Павел Николаевич Корнев Р. П. Г.
— Мы победили! — объявил директор, но никто этому не обрадовался.
По правде говоря, в зале на эти слова попросту не обратили внимания. Всем было не до того: одни отчаянно боролись с зевотой, другие шушукались с соседями, большинство же слушателей витало в облаках, уставившись в экраны электронных читалок.
Но директора подобная реакция на свое громкое заявление нисколько не смутила.
— Мы победили! — повторил он, лишь слегка повысив голос. — То, к чему так долго шло наше общество, наконец свершилось! С сегодняшнего дня институт брака и семьи не просто прекратил свое существование, он официально признан ущемляющим гражданские права! Проведение любых традиционных ритуалов бракосочетания отныне является административным правонарушением. Мы не потерпим мракобесия! Мы не позволим упертым ханжам навязывать нам свои замшелые принципы! Мы — свободны! Пережиткам прошлого не место в современном мире, нам не нужны оковы ущербной морали, ибо есть лишь одна наивысшая ценность — это свобода. Наша и ваша свобода!
Тут я не удержался и зевнул.
— Семья — это клетка! — провозгласил тогда директор. — Раковая клетка, которая поражала социум и уродовала его, заставляя поедать самого себя! Семья — это квинтэссенция несвободы! Люди оказывались на всю жизнь прикованными друг к другу, и речь не только о супругах, но и о детях, которые тяжким грузом повисали на своих родителях. Да и сами они полностью зависели от случайных, в общем-то, людей. Тех, кто зачастую не мог дать им элементарного образования и даже просто прокормить. Нашим миром правила случайность, а это ли не величайшая несправедливость? Более того! Так называемая «родня» сплачивалась в противоестественную общину, закрытую от остального мира, что служило причиной нетерпимости и ксенофобии!
Минуты на экране читалки сменяли друг друга, время близилось к обеду, а директор никак не затыкался.
— Кластер — вот идеальная ячейка современного общества! Свободный союз свободных людей! Полностью избавленный от несвойственных простым людям функций воспитания подрастающего поколения. Теперь вы, все вы, все дети свободного мира — абсолютно равны и находитесь в одинаковых условиях. Кем бы ни являлись ваши биологические родители — теперь это не имеет никакого значения! Груз чужих жизней больше не давит на вас, вы сами вольны определять собственную судьбу. Вы и только вы решаете, кем станете! Вы свободны в выборе! Вы абсолютно и одинаково свободны!
При этих словах я с трудом сдержал ухмылку.
Свобода — хорошо; это любому альтернативно-одаренному ясно. Только не стоит путать свободу иметь собственные убеждения со свободой от любых убеждений вовсе.
У тебя есть принципы? Малыш, да с тобой что-то не так!
Назовешь себя русским, — и тебе сразу укажут, что все мы жители Земли и национальностям больше не место в современном мире. Потом заявят, что никто не может быть «чисто» русским, ибо это совокупность многих народов, припомнят зависимость русских земель от ордынских ханов и спросят: а зачем тебе это? Зачем самому себе навешивать ярлык? Будь проще, будь как все; ведь русский — это почти наверняка ксенофоб и фашист.
Заявишь о том, что тебе нравятся девочки, — и узнаешь, что слишком мал для сексуальной самоидентификации; что в жизни надо попробовать все; что эти аспекты развития твоей личности будут корректироваться попечителями и психологами.
Религия? О религии стоит помалкивать, если не хочешь заполучить в личное дело запись о тяжелом расстройстве критического мышления.
Впрочем, если полагаешь, будто принципы и убеждения — это не клетка, а каркас, внутренние ребра жесткости, которые не дают окружающим раздавить тебя и превратить в бесхребетного слизняка, можешь открыто объявить себя русским православным гетеросексуалистом.
Но сделай так, и немедленно загремишь в центр коррекционного образования.
По-нашему — отстойник.
— Всем вам, вне зависимости от социального статуса и происхождения, были даны равные стартовые возможности, не зависящие от доходов так называемой семьи, и это явилось величайшим достижением нашего общества, — продолжил распинаться директор как заведенный. — С самого рождения вы получали должное медицинское обслуживание и образование, но сейчас настало время перейти на следующую ступень социализации! В четырнадцать лет проходит распределение по кластерам, в которых вы будете пребывать вплоть до совершеннолетия. И не волнуйтесь — назначение не станет случайным; специалистами разработан сложный и всеобъемлющий алгоритм анализа вашего характера, наклонностей и результатов обучения. Никто не выбирает родителей и семью, но подбор кластера происходит на строго научной основе, и это гарантировано позволит вам полностью раскрыть свой потенциал!
«Бла-бла-бла…» — усмехнулся я, едва удержавшись, чтобы не произнести это вслух.
Месяц назад мне исполнилось пятнадцать, но кластер подбирают до сих пор.
Компьютер завис, что ли? Плевать, так даже лучше…
Тут все повалили на выход, я выключил читалку и отправился в столовую.
На обед давали непонятное пюре, соевую котлету и витаминный коктейль.
Питательно и безвкусно. После такой кухни в любом кластере размороженные полуфабрикаты только так уплетать станешь.
Уже на выходе я наткнулся на парочку арийцев, и один из них немедленно расплылся в гаденькой улыбочке:
— Какие люди! Роман-четырнадцать-ноль-восемь! До сих пор с нами? Никто не хочет русака в кластер брать?
Я молча прошел мимо.
— А Роман разве не семитское имя? — крикнул в спину второй бритоголовый.
Оборачиваться не стал, просто выставил средний палец и зашагал дальше.
Что имя? Имя у меня уже третье. А после распределения в кластер попечители опять новое дадут. Вот стану совершеннолетним и верну настоящее. Я ведь помню свое настоящее имя. Что бы мозгоправы про самовнушение ни твердили — помню.
Но тут сзади послышалось:
— Генетический мусор!
Я обреченно вздохнул, развернулся и подступил к арийцу, возвышавшемуся надо мной едва ли не на голову.
— Господь наш в безграничной мудрости своей сделал людей разными. Большими и маленькими, высокими и низкими, черными и белыми. Жаль только, не всем мозгов в полной мере отвесил…
— Чего?.. — подался ко мне бритоголовый.
Я подпрыгнул и со всего маху шибанул ему лбом по носу.
Из лазарета выписали уже после отбоя.
Когда зашел в нашу комнату, Андрей спешно выключил ручной фонарик и быстро спрятал что-то под одеяло.
— Фу, Иван! Напугал… — с облегчением перевел он дух, разглядев меня, и достал книгу. Настоящую — бумажную, не адаптированную для нашего возраста. — Я тут читаю…
— Увидит воспитатель, больше читать не будешь.
— Да ладно, успел спрятать, — обиделся Андрей.
— Как в прошлый раз, да? — усмехнулся Степан и спросил: — Вань, ты как?
Я уселся на кровать и осторожно прикоснулся к синяку, заклеенному лечебным нанопластырем.
— В изолятор не закрыли и ладно.
— На футболе арийцев прессанем?
— После, мне вместо физкультуры дополнительно психолога назначили, — сообщил я, забрался под одеяло и скомандовал: — Андрей, вырубай свет.
Тот без пререканий включил фонарик, сунул книжку под подушку и задумчиво произнес:
— Слушай, Иван, как такое может быть? Здесь пишут, что Сталин был кровавым тираном и проспал начало войны, а в прошлой он был гениальным полководцем. Ничего понять не могу! Просто мозги пухнут!
— Сталин? — встрепенулся Степан. — Это который в опломбированной фуре с золотом арийцев прикатил?
— Не, — качнул я головой, — тот другой.
— А со Сталиным что? — продолжил допытываться Андрей. — Кому верить?
— Своя голова на плечах должна быть. Прочитай одну книгу, прочитай другую, дальше сам решай.
— Отличный совет, — фыркнул парень.
— Другого нет.
Читать бумажные издания с непривычки и в самом деле непросто. Тексты в читалках давно адаптированы, там все просто: это белое, это черное. И так везде. Какую книгу ни открой, именно это черное, а именно это белое. Без вариантов.
Это про бумагу говорят, будто напечатанное станком не вырубить топором, а электронные тексты на сервере поправить легче легкого. Правда, старик Оруэлл здорово дал маху, замутив в антиутопии «2042» тему с сожжением книг. Мы ведь в свободном мире живем, у нас так нельзя. Каждый сам решает, что лучше для него; и разве можно упрекнуть кого-то в том, что общество предпочло удобство и универсальность электронной книги бумажному изданию?
Дешевизна, доступность, безграничный выбор и, ко всему прочему, — пропала нужда вырубать деревья. Сплошные преимущества, только вот книги в сети уже совсем не те, что были раньше. Адаптированные тексты, ага.
— Расскажи про Библиотеку, — попросил вдруг Андрей.
— Не надоело еще?
— Не-а.
Библиотека была легендой. Слухи о ней ходили во всех интернатах, где мне доводилось побывать, и каждый нормальный пацан мечтал отыскать это хранилище записей об изъятых из семей детях.
— Когда ребенка забирают в систему, — начал я рассказ, — у него и родителей берется генетический материал и присваивается уникальный номер. В сеть эти данные точно не заносятся — сколько раз правительственные базы данных ломали, но ничего так и не нашли.
— А кто ломал? — полюбопытствовал Андрей.
— Да кто только не ломал! — усмехнулся Степан. — У них в защите дыра на дыре. Последний раз, говорят, протокол запуска баллистических ракет чуть не хакнули.
— Скажешь тоже….
— Да, блин, арийцы об этом неделю трындели!
— Ну если арийцы…
— Пошел ты!
— Хорош! — оборвал я спорщиков. — Вы слушать будете, нет?
— Будем, будем!
— В общем, базы данных в сети нет. Получается, документы не оцифровываются и хранятся в бумажном виде.
— А зачем? — перебил меня Андрей, явно держа в голове некий каверзный вопрос. И точно: — Вроде, при зачислении в кластер всех по новой на генетическую совместимость проверяют? — спросил он.
— Кластер — это кластер, — важно объявил тогда Степан, — а если донор понадобится? Наименьшее отторжение тканей у близких родственников, вот заболеет кто — и где искать? Искусственные органы, знаешь, сколько стоят? Они медицинской страховкой не покрываются.
— И что с того? — скривился Андрей. — Если ты нищеброд и у тебя детей в систему забрали, никто тебе донора искать не станет.
— У всех забирают, — возразил я. — Не только у нищебродов.
— Можно откупиться, — уперся тот. — А за Уралом, говорят, вообще интернаты частные, оттуда детей на выходные домой отпускают.
— Говорят, собак едят, — немедленно отозвался Степан.
— Брехня, — согласился я с ним. — Правила везде одни.
— Но не для всех.
— Хорош, а? Ты задрал уже со своим нытьем!
Андрей перевернулся на бок и попросил:
— Ладно, Вань, продолжай. Молчу.
Я уставился в темный потолок и произнес:
— Филиалы Библиотеки есть во всех городах. Если получить доступ, можно узнать, у кого тебя забрали, и отыскать родителей.
— А родители тебе, прям, обрадуются, — фыркнул Степан. — Сами, поди, рады были от обузы избавиться.
— Будешь директора слушать, — предупредил я его, — на курсы сексуальной самоидентификации к физруку запишешься.
— Тьфу-тьфу-тьфу, — сплюнул парень. — Но, Вань, сам посуди…
— Меня не хотели отдавать, — просто сказал я, хотя обычно этими воспоминаниями ни с кем не делился. — Мне точно будут рады.
— Ты помнишь? — уселся на кровати Андрей. — Серьезно?
— Ага. Тогда только начинали закручивать гайки, меня в три года из семьи забрали.
— А! — сообразил Степа. — Точно, тебе ж пятнадцать!
— Ну да.
— Слушай, — с жадным любопытством накинулся с расспросами Андрей, — а как это вообще в нормальной семье жить?
Я вздохнул и сознался:
— Да почти ничего не помню. Совсем маленький был.
Воспоминаний и в самом деле сохранилось немного, и все какие-то рваные.
Женский смех. Комната с высоченным шкафом и прямоугольником залитого солнечным светом окна. Игрушечный луноход.
Или луноход был уже в интернате? Насчет этого не уверен, а вот комната снилась постоянно. Комната оттуда — из моей настоящей жизни.
Был еще один обрывок, но его вспоминать не любил. Крики, грохот, непонятный кислый запах и плач. Мой собственный плач. День, когда меня забрали в систему.
Его я помнил четче всего.
— А точно у нас в городе Библиотека есть? — задумчиво прошептал Андрей.
— Точно. Сам ее видел.
— Это когда в прошлый раз сбежал? — уточнил Степан.
— Не, в прошлый раз мне уже чип вшили, поэтому минут через сорок свинтили, — поправил я его. — Два года назад дело было. Дурак, на метро решил прокатиться, меня на выходе со станции и приняли. До Библиотеки метров пятьдесят оставалось! Я ее как вас видел!
— Может, это и не она вовсе была, — засомневался Андрей.
— Она, — убежденно заявил я. — Описание один в один сошлось. Мне точно про нее рассказывали.
— Допуска к архиву в любом случае нет, — разумно отметил Степан и зевнул. — Ладно, пацаны, давайте спать. Завтра футбол.
— Спать так спать, — вздохнул я, продолжая бездумно смотреть в потолок.
Допуска и в самом деле не было.
Да и чип…
Первую половину дня пришлось провести в кабинете психологической реабилитации. Вышел оттуда выжатый как апельсин, но только добрел до комнаты, по плечу пробежал неприятный зуд. Щелчок, — и в голове зазвучал транслируемый напрямую через височную кость голос:
— Роман-четырнадцать-ноль-восемь! Пройдите в приемную директора. Роман…
Пес бы побрал этот чип! Никуда от него не скрыться!
И я отправился к директору. По дороге повстречал пару пацанов, на бритых головах которых намеренно был оставлен длинный клок волос, и оживился.
— Здоров, хохлы! Чё за кипиш?
— Смотрины, — сообщили те.
— Уже?
— Через час начнутся.
Я поблагодарил их и в некоторой оторопи поспешил дальше.
Это что получается — кластер подобрали? Но почему вызывают заранее? Что за дела?
В приемной меня долго мариновать не стали и сразу велели проходить в кабинет. Заглянул туда, а там помимо директора обнаружился высоченный мужик со смуглой кожей и вьющимися черными волосами.
— Что это? — недоуменно нахмурился он при моем появлении.
— Ваш новый подопечный, — невозмутимо объявил директор.
Курчавый раздраженно вытащил из кармана пиджака свернутый в трубочку планшет, развернул гибкий экран и сунул его в лицо главе образовательного центра.
— Вы вообще читали нашу заявку?! — возмутился он. — Мы…
Директор спокойно отодвинул руку в сторону и безапелляционно заявил:
— Окончательное согласование заявок оставлено на мое усмотрение.
— Но…
— Двух девочек я вам выделю, третьим возьмете его.
— Это возмутительно! — нахмурился курчавый, встретил спокойный взгляд собеседника и резко сбавил обороты. — Могу я хотя бы ознакомиться с его личным делом?
— Ну разумеется!
Директор уселся за компьютер; потенциальный попечитель прошелся вокруг меня, внимательно разглядывая, и вдруг ахнул, приметив тусклую наколку на левой кисти.
— Татуировка?! — У курчавого от изумления глаза на лоб полезли. — И что прикажете с ней делать? Косметические операции не входят в стандартную медицинскую страховку! — Задрав мой подбородок, он заставил посмотреть себе в лицо и потребовал объяснений: — Что это за мерзость? Что это значит?
— Русский православный гетеросексуалист! — с нескрываемым злорадством, выдал я расшифровку трех кириллических буквиц.
Попечителя чуть удар не хватил. Пару мгновений он ошарашенно разевал рот, потом развернулся к столу и выдохнул:
— Вы слышали это? Вы это слышали?!
Но директора так просто было не пронять.
— Что именно? — невозмутимо уточнил он.
— Религиозный фанатик и националист! Взять такого в кластер? Никогда! — объявил мой несостоявшийся попечитель, ослабил узел галстука и всплеснул руками: — Гетеросексуал? Кто вообще дал вам право согласовывать его сексуальную идентификацию?
— Пустое, — отмахнулся глава центра. — Просто мальчишеская дурь.
— Наш кластер придерживается свободных взглядов, для нас это неприемлемо!
— Согласуйте с психологом курс сексуального просвещения и поступайте в рамках него, как сочтете нужным.
— Это возмутительно! Я буду жаловаться!
Директор досадливо поморщился.
— Разве вас не предупреждали о специфике нашего центра?
— Да, но…
— И поскольку ваш кластер зарегистрирован только два месяца назад, стандартные учебные заведения вряд ли согласуют вашу заявку, так?
Тут планшет курчавого мелодично звякнул, он глянул на экран, и смуглое лицо налилось дурной кровью.
— Ему уже пятнадцать!
— А на вид больше двенадцати не дашь.
— Вздор! Я беру двух девочек, а с этим мучайтесь сами. Вы не имеете права нам его навязывать!
— Не имею, — признал директор. — Но кластеры, где на пятерых взрослых приходится менее трех несовершеннолетних, не участвуют в программе социальной поддержки. И значит, никаких налоговых вычетов и пособий вам не полагается.
Курчавый немедленно полез в сеть, отыскал нужный закон и скис.
— Никак иначе этот вопрос не решить?
— Нет, — отрезал директор. — И настоятельно советую согласовать программу его сексуального воспитания у психолога. Прямо сейчас!
Попечитель выскочил из кабинета; я глянул ему вслед и возмутился:
— Вы не можете отдать меня в этот кластер!
— Почему нет? — вроде как даже удивился директор.
— А как же анализ совместимости? Компьютерные тесты? Наклонности?
— Наш центр предназначен для обучения детей не старше четырнадцати лет, тебе здесь не место. И раз для нормального развития и стабилизации психологического состояния необходимо срочно сменить обстановку, некоторыми формальностями можно пренебречь. Пойми, это для твоего же блага…
— Что за бред? — стиснув кулаки, шагнул я к столу, и директор немедленно положил ладонь на селектор.
— Вызвать воспитателя? — спросил он и предупредил: — Сбежишь из кластера, вернешься уже не сюда, а в колонию для несовершеннолетних. И я лично обещаю подобрать такое исправительное заведение, где нет никого из вашей братии.
— Да пошел ты! — выругался я, покинул кабинет и с грохотом захлопнул за собой дверь.
Мускулистый воспитатель, карауливший меня в приемной, поднялся на ноги и пробасил:
— У тебя есть час, чтобы собрать вещи.
Час — это немного, но мне на сборы хватило пятнадцати минут. А потом мы просто сидели на кроватях и молчали.
— Вань! Может, все не так плохо? — произнес наконец Андрей. — В кластере у тебя всяко больше свободы будет.
— Ты не видел попечителя, — поморщился я.
— Тогда сбежишь, — утешил меня Степа.
— С чипом?
— Засада… — Пацан помялся, потом вдруг забрался на стол и снял решетку вентиляционного отверстия, где мы прятали бумажные книги. Он привстал на цыпочки, засунул руку чуть ли не по плечо и вытащил оттуда металлический пруток в мизинец толщиной. Один конец того был расплющен и кое-как заточен, другой загнут в петлю, образуя некое подобие кастета.
— Вот это да! — присвистнул Андрей.
— Окопный нож! — с гордостью объявил Степан. — Наши такие на войне с арийцами клепали. — Он вздохнул и протянул его мне. — Для себя хранил, но тебе нужнее.
— Обалдеть! — восхищенно протянул я и с трудом просунул пальцы в узкую металлическую петлю. — Тебе мал стал, что ли?
— Типа того, — смутился Степа и потер ладонь со все теми же кириллическими буквицами «Р. П. Г.».
— Спасибо! — Я спрятал нож в свои немудреные пожитки и, обняв приятеля, похлопал его по спине. — Не пропадайте тут…
— Да уж справимся как-нибудь, — успокоил меня парень, и тут распахнулась дверь.
— Роман-четырнадцать-ноль-восемь, — объявил воспитатель, — на выход.
Я подхватил рюкзак и молча вышел в коридор.
Центр покинули на новеньком пассажирском фургоне. Курчавый попечитель сидел за рулем, две смуглых, восточного вида девчонки прижались друг к другу на заднем сиденье. В систему они попали не так давно, поэтому от зажатости их не смогло избавить даже обучение в коррекционном центре. На общих прогулках они себя всегда ровно так же вели. Вечно слова не вытянешь.
Ох, чую, в кластере весело будет…
Я беззвучно выругался и с интересом уставился в окно.
Пока жил в обычных интернатах, нас нередко вывозили в город на экскурсии и спортивные мероприятия, но в центре коррекционного обучения правила были куда как строже. За последние годы территорию комплекса довелось покидать лишь трижды, а поскольку всякий раз при этом срывался в бега, возможности поглазеть по сторонам считай что и не было. И теперь я смотрел, смотрел, смотрел на проносившиеся мимо дома, памятники, мосты.
А заодно запоминал дорогу. Так, на всякий случай.
Ехали недолго. Минут через пять вывернули из пробок к виадуку, с него на широченное шоссе и вскоре очутились в застроенном коттеджами пригороде. Там курчавый немного поплутал по чистеньким улочкам, подъехал к двухэтажному особняку и с дистанционного пульта открыл раздвижные ворота. Загнал фургон во двор и ушел в дом, оставив двери салона заблокированными.
Я обернулся к девчонкам, но те на меня даже не взглянули. Разговорить их не успел — вернулся курчавый. Вместе с ним во двор вышли двое моложавых мужчин, по виду братьев, и две женщины. Некрасивая тетка с коротко стриженными обесцвеченными волосами и худым лицом сушеной рыбы и высокая фигуристая дамочка с пышной грудью и кадыком.
Попечитель разблокировал дверь и велел проходить в дом. Остальные не произнесли ни слова, только пялились, будто на зверей в зоопарке.
— За ужином познакомимся, — объявил курчавый, вслед за нами поднявшись на второй этаж. После он указал мне на крайнюю дверь и объявил: — Тебе сюда. Ужинать будешь в комнате; пока не сведем татуировку, за стол я тебя не пущу. — И потребовал: — Планшет.
Я молча передал ему читалку, а только шагнул через порог, за спиной щелкнул замок.
Вот сволочь!
Усевшись на кровать, я пригляделся к обстановке, но та от интернатовской особо ничем не отличалась. Все тот же минимализм: стол, стул, этажерки, шкафчик для одежды. Кровать, вот, еще. И окно.
Вот окно — это интересно.
Я подступил к нему и попытался поднять раму, но та оказалась заблокирована. Достал из рюкзака окопный нож, примерился, но так и не решился ничего предпринять.
С чипом и часа не пробегаю, а потом? В исправительных учреждениях жизнь не сахар. Так, может, лучше здесь до совершеннолетия перекантоваться? Может, обойдется?
И я спрятал заточку под подушку.
На душе было неспокойно. Странно было и тревожно. Как ни крути, впервые за двенадцать лет в нормальном доме очутился! Так, может, действительно обойдется? Пусть не родная семья, пусть кластер. Вроде как эрзац нормальной жизни, но лучше чем ничего.
По крайней мере лучше, чем всё, что было до того…
А татуировка? Плюнуть на нее? Свести и забыть?
Чтобы потом забыть все остальное и стать стандартным обще-человеком?
Ради сытой и спокойной жизни?
Так я и промучился до самого вечера. А когда за окном стемнело, щелкнул замок двери, и в комнату вошла высокая тетка.
— Ужин, — объявила она, выставив на стол поднос с тарелками.
— Спасибо, — поблагодарил я попечительницу, старательно не смотря на ее футболку, ткань которой вызывающе топорщилась двумя бугорками крупных сосков.
Но тетку провести не получилось.
— Взгляни на меня, — попросила она и вдруг стянула футболку через голову.
Я упрямо уставился себе под ноги и глухо выдавил:
— Вы не имеете права!
Кадык, это все клятый кадык!
— Поверь, малыш, — хрипло рассмеялась та, — мы полностью учли рекомендации психолога. И я не сделаю тебе ничего плохого, мы просто поговорим. Это лишь один из этапов сексуального воспитания. Ну, в самом деле, нельзя же быть таким ханжой! Ты уже взрослый мальчик…
Раздался шорох стягиваемых джинсов, и тетка вновь потребовала:
— Посмотри на меня!
— Не надо, — попросил я; сердце колотилось как сумасшедшее, ладони взмокли. — У меня свои принципы…
— Посмотри. Просто посмотри, ты ведь ничего такого в жизни не видел.
Я поднял взгляд, и тогда вслед за джинсами тетка стянула плавки, бесстыже выставляя напоказ двойной комплект причиндалов.
— Подойди, — требовательно произнесла она. Или же — оно?
И я подошел. Подошел и со всего маху врезал в челюсть рукоятью окопного ножа.
Удар импровизированного кастета острой болью отозвался в пальцах, голова попечительницы мотнулась, а в следующий миг сильная мускулистая рука отшвырнула меня прочь. Поднос полетел на пол, я шибанулся спиной о стену и рухнул в углу. И тут уж тетка сама шагнула ко мне.
К счастью, спущенные джинсы сковали ее движения, а когда она избавилась от них, я уже поборол головокружение, двумя руками перехватил окопный нож и ткнул им перед собой. Заостренный штырь распорол бедро, и завопившая дурным голосом попечительница опрометью выскочила из комнаты.
Больше я не колебался ни мгновенья. Схватил валявшиеся на полу джинсы, подскочил к окну и, просунув в щель сплющенный конец прутка, одним резким движением взломал раму. Выбрался на крышу, с нее перелез на гараж, там повис и спрыгнул во двор. Дохромал до невысокой ограды, перевалился на другую сторону и поспешил прочь. Свернул раз, второй и забился перевести дух в узенький закуток между двумя живыми изгородями.
Бежать — бесполезно. Вживленный чип с модулем единой системы спутниковой навигации GPS-GLONASS не оставлял мне ни единого шанса. В последний раз социальная служба отыскала меньше чем за час, полиция должна сработать и того оперативней.
Единственный выход — избавиться от чипа, но не заточкой же его из себя выковыривать!
И я начал лихорадочно обшаривать трофейные джинсы.
Первой под руку попалась фляжка в заднем кармане; скрутил с нее крышку и поморщился от резкого запаха алкоголя. Потом выудил пластиковую карточку удостоверения, упаковку презервативов, ключи, визитницу с банковскими картами и с раздражением отбросил весь этот хлам в сторону.
Не то! Все не то!
«То» обнаружилось в маленьком карманчике под поясом. Обычный перочинный ножик, стандартный «Викторинокс» нового выпуска с ромбом вместо креста на эмблеме-щите.
Но на эмблему плевать, главное, заточен на совесть!
Свернув джинсы, я закусил зубами штанину и, выбрав подходящий клинок, приставил его к бугорку на ключице.
Руки враз обмякли, накатил страх.
Пугала боль.
Но когда тебе ломают нос — это тоже больно, а ломали мне его не раз и не два. И я надавил.
«Русские не сдаются!» — билась в голове единственная мысль, пока я расширял разрез и подцеплял острием горошину чипа. В том, что ты щуплый и худой, все же есть свои преимущества…
Окровавленный комочек упал на землю, и немедленно опустился рядом и я. Ноги обмякли, в голове звенело, и сознание медленно-медленно ускользало, сменяясь серой хмарью забытья.
Свернув непослушными пальцами колпачок фляжки, я щедро полил рану спиртным, и новый взрыв боли враз разметал беспамятство.
Скрутило — мама не горюй!
Ах-ха! Слезы из глаз так и хлынули!
Кое-как очухавшись, я отрезал от джинсов длинную полосу, смочил ее остатками алкоголя и, кое-как перебинтовав рану, натянул сверху рубашку. Подождал, пока утихнет головокружение, поднялся на ноги и зашагал по улице.
Порез горел огнем, шатало из стороны в сторону, но я не сдавался и заставлял себя переставлять ноги.
Шаг, шаг и еще один — меня будто что-то в спину подталкивало.
И не страх, вовсе нет. Свобода.
К центру коррекционного обучения я вернулся уже ночью. Без особого труда миновав камеры наружного наблюдения, прокрался на служебную парковку, благо на территорию въезд машинам сотрудников был категорически запрещен, и проткнул заднее правое колесо спортивного электромобиля. Оценил дело рук своих и поспешил убраться восвояси.
Но отошел недалеко — затаился в тени деревьев на соседнем перекрестке.
Всякий раз, когда мимо проезжали автомобили, душа уходила в пятки, жутко саднило рану, при малейшем движении в порезанное плечо огненным сверлом вворачивалась боль, во рту так и стоял привкус крови, а минуты ожидания тянулись мучительно медленно, но я не двигался с места и терпеливо ждал.
И дождался.
Спортивный электромобиль вывернул с парковки, начал плавно набирать скорость, потом вильнул к обочине и остановился, не доехав до перекрестка какой-то полусотни метров.
Вернется?
Но нет, возвращаться на спущенном колесе к парковке директор не стал; вызывать эвакуатор — тоже. Он спокойно осмотрел спущенное колесо, открыл багажник и принялся возиться с запаской.
Я какое-то время следил за ним со стороны, затем спокойно подошел, распахнул пассажирскую дверцу и, открыв бардачок, нашарил там обрезиненную рукоять компактного револьвера — курносого короткоствольного уродца с зализанными формами.
Моего билета в будущее. Моего пропуска в прошлое.
— Что такое? — обошел электромобиль встревоженный директор, наткнулся взглядом на уставившееся ему в лицо дуло и быстро выставил перед собой руки. — Не стреляй!
— В машину, быстро! — скомандовал я.
— Постой!
— Считаю до трех!
— Но…
— Раз!
— Не надо!
— Два!
— Я не закрепил колесо! — выпалил директор.
Не приближаясь к нему, я по широкой дуге обошел электромобиль и приказал:
— Продолжай!
— Убери пистолет!
— Мне сказать «три»? — Нетяжелый револьвер все сильнее оттягивал руку, она начинала мелко подрагивать, но выказывать собственную слабость я не собирался. — Быстро!
— Просто направь его в сторону!
Я перехватил револьвер двумя руками и с усилием взвел большим пальцем курок. Сухой щелчок подействовал куда лучше слов, и директор принялся затягивать болты запасного колеса.
— Брось! — скомандовал я, когда он распрямился с баллонным ключом в руке.
Железяка лязгнула об асфальт, директор без напоминания спустил домкрат, но потом вновь замешкался.
— Еще не поздно сдаться, — уверил он меня. — Просто отдай пистолет, и я сделаю все, чтобы тебя не судили как взрослого. Ты даже в колонию не попадешь! Большее, что тебе грозит, — это реабилитационный центр…
— Заткнись! — выдохнул я и медленно, удерживая его на прицеле, вернулся к распахнутой пассажирской двери. — Залазь!
Глава центра повиновался, но не преминул при этом заметить:
— Твой побег всего лишь административный поступок, а похищение человека — это уже серьезно.
Я уселся в соседнее кресло, положил руку с оружием на колени, так чтобы ствол смотрел водителю в живот, и распорядился:
— Поехали!
— Куда?
Тогда назвал станцию метро.
— И что там? — спросил директор, заводя двигатель.
Спортивный электромобиль плавно-плавно тронулся с места; я слегка расслабил указательный палец и ответил:
— Библиотека.
— Что?!
— Архив с личными делами воспитанников.
— Бред!
— Вовсе нет! — оскалился я. — Там архив, точно знаю! И у тебя должен быть в него доступ! Либо выяснишь, где искать моих родителей, либо пристрелю! Понял?
Но директор вдруг спросил:
— Ты ведь не думаешь, что они тебя ждут? Дети — это обуза для неподготовленного человека, их воспитанием должны заниматься профессионалы.
— Меня не хотели отдавать! — отрезал я. Крики, грохот, непонятная кислая вонь, плач. Мой собственный плач. — Так что заткнись!
Но заткнуть главу центра оказалось совсем не просто.
— Зачем тебе это? — задал он новый вопрос. — Вот ты называешь себя русским, а с чего ты это взял?
— Я помню! Меня забрали в систему в три года, поэтому лучше даже не начинай!
— Досадное упущение, — печально вздохнул директор. — Пойми, Роман…
— Не называй меня так! Меня зовут Иван!
— Хорошо, хорошо, только успокойся. Пойми, современному человеку незачем цепляться за пережиток прошлого, за свою национальность! Все мы представители единой цивилизации!
— Я — русский, а не какой-то там обще-человек!
— И чем тут гордиться? Да пойми ты! В Европе еще с античных времен сложилось стойкое представление о том, что интересы индивидуума являются высшей ценностью! Главенство гуманизма, жизнь человека — высшая ценность, это оттуда. В России все было совсем иначе, там человек был человеку волком! Целью образовательной реформы изначально являлось ограждение ребенка от систематического влияния родителей, разрыв «цепи времен», остановка процесса бесконечного «повторения ошибок»! И ты сознательно отвергаешь путь, который проделало наше общество, ради чего? Мнимой гордости?
— Просто заткнись и веди машину, — потребовал я, морщась от боли.
Директор истолковал мою гримасу неправильно и продолжил свои увещевания:
— А твое увлечение религией? Разве может разумный человек всерьез рассуждать о том, что наш мир создал некий бог? Теория Дарвина тебя ни в чем не убеждает? Как можно быть таким ограниченным? Одумайся! Одумайся, пока не поздно!
— Нравится думать, будто сдохнешь и сгниешь в могиле, как кусок испорченного мяса? Думай. А я православный. Я верю в бессмертие души.
— Самообман! Надо брать от жизни все и не забивать себе голову всякой ерундой!
— Вот и бери. А мне не мешай жить, как хочу.
— Да что ты вообще знаешь о христианстве? Эти фанатики людей на кострах сжигали!
— Те, с кем я общался, были приличными людьми. В отличие от… — Тут впереди замаячил освещенный фонарями подсветки фасад Библиотеки, и я усмехнулся: — Про гетеросексуальность даже не начинай. Просто не люблю, когда меня всякие пидоры лапают. — И распорядился: — Поворачивай к служебному входу!
Директор как-то странно глянул на меня, обреченно вздохнул и съехал с дороги.
Ну наконец-то! Наконец-то я добрался до Библиотеки! И пусть даже придется подождать до утра…
Но тут электромобиль проехал во двор, и у меня вырвался невольный всхлип.
Библиотеки не было. Точнее, была, но от нее остался один лишь фасад.
Освещенный уличной подсветкой фасад. Фантик. Яркая обманка…
— Нет никакого архива, — мягко произнес директор, — и не было никогда. Данные воспитанников подлежат уничтожению, мы заботимся о неприкосновенности личности…
У меня слезы на глазах навернулись.
Нет никакого архива? Выходит, все зря? Все это зря?!
Был один лишь пустой треп? Самообман?
— Роман, послушай, никому ничего не известно о твоей семье, поэтому…
— Закрой рот! — крикнул я, сразу взял себя в руки и, сдержав рвавшиеся наружу рыдания, потребовал: — Переключи управление в режим обучения, быстро!
— Так нельзя!
— Ногу прострелю!
Директор повиновался, я качнул револьвером и приказал:
— Вылезай!
Сам выбрался следом, обошел электромобиль и указал стволом на багажник.
— Открой! — А когда глава центра выполнил распоряжение, велел: — Залезай!
Директор не сдвинулся с места, и пришлось нацелить револьвер ему в лицо.
— Быстро!
— Не надо, — попросил тот. — Если ты полагаешь себя христианином, то вспомни основу этого учения: «Возлюби ближнего, как самого себя!»
Я отступил на шаг назад и повторил команду:
— Залезай!
— Да нельзя же понимать все так буквально! — взорвался директор. — «Ближний» — это не расстояние…
— Просто, чтобы кровью не забрызгало…
Глава центра искушать судьбу не стал и, жутко скорчившись, кое-как уместился в багажнике; я захлопнул крышку, обошел электромобиль и уселся за руль. Бросил револьвер на соседнее сиденье и зажал лицо в ладонях.
И что теперь делать? Как быть дальше? И…
…и тут спинка сиденья неожиданно навалилась и придавила к рулю!
Директор изловчился просунуть из багажника в салон руку; сильные пальцы нашарили шею и стиснули горло, перед глазами все поплыло, и стало невозможно сделать вздох.
Я захрипел, попытался высвободиться — безрезультатно.
— Отпусти! — просипел из последних сил, но без толку.
Тогда дотянулся до револьвера, прижал курносое дуло к обшивке сиденья и выжал спуск.
Хлопнуло неожиданно глухо.
Хлопнуло, и сразу ослабла хватка стиснувших шею пальцев, а салон заполонила кислая вонь пороховых газов.
И тогда воспоминание о семье, о заветной комнате с высоченным шкафом и прямоугольником залитого солнечным светом окна, посерело и умерло.
Мне оказался уже знаком этот запах. Ровно так же пахло в тот далекий день, когда меня забрали в систему.
И тогда, и сейчас пахло порохом и смертью.
И я как-то сразу понял, что у меня нет прошлого.
И не было его никогда. Ни прошлого, ни семьи.
Я отбросил с себя безвольную руку директора, задавил рвавшийся наружу всхлип и потер набитую на тыльной стороне ладони татуировку.
Три заветных кириллических буквицы «Р. П. Г.».
«Русские не сдаются», — вновь всплыла в памяти услышанная от кого-то фраза.
«Русские не сдаются», — и я выжал газ.
За Уралом свои правила? Вот и проверю.
Хватило бы только на дорогу пяти патронов…
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Р. П. Г.», Павел Николаевич Корнев
Всего 0 комментариев