«Пятая жизнь»

Пятая жизнь (fb2) - Пятая жизнь 1032K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Дубянский

Сергей Дубянский Пятая жизнь

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

— Я устал, брат, — сказал невысокий худощавый мужчина, развязывая веревку. Края сутаны разошлись, демонстрируя тонкую белую рубаху и бледное тело, — скоро уже полночь, а мы с шести утра не можем выбить ее признание. Может, нет на ней той вины, о которой сообщили наши денунцианты?

Стоявший у узкого темного окна человек обернулся. Его глаза смотрели пристально, словно забираясь внутрь собеседника и пытаясь докопаться до самого сокровенного, однако чувствовалось, что он тоже устал, хотя и не собирается в этом признаваться. Движения его были медлительны, а веки слегка припухли и покраснели.

— Брат, что за странные речи слышу я из твоих уст? Неужели ты забыл слова Отца нашего: «Выступи на сие дело и сражайся ради Господа нашего с чумной заразой ереси, пока не истребишь ее до последнего»?

— Все я помню, — вздохнул худощавый. Отхлебнул вина из большой деревянной кружки и сунул в рот кусок хлеба, — неужели этому не будет конца?

— Конца?.. — инквизитор, присланный Апостольским Советом, грузно опустился на лавку, — в то время, как Господь скрыт от нас завесой божественной тайны, Сатана — эта Божья обезьяна, с успехом приобретает все новых сторонников. О каком конце ты говоришь, брат? В Библии сказано: «Они оставили Господа Бога своего, Который вывел отцов их из земли Египетской, и приняли других богов, и служили им — за это навел на них Господь бедствия». Так вот, брат епископ, «бедствия» — это мы. Только мы стоим на страже Божьего слова и дела. О каком конце ты говоришь? Если б не твой сан и не моя уверенность в твоей преданности Господу нашему, клянусь, я мог бы тебя самого заподозрить в ереси, — инквизитор усмехнулся.

Епископ подумал, что если и дальше продолжать начатый разговор, то уверенность инквизитора может поколебаться, а сан, вообще, в этом случае не будет ничего значить. Зная достаточно подобных примеров, епископ представил себя стоящим в железной клетке, в ожидании, когда вчерашние «братья» определят ему вид пытки. Картинка получилась очень правдоподобной. За год участия в Святом суде он уже мог представить на этом месте, кого угодно, даже самого Папу Римского, поэтому снова затянул веревку и вопросительно посмотрел на инквизитора.

— Идем, брат, — сказал инквизитор, — мужайся. Сатана силен и коварен, но не дано ему сравниться силой с Господом нашим. Как говорится в Евангелии, «я видел Сатану, спадавшего с неба, как молния…»

Они прошли по коридору, освещенному двумя коптящими факелами и отворив небольшую дверь, оказались в тесном, но гораздо более светлом помещении. Здесь из стен торчало целых четыре факела. Их багровый отблеск весьма соответствовал обстановке.

У стены стоял широкий стол со свечами, за который им предстояло вернуться, а остальное пространство… Епископ взглянул туда лишь мельком, сосредоточив взгляд на человеческой фигуре, которую уже с трудом можно было назвать «человеческой». Вывернутые за спину руки, связанные веревкой подтянутой к потолку, заняли совершенно невозможное для живого организма положение. Видимо, суставы выскочили со своих мест, разорвав хрящи и ткани, но человек уже не чувствовал боли. Его голова с опаленными волосами безжизненно склонилась на грудь, скрывая то, что когда-то являлось лицом. Все тело, покрытое кровавыми рубцами и шрамами, с засохшей коричневой коркой, вызывало брезгливое отвращение. Сейчас даже трудно было определить, мужчина перед ним или женщина, хотя епископ знал, что ее зовут Эллис Куппель, и всего неделю назад она была женой простолюдина Гейнца Куппеля.

Основная вина ее складывалась из показаний двух свидетелей — денунциантов. Один сообщил, что после встречи с Эллис у его коровы пропало молоко. На второго она, якобы, посмотрела слишком пристально, после чего с ним приключились боли в животе. Окончательно решил вопрос муж обвиняемой, маленький лысый человечек с бегающими глазками, который будучи приведен к клятве на Библии и четырех книгах Евангелия, подтвердил, что неоднократно видел, как жена вечером натирает тело какими-то снадобьями и после этого исчезает, видимо, отправляясь на шабаш. Последний раз подобное случилось в ночь на третье мая, аккурат, в канун великого праздника Обретения честного креста Господня.

Епископ опустился на стул, безразлично ожидая продолжения допроса. Он до мелочей знал всю процедуру, отклонений от которой произойти не могло в силу правоты Господа нашего.

— А где нотариус? — спросил инквизитор, оглядывая помещение, — куда делась эта жирная свинья?

— Ты видел, брат, как его рвало, когда ведьма извивалась под плетью и рычала собакой, являя свою бесовскую сущность? Я полагаю, он со страха выпил много вина и спит где-нибудь.

— Клянусь Господом, это можно расценить, как пособничество еретикам. Ведь так, брат?

— Так, — согласился епископ. Он ничуть не жалел нотариуса, который, чтоб заслужить право заседать в Святом суде, сам написал денунциации на троих соседей. Двое из них уже были сожжены, а последнему предстояло пройти Испытание, поскольку он с дьявольской извращенностью пытается оспорить праведные обвинения. Совершив подобную услугу, нотариус посчитал себя полностью защищенным, но не тут-то было…

…Сатана с успехом приобретает новых сторонников… — вспомнил епископ с трепетным ужасом истинного христианина, непонимающего, почему столько людей (а с каждым днем все больше и больше, если судить по количеству процессов), шло в услужение к Сатане. Неужели все они не видят, где истинный свет, а где обман, ведущий в преисподнюю? Зачем они делают это? Что им дает Сатана такого, от чего они не могут отказаться?

Насколько епископ мог заметить, далеко не все они богаты, многие немолоды и не слишком красивы, не блещут здоровьем… Если на одной чаше весов лежали муки ада, то, что такое бесценное должно незримо лежать на второй?..

— Брат, — инквизитор прервал его мысли, — не сочтешь ли ты за труд сам вести протокол допроса, чтоб не нарушать Инструкции. Не хотелось, чтобы члены Совета потом обвинили нас в несправедливости приговоров и смерти невиновных.

— Но согласно Инструкции, мы не можем вести дознание без нотариуса или двух надежных свидетелей, — возразил епископ.

— Во имя Господа, этот боров подпишет завтра все, что мы ему принесем. Согласно Инструкции, мы также не можем прерывать разбирательство, не добившись признаний и не вынеся приговора.

Епископ молча придвинул к себе бумагу и чернильницу с торчащим из нее пером, а инквизитор, озарив себя крестным знамением, подошел к безжизненно висевшему телу. Смотрел долго и внимательно, отыскивая признаки жизни. Потом, не спеша, отвязал веревку, и тело упало на пол, неестественно вывернув голову и раскинув в стороны руки. Шаги инквизитора, направившегося в угол камеры, гулко ухали по каменному полу. Епископ смотрел, как он набирает воду из бочки и возвращается обратно.

…Неужели она еще жива, — подумал епископ, — от таких мук она б должна давно умереть, если только сам Сатана не поддерживает ее силы, насмехаясь над нами…

Инквизитор с размаху выплеснул воду. Тело, будто вздрогнуло. Прозрачные брызги разлетелись в разные стороны, но собираясь в струйки, они окрашивались в грязно бурый цвет крови и текли по неровному полу к стене, где стоял кузнечный горн, использовавшийся при пытках каленым железом.

Тело, действительно, зашевелилось. Руки напряглись, но не смогли сдвинуться с места. При этом лицо исказила гримаса боли. И епископ, и инквизитор, видя такое чудо фактического воскрешения, одновременно перекрестились.

— Как давно ты находишься под проклятой властью дьявола? — спросил инквизитор, в очередной раз начиная повторять с самого начала все восемьдесят шесть вопросов обвиняемым, содержащиеся в Инструкции.

Запекшиеся, окровавленные губы лишь чуть разжались, но инквизитор расценил ее ответ, как отрицательный.

— Почему ты отрицаешь, что ты ведьма, ведь трое денунциантов, включая твоего мужа, подтвердили обратное? Отрекись от дьявольского семени и принеси покаяние….

Рот обвиняемой, наконец, открылся, и она вымолвила тихо:

— Я не виновна…. Как я могу брать на себя грех ложного оговора, если не совершала ничего?

Епископ исправно записал ее ответ и вновь поднял голову.

…Нет, это не человек, — подумал он, — это действительно сам Сатана. Наверное, ее тело плохо осматривали, когда брили волосы, и не заметили «дьявольской метки». Она ведь может быть совсем крошечная, как родинка. Через нее теперь она получает свою нечистую силу…

— Отрицаешь ли ты Бога и в каких словах, какими действиями?..

— Нет, — прошептала обвиняемая, не дав закончить вопрос.

— Ты состоишь в союзе с дьяволом на основании договора или клятвы? — продолжал инквизитор, как ни в чем не бывало.

— Нет….

— Как приготавливается волшебная мазь, которой ты натирала тело, отправляясь на шабаш? Какой она имела цвет?..

— Нет….

Инквизитор, видя бессмысленность всех попыток, повернулся к епископу.

— Святой отец, ее преступления очевидны, но извращенность дьявольских замыслов мешает несчастной признаться в содеянном. Я хочу испросить Вашего согласия на новое дознание, выражающееся в использовании «деревянной кобылы».

Епископ смотрел на обвиняемую и думал, что если дьявол засел в женщине так прочно, то он все равно не позволит ей принести покаяние. Но вырвать ее признание необходимо, иначе дьявольское отродье восторжествует, укрепив неверных в своих начинаниях, и перестанут Святые суды творить справедливость, а вынуждены будут отпускать еретиков, тем самым плодя зло.

— Я не возражаю, — сказал он, проклиная отсутствие нотариуса, ведь теперь ему, вместе с инквизитором, придется тащить жертву к треугольной перекладине с острым углом, усаживать ее верхом на этот угол и привязывать к ногам грузы. А это значит, потребуется прикасаться руками к липкой отвратительной массе, вдыхать запах крови и гниющего мяса.

— Посмотри, несчастная, «деревянная кобыла» ждет тебя.

Эллис Куппель с трудом повернула голову и сразу поняла нехитрый принцип действия механизма, когда острый угол входит в тебя снизу, между ног, раздирая тело пополам. Неизвестно, какой сдвиг при этом произошел в ее сознании, но она вдруг сказала достаточно внятно:

— Я признаюсь….

— Где и при каких обстоятельствах встречался тебе дьявол? — быстро спросил инквизитор.

— Я не знаю…

— Где и при каких обстоятельствах встречался тебе дьявол?..

— В образе мужчины….

— Как он был одет?

— В коричневое платье и шляпу… кажется….

Епископ еле успевал записывать показания, содрогаясь от открывшейся вдруг бездны мерзости. Все сплелось в единый ядовитый клубок: и полеты на шабаш, и раскапывание могил некрещеных младенцев, и приготовление зелья и мазей, и порча, наводимая на соседей, и потрава скота… Он отвлекся лишь на секунду, чтоб поднять голову и еще раз взглянув на это исчадие ада, поразиться, как подобное существо могло столько времени топтать землю, созданную Господом нашим.

Наконец, вопросы закончились. Инквизитор перевел дыхание и посмотрел на епископа. Последнее слово всегда оставалось за официальным представителем духовенства, поэтому епископ встал, обдернув сутану, будто собирался торжественно выступать перед большим скоплением народа.

— Дабы ты сохранила свою душу от адских мук, — начал он, — мы пытались обратить тебя, Эллис Куппель, на путь спасения и использовали для этого различные приемы и способы. Однако ты не вняла нашим милостивым заботам и благочестивым внушениям. Влекомая злым духом, который понудил тебя отказаться от раскаяния и обуреваемая нечестивыми мыслями о верности врагу рода человеческого, ты предпочла навсегда остаться в своем еретичестве. О чем мы бесконечно сожалеем. Но мы не можем и не хотим отстраниться от справедливости и терпеть столь великое упорство против Божьей церкви, поэтому отнимаем тебя сим приговором как нераскаявшегося еретика от нашего духовного суда и передаем тебя светской власти для исполнения воли Господа, заключающейся в сожжении тебя на костре.

Закончив произнесение этого стандартного текста, епископ поднял голову и с ужасом увидел, что на лице приговоренной появилось некое подобие улыбки. Ничего более кощунственного перед лицом суда Господня и вообразить было невозможно.

— Приговор должен быть приведен в исполнение не позднее последнего воскресенья сего месяца, 1572 года от Рождества Христова.

Эти последние слова не имели никакого значения, так как все трое знали, что приговор исполнят уже завтра. Благочестивый человек — городской голова уже заготовил вязанки хвороста и вкопал на площади столбы, ожидая только окончания процесса.

Инквизитор и епископ оттащили осужденную в камеру, где ждали своей участи еще шестеро подозреваемых. Они сидели вдоль стены, закованные в тяжелые колодки, и молчали. Лишь одна, заслышав скрежет ключа в замке, принялась неистово кричать, моля о пощаде, но, видимо, Бог не слышит, предавших его, потому что, ни епископ, ни инквизитор не почувствовали ни капли жалости.

Дверь захлопнулась, заглушив крики женщины.

— Господь всегда сумеет исторгнуть правду из нечестивых уст, — сказал инквизитор довольным голосом, когда они вернулись в комнату с узкими окнами и наконец смогли расслабиться, опустившись на лавку.

Епископ снова отпил вина, чтоб немного взбодриться. Он чувствовал, как глаза его закрываются, но требовалось еще дойти до комнат, в которых благородный городской голова оборудовал им ночлег на все время пребывания в его городе.

Правда, существовало еще одно тайное место, именуемое «сераль», о котором не знал никто, даже голова. Инквизитор создавал нечто подобное везде, где ему приходилось работать, и епископ не препятствовал этому, как, впрочем, и многому другому, допускавшему двоякое толкование с точки зрения Инструкции. Однако сам он, почитая более строгое отношение к христианской морали, не считал возможным не только посещать сераль, но старался даже не интересоваться, что там происходит.

— Ты знаешь, брат, — инквизитор налил вина, разложил на столе брынзу и куски вареного мяса, — что у ведьмы есть дочь? — он отломил изрядный кусок.

— Нет, — епископ уже забыл о ведьме и думал о том, как бы быстрее добраться до постели.

— Полагаю, необходимо завтра же доставить ее на допрос. Я не допускаю мысли, что она также не является ведьмой. Ядовитое семя должно быть искоренено полностью.

Епископ посмотрел на него осоловелым взглядом. Ему было все равно, что произойдет завтра — главное, на сегодня все их богоугодные дела завершены с честью.

— Брат, не обессудь, если я пойду, отдохну, — сказал он, — а завтра мы решим и этот вопрос.

— Во истину, праведные слова. После трудов во имя Господа нам всем положен отдых. Да благословит тебя Господь.

— Аминь, — епископ осенил крестным знамением себя, затем брата-инквизитора и поплелся в свою комнату, чтоб попытаться спокойно проспать хотя бы остаток ночи. Завтрашний день обещал быть не менее напряженным.

Инквизитор убрал остатки пищи и сладко потянулся. Несмотря на то, что время близилось к трем, он все-таки решил заглянуть к Марте. Дела сераля волновали его не меньше, чем выявление виновности ведьм.

Осторожно пройдя по знакомому полутемному коридору, он свернул совсем в другую дверь и оказался, вроде, в ином мире с ковром на полу, тяжелыми шторами и мягкими креслами. На стене висела картина, изображавшая Мадонну с младенцем, но ее не удавалось рассмотреть в темноте. Инквизитор просто знал, что она есть. На ощупь прошел через темную гостиную и тихонько открыл незапертую дверь.

— Марта… — позвал он, — ты здесь?

— Да, Ваша милость, — ответил женский голос так быстро, словно Марта не спала, ожидая хозяина.

— Я ненадолго, — инквизитор нащупал стул, который всегда стоял на одном и том же месте, — хотел узнать, как там наша маленькая Грета? Водила ли ты ее в камеру пыток, как я тебе приказывал?

— Да, Ваша милость. Я водила ее вчера вечером, когда Вы с монсеньером епископом изволили отдыхать.

— А рассказала ли ты ей то, что я велел тебе рассказать?

— Да, Ваша милость. Я сказала ей, что против нее имеются неопровержимые улики, касающиеся ее высказываний, порочащих имя Господа нашего, а также подозрения, касающиеся ее связи с дьяволом. Чтоб достоверно выяснить все обстоятельства дела, она должна быть подвергнута Испытанию. Я показала ей «испанский сапог», инструменты для клеймения каленым железом и «дыбу», рассказав, как все это применяется.

— А что она?

— Она плакала….

— Может, она размазывала слюни по щекам, как делают все ведьмы? — перебил инквизитор строго, — ибо, как сказано в пятнадцатом основании Инструкции: «…коли ты невиновна, пролила бы слезы. Если же ты виновна, то слез не лей».

— Я не знаю доподлинно… — пролепетала Марта, поняв, что сболтнула не то.

— Хорошо, рассказывай дальше.

— Тогда я сказала ей, что Вы своей милостью из уважения к ее семье и жалости к ней самой готовы, если не снять совсем, то задержать приведение в исполнение надлежащего приговора. Она сказала, что готова все отдать в благодарность за эту услугу, но у нее ничего нет, ибо она еще не перешагнула порог совершеннолетия. Тогда я сказала, что кое-что у нее все-таки есть и, если за этим придет господин, спасающий ее от костра, готова ли она отдать ему это ?..

— Надеюсь, она поняла, что речь идет не о лавке ее отца? — усмехнулся инквизитор.

— Ваша милость, — сказала Марта, — завтра, если Вы не будете работать столь усердно, как сегодня, и закончите пораньше, я снова отведу ее в камеру и более подробно расскажу об устройстве машин, даже покажу, как они действуют, не вкладывая, правда, туда человеческих органов. Думаю, после этого она готова будет исполнить все Ваши желания, потому что, в любом случае, они окажутся более приятными, чем противоположный вариант.

— Что значит, «в любом случае»?! — воскликнул инквизитор, — не забывай, Марта, кто ты и кто я! Как ты смеешь подозревать, что я могу совершить с ней нечто непотребное? Или забыла, как тебя собирались высечь на площади за кражу зерна? И кто тебя спас? При желании я могу все вернуть назад…

— Я помню, Ваша милость. Простите, помутнение нашло…

— То-то же, — инквизитор смягчился, — завтра мы закончим пораньше. Можешь отвести ее в камеру и исполнить задуманное, а ближе к полуночи я навещу ее. Надеюсь, она будет уже готова.

— Ваша милость, Агнесс и Катрин ожидают…

— Чего они ожидают?.. — перебил инквизитор, — уж не думаешь ли ты, глупая, что я в обществе этих девиц придаюсь греховным утехам? Я провожу «тихое» дознание и выведываю их потаенное, пока Сатана торжествует, думая, что усыпил мой разум и заставил впасть в грех с прислужницами своими. Я всегда служу Господу нашему, даже когда другим кажется, что я предаюсь греху. В Инструкции сказано — обман, есть оружие Сатаны и его надлежит использовать против него самого!..

— Да, Ваша милость…

— Так вот, Агнесс уже раскрыла свою богомерзкую сущность и поведала, как дьявол являлся к ней в образе юноши с черными волосами и ублажал своими ласками. Хотя она призналась мне наедине и свидетелей тому нет, но согласно третьего основания Инструкции по проведению дознания, я уже сейчас могу зачитать ей приговор. Мне пока некогда с нею заниматься, потому что ересь плодится и множится за стенами сей обители.

Марта молчала, понимая, что любое ее слово может быть истолковано против нее, а в отношениях с инквизитором, это чревато серьезными последствиями. Ее вполне устраивало нынешнее положение служанки при двух уважаемых господах и одновременно надсмотрщицы за обвиняемыми. В ее обязанности входило не только подготовка испытуемых «тихим» дознанием, но и кормление остальных заключенных, раздевание их, «бритье» интимных мест перед началом первого допроса и осмотр тела в поисках «дьявольской метки». Все эти обязанности ее несильно утомляли, зато она получала бесплатную еду и деньги, на которые можно будет достойно жить после того, как Святой суд закончит работу и переберется в следующий город.

— Завтра утром ты мне понадобишься, — произнес инквизитор миролюбиво, словно забыв все, сказанное только что, — приведут новую подозреваемую. С ней надо будет выполнить обычную процедуру, — не прощаясь, инквизитор вышел.

* * *

За окном уже брезжил рассвет. Спать оставалось не более двух часов, но святое дело не должно считаться со временем. Господь творил без сна и отдыха, и чадам своим наказал бороться за Его правду с тем же рвением и неистовством. Поэтому, когда Марта постучала в дверь епископа, принеся завтрак, инквизитор уже находился у городского головы, не менее него обеспокоенного процветанием ереси во вверенном ему городе.

* * *

К полудню Святой суд собрался в полном составе, включая нотариуса, который молча подписал протоколы вчерашнего дознания и важно уселся за стол, готовый дальнейшей работе.

— Брат, — сказал инквизитор, поворачиваясь к епископу, — я велел привести сюда дочь ведьмы, которая вчера созналась в своих грехах.

— У нас есть и на нее денунциация?

— Нет, но мы можем допросить ее по третьему основанию Инструкции, как обвинение именем инквизиции. Поверь, брат, то, в чем призналась ведьма не могло не отразиться на ее потомстве. Я полагаю, что девица, есть отродье демона, а не того тупого горожанина.

Последний довод убедил епископа в правильности принятого инквизитором решения.

— Ее уже доставили? — спросил он.

— С минуты на минуту…

Словно услышав его слова, два здоровых хмурых мужика внесли в камеру девушку. Внесли, будто куль с мукой. Один держал ее поперек живота, другой за плечи. Ноги ее раскачивались в полуметре от земли, а головы совсем не было видно. Девушка всхлипывала, издавая странные булькающие звуки. Видимо, рыдать сил у нее уже не осталось.

Конвоиры опустили ее на землю и молча удалились, довольные, что удалось так легко покинуть это мрачное место. Подозреваемую они поставили лицом к двери, спиной к столу, как положено по Инструкции — такова мера безопасности до того, как судьи прочтут молитву и сотворят крестное знамение. До этого дьявол через свою приспешницу мог легко соблазнить их посредствам голоса, взгляда или нечистого дыхания.

Когда дверь закрылась, девушка подняла руки к лицу. Плечи ее затряслись от сдавленного плача; потом ноги вдруг подкосились, и она, скорчившись, упала на бок. Длинные волосы разметались по грязному полу. Все это противоречило Инструкции, но предпринимать что-либо было поздно, потому что девушка открыла глаза.

Епископ поперхнулся и замер на полуслове, не дочитав до конца слова обращенные к Господу, а нотариус судорожно, словно боясь опоздать, перекрестился. Лишь инквизитор, самый невпечатлительный изо всех, продолжал беззвучно шевелить губами, хотя, какие слова он мысленно произносил при этом, никто не знал.

Епископ видел перед собой не лицо, а лик, подобного которому, он не встречал ни на одной иконе. Нечеловеческое притяжение наполненных слезами глаз не поддавалось вразумительному объяснению, а бледное лицо в обрамлении темных густых волос казалось неестественно вытянутым и узким. Покрасневшие веки с влажными ресницами, тонкие, по-детски приоткрытые губы…. Нет, все-таки главное — глаза. Оторвать взгляд от этих расширенных зрачков за дрожащей прозрачной пеленой Бог не дал силы простому смертному, даже, если тот являлся членом Святого суда.

Один инквизитор сохранил присутствие духа. Закончив читать молитву, он широко перекрестился три раза и сел, в то время, как остальные продолжали стоять, заворожено глядя на подозреваемую.

— Марта! — крикнул инквизитор.

Женщина, дожидавшаяся за дверью уже около получаса, появилась незамедлительно. Она прекрасно знала, что должна сделать, ибо подозреваемая обязана выслушать обвинение непременно стоя. Это закон.

Она подхватила девушку под мышки своими толстыми руками и легко поставила на ноги.

— Во имя Господне. Аминь, — начал инквизитор заученный текст, — в год 1572 от Рождества Христова, шестого дня месяца июля до слуха Святого суда дошло, что о девице Анне Куппель, дочери Эллис и Гейнца из Мидгейма идет дурная молва, касающаяся ее частых отлучек в лес, что само по себе подозрительно для молодой девушки. А также участие в шабашах, для чего, используя колдовство, она перемещалась в пространстве в указанное место. Тому имеются надежные свидетели. Кроме того, используя колдовские снадобья, она насылала недуги на добропорядочных жителей Мидгейма. Тому также имеются надежные свидетели. Кроме того, она совершала многое другое, что станет известно в процессе дознания. Вышеперечисленные действия идут против веры и служат во вред государству. Записано седьмого дня месяца июля 1572 года в присутствии свидетелей…

Девушка, наверное, снова повалилась бы на пол, если б Марта не держала ее заведенные за спину руки. Глаза ее погасли, унеся ощущение бесконечной глубины и страдания. Они будто наполнились темным туманом, но епископ продолжал видеть перед собой странное сияние, сравнимое, разве что, с нимбом.

— Для проведения справедливого дознания и определения истинной вины подозреваемой закон предписывает нам отделить ее от дьявола, оказывающего ей покровительство при помощи амулетов, вшитых под кожу, либо «дьявольских меток». Марта, можешь приступать к обнажению подозреваемой.

Алая волна, поднимаясь снизу, проявилась сначала на шее, постепенно залив лицо девушки. Марта же, перестав удерживать ее руки, бесстрастно распустила пояс на юбке, которая тут же медленно сползла на пол, надувшись пузырем. Та же участь постигла блузку. Девушка не сопротивлялась и не пыталась протестовать, стоя с низко опущенной головой и поникшими плечами. То ли из-за этой позы, выражавшей полную покорность, то ли от белизны исподнего, но на фоне мрачных стен и отблесков факелов она показалась епископу святой.

Марта не восприняла эту святость, выполняя лишь приказания инквизитора. Ее руки продолжали действовать уверенно и четко, а на лице не проявлялось никаких эмоций.

Когда белые одежды мнимой святой превратились в кучу тряпья на грязном полу, девушка подняла голову. Ее рот приоткрылся, словно она хотела о чем-то спросить, и епископ с ужасом ощутил, что перед ним уже совершенно другая женщина. Теперь это была… прародительница Ева. Именно такая, какой изображают ее на картинах, манящая и в то же время стыдливо прикрывающая свои женские прелести.

Епископ мельком взглянул на инквизитора. Тот сглотнул слюну так громко, что она булькнула где-то внутри него. А взгляд «Евы» звал, причем, его сила казалась настолько могучей, что епископ схватился за край стола, опасаясь подняться в воздух и поплыть к ней безо всяких волшебных мазей. Такого с ним не случалось никогда. Его смирённая соответствующим духовным саном плоть никогда не давала знать о себе столь явно, несмотря на то, что каждый день, выполняя работу в Святом суде, он видел сотни обнаженных женщин.

Марта знала, какое приказание должно последовать дальше. Она уже сделала шаг, чтоб снять со стены факел и опалить презренной ведьме все волосы, имевшиеся на теле, а потом заняться тщательным поиском «дьявольских меток», но приказания почему-то не следовало. Она повернулась к инквизитору, не понимая, почему тот медлит.

Епископ представил, как огонь, потрескивая, коснется темных локонов, и комната наполнится мерзким запахом паленых волос и мяса. Совершенство, явившееся ему единственный раз в жизни, превратится в такого же урода, какие заполняли «ночлежную» камеру.

Даже не сознавая того, что он собирается сделать, епископ повернулся к инквизитору.

— Брат, — прошептал он, — нам надо поговорить наедине.

Инквизитор почему-то не удивился. Видимо, его тоже что-то смущало — что-то происходило не так, как всегда.

— Анна Куппель, — сказал он, — сейчас тебя ознакомят со средствами дознания, которые будут применены к тебе в случае, если ты добровольно не сознаешься в ереси и нанесении ущерба Господу нашему, — он кивнул, вверяя обвиняемую власти Марты и нотариуса, а сам поднялся и первым направился к двери.

По коридору шли молча. Епископ смотрел на черную спину в мешковатой сутане и вдруг поймал себя на мысли, что готов вонзить в нее нож, если б таковой у него имелся. Это привело его в такое смятение, что он начал в ужасе креститься, беззвучно шепча слова молитвы.

Наваждение отступило, только когда они оказались в комнате, предназначенной для отдыха, и инквизитор сел, повернувшись к епископу лицом. В узкие окна заглядывало яркое летнее солнце и всего лишь в нескольких метрах весело шелестели деревья. Возникшие столь странным образом мысли сразу показались надуманным кошмаром, рожденным атмосферой мрачного подвала с хитроумными машинами смерти и коптящими факелами… Мир, созданный Господом существует! Он прекрасен и незыблем, а все остальное, действительно, является ересью. Но та девушка непременно должна представлять собой часть светлого и божественного…

— Что ты хотел, брат? — спросил инквизитор, хотя по взгляду было ясно, что он прекрасно понимает, о чем пойдет речь.

— Она не может быть ведьмой, она — святая, — произнес епископ твердо.

— О, брат, — инквизитор усмехнулся, — нельзя употреблять таких слов всуе. Не нам решать вопросы святости. Мы призваны только бороться с ересью, а каждая женщина предрасположена к дьяволу. Вопрос лишь в том, как скоро сумеют демоны укрепить в ней эту предрасположенность.

— А дева Мария? Как говорит Иероним: «Все, что грех Евы принес злого, то благо Марии подвергло уничтожению». Значит, граница между добром и злом проходит в женщине, как и в остальном созданном Господом нашим, где-то по середине.

— Ты неверно толкуешь слова Писания, брат, что крайне удивительно для столь образованного духовника. Мы ведь рассуждаем не о Марии, как о явлении уникальном, созданном и выпестованном Господом нашим Иисусом Христом, а о сущности женского естества. А оно таково, как говорится в Библии. Помнишь ли, брат, кого выбрала Ева, стоя перед древом познания? Она выбрала искушения змея, отторгнув тем самым праведные поучения Божьи. Женщина мерзка по своей природе, ибо ее отрицание истинной веры рано или поздно приводит к Сатане. Демоны пытаются воздействовать на людей исключительно посредствам женщин, как существ низших, подверженных соблазнам, ставящих свои ощущения выше Божьих помыслов.

Что ты можешь возразить на это, брат? Если у тебя есть такие слова, то я буду убеждать тебя дальше, чтоб ты сам не впал в ересь. Вспомни Адама и Еву, Самсона и Далилу, Мириам и Моисея, Сихема и Дину… Вспомни, что Валерий писал Руфину: «Женщина — это химера. Ее вид красив, прикосновение противно, а сношение с ней приносит смерть». Но он сказал слишком мягко. Женщина страшнее смерти, так как смерть, есть данность Божия, созданная для уничтожения лишь бренного тела, а грех, являющийся из женщины, растлевает и убивает душу. Скажи, разве могут такие деяния совершаться без помощи дьявола?

— Хорошо, — епископ согласился скорее не из-за того, что ему нечего было ответить, а потому что знал, насколько опасно вступать в полемику с инквизитором. Денунциация в Совет, подписанная столь уважаемым лицом, неминуемо приведет, в лучшем случае, к лишению его сана, а в худшем… Об этом не хотелось даже думать.

— Значит, брат, мне удалось рассеять твои сомнения и спасти твою душу от проклятой ереси? — спросил инквизитор, глядя в глаза епископа пытаясь прочитать там все, скрытое глубоко под словами.

— Брат, ты убедил меня, — епископ интуитивно опустил взгляд, — я и не собирался оспаривать греховную сущность женщин, ясно определенную в Библии, и возводить их в один ряд с истинными столпами веры, но у меня возникла мысль. Я тоже хочу создать сераль и пусть эта заблудшая будет там первой.

Инквизитор хитро прищурился. Правый уголок его губ поднялся, складываясь в усмешку, но она получилась такой зловещей, что можно было и без слов догадаться о сути ответа. Тем не менее, инквизитор сказал:

— Об этом Екклесиаст говорит следующее: «Женщина — петля охотника. Ее сердце — тенета, а ее руки — оковы. Кто угождает богу, тот ее избегает. Грешник же будет уловлен ею». А Яков в своем послании говорит: «Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью. Похоть же, зачавши, рождает грех, а содеянный грех рождает смерть».

Епископ почувствовал, как шаткие мостки, на которых он, вроде, стоял, ускользают из-под ног. Требовалось ухватиться за что-то основательное, способное противостоять этому праведному напору, и он нашел аргумент, который, как казалось, должен заставить инквизитора по-другому оценить ситуацию.

— Брат, — сказал епископ, — а если мы применим эти справедливые изречения к тебе? Разве то, что делаешь ты…

— Не надо путать понятия, — перебил инквизитор, — это, брат, дьявольское наущение, внушаемое тебе через ведьму. Я веду выявление скрытой ереси в душах тех грешниц, которые еще сами могут не знать, что уже подпали под воздействие дьявола. А я должен выявить это и довести дело до справедливого суда. Ты же желаешь обрести связь с ведьмой, чья сущность уже практически доказана. Это грех, брат, и тяжкий грех.

— Каким же образом доказана ее вина?

— А разве недостаточно того, кем являлась ее мать? И разве не она, обратив свое лицо до назначенного срока, околдовала тебя дьявольскими чарами?

— Она не могла меня околдовать…

— Ты не замечаешь этого, брат. Ведьмы могут воздействовать на наши внутренние чувства, изменяя восприятие. Путем магических манипуляций они создают в задней части головы, где расположена память, некий близкий нам образ. Затем, посредствам способности к перемещению, направляют его в среднюю часть головы, где находятся клетки силы воображения, которые видоизменяют его до придания такого вида, который необходим ведьме. И наконец доводят его до общего чувства, расположенного в передней части. Пойдем, брат. Нам пора вернуться к делам. Закончим этот разговор, вовлекающий нас в полемику, неугодную Богу. Нам дана сила искренне верить в его Божескую правоту, и только она убережет нас от соблазнов, постоянно чинимых нам Сатаной.

— Подожди, брат, — епископ аккуратно придержал инквизитора за рукав сутаны, судорожно соображая, что же собирался ему возразить. Но потом понял, что это лишь жалкая попытка выиграть время, которая, в конечном итоге, не сможет ничего изменить.

Инквизитор решительно вышел. Епископ же взялся обеими руками за серебряный крест, висевший поверх сутаны, но благость не наступила. Словно Бог молчал, своим попущением подталкивая его к собственному выбору. И епископ испугался, вспомнив слова мыслителя: «С Божьего попущения больше всего порчи наводится именно на плотские соития, через которые распространился первый грех».

…Я должен справиться с искушением. Пусть ведьма сгинет в преисподнюю, как дьявольское наваждение. И это будет истина, заложенная в нас Господом и им же из нас исторгнутая… В камеру епископ вошел, когда инквизитор уже сидел за столом рядом с нотариусом, а обвиняемая стояла перед ним со связанными за спиной руками во всем своем чарующем естестве, склонив голову. Марта держала факел, готовая приступить к «бритью».

Епископ опустился на свое место, но тут же вновь почувствовал непреодолимое желание воспрепятствовать уничтожению чуда, столь ласкавшего его взор и будоражащего фантазии. Причем, он не знал, как сумеет это совершить, но какая-то внутренняя сила заставила его встать, нарушая традиционный ритуал допроса, в соответствии с которым за ним оставалось лишь последнее слово при вынесении приговора.

Инквизитор посмотрел с удивлением, но промолчал.

— Обвиняемая Анна, — начал епископ, — готова ли ты отвечать на вопросы Святого суда добровольно, не подвергаясь испытаниям, ибо сам факт испытаний неминуемо ужесточает приговор? Признание поможет тебе сохранить жизнь, если суд сочтет его чистосердечным, а грехи не настолько великими, чтоб карать их смертью. При этом ты должна будешь публично отречься от дьявола и вернуться в лоно истинной веры под благое начало Господа нашего. Готова ли ты к этому?

Обвиняемая молчала, ни словом, ни жестом, не выражая своего отношения к вопросу. Епископ испугался, что инквизитор расценит это, как отказ, поэтому быстро задал вопрос, с которого всегда начинался любой процесс:

— Веришь ли ты в существование ведьм и их способность наводить порчу на людей и животных, устраивать молнии и градобитие, совершать перемещения по воздуху и другие богомерзкие деяния?

Обвиняемая подняла голову, обводя камеру отсутствующим взглядом. Епископ подумал, что Сатана, видимо, тоже оставил ее, как и Бог, от которого она отказалась сама. Теперь она осталась, покинутая всеми покровителями, чтоб в полной мере ощутить ничтожество человеческого существа. Сейчас, наверное, самый удобный момент, чтоб вернуть в ее душу Бога…

— Верю, — ответила Анна, прерывая эти, вселявшие в епископа надежду, мысли, — иначе б Святой суд не занимался их выявлением и наказанием.

Инквизитор удивленно вскинул голову, а Марта, уставшая бесцельно держать факел, вставила его на место и вышла, так как знала, что на самом допросе не может присутствовать никто, кроме членов суда. Да и не хотелось ей этого, потому что иногда, проходя по коридору в течение дня, она слышала ужасные звуки, доносившиеся из-за двери, а также видела последствия допросов, принося обвиняемым пищу.

Когда дверь за Мартой закрылась, епископ облегченно вздохнул, хотя прекрасно знал, что облегчение это временное. К каким бы ухищрениям он не прибегал, конечный результат уже определил инквизитор во время их приватной беседы.

Обвиняемая ждала следующих вопросов, но под ее взглядом все они перемешались в голове епископа.

— Брат, позволь мне вернуться к своим обязанностям, — сказал инквизитор, видя его замешательство. Он открыл Инструкцию, отступать от которой Святой суд не имел права, — обвиняемая Анна, признаешь ли ты, что не чтила Бога в своих помыслах?..

— Чтила, — ответила она растерянно.

— …и ты готова отречься от Сатаны и принести покаяние на всенародной исповеди?

— Отречься от Сатаны? — девушка удивилась, казалось, очень искренне, — я не поклоняюсь Сатане. Я не знаю, кто это…

Ответ настолько озадачил инквизитора, что он на минуту задумался. Нет, не о том, существует ли Сатана в действительности (это не может подлежать сомнению), а над тем, безумно это существо в своей наивности или такова очередная дьявольская уловка, разрушающая стройную систему допроса и уводящая его в сторону от основной темы?

— Как же ты можешь знать о Боге и не знать о Сатане? — спросил инквизитор, — отрицание Сатаны ведет к отрицанию Бога. А это самая тяжкая ересь, трактуемая Инструкцией, как «подозрение третьей ступени».

Обвиняемая продолжала молчать. В глазах ее не появилось ни страха, ни раскаяния.

— Откуда же тогда берется зло, от которого пришел спасти мир Господь наш Иисус Христос? — инквизитор говорил теперь спокойно, даже самодовольно, потому что одной предыдущей фразы было достаточно, чтоб отправить обвиняемую на костер.

— Спасти мир?.. — переспросила она, — как странно… — видимо, она не догадывалась о своей участи и с полной непосредственностью радовалась тому, что к ней не стали применять все те страшные орудия, причиняющие боль, а просто разговаривают о Боге, — разве мир надо спасать? Бабушка говорила, что он прекрасен в своем единстве и многообразии, ибо Божественное рассеяно по нему…

— Что?! — инквизитор даже привстал. Согласно Инструкции, он не имел права перебивать обвиняемую, потому что, чем больше она произносит слов, тем легче уловить в ее речах ересь, но не выдержал такого богохульства, — Господь — Создатель! Как он может быть «рассеян» в своих собственных творениях!

Обвиняемая удивленно хлопала глазами, не понимая, почему на нее вдруг стали кричать.

— Ты знакома с Библией?

— Это книга о Боге? Да, мне читал ее отец. У нас дома есть Библия. Но зачем мне понимать Бога так, как его понимают другие? Я могу сама каждый день общаться с ним. Он везде…

— Она язычница, — заключил инквизитор, — а это страшная ересь. Ты согласен, брат?

— Я придерживаюсь мнения, что отчасти, это заблуждение, брат, — ответил епископ, — она просто не познала Бога и не виновата в этом. А я, как пастырь, обязан направить ее на путь истинный…

— Святой Амвросий Медиоланский говорил: «Ты тяжко грешишь, если очень многого не знаешь. Поэтому мы хотим, придя в момент опасности на помощь душам, рассеять незнание, но иметь перед глазами суровейший суд, который препятствует тому, чтоб гордое незнание взяло над нами верх». Слова эти следует трактовать однозначно — не познавший истинного Бога должен быть подвергнут самому суровому наказанию через справедливый суд. Разве не так, брат?

— Нет. Иисус собирал «заблудших овец», и мы должны делать то же самое. Обвиняемая Анна, готова ли ты отказаться от своих лживых воззрений и принять подлинную веру в Господа нашего? Это единственный и вернейший путь к спасению твоей души. Вступи на него… (он чуть не добавил «дочь моя»).

— Познакомьте меня с Вашим Богом, и я полюблю его так же, как своих…

— Это демоны! — воскликнул инквизитор, — не поминай имя Господа всуе! Бог — это только Господь наш Иисус Христос!

— А бабушка рассказывала мне, что Бог везде: в цветах, в деревьях, в животных и птицах, — обвиняемая мечтательно глядела в сторону, — если б она не умерла, мы б до сих пор жили в хижине на берегу ручья, бродили по лесам, собирая травы и разговаривая с деревьями… Ваша милость! — она на секунду воодушевилась, — ее не боялись даже дикие звери! Лисы брали еду у нее из рук!..

— Ваша милость, — подал голос нотариус, — разрешите заметить, что преступлений уже накопилось в избытке для вынесения справедливого приговора.

Инквизитор посмотрел на епископа. Оснований для продолжения процесса, действительно, не осталось. То, в чем сейчас добровольно и, наверное, неосознанно призналась обвиняемая, уничтожало все возможности ее спасения.

Епископ, чтоб не видеть ее лица, сосредоточил взгляд на самом ярком факеле.

— Обвиняемая Анна, — начал он, — мы, епископ и судья веры, проводящие расследование в городе Мидгейм, указываем на то, что в настоящем процессе о Вере порядок судопроизводства не был нарушен. Мы принимаем во внимание, что ты добровольно, без применения пыток произнесла признание по всем пунктам, предъявленных тебе обвинений, но отказалась раскаяться, желая навсегда остаться в своих заблуждениях, о чем мы сожалеем безмерно. Однако мы не можем и не хотим отстраниться от справедливости и терпеть столь великое непослушание и упорство против Божьей церкви. Призывая имя Господа нашего Иисуса Христа, стараясь возвеличить католическую веру, и искоренить еретическое нечестие, нашим окончательным приговором мы предоставляем тебя светской власти для сожжения на костре…

После произнесения этих слов епископ, наконец, оторвал взгляд от факела, исторгавшего багровое, совсем как адское, пламя. Обвиняемая смотрела расширившимися от удивления, полными слез глазами и молчала. Епископ тоже замолчал. Он прекрасно понимал, что уже бессмысленно апеллировать к святому Бернарду, говорившему: «Смиренная слеза возносится к небу и побеждает непобедимых», ибо заранее знал ответ инквизитора: «…с Божьего попущения судьбы человеческие неисповедимы». Тем более, приговор уже произнесен и назван «окончательным».

Епископ вздохнул, возвращаясь к тексту.

— …Приговор должен быть приведен в исполнение не позднее последнего воскресения сего месяца, 1572 года от Рождества Христова.

— Марта! — крикнул инквизитор.

Мучительные минуты до того момента, когда та появилась в дверях, епископ чувствовал, как медленно погружается в прозрачно зеленоватые, как речная вода, глаза обвиняемой. Он вдруг вспомнил, что уже несколько лет, служа Господу во имя спасения своей души, перед которой Тот когда-нибудь откроет небесные врата, не видел настоящей живой воды, так же, как и не слышал птиц, кроме каркающих ворон над монастырским кладбищем и голубей на городской площади…

Голос инквизитора вернул его в привычную обстановку.

— Марта, уведи осужденную в камеру для приговоренных… хотя нет, лучше найди ей отдельную. Она крайне опасна и не стоит заключать ее вместе с остальными.

Марта с удивлением посмотрела на подсудимую, на теле которой не было ни одного следа от пыток, но, тем не менее, ее признали самым опасным еретиком. А, может, в том и дело, что Сатана уже успел залечить все раны?.. Но, в конце концов, не ее дело, разбираться в таких тонкостях. Она развернула девушку лицом к двери и слегка подтолкнула в спину.

Епископ мысленно умолял Анну обернуться, но она так и вышла с низко склоненной головой. Он почувствовал, что без ее взгляда в нем, вроде, оборвался какой-то жизненно важный орган и дальнейшее существование сделается неполноценным. Пытаясь избавиться от наваждения, воздел глаза к небу. …Господи, укрепи мою веру и дай силы справиться с искушением, насылаемом дьяволом по твоему Божьему попущению. Не дай помутиться моему рассудку… Аминь.

Успокоенный, он снова перевел взгляд на дверь, в которую уже втащили визжащую и упирающуюся женщину. Ее плечи, спину, ягодицы покрывали кровавые рубцы, а кисть левой руки распухла и почернела.

Как только конвоиры оставили ее, женщина повалилась на колени со словами:

— Я не в чем не виновата! Господь наш, за что ты покинул меня и наслал испытания, коих я не в силах выдержать?!..

— Обвиняемая Катерина Брамс, — произнес инквизитор, как ни в чем не бывало, — ты подозреваешься по тяжкому подозрению в умертвлении некрещеного младенца мужского пола, украденного у досточтимого господина Иоганна Вальда, жителя города Мидгейма; также в наведении порчи на его жену и корову, о чем имеется достоверная денунциация господина Вальда и другие веские доказательства.

Вчерашнего дня ты была подвергнута легкому испытанию пятьюдесятью ударами плети и пыткой «испанским сапогом» без нанесения кровопролития, однако не подтвердила, выдвинутые против тебя правдивые обвинения, как и не смогла опровергнуть их. На основании этого Святой суд принимает следующее решение… — инквизитор вопросительно посмотрел на епископа, но мысли того, опутанные тяжелым туманом, застряли в средней части головы, где располагались клетки силы воображения. Он представлял, что до завтрашнего утра, когда Анну повезут на площадь, он еще имеет шанс…

— Брат, какое решение примет Святой суд в отношении обвиняемой Катерины Брамс?..

Епископ очнулся; безразлично посмотрел на стоящую на коленях женщину, в мольбе протягивавшую руки, и сказал:

— Мы, епископ и судья веры, седьмого июля 1572 года от Рождества Христова назначаем для тебя, Катерина Брамс, продолжение допроса под пыткой средней степени, чтобы правда была произнесена из твоих собственных уст…

Далее дело вновь переходило в руки инквизитора, и он снова мог отрешиться от происходящего.

* * *

Епископ отворил дверь и остановился. В камере было абсолютно темно. При тусклом свете одинокого факела, еле пробивавшемся из коридора, он не сразу смог разглядеть узницу, лежавшую на полу, поджав ноги. Епископ сначала даже подумал, что она спит. Но как можно спокойно уснуть, зная, что утром тебя сожгут на костре?! Это противоречит самой человеческой натуре, судорожно хватающейся за любой кусочек жизни!..

Весь остаток дня епископ провел в размышлениях, пытаясь понять, что могло притягивать его в еретичке, вина которой полностью доказана? Казалось, наоборот, нелепые языческие суждения должны настраивать на еще более непримиримый лад. А в отношении плотских прелестей, ему встречались и более привлекательные ведьмы, похотливые и греховные, но ни разу не возбудившие в нем каких-либо реальных желаний, кроме одного — продолжения беспрестанной борьбы со скверной.

Если это дьявольские козни, то в чем они заключаются? Ведь приговор уже вынесен и обжаловать его невозможно. На какое чувственное состояние пытается воздействовать Сатана в этот раз?.. Чтоб оградить себя и других от посягательств несметных полчищ демонов в дальнейшем, это необходимо выяснить немедленно, иначе завтра будет поздно. А если не понять сути дьявольских козней, то не долго и самому впасть в ересь.

Епископ осторожно вошел. Видимо, его силуэт достаточно четко возник на фоне двери, потому что узница пошевелилась и чуть приподняла голову.

— Анна Куппель, — произнес он властно, — я хотел бы исповедовать тебя, чтоб облегчить твои страдания в аду, куда ты непременно попадешь, уличенная во многих мерзостях.

Девушка села. Глаза епископа привыкли к темноте и теперь он видел, что на ней длинная грубая рубаха, которые выдавали всем заключенным. После казни они переходили следующим, и так, пока совсем не пропитывались кровью и не становились непригодными для использования. Девушка дрожала от холода, пролежав столько времени на голых камнях, и епископу стало настолько жаль ее, что по-человечески, безотносительно к конкретным поступкам, он чуть не предложил ей сутану, чтоб согреться, но сдержал порыв, оставшись неподвижно стоять посреди камеры. У инквизитора, хоть он и находился сейчас в серале, везде имелись глаза и уши. Так откровенно рисковать епископ просто не мог.

— Дочь моя, — епископ перешел на шепот, — я пришел облегчить твою душу, сняв с нее камень лжи. Признайся, неразумное дитя, перед лицом Господа нашего, что оговорила себя, чтоб избежать пыток. Господь простит тебе этот вынужденный грех, а я попытаюсь добиться пересмотра приговора, хотя сделать это будет весьма не просто.

Епископ не видел лица девушки, но по голосу понял, что она удивлена.

— Ваша милость, я говорила истинную правду. Мне незачем лгать, потому что я не сделала ничего дурного. Среди богов, которых я знаю, нет повелителя зла, именуемого Сатаной, и нет ада, где мучаются души после смерти.

— А что же там есть? — спросил епископ в недоумении.

— Моя бабушка смогла бы Вам объяснить, а я нет. Я могу только чувствовать.

— И что ты чувствуешь?

— Я чувствую Бога, — сказала она с нежностью, — его божественное присутствие…

— Это не может быть Бог, — заметил епископ, — Бог являет людям знамения, которые надлежит истолковать, чтоб не оказаться во власти дьявола. Сам же Бог не является простым смертным — его могут лицезреть лишь святые.

— Значит, я святая….

— Не кощунствуй, дочь моя. Ты заблуждаешься. Это демон. Демоны имеют свойства производить обман чувств, проникая в тело человека.

— Может, и демон… Но если демон сеет безграничную любовь, то, что плохого в таком демоне?

— Любовь?!

— Да. И это не любовь к матери или мужчине, которые возникают из наших помыслов и питаются за счет них. Эта любовь, словно утренний туман, источается лесами, реками и горами. Любовь, которая укрывает тебя; потом проникает внутрь, делая своей частью. Это дар и благословение, излучаемое всем сущим, и ты растворяешься в нем, ощутив великий смысл сострадания…

Она замолчала, а епископ, видимо, от звуков ее нежного голоса, почувствовал удивительный прилив теплоты, столь не соответствующий окружавшим их сырым холодным стенам. Это было не только странно, но и страшно, потому что он никогда не ощущал ничего подобного, воздавая молитвы Господу или осеняя себя крестным знамением. …Боже, помоги мне, — мысленно произнес он, — по твоему попущению дьявол снова искушает меня, и я слаб, чтоб сопротивляться ему…

Но Бог не ответил. Даже в душе епископа ничего не шевельнулось, хотя он чутко пытался уловить эфирные флюиды, исходящие свыше. Наоборот, ему показалось, что по мере того, как бесконечно тянется молчание, благостное тепло постепенно уходит, и от этого вся прошедшая жизнь начинает представляться бессмысленной.

— У нас нет святой книги, где бы описывались деяния божьи, — сказала вдруг узница, словно беседуя сама с собой, — у нас нет храмов и служб, в которых Вы славите Бога. Мы просто зовем его и он приходит.

— А как же вы его зовете, если не произносите молитв?

— Никак. Как можно позвать то, что находится внутри тебя? Поэтому сначала мы ищем его в себе, а найдя, непременно ощущаем и вокруг. Бабушка говорила, что в этом смысл жизни. Когда любовь, рожденная тобой, изливается на тебя же, увеличенная во сто крат….

— Безгранична лишь любовь Иисуса Христа. Он принял страдания и смерть, искупая людские грехи. Что может быть превыше этого?

— Любовь всегда превыше страданий. Любовь рождает любовь, а страдания рождают только страдания.

— Ты хочешь сказать, дитя мое, что для тебя нет страданий? Тогда ты наивна в своих заблуждениях. Страдания — это искупление. А мир не может существовать без искупления, ибо в нем существует Сатана.

— Страдания не насылаются ни Богом, ни сатаной. Они происходят от людей, неспособных впитывать и отражать любовь… Ваша милость, когда луч солнца падает на реку, он возвращается обратно в небо таким же ярким и горячим, несмотря на то, что при этом вода нагревается. Это мне бабушка рассказывала… Так и любовь. Она согревает тебя самого и при этом с такой же силой возвращается к другим. Если Бог добр, он не может мучить свои создания только затем, чтоб испытать и укрепить их веру. Он должен просто любить их…

— В этом главное твое заблуждение, — сказал епископ, — Бог любит своих детей, но не слепо. Он наказывает их за грехи, начиная с первородного греха Евы. Если он не будет так поступать, в мире наступит хаос и восторжествует зло.

— Зачем же Бог создал такой плохой и несовершенный мир?

— Не богохульствуй!.. Бог создал совершенный мир, но люди, по Божьему попущению, соблазняемые дьяволом…

— Я не понимаю «попущения». Выходит, он сам дает дьяволу возможность испортить людей? Зачем? Почему он не хочет уничтожить его раз и навсегда?

— Ты должна внимательно прочесть Библию, дочь моя, эту Святую книгу, и тебе все станет ясно.

— Когда отец читал мне Библию, я спросила, кто написал эту книгу и откуда он мог знать все желания бога? Но отец побил меня, ответив, что это не мое дело, и я же должна только свято верить в то, что там написано… А вдруг там написана неправда? Что если тот, кто написал ее, был плохим человеком?..

Епископ в ужасе отшатнулся, призывая Господа простить свое неразумное создание. В то же время он чувствовал, что в рассуждениях этой еретички есть удивительная притягательная сила, которая совершенно не вяжется с такой субстанцией, как дьявол. Это было нечто совсем другое, не укладывающееся в рамки библейских заповедей, не подпадающее под христианские каноны добра и зла, ложного и истинного, стоящее выше этого…

Епископ сам испугался собственных мыслей. Выше этого мог стоять только Бог! Он прикрыл глаза. В подступившей темноте ему явственно привиделось возникшее ниоткуда пламя. …Это адский огонь!.. Он ждет меня. Так Господь дает мне знамение…

— Ты видишь его? — раздался ласковый голос, а совсем не грозный, трубный глас.

— Да… — епископ перекрестился, — Господи, прости меня и сохрани мою грешную душу… — он не закончил фразу, потому что тот же голос продолжал:

— Это сам Бог. Ему не надо молиться и не надо ни о чем просить. Он сам согреет тебя своим теплом.

Епископ вытаращил глаза. Видение пропало. Узница сидела в той же позе и ему показалось, что она улыбается.

— Ты, во истину, ведьма, — прошептал епископ, — иначе, как бы ты проникла в мои мысли, если не при помощи дьявола?

— Я не хотела этого. Я вызвала Его в себе, но Он приходит ко всем, вне зависимости, верят в него или нет. Бог всем дарит любовь, только не все умеют воспринимать ее.

Епископ вдруг подумал, что пламя, действительно, не казалось испепеляющим огнем, разящим неверных своей десницей — оно пыталось согреть их обоих, продрогших в сырой камере, и это состояние всеобъемлющего тепла упорно не желало уходить из памяти. Подчиняясь неведомому душевному порыву, епископ сделал шаг в сторону.

— Выходи, — сказал он тихо, — я открою и остальные двери.

Узница не двинулась с места, видимо, не до конца понимая, что ей предлагают.

— Иди, — повторил епископ настойчивее, — завтра утром камера окажется пуста, и все решат, что тебя унес дьявол, спасая от кары небесной. Только я один буду знать, что это неправда…

— Мне некуда идти. Отец сразу приведет меня обратно, бабушка давно умерла, а мать три дня назад ушла из дома и не вернулась. Больше у меня никого нет.

— Ты можешь бежать в другой город.

— Зачем? Разве смерть так страшна? Ведь умирая, человек оставляет свое тело, но не покидает этот мир. Я останусь в каком-нибудь другом обличье. Пусть я, может быть, не смогу вспомнить эту жизнь, но она все равно останется во мне. В этом сущность смерти. Она — передышка перед другой жизнью. Зачем бояться ее? Это, как сбежать в другой город…

В дальнем конце коридора послышался посторонний звук. Епископ замер, потому что в такое время проходить здесь мог только инквизитор, возвращавшийся из сераля.

Тяжелые шаги прогромыхали мимо, даже не задержавшись возле камеры. Хлопнула дверь в другом конце. Епископ подумал, что инквизитор не преминет зайти к нему поделиться впечатлениями, и не обнаружит его в комнате. При желании это вполне можно отнести на счет колдовства…

…А как объяснить ему, где я был? К тому же, если он прознает, какие беседы я вел с узницей, как впитывал ложное тепло, подпав под власть ее чар и какие крамольные мысли посещали меня в это время, не говоря уже о подстрекательстве к побегу!.. Епископ не разделял воззрений узницы на смерть, поэтому боялся, как самого ухода из жизни (тем более, посредствам «очистительного костра»), так и адского пламени, непременно ожидавшего его в искупление сегодняшней ночи…

— Мне пора идти, — сказал он тихо, — пусть Господь спасет твою душу и укрепит тебя в истинной вере, дочь моя…

— Спасибо, Ваша милость. Вы добрый человек. Я знаю, что только благодаря Вам меня не пытали и не заставляли признаваться в том, чего я не совершала. А смерть… это начало новой жизни, так же, как на смену зиме приходит весна, а на смену ночи, утро…

Епископ неслышно вышел из камеры и повернул ключ. Возникшая, в виде двери, преграда, вызвала в нем такой прилив тоски и отчаяния, что все существо, словно рванулось вверх, затрудняя дыхание и внося сумятицу в мысли. Ноги сами сделали шаг назад. Ключ все еще находился в руках…

…Господи, дай мне силы совладать с собой!.. — взмолился епископ, — выведи меня на твердую дорогу истины и огради от греха, которому я чуть не поддался. Укрепи мою веру, и я клянусь, что завтра я сам зажгу костер под ведьмой!.. При этом он схватил холодный крест, болтавшийся у него на шее и прижал к губам. Почувствовал во рту противный привкус металла и больше ничего. Тем не менее, сосредоточившись на этом тусклом куске серебра, он начал пятиться к выходу, закрыв глаза и представляя огромный, освещенный тысячей свечей, иконостас.

По мере удаления от камеры, колдовские чары ослабевали; тепло исчезло совсем, заставив епископа несколько раз вздрогнуть от промозглой сырости подземелья.

…Хвала Господу нашему!!.. — епископ возликовал, чувствуя явное облегчение и просветление в мозгах. Теперь оставалось лишь исполнить данный обет, поднеся факел к вязанке с хворостом, и Бог простит его окончательно…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Над головой лениво шелестела старая ива. Солнечные лучики, каким-то чудом пробиваясь сквозь густую листву, рисовали яркие камуфляжные пятна. Правда, они были живыми, ползая по скамейке в такт движениям кроны, и казалось, что скамейка раскачивается. Юля наблюдала за ними, пока не начала кружиться голова; тогда она подняла взгляд и невольно зажмурилась — отражавшееся в черных стеклах кафе солнце ослепляло ее. Она надела черные очки, и сразу на небо, вроде, наползла туча.

Впрочем, люди пившие пиво и евшие мороженное под огромными красно-белыми зонтиками, ничего не заметили. Значит, в природе ничего не изменилось, и Юля подумала, что туча — это ее личное, сиюминутное впечатление. Скорее, от скуки, чем от желания курить, Юля достала длинную тонкую сигарету, чиркнула зажигалкой. Она специально покупала самые легкие сигареты — от остальных во рту появлялась горечь, и слюна становилась тягучей, а эту было просто приятно держать в руке, почти не ощущая вкус дыма.

Юля отвернулась от столиков. Их созерцание вызывало зависть, переходившую в раздражение, ведь у большинства сидевших там людей в кошельках наверняка не было столько денег, сколько она могла сейчас спокойно истратить, не отчитываясь ни перед кем; да и столько свободного времени у них тоже, скорее всего, не было. Так почему они могли беззаботно смеяться, рассказывать о чем-то, бурно жестикулируя, а она маялась рядом со старушкой, отдыхавшей перед очередным «броском» до магазина? А потому, что если пересесть за столик, волей-неволей придется вникать в веселый, беззаботный треп, и от этого чувство зависти сделается еще сильнее — Юля уже пробовала не раз…

…И почему все происходит так неправильно? Разве я какая-то глупая «страхолюдина» или мне не хочется общения? Очень даже хочется!.. Только где его взять, если человек нигде не работает, а старых друзей почти не осталось — разбрелись по жизни в неизвестных направлениях…

Если б Паша относился к жене хоть чуточку по-другому, то, возможно, жизнь не выглядела такой беспросветной, но, с другой стороны, в чем Юля могла упрекнуть его? В деньгах муж ее не ограничивал, не закатывал сцен ревности, не устраивал пьяных дебошей, в день рождения являлся с цветами и подарком — идеал, короче. И неважно, что всякой золотой мишуры, которую некуда надеть, скопилась уже целая шкатулка (иногда Юле начинало казаться, что «поздравительные мероприятия» записаны у него в ежедневнике, наряду с деловыми встречами и переговорами, а за подарками он посылает секретаршу, если таковая имелась).

«А как думаешь, зарабатываются серьезные деньги?» — любил повторять он абсолютно спокойным голосом; на этом Юля стыдливо умолкала и уходила в другую комнату, понимая, что полностью не права — деньги, к которым она давно привыкла, достаются именно тем, что ни на что другое места в жизни не остается. Юля перестала даже намекать, что неплохо б сходить вместе в театр или ресторан, не говоря о том, чтоб куда-нибудь уехать и просто побыть вдвоем — подобная химера уже не будоражила ее воображение.

Пару лет назад ощущение «бесплатного приложения» достигло критической точки, и она попыталась вырваться из клетки. Правда, походило это, скорее, на восстание декабристов, чем на настоящую революцию — уходить от Паши она не собиралась, а решила всего лишь построить собственную, параллельную жизнь. Для этого она закончила бухгалтерские курсы, но Паша поставил условие, либо она начинает жить на свои деньги, либо он готов повысить ей довольствие, но жена по-прежнему сидит дома. Юля три дня думала и сдалась — даже не потому, что боялась остаться без средств, а не смогла представить, как они будут жить вместе, но каждый на свои деньги. Ей показалось, что при такой независимости семья распадется не только в финансовом, но и в самом прямом смысле, и они быстро окажутся каждый сам по себе.

Возможно, если б у них были дети, все б складывалось по-иному, но… Чью вину тут считать большей, по негласному договору, они старались не выяснять. К тому же, при трезвом анализе, Юля прекрасно понимала, что никакой ребенок ей уже не нужен; это лишь абстрактная соломинка, которую придумывает себе каждый, заблудившийся по жизни, человек. Как только фантазия рисовала это орущее ночи напролет, писающее, какающее в кроватку и при этом постоянно требующее еды, существо, Юлю охватывал панический ужас; потом он проходил, сменяясь вполне корректной формулировкой — все надо делать вовремя. Причем, «вовремя» относилось не к возрасту (тридцать два года — это вообще не возраст!), а к психологическому состоянию. Но вовремя не получилось…

Тогда у них не было не только трехкомнатной квартиры, а даже своего угла, и от «макаронной диеты» спасала лишь помощь Пашиных родителей. Как в таких условиях оставлять ребенка, возникшего совершенно нежданно?.. А никак — это Паша доказал очень грамотно, и она согласилась, решив, что все еще получится потом, но то ли гинекологи сделали что-то не так, то ли Юлин организм оказался излишне капризным, но потом ничего не получалось.

Юля бросила окурок в стоявшую рядом урну и уставилась вглубь парка. Она еще помнила ностальгическую фигуру пионера, запускавшего в небо маленькую ракету; ряды скамеек с выгнутыми спинками, вечно облепленных старичками-шахматистами; мороженщицу с обшарпанной белой тележкой. Теперь на месте всего этого стояло сверкающее здание «McDonald’s», проглотившее заодно и добрую половину деревьев; а еще «Baskin Robbins» назывался тогда кафе «Россиянка» (по праздникам родители водили ее туда). Юля не знала, хотелось бы ей вернуть то время или нет. Конечно, хорошо снова ощутить, что впереди целая жизнь, но ведь ее новый вариант мог бы сложиться гораздо хуже нынешнего. Сколько людей не имеют того, что для нее является нормой, а она еще «нос воротит», мечтая о чем-то феерическом!..

Через парк, сокращая путь, тек жидкий людской ручеек. Юля не вглядывалась в лица, воспринимая, как в калейдоскопе, лишь смену цветовых пятен, но одно из них, ярко красное сверху и белое внизу, вдруг направилось в ее сторону.

…Господи, Наташка, что ли?.. — Юля присмотрелась внимательнее, — такая рыжая?.. Сколько ж мы не виделись? Да, почти год. Курсы закончили два года назад, а виделись… правильно, в прошлом году, тоже летом…

— Привет, — Наташа улыбнулась, присаживаясь рядом, — смотрю, ты или не ты….

— Я, — Юля обрадовалась. Это был человек из ее маленького, почти несуществующего, но собственного мирка.

— На солнышке греешься? — Наташа достала сигарету, — зарабатываешь «свекловичный загар»?

— А что еще делать? — первый радостный порыв прошел, и Юля судорожно думала, о чем они могут поговорить. Что осталось у них общего?

— Так и не работаешь? — спросила Наташа.

— Пашка не разрешил. Говорит, лучше сам буду платить тебе зарплату.

— Кто б мне такое предложил, — Наташа вздохнула, — а я три фирмы тяну. Сейчас, вот, бегу из налоговой. Проверку на нас «доброжелатели» наслали, но, вроде, отбились малой кровью. Ты не представляешь, что сейчас за система налогообложения!..

Юля вдруг подумала, что этот человек уже не принадлежит ее миру и радовалась встрече она зря.

— …Детей у вас так и нет? — Наташа на полуслове оборвала профессиональные рассуждения.

— Откуда ж они возьмутся?

— Ну, муж-то ведь есть, — чувствовалось, что Наташа настолько довольна собой, что проблемы, касавшиеся других, выглядели мелкими и легки разрешимыми.

— Он весь в делах. Я его почти и не вижу.

— Главное, чтоб деньги в дом носил, — резюмировала Наташа беззаботно, — а то некоторые, лежат на диване целый день и ждут, когда жена продукты купит, да еще пожрать приготовит… слушай, прошлый раз ты рассказывала, что у тебя «роман»…

— Да не было никакого «романа»! — Юля с трудом вытащила из небытия улыбающееся лицо с ямочками на щеках и высокую атлетическую фигуру мужчины, от которого осталось только имя. Разве можно это назвать «романом»? Скорее, очередная (после попытки работать) форма протеста, ведь никакой любви там не было и в помине. Позже Юля поняла, что вела себя, как маленькая девочка, поступающая назло родителям, если те не покупают ей куклу. Правда, для маленькой девочки существовал готовый рецепт — вместо куклы, она б получила хорошего ремня, и сразу усвоила, что идти против родителей не стоит; Юле же, для осознания бесперспективности своей затеи, потребовался целый месяц. Роль «ремня» в ее случае выполнили невероятные стечения обстоятельств, подействовавшие не менее болезненно и поучительно, чем исхлестанная попа.

К примеру, когда Андрей пригласил Юлю к себе (его жена находилась в командировке), то не смог открыть дверь собственной квартиры, сломав в замке ключ. Потом, когда они собрались выехать на природу, не завелась машина, и пришлось, как дети, целоваться в кино. Потом она умудрилась перепутать место встречи; потом в назначенный час у него возникли незапланированные дела; потом у нее не вовремя пришли «месячные»; потом…. а потом Андрей просто пропал.

Неделю Юля томилась в ожидании звонка, но, в конце концов, успокоилась, решив, что стать любовницей ей не суждено и больше даже не пыталась отвечать ни на чьи заигрывания, во избежание разочарований. Кроме того, она сделала философский вывод, что насиловать судьбу бессмысленно, и случается только то, чему надлежит случиться. Ей не слишком нравилось слово «фатализм», но оно наиболее точно отражало состояние души.

Зато едва они расстались с Андреем, Юле стал постоянно сниться один и тот же сон. Она даже хотела написать в газету, типа «Приворота» или «Летучего голландца», чтоб помогли истолковать его, но почему-то было стыдно — вроде, даже если она подпишется лишь инициалами, все мгновенно узнают ее и будут смеяться, ведь только законченные лохи в двадцать первом веке могут верить снам.

Ничего особенного в том сне не происходило. Юля просто общалась с незнакомым, не похожим ни на кого мужчиной, который не являлся ни красавцем, ни атлетом (это могло б явиться хоть каким-то объяснением). Любовью они тоже не занимались, и, вообще, во сне отсутствовало эротическое начало — они только разговаривали, причем, на утро Юля ни разу не смогла вспомнить, о чем именно. Одно время она стала думать, что общаются они на несуществующем языке, но потом решила, что не может владеть несуществующим языком, даже во сне. Короче, очень странная фантазия…

Последние полгода сон снился гораздо реже. Юля тосковала, хоть и не могла объяснить, чего ей не хватает, что дают ей бесконечные, невоспроизводимые днем ночные беседы. Если только странный мужчина — это символ надежды, что когда-нибудь ее жизнь должна будет наполниться неким содержанием, приносящим радость и удовлетворение?..

Она пыталась вызывать сон искусственно — ложилась в постель и мысленно восстанавливала знакомые черты, но они не оживали, оставаясь бесполезным портретом…

Наташа докурила и поднялась, чтоб уйти, но передумала.

— Давай, выпьем чего-нибудь. Пить хочу — умираю.

— А?.. — вынырнув из воспоминаний, Юля посмотрела на нее, удивившись, что та еще здесь, — давай, выпьем.

Несмотря на то, что в поисках свободного места, между столиками бродило несколько посетителей с полными подносами, им повезло — два молодых человека встали, шумно отодвинув красные пластиковые стулья.

— Садитесь. Мы уходим, — сказал один, а второй улыбнулся:

— Приятно уступить место красивым девушкам.

Это походило на прелюдию к знакомству, но молодые люди, действительно, ушли.

— Я балдею, — оценила поступок ребят Наташа, занимая освободившейся столик, — ты что будешь, колу или пиво? Я-то колу, мне еще на работу возвращаться.

— Тогда и я, — Юля полезла в кошелек, решив, что ей деньги достаются гораздо проще, — угощаю.

— С удовольствием! — Наташа ушла внутрь кафе, а Юля принялась изучать публику, соотнося впечатления, полученные на скамейке, с теми, что возникали при детальном рассмотрении.

У девушки в розовом костюме, которая издали выглядела даже красивой, оказывается, на носу имелся большой, плохо запудренный прыщ. Две дамы, пожиравшие куриные крылышки, вблизи смотрелись совсем ужасно — их толстые белые ноги в не по возрасту коротких юбках явно портили аппетит соседям, а, вот… странно, этого мужчину Юля не видела со своего «наблюдательного пункта», потому что его столик закрывала пивная палатка.

Мужчина сидел над уже пустой тарелкой; перед ним был большой пластиковый стакан, но напитка в нем оставалось на самом донышке. Он курил, глядя на ползущие мимо автомобили. …Он похож… Мужчина повернул голову. …Нет, он не просто похож! Это ж человек из моего сна!.. Юля настолько растерялась, что глупо открыла рот. Конечно, ничего подобного не могло происходить в реальности — сны не могут материализоваться, но сходство было поразительным!..

— Эй! — Наташа поставила колу, — ты чего?

Юля перевела на нее взгляд, но ничего не смогла ответить.

— Юль, с тобой все нормально?

Юля кивнула и вновь повернулась к дальнему столику, но там осталась лишь неубранная посуда.

…Это глюки, — решила она с облегчением, но тут же заметила, что мужчина преспокойно идет по улице в направлении площади; и фигура его, и походка казались удивительно знакомыми — именно так он подходил к ней во сне. Потом мужчина затерялся в толпе, и Юля смогла перевести дыхание; правда, в голове остался такой сумбур, что ничего вразумительного она не могла даже подумать — не то, что сказать.

Наташа обиженно отвернулась, делая маленькие глотки из недовольно шипящей бутылки, и Юля почувствовала себя виноватой. С исчезновением мужчины, мысль о галлюцинации стала еще более уверенной. …Надо срочно возвращаться в реальность… Она тоже взяла ледяную бутылку и поднесла к губам. Сильно газированный напиток ударил в нос, окончательно приводя ее в чувство.

— Прикинь, — сказала она, — я только что видела мужика…

— Какого мужика?.. — Наташины мысли успели вернуться к налоговой проверке и прочим животрепещущим вопросам.

— Раньше он снился мне чуть не каждую ночь. Мы рассказывали о чем-то и мне было очень хорошо. А сейчас я видела, как он сидел, вон, за тем столиком.

— Мужики снятся при сексуальной неудовлетворенности.

— Но у нас ничего не было… — Юля опустила глаза, пытаясь припомнить — может, она все-таки что-то упустила в своих снах.

— Тут важен сам факт. Я читала в сонниках, что мужчина, тем более, незнакомый — это всегда к недостатку секса.

Юля быстро прикинула и пришла к выводу, что с сексом у нее все более-менее в порядке. Конечно, могло быть, и лучше, и красивее, но уж никакой неудовлетворенности, чтоб бредить этим по ночам, она, точно, не испытывала. Но разве Наташа поверит, если в сонниках написано по-другому? Еще на курсах Юля заметила, что она — бухгалтер по натуре и все у нее должно быть строго разнесено по счетам и сходиться до копейки без каких-либо вариантов.

— Допустим, — нехотя согласилась она, — но здесь-то он откуда, если, как ты говоришь, он — моя «эротическая фантазия»?

— Я думаю, — Наташа допила колу, — ты его когда-то видела, но не обратила внимания, а зрительная память зафиксировала образ; ну, либо он просто похож на твой сон. Ведь согласись, если не считать уродов и красавцев, все мужики похожи.

Юля поняла, что дальше обсуждать тему бесполезно. Она никогда не сможет объяснить, что это тот же самый человек, потому что чувствует это неизвестным, каким-то нечеловеческим чутьем, и секс здесь совсем не при чем.

— В «золотой клетке» у тебя скоро крыша поедет. Если твой деспот не дает тебе работать, иди, поучись еще чему-нибудь. Надеюсь, против учебы он не будет возражать? Какой-нибудь кружок вязания или макраме, — Наташа посмотрела на часы, — ладно, мне пора — обещала вернуться после обеда. Звони, телефон тот же, — она поднялась, подхватив пакет с документами.

— Позвоню, — Юля облегченно вздохнула; она чувствовала себя неуютно, понимая, что все происходит совсем не так, как ей внушают, а она не способна аргументировано отстоять свое мнение.

Наташа ушла и ее место мгновенно заняла молодая мамаша с сыном. Она пила пиво и курила, а сын ел мороженое; причем мамаша каждую секунду одергивала его, заставляя есть медленнее, потому что у него «и так болит горло».

…Зачем тогда купила, дура?.. — подумала Юля, но не стала дальше вникать в этот парадокс — у нее теперь появился свой безответный вопрос.

В принципе, о происшествии можно было и забыть — никакие жизненные обстоятельства не принуждали ее к поискам ответа, но что-то невнятно подсказывало, что она должна это делать; не объясняя, правда, зачем…

Не допив колу, Юля встала и не задумываясь, пошла в ту же сторону, что и странный мужчина . …Хотя откуда я знаю, куда именно он направился? Здесь же куча всякого транспорта и можно уехать в любую точку города, — она замедлила шаги и в конце концов, остановилась, — вообще-то я собиралась поискать Пашке летние туфли — старые как-то не смотрятся с новым светлым костюмом…

Процедура покупок с годами приобрела строго определенную последовательность. Сначала Юля обходила магазины, отмечая то, что Паше могло понравиться (у него самого времени на это никогда не хватало); потом, сузив круг поисков до двух-трех точек, уже совершенно конкретно ехала вместе с ним, и, как правило, без покупки они не возвращались.

Собственно, если б не подобное «развлечение», Юля не представляла, чем бы занималась, покончив с домашними делами, но именно сейчас ей совершенно не хотелось разглядывать витрины с обувью — в голове крутились неясные, обрывочные мысли, которые лучше всего приводить в порядок в одиночестве. Соответствовало настроению лишь одно известное ей место — уголок дивана в гостиной, где задернув шторы, можно создать иллюзию вечера, закрыть глаза… Она вышла на остановку, выглядывая в потоке машин нужную маршрутку.

Юля редко пользовалась «Жигулями», которые «презентовал» ей Паша после покупки нового «Фольксвагена», ведь в большинстве случаев спешить ей было некуда, а если перестать ходить по улицам и ездить в общественном транспорте, то при ее жизни, воспринимая людей только с телевизионного экрана, можно было просто разучиться говорить. Так стоило ли ради подобной перспективы забиваться в железную коробку, которая доставит тебя до места на какие-то жалкие полчаса быстрее? С другой стороны, вместе с практикой вождения, пропадала уверенность, хотя в автошколе Юля числилась лучшей среди девушек и даже экзамен сдала с первого раза.

Усевшись, наконец, в полупустую маршрутку, она уставилась в окно и через несколько минут поняла, что невольно выискивает в толпе фигуру в джинсах и зеленой футболке; именно так был одет знакомый незнакомец сегодня, а кто знает, во что он оденется завтра? И как тогда его узнать?..

Но Юле не повезло. Она доехала до своей остановки, а похожая футболка так и не появилась. Пора было выходить и вероятность встречи становилась совсем неправдоподобной.

…Если, конечно, он не ждет меня у подъезда… хотя встречу его, и что?.. — Юля свернула во двор и сразу окунулась из шумной суеты в спокойную зелень, среди которой на лавочках, словно сфинксы, восседали вечные старушки. Мужики за столиком разливали водку, а дети бегали, прячась в кустах и их яркие одежды мелькали вокруг рассыпавшимися бусами.

Юля представила, как незнакомец появляется из какого-нибудь подъезда и идет ей навстречу. …И что я буду делать, если он не обратит на меня внимания?.. А если обратит?.. Пожалуй, это был еще более интересный вопрос, и она решила: …Наверное, нам лучше не встречаться. Все должно оставаться на своих местах — сны снами, а реальность… Вот она, реальность — в среднем подъезде за розовыми шторами, которые я сама подшивала по высоте окон…

Юля вошла в квартиру и заперла дверь. Теперь, находясь в своей крепости, она могла фантазировать вволю и это ей ничем не грозило; прошла на кухню и первым делом закурила, удобно устроившись в углу.

…Зачем мне он? Вообще, кто он и что между нами общего? Ничего!.. — ответ почему-то расстроил Юлю. Ведь во сне они так замечательно общались, и зачем-то ей это было нужно, — конечно, в жизни он может оказаться самым заурядным, гораздо хуже занятого, но заботливого Паши. Или он, вообще, жулик… хотя я этого никогда не узнаю, потому что не могу ж подойти и сказать, типа, вы мне снитесь. Скажите, а вы кто?.. Тогда он, точно, сбежит!.. Если, конечно, он не врач-психиатр…

Здесь интересно другое, если это не моя фантазия, а реальный человек, то как он мог проникнуть в мои сны? Или Наташка права — я его где-то когда-то видела? Возможно. Но в нем нет ничего, чтоб на столько лет отложиться в памяти. Почему именно он? Есть же масса знакомых или просто симпатичных людей, но они почему-то мне не снятся…

Несмотря на то, что определенное смятение, вызванное непониманием ситуации оставалось, Юля успокоилась. Сейчас она даже пожалела, что все-таки не пошла по магазинам. Дома делать было абсолютно нечего, а безделье рождало мысли, тупо двигавшиеся по кругу, как карусельные лошадки, не внося никакой ясности, но и избавиться от них было невозможно. Они не пускали внутрь никаких посторонних ощущений, поэтому не хотелось ни есть, ни спать, ни смотреть телевизор или чем-либо заниматься.

Юля легла на диван. Умываться не стала, потому что Паша любил, чтоб она встречала его «при параде», а не как закоренелая домохозяйка. Уставилась в потолок, пытаясь воссоздать лицо незнакомца, но ничего не получилось — да, она, вроде, помнила его, но не могла описать словами. И как они могли разговаривать, если она не могла даже ни с чем сравнить тот язык? И, главное, о чем?!..

«Карусель» остановилась. Лошадка ткнулась в порожек, который поднимал перед ней карусельщик, когда заканчивалось время — дальше она не могла двигаться, пока этот порожек снова не провалится под пол.

…Так, о чем же мы говорили?.. Нет, этого нельзя вспомнить. Это можно только почувствовать заново. Но когда это случится?.. Он же не приходил уже больше месяца, и может совсем не появиться, если материализовался в этом мире… Господи, что за глупости я несу?!.. Как можно материализоваться из сна? Надо думать о чем-нибудь другом… или пойти приготовить лобио?..

В принципе, сегодня она не собиралась этого делать, но заодно и Паше будет приятно. К южным блюдам он пристрастился в студенческие годы, когда впервые попал в Армению. Что он там делал, Юля не знала — это происходило до их знакомства, и поэтому не особо ее интересовало; главное, что с тех пор блюдо, не сдобренное «охапкой травы», казалось ему пресным. А уж в таких мелочах Юля всегда старалась угодить мужу, благо теперь можно было купить любую экзотику, и кулинарные изыски давно перестали заканчиваться на социалистической петрушке с укропом.

Юля сидела, наблюдая за булькавшей на плите кастрюлей, вдыхала аромат приправ, расползшийся по всей кухне; мысли, так волновавшие ее пару часов назад, незаметно ушли, вытесненные простым и понятным бытом; она решала важную задачу — сколько еще минут дать блюду потушиться, десять или пятнадцать? Но тут зазвонил телефон, и Юля пошла в комнату, хотя прекрасно знала, что звонят не ей. Естественно, звонят Паше, а ее дело сообщить о его отсутствии и, если потребуется, дать номер мобильного. Так было всегда и это давно перестало пробуждать ревность от собственной невостребованности.

— Рыбка, — раздался голос самого Паши, — чем занимаешься?

Юля даже удивилась.

— Ничем, — приготовление пищи не являлось тем процессом, о котором стоило упоминать отдельно.

— Вот и отлично. У нас с Юркой созрела идея: июнь-то уже кончается, а мы еще ни разу не окунулись, так что готовься — вечером едем на речку, купаться.

— Да?.. — Юля растерялась, но быстро сообразила, что дело, скоре всего, в Юрке, Пашином компаньоне. У него почему-то на все хватало времени — и каждое лето возить жену в Турцию, и построить дачу с бассейном, и даже слушать бардов на фестивале авторской песни. С палаткой! Аж, целых три дня! (Юля только недавно из газеты узнала, что такой фестиваль несколько лет проводится в окрестностях их города), — что надо приготовить? — спросила она.

— Умница, — похвалил Паша, — мы планируем шашлыки… а?.. — он засмеялся, прервав фразу, — вот, Юрка тут подсказывает — на звезды посмотрим, если досидим. Короче! Мясо заквашено; за бухлом заскочим, а за зеленью уже вряд ли — это за тобой, из расчета на четверых. Все ясно?

— Конечно.

— Часа через три будем. Успеешь смотаться на рынок?

— Я ж, как юный пионер…

— Ну, давай, — Паша положил трубку, не дослушав.

Юля вздохнула, но в этом вздохе чувствовалось больше радости, чем обиды. По существу, получался один из приятных сюрпризов, которых в ее жизни было не слишком много — так какая разница, выслушает муж ее старые глупые шутки или нет?..

Не задумываясь и даже не заглянув в кастрюлю, она выключила газ. …Три часа — не так уж много… Она взяла ключи от «Жигулей», лежавшие в ящике стола, и вышла на улицу.

Несмотря на то, что солнце давно перекатило зенит, было жарко. …А в водичке сейчас классно, — Юля остановилась, глядя на чуть покачивавшиеся тополя, словно банные веники, нагнетавшие зной, — а потом пройтись босиком по мягкой травке… правда, ведь уже конец июня! Но не ездить же одной на пляж? Стрёмно как-то — проще в солярий… Она посмотрела на часы. …Блин, если бабки с зеленью разошлись, будет мне, и речка, и травка! Пашка ж упрямый — потащится в супермаркет, а я, как всегда, буду виновата…

Гаражи находились совсем рядом — там их построили без всяких проектов еще в советские времена; теперь они портили вид перестроенного двора облезлыми воротами и матерными надписями на грязных стенах; да и стояли они как-то несуразно — с узкими промежутками, в которых вечно валялись пустые бутылки и воняло мочой.

Открыв тяжелый замок, Юля вступила в прохладный полумрак, но солнце ворвалось следом, осветив потеки раствора на кирпичных стенах, железные полки, канистры, колеса, и, главное, вишневую «семерку» с болтавшимся под зеркалом розовым зайцем, очень напоминавшим символ «Плейбоя» (он остался еще с Пашиных времен). Особой любви к машине Юля не испытывала, потому и зайца до сих пор не сменила на что-то более подходящее — для нее это было лишь средство передвижения; кусок полезного железа.

Открыв дверь, она уселась за руль, попробовала ногой педали. …Ура! Не забыла еще!.. Миновав двор, машина выползла на улицу и привычно заняла место в правом ряду. Юля никогда не стремилась кого-то обогнать — ей вполне хватало того, что она просто едет. Но ехать было одно, а парковаться возле рынка, где узкие улочки с утра превращались в автостоянки, совсем другое.

Она медленно катилась мимо плотного ряда машин (втиснуться между ними нечего было и мечтать), когда вдруг увидела свободное место. Правда, рядом разгружались фуры, а на стене, при желании, читалась полустертая надпись «Машины не ставить», но у нее такого желания не было. …Ну, отдам стольник, если начнут домахиваться. Зато прямо у ворот… Юля сама удивилась, как ловко вписалась в узкий коридор, и поспешно захлопнув дверь, скрылась в рынке, пока ее не ткнули носом в запрещающую надпись.

Торговаться она не умела, поэтому походы на рынок не занимали много времени — главное было, увидеть нужный товар; да, еще очень важно было ничего не забыть, иначе приходилось возвращаться, ругая себя, и настроение сразу портилось. Но сегодня все необходимое сосредотачивалось в одном месте, и процесс занял не более двадцати минут. Довольная, с полным пакетом она вернулась к машине; огляделась — нет ли претендентов на стольник, но вместо охранников, вдруг увидела мужчину в зеленой майке; он стоял спиной и беседовал с водителем фуры, опершись рукой о пыльный бок огромной белой кабины. Юля почти забыла об утренней встрече — та превратилась в часть вернувшегося после долгого перерыва сна; и Наташа, наверное, ей тоже приснилась, а тут…

Юля в растерянности опустила пакет на землю. …Так что, это все-таки реальность?.. Нет, то, что я вижу, точно, реальность, но снова тот самый мужчина?.. Зачем?.. Впрочем, какая разница — все равно я не представляю, что делать со всем этим дальше, — и, тем не менее, она продолжала стоять, наблюдая, как водитель улыбнулся, пожал мужчине руку — похоже, они о чем-то договорились. Потом мужчина повернулся; его взгляд безразлично скользнул по Юлиному лицу, однако этого мгновения хватило, чтоб появилась уверенность — перед ней действительно живой обитатель сна! Причем, вариант, что она где-то когда-то его встречала, полная чушь — нельзя так помнить и так понимать взгляд случайного прохожего!.. Мужчина, тем временем, пошел своей дорогой, затерявшись среди палаток, заполнявших площадь перед рынком.

— …Эй, подруга!

Голос привел Юлю в чувство — оказывается, она, без всякой конкретной цели, пристально смотрела на водителя фуры.

— У меня весь вечер впереди, так что… — парень подмигнул, недвусмысленно ткнув пальцем себе за спину.

…Неужто я похожа на тех, кто трахается с дальнобойщиками?.. Как там их? «Плечевые», кажется… (Передачу про таких проституток Юля видела по телевизору). Видимо, ее лицо изменилось, потому что парень усмехнулся:

— Ну, извини, просто ты смотрела так, что я подумал…

Юля погрузила пакет в багажник и с силой захлопнула его. Казалось, можно уезжать, но вдруг возникло знакомое чувство, будто она забыла что-то купить; нет, когда она выходила из рынка, его еще не было. Она повернулась к водителю, но парень уже выбросил из головы глупые фантазии и с интересом просматривал пачку документов.

…Собственно, а что страшного, если я спрошу, кто это был? Хотя… — Юля подошла к кабине, — да пусть воображает, что хочет!..

— Эй! — крикнула она, не найдя более подходящего обращения, — вы сейчас разговаривали… это ваш знакомый, да?

— Такой же знакомый, как и ты, — пробормотал парень, но вникнув в суть вопроса, поднял голову и неожиданно улыбнулся, — я лучше, посмотри, — водитель приосанился, — зачем он тебе? Придурок он, поняла! Я б на его месте культурно сел в поезд, взял холодного пивка… но каждый сходит с ума по-своему, да?

Юля почувствовала, как исчезает что-то жизненно необходимое; причем, она не могла объяснить, что именно. Это была не потеря близкого человека, не крах мечты, не осознание того, что заветному желанию не суждено сбыться — это… это как изменение линии жизни, и все теперь не только пойдет наперекосяк, а не будет вообще ничего хорошего; никогда! Почему-то представились горы знакомых вещей, которые сыпались с высоты и исчезали, не долетев до земли; там было абсолютно все, от кастрюль до новой, купленной полгода назад шубы. Ощущение мгновенно образовавшейся пустоты сделалось настолько гнетущим, что не вызвало даже сожаления, а лишь полную растерянность, справиться с которой невозможно, ведь она охватывала все стороны бытия, не оставляя ничего, на что можно опереться.

— …Да хватит плакать! Было б о ком!..

Юля и не заметила, как из глаз выкатилась пара слезинок.

— Не расстраивайся, — продолжал водитель, — еще встретишь кого-нибудь нормального, поженитесь, заведете детей; он заработает кучу бабок, и будешь в шоколаде…

При последних словах Юля улыбнулась, подумав, что как раз «шоколада» у нее предостаточно, а то, что она теряет, не имеет названия. Сюда даже не годилось такое емкое понятие, как любовь; это было на каком-то совсем другом уровне!

— Поверь, — водитель скорчил смешную гримасу, — с таким все равно ничего хорошего не будет; бродягам постоянная женщина не нужна. Сейчас, вот, он, хрен знает с чего, решил махнуть со мной до Белгорода, хотя никому он там не нужен, никто его там не ждет; потом двинет еще куда-нибудь. Подумай трезво, зачем тебе такой мужик?

Юля подумала. Но если б она искала нового мужа или, к примеру, любовника, то все было б правильно. …А я что ищу? Что мне нужно от «человека-сна»?..

— Ну, если вы оба такие сумасшедшие, — водитель расценил ее молчание, как несогласие, — подъезжай ближе к полуночи и попробуй уговорить его остаться или сама езжай с ним; мне по фигу — я без напарника, так что залезайте на спалку и трахайтесь, сколько влезет.

— Да нет, спасибо… до свиданья.

Вещи в голове перестали сыпаться, оставив вокруг голое, звенящее пустотой, пространство; находиться в нем было нестерпимо. …Скоро уж Пашка приедет — ругаться будет, что так долго… — Юля поспешно села в машину, но прежде, чем встроиться в медленно ползший мимо поток, еще раз оглянулась на длинную темно-синюю фуру с белой надписью на боку «Krause & Krause». …И что мне это дает?.. Нет, не так — зачем мне это нужно?.. Тем более, и сон-то мне не снится уже сколько времени…

Мысли постепенно возвращались в привычное русло. Она снова взглянула на часы — времени оставалось только, что если не будет пробок, успеть перемыть зелень и переодеться.

Паша появился точно, как и обещал.

— Готова? — спросил он, хотя прекрасно видел стоящие в коридоре пакеты. Из одного задорно торчал пучок кинзы; в другом, пузатом и гладком, угадывалось покрывало, а сама Юля, в джинсах и футболке, курила на кухне. Всплеск эмоций у нее иссяк, унеся с собой противное, высасывающее мозг ощущение неотвратимости происходящего. …Всегда можно сделать выбор, принять какое-то решение, если знаешь, чего хочешь, а так… — в конце концов, она нашла подходящую формулировку, — абстрактная фантазия — продукт скучающего воображения…

— Рыбка! — Паша заглянул в кухню, — чего молчишь?

— Извини, задумалась, — Юля поднялась и поцеловала мужа в щеку — дежурно, без особой радости, но Паша не обратил на это внимания — такая форма общения сложилась годами и вносить в нее изменения никому даже не приходило в голову.

— Юрка с Ириной ждут внизу. Поедем на твоей.

Объяснять, почему они едут на «семерке», а не на «Фольксвагене», не требовалось. Это тоже являлось традицией, ведь Юля практически не пила, поэтому Паша в любых гостях мог отдыхать по полной программе — личный водитель всегда находился рядом. Нет, он не напивался, хотя… Юля помнила тройку неприятных моментов, но никогда не напоминала о них.

Когда они спустились вниз, Юра приветливо помахал рукой прямо из машины, а его жена посчитала нужным выйти; обняла Юлю, потерлась щекой о ее щеку, что символизировало дружеский поцелуй. Вообще-то они с Ириной виделись всего несколько раз, но коль уж их мужья успешно работали вместе, значит и они должны хотя бы выглядеть подругами — это негласное правило этикета современных бизнесменов.

Загнав «Фольксваген» в гараж, Паша пересел за руль «семерки». Юля не знала, куда они едут, но это и не имело значения — глядя на знакомые дома и улицы, она старалась окончательно порвать с «зеленой майкой», переключившись на речную гладь, мягкую траву, мокрый песок под ногами, и постепенно это стало получаться. Правда, к тому времени они успели покинуть город, влившись в поток разноцветных железных коробок, каждую пятницу уносивших одних к огородам с не окученной картошкой, а других к мангалам с аппетитным жареным мясом.

— Что нового? — Паше надоело молчать.

— А что у меня может быть нового? — удивилась Юля.

— Ну, не знаю. За день что-то же происходит.

— Встретила девочку, с которой учились на курсах, — вспомнила Юля.

— И как она? Довольна?

— Вполне. Ведет три предприятия…

— Знаем мы этих бухгалтеров, которые по сто предприятий ведут, — перебил Паша пренебрежительно, — баланс сдадут абы как, и больше их ничего не волнует, а потом приходит налоговая и начинается… ты ж ничего не понимаешь.

— Не понимаю, — согласилась Юля. …А кто в этом виноват? Я ж не дура. Дал бы мне возможность разобраться хоть в чем-то, я б и понимала, — но чтоб не начинать все с начала, она решила промолчать. Даже о своей работе Паша ведь никогда ей ничего не рассказывал, загадочно повторяя: — Меньше знаешь, лучше спишь; хотя по обрывкам телефонных разговоров Юля давно догадалась, что он просто торговал сельхозпродукцией, так как там чаще всего мелькали слова «мука» и «сахар».

Обе машины свернули на узкую дорогу, уходившую в лес. Сразу сделалось прохладнее, зато лучи заходящего солнца, до этого находившегося справа, теперь вспыхнули впереди, слепя даже сквозь черные очки. Паша вытянул руку в открытое окно, цепляя ветки растопыренными пальцами; Юля прикрыла глаза. Она знала, что разговаривать им больше не о чем и можно спокойно ждать, пока придет черед резать овощи — тогда она снова будет востребована.

…И все-таки, кто ж он такой? — мысли вернулись к «знакомому незнакомцу». Правда, теперь они сделались ровными и спокойными, как плавное покачивание «Жигулей», — путешественник автостопом… Если у него нет денег, он бы не пил пиво в кафе, а жевал рублевый пирожок на вокзале… Значит, он собирается в Белгород, а потом еще куда-то. Куда и зачем? А главное, какое отношение он имеет ко мне? Если нас что-то связывает, почему он меня не узнал? На рынке-то он смотрел, как на пустое место… С другой стороны, говорят, сны о чем-то сообщают — надо лишь правильно их толковать…

Машина подпрыгнула, и Юля открыла глаза. Оказывается, они уже катились не по дороге, а по зеленому лугу, прямо к блестевшей невдалеке речке. Справа виднелась палатка; откуда-то доносился детский смех, громкие всплески, голоса взрослых. Юра, ехавший первым, остановился на другом краю поляны, подальше от палатки. Паша стал рядом и все вышли. Юля, первым делом, сбросила босоножки, и одна ее мечта тут же осуществилась — пошевелила пальчиками, ощупывая прохладную шелковистую траву, вдохнула пахнущий тиной воздух… Да ради одного этого стоило сюда приехать!

Юра достал из багажника мангал и пакет с углем.

— Мужики, вы занимайтесь, а мы купаться, — Ира выскользнула из юбки. …Ножки-то кривоваты, — отметила Юля с чисто женским злорадством, и быстро последовала ее примеру.

Когда они уже брели к воде, Ира неожиданно спросила:

— Ты плавать умеешь?

— Конечно, а что?

— Значит, будешь меня спасать. Ужас как боюсь глубины и ничего не могу с собой сделать. Только теряю дно, аж дыхание перехватывает; самой, блин, смешно.

Юля пожала плечами. Нельзя сказать, что она плавала, как рыба, но не спеша, в свое удовольствие, переплыть такую речку могла даже несколько раз.

Дно оказалось приятным на ощупь, вода теплой, но сильное течение поднимало песок, делая ее мутной, поэтому Юля сразу поплыла к противоположному берегу; оглянулась на Иру, зашедшую по пояс и приседавшую там совсем по-детски. …Много теряешь, подруга, — она поплыла дальше, а когда снова ступила на дно, то, по положению палатки, поняла, что течение снесло ее метров на тридцать. Прямо напротив нее, визжа и брызгаясь, резвились дети, взрослые наблюдали за ними, лениво потягивая пиво; Ира так и стояла по грудь в воде, ласково омывая себе плечи; у мангала суетились Паша с Юрой. Это был свой мир, от которого ее отделяла сероватая лента реки; в ее же мире было тихо и спокойно, лишь невидимая птаха попискивала в кустах, да стайка пескарей, поднявшись к поверхности, оставила на ней несколько кругов, но и те быстро исчезли. Юля поднялась на берег. Простиравшийся до горизонта луг, смыкаясь с небом, рождал ощущение величия, к которому так хотелось примкнуть своей маленькой человеческой сущностью; и дышалось здесь легко — не как в городе, и глаз радовался спокойным краскам, а тело после заплыва, будто наполнялось силой…

— Юлька!

Юля обернулась — Паша призывно махал рукой, зовя жену; Ира, оказывается, уже присоединилась к мужчинам и нанизывала мясо, а Юра копался в машине.

Вздохнув, Юля вернулась к воде и погрузилась в нее, неспешно работая руками. Течение отнесло ее еще дальше, поэтому когда она пешком добралась до «лагеря», ее встретил аппетитный дымок и магическое шипение углей — пора было заняться зеленью, которую никто так и не удосужился достать.

Приступ веселья, обычно сопровождающий снятие первых шампуров, прошел быстро, и мужчины вернулись к будничному обсуждению коммерческих проблем. Ира, правда, сделала пару попыток отвлечь их (все-таки целый пластиковый стаканчик водки давал о себе знать), но безуспешно; в конце концов, она переключилась на Юлю, развлекая ее рассказами о сыне-пятикласснике, который ничего не ел, кроме гамбургеров, не хотел учить математику, не вылезал из компьютерных «стрелялок» и, вообще, его давно следовало выпороть, но при этом он был самым лучшим, самым талантливым и красивым. Юля не знала, как реагировать на поток абсолютно бесполезной, противоречивой информации, и лишь кивала, глядя, как на противоположном берегу садилось солнце.

…Хотя, будь у меня ребенок, может, и я б несла такую же чушь… — но в данный момент ей было ужасно скучно, поэтому прервав восторженный монолог, она снова пошла купаться; правда, без солнца это оказалось менее приятным занятием — потом захотелось даже побегать, чтоб согреться, но ведь глупо одной носиться по берегу, когда мужчины, изрядно выпив, разлеглись на траве, а Ира просматривала журнал, предусмотрительно оказавшийся в машине. Юля поймала себя на том, что мечтает, когда же все это закончится — дома она хоть знала, чем заняться — например, включить телевизор и щелкать каналами, пока не наткнешься на что-нибудь интересное.

Наконец, шашлыки были съедены, водка выпита, и все замолчали, мысленно решая, насколько успешно выполнена «культурная программа». Небо к тому времени, хоть и оставалось светлым, но солнце уже скрылось, сделав пейзаж серым и безрадостным.

— Предлагаю двигать отсюда, — нетрезвым голосом озвучил Паша общее настроение.

— Поехали, — встав, Юра открыл багажник.

Возражений не последовало, и через полчаса все уже стояли подле машин, оглядывая горку сгоревших углей, прямоугольник смятой травы и еще, в радиусе метров пяти, окурки, стаканчики, сигаретные пачки.

— Погнали, на фиг, — Паша открыл пассажирскую дверь, но Юля вдруг спохватилась.

— Погодите, — схватив пустой пакет, она принялась собирать мусор, извлекая из травы даже чужие пивные пробки.

— О, блин, санитар леса! — Ира многозначительно подняла палец, но не двинулась с места.

— Если хочет, пускай покопается в помойке, — пожал плечами Юра, и тут Паша не выдержал — видимо, слово «помойка», вызвало в нем совершенно конкретные ассоциации.

— Хватит дурью мучиться! — крикнул он зло, — иди сюда!

— Паш, пять минут, — Юля на секунду выпрямилась, переставляя пакет, — не свиньи ж мы, в конце концов.

— Кто как… — Паша залез в машину и хлопнул дверью.

Больше Юлю никто не доставал, но едва машины тронулись, Паша вернулся к прерванной теме.

— И давно ты записалась в партию «зеленых»? — спросил он, разваливаясь в кресле и закуривая.

— Никуда я не записывалась, просто… — Юля не знала, как взрослому человеку объяснить прописную истину, поэтому лишь пожала плечами, — я ж никого не просила — сама убрала и все.

— Быстрее можешь ехать? — Паша мрачно уставился на спидометр, — терпеть не могу, когда плетутся!..

— Тут же не шоссе. Юра, вон, тоже не особо гонит.

— Юрка пьяный — он ссыт! А ты трезвая!.. Ты что, ездить разучилась?.. И такой дуре я отдал свою машину!..

Обычно алкоголь не вызывал в Паше агрессии — мог он, конечно, попридраться по мелочам или, например, высказать, что она, типа, бесплатное приложение, приносящее только хлопоты и никакого толку, но Юля старалась не обращать на это внимания, так как и сама порой считала себя «приложением», причем, далеко не бесплатным. К тому же утром он, либо извинялся, либо делал круглые глаза и заявлял, что ничего не помнит, а, значит, ничего и не было. Но дурой муж еще никогда ее не назвал.

…Это следующий этап наших отношений, после которого может последовать все, что угодно, — невесело подумала Юля, — нет, ударить он меня не посмеет — завтра он станет прежним, вылупит свои дурацкие глаза… только думать-то об этом я теперь все равно буду…

Дальше они ехали молча. Паша задремал, поэтому Юля спокойно доехала до города; остановившись возле дома, заглушила двигатель и повернулась к спящему мужу. Голова его безвольно склонилась на грудь; одна рука свисала между ног, другая лежала на колене, сжимая в пальцах погасшую сигарету. Зрелище было не самое приятное.

— Паш, приехали, — Юля тронула мужа за плечо.

— Да?.. И что?..

— Пойдем домой. Я тебя сейчас уложу…

— Думаешь, я буду спать? — спросил он, не открывая глаз.

— Ты ж пьяный — ты уже спишь. Пойдем, Паш.

— Ты жена или не жена? Вот и доставь меня домой. Должна ж ты хоть что-то полезное делать, кроме сбора мусора в лесу? — он улыбнулся… вернее, нет — лицо его расплылось бесформенной маской, а глаза так и не открылись.

— Ладно, — Юля вышла из машины; распахнув пассажирскую дверь, осторожно потянула мужа за руку. Паша не сопротивлялся, даже наклонил голову, чтоб ей было удобнее. Юля ногой захлопнула дверь и повела мужа к подъезду, закинув его руку себе на плечо; дома помогла разуться, и аккуратно опустив на диван, вновь направилась к выходу.

— Куда? — пробормотал Паша, — а раздеть кормильца?

— Пойду машину поставлю.

— Потом поставишь….

— Я даже не закрыла ее.

— Что, совсем дура? — Паша открыл один глаз, — ее там уже нет… бросить машину открытой … это, точно, надо быть полной дурой. Смотри у меня… — он подсунул руку под голову и засопел.

Юля взглянула на часы. Одиннадцать десять — время для угонов, действительно, подходящее; быстро спустилась вниз, но машина стояла на прежнем месте и около нее даже не крутилось ни одного злоумышленника. От сердца отлегло, но ненадолго — она представила, как возвращается в квартиру, где ее за один вечер уже трижды обозвали дурой.

…Это ж может войти в систему, и тогда уже неважно, какими глазами он будет смотреть утром и что при этом скажет. Три раза — не один, случайный. Не зря говорят, что у пьяного на языке… Она села в машину, почувствовав себя относительно защищенной на пустынной ночной улице. …А что я могу в отместку?.. Да ничего!..

Мудрый Паша загнал ее в такие рамки, что она и правда, ничего не могла сделать — не было даже лучшей подруги, у которой можно переночевать, чтоб он проснулся утром в пустой постели и почувствовал, каково это — терять близкого человека… Юля еще раз взглянула на часы. …Половина двенадцатого. Надо, либо что-то предпринимать, либо ставить машину в гараж и возвращаться домой…

Мысль пришла совершенно ниоткуда. За весь вечер она ни разу не вспомнила о «человеке из сна», но вдруг поняла, что ей просто необходимо увидеть его. …Сон — это тоже часть жизни, причем, как оказалось, далеко не худшая!.. Сейчас самый подходящий момент и самое подходящее настроение… и не важно, что будет потом — Пашка сам виноват. Конечно, теперь ведь у меня есть моральное право подойти и сказать: — Эй, я вас знаю… я ж — дура; что с меня возьмешь?..

Она уверенно повернула ключ, отпустила тормоз и машина плавно покатилась вперед; покатилась сама — Юля расценила это как знамение, словно забыв, что наклон идущий от дома, задуман строителями для того, чтоб у подъездов не собирались лужи.

Стоянка пустовала; как и площадь, днем уставленная палатками. От этого рынок выглядел совсем по-новому, словно сбросив одежды и обнажив свое естество — серое и приземленное. Юля быстро нашла место прежней парковки, но увидела лишь одну фуру, а на месте второй — той, которую она искала, чернело большое масляное пятно. Растерянно огляделась, и в это время дверь кабины приоткрылась.

— Девушка, мы здесь. Если скучно, залезайте.

Водитель улыбался, да и был он достаточно пожилым, чтоб принять его за насильника, поэтому Юля не особо испугалась, но все-таки решила не подходить близко.

— Спасибо. Тут, рядом с вами стояла эта… «Krause & Krause», синяя такая. Куда она делась?

— Видал?.. — водитель повернулся к кому-то, находившемуся в кабине, — о, Славка — орел! Когда он успевает их снимать?.. — изнутри донесся веселый смех, а водитель снова обратился к Юле, — уехал он. Минут двадцать назад. Да ты не расстраивайся…

— Он один уехал? — перебила Юля.

— Женщины, точно, не было, — водитель расхохотался.

— А мужчины?

— Я что, следил за ним? Но если хочешь, крошка, ты еще можешь догнать его. Пока он пойдет по Окружной, да через город проедет, ты перехватишь его на Курском посту.

Где конкретно находился «Курский пост», Юля не знала, но слышала от Паши, что где-то «за танком»; а танк, гордо возвышавшийся на постаменте, это конец Юго-западного района.

— Спасибо, — сев в машину, она развернулась, да так ловко, что сама удивилась.

Нестись по пустому городу было легко и просто — ни пробок, ни пешеходов, но скоро Юля стала приходить в себя, пытаясь объяснить неожиданный кураж, и не смогла. …Это ж глупейшая затея! На рынке я могла заговорить с ним, а как я собираюсь ночью тормозить фуру? Ни один же нормальный дальнобойщик не остановится… Ну и пусть! Просто мне надо что-то делать, чем-то увлечься, а, может, даже почувствовать какую-то вину, чтоб потом стало легче простить Пашку. В конце концов, оттого, что я немного покатаюсь, никому ж хуже не будет… Миновав танк, судя по развороту башни, ожидавший неприятеля из Курска или Белгорода, Юля выскочила на трассу.

Тогда, днем, на номер она не удосужилась глянуть, поэтому, обгоняя редкие фуры, выискивала синий тент «Krause & Krause». …Как я его-то умудрилась запомнить?.. Но, значит, зачем-то запомнила — ничто в жизни не происходит просто так; и Пашка не зря обозвал меня именно сегодня, иначе б куда я делась? Лежала б сейчас с ним рядом, дышала перегаром и слушала храп, ожидая утро, когда он скажет, что не помнит никакой «дуры» и преспокойно уйдет на работу. Это было б по правилам… по его правилам. А я не хочу так! Пусть он не дал мне работать, но смотреть сны он не может мне запретить!..

Впереди возникло предупреждение: «Водитель, сбавь скорость! ПОСТ ГИБДД»; оно трезвило даже не пьяные головы. …Где же он есть? — подумала Юля, — что ж мне так и гнать до Белгорода? А если он, вообще, никуда не поехал, а просто ночует на другой стоянке?..

В свете прожекторов, установленных на стеклянной будке, одиноко маячила фигура в серой форме. Гаишник нехотя поднял жезл, сверкнувший, как волшебная палочка. Юля остановилась и помня Пашин совет — никогда не выходить из машины, опустила стекло. Гаишник наклонился, приложив руку к козырьку.

— Лейтенант Ковалев. Проверка документов.

Юля подала права и техпаспорт. Лейтенант долго изучал их, и вернув, снова отдал честь.

— Все в порядке. Можете следовать дальше, — но рука его взялась за крышу машины, вроде, удерживая ее. Видимо, ему было скучно стоять в одиночестве, поэтому он спросил не официально, — девушка, куда ж вас несет на ночь глядя? Времена сейчас, сами знаете — мужиков хоть просто убивают, а вас ведь еще и изнасилуют. Дождались бы утра и спокойно поехали, — хотя перспективу лейтенант рисовал совсем не радужную, глаза у него были печальными и совсем не злыми.

…Это только в анекдотах все гаишники — уроды…

— Надо мне, — Юля вздохнула, — здесь синяя фура с надписью «Krause & Krause» не проезжала? — она замерла, решив, что если гаишник ответит «нет», то… но он удивленно вскинул брови.

— Это вы ее преследуете? Надеюсь, проблема не криминальная? А то могу сейчас связаться с Горшечным…

— Не надо! — почему-то испугалась Юля, — но она проезжала?

— Минут десять… может, пятнадцать.

— Спасибо, — Юля включила поворот, показывая, что собирается трогаться, и вдруг вспомнила самое главное, — Горшечное — это туда, да? — она показала рукой вперед.

— Туда, — лейтенант улыбнулся, — там указатель будет. Эх, жизнь… — он вздохнул, убирая руку с машины, — раньше барышни ждали возлюбленных, а теперь гоняются за ними по ночам и…

Юля не дослушала его сентенций, резко стартовав с места.

После ярко освещенной площадки ночь ощущалась намного явственней, чем прежде, а ездить ночью Юля не привыкла. Нет, в городе она могла легко добраться из гостей домой, но здесь бесконечная лента асфальта, выхваченная тусклыми фарами из невидимого пейзажа, притупляла внимание; потом вдруг впереди вспыхивали две светящиеся точки, которые стремительно приближались и полоснув по глазам, словно лазером, мгновенно исчезали, оставляя за собой кромешную тьму. Юля сразу теряла ориентацию, и лишь через несколько секунд дорога проявлялась вновь. …Господи, и как люди рулят всю ночь?.. — она была близка к отчаянию, но тут блеснул указатель «Горшечное» и пост ГИБДД. Юля решила остановиться; в ожидании инспектора, она с удовольствием откинулась на сиденье, расслабилась, ощущая в ушах звенящую тишину.

Оказалось, что синяя фура «Krause & Krause» проследовала мимо поста минут двадцать назад; то есть, получалось, либо ошибся «заботливый лейтенант», либо отрыв увеличился.

Обычно Юля не ездила быстрее восьмидесяти, но в данный момент понимала, что если не прибавить, то погоня станет бессмысленной, ведь в большом Белгороде она никогда никого не найдет; да и неизвестно, задержится ли там «человек-сон».

Отъехав от поста, она робко притопила газ, и стрелка спидометра миновав отметку «100», плавно поползла дальше. Боковым зрением Юля видела, как промелькнули огоньки какого-то поселка, и тут машину вдруг стала бить дрожь, звук двигателя сделался надсадным. …Сейчас я улечу в кювет, — подумала, она, — как в кино, раздастся взрыв, красно-черным грибом поднимаясь над лесом, и меня не будет… Все ее существо в ужасе сжалось, но нога, будто прилипла к педали, и тут Юля поняла, что дальше давить ее некуда; взглянула на спидометр …Сто сорок! Похоже, из трехлетних «Жигулей» больше выжать уже невозможно!..

Постепенно Юля привыкла к устрашающему реву, и обгоняя очередную фуру, спокойно отметила, что тент у нее черный и без надписей. С ходу влетела в какой-то город с темными башнями высоток и широкой улицей, но никто не остановил ее за превышение скорости — похоже, городские менты уже спали, вверив город желтым глазам светофоров.

Постепенно дома стали терять в росте, и, в конце концов, снова начался лес… хотя, возможно, это были обычные посадки — Юля не вникала в такие тонкости.

…Сколько ж я проехала?.. А никакой фуры нет. Но не может она ехать быстрее! И что тогда?.. Куда меня несет?.. Впервые за время погони у нее началась паника. Юля реально ощутила, что находится одна, совершенно беззащитная, где-то посреди безжизненного пространства и несется навстречу полной неизвестности. …Может, оставить эту идиотскую затею и тихонько вернуться домой? Пашка, небось, спит и даже не поймет, когда я вернулась. А эта поездка пусть останется самым большим приключением в моей жизни…

Юля стала осторожно отпускать педаль; скорость упала — на мгновение ей показалось, что машина остановилась, но спидометр показывал ее стандартные «80». …Блин, парадокс — раньше это казалось очень приличной скоростью, а теперь я ее просто не ощущаю. Что значит, за лучшим всегда перестаешь замечать хорошее…

Машина несколько раз чихнула, дернулась, словно споткнувшись, и вдруг наступила тишина в которую снаружи ворвался резкий крик какой-то ночной птицы. Впереди, на сером полотне стали заметны трещины и наконец машина остановилась уже реально. Юля испуганно уставилась на продолжавшую светиться приборную доску и увидела, что стрелка «бензин» твердо стоит на нуле. Сигнальная лампочка рядом с ней не горела уже почти год, но Паше недосуг было заняться ремонтом.

Чтоб не сажать аккумулятор, Юля повернула теперь бесполезный ключ, и стало темно — ни огонька вокруг, лишь мертвый неподвижный лес; даже машины, которые до этого, казалось, неслись одна за другой, слепя ее, разом пропали. Юля закрыла лицо руками и слезы хлынули сами собой, ведь утром, возможно, кто-то и остановится, чтоб помочь, но сейчас?.. Сейчас могли остановиться только с определенной целью, о которой лучше не думать. …Но что-то же надо делать… — шмыгнув носом, она взглянула на часы, — четверть третьего… я с ума сойду, пока дождусь рассвета… если, конечно, дождусь…

Мимо пронесся КамАЗ, и по двери застучали мелкие камешки, что доказывало — жизнь в этом мире все-таки продолжается. …Что лучше, выйти и попытаться «голосовать» или затаиться до утра? Наверное, второе. Кто знает, какие мысли придут людям при виде девушки на дороге? Прав был лейтенант — безумный поступок, за который неизвестно чем придется платить…

Юле стало очень жаль себя. …Оказывается, Пашка-то прав, назвав меня дурой, и зря я взбесилась — на правду нельзя обижаться. Господи, только б вернуться живой и здоровой! Я даже в мыслях не попрекну его!.. Я домой хочу!!.. — неожиданно она вспомнила, что так и не присмотрела мужу туфли, — что же теперь будет, он ведь никогда не купит их сам!.. Воспоминание вызвало новый поток слез; Юлю трясло, из горла вырывается сдавленный, булькающий звук… и тут салон наполнился ярким светом, а через секунду она услышала звук, похожий на вздох могучего животного. …Это конец!.. — она сползла под руль, наивно надеясь что ее не заметят; зажала рукой рот, стараясь остановить предательски стучавшие зубы… но ничего не происходило. Робко подняв глаза к зеркалу, Юля увидела огромную квадратную кабину почти прижавшуюся к ее багажнику. …Идиотка! Я ж вырубила и «габариты»!.. — сообразила она, — сейчас бы из меня сделали лепешку!.. Но радость от того, что осталась жива, была недолгой — в хорошо просматривавшейся кабине сидели двое мужчин, которые что-то обсуждали между собой. …Машину отдам… если хотят, пусть и меня трахнут, только б не убили… Ведь не убивают же проституток, которые стоят на трассах. За что их убивать?..

Дверь грузовика открылась; один из мужчин спрыгнул вниз; послышался шорох шагов. Юля зажмурилась. Ей показалось, что она не только перестала дышать, но и сердце перестало биться. …Надо ж было поднять стекло!.. Хотя, какое там стекло?..

— Ну что, есть там кто-нибудь?! Или тачка брошенная?..

— Сейчас гляну!

…Нету меня! Господи, помоги мне!.. Умоляю!..

Шаги стихли, и Юля поняла, что мужчина остановился.

— О, блин! Тут девушка!.. — рука тронула Юлино плечо, — вы живы? — в голосе не чувствовалось агрессии… хотя все в мире так обманчиво, — не бойтесь, я ничего вам не сделаю.

Юля приоткрыла глаза. …Это же сон! Вся эта поездка — сон! Только Пашкино гнусное поведение могло вызвать такие кошмары! На самом деле я лежу в постели и ко мне, наконец, вернулся мой принц!..

— Девушка, — «человек-сон» улыбнулся, — вы в порядке?

— У меня кончился бензин, — пролепетала Юля, но вдруг подумала, что это какой-то другой сон, ведь разговаривают они совсем не так и не о том, а лучше б вернуть старый вариант, — только давай говорить, как раньше, — она вылезла из своего укрытия, — ты не помнишь, о чем мы всегда говорили?

«Человек-сон» убрал руку и посмотрел удивленно.

— Девушка, с вами действительно все в порядке? Что-то я не припомню, чтоб мы были знакомы.

— Да?.. — растерялась Юля, — то есть, я не сплю?..

— Я не знаю, спите ли вы, но я…

— Ну, что она там, живая? — громкий голос водителя, высунувшегося из кабины, окончательно развеял Юлины иллюзии — перед ней стоял незнакомый человек, никак не связанный с ночными видениями и, следовательно, ожидать от него можно было чего угодно, как и от любого другого.

Страх вернулся, но уже не такой панический и безрассудный; к нему примешивалось любопытство — с ней же все-таки разговаривали, а не кинулись сразу убивать или насиловать. …Значит, все не так уж плохо. Надо попытаться договориться с ними. Только откуда они взялись? Как я смогла обогнать их и даже не заметить?..

— Все в порядке! Я сейчас! — крикнул незнакомец и снова повернулся к Юле, — девушка, может, вас подбросить до заправки или до поста ГАИ? Здесь вы не найдете бензина.

— Да, наверное, — Юля почувствовала, что ноги затекли, и надо немедленно выйти, иначе их сведет судорога — у нее иногда бывало такое от долгого сидения.

Она неуверенно открыла дверь и вылезла из машины; расправила плечи, вздохнув полной грудью. Физическое состояние нормализовалось, чего нельзя было сказать о душевном. …Зачем тогда я все это делала?..

Незнакомец смотрел пристально, словно оценивал ее умственные способности. …Может, он и прав — я просто сошла с ума… ну, исходя из того, что разумного ответа у меня нет…

Открытие было не самым приятным, но незнакомец, видимо, сделал другой вывод, потому что взял Юлю под локоть и повел к МАЗу.

— Ну, леди, ты даешь! — восторженно произнес водитель, разглядев Юлино лицо, — никогда б не подумал, что ты рванешь в погоню! Блин, теперь вижу — ты такая же, как и твой приятель! Точно, сладкая парочка! — он засмеялся, — это ты караулила нас тут? А чего свет-то потушила — мы б снесли тебя за милую душу.

— Бензин у нее кончился, — пояснил за Юлю незнакомец.

— Ну, леди, когда выезжаешь на трассу, за бензином надо следить, — водитель покачал головой, — я б поделился, но твой «конь» соляру не кушает.

— Слав, а до заправки далеко? — спросил незнакомец.

— Километров пятнадцать.

— Может, заедем, а потом привезем ее обратно?

— Туда мы, естественно, заедем, а, вот, обратно… Понимаешь, мне надо машину напарнику отдать — ему сегодня за товаром ехать, так что он уже ждет, а на эти туда — обратно не меньше часа уйдет. Ничего, девка она авантюрная — на заправке переночует, а утром любая попутка ее до машины добросит.

— Давай хоть так. Залезай, — незнакомец он подсадил Юлю в кабину, и вскарабкавшись следом, захлопнул дверь. Двигатель взревел, и объехав «Жигули», фура стала набирать скорость.

— Граждане влюбленные, — водитель повернулся к смотревшим в разные стороны, пассажирам, — что-то я не наблюдаю счастья на ваших лицах. Девушка, а как вас зовут?

— Юля.

— Борис, — незнакомец протянул ей руку.

— А я — Слава, если кто не в курсе. Юль, объясни — чего ты гналась за мужиком-то? Сидите, как не родные — ни хрена я не пойму в этой ботве.

— Я сама не пойму… в этой ботве, — рассказывать реалисту о всяких глупых снах, было просто смешно — наверняка тогда ее в четвертый раз обзовут дурой. …И будут правы на сто процентов!.. — решила Юля.

— Случится ж такая хрень, — вздохнул Слава, обидевшись, что с ним не захотели поделиться тайной.

Заправка встретила их полной темнотой — если б не всезнающий Слава, ее б никто и не заметил.

— Странно, — он притормозил, надеясь все-таки разглядеть признаки жизни, — сколько раз заправлялся тут ночью… Юль, ну, что решаешь? Едем дальше или останешься? Учти, следующая будет километров через семьдесят, почти под Белгородом.

— Так далеко? — испугалась Юля.

— Есть ближе, но ночью они, точно, не работают.

— А как я оттуда доберусь?.. — при этом она подумала, что все равно так будет лучше, чем сидеть одной, посреди леса на закрытой по непонятной причине АЗС.

— Тут два варианта, — продолжал рассуждать Слава, — либо заправщица заболела, либо бензин кончился. Если заправщица, то утром придет другая смена, а, вот, если бензин?.. Но это вряд ли — сюда, насколько я знаю, регулярно привозят.

— Мы остаемся, — сказал Борис.

Юля решила, что ослышалась, но Славе фраза тоже показалась странной.

— «Мы» — это значит, вы вместе? — уточнил он.

— Ну, не бросать же девушку одну в чистом поле? А мне спешить некуда — завтра поймаю другую попутку, и все дела.

— Не скажу, что вы оба психи, но веселые ребята, это точно, — заключил Слава, скептически качая головой.

Юля сидела совершенно обалдевшая, и очнулась только когда Борис, вытащив со «спалки» сумку, перегнулся через ее колени и открыл дверь.

— Выходим, — сказал он, — конечная станция.

Юля молча выпрыгнула из кабины; услышала, как Борис захлопнул дверь. МАЗ взревел и обдав обоих жарким вонючим облаком, пополз дальше, натужно набирая ход.

— Пойдем, глянем, что там случилось, — бросив сумку на плечо, Борис направился к зданию.

Шорох шагов в ночи, будто дышавшей теплом и романтикой; безжизненное стеклянное строение; случайный попутчик, который мог оказаться, кем угодно… Юля подумала, что так начинается большинство триллеров, и сейчас им предстоит встреча с дьяволом, явившимся, то ли из прошлого, то ли из будущего. Будет море крови, а в конце… здесь сюжеты рознились, в зависимости от настроения режиссера.

Однако все оказалось намного прозаичнее. Над окошком кассы белел листок, и когда Борис осветил его зажигалкой, Юля прочитала отпечатанные на принтере строчки: «АЗС временно работает с 7.00 до 24.00».

— До открытия… — Борис посмотрел на часы, — три часа. Но главное, бензин есть, — в его голосе чувствовалось облегчение. Видимо, при виде мертвой станции ему приходили мысли, аналогичные Юлиным.

Он бросил на порожки сумку и уселся, достав сигарету.

— Тебе не холодно?

— Нет, — Юля тоже села, радуясь, что на ней старые джинсы и майка, а не платье; тоже закурила, бездумно вглядываясь в темноту, обрывавшую перспективу перед самым ее носом. Даже не верилось, что через пару часов робкий свет, возникнув на востоке, начнет разрастаться, постепенно возвращая миру знакомые очертания, оживляя из небытия краски и звуки.

— Зачем же ты искала меня? — Борис повернулся к девушке.

— Сама не знаю, — произнеся эту абстрактную фразу, Юля подумала, что, наверное, лучше все рассказать, положив конец этой странной истории, а завтра заправиться и к обеду предстать перед Пашей с покаянием. …Скажу, что сильно обиделась и из принципа, ночевала в машине. Не выгонит же он меня?..

— Слава пытался объяснять… — Бориса явно не устроил ответ, — но я не могу вспомнить, чтоб у нас были хоть какие-то отношения. Ты красивая, смелая, но я тебя не знаю.

— Похоже, тебя я тоже не знаю, — однако мысль об отношениях выглядела новой и интересной, впервые заставив подумать о «человеке-сне», как о мужчине.

…Нет, Паша реально круче… зато этот добрый, и он не считает меня дурой… пока не считает… — Юля вздохнула, но не с сожалением, а, скорее, от умственного напряжения — пытаясь выстроить мысли в логическую цепочку.

— Несколько лет назад… — начала она и тут же поняла, что начала не с того, — ты веришь снам?

— Я не вижу их, — Борис выбросил докуренную сигарету.

— Так не бывает. Я где-то читала, что сон обязательно состоит из двух стадий — глубокий сон, когда мозг отключается полностью, и кратковременной, когда и возникают сны. Эта, вторая, стадия длится всего минуты, поэтому многие сны не запоминаются, но видят их все.

— Может быть. И что там, в твоих снах?

— К сожалению, конкретики я мало помню, но там постоянно фигурирует человек, очень похожий на тебя. Не знаю, как объяснить… это, вроде, внутренняя память… нет, теперь я понимаю, что это не ты!..

— И чем вы занимаетесь с тем человеком? Ну, во сне.

— Разговариваем. Не знаю о чем и на каком языке, но у меня осталось ощущение голоса и такое обволакивающее чувство благости, что ли.…

— Со мной так никогда не было. Хотя хотелось бы, — Борис усмехнулся, — понимаешь, я писатель…

— Правда?!.. — Юля никогда не общалась с писателями.

— Если честно, я не издал еще ни одной книги, но пишу.

Юля подумала, что для начинающего автора он староват (в этой роли ей почему-то виделся розовощекий юноша, декламирующий стихи в школьном актовом зале), но, с другой стороны, неизвестно, когда к кому прилетает Муза. Возможно, через много лет окажется, что он — гений, не понятый при жизни; ведь бывало ж такое в истории.

— И о чем ты пишешь? — спросила она, решив, что, если это окажутся детективы или фантастика, то не только сейчас, но и через много лет он не будет никому нужен.

— О жизни, о людях, о природе… короче, о том, как все в этом мире сосуществует; о Боге, который живет в каждом из нас… в общем, это ближе к философии, чем к беллетристике.

— Интересно, — сказала Юля, подумав при этом, что вряд ли осилит книгу с одними философскими рассуждениями.

— Понимаешь, я не знаю, откуда это убеждение, но мне кажется, что понятие Бога гораздо шире, чем преподносят канонические религии… ну, хотя бы потому, что этих религий слишком много. Я, конечно, не богослов и не владею вопросом в совершенстве, но посуди сама: как Иисус, Аллах, Будда и все прочие уживаются на небе? Они ж должны тогда как-то общаться, но об этом нигде ничего не сказано. А если считать их одним богом, имеющим у разных народов разные имена — сейчас это модная теория, то почему у них разные истории, разные ритуалы?.. Да вообще все разное!

Юля, никогда не забивавшая голову подобной ерундой, вдруг вспомнила, как только что, совершенно неосознанно, обращалась к Богу, как к последней инстанции, и получается — неизвестно еще, что привело в нужное место и в нужное время именно Славину фуру, а не какую-нибудь другую. Но сформулировать все это она не смогла, поэтому спросила:

— И что?

— Вот я и хотел бы понять, что.

— Понял?

— Пожалуй, нет. Но лично мне кажется, что Бог везде — он не имеет конкретного обличья, а рассеян среди всего живого…

— А что тогда на небе? — собственно, Юлю не особо волновало местонахождение Бога, но требовалось скоротать время, а самой ей рассказать было не о чем.

— Не знаю, — Борис вздохнул, — может, совсем ничего, кроме звезд и планет… но уж рая там нет, точно! Весь наш рай, а вместе с ним и ад, находятся здесь, на земле.

— Значит, умирая мы никуда не попадаем, а, типа, исчезаем?

— Почему? Искра божья, которая есть в каждом, не может исчезнуть. Думаю, она просто переходит в другую оболочку.

— …но если туп, как дерево, родишься баобабом, и будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь… — процитировала Юля.

— Возможно, и так….

Вдали появились яркие точки фар. Приближаясь, они выхватили из темноты фрагменты леса, похожие на театральные декорации, и вдруг Юля увидела первого «актера». …Волк! — подумала она испуганно, хотя вблизи никогда не видела этого зверя, — да нет, в наших местах их же давно уничтожили!..

Животное вышло на обочину и остановилось, пропуская машину. Та промчалась мимо, будто опустив за собой занавес, и Юле показалось, что стало еще темнее, чем прежде.

— Ты видел его? — она сжала руку Бориса.

— Кого?

В ответ послышалось рычание. Когда появились очередные фары, стало видно, что животное не одно — это была целая стая, но не волков, а собак самых разным пород, и они, оказывается, подошли уже совсем близко.

— Я боюсь… я читала, что они нападают на людей.

Один из псов, в роду которого явно преобладали овчарки, отделился от стаи, но тут снова стало темно. Борис поспешно щелкнул зажигалкой, и зверь остановился всего в паре шагов, страшно морща нос; из оскаленной пасти струйкой потянулась слюна, шерсть на загривке поднялась.

— Не двигайся, — прошептал Борис.

— Мамочка… — Юля впилась ногтями в его руку.

— Ничего не бойся.

Юля увидела, что человек и собака, не мигая, смотрят друг на друга. …Господи, я не хочу умирать!.. Сейчас они все кинутся… надо же что-то делать… Но тут пес попятился, поджал хвост и потрусил обратно к трассе, а следом за ним и вся стая, повизгивая, исчезла в темноте.

Облегченно вздохнув, Борис сунул зажигалку в карман.

— Прости, — Юля разжала онемевшие пальцы, — я тебя, кажется, оцарапала. А как это у тебя получилось?

— Я сказал им, что лучше разойтись миром.

— Я серьезно, — обиделась Юля.

— И я серьезно. Я отыскал в нем ту самую божью искру, несущую добро и любовь, и пес меня понял.

— Это, типа, согласно твоей теории?

— Ну, какой теории?.. — Борис усмехнулся, — просто я думаю, что мир устроен именно так. Ты вся дрожишь…

— Это от страха. Сейчас пройдет.

Борис обнял девушку, и Юля почувствовала, что остатки страха испарились; всего секунду назад она собиралась спросить, что будет, если стая вернется, но теперь вопрос показался глупым — если они и вернутся, то только для того, чтоб улечься у их ног. И, вообще, это самая замечательная ночь в ее жизни! Темнота, из пристанища миллиона опасностей, вдруг превратилась в огромное одеяло, как в детстве укрывающее от всех невзгод…

Так они и просидели молча, пока на горизонте не возникло едва заметное свечение, которое тут же отразилось в облаках, сделав их призрачно-розовыми; потом обозначился контур леса, а над полем, простиравшимся вокруг заправки, раздалась птичья трель, объявляя о наступлении утра. Это было совершенно сказочное ощущение, будто и ты сам рождаешься заново вместе с новым днем.

— Я никогда так не встречала рассвет! — сказала Юля восторженно.

— Я люблю рассветы, — Борис сильнее прижал к себе девушку, — и никто не сможет меня убедить, что Бог только создал мир, но не присутствует в каждой частичке этой ежедневно просыпающейся заново жизни. Разве нет?

Юле не хотелось разговаривать — окружающая картина настолько захватила ее, что всякая философия просто теряла смысл. Вместе с солнечными лучами, прямо у нее на глазах распускались цветы, появлялись бабочки и жужжали пчелы; птиц оказалось вокруг видимо-невидимо, а пустое шоссе казалось дорогой к солнцу… Не получив ответа, Борис замолчал, тоже окунувшись в это таинство рождения.

Однако ощущение сказки вскоре прошло. То ли в этом был виноват поток автомобилей, принесший с собой непрерывный гул и вонь выхлопных газов, то ли сам пейзаж, обретя конкретные формы, сделался более прозаичным.

— Как все-таки было здорово… — вздохнула Юля, освобождаясь от объятий, — мы почему-то всегда мечтаем о будущем; всегда нам кажется, что там будет лучше….

— Это глупая логика, когда настоящее считается лишь ступенькой к эфемерному «светлому будущему». Как правило, люди не доживают до него, а настоящее теряют безвозвратно.

…А ведь правда! — Юля растерянно посмотрела на своего нового «гуру», — и почему эта простая мысль мне никогда не приходила в голову? Действительно, ведь каждый день уносит кусочек жизни; так какой смысл надеяться на жалкий ее остаток, который неизвестно, будет или нет?.. Ей стало обидно за прожитые годы. …Все ж могло быть по-другому и такой рассвет, как сегодня, я б могла увидеть пять или даже десять лет назад!..

— Борь, — сказала она задумчиво, — почему мы не встретились раньше?..

— Как не встретились? — Борис засмеялся, — я ж приходил к тебе во сне, сама рассказывала. Может, я тебе все это уже говорил, только ты не запомнила.

— А может! — Юлины глаза азартно блеснули, и она, в порыве, схватила его руку, — точно! Я не подумала об этом!..

— Вот, видишь, — он снова обнял ее и как бы случайно взглянул на часы, — между прочим, половина седьмого.

— Уже? — Юля вспомнила о брошенной машине, о бензине, о Паше, с которым придется объясняться, но все это показалось настолько чужим, в сравнении с тем, что она испытывала в данный момент. …Все это нужно для будущего, — подумала она, — и машина, и Паша. Пусть они и остаются в своем будущем — зачем ломать сказку?..

— Кажется, к нам кто-то едет, — Борис поднялся; Юля тоже увидела, как красная «восьмерка» свернула с трассы.

— Чего это вы тут делаете? — удивился водитель, когда «восьмерка» остановилась. Похоже, его сбило с толку отсутствие поблизости автомобиля, но Борис улыбнулся.

— Сторожим. Как видите, за ночь никаких происшествий не случилось, а за работу мы хотим приобрести канистру бензина.

Девушка, сидевшая в «восьмерке», открыла дверцу.

— Сейчас нальем. Подождите минутку.

— А ночью вы почему перестали работать?

— Пусть сначала собак отстреляют, — водитель тоже вышел из машины, — раньше они хоть кур подворовывали, а теперь и на людей кидаются — ночью поссать не выйдешь. Это у нас, типа, забастовка. А вы давно сидите?

— Давно. С собаками, кстати, нашли общий язык.

— Ну-ну, — парень скептически покачал головой, обходя продолжавшую сидеть на порожках Юлю.

Ей так не хотелось уходить, что даже возникла нелепая мысль, чтоб бензин вдруг просочился в землю и им еще долго-долго пришлось ждать бензовоз. …Хотя какой в этом смысл? Настоящее ведь обновляется каждую секунду, становясь прошлым, которое такая же бессмыслица, как и будущее. Надо жить настоящим!..

Белые «Жигули» с привязанными к крыше удочками подкатили к одной из колонок, и Юля поняла, что уже мешает работать; встав, она вслед за парнем, зашла в тесный магазинчик, где торговали маслами и автокосметикой.

— А куда налить есть? Хоть в банку какую-нибудь.

— Зачем в банку? — парень достал новенькую канистру, — литров пять, наверное, хватит? А то нести тяжело…

— Донесем, — Борис тоже вошел в магазин, — я тебя провожу, на всякий случай, а то вдруг с машиной чего…

…А если ее, вообще, угнали?!.. — Юля с ужасом представила, что тогда будет, и как объяснить Паше, зачем ее занесло в Белгородскую область?.. Настроение сразу упало и даже прошедшая ночь перестала быть волшебной. …Хоть не возвращайся домой!.. Но взглянув на Бориса, уже договаривавшегося с водителем «Газели», она вдруг решила, — это ж опять будущее! Зачем я снова пытаюсь жить будущим? Когда оно станет настоящим, тогда и буду решать проблемы…

Как ни странно, машина стояла на месте, целая и невредимая, в блестящих капельках росы.

…Вот все и разрешилось само, — обрадовалась Юля, — а я могла б пятнадцать минут изводить себя мыслями, что было бы, если бы…. Как мудро все устроено в мире, если суметь правильно его понять…

— Ну, все, — Борис залил бензин, — пробуй.

Юля повернула ключ и двигатель послушно завелся.

…Можно ехать, — и тут она представила, как фигура в зеленой майке постепенно превращается в точку и, в конце концов, исчезает — ей захотелось плакать. Объяснить этого желания она не могла, ведь между ними не произошло ничего такого — они просто сидели и разговаривали. …Блин, как во сне!

— Счастливого пути, — Борис на прощанье помахал рукой.

— Спасибо, — конечно Юля должна была сказать какие-то другие слова, но они не находились; мысли сплелись в клубок, из которого торчали лишь обрывки глупых фразочек, типа «…ты открыл мне мир…», «…мне будет не хватать тебя…», «…мне было хорошо с тобой…».

Пройдя несколько метров, Борис уверенно вскинул руку с поднятым большим пальцем, будто показывая, что все в его мире прекрасно, но реально это означало совсем другое, и огромный белый «MAN» беспрекословно остановился; его блестящая труба вибрировала, а сам он излучал какую-то звериную мощь. Борис забросил в кабину сумку и влез сам. Юля уже не видела его лица, потому что в стекле отражалось всходящее солнце.

Взревев, «MAN» ринулся дальше. Первым Юлиным желанием было снова броситься в погоню, ведь за целую ночь, она так и не удосужилась узнать, где живет ее «человек-сон», чем занимается, кроме писания книг — ведь если их еще не печатают, то надо ж ему на что-то жить. …Может, он перебивается с хлеба на воду, пока я бездарно трачу тысячи!.. …Надо ж быть такой идиоткой!..

Тем временем, «MAN» уже спрятался за другими фурами. Нет, догнать его пока еще не составляло труда… Юля мотнула головой, возвращаясь к реальности и увидела вереницу машин; вдали окраины города, который вчера ночью проскочила так лихо; две огромные трубы, изливавшие в небесную лазурь красноватый дым — там была жизнь, в которую предстояло вернуться. Юля включила поворотник и дождавшись «окна», развернулась.

Пока она доехала до дома ночные приключения почти стерлись из памяти. …Почему происходящее ночью потом нам кажется сном?.. — она-то думала, что теперь наверняка запомнит, и лицо, и голос, и движения, а в результате осталось одно имя, которое совершенно не отражало сущности; остальное не удавалось восстановить, даже напрягая воображение. …Ну и пусть, — решила Юля, — значит, все правильно. Мы больше никогда не встретимся, и не надо нам встречаться — настоящее переместилось в прошлое. Зачем пытаться сохранить то, что сохранить невозможно?.. Но, по крайней мере, теперь я избавилась от навязчивого сна. Жизнь продолжается так, как и продолжалась… как и должна продолжаться. Главное, как воспримет Паша мое отсутствие. Поверит, что я ночевала в гараже? Хотя, почему нет? Я же — дура!..

Поставив машину, она поднявшись на свой этаж, осторожно открыла дверь. Тишина царившая в квартире пугала: …Может, он меня уже ищет?.. Или, еще хуже, подключил ментов? У него ж там куча друзей… Блин, тогда конец! Побега, даже неудачного, он никогда не простит… а если еще узнает, что я была с мужчиной!.. Сняла босоножки и замирая при каждом шаге, прокралась в спальню. Паша лежал, разметав руки; глаза были закрыты; дышал он ровно и почти неслышно.

Метнувшись в ванную, Юля быстро переоделась, умылась, избавившись от вчерашнего макияжа. …Теперь не важно, что он скажет, ведь происходящее ночью, это не более, чем сон…

— Паш, — она присела на край постели, — тебе еще не пора?

— А сколько времени?..

— Десятый час.

— С ума сойти, — он потер виски, — вроде, и водка не «паленая», и закуски валом… я вчера это, ничего? А то мне кажется, я ругался на тебя; ты уж извини….

— Все нормально, — Юля погладила его по голове. Она не верила в провалы памяти, но если муж избрал такие правила игры, то и она не будет устраивать «разборки» — все равно ничего не изменится, ни для него, ни для нее.

— Как же ты встала, что я не почувствовал?

— Я спала в зале, — засмеялась Юля, опуская глаза, — ты так храпел и вонял перегаром….

— Ладно тебе… Это ж не часто бывает, да?

— Конечно. Ну, оторвались вы вчера…

— Был повод — такая сделка!.. — Паша потянулся и сев на постели, поцеловал жену. От тяжелого духа Юля задержала дыхание, сжала губы, но отвернуться не посмела. Потом Паша поплелся в ванную, а она, откинувшись на постель, закрыла лицо руками — только сейчас, когда все опасности миновали, она почувствовала, как хочет спать. Надо было побыстрее приготовить завтрак, погладить мужу рубашку и тогда можно спокойно забраться в уютное теплое гнездышко…

Вздохнув, Юля встала и пошла на кухню.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Белгород показался на горизонте, когда солнце, радостно начинавшее день, исчезло в туче, которая возникла неожиданно, будто художник ненароком ляпнул по холсту широким грязным мазком, не удосужившись привести в соответствие весь остальной пейзаж.

— Сейчас вольет, — заметил водитель и замолчал. За время пути он успел рассказать Борису, и о жене, с которой не собирался разводиться, пока не поставит на ноги сына; и о «славной женщине», понимавшей его с полуслова; и о том, какая сволочь его хозяин, платящий гроши, а гоняющий «без сна и отдыха» — больше в его жизни не было ничего знаменательного.

— Думаешь?.. — Борис почесал затылок, и тут же, развеивая его сомнения, по стеклам забарабанили крупные капли.

— Я в город заезжать не буду, — сообщил водитель, — мне сейчас по Окружной. Тебя где высадить?

— Да где хочешь, — пожал плечами Борис, — была б крыша.

— Так устроит? — водитель прижался к обочине возле небольшого кафе.

— Вполне, — подхватив сумку, Борис спрыгнул во вздувшуюся пузырями лужу; перебежал стоянку, огороженную ровными белыми столбиками, заскочил в зал и остановился, переводя дыхание.

— Ух, ты! — удивился мужчина, одиноко сидевший за столиком — скорее всего, он являлся хозяином «Жигулей», мокших на стоянке.

— Потоп, — Борис пригладил волосы, отчего за шиворот потекли струйки воды, — но скоро кончится — туча небольшая.

— Тогда подождем, — мужчина посмотрел на часы.

— Вы в Белгород? — поинтересовался Борис, — не подбросите?

— Не, я из Белгорода. На Волгоград.

— Пусть будет Волгоград, — Борис присел за его столик, хотя зал был абсолютно пуст, — не возражаете?

— Да нет, — мужчина придвинул поближе тарелку с шашлыком и минералку; прищурился, пытаясь уловить в словах логику, но не уловил, — так я не понял, тебе куда надо-то?

— А я путешествую.

— Не, вдвоем, конечно, веселее, но такие, вот, путешественники, которые не знают, куда им надо… сунешь еще «пушку» в бок.

— Не суну, успокойся, — Борис вздохнул, — пошутил я. На фиг мне твой Волгоград… как, впрочем, и Белгород.

— Заказывать будете? — официантке надоело ждать, пока к ней обратятся, и она подошла сама.

— Буду, — Борис открыл поданное меню, — овощной салат, шашлык… нет, лучше курицу, и еще чай.

Девушка удалилась, а сосед, даже не доев последний кусочек, поспешно встал.

— Счастливо оставаться… дождь это… кончился…

…Ну и катись… — в окно Борис видел, как мужчина вышел на улицу, где поредевшие капли возбуждали круги на поверхности луж; в небе снова засияло солнце — туча будто вылилась полностью, не оставив после себя и следа. …Странный дождь, — подумал Борис, — такое впечатление, что он влил с единственной целью — загнать меня сюда. А какой смысл, кроме того, что мне вдруг расхотелось в Белгород?.. В принципе, в этом тоже есть свой смысл…

Поднимая волну, «Жигули» вырулили со стоянки; в точности следуя правилам, притормозили, хотя пропускать было некого, и через минуту исчезли из вида.

…А тогда куда? Зря или не зря возник Волгоград?.. На столе появился окорочок, салат из помидорных «лодочек» и огуречных колец. Борис взял вилку. …В Волгограде я еще не был, но он никогда у меня ни с чем и не ассоциировался; нет такого чувства, что там надо побывать… Но зачем-то ведь он возник вместе со странным дождем и единственным посетителем, не оставив других вариантов общения?..

Борис принялся за еду, мысленно представляя карту. …А ведь казалось, что в Белгороде меня непременно ждет что-то важное, и вдруг, как отрезало! Ладно, пусть будет Волгоград. Тогда лучше вернуться в Корочу; потом на Алексеевку, а дальше, видно будет…

Дождь перестал окончательно, и от асфальта, ломая перспективу, поднимался прозрачный пар; еще час и от водной феерии останутся лишь отдельные лужи. Официантка принесла счет; глянув в него, Борис подумал, что денег пока хватает с лихвой, и поворачивать к дому можно будет ближе к зиме; путешествовать в мороз — дело малоприятное и даже опасное.

Вообще, воспоминания о большом бревенчатом срубе на окраине хутора, состоявшего всего из трех домов, и населенного, кроме него самого, тремя стариками, редко вызывали в нем ностальгию. Там не было ни водопровода, ни канализации, ни газа; только электричество, бежавшее неизвестно откуда по провисшим между покосившимися столбами проводам.

За хутором тянулся овраг, который весной наполнялся водой, а к середине июня кишил комарами и пожирающими их лягушками. Огороды, являвшиеся основным средством существования, примыкали к лесу; оттуда периодически приходила кабаны уничтожавшие посевы, и когда бывал дома, Борис охотился.

В то время, когда он служил в армии, достать оружие не составляло труда, так как никто еще толком не разобрался, кому оно принадлежит: несуществующему Советскому Союзу, наскоро провозглашенной России или суверенным «братьям меньшим», поэтому он без особы проблем прихватил новенький АКМ и десяток «магазинов», которые хранил в старом сундуке.

Если б про автомат узнала милиция, могли б возникнуть серьезные неприятности, но, похоже, даже участковый из ближайшего райцентра не догадывался, что хутор обитаем. На топографических картах, вышедших после девяносто пятого года, его название, как и сотни других таких же, было нанесено тонким пунктиром, что означало «полностью вымерший», и это устраивало всех. Зная, что чужие там не появлялись уже несколько лет, Борис спокойно оставлял дом под присмотром деда Коли и двух бабок, Агафьи и Антонины, не сомневаясь, что даже если вернувшись однажды, не застанет никого из них в живых, на его имущество вряд ли кто-нибудь покусится.

Стариков Борис жалел. Всеми забытые и оторванные от мира, они шутили, что последним, виденным воочию транспортным средством, в их памяти остались танки с черными крестами, прошедшие здесь во время последней войны. Да и те проследовали мимо и сгинули в болоте, не причинив никому вреда, хотя тогда на хуторе обитало почти сорок человек. Может, кстати, в этом была только доля шутки…

О том, что «наши» победили, жители узнали от двух вернувшихся с фронта солдат. Оба умерли через год, и больше никаких новостей не было. Зато по привычке все хранили в заветных узелках пожелтевшие документы и деньги, теперь представлявшие интерес, разве что, для нумизматов.

Борис конечно мог бы просветить стариков, относительно новой жизни и нового общественного строя, но решил, что этим убьет их, поэтому просто говорил, что там все нормально, и искренне радовался каждому благополучно прожитому ими дню. Именно у них Борис научился ценить и понимать то, что тебя окружает. Какой смысл в борьбе за несбыточные идеалы, если рядом существует мир, который прекрасен и удивителен сам по себе, и самое большое счастье — просто присутствовать в нем!

Еще в армии, перед вступлением в комсомол, Борис сделал открытие — оказывается, между Библией и Манифестом Коммунистической Партии очень много общего; только одна пугает Апокалипсисом и обнадеживает Вторым Пришествием, а другой призывает устроить этот Апокалипсис, именуя его революцией, а после обещает тождественный раю коммунизм.

Сейчас, и коммунизм, и Второе Пришествие утратили актуальность, но вера в светлое будущее продолжает разлагать умы людей. Никто почему-то не в состоянии понять, что самое святое и достойное внимания из имеющегося в распоряжении человечества — это окружающий мир, получивший корявое название «экосреда». И совсем не из-за морозов, а ради подключения к этой атмосфере единения с миром, пронизанным светлой энергетикой душевного покоя, Борис и возвращался домой; именно она давала ему силу для очередной погони за чем-то призрачным, но безоговорочно прекрасным. Погоня эта началась несколько лет назад, когда он почувствовал, что любовь, даруемая ему миром, требует выхода, а не просто блаженного созерцания; требует излияния, и объект должен быть гораздо шире пределов его собственной личности. Ему хотелось выплеснуть эту всеобщую благость, казавшуюся настолько огромной, что она превосходила способность к осмыслению — у нее даже не было имени, ведь все человеческие слова несут в себе конкретный, ограниченный смысл.

Однако Борис чувствовал, что она существует. Не верил, а, именно, чувствовал, ибо вера слепа и базируется на догмах и допущениях, а он ощущал ее внутри себя и не мог от этого отказаться. Гораздо проще было отказаться от древней легенды про бога, благополучно пребывающего на небесах, чем от приветливого дыхания леса и беззубой улыбки старика, наполненной счастьем при виде восходящего солнца. Это настолько зримо, что спорить просто бессмысленно…

— …Еще что-нибудь заказывать будете?

Борис очнулся. От окорочка осталась лишь горка костей, а во второй тарелке плавал слегка омраченный майонезными облаками одинокий, как солнце в небе, диск помидора.

— Нет, спасибо, — он взглянул на часы — оказывается, прошел целый час, и неудивительно, что такой клиент официантке не слишком нравился; зато майка высохла, и волосы, словно покрытые лаком, лежали теперь ровными прядями.

Борис расплатился и выйдя на улицу, зажмурился. Яркое солнце отражалось в оставшихся лужах, а голубое небо, казалось, вибрировало в своей бездонной глубине. Груженый КамАЗ остановился сам — Борис даже не успел поднять руку. Из него выскочил парень в тренировочном костюме и побежал к кафе. В кабине остался водитель, поэтому Борис подошел.

— День добрый, вы не на Волгоград?

— Почти, — водитель стряхнул пепел, — мы до Павловска.

— А Павловск — это где?

— Оттуда до границы с Волгоградом километров сто.

— Годится. Возьмете?

— Чего не взять? — водитель пожал плечами, — Вовка сейчас пива накатит и на боковую. Деньги какие-нибудь заплатишь?

— Так ваши братья, вроде, денег не берут — я давно так путешествую. Но если надо…

— Ладно, садись, — водитель махнул рукой, — только тогда не спи и не молчи, а то какой кайф возить тебя?

Вернувшийся с пивом Вовка уставился на Бориса.

— У нас чо, пассажир?

— Ты сейчас дрыхнуть будешь, — водитель разгладил сбившееся покрыло, — а мне скучно. Садись, поехали.

Вовка, который был моложе сменщика, безропотно залез на «спалку» и уселся там, поджав ноги, а Борис вольготно устроился на сиденье. Минут пять ехали молча, но потом водитель решил, что пора взимать «плату за проезд».

— Значит, путешествуешь? — спросил он, — а сам издалека?

— Не очень, — Борис не любил, когда расспрашивали о его жизни, потому что даже не мог вразумительно объяснить ее смысл. Разве нормальные люди едут неизвестно куда и неизвестно зачем, вдруг возвращаются обратно, словно мечась по кругу? Чтоб быть хоть как-то понятым, он и придумал себе ремесло писателя.

— А в Волгоград зачем?

Мистический дождь и встреча в кафе не годились в качестве объяснения — все ведь должно быть понятно и аргументировано; к примеру, так:

— С детства мечтал увидеть Волгу, — Борис вздохнул.

— Волга — класс! — вступил в разговор Вовка, распространяя по душной кабине резкий запах пива, — она, знаешь, какая? Едешь-едешь, и думаешь, а вдруг другого берега вообще нет? Теплоходы под тобой плавают…

— Есть там берег, — усмехнулся водитель, — если, конечно, туман не сядет. Ты сам-то работаешь где, или как?

— Материал для книги собираю.

— Короче, бомж, — сделал неожиданный вывод водитель, — а живешь на что? Побираешься? Воруешь? Только честно.

— Честно?.. — Борис решил, что его легенда здесь не годится и лучше сказать правду; тем более, в истинном происхождении его денег не было ничего ни криминального, ни постыдного, — если честно, клад нашел.

— Хорош заливать-то! — кроме недоверия, в Вовкином голосе прозвучала откровенная зависть.

— Чего, правда? — водитель повернулся, пытаясь понять, шутит Борис или чудеса действительно случаются.

— Ну, не совсем нашел — мне сказали, где он лежит, а я просто выкопал его и сдал.

— Ты реально дурак!.. Извини, конечно, — заключил Вовка, которому под пиво приходили ясные мысли, — себе надо было оставить, а потом «толкнуть». Сейчас столько всяких коллекционеров с баблом! А государство, оно что? Двадцать пять процентов, да? И то, небось, оценили все в сто раз дешевле. А если б за «бугор» пихнуть!.. У меня один кореш…

— В кладе-то что было? — перебил водитель.

— Утварь церковная — кресты всякие, кадила, оклады. Еще в гражданскую на наш хутор пришел монах с мешком этого добра — красные ж тогда церкви грабили. Жить он у моей бабки остался и мешок свой зарыл там же, за домом. Через месяц комиссары его расстреляли, а клад так и остался; вот и долежал, пока перед смертью бабка мне о нем не рассказала. Отнес я его в епархию; там определили, что это святыни какие-то…

— Тем более, надо было оставить! Святыни ж, небось, круто стоят, — мечтательно вздохнул Вовка.

— Нельзя такие вещи себе оставлять, — Борис повернулся к оппоненту, прикидывая, сколько тот уже выпил пива и стоит ли говорить серьезно.

— Почему? — удивился водитель, — кто нашел, тот и хозяин. Вон, у меня кореш нашел кольцо с брюликом. Сожительнице подарил, так она порхала от счастья; полгода пылинки с мужика сдувала — и за водкой сбегает, и в постель прыгает по команде…

— А через полгода?

— Да… — водитель махнул рукой, — скурвилась девка.

— Потому и скурвилась, что потерянные вещи (а, тем более, спрятанные специально) несут отрицательное воздействие. Отлученные от хозяина, они выпадают из общего сплетения божественных связей… — однако взглянув на водителя, Борис понял, что развивать мысль не имеет смысла — все божественное заключалось для него в иконке, по последней шоферской моде, приклеенной на панель (раньше таким неотъемлемым атрибутом являлся вымпел Победителя социалистического соревнования).

Неожиданно Борис вспомнил девушку, с которой коротал ночь на заправке. Хотя она тоже многого не понимала и, скорее всего, даже не разделяла его взглядов, но с ней почему-то было легко общаться.

— Мужики, анекдот хотите? — предложил Вовка, резко меняя тему, и Борис решил, что его вывод относительно уровня попутчиков абсолютно верен.

Анекдот оказался смешным; второй еще смешнее, и незаметно «житие» Бориса отошло на второй план, уступив место никого ни к чему не обязывающей болтовне.

Поскольку у Бориса анекдоты были старыми, он не пытался соперничать с Вовкой, разглядывая скучные поля с редкими вкраплениями деревьев — вроде, кто-то, едва начав выкладывать узор огромной мозаики, бросил его, не справившись с непосильной задачей. Солнце, совсем недавно висевшее над кабиной, сваливалось назад и теперь лишь отражалось в зеркале, а впереди, из-за далекого горизонта медленно наползал вечер.

Очередной городок возник совсем рядом с трассой — к нему уходила широкая, обсаженная деревьями улица, на перекрестке КамАЗ вдруг остановился.

— Все. Приехали. Это и есть Павловск — дальше нам на мелькомбинат, муку получать.

Борис взглянул на видневшийся вдали микрорайон, на предшествовавшие ему добротные домики с палисадами.

— А дальше трасса идет на Волгоград, да?

— Не-а, — весело отозвался Вовка, — эта на Ростов, но Волгоград тут не далеко — только дорога хреновая. Фуры там не ходят, но ты с местными поговори — может, они добросят.

Борис растерянно вылез, и КамАЗ, обдав его черным дымом, покатился под горку в соответствии с самодельной стрелкой — ОАО «Мукомол».

Солнце уже давно скрылось, оставив вместо себя круглую, бледную луну, а Борис все еще стоял на обочине с безнадежно поднятой рукой — машины следовали, либо через Воронеж на Москву, либо через Ростов на Северный Кавказ.

Где перекусить Борис нашел без труда, поэтому чувство голода его не мучило, зато ноги гудели, а надежда уехать в нужном направлении, с каждым проходившим часом становилась все более призрачной; он автоматически взмахивал рукой и потом, почти равнодушно, провожал взглядом удаляющиеся стоповые фонари.

Чем плотнее становились сумерки, тем четче формулировалась мысль, что незачем приезжать в незнакомый город посреди ночи — кроме милиции никого он там не встретит, а общение с ней никогда не доставляло ему удовольствия, ведь если он не мог обычным людям объяснить цель своего визита, то «стражам порядка» и подавно.

…Надо, либо оставаться здесь и заниматься поисками ночлега, либо перебираться в какое-то более знакомое место, — опустившись на землю, Борис расслабился; вытянул ноги и закурил. Автомобили двигались мимо, строго придерживаясь указания снизить скорость. Они напоминали математический график, в котором фуры определяли взлет надежды, а легковушки ее спад. Однако это был лишь поэтический образ — в действительности у Бориса уже не возникало чувства, что, оставив «пост», он упускает свой счастливый шанс. Была б его воля, после бессонной ночи, он бы с радостью растянулся прямо на траве и спал до утра, но, к сожалению, Павловские нравы были ему не известны.

Мысли, потеряв остроту, ворочались нехотя, и Волгоград незаметно перестал быть таким притягательным, как показалось утром. Анализируя ощущения, Борис чувствовал, что ему совсем не хочется туда ехать. Но и Павловск в его сознании выглядел промежуточной станцией, название которой забываешь, едва из поля зрения исчезает ее последнее строение.

…Нужна передышка, — подумал он, — наверное, я перемещаюсь с такой быстротой, что моя интуиция не успевает ориентироваться и подсказывать нужное направление; каждое мимолетное желание я принимаю за ее указующий перст и лечу, как дурак, навстречу абсолютной пустоте. Если б я еще знал, что именно ищу, было б во много раз проще, но мне не дано понять этого, пока подсознание не ткнет носом и не скажет: — Вот оно! Посмотри получше!..

Борис вернулся к теме ночлега, потому что через пару часов наступит настоящая ночь, и тогда голосовать станет просто бессмысленно. …Хотя половина водил и так уже не реагирует. Как здорово было раньше — заходи на любой вокзал и ночуй, а с этой «возросшей угрозой терроризма», фиг куда сунешься… А если вернуться в Воронеж? — подумал он, глядя на блестевший в сумерках указатель, — уж Центральный рынок-то я найду даже ночью, а там рядом и ночлежка; тетя Даша, небось, меня помнит — я уж уехал только вчера ночью…

Вдохновленный новой идеей, Борис встал, и, как ни странно, первая же фура остановилась, подняв облако пыли.

— Куда, брат? — крикнул водитель в открытое окно.

— На Воронеж!

— Садись! — дверь распахнулась.

В тусклом свете обозначилась стриженая голова и смешно торчавшие уши, хотя… перед Борисом уже прошло столько лиц, что они давно превратились в детали автомобиля.

Едва он вскарабкался в кабину, водитель протянул руку.

— Николай.

Это было немного непривычно — намолчавшись в дороге, люди начинают пространно рассуждать обо всем, что приходит на ум, но имя — это ж ключ к личности, и обычно его не доверяют посторонним; как, впрочем, и любые другие ключи.

— Сам-то из Воронежа? — продолжал Николай после процедуры знакомства, — мне Центральный рынок нужен, а на такой «шаланде» лучше вышивать ночью; там же, небось, как везде, знаков понатыкано — хрен куда проедешь. А тут, пока менты спять… дорогу покажешь?

— Где рынок, я знаю.

— Ну и поехали тогда, — Николай двинул рычаг скоростей, и машина, взревев, тронулась с места, — как там, в Воронеже, с килькой в томате? А то двадцать пять тонн везу — каспийская; не знаю, может, там ее и без меня валом?

— Есть какие-то консервы, — Борис пожал плечами, — но еды не бывает много.

— Это точно. Изобилие нам не грозит — все сожрем.

— Как же ты один в такую даль поехал? — удивился Борис. Ему не приходилось бывать на Каспии, но он знал, что это далеко; к тому же, южные дороги не самые безопасные.

— С ума сошел?.. Две тысячи километров! Не, я с напарником, но у него в Ростове девка, так он тормознулся. На обратном пути заберу его, и от Ростова он погонит.

Глаза быстро привыкли к встречным фарам, от вспышек которых по кабине носились сумасшедшие тени. Во время этих «озарений» Борис успел рассмотреть, и курносого Николая, и бахрому, плавно покачивающуюся по периметру лобового стекла, и полную окурков пепельницу, и целую выставку иконок, приклеенных в ряд по всей панели. Такого их количества он не видел ни у кого — как правило, все ограничивались Троицей.

Видимо, Борис слишком пристально изучал «иконостас», потому что водитель сказал:

— Вообще-то, я в них не разбираюсь. Налепил всех, кого нашел — на всякий случай. Знаешь, однажды такая гнусная история приключилась — под Тверью, пару лет назад. С вечера прошел дождь, а уборочная началась — трактора землю на дорогу волокут, и все это дерьмо потом летит… короче, фары вообще не светят, а ночь, хоть глаз выколи. Это здесь кругом дворники, а тогда я на КамАЗе работал, и решил сдуру промыть фары — неопытный был, глупый. Там делов-то — две минуты, но только я вылез, вот они — две иномарки и «бойцов» человек шесть. Я обратно в кабину, а что делать, не знаю — двое перед машиной встали, чтоб не уехал, а двое на подножку и пистолетом размахивают; открывай, говорят, или хуже будет. Обделался я капитально, и хоть не верил ни в кого, но сам знаешь, что первым на ум приходит. Господи, говорю, сделай что-нибудь!.. И тут молния… аж светло стало, как днем! Потом гром такой — земля затряслась, и ливень!.. Не дождь, а стена! Бандюки по машинам засели; типа, думают — куда я денусь при нулевой видимости?.. А я и думаю: За спиной, как всегда, фура консервов — прикинь, сколько это бабок! Останусь, точняк, убьют; поеду, тоже разобьюсь, но хоть какой-то шанс уйти есть. Я по газам и попер! благо, все у обочин стоят — и я, блин, король дороги!.. И повезло еще, что ни одного поворота не было, иначе б с таким весом… Короче, минут двадцать я гнал вслепую; потом смотрю — дождь стихает, а перед постом ГАИ он и вовсе закончился. Менты тормозят; вылезаю — бледный, руки-ноги трясутся; они, небось, подумали, взрывчатку везу. Тогда ж уже начались все эти «Вихри — антитерроры» и прочая хрень. Короче, пришлось подарить ящик кильки, чтоб успокоились… Вот я и не знаю, Бог мне помог или кто другой; может, просто в природе совпадение такое, но на всякий случай обклеился картинками, и с тех пор… тьфу-тьфу …

— Не думаю, что Бог так мгновенно среагировал, — усмехнулся Борис, — прикинь, сколько просителей достают его, и там есть проблемы поважнее.

— Я и не говорю, что это именно Бог, но что-то ж есть там, наверху? Не верю я, что человек — венец природы, как нас учили в школе. Какие мы, на хрен, «венцы»?.. Хотя не мое это дело, но, вот, налепил их… да и красиво — вдруг ему приятно будет?..

— Ну да, заглянет сюда Бог картинками полюбоваться…

— Не понял, — голос Николая стал раздраженным, — ты что, убеждаешь меня, что Бога нет? Так я ж и не спорю — никто ведь его не видел, но мне, например, так жить легче!

— А зачем его видеть?.. Достаточно хоть раз вступить в контакт с божественным, чтоб почувствовать его. Истинно только личное восприятие, а всякие Библии и Писания, вторичны. Разве не так?

— Может, и так, — неуверенно согласился Николай, не понимая, чего от него хотят, — я просто верю, чтоб Бог есть, и не важно, какой он и где живет. Если б я был восточным человеком, то, наверное, обращался к Аллаху или Будде какому-нибудь… Не знаю, может, тебе и не нужна ничья помощь, но, согласись, трудно человеку в одиночку бороться с этой жизнью…

— А зачем бороться? — перебил Борис, — жизнь — не борьба; это гармония любви, которая насквозь пронизана божественным — надо только настроиться на нужную волну!

— Интересный ты мужик, — Николай усмехнулся, — и религия у тебя странная, но мне интересно. Значит, говоришь, любовь?.. О, черт!!.. — воскликнул он, выворачивая руль.

Фура накренилась; внутри что-то жалобно заскрипело. Борис успел схватиться за дверь, но сумка полетела на пол, откуда-то выкатилась бутылка минералки; правда, тут же кабина заняла прежнее положение. Николай сбросил скорость, и через сотню метров машина плавно остановилась; он вытер пот.

— По логике мы обязаны были перевернуться. Надо убрать его, иначе, точняк, кто-нибудь разобьется.

— Кого убрать? — не понял Борис.

— А ты не видел? Там бревно лежит посреди дороги.

Борис взглянул в огромное, как трюмо, зеркало заднего вида — в свете луны дорога виделась прямой и абсолютно чистой, лишь вдали одиноко маячил автомобиль, и больше ничего. Николай, уже собиравшийся сдать назад, увидел ту же картину.

— Глюки, — он вздохнул, — прикинь, я совершенно отчетливо видел толстенное бревно. Иногда так бывает от переутомления, но сейчас-то — в Ростове я выспался у Сашкиной подружки. В таком состоянии можно хоть до Москвы пилить! Бред какой-то… — он снова завел двигатель.

Философское настроение пропало, и оба молча уставились на летевшую под колеса ленту асфальта; деревья превратились в черную стену…

— Долго еще? — спросил Борис после затянувшейся паузы.

— По моим прикидкам, часа полтора, но, что интересно — обычно на таком расстоянии от больших городов уже появляются всякие дачи, а здесь ни огоньков, ни автобусных остановок.

— Действительно, странная трасса, — Борис оглянулся, — там за нами шла машина. Может, дождемся и спросим?

— Я ж тебе только что рассказывал случай — навсегда научили, как ночью останавливаться на трассе, — Николай втопил газ, — если судить по карте, другой трассы здесь нет, так что доедем с божьей помощью…

— Смотри! — Борис даже привстал.

Фары выхватили из темноты стоявшую на обочине старуху. Глаза ее сверкнули странным зеленоватым огнем, и когда фура проносилась мимо, она взмахнула клюкой, раскинув руки, словно крылья. Борис высунулся в окно, но старуха уже исчезла.

— Блин, по-моему, это из серии твоего бревна.

— И часто тут такое творится? — спросил Николай.

— Не знаю. Я ж не воронежский; просто бывал и представляю, где у них рынок. Но в тот раз я заезжал с севера.

— То есть, этой дороги ты тоже не знаешь? — резюмировал Николай, — весело…

— Кстати, и машин почему-то нет, кроме… — Борис снова высунулся в окно, — смотри! Они нас догоняют!

Автомобиль с выключенными фарами пошел на обгон и оба увидели, что это кабриолет с длинным угловатым капотом. Такие выпускали в начале двадцатого века и сохранились они только в музеях, а этот летел со скоростью не менее ста пятидесяти, едва касаясь земли колесами. Борис успел различить мужчину сидящего за рулем и рядом женщину с развевающимися по ветру темными волосами. Лиц, конечно, разглядеть не удалось, но ему показалось, что глаза их сверкали так же, как у старухи.

Кабриолет бесшумно промчался мимо. Еще несколько секунд впереди белел обод запасного колеса и красные задние фонари; потом он исчез, растворившись в темноте — это было единственным разумным (разумным ли?..) объяснением, так как с трассы не было ни одного съезда. Казалось, дорога не допускала никаких вариантов и отклонений, ведя к неизвестной, но конкретной цели.

— Что это было? — спросил Борис.

— Мистика какая-то, — удерживая баранку одной рукой, Николай перекрестился, потом коснулся икон, — Господи, помоги мне благополучно доехать… — повернулся к Борису, вспомнив прерванный разговор, — а ты кому молишься в таких случаях? Всеобщей любви? Нет, брат, это, точно, дьявольские козни.

Борис мог бы ответить, что, по его мироощущению, дьявола просто не существует, ведь если б он существовал совместно с Богом, и Бог до сих пор не победил его, значит, они равны в своем могуществе. Следовательно, дьявол способен создать точно такой же мир, и еще вопрос, кем создан именно этот; кто есть истинный «источник жизни», а кто его наглый оппонент — дело-то, получается, только в личных симпатиях.

Но в создавшейся ситуации теоретические дискуссии стали неуместны, так как не объясняли то, что они видели своими глазами — от этого можно было, либо отмахнуться, как мы отмахиваемся от многого, недоступного нашему пониманию, либо попытаться исследовать, но как?.. Видения уже исчезли; вокруг простиралась самая обычная ночь, и самая обычная дорога стелилась под колесами самой фуры с килькой в томате.

— Не знаю, что это, — признался Борис, — и, скорее всего, оно нас не касается — оно живет своей жизнью, законов которой мы не понимаем, так как не обладаем личным восприятием.

— Я уже обладаю, — Николай мрачно усмехнулся, — не могу сказать, что восприятие оказалось приятным.

Борис промолчал — в его понимании, личное восприятие не являлось взглядом стороннего наблюдателя; это в лучшем случае впечатление, а восприятие — когда получаешь встречный импульс и чувствуешь на себе его касание. …Хотя что об этом спорить? — решил он, — может, у нас была коллективная галлюцинация, вызванная некими физическими или медицинскими факторами? Теперь все прошло и через час мы увидят первые воронежские новостройки…

Больше они не нарушали ровный гул двигателя глупыми рассуждениями, замкнувшись каждый в своих мыслях. Борис прикрыл глаза — бессонная ночь давала о себе знать и никакие фантомы, проносящиеся за окнами кабины, не могли победить естественную усталость…

— Наконец-то! — радостный голос Николая, расколол его сон.

Открыв глаза, Борис увидел, что фура въехала на виадук, с которого начинался широкий прямой проспект, освещенный тусклыми фонарями; по обеим сторонам возвышались громады многоэтажек, сливавшихся вдали в сплошную темную массу.

— Знаешь, что странно? — Николай повернулся к пассажиру, с интересом глазевшему по сторонам, — на въезде в город поста ГАИ нету. Тут даже в сраных райцентрах всегда стоит будка и ребята с автоматами…

— Небось, не построили еще — трасса-то, похоже, новая…

— Уж, конечно! Особенно сейчас, когда кругом антитеррор!..

— Меня другое смущает, — Борис закурил, — ни одно окно не светится. Понятно, что ночь, но неужто никто не смотрит телек, не страдает бессонницей, не бухает с друзьями? Сам подумай.

— Может, авария на подстанции?

— А фонари от батареек работают?

— Да хрен его знает! Но всему же есть разумное объяснение!

— Есть, — и хотя ни одна из версий, ни про ГАИ, ни про свет в окнах, не выглядела разумной, Борис не стал спорить — гораздо важнее было ощущать себя в привычном, понятном мире.

— Зато за дорогами тут следят! — Николай с завистью вздохнул, — не то, что у нас…

Действительно, ослепительно белая разметка на гладком, без единой выбоины асфальте, казалась нанесенной только что, будто специально к их «визиту». Борис решил, что знакомый ему центр Воронежа выглядит далеко не так идеально.

Проспект не собирался заканчиваться, лишь иногда раздуваясь в круглые площади. Шестнадцатиэтажные «свечи» чередовались с торговыми центрами, к которым вели удобные подъезды с замершими рядами автомобилей…

— Блин, не думал, что Воронеж такой здоровый, — Николай взглянул на часы, — прям, как Москва.

— Я тоже не думал… — в прошлый раз Борис побывал в, так называемом, Северном районе — основной городской новостройке, так она совсем не походила на то, что они наблюдали сейчас. …А если это не Воронеж, то что? Липецк?.. Да нет, я ж был там — Липецк меньше…

— Ничего так и не узнаешь? — в голосе Николая звучала надежда, но Борис покачал головой, — ладно, поехали дальше.

— Слушай! Мы здесь были! — Борис вдруг ткнул пальцем в стекло, — я помню этот супермаркет, с флагами!

— Мы не могли здесь быть — мы ж едем только вперед.

— Вон за теми домами, — продолжал Борис, — будет кафе. Стеклянный такой кубик, и само слово «кафе»…

Он не успел договорить — кафе действительно возникло сразу за шестнадцатиэтажной башней. Николай резко затормозил, по привычке прижавшись к тротуару, хотя за все время они так и не встретили ни одной машины.

— Ты можешь объяснить, что происходит?

— Я подозреваю, что это все-таки не Воронеж.

— А что? — голос Николая стал испуганным, и курил он часто затягиваясь, словно боялся не успеть; взгляд его сполз на иконы, с которых тоскливо взирали лики святых.

— Помолись, — предложил Борис.

— К черту!.. — Николай выбросил недокуренную сигарету и та исчезла, едва коснувшись асфальта, — блин! — он вытаращил глаза, — потому здесь так чисто! Все сразу исчезает!..

— Ничего никуда не исчезает…

— Да пошел ты! — Николай круто вывернул руль, — валить надо отсюда!

Фура лихо развернулась через две сплошные, но прямого, как стрела, проспекта, приведшего их сюда, больше не существовало — вместо него возник дом, а улица сворачивала влево, теряясь за неизвестно откуда взявшимся, сквером.

От неожиданности Николай ударил по тормозам; тяжелую фуру протащило с десяток метров, и потом она остановилась.

— Так не бывает, понимаешь?!.. — он смотрел на Бориса, будто от того зависело, что произойдет с миром дальше.

— Понимаю, — Борис согласился, но город продолжал стоять так же нерушимо и ничего в нем не изменилось.

— Бред какой-то…

— Надо сходить на разведку, — решил Борис, — хоть узнаю, куда мы попали.

— Узнай, — в глазах Николая появился безумный блеск, — заодно узнай, не нужна ли им килька в томате! Каспийская! Двадцать пять тонн!.. — но тут его сознание на миг просветлело, — погоди! А если ты исчезнешь, как мой «бычок»?

— Говорю ж, ничто в мире не исчезает, поэтому смерти я не боюсь. Частица божественного, которая существует в любом существе, предмете, явлении, обязательно найдет новое место.

— Ты — псих, — заключил Николай, и добавил, подумав секунду, — хотя уж и не знаю, кто из нас псих. Может, такие, как ты, и выживут в конце концов…

— Не уезжай без меня, — открыв дверь, Борис спрыгнул вниз; почувствовал под ногами привычную твердость асфальта и прохладу ночи, не ощущавшуюся в кабине.

— Ага, уеду! — Николай расхохотался, но то, что Борис не исчез, а спокойно направился к домам, вернуло надежду. …Может, таким дано нечто большее, благодаря их несуразной вере?.. Скорее бы он вернулся, а то начнет светать… а начнет ли? Вдруг тут вообще не бывает рассвета?.. Господи!.. — Николай закрыл глаза. Тишина, не нарушаемая даже комариным писком, сдавила голову. …Может, я умер, и так по-новому теперь выглядит преисподняя?..

Резко наклонившись, он принялся целовать иконы; при этом в сознании проносились обрывки молитв, то ли слышанных в кино, то ли выхваченных из брошюрок, которые регулярно совали в кабину «Свидетели Иеговы»…

Борис не знал, куда лучше пойти, поэтому, как всегда, решил положиться на интуицию; глубоко вдохнул чистый, не похожий на городской воздух, и свернув на узкую улочку, двинулся вдоль домов. Страх, мимолетно возникший при встрече со старухой и автомобилем-призраком, давно прошел. Скорее, это был даже не страх, а чувство, производное от эффекта внезапности. Настоящий страх у людей вызывает лишь смерть — остальное можно пережить, перетерпеть, перебороть; когда же ты в смерть не веришь, и этот, единственный страх исчезает.

Борис с любопытством остановился перед витриной, изучая идеально отглаженные костюмы, длинные вечерние платья на безголовых манекенах — …Нет, это не то! Здесь должно находиться нечто важное… например, то, что я ищу… Возможно, не я его должен найти, а оно само найдет меня! И зря я дергался — просто тогда было еще не время!..

Борис уверенно пошел вперед. Улица постепенно сужалась, дома становились все меньше — теперь они напоминали послевоенные бараки — те, которые наспех возводили силами пленных немцев, чтоб дать хоть какое-то жилье бездомным победителям, но здесь Борис не стал задерживаться — интуиция подсказывала, что времени у него не так много, чтоб тратить его по пустякам.

Свернув в еще более узкий переулок, он почувствовал под ногами брусчатку; даже поскользнулся на гладких камнях, но удержался, и замер в изумлении — пейзаж стал совсем другим. Остроконечные башенки венчали двухэтажные дома, стоявшие так тесно друг к другу, что их стены смыкались; закрытые ворота и задвинутые ставни создавали иллюзию бесконечного забора, и хотя улица и выглядела безжизненной, в воздухе возникли запахи — сначала свежего хлеба, потом конюшни; они висели облачками, из которых можно было выйти, сделав всего пару шагов, но неожиданно их поглотил новый запах, наполнивший все вокруг мерзкой вонью. И его принес ветерок! Значит, город был живым!

Несмотря на отвращение, Борис двинулся дальше, и появился дым, скрывший часть домов. …Что ж они жгут, сволочи, что так воняет?.. — он зажал пальцами нос; дышать ртом оказалось лучше, только от дыма стали слезиться глаза.

Метров через триста ему открылась площадь, заполненная людьми — не безголовыми манекенами, а живыми людьми! Они двигались и разговаривали, только на незнакомом языке. Борис прислушался, и через минуту пришла уверенность, что язык не такой уж незнакомый; из сочетаний слов, вкупе с интонациями, стал медленно рождаться смысл; тогда в сознании будто открылся информационный канал. Борис уже не только понимал язык, но и думал на нем; лица обрели имена — он знал здесь многих! Причем, знание не вызывалось напряжением памяти, а приходило естественно, словно он сам являлся частью этой жизни, а фура с перепуганным водителем (…как же его звали?..) была плодом больной фантазии. Кстати, и смрадный запах стал привычной и неотъемлемой частью жизни — так пахли горящие кости и волосы…

Церемония на площади не закончилась — в ней просто возникла пауза, поэтому никто не уходил; да и не смог бы уйти при всем желании — с боковых улиц напирали те, кому не хватило места. А лучше всех чувствовали себя хозяева домов, выходивших на площадь — они высовываясь в окна, истошно вопя и неистово размахивая руками; причем, каждый кричал свое, и смысл терялся в многоголосом восторженном реве. Безудержное ликование, свойственное простолюдинам, читалось на красных от натуги и пота лицах — люди, в едином порыве истинной веры, стремились воочию лицезреть момент Божьего Правосудия. Если б не солдаты, плотным кольцом окружавшие высокий помост, возведенный перед ратушей, толпа б смела его.

Черепичные крыши тоже были усеяны людьми, державшимися на крутых скатах вопреки всем законам физики, а на просторном, помпезно убранном балконе ратуши, в бархатных креслах устроились богато одетые зрители во главе с городским головой, толстым и напыщенным. Его лицо выражало полное блаженство, а довольная улыбка говорила, насколько он осознает свою выдающуюся роль в исполнении великой миссии — если б не его бдительность и кристальная честность, Мидгейм непременно погряз бы в колдовстве и ереси.

В широких воротах ратуши показалась процессия — на сегодняшний день последняя, потому что на помосте остался единственный целый столб. Обложенный сухими вязанками хвороста, он ждал, пока карающая десница воспламенит его вместе с очередной ведьмой — остальные, источенные пламенем, обуглились, и под ними возвышаясь темные бесформенные кучи. К утру все столбы заменят новыми, и великолепное представление продолжится. Так было уже целую неделю, и завтра, наконец, кресты на церкви святого Бернарда засияют с утроенным блеском, очищенные от налета ереси, царившей в городе до начала работы Святого суда.

Толпа взревела, тесня солдат; люди чуть не валились из окон, пытаясь стать ближе к месту auto da fe, чтоб глубже вдохнуть очистительный дым костра, избавляясь от своих мелких грешков, не шедших ни в какое сравнение с великим грехом неверия в Господа нашего Иисуса Христа.

Впереди процессии шли епископ и инквизитор, одетые в одинаково черные одежды. На лице последнего впервые за два месяца следствия появилась улыбка, ибо основная часть работы была успешно завершена; потом предстоял небольшой отдых, заключавшийся в отчете перед Апостольским Советом и новая работа в другом, поддавшемся дьявольским наущениям городе.

Епископ шел, опустив голову. Он тоже сознавал великое значение исполняемой миссии, но обет, данный вчера Господу, требовал неимоверного напряжения душевных сил. Хотя исполнение обета и должно заключаться в преодолении самого себя, он не представлял, как сможет заглянуть в глаза Анны, которая сейчас шла следом, позвякивая кандалами. Рядом мрачно шествовали два монаха, держа веревки, связывавшие ее руки.

Епископ не видел осужденную, но и так представлял ее скованные тонкие ноги; волосы, из-под высокого картонного колпака ниспадающие на желтую тунику, расписанную карикатурными драконами, изрыгавшими пламя — он помнил ее всю, только никак не мог воссоздать благости, исходившей из ее глаз прошлой ночью. Наверное, это нельзя запомнить — его надо чувствовать, и это чувство через несколько минут должно навсегда умереть в страшных муках.

…Почему она не захотела бежать? Я мог бы спрятать ее в монастыре, а когда б шум от исчезновения ведьмы утих, забрал бы оттуда… я б мог оставить сан и вообще уехать из страны, чтоб предаться ее глазам всей душой!..

Грохот барабанов вывел епископа из состояния сладостных мечтаний, одурманивших сознание. …Боже праведный, — ужаснулся он, наконец поднимая глаза и видя беснующуюся от восторга толпу, — избавь меня от наваждения и огороди от нечистого… Он стоял рядом с инквизитором, а монахи ушли вперед, ведя осужденную дальше, на страшный обгоревший помост. Епископ видел, как она растерянно вертела головой, не понимая, зачем ее сюда привели, и неоконченная молитва скомкалась в голове — осталась только худенькая фигурка, жалкая и беззащитная в окружении толстых монахов.

…Если они ненароком сомкнут плечи, то раздавят ее, как былинку!.. Инквизитор видел, как епископ смотрит на осужденную; ему показалось, что еще мгновение этого трепетного вожделения, и произойдет непоправимое — на глазах у жителей Мидгейма рухнет неопровержимая истина о всесилии Святого суда над любыми происками дьявольского отродья. Допустить этого он не мог, и потому наклонился к епископу.

— Брат, прежде, чем совершить поступок, надлежит тебе вспомнить слова девятой книги «Кодекса», где говорится: «Никто не имеет права оказывать помощь обвиненным в колдовстве, а также принимать их и давать им советы. Виновные в этом сами наказываются сожжением на костре, а имущество конфискуется».

Епископ опустил взгляд. В его памяти почему-то отпечаталось лишь последнее слово — «имущество». С какой бы радостью он отдал его без остатка за то, чтоб разверзлись хляби небесные, поглотив этот город вместе с жителями, бургомистром, инквизитором, только…

— Брат, очнись от греховных фантазий, — продолжал инквизитор, не видя реакции на свое грозное предупреждение, — горе нам, если мы перестанем сеять семя Божие. Скверна поглотит всех, не желающих вразумиться, чтоб нести добро избавления, предначертанное нам словом Господним. Неужели глаза твои перестали различать Божественное и дьявольское? Неужели ты не видишь, что создание это порождено силой и волей Сатаны и только поэтому не боится никого и ничего? Лишь священный огонь способен обезвредить чары. В остальном, по попущению Божьему, она не сравнима ни с какими земными силами.

— Брат, — епископ снова поднял глаза и инквизитор увидел, что сверкает в них огонь, несовместимый со смирением во славу Божию, — дозволь напомнить тебе Первое послание к Тимофею: «Мне было оказано милосердие, потому что я поступал по неведению в неверии, — сказал апостол Петр». Мы тоже должны оказывать милосердие…

— Это пустое! — резко оборвал инквизитор, — ее вина доказана и возвращать ее в мир людей, смущая их нашим бессилием, мы не имеем Божьего соизволения. Это грех более тяжкий, чем совершила сама ведьма.

— Нет в ее душе дьявола!

— Ты разочаровал меня, брат, — инквизитор горько вздохнул, — вспомни ее признания и сопоставь их со словами святого Августина, который говорил, что демоны вызываются как раз с помощью известных низших тел, например, трав, камней или животных. Эти действия нарушают порядок элементов, помрачают дух и уничтожают души человеческие. Ты говоришь о том, что в ней нет Дьявола? Тогда дело обстоит еще хуже. Если человек совершает подобные действия не по дьявольскому наущению, значит, по собственному желанию. А если вывести цепь причин, порождающих желания, мы найдем внешний принцип, заключающийся в чувствах и рассудке. Чувства и рассудок, как известно, находятся во власти Дьявола. Как говорит тот же святой Августин: «Зло проникает в людей через все пути чувств, рисуется в воображениях, приноравливается к цветам, льнет к тонам, скрывается в запахах, проникает с испарениями и наполняет туманом все входы к рассудку». Отсюда следует, что сердцам верующих чужды все чувства и размышления, кроме Божьих внушений, ибо в этом случае они будут идти вразрез с порядком в природе, раз и навсегда установленном при сотворении мира. Брат, мне жаль, если мерзкая ересь настолько застила твое сознание, что я вынужден объяснять тебе очевидные вещи. Иди и исполни обет, данный Господу.

Толпа, видя замешательство в хорошо отлаженной церемонии, совершавшейся уже многократно, затихла. Все ждали, чем закончится спор двух главных лиц суда, до этого производивших действия с четкой слаженностью механизма.

Монахи за это время, взобравшись вместе с осужденной по специальной лестнице, приковали ее к столбу тремя обручами — один на шее, другой на животе и третий на ногах. Только после этого ей развязали руки, и она осталась стоять на узкой, словно жердочка, доске. Взгляд ее оставался безмятежно спокойным, даже немного удивленным — зачем здесь собралось столько празднично одетых людей, ведь ее жизнь прошла быстро и незаметно, так почему увидеть расставание с ней собрался почти весь город? Анна опустила взгляд, рассматривая свои босые ноги в ожидании и полном неведении происходящего.

— Несите факел, — приказал инквизитор стоявшему рядом монаху и вновь повернулся к епископу, — если ты не сделаешь этого, брат, то нарушишь обет, данный Господу; я вынужден буду доложить об инциденте Апостольскому Совету — тогда вы очень скоро встретитесь в аду, — он недобро усмехнулся.

То, что происходило в голове епископа, сам он не мог описать ни одним известным ему словом — смятение, страх, жалость, бессилие и наконец еще что-то, стоящее надо всем перечисленным, чему епископ боялся дать определение; все смешалось воедино, лишив его возможности не только предпринимать какие-либо действия, но даже мыслить. Наверное, так выглядит ад, где переплетаются сверхчеловеческие чувства и самые страстные желания, но ты не в состоянии исполнить ни одного из них…

Появился факельщик и остановился, не зная, самому ли ему надлежит исполнить обряд или это сделает высший духовник суда, как было оговорено заранее.

— Возьми факел, если не хочешь потерять свою бессмертную душу, и иди, — строго произнес инквизитор, — эта девица создана дьяволом и силу ее нельзя победить никакими человеческими способами, кроме святого огня.

…Да-да, она создана Дьяволом, — мысленно твердил епископ, — и я, жалкая тварь, тлен и прах, поддался на дьявольскую уловку… — слова звучали в голове повторенные многократно, но не опускались ниже — туда, где сердце предательски замирало в преддверии неизбежного, — она околдовала меня — сам я не способен ни на какие чувства, кроме служения Господу нашему…

Последняя мысль заставила епископа все-таки взять факел. Нетвердыми шагами, преодолевая сопротивление неведомой силы, он двинулся к помосту. Толпа снова взревела, видя, что церемония продолжается, а задержка, видимо, заключалась в желании епископа собственноручно сжечь ведьму, хотя это входило в обязанности факельщика. Сотни рук взметнулись под дружное улюлюканье. Епископ различал отдельные выкрики, но они не доходили до сознания, в котором воцарилась пустота, подобная пустыне, где Моисей сорок лет водил свой народ.

Наконец епископ остановился. Он должен в последний раз увидеть эти глаза и ощутить их благость, чтоб потом унести ее в могилу — с ней умирать будет гораздо легче, вне зависимости от того, какой ад ожидает его в конечном итоге.

— Дочь моя, Анна… — он поднял голову, — прости меня, но я дал обет Господу нашему, что сделаю это, — он держал факел в вытянутой руке, намеренно отстраняя от хвороста, ибо боялся, что тот вспыхнет, а он так и не сумеет произнести самое главное.

— Я прощаю, — ответила Анна, не задумываясь, — здесь нет Вашей вины. Если Ваш бог требует этого, то совершите, что обещали ему.

— Я не могу… — прошептал епископ.

— Почему? — глаза Анны смотрели по-детски наивно, — смерть так же естественна, как и жизнь. Почему вы все предаете ей такое большое значение? Это краткий миг обретения нового естества, как говорила моя бабушка.

Вступать в полемику и объяснять, что подобное учение ложно и для душ умерших существует только два пути — в рай или ад, было бессмысленно; да и времени на это не оставалось, потому что толпа ждала свершения правосудия и любая отсрочка могла зародить в умах смутные крамольные мысли. Но ее глаза… он не мог расстаться с ними, не высказав то, в чем сам не смел признаться, так как это являлось полным, неопровержимым доказательством вины и равносильно признанию ее ведьмой. Хотя теперь уж какая разница?..

— Я люблю тебя… — прошептал епископ и не дожидаясь ответа, сунул факел в вязанку с хворостом; тот весело вспыхнул, но внезапный порыв ветра отклонил хищный багровый язык.

Анна смотрела на пламя, покорно стелившееся внизу и епископу показалось, что ветер здесь совсем не при чем — это ее взгляд без труда отклоняет святой огонь, давая возможность все-таки получить ответ, которого он так страшился.

— Любовь безгранична и всеобъемлюща. Я тоже люблю вас всех, — сказала Анна, не поднимая глаз, — любовь — основа мира…

— Нет! Я люблю тебя по-другому, не как часть мира! Моя любовь не безгранична и касается только тебя!

— Я рада… — она смущенно подняла глаза, робко улыбнулась, и в это время огонь, сразу обретший силу, охватил ее ступни.

Епископ видел, как лицо Анны исказилось от нестерпимой боли, но оно не стало похожим на дьявольскую морду, как предрекал святой Августин. Глаза ее смотрели по-прежнему ясно, только из них хлынули слезы — слезы, которые сам Господь считал признаком невиновности и очищения.

Костер разгорался, втягивая епископа в пышущий жаром круг, словно увлекая в геенну огненную. Еще мгновение и он бы сам бросился в него, пытаясь разорвать раскаленные металлические обручи, но голова Анны внезапно поникла. Огонь переметнулся на волосы, образуя над ней лучезарный нимб, но ноги уже почернели и с них капала темная жидкость, которую нельзя было назвать кровью — так плавилась плоть. Тут же вспыхнула туника, превращаясь в пепел, обнажая пока еще белое, не изуродованное тело, однако это уже не имело значения — душа покинула его и теперь сгорала прекрасная, но пустая оболочка. А ее взгляд… пока еще он стоял перед глазами.

— Господи, — прошептал епископ, — пусть моя безумная просьба приведет меня в ад, но помоги сохранить его навсегда. Даруй такую милость рабу твоему, ведь ты же добр к детям своим. Я исполнил обет…

Становилось жарко. Епископ понял, что еще немного и на нем самом вспыхнет одежда, поэтому быстро спустился с помоста. Радостный рев толпы заглушил треск костра, но в его голове все слилось в ровный гул, сродни морскому прибою. Наверное, епископ так бы и ушел во двор ратуши, охваченный собственными мыслями, если б не инквизитор.

— Брат, — он взял епископа за руку, — да воздаст Бог за твою твердость. Я никогда не сомневался, насколько сильна твоя вера. Ты прошел через соблазн и искушение еще более твердым и преданным Господу нашему. Хочешь ли ты, чтоб я сообщил Апостольскому Совету об этом деянии, способном возвысить тебя над нами, презренными псами Господними?

Епископ посмотрел на него пустыми глазами.

— Я понимаю, — инквизитор положил руку ему на плечо, — борьба с демонами дается неимоверным напряжением душевных сил. Иди, брат, молись. Бог любит тебя….

Епископу хотелось крикнуть: «Мне нужна не его любовь!..», но он вовремя одумался, безмолвно приоткрыв рот.

— Молись, брат, — повторил инквизитор, к счастью, не распознавший его порыва, — завтра последний день Святого суда в этом городе. Мужайся. Завтра у нас легкая работа — осталось придать огню лишь трех последних ведьм… да, и еще одно ничтожное дельце. Малышка Грета, с которой я проводил «тихое дознание», безусловно грешна, но мои хитроумные уловки не привели к признанию. Я понимаю, брат, как трудно тебе сейчас проводить дознание…

— Я не смогу, — сказал епископ твердо, — я устал.

…Как Анна сказала?.. Безграничная всеобъемлющая любовь!.. — и вдруг он почувствовал, что готов простить всех еретиков, вне зависимости от степени их вины; причем, мысль эта не показалась столь ужасной, как раньше.

— Будь по-твоему, брат, — вздохнул инквизитор, — но я не имею права один проводить дознание и просто отпустить ее тоже не могу, иначе меня могут упрекнуть в пособничестве. Все-таки она виновна — хотя бы по подозрению первой ступени. Если ты, брат, не имеешь других суждений, я передам бургомистру, чтоб завтра после auto da fe ее публично высекли, и пусть отправляется домой, воздав благодарность милости Господа нашего. Кстати, Марте тоже не мешало бы пощекотать зад розгами — слишком много вольностей допускала она в высказываниях за последнее время. Заодно, добропорядочные горожане оценят нашу справедливость, не так ли?

Епископ с ненавистью посмотрел в улыбавшееся лицо инквизитора. …Почему он не обвинил и Анну по «подозрению первой ступени»? Сейчас можно было б нести на руках ее истерзанное, но живое тело…

— Брат, так ты не возражаешь против таких приговоров? Мы же должны с честью покинуть это место.

Епископ молча кивнул и пошел прочь. Что ему до какой-то Греты, а, тем более, до вороватой Марты? Даже если их трижды высекут, они все равно будут живы, а его, самое дорогое, утрачено навсегда — он стремился поскорее остаться один, чтоб трепетно лелеять в памяти свои воспоминания.

А толпа продолжала благоговейно бесчинствовать, наблюдая догоравшие багровым коптящим пламенем останки…

Борис открыл глаза. Солнце уже выползло над плоской крышей рынка; чуть правее возвышалось здание гостиницы «Брно» — ее название огромными буквами выступало среди множества телевизионных антенн; Николай курил, поставив локти на руль и ехидно глядя на сонного пассажира.

— Проводник из тебя классный! — сказал он весело, — я уже два часа, как пришвартовался; тоже подремать успел…

— Подожди, а как мы выбрались из «мертвого города»?

— Да не такой уж Воронеж мертвый, — Николай засмеялся, — тут и перекупщики подходили, и алкаши, и бляди, и менты…

— Причем здесь бляди и менты?..

— А причем здесь «мертвый город»? Ты извини, но, по-моему, у тебя того… — Николай покрутил пальцем у виска, — или, может, тебе сон приснился?

— Может, и приснился… — согласился Борис. Ему не хотелось что-либо доказывать — зачем, если перед глазами еще стояла забитая народом площадь, в носу свербело от дыма костра и, главное, продолжала жить всеобъемлющая, безграничная любовь. Он лишь уточнил, — я ночью выходил из машины?

— Выходил. По нужде… и что, ты за это время успел найти в лесу «мертвый город»? — не дождавшись ответа, Николай вздохнул, — ладно, ты сейчас куда?

— Не знаю, — Борис пожал плечами, — но спасибо, что довез.

— Не за что, — Николай открыл дверь, — кильку пора сдавать.

— Это правильно, — покинув уютную кабину, Борис направился к рынку — там, во «фруктовых» рядах, должны были торговать азербайджанцы, позавчера приютившие его в ночлежке тети Даши. Лавируя среди «челноков», гремевших каркасами своих палаток, он вдруг услышал:

— Эй, люди! Помогите кто-нибудь!.. — и оглянувшись, увидел молодую женщину; рядом громоздились коробки с товаром, а чуть в стороне лежало свернутое полотнище и алюминиевые трубки. Женщина среагировала на его взгляд мгновенно, — поможешь? За сборку — полтинник. Меня Аней зовут.

Борис вытянулся, как гончая, почуявшая дичь. …Анна… неужели все так просто?.. — внимательно оглядел женщину, пытаясь отыскать черты сожженной ведьмы.

— Так, поможешь? — она улыбнулась, — учти, больше полтинника все равно никто не даст — у нас такса.

— Ладно, давай, — Борис бросил свою сумку рядом с коробками, — правда, я никогда их не собирал.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Привет, рыбка, — Юля услышала в трубке Пашин голос.

С того дня, как они ездили на шашлыки, прошло три дня. Отношения вернулись в привычное русло, сны ей больше не снились, но особого сожаления это не вызывало — наверное, ей передали всю нужную информацию, и кто ж виноват, что она не смогла расшифровать ее?..

— Слушай, я сегодня ночевать не приду.

— Почему? — Юля растерялась.

Сколько б времени Паша не отдавал работе, но всегда возвращался, пусть в двенадцать, пусть в час ночи; он сам говорил, что не бывает круглосуточной работы! Случались, правда, двух-трехдневные командировки, но о них он сообщал заранее — сегодня же ни о чем подобном речь не заходила.

— Потому что мне надо быть в одном городишке рано утром. На фига ж гнать всю ночь, когда можно спокойно доехать, переночевать и с утра заниматься делами, логично?

— Логично, — нехотя согласилась Юля, — но хоть поесть-то заедешь? Да и сумку собрать надо — в гостинице в чем ты ходить будешь? В костюме и галстуке?

— Там нет гостиницы. А где поесть, найду.

— Как нет гостиницы? А ночевать ты где будешь?

— В машине! Все, не забивай голову, ни мне, ни себе! Пока.

Юля хотела спросить, что это за загадочный «городишко», где нет гостиницы, но можно нормально поесть, однако не успела — Паша отключился.

Все выглядело настолько странно, что мясо, тушившееся к ужину в красивой сковороде с прозрачной крышкой, перестало занимать Юлины мысли. В принципе, она допускала, что возникают спонтанные ситуации, но, если дела предстоят только завтра, то почему нельзя заехать домой хоть на полчаса, а надо нестись голодным, без вещей?..

…Ладно, без вещей — даже без зубной щетки!.. — Юля взяла сигарету и уселась на кухне, разглядывая облака, розовевшие в лучах заходящего солнца. Поскольку в Пашиной работе она разбиралась слабо, основываясь лишь на догадках и обрывках разговоров, то не могла придумать разумного объяснения происходящему.

Как всякая женщина, она считала, что хорошо разбирается в межличностных отношениях, поэтому мысли прямиком повели ее к весьма неприятному выводу — где-то есть другая женщина, претендующая на ее, Юлино, место, и, похоже, успешно. …Иначе надо хоть как-то маскироваться, объяснить все по-человечески, чтоб у меня не возникло подозрений!..

Память тут же принялась извлекать из своих недр факты, на которые раньше Юля старалась не обращать внимания — …ведь и в постели он стал каким-то другим; и в «дуру» я превратилась не спроста; раньше, приходя домой, он всегда целовал меня, а теперь, если только я сама подставлю губы… Было и еще что-то, не вспоминавшееся так конкретно, но создававшее общую безрадостную картину, и вот теперь наступил апофеоз — он просто решил не приходить ночевать.

Юля вдруг подумала, что не далее, как три дня назад, сама встречала рассвет с совершенно чужим мужчиной. …Но между нами-то ничего не было!.. Вот, в чем разница — о себе я знаю все, а о Пашке, ничего — одни мои домыслы… Наверное, так и возникает ревность… — ее почему-то испугало это слово. Да, она соглашалась с классиками, что, «кто не ревнует, тот не любит», и еще, что «ревность питает любовь, не давая ей угаснуть». Все это правильно, но, с другой стороны, как же она, оказывается, мешает нормальной жизни!

Юля резко одернула себя, как мать ребенка, тянущегося за внеплановой конфетой. …Почему я думаю о худшем? Почему б, например, не допустить, что с пяти утра ему надо занять очередь на погрузку какой-то продукции? Зубная щетка, действительно, ему не особо нужна, чтоб общаться с кладовщиками, от которых с утра разит перегаром… Все-таки какие ж мы, бабы — дуры!.. А к чему приводят ничем не подтвержденные домыслы? Их же невозможно постоянно носить в себе — значит, я начну устраивать «сцены»; Пашка будет злиться; я стану подозревать его еще сильнее… Блин, человек просто работает! Работает, дура ты эдакая! Приносит домой деньги! Что тебе еще надо? Какие еще могут быть доказательства? И, вообще, если б он сказал о поездке вчера, все б оказалось в порядке вещей и никто не придал этому факту никакого значения. Идиотка психованная! Ведь все нормально; все, как всегда…

На этой успокоительной ноте Юля вернулась к мясу, ведь завтра-то Паша вернется, и его надо будет кормить. Конечно, сегодня оно вкуснее, но ничего не поделаешь…

* * *

Паша оставил машину под самым балконом. Вообще, он не привык бросать ее вне гаража или хотя бы охраняемой стоянки, но в данной ситуации по-другому не получалось. …Ничего, — решил он, — просматривается тачка нормально, а, в случае чего, спрыгнуть со второго этажа — это фигня… да достаточно и просто крикнуть, чтоб разогнать всяких уродов…

Бабки у подъезда давно привыкли к его визитам и всегда здоровались — это Пашу раздражало, так как делало почти жильцом, кем-то присутствующим постоянно, что, в свою очередь, вроде, накладывало определенные обязательства, а обязательств он не любил… ну, за исключением, естественно, обязательств по контрактам на поставку сахара.

Быстро пройдя сквозь строй «почетного караула», он взбежал по лестнице, позвонил; черная точка глазка вспыхнула изнутри желтым светом, и дверь распахнулась.

— Ну, наконец-то!.. — стройная блондинка сомкнула руки на Пашиной шее, увлекая его в квартиру.

Паша прижал ее к себе, и блондинка довольно пискнула; потом отстранилась, словно ища в госте перемены, но удовлетворенная осмотром, снова прильнула к нему, прошептав:

— Все получилось, да?

— Разве у меня может что-то не получиться?

— Неужели сегодня мы наконец будем ночевать вместе?.. Не надо будет постоянно смотреть на часы, а можно проснуться утром и снова заниматься любовью…

— Запросто, — Паша улыбнулся, гладя ее волосы.

— Есть хочешь? — блондинка подняла голову.

— Ужасно. Я ж домой не заезжал, а сразу к тебе.

— Правильно. Чем там тебя накормят? Идем, все готово.

Паша знал, что там его накормят гораздо вкуснее, но что значит еда, в сравнении со всем остальным? Это для Юли он старался казаться гурманом, зная, как она любит готовить (…собственно, а на что еще она способна?..) , но в действительности прекрасно обходился куском копченой курицы из ближайшего гастронома.

— Катюш, ты у меня прелесть! Такая хозяюшка!.. — Паша направился в ванную; посмотрел в зеркало и не увидел радости в отразившихся там глазах. …Странно, — он даже сам удивился, — когда кувыркаемся в машине или на чужой на хате, Катька говорит, что у меня аж рожа светится, а тут, в кои-то веки — трахайся, хоть обтрахайся!.. Или она просто в «рожах» ничего не понимает?.. Скорее всего… Ладно, это ее проблемы. Мне-то чего разбираться в таких тонкостях? Мне что, жить с ней?..

Жить с Катей и правда не входило в его планы — в них значилась лишь сегодняшняя ночь, когда все будет обстоятельно, без спешки… а, вот, радости в глазах все равно не было. Может, из-за пресловутых бабок с их многозначительными взглядами? …Нет уж! Мне одного «поводка» хватит — и так не знаю, что с ним делать и на хрен он мне нужен!.. Хотя здесь Паша лукавил — он знал, что Юля нужна ему для решения массы бытовых проблем, которыми любовница не станет заниматься.

— Ты скоро?.. — донеслось с кухни, — все остывает!

Паша вытер руки маленьким желтым полотенцем — у него дома висело большое, зеленое, и это радовало. Значит, все-таки это не его дом!

На столе, кроме картошки с толстой «подошвой» мяса и аккуратно нарезанных помидоров, стояла бутылка водки.

— У нас ведь праздник, — пояснила Катя.

— Ну да, — Паша сразу наполнил рюмки, — за свободную хату!

— Отца еле вытолкала, — Катя засмеялась, — но подозреваю, завтра он уже нарисуется обратно — это мамка может круглый год жить на даче, а для него дача, типа трудовой повинности.

— Надеюсь, явится он не с утра?

— Конечно, нет. По крайней мере, до обеда у нас масса времени, — она чокнулась с Пашиной рюмкой, — за нас.

Пока шел процесс поглощения пищи, и Паша пытался придумать, чем занять себя до того, как они окажутся в постели — раньше, из-за вечного цейтнота, этот бессмысленный промежуток времени просто отсутствовал, а сегодня-то все по-другому!

С женой у него тоже не было общих интересов, но дома можно лечь на диван и смотреть телевизор, или разгадывать кроссворды. Последнее ему нравилось меньше, потому что сетка, в которой оставались незаполненными больше половины клеточек, раздражала, словно указывая на его тупость. Но откуда он мог знать вулкан на острове Минданао или трагедию какого-то Эсхила, если ВУЗ окончил технический, и то давно, а на книги не хватало времени… хотя нет, скорее, желания.

Составив в раковину грязные тарелки, Катя повела гостя в комнату; это было, типа экскурсии, потому что он никогда не заходил в квартиру, чтоб не знакомиться с родителями, а ждал на площадке, с усмешкой слушая недовольный мужской голос, сообщавший, когда дочь должна вернуться домой. Учитывая, что Кате недавно исполнилось двадцать пять, выглядело это смешно, но вмешиваться в чужие дела Паша не собирался — его вполне устраивало то, что есть.

— Так мы живем, — Катя пропустила гостя в узкую дверь, и Паша увидел жуткое (по современным меркам) творение мебельной индустрии; даже вспомнил, как оно называлось — стенка «Ивница». Лет тридцать назад эта тяжеловесная громадина являлась мечтой каждой советской семьи.

Один из шкафов занимали книги; корешки выглядели потертыми — это означало, что их читали. …Зачем? — подумал Паша рассеянно, — что изменится, если я узнаю чью-то историю, красиво изложенную сто лет назад? Для чего мне это может пригодиться? Жизнь ведь у каждого своя и ничего в ней не повторяется. Только всякие кочующие из поколения в поколение словечки, типа «любовь», «честь», «истина» сбивают с толку своей кажущейся единственностью и однозначностью…

В соседнем шкафу находилась посуда; затем следовал шифоньер и низкий комод с телевизором; напротив стоял диван с допотопными подушками, украшенными бахромой.

…В натуре, заповедник, — Паша вздохнул.

— Там комната родителей, а там, моя, — Катя указала на две белые двери, — ну, и что мы будем делать дальше?

Паша, бившейся над этой проблемой уже почти час, лишь пожал плечами. Вообще-то общаться с Катей было легко, ведь в отличие от жены, у которой все темы крутились вокруг быта, она вечно что-то щебетала о своих подружках и их глупых ухажерах, рассказывала забавные истории про аптеку, где работала фармацевтом — короче, несла всякую чушь, которую при желании можно было и не слушать; к тому же она никогда не требовала комментариев — совсем как телевизор.

— Ну, что ты такой грустный? — Катя обняла гостя, — хочешь посмотреть, какой я была маленькой?

— Давай посмотрим, — Паша уселся на диван, и хозяйка достала несколько альбомов, похожих на фолианты. На полке лежало еще несколько таких же, а рядом стояли пестрые томики, которые продавались в каждом ларьке. …Часа на два хватит, — решил Паша, — а дальше разберемся…

Скоро он узнал, и про брата-подводника, служившего на Севере, и про покойного первого мужа матери, и про дядю Славу с тетей Мариной, которые жили в Украине; повосхищался девочкой с бантиками, какой Катя была в детском саду, и серьезной школьницей со стрижкой; изучил ее подруг по медучилищу; еще он увидел ту самую дачу, которой они были обязаны сегодняшней свободой — в общем, почерпнул массу бесполезной информации.

За окном стемнело, и Катя хотела включить свет, но Паша удержал ее, ласково уложив на диван.

— Сейчас ты лучше, чем на фотках…

— Я знаю, — она прикрыла глаза.

— А без одежды еще лучше…

— Так сними ее, — девушка подняла руки, облегчая Паше задачу, и тот довольно улыбнулся — наконец наступил момент, когда он точно знал, что и как надо делать.

* * *

К девяти Юля закончила все дела. Обычно, если Паша оказывался дома, они вместе устраивались на диване и включали телевизор. Нельзя сказать, что такое времяпрепровождение сильно сближало, но само, пусть формальное присутствие человека, с которым связано, как прошлое, так и обозримое будущее, вносили в Юлино сознание ощущение покоя и незыблемости; разве так уж важно, что они, как зрители в кинотеатре, всего лишь молча смотрят фильм? Ну, такой у нее замкнутый, погрязший в работе муж, и ничего тут не сделаешь!..

Если Паша задерживался, Юля дожидалась его в постели, сквозь дрему прислушиваясь, когда откроется дверь, щелкнет выключатель в прихожей — она никогда не волновалась из-за его отсутствия, но сегодня что-то сжималось внутри… нет, ощущения утраты не возникало — просто была необъяснимая тоска, выматывавшая душу.

…Я ж решила, что сейчас он дремлет в машине возле какого-нибудь сахзавода или элеватора; ждет открытия складов, и больше ничего!.. Вот, какая я все-таки стерва — изобретаю всякие глупости, вместо того, чтоб подумать, чем он там, бедолага, ужинал?.. Юля попыталась представить, как Паше плохо и одиноко — это могло б ее успокоить, но жалость к нему почему-то не приходила; только к себе самой.

Смотреть телевизор не хотелось. А чем еще можно отвлечься, если книг в доме нет, шить она не умеет, вязать не из чего, еда приготовлена? …Постирать, что ли?.. Она открыла корзину для белья, но там лежали лишь скомканные Пашины джинсы, ради которых и машинку включать не стоило. …Блин, неужто в доме не осталось никакой работы?.. — Юля чисто механически встряхнула джинсы; из кармана выпал скомканный носовой платок и обрывок бумаги. Наклонившись, она увидела несколько букв; с интересом разгладила бумажку. …ую Катя. «ую»— это что, «целую»?.. Не, а что еще может быть? И что это за Катя такая?.. Смутное предчувствие сразу сложилось в четкую схему, где каждое Пашино слово, каждый поступок получали свое удивительно простое объяснение; еще она вдруг поняла, что просто гнала подобные мысли, не давая им укорениться и испортить остальную жизнь, но они витали в сознании и, вот, прорвались, сея смятение.

Юля затравлено огляделась, в поисках новых улик.

…Да нет, я ж сама здесь убираю каждый день!.. Конечно, а зачем Пашке что-то делать, если у него есть Катя?.. Для нее-то он, небось, старается, а тут пожрал, поспал, и пошел… — она обошла комнату, бессмысленно поправляя и без того стоящие на своих местах вещи, — спрашивать его, что это за Катя, бесполезно — надо найти что-то более весомое, чем клочок бумаги, адресованный, в принципе, неизвестно кому … да ему — кому ж еще! Интересно, давно это у них продолжается?.. Как же он прав — я, действительно, дура!..

Логическая цепочка получилась настолько прозрачной, что Юля уже не искала других вариантов — ей хотелось дать волю эмоциям, но привычные в таких случаях слезы не желали появляться — злость уверенно брала верх над жалостью к себе. Правда, облегчения от этой победы не наступало — наоборот, Юля почувствовала, как кольнуло сердце; вышла на кухню, где стоял валокордин, но почему-то вместо него взяла сигарету и уселась в своем любимом уголке. Подняв зажигалку, увидела, как дрожат руки; отложила сигарету и уставилась на сковородку, оставшуюся на плите. Возникло желание выбросить все приготовленное, но потом она решила, что такая демонстрация будет весьма глупой; к тому же никто ее не увидит и не оценит. Все-таки накапав валокордин, с отвращением проглотила, запив водой. Мгновенного эффекта, естественно, не последовало, но чисто психологически она почувствовала себя лучше; решительно встала и направилась к столу, где Паша хранил документы, которые почему-то не хотел держать в офисе. Три черных ящика с блестящими ручками были единственным местом, куда Юля не допускалась даже в дни самой-самой генеральной уборки.

…Так было раньше, — решила она, — а теперь для меня не существует запретов! Раз эта Катя влезает в мою жизнь, то я имею право защищаться… Выдвинув верхний ящик, Юля высыпала содержимое на диван. Времени, чтоб внимательно изучить каждую бумажку, было достаточно, но даже при беглом осмотре стало ясно, что ничего интересного там нет — лишь аккуратно подшитые договора, счета-фактуры, расписки в получении денег; обычная «черная» бухгалтерия. Юля вдруг испугалась, что не найдет улик — это было б ужасно, ведь нет ничего хуже неподтвержденной уверенности, но, когда стрелка часов незаметно подползла к полуночи, ей наконец повезло — на дне нижнего ящика, среди блокнотов, исписанных столбиками цифр, лежал тонкий пакет из салона «Conika». Юля уставилась на него, понимая — скорее всего, это и есть то, что она ищет, ведь Паша не любил, ни фотографироваться, ни рассматривать потом фотографии; обычно она сама раскладывала их по альбомам, писала даты, да и лежали они все в одном месте, а не прятались среди секретных документов.

…А если не трогать его?.. Взять и быстренько сложить все обратно… Нет, теперь это уже не выход — вот, если б я не нашла его… Юля вынесла пакет на кухню; закурила, тупо глядя на веселую радугу, поперек которой значилась фамилия заказчика и чуть ниже прошлогодняя дата. …Господи, все это длится больше года, а я ни о чем не догадывалась! — она встряхнула пакет и из него выпали два снимка. То, что они легли изображением вниз, не имело значения, так как слова, написанные на одном из них, не допускали разночтений: «Самому любимому от самой любимой».

Юля бессильно опустилась на стул, с удивлением обнаружив, что все это время в тайне надеялась, то ли на случайность появления ужасного клочка бумаги, то ли на неизвестное ей многообразие русских слов с окончанием «— ую». Она-то, глупая, убеждала себя, что искала подтверждение Пашиной измены, а, оказывается, нет — оказывается, человек до самого конца не желает мириться с поражением, каким бы очевидным оно не выглядело, и сдается лишь когда никаких шансов не остается вовсе. И вот он, апофеоз — теперь у нее нет ни прошлого, ни будущего, а лишь краткий миг совершенно неопределенного настоящего.

Равнодушно, словно страницу старой газеты, Юля перевернула снимок. Почему-то Катя и представлялась ей именно такой — длинноногой блондинкой в мини-юбке; она сидела на невысокой чугунной ограде городского сквера, а за спиной искрились струи фонтана. Снимали, похоже, дерьмовой «мыльницей», поэтому глаза были красными, что придавало лицу какое-то бесовское выражение; причем, ни улыбка, ни симпатичные ямочки на щеках, не могли убить это ощущение.

Второй снимок делали в спальне — Катя, в весьма откровенном купальнике, лежала на животе, дразня фотографа высунутым языком. …А может, не фотографа? — Юля внимательно разглядывала грудь под тесным лифчиком, плавный изгиб спины и аккуратную круглую попу, казавшуюся голой, — может, она догадывалась, что я найду фотку, и специально решила поиздеваться?..

— Какая ж ты дрянь! — констатировала Юля вслух, но язык соперницы не спрятался в алых губах, грудь не уменьшилась, а попа осталась такой же вызывающе голой.

…А стоило ли их находить? Может, правда, лучше б не вмешиваться в ход событий и оставить все, как есть?.. Хотя что теперь об этом — сослагательного наклонения не имеет не только глобальная история, но и история каждого человека. Жизнь миновала крохотный отрезок, когда у меня был выбор… Юля думала, что найдя неопровержимые улики, разрыдается, но ничего подобного не произошло — она спокойно смотрела на снимки, даже не сравнивая себя с Катей, а изучая «самую любимую» и пытаясь отыскать достойный повод для столь громкого титула. …О чем я? — ровно бежавшие мысли споткнулась, — надо думать, не о том, почему Пашка выбрал ее, а о том, что делать мне — куда идти, на что жить?.. Я ж ничего из себя не представляю, чтоб выстроить себе другое будущее…

Мысль о будущем разбудила воспоминание, которое за последние сутки превратилось в далекое-далекое прошлое. …А ведь Борис прав! Как он говорил — нельзя жить ради будущего, которого нам не дано знать, пока оно не сделается настоящим. Разве я могла представить свое будущее таким, например, еще сегодня утром?.. Да даже нет — до того, как вытащила эти проклятые джинсы! Так какой смысл думать о нем, если оно способно меняться в считанные секунды? Возможны ж любые варианты, например, вдруг Пашка давно ее бросил? Снимкам-то больше года и джинсы эти он не надевал черти сколько!.. Эх, бедное мое сознание! Как оно бьется, как не хочет смириться!.. Был бы рядом Борис — он бы помог решить все проблемы… хотя реальных-то проблем еще нет и не будет, пока не вернется Пашка… Тем не менее, воспоминание всколыхнуло трепетную теплую волну; Юлины мысли с радостью вернулись на АЗС, над которой вставало солнце, и вместе с ними появилось удивительное ощущение… нет, не неги, а какого-то нерушимого покоя и единения с чем-то всемогущим. …К черту будущее! Что я могу о нем знать? А пока у меня есть здоровье, какие-никакие деньги, машина; пока меня никто не гонит из дома — о чем еще можно мечтать? И в этом заключается настоящее — совсем не такое ужасное, как показалось с первого взгляда, а когда «завтра» превратится в «сегодня», возможно, начнется новая жизнь. Я ж сама давно хотела ее начать… вот, только эта Катя… — Юля снова взяла снимок, — неважно, как мы с Пашей решим наши вопросы, но ты, сучка, должна получить урок на всю оставшуюся жизнь…

Постепенно ее мысли совсем отошли, и от собственной персоны, и от изменника-мужа (его предстоящие объяснения уже опоздали и больше не интересовали Юлю); память о недавних мерзких разоблачениях осталась внутри противным червячком, пытавшимся грызть ее женскую гордость, но достаточно было грозно цыкнуть, и он послушно замолкал. На месте бессмысленного сумбура, творившегося в Юлиной голове всего час назад, появилась четкая цель: …Где ж найти эту Катю?.. Нет, надо сначала придумать, что я с ней сделаю… Вот, не умею я мстить… блин, так я никогда и не думала, что мне это потребуется… Ладно, надо спать, а то встречать Пашку с черными кругами под глазами, не лучший вариант. Мне нужна нормальная рожа и светлые мозги, чтоб быстренько расставить все по местам…

Понежившись под теплым душем, Юля постелила постель, открыла балкон, впустив в комнату ночную прохладу, и легла. Но сон не шел. …Узнать бы, где та Катя живет или работает, а так… химера бестелесная. Хотя, вот, с телом-то у нее все нормально, — Юля с радостью обнаружила, что способна шутить, а, следовательно, владеет собой, и успокоилась, относительно предстоящего разговора с мужем. Мысли быстро вернулись к удачливой сопернице и вдруг она подумала, что самое замечательное свойство человеческого мозга — воображение; благодаря нему, на целую ночь она имеет полную власть над этой шлюшкой, ведь ничто не мешает ей строить любые мизансцены, и они непременно оживут!..

Постепенно факт того, что соперница еще даже не найдена, делался все менее важным; разве дело в этом? Главное, что будет потом!.. Юля представила, как Катя, в ажурных чулках, стоит на четвереньках, униженно вылизывая языком пол их кухни; ее грудь обвисла, а зад вызывающе торчал вверх. Зрелище было приятным, но: …Блин, прям, кадр из порнухи, — сообразила Юля, — надо что-то другое — унизительное, но менее сексуальное…

Однако ничего другое не придумывалось . …Разве что плеснуть кислотой, как недавно показывали по «ящику»?.. А потом сесть в тюрьму из-за какой-то шалавы?.. Стоп, а куда я спешу? Я ж могу не говорить Пашке ни о записке, ни о фотках, пока не решу, как наказать сучку!.. И это будет правильно! А теперь спать!..

Усилием воли Юля выбросила из головы любовницу мужа. …Эх, вернулся б сейчас «человек-сон»! Именно сегодня он мне так нужен!..

Постепенно мысли стали превращаться в густое облако, будто ползшее с балкона и скрывавшее знакомые предметы… Неожиданно Юля поняла, что комната изменилась, да и сама она уже не лежала в постели, а сидела на деревянной лавке. В облаке проявилась фигура, сидевшая в той же позе, что и на фотографии из сквера; потом облако стремительно исчезло, полностью открыв обстановку комнаты. Только это оказалась совсем другая комната — все прежние вещи облако унесло с собой, прихватив заодно и Катину одежду, поэтому та, оставшись совершенно голой, испуганно озиралась по сторонам. Юле же оно подарило странный черный балахон, но, самое интересное, что за непонятно откуда взявшимся длинным столом, рядом с ней сидел мужчина в таких же черных одеждах. Он повернулся к Юле и произнес, видимо, продолжая начатый разговор:

— Брат, а денунциация на подозреваемую у нас есть?

— Есть, — уверенно ответила Юля, — с помощью колдовского зелья она соблазнила добропорядочного горожанина Мидгейма.

— Признаешь ли ты себя виновной в преступлении? — Юлин помощник (или, наоборот, начальник) обратился к Кате.

— Какой виновной?.. В каком преступлении?.. Кто вы такие?.. — она заплакала, — верните мне одежду…

— В случаях с ведьмами, соблазняющими мужчин при помощи дьявола, слезы не могут являться свидетельством невиновности, — произнесла Юля назидательно.

— Надо подвергнуть ее испытанию, — предложил мужчина, называвшийся «братом».

— Какому испытанию?.. Вы с ума сошли!.. — Катя вскочила, но возникшая ниоткуда огромная суровая женщина схватила ее за волосы и заставила встать на колени; под ее тяжелой рукой больше Катя не сопротивлялась.

— Перед испытанием мы обязаны определить, есть ли у нее метки Сатаны, — Юля взяла со стола тонкую длинную иглу, — думаю, таких мест мы обнаружим предостаточно, — она направилась к жертве, — например, на сосках должны быть знаки.

— Нет, не надо!.. — взмолилась Катя, — я во всем признаюсь!

— То есть, ты готова принести публичное покаяние? Мы внесем это в протокол, — смягчился «брат», — но признание не снимает с тебя вины. Как следует из Инструкции, в случае добровольного покаяния в преступлении, не отягощенном смертью человека или животного, мы можем квалифицировать обвинение, как подозрение первой степени.

— И что это… — Катя шмыгнула носом, — значит?..

— Ты избежишь Святого костра, и пройдешь ритуал очищения: сначала ты, одетая в позорные одежды еретика, с порога церкви святого Бернарда поведаешь жителям Мидгейма о своем преступлении, о связи с дьяволом и остальных совершенных тобой мерзостях, а также добровольно и искренне раскаешься, троекратно произнеся отречение от Сатаны…

— Я уже раскаялась… — жалобно проскулила Катя.

— …после отречения, — заученно продолжал «брат», — тебя разденут и высекут.

— За что?.. — Катя дернулась, но суровая женщина удержала ее, — я больше не буду… я не знала, правда…

— Незнание, либо позднее раскаяние, способно сохранить ведьме жизнь, но не может освободить от наказания, — пояснил «брат», — поэтому наш вердикт таков — сорок ударов розгами по ягодицам; а если мы сочтем раскаяние недостаточно искренним, ты получишь еще сорок ударов, и так, пока не раскаешься полностью и окончательно. Вердикт понятен, ведьма?

Захлебываясь слезами, Катя повисла на руках суровой женщины, и тут Юля почувствовала удивительную благодать справедливо совершаемого возмездия…

Дальше начался уже не совсем сон, так как включившееся в творческий процесс сознание быстро воссоздало заполненную народом площадь и столб на высоком помосте. К нему была привязана истошно визжавшая Катя; подол странной желтой одежды был завернут ей на голову, скрыв лицо, а рядом стоял палач с розгами, которые методично рассекали воздух, раз за разом врезаясь в уже окровавленный Катин зад.

…Круто! — Юля чуть не задохнулась от замечательного зрелища, — в сто раз лучше, чем поливать кислотой!.. — она блаженно улыбнулась, — вот это мысль! Позову ее в гости — она ж не знает, что я все знаю, и припрется познакомиться с дурой-женой. Драться я с ней не буду, а подпою, свяжу… хотя нет — надо, чтоб она трезвая все прочувствовала… О, придумала! Скажу Пашке — если он хочет сохранить семью, пусть сам приведет ее, сам снимет трусы, сам держит, а я при нем буду ее пороть!.. Может, не до крови, но чтоб всю жизнь помнила!.. Юля представила голую Катю, лежащую в их гостиной поперек дивана, и себя, хлещущую ее по попе, уже и так покрытой малиновыми рубцами, сложенным вдвое ремнем из Пашкиных джинсов; добавила к изображению звук, в виде истошного визга, периодически сменяющегося жалобным скулежом… но недавнего восторга не испытала. Окончательно проснувшееся сознание не смогло оживить картинку, поэтому выглядела та весьма глупо. Юле страстно захотелось вернуться в ночное творение своей сорвавшейся с катушек фантазии — она отчаянно швырнула свое сознание вдогонку исчезавшему сну, но вместо площади, оказалась в комнате, рядом с «братом».

— Перейдем к следующей денунциации? — спросил тот.

Никуда переходить Юля не хотела и открыла глаза. За окном брезжил самый обычный рассвет; все вещи стояли на своих местах; часы тикали, предвещая скорую встречу с мужем, и лишь память каким-то образом сохранила последнее слово «брата»; слово странное, доселе никогда не слышанное.

Юля судорожно пыталась собрать разлетавшиеся образы, но ничего не получалось. Тогда она встала; проходя мимо стола, взяла «снимок в купальнике»; долго изучала его и, в конце концов, пришла к выводу, что лупить ремнем по голой заднице взрослую девушку, даже если это любовница твоего мужа — полный абсурд. …Если, конечно, она не любительница извращенных ролевых игр… Хотя бог с ней — откуда у меня-то могла взяться такая дикая фантазия?.. Саму меня родители никогда не били; я даже не видела, чтоб кого-нибудь так наказывали!.. А антураж? — Юля подняла взгляд, стараясь воссоздать сон, — реально, блин, застенки инквизиции; ведьмы, костры… откуда? Я ж сроду не увлекалась историей!.. Да, и еще слово это — денунциация! Интересно, что оно значит?.. Надо срочно глянуть!..

Но на компьютер Паша давно установил пароль (теперь Юля и в этом видела признак измены). …Эх, — она пробежала пальцами по мертвой клавиатуре, — что ты хранишь в себе, черный ящик?.. Раньше хоть Интернет-кафе были на каждом углу, а теперь у всех ноутбуки… значит, пойду в библиотеку. Денунциация — не забыть бы…

Юля вышла из маршрутки у областной библиотеки и увидела на крыльце стайку парней и девушек; вздохнула. …Эти-то конкретно знают, чего хотят — у них сессия, а я?.. Интересно, как тут ищут нужную тему? В Интернете-то набрал поисковик, и все… Кому ведь скажешь, не поверят — типа, интеллигентная девушка, и ни разу не была в библиотеке!..

Больше часа Юля простояла в очереди за голубой «корочкой», дававшей право до конца года приобщаться к сокровищам мировой культуры. За это время она успела изучить высокие лепные потолки, массивные колонны и тяжелые люстры — казалось, все здесь создано специально для демонстрации людям их малости, и Юля ощущала ее в полной мере. Но окончательно она растерялась, оказавшись в каталожном зале, где вдоль стен стояли стеллажи с каким-то жутким количеством ящичков, обозначенных бессмысленными трехбуквенными сочетаниями. …Блин, это ж надо знать название или автора?.. Юля жалобно посмотрела на молодого человека за служебным столиком; тот быстро поднялся и подойдя, улыбнулся.

— Вам помочь?

— Да, пожалуйста, — Юля тоже улыбнулась, — мне нужно что-нибудь про инквизицию.

— Сейчас найдем, — библиотекарь направился к стеллажам, и тут Юля обратила внимание, что на левой руке, вместо кисти, у него культя. …Наверное, поэтому такой молодой и работает в библиотеке… — возникло желание пожалеть его, но увидев, с какой ловкостью парень перебирает карточки, Юля решила, что сам он не ощущает никакой трагедии.

…Странно все-таки устроен мир, — подумала она, — человек с таким дефектом востребован и, похоже, получает удовольствие от жизни, а я, вся в полном порядке, но никому не нужна; даже Пашка мне изменяет!.. Юля почувствовала такую щемящую зависть, что посмела задать себе некорректный вопрос: …А согласилась бы я потерять руку, чтоб взамен получить интересную работу, друзей, любовь, в которую не лезут всякие «Кати»?.. Правда, ответить не успела; да и не так просто даются ответы на подобные вопросы.

— Девушка, вот, — парень протянул несколько листков, озаглавленных «Заказ», — можно посмотреть «Религии мира» — там коротенько, но хороший материал по инквизиции; есть специальное издание «История средневековой инквизиции». Это три толстенных тома; если вы их осилите… — он недоверчиво хмыкнул, — честно скажу, читается тяжело. Еще есть «Молот ведьм» — самая популярная книга средневековья; так сказать, пособие начинающего инквизитора.

— Давайте «Молот», — Юля решила, что из-за одного слова не стоит лопатить «толстенные тома»; выбрала нужный бланк, но взгляд ее притягивала отвратительная культя, и парень заметил это, — извините, — Юля смутилась, но он весело подмигнул.

— В прошлой жизни я был известным вором. По тогдашним законам мне должны были отрубить руку, но не поймали; зато теперь! — он поднял культю с явной гордостью.

— Извините еще раз… — так и не поняв, шутит библиотекарь или нет, Юля поспешно исчезла в коридоре. …Неудобно, блин, получилось… хотя человек особо и не переживает. Значит, правильно говорят — каждый сам делает свою жизнь… короче, если захочу, и у меня все будет по-новому, не зависимо от Пашки и всего остального!..

Читальный зал оказался таким огромным, что Юля сразу потерялась среди множества столов, настольных ламп и полок с журналами. Вообще, она часто ходила мимо библиотеки, но не предполагала, что внутри все так огромно — снаружи здание выглядело компактным и уютным. Сориентировавшись, она увидела стойку, за которой высокая худая женщина, в обмен на «заказы» выдавала книги. Отдав бланк, заполненный «вором», Юля уселась на свободное место, с интересом изучая публику (до сегодняшнего дня она считала, что читать можно лишь на диване, и желательно, с чем-нибудь вкусненьким).

Наконец принесли книгу, которая, к Юлиной радости, оказалась не слишком толстой; на обложке два привязанных к столбу человека неопределенного пола корчились в языках пламени. Она долго рассматривала картинку, но та была выполнена настолько абстрактно, что не могла родить никаких ассоциаций. Механически пролистав предисловие (она всегда так делала), Юля добралась до первой части, которая называлась «О трех силах, составляющих колдовство». Тест был гладким, без столь привычных современному читателю, бесконечных диалогов, и одним своим видом наводил тоску. …Нет, это не для меня, — Юля открыла книгу с конца и стала отпускать страницы по одной — как в детстве, когда искала картинки.

Ей пришлось пролистать почти полкниги, прежде чем взгляд, уткнулся в строчку: «…Если обвинение предъявляется денунциантом…». Перечитала ее несколько раз; сознание сначала взорвалось, а потом в нем воцарился космический вакуум — оказывается, она реально знала то, чего не могла знать, и объяснить это было невозможно.

Закрыв книгу, Юля уставилась в окно. …Получается, есть какая-то связь между мной и теми, а иначе… а что иначе? Другого объяснения нет!.. Но ведь даже если существуют прошлые жизни, людям не дано их помнить, кроме как в этой, как ее… клинической смерти, когда открывается вход в другие измерения. Хотя и это не доказано; да и нельзя приравнивать измену мужа к клинической смерти!..

И все-таки допустим, что я жила в том «лохматом» веке… ну, допустим — почему нет?.. Там я наверняка была не такой, как сейчас — и внешне, а, главное, по образу мышления — тогда ж были другие установки, другое воспитание… то есть, если я что-то вспомнила, получается, во мне проснулась «я» та, прежняя. Должно это наложить отпечаток на меня нынешнюю или все происходит, как в кино?.. — Юля подперла рукой подбородок, словно голова ее отяжелела от мыслей, и в конце концов пришла к выводу, что виденное ночью больше, чем «кино», — я ж, в принципе, здравомыслящий человек. А как рассуждает здравомыслящая женщина, узнав об измене? В первую очередь она думает — может, я сама виновата? Да, я люблю мужа, забочусь о нем, но вдруг ему чего-то не хватает в наших отношениях? Любовница дает ему это «что-то»… Она пытается разобраться — так поступают современные люди, а я что?.. Или то был приступ слепой ярости?.. Нет, приступ ярости, когда я хотела полить ее кислотой, и он быстро прошел… вообще, можно было б, к примеру, выложить ее фотку на сайте секс-услуг — вот месть в духе времени! А мне приснился какой-то средневековый суд — такое не может прийти в голову, если уже не заложено там. Да и садистскими наклонностями я никогда не отличалась — кошку за всю жизнь ногой не пнула, а тут получала дикое удовольствие, когда эту Катю истязали!.. Прям, благое дело совершила…

Короче, надо прочитать «Молот ведьм», и если события покажутся знакомыми, значит, мы реально живем не один раз, и прошлые жизни можно вспомнить… Только зачем, и что потом с ними делать?.. Тем не менее, Юля решительно открыла книгу на самой первой странице.

Сначала она пыталась опускать пространные рассуждения, касавшиеся взаимоотношений людей с дьяволом, способов его воздействия на человека, аргументацию доказательств вины ведьм; все это, своей наивностью, вызывало недоумение — как можно на основании подобной чуши сжигать людей? Однако постепенно обилие устрашающих примеров, подаваемых с безапелляционной убежденностью, и методичное, сквозящее в каждом слове внушение того, что ведьмы способны практически на любое зло, подчиняло даже цивилизованный разум. Мрачная атмосфера зависимости от их потусторонней силы уже выглядела настолько реально, что зачарованное Юлино сознание вдруг сделало потрясающее открытие: …Не могли ж они истребить их всех? Наверняка часть ведьм выжила, расплодилась, и они продолжают творить свои черные дела, только никто не знает об этом!.. Все зло идет от них!..

Юля в ужасе подняла глаза, но вместо богомерзкого шабаша, увидела залитый солнцем читальный зал, беззаботных молодых людей, которые, за редким исключением, наверное и не представляли, что творилось с миром; мотнула головой, выныривая из своего темного омута …Все, пора завязывать; так не долго и с катушек слететь…

Сдав книгу и сказав, что придет завтра, она покинула зал, но избавиться от ощущений средневековья оказалось не так-то просто — хотя образы сделались менее яркими, мысли сохраняли прежний настрой, поэтому она шла по коридору, подозрительно оглядывая каждую встречную девушку.

— … Как успехи по части инквизиции?

От неожиданности Юля вздрогнула, но признав своего однорукого знакомого, выдавила улыбку.

— Нормально, — тут ей пришла интересная мысль, — скажите, а о прошлой жизни вы говорили серьезно?

— Нет, конечно, — парень хитро подмигнул, — хотя, знаете, когда вижу красивую вещь, порой возникает огромное желание сунуть ее в карман. А почему вы спрашиваете?

— Просто. Извините, — она пошла дальше, снова не поняв, шутит он или нет.

Увлеченная фантазиями, Юля даже забыла о нынешних проблемах; только открыв дверь квартиры и увидев Пашины туфли, она в панике подумала, что не подготовилась к разговору, но откладывать его, чтоб еще несколько дней мучиться инвариантностью своего ближайшего будущего, вдруг посчитала неоправданным мазохизмом.

— Привет, — она уверенно вошла в комнату, — как съездил?

— Нормально.

— Собственно, другого ответа Юля и не ждала — у мужа по жизни все всегда было одинаково «нормально».

— А у меня есть новости.

— Интересно, — отложив кроссворд, Паша нехотя спустил ноги с дивана.

— Мне тоже, — Юля бросила на стол убранные перед уходом фотографии, — самому любимому от самой любимой, да?

— Где ты их нашла?.. — глаза у Паши округлились.

— Это ж твоя любовница, да? — Юля не стала отвечать на вопрос, пытаясь развить наступление, однако Паша сориентировался быстрее, чем она ожидала; смятение, возникшее, было, в его взгляде, исчезло.

— А я их столько искал! — он улыбнулся.

— Что ж их искать? Они лежали у тебя в столе.

— С ума сойти! — Паша хлопнул себя по коленям, — чего я их туда сунул?.. Это меня еще давно одна девчонка из Курска просила передать своему бой-френду — он наш, местный…

— То есть, «самый любимый» не ты? — уточнила Юля.

— Блин! Ты чего, с дуба рухнула? Конечно, нет!

— Ладно, — Юля извлекла следующую улику, — это тебя тоже просили передать?

Паша недоуменно повертел клочок бумаги.

— А, вообще, что это?

— Выпало из твоих джинсов.

— Да? Ну, не знаю. Может, в гостинице в сортир ходил. Мало ли какими бумажками иногда приходится подтираться?..

Юля почувствовала, что сказать ей больше нечего. Наступление захлебнулось, наткнувшись на «глубоко эшелонированную оборону». Пашины ответы звучали… нет, не то, чтоб убедительно, но вполне правдоподобно; Юля поняла, что ничего не сможет доказать а он будет ласково улыбаться, обзывая ее дурой и психопаткой. Она уже повернулась, чтоб выйти на кухню и с сигаретой спокойно обдумать возникшую ситуацию, когда Паша нащупал тапочки и встал.

— Идем я тебе кое-что объясню, — его голос сделался таким серьезным, что Юля испугалась, как бы он не предложил ей убираться немедленно, вместе с ее «дурацкими подозрениями».

Тем не менее, она послушно вышла вслед за мужем и молча уселась в своем любимом углу.

— Значит, так, — Паша закурил, — знаешь, в каких случаях у мужика появляются любовницы? Вариант первый; я бы назвал его, «детский» — когда уйти из семьи не позволяет совесть, ибо дети вместе с женой ползают на коленях и воют дурными голосами, типа, тогда им, сироткам, придется жрать сухой хлеб и ходить в рваных трусах, а алиментов от «такой сволочи» не дождешься. В результате мужик ломается и остается, но с любовницей, естественно, не расстается, потому что там, типа, любовь, а дома — полное говно. Вариант второй, «меркантильный» — когда в случае развода, надо делить «хрущевку», заработанную непосильным трудом; причем, жене с ребенком по закону достанется однушка, а мужу, в лучшем случае, комната в коммуналке. Кроме того, придется продать машину, которую облизывал последние двадцать лет… Короче, жизнь начнется с нуля, а годики-то уже не те, чтоб сломя голову лететь на амбразуру. Итог понятен. И вариант третий, «новорусский». Это когда жена — славнейшее существо; с ней пройдены тяжкие годы становления бизнеса, но, вот, не выглядит она должным образом! А тут длинноногие девицы вьются; пусть им цена — три копейки, но как тут удержишься?.. — Паша глубоко затянулся, выдерживая паузу, — так вот, рассмотрим наш случай. Детей у нас нет. Касаемо имущества, все оформлено так, что даже по суду тебе мало что достанется, поэтому второй вариант тоже не катит; третий?.. Нет, девок, конечно, вокруг много, но человек я не тусовочный, поэтому в «эскорт — услугах» не нуждаюсь; да и ты у меня, слава богу, не старуха и не уродина. То есть, нет у меня повода заводить любовницу…

— Повода-то, может, и нет… — пробормотала Юля.

— Ладно, — Паша аккуратно стряхнул пепел, — давай тогда уточним, что нас связывает, если не дети, не материальные ценности?.. По логике вещей остаются только наши чувства и хорошие отношения — больше у нас общего ничего нет! — Паша снова сделал паузу, давая жене возможность прочувствовать смысл последней фразы, — следовательно, если я встречу женщину, которая покажется мне… даже покажется! Я понятно излагаю?.. Так вот, если она покажется мне лучше тебя, у меня нет никаких причин записывать ее в любовницы; мне гораздо проще выставить тебя на хрен и забыть, как кошмарный сон!.. Шучу, — он ласково потрепал Юлю по щеке, — так что выкинь из головы все глупости — ты меня устраиваешь, и жить мы будем долго и счастливо. Главное, сама не порть наши отношения — они единственное, что есть. Ты поняла?

— Да…

— Вот и умница, — демонстративно приложившись к Юлиным сжатым губам, Паша вернулся в комнату; через секунду там привычно скрипнул диван и зашуршала газета.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— У тебя неплохо получается, — Аня с улыбкой наблюдала, как Борис расправляет тент, — сотни полторы за день заработаешь.

— Я не бомж, — сидя на корточках, Борис поднял голову.

— Я этого и не сказала. Но на бизнесмена ты тоже не тянешь.

— А на кого я тяну?

— На человека, перебивающегося случайными заработками.

— Да?.. А на писателя никак?

— Ух, ты! — Аня даже опустилась на стульчик, — чего, правда?

— Правда, — закончив работу, Борис выпрямился.

— Ну, держи, писатель, — «хозяйка» протянула полтинник, — слушай, а о чем ты пишешь?..

— …Анька! Раскладывайся быстрее, а то ни пройти, ни проехать!.. — раздалось справа, куда загорелый жилистый паренек подкатил телегу с товаром.

— Не спеши, а то успеешь! — огрызнулась Аня.

— Ладно, не буду мешать, — Борис не спеша пошел к выходу из палаточного городка, уже выросшего перед рынком.

Город, с которым он так недавно расстался, казался почти родным, ведь за прошедшие дни здесь ничего не изменилось; возникло даже ощущение, будто он вернулся домой. …С чего бы это? — подумал Борис, — обычный город, похожий на десятки других. Нет, эта Аня не может быть связана с Анной из «мертвого города» — я не чувствую связи, а, наверное, должен был бы… хотя, может, и не должен… Откуда он вообще взялся, «мертвый город»?..

Знакомой дорогой Борис направился к ночлежке тети Даши; вошел в калитку, над которой красовалась корявая вывеска «Фрукты оптом здесь»; толкнул дверь. Запах пота и какой-то еды встретил его уже в коридоре; через открытую дверь комнаты был виден один из постояльцев, внимательно смотревший в окно. Борис постучал.

— О! — азербайджанец, имени которого он не помнил, обернулся, — ты же, вроде, уехал!

— Как уехал, так и приехал, — Борис поставил сумку, — еще хоть пару дней пожить у вас можно?

— Брат, наверное, нет, — азербайджанец покачал головой, — Гурам вчера вернулся и теперь у нас все занято. Слушай, а чего ты не хочешь в гостиницу? Там девочки, вода горячая… да если б хозяин не считал за нами копейки, я б, точно, в гостинице жил!

— А кто здесь хозяин?

— Хозяин там, — парень показал, то ли на небо, то ли в ту сторону, где, по его мнению, находился родной Азербайджан.

— Ясно, — Борис снова взял сумку.

— Ты хороший человек, — азербайджанец вздохнул, — но понимаешь, у нас работа. У нас не гостиница.

— Вопросов нет, — Борис вышел во двор, подумав при этом: …Может, так будет даже правильно, а то живу черти где — «челноки» с рынка, и те за бомжа принимают; в гостинице хоть помоюсь, постираюсь…

По легким кучевым облачкам солнце вскарабкалось еще только на полнеба, но его дыхание уже палило землю. Прохлада убегала, забиваясь под деревья, под пестрые зонтики летних кафе, которые распускались на сером асфальте, словно цветы.

Борис прошел мимо палаточного городка, постепенно наполнявшегося народом. …Аня уже, небось, разложилась… нет, девчонка она неплохая, но не та… Миновал гостиницу. …Устроюсь после двенадцати, чтоб не платить за лишние полусуток. Есть тоже что-то пока не хочется… Не найдя более интересной темы, мысли вернулись в прежнее русло. …Зачем же мне показали «мертвый город» и жуткое средневековое шоу?.. Интересно, кто-то управляет нашими снами, кроме нас самих? Возможно — ведь лично у меня фура с килькой уж никак не могла ассоциироваться с инквизицией… нет, «управляет» — неправильное слово; скорее, так может давать о себе знать божья искра, заключенная в каждом — типа, включает память о прошлой жизни. Я ж всегда мечтал увидеть хоть одну из них!.. Стоп! Получается, в каком-то качестве я участвовал в тех событиях? И кем же я мог быть? Инквизитором или священником? Вряд ли. Христианские догмы — изначально не мое; остается еще Анна… блин!.. — Борис усмехнулся, пытаясь вообразить себя женщиной, — хотя чем такое превращение отличается от превращения в ветер или огонь? Да ничем! Просто стихии мне ближе, чем конкретное существо другого пола… или я неверно понимаю логику всей череды жизней? Нас же может бросать из одной крайности в другую, чтоб передать максимум знаний и ощущений!.. То есть получается, никакой логики в последовательности сменяющих друг друга жизней нет?.. А тогда мы никогда не сможем выстроить схему, чтоб отличить правду от собственных фантазий, и не стоит искать в настоящем свое прошлое — оно умирает навсегда, оставляя лишь глобальную мудрость, из которой нельзя вычленить конкретные имена, города, даты… Действительно, что я пытаюсь вспомнить, если та жизнь принадлежала другому человеку, которого больше нет?..

Борис почувствовал, что прекрасная конструкция, которую он кропотливо создавал в своих мыслях, рушится; нет, она не погребла его под обломками, но смотреть на эти руины было невыносимо больно. Он свернул в сквер, где струи фонтана наполняли воздух приятной влагой и ощущением прохлады; они взлетали вверх, искрясь, превращаясь в десяток маленьких радуг, и падали, бурля белой пеной. Было в этом нечто завораживающее, вечное, несоизмеримое с человеческой жизнью.

Борис опустился на скамейку. Мысль о том, что в прошлой жизни он мог быть водой, показалась ему гораздо ближе, нежели существование в образе женщины. …Но ни то, ни другое нельзя доказать… даже не то, чтоб доказать кому-то — ни в том, ни в другом нельзя быть уверенным самому!.. — тем не менее, созерцание воды восстанавливало тонкую связь с вечностью, в которой мы жили, живем и будем жить.

Два парня, прихлебывая пиво, уселись рядом; их громкие воспоминания о «забойном» вечере разорвали благостную связь, и Борис, словно очнувшись, обвел взглядом пустой сквер — наверное, люди воспринимали его исключительно как место отдыха, а по утрам, деловые и суетливые, они спешили по грязным тротуарам мимо облезлых домов, демонстрируя свою значимость в хорошо освоенном тесном мирке.

Правда, на противоположной стороне фонтана нежился на солнышке бомж в засаленном пиджаке, надетом на голое тело, и совершенно безотносительно к нему, Борис вдруг подумал: …Все равно божья искра существует и несет любовь всем, кто хочет ощутить ее, кто способен поверить, что жизнь гораздо прекраснее, чем ее представляют убогие люди, живущие лишь будущим, холодным и неизвестным!.. Пусть нам не дано проследить все связи, но их не может не быть, иначе ведь все бессмысленно!..

Парни продолжали обсуждать двух «клеевых телок» из вчерашнего вечера, и Борис поднялся; к тому же близился полдень, поэтому он не спеша побрел к гостинице.

Поселили его быстро, а то, что номер оказался трехместным, было даже неплохо — вырываться из круга безответных вопросов лучше всего в общении. Но в данный момент комната оказалась пуста, и бросив сумку, Борис снова вышел на улицу.

Из крохотного зеленого островка возле оперного театра доносилась тихая музыка; среди зонтиков, которых не было утром, сновали официанты в черных костюмах и белых рубашках, держа подносы на пальцах, как в дорогих ресторанах; огромные липы давали благодатную тень и чуть слышно шумели над головой. Умиротворяющая обстановка настолько подкупала, что Борис решил не возвращаться в сквер с фонтаном, а присел за самый крайний столик — прямо перед ним раскинулся знакомый палаточный городок; теперь вдоль него двигались два людских потока — одни еще плелись туда, но уже изнывали от жары; другие, с покупками, тяжко тащились обратно.

Борис подумал, каково бедным продавцам целый день задыхаться в раскаленных палатках; впрочем, жалость касалась, в основном, одного конкретного человека с продолжавшим тревожить воображение именем, Анна. Он достал нежданно-негаданно заработанный полтинник и купив литровую «Колу», влился в поток, двигавшийся «туда».

Торговля явно не шла — у Аниной палатки не было никого, а сама она сидела в красном пластиковом кресле, вяло обмахиваясь газетой; на загорелом лице блестели капельки пота, и, похоже, ей надоело смахивать их. Борис предпринял очередную попытку растормошить внутреннюю память, но ничто в душе не шевельнулось. …Значит, либо там пустота, либо стена непреодолима… — он с сожалением вздохнул, но подойдя, улыбнулся.

— Держи, — протянул «Колу», — жарко, небось.

— Класс!.. — Аня прижала к щеке бутылку, — садись, — поставила рядом с собой раскладной стульчик, — что делал?

— В гостиницу устроился, — Борис протиснулся внутрь палатки и тут же почувствовал как по спине побежал противный ручеек, но уходить не хотелось — даже не самая интересная компания все-таки лучше, чем никакая.

— …Бифштексы! Салаты! Чай! Кофе!

Борис вскинул голову — у соседней палатки остановилась девушка с подносом, уставленным пластиковыми тарелками.

— Я б съел что-нибудь, — сказал он, решив, что здесь это обойдется дешевле, чем в кафе.

— Танька! — мгновенно среагировала Аня, — иди сюда! — сама она с шипением открыла бутылку и сделала глоток, — класс!.. Сейчас всю выпью и обоссусь — будешь за меня торговать, — но увидев растерянное лицо Бориса, засмеялась, — шучу.

Бифштекс оказался маленьким, а салат состоял из одной капусты, однако Бориса это не смутило; сунув в карман сдачу, он воткнул хлипкую белую вилку в нечто, напоминавшее мясо. Аня наблюдая за ним с интересом и, в конце концов, спросила:

— А, если честно, в Воронеж ты зачем приехал?

— Сам не знаю, — бросив в урну быстро опустевшую тарелку, Борис достал сигарету, — у тебя никогда не возникало ощущения, что есть некая сверхзадача, которую ты обязан решить, и только тогда сможешь быть счастлив?

— Я прекрасно знаю свою «сверхзадачу» — Аня удивленно пожала плечами, — мне надо вырастить дочь. Она сейчас в пятом классе, а должна закончить школу, поступить в институт…

— Это не то; это задача проходная. Разве после того, как дочь поступит, у тебя пропадет стимул жить?..

— Ты меня извини, — Аня усмехнулась, — может, у писателей какие-то особые задачи, а у меня одна — зарабатывать деньги.

— И нет ничего не связанного с деньгами? Ну, чего-то глобального, понимаешь? — Борис раздавил об асфальт догоревшую сигарету, — я не могу это сформулировать, но чувствую — есть нечто такое, с чем ты должен воссоединиться и тогда остальные проблемы, если не исчезнут, то станут легко разрешимыми.

— Ты о боге, что ли?

— Бог — это иллюзия, придуманная людьми для облегчения себе поиска смысла жизни; это идея, в которой нет необходимости, если ты сам, из личного восприятия мира, осознаешь свое предназначение…

В это время подошли две подружки, желавшие обзавестись новыми топиками, и Борис замолчал — собственно, спорил-то он не Аней, а сам с собой — вчерашний с сегодняшним.

Вслед за подружками подошла мама с дочкой; потом девушка, сама не знавшая, чего хочет, но после Аниных уговоров пришедшая к выводу, что ей непременно нужны шорты, пляжный сарафан и очень сексуальная майка.

— Похоже, ты приносишь удачу, — довольно улыбаясь, Аня повернулась к Борису, — с утра стояла вообще «по нулям». Посиди еще; расскажи что-нибудь.

Подобная просьба всегда выбивала Бориса из колеи — без конкретной темы, мысли, почуяв свободу, забирались в самые потаенные уголки, и тут же рождали фантастическую картину огромного мира, который нельзя описать словами; в итоге он замолкал, становясь угрюмым и неинтересным.

— Посижу, — Борис пожал плечами, — все равно делать нечего.

— Может, я чего-то не понимаю… — Аня присела в свое кресло, — расскажи, как ты ищешь это свое «предназначение»?

— Никак. Оно должно явиться само — главное, пропускать события через призму поисков.

— А на что ты живешь? У тебя большие гонорары?

— Какие гонорары?.. Просто есть кое-какие сбережения, — Борису не хотелось вновь рассказывать порядком надоевшую историю церковного клада.

— Сбережения — это хорошо, — вздохнула Аня, — тогда и предназначение можно искать, а, вот, если… — она, видимо, хотела пожаловаться на судьбу, но у палатки остановилась очередная юная особа. Выбрав шорты, она решила их примерить, и юркнула в палатку; Борис отвернулся, разглядывая зеленоватую матерчатую стену. …Похоже, все-таки эта жизнь существует отдельно от «мертвого города», и не стоит искать точек соприкосновения — то была просто абстракция, ни на чем не основанная и не несущая никакой смысловой нагрузки…

Возникла предательская мысль, что человеку должно хватать общего восприятия мира, в котором надо просто жить, но сделав такой вывод, Борис сам испугался, потому что тогда его жизнь не упростится, а сделается бессмысленной.

…Может, не зря я придумал себе имидж писателя? Если, правда, написать книгу о том, что не стоит ничего искать в этом мире, ибо он прекрасен сам по себе? И за сюжетом не надо далеко ходить — та же Аня. Разве она не прекрасна в наивном желании поставить на ноги своего ребенка? Ей ведь только кажется, что она несчастлива из-за отсутствия денег, из-за ежедневного стояния здесь в любую погоду — ей надо помочь понять, насколько она необходима миру; помочь ощутить божественное, находящееся внутри нас, чтоб она почувствовала себя не бренным телом, а рекой, ветром, дождем, которыми когда-то была или еще станет. И солнце сделается не таким палящим, и воздух не таким душным, если научиться соприкасаться с ними, ощущать их любовь и заботу, как любовь и заботу ближнего…

…— Борь! Ау!..

Он обернулся. Покупательница в новых шортах вертелась перед маленьким зеркалом; при каждом ее движении сзади, словно хвостик, вздрагивал ярлычок, и Борис улыбнулся.

— Борь, скажи, правда, ей хорошо?

Борис слабо разбирался в моде, но, на его взгляд, шорты больше походили на панталоны, резко обозначив далеко не идеальные ноги, но чтоб подыграть Ане, он кивнул.

— Видите, девушка. Это мужчина говорит, так что берите.

В конце концов, девушка сдалась. Когда она отошла, Аня вытерла потное лицо.

— Язык уже отваливается каждого убалтывать., — она посмотрела на часы, — ладно, еще пару часов постоим и будем собираться. Хороший сегодня день — давно такого не было.

За эту пару часов день стал еще лучше — у палатки даже образовалась небольшая очередь, и Борис тоже оказался вовлечен в потрошение тюков и поиски нужных размеров. Это было в новинку, да и сами вещи радовали пестрыми цветами, от них исходил приятный запах, не испорченный потом или парфюмом.

Наконец людской поток стал редеть. Аня устало опустилась в кресло и с удовольствием закурила.

— Знаешь, такой выручки у меня не было за все время, сколько работаю здесь. Это, небось, ты наколдовал?

— Я?.. Да ты что!.. — но тут же Борис понял, что колдовство в ее понимании — просто расхожее выражение, как и бог (о нем, вроде, все знают, некоторые верят, но никто толком не представляет, что это такое), и не стал углубляться в тему.

— Значит, ты мой талисман, — докурив, Аня принялась складывать оставшийся товар в изрядно похудевшие тюки. Борис решил помочь, и где-то среди пуговок и бретелек их руки встретились. Борис не придал бы этому значения, но Анины пальцы сжали его запястье; работа прекратилась. Подняв голову, он увидел, что их лица находятся рядом, и смотрит девушка ласково и печально.

— Кстати, у меня пустая квартира, — сказала она тихо, — может, тебе не стоит идти в гостиницу?

— А как же дочь?

— Она в деревне. Чего ребенку летом сидеть в городе?

— Действительно, нечего…

Борис не раз получал подобные предложения, причем, как правило, именно тогда, когда ему действительно требовался ночлег, словно кто-то заботился о нем, но сейчас оно прозвучало совсем неожиданно, и Борис растерялся. Однако Анина рука сжималась все крепче, а глаза казались такими тоскливыми, что он подумал: …И чем это хуже двух чужих мужиков в гостиничном номере?.. Неуверенно пожал плечами, не находя подходящего ответа. Вернее ответ-то он уже знал — это слов не находилось. Что-нибудь, типа радостного «конечно, погнали!» прозвучало б обидно, а торжественное и емкое «да», вроде, сразу накладывало определенные обязательства. Но, похоже, Аня и без слов поняла его. Взгляд ее просветлел, пальцы разжались, и принялись с удвоенной скоростью трамбовать содержимое тюка.

— Надо вещи забрать из гостиницы, — сказал Борис.

— Так забирай, и подожди меня у входа.

Без особой охоты, но Борису вернули всю оплаченную сумму, что явилось приятной неожиданностью; правда, он тут же подумал: …И чем я отличаюсь от Ани? Так же радуюсь деньгам… может, я придумал себе предназначение? Как алхимик, трачу жизнь на поиски философского камня, на красивую, но пустую идею… Стало обидно и очень не хотелось в это верить. Выйдя на крыльцо, Борис закурил. Под старыми липами продолжала звучать музыка, так прельстившая его утром. Чистое голубое небо еще не успело потускнеть, лишь чуть подернувшись предвечерней дымкой — оно обнимало мир с его пыльными улицами, блеклыми домами, катящимися неизвестно куда автомобилями и изможденными пешеходами; спокойное и огромное в своей великой любви, оно было превыше любых денег, и Борис успокоился.

Ждать пришлось долго; он даже представил, как будет выглядеть, вновь поселяясь у той же неулыбчивой девицы за стойкой, но тут показалась Аня с большим пакетом.

— Я все купила, так что можем сразу двигать домой, — Борис взял пакет, и она подхватила его под руку, — если не тяжело, можем прогуляться пешком.

Возражений не последовало и через пять минут они уже шли по проспекту, считавшемуся в городе главным. В прошлый раз Борис бывал здесь, поэтому знал, и квадратный фонтан, и монумент с мрачными фигурами воинов-освободителей, но Аня указала на длинное здание с узкими окнами, над входом украшенное полуколоннами.

— Тебе, как писателю, возможно интересно — это бывшая духовная семинария, а напротив бывший дом губернатора, где заседало дворянское собрание.

— Что-то оно маленькое, — Борис оглядел симпатичный особнячок явно позапрошлого века.

— Так здесь и дворян-то почти не было — купцы, да мещане.

Аня свернула за угол семинарии и получив из фонтана порцию ледяных брызг, быстро вывела Бориса на огороженную балюстрадой площадку.

— Это Помяловский спуск — дорога в старый Воронеж. В семнадцатом веке здесь жили казаки, охранявшие город, и назывался этот район — Беломестная слобода.

Борис увидел лестницу, зажатую с обеих сторон мощными каменными стенами, которая уходила вниз, теряясь под густыми, смыкавшимися между собой кронами деревьев.

— Идем, — Аня взяла гостя за руку, и они стали осторожно спускаться по разбитым ступеням; суетливый проспект исчез, напоминая о себе лишь редкими автомобильными сигналами — казалось, разделяли их не сотни метров, а сотни веков.

Слева густые заросли в человеческий рост скрывали панораму, зато справа, за деревьями, росшими, оказывается, двумя ровными рядами (наверное, когда-то здесь проходила аллея и гуляли люди) возникли почерневшие от времени двухэтажные домики, покосившиеся и неухоженные, но сохранившие свои уютные формы. Даже асфальт не вызывал ощущения цивилизации, покореженный молодой древесной порослью и устремившейся вслед за ней, травой. Несколько полуголых пацанов курили, сидя на бревнах возле забора, подпертого куском ржавой трубы. От тишины и безжизненности все это напоминало музей под открытым небом.

Борис остановился, пытаясь представить, как здесь было лет сто назад, а Аня продолжала «экскурсию»:

— В восемнадцатом веке слободу перенесли, а улицу стали застраивать горожане. Тогда ее переименовали в Дубницкую — по фамилии основного застройщика. А это, — она показала на хорошо сохранившийся домик, где над первым кирпичным этажом возвышался второй, деревянный, — самый старый дом. В нем жила жена одного надворного советника.

— Откуда ты столько знаешь? Ты историк? — удивился Борис.

— Нет, — девушка засмеялась, — вообще-то, я — экономист, но бабушка родилась здесь и потом прожила всю жизнь. Она столько всего знала! Если б я за ней хоть половину записывала, ты б мог книжку написать про историю Воронежа. Но молодая была — глупая, а сейчас бабушки уже лет десять, как нету…

Лестница закончилась, и они вышли на широкую улицу, сразу вернувшись в современность. Объезжая рытвины, по ней медленно двигались автомобили; на углу стояли вонючие контейнеры с отходами, а чуть дальше начинались глухие кирпичные заборы, за которыми виднелись особняки с пластиковыми окнами и спутниковыми антеннами на крышах.

— Лучше, вон, посмотри, — Аня протянула руку в противоположную сторону, — это Алексеевский Акатов монастырь; действующий, между прочим.

Борис остановился, разглядывая купола с крестами, венчавшие буйную зелень деревьев. Величественный симбиоз оставлял какое-то двоякое впечатление, но Аня не дала Борису разобраться в своих ощущениях — перейдя неуютную «транспортную артерию», они свернули направо, вновь окунувшись в патриархальную тишину, нарушаемую лишь умиротворенным шелестом листьев. Лежавшая впереди не асфальтированная улочка больше напоминала ложбину, пробитую потоком воды; домики, чудом прилепившиеся на крутых «берегах», выглядели декорацией, и только номера на калитках указывали, что в них кто-то живет.

— Почему ты молчишь? — Аня попыталась заглянуть Борису в глаза, — я думала, тебе понравится. Писатели ж любят старину.

— Мне очень нравится.

— Я тоже люблю этот район, — вздохнув, Аня пошла дальше, — после «толпы», где все вечно орут, бегут куда-то, здесь так классно!.. С удобствами, правда, плоховато — воду в ведре грею, готовлю на баллонах, но ведь это же не главное, правда?

— Там ты показалась мне другой….

— Так там и жизнь другая. Там я, знаешь, какая хамка? А иначе нельзя — сожрут. Вот и моя халупа, — поднявшись по каменным ступенькам, она открыла калитку.

Двухэтажный деревянный дом, выкрашенный зеленой краской (подстать листве), имел на каждом этаже аж по шесть окон, а двор, огороженный ветхим забором, был маленьким и располагался на склоне — наверное, поэтому там никто ничего не сажал; лишь пара старых яблонь вела совершенно бессмысленную битву с всепобеждающими полчищами бурьяна.

— На первом этаже дед с бабкой живут, — пояснила Аня, — а второй, весь мой.

Они вошли в незапертую дверь и поднялись по скрипучей лестнице. Необъяснимый запах старых домов вползал в легкие, превращая воспоминание о такой близкой цивилизации в легенду о будущей жизни.

— Борь, — Аня остановилась перед дверью, держа в руке ключ, — если не хочешь, можешь вернуться в гостиницу — я не обижусь. А то получается, вроде, насильно тебя затащила…

— Что ты?.. — поставив сумку, Борис осторожно сжал Анины плечи, — я в полном восторге, честно… даже не думал, что где-то сохранились такие уголки, а молчу… я просто думаю.

— Я рада, если это правда, — Аня склонила голову ему на грудь, но вдруг встрепенулась, — дай, хоть дверь открою.

Они вошли в темный коридор. Щелкнул выключатель. Борис увидел громоздившиеся вдоль стены тюки с товаром, старенькую этажерку со старыми книгами и детский велосипед, подвешенный под самым потолком. Четыре одинаково белые двери напоминали, скорее, общежитие, нежели квартиру.

— Так я и живу, — Аня направилась вглубь коридора, — здесь у нас туалет и ванная, — она поочередно открывала двери, — это Машкина комната, это — моя, это — типа, гостиная, тут кухня.

Снаружи дом показался Борису гораздо меньше, и теперь он удивленно следовал за хозяйкой, заглядывая в каждое помещение. Чувствовалось, что она пыталась поддерживать уют, однако ни чистенькие занавески, ни паласы на полу, ни букет ромашек в керамической вазе, купленной, похоже, у соседки по «толпе», не могли скрасить удручающего впечатления от глубоких трещин в стенах и потолке (на кухне, в углу даже отвалился кусок штукатурки, обнажив дранку).

— Ты ожидал другого? — Ане невесело усмехнулась, — были б деньги, я б все здесь переделала…

— Ну, что ты?.. — Борис ласково погладил хозяйку по голове, — я ж все понимаю; у меня такая же берлога, даже хуже.

— Правда?

— Правда, — он подошел к окну, за которым не было ничего, кроме трепещущих листьев; от этого казалось, что находишься на затонувшем корабле, среди густых ярко зеленых водорослей, а остальная жизнь происходит высоко над тобой и совершенно не важно, какой там сейчас век…

— Пойду, ужин сделаю, — Аня улыбнулась, решив, что писатель определенно врет, стараясь не обидеть ее, — можешь пока посмотреть телевизор. Правда, у меня всего две программы.

— Я не люблю телевизор. Давай лучше помогу тебе.

— Даже так? — Анины глаза удивленно расширились, — ну, давай. Будешь тогда картошку чистить.

Приветствуя их приход, старенький холодильник включился с таким треском, что Борис вздрогнул.

— Не пугайся, — Аня засмеялась, — я-то к этому «трактору» давно привыкла. Тоже пора менять… но кругом деньги! Так что, пока работает, и ладно.

Она усадила Бориса рядом с пакетом картошки и дала нож, а сама принялась доставать покупки.

— И все-таки, о чем ты пишешь? — спросила она, не оборачиваясь, — мне ж интересно.

— О чем пишу?.. — Борис хотел сформулировать идею будущей книги, возникшую несколько часов назад, но теперь она почему-то показалась ужасно глупой, и он ответил так, как отвечал всегда — просто и в то же время загадочно, — о жизни, о мире… Знаешь, давай я тебе лучше расскажу одну историю.

— Давай, — согласилась Аня, — собственно, можешь говорить все, что угодно — я ж о тебе вообще ничего не знаю.

Борис начал рассказывать о «мертвом городе», потому что в данный момент это больше всего занимало его воображение. Аня слушала, кроха при этом салат, раскладывая полупрозрачные магазинные нарезки, и только когда он закончил, спросила:

— Так это был сон или что?

— Сам не пойму, — Борис пожал плечами.

— Знаешь… только не смейся, ладно? — Аня достала из пакета бутылку вина, а из шкафчика — две рюмки, — одно время увлеклась я сонниками; покупала даже, какие подешевле — они и сейчас где-то валяются… ну, а что? Сидишь тут одна — со скуки чего не сделаешь?..

— Я в этом не силен…

— Я тоже не особо, ведь в каждой книжке все по-разному написано, — достав сигарету, она присела к столу, — но я что хочу сказать — сны потому и нуждаются в толковании, что они абстракты, так? Там можно летать; можно встречать существа, которых нет в природе, и все такое, а у тебя получается складная история, да еще с конкретными деталями. Я, например, не удивлюсь, если в Германии есть реальный город Мидгейм… мне это кажется больше похоже на воспоминание, что ли, чем на сон.

— Серьезно? — Борис поднял голову от недоочищенной картофелины, — мне тоже кажется, что это воспоминание. Например, о прошлой жизни. Я только не могу понять, кем я был и почему мне это вдруг привиделось. Ведь так не должно быть!

— А кто знает, как должно быть?..

Поскольку этого не знал никто, возникла пауза. Аня поставила на огонь сковородку и забрав у Бориса картошку, принялась крошить ее тонкой соломкой.

— Значит, ты веришь, что мы проживаем несколько жизней? — сказала она наконец, — вообще, ты не такой, как другие.

— А какой? — Борис улыбнулся, возвращаясь из средневековья в реальную жизнь.

— Светлый, и этим мне нравишься, — она неожиданно обернулась, — только не подумай, что я строю насчет тебя планы — просто тоскливо одной. Нет, есть, конечно, Машка, но она ж ребенок, а хочется… ну, сам понимаешь.

— Понимаю. Слушай, а где Машин отец?

— Абсолютно банальная ситуация, — Аня ссыпала в сковороду картошку, и кухня тут же наполнилась паром и шипением, — ушел к другой. Лично я об этом не жалею, но, вот, Машка… хоть бы в день рождения позвонил, сволочь. Она ведь его помнит, и ревнует меня к каждому мужику; говорит, новый папа мне не нужен. Так что пока не подрастет и не поймет, что маме тоже хочется еще пожить, похоже, ничего мне не светит.

Своих детей у Бориса не было, и хотя в душе он считал, что ребенок должен слушаться родителей, а не ставить им условия, но решил промолчать, ведь советовать всегда легко; только это никому не нужно.

— Так что, — Аня вздохнула, — пока у нее каникулы, я тут занимаюсь развратом… шучу, а то правда подумаешь…

Борису стало понятно внезапное приглашение в гости, но сделанное открытие не вызвало протеста, обычно возникавшего при виде «плечевых», стоящих вдоль трассы. Вообще, в его глазах Аня выглядела даже привлекательно, и чуть нависавшие над короткой юбкой «бочки́» совершенно не портили ее; а какие сильные загорелые ноги!.. Но его не покидала другая мысль — имеет ли она отношение к «мертвому городу» или это просто приключение, способное лишь развеять однообразие бесконечной гонки? Очень хотелось, чтоб все наконец-то увязалось воедино (тогда и с вредной Машкой он наверняка найдет общий язык), но, вот, роль Ане как-то не находилось, ни в мрачной обстановке пыточного подвала, ни в толпе зевак, восторженно оравших на площади…

— Все готово. Открывай, — хозяйка протянула бутылку.

— В принципе, я не пью…

— Почему? Болеешь?

— Нет, слава богу. Но меня сразу начинает клонить в сон…

— Спать я тебе, точно, не дам, — Аня засмеялась, — вообще-то я тоже не сильный питок, но иногда, особенно зимой, когда отстоишь целый день на морозе… ну, или как сейчас. Так что открывай; поедим и если не хочешь смотреть телевизор…

— Не хочу, — Борис улыбнулся.

ГЛАВА ПЯТАЯ

По-настоящему Юля так и не заснула до самого утра. Поток сознания превратился в грязную жижу, откуда она тщетно пыталась выбраться, хватаясь, то за один обман, то за другой, но они не давали точки опоры, а лишь увлекали в бездну безысходности. Там смешалась, и вечерняя Пашина проповедь, окончательно утвердившая ее полную ничтожность, и Катя, фривольно возлежащая на диване, и черный «брат», зачитывающий приговор, и толпа, чей радостный вой отдавался тупой головной болью, неподвластной анальгину, и еще что-то, наверное, проникавшее из глубин подсознания…

Неожиданно щелкнул будильник. Его никто никогда не заводил — просто изначально стрелка стояла на семи, и он всегда щелкал в это время. Как можно было уловить негромкий звук среди нагромождения сумбурных мыслей и неопределенных желаний, Юля сама не поняла, но открыла глаза; обведя взглядом комнату она вдруг почувствовала, что это чужая комната, и сделалась она таковой всего за одну ночь. …Вроде, это не я выбирала сюда обои; не я вешала шторы и мыла окна; не я составляла икебану в большой вазе… — чуть повернула голову, — и мужчина тоже чужой; конечно, я его знаю, но нет ни малейшего желания даже прикасаться к нему. Блин, а еще вчера я мучилась, останется ли он со мной, мечтала наказать соперницу… да на фига? Пусть трахаются дальше… Я поняла! Какой же Борис — мудрый человек! За ночь все переместилось из настоящего в прошлое, а прошлое нужно только при написании биографии!..

Осторожно, чтоб не разбудить Пашу, Юля потянулась; подняла голову, оценивая свое настоящее. Внешне оно выглядело достаточно симпатично: кусок голубого неба в окне, солнце разбрасывающее по стене блики, прохлада, еще не превратившаяся в изнуряющую жару… Юля почувствовала, что все это ей гораздо ближе, чем квартира, которую она всегда считала своей крепостью.

Выскользнула из-под одеяла так, что Паша ничего не почувствовал, и на цыпочках прошла в ванную; окинула взглядом полочку с косметикой. …Блин, ведь целый пакет! А сколько всего еще надо собрать, если придется валить отсюда!.. Мысль эта рождала не ностальгическую тоску, а страх, потому что впереди простиралась безграничная пустота, которую нечем было заполнить. …Это будущее, — оборвала себя Юля, — а жить надо сейчас! Надо умыться, позавтракать, сделать Паше бутерброды, повесить на стул свежую рубашку и уходить, потому что меня здесь больше нет…

Руки сами привычно выполняли привычные обязанности, а в голове складывался план — маленький, сиюминутный, как и само настоящее. …Поеду в библиотеку и буду дальше читать «Молот ведьм». Не знаю, что именно, но что-то я обязательно там найду… например, правда ли, «позорные одежды еретика» — это желтая туника, какая была на Кате в моем сне?.. Или, как говорил «брат», по подозрению первой степени только секли розгами, а по остальным сжигали на костре?..

Обрывками образов и смутных ощущений отголоски сна вновь обрушились в Юлино сознание, заполняя образовавшийся там вакуум, и под их напором она пришла к удивительному выводу, что, возможно, когда-то была, и в том мрачном подвале, и на той площади. …Ничего мне не надо выяснять — я и так ведь знаю, как там все было!.. А зачем тогда ехать в библиотеку?.. Да просто! Иначе день рассыплется на никому не нужные бессмысленные дела, а там… там мне хорошо!..

Паша проснулся, когда жена, одетая и при макияже, причесывалась перед зеркалом.

— Куда это ты в такую рань?.. — в его сонную память, видимо, вернулись события вчерашнего дня, потому что он встал, шаркая тапками подошел к Юле и обнял ее, — рыбка моя…

Юля видела в зеркале его совсем не ласковые глаза.

— Но ты ж сама виновата. Придумала черти чего… и, вообще, кто тебе разрешал лазать ко мне в стол?

— Паш, — Юле не хотелось вновь обсуждать то, в чем они никогда не смогут договориться, — лазить я больше никуда не буду — слово даю; да и все ты вчера логично говорил…

— Вот и умница, — он поднял ее лицо, намереваясь поцеловать, но сначала спросил, — так куда ты собралась?

…Хоть бы зубы почистил, скот!.. Юля молча освободилась и отступила к двери. В Пашиных глазах читалось такое удивление этим маленьким бунтом, что она рассмеялась.

— Заметь, я больше не скандалю, не обзываю ни тебя, ни твою барышню — я просто иду по своим делам.

— У тебя появились свои дела? — удивление сменилась воинственностью — наверное, пассивность противника всегда вызывает желание добить его, но Юля не стала дожидаться продолжения; положив расческу, она открыла дверь.

— К ужину, думаю, вернусь, но, в принципе, все в холодильнике. Ты сегодня никуда не уезжаешь?

— Нет. Но когда приду, не знаю — работа, ты ж понимаешь.

— Понимаю, — сочувственно кивнув, Юля вышла.

Щелкнул замок, и Паша вздохнул с облегчением, хотя обычно Юля не мешала ему — занятый своими мыслями, он лишь иногда замечал, что жена перемещается по квартире, возится на кухне; да, она присутствовала в его жизни, но очень незаметно, не пытаясь вторгнуться в нее, а лишь обставляя необходимым уютом. Это ощущение незыблемости быта настолько прочно отложилось в сознании, что любое отступление от правил (вроде, сегодняшнего) создавало в голове революционную ситуацию, а любая революцию приносит, в первую очередь, дискомфорт в мироощущении. Однако сегодня революции не случилось — слишком мягким получился протест «низов», поэтому едва Юля исчезла, вернулось и душевное спокойствие.

…Ничего, пусть побесится, — решил он, елозя во рту зубной щеткой, — куда она денется? Дела у нее!.. Да нет у нее никаких дел — поедет, небось, к кому-нибудь из девок жаловаться… и пусть только попробует прийти позже меня — так вставлю, мало не покажется!..

На столе Пашу ждали бутерброды и горячий чайник. …А еще выпендривается, — подумал он, присаживаясь к столу, — она ж не совсем дура, чтоб рушить такую идиллию. Бабки я ей даю, трахаю иногда, над головой не капает — подумаешь, нашла какие-то снимки… а интересно, что б сделала Катька на ее месте? Свалила или нет?.. Хотя она молодая — думает, дура, еще до фига чего встретит в этой жизни, а не хрена в этой жизни нет! Кормят тебя, поят, трахают и будь счастлива! Нет, больше ночевать у нее не буду — скучно; три раза в неделю на какой-нибудь хате вполне достаточно, а то одну разбаловал — права начинает качать, так еще и вторую разбалую…

— Спасибо, рыбка моя. Все было очень вкусно, — поблагодарил Паша пустую кухню и пошел одеваться.

Примерно в это время Юля поднималась по ступенькам библиотеки. Сегодня все происходило не так, как в прошлый раз — она предъявила читательский билет и высокомерно взглянув на очередь желающих записаться, легко взбежала по лестнице; вошла в еще пустой читальный зал и сразу направилась к стойке.

— Я вчера брала «Молот ведьм». Можно мне ее снова?

— Конечно, можно. Заполняйте заявку.

— Я думала, вы оставите… — Юля покраснела.

— Девушка, — библиотекарша посмотрела удивленно, — мы не в магазине, где оставляют товар «до завтра». Заполняйте заявку.

— Ладно, — Юля отошла от стойки. …Блин, зря я выкинула бумажку с этим… кодом или шифром; как он там называется?..

Она медленно спустилась в каталожный зал и остановилась перед желтыми ящичками. …И что? Я даже не помню фамилий авторов… какие-то два монаха…

— …Вам помочь или вы уже освоились? — однорукий возник рядом; причем, улыбался он без всякой издевки.

— Вы мне написали вчера… — Юля запнулась, чувствуя, что выглядит глупо, но отказываться от помощи было еще глупее, — ну… «Молот ведьм»… а я куда-то сунула бумажку…

— Это не страшно, — он выдвинул нужный ящичек и уверенно перебирая карточки, спросил, — если не секрет, с чего такая симпатичная девушка заинтересовалась инквизицией? Это работа или хобби? Обычно всех интересуют учебники по рекламе, по бухучету; в лучшем случае, детективы берут.

Голос у него был тихий и какой-то располагающий — наверное, действовала сама обстановка, близкая к храму, и Юля решила, что не будет ничего страшного, если она поделится своими ощущениями. В конце концов, разве есть что-то зазорное в том, что увидев красивый исторический сон, человек захотел поближе познакомиться с эпохой?

— Скорее, хобби, — она улыбнулась, — понимаете, пару дней назад мне приснился сон, будто я участвую в Святом суде, — это определение она почерпнула из «Молота ведьм», — все выглядело так натурально…

— А вы не допускаете, что могли жить в то время, и никакой это не сон? — однорукий повернулся и карточки сложились в аккуратную пачку, — знаете, — он задвинул ящичек на место, — могу познакомить с приятелем — он путешествует по чужим прошлым жизням, как мы с вами, по городу. Хотите?

Юля молча хлопала глазами, пытаясь понять, издеваются над ней или в мире существует нечто такое, о чем все прогрессивное человечество даже не догадывается.

— Это ж он мне сказал, что в прошлой жизни я был вором, — продолжал однорукий, отводя Юля в сторону, чтоб никому не мешать, — и знаете, что интересно? После этого мне стало легче жить, ведь одно дело чувствовать себя просто обделенным по жизни; всем, вот, досталось две руки, а тебе, одна — это ж обидно. Начинаешь тогда злиться на несправедливость мира, ожесточаешься, а когда выясняется, что ты был нормальным, но, по стечению обстоятельств, потерял то, что имел, неоправданная зависть и злоба проходят. Обратите внимание, инвалиды войны никогда не жалуются, что они калеки; наоборот, они гордо стучат себя в грудь — мы, мол, за Родину кровь проливали, а, вот, инвалиды детства, изначально чувствующие свою убогость, всегда давят на жалость. А у них, может, тоже была война, только в прошлой жизни.

Юля громко сглотнула, моргнула несколько раз, вникая в простую и, казалось бы, логичную теорию, но сознание отказывалось воспринимать ее всерьез.

— Вы действительно верите в это? — спросила она тихо.

— Понимаете, — улыбка однорукого стала шире, обнажив неровные зубы, — вера — очень занятная штука. Однозначно можно верить только в Бога, и то, если впитал эту веру с молоком матери и никогда не задумывался о его реальном существовании. Все остальное — информация, которую подсознание услужливо извлекает в нужный момент, а мы используем ее в своих интересах. Вот сейчас, например, у меня нет необходимости верить в то, что у меня могла быть другая, воровская жизнь; мне даже странно думать об этом. Но когда на меня смотрят, либо с жалостью, либо с насмешкой, я сразу начинаю защищаться и вспоминаю, что когда-то прожил такую бурную жизнь, которой многие позавидовали б, а рука — это лишь издержки той жизни. Я сразу чувствую себя не только на уровне, но и выше многих, не знающих и не помнящих ничего, кичащихся лишь физическим здоровьем. В этом суть веры — она всегда поиск спасения и ничего более; остальное, относящееся к нашей теперешней жизни, познается только на основании личного восприятия.

Последние слова показались Юле знакомыми, но она так растерялась, что не могла вспомнить, где их слышала.

— А ваш приятель, он кто?

— Он — колдун, — увидев изумление на Юлином лице, однорукий добавил, — не бойтесь. Он — белый колдун.

— Что значит, «белый»?

— Сам я не силен в магии, но он объяснял так — любое колдовство, есть процесс насильственного вторжения в естественно протекающий жизненный процесс. Но вторгаться можно по разному. Черный колдун — это исполнитель желаний; своего рода энергетический киллер, который слепо выполняет заказ, совершенно не заботясь о последствиях. А белый колдун помогает людям открыть их собственные способности, о которых порой они даже не подозревают. То есть, жизнь продолжает течь естественным путем, но у человека появляется ее новое видение и осознание; проявляются неожиданные возможности, которые он реализует уже по своему усмотрению. Наверное, это ближе к психологии, чем к магии… кстати, приятель этот закончил психологический факультет университета; но все магические атрибуты у него присутствуют — и магические шары, и кресты… и чего там только нет!..

Юля вдруг поняла, что ей уже не хочется читать «Молот ведьм» с его убогой логикой и тяжелым средневековым языком, выискивая там спорные крупицы знаний. …Зачем? — подумала она, — какие ведьмы? Да если загонять иголки под ногти и жечь каленым железом, то любой признается не только в связи с Сатаной, но и в том, что он сам и есть Сатана! Наверное, этим уродам просто нравилось мучить женщин, а потом убивать их. Что меня вчера так завело? Бред ведь полный! А если можно узнать сразу про все жизни…

— Так что? — продолжал однорукий, — звонить колдуну?

— Да, — Юля уверенно кивнула.

— Тогда скажите, как вас зовут?

— Юля.

— Меня — Алексей. Подождите минутку, — он направился к столику с телефоном, а Юля перевела взгляд в зал, показавшийся ей огромным муравейником, где задумчивые «муравьи», с умным видом копавшиеся в ящичках, на самом деле решали ничтожные задачи, типа, как сдать экзамен или заработать денег, чтоб потом прожрать их. …Если б они знали, то что знаю я! — подумала Юля с восторгом, — вдруг однорукий говорит правду, и мои прошлые жизни будут открываться одна за другой, яркие и неповторимые!.. А эти горе-ученые смогут лишь читать о тех временах в книжках…

— Порядок, — Алексей тронул размечтавшуюся Юлю за руку, — вечером он вас ждет.

— Только вечером?.. — ей хотелось немедленно окунуться в новый удивительный мир, способный затмить любую реальность!

— К сожалению, да. Какой бы «белой» ни была магия, все ритуалы, тем не менее, проводятся только после захода солнца. Так что после девяти подъезжайте; сейчас расскажу, куда. Смотрите, — Алексей придвинул бланк заявки и начал рисовать схему, начав с остановки маршрутки и закончив номером квартиры в девятиэтажке.

— Спасибо, — Юля спрятала бумажку, — а как его зовут?

— Это вы с ним сами решите. Извините, — Алексей повернулся к ожидавшей его девушке, видимо, такой же неумехе, но все-таки сказал на прощанье, — заходите потом, расскажете.

— Обязательно, — Юля направилась к лестнице.

Из библиотеки она выскочила быстро, но на крыльце остановилась. …Надо ж еще как-то убить целый день, а ничего не хочется делать. Я теперь только и буду думать, откроет мне колдун что-нибудь или нет… конечно, пойду я сейчас искать Пашке туфли, как же!.. И дома с ума сойду до вечера!..

Юле захотелось отвлечься от своих фантазий, пока те, либо не подтвердятся, либо не исчезнут навсегда, оставив ее один на один с безрадостным настоящим. А как это сделать?.. Кроме бухгалтера Наташи, еще не канувшей в небытие, как остальные былые подруги, никаких идей не возникало.

…Наташка, небось, трудится… — тем не менее, она нашла в мобильнике номер, которым еще не пользовалась ни разу.

— Юлька, привет! — раздался в трубке веселый голос, — я аж глазам не поверила! Какие-то проблемы?

— Почему сразу проблемы?.. — опешила Юля.

— Ну, как же, — Наташа засмеялась, — если человеку звонят раз в год, значит, возникли проблемы, которые он может решить.

— Да как тебе сказать… — Юля подумала, что у нее действительно есть проблема, которую Наташа может решить, но это ведь хорошая проблема, — скучно мне, — сказала она, — ты дома или на работе?

— Да дома! Приезжай прямо сейчас! У нас тут очень кстати небольшой праздничек наметился! Ты где находишься?

— На площади.

— Так тут пешком пятнадцать минут! Запоминай.

Дослушав «инструкцию», Юля закрыла трубку. Наташин голос еще звенел в ушах, и настроение от этого подскочило так, что вытеснило не только прошлые, но и нынешнюю жизнь. …Если праздник, это ж надо подарок… а кому — ей самой, мужу, ребенку?.. Блин, перезванивать неудобно… ну и ладно, отдам деньгами — пусть сами решают…

Кураж заставил Юлю перебежать дорогу прямо перед рванувшимся на зеленый свет потоком машин; на площади она чуть не попала в объятия скейтбордистов, лихо гонявших вокруг памятника Ленину; чуть не сбила двух мужиков в костюмах и галстуках, чинно шествовавших в областную администрацию. …Господи, куда я несусь?.. Я ж еще не к колдуну еду!..

Улица, где жила Наташа, ей всегда нравилась. Много лет назад ее сделали пешеходным бульваром и теперь, среди изрядно подросших деревьев, стояли скамейки, на которых уютно соседствовали блаженные старушки, беззаботная молодежь с неизменными банками пива, мамаши, зорко следившие за бегающими и визжащими чадами; художники торговали здесь картинами, а длинные столы коллекционеров всех мастей были завалены «бесценным» старьем. Все они знали друг друга и весело переговаривались, создавая атмосферу всеобщей доброжелательности.

Юля дошла до дома, носившего в народе название «гармошка», но только теперь поняла его смысл — раньше ей не приходило в голову задуматься об этом, а он действительно был длинным и угловатым, напоминавшим растянутые меха; вошла в подъезд; поднявшись на второй этаж, позвонила. За дверью раздался собачий лай и громкий Наташин голос:

— Володь, открой! У меня руки грязные!

Через минуту дверь распахнулась, но, помня о собаке, Юля продолжала стоять на пороге. Во вспыхнувшем свете она увидела обшарпанный коридор и парня с длинными волосами, собранными в хвост; рядом вилял хвостом пятнистый длинноухий пес (хотя Юля и не разбиралась в породах, но в кино с такими зверями обычно ходили на охоту). Чуть дальше, высунувшись из комнаты, мальчик лет восьми с любопытством разглядывал незнакомую тетю. Никаких признаков праздника Юля не услышала; разве что негромкая музыка, но и та была совсем не зажигательной, а запах жареного мяса, доносившиеся с кухни, мог относиться, как к празднику, так и к обычному дню — все зависело от уровня достатка.

— Я — Володя, — представился парень, — проходите.

— Юля, — она переступила границу, но собака, по-прежнему виляла хвостом, да к тому же принялась тыкаться ей в ноги мокрым носом.

— Не бойтесь, — Володя махнул рукой, — он не кусается. Хук, на место!.. Я в юности боксом занимался, — пояснил он нетрадиционную кличку.

Хук поджал хвост и понуро поплелся вглубь квартиры; голова ребенка тоже исчезла, видимо, не узрев у тети никаких подарков. Юля опустила взгляд в поисках тапочек, но Володя скорчил смешную гримасу.

— Не разувайтесь, у нас сегодня тут такой бардак. Идемте.

Двигаясь по длинному коридору, Юля мельком заглянула в одну из комнат — на облезлых стенах пестрым панно висели картины; они же лежали на полу, пачками стояли вдоль стен, разобранные по форматам. На столе валялись искореженные тюбики с красками; рядом мольберт; в углу без всяких полок были сложены книги (поразительно, как штабель высотой в полкомнаты до сих пор не рухнул). На подоконнике стоял старый магнитофон, из которого слышалась та самая ненапряжная музыка. …Бардак — это слишком мягкое слово, — подумала Юля, — хотя, с другой стороны, может, так и должно быть, если у тебя муж художник?..

Остальные комнаты оказались закрыты, зато на кухне дверь отсутствовала вовсе. От нее остались лишь половинки петель, торчавшие из дверной коробки, потому и запахи распространялись по квартире совершенно беспрепятственно.

Несмотря на распахнутое окно, в кухне было душно. Наташа суетилась у стола, кроша крабовые палочки.

— Привет, — она улыбнулась; положила нож, вытерла руки и достав сигарету, выдвинула ногой табуретку, — садись.

Володя вышел, оставив девушек одних. Хотя не совсем — Юля увидела Хука, вытянувшегося на подстилке. От жары пес высунул язык, а его белый с черными пятнами бок равномерно вздымался и опускался; при этом одним глазом он внимательно наблюдал за происходящим.

— Вовкина игрушка, — засмеялась Наташа, поймав Юлин взгляд, — он у него периодически работает моделью.

— У тебя муж художник, да?

— А я разве не говорила тебе? Художник от слова «худо», — Наташа вздохнула притворно трагически и тут же подмигнула, — шучу. У него есть шикарные работы, только у людей денег нет, чтоб картины покупать; вот и приходится тянуть, и мужа, и сына, и собаку… а что делать — люблю я его, — она глубоко затянулась, — может, сейчас наступит прорыв — тогда хоть ремонт сделаем.

…Какая она классная! — Юля будто увидела Наташу новым взглядом, — оказывается, на уме у нее не только цифры!..

Такая Наташа ей нравилась гораздо больше, и она спросила:

— А что у вас сегодня за праздник?

— Друзья за «бугор» уезжают. Они два раза там уже были и полностью расторговались — домой только баксы привезли; все картины по частным коллекциям разошлись. Короче, Вовка договорился, чтоб они десяток и его работ прихватили на пробу. Если пойдут, на следующий год он сам поедет, — Наташа посмотрела на часы, — поможешь? А то ж надо, и стол накрыть, и у Вовки еще его шедевры не упакованы. Он — натура творческая; кроме кисти и рюмки, в руках ничего не держится, так что все делать мне приходится, — Наташа произнесла это с такой гордостью, что, несмотря на разгром в квартире, старую мебель и тарелки с отбитыми краями, Юля даже позавидовала. Она почувствовала давно утраченный юношеский азарт, когда можно делать все, лишь бы тебе самой это нравилось. Кураж, возникший еще в городе неясным предчувствием, получил реальную опору и требовал немедленного выхода.

…Как сказал Алексей? Не всегда есть необходимость верить в прошлые жизни… Блин, и почему все такие умные, одна я — дура, ни до чего не могу дойти своим умом?.. Действительно, какая прошлая жизнь, если настоящее бывает так классно!..

— Салаты дорежешь? — Наташа погасила сигарету, — а я займусь фасолью.

— Может, я займусь фасолью? — Юле очень хотелось проявить себя, ведь из катящейся кувырком жизни она все-таки сумела почерпнуть кое-что полезное, — у меня есть классный рецепт, только всякой травы много надо.

— Давай, — Наташа явно обрадовалась, — «травы» полный холодильник. Мы ж ее едим, как кролики; у нас даже персональная зеленщица на рынке есть. Вовка ей как-то картинку подарил, так она теперь нам все отдает в полцены. Я ему говорю, ты б лучше в мясных рядах такой блат завел.

— …Нат, а веревка у нас есть? — раздался Володин голос.

— У нас все есть!

С уходом Наташи вернулись более здравые мысли, и Юля решила, что несмотря на сиюминутный восторг, вряд ли смогла б жить такой жизнью. Это, как фейерверк, которым нельзя любоваться круглосуточно, иначе начнут болеть глаза, уши; а еще она подумала, что просто попала в нужный момент в нужное место, ведь не каждый день люди преисполнены радужных надежд — остальное-то время здесь наверняка царит рутина, как и во всех семьях, только еще отягченная отсутствием денег.

…Это опять же их будущее, а за сегодняшний день я им так благодарна!.. — радостно подумала Юля, — о, я знаю, чем с Наташкой расплатиться — если все получится, познакомлю ее с колдуном… или лучше не ее, а Володю! Может, в прошлой жизни он был, например, Айвазовским, и все это вернется…

Юлины руки механически крошили, перемешивали, ссыпали, а Наташа, отдав требуемую веревку, рассказывала о Володиных работах, о постоянных клиентах, которые у него все же имелись, о ребятах, уезжавших в Германию, и еще много всего, что Юля оказалась просто не в состоянии запомнить. Лавина эмоций захлестнула ее настолько, что она уже начала чувствовать и себя причастной к специфичному миру, существовавшему по своим законам, не укладывавшимся в жесткие рамки «кухня — постель — поход в магазин».

Обосноваться решили на кухне по той простой причине, что там находился единственный подходящий стол (второй, имевшийся в квартире, был перемазан краской во все цвета радуги). В отсутствие нормальных салатников Наташа выставила все в тех же мисках, где оно готовились; не нашлось и пяти одинаковых рюмок, но после того, как хозяйка с любовью оглядела свое творение, поправив покосившуюся пирамиду из хлеба, Юля решила, что, возможно, в этом тоже есть определенный шарм — эдакое бравирование общественным мнением и устоявшимися традициями.

— Класс, — заключила Наташа, — пошли, поможем Вовке.

Пока Юля мыла руки и курила, стряхивая пепел в пол-литровую банку, до нее доносились громкие голоса, спорившие между собой, а вошла она в мастерскую, когда Наташа выразительно стучала себе по лбу согнутым пальчиком.

— Вовка, ты, блин, охренел Зачем клоуны? Сашка ж говорил, что лучше всего идут пейзажи!

— А у него ничего, кроме пейзажей нет! Что он еще скажет?

— Но у других-то есть!

— И все равно я ее отправлю, — Володя отставил картину.

— Юль, — Наташа повернулась к подруге, — глянь свежим глазом — стоит такое везти за границу?

Взглянув на причину конфликта, Юля решила, что, скорее всего, Наташа права и вряд ли кто-то позарится на рыжеволосые существа в голубых штанах, сидящие на красно-белом полотнище из квадратов и ромбов, но вслух сказала:

— Кто ж их знает, тех немцев? А вдруг именно этого им не хватает до полного счастья? — она медленно пошла вдоль стен. Не разбираясь в живописи, Юля боялась высказывать свое мнение, но картины ей не нравились. Издали они выглядели гораздо лучше, а при ближайшем рассмотрении казались кустарными поделками — сквозь краску кое-где даже проступали карандашные линии. …И где тут «шикарные работы»?.. Хотя современная живопись… вон, по телеку такое показывают…

— Как тебе? — спросил Володя, но от трудного ответа Юлю спас звонок в дверь.

Хозяева, оставив споры и нацепив на лица улыбки, пошли открывать; послышался заливистый лай Хука. Юля решила, что ей не стоит выходить, встречать незнакомых людей, и продолжила осмотр.

Цирковая тема, похоже, являлась для Володи любимой — кроме клоунов на полотнах присутствовали акробаты, гимнасты (хотя, может, это были и существа женского пола — Юля не могла определить точно). Отдельную серию составляли персонажи Комедии масок, только какие-то угловатые, будто собранные из «Lego». Кто есть кто, Юля выяснила только из бумажек, засунутых за края рам, и оказалось, что Пьеро отличается от Арлекина лишь печальным лицом и отсутствием задорных колокольчиков на колпаке, а Коломбина от них обоих, пышным клетчатым платьем и высокой несуразной прической. Еще на картинах было множество «модификаций» Хука, которые весело кувыркались на расписанных геометрически правильными узорами ковриках.

К завершению третьей стены Юля почувствовала, что несмотря на абсолютно другое представление о живописи, картины поднимают ей настроение. …Может, это и есть главное в искусстве, а не то, в каком стиле выполнено произведение?.. Но додумать эту мысль Юля не успела — вся компания ввалилась в комнату и сразу стало шумно и тесно.

Одного из уезжающих, улыбчивого бородача, звали Сашей, а второго, больше похожего на спортсмена, нежели на художника, Ваней. Знакомство получилось формальным, потому что ребята сразу взялись за картины, и к глубокому Наташиному разочарованию, единогласно одобрили все десять предложенных Володей картин; Саша только добавил:

— А ты не хочешь отдать еще и «старые улочки»?

— И смысл?.. — Володя пожал плечами, — это ж германская тематика; думаю, у них такого добра своего хватает.

— Нет, слушай!.. — Наташины глаза загорелись, — ведь реально классные работы! — она повернулась к Юле, — из прошлой поездки ребята привезли открытки — виды таких, знаешь, маленьких городков, а Вовка стилизовал их под средневековье. Вов, достань. Где они?

— Да тут; куда им деться? — Володя извлек из угла несколько высоких, узких холстов, на которых неясно проглядывали мощеные улочки, залитые дождем; остроконечные башни; часть пустой, безлюдной площади…

Скользнув взглядом по серым, чуть размытым изображениям, Юля ясно представила себя, идущей по мокрой булыжной мостовой; подняв голову, в высоком, узком окне, увидела Володю и остальных, словно оказавшихся по другую сторону, то ли холста, то ли реальности. Обалдело открыла рот.

— Что, нравится? — воскликнула Наташа.

— Нет… то есть, нравится, но мне показалось, будто я там…

— Ты была в Германии? — удивленно перебил Иван.

— Вот она, великая сила искусства! — засмеялся Саша.

— Я не была в Германии… — Юля уже собралась рассказать историю своего сна — творческим людям это могло быть интересно, но Володя посмотрел на часы.

— Юль, ты говори, а мы пока будем паковаться, иначе машина придет — даже по рюмке не хлопнем.

Рассказывать под шелест упаковочной бумаги, когда люди думают совсем о другом, не хотелось.

— Потом как-нибудь, — она наклонилась, вглядываясь в марево дождя, словно снова пытаясь вернуться в… она была уверена, что этот город называется Мидгейм.

Когда «худсовет» все-таки решил забрать и немецкие пейзажи, ей вдруг стало безумно жаль расставаться с ними.

— А можно я прямо сейчас куплю вот эту? — она указала на залитую дождем улицу.

— Запросто! — Володя подхватил картину, — тебе завернуть?

— Я завтра заберу, — Юля подумала, что не слишком удобно вечером, когда в транспорте полно народа, таскаться по городу с громоздким свертком, — сколько она стоит?

— Договоримся, — Володя отставил картину.

Дальнейший процесс Юлю перестал интересовать — интригующая бездна вновь разверзлась перед ее мысленным взором, ведь если город виден не только ей, а, к примеру, Володе, значит, он и правда существует! Она стояла перед своей картиной, изучая мельчайшие детали и настроение вернулось; в голове даже возникли неясные голоса, но, вот, ощущение скользкого булыжника под ногами и мокрых стен, до которых можно дотронуться, протянув руку, не приходило. …Неужто, это какая-то коллективная игра воображения?.. — она отвернулась, наблюдая, как ребята заворачивают полотна, как Наташа ножницами режет тонкий капроновый шнур, и это начинало бесить. Она ведь уже настроилась на то, что у нее есть прошлая жизнь, и очень хотелось почувствовать себя новым… вернее, «старым» человеком! Закурив, Юля отошла к окну, за которым раскинулся знакомый Воронежский пейзаж, не имевший к ее мыслям никакого отношения. …Нет, средневековье мне ближе… даже как-то роднее… Она не заметила, как стопка увязанных картин заняла место у двери.

— Если все удастся спихнуть, — Иван похлопал по ней рукой, — считайте, год проживете без забот о хлебе насущном.

— Ох, хоть бы!.. — Наташа подняла глаза к потолку, молитвенно сложив руки, а Ваня подошел к Юле.

— Ты — молодец, хорошую работу выбрала.

Юля не стала объяснять, что это не она выбрала «работу», а «работа» выбрала ее — просто им не довелось встретиться раньше; а, вообще, она ждала лишь одного — когда наступит девять часов.

Дружно переместившись на кухню, все уселись за стол; выпили за дорогу, за таланты, которыми кишит русская земля и которых не хватает на западе, за успешную торговлю…

— Юль, — Володя улыбнулся, — тебе с нами скучно?

— Ты что?.. — Юля неуверенно улыбнулась в ответ; обвела взглядом кухню, но часов не увидела, а демонстративно доставать телефон, постеснялась.

— Кстати, — отодвинув тарелку, Саша закурил, — что ты начала рассказывать про Германию?

Без самой картины повествование выглядело б, как глупая фантазия или, возможно, лесть в адрес автора, поэтому Юля лишь махнула рукой, но Саша не успокоился.

— Как я понял, ты смогла представить себя в городе, который нарисовал Вовка, да? — он устроился поудобнее.

— Типа того, — ответила Юля осторожно, ведь представлять можно все, что угодно.

— Бывает, — Саша кивнул, — понимаешь, краски очень восприимчивы к энергетике, как автора, так и натуры. Правда, с пейзажами это менее заметно, потому что в природе энергия рассредоточена, а в портретах, так сплошь и рядом. Меня, вообще, умиляют заявления, типа: — Я повесил у себя портрет неизвестного, работы неизвестного художника непонятного века. Блин, это ж можно на всю жизнь такую головную боль получить! Но у Вовки рука легкая…

— Сань, не забивай человеку голову, — Иван повернулся к Юле, — не обращай внимания. Это мода сейчас пошла такая — кругом одни маги, колдуны, да ясновидящие. Спрашивается, а где ж они прятались, когда страна социализм строила? Так я скажу — не модно было, и пахали они, как миленькие, на ударных стройках, пели хором комсомольские песни… короче, бред все это и шарлатанство!

— Просто тогда и посадить могли, — возразил Саша, но дискуссию пришлось прервать, потому что в дверь позвонили.

Все, кроме Юли, кинулись в коридор (по разговорам она поняла, что это водитель, и не стала выходить). Пока художники сносили вниз картины, она думала, что среди «обладателей тайных знаний» действительно полно шарлатанов, но ведь не все! …Даже наука на многое изменила взгляды, а это уже не мода — ученые не станут без крайней нужды менять свои взгляды; им нужны факты, чтоб отказаться от теории эволюции и признать, например, наличие души… к тому же какое мне до них дело? Как говорил Борис — надо доверять собственному восприятию; а оно у меня есть!..

— Юль, мы погнали, — в кухню просунулась Сашина голова.

— Удачи, ребята.

Через минуту хлопнула входная дверь и в квартире стало тихо. …Они чего, все ушли?.. — Юля выглянула в коридор, но хозяева стояли обнявшись, словно скульптура, олицетворяющая счастье и покой.

— Вот и все, — наконец произнесла Наташа, — начинается новый этап в твоем творчестве.

— Сплюнь три раза, — Володя прижал жену к себе.

— …Мам, а есть я когда буду? — раздался из комнаты серьезный детский голос.

Этот ребенок совершенно не соответствовал Юлиному представлению о детях, вечно капризных и надоедливых; она вообще забыла о его существовании так же, как о не попадавшемся на глаза Хуке. Казалось, все в этом доме создано исключительно для того, чтоб не мешать Володе творить.

— Он что, так и сидит там целый день? — удивилась Юля.

— Он хочет быть художником, как папа, — пояснил Володя с гордостью, — я ему даю задание и пока не закончит, даже мультики не включает.

— Пошли, Славик, — Наташа вздохнула. Видимо, несмотря на поддержку творческих порывов мужа, перспектива, что сын пойдет по его стопам, не слишком ее вдохновляла. Она направилась в кухню, по дороге обняв за плечи появившегося из комнаты щуплого мальчугана.

— А мы немного приберем в мастерской, да? — Володя повернулся к Юле.

Среди рваных листов бумаги, разобранных рам и упавших полотен, Юлина картина продолжала стоять на самом видном месте, невольно притягивая взгляд. Серая мокрая улочка рождала ощущение холода и неуюта, а безлюдье, вкупе с мрачными стенами и закрытыми ставнями, делала и вовсе мертвой.

— Жуть, — автор сам передернул плечами, — но я не хотел; да и открытка была, вроде, ничего, а получилось…

— Классно получилось.

— А хочешь, покажу тебе еще кое-что? — не дожидаясь согласия, художник вытащил несколько подрамников, — смотри.

Юля увидела подобие старинной карты с з а мком, обнесенным семью стенами, раскрашенных в семь цветов радуги; каждая башенка, каждая створка ворот, даже каждый кирпичик были тщательно прописаны, а за последней стеной, среди изумрудных лесов, вилась удивительно голубая река. Юле это напомнило ковер Василисы — Прекрасной из старого мультика.

Володя поставил рядом вторую картину, вводившую зрителя внутрь замка. Клоуны и акробаты, отправленные в Германию, казались примитивной мазней, в сравнении с карнавалом, весело входившим в ворота. Возглавлял шествие человек в блестящей маске и ярком плаще; именно от его присутствия все вокруг искрилось и сверкало.

На следующей работе пестрая «свита» исчезла, оставив лучезарного предводителя в одиночестве. Он сидел на берегу, глядя на свое отражение в озере (сняв маску, он почему-то оказался седым стариком), а над ним, среди чуть заметных облачков, проступало лицо девушки в тонкой золотой диадеме и с таким же тонким нимбом над головой.

— Прям, икона, — сказала Юля восторженно.

— …С просьбой пришел я меня отпустить.

Вот и порвется последняя нить…

— Что? — Юля повернула голову.

— Это из поэзии трубадуров. Тринадцатый век. Как-то мне попалась книжка; автора не помню — в общем, старинный французский роман. Я решил, типа, сделать иллюстрации. У нас ведь средневековье ассоциируется, в основном, с крестовыми походами, морем крови, нищетой, эпидемиями, публичными казнями, а, оказывается, времена-то были веселые — времена трубадуров, вагантов и этих… миннезингеров. Блин, чуть не сказал, мерчиндайзеров…

— Погоди, а инквизиция? — Юлино представление о средних веках ограничивалось голливудскими фильмами и недочитанным «Молотом ведьм», — типа, ведьм жгли по всей Европе…

— У меня возник тот же вопрос, — перебил Володя, — но, оказывается, это началось позже с того, что трубадуры и еже с ними, больше поклонялись Любви и Прекрасным Дамам, чем богу — не нужен он был им со своей Голгофой и адскими муками. Поэтому их и стали жечь на кострах, а после добрались и до самих «прекрасных дам».

— Серьезно?

— Ну, так пишут. И в результате инквизиции получилось вот что, — он повернулся к Юлиной картине, — слушай, вещь, конечно, сильная, но, может, все-таки подберешь чего-нибудь повеселее?

— Нет, — она взяла в руки картину; ласково провела рукой по шероховатой поверхности, — ты прав, все начиналось с Любви…

— Юль, — автор не выдержал, — что ж ты так прилипла к ней? Ну, хочешь, я тебе ее просто подарю? Только тогда забирай сразу — до завтра передумаю; я ж хотел ее «штук» за пять толкнуть, — словно боясь самого себя, Володя принялся упаковывать картину.

— Спасибо, — Юля счастливо улыбнулась. …Довезу как-нибудь, — решила она, — зато уже сегодня повешу ее, приеду от колдуна и буду любоваться всю ночь…

— …Мы пить еще будем? — Наташин вопрос прозвучал так неожиданно, что все средневековье, стремительно унеслось в форточку.

— Вот, решил подарить твоей подруге, — ловко перерезав шнурок, Володя посмотрел на часы, — пить-то?.. Надо ж с Хуком гулять; заодно в магазин заскочу, пока не закрылся — кисточки гляну, а вы, если хотите, сидите.

По этому «если хотите» Юля догадалась, что праздник закончился, а помогать убираться в квартире, где, по определению, невозможно навести порядок, не очень хотелось.

— Да нет, — она вздохнула, — наверное, я тоже пойду, иначе муж голову оторвет.

На остановке, в окружении людей, Юля окончательно отвлеклась от Мидгейма. …Классно, что напросилась в гости! — подумала она, — а то б сидела дома, мотала сопли на кулак… блин, оказывается, можно ведь никуда не уходить от Пашки — надо просто уделять его проблемам поменьше внимания, завести друзей… да, и еще надо научиться не просить, а требовать денег; если уж он держит меня за домработницу, то пусть зарплату платит! А то хитрый жук — сейчас, как обычно, типа, раскается, начнет приставать с поцелуями… он ведь может не отпустить меня на ночь глядя — запрет дверь, урод, и что я ему скажу? Куда я иду? А вернусь, может, ночью — неизвестно ж, сколько колдовство длится… а я в гостях была, и пусть соображает, у кого!.. Юля сжала сверток, ощутив пальцами тонкую раму. …Так и будем жить: у него свой мир с мукой, сахаром… и Катей, а у меня свой — в дождливом Мидгейме…

Она села в маршрутку, идущую в противоположную от дома сторону, и когда вышла на остановке, указанной одноруким, часы показывали всего-навсего семь. Дневная жизнь угасала медленно, потому что солнце только подкатывалось к горизонту; заниматься колдовством наверняка было рано, но район этот Юля знала плохо и не представляла, где тут достойно убить время.

…Ладно, пока дойду, пока найду… — обозначенный маршрут вел через дворы в сторону водохранилища. Вообще, она не любила ходить среди перегораживавших дорогу веревок с бельем, под оценивающими взглядами нетрезвых мужиков с пивом. Ей казалось, что «аборигенам» ничего не стоит затащить чужачку в одним им известный подвал и там… нет, естественно, такая вероятность была ничтожно мала, но совершенно непроизвольно Юля всегда старалась миновать такие места, как можно, быстрее.

Без всяких приключений дорожка привела ее на берег, где асфальт внезапно оборвался, упершись в грязный песок. Юля оглянулась на «страшные» девятиэтажки, которые часто разглядывала с другого берега; отражаясь в воде, они выглядели почти, как какая-нибудь Гавана, а вблизи оказались потрепанными серыми башнями с кустарно застекленными балконами. Даже заходящее солнце, отражаясь в огромных витринах гастронома, не делало их более праздничными.

…И так всегда — прекрасно лишь то, что вдали, а стоит подойти ближе, все убого до ужаса… а впереди опять что-то маячит — и так ведь всю жизнь!.. Юля подняла глаза, будто прося совета, но увидела только птиц и прозрачный диск луны, возникший на сереющем небе. Два светила, существующие одновременно, почему-то напомнили ей ночь на бензоколонке, и вздохнув, Юля пошла дальше.

Обогнув сбившиеся в компактную группу тополя, она остановился у самой воды. «Ее» берег утопал в зелени, скрывая старые частные домики, и лишь вдалеке, ликами разных эпох, маячили кубики Березовой Рощи, помнившие еще неоновые буквы «Слава КПСС» на своих крышах, и замысловатые башенки военного городка, построенного богатым немецким государством для нищих офицеров бывшей Группы Советских Войск.

Слева возвышался Северный мост. В его прямоугольных проемах, будто в кадрах фотопленки, слепящими пятнами запечатлелись купола церквей, а еще выше, венчая ландшафт, помпезное Управление Юго-Восточной железной дороги полноправно соперничало с кафедральным собором. Оттого, что на золото для соборных куполов не хватило денег, они походили на гнилые коричневые луковицы, но даже это не портило пейзаж; как и новорусские особняки, органично вписавшиеся в него яркими изломами крыш.

Юля с удовольствием посидела бы где-нибудь, наблюдая эту идиллическую картину, но никто не догадался поставить на пляже не то, что кафе, а даже лавочку; только песок и вода, подернутая зеленой ряской (она появлялась каждый год, начиная с июня, поэтому пляж и пустовал, несмотря на удушливую жару).

От романтического созерцания Юля вернулась к реальности; посмотрела на часы. …Блин, вернуться что ли на остановку? Там кафешек полно… хотя в «местечковые» заведения в одиночку лучше не заходить … а, может, ничего, если я приду пораньше? Я ж должна сначала все рассказать… или колдуну не надо рассказывать — он сам все знает?..

Трех парней, сидевших у самой воды, она б и не заметила, если б один из них не крикнул:

— Эй, подруга, зажигалка есть?

Юля испуганно оглянулась, и увидев, что кроме нее, других «подруг» поблизости нет, почувствовала, как сердце бешено заколотилось. Двое из парней направились к ней, слегка пошатываясь. Они были еще далеко, а Юля уже представляла наглые руки, противные рожи, от которых разит перегаром. …Бежать… бежать… — но ноги, будто пустили невидимые корни; через них в землю утекали и все мысли, уступая место животному страху.

…Что делать?.. Орать, кусаться?.. Хотя они ж не могут насиловать меня прямо здесь?.. А почему нет?.. Тут ори не ори, никто не заступится — что я, не знаю наших мужиков?.. Оцепенев, Юля наблюдала, как парни приближались. …Вот оно и случилось!.. Еще эта картина… бросить ее?.. Все равно убежать не успею… В последней надежде, она, как ей казалось с мольбой во взгляде, уставилась на здорового бугая (второй был хилым, но, похоже, более наглым). …Неужели из-за какой-то зажигалки ты сделаешь это?.. Я куплю тебе сто зажигалок!.. ты ж нормальный парень… завтра протрезвеешь и всю жизнь будешь мучиться… тебя посадят в тюрьму… а зачем? Что плохого я тебе сделала?..

Бугай остановился, придержав и приятеля.

— Витек, по-моему она еб…тая, ты глянь, как смотрит.

— Ты чо, курить не хочешь? — удивился Витек.

— Да нет у нее зажигалки.

— А спорим, есть! Давай обыщем!.. Пощупаем, какие у нее сиськи, как там у нее между ног… да, детка? — Витек скабрезно ощерился и сбросив удерживавшую его руку, двинулся к Юле.

Она подумала, что жизнь сейчас покинет ее; как это отразилось на лице, неизвестно, но бугай вновь схватил приятеля.

— Да ну ее! Говорю ж, она еб…тая! Проломит еще башку этой хреновиной!.. — отступая, он потащил Витька за собой, и тот неожиданно сдался.

— Живи пока, — на прощание он погрозил Юле пальцем, — но в другой раз, клянусь, я зажигалку в жопу тебе засуну!..

Развернувшись, они побрели обратно к берегу, а Юля бессильно опустилась на корточки; держать равновесие было сложно, и она оперлась о картину, оказавшуюся нежданно-негаданно грозным оружием.

Сидела она не долго — вид отступающего противника вырвал державшие ее корни страха, и, резко вскочив, Юля побежала. Свернув в ближайший двор, она чуть не столкнулась с мужчиной, мирно тащившим сумку картошки; неизвестно, вступился бы он за нее или нет, но страх ушел. Она остановилась, перевела дыхание, огляделась. Кое-где в окнах уже зажегся свет; справа белела помойка; рядом, не обращая внимания на вонь, играли дети; парень в шортах вешал на турник ковер. Юля прислонилась к стене, прижимая к себе картину. …Как же я смогла остановить их? Я ж чуть не описалась со страха… — вдруг она вспомнила собаку, и Бориса, замершего перед ней, — может, мой взгляд тоже излучал всеобъемлющую любовь?.. Ну да, если б он излучал ненависть, они б не только изнасиловали — они б убили меня! Значит, Борис-то прав!.. А я, дура, вместо того, чтоб выведать у него побольше, иду теперь к какому-то колдуну! Блин, конечно, он подтвердит все, что угодно — работа у него такая… я и без него чувствую, что жила в то время!.. А если и Борис жил тогда, только мы оба не можем все вспомнить до конца?.. Нет, все-таки схожу к колдуну — если он не шарлатан, то должен прочитать эту ситуацию…

Происшествие, чуть не перевернувшее всю ее жизнь, заняло, оказывается, не больше десяти минут и до срока оставался еще почти час; правда, гулять по берегу расхотелось, и глянув в бумажку однорукого, Юля вновь углубилась во дворы.

* * *

— Какой-то хреновый сегодня день… — Юра зевнул.

— А чего веселиться, если бабло не платят? — Паша перевернул газетную страницу, — кроссворд номер семь. «Крестный отец из одноименного фильма». Ну?..

— Дон Корлионе, — Юре надоело подсказывать (не то, чтоб он очень много знал, но вопросы в кроссвордах повторялись так часто, что, как он сам говорил — «недолго и за умного сойти»).

— Подходит, — Паша вписал слово.

— А ты что, «Крестного отца» не смотрел? Это ж классика.

— Смотрел. А оно мне надо, запоминать их крестных отцов?

— Тоже верно. Слушай, поехали отсюда, а?

Паша положил ручку. Если честно, кроссворды ему тоже изрядно надоели, но больше заняться было нечем — все свободные деньги они вбухали в дешевую муку, а хлебозавод пока еще за нее не рассчитался. В принципе, это был нормальный рабочий момент — деньги всегда приходилось выбивать, но обычно они дробили партию на разных потребителей, а тут, уж больно заманчивая получалась дельта.

— В банк звонить будем? — Паша посмотрел на часы.

— А смысл? Даже если платежка пришла, раньше утра все равно на счет не зачислят. Говорю ж, поехали — чего тут дурью маяться? У нас что, нормированный рабочий день?

…Ненормированный… — подумал Паша, — но как-то неудобняк объяснять, что в пять я встречаюсь с любовницей, а до пяти… — он посмотрел на часы, — блин, куча времени. Поехать домой, а к пяти сорваться?.. Юлька начнет рожу корчить, а так я на работе, да и на работе. Не, вчера я хорошо поставил ее на место — пусть переваривает, но добивать совсем не стоит — как жена, она все-таки нормальная… — Паша потянулся, — и одному сидеть в пустой конторе влом, и Юрку чего держать?.. Блин, в конце концов, может Катька разок отпроситься с работы?.. — сложив газету, он встал.

— Завтра догадаем, если бабок опять не будет. Поехали.

— Утром я сразу в банк, — сообщил Юра, собирая в папку бумаги, — и потом позвоню. Если платежки нет, езжай к этим уродам и тряси их, как грушу.

— Без проблем, — Паша пожал плечами, — у меня ж аргументы не убиенные — будут плохо себя вести, следующую партию получат по новым ценам; ты, как из банка вернешься, для убедительности сбрось им прайс; рубля два прикрути, и пусть похлопают крыльями.

— Во-во, а то за откатами, аж в очередь, а как платить…

Юра совмещал обязанности коммерческого директора и бухгалтера. Честно говоря, когда они познакомились, еще будучи студентами, Паша смеялся над пацанами, учившимися на «Бухучете», но занявшись реальным делом, быстро пришел к выводу, что с мужчиной-бухгалтером работать проще и приятнее, чем с бабой; тогда он и вспомнил про Юру.

Они вместе вышли в коридор. Из-за жары двери всех офисов были открыты; в них суетились люди, светились экраны компьютеров, звонили телефоны и разговоры, накладываясь друг на друга, создавали эффект улья.

— Блин, чем только народ не торгует… — Юра скептически покачал головой, — во, свободы отвалили! Когда я поступал университет, если б мне кто сказал, что такое будет, ей-богу, поспорил бы на ящик коньяка.

— Хорошо, что не поспорил, — равнодушно заметил Паша. Его мало волновало, кто чем торгует, да и об изменении строя он особо не задумывался, предпочитая принимать все de facto.

Они спустились вниз — в густое липкое пекло, висевшее над городом. Юра сразу уехал, а Паша еще покурил, думая стоит ли сдергивать Катю или лучше посидеть где-нибудь часа полтора, но так и не придумал, где это сделать днем, одному, и при этом не опухнуть со скуки; лихо развернувшись на тесной стоянке, он свернул к центру, где находилась Катина аптека.

Вошел он туда вслед за древней бабкой, сжимавшей в трясущейся руке пачку рецептов. Огляделся, пытаясь угадать Катю — он ведь привык видеть ее в джинсах или короткой юбке, с распущенными волосами, а здесь все девочки были в одинаковых белых халатах и странных головных уборах, похожих на кокошники. К тому же витрины заполняли коробочки, тюбики, пузырьки и еще бог знает что, оставляя для общения лишь маленькое окошко. Паша наклонился к одному, к другому и только с третьей попытки наткнулся на Катю.

— Ты?..

Подобные посещения не входили в программу, зато Паша, от одного ее растерянного вида, развеселился, и так по-дурацки прошедший день сразу канул в небытие. Разве можно было не радоваться встрече с заслуженным отдыхом?

— Я, — заговорщически прошептал он, прижимаясь к стеклу, — еду на деловую встречу и забыл купить презервативы.

Катя хотела возмутиться, но вовремя сообразив, что это шутка, засмеялась.

— А если по правде?

— По правде, надоело работать. Хочу забрать тебя.

— Но у меня смена…

— Да брось ты! — перебил Паша, — придумай что-нибудь. Ты что, врать не умеешь?

— Ладно, сейчас, — Катя закрыла окошко, и было слышно, как по полу процокали ее каблучки.

…Какой только заразы на свете не бывает, — в ожидании, Паша с интересом разглядывал витрину, — блин, я слов таких не выговорю, а они всем этим лечатся. Нет, все-таки лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным…

Он медленно подошел к столику, где лежали глянцевые рекламки. Хотел взять одну, но потом решил — чем меньше знаешь о болезнях, тем меньше их у себя находишь, поэтому через окно уставился на киоски с пивом, выстроившиеся на другой стороне узкой улочки. Там, конечно, продавали не только пиво, но в такую жару ничто другое не притягивало взгляд.

— Паш…

Он обернулся. Жутко серьезная Катя, уже в «гражданской» одежде, стояла у двери и едва заметно манила рукой. Они так и вышли, словно случайно столкнувшись в дверях, и только когда прошли метров десять, Катя наконец рассмеялась.

— Я ж не могу веселиться, если у меня голова раскалывается так, что я не в состоянии чек пробить?

— Тяжелый случай, — Паша понимающе кивнул, — это пилюлями не лечится. Поедем куда-нибудь, посидим — подлечим тебя, а дальше видно будет, да?

— Поедем! Я к тому же голодная ужасно!

Паша подошел к машине, но вдруг передумал.

— А вон «Донжон»! Говорят, там мексиканская кухня.

Катя привыкла подчиняться, и они спустились в мрачный подвал, украшенный рыцарскими гербами и стоящими по углам доспехами (почему кухня при этом была мексиканской, наверное, не знали даже хозяева заведения). Зато здесь работал кондиционер, а зале было тихо и уютно, поэтому они с удовольствием устроились в самом дальнем уголке. В мексиканской кухне они не разбирались, поэтому подошедшей официантке Паша просто сказал:

— Принесите нам вкусное мясо, какие-нибудь экзотические салаты и бутылку текилы — раз уж у вас, типа, Мексика.

Девушка исчезла. Такие минуты были для Паши самыми тягостными, ведь в процессе еды можно обсуждать блюда, сравнивать их с другими; и, вообще, после пары рюмок темы возникали сами, плавно перетекая друг в друга, но, вот так, трезво глядя в восторженно пустые глаза, о чем можно говорить?

— У нас сегодня хохма получилась… — Катя засмеялась.

…Слава богу, — Паша облегченно вздохнул, — незаменимый человек — с ней не надо напрягаться… не то, что с женой…

— …приходит приличная баба; покажите, говорит, автомобильную аптечку. Я ей даю. Она смотрит и спрашивает: — А презервативы? Муж, типа, сказал, что по новым правилам они входят в комплект, иначе милиция штрафует.

— А ты что? — Паша улыбнулся. Эту байку он слышал сто раз, но ему стало интересно Катино решение ситуации.

— А что я? Мужик-то, молодец — додумался. Подставлять его неохота, поэтому я и говорю: — А у нас аптечки старого образца — их доукомплектовывать надо. Зато они дешевые.

Паша рассмеялся — такая концовка ему еще не встречалась.

Появились салаты и текила с обязательным лимоном. Тут Паша чувствовал себя специалистом, и долго объяснял, как правильно употреблять напиток, слизывая с запястья соль, заедая лимоном, лежащим поверх большого пальца. Кате понравилось развлечение. Она не столько пила, сколько облизывала руку, прикалываясь над мексиканскими обычаями, а Паша с покровительственной улыбкой наблюдал за ее дурачествами; вдруг ему пришла мысль, что все это похоже на курортный роман — красивый, но приходится возвращаться, потому что отпуск не вечен . …Или можно не возвращаться?.. Но тогда он перестанет быть «курортным». Или не перестанет?.. Поток сознания, сдобренный очередной рюмкой, вылился во фразу, не имевшую к происходящему ни малейшего отношения:

— Прикинь, Юлька вчера нашла твои фотки.

— Ну и?.. — улыбка исчезла, но Катино лицо не сделалось, ни испуганным, ни растерянным — скорее, выжидающим.

— Ну и ничего, — Паша сам не понял, зачем завел этот разговор, — просто нашла и все.

— Знаешь, меня мало волнует та твоя жизнь. Если б были шансы сменить Юлю на «боевом посту», тогда другое дело…

— А оно тебе надо?

— Не знаю… — в отличие от большинства ситуаций, Катя реально задумалась — глаза ее меняли выражение; лоб, то хмурился, то разглаживался, — наверное, надо, — сказала она наконец, — это надо всем женщинам.

Воздействие текилы явно отличалось от воздействия водки, потому что обычно лениво бродившие в Пашиной голове мысли, неожиданно стали концентрироваться, принимая совершенно конкретную, законченную форму; Паша почувствовал, что наконец-то способен сформулировать то, вокруг чего ходил долго и осторожно, прислушиваясь к своим желаниям.

— Не всем это должно быть надо, — он сделал ударение на слова «должно», — знаешь, чем отличается жена от любовницы?

— Объясни…

— Они отличаются лишь одним — от жены всегда уходят, а к любовнице всегда приходят. Все! Остальное — производные.

— Не поняла, — Катя мотнула головой, — по-моему, наоборот. Это от меня ты всегда возвращаешься к жене.

— Не-ет, — с сатанинской улыбкой всезнайки Паша погрозил пальцем, — дело в том, что, согласно статистике, из всей жизни половозрелый мужчина способен уделить женщинам не более двадцати процентов времени. Это максимум, а реально, и того меньше — остальное занимает работа, телевизор, футбол, хобби, пиво с друзьями и так далее — без этого мужчина не может существовать, так же, как женщина не может не пользоваться косметикой. Больше, чем на двадцать процентов, женщины ему не нужны; причем, сюда входит не только постель, но и просто общение, — Паша сам удивился своему красноречию — так ясно он озвучивал только цены на сельхозпродукцию, поэтому когда Катя попыталась вставить слово, чтоб не потерять нить, он грубо остановил ее, — дай закончить. Так вот, речь идет о персональном распределении этих двадцати процентов между женщинами. К тебе я прихожу, чтоб быть конкретно с тобой; я не смотрю телевизор, не читаю газет, не ухожу к друзьям — не важно, чем мы занимаемся, но это именно ты и я! У тебя я оставляю все свои двадцать процентов! А там, — он ткнул пальцем за спину, — там быт, в котором я преспокойно нахожу себе применение и без женщины, хотя она там присутствует. Поэтому… почувствуй разницу: я возвращаюсь не к ней , а туда; ухожу же не оттуда, а к тебе . Уловила?

Катя молча кивнула, хотя по глазам чувствовалось, что в ее голове все перевернулось, и она просто не знает, что ответить.

— Едем дальше, — продолжал Паша, мысленно восхищаясь неоспоримостью собственных доводов, — ты сказала, что все любовницы мечтают стать женами. А знаешь, почему? Потому что дуры! Они ж привыкли, что все двадцать процентов принадлежат только им, а потому смотрят на своего избранника и думают, какая ж он прелесть, он так не похож на занудных мужей подруг; мы с ним гуляем, ходим по кабакам, часами сидим обнявшись на диване и просто молчим, а потом всю ночь занимаемся любовью — прямо идеал мужчины! И в один, не очень прекрасный для себя день, ей удается добиться того, чтоб, как ты говоришь, сменить ту, другую «на боевом посту». Вот оно, счастье!.. Не жалкие украденные часы, а безграничное и постоянное!.. Но тут вдруг выясняется, что все далеко не так, как казалось; что ее «ангел» (как и остальные) больше всего любит валяться на диване с газетой и при этом не обращает на тебя никакого внимания, а твои кулинарные достижения, перешедшие в категорию «еда», совсем не вызывают в нем былого восторга; он даже смеет прямо в глаза нагло заявлять, что мясо жесткое, а салат пересолен! И почему он не целует тебя каждые пять минут, ведь теперь у вас так много времени для этого? Как всякая женщина, нынешняя несчастная жена (бывшая счастливая любовница) начинает копаться в себе, но не находит никаких изменений — она-то осталась прежней и отношение ее такое же нежное и влюбленное, значит… значит, все дело в нем! Пытаясь выяснить причину перемен, она начинает встречать его с работы идиотским вопросом: «Ты меня еще любишь?» А он любит, но как ей, дуре, объяснить, что любит он по-другому — не как любовницу, перед которой выкладываешься по полной, а как жену, видящую неказистые восемьдесят процентов его жизни со всеми ее недостатками и слабостями? А когда человек не может ничего объяснить, он предпочитает не слушать вопросов — сразу появляется закадычный сосед с пузырем, и буркнув на ходу «конечно, люблю», он исчезает, — Паша перевел дыхание; без всякого тоста, без соли и лимона, выпил, подзаряжаясь энергией, — так вот, он ушел, а она стоит посреди комнаты, не понимая, что произошло; и с каждым днем это непонимание делается все глубже. Она грустнеет, делается нервной и подозрительной; тщетно копаясь в сложившихся отношениях, выуживает мельчайшие детали, в которых он проявляет себя не так, как раньше; потом, когда он вернется, она спросит его об этом, а он не понимает, о чем его спрашивают! Его-то жизнь, его мировоззрение не изменилось! И начнется всеобщий кошмар. А кто захочет добровольно возвращаться в кошмар?.. И тут все выходит на новый круг — вновь начинаются поиски уголка, где тебя будут встречать сверкающие глаза и счастливая улыбка, где не будут задавать глупый вопрос «ты меня любишь?», потому что это само собой разумеется, иначе тебя б здесь не было… Ты считаешь, что каждая женщина хочет этого? Они не представляют, от чего отказываются и на что себя обрекают!..

Катя заворожено молчала, так и не притронувшись к еде, а Паша взирал на нее с торжеством победителя — наконец-то ему удалось расставить все точки над «i», и теперь он был уверен, что они понимают друг друга.

— Но ведь почему-то женщины выходят замуж и многие счастливы… — произнесла Катя робко.

Паша сунул в рот кусок мяса, но не дожевав его, продолжал, спеша добить отступающего противника:

— Прежде, чем отважиться на этот шаг, женщина должна решить для себя, чего хочет, потому что «все и сразу» не бывает. Есть женщины, способные вынести отсутствие фейерверка, именуемого «любовь», если у них над головой есть крыша, размениваемая в случае чего; есть стабильный кусок мужниной зарплаты, и кухня — заветный уголок, где можно отвести душу. А есть другие, которым фейерверк необходим и переступить через себя они не могут и не хотят. Они будут упираться и ползти наверх, чтоб каждый день иметь возможность выбирать, с кем проводить двадцать процентов причитающегося им времени; возможно, у них нет материальной стабильности, но их любят, и весь мир, пусть временно, лежит у их ног!.. Правда, из общего правила, как всегда, есть исключение — это если обстоятельства оказываются сильнее инстинктов, и надо просто выживать — тогда, конечно, лучше замуж, чем, извини, на панель. Но это ведь не твой случай… — пыл иссяк, и если б его попросили повторить монолог заново, Паша вряд ли сумел бы это сделать, даже в виде тезисов. Но в данный момент дело было сделано — он выплеснул себя, поэтому с чувством выполненного долга, снова выпил и отрезал кусочек мяса, — Кать, а ты чего не ешь?

— Я не хочу.

— Ты ж была такая голодная!

— Была. А теперь я думаю.

— Давай закажем тебе другое блюдо — это уже остыло.

— Не надо, — она протянула через стол руку, накрыв Пашину ладонь, — вызови мне такси.

— А разве мы… — Паша искренне удивился, — ты обиделась?

— Просто нет настроения… нет, ничего обидного ты не сказал, но, во-первых, я не знала, что ты так относишься к семейной жизни, а, во-вторых, я тебя люблю, как бы ты меня не пугал. Короче, мне надо подумать, — она промокнула губы, оставив на салфетке яркий след помады, и с силой вдавила ее в нетронутое мясо, — это чтоб его другим не скормили, — улыбнулась, но улыбка получилась какой-то вымученной, и встала, — ладно, не надо — я сама тачку поймаю.

* * *

Когда Юля вошла в подъезд, страх вернулся. …Странно, — она с трепетом прислушалась к зловещей тишине, — я ж преодолела то, чего боюсь больше всего на свете, а теперь я иду к человеку, который должен помочь мне кое в чем разобраться, и боюсь… Юле показалось, что из лифта выкатится огненный шар, который, либо поглотит ее сущность, либо вбросит в пустоту, где нет совсем ничего. …Неужто из-за того, что меня ждут к девяти, а я пришла раньше?.. Ерунда полная… но как еще это объяснить?.. Каждый шаг давался с трудом, и добравшись до лифта, Юля почувствовала, будто поднялась на двенадцатый этаж. …Может, не стоит экспериментировать дальше?.. Ладно — вот, если лифт придет за десять секунд, поеду; если нет… живут же миллионы людей, не думая ни о каких прошлых жизнях, и прекрасно себя чувствуют…

Юля нажала кнопку. …Раз, два… — на этом отсчет закончился, потому что лифт, оказывается, стоял внизу, и она шагнула в кабину. Двери, как ей показалось, закрылись подозрительно быстро, но правила, которые устанавливаешь сам, не подлежат изменению. Ткнув нужный этаж, Юля откинулась на дрогнувшую стенку; закрыла глаза, пытаясь избавиться от нарастающего ощущения разверзшейся бездны. …Я просто трусиха — дом-то огромный; как же тогда здесь живут остальные люди?.. Или они заколдованы и ничего не замечают?.. Белый маг… спросить бы у Бориса, делятся они, вообще, на «белых» и «черных»… Если б вернуть то утро, когда мы расстались!.. Да и зачем было расставаться? Чтоб, вернувшись домой, узнать, что у твоего мужа есть любовница, а ты ему нужна не больше, чем домашнее животное?.. Лучше б я сама отвезла его в Белгород, или куда там ему надо — может, за это время что-то и произошло между нами…

Двери лифта с шумом разъехались; прямо напротив, в тусклом желтоватом свете, словно вход в пещеру, чернела дверь и номер соответствовал тому, что записал однорукий.

Занятая мыслями о Борисе, Юля преодолела невидимый барьер — страх еще оставался, но вместе с тем появилось непреодолимое желание попасть за черную дверь, хотя разум продолжал истерично визжать, что лучше этого не делать. Такое знакомое, но давно забытое состояние! Только тогда была не лестничная площадка, а полутемная комната; тихонько «мурлыкал» магнитофон и Вовка — ее первая любовь, пытался стянуть с нее колготки; а на кухне пили чай ее родители. Тогда она тоже понимала, что через минуту вернуть все назад станет невозможно, что мудрее отложить это на потом, на «когда-нибудь», но, видимо, у нее изначально не хватало силы воли…

Юля нажала клавишу звонка. Звук оказался таким неожиданно резким, прочной нитью связав ее с неизвестностью, находившейся внутри квартиры, что она замерла, не в силах опустить руку. Звонок дребезжал, а Юля кляла свои руки, вечно успевавшие раньше сознания.

— Слышу-слышу, — раздалось за дверью. Потом шаги; дверь открылась, а Юлин палец продолжал давить кнопку, будто прилипнув к ней.

Совсем не старый мужчина в джинсах и клетчатой рубашке сначала смотрел удивленно, потом улыбнулся и каким-то невесомым движением вернул Юлиной руке жизнь — рука плавно опустилась и сразу стало оглушительно тихо.

— Я — Юля, — она смотрела не на мага, а в зеркало за его спиной, отражавшее испуганное женское лицо.

— Я понял, — улыбка хозяина стала шире, и он отступил в сторону, — проходите. Не ждал вас так рано, но это не страшно, — его голос настолько располагал, что Юля не задумываясь переступила порог… и тут произошло чудо — страх исчез бесследно! Она даже удивилась, как могла чего-то бояться. …И что с того, что он — колдун? Все люди находят дело по душе. И что с того, что мы совсем незнакомы? Все люди как-то знакомятся… все люди…

— Что это у вас? — спросил хозяин.

Юля не сразу сообразила, о чем речь — картина удобно умещалась под левой рукой, сделавшись, вроде, частью ее самой.

— Друзья подарили. Мне кажется… — впечатления обрушились такой лавиной, что она никак не могла вклиниться в их поток и поэтому не знала, как и с чего начать.

— Пойдемте.

Они прошли на маленькую уютную кухню. Светлые шкафчики с посудой, на столе заварочный чайник и тарелка с печеньем; зеленый абажур спускался на тонком шнуре к самому столу, рисуя на его поверхности яркий круг.

— Чай? Кофе? — хозяин выдвинул стул.

— Если можно, кофе.

— Чего ж нельзя? Присаживайтесь, — он включил чайник; достал из шкафчика самую обычную банку, какие продаются в каждом ларьке, — с сахаром?

— Да, немного.

Ни в облике хозяина, ни в окружающей обстановке не чувствовалось ничего сверхъестественного; возможно, поэтому в Юлином сознании крепла мысль, зародившаяся несколько минут назад, что она, как «все люди» просто пришла в гости к мужчине. Сейчас они будут знакомиться, рассказывать друг другу о своей жизни, постепенно сближаясь; потом он обнимет ее; ей наверняка захочется прижаться к нему… Зажмурившись, Юля мотнула головой, чтоб прогнать наваждение.

— Что с вами? — спросил хозяин, хотя стоял спиной, насыпая в чашки ароматный порошок.

…Может, он, правда, колдун, если видит затылком?.. Но прежний страх не вернулся.

— Что вас беспокоит? — перефразировал вопрос хозяин.

— Что меня беспокоит?.. — Юля вдруг поняла, что, в не меньшей степени, чем прошлая жизнь, ее беспокоит жизнь настоящая, а также, будущая, но нужных слов не нашла.

— Знаете, — хозяин повернул голову, — довольные жизнью люди ко мне практически приходят — они купаются в благополучии (материальном или духовном, не важно), и ни в коем случае не хотят им делиться. Делятся люди, в основном, бедами и проблемами. Так, какие у вас проблемы?

Он налил в чашки кипяток и по кухне пополз такой уютный запах, что Юля почувствовала себя дома — нет, не в Пашиной квартире, а у себя дома. Ведь у каждого человека должен быть свой дом, только она почему-то о нем забыла; забыла даже, где он находится, и этот безымянный мужчина тоже, оказывается, неотъемлемая часть ее дома…

— Юль, если вы будете молчать, у нас ничего не получится. Алексей просил вам помочь, но не заставляйте меня копаться в вашей душе, а то я могу выкопать что-то не то и начну помогать там, где вам этого совершенно не хочется.

Юлина рука, уже потянувшаяся к чашке, остановилась. …Хотя здесь ничему не стоит удивляться, ведь все-таки он — колдун. Надо просто рассказать ему… что рассказать? С чего все началось-то? Со сна?.. Или с появления Бориса и ночи на бензоколонке?.. Или это другая история, а то, что я хочу узнать, началась судом над Катей и информацией из «Молота ведьм»?.. И вдруг ее осенило — чтоб прийти к началу, надо идти с конца! Юля принялась разворачивать картину; хозяин с интересом наблюдал за ее манипуляциями, и когда полотно заняло место на столе, спросил:

— И что это такое?

— Автор сказал, что его фантазия… вернее, не совсем — это стилизация современной открытки под старую Германию, а мне кажется, что я жила в этом городе, и даже догадываюсь, как он мог называться. Я не сошла с ума? — Юля улыбнулась.

Хозяин отошел, чтоб целиком охватить взглядом унылый пейзаж; долго изучал его и наконец пожал плечами.

— В принципе, городок вполне реальный, так что вы могли там жить, — усевшись напротив, он придвинул Юле чашку, — как же запутали всё братья-христиане!.. Понимаете, они лишили людей возможности оценивать единство мира, разделив наше существования на два катастрофически неравных отрезка — на непосредственно жизнь, коротенькую, как экзамен, и направленную лишь на то, чтоб обеспечить человеку попадание в рай, то есть в абстрактный мир бесконечного, бессмысленного наслаждения. Бессмысленного, потому что там человек теряет способность влиять на что-либо. По их теории человечеству лучше всего вымереть еще в младенчестве и сразу все станут счастливы, — увидев отразившееся на Юлином лице изумление, колдун рассмеялся, — ну, судите сами: безвинно убиенные крещеные младенцы безоговорочно попадает в рай — им не надо вести праведный образ жизни, как-то проявлять себя; а поскольку рай и есть конечная цель человека, давайте, путем голосования, выберем одного изгоя, который будет всех крестить, а после убивать. Согласитесь, не мог всемогущий(!) Бог выбрать такую маразматическую схему. Нет, он создает свои творения не просто навечно, но и дает им жизнь полноценную на всем протяжении. Другой вопрос, что в процессе вечности они меняют ипостаси; говоря бытовым языком, периодически умирают и рождаются вновь. Так что, Юль, ничего сумасшедшего в ваших ощущениях нет, и мы это сегодня уточним.

— Мне так любопытно…

— Дело даже не в любопытстве. Происходившее там и тогда очень часто влияет на настоящее, и многое из того, что люди пытаются, но не могут объяснить логикой текущей жизни, приходит к ним из прошлого. Вот для чего стоит знать свои прошлые жизни. В моей практике бывали поразительные случаи. Например, жена приятеля страдала страшными астматическими приступами. Казалось бы астма, да и астма; не такая уж редкая болезнь, а тут сидели как-то, и я предложил, хохмы ради, узнать, кем она была раньше. Выяснилось, что во время Московского пожара 1812 года про нее забыли и случайно заперли в доме — она задохнулась и сгорела. Так вот, стоило ей пережить все заново, как приступы прекратились. Тогда для меня самого это стало открытием. А вот один из последних примеров: симпатичный парень двадцати трех лет, у которого на шее вдруг возникла прогрессирующая опухоль. Врачи не смогли поставить диагноз, но, на всякий случай, предложили операцию; парень пришел ко мне, и я выяснил, что под Аустерлицем, будучи французским офицером, он получил смертельное ранение в шею. Когда он мысленно пережил это снова, опухоль рассосалась сама собой в течение двух недель. Вообще, работа с физическими недостатками более наглядна, но у вас, как я понимаю, проблема психологического свойства — вы ощущаете некий пожизненный дискомфорт; вам постоянно чего-то не хватает, и вы не можете понять, чего именно; вам что-то может являться во сне — ужасное или, наоборот, прекрасное…

— Да-да! Является!..

— …и вам кажется, что там вам было интереснее, чем здесь, — колдун улыбнулся, — дело в том, что наше вечное сознание очень совершенный инструмент, поэтому целиком не хранит память о прошлых жизнях, но расставляет метки в значимых местах. Если появляется сходство с ситуацией многовековой давности, то есть можно исправить ранее совершенную ошибку, или доделать что-то важное, или попасть в катастрофу, в которую человек уже попадал… короче, вариантов множество; в эти моменты метки дают о себе знать…

— То есть, если я правильно поняла, — перебила Юля, — все, что я сделаю сейчас, скажется когда-нибудь потом?

— Строго говоря, не факт, — колдун покачал головой, — жизни нам достаются разные, иногда в корне противоречащие друг другу. Например, вчера ты мог быть убийцей, сегодня поэтом, а завтра домохозяйкой, матерью троих детей. Если б каждая предыдущая жизнь, даже путем меток, вторгалась в последующие, на земле б не осталось ни одного нормального человека — все б сидели по психушкам, так как совместить столь противоречивые состояния души невозможно. Отдельные жизни проходят безлико и незаметно, и метки от них мимолетны; в основном, мы их даже не замечаем, но у каждого всегда есть нечто путеводное, случившееся единожды, но накладывающее отпечаток на все последующее; оно становится, вроде, судьбой. Астрологи пытаются привязать судьбу к звездам, но они здесь не причем — вся вселенная заключена внутри нас…

— А у меня есть знакомый, — вспомнила Юля, — он рассуждает, почти как вы, только считает, что свои жизни люди проживают не обязательно в человеческом облике; что в камне или воде тоже присутствует, как он говорит, «божественное».

— Тут ничего не могу сказать — это, скорее, вопрос философии, нежели практики, потому что нельзя восстановить мироощущение камня; то есть, возможно, оно и существует, но осмыслить и перевести его на человеческий язык я, например, не могу. Хотя… — колдун задумчиво прищурился, — возможно, в этом есть разумное зерно, потому что попадаются довольно длительные временные отрезки, в которые я не могу проникнуть — вполне допускаю, это и есть наши «неодушевленные» жизни. Интересно б пообщаться с вашим знакомым — мы ж, колдуны, тоже постоянно совершенствуем свои знания…

— Где б его еще найти, того знакомого?.. — Юля вздохнула, то ли печально, то ли мечтательно, — мы расстались как-то по-глупому… — фраза прозвучала весьма двусмысленно, и она тут же добавила, — нет, у нас ничего не было; у меня есть муж…

— Я смотрю, у вас и с мужем ничего нет.

— Где смотрите?.. — Юля подняла удивленный взгляд.

— Ладно, — колдун вздохнул, — до захода еще есть время, так что расскажи мне о себе, а потом отправимся искать твой город.

Вообще-то, Юля не планировала никого посвящать в свои семейные проблемы, но вдруг почувствовала жгучее желание сделать это. …А какой смысл держать их в себе, если я уже признала, что запуталась окончательно? И Мидгейм, кстати, лишь жалкое подобие спасения, потому что вернуть прошлую жизнь, даже если она и была, невозможно. А какой же тогда в ней смысл? Бориса я уже упустила, так что и на настоящее она вряд ли повлияет…

— Не хочешь, не пойдем искать твой город, — предложил колдун, и Юле сделалось неловко оттого, что ее мысль тут же была прокомментирована. Ничего плохого она не думала …но все равно, блин, противно, что мое сокровенное запросто становится общедоступным! Мало ли о чем еще я подумаю? Можно контролировать речь, а как контролировать мысль?.. Валить надо отсюда… но я не хочу!.. Второй раз он меня, точно, не примет, а вдруг там, правда, было что-то такое, что мне надо знать?.. С другой стороны, если он читает мысли, то, наверное, может и направлять их, типа гипноза; мы тут одни — сейчас скажет, раздевайся… — инстинктивно Юля посмотрела в окно, где легкие облачка уже не розовели, а в беспорядке висели серыми клоками на тускнеющем небе, — блин, восьмой этаж — куда я собралась?.. А, вообще, похоже, Наташка права — что-то я двинулась на почве секса; все, типа, хотят меня трахнуть… ой, что я!.. — она резко повернулась к колдуну, наблюдавшему за ней с хитрой улыбкой, — нет-нет, все у меня нормально — я даже не думала, что вы хотите переспать со мной, честно!..

— Не бойся, — колдун взял Юлину руку, — я всего лишь помогаю людям разобраться в самих себе и ничего больше.

— Да, Алексей говорил … — Юля замолчала, отдаваясь благостному теплу, устремившемуся через ее руку.

— Юль, — колдун вздохнул, — если б я хотел, ты б давно лежала в моей постели и даже не поняла, как там оказалась. Но я никогда этого не сделаю, потому что не хочу насиловать твое сознание — все должно пребывать в гармонии, и моя цель помочь обитателям мира максимально приблизиться к ней. Нас мало осталось — ото всюду прет сплошная «чернота».

— Почему?

— Так, спрос рождает предложение. Люди попутали колдовство и волшебство; им кажется слишком заманчивым добиваться реальных результатов, не прилагая реальных усилий. А результаты нужны какие? Отнюдь не заглянуть в собственную душу, а обогатиться или отомстить. Конечно, обладатель дара волшебства был бы всегда безнаказан, но волшебство — явление сказочное, когда из ничего возникает нечто; в жизни это невозможно. А колдовство — наука, в которой работают определенные законы; в частности, закон действия и противодействия. Сейчас вокруг происходит всенародный шабаш — все куда-то втыкают булавки, сыплют под пороги «мертвую» землю, закапывают на кладбищах фотографии, и наивно полагают, что им это не аукнется; тут еще везде появились пособия по магии…

— Вы считаете, с их помощью можно что-то реально делать?

— А почему нет? Конечно, не у каждого получится, ведь человек должен быть подготовлен, но иногда, к несчастью…

— Почему «к несчастью»?

— Да потому, что в книжках нет главного! Техники безопасности! «Черное» колдовство вызывает колоссальный ответный удар грубо нарушенной системы, которая создана Богом для всеобщей гармонии. Как произвести воздействие, описали еще древние и сейчас это добросовестно перепечатывается, но древние были мудрыми и никогда не сообщали, как защититься от ответного удара. Они не хотели, чтоб каждый идиот лез в их кухню, поэтому сунулся — получи так, что мало не покажется. Знание методов защиты и отличает колдуна от недоумков, работающих по книжкам. Подумаешь, велика наука — сглаз или порчу навести…

— А защите от них можно научаться?

— Хочешь тоже заняться магией?

— Нет, вы что! — Юля даже испугалась, — я и книжки эти ни разу не открывала… прочла только «Молот ведьм».

— Это совсем другое. Кстати, ни один современный человек не увлечется такой бредятиной, а если ты взялась за нее… — колдун подошел к окну, где луна уже полноправно воцарилась на небе, — ладно, солнце скрылось; пойдем, посмотрим, кто ты есть в ретроспективе. Только учти, может вдруг открыться такое, что здорово изменит тебе жизнь. Не боишься?

— Но… — Юля вспомнила доводы однорукого вора, — по крайней мере, я буду знать, почему все так, а не иначе.

— Молодец. Ответ верный.

Они прошли в комнату, и колдун включил свет. Через несколько секунд Юля разглядела множество книг в застекленных шкафах, странные картины, напоминавшие буквы неизвестного алфавита, и только потом заметила прозрачный шар, стоявший на черной подставке, который переливался, словно внутри находился источник света.

— Старинная штука, — колдун подошел к шару, — называется — Магический Кристалл; такими пользовались еще инки. Компьютер, по сравнению с ним, полное дерьмо. Садись, — колдун поставил стул примерно в метре от шара, — ни в коем случае не дотрагивайся до него — только смотри и попытайся сконцентрировать энергию во взгляде. Делается это просто — представь, как постепенно отмирает твое тело; начинай с ног и поднимайся к голове, пока не останутся одни глаза. Не отвлекайся и не пытайся анализировать ощущения, иначе ничего не получится. Потом я заставлю тебя рассказывать то, что ты видишь и чувствуешь, причем, учти, мы можем не сразу попасть в нужную жизнь. Процессом я буду управлять сам, так что не пугайся, если вдруг начнешь куда-то проваливаться или перемещаться в разных уровнях пространства; и, пожалуйста, не пробуй сделать что-либо сама — доверься мне, иначе сознание может застрять там.

— И что будет?..

Среди магического антуража Юле показалось, что и внешность колдуна изменилась — черты сделались резче, в глазах блеснул недобрый огонь. …Кто сказал, что он «белый»?.. — пронеслось в голове, однако мысль удалось подавить — …вдруг все прочтет и разозлится?..

Но занятый инструктажем колдун, ничего не заметил.

— Что будет? — переспросил он, — крыша поедет. Ты останешься там до конца жизни. Думаешь, откуда по психушкам болтается столько «гостей из прошлого»? От дилетантства и нелюбви к теории. Повтори, что надо делать.

— Представить, как отмирает тело. Сконцентрироваться во взгляде. Ничего не предпринимать и рассказывать то, что вижу.

— Умница, — колдун выключил свет и полностью раздвинул шторы. На мгновение воцарилась темнота; потом лунный свет прорисовал чуть заметной акварелью мебель, фигуру колдуна, простершего над шаром руки, и сам шар, который не больше переливался, а чуть вздрагивая, наполнялся тусклым светом, проникавшим в окно.

Как учили, Юля уставилась на шар и вдруг почувствовала, как холодеют ноги; когда она перестала ощущать их своей частью, омертвение поползло выше, пока, в конце концов, действительно, не остались одни глаза, вобравшие всю ее сущность. Сколько длилось противостояние глаз и шара, Юля не представляла, но поняла, что ее инстинктивное сопротивление сломлено и по взгляду, словно по трубе, она перетекает в шар. Самое удивительное, что ей не было жаль тела, ведь больше оно ей не потребуется, так как не может разместиться в шаре…

Колдун сделал пальцами движение, будто стряхнул с них воду, и шар стал мутнеть. Густые облака, похожие на дым, заклубились, окрашиваясь в желто-оранжевые тона, которые становились все ярче и насыщеннее. Юлины глаза закрылись, руки судорожно вцепились в колени; вся она напряглась…

— Говори! — приказал колдун, — не молчи! Я не знаю, где ты!

— Зима… — Юля с трудом разлепила губы, — я вижу снег, — она зябко повела плечами, — мне холодно… и, наверное, я — ребенок, потому что дома вокруг кажутся очень большими. Я достаю только до подоконника, и то, если подниму руку. Рука моя в варежке. Еще на мне цигейковая шубка, но мне все равно холодно. Я иду по набережной и вижу шпиль Петропавловской крепости, здание биржи на стрелке Васильевского острова. Я плачу… — тут Юлин голос изменился, став совсем тоненьким, — мамочка, помнишь, как мы ходили этой дорогой в садик и всегда заходили в магазин, чтоб купить бублик и конфет?.. Еще там продавали хлеб… Мамочка, как же я хочу есть… Если б мы тогда купили много-много хлеба и насушили сухарей, бабушка с папой не умерли б… Мамочка, почему немцы хотят убить нас?.. Но ведь ты не умерла, правда? Без тебя я тоже умру… Мамочка!.. Нет, это чужая тетя — у нее другое пальто и платок, а у тебя была шапка из меха; и лицо у нее синее, покрытое инеем. Наверное, она потерялась и замерзла, а какая-нибудь девочка также ищет ее… Помнишь, там, где сейчас черные обгоревшие стены, был магазин с игрушками — там мы купили деревянную лошадку, которую папа сжег, когда еще был жив. Лошадка сгорела, но в комнате все равно было холодно… Мамочка, почему так, ведь она была такая большая и красивая?.. Зачем я иду домой? Там холодно, как на улице… и тебя там нет… мы все скоро умрем…

Юлин голос дрогнул. Она пыталась говорить дальше, но рыдания скомкали слова. Колдун не видел, как слезы текли по ее щекам, а лишь слышал заикающуюся нечленораздельную речь; он сжал кулаки и тут же резко распрямил пальцы. Юля всхлипнула последний раз, схватив ртом воздух, и замерла.

Облака внутри шара заклубились быстрее, приобретая все более красные оттенки. Это являлось плохим знамением, но прожитые жизни уже нельзя изменить, и колдун давно привык взирать со стороны на чужие беды и страдания.

— Говори! — приказал он, видя, что Юля задышала ровнее. Ее тело перестало дрожать, а голова чуть откинулась назад.

— Я иду по улице. Она узкая и вымощена булыжником. Дома с закрытыми окнами. Я не одна. Еще пять женщин стоят или прохаживаются рядом. На мне платье с кринолином, пестрые чулки и туфли без каблуков. Плечи обнажены… господи, какая огромная грудь и какое огромное декольте! На голове… я не вижу… но, судя по другим женщинам, подобие чепца… О, нет!.. я жду мужчину… какого-нибудь мужчину. Я жду, пока приличный господин выйдет из кафе на углу, а потом подойду к нему, если, конечно, меня не опередит толстая Жастин…

Возникла длинная пауза, во время которой колдун оторвал взгляд от шара, повернувшись к Юле. Он не мог определить выражение ее лица, но, скорее всего, оно было бесстрастным, как обычно, когда человек переставал быть созерцателем, а постепенно вживался в образ, вспоминая свое очередное «я» и погружаясь в его мысли и ощущения.

— Как я ненавижу эту корову!.. — наконец выдохнула Юля, — вчера она пнула меня, испачкав платье, но если б я ввязалась в драку, то наверняка б оказалась в полиции… нет ничего хуже полицейского врача — лучше пройти через пять мужчин, чем один осмотр в участке. Вы ж не знаете, каково это, когда все пялятся на тебя, голую; шлепают, щупают, будто ты какая-то заморская тварь, а потом дадут пинка под зад и выгонят обратно на улицу. Как я ненавижу полицейских! Была б моя воля, убила б их всех!.. И Жастин с ними вместе! Жаль, в тот момент рядом не было Поля — он бы задал ей трепку, ведь из-за нее я упустила клиента, а это и его деньги тоже…

Почему Поль не хочет жить со мной нормально? Я б стала продавщицей, а он устроился в мастерскую. Возможно, у нас даже появились бы дети… Я б смогла его любить… хотя почему «смогла»? Я люблю его, и когда мы вдвоем в моей комнатке, я чувствую себя настоящей женой…

Нет, у этого матроса уже нет денег — с ним я только потеряю время. Пусть к нему идет малышка Клодит. Она еще молодая и глупая — не понимает, с кого можно получить луидоры, а с кого только побои…

Неужто Поль не понимает, что мне нужен друг, с которым мы б делили не только деньги, но и чувства? Они есть у меня! И принадлежат только ему, несмотря ни на что!.. А если б нам не хватало денег, я б могла подрабатывать этим в маленьких комнатках позади танцзала на улице Лугано. Жанна рассказывала, что там есть буфет и туда заходят приличные люди, которые не прочь угостить девушку, потанцевать с ней, а потом уединиться; и платят они больше, чем можно заработать на улице. К тому же, это более безопасно, чем целые вечера торчать возле проклятого кафе… А еще лучше устроиться модисткой, как Франсуаза. Там нет полицейского надзора и живут модистки, как нормальные люди — обедают и ночуют дома, по вечерам отправляются на прогулку, не работают по воскресеньям. Там все происходит днем в перерывах между шитьем, и то не каждый день. Так здорово!.. Но все равно это только, если нам не будет хватать денег…

О, господин в сюртуке и узких брючках внушает доверие — не слишком пьян, и костюм говорит о достатке. Думаю, десяток луидоров у него явно лишний… Да он сам идет ко мне! Сегодня удачный день, в отличие от двух последних…

…Хорошо, месье, не обязательно идти ко мне, я готова и в меблированные комнаты — главное, чтоб у господина водились деньги… вижу-вижу, они у вас есть… Куда? На улицу Жуали? Да, знаю. Это не худшее место, и рядом кафе. Если господин говорит такие красивые слова, может, он чуть-чуть угостит бедную девушку?.. Ах, так… ну, жаль, что у него нет времени…

С другой стороны, значит все закончится быстро; я успею вернуться до закрытия кафе и подцеплю еще одного клиента…

…Этот запах!.. Почему в меблирашках всегда пахнет газом?.. А эту картину на стене я помню. Только в прошлый раз я была в правом крыле на первом этаже, а теперь мы поднимаемся на второй. Впрочем, какая разница — здесь все комнаты одинаковые… Интересно, если у него так мало времени, стоит ли раздеваться или достаточно задрать юбку? Почему он молчит, будто не знает, что делать с женщиной?.. Ого! Пятьдесят луидоров — это большие деньги. За них я готова и сама сделать все и даже больше, чем он ожидает… Посмотри, глупенький, какая у меня нижняя юбка. Я специально покупала для нее дорогое кружево и сама вышивала цветы; а под ней, между прочим, нет никаких панталон. Хочешь убедиться? Смотри! Почему ты смотришь в окно? Может, я могу забрать деньги и просто уйти, если тебе это совсем не нужно?.. Нет, прости, я шучу — я не хочу, чтоб меня за эти пятьдесят луидоров передали полицейским, как воровку. Достаточно того, что Поль сидел в тюрьме — он рассказывал, что это такое… Да посмотри же, на мне уже нет юбки!.. А хочешь увидеть мою шикарную грудь? Я только чуть распущу корсет… нет, ты взгляни, какая она аппетитная… Ой!.. За что?!.. Ты разбил мне голову! Видишь, у меня кровь! Что ты делаешь?! Ты сломаешь мне ребра! Помогите!! Убивают!.. Не надо! Мне больно! Я не возьму с вас ни единого су, только не бейте меня, умоляю!..

Колдун понял, что это конец жизни и если не остановить действие, все погрузится во тьму. Он сделал руками привычное движение и повернулся к Юле, ожидая, пока та перестанет дергаться, дыхание ее успокоится, а руки прекратят нервно сжиматься, комкая джинсы. А еще он знал — если человек переносится в сцену собственной смерти, значит, ничего памятного в данной жизни не было. Ему стало жаль Юлю — две жизни прошли впустую; немудрено, что в подсознании сохранилась какая-то из самых ранних, в которой, видимо, происходило хоть что-то хорошее.

Туман внутри шара чуть рассеялся и побледнел. Из кроваво-красного он сделался бледно-розовым с фиолетовыми змейками, закручивающимися в спирали.

— Говори! — колдун почувствовал, что Юля прибыла в «новый пункт назначения» и пытается понять, где очутилась.

— Господи, — прошептала она, — я — мужчина — у меня борода и длинные волосы… Темно, но свет уже пробивается сквозь небольшое окно. Я лежу на странной деревянной кровати. Матрас жесткий, похожий на толстый войлок. Три подушки в белых тафтяных наволочках. Я вижу складни с образами в золотых окладах, которые тускло поблескивают в раскрытых створках. Я знаю, на них вырезано «Хвалите имя Господне». Я не вижу, но знаю это. Значит, это мой дом. Я смотрю на образа и осеняю себя троекратным крестным знамением… Господи, какое у меня огромное мускулистое тело! Как приятно владеть им и чувствовать свою силу! Я спускаюсь по лестнице в комнату, где икон еще больше. Половицы поскрипывают — надо наказать ключнику, чтоб починил. Негоже, когда в крестной комнате скрипят половицы — отвлекает от молитвы… В комнате еще много людей — значит, все живы и здоровы, слава богу… А что это жена так лыбится с самого утра? Не к добру. Можа, и не в церковь она каждый день ездит, окаянная? Давненько я не укладывал ее на лавку; Фрол-то свою третьего дня так учил, что она до сих пор сесть не может; до крови, поди, порол, а про меня уже поговаривают, будто не радею я о жене… да и Аньку неча жалеть — пороть надо почаще; пусть привыкает, а то девка-то на выданье, тринадцать уж стукнуло. Что ж с ней будет, когда замуж ее отдам за сына Фро́лова? Тот-то уже хозяин… почти, как мой Васька. Вот, кому оставлю все хозяйство. Игнашка пусть в ученые идет, коль мода такая есть и лежит душа к наукам, а Антипку в рекруты!.. Как царь-батюшка набор объявит, так и избавлюсь от него. Дурак, он и есть дурак… весь в мать. Грех так о сыне, а куда денешься от правды?..

…Господи помилуй! Святая Животворящая Нераздельная Троица, Бог Отец, Бог Сын, Бог Святой Дух! Встань в помощь мне, рабу Божьему, — (имени колдун не расслышал, но оно и не имело значения), — сохрани родителей моих Гаврилу и Василису, жену мою Марию, сынов Василия, Игната и Антипа, дочь Анну, крестных родителей Евсея и Пелагею, крестников Тимофея, Ивана, Федора и Акулину с Автотьей, сродственников по близкой и дальней крови от бед и нужды, от голода и болезней, от напрасной смерти, от лютого ворога, от скорбей и печалей, от уныния и отчаяния души, от случая перекрестного, от плотских страстей, греха смертного и терзания сердца. Защити дом мой от потопа, от запаления огненного и всякой другой напасти. Во имя Отца и Сына И Святого Духа. Аминь. Аминь. Аминь… А теперь ступайте все с миром и занимайтесь делами, кои вам предначертаны. Федька, а ты останься! Работа для тебя есть!

…Слышь, Федька, как жена моя в церковь поедет, так беги за ней и проследи, не задумала ли чего порочного, понял? После мне донесешь, как все было. Да не бойся докладывать, если чего худое; но и от себя не прибрехивай, а не то, с ней заодно так розгами угощу, что на весь посад выть будешь. Ступай!

…А крыльца такого ни у кого в округе нет! С колоннами, да под кровлей остроконечной, и чердак с куполом, а на куполе шарик… Прям, хоромы боярские… А конюшня, любо-дорого глянуть… Прошка, а ну, покажи, вволю ли овса Буяну задал? А страдным коням, смотри, только муки овсяной и невейницы, а овса ни-ни… Подведи-ка Буяна к желобам. Хочу посмотреть, как он пьет… Славный конь, лучший во всем городе. Ты, Прошка, подлец эдакий, дело знаешь. В вечеру зайди ко мне. Я тебе алтын дам за службу, чтоб в трактир сходил и водки выпил… Что это коровы разревелись? И гуси гогочут как-то… не иначе, пугнул кто. Ну, поймаю, самолично высеку!..

…Ох, боль-то какая!.. Аж в глазах потемнело… Прошка! Зови сюда всех, помираю я!.. Чего заголосили, дуры? В горницу несите! Хочу помереть, как человек, а не как скотина, на дворе. Слышь, Прошка, а тебе при всех завещаю пять рублей денег и волю. Отпускаю я тебя, слышь. И жену твою, Парашку, тоже отпускаю. И Степку-кузнеца с Демьяном тоже отпускаю и по три рубли даю каждому. Сто рублей завещаю монастырю при храме Покрова́… Да не голоси ты так, жена, дай дело сказать! Мало я тебя любил и бил мало; теперь вдовой останешься, будешь в богатстве и роскоши купаться; да, смотри, не разбазарь нажитое! Сын Василий тебе в помощниках будет… и чтоб Игнату денег на учебу дала… а Аньку замуж отдай за Ивана, сына Фрола. Хорошая пара будет, и хозяйство справное… И еще…

Колдун понял, что дальше уже не будет ничего важного и «выстрелив» ладонями, вывел Юлю в другое измерение. Возникшие перед этим внутри шара фиолетовые змейки стали расти и шириться, становясь все голубее, а снизу поднималось что-то изумрудное; такое яркое, что в комнате сделалось светлее, и стало возможно разглядеть Юлино лицо — сначала оно напряглось, потом появилась улыбка; голова чуть покачиваясь, клонилась на грудь, руки перестали методично сжиматься; пальцы распрямились, ласково гладя колени. Не потребовалось даже команды колдуна.

— Я в Мидгейме… — выдохнула Юля, — я узнаю эти улицы…

Колдун довольно улыбнулся. Теперь, если Юля сама не наделает глупостей, он разберется во всех ее проблемах.

— Я снова мужчина, — продолжала она, — я иду с площади к большому мрачному дому; впереди и сзади меня монахи — я вижу их капюшоны и черные плащи, под которыми, я знаю, скрыты белые рясы с изображением собаки, несущей в пасти горящей факел. Это доминиканцы — «псы Господни», всегда помогающие Святому суду. Я не осужденный; наоборот, они охраняют меня от толпы, громко и восторженно кричащей, гогочущей, но растекаясь по переулкам, она смолкает и превращается в серую понурую массу. Я чувствую, что это не правильно — праздник победы над бесовским отродьем должен продолжаться, и, наверное, мы слишком рано покидаем город. Для Святой Инквизиции здесь еще много работы, но почему-то у меня самого нет приподнятого настроения; хочется побыстрее добраться до кельи и задвинуть тяжелый дубовый засов.

Я гоню от себя тяжелые мысли, пытаясь сосредоточиться на лицах горожан, но получается плохо. Они мне безразличны настолько, что даже если б кто-то из них начал богохульствовать прямо у меня на глазах, я б сделал вид, что не замечаю ереси. К счастью, никто не решится сделать подобное в присутствии самого епископа.

Да, я — епископ, и мой сан, а также положение в Святом суде, внушают им ужас. Возможно, потому при мне они и стараются выглядеть веселыми и счастливыми. Лицемерные твари!.. Но почему-то мне совершенно не хочется сжечь их всех. Выходит, я такой же лицемер, потому что вершу правосудие, в действенность и необходимость которого перестал верить.

Почему Бог отдалился от меня, несмотря на то, что я исполнил обет? Или он посылает новое испытание, желая, в конце концов, причислить меня к лику святых?.. Но я не хочу быть святым!.. Господи, прости меня! Глаза, которые я все-таки сумел сохранить в памяти, кажется, стали мне дороже святости… Неужели они, как чума, заразили меня ересью? Если так, то исцеление от нее происходит только посредствам Святого костра. Но я не настолько глуп, чтоб ступить на него добровольно. Пусть инквизитор попробует доказать это…

Все, я дошел до своего пристанища и могу задвинув засов, чтоб предаться мыслям, не боясь, будто кто-то угадает их по выражению моего лица. «Псы Господни» отправились на «псарню», инквизитор заканчивает дела в серале — у него осталась одна ночь на общение с подозреваемыми, осужденными почему-то по подозрению первой степени, хотя виновны они ровно настолько, насколько и остальные; завтра их высекут и отпустят домой, и они останутся живы!..

Странно, подобная мысль рождает у меня вместо разочарования, незнакомое доселе злорадство. Может, посредствам широко распахнутых наивных глаз Анны, в меня вселился дьявол? Как сказано в Глоссе: «Большая сила имеется в глазах. Глаза легче других органов человеческого тела впитывают впечатления, поэтому часто случается, что внутреннее дурное возбуждение передает через них свой дурной отпечаток. А если глаза вообще полны вредительских свойств, то может произойти, что они даже окружающему воздуху придают дурные качества, заражая порчей всех присутствующих…»

Но ведь дьявол не может смотреть такими глазами!.. И несли они вовсе не «дурной отпечаток», а источали благость, от которой воздух наполнялся добром и нежностью; я помню теплоту, охватившую не только меня, но и все вокруг — это совсем не походило на дыхание преисподней… Тогда почему все происходит именно так? Почему Господь счел достойным уничтожить источник любви и благости, сравнимый по силе с ним самим?.. Что я говорю?!.. Господь наш Иисус Христос, защити меня, если сможешь, от дьявольских наущений…

У меня текут слезы. Наверное, формулировка «если сможешь» разбила основу моей веры, и что же осталось в итоге? Осталась девица, стоящая превыше всего, даже не телесной привлекательностью (хотя этого тоже нельзя отрицать), но своей божественностью, своей щедро расточаемой благостью! И под ней я собственноручно развел огонь, уничтожив ее во имя веры, которая ничего не может дать взамен!..

Я — еретик… Как мудро я заперся в келье, ведь если такие мысли вырвутся наружу!.. Но под окном никого нет и в коридоре тихо. Только Бог может услышать меня, но от него все равно невозможно скрыться… А я и не хочу от него прятаться, потому что эти глаза теперь будут мерещиться мне даже на святых ликах. Возможно ли это? Может, я не понял Божьих помыслов и это не я, а она, святая? Я же своим поступком уподобил себя Понтию Пилату, распявшему Христа?..

Боже, я сознаю, что согрешил и нарушил Твой Закон. Я раскаиваюсь в моих грехах и отворачиваюсь от них. Я верю моим сердцем, что Анна, как и Иисус, умерла за меня, и что ты воскресишь ее из мертвых!..

Колдун вздохнул. Искания несчастного епископа, смешавшего в один неразделимый клубок веру и чувства, перестали представлять для него интерес. Сопоставив увиденное, он уже сделал выводы и дальнейшее философствование не могло привнести в них ничего нового, поэтому он выполнил пассы, оглаживая шар, и тот стал тускнеть, пока не погас совсем, вернув комнату в объятия бледного лунного света.

Колдун отошел от шара и сел в кресло, раскинув руки и вытянув ноги, тем самым раскрываясь для потоков внешней энергии, которая должна была восполнить потери от путешествия во времени; закрыл глаза. Облака цветного тумана, только что клубившиеся в шаре, теперь медленно плыли у него перед глазами; он находил самый красивый завиток и лениво наблюдал за его превращениями, пока тот не растворялся полностью. Тогда приходилось находить следующий, другого цвета…

Почувствовав себя достаточно уверенно, колдун подошел к Юле, но если его организм, давно работавший в «режиме аккумулятора», умел быстро отдавать энергию и так же быстро восстанавливаться, то девушка оставалась неподвижна; ее голова была откинута назад, рот приоткрыт, а обмякшее тело лишь каким-то чудом еще не рухнуло со стула. Колдун несколько раз обвел ладонями ее контур; Юля чмокнула губами, словно просыпаясь, шевельнулась и наконец открыла глаза.

— Как себя чувствуешь? — спросил колдун.

— Ужасно… будто меня отжали в стиральной машине… и голова раскалывается… у вас таблетки нет?

— Я не пользуюсь таблетками. Сейчас все пройдет, — колдун раскрыл ладони перед Юлиным лицом, и она увидела, как боль, широкой черной лентой, выползает из ее рта и ушей, бесшумно исчезая в окне. Через минуту Юля уже спокойно повернула голову, мотнула ею несколько раз.

— Фантастика! И вы можете так снять любую боль?

— Практически, да. Это не так сложно, как кажется. Снимать боль я могу научить тебя за несколько сеансов. Хочешь?

— Да, очень!

— Только придется недельку походить ко мне на занятия.

— А у меня, точно, получится?

— Конечно. Существует очень малое количество людей, в которых нет хоть небольшой предрасположенности к магическим воздействиям, но они, в силу неверия, никогда и не обратятся к колдуну. Ладно, это мы обсудим потом, а сейчас давай вернемся к Мидгейму. Что ты помнишь?

— Ну… я участвовала в суде инквизиции… сожгла какую-то девушку… да?.. Нет?.. — Юля жалобно улыбнулась.

— Ты не просто участвовала! — колдун усмехнулся, — ты была одним из главных вершителей судеб; ты была епископом!..

— Ой, а еще, знаете, у меня осталось ощущение непоправимой ошибки, которую я совершила!

— В контексте ситуации я б не назвал это ошибкой. Ты честно и осознанно выполняла долг, борясь с ведьмами; а внезапно вспыхнувшая любовь?.. По законам своего времени твой поступок абсолютно верен; только из-за того, что ты сожгла эту девушку, любви, вот, у тебя больше нет.

— Как нет? — такому утверждению противилось все Юлино женское существо, — впервые я влюблялась еще в школе! И в институте тоже; вышла замуж — у меня была любовь!

— Расскажи мне о ней, — попросил колдун.

— В смысле?.. — в Юлином представлении словесный рассказ о любви должен был выглядеть потрясающе красивой сказкой; окинув мимолетным взглядом тридцать два прожитых года, она таковой не увидела даже в первом приближении, и испугалась, но колдун отвлек ее, не дав страху перерасти в панику.

— То, что вы произносили всякие нужные слова, ни о чем не говорит, — он уселся в кресло и сложил руки, — знаешь, почему я назвал ваши пламенные признания «нужными словами»? Потому что они наиболее корректно оправдывают физическую близость и в качестве побудительной причины, принимается всеми людьми безоговорочно. Так что без истерик, давай спокойно разбираться. Начнем со школы.

— Это ж было давно, — Юля виновато улыбнулась, — помню, звали его Игорь; он играл в баскетбольной команде и списывал у меня контрольные, поэтому мы всегда сидели за одной партой.

— Все?

— Еще мы гуляли; он провожал меня, мы целовались…

— Ты помнишь свой первый поцелуй?

Юля задумалась. В голову лезли какие-то подъезды, темные улочки, даже закуток у кабинета биологии, но какой же из них был первым? Она честно пыталась оживить воспоминания, и вдруг с ужасом обнаружила, что не может восстановить лицо Игоря, не говоря уже о прикосновениях его губ.

— Не помню, — призналась она тихо.

— Те, кто любят, запоминают его на всю жизнь. Ладно, с этим понятно. Перейдем к институту. Что было там?

— Там?.. Там была у меня подружка; у нее парень, а у него друг. Мы постоянно так и ходили вчетвером и все как-то само получилось… короче, он стал моим первым мужчиной. А когда учеба закончилась, компания распалась. Он уехал; с полгода мы переписывались, ну и все… — Юля пожал плечами.

— То есть, с ним было спокойно, что ты не хуже других, что и у тебя есть некая красивая блестящая вещица, поэтому можно больше о ней думать, ничего не искать; тем более, вы переспали, а это выглядит определенной гарантией… короче, тоже понятно. А потом ты встретила будущего мужа, да?

— Да. Он сразу показался мне очень классным…

— Так называемая, любовь с первого взгляда чаще всего замыкает людей на внешних данных, никак не связанных с душевными качествами. Лучшее, что от нее может произойти — дети. Это не счастье, а трагедия, ибо ее жалко растоптать, но и реальной почвы для долгого существования она не имеет.

— Дело было не во внешних данных… — Юля робко пыталась сопротивляться, хотя внутренне понимала, что у них с Пашей все произошло именно так, — он просто был взрослым и умным. У нас-то что — танцы, кафешки, вылазки, а он уже работал; весь был такой целеустремленный… я думала, если человек такой правильный и надежный…

— Правильный и надежный — это хорошо, а про любовь-то что? — напомнил колдун.

— Про любовь? Он встречал меня, дарил цветы… да! И он первым сказал, что любит меня! — Юля усмехнулась, вспомнив найденные фотографии, и история сразу утратила пафос, — вообще-то, все было нормально, — подытожила она, — но вдруг…

— Ничего не происходит вдруг, — перебил колдун, — человек, как и все в мире, изменяется ежесекундно — нет в природе стабильности, на которую все надеются; типа, мы, мол, такие и нам хорошо, и до самой смерти мы останемся такими же, и нам будет так же хорошо. Сентиментальные «а, помнишь…», произнесенные с дрожью в голосе, говорят лишь об отсутствии у любви будущего. Пойми, каждый миг перед тобой предстает абсолютно новый человек, и если хочешь, чтоб вам оставалось хорошо, ты тоже должна постоянно становиться другой.

— Какой другой?

— А, вот, чтоб понять какой именно, нужна любовь — только она способна подсказать это. Если она есть, вы оба меняетесь синхронно, чтоб постоянно быть интересными друг другу. Если любви нет, вы мысленно замираете в том мгновении, которое свело вас, а потом пытаетесь разобраться, куда ж оно делось. А оно ушло, как только исчезла первичная точка соприкосновения. Обычно в таких случаях сразу начинаются поиски новой точки. Ты искала ее?

— Кого?

— Точку соприкосновения! Ну, у тебя были любовники или хоть кандидаты на эту роль?

— Я встречалась с одним человеком, — Юля почувствовала, что краснеет, но темнота помогла ей оставаться откровенной, — правда, физической близости не получилось — обстоятельства всегда оказывались против нас. Нет, правда!..

— Значит и это не любовь. Любовь не боится мелочных обстоятельств. Если это все, давай поведем итог — что же осталось в твоей жизни, достойного называться любовью?

— Значит, ничего… — ответила Юля, не найдя ни одного возражения.

— Правильно, — колдун кивнул, — если брать данную конкретную жизнь, то ничего. Как ни обидно звучит, но в ней ты для всех выполняешь роль домашних тапочек, без которых ощущается определенный дискомфорт, но нельзя же всерьез говорить, что мы любим свои тапочки? Они просто нужны, когда ходишь по дому, и не более того.

Юля растерянно хлопала глазами, так как, по сути, колдун был прав; только она ведь уже и не представляла свою семейную жизнь по-другому.

— Давай начнем с азов, — произнес колдун, видимо, опять прочитав ее мысли, — знаешь, какая любовь должна быть самой первой? Нет, не к мальчикам, а к самой себе. Человек, любящий себя, находится с собой в гармонии; у него нет комплексов и глупых страхов, зато всегда есть не только зачем жить, но и чем поделиться с ближним. Например, собой.

— Согласна, эгоистам жить проще…

— Эгоизм — не любовь к себе, а потакание своим капризам и слабостям! Эгоист не бывает в полной мере счастлив, потому что капризы и слабости редко соотносятся, как между собой, так и с мировым порядком, в основе которого лежит любовь. А истинная любовь к себе органично переходит в любовь ко всему остальному; даже к воде и камню, как говорит твой знакомый; только исходя из нее можно определить того единственного, кто тебе реально нужен, а не метаться между… не знаю, накаченными мускулами, столичной пропиской, толстым кошельком. А если знаешь, что ищешь, то обязательно найдешь; правда, возможно, не в этой жизни.

— Я никогда не смогу этого понять, — Юля вздохнула, — еще когда мы проходили всяких Гегелей и Фейербахов, философия казалась мне такой оторванной от жизни наукой…

— А что понимать, если в тебе до сих пор живет любовь, вспыхнувшая почти пятьсот лет назад? Как бы ты не старалась, ты не можешь избавиться от нее, потому что от нее вообще нельзя избавиться — это твоя божественная часть.

— И что мне теперь делать? — спросила Юля обреченно, — я всегда считала себя обычным человеком со своими радостями и проблемами, а тут, оказывается… Я не хочу так! Я хочу, как у всех людей!.. Послушайте, а, говорят, можно вернуть любовь с помощью приворота, да? В принципе, если б мой муж опять стал таким, как в самом-самом начале…

— Глупая девочка, — колдун сокрушенно покачал головой, — приворот не имеет к любви никакого отношения; это насильственное энергетическое воздействие, в конечном итоге, оборачивающееся не только банальным стрессом для организма, но и необратимыми изменениями в психике и физиологии. Нет, в любовь не должны вмешиваться посторонние возбудители. Если человек любит себя, то всегда сможет выстроить отношения с тем, кто ему нужен — согласись, это ж в его собственных интересах. Не вздумай делать никаких приворотов! Ты и так счастливее многих, которые пока даже не представляют, что такое любовь, а ты ее испытала!.. Трагедия в другом — твое знание отравлено последующим опытом. Я ж видел еще три твои жизни, и после Мидгейма ты всегда смиренно довольствовалась тем, что тебе предлагалось ситуацией и не более того. Да, ты привыкла так существовать, а тут в тебе что-то проснулось — тебе стало тесно в привычных рамках. Так, может, вы по каким-то причинам вновь оказались в одном времени и остается лишь отыскать друг друга?..

После этих слов Юля почувствовала, как робкая надежда вспыхнула сказочным заревом, освещая холодный неласковый мир. Появилась прекрасная цель и ее достижение, получается, даже не обусловлено нашими мимолетными поступками — оно уже заложено в нас!

Если б колдун продолжил лекцию, Юля б, скорее всего, оборвала его, потому что больше в ней не нуждалась, но колдун сам прекрасно читал ее мысли.

— Хочу добавить только одно, — сказал он, — это похоже на притчу, но послушай. Однажды я отдыхал на море. Из нашего лагеря виднелась изумительно красивая скала, торчавшая из воды в полукилометре от берега. В отличие от других скал, она была белой, и я каждое утро любовался ею, пытаясь определить, что же это за камень. Я думал, что она останется в памяти символом чистоты и красоты, но недели через две приплыли на яхте наши друзья. Я попросил их съездить к скале. Так вот, она оказалась самой обыкновенной, а белая шапка на вершине — это птичье дерьмо. Я не знаю, почему они гадили именно там…

— Это к тому, что любовь может оказаться не такой, как нам хочется? — попыталась угадать Юля.

— Нет, настоящая любовь всегда такая, как нам хочется, но не стоит сидеть на берегу и любоваться неизведанным; всегда надо подплыть и внимательно посмотреть, действительно ли скала сделана из белого мрамора или это очередной птичий сортир? На пустые мечты и бессмысленное ожидание того, что все как-то нормализуется, уходит драгоценное время, которого в этой жизни у нас не так уж много. Какой будет следующая и кого ты там встретишь, даже я не могу предугадать. Так что, возможно, сейчас твой единственный шанс.

— Спасибо. Если все, что вы говорили, правда…

— А у тебя нет другого выхода, кроме, как верить мне, — засмеялся колдун, — неужели имея надежду, ты станешь прозябать той жизнью, которую вела до сих пор?..

Юля подумала, что он, как всегда, прав, только не могла представить, как это будет выглядеть в реальности; тем не менее, зарево надежды все разрасталось, вырвав из тьмы, неизвестно куда ведшую, но манящую единственной и непререкаемой истинностью, дорогу.

Встав, колдун включил свет. От неожиданности Юля зажмурилась, а когда открыла глаза, видения разом исчезли (видимо, их убила совсем не романтическая обстановка комнаты, где даже волшебный шар казался пустым аквариумом). Она совсем прозаично подумала, что сейчас глубокая ночь, и Паша наверняка завелся до предела . …А, может, и нет… может, спит и ему без разницы, что со мной… Взглянула на часы.

— Без четверти три, — подсказал колдун, — если хочешь, можешь остаться — у меня есть гостевая комната.

— Нет-нет!.. — Юлю ничуть не смущало то, что полночи она уже провела у незнакомого мужчины, но остаться спать что-то мешало — вроде, само понятие подразумевало непристойность.

— Тогда предлагаю вызвать такси, — колдун вышел на кухню, где остался телефон, — картину-то надо ж упаковать!

— Не надо! — Юля представила знакомую улочку и не ощутила прежнего трепета — это был лишь ничего незначащий антураж, из которого колдун уже вытянул квинтэссенцию; там остались только мрачное небо и дома, принадлежащие чужому далекому времени. Юля почему-то была уверена, что в Мидгейм больше не вернется, и сны ей начнут сниться совсем другие.

— Через пятнадцать минут машина будет, — сообщил колдун, возвращаясь в комнату, — так что с картиной?

— Я дарю ее вам; вы ведь денег не берете.

— Спасибо, — колдун улыбнулся, — повешу в гостевой комнате; а ты не передумала учиться снимать боль?

— Нет. Я очень хочу, правда.

— Тогда завтра часа в четыре жду. Этим не обязательно заниматься ночью.

— Хорошо, — Юля встала. С одной стороны, она чувствовала себя достаточно бодро для столь позднего часа, но, с другой, громоздившиеся в голове впечатления создавали ощущение, будто не спала она несколько суток. Вышла в коридор; оглянулась перед тем, как открыть дверь. Колдун как ни в чем не бывало, стоял прислонившись к стене и улыбался.

— До завтра, — он вскинул руку, как киношный индеец.

Лифт уже не работал, поэтому пришлось спускаться пешком. Зато этого времени как раз хватило, чтоб подъехало такси. Оно остановилось у подъезда, тихонько урча; мигнули фары, но каким же бледным и невыразительным был их свет, в сравнении с царившей на небе луной! Юля остановилась, впитывая ее мистическое сияние, но водитель, высунувшись из окна, негромко крикнул:

— Девушка, машину вы заказывали?

— Да-да, — и она нехотя уселась на переднее сиденье.

Когда они въехали во двор, Юля увидела, что во всем доме светятся только два окна — одно, с желтыми шторами, в самом крайнем подъезде, а другое в ее собственной кухне. …Значит, Пашка все-таки волнуется — не так уж я ему безразлична… — но эта мысль не вызвала ни теплоты, ни радости. Все связанное с мужем, отдалилось точно так же, как полчаса назад город Мидгейм, а еще раньше парижская «улица красных фонарей», терем, увешанный иконами, и блокадный Ленинград.

Юля поднялась на свой этаж и ключом открыла дверь. Даже воздух в квартире показался ей не таким, как обычно, а душным и затхлым. Навстречу никто не вышел, и она осторожно заглянула сначала в пустую кухню, потом в комнату. Паша, не раздеваясь, спал, а рядом, на полу, лежала газета с кроссвордом.

…Не догадал!.. — подумала Юля с торжеством, словно выиграла пари у неизвестного оппонента; не спеша стянула «уличную» одежду, облачившись в шорты и майку, и усевшись на кухне, с удовольствием закурила.

Паша возник на пороге минут через десять; сонно протер глаза и недобро уставился на жену.

— Наеб…сь?

— Нет, а что? — Юля сделал удивленные глаза. По сравнению с тем, куда ей довелось окунуться, подобные обвинения выглядели не просто неуместными, а даже смешными.

— А где ж ты шлялась? Трезвая, усталая, но довольная…

— Не надо всех по себе мерить.

— Послушай, — Паша тоже взял сигарету и присел напротив, — это ты пытаешься мне отомстить, да?

— Вовсе нет. Такая чушь мне даже в голову не приходила.

— Хорошо. Тогда скажи честно, где ты была?

Юля подумала, что версия, например, о маршрутке, которую она ждала все это время, будет выглядеть правдоподобней, чем сама правда. …В первом случае он посчитает меня шлюхой; во втором — сумасшедшей… ну, а мне-то какая разница? Сегодня между ними выросла абсолютно непробиваемая стена, и виноваты в этом, оказывается, вовсе не мы сами, а пришедшее извне… вернее, наоборот, изнутри!..

— Значит, ничего объяснить ты не хочешь? — напомнил о себе Паша, — тогда слушай сюда!..

— Хочу, — Юля улыбнулась, — давай разведемся.

— Даже так? — ответ, похоже, разрушил заготовленную схему, и Паша задумался; правда, ничего оригинального придумать не смог, — и как его зовут? — спросил он.

— Никак его не зовут.

Разговор мгновенно вернул Юлю в то существование, пребывать в котором она больше не хотела. …Как же прав колдун!.. Вот Пашка смотрит на меня; и жалко его, но он же все равно ничего не поймет — мы ж говорим на разных языках… Навалилась усталость, отключая сознание, не желавшее тратить энергию на пустую болтовню.

— Я хочу спать, — Юля загасила сигарету и поднялась.

— Конечно, — Паша усмехнулся, — перетрудилась…

Не отреагировав, Юля направилась в ванную, и Паша зло крикнул вслед:

— Разводиться я не буду! Меня все устраивает, поняла?

— Не будешь, значит, не будешь, — Юля обернулась, — только больше не приставай, ладно? Я хочу выспаться.

— Я понимаю! Двух мужиков на ночь многовато будет!

Посидев еще несколько минут и выкурив еще одну сигарету, Паша встал; проходя по коридору, задержался возле ванной, слушая, как шумит вода, смывая с его жены мерзкую грязь измены . …Совсем девка умом двинулась… блин, придется менять тактику… или пусть катится к чертовой матери?.. — он зашел в спальню и закрыл дверь, чтоб оставшееся до утра время спокойно подумать на эту тему.

Юле показалось, что заснула она мгновенно, потому что сразу же возникла «светлая дорога», привидевшаяся ей несколько часов назад. Оказывается, она не была ровной и гладкой, а состояла из миллионов пульсирующих точек. Юля чувствовала, как медленно проплывает под сверкающей лентой, ища предназначенное именно для нее место. Она не знала, светится ли сама или является частицей темного космоса, но это и не казалось столь уж важным. Ее завораживало переливающееся сияние голубых, розовых и желтых звездочек, двигавшихся в феерическом танце; вдруг они стали увеличиваться, превращаясь из крошечных огоньков в подобия лун с легко различимыми вершинами и кратерами. Юля поняла, что приближается к ним. Стало гораздо теплее — видимо, до нее докатилась волна неведомой энергии, однако она не пугала, неся ощущение законченности и умиротворения. Невидимые руки подхватили ее, вовлекая в общее движение; над головой (если у нее еще сохранилась голова) осталась бесконечная черная пустота, а она сама влилась в звездный танец.

Все было так прекрасно и удивительно просто, но тут одна из соседок неожиданно вырвалась из хоровода, будто резко отпустив руки. Желтый шар понесся… вниз или вверх?.. (если в бесконечном космосе существуют такие понятия) и, в конце концов, то ли исчез из вида, то ли просто погас, не выдержав конкуренции с окружающим мраком. …Счастливица или самоубийца?.. — подумала Юля, совершенно не жалея звездочку; ей и самой безумно захотелось ощутить состояние полета.

Благодаря исчезновению соседки, невидимые связи ослабли, и воспользовавшись этим, Юля тоже устремилась неизвестно куда, не испытывая страха перед черным безмолвным пространством, в котором запросто могла затеряться.

— Звездопад!.. — услышала она абсолютно земной голос; хотя он мог быть и не земным, а просто она научилась понимать язык Вселенной.

Каким-то не свойственным человеку чувством Юля понимала, что приближается к источнику голоса, при этом сгорая от нетерпения и становясь все меньше и меньше в размерах. …Значит, кусочки «светлой дороги» сгорают в атмосфере, как метеориты, которые люди считают падающими звездами, и загадывают желания! Интересно, какое желание загадают на меня?.. Я уже превратилась в искру…

— Ой, я поймал ее! — радостно воскликнул голос.

Юля почувствовала, что находится в раскрытых ладонях и на нее смотрят… ее собственные глаза!

Паша встал, когда уже давно рассвело. Во дворе надсадно ревел старенький «Москвич» (он всегда заводился с таким звуком, будто собирался взлететь); кто-то отчитывал дворничиху за открытый мусоропровод. …Это правильно. Оттуда вечно бегут крысы. Огромные, блин, мутанты; скоро начнут кидаться на людей… Он осторожно подошел к дивану, где спала Юля. Улыбка, застывшая на ее лице, была настолько счастливой, что сравнить ее можно было, разве что, с ясным вечером на реке, когда гладь воды, отделенная от глади неба темным ожерельем леса, чуть парит, выдыхая в мир обволакивающий покой. Но Паша увидел совсем другое.

…Небось, вспоминает этого, своего… — подумал он с неприязнью, — ну ничего, я ему ноги повыдергиваю. Пока она моя жена, я не позволю ей превращаться в шалаву; вот, если разведемся… и вдруг осознал, что не хочет этого. Безо всяких объяснений и ссылок на чувства — не хочет и все! И вчера он выпалил эти слова не в порыве мести или глупого упрямства — его действительно устраивает их совместная жизнь.

…В принципе, если этот козел останется лишь ее любовником, что с того? Я буду жить с Катькой, она со своим «мистером Икс»… возможно, это даже освежит наши отношения; и незачем разводиться… Блин, надо найти «героя-любовника» и нормально поговорить о дальнейших планах. Не уверен, что он сможет дать ей больше, чем я, хотя бы в материальном плане, а она-то привыкла к достатку. Придется бедолаге ежедневно выслушивать, что у нее, то закончилась помада, то надеть ей нечего. На фиг ему вешать на себя такую обузу? Долго он не выдержит… Представив тоскливое будущее конкурента, Паша успокоился и так же осторожно вышел из комнаты.

Пустой стол на кухне выглядел противоестественно, не по-утреннему. …Блин! Это если мы разбежимся, я буду так начинать каждое утро?.. — он заглянул в холодильник, изучая его содержимое, — нет, никаких разводов! Жирно ей будет!..

Юля открыла глаза, будто продолжая нежиться в ласковых ладонях, прекративших ее стремительное падение из космической бездны; обвела взглядом комнату, постепенно осознавая, что это был всего лишь сон. …А если нет?.. Надо сказать колдуну, что, возможно, когда-то я существовала как звезда. Хотя в такие жизни он заглянуть не может; для него они «неодушевленные», и, значит, он не понимает, как прекрасно быть звездой — это Борис мог бы понять… Зато я теперь знаю, что такое «всеобъемлющая любовь»! Эти ладони, в которых чувствуешь себя крошечной, но драгоценной искрой!.. Наверное, Бог должен именно так держать каждое из своих созданий…

Хлопнула дверца холодильника.

…Интересно, нашел он что-нибудь? Там есть, и яйца, и сыр, и йогурт; хотя йогурт он не ест… Будничные мысли резко вклинились в сознание, вытолкнув Юлю в жизнь, заполненную бессмысленной стиркой, уборкой, готовкой. …Где ж отыскать ту любовь, о которой говорил колдун? Тогда изменится все, абсолютно все!.. Нет, я не против стирать и готовить, но это должно обрести смысл… Под дверь едва уловимо заполз сигаретный дым. …Пока еще я пребываю в этой жизни, надо ее жить достойно, чтоб не спугнуть то большое и светлое, что ждет впереди… Юля нехотя встала, оделась.

— Доброе утро, — она вышла на кухню, — подожди минутку; сейчас я все приготовлю.

— Спасибо, — Паша уже резал сыр безобразными рваными ломтями, — справлюсь как-нибудь.

— Как хочешь, — Юля скрылась в ванной; подняла глаза к зеркалу… ей показалось, что со вчерашнего дня даже в ее внешности что-то изменилось — несмотря на отсутствие косметики, лицо не выглядело, как любил говорить Паша, «лысым», обретя одухотворенность, отвечавшую внутреннему состоянию; казалось, оно стало даже красивее и нет никакой необходимости портить его макияжем.

Выйдя из душа, она остановилась, наблюдая, как Паша запивает бутерброд кофе из микроскопической чашки, какие обычно подавались гостям.

— Получилось? — Юля улыбнулась.

Поддаться на этот игривый тон значило признать, что все вопросы уже решены и остается легко и просто довести дело до финала, поэтому вместо ответа, Паша спросил:

— Сегодня какие планы? Опять в «загул»?

— Зачем же так? — Юля обиделась, — просто у меня тоже появились дела. Или ты не допускаешь такой мысли?

Паша пожал плечами. После прошедшей ночи он мог допустить все, что угодно; причем, допустить без какой-либо внутренней боли, лишь бы все осталось на своих местах, и этот чертов сыр не налипал на зубах, а был порезан, как всегда, аккуратными кусочками, уложен на тонкую булочку с прослойкой масла…

— Поставим вопрос по-другому. Ты вечером уходишь?

— Да. Но обещаю — вернусь не как сегодня.

От такой вопиющей наглости Паша замер, забыв сомкнуть челюсти, и теперь бутерброд смешно торчал у него изо рта. …Ни хрена себе заявы!.. Либо она законченная дура, либо окончательно намылись уходить… а вот сейчас заберу ключи, запру дверь и пусть прыгает с шестого этажа или лезет через соседей!.. А лучше не так — лучше узнаю, с кем она трахается…

— Чего ты смотришь? — Юля пожала плечами, — ты спросил, я ответила. Зачем я буду врать?

— Нет, врать не надо, — Паша поспешно продолжил жевать, — все ты делаешь правильно, — он наконец проглотил бутерброд и допив остаток кофе, встал, — значит, до обеда ты дома?

— Я уйду в три, а что?

— Ничего, — он мысленно рассмеялся над длинным женским языком, — пока. Пошел зарабатывать деньги.

— Удачи, — Юля не обернулась, стоя у открытого холодильника.

* * *

В течение дня Паша несколько раз набирал домашний номер и услышав Юлин голос, клал трубку (поразительно, но она, и правда, не обманывала его!), а без четверти три он уже стоял на стоянке возле дома. Подъезд отсюда просматривался прекрасно, а на него Юля вряд ли обратит внимание, потому что и к гаражу (если она надумает брать машину), и к остановке требовалось идти в противоположенную сторону.

Юля появилась в десять минут четвертого и сразу направилась к остановке. Быстро объехав дом, Паша занял позицию на соседней улице; увидев, в какую маршрутку она села, пристроился за серебристым «Субару», следовавшим в том же направлении. Вести наблюдение оказалось очень легко; не то, что в американских боевиках с гонками по встречной полосе, «полицейскими» разворотами, полетами с лестниц и варварским уничтожением мелких овощных рынков — здесь автомобили ползли медленно, образуя заторы на каждом перекрестке.

…А обещали, что «пробок» не будет, если убрать трамвай, — вспомнил Паша, — да при таком грузопотоке надо снести еще и пару рядов домов!.. Тогда, может, что-то изменится, — он высунулся в окно, в очередной раз убеждаясь, что белый бок «Газели» никуда не исчез и Юлина блузка по-прежнему виднеется сквозь заднее стекло, — да уж, маршрутка явно не гангстерский транспорт… Закурил, пытаясь представить соперника. …Точняк, моложе Юльки — старичков обычно выбирают из-за бабла, а у нее с этим проблем нет. Ей, скорее, нужны цветочки, стишки под луной и прочая хрень, которой напичканы сериалы. Кстати, я даже не знаю, смотрит она их? Хотя все бабы смотрят, потому что дуры…

Так, дальше… он в очках? Возможно. Эдакий «серый мышь» с тонкой душой, воспитанный в обнищавшей семье советских интеллигентов. В детстве мечтал стать геологом, чтоб бродить по горам и петь у костра песни под гитару, потом космонавтом… хотя если он моложе нее, то стать геологом и космонавтом он уже не мечтал, но на гитаре, пожалуй, играет… Что еще? Предприниматель из него не получился. Наверное, сидит за компьютером за десятку «деревянных» и не дергается, а всем объясняет, что деньги — зло, поэтому зарабатывать их в поте лица ниже его достоинства. Хотя мечтает о чемодане с «баксами», и вряд ли пожертвует их на детский дом. Конечно, Юлька для него лакомый кусок. Я ей на расходы даю больше, чем он получает…

Паша почувствовал себя на порядок выше этого никчемного существа. …Юлька, конечно, дура, но не до такой же степени, чтоб не замечать очевидное? Пусть потешится; я даже вмешиваться не буду — только погляжу на этого придурка одним глазком…

Занятый приятными мыслями, Паша чуть не упустил, как Юля вышла. …Блин! Хитрая стерва!.. Он оглянулся на скучавших возле своего «Форда», гаишников, на знак «Остановка запрещена». …А я все равно хитрее!.. Он уверенно свернул к зданию областной администрации и нагло вклинился между «Волгой» и «Ауди» — самыми чиновничьими автомобилями нашего времени. …А что такого? Чем я не депутат Думы? Правда, буковки на номере не совсем те…

Юля к этому времени уже пересекала площадь, направляясь в сторону библиотеки. Паша представлял более логичным, если б она направилась в сквер, но, в принципе, это неважно — главное, не упустить ее из вида. …За библиотекой тоже есть лавочки, да и место более укромное, — вспомнил он, следуя за женой на приличном расстоянии, — соображает, конспиратор хренова… Но когда Юля уверенно взбежала на крыльцо библиотеки и исчезла за массивной дверью, Паша растерянно остановился рядом с памятником Ленину, когда-то указывавшему путь в светлое будущее, а теперь просто стоявшему с протянутой рукой. …Не, но не книжки ж она читает, блин!.. — он растерянно смотрел на барельефы великих писателей и думал, что даже если проникнет внутрь, то вряд ли отыщет жену в огромном незнакомом здании; однако ощущения неудачи не возникло — бизнес приучил его не поддаваться панике, а первым делом анализировать варианты, и среди них всегда найдется более-менее приемлемый.

Не спеша обошел здание и не обнаружив «черного» хода, довольный, присел на скамейку, с которой просматривался весь архитектурный ансамбль площади.

…И куда ж ты денешься, сучка? — он закурил, — все равно выйдешь здесь. Блин, чем же вы там занимаетесь? Стихи этот козел тебе читает, что ли? Наизусть надо учить, если взялся ухаживать за бабой… Паша еще раз оглядел площадь, и не обнаружив ничего достойного внимания, вздохнул — неизвестно, сколько ему предстояло ждать, но сегодня он выяснит все, от начала до конца.

Юля уверенно поднялась на второй этаж. Посетителей было немного, да и те не нуждались в помощниках, поэтому Алексей сидел за столом, просматривая какую-то книгу.

— Привет, — она подошла к нему, как к старому знакомому.

Библиотекарь вскинул голову и улыбнулся; сосредоточенное выражение исчезло с его лица.

— Привет. Присаживайтесь, — он кивнул на стоявший рядом стул, — как прошла встреча?

— Просто фантастика! Никогда не думала, что такое возможно! Неужто все это правда? Он ведь не гипнотизер?

— Насколько я знаю, нет, — Алексей пожал плечами, — да и какой ему смысл ломать комедию? Помните, когда в моде были Чумак с Кашпировским? Я ж предлагал ему заняться тем же; у него б получилось не хуже, но он отказался. Сказал, что у него другое предназначение, и, вообще, говорит, они — «черные ребята». Не знаю, насчет цвета их ауры…

— Как здорово!.. — Юля мечтательно вздохнула, — представляете, оказывается, я жила в Питере во время блокады. Правда, недолго, потому что умерла ребенком; теперь понимаю, почему мне знаком Питер, хотя я ни разу там не была. Вот, показывают его по телевизору, а мне кажется, будто я все это уже видела. Раньше я думала, что просто его слишком часто показывают, а, получается, нет. Интересно, если я попаду в Париж, то буду там так же хорошо ориентироваться?

— А вы и в Париже жили?

— Где я только не жила, как выяснилось, — Юля рассмеялась.

— Ну, а с инквизицией-то что? — напомнил Алексей.

— С инквизицией интересно, — Юлино лицо посерьезнело, — тогда я была епископом; жгла ведьм, пока не влюбилась в одну из них. Но любовь не помешала мне сжечь ее тоже. Странно, конечно. Мне кажется за настоящую любовь можно было все отдать… или это я с современных позиций так рассуждаю?.. Но неважно — колдун сказал, что это единственная любовь, которая у меня была, есть и будет. А раз она возникла в моих видениях через столько веков, значит, что мы можем встретиться снова в нынешней жизни. Каково, а?.. Вы извините, но больше мне не с кем об этом поговорить. Колдун, он, как бы это… вещает. Он знает ответы на все вопросы; с ним невозможно обсуждать — его можно только слушать и внимать.

— Это точно… — Алексей почесал затылок, — а вы замужем?

— Да, но это не имеет значения. Муж не любит меня, изменяет, так что я совершенно не дорожу его наличием.

— Может, потому он и изменяет, что не дорожите? Изменяют только нечутким женам; без их помощи не обходится ни одна измена…

— А колдун объяснял по-другому — типа, любовь дается одна и навсегда; люди меняют облик, проживают разные жизни, а она где-то внутри ждет своего часа… вот, как-то так.

— Ну, ему виднее. Я ж рассуждаю чисто по-житейски — с позиций вора в прошлой реинкарнации, — библиотекарь весело подмигнул, — слушайте, — он спрятал свою уродливую руку, — может, поужинаем?

Юля подумала, что совсем не против продолжить знакомство с этим человеком — надо же ей создавать свой круг общения, который в данный момент замыкался на одной-единственной Наташе.

— Конечно! Только, давайте, не сегодня.

— Значит, нет, — Алексей разочарованно вздохнул.

— Вы неправильно поняли, — Юля доверительно погладила его здоровую руку, — «не сегодня» означает всего лишь — не сегодня. Я сейчас еду к колдуну. Он обещал научить меня снимать боль без таблеток. Это ж здорово! Он вчера в пять секунд меня вылечил…

— Тогда давайте завтра! — в голосе Алексея звучал такой восторг, что к Юле вернулось давно забытое понимание собственного обаяния; когда на тебя смотрят не с целью оценить, а ловя в глазах любое твое желание.

— Я завтра забегу, и все решим, — она почти интимно пожала его руку, — правда.

— Я буду ждать, — Алексей кивнул и улыбнулся.

…Кажется, начинает складываться новая жизнь, — подумала Юля радостно, уже идя по коридору, — вокруг появляются люди, которым со мной хорошо, которые ждут не только приготовленного ужина и не считают меня дурой…

Улыбаясь собственным мыслям, она спустилась с крыльца; посмотрела на часы; потом огляделась, прикидывая, на какую остановку лучше идти.

Паша видел все со своего наблюдательного пункта, но ничего не понял. …Довольная, блин… но не могут же они трахаться прямо в библиотеке?.. Но там они могли договориться. Точно, этот урод там работает! Если б он был посетителем, они б вышли вместе… а где ж она собирается болтаться весь день?..

Юля к тому времени дошла до остановки. Паша чуть не бегом бросился к машине и завел двигатель, когда она уже садилась в маршрутку.

Поехали они на Левый берег, что Пашу удивило. Этот район всегда считался почти другим городом, находящимся «там, вдали за рекой» — со своей центральной улицей, своими магазинами, кафе, учреждениями и даже парком аттракционов. Как правило, люди старались, и работу, и отдых находить на «своем» берегу, созерцая другой, как красивую открытку. Но сегодня все шло в разрез с привычной логикой жизни.

…Черт, куда ее несет?!.. Что, поближе мужиков нет?.. А, может, зря я все это? Может, она, правда, решила устроиться на работу? А тут уж не до района — тут где возьмут… Не успел Паша так подумать, как Юля вышла из маршрутки и остановилась, пропуская поток транспорта. Паша чуть не проехал прямо перед ней, но вовремя прижался к тротуару. Юля перешла улицу и направилась мимо торгового центра, мимо кафе «Охота». Чуть подождав, Паша развернулся и медленно поехал следом, но она свернула во дворы, где перемещаться незаметно можно было только пешком.

Юля уходила в сторону водохранилища, и Паша, бросив машину, пошел следом, старательно прячась за деревьями — совсем как шпионы в кино; в отличие от него, Юля двигаясь уверенно, словно проделывала этот путь постоянно.

…Специально ведь выбрала район, где не встретишь ни одного знакомого; дура-то дура, а соображает…

Незаметно они оказались на неширокой улице. Справа громоздились многоэтажки, а слева, как разбросанные игрушки, возникали среди зелени частные домики; настолько запущенные и неказистые, что невольно навевали мысль об одинокой старости. От остального цивилизованного мира их отделял бесконечный забор из скрученных проволокой ржавых железных листов. Название улицы, криво написанное масляной краской, было символически советское — «улица Тракторная».

…О, нашла любовничка! — злорадно подумал Паша, — тут и водопровода, похоже, нет. Пусть-ка ведерком поносит воду, чтоб подмыться… Но он ошибся. Юля свернула в подъезд самой последний многоэтажки. Через пять секунд Паша вошел следом и услышав, как открываются двери лифта, засек время. …Вообще-то, задачка для третьего класса, — он усмехнулся, хотя придумал этот трюк не сам, а подсмотрел в каком-то детективе, — зная, все время и время прохождения одного этажа, выяснить, где она вышла — не вопрос; главное, не ошибиться с квартирой… Однако и здесь ему повезло. Справа громко плакал ребенок, слева — жужжала дрель и только за черной дверью в центре площадки было тихо. …Значит, здесь твое новое гнездышко… — Паша прислушался, но ничего не услышал, — логично — не в коридоре ж он ее трахает…

— Подожди, — колдун замер; его глаза на неподвижном лице медленно перемещались в орбитах, изучая каждый уголок.

— Что-то не так? — Юля, уже направившаяся, было, в комнату, встревожено обернулась; окинула взглядом коридор, но не обнаружила ничего страшного; хотя как посмотреть?.. До вчерашнего дня опасность представлялась ей исключительно в виде зримых и осязаемых вещей, а сейчас она неожиданно поняла — это все ерунда, в сравнении с тем, что кружится вокруг нас, протягивая нити из прошлого и будущего.

— По-моему, за тобой пришли.

— Кто?!.. — Юля испуганно прижала ладони к лицу. Новое миропонимание тут же родило жутких призраков, готовых утащить ее в мрачный Мидгейм, куда ей уже не хотелось — сулившая так много, нынешняя жизнь казалась ей гораздо лучше.

— Сейчас узнаем.

Паша собирался вернуться к лифту, когда послышался щелчок, и дверь открылась. Он не испугался, но и подготовиться к встрече со «сладкой парочкой» не успел, поэтому растерянно уставился на мужчину в джинсах и клетчатой рубашке; в нем не было ничего особенного, кроме глаз, смотревших как-то… они будто растворяли в пространстве!

Паша почувствовал, что превращается в студнеобразную массу; его естества оставалось все меньше и меньше… Он схватился за перила, но это не помогло — надо было отвести взгляд, чтоб прервать поток уходящей энергии, только сил на это не хватало; показалось, еще пара минут и его пустая оболочка упадет на пол, как сдувшийся воздушный шарик. Однако колдун не стал доводить ситуацию до столь дикого конца и улыбнулся.

— Да, она здесь.

— Кто? — Паша уже забыл о жене, занятый лишь тем, как бы уцелеть в неравном поединке.

— Юля, — колдун отступил в сторону, открывая гостю обзор, — с ней все в порядке, и скоро она вернется домой.

Страшный потусторонний мир, родившийся в Юлином сознании, мгновенно рухнул, обнажив подлость и коварство мира реального. …Сука! Он следил за мной! Унизиться до такого!.. И меня унизить!.. Я ж не лезу к его Кате, хотя могла б устроить разборки!.. Какое ж он ничтожество!..

Немая сцена затягивалась (колдун, видимо, решил сначала предоставить супругам возможность разобраться самим), и Юля спросила:

— Ты зачем явился?

— Не знаю…

Таким убитым Юля не видела мужа никогда; ей стало смешно, но засмеяться она не успела.

— Никогда не входи в ямынь; девять буйволов не вытащат тебя оттуда… — грозно произнес колдун.

… Куда не входить? — Юля удивленно повернулась к нему, — какие буйволы?.. Но на Пашином лице не возникло никакой реакции, и колдун продолжал:

— Разве ты никогда не входил в широкие ворота, возле которых стоят две картонные фигуры в доспехах, и лица их искажены гневом? Разве ты никогда не стоял у красного стола, где сидел человек в шапке из лисьего меха с пуговкой и конским хвостом? Разве у этого человека не был выбрит лоб, а сзади не было длинной черной косы? Ты помнишь, как держал в руках бамбуковую палку и ждал, пока человек в шапке бросит на пол деревянные бирки? Зачем они, ты помнишь?

— Не помню…

— Ты должен помнить, как собирал их, считал, и только тогда знал, сколько ударов нанести обвиняемому. А скажи, почему бирки тебе бросали на пол?

— Потому что… потому что…

— Потому что судья брезговал не только дотрагиваться до палача, но даже разговаривать с ним! Ты помнишь это?

— Наверное…

— И как это место называлось?

— Наверное, ямынь?..

— Да. А ты помнишь, где жил?

— В доме…

— Как назывался твой дом?

— Не помню…

— Фанза. Он был обмазан глиной и имел соломенную крышу; в окна ты вставил бумагу, а единственной мебелью был кан, на котором ты спал ночью, сидел днем, мимо него проходило тепло по дымоходу, согревая тебя. Больше у тебя ничего не было. Так зачем ты пришел сюда, палач?

Несмотря на агрессивный напор чужих впечатлений, куда Юлин любовник старался погрузить его, в Пашином сознании вспыхивали проблески здравого смысла; с трудом, словно говоря на чужом языке, он произнес:

— Я пришел за своей женой…

— Разве она здесь? — колдун мельком взглянул на Юлю и прочитал на ее лице откровенный ужас, — это не твоя жена. Твоей жене с шести лет бинтовали ноги, поэтому у нее атрофировались пальцы, и она еле могла ходить! Зато ее ноги считались самыми красивыми в городе и все называли их «золотыми лилиями»; ее грудь, стянутая бинтами, перестала расти, оставшись двумя прыщиками на худых ребрах. Это была самая красивая грудь!.. Разве могла б она носить такие туфли и такую блузку?

— Нет…

— Тогда иди к своей жене, Чжан Чжоу.

Паша отступил, и черная дверь перед ним закрылась.

— Больше он не будет нам мешать, — довольный колдун повернулся к Юле.

— Это была его прошлая жизнь? — Юля перевела дыхание.

— Ну, что ты? — колдун засмеялся, — разве я могу без шара заглянуть в прошлое? Конечно, нет. В голове болтается столько чужих жизней!.. Мне просто хотелось немножко напугать его. Ладно, пойдем пить кофе, а потом займемся делами.

…А кто докажет, что и со мной он не сыграл такую же шутку?.. — Юля уставилась на колдуна широко открытыми глазами, — он просто начитался исторических книжек, а я, дура, поверила! Люди смертны, и никаких прошлых жизней нет! Это неисполнимая мечта, которой пользуются всякие шарлатаны; это такой же обман, как и Бог, и все, все, все!!..

Прекрасный призрачный замок, построенный вчера, рухнул, и бурная река жизни, мелея, превратилась в ручеек, уверенно заворачивавший свое русло на опостылевшую кухню. На глаза навернулись слезы…

* * *

Паша глубоко вздохнул, и неясные видения исчезли; осталась лишь черная дверь, такая же, как и в тысячах других квартир. Но сила воздействия оказалась велика, поэтому до конца отделаться от непонятных слов и робко прорисовывавшихся в воображении странных картинок, не удалось. Он уже не напрягал, а грубо насиловал свою фантазию, пытаясь придать образам четкость и узнаваемость, но это ни к чему не приводило — замелькали лишь кадры из фильмов про самураев, однако ощутить себя среди них Паша так и не смог. Голова раскалывалась, как после грандиозной пьянки; казалось, в затылок вливали свинец, и заполняя черепную коробку, он начинал пульсировать в висках, гоня боль по всему организму.

Медленно спустившись по лестнице, Паша вышел на улицу. Ветерок, налетевший с водохранилища, чей-то смех во дворе, хлопнувшая дверь, противно взвывшая сигнализация — все это постепенно возвращало привычное ощущение мира. Он уже ясно понимал, кем является на самом деле, узнавал привычный пейзаж правого берега, но одна бредовая и очень живучая мысль продолжала плавать в расплавленном свинце.

…Слово «ямынь» я действительно где-то слышал. Абсурд полный!.. И как Юлька спуталась с таким типом? А вдруг не «спуталась»? Вдруг, он воздействует на нее, а она не в силах сопротивляться? И что тогда? Такому ведь не набьешь морду…

Чем дальше Паша отходил от злополучного дома, тем спокойнее делались мысли. …Собственно, а причем тут я? Ведь этот «чернокнижник» не лез в мою жизнь, пока я сам к нему не сунулся; больше не буду — пусть все идет, как шло. Если Юльке он нравится (или она ему), то я не стану мешать. Я ж хотел только убедиться, что жена мне изменяет, и убедился; а этот козел сам вышел. Спасибо, я все понял — продолжайте, ребята, — Паша посмотрел на часы, — а Катька еще на работе и можно заехать за ней. Китайский, блин, палач с бамбуковой палкой… не мог уж придумать роль повеселее, а то хрень какая-то…

Он открыл машину, с удовольствием вдохнув знакомый запах салона; сразу голова стала болеть гораздо меньше. …Сейчас поужинаем, выпьем, и все встанет на свои места…

* * *

— Что с тобой? — колдун поставил перед Юлей дымящуюся чашку, но девушка молчала, — если ты не расслабишься, то ничему не сможешь научиться — тут нужна полная концентрация.

Вспомнив вчерашний день, Юля решила, что скрыть свои мысли все равно не сможет, а высказав их вслух, по крайней мере, получит хоть какие-то объяснения. …А они мне нужны?.. Ведь если закрадывается хоть малейшее сомнение, веру можно считать потерянной; а без веры заниматься тем, что нельзя ни увидеть, ни пощупать, бессмысленно…

— Ты раздумала учиться? — спросил колдун.

— Не то, чтоб раздумала… — Юля вяло пожала плечами, — боль вы снимаете реально, и это здорово; так я тоже хочу, но остальное… понимаете, я почти уверена, что Пашка ощущал себя палачом так же, как я, епископом, хотя никогда им не был. Я что подумала — может, тогда и я никакой не епископ? И никакие это не воспоминания о прошлых жизнях…

— Думать, твое право, — перебил колдун, — и верить или не верить, тоже твое право; мне с того ни жарко, ни холодно, поэтому что-то доказывать я не собираюсь. Вопрос в другом — если человек мне не верит, я не смогу ничему его научить, поэтому боюсь, что занятья отменяются. Хотя я все равно считаю свою миссию выполненной, ведь то, зачем ты приходила, я тебе поведал; если считаешь это обманом, можешь забыть.

Юля допускала, что он может обидеться или, наоборот, разозлиться, но колдун смотрел равнодушно, мелкими глотками прихлебывая кофе, будто демонстрировал, насколько не интересна ему гостья. …Так, значит, так, — решила Юля, — ведь даже если я упаду на колени и начну клясться в вере и преданности, мысли-то, в которых колдун чувствует себя, как рыба в воде, непременно выдадут правду. Придется и дальше лечиться цитрамоном…

— Я пойду? — Юля поднялась.

— Наверное. Но учти — твоя история не имеет ничего общего с шуткой, которую я сыграл с твоим мужем. Там ведь руководил шар; это он водил тебя по прошлому, а не я; ты сама все видела и сама рассказывала, поэтому не отбрасывай то, что узнала, иначе упустишь главное и не найдешь его никогда, сколько б жизней тебе ни суждено прожить. Это так, добрый совет…

Юле вдруг расхотелось уходить. Все-таки сказка подкупает, оказываясь красивее и романтичнее реальности, но, видимо, наше сознание не в состоянии воспринять ее в полном объеме — реальность всегда остается ближе и понятнее.

На улицу она вышла задумчивая и потерянная. Все, что еще утром казалось чуть ли не жизненной программой вмиг исчезло, оставив после себя пустоту, еще большую, чем была раньше. …И как начинать теперь новую жизнь?.. Какой она должна стать, ни фига не непонятно; остается одно — вернуться домой и налаживать отношения с Пашкой; доказывать, что я ему не изменяла, а поддавшись настроению, занялась всякими глупостями. Все от обиды… вернее, от безысходности — ведь безысходность уводит нас в несуществующий мистический мир; бредовая фантазия пытается защитить от невзгод… но это плохой путь! Что остается, когда иллюзии рушатся? Ничего! Получается только хуже, потому что к хорошему человек привыкает быстро, а мечта и надежда безусловно самое лучшее из всего… Так что не предвидится никакой новой жизни — будет еще не успевшая забыться старая, с ожиданием блудного мужа. Больше ничего нет и быть не может… проклятый Дарвин!..

Она не заметила, как доехала до дома. В квартире было пусто. …Конечно, Пашка поехал к Кате — там его жизнь, в которой я уже утратила свое место. И что с этим можно поделать? А ничего… Переодевшись, Юля легла на диван и уставилась в потолок; полежала минут десять, но тишина угнетала. …Хоть бы Пашка поскорее вернулся! Конечно, он начнет меня гнобить, а что я могу возразить? Доказывать, что он не прав?.. Или, наоборот, вымаливать прощение за необдуманные слова и глупые поступки?.. Но все равно это будет какая-никакая жизнь — нельзя ж раствориться в полном бездействии… Нет, с тишиной надо что-то делать, иначе можно сойти с ума!.. Юля встала; направилась, было, к телевизору, но передумала, остановившись возле стереосистемы, и сдвинув тумблер в положение «Радио», услышала жизнерадостный голос:

— С вами всегда наше искрометное радио «Танаис»! Только для вас, программа «Встреча с мечтой»! Оставайтесь с нами!

— Уже встречались, — усмехнулась Юля, возвращаясь на диван. Никакой мечты у нее больше не было.

* * *

Паша припарковался напротив аптеки. До конца Катиной смены оставалось пятнадцать минут, поэтому торопить ее не имело смысла; наоборот, было даже интересно понаблюдать, с кем она выйдет, куда пойдет. …Может, меня и здесь кидают, а я только бабки стегаю во все стороны?.. — неожиданная мысль возникла сама собой, являясь продолжением размышлений о жене и ее странном любовнике; мысль неприятная, но настолько не укладывающаяся в существующую схему отношений, что даже не вызвала чувства протеста. …Да пусть все они катятся, куда хотят, если уж на то пошло! — лениво подумал Паша, доставая сигарету, — вон, сколько их ходит, только свистни! Все такие же глупые, такие же голодные и неустроенные; заведу новую девку, а Юлька пусть уматывает к своему «китаеведу», и эта… — скептически взглянув на дверь аптеки, он представил, что Кати просто нет. Вот, не знаком он с ней — исчезла она, уехала в другой город!.. И никакого сожаления по этому поводу не почувствовал, — а чем, к примеру, рыженькая у ларька хуже?..

«Рыженькая» сунула в сумочку купленные сигареты и направилась в Пашину сторону. Прошла она совсем близко, едва не вытерши бедром пыльное крыло «Фольксвагена»; Паша отчетливо разглядел ее проплывшую перед окном руку в точечках веснушек, полоску загорелого тела, колечко в пупке, и потом еще долго наблюдал в зеркало, как она переходила улицу, кокетливо стреляя глазками по сторонам. Босоножки на высоком каблуке делали ее ноги длинными, и, вообще, она походила на модели, которые дефилируют на телеэкране перед огромными флаконами шампуня или тюбиками зубной пасты.

Паша вздохнул, потому что девушка скрылась из вида. Ни обиды, ни разочарования не возникло — он всего лишь вернулся в исходную точку, именуемую «поиск смысла». …И что те длинные ноги?.. А, вот, приятно!.. Хотя все равно их раздвигать, так какая разница?.. У киосков уже толпились совсем другие люди и другие девушки, не лучше и не хуже предыдущих. Паша попытался представить среди них ту, по которой бы реально скучал, ловил каждый ее вздох, каждый взгляд, (короче, чтоб все было по классике), и не смог. …Наверное, либо писатели и режиссеры — глупцы, либо я какой-то особенный, а потому не подвержен воздействию чувств, расстраивающих психику, и ничего не дающих взамен…

Из аптеки вышла Катя и тоже направилась к киоскам; не спеша осмотрела витрину, но, видимо, не найдя искомое, перешла к следующей. Паша поймал себя на том, что ему гораздо интереснее наблюдать со стороны, чем находиться рядом и участвовать в выборе какой-нибудь наверняка бесполезной вещи. …Хотя какие «вещи» в ларьке? Если только купит шоколадку, чтоб подсластить сегодняшнее одиночество?.. Но Катя купила зажигалку; пару раз щелкнула ею, отчего над сжатым кулачком взлетел язычок пламени, и удовлетворенно кивнув, направилась в арку, ведшую к скверу, где обычно курили девушки. Настроения догонять ее не было — она ведь наверняка захочет продолжить их последний разговор, но сегодня Паша не чувствовал ораторского запала, а, значит, они поссорятся. …И зачем тратить нервные клетки?.. А на что их тратить? Он принялся строить феерические фантазии, вроде, прогулки по Парижу, океанской яхты или ночи с Анжелиной Джоли, но вдруг понял, что не хочет ничего! На какой-то миг ему стало страшно; показалось, что он уже умер, ведь только после смерти не бывает ни желаний, ни эмоций. …А что бывает?.. Перед мысленным взором, создавая удивительный по своей мрачности коллаж, смешались рушившиеся и рассыпавшиеся в прах кресты; гробы, дождем падавшие с неба; грязный серый снег, воронье карканье и черные крылья, становившиеся все шире, накрывавшие собой видимое пространство. По мере их роста свет мерк; еще секунды и все должно будет погрузиться во тьму — вот это и будет смерть…

…Но я не хочу так!.. — Паша мотнул головой, прогоняя видение, — это не справедливо! Зачем тогда нас поманили вот этим? — под застывшие в ушах вороньи крики он обвел взглядом пеструю улицу с суетливыми прохожими, — тогда все это бессмысленно и лучше вообще не рождаться, чтоб не дразнить себя! А не рождаться, значит, остаться… где?.. Почему мне раньше эта мысль не приходила в голову? Хотя без нее было спокойнее, и жизнь казалась правильной, исполненной смысла. А теперь? Темнота «до», темнота «после». Если люди произошли от обезьяны… — это предположение показалось настолько безупречно абсурдным, что даже смеяться над ним было грешно.

…Ямынь, — вспомнил он, — только не палачи мы, а совсем наоборот… Все-таки здорово, если б наша жизнь действительно плавно перетекала одна в другую и при этом еще в каждой последующей оставался след предыдущей. Тогда б имело смысл жить, а так… — выбросил окурок давно погасшей сигареты, — но, к сожалению, и это такая же чушь, как и наше «обезьянье» происхождение. И остается что — Бог с его раем и адом?.. Паша остановился на этой мысли, так как дальше шла проторенная дорога, которую он считал тупиковой.

Аккуратно вырулив со стоянки, он уступил место черному «Мерседесу», взиравшему на мир удивленными овальными глазами фар, и доехав до светофора, остановился. …Куда ж поехать-то?.. Сейчас везде пробки… Сзади уже сигналили на разные голоса, потому что давно зажегся зеленый, и Паша чисто механически поехал прямо. …Может, все-таки к Катьке? Скажу, что не хочу продолжать дискуссию, и пусть, как всегда, щебечет на отвлеченные темы …

Достал телефон и не гладя, ткнул «быстрый набор».

— Алло, — голос принадлежал не Кате, — алло! Говорите!

Это был голос жены, и Паша удивленно взглянул на дисплей. …Блин, не в ту кнопку ткнул!.. И отключился — разговаривать с Юлей ему было не о чем. …Стоп, я ж набрал домашний! Интересно, чего это она? Собиралась же «гулять» до ночи. Или мой визит сломал им весь кайф? А, может, после того, как я ее вычислил, решила поиграть в пай-девочку? Сейчас будет рыдать, просить прощения… Ох, поиздеваюсь от души! А то понты тут гнала, а как сама обосралась, так сразу хвост поджала; уж и трахаться ей расхотелось… Какие все-таки бабы, дуры! Не совалась бы в мою жизнь, и я б ее не трогал — живем, да и живем…

Очнулся Паша у очередного светофора и не сразу понял, где находится; лишь узнав желто-голубые витрины торгового центра, он вспомнил: … Я ж был здесь сегодня!.. В сознание попытались ворваться ощущения двухчасовой давности, но вид расцвеченной рекламой улицы никак не вязался с тем жутковатым «экстримом». …Не, а кто не растеряется, когда тебя с порога начинают «грузить» всякой хренью?.. Блин, развели, как лоха, с этим древним Китаем. Попробовал бы он сейчас, когда я готов к встрече, навешать мне всю ту лапшу…

Светофор только успел моргнуть желтым глазом, как Паша резко стартовал из правого ряда, явно подставляясь под тронувшийся поток, но успел развернуться и нырнул во дворы; остановившись у последней девятиэтажки, заглушил двигатель. …Приехали. И что дальше?.. Совсем рядом на серых волнах мерно качалось покрывало ряски; плеска волн не было слышно, зато вдалеке трещал мотор невидимой лодки; небо медленно тускнело, оставляя над правым берегом розовую кайму — выглядело это очень красиво. …Чего я обманываю себя? — Паша выбросил сигарету и распахнул дверцу, — я ж приехал не пейзажем любоваться — сейчас я устрою ему ямынь!..

В подъезд он зашел решительно, однако едва тронулся лифт, стал возвращаться прежний необъяснимый страх; с каждой секундой он нарастал, охватывая все новые участки мозга и парализуя волю. Паша инстинктивно нажал «стоп», но лифт почему-то не послушался, продолжая упорно двигаться вверх. Тут страх достиг высшего предела; причем, он уже был не столько мистическим, сколько вполне материальным — это ж не шутка, неуправляемая кабина! Но прочувствовать в полной мере ужас ситуации Пашане успел, потому что лифт внезапно остановился и двери открылись; он поспешно сделал шаг вперед; в ту же секунду распахнулась черная дверь.

— Входи, — на пороге стоял тот же мужчина, в тех же джинсах, той же рубашке, но теперь он улыбался; в нем не было прежнего агрессивного напора, и Паша больше не ощущал себя сдувшимся воздушным шариком, — хочешь поговорить? — хозяин отступил в сторону.

…Конечно! — обрадовался Паша, — я хочу спокойно поговорить! Эх, надо было взять пузырь — такие беседы лучше вести под рюмку!.. Ладно, может сам нальет, и решим, кому достанется Юлька — вот это будет по-честному… Господи, о чем я?.. Да пусть трахаются! Я пришел поговорить не о том!..

Паша переступил порог. Дверь закрылась, и оба, как старые знакомые, сразу прошли на кухню.

— Кофе будешь? — спросил хозяин.

Паша подумал, что водку это вряд ли заменит, но выбирать не приходилось, поэтому кивнул.

— Не волнуйся, мы не спали, — без предисловий объявил хозяин, одной рукой доставая чашки, а другой, включая чайник.

— И чем же вы занимались? — Паша присел на тот же стул, где совсем недавно сидела Юля. В его понимании между мужчиной и женщиной существовали единственные реальные отношения — половые, всякие «дружбы», «общие интересы» — это чушь, рассчитанная на лохов, которые, в конечном итоге, пополняют травоядное стадо рогоносцев.

— Тебе это трудно будет понять. Мы не друзья, потому что знакомы всего два дня; интересы у нас абсолютно разные…

…Блин, он, вроде, читает мои мысли!.. Страх стал возвращаться, но все-таки Паша считал себя существом не просто мыслящим, а мыслящим правильно (это со вчерашнего дня все в его сознании пошло наперекосяк), поэтому спросил:

— Ты считаешь меня таким тупым, чтоб не понять того, во что въехала даже моя жена?

— Ты не тупой, но из тех, кто декларирует состояние души, ничего не испытывая. Для таких понятия, вроде, «я верю», «я надеюсь», «я люблю», являются лишь словесными оборотами, а не критерием истины. Мы же искали Юлину любовь, и нашли…

— Как же вы нашли любовь, ни разу не трахнувшись?

— «Трахаться» и «любить», конечно, могут соединиться воедино, но могут существовать и раздельно. Трахаться ведь можно без любви — некоторым, например, достаточно пузыря, распитого вместе. А любовь подразумевает, в первую очередь, заботу о другом, как о высшей ценности, то есть, как о самом себе; ведь для каждого из нас «я» — это самая высшая ценность. Если мы можем перенести такое же отношение на другого, значит, мы имеем дело с любовью. Это божественное состояние потенциально заложено в каждом из нас, но неизвестно, в какой из жизней мы встретим человека, к которому будем способны относиться, как к себе. А все, происходящее без этого — эрзац. Знаешь, как жажда — человек считает себя счастливым, получив глоток тухлой воды, если не догадывается о существовании виноградного вина, которое, кроме утоления жажды, приносит еще и удовольствие. Или боль — когда проходит приступ, люди счастливы, сразу считая себя здоровыми и не понимают, что здоровье — это если ничто не болит никогда .

Хозяин поставил перед Пашей чашку и тот задумчиво уставился на желтую пену, медленно кружившую по поверхности кофе. Все услышанное, конечно, выглядело заманчиво, но являлось лишь абстрактной мудростью, неприменяемой в жизни.

— Думаешь то, что я сказал — красивая, но бессмысленная сказка? Хорошо б, мол, попасть на бал и потерять там башмачок, но где взять фею, которая превратит тыкву в карету, да?

— Типа того… — Паша начал привыкать к тому, что ему можно ничего не говорить — хозяин сам молниеносно реагировал на малейшее движение его мысли.

— Так вот фея существует в каждом из нас и только ждет того, самого нужного бала, на котором появится принц. Принцы ведь тоже посещают не все балы, но я ж говорил, что тебе этого не понять, так?

— Да нет, — Паша пожал плечами, — не то, чтоб я не понял, но имею несколько другой взгляд на жизнь, и он мне ближе теории, базирующейся неизвестно на чем. Лучше скажи, что за любовь вы тут с Юлькой нашли? Тоже какой-нибудь бред, типа того, что я был китайским палачом?

— Китайским палачом ты не был; признаюсь — это я придумал, — хозяин рассмеялся, — но, если хочешь, могу показать твои реальные прошлые жизни.

— Не хочу, — презрительно скривился Паша, — поверить в них я не смогу, а чего тогда засерать себе мозги — думать-то я о них все равно буду… как о твоем идиотском китайце.

— Как знаешь, — хозяин развел руками, — а относительно Юлиной любви, так ты, точно, не имеешь к ней отношения.

— А кто имеет? Ты?

— Я не увожу жен, — хозяин рассмеялся, — у меня другие задачи — я помогаю людям разобраться в их собственной жизни, связав прошлое, настоящее и будущее. Я делаю то, что они сделать не в силах, по причине ограниченных возможностей…

— А у тебя возможности, значит, есть?

— Да, но это длинная и неинтересная тебе история. Я вынужден вечно скитаться во времени, восстанавливая утраченную людьми мировую гармонию, хотя знаю, что сам вряд ли обрету покой в божественном слиянии душ.

— Бедняжка… — Паша демонстративно вздохнул, чувствуя, как страх исчезает, и теперь уже навсегда. …Определенные гипнотические способности у этого урода безусловно есть, — подумал он, — но его теории абсурдны. Как я мог повестись на такой бред? Блин, придумал сам себе триллер!.. Кстати, я еще успею трахнуть Катьку, а Юлька пусть валит, если этот псих заразил ее своей одержимостью. Пусть ищет принца! В конце концов, это никому не возбраняется…

— Похоже, ты прожил слишком мало жизней… — хозяин вздохнул.

— Да? — Паша ехидно скривился, — скажи лучше, что силы убеждения тебе хватает только на сентиментальных баб, насмотревшихся сериалов, а нормальному мужику, делающему дело, на всю твою философию глубоко наплевать — у него другие интересы. По идее, я могу сейчас вызвать психушку, потому что ты опасен для общества. Сейчас ты разрушаешь семьи своими бредовыми идеями, а завтра тебе придет в голову, что наше государство устроено не по твоим «божественным законам», что наш президент в прошлой жизни был, например, Гитлером. Ты понимаешь, чем это пахнет? Но я ничего не стану делать, потому что умнее, а, значит, сильнее тебя, — Паша поднялся.

— Опять ты ничего не понял, — колдун смотрел на гостя и улыбался, — в этом нет твоей вины. Действительно, как можно понять то, чего никогда не испытывал? Только через собственные ощущения, когда невежество покинет нас, мы сможем понять, что Любовь, есть основа мировой гармонии; только она скрыта от неподготовленного взгляда. И прожитая жизнь не окончание известного физико-химического процесса, а накопление эмоций, впечатлений, знаний, которые не ограничиваются временными рамками, а концентрируются в нас, формируя характер и отношение к миру, которые проявляются в будущем…

— Да все я понял! — Паше надоело стоять, словно нерадивому ученику перед строгим учителем, — но моя нынешняя жизнь меня вполне устраивает, а что будет потом, потом и разберемся.

Он вышел в коридор, сам включил свет. Хозяин смотрел на него, скрестив руки на груди, и улыбался загадочно, как игрок, сохранивший джокера на самый конец игры.

— Мы еще встретимся, — сказал он.

— Естественно. В следующей жизни.

— А в этой нам пока не о чем говорить, — подойдя, хозяин распахнул входную дверь, — удачи.

Паша вышел на площадку, и дверь, переставшая являться вратами ада, закрылась. Справа снова громко плакал ребенок. …Странно, почему его не было слышно? У меня слышно, как соседи стулья двигают… Хотя какая разница?..

Он чувствовал, что мир вернулся в прежнее состояние — как после землетрясения, когда на мгновение теряешь точку опоры, и земля кажется батутом, на котором невозможно устоять; так же неожиданно все заканчивается, обретя былую фундаментальность, и трудно даже представить, что все эти леса, горы и уходящие к горизонту поля могла поколебать какая-то могучая сила. …Но все-таки землетрясения случаются. Значит, подобная сила существует, — мысль показалась предательской, вновь уводящей в непроходимые дебри бездоказательных предположений и ложных выводов, поэтому Паша поспешил уничтожить ее, — это законы природы, а мы люди — у нас свои законы и нельзя все валить в одну кучу, — он вошел в подъехавшую кабину лифта, — на фиг! Вот теперь мне нужна Катька, чтоб окончательно отгородиться от этого бреда!..

Остановившись у своей машины, он набрал знакомый номер, но дома Кати не оказалось — мать ее с любезной издевкой пояснила, что та уехала к подруге и будет поздно.

…Ну что ж, логично. Подруг тоже надо навещать, — на удивление, беззлобно подумал Паша, — но, Катюха, значит тебе не повезло — придется искать замену. Настроение у меня такое, что хочется кого-нибудь глупого, но ласкового. И, между прочим, господин «скиталец по чужим жизням», для того, чтоб найти такое существо, не обязательно любить его, как себя самого. Себя мы всегда любим больше — таков закон…

Довольный, будто высказал все оппоненту в глаза, и тот вдруг признал его правоту, Паша сел в машину. …А, в принципе, не все ли равно, признает он ее или нет? Главное, я сам в ней уверен, а остальные меня волнуют меньше всего… — не спеша вырулив из двора, Паша остановился.

Вечер уже размыл очертания предметов, опутав их сумеречной сеткой. Небо еще оставалось светлым, хотя потеряло слепящую яркость, а возникшая луна делала его холодным и строгим. Зато жара спала, и люди радостно высыпали на улицу. Одни сидели на оградках, отделявших газон от тротуара, и пили пиво; другие, толпились на остановках, желая выбраться поближе к центру, где царил праздник вечернего безделья — у каждого в этой жизни были свои цели и задачи.

Перед входом в кафе стояла девица с сигаретой и задумчиво наблюдала происходивший перед ней выплеск человеческой активности. Наверное, ей тоже хотелось в нем участвовать, но она, то ли стеснялась, то ли не знала, что лучше сделать; наконец решившись, подошла к краю дороги и подняла руку. Паша тут же завел двигатель.

— Девушка, куда едем?

— В центр, — она склонилась к открытому окну, — а куда, я еще не решила. Тут, в «Охоте», дорого, а душа просит, просекаешь момент?

— Просекаю и могу составить компанию.

— Как говорит мой шеф: есть предложение — нет возражений, — смеясь, девица уселась на переднее сиденье, — я — Алла. А тебя как?

…Вот и вся любовь, господин скиталец… — злорадно подумал Паша, пристраиваясь между «Жигулями» и стареньким, плюющимся серым дымом «Москвичом».

* * *

Зазвенел будильник; противно и тоненько, как надоедливый комар. Аня давно привыкла к его звуку, ведь каждое утро он прерывал состояние душевного покоя, невольно рождавшееся среди мирно шелестящей зелени, и напоминал, что за все надо платить; причем, даже не чем-то возвышенным, а презренными бумажками, которые приходится зарабатывать — такова сущность бытия.

Борис продолжал спать, и Аня подумала, что в своей жизни он, видимо, перестал обращать внимание, как на комаров, так и на деньги, которые, по его собственным словам, доставал из какого-то клада. Впрочем, возможно, причина его беспробудного сна была гораздо проще и заключалась в том, что уснули они лишь под утро, наконец-то раскатившись на края дивана. Ночь, вообще, получилась какой-то очень короткой, даже для конца июня, хотя никто не тратил время на красивые слова и бессмысленные обещания — зачем, если понимание и самовыражение приходит в слаженном движении тел? Кто придумал дурацкий термин «любовная прелюдия»? Не существует прелюдий, когда все прорывается изнутри, не обремененное никакими мыслями! Мысли начинают возникать потом, когда мерзко пропищит будильник.

Аня осторожно выползла из постели, набросила халат. Конечно, в идеале следовало бы принять душ, потому что потное, но успевшее остыть от ласк тело казалось облаченным в липкий скафандр, неприятно стягивающий кожу. …Только где б его взять, душ — такое, блин, чудо цивилизации!.. Она намочила полотенце и тщательно обтерлась, густо брызнув под мышки дезодорантом; пока закипал чайник, вернулась в комнату и остановилась, глядя на сладко сопевшего Бориса. …Ну что, будить или нет?.. Мне-то, конечно, спокойнее, когда он рядом, да и торговля почему-то идет гораздо лучше, но если постоянно таскать его с собой, боюсь, ему это быстро надоест. К тому же, мужчины не любят, когда вмешиваются в их планы. А какие у него планы? Чем он может заниматься тут целый день? — Аня оглядела комнату, — хотя здесь всем надо заниматься, только входит ли это в его планы?.. А воровать у меня нечего; если только деньги найдет… Господи, о чем я?!.. А о жизни! Ведь за два дня даже цветочка не подарил… И что? Это ж не он за мной ухаживал, а я притащила его сюда…

Нет, в первый день купил бутылку колы! Естественно, золотой перстень из клада устроил бы меня больше, но ведь тогда мне, действительно, ужасно хотелось пить… Да о чем я опять?!.. — она смотрела на безмятежное лицо Бориса, — дура, ничего он не украдет. Он же такой славный. Главное, чтоб не ушел, но с этим я ничего не смогу поделать, — она вздохнула и на душе сделалось тоскливо и одиноко, — что такого он сделал со мной? Он далеко не первый мой мужчина, чтоб открыть нечто новое и неповторимое. Да и ничего мы не открыли, даже поза была самой обычной… тем более, думаю, я ему не очень-то и нужна — скорее всего, как ни грустно сознавать, у него просто давно не было женщины… Ну, почему же не нужна?.. — неожиданно в Ане проснулась тщательно прятавшаяся все последние годы гордость. Наверное, пытаясь дотянуться до желаемого, женщина начинает сильнее ощущать свои чары со всей трепетной нежностью и коварством одновременно, — я могу очень даже многое, — решила она, с непонятно на кого обращенной ревностью, — ведь самое важное, ему хорошо со мной! Значит, никуда он не уйдет. Я должна в это верить!.. Ну, еще раз надо же попробовать; может, в последний…

Достала из шкафчика ключ, который брала в школу Машка, положила на стол и уставилась на чистый тетрадный листок. …Как же лучше написать, чтоб он понял, чего я хочу и в тоже время… в тоже время не повел себя, как все другие мужики?.. — несколько минут прососав ручку, Аня подняла глаза и случайно взглянула на будильник, — господи, времени-то сколько!..

Поспешно жуя бутерброд, оделась и уже совершенно не вдумываясь, ни в форму, ни в содержание, написала самые обычные слова: «Боря, я на толпе. Буду часов в пять…» и по привычке добавила свой красивый росчерк. …Блин, совсем офигела!.. Жирно замалевала его и подписалась «…твоя Аня». Получилось достаточно конкретно, и это ее устроило. …Захочет — придет, не захочет… пусть, как хочет. То есть, нет — это в смысле, пусть дома ждет… а, пусть думает, что угодно, иначе опоздаю!.. — она выскочила из квартиры и захлопнула дверь.

На рабочем месте Аня появилась запыхавшаяся, когда уже заканчивали ставить палатку соседки Вальки.

— Я думала, не придешь, — Валька весело подмигнула, — мужичка-то вчера заарканила?

— Как же, не приду! Мне хозяйка голову оторвет, — ответила Аня, вроде, оправдываясь, хотя душа ее наполнилась торжеством — …да, заарканила, и что?.. Однако цепочка приятных мыслей прервалась в самом начале, вместе с появлением хозяйки.

Сдача вчерашней выручки и заказ нового товара окончательно вернули Аню в привычное состояние — она даже не думала, чем там занимается Борис, и, вообще, существует ли он на самом деле или это ее эротическая фантазия. Но когда довольная хозяйка уехала, и Аня наконец спокойно закурила, усевшись в свое кресло и наблюдая за еще редкими покупателями, мысли вернулись. …А когда Боря здесь, прям, с утра начинают брать — вроде, он привлекает удачу. Может, все, о чем он говорил, правда, и когда-нибудь возникнет новая религия, а он, как ее мессия?.. Тогда я, Дева Мария. Через тысячу лет раскопают мой дом, как святую реликвию… Мысли залетели так высоко, что Аня не сразу увидела Вальку, которая заглядывала к ней блестящими на солнце черными очками.

— Как прошла ночь? Мужик-то хоть ничего? — спросила она с таким явным интересом, будто несла ответственность за чужую личную жизнь, — я из автобуса видела, как вы по проспекту под ручку топали. Ты к себе его повела, да?

— Мужик, и мужик, — Аня подняла взгляд от асфальта, — тебе-то что?

— Так, интересно ж!.. Не, видный; только бомжеватый немного, но при желании приодеть можно. Он сам-то откуда?

— Ниоткуда. И следует в никуда, — Аня сказала правду, как сама ее понимала, но Валька обиделась.

— Я с тобой, как с подругой… Не хочешь, не надо, — голова исчезла за матерчатой стенкой.

— Валь! — Аня понимала — неизвестно еще, что получится у них с Борисом, а с Валькой ей, точно, стоять здесь еще ни один год, — слышь?.. Я честно говорю! Он путешествует!

— О, как! — голова появилась вновь, — Тур Хейердал, блин!..

Аня рассмеялась сравнению. Иногда у Вальки проскакивали подобные перлы; благодаря ним, она слыла остроумной (по уровню «палаточного городка»), и на всех застольях ей доверяли роль тамады.

Совсем некстати подошел покупатель, и Валька не успела развить мысль, но Аня уже и так развеселилась. Ее фантазии отделились от понятий, которые, хоть и сулили славу через тысячелетия, но не имели никакого конкретного продолжения в настоящем. Теперь она представила, как едет куда-то вместе с Борисом-Хейердалом, причем, пальмы сменялись водопадами, жирафы — тиграми, небоскребы — нежными волнами голубого прибоя, и голые негры с кольцом в носу выскакивали навстречу из своих соломенных хижин. …Все конечно классно, а Машка? Ей же в школу надо ходить. Не в деревню же ее отправлять? Что за образование получит ребенок?..

Калейдоскоп разбился, обернувшись цветными, но тусклыми осколками, и Аня вздохнула. …Еще два месяца вольной жизни, а потом снова начнется эта долбаная математика… Блин, в свое время университетский курс давался мне легче, чем сейчас учебник для пятиклашек. Решают они все не так, как раньше, записывают тоже по-другому, да и учительница попалась какая-то дура — малейшее исправление и сразу «трояк»! Они ж дети!.. Ну, кто пишет без помарок?.. А русский язык?.. — Аня сама никогда не учила правил и писала по наитию, до сих пор допуская орфографические ошибки, — вот, Борис… говорит, писатель — должен быть грамотным…

Круг замкнулся, вытеснив всю романтику, но сохранив извечные проблемы, к которым теперь добавилась еще одна. …Интересно, он уже проснулся? — Аня взглянула на часы, — должен, почти двенадцать… И чего я тут сижу? Торговли никакой, да и торговать после таких ударных дней особо нечем… А что б мы делали дома? Сначала, конечно, позавтракали, а потом… Вот, здесь Аня терялась. Она настолько привыкла жить одна, что любого постороннего воспринимала в качестве гостя, который поест, попьет, поговорит, и уходит.

…А если останется… надолго? Надо переклеить обои в спальне, сменить унитаз, неплохо бы побелить кухню… О, Господи!.. — Аня закрыла лицо руками, — ну, почему только это?! Почему я не могу придумать ничего более радостного? Ведь я же не была такой… Или была?.. Она не смогла вспомнить, с чего начинались их отношения с бывшим мужем, кроме нескольких букетиков астр и походов в кино. Потом они сразу занялись обустройством «гнездышка», в соответствии с подаренными на свадьбу деньгами. Далее как-то незаметно определенный, причем, довольно значительный промежуток времени, выпал, превратившись в один бесконечно скучный день, и вдруг сразу, следующей жизненной вехой, появилась Машка. И тут-то началось!.. Больше никаких вех не было. Даже когда Машкин отец исчез к «тете Ире», это не явилось кардинальным поворотом судьбы, просто забот сильно прибавилось…

Ане стало ужасно обидно. Разве об этом она мечтала, разве для этого училась и, вообще, неужели мы рождаемся только чтоб, вот так, мучиться и «продлевать род», плодя себе подобных неудачников? …А откуда возьмется удача, если только тянешь лямку, и тянешь, и тянешь… Ведь есть же те, у кого много денег, и они… Опять деньги! Неужели все упирается только в них?.. Захотелось заплакать (все равно никто не поймет, слезинки это или капельки пота — та же соленая водичка), но Аня сумела сдержать себя. Вернее, не сама — помогли две девушки, приглядевшие блузку в ее оскудевшем ассортименте. Общение с ними сбило поток сумбурных, но однозначно невеселых мыслей; взгляд сделался ясным, и толпа, ползшая мимо, перестала быть безликой. …Так. Девушка что-то ищет, но, похоже, обувь… на этих двух «коров» у меня все равно ничего нет… с такой сумкой только за жратвой ходить — небось, на неделю затаривается… эта на «толпе» одеваться не будет… эти две тоже…

— Девушка, посмотрите, маечки прямо на вас! — Аня наконец выбрала жертву, — и совсем недорого. Ну, что вы?.. Чистый хлопок. Это «фабричная» Турция… нет, не Китай…

За работой время побежало гораздо быстрее, да и посторонние мысли исчезли, уступив место давно разработанной «маркетинговой» схеме.

* * *

Когда в четыре убрали палатку и увезли товар, Аня поняла, что боится возвращаться домой. Она стояла среди еще не разобранных остовов палаток, пустых коробок, рваных пакетов с пестрыми картинками, и думала, что в душе у нее творится похожий хаос; причем, творится уже давно, только заметила она это лишь два дня назад. Здесь-то завтра все уберут, а там?..

Зачем этот «путешественник» внес в жизнь такую сумятицу? Она ведь построила определенный уклад, и иногда даже казалось, что это правильная жизнь, а теперь? Что будет после того, как он уйдет? Нет, его нельзя отпускать! …Я обещала быть в пять, — Аня посмотрела на часы, — уже половина пятого! А надо еще что-то купить на ужин. Он, небось, все съел…

Она пронеслась по рынку, даже не торгуясь; правда, каждый раз доставая кошелек, тоскливо думала, что могла б «здесь» сэкономить рублей пять, а «здесь» целую десятку (продавцы ведь всегда видят, когда человек спешит, и сразу поднимают цены). Но сегодня главное, успеть к пяти! Хотя денег все равно жалко…

Выйдя на улицу, Аня прикинула, что переплатила рублей сорок. …Целую майку продала впустую, — снова посмотрела на часы, — шесть рублей уже мелочь, — она прыгнула в автобус, успокаивая себя тем, что сегодня ни разу не ходила в туалет, сэкономив те же шесть рублей.

Сбежала по лестнице мимо старинных домиков, сегодня не привлекавших ее внимания. …Десять минут шестого… Если б он обиделся и ушел в пять, я б встретила его, потому что другую дорогу в город он вряд ли знает… — эта мысль успокаивала, и к дому Аня подходила уже медленно, восстановив дыхание, чтоб Борис не заметил, как она спешила к нему. Поднялась на этаж, остановилась и прислушалась. За дверью было тихо.

…Дура, и кому я накупила столько жратвы? — она с досады чуть не швырнула пакет об пол. Причем, на Бориса она не злилась — он, как все мужики, переспал с подвернувшейся бабой и ушел к следующей, — а я-то губищи раскатала! Интересно, он ключ оставил? А то явится завтра с дружками-алкашами, и что делать? Превратят квартиру в притон… если только сменить замок?.. — она с ненавистью посмотрела на раздувшийся от продуктов пакет, — вот он, мой новый замок… и, вообще, кто сказал, что он — иногородний писатель? Я ж паспорт не проверяла. Небось, местный бомж — я кажется, его уже видела на рынке. Дура, блин… Наверняка ведь прихватил что-нибудь. Не дай бог, телевизор… Но как это ни глупо, домой-то идти надо…

Аня повернула ключ; вошла, привычно ткнув выключатель, и увидела мужские туфли — пыльные, с чуть потертыми носами. Она смотрела на них так внимательно, словно ждала, когда исчезнет мираж, и поэтому не заметила, как появился тот, кого она уже не надеялась увидеть.

— Привет. Я решил, чего сидеть возле тебя? Лучше сделаю что-нибудь полезное.

Аня повернула голову — Борис стоял без футболки, но загорелое тело не блестело, покрытое беловатой пылью; в той же пыли были и его джинсы.

— Все-таки успел! — сказал он гордо, — пойдем.

К чему он мог успеть, Аня не представляла, но это и неважно — он что-то делал для нее; вернее нет, для них обоих!.. Не разуваясь, Аня прошла по коридору, и Борис распахнул дверь ванной. На стене красовался симпатичный прибор, от которого к крану тянулась белая трубка.

— Электрический водонагреватель, — объяснил Борис, поворачивая кран, — а то женщине вредно мыться холодной водой — врачи не рекомендуют.

— Ну да, придатки можно застудить, — автоматически подтвердила Аня. Происшедшее не укладывалось в ее голове, поэтому и нужных слов не находилось. Она обалдело перевела взгляд с нагревателя на Бориса. Зачем он это сделал? Это же не букет ландышей за десятку…

— Нравится? — Борис улыбнулся, — правда, один из самых дешевых, но, согласись, все равно лучше, чем никакого.

— Господи, о чем ты говоришь! — Аня не нашла ничего лучшего, чем обняв Бориса, доверчиво прижаться щекой к его груди. …И это сделал он! За свои деньги! Для нас!!..

— Я весь грязный, — Борис осторожно переложил Анины руки к себе на плечи.

— И что? — она поняла голову, восторженно глядя ему в глаза, — теперь ведь это не проблема, правда?

— Я и забыл, — Борис рассмеялся, стискивая объятия.

Аня могла бы стоять так очень долго, но и ей хотелось внести лепту в совместный уют; она неловко освободилась.

— Ты голодный, наверное? Я сейчас. Я все принесла, — взяв мыло, она сунула руки под теплую воду, — как классно! Пока ты помоешься, я все сделаю.

— Я не голоден, правда, — Борис продолжал улыбаться, видя ее неподдельную радость.

— Нет, голоден! Ты даже помыться не успеешь, — быстро выйдя на кухню, Аня открыла холодильник — все продукты лежали так же, как она оставила их утром, — ты что, совсем ничего не ел?.. — крикнула она.

— Некогда было! Пока съездил, купил эту штуковину; пока инструменты у тебя нашел. Спешил сюрприз тебе сделать!

— Господи, Борь!..

Захлопнув холодильник, Аня вернулась к ванной, но дверь оказалась уже закрыта на задвижку. Может, следовало постучать, чтоб как в красивом эротическом фильме, залезть вместе в одну ванну, и там, среди ароматной пены…

…Только ванна не такая, как в кино, и вряд ли мы в ней поместимся, — вздохнув, Аня вернулась на кухню; вывалила на стол продукты, — какая я все-таки молодец, что все купила! И он молодец! Неужели сказки иногда случаются?..

Щелкнула задвижка, но шипение сковороды заглушило этот звук. Незамеченным, Борис остановился в дверях кухни, наблюдая, как Аня высыпает в шипящее масло крупно нарезанные шампиньоны. Собственно, его не интересовало, что она готовит и насколько вкусным получится блюдо — он смотрел на прилипшую к спине майку, сквозь которую проступали бретельки лифчика, на влажные слипшиеся волосы, короткую юбку, обнажавшую сильные ноги и думал, нужно ли ему все это? Без сомнения, Аниной заботы было более, чем достаточно, чтоб чувствовать себя комфортно, но чего-то не хватало; оставалось только решить, насколько важное значение имеет это неизвестное «что-то». Может, стоит перестать заниматься ерундой, недостойной взрослого человека? Тем более, покупка нагревателя пробила определенную брешь в бюджете, а, значит, придется гораздо раньше запланированного возвращаться из мира туманных наитий и грез к «хуторской» реальности. …Закончится лето; пройдет осень и зима, — тоскливо подумал Борис, — на следующий год деньги еще есть, а потом?.. Новый клад мне никто не подарит, и если смотреть трезво, вариантов получается два: до конца жизни жить на хуторе, разговаривая с курами и козой Дашкой, которые перейдут ко мне от бабы Тони (а к кому еще?), жрать то, что выращу на огороде и медленно сходить с ума, барахтаясь среди своих бредовых мыслей, или…

Альтернативный вариант стоял прямо перед ним. …Или жизнь сделается абсолютно понятной — такой, как у миллионов людей; появятся сиюминутные цели и задачи, которые можно успешно решать — например, быть сытым, одетым, обутым… да и еще, чтоб Анина дочка поступила в институт! Наверное, возникнет чувство удовлетворенности каждым прожитым днем, ощущение праздников и побед, сопоставимых с маленькой уютной жизнью, которая пройдет быстро и незаметно…

И тут мысли наткнулись на непреодолимую преграду. …А если, как говорила бабушка и подсказывает мой собственный опыт, жизнь не заканчивается положением в гроб? Если это лишь этап развития со своими, не всегда четко поставленными задачами? Тогда все выглядит совсем по-другому — тогда в следующей жизни все покатится под откос, если что-то недоделать в этой. Черт возьми, а «истина где-то рядом», как говорили в одном фильме…

Бесцельное созерцание Аниной спины не давало никакой подсказки, услужливо предлагая еще немного пожить, вкушая чисто человеческие радости, а, главное, решение отложить на потом. Наверное, в этом имелась своя логика и негромко кашлянув, Борис вошел в кухню. Аня обернулась. Оттого, что на нем были другие джинсы, черная майка вместо зеленой, а влажные волосы лежали непривычно гладко, на мгновение ей показалось, что это совсем другой человек. Ане стало страшно — а где же тот, который приносил в дом радость, к которому она успела привыкнуть, который должен был стать ей наградой за прежние тяготы?..

Но Борис улыбнулся и все встало на свои места. Вытерев руки, Аня молча обняла его. От него пахло единственным стоявшим в ванной дезодорантом, ее дезодорантом. С одной стороны, это выглядело немного смешно (такой теплый женский запах!), но, с другой, символично — вроде, они уже являлись одним целым.

— Милый, как я рада, что ты есть, — прошептала Аня в его плечо, ничуть не заботясь, слышно ли ее, потому что говорила она это, скорее, для себя; чтоб выразить собственные ощущения.

Борис молчал; его руки нежно обхватывали женские плечи, а пальцы игриво вздрагивали на спине, словно нажимая клавиши какого-то музыкального инструмента. Ане казалось, что этот инструмент — ее душа, и теперь она поет и искрится, выводя давно забытую мелодию. Что станет апофеозом, Аня тоже знала, ибо они исполняли подобную мелодию и вчера, и позавчера, а потом почти всю ночь «на бис». Требовалось, правда, выполнить одну, ставшую теперь очень простой, формальность.

— Борь, последи тут, пожалуйста, — Аня потупила взгляд, вроде, вменяла ему совершенно непосильный труд, — делать ничего не надо — только выключи потом, а я быстренько сполоснусь под теплой водичкой. На улице такая жарища…

— Конечно, иди, — Борис разжал руки.

Когда Аня ушла, он с умным видом приподнял обе крышки и решив, что ужину ничего не угрожает, отошел к окну; распахнул его, выпуская наружу аппетитные запахи; протянул руку, коснувшись теплых пыльных листьев, и подумал: …Как у меня дома — такая же тишина и такая же зеленая стена, отгораживающая от остального мира… Так, может, это и есть подсказка? Может, я нашел то, что искал, только хитрые боги не хотят говорить об этом сразу, чтоб жизнь не потеряла своей эмоциональной окраски? А то, пришел, увидел, победил. Как с тем кладом, который я, вроде, нашел, но только мне ведь показали его заранее… Закурил, глядя на колышущийся занавес листьев. …Да, это не стена, а именно, занавес. Если его отдернуть, то сразу окажешься на сцене, где на тебя будут глазеть тысячи зрителей, ожидающих представления…

Но если решиться на это, то, что делать с той Анной, которую сожгли на костре? Во мне будто живет ее частица и требует какого-то неизвестного мне поступка. Если б только знать, чего она хочет!.. Уж я б сумел разобраться, нужно ли это мне… хотя, думаю, мы и так смогли б с ней договориться, если кто-нибудь растолкует все подробнее…

— Ой, как я вовремя! — Аня влетела на кухню в наскоро наброшенном халате, под которым больше не было никаких бретелек; с мокрыми взъерошенными волосами, — я еще в коридоре учуяла…

— Да?.. — вынырнув из своих мыслей, Борис тоже почувствовал, что запахи стали менее аппетитными, — я смотрел, вроде… — он виновато пожал плечами, — все было так симпатично.

— Ладно, все нормально, — Аня засмеялась, ловко орудуя лопаточкой, поднимая над сковородой клубы масляных брызг.

Когда «гастрономическая катастрофа» была предотвращена, Аня неожиданно прильнула к Борису.

— Я уже соскучилась. Я только чуть-чуть, и буду раскладывать, можно?

— Конечно.

Несколько минут они стояли молча, прижавшись друг к другу. Потом Аня резко повернулась, будто получив заряд энергии; проходя мимо холодильника, нажала клавишу магнитолы, где «самое искрометное радио „Танаис“» продолжало свою программу.

— Выпить хочешь? За нагреватель. А то работать не будет, — Ане хотелось сделать что-нибудь приятное. Это ж когда мужчина заводится с одной стопки и потом надирается «в стельку», от него прячут водку, а непьющему человеку она ж создает праздник, добавляя кураж. По крайней мере, сама Аня всегда испытывала подобное состояние.

— Давай, — согласился Борис.

На столе появились рюмки, тарелки с густой массой, в которую превратились грибы.

— Котлеты из полуфабрикатов, — предупредила Аня, — но иначе б я не успела. Они тоже ничего, я их с лучком и соусом сделала. В понедельник выходной, так я настоящие приготовлю.

— Да все здорово. Ты просто чудо, — Борис наполнил рюмки, — бог с ним, с нагревателем. Давай лучше за тебя.

— Тогда уж за нас. Как ты на это смотришь?

— Не знаю. Наверное, положительно.

Они чокнулись и в это время по радио объявили игру «Встреча с мечтой».

— Глупые, — Аня наколола на вилку помидор, — как можно мечту встретить по радио?

— Мечту можно встретить везде, если знаешь, как она выглядит.

— А ты знаешь?

— Ну, догадываюсь конечно…

— На меня, часом, не похожа? — алкоголь добрался до Аниного сознания гораздо быстрее, чем у Бориса. Она вдруг почувствовала, что может стать самым счастливым человеком, требовалось исполнить лишь маленькое условие — получить подтверждение от того, кто способен ее осчастливить.

— Я не знаю, на кого она похожа.

— Я не о внешности! Внешне, я — корова жирная!..

— Зачем ты так? Ты очень симпатичная, милая. Почему ты считаешь, что Мечта обязательно должна быть красавицей? Мечта — это то, чего нам больше всего не хватает в жизни, а не хватать может каждому своего.

Аня вздохнула. Спросить — может, ему не хватает такой вот, глупой и доверчивой, немного полноватой, но очень обаятельной (так все говорят) Ани, не поворачивался даже не в меру распустившийся язык.

В возникшей паузе стало отчетливо слышно радио:

— …Девушка, программа «Встреча с мечтой» поздравляет вас! Вы оказались седьмой дозвонившейся, поэтому вас ждет великолепный приз — ужин в ресторане «Старый город». А, вот, с кем вы туда пойдете, предстоит еще определить. Вы помните правила нашей игры?

— Нет, — обалдело ответила Юля. Вообще-то она не собиралась играть ни в какие игры, а от скуки и беспробудной хандры решила развлечь себя, и услышав номер телефона, с ходу набрала его.

Чаще всего в таких программах передавали приветы и заказывали песни. К этому она была внутренне готова — привет можно было передать подруге Наташе, ее мужу Володе и еще Борису, который помог ей на трассе Воронеж-Белгород. А песню… да какая разница, что будет за песня? Главное, услышать по радио свой голос, убеждаясь, что ты пока существуешь. А тут какая-то игра…

— Тогда я напомню, — бодро продолжал ведущий, — сейчас вы в течение тридцати секунд можете рассказать о себе все, что пожелаете. Надеемся, ваш рассказ будет настолько захватывающим, что молодые люди просто разобьют наш студийный телефон своими звонками. Они должны будут объяснить, почему хотят встретиться с вами, и из первых трех дозвонившихся вы выберете себе спутника на сегодняшний вечер. Все понятно?

— Да…

— Тогда время пошло.

— Меня зовут Юля, — начала она и растерялась.

Что можно рассказать о себе, если ты нигде не работаешь, не учишься, не имеешь хобби, а лишь убираешь, готовишь, стираешь, называя это жизнью? К тому же ты замужем и неизвестно, как это воспримут «молодые люди»…

— …Юль, вы в эфире. Время идет. Вы нас слышите?

— Да-да…

И вдруг произошло неожиданное — тема появилась сама собой и рассказ стал складываться так ровно и гладко, словно внутренний голос обрел дар вещать по-человечески.

— Я прожила несколько жизней. В девятнадцатом веке я была парижской проституткой, в семнадцатом — русским купцом, в двадцатом я уже один раз рождалась в блокадном Ленинграде, но умерла ребенком; а самую важную жизнь я прожила в шестнадцатом веке, в Германии. Я была епископом и членом Святого суда Инквизиции…

— Вы действительно верите в это? — перебил ведущий.

…Господи, что я несу?! — в ужасе подумала Юля, — ведь это слышит весь город! Хорошо хоть не просили назвать фамилию!..

— Юль, продолжайте — время-то идет… Ой, а оно уже и закончилось! Ваши тридцать секунд истекли. Я понимаю, что вы не успели рассказать нам еще много интересного, но пусть претенденты довольствуются услышанным…

— Борь, — Аня наконец придумала нужную фразу. Хотя она получилась не слишком возвышенной и про мечту там ничего не говорилось, зато она была абсолютно конкретной, выражавшей мировоззрение взрослого, битого жизнью человека, — Борь, ведь нам хорошо вместе, да? Это в семнадцать лет кажется, что тебя ждет принц… или принцесса, а в нашем возрасте…

— Подожди, — перебил Борис, склоняясь к магнитоле, а Юля в это время протянула руку, чтоб выключить радио, но ведущий строго предупредил:

— Не выключайте приемник и не кладите трубку! Когда сделаете свой выбор, мы свяжемся с вами вне эфира и расскажем, какой столик в замечательном ресторане «Старый город» (который, кстати, является нашим спонсором) ждет вас сегодня ровно в восемь.

Юля тяжело вздохнула — она сама придумала себе это испытание и должна пройти его до конца. …Господи, зачем я несла всю эту чушь? Лучше б просто сказала, что скучающая домохозяйка с высшим образованием; люблю смотреть телевизор… да мало ли что можно было наплести!..

— …Итак, наш третий и последний претендент. Юль, вы внимательно слушали?

Она очнулась, сообразив, что первых двух «претендентов» пропустила, даже не запомнив имен.

— Меня зовут… — начал глухой мужской голос, каким в триллерах обычно разговаривают маньяки, — скажите, разве имя называть обязательно?

— А как же вы узнаете друг друга, если вам вдруг повезет? — удивился ведущий.

— Так вы же укажете место. Просто имя вызывает аналогии с прошлым; с теми, кого человек уже знает. Зачем задавать ему ложную программу? А если с этим именем у него связано что-то плохое? Лучше использовать псевдоним или девиз, как во времена рыцарей.

— Да?.. — ведущий задумался, — возможно, вы правы. Пожалуй, мы подправим правила игры. Спасибо за подсказку. А теперь расскажите, почему вы решили встретиться с Юлей?

— Мне интересно пообщаться с человеком, так хорошо помнящим свои прошлые жизни.

— Вы тоже прожили их несколько? — заинтересовался ведущий.

— Конечно! Как и все мы. Я ощущаю их в определенные моменты. Это состояние де жа вю, только воспринимается оно не зрительными образами, а какими-то неясными ощущениями.

— Очень интересно, — чувствовалось, что ведущий никогда не пытался так глубоко окунуться в проблемы собственного «я», и не знал, как вести разговор.

— Вот, собственно и все, — помог ему незнакомец.

— Большое спасибо, — обрадовался ведущий. Голос его вновь сделался веселым, потому что ход передачи вернулся в привычное русло, — Юль, вы нас слушаете? Теперь слово за вами. Итак, кого вы выбираете для романтического ужина? Хотя думаю, что, скорее, это будет напоминать бал призраков, — он засмеялся своей шутке.

— Последнего, — ответила Юля.

Выбор определялся даже не тем, что остальных она не слушала, а какая-то теплая волна лизнула все ее существо. Как она благодарна незнакомцу, воспринявшему ее слова серьезно! Это было так важно в данный момент. Да, она может ошибаться и никаких прошлых жизней нет, но в этом они разберутся потом — главное, он не назвал ее дурой или сумасшедшей; он хочет с ней общаться на ее языке!

— Спасибо, Юль. Не отключайтесь, пожалуйста. И вы, таинственный человек без имени, тоже. Сейчас я вам расскажу, что будет дальше…

— Я должен встретиться с ней, — задумчиво произнес Борис.

Аня почувствовала, как земля уходит из-под ног. Рушилось не только вновь обретенное счастье, рушилось все — даже то, чем она жила до того проклятого утра, когда монтировщики палаток ушли за пивом! Если девушка с радио начнет заливать ему про прошлые жизни, то вернуть ее Борю уже не удастся никогда — они так и будут вешать друг другу лапшу, а потом, млея от удовольствия, собирать ее с ушей.

…Какая ж я дура!.. — в отчаянии подумала Аня, — я делилась с ним своей жизнью, своими проблемами, а требовалось лишь сказать, что тоже ощущаю себя какой-нибудь японской гейшей и все было б в порядке!.. В остальном-то, он нормальный мужик. Просто у всех ведь свои недостатки — кто-то пьет, кто-то играет, а этот, вот такой… Захотелось спросить — зачем им встречаться, но Аня и сама поняла, что это глупый вопрос, и ответ известен заранее. Вместо этого она спросила:

— Значит, со мной тебе плохо?

— Мне не плохо… — Борис не знал, как сформулировать мысль, и решил перейти на понятный Ане язык, — мне не плохо, но я не хочу торговать на рынке. Мне не интересно…

— Причем здесь рынок? Если хочешь, сиди дома и пиши свои книжки. Смотри, как у меня тихо и спокойно — почти как на твоем хуторе. А насчет всего остального, позаботимся вместе — я работаю, у тебя тоже имеются какие-то сбережения; потом, может быть, твои книги начнут издавать. Писатели ведь хорошо зарабатывают, правда? Поэтому я говорю не о том, кто чем будет заниматься. Занимайся, чем хочешь! Неужели ты не понимаешь — я говорю о нас!..

— О нас?.. — Борис встал, и Аня тоже встала; в последней надежде доверчиво ткнулась в его плечо, — я ж никуда не ухожу, — он ласково гладил ее по голове, — мне необходимо поговорить с ней, чтоб поставить крест на всей этой истории.

— Правда?.. — Аня подняла голову.

— Я так думаю. И тогда я действительно смогу спокойно писать книги, а ты будешь спокойно торговать, понимаешь? Это нужно нам обоим. Без этого ничего не получится, потому что тут довольно странная история. Я предполагаю, что мы с этой девушкой знакомы — несколько дней назад у нее кончился бензин, и мы подвозили ее. Ее тоже звали Юлей, но тогда она помнила лишь крошечные куски из своей Германской жизни, а теперь вспомнила и другие — я хочу знать, как.

— Борь, — Аня впилась ногтями в его плечи, — неужели ты не понимаешь, что все это бред? Может быть, он годится для романов, но в жизни так не бывает… я даже не знаю, как сказать… не бывает по самой природе вещей! У тебя безграничная фантазия, и ты можешь написать прекрасные книги, но жизнь-то совсем другая! Неужели тебе не надоело гоняться за призраком, который ты себе даже не представляешь? Это ненормально, в конце концов!

Борис вздохнул. После «Встречи с мечтой» вернулась уверенность, что творящееся в его голове, не только нормально, но и единственно верно, только как объяснить это людям, воспитанным в другой среде и на других ценностях? Он ведь много раз пытался, но ничего не получалось. …Наверное, я хреновый писатель, раз мне не верят. Хотя, скорее всего, просто невозможно в одночасье перекроить систему мироощущений. Поэтому мне и легче болтаться среди случайных людей, которым до меня нет дела, чем осесть в чуждом мире, построенном на неправильных и нелогичных связях…

— Извини, может, я сказала слишком грубо, — не дождавшись ответа, Аня решила сменить тему — кстати, эта новая тема волновала ее не меньше, чем прежняя, — я ужасно ревнивая, — сказала она, — знаешь, как я верила своему мужу и сколько раз он обманывал меня? Поэтому мне очень больно и неприятно, если ты будешь в ресторане с другой женщиной. Меня, например, ты еще ни разу никуда не пригласил. Я знаю, это всегда так начинается — одна для «домашнего пользования», другая…

— Ее я тоже никуда не приглашал.

Борис вдруг понял, всю бессмысленность зарождающегося спора. Действительно, как объяснить, что идет он не на свидание, а, скорее, на работу; что ресторан — это место, где люди едят и общаются, поэтому не стоит путать его с борделем, и еще многое другое, настолько естественное, что даже обидно за то, какое значение люди предают подобным мелочам. Сколько чудесного они теряют при этом!.. Но бороться с ревностью невозможно, ибо она всегда найдет хоть маленькую лазейку и сумеет расширить ее до размеров горного ущелья, в которое камнепадом устремятся даже самые прекрасные отношения. Если б Борис не знал, что люди прекрасны по своей сути и не любил их, то, наверное, давно б разочаровался в этих странных существах, но он просто перестал слушать то, что говорила Аня. … «Старый город»… мимо него я, кажется, проходил; тут пешком минут двадцать, а свидание у них в восемь…

— Можешь убираться к своей Юле! — выкрикнула Аня, не находя новых аргументов.

— Ты серьезно? — Борис не понял, что так кардинально изменилось в их отношениях в последние полчаса, но женщина, чувствующая себя оскорбленной, не может остановиться.

— Да! У меня уже был один «ходок»! И нагреватель твой мне не нужен, можешь подарить его своей любимой Юлечке!..

— Ты сумасшедшая, — произнес Борис и готов был объяснить свой вывод, но реплика произвела совершенно неожиданный эффект. Анина агрессия мгновенно угасла; опустившись на табурет, она закрыла лицо руками и заплакала.

Борис, уже готовый, было, уйти, остановился. …В этом же нет ее вины , — подумал он, — она воспринимает жизнь так, как привыкла, как научили ее с детства. Таковы люди в своей ограниченности и закомплексованности… То ли проявляя жалость, то ли пытаясь каким-то образом выправить ситуацию, он погладил Аню по голове. Та тут же схватила его руку, прижала к мокрой щеке.

— Ты вернешься? — она шмыгнула носом.

— Конечно. Я не собираюсь портить им романтический ужин — мне надо только поговорить. И, вообще, сумку я оставляю, джинсы с майкой я постирал — вон, сохнут в ванной…

— Прости меня, дуру, — Аня вытерла слезы, — я просто слишком быстро привязалась к тебе. Тебе так не кажется? Может, мы тоже встречались в прошлых жизнях? — она робко попыталась улыбнуться.

— Может быть… — Борис хотел добавить «только я этого не помню», но вместо этого сказал, — не расстраивайся, все будет хорошо, потому что так устроен мир.

— Ты в таком виде пойдешь в ресторан? — спохватилась Аня.

— Конечно, — Борис пожал плечами, — у меня и дома-то нет, ни костюма, ни галстука.

— Костюм мы тебе обязательно купим. Ты в нем будешь такой красивый!.. Я знаю Галку, которая торгует костюмами. Они, конечно, не от Версаче, но очень приличные, а мне она еще скидку сделает; и еще туфли у Маринки посмотрим… — Аня сразу успокоилась, вернувшись к привычной оценке жизненных ситуаций. Лицо ее просветлело, ведь в ее понимании покупка костюма и туфель являлись одним из высших проявлений любви.

На прощанье поцеловав ее, Борис вышел.

Из динамиков хлынула ритмичная песенка с непонятными английскими словами, а голос ведущего переместился в телефон.

— Юль, вы меня слышите?

— Да.

— Извините, но сами вы верите в то, что говорили, или это у вас такой интригующий имидж?

— Я не знаю. Иногда мне кажется, что верю, иногда нет.

— И что вы чувствуете в моменты, когда верите? Еще раз извините, но мне жутко интересно. Я б тоже хотел очутиться в другом веке, пожить там, а потом вернуться. Это так кайфно…

— Не очень, — Юля попыталась подобрать наиболее точные определения, — понимаете… вы же там не на экскурсии. Вы там живете и другой жизни в тот момент у вас нет. Представляете, это ваша единственная и последняя жизнь.

Ведущий замолчал, пытаясь вжиться в образ, но, видимо, не смог, потому что печально сказал:

— Мне все-таки кажется, что так не бывает.

— В последнее время и мне так кажется, — согласилась Юля.

— Ладно, — голос ведущего обрел «студийную» окраску, — вернемся к тому, что вы все-таки победитель нашей игры. Вы, наверное, бывали в «Старом городе»?

— Нет.

— О, как! — удивился ведущий, вроде, это являлось таким нонсенсом, что дальше и разговаривать им не о чем, — но, по крайней мере, знаете, где он находится?

— Знаю.

— И то хорошо.

Юля чувствовала, что он разговаривает с ней, как с ребенком, с высоты своего жизненного опыта. Пусть он не окунался в другие реальности, зато, похоже, часто посещал «Старый город», что в данное время котировалось гораздо выше.

— Так вот, входите в зал, поднимаетесь по лестнице на полуэтаж и видите столик с букетом роз и табличкой «Заказ». Начиная с двадцати ноль-ноль можете смело садиться за него и ждать своего избранника. Ужин оплачен в сумме двух тысяч рублей. Если сильно разгуляетесь, остальное за свой счет, — ведущий рассмеялся, — приятно провести время. Смотрите, не останьтесь в какой-нибудь мезозойской эре. До свидания.

— До свидания, — Юля положила телефон и взглянула на часы. …Семь. Если ехать, то пора собираться; причем, очень быстро… Мысленно прикинула, что можно надеть, что надо подправить в макияже, но самым сложным оказалось подняться и заставить себя что-то делать — странное ощущение открывающейся пропасти приковало ее к креслу. Шаг, один только шаг, и она окажется летящей в бездну, а эта квартира, пусть уже не родная, но сделанная с истинной заботой, и вообще все, чем она жила до сих пор, останется лишь крошечной светящейся точкой над головой, к которой никогда нельзя будет подняться снова.

…Почему так? Ведь я не делаю ничего плохого. Я выиграла игру и должна получить заслуженный приз. Больше ничего. Могу я позволить себе такое удовольствие? Почему только Пашка имеет на это право? Я не снимаю мужиков и не собираюсь ни с кем спать, но может же в моей жизни быть хоть что-то принадлежащее только мне? Я же собиралась создавать свой круг общения, так, может, мне с этим человеком будет также интересно, как, например, с Борисом или с Алексеем из библиотеки, и мы станем друзьями? Почему я должна ограничивать себя?..

Сумбурных вопросов было множество, но все они оказывались риторическими, так как ответы напрашивались ясные и однозначные — требовалось только совершить маленькое усилие!.. Юля снова взглянула на часы. …Двадцать минут восьмого… Господи, а если я не успею? Он придет ровно в восемь и уйдет, никого не обнаружив!..

Мысль о том, что они могут не встретиться, оказалась на удивление болезненной. Внутри возник совершенно неуместный комок, выдавливающий слезы, уже подступившие к глазам, но анализировать его происхождение времени не оставалось — либо она сидит дома и рыдает в одиночестве, либо… Юля выбрала второе; вскочила, распахнула шкаф. Слава богу, что все вещи у нее всегда висели чистые и поглаженные…

На маршрутке Юля уже не успевала, поэтому пришлось ловить такси. Водитель попался, либо слишком наглый, либо слабо знакомый с правилами, но зато без трех восемь они уже стояли у «Старого города». Разгоряченная лихой ездой, Юля взбежала на крыльцо, с трудом открыла тяжелую дверь и… очутилась в другом мире. Полумрак и прохлада, заползшая холодными пальцами под влажное от жары платье, остановили ее; она удивленно оглядела зал — конечно, это был не Мидгейм, но чувство чего-то родного охватило ее мгновенно.

Интерьер зала очень точно отображал обстановку средневекового города с остроконечными крышами и высокими узкими окошками. Плотно задернутые шторы, подсвеченные изнутри, вызывали желание немедленно заглянуть за них и посмотреть, кто же там обитает. На широком балконе бутафорского второго этажа тускло поблескивали музыкальные инструменты, и совсем неважно, что они были электрическими — первая мысль все равно возникала о серенадах и трубадурах. Юля опустила взгляд, ожидая увидеть знакомую брусчатку, но пол оказался самым обычным, покрытым мраморной плиткой, и это слегка портило впечатление.

В тишине неслышно перемещались строгие официанты; слышался стук приборов, а откуда-то сверху доносился смех. Юля подняла голову. Наверное, это и был полуэтаж — туда вела лестница, о которой говорил ведущий. На одном из столиков, отделенных от зала ажурной балюстрадой, действительно стоял букет роз. За столиком никого не было.

Юля осторожно пошла через зал; уже взялась за перила, когда услышала громкий голос, четко произнесший ее имя. Казалось, все в зале обернулись. …Зачем так орать? Хам какой-то… — но тоже повернула голову.

Сначала Юле бросились в глаза вытертые джинсы и футболка, явно не соответствовавшие обстановке; потом из тумана воспоминаний проступило лицо — то самое, которое ей больше не снилось; которое уехало в огромной белой фуре к восходящему солнцу!

Юля чуть склонила голову на бок, осмысливая это видение наяву. Неужели метания последних дней и тягостное ожидание дней предыдущих, являлись лишь прологом к этому мигу? А ведь она уже давно вышла из своих грез; даже почти забыла о них! …Зачем они вернулись именно тогда, когда я решила строить новую, абсолютно нормальную жизнь?.. Но знакомая волна покоя и умиротворения смывала все глупые рассуждения — они исчезали, засасываемые в бездонную воронку смотревших на нее глаз. Однажды все это уже происходило, только не так радостно и не в этой жизни. …Но эти глаза! Я ж еще тогда старалась запомнить их, а теперь они вернулись сами!..

Люди, населявшие ее нынешний мир, если не исчезли совсем, то превратились в муравьев, и будут ли они ползать по ее руке или забьются в свой муравейник, не имело значения — она поднималась над миром и сразу появились ответы на все возможные и невозможные вопросы. Вернее, ответ получился один, зато такой, чтоб светлая дорога, свернуть с которой выше человеческих сил, пролегла в ее необозримое будущее!

Юля сделала неуверенный шаг, боясь, что долгожданный мираж исчезнет так же, как исчезал, являясь «человеком-сном». Но нет, он остался на месте; даже улыбка чуть тронула его губы. Во сне он никогда так не улыбался. Юля почувствовала аромат утра, когда они сидели на ступеньках закрытой бензоколонки…

Вот чего ей не хватало! Вот, что она должна была сделать еще тогда!.. Она уверенно двинулась вперед. Сумочка мешала, оттягивая руку, будто пыталась воспрепятствовать неизбежному, и Юля бросила ее на пол, освобождаясь от пут. Стук каблучков гулко отдавался в тишине. Даже официанты замерли, а посетители свешивались с балконов, наблюдая необычное зрелище. Их примеру последовали музыканты, появившиеся, но так и не взявшие в руки инструменты. Сидевшие в нижнем зале вскочили с мест, образовав пеструю толпу… В Юлином сознании мелькнула мысль, что все это когда-то тоже было, и толпа, и люди, висящие на балконах, и остроконечные крыши домов; даже слова на языке крутились такие знакомые… Только какое значение они могли иметь слова, вобравшие в себя столько несоответствий, сколько веков каждый пытался подогнать их под свои ощущения?.. Ведь то, что ими пытались выразить, оказывается, не имеет ни границ, ни условий!..

Юлины руки коснулись загорелого лица; наконец-то пальцы, словно знакомясь, осторожно погладили щеки, губы, и отвечая на призыв, Борис крепко сжал ее, и Юля зарыдала, обхватив его шею, уткнувшись в пахнущую дешевым женским дезодорантом футболку.

Дверь «Старого города» медленно открылась. Алексей, держа в здоровой руке шикарную розу, остановился, с удивлением наблюдая «немую сцену». Он не думал, что все посетители будут знать о радио-свидании и его появление вызовет такой интерес, но потом понял, что совершенно здесь не причем. Он увидел Юлю, обнимавшую незнакомого, незапланированного правилами игры мужчину (все наблюдали именно за ними) и вздохнул — оставалось только признать, что он здесь лишний. От осознания этого становилось немного обидно, но что такое обида, обусловленная не исполнившейся прихотью, в сравнении с тем, что он видел перед собой? Это, наверное, гораздо больше, чем мог предложить он.

Алексей положил цветок на пустой столик и толкнув дверь спиной, тихонько вышел. Скорее всего, никто даже не заметил ни его появления, ни исчезновения. Он спустился с порожек, прикидывая, чем бы занять внезапно освободившийся вечер, но подумал, что не сможет придумать занятие достойного той, стоящей посреди зала, пары. Неужели и его может ожидать когда-нибудь нечто подобное? Как странно устроена жизнь…

Он побрел по улице, безразлично глядя на блестящие витрины и беззаботно смеющихся людей.

* * *

Колдун сидел, склонившись над старинной книгой и медленно листал грубые пергаментные страницы. Он часто отрывался, глядя в потемневшее окно, потом вновь опускал глаза к витиеватым буквам, нарисованным чьей-то рукой тысячи лет назад. Казалось, он выкачивал содержание, аккуратно складируя его где-то внутри себя.

Неожиданно колдун закрыл книгу и улыбнувшись в пространство, тихо произнес:

— Во исполнение Великой Гармонии двое должны снова явиться в одно и то же время в одном и том же месте. Снова встретить друг друга и снова полюбить, и так будет с каждым. Только сколько ж для этого должно пройти веков?.. Неужели я смогу когда-нибудь сделать это, исполнив предназначение?.. Но я должен его исполнить, ведь только тогда сам обрету то, что стараюсь открыть другим. Тогда я сброшу это опостылевшее обличье и птицей поднимусь в небеса или уйду рыбой в глубины океана, и мне не потребуется никогда больше возвращаться в оставленный на земле прекрасный мир счастливых людей…

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg