коротком полушубке с охапкой спутанных сетей в красных от мороза руках.

— Лёва, с ума сошёл! Это же настойка женьшеня.

Он бросил ворох подмерзших сетей на пол и кинулся к Шмонсу. Достал ещё один флакончик и налил в стакан.

— Выпей-ка успокоительного горного пиончика, а то сердце от натуги не выдержит.

— Так женьшень же целебный, говорят!

— Если капельками пить.

Шмонс выпил и этот стакан и почувствовал, что его развезло, как после долгого застолья. Ерофеич вытащил квадратный штоф с таежным бальзамом из шкафа.

— Вот я для тебя ставлю литровую бутыль на полке у печки. Тунгуска её будет пополнять. Пей скоко хошь, если горло захочется промочить. А в шкапчик скляной не лазий. Там лекарственные снадобья.

— Колдовские зелья там, знаю я твою тунгусскую ведьму!

— Лёвыч, выпей ещё вдогонку бальзамчика и расслабься. Полегчает, уж поверь мне.

Гость выпил бальзама и поморщился. Он тогда ещё не выказывал признаков душевного расстройства, но спросил как-то странновато:

— А до скита, где покрестили дикую тунгуску, далеко добираться?

— Для тебя — далеко. Ты тяжёлый. Собачки нарты в гору не тянут. Нужно рядом с ними пробежаться. А ты на ногу не скорый. И вообще на кой тебе захотелось попа, Лёва?

— Исповедоваться и причаститься.

— Помирать собрался, что ли?

— Перед смертью соборуют, а не причащают. Причастие мне нужно для духовной защиты от соблазнов нечистого. Защиту духовную поставить.

— Сиди дома, Лёва. Здоровее будешь.

— Я тебе приказываю, мужик! — хлопнул Шмонс по столу кулаком. — Отвези меня в церковь. Я твой хозяин, а ты мой раб!

— Приказывать будешь, как совсем оздоровишься и протрезвеешь, а пока я тебе и дядька, и нянька, и исповедник, потому как ты ещё как той дитёнок неразумный, понял? Сам же говорил, что тебе отсюда и носа нельзя казать. И никто тебя здесь не должен видеть.

Гость обиженно засопел и принялся расхаживать по горнице в валенках с обрезанными голенищами, бормоча себе под нос и дергано жестикулируя. Потом утихомирился и подошёл к Ерофеичу, отводя от него глаза, словно гостя одолевало что-то постыдное, о чём он не смел сказать громко.

— Слышь ты, мужик, если я лишен возможности исповедоваться, то дай мне хотя бы выговориться.

— Помолчи уж лучше, Лёва, а то опять свихнёшься, как тогда в шахте.

— Нет, мне нужно высказаться о сокровенном… Меня распирает изнутри красноречие и подстрекает ораторский зуд. Я доцент. Лекции читал. Мне нужна публика.

— Почешись, и зуд пройдёт.

— Буду говорить и говорить тебе назло. Нуждаюсь в лечении словом — вербальная терапия это называется, а то совсем свихнусь и сам с собой разговаривать начну.

— Ну и толкай свои речуги хоть до полуночи, пока сон не сморит, а я сяду сети распутывать. Я терпеливый на болтливых дураков.

Ерофеич уселся на низенькую скамеечку и принялся распутывать сети — занятие, от которого нормальный человек может взбеситься и порубить их топором. Но у Ерофеича терпения хватало. Шмонс выпрямился, потянулся было к вороту по привычке поправлять галстук перед выступлением. Но он был лишь в нижнем белье и стеганой безрукавке. Откашлялся и начал свою первую лекцию:

— Хочу сделать заявление во всеуслышание: я никогда не стану ни президентом, ни царём, ни ханом, ни каганом!

— А тебя никто не приглашает на царство.

— Ни диктатором, ни императором, потому что мы — мудаки! Мы — мудозвоны! Мы сами себе создаём опасности и трудности. Не желаю править людишками, которые своими руками себе роют могилу!

— Эт-то в точку попал.

— Живём в многоэтажках, всегда готовых превратиться в смертельную ловушку при любых техногенных катастрофах… Мы — беспечные идиоты! Наш транспорт слишком опасный. Этот молох вместе с алкоголем, наркотиками, инфекциями, раком и сердечными заболеваниями ежегодно пожирает больше людей, чем погибло на третьей мировой войне под ядерными бомбами и химическим оружием. А мы всё продолжаем приносить ему в жертву сотни тысяч людских жизней.

— Я слушаю, слушаю, только, прости, Шманец, смотреть на тебя не могу — глаз от работы нельзя отвесть. Мне надо запутанную сетку распустить, а то я ещё более того напортачу, если работать не глядя.

— Мы — мудаки в квадрате! Ездим на машинах, изобретенных триста лет назад. Летаем на самолётах разработки трёхсотлетней давности. Тонем на кораблях и разбиваемся на поездах ещё большей древности. Запускаем спутники на всё тех же старинных жидкотопливных ракетоносителях, что были спроектированы триста лет назад. А почему? Потому что мы — недоумки! Даже не замечаем, что физика у нас под запретом, химия лепит бытовую синтетику и искусственную пищу, а не делает прорывных открытий. Математика стала задрипанной прислужницей компьютерных технологий, а не фундаментальной наукой.

— Наука мне вообще до одного места, прости, Шманец.

— Мы — мудаки в бесконечной степени, если Цитадель Цивилизации, старая Европа, полторы тыщи лет пыталась физически уничтожить русских, а теперь белое население Европы, Америки, Австралии едва дотягивает до двухсот миллионов, а чистых русаков в мире — более пятисот миллионов. Вот уж эффективная демографическая война на уничтожение, что называется! А всё потому что мы — феноменальные придурки и даже не хотим замечать этого!

— Я согласный, — стереотипно отвечал Ерофеич. — Нам на Етагыре и без грамоты неплохо живётся. Мы тут сами себе хозяйва, над нами нет властей да учителей. Живём народной премудростью. Питаемся с природы, лечимся без медицины травкам, какие Фёкла собирает.

— Здраво мыслишь, мужик! В тебе глаголет мудрость природная, за сотни веков накопленная. Может, и капелька русской крови в тебе позволяет так мудро мыслить.

— Капелька русской крови течёт и в жилах Фёклы. Ну какая тунгусская девка прошла мимо лап русского охотника?

8.3.

Укатили последние деньки осени. На Етагыр опустилась зима с её сплошными сумерками днём и непроглядной теменью в ночи. Солнце показывалось из-за гор всего на полчаса. Остальное время, условно говоря, до пяти часов пополудни «смеркалось», как и до полудня «рассветало». А если над озером с горячим ключами поднимался влажный туман, то солнце вообще не заглядывало в окошки избы. Темнота и полутьма угнетали так, что хотелось пригнуться и ходить на полусогнутых, словно над тобой нависла неподъёмная тяжесть.

Ерофеич хлопотал по рыбацким делам. Тунгуска носилась, как бурундук по пням и кочкам. Кормила скотину, доила корову и оленух, охотилась в тайге, шастала на оленях или собаках на рынок за припасами. Раньше срока отелилась корова, зато у оленух одна важенка оказалась яловой, хотя до сих пор почему-то доилась, ну, просто диво-дивное.

А доцент Шмонс день за днём в зимнем полумраке всё излагал премудрости и изрекал пророчества. «Лекции» начинались одинаково — Шмонс воздевал свою белую холёную руку перед воображаемой многочисленной аудиторией и громогласно провозглашал:

— Вслушайтесь в отдалённый шум грядущего бедствия!

Фёклу привычно не замечали, как будто прислужницы и не было вовсе. Она иногда вострила ушки на проповедях Шмонса, но её можно было не принимать в расчёт. Мало просто слушать — важно слышать и понимать. А что поймёт пенёк с глазами? Для неё речь учёного человека — «белый шум», как говорят связисты, да и только. Как и музыка Баха и Генделя для любителя блатного шансона — просто бессвязный набор звуков.

За пару недель гость выговорился и как бы успокоился. Наверное, вербальная терапия помогла. У него перестали трястись руки и дёргаться щека. Но лицо всё ещё время от времени искажала гримаса, а могучие плечи передёргивала судорога. Но после долгого и изматывающего обеда или ужина с беспрестанной выпивкой и обильными закусками, он постепенно набирался таёжной настоечки до такого состояния, что переставал трястись и дёргаться. Отрадно, отмечал это Ерофеич. Есть надежда, что Шмонс не свихнётся до лета.

Ерофеич всё-таки свозил его к раскольникам. Самого Ерофеича кержаки не жаловали, даже на порог не пускали, но Шмонса приветили с радостью и предложили остаться на недельку в святой пУстыни.

После возвращения из скита Шмонс, исповедавшись и причастившись святых даров, быстро забыл про праведное житие. Пили много и часто, застольничали долго, поэтому никто из обитателей зимовья не заметил, что наступило мирское новолетие — пришёл Новый год, Закончился Великий пост и наступило Рождество. О церковном календаре никто не вспомнил.

У чалдонов и тунгусов был свой календарь с зарубками на столбе. По этим зарубками они отмечали, насколько увеличивается или уменьшается световой день, когда случается солнцеворот и равноденствие. Этот деревянный столп на самом видном месте ставили на Севере испокон веков. Потом церковники его стали называть «идол Ярилы», когда уже окончательно забылось древнерусское язычество и вся чертовщина, связанная с ней. И слава Богу!

8.4

Ерофеич терпеливо выслушивал бредни Шмонса. Лучше не спорить с порченным человеком, а то только хуже ему сделаешь. Это тебе любая бабка-шептуха скажет. Иногда Шмонс говорил без пафоса:

— Я очень красив, обаятелен, богат и сам себе хозяин. А если горе-правители толкают мир в бездну, то на всё воля Божья.

Сказал и истово перекрестился.

— Нам с тобой, Лёва, вся их политика до одного места. Мы сами по себе умнее всех. Только вот скажи, как Цитадель Цивилизации зарождение маосталинистов проморгала?

— Европа в телевизор глядела и любовались тихим угасанием русских раздробленных земель. Всем казалось, что наконец сбылась тысячелетняя мечта об «окончательном решении русского вопроса». И тут вдруг в Ниеншанце вскакивает на бронетранспортёр заучка-очкарик Толик Цой, ростом полтора метра с кепкой, и провозглашает победу народной революции на Русской земле во главе с партией «Друзья народа». Председатель Русревкома Конрад Иванович Лоренц, только что вернувшийся из эмиграции в Гамбурге, объявляет о поголовной мобилизации под музыку Прокофьева со словами: «Вставайте, люди русские!» Непобедимый маршал Народно-освободительной армии Руси Худайберген Османов буквально за полгода зачистил всю европейскую часть бывшей Великой России от областных князьков и атаманов, прихватил заодно север Финляндии и Норвегии, Белостокское воеводства в Польше и целиком все устье Дуная. А всё потому, что русские в курных избах, снова стали плодиться и размножаться, как тараканы.

— Откуда взялись эти все эти вождаки?

— Мужик, любая революция их мечет, как лягушка икру. Полководцы с мировым именем, как первоклашки, пялились на планшеты с картой военных действий и наотрез отказывались верить в военный гений тридцатипятилетнего Анатолия Цоя, главковерха Худайбергена Османова и коллективный разум Русвоенсовета. Все люди доброй воли негодовали на бессилие Запада. Оцепенели перед загадкой русской души.

— Чо дрожать-то? Русские на них же не попёрли.

— Успокоились на Западе только тогда, когда в никому не известной аризонской малотиражке местная журналистка Джой Стилсон догадалась, что русские побеждают не своим умом и силой, а с помощью суперновейших технологий, которые им предоставили во временное распоряжение таинственные инопланетяне. Иначе просто быть не могло. Такая отмазка для Запада была понятна и приятна. Столицей новой Руси маосталинисты объявили уральский Екатеринбург, бывший славный Ельцинград, символ некогда свободной России.

— И вправду был великий человек!.

— Правда в том, мужик, что победило русское предательство. Неблагодарный народ забыл, что великий Ельцин даровал ему свободу. Маосталинисты вообще сдурели с географией и топонимикой. Чубайск теперь Нижний Новгород, Запутинск — Ростов-на-Дону, славный город Гайдар — Сталинград, это вообще непредставимо! У русских нет ни малейшего пиетета к сильным мира сего!

— А питет — это чаво?

— Уважение и почёт. Заговор в среде генералов, генеральных конструкторов, физиков, химиков, генетиков и прочих математиков зрел, как фурункул, полвека и наконец прорвался потоками гноя в русской народно-освободительной революции.

— Они там, чо, всех богатых перерезали, эти революционеры хреновы?

— Даже пальцем не тронули. Просто сменили тип цивилизации.

— Эт-то как понять-то тебя?

— Ну, отменили рабство.

— Так рабство и так было под запретом.

— Ну ты тупой, мужик! Отменили фискально-кредитное рабство. Сменили тип цивилизации с угнетательско-присваивающей на экотворческий.

— Объяснил, называется, — буркнул Ерофеич. — Ты мне растолмачь по-простому.

— Отменили налоги и сборы.

— Такова не быват!

— Много ты знаешь, мужик. В иных типах цивилизаций государства веками обходились без налогов.

— А на какие шиши полицию, к примеру, содержать?

8.5

Шмонс разозлился, даже вспотел.

— Без формул и инфографики не объяснишь, а ты… Да пойми ты, мужик, в народе всегда есть притырки, которым хочется возиться в грязной земле на грядках, шкрябать напильником по железкам, строгать деревяшки! Производить, творить, изобретать, а не развлекаться круглыми сутками.

— Ну и чо?

— Все они ушли за маосталинистами.

— Куда?

— Ушли из городов в экопоселения.

— А в городе кто остался?

— Элита, лучшие люди. Банкиры, политики, генералы. Гламурные девочки и мальчики-развлекальчики. И менты.

- А притырки в экопоселениях что делали?

— Строили заводы с безлюдными цехами, невиданные типы жилища. Создавали альтернативную энергетику и производили неведомые прежде продукты питания.

— На отнятые у богатеньких деньги?

— Не дотумкал ты, мужик, до истины. Они пробудили синергию в народных массах. Ошалелый творец на свободной земле готов работать бесплатно.

— Синь-энергию… Это по-китайски?

— Это чисто по-русски, когда притырки-трудоголики готовы работать, лишь бы жизнь у них интересная была и гарантию сытости, здоровья и безопасности для их детей давала. Не только работяги-трудяги. Даже «творюги» согласны на первое время голодать, лишь бы заниматься своим творчеством.

— Был бы я богатым, так лежал бы на диване и в потолок плевал.

— Это слова нормального человека. А для чокнутых дегенератов-трудяг нужно быть свободным хозяином на свободной земле, чтобы вкалывать круглые сутки. У них нет понятия свободной личности без предрассудков, которой дозволено всё. У них так: страна — твой дом, народ — твоя семья, царь — отец родной, а правительство — твои заботливые дядюшки и тётушки. И коню понятно, из народа выплеснулся такой вулкан созидательной энергии, что маосталинисты всего за пять лет преобразили страну.

— На отнятые денюжки?

— Да нет же. Предатели-чекисты выдали маосталинистам все тайные счета в иностранных банках, где хранились деньги и золото, вывезенное из разгромленного ещё двести лет назад Советского Союза. Сам знаешь, за деньги любой капиталист и мать родную продаст. Все сплавы-металлы, материалы-композиты и прочая химия были тайком закуплена на стороне.

— А технологии инопланетян?

— Не было никаких инопланетян. Инсайдеры-предатели в высшем руководстве Евразийской конфедерации…

— В России то ись?

— Да в бывшей России… Эти иуды выложили из тайников госхранилища все заявки на эпохальные изобретения, сделанные аж с 1968 года. В тот год русские и американцы тайно договорились прятать в тёмный ящик все изобретения, которые изменили бы мир.

— А на кой это им?

— Вот ты, мужик, торгуешь нефтью и жируешь с того. Я — произвожу машины на двигателях внутреннего сгорания. Мы оба с тобой в шоколаде. Представил? А тут выскакивает студентик-заучка, который изобретает источник электроэнергии размером с трёхлитровую банку. И на этом источнике с одной зарядки грузовой автомобиль может возить грузы целый месяц. Тот, кто станет производить новые топливные элементы или электромобили, вознесётся до небес со своим богатством, а ты, торгаш нефтью, и я, производитель машины на бензине и дизельном топливе, мы с тобой по миру пойдём с нищенской сумой.

— Не, так нельзя с богатыми! А питет?

— Ай, любой мужи всегда считал себя умнее пана, как там пиетет?.. Не инопланетные технологии, а народные умельцы позволили маосталинистам проложить мегамагистраль от Калининграда и Мурманска до Владивостока всего за пять лет. Маленький отрезок с БАМом они замкнут осенью, вот увидишь. А от Астрахани через Ашхабад до иранского порта Чахбехар они уже провели ответвление с портовым терминалом на конце магистрали. Представляешь, мужик, как этих маосталинистов из-за паршивой мегамагистрали поддержали Китай и Индия? Они открыли им путь для быстрой доставки их товаров в платёжеспособную Европу.

— Представляю. Семь классов закончил… ну, ладно, пусть шесть. Не представляю только, почему русский народ на маосталинистов так озверело пашет?

— Синергетический эффект свободных людей на свободной земле, говорил же тебе. Они работают на себя. Такое бывало в истории не раз. Над ними нет кремлевского начальства, нет областных чиновников. Управление огромной страной полностью компьютеризировано. Нет коррупции, никто не ворует, никто не обирает население. Полиции нет, жандармов нет.

— Такова не быват, Шманец!

8.6

Россказни Шмонса вывели Ерофеича из себя. Они со злости оторвал кусок рыболовной сети, который не смог распутать.

— Не верю я тебе! Чтобы хорошо жить, нужно кого-то обездолить и заставить пахать за одну похлёбку. А маосталинисты наверняка ограбили богатых.

— Пальцем не тронули, говорю тебе, мужик. Ты хоть раз видел ментовского генерала?

— Один раз. Издалека. Когда тот садился в машину.

— У генерала четырёхэтажный коттедж с прислугой. На одно отопление уходит все его генеральское денежное содержание. Чтобы жить на широкую ногу, ему нужно воровать. А воровать больше не у кого, крышевать некого, с бандитов тоже не разживёшься — тех пустили в распыл подчистую. И что бедолаге делать? Элитные кварталы и коттеджные посёлки опустели, в городах остались одни бомжи и чёрные мигранты.

— А куда горожане делись?

— Горожане, кто из работяг, остались при крупных промкомбинатах.

— А банкиры, манагеры, торгаши — чаво?

— Таво! Выживают, как придётся. Нет финансового грабежа — нет жизни. Бездельник-горожанин что бомж — сдохнет в городском подвале, но работать не станет.

— Ну на хер мне такая песня, если я золотой мошной потрясти не смогу. Я так жить не согласный. Должно быть так — все в говне, а я — в белом фраке!

— Нам повезло, что умные политики догадались вовремя отдать Восточную Сибирь под протекторат ОПГ, Организации Прогрессивных Государств свободного мира, а то бы мы с тобой, мужик, под русскую дудку плясали и вкалывали бы на стройках пятилетки. Я последним чартерным рейсом дёрнул из Ниеншанца в свободную Сибирь. Сначала в Хантымансийск, потом перебрался в независимое ханство Саха-Якутия.

— И там не усидел?

— Когда маосталинисты наводнили Якутск своими агентами, сахаляры стали спешно перекрещиваться в русских. Я учуял запах жареного и дёрнул к тебе на Етагыр по пути в Китай.

— А олигархи куда глядели? Ведь на таких богатствах сидели.

— Российские олигархи всегда были для западных банкиров навроде младших приказчиков в керосиновых лавчонках. Хозяева мира их разве что на конюшне не секли, но ободрать до последней нитки могли как не фиг на фиг. Сам знаешь, что прислуга из горящего панского дома первой разбегается, а панское добро не спасает. Вот и бежал твои олигархи самыми первыми, а потом президенты, премьеры и министры всех пятидесяти четырёх построссийских республик.

— Каких таких ещё республик?

— Либерально-демократических… До прихода к власти маосталинистов вся бывшая Россия была Евразийской конфедерацией из 54 оккупационных зон, которые назывались либерально-демократическими республиками. Ни, типа как Казакия, Поволжье, Ингерманландия, Карелия, Саамия, Кола, Зыряния и прочая мелочь пузатая. Кто-то из западных политтехнологов посчитал, что процесс дерусификации уже закончен. И эти учёные, в говне мочённые, обосновали экономическую выгоду перехода русских на самоуправление, но при условии сохранения русской национальной традиции — крепостного права и монархии без конституции. Пусть власти сами оплачивают свои карательные органы и местную администрацию.

— Ха, они оплотют!

— Ну и рванула национально-освободительная революция.

— А где были жандармы, госбезопасность?

— Половина чекистов тайно перешла на сторону маосталинистов. Остальных — в распыл без суда и следствия.

— А с ментами как?

— Ментов не трогали. Сами разбежались.

— А западная разведка, борьба с международными террористами?

— Там вообще была возня малышни в песочнице. Русские разработали совершенно новые способы передачи информации на расстояние. Невиданное программное обеспечение для своих компьютеров. Безо всяких ракет ослепили все спутники-разведчики. Теперь только русские владеют ближним космосом, как когда-то Англия правила всеми морями на Земле. Ну, вдолбил я тебе истину?

— Не вдолбил… На Западе самая сильная армия в мире.

— Расскажи это своей тунгуске… Россия — это же загадка с хитрыми заморочками. Либерально-демократические власти и западные спецслужбы с самого начала махнули рукой на русские наукограды в тайге, а скрытые маосталинисты из высшей администрации подпитывали учёных украденными у международных банков деньгами. А из наукоградов, как чёрт из табакерки, выпрыгнули переломные открытия и закрывающие технологии. Русские изменили мир.

— Подозрительно как-то. Чо-то не поверю, чтоб маосталинистам из-за границы не помогали.

— Помогали. Толик Цой, их лидер, снюхался с Северной Кореей. Северокорейские руководители быстро и жёстко привели в порядок систему управления от Чукотки, Камчатки, Сахалина до Владивостока с молчаливого одобрения Китая. Русские рванули вперёд в науке и технике, а наполовину мусульманская Западная Европа из производителя превратится в потребителя, а сами западноевропейцы — в классических феллахов, целый день покуривающих кальян в кофейне.

— Да пошло всё оно прахом! — взорвался вспотевший от негодования Ерофеич, отшвырнул табуретку и стал топтать и рвать рыболовные сети, матерно ругаясь. — Чо-то хреновато мне от твоих словов, Шманец. Всю душу обгадил… А ты чо застыла как статуя в парке? — шумнул Ерофеич на тунгуску. — Неча тут те дурака порченного слухать. Всё равно себе в голову ничо не втемяшишь. Мало работы по хозяйству? Накрывай на стол.

Прислужница с вызовом, похожим на бабский каприз, глянула на обоих мужиков из бойниц-амбразур своих узких глаз и смачно харкнула на пол, подражая Шмонсу.

— Ты мне своевольничать кончай! Давно плоской мордой о стенку не стукалась? Вот я космы твои на кулак намотаю!

— Так дальневосточные азиаты выражают свою собственную активную жизненную позицию, мужик.

— Вот возьму собачью сворку на десять постромков и такую позицию ей покажу, что шкура на ней слезет до мяса!

ГЛАВА 9.0 НЕИСТРЕБИМАЯ ЕРЕСЬ РАВЕНСТВА

На следующее утро проснулись в полной темноте. Избу занесло снегом по самую крышу. Зато, когда включили свет, лампочки уже горели поярче — ветряк крутился вовсю, затишье прошло, налетел ветер. Ерофеич с полной бородой снега притопал в валенках со двора.

— Ну, паря, запуржило дня на три. Пурга ни в лес, ни на озеро не пустит. Едва лабаз с рыбой открыл, чтобы собачек накормить. Будем дома сидеть и лекции твои слушать. Выбор нетути… Мотри, паря, не пужай нас больше страшными расказками. А то и я свихнусь с тобой на пару…. Ну, чо ты застыл, как лама в дацане?

— Тшш! — прошептал Шмонс. — Смотри на чудо.

Перед ним сидел на задних лапах на плетённой из лозы вазочке бурундук и забавно щёлкал кедровые орешки.

— Вот уж чудо! Они тут все стены своими ходами изгрызли. Я уже и хорька по их норам запускал, чтобы распугать, а они всё возвращаются.

— Нет, это знак судьбы! Мы точно так же скоро будем обретаться в изобилии, как этот бурундучок на горке кедровых орешков.

— А ну кыш, дармоед! — спугнул симпатичного зверька Ерофеич. — Хреновое это предсказание, скажу я тебе… Фёкла, чо опять ушки навострила, когда умные люди разговаривают? Не твоего ума дело… Как распогодится, поймай хоря, горностая, да хоть соболька недорослого, и запусти его по бурундучьим ходам в стенах. Пусть их кубло порушит, а то житья от этих воришек не будет. Весь сахар растаскают.

— Так бурундуки зимой спать должны.

— Это белка всё зиму спит. Полосатые жулики просыпаются время от времени.

9.1

Самовар кипел и пел. Штоф с таёжным бальзамом стоял на середине стола.

— Ну, делать мне сегодня нечего. Хряпни для красноречия, док, а потом расскажи что-нить забавное. Только без жару и пылу, а то опять заведусь от нервотрёпки и спать буду беспокойно.

Шмонс хукнул, влил в себя высокий «монастырский» стакан настойки и занюхал кусочком копчёной изюбрятины.

— Чего ты хочешь такого умного услышать, мужик?

— А вот объясни мне, дураку, почему нищедрань не уважает богатых? Хозяин созидает мир, а не работник. У работяги на уме только — бери больше, кидай дальше. А банкир — человек умственного труда. Владеет городами, пахотными землями, лесами. Почему к нему без пиетета?

— Вопрос твой лежит в онтологической плоскости и не подлежит однозначной трактовке. На то и свободный рынок, чтобы грабить свободно. А вот маосталинисты…

— Не поминай ты про уродов, у меня от одного этого слова вся шкура чешется.

— Врага надо знать в лицо, чтобы не получить удар в спину. Маосталинистов растолковали тупорылым русским, что на холодной и бесплодной земле не пошикуешь, как в субтропической Америке и обласканной тёплыми морями Европе. У нас даже древесина в год в тайге даёт меньше прироста, чем ёлки в Йеллоустоунском лесу. А наши пичкали быдло рекламой, как сладко живется негру во Флориде на одно пособие по безработице.

— Зря ты так, Шманец. Земля русская обильна и богата!

— Богата только минеральным сырьём. В Европе урожай раза в два-три раза выше. Скот быстрей вес нагуливает. Мясо и молоко там вкусней и питательней. Трава гуще, корова больше молока даёт. И пасётся на лугу иногда двенадцать месяцев, а у нас от силы шесть. Холодно у нас, мужик. Прибыль можно получить только от овец, коз, кроликов да гусей и уток, если близко водоём. Из зерновых выгоду дают только ячмень и рожь. Остальное сельское хозяйство сплошь убытки приносит, если рассчитывать по формулам рыночной экономики. Русские богатели, если жили по русскому обычаю. А это община и взаимопомощь.

— Не согласный! И у нас можно в одиночку богатым быть.

— Можно, если обдирать других как липку. На Западе мужик сможет с грехом пополам перезимовать в одиночку хоть в щелястой халабуде с камельком из камушков подальше от соседей. А на Руси избы должны стоять рядом. Зимой по глубокому снегу к соседу не проберёшься за пустяковой помощью. И работали на Руси совместно — толокой. И помогали друг другу. Так и зарождался у русских проклятый общинный дух.

— Не-е, ты не увиливай паря. А хряпни ещё стакан, и на тебя накатит ясность мысли. Почему русские не уважают богатых? Вот о чём я спросил. Мне говорили, жиды просто боготворят своих богачей.

— Сказки это всё. Евреи-комиссары были самыми беспощадными к буржуям. Взять хотя бы Троцкого.

Шмонс выпил, занюхал мочёной черемшой, но закусывать не стал.

— Не поймёшь ты.

— А ты растолкуй мне!

— Тут надо начинать чуть ли с неолитической революции, а ты полуграмотный.

— Ну и учи меня, дурака, кто тебе мешает? Всё равно погода из избы не выпустит.

— Представь себе, была такая геологическая эпоха — палеолит. Пещерный человек выживал только сплочёнными семьями. Много семей это община, а много общин на занятой территории называется родом. А множество родственных общин образуют племя.

— Ну и чо?

— А то, что по-западному община это коммуна. То есть первобытнообщинный коммунизм. Каждый имеет право получить свою долю пищи на равных. Иначе общине не выжить. Не знали конкуренции, а жили взимопомощью. Излишков и запасов еды не было. Опасность была повсюду, а оружие мало спасало — каменные топоры и копья с костяным наконечником против пещерного медведя слишком слабая защита.

— Ну и?

— Наступила эпоха неолита. Люди научились плавить металл, пахать землю, пасти скот. Появились не только излишки, но и запасы зерна не несколько лет вперёд. Опасностей стало меньше — выбили пещерных львов и медведей. Ну и кому-то первому вздумалось наложить лапу на общее богатство, стать хозяйчиком, отобрать у кого-то добро или землю.

— Во, по уму дело! Я б на то первый пошёл.

— Родилась иная этика — кто смел, тот и съел. Не всем это понравилось, и случилась самая первая и самая кровавая революция — неолитическая.

— И кто кого?

- Победили хозяева — закабалили нищедрань.

— Так и надоть!

— Только вот понимаешь, мужик, есть такое научно обоснованное явление, как генетическая память. 99,99 процентов истории человечество пришлось на равенство в общине. 0,01 процента прожили в обществе угнетательского типа. Люди помнили даже спинным мозгом, что когда-то все были равны. А если взять современное общество, то ему от силы лет пятьсот. Эдак 0,001 процента от прожитой истории. За это время люди просто не привыкли к угнетению. Шкурой, кровью и костями помнят о древнем равенстве.

— Так дурь выбивать надоть из нищедранцев!

— И выбивали, и пороли, и вешали при дорогах, но любви к богатым людям так и не привили. Даже попы не помогли: «Всяка власть от бога. Спасайся в одиночку. Смиряйся, терпи и кайся, грешник, отдавай пану урожай и плати налоги! Плати и кайся! Бедность по грехам твоим. Претерпевый до конца да спасён будет». И с самого начала европейской цивилизации не переводились ереси, вроде спасения праведных в общежитии, то есть в общинах.

— Понятно, коммунячьи замашки — пережиток зверской дикости. Плесни-ка и мне наливочки.

— Кто кому здесь прислуживает? Или ты тоже равноправия требуешь?

— Прости, док! Забылся я, прошибочка вышла. Тово больше не повторю. Я тебе во всём подвержен. Грех мой. Богатых надо наглядно чтить, а то нищедрань, голь и босота к себе равноправенства потребуют.

9.2

Тунгусская девка управилась наконец-то по хозяйству и присела за стол похлебать горяченького. Возмущённый Ерофеич хлопнул ладонью по столу:

— Куды человек, туды и гнида! Ты чо, не могла на корточках в уголок за печкой присесть? Тоже равноправенства захотела?

Шмонс тактично одёрнул его:

— Ты забываешь о гендерном равенстве. На Западе нам этого не простят. Привыкай к цивилизации.

— Гендер, это когда женщина — друг человека? Собака — вот настоящий друг человека, она хоть соображает что-то. Не то, что эта дура. Ладно, сиди, Фёкла с нами, коли хозяин наш дозволяет. Но только роток на замок. Тут, между прочим, умные люди промеж собой разговор ведут. Тебе, дуре, не понять… Ну а вывод из твоих речений каков, Шманец?

— Религии и философия не справились. Идеальный буддист — бездельник, боится работой попортить карму. Христос и Аллах считают людей все равными от рождения. Ницшеанский юберменш — просто дьявольское порождение. Нужна санация.

— Лечить их, что ли?

— Да нет же… Американские индейцы носили в себе общинный дух. Умирали с голоду, а на захватчиков на работали. Пришлось завозить покорных негров. Русские должны разделить судьбу индейцев — вымереть, чтобы от них зараза равноправия не распространилась по миру.

— Ну и правильно. На Западе люди добрые и культурные.

— Ты бывал, мужик, на Западе?

— Токо по телику смотрел.

— Добрые и вежливые западные люди тебя с говном съедят при всяком удобном случае. Они сначала перевешали и выморили голодом сначала своих нищедранцев, потом выбили американских индейцев и переморили уйму негров в трюмах кораблей и на плантациях. Так что на западную доброту не рассчитывай, а дерись за свой успех ногтями и зубами. Там так заведено.

— Русский хмуро смотрит исподлобья, а европеец тебе улыбается.

— Улыбается на всякий случай, чтобы пулю или удар кастетом в висок не получить. У каждого европейца в предках сидит уголовник. Его мучает экзистенциальный страх.

— Какой-какой?

— Прирождённый дьявольский ужас от кровного родства с людоедами-неандертальцами, упомянутых в народных сказках. Воспоминание о людоедстве скромно вычистили западные филологи из народных сказок. Учти, когда уйдём за границу, не веди себя по-русски с иностранцами. Иные западноевропейские актёры и актрисы, особенно ирландского или шотландского происхождения, настолько похожи на русских, что просто диву даёшься. Но не пробуй вообразить, что примут тебя как равного. Мы для них нелюди. Всё равно что малайцы, что чукчи, что австралийские аборигены. Да те же тунгусы!

9.3

— Ну, чо ты Фёкла, расселась и слушаешь, как студентка? Тут тебе не университет. Ведь ничегошеньки так-то и не понимаешь. Знаменитый учёный господин Шмонс только для умных людей лекции читает. Мало у тебя хлопот по хозяйству?

— Я всё сделал, — бесстрастно ответила прислужница.

— Смотри, мужик, не веди себя так с бабами за бугром. Вмиг штраф тебе присудят за мужской шовинизм. Пусть она сидит и слушает. Она мне не мешает, как тот симпатичный бурундучок, что внутри стен твоих ходов наделал. Что ты ещё хочешь узнать от меня?

— Нехай сидит, раз гендер так велит… Почему так-таки прежние власти были тупые? Не поверю.

— Были умные решения — слово «русский» внесли в разряд ненормативной лексики, ну, типа матерщины. И штрафовали за произнесение этого слова в общественном месте.

— А как надо было говорить?

— «Российский»… А ещё слово «Родина» велели писать с малой буквы, подразумевая под ним деревню, где вы родились. Если вас угораздило появиться на свет в городе, то вам и родины не полагается иметь, а надо быть космополитом.

— Чаво?

— Человеком без родины. Некоторые президенты либерально-демократических республик построссийской Евразии вообще не знали родного языка — родились и выучились за границей, даже народной кухни не пробовали.

— Точно, Шманец. Я один раз видел президента незалежной Даурии на празднике Нардаган, так его наизнанку вывернуло от пиалы с молочной сорокоградусной аракой, которую там пьют все с малого детства.

9.4

Так и повелось в пургу, что каждый день утренний чай плавно переходил в первый завтрак, потом следовал второй завтрак, затем по расписанию шёл предобеденный сон, обед, а за ними обязательно послеобеденный сон, полдник, лёгкий ужин, плотный ужин и наконец чаепитие у самовара уже перед самым сном.

Ерофеич бесился от безделия, но у Шмонса были совершенно иные представления о свободном времяпровождении. Ему нужен был собутыльник и собеседник.

— Выборы, мужик, дело государственное и ответственное.

— В старые времена никогда промашки с выборами не делали.

— А шесть лет назад власти обленились настолько, что поручили жизненно важную для государства задачу подсчёта голосов на выборах в думу суперкомпьютеру. Программу для него написал левой задней ногой выпускник недавно реформированного по европейским стандартам образования для афроамериканцев Московского университета с трёхлетним обучением. И никто результаты голосования не корректировал в правильную сторону. Стоит ли удивляться, что крохотная партия «Друзья народа», замаскированные маосталинисты, получила 98 % всех депутатских мест в Госдуме, а Толик Цой стал премьером как лидер правящей партии. Маосталинисты отказались платить по долгам космополитического режима. И весь мир, оставшись без халявных русских ресурсов, потеряв капиталы, ощерился на русских.

— Если так, какая выгода тебе, Шманец, записаться в русские да ещё православные, когда весь мир ощерился на русских?

— Ну ты даёшь, мужик! Мне открывается прямая дорога в беженцы от кровожадного режима маосталинистов. И сопутствующие льготы.

— У евреев мало выгод, что ли?

— Никаких. В нынешнем Израиле на каждого еврея по пять арабов приходится.

— Эт-то точно, как в республике нивхов на Амуре — на одного нивха десять русских в селенье. Кстати, тама же неподалёку Биробиджан.

— Знаю. Евреев — раз-два и обчёлся.

— Всё-тки без выкрутасов объяснил бы, в чём твоя выгода заделаться русским?

Шмонс всерьёз задумался и обстоятельно ответил:

— Была надежда пригреться в Литбелпольской республике со столицей в Менске, но местные власти ввели краниологическую экспертизу для иммигрантов.

— А на кой им та хрениологическая кспертиза?

— Чтобы отделить коренных поляков и исторических литвинов от понаехавших недочеловеков — евреев, хохлов, россиян, как сделали моноэтничные жмудины, латыши и чудины в Прибалтике. Не выгорело там моё дельце — экспертизу на черепомерке не прошёл. Решил в русских сибиряков, чалдонов записаться. Мы с тобой как нацменьшинство свой профит поимеем.

— За границей по программе сохранения вымирающих народов мне будет налоговое послабление, снижение арендной платы за жильё и за образование для моих будущих детей, как эскимосам или индейцам.

— Тады получается, что мы с тобой — «краснокнижные» звери?

— Наконец-то до тебя дошло. Мы, сибирские чалдоны, находимся под защитой Лиги охраны вымирающих наций со штаб-квартирой в Женеве. Как, например, американские индейцы или потомки белоказаков-семёновцев в Монголии.

— И на кой они русским эмигрантам помогают?

— Всё просто. Тут главный критерий — ненависть к Великой Руси и горькая обида на неё: «Не мать она нам, а злая мачеха. Дайте мне автомат, я пойду воевать против неё». Мы с тобой теперь эндемики.

— Какие академики?

— Вымирающие народцы. Нас надо охранять от полного исчезновения.

9.5

Учёный «док» ещё немного помолчал, подбирая слова, чтобы истина наконец дошла до непонятливого мужика.

— Ты про неадертальцев слышал?

— Чаво?

— Ну, про «снежного человека».

— Как не слыхать! Лохматых чулуков в тайге до сих пор встречают, хотя уже всё реже да реже. Но старики ещё про них помнят.

— Так вот, мужик, представь себе — когда-то такие вот обросшие шерстью мускулистые и высокорослые чулуки жили в Западной Европе, где теперь Цитадель Цивилизации.

— Ну и чо с того?

— А то, что неандертальцы были выбиты и съедены слабосильными кроманьонцами.

— А это кто?

— Белые люди, как мы с тобой. Они потом стали русскими, немцами, французами, англичанами и прочими европейцами. Так мы с тобой теперь вроде тех чулуков. Нас надо беречь от вымирания.

— В зоопарк посадить и кормить бесплатно?

— На Западе нужны прирученные русские, которые против русских, сколько тебе повторять! Теперь понятно, почему я выкрестился и обрусел?

— Эт-то понятно. Только почему мы с тобой в заднице?

— Потерпи. Генетики научатся выращивать ещё в утробе матери отдельно рабов и отдельно повелителей. Урождённый раб уже не станет бунтовать, а прирождённый властитель может не беспокоиться за сохранность своих капиталов. Весь мир будет принадлежать банкам. Все им будут должны, а они — никому.

— Красотища! А войны будут?

— Обязательно. Утилизировать снаряд в мирное время куда дороже, чем пульнуть его в тех, кого назначат врагами демократии. Будет сгорать зерно на корню, кофе и чай будут бросать в топку, по горам апельсинов будут ездить трактора, лишь бы удержать высокие цены. Экономика после войны всегда оживляется.

- Война всех дурных побьёт.

— Нет! На войне гибнут самые умные, отважные и непокорные, поэтому — опасные. Собаки пошли от волков. Их приручали. Топили непокорных щенков, оставляли ласковых и угодливых. И хвостики у дворняжек завилась колечком — признак покорности. Так и новую породу людей выведут, верных и покорных хозяевам. Нужно только почаще устраивать всемирную бойню. Только так можно вывести новую породу людей.

ГЛАВА 10.0 НОВЫЙ ТАЛМУД ОТ ПОЛИТЭКОНОМИИ

Пурга не унималась. Прежде никто из них и не подумал бы, что можно по пятнадцать часов в сутки проводить за накрытым столом с выпивкой. Ни Шмонс, ни Ерофеич. Но попробовали, убедились — можно. Если иметь такую семижильную прислужницу, как Фёкла.

— А ты поздоровел и чуточку раздобрел за последнее время, Шманец. Тебе… того… больше никогда?

— А чём ты?

— Черти, спрашиваю тебе больше не являются?

— Нет, видения исчезли, припадки дрожи в руках и ногах прекратились.

— Выздоровкался, значицца.

— Хотелось бы надеяться. Психика уже в норме, сон спокойный, только физическая слабость не оставляет.

— Ну, это дай только первой травки дождаться — враз окрепнешь на весеннем солнышке!

— Лучше на берегу Индийского океана.

— И я не против буржуйской жизни. Я против маосталинистов. Они — тормоз для прогресса.

— Дурак же ты, мужик.

— А чо тута не так-то?

— А то, что за проклятыми маосталинистами будущее, а банки только тормозят прогресс и переводят всю планету на говно.

— Сам-то ты за границу к буржуям намылился.

— Тут уж причина природного свойства — у моей психики высокопримативный статус. По-другому жить не могу.

— Эт-та как понять тебя?

— Хищник я по духу. Присваиватель чужого. Не могу быть счастливым в равенстве с остальными.

— Первенствовать хочется?

— Не то. Я чувствую себя уютно при богатстве, если знаю, что где-то рядом ночует на улице бездомный нищий. Без этого мне счастья нет. Я себя полноценным человеком чувствую только при виде голодных попрошаек.

— То есть ты прямой садюга?

— Не берись судить о высоких материях, если ты в них не разбираешься. У меня психическая конституция такая.

— Если ты псих, то так и признай.

— Путать психологию с психопатологией может только необразованный мужлан, кем ты, собственно, и являешься.

— То ись не мово ума дело? Согласный. Только я и сам люблю посмеяться с нищедранцев, когда у меня карманы набиты деньгами. Значицца, Шманец, мы с тобой два сапога — пара.

— Уволь меня от таких сравнений. Ты мне не ровня, запомни. Это мы сейчас на равной ноге. А как китайскую границу перейдём, помни, что ты мой слуга и не более того. При мне рот будешь открывать только по моей команде. Обращаться только на вы и только по имени-отчеству.

— Бу-сделано, начальничек!

10.1

— Мы с тобой, мужик, — отмирающая ветвь гомо сапиенс. Рано или поздно победят древние пророчества и откровения. Человечество преобразится и стряхнёт с себя паразитов, вроде нас с тобой.

— Это скоро уже?

— Нет, ещё поборемся за выживание. Думали, нам поможет великий макро- и микроэкономист Энгель Марксад, в миру Эльмир Максудов, помесь киргиза и кореянки. Он написал фундаментальный труд «Как вести бизнес без прибыли. Новая экономика для русского народа безо всякой хрематистики».

— Хренотистика — это чаво?

— Хрематистика — наука об обогащении. Ну, как бы тебе это точнее сказать, накопление богатства как самоцель, как сверхзадача, как поклонение прибыли. А русским он предлагает отказаться от накопления богатств, а вернуться к прежней дикости, чтобы не было социальных конфликтов.

— По уму дело — так-то этот Энгель Марксад предлагает русским влезать в лапти, чтобы шлёпать по навозу.

— Ты правильно понял… Целых двадцать пять безбедных лет этот гений отбывал двенадцатичасовую каторгу за компьютерной клавиатурой на собственной вилле с бассейном во Флориде. Перелопатил горы финансово-экономической отчётности с помощью наёмных консалтинговых фирм и аудиторских компаний.

— И чо вышло-то?

— Смешал в одну кесю-месю невразумительные представления псевдотеоретиков разного толка от анархиста князя Кропоткина, сельского кооператора Чаянова, недорепрессированного царизмом недомарксиста Энгельгардта, кагэбиста Паршева и даже дельные соображения о сельских мельницах талмудиста Давида Бронштейна, то есть Троцкого-старшего. Потом слепил из этих «нераспущенных подонков», то есть нерастворимых осадков по-старому, экономическую теорию для построения русской крестьянской супердержавы в условиях страны, половина территории которой всегда стояла на вечной мерзлоте.

— А сам он так-то с одной своей хренотистики жил?

— Да как сказать… Выучил семерых отпрысков в лучших университетах Европы, а под старость увлекся рыбалкой, для чего ему пришлось купить шикарную прогулочную яхту. В знак уважения к величайшему гению в области русской экономики налоговая служба штата Флорида и федеральные фискалы ни разу не поинтересовались, на какие средства благоденствует Энгель Марксад. Тиражи переводов его книг даже в удачные годы не превышали двух тысяч в год, да и то большинство экземпляров университетские библиотеки получали бесплатно.

— Хотел бы я так-то наукой заниматься.

— Научный подвиг великого экономиста, Нобелевского лауреата, не остался незамеченным на далёкой родине, хотя в конечном итоге его труды привели к весьма неожиданным политическим последствиям. Малозаметная секта русских маосталинистов использовала фундаментальную монографию Энгеля Марксада по методу «от противного».

— А кто там был противный?

— Ты о Карле Марксе слышал?

— Это прародитель коммуняк во всём мире.

— Немножко не то. Маркс хотел построить коммунизм только для Европы. А Россию, Китай, Индию, Африку думал использовать как источник сырья и рабочей силы. Сталин и Мао Цзэдун тоже пошли методом «от противного». И перевернули его учение с нога на голову. И добились лучшей жизни для своих народов, а европейцев послали в пешее эротическое путешествие.

— Я что-то в школе слышал, но точно уже не помню.

— Вместо натурального хозяйства, пастбищного и отгонного скотоводства и собирательства съедобных кореньев, грибов и ягод они нацелились на построение компактных экопоселений с интенсивным сельским хозяйством и полностью автоматизированными промышленными предприятиями по «безлюдному» принципу.

— Как так-то можно?

— Можно, если на заводе работают роботы.

— А безработица?

— Страна с такой территорией легко решает этот вопрос. Вместо всеобуча с трёхклассными церковноприходскими школками для русских, как рекомендовал Марксад, они ввели обязательное высшее образование для всего населения, считающего себя русскими. Детей малых, гордых или избранных народов маосталинисты освободили от бездны премудрости. Хотят родители, пусть строят за свой счёт любые медресе, хедеры или училища при дацанах. Не хотят родители учить девочек — и не надо. Паранджи не срывать, гаремы не распускать, гомосексуализм между братьями, педофилию и зоофилию у туземцев не преследовать, рабства среди инородцев не отменять, раз оно им так нравиться. Мол, мы никому не благодетели. У самих забот хватает.

10.2

— Эт-то как понять? Пусть они русских на цепь в подвал сажают, как меня когда-то посадили?

— Нет, только не русских, а своих соплеменников, если им это нравится. Да пусть даже человеческие жертвы из своих приносят. Маосталинисты учтиво извинились перед малыми народами за многовековое угнетение и пообещали больше не вмешиваться в их внутренние дела. Не строить для больницы, школы, не печатать учебников и не строить дорог. Без финансовой подпитки нацмены сделали глубокий выдох, а вдохнуть уже не смогли. Русские перестали быть дойным стадом. Аллах не разрешает лечить младенцев? Тогда «иншалла» — на все воля Аллаха. Рожайте без роддомов.

— Так они ж повыздыхают, эти малые народцы. Горе им будет.

— У транснациональных горнодобывающих корпораций случилось горе ещё более великое. Строго-настрого был запрещён вывоз любого сырья. Маосталинисты разрешили экспортировать только продукт с высокой добавленной стоимостью. Даже взывания папы римского о помощи многострадальной Европе, где зимой жутко мёрзли арабы, конголезцы и сенегальцы, не возымели действия. Европейским банкам пришлось обирать другие страны. С шестой части суши они перестали взимать дань, как когда-то кормились хазары.

ГЛАВА 11.0 ГНЁТ КЛАУСТРОФОБИИ

Изречения Шмонса казались Ерофеичу всё более странными и пугающими. Коротать беспросветные зимние дни и долгие тёмные ночи в таёжном зимовье лицом к лицу с вооруженным психом — слишком опасно. Гость не расставался с пистолетом даже в постели, а клал его под подушку. Даже вербальная терапия, то есть бесконечная трепотня, ему не помогла.

— Фёкла, — прошептал Ерофеич при закрытых дверях в сенцах, где у них был тёплый туалет, — если мне нужно будет выйти по нужде или ещё куда по делам — всё бросай, садись перед гостем. Его нельзя одного оставлять. Болтает, как умалишённый. Мало ли чо с тобой или над собой уделает!

Тунгуска послушно закивала, хотя не разберёшь, дошло хоть что-то до этой таёжной гнилушки или нет.

— Подливаешь ему дурман-травы для успокоительной настойки?

Тунгуска опять послушно закивала.

— Твоё зелье на него не действует. Ты, слышь-ка, имеешь на примете кого-нить из твоих тунгусских бабок-шептух, какие испуг сымают?

Тунгуска застыла каменным изваянием — так она натужно задумывалась.

— Шамана крепко надотя, хозяйна.

— Далеко твой шаман живёт?

— Крепко далеко.

— Ну, имей на примете этот пунктик на всякий случай, коли чо.

11.1

Но их опасения оказались напрасными. Психическое расстройство Шмонса, как говорят психиатры, имело волнообразное течение. Случались приливы и отливы умопомрачения. Гость притерпелся к пурге, слабенькому освещению избы и невольному заточению. Перестал расхаживать в валенках с обрезанными голенищами по избе да разговаривать сам с собой, читая длинные лекции невидимым слушателям.

— Ты не обижайся, мужик… Дурак не виноват, что он дурак. Вот за что я не люблю политику, что она из любого дурака может президента слепить.

— А чо, даже из меня можно президента сладить?

— Запросто… Демократия — это всегда правление худших, а уж ты дурак набитый, подонок из подонков, мужик. Готовый президент. Без запросов и понтов.

Физически гость был по-прежнему дороден, высок, красив и здоров, как бык. Такого и литром водки с ног не свалить. Щупленькому Ерофеичу приходилось всё чаще пропускать очередной тост или просто для вида прикладывался к рюмке. Угнаться за гостем ему было не под силу — разные весовые категории.

— Политика — выгребная яма, а политики — дерьмо, которое в ней булькает. Согласен?

— Ещё как!

— Когда-то императоры в открытых каретах и автомобилях ездили среди толпы, а сейчас даже папа римский сидит в «папомобиле», как попугай в клетке. Демократическая власть всё дальше прячется от народа за пуленепробиваемыми стёклами. Значит, демократия — не власть народа.

— Всё правильно, Лёва. Пошли спатиньки! Детское время вышло. Фёкла уже в белую женщину переоделась и легла к тебе.

У Ерофеича отлегло от сердца. Наверное, на Шмонса таёжное зелье тунгуски подействовало. Но рано радовались.

ГЛАВА 12.0 ПРОКЛЯТИЕ ПРАВЕДНОСТИ

В коровнике тунгуска поманила знаками Ерофеича к себе.

— Чо те надоть? — отложил он вилы, которыми снимал пласты навоза пополам с сеном, чтобы натрусить корове с тёлочкой новую подстилку. Перепревший навоз нужно было выносить в компостную яму на мороз, чтобы не самовозгорелся.

— Хозяйна, большой хозяйна крепко больной. У него глаз жёлтый и вот так делает. — Тунгуска приподняла пальцем левое веко, потому что не умела выразительно моргнуть. — И пенка в уголках губей.

— И чо делать так-то?

— Шамана кликнуть.

— Никак нельзя. Шмонс нет велел чужих водить.

— Тогда дать свежей крови с водкой. Накормитя сырой печёнкой. Наши всегда так делают, а то зуб шататься будятя. Тёмно для него. Солнца нету. Лицо и руки свету не подставлятя.

— И как такого бугая заставить сырую печёнку съесть?

— С солью.

— Ладно, чо-то придумаю, не боись. В следующий раз свалится в припадке — режь молодую важенку. Отпоим дурака кровью.

И вскоре случай представился. Шмонс в запале красноречия то покрывался испариной и краснел от натуги, то бледнел до синевы, как от удушья. То и дело хватался за пистолет в потайной кобуре под мышкой. И под конец вытаращил глаза. Лицо перекосила судорога. Из раскрытого рта вывалился фиолетовый язык. Стал пускать ртом пузыри, закатил глаза, потерял сознание, громко стукнувшись лбом о столешницу.

* * *

Кровь с водкой вливали ему в рот через лейку. Сырую оленью печёнку запихивали в рот маленькими кусочками. Больной судорожно сглатывал, не приходя в сознание. Через три дня открыл глаза и зажмурился от яркого света из окошек избы. Пурга закончилась. Ерофеич очистил маленький дворик от снега. Теперь большая изба стояла у чистой площадки, ограниченной ровными стенами снега, высотой под два метра.

Шмонс поднялся с полатей без чужой помощи. Ни слова не сказал. Подошёл к окну. Полюбовался на белоснежные горные хребты. Солнце стояло в зените, самый полдень. Повернулся к столу и потянулся за водкой, но Ерофеич решительно отодвинул штоф:

— Не гони коней, Лёвыч! Хоть слово скажи. Может, тебя кондрашка хватила.

Гость не обиделся, а как-то странно улыбнулся перекособоченным ртом:

— Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто же был кидала?

— Лёва, ты снова с нами?

Шмонс кивнул с улыбкой. Глаза его блестели, как прежде.

— Никогда не стану президентом. И не упрашивай.

— А я тебя и не заставляю, Лёва, лезть в президенты. Рюмашку заглотнёшь?

Гость что есть силы грохнул по столу кулаком, но тот стал даже не шелохнулся. Перенести такой стол с места на место — сил у двух человек не хватит.

— Лей!

12.1

Здоровье, силы и помпезная велеречивость вернулись к Шмонсу после третьего стакана.

— Ха, маосталинисты изобрели психосоциальную сегрегацию — отделили волков от овец, а овнов от козлищ! Пассионарных лидеров, пламенных вождей, харизматических проповедников поместили в комфортные ВИП-городки. За забором и с охраной, но на свои харчи. Зона, она и есть зона, пусть даже и комфортабельная. Переводи свои миллионы с Запада и тем кормись. Не хочешь — на хлеб и холодную водичку.

— Даже Гитлер со Сталиным до такого садизма не додумались, Шманец.

— Придурков, помешавшихся на науке — в наукограды на усиленное питание. Добросовестных трудяг, рационализаторов и изобретателей, искусных врачей и учителей-подвижников — в индустриальные поселения повышенной комфортности. Лодырей, прогульщиков и тунеядцев — за «сто первый километр». Спивайся себе в прохудившейся избе, если тебе в лом даже крышу перекрыть. Зэков-рецидивистов, громил, наркоманов и бомжей — в психиатрические санатории за колючей проволокой. Для выздоравливающих предписывают трудотерапию. Для деградирующих больных — карцер. И это у них, видите ли, называется отделение управляемых животными инстинктами личностей от трудоголиков и «творюг», одержимых творчеством.

— Это ещё что, Лёвыч! Больше нет отдельных зон для ментов. А на общей зоне порядочный мент больше месяца не проживёт.

— Ха-ха-ха! Это всё равно, что меня, шпильмана суперкласса, в Лас-Вегас сослать и заставить против казино играть. Там суперкомпьютер, сотни скрытых видеокамер и томографических сканеров, с десяток первоклассных консультантов-шулеров вживую и онлайн. Мне тупые игроманы нужны, а не каталы высшей квалификации. С профессионалов и клочка шерсти не настрижешь, сам остриженный останешься. Никакого шанса не оставили в жизни ловкачам, лихачам и громилам! Забыли, что характер взаимоотношений между особями в иерархии внутри замкнутой группы лиц определяет свойства выживания популяции.

— Чаво-чаво? Ты мне на человеческий язык переведи.

— Хорошо, снижаю уровень интеллекта… Владельцы собачьих питомников выбирают производителей из числа неоспоримых клыкастых лидеров в стае.

— Понятно. На сучку первым вскакивает самый злобный, ловкий и сильный кобелина.

— До маосталинистов не доходит, что эволюция пойдёт в не ту сторону. Слабаки и праведники должны гибнуть под колёсами истории, как дворняжки на дороге. Кровь сражений, повальный мор от эпидемий, массовые казни, нищета, холод и голод — вот что движет эволюцию, очищая общество от человеческого мусора.

— Эт-та верно-а-а! — поднял и свой стакан Ерофеич.

— Эх, Рассеюшка родимая!.. Если это идолище поганое нельзя изъять из русской жизни, остаётся только убегать. Я выбираю свободу в Гонконге!

— Там тожить китайцы, Лёва?

— Китайцы, но нашенские, буржуйские.

12.2

Шмонс в ораторском запале резко оттолкнулся ногами от пола да так упористо, что перевернул на себя массивное дубовое кресло и остался беспомощно тыкаться на полу из стороны в сторону в деревянной западне между ручками и сиденьем, как черепаха под панцирем.

— Э, Лёвыч, так у нас в тайге черепушкодробильную ловушку из бревен на медведя ставят. И как ты умудрился так неловко попасться? Фёкла, мать твою распротак, подсоби! — крикнул Ерофеич.

Только на пару с тунгуской и то с большим трудом они поставили на ножки массивное дубовое кресло. Вызволенный из плена гость потирал ушибленную голову и морщился, словно горсть клюквы раскусил.

— Голова-то цела? Ложись-ка ты, Лёва да поспи ещё разок. После обеда ещё поболтаем за политику, не боись. Обещаю все твои выступления выслушивать покорно, как на встрече с депутатом от партии власти. Вечера зимой длинные. Ты только с ума не свихнись на своей политике, обещаешь?

— Ни за что не лягу! Сон после еды толстит. Тепло в доме расслабляет. Хочу на мороз. Хочу деятельности! Хочу движения! Хочу солнца!

— Взял бы тебя на озеро сети проверить, да на лыжи тебя ещё рано ставить — слабоват, паря. Будешь под ноги на снег смотреть — головка закружится, а на льду в майну с ледяной крошкой бухнешься.

— Могу расчистить снег перед крыльцом и окнами. Хочу физической работы! Хочу деловой активности! Хочу испытать мышечную радость.

— На кой тебе эта забота? Оставь, моя тунгуска уже расчистила.

— Хочу света! Хочу солнца! Не в темноте же под снегом весь день сидеть. Мне не хватает в крови гормона радости серотонина.

— Ты же опять пьяный вдрызг ещё до полудня. Постой, чудак! — попробовал удержать гостя Ерофеич.

— Не ос-та-но-вишь меня!

— Ну и лопату тебе в руки! Авось протрезвеешь.

12.3

— А где гость? — всполошился Ерофеич, откладывая в сторону в сторону собачью упряжь, которую собрался починить и смазать барсучьим жиром.

Тунгуска мыла посуда, склонившись над большой лоханью, и молча, не оборачиваясь, дёрнула острыми плечиками в ответ.

— Что-то он слишком долго в снегу копается. Не случилось бы чего с дураком пьяным.

Ерофеич раздетый выскочил наружу.

— Лёва, ты где? Вот экскаватор, мать его, дурака, распротак!

Шмонс проложил в снегу настоящий туннель до входа в пристройку, служившей моторной избой, где стоял дизель-генератор и бочки с соляркой. Эта пристройка соединяла бывшее административное здание заброшенной шахты, со строением, в котором находился околоствольный двор с шахтным подъёмником. Никогда с этой стороны снег не отгребали — незачем.

Дубовый засов был сдвинут, дубовая же дверь в моторную избу приоткрыта. Ерофеич изогнулся и хорьком юркнул в открывшуюся щель. Нашарил на стене выключатель. В самом дальнем конце моторной избы дверь, которая вела в пришахтные службы, была нараспашку. Ерофеич прислушался. У входа в шахту что-то тихо пыхтело, как тесто в квашне.

— Лёвыч! Ты за каким чёртом полез в шахту?

Шмонс лежал на спине. Закатил глаза и уставился в тёмный потолок одними белками глаз. Толстые губы его двигались, издавая чуть слышное пуф! пуф! пуф!

— Ты что, гроши свои перепрятывал, жмотяра? Да никто на них не позарится!… Фёкла, мать твою, где ты там! Помоги мне затащить этого борова в избу.

ГЛАВА 13.0 ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ

На этот раз в заброшенной шахте Шмонса встретил не инопланетянин на космической станции, а целый полицментовский генерал с такой широкой фуражкой-аэродромом на голове, что и в дождь без зонтика ходить можно.

— Конвой свободен! — распорядился высший чин.

Два чернокожих полицмента отомкнула наручники на Шмонсе, грубо подтолкнули задержанного к столу, прищёлкнули каблуками и вышли.

— Нарушаете, гражданин! — услышал задержанный укор в свой адрес.

За столом сидел настоящий генерал-служака без пяти минут на персональной пенсии. С седыми, словно пыльными, слипшимися волосами и такими же усами, только ещё и прокуренными. Все лицо какого-то землистого нездорового цвета было прорезано морщинами и морщинками, глубоко очерченными въевшейся смолой из табачного дыма.

— Садитесь, поднадзорный!

Глаза генерала, с подёрнутыми красными прожилками желтоватыми белками, были белесовато-голубые, как застиранная простыня. Они глубоко запали в коричневатые веки. «Тени» вокруг глаз и словно подзагоревшие на солнце виски жалостливо старались напоминать хозяину о запущенном циррозе печени, когда тот смотрелся в зеркало во время бритья. Но, как видно, напрасно.

— Вам не предлагаю, — налил себе генерал полстакана водки, выпил и занюхал рукавом кителя. — Присаживайтесь.

Если мундир на генерале смотрелся достаточно прилично, то сам главенствующий чин охраны правопорядка словно сошёл с плаката санпросвета под надписью: «Жалок и непригляден облик человека в плену у вредных привычек».

Вторые полстакана генерал занюхал папиросой «Казбек» из широко раскрытой коробки. В каком это древнем фильме Шмонс мог видеть такие папиросы с изображением кавказца в бурке, скачущего на фоне горных пиков? Генерал прикурил, затянулся до самых глубоких альвеол. Закашлялся как-то нездорово, с надтреснутой хрипотцой и смачно отхаркнул зелёную мокроту на пол.

— Догадываетесь, почему вас доставили в управление, а не в участок?

— Баал, тебе не надоело меня разыгрывать?

— Розыгрыш — это моё призвание, Леон.

— Кто ты теперь, властитель тьмы Велиар?

— Разве по моим погонам не видно?

— Не разбираюсь в петлицах и эмблемах служак карательных органов.

— Министр внутренних дел, главком конвойных войск и главный надзиратель системы исполнения наказаний.

— То есть, грешники это зэки, а ад — тюрьма особого режима для осуждённых на пожизненное заключение?

— На вековечное, если точнее. В моём ведении также все пенитенциарные органы на Земле, служба охраны общественного порядка, органы правосудия, разведки и контрразведки, а также мне поднадзорны все средства массовой информации.

— Даже журналисты — твоя клиентура?

Генерал раскрыл шире запавшие веки и устало глянул на подследственного.

— Плюс адвокаты и политики.

Шмонс смахнул пот со лба и облизал пересохшие губы.

— Водички можно?

— У нас не принято поить нарушителей закона.

— Ах да! — усмехнулся Шмонс. — В адском пекле грешник должен терзаться и сходить с ума от вечной жажды… Только причём тут я? У тебя ничего компрометирующего на меня нет.

— На вас-то, гражданин хороший, полным-полно компромата. Вот закрытые за давностью лет уголовные дела-висяки. Потянут на десятки кило веса и на целую вечность заключения в адских лагерях. Причем всё это не копии, а оригиналы.

13.1

Шмонс подался вперёд, чтобы лучше разглядеть документы, но генерал жёстко отстранил его:

— У нас нарушителей закона не знакомятся с обвинительным заключением… Вот фото Льва Борисовича Шмонса, он же Хайме Гусман, он Жайме Гушманду, он же Хаим Думски, он Хоам Докшицер, он же Шмуля-шпильман и Шманец-кидала.

— Приятно узнать о себе что-то новенькое. Почему же я об этом не догадывался?

— Ты не носитель, а передатчик зла. Сам не ведал, что творишь. Твоя душа — служебный автомат, который не может знать, какую программу в него закладывают.

— То есть я киборг?

— Просто шизик-разносчик инфекции зла, если тебе так понятней. В тебе живёт много расщеплённых личностей. Каждая из них ничего не знает о другой.

— И что же я разносил?

— Через тебя проходили миллиарды чёрного нала от закрытых финансовых схем. Ты наследил на всех континентах и стал невъездным для большинства развитых стран.

— Я дальше Хургады и Анталии не бывал.

— Леон Шмонс не бывал…Зато изрядно наследили по всему миру другие части твоего расщеплённого сознания.

— Хорошенькое дельце! Даром вкалывал на чужого дядю, зарабатывал кому-то миллиарды, а меня использовали как чучело подсадной утки. Что я с этого имею?

— Ты получил свои миллионы отступного.

— Так то же крохи по сравнению с суммами преступных сделок моего второго, третьего, четвертого и энного я!

— Такова цена твоего процента, Леон. Большего ты не стоишь.

Генерал собрал все бумаги в стопку и постучал ими по столу, чтобы плотнее улеглись.

— Продолжать далее по списку, поднадзорный?

— Таки уже не надо. Что мне инкриминируют? Терроризм? Бандитизм? Подрывную деятельность?

— Всего-навсего организацию нелегального игрового бизнеса и торговля женским мяском во всемирном масштабе. По каждому неприглядному эпизоду биографии вышеупомянутого преступника имярек был объявлен во всемирный розыск Интерполом, но всякий раз под влиянием неких внешних сил следственные действия были прекращены. Не догадываетесь, гражданин Шмонс, кто тут приложил руку?

— Разумеется, это ты сунул свою грязную лапу, Велиар!

— Не будем ерничать, факт есть факт. Вот распечатки всех ваших разговоров, переговоров и просто болтовни как с глазу на глаз, так и по телефону. Вот запись грешных мыслей. Вот фиксация потаённых помыслов.

— Тут конечно записано, что я утверждал, что презираю политиков и ни в грош не ставлю любую политику.

— В этом нет ничего криминального. На то и дан язык политику, чтобы скрывать свои мысли и коварные замыслы. Политику не возбраняется говорить одно, делать другое, а иметь в виду третье.

— Ну и по какому поводу меня задержали в шахте твои костоломы?

Генерал помахал бумажкой перед Шмонсом:

— Нарушаете все пункты договора, гражданин.

— Я не подписывал никаких договоров!

— А ничего подписывать и не надо. Это средневековые схоласты на Западе в своём извечном экзистенциальном страхе перед бытием додумались из добровольной связи человека с дьяволом оформлять кабальную сделку с подписью кровью. На самом деле у нечистой силы нет никакой бюрократии с личными делами в архивах. Никаких кабальных записей, никаких пожизненных запродаж души на договоре, скреплённом подписью. Душа человека по своей воле предаётся злу безо всяких подписей и печатей. Достаточно всего лишь…

— Устного согласия?

— Даже не так. Достаточно не только ничтожного постыдного проступка, а одного лишь гнусного порыва, и — человечек мой на веки вечные.

— Даже без права на реабилитацию, исправление, раскаяние и чистосердечное признание?

— Потомки грешной Евы испорчены уже от рождения. Горбатого могила исправит. Грешную природу человека не изменить.

— Что, в дьявольском законоуложении нет срока давности?

— Нет даже строго лимитированного срока наказания. Человек ещё при жизни терзается до самой смерти, а после смерти его ждут вечные мучения.

— «Коготок увяз — всей птичке пропасть»?

— А ты как думал-то?

— Это несправедливо!

— Сатанинская консистория не признаёт принципов земной справедливости. У нечистой силы свои принципы.

— Аморальность или моральный релятивизм, нравственная вседозволенность?

— Леон, оставим эти благоглупости для современных идеологов, мы говорим о вещах сугубо практических. Повторюсь — ты нарушаешь нашу договорённость. Я просил тебя в обмен на те преференции в жизни, что ты уже получил от меня сполна, и те, что получишь в загробной жизни, всего лишь самую малость — подтолкнуть падающую в бездну Россию, чтобы навек стереть из истории малейшее воспоминание о русском народе.

— Что мне нужно будет делать на престоле самодержца всея Руси?

— Ни-че-го! Всё уже сделано до тебя с 1991, а точнее — с 1953 года. За счёт России, во вред России и на развалинах России шло подспудное взращивание могильщиков русского народа. Бывшие советские и автономные республики, автономные районы и национальные сельсоветы уже давно прошли стадию личинки. Окуклились и вылупились шустрыми жучками-точильщиками, жадными до чужих территорий и ресурсов. В обмен на нефть и газ, скрытые и открытые денежные вливания в их экономику Россия получала только плевки и угрозы от своих выкормышей-кукушат, покорно утиралась и продолжала питать своих отколовшихся выкормышей. Прежние заправилы России с завидным упорством продолжали питать русские окраины богатствами из иссохших грудей истощенной матушки-Руси, как им и было строго-накрепко прописано заморскими мудрецами в инструкции по ликвидации самого непокорного народа на земле.

— Зачем тогда я нужен вашей шайке-лейке, если всё сделано до меня?

— Для тебя осталась самая малость — скинуть маосталинистов с вершины власти. Ты станешь последним кровавым диктатором в истории. Ты варварски будешь попирать права республики Ижорская Русь, конфедерации Вепси и Чуди, содружества республик Московская Меря и Рязанская Мещёра, а также Заокской Муромы, Ногайского султаната, Объединённых эмиратов Северного Кавказа и Казакийской федерации. Судьба вольной Скифии у Чёрного моря и компактных мест проживания караимов будет ужасной — ты проведёшь геноцид Гуляй-поля, сотрёшь с лица земли выстраданную независимость Конфедерации Обров, испепелишь микроскопический каганат Берендеев, Западное Половецкое ханство с их кальвинизмом в качестве государственной религии и наконец Конфедерацию независимых полисов понтийских греков и славян мусульманского вероисповедования со столицей в бывшем Херсоне. Не спутай его только с Херсонесом, а то ты и Севастополь огню предашь. Новороссийск, Сочи и Геленджик ты подаришь теократии шиитов.

— Новороссийск же на сегодня столица Казакийской федерации!

— Казакии в компенсацию отдадим Элисту.

— А калмыкский богдыхан что на это скажет?

— Мы ему прирежем устье Волги и Урала, а также полуостров Мангышлак и безжизненное плато Устюрт. Спасибо нам тот богдыхан скажет, вот что. Монголам всё равно, где верблюдов пасти.

— Но в Мангистау много священных мест для язычников младшего жуза Киргиз-Кайсацкой автономии.

— С Туркестанской конфедерацией тебе договориться проще простого — им можно прирезать ещё один плодородный кусок бывшей русской Сибири — и вот они довольны выше крыши!

— Всё это гладко на словах, Велиар. Ты говоришь так, как будто бы огрызок прежней великой России не находится под властью маосталинистов.

— Вот-вот, ты сам вышел на самую суть твоего задания… Революция молодых полковников свершилась всего шесть лет назад. Даже сами полковники не успели состариться и стать генералами. Их Русская держава всё ещё в целом — недоразвитая страна, несмотря на открытие русскими физиками секретов производства аннигиляционной бомбы и гравитационного оружия. От натурных образцов новейших вооружений до серийных поставок боекомплектов на дежурство в частях и соединениях им понадобится не менее пятнадцати лет, а ты им этой передышки не дашь.

— Что я, им пальчиком пригрожу?

— За тебя всю работу сделает наша спецагентура, завербованная в рядах маосталинистов. Поверь мне, среди самых пламенных революционеров и аскетов-бессребреников всегда найдётся немало пройдошистых жучков, которые даже в тайне от себя мечтают конвертировать власть меча во власть денежного мешка. Такие загубят любую революцию, как загубили протокоммунистические общины первохристиан. Позывы первородного греха Евы рано или поздно совратят любого самого стойкого борца за народное счастье.

— Вооружённый переворот, уголовный майдан?

— Устаревшая политтехнология. Проще простого применить «мягкую силу». Начнём с народной дипломатии. Европейские семьи вдруг воспылают любовью к оставшимся русским. Будут писать слезливые письма и размазывать сопли, как они любят русских, стонущих под гнётом маосталинистов. Сплошным потоком пойдут посылки с гуманитарной помощью, а обратно в разные Европы потянется поток русских детей на «оздоровление». Сеть «макдональдсов» дотянется до каждого райцентра. Это своего храмы греха чревоугодия со статуей языческого божка в виде клоуна Рональда, а бигмаки — булочки-просфоры для причащения новообращённых, уверовавших в благодать западных ценностей. Не забывай, что бес обжорства Вельзевул — главнокомандующий моего адского воинства. В эти языческие капища учителя на каникулах будут водить детишек из глубинки для тайного обращения их в новую веру. И любая «русская идея» в юных умах переродится в поклонение жратве. Ненасытное брюхо легко победит пламенное сердце патриота.

13.2

«Революция подснежников» в новоявленной России станет лишь делом времени. Маосталинистов сметёт разгневанный московский майдан, а в залог победы майдауны поставят над Россией гаранта государственной стабильности монарха — Льва Первого. Тебя, Леон. И только лет через двадцать пять после твоих кровавых злодеяний все люди доброй воли во всех странах мира завалят письмами и обращениями ОПГ, Организацию Прогрессивных Государств со слёзными просьбами уговорить страны свободного мира отрядить силы быстрого реагирования с целью смести последнего диктатора в истории — Льва Кровавого и перебить всех кровожадных русаков.

После твоей казни Россию изуродуют куда сильней, чем американцы кастрировали Германию после разгрома Гитлера. Слово «русский» навек станет ругательством, как «фашист». Всё пространство бывшего Русского мира покроется микроскопическими недогосударствами вроде республики тамбовских кряшенов или рязанских мещеряков, у которых самыми продвинутыми технологиями станут изготовление деревянной сохи и крупорушки из каменного жернова. Теперь тебе всё ясно?

— Мне отрубят голову, мой труп сожгут, моим прахом зарядят пушку и снова выстрелят в сторону Запада, как это уже бывало с некоторыми культуртрегерами?

— Как тебе разница!

— А что я получу после ужасной казни на Лобном месте в центре Красной площади. Вечную муку в адском пекле?

— Вечное покарание, как и положено по вселенскому уголовному кодексу, но без боли, мучений и издевательств. Миллиарды грешных душ захотели бы с тобой поменяться, уж поверь мне. Я тебя пристрою в тёплое местечко.

— Куда уж теплей, чем адское пекло! Предложишь стать чёртом-вохром из числа зеков в концлагере на пайке-гарантийке?

— Вот только не надо состязаться с чёртом в жанре «чёрного» юмора, Леон! — проворчал генерал и снова плеснул себе в нечистый гранёный стакан водки. — Напоминаю — тебе не положено даже воды на допросе.

Снова закурил свой «Казбек» и после долго, мучительно кашлял вплоть до позывов к рвоте, которые он подавлял со страдальческими кОрчами на измождённом морщинистом лице.

— Вот они, эти радости воплощения нечистого духа в человеческое тело!

— Я вовсе не горю желанием усесться на российский престол.

— Но почему, Леон!

— И без меня отыщется куча русских мерзавцев, желающих погубить Русь раз и навсегда. Совсем не обязательно поручать это грязное дело урождённому еврею. Просто не хочу лишний раз подставлять избранный народ под клеймо христопродавцев.

— Вне всякого сомнения, среди русских отыщется предатель. Но я же гуманист. Уверен, что ты бы смог провести изничтожение русских быстро и безболезненно.

— Грязнецы слишком много.

— Белоручка боится ручки запачкать?

— Душу вывалять в грязи не хочется.

— Кто бы говорил о чистоте душевной, чистоплюй! Ты ведь с самого детства был, как румяный пирожок с начинкой из грязи.

— Тем паче. Не хочу добавлять туда дерьма.

— Грязь на грязном не заметна.

— Пусть это делают самоспасённые христиане в кавычках, которые мнят себя божьими избранниками безукоризненной чистоты души и высокой нравственности.

— А знаешь, в этом что-то есть. Я подумаю.

— Думай. Совращение — твоё призвание.

13.3

— Так что, Леон, будем идти на сотрудничество с администрацией или дальше увиливать?

Шмонса никогда не терзали угрызение совести. Ему в жизни ни разу не приходилось идти на сделку с собственной душой. Он не был ни наушником, ни соглядатаем, ни сплетником. Как-то не довелось ему даже сделаться обыкновенным казнокрадом или мелким растратчиком. Прокатить лопоухих лохов в карты или развести жульё на деньги он не считал преступлением против нравственного закона в себе, хотя никакого такого нравственного императива в душе не ощущал. Но и слава царя Ирода его ничуть не манила. Одно дело перемолоть целый легион вооруженных грубых мужиков, а тут ещё под зачистку попадут младенцы с матерями и беспомощными стариками.

— Неужто, Леон, тебе так милы твои русские.

— Да не то чтоб уж очень-то… но всё-таки… Я же крестился в православную веру.

— Православные — не только русские. Чем хуже копты, эфиопы, кряшены, православные левантинцы? Даже сирийские алавиты и то почти христиане. Да что там! Скоро православных китайцев будет больше, чем русских. Против этих-то я как раз ничего не имею.

— Тут не то, Велиар. Русские — другие. Их вера от апостолов Иоанна и Андрея.

— Чем апостолы Павел с Петром хуже?

— Не знаю, Ваал… Пусть я неискоренимый грешник, но апостатом мне стать труднее, чем попасть тебе на рога.

— Разве трудно предать веру? Тебе достаточно сказать мне три раза: да! да! да! Ты же сам в душе со мной согласен!

— Грешен, да, но ничего не могу над собой поделать.

— А ты попробуй, Леон.

Шмонс втянул в могучую грудь как можно больше воздуха, напрягся, побагровел и… тут же выдохнул, обмяк.

— Нет, не получается.

— Ты просто жид какой-то недоделанный, Леон, как и все одесские евреи. Твои более находчивые предки-ашкенази легко делались католиками-марранам с языком ладино в испанском мире, а потом без зазрения совести возвращались к вере предков. В ираноязычном мире они говорили на своём уже классическом парси. В Священной римской империи германской нации они создали превосходный язык идиш на основе немецкого. А одесситы создали язык анекдотов и куплетов, как в насмешку над ними самими. Ну не стыдно? А ну давай ещё раз попробуй! Повторяй за мной: да! да! да!

Шмонс поднялся во весь свой богатырский рост, распрямил плечи, вдохнул… да так и застыл на месте каменным изваянием. Выпученные глаза готовы были вот-вот лопнуть. Потом дернулся всем телом, как от удара электрическим током, и выпалил:

— Нет, нет и нет!

13. 4

У грозного генерала, способного одним взглядом испепелять нерадивых подчинённых, воровато забегали глазки, как у попавшегося карманника, а острый кончик языка забегал между губ, как жало змеи. Он прошептал тоном напроказившего школьника:

— Ясное дело, это вмешался сам Он. Духу у тебя бы не хватило. А у Него, видно, свои планы на развилку кризисного развития русского народа.

— Ну, на нет и суда нет, — вздохнул с облегчением Шмонс.

— Ну, нет уж! — вернул себе командирский басок генерал. — Я всего лишь функция, выражающая определенную зависимость в своей закономерности, но существо с бессмертной душой может переломить Час Воли Божьей.

— Глупости говоришь, Ваал.

— Почему? Яков-Израиль Исаакович боролся с богом и победил, за что и был поражен хромотой. Да и вся история еврейского народа — история богоборчества, за что и наложил на них ваш Христос несмываемое клеймо. А у тебя получится, Леон. Обязательно получится.

— А ты сам разве не всеведущ и не всемогущ?

— Создатель перекрыл мне пределы доступного. До меня доводят информацию лишь в части, меня касающейся.

— Говоря земным языком, Он тебе поставил блокировку на секретные каналы информации? Сообщения сверху кодируются, а твои дешифровщики бессильны. Ведь так?

Генерал промолчал, опустив глаза.

— И что же мне дальше делать, чтобы от тебя отделаться?

— Повести тупых русских баранов на убой, только и всего.

— Козлом-провокатором на бойне не буду!

— Это уже недоступно даже моему высшему преступному разуму — грязный развратник, скрытый маньяк и нереализованный убийца отказывается от роли провокатора… Конвой!

Вошли два чернокожих надзирателя.

— Отведите поднадзорного!

— С вещами?

— Да.

— Куда?

— На выход! Выпишите ему пропуск на волю.

— На какой срок?

— Пары недель на размышление, думаю, будет вполне достаточно.

ГЛАВА 14.0 МЯТЕЖ НЕ МОЖЕТ КОНЧИТЬСЯ УДАЧЕЙ

Не то чтобы Ерофеичу было жалко водки, но которая уже по счёту неделя запоя гостя пугала его. Хорошо ещё, что гость некурящий, а то ведь и пожар в избе мог бы утворить. Хозяин попробовал брать в избу на ночь собак, чтобы в случае беды они смогли бы лай поднять. Но таёжные лайки задыхались от жары в избе, спали с высунутыми языками, а то и выли с тоски по ночам.

Пришлось ему самому чутко прислушиваться в полудрёме к беспокойному во сне гостю и по десять раз вставать и поправлять ему одеяло, потому что тот метался на постели, как тяжелобольной в бреду. И вот как-то не углядел. Среди ночи Ерофеича разбудили приглушённые хлопки пистолетных выстрелов. Он вскочил с постели и пнул ворох шкур у печки, в которых свернулась калачиком тунгуска.

— Где гость, дура?

Та сонной тенью поднялась из своего кубла на полу, равнодушно пожала плечами и кивнула на дверь, ведущую в моторную избу, а затем в околоствольный двор шахты. Ерофеич вставил ноги в валенки с обрезанными голенищами и в одном белье вышел к спуску в шахту.

— Лёва, в кого ты там шпуляешь?

В ответ ему только зверский рёв, помноженный эхом шахтного стола:

— Де-мо-н!!! Он в глубине…

Тут у кого угодно мурашки по телу побегут.

— Лёвыч, держись! Я спускаюсь за тобой… Ори без перерыва, чтобы я на твой голос без фонаря вышел. Только оружие опусти, сделай милость.

Через полчаса взмыленный от пота и продрогший до костей Ерофеич ввалил тяжеленного гостя в тёплую избу.

— Я ж тебя, кабана здоровенного, на себе уже не дотащу. Становись прямо. Топай ножками — раз! Топай — два!

Он усадил гостя прямо на полу у тёплой печи и стащил с него окровавленное бельё.

— Фёкла! Вытащи побольше тёплой воды из печки и обмой ему раны.

— Раны нету. Ободрался маленько.

— Прижги водкой и мазью смажь. А потом кровь с пола смоешь.

У Шмонса была разбита голова, до мяса продрана спина, а правая икра от колена до голени была синяя почти до черноты.

— Лёвыч, ну за какой нечистой силой ты ночью в шахту полез?

Гостя колотило крупной дрожью, зубы стучали, а прикушенный до крови язык не позволял говорить внятно.

— Д-демон в мою душу вцепился, только меня так просто не возьмёшь. Но и д-демон — сила. Я в него три раза стрелял, а ему хоть бы что!

— На-ка выпей зверобойчику. Это успокоит. Если бы ты не в клеть подъёмника, а в самый шахтный ствол бухнулся, кровавая лепёшка от тебя бы только осталась.

Окровавленные зубы Шмонса стучали о край гранёного стакана. Половину водки расплескал. Когда его уложили в постель, больного колотил сильный озноб, почти что судороги.

— Фёкла, забирайся к нему под одеяло и согревай его женским теплом всю ночь. Хотя какая там из тебя печка для такого бугая… Чаво?.. Не-е, не надо переодеваться женщиной. И просто голяком сойдёт.

Тунгуска что-то промурчала себе под нос.

— Чаво? Хорошо, что я не расслышал, а то в зубы двинул бы. Хошь — не хошь, всё равно теперь каждый день будешь спать с ним, как с малым дитём, и следить за больным в оба. Чёрт-те что можно ждать от этого лунатика.

14.1

Наутро за чаем Шмонс сумел членораздельно выговорить первое слово только после второго стакана настойки пустырникас2и душу вцепилсяиавославных китайцев будет больше, чем русских.

— Я н-не под-дался н-нечистому д-духу!

— Ты лучше расслабься, отдыхай побольше, выпивай поменьше. Хвастался, что ты — православный, а православным попы не велят с нечистой силой знаться. А ты так и лезешь на рожон.

— Злой д-дух сам за мою душу ухватился!

— Сказано же: «Не влезай — убьёт»… Так на электромачтах пишут, или уже забыл? Черти тебя в шахту среди ночи потащили, что ли?

Гость обхватил перевязанный лоб ладонями и простонал:

— Н-наверное, у меня что-то с головой от нервного перенапряжения.

— Вот это ты в самую точку попал. Допился до чёртиков.

Шмонс уже не стонал, а утробно мычал, наверное, не от боли, а от бессильной злобы.

— Прости, Лёвыч, хоть ты и мой хозяин, а я твой верный раб навеки, как ты говоришь, но ворота в шахту я запер на замок. И пистолет твой спрятал, а то себе сдуру пулю в лоб пустишь да и нас зацепишь, рабовладелец хренов.

Шмонс резко дёрнул перевязанной головой, но смолчал.

— Не горюй, Лёвыч, — пройдёт запой, и страх вслед за ним из тебя выйдет. Вычухаешься от болячки. В горной тайге воздух целебный. Главное, кушай плотно и выпивай в меру. Четыре ляма валюты дюбнуть и не попасться — тут у кого угодно башку сорвёт. Хлебни-ка ещё нашего таёжного бальзамчику. Но это в последний раз на сегодня, понял?… Фёкла, выставляй на стол тарелки — корми болящего.

14.2

Теперь Ерофеич с гостем торчал безвылазно в избе — присматривал за сумасшедшим. Бездельная жизнь на зимовье хуже каторжной. На каторге хоть работа от дурных мыслей и злых помыслов отвлекает. Тунгуска вертелась по хозяйству, бегала на охоту и даже ставила сети и перемёты на озере. Ерофеич тайком попивал помаленьку с самого утра, тем и спасался от скуки. Гость же днями напролёт сидел в китайском стёганом халате и обрезанных валенках перед печкой, тупо глядел, как падают угольки в поддувало да иногда бубнил что-то себе под нос и рисовал пальцем в воздухе какие-то цифры. За два месяца добровольного затворничества он обрюзг лицом от сытной пищи и от водки. И больше не разглагольствовал. После инцидента с пальбой в шахте он перекинулся разве что парой слов с Ерофеичем, а то и вовсе обходился жестами и невнятным мычанием.

Некоторое время совсем не пил, держался из последних сил. Больше чёрт наяву ему ни разу не являлся. Ночью он часто вскакивал в поту и тряске, не надевая валенок с обрезанными голенищами, а в одних шерстяных носках неслышно крался к резному шкапчику за заветным полуштофом, приземистой четырёхгранной бутылкой из зелёного стекла с коротким и широким горлышком. Он думал, что его никто не замечает, как ребёнок верит, что становится невидимым, когда закрывает глаза руками.

— Пусть лучше попивают втёмную по ночам, чем ищет нам на задницу новых приключений, — сказал Ерофеич тунгуске. — Слышь-ка, Фёкла! Позаботься, чтобы у гостя всегда под рукой была полная бутылка.

Тунгуска ставила полуштоф у полатей, на которых они вдвоём с гостем спали. Теперь по ночам хозяева больше не слышали украдчивых шагов, зато слышали, как булькала настойка на таёжных травах в широкой глотке у Шмонса.

ГЛАВА 15.0 ПРОСТО УДАЧНАЯ ОХОТА НА МЕДВЕДЯ

Гость не просыхал от выпивки, впился, но не напивался до чёртиков и не буянил. И со временем, казалось, совсем уж успокоился, отделался от непонятных страхов, которые терзали его. Не вздрагивал невзначай за столом, не всматривался в тёмные углы, крестясь мелкой щепотью. Не ругался с невидимым спорщиком, не грозил кулаком пустой стенке. Но вот один раз средь бела дня, когда Ерофеич в сенцах застёгивал короткую доху из меха росомахи, гость резко выскочил из-за занавески над своим закутком и преградил ему выход к двери с рогачом наперевес. Тем самым рогачом, которым тунгуска ворочала чугунки в русской печи.

— Куда? — заорал он с налитыми кровью глазами. — Сдать меня захотел? Не пущу!

— Сдурел, Шманец! Где те менты и где мы? Их под угрозой расстрела в эту гибельную топь не загонишь.

— Я понял — ты хитрый и подлый!

— Ага, я, хитрый и подлый, в этой лёгкой шкурёнке и так и доеду по морозу до ближайшего поста с ментами за двести вёрст. Придумал тоже. Выпей брусничной водички и успокойся.

— Дома никого нет. Ты никогда ещё не бросал меня одного. Обязан меня охранять как преданный раб! А вдруг за мной придут?

— И хто?

— Два чернокожых мента!

— Чёрных только на блокпостах миротворцев встретишь.

— Я тебя выкупил из рабства. Плати же добром за добро!

— Рад бы, Лёвыч, но подсобить Фёкле потребно. Моя тунгуска лося завалила. Нужно тушу разделать и привезти.

— А сама она на что?

— В том лосе весу под тонну, а в ней самой и полцентнера не будет.

— Как она тебе про лося сообщила? — гость хитренько прищурился с наивной подозрительностью ребёнка, который хочет показать, что насквозь видит, как слишком уж явно его взрослые обманывают, выдавая глазированный сырок за мороженое в шоколаде.

— Как-как! По китайской рации, как ещё.

— Я тебя не отпущу! С тобой пойду. За тобой присмотрю, куда пойдёшь.

— Ладно, проветрись — может, дурь выветрится. Одевайся потеплей, слабенький ты пока что. Только назад пойдёшь на лыжах. А то снегоход двоих бугаёв — тебя да лося — не утянет.

— Дай мне карабин!

— Лёвыч, я тебе оружия не доверю, прости. У тебя руки трясутся с повседневного перепою. Огнестрел с дурной головой не дружит.

15.1

Шмонс щурился от слепящей белизны снега под ярким солнцем и оторопело глядел на залитый дымящейся кровью снег. Боялся подойти ближе, только тыкал дрожащим пальцем в алую кровь на белом снегу и булькал горлом, как глухонемой, с трудом обучившийся выговаривать отдельные слова:

— Это… ты-ты-ты… чт-то-то… эт-то-то?

— Тунгуска выследила лося и завалила его с первого выстрела. А тот стал в агонии бить передними ногами снег перед собой… Копыто у лося, что та пешня, какой лёд на реке долбят… И как на грех на том месте оказалась медвежья берлога… Ошалелый медведь проснулся и спросонку кинулся рвать лося… Тунгуска успокоила его ножом под сердце, а медведь с ножом в боку ещё успел порвать голодных волков, каких приманил дух тёплой парной крови.

— Тут и волки рыскают?

— Очень редко. Тут им жрачки мало. Троих медведь порвал. Двоих тунгуска шлёпнула. Всего пятеро было, волков-то.

— Эт-то л-лосиха? Лосих нельзя убивать!

— Не матка, а матёрый бык.

— А где рога?

— Ты, Лёвка, — шпильман питерский, а не охотник. Лоси на зиму рога скидывают.

Один из разодранных волков вдруг дёрнулся на снегу, жалостливо вякнул, словно коротенько всплакнул от боли, свернулся калачиком и завертелся в агонии. Невозмутимая тунгуска разнесла ему череп выстрелом из карабина.

— А-а-а! — заорал Шмонс, стуча себя кулаками по лысой голове. — Кровь… Кровожадные убийцы… Нож в сердце!.. Пулю в голову!

Он вдруг застыл, как эпилептик перед припадком, и пристально уставился вдаль. Ерофеич тоже глянул в ту сторону — болото как болото под снегом. Дымок парит в проталинах, где ключи горячие бьют. А по нему отблески приближающейся вечерней зари играют алым и фиолетовым. Тут всегда цветные облака красками играют.

А Шмонс видел подымающиеся к небу разноцветные — розовые, лиловые, фиолетовые, лазоревые, аквамариновые — фигуры-постати. Он разглядел в них шагающих людей по облакам людей со вздетыми окровавленными мечами, как в кино с субтитрам: «Мене, текел, упарсин». Титры поменялись на русские: «Исчислен, взвешен и разделён».

— Демоны! За мной пришли. Спрячь меня под шкурами!

— Лёвыч, натяни шапку, — подал ему треух Ерофеич. — Застудишь больную голову и совсем дураком станешь.

— И ты с ними?… Не подходи, кровавый убийца… А-а-а! — заорал Шмонс, ему вторило гулкое эхо, и без лыж по глубокому снегу кинулся в корявый лес на припорошенном снегом болоте, где курились парком проталины на месте горячих ключей.

Ерофеич встал на лыжи и приказал тунгуске:

— Фёкла, я сейчас его поймаю, свяжу и к тебе подвезу. Потом разделаю туши, отволоку наверх лося и вернусь за медведем. А ты тем временем освежуй волков да за этим придурком, пустым мешком притрушенным, приглядывай. Он хоть при тебе и связанный будет, а беды себе натворить сможет. Дурное дело — нехитрое.

Тунгуска не ответила ни словом, ни жестом, ни мимикой, ни взглядом. В узких щёлочках прищуренных глаз не было видно её презрительно подрагивающих зрачков.

15.2

Шмонс раскрыл глаза и поднял голову:

— Мн-мг-ннны!

С губ на пол сбегали вязкие слюни.

— Очнулся? — деловито спросил Ерофеич, не оборачиваясь к нему. В губах он держал несколько гвоздей и стучал молотком, вгоняя их один за другим в только что оструганную доску.

— Где я?

— У себя на полатях.

— Я не могу подняться.

— Правильно, потому что я тебя связал.

— Зачем?

— Чтобы не буянил.

— Туго связал… Я не могу пошевелиться.

— Опыт патрульно-постовой службы, как никак. Я и не таких бугаев намертво скручивал.

Шмонс горящим взором сумасшедшего минут пятнадцать следил за плотницкой работой Ерофеича.

— Что ты всё строгаешь да пилишь? Гроб мне мастеришь? Меня закопаешь, а денежки мои прикарманишь, эх ты-ы-ы… знаю я вас, подлюк ментовских.

— Ты мне живой нужон, Лёвка. Ты — мой пропуск в прекрасный заморский мир у тёплого моря. Я — твой верный раб, ты сам сказал. На меня можно положиться, как на верного пса. Баз тебя в загранке я никому не нужон — язЫков не знаю. Зато при тебе везде я годный — лучшего телохранителя тебе не найти, а мне лучшего хозяина, чем ты, — тожить. Связал нас чёрт одной верёвочкой.

— Чёрт? Он снова здесь… Развяжи меня!

— Прости, не могу. Ты мне мешать будешь. Я ещё лежак не сколотил.

— Для кого?

— Тебе, дураку.

— Мне и тут удобно.

— Шаман сказал, чтоб я непременно лежак для тебя сколотил. Переносной — с ручками.

— Какой шаман? Зачем шаман?

— Лечить тебя будем, Лёвка.

— От чего?

— От дури и от зелёного змия тоже… Злого духа он придёт из тебя изгонять.

Шмонс помолчал, силясь поднять голову с вытаращенными глазами и наморщенным лбом. Беспомощно шевелил губами, но ничего членораздельного выдавить из себя не мог.

— Чего ты хочешь? — спросил Ерофеич. — В туалет — по большому или малому? Фёкла! Принеси ему кадушку.

Шмонсу наконец удалось судорожно сглотнуть слюну и откашляться:

— У меня руки и ноги занемели от верёвок. Я их не чувствую. Может приключиться омертвение тканей без притока свежей крови Некроз, по-научному.

— О таком не слышал.

— Гангрена!

— Гангрена подождёт. Ещё с полчасика сможешь полежать связанный без вреда для здоровья. Я науку обездвижения человека на практике проходил. Ничего с тобой не станется.

— Может, ты ещё и пытал связанных?

— Не без того, Шманец. Профессия у меня такая.

ГЛАВА 16.0 ИЗГНАНИЕ ЗЛОГО ДУХА

Ерофеичу не понравилось, что шаман был какой-то нетаковский — в очках, при галстуке и говорил по-русски без таёжного акцента. Он привёз с собой охапки сухого можжевельника и багульника.

— Куда мне бросить воскурения?

— Фёкла занесёт в избу, поближе к печке.

— Камланить можно только во дворе на снегу!

— Да ты чо, шаман! Одержимого никак на мороз нельзя выносить — зазябнет и выстудится, — решительно возразил Ерофеич. — Ещё помрёт от простуды, а он мне живой нужон.

Шаман с неохотой вошёл в зимовье. Хмуро оглядел жилое пространство:

— Просторно. Места тут хватит. Только уберите стол, кресло и все стулья.

— Куда я их уберу?

— Куда хочешь! Хоть на чердак.

— Ты хоть знаешь, сколько каждая старинная меблина на вес потянет? С тонну.

— Ничего не знаю… Мне нужно много места, чтобы камланить. Я бегать буду. И костёр разведи посреди горницы.

— Ещё чего! Избу спалишь. Возле печки у огня покамланишь.

— Костёр, я сказал! Подпол есть?

— Есть, ты на самом люке стоишь.

— Хорошо, потом откроешь.

— Зачем?

— Сигать туда буду. Люк на чердак есть?

— Есть. Вона тама!

— Откроешь.

— На кой?

— Запрыгивать туда буду.

— Лестницу приставить?

— Я без лестницы запрыгну на чердак. Олень жирный есть?

— Найдётся на заимке.

— Приведёшь в горницу.

— Скотину — в дом?

— Как хочешь, а без оленя в избе не буду камланить.

— Фёкла, слышала? Одевайся и дуй за оленем! Тебе быка или матку?

— Быка. И пожирней. Я его потом заберу с собой в жертвенное приношение.

16.1

Когда освободили горницу от мебели, шаман ещё раз прошёлся по скрипучим половицам, заглядывая во все углы.

— Пол усыпать ветками кедрового стланика.

— С ума спятил? Выкопай поди-ка его из-под метрового снега! Легче еловых лапок нарубить.

— Я сказал — кедровый стланик! Чтоб густой таёжный дух стоял в избе.

— Фёкла! Слышала? Бери лопату и топор. Внизу у церковки собаки снег подрыли. Там в аккурат стланика того — пропасть! Нарубишь и навалишь на нарты. Пары собачек хватит, чтобы целое беремя хвои к избе подвезти.

Шаман тем временем всё ещё расхаживал по избе с проверкой готовности жилья к обряду изгнания злого духа.

— Печку натопить жарко-жарко. Двери все распахнуть настежь, какие есть.

— Так ты всё тепло из печи выпустишь. Зазря дрова переведём.

— Мне из печи не тепло, а угли для ритуального костра нужны. Чтобы избу не подпалить, сделай кумирницу — разведи огонь в железном корыте, а на пол постели листы кровельной жести. Найдёшь?

— Так шахта здесь была. Найдём тебе железное корыто и кровельную бляху.

— Больной — сильно пьющий?

— Запойный!

— Тогда перед обрядом напои его до бесчувствия, чтобы не мешал работать.

— Как не фиг на фиг! — согласился Ерофеич безо всякого трепетного почтения к служителю местного культа.

16.2

У Ерофеича внутри всё-таки что-то тревожно ныло. Шаман уж был какой-то ненастоящий — с лица слишком из себя уж шибко умный и пахло от него цветочным мылом и одеколоном после бритья. И говорил по-русски слишком чисто, как школьный учитель русского языка. Но другого шамана за пятьсот вёрст в округе не сыщешь, сказала тунгуска. Ерофеич согласился, только очень уж сомневался, что колдовская сила способна поселиться в очкастом интеллигенте. Они же все тупые и убогие, умники эти, ни в бога ни чёрта не верят. Кто пойдёт в интеллигенты в наше время? Только тот, кто не сумеет с одного удара десять зубов вышибить или череп кастетом раскроить. Безмолвные терпилы эти интеллигенты, одним словом. Не тот нынче шаман пошёл! Некачественный. Вот прежде шаманы бывали…

— Готово!.. Болящий напился до синих чёртиков и отрубился.

Пока шаман облачался в наряд огородного пугала, Ерофеич сладил-таки лежак, похожий на пляжный топчан. С четырех сторону к боковым доскам прибил по камасу — это шкура с голени лося, снятая чулком. Сунул в каждый камас ногу или руку мертвецки пьяного Шмонса и слегка стянул сыромятными ремешками. И кровоснабжению не мешает, и больной не вырвется. Грудь и живот пристегнул к лежаку широкими кожаными ремнями, чтобы не брыкался. В зубы вставил деревянную ложку, чтобы Шманец не прикусил себе язык. Концы ложки стянул ремнями, привязанными к лежаку, чтобы не выплюнул. Лоб тоже закрепил широким ремешком, чтобы одержимый затылок себе не расколотил, когда будет биться в припадке. Под голову ему Фёкла заботливо положила мешочек с волосами с шеи оленя, из которых делала нитки для вышивания по замше.

Посредине горницы Ерофеич пол устлал листами ржавой жести, прижали огромной шестернёй от ручной лебёдки, а на неё водрузил широкую плоскую чашу. В ней когда-то старатели промывали золото. Вот и получился безопасный ритуальный костёр посреди избы.

— Ещё подсыпь углей в кумирницу, хозяин.

— На кой те столько?

— В суровых условиях природы Севера огонь — источник жизни, света, тепла и пищи, — поучительным тоном изрёк шаман в очках с роговой оправой, ну, совсем как настоящий школьный учитель. — Его должно быть много. Каждый уголёк — обиталище духа. Только сначала его надо бы плотно покормить.

— Шмонса? — спросил Ерофеич.

— Нет, огонь. Это может сделать только женщина.

Тунгуска кинулась к кумирне — сыпала на угли чай, табак, бросала кусочки мяса и сала и что-то бормотала себе под нос.

— Ты на кой ляд вонищи напустила! — взъелся на неё Ерофеич.

Шаман остудил его злой запал:

— Прежде чем самому есть — покорми огонь, так у нас говорят. Он проводник между миром людей и миром духов. Предки первый кусок всегда давали огню со словами: «Бугаду будиям экун мунин дяптим» — «Зверя пошли».

— Чего ты бабу дёргаешь? Сами бы справились. Там, где баба, там сам чёрт с копытом. Бардак, а не работа. Пусть Фёкла под ногами у мужиков не путается.

— Нет. Хранительница очага — всегда женщина. У нас огонь — женское божество: «Огонь-матушка, согрей, гори сильней, пошли зверя скорей». А почему так жарко?

— Так печку протопили, углей в жаровню навалили.

— Открой все двери о окна настежь, я же сказал! Люк в подпол и люк на чердак.

— А без этого никак?

— Куда злого духа прикажешь выпускать?

— Понятно… Фёкла, слышала приказ?

Тунгуска кинулась открывать двери и окна нараспашку.

— Всё сделано, — отчитался Ерофеич. — Только поддувает со всех сторон, зябко-то больно!

— Оденьтесь оба потеплей…. Сквозняк нужен, чтобы видеть, куда искры полетели. Искра предскажет, в какой стороне искать злого духа… Тебе не слышно резкого треска или шипения огня? Я что-то не слышу.

— Так в жаровне одни угли.

— В печи, я спрашиваю.

— Так дрова ж сухие — из дровяника. С чего им трещать или шипеть?

— Тогда мои духи пошлют нам удачу. Пусть твоя женщина выгребет для кумирницы ещё углей.

— И так дым глаза выел.

— Дыму должно быть больше. В огне и дыме пляшут духи предков.

Шаман бросил на угли по три горсти сухого багульника, вереска и лишайника. Прижал жар заслонкой от русской печки, не позволяя разгореться пламени, чтобы пуще дымило.

— Дай я тебе слегка угли побрызгаю, чтобы пламенем не вспыхивало.

— Огонь нельзя осквернять водой!

— А как в тайге костёр затушить, если не помочиться на него?

— Ногой притоптать и землёй присыпать, а не осквернять нечистотами. Духи накажут, зверя не пошлют.

16.3

Над дымом шаман разогревал бубен, плавно перемещая его над углями. Кружась на месте, потрясал жестяными побрякушками из пивных банок, нашитыми на своём облачении из косматых шкур, и слегка постукивал колотушкой.

— Зачем коптишь своё вооружение?

— Дым все освящает, а огонь всё очищает… Вовремя подсыпай свежих углей в кумирницу, — напомнил шаман тунгуске.

— Я сейчас ей дровишек подколю, — с охотой вызвался Ерофеич.

— Только во дворе. Нельзя рубить дрова близко от костра, чтобы не поранить духа огня.

— Придумали, вашу тунгусскую мать!

— Нельзя ругаться матерными словами у огня, нельзя плевать в него или чем-то тыкать в угли.

— А кочерга на что?

— Кочерга для золы. Это уже мёртвый огонь, а мёртвых нечего бояться. Живых бойся!

16.4

— Поставьте лежак с больным у кумирницы и накройте одержимого шкурами.

— И так не замёрзнет — у жаровни лежит.

— Накройте, чтобы не выпустить его душу вместе со злым духом.

— Откуда у Шмонса душа? Проиграл он свою душу в картишки вместе с совестью.

— Всё в мире имеет душу — каждый камень, всякое дерево, малая травинка, самый малый клещ. Сорвёшь травинку без заклятия — выпустишь её душу, духа-покровителя обидишь. Обидишь духа — упустишь удачу — тебе зверя на пошлют, а сам потеряешь здоровье или даже жизнь. Нам сегодня помощь всех добрых духов нужна. Мы поборем самого злого хозяина этих мест — Етагыра.

— А ты его видел?

— Много раз, когда был на грани гибели один на один с тайгой.

— А в городе только добрые домовые водятся?

— В городе нечисти полным-полно, но нечистики там по горло сыты грехами горожан, а в тайге мало грешников, вот и духи голодные бродят. Злые очень от голода. За твоими грехами охотятся.

— А звери?

— На зверях нет греха, они в ладу с природой живут. Только человек против сотворителя мира грешит. Злые духи рады-радёшеньки любому заблудшему в горах или безлюдной тайге, чтобы слопать его грешную душу, а тело росомахам на растерзание оставить.

— По обличию они драконы, волколаки или черти рогатые?

— Они способны принимать человеческий облик, чтобы втереться в доверие. А потом могут завести тебя в болотную топь, свести тебя с ума или даже заставить есть человеческое мясо.

— Так оттого-то беглые зэки в тайге человечинкой балуются?

— А ты думал!

— Во как, паря, всё хитро устроено… А я и не догадался бы… Ты-то сам как их видишь, во сне аль наяву?

— Вот посмотри на мой головной убор — бахрома из кожаных ленточек полностью закрывает мне лицо. Через неё хорошо видно духов, но не видишь окружающих людей, когда тебе этого не нужно.

— Понятно, это такой прибор для духовидения… — почесал за ухом Ерофеич. — Заговаривать злых духов — это чо, типа служба такая, как у попа в церкви?

— Нет. Ритуальные камлания совершаются только ради врачевания или для поддержки заблудших в тайге людей, чтобы путь им домой указать. Шаманы не будут камлать просто так за здорово живёшь и лишний раз тревожить духов. Это себе дороже. Профессия у нас такая.

— Понятно, работаете только по прямому заказу… А зачем тебе змеиные головки из пивных банок на кожаных полосках болтаются? Для пущего шума?

— Змеи у нас в тайге редкие твари — холодно им тут, и они почти что не кусачие. Зато считаются самыми сильными духами-защитниками шамана в путешествиях в нижний мир, что под землёй хоронятся. А вот эти связанные в узлы кожаные шнурки, нашитые на полы облачения, служат мне крыльями в полёте между мирами. Шнурки продеты в металлические трубочки, на конце каждого шнурка — колокольчик, чтобы звоном устрашать злых духов.

— Это же обычный сторожок для донной удочки из магазина для рыбаков.

— И жестянки-погремушки от обычных пивных банок, ну что? Нечистый дух любого скрежета не переносит, а рыбачьи звоночки им ещё пуще на нервы действуют.

Ерофеич и сам поёжился от непонятного предчувствия. От шума, звона и скрипучего шороха косматого шаманского облачения у кого угодно мурашки по спине пробегут, не только у злого духа. Головной убор шамана вообще придурошный — кожаная лента, к верхнему краю которой нашиты орлиные перья.

— Зачем у тебя на ленте нарисованы глаза и уши да ещё девчачьи атласные ленточки для косичек нашиты — чёрная, зелёная и голубая?

— Чтоб духи знали, что шаман всё видит и слышит во тьме, под водой, на земле и под землёй и на любом далёком расстоянии. И за это опасались меня.

— А перья орлиные на голове к чему?

— Орлиные перья помогают мне летать в мире духов.

— Понятно — рулевое оперение, как в авиации… А сам-то ты на чём лётаешь?

— Бубен — крылатый конь шамана. На нём прорывается в высшие и низшие сферы нашего мира. Если ускоряю бой колотушкой в бубен, я подгоняю своего крылатого коня, заставляю его подниматься все выше и выше. Замедляя бой, я приземляюсь. Тебе кажется, что я рядом с тобой, а я одновременно проношусь сквозь напластования реальности и виртуальности.

— Какие-какие слои?

— Вселенная представляется нам как многослойная малица-шуба мира, в которую завёрнут младенец-человек. Каждый слой вселенной населен многочисленными существами и духами. В этом запутанном сховище духи могут спрятать похищенную душу скорбящего. А я эту душу найду, верну хозяину и очищу в огне и дыме.

— Подремонтируешь?

— Если смогу, конечно.

— А коли не смогёшь?

— Тогда болезный помрёт по воле духов, но я его ушедшую душу направлю в лучший из потусторонних миров… Присаживайтесь оба у огня.

— Я постою.

— Всем обязательно сидеть и смотреть, не сводя глаз! Начинаю камлать. Всем меня слушаться!

16.5

Ерофеич с тунгуской сели, поджав под себя ноги, и, нагнувшись вперёд, смотрели на синий огонёк, изредка проскакивавший по подёрнутым пеплом углям. Шаман подпалил и быстро затушил пучок багульника, чтобы напустил больше духовитого дыма. Заново окурил сначала свою обувь, а затем свой бубен и другие шаманские прибамбасы. Сделал над кумирницей три оборота по солнцу правой, а затем левой ногой. Обернулся три раза на месте с закрытыми глазами. Пристукивая колотушкой по бубну, согнулся в три погибели и что-то запел на родном языке, ускоряя темп. Шаман пел и бил в бубен, тунгуска подпевала.

— Подпевайте оба!

— Языка не знаю, — оправдывался Ерофеич.

— Тогда мычи.

Ерофеич подвывал, закатив глаза, покуда пот по лбу не побежал. От собственного воя его разбирало, как от крепкой водки. Даже перед глазами все поплыло, как если бы смотреть на заснеженную тундру сквозь горячий воздух, поднимающийся над раскалёнными углями остывающего костра. Шаман по ходу камлания давал отрывистые пояснения:

— Я с вами и не с вами. Когда пою, пребываю одновременно в двух явях — в нашем мире и в том или ином слое верхнего или нижнего из многочисленных миров, населённых духами. Я вижу одновременно и людей и духов. Могу общаться с ними и с вами — теперь я переводчик с языка духовных сущностей на языки существ. Духи говорят, что душу больного изъял и похитил Етагыр. Теперь я полечу за ним вослед.

Под звук бубна шаман обошёл вприпрыжку опять же по солнцу вокруг кумирницы рядом с лежаком Шмонса. Кричал, подражая крикам вороны или кукушки.

— Эти хитромудрые птицы слагают хвалебные песни духам и усыпляют их бдительность.

Затем он высыпал в рот пригоршню белого порошка и посерел с лица, по которому струился пот. Ноги его словно подкосились. Шаман пошатнулся и сел лицом к огню и спиной к ним, тихо и мерно стучал в бубен и повёл гневный и скандальный разговор с незримыми духами. Снова вытащил мешочек с толчёными мухоморами и прочими псилоцибиновыми грибами, бросил в рот щепотку и принялся сосать жвачку и причмокивать, даже не скривился. Без этого ни один шаман в мире не обходится. Так он якобы «летает» в мире духов. Может, это и правда. Хотя, кто проверял на себе? Если подсел на грибные глюки, ты уже ничего не расскажешь.

16.6

После грибов шаман несколько раз падал на спину без памяти. Лежал бревном, а то и бился в конвульсиях. Когда духи-помощники наконец явились перед ним и шаман стал их ясно видеть, он внезапно вскочил на ноги и снова принялся обходить с подскоками опять же по солнцу (или по часовой стрелке, чтобы понятней было) вокруг кумирницы и толкал пяткой расслабленного Шмонса, не подававшего признаков жизни. Сам он при этом громко и быстро стучал в бубен и распевал особые песни, в которых он вел разговор с духами и описывал зрителям всё, что он видел. После грибов он стал говорить только по-русски.

— Тут высокая гора из черепов и костей. Я нашёл в куче костяков потерянную душу больного! — объявил он, захлёбываясь от наркотической эйфории. — Она забилась в щель между двумя пластами тёмного мира.

Шаман схватил у печки рогач, каким ворочают горшки, и принялся тыкать воздух перед собой, пытаясь высвободить пленённую душу Шмонса.

— Теперь я знаю, в чем причина несчастья — чужие деньги, которые больной спрятал в капище Етагыра. Этим вы оскорбили непочтением беспощадного и мощного духа Етагыра, хозяина этих мест. Деньги — только золото, а пустые бумажки — обман. Сейчас я буду бороться с Етагыром за украденную душу.

* * *

Во время схватки с демоном шаман делал неожиданно резкие, стремительные движения, совершал диковинные подскоки, кувырки, разве что колесом не ходил. Лицо кривилось, как у заправского мима, менялось до неузнаваемости, словно он надевал маски. Он всячески грозил не только Етагыру, а всем злым духам, преследовал их в воде и в воздухе, звал на помощь духов-помощников из стаи длинных щук, мудрого одинокого тайменя призывал в свидетели, а пескарей — в фанатов-болельщиков для духовной поддержки.

— Уходи в пасть чёрной щуки!.. Пропади в вонючем чреве сома-падальшика, которого проколет острогой самый презренный из охотников с трясущимися от водки руками… Пусть потроха того сома расклюют не мудрые вОроны, а помойные ворОны, пихающие в себя всякую гниль!

Бросил рогач и ещё долго гонял плёткой злых духов по всей избе, стегал ею Шмонса под шкурами и Ерофеича с тунгуской, причём не понарошку, а до крови, если попадал по голому телу. Шмонса начало корчить и крутить, как умирающего на смертном одре. Потом он как-то подозрительно притих.

Шаман скинул свой диковинный головной убор, задрал на Шмонсе рубашку и приложил ухо к груди больного.

— Чего бес тебе шепчет?

— Заткнись и не мешай!.. Слышу полное и внезапное прекращение эффективной работы сердечной мышцы с отсутствием или наличием биоэлектрической активности, я не смог определить точно.

— И чо страшного-то?

— Гипоксия — кислородное голодание — всех тканей и органов приводит к клинической смерти.

— Помрёт? — с испугом дал петуха в голосе Ерофеич.

Шаман только отмахнулся от него. Сбегал на двор к своим саням и вернулся с металлическим чемоданчиком с наляпкой красного креста на крышке. Вытащил из чемоданчика тонкий фонарик и посветил лучом в глаза Шмонсу, задрав ему поочерёдно веки.

— Расширение зрачков и полная утрата реакции на раздражитель. Изменение цвета кожных покровов лица на синюшность-цианоз или жуткую бледность пока нет.

Взрезал на левом бедре Шмонса штаны и приложил к коже средний и указательный палец левой руки и одновременно с этим правой рукой мягко прощупал кожу с боков шеи.

— Пульс не прощупывается. Надо реагировать мгновенно!

Шаман засучил рукава и что было сил в размахе ударил Шмонса кулаком в грудь.

— Ты ж его зашибёшь!

— Первоначально необходимо произвести «прекордиальный удар» — удар кулаком в среднюю часть грудной клетки. Понял? Вот грудная клетка начинает подыматься — это является признаком наполнения лёгких кислородом. Теперь непрямой массаж сердца.

Он положил одну ладонь на грудь Шмонсу, а другой стал периодически резко надавливать на грудную клетку.

— Ты так его задавишь!

— Массаж сердца нужно выполнять до тех пор, пока кожа не начнет приобретать нормальную, естественную окраску.

— А разве она приняла эту окраску?

— Сам посмотри…

Шаман порылся в чемоданчике и разорвал стерильную упаковку шприца и пинцетом из бикса насадил на него длиннющуюю иглу.

— Чавой-то творишь?

— Внутрисердечное введение смеси лидокаина, атропина и эпинефрина. Не мешай!

После укола Шманец дёрнулся и захрипел.

— Вот и всё в порядке… Больной чаще всего выживает, если сердечная деятельность восстанавливается в течение пяти-шести минут после остановки… Я продолжаю обряд.

Лицо шамана изменилось — в нём пропали европейские черты, а жёлтый лик стал напоминать плоскую восковую маску с щёлочками глаз, за плотно сомкнутыми ресницами даже зрачков не заметишь. Потом шаман расправил руки, как птица крылья, и заорал, аж стёкла затряслись:

— Я бросаюсь в межмировое пространство!

Шаман упал на горячие угли и лежал, воняя смрадом палёной шерсти. Потом он снова резиновым мячиком заскакал по избе. С одного подскока на месте влетал через люк на чердак и возвращался через дверь в сенцах, прыгал в подвал и тут же выскакивал, как подброшенный оттуда кем-то. За ним не уследишь — носится как угорелый, у Ерофеича даже голова закружилась, будто бы шаман и на самом деле летает по избе, разве только пешком по потолку не ходит. Едва отдышавшись, шаман отбросил плётку и схватился за бубен. Застучал в него колотушкой, взывая к духам.

— Колотушка, колотушка — дай ответ! Слушайте меня все! Если в какой-то момент колотушка по воле духов сама вырывается из моей руки и упадёт на человека, для которого камлаю, она объявит нам волю сонма духов, злых и добрых. Упадёт кольцами-погремушками вверх — духи приняли просьбу, вниз — отказали.

Колотушка упала на корчившегося в конвульсиях Шмонса — плашмя.

— Ответ ещё не окончательный — неблагоприятную вероятность можно изменить. Окончательный ответ дадут нам ваши подношения — приняли ли их духи или нет?

Ерофеич вскарабкался на лестнице на притолоку над дверью и вернулся с солидным самородком. Фёкла выставила торбу с тёртым табаком-самосадом, полмешка муки, полмешка сахару и пластиковую канистру с самогоном.

— Духи приняли подношение! — объявил шаман, вконец обессиленный борьбой с духами. — Етагыр ушёл к себе в глубину горы! Душа вернулась в тело страждущего!.. А ты, девка, принеси угощение добрым духам да повкусней!

Тунгуска подскочила к огню с деревянным подносом. Шаман накрыл решёткой кумирницу с углями, положил на неё белый хлеб и куски запечённого мяса. Разбрызгал костяной лопаткой молоко по четырём сторонам света, отломил и сжёг в огне кусочки мяса и хлеба. Затем разломал хлеб на три части. Взял себе свою долю, остальные две вручил с кусками мяса Ерофеичу и тунгуске.

— Это надо съесть до последней крошки!

Минут пятнадцать все усиленно работали челюстями, даваясь всухомятку.

— Только теперь можно запить медовухой! — приказал шаман, когда все прожевали последний кусок.

Фёкла кинулась за бражкой. Шаман снял с пояса старинные чернёные ножницы, вырезал из куска кожи танцующего чёртика с хвостом и рогами и повесил над дверью для удостоверения, что злой дух изгнан из больного навсегда.

— Пресекаю злым духам доступ к душе больного!

Привязал аркан к рогам оленя, бившегося на привязи, а другом концом обвил пристёгнутые руки Шмонса. Ударом плётки поднял оленя на дыбы. Олень боднул воздух рогами — Шманец чуть не перевернулся вместе с лежаком, к которому был привязан.

— Злым духам навсегда заказан путь к душе исцелённого!

Затем шаман снова прыгал у огня, тряся побрякушками и бляхами, змеиными головками из пивных банок. Бил в бубен, крича гой-э-э-э! гой-э-э-э! и ему снова подпевала тунгуска и подвывал Ерофеич с вытаращенными глазами.

Наконец шаман задрожал, и, сам вытаращивши глаза, упал на пол, хрипя и корчась. Изо рта пузырилась пена. Через некоторое время встал, шатаясь, недоуменно озираясь и позёвывая, как спросонку, и снова пугнул оленя и упал, совсем уже будто бы без сил. Олень дёрнул рогами, натянул аркан, привязанный к рукам Шмонса. Громко лопнули сыромятные шнурки, оторвались от лежака лосиные камасы. Шманец высвободил руки, поднялся и сел на лежаке. Взгляд у него был невидящий. Он был похож на мертвеца, восставшего из могилы, до того бледный и помертвелый. Шаман, который до того валялся без сознания или как бы в обмороке, тоже очнулся, начал лёжа петь и призывать умерших соплеменников восстать из мёртвых.

— Придите к нам из своих саванов-могил на верхушках берёз и попросите самых длинных щук в реке утянуть на дно все наши немощи, отягощающие нас. Придите и заслоните вашими спинами наши жилища от злых духов, скрадывающих во сне наш жизненный припас из часов, дней и лет, отведённых нам. Да не кончится слишком рано соль, табак и сахар, отпущенные нам на пропитание! Придите, мёртвые!

Ерофеич, который давно вошёл в гипнотический транс от театрального зрелища, не на шутку перепугался, что шаман напустит полну избу мертвецов, и обмочил портки со страху. Что чувствовала тунгуска, никто бы никогда не прочитал на её непроницаемом лице. Шаман всё ещё сидел на полу с закрытыми глазами и рассказывал, что он видел и слышал от мертвецов в загробном мире, о чем каждый из живых думал и загадывал:

— Вот ты, хозяин, задумал дурное — за это тебе нехорошо будет, духи так говорят. Етагыр тебе не отпустит от себя. Девке твоей летать по небу кукушкой, а исцелённый одержимый вырвется из тёмного мира к свету и получит радостное преображение, так духи обещают ему после очищения его души. А тебе, хозяин, твоей души уже не очистить.

Ерофеич громко бухнулся затылком о деревянный пол и потерял сознание.

16.7

Тунгуска пристегнула жертвенного оленя к упряжке шамана. Уложила в нарты приношения духам.

— Пойдём рассчитаемся, — отвёл её шаман в избу. — Окна и люки можно закрыть. Больной исцелился.

Шаман нагнулся над Ерофеичем и поднёс растопыренную ладонь к его лицо. Ерофеич начал медленно подниматься с закрытыми глазами.

— Встань! — негромко сказал шаман. — Ты меня слышишь?

Ерофеич кивнул с закрытыми глазами.

— Сядь за стол и положи обе руки на столешницу.

Ерофеич с закрытыми глазами точно подошёл к стулу и уселся за стол, положил перед собой руки.

— Так и сидеть!

Шаман с тунгуской уложили на полати тяжеленного Шмонса.

— Теперь он будет спать трое суток без еды и питья.

— Не помрёт от голода и жажды?

— У него избыточные жировые отложения — сдюжит. Как проснётся, влейте в него полстакана тёплого молока.

— Оленьего или коровьего?

— Неужто оленье есть до сих пор?

— Яловая оленуха до сих пор доится. Стакана два в день даёт. Чудо какое-то.

— Всё равно какое, лишь бы молоко было тёплое. И потом ещё двенадцать часов спасённого не кормить. Поить только противно тёплой кипяченой водой. Чаю не давать.

— А водку можно?

— Он уже никогда не сможет водки пить.

— Заколдовал?

— Закодировал… Поначалу он будет ходить под себя, как маленький ребёнок, и блевать. Лучше постелить под него клеёнку. Следите, чтобы голова была на боку.

— Зачем?

— Как бы больной не задохнулся рвотными массами.

— Тунгусский шаман говорит, как настоящий доктор? Наши люди в тайге так не говорят.

— Я городской в четвёртом поколении.

— Из Ярилоярска?

— Из Питера. Кандидат медицинских наук. Практикующий психотерапевт. Мой отец был доктор медицинских наук.

— Тоже шаман был?

— Нет. У нас шаманы не наследственные. Призвание шамана может проснуться в каждом тунгусе. Хозяин тебя не обижает?

— Только малешко.

— Скоро не будет.

Шаман подошёл к сидящему в кресле Ерофеичу и повернул его голову к себе:

— Смотреть в глаза! Не отводить взгляда!.. Что ты чувствуешь?

— У меня рук и ног нет как нет.

— Всё правильно. Таким вот сиднем ты просидишь в этом кресле пять часов, а я за это время перемахну через горный перевал. Тогда ты меня уже и на снегоходе не догонишь.

— За-чем? — вяло пропел Ерофеич.

— Ты бы меня живым не выпустил?

— Я хо-тел ски-нуть те-бя со скалы перед по-во-ро-том на Гнильгу.

— Сам придумал?

— Шма-нец при-ка-зал у-би-рать лю-бых свидетелей.

— Сигунур, достань его чемоданчик.

Тунгуска выставила на стол богатство Ерофеича.

— Левый замок? — спросил шаман.

Ерофеич пробормотал, не поднимая век:

— 15–89.

— Набирай… Правый?

— 92–13.

— Набирай! Теперь ты сам мне дашь пять тысяч юаней и замшевый мешочек с алмазами.

Ерофеич механически исполнил просьбу.

— Ты добровольно мне заплатил за лечение твоего хозяина?

— До-бро-воль-но!

— Теперь спать! Ты проснёшься через пять часов и ничего не сможешь вспомнить.

Ерофеич уронил голову на руки и захрапел за столом. Шаман подал тунгуске закрытый чемоданчик:

— Схорони в прежнем месте. Это мой обычный гонорар для богатый клиентов. Твои хозяева ведь не из самых бедных?

И тут впервые на непроницаемом лице тунгуски сверкнула белозубая улыбка.

— Эти камушки имеют цену только в тайге. За один такой камушек можно у китайцев или американцев на фактории пару ящиков чаю прикупить. И табаком разжиться.

Потом положил ладонь на лоб тунгуски, словно пробовал, нет ли у неё жара.

— Вижу, ты, Сигун-Урэ, солнечная девчонка, справная и ушлая. Тебе тут тепло и сытно, но всё равно уходи отсюда весной с приходом солнечных деньков.

— Беда?

— Смертельная опасность.

— Люди убьют?

— Не люди, смертоносное дыхание Етагыра. Тут обиталище мёртвых. Живым никак нельзя быть среди них. Деньги большого хозяина могут убить тебя или спасти. Больше сказать нечего. Понятно? Ну, счастливо оставаться, милая девочка Фёкла! Би сине аявун, Сигунур! — Шаман дёрнул за левую постромку оленьей упряжки и причмокнул: — Мот! Мот! Мот!

Солнце стояло ещё высоко. Через пять часов шаман выберется на снежную равнину перед тайгой. Волков там не бывает, потому что олени не пасутся — нет ягеля. Шаман обернулся и помахал ей рукой. Он ещё мог различить её стройную и ладную фигуру с непокрытой головой. В суматохе ей никто не напомнил про лыжную шапочку. Ветерок теребил пасмы жёстких прямых волос цвета воронова крыла. Они делали ещё белей жемчужную нитку зубов, приоткрытых улыбкой. Никто тут не мог увидеть её широко распахнутых глаз. Они тоже улыбались. Кто бы мог поверить, что у таёжной девчонки были изумрудные глаза. В детстве мама называла её Сигунур. Сигун — солнышко, Урэ — ребёнок, как угадал шаман.

ГЛАВА 17.0 ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА С ВОПЛОЩЁННЫМ ЗЛОМ

В те четыре с половиной минуты, когда Шмонс находился в состоянии клинической смерти, ему привиделось, как он шёл по микрорайону городских разлекух и балаганов, откуда стук и грохот музыки, шипение и взрывы фейерверков слышны за два квартала. Нагромождение африканских ритмов на завывание циркулярной пилы на фоне басовой партии молотов и прессов кузнечного цеха, спаянное в единое целое утробным завыванием негритянского вокалиста уже давно стали именовать не песней, а музыкальной композицией.

Звёзд на небе в этой чересчур ярко освещённой части города не бывает. Их заменяют бегущие строки под живыми картинами световой рекламы, от которых рябит в глазах. Диковинная подсветка домов и парящие в чёрном пустом небе экраны с рекламными роликами превращают ночной город в мнимый мир. Человек теряет ориентиры — скачущий зрительный ряд многоуровневой рекламы не позволяет различить, где верх, где низ, где земля и где небо. Исчезают очертания узнаваемых мест, как будто бы ты очутился в незнакомом мире.

Шмонс не знал места встречи, но шёл на влекущий зов, звучавший в его голове. На круглой площади, освещённой непереносимо ярким маяком на стальной мачте в самом её центре, пылала вывеска «КАЗИНО ИНФЕРНАЛЬ». У входа в заведение бульдожьи рожи охранников сразу распознали в совершенно голом Шмонсе нарушителя дресс-кода:

— У нас не пускают без галстука!

Администратор в кружевной розовой пижаме с голубыми цветочками и туфельках на среднем каблучке резво сбежал к нему по ступенькам.

— О, какая честь для нашего скромного заведения! Добро пожаловать! Вас тут уже заждались.

— Руки! — рявкнул охранник.

Шмонс протянул руку. Охранник провёл по ней ручным индикатором, которым проверял входящих в клуб на предмет ношения оружия. На коже под синим сияние проступили цифры 666.

Администратор, обернувшись к охранникам, прошипел:

— Это же сам Шараф Маздаки — президент всемирной лиги Либерастической Педерации нудистов. Думайте о карьерном росте, мальчики! Без движения мозговых извилин не бывает продвижения по службе.

Стеклянные двери разошлись в стороны, и Шмонса подхватили под руки две феи в золотых туфельках на высоком каблучке. Из одежды на феях были только крылышки из полупрозрачной ткани за спиной.

— Бай Маздаки, какой вы миленький! Мы вас проводим до кабинета генерального директора, а то вы заблудитесь в лабиринте утончённых извращений.

Коридоры и залы, с толстыми ворсистыми коврами на полу, были задрапированы тяжёлыми пологами из синего и алого бархата — роскошное обиталище аллергенных пылевых клещей. При одной мысли об этой микроскопической нечисти у Шмонса зачесалось всё его голое тело.

Просторные залы, по которым его проводили феи с золотыми кудряшками и крылышками за спино, были разбиты на будуары из того же бархата. На бархатных же диванчиках и банкетах развалились веселящиеся гости. Они показались Шмонсу иностранцами, потому что вольно закидывали ноги на столики со сластями и на диванные валики. Трезвых тут не было.

Голенькие феи с крылышками за спиной так долго вели Шмонса узкими коридорами с винтовыми лестницами, устланными мягкими коврами, делающими бесшумными шаги, что он кроме аллергического зуда на теле ощутил и приступ тошноты. Спёртый воздух был густо насыщен запахами блевотины и прочих человеческих выделений, перемешанными с ароматами косметики, алкоголя и дыма, как от тлеющей кучи виноградной листвы. Так пахнет высушенное крошево зелёной конопли, если подпалить самокрутку из неё.

В стеклянных медицинских шкафах были выставлены самые разнообразные фаллоимитаторы, надувные куклы, секс-игрушки и прочие приспособления для имитации любви. Синий сумеречный свет спрятанных светильников придавал коридорам со стеклянными шкафами ещё и вид анатомического музея, отчего у Шмонса появились не только расчёсы на коже от сыпи и тошнота от сладковатой вони воображаемого тления и распада плоти, но и лёгкое головокружение, как у больного, которого медсёстры ведут на операционный стол.

17.1

Голенькие феи с крылышками за спиной упорхнули, когда он очутился в крохотном кабинетике. За письменным столом сидел малюсенький сморкач со сморщенным личиком. У того карлика был тоскливый взгляд, как у обезьянки на привязи. Только вот одна неувязочка — у этого шибздика боязливо поблескивали чёрные глазёнки под сложенные печальным домиком густыми чёрными бровями, зато на губах извивалась глумливая ухмылочка, а под носиком-пуговкой крутились чёрным червячком ехидные усики. Человечек, который сидя на обычном стуле за столом мог свободно болтать ножками, развёл ручки в сторону и пропищал:.

— Какие люди! Здоровеньки булы, мий дороженький! Вот вам самое мягкое стуло — присаживайтесь, будьте ласковы.

— Хватит ерничать, Велиар! — сердито буркнул Шмонс. — Я уже умер?

— Да как вы таки могли такова себе навоображать!

— Узнаю твои штучки — выставить меня голышом на всеобщее посмешище.

— Уважаемый Леон, святоша Леон, кандидат в праведники Леон! Я и сам удаляюсь, как ты попал в этот вертеп разврата?

Шмонс промолчал.

— Захотелось выпить?

Молчание в ответ.

— Или махнуть в покер по маленькой?

Шмонс сжал губы, чтобы не ответить искусителю.

— А может, хочется очаровательную цыпочку? Любой каприз за счёт заведения, Леон. Ведь я не просто так, а от всей души.

— У падшего ангела нет души, — отвернулся Шмонс. — Ангел лишь производная от функции Творца, сам говорил.

— Гляньте, людцы добрые! Я к нему — всей душой, а он ко мне — голой задницей. А я-то всего лишь хотел весело отметить наше прощание.

— Неужто насовсем?

— Только пока ты жив, разумеется.

— И ты больше не будешь мне являться до конца моих дней?

— Обещаю! — решительно заверил директор казино, похожий на смешную обезьянку.

— Я тебе не верю, Ваал.

— Ну не клясться же мне копытами козла и ставить метку кровью на стене!

Шманец суетливо пошарил у себе на груди и шее. Креста на нём не было.

— Леон, не смеши! Думаешь, выставил перед собой штампованный крестик или печатную иконку в окладе из пластика под позолоту — и нечистый дух тут же затрепетал и сгинул с глаз долой?

— Хотел бы надеяться…

— Христиане отказались от дарованной свыше благодати уже через триста лет после распятия Христа, а ты уповаешь на игрушечную церковную утварь, как малыш верит, что «настоящий» автомат из пластмассы защитит его от бандитов. Кстати, мусульмане продержались почти столько же, а затем разбились на секты и соревновались друг с другом в извращениях пророчеств Магомета. Все адепты авраамических религий — богоборцы по сути своей, начиная с иудеев.

— Православная церковь жива и по сей день, а где все эти князья, бояре, депутаты всяких дум, первые секретари обкомов, члены политбюро, президенты и премьер-министры?

— Там же, где ваши безблагодатные иереи, митрополиты и патриархи — у меня за пазухой.

— Прихожане ходят в храм, причащаются…

— В причастии Творец имел в виду изменение структуры тканей человеческого организма не только на уровне молекул и атомов. Вы через тело и кровь Христовы должны были преобразиться душой и телом, стать на один уровень с нами, ангелами, — бесплотными, вездесущими и всеведущими. Пронзать пространство и покорять время, как ангелы, при этом обладать бесценным даром — вечной душой. Всевышний поставил вас выше всех ангелов и сил небесного воинства. Но вы, апостаты, от благодати отказались.

— Ты, Велиар, и тут подгадил!

— А не много ли вам чести? Мало того, что вам даровали бессмертную душу, так ещё вам и ангельское естество подавай! Заслуженные архангелы и силы небесные тогда сравнятся с вами, потомками бесхвостых макак — так, что ли? Никогда тому не бывать!

— И ты совратил иерархов, приманил их блеском золотого шитья на облачении, богатством церковного убранства и изысканностью монастырской кухни для высших иереев?

— И горжусь этим! Литургию, таинство святого причастия, извратил до театральной пышности с золотыми декорациями и шикарным реквизитом. Эдакая опера на сцене-клиросе с раздвигающимся занавесом царских врат. А слово «халтура», прежде обозначавшее церковную службу на дому, превратилось у вас на миру в синоним незаконного приработка на стороне. Ваша обмирщённая вера опростилась до суеверия, а ваши святые — в домашних божков-домовых, которые помогают вам за приношение свечками и пожертвованиями на храм.

— Да, я плохой христианин, я окаянный грешник… Но я видел фаворский свет в глазах прихожан… Я видел кременные устои старой веры и радость бытия у староверов. Не мне, грешному, судить праведных.

— Ты обрекаешь себя на второстепенные роли в этом театре абсурда. Тебя восхищают староверы? Хочешь поселиться рядом с ними?

— Я иногда подумывал об этом.

— Все твои «думы» и у меня записаны в базе данных для неисправимых грешников… Староверы тебя примут как порченого, а не как равного. Тяжко, Леон, быть человеком второго сорта среди изгоев, которые-то и сами за нормальных людей не почитаются в современном обществе.

— Зачем ты душу из меня тянешь!

— Уже нет. Я тебя отпускаю навсегда, ну, до твоей естественной кончины, разумеется. Даю твоей паскудной душонке полную свободу на отпущенный ей срок.

— Не верю!

— Ты в Бога не веришь?

— Не лови на словах, старый словоблуд. Тебе, враг, я не верю.

— Сейчас никто не верит. Христиан меньше, чем в античном мире среди толпы язычников при первых апостолах. Нынешних «захожан» в церкви можно смело называть словом «человеческая халтура» в мирском смысле слова. Ваш мир — мир превращённых людей.

— В кого превращённых? В похотливых жаб с огромным ртом и раздутым брюхом?

— Ну, извращённых…

— Извращенцев?

— Нет же, не лови меня на словах, Леон. Это моя прерогатива.

— И что, людям больше не спастись от тебя?

— В извращённом мире, разумеется, нет. Но я не всемогущ, хотя и вечен, но всё течёт и меняется. Кто знает, придёт мир чистой веры — запретный плод потеряет сладость, а меня опять надолго загонят в сумеречное подсознание людей без права выхода в живую жизнь. А пока этот мир — мой, никому в нём не выжить без запродажи души дьяволу.

— А как же я выжил среди твоих прислужников?

— О, твой порок самомнения просто великолепен! Разве ты не из их числа?

— Отвечаешь вопросом на вопрос?

— Не изменяю старым привычкам, Леон, и тем горжусь.

— Таки Бога нет?

— Для вас — нет. Вы все безбожники, хоть по пять раз на дню ходите в церковь за причастием после исповеди.

— Кто же мы?

— Клиенты моего развлекательного заведения, в стенах которого ты сейчас находишься.

— Фи как это мерзко сравнивать верующих с клиентами твоего борделя!

— Но мне же не дозволено называть вас паствою. Я антипастырь. Сущность зависимая и ограниченная в действиях, почти как вы.

17.2

— Уцепился, как чёрт за грешную душу! И просто так отпустил?

— Ну и умеешь же ты меня, Леон, умастить лестью! Пока ещё не отпустил, но скоро подарю тебе свободу.

— Неужто ты отказался от бредового проекта посадить на престол нового самодержца всея Руси?

— Нет, не отказался. Но на тебе свет клином не сошёлся. Я не делаю ставок на одну-единственную тёмную лошадку. Люблю альтернативы и паллиативы, так сказать.

— И кто это избранник дьявола?

— Угадай с первого раза!

— Ерофеич? Тощий уродец?

— Батька Махно тоже не был красавчиком. И твой тёзка, Леон Троцкий, был похож на страшненькую обезьянку, пародию на дьявола. А харизма у них была, то есть народное обожание, — дай бог каждому!

— Богохульство — поминать всуе…

— Ах, Леон! Третья заповедь из декалога бытовых идиом не касается. Должен бы это понимать с твоим-то умом. На новом кастинге я предпочёл другого претендента, а тебя отпускаю на волю. Я умею быть благодарным в отличие от вас, людей. Оставляю тебе все твои деньги, что я дал тебе заработать с моей помощью.

— Жди щедрости и милости от чёрта!

— Православные говорят — с чужой беды не разживёшься. Вот и я становлюсь суеверным.

— Но ты-то как раз только и живёшь за счёт наших бед.

— Ошибаешься — питаюсь за счёт ваших удовольствий и развлечений. Я то самое зло, которое должно приходить в мир для ускорения природной эволюции и научно-технического прогресса. Теперь ты по-настоящему свободен и от Бога и от чёрта. Ни богу свечка ни чёрту кочерга, а так — плевок в навозной луже. Всё течёт от плохого к худшему. Этот мир будет моим. Не Он сотворит богочеловека своим святым причастием, а я слеплю человекобога. Изменю состав всех тканей человеческого тела. В обмен веществ введу ключевой химический элемент — серу.

— Ты хочешь превратить людей в насекомых, покрытых хитиновым панцирем?

— Пусть даже так. Тараканы выживают даже в активной зоне ядерного реактора. Человекобоги перестанут бояться проникающего излучения и ядовитой атмосферы чужих планет, а непробиваемый хитиновый покров сделает их более неуязвимыми. Идеальные солдаты для завоевания космических миров.

— Демоны.

— Нет, это будут творения из плоти и крови. Я же князь вещественного мира сего, а не владыка бесплотных сущностей. И заметь, всё произойдёт эволюционным путём без кровавых скачков-революций. Бога для вас больше не будет. Человек сам станет богом и преобразователем вселенной. Всё на свете подчинит себе.

— Надо понимать — тебе? Представляю себе твой мир. Кино и литература — чернуха, порнуха и мокруха, песни — похабные частушки, поэзия — похабный анекдот в рифму.

Карикатурный человечек в ответ улыбнулся и развёл руками.

— Шаман — из твоих прислужников, Ваал?

— Все ворожеи, звездочёты, колдуны, лжепророки и политики — мои. Даже олигарха без моей печати не утвердят. А с тебя печать стираю. Вася, сотри с господина мою метку!

Охранник, как и всякая прислуга в покоях владык, умел улучить момент, чтобы повыкаблучиваться перед своим господином:

— Я, между прочим, Васофронаил, а не Вася, ваше темнейшество!

— Ну и пусть твой чёрт будет старше, мелочь пузатая! Исполняй, о чём тебя просили. Убери с него тавро! Этот скот больше не из моего загона.

Охранник нажал кнопку на пульте индикатора. Сияние из цвета электрик стало багровым. Клеймо 666 на руке Шмонса медленно исчезло.

— Всё, теперь ты чист, как младенец. Хотя о чём это я! Наверное, стал сдавать умом с ходом тысячелетий… На каждом земном младенце есть мой знак после первородного греха вашей праматери Евы.

ГЛАВА 18.0 ЧУДЕСНОЕ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Только через две недели Шмонс смог с трудом подняться на ноги. Ходил тяжело, опираясь на палки, которые выстругал ему Ерофеич. От прежнего красавца-мужчины остался лишь плоский отпечаток, как от доисторического зверя остаются неясные очертания на каменной плите из слоистых осадочных пород.

Он сильно похудел. Запали глаза и щёки, углубились виски. По лицу пошли глубокие морщины, появилась печеночная желтизна под глазами. Поседел и окончательно облысел. Волос лез клоками. Некогда густая ухоженная бородка превратилась в кудель с проплешинами, как на вытертом коврике у порога.

Тунгуска нянчилась с беспомощным Шмонсом, как с маленьким ребёнком. Умывала его, брила, мыла в бане и сажала на деревянный стульчак с ведром, когда он перестал ходить под себя. Ел больной совсем мало. Тунгуска кормила его насильно манной кашей на сгущённом молоке (свежего пока не было — корова только-только отелилась). Шмонс капризничал, больше выплёвывал на слюнявчик, чем проглатывал.

Забота тунгуски сделала своё дело. Со временем больной научился держаться на ногах без подпорок и кушать самостоятельно, не пронося ложки мимо рта. Теперь он расхаживал на своих двоих по избе, правда, на полусогнутых. Кисти рук держал перед собой, как собачка, вставшая на задние лапки. Рот всегда раскрыт, нижняя челюсть безвольно отвисла, а с нижней губы сбегали тягучие слюни.

Он бесцельно расхаживал в долгополом китайском стёганом халате и валенках с обрезанными голенищами, как пациент в психбольнице. Мог налететь на столб, дверной косяк или уткнуться лбом в стену. Будто и не видел перед собой преграды.

Говорить ещё не мог. На все вопросы отвечал односложными переспросами: «Э?.. А?.. О?». Жуткий взгляд глубоко запавших глаз просто пугал.

— Лёвыч, ты часом не того? — вздрагивал от его сумасшедшего взора Ерофеич.

Но в ответ лишь всё те же невразумительные междометия. На вопросы не отвечал. Разговаривал сам с собой нечленораздельным мычанием. И вот наконец от него услышали связную речь:

— Зачем покойников хоронить? Надо прирезАть перед смертью больных и старых, а мясо съедать или собакам скармливать, если самим есть противно.

Ерофеича аж передёрнуло, а глаза Фёклы сомкнулись за ресницами в непроницаемую чёрточку.

— Ты бредишь, Шманец! — попытался привести его в рассудок Ерофеич, но тот шарахнулся в сторону, как от внезапного испуга, упал затылком о пол и потерял сознание. Такое с ним случалось почти каждый день.

Но он не превратился в бесчувственное растение, а бурно жил в своём выдуманном мирке. Чаще всего Шмонс воевал с воображаемым бесплотным духом, иногда даже грозил ему кулаками. Точнее сказать, всего лишь пробовал грозить. Сжать руку в кулак ему пока не удавалось.

— Етагыр его попортил, — сказала как-то тунгуска в укромном уголке дровяного сарая, чтобы больной не услышал.

— Слышь, Фёкла, — шепнул ей Ерофеич. — Ты моё оружие-то запирай в кладовке на замок. Ножи тожить прячь от него, а вилки вообще не доставай из шкапа. Ложками обойдёмся, не паны всёж-таки. И чтоб нигде верёвки зазря не болтались, смотри у меня! А то этот дурной на всю голову над собою всяко учудить может.

18.1

Однажды Ерофеич вернулся из заброшенной церковки, где досматривал щенных сук, и заорал на всю избу:

— Фёкла, мать твою распротак! Куда смотрела? Он же помер.

Лысый Шмонс неподвижно сидел наперекосяк в деревянном кресле. Голова неестественно запрокинута, рот раззявлен, а открытые глаза — как бы остекленели. Ерофеич приложил голову к груди Шмонса — сердце не билось. Его даже уложили на пол, как покойника, чтобы труп не окостенел враскорячку. Перевязали руки и ноги полотенцами, подвязали челюсть. Но через полчаса мнимый мёртвый дёрнулся и перекатился на опавший после болезненной голодовки живот.

— Ну, и напугал ты нас, сучий выблядок! — утёр потный лоб Ерофеич, когда они с тунгуской снова усадили Шмонса в кресло.

— Что? Где? — вертел тот головой, как очнувшийся лунатик.

— Ты, Лёва, так больше не шути. Ты мне живой нужон. Мне за твои миллионы без тебя лихие люди башку быстренько продырявят. И никакого тёплого моря не увижу, если ты загнёшься до срока.

— Он больше не придёт? — прошамкал подвязанным ртом Шманец, по-сумасшедшему оглядываясь по сторонам вытаращенными глазами.

— Кто?

— Ну, тот самый, который из меня ушёл.

— Чёрт с рогами, что ли?… Етагыр который?

— Ну пусть даже Етагыр, если тебе так проще понять.

— Он не придёт. Из тебя шаман изгнал злого духа и вырезанного чёртика над входом в избу повесил. То ись вход сюда для нечистой силы заборонил. Ты, Лёвка, знашь-ка, кинь из башки всё дурное и дыши спокойно. Тунгусские страшилки про нечисть — сказки для детей. Не дури, а выздоравливай по-взрослому. Ну, типа отвлекись чем-нибудь от своих бредней. Хочешь, я тебе щенят на забаву принесу? Такие смешные в этот год у одной уродились, лобастые да лапастые! Не иначе как волк поработал над сучонкой.

— Не выношу собак в доме!

— Уже можно и медвежонка добыть. Как раз самая пора. Медвежата забавные, мягонькие, когда крохотные, как хомячки.

Шмонс неловко, как пьяный, дёрнулся и помотал лысой головой, похожей на маковую коробочку на тонком стебельке.

— Зачем меня связали?

— Так к похоронам тебя, бесчувственного, готовили. Развяжи его, Фёкла!

— Напиться бы… и забыться.

— Тебя шаман до самой смерти закодировал. Водка теперь тебя не возьмёт.

— А если попробовать?

— Не получится, Лёва, и не пробуй. Свихнёшься или сразу загнёшься. Многие уже по этой дорожке проходили.

Больной сжался в комок, обхватил худые коленки.

— Спрятаться бы… Затаиться… Где найти убежище?

— Тут твоё прибежище. Неприступная глушь. Сюда сто лет не ступала нога чужого человека. Шаман был первый за всё время.

— Не от людей бы укрыться… От этих… самых… Ну, сам понимаешь… В больницу мне бы с окнами за решёткой. Или в тюрьму. Нечистая сила боится военных и врачей. И ещё ментов.

— Всё верно — ей первым делом своих надо бояться. Думаешь, в психушке нечистики тебя не достанут? За этим тебе в монастырь надо проситься.

— В Распоповку к староверам?

— А хоть бы и туда до самой весны отвезу, если хочешь.

— Хочу к староверам!

— Окрепнешь — отвезу непременно.

Шмонс посветлевшими глазами обвёл просторные покои.

— У тебя икон нет. Где образА? Зачем спрятал!

— Опять бредишь? У меня их и в помине не было.

— Икона нужна в доме. С негасимой лампадкой.

— На кой тебе?

— Защита свыше… От этих самых… От иконы благодатный свет исходит. Бесы его не выносят.

— Хочешь с ангелом-хранителем помириться? Да принесу я тебе иконы в два счёта из церковки, где держу собак.

— А молитвослов?

— У староверов выпрошу в Распоповке. Я же тебя к ним возил для отчитки от беснования, забыл?

— Не помню.

— Ты им по нраву пришёлся, а меня они и на порог не пустили.

— Библию привези старопечатную. Ещё свечей и ладану. Ладан-то у них есть?

— Угу… Старцы сами из живицы варят. Духовитый такой.

— И маслица лампадного не забудь.

— И масло лампадное они из кедровых орешков себе давят. Всё тебе привезу. Даже благословение он ихнего пресвитера. Ты только выздоравливай.

18.2

Ерофеич не обманул. Съездил на собаках к староверам по непролазной тайге и привёз старую книгу в обмен на свои охотничьи боеприпасы. Староверы не признавали заморского оружия. До сих пор охотились с ижевскими двустволками и симоновскими карабинами, патроны к которым в Сибири нынче днём с огнём не сыщешь. Разве что в музеях. Гильзы набивали китайским бездымным порохом сами и затыкали безоболочечными пулями собственного литья. Капсюли к гильзам подходили китайские. У хунхузов залётных всё купишь, только заплати. В цене обманут, но товар доставят.

* * *

Теперь в избе от ладана и восковых свечей стоял сладковатый праздничный дух, как в настоящей церкви в престольный праздник. Шмонс перестал бродить из угла в угол как неприкаянный, а обустроил красный угол с образами. Ерофеич из чёрных досок в церковке подобрал ему самый различимый лик Богородицы с младенцем и парочку икон с какими-то почти неразличимыми святыми. Шмонс покрыл образа расшитым тунгуской полотенцем, украсил веточками можжевельника. Отдраил до блеска латунную лампадку, подвесил её перед ликами и затеплил.

И после этого как-то сразу приутих. День-деньской молился на коленях перед образами, а ночью сидел с лупой над старинной эмигрантской библией 1939 года выпуска, ещё с ятями, фитами, ижицами и буквой i, но уж без твёрдых знаков на концах слов. Саморучно подклеил затёртые чуть ли не до дыр страницы и обшил тунгускиной замшей переплёт.

Похоже, староверы не почитали парижское издание за благодатное и относились к книге без должного почтения. Как она попала к ним? Да мало ли западноевропейского спецназа прокатилось по Сибири, сопровождая геологов из транснациональных добычнЫх корпораций. Личный состав экспедиционного корпуса набирали из потомков русских эмигрантов, чтобы наёмные вояки хоть как-то говорили и понимали по-русски. И, разумеется, предпочтение при вербовке отдавали православным, чтобы те могли найти общий язык с до сих пор незамирённым населением бывшей русской Восточной Сибири. Эти русские — народ извечно беспокойный. Это вам не дрессированные словенцы с поляками да чехами, которые каждого вояку из-за Рейна будут с поклоном встречать и сладенько улыбаться от восхищения перед блеском европейского величия. Русские — умственно неполноценные унтерменши, годные только для грубой крестьянской работы на своих бесплодных холодных землях и в подземных горных разработках. Они не постигают величия юберменшей.

Не все из наёмников возвращались на базы из рейда. Причины тому были всякие. Попробуй-ка европейский неженка из субтропиков выжить зимой в тайге рядом с полюсом холода в Оймяконе! Ну и человеческий фактор не стоит забывать. Слаб русский человек на всё яркое и блестящее, а иностранное снаряжение слишком привлекательное. Взять хотя бы тот ж бинокль или тепловизор. Для охоты штуки полезные. За импортную оптику немало заморских солдат распростились жизнями от пули в спину.

18.3

— Во, теперь хоть чем-то наш умом тронутый займётся, если питие ему в полном запрете, — сказал Ерофеич тунгуске. — Трудно городским, не нужные они нигде, ни в своём городе, ни в нашенской тайге. Оттого и в леригию кинулся. То-то лучше поклоны бить да молитвы бормотать, чем от водки в зимовье с ума сходить. А земные поклоны староверов — что? И физкультура тебе для тела и продышка от умственного чтения — всё на пользу.

Тунгуска с непроницаемым лицом смотрела на новоявленного богомольца безо всякого удивления надёжно спрятанными за ресницами глазами, но от всякого приглашения помолиться вместе с ним за его грешную душу пугливо отстранялась. Ерофеич тоже был не в молитвенном настрое:

— Ты только меня не доставай со своей леригией, лады? А то тебе с неё одна забава, а мне крутиться надоть по хозяйству.

Шмонс вошёл в намоленное состояние, но на этом не успокоился. Ему захотелось религиозного подвижничества. Обрядился в проеденный мышами подрясник из старой церкви, почистил до блеска позеленевший наперсный крест и бУхал о пол широким лбом с запавшими висками до изнеможения. Когда силы покидали, слёзно причитал и каялся часами, распластавшись на полу:

— Грешен, господи! Сей грех искупается только покаянием, молитвой и постом. Сподвигни меня на подвиг во имя веры хоть ценой жизни моей окаянной!

Так и нашла на него новая блажь — покаянный пост. Постился до изнеможения и без того своей измождённой после болезни плоти — жевал пророщенные зёрна, почки, хвою и толчёный луб, который ему драла из-под коры ольхи да осинок тунгуска. Запивал чистой снеговой водой. Даже кедровые орешки себе на время сугубого поста не разрешал. И выжил-таки, не загнулся и не свихнулся, хоть и шатало его с голодухи.

18.4

К весне поближе в горах чуть потеплело, и день начал удлиняться. Морозы за минус пятьдесят ушли до следующей зимы. Минус сорок пять — уже терпимо в этих краях. Несмотря на сокрушение плоти сугубым покаянным постом, исхудалый Шманец заметно повеселел и оживился.

Ходил уже не горбясь, голову держал прямо и даже стал после своих постов приставать к тунгуске по ночам, которая по-прежнему спала с больным на всякий случай. Волос вылез весь, осталась редкая бородёнка. Хоть и отпаивали Шмонса парной кровью забитых оленей и дичи, насильно кормили мясом ещё живого оленёнка-пыжика, но ничего не смогли поделать — зубы выпали.

— Не горюй, не бедуй, паря! мы тебе за бугром у тёплого моря золотые чавки вставим.

* * *

Однажды, когда Ерофеич смазывал капканы салом, чтоб отбить запах железа, Шмонс подскочил к нему с укором:

— Куда ты смотришь, мужик?

— А чо такова-то стряслося?

— Услужающая твоя играет в карты в избе со святыми образами.

— Сама с собой, что ли?

— Нет, с компьютером.

— Чо, плохо играет?

— Нет, выигрывает всё время.

— Ну и пусть себе играет, лишь бы под ногами не путалась, кикимора таёжная.

— Грех это ведь!

— На некрещёных нет греха, как нет им и спасения. Сами же попы о том долдонят.

— Всё равно непорядок в православном доме! А ты хозяин, тебе и отвечать.

— Успокойся, Лёва! Виноват — отвечу. Иди помолись за её грешную душу, а мне скоро капканы ставить, сети проверять на озере пора, а потом ещё лучины на растопку нащепить.

18.5

Ерофеич только посмеивался, поглядывая, как раздувшийся от возмущения Шмонс нервно прохаживался мимо закутка, где тунгуска в редкую свободную минутку дулась в карты с компьютером. Он крутил головой и что-то возмущенно бормотал, размахивая руками. И вот наконец не выдержал и выпалил дрожащим от негодования голосом:

— Да кто же бьёт бубновой семёркой десятку крестей! Ты вообще в мастях разбираешься?

— Дурак — японский, — спокойно ответила тунгуска. — Старши — бубны всегда.

— Ах да!.. Прости… Я просто подзабыл простонародные игры… Японский дурак отличается от подкидного тем, что в ней изначально козырями считаются бубны. Пики козырями не бьются, а бьются только пиками… Чего ещё я позабыл?

После этого он долго ещё с невидящим взором расхаживал по избе и загибал пальцы:

— Простой дурак — раз. Подкидной дурак — два. Переводной дурак — три… Наваленный дурак… Оборотный дурак… Японский дурак… В переводного дурака нельзя играть двое на двое или трое на трое. Обычно в него играют каждый сам за себя.

Пот выступил на жёлтом сморщенном лбу Шмонса от умственного напряжения, которое, похоже, пока ещё давалось ему с трудом. Он долго топтался около тунгускиного закутка с полузадёрнутой занавеской и наконец решился — плюхнулся рядом с ней на расстеленную медвежью шкуру перед чурбаком, на котором стоял компьютер.

— А вот давай я тебе погоны в два счёта навешу!

Играл он шумно, как играют маленькие дети, вскрикивал и размахивал руками. И так же по-детски радовался, когда начал через два раза на третий выигрывать у невозмутимой напарницы.

— И вот тебе раз! И вот тебе два! А вот тебе две шестёрки на погоны. Теперь давай играть на щелбаны.

Тунгуска молча поднялась.

— Что, испугалась?

— Корова доитя — теля кормитя.

— А потом придёшь?

Тунгуска кивнула и всё так же молча ушла. Шманец поднялся, радостно потирая руки, и как-то забавно пританцовывая подскочил к Ерофеичу, который на этот раз чинил сети.

— Есть хочу…

— Чего бормочешь, Лёва?

— Есть хочу… Хочу жрать-жрать-жрать!

— А твой пост?

— К чертям собачьим! Хочу копчёной изюбрятины.

— А язва твоя?

— К черту язву — мяса хочу!

— Кто тебе, беззубому, мясо жевать будет.

— Я его мелко-мелко ножичком накрошу.

Ерофеич смотрел на него на Шмонса, не веря своим глазам.

— Неужто на поправку пошёл, Лёвыч?

— Ага! — весело похлопал Шманец себя по опавшему животу, выбивая барабанную дробь. — Жрать давай. И побольше — побольше — побольше!

ГЛАВА 19.0 ИГОРНЫЙ ДОМ ИМЕНИ ЛЬВА ШМОНСА

Религиозный экстаз Шмонса как-то незаметно перешёл в азарт заядлого картёжника. Тунгуска отнесла подрясник и наперсный крест обратно в заброшенную церковку. Неугасимая лампада перед иконами теперь горела только потому, что тунгуска время от времени подливала в неё кедрового маслица. Библия оставалась лежать открытой на евангелии от Матфея в месте искушения Христа дьяволом. Больше в книгу Шмонс не заглядывал до самого конца своего скорбного жития в таёжной пУстыни.

— Мужик, представь, она умеет быстро считать очки в картах! — в азартном запале как-то раз выплеснул он свой буйный восторг Ерофеичу, набивавшему охотничьи патроны. — Ты научил?

— Геологи, наверное, — равнодушно пожал плечами Ерофеич. — Те от скуки только картами и спасаются в тайге от технического спирта и мухоморовки.

— Шпилит одинаково классно хоть в двадцать одно…

— Очко, что ли?

— Ну, да, хоть в очко, хоть в баккара, хоть в блэкджек. И представь — иногда выигрывает у меня, стервь этакая! — развеселился Шмонс, как на собственном дне рождения.

— Рад за неё, Лёва. И за тебя тожить.

— Рано радуешься! В настоящие карты я бы её как миленькую обштопал. А что компьютерные игры? Пустая забава…

19.1

Ерофеич бросил ружейный припас и взялся за топор, собираясь сходить в дровяник за растопкой на завтра, лишь бы не болтать почём зря с больным человеком. Шмонсу явно нетерпелось выговориться, а Ерофеич пытался побыстрее отделаться от приставучего собеседника. Он злился, что никак не мог попасть рукой в рукав полушубка, потому что держал топор.

— Ха-ха-ха! Мужик, да брось ты этот топор, что ли, и людей не смеши.

— Тьфу ты, Шманец! — отшвырнул Ерофеич топор. — Совсем с панталыку сбил.

— Дай помогу.

Шманец помог надеть полушубок, подобрал с пола и подал Ерофеичу топор:

— Нет, ты согласись, игра в карты на компьютере — это как американский армейский сухпаёк по сравнению с гастрономической роскошью шикарно сервированного обеда в приличном ресторанчике для гурманов — и невкусно, и пресно. Живот вроде бы набил чем-то вроде опилок, а через час снова жрать хочется.

— У меня в лабазе где-то валяется нераспечатанная кипа сухпайков в вакуумной упаковке на сотню перекусов. Хочешь, тунгуска тебе приготовит?

— Пусть эту гадость голодные волки жрут.

— Не позарятся… Мои собаки от них тоже морды воротят. А ведь для них покупал.

— Слушай, а где ты армейским продприпасом разжился? — Шманец с хитровато прищуренными глазами загородил Ерофеичу дверной проём рукой, продолжая развлекаться по причине хорошего настроения. — Не иначе как за антитеррористическими патрулями в тайге охотишься.

— Да боже ж ты мой! В райцентре на базаре в любой лавке добра такого хоть завались.

— И покупают?

— Кто как… У бегунцов в тайге спрос на них особый, кабы потом не оскоромиться в тайге от бескормицы человечинкой.

— Сублимированное мясо, химический шоколад и растворимый кофе — ещё та гадость!

— Но перебиться пару дней как-то можно.

— Только и того-то… А откуда иностранные сухпайки на базаре в вашем Череззабордрищенске?

— Амерские суперинтенданты даже мать родную продадут на мясо, дай им только волю. Им лишь бы толкнуть казенное имущество при любом раскладе, так по жизни типа заточены. На всё через денежный прицел смотрят.

— И правильно, на то и свободный рынок с его частной инициативой… Где уж там разобраться чмурным потомкам совков в тонкостях экономики постиндустриальной цивилизации!

— Лёвыч, пусти, не томи меня!

— Пущу, если пообещаешь, что в настоящие картишки перекинемся, как вернёшься, а, мужик?

— Да из меня такой игрок, что со мной в напарники не садись.

— А втроём играть — напарников не бывает, каждый сам за себя. Будешь сидеть за болванчика и головой кивать. Это моя игра, а не твоя.

— Да пропусти ты, чёрт, — оттолкнул его Ерофеич с порога. — Вона скоро стемнеет. Что, мне впотьмах топором в дровянике махать прикажешь?

19.2

Всю неделю за окном было тихо, ни ветринки. Аккумуляторы ветряка подсели — за столом еле карты разглядишь. А запускать движок электрогенератора Ерофеич не позволил — якобы солярки оставалось всего ничего.

— Вот на той неделе я три бочки топлива с японской фактории привезу, тогда и запустим движок для освещения.

— Купишь?

— Кукиш! Без хозяев возьму.

— А как же священная неприкосновенность частной собственности? — ехидно прищурил вновь заблестевшие и уже жизнерадостные глаза Шмонс. — Мы же в цивилизованной незалежной Восточной Сибири, а не в немытой России живём.

— Япошки за женьшенем раньше июня не приедут. Сейчас им соляра не нужна, фактория пустая, сторожа при ней нету. Пропажу спишут на заблукавшую десантуру (военные с антитеррора всё берут без спросу, на то они и власть), а япошки себе новый припас доставят.

Ерофеич не врал, а немножко недоговаривал. Он боялся запускать дизель-генератор. Аппарат был в ужасном состоянии, а починить его он не мог. Слабо в технике разбирался. Пришлось вечером усаживаться за игру в карты при свете стариной «одиннадцатилинейной», как сказал Ерофеич, керосиновой лампы, заправленной дизтопливом. Она светила хорошо, но воняла невыносимо.

19.3

Несмотря на худобу и полное облысение, повеселевший и вновь оживший Шманец чувствовал себя совсем здоровым. На радостях он вошёл в образ крупье в казино — облачился в строгий пиджак и белую сорочку под галстуком-бабочкой. С вязаными кальсонами и валенками с обрезанными голенищами такой наряд смотрелся на нём довольно экстравагантно.

— Дамы и господа! Только для вас я проведу вводный мастер-класс по шулерскому искусству… Экхм!.. Итак, первое. Для достижения выигрыша или для запланированного проигрыша шулер применяет множество различных скрытых карточных приёмов, многие из которых заимствованы из сокровищницы многовекового искусства цирковых фокусников. До начала игры следует в укромном месте проделать специальные гимнастические упражнения для кистей рук, размять их вот так, как я делаю.

— Ловкость рук — и никакого мошенства? — попробовал Ерофеич так же ловко согнуть свою задубевшие корявые пальцы, да не получилось.

— Вот именно. Ну, там ещё такие тонкости, как срезание лезвием бритвы эпителия с подушечек пальцев для лучшего осязания крапа, но это для высоких профессионалов… А пока следите далее за ходом моей мысли и движениями рук.

Ерофеич глянул на свои мозолистые руки, похожие на грабли, и покачал головой.

— Мои мозоли бритва не возьмёт.

— А тебе оно надо? Тебе, главное, чтобы на шулера не нарваться. Учтите, любой картёжный катала мгновенно раскусит в каждом из вас лоха. А ваша задача — сразу определить профессионального шпильмана. Его легко вычислить уже при раздаче. Карты полагается раздавать последовательно, только сверху колоды и обязательно только по одной. Шулер тасует карты по одной, а раздает по две, по три, а то и больше, но этого никто не заметит. Вот смотрите!

— Ну, это проще простого! — прихвастнул Ерофеич, а тунгуска промолчала с отрешенным видом, будто бы ничего не понимала. А может, так и на самом деле было.

— Я не зря надел пиджак с нашитыми на подкладке карманами. Сейчас продемонстрирую, как шулер изымает из игры одну семёрку, прячет её у себя, а потом вводит в игру, например, лишнего короля из другой колоды, крап которой совпадает с крапом колоды на столе. Понятно?

— Покажи ещё раз! — захлопал глазами Ерофеич. — Я ничего не заметил.

— Повторяю в последний раз — внимательно считайте сброшенные карты. Некоторые могут вдруг исчезнуть в самом начале игры или в середине, а появиться опять, когда это нужно будет шулеру, например, в конце игры. Надо также следить за руками всех игроков, многие могут оказаться подсадными утками. Шулер может спрятать карту в ладони, в рукаве или в специально сшитом для этой цели кармане на подкладке, вот как у меня. В этом случае вместо исчезнувшей карты другая карта во время игры, может, и не появляется, но в конце игры все карты колоды обязательно окажутся на месте. Теперь понятно?

— Лично мне понятно, а до Фёклы всё равно не дойдёт. Не старайся. Для неё это тёмный лес. Даже не лес, а тайга буреломная.

Шмонс ловко раздал карты и оглядел игроков с победным видом:

— Ничего не заметили?

— Не-а, а чо мы должны примечать?

— А вот так-то — я сдал вам карты, колода перед вами. Пересчитайте.

— Тридцать две, — перебрал открытые карты Ерофеич. — Четырёх не хватает.

— И где же они? — загадочным тоном фокусника в цирке спросил Шмонс.

— Тётка с крестом — рукав, — загнула первый палец тунгуска. — Старик с копьём — твоё пузо. Шесть, красное сердце, — на ноге под курткой. Парень, красные стежки по вышивке, — рукав руки для кушатя.

— Во глазастая, стерва! — хлопнул по столу Ерофеич. — А я только короля углядел, да и то сомневался, признаться.

Хотя приврал, конечно. Ничего он не заметил.

— Для начала неплохо, — как-то кривовато улыбнулся задетый глазастой Фёклой за живое Шмонс. — Просто я немножко форму потерял после болезни, а то бы меня никто из вас не поймал за руку. Теперь мы для разминки сыграем во что-нибудь простенькое.

— Давай в дурачка подкидного, — предложил Ерофеич.

— Подкидной дурак — парная игра. Количество игроков — минимум четыре, а нас всего трое. Нам не подходит. Лучше в переводного дурака, там играет каждый сам за себя.

— Как по жизни?

— Верно, каждый сам за себя. Хочешь, я тебя научу, как мухлевать в дурака с Фёклой, чтобы под конец игры в подкидного на раздевание рядом с тобой сидела голая дура?

— Вот уж радости мне с того!

Фёкла бросила карты на стол и резко поднялась.

— Ты только посмотри, мужик! Она научилась обижаться.

— Да просто не понимает она твоих объяснений, Шманец. С того и фыркает, — дёрнул тунгуску за руку Ерофеич и силком снова усадил за стол. — Для начала ей надо выучить слова, которых она отродясь не слышала.

Шмонс шлёпнул себя ладошкой по уже совсем лысой башке:

— Вот я не догадался!.. Смотри, Фёкла, вот эти картинки называются масти.

— Мащчи…

— Вот-вот, повторяй и запоминай… Старшинство мастей идёт по возрастанию — пики, трефы, бубны, червы.

— А бабы, старики, парни, меточки?

— Какие бабы, какие меточки?

— На картинках и счётных метках.

— А-а, понял. Цифры и картинки — это достоинства карт. Старик — король, баба — дама, парень — валет. В колоде тридцать шесть карт. Самой старшей является туз, самой младшей — шёстерка.

— Шашчёрка.

— Быстро схватываешь… Старшинство карт в каждой масти тоже идёт по возрастанию — семёрка, восьмёрка, девятка, десятка, валет, дама, король, туз. В начале игры в дурака рекомендуется избавляться от самых мелких и ненужных карт. Козырь можно побить только другим козырем, более старшим по достоинству.

— Знаю. Так в компьютере, — мотнула головой Фёкла.

Ерофеич зевнул в кулак:

— Ты бы, Лёва, с ней проще — «моя-твоя-не-понимая». А то задолбал её со своей заумной педагогикой.

— У меня солидный педагогический стаж. Был доцентом в питерском университете рыночной экономики.

— А это больше или меньше профессора?

— На ступень ниже.

— Только со студенткой тебе не повезло.

— Я бы не сказал. Живо всё схватывает. Из неё выйдет толк.

— Это тебе только кажется… Играем просто на щелчки по носу или на деньги?

— А тебе обязательно куш сорвать? Мы же Фёклу учим, чтобы потом с ней забавляться можно было.

— Так-то без интересу играть-то!

Ерофеич сходил в кладовку и выложил из пыльного мешочка на стол российские рубли, обесцененные после маосталинистской революции.

— Всё равно в Сибири старые бумажки уже не ходят, за морем их тоже не берут, потому как маосталинисты в Москве теперь печатают новый русский рубль с царями и царицами.

— А ещё с Лениным и Сталиным, — презрительно процедил сквозь зубы Шманец.

— А чо? Те же самые цари, тока не белые, а красные. А старые российские бумажки с Ельциным, Гайдаром и Чубайсом пойдут нам вместо фантиков для игры.

19.4

Всю неделю дружная компания резалась в дурака, буру, девятку, веришь-не-веришь, очко, пока Шманец не зевнул, артистически прикрывая уже совершенно беззубый рот рукой:

— Всё! Надоели мне эти простонародные игры. Хочу размять мозги в бридж или покер, а то извилины застоялись после долгой и продолжительной болезни, как пишут в некрологах.

— Да Фёкле твой покер что тёмный лес и глухая чащоба… Я и сам не разберу толком, а она так-то и подавно. В него только чмошные коммерсанты на своих факториях шпилят да чёрножопые наёмники на блокпостах.

— А что там понимать? Покер наглядно отображает сущность любого цивилизованного общества — ты делаешь заявку на обладание богатством, торгуешься за ставки в погоне за успехом, потом блефуешь…

— Чавой-то?

— Дуришь партнера, ну, кидаешь его и под конец обираешь до нитки. Вот и вся наука.

— Хэх, попробуй это моей тунгуске втолковать! У дикарей в тайге всё без обману и по обоюдной договорённости. На доверии то ись. Они даже врать не умеют, как дети малые, пока не сопьются. Тогда уже им веры нету.

— Сам говорил, эту цирковую обезьянку можно чему хочешь научить.

— Мало ли что я говорил! Ты меня меньше слушай. Я частяком болтаю не по делу, лишь бы языком потрепать. Такая уж у меня натура трепливая, сам знаю, а совладать с собой не могу.

— Покер тебя научит самообладанию.

— Так-то я твой покер ни в жисть не одолею!

— Научить любого человека играть в покер можно всего за полчаса, хоть в поезде, хоть в гостинице, хоть на пляже, а за следующие полчаса уже оставить его в трусах и майке. Покер всё равно что игра в напёрстки или карманная кража. Главное, чтобы не уследили за твоими руками и не дали в морду. А хочешь, так и в бридж научу. Для бриджа и для покера нужна колода не в тридцать шесть, а в пятьдесят две карты.

— Да хоть сто, только откуда их взять-то? Нарисовать, как зэки на зоне мастырят?

— У меня всё есть. Я нераспечатанные колоды всюду за собой вожу.

Ерофеич сдался:

— Ну ладно, давай разок сыграем в твой покер. Только, чур, на обесцененные ельцинки, чтобы обида не заела. А то денежная обида в тайге на зимовье — страшное дело. Так и до смертоубийства недалеко.

— Не бойся. В бридж и покер культурные люди играют не на наличные, а на фишки. Каждому начинающему игроку, то есть вам с Фёклой, можно выдать любое количество фишек разного цвета, и только от вас будет зависеть — приумножите вы их или растратите. А я начну играть по маленькой, чтобы потом раздеть и разуть вас, лохов, пусть даже и на фишки.

— Вместо фишек кедровые орешки подойдут?

— У меня и фишки с собой разного цвета. Их после игры обналичивают в кассе казино.

— Ага, а на выходе из казино тебя уже ждут громилы с кастетом?

— Не обязательно. В бридж можно прекрасно играть и без денег, себе в удовольствие. Это просто умственный спорт, ну, почти как шахматы. Зато в покере деньги — мера всех ценностей жизни. Если хочешь знать, всё своё состояние я заработал игрой в покер.

— Так уж только и игрой!

— Ну, почти что… Не мешай, я не тебе, а Фёкле объясняю… В бридже у тебя один партнёр и два противника, в покере — все противники.

— Опять всё как по жизни — кругом одни вражины.

— И тут угадал, мужик. В покере в принципе невозможны задачи на открытых картах, а в бридже их — великое множество.

— Найдёшь дурака по жизни раскрывать карты!

— Не бойся ты, мужик. Бридж это строгая математическая логика. Покер же — простая угадайка или надуриловка. В покере игра идёт на веришь-надуришь.

— Это как?

— Нагло врёшь, а глаза честные-пречестные. Фёкле хорошо играть в покер — у неё за ресницами глаз не видно. Мимика отсутствует напрочь. Лицо каменное, а сама, глянь-ка, зорко следит на партнёром взглядом опытного охотника. Идеальный шулер из неё может получиться, если мне постараться.

— Не смеши, Шманец! У неё в мозгах человеческого разумения нету. Она зверина дикая, необучаемая.

— Разум тут не причём, достаточно простой интуиции или наития.

— Чаво-чаво?

— Ну, проще говоря, надо предугадать ход чужих мыслей.

— Эх, кабы чужие мысли читать, так ни один катала бы тебя не обобрал!

— Угадал. Лучшие игроки в покер — экстрасенсы, которым в чужой голове всё насквозь видно, как на рентгене.

— Вот с шаманом бы тебе за картами схлестнуться!

— С гипнотизерами и провидцами конкретные шпильманы-каталы никогда играть не сядут.

Шманец поднялся во весь рост, распрямил торчавшие лопатки крыльями, словно карточная игра окрыляла его.

— Покер можно назвать упрощённой моделью настоящей жизни. Представь себе, ты вырубил участок тайги…

— Не очень-то у нас тайгу вырубишь, у китайцев каждое наше дерево на счету. Он тебе за каждый русский кедр башку оторвут, потому как китайским его считают.

— Ладно, скажу попроще. Вот ты — участковый. Пришёл на участок, где у прежнего участкового и конь не валялся. Со временем ты прибрал под свою крышу все злачные места, бордели, игорные притоны и распивочные на участке. Запустил финансовый насосик, который качает бабло снизу вверх. А потом приходит молодой помощник участкового, отжимает твоё место, а тебя самого с позором, понижением в звании и должности выбрасывают из рядов блюстителей общественного порядка. Такой покерный расклад тебе ближе?

— Куда уж понятнее. Так и было по моей жизни.

— Покер закалит твои нервы и выработает у тебя психологию кидалы. Самое главное ощутить себя властителем мира и с небрежной улыбкой пойти «олл-ин»!

— А, «олень», слышал-слышал. Так малахольные игроки в покер кричат за столом.

Пока мужчины разговаривали тунгуска неподвижным изваянием сидела на стуле, даже не моргала. А может, и моргала, только по её щёлочкам-глазам не определишь. Только иногда уши у неё еле заметно подергивались, как у чуткой оленухи.

19.5

— Я учу вас не правилам игры в карты. Все правила расскажет вам компьютер, добросовестно и дотошно. Я научу вас делать деньги на игре в карты. Это не одно и то же. Как говорят на Востоке, у аллаха нет своих баранов. Чтобы разбогатеть, надо что-то отобрать у деньги другого. В нашем случае — обыграть обманом. Математика, теория игр и комбинаторика тут не причём. Главное в зоопсихологии — сожри противника. Вся современная экономика — игра с ненулевым выигрышем против нас, лохов.

— А если кто слишком честный?

— Если вы хотите играть в карты по строгим правилам, играйте только с компьютером и спортивных клубах. Настоящая игра — делать деньги на обмане без малейшего зазрения совести и надежно прятать концы в воду. Запомните, что в науке, личной жизни, бизнесе и игре в карты нет категории совести. Эта религиозная категория принадлежит только вере и больше никому.

— А почему закон запрещает азартные игры?

— Потому что государство и есть самый главный шпильман-кидала. Есть законы для лопоухих и подзаконные акты для избранных. По формуле: «Для своих можно всё, остальным — уголовный кодекс».

— Нет, Шманец, ты не ответил, почему государство запрещает азартные игры?

— Играя в карты на интерес, вы занимаетесь нелегальным отъемом денег у партнёров, чем ежедневно занимаются банки и само государство. Следите за руками игроков и политиков, дружите с банками и налоговой инспекций. Карточный шулер и банкир — близнецы-братья.

— Но есть же и честные банкиры!

— Есть на свете чудаки, которые до сих пор верят в существование Деда Мороза. Кто-то верит в честного банкира. Здравый смысл подсказывает нам не вступать в споры с верующими, это бесполезно. Маосталинисты отказались от наличных денег и в конце концов обыграют всех. Они сказали всему миру: «У вас на руках обязательства Центробанка России? Вот он, родной, — голый и босый. Мы его не тронули, его офисное здание стоит на том же месте. Все сотрудники на своих местах. Хоть в рабство менеджеров продавайте, хоть пускайте российских банкиров на фарш, чтобы компенсировать убытки. А с вами мы за один стол играть не садились. Мы никому не должны. У нас нет банков, только расчетно-кассовые центры. Другое программное обеспечение, иная операционная системы. Наши компьютерные сети никак не состыкуешь».

— Выходит, старые власти Россию продали, а новые их кинули?

— Россию не продали, а заложили в закладной лавочке у старухи-процентщицы вроде той, что пришиб топором Родион Раскольников. Ну и что же, что только за 2 процента годовых! Старушка — божий одуванчик, ну какой от нее вред российскому государству? И зовут её мировая банковская система. А маосталинисты ей по башке топором! И даже не раскаялись, как Раскольников.

— Не-е, Шманец, нам с тобой без банков беда!

— Беда прежних русских властителей в том, не верили в приметы. У свободной многонациональной России был герб византийской династии Палеологов, лузеров, которые когда-то сдались на милость туркам. И несомненной промашкой стал флаг под аббревиатурой КГБ — красный — голубой — белый. Никогда ни с кем не воевавший царь Александра III Миролюбец объявил его государственным. Это вне сомнения флаг пацифистов. Николай II Престолопредатель подтвердил его государственный статус.

— И что потом?

— Позорное поражение в Русско-японской войне, неудачи в Первой мировой войне и разгром белогвардейщины под этим флагом. Это несомненно подчеркнуло латентное…

— Чаво?

— Ну скрытое стремление либеральных властей России к национальному предательству. Двести лет назад никто не знал человека по имени Ленин. Десять лет назад никто не слышал про Толика Цоя. А они оба обыграли всех. Никогда не играйте в азартные игры с русскими! Сами без штанов останетесь. Для криминального элемента есть более уютные страны, а мы с вами разве не уголовники, признайтесь, друзья мои?

— Уголовник — то чаво? — спросила Фёкла.

— Это тот, кто ищет пятый угол в квадратной комнате.

ГЛАВА 20.0 УРОКИ ЧИСТОПИСАНИЯ

За картами шла неделя за неделей. Ерофеич изнывал от этой скуки. А для вошедшего в привычную колею Шмонса время мчалась незаметно. Он выздоравливал буквально на глазах. Худоба так и не прошла, зато к нему возвращались цепкий ум, безразмерная память и ловкость рук. Он азартно шпилился в карты с невозмутимой тунгуской и как-то с каждым днём всё больше оживлялся и воодушевлялся, словно к нему вернулись прежний смысл существования и радость бытия. Но внешне он так и остался совершенно лысым, беззубым стариком с глубоко запавшими глазами в его-то сорок лет!

Ерофеич ничего не понимал в этой нудной игре в карты и только дивился, что такой высокоумный человек, как Шманец, может заниматься эдакой дуристикой. Разжалованный мент за свою жизнь насмотрелся на картёжную братию из всякого сброда в бесчисленных поселковых притонах, которыми покрылась вся незалежная Республика Восточная Сибирь за время её недолгого существования.

Бегунцы и бродяги играли на краденое шмотьё, добытое на большой дороге или в налётах на охраняемые торгограды иностранцев, чтобы приодеться на зиму. Иноземные вояки играли на блокпостах за солидную прибавку к жалованию наёмника, чтобы скопить кругленькую сумму к сроку, когда можно будет навсегда порвать с опасным ремеслом и вернуться на тёплую родину из холодной Сибири.

Играть же просто так ради игры способны только психи. Но Ерофеич был даже рад новому виду умопомешательства своего гостя, потому что сумасшедший с картами это вам не маньяк с пистолетом. А Шмонс злился, когда Ерофеич невпопад сбрасывал карты:

— Кто ж так играет, мужик? Так можно профершпилиться до последнего копья.

— Как хочу, так и играю. А честно говоря, так-то и вовсе не хочу играть.

— И то правда, нечего тебе штаны с нами просиживать бестолку, мужик! Только нам игру ломаешь. Иди-ка ты займись своими оленьими постромками да войлочными пыжами. Вот из тунгуски я смогу сделать классную шпильманшу. Она прирождённый понтёр — играет против банкомёта, как будто сама банк держит.

— Хэх, рассмешил!

— Точно-точно!.. Мне с ней забавно, а с тобой занудно. Ступай-ка по своим мужицким делам. Нет в тебе азарта, нет перчику, что ли. Ты мужик, и этим всё сказано. Не чувствуешь вкуса жизни. А у Фёклы какая-то чертовщинка забавная нет-нет да и проклюнется!

Ерофеич выдохнул с облегчением. Перед сном он шепнул тунгуске:

— Фёкла, кидай всё и играй с ним в карты все дни напропалую, когда только ему вздумается. И повторяй старательно всё, что он тебе скажет. А то сбесится снова.

— А по дому ходитя кода?

— По хозяйству я управлюсь. Даже трусы твои зассанные стирать буду. Мне главное, чтоб гость до весны не свихнулся от своих диковинных причуд. А то не увижу я тёплого моря до самой смертушки моей.

— И корова вымя мытя?

— И корову подою, и тёлочку покормлю. Всё за тебя исполню в лучшем виде. А то если этот придурок снова закиснет да свихнётся до весны, то и мне тожить каюк беспросветный. Век мне в тайге жить и по-волчьи выть, пока не подохну.

— А меня куды?

— Тебе так и так век вековать в таёжном чуме да собачьей шкурой укрываться. Доля твоя такая зверская — вернуться на природу.

20.1

С того-то и пошло-поехало. Ерофеич скрипел зубами и матерился про себя, но так нигде и никогда не поспевал в одиночку по хозяйству. И как это Фёкла со всем управлялась? А тут то корова недоеная мычит, то телёнок свёклой подавится, то ласка в курятник заберётся, а куры переполох подымут, аж перья летят! То некормленые собаки ночью взвоют, то росомаха лабаз с мясом на сосне разворотит, то на дальней заимке волки осмелеют с голодухи, в загон к оленям заберутся да с собаками порвутся. Так и бегаешь целый день от печи до хозяйственных служб в крытой пристройке, а там ещё и на охоту собирайся, ловушки досматривай, да перемёты в лунках на льду проверяй, сети на протруску вытягивай. Ну, просто не разорваться! Хоть сам в прорубь-майну головой вперёд с пешнёй на шее кидайся от такой жизни, а этим картёжникам хоть бы хны — шлёпают себе картами по столу да жрут, что им Ерофеич на стол подаст.

Однажды он чуть не взорвался, когда без задних ног от усталости плюхнулся на скамейку, чтобы перевести дух от домашних хлопот, а Шмонс приказал:

— Мужик, садись с нами играть!

— Без меня забавляйтесь. Дай отдышаться. Запалился совсем, как тот олень заполошный.

— Садись хоть не надолго. В преферанс сподручней играть втроём.

— Не сяду. Кто на хозяйстве останется?

— Садись! Распишем пульку в преферанс и отпустим. Мне интересно посмотреть, как твоя тунгуска новую игру освоит.

— Преферанс — игра для свихнувшихся интеллигентов, а не для дуры таёжной.

— Садись, а то ей на мизере жутко пропёрло, а так ты хоть темп её сбавишь. Или ты пас?

— Кого я пас? Зимой пасти некого.

— Пас это означает отказ игрока от борьбы за прикуп, за назначение контракта, от виста, понял?

— Какой ещё прикуп?

— Прикуп — отдельно положенные при сдаче, никому не принадлежащие две карты. За право получить прикуп ведётся так называемая «торговля». Получает прикуп игрок, сделавший в процессе торговли наивысшее назначение.

— Сроду на базаре за прилавком не стоял! Я тебе не китаец.

— Ну давай, не выкобенивайся, мужик! Помаленьку научишься.

Вымотавшийся Ерофеич уселся с мрачным видом за стол и неохотно перебирал карты. Сбрасывал все подряд и никак не мог дождаться, когда эта занудная и непонятная игра закончится. И вздохнул с облегчением, когда Шмонс перестал играть и принялся разглагольствовать:

— Как сдают и чем ходят в преферансе я вам уже втолковал в ходе игры. Теперь пришла пора научиться рассчитывать итоговый результат пули.

Шманец расчертил листок для трёх игроков на обёрточной бумаге и подсунул тунгуске.

— Вот эта картинка в преферансе называется «пуля».

— Пуля — зверя стрелятя? — вдруг оживилась прежде невозмутимая тунгуска.

— Не всё так однозначно в мире слов, глупышка ты моя. Все они имеют разные значения. Учи слова из нового мира, чтобы его победить.

— Кого — победитя?

— Оседлать судьбу.

— Моя судьба записал Етагыр на камне под землёй.

— Долой суеверия!

— А суяверя — чаво?

— «Таво»! Это пустая вера в каких-то богов и духов. Ты больше слушай и поменьше задавай вопросов… Итак, я продолжаю мастер-класс имени Льва Борисыча Шмонса. Вот мы посидели, поиграли. Как посчитать результат? Надо записать, кто сколько нахапал, а кто сколько просадил. Тогда мы пишем пулю.

— Ты мне ещё разок повтори да помедленнее, — сказал Ерофеич чисто для приличия, чтобы не обидеть гостя. На самом деле ему тут всё было безразлично.

— Пулька — запись результатов партии игры в преферанс, или же, иными словами, игровой протокол, где регистрируются сыгранные этапы.

— Дело ясное, что дело тёмное, — скривился Ерофеич.

— Нет, тут всё на виду, каждый может проверить. Никто темнить не собирается. Первое, что необходимо сделать, — пересчитать разность пули у каждого игрока и перевести его в «гору».

— Собрать в кучу?

— Ну, можно и так сказать. Подобьём бабки, пересчитаем и таким образом получим, что каждому игроку достается по столько-то вистов.

— Каких свистов? Проигравшего свистеть заставляют под столом?

— Не свистов, а вистов. Вист это комбинация карт, позволяющая играть, а не пасовать, против партнера, объявившего игру. Количество вистов каждого игрока за гору обычно записывается под именем игрока и обводится в кружок или овал. Попробуй, Фёкла, сама обвести… Вот видишь, всё у тебя ладно получается ровный кружок начертить. Наверное, в школе уроки рисования любила?

— Хэх, она и дня в школе не была! — хмыкнул Ерофеич.

Шмонс нахмурился, как строгий профессор, который не любит, когда его перебивают на самом интересном месте.

— Последний заключительный этап в расчётах — это сложение всех положительных очков и вычитание из суммы всех отрицательных очков каждого игрока. Результат записывается в прямые скобки.

— Эти гнутые палки? — спросила тунгуска.

— Ну, пусть палки. Вот, ты ловко их нарисовала, молодец, дурындочка моя сметливая. Тут при подсчёте всего-навсего нужно уметь умножать и делить, никакой высшей математики.

— А умножатя — это чаво?

— Это много раз складывать одно и то же. Делить — много раз отнимать одно и тоже. Понятно?

— Понятно, — охотно закивала тунгуска. — Умножать просто, сильно просто. Делить добычу из ловушек в тайге среди чужих охотников — сильно не просто.

— Почему?

— Когда делить по совести, быват не только да-нет, а быват «да, да, но не так-то просто»… «нет, но очень хочется»… «так-так, да не так» и ещё много чего разного.

— Слышал, мужик? Тунгусские охотники, оказывается, знакомы с формальной логикой.

— А чо это такое? — вылупил глаза от удивления Ерофеич.

— Ладно, не грузи соображаловку, мужик, — брезгливо поморщился Шмонс. — Иди отдохни после трудов праведных, пока я эту дурочку с тряпочкой буду учить, как правильно расписать пулю. А потом я тебя позову на результат.

20.2

Ерофеич на этот раз чуть не с радостью мыл в лохани посуду, чего прежде терпеть не мог. И вовсе не обрадовался, когда Шманец снова подскочил к нему. У того был такой перепуганный вид, что, если б не его лысина, тот волосы обязательно встали торчком.

— Это катастрофа!

— Где горит?

— Пипец нам всем!

— Вулкан за болотом заворчал? Так это он каждую зиму пыхтит, ничо. ОбЫйдется.

Шманец обхватил голову руками и только невнятно промычал что-то.

— В грязевой долине снова пар бьёт из-под земли? — уже всерьёз забеспокоился Ерофеич.

А Шманец только отмахивался от его догадок и мычал, как от нестерпимой зубной боли.

— Да что случилось, Лёва? — притянул ему кваску Ерофеич.

Шманец жадно приложился к широкому горлышку кувшина с брусничным квасом, потом пробулькал полным ртом:

— Чтобы расписать пульку в преферанс, ей нужно научиться писать. Она же писать не умеет.

— Фу-ты напугал! Пусть это останется самым большим горем в твоей жизни. На кой таёжной зверине грамота!

Ерофеич вытер полотенцем облившегося квасом Шмонса и сказал, словно что-то припомнил:

— А ваще что-то так-то да не так, Шманец. Нескладно получается у тебя. Как это так — не умеет писать? Фёкла же переписывается с китаёзами в своих социальных сетях, а ты говоришь, что она ни уха ни рыла в письме. Печатает иероглифы на китайской клавиатуре.

— Нет китайских клавиатур. Все иероглифы вводятся особым жаргоном «пиньином». Все очень просто. Ты набираешь латиницу и циферкой отмечаешь в таблице нужный иероглиф — вот тебе и китайское письмо на компьютере. Пиньин был введен в старину для телеграфных сообщений. Это обычная фонетическая транскрипция иероглифов. Так китайский язык можно изучать как обычный иностранный, а не как язык инопланетян. Из-за этого-то она и не пишет от руки по-русски, а рисует буквы отдельными чёрточками, как китайские иероглифы. Причём выводит на бумаге только печатные буквы. Копирует типографский шрифт «Таймс», представь себе.

Ерофеич не мог себе представить никакого типографского шрифта, но на всякий случай успокоил расстроенного психа:

— Так девка таёжная жа, ни дня жа не ходила в школу, я жа те говорил. Научилась у мужиков набирать текст на компьютере, когда я её сдал на сексобслуживание китайским геологам. А от руки она отродясь не писала. Да и на кой козе грамоте?

— Эх, мужик! Я грандиозную комбинацию в уме состряпал, а тут осечка. Нужно срочно научить её грамотно писать. У тебя есть книги?

Ерофеич принёс с чердака стопку книг:

— Вот всё, что имею.

Тут были старопечатные тома по рудознатному делу, домоводству, жития святых, сонники и травники. Читать книжки с фитами, ерами, ятями и ижицами было непросто и занудно: «Как привести въ разсудокъ одержимаго бесями… От питнаго средства огнь нутряной палитъ болящему его остудную душу, холодъ студит распаленiе в мозгу, мазь умащивает тело для мирволенiя плотскимъ похотямъ».

— Ну как я по таким книжкам заставлю её диктанты писать?

— Звини, азбуки нетути. Учи её по тырнету. Бумаги жёлтой ещё навалом, в ручки она в райцентре купит. И прописи для первоклашек тожить. Неча беду на ровном месте строить!

— Прописи у вас только на государственной сибирской мове. Мне её русскому литературному языку научить надо.

— Так староверы дали тебе церковнославянскую библию с русским переводом. Вот и учи по ней! Только отстаньте от меня.

— А что? Недурственно, я бы сказал. Выкручусь! Видишь, даже ментальный инвалид при достаточной силе воли может достичь высот творческого мышления, — гордо задрал нос лысый и беззубый Шмонс.

— Это ты про меня, что я бывший мент? Я пока ишо не инвалид. С делами справляюсь прытко.

— Про себя. Я из Фёклы сделаю штучку.

— Ну и забавляйся себе, абы не психовал.

20.3

То ли доцент Шмонс на самом деле был талантливым педагогом, то ли тунгуска оказалась способной ученицей, но уроки чистописания быстро закончились — тунгуска ловко научилась выводить на бумаге канцелярские завитушки не хуже заправского делопроизводителя в паспортном столе. Оставались только грамотная устная речь и письмо без грамматических ошибок.

Китайские интерактивные программы обучения с помощью компьютера творили просто чудеса с её дикцией. Тунгуска избавилась от своего диковинного таёжного выговора, правда, некоторые звуки всё же выдыхала с гортанной хрипотцой. И, как на беду, а может, и на пользу, эти программы дали ей стойкий северо-китайский акцент, как у дикторов в обучающих программах.

Но самое нестерпимое началось для Ерофеича, когда Шмонс велел накрывать стол по-европейски, с разнообразными тарелками, ножами, ложками и вилками. Пришлось старинный комода, к которому никто не прикасался. Набор столовых приборов остался в избе ещё от прежних хозяев, живших при царизме, когда Россия была «тюрьмой народов». Ерофеич, привыкший хлебать деревянной ложкой из глубокой миски и есть с ножа, пыхтел и фыркал, когда его тыкали носом в его невоспитанность.

— Это вилка для рыбы. А ты мясо кушать.

— Откуда ты знаешь, чума чУмная?

— Лев Борисыч научил, хозяйна. Вилка для рыбы короче закусочной, у ней четыре коротких зубца с небольшим специальным углублением между средними для отделения костей. Эта вилка кладется слева от столовой.

— Ну ты, Шманец, даёшь! Научил дуру разговаривать по-человечески. А эта маленькая вилка — что за она?

— Десертная вилка — три зубца. Кушать сладкое.

— А это что за фигня?

— Фруктовая вилка — два зубца.

— Шманец, ты на кой мне прислужницу портишь?

— На пользу дела, мужик. А ты, Фёкла, забудь словечко «хозяйна». Иван Ерофеич твой «хозяин», поняла?

Тунгуска закивала, как заводная кукла.

— Я понял, Лев Борисыч.

— Не «понял», а «понялА»! Так говорят по-русски все женщины… Я видела, слышала, сделала… Я хорошая, я умная, я красивая… Понятно?

Тунгуска опять с охотой закивала, и теперь уже все заметили, что она научилась улыбаться краешками губ.

— Да пропади она пропадом эта Фёкла! Чо ты забавляешься с этой дикаркой, как с дрессированной лисичкой?

— Потом поймёшь, мужик. Не всё так сразу. Я сделал на тунгуску крупную ставку в рискованной игре. Разработал великолепную многоходовку. Эта проходная пешка должна вывести меня в ферзи, а при необходимости такой незначительной фигурой можно и пожертвовать.

— Тебя сам чёрт не разберёт, Лёвыч!

Шмонс вздрогнул, но сохранил самообладание.

— Не поминай больше при мне нечистого…

— Ладно, прости…так чо ты хотишь?

— Я хочу из неё сделать бизнес-леди.

— Бизнесменшу? Ты рехнулся, Шманец!

— Попытка не пытка… И вообще это не твоего ума дело, мужик.

— И всего-то делов? Да ты с твоей головой выучил её писать покрасивше любой писарчучки из паспортного стола. И говорить эту зверину по-человечьи научил. Потешил себя. Ну и довольно. На то ты и учёный.

— Да, настоящий учёный. Доктор наук. Все мои знания остались при мне. Например, теория игр.

— Картёжных?

— Нет. Под игрой понимается процесс, в котором участвуют две и более сторон, ведущих борьбу за реализацию своих интересов. Каждая из сторон имеет свою цель и использует некоторую стратегию, которая может вести к выигрышу или проигрышу — в зависимости от поведения других игроков.

— Ну, точно для картёжников!

— Нет, теория игр — это раздел прикладной математики, точнее — исследования операций. Очень важное значение она имеет для искусственного интеллекта и кибернетики, особенно когда владыки мира приступили к управлению сознанием специально оглупленных масс.

— Это как это получается?

— С помощью комбинаторики. Да, согласен, карточная игра в покер, а особенно в бридж, просто идеально подходят для иллюстрации этого метода. А игра в преферанс становится простой и наглядной при использовании теории графов.

— Для князьёв и графьёв, что ли?

— Нет же. В теории графов каждое событие можно изобразить как совокупность точек, соединенных линиями — графами. Это позволяет нам легко понять управление сетевыми системами, где каждая отдельный индивид стремиться остаться инкогнито для остальных, а в целом вся сеть может представлять тайную операцию по захвату чужой собственности. Это позволяет обездолить людей руками самих же несчастных. Причём, можно вбить в головы порабощённым идиотам, что их освободили от небывало жестокого угнетения и сделали равными всем прочим людям из свободного мира.

— Шманец, я ни хрена не разбираюсь в том, что ты сказал. Но сказано связно, произнесено знатно. Чую, что со мной говорит не малахольный чудик, а настоящий учёный. Ты уже здоров на голову. Вот это-то и радует.

— Ну и под конец всё это конкретное знание увязывается в общую теорию систем. Поведение таких систем описывается телеологическими уравнениями, выражающими характеристику поведения системы в каждый момент времени как отклонение от конечного состояния, к которому система как бы стремится сама по себе.

— А к чему вся твоя телялолухия?

— Телеология — наука о достижении цели, если выражаться простым языком. На ней я построил систему личного обогащения. Делать деньги ради денег — психопатология. Деньги порождают власть, вот что главное! Власть денежной мошны превыше власти меча, прочнее крепостничества и эффективней синергетического эффекта от патриотического подъёма при борьбе с угнетателями. Банки владеют всем миром. Кто будет повелевать банками, тот и станет повелителем мира.

— Ты не антихриста ли помянул?

— Нет, но наша триада — я, ты и тунгуска — сможет стать тараном, взламывающим любую закрытую систему власти. Я — со своими познаниями. Тунгуска — со своей звериной интуицией, не затронутой цивилизацией. Ты — с безжалостностью убийцы. Мы сможем править миром так, что об этом никто не догадается. И нас никто не будет знать в лицо.

— Лёва, ты не того ли, часом? Может, я рано обрадовался начёт твоего здоровья?

— Нет, я сужу трезво, здраво и гляжу в будущее проницательно. — Рассудительного ума у меня в достатке, хоть я и не чувствую запахов, не различаю вкусов. Не ощущаю пальцами на ощупь тёплое или холодное, гладкое или шершавое.

— А… с бабой у тебя как?

— Ещё не пробовал.

— Испытай себя на Фёкле.

— Да не тянет на неё. Хотелось бы с настоящей женщиной попробовать.

Фёкла как раз вынимала из печи чугунок с топлёным молоком для Шмонса, держа его рогачом на весу. И так трахнула рогачом о пол, что чугунок треснул.

— Гля-ка на неё, дерзость возымела! Ну, я тебя, сука…

— Тш-ш-ш! Мы же хотим вписаться в цивилизованный мир.

— Понятно, гендер — женщина друг человека, чтоб ему!

ГЛАВА 21.0 РАЗРАБОТКА ПЛАНА ФИНАНСОВОГО НАСТУПЛЕНИЯ

— Кто главный у вас в райцентре?

— Ну, известно, глава администрации Етагырского национального района со столицей в Медвежьедольске.

— Республика Восточная Сибирь это правовое государство иерархического типа?

— Ну, херархическое и есть. Всех на хер посылает.

— В правовом государстве карающая длань госвласти должна быть разделена между независимыми друг от друга ветвями: законодательной, исполнительной и судебной.

— У государства трёхпалая когтистая лапа, как у дракона?

— Удачное сравнение… Райсовет — однопалатный орган?

— Палаты у нас бывают только в психбольнице.

— Голова тунгусского нацрайона кому подчиняется?

— Координатору.

— Какому координатору?

— Координатору миссии Международного совета по дерусификации. Его даже нашенские менты и вояки иностранные боятся.

— Голова нацрайона — русский?

— Да ты чо, Шманец, с печки зверзнулся! Тунгус в обязательном порядке. Русских в начальники не берут, если он не полукровка.

— У вас что, чисто русские — национальное меньшинство?

— Ага, потому что их больше всех в районе. Тунгусов у нас — раз, два и обчёлся.

— Начальник полиции подчиняется министру внутренних дел по вертикали и местного райисполкому по горизонтали?

— Он в первую очередь подчиняется коменданту миротворческого контингента на районе.

— А зачем комендатура, если есть полиция?

— Полицаи только ребра бомжам крушат в кутузках и у бабок с семечками на базарах кошельки потрошат, а на блокпостах и таможнях стоят заморские спецназовцы.

— Понятно. Классическая форма колониального правления. Глава нацрайона — тунгус. Исполнительная и законодательные власти — сплошь тунгусы. И карательные органы тоже. А надо всеми парит в облаках белый сахиб с палкой. Подожди секундочку, я рассчитаю коэффициент коррумпированности такой власти.

Шманец принялся тыкать пальцами в кнопки компьютера.

— Так я и думал. Коэффициент коррумпированности власти должен превышать 0,85. Причём это нижняя планка. На самом деле он может быть и больше. Поздравляю, мужик! С такой властью можно без труда обделывать делишки в обход законов.

— Тайга — закон, медведь — хозяин, — пожал плечами Ерофеич.

21.1

— Твоя прислужница часто в райцентр наведывается?

— Каждую неделю за покупками шастает, а каждый месяц золотишко, собранное со старателей, цыганям сбывает.

— Она в райцентре засветилась на камерах слежения?

— Да как её приметить-то, блоху малую! Тунгуски в национальном облачении все на одно лицо.

— Документы у неё хоть какие-то имеются?

— Какие в тайге документы! Говорю же, ихнего брата миротворцы даже на морду не различают.

— То есть она никак не зарегистрирована в базах тотальной слежки за городским населением, так я понимаю. Её в городе никто на знает, кроме родни. Это большой плюс для нас. Пришла ниоткуда и уйдёт в никуда. А можешь ты нам с тобой и ей в придачу сделать паспорт, постоянную прописку-регистрацию и открыть счёт в банке?

Ерофеич отодвинул недопитый стакан с таёжной настойкой, крепко задумался. Морщины на конопатом лбу собрались в гармошку. Потом он залпом хлопнул стакан настойки, занюхал рукавом и решительно кивнул:

— С паспортом и регистрацией может прокатить. А зачем?

— Солнце скоро повернёт на весну, если верить календарю в тырнете, а не погоде. Пора бы и нам с тобой документы выправить, мужик. Но так, чтобы как бы каждый из нас заново народиться. Нас с тобой как и нет на этом свете. Мы — покойники. Ты меня понял?

— Вывернуть шкуру наизнанку? Эт-то просто! Надоть только в Погореличи наведаться.

— А где это? Покажи на компьютерной карте.

— Километров триста по тайге без дорог, тропинок и просек. На электронной карте этого поселения не сыщешь.

— И что интересного в этих Погореличах?

— Думаю, не подох ещё столетний дед Агафангел Сысофронтов.

— А причём тут какой-то древний дед?

— Власти поселковые считают его за архивариуса по части староверов. Книги у него якобы сохранились церковные. Он ведает про старинную подомовую запись и выправляет липовые справки в поселковую управу. На самом деле только я знаю, что это беглый и приблудный зэк. Фуфловыми справками он кормится. Пенсию ведь не получает.

— Понятно, криминальный архивариус. Лепит фальшивые биографии для людей, которые засветились в базах данных полиции.

— Поди-ка ты проверь, жил ли кто у чёрта на куличках в этих Погореличах двадцать-тридцать лет назад! Там даже пеньков обугленных от церкви не осталось. Дед Агафангел поставил подземный сруб, ну, якобы, церковная крипта, где книги крещений и отпеваний хранятся. И не скажешь, что новодел.

— Опасно, мужик. Старики болтливые. Родни у столетнего деда сыщется по закону спонтанного распространения информации на полрайона.

— Дед Агафангел — приблудок безродный. Сам себе семь жизней придумал, а другим — так и не сосчитать, сколько. Нет у него родни на районе. Да и во всём Забайкалье. А в тех Погореличах на месте бывших изб уже деревья поднялись в полный рост, не то что подлесок. Поди-ка проверь.

— А кто там ещё проживает?

— Ни одной живой души, кроме деда. Иногда пасечники на лето ульи привозят. Там медок лесной хорош больно. Поселище сгорело ещё лет тридцать тому назад. На карте оно не значилось, как у староверов принято. Власти о нём помалкивали. Участковые не наведывались.

— Понятно. Нет населённого пункта — нет и головной боли со снабжением, газоснабжением и электрификацией. Нет поселения — нет социальной защиты, школу строить не нужно, автолавку и фершала посылать не надо и всё такое прочее.

— Братки из кровью меченых у деда липовые выписки выправляют, а по ним чистенькие паспорта получают в других районах. Но всё это фуфло он саморучно мастырит. Только я об этом знаю.

— И власти верят подделкам?

— Дед Агафангел из староверских богомазов. Лики святых на досках выписывал. Его иконы расходились за бугром за подлинники византийского письма. Он и любую печать на справку смастырит на ять.

— Ну-ну, это интересно. Эксперт, значит?

— Ты насчёт кспертизы?

— Знаток, спрашиваю?

— Ага, лихой мастак. Его печать в любой кспертиза даже под микроскопом за липу не признают.

— И это полуслепой дед?

— Хэх! Он в сто лет газету без очков читает. В молодости такие клише для старинных рублей и долларов гравировал, аж сам госбанк принимал их без кспертизы как родные. Я его за десять лет не сумел подловить на фальшивомонетстве, а ты говоришь — свидетельство о крещении. Это для него что кедровые орешки щёлкать. А бывшие Погореличи в фольклендской зоне оккупации, заморские вояки в древлерусских письменах ни уха ни рыла.

— Дорого берёт?

— В тайге и сибирской денгЕ рады. Там живого юаня и в глаза не видывали. Берёт на патроны, чай да сахарок. И то сахар он не себе покупает, а чтобы пчёл на зиму подкармливать. Сахар у староверов за скоромную пищу почитается, потому как от немцев пришёл.

— В полтыщи юаней один паспорт нам встанет?

— Хватит и сотки на все три паспортины. В тайге у юаня курс самый высокий, не то что в Пекине, где десять евроцентов за юань дают. Древнему деду и полста юаней за глаза хватит за «выписки» из церковных и домовых книг, остальное для ментов и поселковой госадминистрации.

— А комендатуре миротворческих войск на лапу дать, забыл? Коррупция — понятие всеобъемлющее и вечное.

— Оккупанты мелочёвкой не занимается. У любого заморского капрала в тайге свой бизнес на сотни тысяч юаней годовых. Гребут из Сибири по полной себе на безбедную жизнь на пенсии, а копеечными взятками даже мараться не захотят.

21.2

— Так когда мне к деду Агафангелу за выписками собираться?

— А ты и не пойдёшь туда, мужик.

— Как это? У тебя, Шманец, опять в мозгах что-то перещёлкнулось.

— Пошлёшь к нему Фёклу, а сам при мне останешься.

— Да ты чо, Шманец! Дуру к таким делам опасно подпускать.

— Я сказал, пошлёшь!

— Крутишь со мной, что ли?

— Хочу потешить своё педагогическое самолюбие. Посмотрим, как моя ученица с трудным заданием справится.

— И в ментовку её пошлёшь подавать заявления на паспорт и прописку?

— Не Фёклу, а её родню из райадминистрации.

— Чего ради не меня? Я в этом районе не замарался.

— Ты из разряда неблагонадёжного контингента. Хоть и сибирский чалдон, да русский, а поэтому для европейских миротворцев — личность подозрительная и опасная. Пойдёт тунгуска, благонадёжная в национальном и расовом для оккупационных властей отношении. Ты ж говорил, что у них там целая мафия из таёжных родичей в посёлке.

— Тупорылых и малограмотных.

— Прекрасно. Именно такими хотят видеть европейские миротворцы туземцев. Русский проситель их сразу насторожит, потому что в душе у каждого европейца живёт экзистенциальный страх…

— Какой?

— Животный страх перед русским Аттилой, букой-бабаем, большевиком, коммунякой, воякой, какими детей пугают.

- И всё-таки я несогласный… Одно дело, Шманец, тунгусам контрабандный товар через чёрный ход тырить, другое дело — васьваськаться с иностранными властями при погонах и кобуре.

— Риск есть, но и ставки высоки. Мне нужен опыт. Так сказать натурные испытания спроектированного мною субъекта под кодовым обозначением «тунгуска Феклуша».

— Продуешься и прогоришь Лёва. Придётся нам без штанов давать дёру в Китай через горы по горло в снегу.

— Тут уж как карта ляжет, мужик. На то и игра с судьбой в орлянку.

— Судьба играет не в орлянку, а в подлянку, сам знаешь.

21.3

Через неделю тунгуска молча положила на стол три паспорта, три свидетельства о крещении и свидетельство о венчании. Ерофеич рвал рыжую бороду от ярости, прочитав свой венчальный лист с Фёклой, а лысый Шмонс просто сиял от восторга. Расхаживал по избе и читал паспорта:

— «Вонифатий Епилдофорович Етагыров» — это я, если судить по фотке… «Павсикакий Епилдофорович Етагыров» — это ты, брат мой старшой Павсикакашка… «Феглафелласара Евфрангмоамздрогловна Етагырова», в девичестве Мардуккавеева»… Мелкий шрифт, не разберу сноску. Ага вот: «Для светской благозвучности переименована гражданскими властями паспортного стола в Феоклисту Амнеподистовну»… Это твоя законно обвенчанная супруга. Вся староверская семейка в сборе. Да ещё какого-то ветхозаветного извода, судя по библейским именам, что-то вроде сектантов-субботников, точнее, жидомудрствующих.

— Это те, что в субботу не работают, живут по жидовскому закону, а не по православной благодати?

— Точно, мужик. Одна только неувязочка — я паспорту своему соответствую, потому как обрезан по всем иудейским канонам ещё в младенчестве. А вот у тебя промеж ног заковыка осталась. Придётся мне тебе обрезание делать, чтобы мой старший брат Павсикакий сошёл за настоящего сектанта из православных староверов жидовствующего толка.

— Да пошёл ты, Шманец! Разве без чик-чик мне никак?

- Ладно, прикинешься воинствующим безбожником-атеистом, сайентологом или тайным симпатизантом московских маосталинистов.

— Хрен редьки не слаще. По мне уж лучше обрезание, чем клеймо коммуняки в автобиографию. Я стопудовый буржуй по заветным помышлениям моим, чтоб ты знал! Люб мне капитализм, аж скулы сводит при мысли делиться с нищими.

— Да знаю, знаю! Из тебя бы в древние времена первоклассный кулак-мироед получился бы. Десять деревень в округе по миру пустил бы да ещё двадцать семейств себе в личную кабалу записал.

— Только вот бодливой корове бог рог не дал, — вздохнул Ерофеич. — Или не в то время уродился.

— Будут тебе и рога, когда я из твоей благоверной супруги Фёклы Амнеподистовны великосветскую даму слеплю.

— Хэх-ты! Скорей из говна пулю слепишь, чем из моей подкаменной тунгуски путную бабу.

— Разбирался бы, мужик… Любая дворняжка сообразительней породистого пса с блистательной родословной. Дикарю легче освоить цивилизацию, чем цивилизатику выжить среди дикой природы. У дикаря живы ещё инстинкты, обострены слух, зрение и зверская чуйка-подсознание. Мгновенная реакция на опасность и обострённое предчувствие беды. Безразмерная память дикаря впитывает полезные знания и навыки, как губка воду, а твоя — таблицу умножения едва осилит.

ГЛАВА 22.0 ШКОЛА ЭТИКЕТА, ВИЗАЖА И СТИЛЯ, МАКИЯЖА И БИЗНЕС-ИМИДЖА

Рассматривая ещё раз документы у окошка, гость при задумался.

— Говоришь, она с тырнетом на ты?

— Спрашиваешь!

— И на китайские форумы забегает?

— Ещё как с китаёзами чатится!

Гость ещё раз призадумался.

— Из неё вышла бы первоклассная офисная кукла, если выдрессировать как следует. Она коммуникабельна, персептибельна и аксептибельна.

— Чаво-чаво? — выпучил глаза Ерофеич. Он не умел следить за своей мимикой, оттого-то всё его удивление было на лице написано.

— Да с ней крупные дела можно воротить.

— Шманец, ты снова очумел?

— Во-первых, не Шманец, даже не господин Шмонс, не «док» или даже «уважаемый док»!

— А как надоть?

— Я теперь твой родной младший брат Вонифатий Епилдофорович Етагыров, чтоб ты помнил. А говорю я о том, что из твоей законной жены Фёклы можно сделать «офисное чучело».

— Она и так чучело-чучелом.

— Не дотумкал мужицкими мозгами? Она — прирождённая кидала в карты по покеру. Даже меня охмурит, если зазеваюсь. Таким прямая дорога в крупный бизнес.

— Булгахтерии не знает.

— Бухгалтеров готовят на трёхмесячных курсах, мужи. Сам на первое время буду по тырнету бухгалтерию вести, пока её выучу, а она сойдёт за подсадную утку. Ты с подсадными хоть раз охотился?

— На кой с подсадными, если у нас дикая утка непуганая? На десять шагов подпускает. Шарахнешь из обоих стволов — не меньше семи штук возьмешь из десяти.

— Она быстро руку набьёт в финансовой отчётности.

— И на кой это ей, таёжной чувырле? Да с ней никто дела иметь не захочет, чумичкой неумытой. А если деловые партнёры вздумают с ней встретиться, кого ты им представишь? Кикимору таёжную?

— Это уже моё ноу-хау.

— Ничего нового с ней не схаваешь.

— Обучу языку делового общения, манерам, макияжу, визажу, походке и прочим женским тонкостям.

— Ты что, гомик, чтоб знать женские штучки-дрючки?

— Для её морды есть косметические салоны. Ты присмотрись, какая у неё стройная фигура, сколько в ней изящества и пластичности в движении. Древние этнографы писали о природной элегантности походки тунгусов. Она ещё только бутон, готовый распуститься прекрасным цветком.

— Чертополох тот цветок называется… Она у тебя проколется, с настоящими бабами сойдясь. Те по нюху зверьё таёжное учуют. И вообще, что это у тебя за нездоровая выдумлянка с обучением Фёклы предпринимательству? — с опаской скосился Ерофеич на собеседника, боясь обнаружить в нём новые признаки душевного расстройства.

Но Шмонс выглядел здоровым и говорил здравомысленно:

— Она зарегистрируется как предприниматель, официально засветится в налоговой и начнёт помаленьку мои денежки по подставным счетам отмывать, чтобы создать для контролирующих финорганов видимость законной коммерческой деятельности нашей фирмы.

— Фирма «Листа»! — послышалось от печки.

22.1

«Братья Етагыровы» с удивлением вспомнили о существовании тунгуски. Фёкла со злостью оттирала от копоти чугунок и внимательно вслушивалась в умные разговоры мужчин.

— Пусть будет «Листа», да хоть «Глиста», лишь бы наличные денежки научилась отмывать.

— Её саму бы отмыть, — буркнул Ерофеич. — Не потянет она это. Грамотность это ещё то-сё, а вот женские штучки — облом. Тут без городской шалавы для обучения по женской части не обойтись, а где её сыскать? Хоть бы кто помог из райисполкомовских секретуток, чтобы научилась грамотно начальству передок подставлять.

— Чужих людей со стороны привлекать не будем. Обойдёмся своим силами. Тырнет же она как-то освоила.

— Не знаю, что такое этот твой тырнет, но думаю так, что это всё игры для малых детей. А в настоящих фирмах нужно для работы знать всякие канцелярские заморочки в бумагах для отчётности — высота шрифта, пробелы, отступы, заступы. А она даже работу в бухгалтерии женской бани не потянет. Учи — не учи, ничего тут не получится. Зверина лесная, рано или поздно зов природы в ней проснётся, как у выкормленной ещё со слепого щенячества из детского рожка волчицы.

— Разве она похожа на снежного человека?

— На чулука-то не похожа, но всё-таки зверь природный у ней в нутре где-то затаился.

— Риск, конечно, есть, но что за игра без риска!

— Она же простого счёту деньгам не знает. Прогорит, дура.

— Для бизнес-леди не нужна высшая математика или математическая статистика. Самый крутой биржевой спекулянт, обваливающий валютную систему целых стран, в своих расчётах выше арифметики не поднимается. Образование вообще вредит миллиардеру. Все они как правило неучи или недоучки. А простой счёт с четырьмя правилами арифметики Фёкла знает получше тебя.

— Хэх, так я и поверил! — презрительно похлопал себя по уху Ерофеич. — Не вешай мне лапшу на уши.

— Не веришь? Фёкла, иди сюда!.. Ну-ка скажи, сколько будет 275 умножить на 32 и разделить на 146?

— 6-0-точка-2-7-3-9… и дальше ещё долгий хвост.

— Убедился?

— Собак в китайском цирке тоже счёту учат, сам видел в Хабаровске.

— Да она почти уже что готовый финансист районного масштаба!

— Дурак думками богател, да бог спрытности не дал. Мечтай, Шманец!

— Чего-чего? Я для тебя кто?

— Брат мой младший во жидовствующем Христе Вонифатий.

— То-то, брат мой старший Павсикакий… Ты же специалист по канцелярскому делопроизводству! Научишь её заявления да отчёты по всей форме писать.

— А чо? Смогу… Как-никак десять лет участковым лямку тянул. У ментов отчётности, что у того бухгалтера, а то и побольше писанины с таблицами раскрываемости и графиками снижения преступности.

— Вот и сделаешь из заправского бумаговодителя.

22.3

Шмонс велел Ерофеичу забить всех оленей, свиней и телушку. Оставил себе для диетического питания только двух курочек и корову.

— Доить коровы будешь ты, мужик. Хлопоты по хозяйству отвлекают Фёклу от дрессировки. К тому же ей ещё маникюр наводить и маски на морду накладывать, а тут навозная вонь. Попробуем зарегистрировать на её имя фирму.

— На это полено с глазами на пустом месте?

— Неважно, на каком месте у полена глаза. Фирмы регистрируют даже на покойников, был бы паспорт. Нам достаточно пару месяцев исправно платить налоги, делать откаты чинарям и заниматься благотворительностью, чтобы финансово легализоваться.

— Какую ещё фирму? — потряс рыжей бородой Ерофеич.

— Фирму «Листа»!

— Помолчи, Фёкла. А то как разговаривать по-русски научилась, так не заткнёшь её, как того попугая… Разумеется, коммерческую фирму.

— Торговую то ись?

— Зарегистрируй на неё хоть автолавку для снабжения малых народов Севера продуктами первой необходимости, средствами личной гигиены и контрацепции. Да хоть бардак под прикрытием массажного салона, вот какую фирму!

— Это в райцентровской глухомани? У нас и блядей не сыщешь таких, чтоб за них деньги платили. С нашими поселковыми бабами можно лишь в темноте дело иметь, чтобы их морды наждачные не видеть.

— Свяжемся с торговцами живым товаром. Обычно эти занимаются менты, ты с ними быстро язык найдёшь по старой памяти. Завезём и свежего женского мясца из-за границы, если надо будет, и приплатим проститеням поначалу. А дальше они сами начнут нам зарабатывать на иностранных торгашах и наёмных вояках. Мало ли голодных мигранток по всему миру? За малую копеечку готовы продаться, лишь бы прокормиться в тепле и уюте.

— С тех поросей мокрощелых визгу много, шерсти мало.

— Нам главное — налоги платить, мужик. Не доходы нам важны, а легализация коммерческой деятельности и банковских вкладов, как тебе это втолковать?

— Ты, Шманец, никакого представления о жизни на посёлке не имеешь, а мне чо-то втолковать пробуешь.

— Виртуальная реальность в наше время определяет сугубую явь жизни. Раньше было — без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек. Теперь ты человек, если можно по компьютеру проследить твою кредитную историю.

- Ты, Шманец, учёный, тебе видней. Фёклу одни налоговики с говном сожрут. Только слышь-ка, там на посёлке не только налоговая шерстит. Менты, пожарники, санстанция и ещё целая орда обирал накинется на твои денюжки.

— Разгул коррупции? По общей теории систем, это норма для колониальной глубинки.

— Ладно, не парься. Можно попробовать, Лёвыч, коли те так хочется. Хотя не нравится мне все это.

— Что пугает?

— Рискованно как-то. Эх, была бы у меня банда со стволами на примете…

— Про стволы забудь… Для начала сыграем по маленькой — бытовое обслуживание и розничная торговля.

— А гроши ей брать откуда на разворот фирмы?

— На начальный капитал я ей выделю из своих.

— А почему ты решил зарегистрировать фирму на неё, а не моё имя? — опять мотнул Ерофеич нечёсаной бородой.

— Чокнутый, что ли? Чуть что, она отправится на отсидку, а ты — чистенький. К тому же ты опять же неправильной нации — русский. Она условняком обойдется у судьи-тунгуски, а ты на полную катушку потянешь.

— Вот тут согласный я. Разумный довод. А дальше что?

— Сделаю её председателем правления закрытого акционерного общества. Ты, первый наследник, вступишь во владение накопленным капиталом в случае внезапной трагической гибели владелицы коммерческой фирмы «Листа». Ухватил суть?

— И то верно… — взглянул на гостя Ерофеич с какой-то мутной догадкой. — Ну ты же, Шманец, по сути всему нашему делу хозяин.

— В тени останусь, как хозяева мира сего, банковские воротилы.

22.4

В зимовёнке Ерофеича теперь воцарился иной дух. Пахло не выделанными шкурами и навозом, а духами, кремами и прочей косметикой-парфюмерией. Треть избы отошла под женский будуар, огороженный цветастой ширмой. Там в самом светлом углу стояло старинное дубовое трюмо с туалетным столиком, высотой почти под потолок. Зеркало кое-где пошло черными пятнами, но ещё служило исправно гламурной кисе.

Ореховый комод был забит женским бельём, а шкаф — нарядами. Древняя фаянсовая ванна стала проклятием для Ерофеича. Настоящая гламурная киса принимает ванну утром и перед сном. Топил снег и нагревал воду в печи, разумеется, Ерофеич. Будущей бизнес-леди предстояло навести на себя гламурный лоск. Избавиться от мозолей на руках. И холить наманикюренные пальчики, один вид которых вызывал у таёжного охотника скрежет зубовный. Ему даже полегчало, когда Шмонс отослал тунгуску в райцентр налаживать бизнес.

С февраля Ерофеич в полной мере постиг значение слова «каторга». Фёклу уже две недели личный водитель возил по косметическим салонам в Медежьедольске. Их тут было всего три. По талмуду, составленному Шмонсом, она через родню в райисполкоме шаг за шагом выполняла его задания. Купила особняк под офис ЗАО «ЛИСТА ИМПЕКС» и автомобиль. Наняла бригаду строителей для евроремонта здания. Закупила мебель. Подобрала офисный персонал из родни. Присматривала промышленные площадки под склады для экспорта. Вела переговоры с представителями китайских фирм-импортёров. Ерофеич крутился дома по хозяйству да ещё Шмонс то и дело отвлекал его свой болтовнёй.

— Поздравляю, мужик, в Етагырском тунгусском национальном районе зарегистрирована торгово-промышленная компания «Листа» с уставным капиталом в одну тысячу долларов, — с хрустом потёр сухие Шмонс, уставившись в компьютер.

— А дальше чо делать-то?

— Сибирский рынок — сырьевой по определению. Будем заниматься экспортом.

— Чего вывозить-то?

— Да хоть экспорт первого медвежьего дерьма после зимней спячки. В Китае это снадобье за лекарственное почитается. Товар редкий и дорогой.

— Подороже женьшеня?

— Можно уточнить, но всё это глупство. Первым делом выведём твою тунгуску на китайских оптовиков-импортёров.

— Послать идиотку в Китай? Да её там сразу замуж продадут в далёкую глухомань. У китайцев невест не хватает.

— Китайцев и в Сибири как собак нерезаных. Договорится с закупщиками на месте.

— Она у нас так-то курьером будет?

— Для нас — курьером и офисной куклой, а для налоговиков — физлицом, главой фирмы… Первый наш сырьевой ресурс — собаки. Мясо в китайские рестораны, собачий жир — фармацевтам. Фосфатиды собачьего жира, одним из которых является лецитин, защищают предстательную железу человека от жирового перерождения. На стояке сейчас все бабы помешаны.

— Брехня это всё!

— Зря ты так, мужик. Заказы по моей рекламе уже поступили к нам по тырнету. И всё от женщин.

— На меня ещё бродячих собак повесишь?

— Не обязательно охотиться. Можно скупать их по дешёвке на городских живодёрнях. Жир этот можно есть для улучшения потенции.

— Ну и пусть хоть подавятся собачьим жиром!

— Собачьи шкуры — на мех, унты и шапки. Ещё у нас заявка на волчьи члены в качестве пищевой добавки для повышения потенции. Добавка стимулирует увеличение мужского полового члена, эффективно увеличивает продолжительность полового акта, предотвращает преждевременную эякуляцию.

— Лёва, ты хоть раз охотился на волков? Язык на плечо повесишь, бегая по снегу за волками.

— Собачьи члены — волчьи члены… Какая разница?

— А если догадаются?

— Все собаки без исключения произошли от волков.

— У нас всех собак по ближайшим городам китайцы пожрали.

— Согласен, с собаками будет напряг. Зато с лесом-кругляком у нас без проблем. Всем известно, в Восточной Сибири происходит беспрецедентное разграбление природных ресурсов. Очень скоро она может потерять уникальную нетронутую тайгу.

— Что нам с тобой, Лёва, до этого в Гонконге?

— Канадской группе лесных рейнджеров как-то удалось задержать нелегальных лесорубов. Кто рубил? Русские. Китайцы якобы не при чём.

— Хэх! Конкуренция с китайцами будет ого-го какая! Ихние хунхузы, Лёвыч, на расправу скоры, на законы не заморачиваются.

— Согласен, мужик. Риск немалый. Китайцы содержат целую сеть нелегальных пилорам, на которых происходит обработка похищенной древесины. Кто дал лицензию? Оккупационные власти, разумеется. Лучшая часть сибирского леса перепродается на рынки Европы и США.

— Ну, тогда комендатура иностранная нам поможет. Мы ж для них сибирский кедр будем валить. Прокуратура закроет глаза.

— Мужик, нам это весь цирк с экспортом нужен всего на два месяца для отвода глаз, а делопроизводство в прокуратуре тянется по полгода. К лету нас уже тут не будет. Кроме леса-кругляка ещё заказ на зверей, ну, просто сумасшедший. Тут надо ловко вывернуться, перед защитниками живой природы.

— Тигра бить на буду! За отстрел можно огрести от природоохранных организаций хо-хо какой штраф! А то и получить немалый срок в закрытке.

— Придумаем отмазку для заказчиков. В заказе не только тигр. Черный азиатский медведь зверь краснокнижный, а бурый — нет. Сам чёрт не разберёт, от какого медведя лапы и от какой кошки хвост.

— Тьфу гадость! Хуже дичины кабана.

— Но-но, мужик! Гони любые медвежьи лапы китайским поварам на деликатесы. Цена на них просто бешеная. Спрос огромен, китайцы могут буквально могут сожрать все поголовье сибирских медведей.

— Нам, Лёва, наплевать. Где та Сибирь и где мы в Сингапуре? Только медведихи уже с медвежатами, а озверевшая мать даже тигра порвёт за детёныша. Да и природоохрана с вертолётами нынче лютует.

— Не бойся, мужик. Концов не найти — хозяин китайского ресторана в ногах будет валяться, волосы на жидкой бородёнке рвать и врать, что чёрных медведей не покупал. Кстати, волчатину и собачатину они у нас с руками оторвут. Сами так написали… А ещё в заказе какие-то панты.

— С пантами проще. Каждый оленевод их сдает.

— А что такое панты, мужик?

— Молодые рога, налитые кровью. Растущие, пока ещё не окостеневшие, покрытые кожей с коротким мехом. Но это только из прошлогоднего запаса только если. Рога начинают расти с апреля. Их заготавливают летом, а нас уже тут не будет.

— Ерофеич, сообразишь хотя бы пару тонн пантов?

— Прошлогодних сухих, разве что. Да дело-то подголовное. Тут рейдеров-налётчиков нанимать придётся, чтобы запасы у тунгусов отнять. Ну и платить соответственно. И ещё гусеничный вездеход найти надо будет.

— Заплачу! Я же велел Фёкле подать прошение на налоговую амнистию. Якобы фирма «Листа» работает уже пять лет, но в тени, налогов на платила. Теперь нам якобы стало стыдно, мы решили легализовать бизнес. Заплачу налоги с процентами и отступное с откатами, зато будем иметь довольно солидную кредитную историю, хоть и липовую.

— Кто тебе поверит, Шмонс, что Фёкла, в десять лет открыла фирму?

— ЗАО «ЛИСТА ИМПЕКС» создали мы, а Фёкла якобы перекупила контрольный пакет акций. Перекупила тунгуска. За обиженных русских никто не заступится. Да и по паспорту ей двадцать два года. Капитализм — липа и фуфло, но отчётность должна быть на уровне мировых стандартов. Все занимаются финансовой уголовщиной, но на бумаге должно быть все тип-топ, комар носу не подточит.

22.5

— Всё у тебя, Лёвыч? А то мне ещё корове сена задать.

— Тут ещё заказ на травы.

— Это по Фёклиной части.

— Фёкле с её маникюром и макияжем нельзя по тайге шастать и руки колоть и мозолить. Она — лицо фирмы… Слушай заказ…Аконит, горец.

— Это одно и то же.

— Артыш, шаман трава веточками…

— Опять одно и то же.

— Золотой корень и маралий корень не одно и тоже?

— Нет.

— Идём дальше, панцерия шерстистая, расторопша пятнистая, пол-пола, рододендрон даурский, саган-дайля, шлемник байкальский, эдельвейс, элеутерококк, эхинацея пурпурная, ятрышник.

— Пусть Фёкла разберётся. У тунгусских бабок в чумах всё найдёшь. Но травы эти как бы «краснокнижные». Только, Шманец, сбор травок подмяли под себя хунхузы. Без автоматчиков не обойдёшься.

— Заплачу и нашим бандюганам. В месяц уложимся с отправкой первой партии?

— Попробуем. Только о женьшене даже и не думай. Китайцы на него такую когтистую лапу наложили, что никакие бандформирования у них этот бизнес не отожмут, — сказал Ерофеич и дёрнул левым плечом.

— Мужик, что ты нервничаешь? А-а-а, на Фёклу злишься. Так она и на тебя работает.

— Пока что я за неё пашу.

— Сам говорил, не хозяин мужика, а мужик хозяина кормит.

ГЛАВА 23.0 ПОРТОМОЙНЯ ДЛЯ ГРЯЗНЫХ КРЕДИТОК

Уже в конце марте, всего за полтора месяца, деятельность фирмы «Листа» успела преобразить Медвежьедольск, серый от деревянных домов барачного типа. Поселковые власти из налоговых отчислений приобрели растворно-бетонный и асфальтовый заводики для летних дорожно-строительных работ. Мигали днём и ночью два новеньких светофора. Три снегоуборочные машины расчистили сугробы на улицах. В центре посёлка у райисполкома и комендатуры появилось уличное освещение из пяти фонарей на столбах. Всю ночь светилась и мигала реклама над круглосуточным центром развлечений с женской прислугой «Листамания», вывеска райисполкома и объединённой канадско-новозеландской комендатуры.

В Етагырском национальном районе сходись зоны ответственности двух контингентов миротворцев — канадских и новозеландских. Шмонс не поскупился и щедро отстегнул частным военным компаниям. Коменданты оккупационных войск позволили хозяйке фирмы «Листа» взять под контроль почти все контрабандные сырьевые потоки, ведущие в Китай. Беспредельщиков-хунхузов перестреляли, а из вменяемых бандюганов слепили три добровольческих батальона патрульно-постовой под службы командованием западных офицеров.

* * *

— Мы-то с вами знаем, — изрекал совсем уже оживший духом Шмонс, — что уже к середине лета БАМ соединит Евразийскую мегамагистраль с запада и востока. Миротворцы разбегутся по домам, а сюда беспрепятственно войдут маосталинисты. Местные обыватели их встретят хлебом-солью, как везде. Все незалежные госформирования типа Даурии и Етагырского нацрайона станут административными единицами единой и неделимой России. Но мы с вами уже будем у тихой лагуны на берегу тёплого моря, о котором мечтает Ерофеич.

Фёкла ещё не сняла с себя дорогущие шмотку от лучших модных домов Европы и парик с золотистыми кудряшкам и сидела нога за ногу на деревянном, стуле, не касаясь лопатками спинки, как и подобает светской даме.

Чумазый Ерофеич в бабьем фартуке орудовал у печи рогачом с чугунками, матерился себе под нос, но слушал внимательно.

— Фекла, максимум через месяц мои денежки должны быть отмыты до зеркального блеска.

Тунгуска кивнула с достоинством бизнес-леди.

— Отмыть деньги всегда тяжелее, чем их заработать. Ты, Фёкла, должна в этом деле всё время на шаг опережать закон… Мы уже привлекли всех подставных лиц из твоих родичей, которые оформили на своё имя несколько мелких депозитных вкладов в местном банке. Эти деньги уже слились единым комом в деривативах гонконгского «Бэнк оф Чайна». Пусть 150 тыщ юаней — всего лишь малая ягодка на тарелочке. Зато на золотой! Но у тебя не отыщется столько родных или пусть даже соплеменников, чтобы незаметно для налоговых фискалов разместить на вкладах четыре лимона в западной валюте. К тому же все они бедные и почти все неграмотные. Умный банковский аудитор-криминалист сразу учует запашок уголовщинки. Придется тебе, Феклуша, продираться в Китай через горные перевалы на встречу с чёрными банкирами, работающими с фэйцянями.

Тунгуска в наряде бизнес-леди и белокуром парике ещё раз кивнула и примостилась за туалетным столиком делать маникюр. Закурила тонкую сигаретку в длинном мундштуке.

— Избу подпалит, курва! — прошипел Ерофеич.

— На трогай её, мужик. Артистке нужно вжиться в роль. Поднеси ей рюмочку на подносе. Её надо приучить к культурному «пьянству менеджеров». У тунгусов нет в обмене веществ энзима алкогольдегидратазы, перерабатывающую спирт в энергию. Пусть привыкает к малым дозам, чтобы в Китае культурное питьё не валило её с ног.

— Она уже учудила по телевизору на выборах с культурным пьянством.

23.1

На выборах в региональную думу Даурии тунгуска вошла в предвыборный штаб местного олигарха. Выборы перспективного кандидата проспонсировало ЗАО «ЛИСТА ИМПЕКС». Её кандидат выиграл. Он был дальним родственником Фёклы, которая после его победы вошла в совет по предпринимательству при губернаторе Даурского края. Но главное, что она в первый раз прошла обкатку на телевидении. Держалась перед камерой и говорила по-русски безукоризненно, как её Шмонс натаскал:

— Развитие предпринимательства — залог процветания нашего края! На заседаниях совета я узнаю о разных проблемах предпринимателей. Мы будем стараться их решать! Уверена, что открытый диалог, оперативное взаимодействие и совместные усилия власти и бизнеса, несомненно приведут к успешному решению поставленных задач.

Фёкле, как всем выступающим на чествовании победителя в выборной гонке телевизионщики, как обычно, перед прямым эфиром поднесли по стопочке коньячку для оживлённости, румянца и блеска глаз. Ну из-за отсутствия нужного фермента в печени у Фёклы, в конце выступления она разошлась вовсю и пустилась в пляс в своей песцовой шубке.

Ерофеич, глядя на экран, тогда зашипел от злости, но Шмонс остудил его горячность:

— Малые народы Севера примут это за ритуальный танец. Это только прибавит ей харизмы.

— Да она ж пьяная в доску!

— Шаман не камланит под мухоморовкой? Девочка пока всё делает как надо.

23.2

— Возвращаемся к нашему производственному совещанию! — постучал Шмонс вилкой по пустому стакану. — Феклуша, ты с нами?

Фёкла небрежно стряхнула пепел на пол и с тем же достоинством кивнула, подкрашивая губы.

— Дамы и господа! Скоро мы переступим «дэдлайн».

— Об чём ты, Шманец?

— Мы подошли к крайней черте.

— Пипец наступает?

— Нет, наступает крайний срок нашего пребывания на Етагыре.

— Мы готовы драпать отсюдова в любой момент, Шманец! О чём ты говоришь?

— Я говорю о чёрном банкинге… Китайцы изобрели порох, ракеты, пушки, фарфор, бумагу, газеты, плакаты, книгопечатание и бумажные деньги ещё во до нашей эры.

— Будто мы этого не знали, Шманец!

— Знали, да не то…

— Шманец, мне просто так сидеть с открытым ртом или, может, я всё-таки хавчик приготовлю, а то жрать хочется?

— Бросай свои чугунки. Фёкла привезла колбасы, сарделек и булочек… Хватит на сегодня… Первые бумажные деньги-фэйцяни прозвали «летающими» из-за возможности их обмена на сертификаты в любом месте Поднебесной империи.

— Шманец, а поточнее можно?

— «Фэйцянь-банкинг» — движение денежных средств с минимальным количеством документов или вообще без них.

— Это как?

— А так — все друг другу доверяют.

— Так уж и все?

— Все, потому что повязаны круговой порукой. Участников системы объединяют родственные или земляческие связи. Скажешь пару секретных словечек по телефону из-за океана, нарисуешь тайный знак — вот тебе банковский перевод и оформлен — получишь пять миллионов юаней на счёт.

— Ого! А если надурят?

— Расплата за обман суровая — убийство клиента или всей его родни, в зависимости от нанесённого ущерба.

— Понимаю. Как не понять? Строгие у ихних пацанов понятия.

— Нет, не понимаешь. Убийство — долгое и мучительное, с изощрёнными пытками.

— Что, я китайцев не знаю, что ли!

23.3

— Нужно, чтобы мои деньги из золотой шахты попали в зарубежный банк. Например, в гонконгские Чонг Хинг Банк, Да Синг Банк, Ханг Сенг Банк или Уинг Хаэнг Банк. Тогда фирма «Листа» становится резидентом в той стране, где зарегистрирован конкретный банк. Мы же импортно-экспортная фирма. Нам ведь нужны средства для оплаты импорта?

— Нужны ещё как! — с умным видом поддакнул Ерофеич.

— У меня до сих пор четыре ляма в западной волюте, это до фига и больше лямов в юанях. Если фэйцянь-банкиры возьмут себе хотя бы половину, всё равно у фирмы «Листа» на счетах китайских банков остаётся примерно двадцать пять миллионов чистеньких юаней. Можно смело начинать игру на деривативах. Деньги от продажи ценных бумаг выводятся в другие иностранные банки, главным образом, в Гонконге, Бангкоке или Сингапуре.

— А если банки не захотят иметь дело с фуфловой фирмой из таёжного Медвежьепёрдска?

— Для банка не имеет значения, из какой страны родом инвестор. По интернету можно управлять инвестиционным портфелем, не отходя от рабочего стола, покупая и продавая акции по привлекательным ценам в течение считанных секунд. Транзакция будет стоить меньше, чем несколько минут телефонного разговора между разными континентами. Я за полгода отобью те деньги, что потеряю на фэйцянях. А начинать будем с примитивного смурфинга.

— Ругаешься непонятными словами и доволен, Шманец?

— Смурфинг — нелегальное перемещение наличных денег, чем займётся Фёкла. Теперь понятно? После перевозки наличные помещаются на счета тех банков, которые не раскрывают имена своих клиентов. После этого деньги могут переводиться на счета обычных банков в странах с развитым контролем или использоваться напрямую с помощью банковских карт, чеков и прочих финансовых инструментов. Но это уже должна делать твоя дорогая женушка Фёкла как бизнесменша.

— И чо в итоге, Шманец?

— В итоге мы в шоколаде! Эта система оставляет мало следов для налоговиков, поверь уже мне, брат мой Павсикакий. Самый верный способ отмыть деньги наверняка — дать им полежать на счетах несколько лет, как говорится, для денег время — лучший отбеливатель. Феклуша, солнышко, ты договорилась с той стороной?

— Они меня ждут в любое время.

— Тогда собирайся в дальнюю дорогу. Пойдёшь одна или Ерофеича в охранники к тебе приставить?

— Тайной тропой только наши люди из рода дулигат ходят. О ней никто не должен знать. Я пойду лыжах. Два дня ходу. Одна ночёвка в снегу.

— А не обидят в пути? Хунхузы, к примеру.

— Так только наших встретишь. Своих в обиду не дадут, а чужаков не пустят.

ГЛАВА 24.0 ПЕРЕБРОСКА ЗА ХИНГАН

Какими тропами тунгуска с первым грузом налички скрылась за горными перевалами, никто не знал. Целую неделю Шмонс просидел мрачнее тучи у монитора. Потел, чесался и чертыхался.

— Сожрали твою тунгуску волки в горах, мужик, а денежки мои из сумки распотрошили и по ветру пустили.

— Плохо ты Фёклу, знаешь, Шманец. Она сама кого угодно сожрёт.

Ерофеич вымотался за последнее время, выжидая и выгадывая своё будущее счастье. Всё его настоящее пошло наперекосяк. Забот по хозяйству почти не стало — одна корова и две курицы. Теперь уже он, а не Шмонс, вскакивал по ночам и бежал к заветному штофу с настойкой. Иногда дни напролёт проводил наедине с заветной бутылкой. Если б не вой голодных собак, он и на рыбалку бы не ходил.

А однажды схватил топор и ахнул обухом по зеркалу трюмо. Разнёс вдребезги все флакончики с духами и косметикой, порубил тонкое женское бельё и верхнее платье тунгуски. Собрал всё в узел, связал и выбросил в шахту. Даже пустой комод и гардероб порубил в щепу.

— Ну и что это значит? — спокойно спросил Шмонс. У него под левой подмышкой снова была кобура с пистолетом.

— Чтобы это стервой и не воняло в доме!

— А я тебе скажу отгадку, мужик, — усмехнулся Шмонс. — Скоро нас тут уже не будет. Ты уже сердцем и душой за перевалом. Так что и жалеть нечего. Брось топор, мужик. Выпей и забей на всё. Как будет, так и будет. Если что, в этой игре потеряю только я один.

И вот как-то среди ночи Шмонс заорал:

— Есть!!!

Сонный Ерофеич в штопаных кальсонах вышел из своей комнаты-переборки:

— Чо орёшь, док?

— Тунгуска твоя сработала! Сейчас только что подтверждение получил из «Сингапур Айлэнд Банк» и «Бангкок Банк».

— Ну и спи себе спокойно, чёрт ей навстречу, этой тунгуске.

24.1

Ещё через неделю вернулась и сама Фёкла. В диковинном народном одеянии, расшитым бисером, она показалась Ерофеичу и Шмонсу боярышней из русских фильмов-сказок. При ней был блестящий титановый чемодан на колёсиках.

— Так быстро обернулась, Феклуша? — нежно и радостно обнял её Шмонс.

— Так-то я ещё и погостила у родни вволю. Не торопилась.

— По дороге бандиты не обидели?

— Нет. Меня сразу за перевалом встретил шаман, который вас излечил, Лев Борисыч.

— А причём тут шаман?

— Он согласился стать моим поручителем перед фэйцянь-банкирами.

— Вот оно как! Добрая душа, твой шаман… Страшно было? Хунхузы и уйгуры-моджахеды там не шалят?

— Нет, не страшно. С шаманом были китайские солдаты и тунгусские дружинники. Одна бронемашина с колёсами, другая на гусеницах. На машинах пулемёты и пушка.

— Фэйцянь-банкиры тебе сразу поверили?

— Их ко мне за руку подвёл шаман. Я им сказала и написала заветное слово «Ху-эй». И мне дали фэйцянь под гарантию следующего трансфера наличных денег.

Фёкла показала две связанные дощечки, похожие на детскую погремушку. На одной был нарисован лаковыми красками дракон, на второй — симпатичный бурундучок.

— Чёрточки на хвосте бурундука означают наш пароль «Ху-эй». Вторую партию налички они ждут в любое время.

— Тебе дали доступ к счетам в банках?

— Вот эти две штучки, — Фёкла вытащила из расшитой бисером торбочки две коробки с электронными гаджетами.

— Понятно, сканеры для радужки глаз и отпечатков пальцев. Умничка! Поработаем вместе за компом и отобьём на бирже все мои потери. Деньги порождают деньги — непреложный закон финансового обращения. Мужик, раздень нашу боярыню, накорми, истопи ей баньку с дороги и спать уложи. Пусть отдыхает. Заслужила.

Тунгуска равнодушно поглядела на свой разгромленный дамский будуар, скинула шубу и шапку на руки Ерофеича и села ужинать. За столом ей прислуживал насупленный Ерофеич.

— Ещё чаю хочу.

— Ну, чего стал столбом? — прикрикнул Шмонс. — Иди исполняй приказание!.. А назад как ты добиралась?

— С комфортом и быстро. Военные подкинули меня до округа Хулунбуир автономного района Внутренняя Монголия, где живут мои соплеменники Кульдотовы, Балтакуровы, Смологоновы, Преликовы, Кудрины, Золдотовы. У наших родов тоже такие фамилии остались. Многие сохранили русские имена типа Таня, Тая, Сашка, Сережа. Некоторые старухи могут писать немного на русском. Старики — нет.

— Приняли за свою? Узнали? Роднёй сочлись?

— Больше всего родни в Старобаргутском хошуне. Сын моего двоюродного дедушки из рода дулигат — большой военный генерал. Эвенки всегда были храбрыми воинами.

— Твои родственники живут там в резервациях, как американские индейцы, или на свободе по своей воле?

— На свободе, но не по своей воле. В хошуне главы местных администраций обязательно эвенки, секретари компартии на местах тоже эвенки, а их замы либо китайцы, либо монголы.

— Вот уж они-то соседству с маосталинистами так-то будут рады! — буркнул Ерофеич, ставя перед Фёклой большую чашку чая.

— А цивилизация туда дошла? Ну, электричество, канализация, банкоматы, — поинтересовался Шмонс.

— Хулумбуир — современный город, Там много скульптур северного оленя. Это национальный оберег эвенков, хотя в Китае оленей на еду не разводят, а только для красы. Есть музей эвенкийской культуры. Перед музеем — памятник герою эвенкийского народа Халанчану.

— А чем он прославился?

— Не успела спросить. Но за городом много наших, какие живут в эвенкийских юртах. Они покрыты не войлоком, как у монголов, а берестой и прутьями. Едят там наши эвенки по-китайски палочками, я не сумела сразу палочками кушать. Мне предлагали ложку, но я сначала отказывалась, потом наловчилась-таки орудовать палочками. Но это было позже. Сначала меня привезли к шаману, который поручился за меня перед фэйцянь-банкирами. Он живёт около города Гэньхэ. Очень добрый человек. И знаменитый доктор. Сказал, что я иду по линии моей судьбы к вершине. Живёт в эвенкийской юрте, а рядом стоит большой дом-клиника со всеми удобствами для высоких гостей и богатых пациентов. На крыше спутниковая антенна и солнечная батарея.

— Он не вспомнил про мои пять тысяч, самородок золота и мешочек с алмазами? — пробурчал Ерофеич.

— Иван Ерофеич, вы сами ему его гонорар отдали.

— Под гипнозом.

— Ладно тебе, мужик, заморачиваться по пустякам. Что дальше-то было.

— Шаман долго говорил со мной по-эвенкийски, затем совершил надо мной обряд очищения.

— Как?

— Окуривал с ног до головы священными травами. Неподалёку от его дома в степи стоит Священное дерево, которому поклоняются эвенки. На ветках привязаны разноцветные ленты. В стволе дупло, туда бросают монеты. Я тоже свою ленточку повязала и бросила сибирскую денгу.

— Ну и осталась бы жить у китайской родни с моими деньгами, — подмигнул ей Шмонс с хитрой улыбкой.

— Как мне без охоты? Китайцы никому охотиться не дозволяют. У эвенков нет никаких ружей. Я без стрельбы на смогу жить. И без олешек. Тайга — мой дом.

— Вот и умничка, моя отличница! Буду тебя в Африку на сафари возить, там поохотишься, — обнял и поцеловал её в лоб Шмонс.

24.2

— А границу как пересекла на обратном пути?

— Выехала на пограничную станция Забайкальск из китайского города Маньчжурия — там железнодорожный путь в нашу зону, Транссибирская магистраль. А от Читы на маршрутке до Медвежьедольска.

— Документы нигде не вызвали подозрения?

— Все документы у нас в порядке. Границу пересекла спокойно. Все блокпосты миротворцев проехала. Без придирок.

— Деньги где взяла? — подозрительно прищурился Шмонс. — Из моих, наверное.

— Бонус.

— Какой ещё бонус?

— От фэйцянь-банкиров за крупный вклад.

— Они взяли себе половину?

— Тридцать три процента. Я им пообещала второй трансфер, поэтому и дали бонус.

— А национальное облачение где купила?

— Подарила родня. Китайская. У них целая фабрика по пошиву сувениров.

Пока Шмонс докапывался до самых мелочей, Ерофеич чуть ли не кусал кулаки от злости, так ему хотелось врезать по уху этой нахалке, из-за которой он уже вот который месяц горбатится за подсобного рабочего, истопника, прачку, и кухаря в одном лице. Мало того, что он ублажает прихоти питерского шпильмана Лёвки Шманца, так ещё и немытой тунгусской девке прислуживай!

— Теперь отдыхай с дороги, Феклуша-умничка. Веди её в баню, мужик, а потому спать уложи да постели ей помягче.

— Ещё не всё, Лев Борисыч. Вот вам все три паспорта с въездной визой в Китай на полгода. Я купила нам билеты с открытой датой на авиарейс «Чита-Хайлар-Пекин». Вылет из аэропорта «Аэрочита». Из Пекина — прямой рейс до Гонконга для тех, у кого документы в порядке. У нас в порядке. По горам идти не надо, Лев Борисыч. Поедем на моей машине из Медвежьдольска до самой Читы. А там — на самолёт.

— Расплачивалась в Китае какой наличкой?

— У меня платиновая кредитная карта гонконгского банка. Бонус, я же говорила.

Исхудалый, лысый и беззубый, Шмонс словно получил инъекцию спиртовой настойки женьшеня пополам с пантокрином. Чуть ли не прыгал от удачи сиял от радости.

— Феклуша, да дай я тебя по настоящему расцелую, умница моя! А самолёт какой компании?

— До Хайлара летает «Аэродаурия», до Гонконга — «Аэрочайна».

— Горжусь тобой, моё творенье! Это ж знаменитая международная государственная авиакомпания.

— В Хайларе — выдача виз в любую точку КНР и Таиланд прямо в аэропорту.

— Спокойной ночи, моё солнышко! Выспись хорошенько и сладко поваляйся утречком, не торопись вставать. Наш мужик тебе завтрак в постель принесёт

24.3

— Мужик, принеси фонарь.

— Лёва, я тебя одного в шахту не пущу! Ты из-под земли чумной вылазишь, как черти на тебе покатались. А тут осталось сделать последний шаг на свободу. Травмы только не хватало.

— Кто здесь кому подвержен, мужик? Пойду один, понял!

— Мало тебе приключений на твою дурную башку?

— Прислужник, знай своё место!

— Вы с Фёклой меня уже совсем опустили, за шестёрку держите.

— Привыкай к лакейской жизни. Скоро будем жить у тёплого моря в уютном бунгало. Там уж передо мной будешь шапку ломать и до земли кланяться. Я с тобой последние деньки цацкаюсь в демократию.

* * *

Шмонс благополучно вернулся с сумкой денег из-под земли, но был мрачнее чёрной тучи. Поставил на стол старинную медную кружку с чем-то блестящим.

— Не прикасайся!

И пошёл к умывальнику. Долго мыл руки, как хирург перед операцией.

— Чо не так-то, Лёва?

— Не Лёва, а Вонифатий Епилдофорыч. Привыкай к лакейской манере разговаривать с господами. Феклуша, солнышко, ты ещё не спишь? Поднимись и подойди, пожалуйста.

Тунгуска вышла из-за занавески в роскошном пеньюаре.

— Прости, но завтра же отправишься за перевал на вторую передачу налички. Садись за компьютер и сообщи своим агентам в Китае, чтобы они подготовились к встрече.

— Так-то погода же не балует, Лев Борисыч. Морозы вернулись.

— Знаю, но нам нельзя здесь больше оставаться.

— Что в кружке, Лёва? — осторожно спросил Ерофеич.

— Прямой повод смыться отсюда поскорее. В этой кружке причина чертовского заклятия Етагыра. Не прикасайтесь! Там живая ртуть. В шахте целые лужи самородной ртути. Вот почему старатели в старину тут резались насмерть.

— Не понЯл? — вылупил круглые глазёнки взлохмаченный Ерофеич.

— Пары ртути вызывают сумасшествие и общее отравление организма.

— Я знала. Мне шаман сказал — гора Етагырка дышит смертью.

— С документами у нас в порядке. Уходим, как только последний трансфер осядет на счетах китайских банков. Феклуша, радость моя, иди к компьютеру и договорись о встрече с китайцами. Так уж вышло, чтоб отдохнуть тебе не получиться.

Пока тунгуска разговаривала с китайцами, Шмонс сказал полушёпотом Ерофеичу:

— Есть и вторая причина сматываться отсюда поскорее.

— Может, объяснишь, Вонифатий Епилдофорыч?

— Завтра растолкую, а пока не будем мешать Фёкле. Ей надо хорошо выспаться перед дальней дорогой. Подозрения у меня зародились, понимаешь.

24.4

После отправки Фёклы в дальнюю дорогу на лыжах Ерофеич осторожно спросил:

— Может, объяснишь, Шманец, что у нас неладно?

— Про Шманца забудь!

— Уже забыл… Так где опасность?

— Мало нам отравления ртуть, так ещё жди незваных гостей. Слишком уж часто компьютер стал вирусить и зависать.

— А чо то значит, Вонифатий Епидофорыч, хозяин?

— Кто-то пытается считывать нашу информацию.

— Это как понять?

— У тебя недорогая параболическая антенна и такой же компьютерный ресивер для приёма сигнала со спутника.

— Эт-то не мово ума понятия. Растолкуй ещё раз.

Для Ерофеича его слова были поистине китайской грамотой.

— У провайдеров спутникового тырнета в Китае имеется передающее оборудование, серверы и вся коммуникационная петрушка для организации доступа в тырнет с передачей запрошенного пользователем трафика через спутник, висящий на геостационарной орбите. Он, конечно, тоже китайский, как и вся твоя электронная чухня, которую ты взял без спросу у хозяев.

Ерофеич на всякий случай с серьёзным видом кивнул, будто что-то понял:

— У мертвяков.

— При такой схеме работы всё зарегистрировано. За тебя кто-то платит ежемесячно или проплатил на годы вперёд. Возможно, для фирмы или спецслужбы, у которых ты дюбнул аппаратуру, это некритично, поэтому они тебя не трогали до поры до времени.

— А чо страшного-то?

— Опасность состоит в том, что провайдер регистрирует твой компьютер в своей базе данных и создает для пользователя лицевой счёт. Бывший хозяин, возможно, оборудования сообщил провайдеру уникальный адрес твоего приёмника. Он же сам активировал сервис доступа в тырнет и выдал логин и пароль для спутникового доступа. Ты у них на привязи.

— И чо мне будет за это?

— Простому хунхузу невозможно определить месторасположение твоего компьютера по IP-адресу. Это доступно только спецслужбам для проведения сетевых диверсий, ну, или какой-нибудь мафии-триаде, или как у них там это сейчас называется. Можно точечно запустить вирусы, чтобы скачивать информацию с твоего компьютера. Ну и взять тебя тёпленьким поутру.

— А как они пронюхают про Етагыр?

— Чтобы выяснить, где расположен компьютер, достаточно выбрать вкладку «Геокодирование», ввести IP-адрес, нажать «Отобразить на карте», то перед хозяевами твоей техники появятся координаты физического нахождения компьютера. Так что, брат мой Павсикакий, нужно поторапливаться, чтобы нас хунхузы не скинули в шахту с лужами ртути, что под нами. А какие перед этим будут пытки, у-у-у, ты просто представить себе не можешь, какие! Всё выложишь, даже чего и не знал.

— А нас в дороге не перехватят?

— У тебя ртутные пары последние мозги выели. Мы полностью легализовались по новеньким паспортам, а в них стоят китайские визы. Мы честные предприниматели из фирмы «Листа», которая получила налоговую амнистию, потому что выплатила незалежному государству Восточная Сибирь всю задолженность по налогам до копеечки с процентами. И кредитная история у нас прозрачна, как кварцевое стёклышко. Таких попробуй ухвати!

ГЛАВА 25.0 ПОСЛЕДНЯЯ ПАСХА ШМОНСА

В половине девятого утра над вершинами гор проглянуло солнышко. Значит, пришла весна. В декабре на Етагыре солнце и в полдень не показывается из-за зубчатых вершин, а короткий день проходит в сумерках.

— Лёва, не сёння, дык завтра вертается тунгуска. На кой тебе лишние приключения?

— Мужик, ну что ты понимаешь? Во-первых, пасха Господня. Никогда не помешает исповедаться и причастится святых даров перед отъездом. И получить благословение старцев для в пути шествующих. Во-вторых, я везу святым отцам на экспертизу иконы из нашей церкви. Мне нужны образа хотя бы 18-го века. Новоделам нет настоящей цены на рынке артефактов.

— На собачках путь неблизкий. Да и заблукать недолго.

— Ты сам говорил, что уставил вешками дорогу до самого раскольничьего скита. От снегохода отказываюсь сразу — я даже машину в городе водить не умею.

— Взял бы олешков. Они надёжней.

— Эти полудикие создания мне не даются — чуют городского и хамят.

— Как хамят?

— Бегут по своей воле, куда им вздумается. А на собачках лететь с ветерком по снегу я уже наловчился. Похудел, вес сбросил. За нартами бегу как спринтер.

— Тогда не гони шибко, а то на повороте собачки постромками на сворке спутаются, грызться начнут. При езде они в азарт впадают, злые как черти, дерут друг друга, не разнимешь.

— Много ты в кинологии понимаешь, мужик. Собачки на заботу отвечают преданностью. А я с ними подружился. Завтра отстою заутреню в церковке, причащусь, получу благословение святых отцов в дальний путь и к полуночи вернусь. Домой собачки сами дорогу найдут.

25.1

Шмонс не вернулся, даже когда второй раз возвратилась из Китая Фёкла. Ерофеич поначалу не шибко волновался. Питерский шпильман и прежде и прежде мог гостить в скитах у раскольников целыми неделями. Но туда его сопровождал на снегоходе Ерофеич. Обратную дорогу собаки знали хорошо. Шмонс возвращался из Распоповки без приключений. А тут вторая неделя подходила к концу, а Вонифатия Епилдофорыча всё не было.

— Ну, точно, волки загрызли дурака городского! Поеду-ка я в скит. Дай-то бог, чтобы Шманец там поклоны бил и отмаливал грехи перед дальней дорогой. Только бы живым остался. Фёкла, пошли со мной к церкви — помоешь снегоход.

— Он уже помытый, хозяйна.

Когда Шмонс уезжал по своим надобностям на собаках в раскольничий скит, тунгуска скидывала с себя европейский наряд, обряжалась в привычные расшитые шкуры, забрасывала косметику и переходила на привычный ей жаргон «моя-твоя-не понимая». Казалось, с облегчением отряхивала с себя наносной налёт цивилизации и с радостью возвращалась к привычной дикости. Эдакая психологическая разгрузка.

Ерофеич с излишней заботливостью ещё раз тщательно протёр масляной тряпочкой корпус снегохода, затем прикрутил вентиль паяльной лампы, которой прогревал двигатель. Тонкая струйка бензина вырвалась из горелки и провела черту по снегу у самых ворот гаража. Никакой необходимости прогревать бензиновый двигатель не было, но это у таёжников это был как бы ритуал, жертвоприношение стальному коню, который спасёт наездника в пургу от любых напастей.

— Клемки на аккумуляторе почистила?

— До блеску.

— Элетролит заменила на чистый?

— Через войлок и вату процедила.

Ерофеич три месяца назад навесил на прислужницу обязанности по техуходу за снегоходом после того, как Фёкла без его ведома привела в порядок дизель-генератор в моторной избе. Как-то раз он прикрикнул на неё:

— Принеси большую керосиновую лампу. От этого ветродвижка в штиль свету мало, в глазах рябит.

Фёкла за лампой не пошла, а просто щёлкнула выключателем на стенке. Под потолком ярко загорелась трёхрожковая люстра.

— Откуда такое богатое электричество?

— Кумулятор, — пожала плечами Фёкла.

— Аккумулятор ветродвижка три лампочки не потянет.

— Моторная кумулятор.

— Кто запустил движок в моторной?

— Сама запустилася. Я только кнопку нажал.

— А ну покажь теперь мне, как его запускать!

25.2

Из чистой избы в складское помещение вёл тёмный и тесный коридор, где ещё триста лет назад были свалены старинные маркшейдерские приборы. Из складской коридора они прошли в моторную избу, где стоял движок, бочки с соляркой и старым отработанным машинным маслом, которое Фёкла называла «вонючка».

Выхлопная труба движка с крышкой на пружинке выходила в засыпанную снегом надстройку, срубленную из бревен «на немецкий угол», в конце которой серел дневной свет.

— Аккумуляторную батарею кто залил электролитом?

— Сама залилася через лейку. Я только прозрачную канистру держал.

— Как ты выучилась электролит приготовлять?

— Тама на стенке бумажка написата. Инструкция называется, хозяйна. И химикаты в банках на полках. Банки подписаты. Весы есть. Гири есть. Вода чистая — снег на печке топил.

— А как движок перебрала и запустила?

— Тама книжка лежит. С рисунками. Струменты тожить тама в сумке.

Ерофеич не верил своим глазам. Дизель-генератор блестел как новый. Ни следа ржавчины. Он выключил его, потом нажал кнопку пускателя. Движок чихнул, завёлся с полуоборота и размерено затарахтел, словно и не простоял лет тут двадцать вхолостую.

— Ну, ты и чума таёжная! Не зря тебя Шманец грамоте выучил. Шельма ты рукастая. Знал бы я, давно бы тебя припахал по технической части.

25.3

Выехал Ерофеич уже засветло. Двигатель снегохода не взревел, как обычно, а тихо заурчал.

— Ну, ты и чумичка чУмная! Дал же чёрт тебе руки, чтоб с техникой возиться… Ну, теперь марш домой к печке! Сколько раз говорил — каменным столбом на снегу не стоять! На дорогу мне не ворожить!

Фёкла стояла на снегу и вертела головой по сторонам, как полярная сова, к чему-то прислушиваясь, словно предчувствовала неожиданные напасти. Снегоход исчез в снежном вихре. Шум двигателя затих вдали.

* * *

Снегопада не было давно. Ветра тоже. След от нарт виден был издалека. Даже прослеживался лыжня, оставленная тунгуской, когда она последний раз смоталась за перевал. Километров за десять от зимовья след нарт оборвался. Ерофеич круто вывернул руль вправо, чтобы не угодить в курящийся паром провал. Он знал это опасное место. На него указывала голая корявая лиственница, в которую когда-то угодила молния. В высоту она больше не росла, а далеко выдающийся чёрный сук словно бы указывал на промоину от горячего ключа, откуда несло тухлыми яйцами.

У самого края промоины стояла берёзовая вешка. Из парящей дыры торчал хорей — тонкий гибкий шест, каким погоняют ездовых собак. Ерофеич снял шапку и перекрестился, чего он никогда не делал прежде.

— Лёва-Лева, на кого ты меня оставил! Что мне теперь делать с тупой тунгуской в Гонконге у тёплого моря? Лучше бы она вместо тебя в яму свалилась.

Подходить в промоине он не отважился. Края её в любой момент могли обвалиться. Да и всё равно Шманец давно уже был мертвяком. Если шею не свернул, так задохнулся от сероводорода.

— Как это я маху дал! Я же всегда вбивал вешку под корявой лиственкой. Не иначе как рогатый Етагыр её передвинул.

Его неуклюжие рассуждения и прикидки, что он будет делать в китайских банках, куда заявится с придурошной тунгуской, прервал рёв авиадвигателей и шелест лопастей. Желтопузый вертолёт с большими чёрными иероглифами пролетел над тайгой.

— Эх, Лёва, царствие тебе небесное! Ты же сам предупреждал, что хунхузы меня смогут вычислить по компьютеру. Чо ж ты раньше не дал дёру! Чёрт тебя потянул к раскольникам на мою и твою погибель.

* * *

Домой дороги нет. Китайцы терпеливы, как снежные барсы в засаде. Будут поджидать жертву до упору. А у Ерофеича с собой ни ружья, ни съестного припаса. Добраться до скита? Но там добрых пятьдесят километров по льду реки и озера. Весь как на ладони — негде спрятаться. С вертолёта они его накроют, как букашку.

Но, видно, не зря он перекрестился и добрым словом помянул покойника. Судьба и на этот раз сжалилась над грешником. Не успел Ерофеич отморозить себе ни одного пальца на ноге, как желтопузый вертолёт пролетел над ним в обратном направлении. Непослушными, задубевшими руками он завёл снегоход и на малом ходу двинулся к зимовью.

Теперь все прикидки и намётки насмарку. Китайцы выгребли всё ценное, что у него было. Даже документы и билеты до Пекина. Остаётся только одно — пасть в ножки к старцам из раскольничьего скита и напроситься к ним в послушники. На то и церковь, чтобы давать убежище заблудшим грешникам.

* * *

Снегоход он ставил под ёлками, а дальше где перебежками, где ползком, добрался до своего зимовья. Выглянул из-за большого камня на дворик перед крыльцом. Фёкла с избитой мордой свежевала туши кобелей, привязанных за задние лапы к перекладине. Удивительно, что китайцы не забрали всех собак, которых перестреляли. Значит, это были не вечно голодные хунхузы.

— Фёкла! — хриплым шёпотом Ерофеич окликнул тунгуску. — Китайцы остались меня поджидать?

Она глянула на него совершенно заплывшими из-за синяков щёлочками глаз.

— Китайца нету. Собачек нету. Компьютер нету. Телевизор нету. Тарелка нету. Вертелка нету.

Он не поверил ей, а подкрался на корточках к окну. В избе всё перевёрнуто вверх дном, но людей не видно. Ерофеич, осмелев, выпрямился.

— Все улетели?

Она кивнула головой, как фарфоровый китайский болванчик.

— Китайца нету. Беда есть, горе будятя.

— Ну ты даешь, чума таёжная! Ты сама горе-горькое.

Ошарашенный Ерофеич наклонился, чтобы заглянуть ей в глаза, но её и без того узкие щёлочки стали ещё Уже из-за раздувшихся кровоподтёков. Ничего в таких глазах не прочитаешь.

Он осторожно вошёл избу. Заглянул во все закутки. Никого. Всё кверху дном. Даже в подвале и на чердаке. Но оружие и рыболовные снасти не тронули. Японский чемоданчик на месте. Не хунхузы это были.

— Большой хозяйна где?

— Скопытился наш Шманец в промоину. Каюк ему. Что пытали китаёзы?

— Искали фирму «Листа». Искали коттедж, офис и сейф.

— Идиоты! Коттедж, офис и сейф в райцентре. Но к канадцам, понятно, хунхузы не сунутся.

— Ещё кого искали?

— Госпожу Феоклисту Етагырову. Господина Вонифатия Етагырова.

— Чо ответила?

— Не видал таких.

— Про меня не спрашивали?

— Нета, хозяйна.

— Про деньги в банках не сболтнула?

— Услышала вертолёт — успела диски помытя.

— Как помыть? Информацию стёрла?

— Да. Информации нет.

— А где твои цивильные шмотки?

— В шахту кинула до посадки вертолёта.

— А все бумаги? Где документы? Паспорта с визой и билеты с открытой датой.

Фёкла выскочила в моторную избу и вернулась с грязными пластиковыми пакетами, с которых капало отработанное машинное масло.

— Чужак-человек с неба тупой. Шибко умно прятатя надотя. В бочку вонючки не заглянул.

— Вытащи мой крокодиловый чемоданчик. Все бумаги на фирму и документы положи в свой блестящий чемодан. Оба чемодана отнеси в багажник снегохода. Он под ёлками остался. А я пойду за бензином.

— Куда ехать, хозяйна? — спросила тунгуска, когда пристегнула стяжками оба чемодана на багажнике.

— В райисполком и военную комендатуру. Заявить о гибели Вонифатия Епилдофоровича Етагырова. Так положено по закону.

— Мне одеваться?

— Жди меня завтра. Вернусь с полицией. А теперь пошли в избу и попрощанькаемся, Фёкла.

Ерофеичу показалось, что он впервые заметил на лице его таежной жонки издевательскую улыбку. Густые ресницы разомкнулись, неожиданно широко раскрылись веки.

— Да у тебя глаза зелёные, как у ведьмы! Зеленоглазых тунгусок не бывает.

Он со всей жилистой кержацкой силой влепил ей кулаком в нижнюю челюсть. Легковесная жертва ударилась головой о печку и осела, как тряпичная кукла. Из уголка рта побежала на грудь струйка крови.

— Вот и попрощанькались.

Ерофеич закрыл ставни навесил на дверь пудовый замок с засовом и плюнул на дверь.

— Да пропади оно всё пропадом!

25.4

Отъехав метров в объезд за сто со двора вниз по горе, он остановился, не глуша мотора, возле церкви. На снегу валялись окровавленные суки с убитыми щенятами. Ерофеич призадумался.

Стоял хрустально ясный полдень. Солнце светило прямо над отливающими золотом снежными горами, а по бокам от главного светила повисли два ложных солнца. Если не побояться глянуть на слепящий свет, то в небе может причудится меч, направленный остриём к земле, или крест — золотой луч пронзал воздух до самых горных пиков. В небе искрилась радужным переливом каждая крохотная льдинка. Дышалось легко и радостно, хоть на вдохе в груди и пощипывало от мороза. По такой ясной погоде даже голова кругом идёт от бодрящего горного воздуха. Хорошая примета — два ложных солнца по бокам от настоящего.

В Медвежьедольске остался офис фирмы «Листа» с наёмными менеджерами на хорошей зарплате. Там же неподалёку промплощадки и склады с пантами, сушеными собачьими членами, холодильники с медвежьими тушами. Сушилки с целебными травами. Осенью их национализируют маосталинисты, было бы что жалеть. Ерофеич третий держатель пакета акций ЗАО «ЛИСТА ИМПЕКС». И первый наследник главы фирмы. Все бумаги выправлены по закону. При больших деньгах выучиться тырнету и компьютерному делопроизводству — как раз плюнуть. Да хоть бы китайский язык выучить, только плати…

Он вскинул на плечо охотничий гладкоствольный автомат 12-го калибра и расстрелял весь подствольный магазин в снежный массив, грозно нависавший над избой, прилепившейся к горе. И сразу же пожалел, что не взял с собой карабин. С пятисот метров стрелять было бы безопасней.

Сначала ничего не случилось. Ерофеич крякнул с досады, полез было за патронташем, но сверху что-то ухнуло, словно упала многотонная скала. Гул ещё не донесся до ушей, но он ощутил сотрясение горного склона даже через толстые войлочные подошвы унтов. Верхушка снежного навеса на склоне каменного пика горы над его избой стала как-то морщиться, как будто кто-то незримый сминал лист бумаги.

Мачта, уже без ветряка, раскачивалась из стороны в сторону, как под порывами ураганного ветра, хотя морозный воздух был неподвижен. Потом она начала медленно крениться, как сломанная спичка. И вдруг вся многотонная масса заледеневшего снега разом тронулась вниз, взбивая снежные бурунчики на своём пути. Заснеженная земля ещё раз глухо ухнула под ногами. Донёсся шум, да такой, что уши заложило будто ватой.

Накат лавины настиг и опрокинул вездеход. Благо, двигатель не заглох. Ерофеичу удалось оседлать гребень лавинного потока, и теперь он нёсся с горы в снежном вихре, ничего не видя перед собой. За ним летели раскатанные бревна трёхсотлетней избы, любое из которых могло расшибить его и снегоход в лепёшку.

Лавина остановилась посреди озера ровнёхонько в промежутке между двенадцати каменными столбами. Высокое весеннее солнышко не светило, а слепило вовсю. На вылизанном за зиму ветрами льду залива совсем распогодилось. Ерофеич даже принялся намурлыкивать себе под нос что-то весёлое. Везунчик — и на это раз обштопал судьбу, убежал от опасности. Двенадцать каменных столбов выстроились в ряд по обе стороны от снегохода, как зубы в пасти чудовища. Между ними зияла щербина, как будто место для тринадцатого. Холодок пополз за шиворот, когда Ерофеич вспомнил улыбку Фёклы.

Заглушив двигатель, он стянул с головы рыжий малахай, поднес было руку ко лбу, чтобы перекреститься, но рука тут же упала, как сведённая судорогой. Индикатор заряда батареи пульсировал красным квадратиком, жалобно попискивал динамик, подавая сигнал тревоги. Хотя ещё утром аккумуляторы была заряжены под самую завязку.

Ерофеич натянул малахай и нажал кнопку запуска. Двигатель даже не провернулся. Апрель этого года на Етагыре выдался морозный. Индикатор на панели ещё высвечивал показание температуры: «- 4 °C || — 104 F». Снял перчатку, с трудом выцарапал непослушными пальцами сигарету из пачки, нервно закурил и сплюнул на лёд. Плевок медленно затянуло перламутровыми кристалликами.

Выбросил пачку и рванул педаль стартёра. Двигатель только чихнул да фыркнул. Бился минут двадцать, пробовал толкать машину — всё без толку. Прокачал бензин через карбюратор, увеличил подачу смеси. Двигатель с каждым рывком заводной педали рычага урчал и нудно подвывал, да и только.

Рыжие волосёнки Ерофеича взмокли под лисьей шапкой. И тут его осенило догадкой, а лицо скривило злобным оскалом. Он откинул крыло аккумулятора. Рядом с клеммами лежала дамская шпилька для волос. Негнущимися от мороза пальцами он всё-таки умудрился подцепить эту штучку и поднести к глазам. На белой стали поблескивали мелкие кратеры от искры электрического разряда.

Как искра между клеммами аккумулятора от короткого замыкания, в голове промелькнула новая догадка. Он вытащил из багажника «крокодиловый» чемоданчик. Долго не мог одеревеневшими пальцами набрать код механического замка. Потом далеко над заливом звонким эхом разнёсся его припадочный смех. Чемоданчик был плотно набит выделанной оленьей замшей, из которой Фёкла нарезАла бахрому для отделки своих дикарских одёжек.

Ещё хватило бы сил пешком вернуться назад к зимовью, но никаких человеческих сил уже бы не хватило разгрести на лютом морозе снежный завал, укрывший его брошенное жилище, где можно было выжить в пришахтном дворике. Весь склон горы был белым от снега без малейшего признака жилья. Впереди ещё десять километров по открытому льду до леса. Да и что толку? Топора не было, чтобы развести костёр и устроить берлогу, а ножом рубить ветки — оплаканная это работа.

Он уже безо всякого интереса открыл большой чемодан Фёклы. Там среди тряпья и деревянных чурок как в насмешку лежал литровый штоф с таёжным бальзамом. Ерофеич с выражением безнадёги на лице ополовинил его.

Примерно с час ещё Ерофеич прыгал вокруг мёртвого снегохода, не давая себе замёрзнуть. Потом скачал бензин, облил и подпалил машину. На какое-то время отогрелся у огня — стали болеть обмороженные пальцы.

— Ну и гори ты, чума таёжная, адским пламенем, а я тут сладко усну навеки. Обманутых грешников господь прощает.

Ерофеич криво улыбнулся и смахнул курчавой опушкой рукава тулупа намёрзшие слезинки. Что-то заставило его в последний раз поднять голову. На него нашло сонное наваждение. Каменные истуканы на льду обретали очертания демонических фигур с оскаленными пастями. Пустые чёрные глазницы вперились в маленького человечка на застывшей глади озера. Длинные тени ползли по льду, как чёрные когтистые лапы, всё ближе и ближе, а из черной полыньи вставал тринадцатый исполин.

Ерофеич растёр лицо снегом, чтобы прийти в себя. У догорающей машины ему стало жарко. Допил бутылку. Снял тулуп и полушубок. Но внутренний жар палил невыносимо. Он весь пропотел. Тогда разделся совсем, снял даже носки и трусы и с наслаждением уселся на лёд, всем телом ощущая его живительную прохладу. Как на золотом песке у тёплого моря.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

На любом из египетских русскоязычных курортов средней руки за столиками в закусочной у приёмной стойки с ключами всегда околачиваются «кавалеры на выход в город». Ночью на курорте для бесовских утех одиноких дам вполне подойдут курчавые мойщики бассейнов, сантехники или просто уборщики. Да только днём на люди с таким кавалером под ручку не выйдешь — в курортных городках все знают друг друга в лицо. Для этого и просиживают до самого вечера за столиками профессионалы по вызову европейской внешности. Они всегда на подхвате, если одинокой дамочке вздумается прогуляться по опасным закоулкам кварталов восточных торгашей и ремесленников. Или сходить на пляж. Ведь кто-то должен покараулить её сумочку с кошельком.

Эти «наподхватчики» сносно говорили на английском, как прислуга в египетских отелях. Со словарным запасом в триста слов. Вот это-то и нужно было истосковавшейся по мужской ласке русской сиделице в областной конторе энергосбыта, которая в английском ни бум-бум. Сами же между собой «наподхватчики» говорили только на русском.

Поляк, гуцул, молдаванин, грузин и американец родом из Одессы облюбовали отель «Лосьон», который они промеж себя называли по-русски «Тройной одеколон». Все были загорелые, как местные арабы. Только белобрысый русак выделялся розово-красным лицом, с которого вечно сходили плёнки обожженного эпителия. Загореть ему никак не удавалось, поэтому он носил соломенную шляпу с широкими полями. Такую на его родине называют брылём.

Все «наподхватчики» были интеллектуалами и рассуждали промеж собой о высоких материях.

— Поляк — эталон расово чистого арийца.

— А молдаванин — прямой потомок древних римлян.

— Расово чистые укры — предки древних римлян.

— Древнегреческая цивилизация постарше римской будет. А в Грузию плавали аргонавты за золотым руном. Грузины — часть античной цивилизации.

— Ой, что вы мне таки хотите впарить? Колыбель европейской цивилизации — Ближний Восток со священным Иерусалимом, — вспылил чистокровный американец из Одессы.

— Хватит лялякать! Полюбуйтесь на красотку, — кивнул русак на широкую лестницу.

По ней элегантно сходила богато одетая дама с раскосыми зелёными глазами в сопровождении четырёх телохранителей-китайцев двухметрового роста.

— Китаянка? Японка? Полинезийка… малайка… индонезийка?

— Не хохмите. Она русская по паспорту.

— Как же я забыл! Русские ведь — монголы.

— Нет, только наполовину. Они ещё и татары по крови своей.

— Ошибаетесь — на треть. Не только монголы, татары, но и угро- финны.

— Так, значит, русские совсем не белые люди? Не европейцы?

— Дикая азиатская помесь всяких дворняжек.

— Грязнокровки, короче говоря.

— А я видел у русских голубоглазых блондинок.

— Это уже немецкие солдаты им в войнах генетику улучшили. И то не повсюду, а только в зоне оккупации вплоть до Волги. За Волгой — сплошь монголы.

— Да ладно вам молоть всякую чухню, — хмыкнул русак. — Эта красотка стоит миллиарды.

— Может, ты уже имя её узнал?

— Вам её имени ни за что не выговорить — Феоклиста Амнеподистовна Етагырова. Некоронованная королева игорного бизнеса всея Европы и стран Магриба. Видели, какая охрана у этой девочки?

«Наподхватчики» с вытянутыми мордами вперились в дамочку, которая царственной походкой шествовала к стеклянным дверям отеля.

— Красотка купила или выиграла себе титул наследной царевны Российской империи из династии Гедиминовичей. Между прочим, Иван Грозный по матери был из этих самых гедиминовичей. Поговаривают, московский и константинопольский патриархи согласны помазать её на царство, как только рухнет власть маосталинистов. Все кирилловцы и скандальная шайка-лейка псевдоромановых, Виндзоры и Гогецоллерны её втихую признали наследницей русского престола. Да так единогласно, словно им на хвост наступили.

— Откуда ты это всё знаешь?

— Я в отличие от вас, расово чистых арийцев, хотя бы среднюю школу закончил в моём Торжке.

— Замужем?

— Вдова. Безутешная, разумеется.

— А если её утешить? — вскочил грузин.

— Тебе с таёжной рысью не сладить.

— Не родилось ещё такой женщины, которая бы не отдалась Гиви!

— Гиви, не дури! — крикнул русский, но грузин уже выскочил наружу вслед за дамой.

— Ставки таки сейчас будем делать? — спросил азартный американец из Одессы.

— Я — пас.

— Такой случай упускаем!

— И вам не советую.

— А что же тогда делать будем?

— Просто посмеемся, — усмехнулся белобрысый русак, который упорно не поддавался тропическому загару. Потом глаза его стали печальными. — Или поплачем.

Конец

Оглавление

ГЛАВА 1.0 КАМЕННЫЕ СТОЛБЫ

ГЛАВА 2.0 ЗИМОВЬЕ НА ЕТАГЫРЕ

ГЛАВА 3.0 ХОРОШО НАТАСКАННАЯ ГОМИНИДКА

4.0 О ТЕХ, КТО ПОПАЛ ПОД ЗАМЕС

ГЛАВА 5.0 ВАЛЮТНЫЙ ДЕПОЗИТАРИЙ В ЗАБРОШЕННОЙ ШАХТЕ

ГЛАВА 6.0 ТОТ, В КОГО НЕ ВЕРИМ, НАС НАСКВОЗЬ ВИДИТ

ГЛАВА 7.0 ЧАЛДОНСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

ГЛАВА 8.0 РАЗГОВОРЫ ЗА ПОЛИТИКУ ПОД ВОДОЧКУ

ГЛАВА 9.0 НЕИСТРЕБИМАЯ ЕРЕСЬ РАВЕНСТВА

ГЛАВА 10.0 НОВЫЙ ТАЛМУД ОТ ПОЛИТЭКОНОМИИ

ГЛАВА 11.0 ГНЁТ КЛАУСТРОФОБИИ

ГЛАВА 12.0 ПРОКЛЯТИЕ ПРАВЕДНОСТИ

ГЛАВА 13.0 ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ

ГЛАВА 14.0 МЯТЕЖ НЕ МОЖЕТ КОНЧИТЬСЯ УДАЧЕЙ

ГЛАВА 15.0 ПРОСТО УДАЧНАЯ ОХОТА НА МЕДВЕДЯ

ГЛАВА 16.0 ИЗГНАНИЕ ЗЛОГО ДУХА

ГЛАВА 17.0 ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА С ВОПЛОЩЁННЫМ ЗЛОМ

ГЛАВА 18.0 ЧУДЕСНОЕ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

ГЛАВА 19.0 ИГОРНЫЙ ДОМ ИМЕНИ ЛЬВА ШМОНСА

ГЛАВА 20.0 УРОКИ ЧИСТОПИСАНИЯ

ГЛАВА 21.0 РАЗРАБОТКА ПЛАНА ФИНАНСОВОГО НАСТУПЛЕНИЯ

ГЛАВА 22.0 ШКОЛА ЭТИКЕТА, ВИЗАЖА И СТИЛЯ, МАКИЯЖА И БИЗНЕС-ИМИДЖА

ГЛАВА 23.0 ПОРТОМОЙНЯ ДЛЯ ГРЯЗНЫХ КРЕДИТОК

ГЛАВА 24.0 ПЕРЕБРОСКА ЗА ХИНГАН

ГЛАВА 25.0 ПОСЛЕДНЯЯ ПАСХА ШМОНСА

ПОСЛЕСЛОВИЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg