«Всемирный, глобальный, надвигающийся (сборник)»

Андрей Скоробогатов Всемирный, глобальный, надвигающийся (сборник)

Часть 1. Немного о Сибири

Сибирская Рапсодия

1. Водка

На улице было достаточно тепло – всего минус пятнадцать по Цельсию. В такую погоду плевки не замерзают в воздухе. Вот когда в Сибири стоит настоящий мороз, минус шестьдесят – минус семьдесят, тогда лучше не плеваться. Сейчас в самом разгаре был август, и Тихон ходил в летних валенках.

Ржавый трамвай без стекол медленно ехал по серому, пустому Сибирску. Половина мужиков в салоне были уже пьяные, некоторые достали из-за пазухи балалайки и горланили веселые песни невпопад.

За окном проплывали угрюмые, крытые дощатым тротуаром и запорошенные снегом улицы городка. Лишь иногда по ним проходил мужик на лыжах или медведь. Тихону было скучно, и он решил послушать, чего говорят люди в трамвае.

На сиденье сзади о чем-то рьяно спорили двое выпивших ученых из НИИ.

– …Да ну ты брось!

– Да я тебе говорю, …, не прав был Эйнштейн! Эксперименты Майкельсона-Морли все доказывают, …! Пространство-время – это полная брехня!

– Не то ты говоришь, Соломоныч, …, не то. Эйнштейн – он, это, правильный был мужик, я его уважаю. Глупо отрицать, …, что время является четвертым измерением. Теория относительности – это как…

– Волки на рельсах, – уныло сказал из динамика прокуренный голос водителя, и трамвай остановился. – Приготовьте ружья.

«Странно, я думал, он уже выпил, – флегматично подумал Тихон, заряжая ружье, которое каждый настоящий сибиряк всегда носит с собой. – И что-то волки рано в город пришли, обычно не раньше сентября».

Мужики в салоне прекратили играть на балалайках и тоже потянулись к ружьям. С улицы слышалось волчье рычанье, и Тихон высунулся в окно. Волки были большие и голодные, они окружили трамвай и норовили запрыгнуть в его более тёплое нутро. Мужики стали палить по зверью, через несколько минут трамвай качнулся и продолжил движение, переехав чей-то труп. Разговор сидящих сзади быстро наскучил, и Тихон стал вслушиваться в разговор сидящих спереди. Там притулились молодой парень с еще короткой бородой и зрелый мужик с бородою длинной и солидной. Молодой спросил:

– Кто такие женщины?

– А это, брат, такие существа в балете из телевизера , – сказал старший и погрозил пальцем для важности. – Они ходят без шуб и ружей, в Сибири они не выжили бы.

– Так вот оно что! Теперь тогда понятно. А зачем они нужны?

Старший прокашлялся.

– А вот этого-то не известно. Старики говорят, что сначала они были нужны людям для размножения, и потом только мужики стали сами появляться, без их помощи. Но что-то не верится в это. Взять вон медведей – они в город из леса приходят. Волки оттуда же. Циркачи и интуристы по железной дороге приезжают. Инопланетяне – те на энело . А люди – они как в Сибири жили, так и будут жить. И никакие женщины им для того не нужны.

Тихон, подумал, что знает о женщинах больше, чем эти два мужика – он ведь читал Толстого и Достоевского. Но зачем нужны женщины, он тоже никогда не мог понять. Отца-воспитателя у Тихона не было, он даже отчества не имел, и рассказать о подобных вещах ему никто не мог. О своем происхождении сибиряк знал мало, слышал только, что впервые в Сибирске его увидели на вокзале, и что тогда он даже не носил бороды. Избу, ружье и лыжи в горсовете выделили, работу нашли – так и живет.

Трамвай проехал мимо фабрики по заготовке дров и остановился у НИИ. Пьяные ученые вышли на улицу и пошли по широкой синусоиде в сторону длинного деревянного здания – без лыж, по сугробам. Тихону подумалось, что все ученые не умеют пить и рано пьянеют. С другой стороны, трезвыми они бы ничего не придумали… Да ну их, ученых этих!

В трамвай вошел толстый мужик с авоськами, снял лыжи и громко заорал:

– Водка, свежая водка!

У Тихона уже было с собой две бутылки, на утро хватит. Он сидел спокойно. Многие пассажиры поднялись с сидений и принялись меняться. Продавец заломил невиданную цену – одна кунья шкурка или половина нефтяной акции за две бутылки. Люди просили сбавить цену, но дядька не соглашался. В конце концов, один из мужиков не выдержал, набил торговцу морду, отобрал авоськи с водкой и стал передавать бутылки остальным. Продавца вместе с лыжами выкинули в окно.

Снова дощатые тротуары за окном, снег и ветер навстречу. На следующей станции в салон вошли двое, один из мужиков держал в руках большие тяжелые коробки, второй же был сослуживцем Тихона, Никанором Петровичем. Увидев знакомое лицо, Петрович заметно повеселел и, сняв лыжи, уселся рядом.

Мужик с коробками прокричал на весь трамвай:

– Патроны, свежие патроны!

Пассажиры, у кого патронов было мало, подошли и стали покупать.

– Ну что, Тихон, как дела твои? – спросил Петрович.

– Тоскливо что-то мне. С утра уж такой.

– Не ел что ль вчера?

Тихон покачал головой:

– Как не ел – я ж вон дня два назад в лес на медведя ходил, сейчас на неделю мяса хватит. Просто на душе тоскливо, понимаешь.

– А ты погоди, Тихон, я тебе такого расскажу – всю тоску как топором обрубит. Пришел, я, значица, вчера домой в избу. И давай водку пить.

Петрович сделал выразительно лицо, показывая, что сейчас скажет что-то удивительное.

– Пил я ее, значит, пил, литров десять, пока противно не стало. И гляжу в окно – а тама энело большое, и светится! Вот как оно.

Тихон удивился.

– Ничего себе! Уж год их никто не видел, и опять, значит!

– Так это не все! Дальше гляжу – выходят оттудова эти зеленые, и говорят мне: неси нам, говорят, Петрович, зимние валенки Тихона – ну, я тебе их с того года не отдал еще! Так вот, эти-то и говорят: нужны они нам, ну позарез просто нужны. Ну, я, на … с ними спорить, встал, в кладовую иду. Только руку за валенками потянул, вдруг глаза открываются: сам на полу лежу, а вокруг – ни валенок, ни инопланетян! На часы посмотрел – утро. Весь дом обыскал, и нигде нету!

– Кефир, свежий кефир… – несмело сказал вошедший на следующей остановке очередной продавец. Кефир сибиряки не любили, потому мужик был немедленно вытолкан из трамвая.

– Пропил ты мои валенки просто, Петрович, – нахмурился Тихон, еще больше расстраиваясь, и отвернулся от собеседника. Потом решил, что пора выпить, достал из кармана бутылку и прочитал этикетку:

«ВОДКА ПРОСТАЯ, 40 %. ОДОБРЕНО МИНЗДРАВОМ СИБИРИ»

2. КГБ

Атомная электростанция, на которой работали Тихон с Петровичем, снабжала энергией две соседние сверхстратегические ракетные базы, Секретный Военный Завод и лагерь с политзаключенными.

От трамвайной остановки до АЭС можно было добраться только на лыжах. Лыжи, как и винтовку, сибиряки почти всегда носили с собой и оставляли у выхода из трамвая.

– Погоди, Тихон, не поспеваю за тобой! – пыхтел Петрович сзади. – Что ж так быстро идешь?

– Опаздываем, начальство будет ругаться.

– Смотри, медведь! – испуганно сказал Петрович, останавливаясь, и поднял ружье.

Тихон пригляделся и облегченно вздохнул: медведь был знакомый, и шел он по своим делам.

– Это ж ручной, Тишка, не узнал что ли? Он на станции живет, идем.

– А, и правда, ручной… Не признал в полутьмах.

У огромных ржавых ворот станции, покрашенных в грязно-зеленый цвет, стояли два сотрудника КГБ в круглых фуражках. КГБ-исты единственные из жителей Сибирска не носили шапок-ушанок, потому что не положено, и многие были наполовину глухими – уши не выдерживали холода.

– Идут, бездельники, – сказал один из них, низкорослый и худой, махнув в сторону Тихона и Никанора рукой.

– И вправду, в лагеря бы их всех! – отозвался второй, высокий и толстый, хмуря брови. – А потом расстреливать, расстреливать…

За наполовину разрушенным забором высились пять зданий атомной станции – четыре реакторных блока и корпус обслуживания. На серой бетонной стене последнего красовались большая выцветшая красная звезда, серп и молот, а рядом висел новый герб – двуглавый медведь с балалайкой и бутылкой водки в лапах. Внутри зуб на зуб не попадал – холодно, ночью не топили. Отопление на станции, как и везде в Сибири, было печное. Тихон сел за пульт управления и сказал Никанору Петровичу:

– Сходи-ка за дровами в сарай к снабженцам. Сидеть не могу – холодина. А водки с собой мало.

Петрович ушел, а Тихон достал из-за пазухи самокрутку, спички из кармана, и первый раз за утро закурил, уставившись на приборную панель.

Пульт управления состоял из тумблеров типа ВКЛ-ВЫКЛ, красных лампочек и приборов со стрелками. Половина приборов зашкаливала, как всегда. Мужик угрюмо посмотрел на приборы и достал вторую бутылку водки.

3. Политзаключенные

Внезапно большая красная лампа, третья справа, стала мигать. Тихон мгновенно протрезвел и пнул пульт управления ногой. Мигание прекратилось лишь на пару секунд, а потом возобновилось с еще большей частотой.

– Ну что ж ты, …, опять, что ли? – выругался Тихон и пошел к начальству в кабинет докладывать.

Начальство сидело за большим столом, сплошь уставленным бутылками водки, и выпивало. На полу валялась балалайка с порванными струнами.

– Здорово, Иваныч, тут такое дело… – начал Тихон, но начальство прервало его, грохнув граненым стаканом по столу.

– Садись, Тихон. Пей.

Пришлось выпить. После первой бутылки Иваныч сказал:

– Да-а, перевелись нынче хорошие инженеры. Все туда, – тут он указал рукой на запад, – уехали, теперь за телевизерами сидят, эти, программы придумывают для… для…

– Микрософта, – подсказал Тихон, вспомнив хитрое название.

– Во-во, и не говори. Для Микрософта. Все инженеры туда уехали. И дома у всех телевизеры, ванны, как у каких-нибудь там нефтяников. Тьфу!

Тихон тоже плюнул. Нефтяники жили в поселке к северу от Сибирска, и настоящие сибиряки их не любили. Ну разве можно уважать людей, которые не носят бороду и вместо водки пьют какую-то подкрашенную дрянь?

– Вот осталось вас в отделе четверо всего, а если инопланетяне нападут? Или мутанты из подвалов полезут? Политзаключенных – вон, втрое больше, чем мужиков во всем Сибирске! А если кто из лагеря сбежит и станцию захватывать будет? Кто обороняться станет? Эти, что ли, из КГБ?

– Да нужно им это! – отозвался Тихон и выпил еще. – Им бы только мужиков простых расстреливать.

Начальство согласно кивнуло, взяв со стола следующую бутылку.

– Снабжения никакого. Вот, опять сейчас не знаю, чем вам на неделе зарплату выдавать – водкой, дровами или табаком?

– Мне лучше табаком, – Тихон заметно повеселел. – Он нужнее. Или патронами, если будут.

– Кстати, где Вова и Василич? – спросил Иваныч, разливая по стаканам. – Я только вас с Никанором сегодня видел.

Тихон выпил, не чокаясь, и ответил:

– Василич на медведя в лес пошел. Есть хочет. А Вова – я к нему заходил вчера, он уж третий день спит. Не знаю, придет сегодня или нет.

– Безобразие… – отрешенно сказало начальство, глядя куда-то в окно.

Открыли третью бутылку. Тихон выпил из горла. Внезапно дверь со скрипом открылась, и в кабинет ввалился Петрович.

– Ну где ж ты, Тихон? Я тебе вон дров в комнату принес.

Тихон хотел ответить, но вдруг почувствовал металлический привкус на зубах, и наконец вспомнил, зачем пришел.

– Я ж что хотел сказать, Иваныч. Лампа мигает. Течь, кажись, в третьем реакторе.

– Ну, разве удивительно, – спокойно сказал Иваныч, протягивая стакан Никанору. – Снабжения никакого. Все старое. Проверять, чинить некому. И кого мы туда отправим?

– Я не пойду, у меня работы полно, – ответил Никанор и залпом осушил стакан. – Мне еще надо трансформатор ремонтировать.

Тихон тоже покачал головой и нахмурился. Лезть в реактор не хотелось никому. Начальство строго посмотрело в глаза подчиненным и почесало бороду.

– Придется снова… Эх, как не хотелось мне это все, – уныло проговорил Иваныч после небольшого раздумья и подтянул к себе большой дисковый телефон, стоявший на столе.

– Сейчас опять в лагерь звонить будет, – тихо сказал Никанор в сторону, а Тихон кивнул.

Иваныч набрал номер и стал кричать в трубку:

– Алло, это лагерь с политзаключенными?! Генерала позови! А, это ты! И тебе здорова, Николай… Слушай, не можешь послать нам штук десять заключенных?! А, да нет, ничего серьезного, штатный случай… Просто рук рабочих не хватает! Что, не слышу?! Можно?! Через полчаса? Ну спасибо, с меня должок. Должок, говорю! Ну, давай…

Положив трубку, начальство сказало:

– Ну, давайте, по местам. Сейчас приведут зэков, они нам все и починят. Ты, Тихон, в окно проследи, проводим их, когда придут.

4. Медведь

Печка нагрела воздух в комнате, окошко немного оттаяло, и в него можно было следить за воротами. Когда они открылись, мужик докурил самокрутку и поднялся с места.

Сибирское солнце в августе встает за час-два до полудня, а через два часа после обеда у горизонта остается лишь бледно-желтая полоска света. Когда Тихон вышел из здания, как раз светало. Небо было хмурое, дул сильный ветер, но инженер посмотрел на восходящее солнце, и на душе немного потеплело. И то ведь хорошо, что оно встало – в ноябре-январе солнца не поднимается вообще.

Вместе с заключенными, закованными в одну общую цепь, прибыл майор в фуражке и с пистолетом. Когда кто-нибудь шел медленнее других, он стрелял вверх и громко матерился.

– Ну, на …, что у вас тут сломалось?

Тихон проводил их по двору к третьему блоку и открыл деревянную дверь.

– Вот, с ним что-то.

– Так что именно? – спросил сотрудник КГБ, разглядывая бетонную громаду реакторного блока.

Тихон пожал плечами.

– Не знаю, течь вроде бы.

Среди политзаключенных послышались недовольные голоса, и майор, выстрелив в воздух, крикнул:

– Так, за работу, собачьи отродья! Всех расстреляю! Реактор – проверить, течь – заткнуть! Так, а чем течь затыкать? – повернулся он к Тихону.

– А так вы сходите к Никанору, он вам тряпок даст и инструменты всякие, – сказал Тихон, поправил шапку-ушанку и пошел обратно к пульту управления, добавив напоследок: – Вы только это, в подвалы не заходите, там мутанты голодные.

На обед выдали медвежатину с водкой. Тихон ел мясо, как настоящие сибиряки, голыми руками, прямо за пультом.

– Здорово, – послышался густой, басовый голос за спиной.

Сибиряк обернулся и увидел Вову, стоящего у входа. Вова был сравнительно молод, ростом два метра с небольшим, и почти все время спал.

– И тебе здорово, – Тихон вытер руку о шубу и поздоровался с великаном.

– Я тут опоздал… – Вова зевнул. – Что без меня было?

Инженер махнул рукой.

– Да, опять реактор потек. Начальство из лагеря зэков вызвало, теперь вон чинят. Ты пей давай.

Тихон протянул сотруднику бутылку водки. В это мгновение в комнату вбежал Петрович и спросил у мужиков:

– Вы это, напильник с кувалдой не видели? Найти не могу. А заключенные просят, говорят, течь нашли, корпус обработать надо.

Вова отозвался, почесав затылок:

– Так их же Василич вчера брал, он печку у себя чинил.

– Кого брал?

– Ну инструменты наши, напильник и кувалду. Посмотри у него в каморке.

Никанор кивнул, залпом выпил водку из стоящего на пульте стакана и ушел. Вова оглянулся и сказал вполголоса:

– Я тут про такое дело в трамвае слышал, не поверишь!

– Про энело? Так и я слышал, мне вон Петрович рассказывал.

Вова махнул.

– Да нет же, не про то. Про энело ты Петровичу не верь – он пить не умеет. Тут в трамвае два мужика с Секретного Военного Завода разговаривали. Говорят, к ним интуристы приехали какие-то странные, яства диковинные привозили! Сказали – пожуешь такое яство, и сразу счастливый станешь весь. Эти интуристы всем сибирским интересуются, им тамошние аппараты по превращению воды в спирт показали, так этим все понравилось. Ну я и спросил у мужиков: говорю, а к нам на АЭС эти интуристы приедут? Они, мужики эти, и отвечают: «В городе надолго – и на АЭС приедут, и в НИИ, в лагерь, и к нефтяникам заглянут». Вот так то!

– Да… Во дела! – сказал Тихон и задумался.

Это яства диковинные – как раз то, что ему в его жизни и не хватает, понял он. Что, по сути, жизнь сибиряка? Водка, табак, медвежатина, ну, еще пельмени по праздникам. В лес пошел, медведя застрелил – сытый неделю. Бутылка, дрова есть – не холодно. А в общем-то скукота. Развлечений никаких, разве что бои кулачные стенка на стенку, НИИ скажем, против трамвайщиков, или еще на руках бороться… Вот как бы достать этих диковинных яств?.. И как выпросить их у иностранцев? Он же никогда близко не встречался с людьми из-за границы, не знал, что им нужно и как к ним обращаться…

– Скорее, скорее! – проорало начальство, вбегая в комнату. – Ружья хватайте и во двор!

Тихон мгновенно прекратил размышления, схватил ружье и спросил:

– А что такое-то?

– Мутанты из подвалов полезли! Отстреливать надо.

Вова сказал:

– Но кого-то надо же оставить за пультом! Нельзя ж без присмотра надолго.

– Да вы там давайте, – сказал Тихон, хмуря брови. – Посадите кого-нибудь.

Иваныч выругался, убежал куда-то. Через минуту они с Никанором привели упирающегося медведя Тишку и посадили на табуретку.

– Отдай ему шапку-ушанку, – сказало начальство Тихону. – Не положено медведей без ушанки за приборы сажать. На базе ракетной сверхстратегической вон посадили за красную кнопку медведя без шапки, теперь Восточное Самоа найти не могут.

Сибиряки напоили медведя водкой, натянули ему на голову ушанку Тихона и пошли во двор смотреть, что случилось.

5. Ружья

Говорят, что мутанты стали появляться в окрестностях станции еще лет двадцать назад. Поговаривали, что не обошлось тут без пьяных ученых из НИИ. КГБ, похоже, не оставил этот факт без внимания, и люди в круглых фуражках периодически устраивали лесные облавы, отлавливали мутантов и сажали в подвалы. Охранять их было некому, замки были ненадежными, и Иваныч рассказывал Тихону страшные истории о бунтах жителей подвалов.

Внутренний двор, в котором стояли все четыре реакторных блока, был покрыт сугробами после ночного снегопада, к третьему блоку тянулась цепочка следов людей из лагеря. Во дворе, у выхода из корпуса обслуживания, уже собрались все остальные работники АЭС. Трое из снабжения, два бухгалтера, весь отдел Иваныча и директор станции, Федор Степаныч. Все напряженно смотрели на голый снег около блоков, но, на первый взгляд, двор показался Тихону абсолютно пустым и тихим, и было непонятно, к чему весь этот шум.

– О, смотри, какой здоровый ползет! – сказал Терентич из отдела снабжения Никанору, показывая на четвертый блок. Петрович вскинул ружье и выстрелил. Остальные мужики, кроме Тихона и Вовы, тоже подняли двустволки и стали беспорядочно палить по двору.

– Погодите, – удивленно сказал Вова. – Я вот вообще никого не вижу, зачем стрелять-то?

– Я тоже не вижу ни …, – проговорил Тихон.

– Так вы пили, поди, мало сегодня! – воскликнул Федор Степаныч, приостановив стрельбу. – Тут трезвому не разобраться, ну-ка нате, добавьте.

Начальник станции достал из кармана бутылку и протянул Тихону, он выпил из горла половину и отдал Вове. Протер глаза, растер замерзшие уши, заново взглянул на двор и, наконец, увидел…

Двери на всех четырех подвалах были сорваны. Мутанты медленно ползли по снегу в сторону корпуса обслуживания, толкая друг друга и перелезая через убитых сородичей. Мужики в лохмотьях с песьими головами, мужики с медвежьей шерстью, с огромными рогами, как у лося. Гигантские колючие ежи с суровыми, бородатыми лицами. Их были сотни, да что там сотни, тысячи, им не было числа, а в их глазах сквозила обреченность и ненависть. Но что самое страшное – им всем ужасно хотелось есть. Тихон понял, что из-за голода они готовы на все, поднял ружье и тоже начал стрелять.

– Вова, ты-то что стоишь, помогай! – прокричал через шум выстрелов Иваныч. – Без тебя нам не справиться!

– Ага, – кивнул, зевая, Вова и снял с плеча свое оружие. Вместо ружья и патронов он носил старинный шестиствольный пулемет и длинную пулеметную ленту, обвязанную вокруг пояса.

Полетели гильзы, и мутанты прямо на глазах стали превращаться в фарш.

– Че ж вы их в цирк-то приезжий не сдаете, Федор Степаныч? – спросил с упреком Вова у директора станции.

– Да им там уже девать некуда мутантов этих! – прокричал в ответ Федор Степаныч. – Года два назад мы им три вагона мутантов отдали, больше, говорят, не нужно. Им, видите ли, сейчас карликов подавай и женщин бородатых! А откуда я женщин в Сибири-то возьму?

– Безобразие! – согласился Иваныч, перезарядил ружье и продолжил стрельбу.

…Как это часто бывает, дорогу домой Тихон не запомнил.

6. Балалайка

Растопив поутру печь и напившись ледяной воды из бочки, Тихон понял, что уши он вчера без шапки вконец отморозил, и на работу не пойдет. Придется лечиться водкой. Водка – лучшее лекарство от любых недугов, подумал Тихон и поправил сам себя: кроме, пожалуй, душевной хандры. Конечно, если выпить водки не слишком много, литра три, настроение сначала поднимется. Однако утром хандра возвращается, и так продолжается неделя за неделей, месяц за месяцем. Год за годом. Кто-то говорит, что жизнь надо менять – а как менять? Зачем менять? Пить водку, что ли, бросить? Тогда замерзнешь, или, того хуже, как вчера – мутантов не увидишь. Работу сменить? А что он, Тихон еще умеет, кроме как за лампочками следить да на рычаги слива-загрузки топлива нажимать?

Было, конечно, время, когда Тихон делал матрешки и сдавал в специальный пункт, откуда их увозили в Европу для продажи. Специально для изготовления матрешек у Тихона в избе стоял небольшой токарный станок. Но потом большинство мужиков свой матрешечный бизнес прекратили, пункт приема матрешек закрыли, и станок уже много лет стоял без дела.

Нет, без тех диковинных яств, что должны, обязательно должны привезти на АЭС иностранцы, Тихону не обойтись.

Внезапно в голову к Тихону пришла мысль: если эти интуристы интересуются всем сибирским, то почему бы не подарить им бесконечную сибирскую матрешку? Тихон быстро накинул шубу, подошел к сараю с дровами, выбрал дюжину поленьев и вернулся в дом. Разобрал поленья по размеру, распилил на баклушки и запустил станок.

Весь день он вытачивал матрешечные заготовки, постепенно уменьшая их размер. Секрет бесконечной матрешки поведал Тихону один из его соседей, сказавший, что такие лучше продаются. Прерывался Тихон только на то, чтобы покурить, выпить водки и поесть сырой медвежатины.

Станок трещал и гудел, как ракетная установка, было пыльно, летела стружка, но Тихон не обращал внимания на подобные мелочи – ведь впереди виднелась столь желанная цель!

– Главное, чтобы интуристам понравилось… – Бормотал инженер, машинально меняя болванки и сверла. – Лишь бы яств диковинных дали…

Когда солнце зашло, Тихон стал раскрашивать заготовки, используя черную и серую краску. К вечеру в избе закончилась водка, пришлось идти к Василичу, он жил ближе всех.

Перед домом у Тихона залегла на ночевку небольшая стая волков, пришлось подстрелить пару самых крупных, остальные разбежались. В окне у Василича горел свет, скрипучая деревянная дверь была не заперта. Тихон вошел в избушку, снял в сенях лыжи и вошел в комнату. Василич сидел за столом, на котором стояла одинокая бутылка водки, и играл на балалайке «Эх, дубинушка, ухнем!»

– Сыграл бы ты лучше, Василич, что-нибудь из «Экстроверта», – сказал Тихон угрюмо. – А то уже всем надоела твоя дубинушка.

Группа «Экстроверт» жила в Иркутске, была достаточно хорошо известна в Сибири и играла прогрессивный металл на балалайках. Пару лет назад они даже приезжали в Сибирск на поезде, но их концерт запретил КГБ. Василич отложил балалайку и в упор посмотрел на Тихона, сделав удивленное лицо:

– Ты что, Тихон, забыл, что ли? Сажают теперь за прогрессивный металл. Велят только народные песни играть. Или про медведей. Балалайки велено зарегистрировать, и ежели кто из КГБ услышит, что не то мы на них играем – сразу в лагеря. Садись давай, пей!

Тихон присел на косоногий стул и угрюмо посмотрел на бутылку водки.

– Ну что, кстати, сходил вчера на медведя?

Василич кивнул и указал рукой на свежевыделанную шкуру, висящую над печкой.

– С чего, ты думаешь, я веселюсь и на балалайке играю? Сытый потому что. Ты мне лучше скажи, что тебя на работе не было сегодня? Начальство сказало, что это безобразие.

Тихон показал на уши:

– Уши я давеча отморозил. Шапку мою на медведя надевали, нельзя, говорят, без ушанки за приборы садить.

– Это оно верно, – кивнул Василич и протянул бутылку Тихону. – Без ушанки нельзя. А уши твои мы сейчас вылечим. Только водка заканчивается, ты допивай пока что есть, а я к Вове схожу, у него всегда полный шкаф.

Василич надел шубу, взял двустволку и лыжи с палками, у двери остановился и сказал сурово:

– Балалайку не трогай! Я ее вчера на себя записал, без письменного разрешения дать не могу.

Тихон кивнул и взял бутылку в руки. Посмотрел на этикетку:

«ВОДКА ПРОСТАЯ, 40 %. ОДОБРЕНО МИНЗДРАВОМ СИБИРИ»

7. Инопланетяне

– Такое сегодня, мужики, на работе было! – сказал пьяным голосом Вова. До этого все трое пили молча. Остались четыре бутылки из пятнадцати.

– Мне-то что ты рассказываешь, я ж сегодня был… – сказал Василич. – Вон, ему говори.

Вова повернулся к Тихону:

– С утра мы… двор от мутантов всей станцией прибирали, а к обеду пришли к нам эти… в фуражках. Говорят, из лагеря они, и спрашивают, не видали нигде десять заключенных и майора ихнего с пистолетом?

Тихон смутно помнил, что вчера действительно приходил кто-то из лагеря, но все вчерашние воспоминания затмила новость об интуристах, и поэтому он спросил:

– А… и куда они делись?

– А мне откуда знать? – ответил вопросом на вопрос Вова. – Я их вчера вообще не видел. Это ты их к блоку реакторному водил.

Василич грохнул очередной допитой бутылкой об стол и, отстранив Вову, сказал Тихону:

– Не, ты, это, не бойся. Ты тут не при чем, они сами виноваты. Мутанты в подвалах шум с выстрелами услышали, подумали, расстреливать начинают, вот и взбунтовались. А эти, в фуражках, говорят сегодня, что зря мы мутантов расстреливали. Они, говорят, тоже люди, хоть и в подвалах сидят. Жалеть их надо, говорят, не виноваты они, что радиация.

– Мужиков простых они расстреливают, а мутантов им видите ли жалко, – добавил Вова.

– Ну вот и дожалелись! – сказал Тихон сурово. – Съели мутанты майора ихнего, и заключенных тоже.

– Да нет же, говорю! – рявкнул Василич. – Вот, скажем, если бы и съели – тогда бы фуражку-то оставили! И шинель тоже, так ведь?

– Съели бы, – возразил Тихон. – С голодухи все можно, даже шерстяное.

– А пистолет металлический? – вмешался Вова. – Тоже, скажешь, проглотили? Нет, тут точно мутанты не при чем. Зэки с майором в реактор упали, и сварились там заживо!

Василич покачал головой и погрозил пальцем:

– Нет, это ты неправду говорить. Инопланетяне их под шумок забрали, для опытов! Точно, на энело увезли! Федор Степаныч так сказал, Иваныч наш тоже так думает.

Тихон нахмурился.

– Так говорили же, что про инопланетян Никанор придумал спьяну? Не прилетал никто, говорят.

Вова кивнул, и взял следующую бутылку.

– Вот-вот, и я говорю, не прилетал. Придумали они все. Пить не умеют.

Лицо у Василича стало еще краснее от злости, а Тихону подумалось, что сейчас они подерутся. Драки ему не хотелось, и он сказал, поднимаясь:

– До ветру схожу.

– Я тебе сейчас кулачком-то по роже и настучу! Тоже мне! – рявкнул Василич на Вову, резко поднимаясь со стула. Концовку тирады Тихон не услышал, потому что вышел из избы.

Дорожка к туалету была заметена снегом, а лыжи одевать не хотелось, поэтому мужик решил идти через сугробы как был, в валенках. На третьем шаге его резко качнуло в сторону, и он упал на спину. Тихон некоторое время смотрел на ночное небо – оно было безоблачным, звезды светили ярко, складываясь в завораживающие геометрические фигуры. Внезапно потянуло на философию, и подумалось, что у звезд тоже есть свои начальники и подчиненные, заключенные и майоры – надсмотрщики. Как же они без шапок и ружей там, в ледяной прохладе космоса, висят? Светят, еще, зачем-то, и какая польза от света этого? Солнце светит – так хоть день от ночи отличить можно, если не зима, а тут – никакой пользы. Говорят, правда, ракеты наводить по звездам научились – и то славно, но тоже вон – посадят нечаянно медведя без шапки за красную кнопку, как тогда, а потом – звезды, не звезды, все равно Восточное Самоа не вернуть…

Тут Тихон вспомнил про физиологическую потребность и хотел уже подняться и продолжить нелегкий путь к туалету, как вдруг его внимание привлекла одна большая звезда. С самого начала она показалась мужику неприлично крупной на фоне более мелких светящихся точек, а тут она и вовсе начала двигаться из стороны в сторону, как огонек у папиросы, и при этом неуклонно расти в размерах. Неужели это…

«Ну нафиг… – подумал мгновенно протрезвевший Тихон, отчаянно пытаясь подняться. – Я же не как Никанор – пить умею, вроде бы… Что ж они, и мне кажутся?»

Тем временем точка окончательно превратилась в светящийся диск, энело летело на мужика прямо сверху, иногда отклоняясь от маршрута и кружась. Когда до земли оставалось каких-нибудь сто-сто пятьдесят метров, диск замедлил движение и выпустил лучи.

Тихон уже перестал пытаться встать, он просто неподвижно лежал в сугробе с широко открытыми глазами. Лучи прошлись прямо по лицу, стало страшно, и мужик заорал, но энело медленно поплыло влево, в сторону улицы. Через несколько секунд Тихон услышал медвежий рев, и увидел, как к светящемуся диску по воздуху поднимается большой бурый медведь. Он, по-видимому, просто гулял по улице, и инопланетяне забрали беднягу для опытов, подумалось Тихону, и мужик снова закричал, испугавшись, что следующим заберут его.

Скрипнула дверца избы, и послышался хруст снега под валенками. Светящийся диск с медведем, как будто бы заметив появление людей, в одно мгновение пропал.

– О, смотри, лежит. Упал, – сказал голос Вовы. – Я всегда говорил, здоровье у него слабое, не местный он. Пить не умеет.

Тихон терпеть не мог, когда ему напоминали, что он не местный – ведь в душе он был настоящим, суровым сибиряком, хоть и нашли его на вокзале. Тем более он не любил, когда ему говорили, что он не умеет пить. Но сейчас было не до обид – надо было придумать, зачем он кричал и почему до сих пор лежит в сугробе. Мужики подошли и начали поднимать коллегу.

– Ты, Вова, держи его за правую руку, а я за левую держать буду, – сказал Василич, наклонившись над Тихоном. Все лицо у Василича было в синяках. – Что ж ты кричал? Что случилось-то?

– Медведь. А я без ружья.

– Не верим, – сказал Вова, ставя Тихона на ноги. – Ни разу не помню, чтобы ты медведя пугался, ты ж не нефтяник какой-нибудь. Помнишь Аркадича? Он вообще говорил, что любой нормальный сибиряк медведя может голыми руками завалить… До туалета проводить тебя?

– Да не… не надо уже. Пойду я домой, мужики, уши вы мне вылечили, спасибо вам за это, а мне еще работу одну доделать надо.

– Темнишь ты, Тихон, – сказал с укором Василич. – Уж не энело ли видел?

– Нет, нет, не видел я его! – нахмурился сибиряк. – Я пить умею, не то что некоторые.

8. Матрешка

Иностранцев было двое – высокий и пузатый, их сопровождал переводчик, кто-то из бывших нефтяников. Все трое были безбородые и носили вместо шуб черно-красные пластиковые куртки, что сразу не понравилось Тихону. Иностранцы смотрели на него, почему-то переглядывались и посмеивались. Но, в конце концов, не важно, как они выглядят и как смотрят, главное – попросить у них тех яств диковинных…

Когда их проводили в комнату Федора Степаныча, переводчик сказал, что пузатого зовут Джон Смит, а высокого – Йохан Йохансон. Добавил что-то про сопротивление, и иностранцы раздали всем присутствующим красно-белые листовки с черной непонятной надписью:

«THE EARTH FOR THE EARTHMEN! DOWN WITH GREEN-ASSED INVADERS!»

Никто из работников станции языка не знал, но спросить, что там написано, почему-то побоялись. Дали гостям стаканы и налили водку. Пузатый спросил через переводчика, видел ли кто-нибудь из работников инопланетян. Выяснилось, что энело видели трое из работников, включая Никанора Петровича, который принялся с новыми подробностями рассказывать о зеленых человечках, забравших Тихоновы валенки. Про майора и политзаключенных начальство велело молчать. Высокий иностранец сделал серьезное лицо и передал через переводчика, что с этими зелеными ублюдками нужно бороться и не давать им садиться на шею. Потом Джон Смит спросил, а что это у вас весь снег во дворе красный, и Федор Степаныч соврал, что это давеча на станцию волки заходили, пришлось парочку пристрелить. Судя по лицам, иностранцы не поверили, но спорить не стали. Потом начали расспрашивать откуда сибиряки берут винтовки, почем нынче водка и тому подобную ерунду, известную даже медведям.

И вдруг произошло то, чего так долго ждал Тихон. Пузатый достал из кармана куртки нечто небольшое и продолговатое, поднес ко рту и стал жевать. «Вот они какие, яства диковинные, – подумал Тихон и заметил, как часто забилось его сердце. – Вот оно какое, счастье мое». Он понял: такой удивительной возможности изменить свою жизнь, как сейчас, у него больше не будет никогда, и если и нужно что-то делать, то здесь и сейчас.

Тихон смело отодвинул стоящего рядом с иностранцами Петровича, подошел к переводчику и сказал:

– Вели им дать мне яства диковинные. Я им за это вот что дам, – и вытащил из-за пазухи свою матрешку. – Она бесконечная.

Федор Степаныч с Иванычем замолчали, удивившись наглости Тихона. Переводчик сначала раскрыл рот от удивления, потом передал матрешку иностранцам, усмехнулся и спросил:

– Какие яства?

– Ну те самые, что вот он сейчас в рот положил. От которых счастливыми люди делаются.

– О, о, мэтыресшка! Соу гуд! – сказал пузатый, не переставая жевать, и начал разбирать матрешку. Разобрав первые восемь уровней матрешки, непонятно покачал головой и собрал все обратно. Потом переводчик сказал что-то пузатому, тот что-то спросил, высокий что-то ответил, глядя на Тихона, и бывший нефтяник перевел:

– Господин Йохан Йохансон говорит, что для тебя, брат землянин, всегда пожалуйста, и спрашивает, как ты оказался в Сибири.

Тихон нахмурился. Он не знал своего происхождения и всегда смущался и сердился, когда его ему говорили, что он не местный. Но сейчас был не тот случай, когда можно было сердиться, и пришлось ответить:

– Меня мужики на вокзале нашли, а раньше что было – не знаю.

– Да он сибиряк! – вступился за сотрудника Петрович. – Даром что лицом не похож.

Некоторые почему-то посмеялись, а иностранцы, после того, как ответ Тихона перевели, кивнули и протянули ему две маленьких блестящих палочки…

9. Лыжи

К вечеру заметно похолодало, и первый раз за неделю пошел снег. Снежные вихри залетали в трамвай, пронизывающий ветер дул в лицо, угрюмые одинаковые деревянные избушки медленно проплывали мимо, и казалось, что путь до дому длится вечность. Все знакомые мужики с работы остались праздновать получение зарплаты, и Тихон ехал один. Водка, купленная с утра, к концу рабочего дня кончилась, а согреться было жизненно необходимо. Через две остановки Тихон не выдержал, подошел к балалаечнику, играющему на весь трамвай «Эх, дубинушка, ухнем!», дал ему в морду и отобрал водку. Кто-то из мужиков запротестовал и чуть не завязалась драка, но на рельсах внезапно появились волки, и всем пассажирам пришлось пострелять, а про балалаечника потом забыли. От водки стало немного теплее, и все мысли были об одном – поскорее бы домой, поскорее бы сесть за стол, достать из кармана диковинные яства и, наконец, съесть…

Остановка. Тихон надел лыжи и через метель медленно пошел по запорошенной лыжне к дому. Через метров двести он увидел большого медведя, бегущего навстречу по улице. Снял с плеча ружье и внезапно понял, что в кармане остался всего один патрон. Медведь, похоже, был людоедом, морда вся в крови, и от выстрела зависела жизнь. Тихон зарядил ружье, вспомнив высказывание старика Аркадича, что любой сибиряк может завалить медведя голыми руками. Сейчас он понял, насколько это далеко от действительности – такой медведь тяжелее мужика в пять раз, и если придавит – смерть неминуема. Вспомнил про яства в кармане, которые так и не попробовал, со злостью посмотрел на приближающегося хищника, прицелился и выстрелил. Медведь зарычал и повалился, Тихон опустил ружье и мысленно прикинул расстояние, которое разделило его со смертью – медведь лежал в пяти метрах от концов лыж. «И все же я настоящий сибиряк», – подумал Тихон и первый раз за день улыбнулся.

Придя домой, Тихон запер дверь, растопил печь, положил в шкаф коробки с табаком, достал из кармана две блестящие палочки, положил на стол и стал разглядывать. Обертка, похоже, была сделана из глянцевой бумаги, на ней были маленькие рисунки и надписи на непонятном языке. Тихон осторожно снял бумажку с одной из палочек и подумал, что обязательно повесит на стенку, как картину. После бумажной была вторая обертка, сделанная из фольги, сибиряк развернул ее и увидел сами яства – десять маленьких белых комочков. Тихон сгреб их все и отправил в рот.

Яства оказались похожи по твердости на резину, но были такими сладкими и пахучими, что на душе сделалось удивительно хорошо.

«Все же эти иностранцы молодцы, – подумал Тихон. – Они умеют делать человека счастливым, хоть сами и странные. Вообще – какая разница, сибиряк ты или с Запада – все мы братья, все равно по одной земле ходим…»

Тихон подошел к шкафу и первый раз за долгое время посмотрел в зеркало. Несмотря на черную блестящую кожу и вечно грустные, карие миндалевидные глаза, лицо у него сегодня просто светилось от счастья. Он снова улыбнулся белоснежной широкой улыбкой, снял шапку, пригладил кудрявые черные волосы и сел обратно за стол.

Яркие лучи света ударили в окно. Тихон от неожиданности проглотил яства и пошел во двор посмотреть, откуда исходит свет.

Во дворе стояла большая летающая тарелка, свет шел изнутри, пробиваясь через тонкий, словно бумажный корпус. Снежинки падали и таяли на белой поверхности. Тихон замер у двери и молча смотрел, как плавно опускается сверкающий трап, как три маленьких сине-зеленых существа выходят из энело и медленно, покачиваясь, идут в его сторону. Страха, как в тот раз, не было, вся картина несла покой и умиротворенность, и Тихон подумал: «Какая разница, люди – не люди. Белые, черные или зеленые – у всех у нас Разум есть, все мы в одном Космосе вращаемся».

И не важно, что там думают про инопланетян иностранцы, когда-нибудь они все поймут, как понял сейчас Тихон…

Верхними конечностями средний, самый крупный из инопланетян держал нечто большое и черное, он подошел к онемевшему сибиряку, протянул это нечто и сказал бесцветным, спокойным голосом:

– На, Тихон… Возьми свои зимние валенки.

Кризис по-сибирски

1. Проблема

Главный начальник Сибири был разбужен звонком в полвторого ночи. Ерофей Ерофеич, подняв трубку большого дискового телефона на письменном столе, приготовился гневно высказаться в адрес звонящего, но услышал голос главы сибирского КГБ Хвостова и потому лениво отозвался:

– А, это ты… Что такое?

– Беда, Ерофеич. Кризис, не иначе.

Начальник Сибири присел на край кровати, налил свободной рукой водки в стакан, выпил, и спросил:

– Опять китайцы?

– Нет, Ерофеич, с китайцами все в порядке. Сидят себе за границей, никого не трогают. Тут дело, пожалуй, посерьезнее будет. Настоящая катастрофа. Надо Совет Большого Начальства созывать.

– Ну ты хоть скажи, что за проблема? – Ерофеич почесал подбородок.

– Проблема национального масштаба. Это не телефонный разговор, нас могут подслушать западные шпионы.

Сибирский начальник поморщился.

– Опять твои шпионы, да кто нас подслушает в два часа ночи?.. Приезжай тогда, раз по телефону не хочешь, да и рассказывай все как есть.

– Не могу, Ерофеич – сани в ремонте, давай уж лучше ты ко мне.

Начальник Сибири бросил трубку, выругался, но делать было нечего. Надел дорогую норковую шубу, шапку-ушанку и валенки, разбудил хромого извозчика и пошел вместе с ним к сараю, где жили ездовые собаки. Спустя десять минут собачья повозка мчалась от особняка по заснеженным просторам в направлении столицы, города Сибирска. Ерофей Ерофеич ёжился от холода и периодически пил припасенную водку из горла, для согреву.

Миновав постовых, повозка въехала в город и помчалась по безлюдным улицам. В столь раннее время и мужики, и городские медведи мирно спали. Сибирский начальник с извозчиком беспрепятственно доехали до мрачного двухэтажного здания, украшенного гербом – двуглавым медведем с балалайкой и бутылкой водки в лапах. Это были КГБ-шные Застенки, оплот военной диктатуры и сибирского тоталитаризма. Оставив извозчика с собаками мерзнуть на морозе, Ерофей Ерофеич поздоровался с двумя охранниками в круглых фуражках и поднялся по лестнице в кабинет главы сибирского КГБ.

– Плохо дело, Ерофеич, – сказал Хвостов. – Водка кончается.

– Так пошли кого-нибудь на склад, – пробурчал главный начальник Сибири. – Проблем то. И ради этого ты меня разбудил?

– Ты не понял. Водка СОВСЕМ кончается. Через две недели все население Сибири рискует остаться без главного национального ресурса. Я же сказал – кризис наступает!

Ерофей Ерофеич остолбенел, затем схватился за голову и стал в панике бегать по кабинету.

– Срочно! Собирай Совет! Начальников всех городов! Чтобы послезавтра все были!

2. Перспективы

– Коллеги! – объявил Ерофей Ерофеич с трибуны. – Для нашей дорогой и горячо любимой Сибири наступают тяжелые времена.

В зале столичного Горсовета находилось семьдесят человек. Многие из городских начальников были пьяны и не слушали своего шефа, в зале царили шум и неразбериха.

– Ну, мужики! – крикнул Ерофеич, пытаясь добиться хотя бы какого-то порядка в рядах Большого Начальства. – Эй, там, сзади! Степан Степаныч, убери балалайку, невозможно совсем от твоей «Дубинушки»!

Степан Степаныч, начальник Усть-Илимска, проворчал что-то невнятное, но инструмент убрал.

– Ты давай, говори, что случилось-то! – крикнул нетерпеливый Аполлон Аполлоныч из Владивостока, сидевший на первом ряду. – Что я, зря семь часов на бомбардировщике через полсвета летел?

Ерофей Ерофеич осушил стакан, потом проворчал, оправдываясь перед Аполлонычем:

– Так ведь не слушает никто… Ну и пусть. В общем, ситуация у нас такая. Кризис, одним словом, и безрадостные перспективы! Москва и остальные европейские поставщики этилового спирта с понедельника прекращают поставки по трубопроводу Свердловск-Тобольск.

Главный начальник Сибири сделал многозначительную паузу.

– Безобразие! – первым не выдержал начальник Балалаевска, Тимофей Тимофеич. – Как же мы без спирта! Где московский посол?

– Посла! Где посол! – послышались голоса в зале.

– Сергей Владиславович, поднимитесь сюда, – позвал Ерофеич. – Проясните ситуацию.

На трибуну поднялся полный мужчина в пиджаке, без бороды. Ерофеич налил ему водки в стакан, но тот брезгливо поморщился и начал речь.

– А что я могу сказать? Такова ситуация на мировом рынке спирта и алкогольной продукции. Цены поднялись. Дефицит. Эксплуатировать трубопроводы для снабжения Сибири спиртом становится нерентабельно. То же и в других странах. Мы предложили продолжить поставки по железной дороге, ограниченными партиями, но новый договор вы подписывать не собираетесь.

– Да как по железной дороге? – воскликнул Апполоныч. – Да разве по железной дороге можно? Мы и десятой доли спирта по ней не провезем. Без спиртового трубопровода не обойтись!

– Все другие страны производят поставки спирта обычным транспортом, водным или сухопутным, – парировал московский посол. – Мне вообще не понятно, зачем сибирякам так много алкоголя?

Со второго ряда вскочил худой мужичек, начальник северного Медвежанска.

– Да что вы понимаете! Вы, москвич! У нас в Сибири морозы девять-одиннадцать месяцев в году. Бывает под шестьдесят градусов, плевки в воздухе замерзают! У нас даже женщины из-за этого не живут уж лет пятьдесят, как все это началось. А мужикам без водки никак! Организм у сибирских мужиков так устроен, что вместо крови – алкоголь, наши ученые установили…

– Ну, я слышал, но это спорная теория, – спорил Сергей Владиславович. – Это противоречит здравому смыслу и законам биологии.

– Да у нас тут все противоречит здравому смыслу, с тех пор как в 80-х годах военные испытания привели к мутации планеты, – грустно вздохнул Ерофей Ерофеич, стоявший рядом. – А как иначе? Иначе нельзя. Одно я точно знаю – среднегодовая норма на одного сибиряка – не меньше полутора тонн спиртосодержащей жидкости. Летом теплее, пьют меньше, кое-кто самогон гонит, а зимой – по пятнадцать бутылок в день, и самогоном не обойтись. Помножьте на шестнадцать миллионов мужиков, и вы поймете, что без трубопровода нам никак.

Посол развел руками и ушел с трибуны, бросив напоследок:

– Я посол, я ничего не могу сделать…

Зал немного приутих, все обдумывали услышанное, потом кто-то с задних рядов выкрикнул:

– А мы им нефть перекроем!

Кто-то пошел дальше, и рявкнул:

– Да, а потом ракетами их, ракетами!

– Нет, мужики, нельзя же так, все же они наши соседи и бывшие соотечественники, – попытался успокоить народ Ерофей Ерофеич, возвращаясь на трибуну. – Надо искать выход самостоятельно.

– Хотя нефть все же перекроем, – тихо сказал в сторону начальник КГБ Хвостов, стоящий за трибуной.

– Это все происки зеленозадых супостатов! – заявил начальник Угрюмска, привыкший во всем винить инопланетян, и достал из-за пазухи припасенную бутылку.

– Но позвольте, у нас же есть два спиртовых завода, в Красноярске и Хабаровске, – сказал Тимофеич. – Неужели их мощности не хватит?

Ерофей Ерофеич покачал головой:

– Не хватит. Водочные фабрики в большинстве городов работают на зарубежном сырье, своего спирта не достаточно.

– Хорошо, если спиртовых заводов мало, то почему бы не построить ещё парочку силами политзаключенных? – предложил вариант Аполлоныч. – Я не думаю, что на это уйдет много времени.

– Политзаключенных не хватит, – высказался Хвостов. – Они и так строят три новых нефтепровода и две атомных электростанции. Нет, ну мы, конечно, можем поменять законодательство и на время увеличить их численность, но это долгий процесс.

– К тому же остается проблема сырья, – добавил Ерофеич. – Нашим двум заводам и так не хватает зерна и крахмала для производства, а из-за рубежа вести его сложно и дорого.

– Да и не хватит парочки заводов, – сказал Хвостов. – Один большой завод пятьсот тонн спирта в сутки делает, а у нас по стране водки за день, бывает, по шестьдесят тысяч тонн выпивают. За границей заводов восемнадцать заводов в трубу спирт гнали. Что, кстати, с ними будет, Сергей Владиславович?

Толстый московский посол поднялся со своего места, презрительно оглядел зал и громко сказал:

– В то время, как вы пьете водку, мы покоряем космос и производим шоколад. Мы переоборудуем часть заводов под нужды космической отрасли и кондитерской промышленности, делов-то!

– Это безобразие! – выкрикнул Тимофеич. – Как можно, нет, вы послушаейте, как можно есть этот… шоколад!

Зал загудел, кто-то начал грозить кулаком и выкрикивать угрозы в адрес посла, кто-то начал оживленно беседовать со своим соседом, распивая спиртное, а Степан Степаныч, начальник Усть-Илимска, устал от шума, уснул и захрапел.

– Но должен же быть хоть-какой то выход? – воскликнул Аполлоныч. – Неужели все так безнадежно?

– Похоже, выход из кризиса у нас один, – с грустью в голосе сказал начальник КГБ, и в зале стало тише. – Раньше брали спирт из Европы, теперь придется просить Азию, у них спирта много… Есть старая ветка газопровода, идущая из Иркутска, ее можно переключить к спиртовым трубам, и тогда…

– Китай? Никогда! – воскликнул Ерофей Ерофеич.

– Надо, Ерофеич, надо, – Хвостов снял круглую фуражку, обнажив лысину. – Мы продадим Сибирь за водку бывшему врагу, но только так мы спасем народ от верной гибели.

3. Проба

– Вот, Васька, пришли, – сказал старый геолог своему молодому напарнику и воткнул лыжные палки. – По карте залежи прямо под нами. Четыре кил о метра, считай, часа полтора бурить.

– Фу, наконец-то, – уставший мужик уронил лямку тяжелых саней на снег. – Нет, Максимыч, а вдруг все же это газоконденсат, а не нефть?

– А шут его знает, может и газоконденсат. Разведчики вечно все напутают. Нам-то какое дело, сейчас пробу возьмем – а там уж пусть в лагере думают, кому отдать – газовикам или нефтяникам. Бери вон лопату с моих саней, сейчас мы разгребём тут маленько и палатку поставим.

Когда палатка была расставлена, геологи развели у ее входа костер и стали варить похлебку из консервов, грея руки о котелок.

– Слыхал, чего вчера курьер в лагере говорил? – спросил старший геолог.

– А?

– Говорят, кризис водошный.

– Да ну! – не поверил Васька. – Водка всю жизнь была в Сибири, чего ей деваться-то.

– Молодой ты, многого не знаешь… Давным-давно водки в Сибири не было. Ну, то есть была, но так – немного совсем. Потом грянули холода, Сибирь независимой стала, спирт из Москвы пошел, по трубам. А теперь не дает Москва спирту, третий день уже как вентиль перекрыли.

– И что теперь?

– А разное говорят. Одни говорят, китайцам за спирт Дальний Восток отдавать будут, другие говорят, что и Китай не поможет – у них тоже с алкоголем проблемы. А кто-то говорит – Китай, не Китай, а водку пить все равно надо, иначе совсем никак. Одним словом, не понятно, что станет с народом сибирским.

Молодому геологу взгрустнулось. Он надел варежки, стряхнул сосульки с бороды, и спросил:

– А сколько водки еще осталось?

– У нас или вообще? – не понял Максимыч. – У нас – два литра с полтиной. А вообще по стране – вроде как на дней семь. Курьер сказал, что в столице поговаривают про тайные склады КГБ, говорят, если тяжело будет, народ взбунтуется и штурмом на них пойдет… Ну да ладно, сейчас перекусим, костер потушим и бур поставим.

Компактный бур с насосной станцией были тяжелыми и еле помещались на двух санях. Когда мотор заработал, и на мужиков полетела глина с грязью, Максимыч запел зычным голосом, желая приободриться:

Ой, мороз, мороз,

Не морозь меня,

Не морозь меня, моего коня.

Не морозь меня, моего коня,

Моего коня белогривого…

Васька, хоть и молодой, стал подпевать:

…Моего коня белогривого,

У меня жена, ох, ревнивая!

У меня жена, ох, красавица,

Ждет меня домой, ждет – печалится.

Я вернусь домой на закате дня.

Обниму жену, напою коня!

– А что такое жена, Максимыч? – спросил молодой геолог старого, когда они допели песню.

– Это, Васька, женщина такая специальная. Раньше, говорят, у каждого мужика по жене было, а теперь уж лет пятьдесят нет ни у кого жены. Да и вообще нету женщин в Сибири, в телевиз е ре только, зато водка есть… Была то есть… Смотри-ка, полилось что-то! Выключай машину.

Старый геолог вылез из палатки, подошел к буру и смахнул пальцем с бурильной трубки подтекающую жидкость.

– Прозрачная какая-то, – удивленно проговорил Максимыч.

– Парафинка, что ли? – предположил молодой. – Хотя нет, парафиновая нефть не такая по густоте.

– И пахнет как-то странно, – геолог понюхал жидкость, потом рискнул попробовать на язык. – Васька, так это ж водка!

– Да ну!

– Да я тебе говорю, на, сам попробуй!

Молодой сибиряк попробовал жидкость на вкус и кивнул.

– И взаправду, водка! Получается, что там, под землей, водошное месторождение?

– Получается, так, – кивнул Максимыч. – Чего только на земле Сибирской не бывает.

– И что теперь делать?

– Как что делать, ты в первый раз, что ли? Сейчас в колбу сольем, скважину законсервируем. Потом переночуем, да повезём пробу в лагерь, а что там дальше – это уже не наши заботы.

Когда рассвело, геологи отправились в обратный путь, а на месте пробной скважины остался стоять бело-серо-черный флаг.

– Получается, не будет кризиса? – спросил по дороге Васька.

– А кто его знает, – ответил Максимыч. – Это уже пусть начальство решает, что с кризисом делать. А наше дело малое – колбу с пробой до лагеря довезти. Ты только смотри, будешь по дороге водку пить – не перепутай!

Василий с Максимычем ехали мимо сибирских кедров и сосен и не догадывались, что их имена войдут в историю Сибири, как имена спасителей отчизны. Ведь это именно они принесли народу спасительную весть, вернули стране водку – ее народное достояние, ее радость и боль.

Сибирский Эксперимент

1. Утро

Сейчас уже никто точно не помнит, когда и почему Сибирь стала независимой. Тем не менее, по вопросу истории учёные сибирских НИИ выдвигают две гипотезы.

Первые ученые утверждают, что все это случилось в конце холодной войны, когда после подземных ядерных испытаний Земля начала мутировать. Одни территории, к примеру, Европа с Америкой, стали резко уменьшаться в размерах, а другие – скажем, Сибирь, или Восточное Самоа, наоборот, стремительно увеличиваться, словно планету в этих местах пучило. Новообразовавшиеся пространства в Сибири сразу заполнялись стандартными лесом, снегом и медведями. Так или иначе, площадь Сибири увеличилась в пять раз и стала занимать почти четверть земной суши. Управлять такой огромной и дикой территорией стало невозможно, поэтому тогдашние власти Союза отказались от своих восточных земель и сосредоточились на экспансии Европы.

Эта теория считается основной, однако, она не дает ответов на ряд важных вопросов. Во-первых, почему в Сибири стало так холодно? Ведь раньше, если судить по умным книжкам, плюсовая температура летом держалась несколько месяцев, а световой день был намного длиннее. Во-вторых, зачем понадобилось столько снега и медведей? Это оставалось загадкой. И, наконец, главный вопрос – откуда взялись инопланетяне?

Именно поэтому другие ученые, которые находятся в оппозиции, выдвигают вторую гипотезу. По их мнению, независимая Сибирь была искусственно создана некоторым Высшим Разумом, «Сверх-мужиком», который исказил нормальную советскую действительность и создал на базе ее новую – с медведями, водкой и инопланетянами. Таким образом, все происходящее вокруг напоминает представление цирка, только вместо декораций – леса и просторы сибирские. Приезжие специалисты-иностранцы одно время очень интересовались трудами по этой теории, и даже говорили что-то о виртуальной реальности. Разумеется, КГБ не оставлял без внимания подобные псевдонаучные домыслы, и большинство ученых, поддерживавших «цирковую теорию мира», давно сидело по лагерям.

Но научная жизнь Сибири исследованиями прошлого не ограничивалась…

То утро в Научно-исследовательском институте города Сибирска началось, как часто это бывает, с белой горячки одного из безумных ученых.

Заведующий Арчибальд Арчибальдыч прибежал в молекулярную лабораторию позже всех, когда все научные сотрудники, и старшие и младшие, усердно краптели над бумагами, пробирками и микроскопами. Тот факт, что все его подчиненные пришли рано и уже были на месте, ничуть не обрадовал заведующего. Решение устроить подчиненным настоящий, серьёзный разнос было подкреплено алкоголем, и усердие не являлось основанием, чтобы разнос этот не проводить. Дермидонтыч оторвал взгляд от микроскопа и мельком посмотрел на своего начальника – по лицу было ясно, что сейчас «начнётся».

Арчибальдыч, мужик чуть меньше полутора метра ростом, носил лохматую, рваную бороду и имел выпученные, постоянно дёргающиеся глаза. Заведующего лабораторией боялись все, даже директор института, ведь он по праву носил степень Безумного Гения Технических наук, сокращенно б.г.т.н. Подойдя к одному из молодых ученых, вычислявшему у доски, нервно вырвал у него из рук логарифмическую линейку, разломил о коленку и бросил в мужика. Затем сорвал чертёж с кульмана, порвал на несколько частей и разбросал по комнате.

– Неверно все! Не правильно! Не по ГОСТу чертишь! – орал он. – Дебилы! В лагеря всех! Сжечь еретиков!

«Такова доля наша, – уныло думал младший научный сотрудник, продолжая смотреть в микроскоп и делать пометки в бумагах. – Зачем все это? В чем смысл происходящего? Нет радости в жизни… Вот, и ко мне направился… Ну что, давай, бей меня, начальник, избивай. Я всего лишь МНС, а МНС-ов положено унижать».

Иероним Дермидонтыч был сухощавым ученым, носил круглые очки в ажурной оправе и короткую острую бороду. Депрессия и уныние являлись для этого сибиряка естественной формой существования. Все свободное время он посвящал раздумьям о нелегкой судьбе, чтению старых стихов и мрачной игре на балалайке.

– А ты чего! Чего сидишь! Это что! – Заорал Арчибальд Арчибальдыч, схватил карандаш и жирно перечеркнул крест-накрест лист Иеронима Дермидонтыча. – Бред! Диверсия! Под расстрел гадов!

Младший научный сотрудник пригнулся, чтобы не попасть под горячую руку заведующего, обхватил лицо руками и тихонько зарыдал. Ограничившись подзатыльником, Арчибальдыч продолжил утренний обход, сопровождаемый разрыванием чертежей, битьем пробирок и истошными криками. Когда очередь дошла до старшего научного сотрудника Феофана Фролыча, ситуация стала носить угрожающий характер. Фролыч был мужиком принципиальным и плохого отношения к себе не терпел.

– Это… это же возмутительно! – сказал ученый, поднимаясь со стула и снимая очки. – Как вы можете, Арчибальд Арчибальдыч, так себя вести в стенах нашего… храма науки?

– Что-о?! Да ты! Уничто-ожу! – завопил заведующий и вцепился зубами в руку ученого. Тот вскрикнул, схватил свободной рукой со стола микроскоп и огрел им своего начальника по голове. Арчибальдыч повалился на спину и стал дрыгать ногами, корчась и издавая истошный вопль.

– Пора! – махнул Фролыч сотруднику, сидящему у входа.

Ученый убежал в коридор и привел двух здоровых лаборантов.

– Уносите, – скомандовал старший научный сотрудник, и мужики, подхватив брыкающегося заведующего за руки и ноги, молча вышли из лаборатории.

«Ну наконец-то закончены мои мучения, – подумал Иероним Дермидонтыч, вытирая глаза. – Хотя, это только на сегодня. Завтра все повторится, и нет конца всему этому. Главное, доработать до вечера и незаметно уйти».

– Господа, – несмело подал голос МНС по имени Христофор Себастьяныч, – А почему бы нам не употребить для согреву?

– Да, всенепременно стоит употребить, – подхватили ученые, и Фролыч открыл шкаф с большими стеклянными сосудами.

Иероним остался сидеть на месте, усердно проводя эксперименты. Однако работа не клеилась, ещё бы – ведь без спиртного, как известно, гениальные открытия не совершишь. Соседи, напротив, радостно стали вскрикивать «Смотрите, коллега!», «О, ну надо же!», «Как удивительно, не правда ли!» и тому подобное.

Прямо перед обедом в лабораторию вошел рыжий специалист из отдела термоядерной наноинженерии.

– Есть свободные сотрудники? – спросил он махровым баритоном.

– Дермидонтыч, где вы! – крикнул Фролыч на всю лабораторию.

«А вот и снова мучения, – меланхолично подумал Иероним и прижался, стараясь казаться ниже, чтобы его не заметили. – Наноинженеры, грубые и неотесанные. Сейчас они попросят меня таскать мешки с кислотой или будут испытывать новые препараты…»

– Дермидонтыч! Да вижу я вас, зря спрятались! Вы сейчас чем занимаетесь?

– Чертежи делаю… кристаллография… – тихо проговорил МНС.

– Знаем мы ваши чертежи. Пойдите лучше вон, помогите коллеге.

Иероним Дермидонтыч, обреченно вздохнув, положил чертежи в картонную папку, завязал тесемочку и пошел с коллегой в соседний отдел.

– Тут, понимаешь, такое дело, Дермидонтыч, – сказал ученый, которого звали Менделей Резерфордыч. – К нам коллеги из Европы неделю назад чудо-машину прислали, а чего с ней делать – не понятно. Ты у нас мужик мозговитый, может чего разберешься.

– Да, где я мозговитый, – отмахнулся Иероним, а сам немного повеселел. Все же, это лучше, чем таскать мешки с кислотой.

Мужики подошли к складу, находящемуся в конце коридора, и Менделей Резерфордыч открыл дверь, запертую на большой амбарный замок. В середине комнаты, заваленной всякой барахлом, стояла большая картонная коробка с надписями на зарубежном. Резерфордыч подошёл и смахнул с угла паутину.

– Это, стало быть, телевизер? – несмело осведомился Дермидонтыч.

– Ещё бы! – ответил Менделей и подхватил коробку. – Помоги, несём в наш кабинет.

2. Аппарат

В кабинете у термоядерных наноинженеров было немного теплее, чем в остальной части НИИ. За старым гудящим масс-спектрометром сидел, покачиваясь, косой безумный ученый и бормотал проклятия в адрес Оппенгеймера.

– Селифоныч, бросай ты эти глупости, – нахмурившись, сказал Менделей. – Лучше давай агрегат подключай.

Агрегат вытащили из коробки и поставили на пол рядом со столом. Выяснилось, что чудо-машина оборудована большим панно с множеством мелких кнопок, непонятным блоком и прямоугольным экраном, все было грубо сварено вместе кусками арматуры.

– От Микрософта подарок, – произнес ученый, отряхнув аппарат от пыли. – Да, у них сейчас, почитай, уже лет семьдесят один сплошной Микрософт на Западе, все страны на него работают.

– Я склонен полагать, что это непростой телевизер, – предположил Иероним Дермидонтыч. – У обычных телевизеров, если мне не изменяет память, не так много элементов управления.

– Да… Гляди, а тут буквы, как на печатной машинке, – сказал Резерфордыч.

Селифоныч тем временем встал со стула и стал разматывать провод, идущий откуда-то из недр аппарата, не прекращая проклинать зарубежных физиков.

– Включай в электросеть, Селифоныч, – повелел Менделей.

Безумный ученый залез под стол, где была розетка. Спустя мгновение, старый агрегат на столе затрясся, прекратив спектральный анализ, и из его недр пошел густой дым. У нового агрегата, напротив, внутри что-то щелкнуло.

– Подключил? Тогда ждём, – сказал рыжий ученый и присел на табуретку, глядя на экран.

Дермидонтыч хотел было сказать, что аппарат, скорее всего, сам не запустится, и его нужно как-то включить. Но потом ученый подумал, что его все равно никто слушать не станет, и промолчал, сев на соседний стул.

Спустя минуту терпение Резерфордыча иссякло.

– Что, не исправный, что ли, подсунули, …? – рявкнул он, встал с табуретки и с размаху пнул валенком аппарат. Потом опомнился, отошел и проговорил. – Хотя нет, говорят, пинками только старые телевизеры можно починить, а это, вроде как новый.

Селифоныч подбежал к странному телевизеру и стал ласково гладить его, шептать что-то невнятное, словно успокаивать обиженное механическое нутро.

– Менделей Резерфордыч… – стесняясь, сказал Иероним. – Может, надо поискать кнопку включения?

Резерфордыч присел и почесал подбородок.

– Про кнопки – это мысль. Только, вот беда – тут этих кнопок вон как много, какую из них нажать… Хм, а что, если напечатать ему команду, как на машинках?

Инженер подошел к аппарату и начал тыкать указательным пальцем в клавиатуру.

– Если вы наберете неправильную команду, он не взорвется? – испуганно предположил Дермидонтыч.

– Это верно, – сказал Менделей и отдернул руки от кнопок. – Давай лучше ты, а то меня ещё потом посадят. И на машинке работал побольше моего.

Иероним Дермидонтыч обречённо вздохнул и подошел к аппарату. Набрал «включись», но ничего не произошло.

– Не получается, Менделей Резерфордыч…

Рыжий наноинженер задумчиво почесал затылок и сказал:

– Да, я вижу, не хочет, зараза, работать. Попробуй по-другому, а я пока что за алкоголем схожу.

Резерфордыч удалился, а Иероним тем временем пробовал слова «работай», «работать», «запускайся», «загорись», «ВКЛ», «разобью», «кувалда», словосочетания «рабочий режим», «не отлынивать», «остолоп безмозглый», «под расстрел», но ни угрозы, ни приказной тон на машину не действовали. «С ней ничего нельзя сделать, – грустно подумал Иероним. – Агрегат неисправен, и наверняка скажут, что виноват в этом я. А где обвинения, там и статья – порча казённого имущества…»

3. Мышь

Выхода, казалось бы, нет, но вдруг Селифоныч издал непонятный возглас, встал на корточки и нажал одну из кнопок на панели нижнего блока. Аппарат неожиданно и громко пикнул, из-за чего Дермидонтыч испугался и вздрогнул. Затем внутри машины что-то тихонько засвистело, а на слегка выпуклом экране побежали строчки.

Селифоныч издал радостный вопль и стал плясать вприсядку.

В этот же момент в кабинет вернулся Менделей Резерфордыч с бутылками и, увидев зажжённый экран, воскликнул:

– Ай да молодец, Иероним Дермидонтыч! Так и думал, что смогёшь. Ну, и что он там показывает?

Младший научный сотрудник думал сначала сказать правду, что машину запустил не он, а безумный ученый Селифоныч, но почему-то промолчал. Рыжий наноинженер пододвинул табуретку, зубами вытащил пробку из бутылки, отпил немного и стал вчитываться в строчки:

– Так, тут должно быть всё переведено, мне так сказали. Так… «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ К ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ВЫЧИСЛЯТОР С МЕЛКОМЯГКИЙ!». Вычислятор, это, стало быть, так называется. Коллега, ты знаешь, что такое «Мелкомягкий»?

– Может, какое-то специальное приспособление? – предположил ученый, а сам задумался по поводу слова «вычислятор». – Приспособление, которое входит в состав вычислятора и, таким образом, отличает его от большинства других аналогов. Иначе, зачем писать это первой же строчкой?

– Логично, – кивнул Резерфордыч. – Так и запишем в научном отчете. Так, что дальше? «СИСТЕМА ЕСТЬ НЕТ НАЙТИ ПОДКЛЮЧЕННЫЙ МЫШЬ УСТРОЙСТВО». Странный какой-то, все же, перевод. Московский диалект, не иначе. Это он нам просто так говорит или спрашивает?

– Вероятно, он жалуется, либо просит что-то. А вы… знаете, Менделей Резерфордыч, что такое «мышь-устройство»?

Рыжий наноинженер нахмурился и нажал кнопку выключения аппарата. Экран потух.

– Мне-то откуда знать, ты у нас умный, вот и соображай, что это ему надо. Мышей ему подавай… Ещё нам грызунов не хватало в лаборатории, мы же не генетики какие. С грызунами меня как учили: увидел – валенком дави!

Иероним задумался. «Нет, аппарат точно неисправен, – думал ученый. – Он требует подключить что-то к себе, вероятно, чтобы устранить неисправность, какой-то внешний агрегат, но где его взять? Проблема сложнее, чем это казалось сначала…»

Селифоныч тем временем зачем-то наполовину залез в коробку из-под вычислятора, напевая какую-то веселую бессмыслицу.

– Я тебе! – прикрикнул на него Менделей. – Брось шалить, а то кормить перестану. Погоди, чем это ты таким обмотался?

Безумный ученый вытащил из коробки голову, обмотанную тонким белым проводом, который заканчивался странной полукруглой штукой.

– Вероятно, это и есть то мышиное устройство! – воскликнул Иероним, вскочив с табуретки.

– Вот, замечательно, – сказал Резерфордыч и принялся разматывать Селифоныча. Размотанный безумец выхватил белое устройство из рук рыжего наноинженера и потащил его на себя.

– Что он хочет? – испуганно спросил Иероним Дермидонтыч. – Он же порвет провод!

Резерфордыч выпустил «хвост», и Селифоныч утащил мышиное устройство в дальний конец кабинета, забился под стол, поглаживая и приговаривая что-то про «сокровище».

– Дермидонтыч, неси веник! – рявкнул Менделей. – Он его боится!

Веник был найден не сразу, тем временем Селифоныч успел вылезти из-под стола, ловко обогнуть Менделея Резерфордыча и с размаху засунуть конец мышиного провода в одно из задних отверстий вычислятора. Затем смирно сел на свой стул, закрыл глаза и стал покачиваться.

– Ну, и что он наделал? – проворчал рыжий наноинженер, убрал веник и подошел к машине сзади. – Подключил, зараза, что ли? Жми на кнопку, Иероним Дермидонтыч.

Дермидонтыч нажал на кнопку, и чудо-машина, зашумев, стала показывать на экране разные строчки. Ученые заворожено глядели на ее непонятную работу, цветные буковки, цифры. Затем экран вспыхнул, и взору мужиков предстал зеленый луг с облаками.

– Ох ты, смотри, что он показывает! – удивился рыжий наноинженер. – Интересно, там медведи с волками водятся?

– Не могу знать, Менделей Резерфордыч, – испуганно сказал Иероним и спросил. – А для чего вообще его прислали?

– Сказали – для автоматизации научных процессов! – сказал наноинженер, сделав умное лицо. – Говорят, на нем можно схемы рисовать и считать сложные формулы. Чего только не умеет, говорят. А ещё, говорят, нанотехнологии на нем можно, это самое, делать, только подключать к установкам сложно.

– А что за формулы на нем можно считать?

– Да, хоть какие, говорят, формулы. Хочешь, говорят, натуральный логарифм, хочешь – интегральный функционал!

Дермидонтыч вскочил, снимая очки. Взял со стола бутылку, морщась, отпил водки и стал ходить по кабинету.

– Это что получается, Менделей Резерфордыч. Если он способен производить вычисления по таким формулам, значит, какие задачи он может решать! Получается, на нем можно рассчитывать колебания численности мутантов в лесу у АЭС, можно определять нападения энело и противостоять этим… этим… – ученый старался найти более мягкое название для инопланетян, которых не любил, – зеленозадым захватчикам! Можно отслеживать погоду и предсказывать…

– Ты, Иероним, брось глупости-то говорить, – прервал его рыжий наноинженер. – Не мудри, как Теодорыч, домудрился вон – выгнали. Кому все это нужно, все эти твои инновации. Ты же не доктор, не безумных гений технических наук, а МНС, тебе не положено! Начальство дало задачу, скажем, изучить материал пластиковых упаковок потенциального противника – вот, сиди, работай! А то начал тут…

В этот момент вычислятор громко пикнул, и в центре экрана вылезла надпись. Резерфордыч подошел к аппарату и прочитал:

– «УГРОЗА! ОСНОВА ДАННЫХ МИКРОБНЫХ ЗАРАЗ ЕСТЬ НЕТ СОВРЕМЕННЫЙ, ОСВЕЖЕНИЕ БЫЛ ПРОВОДИТЬ 11-23-1999. ОСВЕЖИТЬ, НЕ НАДО», – ученых нахмурился. – Это что за ерунда, какая дата странная. У них что, двадцать три месяца в году на западе?

– Вероятно, так было много лет назад, до так называемого миллениума, – выдвинул гипотезу Иероним Дермидонтыч. – Девяносто девятый год… Похоже, вычислятор был освежен более шестидесяти пяти лет назад, а создан и того раньше…

– То есть, все-таки старье подсунули. Вот ведь гады, эти иностранцы, жалко новую технику прислать! Ну да ладно. Нам и такого хватит. Ты давай, осваивай управление, чего сидишь.

В это время Селифоныч стал внезапно раскачиваться на стуле с большей амплитудой, бормотать все громче, потом неожиданно схватился за голову и с криком «А-а!» подбежал к лежащему на полу мышиному устройству. Не отключая, перенес его поближе к табуреткам и принялся водить по полу, стоя на корточках. К удивлению мужиков, белый указатель в центре экрана начал повторять движения безумного ученого.

– Что он делает! – воскликнул Иероним Дермидонтыч. – Он же сбил указатель!

– Погоди, кажется, он что-то соображает, – сказал Резерфордыч.

Белый указатель приблизился к рисунку «МОЙ ВЫЧИСЛЯТОР». Селифоныч щелкнул пальцами по мышиной спине, и зеленый луг оказался накрытым большим бело-серым полем с множеством значков и непонятных надписей вроде «ДОСЬЕ», «РЕДАКТИРОВАНИЕ», «НАРУЖНОСТЬ», «УСЛУГИ», «НА ПОМОЩЬ».

– Как все сложно, – задумчиво разглядывая надписи, проговорил наноинженер. – Давай, Селифоныч, левее, направь стрелу на вот эту фиговину, как ты там это делаешь.

Безумный старик ловко направлял указатель мышиного устройства над значками, даром, что косой. Открывались все новые и новые значки.

– Вот тут написано «КАРТИНКИ ХХХ», что это может значить? – подумал вслух Иероним Дермидонтыч, глядя на подпись одного из появившихся значков.

– Видимо, там собраны какие-то изображения под грифом «тридцать». Чертежи, скажем, либо научные схемы. Посмотрим, – сказал Резерфордыч и скомандовал вниз Селифонычу. – Жми сюда.

На экране возникли фотографические изображения каких-то непонятных существ, с длинными волосами и без одежды. Селифоныч расплылся в улыбке и гортанно заурчал.

– Что это с ними? – удивился Менделей Резерфордыч, вглядываясь в очертания существ.

– Люди, кажется, только какие-то странные, – проговорил Иероним Дермидонтыч, а сам отпил из бутылки. Горло как-то неожиданно пересохло.

– Я тебе! Люди! – воскликнул наноинженер и стал попеременно тыкать пальцами в экран и на себя. – Разве нормальный человек станет вот так делать, как на этом фотоизображении! Ты на меня посмотри, ты на себя посмотри! Разве у нас с тобой есть вот такое вот!

– Вы хотите сказать, это мутанты? – несмело предположил МНС.

– Разумеется! Это собрание изображений зарубежных мутантов, не иначе. Потому и под грифом секретным.

– А почему они без одежды и в столь странных позах?

– У них на Западе теплее, потому и без одежды. Это будет очень интересно Рафаилычу из отдела антропологии. Ладно, Селифоныч, выключай, а то мне как-то не по себе от всего этого, сидеть не удобно. Да и засиделись мы, пора уже по домам. Завтра еще посмотрим. А тебе, Дермидонтыч, спасибо – без твоей помощи мы бы не разобрались.

– Да ладно, что уж там… – грустно проговорил Иероним Дермидонтыч. На самом деле ему хотелось дальше смотреть столь диковинные фотографии, но кто его станет слушать.

4. Продавец

Жилище Иеронима Дермидонтыча располагалось на самой окраине Сибирска, и путь от НИИ был далек и труден. Сначала нужно ехать на трамвае, до остановки «Окраинная», потом по переулку мимо Секретного Военного Завода, а затем через мост и на горку, к лесу. Неприятности начались еще в трамвае: вошел продавец кефира и его, побив, выкинули из трамвая. Ученому давно хотелось выпить этого редкого в сибирских местах напитка, но продавцов кефира не любили, и достать кисломолочный продукт было сложно. Потом сидевший рядом двухметровый мужик с пулемётом попросил выпить, а когда спиртного у ученого не оказалось, нахмурился и пригрозил врезать. Пришлось побыстрее покинуть трамвай, выйти на две остановки раньше и остаток пути идти по центральной улице, на лыжах.

Движение по занесенному снегом дощатому тротуару в этой части города было достаточно оживленным – встречный человек или медведь попадался каждые две-три минуты. Медведи в таких местах были в большинстве своем смирные и приученные обходить мужиков с ружьями стороной.

Впрочем, один раз, пару месяцев назад, ученому пришлось отбиваться от неожиданно напавшего медведя. Как назло, в тот раз заклинило патрон в старенькой ружбайке Дермидонтыча, и он точно бы погиб, если бы косолапого-шатуна не завалили мужики из проезжающего мимо трамвая. Ученый рассказал об этом случае на работе, и ему дали новое, особое ружье, выдававшееся только сотрудникам НИИ. Сейчас, однако, Дермидонтыч уже не был этому рад.

«Как тяжело идти мне, – думал МНС, поправляя лямки большого ранца. – У всех мужиков ружья как ружья, один я белая ворона, участник этого дурацкого эксперимента с новыми системами оружия».

Впереди по улице шел толстый продавец водки с полупустыми авоськами, поравнявшись с ученым, он усмехнулся и спросил:

– О, а это что у тебя такое?

– Это… ружье такое у меня… – промямлил ученый, растеряно показывая на резонатор на поясе. – Стрелять чтобы…

– Да? – удивился любопытный продавец и остановился. – А с виду на шланг похоже, как у этого… у пылесоса. Я такие на старой свалке видел, за городом.

«Он смеется надо мной», – подумал Иероним, еле сдерживая слезы, а сам проговорил обиженно:

– Вы понимаете, я… я участвую в эксперименте, мне его Герман Питиримыч дал, это… это генератор когерентного излучения новейшей разработки… Я правда не виноват, что оно похоже на ваш пылесос!

– Ученый, что ли? – прищурился продавец.

– Да, я Дермидонтыч, сотрудник… младший научный сотрудник, – сказал Иероним, сутулясь.

Продавец кивнул:

– Вижу, уже понял… А что это у тебя за спиной такое?

– Это аккумуляторный ранец.

– Хм, интересно, интересно! А покажешь, как он стреляет?

Иероним Дермидонтыч напрягся, лихорадочно пытаясь выдумать подходящий ответ для отказа.

– Вы понимаете… Я никоим образом не хочу обидеть вас… или разозлить, дело в том, что мне не рекомендуется лишний раз демонстрировать принцип действия этого устройства посторонним…

– Ну хорошо, не хочешь забесплатно, так вот – возьми! – сказал продавец и достал из авоськи бутылку водки «Простой». – Я тебе водку, а ты мне стреляешь вон в тот сугроб!

Иероним Дермидонтыч окончательно растерялся. Отказывать продавцу, предлагающему водку за демонстрацию выстрела, стало совсем неприлично, с другой стороны – как на подобное посмотрит начальство?

– Тут еще понимаете… батареи рассчитаны всего на 4–5 выстрелов. А вдруг я встречу стаю огромных волков?

– Какие волки! – нахмурился мужик с водкой. – Ты не слышал разве, что городское начальство наняло солдат со второй Сверхстратегической Ракетной Базы, и они все окрестности Сибирска очистили?

Дермидонтыч молчал, глядя на кончики своих лыж. Он и вправду не слышал про волков, но говорить об этом не стал, подумав, что ему все равно не поверят.

– Возьми тогда две бутылки! – настаивал продавец и полез в авоську, но МНС вздохнул и покачал головой. – Ну хорошо, не хочешь водкой, возьми акциями, или вон – шкуркой горностая.

«Как же отвязаться от столь назойливого мужика? – думал ученый. – Нужно придумать что-то, что станет одинаково выгодно и ему, и мне, в то же время не будет попирать законы нравственности и общественные устои, иным словом, нужно пойти на компромисс…»

– Нет, вы еще знаете в чем дело… Я, понимаете, очень отрицательно отношусь ко всякому взяточничеству и мздоимству, пусть даже водкой и шкурками… Давайте я вам просто так опишу принцип действия… – с этими словами ученый воткнул лыжные палки в снег и снял ранец. – Как вы уже поняли, устройство состоит из аккумулятора, расположенного в ранце, питание от которого поступает по жгуту проводов к корпусу оптического резонатора, который в свою очередь включает в себя…

– А, ну тебя, – зло махнул рукой продавец и отправился дальше, но Дермидонтыч, увлеченный повествованием, из-за близорукости не заметил этого и продолжил рассказ.

– …рабочее тело, источник накачки и два зеркала, одно из которых полупрозрачное. Рабочее тело – это, знаете ли, основной определяющий фактор рабочей длины волны, а также остальных свойств орудия, в данном случае – это углекислота, – ученый положил ранец на землю и снял с пояса резонатор. – Источник накачки (устройство которого слишком сложно и я не буду описывать) подает энергию в систему, чтобы получить эффект инверсии электронных населённостей, что вызывает вынужденное излучение фотонов и эффект оптического усиления, вот…

С этими словами Дермидонтыч, заговорившись, случайно нажал на кнопку. Через мгновение лазер щёлкнул, луч был практически не видим, но мощность выстрела была достаточной. В двадцати метрах по тому направлению, куда указывало дуло резонатора, переломился и упал стальной трамвайный столб. Провисшие провода попали на рельсы, произошло короткое замыкание, и трамвай, шедший по улице, остановился. Из трансформаторной будки на углу повалил дым, погас свет фонарей.

– Вот сволочь! Сам стреляет, а мне не показал! – послышался в темноте крик продавца.

«Интересно, какой срок мне дадут?» – уныло подумал Дермидонтыч, надел ранец с аккумуляторами и побрел дальше по лыжне. Мысли о том, что его посадят, периодически всплывала в сознании и развивалась в красочные картины страданий и тюремных лишений. Неожиданно сзади послышались удивленные голоса. Ученый обернулся и увидел большой желтый дискообразный предмет, зависший в метрах пятидесяти над вставшим трамваем…

Надо сказать, что Иероним Дермидонтыч уже имел опыт наблюдения энело. Примерно два года назад, по весне, ученый охотился на зайцев в лесу. Голодный сибиряк долго выслеживал длинноухого по следам и настиг его на лесной опушке. В то время всем ученым выдавали на пробу новейшие оптические прицелы для двустволок, похожие на бинокль, и подстрелить настигнутого зайца не составило труда. Обрадовавшись, Дермидонтыч отправился на лыжах к заячьей тушке, но, пройдя полпути, увидел большую летающую тарелку, незаметно подлетевшую к поляне и выпустившую лучи. Ученый спрятался тогда за сосной и с грустью для себя наблюдал, как подстреленный заяц, подвергнутый инопланетному излучению, как ни в чем ни бывало поднялся и ускакал от охотника. С тех пор МНС возненавидел инопланетных мерзавцев, оставивших его без обеда…

Мужики, к тому времени уже выпрыгнувшие из вагона, недоуменно смотрели вверх, на незваных гостей. Некоторые пассажиры с воплями побежали с улицы. Дермидонтычу тоже было страшно, он разрывался между желанием убежать и обязанностью выполнить свой гражданский долг. Энело тем временем выпустило лучи, и трамвай медленно начал подниматься над рельсами. Увидев эту картину, МНС не выдержал.

– Братцы! – истошно закричал Иероним Дермидонтыч. – Стреляйте, друзья! Не позволяйте им забрать трамвай!

Мужики осмелели и стали палить в воздух, но пули энело не брали, а трамвай продолжал медленно лететь вверх. Тогда Дермидонтыч снял с пояса резонатор и дважды выстрелил в энело. Он понимал, что это почти бесполезно – ведь земное оружие не способно противостоять инопланетной угрозе. Каково же было удивление ученого и остальных наблюдающих, когда после лазерного выстрела энело выключило лучи, накренилось и, заискрив, стало медленно скатываться по воздуху в сторону Дермидонтыча. Отпущенный трамвай с грохотом свалился на рельсы, а ученый схватил палки и побежал от пикирующего на него неопознанного объекта – еще бы, ведь тарелка была больше трамвая в диаметре и выглядела горячей.

«Задавит… Не успею…» – промелькнули пессимистичные мысли, и МНС сжался, ожидая тяжелого удара. Однако прошла секунда, вторая, третья – было тихо, и обернувшийся ученый увидел пустой тротуар с полосой растаявшего снега в паре метров позади себя.

5. Ожидание

У Дермидонтыча было непростое жилище – он жил в старой кирпичной башне, оставшейся еще с советских времен. На крыше башни виднелся лозунг «ВПЕРЕД К СВЕТЛОМУ БУДУЩЕМУ», давно переставший быть актуальным.

Большое Начальство выдвигало сейчас совсем другие лозунги – «ПОКА ЧТО ТАК, А ПОТОМ – ПОСМОТРИМ», «ПЕЙ, А ТО ЗАМЕРЗНЕШЬ», «СПИ, ПЕЙ И ЕШЬ, И БУДЬ ЧТО БУДЕТ» и самый популярный: «ОСТОРОЖНО, СИБИРЯК! МЕДВЕДИ». По поводу последнего ходило много шуток, некоторые искажали смысл и говорили «ОСТОРОЖНО, МЕДВЕДЬ! СИБИРЯКИ» или «ОСТОРОЖНО, СИБИРЯК! НАЧАЛЬСТВО», но потом такой нездоровый юмор стали пресекать, поговаривали, что некоторых юмористов даже посадили.

Вообще Большое Сибирское Начальство вело себя крайне непостоянно. Было даже непонятно, в каком точно городе это Начальство располагается. Одно время столицей был Сибирск, но потом на собрании было решено перенести столицу подальше от Европы, и она некоторое время располагалась в Саяногорске. Однако, некоторые Большие Начальники были недовольны подобным перемещением, поэтому так и остались в Сибирске. Затем, один из тогдашних Больших Начальников, Степан Степаныч, возглавлявший тяжелую металлургию, поругался с остальными и переехал в Тюмень, самый теплый, ввиду близости к Европе, город Сибири. Туда он переманил всю интеллигенцию из Сибирска. Двоевластие продолжалось более трех лет, но все прекратилось в связи с Сибирско-Китайской Войной.

По сути, многие даже и не поняли, что началась война. Политические карты мира давно устарели, и большинство населения полагало, что других земель, кроме Запада и Сибири, уже и не осталось. К тому же, массированные военные действия в городах не велись, а основной тактикой китайцев была массовая сдача в плен. Таким образом, планировалось переполнить тюрьмы и лагеря, поднять многочисленные бунты и свергнуть правительство. Как бы ни так…

Исправительные учреждения Сибири являлись вторым после нефти и газа источником государственного дохода, и осужденных, с самых первых дней независимости, свозили туда со всей Европы и бывшего СССР. Отдел туризма и исправительных учреждений, поддерживаемый КГБ, вкладывал большие средства в основание все новых и новых лагерей. К моменту начала войны их насчитывалось несколько тысяч – больше, чем городов в Сибири. Бедные китайцы не могли предположить, что мест в тюрьмах и лагерях Сибири хватит на все мужское население Китая.

Видя, что их тактика не приносит результатов, китайские командиры сменили стратегию – теперь планировалось незаметно колонизировать территорию Сибири, засылая вглубь страны отряды поселенцев. По крайней мере, об этом сообщали шпионы из КГБ. Дальнейшая судьба этих отрядов никому не известна – скорее всего, они просто заблудились на огромных однообразных сибирских просторах, либо замерзли и их съели медведи. Видя, что Сибирь не победить, стороны заключили мир, по которому Китай выплачивал сибирякам огромные контрибуции табаком, спиртом и пельменями, а Сибирь возвращала на родину половину военнопленных. Вторая половина китайцев осталась в лагерях, позже многих из них выпустили; часть бывших заключенных растворились среди сибирского населения, научившись ходить в валенках и пить водку.

Война сплотила Большое Начальство, и после этого было решено периодически тайно менять столицу, чтобы запутать потенциального неприятеля и внутренних супостатов.

Деактивировав сложную оборонительную систему – при неправильном нажатии на дверной рычаг на посетителя сверху падал кирпич – Иероним зашел в здание. Скинув ранец и длиннополый кожаный тулуп, ученый устремился по винтовой лестнице наверх, где лежала балалайка-контрабас.

«Сейчас за мной придут люди в фуражках, – думал он. – Наслажусь же в последний раз игрой на инструменте».

Размотав паутину, которую живучий сибирский паучок успел сплести над поставленной в чердачном углу балалайкой, ученый запел фальцетом, перебирая толстые струны.

Сколько нужно темных лет?

Тьмы, родившейся на свет?

Сколько можно темных тайн?

На вопрос ответ мне дай!

Сколько можно плыть вперед,

И не знать, куда несет?

Сколько можно страшных бед,

Чтобы дал ты мне ответ?

Ветер завывал в трещинах башни, было холодно и мрачно, лишь тусклый свет луны падал в чердачное окно. Жизнь проносилась перед глазами Дермидонтыча…

Вот его привезли на поезде в Сибирск и выдали отца-наставника – старого фрезеровщика с секретного завода Дермидонта. За пять лет обучения он научил молодого сибиряка стрелять из винтовки, пить водку и ходить на лыжах по сугробам. По стопам «бати», однако, Иероним не пошел – поступил лаборантом в НИИ, да и водку пил не охотно, как ненастоящий сибиряк. Жили безбедно – был даже небольшой черно-белый телевизер и большая библиотека старых книг. Сначала все было хорошо, но потом, как раз во времена либеральных реформ и увлечения народа прогрессивным металлом, отец с сыном поддались течению и стали по выходным разучивать и играть западные песни. Любовь к иноземной культуре была столь сильной, что даже после запрета прогрессивного металла Дермидонт с Иеронимом не прекратили музицирование.

Удивительно ли, что до КГБ со временем дошли слухи. Иероним помнил то раннее весеннее утро, когда люди в круглых фуражках пришли за отцом. Он кричал им: «Заберите и меня, я тоже песни пел!», но, видимо, КГБ-исты попались глухие (еще бы, без ушанок в такой мороз), и молодого сибиряка оставили. Телевизер и одну из балалаек тоже забрали, оставив лишь басовую. С тех пор Иероним жил один, и, несмотря на то что пора уже давно привыкнуть к суровой жизни одинокого, как и все остальные, сибиряка, ему было тоскливо.

Сколько можно мерзких слов

И поруганных основ?

Сколько нужно красных глаз,

Оборвавшихся вдруг фраз?

Сколько нужно страшных бед?

Сколько нужно, дай ответ!

Сколько можно грязной лжи?

Сколько можно, ты скажи!

Стук в дверь заставил Иеронима прервать музицирование. «Это за мной», – понял он, тяжко вздохнул и, поставив балалайку в угол, медленно спустился по лестнице вниз. Надел тулуп, валенки, взял узел с самым необходимым, приготовленный еще в прошлом году, осмотрел стеклянным взглядом комнату и открыл дверь.

– Здорова, Дермидонтыч, что долго не открываешь? – сказал стоявший на пороге мужичек и зашел внутрь. Это был сосед ученого, Георгий Ипполитыч, профессиональный диссидент, отсидевший по лагерям в совокупности двенадцать лет.

– А, это ты… – растерянно проговорил Дермидонтыч и спрятал узел. – А я тут ожидал, знаешь, сотрудников Комитета.

Ипполитыч закрыл дверь, поставил на пол авоську с бутылками и, покачав головой, спросил:

– Они должны прийти сюда? Прийти и нагло попрать твои гражданские права и свободы, как это они обычно делают?

– Ну… почему попрать свободы… Ты знаешь, я ведь действительно провинился.

Георгий сел на старинный стул, пододвинул авоськи и стал разливать жидкость по рюмкам, как настоящий интеллигент.

– Ты, вероятнее всего, не знаком с презумпцией невиновности. Пока твоя вина не доказана, ты не виновен, такова практика цивилизованного Запада. Еще я бы рекомендовал тебе растопить печку, или что там у тебя, все время название забываю…

– У меня инфракрасный обогреватель… – ученый нажал какой-то тумблер на стене, и температура начала повышаться. – Но ты не понял, я действительно виновен, и с минуты на минуту за мной должны прибыть сотрудники КГБ.

Ипполитыч кивнул головой на второй стул.

– Ты присаживайся, Иероним, чувствуй себя как дома. А КГБ-истам мы отпор дадим. Будем ждать их вместе. На нашей стороне свобода и истина!

Ученый хотел было возразить, что он и так чувствует себя как дома, ведь это же его дом, но спорить по этому поводу не стал и сразу же сел на стул.

– Вот ты скажи, Дермидонтыч, кто-то же должен отстаивать попираемые нашим полицейским государством гражданские права, так?

Иероним кивнул и, морщась, выпил водки.

– А ты посмотри на медведей! Их, невинных, преследуют люди с оружием, сотнями, тысячами жестоко убивают. Рабски эксплуатируют на фабриках и ракетных базах. Едят, в конце концов! Никто не защищает права животных, они еще более бесправны, чем мы, мужики. Вот ты знаешь, Иероним, как называется наше государство?

– Сибирь? – предположил МНС.

– Ученый, а таких вещей не знаешь, – разочарованно проговорил диссидент. – Полностью наше государство именуется «Свободное Великое ото Всех Независимое Унитарное Государство Сибиряков и Медведей». Сокращенно – СВоВНУГСиМ. Раньше, говорят, повсюду висели таблички с полным названием, – Ипполитыч допил рюмку и налил ещё водки. – Потом только их поменяли на короткое «Сибирь», чтобы люди не путались. Но в официальных документах все так и осталось. Так вот… Ты читал конституцию?

Дермидонтыч отрицательно покачал головой.

– Конечно, не читал, еще бы ты читал. Простым мужикам читать конституцию запрещено! Но я еще пару лет назад достал один подпольно перепечатанный экземпляр, он хранится у меня в погребе в целлофановом пакете. И что бы ты думал? Во второй статье черным по белому сказано, – сосредоточенный взгляд Георгия был устремлен вверх, он резко встал со стула, вытянул руку с рюмкой и продекламировал: – «Мужик и медведь, их права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод медведя и человека – обязанность государства». Высшая ценность! Обязанность! Понимаешь? И что у нас происходит…

– А я сегодня… посредством лазера нарушил трамвайное движение и спровоцировал нападение энело! – с горечью в голосе признался Дермидонтыч, ожидая выслушать порицание, но диссидент лишь коротко кивнул и продолжил.

– Я хочу сказать, что нигде в мире не происходят такие безобразия, как в нашей стране! Вот что я хочу сказать. Ты знаешь какое-нибудь место, в которой было так же холодно, как у нас?

– Гренландия? – предположил Дермидонтыч.

– Ты что! В Гренландии намного теплее, там уже половина ледников растаяла.

– А Канада?

Ипполитыч задумался, выпил немного из рюмки и снял шубу.

– Быстро у тебя согрелось. А про Канаду, к своему стыду, сказать ничего конкретного не могу – не владею информацией.

– Может, Восточное Самоа?

– Забудь про Восточное Самоа, мой друг, – грустно покачал головой Ипполитыч. – В результате акта случайной военной агрессии одного из наших медведей эта суверенная демократия перестала существовать. Виной тому – разгильдяйство военных наших ракетных баз и отсутствие контроля над сотрудниками-медведями. Хорошо, даже если не говорить про погоду, где ты видел страну, в которой зима – девять, а то и все одиннадцать месяцев длится? А солнечный цикл? В какой нормальной стране солнечный день в августе длится четыре часа?

Дермидонтыч согласился.

– Еще у нас мутантов за людей не считают, – продолжал диссидентствовать Ипполитыч. – Да как же они не люди, если любой мутант, какого не возьми, на человека похож?

– С мутантами все сложнее… – рискнул поспорить ученый.

– Да? Очень интересно, – сказал Георгий и откупорил бутылку. – И что в них такого сложного?

– Ты понимаешь, науке очень сложно поддается изучение этих антропозооморфных существ. Совершенно не ясны социально-биологические аспекты их возникновения, равно как и… – Иероним выпил рюмку. – Равно как и их некоторые их зоологические особенности.

– А по мне, так все просто. Радиация кругом, вот и появились. Говорят, это вы, ученые, виноваты, что их так много расплодилось, но я не верю. Если кто и виноват в возникновении этих… как ты сказал?

– Антропозооморфных, – подсказал Иероним.

– …Морфных существ, так это государство, которое ничего не сделало, чтобы уменьшить радиационное заражение и остановить мутации как планеты, так и животных с людьми. Вот так.

Ученый, чувствующий похмелье и заметно посмелевший, возразил:

– Нет, ты, наверное, просто плохо знаком с гипотезами по поводу процесса образования мутантов. Большинство ученых считают, что мутанты вообще не размножаются, ими становятся одичавшие мужики либо беглые уголовники, иначе говоря, плохие люди…

– Вот она! – вставил диссидент. – Вот она, вся наша государственная система научных взглядов: «плохие люди», видите ли, становятся. То есть, хороший человек, по-ихнему, мутантом стать не может, такое, дескать, только в наказание? Сплошной обман! Мутантом в условиях нашей реальности может стать любой! Но я тебя прервал, продолжай.

– Так вот, это традиционная точка зрения, но она не может объяснить две вещи: почему их так много, и как человеческий организм так быстро преобразовывается в мутантский? Для этого простой радиации мало, возможно, тут виноваты инопланетяне! Это про процесс появления… А если говорить про питание…

– Не верю я в инопланетян, Иероним, – покачал головой диссидент. – Это все выдумки нашей военщины, которой мало заморских противников, так они ещё и инопланетных придумывают.

– Да как же ты можешь не верить, когда они теперь каждую неделю над городом появляются!

Ипполитыч вздохнул, залпом выпил алкоголь, похлопал ученого по плечу и сказал серьезно:

– Сейчас тяжелое время, Иероним. Мы, интеллигенция, должны сплотиться и выступить против диктатуры Большого Начальства. – Георгий поднялся и встал у окна, заложив руки за спину. – Поэтому я решил все-таки поведать тебе, как соратнику, свою тайну. Уже почти год у меня есть специально оборудованная лесная сторожка, в которую я перенес контрабандную печатную машинку и две пачки бумаги. Все эти годы по вечерам я писал трактат «Сибирская несправедливость». В нем я вскрыл все изъяны нашего бесправного общества, нашего полицейского государства. Скоро будут написаны последние страницы, и рукопись отправится в Иркутск, в подпольную типографию Ильи Константиныча. Тираж ожидается небольшой, всего двести-триста экземпляров, но и этого будет достаточно, чтобы зажечь огонь неповиновения среди народных масс. Что скажешь?

«У, а за это меня еще и расстреляют», – подумал Дермидонтыч и решил перевести разговор на другую тему.

– А к нам сегодня удивительную технику привезли, с Запада. Вычислятор называется, выглядит как телевизер, только кнопок значительно больше.

Ипполитыч повернулся.

– Компутер, что ли?

– Извини, что? – не понял Иероним.

– Да компутер, говорю. Вычислительная машина. Хорошая вещь, у нефтяников они на каждом углу. Давай, расскажи, и что он может.

– А мы думали – телевизер… Ну, все функции этого устройства мы не успели изучить, пока что мы смогли посмотреть на нем архив изображений зарубежных мутантов.

Ипполитыч нахмурился.

– Каких мутантов? На западе мутантов нет, это только у нас такое безобразие. Наверное, это было что-то другое. Как они выглядят?

– Без одежды, волосы длинные и со всяким странными вещами на теле, вот такими, – ученый хотел было жестами показать, как это выглядит, но друг хлопнул его по рукам.

– Не показывай на себе! Примета плохая. Это, брат, не мутанты. Скорее всего, это женщины. Они жили в Сибири до того, как тут начались всякие изменения, потом их всех куда-то вывезли. Это особый тип людей, без них невозможно деторождение.

Иероним задумался. Безусловно, он слышал о женщинах, читал старые книги, в которых были женские имена и персонажи – но это же книги, красивый художественный вымысел, далекий от суровой действительности.

– Человек – венец творения! – гордо сказал Иероним. – Это только у животных деторождение, а люди сами получаются.

– Брось, – сказал диссидент. – Люди мало чем отличаются от животных, не зря создатели конституции уровняли нас с медведями. Ты никогда не замечал, что все жители сибирских городов старше двадцати лет? Нет ни одного ребенка.

Ученый кивнул.

– Именно этот факт и доказывает теорию о естественном появлении человека. У сибиряков нет детенышей, они им просто не нужны. Люди появляются в Сибири естественным образом, без помощи…

– Нет, это доказывает, что от нас всех что-то скрывают! Откуда берутся сибиряки? А кто его знает! Единственное, что из всего этого ясно – без женщин и деторождения тут не обошлось. Вот ты помнишь свою жизнь до двадцати лет?

Иероним замолчал. Свою жизнь до двадцати лет, как и все остальные сибиряки, он не помнил.

6. Отдел

Сотрудники в фуражках так и не пришли к Иерониму. Он прождал их всю ночь и, в результате, плохо выспался. Лазерный аккумулятор был наполовину разряжен, поставить на подзарядку ученый его забыл, за что от начальства полагался большой нагоняй. Да и вообще, ходить практически безоружным утром было не так уж приятно. Позавтракав солониной, МНС отправился на работу.

«Раз меня не забрали из дома, значит, возьмут на работе, – грустно думал Дермидонтыч, сидя в трамвае. – Несомненно, если вычислить вероятность моего завтрашнего пребывания на свободе, она окажется намного меньше того, что меня посадят в лагеря».

Ещё сибиряку не давали покоя мысли, сказанные соседом. Голые мутанты с волосами, женщины, которых увезли куда-то, своя жизнь до двадцати лет, о существовании которой он даже не задумывался. «От нас всех что-то скрывают» – эта фраза теперь постоянно крутилась в его голове. Что могут скрывать от сибиряков, когда все просто и понятно?

Проехав то место, где вчера им была сбита летающая тарелка, Дермидонтыч заметил группу странных мужиков в противогазах, огородивших место падения и шаривших в снегу металлоискателями. Через пару метров после огороженной территории трамвай должен был остановиться, но к трамваю сразу подбежали люди в фуражках. У Иеронима часто забилось сердце – он подумал, что это пришли за ним, но сотрудники в трамвай не зашли, они замахали руками вагоновожатому, и тот поехал дальше, не открывая дверей.

На следующей остановке вошел Феофан Фролыч.

– Дермидонтыч, здравствуйте! – воскликнул он. – Вы слышали, что за новости ходят в народе?

– Боюсь, что нет, Феофан Фролыч, – проговорил МНС, глядя в окно. Его мысли были заняты другим.

– Говорят, вчера вечером впервые в истории была успешно отбита атака энело, повредившего имущество трамвайного парка! Очевидцы утверждают, что тарелка чуть не забрала трамвай, но кому-то из пассажиров удалось сбить аппарат. Правда, он успел исчезнуть, почти не оставив следов. Большое начальство заявило, что представит героя к государственной награде, если станет точно известно, кто это был.

«Награда, – услышал ученый, и ему стало еще грустнее. – Кому-то дают награды, а меня ожидают лагеря и страдания». Фролыч продолжал.

– Но ведь понимаете, в чем дело. Энело невозможно сбить простым оружием, для этого нужно что-то особенное. Я не сомневаюсь, что его сбил какой-то наш сотрудник, вооруженный экспериментальной лазерной пушкой! Я близко не вижу других видов вооружения, способных сбить подобные аппараты. Осталось установить, кто это сделал, и наш НИИ получит государственную награду!

Утро началось как обычно. Спустя десять минут после начала рабочего дня в комнату ворвался Арчибальд Арчибальдыч, принялся рвать и метать.

– Ты насекомое!!! – истошно заорал он сперва на лаборанта Пантагрюэлича, из-за чего двухметровый парень испуганно вжался в кресло.

Плюнул на доску и размазал тряпкой расчеты, Христофора Себастьяныча несколько раз ударил головой о чертежный стол, хотел было проделать то же самое и с Фролычем, но тот замахнулся на него микроскопом, и зав. лабораторией подбежал к Дермидонтычу. Тот привычно пригнулся и обхватил руками голову, готовый вынести побои, но начальник внезапно остановился около него, пару минут смотрел, не мигая, дергающимися глазами, затем крикнул:

– К директору! – и убежал из помещения.

«На допрос вызывают», – понял Иероним, вздохнув, поднялся и пошел в коридор.

Казалось, путь до кабинета директора занимает вечность. Тяжелые мысли, стук собственных шагов по истертому паркету – ученому казалось, что это последние шаги его свободной жизни.

Открыв дверь, Дермидонтыч понял, что ожидания его не обманули: в кабинете, помимо директора Гермогена Гермогеныча, находились два сотрудника в фуражках и доктор технических наук Порфирий Соломоныч.

– Иероним Дермидонтыч, здравствуйте… – медленно проговорил директор, развалившийся в кресле и подпиливающий себе ногти пилкой. – Признайтесь, это вы вчера находились с лазером в районе центрального проспекта?

– Нет, никак нет, – пропищал Иероним. – Я там… рядом просто был!

– Ну, голубчик, перестаньте волноваться. Ничего страшного, если это правда, в таком случае вы, не побоюсь этого слова, – герой…

– Майор Филиппов, – представился один из КГБ-шников и пожал Дермидонтычу руку. – Это вы сбили вчера летающую тарелку?

«Лучше сознаться сейчас, иначе они будут пытать», – решил Иероним и, еле сдерживая слезы, выкрикнул:

– Да, это я выстрелил в трамвайный столб! Это все из-за меня!!

– Майор Петров, – поздоровался второй в фуражке. – Насколько нам было известно, столб повредили не вы, а само энело. Но даже если это и так, дело это не меняет. Инопланетяне собирались захватить трамвай, а вы воспрепятствовали этому. Мы ждем вас в пятницу в Горсовете на церемонии по вручении государственных наград.

– Также хочу вам сообщить, – пропел Гермоген Гермогеныч, – что вы очень хорошо показали себя при работе с техникой, а потому переводитесь в другое подразделение. Теперь вы старший научный сотрудник. Порфирий Соломоныч?

Доктор наук подошел к ошалевшему ученому и поздоровался:

– Иероним, теперь ты будешь работать в моем отделе, в отделе экспериментальной метафизики. Отдел секретный, говорить об этом никому постороннему нельзя.

– Распишитесь, голубчик, вот здесь и вот здесь, – директор подвинул две бумажки. Иероним поставил две закорючки, не читая. – Ну и славненько. А теперь, Порфирий Соломоныч, введите своего подчиненного в курс дела.

Соломоныч подхватил ученого за локоть и повел по коридору.

– Захвати верхнюю одежду, нам придется выйти из НИИ… Дело очень серьезное, государственной важности!

Они зашли в лабораторию, Дермидонтыч снял с вешалки свой кожаный тулуп с шапкой и собрался уходить. Феофан Фролыч оторвался от микроскопа и спросил:

– Куда вы, Иероним Дермидонтыч?

– Не отвечай ему, все равно теперь ты тут не работаешь, – шепнул ему Соломоныч.

– По… погулять, – соврал ученый и доктор повел его дальше.

Они вышли во двор. Два майора тоже покинули здание и стояли теперь около старого сарая, наполовину занесенного снегом. Иероним прошел по узкой тропинке, попутно соображая, зачем его туда ведут. «Не иначе, как все это – тщательно разыгранная игра, – думалось ему. – Точно, театр, надо мной посмеялись, а теперь ведут на расстрел. Но сопротивляться бессмысленно. Это моя судьба, и я должен встретить свою гибель с достоинством».

Майор Петров достал ключ и отпер большой амбарный замок. За дверью вела лестница, ведущая куда-то вниз, в подземелье.

– Не бойся, Дермидонтыч, иди вперед.

«Сейчас я зайду внутрь, а меня запрут и оставят умирать!» – понял Иероним и рискнул сказать:

– А давайте вы пойдете вперед, а я за вами.

– Как хочешь, – отозвался Соломоныч и, обойдя ученого, направился вниз.

«Раз он сам туда зашел, возможно, игра продолжается», – понял ученый и последовал за доктором.

Лестница заканчивалась решетчатой дверью. Порфирий Соломоныч нажал большую кнопку около двери, и она загорелась. Дверь сарая сзади захлопнулась, послышался скрежет запираемого замка.

– Пока мы ждем лифта, посвящу тебя в курс дела. В общем, практически все, чем вы тут, сверху, занимаетесь – всего лишь прикрытие настоящим исследованиям, которые идут внизу. Но обо всем по-порядку…

Дермидонтыч, никогда до этого не видавший лифтов (в Сибири редко встретишь здание выше двух этажей), несколько боялся предстоящей поездки. Возможно, это было что-то вроде боязни закрытых пространств, сопряженной со страхом неизвестности. «Нет, возможно, меня не убьют сразу, – думал Иероним. – Может, я нужен им для каких-то страшных экспериментов?»

– Возможно, тебе это покажется неожиданным, но еще сорок лет назад было установлено, что старые, традиционные законы физики на территории Сибири не действуют. Да, не удивляйся. И таблица периодических элементов Менделеева, и атомнарная теория строения вещества в ряде случаев просто не способны объяснить происходящих явлений. Ты же знаком с корпускулярно-волновым дуализмом?

– Конечно, – отозвался Дермидонтыч. – Свет может вести себя и как волна, и как частица…

Лифт приехал, и Соломоныч открыл дверь, показывая рукой, что надо войти.

– Вот! Именно это же проявляется в условиях сибирской действительности, только в гораздо больших масштабах.

Ученые вошли. Иероним заметил, что у лифта всего две кнопки. Дверь закрылась, доктор наук нажал кнопку «вниз», и кабина медленно поехала.

– Что… что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что большинство окружающей нас материи может проявлять себя, в зависимости от условий, по разному. Взять, к примеру водку. С одной стороны, это всем известное соединение – цэ-два-аш-пять-о-аш, разбавленное аш-два-о и с незначительной примесью других соединений. Но это только с одной стороны! При определенных условиях водка способна проявлять себя как особая, химически неделимая гипер-субстанция! Так же и многие другие окружающие нас жидкости и твердые тела. Воздух, скажешь, – смесь газов? Полная брехня! Это тоже элементарная гипер-субстанция. То же самое и со снегом, древесиной и чугуном. Пока что открыто пятьдесят шесть элементарных гипер-субстанций. Но весьма очевидно, что это неполный список, ты понимаешь?

– Понимаю, – ответил Иероним, хотя он был ошарашен такой бессовестной ломкой научных догматов. Лифт остановился.

– Именно для этого и были созданы подземные научные центры, в которых синтезируются новые гипер-субстанции. Крупнейший расположен здесь, под Сибирском. Его строили политзаключенные в течение тридцать пяти лет, в обстановке строжайшей секретности.

Соломоныч открыл дверь ключом. Пройдя небольшой коридор, ученые оказались в большом, плохо освещенном зале, в центре которого находилась огромная металлическая конструкция со множеством трубок, лестниц и непонятных устройств.

– Вот он! – воскликнул Соломоныч, раскинув руки. – Большой Кефиро-Водочный Коллайдер!

7. Открытие

– Коллайдер? – удивился Дермидонтыч. – Вы хотите сказать, сталкиватель?

– Именно, Иероним, именно. Конечно, не весь он, это лишь один из детекторов, полная длина кольца – более восьмисот километров. Ускоритель расположен под Тобольском, именно туда поступает сырье. Теоретически установлено, что сталкивая водку и кефир на разных скоростях, можно синтезировать многие существующие, а так же абсолютно новые субстанции. Сегодня должен состояться очередной запуск.

Дермидонтыча повели по блокам, знакомили с учеными и лаборантами, большинство из которых частично потеряли человеческий облик и были безумны. Спустя полчаса зазвонил большой настенный телефон, все начали бегать и суетиться, но Соломоныч прикрикнул на персонал, подошел к аппарату и пару минут разговаривал с кем-то.

– Сейчас начнется! – сказал доктор наук. – Всем срочно одеть наушники.

Люди забегали, готовясь к запуску. Дермидонтыч долго не мог отыскать свои наушники, ведь он был первый день на объекте, и нашел их только когда со стороны коллайдера послышался все усиливающийся гул.

Ученые закрылись в одном из отсеков, наблюдая за устройством в зале через специальное бронированное окно. Шум все нарастал, у Дермидонтыча, несмотря на наушники, заныла голова и заложило уши. Он крепко схватился за поручень и испуганно смотрел на вибрирующий детектор в зале. Помещение начало трясти, повысилась температура, кто-то из лаборантов от напряжения заорал.

– Сейчас закончится цикл! – прокричал Иерониму в ухо Соломоныч.

Послышался сильный хлопок, один из шлангов наверху аппарата сорвало, и в зал повалил едкий дым. В бункере стало неожиданно тихо, и спустя пару секунд замешательства, Соломоныч крикнул, срываясь с места:

– Тару, тару давайте!

Один из лаборантов подал полную бутылку водки.

– Да пустую тару! А, ладно! – Порфирий выхватил бутылку, открыл и варварски опорожнил прямо на бетонный пол, затем открыл дверь с задвижкой и побежал по залу, крикнув по дороге: – Иероним и Максимильяныч, идите сюда тоже.

Дермидонтыч боязливо выглянул из двери блока, не решась выходить в зал, но худой старик Максимильяныч толкнул его вперед, и ученый побежал вперед, к детектору. Они взобрались вслед за начальником по крутым, шатким лестницам на самый верх, где сплетались в неимоверно сложных узлах трубы со шлангами и проводами. Соломоныч окинул взглядом приборы, вытер горлышко бутылки о халат, закатал рукава и медленно, осторожно открыл медный краник, торчащий из продолговатой ёмкости.

В бутылку тонкой струйкой полилась мутная темно-серая жидкость, глаза Соломоныча расширились, и ученый забормотал:

– Это оно, это несомненно оно… – он понюхал бутылку и внезапно безумно захохотал. – У нас получилось, ха-ха-ха, мы сделали это! Это оно!

– Что получилось, Соломоныч, не томи! – спросил Максимильяныч.

– Это оно, ха-ха-ха! Расчеты не подвели, у нас получилось! Мы… мы синтезировали анти-водку!

«Они все безумцы, и никуда не деться мне из их костлявых рук», – угрюмо подумал Иероним.

– На, Иероним, – Соломоныч протянул бутылку, его глаза блестели. – Выпей анти-водку.

– А он не отравиться? – испуганно спросил Максимильяныч. – Вдруг она ядовита?

– Дурак ты, Максимильяныч. Как может быть ядовита субстанция, синтезированная из водки и кефира. Пей, Дермидонтыч, и ты войдешь в историю как первый анти-водочный сибиряк-испытатель.

«Это судьба, – понял Иероним. – Умру или выживу – не мне решать. Я должен выпить ее».

Он выхватил бутылку и залпом выпил анти-водку.

– Ну как? – спросил спустя пару мгновений Соломоныч. – Горькая?

– Нет, – прислушавшись к ощущениям, сказал Иероним. – Кисловатая, немного соленая.

«Точно помрет мужик, – подумал Максимильяныч. – Копыта двинет, как раньше говаривали. Жалко, еще молодой».

– Мне тридцать семь лет, – возразил Иероним. – И я думаю, что химический состав выпитой мной жидкости вполне пригоден к употреблению… То есть копыта я не двину.

«При чем здесь тридцать семь лет… копыта… на лося бы сейчас сходить» – подумал Соломоныч и сказал:

– Конечно пригоден состав… производное водки и кефира. Но при чем здесь копыта?

«Как он узнал про копыта? – Максимильяныч хмурился. – Что за глупости?»

– Не сезон сейчас на лося, Порфирий Соломоныч, – почему-то весело сказал Иероним и осекся.

«Все ясно, я начал сходить с ума… Я слышу чужие мысли. Или мне кажется, что я их слышу? В любом случае, читать чужие мысли не положено, и меня, вероятно, посадят. Но как им сказать об этом?»

«При чем здесь лось? – Максимильян продолжал хмуриться. – Чудит мужик, не иначе».

Дермидонтыч отвернулся от ученых и посмотрел на детектор. Он видел все его внутреннее строение, каждую малейшую деталь, скрытую от глаз нагромождением труб и устройств; заглянув дальше, ученый обнаружил, что видит длинный туннель коллайдерного кольца, уходящего на запад, к Тобольску. Наверху, над толщей земли отчетливо виднелись силуэты домов Сибирска, маленькие точки проходящих мужиков и медведей. Он все это видел, и он не знал, как с этим быть.

8. Слежка

– Ну, и что нам с ним делать? – спросил Соломоныча директор НИИ, прочитав отчет. – Через стены видит. Мысли читает. Четырехзначные цифры в мозгу перемножает. Хорошо хоть, что летать не умеет. Кто мог догадываться, что эксперимент зайдет так далеко?

– Гермоген Гермогеныч, наблюдения показали, что все перечисленные в отчете явления носили временный характер, – попытался успокоить директора начальник секретного отдела. – К сегодняшнему утру испытатель перестал проявлять признаки сверхчеловека и снова начал вести себя со свойственным ему пессимизмом. Вероятно, анти-водка вывелась, либо была нейтрализована выпитой порцией водки «Простая».

– Вы должны помнить тот давнишний эксперимент с водкой «Особая», – проговорил Гермоген Гермогеныч, поднялся с места и стал прохаживаться по кабинету. – Ни к чему хорошему, как известно, тогда это не привело, а судьба некоторых партий этой жидкости до сих пор не известна. Что, если с анти-водкой получится подобная ситуация?

Порфирий Соломоныч покачал головой.

– Нет, это исключено. На данный момент получено всего тринадцать с половиной литров анти-водки. Весь синтезированный объем разлит в бутылки и хранится под неусыпным контролем КГБ, вероятность утечки минимальна. Полученные данные позволяют говорить о том, что нам удалось синтезировать уникальную, не имеющую аналогов гипер-субстанцию, которую можно использовать в качестве сверхстратегического оружия.

– Хм, а это интересно, – проговорил Гермоген Гермогеныч. – Вы предлагаете поить мужиков этой вашей анти-водкой в военных целях?

Начальник секретного отдела кивнул.

– Ну, разумеется, не простых мужиков, а специально обученных солдат. Влияние анти-водки на медведей пока что не изучено, возможно, что эффект распространяется и на них. В перспективе можно было бы создавать батальоны специально обученных медведей-смертников, накачанных анти-водкой, но это уже вопросы военной стратегии.

– Хорошо. Необходимо продолжить эксперимент. Дайте испытателю еще сорок… нет, пятьдесят грамм анти-водки. Нужно выявить все положительные и отрицательные стороны приема этой жидкости вовнутрь.

Такого поворота событий Порфирий Соломоныч не ожидал. Ему казалось, начальство прикажет прекратить рискованные эксперименты, к тому же доктор привык к самостоятельности в проведении опытов и не любил, когда им командуют.

– Мне кажется, Гермоген Гермогеныч, над испытуемым было проведено достаточное количество экспериментов, и большой надобности в их продолжении нет. Влияние анти-водки на организм сибиряка изложено в этом докладе. К тому же, завтра ему должны вручить в Горсовете государственную награду, и он просится наверх, к себе домой.

Директор НИИ ответил спустя нескольких секунд раздумья.

– Домой отпустить разрешаю, не стоит его ограничивать. Но ни в коем случае не выпускайте его из виду. Надо попросить майора Петрова и майора Филиппова организовать за ним наблюдение. Вы идите, а я позвоню.

Гермогеныч пододвинул к себе телефон и начал крутить диск, показывая, что разговор окончен.

– А что делать а анти-водкой? – не понял Порфирий Соломоныч. – Давать ее испытателю или не давать?

– Нет, не стоит… – директор неопределенно махнул рукой, и проговорил в трубку: – КГБ? Здравствуй, Петров, я по поводу нашего героя, сегодня его выпускают, и вы уж потрудитесь…

Подслушивать разговор шефа начальник отдела не стал. Одевшись, прямо из кабинета он отправился к трамвайной остановке, намереваясь поехать домой. Трамвай подошел, Соломоныч разместился на заднем сиденье, в закрывающиеся двери вагона протиснулся старший научный сотрудник Феофан Фролыч. Порфирий отвернулся и сделал вид, что не замечает сотрудника, но спрятаться не удалось, и Фролыч подсел рядом.

– Здравствуйте, Порфирий Соломоныч. Ну, как там у вас в секретном отделе?

– И тебе здорово. Да ничего, все нормально, функционируем потихоньку.

– Ясно, – Феофан недолго мялся, потом рискнул спросить. – Вы когда мне, наконец, расскажете, чем у вас там занимаются? Оружие разрабатываете?

– Не могу, Фролыч, тебе сказать про это. Государственная тайна, бумаги я подписывал.

– Нет, не хорошо это, Порфирий Соломоныч, – покачал головой старший научный сотрудник. – Как никак, мы одна команда, один Институт. А вы тут тайны от нас скрываете.

Начальник секретного отдела развел руками.

– Ничего не могу поделать – отдел секретный, иначе нельзя.

– Ясно, – повторил Фролыч, немного расстроившись. – А Дермидонтыча, значит, к себе забрали… Жалко, хороший сотрудник был, даром что пессимист. Слухи идут, что ему награду вручать будут, правда ли это?

– Возможно, – ответил Соломоныч и замолчал, отвернувшись. Он не любил всех «верхних» сотрудников и терпеть не мог, когда его расспрашивают о его работе и подчиненных.

– Водка, свежая водка! – заорал вошедший продавец с авоськами.

– Вам надо водки? – спросил Фролыч. – Мне вот не надо.

Соломоныч кивнул. Недостатка в горячительных напитках начальник секретного отдела не испытывал.

– А вы знаете, Соломоныч, что у нас учудили термоядерные наноинженеры? Резерфордыч с Селифонычем?

– Не знаю.

– Им привезли чудо-технику, вроде телевизера, которая показывает различные картинки. Так они вчера организовали платный показ изображений каких-то зарубежных мутантов, за водку и нефтяные акции пускали сотрудников на десять минут. После этого просмотра большинству сотрудников делалось нехорошо, у некоторых повысились кровяное давление и пульс. В конце концов кто-то догадался донести об этом двум майорам КГБ, которые вчера тут отирались. Те картинки посмотрели и сказали, что сибирякам смотреть на женщин не положено, технику изъяли, а Резерфордыча с Селифонычем завтра повезут в Застенки, на допрос. Я все голову ломаю, при чем здесь женщины, если женщины только в балете бывают, в телевизере?

– Не знаю, – повторил Соломоныч, он действительно не знал. Посмотрел в окно, и спохватившись, встал с места. – Ой, сейчас же моя остановка, мне пора выходить. До свидания, Феофан Фролыч.

– До свидания, Порфирий Соломоныч.

Дом начальника отдела, богато украшенный чугунной литой оградкой и скульптурами медведей, стоял прямо на главной улице. Отперев кодовый замок входной двери, Соломоныч забежал в избу, сбросил тулуп и сдвинул большую медвежью шкуру, закрывавшую пол спальни. Открыл люк, по шаткой деревянной лестнице спустился в глубокий погреб, согнувшись, пошел по длинному лазу вниз, мимо банок с соленьями и, наконец, подошел к узкой решетчатой двери.

Путь через сарай на территории НИИ был не единственной дорогой к подземному научному центру. Подобных потайных выходов строители проложили больше десятка, и большинство из них заканчивалось в погребах домов у сотрудников секретного отдела.

Лифт пришел через пару минут. Спустившись вниз, ученый вышел из прохода, замаскированного под кабинку туалета, и направился по коридорам научного центра, здороваясь с инженерами и лаборантами. Путь его закончился у двери с надписью «ИСПЫТАТЕЛЬ».

– Вы вернулись, Порфирий Соломоныч… – проговорил Иероним, поднимаясь с кушетки. – Что сказал Гермоген Гермогеныч про наши эксперименты? Все плохо?

– Ничего определенного не сказал, но выпустить тебя разрешил, – начальник отдела махнул рукой, приглашая испытателя выходить. – Идем, я провожу тебя через секретный выход. Пойдешь сейчас домой и будешь спать, утром я зайду и провожу тебя в Горсовет. Но учти – за тобой будут следить.

9. Дилемма

В этот вечер настроение у Иеронима было на удивление хорошим – ведь он вернулся домой. Играть грустные песни на балалайке не хотелось, поэтому он достал с верхней полки старую книгу с названием «Справочник Металлиста», том 7, и начал смотреть сложные чертежи заводских станков, режущих головок и таблицы удельной плотности металлов. Чтение столь увлекло сибиряка, что он за раз осилил сто двадцать страниц. Потом ученого потянуло ко сну, и он думал уже отдаться во власть Морфея, как вдруг в дверь постучали.

– Это я! – послышался голос Ипполитыча. – Выключай свою систему.

Ученый впустил диссидента, тот отряхнул тулуп от снега и спросил:

– Ты где пропадал эти два дня?

– Меня перевели в секретный отдел! – признался Иероним.

– Хм, интересно! – воскликнул Георгий и сел на стул. – У тебя появился доступ к государственной тайне?

– Ну, я бы не сказал… – замялся Дермидонтыч. – Я просто… Испытатель. Меня вызвал директор и заставил подписать бумагу, в присутствии двух майоров.

Ученый ожидал выслушать недовольство друга, ведь его сосед был противником существующего строя, но Ипполитыч кивнул.

– Нет, я тебя не стану осуждать. Такое могло случиться с каждым, а подписав, ты хотя бы ненадолго сохранил жизнь и свободу. Доставай алкоголь, сейчас мы это отметим.

Сибиряки выпили. У Иеронима сначала было ощущение, что друг что-то не договаривает, но после второй рюмки все подозрения улетучились.

– Я принял решение, Дермидонтыч. На неделе иду в горсовет, и буду просить, чтобы сына мне привезли, – признался Георгий. – Пора, мне уже почти пятьдесят лет, и мне нужно передать мой опыт борьбы за права, опыт инакомыслия молодому поколению.

Иероним обрадовался за друга. Все-таки, не каждый на такое решиться, отцом-воспитателем быть очень непросто.

– Я рад за тебя! – воскликнул Иероним, осушая рюмку.

– Да, и ещё – можешь поздравить меня, я закончил свой трактат, – с этими словами Георгий достал из-за пазухи толстую папку для бумаг. – Я готов отдать тебе его, но только на одну ночь. Мне хочется, чтобы ты проникся духом свободы, понимаешь меня? Завтра утром я повезу его на вокзал, там меня ждет товарищ, он в Сибирске проездом, с трактатом он отправится в Иркутск, в типографию.

– Спасибо тебе, Ипполитыч! – воскликнул Иероним. – Я с радостью прочитаю твой труд, только… я не уверен, что успею, потому что завтра меня опять забирают в отдел…

– Что за отдел? – поинтересовался Георгий.

– Он… секретный, этот отдел, – сказал Иероним. – Я… я не могу тебе рассказать, иначе меня расстреляют.

– Что значит – не можешь сказать? – нахмурился Ипполитыч. – Ты не только можешь, ты просто обязан мне сказать об этом! Наверняка ты стал участником бесчеловечных экспериментов, разработок нового, ужасного по своей мощи оружия, так?

– Ну, не совсем, я просто…

– Так вот! – перебил ученого диссидент. – Ты же с нами, со свободными сибиряками? Мы должны рассказать народу о всех фактах произвола военной диктатуры и разгула научной мысли, не стоит этого бояться! Говори, что там с тобой делали?

Иероним не знал, что ответить. С одной стороны, Георгий был другом, ему можно было доверять, и во многом их политические взгляды совпадали. Но с другой стороны – те подписанные бумажки и слова Соломоныча о том, что за ним будут следить… К тому же, он помнил свое состояние после приема анти-водки, гордился тем, что был испытателем и имел, хоть и недолго, сверх-возможности, и был благодарен секретному отделу и государству за оказанное доверие. Поэтому, поразмыслив, он решил сказать полу-правду.

– На мне испытывали новые препараты, расширяющие возможности человека.

– Наркотики? – спросил Ипполитыч.

– В смысле?

– Говорят, раньше были такие вещества – наркотики, вроде водки, только в таблетках или в шприцах. Кто-то говорил, что они расширяют сознание, кто-то наоборот, утверждал, что они делают из человека животное. Что-то такое, да?

– Нет, не такое… там совсем другие вещества, я… я не помню название… Но ты знаешь, когда мне их дали… Я мог слышать чужие мысли, мог видеть через стены, и… ты не поверишь, я доказал теорему Ферма! Оказывается, у нее такое простое доказательство! Но я еще никому не показывал…

Георгий выслушал его, кивая, потом допил рюмку, стукнул кулаком по столу и заявил:

– Ты обманываешь меня, Иероним! Не поверю, что кто-то доказал теорему Ферма, ее даже сам Ферма наверняка не доказал. Не этим вы там занимаетесь, не этим! Скажи честно, ты с нами, или против нас?

Дермидонтыч молчал.

– Если ты с нами, – продолжил диссидент, – то ты будешь нашей надеждой, нашим человеком в рядах противника, и, возможно, благодаря тебе…

В этот момент послышался стук в дверь:

– Иероним Дермидонтыч! Откройте, КГБ!

«Мне конец», – понял ученый. Диссидент испуганно вздрогнул, затем злобно посмотрел на Иеронима и процедил:

– Предатель… Значит, сдал, гад, друга?

– Я не сдавал! – осипшим шепотом проговорил испытатель. – За мной слежка, они могли прийти в любой момент!

Георгий схватил ученого за воротник, приготовившись бить.

– Врешь, …!

– Ипполитыч! Не бей меня, лучше придумай, что делать!

– Именем закона, откройте! – послышался второй голос за дверью. – А то будем расстреливать!

Диссидент отпустил соседа, посмотрел на дверь и спросил:

– Где окно?

– Только на чердаке!

Мужики одновременно вскочили, накинули шубы и побежали вверх по лестнице, толкая друг друга. На половине пути диссидент спохватился, крикнул:

– Трактат! – спустился вниз, схватил со стола папку и побежал обратно, наверх башни. Послышались толчки в дверь, звук упавшего кирпича и мат кого-то из КГБ-шников.

Иероним тем временем уже вскарабкался на высокий подоконник, распахнул окно и осмотрелся. За зданием был большой сугроб, до леса совсем недалеко, но вот высота… Высота башни составляла пятнадцать метров; Дермидонтыч никогда не прыгал с чердака и не знал, смягчит ли снег удар, или глубины сугроба не хватит.

– Прыгай уже, они выбивают дверь! – прикрикнул Ипполитыч.

– Мы не успеем, они нас все равно поймают, пока мы будем вылезать из снега, – сказал Иероним и попытался слезть с подоконника, но Георгий толкнул его обратно.

– А у нас есть выход? Лучше попробовать и проиграть, чем потом жалеть, что не попробовал!

«Ведь разобьюсь… Точно разобьюсь, – думал ученый. – Эх, сейчас бы анти-водки, она наверняка бы помогла, сделала меня сильнее. Но ее нет. А мы обречены».

Но он все же зажмурился и прыгнул. Пока Иероним падал, перед ним пронеслась вся его сознательная жизнь. Он вспомнил бородатое лицо Дермидонта, отца и воспитателя. Вспомнил, как первый раз пришел в НИИ и стал ученым. Вспомнил вокзал, вспомнил поезд, полный молодых сибиряков и едущий из неизвестных краёв, где тепло, и где живут женщины…

Внезапно он осознал, что падает слишком долго, и открыл глаза, прервав воспоминания. Его удивила яркость окружающего пространства, она была чрезмерной и совсем не характерной для сибирской зимы. Мгновением позже он понял, что вовсе не падает, а висит над поверхностью снега, в невесомости, на уровне старой надписи «Вперёд в светлое будущее». Иероним перевернулся на спину, и, прищурившись от яркого света, разглядел огромную летающую тарелку, зависшую над башней и постепенно приближающуюся.

Она забирала его, забирала сибирского ученого в неизвестность. Зажмурившись от удовольствия, он заложил руки за голову и мысленно попрощался с суровой сибирской реальностью.

Часть 2. Немного о механических курах

Третий Постулат Курятника

0.1

– Если бы ты знал, как мне надоели эти консервы, – проворчал Боб. – То и дело норовят ударить по затылку.

– Ты не прав, – ответил Толстый. – Как я уже говорил, «Cans» – многозначное слово, и их правильнее называть не консервами, а бидонами. Запомни первое правило нашего мироздания: «Всё, что летает – бидоны» .

Они странствовали по этому миру уже третьи сутки.

Хотя, правильнее сказать, это был не мир – это был курятник. Грязный, вонючий курятник с покосившимися деревянными стенами и заборчиками, покрытый толстым слоем навоза, отдававшего, меж тем, каким-то свинцовым, постапокалиптическим ароматом. И с падающими бидонами. Или, всё же, консервами? Сырые небеса, тоже свинцовые, казались подсвеченными двумя длинными, выглядывающими сквозь угрюмые облака лампами дневного света.

– Бидоны, консервы, какая разница, – проворчал Боб, отчищая подошву от скопившейся грязи об удачно подвернувшуюся под ноги деревяшку. – Надоело, ей богу. Мне не нравится, что они падают, и каждый раз чуть ли не на голову мне.

– Ты не прав, – снова сказал Толстый. – Логика их поведения объясняется эпитетом «flying», следовательно, бидоны в нашей реальности не падают, а летают. «The Flying Cans».

0.2

Боб чихнул – из-за стоявшего запаха он делал это часто, едва ли не каждые пять минут. Говорят, если чихнуть после какого-то утверждения, то это значит, что собеседник говорит правду, но словно в опровержение слов Толстого в шаге от Боба упала очередная консервная банка.

– Вот! – завопил Боб. – Я же говорил! Это консервы, и вовсе они не летают. Они падают, падают, заразы такие!

– Ты не прав, – Толстый нахмурился и пододвинулся поближе к банке, чтобы рассмотреть. – Они летают, но обычно только по прямой. И это бидон. Маленький бидончик, вот, посмотри – тут есть откидная крышечка и защёлка.

Охотник вырвал бидончик из рук Толстого, вытер об штанину, открыл и понюхал.

– Защёлки, крышечки. Как всё это надоело! Опять селёдка. Бесконечная селёдка, каждый раз одно и то же!

– Ты не прав. В прошлый раз попалась тушёная свинина, а позавчера утром – шпроты. Отличные, кстати, шпроты. Мне понравились. Бывают вот ещё овощи…

Боб с размаху бросил бидончик с селёдкой в навоз.

– Тебе всё нравится! Кроме моих высказываний! Ты мне надоел, Толстый! – охотник был зол. – Ты всё время начинаешь реплику со слов «ты не прав»! Третьи сутки уже! Прекрати, в конце концов. Мало того, что я не знаю, как я сюда попал, не знаю, зачем весь этот абсурдный цирк с прячущимися жителями твоего мира! Мало того, что каждые полчаса мне на голову норовит упасть консервная банка с гадостью, от которой меня уже тошнит… Так нет, ещё и ты со своими дурацкими «ты не прав»! Я после этого вообще чувствую себя полным кретином!

– Ну, ты не прав, – Толстый постарался сказать это как можно мягче. – Во-первых, на вопросы и указания я не могу тебе ответить «ты не прав». Во-вторых, я комментирую подобным образом не каждое твоё утверждение, а только те, которые не соответствуют истине. Так уж получилось, что почти все они в чём-то не верны. И, в-третьих, ты вовсе не болен кретинизмом, просто мало кому ещё удавалось так быстро привыкнуть к нашей стране. Она такая, эта cтрана… «The Land of Mechanical Hens».

0.3

Боб попытался успокоиться, пробормотав что-то вроде «чёрте что». Потом подошёл к спутнику, посмотрел в упор и спросил:

– Вот скажи мне, умник. Вот это, – он тыкнул пальцем в землю, – Куриный навоз? Экскременты механической курицы? Так? Что, опять скажешь, что я не прав?

– Ты не прав. Снова не прав… Это не экскременты, куриный навоз называется так просто потому, что это навоз, и принадлежит он механическим курам. Но это вовсе не они его производят! Он всегда был здесь, сам по себе. К тому же, то, куда ты показываешь, может оказаться и куриным навозом, и утонувшей деревяшкой, и простым поверхностным слоем этого мира, и отдельной молекулой…

– Всё, не начинай!

– … Одного из веществ. Нет ничего абсолютного в этом мире. Всё зависит от того, как посмотреть.

– Да что тут смотреть… – глядя вдаль, задумчиво проговорил Боб, в очередной раз понявший, что спорить о своей правоте с Толстым бесполезно. – Тут смотреть нечего. Куриный навоз сплошной. Разломанные пустые курятники. Кое-где – скамейки старые. И – ни души.

Толстый присел на деревяшку.

– Ты не прав… Тут много интересного, я уже говорил тебе. А души… Их много тут, этих душ. Сотни поколений механических кур жили здесь, питались, бегали друг за другом.

Боб скинул с плеча охотничий карабин, присел рядышком.

– Бегали… Зачем бегать-то, не пойму? Ну и объясни тогда, толстый умник, куда они все убежали? Вот скажи мне, Толстый, мы уже третьи сутки тут, так?

– Ты не прав, здесь понятие «сутки» не вполне уместно – солнце-лампа светит и выключается неравномерно, с неявной периодичностью…

– Ну хорошо, скажи мне, вот уже примерно третьи сутки, по-нашему, земному времени, так?

Толстый молча почесал подмышку.

– Хорошо, так объясни, Толстый, почему этот мир зовётся «страной Механических кур»? Ведь за это время нам не попалась ни одна курица! Я что, зря приехал сюда охотиться?

– Ты опять не прав, Боб! Здесь полно механических кур. Просто они скрываются. Боятся нас. Ты их и сам распугиваешь, между прочим, своим пессимистом. Ты посмотри, как прекрасен этот мир!

Боб посмотрел по сторонам, попытался проникнуться чувством прекрасного, но в очередной раз чихнул.

– Да что тут прекрасного?! Вонь, полумрак. Грязь под ногами. Консервы на голову падают. Я хотел поохотиться, понимаешь? Я не хотел три сутки напролёт топать по куриным какашкам и питаться просроченными консервами.

– Ты не прав, эта вкусная еда из бидончиков не просрочена…

– Да заткнись ты! – Боб вскочил и пошёл дальше по куриному навозу. На место, где он сидел, свалилась ещё одна банка – маленькая, с чёрной этикеткой.

Толстый поднялся и затопал вслед за охотником.

0.4

– Говори хоть что-нибудь, Толстый, я не могу слушать эту долбаную тишину!

– Ты не прав, помимо всего, прочего, знаешь в чём? Куриный навоз очень полезен для нашего мира, на самом деле.

– Да, и что в них полезного? – бросил Боб через плечо.

– Он служит удобрением! Говорят, что очень далеко, наверху, растут can trees , консервные деревья, с веток которых и падают бидончики…

– Ага! – Боб обернулся. – Ты в первый раз не начал фразу со слов «Ты не прав»!

– Ты не прав, просто в прошлые разы ты не замечал этого. Так вот, когда бидончик с едой созревает, бессердечная сила гравитации срывает его с ветвей, и он, пролетев пару километров, падает сюда, на пол нашего мира. Чтобы быть съеденным ими.

Охотник криво усмехнулся.

– Получается какой-то дурацкий курино-консервный круговорот в природе. Но как куриный навоз, лежащий внизу, может удобрять деревья, растущие наверху? Бессмыслица какая-то.

– Ты не прав, всё логично. Просто ты не привык ещё к нашей логике, к логике страны Механических Кур. Посмотри, куда мы пришли.

Впереди находилось обширное поле с колдобинами, покрытое навозом. За ним виднелось огромное деревянное здание из горбыля и гнилых брусков, наполовину разрушенное.

– Смотри-ка, что это! – неожиданно воскликнул Боб. – Следы.

Толстый промолчал – это и вправду были следы. Трёхпалый огромный след механической курицы.

– Я думал, они меньше, с ладонь, а тут – почти полметра!

– Ты не прав, правильнее мерить не в метрах, а в футах – один фут, четыре дюйма, – поправил Толстый.

– Слушай, а они точно механические, как роботы?

– Ты не прав! – возмущённо воскликнул спутник Боба. – Никогда, ни за что не называй механических кур роботами! Да, они механические, но у них есть душа, разум, мысли и эмоции; они настоящие, разумные жители нашего мира, не имеющие ничего общего с этими вашими роботами. – Толстый встал в важную позу, устремил взор своих рыбьих глазёнок куда-то вдаль, на космические лампы, и провозгласил: – Запомни второй постулат нашего мира: «Механические куры – не роботы!» Никаких роботов.

– Ну, ладно, пусть не роботы. Хорошо, а ростом они сколько? Судя по следам, метра три?

– Ты не прав, когда пытаешься торопить события, ты всё увидишь сам. Если не будешь торопить события. Мне кажется, нам пора искать место для ночлега – пойдём же вперёд.

0.5

Они пошли через поле в сторону разрушенного строения. Куриный теремок из горбыля, как и все остальные здания в этом мире, был кривоватым деревянным строением, однако разительно отличался от увиденного ранее Бобом. По мере приближения замок становился всё больше, больше, как бы нависая над вонючим полем.

– Посмотри, какой архитектурный шедевр! – восхищённо воскликнул Толстый, всплеснув ручонками.

– Скорее, архитектурный выкидыш, – проворчал охотник.

– Ты не прав! Он восхитителен.

Позади Боба послышался звук громкого удара и плеск всколыхнувшейся жижи. На этот раз упавший предмет действительно не напоминал консервную банку и был похож на бидон или большую флягу.

– Посмотри же, что там, – порекомендовал Толстый.

– Похоже, вода! – сказал Боб и сделал пару глотков.

– Отлично, давай отнесём его вовнутрь куриного замка и попьём воды.

В замке, как оказалось, почти отсутствовала крыша – падающие консервы пробивали непрочные деревяшки. На дощатом полу, в середине пустого зала оказался лежащим странный серый мешок.

– Не открывай его! – Толстый остановил Боба, захотевшего заглянуть вовнутрь. – Это Великий Генератор Пыли. The Great Dust Generator. Помнишь, я говорил тебе?

– Генератор чего? Пыли? И зачем он нужен, этот пыльный старый мешок? Только не говори мне, что для того, чтобы генерировать пыль! Я имею в виду, вообще.

Толстый бережно положил Великий Генератор Пыли обратно, на пол.

– Ты не прав, он нужен именно для того, чтобы делать пыль, и не для чего другого. Придёт время, и он понадобится.

Боба не интересовали старые пыльные мешки – ведь он пришёл сюда, чтобы охотиться на механических кур. После того, как они оба утолили жажду водой из принесённой канистры, охотник, немного повеселев, развернул свой спальный комплект на старой скамейке и спросил Толстого:

– Толстый, а мне по голове, когда я буду спать, эти ваши бидончики не прилетят?

Проводник покачал головой.

– Точно такой же вопрос ты задал вчера. Ты не прав, когда сомневаешься в этом – бидончики всегда падают рядом, но не по голове.

– А ты спать ляжешь, или опять нет?

Толстый снова покачал головой:

– Ты не прав, я наверх пойду, и буду следить.

0.6

Боб спал неровным сном – как и в прошлые разы, всё время просыпался от звуков падающих бидончиков. Да и вообще, спать было немного страшно – он не до конца верил в честность Толстого, ведь разве можно доверять огромному, полупрозрачному и аморфному толстяку с рожками-воронками на голове? В отрывках снов он видел белый потолок какого-то помещения, чьи-то лица, размытые силуэты, но каждая попытка осмыслить сновидение прерывалась очередным падением консервной банки где-то неподалёку.

А Толстый не спал. Забравшись по хлипкой лесенке на крышу, на самый верх, он глядел на поле, на блестючие консервные банки на потолке мира-курятника, и видел множество механических кур, суетливо бегающих по полю перед замком. Он посыпал их сверху пылью из Великого Генератора и радовался.

0.7

– Чего такой пыльный? Только не говори мне, что видел кур, когда я спал! – сказал недовольный Боб, натягивая сапоги.

– Ты не прав, как я могу молчать об этом, – проговорил Толстый. – Я видел их, их было очень много, они были восхитительны, как всегда.

– Так какого фига ты меня не разбудил?!

Толстой похлопал охотника по плечу, пытаясь успокоить.

– Понимаешь, в чём дело, Боб. Ты опять не прав. Мне кажется, ты ещё не окончательно готов к тому, чтобы встретиться с ними. Ты не прав, ведь ты ещё не научился радоваться жизни. Механические куры – они любят радость, понимаешь, им не нужно уныние. Вспомни, зачем ты решил посетить этот мир. Ты же сам сказал, что попал в наш мир по путёвке, так?

Боб чихнул, задумался и сел на одну из скамеек.

– Я уже и сам не помню, как попал сюда. Вроде бы, по путёвке, через систему виртуальных туров. А может… и нет? Я помню какие-то аппараты… таблетки… Много людей. Мост… Машины с мигалками. Но ничего конкретного. Я даже не помню, на каком языке я разговариваю. И действительно ли меня зовут Бобом. Что произошло, ты не знаешь?

Проводник молчал. Он вообще не любил отвечать на вопросы.

– Ну что ты молчишь, Толстый? – нахмурился охотник. – Уж ты-то лучше меня помнишь, зачем и как я сюда попал! Ты же наверняка всё знаешь обо мне.

– Ты не прав, Боб. Откуда мне знать. Я всю жизнь прожил здесь, в нашем мире, в стране Механических Кур. Я плохо представляю, что происходит за его пределами, и уж тем более не знаю, что случилось у тебя в жизни такого, что ты попал сюда.

– Как меня это всё достало! – в очередной раз психанул охотник, вскочил и пнул новую упавшую консервную банку. – Ничего не знаешь, ничего не хочешь говорить. Всё, Толстый, мне это окончательно надоело! Веди сюда своих механических кур! Я что, зря сюда приехал?

Охотник скинул с плеча ружьё. На одутловатом лице Толстого отразилось недоумение и какое-то детское огорчение. Он пошевелил ушами-рожками и проговорил:

– Ты… ты не прав, Боб, я же хотел как лучше. А курочки – они такие, понимаешь, что их сложно обнаружить. Я же говорил. Они прячутся, то там, то тут.

– «Ты не прав, ты не прав!», – передразнил его охотник. – Может быть, нету этих твоих курочек вообще? Вот скажи-ка мне, Толстый, а ты – ты сам бываешь не прав? Ты же всё время врёшь мне! Вот конкретно сейчас, в эту минуту, ты же не прав, правильно?

Толстый обиженно нахмурился и сказал:

– Если ты считаешь, что я, твой проводник и учитель, не прав, то я вынужден уйти отсюда.

С этими словами толстяк поднялся, подошёл к одному из выходов из замка-курятника, и вышел куда-то в темноту, хлопнув старой, расшатанной дверью.

– Стой, ты куда! – Боб открыл створку, но за ней не оказалось той темноты, куда вышел Толстый – там было пустое поле, истоптанное множеством трёхпалых лап.

Дверь, ведущая из мира механических кур, больше не работала.

0.8

– Ну и пусть проваливает, – ворчал Боб, шагая дальше по грязи. – Всё равно, толку от него было, как от ежа на резиновой фабрике.

А между тем, охотник чувствовал душевный дискомфорт. Оказаться одному, посреди бескрайних, бесконечных и безлюдных просторов мира-курятника было, с одной стороны, немного страшно, а с другой – невообразимо скучно и тоскливо. Боб пытался напевать себе под нос весёлые песенки, но настроение от этого сильно лучше не становилось.

Внезапно он вспомнил, что ещё в самом начале Толстый говорил, что главных закона-постулата в стране Механических Кур три, а названы были только два из них. Пришла дурацкая мысль – вдруг, если разгадать третий закон, третий постулат этого мироздания, то механические куры сами прибегут? Звучит, конечно, абсурдно, но на четвёртые сутки нахождения в мире-курятнике подобное рассуждение кажется вполне логичным.

– Что-то связанное с небом? – бормотал охотник себе под нос. – Например «Небесная лампа тусклая и противная»? Нет, глупо звучит. Хорошо, тогда, может быть… «Куриный навоз вонюч, и был здесь всегда»? Хм, а это больше похоже на истину. А может, это как-то связано с тем грязным старым мешком?

Снова возникло чувство голода. Словно по заказу, рядом упала большая белая консервная банка без этикетки.

– А может… Может и нет её, этой страны Механических кур, – проворчал охотник, присел на ближайшую доску, вскрыл «бидончик» и принюхался.

– Трюфели? – удивился Боб. – Похоже, что трюфели. Странно.

0.9

В бидончике действительно оказались консервированные трюфели. Боб не мог припомнить, ел ли он раньше трюфели или другие грибы – он вообще слабо помнил всю свою жизнь до того момента, как перед ним появился Толстый, сказал: «Я – Толстый» и добавил: «А ты не прав». Сохранились какие-то обрывочные воспоминания о путёвке в страну Механических Кур, о рекламе виртуальных туров, но попытки прорваться через пелену воспоминаний ничего не давали. Возможно, мысли о путёвке возникли потом, а истинные причины его попадания сюда были совсем другими.

– Трюфели… Всё-таки, хорошо, что попадаются и такие вкусные трюфели, – проговорил Боб и поправился: – то есть, правильнее сказать, бидончики с трюфелями.

Когда охотник ел грибы, у него возникло старое, очень старое ощущение, что раньше он хотел убежать от чего-то, или от кого-то. От обстоятельств, людей, обыденности, или чего-то другого. Может, именно из-за этого он попал в этот мир, игрушечный мир механических кур, подумал охотник? Он не знал этого.

Но трюфели были вкусными. Очень вкусными, просто превосходными.

«Может, я действительно был не прав? Может, и этот мир действительно по-своему прекрасен, как говорил Толстый?» – вдруг подумал Боб, усмехнувшись.

– « Ты не прав, мир прекрасен », – сказал звонкий женский голос за спиной.

Боб обернулся. Позади него, со стороны разрушенных деревянных построек, из смрадного тумана вышел тонкий женский силуэт, оставлявший огромные трёхпалые следы.

– Третий закон курятника, – пояснила механическая курочка.

Она была восхитительна – точёная фигурка, хрупкие ножки, высокая грудь. И вовсе не робот – почти человек. Общее впечатление немного портил только куриный клювик под огромными, бездонными глазами, и некоторая резкость, которая присутствовала в её движениях.

«Следы… Почему её туфельки оставляет такие огромные трёхпалые следы?» – Боб бросил бидончик с трюфелями и поднял ружьё. Он так давно ждал этого момента!

В этот миг жестяные банки, лежавшие на навозных полях, зашевелились в своих лунках и начали медленно подниматься вверх, кружась и пританцовывая. Летающие бидоны, подумалось охотнику, как это здорово, и он опустил ствол.

– Ха, можешь не пытаться, ты всё равно не выстрелишь в меня. Ты отгадал последний постулат сам, – продолжила механическая курица, подойдя поближе. – Тебе пора. Пойдём, я покажу тебе дверь, чтобы покинуть нашу страну.

Внештатный сотрудник и спрятанные плюшки

– Я говорил тебе, что от этих сладких плюшек плохо не будет.

Сергей, вбежавший в «секретку», с ужасом глядел на Егора, жадно запихивающего в рот сочные плюшки, лежавшие в сейфе.

Плюшки были секретными. Их нельзя есть.

Обоих техников вызвали на ковёр. Шеф рвал и метал, орал что-то об уровне допуска и об уголовной ответственности. Выходило, что виноватым был он, потому что никто другой доступа к сейфу по закону не имел, и это по его, шефа, недосмотру, Егор съел эти чёртовы секретные плюшки. От остальных факт решили скрыть, плюшки сменили, но в подобных конторах даже у стен есть уши…

Проблемы начались на следующий день. «Сами знаете кто» в штатском подъехали к канцелярии ровно в девять утра. Молча прошли мимо вахтёра в приёмную, полчаса проводили беседу и обыск, потом шефа куда-то увели. Егор с Сергеем спрятались в лаборатории, в клетке с орангутангами – поскольку оба рыжие, их не заметили.

К обеду народ собрался к актовом. Вопросов было два: кто виноват и что делать.

– Ведь ни за что, гады! А без шефа работа встанет, – сказал главный генетик.

– Надо сдать анализы. Всем срочно сдать анализы! – заявил глава отдела биохимии.

Сергей вжался в кресло и посмотрел на Егора. Лицо друга побелело.

– И что, поможет? – спросил завхоз Палыч.

– Конечно. Вон, в Сыктывкаре – сотрудники булки секретные съели, шефа увезли на допрос… В тот же день народ сдал в тамошний ФСБ анализы со всего завода. Результат отрицательный – шефа отпустили.

– Палыч, доставай стеклотару, – скомандовал генетик. – По сортирам, товарищи.

Техники рванули в лабораторию.

– Гоша, ну давай. Пи-пи, Гоша, – Егор тщетно подсовывал толстяку свою бутыль. – Посадят же, ей богу, посадят!

– Сам виноват! Чего в секретку сунулся? В столовке плохо кормят, что ли?

– Там плюшки беспонтовые, – отвёл глаза Егор. – А тут!..

– Я всё знаю про тебя, – вдруг пробасил Гоша. Вырвал бутыль из рук Егора и разбил о рыжую голову. – Защищайся, шпионская морда!

«Так вот кто тот самый внештатный сотрудник органов, – смекнул Сергей. – Подопытный орангутанг!»

Сферический предвестник апокалипсиса

Колобок не был съеден. Об этом знала только Лиса, служившая в НКВД, и догадывалось начальство, в лице комиссара Койота.

Безумный дрожжевой дроид продолжал кататься по лесу, вынашивая коварные планы. Коварство этого выкидыша сельской генной инженерии определялось антисоциальной направленностью – лесной житель не желал строить коммунизм и выглядел круглым дураком, и потому днём скрывался от окружающих под слоем еловой хвои, предпочитая орудовать ночью. Механизм функционирования его организма до сих пор был загадкой для Совы. Оставалось только гадать, что за сюрпризы могли подготовить лесным обитателям та полоумная семейная парочка западных учёных-диверсантов, шифровавшаяся под кличками «Дедка» и «Бабка». По сути, это была бомба замедленного действия.

Лиса знала, насколько опасным для неё может быть огласка того факта, что её операция по съедению хтонического сфероида не увенчалась успехом. На неё возлагались большие надежды. Койот хвалил Лису и обещал дать путёвку на юга. Именно поэтому рыжий комиссар пошла на хитрость и подала в главк липовый отчёт о проделанной работе, позже вошедший в «Сказку о Колобке», известную широким массам. Риск, но что делать?

Тайна тяготила сотрудницу НКВД, заставляя сидеть на тяжёлых транквилизаторах. Родные сторонились рыжуху, подозревая неладное. Всё чаще она находила успокоение на болотах, устраивая массовые репрессии головастикам и стрекозам.

А потом пришла любовь, внезапная и стремительная, как диарея весенним утром. Барсук был младше рыжей плутовки, и коренастое тело молодого коммуниста помогло забыть о всех душевных муках. Их отношения были тайной, но эту новую, другую тайну было хранить гораздо легче.

Казалось, идиллия будет продолжаться вечно, но однажды Лису вызвали в наркомат, к Койоту.

Наркоматом это заведение звалось неспроста. Пристрастие комиссара к тяжёлым наркотикам ни для кого не было тайной. Обдолбанный начальник бессвязно бормотал про ученье Кастанеды, про долг перед партией и слоёное тесто, переходя на личности. Лиса послушно кивала, периодически отдавая честь. Койотов приход окончился так же внезапно, как началась любовь, похожая на диарею.

– Я знаю всё о тебе! – вскрикнул собакообразный. – Почему ты хранила тайну у себя, а не сдала под ответственное хранение в архив?

– Я готова к пыткам и расстрелу, товарищ Койот, – бодро воскликнула рыжая коммунистка. – Вина в провале операции с колобком полностью лежит на мне.

– Вообще-то, я говорил о вашей преступной связи с Барсуком, – усмехнулся комиссар. – Но я рад, что ты созналась. В какой-то степени ты правильно поступила, что не съела колобка… Понимаешь… Без колобка не было бы всех нас.

– В каком смысле – не было?

Удивлению Лисы не было предела.

– В прямом. Колобок является основой нашего мироздания, без него всё бессмысленно. И говорящие звери, и коммунизм, и даже Дедка с Бабкой. Всё ради него, и всё из-за него. Такова жизнь, такова сущность бытия в нашем вымышленном, искусственном мире.

Начальник замолчал. Лиса переварила сказанное и произнесла:

– А что будет потом?

– Что – потом? – не понял Койот.

– Рано или поздно они съедят его. Медведь, волк, либо кто-то из них. Это неизбежно.

– Мы все погибнем, – произнёс Койот. – Мы все умрём глупой, абсурдной смертью – из-за того, что какой-то мохнатый лесной кретин съест дрожжевого хтонического дроида.

– Но зачем же вы тогда посылали меня уничтожить его?! Зачем! – вскричала коммунистка. – Ведь тогда…

– Ты правильно всё поняла.

Зловещий блеск горел в глазах Койота, и Лиса действительно всё поняла. Этот мохнатый коротышка-комиссар НКВД давно желал уничтожить её мир.

И был только один способ остановить это безумие.

Спор о доброте слонопотамов

Они встретились на северной дороге, в послеобеденную жару. Эта пыльная дорога уже давно не использовалась обитателями континента, придорожные столбы вросли в землю, в асфальте зияли дыры, которые никто не желал заделывать, потому что никому не было дело до всей этой дороги и до всех странных жителей этой земли.

– Я знаю тебя, – сказал старик Максимильяну. – Ты живешь в Северных Холмах.

Максимильян перехватил хобот в другую руку и посмотрел на старика в шляпе. Воин был выше его в четыре раза и мог запросто сбить с ног ударом своего хвоста, если бы тот представлял угрозу. Но этого не требовалось.

– Угу, – ответил Максимильян. – Живу.

– Что ты делал в краю слонопотамов? – спросил старик и осекся. Что мог делать воин на чужой земле, кроме как воевать… Максимильян приподнял хобот над землей, и старый бобёр все понял.

– Совсем замучили?

– Спасу нет от них, – нахмурился Максимильян. – Если раньше они просто приходили топтать наши муравейники, то теперь заливают их с неба водой с химикатами!

– С неба? – удивился старик. – У них же нет крыльев.

Максимильян покачал головой.

– С дельтапланов. Слонопотамские летуны стартуют со скалистых утесов и заливают наши муравьиные плантации жидкостью из мешков.

Старик понимающе кивнул. Его широкое морщинистое лицо выглядело грустным. Воин пошел дальше по дороге, волоча за собой хобот, а старый бобёр засеменил за ним.

– Меня зовут Максимильян. А ты?

– А я старик Бигль. Нет, нас они пока не донимают. Ты знаешь, Максимильян, что самое обидное, ведь раньше слонопотамы были добрые.

Удивленный воин посмотрел на старика и отрывисто выкрикнул:

– Не верю!

– Да-да, мой друг, не удивляйся. Они были добрыми и жили в согласии со всеми обитателями этого мира.

Максимильян покачал головой.

– Мне кажется, все разговоры о доброте слонопотамов ведут лишь те, кто ни разу не видел их злобного оскала. Им лишь бы напакостить.

– Ты все же ошибаешься, воин. Ведь кто, по сути, слонопотамы? Они травоядные. Вот ты питаешься насекомыми. Выхухоли на севере и исполинские тушканчики на востоке тоже. Пингвины на юге – рыбой. А слонопотамы как жевали листья, так и жуют.

Воин согласился.

– Да, это так. Однако ты же не станешь спорить, что и травоядные могут представлять опасность? Именно поэтому наш вождь послал меня пойти и разобраться.

Старый Бигль кивнул, поправив шляпу.

– Не стану спорить. Да и что с тобой спорить. Ты – славный воин, а кто я? Бобёр! Всего лишь старый бобёр… Скажи мне лишь, чей это хобот? Это хобот самого главного слонопотама? Я угадал?

Полуденное солнце испепеляло окружающее пространство. Казалось, нигде нельзя укрыться от его жарких лучей. Но неожиданно воин, чей рост был намного выше бобрового, сказал:

– Я вижу баобаб впереди. Пойдем быстрее в тень.

Старый бобёр понял, что торопить события не стоит, и Максимильян сам расскажет всю правду о хоботе, как только посчитает нужным. Поэтому он перешел на другую тему.

– Ты знаешь, нас, бобров, издавна считали интеллигенцией. Один мой сородич, например, изобрел ядерную бомбу. Но потом, осознав, что его изобретение совершенно бессмысленно в мире, в котором нет тяжелых металлов, этот ученый съел все свои чертежи. Это говорит о большом интеллектуальном потенциале, и, я бы сказал, высокой гражданской позиции бобрового народа.

Бигль на время умолк и посмотрел наверх, на лицо воина. Казалось, тот совершенно не слушает старика, но замолкать бобру не хотелось.

– А ты слышал о бобрихе, мужа которой мышиный император отправил в ссылку на Снежные Пустоши?

– Нет, не слышал, – признался воин.

– Она последовала за ним в ссылку, последовала через половину континента! Вот кто бы из, скажем, глупых пингвинов, был готов поступить точно так же?

– Пингвины и так живут в холодных краях, зачем их ссылать в Снежные Пустоши?

Бобёр замолчал. Воин был прав, и старик не сразу нашелся, что ему возразить.

– Нет, ну ты представь, скажем, что пингвиний король отправит кого-то из своих подданных к нам, в жаркие края, где им жить не менее тяжело, чем кому-либо в Снежных Пустошах? Станет ли пингвиниха отправляться туда вслед за своим муженьком?

– Но ведь вы же, бобры, переселились сюда после того, как половина севера заняли мыши и выхухоли. И ничего, привыкли. А у пингвинов очень сильны брачные связи, так что вполне возможно, что и поехала бы.

– Ты молод, воин, – бобёр попытался сказать это как можно более спокойно, чтобы не обидеть Максимильяна. – Твое мышление категорично. Эх, вспоминаю себя в твои годы…

Бигль умолк и неожиданно для себя погрузился в воспоминания. Детство, первое сгрызенное дерево. Бобриная школа. Карандаши, линейки, учебники. Всех не пересчитать, столько их было сгрызено и утрамбовано в плотинах. Потом армия, военная муштра, ходьба строем и пение бравадных бобриных маршей. Потом – молодая бобриха, страстная любовь в хатке у друзей. Порванное резинотехническое изделие, три месяца ожиданий. Свадьба «по залёту», подгузники, ползунки, сказки на ночь. Семейная бытовуха. Так незаметно и жизнь пролетела, а что делать? Старый бобёр не жалел.

Незаметно они пришли к баобабу, воин сбросил хобот в тень, прислонился спиной к дереву, подложив свой кудрявый хвост под себя. Старик снял шляпу и начал обмахиваться ей, как веером.

– Невеста-то хоть есть у тебя? – спросил Бигль. – Да, хотя что тебе, слава о твоих геройских подвигах, наверняка, уже вовсю гремит по всем Четвертым Холмам, все девушки твои…

– Я не надеюсь на славу.

– И на что ж ты тогда надеешься? – поинтересовался бобёр.

– Я надеюсь, что слонопотамы прекратят безобразие. Спасу уже нет от них. Ты спросил меня, чей это хобот? Да, это хобот главного слонопотама. Я застал его врасплох, проник к нему прямо в гнездо, и сказал: «Отдай мне свой хобот, иначе я посею здесь смерть и разрушения». И он отстегнул его, у него не было выхода. Ты говоришь, они добрые, я им не верю. Но все же я надеюсь, что теперь, если их глава хочет увидеть свой хобот снова, он прекратить воевать против нас. Кто их знает, теперь уже никто ничего не знает.

Воин снял с пояса корзиночку с муравьями и запустил туда свой длинный узкий язык.

– Не понимаю, как вы, муравьеды, их едите. Фу, мерзость какая, – сказал бобёр, наморщившись.

– А что делать. Кому сейчас легко.

Бобёр отвернулся. Он не мог на это смотреть. Старик смотрел на небо, на облака… Спокойствие, казалось, ничто не могло прервать, но тут внимание бобра привлек странный объект на западе. Он вгляделся и понял, что это полосатый дирижабль, похожий на грелку. За ним бобёр увидел еще один, и еще, и еще… Бигль хотел спросить Максимильяна, откуда это здесь, но это было бессмысленно.

Никто из живущих на этом континенте не знал об иноземной угрозе, об енотах, прилетевших из-за океана и несущих гибель всем обитателям этой земли.

Печенюшки с побережья

– Хочешь печенюшек? – спросил Старик Сэма, доставая большую корзину со свежесобранными печеньями. Они сладко пахли, были большими, круглыми, разного размера.

Сэм нахмурился и схватился за свой пистолет, висящий на поясе.

– Ты же знаешь, Старик, что я завязал! Я дал себе обещание не есть печенюшки до тех пор, пока Красотка Сью не ответит мне взаимностью.

Старик погрустнел, убрал корзину и сказал:

– Сейчас тяжелое время, Сэм. А ты отказываешься от печенья. Я смотрел сегодня на ночной небосвод, и понял, что Империя в опасности. Да, не смотри на меня так удивленно, Сэм. Нам всем осталось недолго. Народ с северных плантаций видел железных небесных скакунов, прилетевших со стороны моря. Не иначе, как вражеские разведчики с того берега. Наши скакуны слабее небесных, мы не протянем долго. Хорошо, что мы далеко от столицы, война не заденет нас, но все же…

– Наш удел – сражаться с дикарями! – воскликнул Сэм. – Какое дело нам до небесных трусов, что боятся выйти с нами в честный бой?

– Ты наездник, Сэм. Ты должен бороться с дикарями, с этими волосатыми ублюдками, оберегать стада овец от грабежей. Но если Империя скажет тебе: «Сэм, ты нужен Империи», ты уедешь из Сытных Щей в столицу, уедешь туда, куда прикажут бароны. И будешь биться насмерть. Будь готов к этому, это может случиться скоро, завтра или послезавтра.

Сэм вскочил и закричал:

– Ты хочешь сказать, что Красотка Сью не успеет ответить мне взаимностью?! Что все эти цветы, все драгоценности, что я дарил ей – все впустую?

Старик поднялся с трехногой табуретки и неторопливо отправился в угол домика, к большому сундуку.

– Ты слишком горяч. Поторопись, Сэм, если ты хочешь обрести свое счастье. Возьми вот этот амулет, Сэм, – старик протянул наезднику большую черную шишку. – Я хранил его долгие годы, думал, когда-нибудь пригодиться. А, да зачем он мне? Вот тебе он принесет удачу.

Сэм сжал в ладони таинственный амулет, и с удивлением почувствовал, как могучая сила, уверенность и смелость наполняют его естество. «Сейчас, или никогда!» – понял он.

– Спасибо! Я приеду завтра, Старик! – крикнул наездник, хватая шляпу, и выбежал из домика.

Он вскочил на своего рыжего скакуна и помчался вдоль берега, навстречу ветру. Скакун несся большими прыжками по лишайниковой подстилке, мимо грибов-кактусов и зарослей древовидных поганок. «Только бы успеть! – думал Сэм, – успеть до вечера…»

Прибрежные собиральщики с темными, усталыми лицами пели свою грустную песню, приподнимались и смотрели вслед Сэму, а вдали слышался крик надсмотрщика:

– Работать, собиральщики, световое Пятно еще высоко!

У Кривого Зуба, излюбленного места гнездовья перепончатых орлов, путь отдалялся от моря и поворачивал в каньон. Наездник пришпорил скакуна, и тот, грозно фыркнув, прыгнул на уступ, намереваясь прямо с него спуститься в ложбину, но внезапно остановился, вздыбил шерсть и громко зашипел.

Впереди, в каньоне, с громкими криками носились дикари. Их было не меньше дюжины, от их рваных чешуйчатых шкур несло лесной сыростью и плесенью. Сэм сморщился от запаха, не зная, что делать, но иного пути до Сытных Щей не было. Он достал из кармана таинственный амулет, подаренный Стариком, сжал его в кулаке, и затем со смелым криком «Эгеге-ей!» отважно направил скакуна вниз, в каньон.

Дикари разбежались в стороны, а затем, присмотревшись к наезднику, с несмелым улюлюканьем направились к его скакуну, махая палками и тряся брылями. Но Сэм был готов к атаке, он выхватил свой пистолет и наставил его на ближайшего из нападавших.

– Хлоп! – шлепнула резиновая пулька, под давлением выскочившая из ствола. Дикарь схватился за голову и трусливо убежал вверх по склону каньона, а Сэм тем временем сматывал резинку, подтягивая пульку для нового выстрела. После пяти выстрелов стая дикарей разбежалась, и путь к поселению был открыт. Не прошло и получаса, как он был в Сытных Щах.

* * *

Деревенька Сытные Щи лежала за каньоном, за ней на десятки дней пути простирались лишайниковые прерии, леса древовидных поганок и слизневые болота. Где-то далеко за лесами и болотами располагалась таинственная столица Империи, из которой и пришел народ Сэма. Раньше в этих областях Прожилки жили только необъезженные скакуны и дикари, последние до сих пор борются с Империей за право жить на Побережье, устраивая набеги на поселения и угоняя скот. Однако серьезной опасности для Империи, как всегда говорил Старик, эти волосатые аборигены не представляют. Гораздо страшнее Те, кто живет за морем… Но о них почти ничего не известно.

Промчавшись мимо салуна, где собирались наездники, Сэм повернул на улицу фермеров. То тут, то там, слышалось утробное ворчание овец, неторопливо жующих водоросли в своих загонах. Услышав топот ног скакуна, животные поднимали свои стебельковые глаза и испуганно глядели на наездника.

«Вот он, домик Красотки Сью! – с трепетом понял Сэм, оттягивая уши скакуна, чтобы тот снизил скорость. – Но что это? Что тут делает эта полосатая скакунья Негодника Пола?»

Спустившись со скакуна, Сэм пулей ворвался в домик.

Негодник Пол, толстый и усатый наездник, сидел на столом, а Красотка Сью подносила ему печеньки. В момент, когда молодой наездник входил, Пол схватил красавицу за руку и потащил к себе, но услышав скрип двери, обернулся. Буря негодования разразилась в душе Сэм, он выхватил пистолет и вставил пульку в ствол.

– Сиди на месте, Негодник Пол! – воскликнул наездник. – Одно движение, и я выстрелю в тебя!

Пол поднял руки, показывая, что не вооружен.

– Ты поступаешь нечестно, Сэм! – лукаво щурясь, проговорил Пол и медленно поднялся. – Давай сразимся за нее, как настоящие наездники.

Сэм кивнул и убрал пистолет. Они вышли во двор, разошлись в разные стороны и не мигая, принялись смотреть друг другу в глаза. Красотка Сью выбежала из домика и, прижав руки к груди, с волнением принялась наблюдать на сражающимися. На улице были слышны лишь ворчание овец и тихое мурлыканье прикорнувших скакунов. Время шло, но противники стояли неподвижно, испытывая терпение друг друга.

Первым не выдержал Сэм, он схватил с пояса пистолет и выстрелил в Негодника Пола, одновременно прыгнув в сторону. Пол увернулся от пули и, отбежав в сторону, выстрелил сам.

– Хлоп! – сказала пуля. Сэм, занятый в этот момент подтягиванием резинки, не заметил выстрела, и резиновый снаряд угадил ему в лоб…

«Я погиб, – понял молодой наездник и, повалившись, неподвижно замер, как полагается всем, кого «убили». – Прощай, мечта, прощай, скакун. Прощай, моя ненаглядная Красотка Сью…»

– Ха-ха! Ты не настолько крут, Сэм, как это могло показаться, – злорадно рассмеялся Пол. – Лежи теперь и жди вечернего обхода, а я отправлюсь к моей Красотке Сью.

Толстый наездник подошел к крыльцу, убрал пистолет и попытался схватить Красотку, но она оттолкнула его.

– Уйди, мерзкий безбожник! – воскликнула Сью и побежала к убитому. – Мне не нужен никто, кроме Сэма. Только когда его застрелили, я поняла, насколько он дорог мне.

Она спустилась на колени рядом с убитым наездником, и принялась гладить его кудрявые волосы, изредка вытирая своей хрупкой ручонкой сопли и слезы.

– Не молчи же, Сэм, ответь! – воскликнула красавица.

– Мне нельзя разговаривать. Меня убили, – тоскливо ответил Сэм и закрыл глаза.

– Но ведь ты даже и мертвый продолжаешь любить меня? – спросила Красотка Сью, заливаясь слезами.

– Да! – воскликнул молодой наездник, удивляясь собственной смелости. – Я всегда любил тебя, с тех самых пор, как впервые приехал в Сытные Щи.

– И я тебя тоже! Я готова уехать с тобой хоть на самый край Прожилки!

Сэм открыл глаза и проговорил:

– У меня есть шалаш на берегу моря. Ты… Готова со мной…

– Готова что? – Красотка Сью покраснела.

– Ты готова вместе со мной смотреть на море?

Красавица задумалась.

– Да, но если ты поднимешься, не дождавшись обхода, то тебя объявят вне закона и посадят в коробку!

Молодой наездник встал с земли и, схватив Сью на руки, понес ее к своему скакуну.

– Ради тебя я готов на все…

* * *

Когда они прибыли, световое Пятно на небосводе сместилось ближе к линии горизонта. Море было неспокойно, оно светилось всеми цветами радуги. Разноцветная морская жижа пузырилась, клокотала, словно Тот, На Ком Все Живут выплевывал частички себя через морскую поверхность.

– Ты веришь легенде, что когда-нибудь Прожилка схлопнется? – спросила она его.

– Я не знаю, верить этому или нет, – философски ответил он тоненьким, как у всех гномиков, голоском. – Кто-то говорит, что схлопнется, кто-то говорит, что нет. А кто-то говорит – схлопнется, не схлопнется, какая нам разница?

– Ты такой умный, – сказала она, глядя на него влюбленными глазами.

– Да, я такой, – ответил он, поправив шляпу. – Ты соберешь для меня печенюшек вон в тех лишаях?

– Обязательно соберу, – заверила она его. – Только давай еще посмотрим на море.

И они долго сидели неподвижно, глядя на запад, на вечернее море. Сидели до тех пор, пока не увидели огромную стаю металлических чудовищ, летящих над поверхностью жижи…

Но всё равно, жизнь прекрасна, пока есть печенюшки.

Табуированное лакомство жителей бункера

Вкусно пахнет, ой, что это, ам.

Посплю.

Хлоп по затылку.

– Ты съел мои крендельки?

Крендельки?! Надо соврать.

– Нет.

Быстрые, мягкие и пушистые шаги по кафелю бункера. Убегает, суетиться. Конечно, вожаку сложнее всего. Реальность немилосердна ко всем нюхачам – тут тебе и нехватка еды, и вечная скука. Ещё бы – глупая, слепая реальность подземелья.

Тишина. Звуки в тишине – шебуршание фантиков, под которыми обычно спят. Шёпот и глухой шлепок по затылку, визглявый голос Лысого «Это не я!». Вот, правильно Лысый говорит, я так же скажу, если чего: «Это не я». И хоботом махну, вот так.

Пушистые шаги возвращаются, а с ними запах вожака и его гнева. А если узнает? Зря я скушал чужое.

Хлоп по затылку. Не сильно.

– Зачем ты съел мои крендельки?

– Это не я.

Поверил. Убегает. Нервничает вожак – ещё бы.

Ну и пусть. Посплю.

Ага, запах варёной хомячатины. Вскочить, бежать, бежать на запах!

В этом отсеке теплее, много шорохов. Чей-то хобот касается плеча. Тихий голос Ворсистого:

– Говорят, ты съел крендельки вожака. Зачем ты съел крендельки вожака?

– Я не ел этих крендельков.

От плитки идёт хорошее, приятное тепло. Стая шепчется, звонко хлопая ладошками по краям чана.

– Ты рад?

– Я рад.

– И я рад. А почему вожак не ест хомячатину?

Голос вожака:

– Мне грустно, мои крендельки кто-то съел.

Какой я, всё же, молодец. И крендельки съел, и хомячатину тоже теперь.

Писклявый голос кого-то из подростков:

– А я знаю, кто съел крендельки вожака!

Отбежал от чана, обошёл стаю, шлёп по затылку! Пусть молчит.

– Ай! Зачем ты съел крендельки вожака, Вертлявый?

Надо соврать.

– Это не я, я не ел этих вкусных чёрствых слоёных крендельков вожака!

Ой, кажется, проговорился. Вожак спрашивает:

– А откуда ты знаешь, какие они?

– Ну, так это… Лысый рассказал!

Ай да я, ай да Вертлявый! Какой же я хитрец, как умён.

– Не верю!

Как? Почему не верит? Я же всё верно соврал?

– Это ты съел крендельки вожака… Дайте мне повязку с его глаз, теперь он вожак.

Хоботы касаются меня.

– Нет!

Я не хочу лишаться темноты! Не хочу видеть эту слепую реальность!

Автобус номер 69

В то осеннее утро Анатолий опаздывал на работу. Начальство в лице Григория Аполлоновича, несомненно, будет ругаться. В прошлый раз, когда младший менеджер опаздывал, его всем отделом шлёпали линейкой по попе, угрожали степлером и засовывали кончик галстука в шрёдер. Что-что, а фантазия у генерального директора хоть куда, и ожидать можно было чего угодно. Не говоря уже о лишении премии.

Старый кожаный чемодан, с которым Анатолий ходил на работу, расстегнулся на лестничной площадке. Бумаги, канцелярские принадлежности, бутерброды с сыром и колбасой, столь бережно уложенные по карманам и разделам, разлетелись по всей лестнице, часть упала на нижние этажи. Неожиданно захотелось в туалет, но Анатолий сдержался, на работу нельзя было опаздывать, а за потерю важных бумаг могли привлечь к уголовной ответственности, либо сжечь на костре, как это произошло год назад со вторым младшим менеджером, Викентием.

Исторгая проклятия в адрес чемодана, злодейки-судьбы и своей неаккуратности, Анатолий потратил на сбор рассыпанного около пятнадцати минут. Бессовестное время продолжало неотвратимо убегать, приближая момент «икс», когда опоздание грозило перейти все мыслимые пределы и привести к катастрофическим последствиям.

Когда Анатолий прибежал на автобусную остановку, на часах было шесть часов пятьдесят две минуты. Учитывая, что рабочий день начинается в восемь ноль-ноль, а путь до работы занимает не меньше полутора часов, ждать спасения не приходилось.

Автобуса номер 69, идущего прямиком на работу, всё никак не было. Ездили только маршрутки, но на них можно добраться только лишь с пересадкой. К тому же, при зарплате в шесть с половиной тысяч рублей за месяц, ездить на маршрутках было непозволительной роскошью.

В туалет хотелось всё сильней, но младший менеджер сдерживался.

– Извините, который час? – спросила подошедшая пенсионерка.

Лицо Анатолия побагровело от обиды.

– Как вы смеете издеваться?! Над абсолютно незнакомым человеком?

– Нет, мужчина, вы меня неправильно поняли, я всего лишь…

– А вы послушайте! – разошелся Анатолий. – Мне тридцать семь лет! Я уже далеко не ребёнок. Надо мной все смеются. Вам хотелось бы, к примеру, чтобы ваш галстук засовывали в измельчитель бумаги? Чтобы вас били по попе длинной металлической линейкой, а в столовую заставляли ходить с табличкой на шее «Я Неудачник»?

Старуха рассмеялась. Смех подхватили остальные граждане, стоящие на остановке. Слезы хлынули из глаз младшего менеджера. Как они смеют издеваться над ним, над Анатолием, закончившим МГУ с красным дипломом, имеющим степень доктора физико-математических наук?

Сзади послышался шум дверей. Шестьдесят девятый! Анатолий смахнул слёзы и уже вскочил на подножку, как вдруг кто-то сильный оттолкнул его. Младший менеджер поднял глаза и обомлел.

Все пассажиры в переполненном автобусе были голые.

– Чего встал? – сказал кондуктор с сумкой на длинном ремне, прикрывавшей область таза. – У нас нудистский автобус. Снимай одежду и заходи.

– Как… Прямо всю?

– Всю, всю. Иначе не пущу.

– А чемодан?

– Чемодан оставь. Без чемодана в наши дни никак.

Делать было нечего. Анатолий снял туфли, пиджак, стянул брюки, развязал галстук и остановился.

– Быстрее! – крикнул кондуктор. – Что мы тебя, ждать, что ли, должны?

– А куда одежду положить?

– Возьми авоську, – кондуктор протянул мужчине что-то красное.

– И… трусы тоже?

– Ну разве вы видите на ком-нибудь из нас трусы? – недовольно выкрикнула молодая девушка, стоявшая за кондуктором.

Младший менеджер залился румянцем, расстегнул рубашку, сорвав пару пуговиц, и, наконец, снял свои белые семейные трусы в красный горошек. Быстро скидал одежду в авоську и поднялся в автобус, на ходу стягивая с себя носки. Двери закрылись.

В автобусе было душно. Запах нескольких десятков обнажённых тел, чей-то шёпот на задней площадке. В основном в автобусе, конечно, ехали молодые девушки – иначе и не могло быть, ведь на календаре был сентябрь, самое начало учебного года в многочисленных вузах и ПТУ.

– Из-за вас мы все опоздаем на учебу и работу, – упрекнула Анатолия та самая рыжая девушка, что сказала про трусы. Она слегка повернулась к нему и теперь касалась его предплечья чем-то тёплым. – Разве можно было так медлить с раздеванием?

– Я не виноват, я сам опаздываю, – скромно признался младший менеджер. – К тому же я первый раз в таком автобусе. А вы… где-то учитесь?

– Да, я учусь на фрезеровщика, – проговорила девушка. – Декан будет недоволен, если узнает, что я опаздываю.

– Вы… вы не поверите, но у меня точно такая же ситуация! Мой начальник, он страшный человек, за малейшую провинность пытает нас степлером!

– Как много у нас общего, – с придыханьем сказала рыжая фрезеровщица, придвигаясь поближе. – А как вы относитесь к творчеству Кафки?

– Он слишком реалистичен для меня, – признался Анатолий, и чтобы девушка не обиделась, расстегнул чемодан и предложил: – Вы хотите бутерброд?

– С удовольствием, – откликнулась студентка и тут же впилась зубами в сочную соевую мякоть колбасы.

Её дыхание, запах колбасы и щекочущие кончики рыжих волос будили в Анатолии что-то неясное, потаённое, в конце концов младший менеджер не выдержал и робко погладил жующую девушку по голой спине.

Автобус резко затормозил в пробке. На младшего менеджера свалилось несколько пассажирок, он аккуратно отстранил их, стараясь не оскорбить их гражданские права и свободы.

– Смотрите, карлики-пираты! – взвизгнул кто-то сзади.

Анатолий обернулся и увидел, как слева, в соседнем с автобусом ряду стоит большой черно-красный фургон. Из окон выглядывали сотни маленьких бородатых лиц с черными банданами и золотыми зубами, над крышей развевался Веселый Роджер. Загорелся зеленый свет, водитель автобуса вдавил педаль газа, но уже через сотню метров пиратский фургон нагнал «шестьдесят девятый» и уровнял скорость.

– На абордаж! – послышался звонкий крик главаря пиратов, и к автобусу полетели десятки абордажных крюков.

Пассажирки закричали от ужаса, началась паника. Разбились стёкла, и пираты ринулись в салон. Кондуктор отважно попытался остановить нападающих струёй из огнетушителя, но это было бесполезно. Рыжая девушка в страхе прижалась к Анатолию, он услышал, как часто бьется её сердечко.

– Мы обречены, – сказала фрезеровщица. – Они заберут нас в рабство и продадут на Урюпинском невольничьем рынке!

– Не бойтесь. Я спасу вас!

Анатолий пригляделся к пиратам. Похоже, пассажиры-нудисты не интересовали нападавших – карлики отбирали исключительно сумки и авоськи с одеждой. Снова захотелось в туалет – было страшно предстать перед начальством в неглиже. Младший менеджер схватил рыжую студентку за руку и стал протискиваться к правому окну, на котором была наклейка «Запасной выход». Пираты наступали, и когда до окна оставалось всего полметра, внизу кто-то резко дернул, и младший менеджер выпустил чемодан с авоськой.

Он понял, что обречён. Но путь к свободе не был закрыт. Схватив со стены молоток, Анатолий разбил окно, выдавил стекло и залез на сиденье, готовясь выпрыгнуть.

– Куда вы? – испуганно закричала фрезеровщица.

– Я хочу на свободу! – воскликнул младший менеджер. – Пусть я буду голым, но на свободе!

– Я с вами! – сказала девушка и протянула руку. Пассажиры тем временем уже начали выпрыгивать голышом из салона на придорожную траву.

Они прыгнули одновременно. Трава смягчила прыжок, они упали на тёплую землю и несколько раз перекатились друг через друга.

– Здесь рядом парк, – проговорила фрезеровщица. Её огненные волосы рассыпались по траве. – Идемте же, хватит лежать.

Они поднялись, отряхнулись от листьев и направились в тень яблонь и абрикосовых деревьев.

– Пираты забрали и вашу одежду? – спросил менеджер.

– А у меня и не было одежды, я всегда так хожу, – проговорила студентка и повернулась к нему. – Вы спасли меня сегодня, а я даже не знаю вашего имени. Меня зовут Варвара. Как вас зовут?

– Я Анатолий, и… я теперь остался без работы. Если я приду на работу в таком виде, начальник меня убьет.

– Кем же вы работали? – спросила девушка, срывая с дерева сочное красное яблоко.

– Раньше я был профессором, преподавателем математики, а теперь – всего лишь младший менеджер, – вздохнув, признался Анатолий.

– Так идёмте же к нам, в ПТУ! – сказала Варвара и откусила от яблока большой кусок. – Я уговорю декана, и он возьмет вас на работу. Сначала сторожем, сантехником, а потом, глядишь, и профессором станете.

– Правда? – воскликнул бывший младший менеджер, не веря своему счастью. Больше не будет металлических линеек, пыток и других унижений, свойственных для тяжкого офисного труда.

Рыжая фрезеровщица кивнула и протянула яблоко.

– Погодите, я сейчас вернусь! – сказал Анатолий, торопливо направляясь к кустам. – Я быстро, только ждите, ладно?

Зябкий ветер зашумел в кронах яблонь и абрикосовых деревьев. Часть деревьев стали превращаться в угрюмые тополя и берёзы. Реальность была готова рассыпаться, как карточный домик, но Варвара верила, что Анатолий когда-нибудь вернётся из кустов. И она ждала его, зная, что подобные встречи не бывают случайными.

Расскажи-ка, милая, как дела

В голове шумело, как после Ядерного Четверга. Костя Молот матюгнулся и слез с полосатого матраса, опрокинув пустые бутылки от доапокалиптического портвейна. Помимо бутылок, по полу в изобилии были разбросаны бычки, игральные карты и несколько гильз. Картонка, уже второй год заменявшая оконное стекло, была пробита в двух местах. Кровяки на полу и стенах не оказалось – что уже радовало.

Треш-металлист напялил косуху и кожаные брюки, накинул на плечо ремень автомата, пытаясь вспомнить вчерашнее.

– Расскажи снегурочка, где была… Расскажи-ка милая, как ДЕЛА!! – пропел Костя гроулингом неожиданно для самого себя, и хлопнув себя по лбу, вспомнил. – Ё! Так вчера же у Снегурки день варенья был!..

Снегурка на самом деле была Снежаной, костиной бабой – инфернальной готкой из соседнего района, попсовой, но симпатишной. Вспомнив про девушку, трэш-металлист открыл холодильник, достал японские бичпакеты и начал грызть, запивая кефиром «Уральский Ад».

Включил «Сепультуру» и задумался. Раз денюха проходила у него на хате, то куда тогда Снегурка делась?

Чувство, что вчера произошло что-то важное, не покидало волосатого Костю. Однако подробности он забыл.

– Так… Толян-блэкарь был? – бормотал Костян, догрызая проклятую лапшу. – Вроде был. Даже с бабою какой-то новой. Хэви-Дима? Вроде, не было. Унылый Макс?.. Вроде бы, присутствовал.

Достал кошелёк и понял, что йены кончились. А йены – это и проклятая лапша, и патроны, и альфа-батарейки. У кого бы занять до следующего налёта? Хэви-Дима жил ближе всего, но у него Костян уже занимал. Придётся к Унылому Максу, на Автик тащиться. За одно станет ясно, что вчера было.

Открыл ногой дверь подъезда и пустил пару пуль в свинцовое небо. Престарелые говнопанки, обирающие в подворотне, слезли с картонок и убежали. Перед ногами шлёпнулась ворона – не повезло птичке.

На районе опять неспокойно. Стрельба, взрывы гранат. Кришнаиты два квартала захватили, воюют с Корпорацией «Урал», которая стягивает зомби-войска и роботизированную технику. Впрочем, такое не в первый раз. Корпорация любит нас, это все знают, но при этом же надо как-то дальше жить! Придётся перебежками, через бывший цыганский посёлок. Там нынче кибер-готы засели, но всё равно, это лучше, чем через кришнаитские дворы.

Костя перебежал Амундсена и отсиделся за кустами, пережидая, пока проедут два сине-зелёных броневичка – мало ли что взбредёт в голову полоумным рабам Корпорации. От Амундсена повернул в частный сектор. Тишина – кибер-готы носов своих на улицу по утру не высовывали, спят допоздна после ночных мероприятий. Перестрелял стайку генно-модифицированных волкодавов и пошёл было дальше, как вдруг услышал сзади ритмичный шум шарниров и тяжёлую поступь боевого японского киборга.

«Какой идиот вывел его на улицу?» – подумал Молот и побежал, не оборачиваясь. С автоматом против такой дуры не попрёшь. В десятке метров от треш-металлиста, встретившись с чьим-то забором, рванула ракета. Потом ещё одна, чуть дальше. Похоже, целились не в него. Затем шаги прекратились, и ветер донёс до Костяна детский смех. Ну, конечно, детишки балуются, кто же ещё. Нарожали имбицилов, нет, чтобы к треш-металлу приучать.

На выходе из района встретилась парочка пожилых кибер-готов. Молоту захотелось сгоряча пустить в них по пуле, но дедок в респираторе поднял руки и промычал:

– Мир!

– Мир – так мир, – буркнул Костя и опустил автомат. – У вас там детишки балуются, вы уж проследите. А за собачек – извиняйте, так вышло.

Пошёл дальше и услышал, как синеволосая старуха пробормотала: «Да ниспошлёт на неверного Крипта серные дожди». Фигня, Молот не верил в эту чешую.

Район Автика был поспокойнее Юго-запада – как-никак, ближе к Белому Городу, к «Уралу». Стена, отделявшая обитель Корпорации от остального мегаполиса, проходила по Большакова. Населяли эти места все подряд – от блэкарей и грайнкорщиков до сисадминов-ортодоксов и китайцев. Унылому Максу повезло.

По дороге Костя так и не вспомнил, что было вчера – память о вчерашнем как отшибло.

«Сейчас будет бобло и воспоминания», – радостно подумал треш-металлист. И снова пропел гроулингом:

– Расскажи снегурка, где ты, б…, была. Расскажи-ка милая, как ДЕЛААА!!

Дверь в квартиру Унылого Макса, расположенную в доисторической пятиэтажке на Щорса, была не заперта – он всегда наплевал на безопасность, говоря что-то о неизбежности исхода в условиях постапокалиптической реальности. На весь этаж звучала эпик-думстерская группа «Скальд».

– Макс, эт я, Костян. Ты скажи… – начал было Макс, зайдя на хату к другу, и остолбенел.

Унылый дум-металлист лежал на тахте и щекотал своей рыжей бородой алые соски полуголой Снегурке, которая, вытирая слёзы и сопли, задорно прыгала на жирном теле Костиного друга. Она всегда плакала, когда слушала дум, даже в такой позе.

– Ах вы с….и! – Крикнул Костя и скинул с плеча автомат. – Порешу обоих!

– Костян, ты чего, – пробормотал Макс. – Я же… честно её… у тебя… вчера выиграл! В дурака подкидного!

– Всё забыл… алкаш… – прозвенела своим хрустальным голоском Снегурка, не останавливаясь.

«Вот блин, и точно же…», – вспомнил Костян и опустил автомат.

Проиграл он Снегурку.

– Ах, ах!..

– Грёбаный социум! – проорал треш-металлер.

Затем он разрядил половину обоймы в японский медиа-центр, из которого звучал «Скальд», захлопнул дверь и попёрся обратно. Против законов этого общества не попрёшь.

«Впрочем, так оно даже лучше, – оптимистично подумал Молот, выйдя под отравленное уральское небо. – Давно пора было найти бабу из своей среды».

Этот странный мир может спасти только красота. Красота настоящего трэш-металла.

Часть 3. Немного о Корпорации

Всемирный глобальный надвигающийся

На хрупких стеклянных ходулях Ник спешил к ней, по улице, полной народу. Горожан в плюшевых костюмах зайцев на Уктусском проспекте становилось всё больше, и это не могло его не беспокоить – видимо, в мире назревали какие-то серьёзные перемены, о которых никто не мог догадываться.

Мимо проносились конные повозки, пепелацы и гравилёты. От мэрии, чей шпиль недавно выкрасили в розово-зелёную шашечку, Ник повернул на Центральный. Маленький гномик на повороте схватился за стеклянную ходулю, то ли пытаясь повалить ходока, то ли желая прокатиться нахаляву – сейчас и не поймёшь. Ник не раздумывая стряхнул его с ходули, облокотившись на стену Консерватории – ещё не хватало непрошенных спутников.

Ник работал в зоопарке, в вольере с мамонтами. Он мог часами расчёсывать их длинную густую шерсть, чистить хобот ёршиком или полировать бивни. С Мими он познакомился на работе; как призналась девушка, спустя несколько лет, Ник пленил её своей застенчивой белоснежной улыбкой – редко встретишь столь жизнерадостного и скромного человека, работающего с животными. Сама она работала стиптизёршей-гомеопатом в пансионате для богатых ветеранов Корпорации.

– Они тебе сто долларов в трусики – а ты им в рот крупинку, – грустно рассказывала она. – Они тебе пять тысяч йен кидают – а ты их водичкой заряженной сбрызгиваешь. Радуешь стариков, здоровье им поправляешь. Чего не сделаешь ради Корпорации.

– Корпорация любит нас! – очарованно воскликнул тогда Ник, глядя вдаль.

… Над Плотинкой и историческим сквером разыгрался бой. Малиновые дирижабли, прилетевшие с юга, поливали из пушек проходящих мимо горожан дождём из гнилых помидоров.

– Хулиганы! – вопил пухленький старичок с пропеллером на спине. Видимо, его сбили помидором. – Я буду жаловаться!

На набережной Исети стояли красные пожарные машины. Люди в касках пытались струями воды из водомётов сбить дирижабли хулиганов, но у них не получалось – напор был слишком маленьким, и вся вода лилась обратно, на набережную и пожарников. Откуда-то со стороны дендропарка на любителей носить каски бежали толпы людей в костюмах ежей, вооружённых надувными резиновыми кувалдами. Бой был неравный, но Ник не стал задерживаться на Плотинке – к тому же, в любой момент могли попасть помидорным снарядом.

До кафе, что на Карла Либкнехта, он добрался за несколько минут. Оставив стеклянные ходули у входа, работник зоопарка вбежал вовнутрь. Мими уже ждала его там. Одетая в полупрозрачную вуаль, она привлекала взгляды воинов-эскимосов, сидящих за соседним столиком. Круглолицые, в мохнатых шубах, они ворчали и перешёптывались, постукивая копьями о линолеум.

Ник обнял Мими. Мими целомудренно поцеловала его в лоб.

– Прости, что я заставил тебя ждать, – сказал парень и застенчиво улыбнулся.

– Ничего страшного, – стриптизёрша-гомеопат махнула своей тонкой рукой. – Здесь… так мило.

Она улыбнулась ему в ответ, но улыбка быстро сошла с её лица.

– Ты выглядишь растерянной… Что-то случилась, Мими?

Девушка посмотрела в окно.

– Ты не заметил зайчиков на улицах?

– Да, – признался Ник. Теперь он понял, что они действительно существуют – раз зайчиков видят двое, значит, они не вымысел. – Что всё это значит?

Мими качала головой, её глаза бегали – видно было, что девушка в смятении.

– Давай сначала закажем что-нибудь. Говорить о таком на пустой желудок… сам понимаешь.

Официант с длинными усами, заплетёнными в косички, выглядел приветливым, хоть и взглянул на бюст Мими подозрительно. Когда он ушёл, приняв заказ, девушка наклонилась к Нику и прошептала:

– Окружающие никак не могут привыкнуть к переменам в моей внешности. Скажи мне, я зря вырастила вторую пару грудей?

– О нет, ты что! – воскликнул Ник, смущаясь. – Тебе так гораздо больше идёт, для твоего роста одна пара – слишком мало.

– Всё во славу Корпорации… – тихо промолвила она и игриво куснула его за ухо.

Заказ выполнили быстро. Буквально спустя пару минут их столик буквально ломился от яств и деликатесов. Скушав тушёного рябчика, копчёной кенгурятины и синего синтетического супа, девушка перешла к лёгким японским закускам. Ник ограничился овсяной кашкою.

– Ты помнишь, Ник, что было в две тысячи двенадцатом году? – наконец спросила она его.

– Конечно, помню, милая. Все ждали конца света, всемирного апокалипсиса, а он так и не пришёл.

Девушка кивнула и ловко поймала вилкой уползающий ингредиент салата.

– В Корпорации ходят слухи (ты только не пугайся) что тема надвигающегося апокалипсиса больше не актуальна. Нам всем теперь следует ждать совсем другое… явление, что ли.

– Какое, милая?

– Нам всем теперь следует ждать наступление всемирного глобального Мейерхольда.

– Чего?! – поперхнулся Ник.

Стриптизёрша-гомеопат снова глядела в окно, на проползающий трамвай-слизняк.

– Всемирный глобальный Мейерхольд – это что-то типа апокалипсиса, только веселее, с рюшечками, декорациям. Как в театре, понимаешь? А зайчики – его предвестники.

– Было бы здорово… – проговорил Ник, зачарованно разглядывая свою избранницу. Затем очнулся, улыбнулся, обнажив клыки, и сказал: – Идём отсюда.

– Идём, – сказала она, надела респиратор и встала со стула, чуть не стукнувшись о потолок.

Когда он поднялся на ходули, они стали одного роста. Тихим шагом они пошли по улицам родного Екатеринбурга, мимо толп праздно шатающихся гномиков, зайчиков и старичков с пропеллерами.

– Дорогой, тебе не кажется, что те эскимосы из кафе нас преследуют? – спросила Мими.

– Какая разница… Всё равно этот мир не спасти, и ты это знаешь, – проговорил Ник, улыбаясь яркому солнцу.

– Я люблю тебя, – сказала она.

А корпорация любит нас. Любит, как только может.

Они и иной раз

1/4

Они жили вместе уже несколько тысяч лет, если считать года в двоичной системе счисления. Он был похож на большое доброе облако в безразмерно-летней футболке. Она была похожа на худую костяную иглу, завёрнутую в наждачную бумагу халата и повседневности.

Тропическим плодом взаимонепонимания назревала семейная ссора – такое случалось иной раз. Уже которую неделю Он не хотел выбрасывать мусор, мотивируя футболом и возлежа на диване. Она мативировала его, опровергая доводы мужицкого разума сухими упрёками и поднятой скалкой.

– Я вынесу это белое мусорное ведро, только если сборная Эритреи поведёт в счёте, – твёрдо заявил Он, прикрываясь руками от скалки. – Ну, или в крайнем случае, когда те большие старые часы на стене покажут полчетвёртого.

Он знал, что при линейном развитии событий ни того, ни другого не может произойти. Соперником Эритреи была Бразилия, соперником часов было отсутствие заботы со стороны владельцев.

– Для начала заведи эти большие старые часы, пузатый и толстый муж! – воззвала к совести Она.

2/4

Она умела нарушить привычный ход течений событий. Никто не мог и подумать, что кто-то захочет, чтобы часы снова шли, ведь никому не было дела до них. Никому не было дела до времени.

– Тогда дай мне старый ржавый ключ, я заведу эти часы, – нехотя поднялся с дивана Он.

– Вот ключ, возьми его.

В Её ладони был ключ – видимо, Она давно держала ключ в руках, чтобы вручить мужу, возможно, даже скрывая что-то.

Он завел часы и сломал ключ.

– Ну вот, теперь они будут идти бесконечно. Без ключа будет сложно остановить их, – раздосадованно понял Он и вернулся к футболу, грузно хлопнувшись в мягкий изгиб дивана.

На табло около олимпийского огня горела надпись 4:3.

– Четыре? Пока я заводил часы, сборная Эритреи забила четыре гола бразильцам?!

Это казалось невозможным, ведь за то время, пока Он заводил большие старые часы, прошло всего пара минут. Тем более, эритрейцы ещё ни разу в истории не забивали гол сборной Бразилии.

Он посмотрел на циферблат. Часы показывали полчетвёртого – видимо, так было нужно. Иной раз и не такое случается. Она вызывающе хлопнула скалкой по руке. Его рука рефлекторно потянулась к ручке белого мусорного ведра – это было выше Его сил.

3/4

Спустившись с сорок четвёртого этажа старой башни-хрущёвки, Он огляделся.

Снаружи не было ничего, кроме мусора, сборных Бразилии и Эритреи, бесконечно играющих олимпийский матч. Большим тёплым облаком спустившись по лестнице одинокого парадного и обогнув полуразрушенный стадион, Он присоединил крупицу содержимого своего ведра к великой свалке человечества. Он переживал, что не может досмотреть матч дома, по телевизору, пока выбрасывает мусор, и ничего не мог сделать с этим.

Сборная Эритреи закричала что-то ему, Он лениво обернулся, и увидел, что начинается новый Великий потоп. Вода медленно поднималась, размывая груды человеческого мусора. Табло над стадионом показывало бесконечность.

Лифт не работал. Небо заволокло тучами. Большие старые часы снова показывали полчетвёртого. Время уходило. Она разбила скалкой телевизор, чтобы не видеть табло, показывающее бесконечность, распахнула окно и выкинула деревянный предмет на улицу.

Он понял, в чём дело – во всём были виноваты часы, которые Он завёл, и сломанный ключ, который дала Она. Нужно было срочно найти новый ключ, подходящий к часам, чтобы остановить время и спасти жену. Тяжёлыми потными руками Он начал разбрасывать мусор, но мусора на планете было много миллиардов тонн – слишком много, чтобы разгрести одному. Он быстро утомился и позвал на помощь сборную Бразилии, которая впервые в истории проиграла и грустно сидела на скамеечках, всплывших над затопленным стадионом. Работа пошла быстрее, но до спасения мира было далеко.

4/4

Она спустилась ниже по лестнице, и попыталась выплыть из окна навстречу Ему, но не смогла. Плавать было ей в муку. Она заперлась в квартире и смотрела, как вода прибывает, и как Он пытается спасти Её.

Никто не мог и предположить, что второго ключа не существует. Все поняли это слишком поздно, когда вода с грудами всплывшего мусора была уже на уровне сорокового этажа.

Он подобрал выброшенную в окно скалку. Неожиданно в голову пришла идея.

– Хватай часы и лезь на крышу! – крикнул Он в окно, надеясь, что Она услышит. Сборная Эритреи тем временем сделалась живой цепочкой от разрушенного стадиона до крыши дома.

Он поднёс скалку к олимпийскому огню и положил в пустое мусорное ведро. Медленно тлел деревянный предмет. Понимая, что иного раза теперь уже может и не быть, Он грузно взбежал по сборной Эритреи на крышу башни-хрущёвки, дожидаясь Её. Вода подошла к сорок четвёртому этажу, и Он не знал, жива ли Она.

Секунды тянулись вечностью. Она выбежала на крышу по лестнице, прижимая к халату большие старые часы, которые невозможно было остановить, и положила часы на старый рубероид кровли.

Он достал скалку, и ветер раздул огонь. Часы намокли, но Он смог поджечь ненавистное время, которое уходило. Вода пошла на убыль. Табло над стадионом показало 0:0. Сборные Эритреи и Бразилии начали новый матч.

– Я сломала твой телевизор, – призналась Она.

– А я сжёг твою скалку.

Она улыбнулась. Они присели на краешек крыши башни-хрущёвки, последние зрители обречённой цивилизации.

– Зато ты наконец-то вынес мусор.

– Зато мне не пришлось спасать тебя из плена стихии, – сказал Он и обнял Её за плечи.

Взаимопонимание было достигнуто. Мир был спасён. Иной раз не знаешь, хорошо это, или плохо.

Двадцать пять минут поиска

Это было летнее, знойное безумие максимализма.

Безликий социоконцентрат, сидящий в бездушных мегатоннах железа и пластика, лениво тёк по тоненьким ниточкам улиц. Это не город – это остров. Остров бетонных коробок, асфальтовых рек и грязных труб, выросший посреди океана густых лесов. Остров муравьёв, что оседлали быстроногих улиток.

А он не был не таким, как все вокруг. Блестящие скорлупки на колёсиках казались ему ненужной тратой здоровья, денег и времени. Алексей ходил пешком. Разбив громкую тишину непоседливого города музыкой из плеера, он уверенно шёл куда угодно, не заботясь о загруженности улиц, оставшемся бензине и другой ерунде. Обычный восемнадцатилетний максималист, которому уже слишком поздно стараться быть похожим на всех, и ещё слишком рано ощущать свою уникальность.

Второй раз за день он поймал себя на мысли, что жадно ищет в людском потоке женское лицо. Алексей повстречал её вчера, в музыкальном магазине. Они перебросились парой слов, и он понял, что любит – когда тебе восемнадцать, такое случается. Он не знал ни имени, ни номера телефона, не помнил цвета волос той девушки, запомнились только черты лица и голос. Общий, не поддающийся словесному описанию образ, ярко вспыхнул перед ним и потерялся теперь в лабиринте улиц.

Алексей видел десятки лиц, так похожих на неё, но ни одна из увиденных девушек не являлась целью его поиска – скорее, тусклыми отражениями, преломлёнными в свете городской суеты.

Мысль, что её нужно найти, укреплялась в его сознании.

1-я минута.

На углу Белинского и Фрунзе сидел бомж. Волосатый нонконформист выглядел непохожим на спившихся дикарей – на удивление опрятный и трезвый. Алексей машинально полез в карман, чтобы высыпать накопившееся монетки, бросил их на картонку, что лежала рядом с бродягой, и направился дальше, но бородач схватил его за рукав.

Юноша обернулся – бомж говорил что-то, хитро улыбаясь, из-за музыки его не было слышно. Алексей остановился, и, освободив руку, вытащил из уха наушник.

– Всё ищешь, островитянин? – повторил вопрос бродяга.

– Ищу, – ответил молодой человек, нисколько не удивляясь вопросу.

– Потерял и боишься не найти? – спросил старик. – Такое бывает. Я вот всё потерял. Корпорация забрала у меня всё, что было – и дом, и будущее. И даже мою родную реальность, мой тихий остров в пространстве миров. Но не отняла главного. Моего дара.

– И что дальше?

– Я могу поделиться своим даром с тобой. Всего на один день. И тогда ты найдёшь то, чего ищешь все последние недели.

Алексей задумался, прислушавшись к пронзительному гитарному соло из второго наушника.

– А какова плата?

– Мне больших денег не нужно. Мне хватает на кусок хлеба той мелочи, что дают прохожие. Отдай мне в залог свой плеер – я так давно не слушал хорошей музыки.

Юноша вытащил шнур от наушников, отцепил ухо, отдал устройство в серебристом корпусе городскому бродяге.

– Постой, а как ты передашь мне этот свой дар?

– Прислушайся. Он уже в тебе, – сказал старик, подобрал картонку и шаркающей, медленной походкой зашагал по тротуару.

2-я минута.

На светофоре вспыхнул зелёный свет. Алексей на мгновение засомневался – побежать за бомжом, или перейти дорогу, и в итоге выбрал второе.

– Вот идиот, – послышался женский голос за спиной. – Взял, просто так отдал бичу.

«И вправду, вот идиот», – подумал Алексей, и ему показалось, что толпа переходящих улицу тоже забормотала:

– Идиот, идиот…

Нет, всё же он не мог ошибиться в выборе.

На противоположной стороне дороги ощущение, что он ошибается, окончательно прошло, и Алексей на мгновение задумался. Надо собраться. Это всё не важно. В конце концов, плеер, деньги – всё это мелочи, по сравнению с целью поиска.

Цель.

Старик не обманул.

Алексей теперь точно знал, куда идти. Словно невидимый целеуказатель возник где-то на северо-западе, и магнитные силы противоположного заряда влюблённости мгновенно потащили юношу в том направлении.

Он побежал.

5-я минута

Юноша бежал зигзагами по сетке центральных улиц. Прохожие в чёрных одинаковых одеждах всё время задевали его плечами, но его было не остановить.

Стремление поиска захватило всё его естество, желание отыскать стало смыслом всей его жизни.

Голод. Усталость. Мрачные лица окружающих – всё это его теперь не волновало.

Раздражало лишь отсутствие плеера и музыки, к звукам которой он так привык.

Целеуказатель тянул его всё дальше и дальше, заставляя расталкивать серую биомассу горожан локтями, перебегать дорогу на красный свет и запинаться об тротуарные бордюры.

13-я минута

Когда Алексей вышел на центральный проспект, он понял, что цель близка. Пьянящее чувство удвоило частоту пульса, прохожие стали медленными и пустыми, и он побежал ещё быстрее вперёд, на запад.

Неожиданно что-то произошло, словно щёлкнуло в его сознании. Он остановился, огляделся вокруг и понял, что видит во всех красивых девушках черты лица Той, кого он ищет. Целеуказатель пропал, распался на множество разнонаправленных векторов. Каждый тянул к себе, каждый звал улыбками, добрыми взглядами, брошенными из-под длинных ресниц.

Неужели её не существует? Неужели то, что он противоположным зарядом, было иллюзией?

Нет, это ложное чувство, понял он. Он не мог ошибиться, когда выбрал поиск смыслом своей жизни, и поэтому побежал вперёд.

Целеуказатель снова возник и тянул его.

21-я минута

Это была она, точно она. Алексей нашёл Ту, что искал.

Она подходила к чьей-то машине на противоположной стороне улицы, и была одета точно так же, как тогда, когда он увидел её и влюбился с первого взгляда. Такая же особенная, светящаяся и непохожая ни на кого из окружающих.

Но она была не одна на этом острове. Её мужчина, вышедший из машины, был почти вдове старше Алексея, этот человек не выглядел ни картинным киношным мерзавцем, ни толстопузым богатеем – он был обычным человеком, муравьём с острова быстроногих улиток, ни плохим, ни хорошим.

Но он был , и Алексей почувствовал горечь и душащую сердце боль, отвернулся, чтобы не видеть, как они целуются.

23-ая минута

– Нашёл? – спросил бомж. Будь разум Алексея чуточку трезвее в ту минуту, он бы непременно задался вопросом – как этот старик оказался так быстро рядом? Но в такие моменты, когда мир хрупок и готов рухнуть, это совсем не удивило юношу.

– Да, – коротко и резко ответил Алексей.

– Рад? – старик протянул обратно плеер.

– Её – да, – проговорил юноша. – А что за остров ты потерял, старик?

Странник присел на паребрик.

– Он был очень далеко. Такой же остров посреди океана лесов, с такими же узкими улицами и очень похожим настроением. Только тише и спокойнее. Люди другие, законы мира другие… У каждого был свой дар, своё предназначение. Пока не появилась Корпорация, что заставила всех быть похожими друг на друга. Все, кто не смог перестроиться, разбрелись по окрестным мирам… Мой дар пригодился здесь, ведь люди… Люди разное ищут. Кто-то потерянную вещь, кто-то работу, кто-то место, где можно обрести дом. Это всё те вещи, что человек может найти в одиночку.

– А любовь?

Бродяга кивнул.

– Человек – может. Только мой дар тут не поможет – он же на волю одного человека рассчитан. А любовь… сам понимаешь. А музыка у тебя хорошая.

Алексей кивнул и спросил чуть погодя:

– Что теперь?

– Скоро всё пройдёт. Летнее безумие быстро проходит. А потом, когда ты успокоишься… Кто-нибудь найдёт тебя. Думаешь, ты один ищешь? На этом железобетонном острове много девушек, таких же странных, таких же непохожих на серую массу островитян, как и ты. Нужно просто позволить им найти. Не уплывай отсюда, это не такой уж и плохой остров.

25-я минута.

Юноша кивнул и зашагал прочь по лабиринту каменных ущелий, разбивая громкую тишину музыкой из наушников. А Странник смотрел ему вслед.

За несколько месяцев до возможного конца света

0

Серёга – по сути, единственный знакомый, с которым я пью пиво, ибо сей напиток я не люблю, но – традиция, сохранившаяся ещё со студенческих лет, требует своего. В сети мы почти не общаемся. Два раза в год собираемся в кафе у универа, берём по два стакана «Сибирской короны» и трещим за жизнь.

Наверное, мне нельзя пить пиво с Серёгой. За пивом мы сами не замечаем, как переходим от компов к женщинам, и от женщин обратно к компам, и оттого потом снятся кошмары.

– Что такое? – спросил я ему после первого стакана. – Чего хмурый?

– Да от жены опять ушёл. К бывшей. Денег нет, жить не на что. Надоело…

– А я, наоборот, похоже. Нашёл.

– Это какая по счёту?

– В моей жизни было всего три девушки, – признался я. – Как у Уральских пельменей, помнишь, про книжки: букварь, вторая и зелёная.

– Рано ещё говорить «было», – усмехнулся он. – Сколько ещё будет? Тебе всего двадцать пять.

– А тебе двадцать три. Ребёнок есть. И баб было с десяток.

Серёга задумчиво посмотрел в окно:

– А толку? Все они одинаковые. Что в постели, что в жизни. Разъём один и тот же. Практически USB.

1

Полгода прошло. За это время Серёга устроился в итальянскую компанию, а меня перевели на должность заместителя ИТ-директора.

– С женой чего? – спрашиваю я.

– Помирился. Квартиру в ипотеку взяли. А ты чего со своей? Не поженились ещё?

– Разбежались. Ушла к бывшему. Надоело, говорит.

– Вот что им от нас надо?! – Серёга со злости стучит стаканом по столику, чуть не проливая пиво на себя. – Неглупые, успешные мужики, деньги, жильё есть. Ты, к тому же, писатель, я музыкант. Чего им не нравится?

Я пью «Сибирскую корону», глядя в окно.

– Весь мир состоит из треугольников. То синих, как у тебя, то красных, как у меня. То женщин двое, ты один, то наоборот.

– Грёбаная триангуляция! Совместить бы два треугольника… Слушай, а давай я тебя с бывшей познакомлю?

– Нет уж. А то, чую, в следующий раз ты, Серёга, опять будешь одинок, а я с бабой. Круговорот. Одна надежда на этот проклятый метеорит.

Страна песка

– Зачем, зачем ты пришёл в этот мир песка? – снова прозвучал чей-то величественный голос.

Снова бег по барханам, снова внезапная смена дня и ночи… Под конец пути странник заметил, что барханы поднимаются вверх, образуя длинную дугу, обрывающуюся в вышине и постепенно сползавшую куда-то вниз. Он долго полз по её склону, пока не оказался наверху и его рука не коснулась…

Стекла. Твёрдого, очень толстого стекла, которое медленно ползло вверх, и за которым зияла пустота с неясными, блёклыми силуэтами. Присмотревшись к этой пустоте, он смог различить складки, морщины на какой-то гигантской, космически-огромной поверхности, а оглянувшись назад, внезапно понял, что из себя представляет мир, в который он попал.

Три далёких источника света внизу, от которых он ушёл, образовывали треугольник, стремительно уменьшавшийся в размерах. Когда они слились в одну точку, вновь стало светло, и странник увидел в центре мира большую воронку, куда стекал песок.

Он вспомнил про свёрток, который все последние дни держал в руке, и, наконец, решил посмотреть, что лежит внутри. Повернувшись обратно к краю мира, странник разглядел, как далеко за стеклом стоит кто-то огромный, как галактика, смотрит на него, песчинку в этом песчаном водовороте, и плавно, словно в замедленной съёмке, машет гигантскими ресницами.

А в свёртке находились песочные часы – две тонкие полукруглые стекляшки, внутри которых тек песок времени. До очередной смены времён оставалось чуть меньше минуты.

Точно в таких же стеклянных часах оказался он, странник, свободный от неизвестного прошлого. Его свободу теперь ограничивали две стеклянных колбы и время, за которое песок перетекает из одной половины мира в другую.

Время уходило.

Страх навечно остаться в закупоренной колбе оказался сильнее странника, и он понял, что мир вокруг должен разрушиться. Гигантская рука владельца внешних часов поднялась над бархатно-чёрной поверхностью накидки, и странник побежал прочь от стекла. Бросившись в песок, он крепко сжал в руке маленькие песочные часы, что-то хрустнуло, и мир исчез.

Коньяк для Маркизы

– Одна ты у меня осталась, – сказал Вениамин, поглаживая спинку Маркизы.

Его питомица больше не сидела в клетке, а свободно бегала по всей квартире. Теперь ей всё можно. Примерно так же дохтур бегал вчера по пустому городу.

– Ты думаешь, они навсегда ушли? – спросил он. Маркиза повела носом, и Вениамин понял, что это означает «да». Ну и ладно.

Жалкие людишки! Без них легче. Меньше толкотни на улицах, бабушек с тележками, проезжающими по ногам в салоне трамвая. Нет больше мальчишек, бьющих стёкла лаборатории, нет политиков и эстрадных певцов. Никого нет. Даже по ТВ, что не включишь – либо картинка пустая, либо всякая ерунда в записи, вроде мыльных сериалов. Либо помехи. И это замечательно.

Восемь лет дохтур потратил на создание препарата, лечащего тяжёлые формы социофобии. Уникальный препарат позволял больному абстрагироваться от «плохого» окружения. Люди, которые когда-то принесли пациенту боль, просто переставали существовать в его сознании, а оставались лишь те, кто по-настоящему важен для больного.

Препарат был уже почти готов, но никто не знал, чем всё обернётся. Один знакомый экстрасенс как-то сказал Вене, что тот рискует:

– А вдруг, первична не материя, а сознание? Если все люди вокруг перестанут жить в сознании больного, может, они перестанут существовать и в реальном варианте его мироздания?

Тогда Веня рассмеялся. И лишь спустя пару месяцев, выпив в лаборатории рюмочку коньяку, дохтур подумал, насколько было бы хорошо, если бы всё это назойливое человечество вокруг действительно перестало бы существовать!

Немного поменяв формулу, Веня в тот же вечер скормил ударную дозу препарата Маркизе…

– Один я у тебя остался. И ладно, зачем тебе ещё кто-то, – сказал дохтур и хлопнул ещё пятьдесят грамм. Потом засмеялся, и плеснул пару ложек в поилку. Морская свинка понюхала коньяк и сделала пару глотков.

«А может, это я… зря? Взаимодействие со спиртом может модифицировать формулу, увеличится взаимодействие с рецепторами, и тогда…»

А в следующий момент Вениамин перестал существовать.

Жёлтый сверхстратегический

После того, как Ростислав Степанович уволился из школы и вышел на пенсию, у него появилась мечта – купить загородный участок.

Он долго копил, откладывал с пенсии, и, наконец, весной 201* года приобрел шесть соток в коллективном саду в десяти километрах от Андреевска. Огородик был заросший, сарай почти развалился, и участок обошелся совсем дешево, даже осталось тысяч пятнадцать на черный день.

Через пару недель после покупки, в начале мая, случилось несчастье – в гараже сгорела старенькая «девятка» Ростислава Степановича, на которой он не ездил уже несколько лет. В райсуде завели дело, стали искать поджигателей. Соседи на словах сочувствовали бывшему педагогу, ведь ездить в сад ему стало не на чем, но помочь не могли и не хотели. Только Георгий Алексеевич, давний друг, живущий сверху, посоветовал:

– Надо тебе, Слава, купить какой-нибудь мотороллер с кузовом, или мотоцикл с коляской, хотя бы. Почитай газеты с объявлениями, такие машины стоят дёшево. Или зайди в Интернет.

– Нету у меня всех этих новомодных штучек, – нахмурился Ростислав Степанович, хотя на дворе стоял 201* год и подобные «новомодные штучки» были в каждой квартире. – Пожалуй, точно, куплю газету «Всё-Всем», может, и найду что-нибудь дешевое.

* * *

Старик, одетый в рубаху изо льна, сидел на вершине скалы. Ветер раздувал его седые волосы, глаза слезились, он смотрел на ночное небо, на три луны. Старик знал каждую видимую звезду, номер каждой обитаемой планеты.

Перед ним была пустыня. Вспышка внизу отвлекла старика от созерцания, и он спустился со скального уступа.

– Скоро Запланированное осуществится, мой друг, я видел. Космос не будет испытывать более дурного влияния планеты номер тринадцать. Она исчезнет. Я нашел подходящего исполнителя.

– Я рад сему! – громогласно ответил сверкающий лик над пустыней. – Да будет так.

* * *

– Извините, это не вы продаете «транспортное средство» за шесть тысяч рублей?

– Да, – ответил бархатистый баритон. – Будете брать?

– Ну, для начала скажите, что это такое, почему так дешево? Оно хоть рабочее, это ваше средство?

Голос на том конце линии хохотнул.

– Да еще какое рабочее! На ходу, все работает, техосмотр пройден, недавно перекрасил в желтый цвет, теперь сверкает, как новенький!

– Ну вы хоть объясните, что это такое? Вы понимаете, мне нужно в сад ездить, тут неподалеку, и мне хотелось бы любую добротную машину – мопед, мотоцикл с коляской.

– А вы приходите, увидите! Для сада – самое то. Вы в каком районе живете? Я в частном секторе живу, в Заречном районе, улица Красноармейская, дом 5.

Ростислав Степанович оживился.

– О, да это близко, можно зайти сегодня вечером?

– Да пожалуйста. Я не представился, меня зовут Олег Тарасович Вобла. Приходите, может, сразу и купите.

* * *

Частный сектор встретил Ростислава Степановича лаем дворовых собак и чириканьем воробьев. Здесь все было по-старому: аккуратные, отделанные вагонкой деревянные дома, сточные канавы с помоями, беспородные матерые коты на заборах, бабушки с козами на веревочке… В коллективном саду, где были шесть соток Ростислава Степановича, такого уже не встретишь – там стояли сиротливые кирпичные домики с единственным окошком, или наоборот, роскошные особняки бизнесменов, с подземным гаражом и бетонным забором.

Не без труда отыскав в лабиринте улочек Красноармейскую, дом пять, пенсионер позвонил в дверь. Пес за дверью тявкнул и злобно зарычал, послышались чьи-то шаги, и дверь открыл полноватый, небольшого роста мужичок с лысиной и роскошными усами.

– Приветствую! – сказал бывший учитель и пожал мужичку руку.

– Здорово, заходи, – сказал Олег Тарасович, перейдя на «ты», как это обычно делают при личной беседе деревенские жители. – Посмотришь?

– Ну, давай, показывай, что у тебя за «средство».

Пенсионер зашел во внутренний дворик и остолбенел.

За воротами, ближе к дому, между колодцем и вишнями, стоял желтый трехметровый цилиндрический объект с единственной дверью, небольшими колесиками и странной металлической перекладиной на крыше. В памяти Ростислава Степановича всплыл любимый фильм юности – шедевр советского кино «Кин-дза-дза»…

– Жёлтый сверхстратегический пепелац вооруженных сил КНДР, – гордо проговорил Олег Тарасович, покручивая усы пальцем.

– Он что… летает? – усмехнулся Ростислав Степанович. – Откуда он у тебя?

– Да, у меня дядя в посольстве в Корее работал, они ему списанный подарили. Там как раз подписали договор о демилитаризации. А откуда корейцы его взяли, одному Богу известно.

Олег Тарасович подошел к машине и постучал его кулаком. Пепелац отозвался гулким, чугунным звуком.

– Работает на тяжелой воде, я ее беру у Андреевской АЭС. Мне знакомый место указал, где от них ручеек стекает. Ведра хватает на пару недель, я тебе дам бочку. Пойдем внутрь, я объясню, как им управлять.

Пепелац имел четыре круглых иллюминатора и вертикальную дверь, обитую не то кожей, не то поролоном.

– А как она открывается? – поинтересовался Ростислав Степанович, посмеиваясь про себя. Происходящее казалось ему забавным, ведь в то, что эта железная громадина может работать, верилось с трудом.

– Сейчас, – пробормотал Олег Тарасович, роясь в шкафу, который стоял под навесом. Наконец он достал металлический поршень с шариком на конце. – Вот эту штуку я называю бандурой. Нажимаешь на кнопку, настраиваешь на свой голос, и оно откроется.

Пенсионер рассмеялся. Ну, точно, цирковое представление. Меж тем его собеседник поднес бандуру к лицу и сказал:

– Откройся!

Дверь пепелаца скрипнула и плавно опустилась, упав на подставки. Бывший учитель открыл рот от изумления.

– Пойдем, – сказал Олег Тарасович и залез внутрь. Пенсионер последовал за ним.

Внутри было три металлических сиденья по кругу и старый корейский плакат с Любимым Руководителем и детьми на стене.

– Вот здесь есть печка, – показывал хозяин пепелаца, – есть ведро для топлива…

– Луца? – переспросил, улыбаясь, Ростислав Степанович.

– Ты что, смотрел этот глупый фильм «Кин-дза-дза»? – нахмурился Олег Тарасович и присел на сиденье. – Ты это брось, там нет ни слова правды. Данелия, конечно, знал о существовании пепелацов, но воспроизводил свой макет всего лишь по фотографиям, добытым разведчиками из Кореи. Например, никаких гравицапп я там не видел, в фильме у него машина управляется при помощи рычагов на потолке. А это же так неудобно! Здесь все рычаги и переключатели внизу, на полу перед средним сиденьем. Вот этим управляется поворот налево и направо, это тумблер включения двигателей, это рычаг управления скорости. Постоянно следить за ходом не нужно, у него есть Аналоговая Вычислительная Машина встроенная, она сама следит за дорогой. Маршрут вообще можно запрограммировать. Единственный минус – не проветривается, дверь закрывается герметично. Но я сколько ездил – ни разу не задохнулся.

– А этот, синий рычаг? – спросил пенсионер. – Он чем управляет?

– Лучше его не трогай, это регулятор высоты. Пепелац у меня зарегистрирован как трактор, летных школ я не кончал, как и ты, наверное. Да и внимание привлекать не советую. Двигайся горизонтально. Вот так.

Пепелац загудел, и пассажиров слегка затрясло. Затем машина немного приподнялась над землей и совершила небольшой круг над участком Олега Тарасовича.

– Да, а что делать с гаишниками? – спросил пенсионер, когда вышел из оцепенения. – И как мы будем делать перерегистрацию?

– Не бойся, все схвачено, – сказал Олег Тарасович. – Я сам в ГИБДД работал, все знакомые. Ты же далеко от города выезжать все равно не собираешься, а в случае чего просто нажми на бандуру и скажи: «Замолчи!» Только учти, радиус действия этой штуки ограничен.

Беспородный пес на цепи, продолжавший лаять, от этого слова жалобно заскулил и залез в будку.

– Ну что, берешь?

– Беру, – ответил Ростислав Степанович, удивляясь своей решительности, и спросил напоследок. – А зачем ты его продаешь? Что, надоело ездить?

– Да… жена достала, – кивнул Олег Тарасович в сторону дома. – Купи, говорит, нормальное авто, а то чувствую себя как в подводной лодке. И никто брать не хочет, все говорят, врешь, не работает оно. Видимо, так бандура действует, всех от него отпугивает. Думал уж в музей отдать, а там сказали, что он слишком большой, и вообще их интересуют доисторические кости. Хорошо вот, при тебе он заработал, значит, хорошего человека признал. Ну, давай деньги, завтра переоформляем, и забираешь его с бочкой топлива.

* * *

Перекладина наверху медленно крутилась и поскрипывала. Ростислав Степанович ехал по широкой дороге в сторону своего сада. С управлением он уже освоился и двигался со скоростью сорок километров в час. Простые машины сигналили и проносились мимо, пешеходы останавливались и тыкали пальцем, но все же бывший учитель радовался. Конечно, он был несколько старомоден и еще не до конца привык к такому необычному транспорту, но все же он летел, пусть и низко, а все остальные – ехали, хоть и быстрее его. За неделю он уже несколько раз успел слетать на пепелаце в супермаркет, в фермерство за саженцами для сада и к ручейку за электростанцией, где текла тяжелая вода.

Сейчас он вез несколько досок и рабочий инструмент, чтобы починить сарай. Впереди был поворот на проселочную дорогу, ведущую к саду, Ростислав Степанович повернул ручку управления налево, и пепелац, дождавшись поворота, послушно направился по указанному направлению. Слева и справа показались дворцы богачей, местных олигархов, чередовавшиеся с сараями и домиками таких же простых дачников, как Ростислав Степанович. «Вот и мой садик», – радостно подумал пенсионер, переводя тумблер включения двигателей в положение «выкл». Когда он вышел из машины, его настроение испортилось.

У своей калитки бывший учитель увидел поддоны с кирпичами и большую кучу песка и цемента, привезенные, по-видимому, соседом напротив. Он как раз строил себе коттедж. Этот сосед-бугай, вместе со своим стаффордширским терьером, сразу не понравился пенсионеру. Теперь, по-видимому, решив, что соседний участок не занят, этот предприниматель решил использовать землю как склад для строительства. В итоге войти через калитку не представлялось возможным.

Ростислав Степанович с трудом перелез через ограду и вошел в перекошенный сарай. В сарае была нарисована баллончиком перевернутая пятиконечная звезда и валялись обезглавленный труп черной курицы со шприцами. Похоже, здесь собирались какие-то сектанты. Расстроенный пенсионер вышел из сарая и собирался идти к пепелацу, чтобы перегнать его на участок, но увидел около агрегата черного соседского пса, который пометил машину и с рычанием направлялся к дырке в ограде.

Бандуру бывший учитель всегда носил с собой – ведь это были ключи от его «машины». Он нажал на кнопку, дождался писка и громко сказал в шарик:

– Замри!

Пес прекратил лаять и остановился с поднятой лапой. В это время из недостроенного коттеджа вышел сосед и крикнул через ограду:

– Ты, …, что с моей собакой сделал? И что это за … у меня перед участком? Ты кто вообще такой, дядя?

Ростислав Степанович никогда не умел отвечать на хамство, а от мата вообще ему становилось не по себе. Он промямлил:

– Я бывший учитель, это мой участок…

– Ну и иди, учи, учитель, …! И убери эту дуру железную.

– Замолчи!!! – крикнул пенсионер в бандуру и направил ее на соседа, но ничего не произошло. Радиус действия был меньше, чем нужно.

– Ты чё мне там вякаешь, …! – сосед разозлился и медленно, угрожающе направился через дорогу. – Я тебе морду-то сейчас начищу, учитель!

Сосед непременно бы избил несчастного Ростислава Степановича, но пепелац в этот момент включился, поднялся с места и загородил бугаю дорогу. Тот отпрянул, испугавшись, и крикнул бывшему учителю:

– Ну, я доберусь еще до тебя, животное!

Он пробовал обходить пепелац и слева, и справа, но машина сама разгадывала его намерения и каждый раз загораживала своего хозяина. В конце концов, сосед плюнул и ушел к себе.

* * *

– Я слушал Космос, мой друг. С тринадцатой планеты приходят радостные сигналы. Скоро внутренние противоречия приведут этот зловредный мир к разрушению.

Старик стоял и улыбался, широко разведя руки в приветственном жесте.

– То же самое ты говорил мне неделю назад, – лик над пустыней слегка нахмурился. – Ускорь процесс. Твой аппарат способен на это, он уникален, хоть и имеет недостатки. Создай кротовую нору в пространстве, чтобы твоя команда активации прошла быстрее. Я хочу видеть результаты уже завтра!

– Но мой друг, это раскачает равновесие Вселенной! – возразил старец.

– Никто так не раскачивает равновесие Вселенной, как жители планеты номер тринадцать. Не одно, так другое. Ладно бы они просто изобрели радио– и телесвязь, так нет, ты послушай, что за передачи стали приходить от них во все концы Космоса!

Рядом с ликом над пустыней появилось плоское изображение группы людей, сидящих у костра. «Я не дрался с Майком! Он первым начал!» – кричал один из молодых людей.

«Нет, это ты женился на Вике, а потом развелся, а потом целовался со Светой, а потом гулял с Кириллом! – говорил второй, раскрашенный, как девушка. – Ты меня уже достал своей непостоянностью!»

«Все, мальчики, хватит, нельзя так строить свои отношения. Вика с Кириллом сами выберут, за кого выходить замуж», – сказала средних лет ведущая, похожая лицом на лошадь. Слащавый голос за кадром сказал:

«Смотрите далее в “Доме-7”«…

Картинка исчезла. Лик над пустыней пребывал в негодовании.

– Таковы их нравы. Своими телепередачами и глупыми песнями по радио они хотят подчинить наш разум и разрушить наш мозг. Потому ты должен нанести упреждающий удар.

Старик кивнул.

– Я создам кротовую нору сегодня же. Аппарат выполнит свою миссию.

* * *

На шоссе была пробка до самого Андреевска. Так всегда бывает вечером, но ничего поделать нельзя – дорога из сада всего одна. Ростислав Степанович нервничал, со всех сторон были одни иномарки, они сигналили, перестраивались из ярда в ряд не по правилам, водители орали друг на друга и на пенсионера… В конце концов, он не выдержал.

«Олег Тарасович что-то говорил про синий рычаг… А, плевать», – и он дернул переключатель высоты на себя.

В следующее мгновение железная машина превратилась из наземного средства в средство летающее, преодолев за пару секунд три сотни метров и резко остановившись в воздухе. Ростислав Сергеевич слетел с сиденья и ударился о потолок головой. Сознание не потерял, но ушиб был сильный, а сверху что-то отлетело. Когда он снова схватился за рычаги, пепелац начал медленное движение вниз, и остаток пути до города пенсионер преодолел над полем на низкой высоте.

На следующее утро, Ростислав Степанович решил разобраться в устройстве пепелаца, ведь инструкция у него была лишь на корейском, и схем в ней было мало. Пепелац стоял во дворе пятиэтажки, и детишки уже перестали его бояться, трогали за колесики, залезали на опущенную дверь. Ростислав Степанович любил детей и разрешал им играть около своей машины, отводя в сторону за руку лишь особо безудержных.

– Дядя, а что это за ручечка? – спросил маленький мальчик Максим бывшего учителя, показывая на круглый красный рычажок в углу на потолке, прямо над головой фотографии Ким-Чен-Ира.

– Где? – спросил Ростислав Степанович, только сейчас обратив внимание на рычаг. Видимо, раньше его скрывала крышка, которая отлетела при ударе. Пенсионер встал на сиденье. – Хм, интересно, надо попробовать.

Он надавил на красную рукоятку и услышал скрип и громкое шипение внизу. Дети с криками разбежались в разные стороны. Ростислав Степанович слез с сиденья, вышел из аппарата и опустился на четвереньки, посмотреть, что случилось. Надо сказать, что раньше он как-то не задумывался посмотреть на устройство пепелаца снизу – машина была настолько тяжела, что ни один из обычных домкратов не смог бы ее поднять, да и смысла в этом не было…

Снизу, между колесами пепелаца, из раскрытого днища на Ростислава Степановича смотрела черная, немного проржавевшая труба неизвестного устройства, похожего на пушку.

«Чертовщина какая-то, Олег Тарасович ничего мне не говорил об этом…» – подумал пенсионер, поднялся и решил позвонить бывшему владельцу машины.

* * *

– Приветствую, это Ростислав Степанович, – сказал бывший педагог. – Я не помешал? Просто мне хотелось бы задать пару вопросов.

– Здравствуй, Ростислав, – ответил Олег Тарасович. – Что-то случилось с аппаратом?

– Да, я нажал на красную рукоятку на потолке, и снизу выдвинулась какая-то труба.

Пауза.

– Черт, ты все же добрался до этой ерунды. Приходи, это не телефонный разговор.

Через полчаса они сидели вдвоем на кухне у бывшего милиционера. Олег Тарасович достал две бутылки пива «Андреевские ручьи», недолго спорил с женой, прося её выйти из комнаты, а когда, наконец, уговорил, то рассказал бывшему педагогу всю правду.

– Дядя перед смертью, когда передавал пепелац, сказал, что если надоест тебе все, или достанет больно кто, открой крышку на потолке и надави на красный рычаг. Первое нажатие выводит транклюкатор – так он назвал то устройство – из отсека…

Бывший владелец пепелаца многозначительно посмотрел на пенсионера. Ростислав Степанович отпил пиво и спросил:

– А второе? Что вообще делает этот транклюкатор?

Олег Тарасович тоже сделал пару глотков и сказал спокойным тоном:

– А второе нажатие закрывает отсек и выключает транклюкатор. Но когда устройство включено, главное – не трогать рычаги скорости и поворота. Так сказал дядя. Что делает этот транклюкатор, он не сказал, но если провести аналогии с теми пушками, что в фильме у Данелия… Признаюсь, я пробовал испытать его на старом туалете в саду, но услышал только писк, который выдает бандура при ошибке. Отказался он работать, в общем.

– Ну так значит, сломано это устройство, что ж ты меня пугаешь! – сказал Ростислав Степанович. – Дело не стоит и выеденного яйца, а ты – «не телефонный разговор», попросил прийти. Я, конечно, не против, чтобы вот так вот посидеть, поговорить по душам, но…

– Нет, ты не понял, – прервал собеседника Олег Тарасович. – Дело опасное, ведь не зря машина состояла на вооружении у Северной Кореи. Просто так летающий кусок железа считать Стратегическим оружием они бы не стали, понимаешь? К тому же все остальные системы работают исправно. А раз отдали его дяде, значит, у них был какой-то план.

– Так может, они и отдали его дяде, потому что устройство это сломалось? – предположил Ростислав Степанович.

Бывший владелец пепелаца пожал плечами.

– Может быть, может быть… А может, это устройство у них не работало, а у тебя заработает, он же людей различает. Будь осторожен, а на тот красный рычаг нажми снова и ни в коем случае его не поворачивай – дядя говорил, что это регулировка мощности.

* * *

– Ну что, Слава, опять в сад собираешься? – Георгий Алексеевич подошел к соседу, который складывал инструмент и посевную картошку в аппарат. – Про тебя уже тут в центральных газетах пишут, вот гляди: «Над трассой Урюпинск – Андреевск был замечен НЛО в виде цилиндра, желтого цвета». Непонятно, как твой агрегат местные газетчики до сих пор не нашли.

– А в него аналоговая вычислительная машина встроена, – объяснил бывший учитель и присел на скамейку отдохнуть. – Она мышлением окружающих управляет. И приборами вроде фотоаппаратов.

– Да не могут АВМ управлять мышлением окружающих, понимаешь, – сказал подполковник запаса и тоже присел на скамейку. – Я в ракетных войсках служил, в то время вовсю работали над системами искусственного интеллекта, психотронным оружием, и то не все было гладко, а тут – на тебе, захотел, и никто о тебе не задумывается. Да и аналоговых машин уже давно в технике не используют, везде компьютеры… Может, действительно эта штука инопланетная?

– Ты знаешь, мне без разницы, – задумчиво произнес Ростислав Степанович. – Лишь бы вот – до сада исправно возил, а больше мне на старости лет-то и не нужно.

Помолчали.

– Поджигателей твоих нашли?

– А оно им надо? Я ж не депутат какой, не чиновник, – бывший учитель поднялся со скамейки. – Простой пенсионер, дела таких, как я, расследовать невыгодно. Ладно, мне пора, хочу вот картошку посадить.

– Что-то ты поздновато ее садишь, – сказал Георгий Алексеевич, прощаясь с другом.

* * *

Сажать картошку Ростиславу Степановичу действительно было поздно. Свой огородик он обнаружил перепаханным и изъезженным как будто танками, сарай, который бывший педагог так долго восстанавливал, был разрушен.

Было ясно, кто это сделал – богатый сосед отомстил пенсионеру за нанесенное оскорбление. Самого соседа сейчас не было, его трехэтажный коттедж стоял почти полностью достроенным, а Ростислав Степанович был вне себя от негодования.

– Сволочи… – бормотал бывший учитель. – Я… всю жизнь копил на сад, получаю копейки, а этим, этим мерзавцам деньги некуда девать… Это ж надо… бульдозеры нанимать! Я ему покажу, этой скотине!

Пенсионер потянул на себя синий рычаг, а затем привстал и дотянулся до красной ручки на потолке. Пепелац поднялся на высоту в пятьдесят метров, остановился, снизу заскрипели створки отсека с транклюкатором.

– Так как же он управляется?.. – подумал вслух Ростислав Степанович. – Попробуем рычаг поворота.

Снизу послышалось жужжание и скрежет. Похоже, это регулировка направления. Ну а если нажать на рычаг скорости?

…Сначала показалось, что ничего не произошло, но потом бывший учитель увидел, как на участке соседа, чуть дальше за коттеджем, почти беззвучно образовалась идеально круглая воронка диаметром пять метров. Ростислав Степанович злорадно усмехнулся.

– Сейчас… – пробормотал пенсионер, поднимаясь и поворачивая красный рычаг на пол-оборота. – Я им всем покажу, и мерзавцу этому, и другим богатеям покажу, и подросткам, что машины поджигают, и правительству, что о нас забыло!

Владелец пепелаца дернул за рычаг. Весь соседский сад с коттеджем перестали существовать, обратившись в ничто, а к центру стометровой воронки устремился воздух, стремясь заполнить образовавшийся вакуум. Послышались крики ужаса других дачников, увидавших, как испарился соседский дом.

Пенсионер нажал на красный рычаг, закрывая отсек с оружием и возвращая машину в режим полета. Месть Ростислава Степановича была совершена, и он уже подумывал о том, чтобы отправится домой, как внезапно в его голове возник новый план.

Он потянул на себя синий рычаг. Пепелац свечкой взмыл в небо, поднимаясь все выше и выше над дачным поселком. Когда он достиг уровня облаков, а поселок внизу превратился в небольшое зеленое пятно, пенсионер поднялся, снова нажал на красный рычаг и принялся его крутить. Ростислав Степанович поворачивал его, поворачивал так долго, что устала рука. Когда красный рычаг был повернут, наконец, до крайнего положения, пенсионер проговорил:

– Я им покажу, буржуям, понастроили тут домин, собак страшных разводят, еще и возмущаются!

Затем пенсионер сел на место пилота и со всей силы дернул на себя рычаг скорости…

В следующее мгновение в круглых окнах пепелаца пилот увидел черную пустоту с огоньками далеких звезд. Спокойствие и тишину, казалось, ничто не может прервать, и владелец пепелаца некоторое время любовался новой картиной, пока не почувствовал себя в невесомости. А потом Ростислав Степанович проговорил удивленно:

– А где же… Земля?

* * *

Старик, одетый в рубаху изо льна, сидел на скальном уступе и улыбался.

– Мы сделали это, мой друг, у нас получилось! – сказал он сверкающему лику над пустыней.

– Да? А ты уверен в этом? Ты проверил возможность коррекции реальности? Может, произойдет локальный сдвиг, и Вселенная вернется к точке бифуркации?

Старик помрачнел, вскочил на ноги и принялся ходить взад-вперед по уступу.

– Но это невозможно… Как же так… Нет, это исключено! Только наш аппарат может сделать это, но… Там же не остался ни один живой землянин… Или нет…

Лик над пустыней подумал некоторое время и спросил:

– Ты не помнишь, оставлял ли ты в нашем аппарате включенной систему самосохранения? Если это так, то тот, кто уничтожил планету номер 13, мог выжить! А вдруг ему удастся поменять режим работы аппарата?

– Даже если и так. Ведь это примитивная планета… примитивный разум… Даже если исполнитель и остался в живых, он не сможет запустить коррекцию участка Вселенной!

Сверкающее лицо над пустыней замолчало, затем голос ответил:

– Смотри же! Если все так, как ты говоришь, мы вскоре не будем больше получать тех ужасных радиоимпульсов, уничтожающих наш мозг. Посмотрим, что будет вечером.

* * *

Пес за дверью тявкнул и злобно зарычал, послышались чьи-то шаги и дверь открыл полноватый, небольшого роста мужичек с лысиной и роскошными усами.

– Приветствую! – сказал Ростислав Степанович и пожал мужичку руку.

– Здорово, заходи, – сказал Олег Тарасович, перейдя на «ты», как это обычно делают при личной беседе деревенские жители. – Посмотришь?

– Ну, давай, показывай, что у тебя за «средство».

Они зашли вдвоем во внутренний двор, Олег Тарасович закрыл калитку.

– Да трактор у меня старый, списанный, – сказал он и поправился. – Но техосмотр пройден, все рабочее, только позавчера покрасил, смотри, какой красавец!..

Ростислав Степанович смотрел на машину и думал: «Что-то подобное со мной уже происходило… А потом было что-то страшное. Только где? Когда?»

Но он не мог этого вспомнить, потому что произошедший возврат во времени был необратим. Ростислав Степанович забыл, как своими руками уничтожил все человечество, а затем восстановил его, перепробывав все комбинации рычагов аппарата и найдя в конце концов нужную.

И он не мог предположить, что где-то очень далеко оттуда, на другой планете, на скале сидит печальный седой старик в рубахе изо льна и удрученно бормочет себе под нос:

– Нет, мы никогда не сможем этого сделать… Мой друг обречен слушать и видеть их жуткие радиосигналы, он больше не будет мне доверять. Кто знал, что землянин сможет войти в режим коррекции… Горе нам, планету номер тринадцать невозможно победить…

А в пустыне перед стариком стоял желтый сверхстратегический пепелац с портретом Ким-Чен-Ира на стене.

Питомство потомца

«А нам всё равно, а нам всё равно,

Хоть боимся мы волка и сову…»

(из классики советского кинематографа)

– Три миллиарда жизней! Но зачем было платить за независимость колоний такой ценой? – разумный таракан-туземец аж подпрыгнул на шести своих конечностях.

– А разве это много? – ответил землянин Фёдор, поправляя мятый скафандр. Он уже привык к необычной внешности своего нового друга. – При нашей скорости размножения число моих сородичей в солнечной системе стало прежним всего через пару поколений.

Тусклое серое солнце этого неприветливого мира озаряло выжженный участок равнины, на которую упала спасательная капсула землянина. Вокруг простирались однообразные прерии, состоящие из коричневых лишайников и непонятных растительных форм. Вдали на востоке виднелись полукруглые верхушки зданий какого-то поселения.

Инсект-абориген, проникнувший в разум бывшего космонавта и назвавшийся Томом, повёл тараканьими усами.

– Ты говоришь, что вы были не единственной разумной формой жизни на вашей планете. Расскажи, как всё началось.

Фёдор поморщился, словно не хотел поднимать воспоминания из глубин своей памяти. Затем уселся на лишайниковой кочке поудобнее и проговорил, тоскливо глядя вдаль глазами-бусинками.

– Люди… Первая разумная раса. Они породили нас, они же стали нашими главными врагами и соперниками за место в галактике.

К тому времени эпоха освоения ближнего космоса только началась. Человечество, стремившееся основать колонии на двух соседних планетах нашей системы, столкнулись с проблемой нехватки квалифицированной, и главное, пригодной к длительным перелётам рабочей силы. Искусственный интеллект, на который все так уповали, не мог сильно изменить ситуацию, а перевозка людей оказалась сложной и затратной.

Безумные человеческие учёные решили проблему весьма оригинально: они взяли один из неразумных видов фауны нашей планеты, а затем довели нас до разумного состояния.

– Ты хотел сказать, Фёдор, они сделали вас разумными? – прервал землянина таракан.

– О нет, Том – именно довели нас! Иначе, как зверствами, те эксперименты не назвать. В моей генетической памяти сохранились воспоминания о том, как моим прадедам втыкали в мозг электроды, заставляя их дёргать лапками и считать в уме дифференциальные уравнения.

– Я не знаю, что такое электроды и уравнения, но, скорее всего, это ужасно, – согласился Том.

– Нет, в чём-то я им благодарен, – философски заметил Фёдор и ковырнул ботиночком серый песок. – Мы стали крупнее, умнее, верхние конечности наши стали хватательными. Одним словом, опыты были успешными – новая разумная раса оказалась пригодной для длительных полётов, а главное, как не крути, мы были землянами – по языку и культуре.

Люди брали две пары наших сородичей, сажали их в гигантский пустой космический корабль и отправляли колонизировать планеты. В этих кораблях было только самое необходимое – оранжереи для выращивания еды, системы фильтрации, регенерации кислорода и воды, и больше, по сути, ничего. Каждый новорождённый сородич наш подключался к нейрошунту и получал от бортового сервера все нужные знания. А внизу огромного общего отсека был страшный биоутилизатор…

– А что же люди? – спросил таракан.

– На Марсе, Венере, и спутниках их оказалось, в конце концов, совсем немного. Они были лишь в планетарных администрациях, ведь перевозка людей значительно сложнее. Так или иначе, мы построили всю инфраструктуру обширных купольных колоний, готовя плацдарм для земной экспансии.

Том забрался по кочке повыше, погрыз лист лишайника, и спросил землянина:

– Не хочешь ли ты сказать, что вы были рабами землян-людей?

– Ох, не только рабами! Они даже ели нас! Употребляли в пищу. А мы их не могли есть в ответ, ведь мы – не плотоядные.

– Это ужасно, – грустно опустил усы таракан. – А чем же вы питались?

Фёдор достал из кармана своего странного скафандра продолговатый красный предмет:

– Вот этим. Эта пища составляла весь рацион космических первопроходцев, её выращивали в специальном отсеке.

Таракан понюхал земную пищу и помотал головой:

– Ты сказал вначале, что потом приключилась война. Но всё же я не пойму, зачем было платить за независимость колоний такой ценой?

– Да, нас стало слишком много, и в той войне люди перебили всех моих сородичей на Земле. Зато тридцать миллиардов моих собратьев остались свободными от людей на Венере, Марсе и крупных спутниках, получив возможность осваивать дальний космос. Мой звездолёт «Потомство-13» был одним из последних, отправленных на покорение далёких систем с Земли. Все остальные обнаруженные планеты в ближнем радиусе к тому времени были давно населены новыми венерианцами и марсианами, а люди-земляне решили после той войны не использовать моих собратьев для освоения космоса.

Таракан бешено задёргал усиками:

– Хочешь сказать, ваш корабль был отправлен, чтобы покорить нашу планету?

– Вынужден признаться, это так, – опустил голову Фёдор. – Но никто не мог предположить, что здесь существует цивилизация, к тому же такая развитая. Ох, если бы ты знал, чего стоил нам этот полёт…

Космонавт погрузился в воспоминания. Перед глазами замелькали картинки из прошлого, вспомнились старые образы.

…Духота и давка. Запах сотен тысяч потных, спрессованных тел с грязным, свалявшимся мехом, придавленных друг к другу. Их корабль летит по просторам Млечного Пути уже двадцать восемь земных лет – слишком долгий срок для жизни пассажиров, слишком много, чтобы остановить рост рождаемости.

Фёдор никогда не видел Земли, как и других планет своей системы. Он был космонавтом в пятнадцатом или двадцатом поколении – его родили где-то там, наверху всей этой толпы, куда вытаскивали беременных самок. Там же, в верхних отсеках, Фёдору и пятерым сородичам из его помёта вкололи прививки и «прошили» программу, минимальный запас знаний безликого земного астронавта. Так он узнал всё о себе и о мире, в котором жили его далёкие предки.

Будучи от рождения существом робким и несмелым, космонавт выжил лишь благодаря крепкому здоровью и почтительному отношению к окружающим. Сородичи-пассажиры, оказывавшиеся рядом с ним в толпе, обычно не обижали тихого Фёдора и, как это положено, регулярно передавали ему скудный провиант. Не будь в нём таких качеств, естественный отбор безжалостно выкинул бы его из замкнутой экосистемы корабля.

Лишь редкие минуты любви к случайной соплеменнице вносили разнообразие в жизнь робкого Фёдора. Но как мало их было, по сравнению с месяцами скучного полёта, кажущегося бессмысленным! Опаснее всего для любого астронавта считалось оказаться придавленным к иллюминатору. В такие минуты Фёдор оказывался абсолютно беззащитен сзади: непонятно было, кто там, друг или враг. Ужас читался на его расплющенной пушистой мордочке, страх перед неизвестностью и бесконечным простором Вселенной охватывал всё его естество.

В такие мгновения Фёдор ощущал себя всего лишь маленьким ушастым питомцем, жестоко прижатым безликой толпой сородичей к толстому стеклу. И, глядя глазами-бусинками в пустоту, он молился тогда, молился Великой Крольчихе, прося уничтожить этот чёртов корабль со всеми его пассажирами…

– Хм, а ваша пища очень даже ничего, – сказал Том, и Фёдор испуганно вздрогнул – как-никак, это было напоминанием о родине. – Ты говоришь, одному тебе удалось добраться до спасательной капсулы, когда наши орбитальные станции открыли по звездолёту огонь?

– Да, я выжил один, – дрогнувшим голосом сказал кролик-астронавт, с опаской глядя на то, как представитель местной цивилизации бегает по земной еде.

– По правде сказать, мне и так известно всё, о чём ты мне рассказывал. Мы способны проникать в разум и считывать воспоминания напрямую.

Космический кролик приуныл.

– Но тогда зачем же ты вёл всю эту беседу?

– Твой рассказ транслируется через мой мозг всем моим сородичам. Это так интересно…

Фёдор опустил уши. Его снова обманули. Инсект впился челюстями в оранжевую мякоть овоща и спросил:

– Мы все не поняли одного. И что же дальше? Что ты будешь делать на нашей планете?

Ушастый землянин поднялся с кочки и, оторвав взгляд от усатого приятеля, посмотрел на горизонт. На востоке, над серыми прериями появились пыльные облака. До Фёдора донёсся шум турбинных двигателей – кто-то летел над поверхностью этой негостеприимной планеты, летел к последнему пассажиру «Потомства-13».

– Посмотрим. По правде сказать, теперь мне уже всё равно. Об одном прошу: оставь мою морковь в покое!!

Ветер в коридоре

1

Судя по схеме, коридор вёл к базе. Или нет? На втором часу пути это оставалось неясным.

Что-то попало в глаза. Пыль какая-то… Прищурился, отвернулся от ветра, постоянно дувшего навстречу, вытер слезу и снова пошёл в неизвестность.

Вроде бы прошло, но глаза чешутся.

Правый глаз чешется к деньгам. Или к радости – по-разному говорят. Левый – к слезам, или к выпивке.

Следовательно, если два глаза чешутся одновременно, то по всей логике скоро будет смех сквозь слёзы и выпивка нахаляву.

А коридор всё не кончается. Медленно идёт вверх, ветер дует навстречу, принося какие-то незнакомые приятные запахи.

2

Снова облако пыли, снова набивается в рот, нос, глаза щиплет. По сути, смотреть тут особо нечего, лампы через каждые двадцать метров (интересно, кто за ними следит? ведь в мире, похоже, осталось от силы пара десятков жителей…), голые стены, и больше ничего, так что сор, попадающий в глаза, не особо мешает. Зажмурился и пошёл вслепую, касаясь стенки рукой – скоро проморгаюсь, и пройдёт само. Зря у входа шлем оставил – сейчас бы глаза прикрыл, и всё.

Стоп. Пыль сладкая.

Откуда в заброшенном коридоре, в покинутом мире с периферии, может быть сладкая пыль?!

Тут что-то не то. Надо достать бластер.

3

Через минуты три послышался шум. Похоже, конец. Прижался к стене, пригнулся, осторожно пошёл вперёд. Наклон увеличился, не видно из-за искривления коридора, что там. Вдруг опасность? Мутанты какие, или эти… волосатики-троглодиты?

Снова поток ветра приносит соринки; попав в глаза, они заставляют отвернуться и пойти на ощупь, прикрываясь рукой…

– Где ты? Не бойся! – ветер донёс высокий голос, многократно отразившийся от стенок коридора эхом. – Я тут!

Мой язык… В этих краях его знают только пираты!

Послал пару выстрелов вперёд и вверх.

Шум прекратился. Тишина.

– Ну вот, вентилятор сломал… – послышался грустный голос.

4

– Зачем стрелял?

– А ты зачем халву на вентилятор крошила? – смеюсь.

– Скучно, – отозвалась толстушка-аборигенка и налила ещё. – И чтобы ты поскорее пришёл.

Танец космических крохотулек

– Посадка гипотраулера – это вам не это, – поучительно заметил папаша и посмотрел в туннелизатор. – Тут бояться не надо, увереннее давай!

Хаотичное движение гипототэмов внутри туннелизатора постепенно замедлилось. Крохотные фигурки в смотровом окне уже перестали казаться непрерывным вихрем турбулентности, и Шон Куцевич понял, что корабль скоро выйдет из гипертуннеля. Когда он давал команду самому главному из гипототэмов, были указаны координаты звезды из далёкого сектора FD68, вокруг которой вращался заброшенный холодный мирок под названием Новая Рязань.

– Вот теперь, Остап, врубай прогрев гравидвижков. Скоро вынырнем, – сказал купец.

В окрестностях этой звезды протекали сильные подпространственные течения, связанные с хитрыми четырёхмерными потоками, и выныривать надо было крайне осторожно. Остап, несмотря на неплохое образование в бурсе, до сих пор ни черта не понимал в четырёхмерной модели вселенной, и потому в подробности старался не вдаваться. Молча кивнул и переключил тумблер на приборной панели.

– Говорят, в Новой Рязани девушки красивые, – сказал зачем-то отец.

Ха, девушки. Остапу было сейчас не до девушек, дело куда важнее. Вообще, само известие о том, что ему предстоит самостоятельно выныривать и сажать корабль на планету, оказалось для Куцевича-младшего полной неожиданностью. Когда юноша заснул, корабль ещё стоял на приколе, на планете Ботсвана-три. Отец, разбудивший его, сообщил, что корабль уже загружен и летит, техник-грузин взял отгулы, и садить корабль придётся Остапу.

Куцевич-младший внимательно прислушался к тарахтению моторов и пробежался взглядом по приборам. Собственно, всё оставалось в норме, и проверять было совсем не обязательно, но, всё же, это его первое приземление, и относился он к поручениям отца чрезвычайно серьёзно.

А папаша всё смотрел в окошечко туннелизатора. Наконец, вихрь в нём окончательно развалился, превратившись в стаю разноцветных существ с зубастыми, но вполне симпатичными мордами, гривами и искрящимися хвостами. Размеры каждого такого гипототэма не превышали трех-четырёх сантимов – одним словом, рыбёшка космическая, козявка пузатая. Они гонялись друг за другом, хаотично носились по камере, никак не желая схлапывать гипертоннель. Гипотраулер сел на дрейф недалеко от космической поверхности, однако настоящего выныривания ещё не произошло.

Управление на судне во время посадки было аналоговым, реализованным на реле и лампах ведь новейшие электронные бомбы таких держав, как Великий Казахстан или Гваделупское Ханство запросто могли вывести из строя всю сложную электронику на корабле.

Куцевич схватил рукоять палки-манипулятора и принялся разгонять одинаковых крохотулек по разным концам камеры туннелизатора, сопровождая процесс разделения гипототэмов выражениями из лексикона космических рыбаков. Обычно он так не изъяснялся, тем более, при сыне – но сегодня был совсем особенный день.

Настоящие гипототэмы водятся в подпространстве, в других измерениях. Чтобы поймать такую крохотульку и вытянуть на космическую поверхность в наш, трёхмерный мир, требуется немало трудов. Занятие стоит того – без гипертуннелизаторов человечество ни за что бы не освоило дальний космос.

Однако пару лет назад галактическая общественность была взбудоражена фактами бесцеремонной подделки гипототэмов подпольными мастерами с планеты Новый Тугулым. Теперь любой владелец гипотраулеров опасался, что техники на ремонтном доке подсунули контрофактных крохотулек, подделок, и его гипотраулер выкинет в какую-нибудь чёрную дыру, как это иногда случалось. Но тут, как сказал отец, такое было исключено.

Гипототэмы равномерно распределились по разным краям камеры. Красные агрессивно махали искристыми хвостами и щелкали своими маленькими челюстями, синие, опустив хвост, тоскливо плавали взад-вперёд, а желтые ярко заискрились, медленно кружась на месте, как проблесковые маячки. В центре туннелизатора остался лишь главный гипототэм, чей цвет не поддавался описанию, он неподвижно висел и покорно ожидал команды хозяина. Всё, как полагается.

– Движки прогреты, ну что там, разделил балбесов? – спросил Остап.

– Разделил! А как же, – отозвался отец, тревожно вглядываясь в иллюминатор. – Что-то не выныриванием никак, неужто застряли?

«Только бы в дыру не угадить», – подумал Остап и почувствовал, как это страшно. Угодившим в дыру приходилось нелегко – в лучшем случае, если стабилизирующие востроскручи хорошо срабатывали, приходилось вызывать бригаду галактического МЧС, чтобы выковырять застрявшее в дыре судно, в худшем – схлапывание в сингулярность. Куцевич-младший вытер пот со лба, в этот момент послышался хлопок, и корабль вынырнул. Черной дыры не оказалось, Остап облегчённо вздохнул и глянул в окно. В круглом иллюминаторе наверху рубки виднелись пустынные космические просторы с редкими звёздами и спиралями далёких галактик.

– Ну вот, а ты напугался, – проворчал Шон.

Остап осмелился возразить:

– Ты же сам больше меня напугался!

– Помолчи, дефлюцинат! – рявкнул Куцевич-старший и уткнулся в приборы. – Лучше бы вёсла подготовил.

Признаться, Остап не сильно любил, когда его обзывают дефлюцинатом, тем более родной папаша, но сейчас это было простительно. Как-никак, отец был холериком, да и ситуация волнительная – ошибешься чуть-чуть, и размажет твой корабль по всему континууму. Отойдя в другой конец отсека, паренёк схватился за ручку и принялся крутить колесо, разворачивая гравитационные вёсла.

– Где садиться будем, папаша? – спросил Остап и показал на огни какого-то не сильно крупного поселения. – Вон там?

– Нет, не здесь, – послышался голос отца. – Отгреби вон к тому, там покрупнее. А я пока крохатулек покормлю

На конце весла заискрилось гравитационное пламя, и гипотраулер резво помчался к незнакомому городу. Отец подошёл к туннелизатору, открыл при помощи манипулятора отсек с космическим планктоном – тем самым дефлюцинатом, которым так любят ругаться космические рыбаки, – и голодные гипототэмы жадно набросились на угощение.

* * *

Грести пришлось долго. На высоте в пятьсот километров в радиоточке послышалось шипение, затем ленивый голос с сильным поволжским акцентом сказал:

– Карабль, приём… А-атветьте, приём…

– Ну, давай, отвечай, – Куцевич подтолкнул сына к микрофону.

– Говорит… гипотраулер «Вассерман – пятьдесят два», – несмело выкрикнул Остап. – Класс размерности – четыре. Следуем с планеты Ботсвана-три. Торговый визит. Запрашиваем посадку.

Шон довольно кивнул, удостоверившись, что общаться с портами его сын умеет. Диспетчер проговорил куда-то в сторону:

– Вася, тут тарга-аши а-апять какие-то… Четвёрочка. Куда их?.. Ха-арашо. «Ва-ассерман – пятьдесят два-а», па-асадку разрешаем, квадрат сора-ак три-пэ.

– Ну, чего стоишь, – сказал папаша Остапу. – Вниз рули давай. Я пока с гравитацией разберусь.

Остап подбежал к рулевым веслам и нервно сглотнул слюну.

Скорость входящего в атмосферу корабля возрастала, гипотраулер начало качать. Качка – страшное дело, если вовремя не погасить, можно войти в штопор. Отец молча наблюдал за сыном, ни единого совета. Напряжение возрастало, наконец сын не выдержал и дёрнул за верёвку, чтобы раскрыть парашютный купол.

– Чего творишь, дефлюцинат!! – рявкнул папаша, но было поздно – движение корабля резко затормозилось. С потолка отсека облачком осыпалась штукатурка.

– И что теперь? – дрогнувшим голосом спросил сын.

– Всё. Встали, – сказал папаша, сматюгнулся и присел на табурет. – На орбите повисли, кажись.

Про подобные ситуации сын ничего не слышал, и что делать не знал. Возникла неловкая пауза.

– Надо обратно нырять, да? – спросил Остап наконец.

– Тебя чему в бурсе учили? – недовольно рявкнул Шон, поднялся и пошёл к туалету. – Сразу нельзя. Думай.

Остап потёр виски. Думать он не любил и считал это чрезвычайно вредным занятием, но иногда выхода не оставалось. Поднялся и посмотрел в иллюминатор. Очертания созвездий показались ему странными, немного неестественным – звёзды светили тускло, и возникло непонятное чувство, что такого места в галактике не может быть.

Юноша попытался вспомнить курс гиповождения. Корабль, вставший на орбиту, должен погрузиться в невесомость, а раз этого не произошло… Остап рванул к прозрачному люку, под которым, по уму должна крутиться востроскруча – огромное бестелесное космическое существо, напоминающее юлу. Его назначением было создание искусственной силы тяжести, и во время посадки она должна была автоматически останавливаться. На люке стояло несколько коробок с конфетами. Конфеты были основным грузом, закупленным в этот раз отцом – по слухам, на Новой Рязани был острый дефицит сладостей, и продажа сулила немалые барыши.

Остап скинул коробки на пол, потом подвинул нижнюю и увидел… абсолютно пустое окно. Востроскручи не было.

У юноши от страха побелело в глазах. Мир перевернулся – без востроскручи невозможен полёт, невозможно пребывание в космосе.

– Папа, куда делась востроскурча!! – завопил сын, побежав в сторону вышедшего из туалета отца.

– Вывалилась при торможении, наверное, – немного неуверенно ответил отец. – Ты же не следишь!

Стало страшно по-настоящему. Востроскруча стоила целое состояние. Оставался один выход – ловить её, пока не улетела далеко.

Остап рванул к шлюзовому отсеку, на бегу напяливая лёгкий скафандр.

– Э, ты куда! – крикнул отец, но сын уже закрыл переборку.

Юноша уже бывал один раз в открытом космосе, когда пришлось пересаживаться с гипотраулера на астероидную станцию, но страх перед открытым космосом – ещё один страх, очень сильный, добавился к страху быть наказанным за потерю востроскручи и ошибку при посадке.

– Дурачина! Куда лезешь, там же космос вовсе, а…

Внешняя переборка открылась, сын прыгнул навстречу галактикам и… свалился на тёмный металлический пол с двухметровой высоты.

* * *

– Папаша, ты зачем меня так обманул, – обиженно сказал Остап, помешивая ложечкой клубничный чай в операторской рубке. – Я всерьёз поверил, что ты меня садить заставляешь, а тут – тренажёрный ангар.

– Па-апаша твой не при чём, – сказал Виктор Джорджович, заведующий тренажёром. – Эта-а я ему па-асоветовал к нам обра-атиться, как он ска-азал, что тебя только по учебникам в бурсе учили. Пугливый ты, Остап Шонович.

– Ты тоже хорош, Виктор Джорджович, чего вострокручу вытащил раньше времени? – проворчал Куцевич-старший, а потом рявкнул на сына. – Дефлюцинат! Так и думал, что испугаешься и всё испортишь. Да чтоб я тебя хоть раз теперь подпустил к настоящему управлению…

– Ну пожалуйста, я больше не буду бояться! – взмолился Остап.

В комнату вошёл Василий, молчаливый двухметровый негр с проколотым ухом, он передал Шону свинцовый контейнер.

– Вот тебе ведро, – купец стукнул контейнером об пол. – Там твои родственники, планктон космический! Иди, да засунь в туннелизатор. Теперь только такую работу буду тебе поручать!

Удручённый сын поплёлся по коридору. Да, отец был не в духе, наверняка аренда тренажёрного ангара стоила немалых денег, а Остап не оправдал надежд.

Посмотрел в звездное – теперь уже с настоящими звёздами – небо над открытой крышей ангара, прошёл через тамбурный до управляющего отсека и привычным движением вогнал контейнер с дефлюцинатом в отверстие для комрёжки.

Разноцветные космические рыбёшки набросились на сверкающий корм, лишь только главным гипототэм, видимо, уже наевшийся, покорно застыл в центре туннелизатора и неотрывно смотрел своей безглазой мордой на Остапа.

– Цезарь. Я назову тебя Цезарь, – сказал Куцевич, зачарованно глядя на мерцание плазменной гривы. – Говорят, вы простые механизмы, вам нельзя давать клички, но у тебя будет имя.

Гипототэм махнул хвостом.

– Цезарь, нооо! – неожиданно для себя крикнул Куцевич, и главный гипототэм, яростно закрутившись, стал стягивать вокруг себя красных, синих и жёлтых собратьев.

По внешней обшивке корабля расползлось сияние.

– В Новую Рязань полетим, Цезарь. Говорят, там девушки красивые.

Остап посмотрел в окно, рассмеялся и, повернув рычаги, задраил все входные люки. В этот раз ему почему-то не было страшно.

Оглавление