«Меня разбудил кот (сборник)»

Меня разбудил кот (сборник) (fb2) - Меня разбудил кот (сборник) 448K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Хрипин

Михаил Хрипин Меня разбудил кот

Меня разбудил кот

Меня разбудил кот и сказал:

— Мне надоело, что ты ведешь себя как идиот, работая до утра, а потом смотришь во сне весь этот бред и целый день ходишь убитый. Поэтому сегодня ты будешь делать, что я скажу.

— Хорошо, — ответил я, вежливо подавляя зевок.

— Тогда сейчас ты встанешь и дашь мне поесть, а потом вернешься и будешь спать столько, сколько в тебя влезет. Пока кости ломить не начнет. Ты не будешь смотреть на часы, не будешь ставить будильник. Ты сегодня никуда не пойдешь, спортзал и магазины подождут.

— Ладно, — согласился я. Идея показалась мне стоящей.

— Потом ты проснешься и как следует поешь — тебе потребуются силы. Ты не будешь включать телефон, не будешь включать компьютер. Ты вымоешь посуду, а потом займешься уборкой. Ты подметешь и вымоешь пол, потому что я уже спотыкаюсь везде о наполнитель из моего лотка. Ты вытрешь везде пыль, даже в тех местах, о которых не знаешь, потому что я там уже побывал. Ты соберешь липким роликом мою шерсть, потому что иначе скоро придет хозяин квартиры и выгонит нас, а мне здесь уже нравится. Ты постираешь накопленное белье, потому что ты уже задолбал. Потом ты побреешься, потому что на тебя обосраться как страшно смотреть. Потом ты вымоешься, потому что мой нежный кошачий нюх уже контузит. Потом ты уберешь за собой ванную, иначе я не смогу в ней лежать, когда жарко. Потом ты снимешь высохшее белье, погладишь и уберешь в шкаф, иначе мне там не на чем спать.

— Договорились, — сказал я, начиная проваливаться в здоровый дневной сон.

— А потом ты сядешь и напишешь всё это, иначе все подумают, что ты сходишь с ума, ведь коты на самом деле не умеют говорить.

2012 г.

Небо

Баня стояла в дальнем конце участка. Мишка спрыгнул с крыльца в весеннюю слякотную кашу тропинки. Тихий послезакатный ветерок шевельнул непросохшие вихры. Обогнув клумбу с тысячей спящих нарциссов, мальчик пошлепал к дому.

Ветви старой березы гнуло к земле грузом набухших почек. Мишку осторожно погладило по макушке. Он запрокинул голову.

На него упало широко распахнутое небо. Кристально чистое, ослепительно-черное, оно призывно подмигивало в полной тишине. Мишка втянул ртом полную грудь прохладного воздуха. Тончайшее эхо космического холода пробежало по спине. Закружилась голова.

Из-за острой вершины ели, растущей в лесу за баней, выплыла звезда. Средней величины, средней яркости, незатейливо белая, она была самой притягательной частью раскинувшегося над головой великолепия. Звезда шла медленно, крадучись, но даже это неторопливое движение показалось Мишке событием исключительной важности, ведь все остальные терпеливо сохраняли предписанную астрономами структуру созвездий.

Ну какой же это спутник? У спутников антенны, они круглые и пищат. И не самолет это вовсе. Самолеты огромные, серые, пролетают с ревом, задевая елки тяжелым брюхом.

Межзвездные пилигримы, галактические скитальцы, путешествуют по вселенной, запрягая звезды, меняя их на станциях возле черных дыр.

Открытие захватило воображение Мишки. Трудно было устоять перед такой простой и такой всеобъемлющей правдой. Он ощутил слабость в ногах.

Они едут на неприметной телеге по колее Млечного пути, завихряя туманности, прислушиваясь к разноголосице пульсаров. Из кластера в кластер, через подворотни спиральных рукавов.

Мишку всасывало небо. Оглушало, скручивало, тащило за волосы. Дом, баня, клумба, деревья — все кружилось в пьянящем хороводе. Голова раздувалась, словно коричневый карлик, спешащий стать сверхновой, пыталась удержать масштабы явления, которое и словами-то не опишешь.

Звезда мимоходом пересекла Большую Медведицу и двинулась в сторону Кассиопеи. Полярная звезда ее совсем не заинтересовала. Мишка был полностью согласен: что можно делать на Полярной звезде? Там ведь, наверное, так холодно!

Мальчишку переполнял восторг. Жаркая волна поднималась от дрожащих колен, обжигала замершее сердце, рвалась с языка беззвучным стоном. Мишка поднялся и поспешил домой, чавкая сапогами, скользя по раскисшей дорожке.

Когда вбежал в дом, сияя блаженной улыбкой, мать посмотрела на него и молча покачала головой. Сердце Мишки сжалось. В этот миг он передумал: появилась идея получше. Мать ушла в комнату и вернулась с чистой одеждой. Губы плотно сжаты, в глазах смирение и обреченность. Она протянула вещи Мишке и махнула рукой в сторону бани. Когда закрылась дверь, мать тяжело вздохнула и вернулась на кухню.

Прижимая сверток к заляпанной куртке, Мишка выскочил на крыльцо.

Если она еще там, если не успела скрыться, задержалась на полустанке, может быть, он успеет подать знак.

И тогда они возьмут его с собой.

2008 г.

Пробуждение

«Евангелие истины» (1 век н. э.) открыто объявляет историю кошмаром… Для этих первых христиан, как и для буддистов, пробуждение буквально означало выход из этого кошмара. В нашей терминологии это слово означает исправление программы, которая заставляет нас действовать и воспринимать окружающий мир как плохо (неправильно) собранные роботы. Пробудившись, мы смогли бы увидеть совсем другой мир.

Роберт Антон Уилсон. «Прометей восставший. Психология эволюции».

Не поверит мне никто, да и как в такое поверить? Помню свою первую попытку:

— Мама, а почему у тебя в голове дерево?

— Какое дерево, сынок, что ты придумываешь? Выдумщик ты мой маленький!

Ну что тут дальше говорить? Была, конечно, и вторая попытка, и третья. Вторая — это когда я попытался объяснить последствия пробуждения. А после третьей я потерял надежду на обустройство личной жизни. Так и остался одиноким бог знает кем. Или черт знает. Я так и не разобрался, смирился просто.

Одно время пытался теорию под это подвести, читал всякую макулатуру. Но что толку от жонглирования словами вроде «аура» или «шестое чувство»? Дерево — оно и есть дерево, и никак иначе не описать то, что я вижу.

Оно соткано из светящегося тумана, переливается всеми оттенками теплоты, сверкает и слегка колышется. И растет у людей в голове. Корни голубовато-белесые, словно струйки сигаретного дыма, ствол наливается лимонной желтизной, весь в прожилках, а крона полыхает сочным оранжевым. Но самое замечательное — это цветы. Они встречаются очень редко, почти никогда не вырастают достаточно крупными, но если уж они есть, дерево сверкает алыми вкраплениями драгоценных рубинов. Восхитительное зрелище, любоваться бы им бесконечно! Наверное, потому я и был таким спокойным ребенком, как рассказывают родители. Всегда внимательно смотрел в глаза.

Когда я увидел цветы в первый раз, потрясение было очень сильным. Посильнее, наверное, чем когда осознаёшь, что стал взрослым. А немного позже я задался вопросом: а что произойдет, если цветы отцветут? Долго бился над этой загадкой, не было у нее красивого решения. Но упорство и труд все перетрут, а упорства мне было не занимать. Что еще тут остается? Искать простым перебором. Хорошо еще, что народу в городе, где я живу, столько, что иной раз не протолкнуться. Вот и сверлил затылки всем подряд, как древний золотоискатель песок просеивал.

Нашел, конечно. Не так уж и редко они попадаются, как оказалось. Но результат меня не порадовал. Вместо шикарных пламенных соцветий висели мутные сгустки, словно впитывающие энергию дерева, делая его тусклым, грубым. Это показалось неправильным до отвращения. Я не находил себе места, будто обманутый ребенок, метался в растерянности, не знал, куда приткнуться. Все было чужим, испорченным. Но все решил случай.

Я натолкнулся на прекрасный экземпляр, цветы были огромными, набухшими, готовыми сбросить непомерной тяжести лепестки. И я уловил в тот же миг некую силу, которая заставляла меня предпринять что-то очень важное. Я смотрел и смотрел, пока чувство не окрепло, а потом словно фотовспышкой высветилось решение.

Это был паренек одного со мной возраста. Мы стояли на остановке, ждали автобус. Привалились спиной к стене, я — чтобы удобнее наблюдать, он — о чем-то напряженно думал. Вокруг толпа, всем безразлично, а я не чувствовал ни страха, ни стеснения. Я потянулся к нему, легонько хлопнул по плечу и сказал:

— Все нормально.

Трудно было смотреть сразу и на него, и на дерево. Но мне было ясно, что должно случиться нечто важное, и я попытался увидеть все вместе. Он поднял глаза — в них уже зарождался огонек возмущения, — но замер, оцепенел, и секунду сидел неподвижно. А передо мной разыгрывалась удивительная сцена. Дерево взорвалось алыми брызгами, лепестки вспорхнули, словно птицы, и медленно стали опускаться, вальсируя и играя друг с другом. А там, где красовались роскошные цветы, уже набухали плоды, еще едва различимые, но совсем не похожие на серую муть. Будто пойманные в прозрачную оболочку частички радуги.

Паренек начал приходить в себя. Неуверенно заморгал, глядя на меня непонимающе, пытаясь спросить о чем-то. Я и рад был бы ответить, но как я мог объяснить? Я лишь знал, что поступил единственно верно. По телу разливалось блаженство, а мой небогатый жизненный опыт даже не позволял подобрать толковое сравнение для охватившего меня чувства. Сила, принуждавшая сделать этот шаг, ушла, меня ничто не держало в этом месте. Хотелось все осмыслить в тишине, в одиночестве. И в то же время было понимание, что больше от меня ничего не требуется.

Он так и не спросил меня. Весь как-то обмяк, привалился снова к стенке, но я точно знал, что передо мной совсем иной человек.

Я назвал это пробуждением. Я до сих пор не понимаю, почему это действует и как. Но я знаю, что обязан так делать всякий раз, когда мне предоставляется возможность.

После этого случая меня долго преследовала тяга к витринам. Проходя мимо, не мог удержаться, всегда бросал беглый взгляд — не появилось ли дерево в моей голове? Но факт оставался фактом — единственным человеком на свете, лишенным дерева, был я сам. Утешал себя избитыми глупостями вроде сапожника без сапог, но помогло другое. Вообразилось мне, что я, должно быть, некий инструмент для пробуждения. А если рассуждать логически, то с чего бы это инструменту задумываться о своей природе? Так я и перестал заглядываться на себя. Инструменту думать некогда, он работать должен.

Поздновато уже было, засиделись мы с пацанами в общаге. У Кольки день рождения, компания собралась небольшая, но отметили хорошо. Я привык к ребятам, до пробуждения им — как до луны, не то что цветов — бутонов не наблюдается. Здесь я мог не отвлекаясь предаваться радости общения, не беспокоясь о том, что внезапный призыв заставит бешено стучать сердце, ждать откровения о способе пробуждения, делать что-нибудь странное для постороннего взгляда. Да и не смог бы я после этого оставаться там, тут уже не до дружбы.

Не хотелось выходить под дождь. Приятно, конечно, скрючиться на подоконнике в переполненной комнатушке, слушать в пол-уха ленивую пьяную трепотню да смотреть, как колышутся апельсиново-яркие ветви. Но деваться некуда, пора домой. Хлюпало в темноте под ногами, текло за воротник, и вспомнилось, как вот в такую же мерзкую погоду приключилось со мной одно происшествие.

Одна из непонятных для меня вещей — как связано состояние дерева с самим человеком. Они ведь все передо мной, куда ни посмотри. Но никакой зависимости. Знаю я человека, или нет. Молод он, или стар. Умен, или, как бы сказать, просто по-другому думает. Просто есть человек, и есть дерево. И если я вижу, что уже пора — меня ничто не остановит. Не могу я сопротивляться. Чем дольше это продолжается, тем сильнее ощущение, тем с большей жаждой я ищу нового случая, тем острее и сладостнее отзывается во мне эхо всплеска пробуждения.

Вот и случилось мне наткнуться на один из таких казусов, когда мозг сломаешь, а не поймешь, за что человеку такое счастье.

Добрел я тогда до родной подворотни, нырнул в темноту и сухость, даже притормозил немного, чтобы подкопить сил на последний рывок до подъезда. Почти полночь, фонарь как всегда не горит, даже не удивительно. Двор желтовато мерцал в переменчивом свете окон нижних этажей. В нашей подворотне есть странная дверь, в небольшой нише, никто не знает, куда ведет — она заперта навечно, словно заросла, не оставив швов. Я шел как раз мимо нее, как вдруг краем глаза поймал знакомое сияние. В нише стоял человек, и укрытие было бы идеальным, если бы его не выдавало дерево в крайней стадии зрелости. Я будто споткнулся на ровном месте. Секунду пялился на этот подарок судьбы, уже попав в цепкие объятия силы, помогающей мне совершать пробуждение. Сердце заколотилось, я с трудом разобрал слова:

— Шагай, куда шел!

Сказано было шепотом, резко, самоуверенно. Я никак не мог взять в толк, что от меня нужно. И, тем более, не мог сделать ни шагу. Казалось бы, знакомая ситуация. Обычно спрашивают прикурить, или как пройти в библиотеку, но чтобы заставляли уйти? Все это шевелилось где-то на задворках сознания, не влияя на мои действия, я лишь ждал момента, чтобы сделать то единственно нужное движение, или сказать слово, которое приведет к пробуждению. Я замер, как манекен.

— Слышь, придурок, чо непонятно? — Голос чуть не сорвался от возмущения. Все шло не так, как привык ожидать этот человек.

Мне уже стало ясно, что не потребуется близкий контакт, в этот раз хватит только слов. Я будто плыл в темноте к невидимой цели, как айсберг подкрадывался к Титанику, меня несло течением, в ушах гремело, виски пульсировали. Я шагнул к нему.

Из темного провала, шумно втягивая ноздрями воздух, выдвинулась мощная фигура. Хрустнули суставы сжатых кулаков. Мощные лапы сгребли меня за воротник, рванули вверх. Передо мной плыло дерево, багровые лепестки цветов уже подрагивали, готовились сорваться, если я не успею вовремя, если не пойму, что надо сделать. Если мне что-нибудь помешает. Мне грезилось, что я сам взлетаю, чтобы оказаться ближе. Я безотчетно верил силе, направляющей меня, не разбирая, что творится вокруг.

В лицо жарко дохнуло:

— Не зли…

Он отпустил правую руку, удерживая меня лишь левой, отвел плечо назад. Я зажмурился. Нет, я по прежнему не осознавал серьезности положения, просто мне, наконец, открылся способ и, как всегда в такие моменты, меня потрясла простота и невероятность того, что надо было сделать.

Он уже начал движение. Я шепнул:

— Качели.

Пудовый кулачище врезался в скулу, шея взорвалась острой болью, меня швырнуло к стене. Я сползал по штукатурке, медленно избавляясь от оцепенения, и неотрывно смотрел на метаморфозу пробуждения. Все происходило по знакомому сценарию, но я каждый раз умудрялся находить нюансы, будто смотря один и тот же спектакль каждый день, неизменно упиваясь игрой великих актеров.

Пожар в распухающем затылке вернул меня к действительности. Только теперь я понял, во что влип. Я заскреб ногами, пытаясь подняться, скривился от боли, начал отползать на четвереньках. Мне нечего было опасаться этого человека, но его первые слова всплыли из памяти, и на волне эйфории от совершенного таинства я с необыкновенной скоростью просчитал варианты. По всему выходило, что надо поскорее убираться.

Я кое-как доковылял до двери подъезда, оглянулся — под аркой, словно в черной раме, виднелся силуэт неподвижно стоящего человека. И ослепительным костром стремительно разгорались среди раскидистых ветвей созревающие сгустки радуги.

Я начал карабкаться по лестнице, полностью забыв о лифте. Хлопнула дверь, по площадке прошлепали шаги. Головная боль окончательно добила меня. Я ухватился за перила, вцепился обеими руками, чтобы не покатиться вниз, рухнул на ступеньки и отключился.

— Что ж творится, Господи помилуй!

Я с трудом разобрал причитания старушки, медленно приходя в себя. Меня уже уложили поудобнее, оторвали скрюченные пальцы от перил. Резкий запах шибанул в нос — нашатырь. Слезы брызнули из глаз, я дернул головой, снова попадая под удар притаившейся боли. Сознание прояснилось.

— Ну как, внучек, полегче?

— Спасибо, — выдавил я.

— Ты с последнего что ли?

— Угу.

— А чего по лестнице-то?

— Не знаю.

— Бедненький… Ну давай уж я, старая, подсоблю. — Она наклонилась, кряхтя, потянула меня за руку. — Никто ведь не высунется, ироды, сидят в конурах своих!

Она снова запричитала, перебирая каждого жильца на площадке. Я разлепил глаза. Ох уж эта зависимость! Статистика чертова, которая все никак у меня не вырисовывается! У этого добрейшего, тщедушного божьего одуванчика, старушки, которая мне по пояс, так сгорбили ее годы, дерево — без единого цветка! Хоть бы маломальский бутон, и то была бы надежда. Но ведь я знаю — не успеет. Нипочем не успеет она дождаться, когда я смогу отплатить ей так, как она того заслуживает. Что я могу дать сейчас? Деньги? Продукты? О здоровье справляться каждый день? Ей уже ангелы шепчут, куда уж мне соваться! И за что мне такое наказание?

Мы доволоклись до лифта, я ударил по кнопке вызова. Она отпустила мой локоть, скорее это я ее вел, чем она помогала мне. Но что творилось в моей душе! Я упал на колени, чтобы быть на уровне ее лица.

— Спасибо. Если бы я мог…

— Совсем тебе плохо, родимый. — Она покачала головой. — Езжай-ка ты к себе, авось дотянешь. Я уж не пойду, тяжело.

— Вы даже не представляете… — промямлил я сквозь слезы.

Лифт распахнул дверь.

— Дай Бог тебе здоровья, — сказала старушка, и снова начала: — Что же это творится-то, Господи…

Не осталось у меня сил выносить это мучение. Я ввалился в кабину, ткнул в кнопку этажа, и сосредоточился на том, чтобы при подъеме не стошнило. Все вокруг плыло, качалось, скрежетало. Как попал в квартиру, уже совсем не помню, да и не важно это.

Я брел мимо метро сквозь начинающий редеть дождь и прокручивал в голове этот эпизод. Не было с тех пор со мной ничего подобного. Почти стерлось и это, смешалось с чередой множества пробуждений, сотворенных мной после того случая. Каждый раз нарушалась начавшая было выстраиваться закономерность, все откатывалось к тому, что есть люди, и есть деревья у них в головах. И есть человек, у которого дерева нет.

Я заметил алую вспышку, когда до нее еще было очень далеко. Она мелькнула впереди, похожая на яркий осенний клен среди зеленого леса, и меня потащило к ней, словно магнитом. Из метро, пульсируя в такт прибывающим поездам, выплескивалась толпа. Я попал в самую гущу, боролся с потоком, прорывался вслед за сиянием. Когда стало свободнее, я смог разглядеть обладательницу сокровища — щупленькая девчушка, наверное из института, как и я, шла одна.

Она быстро шагала, уверенно заныривая в свободные пространства между людьми, я едва за ней поспевал. Молодец, все делает правильно. В такой час нельзя задерживаться, плестись нога за ногу, лучше поскорее домой, а там и отдохнуть. Все торопятся к семьям, главное — не выделяться из толпы, не привлекать внимание всяких обормотов.

Уже начиная ощущать притяжение цветов, я успел задуматься: это может оказаться очень сложным. Мне никогда не доводилось пробуждать дерево в таких условиях. Я ведь обычно выбираю места, где много людей, так вероятность больше. Час пик, толпы на тротуаре, в метро, в автобусах. Мне же нужен очень короткий контакт, не всегда даже физический, часто хватает лишь слова или взгляда. А сейчас получается так, что до решающего момента есть время, и это страшно, потому что я могу не успеть. Я подозревал, что рано или поздно окажусь в такой ситуации. И теперь понял, как мне везло до сих пор. Сейчас, когда до пробуждения оставалось совсем недолго, а я уже болтался как рыба на крючке, мысль о том, что все может сорваться, вызвала во мне дрожь.

Я должен успеть!

Я ускорил шаг, замелькали лица, любые другие деревья стали казаться какими-то недоразвитыми, не заслуживающими внимания. Наткнулся на кого-то, меня громко окликнули, злобно, требовательно. Но я сейчас слабо понимал смысл слов.

Я был очень близок. Бывало, я терял ее из вида на доли секунды, но она вновь появлялась. Вдруг до меня дошло, что ее дерево чем-то отличается, выделяется, и это не следствие моей нацеленности на него. Чем ближе я оказывался, тем яснее видел, что на нем слишком много цветов. Словно даже листья превратились в них, делая дерево больше похожим на букет. Я окончательно потерял контроль. Будто арканом меня подтягивало все ближе, я уже слышал нашептывание, которое скоро превратится в формулу пробуждения.

Девушка обернулась. Тревога промелькнула в ее глазах, шаг сделался резче. Я почти бежал, смотрел на нее, забывая моргать. Она остановилась на мгновение у края тротуара, стрельнула взглядом по машинам и побежала на ту сторону. Я не мог повернуть головы, просто шагнул следом, не слыша визга тормозов, гудков, отборной ругани из открытых окон. Девушка оглянулась на меня, она уже что-то для себя решила, и я с ужасом подумал, что ничего не получится. Поздно было что-либо менять, я почти утратил способность логически мыслить, однако страх потерять эту возможность заставил меня немного протрезветь.

Я должен успокоить ее. Никогда мне не приходилось общаться с человеком перед пробуждением. От меня требовалось только исполнить таинство, применить формулу пробуждения в тот же миг, как она сформируется в голове. Если я заговорю с ней, все может измениться. Это тоже пугало меня, как и любая неизвестность, но инстинкт говорил мне, что это меньший кошмар, чем тот, что ожидает меня в случае окончательной потери этого шанса.

— Постойте! — воскликнул я, задыхаясь.

Она чуть не споткнулась, но страх гнал ее дальше. Я сбился с шага, заставляя себя остановиться.

— Мне только нужно спросить… — прокричал я, теряя надежду.

Девушка решилась обернуться. Я стоял, разводя руками, в полной растерянности. Я не видел выхода, не знал, что говорить, что делать. Отчаяние охватило меня, и даже багровое пламя, цветущее в ее голове, не могло придать мне уверенности. Она смутилась и остановилась в нескольких шагах от меня. Мои слова все-таки нарушили поток гнавшего ее страха.

Должно быть, выглядел я жалко. Хорошенько политый дождем, запыхавшийся, я стоял перед ней посреди лужи, не делая попытки подойти.

— Что вам нужно?

Голос показался мне очень приятным. Нотки настороженности, подозрительности не меняли его сути. Я поймал себя на мысли, что мог бы слушать этот голос бесконечно. Как странно. Теперь мне хотелось совершить пробуждение даже не столько по зову таинственной силы, руководящей мной, а просто потому, что обладательница созревшего сокровища понравилась мне. С первого звука ее голоса. Лицо я разглядел чуть позже, когда она подошла ко мне.

— Это глупо прозвучит, но так тоже бывает. — Я спешно подыскивал слова, глядя ей в глаза. Свет фонаря зажег в них звездочки, сияющие между намокшими сосульками челки. Капюшон слетел во время бега, капли искрились на еще сухих волосах. Она была очень красива. — Просто я подумал, что если не пойду за вами, то больше никогда не увижу.

— На маньяка не похож. — Она усмехнулась, дерево качнулось в такт словам, но я знал, что связи никакой нет.

— Да я вроде и не он, — пробормотал я, понимая, что все мое поведение в последние годы должно говорить как раз об обратном.

Я хотел что-то добавить, открыл было рот, но она спросила:

— Проводите меня?

Небывальщина. Словно в сказку попал. Не ведут себя так современные девушки. Удивление оттеснило мои опасения, и сила притяжения снова взялась за меня. Лицо девушки куда-то поплыло, смазалось, зрение непроизвольно сфокусировалось на сияющих соцветиях.

— Конечно, — промямлил я, едва владея языком.

Она качнула головой, приглашая идти. Я вышел наконец из лужи, догнал девчушку в два прыжка и осторожно, старясь не задеть, пошел рядом. Я тупо пялился себе под ноги, жадно ловя боковым зрением малейшие колебания отяжелевших ветвей.

Вот-вот начнется.

Я почти потерял связь с тем внутренним голосом, что сообщает мне формулу. Я торопливо нащупывал его, прислушиваясь, боясь, что он совсем пропал. В висках застучало.

Она повернулась ко мне, посмотрела вопросительно. Она же мне что-то говорит! Но я ничего не слышу!

— Мне так неловко… — натужно выдавил я.

Она засмеялась. Мне снова повезло. В голове уже начал формироваться образ, будто проявлялась картинка на фотобумаге, медленно, одни контуры, но постепенно наливаясь цветом, контрастом. Я сосредоточился, боясь упустить суть. Хорошо, что ноги сами идут. Хорошо, что не бежим. Все идет хорошо.

Меня прошиб холодный пот. Картинка в голове вспучилась, вздулась, налилась смыслом, обрушилась на мозг минуя словесную форму.

Я должен это сделать?! Но это же чудовищно!

У меня перехватило дыхание. Я словно провалился под лед, и вроде был готов, что там ледяная вода, а оказался кипяток. Мозг взорвался в яростном протесте.

Я дернулся, отшатнулся от нее. Резко — она даже вскрикнула.

— Нет! — закричал я в ужасе, сгибаясь в судороге.

Я знал, что не смогу. Незыблемая уверенность пригвоздила меня к земле, не давая пойти на поводу у силы, тянущей меня к дереву. Меня разрывало пополам. Я заметил гримасу ужаса на лице девчонки, она всплеснула руками, будто заслоняясь, отступила и бросилась бежать. Я упал на колени, в грязь, в слякоть, лишь бы не пойти следом. Сжал кулаки — только не поползти за ней. Накатила дурнота, виски сдавило.

Из последних сил я поднял голову, попытался сориентироваться. Дом недалеко. Нужно спрятаться, забиться в нору, запереться. Девчушка скрылась в темноте, повернула куда-то, слепящее алое сияние дерева больше не било мне в глаза. Давление пошло на убыль.

Подняться удалось не сразу. Я побрел, обдирая плечом стену дома, трясясь как припадочный. Снова стал различать лица, они шарахались от меня, пугались взгляда. Черные тени мелькали передо мной. Стена кончилась, я чуть не упал. Понял, что надо свернуть. Начало лихорадить, бросало то в жар, то в холод. Что-то текло по лицу, заливая глаза.

Вроде бы уже дверь. Да, лестница. Створки лифта, огонек вызова. Захотелось зажмуриться, настолько показался ярким.

Долго шарил по карманам в поисках ключей. Совершенно забыл, какими они должны быть на ощупь. Зазвенело, забренчало — наверное они. Упал на коврик, чуть не носом искал замок, тыкался в него наугад. Хуже, чем пьяный — скорее, дикий зверь.

Снова накатила жара. Я уже в квартире, щелкнул замок. Нужно освежиться, нестерпимо жарко. Дверь в ванную — вот она, совсем близко, всего пара шагов, только нужно попасть в проем.

Откуда в ванной окно? Какие-то мутные пятна плавают с той стороны, пульсируют, сбиваются в кучу. Большое бледное, два темных поменьше. Лицо? Откуда за окном лицо? Я попробовал вглядеться, повел перед собой рукой. Послышался звон, треск, что-то разбилось, покатилось.

Чуть позади бледного пятна, но странным образом не заслоняясь им, возникло слабое свечение. Тоненькая дымчатая струйка зазмеилась вверх, расширилась, в ней появилась желтизна. Краски стали сочнее, ярче. Желтая полоска пустила побеги, они тоже начали ветвиться, с каждым разом утоньшаясь. По веточкам рассыпались оранжевые бусинки, раскрылись, растопырились листочки, как язычки пламени. Крона раздулась пышным куполом, заколыхалась от неосязаемого ветерка. На самой вершине родилась красная искорка. Бутон вырос в считанные мгновения, лопнул, распахнулся багровой резной чашей. Лепестки набухли, отяжелели.

Я таращился в немом восторге на это чудо, а в голове уже кричал голос. Тот самый, что почти все делает за меня, оставляя мне только самое простое — сказать слово, пошевелить рукой. И я уже знал, что нужно сделать сейчас.

Нужно просто улыбнуться.

2007 г.

Тепло

«Димка, все-таки, козел, — думал он, стоя в толпе на платформе метро. — Сначала доверить такое дело раздолбаям, а потом говорить — где мои деньги?!»

Кольцевая вращалась, как ни в чем ни бывало, разбрасывала людей по окраинам, как гончарный круг — ошметки глины. Он протиснулся в скрежещущий, кряхтящий дверной проем и завис в полуметре над полом, зажатый, словно конфета в кулаке у ребенка. Жарко невыносимо, сейчас расплавится.

Мысли о работе все лезли и лезли в голову, этакие настырные муравьи на блюдце с вареньем. Надо что-то сделать, переключиться, отвлечься. С трудом просунул руку вверх, дотянулся до регулятора громкости. Pink Floyd затопил мозг, он всегда включал The Division Bell по пути домой. Осталось только закрыть глаза и отрешиться от толчеи, от пинков, от гримас.

Первая остановка, надо удержаться, чтобы не вынесли. Он на секунду поддержал общее движение, чтобы его развернуло боком, а затем вгрызся подошвами, уперся, сжался в комок.

«Чертов час-пик! — прорвалась мысль сквозь музыку. — Почему бы не задерживаться на час дольше? Всегда же найдется дело, зачем терпеть этот экстрим?»

Но тут на багровом мареве закрытых век проступило лицо дочки, карапузьи огромные глазищи. Конечно, надо успеть до укладки в постель. Отцовскую сказку может отменить только цунами. Но откуда в Москве цунами?

Его снова завертело, запрессовало, швырнуло на закрытую дверь — гончар хлопнул новый шмат глины на круг.

Легкий травяной запах вдруг пощекотал ноздри. Странно четко выделяющийся на фоне адской какофонии запахов толпы аромат настойчиво требовал внимания.

Он открыл глаза.

Совсем близко от его лица мерно покачивалось в такт движению личико невысокой девушки. Неподвижными, чуть отрешенными глазами она смотрела куда-то в самую сердцевину его головы, будто могла видеть сквозь нее, или даже что-то в самой голове, в мыслях. Девушка не замечала, что он смотрит на нее. Что-то приковало ее внимание, и он заподозрил, что это имеет к нему самое непосредственное отношение.

Он тоже всегда любил наблюдать. Смотреть, но не говорить, изучать, но не объяснять. Используя момент, он решил рассмотреть ее лицо. Оно показалось ему не совсем обычным, но почему — с первого раза было не ясно.

Она не пользовалась косметикой. И не потому, что забыла, не успела, или еще по какой другой дурацкой причине. Нет, просто это было ей совершенно не нужно. Он подумал, что, возможно, косметика даже испортила бы эффект. Крупные, ясные, голубые глаза живо блестели, и не было в них даже намека на вечернюю измученность. Нос с еле заметной горбинкой, крупный рот, мягкий овал лица. Волосы длинные, коричневые, с рыжиной ближе к концам, просто и без затей спускались ровной гладью на плечи и дальше — на грудь.

Тут не было какой-то особой утонченности, глянцевости, которая требует к себе постоянного внимания. Скорее, это была красота, предоставленная самой себе. Просто потому, что любое специальное вмешательство все испортит. И было в ее лице нечто, что он назвал бы «давней знакомостью» или «теплой узнанностью». Сложное ощущение — он впервые столкнулся с ним и немного растерялся, оттого что не смог четко определить для себя суть.

Вдруг она моргнула и сфокусировалась на его глазах. Словно что-то теплое коснулось лица. Он вздрогнул, тоже моргнул, и — не смог отвести взгляда.

Несколько бесконечных секунд они изучали друг друга. Странное это было изучение — словно притворное, потому что они давно знали все, что можно было узнать, но нужно было сделать вид, ради приличия.

Пространство начало раздвигаться. Теснота исчезла, час-пик превратился в полночь, пропали запахи, шумы, выражения лиц. Точно глухим колпаком накрыло, но он воспринял это как должное и продолжал смотреть. Пока она не отводила глаз, говорить ничего не хотелось. А отводить глаза она совсем не спешила.

«Надо же и сказать что-нибудь, — опомнился он. — А то что это за гляделки?!»

Открыл было рот, чуть шевельнул губами только, а она опередила:

— Все будет хорошо, — тихо сказала, почти шепотом.

— Почему? — изобразил он вершину глупости.

— Потому что я так сказала, — спокойно ответила она.

Его стало затягивать в ее глаза, неумолимо потащило навстречу. Сдерживаясь изо всех сил, он остановился в опасной близости, когда глаза еще могли видеть четко, и попробовал понять причину случившегося. Ее лицо заслоняло теперь весь мир, он даже не мог сказать с уверенностью, есть ли еще кто-нибудь рядом.

Тонкие струйки тепла прошли по щекам, заставили зардеться уши. Это было почти прикосновение — настолько незначительное «почти», что, будь его глаза закрытыми, он поверил бы в его реальность.

«Черт побери, — опешил он, — это же какой-то секс уже, а не гляделки. Нельзя же, в самом деле, делать это глазами!»

— И что же делать? — спросил он. Это уже было не так глупо, даже разумно.

— Просто живи. — Ее губы тронула легкая улыбка.

— Без тебя? — вырвалось у него. Нет, разумность тут все-таки совсем ни при чем.

Ответа не последовало. Только чуть более медленное моргание, как будто она легонько гладила ресницами что-то невидимое.

Тут он сообразил, что до сих пор слушает музыку. Но как же он услышал ее слова? Не по губам же, в самом деле, прочитал? Никогда не умел он этого. Торопливым движением дернул за провод, наушники выпали и повисли на шее. Лишь только тишина стала еще более плотной, и вокруг все замерло, будто поезд давно стоит в депо.

«Что я делаю?! — прорвалась мысль. — Дочка, сказка, жена, в конце концов, — вот о чем надо думать! Это какой-то гипноз, не иначе».

Он попробовал отстраниться, и это неожиданно получилось. Но только даже отодвинувшись насколько смог, он был все равно слишком близко от этих голубых окон в мир тепла и тишины.

«Какое я имею право вообще смотреть ей в глаза?»

И тут он почувствовал, как знакомые уже теплые волны пробежали по пальцам. Невольно попытался ухватить частичку, но удивился еще больше — это были не волны, а ее рука. Точнее — кончики ее пальцев едва ощутимо прикоснулись к ладони. Он замер, боясь вздохнуть. А внутренний голос орал: «Бежать!»

— Не волнуйся, — сказал она, и этот голос затопил его сознание.

В этот миг его карман начал вибрировать. Не отрывая глаз от лица девушки, он вытащил телефон и только тогда испугался — ведь чтобы посмотреть на него, надо будет отвернуться. Однако несколько горячих точек еще пылали на его ладони, и он выдержал. Экранчик засветился голубым, появились белые буквы.

«Пупса лихорадит. Где ты?»

Сердце стукнуло и зависло на середине толчка. В глазах заплясали красные круги. Он спешно пытался осмыслить послание. Совсем недавно они говорили, не прошло и часа. И все было в порядке. Это что-то внезапное, и от этого — непонятное, страшное, как любая неизвестность. «Где ты» — значит, она пыталась искать, но не смогла дозвониться. Значит, она в панике, значит — считает, что дело серьезное.

«Бегу, я скоро» — набрал он за пятнадцать нажатий и возблагодарил Бога за Т9. Теперь каждое попусту потраченное мгновение казалось ему смертоносным. Нет ничего ужаснее, чем быть где-то в другом месте, когда твоему ребенку плохо.

«Расстояние — это время, — стучало в голове. — И оно теперь убивает».

Он зажмурился и попытался унять волнение.

— Что я сказала? — спокойно, но настойчиво спросила девушка.

— М-м? — он разлепил веки и поднял глаза. Он не понял, что она говорит.

— Что я сказала? — повторила она. Голубые глаза чуть прищурились, как бывает, когда человек не вполне верит, что его могли не понять.

— Все будет хорошо? — вдруг сорвалось с языка. Сейчас он совсем не владел собой. Он хотел остановить поезд и бежать сам, лишь бы сильнее контролировать ситуацию.

— Ага, — кивнула она. Волосы легко колыхнулись, и его обдало волной травяного запаха.

Этот короткий кивок и еще более короткий звук оказали необычное действие. Тревога сразу пошла на убыль, начала стираться, как запотевшее пятнышко на холодном стекле. Вновь вернулось осязание, и он даже не удивился, когда обнаружил, что ее пальцы по-прежнему касаются его руки.

«Какая сейчас остановка? — он завертел головой, будто в темном туннеле можно было что-то узнать. — Надо выходить, надо бежать. Как они там?»

— Тебе выходить, — сказала девушка.

Он сделал шаг к двери, поезд уже останавливался. Повернулся, но руке было все еще тепло. «Неужели, она пойдет за мной? — удивился он. И вдруг подумал: — Как это было бы чудесно!» Он не ожидал от себя такого поворота. Оглянувшись, он увидел ее лицо, светящееся спокойствием, теплом и заботой. И снова его потянуло к ней. Душа рвалась напополам, словно ветер дул сразу в две противоположные стороны, а он стоял в месте пересечения воздушных потоков, беспомощный и растерянный.

Она чуть нагнула голову и посмотрела исподлобья:

— Иди, — и руке стало холоднее, прикосновение исчезло.

Навалилась тяжесть, снова откуда-то обрушился шум, грудь сдавило, и мощный поток вынес его из вагона. В стремительном движении он даже не сумел обернуться. Только перед мысленным взором все еще покачивалось в такт движению ее лицо. А из ноздрей улетучивался последний клочок аромата травы.

Он продирался сквозь толпу, как танк через орешник. Бежал по эскалатору вверх, и все, кто бежали впереди, уступали дорогу — он был быстрее. В голове вертелась безумная смесь обрывков мыслей — и буквы тревожного сообщения, и странно бьющие в самую глубину слова девушки, и отголоски паники и удивления своими же поступками.

В спешке он даже не тратил время на телефон. Ему показалось, что если он наберет номер жены, то услышит что-то еще более страшное, чем слова о внезапной лихорадке. И если он будет говорить на ходу, то это замедлит его.

Ключи звякнули в руке, не желали попадать в замочную скважину. Дверь щелкнула, провалилась внутрь — не была заперта. Жена открыла, услышав, как он завозился на площадке. Он посмотрел на нее с тревогой, но увидел совсем не то, что ожидал. Ни мокрых ручьев по щекам, ни растрепанных волос, ни дрожащих губ. Она была спокойна, но это спокойствие было каким-то растерянным, удивленным, словно она сама от себя не ожидала такого состояния.

— Что? — спросил он с порога, вкладывая в это слово все возможные вопросы.

— Все хорошо, — с некоторым сомнением в голосе ответила жена.

— То есть? — он уронил куртку на пол.

— Все прошло.

— Когда? — он яростно содрал с ног кроссовки.

— Да вот несколько минут назад. Странно как-то. Как рукой сняло.

— Где она? — спросил, и сразу стало стыдно.

— Спит, — ничуть не удивившись, ответила жена.

Он подошел к плотно закрытой двери в детскую. Прохладная ручка обожгла разгоряченную ладонь. Чуть толкнул, мягко приоткрыл щелочку. В сумраке темнела головка на подушке. Он прошел осторожно, приблизился, наклонился. Медленное, чуть слышное сопение яснее слов говорило о крепком и здоровом сне малышки. Он потянул руку, легонько коснулся лба, шевельнул пушистую челку. Лоб был сухой и совсем не жаркий.

2007 г.

Чутьё

В жаркий майский день все норовят сбежать из школы как можно быстрее. Едва успокоится эхо звонка в коридорах, а из главного входа уже вырывается на волю лавина галдящей ребятни. Вот и сейчас, спустя всего пять минут, в школьном дворе уже почти никого не осталось.

Назар стоит на крыльце школы, глаза зажмурены, крепко сжатые кулаки прячутся в карманах джинсов. Солнце бьет в лицо, горячит щеки. Назар изо всех сил делает вид, что стоять вот так, загорать и никуда не тропиться после занятий — самое важное дело в его жизни. Однако это не так, и мелкий влажный бисер, покрывающий лоб, вызван вовсе не жарой.

Назар напуган. Напуган настолько, что еще чуть-чуть, и кулаки брызнут кровью — так сильно врезались ногти в ладони.

Он мог бы найти рукам применение. Например, заткнуть уши. Или зажать нос. Вот только выглядеть это будет, прямо скажем, непонятно для окружающих, да и смысла особенного нет. Прошлые попытки ослабить ощущения ни к чему не привели, а возможности усмирить осязание и вкус у Назара сейчас нет. Так что все равно получилась бы полумера. Лучше уж постараться не привлекать к себе внимание и просто перетерпеть.

А терпеть ой как трудно! Если бы так было в первый раз, Назар сам позвонил бы и сдался санитарам, но весь фокус в том и заключается, что дошел он до такой жизни постепенно и заподозрил неладное далеко не сразу. А теперь, похоже, он влип уже так, что никакие санитары не помогут.

Если мы спросим его, он затруднится ответить, когда это случилось с ним в первый раз. Но можно предположить, что случай с сигаретой был одним из первых.

Когда Колян, явно желая выпендриться перед другом, деловито вытащил сигарету и сунул в рот, Назар сразу понял, что за этим последует. А последует его, Назара, жгучее желание непременно доказать, что и он не просто так землю топчет, а очень даже что-то такое тоже может.

Назар прекрасно себя знал, да и Колян совершал подобные провокации не впервой. Взять, хотя бы, то катание на велике, после которого оба ходили в гипсе, как братья-близнецы. Поэтому Назар отнесся к появлению сигареты в зубах приятеля гораздо спокойнее, чем тот рассчитывал. Он просто протянул руку, требуя вторую.

Результат, правда, оказался несколько неожиданным. Едва оранжевая в крапинку поверхность фильтра коснулась назаровой губы, язык ошпарило таким мерзостным вкусом, что чуть не стошнило. С перекошенным ртом Назар выпучил глаза на Коляна и принялся вертеть пальцем у виска. Сказать что-либо вслух он не мог. Колян нахмурился, проводил взглядом упавшее в мартовскую слякоть добро, а затем поинтересовался:

— Ты чо?

Назар помотал головой, словно вкус можно было так просто вытряхнуть. Дар речи вернулся, и он ответил:

— Да ну нафиг! И тебе не советую. — И еще ногой на сигарету наступил, для пущей убедительности.

Колян больше претензий не предъявлял — в одиночку быть крутым ему показалось приятнее.

А дальше было еще хлеще. В следующий раз Колян раздобыл где-то банку пива. Назар так и не понял, как ему удалось. Вроде совсем еще пацан, такому не продадут, старших приятелей нет, а стащить из дома — так хватятся сразу, у них с этим строго. Колян хранил тайну, как Кощей свою смерть, а Назар поудивлялся для порядка, да бросил.

Опасаясь очередного вкусового выкрутаса, Назар только слегка пригубил, язык обмакнул. Катастрофы не случилось, он уже было собрался облегченно вздохнуть, но беда пришла, откуда не ждал — пена хлынула из теплой банки, уделался весь, хоть выжимай. А запах-то сами знаете какой. И еще холодно, весна только-только занялась. Метнулся Назар домой, благо рядом, да только войдя в квартиру и допетрил, что мать дома.

Давненько он себя так мерзко не чувствовал: вроде и в рот-то не взял ни капли, — ну почти, конечно, — а вид как у бомжа последнего, и вонища. Мать молча стояла и смотрела, а Назар глаз отвести не мог, словно его на копье насадили. И стало ему вдруг жутко холодно, аж волосы дыбом и кожа пупырками. И чем сильнее мать хмурилась, тем сильнее холод пробирал.

Так и раскололся Назар, все как есть выложил. Коляна заложил, происшествие посекундно расписал.

— Раздевайся, чего уж теперь, — сказала мать, и улыбнулась. Кривенько так, но без злости.

Озноб как рукой сняло, Назар даже момент не уловил. Просто вдруг стало все как обычно — теплый дом, заботливая мать, замызганный, но прощенный сын.

Потом, конечно, начал понимать, что все эти ощущения возникали не просто так. И до того не просто, что как только он это понял, сразу зарекся пытаться кому-нибудь объяснять.

Причем, одно из этих ощущений как раз и убедило его, что не стоит пытаться.

Проснулся он как-то несколько дней спустя, а из кухни уже завтраком пахнет — хлебом из тостера, кофе. Кое-как умылся, прыгнул за стол и давай бутерброд сооружать. Мать какао предлагает, а когда он отказывался-то? Поставила перед ним кружку. Ароматная, паром исходит, тепло так и струится. Назар чуть отвлекся, уж больно бутерброд многоэтажный выходил, а когда руку к кружке наконец протянул, чуть со стула не слетел.

Молочная пенка уже успела затянуть поверхность, и все бы ничего, да вот только видит Назар, что она синего цвета. Он глазами-то стрельнул — мать улыбается, ждет, когда сын лакомство любимое пить будет. А у него рука будто упёрлась во что-то, не может взять, хоть ты тресни. И во рту привкус нехороший. И пониже спины — чешется. И надо бы сказать что-то, а слова не идут.

Кое-как выдавил:

— Мам, а чего это с молоком?

— Нормально все, — говорит, — а в чем дело?

И тут словно надоумил кто:

— Плохое молоко, — отвечает Назар.

Мать, не долго думая, взяла, да и проверила дату на пакете — точно, просроченное. Вылила в раковину тут же, конечно. Смотрит на Назара, недоумевает:

— А как ты догадался?

Назар рот открыл, а сказать и нечего. Не про синюю же пленку, не про зуд в заднице? Это же полный бред, если подумать.

— Почувствовал просто что-то, — ляпнул он.

Мать только хмыкнула, а что тут скажешь?

С тех пор и пошло по нескольку раз в день. Чуть что не ладно, у Назара что-то начинает бунтовать внутри. И никакой системы, что удивительно.

Спросил он у матери, купила ли она уже подарок ему на день рождения. А она отвечает с серьезным видом:

— Рано еще, куда ты торопишься?

А Назар чувствует вдруг, что воздух будто карамелью пропитан, сладкий туман так в ноздри и тычется. И ведь нечему так пахнуть в доме, а запах жутко настойчивый, самый что ни на есть реальный. Тут и догадался Назар, что это ее слова так пахнут.

Сначала догадался, а потом опомнился: что за ерунда в голову лезет? Не могут же слова пахнуть! Но если пахнут, да еще приятно, то что это значит? А то, что скрывает она что-то, но это что-то — хорошее.

«Значит, купила», — решил Назар и хитренько улыбнулся. Мать, конечно, не проговорилась, ну да и не больно-то теперь ему это было нужно. Он ведь уже знал ответ.

А вот сейчас Назару страшно. Стоит он, якобы греется на крыльце, но точно гигантская жаба лапой его лицо ощупывает. Мерзкое, скользкое, холодное прикосновение. И слабость в ногах — еле удается стоять прямо. А глаза закрыты, потому что видеть мутный фиолетовый туман как раз там, куда ему нужно бы сейчас идти, уже совсем нет никакой мочи. Нос уже чешется от запаха перегретого машинного масла, но это терпимо, а противный, ехидный смех, назойливо лезущий в уши, иначе как издевательством не назвать.

«Атака по всем фронтам», — думает Назар и еще сильнее зажмуривается, кулаки сжимает до хруста.

«Прихожу домой, звоню в психушку», — мелькает мысль, но Назар старается ее отогнать.

«Сейчас все пройдет», — убеждает он себя, но лучше не становится.

«Нужно что-то делать, — взывает его разум. — Не могу же я тут стоять до вечера?»

«Дома всяко спокойнее, — заманивает он себя. — Идти недалеко. Запереться, голову под подушку, одеяло сверху, плеер в уши, жевачку в рот, и не шелохнуться».

Сценарий кажется ему неплохим, Назар даже замечает, что дрожь в коленях слегка ослабла.

Он приоткрывает один глаз и максимально непринужденной походкой спускается с крыльца. Фиолетовая муть будто тянется к нему, хочет заглотить разом. Он погружается в туманные разводы, идет медленно, как ночью по темной улице, ловит очертания домов, силуэты людей и машин.

Справа проплывает черное жерло подворотни, веет сыростью. Из тумана высовывается рука, хватает Назара за плечо и тащит в темноту. От неожиданности он открывает и второй глаз, руки выпархивают из карманов, чтобы удержать равновесие. Его тащат дальше, на ватных ногах он чуть держится, едва не падает, но его хватают за ворот и прижимают к холодной каменной стене. Из сумрака выдвигается ухмыляющееся лицо:

— Что тут забыл, ты, мелочь? — судя по голосу, старшеклассник. Что-то знакомое слышится Назару в его речи, даже сквозь шелест ехидного смеха в ушах.

— Где я? — срывается с языка, и только потом Назар понимает, что вопрос самый дурацкий из всех, что могли прийти ему в голову.

Мрак подворотни взрывается смехом в несколько глоток — тут явно прячется целая банда.

— Уже не важно, — хамским тоном заявляет тот, первый.

— Ты не бойся, мы тебя не больно зарежем, — говорит кто-то справа, и следует очередной взрыв хохота.

Назар начинает медленно сползать по стене, его тянет, будто магнитом. Его вздергивают за ворот, затылок больно прикладывается о битую штукатурку. Это приводит к неожиданному эффекту — туман рассеивается, но лица хулиганов вдруг наливаются глубоким красным светом, как уголья, Назар чувствует жар на лице.

Ближайшее пылающее пятно дергается навстречу, в правую скулу врезается кулак. Затылок бьется о стену, двойной заряд боли застилает белой пеленой глаза. Уши забивает нестройный гогот. У кого-то из них ломается голос, он пускает петуха — не настолько-то они его и старше. Назару становится еще противнее, он так беззащитен, что готов растечься в кисель.

Неожиданно он чувствует щекотку на кончике носа, словно муха села. Дергает головой, чтобы прогнать. Тут же левую щеку обдувает ветерком, в стену около уха бьет кулак. Подворотня оглашается диким криком пострадавшего хулигана. Назара снова хватают и валят на землю, навстречу ботинкам и кроссовкам. После первого удара он теряет сознание.

Кто может понять, что мы чувствуем? Можем ли мы вообще быть уверенными, что другие люди чувствуют то же самое, что и мы? Мы не телепаты, чтобы передавать эмоции во всей их незамутненной четкости. Нет, нам надо сформулировать фразу, слепить корявые слова из звуков, сделать так, чтобы их кто-то услышал. И мы никогда не можем быть уверенными, что услышанное будет понято именно так, как мы хотели. Что в голове слушателя родится тот же самый смысл, который мы старались вложить в произносимые слова.

Назар лежит пластом на кровати в своей комнате. Лицо пылает, глаз заплыл, во рту железная кислятина. Скула саднит, ребра ноют, на затылке шишка, словно теннисный мяч застрял.

Ничего удивительного нет в том, что Назару ни с кем не хочется разговаривать после происшествия. Ему и без разговоров кажется, что силы на исходе, словно утекают в бездонную пропасть. Зачем же еще тратить нервы на попытки объяснить случившееся?

Он настолько подавлен жалостью к самому себе, что нет даже сил сопротивляться течению мыслей. Он хочет умереть — мгновенно и безболезненно. Он ощущает себя полнейшим ничтожеством. Еще бы: умудриться повернуть в противоположную сторону, угодить в соседний квартал, да еще и сразу нарваться на хулиганье. Рассказать кому — не поверят. Колян — тем более.

Да и о чем рассказывать? Подумайте сами, как будет звучать его рассказ об этих галлюцинациях, захвативших все органы чувств сразу? Скажут, что совсем ему голову отшибло, и пропишут постельный режим. Уж на оправдание все это ну никак не тянет.

С идеей о санитарах Назар решает пока повременить — успеется всегда, а усугублять сейчас ситуацию очень не хочется.

Деликатный стук в дверь. Назар издает нечленораздельный, мычащий звук, который можно интерпретировать сотней способов, от «скорее на помощь, мне плохо» до «уйдите все прочь, без вас тошно». Отец выбирает средний вариант. Зачем-то стараясь не шуметь, он осторожно проходит в дверь, садится на стул в двух шагах от кровати.

— Жив, Супермен? — очень серьезным тоном спрашивает он.

Назар мычит и закрывает глаза. Однако отгородиться от реальности это не помогает.

— Супергерои не сдаются при первом поражении.

Назар начинает слышать легкое щебетание птиц. Кислятины во рту становится меньше. Назар отмечает перемену к лучшему в своем состоянии, но хмурится — непонятные эффекты продолжаются, а смысла по-прежнему ни на грош. Он опасается, что снова все пойдет в разнос.

— Из хулиганов редко вырастают хорошие люди, — отец усмехается. — Мне в детстве тоже доставалось, и я стал не таким уж плохим человеком. Как ты думаешь?

Комнату заливает яркий солнечный свет. Назар издает стон и сам не знает, то ли от боли в глазах, то ли от отцовских слов. Как-то не очень хочется ему думать, что чтобы вырасти хорошим человеком, надо обязательно быть в детстве побитым.

— И как мне теперь в школу идти? — горько усмехается Назар.

Распухший нос и заплывший глаз и впрямь не похожи на украшения.

— Синяки заживают, а вот правильные выводы остаются навсегда, — говорит отец.

Отец любит рассуждать логично. Это придает уверенность, помогает лишний раз убедиться в своей правоте. Он вспоминает себя, пытавшегося вот так же осмыслить внезапно открывшуюся несправедливость жизни, ему становится жаль Назара.

Назар ощущает волны тепла, идущие от отца. Это приятное чувство вдруг наводит его на мысль, что отец-то, похоже, действительно понимает, что с ним творится. Вот ведь как: в назаровской теории о всеобщем непонимании намечается трещина. Ему вспоминается жаркий полдень на даче, ленивое безделье, солнце, прогретый газон, ветви яблони, бросающие резную тень на скамью, стоящую у самых корней.

— Солнечно, — говорит он.

Отец бросает взгляд в окно, на серые тучи, так точно сочетающиеся с подавленным видом Назара. Удивленно вскидывает бровь:

— Хм.

— А ты не чувствуешь? — вдруг решает напрямую спросить Назар.

— Что именно?

— Тепло и свет, — Назар открывает глаза. Комната окрашена в желтые тона, обои колышутся в легком мареве.

Отец встает, подходит, кладет руку на лоб Назара. Он ожидает обнаружить любые признаки болезни, но уж точно не совершенно обычную температуру и сухость.

— Спать хочешь?

От света и тепла у Назара и впрямь слипаются глаза. Ему приходит в голову, что лучше, наверное, прекратить этот разговор. Зря он сболтнул про тепло, еще одна напрасная попытка.

— Ага, — кивает он и закрывает глаза, в которые уже словно песка насыпали.

— Завтра будет лучше, — говорит отец. Он идет к двери, оглядывается, аккуратно притворяет ее за собой.

Тепло и свет еще некоторое время давят на Назара, но постепенно сходят на нет, ему становится спокойно, темно и уютно. Он поворачивается к стене и засыпает. И даже шишка на затылке болит теперь не так сильно.

В этот раз Назару приснилось, что он некое странное существо — снаружи человек, а внутри — как-то совсем по-иному все закручено, непонятные связи, загадочные органы и реакции.

С присущей ему мальчишеской безапелляционностью Назар назвал себя мутантом и сразу ощутил прилив гордости. Мутант — звучит круто.

Во сне Назар слушал ртом, нюхал руками, говорил глазами, а носом пришлось ощупывать все вокруг.

Проснувшись, долго приходил в себя — остатки сна все никак не отпускали.

С минуты на минуту прозвенит звонок, начнется годовая контрольная. Назар стоит перед дверью класса и пялится невидящими глазами в учебник. Учебник на ощупь влажный и липкий, пахнет медом. Назар изо всех сил пытается убедить себя, что это хороший знак — мед он любит, значит, ничего особенно страшного произойти не должно. Оказался же он прав тогда, когда по запаху решил, что мать уже купила подарок. Только вот живот начинает урчать, откликаясь на аромат, и Назар очень надеется, что никто не услышит этих позорных звуков.

Открыли класс. Тамара Ивановна объявляет — сумки в угол, чтобы не списали, сесть всем как скажет, чтобы не сговорились, в туалет не пустит, последний шанс сходить только что у всех был. А Назару чуть ли не смешно, настолько он поверил в благополучный исход.

Расселись в указанном порядке. С Назаром учительница Светку посадила. Колян, бедняга, совсем расстроился, явно лелеял какие-то планы, да не судьба. Смотрит Назар на соседку, а она спокойно так листочки раскладывает, словно ей все ни по чем.

«Светка точно списывать не будет, — думает Назар. — И мне не даст, Тамара Ивановна все рассчитала». А у самого в ушах тихонечко морской прибой шелестит, и мысли ему подражают, неспешно текут, без суеты.

Давно Назар с девчонкой не сидел за одной партой. Всё как-то они с Коляном умудрялись вместе усесться, их уже по отдельности иногда и не воспринимали. Косится он на Светку, любопытно же, на перемене ведь так просто не подойдешь — вечно с подружками хихикают.

Тамара Ивановна задания раздает, в сотый раз про списывание талдычит — пунктик у нее такой. А Назар замечает, что прибой все тише шепчет, уже почти совсем стих. Удивленно озирается вокруг: неужели само собой прошло? Или может быть сейчас вылезет что-то необычное, но в другом месте?

И тут же получает затрещину:

— Не вертись! — Тамара Ивановна как раз рядом. — Ишь, смотрит уже, выискивает!

— Да что вы, Тамара Ивановна, — надувает щеки Назар. — Больно надо мне…

— Это мы еще поглядим, — ворчит учительница и проходит дальше.

Назар все больше удивляется: все чувства действуют как обычно. То есть не как обычно в последнее время, а как обычно раньше. Назар не так давно уже разделил жизнь на «до» и «после», а теперь словно всем телом ощущает эту разницу.

В голове прояснилось. Учительница еще не успела все до конца объяснить, а Назар уже чиркает на листке, решает задачу. Пишет и сам себе не верит, до чего все гладко выходит. Всю бумагу исписал, даже еще попросил, такие подробные пояснения получаются!

Улучил секунду, глянул на Светку: та тоже пишет, глаза прищурила, сосредоточилась. «Этак мы первые сдадим», — прикидывает Назар, и тут же отмечает про себя новый, необычный смысл, промелькнувший в слове «мы». Чтобы не отвлекаться, рванулся доделывать работу. Захотелось вообще самым первым стать.

Успел. Перед всем классом прошелся к столу и положил листки перед учительницей. Тамара Ивановна недоверчиво ухмыляется, но берет, склоняется над ними.

Назар выхватывает сумку из кучи в углу, гордо шествует к двери, выходит из класса. Он не только хочет покрасоваться, хотя куда же без этого. Он хочет успеть насладиться легкой, тихой мелодией, которая тихонько проникла в уши, когда он шел к учительскому столу.

Чем дальше он отходил от своей парты, тем громче играла музыка. Совершенно не похоже на недавние издевательские приступы галлюцинаций, просто мелодия, идеально совпадающая с настроением. Такой момент надо ловить, надо держать, пока не улетучился.

Назар выходит на крыльцо. Урок еще не закончился, тут никого. Он стоит, задрав голову, греет щеки на солнце и ощущает, как постепенно забывается тот страх, что терзал его здесь же пару дней назад. Словно бы не было никаких перемен в его самочувствии — картина мира цельная и знакомая, только музыка играет, но можно представить, что она где-то снаружи, и совсем станет хорошо.

«Жить можно, — думает он. — Так — жить можно».

— Привет, Назар, — говорит Светка на следующий день, проходя мимо.

Он только кивает и оторопело смотрит ей в след, но она не оборачивается. Что за выражение было у нее на лице?

Когда она заходит за угол и скрывается из виду, Назар чувствует, что лениво лежит на мягкой, речной волне, а течение осторожно несет его вперед. Туда, куда только что ушла Светка.

«Что это еще за новости?» — думает Назар.

Он не рискует последовать за течением, но понимает, что надо постараться разобраться во всем как можно быстрее.

Не так уж и умен Назар, чтобы пытаться выводить какие-то теории из происходящего с ним. Подумаешь, написал контрольную на отлично! Это не повод сразу стать великим мыслителем и начать одним махом разбираться в житейских проблемах.

Впрочем, вариантов для выбора у него тоже особо никаких нет: либо он поймет, что с ним творится, либо нет. В первом случае у него есть шанс как-то воспользоваться ситуацией, а во втором… Тут даже опыта Назара хватает, чтобы догадаться о возможных последствиях.

До сих пор у него не было зацепки, чтобы найти подход к решению загадки. Теперь ему кажется, что он что-то нащупал. Все, что происходило с его чувствами до вчерашнего дня, иначе как бардаком не назовешь. Было от чего испугаться или удариться в панику.

А вот со вчерашнего дня, с того момента, как принялся за контрольную, Назар стал замечать странные вещи. Предчувствие насчет контрольной оправдалось, это во-первых. А во-вторых, и это еще интереснее и непонятнее, буйство ощущений заметно идет на спад, когда Светка оказывается поблизости. Сегодня он еще раз это проверил, а два раза — это уже похоже на закономерность.

Назар решает поставить последний эксперимент. Он подождет Светку после уроков и проводит до дома. За такое время должен успеть убедиться окончательно. И пусть пацаны думают, что хотят. Сейчас для него нет дела важнее. Иначе просто не понятно, как дальше жить.

После уроков Назар спускался на первый этаж школы с таким трудом, точно постепенно входил все глубже и глубже в болото. Ноги передвигались едва-едва, словно шел уже по пояс в вязкой жиже. Будто что-то его предупреждало, чтобы он не торопился. Стало холоднее, по спине пробежали мурашки.

Выйдя из двери, выдохся окончательно. Сумел только к перилам на крыльце привалиться, да так и застыл, досадуя, что все началось раньше, чем ожидал. Попробовал разобраться, к чему это все может быть, но ничего путного не придумал — не успел.

За дверью послышался топот, створки распахнулись, выбежала стайка девчонок. Словно мелкие рыбешки проскользнули они мимо стоящих на крыльце старшеклассников, скатились во двор и, звонко хохоча, побежали за ворота.

Назар только взглядом проводил — шутка ли, пытаться догнать после такого заплыва? Нашел среди ускользающих фигурок Светкину, зацепился глазами, чтобы заметить, куда пойдет. Неожиданно усталость стала улетучиваться. Назар ожил, поплелся следом. Все мысли — только бы успеть догнать. Ведь есть какая-то связь, стало же полегче, когда увидел ее!

Сначала по пояс, потом по колено, потом по щиколотку. Вот болото уже осталось позади, Назар идет посуху, согревается, пытается что-то напевать. Он ищет ее среди идущих впереди, боится, что мог свернуть не туда.

Наконец замечает ее, но Светка идет с подружкой, остальные разбежались по домам. Назара охватывает нерешительность, он надеялся, что подойдет к ней, когда она будет одна. Он решает все равно идти за ними — вдруг повезет, и окажется, что они не живут в одном доме, в одном подъезде? Тогда можно и подойти.

Через пару кварталов обнаружился небольшой пустырь. Многоэтажка стоит чуть в глубине, перед домом — пространство, засаженное редкими деревцами, изъезженное машинами, которые разве что друг на друга не паркуются, укатали землю так, что трава не растет. Тут и там — уродливые короба гаражей-ракушек. Они образуют лабиринт, через который нужно пройти тем, кто срезает путь через пустырь.

Светка прощается с подругой и сворачивает к этому дому. Назар облегченно вздыхает и готовится к решающему рывку. Догнать Светку теперь не составит труда, главное — не заблудиться среди гаражей и машин.

Он делает пару шагов, начинает ускоряться, но тут же останавливается как вкопанный. Дом исчез. Ему видится пустошь, загроможденная огромными, серыми, покрытыми рыжим лишаем валунами. Среди валунов крутым шишковатым горбом вздымается спина огромной твари — то ли дракона, то ли динозавра.

Однако нашему герою не до тонкостей распознавания видов. Он не знает, бежать ли в панике от чудовища, или расхохотаться до слез при виде тщетных попыток гиганта устроить засаду среди небольших по сравнению с ним камешков. Как кот, готовящийся к прыжку на мышь, подбирает под себя задние лапы и приподнимает зад, но для мыши он заслоняет полнеба и все его ухищрения напрасны.

Назар склоняется к рациональному объяснению. Таких тварей не существует, это все происки его загадочного нервного расстройства. Значит, нужно воспринимать картину как аллегорическое изображение какой-то другой ситуации. Такой, которая одновременно и пугает, и выглядит глупо. Назар понимает, что в ту сторону только что ушла Светка, а значит, ей может угрожать что-то. Пусть и не опасное по большому счету, но неприятное.

Назар срывается с места и бежит догонять. Проскакивает в проход между гаражами, оказывается на пустой проплешине, испещренной автомобильным следами в засохшей грязи. У дальнего конца — Светка и несколько парней постарше.

— Эй, малявка, дай рюкзак понести! — хамски улыбаясь до ушей, говорит один из них. Два других загораживают путь к дому так, что Светке не проскользнуть.

— Отстань, Витька! — звонко кричит Светка.

Правильно делает: чтобы слышно подальше было, да и имя хулигана сразу произносит, чтобы стало еще понятнее. Значит, это местные, не первый раз сталкиваются.

Назару, однако, от этого не легче. Он сбавляет ход, но уже понимает, что незамеченным ему не остаться. Он стоит на пустом пространстве, назад уже не отступить, а хулиганы, конечно же, его уже заметили. Он тоже замечает перебинтованный кулак Витьки. Сразу вспоминается удар по стене у самого уха, там, в подворотне, и озлобленные крики.

— Вот это номер! — восклицает Витька. Внимание хулиганов полностью переключается на Назара.

Светка и тут не мешкает, юркает между теми двумя, что не давали пройти, и скрывается за дальним гаражом.

Назару даже некогда обрадоваться, что с ней теперь все нормально. Он замечает, как лица хулиганов снова превращаются к пылающие угли, а по спине начинает струиться холодок.

«Интересно, — думает Назар, — а если меня побьют дважды, я вырасту в два раза более хорошим человеком?». В минуту опасности людям часто приходят в голову поразительно неуместные мысли.

Дракон о трех головах выпрямляется за валуном, встает на дыбы и радушно улыбается в три клыкастые пасти. Средняя спрашивает:

— Что-то осталось непонятно?

Разговаривать с драконом Назару кажется уже совсем излишним. Он просто поворачивается и дает дёру. Все-таки остатки благоразумия еще теплятся на самом донышке.

Дракон бросается следом, Назар слышит, как тот шумно втягивает воздух, и тут же классифицирует тварь как огнедышащую. Силясь не зажмуриться от страха, Назар опрометью влетает обратно в проход между ракушек-валунов.

Со спины стремительно приближается что-то жаркое. Назар подпрыгивает, в надежде пропустить огненный плевок под собой. Вероятно, это ему удается: жар слабеет, мальчик бежит дальше.

Мгновением спустя его настигает вопль боли. Назар поворачивается и видит, что один из хулиганов прыгает на одной ноге. Вторая поджата к животу, руками он держится за лыжный ботинок. Нет, это не лыжа — еще через мгновение Назар различает, что это короткая доска. Гвоздь впился в подошву кроссовка, и, судя по истошным воплям бедолаги, проник гораздо глубже.

Дракон ревет как реактивный самолет. Подпрыгивая и путаясь в лапах, он вновь пускается в погоню. Но голов у него уже две. Назара это, впрочем, не радует. Две головы в два раза хуже, чем ни одной.

Окружающий мир меняется со скоростью музыкального клипа. Назару снова холодно, вокруг — снежная пустыня, ледяные надолбы и тонкий речной лед под ногами. Назар надеется, что его веса не хватит, чтобы проломить лед и провалиться. Но есть еще и полыньи, черными дырами бросающиеся в ноги, а туда наступать Назару никак нельзя.

Он огибает ледяные вывороты, скользит по подтаявшей корке. Сзади слышен треск и стук обломков — монстр ломится следом, задевая тушей хрупкие глыбы. Назар перепрыгивает очередной черный провал, в котором ему мерещится уже не вода, а космическая бездна.

Слышится грохот, плеск, скрежет когтей. Рев дракона оглушает. Назар бросает взгляд через плечо, он примерно догадывается, что там может быть — еще одним преследователем меньше. Но что случилось на самом деле?

Назара преследует один Витька. Позади него в земле зияет круглое отверстие, по краям лежат обломки фанерного листа, иссохшего и трухлявого после пережитой зимы. Из отверстия доносятся возмущенные вопли, разбирать которые Назару уже не интересно.

Теперь это уже не дракон. Теперь вокруг не скопище ледяных обломков. Назар окружают джунгли, впереди — узкая тропка, усыпанная опавшей листвой, с торчащими выгибами корней и извивающимися плетьми лиан.

Назара настигает тигр. Он натужно сопит, не тратит силы на рычание, мягко взлетает и приземляется, лишь чуть слышно шелестит труха под его весом.

Назару нужен последний шанс. Он видит впереди, среди стволов, проблеск пустого пространства. Оттуда тянет свежестью и влагой, оттуда доносится плеск воды. Назар понимает, что его спасение — прыжок в воду. Он несется как лань, перелетая коренья и камни, касается земли лишь на краткий миг. Он почти невесом.

Слышится позади резкий, как кашель, выдох, за которым следует глухой удар по железу чем-то тяжелым, но мягким.

Назар выскакивает на берег небольшой заводи. Чуть поодаль стоит Светка и удивленно смотрит на Назара. Картина джунглей рвется клочками, рассеивается, тает. Назар стоит на той же площадке между гаражей, откуда началось его бегство.

Он слышит стон, поворачивается. Витька лежит у стены гаража. Нога обвита петлей кабеля, торчащего из земли. На металлическом листе обшивки оплывает кровавый потек, лицо Витьки разбито, он закрывается руками и мычит.

Назар стремительно возвращается в реальность. Теперь он окончательно убежден, что присутствие Светки и есть тому причина. Но потрясение еще владеет его сознанием, Назар словно пытается собрать осколки, выпавшие из калейдоскопа. Он понимает, что странным образом вновь взбесившиеся органы чувств на этот раз оказали ему неоценимую помощь. Иначе ему ни за что не уйти от трех хулиганов на их территории.

Светка делает шаг навстречу. Она растеряна, переводит взгляд то на Назара, то на Витьку. Из-за гаражей доносятся стоны и причитания двух других парней.

Назар изучает ее веснушчатое личико. Оно больше не испуганное, на нем проявляется интерес, голубые глаза загораются любопытством.

— Назар? Ты что тут делаешь?

Мысли Назара кристально чисты. Он впитывает как губка запахи и звуки окружающего мира, радуясь их привычности и типичности. Он хочет, чтобы так теперь было всегда.

— Мы должны быть вместе.

Произнеся эти слова, Назар кажется себе теперь чудовищно взрослым, лет на пять старше, не меньше.

— С какой стати? — недоумевает Светка, но глазами стреляет в сторону Витьки. Назар видит, что она пытается понять, как это все у него получилось.

Он догадывается, что не только она нужна ему. Он чувствует себя ее защитником и помощником. Он вспоминает значение слова «мы».

Он гордится тем, как воспользовался своей странной способностью. Но сможет ли он когда-нибудь объяснить ей?

И тогда он просто говорит:

— У меня чутьё.

Надо же с чего-то начинать жить?

2007 г.

О ней

Когда в мрачных и ледяных подземельях он крался, обдирая до крови плечи о камни… Когда, услышав булькающее дыхание мерзкой твари, волочащей хвост по бугристому граниту, он встал на изготовку и сжал мертвой хваткой топорище… Когда каждый мускул напрягся пружиной, зрачки ловили отблески чешуи в мерцании светящегося лишая… Когда оставалось мгновение до вздоха, до взмаха, до хруста… Он подумал о ней, а тварь прыгнула первой.

— Ладно, еще раз…

Когда глаза рыскали по пульсирующей огнями панели, считывали команды и импульсы с такой скоростью, что казалось, будто он знает заранее, что высветит индикатор… Когда перегрузка плющила мышцы и скручивала кости, а пласткань пилотского кресла трещала по швам под отяжелевшим телом… Когда в перекрестие, истерично виляя кормой, ввалился ошалевший от смертельного танца цурупянин, выжимая последние капли тяги из трилитиевых маневровых… Когда он ощутил пьянящий запах превосходства и позволил врагу развернуться — пусть видит свою гибель! — едва уловимо касаясь ребристой гашетки… Он подумал о ней, а враг выстрелил первым.

— Ладно, еще раз…

Когда левая нога давила педаль тормоза, словно стремясь расплющить о кузов, а правая — ювелирно дозировала подачу топлива, чтобы пройти поворот на грани фола, срываясь внешним колесом с обочины, пуская веер гравия в стволы вековых сосен… Когда на апексе впереди мелькнул спойлер, сверкая красным номером экипажа соперников… Когда штурман вопил, разрывая мембраны наушников — «Правый, сто десять!»… Когда прямоток захлебывался отсечкой, пульсируя огнем недогоревшего топлива, словно эхо сердцебиения… Когда поворот раскрылся, и он увидел, что лидер ошибся — камень сбил траекторию, можно проскочить… Он подумал о ней, а нога соскользнула с педали.

— Ладно, еще раз…

Когда дождь заливал сплошным потоком лицо, бровь онемела на окуляре оптики, а руки начали дрожать под тяжестью винтореза, который надо держать на весу, потому что не было упора в этом укрытии… Когда глаза резало, потому что он не моргал уже 2 минуты, боясь выпустить силуэт из вида… Когда траектория была просчитана, дыхание остановилось, а палец потянул курок — нежно, ласково, словно уговаривая, — он вспомнил о ней, а оружие дало осечку.

— Неудачный день какой-то, все время проигрываю, — сказал он коллеге, сидящему за столом справа. — Пойду я домой, — добавил, выключая компьютер, и, в который раз уже,… подумал о ней.

2009 г.

Улетай!

Жаркое солнце плавило асфальт. Колян сидел на корточках рядом со своим барахлом и смотрел вдоль пыльной обочины. Ленивый ветер едва шевелил травинку в уголке рта.

В зыбком мареве, где трасса переваливала за холм, показалась черная точка. Колян хлопнул по коленям, деловито поднялся и оглядел свой товар. Кочерга, три разномастные дверные петли, колокольчик для коровы, веник да лапти, что сплел накануне. Машина приближалась быстро, уже можно было разглядеть, что это джип. Колокольчик вряд ли будет нужен, подумал Колян, а вот лапти… Может быть, повезет. Все же местный колорит.

Машина начала тормозить, и Колян прикинул про себя, с чего начать разговор. Первые слова — это важно. Правильные слова — это дневной заработок.

Джип остановился точно напротив Коляна, и тот увидел в запыленном черном зеркале бокового стекла отражение своей осклабившейся физиономии. Стекло поползло вниз, повеяло кондиционированным воздухом. Колян едва открыл рот, как наружу высунулось широкое мужское лицо и с ходу спросило:

— А ты чего всё ещё здесь?

— А вот лапти… — по инерции начал Колян.

— Какие, к чёрту, лапти? На ракету опоздаешь, давай подвезу!

— Ракету?

— Ракету, ракету! Думаешь, целый год стоять будет? Кончай ваньку валять, поехали.

Тут Колян кое-что вспомнил. Ухмылка перекосила небритое лицо.

— Из телека ракета, что ли? Дык это враки всё! Бабка Матрена из Анисовки рассказывала, что невестка её видела как-то передачу, когда электричество-то ещё было, дык там всё объяснили…

— Враки? — Водитель слегка покраснел. — Ты что, совсем сдурел тут? Сколько времени уже талдычат по всем каналам, показывают, рассказывают… А этим — враки! — Он закатил глаза, не в силах поверить. — Всё, парень, приехали. Последний день сегодня. Ты как хочешь, а я собираюсь успеть.

Стекло начало подниматься.

— А лапти-то? — Колян с надеждой протянул руку.

— Нахрена мне там твои лапти? — возведя очи горе проворчал мужик и отодвинулся.

— Дык что, это правда, что ли? — крикнул Колян в щель закрывающегося окна.

— Конечно правда! — прокричал водитель, — стал бы я тут с тобой трепаться!

Он дал газу, и машина взревела восьмицилиндровым басом, сорвалась с места. Коляна обдало пылью, он зажмурился, а когда развиднелось — джип снова был черной точкой на перевале.

— Вот те на, — сказал Колян.

Через минуту, с рюкзаком на спине, он уже выволакивал из канавы свой еле живой велосипед. До деревни было пять километров короткой дорогой через гусиный овраг. Обычно ей не пользовались — комарьё заедало, но сейчас колеса словно сами покатились в ту сторону.

* * *

Всю дорогу Колян размышлял. Не похож был проезжий на психа. Не чувствовалось вранья в его словах. Его уверенность заставила Коляна вспомнить все, что он когда-либо слышал про ракету. А слышал он мало. В Загорки редко кто заезжал с новостями. А самим узнать было уже трудновато — электричество кончилось еще в прошлом году, аккурат под Новый Год. Из того, что тогда говорили про ракету, даже про несколько ракет, Колян мало что понимал. Сначала говорили про огромную комету, летящую к Земле. Врежется эта комета, и конец всему. Рассказывали, что ученые ищут способы комету взорвать. Но про это в деревне никто ничего не понимал, тут и обсуждать было нечего. Так, поржали над мозгляками и все. Потом показывали кино, где несколько мужиков повезли на ракете бомбу, чтобы ее на комету бросить. Интересное кино было — почти все умерли. Да и кончилось все хорошо, взорвали они ее, спасли мир. Обрадовались тогда деревенские, на все Загорки попойку закатили. Как же — событие! Можно дальше жить.

Потом, помнилось Коляну, кто-то заходил из Анисовки. Может, как раз бабка Матрена и была. Сказывала, что это все выдумка. Что невестка ей говорила, будто придумали все, чтобы кино интересное сделать. Ну, обиделись, конечно. Ишь оно как — дураками всех выставлять! Мы праздновали, от всей души, а оно нате вам — выдумки! Напились, конечно. С горя-то почему бы не напиться? Дело полезное, напряжение снять.

Потом, когда Колян стал барахлишко свое к трассе возить, доставались ему пару раз газеты. Попрошайничать Колян никогда не любил, все честным трудом — лапти сплести, или там, может быть, петлю от двери сарая открутить. А тут когда газету давали проезжие, даже стыдно было брать. Но взял пару раз грех на душу. Читали потом всей деревней. Много там было разного, но вот про ракету… Было ли там про ракету? Вот уж вопрос. Было что-то про тротиловый эквивалент. Смеялись, помнится, до коликов, над этим. Хотя почему — Колян так и не понял. Дед Захар, которого дед еще в войну сапером был, пытался объяснить, что ничего смешного нет, да куда там! Животы болели — ужас! Выпили сразу, конечно, чтобы отпустило.

Но это в первой газете. А во второй? А ведь точно! Было во второй про ракету. Писали, что придумали людей всех на другую планету отправить. Вот так погрузить разом, и фьють! Да… Эта газета, пожалуй, даже посмешнее первой была. Дед Захар-то тут все же сумел вразумить, что никак такое невозможно. Людей на Земле, почитай, миллиард будет — как всех вывезешь? Это тяжесть какая, не поднять. Поверили ему, само собой. Дед Захар ерунды не говорит. В общем, разуверились тогда в газетах. Сказали Коляну, чтобы не брал больше. Он и рад был, уж больно стыдно.

А теперь что получается? Проезжего послушать, так ракета, значит, в райцентре стоит? Да еще и последний день остался? И ведь не похоже, что врет. Страх в глазах Коляну показался даже. Боялся тот опоздать. И человек вроде хороший — помочь предлагал, с собой взять. Это, конечно, глупости — свой велосипед есть, нечего на чужом горбу выезжать. Но задумался Колян крепко.

Если это все правда, то выходит, что прилетит комета. А значит и остальное — долбанет она этим эквивалентом, да так, что до самой Анисовки достанет. Загорки, положим, за холмами, сюда не так-то просто попасть, а бабку Матрену жалко будет — первач у нее на диво хорош. Да и потом, — совсем уже ужас, — а если холмы не спасут?

Вот и выходит, что правильно Колян сделал, что в деревню поехал. Знали ноги, куда педали крутить. Надо же рассказать всем.

* * *

Пока то да сё — уже и ближний плетень показался. Прыгнул Колян с велика, кинул в кусты, да в калитку метнулся.

В пыльном огороде ковырялся тяпкой Иван Иваныч.

— Иваныч, слышь! — с ходу начал Колян. — Ракета-то и впрямь есть!

Мужик оперся на тяпку, прищурился на Коляна против солнца.

— Колян, ты, что ли?

— Ну, а кто ж?

— И чего?

— Говорю, про ракету-то не врали, есть она.

— Которую ракету?

— А ты много их знаешь, что ли? — подколол Колян. — Про ту, про которую в газете читали.

— Да газета твоя знаешь уже где? Вон тама! — сосед кивнул на узкую досчатую кабинку в конце огорода.

— А правда — тута, — Колян постучал по лбу. — Я теперь знаю, проезжий рассказал.

— Поменьше слушай этих бандитов! — ухмыльнулся Иваныч и покачал головой. Был у него пунктик: кто с машиной — тот бандит. Это еще от родителей передалось. Если уж что с детства вбито… Колян даже не обращал внимания.

— Да все уже, некого слушать. Улетят все, как и обещались! — Колян уже начал терять терпение.

— Хех, улетят! — Иваныч махнул тяпкой на горизонт. — Да пусть хоть все провалятся к чертям, воздух чище будет! И так вон, картошка второй год не родится. Не иначе проезжие твои сглазили…

Иваныч начал ворчать что-то, повернулся и ловко вонзил тяпку в борозду.

Колян постоял недолго, поглядел на широкие взмахи, но потом решил, что людей в деревне еще много, надо бы дальше двигать. А к Иванычу можно и потом заглянуть, с подмогой.

* * *

За заброшенной дачей без крыши стояла избушка деда Захара. Вся в лоскутах, но крепкая. Всем миром чинили — уважали деда. Колян верил, что дед Захар поймет, поэтому постарался успокоиться, чтобы говорить серьезно, без спешки.

Деда он нашел на скамейке у крыльца. Лениво попыхивая самокруткой, дед изредка покидывал семечки в гущу стаи воробьев, яростно копошившихся у его ног. Дед был счастлив и любил весь мир. Мир вроде как отвечал тем же.

— Привет, дед Захар, — начал Колян издалека.

Дед медленно выпустил струйку дыма, усмехнулся — морщины заплясали в уголках глаз.

— Всё бегаешь, непутёвый…

— Чой-то я бегаю-то? — обиделся Колян. Себя он давно уже считал самостоятельным человеком, зарабатывающим себе на жизнь. С тех пор как продал цепь от колодца. Нюрка гордилась.

— А то я не слышал, как ты через лес ломился да кустами трещал, — осуждающе сказал дед Захар. — Всю малину небось посбивал.

— Дед, ракета улетает, а ты про малину! — не выдержал Колян.

— Что за ракета? — оживился дед.

— Ну та, про которую мы читали, помнишь?

— А если не помню? — Дед хитро прищурился.

— Да быть того не может, — решительно заявил Колян. — Ты еще сказал тогда, что ракета всех не вывезет.

— Всех-то не вывезет. А кого-то и вывезет. — Довольный своей логикой, дед Захар кивнул.

— Вот, а я о чем? Ракета-то в райцентре стоит. Всех зовут, торопят уже. Мне проезжий сказал.

— А не врёт? — спросил дед таким тоном, словно ему была важнее не ракета, а чтобы чужой человек не врал.

— Не врёт, — заверил Колян. — Даже подвезти предлагал.

— А ты чего, не поехал?

Колян удивленно заморгал.

— Дед, я тут стою, с тобой говорю.

— А может ты вернулся уже, — продолжая щуриться, подметил дед.

Логику деда крыть было нечем. Сразу видно — мудрый человек, пожил на свете. Колян понял, что разговор поворачивает туда, где ему будет неуютно.

— Дед, давай, собирайся. Хорош языком молоть. Ракета ждать не будет.

Дед Захар снова задумчиво втянул дым и бросил семечек воробьям. Солнце щекотало загорелую лысину. Идея полететь на ракете была вполне забавной, но курить на борту, как смутно помнил дед, вроде бы запрещали. Да и воробьи были всё же куда интереснее, тем все эти технические новшества. Дед давно для себя решил, что лучшая техника — это то, что ты рукой можешь в землю воткнуть. Остальное уже перебор.

Колян от нетерпения переминался с ноги на ногу. Ему начало казаться, что дед уже забыл про разговор. Он решил использовать последний аргумент.

— Дед, комета, наверно, не шутка, раз ракета того, вроде как…

— Не, не полечу, — прервал его дед и ласково стряхнул пепел. Воробьи кинулись было, но дед засмеялся и спугнул их. — Ну ты посмотри, что тут у меня, — он развел сухими руками. — Живность, недвижимость. А годов мне уже… Не, не полечу.

— Дед, ну ты ж самый умный тут, и неужели не понимаешь, — Колян умоляюще посмотрел на него.

— М-м-м… — согласился дед Захар. — Не полечу.

— Ух, — процедил Колян сквозь зубы. — Ладно. Я зайду еще.

Он резко развернулся и побежал к калитке. Он совсем не ожидал, что дед откажется, и это его сильно расстроило.

Дед пустил неровное кольцо дыма и проводил его глазами.

— Всё бегаешь, непутёвый… — пробормотал он, когда шаги Коляна стихли за соседским домом.

Ненасытные воробьи подобрались поближе, семечек было еще много. Дед счастливо улыбнулся и кинул новую порцию.

* * *

Колян бежал к Нюрке. С некоторых пор он считал ее своей девушкой. Нюрка не возражала. Выбор в деревне у нее был не велик, а пустой мечтательностью Бог ее крепко обделил. Изба нюркина выглядела самой опрятной в деревне, видно было, что хозяйка она сноровистая. Да и Колян постоянно чем-нибудь помогал — то забор починит, то лужи засыпет. Вот и сейчас, проходя в калитку, Колян вспомнил, как Нюрка широко улыбалась ему, когда он смазывал петли.

— Нюрка! — заорал Колян, подходя к крыльцу.

— Ась! — послышалось из-за дома, со стороны хлева.

Не сбавляя ход, Колян обогнул дом. Нюрка уже выходила из двери, отряхивая колючее сено с передника.

— А я вот прибралась, пока Глашка пасется.

— Ух, что я узнал, Нюрка!

— Продал чего? — перебила она.

— Нет, ничего. Но мужик проезжий такое рассказал, зашатаешься!

— Жалко, нам бы соли купить.

— Короче, ракета-то, оказывается, и впрямь есть! Не врали эти, в газете!

— А то я бы огурцов засолила, да капусты.

— Давай собираться, поедем. Только самое ценное бери, без чего никак. Тебе дольше, ты сразу начинай, а я еще пробегусь, остальным расскажу.

— Без соли-то никак не засолить. А ты не продал. Заначка может есть у тебя? А то огурцы пропадут.

Колян понял, что разговор не клеится. Такое бывало, он даже привык постепенно, но сейчас дело было самое важное, и отступать нельзя.

— Слушай, — он взял ее за пухлую руку. — Комета, помнишь?

Нюрка кивнула.

— Ракета, помнишь?

Нюрка кивнула.

— Так вот, это всё правда. Мы, дураки, не поверили, а это — правда. Так что надо собираться. Я тебя тут не оставлю, раз такое дело. В райцентр надо, и побыстрее. Они ждать не будут.

— Только к вечеру возвращайся, а то Глашка что-то беспокойная, поможешь мне, — сказала Нюрка, строго глядя Коляну в глаза.

Колян зажмурился, пытаясь срочно найти правильные слова.

— В райцентр мы вместе поедем. Я и других позову. Ты собираться начинай, а я позову. Мне еще самому вещи взять надо, так что поторопись.

Убедительнее этого Колян в своей жизни ничего не говорил.

— А кто ж за Глашкой проследит? Нормально придумал — вместе в райцентр! — Нюрка всплеснула руками.

Осуждающий тон сразу дал Коляну понять, что разговор так просто не закончится. Колян решил, что нужно придумать какой-то другой способ ее убедить.

— Так. Хорошо. Вот как мы сделаем. Я поеду туда сразу, прямо сейчас. Сам, один. И всё узнаю. Но когда я вернусь, ты уже соберешься, и мы вместе поедем. Я всё расскажу, и тебе, и остальным, и даже привезу что-нибудь, чтобы вы поверили. Договорились?

Нюркины глаза озарились счастьем.

— Коляшка мой, какой ты молодец! Хозяйственный! Главное — соли купи. А то знаю тебя, поедешь вот так, языком зацепишься на рынке, и жди тебя потом до ночи.

Соль. Ага. Там ракета, а тут — огурцы. Что-то сильно сжалось в груди Коляна. Он постарался глубоко вдохнуть, улыбнулся деревянными губами, отпустил нюркину руку и, не оглядываясь, пошел к калитке. Огурцы он всегда ненавидел. С детства еще.

Гордая Нюрка улыбнулась ему вслед и вернулась в хлев.

* * *

Белое солнце упрямо висело в зените. Стиснув зубы и щурясь от горячего воздуха, Колян размеренно крутил педали. Пыльная ухабистая дорога вела к райцентру напрямик, через холмистые поля. Это здорово сокращало путь деревенским, не нужно было давать большой крюк по воняющей асфальтом трассе.

Позади осталась Анисовка, внеся в мысли Коляна изрядные сомнения. Поначалу злость кипела, заставляла вспоминать все последние бесполезные разговоры. Колян прикидывал и так, и эдак, что же он сказал неправильно, что никто не решился поехать с ним. Но доехав до Анисовки, он обнаружил мирно пасущихся коров, огородника на окраине — точную копию Иваныча, увидел ругающихся баб, возле которых ползали босоногие мальчишки, и эта привычная картина несколько остудила его пыл.

Это что же, думал Колян, всё идет своим чередом? Нашим я хоть попытался сказать, а эти и не знают ничего. И ведь всех не объедешь, не успеешь. А может быть это и правильно — жить как живешь, корову пасти, мужика шпынять? К чему эти все ракеты-кометы? Да и что толку с этой кометы — Земля, чай, не расколется, чтобы панику поднимать.

Обдумывал Колян то с одной стороны, то с другой, да всё никак ответа не находил. Не получалось решить для себя, как правильно. Так незаметно доехал до леса, его пересечь — там и райцентр. Спасительная тень укрыла Коляна, но тут уже другая напасть появилась — комары. Поднажал он, помчался, обгоняя их стаи, подпрыгивая на корнях.

А ракету ведь не зря построили, продолжал размышлять Колян. Это же какие деньги! А если дед Захар прав, и ракета даже не одна? Просто так не стали бы строить, значит угроза и впрямь есть. Но тогда выходит, что мы дураки все. Ухмыляющееся лицо деда всплыло в памяти, и Колян тряхнул головой — нет, с чего это нам дураками быть? С другой стороны дед же поверил, а лететь не захотел совсем не потому что дурак. Ну так дураков от умных отделять — еще постараться надо, подумал Колян. На это совсем уже никакого времени не хватит. Тут уж быстро решать надо — летишь, не летишь. Проверить-то все-таки стоит, есть там ракета или нет. А вдруг проезжий тот как раз дурак и есть, вот я его и определю. Но тогда получится, что и дед… Колян даже охнул в сердцах — до чего сложная проблема, ни так не сдается, ни сяк.

Лес поредел, в просветах стали видны дома вдалеке. Райцентр был не то чтобы городом, но несколько квартирных домов вокруг центральной площади стояли. Остальные были так — уже и не избы, но и этажей всего по одному-два.

Колян выехал из леса и решительно устремился к магазинчику на окраине. Это было самое популярное место у деревенских. Кроме как в магазин, ездить сюда было незачем, а этот был ближайший. Что там дальше в райцентре творилось, редко кто интересовался. Люди там были уже какие-то не свои, непростые. У них в домах даже электричество еще было, поэтому говорили они по большей части на малопонятном языке теленовостей и телешоу, и удовольствия от общения с ними было мало. Палыч, хозяин магазина, напротив, с деревенскими был приветлив, всегда находил тему для разговора, поскольку слухов за рабочий день набирался под завязку.

Заодно и про эту чертову соль спрошу, подумал Колян.

* * *

Стоя на табуретке, хозяин магазина копался на верхней полке.

— О, Колян! Давненько, давненько…

Он спрыгнул на пол и бросил на прилавок тяжелый пыльный сверток.

Только теперь Колян осмотрелся и удивленно вскинул брови. Полки были почти пусты.

— А, до тебя тоже дошло! — воскликнул Палыч.

— Чего дошло? — растерялся Колян.

— Да-а-а. Медленно, но верно. Как и говорили, до всех дойдет. Да не все успеют. Потом-то поздно будет думать. А тебе чего приспичило, в дорогу запастись решил? Так нету ничего уже.

— Палыч, ты о чем, вообще?

Палыч вздохнул и оперся руками на прилавок, нависая над свёртком. Его взгляд вдруг потяжелел, и Коляну стало неуютно.

— Я — о ракете. А ты о чем?

— Так и я о ракете! — Коляна вдруг прорвало. — Проезжий всё рассказал, ракета — правда!

— А ты сомневался, что ли? — Палыч продолжал смотреть в упор. — Ну так и правильно, дело-то не простое.

— Я? Ну-у-у…

— То есть ты из ваших один такой шустрый? — В голосе Палыча промелькнули нотки надежды, что совсем запутало Коляна. Но Палыч тут же грузно сел на табурет, уронил руки на колени и сказал, уже с подозрением: — Ты им хоть рассказал?

— Конечно, рассказал, Палыч. Дык они же не верят… Да и я вот тут, ехал когда, всё думал и думал… Странно выходит. С одной стороны — правда, а с другой стороны, как-то оно получается не того…

— Мда.

Палыч взял свёрток и начал медленно разворачивать. Под пыльной тряпкой оказалась еще одна, потемнее, и как будто сырая. Ее он тоже аккуратно развернул, и Колян вдруг обнаружил, что в руке у Палыча блестит маслом небольшой пистолет. Палыч снова в упор посмотрел на Коляна.

— Палыч. Ты. Это… — Колян сделал шаг назад. — Тебе зачем пистолет?

— А если места не хватит?

— Какого места? — Колян быстрым взглядом окинул пустые полки.

— В ракете, — бесцветным голосом ответил Палыч.

— А, — выдавил из себя Колян и сделал еще один шаг назад. — А.

Спокойным уверенным движением Палыч передернул затвор, загоняя патрон в дуло. Довольный тем, что механизм работает, он улыбнулся.

— А-а-а! — Заорал Колян и одним прыжком вылетел за порог, больно ударив локоть о ручку двери.

Велосипед издал предсмертные стоны, но Колян был сильнее, и техника сдалась, понесла его прочь, к центру, поднимая шлейф пыли.

— А-а-а! — Заметалось эхо по окраинной улице райцентра.

— Идиот, — прошептал Палыч, засовывая пистолет за ремень.

Он вышел из магазина, аккуратно запер дверь и спокойно пошел следом.

* * *

Колян опомниться не успел, как оказался на полпути к площади. Он понял, что его никто не преследует, и сбавил ход. Он ехал по пустой мостовой, никаких машин, а по тротуарам в том же направлении шли люди. Кто с чемоданом, кто с сумкой, а кто и просто так. Их было не очень много, но было что-то жутковатое в этой целеустремленности.

Одна женщина, неловко тащившая сумку на колесиках, повернулась к Коляну и помахала ему рукой. Он заметил, что она улыбается.

С другой стороны улицы послышался одобрительный крик:

— Молодец, давай!

Колян не стал оборачиваться, ему вдруг снова вспомнился Палыч с пистолетом.

Когда он подъезжал к площади, что-то сверкнуло металлом на солнце выше крыши многоэтажки. Колян притормозил и докатился до угла дома по инерции. Там стоял старик с палкой, длинная седая борода свисала до пояса, на ногах были валенки. Он с интересом наблюдал за происходящим.

— Дед, а ты чего не идешь, — спросил Колян.

— Штарый я, — ответил дед и посмотрел на Коляна полными слез глазами. — А оне пущай летять.

— Значит, всё это правда?

— Конешно правда. Ты што, тиливизер не смотришь?

— Да где уж мне, — Колян махнул рукой.

— Ну тогда живьем пошмотри, — сказал дед и махнул рукой в сторону площади.

Колян слез с велосипеда, прислонил к стене возле старика и завернул за угол.

Сверкающим зеркальным шпилем упиралась ракета прямо в небо. Острый нос, казалось, сейчас проткнет солнце, и оно вытечет расплавленной жижей. Полированные бугры огромных дюз нависали над закопченным асфальтом, прогнувшимся под решетчатыми опорами. На видимой стороне между дюз к черной дыре открытого люка был приставлен трап. Перед ним, гудя на все лады, перетаптывалась толпа. Медленно, не торопясь, люди продвигались вперед. Время от времени по трапу поднимался человек, волоча за собой чемодан или мешок, и скрывался внутри.

Пока Колян рассматривал эту невероятную сцену, очередной поднимавшийся мужчина обернулся на полпути. Его широкое лицо было знакомым — тот самый проезжий. На другой стороне площади, почти скрытый толпой, стоял его джип с распахнутыми дверями.

Внезапно по телу Коляна разлилось приятное тепло и спокойствие. Ощущение собственной правоты и гордости за себя, за свою догадливость, отодвинуло за задний план остальные чувства.

А ведь достаточно было просто поверить, подумал Колян. Почему же они меня не послушали? Разве не видно, когда человек не врёт? Эх вы…

Колян вспомнил, как Иваныч тупо долбил тяпкой борозду. Что тебя волнует по-настоящему, а, Иваныч? Только урожай? Взойдет ли картошка? Ладно, деда Захара можно понять. Старый человек, вдоволь пожил. Здешний старик той же породы. Но Нюрка-то! Колян даже вздрогнул. Нюрка почему не услышала? Глашка да огурцы на уме. Соли ей, видите ли, не хватает. Соль не забудь. Словно за хлевом мир кончается, словно и нету больше ничего — да как же так можно-то?!

От острого разочарования у Коляна чуть не подкосились ноги. Он прислонился к горячей стене дома и пару раз глубоко вздохнул.

А я — тоже хорош, подумал он. Еще сомневался, думал — проверю только, и сразу обратно. Надеялся, что зря съезжу? Ну хоть бы соли привез, и то прок.

Заслоняя половину неба, ракета вбирала в себя всё больше и больше людей. Они шли уверенно, не толкались, словно сговорились заранее. Многие смеялись и одобрительно кивали друг другу.

— Ты бы шёл, шынок, — донесся со спины хриплый голос старика. — Улетять без тебя, жалеть будешь.

Колян обернулся. Старик по-хозяйски держал одной рукой его велосипед, но Колян не обратил на это внимания, словно тот был и не его вовсе.

— Да пропади оно всё! — сказал Колян и решительно пошел к ракете.

И чем ближе он подходил к трапу, тем большее волнение охватывало его. С одной стороны, он собирался расстаться со всей жизнью, со всем привычным, что окружало его. С другой — он вспоминал, что именно было это «привычное», и тут же понимал, что ему совершенно не жаль.

Прикосновение к плечу остановило его.

— Ваше имя?

Колян поднял глаза и увидел, что это какой-то член экипажа ракеты, молодой человек даже младше его, в красивой униформе.

— Колян, — не долго думая ответил он.

Видения и сцены из прошлой жизни еще витали перед ним. Вечно кормящий воробьев дед Захар, Нюрка со своей Глашкой…

— Полностью назовите, — сказал молодой человек.

Колян машинально что-то отвечал, ему задавали еще вопросы, он говорил то «да», то «нет». Это уже не имело особого значения. Перед ним был трап, и сияние блестящего борта ракеты добавляло жара и без того жаркому дню.

— Можете лететь, — сказал молодой человек. — Летите?

Колян зажмурился на секунду, а потом сказал:

— Лечу.

— Поднимайтесь, — буднично разрешил молодой человек.

Колян шагнул на первую ступеньку. А крыльцо у Нюрки больше не скрипит, подумал он. Хорошо я его подновил. И ведь не жалко совсем, с легким удивлением отметил он про себя.

Он поднялся еще на одну. Соль-то я не привезу, вот Нюрка злиться будет. Странно, раньше было страшно, когда она злилась. Могла и сковородкой… А теперь не страшно. Пустые это всё слова, ругань эта вся.

Колян поднялся еще выше. Теперь ему было видно, что люди стекаются на площадь со всех улиц. Но их было не много. Наверное, большинство уже в ракете, решил Колян. Это было бы правильно. Ведь если ты поверил, если решился, то зачем тянуть? И эти успеют, день еще не кончился. Это очень хорошо. Он заметил Палыча, подходящего к площади. Но от былой паники не осталось ни следа. Все успеют, все поместятся, ракета вон какая огромная. Да и кто же его пустит с пистолетом?

Еще одна ступенька позади. А вот не дождешься ты урожая, Иваныч, подумал Колян. Комета раньше прилетит. И чего тогда ковыряться? Шел бы со мной. И снова никакого сожаления у Коляна не вызвала эта мысль. Это было уже прошлое, скучное, тупое, однообразное. Он вдруг подумал, что это всё повторялось из года в год. И единственное необычное, что он совершил за последнее время — продал цепь с колодца, да купил платок для Нюрки. Самостоятельным человеком стал, Колян усмехнулся про себя. Вот она какая — самостоятельность. А что это такое по сравнению с тем, что он сделал сегодня? Когда ты сам выбираешь для себя новую жизнь — как это назвать?

Чем дальше, тем легче ему давался подъем. Черный провал люка был уже совсем близко, там двигались какие-то тени, что-то негромко лязгнуло.

Колян вошел внутрь легко и свободно. Новый человек, отпустивший свое бессмысленное прошлое, готовый к спасительному полёту, который очистит его и принесет, возможно, к великому счастью.

* * *

Колян очнулся в небольшом светлом помещении, пол, стены и потолок которого были полностью покрыты мягким материалом. Пол едва ощутимо вибрировал. Перед Коляном была герметичная дверь. Он постарался вспомнить, что произошло.

Ракета стартовала неожиданно скоро. Коляна проводили по каким-то переходам, пару раз еще спросили о чем-то, потом положили в мягкое кресло и на всякий случай пристегнули. Перегрузки какие-то. Чего тут перегружать, откуда и куда, Колян не очень понял. Зато когда после старта навалилась тяжесть, и казалось, что тело превратится в студень, Колян даже очень обрадовался, что кресло глубокое и мягкое. Последней мыслью его было: «хоть не расплескаюсь». А потом он очнулся здесь.

Он подошел к двери и нажал на ручку. Дверь открылась странным образом — с легким шипением отъехала в сторону, в стену. Он вышел в коридор и огляделся. Там было так же светло. И пусто. Он пошел наугад, дошел до поворота. С той стороны доносился слабый шум.

Неожиданно из-за угла на него вышла девушка. На ней было простое платье в легкомысленный цветочек и сандалии. Она была полноватая и вообще очень сильно походила на Нюрку, только разве что волосы потемнее. Девушка посмотрела на Коляна и смущенно хихикнула. Колян остолбенело замер и лишь проводил ее взглядом, пока девушка не скрылась в конце коридора.

Колян тряхнул головой и пошел дальше. В стене по левой стороне показалась дверь — такая же, из какой вышел он сам. Подойдя поближе, Колян услышал голоса.

— Ну и что ты тут выдумал, а? — спросил мужской прокуренный голос.

— А что? — ответил голос потоньше, — А я вот с трефы зайду!

— Испугал! — первый голос зашелся в заливистом хохоте.

Колян отпрянул от двери, едва не споткнулся, ошарашенно оглянулся по сторонам и почти бегом кинулся по коридору дальше.

Шум приближался, становился громче. Колян увидел в конце коридора широкий проем, за которым открывалось большое помещение. Похоже, там было много людей.

Он подбежал ко входу и остановился, осторожно заглянул. Это был просторный зал, где группами стояли кресла, столики с едой и питьем. С потолка свисали экраны телевизоров, и оттуда лилась ритмичная музыка — с каждого экрана своя, создавая давящую на уши какофонию. В дальней стене был панорамный иллюминатор, за которым чернела космическая бездна. В зале было много людей, они громко говорили друг с другом, резко смеялись. В отдалении раздался шлепок, взвизгнул женский голос.

Колян посмотрел на иллюминатор. Что-то тянуло его в ту сторону. Огибая кресла и стоящих людей, Колян подошел к иллюминатору. Перед ним с невиданной мощью сияли россыпи разноцветных звёзд. У него закружилась голова, он зажмурился. Бесконечность звала Коляна к себе, он наклонился и ударился лбом о стекло. Открыв глаза, он увидел перед собой яркую точку, за которой тянулся длинный светящийся кометный след.

— Слышь, парень, чего туда пялиться-то? — раздалось сзади. — Давай лучше пивка?

Колян повернулся. Невысокий мужичок добродушно осклабился и протянул бутылку.

— Нет, спасибо, — машинально ответил Колян.

— Ну как хочешь, — мужичок хмыкнул и пошел по залу в сторону сидящих за столом таких же мужичков.

Колян рассеянно обвел взглядом помещение. Поблизости стояли две женщины, обе в халатах, и одна, уперев руки в бока, говорила другой:

— А я-то ему: полезай в свой сарай, да проспись!

— Ну и правильно, — отвечала вторая. — Совсем он у тебя странный стал. А ведь сколько там прошло-то у вас? Третий год со свадьбы?

— Да теперь что, другого уж не будет, — развела руками первая.

Чуть подальше сидел лысоватый дядька в майке и старательно ковырялся в ладони — вытаскивал занозу.

Мимо пронесся визжащий вихрь, остановился около женщин и превратился в мальчишку лет шести.

— Мам, можно телек посмотреть?

— Не мешай, видишь взрослые разговаривают!

И мальчишка унесся дальше, вдоль плавного изгиба иллюминатора, из которого лился безразличный свет Млечного Пути.

Колян сел на пол, обхватил колени руками, уронил голову и тихо заплакал.

2011 г.

Я могу помочь

Была ли она первой, кому помог рутт?

Инки Жакир, «Феномен Оставшихся»

1

Лабораторно-исследовательский комплекс «Горизонт-29» стоял на стационарной орбите Плутона вот уже почти десять лет. Это был самый отдаленный из всех объектов российской программы по исследованию солнечной системы. Вахты из-за этого сменялись редко, народ сюда посылали самый упрямый, живучий, склонный к затворничеству. Очередная смена собиралась стартовать с Земли через несколько дней.

Ожидание известия внесло некоторое разнообразие в застоявшуюся психологическую атмосферу на станции. Вот и сейчас начальник экипажа Федор Иванович Задорный ковырялся в недрах приемной аппаратуры, проверяя качество контактов. Он не делал этого с момента последних регламентных работ, но сегодня, когда ослик поздравил всех с наступлением очередного утра по земному времени, Федору подумалось, что проверка будет не лишней. Пока командир вынимал, осматривал и вставлял обратно модули аппаратуры, ему даже начало казаться, что он невольно приближает момент приема сообщения.

Закончив проверку, Федор дождался, пока пройдут программные тесты. Когда мониторы перестали рябить цифрами, он довольно потер ладони и заявил:

— Ну вот, ослик, со слухом у тебя все в порядке.

— Спасибо, командир, — хрипловато пробурчал динамик на пульте. — Незачем было утруждаться, мог бы просто спросить.

— Ничего-то ты не понимаешь, — махнул рукой Федор и уселся в кресло.

Операционная Система ЛИК «Горизонт-29» автоматически тестировала сама себя и все оборудование, но командиру было важно лично поучаствовать в процессе.

В отражении на мониторе мелькнула тень. Кроме Федора и его напарника на борту никого не было, а ослика они по молчаливому согласию за одушевленный предмет не считали.

— Что, Семеныч, тоже не спится? — спросил командир.

Звали напарника Саймон Кнуут, он был редким на русских станциях иностранцем, поэтому Федор с первых же дней окрестил американца на русский манер, словно принял его в некий закрытый круг русских космонавтов. По мысли Федора, напарник должен был гордиться этим. Семеныч гордость демонстрировать не спешил, но с некоторых пор стал иногда называть Федора «Тедди». Вроде бы тоже переиначил по-своему, но сквозил тут еще и намек на прозвище игрушечного медведя, что можно было расценить как напоминание о доисторических взаимоотношениях между Америкой и Россией.

— Да что-то мысли одолели.

— Откуда тут могут быть мысли? Домой пора, вот и вся мысль.

— Вот и тоскливо. Скоро домой, а ничего-то мы не достигли такого…

— Какого, Сеня?

— Космического, глобального, что ли…

— Скажи мне, ослик, — спросил Федор, — мы что, и вправду ничего космического не достигли?

— При старте с Земли вы достигли первой космической, второй космической, третьей космической…

— Да заткнись ты, болван, — осадил его Саймон.

Командир захохотал.

— Тебе бы все шуточки, — сказал напарник. — А я действительно надеялся добиться здесь чего-то важного.

— Да вы, батенька, мечтатель. Что ж ты не русский тогда?

— Мне и так хорошо.

— Что-то не похоже.

— Знаешь, наверное, я так и не оторвался от детства как следует. Помнишь знаменитые сериалы прошлого? О космических разведчиках, об инопланетных захватчиках, о межзвездных перелетах. Я ведь потому в космонавты и пошел. Слишком многовариантен космос, слишком многое тут произойти может, нужно только немного подождать.

— И вот прождал ты тут всю вахту…

— Угу. И ничего.

— Эгоист ты, Сеня. Все бы тебе для себя. Самому что-то обнаружить, первому войти в контакт, откуда это в тебе? Воспитывай тебя, воспитывай, — иронически протянул Федор и уставился в монитор обзора, где под брюхом станции неподвижно висела мутная поверхность Плутона.

— А чего в этом плохого? Всегда бывает кто-то первый, не зазорно мечтать об этом. При чем тут эгоизм?

— Не знаю. Я ведь тоже думаю о чем-то подобном иногда. Да-да, не смотри так. Когда сидишь в таком месте, в голову всякое лезть начинает. Но почему-то с другой стороны думаю, с глобальной, а не личной.

— Это как?

— Ну вот будешь ты первым контактером, например. А ведь жизнь на этом не кончится. Это ведь лишь короткий начальный миг, после которого все только развиваться начнет. Вот о чем я думаю — что будет дальше? Может, ты считаешь, что я не видел этих твоих сериалов? Видел я всё. Вот только понял иначе. Так показывают события «после», уже когда всё обороты набрало.

— Глобально мыслишь, Федор Иваныч, — усмехнулся Саймон. — Куда уж мне до тебя.

— Ну как куда? Туда же. Ты пойми, вероятность приложить усилия, найти свое место, гораздо выше, когда что-то подобное твоему любимому «первому контакту» уже произошло. Ну согласись, из всех, кто сейчас в космосе, кто может рассчитывать, что ему повезет? Наши базы так рассредоточены по системе, что вероятность наткнуться на нечто извне чрезвычайно мала. Да скорее в земной телескоп кто-то что-нибудь новое разглядит, чем ты, сидя в этой космической консервной банке.

— Но хочется же надеяться…

— Ты упрям, как осел!

— Не понял, командир… — буркнул динамик.

— Да помолчи, я не к тебе, — отмахнулся Федор. — Я тебе прямо скажу, — продолжил он увещевать Саймона. — Знаешь, чего бы мне хотелось больше всего? Чтобы мы вернулись в другой мир. Как те гипотетические околосветовые космонавты, что улетали на год, а прилетели через сто. Вот это по мне! Словно не домой вернулся, а на другую планету долетел-таки. Все там иное, все интересное, все захватывает дух… И полным полно возможностей найти дело по себе. Это тебе не узкие рамки, не ярмо первого контактера. Первый контактер будет уже в прошлом, а ты окажешься в настоящем, и у тебя все еще будет в будущем.

— Эк ты завернул, — Саймон покачал головой. — Все у вас, русских, не как у людей. Нет, чтобы о себе подумать! Планетарного масштаба идеи только в голову лезут, не меньше! — Он повернулся к командиру, и как все американцы, чтобы придать себе больше убедительности, начал активно жестикулировать. — Ты представь! Летишь ты на корабле, вдруг встречаешь иной разум. Совсем иной, он даже не гуманоид. Что ты делать будешь? Это же такой вызов для человека, такая задача! Ты от лица всей планеты говорить должен!

— Кхм… — послышалось из динамика.

— Вот именно, ослик, — сказал Федор.

— А что тут тебя настораживает? Не справишься? Конечно, удобнее прилететь на все готовое, когда пришельцы, такие добрые, всю Землю благоустроили, все для тебя сделали… А ты вот так, один на один, представь себе, что делать будешь?

— Кхм…

Спор захватил Федора, он раздраженно потянулся, чтобы выключить динамик, но тут его взгляд упал на обзорный монитор.

— Слышь, Семеныч, — пробормотал он, — это что за хохловыпухоль такая?

У Саймона от удивления перехватило дыхание, и он закашлялся. Глаза заслезились, он некоторое время вслепую таращился на монитор, пытаясь разглядеть получше, и только махал растопыренными пальцами, словно это могло помочь.

На мониторе клубился редкий клочковатый туман. На переднем плане виднелись голова и плечи, но вряд ли они принадлежали человеку. Вверх торчали треугольные, поросшие хорошо заметной темной шерстью уши, словно у волка, а все лицо закрывала маска, больше всего похожая на намордник, но плотная, как противогаз. Глаза закрывали два окуляра, от носовой оконечности маски отходил шланг, спускающийся вниз, за край изображения. На плечах бесформенная накидка, не скафандр и не броня, просто какое-то покрывало или мешковина. Отчетливо проглядывали складки ткани. Освещение было тусклым, детали скрывались за туманными завихрениями, иногда фигура превращалась в темный силуэт.

— Я могу помочь.

Голос был мягким, но, без всякого сомнения, мужским. Глубоким, добрым, сочувствующим. Федору показалось, что так с ним мог бы говорить отец в детстве. Но детства он почти не помнил, была у него такая нехорошая особенность. Вдруг он встрепенулся.

— Кончай дурить, ослик!

— Командир, это не я, — тотчас хрипло отозвался динамик. — Передача идет снаружи. Я хотел предупредить…

— Помолчи. — Федор повернулся к Саймону. — Твои шуточки?

— Побойся Бога, Тедди! — чуть не плача ответил напарник. — Я сам сейчас в штаны наложу!

— Докатились! — Федор стукнул по пульту ладонью. — Долетались!

— Я могу помочь, — повторил голос. В нем слышалось безграничное терпение.

Саймон спохватился:

— Это же то самое, Федя, это наш шанс, ты что, не видишь?

— А чего нам помогать-то?

— Опять ты за свое! А о чем мы говорили сейчас, а?

— Объект на стационарной орбите в километре от нас, — вставил ослик.

— Я не с тобой разговариваю, — воскликнул Саймон. — Федя, теперь-то дошло до тебя?

— И в чем он нам поможет, как ты думаешь?

В этот миг мышление обоих космонавтов вдруг прояснилось. Каждый словно заново пережил недавние минуты спора.

Саймон смотрел на монитор и видел исполнение своей самой заветной мечты. Вот она, возможность, которой не было до сих пор ни у одного землянина, космонавта, которая может изменить всю его жизнь и историю Земли. Саймон вдруг понял, что он и впрямь стал «первым контактером», мечта сбылась. Его охватил восторг и трепет, он зажмурился, испугавшись, что заплачет от счастья.

Федор вспоминал свои слова и с легким недоверием думал, что ведь может так случиться, что все действительно повернется к лучшему. Пришельцы прилетят на Землю, убежденные в способности землян правильно воспринять новые знания. И все это из-за их встречи. И Федор действительно вернется на преображенную Землю, и все там будет иначе, и его будет ждать миллион возможностей. Он прикрыл глаза, словно пытаясь отделить реальность от воображения, проверить, не мерещится ли ему все это.

Когда напарники открыли глаза, на мониторе тускнел мутный диск Плутона.

2

Уже чуть больше года Кайса жила одна. Ее родители, Мимико и Такеши Новатору, жили сейчас на океанском дне, обустраивая первый подводный город. Видных ученых-океанологов, их пригласили участвовать в этом важнейшем для человечества деле, которое открывало дорогу к освоению глубин. Перенаселенность планеты давала о себе знать, а этот проект обещал наиболее легкий путь, да к тому же предлагал много преимуществ — биосфера океана обладала гораздо большим потенциалом для поддержания жизни, чем поверхность.

По счастливому стечению обстоятельств, отъезд должен был состояться как раз вскоре после дня рождения Кайсы — ей исполнялось тринадцать лет. Они могли быть спокойны за нее, ведь по достижении совершеннолетия ей будет гораздо проще жить одной. Неожиданно для Кайсы, на этот великий праздник вступления во взрослую жизнь родители подарили ей исполнение мечты. И была это, не больше, не меньше, а самая настоящая фирма, зарегистрированная на ее имя. И что самое ценное, родители по достоинству оценили ее давнее хобби. Кайсу ждал простой, но достаточный для начала комплект оборудования для производства программного обеспечения для видео-линз. Именно то, чем она хотела бы заниматься и к чему старательно готовилась, достигая завидных успехов.

Эти контактные линзы в последние два года становились все более явной угрозой индустрии обычных пленочных мониторов. Конечно, никто не сомневался, что мониторы сохранят за собой определенный сектор потребителей, в особенности там, где требуется совместное наблюдение за изображением, но что касается индивидуального пользования, тут перспектива была восхитительная. Теперь, чтобы человек мог воспринимать картинку с компьютера, нужно было надеть специальные линзы и настроить компьютер на трансляцию данных. Изображение передавалось линзой сразу на глазной нерв, при этом оно могло накладываться на зрительную информацию, а не вытеснять ее. Линзы могли быть и простыми, без диоптрий, и корректирующими, что позволяло людям носить их целый день, не снимая.

Это был настоящий прорыв. Даже больше, нежели когда появились музыкальные плееры с маленькими наушничками, и стало возможно слушать музыку когда угодно и где угодно. Видео-линзы позволяли работать с информацией, куда бы ни был направлен взгляд, и при этом не мешать окружающим. Сразу появились в продаже компьютерные манипуляторы нового типа — маленькие беспроводные таблетки, на которые можно нажимать, и которые могли отслеживать угол наклона с помощью крохотного гироскопа.

Все чаще на улицах, на скамейках, в транспорте люди пользовались линзами, чтобы почитать книгу или посмотреть кино. Все чаще рабочие места диспетчеров, информаторов, консультантов преображались до неузнаваемости, а то и вовсе упразднялись, потому что исчезло главное препятствие — монитор.

Кайса видела гораздо больший потенциал в этой технологии. Она понимала, если картинка с линзы может накладываться на то, что видит глаз, это можно использовать гораздо шире, чем просто для отображения страницы книги или прямоугольника с кинофильмом. Родители поверили в нее, поэтому она получила шанс доказать на деле, чего стоят ее идеи.

Первый год прошел очень удачно. Она даже не находила времени, чтобы предаваться сожалению из-за отъезда родителей. Они постоянно были на связи, и она имела возможность рассказывать им о своих успехах.

А похвастать было чем. Первый же продукт, который она смогла лицензировать и выпустить в продажу, завоевал популярность. У Кайсы определенно был талант к созданию программных алгоритмов. Линзы, оснащенные ее программой, позволяли преображать мир. Покупатель мог менять окружающее его пространство по своему настроению — желтые осенние листья превращались для него в зеленые, затянутое тучами небо становилось голубым, мрачные серые стены зданий превращались в живые картины. Было много вариантов настройки, Кайса своевременно обновляла ассортимент. Особое одобрение она получила у врачей, чьи пациенты теперь могли, лежа в палате, видеть вокруг все, что угодно, только не опостылевшие белые стены. Дальтоники присылали теперь ей восторженные отзывы, благодарили за то, что могут видеть мир в истинном цвете.

И вот, когда ей исполнилось четырнадцать, она поняла, что пришло время взяться за свою самую захватывающую идею. Теперь ей хватало средств, чтобы самой приобрести нужное оборудование. Она решила не останавливаться только на программных средствах. Для воплощения ее идеи требовалась новая модель самой линзы, с новыми характеристиками, иной, более сложной конструкцией.

Первый образец линз нового поколения содержал двойной слой оптических элементов, разделенный нейтральной изолирующей прослойкой, не допускающей взаимных помех. С внутренней стороны все осталось по-прежнему. Наружная же поверхность могла теперь создавать картинку, которую было видно всякому, что смотрел человеку в глаза. Кайса мечтала действительно сделать глаза зеркалом души. Тот, кто захотел бы носить такие линзы, мог по желанию превращать свои глаза в еще один источник информации о себе. Они могли стать еще одним дополнением к множеству средств общения и передачи эмоций — жестам, мимике, интонации.

Кайса проверила новинку на себе, в лаборатории, затем провела процедуру сертификации и патентования. Получить лицензию для производства программ для новой модели также не составило труда. Она не рассчитывала на повальный спрос на новинку. Она прекрасно понимала, что это совсем иное дело, нежели создание изображения для глаз одного только владельца линзы. Демонстрировать свои эмоции окружающим — совсем другое. Она знала, что когда утвердилась мода на музыкальные плееры, было много недовольных, что музыка часто была слышна не только тем, у кого наушники, но и всем, оказавшимся рядом. В свое время эту проблему решили, когда наушники стали передавать звуковые волны через ткани черепа. Но с глазными линзами другое дело. Все будет зависеть только от покупателей.

Вскоре после того, как первая партия новых линз была успешно продана, Кайса приступила к испытаниям доработанного комплекта программ.

В погожий летний день, не требующий программной коррекции, Кайса выбралась в город, чтобы провести полевые испытания. Карманчик легкой курточки едва заметно оттягивал специальный портативный компьютер, намного более мощная модель, чем доступные обычно в магазинах. Кайса давно привыкла постоянно носить его с собой, чтобы контролировать работу своего детища — сама она всегда надевала последнюю модель линз с самыми свежими программами собственного изготовления. Она собиралась проверить несколько свежих идей — искусственную радугу, новостную ленту в виде либо облаков, либо птичьих стай, и ночное звездное небо, воссозданное днем.

Для ее целей отлично подошел парк недалеко от дома. Она бродила по дорожкам, приветливо улыбалась людям, с интересом рассматривала тех, кто, похоже, использовал ее продукцию. Кроме того, в этом парке никогда не было руттов.

Она все еще помнила неловкое, неприятное ощущение, когда тот, что стоит у ее дома, странно посмотрел на нее сегодня. Или ей только показалось, что он посмотрел? По ним ведь не скажешь. Стоят себе столбом, не шелохнутся. Как-то быстро к ним все привыкли. Возможно, из-за того, что они не оправдали ничьих ожиданий, когда появились на Земле. Откуда-то все сразу поняли, что это пришельцы, да и трудно было бы не понять, но приняли их как нечто, не достойное слишком длительного внимания и бурного выражения эмоций. Рутты появились на улицах, встали, словно памятники или манекены, и никто так и не смог добиться от них чего-то вразумительного. Они словно жили в своем мире, и все, что им было нужно — место, где можно вот так стоять. В часы пик они почти сливались с толпой, изредка кто-нибудь налетал на одного из них, но это не вело к каким-либо последствиям. Ткнувшись в рутта, незадачливый пешеход извинялся машинально и шел дальше, забывая даже спросить себя, мог ли рутт понять его слова.

Как бы то ни было, в парке рутты не появлялись. Кайса шла по дорожке, по краю, чтобы не мешать пробегающим или проезжающим мимо людям. Малышня резвилась на газоне, мамаши загорали на подстилках, а то и на траве. На скамейках сидели уставшие от ходьбы пенсионеры.

Читая новости спорта по облакам, Кайса засмотрелась и не успела посторониться. На нее налетел бежавший трусцой человек. У Кайсы мелькнула мысль, что все же новости на облаках заставляют слишком долго задирать голову, кажется, это не лучшая идея, но в следующий миг она забыла обо всем.

Что-то было в глазах человека, с которым она столкнулась. Слова извинения, которые она приготовилась сказать, так и застряли в горле. Человек замер и пристально смотрел Кайсе в зрачки. Он словно превратился в статую, не двигал ни одним мускулом, не моргал, и, похоже, даже не дышал. Секундой позже человек вдруг стал падать прямо на Кайсу, она протянула руки, попыталась удержать его, но откуда на это силы у четырнадцатилетней девочки? Мужчина повалился на нее, как подрубленное дерево, Кайса вскрикнула от ужаса, немного отпрянула и стала оторопело смотреть на лежащее перед ней тело. Что-то внутри нее уже было полностью уверено, что человек мертв.

Сбежались люди, стали звонить, вызывать врачей. Кайса с трудом смогла оторваться от страшного зрелища. Впервые она видела, как кто-то умер у нее на глазах. Фильмы не идут ни в какое сравнение с тем, когда видишь это воочию. Кайсу постепенно оттерли в сторону, кто-то пытался привести человека в чувство, но это было бесполезно. Через две-три минуты появился врач, который гулял неподалеку, но и он не смог сделать хоть что-то полезное. Сказав, что сам разберется со всем, он попросил зевак разойтись и позвонил в больницу.

Кайса поплелась прочь. Настроение было испорчено, даже извиниться за неловкость, и то не смогла. Чего уж говорить об остальном? Всегда найдутся люди, которые соображают в таких ситуациях быстрее и четче. У выхода из парка она присела на скамейку. На другом краю сидел пожилой мужчина и что-то читал. Кайса поняла это по тому, как он смотрел в одну точку перед собой, где явно ничего не было, и периодически нажимал таблетку манипулятора.

«Интересная, должно быть, книга», — подумала Кайса. Ей стало немного завидно. Вдруг захотелось, чтобы кто-то сейчас же, немедленно, оценил ее труд, сказал что-нибудь поощрительное, приободрил, поблагодарил. Она была уверена, что этот пожилой человек мог использовать ее программу. Она решила попробовать с его помощью отвлечься от мрачных мыслей.

— Извините, — сказала она негромко, — вы читаете? Я не отвлекаю вас?

Человек щелкнул кнопкой, запоминая место, где остановился, и повернулся к Кайсе. Она улыбнулась, немного застенчиво, как бы прося прощения, но и в то же время выражая интерес.

Человек смотрел на нее внимательно, не отводя глаз, но ничего не говорил. Кайса смутилась, сказала:

— Извините, мне очень неловко спрашивать об этом…

Манипулятор вдруг выпал из руки ее соседа и щелкнул по асфальту у самых ног. Холод пробежал по спине Кайсы. Она широко раскрыла глаза, нижняя губа задрожала, она чуть не закричала снова, как там, на дорожке, но смогла сдержаться. Человек просто сидел и смотрел на нее. Но она знала, что с ним произошло. Руки затряслись мелкой дрожью, она поспешила спрятать их в карманы, чтобы никто не увидел ее в таком состоянии.

Пальцы ткнулись в твердое — компьютер. Она вспомнила о нем, и тут же пришла неожиданная мысль, страшная, но настолько заманчивая, что Кайса не смогла ей противиться. Она достала компьютер и быстро просканировала частоты в небольшом радиусе. Обнаружился компьютер сидящего рядом с ней человека. Она включила особый отладочный режим и подключилась к нему так, как делала это в лаборатории по время наладки оборудования. Человек использовал чужую программу, но это не было препятствием. Она не мешкая вскрыла ее, отыскала содержимое памяти фильтров и перенесла на свой компьютер. Затем Кайса встала и спокойно, насколько только могла, вышла на улицу.

Кварталом дальше, по дороге к дому, она нашла небольшой сквер, где никого не было, и, не в силах больше терпеть, присела на скамью. Исследовательский зуд начинал вытеснять жуткие впечатления от произошедших на ее глазах смертей. Она перевела линзы в режим прямого подключения к компьютеру, закрыла глаза и принялась изучать полученные данные.

Программы для линз меняли картинку, увиденную глазом, поэтому последние секунды постоянно хранились в памяти, чтобы алгоритм использовал их для более точной работы. Кайса надеялась, что вид из глаз умершего человека что-то подскажет ей. Может быть, что-то было у нее за спиной в тот момент, когда все случилось? Может, что-то в воздухе или кронах деревьев? Не может же человек просто взять и умереть, как будто выключиться, словно компьютер при потере питания?

Кайса включила просмотр видеозаписи. Все было обычным на этой картинке. Да, человек использовал небольшую коррекцию четкости, и несильный сдвиг в желтые тона, но это не могло быть причиной. Вначале он читал, затем голова повернулась, и за короткое мгновение человек сфокусировался на Кайсе. В центре картинки были глаза Кайсы. Только глаза. Человек лишь посмотрел ей в глаза и до самого конца больше ни на что не переводил взгляд.

Она прервала просмотр. Это невероятно! Они просто смотрели ей в глаза.

Кайса выяснила, что за модель линз была у умершего, и что за версия программы. Оказалось, что линзы старые, одни из первых, и программа самой первой версии. Такие делали вначале именно в расчете на линзы того времени, чтобы охватить как можно большую аудиторию.

Кажется, это была зацепка. Все дело в фильтрах, в алгоритмах обработки. Кайса постаралась вспомнить, какие версии она уже успела проверить на совместимость. Существовало много производителей и много версий программ, их делала не только Кайса, все старались отхватить себе кусок рынка, поэтому проверить все возможные сочетания она не успела.

Все дело в новой модели. Это внешний слой с ее линз создал такое изображение, которое прошло сквозь фильтры линз несчастного человека и как-то повлияло на организм, возможно, — на мозг. Это было уже что-то из области медицины, скорее всего, нечто, имеющее отношение к эпилепсии или гипнозу.

Кайса поняла, что совершила фатальную ошибку. Именно ее творение привело к смерти двух человек. И хорошо еще, что она отключила сейчас новую программу. И хорошо, что старые линзы уже не в ходу, и программы первых версий редко кто использует. Но два человека умерли. И это из-за нее.

Это все ее самонадеянность. Эйфория от внезапного успеха! Как она могла забыть о том, что не все тесты еще пройдены? Почему не приняла всерьез, что кто-то может еще носить такое старье? Нет, не виноват тот, кто сделал эти старые линзы. Не виноват тот, кто писал для них программы, придумывал фильтры. Откуда им было знать, какие модели появятся через год, какие идеи придут в головы изобретателям? Значит, это только ее вина, и ничья больше.

И за ней придут. Обязательно, рано или поздно. Полиции не составит труда всё вычислить. Там не дураки, пусть и больше времени уйдет, но они поймут. И никуда не скрыться. Значит, это конец. И никакие смягчающие обстоятельства не помогут. Этих двоих не вернуть, а у нее были все средства, чтобы избежать трагедии.

Остался только один способ не допустить позора. Только один способ сохранить свое имя и честь. Родители воспитали ее на незыблемых моральных принципах, и именно их воспитание сейчас может ей помочь. Только оно.

3

— Отправляй, ослик, — скомандовал Федор. — И гори оно все…

— Что именно, командир?

— Да ничего, — Федор прикрыл глаза и попытался успокоиться.

Сообщение на Землю было составлено по всей форме. Так, мол, и так, вступили в контакт, но взаимопонимания не достигли. Сделали, что могли, а больше — не успели, связь прервалась. Вины за собой никакой не чувствуем, просим любить и жаловать.

Теперь оставалось только ждать ответа. Федор собрался с духом и отправился в каюту к Саймону. Тоже еще проблема…

— Ну ты как, Семеныч, жив еще?

— Не дождешься.

— Слушай, ну всякое бывает, не бери в голову. Ну не в этот раз, так в следующий.

— Какой следующий? Ты думай, о чем говоришь!

— Я командир, мне это не обязательно, — попытался пошутить Федор.

— Вот скажи мне, за что такое наказание, а? Один шанс на всю систему, и все коту под хвост!

— Я бы так не сказал. Во-первых, контакт был. Этого ты не можешь отрицать. Пусть и односторонний, но был. Все записано, подшито к делу, доложено начальству. Твоя слава мимо не пройдет. Во-вторых, раз он был, значит, ничто не мешает ему повториться снова. По проторенной дорожке, так сказать, по накатанной колее.

— А я где буду в это время? У меня-то второго шанса уже не будет! Смена заканчивается, прилетят сюда на все готовое, контактируй, сколько влезет!

— Вот про личную трагедию — это ты ослику пойди расскажи. Я такие разговоры без водки не веду.

— А чего пришел тогда?

— Пошли в рубку, скоро ответ придет, тогда и горевать будем.

Скоротали полчаса, проверяя автоматику забора проб грунта.

— Сообщение с Базы, — сказал ослик.

— Включай давай, — буркнул Саймон и съежился в кресле, словно забился в нору.

— Земля Горизонту-29! — голос оператора звучал бодро и оптимистично. — Опоздало ваше сообщение, ребята. Но так уж и быть, со временем не поспоришь — первый контакт на вашей совести. Сверлите дырки! Делегация уже тут, пытаются общаться…

— А-а-а! — завопил от радости Саймон и вскочил с кресла. Пребольно треснувшись темечком о пульт контроля атмосферы, рухнул обратно и зашипел, ожесточенно потирая макушку.

— Ну, что я говорил? — усмехнулся Федор.

— …Непонятно только, что им нужно, — продолжал оператор. — Но тут уж вы нам ничем не поможете. Сами небось поняли, что не так все просто. Одно хорошо, улетать они вроде не собираются, так что ждите следующих новостей. С вашей сменой все по графику. Скоро будете дома, сами все увидите. Конец связи.

— Ослик, а где видео?

— Не было видео, — прохрипел динамик.

— Что за бардак у них там?

— Расслабься, Федя, — сказал Саймон. — Там теперь такое творится, я удивляюсь, что про нас вообще вспомнили.

— Потому и вспомнили, что кто-то отчет догадался послать.

— Ну ты же командир…

— Ладно, будем ждать. — Федор хлопнул Саймона по плечу. — Похоже, рано с мечтой расставаться, а, Сеня?

Прошло уже сорок две минуты, как должен был состояться очередной сеанс связи. Федор не находил себе места в рубке, то и дело окидывал взглядом пульт. С аппаратурой точно все в порядке, ослик поклялся Винером, что он тут ни при чем.

— Ну и где это чертово сообщение? У них там что, совсем мозги набекрень? Магнитной бурей напекло?

Саймон, напротив, являл собой образец спокойствия. Сидел в кресле с видом Наполеона, должно быть, представлял торжественный выход из шаттла, рукоплещущую толпу, букеты под ногами.

— Тедди, все нормально, — говорил он в слегка замедленном темпе. — После первого контакта всегда так бывает. Столько неотложных дел… Ничего, теперь можно и потерпеть.

— Знаешь, Сеня, — сквозь зубы процедил Федор, — Космическая служба — это пока еще организация с жестким регламентом и уставными отношениями. Пусть хоть Солнце лопнет, но не соблюдать график сеансов — это последнее дело!

— Сообщение с Базы, — сказал ослик.

Саймон улыбнулся и развел руками. Федор уставился на монитор, но там было пусто.

— Земля всем станциям проекта «Горизонт», — сказал незнакомый голос. — Сеансы были задержаны из-за внештатной ситуации. — Федор недоверчиво нахмурился. — В связи с пропажей некоторых должностных лиц, отвечающих за выполнение космической программы «Горизонт», отправка следующих смен временно задерживается. Ждите уточнений. Следующий сеанс — по стандартному распорядку. Конец связи.

— Видео не было, — немедленно заявил ослик.

— Отвяжись! — воскликнул Федор. — Это что такое, а?!

— Думать надо, Федя, — сказал Саймон. — Подозрительно…

— Чем там контакты заканчивались в твоих сериалах, а, мистер Кнуут? — Федор брызгал слюной, глаза покраснели, руки тряслись.

— Тише, командир, тише, — Саймон показал раскрытые ладони. — Сказали: ждать уточнений. Подождем. Все равно еще смене сколько лететь, одним днем меньше, одним больше — не велика разница…

— Ты мне зубы не заговаривай! Это русская станция и русский проект. Это вам не на Луне в гольф играть! — Федор скорчил плаксивую рожу и передразнил: — «Хьюстон, у нас проблемы!»

Он несколько секунд постоял, глубоко дыша и сжимая-разжимая кулаки.

— Хрен вам, а не следующий сеанс! — выпалил вдруг Федор. — Пусть сперва объяснятся, что это за «пропажа должностных лиц». Ослик, записывай сообщение!

— Слушаю, командир.

— Горизонт-29 Земле. Что за бардак?

— Это все? — спросил ослик.

— Тебе мало? — рявкнул Федор.

— Отправлять?

— Отправляй, да поскорее!

— Скорость света в вакууме ограничивает скорость передачи…

— Ох, не доводи меня, — взмолился сквозь зубы Федор.

— Ладно, Федор, что ты хочешь от железяки?

— А чего он, Сеня?

— Сообщение отправлено, — сказал ослик.

— Успокоиться надо, дружище. Пойдем, что ли, пробу грунта запустим?

В определенный регламентом промежуток времени никаких сообщений ослик не получил. Атмосфера на станции накалялась. Саймон отвлекся от обещаний заслуженных почестей — во весь рост перед космонавтами встала угроза вообще не попасть домой. Федор напрягал мозг только одной задачей: добиться ответа от Базы. К великому сожалению, средств было не так уж и много — лишь несколько резервных частот.

Последняя идея, на которую Федор возлагал хоть какую-то надежду, заключалась в использовании ремонтного комплекта, чтобы заменить блоки передатчика и попытаться еще раз. Хоть ослик и поставил на кон всю свободную память, что основной передатчик исправен, Федор все-таки заменил его. Не хватало еще слепо доверять железяке.

— Пиши, ослик, — скомандовал командир.

— Диктуйте.

— Горизонт-29 Земле. Не соблаговолите ли вы сообщить, когда нам следует ожидать от милостивых господ ответа на наше нижайшее прошение? Нам хотелось бы знать, успеет ли прибыть к нам смена до того печального момента, когда мы помрем здесь от скуки? С сердечным приветом, всегда ваши, Федя и Сеня. Конец связи.

Федор секунду подумал, не стоило ли еще более смягчить тональность, но потом плюнул и сказал:

— Отправляй.

В недрах пульта щелкнуло, мигнули огоньки.

— Сообщение отправлено.

— Спасибо.

Федор поднялся и ушел в каюту слушать музыку. Только это и спасало его в последние дни. За всю его карьеру это был первый раз, когда База не вышла на связь в назначенное время и никак не отреагировала на встречные запросы.

Следующий сеанс был возможен только через двенадцать часов, поэтому Федор решил использовать время максимально продуктивно, чтобы сохранить самообладание. Послушать любимые записи, поесть вдосталь, в общем, добиться гармонии души и тела. Было в этом что-то от шаманства. Федор верил, что, создав себе надлежащий психологический настрой, он вызовет тем самым необходимые в такой ситуации колебания мировых струн, и это начнет благотворно влиять на проблему. Был еще авось, но его применять полагалось только в самых тяжелых случаях, когда надежды совсем уже нет.

Через двенадцать часов в рубке висела томительная тишина. Даже ослик старался лишний раз не мигать лампочками. Время неумолимо утекало, последняя надежда таяла, как инверсионный след.

— Время сеанса истекло, — удрученно сообщил ослик. Или так только показалось?

— Мда, — выдавил Саймон. — Теперь точно всё.

— Никогда не всё, — упрямо проворчал Федор.

— Бросили нас, Федя…

— Это мы еще поглядим.

— У тебя есть идеи? — встрепенулся Саймон.

— Мало ты с русскими работал, Сеня, — злорадно сообщил Федор. — Учись, пока я жив. А жить я собираюсь еще очень долго!

4

Кайса шла домой. Она уже знала, что это ее последняя прогулка, последний выход в город, последний раз она смотрит на людей, на дома, на небо. Она выключила линзы, хотелось посмотреть последний раз на мир незамутненным взглядом. Вот только тяжесть принятого решения все никак не отпускала, не давала отрешиться от всего. Слишком резко и внезапно было принято решение. Но в то же время она понимала, что иного выхода у нее нет. На то и совершеннолетие, чтобы полностью распоряжаться своей жизнью.

Сперва написать записку. Спрятать ее туда, где смогут найти только родители. Ведь их вызовут немедленно, они не смогут не приехать. Это дело должно касаться только их, только им еще что-то было нужно объяснить, только их понимание сейчас имело для Кайсы смысл.

Потом взять фамильный меч, принадлежавший в незапамятные времена основателю их рода, самураю Рё Новатору. Возможно, этим мечом род и пресечется. «Нет», — одернула себя Кайса, — «родители сильные, они поймут, простят и смогут жить дальше».

Потом пойти в ванную. Да, это самое лучшее место. По крайней мере, ничего не запачкается настолько, что нельзя будет отмыть. Именно там ее и найдут.

Но что же делать с Инки? Меньше всего Кайса хотела что-то объяснять Инки. В таком состоянии, как сейчас, это было просто невозможно. Он не поймет, это слишком дико для его культуры. Возможно, это и хорошо, что у Кайсы с Инки настолько разные взгляды. Они прекрасно жили бы вместе, как и планировали, но и сейчас это к лучшему — не надо растрачивать силы на объяснения. К сожалению, он окажется первым, кто обнаружит ее. Зря они договорились на сегодня. Но кто мог знать?

Так и надо — дверь запереть, отключить дом от сети, выключить телефоны. Ключ только у Инки, что ж, придется взвалить на него эту ношу. Он выдержит, он сильный. Наверняка догадается, когда все проверит. Отопрет дверь, войдет, найдет…

Кайса автоматически двигалась по тысячи раз пройденному маршруту к дому. Поворачивала, когда надо, переходила улицу в положенном месте, никого не задевала и мало обращала внимания на то, что творится вокруг. Вот и дом. Неприметная дверь, как тысячи других, нужно просто войти и запереть. Как символ, что уже нет пути назад.

Кайса взглянула в окна своей квартиры. Надо не забыть задернуть шторы. Вдруг она с со всего маху налетела на что-то плотное, неподвижное. Ткнулась носом в темную ткань, ощутила странно приятный, немного пряный запах. Отступила на шаг, подняла глаза и чуть не вскрикнула от неожиданности.

Как всегда неподвижно, перед ней стоял рутт. Ростом выше на две головы, в какой-то хламиде до пят, руки спрятаны в глубоких складках ткани. Мохнатые треугольные уши торчком, маска плотно сидит на лице… или на морде… Кайса затруднилась бы выбрать правильный вариант. Можно ли так говорить о пришельцах? Шланг тянулся от маски куда-то в недра одежды, пропадал в складках, слышалось негромкое шипение.

Кайса вдруг поняла, что глаза рутта, прячущиеся под окулярами маски, смотрят прямо на нее. Она не могла понять их выражения, даже цвет затруднилась бы описать, но что-то заставило ее поверить, что он смотрит именно в ее глаза. Кайсе стало очень неловко, она смутилась, лихорадочно подыскивая слова, но не нашла ничего лучше, кроме как произнести типичную фразу:

— Извините.

Так говорили все, кто, подобно ей, натыкался случайно на рутта. Словно наваждение какое-то, ничего другое в голову не приходило. Вдруг она вернулась к своим размышлениям, снова представила ванную, себя на коленях, фамильный меч. «Что я здесь делаю?» — спохватилась она. Кайса только хотела повернуться, чтобы обойти рутта стороной, едва сделала полшага, как вдруг услышала голос:

— Я могу помочь.

Ей показалось, что с ней говорит отец. Внезапно изо всех сил захотелось, чтобы он оказался тут, рядом, в трудную минуту выслушал, сказал что-то доброе, вот как сейчас этот голос, такой похожий, такой добрый, такой сочувствующий… На мгновение она растерялась. Кто же это говорит? Она покрутила головой, но мимо размеренно тек людской поток, огибая ее и рутта, как островок, ни одно лицо не повернулось к ней. Тут нелепая мысль пришла в голову, она обернулась и посмотрела на рутта. Он, как и в самом начале, смотрел на нее. Теперь она не сомневалась. Это он заговорил с ней.

— Помочь? — слово непроизвольно сорвалось с языка. Кайса даже не подумала, а имеет ли смысл отвечать? Да и чем может помочь существо, которое стоит тут, как статуя, и никто до сих пор не сумел понять причины? Причины всего — и их появления, и их поведения, и почему они выбрали именно эти места, и еще миллион других причин.

«Чем же ты можешь помочь мне? — пронеслось у нее в голове. — Что может спасти меня от потери чести, от утраты собственного достоинства? Что может вернуть эти две невинные жизни, пропавшие по моей вине и больше ничьей? Боже, как бы я хотела, чтобы меня действительно что-то могло спасти! Я сделала бы все, что в моих силах, чтобы загладить вину. Помочь! Ведь это именно то, что я сама пыталась делать. Своим трудом, своими идеями. Я только и хотела, чтобы людям стало хоть немного легче, чтобы они взглянули на мир иначе, чтобы обрадовались».

Кайса увидела, как складки одежды рутта чуть колыхнулись. Едва заметно, словно от дуновения еле ощутимого ветерка, но это было самостоятельное движение, идущее изнутри. И снова прозвучали слова:

— Я могу помочь.

И девочке стало очень спокойно от этого звука. Интонация, тембр, какие-то еле уловимые оттенки настроения и мыслей, вложенных в эти простые слова, подействовали на нее. Мрачные мысли, картины последней сцены в ванной словно испарились, растаяли, как туман. В голове осталась кристальная ясность и воспоминание о том, что Кайса собиралась идти домой.

Она сделала один неловкий шаг, потом другой. Ощутила под ногами твердую поверхность, пошла более уверенно, не оглядываясь, смотря только на дверь своего дома, на блестящую ручку, которую надо повернуть влево, и не забыть запереть дверь. Хотя, зачем? Кайса не могла вспомнить. Но лучше запереть. Почему-то ей очень не хотелось, чтобы кто-то видел ее в ближайшее время.

5

— Ослик, ты готов? — спросил Федор.

— Всегда готов, — бодро отрапортовал динамик на панели.

— Опомнись, — в последний раз попытался вмешаться Саймон. — Это не может сработать.

— Авось сработает, — отрезал командир.

Прошла неделя с момента последней попытки добиться связи с Базой. Федор согласился, что их бросили, но не согласился принять это как должное и смириться. Да и какой русский смирился бы?

Саймон изначально занял скептическую позицию. Выслушав предложение Федора, он выразился в том смысле, что лучше уж просто сидеть и ждать повторения контакта, а затем согласиться-таки на помощь, нежели пытаться сделать то, что пришло в не совсем адекватную голову командира. Федора это не смутило. Не в традиции семьи потомственных космонавтов Задорных сдаваться вот так, после первых признаков неприятности. Федор даже проблемой это не называл. Происшествие его только раззадорило.

Саймон с некоторой долей испуга смотрел, как нарастал в командире энтузиазм, как все чаще сыпал он идеями, вариантами, способами решения. Саймон довольно быстро понял, что ему не угнаться за полетом командирской мысли. Слишком неожиданными были повороты, слишком резкими скачки. Федор всерьез насел на ослика. Тот оказался более открытым к обсуждению и даже согласился предоставить вычислительную мощность для авантюрных расчетов Федора, правда, после упорных переговоров.

Переложив на Саймона обязанность слушать мертвую тишину эфира, Федор все свободное время проводил снаружи станции. По выполненным осликом расчетам командир размещал в определенных точках дополнительное оборудование. Сдвинуть с места орбитальную станцию — это не на санках с горки. Тут требуется особенное умение и еще нечто, что присутствует только в характере русских космонавтов, но пока еще никаким словом не называется.

Основой замысла были четыре аппарата для забора грунта. Суммарная тяга их двигателей вполне должна была сгодиться, чтобы отправить Горизонт-29 прочь со стационарной орбиты. Затем, по замыслу Федора, они должны были сжечь восемьдесят процентов топлива для достижения нужного ускорения, а остальное приберечь, чтобы было чем тормозить.

Саймон в первую очередь указывал на невозможность синхронизации четырех двигательных комплектов, но, поскольку в какой-то момент в это поверил даже ослик, Саймону пришлось перейти от активного несогласия к оскорбленной отстраненности. Самый увесистый довод, который Саймон приберег на крайний случай, что «невозможно усидеть на четырех реактивных табуретках», разбился о небрежное замечание Федора, что «ты плохо знаешь историю моих предков». Спорить с предками Федора у американца не было никакого желания.

Дальнейшее нагромождение баллистических хитростей, ответственное теперь за выживание экипажа, Саймон даже не попытался понять. В конце концов, он ведь дипломированный космонавт-геолог, а не слесарь по сборке небесных колесниц. Там вступали в действие многомерные системы взаимодействующих масс, подпитка от прогнозируемых — всего лишь прогнозируемых! — солнечных вспышек, и много еще такого, что могло прийти в голову только русскому, которому очень хочется попасть домой.

— Отдать концы! — скомандовал командир.

— Я сейчас сам концы отдам, Федя, — проскулил Саймон.

— Двигатели запущены, — доложил ослик.

Станцию мягко толкнуло и потащило прочь с насиженного места.

— Лишь тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет… — пропел Федор, но дополнить танцем свой номер не смог из-за нарастающего ускорения.

Оба напарника поплотнее уселись в кресла и принялись молча ждать, когда ослик закончит дожигать топливо.

— Я лечу! — сообщил ослик.

— Не обольщайся, — осадил его Федор. — Мы тоже.

— Тедди, если мы доберемся до дома, я не стану подавать на тебя в суд, — сказал Саймон осипшим голосом.

— У тебя все равно не получилось бы, ты же на российской территории.

— Все рассчитал, да?

— Ну я же командир, меня даже компьютеры слушаются, правда ослик?

— Я это сделал исключительно из любви к искусству, — напомнил ослик. — Вы же вернете меня обратно?

— Конечно вернем, кто бы спорил, — успокоил Федор. — Вот только спросим, как там дела на Базе, и сразу обратно!

Саймон укоризненно покачал головой. Федор развел руками, мол, что еще остается делать?

— Признайся, Сеня, — сказал он. — В глубине души ты же чувствуешь, понимаешь, что у нас просто не было другого выхода.

— Возможно, ты и прав. Давай вернемся к этому разговору, когда прилетим.

— О! Это уже прогресс, — улыбнулся Федор. — «Когда» вместо «если», — за это стоило бы выпить, если бы этим заправляли тюбики! Хотя, — тут он нахмурился, — если бы заправляли, можно было бы и не лететь.

Саймон на секунду скосил глаза на напарника и вдруг взорвался в приступе хохота.

— А что? Надо будет подумать над этим. — Федор был очень серьезен. — Если База теперь собирается такие фортели выкидывать, то пусть хотя бы озаботятся созданием уюта на борту.

Держась за живот, Саймон вывалился из кресла и пополз в свою каюту. Некоторое время по отсекам еще гуляло эхо раскатистого смеха. Потом все стихло.

Федор закинул руки за голову, прикрыл глаза и мечтательно произнес:

— Домой летим…

— Ну, это кому как, — парировал ослик. — Хотя должен сказать, что мне это начинает нравиться.

6

Кайса вошла в дом и заперлась на ключ. На душе было спокойно, но как-то непривычно пусто. Или, может быть, это всего лишь последствия недавних переживаний? Но каких переживаний? Кайса не могла вспомнить.

Не зажигая свет, она пошла по коридору и сразу споткнулась обо что-то небольшое, но твердое и угловатое. Странный предмет, шурша и несильно лязгая, откатился в дальний угол и там затих. Кайсе вдруг показалось, что она прекрасно знает, что это такое, но вот только забыла, каким именно словом оно обозначается. Но раз знакомое, значит, можно заняться этим позже. А сначала — ванная.

Кайса встала перед зеркалом и всмотрелась внимательно. Мелькнула мысль, что брови отросли и надо бы ими заняться, и что прическа как-то поникла — даже уши стали торчать. Но чем дольше Кайса всматривалась в отражение, тем больше соглашалась, что и так все прекрасно, и ничего не нужно делать.

Потом она ни с того, ни с сего чихнула, и этот резкий спазм неожиданно вызвал воспоминание о предмете в коридоре. Определенно, в нем было что-то очень полезное, и Кайса решила, что теперь самое время к нему вернуться.

Инки Жакир шел к Кайсе, как они и договорились, к обеду. Давно хотели сходить в одну уютную кафешку, и вот этот день настал. Инки запасся букетом, не слишком большим, но аккуратным и стильным, модной на этой неделе гаммы, ей понравится. В свои четырнадцать он уже был полностью уверен в собственном вкусе и чувстве меры.

«Надо обязательно предложить ей наконец переехать, — напомнил себе Инки. — Сколько можно жить одной? Это даже не дом, а какая-то лаборатория. Или завод. Притащила еще себе эту штуковину для штамповки. Разве можно так относиться к своему жилищу? Ведь вполне можно жить у меня, а работать у нее… Да, если она считает, что этим приборам лучше в ее квартире, пусть оставляет, но тогда уж не считает это жильем».

Инки бросил взгляд на окна Кайсы, просто на всякий случай, — вдруг она смотрит? — но неожиданно заметил, что шторы задернуты.

«С чего бы это ей закрывать окна среди бела дня?» — подумал Инки, и где-то на краю сознания затрепыхалось беспокойство.

Двое мужчин шли спокойно по улице и лениво переговаривались.

— Может, зря мы так сразу пошли? — спросил тот, что был помоложе и повыше.

— Застанем врасплох, — ответил тот, что постарше и потолще.

— Но что мы можем предъявить?

— А тебе мало?

— Но это ничего не объясняет…

— В глаза ей посмотрю, — решительно заявил старший.

— Но как же… А если…

— А ты не смотри. Будешь прикрывать.

Инки нажал на звонок и выставил перед собой букет. Уличный шум мешал услышать звуки по ту сторону двери, но Инки отчетливо представил, как Кайса идет по коридору, смотрит на экран домофона, поворачивает ключ…

Дверь не открывалась. Инки нахмурился и опустил руку с букетом. Подождал немного, снова позвонил. Мало ли где может быть Кайса? Вдруг не может сразу отвлечься? Ответа все не было, беспокойство становилось сильнее. Инки достал телефон и позвонил. Кайса не сняла трубку. Автоответчик стандартным голосом предложил оставить сообщение.

— Привет, — сказал Инки после сигнала. — Я, вообще-то, за дверью. Ты не забыла про меня?

Он решил, что в запасе есть достаточно времени, чтобы подождать Кайсу. Она могла выскочить по делам ненадолго, а телефон забыть. Хотя, когда она забывала телефон? Инки огляделся в поисках места, где можно было переждать. Напротив дома зеленел небольшой скверик, в котором стоял заброшенный памятник и несколько скамеечек. На одной было свободно, Инки решил посидеть там — и народу не много, и дом хорошо видно.

Он перешел дорогу и устремился к скамейке, чтобы никто не успел ее занять. Он никогда не был в этом сквере. Они с Кайсой предпочитали сразу отправляться куда-нибудь подальше от дома, а сейчас Инки вдруг подумал, что место очень даже неплохое, тихое. Вот только памятник выглядит как-то неряшливо.

Каменный мужик в очках стоял и тупо улыбался. Инки присмотрелся к постаменту. Буквы были сбиты, но по грязным контурам читалось вполне отчетливо: «Билл Гейтс». Инки задумался — кто бы это мог быть? Нет, ничего не приходит на ум. Наверное, какой-то доисторический политик. Они всегда выглядят так глупо.

Тут он спохватился: надо же так отвлечься! Кайса могла уже десять раз пройти мимо. Он снова набрал ее номер, но все было по-прежнему. Инки упрямо уставился на дверь.

— А если не откроет? — спросил долговязый.

— Значит, виновна, — холодно ответил второй.

— Я все же проверю дом…

— А если она следит за домом? — старший жестко посмотрел на напарника. — Эти малолетние убийцы могут быть очень изобретательны.

— То есть, вы уверены? — спросил долговязый.

— То есть, ты сомневаешься? — старший прищурился.

— Все же сканирование не помешает.

— Вечно они вынашивают свои бредовые планы, пока тринадцать не стукнет. А потом чуть свечки задует — и ищи-свищи. Думаешь, кто-нибудь знает, что у них в голове? Ох уж это совершеннолетие!

— Мне кажется, тут все не так просто. Я бы попробовал сканер. В такой толпе…

— По месту решим.

Они уже почти пришли. Дверь была закрыта — мощная, бронированная, с голыми руками нечего и лезть. Без автоматики, такую не так-то просто обмануть. Старший подумал, что, может быть, и впрямь придется применить сканер. Позвонили. Внутри ни звука.

— Похоже, прячется. Сбежала, — решил старший.

— Давайте на удачу… — младший достал телефон. — Нет, не отвечает.

— Точно сбежала.

— Подойдите поближе, я все же проверю…

Они встали плечом к плечу. Долговязый вынул из-за пазухи небольшую коробочку, похожую на портативник, но с пистолетной ручкой. Пару раз ткнул пальцем в экран, а затем стал водить предметом из стороны в сторону, словно фонариком, направляя его торец на стены дома. Он старался охватить весь объем квартиры, где жила Кайса.

Напарники склонились к экрану, но их ждало разочарование — в квартире не было ни малейшего признака живого существа.

— Прячь, — сказал старший. — Придется заняться этим более серьезно.

Они повернулись и пошли прочь, полностью сливаясь с толпой.

Инки сразу заметил двух подозрительных типов.

На самом деле, внешним видом они совсем не выделялись из толпы пешеходов, но подозрительным их делало то, что они стояли у двери Кайсы и словно бы не решались, входить или нет. Инки никогда не видел, чтобы у Кайсы были какие-то дела с этими двумя. Она вообще предпочитала вести дела с помощью всевозможных средств связи, исключая персональное общение до последнего момента, если без этого уже никак нельзя было обойтись. Инки даже нравилась в ней такая тяга к затворничеству, он и сам был не лучше.

Один из незнакомцев нажал на дверной звонок. Инки внимательно ждал результата. Потом он увидел, как тот, что повыше, достал телефон. Инки совсем обеспокоился, удивившись такой настойчивости. Значит, им известен ее номер! Типы постояли некоторое время, давая обитательнице достаточно времени, чтобы ответить на звонок, но не дождались. Тогда они склонили головы и некоторое время что-то изучали, загораживая спинами какой-то предмет в руках.

И тут Инки осенило! Он понял, что это за люди, и что это за прибор. Это биосканер, а значит, это полицейские. Инки пришел в полное недоумение. Что общего может быть у Кайсы с полицией? Она никогда не совершала ничего противозаконного, да и времени у нее на это было бы не очень много: в совершеннолетии жила всего год. Скорее всего, случился какой-то несчастный случай, и они хотели сообщить об этом. Но почему понадобилось применять сканер?

Полицейский обследовал жилище Кайсы и разочарованно переглянулся с напарником. У Инки немного отлегло от сердца. Он посидел еще немого, со всем возможным вниманием разглядывая нелепый памятник, пока полицейские не ушли. Затем, на всякий случай, снова достал телефон. На этот раз он полез в электронную почту, но и там ничего нового не обнаружил. Кайса пропала. Это было что-то из ряда вон.

Тревога полностью овладела Инки. Он вернулся к дому и заткнул букет за ручку двери. Вдруг не успеет завянуть? А она, конечно, догадается, кто его принес. Теперь Инки ничего не оставалось, кроме как занять выгодную наблюдательную позицию у себя дома и периодически проверять все средства связи в поисках Кайсы. Он поспешил домой.

7

Горизонт-29 подошел к Земле в зоне прямой видимости орбитальной станции ЛИК «Горизонт-1», которая давно уже исполняла роль причала. Ее переоборудовали в приемную часть орбитального лифта, еще когда Федор Иванович Задорный ходил в детский сад. Поэтому он некоторое время сомневался, не выбрать ли в качестве конечной точки их затянувшегося путешествия другую станцию, но ослик убедительно доказал, что на длительные пируэты вокруг планеты у них не хватит топлива.

— Ладно, — согласился Федор, — только подойди к ней поближе, а то я, хоть и русский, но не люблю долгие прогулки на морозе.

Горизонт-29 выполнил лихой комплексный маневр торможения и разворота. Через каких-то два часа он замер с той стороны станции, где торчал наружный сервисный люк.

Все это время Федор настойчиво пытался выйти на связь со станцией, но эфир был пуст.

— Черт знает, что творится! — ворчал Федор. — Будто от Плутона и не отлетали!

— Мне это теперь совсем не нравится, — сказал Саймон. — Как мы попадем вниз? Там все может быть сломано…

— Сначала надо попасть на причал, там увидим. Ослик умный, хорошо подошел, далеко тащиться не придется.

— А если не войдем?

— Ты вроде не потолстел…

— Да я про автоматику шлюза!

— А я тебе гаечный ключ дам, — ухмыльнулся Федор. — Нет, лучше разводной! Постучишь погромче!

Саймон покосился на командира. В последнее время его шутки стали все менее понятны американцу. Теперь, когда Земля была на мониторах, Саймон мог лишь руками развести — Федор не только выполнил задуманное, но нисколько не утратил бодрости духа и был готов к дальнейшим подвигам в той же манере. Это немного пугало Саймона, но результат говорил сам за себя. Теперь он остерегался возражать командиру, насколько бы бредово ни звучали его идеи. Он даже попытался вспомнить, нет ли, действительно, в комплекте инструментов разводного ключа. Но память в такой радостный момент отказалась ему подчиниться.

— Давай, пошли одеваться! — решительно воскликнул Федор и хлопнул Саймона по плечу.

Космонавты погрузились в шлюз и запустили откачку воздуха. Скафандры медленно набухали. Командир включил внешнюю связь.

— Ну мы пошли, ослик, — сказал Федор. — Закрой за нами дверь и никому не открывай. А то мало ли что. Уже не солнечная система, а проходной двор какой-то.

— Хорошо, командир, — сказал ослик и добавил: — Ни пуха вам в нос, ни пера в ж…

— Сам придумал?! — рявкнул Федор, не дав ослику закончить.

— Извините. До свидания, командир, — ответил ослик, и в голосе его отчетливо прозвучали грустные нотки.

На глаза Саймона навернулись слезы. Стекло скафандра начало запотевать, он включил ускоренную рециркуляцию.

— Пошли, пошли, Тедди, — он постарался побыстрее проскочить момент прощания.

Они вышли из шлюза и некоторое время смотрели на земной шар над головой. Потом закрепили фалы и полетели к причалу.

— Добро пожаловать на Горизонт-1!

— Где экипаж? — с ходу начал Федор.

— Внизу, на Земле.

— Не понял. А спусковая кабина?

— К вашим услугам, товарищ Задорный!

— Хм… — Федор оценил юмор экипажа, натаскавшего местного ослика общаться в духе ретро. — А где хлеб-соль?

Ослик не растерялся:

— На камбузе, товарищ Задорный!

«Хорошо живем», — подумал Федор и сказал:

— Отставить. Вот, Семеныч, как надо работать. Это тебе не тюбики под одеялом выдавливать!

— Доложи обстановку, — приказал Саймон. Он не был склонен шутить. Ситуация, наоборот, виделась ему более чем странной и зловещей.

— Экипаж отбыл на базу, — деловито сообщил ослик. — Приказано не скучать, любоваться звездами…

— У вас всегда так? — спросил Саймон у Федора. — Или только в экстренных случаях? Я что-то не заметил, чтобы, когда нас провожали…

— Ну развлекаются ребята, чего ты прицепился?

— Доразвлекались, вот что я тебе скажу.

— Это без сомнения, — Федор кивнул. — И даже нас не позвали.

— Почему не отвечал на вызов, — продолжал Саймон пытать ослика.

— Бандитским метеоритом отшибло антенну, товарищ Кнуут!

— Мда, — протянул Саймон, затем обратился к Федору: — Спускаться будем, или как?

— Ну не завтракать же мы сюда прилетели? — Федор двинулся по кривому узкому коридору. — Хотя, хлеб-соль…

— Как отсюда к лифту попасть? Эти ваши технические помещения — такой муравейник, без компаса не выберешься…

— Ты в секретной зоне, Сеня, не вздумай кому там внизу… — Федор с напускной важностью пригрозил пальцем.

— Было бы кому, — сказал Саймон.

Федор насупился, повисла мрачная тишина.

Спусковая кабина слегка покачивалась, космонавтов убаюкивало в узких креслах. Автоматическая трансляция занудно вещала:

— Орбитальный лифт является средством повышенной опасности…

— Ты на этой базе хоть кого-нибудь знаешь? — спросил Федор.

— Ни разу не был.

— Вот и я тоже. Но, судя по отношению к космическим гостям, они не сильно от ваших отличаются.

— Это ты к чему? — Федор нахмурил брови.

— Это я к тишине в эфире…

— Ничего, с этими тоже разберемся. Надо же потренироваться.

— Было бы на ком, — снова многозначительно проворчал Саймон.

Федор вдохнул полной грудью. Легкие защипало от утренней свежести. Воздух был прозрачен и чист. Посадочный док лифта тоже был чист — вокруг ни души.

— А вот теперь пора паниковать, — задумчиво проговорил Федор.

— Наконец-то, — со всем возможным сарказмом сказал Саймон.

— Ладно, пойдем к зданию порта. — Федор крякнул. — Эх, скинуть бы эту хламиду, да в подштанниках совсем уж не с руки как-то… — Потом махнул рукой: — дотопаем как-нибудь.

Здание медленно вырастало впереди. Уже было видно вход, стеклянные створки распахнуты — разъехались в стороны да так и остались настежь, словно отключили питание. Чем ближе к порту, тем грязнее становилось вокруг. На бетоне то и дело попадались пустые банки, порванные пакеты, обрывки газет. Будто ветер расшвырял помойку, а убрать некому. Напарники шагали теперь осторожно, чтобы не наступить ни на что — после стерильной чистоты на станции брезговали.

Вдруг Федор заметил в куче мусора нечто, похожее на книгу. Рука сама потянулась, все-таки русские — народ читающий, он поднял ее и перевернул, чтобы прочесть обложку.

Инки Жакир. «Феномен Оставшихся».

Федор перевернул несколько страниц, пробежал глазами строчки.

— Бред какой-то. Как это — «пропали»?

— Что там, Тедди?

— Да вот, полюбуйся!

Какое-то время они молча стояли. Саймон изучал книгу. Федор настороженно оглядывался по сторонам.

— Это что же? Тут вообще никого…

— Не знаю, Сеня. — Федор сплюнул.

— Да не может такого быть! Кто-то же должен остаться, кто-то должен быть здесь, чтобы встретить нас! Не могли же они все…

— Я вот что думаю, — Федор прищурился и посмотрел на небо. Медленно плыли курчавые облака. Солнце начинало припекать даже в белом скафандре. — Не одни же мы на Горизонте сидели. Их же еще вон сколько по системе! Надо срочно на связь выходить, совещаться надо. Такое дело…

— Пошли, у нас все получится! — Саймон закрыл книгу, и они двинулись дальше.

Войдя в помещение, немного постояли, пока глаза привыкли к темноте, потом Федор вдруг сказал:

— Смотри, Семеныч, кто это там?

Саймон проследил за рукой — на другом конце зала отчетливо была видна темная фигура на светлом фоне стены.

— А! Что я говорил! — закричал Саймон. — Есть же люди!

Он побежал, насколько позволял скафандр, в сторону фигуры. Федор потопал за ним.

Вдруг Саймон замер, как вкопанный. Перед ними стояло невысокое, космонавтам по плечи, существо. Темная свободная накидка, складками спускающаяся к самому полу. Небольшая голова с торчащими по-собачьи треугольными мохнатыми ушами. На морде, — или как там у них это называется? — маска. Окуляры на глазах, вытянутый нос, от него отходит вниз толстый шланг, прячется в складках. Слышится легкое шипение.

На полу перед существом лежал высохший, превратившийся почти в труху, в коричневую пыль, букетик. Совсем небольшой, но когда-то очень аккуратно собранный.

А потом они услышали женский голос. Так с ними могла бы говорить мать — голос мягкий, добрый, полный сочувствия и тепла:

— Я могу помочь.

2007 г.

Они не такие

Васька стоял на остановке, лениво ожидая маршрутку. Сегодня вечером ему предстояло сдать экзамен в Юридической Академии — очередная стадия внедрения. Времени было полно — июньское утро в самом разгаре, солнце изливало жар на город, можно было как следует расслабиться, погулять, привести в порядок мысли перед решающим боем. В рюкзаке лежали конспекты. Мало ли что приключится, может потребоваться и повторить. Его цель была самой что ни на есть определенной, и сдаваться он не собирался.

Подкатила желтая «Газель». Васька погрузился вместе с несколькими бабульками, ехавшими на рынок, и устроился в сиденье за спиной водителя.

— Ну что, едем, э? — послышался голос с неистребимым армянским акцентом. — Деньги передаем!

Машина тронулась. Бабульки хором закряхтели, сетуя на качку, но водитель их протесты игнорировал.

Ехать надо было долго, почти до конечной. Утреннее солнце уже нагрело крышу, тепло струилось с потолка, напоминая о сауне. На Ваську навалилась дремота. Загрохотала дверь, кто-то вышел. Лязгнуло, машина дернулась, стартуя, и снова все погрузилось в монотонное покачивание. Васька заснул окончательно.

Вдруг на уши обрушился мощный, ритмичный музыкальный пассаж.

I was made for loving you, baby! You was made for loving me! And I can’t get enough of you, baby! You can’t get enough of me!

Васька подскочил, как ошпаренный. Рюкзак свалился с колен, рухнул на пол. Он потянулся за ним, стал нащупывать рукой, а сам смотрел вперед, на водителя. Из салонного зеркала заднего вида на Ваську таращились округлившиеся до невозможности черные глаза. Васька замер. Водитель рванулся к магнитоле, стукнул по кнопке, и звук пропал.

Когда в зеркале снова появились глаза, в них уже не было ничего необычного. Васька поднял рюкзак, пристроил на коленях и сел ровно, удивляясь, что сон как ветром сдуло.

— Слушай, эта вечером не твой сестра ехал, э?

— Чего?

— Сумка тащил, огромный такой! Я думал, никто больше не влезет, вай!

— Какая сумка?

— Тоже роняла. Что все роняют? Сестра твой, э?

— Не понимаю, при чем тут…

— Э, ладно! Нет так нет. А то я подумал, странно это, да?

— Не знаю, — пробурчал Васька. — Остановите.

— Тоже пошел? Вот и она тут вышел. Точно не знаешь?

— Точно, — пропыхтел Васька, наваливаясь на дверь.

Взревел двигатель, маршрутка, пустая и дребезжащая, понеслась по правому ряду. Васька задумчиво проводил ее взглядом.

«Что-то тут не то, — думал он. — Не должно было быть так».

Он закинул рюкзак на плечо, внутри зашуршал ворох конспектов.

«Музыка! Точно! Когда я в последний раз слышал музыку в маршрутке? Вот вчера и слышал. И тоже был армянин. И что играло? „Черные глаза“, что же еще».

Не типично. Васька задумался над этим словом. Слишком много вокруг рутины. Ездишь каждый день, привыкаешь, перестаешь видеть и слышать. А неожиданное подкрадывается и дает по башке. Его предупреждали. А он еще и заснул, как не вовремя! У него появилось ощущение, что он что-то упустил важное из-за того, что заснул. Что-то стучалось на краю сознания, едва ощутимое, но он никак не мог сосредоточиться.

«Нет, так не годится. До экзамена совсем чуть-чуть, а я забиваю себе голову всякой ерундой. Надо успокоиться».

Он решил купить сигарет. Идея показалась вполне уместной при таких обстоятельствах.

Рядом с остановкой приютился небольшой магазинчик, палатка-переросток, куда могли поместиться целых два человека. Покупателей не было. Васька потянул ручку, тяжелая дверь скрипнула пружиной. Он вошел, оглядываясь в поисках сигаретной витрины. Ассортимент поверг его в замешательство. Он остановился перед пестрой россыпью, заметив краем глаза, что продавщица отложила в сторону книгу. «Читает», — мелькнуло у Васьки. Он рыскал глазами по полке, пытаясь решить, что брать. Внимание привлекла белая пачка с красным кругом. Он ощутил, что волнение пошло на убыль.

— Вот эти, — сказал он, ткнув пальцем в стекло.

— Пятнадцать, — буркнула продавщица.

Васька полез в карман в поисках мелочи, рассеянно разглядывая стоящую за прилавком женщину. Толстая, как подушка, она уже сейчас страдала от жары в этой душегубке. Чепец немного съехал на сторону, на покрасневшем лбу блестел пот. На лоснящихся щеках светился румянец, короткий курносый нос тоже был влажным. Маленькие бледные глазки смотрели нетерпеливо. Она явно расстроилась, что ее оторвали от важного дела.

Васька положил три монетки на блюдце, забрал пачку. Вертя ее в руках, повернулся к выходу и заметил в отражении на стеклянной двери холодильника, как женщина взялась за книгу. Васька не поверил глазам. Он резко повернулся, так, что задел рюкзаком витрину, и впился взглядом в обложку.

Борхес, «Энциклопедия вымышленных существ».

Продавщица замерла, словно окаменела. Глазки секунду буравили васькино лицо, затем моргнули и стали прежними, недовольно-туповатыми.

— Че дергаешься? — воскликнула она.

— Извините, — оторопело пробормотал Васька.

— Смотри мне, витрину разобьешь — будет тебе «извините»!

— Я случайно, — сказал он и шагнул к двери.

— Давай, давай. — Продавщица насупилась. — Таскаются тута, нет бы делом занималися… — проворчала она более спокойно, по-прежнему глядя на Ваську.

Он аккуратно открыл дверь, выскользнул в щель на улицу и отошел на несколько шагов. Его словно водой окатили. Сердце колотилось, руки сжались в кулаки, и он с запозданием вспомнил, что держал сигареты. Они были безнадежно испорчены. Он расковырял пачку, посмотрел, нет ли целой. Одна чудом уцелела. Он достал ее, остальное бросил в урну. И тут до него дошло, что у него нет зажигалки. И не было никогда. Как же можно было так проколоться?

Возня с пачкой отвлекла его, он немного расслабился. Однако мысль о зажигалке вернула его к действительности — купить ее можно было только в этом магазинчике. А там — эта тетка.

«Бред какой-то, — подумал Васька. — При чем тут Борхес? Неужели ничего другого не нашлось?»

Он попытался построить общую картину, но концы не сходились. Он переставал понимать, что вокруг происходит. Шаблоны рушились, типичности вокруг не было. Это пугало его. Он стоял с сигаретой в руке и смотрел под ноги, на уже горячий асфальт.

«Как же я ненавижу этот город, — подумал он, замечая, что в нем зарождается ярость. — Чертов асфальт, и ни травинки кругом. Ни клочка земли, ни листика, ни веточки! С чего я взял, что будет легко справиться? Справишься тут, когда кругом такое происходит! — Он рассеянно мял пальцами сигарету. — Ничего не понимаю, неужели я упустил что-то в самом начале?»

Васька посмотрел на коричневые крошки, облепившие вспотевшие пальцы. Поднес к глазам, вгляделся в остатки табака. Сухие листочки, съежившиеся, пахучие, вызвали вдруг в нем жалость. Он подумал, как этот табак рос, наливался соком. «Где-то недалеко есть трава», — подумал Васька. В голове вспыхнула картина сельского пейзажа. Стена леса на краю луга, ветер колышет желтые и сиреневые цветы, в знойном воздухе снуют ласточки. Ваське нестерпимо захотелось туда. Он посмотрел на часы — время еще было, легко можно успеть. Васька решил, что нужно обязательно чуть-чуть отдохнуть. Иначе сегодня все сорвется. Он порылся в карманах. Денег оказалось достаточно, чтобы выполнить план.

Он подошел к краю тротуара и встал в типичную позу голосующего.

Через какое-то время подъехала «копейка», груженая всяким садоводческим хламом. «Дачник, — подумал Васька. — Как замечательно! Наверняка по пути». Весь салон был завален коробками, свертками и какими-то палками. Васька вдруг усомнился в удаче. Нагнувшись к окну, он увидел, что пожилой сухонький дедуля уже переставляет коробку с переднего сиденья назад. «Все же повезло, — уверился Васька. — Скучно ехать, видать, подвезет даже просто за разговор».

Он сел вперед, моментально договорился с дедом проехать до первой деревни, и они отъехали. Васька чувствовал, что все больше успокаивается. Теперь уже было не далеко, машина шла мягко, резво, а образ странной продавщицы почти совсем улетучился. Дед говорил что-то про помидоры. Васька кивал. За окном уже мелькали придорожные кусты, все покрытые коркой грязно-серой пыли. На горизонте показалась полоска леса, Васька впился в нее взглядом, наблюдая, как она приближается.

— Студент? — вдруг спросил дачник.

— Мм?

— Говорю: студент.

— Ага. Экзамен сегодня.

— Компьютерщик? — дед пристально посмотрел на него, словно собирался принять только такой ответ.

— Юрист, — гордо ответил Васька.

Дед фыркнул.

— Юрист! Ха!

— Простите…

— Юристов скоро не станет, — безапелляционно заявил дед.

— В каком смысле? — Васька вылупился на него, как на попугая в курятнике.

— Нечего им будет делать.

— Мне кажется…

— А мне кажется, — с нажимом произнес дачник, — что так и будет. Скоро совсем другое время настанет, так-то. Люди где сейчас?

Васька не нашелся, что ответить. Дед продолжал:

— Люди летят на Марс. В космос они летят. Зачем там юристы?

— Аа… — Васька открыл было рот, но понял, что ничего сказать не сможет. Это уже слишком.

— Что они там найдут, на Марсе, ты знаешь?

— А кто вообще… — попытался встрять Васька, но понял, что вопросы деда явно не требуют ответа.

— Не знаешь ты ничего. Вот то-то. А еще говоришь о юриспруденции. Странно это, для такого, как ты.

— Для какого — «такого»?

— Я думал, вы не такие… — констатировал дед.

Васька взглянул деду в глаза и увидел странный блеск. Словно была какая-то тайна, о которой тот не говорит, но только потому, что уверен, что Васька и так уже все знает. Да, точно, это блеск глаз заговорщика! Причем заговорщика, говорящего сейчас с менее опытным, но все же посвященным коллегой.

Васька вдруг опомнился. «Опять то же самое! — Внутри него что-то дико кричало. — Невозможно. Так дальше невозможно!» Он засуетился на сиденье, перехватил поудобнее рюкзак. В глазах мелькнуло отчаяние.

— Чего удумал? — спросил дед.

— Остановите, — взмолился Васька. — Мне нужно выйти.

Машина остановилась, чуть покосившись на пологой обочине.

— Что, передумал? — спросил дед, хитро улыбаясь. — Иди, иди. Подумай хорошенько!

Васька уже вывалился наружу. Хлопнула дверь, он сделал шаг назад, крепко сжимая в руках рюкзак. Машина сорвалась с места и с торжествующей пробуксовкой выскочила на дорогу. Не стартуют так машины дачников, груженые садовым барахлом. Особенно, древняя «копейка» пенсионера, что старше Васьки раза в два.

Ваську прошиб холодный пот. Мерзкая струйка потекла по спине. Он убедился, что машина уже далеко, лишь пыль взвивается за поворотом, и повернулся к канаве. Примерившись, перепрыгнул ее, оказался по колено в пыльной траве. Пошел торопливым шагом в сторону кустов, росших на краю недалекого леса. Это было именно то, что ему нужно.

Забравшись в кусты, он долго стоял, прислушивался к природе. Изредка проезжали машины, но их не было видно из кустов, а они не видели его. Щебетали птицы. Ветер шелестел в густых кронах недавно одевшихся берез. Чуть поскрипывали стволы.

Ваське стало так спокойно, накатило такое умиротворение, что он понял: не сможет вернуться в город. Все-таки, это не для него. Тут нужна совсем другая подготовка.

Он начал раздеваться. С мягким шлепком в траву бухнулся рюкзак, полетели кувырком кроссовки. Васька одним рывком стянул футболку, скомкал и кинул на рюкзак. Джинсы шлепнулись сверху. Он постоял в одних трусах, словно в нерешительности, потом, вздохнув глубоко, стянул и их.

Панцирь сразу начал разламываться, захрустел, защекотало свежим воздухом.

— Что я скажу, когда вернусь? — промелькнула у него в голове последняя человеческая мысль, а задние псевдоподии уже взрыхляли землю, затаскивая нижний конец тела в мягкую, безопасную, пахучую теплоту свежей норы.

2007 г.

Воробей

Июльское солнце выжигает золотые квадраты на плотных шторах. Тонкий вертикальный луч прорывается в комнату, режет пространство надвое. Он едва заметен, лишь огненная дорожка на ковре. От окна до двери, наискосок. Редкие пылинки вспыхивают, пролетая сквозь луч.

Маленькие, тонкие девичьи пальчики стучат по клавишам.

Vorobey пишет:

V> Многоуважаемая Белочка!

V> Позвольте нескромно полюбопытствовать, вольготно ли вам

V> дышится? Сияет ли для вас солнышко? Не урчит ли в животике?

V> Не устали ли ваши ручки и ножки?

Дышится мне кондиционированно и освежающе. Солнышку никогда не пробить мои бронированные шторы. Животик уединился с пиццей «Пармезан». Ножки скоро отсохнут за ненадобностью. Ручки танцуют чечетку на клавишах, празднуя ваше появление.

P.S. Где же ты был так долго, сволочь?!

–

Белка

Каждый день, еще не успев толком проснуться, Белка тянется включить компьютер. Это не внезапное предчувствие или неотложная жизненная необходимость. Простой рефлекс. Из тех, что заставляют нас моргать, дышать, отдергивать руку от огня. Автоматическое движение: нога еще опускается на ковер, рука уже щелкает выключателем. Глаза открываются позже.

Обходя комнату, Белка включает другие компьютеры. Их пять, на трех столах. Кроме них в доме почти нет другой мебели. Надувной матрас, рабочее кресло на колесиках, коробки вдоль стены, наполненные корпусами системных блоков, мониторами, заваленные карманными компьютерами и мобильниками, дисками, картами памяти, клавиатурами и мышками. Все соединяют провода, образуя конструкцию, которую понимает только Белка.

Уже долгое время от этой конструкции зависит вся ее жизнь. Жизнь продолжается благодаря этому переплетению схем и проводов.

Vorobey: Привет!

Belka: Куда ты пропал?

Vorobey: Порхал, чирикал…

Belka: Я скучала по тебе. А ты исчез. Разве так можно?!

Vorobey: Извини, Белка. Совсем плохо?

Belka: Да как всегда. Просто не делай так больше.

Vorobey: Я подумаю над этим.

Пересекая комнату, Белка переступает через груды книг. Они лежат почти на каждой горизонтальной поверхности. Одни никогда не открывались, другие постоянно открыты на одном и том же месте. Есть книги, затертые и ветхие от постоянного перечитывания. Есть книги, спрятанные за стекло. В дальнем углу стоит давно переполненный книжный шкаф, который трудно открыть: снаружи он завален грудами книг.

Книги занимают в жизни Белки особенное место. Это единственная вещь, не имеющая никакой связи с электричеством, которой Белка придает такое же важное значение, как и компьютерам. Прочитанная книга становится толще. Белка обожает делать книги толще. Они словно распухают в ее руках, наливаются силой, питаясь ее эмоциями. Книги приобретают запах, тяжелеют от прикосновений. Книги помнят пальцы Белки, с готовностью раскрываются на том месте, где остановился ее взгляд в последний раз.

Пальцы скользят по бумаге. У каждой книги свой рельеф, цвет, звук перелистывающейся страницы, звук, с которым книга ложится на стол, с которым открывается и закрывается. Читая, Белка проводит подушечками пальцев по полям, изучая фактуру листа, как слепая. Каждая книга в представлении Белки уникальна, как папиллярный узор. Чтение с экрана не дает и половины требующихся Белке ощущений. Когда исчезнут бумажные книги, Белка начнет печатать их на принтере.

BookWorm: А я таки одолел эту галиматью.

Belka: Ты меня поражаешь. Разве можно так над собой издеваться?

BookWorm: Могу и тебе подкинуть, занятная книженция, как показало вскрытие.

Belka: Издеваешься? У меня восемь книг начато.

Belka: Одна на кровати, другая — на кухне, третья — в туалете, четвертая — на полу…

BookWorm: Можешь не продолжать. Я все равно не смогу оценить проблему.

BookWorm: Я исповедую раздельное питание и не смешиваю продукты.

Belka: Слабак!

BookWorm: Обжора:) Смотри, не лопни…

Так получилось, что в распоряжении Белки очень рано оказалось самое важное, то, на чем основывается вся ее жизнь — квартира, где обитает только сама Белка, и компьютер, которым она владеет в совершенстве.

Окна всегда занавешены: по ту сторону — неподконтрольный Белке мир. Белка давно обнаружила, что ей достаточно смотреть на мир через экран. Через множество экранов, совершенно разных, но имеющих неоспоримое преимущество — они не могут причинить беспокойство, их можно отключить. Когда мир проходит через экран, он становится безопасен, и тогда его можно впустить в комнату, в зрачки, в сознание.

Vorobey: Не пора ли вон из клетки?

Belka: Ты опять за свое? Ты же знаешь, что я отвечу.

Vorobey: Я упрям не по годам:)

Belka: Не трать зря время.

Vorobey: Сегодня особенный день.

Belka: И чем же он особенный? Меня ждет сюрприз?

Vorobey: Возможно.

На стенах комнаты висят несколько страниц, вырванных из сборника задач по физике для 9−11 классов общеобразовательных учреждений. Москва, «Просвещение», 1996 г. На каждой странице фломастером обведены несколько строк.

Выходя из комнаты, Белка обычно цепляется взглядом за лист, на котором написано:

Задача 371. Белку с полными лапками орехов посадили на гладкий горизонтальный стол и толкнули по направлению к краю. Приближаясь к краю стола, белка почувствовала опасность. Она понимает законы Ньютона и предотвращает падение на пол. Каким образом?

«Выключая программу», — иногда отвечает Белка.

Vorobey: Что если мы сегодня увидимся?

Belka: Перестань. Мы прекрасно общаемся. Зачем нам видеться?

Белка полностью предоставлена самой себе. Она не нуждается в присутствии другого человека рядом. Так много лишней, ненужной информации — жесты, мимика, интонации. Ей вполне хватает символьных обозначений, которые можно выразить двумя или тремя словами. Интонации могут исказить информацию. У печатного текста нет интонации, его проще понять. Мимика имеет слишком много градаций. Белке достаточно нескольких типов — улыбка, обида, злость.

Белка смотрит фильмы. Она видит, как много проблем рождает непонимание, неправильное восприятие из-за отвлечения внимания на второстепенные, лишние действия. Люди не могут понять друг друга, когда глаза смотрят в глаза. Они думают: «он сказал так, но посмотрел эдак». Они думают: «она говорит одно, но жестами показывает другое». Белку раздражает отсутствие единства в попытках выражения смысла. Она хочет кристальной прозрачности и цифровой четкости передачи сути. Она хочет избавить информацию от шума. Белка ненавидит слова «какой-то», «где-то», «почему-то». Это мусор, отвлекающий от главного, не добавляющий ничего нового.

По телефону Белка не разговаривает. Она пишет SMS. Это заставляет быть краткой и точной. И избавляет от путаницы в интонациях. Когда появятся видеофоны, Белка сломает экран, чтобы вид собеседника не отвлекал от сути разговора.

Mama: Ты опять не берешь трубку.

Belka: Привет, мама:)

Mama: Хоть бы позвонила сама однажды.

Belka: Ты же знаешь, что мне так проще.

Mama: А если со мной что-то случится?

Belka: Мам, ну не начинай снова. Я просто верю, что все хорошо.

Mama: А мне нужно хоть раз услышать от тебя что-нибудь.

Belka: Ты опять начнешь спрашивать, что у меня с голосом, не болею ли я.

Belka: Если что-то случиться, я скажу сама, ладно?

Mama: Это не правильно, ты посмотри на других…

Belka: Мир меняется, мам. Новые технологии, новые привычки.

Belka: От этого не уйдешь, нужно просто привыкнуть.

Mama: Нехорошо напоминать мне о моем возрасте.

Belka: Чувство юмора тебе всегда помогало, поэтому я и спокойна.

Mama: Ты хорошо кушаешь?

<Belka закатывает глаза>

Belka: Ну как я могу кушать плохо, когда для меня стараются лучшие повара?

Еда у Белки есть всегда. Ей повезло, что существуют интернет-магазины. Если бы их не было, Белка создала бы их сама. Все, что ей нужно, оказывается у порога квартиры через полчаса. С наружной стороны висит лист бумаги: «Оставьте под дверью».

Когда стихает эхо шагов в гулком бетонном коридоре, дверь приоткрывается. Цепкие пальчики хватают пакет, втаскивают в щель, щелкает замок.

Белка неприхотлива. За все это время она попробовала всякую экзотику, но не нашла ничего, что перевернуло бы ее представления о еде. Ей достаточно простых вещей — котлеты, сосиски, картошка. Овощи, макароны, хлеб. Колбаса, сыр, чай. Меню самодостаточно, безыскусно, безвредно. Готовка отнимает времени не больше, чем требуется микроволновке на разогрев. Жареное Белка не ест.

Еда для Белки просто способ поддержания организма в рабочем состоянии. Это не эстетическое удовольствие, а вынужденная мера. Когда изобретут еду в таблетках, Белка будет первой, кто станет пользоваться ею постоянно. Тогда у нее появится дополнительное время, чтобы читать.

Василий Колупанов пишет:

ВК> Здравствуйте!

ВК> Меня как главного редактора чрезвычайно заинтересовало Ваше

ВК> высказывание на форуме нашего журнала по поводу воздействия

ВК> новых средств общения на развитие человеческих отношений.

ВК> Не согласились бы Вы написать статью в наш журнал, чтобы

ВК> подробнее раскрыть Вашу точку зрения?

Спасибо за предложение. Как только вернусь из виртуальной реальности, обязательно подумаю над этим.

–

Белка

В компьютерах Белки мир гораздо реальнее внешнего. Он полон технических изысков, волшебных превращений. Белка легко входит в контакт с любым, кто попадается ей на пути в бесконечности сети. Белка может помочь многим, ее знаний хватает, чтобы совершать нечто, недоступное большинству знакомых ей людей. Ей комфортно от ощущения превосходства, но это не заносчивость. Белка радуется, что в своем деле достигла успеха, что ее умения востребованы, а желаемое вознаграждение — ничтожно и по карману почти каждому.

Белка знает, что стоит за любым пикселем на экране. Сигналы, изливающиеся в сеть с ее компьютеров, несут ее мысли, идеи, чувства. Они оседают тонким слоем на бесчисленных носителях информации, вплетаются в причудливый узор взаимосвязанных данных. В моменты наивысшего сосредоточения Белка ощущает себя одновременно везде и нигде. Ее уже нет в кресле, глаза не смотрят на экраны, пальцы не касаются клавиш. В такие минуты Белка находится по другую сторону.

Эйфория, вызванная успехом, вырывает ее из информационной бездны. Белка расслабляется в кресле, переползает на постель, закрывает глаза. Никому не интересно, где она живет. Никому не интересно, как она выглядит. Никому не интересен ее голос. Всем безразличен ее пол. Имеет значение только результат ее действий. Она помогает людям, люди помогают ей.

Когда изобретут прямое подключение мозга к компьютеру, Белка первая задумается над тем, чтобы испытать это на себе.

Vorobey: Все сидишь тут, один шаг туда, два — сюда…

Belka: Это — мое! С какой стати мне нужно делать больше, чем два шага?

Vorobey: Все дело в биологии. Ты нарушаешь законы природы.

Belka: Тот, кто живет, законов природы не нарушает!

Vorobey: Это ты-то живешь?

<Belka недоумевает>

Belka: А у тебя есть сомнения?

Vorobey: Странно, что у тебя их нет…Надеюсь, ты будешь не в обиде…

Belka: Выкладывай, что ты задумал!

Vorobey: Терпение…

<Belka злится>

Belka: Почему ты не договариваешь? Кончай тянуть резину!

Vorobey: Я еще не готов. Хочу убедиться, что ты поймешь.

Чтобы успокоиться, Белка встает на весы. Ритуал. Эта плоская коробка на полу — тоже один из элементов, создающих впечатление стабильности. Пока стрелка чуть дрожит напротив привычной отметки, Белка читает текст, обведенный фломастером:

Задача 377. Белка массой 0,5 кг сидит на абсолютно гладкой, обледенелой, горизонтальной, плоской крыше. Человек бросает белке камень массой 0,1 кг. Камень летит горизонтально со скоростью 6 м/с. Белка хватает камень и удерживает его. Вычислите скорость белки, поймавшей камень.

«Все очень просто, — отвечает Белка. — Электроны движутся со скоростью света».

NiFont: Белка, ты живая?

Belka: Живее всех живых:)

NiFont: Отлично! Тогда ты сможешь мне помочь!

Belka: Тебя опять кто-то обидел?

NiFont: В кои-то веки наведался в столицу, решил пофоткать.

NiFont: И тут же опаньки: отобрали аппарат.

Belka: Куда нацелился?

NiFont: Большой дом такой, на Лубянке…

<Belka падает со стула>

Belka: Идиот. Любопытство убьет не только кошку, Нифонт!

NiFont: Не, ты не подумай, мне аппарат не жалко. Старый он был.

Belka: О! Нифонта обуяла жажда благородной мести:)

Belka: Униженный и оскорбленный:) Небось, уже сам попробовал отомстить?

NiFont: Да они непробиваемые, мне ума не хватило!

Belka: А меня просить — ума хватило?

NiFont: Да тебе это раз плюнуть…

Belka: Плеваться невежливо, дружок.

NiFont: Ну что тебе стоит, Белка?!

<Belka крепко задумывается>

Belka: Ты сам знаешь.

NiFont: Это действительно так трудно?

<Belka кивает>

NiFont: Мда… Видимо, пробил час…

Belka: Схватываешь на лету.

NiFont: Но это же первое издание, раритет!

Belka: Но ведь им не должно сойти с рук?

NiFont: Да! Я за свободу!

NiFont: Свободу мысли, слова, передвижения, фотографирования!

Belka: Тогда я жду посылку.

Сидя в запертой квартире, легко принять вызов своему профессионализму. Ты в комфорте, все под рукой, настроение боевое. Тебя просит о помощи человек, пострадавший за свои убеждения. Ты любишь помогать людям. Это доставляет тебе радость, и ты часто думаешь, что, возможно, читать книги даже менее приятно.

«Посмотрим, — думает Белка. — Давненько мы не тренировались».

Она вступает в бой. Загружаются программы для защиты и нападения, система путает следы, подставляет вымышленные имена, идет параллельными путями. Белка парит в информационных потоках, мозг работает быстрее, чем иная программа, Белка злится, когда нужно ждать слишком долго.

«Ну давай же! — подгоняет она. — Все ведь так просто!»

Белка замирает, не дыша, когда вводит раскодированный пароль. Она молча улыбается, когда открываются шлюзы и порты. Она не оставляет следов в сети и не использует бумажки для заметок — только память, только мозг.

«Даже обидно, — думает она. — В следующий раз за такую ерунду не возьмусь».

Добравшись до места, Белка только там оставляет короткое послание. Текст послания не имеет значения. Все дело в месте и во времени его появления.

«Надеюсь, Нифонт, у тебя хватит ума оценить то, что я сделала. Жду посылку, ценитель свободы!»

Белка возвращается к другим делам, смакуя триумф и предвкушая награду.

SMS: Они угробили мне машину. Зря я туда полез. NiFont.

SMS: Не велика потеря. Все готово, жду посылку. Belka.

SMS: Спасибо, будь осторожна. NiFont.

Вспыхивает сигнал о попытке вирусной атаки. Губы Белки растягиваются в довольной улыбке. Иногда она позволяет себе немного позлорадствовать, наблюдая, как система отражает неприятельские выпады, ищет удобный момент, а потом наносит ответный удар. Белка много времени потратила на перенастройку стандартных антивирусных систем. Ее не устраивала пассивная роль — мало устоять под ударом, нужно нанести ответный.

«Я осторожна, — думает Белка. — Предельно осторожна».

По экрану бегут строчки с адресами, названиями операционных систем, списками использованных подпрограмм защиты. Пока нападающие бьются о защиту, структуру которой они никогда не поймут, в обратном направлении просачиваются посланники Белки. Противник не узнает, откуда пришел ответный удар. Белка не собирается себя афишировать. Она не любит, когда что-то угрожает стабильности и целостности ее мира. Система должна работать всегда, постоянно совершенствуясь, оберегая хозяйку от внешнего хаоса.

Белка включает телевизор.

— Всю прошедшую неделю жители северных районов Монголии могли наблюдать странное небесное явление.

Слова диктора сопровождаются картинкой: над бескрайней монгольской степью в безоблачном небе виден объект, по форме напоминающий крест. Объект находится на большом расстоянии, и камера фотографа не может различить мелкие детали даже при максимальном увеличении.

Диктор продолжает:

— Давайте спросим мнение ученого специалиста по поводу этого события.

За кадром звучит голос, принадлежащий пожилому мужчине:

— Несомненно, тут мы имеем дело со свидетельством активности гигантского американского спутника-шпиона, находящегося на сверхнизкой геостационарной орбите…

Случайности Белка ненавидит. Она принимает только те новшества и перемены, которые инициирует по своей воле. Все, что происходит не под ее контролем, пугает Белку. Она старается избегать вещей, которые могут быть источником непредсказуемых событий.

При этом компьютер, как окно в мир, не является такой вещью. Компьютер полностью во власти Белки, она знает каждый винтик, каждую схему, каждую программу. Любая неприятность, приходящая из сети, может быть изолирована, препарирована, разложена на байты и стерта. Любое проявление не отфильтрованной экранами реальности гораздо опаснее. Поэтому окна и двери закрыты. Белка не ощущает недостатка в реальности. Все, что ей необходимо, Белка способна получить из сети или с помощью сети.

То же самое относится и к телевизору — его очень просто выключить. А еще проще — не включать.

SMS: Смотри телевизор. Уже в новостях! NiFont.

SMS: Телевизор бредит. Но тебе я верю. Belka.

После отражения атаки Белка очищает систему от последствий напряженной борьбы. Ее не интересует сохранение информации о подобных происшествиях. Журналы событий, временные файлы, обезвреженные куски вирусов, испорченные элементы первых слоев защиты — все отправляется в мусорную корзину.

Все еще пребывая под воздействием адреналина, Белка смотрит на лист, висящий над столом:

Задача 387. Белка, о которой идет речь в задаче 377, хватает камень, моментально замечает, что это не орех, и бросает его обратно в горизонтальном направлении со скоростью 2 м/с относительно земли. Вычислите скорость белки в этом случае. Объясните, изменится ли ответ задачи, если белка задержит камень в лапках на несколько секунд, прежде чем бросить его обратно.

«Конечно изменится, — думает Белка. — Хороший процент по вкладам даже за секунду приносит заметный доход». И она запускает программу для проверки банковского счета.

Vorobey: Тебя не было в сети 2 часа, что-то случилось?

Belka: Тараканов гоняла.

Vorobey: Успешно?

Belka: Как обычно.

Vorobey: Рад, что ты в хорошей форме.

Belka::)

Vorobey: А если бы все сломалось?

Belka: Ты же знаешь, у меня столько запчастей…

Vorobey: Запасливая Белка, все тащит в дупло:)

Belka: Мне без этого нельзя.

Vorobey: В последнее время я начинаю думать иначе.

Belka: Ты пугаешь меня.

Vorobey: Я хочу оживить тебя.

Belka: Опять за свое? Спасибо, я живая.

Vorobey: Что тебя убеждает в этом?

Belka: Я говорю с тобой.

Vorobey: Самое ненадежное доказательство.

Belka: Я сплю, ем, читаю, пишу.

Vorobey: Нет, пожалуй, вот это — самое ненадежное.

Belka: И у тебя конечно же есть рецепт…

Vorobey: Хочу просто предложить тебе кое-что.

Belka: Ну наконец-то ты созрел! Предлагай.

Vorobey: Итак…

Гаснут настольные лампы и люстра, затихает холодильник и кондиционер. Комната погружается в полумрак. Истерически верещат блоки бесперебойного питания, стартует обратный отсчет: аккумуляторов хватит на пять минут.

На экране, в окне — надпись: «Vorobey покинул чат».

Белка сохраняет открытые файлы, аккуратно выключает систему. Больше не горят экраны, не светятся красные и зеленые огоньки на корпусах. Быстро затихает шипение вентиляторов на процессорах и блоках питания.

Пока не появится электричество, можно заняться книгой. Но для чтения слишком темно. Белка не может раздвинуть шторы. Она сидит неподвижно и ждет, вспоминает, что собиралась делать дальше.

«Что же он хотел предложить? — думает она. — Неужели он скатится до какой-то банальности, вроде прихода в гости? Ты не нужен мне тут. Ты прекрасен на расстоянии, но что я буду с тобой делать, если ты придешь? Я не хочу видеть тебя, я хочу общаться с тобой. Не опускайся до общего уровня, ты нужен мне такой, какой ты есть. Я не хочу перемен».

Белка включает музыку. В плеере наполовину разряжен аккумулятор, но его хватит на несколько часов. У Белки огромная коллекция музыки — можно подобрать музыку для любого настроения и события. Музыка оказывает на нее примерно такое же воздействие, как и книга. С той лишь разницей, что музыка сиюминутна, быстротечна и поддерживает нужное Белке состояние только во время звучания.

Музыка для Белки не имеет зрительных атрибутов. Книга одним своим видом заставляет вспомнить ощущения, охватывавшие Белку во время чтения. Мелодии же имеют только название в списке воспроизведения и иногда ассоциируются с текстами песни. Чаще всего Белке требуется включить песню, чтобы вспомнить. Поэтому она поступает проще: пока музыка еще звучит, Белка сортирует ее, собирая в группы.

Группы насчитывают сотни песен, Белка включает какую-то группу целиком и наслаждается непрерывным потоком, забывая о названиях, не замечая, как одна мелодия сменяет другую. Если нужно прерваться, Белка выключает звук, не запоминая при этом, где она остановилась. В следующий раз все начнется с новой песни.

Заряд аккумулятора плеера подходит к концу. Сознание освобождается от влияния музыки, мелодия больше не тащит Белку за собой, не доминирует в полудремотном состоянии. Белка всплывает из пучины безмыслия, оглядывает безжизненный интерьер.

Широкое лезвие солнечного луча, просунутое в щель между шторами, сдвинулось и теперь режет раскаленным кончиком незаправленную постель. Кондиционер молчит. Воздух нагрелся и набух, с трудом проникает в легкие. Чтобы проветрить комнату, Белке нужно открыть окно. Но даже отодвинуть штору — уже невозможно. Белка беспокойно озирается.

Она идет на кухню и пьет холодную воду из электрического чайника. В недрах холодильника капает.

Мобильник уже разрядился. Белка берет трубку домашнего телефона, но понимает, что звонить некуда. Она не помнит номера ремонтной службы, вообще не помнит ни одного номера наизусть. И если звонить, придется произносить слова вслух.

Стены словно начинают медленное движение к центру комнаты, норовя стиснуть Белку с четырех сторон. Белка смотрит на черные экраны. Рука невольно тянется к выключателю, но Белка одергивает себя. Стиснув зубы, она садится на край кровати, зажмуривает глаза, чтобы не видеть готовый упасть потолок.

Немного успокоившись, она встает и подходит к входной двери. Смотрит в глазок. Напротив — стена коридора и дверь соседней квартиры. Эту картину она привыкла видеть, забирая принесенные курьером продукты.

Дверь открывается, выходит человек. Серая обвисшая майка, костлявые руки. Черные тренировочные штаны, мешком висящие на заднице. Он кашляет, бульканье в горле разносится эхом по всему коридору.

Белка замирает. Человек с той стороны — источник информации. Ей нужно знать, что происходит. Белка тоже кашляет. Человек за дверью оглядывается. Белке не нужно показываться собеседнику, она привыкла к общению вслепую. Все же придется заговорить.

— Что происходит? — спрашивает Белка, прижимая губы к замочной скважине. Звук своего голоса непривычен и резок.

— А, там эта, света нету, — сипло выдавливает человек. — Пойду, гляну, чо деется.

В пузыре окуляра глазка странно раздутая фигура движется к лестнице и пропадает за углом. Белка воображает, что человек пропал навсегда, бессильно приваливается к двери, тяжело дышит. Волна холода опускается вдоль позвоночника.

Сжав губы, Белка решает открыть дверь. Представить, что принесли заказ. Открыть на цепочке, только узкую щелочку.

Воздух в коридоре, в этой бетонной кишке, такой же жаркий и душный, как в квартире. Белка дышит ртом, как собака, но облегчение не приходит. В коридоре и на лестнице — тишина. Белка прислушивается.

Внизу хлопает железная дверь. Человек не пропал за углом. Он добрался до двери внизу и вышел на улицу. Значит, Белка может сделать то же самое, не опасаясь, просто пройти по его следам.

В шлепанцах и безразмерной футболке до колен, Белка медленно движется к углу. Заглядывает. Там лестница вниз. Осторожно, держась за перила, Белка спускается на один пролет, на два, на три.

Дверь железной плитой перегораживает черный тупик подъезда. За дверью шум — несколько человек переговариваются, но слов не разобрать. Глазка нет, Белка останавливается в нерешительности, берется за холодную скобу, заменяющую дверную ручку. Здесь прохладно. Белка делает несколько вдохов, вытирает со лба пот свободной рукой.

Люди за дверью — источник информации. Но сквозь уличный шум они не услышат вопроса. Придется открыть.

Белка толкает дверь от себя. Тяжелая створка поддается с трудом, Белка давит всем телом, ослепленная солнечным светом. Зажмурившись, выходит наружу. Едва успев привыкнуть, открывает глаза — никого нет. Трое мужчин, среди которых тот человек в майке, и женщина идут к кубическому зданию во дворе дома.

В кубическом здании расположена электроподстанция. Отсюда электричество распределяется по всему кварталу. У стен здания уже скопилась толпа из окрестных домов. На уровне второго этажа в стены здания вделаны металлические щиты с прорезями. Из прорезей струится серый, почти невидимый дымок.

Белка делает робкий шажок. Весь путь — на виду, опасностей нет. Она доберется до людей и спросит, в чем дело. Это будет выглядеть вполне обычно. Обилие впечатлений заставляет бешено стучать сердце Белки. Ей очень неловко. Ей кажется, что все вокруг будут слышать этот стук.

Белка делает еще шаг. Теплый асфальт греет ступни сквозь шлепанцы.

«Не пора ли вон из клетки?» — вспоминает Белка.

Она идет вперед и смотрит на изменчивые кружева дыма. Где-то вдалеке звучит сирена. В дальнем углу двора вспыхивает голубым мигалка аварийной машины. Звук сирены приближается.

«Сегодня особенный день», — вспоминает Белка.

Она смотрит на кубическое здание. От края крыши отделяется черная точка, соскальзывает вниз. Точка увеличивается, движется рывками, подпрыгивает в воздухе. Белка провожает ее взглядом, делает несколько шагов навстречу и останавливается.

«Я хочу оживить тебя», — вспоминает Белка.

На дорожку перед ней опускается небольшая коричневая птичка.

«Воробей прилетел, — думает Белка. — А я только что вспоминала Воробья».

Мир вокруг Белки сворачивается до размеров крошечного пестрого комочка. Комочек подскакивает, приседает и смотрит на Белку.

— Ну здравствуй, воробей! — говорит она.

Vorobey: Привет!

2007 г.

Оглавление

Меня разбудил кот

Небо

Пробуждение

Тепло

Чутьё

О ней

Улетай!

Я могу помочь

Они не такие

Воробей Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg