«Слепой Бог с десятью пальцами»

1

На самом деле все началось даже чуть раньше. Когда я в очередной раз ломал голову, пытаясь найти ответ на вопрос: почему в слове «сверхъестественный» так много букв? – это в целом – и где, черт побери, на этой клавиатуре располагается твердый знак? – это в частности.

Я не могу работать в таких условиях!

Я, который за час может придумать сюжеты для трех-четырех повестей… или даже романов – если не отвлекаться в течение этого часа на кофе и сигареты – я вынужден насильно притормаживать мыслительный процесс, подрезать крылышки собственной фантазии. Вы спросите – почему?

У вас не возникло бы подобных вопросов, если бы вы хоть раз увидели, как я печатаю.

Позор всей моей сознательной жизни! Пятнадцатидюймовый гвоздь, вбитый в крышку гроба моей литературной карьеры!

Со скоростью обленившегося зомби, страдающего артритом. Двумя пальцами, причем один из них нажимает только на пробел. Слепой метод? О да! Мне редко удавалось поднять глаза от клавиатуры, чтобы взглянуть на экран монитора.

И что в итоге?

Один рассказ в неделю. Одна повесть в полгода. И раз в месяц – возможность полюбоваться на непередаваемое выражение лица моего литературного агента. Который – о, прости нас, сирых и убогих! – иногда находит в себе силы оторваться от созерцания небесных Светил и решения глобальных вопросов Мироздания и снисходит до нас, простых смертных.

Вот, как сейчас примерно.

– Послушай-ка, – обратился он ко мне, заставив в который раз задуматься: он что, действительно не может запомнить мое имя? Или стремится лишний раз продемонстрировать, что в делах с клиентами не допускает никаких личных мотивов? – А почему бы тебе не записаться на курсы стенографисток? – и тут же тактично поправился, – ну, и… стенографистов? Знаешь, этот слепой десятипальцевый метод? По-моему, это разом решит все твои проблемы. А то так и будешь всю жизнь тюкать по клавишам, как Сивка-Бурка – серая лошадка…

Меня всегда умиляли подобные его высказывания. И немного удивляло – как человек с таким чувством языка может работать литературным агентом? И ведь не только моим!

– Хорошо, мистер Зоз, – так он представился при нашей первой встрече, так я к нему обращался на протяжении всего нашего знакомства, – я подумаю.

В общем – я подумал…

Спустя два месяца и двести восемьдесят долларов, когда пальцы мои запорхали над клавиатурой, как пять пар бабочек в период брачных танцев, а стопка распечатанных листов, раз в день выплевываемая моим принтером, достигла толщины среднего еженедельника, я согласился, что, да, пожалуй, в этот раз мистер Зоз оказался-таки прав. Слепой десятипальцевый метод действительно решил все мои проблемы.

Все палки из колес были вынуты. Все белки в колеса, как сказал бы мистер Зоз, наоборот вставлены. И я почти физически ощущал, как поток освобожденной фантазии заструился из моего мозга, через нейроны и нервные окончания – к пальцам, а от них, через клавиатуру компьютера – прямо на бумагу.

Разве нужно еще что-нибудь для счастья человеку творчества?

Да, вы правы, немного наличных тоже бы не помешало.

Первый укол беспокойства, после которого у меня возникло сомнение: а все ли так безоблачно на моем творческом небосклоне? – я ощутил, когда работал над повестью «Битва со льдом». Работа была заказная, специально для альманаха «Слияние» – очередной попытки объединить в рамках одного проекта жанры научной фантастики и фэнтези. По этой причине мне следовало написать повесть в таком же компромиссном стиле: нечто среднее между «Конан-Варваром» и «Конными варварами», если вы понимаете, о чем речь…

Придется, видимо, сказать пару слов о сюжете «Битвы со льдом». Это может оказаться полезным для понимания дальнейших событий.

В общем, главная героиня повести – сильная и решительная женщина, что однако не мешает ей обладать чрезвычайно привлекательной внешностью и скрытыми до поры телепатическими способностями. А после того, как на ее родной город обрушиваются глобальные катаклизмы, вызванные проклятием, наложенным пришлым злым волшебником Рэдноузом, она из главной героини становится практически единственной. Что остается делать ей, оставшейся без семьи, крова, друзей? Вы что, правда не догадываетесь? Ясное дело – только мстить! Теперь основная цель ее жизни – найти заморского колдуна и, не мудрствуя лукаво, аннигилировать. С этой целью она и пускается в долгое, страниц на сто двадцать, сказочное путешествие, в котором ее сопровождают: верный конь Со Врас, в свое время остановленный героиней при помощи телепатического сигнала за несколько шагов до края пропасти, куда он намеревался прыгнуть, чтобы покончить жизнь в соответствии с древней традицией коней-самураев, не справившихся с возложенной на них миссией, и маленький мальчик, собственноручно вынесенный героиней из горящего дома. И после стандартного набора приключений вся троица добирается до замка злого волшебника, где и вступает с ним в финальный, с предсказуемым исходом, поединок.

Вот такой вкратце незатейливый сюжетец.

По крайней мере таким я его себе представлял…

Основная проблема с этой повестью заключалась в том, что о своем возможном участии в альманахе я узнал всего за два дня до окончательного срока представления рукописей. Если честно, мне и предложили-то в нем участвовать только из-за того, что другой, гораздо более известный автор, произведение которого ожидалось, внезапно попал в больницу с каким-то безрадостным диагнозом.

Так что для автора с моим именем – я имею в виду, с именем, которое даже литературный агент не в состоянии вспомнить – этот альманах представлял собой реальный шанс, как метко подметил мистер Зоз, «выйти в тираж».

И я собирался этим шансом воспользоваться.

Я сидел и печатал сутки напролет и все равно чувствовал, что не успеваю. Проблема была уже не в пальцах, а в глазах: мне ведь обязательно нужно прочитывать с экрана то, что я печатаю. А читаю я, должен признаться, очень медленно.

В общем, я печатал, стараясь не замечать ничего вокруг себя, кроме строчки символов, бегущей по экрану, и призывал себе на помощь все резервные способности организма, про которые я то ли где-то читал, то ли где-то писал…

И в какой-то момент вдруг заметил… Я отвлекся ненадолго: за окном залаяла собака, вот я и выглянул посмотреть, не мистер ли Зоз решил нанести мне визит. На улице, кстати сказать, не было ровным счетом ничего примечательного. Зато когда я вновь заставил себя сосредоточиться на экране, то с удивлением обнаружил, что мои пальцы за те несколько мгновений, что я отвлекался, не только не прекратили своей работы, но и напечатали раз в пять больше, чем можно было ожидать за столь короткий интервал времени.

С некоторым недоверием я внимательно прочел последние несколько абзацев.

С виду все было нормально. Повествование продолжалось в прежнем темпе, было связным и не выходило за рамки моего обычного стиля. Кроме, быть может, орфографических ошибок. Их не было! Что, в принципе, для меня не очень характерно.

Единственное, что меня несколько смутило – я ведь даже не успел подумать о том, что напечатали мои пальцы. Не то что прочесть – даже подумать!

И потом, было там одно место: «и четырехгранное лезвие шпаги вонзилось в горло ненавистного…»

Но постойте… Разве лезвие шпаги не круглое в своем сечении?

2

Начиная с этого момента я уже не мог полностью контролировать творческий процесс. Не полностью, впрочем, тоже. Непослушные пальцы, черпая вдохновение из неизвестного источника, со сверхъестественной (теперь я мог напечатать это слово быстрее, чем за 2 секунды) скоростью формировали из символов повествование. И, кстати, насколько я успевал заметить – неплохое повествование!

А заметить я успевал немного. Максимум две – три строчки, пока очередная страница на экране не сменялась следующей.

Осознав всю тщетность своих усилий, я демонстративно отвернулся от экрана и уставился в окно. По двору, уныло и хрипло тявкая, бегала маленькая собачка с неопределенной родословной. Ветер лениво подбрасывал вверх опавшие листья, иногда метко попадая ими прямо в открытый бак для сжигания мусора. Начинал накрапывать мелкий и противный дождик. И все это под непрекращающееся постукивание клавиш.

Забавно, раньше мне редко выпадала возможность просто посидеть и посмотреть в окно.

На гравийной дорожке, ведущей к дому, показался мистер Зоз. Одной рукой он удерживал над головой дипломат, прикрываясь им от дождя. В другой руке был зажат почему-то так и не раскрытый зонтик.

Только увидев в окне приближающегося мистера Зоза, я отвлекся от своих невеселых мыслей. И внезапно ощутил, как что-то неуловимо изменилось в моем окружении. Нескольких секунд мне хватило, чтобы понять, что именно. Стук клавиш прекратился!

Я взглянул на монитор. Так и есть! Внизу последней страницы, большими буквами, с тройным интервалом между ними было написано:

К О Н Е Ц

Еще одно нововведение! Я никогда не заканчиваю… раньше не заканчивал свои рассказы так. Просто ставил последнюю точку и дату окончания работы. И все.

Когда прозвенел звонок, первые страницы повести уже выползали из принтера.

– Ну как? – приветливо спросил мистер Зоз, поглядывая на часы. – Повесть готова?

– Н-ну… да, – ответил я без особой уверенности.

– Действительно? – Казалось, он был слегка удивлен. – Что ж, посмотрим…

Мистер Зоз подошел к принтеру и стал выхватывать прямо из его пасти листок за листком, бегло просматривая.

– Интересно, интересно, – комментировал он, сощурив глаза, а я недоумевал: неужели он читает с такой скоростью?

Бегло взглянув на последний листок, мистер Зоз удовлетворенно хмыкнул, сложил все листы в пачку и убрал в дипломат. Затем, положив его на колено и пытаясь закрыть, не защемив при этом галстука, вынес свой вердикт:

– Совсем, совсем неплохо! Нельзя, конечно, прямо сейчас с уверенностью сказать, в чью сторону повернется стрелка часов… Но шансов у тебя много. Они, конечно, все небольшие, но их много. Не умением, а числом, как говорится. В общем, завтра я иду на переговоры с издателем, а потом перезвоню тебе.

Когда дверь за ним закрылась, легкая волна паники пронеслась по поверхности моего сознания.

Господи, что же я ему отдал?!

И потом, что он имел в виду, когда говорил про стрелки часов?

Впрочем, человек, просидевший почти двое суток за работой, едва ли может думать о чем-либо слишком долго…

На следующее утро… или, если следовать основным принципам реализма, на следующий день меня поднял с постели звонок мистера Зоза.

– Все отлично! – бодро закричал он в трубку, словно пытаясь заразить меня свои оптимизмом. – Повесть взяли. Издатель в восторге! Он принял решение удвоить тираж втрое! Представляешь – втрое!

Честно говоря, я представлял себе это с трудом.

– И это только благодаря твоей повести! – не унимался мистер Зоз. – А когда издатель дочитал до того места, где ты убиваешь героиню, он просто…

– Я… убиваю… кого? Прости, я еще не совсем проснулся, поэтому сейчас воспринимаю все несколько… несколько…

– Ну когда твоя героиня замерзает, а ты еще выводишь такую прочувствованную сентенцию страницы на три о том, что на самом деле в ее гибели виновато не столько колдовство Рэдноуза, сколько общая безысходность, которая…

– Постой, постой, – не слишком вежливо перебил я. – Так она что там, умирает?!

– Ну, ты и шутник! – добродушно усмехнулась трубка. – Спроси еще, не оказывается ли мальчик, спасенный героиней, незаконнорожденным сыном колдуна. Или как Со Врас в финальном поединке убивает Рэдноуза при помощи золотой подковы…

– Золотой подковы? – как механический психоаналитик повторил я.

– Ну хорошо, хорошо, – успокаивающе сказал мистер Зоз. – Должно быть, ты и вправду еще не проснулся. Отдыхай пока. И… – Он выдержал эффектную паузу. – Готовься к новым подвигам! Я сейчас как раз обсуждал с издателем идею о двухгодичном контракте. Пока, конечно, ничего конкретного, но, как говорится – стучите и обрящете!

Будучи все еще не до конца уверенным, что уже не сплю, я вежливо попрощался с литературным агентом и повесил трубку.

В наступившей тишине отчетливо тикнули настенные часы. Минутная стрелка при этом слегка переместилась.

В мою сторону!

3

С головой я погрузился в творческий процесс.

Хотя нет… Участвовали-то в процессе только пальцы. А голова как раз занималась всем, чем придется. Что в нее придет, ха-ха, тем и занималась.

Основное преимущество моего «слепого» метода печати над всеми остальными «слепыми» методами – то, что мне во время работы над текстом не нужно смотреть не только на клавиатуру, но и на монитор. Поэтому, вместо того, чтобы тупо пялиться в экран, заполняемый печатными знаками со скоростью 200 символов в минуту, я установил перед ним подставку для бумаг и, пока пальцы мои трудились над созданием новых шедевров, я успевал хотя бы бегло просмотреть распечатку вчерашних текстов. Правда – успевал не всегда. Постепенно тексты становились позавчерашними, потом – позапоза… А потом их стало так много, что я плюнул на все и поставил на место монитора телевизор. Если я не ошибаюсь в хронологии событий, первое мое произведение, получившее премию «Небьюла», а именно повесть «Тень тени моей», была написана как раз в тот вечер, когда я внимательно следил за полуфиналом чемпионата мира по хоккею с шайбой.

А почему бы и нет, собственно? Стиль произведений был моим, идеи тоже вполне узнаваемые. Уверен, я написал бы в точности то же самое, если бы работал по старинке, двумя пальцами. Правда, времени это бы заняло на порядок больше. Так что я мог бы без зазрения совести поставить подпись под любым вышедшим из под моих пальцев произведением. И ставил же!

И кроме того, в текстах по-прежнему не наблюдалось ни единой орфографической ошибки!

Так что начиная с некоторого момента я стал больше доверять своим пальцам, уже не так сильно интересуясь, что именно передаю литагенту.

Это не значит, что я совсем перестал читать свои произведения. Отнюдь! В конце концов, кого еще почитать на сон грядущий, если не себя, любимого? И я частенько подходил к полке, на которую заботливо выставлял свои книги в порядке их издания (со временем правильнее стало говорить – «к полкам»), в раздумье – чего бы такого сегодня полистать? Предпочтение, конечно, отдавалось произведениям, взявшим в этом году какую-нибудь премию. Когда и их стало слишком много, я ограничил круг своих интересов наиболее престижными – «Хьюго» и «Небьюла». Да, и еще – премия Гильдии Американских Писателей. Уж не знаю чем, но чем-то она была мне особенно дорога.

Главное неудобство моего положения заключалось в том, что мне все-таки чертовски много времени приходилось проводить за компьютером. Но с этим уж я ничего не мог поделать, ведь не могли мои пальцы, в самом деле, существовать отдельно от меня. Что ж, никто и не утверждал, что труд писателя легок и приятен.

Забавная деталь: рост моей популярности среди читателей и издателей легко можно проследить, наблюдая за постепенной эволюцией личного транспорта мистера Зоза. В начале нашего знакомства он приезжал ко мне домой на зеленом Фольксвагене 78 года. Потом ему на смену пришел «бьюик». Он, правда, продержался совсем недолго. Когда тираж моей очередной книги был «удвоен впятеро», «бьюик» сменил невообразимо длинный, восьми– что ли местный черный лимузин. Когда его передний бампер показывался из-за угла соседнего дома, я готов был держать пари на любую сумму, что буквально через секунд пять – шесть увижу лицо мистера Зоза за приоткрытым водительским стеклом. Один раз я все-таки проиграл это мысленное пари, когда место водителя в лимузине оказалось занято каким-то толстым и лысым негром в белых перчатках и фуражке с козырьком, а мистер Зоз, как ему и полагается по статусу, перебрался то ли на третий, то ли на четвертый ряд сидений. С тех пор, как мне вручили премию имени А.Э. По за вклад в американскую литературу, я практически никогда больше не видел мистера Зоза в лицо. В общении со мной он ограничивался телефонными звонками, а за очередными рукописями присылал кого-нибудь из многочисленных помощников. Я даже предположил тогда, что он приобрел себе какое-нибудь чересчур роскошное средство передвижения, которое в принципе не могло уместиться на наших дорогах.

Впрочем, я кажется отвлекся.

В среднем я проводил за компьютером по восемь часов в день. За это время я успевал покрыть убористым шрифтом где-то около сотни листов. Плюс к этому – просмотреть пару фильмов, несколько викторин и программ новостей, пару часов просто понаблюдать за уличными прохожими, озабоченную суетливость которых постепенно переставал понимать. Если честно, я пытался даже спать во время работы. Правда, к сожалению, безуспешно.

И многочисленные интервью различным изданиям, от которых все равно никуда не деться, я тоже давал, не прерывая творческого процесса.

– Скажите, почему вы приняли решение отправить одного из самых популярных своих героев – Лурхва Вуавра – в отставку?

– Простите… Как, вы сказали, его имя?

(общий смех)

– Будет ли продолжен сериал «Тиарские молочайники»?

– Конечно… если будет на то воля Бога. Моего слепого десятипальцевого Бога.

(общий смех)

– Если не секрет, над чем вы работаете в данный момент?

– Сейчас посмотрим… (разгребаю бумажные завалы на столе, обнаруживаю монитор, поворачиваю его экраном к себе) Если честно, самому немного интересно… Та-ак. Тут написано – «Тиарские молочники в плену у Лурхва Вуавра». Пардон, не «молочники», а «молочайники»… Я думаю, это ответ и на два предыдущих вопроса.

(общий смех)

Иногда мой слепой метод (именно «мой», у меня однажды даже возникло желание его запатентовать) преподносил забавные сюрпризы.

Как-то раз мне позвонил один знакомый редактор, растроганный до глубины души, и чуть ли не со слезами в голосе посетовал, что не может вот прямо сейчас пожать мою мужественную руку. Как мне удалось наконец выяснить, предварительно прослушав несколько минут непрерывных дифирамбов в мою честь, причиной необычайного душевного состояния редактора стал мой последний рассказ, который он получил как раз сегодня. Он говорил что-то про отрицание вековых литературных традиций и про смелый вызов, брошенный прямо в лицо «всем этим мумифицированным еще при жизни консерваторам». Еще несколько минут потребовалось, чтобы понять, в чем же, собственно, заключался этот вызов. Мне было указано на излишнюю, прямо-таки непростительную скромность, а суть объяснений сводилась к тому, что весь рассказ представлял собой единственное предложение. Длиной чуть больше 32 тысяч слов. Наскоро попрощавшись с редактором и пообещав ему и впредь не стискивать себя тесными рамками традиционности, я сразу же принялся за поиски злополучного рассказа и, найдя его, собственными глазами убедился, что редактор говорил правду.

Раздумья не заняли много времени, очень скоро я понял причину, подвигшую меня на создание столь странного творения: на моей клавиатуре сломалась клавиша, печатающая точку. На то, чтобы позвонить в компьютерный магазин и попросить, чтобы мне привезли новую клавиатуру, ушло пару минут. Еще пятнадцать заняла сама доставка и подключение. Первым делом я проверил, работает ли на новой клавиатуре точка. Точка пропечатывалась как нельзя лучше, поэтому я спокойно переключил телевизор на спортивный канал и занялся творчеством.

Только спустя несколько дней я заметил, что клавиша, которой соответствует точка, иногда западает и при однократном нажатии на нее печатает три знака подряд. Несколько моих следующих романов преисполнились многозначительной недосказанностью…

Как-то раз, когда я исследовал внутренности холодильника в поисках очередной баночки пива (я пил его прямо из банки, через трубочку, чтобы руки оставались свободными), я нечаянно прищемил дверцей указательный палец. Палец на глазах сильно распух и в тот день больше не мог печатать. Как результат – вечером мой принтер выплюнул на 30 страниц текста меньше, чем обычно. Этот случай заставил меня сильно поволноваться.

Что же будет со мной, если что-нибудь случится с моими пальцами? Ведь они являются единственным источником средств к существованию для меня, а если честно, то и для много кого еще. Я стал лучше понимать хирургов с их фанатичной заботой о пальцах. И старался быть крайне осторожным при выполнении каких-либо действий руками, даже самых элементарных. Опасаясь возможной инфекции, я надел перчатки, которые снимал лишь иногда и только для того, чтобы заменить на новую пару. Я застраховал свои пальцы сразу в нескольких страховых кампаниях, опасаясь, что какая-нибудь из них может внезапно обанкротиться. В среднем получилось что-то около миллиона долларов на каждый палец. На большие пальцы – чуть меньше: в конце концов, нажимать на пробел я смог бы и одним из них.

Иногда по ночам меня мучили кошмары. Один из них, повторяющийся чаще других, я хорошо запомнил. В нем я тщетно пытаюсь спастись бегством от группы преследующих меня молочайников. Тиарских, судя по зеленой ленте, повязанной у каждого на левом колене. Они неизменно настигают меня, берут в кольцо, и их предводитель обращается ко мне голосом, от которого кровь застывает в жилах: «Так ты действительно считаешь, что какой-то жалкий Лурхв Вуавр может взять нас в плен?» А потом они извлекают из ножен крохотные ножички, причем я сразу понимаю, что единственное предназначение этих ножичков – отрезание пальцев. А потом они подходят ко мне совсем близко и… В этом месте я неизменно просыпался, успевая еще дослушать окончание собственного крика.

Остаток ночи я в таких случаях проводил без сна. За компьютером. В искренней надежде на то, что как раз сейчас Лурхв Вуавр, повинуясь движению моих не знающих сомнений пальцев, подвергает злобных тиарцев изощреннейшим пыткам.

4

Неудивительно, что за всеми этими волнениями я не сразу осознал причину какого-то смутного подозрения, которое уже довольно долго вызревало в моем сознании. Наверное, потому, что все изменения, благодаря которым я мог бы верно оценить ситуацию, в какой оказался, происходили очень медленно. И в самом деле, разве стоит придавать значение тому факту, что пакет с письмами от фэнов, который мне раз в неделю доставляют с почты, стал на пару фунтов легче? Или тому, что мне чуть реже стали приходить приглашения поприсутствовать на каком-нибудь официальном мероприятии в качестве почетного гостя? Или, наконец, тому, что НИ ОДНО из моих произведений, написанных за последний год, не получило никакой премии или награды? Я не говорю о самых престижных, но ВООБЩЕ НИКАКОЙ?!

Да, все эти изменения не бросаются в глаза, но в конце концов я обратил на них внимание. Правда, это были только внешние проявления мрачной, разрушительной тенденции. Я заметил бы ее много раньше, если бы хоть иногда читал те творения, что выходили в свет под моим именем. Увы, но последний примерно год у меня до этого все как-то руки не доходили. Надеюсь, вы меня понимаете?

С этим еще не до конца сформировавшимся подозрением я подошел к стеллажу с моими книгами. (Это был уже четвертый стеллаж, и заполнялся он с катастрофической скоростью.) С некоторым душевным напряжением я заставил себя взять в руки последнюю, только накануне присланную из издательства, книгу. На суперобложке ее в ярких красках был изображен муравейник, из которого наполовину высовывалась стереотипно изображенная бомба с горящим фитилем. У меня не возникло ни единого предположения, о чем могла бы быть эта книга. Написанное на обложке название – «Блуждающий микроорнитобус» – свежих версий тоже не прибавило. Раскрытая на случайной странице книга поразила меня в самое сердце цитатой: «Стрела, пущенная его твердой рукой, пронзила бронежилет пришельца и поразила его прямо в верхнее сердце…»

Постойте, постойте… Это Написал Я?

В отчаянии я запустил толстенной, страниц на восемьсот, книгой в угол комнаты.

Впрочем, чему удивляться? Любой, даже самый гениальный автор в конце концов испишется, утратит свою яркую индивидуальность, умение удивлять, завораживать читателя с первой страницы и держать его в постоянном напряжении до последней, если будет каждые три дня выдавать на-гора по новому роману. Разве не так? Вы знаете исключения?

Я искренне надеялся, что хотя бы мне удастся избежать этой участи. Хотя и затруднился бы сказать, на каком основании выстроена эта надежда.

Но увы мне, увы! Подобно многим моим широко известным коллегам я превратился в банальнейшего поставщика макулатуры.

Мне удастся, конечно, еще какое-то время продержаться на плаву: все-таки авторитет, заработанный за годы творчества, не исчезнет в одночасье. И у меня всегда останется какое-то число поклонников среди читателей, чьи требования к литературному достоинству книги не очень высоки. И издатели всегда будут с нетерпением ждать мои новые рукописи.

Но…

5

На долгое время я погрузился в глубокую депрессию. Звук нажимаемых клавиш казался мне попеременно то чересчур зловещим, то каким-то невыносимо скучным.

Но я все-таки еще не до конца сдался. В глубине души я лелеял радужную надежду когда-нибудь вновь повернуть стрелку часов в мою сторону. Только не представлял себе, как это сделать.

Но я думал…

Я много думал…

У меня было чертовски много времени на раздумья!..

И вот однажды… Господи, какое забытое ощущение!

И вот однажды идея совершенно нового романа возникла в моей голове. Пока только идея, голый костяк повествования. Но по мере того, как она день за днем обрастала все новыми и новыми подробностями, я начал понимать, что ничего подобного я не писал никогда раньше. Да что я? Господи, поправь меня, если я ошибаюсь… Я просто не находил ничего хотя бы немного похожего во всей мировой литературе! Конечно, я не мог собственноручно наклеить на свое еще не написанное творение ярлык гениальности. Но это скорее по причине моей скромности… И потом, гениальность – это не совсем то слово, которое способно… В общем, в этот миг я был вне себя от счастья!

Дело было за малым. Так, пустячок, небольшая проблемка… Я не мог заставить свои руки подчиняться мне!

То есть одну-две фразы я еще успевал напечатать сознательно. А потом мои быстрые пальцы уносились прочь к своей невидимой цели, оставляя меня далеко позади, охваченного бессильной злобой.

Но и это препятствие не было непреодолимым! Решение проблемы плавало на поверхности: очевидно, чтобы написать задуманный роман в строгом соответствии с моими пожеланиями, мне нужно отказаться от продемонстрировавшего свою порочность десятипальцевого метода. Вот только как?

Нет, придумать какой-нибудь способ решения этой проблемы не составляло труда; уже через несколько минут размышлений разнообразнейшие способы роились у меня в голове десятками. Вот только где мне взять решимости для осуществления хотя бы одного из них?

Впрочем, другого выходя у меня все равно не было. «Как говорится – косяк клином вышибают!» – вспомнил я один из каламбуров мистера Зоза и на негнущихся ногах двинулся в сторону холодильника.

Должно быть в этот момент на лице моем была написана та же решимость, смешанная с отчаянием (в соотношении один к двум), что и на лицах героев Французской Революции, обреченно приближающихся к гильотине. Причем приближающихся не в первый раз…

6

Мистер Зоз приехал ко мне как-то раз вечером, примерно через неделю, обеспокоенный тем, что от меня так долго не поступало новых рукописей. И, увидев меня с:

а) обеими загипсованными руками;

б) двумя одинокими указательными пальцами, нелепо торчащими из гипса;

в) непередаваемо счастливым выражением лица, с которым я сосредоточенно водил этими пальцами над клавиатурой,

впал в полную прострацию.

А потом выпал из нее и закатил мне грандиозный скандал, хотя сам прекрасно понимал, что от несчастного случая не застрахован никто. Кроме, быть может, меня. (Кстати, забегая несколько вперед, скажу, что страховку мне так и не выплатили, обвинив в сознательном членовредительстве. Ну что я им мог ответить на такое?) Мистер Зоз с выражением почти священного ужаса на лице кричал о том, что я ему сорву все контракты с издателями. Что лучше бы я тогда сразу прищемил себе голову, раз уж все равно ничего полезного ею сделать не в состоянии. А я почти не слышал его, только думал про себя: «Господи, как же он постарел…»

Когда он успокоился немного и обессилено откинулся в кресле, я попытался мягко объяснить ему, что он, пользуясь его же собственной терминологией, бросает камни не совсем в тот огород. И что не все так мрачно, как он пытается представить. В конце концов, врачи сказали, что гипс уже через несколько месяцев можно будет снять. (При слове «месяцев» мистер Зоз молча всплеснул руками) И что зато, когда все эти неприятности закончатся, я вновь потрясу мир своим новым шедевром. Причем таким, что, возможно, даже возникнет необходимость в пересмотре самого понятия «шедевр».

Мистер Зоз заверил меня, что искренне надеется, что все именно так и будет, сел в машину (к моему удивлению, это оказалась всего-навсего ярко-красная Ламборджини) и умчался в ночь…

Наконец-то я снова мог почувствовать себя настоящим творцом, а не просто механической приставкой для набора текстов. И получать от творческого процесса массу удовольствия. Полузабытого, но оттого еще более ценного удовольствия.

В те дни я не бросался к компьютеру, как одержимый, с самого утра. О нет! Я был уже не в том возрасте, когда неконтролируемые эмоции заставляют тебя добиваться всего и сразу. Я хотел полностью насладиться процессом. Всеми его этапами.

Сначала я просто включал компьютер в сеть. Затем, когда экран монитора разгорался самыми призывными цветами, я начинал неспешно прохаживаться вдоль комнаты, как бы совсем не замечая его. Туда и обратно. Туда и обратно. Ощущая при этом, как в кончиках пальцев потихоньку нарастает приятнейший зуд, вызванный непреодолимым желанием действия. Или это просто давала о себе знать гипсовая крошка? Нет, не думаю… И только когда мое желание коснуться клавиатуры становилось соизмеримым по степени разве что с желанием Отелло сомкнуть свои пальцы на белоснежной шее Дездемоны, я уступал и давал волю рукам. Видели бы вы их в этот момент! Своими движениями, одновременно неуклюжими, но не лишенными некоторой грациозности, они напоминали двух лебедей. И белый цвет бинтов только подчеркивал это сходство.

7

Я трудился над романом полгода. Вы только вслушайтесь – полгода!

А когда закончил – сразу же позвонил литературному агенту и предложил ему не мешкая приехать ко мне. Он не заставил себя долго ждать, появился у меня уже через полчаса и заполнил собой мое лучшее кресло.

– Посмотрим, посмотрим, – с надеждой в голосе пробормотал мистер Зоз, взяв в руки первый листок из большой стопки, торжественно преподнесенной мною.

Выражение ожидания неземного удовольствия медленно растекалось по его лицу. Как, впрочем, и по моему. Мне доставляло удовольствие просто наблюдать за выражением лица мистера Зоза и представлять себе по памяти, какой фрагмент романа он держит сейчас перед глазами. И мое ожидание оправдалось!

Мистер Зоз начал чтение, еще не до конца стерев с лица свою обычную, с оттенком скепсиса улыбку. На первых страницах он еще иногда прерывался, чтобы тактично напомнить мне, например, что слово «притензии» лучше все-таки писать через «е». Но потом замолчал и с головой погрузился в захватывающее повествование. Выражение легкого удивления на его лице постепенно уступало место чрезвычайному изумлению. Я наблюдал за ним и думал в этот момент о том, что все мои усилия, все лишения, на которые я себя обрек и все испытания, через которые прошел, – все это не зря! Где-то примерно на середине рукописи мистер Зоз, видимо, не выдержав давления охвативших его чувств, прервал чтение и примерно минуту молча смотрел мне в глаза. О, как я его понимал! Он ведь как раз дошел до кульминационного места в романе. Насколько мне помнится, я сам не смог удержаться от слез, когда писал его. Но мистер Зоз быстро справился со своими чувствами и нашел в себе силы продолжить чтение. Страницы рукописи замелькали с возрастающей скоростью, руки моего литературного агента мелко дрожали. Я мучительно пытался отогнать от себя всяческие ассоциации со «священным трепетом». Его нетерпение легко объяснялось, ведь действие романа было закручено стремительной спиралью, и чем ближе к концу – тем сильнее. Как же он хотел поскорее узнать, чем все закончится! Глаза его скользили по строчкам рукописи со скоростью молний, по лбу медленно скатывались бисеринки пота. Если бы он знал, какой неожиданный конец я приготовил для него! Решительный поворот сюжета на тысячу градусов!

Но вот мистер Зоз издал сдавленный хрип и отложил последний листок на неровную стопку его предшественников. Глаза его еле умещались в орбитах, левой рукой он держал себя за горло, судорожно пытаясь вдохнуть.

– Но ведь это же… – начал было он хриплым голосом, но не смог продолжить, закашлявшись.

Я хорошо понимал испытываемые им затруднения. Сам я тоже не сразу смог бы подобрать для своего творения подходящий эпитет.

«Господи, – подумал я, наливая ему воды, и ведь это мой литагент, у которого, в принципе, должен бы уже выработаться некоторый иммунитет к моему творчеству. Что же тогда станет с обычными читателями, когда они прочтут роман?» И мысленно еще раз поздравил себя с полной победой.

Мистер Зоз одним глотком осушил стакан и предпринял вторую попытку высказаться:

– Но ведь это же слово в слово твой «Апокалипсический удар», который мы издавали уже и не помню когда! Примерно в сорок пятом томе собрания твоих избранных произведений. Он еще тогда не имел особого успеха. Только главного героя там звали как-то по-другому… Постой-ка, я сейчас вспомню…

8

Ну вот и все.

Гипс мне давно сняли, и я снова с обреченностью каторжника сижу за своим столом и слушаю монотонное пощелкивание клавиш. Строчки, равномерно и непрерывно заполняющие собой экран, сливаются в одно большое пятно серого цвета. Это потому, что в глазах у меня стоят слезы.

И я даже не могу вытереть их рукой, потому что моим рукам некогда отвлекаться на подобные мелочи, ведь они как раз сейчас печатают этот рассказ.

А я все надеюсь, что может быть хотя бы в этот раз мой слепой Бог с десятью Пальцами посмотрит мне в глаза…

К О Н Е Ц

июнь 1998

Оглавление