«Час до полуночи»

Час до полуночи (fb2) - Час до полуночи 624K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Астанин

Вадим Астанин Час до полуночи

Наваждение

Если бы у меня был пистолет, то я бы застрелился. Ей-богу, застрелился. Не раздумывая. Без всякой предсмертной записки, без всяких возвращённых долгов и без всяких прощальных встреч и звонков. Просто взял, да и застрелился. Даже не сходив в туалет, не почистив зубы и не позавтракав. Я бы застрелился без предисловий. Если бы у меня был пистолет. Я бы вытащил обойму, выщелкнул бы из неё все патроны, один за другим, потом собрал их в кучку, шестнадцать раскатившихся по лакированной столешнице патронов, выбрал из них тот единственный, несущий верную смерть. Загнал выбранный мною патрон в патронник и приставил бы пистолет стволом к подбородку, взвёл бы курок и нажал на спусковой крючок. Наверное. Очень может быть. Покончил со всем разом, единым махом перечеркнул бы своё никчемное существование. Наверно, это было бы правильно. Честно. Смело, по-мужски. Мне думается, это было бы справедливо. Если бы у меня был пистолет. Скорее всего, я бы не слишком долго раздумывал. Скорее всего… Забавно, но у меня уже есть пистолет. Точнее, у меня есть два пистолета. Первый, тридцатизарядный, я держу в фирменной коробке. Коробка из красного дерева, крышка изнутри обшита бархатом. Сверху на крышке знак известной оружейной фирмы, затейливый щит с изящными вензелями конструктора и основателя семейного дела. Тот пистолет заперт в стенном сейфе. Второй — пистолет служебный. Шестнадцатизарядный, полуавтоматический. Калибром — девять миллиметров. Его я ношу на работу. Обычно он находится в поясной кобуре. Ложась спать, я кладу его под подушку. Получается, что этот пистолет всегда при мне. Я с ним неразлучен. Выходит, что он — моя семья. Моя жена и мой ребёнок. Мой лучший друг и моя любовница. Шестнадцатизарядный, девятимиллиметровый друг, уютно устроившийся в потертой кобуре на правом боку, скрытый под тканью пиджака или стёганой подкладкой кожаной куртки. Безотказный товарищ, лишенный всех человеческих слабостей, вкупе с недостатками: усталостью, страхом, ревностью, недоверием, завистью и обладающий неоценимым преимуществом: верностью.

Только не подумайте, что я тип с суицидальными наклонностями. Я не страдаю скрытым комплексом самоубийцы и не подвержен частым сезонным депрессиям. Нет, конечно, депрессии случаются и у меня, особенно на следующее утро после хорошей пьянки, когда голова раскалывается от боли и мучает похмельная жажда, но не до такой степени, чтобы хотелось пустить себе пулю в лоб. Хотя бывает, одиночество иногда заедает так, что спазм подступает к горлу.

Я живу в городе, который никогда не спит. В стране, которая работает двадцать четыре часа в сутки. Вы скажете, что один такой город уже есть на земле и называется он… Правильно. Но всё-таки… Назвав его вы всё же ошибётесь. Таких городов много. В Америке, в Европе, в Азии, на Дальнем Востоке, в Японии, в Австралии. Десятки, если не сотни мегаполисов, застроенных небоскрёбами, сияющих электричеством улиц и неоном рекламы, заполненных нескончаемыми потоками автомобилей и табунами туристов, увешанных сувенирными значками, сумками, фотоаппаратами и видеокамерами, дружно пасущихся на тучных равнинах искусства и культурных достопримечательностей, клерками и офис-менеджерами, мечтающими о головокружительной карьере в корпоративном секторе, брокерами и трейдерами, финансовыми аналитиками и воротилами теневого бизнеса (всеми этими наркобаронами, торговцами оружием, хозяевами подпольных казино, киднепперами, шантажистами, вымогателями, содержателями борделей), работягами, проститутками и бомжами. Финансовые, промышленные, научные центры. Такие разные и такие неотличимые друг от друга города — высокотехнологичные продукты мировой глобализации — отнивелированные по единым лекалам транснациональных корпораций, ни в грош не ставящих границы и не признающих традиции и национальную самобытность народов.

Моя контора размещается на семнадцатом этаже «Джей Вудсворт Билдинг Фолл». Моя она не потому, что принадлежит мне, а потому, что я в ней служу. Контора называется «Детективное агентство Баррингтона» и заправляет в ней Говард Уортон Баррингтон, правнук того самого Джоржа Джемисона Баррингтона, знаменитого ганфайтера и дуэлянта с Дикого Запада по прозвищу «Быстрохват», заложившего в далёком XIX веке фундамент семейного бизнеса, исправно кормящего вот уже четвёртое поколение Баррингтонов.

Говард отличный бизнесмен. В семье его называют революционером и ниспровергателем основ. Говард не боится рисковать. Он расширил дело, открыв новые отделения «Детективного агентства Баррингтона» по всему Западному побережью, создал Академию частного сыска, профинансировал создание Независимого института виктимологии и криминалистики, организовал Общественную лабораторию судебно-медицинской экспертизы.

Его знают также как щедрого благотворителя. Он учредил Народный фонд помощи жертвам насильственных преступлений и Фонд помощи заложникам. Кроме того, он входит в попечительский совет Фонда вспомоществования семьям сотрудников правоохранительных органов, погибших при исполнении служебных обязанностей и Национального фонда полицейских-инвалидов. Он убеждён, что каждый порядочный гражданин должен безусловно помогать людям, оказавшимся в стеснённых жизненных обстоятельствах не по своей воле, любым доступным ему законным способом. В этом убеждении кроется суть его разногласий с отцом, почтенным Эзрой Баррингтоном, считающим всякую благотворительность не чем иным, как глупой и разорительной причудой, увеличивающей и без того значительную армию откровенных бездельников, нахлебников и попрошаек. Эзра без устали твердит, что деньги не возникают из ничего. Они не вырастают на грядках, не сыпятся с неба. Деньги зарабатываются упорным, каждодневным трудом, зачастую с потом и кровью. Деньги требуют к себе самого серьёзного отношения. Деньги нужно уважать, деньги нужно любить, деньги необходимо лелеять, беречь и накапливать. Произнося «лелеять, беречь и накапливать», Эзра Баррингтон гневно супил брови и стучал палкой по полу, или столовым прибором по столу. В зависимости от того, где происходил неприятный разговор с Говардом: в гостиной, или столовой комнате. Однажды он даже швырнул вилкой в сына. На счастье, Говард успел вовремя уклониться. Вилка пронеслась мимо его уха и со звоном отскочила от стены. Говард растерянно улыбнулся, а почтенный Эзра Баррингтон, сохраняя ледяное спокойствие, поднялся из-за стола и удалился в кабинет, ничуть не раскаиваясь в содеянном. Инцидент не имел продолжения, отец и сын усиленно делали вид, что ничего экстраординарного не произошло, однако в их отношениях наметилось некое охлаждение и возникла некоторая ощутимая неопределенность. Впрочем, вскоре они помирились, аккурат на юбилее тётушки Доротеи Арчер. Торжественно пожали друг другу руки, обнялись и вслед за тем опять поругались, теперь из-за ста тысяч, перечисленных Говардом Баррингтоном закрытому пансиону для трудных подростков в Граундвилле. Эзра накричал на сына, обозвал его «тупым идеалистом» и «расточительным прохвостом». Говард обозвал отца «старым маразматиком», «ничего не понимающим консерватором», извинился перед расстроенной тётушкой, откланялся гостям и уехал. Что не помешало старому Говарду вскоре передать бизнес сыну и с чувством выполненного долга удалиться на покой: ловить марлинов в южных морях, кататься на горных лыжах в итальянских Альпах, пить кофе и почитывать «Financial Times» на террасе фешенебельного швейцарского отеля с видом на Женевское озеро. «Чертовски неприятно оставлять дело этому сукиному сыну, но что поделаешь? Я уверен, только он способен по настоящему эффективно управлять нашими активами и не допустит нашего банкротства. Только ему я доверяю до такой степени, что готов терпеть все его гнусные выходки и выслушивать все его мерзости, произносимые в мой адрес. Он крепкий профессионал и не пустит семейный капитал по ветру». Так называемые очевидцы утверждают, что именно эти слова произнёс Эзра Баррингтон в присутствии юристов и доверенных сотрудников, ставя последний раз свою подпись на документе в качестве председателя Совета директоров и президента компании «J.J.Barrington & Sons».

Ежедневные пробки — неизбежная плата за предполагаемый комфорт городской жизни, обращающая его (то есть комфорт) в собственную неприглядную противоположность. Уличные заторы спонтанны и непредсказуемы, они подобны речным водоворотам, внезапно возникающим на водной поверхности то тут, то там, разрастающиеся из тонких прерывистых струек до широких крутящихся воронок, вбирающие в себя плывущий мусор, жухлые травинки, щепки, упавшие листья, сучковатые ветки, трухлявые коряги, жженые спички, пустые мятые пластиковые бутылки и как-то сразу, необъяснимо вдруг, в один приём, моментально распадающиеся и исчезающие в толще речного потока. Образ водоворота я почерпнул из новеллы американского писателя-романтика позапрошлого века, отца литературы фантастического детектива и хоррора Эдгара Аллана По. Описанные По ужасы низвержения в Мальстрём настолько впечатлили мою нежную подростковую душу, что после я долгое время с опаской влезал в любой водоём, размерами превышающий ванну, а вид бурлящей в джакузи воды немедленно вызывал во мне отчётливые рвотные позывы. К счастью, страх этот не принял хронической формы и как-то сам по себе, незаметно сошёл на нет, так, что вспоминая потом о терзавшей меня водобоязни, я совершенно искренне не понимал, чего же я столь сильно боялся.

Я набрал на пульте навигатора запрос: «Пробка на Пятьдесят второй улице. Объезд». Навигатор, подключившись к сети департамента городского дорожного регулирования, мигнул синим огоньком — получена сводка. Вывод был неутешителен. Хвост застрявших в заторе машин тянулся на два километра, от узкого горлышка на пересечении Семьдесят шестой и Девятнадцатой до развязки на Двадцать третьей, где стоял мой hummingbird. savanna. Жёлтая извилистая линия отмечала оптимальный маршрут объезда. Крюк почти в десять с половиной километров. Может быть, этот путь и был наиболее приемлемым, с точки зрения электронного мозга навигатора, однако меня он совсем не устраивал. Проще и быстрее было добраться до работы на метро.

Я связался по рации с транспортным диспетчером: «hummingbird.savanna», бортовой номер 5678 TVA, оставлен на Пятьдесят второй. Причина: дорожная пробка. Доставить по адресу: 1689, Сто двадцать пятая улица, «Джей Вудсворт Билдинг Фолл», корпоративная стоянка «J.J.Barrington & Sons». Заявитель: гражданин, идентификационный номер: 243859361».

Диспетчер неприветливо буркнул в ответ: «принято» и дал отбой. Протиснувшись между стоящими машинами, я выбрался на тротуар и спустился в метро. Метро нынче уже не то, что раньше. Миновали те времена, когда людям приходилось толпиться на открытых платформах, втискиваться в битком набитые вагоны, терпеть духоту и неприятное соседство, испытывать непроизвольный страх, оказавшись ночью в пустом вагоне один на один с подозрительным попутчиком, шарахаться от молодых наглецов. Исчезли, и рассчитываю навсегда, эти крикливо разодетые, курящие, сквернословящие, задирающие окружающих, непрерывно сплевывающие на пол девочки и мальчики, как исчезли трущиеся вокруг женщин тихушники-извращенцы всех мастей и окрасок, пускающие слюни и норовящие выставить своё интимное хозяйство непременно на всеобщее обозрение, или задавленные хроническим невезением самоубийцы, готовые без раздумий сигануть под колеса подъезжающего к станции локомотива.

Поезда на магнитной подушке бесшумно несутся в трубах подземных тоннелей, стенки которых надёжно отделяют перрон от состава, и останавливаются точно напротив закрытых проёмов, открывающихся синхронно с входными дверями вагонов. Число пассажиров в вагоне всегда ограничено количеством посадочных мест и правило это соблюдается неукоснительно. Любой нарушитель рискует свободой. Штрафы до того огромны, что подавляющее большинство наказанных граждан не в состоянии их оплатить и вынуждено отрабатывать недоимки в долговой тюрьме.

Залы станций чисты и просторны. Играет негромкая музыка, цифровые экраны беспрерывно транслируют рекламные ролики, торговые автоматы вдоль стен празднично сверкают хромом боков, надраенных до зеркального блеска, мрамор полов соревнуется в благородстве с патиной колонн, декорированных малахитовой плиткой. Ряды кресел по центру, фильтрованный воздух, насыщенный фитонцидами, пахнущий дубом, сосной, эвкалиптом, бегущая строка на информационных панелях, полицейский в прозрачном стакане дежурного поста, магнитная рамка на входе, камеры скрытого видеонаблюдения, компьютерное сопоставление образов, молекулярные анализаторы взрывчатых веществ, круглые шляпки дозаторов, служащих для распыления снотворного газа, острые жала стационарных парализаторов, реагирующих на всякий, кажущийся угрожающим жест или передвижение. Непередаваемое сочетание личной безопасности и одновременно полной беззащитности, заставляющее сведущего человека, спустившегося в подземку, рефлекторно начать следить за своим поведением и стараться выглядеть и вести себя обыденно. Ничем не выделяться среди окружающих. Не разглядывать вызывающе потолки, не косить глазами на полисмена в будке, не сбрасывать поступающие звонки, не пытаться встать таким образом, чтобы оказаться недоступным для камер видеонаблюдения (потому что скрытым оно является лишь по названию). В общем, стараться не быть подозрительным, что согласитесь, для сведущего человека несколько утомительно, в силу специфики его ремесла. Как можно не думать о белых обезьянах, если поисками белых обезьян ты занимаешься по роду твоей профессиональной деятельности?

Я посмотрел на часы. Что делать, все, кто куда-нибудь опаздывает, нервно поглядывают на часы, как будто такое частое разглядывание хронометров может им хоть чем-то помочь, кроме того, что позволяет лишний раз убедиться в их (хронометров) исправности. Мои часы были исправны, и я катастрофически не поспевал к утренней летучке, которую, по упорно циркулирующим слухам, должен был посетить сам мистер Говард Баррингтон, периодически слетающий с недосягаемых корпоративных высот в поле и устраивающий спонтанные набеги на службы и отделы подвластной ему империи с целью проверки текущего состояния дел непосредственно на местности.

Завибрировала прикрепленная к мочке уха клипса «ресейвера». Я включил микрофон.

— Деккер, ты где? — спросил мой напарник, Крейг Форстер.

— Я? Торчу в подземке. Жду поезд.

— Можешь не торопиться, Деккер.

— Отчего так?

— Старик уже в берлоге. Устроил там форменный разгром. Гоняет всех в хвост и в гриву. Бедняги массово каются в грехах и дружно натирают мылом петли.

— По тебе не скажешь, Форстер.

— Мне повезло. Я не успел. Чуть-чуть.

— С этого дня нарекаю тебя «Счастливчиком». «Счастливчик» Форстер.

— Обхохочешься, — проговорил Крейг. — Где встречаемся?

— Как обычно…

— … у кофейни «Олд Корк Оук».

На самом деле «Олд Корк Оук» никакая не кофейня, а типичная американская закусочная, отличающаяся от других типичных американских закусочных тем разве, что помимо кофе, приготовленного в автоматических кофейных машинах, посетителю могут предложить свежую газету, журнал или подшивку газет за неделю на выбор. Не те электронные газеты, закачиваемые из сети в ньюсридеры, а самые что ни на есть настоящие, то есть напечатанные типографской краской на листах бумаги, традиционным газетным шрифтом, с фотографиями, иллюстрациями, тиражом и редакционным списком, от главного редактора до корректора и наборщика макетов. Курьёзная эклектика: картофель-фри, черничный пирог, бутылочки кетчупа, официантка, разливающая кофе, венская булочка и шуршание газетных страниц. Добавьте к этому огромную, постоянно включенную цифровую панель, настроенную на спортивный, либо новостной канал и получайте на выходе завершённую картину мультикультурного бедлама, царящего в «Олд Корк Оук» при благосклонном попустительстве владельца.

Крейг Форстер устроился в дальнем углу закусочной. Он занял тактически выгодную позицию (спиной к стене, лицом к дверям), откуда мог с легкостью наблюдать за обстановкой, не рискуя своим уязвимым тылом и открытыми флангами. Завидев меня, он приглашающе воздел руку. Я подошёл к его столику. Крейг, не говоря ни слова, подвинулся. Он просматривал утренний выпуск «Городского курьера». Газета была раскрыта на «Полицейской хронике». Я с любопытством взглянул на страницу.

— О чём пишут?

— Ничего особо сенсационного. Бытовуха, главным образом. Слухи, скандалы, разоблачения. Взятки, хулиганства, кражи, семейные разборки. Мелкие подробности.

Крейг подозвал официантку.

— Кофе моему напарнику, венскую булочку, абрикосовый джем, масло.

— Что-нибудь ещё?

— Мне нет. Деккер?

— Жареный картофель, хорошо обжаренный бифштекс, сырные крекеры и ванильное мороженое на десерт.

— Гурман, — фыркнул Крейг. — Пожиратель калорий.

— Жалкий завистник. Лучше придумай нам алиби.

— Были на задании.

— Банально. Тупо. Тривиально.

— Сойдёт. Дело Атчесона. Мы опрашивали свидетелей. Точнее, свидетеля. Элизабет Липман, 21432, Эртон авеню.

— Результат?

— Неутешительный. Свидетель отсутствовал.

— А почему задержались?

— Попали в пробку, — ехидно напомнил Форстер. — На Пятьдесят второй улице.

— С Липман слабовато получается.

— Не волнуйся. Для того и существуют напарники, чтобы надёжно прикрывать задницы своим напарникам. Главное, придерживаться согласованной версии и не потеть. Липман действительно нет в городе. Я проверял. Не долее, чем пять часов тридцать пять минут назад, по стандартному времяисчислению, она усвистала «Регулярным Лунным экспрессом» прямиком на Дайсон-сити. Море чего-то там.

— Море Спокойствия.

— В точности, — Крейг отложил газету.

«Текущие события» на экране сменились «Экстренными новостями». Бармен добавил звук. Показывали старт научной экспедиции к Тритону. Корреспондент брал интервью у астронавтов. Астронавты ослепительно улыбались в объектив телекамеры и приветственно махали руками. Корреспондент был деловит и серьёзен. В завершении репортажа оператор дал общий план. Астронавты в оранжевых скафандрах выстроились на пандусе. Корреспондент скороговоркой вещал о героизме, предназначении и бремени белого человека, напряжённо указывая на корпус ракеты, зажатый причальными фермами. Астронавты гуськом полезли наверх, один за другим исчезая из кадра. Оператор развернул камеру. Корреспондент сорвался с места и побежал к гостевым трибунам. Изображение космодрома рывком поменялось. Красивая женщина-репортёр, стоя на фоне дымящихся развалин, взволнованно повествовала о серии взрывов, произошедших в различных частях страны: «… как минимум десять подтверждённых случаев за последние три недели. Полиция отказывается давать комментарии, но, судя по информации, полученной от не называемого источника, силовые ведомства почти утратили контроль над ситуацией. До сих пор остаются неизвестными ни исполнители, ни организаторы террористических атак, жертвы которых, по самым приблизительным оценкам, составляют от двух до семи тысяч человек. Такой разброс в количестве погибших объясняется тем, что все террористические акты совершались либо в час пик, либо при большом скоплении народа. Объектами нападения становятся супермакеты, кинотеатры, офисы крупных компаний, выставки и корпоративные съезды. Также неизвестен тип применяемой террористами взрывчатки. Очевидцы преступления рассказывают о всплеске нестерпимо яркого света, крутящейся воронке, опоясанной огненным кольцом, пожирающей всё вокруг себя, искривляющемся пространстве и необычайном физическом состоянии, при котором свидетели как-бы находились единовременно и неразрывно в прошлом, настоящем и будущем, с чем связаны не поддающиеся логическому объяснению случаи предсказания очевидцами грядущих, близких и достаточно отдаленных по времени событий. Со слов того же не называемого источника, во всех десяти нападениях было применено взрывное устройство, изготовленное по технологии создания так называемых нестабильных черных микродыр, рабочий образец которого был украден из Агентства по разработке передовой оборонной техники Министерства обороны несколько лет назад. Источник описывает его как компактный плоский ранец для скрытого ношения под верхней одеждой, оснащённый выносным кнопочным детонатором. Устройство разрабатывалось по заказу Командования специальных операций Сухопутных войск и предназначалось для вооружения армейских диверсионных подразделений. Если предположения источника верны, мы имеем дело с превосходно законспирированной и отлично подготовленной террористической организацией…»

— Нереальная история, — заметил Крейг, подцепляя ножом масло и саркастически хмыкнул. — Откровеннейшая ложь, — он погрозил репортёрше, — всем известно, что обокрасть Агентство невозможно.

— То есть ты сомневаешься, что из Агентства выкрали прототип оружия и веришь тому, что оно сделано на основе распадающихся чёрных дыр?

— Оглянись вокруг, Деккер. Электродвигатели в машинах питают от аккумуляторов размером с мизинец. Аккумуляторы обеспечивают запас хода в полторы тысячи километров и заряжаются через обыкновенную электророзетку. Роботы добывают гелий-3 на Луне и никто ими не управляет, потому что они укомплектованы эвристическими чипами квантовой памяти «RISk.semiconductor». Эти самые чипы производит Россия в «Российском Центре Инноваций «Скол-ко-во»» и продаёт вместо нефти, газа, пеньки, мёда, воска, дёгтя и креозота. Проблема стабильного удержания пучка плазмы в магнитном поле решена, благодаря чему построен «ТОКАМАК-80», самый безопасный термоядерный реактор, работающий на гелии-3. Атомные станции выводятся из эксплуатации и заменяются на термоядерные, что даёт практически неисчерпаемый ресурс дешёвой энергии. Исчезла угроза энергетического кризиса и опасность загрязнения природы радиоактивными отходами. За пределами Солнечной системы обнаружена планета с пригодными для жизни условиями и к ней прямо сейчас отправляется пилотируемый корабль, оборудованный каким-то хитрым приводом, позволяющим развивать сверхсветовую скорость. В нынешнем мире происходит столько необыкновенных вещей, что поневоле начинаешь доверять слухам. Если возможен полёт к звёздам, то вполне допустима и бомба из нестабильной чёрной дыры. Почему бы и нет?

Крейг продолжает витийствовать, но я его не слушаю. Я наблюдаю за барменом. Бармен разговаривает с клиентом. Лицо у бармена недовольное. Клиент стоит ко мне боком. На нём спортивная ветровка с накинутым на голову капюшоном, широкие брюки и ботинки на толстой подошве. Бармен нервно трёт стойку тряпкой. Он явно растерян. Клиент опирается локтем о стойку. В его кулаке зажат некий предмет. Бармен убирает тряпку. Клиент опускает руку и начинает ритмично постукивать кулаком. Бармен отступает к кассе. Лицо бармена отражает мучительную внутреннюю борьбу.

— Чёрт побери, — внезапно догадался я, — его же грабят!

Вот так, с виртуозной наглостью, вымогают у бармена деньги и бармен, думается, собирается выполнить требование злодея. Чем же он был напуган? Парень не вооружён, если только не прячет оружие в кармане. Но его руки… Что руки? Его руки на виду… Правая на барной стойке. Конечно, не исключено, что парень левша. Хотя, левый карман вроде бы не оттопыривается, но ветровка чересчур свободная. Не по размеру на парне ветровка… Ветровка. Ветровка у него не по размеру, ветровка скрадывает фигуру, не ветровка, а балахон, под которым без труда скрыть энное количество взрывчатки. Динамитные шашки, к примеру, или связку ручных гранат. Вот оно! Парень обвешан взрывчаткой как рождественская ёлка! И в кулаке у него… В кулаке у него выносной детонатор. Нажмёт на кнопку — и всему крышка… Разнесёт всё и вся в клочья! Поэтому бармен не в меру уступчив… А если представить вдруг, что на парне надет пресловутый компактный ранец и сидящие в кофейне люди, не подозревая того, гипотетически находятся в эпицентре взрыва невероятной мощи… И я, между прочим, в их числе… Что же мне делать?

Убрав осторожно руку под стол, я расстегнул кобуру и снял пистолет с предохранителя. Мысль металась в сознании вспугнутой ласточкой: «Пистолет в нашем деле не помощник». Прикрыв кобуру полой куртки, я неспешным шагом пошлёпал к выходу, следя краем глаза за парнем и барменом. Я старался двигаться как можно более естественно, но каждый шаг доставался мне с большим трудом. Мне чудилось, что я не иду, а тащусь, что к моим щиколоткам прицеплены чугунные ядра, двухпудовые по весу, никак не меньше, что моя шаркающая походка меня выдаёт и налётчик уже раскусил мой замысел: проходя рядом, неожиданно наброситься на него и разоружить.

Попутно я старался лихорадочно вспомнить, что нам преподавали на курсе психологической подготовки: «четыре типа личности… правила коммуникативного контакта… прежде договоритесь, что вам не причинят вреда… лицом к лицу… тогда, когда установлен контакт и достигнуто доверие… беседа не больше, чем с одним террористом… прямой контакт глазами… не поворачивайтесь спиной… следите за пространством, от вашего приближения зависит уровень давления… и наиглавнейшее: ВСЕГДА ИМЕЙТЕ ПЛАН ПО СПАСЕНИЮ!.. … … У МЕНЯ НЕТ ПЛАНА ПО СПАСЕНИЮ! Господи, если бы у меня был пистолет, то я бы застрелился…»

До парня оставалось несколько шагов. Я внутренне напрягся. Хрустальный звон китайских мелодических палочек, подвешенных над входом на секунду отвлёк меня от решительного броска. В кофейню входили полицейские из уличного патруля, снимая защитные шлемы. Я растерялся… и повернул к стойке.

Парень угощался куревом. Неполная пачка «Блэк Пенни» лежала между ним и барменом, и бармен прямо-таки жёг парня презрительным взглядом насквозь, пока тот тащил из початой пачки сигарету и щелкал зажигалкой, высекая огонь. Оказывается, в руке он сжимал зажигалку, дешёвую пластиковую зажигалку, с наклейкой, изображающей Чёрного Плаща, запускающего шутиху.

Бармен посмотрел на меня.

— Пачку «Сайлема», — сказал я, кладя на стойку кредитку, — и зажигалку. Дайте вот эту, с Микки-Маусом.

Вербовщик

Я выбрался из машины и закурил. Сигареты были никакие, наполовину синтетические наполнители и ароматизаторы, наполовину мелкая табачная крошка, завёрнутая в жёлтую папиросную бумагу. Цена им была восемь центов за пачку и продавались они повсюду, в каждой придорожной забегаловке, на каждой заправочной станции, в каждом платном туалете. Ими были забиты все торговые автоматы вдоль трассы и ядовито-жёлтые скомканные пачки были щедро разбросаны по кюветам и обочинам шоссе. Я бы с удовольствием выкурил что-нибудь получше этих омерзительно-кислых на вкус «гвоздиков», но сигарет других марок здесь попросту не было, а свои, купленные в городе, я уже все давно скурил. Последние нормальные сигареты закончились в ста километрах до этого места, и, выбросив в открытую форточку сожжёный до самого фильтра окурок, я клятвенно обещал не прикасаться к местной дешёвой отраве. Моей силы воли и терпения хватило ненадолго. Километров шестьдесят я кое-как справлялся с нарастающим желанием немедленно закурить при помощи никотиновой жвачки, но муки лишенного допинга организма вынудили меня остановиться и нарушить клятву. Зашвырнув купленный блок на заднее сиденье, я с остервенением нажал на педаль газа, выплескивая в скорость накопившееся раздражение и недовольство собой за проявленную слабость. Я гнал не останавливаясь, но через через сорок километров не выдержал и сдался окончательно. Трясущимися руками я разодрал пластиковую упаковку, выдернул из пачки желтый овальный цилиндрик, щёлкнул зажигалкой и втянул в легкие солидную порцию дыма. Вторую сигарету я докуривал без спешки, наслаждаясь самим процессом. Затягиваясь, я смаковал вкус дыма, не обращая внимания на гадкое послевкусие и повышенное слюноотделение. Виной тому были синтетические компоненты в табачной смеси. Я курил, плевался слюной буро-коричневого цвета и был счастлив как верблюд, без приключений добравшийся до листьев (или что там у него вместо листьев) саксаула. Предположим, колючек. Меня окружала природа. Не слишком загаженная и потому очень привлекательная. Я стоял на пригорке, с которого открывался великолепный вид на окружающую меня живописную окрестность. Впереди, по ходу движения, в метрах тридцати от моей машины, находилась придорожная забегаловка, именуемая в народе грубо и незамысловато — «тошниловка», длинное одноэтажное здание, и обязательная автомобильная стоянка перед ним. Огромная вывеска над карнизом обещала недорогие обеды и натуральную выпивку. Стоянка была пуста, только у разбитой и перекошенной бензоколонки тёрся обтрепанный бродяга с тощим походным рюкзаком на плече. Видимо, дожидался попутки. Или того, кто не откажется оплатить ему завтрак. Серая лента шоссе сбегала с пригорка в низину и прямо устремлялась к далёким холмам, рассекая надвое бугристую равнину, усеянную пятнами всклоченной растительности. Лёгкий ветерок овевал мое лицо, неся запах пыльцы, цветущих садов, болотной затхлости, свежескошенной травы и испаряющейся с листьев утренней росы. Кучевые облака неспешно плыли в небе, отбрасывая на землю обширные полосы тени. Я забрался в машину и въехал на стоянку. Бродяга всё так же топтался у колонки, напряжённо вглядываясь в пустое шоссе.

— Эй, друг, — закрыв дверцу, позвал я его, — не составишь компанию?

Бродяга отрицательно качнул головой.

— Может тебя подвезти? Если нам по пути, — я показал направления, — то я мог бы тебя подбросить. Но только до Альбертвилля. У меня там деловое свидание.

— Спасибо, мистер, — хриплым голосом ответил бродяга, — но мне в обратную сторону.

— Как хочешь, парень, — чуть слышно проворчал я, — как хочешь. Было бы предложено. — Но если вдруг передумаешь, — громогласно проинформировал я бродягу, — найдешь меня в закусочной.

Бродяга обалдело уставился на меня и машинально кивнул. Чего я, собственно, и добивался. Ведь это моя работа. Я налаживаю контакты, втираюсь в доверие, устанавливаю взаимопонимание, навожу переправы, набиваюсь в знакомые, перекидываю мостики. Я льщу, восхищаюсь, сочувствую, выслушиваю, поддерживаю беседу, заразительно смеюсь, травлю анекдоты, соглашаюсь, разбрасываюсь бисером, угощаю, рассыпаюсь мелким бесом, угождаю, подлаживаюсь, пью за компанию, надираюсь до чертиков. Всё во мне маска и притворство, я весь не настоящий. Каждый, встреченный мною человек, кем бы он ни был: бедняком или богатеем, здоровяком или хлипким на вид, ребёнком или взрослым, мужчиной или женщиной, видит во мне то и воображает меня тем, кем он или она хотели бы меня видеть, а тем, кем я являюсь на самом деле. Для чего я это делаю? Почему так поступаю? В одной очень старой песенке есть такие слова: «просто я работаю волшебником». Слегка перефразировав эту строчку, я могу дать следующий ответ: «просто я работаю вербовщиком». Я — вербовщик. Headhunter. Охотник за головами. Ловец человеков.

По закону жанра, вслед за этой репликой я должен сообщить читателям историю своей жизни, или своего падения, ибо мое нынешнее занятие мыслится не чем иным, как верхом нравственной деградации личности. По крайней мере, все средства массовой информации либерального и социал-демократического толка клеймят нашу профессию именно такими (либо кое-чем похуже) эпитетами. А то, что этот мутный поток клеветы и дезинформации льётся в мозги и души зрителей невозбранно двадцать четыре часа в сутки, они об этом скромно забывают упомянуть. Спросите, к чему эти упрёки? Да к тому, что помимо нас, у этих писак любимой мишенью служит так называемое отсутствие демократии, толерантности и консенсуса в нашем богоспасаемом отечестве. Якобы, им повсеместно затыкают рты и не дают говорить правду. Они испытывают безмерный административный гнёт и негласное засилье цензуры. Враньё! Будь в нашей стране хоть какие-нибудь ограничения, хоть капля цензуры, хоть намёк на её присутствие, хрен бы они даже мельком упомянули о нашем существовании, не то, чтобы трындели о нас часами. Они бы сидели тише воды, ниже травы и учили бы домохозяек правильно готовить шницели и собирать первоклассников в школу. Цензуры, вот чего нам не хватает, помимо всего прочего. Настоящей, действенной, напористой, боевитой цензуры!

С прочим же у нас реально напряжёнка. Давно, серьёзно и кажется непоправимо. Началось всё с того, что мы одержали триумфальную победу над природой. Кто не знает, был в недалёком нашем прошлом один жизнеутверждающий лозунг: «Мы не ждём милостей от природы. Наша цель — взять их!» И мы взяли. Мы сражались, и мы победили! Только плоды этой победы оказались горькими. Перенаселение, нехватка чистой воды, загрязнённый воздух, отравленная почва, перманентная угроза голода. Конечно, что-то из живой природы уцелело, сохранилось отчасти на периферии и на редких океанических островах, превращенных в дорогостоящие рекреационные курорты и зоны отдыха, но это кое-что всего лишь оттеняло картину всеобщего упадка и разрастающегося коллапса.

Скверно было всем. «Золотой миллиард» штормило, прочих жестоко выворачивало. Города задыхались. Рушилась инфраструктура, санитария и гигиена отправилась ко всем чертям разом. Нищета, скудное питание. Акции протеста, голодные бунты, погромы, массовый исход людей из сельской местности. Вспышки давно забытых болезней, перерастающие в эпидемии, разгул преступности. Всем было ясно, что избыточное население придётся сокращать, и сокращать его придётся любыми доступными способами. Как бы цинично это не звучало. Наилучшим решением была бы очередная по счёту мировая война, если бы не вполне обоснованные опасения, что мало-мальски крупная заварушка непременно перерастёт в полномасштабный термоядерный конфликт с абсолютно предсказуемым итогом. Согласитесь, перспектива гарантированно сыграть в ящик вместо того, чтобы жить долго и, по-возможности, счастливо мало кого обрадует. Однако, если нельзя устроить одно крутое мочилово, то кто мешает организовать множество маленьких войн в странах «третьего мира», где желающих повоевать хватало и хватит вперед на сто лет с гаком. Единственное, что следует помнить — войны должны быть маленькими и контролируемыми. Нельзя допускать, чтобы они перерастали в нечто большое и разрушительное. Объясню для наглядности. На Востоке много таких парней, которым очень не нравятся западные ценности. Кока-кола там, бургеры, сексуальные меньшинства, феминистки, мини-юбки, банки, биржи, армия и транснациональные корпорации. Они прямо-таки страсть как желают замутить против нечестивого Запада Великий Очистительный Джихад. О’кей, доброжелательно заявляем мы. Мы, в принципе, не против. Всякая нация имеет священное право, данное ей Господом Богом, (как бы Его не называли последователи различных религиозных конфессий: Аллахом, Буддой, Кришной, Маниту, Вотаном, Кецалькоатлем, Суперкарго) и Конституцией на истребление себе подобных. Но, простите, уважаемые. Прежде чем начинать вселенскую резню, вы постарайтесь навести относительный порядок в собственных рядах. А то у вас наблюдается всеобщее разброд и шатание. Секты всякие, ответвления, направления… Сунниты, шииты, адамиты, исмаилиты, джебраилиты…

В Африке — межплеменные распри. В Латинской Америке — бесконечная чехарда монархий, диктатур, республик. И везде — территориальные претензии. Так что, не стесняйтесь, подходите. Мы рады вашему визиту и всегда готовы оказать вам дружескую помощь. Мы не откажем никому!

Но, локальные войны не решили, и не могли решить проблему целиком. Для выживания цивилизованному миру, или «золотому миллиарду» (как кому нравиться), пришлось начисто менять привычный уклад жизни. Поступиться завоёванными ценностями. Верховенство права, беспристрастный суд, права личности, демократия фактически были отправлены на свалку. Закон ужесточился до предела, все преступления стали уголовными, всякое правонарушение, даже самое мелкое нынче карается непропорционально жестоко — каторжными работами или смертной казнью. Вредные привычки перестали быть вредными. Табак, алкоголь и наркотики прочно вошли в быт нашего поколения. Некому стало возвышать свой голос и бороться за здоровый образ жизни. Живущие сейчас предпочитают не думать о собственном здоровье и власть это полностью устраивает. Она прагматична в своём интересе. Правительства патронируют Общества просвещённого самоубийства, Женские лиги за распространение абортов, Комитеты добровольной эвтаназии, Движения за бездетные семьи, Клубы атеистического воспитания, Всемирный Храм непримиримых богоборцев, курируют тоталитарные секты, спонсируют террористов и держат на паях международный синдикат киллеров.

К сожалению, этих мер оказалось явно недостаточно. Человечество упрямо не желало быстро сокращаться. И тогда собрались просвещённые умы, и устроили дебаты и высказали Идею. Идея была рассмотрена и признана перспективной. И родилась Инициатива. Инициатива по освоению Солнечной системы. И был разработан План. План колонизации. И была принята Программа. Программа по переселению. И появились мы. Вербовщики.

Без ложной стыдливости замечу: мы спасаем настоящее и даём шанс будущему. Ибо, чем бы были Инициатива, План и Программа без нас, рядовых исполнителей, как не набором строк, параграфов, ссылок и уточнений, сухих цифр и абстрактных графиков. Пустое умствование высоколобых интеллектуалов. Верно, не мы запустили этот исполинский механизм. Но мы не даём ему заглохнуть, мы обеспечиваем его топливом, мы денно и нощно заполняем его бездонные цистерны горючим, драгоценным субстратом — живой плотью и кровью. Мы — рабочие пчёлы, вечно в разъездах, всегда на пределе. Наши нервы расшатаны, наши души опустошены. Мы трудимся, не покладая рук, мы сжигаем себя без остатка, наше ремесло — наша погибель. Мы — рабы на галерах, измождённые каторжники, прикованные к дубовым скамейкам — с натугой ворочаем тяжёлыми вёслами…

Картинка вышла та ещё. Рисунок страдает излишней пафосностью, но суть передана в точности. Наш бескомпромиссный враг — время. Время нависает над нами дамокловым мечом, время — бич в руке надсмотрщика, не дающий нам расслабиться, время — неистовый всадник, безостановочно несущийся вскачь, крепкими шенкелями пришпоривающий наше усердие и подгоняющий нашу амбицию.

Система вербовки устроена хитро. Моё благосостояние зависит от количества завербованных. С каждой головы мне причитается процент. Этот процент идёт на покрытие моего долга. Потому, что я должен. Я должен тому, кто принял меня на работу. Мой работодатель, государство, значит, я должник государства и обязан отработать свой долг. Государство — щедрый кредитор и я ни в чём себе не отказываю. Мой долг растёт и вместе с долгом растёт моя норма вербовки. Валюта вербовщика — сутки. Сутки, на которые мой работодатель предоставляет мне отсрочку при невыполнении установленной нормы, или накладывает мораторий на зачисление в списки колонистов. Ирония в том, что вербовщик является наипервейшим кандидатом на выселение за пределы планеты. Опасность загреметь на корабли в обмен на неограниченное кредитование и безлимитный покупательный трафик. Веский стимул не сачковать. ПАРИЖ СТОИТ МЕССЫ.

Подкреплённый численностью. Вербовщиков много и количество их непрерывно увеличивается. Такова политика работодателя. Мы похожи на стаю бездомных псов, остервенело рвущих друг у друга из пасти лакомые куски добычи. Среди нас нет места сантиментам. Слабые гибнут, выживают сильнейшие. Борьба за выживание принимает различные формы, от элементарных подлянок, типа «окучивания поляны» (когда оппонент следует по маршруту избранной жертвы и банально перевербовывает его клиентов), до изощренных многоходовок и физического устранения конкурентов. ПАДАЮЩЕГО ТОЛКНИ.

Его появление было громким и ошеломительно эффектным. Он мастерски обставил свой выход из мрака безвестности. Получив доступ к серверу-хранилищу персональных данных, он уменьшил мой счёт, убрав из накопительной базы записи о ста девяносто восьми завербованных мною душ, и заодно подчистил файлы резервного копирования, чтобы нельзя было восстановить исходную информацию.

Такое невозможно проделать, не имея в конторе надёжного инсайдера. Им оказался программист, по-крупному задолжавший спортивному букмекеру. Исполнителя задержали, но заказчик он не выдал. Потому что никогда не встречался с ним лицом к лицу.

Я был раздавлен. Конечно, мне любезно предоставили отсрочку. Месяц. Понятно, что за свой счёт. Я бросился восполнять образовавшуюся на моём счёте недостачу, а мой таинственный недоброжелатель исчез. Хотелось бы верить, что навсегда, но я думаю, он просто выжидает.

Я до сих пор не знаю, кто вцепился мне в загривок. Мой противник хитёр. Быстрый, наглый, дерзкий, нахрапистый, неуловимый. Хищник. Мистер Никто, решивший моей тенью. Он повсюду следует за мной. Я обоняю его смрадное дыхание. Он дышит мне в затылок, он кружит вокруг меня, готовится нанести очередной удар.

Я же не успеваю продумать линию защиты и у меня нет свободного времени заняться его поиском. Я сдавлен жёсткими тисками обязательств. Сто девяносто восемь душ висят на мне тяжким бременем. Разумеется, сейчас их гораздо меньше, однако всё ещё достаточно, чтобы самому оказаться в числе переселенцев.

«Тошниловками» подобные заведения прозывались не зря. Минимум чистоты, синтезированные полуфабрикаты, сомнительное пойло, химическая выпечка, целиком состоящая из пищевых добавок — дешёвая жрачка в ассортименте для неизбалованных счастьем поселян. И запах в них был соответствующий.

В этой пахло карболкой. Прогорклым маслом. Пережаренными стейками. Немытым телом. Потными подмышками. Сопревшими от долгого ношения носками. Ванилином. Женскими духами. Миндалём. Горьким шоколадом. Сублимированным кофе. Загаженным туалетом. В общем, тем непередаваемым словами букетом, знакомым всякому, кто хоть однажды выбирался за пределы городской черты.

Моё появление не вызвало у присутствующих никакого интереса. Официантка тоскливо пялилась на шоссе, барменша перетирала стаканы и разглядывала картинки в лежащем на стойке глянцевом журнале. Двое работяг, одетые в клетчатые рубахи с подвёрнутыми рукавами, широкие джинсы и грубые тупорылые башмаки сосредоточенно питались, методично перетирая зубами забрасываемые в рот куски пищи, повар в плоском нестиранном колпаке торчал у окна раздачи, ожидая нового заказа. Из всех потенциальных кандидатов на вербовку мне больше всего подходили работяги. Повар был затюканный бытом семьянин (кольцо на пальце и внешность типичного подкаблучника). Раскрутить такого не сложно (выпивка и немного участия), сложнее довести (не в буквальном смысле) его до корабельного трюма. Случались прецеденты, когда клиента приходилось изымать силой, выдирая с кровью из лап разъярённой супруги. Особи женского пола, по-отдельности, ценились вполовину дешевле, чем семейные пары, а завербовать семью не в пример сложнее, чем отдельно мужчин. Или женщин.

Я купил бутылку виски и подошёл к работягам.

— Свободно?

Они не ответили. Я выждал немного и по-хозяйски опустился на скамью, поставив бутылку на середину стола.

— Выпьем?

Работяги оторвали взгляд от тарелок.

— Я угощаю.

Работяги переглянулись.

— Виски, — работяга брезгливо скривил губы, — дрянь.

— Не вопрос, — я вытащил пухлый бумажник. — Было бы что купить.

— Найдется, — сказал работяга, — У Греты под прилавком. За полторы цены.

— Понял, — я помахал бумажником. — Деньги не проблема.

— Спрячь, — выдал совет работяга, — здесь могут убить и за меньшее.

Грета, слышавшая наш разговор, выставляет на стойку коробки. Бренди, скотч, ром, водка. Настоящая контрабандная выпивка, без наклеек оплаты таможенный сборов и акцизных марок. Фирменная упаковка, голографические метки, подтверждающие аутентичность продукта, уникальные клейма производителей, печати упаковщиков и контролёров из отделов качества.

Я выбираю спиртное. Беру водку, ром и бренди. Грета выкладывает закуску. Фрукты, сыр, ветчина, копчёная рыба, чёрная икра. Всё упаковано и закатано в банки. Добавляю к спиртному горку деликатесов. Барменша черкает на странице журнала сумму. Я достаю бумажник. Расплачиваюсь крупными купюрами. Сверху добавляю сотенную. Грета прячет банкноты и расторопно убирает продукты. Я заплатил больше, но разницу мне не вернут. Сдачу поделит между собой персонал, сотенную заберёт «крыша». Так заведено и никто не рискует нарушить это неписаное правило. Ни продавец, ни покупатель. Особенно в глубинке, где нравы просты и суровы, а люди терпеливы и непритязательны.

Я перетаскиваю угощение на стол. Скручиваю пробку и разливаю водку по стаканам.

— За что пьём? — интересуется работяга.

— Как водится, за знакомство, — отвечаю я.

Работяги согласно кивают. Мы дружно сдвигаем стаканы (звенит стекло) и выпиваем. Начало положено.

— Откуда вы, парни? — спрашиваю я, разливая по-второй.

— Отсюда, — отвечает сидящий рядом со мной.

— Чем занимаетесь?

— Мелиораторы. А ты?

— А я, парни, не поверите. Оттуда, — я тычу в потолок.

— С крыши, что-ли?

— Шутник! — я поднимаю стакан. — Выпьем.

— Нет, не с крыши, — говорю я, закусывая копчёной сёмгой. — Бери выше. Гораздо выше.

— Переселенец?

— Колонист, — подтверждаю я. — Планета Тритон. Созвездие Центавра.

— Врёшь, — работяга недоверчиво щурится.

Я закатываю рукав, демонстрируя работяге татуировку: штрих-код потока, группу крови и личный номер.

— И как там, на Тритоне?

— Обманывать не стану, мужики. Опасностей хватает. Зверьё всякое, микробы, бактерии, вирусы, паразиты разные. Планета не рай, но гораздо лучше, чем здешняя помойка. Или колония на Марсе. Свежий воздух, прозрачная вода, чистые плодородные земли. Простор.

— Чего же ты вернулся, если тебе там нравится?

— Был бы сам по себе, не возвратился. Семья у меня здесь, — я вытаскиваю фотографии. — Повидаюсь с семьёй, и обратно.

Работяги смотрят на снимки. Цветные картинки отвлекают внимание и я без помех заряжаю их выпивку приличной дозой транквилизатора, превращающего всякого, употребившего его в покорную сторонней воле овечку.

Фотокарточки насквозь фальшивы, как фальшива история про планету Тритон. Тритон — полностью моя выдумка, от начала и до конца. Не хуже и не лучше, чем россказни про освоение Солнечной системы. Среди вербовщиков ходят упорные слухи, что никакой колонизации на самом деле не ведётся, а все корабли направляются прямиком к Солнцу, где и сгорают. Не знаю, насколько они правдивы, и правдивы ли они вообще, но за одно я ручаюсь железно. До сих пор, повторяю, до сих пор мне не приходилось ни видеть, ни слышать, ни встречать тех, кто улетел бы и вернулся обратно. НИ-КО-ГО.

…Выходя из закусочной, я подбиваю в уме остаток. Двадцать три человека. Залезаю в машину, прикуриваю и рефлекторно смотрю в зеркало заднего вида. Бродяга всё так же торчит у обшарпанной колонки. Я запускаю двигатель и выкатываю на автостраду. Бродяга напоследок мелькает в зеркале и пропадает из виду.

— Не везёт, — флегматично констатирую я и жму на педаль газа.

Простая полицейская история

Дона Иеремию Фелтона Парсонса расстреляли прямо у входа в Аристократический Клуб Курильщиков Пенковых Трубок. Убийца подъехал на гравискутере в тот момент, когда Дон Парсонс, в окружении телохранителей вышел из клуба и задержался у двери, подавая обрадованному ливрейному швейцару чаевые. Дон Парсонс был доволен — он заключил несколько выгодных сделок и разорил нескольких конкурентов; швейцар был доволен — он только что получил горсть позолоченных кредитов номиналом в тысячу унидолларов; охрана Дона Парсонса была довольна — своим положением, зарплатами и оружием; подружка Дона Парсонса тоже была довольна — ей только что подарили благоустроенный атолл на Коралловом побережье. Все были довольны и счастливы, разумеется, кроме подъехавшего убийцы — и до того момента, пока он не нажал на спусковой крючок. Убийца положил их всех разом: Дона Парсонса, телохранителей, подружку и швейцара, хотя целился исключительно в Дона. Смерть находящихся вокруг Дона Парсонса людей авансом расстроила убийцу, но не отвратила от исполнения преступного замысла. Нажимая на спусковой крючок, убийца испытал неподдельное удовольствие и умчался с места преступления счастливым — он отомстил своему обидчику.

При жизни Дон Иеремия Фелтон Парсонс был весьма влиятельным человеком. Его считали одним из столпов планетарной экономики, он был видным представителем местного истеблишмента, уважаемым членом городского совета, известным филантропом, меценатом и благотворителем. Он здоровался с президентами, он ужинал с политиками, он финансировал избирательные компании, он спонсировал сборную планеты по крикету, он построил в родном городе медицинский центр, рекультивировал территорию городской свалки, превратив отравленные земли в бесплатный детский парк развлечений, он передал в дар библиотеке коллекцию редких книг, он основал галерею современного искусства и реставрировал городские памятники.

Кроме того, он был авторитетным предпринимателем. Авторитетным он был не потому, что пользовался авторитетом среди предпринимателей, а потому, что возглавлял одно из крупных и разветвлённых преступных сообществ. Дон Парсонс пробился на вершину криминальной пирамиды из самых низов. Свою бандитскую карьеру он начинал в двенадцать лет в качестве мальчика на побегушках у Корейца Хвана. Кореец Хван держал под собой грузовой порт и профсоюз портовых рабочих, руководил контрабандным промыслом и контролировал морскую часть трафика нелегальных поставок наркотиков. В те далёкие времена Дон Парсонс не был ещё Тем Самым Доном Парсонсом. В годы туманной юности его звали Какашкой Фелтоном. А чего вы ожидали от подростка-беспризорника страдающего хроническим расстройством желудка и ночным энурезом? От мальчишки с больным желудком и застуженным мочевым пузырём? Его обижали, гоняли, пинали, шпыняли, над ним издевались, на него не обращали внимание, его не брали в расчёт, его унижали и сознательно втаптывали в грязь. Он был затравленным волчонком, загнанным в угол и из угла этого на всех рычащим и огрызающимся. Его можно было размазать по стенке, но вырвать из его сцепленных зубов и упрямо сжатых губ слова поражения не удавалось никому. Сбитый с ног, он поднимался с желанием вцепиться в обидчика. В шестнадцать он стал адъютантом Корейца Хвана, виртуозно владея подаренными Корейцем пятидесятисантиметровыми балисонгами-бабочками. Теперь никто не осмеливался называть его Какашкой, хотя он продолжал мочиться в постель. Теперь его называли Святым за непревзойдённое умение снимать скальпы не причиняя боли — в одно непрерывное касание лезвия, рассекающего кожу на черепе скальпируемого. Святой Иеремия — так о нем говорили — с опаской и подобострастием. Он дослужился до «лейтенанта», прежде чем встал у руля организации. Балисонги-бабочки, убиравшие с пути Корейца его бесчисленных врагов, на этот раз обратились против него и убрали с пути его честолюбивого протеже и подручного самого Корейца. Святой Иеремия занял опустевший трон, выдержав короткую, но ожесточённую схватку за лидерство, жестоко подавил оппозицию, очистил ряды от слабых, сомневающихся и недовольных. Он расширил бизнес покойного Корейца, балансируя на грани между хрупким миром и полномасштабной войной с другими семьями. Он заключал союзы и вступал в альянсы; он стравливал и мирил боссов конкурирующих кланов; он подкупал и обманывал; он льстил и шантажировал; он разделял и властвовал, — в непрерывной борьбе Святой Иеремия матерел, обрастал связями, умнел, обретал солидность и постепенно вырастал в Того Самого Дона Иеремиею Фелтона Парсонса. Того, кем он был за минуту до собственной безвременной кончины — легализовавшимся главой мощной и разветвленной международной организованной преступной группировки.

…Для него это было всегда неприятно бьющее по нервам зрелище — оживающие и встающие на ноги покойники. Очень похожие на безмозглых механических кукол, они вышагивали кругами, сталкиваясь и расходясь. Броуновское движение лишённых разума частиц.

Специальный агент Бюро защиты Конституции Рик Дженсон вслух выругался и сказал, указывая на бессмысленно передвигающиеся трупы в окровавленных одеждах: «Эй, кто тут ответственный за этих ходячих мертвецов? Они что, так и будут болтаться у меня перед глазами? Уберите их, что-ли, для начала с места преступления».

Жизнерадостный врач из бригады реанимации сказал в ответ: «Потерпите, инспектор, сорок пять секунд. Через сорок пять секунд закончится первичная фаза функционального восстановления личности и мы их заберём».

Для убедительности врач показал Дженсону зажатый в ладони секундомер.

— Они мне тут все улики затопчут, — ворчливо сказал Рик Дженсон.

Врач сделал вид, что не расслышал Дженсона.

— И я не инспектор, — сказал Дженсон. — Я специальный агент.

— Ах, какая мне собственно разница, — сказал врач, — Инспектор вы, или агент, простой или тем более специальный. Я выполняю свою работу и ни во что не вмешиваюсь.

— Для вас никакой, — парировал Дженсон, — а для меня принципиальная. И что значит — ни во что не вмешиваюсь? Всякий законопослушный гражданин обязан содействовать органам правопорядка.

Врач негодующе фыркнул. Дженсон ответил ему казённой улыбкой.

Движения ковыляющих по кругу манекенов стали приобретать некое подобие осмысленности. Врач махнул стоящим у карет скорой помощи санитарам: «Так, ребята, начинаем. Берём и аккуратненько распределяем всех клиентов по машинам».

Санитары забрали с собой шестерых: четырёх телохранителей, ливрейного швейцара и подружку в клочья разодранном пулями платье.

Формально убийство мафиозного лидера было вне компетенции Бюро. Как мафиози, Дон Парсонс был Бюро не интересен. Бюро занималось государственными преступлениями. Оно защищало государственный строй, конституционный порядок и господствующий экономический уклад. От посягательств шпионов, диверсантов, саботажников и террористов. Однако, так уж получилось, что Дон Парсонс был не последним человеком в экономике планеты. Он оказался, что называется «капитаном индустрии», входившим в «платиновую» сотню — промышленную элиту государства. В ту самую элиту, что на практике формирует господствующий экономический уклад, ту, что является становых хребтом этого самого уклада. Охранять который призвано то самое Бюро по защите Конституции. То самое Бюро, в котором служил специальный агент Рик Дженсон. Тот самый специальный агент Рик Дженсон, которого вызвал к себе заместитель директора регионального Отделения Бюро по оперативной работе и спросил, недобро уставясь на подчинённого: «Уже слышал?»

— Ещё нет, — честно ответил специальный агент Рик Дженсон.

— Дилетантизм, — припечатал заместитель директора.

— Исправлюсь, — покаялся Рик Дженсон.

— Дон Иеремия Фелтон Парсонс, — милостиво подсказал заместитель директора. — «Святоша» Парсонс».

— Не наш профиль, — не раздумывая сказал Рик Дженсон, демонстрируя шефу быстроту ума и профессиональную хватку. — Криминальный элемент, отошедший от дел босс мафии. — Совершенно не наш профиль, — повторил Рик Дженсон.

— Похвально, — сказал заместитель директора, — но необдуманно и чересчур поспешно, сынок. Дон Парсонс, к твоему сведению, всё-таки был финансовый магнат. Величина значимая и, в некотором смысле, неприкасаемая. Фигура, обладающая определённым политическим весом, вхожая в сферы, нам труднодоступные, и обременённая кучей высокопоставленных знакомых. Уясняешь?

— Понимаю, — сказал Рик Дженсон упавшим голосом. — Выезжаю немедленно.

— Не суетись, — сказал заместитель директора. — Экий ты нетерпеливый, специальный агент Дженсон. Поезжай, но без этого… излишнего твоего фанатизма. Походи там, осмотрись, проясни обстановку. Когда вернёшься, доложишь. Уразумел?

— Уразумел, — сказал Дженсон.

— Выполняйте, Дженсон.

— Слушаюсь, — сказал Рик Дженсон и повернулся не по уставу, через правое плечо.

Прибыв на место, Рик Дженсон постарался в точности следовать полученным от заместителя директора инструкциям. Он ни во что не вмешивался. Гуляя по периметру выставленного полицейскими оцепления, Рик Дженсон старательно фиксировал происходящее карманным видеорегистратором, сопровождая видеозапись словесным комментарием. Увлечённый видеосъёмкой, он не сразу заметил, как к нему подошёл оперативник из следственной бригады.

— Что вы тут делаете? — спросил оперативник.

— Разве не видите? — сказал Рик Дженсон. — Снимаю.

— Здесь снимать запрещено, — сказал оперативник.

— Я свободный человек, — сказал Рик Дженсон, направляя объектив видеорегистратора на оперативника. — Я могу делать, что мне вздумается и ходить, где захочу. В рамках закона, разумеется. Тем более, я нахожусь за полицейским ограждением. Разве не так, офицер?

— Я с вами спорить не собираюсь, гражданин, — офицер расстегнул висящую на брючном ремне кобуру. — Немедленно отдайте мне флеш-карту и отойдите на сто метров от ограждения. Иначе я вас арестую за неподчинение приказам сотрудника полиции и воспрепятствование следствию.

— Ладно, офицер, — сказал Рик Дженсон, убирая видеорегистратор, — я понял, ухожу.

— Стойте, — полицейский чин выдернул из кобуры пистолет. — Никуда вы не уйдете, гражданин, пока не передадите мне ваш регистратор.

— Вы пожалеете, офицер, — сказал Рик Дженсон, медленно поднимая руки. — Вызовите вашего начальника.

Оперативник потянулся к рации.

— Не делайте резких движений, гражданин, — сказал оперативник. — Сейчас подойдёт руководитель следственной бригады.

— Это произвол, офицер, — сказал Рик Дженсон. — Я буду жаловаться.

— Жалуйтесь, — сказал оперативник.

— Что случилось, офицер?

— Элизабет Бушелл, судебный следователь, — сказал Рик Дженсон.

— Специальный агент Дженсон — сказала Элизабет Бушелл, — Забавно видеть вас с поднятыми руками.

— Не скажу, что мне это нравиться, — сказал Рик Дженсон.

— Да, неприятно, — согласилась Элизабет Бушелл. — Неприятно быть у кого-то на прицеле. Особенно, когда сам обладаешь правом наставлять на других оружие, приказывая им поднять руки. Офицер, опустите оружие. Это — представитель Бюро по защите Конституции.

— Надо полагать, дело передано вам? — спросила Бушелл.

— Увы, — сказал Рик Дженсон. — Официально дело вне нашей юрисдикции.

— Тогда что вы здесь делали?

— Я же объяснил вашему оперативнику. Осматривался. На всякий случай.

— Может, тогда перейдёте за ограждение, агент Дженсон? Чтобы удобнее было осматриваться?

— Нет, спасибо, судебный следователь Бушелл. Что мне надо, я увидел.

— Тогда не смею вас более задерживать.

— Всего хорошего, — сказал Рик Дженсон.

Зазвонил коммуникатор.

— Дженсон, вы где? — спросил заместитель директора Бюро.

— В данный момент, — сказал Рик Дженсон, — я нахожусь на месте совершённого убийства.

— Отлично, Дженсон, — сказал заместитель директора. — Пять минут назад расследование было поручено Бюро. С этого момента вы возглавляете следственную группу, спецагент Дженсон.

— Польщён оказанным доверием, гражданин заместитель директора.

— Кажется, назревает конфликт интересов, — сказала Элизабет Бушелл.

— Меня только что назначили руководить следствием.

— Поздравляю, — сказала Элизабет Бушелл.

Издавна люди мечтали о личном бессмертии. Их вековая мечта воплотилась в Глобальной Евгенической Практике — основанной на ННИ (нанонейроинженеринге) технологии продления жизни. Благодаря повсеместному внедрению Глобальной Евгенической Практики удалось повысить среднюю продолжительность жизни до трёхсот пятидесяти лет, победить все известные человеку болезни, оптимизировать рост народонаселения в пределах освоенного космического пространства с помощью научно обоснованного метода — Девиационной Матрицы Социальной Неопределённости, базирующейся на Теории Тонких Математических Моделей, разрабатываемых в рамках новой передовой научной дисциплины — социомата, или математической социологии. Смерть перестала быть кошмаром, преследующим человека от самого его рождения. Риск безвременной кончины раньше определённого срока был сведён наноинженерами ГЕП к минимуму. Любые, даже самые тяжелые травмы, благополучно излечивались. Пострадавший мог умереть по единственной причине — если его мозг был фатально разрушен. Триллионы микроскопических наноботов, обитали в каждом человеческом теле с рождения, передаваясь от родителей к детям по наследству. Они — эти модифицируемые, самовоспроизводящиеся, невидимые глазу машинки напрочь сгубили традиционную медицину. Всё, что от неё осталось — профессия врача-реаниматолога. Да и то, врачом его называли по привычке, по сути-же он был не столько врачом, сколько высококвалифицированным системным программистом. ГЕП обещала изменить мир, и мир стал другим…

…Дон Парсонс напоминал ощетинившегося иглами ежа. Его торс щедро нашпиговали тонкими смертоносными снарядами. На лбу Дона Парсонса красовалось круглое пулевое отверстие, а под затылком растекалась тёмная кровавая лужица. Эксперт-криминалист осторожно расставлял таблички с цифрами, отмечая оставленные следы и обнаруженные вещественные доказательства. Детективы собирали пустые гильзы, густо рассыпанные по мостовой.

— Сорокаствольный игольчатый стреломёт, — сказал Рик Дженсон.

— Прогрессивная машинка, — сказал подошедший детектив.

— Знакомьтесь, — сказала Элизабет Бушелл, — сержант-детектив Стенли Уиппет, Сто сорок третий участок.

— Игольчатая пуля, калибра три с половиной миллиметра, длина двести пятьдесят миллиметров, закалённый наконечник, трубка пули заполнена по длине ядом парализующего действия. Экспресс-анализ показал, что яд относится к группе синтетических производных кураре. Стреломёт после убийства преступником был сброшен, в отличие от второго ствола, из которого убийца произвёл выстрел в голову. Как раз его-то убийца забрал с собой. Судя по найденной гильзе — это пороховой пистолет, автоматический, либо полуавтоматический, калибром девять миллиметров. Стреломёт армейского образца, унифицированный, короткоствольный, с телескопическим прикладом, — детектив Уиппет взглянул на экран цифровой записной книжки и добавил: — Номер на оружии вытравлен кислотой. Предварительно его срезали с корпуса лазерным лучом, а затем обработали срез концентрированным раствором кислоты. Ювелирная работа.

— Как и само убийство, — сказал Рик Дженсон. — Свидетелей установили?

— Свидетелей нет, — сказал Уиппет.

— Это фешенебельный район, спецагент, — напомнила Дженсону Элизабет Бушелл, — в котором живут весьма обеспеченные люди. Они избегают публичности. Не допускают вмешательства в их частную жизнь. Неукоснительно соблюдают право на личное пространство. Здесь не принято ходить пешком, поэтому все ездят на машинах. И никому не придёт в голову самому управлять гравимобилем. Ведь для этого есть персональный водитель. К тому-же, уличное движение в таких районах существенно отличается от городского.

— Я заметил, — сказал Дженсон, — а что с камерами наружного наблюдения?

— С камерами? Наблюдение ведётся практически со всех точек, в том числе и со стационарно висящих полицейских дирижаблей.

— Вот видите, детектив Уиппет, — сказал Рик Дженсон, — как удачно всё складывается. Проследим, где скрывается наш душегубец, и возьмём голубчика тёпленьким!

— К сожалению, — сказал Уиппет, — такой режим видеонаблюдения не распространяется на основную часть мегаполиса. Его отследили до границ района, но затем потеряли в плотном дорожном потоке.

— А что делала местная полиция, пока он прорывался в город? Исключительно следила? Ведь могла бы перехватить его на выезде!

— Сколько раз вы умирали, спецагент Дженсон? — неожиданно спросила Элизабет Бушелл.

— Что? — поперхнулся Рик Дженсон. — Какое это имеет значение?

— И всё-же, — сказала Бушелл, — сколько раз?

— Положим, пока ни одного, — сказал Рик Дженсон.

— Сержант Уиппет умирал три раза, — сказала Элизабет Бушелл. — Детектив Арчер — тот, кто требовал у вас регистратор — участвовал в двадцати двух силовых захватах и операциях по освобождению заложников. Умирал восемь раз. Моя мама умирала дважды. Несчастный случай и катастрофа. Смерть больше не приговор, Дженсон. В наши дни к смерти относятся проще, обыденнее.

— Что не отменяет понятие служебного долга, — сказал Рик Дженсон.

— Не отменяет, но влияние оказывает. Особенно на местную полицию, — сказала Элизабет Бушелл. — Смещает акценты, привносит разнообразные нюансы, отчасти меняет приоритеты.

— Таким вот образом? — сказал Рик Дженсон.

— Относительно убиенного, — сказала Элизабет Бушелл, — эти исключения имели характер закона. Он мог не заботиться специально о личной безопасности. Безопасность была ему гарантирована хотя бы в силу его статуса. Дон Парсонс был фигурой неприкасаемой. В тех кругах, в которых он обычно вращался, таких людей наберётся не более десятка. Возникающие разногласия они стараются разрешать мирными способами, а если и отдают приказ стрелять, то преимущественно в качестве меры профилактической. Чтобы оппонент не слишком зарывался. И решения о безвозвратном убийстве в той среде принимаются коллегиально, на общей сходке, в присутствии выбранного обществом «законника», и предупреждение обвинённому отсылают, вроде пиратской «чёрной метки», чтобы он знал и боялся.

— Клуб, всего четыре охранника, любовница, — сказал Уиппет.

— Согласитесь, Дженсон, — сказала Элизабет Бушелл, — в высшей степени необдуманный поступок. Для приговорённого к смерти. Отправиться развлекаться в компании четырёх охранников и подружки, вместо того, чтобы сидеть в защищенном убежище.

— Может быть, политика? — сказал Уиппет.

— Или экономика? — сказала Элизабет Бушелл.

— Или внутрисемейные разборки, — язвительно сказал Рик Дженсон.

— Вряд ли, — сказал детектив Уиппет. — Хотя, если подумать…

— Вот и думайте, детектив, думайте, — сказал Рик Дженсон.

— Уиппет — позвал детектива эксперт-криминалист. — Вам стоит на это взглянуть.

— Ну, показывайте, — сказал Уиппет.

— Глядите, — сказал криминалист, протягивая детективу складную лупу и вытащенную из тела Дона Парсонса стрелу.

Детектив навёл лупу на трубку.

— Что там, детектив? — спросил Рик Дженсон.

— Чертовски занятный текст, — сказал Уиппет, передавая стрелу и лупу Дженсону.

— Считайте, мы раскрыли дело, — сказал детектив, обращаясь к Элизабет Бушелл.

— Неужели всё было, — бормотал Рик Дженсон, разглядывая искусно выгравированные буквы, — так просто и незамысловато?!

«Парсонс, гнида. Сдохни! Тони Ризелла».

— Кто этот… дурак? — сказал Рик Дженсон.

— Энтони Ризелла. И он совсем не дурак. Он — мститель… За поруганную честь, — сказала Элизабет Бушелл. — Тони Ризелла, по кличке «Буйвол». Был вторым человеком в организации Дона Парсонса. Отвечал за финансы, занимался отмыванием денег через подставные фирмы, руководил сетью подпольных казино и спортивным тотализатором. Проходил по делу о крупном мошенничестве в Доверительном Фонде Накопительных Сбережений. Осуждён на три с половиной месяца за лжесвидетельство. Отбывал срок в муниципальном исправительном учреждении…

— Где он случайно узнал, что его жена тайно изменяла с Доном Парсонсом… — подхватил детектив Уиппет.

— Ризелла обиделся и поклялся отомстить хозяину, — завершила Элизабет Бушелл.

— Об этом стало известно Дону Парсонсу и Дон Парсонс заказал Ризеллу, — сказал Уиппет. Но исполнитель опоздал. Ризелла сбежал из заключения. За неделю до окончания срока отсидки.

— А что с неписаными правилами? — спросил Дженсон. — Или в отношении Ризеллы они не применимы?

— Отчего-же, — сказал Уиппет. — Применимы. Вполне себе применимы. Но с одним-единственным уточнением. Ризеллу нельзя было списать по-тихому до тех пор, пока он относился к боссу с уважением. Таков порядок, Дженсон. Даже узнав о том, как с ним поступил Дон Парсонс, Тони Ризелла должен был вести себя подобающим образом. Терпеливо отсидеть положенное, выйти на волю, явиться к Дону Парсонсу и потребовать объяснений, чтобы соответствующим образом урегулировать проблему. На бандитском жаргоне: «кинуть предъяву», и «разобрать непонятки».

— И только после этого, — сказала Элизабет Бушелл, — Ризелла с полным правом мог вальнуть своего босса. Если был недоволен предложенным ему компромиссом.

— А он поступает с точностью до наоборот, — сказал Уиппет. — При свидетелях, громогласно, клянётся замочить Дона. Чем наносит тому оскорбление.

— И где нам теперь его искать? — сказал Рик Дженсон. — Где он может скрываться после того, как расправился со своим главным обидчиком?

— Есть у меня одна мыслишка, — сказал детектив Уиппет, — которая требует немедленной проверки.

Он потянулся к рации, но резкий сигнал вызова прозвучал раньше, чем его палец коснулся кнопки переключения режимов.

— Да, Уиппет. Слушаю. Понятно… Выезжаем!

— Парни! Внимание! Сворачиваемся! Быстро! Быстро!

— Что случилось, детектив?

— Ризелла обнаружился, спецагент. Вы с нами?

— Я старший, забыли?

— Тогда не болтайте, лезьте в машину! Поехали!

— Объясните толком, Уиппет, — сказал Рик Дженсон, оборачиваясь к сидящему на заднем сиденье детективу.

— Ризелла поехал убивать жену, — сказал детектив Уиппет. — Жене удалось каким-то образом вызвать полицию. При виде полицейских Ризелла открыл огонь. Что с женой — непонятно — то ли жива, то ли Ризелла её прикончил. Дом окружён. Ризелла забаррикадировался внутри и активно отстреливается.

Горел броневик, горели полицейские машины, горел дом Ризелла. Броневик был развёрнут к дому левым бортом. Его подбили выстрелом из гранатомёта и он горел жухлым, чадящим пламенем. При штурме дома за броневиком укрывались бойцы полицейского спецназа. Броневик был старой конструкции, на колёсах в половину человеческого роста, если принять за эталон рост в метр семьдесят два сантиметра. Спереди к броневику был подвешен клиновидный таран, сваренный из высококачественной легированной стали. Таран был незаменимой деталью в снаряжении и экипировке современного спецназа. С его помощью можно было без труда разогнать несанкционированный митинг, оттеснить толпу мародёров, крушащих витрины модных супермаркетов, разметать возведённую демонстрантами баррикаду, проломить стоящее на пути спецназа препятствие. На крыше броневика распластался мёртвый стрелок-оператор, наполовину вылезший из люка. Труба миномёта, из которого он стрелял по окнам газо-свето-шумовыми гранатами сиротливо торчала под углом к небу. Пулемётная башенка с дистанционно управляемым крупнокалиберным пулемётом была сорвана взрывом и отброшена далеко назад. Люки в борту были откинуты и в проемах виднелись искалеченные внутренности подбитой машины. Экипажу удалось выбраться наружу. Не повезло только стрелку-оператору. Он зацепился шнуром лоригофона за рукоять запирателя гранатометного казенника и был сражён насмерть прицельным выстрелом. Пуля с тефлоновым напылением пробила его бронежилет и застряла в позвоночнике.

Спецназовцы занимались тем, что перетаскивали трупы. Они таскали мёртвых и укладывали рядком на расстеленную подстилку из водонепроницаемой плёнки. Спецназовцы хватали очередного бедолагу за ноги и за плечи, волокли к лежащим шеренгами трупам, небрежно кидали его и бегом возвращались за следующим мертвецом. Подбирать трупы спецназовцев заставил детектив Уиппет. Спецназовцы были злы и с мёртвыми особо не церемонились.

У разложенных на плёнке трупов суетились врачи-реаниматологи. Трупов было много, а врачей всего трое. Реаниматологи сортировали пациентов. Они ходили между рядами, направляя на убитых раструбы полевых диагностических аппаратов. Те, кто был способен восстановиться самостоятельно, получали укол стимулятора, прочим вкалывали ампулу жидкой заморозки. Таких санитары уносили к реанимобилям. Рик Дженсон лежал пятым с левого края, Элизабет Бушелл сидела на подножке реанимобиля. Парамедик, разрезав рукав блузки, бережно заливал рану на её плече гелеобразным клеем, регенератором тканей.

Командир спецназа искренне не хотел понимать, в чём же он допустил ошибку.

— Какого чёрта, командир?! — напористо вопрошал Уиппет. — Что за бойню вы тут учинили, командир? У вас тут, что?.. Коллективное помешательство? Вы тут чего?.. Страдаете коллективной слепотой? Кто, кто ответит за эту мясорубку? Вы?! Я вас под трибунал подведу! Вы у меня на параше сгниёте, командир!!!

— Я действовал сообразно обстановке, — упрямо повторил в ответ командир.

— Вы что, контуженный? Да вас здесь вообще не должно было быть, командир!

— Я выдвинулся в указанный район на основании полученного мной приказа…

— Чей это дом, командир? Вот… Этот… Этот конкретный дом? Это — дом Ризотта! Ри-зо-т-та! А вас направляли к дому Ризелла! Энтони Ризелла, командир! Повторяю для особо одарённых… Ри-зе-л-ла!!! Дом Ризелла находится пятью кварталами дальше! Пятью кварталами!.. — Уиппет продемонстрировал командиру растопыренную ладонь. — Считайте! Пятью… Кварталами… Дальше!

— Я умею считать, — сказал командир.

— Похвально, — сказал Уиппет. — Что было после… того, как вы появились?

— Из дома начали стрелять, — хмуро сказал командир. — Практически сразу, мы даже не успели развернуться.

— Дальше, — сказал Уиппет.

— Стрельба велась из окон первого и второго этажа, — командир показал, откуда в спецназ стреляли. — На первом — из гранатомёта и крупнокалиберного пулемёта; на втором — из стреломета и импульсной лазерной пушки.

— Дальше…

— Мы рассредоточились и открыли ответный огонь. Но перед этим я потерял семерых. Трое сгорели в машине!

— Дальше…

— Я вызвал подкрепление!

— Констатирую, командир. Убито — пятьдесят шесть человек; сожжено — двадцать две машины и один броневик; преступники — физически уничтожены. Все. Семья Ризотта, в полном составе. Муж, жена, трое детей и бабушка. Кстати, Бенарес, ты выяснил насчёт Ризотта?

— Да, лейтенант, выяснил, — сказал Бенарес.

— Давай, не томи, — сказал Уиппет.

— Они были нейчур-гуманистами, — сказал Бенарес. — И состояли в радикальном крыле движения.

— Твою же мать!.. — скривившись, выдохнул Уиппет. — Приехать не туда и напороться на анархистов-алармистов! Борцы за чистоту природы. Этих не допросить, не оживить. Они-же ННИ на дух не переносят. Бенарес! Немедля свяжись со службой 911, уточните, на какой адрес поступил вызов в связи с фамилией Ризелла. Повтори, Бенарес!

— Ризелла, — сказал Бенарес.

— Выполняй!

— Ну, командир, — сказал Уиппет, — Молитесь. Чтобы вот ЭТО — всё ЭТО оказалось действительно не вашей ошибкой.

— Извините, господа, — приблизившись к ним, сказал врач-реаниматолог, — кто из вас главный?

— Я, — сказал Уиппет. — детектив-лейтенант Уиппет.

— Боюсь, детектив, — сказал реаниматолог, — у нас назревает серьезная проблема.

— Какая ещё проблема? — спросил Уиппет.

— Глядите сами, — реаниматолог протянул Уиппету извлечённую из тела иглу.

— Игольчатая пуля, — сказал Уиппет и вопросительно посмотрел на реаниматолога.

— Видите, изумрудный налёт возле острия? — спросил реаниматолог.

— Ну, вижу, — сказал Уиппет. — Вижу ваш этот, зелёный, и чего? Говорите, доктор, говорите… Не тяните… кота за… это самое…

— Пожиратель наноботов, — сказал реаниматолог.

— Сколько всего пострадало от таких пуль? — спросил Уиппет.

Врач замялся: «Точными цифрами я пока не располагаю, детектив, потому что из каждого пострадавшего прежде необходимо будет извлечь все попавшие в него иглы. Как вы сами понимаете, это процесс не быстрый».

— И всё-таки, доктор, сколько? — жёстко поинтересовался Уиппет.

— По-моим подсчетам, — сказал реаниматолог, — около трети всех раненых и убитых подобными… снарядами, заражены. Те, кто ещё жив — умрут, а умерших мы не сумеем реанимировать. Сожалею, детектив.

— Мне ваших сожалений мало, доктор. Вы не сожалейте, доктор…, — сказал Уиппет, — Вы мне людей спасайте!.. Бенарес!

— Здесь, шеф.

— Что с вызовом?

— Сигнал поступил на центральный пульт 911 в 14.20. Звонил неизвестный и сообщил о подозрительном типе, ПОХОЖЕМ на разыскиваемого Энтони Ризеллу. Назвал адрес и отключился до того, как оператор попытался выяснить его фамилию.

— Но адрес этот?

— Да, шеф, этот.

— Отвлекающий манёвр, — сказал Уиппет и помрачнел.

— Чистой воды подстава, шеф, — подхватил Бенарес.

— Вам что, нечем заняться? — свирепо сказал Уиппет. — Не стойте истуканом, Бенарес… Идите, собирайте улики…

Law failure

Что нам известно о ГЕП? ГЕП — это Глобальная Евгеническая Практика. Средство достижения подлинного бессмертия. Бесценный дар, уникальный сплав науки, и, прошу прощения за тавтологию, практики. Эмпирическое воплощение вековечной мечты земного создания, одарённого разумом, свободной волей и словесной речью. Божественный эликсир, живая вода, щедро оросившая бесплодную землю, тайна, вырванная из лап жадных до вечности Олимпийцев. Сияющая высота, пик технологического могущества, вершина прогресса.

ГЕП начинается с рождения. Каждому новорождённому гражданину, едва появившемуся на свет, врач-акушер немедленно вкалывает сыворотку № 8 — сложную смесь из витаминов, энергетиков, нейтрализаторов и питательных ферментов. Вслед за акушером врач-реаниматолог вводит ребёнку подкожно субстанцию N 10 — размноженную в физрастворе колонию наноботов. Теперь остается ждать: смертность при ГЕП-вакцинировании составляет 0.1 процент на сто рождений. Величина настолько малая, что вообще не учитывается при статистическом прогнозировании рождаемости. При нормальном завершении процесса вакцинации счастливые родители получают абсолютно здорового ребёнка. В противном случае… Процедура ГЕП-вакцинирования до такой степени отшлифована, отработана, проверена и безопасна, что не вызывает никаких сомнений. Всякие сомнения в опасности ГЕП-вакцинирования вредны, безосновательны и надуманны. Вы родили мёртвого ребёнка. Такое изредка, но случается. Примите наши искренние соболезнования! До свиданья!

ГЕП-вакцинированные люди живут долго, достаточно долго, чтобы устать от самого проживания жизни. Старость для них начинается с двухсот лет. Сто пятьдесят — счастливая зрелость. Средний возраст смерти — двести сорок-двести шестьдесят лет. Они физически крепкие и умственно развитые. Они психически устойчивы. Они не болеют. Они не страдают телесными изъянами и физическими увечьями. Их невозможно убить. Чтобы их умертвить навсегда, нужно разрушить у них головной мозг. Только тогда они смогут умереть насильственной смертью.

В этом они похожи, но во всём остальном различны. Высокие и низкие, красивые и не очень, они могут быть гениями, а могут и преступниками. Они обманывают и бескорыстно помогают, они убивают и берут взятки, они женятся и со скандалами расходятся, они жертвуют на благотворительность и судятся из-за наследства. Их мир не идеален, но их предки посчитали бы его эталоном совершенства.

Капитан Суходольский был скуп на слова. Он говорил кратко, словно ставил боевую задачу и не любил, когда ему задавали вопросы. Ту часть предложения, которую он считал ключевой, капитан выговаривал с особым нажимом. Важные, с его точки зрения мысли, он повторял несколько раз, до полного их уяснения собеседником.

Капитан Суходольский был высок ростом и силён телом. Два часа в день он уделял спортивным упражнениям. У капитана был годовой суточный абонемент в спортивно-атлетическом клубе «Радость через силу». Капитан работал посменно и график посещений, установленный в клубе как нельзя лучше подходил Суходольскому. Атлетический клуб «Радость через силу» был открыт круглосуточно.

Капитан Суходольский был пунктуален и аккуратен. На утренние и ночные разводы он приходил ровно за одну минуту до начала инструктажа, садился всегда за столик в первом ряду, напротив брифинг-стойки, открывал блокнот, который постоянно носил с собой, в накладном нагрудном кармане форменной куртки, с левой стороны, над сердцем, брал ручку и педантично записывал всё, что говорил назначенный командиром смены офицер.

Капитан Суходольский был занудой и формалистом. Он подчинялся закону и требовал исполнения закона от других. Для закона не существовало исключений. Закон был един для всех.

Капитан Суходольский был неженат. Он проживал в двухкомнатной квартире, с широкой застеклённой лоджией, раздельным туалетом и ванной, на десятом этаже жилого спально-развлекательного комплекса «Отечество-2020». В лоджии у капитана Суходольского стояло кресло, раскладывающееся без труда в одноместное удобное ложе, узкий холодильный шкаф, заставленный холодным пивом в унифицированной стеклянной таре по 0.33 литра, с прозрачной дверцей и морозной голубой подсветкой полок, круглый дачный пластиковый стол и, кругом, дачные пластиковые стулья бледно-салатового цвета. Стульев было общим числом три: одно предназначалось Суходольскому, остальные два — знакомым капитана — соседям по гаражному кондоминимуму. Компания собиралась по субботам — пили пиво и играли в покер. На стене, напротив кресла-кровати, висела объёмная панель плазменного телевизора.

Кроме Суходольского, в квартире жил розовый попугай-какаду. Большую часть времени он сидел на жёрдочке в просторной клетке, начищал перья и смотрел сквозь решётку на волю попеременно то правым, то левым глазом. Капитан подходил к содержанию пернатого друга ответственно — попугай кормился в соответствии с рекомендациями районного ветеринара — фирменным попугайским кормом, сбалансированным нужными микроэлементами, придающими оперению блеск и красоту. Клетка периодически подвергалась чистке и дезинфекции. В такие моменты Суходольский выпускал птицу из клетки. Попугай, опьянённый свободой, с ходу забирался на шкаф. Вышагивая там взад и вперёд, он взволнованно топорщил хохолок и виртуозно ругался матом. Закончив уборку и дезинфекцию, капитан приманивал попугая любимым птичьим деликатесом — дынными семечками — и запирал какаду в клетке. Попугай моментально успокаивался.

У Суходольского были брат и сестра. Капитан был старшим в семье. После него у родителей мог быть ещё один ребёнок, но случился выкидыш и Суходольский до двенадцати лет оставался для матери и отца единственным и любимым чадом. Затем в его счастливое детство вторглись крохотные орущие существа. Двойняшки — мальчик и девочка — развалили его уютный пряничный мирок, отобрали у него родительское внимание и любовь, лишили материнского обожания и отцовской заботы. Он навсегда запомнил образовавшийся вдруг в душе пузырь, состоящий из щемящей пустоты и тусклого одиночества. Этого он не простил никому — ни родителям, ни сестре, ни брату. Постепенно и незаметно он отдалялся от них, живя несколько отдельно от дружных и сплочённых семейными узами родственников. С каждым годом его взросления возникшая трещина между ними всё расширялась и расширялась, однако не достигла той катастрофичной ширины, за которой всякие семейные связи безвозвратно обрываются. В том, что трещина не успела превратиться в непреодолимую пропасть, не было заслуг ни кого-либо из близких капитана, ни лично Суходольского. Если бы катастрофа всё-таки произошла, он, капитан Суходольский, воспринял бы её с невозмутимым спокойствием. Удивительно, но сами кровные родственники никогда не замечали это трагическое отдаление-противостояние капитана остальным членам семейства Суходольских. Для них он оставался «мальчиком со сложным характером» (родители), «напыщенным снобом» (сестра) и «законченным эгоистом» (брат).

Той ночью капитан Суходольский остановил спидрейсера. Спидрейсеры были настоящей головной болью и постоянным кошмаром дорожной полиции города. Они злостно нарушали правила дорожного движения, устраивали несанкционированные гонки, незаконно форсировали моторы своих гравимобилей, устанавливали иммобилизаторы полицейских сканеров и глушители измерителей скорости, оборудовали мобили тонировщиками стёкол и номерными анонимайзерами, позволяющими скрывать государственные регистрационные знаки от электронного взора следящих видеокамер.

Спидрейсер мчался по улице, игнорируя установленный скоростной режим и нанесённую на дорожное полотно разметку. Его «raven.victory» просвистал мимо капитана серебристой молнией, сверкнув на прощание красными зрачками габаритных огней. Суходольский запрыгнул в патрульную машину и началась погоня. Спидрейсер гнал вперёд, не останавливаясь, капитан плотно висел у него «на хвосте», повторяя и повторяя в микрофон акустической системы требование сбросить скорость, прижаться к обочине и заглушить двигатель. Спидрейсер опасно маневрировал, обгоняя попутные гравимобили через двойную сплошную линию, выскакивал на полосу встречного движения и резко возвращался обратно, не давая Суходольскому опередить его и прижать к бровке. Капитан хладнокровно несся за ним, выбирая удобный момент для обгона. В конце концов ему удалось обойти «raven.victory» и задержать нарушителя.

Капитан Суходольский подошёл к остановленной им машине со стороны водителя, дождался, когда нарушитель опустит стекло, вытащил из кобуры табельное оружие и прострелил спидрейсеру голову.

Зачем он это сделал?

Осенний полёт невидимки (рассказ об одиночестве)

Когда Новогрудова выперли с работы, он залёг дома, как медведь в берлоге и принялся читать книги, прерываясь на еду, сон, вылазки в магазины и отправление естественных надобностей. Книг у него было много, неимоверно много. Переезжая от родителей в новоприобретённую квартиру, Новогрудов перетащил к себе всю семейно-домашнюю библиотеку, а её набралось на две трети советской мебельной стенки «Карьяла». Его книги заполняли стеночный книжный шкаф, антресоль и подшкафную тумбу. Открытые полки занимали книги, купленные его отцом, в бытность молодым человеком весьма увлекавшимся чтением. Постарев, отец уже ничего не читал, кроме газет и тощих журнальчиков мистической и околонаучной направленности. Начитавшись этой мутной и депрессивно-разлагающей макулатуры, отец подолгу терроризировал домочадцев пространными рассуждениями о загробной жизни, посмертном существовании духов, пещерных лазах в адскую бездну, неопознанном летающем хламе и уродливых пришельцах, озабоченных охотой на земных красавиц с неблаговидной целью — для принудительного межвидового скрещивания. Отдельной строкой в печатном каталоге отцовских предпочтений значилась газета «Советская Россия», от которой недалеко было и до газеты «Завтра», но эти издания отец просматривал с брезгливой усмешечкой, хотя и признавал уголовную ответственность так называемых «дерьмократов» в развале Советского Союза. Свою детскую малосознательную и взрослую сознательную биографию отец трудился сначала в колхозе, потом грузчиком на перевалочной зерно-мучной базе хлебокомбината и под конец мастером лущильно-дробильного цеха на местном фанерном комбинате. Комбинат строился в 60-х годах методом комсомольско-молодёжной стройки и выпускал несколько видов фанеры: от тонкой трёхмилиметровой до толстой полуторасантиметровой и сортовой, качественной и экологически чистой, отшлифованной до почти зеркального блеска. Сортовая продукция фанерного комбината вся уходила на экспорт — в соседнюю капиталистическую Финляндию. Финны — родственники отца (в широком смысле) по финно-угорской языковой группе народов жили не в пример лучше двоюродных советских соседей — сытно, богато, благоустроенно.

Комбинат оставался государственным до середины 90-х, пригвождённых в нулевых хлёстким термином «лихие», чтобы в 97 быть приватизированным неким московским ООО «ФинансФанГрупп», организованным на паях с анонимными австрийскими гешефтмахерами, прикрывающимися ничего не говорящим постсоветскому уху зубодробительным сочетанием букв и букофф заграничного алфавита «ХренЧегоЭтоНаДелеОзначает, Гмбх». От перемены собственника трудящемуся люду канифольней не стало. Рабочих часов прибавилось, а зарплаты уменьшилось. Старого, советского директора, зубра-производственника, знавшего весь производственный цикл как собственные двадцать пальцев (ибо начинал он свой трудовой путь с азов подсобного рабочего) отправили на пенсию. Правда, с почётом и уважением — наградили Грамотой за подписью Главы субъекта Российской Федерации и Председателя республиканского парламента и присвоили звание Почётного гражданина района. Директор выступил на общем собрании с ответной речью — он говорил долго и волнительно, смущенно улыбался — но в перерывах между славословием и благодарностью сидящим в первых рядах было видно как играют и перекатываются желваки на его скулах. И как смотрит он в зал — жестким, прищуренным взглядом всё понимающего и ничего не прощающего человека. Директор — боец-организатор по натуре недолго оставался на пенсии. Верный коммунистическим идеалам и заветам юности он продолжил классовую борьбу с нарождающимся в стране рыночным капитализмом и достиг в ней определённых высот, став первым секретарём Рескома КПРФ и заместителем председателя республиканского правления ФНПР. Совмещая эти две должности, бывший директор обзавёлся черным представительским джипом «Тойота ЛендКрузер Прадо» и недвижимой собственностью в Греции, Испании и на Кипре. Видом и повадками он теперь никак не отличался от тех, кто вышвырнул его из директорского кабинета. Несмотря на идеологическую пропасть, он мило общался с ними, обедал с ними в ресторанах, обсуждал с ними совместные проекты, зависал с ними в саунах, выезжал с ними на охоту, однако всё так же играли желваки на скулах и взгляд был жесткий — с прищуром — как будто смотрел директор на визави сквозь прорезь автоматного прицела. Так что наблюдательным собеседникам сразу становилось понятно — ничего не забыто, ничего не прощено. Дай только время. И мерзкий холодок безотчётного ужаса поднимал на хребтах наблюдательных собеседников редкие волоски. А что поделать? — атавизм, доставшийся нам по наследству. Наследие животной сути гомо сапиенса.

Новогрудов учился в педагогическом институте (куда же без высшего образования) на историко-этнографическом факультете, но по специальности, учитель истории и обществоведения, не проработал ни дня. Тогда, в 89, в вузах ещё сохранялись правила государственного распределения выпускников, и он получил направление в самою глухую точку республики, отделённую от культурных центров на сотни километров непроходимой тайгой, болотами и разбитыми лежнёвками, недоступными летом для любых видов транспорта, кроме вездеходов геологов и Охраны лесного хозяйства. Место, где он должен был провести следующие три года молодой жизни, соединялось с цивилизацией посредством самолёта «АН-2» выполняющего рейсы «медвежий угол» — «столица автономии» раз в неделю. Понятно, что в никакое «старинное поселение, основанное в 1578 году от Рождества Христова у Полярного круга выходцами с низовий северной реки» он не полетел, найдя себе достойное занятие по месту постоянной прописки, через хорошую знакомую матери, служившую начальником отдела занятости в райисполкоме. Страна потеряла молодого специалиста-учителя, но зато приобрела перспективного совработника, специалиста 2 разряда в районный отдел народного образования.

Из райисполкома (переименованного после бесславно закончившегося «августовского путча» и последующего роспуска Союза Советских Социалистических Республик (создан в 1922 году) главами трёх славянских государств, встретившихся в Беловежской пуще за круглым столом переговоров (под мелодичный перезвон хрустальных бокалов)) — в районную администрацию, он перешагнул в кресло управляющего Центром занятости. Имея за плечами стаж и второе высшее образование, полученное им в республиканском филиале Академии государственной службы при Президенте Российской Федерации он вполне справедливо рассчитывал на поступательный карьерный рост. Однако. Благоприятному развитию его карьеры помешал неблаговидный поступок главного бухгалтера, сумевшего обмануть молодое российское государство и безработных на очень крупную сумму бюджетных денег. Хотя в этом уголовно наказуемом деянии он лично не участвовал, однако был вынужден разорвать трудовой контракт досрочно, по собственному желанию, чтобы не быть уволенным по причине утраты доверия.

Он сложил накопившиеся за годы руководства Центром безделушки в картонную коробку, последний раз улыбнулся попавшейся навстречу бывшей сотруднице, робко улыбнувшейся в ответ, закинул коробку в салон вишнёвой «Нивы-Шевроле» и выехал с недавно подведомственной ему территории. Подъехав к дому, он припарковал «Ниву» у подъезда, поднялся на лифте на второй этаж, открыл ключом стальную дверь «Guard Armour-DeLux», оборудованную хитрым британским замковым механизмом, оставил коробку под вешалкой, залёг на диване, как медведь в берлоге и взялся за чтение книг, отвлекаясь на сон, еду, вылазки в магазины и отправление естественных надобностей.

За немецким пластиковым стеклопакетом неслышным победным маршем разворачивала боевые порядки наступающая золотая осень. Холодный ветер теребил озябшие ветви березы, серые низкие тучи отражались в серых, покрытых мелкой тряской рябью лужах. Юркая стайка корольков беззвучно носилась туда и обратно, попутно обкрадывая не успевшие дожить до первых ночных заморозков пышные ярко-красные гроздья рябины. Дворник-таджик в оранжевом жилете поверх болотно-зелёной робы сметал шершавой метлой опавшие мокрые листья с разбитой колесами легковых автомобилей асфальтовой дорожки в некрасивые мёртвые кучки. Ветер, словно взбесившийся пес, вдруг злобно кидался ввысь, рвал тучи в клочья, обнажая пронзительную, до хрустального звона, синеву осеннего неба. Сквозь прорехи и дыры, оставленные ветряными клыками, робко выглядывало солнышко, освещая окрестность тёплыми лучами света.

Журнальный столик был уставлен пустыми пивными банками. Банки вперемежку с чипсами и книгами. «Старый мельник», «Арсенальное Крепкое» и клубное «Ротор» со вкусом-ка…са. Последнее — благодаря знакомству. «Ротор» производится в Голландии. Доставляется в Россию контрабандой на судах Балтийского морского пароходства, ходящих под флагами Панамы, Либерии и Республики Вануату. Вануату — государство на островах Новые Гебриды. Преобладающее население — меланезийцы. Официальные языки — бислама, английский, французский. Большинство верующих — пресветериане. Основа экономики — сельское хозяйство. Главная сельскохозяйственная культура — кокосовая пальма. Помимо кокосов возделывают кофе, какао и хлопок, разводят крупный рогатый скот. Занимаются добычей марганцевой руды, лесоразработками и рыбным промыслом. Столица Республики Вануату — Вила. Продается «Ротор» в ночном клубе «Вермеер Club Chaos». Торгует пивом бармен по имени Вадик.

Новогрудов сидит, закинув на журнальный столик ноги в толстых шерстяных носках, жуёт чипсы и бездумно пялится в окно. Раскрытая книга, обложкой вверх, лежит на коленях. За стеклом глубокая ночь. Лампа на столбе горит с перебоями: вспыхнет ослепительно белым, выхватив часть двора, мигнёт и погаснет надолго.

Дремотная нега ползёт на глаза, смыкаются веки, голова откидывается на спинку дивана, оголяя беззащитный кадык. Он засыпает, но внезапно пробуждается от неприятного чувства, что кто-то смотрит на него сквозь незашторенные окна гостиной. Он вскакивает и подбегает к окну. Книга с громким стуком падает на пол.

Над верхушкой березы парит самолёт. Весь угловатый и ребристый, кажется, он сложен из разноразмерных треугольников. Силуэт самолёта дрожит и колеблется. Причина в том, что по его обшивке безостановочно катится радужная волна, от хвостового оперения до острия носовой антенны. Самолёт разворачивается. Кабина пилота освещена, летчик в пластинчатом комбинезоне и шлеме, маска дыхательного аппарата отстегнута. Лётчик играет машиной, поворачивает её в горизонтальной и вертикальной плоскости, заставляет скользить боком, возвращает на место. Кажется, самолет прицеплен к берёзе эластичным жгутом. Лётчик развлекается. Он выключает и включает проблесковые сигнальные огни на хвостовой плоскости, крыльях и корпусе, освещает гостиную лучом узконаправленного носового прожектора. Лётчик смеётся, довольный произведённым эффектом. Он отдает честь, прикладывая ладонь к краю шлема, застёгивает маску дыхательного аппарата. Интенсивность волны нарастает. Самолёт расплывается в воздухе и исчезает из виду.

Новогрудов прижимается лицом к стеклу, стараясь разглядеть пропавший самолёт. Бесполезно. На столбе загорается лампа.

Палач из Осте-Пато

В Осте-Пато узнали о том, что он умер через несколько месяцев после того, как гроб, в котором должно было бы находится его тело, под звуки траурного марша Республики и залпы сорока четырёх карабинов, вскинутых в холодное октябрьское небо сорока четырьмя пехотинцами из комендантской роты плавно опустился на дно свежевырытой могилы. На его похоронах не было близких родственников, поэтому два сержанта и подполковник оставались стоять на своих местах, держа на вытянутых руках сложенный в тугой треугольник федеральный флаг, кинжал в потёртых ножнах из буйволовой кожи и все награды усопшего на чёрной бархатной подушке. Его родители умерли, а брат и сестра решительно и без сожаления отказались провожать его в последний путь. Высокопоставленные лица тоже не почтили его память личным присутствием, прислав взамен себя адъютантов, референтов и заместителей, разместившихся отдельно от немногочисленных провожающих, сбившихся плотной стайкой у гроба покойного. Помощники, адъютанты и заместители, расположившись почти ровной шеренгой наискосок от могилы, с каменными физиономиями внимали поминальной речи католического священника, провозглашавшего скорбную формулу прощания: «прах к праху, тлен к тлену», приложив снятые с голов шляпы, фуражки и береты к сердцу. Дождавшись последних слов священника, они, как по команде, надели головные уборы и, не задерживаясь долее, направились к машинам, оставленным у кладбищенской часовни. Вслед за помощниками и заместителями к выходу с кладбища направились солдаты и провожающие. Подполковник и сержанты ненадолго задержались, передавая флаг, оружие и почётные регалии назначенному государством распорядителю похорон и душеприказчику, постная физиономия которого напоминала густо-коричневое перепечённое яблоко. Священник, убрав культовые принадлежности в казённый саквояж, ловко разбирал переносную трибуну. Гробовщики, под присмотром десятника, споро закидывали гроб землёй. Государственный душеприказчик, приняв вещи, принадлежавшие покойному под роспись, дополнил реестр государственным флагом, после чего распрощался с военными и священником, в полной мере исполнившими возложенные на них обязанности. Гробовщики разровняли насыпанный над могилой холмик, застелили глинистый прямоугольник специально предназначенным для таких случаев дёрном, уложили в изголовье стандартную мраморную плиту с именем, фамилией, годами рождения и смерти, утвердили по бокам треноги с погребальными венками и вазоны с букетами цветов. Душеприказчик, обойдя могилу, поправил сбившуюся траурную ленту и переставил вазон, добиваясь полной симметричности. Отойдя назад, он взглянул на внесённые изменения и остался доволен. Подозвав десятника, распорядитель расплатился с ним извлечёнными из портфеля банкнотами. Гробовщики, загасив сигареты, лениво поплелись за десятником, закинув лопаты на плечо. Зачастил мелкий дождик. Распорядитель-душеприказчик надвинул шляпу на лоб, поднял воротник пальто и зашагал к выходу с кладбища, неспешной шаркающей старческой походкой.

Никто в Осте-Пато не мог в точности сказать, как его хоронили. Может быть, похороны происходили именно так, или примерно так, хотя возможно, порядок траурной церемонии был совершенно другим. Вполне может быть, что заместо солдат гарнизонной службы прощальные залпы производили его бывшие подчинённые, головорезы из Первой пехотной ударно-штурмовой бригады; что близкие всё-же присутствовали при погребении, пусть и не стараясь быть на виду; что среди чиновной мелочи, вроде референтов и заместителей, бывших на кладбище по обязанности, находились и те, кто при жизни покойного числился среди его друзей и знакомых. Это были подробности, которые никоим образом не могли поколебать убеждение жителей Осте-Пато в том, что умерший при жизни был скверным человеком. Подтверждением этой непреложной истины служило и то, что местом его погребения было избрано не Федеральное мемориальное кладбище, а обыкновенный коммунальный погост, служивший последним пристанищем для всех, не отмеченных чинами и званиями, славой и известностью граждан Республики, всех без исключения, в том числе и для всякого рода отщепенцев, и откровенного отребья.

Его гибель спровоцировала небольшой политический кризис, переросший в немного сумбурный скандал, впрочем, не получивший какого либо заметного развития. Дебаты в Федеральном Конгрессе, инициированные группой независимых депутатов, непримиримых оппозиционеров, разрушителей и подстрекателей, готовых сцепиться с властью по любому, мало-мальски значительному поводу, не достигли того пафосного накала страстей, за которым с неизбежностью начинаются депутатские запросы, создаются комиссии по расследованию, проводятся вызовы свидетелей, даются обширные интервью, представляются солидные доклады и контр-доклады, озвучиваются особые мнения и сопровождающие их скандальные разоблачения. В общем — публичная шумиха, общественный резонанс и дешёвая популярность, позволяющая заработать дополнительные голоса на выборах и имеющая конечной целью гарантированное прохождение в новый состав Конгресса. На короткое время его имя снова возникло из небытия, превратилось в информационный повод и овладело умами падкой до скандальной сенсации публики, однако вскоре исчезло так же внезапно, непонятно и незаметно, как и появилось, кануло в грязные потоки Леты, воды забвения. Республика признала его заслуги, весомые и неоспоримые, но отказала ему в посмертных почестях, посчитав за благо не будоражить общественное мнение излишними подробностями его биографии. Он остался тем, кем и был до этого — мрачной фигурой, объектом умолчания, неудобным скелетом в шкафу, старым хламом в заброшенной кладовке, пыльной рухлядью, забытым скотомогильником, навечно отравленным спорами сибирской язвы, ржавой бочкой, заполненной высокотоксичными химическими отходами в наглухо закупоренном хранилище, вырубленном под многотонным спудом гранитного массива. О нем помнили, и все-же старались как можно реже вспоминать. Он был той самой трагической страницей, позорным пятном и постыдным явлением в «сложном и извилистом процессе исторического становления единого государства, основанного на началах законности и свободы» и вместе с тем неизбежным злом, полезным на определённых этапах развития. Верный солдат Республики. И лучший из преданных Республике убийца.

Нетрудно будет догадаться, что он родился в Осте-Пато, небольшом провинциальном городке на границе Республики. Первоначальные сведения о нём (городке) относятся к последним годам существования Земной Федерации, когда перед самым началом Великой Агрессии, и городок, в числе прочих больших и малых населенных пунктов, и сама планета, на которой они находились, были внесены в статистические списки обитаемых звёздных систем и муниципальные реестры. Удаленность от центральных областей Галактики в прошлом спасла планету от тотального уничтожения. Осте-Пато счастливо и неприметно пережил разрушение и гибель Первой Республики, «мрачные столетия», наполненные страданием, бессмысленной жестокостью и кровавой вакханалией безвластия, период Замирения, Успокоения и Становления с его диктаторами, президентами, автократорами, Ответственными Правительствами, Временными Советами, полномочными секретарями, всевластными владыками, суверенными властелинами, единодержавными властителями, народными хунтами, рабочими ассамблеями, тиранами, узурпаторами, «варварскими» королевствами и «вольными» пиратскими братствами; пограничными конфликтами, разорительными гражданскими войнами за «передел наследства», беспорядочными стычками наемных отрядов, дружин, легионов и рот фрилансеров, ландскнехтов и кондотьеров, вовсю торгующих профессиональным умением убивать; пиратскими налетами, столкновениями торговых союзов и гильдий, сражающихся за планетарные ресурсы и рынки сбыта; имперской экспансией ГИСЛИ и объединением Старых Миров, не забывших республиканских традиций, в альянс Тридцати, послуживший впоследствии фундаментом для воссоздания новой Республики. Появление федеральных эмиссаров не стало особым потрясением для населения планеты, привыкшего жить по необременительным и понятным местным законам. Всепланетное правительство здраво рассудило, что добровольное присоединение к возрождаемой Федерации более выгодно, чем неразумное противостояние, поэтому поступило весьма мудро, согласившись с «единодушно» высказанным на референдуме мнением народа войти в состав Второй Республики на правах свободно ассоциированного самоопределяющего субъекта. Изменения в статусе планеты не оказали сильного влияния на привычный уклад жизни. Правовое положение свободно ассоциированного субъекта предполагало широкую автономию в рамках единого федеративного государства. Республиканское правительство не вмешивалось во внутренние дела этих частей Федерации, сохраняя у них национальное законодательство, систему государственного управления, административное деление и вооруженные силы, взамен требуя выплаты определенной доли федеральных налогов, обязательного присутствия на их территории федерального наместника и размещения ограниченных контингентов республиканских войск в местностях, предварительно оговоренных в союзнических пактах. В остальном ассоциированные субъекты Федерации были вполне самостоятельны, обладали всеми атрибутами, присущими независимым государствам — флагом, гербом и гимном — и соответствующими правами, хотя и изрядно урезанными по сравнению с полностью суверенными державами за счёт изъятия неотъемлемого права заключать межгосударственные договора, устанавливать дипломатические отношения и объявлять войну.

Он появился на свет в Осте-Пато, крохотном провинциальном городке, уютно устроившемся посреди маленькой цветущей долины, сдавленной с трёх сторон угрюмыми скалами Отрогов Майского Благодарения, на захолустной планетке, недавно вошедшей незначительным фрагментом в стремительно обретающей силу коалицию галактических наций. Его родина была настолько мала, что даже на подробных картах невооруженным взглядом нельзя было рассмотреть ту микроскопическую точку, что отмечала местоположение Осте-Пато. В сравнении с ней надпись над ней имела прямо-таки чудовищные размеры и занимала всё отведенное под городок и долину место. Из-за этого, допущенного при печати пространственного несоответствия, наименование незаслуженно обойдённого поселения постепенно распространилось на всю прилегающую к городку местность и долина, носившая до этого совершенно другое название, тоже стала именоваться Осте-Пато. В переводе с облегчённого галакта, в зависимости от контекста, оно означало «Счастливое Приобретение», «Нечаянная Радость», или «Невинная находка». В Осте-Пато вела узкая и извилистая дорога, проложенная между горных кряжей, скальных карнизов, угрожающе нависающих над трассой, каменных осыпей и обветренных останцов, самим видом живо напоминающих обломки изъеденных кариесом зубов. Мрачная красота окружающего шоссе пейзажа неизменно порождала в душах проезжающих путешественников чувство неопределённой тревоги и первобытно-животного трепета, заставляя преодолевать расстояние до долины с максимальной скоростью. Долина Осте-Пато вознаграждала их сполна за страхи и треволнения, пережитые в дороге. В туристических путеводителях подобные места обозначаются «райскими уголками» и «прелестными благоухающими островками практически незатронутой бездушным катком прогресса природы». Осте-Пато встречала утомленных путешественников пышной зеленью рощ и садов, прохладой колодцев с чистой, прозрачной водой, струящимся со скалы водопадом и белостенными двухэтажными коттеджами, населенными приветливыми обитателями, никогда не отказывающими приезжим в еде и крове.

Его родители были достойными людьми. Отец выращивал редкие сорта лука и торговал финиками. Он был Потомственным Владельцем, Пожизненным Председателем Правления, Несменяемым Принципалом Совета Директоров и Наследственным Держателем Блокирующего Пакета Акций «Финикийской Оптово-Розничной СпекулятОрной Компании», крупнейшего торгового предприятия по обе стороны Раздельного хребта и гор Забытого Первопроходца. Матушка до рождения сына руководила архитектурным бюро в городской Ратуше. Кроме того, она неоднократно занимала выборную должность ратмана (депутата городского совета) и однажды чуть не стала бундесманом. Возглавить городскую администрацию ей помешал нелепый проигрыш на выборах: двоюродный брат со стороны мужа, затаивший обиду на то, что его забыли пригласить к завтраку, отдал свой голос её оппоненту, прежнему бундесману, шедшему на третий срок. С появлением ребёнка она уволилась с работы и всецело занялась воспитанием отпрыска.

До трёх лет он не мог встать на ноги. Обеспокоенные родители возили его по врачам. Эскулапы проводили углубленные исследования, устраивали консилиумы и недоумённо разводили руками: мальчик был абсолютно здоров. Отцу надоели безрезультатные поездки и бесполезное мельтешение белых халатов вокруг его малыша и он взялся за спасение любимого чада с упорством и хваткой матёрого предпринимателя. Исчерпав веру в медицину научную, отец обратился к медицине традиционной. Посадив сына на плечи, он отнёс его к старику-знахарю, лечившему страждущих народными заговорами, травяными отварами, прижиганиями, иглоукалыванием, наложением рук, пиявками и точечным массажем. Старик пытливо осмотрел мальчика, неопределённо вздохнул, почесал растопыренной пятернёй небритый подбородок и велел опустить мальца с плеч. Отец осторожно снял сына и поставил его на пол, придерживая под мышки. Знахарь злобно гукнул, перехватил мальчика у отца, развернул к себе спиной, размахнулся и сильно шлепнул отрока по мягкому месту. Мальчишка очумело икнул, заревел… и неожиданно проворно бросился к двери.

К четырнадцати годам он превратился в худого, долговязого, послушного подростка. Мать баловала его деликатесами и называла «милым малышом», отец относился к нему значительно строже, приобщал к основам семейного бизнеса, исподволь готовя его к роли основного наследника. Он учился в муниципальной школе, ничем не выделяясь среди основной массы учащихся. Не отличник, но и не отстающий. Благодаря отцовскому положению в обществе, отцовским связям и отцовским деньгам, он мог позволить себе учится без особого рвения, благо что место в престижном бизнес-колледже столичного университета было закреплено за ним с момента рождения. «Поколение за поколением, все наши предки по мужской линии, от самого основания университета и до сего дня дня были выпускниками этого колледжа — всякий раз говорил ему отец, с гордостью указывая на стену в кабинете, увешанную дипломами в рамках. — Надеюсь, ты поддержишь традицию нашей семьи». И каждый раз отец слышал в ответ произнесенное с почтительными интонациями: «Да, папа, не сомневайтесь, я вас не подведу». Он повторял это «да» с той убеждённой искренностью, столь свойственной привыкшим к беспрекословному подчинению детям, что у отца не возникало и тени сомнения в правдивости его слов. Закончив школу, он отправился в столицу, поступил в колледж и даже отучился в нём первый семестр, когда на двадцать третьем году пребывания планеты в составе Федерации, ряд федеральных провинций в Рукаве Персея, подстрекаемые имперскими консулариями и легатами, заявили об отделении от Республики, провозгласили независимость и образовали Сепаратную Конфедерацию Персея, незамедлительно признанную, в нарушении прежних договорённостей о добрососедских отношениях и невмешательстве во внутренние дела друг друга, Верховной Легислатурой Империи ГИСЛИ. Вслед за формальным признанием Конфедерации, ГИСЛИ и СКП заключили договор о дружбе, взаимопонимании и военной поддержке, на основании которого имперцы обязались оказывать всемерное содействие в формировании, обучении и обеспечении оружием, боевой техникой, средствами связи, боеприпасами и снаряжением вооружённые силы СКП, получив взамен право создания на подконтрольных Конфедерации небесных телах портов, торговых факторий и военных баз. Империя ГИСЛИ выступила гарантом сохранения территориальной целостности Конфедерации, обещая всестороннюю помощь конфедератам в случае нападения на них третьей стороны. Республиканский Конгресс, собранный в спешном порядке на экстраординарное заседание, заявил о грубом нарушение норм международного права, рекомендовал исполнительной власти отозвать посла Федерации для консультаций, одновременно пригрозив Империи полным разрывом дипломатических отношений, объявил самопровозглашённую Конфедерацию Персея мятежной территорией, потребовал от ГИСЛИ немедленного отвода всех вооружённых и гражданских имперских формирований, незаконно расквартированных на федеральных землях, в места их постоянной дислокации. Отдельными постановлениями Конгресс установил в мятежных провинциях и прилегающих к ним секторах космического пространства режим осадного положения, разрешил использование армии и специальных полицейских сил для восстановления законности и конституционного порядка. Дополнительно к предпринятым мерам была начата частичная мобилизация резервистов и запись добровольцев в иррегулярные милицейские части.

Повинуясь патриотическому порыву, охватившему, без преувеличения, все слои общества всех звёздных систем Федерации, он записался волонтёром в Тридцатую Студенческую бригаду республиканской милиции. Тридцатая Студенческая набиралась из студентов университета, слушателей подготовительных курсов и учащихся высших частных школ. Командовал бригадой отставной полковник, офицерами и младшими командирами назначались запасники-преподаватели. Летние каникулы Тридцатая Студенческая провела в тренировочных лагерях, созданных на полевой базе столичного гарнизона — здесь под руководством опытных наставников студенты постигали азы нелёгкой воинской науки. Обучение военному ремеслу предполагалось завершить за неделю до начала нового учебного сезона, с тем, чтобы студенты смогли побывать дома и отдохнуть перед учёбой. Очередные сборы были намечены на следующий год, но Тридцатая Студенческая не возвратилась в лекционные аудитории. Вместо светлых просторных залов и широких коридоров университетских корпусов она оказалась в тесных боевых отделениях десантных челноков, сброшенных над городами Конфедерации Персея в ходе развёрнутой республиканскими силовыми структурами широкомасштабной операции «имеющей целью безусловное восстановление действия норм федеральной Конституции, разоружение незаконных вооруженных формирований, нейтрализацию и изоляцию лидеров сепаратистов, вытеснение подразделений Империи ГИСЛИ, введённых на незаконно отторгнутые от Федерации территории». Тридцатую Студенческую, находившуюся в авангарде наступающих войск, десантировали на Юму, где бригада, в числе других милицейских частей, должна была обеспечивать охрану наземных коммуникаций. Захват Юмы прошел без особых затруднений. Малочисленная эскадра конфедератов при появлении боевых кораблей республиканского флота поспешно покинула поле боя, не сделав ни единого выстрела, разрозненные отряды сепаратистов на планете после непродолжительного и беспорядочного сопротивления были частично уничтожены, частично рассеяны, частично захвачены в плен и загнаны в фильтрационные лагеря. Тридцатая Студенческая была направлена в район Южных промышленных конгломератов для охраны участка главной транспортной магистрали, идущей от административного центра Юмы к ключевым портам и грузовым терминалам Солёного Южного моря. Выполняя приказ командования, бригада заняла позиции у гигантской узловой развязки и удерживала их до того момента, когда в результате предпринятого армией Конфедерации контрнаступления, поддержанного Интернациональным волонтёрским корпусом, навербованным на кредиты, любезно и под символические проценты предоставленные имперскими банками, подразделения федеральных войск были вынуждены покинуть планету.

Объединённая войсковая группировка, основательно потрёпанная в ожесточённых оборонительных боях, дрогнула, подалась назад и тяжело откатилась к исходным рубежам, оставляя за собой разбитую технику, топливо, продовольствие и снаряжение, брошенное в спешке лихорадочного отступления. Армия Конфедерации, оперируя сведёнными в мощные ударные кулаки соединениями, рвала оборону федеральных войск по всему фронту, растянувшемуся на десятки астрономических единиц от локального скопления звёзд Джа, до газовой туманности Банким, охраняемого природного объекта и главной туристической достопримечательности одноимённого Протектората. Одна из таких атакующих колонн, продвигавшаяся по обескровленным тылам федералов в направлении Хазры, обнаружила у звёздной системы Арундати отходящий на Санкаран под прикрытием оперативного крыла унитарных фрегатов-рейдеров «Сайлем», «Грейнджер», «Юнионист» и «Бристоль» походный ордер 102 аэромобильного корпуса, с приданными к нему милицейским бригадами, среди которых была и Тридцатая Студенческая. Положение отступающего ордера осложнялось тем, что многие транспортные суда не были оснащены сверхсветовой тягой и становились легкой добычей для комендоров вражеского флота. Капитан «Сайлема», командующий оперативным крылом, оценив сложившуюся обстановку, связался по общей связи со всеми судами конвоя и предложил спасаться тем, кто может спастись, остальным же посоветовал не терять самообладания и присущей солдатам Республики отваги.

«Перед лицом надвигающейся смерти я призываю вас со спокойствием и стойкостью принять выпавшее на вашу долю испытание и до конца исполнить возложенный на вас родиной воинский долг… Мужайтесь… И да поможет нам Бог!» Затем капитан распорядился принести на мостик его парадный мундир, бокалы и бутылку марочного коньяка из заветной «адмиральской» заначки.

— Я предполагаю атаковать противника, — сказал капитан, разливая коньяк по бокалам. — Готов выслушать ваше мнение, господа.

Подняв бокал, капитан обратился к вольноопределяющему фанен-юнкеру: «Начнём, по флотской традиции, с самого младшего». Фанен-юнкер, не задумываясь, сказал: «Атаковать» и все офицеры единодушно поддержали своего молодого коллегу.

— Выбор сделан, господа, — подвёл окончательный итог капитан, разбивая пустой бокал о край штурманского столика. Подойдя к пульту, он выдернул из гнезда подпружиненный микрофон интеркома.

— Команде — полная готовность. Занять места по боевому расписанию. Бронезаслонки блистеров — опустить и заблокировать. Люки переборок — задраить. Дублирующие и резервные энергомагистрали — задействовать. Бортовые вычислители перевести в защищённый режим. Орудийные порты — открыть. Питающие энергонакопители на максимум. Подать энергию на оружейные накопители. Двигателям — маршевый ход. Переключился с внутренней линии на внешние антенны: «Внимание крыло. Код — красный. Сигнал — дробь. Готовность — ноль. Двигатели — на маршевый. Построение — косой строй. Манёвр — атакующий. Следи за мной, делай как я!». Повернулся к старшему помощнику и сказал: «Мы атакуем, мистер Липарский. Сводную информацию на мой пульт. Сигнальщикам — семафорить непрерывно: «Погибаю, но не сдаюсь!» Стрелять с дистанции поражения, не ожидая приказа» — Помолчал и добавил: «Мне было приятно служить с вами, господа» Оперативное крыло федерального флота храбро и безрассудно устремилось в последнюю безнадёжную атаку, навстречу неотвратимой гибели.

Тридцатой Студенческой повезло. Она уцелела в сражении у Арундати и сумела без потерь добраться до Санкарана, благодаря искусству навигатора и наличию у парома «Австралия» гиперсветового движителя. На Санкаране бригада была расформирована. Студентов распустили по домам, офицеров-преподавателей демобилизовали, отставного полковника оставили на службе.

Он не вернулся в колледж и не вернулся в Осте-Пато. Торговля его не привлекала, профессия торговца ему не нравилась, финики он не любил, а статус продолжателя семейного бизнеса был для него пустым и бесполезным проявлением самодовольного мелочного мещанского эго. Оказавшись в центре событий поистине исторического масштаба, он осознал и ясно представил, на что мог рассчитывать там, в Осте-Пато, и чего мог бы добиться здесь. Жалкое прозябание в глухой провинции, обременённое семьёй, обязанностями, супружеским долгом, наскучившими соседями, традиционными обедами по пятницам в кругу чад и домочадцев, ритуальными посещениями многочисленной родни, преферансом по воскресениям, постылой работой, заполненной встречами, совещаниями и командировками, в обмен на пока ещё неясные, но уже пугающе-величественные перспективы. Его душу объял священный трепет, сродни тому, что охватывает степняка-кочевника при виде окутанных облаками заснеженных горных вершин, иззубренными остриями подпирающих небеса. Только сейчас он понял, насколько пресной и скучной была его жизнь до этого дня. Ему выпал редкий шанс изменить свою судьбу и самого себя и он будет круглым дураком, если не воспользуется предоставленным случаем. Он направился в ближайший от астровокзала вербовочный офис и не колеблясь записался в ряды федеральной армии.

Заключенный между Республикой и Сепаратной Конфедерацией Персея, при активном участии дипломатов Империи ГИСЛИ, мир не был ни прочным, ни долгим. Пользуясь возникшей передышкой, противостоящие друг другу стороны перебрасывали в приграничные квадранты дополнительные силы и средства, необходимые им для возобновления войны. Хрупкое равновесие, установившееся на всем протяжении демаркационной линии, разделяющей восставшие провинции от метрополии, могло обмануть разве что чрезвычайно далёкого от политики обывателя, однако любой, хоть сколько-нибудь разбирающийся в политике человек понимал, что столкновения не избежать, и что перемирие может быть нарушено в любое мгновение, но не раньше, чем противники найдут подходящий повод к возобновлению войны. Такой повод в скором времени обнаружился и боевые действия вновь вспыхнули с небывалой яростью и ожесточением.

Вторую кампанию он начинал в звании унтер-офицера. Командуя стрелковым плутонгом отличился при высадке на Пайсе, был награждён Серебряным штурмовым пехотным знаком, повышен до фельдфебеля, переведён в 135 пехотный полк 42 мотопехотной дивизии и назначен на должность командира стрелкового полувзвода. Участвовал в прорыве к Баме и наступательной операции на Хазру, был тяжело ранен, награждён Золотым штурмовым пехотным знаком и Бронзовым знаком отличия в рукопашной схватке, снова повышен в звании до штабс-фельдфебеля. Находясь на излечении в госпитале, подал рапорт о зачисление в МПК (Мидлстоунские Пехотные Казармы) — военную Академию федеральной армии. По завершении обучения он был выпущен из Академии в звании второго интерн-уоррен-лейтенанта и направлен в распоряжение Управления комплектования личного состава Министерства обороны Республики. Получил назначение на должность командира взвода 14 мотодесантного полка 283 аэромобильной дивизии, в составе которой высаживался на Банкиме. В сражении у Катарины, проявив инициативность и находчивость, способствовал захвату первой линии обороны противника в зоне наступления роты, за что был удостоен Почётной медали Федерального Конгресса и именной шпанги на погон. На Миранде, где дивизия попала в окружение, он не только счастливо избежал пленения, но и вывел в расположение федеральных войск отряд численностью примерно в сто человек, после чего экстраординарным Указом Генерального Исполнительного Правительственного Комиссара (Премьер-министра) Эдварда Харриса Янга ему было присвоено внеочередное звание премьер-майора и предоставлено право выбора дальнейшего места службы. Неофициально такая формулировка означала, что офицеру предоставляется редкая возможность быть зачисленным в Генеральный Штаб по штату с автоматическим повышением в звании до лейтенант-полковника и соответствующим именованием «Генерального Штаба офицер такой-то». Он не следует установленной традиции и переводится в Отдельную бригаду лёгких горных танков, оперирующую на Сидхарте Прайм, принимая под командование моторизованную штурмовую группу горных прыгунов. Понеся серьезные потери при обороне Мутных Перевалов Отдельная Лёгкая бригада отводится в тыл, доукомплектовывается до штатной численности дивизии и развертывается в Отдельную Летучую дивизию лёгких горных танков. Его назначают командиром мобильной штурмовой бригады «А» с присвоением звания лейтенант-полковника и причислением к Генеральному Штабу по 2-му разряду. Третий год войны он встречает офицером (заместителем начальника дивизии по вооружению) 16 тяжелобронированной горнотанковой дивизии, повышается в должности и звании, становясь начальником 351 аэромобильной дивизии и полковником.

351 дивизия входила в 82 тактическую группировку федерального Флота, нацеленную на захват Коммагены. Коммагена, планета в системе звезды FN 156793, превращённая сепаратистами в неприступную крепость, была ключевой точкой обороны конфедератов, опорной базой Провинциальной армии Теллуриданской Экономической Фактории и стоянкой Теллуриданского флота, преграждавшей федеральным войскам доступ к внутренним областям Конфедерации Персея. Помимо теллуриданцев, Коммагену защищала 17 ударная полевая армия и 9 «Несгибаемая» эскадра эскорт-командора Ричарда Штерна. Занятие Коммагены имело для Республики первостепенное значение, ибо с её падением Конфедерация утратила бы не только стратегическое преимущество, но и самый малый, пускай даже призрачный, шанс выиграть войну. 82 тактическая группировка, взломав и перемолов пояс орбитальных укреплений, высадилась на поверхность, однако не сумела закрепиться и была отброшена обратно на орбиту. Предпринятая вслед за этим попытка обойти Коммагену с флангов окончилась неудачей. Повторный штурм позволил создать на планете плацдарм, расширить который не удалось вследствии массированных артиллерийских обстрелов и непрекращающихся атак противника, применяющего тяжёлую технику и отряды теллуриданских гвардейских головорезов-берсерков, опьянённых боевыми наркотиками, непревзойденных мастеров в кинжальных рукопашных схватках. Растратив в упорных продолжительных боях наступательный импульс и понеся значительные потери, 82 тактическая была вынуждена сдать коммагенский плацдарм и покинуть звездную систему FN 156793, признав свое поражение.

За участие в Коммагенской наступательной операции он был повышен до бригадного генерала, награждён Малым крестом Командора «За военные заслуги» с Мечами на Серебряной ленте и назначен командиром Добровольческого механизированного корпуса «Коста-ла-Плата». Корпус числился в резерве Главного командования, нёс полицейскую службу на освобождённых территориях, и занимался подавлением остаточного сопротивления не сложивших оружие конфедератов, борьбой с партизанами, оставленными в тылу федеральных сил диверсионно-подрывными группами и сепаратистским подпольем. Штаб и части тылового обеспечения корпуса квартировались на Нике Херонее, линейные подразделения и «охотничьи команды» были разбросаны по секторам и квадрантам зоны безопасности «Груммант», бывшей федеральной провинции Юстиана. Своим новым назначением он остался недоволен. Такое повышение подозрительно напоминало ссылку и он воспринимал его как наказание, но не мог с точностью определить кто и за какие проступки решил его наказать. Он был обычным человеком (банальная истина), совершал ошибки и допускал промахи, сторонился политики, не разбирался в рифах, подводных течениях, приводных ремнях и тонкостях изощрённой карьерной игры, не подсиживал и не наушничал, соглашался с критикой, если она была справедливой и по существу и не боялся высказаться, если считал, что его критикуют несправедливо. Он был амбициозен и переживал, если его обходили, неважно как, честно или благодаря «дружбе» с нужными и полезными людьми, однако всегда и во всем он старался следовать неписаному «кодексу чести», добиваясь намеченного при помощи таланта, ума и природной настойчивости. Умению быть полезным и согласным он противопоставил способности и упорство, поэтому не позволил своему недовольству разрастись. Он загнал обиду и разочарование в самый дальний угол сознания и взялся за порученное ему дело с присущей ему энергией, твёрдостью и предусмотрительностью…

Можно сказать так: «Погиб он и с ним триста сорок шесть человек», а можно и так: «Триста сорок шесть человек погибли и среди них был он», — сути произошедшего это не изменит. Триста сорок шесть человек — женщин, мужчин, стариков и детей погибли, рухнув с высоты ста двадцати километров в технически исправном суборбитальном челноке. Они падали отвесно вниз и двигатели челнока работали, безотказно разгоняя потерявшую управление машину. Диспетчерская тщетно пыталась связаться с пилотами. Наземный диспетчер, сопровождавший рейс, слышал в микрофонах наушников лишь сухое потрескивание атмосферных разрядов и далёкие приливы наведенных шумов. Зелёная точка на экране радарной станции прочертила свою гибельную траекторию и разлетелась снопом изумрудных искр, достигнув дуги горизонта. Покатился по полированной панели пульта выпавший из ослабевших пальцев карандаш. Диспетчер шумно вздохнул, руководитель полетов, прильнувший к экрану радара, разогнулся и стёр крупные капли пота со лба…

Можно сказать: «случайность», можно: «Судьба», а можно и: «отмщение». Но если это было отмщение, в чём тогда была вина остальных трёхсот сорока шести человек — женщин, мужчин, детей, стариков, ведь по-настоящему виновен был единственно он? Случайные попутчики, оказавшиеся ровно в то время, когда вселенская дубина кармического закона воздаяния вознамерилась вдруг привести в исполнение вынесенный приговор, невольные жертвы, очутившиеся «не в том месте» и попавшие под раздачу… Они были невиновны, как были невиновны и другие женщины, старики и дети, жившие на планете с чудным названием Терасса… Невиновны… Или виноваты в том, что поддерживали сыновей, братьев, отцов, отказавшихся подчиниться приказу прекратить сопротивление и сдаться… По его приказу Терасса превратилась в мёртвый обугленный шар, несущийся в мёртвой пустоте космического пространства. Он выжег все живое, расстрелял с орбиты орудиями главного калибра, слушая, но не слыша несущиеся из интеркома вопли и проклятья, просьбы о переговорах и мольбы о помощи… В одно проклятое мгновение он стал тем, кем вовсе не предполагал становиться. И заслужил свое прозвище. ПАЛАЧ ИЗ ОСТЕ-ПАТО.

Шекспир и компьютер

Все совпадения случайны.

В дверь постучали. Шекспир отложил перо и прислушался. Он надеялся, что незваный гость, не получив ответа, уйдёт. Стук в дверь повторился. Шекспир задержал дыхание и почесал пером за ухом. Гость оказался настойчивым. Он шуршал за порогом, негромко покашливал и уходить не собирался. Шекспир обмакнул перо в чернила. Гость ненадолго затих. Шекспир вывел заглавную букву. Гость вздохнул и снова постучал. Шекспир кинул перо в чернильницу и пошел открывать.

— Прошу прощения, — сказал гость, вежливо приподнимая широкополую шляпу, — не здесь ли проживает господин Шекспир, всемирно известный поэт и драматург?

— Насчёт всемирно известного, не знаю, — неприветливо ответил Шекспир, — но сочинитель Шекспир проживает здесь.

— Могу ли я увидеться с ним лично? — сказал посетитель, снова приподнимая свою шляпу.

— Можете. Шекспир — это я.

— О, господин Шекспир! — вскричал гость, в смущении прикладывая шляпу к груди.

— Ничего, со всяким случается, — сказал Шекспир, с любопытством разглядывая посетителя. — Чему, так сказать, обязан?

— Господин Шекспир, — сказал гость, — позвольте предложить вам нечто, способное кардинальным образом изменить ваше отношение к процессу литературного творчества!

— Вы — торговый агент?

— Я — не обычный торговый агент, — с достоинством ответил гость.

— Я не из тех коммивояжеров, что впаривают наивным обывателям ненужные и бесполезные товары. Я — сертифицированный торговый представитель одной из солидных и уважаемых компаний, пользующейся заслуженным уважением на рынке сложной бытовой техники.

— Звучит убедительно, — сказал Шекспир, — но непонятно. Что такое «сложная бытовая электроника» и чем конкретно она мне поможет в процессе моего литературного творчества?

— Вы позволите? — сказал гость, указывая шляпой вглубь квартиры.

— Заходите, — сказал заинтригованный речью гостя Шекспир. Посетитель вкатил в комнату объёмный баул на колёсиках.

— Располагайтесь, — сказал Шекспир, закрывая за гостем дверь, — снимайте сапоги. Тапочки найдете под вешалкой. Шляпу и плащ можете оставить на диване, он ближе всего к камину. Сегодня достаточно сыро, вы не находите?

— Благодарю, — сказал торговый агент, переобуваясь в войлочные растоптанные шлёпанцы, — день сегодня и вправду ненастный.

— Хотите горячего грога? — спросил Шекспир собирая разбросанную по столу рукопись новой пьесы.

— Спасибо, — сказал торговый агент, выкладывая на освобождённое от бумаги место плоскую картонную коробку.

— Спасибо «да», или спасибо «нет»? — шутливо уточнил Шекспир.

— Если позволите, позже, — серьёзно сказал торговый агент, разрезая клейкую упаковочную ленту изящным костяным ножом.

— Разрешите представить, — торговый агент извлек из раскрытой коробки чёрный прямоугольник устройства, — специализированный текстовой процессор «T80F» производства японской корпорации «Мацушита Индастриз».

— Чего? — достаточно глупо переспросил Шекспир.

— Специализированный текстовой процессор, — разъяснил торговый агент.

— Революционная разработка инженеров «Мацушита Индастриз», вобравшая в себя всю мощь и многолетний опыт работы в области информационных технологий, призванная облегчить и многократно упростить процедуру создания автором литературного произведения.

Возникла неловкая пауза. Шекспир смотрел на агента, агент — на Шекспира. Молчание неприлично затягивалось. «Глупость какая-то, — подумал Шекспир, — надо как-то отреагировать. Восхититься, что-ли, выказать заинтересованность».

Торговый агент терпеливо ждал реакции Шекспира.

— Ух, ты, — неестественно бодрым тоном возгласил Шекспир, — Даже не с чем сравнивать!

Торговый агент поощрительно улыбнулся.

— Представьте, господин Шекспир, я тоже был сражён. Буквально, наповал. Первой моей мыслью при виде этого, не побоюсь столь громкого эпитета, произведения искусства, этого чуда, этого плода коллективного ума человеческого было восклицание: «Этого не может быть!». Я был раздавлен, я был потрясён! Множественные функции, простота освоения, интуитивно понятный интерфейс, разветвлённая периферия, пятилетний срок гарантии на основное устройство, двухлетний на каждую приобретённую дополнительную опцию по прейскуранту, бесплатная ежегодная профилактика с выездом специалиста на дом в течении всего гарантийного срока, широкие возможности для расширения и модернизации, бесплатное обновление программного обеспечения, скидки при замене устаревшего оборудования, в том числе и самого базового устройства.

— Ошеломительно, — сказал Шекспир.

— Именно, — самодовольно подтвердил торговый агент, — как точно, глубоко и своевременно подмечено, господин Шекспир. — Именно! Это ошеломительно! Это феерично! Это фантастично! К тому же, что немаловажно! Это дёшево! Это доступно! Узнаю истинного ценителя технического прогресса!

— Что вы, — произнёс смущённый Шекспир — какой из меня, право слово, ценитель. Я пишущую машинку совсем недавно освоил. А ленту менять самостоятельно так и не научился.

— Пишущая машинка, — в голосе торгового агента прорезались покровительственные нотки. — Пишущая машинка — это же позапрошлый век! Никто больше не работает на пишущих машинках! Настоящие гении, признанные мастера слова, творцы, гиганты и титаны мысли — все вместе и каждый по отдельности уже давно набирают свои тексты на персональных текстовых процессорах фирмы «Мацушита Индастриз». И только отдельные, подчёркиваю, отдельные — самые замшелые, заскорузлые, ограниченные личности не желают отказываться от примитивного способа оформления рукописей. Хочется верить что вы, господин Шекспир, не относитесь к их числу.

— Вообще-то я предпочитаю., — начал было Шекспир, но торговый агент, не колеблясь, перехватил у него инициативу.

— Если вы позволите, господин Шекспир, я хотел бы продемонстрировать вам названное устройство в действии.

— Пожалуйста, я не против, — сказал Шекспир.

Торговый агент поднял крышку и развернул прямоугольник к Шекспиру. Шекспир с интересом уставился на раскрытый аппарат.

— Портативный текстовой процессор «T80F» производства корпорации «Мацушита Индастриз» представляет собой высокотехнологичное персональное устройство, состоящее из корпуса и закрывающейся крышки. Корпус и крышка изготовлены из ударопрочного пластика. Сверху крышка обтянута кожей нильского крокодила. На корпусе располагаются следующие компоненты: клавиатура, дополненная двенадцатью функциональными клавишами, тачпад, заменяющий внешний манипулятор-мышь и управляющий курсором, световые индикаторы, показывающие состояние текстового процессора, кнопки питания для включения и выключения процессора, кнопка перезагрузки процессора в случае зависания операционной системы, и встроенный микрофон для звукозаписи. На передней стороне корпуса расположены стереоколонки, предназначенные для прослушивания звуковых эффектов. Звуковая мультимедийная система обеспечивает качественный и насыщенный живой звук. С внутренней стороны крышки находится цветной контрастный дисплей. На боковых сторонах корпуса находятся унифицированные разъемы для дополнительных периферийный устройств, как то: внешнего манипулятора-мыши для управления курсором, печатающих и сканирующих устройств, наушников, внешнего микрофона и внешних звуковых систем-колонок.

— Включается и выключается текстовой процессор следующим образом, — торговый агент нажал на кнопку с красным перечёркнутым кружком. — Операционная система загружается с максимальной скоростью за 12 секунд. Такая скорость достигается за счёт предельно жёсткой оптимизации алгоритма стартующих при загрузке служб и сервисов. По завершении загрузки мы попадаем в главное окно интерфейса текстового процессора, или рабочую область экрана. Она ограничена физическими размерами дисплея, однако, при желании, может быть легко раздвинута и за его пределы. Таких рабочих областей, иначе называемых рабочими столами, четыре, но их число, в случае возникшей необходимости, можно увеличить до шестнадцати. Больше, как показывает практика, обычному пользователю не требуется. На каждом рабочем столе присутствуют следующие обязательные графические элементы: значки запуска приложений, панель задач с кнопкой меню «Start» и функциональными иконками значимых сервисов и служб. Значки запуска приложений, панель задач присутствует на всех существующих и вновь открытых рабочих столах по умолчанию.

— Красиво, — сказал Шекспир, — однако я не вполне понимаю… Я не уверен…

— Подождите! — торопливо воскликнул агент, — Не спешите отказываться, господин Шекспир!

— Я не отказываюсь, — мягко сказал Шекспир, стараясь не смотреть прямо в глаза торговому агенту, — я лишь высказываю некоторые сомнения, возникшие у меня во время вашего увлекательного рассказа. В высшей степени увлекательного. — Правда, — незаметно для агента Шекспир скрестил за спиной пальцы и отступил от стола.

— Каюсь, господин Шекспир, — сказал явно повеселевший торговый агент, — иногда я становлюсь чрезвычайным педантом. Занудливым до безобразия. Издержки бывшей профессии.

— И кем вы, если не секрет?

— Да какой уж тут секрет, господин Шекспир. В прошлой жизни я был магистром политических наук, экстраординарным профессором, любимцем королевы. Преподавал политологию в Кембриджском университете, числился при дворе, обучал королевских отпрысков науке царствовать. Пока нашему доброму королю, дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни, не пришло желание в очередной раз жениться. Мне государев каприз обошелся тюрьмой и опалой. Королеве он стоил головы.

— Сочувствую, — сказал Шекспир.

— Что вы, господин Шекспир, — бывший профессор грустно улыбнулся, — я ни на что не жалуюсь. Напротив, я должен быть несказанно благодарен судьбе, ведь она была ко мне милостива и благосклонна. Тюремщики меня не обижали, соседи по камере относились ко мне без присущей этим жалким париям жестокости, королевский прокурор сохранил мою никчемную жизнь, а его королевское величество одарило меня несказанной милостью, освободив от бессрочной ссылки в каторжные работы на заморских территориях.

— А как отнеслись к вашему аресту коллеги по университету?

— Коллеги, — брезгливо скривился торговый агент. — Коллеги, господин Шекспир, от меня публично отреклись, лишили звания профессора и изгнали с кафедры. Милые, добропорядочные люди, не желающие никому зла.

— Человек слаб, — сказал Шекспир.

— Ах, оставьте, — сказал бывший профессор, — разве предательство коренится в человеческой слабости? История являет нам примеры, когда слабый, не дрогнув, всходил на костер, и сильный, сдавшись, валялся в ногах палачей, вымаливая пощаду. Проблема не в слабости духа, господин Шекспир, а в наличии твёрдого нравственного начала в душе человеческой. Я часто задумываюсь над тем, как бы я поступил в аналогичной ситуации? Когда необходимо сделать принципиально важный и трудный выбор? Вроде бы, никто тебя ни к чему ни принуждает, ничем тебе не угрожает, и ничего от тебя не требует. Ты волен поступать сообразно твоему воспитанию. Сердце советует тебе поступать по совести, разум диктует обратное — советует принять сторону большинства. Быть с большинством — рационально, подчиниться велению сердца — стать добровольным изгоем. Мучительная дилемма.

— Каково же решение, — спросил Шекспир, — в вашем случае, профессор?

— Оно меня абсолютно не радует, — ответил бывший профессор. — Случись мне делать выбор между совестью и разумом, между правотой одиночки и ложью подавляющего большинства, я бы, не колеблясь, выбрал большинство. При этом я искренне презираю моих бывших коллег. Они поступили отвратительно. Предательство, знаете ли, больно ранит и всегда оскорбляет.

— Тем не менее, вы их оправдываете, — сказал Шекспир.

— Я их понимаю, — ответил торговый агент. — Неплохая работа, приличная зарплата, определённое положение в обществе. Не каждому хочется всё это потерять. Тем более, что почти у каждого из них есть жёны, дети и дочери на выданье. Им надо содержать семью, оплачивать дом. В наше тяжёлое время непросто удержаться на престижном, хорошо оплачиваемом месте. Устроиться, кстати, тоже.

— Вы же устроились, — сказал Шекспир.

— Мне фантастически повезло, — сказал торговый агент, — я случайно встретился на улице с бывшим учеником. Я, господин Шекспир, после освобождения зарабатывал тем, что побирался. Просил милостыню, собирал бутылки на помойках. Пробавлялся мелким воровством, таскал ящики в рыбной лавке, мыл полы в портовых кабаках. Завшивел, опустился, научился пить всякую дрянь, ходил в вонючих обносках, рылся в отбросах вместе с бродячими псами, спал под мостом на обоссанной дерюге.

— Глядя на вас, — сказал Шекспир, — никогда бы не подумал, что вы настолько опустились.

— Конечно же нет, — рассмеялся бывший профессор, — я несколько сгустил краски. Я пал недостаточно низко, чтобы жрать отбросы и спать под мостами, но всё остальное — милостыня, бутылки, ящики, полы и воровство — не отрицаю, было. Ночевал я в приюте для бедных, и питался в бесплатной столовой на Ричмонд-стрит, открытой Фондом христианских благотворителей. Там, кстати, меня и обнаружил мой бывший лучший ученик. Великолепная научная карьера, господин Шекспир. Головокружительная! Ведущий специалист в прикладной социологии, международный эксперт по проблеме трудового и гендерного неравенства, руководитель Британского национального Социологического центра, член-корреспондент Британской Королевской Академии Наук и одновременно непревзойдённый учёный-практик, непререкаемый авторитет в избранной области научного знания. И всего этого он добился в 34 года! Ему я обязан своим спасением.

— Достойный пример бескорыстия, — сказал Шекспир.

— Вы правы, сэр, — бывший профессор интеллигентно высморкался в носовой платок. — Извините, слегка простудился. Лето в этом году какое-то невнятное. То невыносимая жара, то холодно и дожди.

— Говорят, наступает очередное изменение климата.

— Мало ли кто чего утверждает, господин Шекспир! Метеорология ничем не отличается от гадания на картах — и там, и там едино — дилетантизм и шарлатанство, замаскированное под серьёзную отрасль науки. Хотя, я отклонился от предмета разговора. С вашего позволения, сэр, я хотел бы продолжить наглядную демонстрацию возможностей и преимуществ предлагаемого вам технического устройства.

— Валяйте! — милостиво разрешил Шекспир.

Коммивояжёр метнулся к сумке.

— Электричество к вашему дому не проведено, — констатировал он, споро выкладывая на стол коробки и коробочки.

— До сих пор не подвели, — подтвердил Шекспир, — но городская администрация обнадёжила, что наш дом включён в план электрификации городских районов на следующий месяц.

— Ничего, — успокоил драматурга торговый агент, — это даже лучше, что у вас нет электричества. Демонстрация станет более наглядной. Впечатляющей. Выпуклой. Проведём её в суровых походно-полевых условиях. Приготовьтесь, господин Шекспир. Внимание! Эксклюзивная особенность представленного вам, сэр, персонального текстового процессора «T80F» заключается в том, что данный образец устройства комплектуется экспериментальным источником питания, рассчитанным на пять лет бесперебойной эксплуатации. Проще говоря, сэр, вы можете работать на текстовом процессоре в течении пяти лет, 24 часа в сутки, вообще его не выключая! Это потрясающе, господин Шекспир! Только представьте, мы включаем устройство и оставляем его, вообще забываем, что его необходимо отключать. Мы садимся за стол, поднимаем крышку, работаем столько, сколько нам надо, потом закрываем крышку процессора и занимаемся другими делами, не задумываясь о заряде батареи. Почему? Да потому что, при закрывании крышки, устройство переводится в режим гибернации, то есть «впадает в спячку». При этом потребление устройством энергии буквально сводится к нулю. В таком состоянии его можно носить с места на место, или брать с собой, не рискуя причинить устройству неисправность. Его можно даже ронять. Устройство изготовлено по промышленным стандартам: грязе и водозащитный корпус изготовлен из ударопрочной пластмассы, пыле и влагозащищённая клавиатура, изолированная ЖК-матрица дисплея и комплексный контур пассивного заземления.

Далее! Комфортная работа с устройством предполагает наличие функциональной периферии, а именно: компактного лазерного принтера с функцией фотопечати, настольный сканер, способный снимать копии с высокой разрешающей способностью и внешний манипулятор-мышь для управления курсором.

— Речь, конечно, занимательная, — перебил коммивояжёра Шекспир, — однако, хотелось бы увидеть, как это устройство работает на практике.

— Желание клиента — закон для продавца, — усаживаясь за стол, провозгласил бывший кембриджский профессор. — Смотрите, господин Шекспир. Ваша основная программа называется «Cool Writer». По сути — это расширенный текстовой редактор, позволяющий легко и прозрачно структурировать создаваемое автором произведение. Вверху — панель главного меню. Видите? — в ней обозначены отдельные пункты меню «Проект», «Глава», «Сцена», «Персонажи», «Места» и так далее. Каждый такой пункт главного меню, при наведении на него стрелки курсора — вот она, стрелка — и нажатии левой кнопки на манипуляторе-мыши — вот этой — разворачивается подменю, детализирующее содержание пункта главного меню. К примеру, раскрываем пункт меню «Сцена» смотрим подменю и обнаруживаем следующие подпункты «Создать новую сцену», «Создать несколько новых сцен», «Редактировать сцену», и т. д. Как начать писать в «Райтере»? Для этого сначала — обязательно, господин Шекспир — нужно создать новый проект. Проект создаётся следующим образом — наводим курсор на пункт меню «Проект», щёлкаем левой кнопкой мыши, выбираем подпункт «Создать новый проект», либо «Мастер создания проектов». Над чем вы в настоящий момент трудитесь?

— «Генрих Второй», — сказал Шекспир, не отрывая глаз от дисплея.

— Так новый проект и назовём — «Генрих Второй», драма. Определим под него место на диске постоянной памяти, создадим целевую директорию, в которой будут храниться все ваши наработки и запишем папку с вашим первым проектом. Ага, вот и она — благополучно записалась. Видите? — «Генрих Второй». После того, как проект был создан, мы сделаем следующее…

Торговый агент, водя курсором по экрану и щелкая кнопками мыши, подробно и обстоятельно объяснял Шекспиру принцип работы текстового редактора. Шекспир задавал вопросы — торговый агент отвечал; Шекспир забывал последовательность операций — торговый агент повторял нужную цепочку действий; Шекспир выхватывал из руки торгового агента мышь — торговый агент предупредительно уступал Шекспиру стул. Шекспир ошибался — торговый агент его поправлял; Шекспир в раздражении отбрасывал мышь — торговый агент кротко предлагал расслабится и отдохнуть. Драматург шёл заваривать чай; торговый агент исправлял допущенный Шекспиром ошибки. Они выпивали по чашке красного китайского чая и торговый агент продолжал обучение.

— С редактором я в целом разобрался, — сказал Шекспир, отрываясь от процессора, — в нём сохраняются набранные мною тексты. А что делать с незаконченными рукописями? Как мне их перебросить их на… накопитель информации?

— Без проблем, — сказал торговый агент — давайте, покажу. Берём лист с рукописным текстом, закладываем его в сканер, лицевой стороной вниз. Запускаем программу электронного распознавания — вот эту — она называется «Pape Reader», жмём на кнопку «Сканировать», потом «Распознать», затем «Ручная корректировка скана» и «Экспортировать в текстовой формат». После того, как обработаете всю рукопись, выбираете «Собрать текстовые файлы в один», редактируете полученный в результате слияния конечный файл и нажимаете на кнопку «Экспортировать в формат «CoolWriter». Завершив операцию экспорта, переходите в «Cool Writer» выбираете пункт подменю «Импортировать в новый проект», вводите заголовок вновь созданного проекта и записываете его в постоянную память, то есть на диск винчестера. Ничего суперсложного, господин Шекспир.

— Кроме затраченного времени, — сказал Шекспир.

— Конечно, процедура сканирования и обработки сканов займёт некоторое время, — согласно кивнул коммивояжёр, — зато в дальнейшем вам не придётся возиться с ворохом исписанных бумаг и волноваться по поводу сохранности вашего архива. Всё будет в памяти процессора и на сменных носителях. Причём, на сменных носителях можно держать любое количество копий всего вашего архива. Насколько позволит объём этого самого носителя. Резервирование данных может осуществляться в двух режимах: автоматическом — перед выключением процессора, и ручном — в подходящий для вас момент. Режим копирования, или его полная отмена устанавливается в отдельной панели настроек программы резервного копирования. Сменные носители прилагаются. В количестве двух штук, объём памяти — 12 гигабайт в каждом. Удобство и экономия налицо! Ваше решение, сэр?

— Я… как-то… не могу вот так сразу, — замялся Шекспир, — предложение, несомненно, заманчивое…

— Уговаривать не в моих правилах, — сказал торговый агент, — излишняя настойчивость раздражает и отпугивает потенциального приобретателя товара. Покупатель всегда прав., даже тогда, когда он не прав по определению. Выбор «покупать — не покупать» должен быть добровольным и самостоятельным. Вы колеблетесь, сэр, и значит, у меня есть шанс развеять ваши сомнения. Что вам мешает, господин Шекспир? Новизна устройства? Консерватизм сознания? Косность восприятия? Согласен, персональный текстовой процессор — вещь для нашего рынка неожиданная, революционная, взрывная! Отсутствует спрос, нет потребителя, неизвестный в Британии производитель, нет сложившейся инфраструктуры продаж и обслуживания. Везде — безусловный минус. Но продукт-то, согласитесь, перспективный!

— Не отрицаю, — Шекспир поскреб мизинцем за ухом, — только вы сами признались, что никто его не покупает.

— Так станьте одним из первых, господин Шекспир, — напористо сказал торговый агент, с хитринкой воззрившись на Шекспира, — Попробуйте, вы ничем не рискуете. Не понравится, вернёте устройство, получите деньги обратно, за вычетом пятипроцентной комиссии. Берёте?

— С возвратом, — напомнил Шекспир.

— Уговор есть уговор, — торговый агент вытащил из баула стопку упакованных в полиэтилен книжек, — без обмана. Договор купли-продажи. Прочитайте и распишитесь, сэр. Обратите внимание на прилагаемый к договору протокол и гарантийные обязательства. Поставьте сегодняшнее число и напишите: «Условия возврата купленного товара принимаю». Подпишитесь здесь, здесь и здесь. Поздравляю с удачной покупкой, господин Шекспир. Надеюсь, вы в ней не разочаруетесь! Да, хочу вас обрадовать, сэр. В соответствии с проходящей рекламной акции, покупатели оплачивают стоимость персонального текстового процессора за вычетом поставляемых в комплекте периферийных устройств и расходных материалов к ним. Цена текстового процессора — 199 фунтов, 99 пенсов с налогами. Принтер, сканер, запасные картриджи к принтеру, запасной аккумуляторный блок вы получаете бесплатно! Кроме того, в подарок от нашей фирмы — Ост-Индской Голландской Компании мы вручаем вам, господин Шекспир сменный носитель — флэш-карту «Мацушита Индастриз» в оригинальном исполнении с логотипом корпорации, личной подписью Председателя Совета Директоров сэнсея Сиракавы Миядзаки и пожеланиями здоровья и благополучия — объёмом памяти 32 гигабайта.

— Банковскими чеками принимаете? — спросил Шекспир.

— Какого банка?

— Имперского Трастового.

— Принимаем.

— Куда, в случае чего, нести моё приобретение? — поинтересовался Шекспир, выписывая чек.

— Адрес указан на последней странице руководства пользователя, — ответил торговый агент, с треском разрывая полиэтиленовую обёртку, — там же и адреса гарантийных мастерских. Правда, их пока ничтожно мало, но мы постепенно расширяемся.

— Улица Фонарщиков, — прочёл адрес офиса лондонского филиала «Мацушита Индастриз» Шекспир, — это же на другом конце города!

— Ничего не поделаешь, — сокрушённо сказал торговый агент, — мы не слишком раскручены, чтобы претендовать на место в Сити. Поэтому, господин Шекспир, не откажите нам в любезности указывать вашу фамилию в списке наших самых знаменитых клиентов?

— Пожалуй, что… не откажу. Пользуйтесь.

— Спасибо, господин Шекспир, — прочувствованно выговорил торговый агент, — не соблаговолите-ли тогда скрепить ваше согласие подписью? Формальность должна быть соблюдена. Официальный документ, сами понимаете. Печаточку приложите, вот сюда. Премного благодарен, сэр. И напоследок, в качестве ответной услуги. У меня есть знакомый мебельщик, он изготавливает необыкновенно ладные компьютерные столы. Материал по желанию заказчика, эксклюзивный дизайн, разумные сроки выполнения заказа. Его визитная карточка…

— Мастер надёжный?

— Не сомневайтесь, господин Шекспир, отменный искусник-краснодеревщик. Виртуоз от древесины. Профессионал! Делает быстро, качественно и недорого! С вашего позволения., — торговый агент прощально махнул шляпой, подхватил баул и скрылся за входной дверью.

— Счастливой дороги! — Шекспир сел за компьютер, запустил «Cool Writer», создал пустой проект, набрал заглавными буквами в строке «Заголовок проекта» «Макбет. Трагедия» и… задумался.

Ангел на доверии

«Ангел, где твои крылья?» — с претензией на оригинальность вопрошал неведомый остроумец. Надпись, выведенная на штукатурке чернильным карандашом, назойливо лезла в глаза. Я отворачивался и мой взгляд утыкался в унылую, бесплодную и безжизненную равнину, тяжело уползающую за горизонт. Безжизненную, если бы не серые вереницы людей, бредущие под жесткими порывами ветра, секущего бледную кожу извивающимися хлыстами мелкого песка. Ветер кружил по равнине и не было от него никакого спасения. Куда бы не поворачивали люди, повсюду они встречали ветер и песок. Слепые поводыри вели за собой видящих и видящие беспрекословно следовали за слепыми. Такова была их участь и установленная мера искупления. Бледные тени в развевающихся рваных одеждах безостановочно текли мимо, бесправные и жалкие в собственном безграничном унижении. Впрочем, границы унижения существовали. Взвешенные на сверхточных весах справедливости, в присутствии неподкупных судей высшего суда и заинтересованных сторон, они были занесены во всевозможные анналы и кодексы, скрупулезно прописаны и разъяснены до мельчайших подробностей. Только кому были интересны эти правила и установления, кроме самих судей? «Во многом знании много печали, и тот, кто умножает познание, умножает скорбь.» А скорби и безысходности здесь и без того хватало, черпай, не перечерпаешь.

Насмотревшись на несчастья страждущих и страдания несчастных, я с облегчением окунулся взором в привычную обстановку заштатного бюрократического учреждения. Как в любом другом захудалом присутственном месте, стены моей родной конторы были до половины окрашены ядовито-зеленой краской. Выше был нанесен слой штукатурки, потемневший и потрескавшийся от времени. Проплешины и потертости были изобретательно и весьма остроумно прикрыты стендами с наглядной агитацией и щитами с цитатами. Щиты эти периодически, но нерегулярно менялись. В данный момент преобладали цитаты из Книги Екклезиаста. Выдержки из библейского текста были подобраны так, чтобы исключить некоторую двусмысленность, присущую высказываниям Проповедника. Желая скрасить скуку ожидания, я принялся читать: «Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселья. Еккл. 7:4»; «Познал я, что всё, что делает Бог, пребывает вовек: к тому нечего прибавить и от того нечего убавить, — и Бог делает так, чтобы благоговели пред лицем Его. Еккл. 3:4»; «Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, — и Бог воззовёт прошедшее. Еккл. 3:15»; «Ещё видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. Еккл. 3:16».

— Давно ждешь? — мой начальник, заложив руку в карман брюк и постукивая желтой кожаной папкой по бедру, иронично и чуть насмешливо смотрел на меня сверху вниз.

— Не так, чтобы очень, — я быстро поднялся на ноги. — Всего ничего, часов шесть-восемь.

— Ладно, тебе полезно, — сказал начальник, барственным движением перекладывая папку под мышку. — Кроме того, ожидание является составной частью наказания. — Он назидательно вздернул левую бровь.

— Хотелось бы пореже, — смиренно ответил я. — Особенно в свете точно подмеченного Екклезиастом, — я указал пальцем на последнюю прочитанную мною цитату.

— А-а-а, это, — шеф мельком взглянул на щит. — Это к нам не относится. А если и относится, то весьма и весьма опосредованно.

«И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; А блаженнее их обоих тот, кто ещё не существовал, кто не видел злых дел, какие делаются под солнцем». — в ответ с чувством процитировал я.

— Умник, — пробурчал шеф. — У меня таких умников… больше половины отдела. Только работать некому. Завтра же прикажу снести всю эту агитацию к чёр… во славу Господа Нашего. Иисуса Христа.

— Почему завтра, почему не сегодня, шеф?

Начальник свирепо уставился на меня. Костюм на его спине угрожающе взбугрился.

— Сгною мерзавца, — просвистал он клокочущим от ярости голосом.

Я смиренно склонил голову.

— То-то же, — успокаивая начальственный гнев, произнес шеф. — Щенок, мальчишка, с огнём играешь…

Он извлек связку ключей, зазвенел, выискиваю нужный. Распахнул дверь в кабинет.

— Входи. Для тебя появилась работа. Срочная и вне графика. Заказ поступил десять минут назад. Оттуда. — Начальник постучал каблуком по паркету. — Как ты понимаешь, во времени мы чрезвычайно ограничены.

— Несложно догадаться, шеф, — я уселся на расшатанный стул. — У них, — я выразительно повёл глазами, — ВНИЗУ всегда аврал и чрезвычайные обстоятельства.

— Поговори у меня, — шеф распустил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. — Вот досье. Клиент и его ближайшее окружение. Ознакомься, филосОф.

Он перебросил мне две, средней толщины, картонные папки. На обложке верхней каллиграфическим почерком было выведено: «Листратов Олег Владимирович. 12.04.1966 — 01.03.2007 года. Русский. Женат. Образование среднее. Военнообязанный.» Ближайшее окружение состояло из единственного человека, Бурмистрова Владислава Никандровича, родившегося в 1964 году, украинца, женатого, военнообязанного, имеющего высшее образование, причём два раза. Закончил в 1990 году сельскохозяйственный институт по специальности агроном-механик и филиал Академии госслужбы при Президенте РФ в городе Сыктывкаре в 2001 году по специальности «Управление предприятиями государственной собственности и кадровый менеджмент». Управляющий, значит.

Я раскрыл папку клиента. О. В. Листратов, запечатлённый в полный рост рядом с серебристым минивэном корейского производства оказался мужчиной упитанным и вполне довольным собой. Про таких нынче говорят: «жизнь удалась». Начав свою трудовую биографию учеником слесаря в ПМК-725 «Строймелиорации» господин Листратов завершал её владельцем сети магазинов, торгующих продуктами питания и промышленными товарами, двух оптовых баз, дома отдыха на черноморском побережье Кавказа, бывшей собственности советских профсоюзов, квартиры в Сочи, приличного земельного участка в Тверской губернии, семикомнатной двухуровневой квартиры в престижном доме, в которой и проживал с супругой и двумя детьми, и миллионных счетов в рублях и иностранной валюте в российских и зарубежных банках. В том числе и в оффшоре на Каймановых островах.

— Обрати внимание на его коммерческого директора, — сказал шеф.

— Бурмистров, — я отодвинул дело Листратова.

— Бурмистров, — подтвердил шеф. — работает с Листратовым с девяносто шестого. До этого он был инженером по технике безопасности в унитарном предприятии ЖКХ. Предложил Листратову организовать совместный бизнес. Кафе, если я не ошибаюсь. Листратов предложение принял, но с условием, что кафе останется за ним, за Листратовым. А Бурмистрова он берет на работу, директором и по-совместительству, менеджером-экспедитором. Бурмистров не сразу, но согласился. Листратов платил ему, как обычному наемному работнику, плюс небольшой процент с выручки. Бурмистров терпел, однако в две тысячи первом году решился уйти. В районной администрации появилась неплохая вакансия. Но, к этому моменту, Листратов уже почти полностью зависел от Бурмистрова. Практически вся текущая деятельность замыкалась на Владиславе Никандровиче, Листратов же осуществлял «общее руководство» и стриг купоны. Поэтому он сделал Бурмистрова фактическим партнером. Бурмистров распоряжался деньгами, создавал новые предприятия, заключал договоры, работал с поставщиками. Понятно, что его благосостояние резко пошло в гору. При этом он считался малообеспеченным, получал жилищные субсидии, а его дети бесплатно питались в школьной столовой. Представь себе такого малообеспеченного гражданина, проживающего в частном доме, двухэтажном коттедже, в кирпичном исполнении, носящего золотое кольцо с бриллиантами, золотые часы и разъезжающего на мерседесовском джипе. Правда, от льгот пришлось отказаться, когда Бурмистров стал частным предпринимателем. Он открыл парикмахерский салон. Называется — «Харита». Заведение так себе, едва держится на плаву, но сам Бурмистров в целом процветает.

— Впечатляет, шеф. Завидная карьера и счастливая судьба.

— Погоди восхищаться. Слушай дальше. С месяц назад между Листратовым и Бурмистровым состоялся приватный разговор. Бурмистров просил официально оформленного партнерства и пропорционального увеличения доли в бизнесе.

— Листратов, естественно, ему отказал.

— Он же не враг самому себе. С какой стати Листратов должен добровольно делиться с тем, кто на него и так работает?

— Например, из чувства признательности. Искреннего и глубокого.

— Сам придумал, или подсказал кто? — спросил недоверчиво шеф.

— Где? — я покрутил головой. — Исключительно сам.

— Понятно. — сказал шеф. — Шутишь.

— Куда мне, — грустно сказал я. — С начальством шутить, карьере вредить. И что Бурмистров?

— Бурмистров… Бурмистров… Пригорюнился наш коммерческий директор, сел и начал думать. Думал, думал и совсем ничего не придумал, кроме как уморить хозяина и прибрать его дело к своим ручкам… шаловливым. Связался с серьезными людьми, нанял мокродела-химика, специалиста по ядам и через шестнадцать минут, сорок семь секунд господин Листратов навсегда исчезнет с того света и появится на нашем. Там, — начальник пристукнул каблуком, — такой прыти от Бурмистрова не ожидали. Начудил наш компаньон… Ошиблись аналитики, фрейдисты-психологи… Клятвенно заявляли, что накладок быть не может, что Бурмистров на убийство не решится, а он взял, и подписался. Листратов грешник не бог весть какой, цена таким целковый за дюжину в базарный день, и заменить его особых проблем не составляет, но тут важен прецедент. Возможность избежать заслуженного наказания всегда приводила Самого в неописуемую ярость. Тем более, когда кандидат уже включен в годовой отчет. Однако, в данном, конкретном случае, у Него, — шеф опять пристукнул каблуком, — полностью связаны руки. Не надо было ошибаться. Впрочем и там, — шеф возвёл очи горе, — по моим сведениям, … полученным из надежных источников, тоже не испытывают особой радости по поводу происходящего, ибо Листратов совсем не агнец божий, но возникшая перспектива досадить конкурентам приветствуется и негласно одобрена на самом верху. Вопрос большой политики. Престиж, репутация и всё такое прочее. Поэтому разрешение возникшей коллизии возложено Самим на нас. Действовать надо быстро, напористо, не задумываясь о последствиях… и невзирая на лица. Основная задача: любыми способами восстановить паритет. В средствах не стесняться. Работать, так сказать, на опережение. Времени на разработку легенды у тебя не остается. Придется импровизировать на ходу. Я подключу технический отдел, они обеспечат твою переброску и снабдят по необходимости документами и доказательствами в интерактивном режиме. Сверим часы. 15.23. У тебя в запасе четыре минуты и двадцать две, нет, девятнадцать секунд. С этого момента и до прибытия в точку отсчёта ход времени заморожен. Свободен.

…Пока я был в кабинете шефа, изречения Екклезиаста оперативно сменили на псалмы Давида. Теперь вместо цитаты о суде и неправде я прочёл следующее: «Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих. Ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжёлое бремя отяготели на мне, Смердят, гноятся раны мои от безумия моего. Я согбён и совсем поник, весь день сетуя хожу, Ибо чресла мои полны воспалениями и нет целого места в плоти моей. Я изнемог и сокрушён чрезмерно; кричу от терзания сердца моего. Ибо на Тебя, Господи, уповаю я; Ты услышишь, Господи, Боже мой. Пс. 37:4−9.16».

— Пробирает и наставляет… Закачаешься. — заключил я в сердце моём. И отбыл…

…прямо в шум и суету провинциального города, с гордость носящего титул республиканской столицы. Секундная стрелка на наручных часах дрогнула и побежала по кругу, немилосердно сокращая и без того краткий промежуток времени, предоставленный мне для выполнения задания. Я торопливо перебежал через дорогу, пропуская мчащиеся по проспекту автомобили и скорым шагом двинулся к ресторану «Вокзальный». Швейцар предупредительно распахнул передо мной широкую зеркальную дверь.

— Э-э, любезный, — я задержался около него, — а скажи-ка ты мне, любезный… Олег, э-э., Владимрович… — я прищелкнул пальцами, делая вид, что вспоминаю…

— Листратов, — услужливо подсказал швейцар.

— Он, — я благодарно улыбаюсь.

— Как же, — ответно улыбается швейцар, — обязательно здесь. Уж с полчаса, как прибыли. Кушают.

Я достаю десять долларов: «Возьми, любезный, заслужил».

Швейцар, кланяясь, берет банкноту и ловко прячет её в карман форменного пальто.

Я прохожу в зал. Листратов сидит в дальнем углу, лицом к выходу. За соседним столиком — телохранитель потягивает апельсиновый сок из высокого узкого стакана. Бесцеремонно усаживаюсь напротив клиента. Телохранитель угрожающе приподнимается. Раскрываю удостоверение, показываю. Представляюсь.

— Капитан Герасимов. Областное ОРБ.

Листратов успокаивающе машет рукой. Телохранитель опускается на стул и затихает. У меня остается меньше двух минут.

— Олег Владимирович, — проникновенно произношу я, — вас собираются убить.

— Листратов никак не реагирует.

— Понимаю, звучит достаточно дико. Вдруг возникает некто, решительно вам неизвестный и заявляет, что вы должны умереть. И тем не менее, Олег Владимирович, уверяю, опасность для вас абсолютно реальная. Не вдаваясь в подробности, именно в эту секунду вы находитесь на волоске от гибели. У вас остаётся, — я смотрю на часы, — сорок три секунды. В доме напротив, на третьем этаже, окно расположено практически напротив входа в ресторан, расположился снайпер и ждёт вас. Не спрашивайте кто и зачем вас заказал и почему я вам помогаю. Слушайте меня. Сейчас вы встанете и спокойно, не привлекая внимания, вместе с телохранителем выйдете через кухню на улицу. Поверьте мне, угроза вашей жизни чрезвычайная. Вот возьмите, — я передаю Листратову диктофон. — Это запись беседы заказчика и киллера. — И ещё. — я пишу на салфетке номер телефона. — Мой мобильный. Когда прослушаете запись, позвоните. Я думаю, вам захочется прояснить кое-какие вопросы. Теперь всё. Идите, не медлите.

Время — 15.28. Чашка с кофе, тончайший китайский фарфор, источает терпкий запах смерти. Я принюхиваюсь. Яд мне не знаком. Основа, несомненно, растительного происхождения. Остальное угадывается смутно. Смесь оттенков многослойна, зыбка и едва уловима. Симфония распада. Чувственный рисунок, свидетельство труда подлинного мастера, виртуоза — душегубца.

— Мужчина, угостите даму сигареткой…

Я настолько увлекся исследованием и анализом растворённой в кофе отравы, что пропустил мгновение, когда появилась она. Ангел-хранитель Листратова.

— Отчего же… Пожалуйста.

Она изящно склоняется, поднося сигарету к огню зажигалки.

— Разрешите?

— Присаживайтесь.

Её мизинец касается чашки.

— Яд, — говорит она, — ужасно сильный яд. Он должен был умереть мгновенно.

— Хорошая новость. Он всё-таки умер. Если быть предельно пунктуальным — минуту десять назад.

— Циник. Вы все такие циники.

— Увы! Положение обязывает, детка. Такие мы и есть — бравые парии Чистилища. Жестокие и беспринципные.

— Ах, мужчина! Да что вы говорите!

— Ты же понимаешь: ничто не остаётся безнаказанным. Смерть вследствии отравления не равна смерти от обширного инфаркта. Последствия разные.

— Случайностей не бывает?

— Именно. К тому же мы всего-навсего исполнители.

— Грустно… Я хочу выпить…

— Нет проблем. Эй! Человек! — выкликнул я официанта. — Две по двести и закусить… И прибери тут сначала.

— Занятная у тебя татуировка. Особенно мне нравится последнее слово — «вечность».

На моем запястье выколото строгими латинскими буквами: «Собственность Чистилища. Срок ссылки — вечность».

— Это не татуировка, это клеймо, — пренебрежительно скалюсь я. — А татуировка у меня вот где, — я хлопаю себя по плечу и цитирую: «И возлюбили овцы Кнут Пастыря своего. И когда Он сёк и терзал их немилосердно, Вопили дружно: «Ещё, ещё, сладостна нам боль, Причиняемая кнутом Твоим, жестоковыйный!» Апокрифическое евангелие Иуды. Глава первая, стих шестой, заключительный.

Час до полуночи История господина Р.

Повествование сие услышал я от чиновника городской управы Л. у которого квартировал во время поездок по служебным делам. Состоя в должности товарища прокурора, по долгу службы исколесил я практически всю Н-скую губернию. В своих разъездах приходилось мне часто задерживаться в уездном городе Старославле, в коем я неизменно останавливался у моего хорошего знакомого Л. К своим сорока трем годам Л., счастливо избежав мертвящих уз гименея (от чего не удалось уберечься мне), жил тихой, уединенной жизнью, разбавляя скуку унылого провинциального бытия вином, чтением и собиранием местных анекдотов, баек и легенд. Однажды, тоскливым осенним днем, когда на душе бывает особенно скверно и гложет непонятная тоска, Л., заговорщицки склонившись ко мне, сказал:

— А знаешь, Петр Евсеевич, расскажу-ка я тебе одну прелюбопытную историйку. События эти хорошо известны старожилам, ибо оставили по себе весьма недобрую память, недобрую до такой степени, что по прошествии многих лет о случившемся предпочитают не вспоминать. А если и вспоминают, то крайне неохотно и всегда предупреждают о неких весьма страшных последствиях, наступающих для тех, кто не умеет держать язык за зубами. Но мы ведь с вами люди прогрессивные и больше доверяем науке и разуму, нежели различного рода оккультной чепухе.

Предварив рассказ свой таким вот вступлением, Л., удобно расположившись на диване и закурив пахитоску, продолжил:

— Надобно прежде сказать, что все мистически настроенные представители старославльского общества собирались по пятницам в доме вдовы предводителя уездного дворянства баронессы Т. Баронесса, несколько лет назад потерявшая своего дражайшего супруга, барона Т, скоропостижно скончавшегося в расцвете сил от апоплексического удара, тяжело переживала потерю и дабы утешить свою тоскующую душу, будучи в столицах, обратилась к известному петербургскому спириту, мадам Л. Результаты проведенного сеанса настолько потрясли воображение безутешной вдовы, что возвратившись в Старославль, она, проникшись настроениями мистическими, стала ревностной последовательницей всего оккультного и потустороннего. Общественное мнение не прошло мимо столь вызывающей смены взглядов, но постепенно оживленные пересуды сошли на нет и общественно мнение вынесло свой вердикт, признав баронессу повредившейся в рассудке от горя, вследствии безвременной кончины барона. Однако у баронессы нашлись и единомышленники. Постепенно число их увеличилось достаточно, так, что составился весьма сплоченный кружок, устраивающий свои заседания каждую пятницу недели. Встречи эти обставлялись весьма таинственно, но на самом деле в них не было ничего необычного. Собирались человек десять, рассаживались вокруг круглого стола, освещенного свечами, пили вино, играли в карты, устраивали спиритические сеансы и рассказывали истории, доказывающие наличие миров сверхъестественных. Откровенно говоря, истории эти были по большей части бездоказательные и совершенно выдуманные. Собрания эти обычно заканчивались далеко за полночь, присутствовавшие на них расходились по домам в состоянии приподнятом и возбужденном. Провинциальный быт не радует разнообразием впечатлений, и уездный город Старославль здесь не был исключением, поэтому пятничные посиделки для постоянных членов кружка представляли счастливую возможность скрасить скучно-серые будни повседневного существования.

Баронесса оказалась дамой весьма практичной и обладающей деловой хваткой. Прочитав множество книг по интересовавшему ее предмету и собрав внушительную библиотеку, она решила переустроить свой мистический салон по примеру масонов и других тайных организаций, обставив присутствие новых лиц и поведение постоянных посетителей рядом определенных, весьма жестких правил. Такая революция придала ее предприятию дополнительную привлекательность и баронесса приобрела определенный вес в кругах уездного бомонда. Салон стал пользоваться популярностью. Впрочем число постоянных членов увеличилось не намного, основные выгоды с предприятия получала сама баронесса и первые, поддержавшие ее в самом начале, самые верные последователи. Отбором кандидатов ведал совет трех. Эти три человека, возглавляемые бессменным председателем, неподкупной баронессой, вершили свой правёж не взирая на положение неофитов, желающих оказаться в числе избранных, допущенных в святая святых, гостиную баронского особняка. Никто не смог появиться в салоне, не пройдя через строгий и пристрастный суд совета, кроме одного человека, совершенно непринужденно и естественно миновавшего непреодолимое для многих соискателей препятствие. Впрочем и человек этот был неординарный и весьма таинственный.

Господин Р. появился в Старославле несколько месяцев назад и его приезд остался незамеченным для жадных до новостей городских сплетниц. Господин Р. уже как несколько дней обосновался в гостинице купца Дормидонта Харьина, а самые известные кумушки: жены градоначальника Д., полицмейстера Н. и почтмейстера В. оставались в счастливом неведении относительно прибытия этой весьма и весьма загадочной и в высшей степени интригующей фигуры. Господин Р. словно окружил себя дымкой невидимости: он ходил по улицам, совершал визиты, знакомился с влиятельными людьми Старославля, совершал покупки, принимал приглашения, завтракал, обедал и ужинал в трактире братьев Гавриловых, посещал ресторан француза Ле Фурье (в прошлом получившего вольную крепостного повара Лаврушки Фуражкина), ездил на извозчиках и все принимали его как давно знакомого, привычного и известного старославльского жителя. И только тогда, когда стало известно, что господин Р. покупает в Старославле дом с целью прочно осесть в понравившемся ему городе, словно пелена спала со всех жадных до сплетен, домыслов и предположений обывательниц. Впрочем, господин Р. оставался так же загадочен и невозмутим, даже мило улыбаясь и отвечая со всей искренностью на самые каверзные вопросы. Да, господин Р. умел поддержать интерес к своей персоне, совершенно ничего для этого не предпринимая, хотя по нему было видно, что такая публичность его откровенно тяготит. Постепенно ажиотаж вокруг имени господина Р. сошел на нет, и Старославль зажил своей привычной, размеренной жизнью. Удивительно, но господин Р., пережив бурную ажиотацию вокруг своей персоны, снова будто растворился в старославльском воздухе. Однако скрыться от пристального взгляда баронессы ему не удалось. Во время бурного увлечения старославльских барышень личностью таинственного господина Р. только городские мистики и оккультисты хранили многозначительное молчание. Выказывая подозрительное равнодушие, проявляя поразительное хладнокровие, они терпеливо ждали и как только волна интереса к объекту их тайного внимания иссякла окончательно, в один осенний вечер перед домом господина Р. остановилась карета и баронесса, одетая во все черное, скрывая бледно-белое лицо под плотной черной вуалью, трижды постучала в дверь интересующего ее лица. Дверь со скрипом отворилась, явив силуэт человека, стоящего в дверном проеме. Человек, держа в вытянутой руке масляной фонарь, осветил им стоящую перед ним женщину, затем ни слова не говоря, посторонился и баронесса, приподняв пышную юбку платья проскользнула мимо молчаливого привратника в прихожую. О чем говорили между собой баронесса Т. и господин Р. нам неизвестно, только на следующем заседании кружка, среди посвященных можно было увидеть господина Р. Баронесса предварила появление его небольшой приветственной речью, и господин Р. был принят в ряды избранных по факту своего присутствия. Он оказался человеком немногословным и обязательным. Нельзя было вспомнить случая, чтобы господин Р. пропустил хотя-бы одну пятницу. Появляясь в гостиной точно за пять минут до назначенного времени, он садился в глубокое кресло, поставленное несколько за кругом света, отбрасываемом горящими свечами и сидел в нем молча до конца, куря неизменную сигару и попивая вино из глубокого хрустального бокала. Иногда господин Р. приносил с собой маленькую пузатую бутылочку темного стекла, заполненную благородным французским коньяком. Он ставил ее посреди стола и просил великодушно извинить его за то, что не может угощать сим божественным напитком присутствующих чаще. Извинившись таким образом, он усаживался в свое кресло, привычно раскуривая сигару и наливая в бокал вино. Участия в беседах он не принимал, слушал однако внимательно. Сидящие за столом могли видеть, каким сосредоточенным становилось его лицо, когда очередной рассказ будил в его душе одному ему ведомые воспоминания. В такие моменты господин Р. подавался несколько вперед, в глазах его вспыхивал лихорадочный огонь, губы кривились в непроизвольной судороге, и вид его становился таким, словно он пытается побороть в себе некие мучительные переживания. Вспышки болезненного интереса были достаточно редки, но у всех присутствовавших при их проявлении сложилось твердое убеждение, что господин Р. хранит в своей душе страшную тайну. И вот однажды господин Р. заговорил:

— Позвольте и мне, господа, раскрыть перед вами свою душу и рассказать о том, отчего я оказался в ваших удаленных от безумной столичной суеты палестинах. Признаюсь честно, господа, в молодости я был отчаянным вольтерьянцем. Идеи свободы, равенства и братства без остатка поглотили мое воображение, да так, что я просто не мог более оставаться в России, не побывав на родине моего кумира, во Франции. Сделать это для меня не составляло особого труда, ведь мой родитель был дворянином и весьма состоятельным человеком, страстно увлеченным наукой и превыше всего ставящим ученость перед бездельным времяпровождением или военной службой. Поэтому, когда я заявил ему, что хочу получить образование в Сорбонне, он радостно приветствовал мое решение и обязался без всяких ограничений содержать меня, пока я буду учиться, предупредив при этом, что если я, в ущерб приобретению знаний, стану вести разгульный образ жизни, он немедленно откажет мне в помощи и даже не даст денег на возвращение домой. Конечно же, я полностью и искренне согласился со всеми условиями, представленными моим отцом и окрыленный скорейшим исполнением своей мечты, отправился в дорогу. Не буду занимать ваше внимание описанием путешествия и студенческой жизни. Замечу только, что все, о чем я мечтал, сбылось. Я ходил по улицам, по которым ходил Вольтер, я побывал у дома, где он жил и где навечно упокоился, я нашел товарищей, думающих так же как я, побывал на нескольких тайных встречах и даже был почти принят в некое революционное общество, планирующее свержение королевской династии Бурбонов и учреждение во Франции республики. Членство мое в сем обществе не состоялось по большей части оттого, что я под благовидным предлогом уклонился от оказанной мне чести. И не из страха оказаться без гроша в кармане, господа, нет, о предупреждении отца я вовсе не вспоминал, либо в тюрьме или на каторге, просто в это время мой ум был занят совершенно другими мыслями и идеями. Увлечением моим стала область сверхъестественного. Такому решительному повороту моих пристрастий немало способствовало знакомство с профессором Мартинсеном. Профессор читал курс по истории Египта, но не история была предметом его страсти. Мартинсен был знатоком и исследователем черной половины человеческой души. Так он представился, открывая нам суть своих изысканий. Астрология, алхимия, изучение еретических течений, демонология, культы античных богов, масоны, розенкрейцеры, баварские иллюминаты, поиск утраченных знаний, следов древних рас и манускриптов — вот в чем практиковался профессор многие годы. Достигнув в этой области недосягаемых для остальных высот, он стал непререкаемым авторитетом и несомненным специалистом в избранной им области знаний.

Выбрав несколько человек, профессор пригласил нас к себе домой и там, среди вещей загадочных, таинственных, необъяснимых и загадочных, открылся перед нами, предложив стать его учениками. Мы, пораженные увиденным и ошеломленные услышанным, без колебаний согласились. Поклявшись сохранять в тайне все увиденное и услышанное, мы покинули дом профессора. Таким образом, господа, я и еще несколько студентов стали помощниками профессора Мартинсена в его герметических изысканиях.

Надо сказать, что у профессора была разветвленная сеть агентов во многих странах. Они разыскивали, покупали и отправляли Мартинсену предметы, которые они считали достойными внимания профессора. Конечно, среди присланных вещей было много хлама, но попадались и настоящие бриллианты. Мартинсен сам поощрял инициативу агентов и не скупился на деньги. При этом профессор не выглядел состоятельным человеком, однако в деньгах не испытывал недостатка. Еще одна загадка, хотя, зная профессора, можно уверенно утверждать, что средства для своих исследований он получал с помощью философского камня.

Итак, господа, описав декорации, в которых будет происходить дальнейшее действие и познакомив вас с персонажами, я перехожу непосредственно к тому ужасному и судьбоносному проишествию, перевернувшему мою жизнь и сделавшему меня вечным скитальцем.

Однажды, когда мы под руководством профессора практиковались в составлении гороскопов, явился посыльный и передал Мартинсену небольшую посылку, упакованную в плотную темную ткань и перевязанную грубой витой веревкой, скрепленной в месте узла большой сургучной печатью. Сломав печать и развернув ткань, профессор извлек письмо и свиток. Писал его агент из Дамаска. Он сообщал, что приобрел свиток на базаре. Торговец долго торговался, прося за свиток слишком дорогую цену, утверждая, не много не мало, что это одна из книг Александрийской библиотеки, уцелевшая во время пожара, устроенного легионерами Цезаря во время штурма города. Осмотрев свиток, агент признал его действительную древность и, взяв на себя ответственность, купил, не слишком торгуясь. Мартинсен осторожно раскатал свиток. Склонившись над темной лентой пергамента, профессор внимательно рассматривал начертанные на нем письмена.

— Ага, — произнес он после продолжительного молчания. — Несомненно, это греческий, а это — латынь. Странно, странно, написано на разных языках, но одним человеком, судя по почерку. Хотя… возможно, я ошибаюсь, А вот этот абзац я не могу разобрать. Совершенно незнакомое письмо. Какие-то значки вместо букв… непонятно…

Мы, оторвавшись от выполнения назначенного нам урока, собрались у стола профессора и тоже разглядывали свиток. Пергамент был темно-коричневого цвета. От него исходил едва уловимый запах: смесь пыльной затхлости и гнили. Для написания текста неведомый писец использовал особую краску, пергамент был словно иссечен острым предметом, буквы казались ранами с запекшейся кровью. Глядя на свиток, мы испытали вдруг чувство неопределенной опасности. Пергамент помимо запаха был будто пропитан злом, он явственно излучал страдание и боль. Страх, словно порыв холодного ветра, ворвался в наши души. Я отступил на шаг от стола. Ничего хорошего от находки быть не могло. У меня возникло желание бежать отсюда сломя голову, бежать так далеко, насколько будет возможно. Мои товарищи, судя по их виду, испытывали те же чувства, чего, однако нельзя было сказать о профессоре. Он настолько углубился в изучение манускрипта, что появись в его доме воры, они могли бы не спеша очистить жилище Мартинсена, оставив ему только голые стены.

Профессор не обращал на нас решительно никакого внимания. Подождав несколько минут, мы, стараясь не слишком шуметь, вышли из комнаты и отправились каждый по своим делам. Несколько дней подряд Мартинсен не звал нас к себе. После чтения своих лекций, он сразу же отправлялся домой. К концу недели он, сказавшись больным, перестал вообще появляться в университете. Не знаю, как остальных, но меня такое отношение профессора к нам, его ученикам, обижало. Сильно раздосадованный выказанным пренебрежением, я решил более не иметь с Мартинсеном никаких дел, кроме как по учебе и, ежели он снова предложит продолжить прерванное обучение тайным наукам, отказаться окончательно и бесповоротно. Если бы я был последователен в принятом решении, то не случилось бы то, что случилось. На исходе второй недели меня нашел в трактире слуга профессора и передал записку от Мартинсена. Профессор извинялся за свое «чёрствое и эгоистичное по отношению к выбранным им же молодым людям и просил обязательно быть сегодня вечером в его доме, ибо он желает продемонстрировать нам потрясающее и невообразимое открытие, способное перевернуть все ныне существующие представления о божественном». Он писал, что ему удалось в основном перевести текст свитка и даже разобраться с вставками на неизвестном языке. «Истина, открывшаяся передо мной, столь ошеломительна, что я не могу сообщить ее всему миру, однако желание поделиться ею хоть с кем-то заставляет меня просить вас быть моими слушателями». Извинения, а главное, обещание приобщения к великой тайне, поколебало мою решимость не связываться с оккультными материями боле. Я согласился.

Тем же вечером я был у дома профессора. Мои товарищи подошли раньше назначенного срока. Они прогуливались по мостовой, негромко переговариваясь и посматривая на окна особняка. Свет горел только в кабинете Мартинсена. Мы ждали еще одного, последнего ученика, но он задерживался. Наконец, нам надело ждать и мы решились войти. Я поднялся по ступенькам крыльца первым, остальные шли за мной. Подойдя к двери, я постучал. Ответом мне была тишина. Я постучал еще раз, потом еще, громче и решительнее. Никакого результата. Разозленный от мысли, что нас опять обманули, я дернул дверь. Она неожиданно легко открылась. Осторожно я заглянул внутрь. Большая зала освещалась фонарем, оставленным на полу. Лестница, ведущая на второй этаж скрывалась во тьме, так, что были видны только первые восемь, десять ступенек. Тьма, окутывающая лестницу, показалась мне настолько осязаемой, даже живой, что я на мгновение застыл, пронзенный холодной стрелой страха, но потом, сделав над собой усилие, вошел в дом. Товарищи мои шли следом. Подняв с пола фонарь и освещая им путь, мы двинулись вверх по лестнице, стараясь идти ближе друг к другу. Нас было пятеро. Темнота расступалась перед светом лампы и смыкалась за нашими спинами. Звук шагов словно растворялся в этой вязкой субстанции. Поднявшись на второй этаж, мы остановились. Кабинет профессора находился в угловой комнате и чтобы достичь его, нам нужно было повернув налево, пройти длинным коридором до стены и повернуть направо. Трое отказались идти дальше. Развернувшись, они бросились вниз по лестнице и выскочили на улицу, громко хлопнув входной дверью. Я остался с Т., студентом, старше меня на два курса.

— Что будем делать? — спросил я его шепотом. — Пойдем дальше или вернемся обратно?

— Тебе решать, — прошептал в ответ Т. — но один я с места не сдвинусь.

— Ладно, — сказал я. — идем дальше.

Мы пошли по коридору, ступая как можно тише, готовые в любую секунду последовать за сбежавшими товарищами. Тьма вокруг нас жила своей, недоступной для нашего понимания жизнью. Она то сгущалась, то пропадала вовсе, то вдруг превращалась в вязкий поток, истекающий в бездонную воронку в конце коридора, то покрывалась явственной рябью. В глубине ее вспыхивали багровые искорки и скользили неясные тени-сгустки, собираясь в чуть угадываемые чудовищные фигуры, распадающиеся затем на рваные клочья, уносящиеся в ничто. Мои нервы были на пределе. Т. выглядел не лучше. Я пожалел, что не повернул обратно, но тут в моем мозгу отчетливо сформировалась мысль, что до входной двери мы, скорее всего, не добрались бы. Чуждая воля коснулась моего сознания, однако этого касания хватило, чтобы тело мое сковал ужас. Я резко остановился. Т. Налетел на меня.

— Что случилось? — испуганно спросил Т.

— Все в порядке, — успокоительно прошептал я. — показалось, будто лампа гаснет.

Мы достигли кабинета и осторожно заглянули внутрь. Кабинет был пуст. Профессор не пожалел свеч. Канделябры стояли на полу, на столе на подоконнике. Исписанные листы валялись вокруг стола, так словно Мартинсен, исписав очередной лист, небрежно сбрасывал его на пол. Свиток лежал поверх беспорядочной кипы бумаги. Я подошел к столу, отложил свиток в сторону, взял первый лист сверху, поднес к глазам…

Т. в это время решил проверить спальню. Толкнув закрытую дверь, он шагнул за порог. Я успел прочитать первые строчки рукописи, как Т. издал сдавленный крик и попятился.

Я быстро повернулся и увидел стоящего на коленях обнаженного человека. Его фигура почти закрывала тело профессора Мартинсена. Человек медленно поднялся на ноги. Он был высок, ростом выше двух метров. Крепкий торс, широкие плечи, узкая талия, длинные мускулистые руки. Оживший античный атлет, сильный и прекрасный, если бы не окровавленное лицо. Кровь стекала по подбородку и капала на плиты грудных мышц и, клянусь богом, это была не его кровь. Гигант окинул нас алчным взглядом и жутко ухмыльнувшись, полез в кабинет. Т. дико завизжав, бросился прочь, по пути толкнув меня. Почти упав на столешницу, я инстинктивно схватил свиток и часть рукописи, сколько сумела захватить моя рука. Гигант почти достал меня. Оттолкнувшись от стола, я выпрыгнул из кабинета и ринулся вслед за Т. В коридоре Т. уже не было. Достигнув лестницы, я обернулся. Гигант не преследовал меня. Он стоял у кабинета и тело его на глазах менялось. Оно укорачивалось и расширялось, превращаясь в туловище огромного животного. Лицо гиганта также претерпевало метаморфоз. Челюсти явственно выпирали вперед, обнажая большие серо-желтого цвета клыки и массивные зубы, скулы расходились в стороны, отмечая очертания будущей кошмарной морды твари. Тьма клубилась вокруг этого получеловека, полу чего-то еще, пока не оформившегося окончательно и те призрачные фигуры, которые я мог различить на пути к кабинету, приобретали все более четкие формы. Вот из нее вылезла когтистая чешуйчатая лапа и потянулась ко мне. Я завизжал не хуже Т. и без памяти слетел с лестницы.

Тут господин Р. замолчал, не в силах справиться с волнением. Успокоившись, он продолжил: «Не знаю, как я оказался на улице. Т. исчез. Не оглядываясь, я бежал прочь. Добравшись до своей комнаты, я забился в угол и просидел, не смыкая глаз, до самого утра. Мне хватило сил прочесть заметки профессора. Он писал, что боги, низвергнутые и забытые, не исчезают, а оказываются выброшенными за пределы видимого мира. Профессор, вслед за таинственным автором, называл это место Пустошью. Там, ставшие вмиг никому не нужными, они прозябают вечность, мучимые неутолимым голодом и ненасытной жаждой отмщения. Чем дольше отвергнутые боги остаются в Пустоши, тем нестерпимее становятся их муки и. Тот, кто написал манускрипт, нашел путь к Пустоши, а профессор, не задумываясь о последствиях, произнес заклинание, открывшее голодным богам ворота в наш мир.

Я хотел сжечь и рукопись и свиток, но вовремя остановился. Ворота оставались открытыми и до тех пор, пока они не запечатаны, зло могло беспрепятственно проникать к нам. В моих руках оставался ключ и только я мог их снова запечатать. Все, в чем я нуждался, для того, чтобы восстановить недостающие куски рукописи, было время и знания. Ужасно, но мне не хватало ни того, ни другого. Я знал, что безжалостные преследователи не оставят меня в покое. Единственное, что я мог придумать, бросить учебу и покинуть Францию, скрыться, насколько это возможно, и разобраться с проклятым манускриптом. Я так и поступил».

Господин Р. сделал небольшую паузу. Оглядев присутствующих, он горько усмехнулся.

— Более десяти лет, господа, я переезжаю с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. Мерзкие твари, выпущенные профессором, неустанно преследуют меня, они не успокоятся до тех пор, пока я жив. Прошло десять лет, а я так и не приблизился к разгадке заключенных в манускрипте знаний. Я перевел большую часть манускрипта и только знаки неизвестного письма до сих пор хранят свою тайну. Я думал, что текст, написанный на латыни и греческом позволит мне понять смысл таинственного языка, однако не нашел ничего, что помогло бы в расшифровке загадочных знаков, являющихся скорее всего, магическими формулами, позволяющими управлять вратами между нашим миром и Пустошью. Я ощущаю, как неуловимо для остальных, меняется окружающая нас материя, ум мой терзают чудовищные видения, я наблюдаю порок, исподволь разлагающий человеческую натуры и я бессилен что-либо изменить. Это ужасно, господа, видеть как сонмы чудовищных созданий неумолимо расползаются по земле и не иметь возможности загнать их в те мрачные глубины, из которых они выползли.

Господин Р. умолк. Молчали и все присутствующие. Тяжелая тишина, прерываемая только треском горящих дров в камине, нависла над сидящими в гостиной. Смутные тени бродили по стенам. Господин Р. поднялся с кресла и сказал глухим голосом:

— Прошу прощения, господа, вынужден вас покинуть. До свидания.

И не глядя на людей, находившихся под впечатление от услышанного, вышел прочь из гостиной.

— На этом и заканчивается история господина Р. — Л. запрокинув голову, выпустил в потолок струю пахучего табачного дыма. — Однако она имеет свое продолжение, не менее мрачное, чем сам рассказ Р. Заинтриговав меня таким образом, Л. откинулся на спинку дивана, всецело предавшись пагубной привычке.

— Ну же Л., — не выдержал я, — давайте ваше продолжение, не томите.

— Вот, — сказал Л., вскакивая с дивана и подходя к книжной полке, — вот что мне удалось раскопать в уездном архиве. Он передал мне пожелтевший лист «Уездных ведомостей».

— Читайте, дражайший Петр Евсеевич, на второй странице, в правом нижнем углу.

Осторожно развернув газету, я нашел указанную заметку и с жадность прочел следующее:

«Полицейские чины находятся в замешательстве от череды загадочных и ужасных смертей, случившихся друг за другом в тихом уездном городе С-ле. Все жертвы посещали салон оккультных наук небезызвестной вдовы предводителя уездного дворянства баронессы Т. Сама баронесса в состоянии почти полного расстройства рассудка была помещена в губернскую психиатрическую лечебницу. Полицейский пристав, пытавшийся, в присутствии врача, выяснить какие-либо подробности, могущие помочь в раскрытии преступления, не добился сколько-нибудь вразумительных ответов, кроме частого упоминания имени одного человека, некоего господина Р. поселившегося в С-ле несколько месяцев назад. Полиция, навестившая дом господина Р. никого в нем не обнаружила. Все вещи и обстановка оставались нетронутыми, так что создавалось впечатление, что проживающий в доме господин Р. покинул его ненадолго. Однако господин Р. дома больше не появлялся. Исчезновение господина Р. так и осталось загадкой.»

Добрая сказка на ночь

Утром в понедельник над деревней появились знаки. Первым их увидел кузнец. Накануне ночью ничего такого не было, потому что как раз в это время кузнец начал ковать новый меч вождю и, желая узнать, расположены ли к его работе многочисленные боги и духи стихий, несколько часов просидел на камне перед кузней, задрав голову вверх.

— Задницу вот только застудил, — жаловался кузнец всякому, кто приходил к нему, — и шея теперь болит. А только зазря пострадал, потому как не было мне никаких знамений. И знаков этих тоже не было. — Не было, — категорично заявлял оскорблённый мастер. — Во, гляди, — показывал он любопытствующим соплеменникам откованный клинок и проводил грязным ногтем по не отточенному еще краю, — видишь, всю ночь работал, глаз не сомкнул, устал. — Ты сам посуди, — рассуждал кузнец, — вроде как — бы про себя, рассматривая придирчиво меч, — посуди сам, подмастерья у меня нет, забрали у меня парнишку к вождю в дружину. Ну и что ты скажешь? Парнишка был дурак, скажем прямо, но мехи раздувал. А теперь? Мехи приходиться самому раздувать и молотом махать. Вождю ведь что надо? Вождю нужен меч, крепкий меч и чтоб не сломался после первого удара. А тут как назло, нет знамения. Нет, и всё тут. Сижу, сижу и ни одна сволочь на меня внимания не обращает. Пришлось так, без всяких знамений и ковать, потому как наш вождь человек серьёзный и задержек всяких не потерпит. Вот так, значит. Ну что, стал работать меч, да-а-а, несколько раз выходил на улицу, отдохнуть и свежим воздухом подышать и знаков не было. А что было? — спросил кузнец, загнув указательный палец. — Звезды были, много, сияние было, огненные колеса были, комета пролетела, хвост вот такой, камень небесный за лесом упал, упыри выли и вождь прежний прошел. Сам черный, глаза красным горят, клыки изо рта торчат, слюна течёт и хрипит на каждом шагу. Верёвка вокруг шеи замотана, значит задушили нашего защитника, опору и надежу. Нынешний вождь и задушил, погань этакая. Вот это всё, что я видел.

Кузнец неопределённо вздыхал и уходил вглубь кузни, жалуясь на бессердечие богов и отсутствие помощников. Соплеменники долго топтались у входа, ожидая продолжения разговора, но так и не дождавшись, уходили. Выбравшись из продымлённых недр кузни, они поднимали головы и долго смотрели на огромные знаки, нагло расположившиеся прямо над их домами и не желавшие никуда исчезать. Бессмысленность этого явления раздражала поселян, а невозможность пресечь мешавший привычной жизни феномен вызывал у них приступы необъяснимой злобы. Поселяне яростно плевались и расходились по домам, надвинув на глаза широкополые шляпы. До сего момента каждый из них знал, что любое событие для чего — нибудь да предназначено. Например, появление прежних вождей. Всякий, увидевший мертвого вождя, мог теперь точно сказать, по какой причине тот отправился в мир иной. Для народа такое знание было жизненно важным. Исходя из способа умерщвления, народ решал, стоит ли ему полностью полагаться на нечеловеческую прозорливость нового начальника или следует сразу восстать. В процессе смены власти народом особо ценились наиболее изощрённо-подлые методы ликвидации конкурентов. Честный поединок не вызывал у народа симпатий. Отравления, наёмные убийцы, заговоры, интриги, убийства детьми отцов, женами мужей, колдовство, проклятья, — вот что ценилось народом. И появление не отомщенного умертвия было своего рода подтверждением соответствия новой власти сокровенным чаяниям коллективного менталитета.

Огненные колеса также никого не раздражали. Их видели и о них рассказывали отцы, отцы отцов, отцы отцов отцов и так до седьмого колена. Время от времени одно из таких колес приземлялось за околицей и оказывалось, что на самом деле это вовсе даже и не колесо, а две большие тарелки, сложенные вместе. Из этих тарелок выходили неописуемого вида существа (деревенские звали их неместными) и бесцельно бродили по деревне, распугивая собак. Однажды троица неместных забралась в сарай Кривоглазого Штоха и найдя там большую бутыль самогона, надежно спрятанную от натренированного до пронзительности взгляда сборщика налогов, нарезалась до бесчувствия. Провалявшись несколько суток без движения, неместные выползли на белый свет и ещё неделю окрестные леса оглашались их нечеловеческими воплями, непристойными песнями на неизвестном языке и требованиями ста грамм на опохмелку. Нужно ли говорить, что оскорблённый в лучших чувствах мытарь, взял беднягу Штоха за жабры, устроил жестокий обыск хозяйства одноногого и взыскал с него недоимки реальные и несуществующие. Кривоглазый Штох потом долго плакался всякому встречному и поперечному и сетовал на судьбу-злодейку, устроившую ему такую горькую подлянку. Когда же сердобольные слушатели предлагали несправедливо пострадавшему пойти и разобраться с виновниками его бед, просто, жестко и конкретно, он только вздыхал, качал головой и говорил:

— Жалко мне их. Бутыль первача прикончили, причем без закуски. Им и так тяжко. Пусть себе живут.

И собеседники с ним соглашались. Ясно же, что Кривоглазого на мякине не проведешь. Припасена у него заначка на чёрный день, он человек ушлый и пронырливый. Вот и плачется и причитает он не зря, показывает, будто с него больше нечего взять.

А еще неместные регулярно крали девок.

— Мало нам своих кобелей, — ворчали люди, — так нет и эти повадились на дармовщинку.

Что делала с девками нелюдь, никто не знал. Предполагали всякое, каждый в меру своего воображения. Сами девушки, когда их прямо об этом спрашивали, закатывали глаза, глупо хихикали и стыдливо прикрывали рты ладошками.

Кроме неместных, мир за деревней населяла разнообразная нечисть. Упыри и оборотни, русалки, валькирии, Маленький Народец, Добрые карлики, Двор Дождя и Двор Ветра, единороги, василиски, мантикоры, буки и корриганы. Каждую осень над деревней пролетали на запад стаи грифонов, роняя золотые монеты, золотой песок и золотые самородки. Огромные гады из заморских стран приползали и селились в затхлых болотах, бродяги лепреконсы смущали умы поселян заманчивой возможностью получения магической силы. Кривоногие искусители, облаченные в изумрудные кафтаны, подражая базарным зазывалам, обещали счастливчикам, нашедшим заветные горшочки, полные волшебных талеров, исполнение любых желаний. И пока жертвы их назойливой рекламы носились с выпученными глазами по округе или превращались в завзятых землекопов-кладоискателей, лепреконсы отправлялись в придорожный кабак и там пьянствовали, не просыхая неделями, задирали проезжающих, дрались между собой, подъезжали к официанткам, суля им беззаботную житуху, и, панибратски называя хозяина «земелей», жаловались ему на судьбу, «в корень поломатую», на отсутствие родимого гнезда, куда бы они могли вернуться после долгих странствий. Хозяин, мрачный коренастый мужичина, с лицом, заросшим до ушей черной, похожей на клубок проволоки бородой, зыркал пронзительными глазами и гудел в ответ что-то неразборчивое. Много разных посетителей он перевидал на своем веку, много разговоров переслушал и если что и интересовало его, то только деньги. Лепреконсы платили исправно монетами, хоть и заколдованными, но честно остающимися в кошельке кабатчика. Зная о хитрых качествах гномьих денег, он сначала не очень доверял лепреконсовой вольнице, но лживые во всем недомерки его не обманывали. Кабатчику такое поведение гномов понравилось и он их зауважал. Хотя большого и неожиданного богатства не приобрел. Однажды, осмелев, он задал вопрос о неполученном сокровище одному из старшин лепреконсовой братии. На миг протрезвев, гном отер рот засаленным рукавом кафтана и хитро прищурившись, произнес:

— Разве мало тебе того, что ты получаешь?

И кабатчик, сообразив, зауважал постоянных посетителей ещё больше.

Если лепреконсы вносили в размеренный быт деревни хаос, разрушение и болезни (все, поверившие их обещаниям, завершали свой жизненный цикл одинаково — скрученные черной немочью, умирали мучительно долго, надоедая семье и соседям жуткими воплями до тех пор, пока какая-нибудь сердобольная душа не прерывала насильственно их затянувшуюся агонию), то остальные твари, помимо творимых ими пакостей, приносили хоть малую, да пользу. Гады предсказывали наводнения, волки-оборотни выли перед сильными морозами, переселения Доброго Народца и Двора Дождя свидетельствовали о скором наступлении весны либо осени, упыри появлялись к покойнику, грифоны — к золоту, встреча с единорогом — к счастью, с русалкой — к удачной рыбалке, с василиском — к потере жениха. Добрые карлики способствовали хорошему урожаю. Были еще Неясыть и Нетопырь, но их существование относили к разряду мифов и легенд по той причине, что никогда не видели. Правда находились свидетели, утверждавшие, что сталкивались с ними на узких лесных тропинках, однако, сломленные градом настойчивых вопросов, путались в показаниях, терялись окончательно и, не выдержав допроса с пристрастием, признавались в зловредных выдумках. Недоказанность бытия этих реликтов нежити приводила к ожесточенным спорам о воздействии, оказываемом ими на природу. Отсюда и берет начало известная поговорка: «Дружат как Неясыть с Нетопырью».

Знаки же, в отличие от древних бестий, никуда не прятались. Ветер им был нипочем, облака их не прикрывали, грозовые тучи перед ними расступались, ночью от них исходило ровное молочно-белое сияние. Мягкий свет растекался в пространстве, окутывая зыбкой дымкой деревню, непостижимым образом проникал сквозь наглухо закрытые ставни, сделанные из самых твердых пород дерева, бередил души спящих жителей непостижимыми снами и вызывал приступы необъяснимой печали. Многие стали страдать бессонницей, наиболее слабые вдруг начинали беспричинно рыдать, жены больше не желали терпеть постоянные побои и попреки, дети забывали о своих обычных забавах (драках, мелких и не очень мелких кражах, игре на деньги, курении, употреблении слабых и крепких спиртных напитков, изготовлении, хранении и ношении холодного оружия, выращивании и употреблении грибов-галлюциногенов и т. д.), увлекались рисованием, сочинением стихов и музыки, помогали родителям по хозяйству, заступались за младших, переставали врать и больше не оскорбляли стариков. Дело дошло до того, что богатые принялись раздавать свое имущество и землю.

Оставшиеся в здравом уме собирались на тайные сходки в заброшенных домах. Мрачные и злые, они вспоминали прежние денёчки, последними словами кляня власти, как всегда не обращающие внимания на беды и заботы простого народа. Пытаясь открыть правду на происходящее, защитники древлего порядка сочиняли обстоятельные письма и выбрав гонца, отправляли его к вождю. Кроме этого, они вели наступательную пропаганду среди населения, призывая последнее не отбрасывать все то хорошее, что было накоплено в прежней жизни, отправляемой теперь слишком быстро и решительно на слом. Некоторые из идейных борцов за привычное прошлое не выдерживали, срывались и принимались бить всех подряд. Таких изымали и отправляли к Кривоглазому Штоху на лечение.

Пожалуй только его не коснулись судьбоносные перемены, происходящие вокруг. Кривоглазый Штох процветал. Неместные, неосторожно опорожнившие бутыль первосортного штохова самогона, оказались парнями честными, привыкшими отдавать долги. Через неделю после того, как перепившихся неместных отловили прибывшие на помощь спасатели, на лужайку за домом Штоха приземлилось огненное колесо и из него вышли двое неместных, тащивших за ручки внушительную серую емкость. Протиснувшись через калитку, неместные нашли Кривоглазого, забившегося в самый дальний, темный и набитый старой паутиной угол погреба и растолковали мало что понимающему от страха хозяину, что в счет выпитого у него самогона известные ему лица шлют небольшой подарок. Приободрившийся Штох выполз на свет божий и принялся осматривать присланную тару. Неместные любезно показали одноногому как открывается бочка и отбыли на родину. Не теряя времени даром, Кривоглазый зачерпнул из сосуда соблазна и узрел едкую сине-зеленую жидкость. Первым его желанием было выплеснуть из черпака попахивающую гнилью отраву, но он героически преодолел искушение и, поднеся черпак к губам, отхлебнул неместную субстанцию. Минут через пять, придя в себя, одноногий созвал насквозь проверенных собутыльников и загудел. Приятным открытием для теплой компании стало то, что потребляющий «синюю гадость», причем в любых количествах, был вообще избавлен от похмельного страдания, в отличие от принимающего местные алкогольные напитки. Опорожнив емкость халявщики загрустили, но не надолго. Вскоре в гости к одноногому нагрянули виновники торжества, приведя корабль, доверху нагруженный огненной водой. С тех пор двор Кривоглазого никогда не оставался пустым.

Патриоты, изнемогающие в неравной борьбе с разлагающим влиянием невесть откуда взявшихся знаков быстро оценили целительное воздействие неместного пойла. Поверженные бойцы проходили ускоренный курс лечения, заключавшийся в доведении пострадавшего до состояния полного бесчувствия с последующим отрезвлением. Излеченные таким способом люди отличались ясностью ума, твердостью воли и умением четко аргументировать свои мысли. Осознав бесперспективность традиционных методов убеждения, они решили добиваться победы на путях прогрессивного реформирования. — Действовать, а не болтать, — был их лозунг.

Изменения не заставили себя ждать. Если раньше силовые акции были последним аргументом отчаявшихся одиночек, то теперь дозированная агрессия стала основным тактическим приемом. Вколачивание собственных идей в головы инакомыслящих с помощью кулаков оказалась чрезвычайно эффективным и не требующим больших затрат способом приобретения единомышленников.

— Пусть не верят, но боятся, — заявляли лидеры «непримиримых». И действительно, определенную часть жителей удалось вернуть в русло привычной, испокон веку присущей народу жизни. «Непримиримые», воспрянув духом, принялись с еще большим рвением восстанавливать поруганные святыни и оболганные идеалы, пока не заметили, что возвращенная в стадо паства начинает незаметно разбредаться. Борясь со следствиями, они забыли о причинах. И тогда патриоты вспомнили о власти.

Надо сказать, что канцелярия вождя исправно получала пространные петиции от возмущенных представителей народа и согласно бюрократическому протоколу направляла жалобы для рассмотрения и принятия соответствующих мер органам муниципальной власти. То есть деревенскому старосте. Староста, поднаторевший во всякого рода управленческих хитростях, сажал за стол своего знающего грамоту внука и вместе с ним сочинял обстоятельный ответ. Процедура отписки заключалась в следующем: староста извлекал из сундука завернутые в кусок чистой холстины образцы деловой переписки, проданные ему одним пройдохой-лепреконсом, и внук, выберя из вороха бумаг подходящий образец, переписывал его, старательно выводя на бумаге мятым гусиным пером кривые буквы. Ответ отсылался в канцелярию и довольный староста шел отметить сей подвиг в кабак. Через некоторый промежуток времени канцелярия опять получала гневное письмо, в котором сообщалось о том, что существующие недостатки не устранены и проблема остается. Повторная жалоба отправлялась по известному маршруту и цикл повторялся. Таким образом между приказными и старостой осуществлялась постоянная бюрократическая связь, позволявшая заинтересованным сторонам создавать видимость активной работы и не отвлекать вождя по пустякам. Таким образом, патриоты были вынуждены сражаться в одиночку, но когда стало ясно, что выигрывая битвы, они проигрывают войну, на общем собрании было принято решение обратиться прямо к вождю, минуя промежуточную инстанцию. Делегация, состоящая из трёх человек, отправилась на рассвете, провожаемая рыдающими женами и цепляющимися за рубахи сопливыми детьми.

Вождь жил на холме за деревней. Сам холм появился вместе с первым вождём. Живы были ещё старики, которые помнили, что раньше деревню окружали прекрасные луга, изобильные сочной травой, по которым лениво бродили многочисленные стада коров. Вечерами девушки отправлялись к реке и до самого утра сердца скованных цепями брака мужей будоражили их звонкие голоса, переливчатый смех и берущие за душу песни. Мужья тоскливо вздыхали, вспоминая беззаботную молодость, ночные купания, хороводы, прыжки через костёр, пьянящий запах сена и принимались нервно ворочаться с боку на бок, будя жён. Жёны, злые спросонья, поднимались и с грохотом закрывали окна, не забывая при этом легкой бранью возвращать мужчин в страну безысходной реальности. Кроткие мужья отправлялись на кухню и там, с оглядкой приняв по стаканчику самогона из припрятанной заначки, продолжали грезить о безвозвратно утраченной юности.

С появление холма луга превратились в болота, коровы передохли от неведомой моровой язвы, река обмелела.

Холм этот не стоял на одном месте. Он любил путешествовать. Иногда он удалялся от деревни настолько, что исчезал вообще из виду, а иногда обосновывался за деревенской околицей. Когда холм располагался совсем близко к деревне, для жителей наступали совсем черные дни. Налоги драли в три шкуры, взыскивали недоимки, начисляли пени, выписывали штрафы, придумывали всяческие реформы и нововведения. Деревенские ахали, охали, но терпели. Когда же холм удалялся от деревни, население отходило от реформенного лихолетья и начинало обрастать жирком, плодиться и богатеть. Чем дальше уходил холм от деревни, тем лучше жилось деревенским. Особо счастливые времена наступали, когда холм располагался на пределе видимости.

Сейчас резиденция вождя находилась на середине пути между деревней и горизонтом. Обнесенная высокими стенами из вкопанных в землю заостренных кверху бревен, она угрюмо нависала над окрестностями, отбрасывая тень во все стороны. Такова была природа власти, идущая наперекор установленному порядку вещей и здравому смыслу.

На башнях по углам стены торчали мрачные воины, опираясь на короткие копья. Злобные псы за стеной гулко лаяли и звенели цепями. Депутаты поднялись на холм по извилистой пыльной дороге и робко постучали в ворота. Тишина. Тогда они постучали громче, а когда на их стук никто не вышел, принялись колотить в толстые не струганые доски ворот что было сил. Наконец ворота со скрипом раскрылись и перед депутатами появился мажордом вождя, толстый небритый детина, облаченный в засаленный халат, затканый весьма искусно райскими птицами.

Детина оглядел исподлобья депутатов и спросил басом: «Чего надо-то?»

— Батюшка спаситель ты наш, — отвечали ему депутаты, — пришли мы до заступника главного, до защитника и блюстителя порядка и…

— Короче, мужики, — перебил их мажордом, — говорите, зачем пришли, и валите отсюда по-быстрому, а не то я собак спущу.

— Так ведь, сладкий ты наш, — отвечали оробевшие депутаты, — знаки нас замучили, погибает народец, на нет сходит сила богатырская, единства более нет, и главное вера, вера исконная пропадает.

— Какие, на хрен знаки, сиволапые, — мажордом аж покраснел от возмущения, — чего вы, на хрен приперлись ни свет, ни заря, жрать нормально не даете…

— Так ведь, — депутаты ткнули пальцами в небо, — вот они, знаки то, заступник, уже месяца два, почитай над нами висят.

Мажордом задрал голову, смотря мутным взглядом в указанном депутатами направлении.

— Ладно, ждите, — проворчал он после длительного созерцания причудливых линий, висящих над деревней. Отсутствовал он недолго. Вернувшись, еще раз оглядел депутатов с ног до головы и сказал: «Валите-ка отсюда, по-быстрому, мужики. Некогда вождю разбираться с вашими знаками. Висят и пусть себе висят. Вождю они не мешают. А вам, на будущее, вождь просил передать: еще раз припретесь сюда с такими глупостями, сидеть вам на колах. И еще вождь велел напомнить, недоимка по налогам за три последних года у вас образовалась, надо заплатить. Иначе, как холм до деревни доберется, сдерет вождь с вас, пейзан, по три шкуры, а с четвертой себе зипун пошьет. А теперь пшли отсюда».

Депутаты вернулись в деревню ни с чем. С этого времени борьба хоть и продолжалась, но как-то вяло и непоследовательно. Ряды патриотов редели. Ренегаты становились постоянными клиентами Кривоглазого Штоха, заливая неместным пойлом горечь поражения.

Ближе к осени вождь затосковал. Промаявшись дней десять, он собрал дружину и отправился на завоевание соседней деревни. С тех пор ни вождя, ни дружины больше никто не видел, видно сгинули где-то в пути.

Деревня после исчезновения старого вождя недолго оставалась вольной. Зимой в опустевшей резиденции обосновался новый вождь и холм резво двинулся к деревне. Власти срочно понадобились деньги.

Знаки провисели над деревней до осенних заморозков и тихо исчезли с первым снегом, оставив после себя необъяснимую тоску и светлую печаль.

Чёрный бархат смерти

В длинном, струящемся мраком вечернем платье, держа наполненный рубиновой влагой вина хрустальный бокал, она грациозно спускалась по лестнице, не сводя с меня гипнотически притягивающего взгляда. Я застыл посреди залы, не замечая вокруг себя никого: ни кружащихся в вальсе пар, ни снующих вдоль стен официантов с подносами в руках, ни расставленных по балкончикам и углам залы охранников. Охранники носили всё чёрное: чёрные костюмы, чёрные рубашки, черные галстуки, черные лакированные ботинки; их глаза скрывали чёрные солнцезащитные очки в чёрных оправах. Они носили одинаковые короткие причёски и одинаковые компактные девятимиллиметровые штурмовые винтовки, спрятанные под мышками в одинаковых эргономичных наплечных кобурах. Собственно, только охранники в этой обширной танцевальной зале были человеками. Смертными. Состоящими из плоти и крови. Живыми. Я тоже был живым, хотя и не совсем человеком. Живого меня и живых охранников окружала мёртвая нежить. Даже та, что спускалась ко мне по лестнице, придерживая тонкими длинными пальчиками подол вечернего платья и неся на отлёте руки изящный хрустальный бокал, была безнадёжно мертва, мертва как минимум девяносто шесть лет.

Оркестр громыхнул полонезом. Величавые пары, отвесив церемониальные поклоны, торжественно заскользили по паркету. Она подошла ко мне и спросила: «Что вам угодно?»

Я раскрыл портмоне: «Святая Инквизиция, мэм. Секретарь-экзекутор I класса. Направлен как посредник».

Она мельком взглянула на значок: «Ливия Мейнхофф. Начальник службы безопасности дома Торенсен. Идёмте, господин экзекутор I класса. Тейлор Торенсон Тейт ждёт вас».

— Надеюсь, не в пыточной?

— Смешно. Он ожидает вас в гостиной.

Мистер Тейт был не последним кровососом в иерархии дома Торенсен. Он командовал загонщиками и надзирал за соблюдением Перемирия, совмещая две должности: обер-палача и дипломата. Внешность мистера Тейта была неприглядна. Морщинистая кожа, обтягивающая череп, лоснящиеся волосы, зачесанные на косой пробор, синюшные губы и бледное подобие улыбки над выпирающими клыками. Узкое костистое лицо, иссохшее тело под строгими чёрными одеждами.

— Представьтесь, — отрывисто бросил мистер Тейт.

Я показал значок.

— Экзекутор, — проскрипел мистер Тейт. — С делом ознакомлены?

— Ознакомлен.

— Скажите, экзекутор, я вам неприятен?

— Отвратительны.

— И вы уничтожили бы меня?

— Без колебаний.

— Как и я вас, экзекутор.

— К чему этот допрос, мистер Торенсен?

— Хочу выяснить накал градус вашей ненависти, экзекутор. Вы ведь нас ненавидите?

— Ненавижу.

— Было бы глупо предполагать, что мы вам нравимся. Согласитесь, Перемирие сохраняет нашим расам жизнь. Договор в равной степени полезен и нам и вам.

— Сомневаюсь, мистер Тейт. Не будь Договора, мы бы извели вас под корень. Вы бы попросту исчезли, мистер Тейт. Навсегда.

— Или вы, экзекутор. Хотя нет. Превратились бы в домашнюю скотинку, которую разводят на убой. Бродили бы сейчас по загончику, совокуплялись и с ужасом ожидали когда из вас выцедят всю кровь. Как вам такая перспектива?

— Маловероятно. Мне больше нравится другой сценарий. Тотальная общепланетарная зачистка. Кучами отрубленные головы, колья в сердце и сгорающие на солнце трупы. Мы — доминирующий вид на планете.

— Как вы это произносите, экзекутор. С такой гордостью, с такой непререкаемой уверенностью.

— Мне есть чему гордиться, мистер Тейт.

— Поэтому запомните, что я сейчас проговорю вслух, экзекутор. Запомните и передайте вашему начальству. Дом Торенсен действовал и действует в соответствии с заключённым Договором. Перемирие не было нарушено.

— Никто не сомневается в невиновности дома Торенсен, мистер Тейт. В противном случае, здесь бы находился не я, а следователи Инквизиции. Тем не менее, я донесу ваше заявление до своего начальства, мистер Тейт.

Верхняя губа мистера Тейта предательски дрогнула, обнажив острия жёлтых клыков. Издав утробное рычание, он бросился на меня. Его клыки целились в мою шею.

— Осторожнее, приятель, — крикнул я, резко уходя с траектории его движения. Мистер Тейт, не успев затормозить, проскочил мимо и на полных парах врезался в стену. Раздался гулкий удар. «Бум!» — и мистер Тейт медленно стёк на пол.

В гостиную ворвались телохранители. За ними толпой вломились охранники. Стало тесно. Охранники дружно оттеснили меня к центру комнаты. Я достал остро отточенный осиновый кол. Заострённая деревянная палка против десятка короткоствольных штурмовых винтовок. Телохранители подняли мистера Тейта. Мистер Тейт ошеломлённо тряс головой. Он был оглушён и унижен. Я ухмыльнулся, дерзко поигрывая осиновым колом. От мистера Тейта несло могильным холодом. Обстановка была накалена до предела.

Возникшее напряжение разрядила Ливия Мейнхофф.

— Мистер Тейт, загонщики рапортуют, что операция по нейтрализации объекта вступила в заключительную фазу. Объект был обнаружен с воздуха в четырнадцатом квадрате, оттеснен в лес и блокирован в охотничьем домике. Домик принадлежит самому объекту. Объект активности не проявляет. Загонщики готовятся к решительному штурму. Они просят вашего одобрения на силовую акцию.

— До моего приезда ничего не предпринимать. Ничего, мисс Мейнхофф. Безотлагательно доведите мое распоряжение до командиров штурмовых групп. Район проведения операции запечатать. Перекрыть все подходы в радиусе 500 метров вокруг этого домика. Обратить особенно внимание на просеки и лесные дороги. Выставить на них усиленные пикеты. Общая легенда: поиски особо опасного рецедивиста, совершившего дерзкий побег из мест заключения.

— Дерзкий — это не слишком патетично, мистер Тейт?

— Не придирайтесь к мелочам, мисс Мейнхофф. Радируйте капитану загонщиков.

— Слушаюсь, мистер Тейт, — произносит Ливия Мейнхофф и уплывает к выходу модельной походкой, соблазнительно качая бёдрами.

— Теперь вы, экзекутор — рычит мистер Тейт, отпихивая телохранителей. — Вы поедете со мной. В моём джипе. С моей охраной. И под присмотром моей охраны.

— Как скажете, мистер Тейт, как скажете. С вами, так с вами. Однако предупреждаю сразу. У меня в запасе не только осиновый кол, но и кое-что покруче. Я расстёгиваю плащ, показывая мистеру Тейту надетый на пуловер жилет-разгрузку, забитый под завязку взрывчатыми фарфоровыми шариками, начиненный люминофорной жидкостью и пару автоматических пистолетов сорок пятого калибра, заряженных разрывными пулями.

— Стандартный набор юного инквизитора, — насмешливо фыркает мистер Тейт. — А шею порвать я тебе всегда успею, — зловеще обещает он мне.

Мы грузимся в машины. У загонщиков камуфлированные «хаммеры», мистер Тейт, телохранители и я усаживаемся в чёрный «Гелендваген». Меня сажают сзади, между двумя накачанными громилами. Громилы крепко сдавливают меня локтями. Мистер Тейт устраивается на сиденье рядом с водителем.

— Ослабьте хватку, бульдоги, — предупреждаю я телохранителей, — в противном случае…

— Или что? — оборачивается ко мне мистер Тейт, — взорвётесь?

— Взорву.

— Не шутите? — издевается мистер Тейт. — Вам ведь тоже… того, — он чиркает ногтем по горлу, — не поздоровиться. А я, например, успею спастись. Раз, и выскочу из машины.

— Попробуйте?!

— В руках у тебя ничего не было, — размышляет вслух мистер Тейт, — во рту только пломбы, на теле шрамы, прыщи, родинки и родимые пятна. Никаких проводов, запалов, кнопок. Меня всегда ставила в тупик чертовски искренняя обязательность инквизиторов. Обещаете взорваться. И взрываетесь. В чём ваша тайна, экзекутор? Расскажите, как вы это делаете? Где скрывается подвох? Откройте секрет. Не пожалеете!

— Ответ простой, мистер Тейт. Думаю, однако, он вам не придется по вкусу. Вера, мистер Тейт. Истинно верою творим чудеса. Во имя Господа нашего, Иисуса Христа.

— Отказываетесь? Как хотите, как хотите, экзекутор. Хозяин, как говориться, барин. Могли бы неплохо заработать.

— Не собирай богатства на земле, где моль и ржа разъедает…

— Святоши, — фыркает Тейт. Командует водителю: — Трогай! И отворачиваясь от меня, говорит с презрением: — Бессребреники!

Джип мистера Тейта останавливается на обочине, пропуская вперёд бронированные «хаммеры». Колонна съезжает с шоссе и втягивается в лес. Машины едут по грунтовке. Джип трясёт и раскачивает. Свет фар бьет в корму впереди идущего автомобиля, мотается из стороны в сторону, выхватывая из темноты то густо растущий кустарник, то разлапистые ветви елей, то накатанную колею просёлка. Звенит сигнал вызова. Мистер Тейт переключает рацию на приём. Джип тормозит. Мистер Тейт прячет рацию в карман.

— Дальше пешком, — мистер Тейт достает из бардачка прибор ночного видения. — Берите, экзекутор.

Мы идём по дороге. От мистера Тейта меня отделяет широкая спина телохранителя.

— Стой! — проносится по цепочке. — Рассредоточиться!

Я представлял себе охотничий домик по другому. Несколько иначе, чем он был на самом деле. Неказистая бревенчатая избушка из моей фантазии оказалась в реальности вполне современным коттеджем с открытой верандой под двухскатной крышей. От леса коттедж отделяло небольшое открытое пространство. Осаждающие группировались в подлеске, ожидая приказа атаковать. Загонщиков распределили по штурмовым группам. Мистер Тейт взял на себя общее руководство операцией. Я незаметно отошёл от него и укрылся под сенью могучей ели. Мистер Тейт распоряжался. Осаждающие короткими перебежками устремились к дому. Штурм начался.

Я вдохнул сырой ночной воздух. Атакующие достигли коттеджа. Я испытал приступ беспокойства. Необъяснимая опасность таилась в неосвещённых окнах дома. Я инстинктивно принюхался. У моего беспокойства был характерный запах. Такой знакомый и запоминающийся. Язвительная ирония: простор, морской бриз и рассветная свежесть… Специфический запах победы… Запах победы, сынок!

— Мистер Тейт!

— Экзекутор?

— Могу засвидетельствовать, что протокол был соблюдён, мистер Тейт.

— Уходите?

— Да, собираюсь, мистер Тейт.

— Зря. Торопитесь, экзекутор. Пропустите самое веселье.

— Возникла острая необходимость. Мне надо срочно поработать с бумагами.

— Валите, инквизитор.

— Удачной охоты, мистер Тейт.

Дэвлин МакТирнан служил в полиции. Этого было бы достаточно, но у Дэвлина МакТирнана была дочь. Девятнадцати лет от роду, студентка медицинского колледжа. Жена МакТирнана, Эстель, умерла, когда малышке исполнилось два с половиной года. Суровый коп растил и воспитывал девочку в одиночку. С восьми лет Хелена МакТирнан обучалась в католической школе-пансионате при монастыре Святой Марии Магдалины, в восемнадцать поступила в колледж.

Она пропала, возвращаясь со студенческой вечеринки. Тело обнаружили на свалке. Хелена МакТирнан была полностью обескровлена. Убийство списали на оккультистов-фанатиков, убийц не нашли. Расследование зашло в тупик. Дело передали в отдел нераскрытых преступлений. Дэвлина МакТирнана отправили в отпуск. Но Дэвлин МакТирнан не успокоился. Он был полицейским, хорошим полицейским. Дэвлин МакТирнан снял со счёта все накопленные за годы службы деньги и начал своё частное дознание. Он докопался до истины и покарал убийцу дочери. Представляю, в каком он был состоянии, когда узнал обо всём. Правда во всей её неприглядной красе. О людях и вампирах. О Договоре и Перемирии. О разрешённом умерщвлении и квотах на питание.

Так умер Дэвлин МакТирнан, полицейский и родился Дэвлин МакТирнан, крестоносец. Гроза кровососов и угроза сохраняемому веками балансу.

Быстрым шагом я выбрался на грунтовку. В лесу, за моей спиной, вспух и раздулся ослепительный огненный шар. Я пригнулся и резво припустил к шоссе.

— Это напалм, мистер Тейт. Старый добрый напалм. Очень. Очень много напалма.

Такая работа

Распишем пульку

Орлов споро перезарядил карабин, предупредил: «Считайте мужики!» — зажал в зубах три латунных патрона, приподнялся над подоконником и принялся стрелять, ловко перезаряжая оружие. Банг, чпок, кра-а-ак, банг, чпок, кра-а-ак, банг, чпок, кра-а-ак, — прогрохотало над ухом Зиброва и стихло.

— Четыре, — для убедительности Орлов выставил четыре пальца.

— Пригнись, дура, — посоветовал Григорьев, проставляя напротив фамилии Орлов четыре кривые палочки.

Орлов залихватски хохотнул и не сумел увернуться от умело брошенной суковатой палки.

— Вот дрянь, — прошепелявил он, усаживаясь рядом с Орловым и отплевываясь. — Хорошо кидают, твари. Точно.

— Кто-б сомневался, — Григорьев передал блокнот с ручкой Зиброву.

— Я, блин, сомневаюсь, — с вызовом сказал Орлов, — твари по природе своей не обладают прицельной меткостью.

— Скажи об этом Селиванову, — Григорьев зарядил пустой магазин четырьмя патронами. — И один дополнительный, — напомнил он, предъявляя остальным бликующий желтым патрон. У основания пули ясно просматривался черный ободок.

— Ух, ты, — Орлов яростно потёр подбородок. — Разрывная. Передергиваешь, Витя.

— Чтоб ты знал, — веско сказал Григорьев, — в прошлый раз моя пуля пронзила троих. А на излёте задела вожака. После чего вам, оглоедам, досталось самое кошерное.

— Как же, как же, помню, — Орлов брезгливо передернулся. — Кое-кто, не будем показывать на него пальцем, хотя это был гражданин, отдалённо напоминающий Григорьева, жрал водку, пока мы…

— Заткнись, Орлёнок, — Зибров стукнул Орлова по шлему. — Сползай лучше в сени, погляди, что там с Черенковым.

— С Черенковым всё ништяк, — отрапортовал Орлов. — Что может случиться с Черенком? Закрепился на установленной позиции и героически сдерживает превосходящие силы противника.

— Дура, — Григорьев встал на колени и с опаской выглянул поверх подоконника. — Балабол…

— Что видно, шкип? — немедленно отозвался Орлов, — какова температура за бортом?

— Штормит, — серьезно ответил Григорьев, — девять баллов по Цельсию.

— Как наши пациенты? — заботливо осведомился Орлов.

— Пациент скорее мёртв, — Григорьев опустил триплекс-забрало. — Держится на расстоянии, не подаёт признаков паники.

— Дай глянуть, дядя, — Орлов стремительно возник и исчез в окне. — Перегруппируются и накапливаются на флангах. Атакуют с двух сторон.

— Ничего, — Григорьев замер в боевой стойке, — фланги нас поддержат. Я пошёл!

Банг, чпок, кра-а-ак, банг, чпок, кра-а-ак, банг, чпок, кра-а-ак, — и в заключении — бу-у-у-п-па-ак!

— Нет, — оскорблённо вскричал Орлов. — Нет, ты слышал, — он толкнул Зиброва, — Витя снова подстрелил вожака.

— Не боись, Татьяна, я не больно! — Григорьев уселся на пол, скрестив ноги, — вожак жив. Он, сволочь, прикрывается рядовыми тухляками. Предусмотрительно держится позади стаи. Так что, Орлик, тебе и масть в гору. Но… — Григорьев выдержал эффектную паузу, — подручника я его подстрелил. Следовательно…

— На, на, получай, Витя, — едко сказал Орлов, держа перед лицом Григорьева разрывной патрон. — Смотри, не подавись, Витя.

— Нет, Саша, — Григорьев завернул боеприпас от себя. — Ошибся, ты, Саша. Не разрывной мне положен, а зажигательный.

— Вот злыдень, — простонал Орлов, открывая набедренный подсумок. — Жри, гнида!

На флангах гулко застучали крупнокалиберные пулеметы.

— Во, — сказал Григорьев, прислушиваясь.

— Я готов, — Зибров решительно передернул затвор.

— Погоди, Толя, погоди, — Григорьев отобрал блокнот у Орлова. — Сейчас пулеметчики отработают и продолжим.

Зибров мысленно расслабился и представил себя в отпуске. На берегу Адриатического моря. Где-то в районе Хорватии.

— Мне знакомый рассказывал, — сказал Зибров мечтательно. — Был он в отпуске. В Хорватии. Тихий отель, русских никого, одни европейцы.

— Гансы, лягушатники и америкосы, — некстати встрял Орлов.

— Немцы, американцы, французы, австрийцы, чехи., — не замечая реплики Орлова, продолжал Зибров. — Знакомому понравилось. Не то что в Турции, или в Египте.

— Ага, — тут же сообщил Орлов, — ездил я по путевке от конторы в Турцию. Наши не успели в отель заселиться, как все нарезались до зеленых человечков. Начали приставать к тамошним бабам, затем поймали на набережной троих гансов и заставили их орать «гитлер капут». Приехала полиция, так они и с полицией маленько побузили…

— И чем закончился твой отдых, Орлик? — спросил Григорьев.

— Чем, чем, — огрызнулся Орлов. — Ночь провели в полицейском участке, а утром нас забрали посольские. Усадили в самолет и отправили обратно. До дому, до хаты…

— Цурюк, на хаус, — подвёл итог Григорьев.

— Неделю под глазом был во-от такой бланш был, — Орлов показал, какой у него был синяк под глазом. Ребро, суки, сломали и чуть почки не отбили. Ну, ничего. Зато мы в Сочи оторвались по-полной. В Сочи, блин, такие бабы, курортницы, всех бы облизывал и облизывал… Водки хоть залейся, вино, пиво!

— Водка без пива, деньги на ветер, — авторитетно заключил Григорьев. — Чистый кобель…

— А чё, — сказал Орлов, — русская баба, она, ёпрст…

— Нет некрасивых женщин, — сказал Зибров, — есть мало водки…

— Внимание, — сказал Григорьев.

Пулеметы больше не стреляли и сразу стали слышны звуки, доносящиеся с улицы — неясное бормотанье, вопли, стоны, голодное взрёвывание и истеричные выкрики.

— Готов? — спросил Григорьев. Зибров кивнул. — Тогда пошёл!

Зибров стремительно разогнулся, одновременно прижимая приклад штурмовой винтовки к плечу и ловя в перекрестье прицела цель. Целей было много, даже слишком. Дурно пахнущая толпа колыхалась на удалении метров в тридцать, не имея силы преодолеть установленный запретный барьер. Слабый ветерок дул в направлении дома и Зибров, внутренне содрогаясь, обонял вонь и смрад, несущийся в его сторону. Целясь в голову, он задержал дыхание и нажал на спусковой крючок. Банг! Сохраняя темп и координацию, Зибров трижды выстрелил и мгновенно нырнул вниз. Банг! Банг! Банг! — прогремели выстрелы.

— Четверо, — Зибров облизал пересохшие губы.

— Так и запишем, — Григорьев нарисовал Зиброву положенное число палочек.

— Твоё мнение? — спросил он затем.

— Напряжение нарастает, — сказал Зибров. — Собираются плотной кучей напротив нашего окна. Будут прорываться. К тому же, вожака я не заметил. Он в центре.

— Координирует, — подвёл итог Григорьев и захлопнул блокнот. — Всё, мальчики, на сегодня казино закрыт. Подсчёт выигрышных баллов произойдет после завершения операции. Орлов, обеспечь меня связью.

— Ван момент, Витя, — Орлов протянул трубку Григорьеву.

— Центральная, — сказал Григорьев, — здесь ОГ-80.

— На связи, — прохрипела трубка. — Доложите обстановку.

— Отработали этап сдерживания. Все объекты собраны в определенной планом точке. Перехожу к фазе активного уничтожения. Повторяю — перехожу к фазе активного уничтожения. Прошу поддержки с воздуха. Приём.

— ОГ-80, здесь Центральная. Поддержка с воздуха обещается. В интервале пять, максимум десять минут. Две вертушки, один транспортник с десантом, штурмовик с вакуумным боезапасом для завершающей зачистки. Повторяю: две вертушки с напалмом-А, взвод огневой поддержки и вакуумная бомба. До окончания операции в зоне оцепления устанавливается чрезвычайный режим. Выход исключительно по специальному разрешению. Как поняли? Приём!

— Центральная! Здесь ОГ-80. Вас понял. Приступаем к заключительной фазе операции. Начинаем до подхода подкрепления. Обеспечиваем соблюдение режима чрезвычайной ситуации. Выход — исключительно по спецразрешению, невзирая на лица. Приём.

— Приступайте. До связи.

— До связи. — Григорьев перекинул трубку Орлову. Слышали?

— Так точно, командир.

— Ну, и чего сидим? — Григорьев уставился на Зиброва. — Собирай бойцов, запаливай конфорки.

— Барбекю? — лихо спросил Орлов.

— Барбекю! — так же лихо ответил Зибров. Прижав к горлу ларингофон, он заговорил размеренно — Внимание, ОГ-80, переходим к фазе активного уничтожения. Вариант «Аленький цветочек». Повторяю: вариант «Аленький цветочек» Действовать самостоятельно, согласно складывающейся обстановке. Подкрепление прибудет ориентировочно плюс пять, тире, десять. Повторяю: ожидается ориентировочно плюс пять, тире, десять.

С улицы донесся многоголосый вой, переходящий в рёв. Резко запахло палёной плотью. Зибров протопал через сени и вывалился во двор. Толпа, недавно окружавшая дом была рассечена и рассеяна. Всюду полыхал огонь. Зибров поправил лямки баллона с напалмом и решительно шагнул в огненную стену. Сбоку на него бросился визжащий огненный клубок. Зибров отбросил его струей жидкого напалма под давлением. Воспламенившись, напалм вспыхнул жарким пламенем. Зибров поспешно преодолел пылающую зону. Бойцы ОГ-80, выстроившись цепью, теснили оставшуюся нечисть к деревенской околице. Над лесом низко кружили два ударных вертолета. Из транспортного вертолета, севшего посреди дороги, выпрыгивали бойцы взвода огневой поддержки, в своих защитных доспехах похожие на средневековых воинов.

Прикомандированные к ОГ-80 сотрудники научного отдела паковали прижатого к земле стальными рогатинами вожака. Вожак глухо рычал и извивался, пытаясь освободиться. Его непропорционально огромная голова была испятнана островками разноцветной плесени.

— Видел?! — сказал подошедший к Зиброву Саня Черенков, — напалм эту гадину не берет. Бочку на него потратили и никакого результата. Ноль целых, ноль десятых.

— И пули тоже, — дополнил Черенкова возникший вдруг рядом с Зибровым Паша Чемизов, командир прилетевшего на вертолете подкрепления.

— Паша, цвет души моей, — налетел на Чемизова неунывающий Орлов. — Как всегда, опаздываешь!

— О, какие люди, — расцвел улыбкой Чемизов, — КАкие люди, и не под конвоем…

— За нами не заржавеет, — сказал появившийся Григорьев. — Туда мы всегда успеем.

— Зомби. Доминантная особь, — невпопад произнёс Зибров. — В отпуск хочу, мужики.

— Шестой случай за неделю, — проинформировал присутствующих Чемизов. — площадь покрытия офигенная. И в каждом конкретном случае источником заражения является такая вот падаль.

— Может, у них весенний гон начался? — предположил циничный Орлов.

— Орлов, кончай зубоскалить, — строго сказал Григорьев.

— Ну что, игроки, — Григорьев вытащил знаменитый блокнот, — посчитаем?

А в это время…

Докладная записка

за № 74−0307/ОС

В связи с началом сезонной миграции оборотней, прошу Вашего разрешения на увеличение штатной численности охотоведов на 20 (двадцать) штатных единиц и привлечение на платной основе профессиональных охотников-добровольцев в количестве 50−60 (пятидесяти-шестидесяти) человек для создания временных охотбригад по отстрелу мигрирующих хищников.

21.03.07 Директор заповедника «Сосновый Бор» к.б.н. Мартынцов К. Л.

За лугами, за полями, за высокими горами

Гостей встречали двое: сумрачный молчаливый атлет и маленький, юркий старичок, живчик-подхалим, прилипала и болтун-балагур. Атлет находился при шлагбауме, а старичок, подбегая к подъезжающим машинам, подобострастно открывал дверцы, рассыпаясь в приветствиях и шутках. Гости вылезали на укатанный снег, топтались у машин, ожидая сопровождающих их помощников и телохранителей. Помощники несли объемные сумки и зачехленное оружие, телохранители зыркали по сторонам хмурыми и напряженными взглядами. Старичок хитро щурился.

Собрав привезенную с собой свиту, гости уходили по широкой тропинке к заимке. Старичок дожидался, пока они скроются за деревьями, и бегом возвращался к шлагбауму. Атлет доставал сигареты, старичок привычно у него одалживал. Атлет презрительно усмехался, но в просьбе не отказывал. Они дружно закуривали. На плече у атлета висел автомат Калашникова.

Гости были людьми солидными и серьезными, и машины соответствовали их положению: внушающие уважение внедорожники на больших, выступающих за крылья колесах, несоразмерно огромные в сравнении с джипами сопровождения, одинаково черные, увенчанные сверху гирляндами фар на хромированных поперечных трубах, с массивными хромированными «кенгурятниками» спереди и откидывающимися вбок трубчатыми хромированными же держателями, с прикрученными к ним запасными колесами, сзади.

Заимка принимала гостей жаром протопленных печей, треском горящих в камине поленьев, игристым сверканием хрустальных люстр и исходящей из кухни волной аппетитных запахов. На кухне безраздельно царила и самовластно правила Клавдия Ксаверьевна Шпанько, женщина добрая и дородная. Гости скидывали теплые куртки, отсылали охранников и помощников в комнату для персонала и проходили в общую залу, к заблаговременно сервированному столу. Клавдия Ксаверьевна, или тетя Ксава, выступала из кухни, торжественно неся закрытую куполообразной крышкой фарфоровую кастрюлю с фирменным тетиксавиным блюдом — украинским борщом. За Клавдией Ксаверьевной следовал повар с горячими пампушками. Кастрюля водружалась в центре стола, пампушки выкладывались ладной горкой на подносе. Гости угощались зубровкой и сами разливали борщ по тарелкам. Ели молча, не отвлекаясь и не тратя времени на беспредметную застольную болтовню. На второе подавали пельмени непременно под водочку, двух сортов, настоянную на березовых брульках и кедровых орешках. Завершалась трапеза чаем. Охранники заносили из сеней медный двухведёрный дореволюционный тульский самовар, тетя Ксава расставляла чайный набор, украшенный черными прусскими орлами (по слухам, подарок императора Фридриха II принцессе Фике перед отъездом последней в далекую и непонятную для регулярно-правильного ума европейца Россию), заливала в заварные чайники кипяток. Гости закуривали: кто трубки, кто сигары (привет от самого команданте, «барбудос» Фиделя Кастро, бессменного руководителя и революционного вождя Кубы, легендарного острова Свободы). Чувствовалось, все напряжены и чего-то ожидают. Чай пили торопливо-нервно. Поднимаясь из-за стола, прислушивались, не раздастся ли звук мотора. Наконец с улицы доносилось звонкое тарахтение. Громко стуча рубчатыми подошвами утепленных сапог в залу входил директор заповедника. Тетю Ксаву с поваром отправляли наверх под присмотром двух телохранителей. Гости снова собирались у стола. Директор заповедника молодецки выпивал стакан зубровки, вытаскивал из сумки бумаги, разворачивал карту…

…Старший охотовед Берестов развернул карту и сказал:

— Сидайте ближе мужики.

Мужики скучились вокруг Берестова тесным кругом.

— Гляди сюда, мужики, — Берестов прочертил маркером черную ломаную линию. Затем ещё три, сходящиеся в единой точке.

— Не напирай, Петрович, — перебил Берестова промысловик Никифоров, подвигая могучим плечом егеря Дерябина, не в меру рьяно оттесняющего его от карты.

— А что я, Семен Аверьяныч, — Дерябин, в свою очередь, потеснил стоящего рядом с ним охотника. — Меня самого давят…

— Ша, мужики, кончай базар, — прикрикнул требовательно Берестов. — Ровно дети малые. Не в бирюльки играем. Должны понимать…

— Прости, Валентин Андреич, — покаянно пробасил Никифоров, — не сдержался. Навалился, понимаешь… — Никифоров выразительно вздохнул.

— Шут ты гороховый, Аверьяныч, — сказал укоризненно Берестов. — Сами мы не местные, порядков вашенских не знаем… Ажно слезу прошибает. А дело, между прочим, серьёзное.

— Не гони волну, Андреич. Мы тебе тоже… не пацаны пальцем деланные, между прочим… Кажный год с твоим делом разбираться приходится.

— Ладно, Семён, проехали.

— Чего уж… И ты нас извини, товарищ Берестов. Больше такого не повториться. Верно, мужики? Никифоров выдержал паузу. — О! Молчание — знак согласия.

Берестов стукнул маркером по карте.

— Итак, господа охотники, — он показал на линии, — это пути миграции, — тут Берестов несколько замялся и продолжал, — пути миграции зверя. Хищника, и не совсем обычного хищника…

— Да чего уж там, — пришёл ему на помощь Никифоров, — не темни, Андреич. Народ здесь тёртый, опытный, повидавший много чего. Понятливый. По-первости оно, конешно, непривычно было, признаюсь честно.

— Утихни, Аверьяныч, — сказал парень лет двадцати пяти, одетый в зимний собровский камуфляж. — Дай человеку сказать.

Никифоров раскрыл было рот, но смолчал. Берестов откашлялся: «Может, я лишний? Давай, Семен Аверьяныч, говори, а мы с товарищами тебя внимательно послушаем. Нет? Что ж, отлично. Разрешите продолжить? Спасибо».

— Ну, и язва ты, Андреич, — пробурчал Никифоров.

— Заткнись, Семен, — парировал его реплику Берестов, — иначе выведу. В общем, мужики, без долгих предисловий и нудных объяснений: это и зверь, и не зверь, человек и не человек. Оттого и противник чрезвычайно опасный. Умный и крайне жестокий.

— Оборотень, чтой ли? — наобум предположили из толпы.

— В самую точку, паря, — серьезно сказал Никифоров. — И не затыкай ты мне рот, Андреич…

— Ну… ты, Аверьяныч, того, загибаешь… — ошеломленно протянул догадливый охотник. — Оборотней ведь не существует!

— Если шутка, то неумная, — поддержал его парень в камуфляже.

— Отчего же, — сказал Берестов, — очень даже существуют. Как мы с вами. Живут в горах, дважды в год мигрируют. Весной, в начале марта, спускаются в предгорья, затем в конце марта, начале апреля выходят на равнину. Осенью возвращаются к обычным местам обитания. В горы. Начиная с августа. Пик приходится на сентябрь, октябрь месяцы. Редкие особи продолжают оставаться в предгорьях и на равнине в течении всего года. В подавляющем большинстве это самцы-одиночки. Но встречаются и самки. Или, как кому угодно, мужчины и женщины. Самцы ведут уединенный образ жизни, селятся в труднодоступных местах, охотятся в основном на крупных животных. Лоси, олени. Реже медведи. Самки., да, женщины. Предпочитают жить среди обычных людей. Выходят замуж, рожают детей. Дети, кстати, получаются обычные. Весьма изобретательны. Скрытны. Вследствие чего распознать их можно, но чрезвычайно трудно. На моей памяти было от силы три случая. Причем в первом особь обнаружили из-за генетической флюктуации. В результате ребёнок родился получеловеком-полуволком. Буквально. В натуральном, так сказать, виде.

— Верно. Об этом в районке ещё писали. А потом и в республиканской газете заметка появлялась.

— ПисАли, пИсали, — скривился как от зубной боли Берестов. — В разделе «Курьезы и тайны». Необъяснимые, блин, случаи. Был у нас тут одно время писарчук из молодых-продвинутых, скорый, да борзый. Борзописец. Падок оказался до нездоровых сенсаций. Насочинял, понапридумывал, выдал непроверенные домыслы за реальные факты. За что и был уволен. Где он и что с ним — я не знаю. Выбыл в неизвестном направлении.

— Валентин Андреич, ты нам что, сейчас угрожаешь?

— Не угрожаю, Саша. А сообщаю. Информацию. Для размышления… И осознания момента. Всё, что вы тут слышали, тут и останется. Начнёте болтать… мало не покажется.

— Отказаться можно?

— Отчего же, мы ж не изверги какие-нибудь, — Берестов покрутил маркером. — До того, как вы получите табельное оружие, любой из вас имеет полное конституционное право отсюда уйти. Подпишете бумагу о неразглашении и скатертью дорога.

— Деньги возвращать?

— Не надо. Подъемные вам оставим и на билеты добавим.

— А что с оружием? На такого зверя с нашими берданами… как на танк с саблями.

— Вот, — сказал Берестов, — разговор приобретает осмысленные черты. Сразу видно деловой подход и профессиональную хватку. Однако прежде определимся с отказниками. Повторяю вопрос: «Кто решил уйти?». Шестьдесят секунд на размышление. Время пошло. Никто. Прекрасно. Семен Аверьяныч, не в службу, а в дружбу…

— Да нет проблем, Андреич! Нут-ка вы, двое, — Никифоров указал на мужиков покрепче, — подь ко мне. Цепко оглядев охотников, он продолжал: — Ты, ты, ты, и ты. Выходи. — Пожалуй, хватит. — Давай за мной мужики. Будем обеспечивать сознательных граждан средствами защиты.

Берестов окинул крышку, отвернул шуршащую промасленную бумагу, скрывающую содержимое ящика: «Знакомтесь, господа охотники. Универсальная автоматическая винтовка «Беркут-М» Прохорова — Бакланова. Производство Ижевского механического завода. Калибр: 9 милиметров. Количество стволов: шесть. Ствольный блок — барабанного типа, свободно вращаемый. Стволы безнарезные. Вращательный импульс пули задаётся, извините за тавтологию, непосредственно через вращение ствольного блока. Привод ствольного блока: электрический сервомотор, плюс гироскоп. Аккумуляторный отсек расположен в прикладе. Охлаждение ствольного блока: воздушное. Боекомплект. Штатный: двести патронов в круглом магазине. Соответственно нештатный: от шестисот до тысячи включительно в коробках пулеметного типа. Комплектуется оптическим и лазерным прицелами. Возможно использование в качестве ручного пулемёта: есть разъемы для сошек. Винтовка изготовлена полностью из композитных материалов, имеет оптимальный вес и размеры. Боеприпас нестандартный. Усиленный пороховой заряд, гильза из металлокерамики, выдерживающая давление пороховых газов, пуля разрывная, пистолетная, отлита из химически чистого серебра, наполнение: концентрированная святая вода. Скорострельность: что-то там выстрелов в секунду. Однозначно — офигенная. Данный тип вооружения аналогов в мире пока не имеет».

Парень в камуфляже выдернул из ящика винтовку, оценивающе взвесил, крутанул барабан, прицелился в потолок.

— Как оно, Сашок? — поинтересовался Дерябин.

— Солидная штука, — Саша посмотрел на Берестова.

Берестов сказал: «Разбирайте мужики. Магазины в картонных коробках, снаряжение, подсумки в пакетах. Боезапас берите больше, кто сколько сможет унести. Всем хватило? Великолепно. Теперь показываю, как оно стреляет. Предохранитель находится справа. Переключатель режима огня расположен там же, только чуть ниже. Всего режима стрельбы три. Верхний сектор — одиночными. Средний сектор — короткими очередями и нижний — очередями. Кнопка включения лазера — на прицеле. Сам лазер крепится на центральном штоке. Магазин вставляем снизу — до щелчка. Выставляем нужный режим огня, снимаем с предохранителя, передергиваем затвор, нажимаем на спусковой крючок. Последовательность усвоили? Шутка. Остальное в процессе… Задавайте вопросы».

— Нету вопросов, Андреич.

— Либо всем всё ясно, либо никто ничего не понял. — Берестов вернулся к карте. — Обращаюсь к новичкам! Чудесно. От себя дам два ценных совета. Во-первых — повторю. Берите больше патронов. Патронов мало не бывает. Во-вторых: жмите переключатель стрельбы вниз. До упора. — Хорошо. На чём меня прервали? На путях миграции… Оборотни, товарищи охотники, в силу присущего им инстинкта, редко изменяют маршруты передвижения. В этом их слабость и наша удача. Через территорию заповедника таких троп проложено четыре. Все они нанесены на карту. Здесь, в точке их пересечения, устроена большая лежка, где мигрирующие стаи отдыхают и утоляют голод перед броском в равнинные леса. Нам поставлена задача: установив заслон, перекрыть одну из троп и любыми способами не допустить рвущуюся с гор нечисть в долину. Это в идеале. Реальные цели скромнее. Раздробить и рассеять сплоченную стаю и нанести ей максимально возможный урон. Фактически мы являемся передовым отрядом глубоко эшелонированной обороны. Основные группы охотников концентрируются вокруг лежки.

— Андреич, — сказал Никифоров, — ты им про оборотней разъясни, по-подробней. Чего опасаться, а чего нет.

— Про оборотней, — отчеканил Берестов, — объясняю кратко и популярно. Научно доказано, что ликантропия или оборотничество есть одновременно наследственная аномалия и инфекционное заболевание. Исходя из этого, выделяют два вида ликантропов: наследственные и обращенные. Первичными переносчиками инфекции были наследственные оборотни. Вторичными являются обращённые. Возбудитель болезни передается исключительно через слюну при укусе. Подавляющее большинство ликантропов — обращённые. Отличие первых от вторых следующее: наследственные оборотни способны изменять облик по желанию, обращённые подвержены «лунному безумию» — неконтролируемым превращениям в периоды полной луны. Рост типичного ликантропа выше среднего, заметно сутулятся, передние лапы свисают ниже колен, шерсть грязно-серого цвета, морда волкоподобная, уши вытянутые, заостренные, глаза глубоко посажены, надбровные дуги выступающие, зубы крупные, видоизмененные, клыки массивные. Речь малопонятная, преобладают воющие и рычащие звуки. Обладают развитой мускулатурой. Крепки, выносливы, быстры, терпеливы, сообразительны, бесстрашны, способны длительное время обходится без пищи и воды. Охотятся в одиночку или мелкими группами: две-три особи, максимум пять. Собираются в стаи в период миграции. В это время в их организме происходят определенные физиологические изменения, позволяющие нам противостоять им почти на равных… Почти! Серебро для них смертельно, святая вода по воздействию схожа с кислотой. Думаю, достаточно.

— Вникайте, мужики, — внушительно подытожил Никифоров.

— Пора, — сказал Берестов. — Выступаем.

— С богом, — Дерябин прочертил в воздухе фигуру, отдаленно напоминающую крест.

— На бога надейся… — ответил ему кто-то.

— Не ссы, не оплошаем, — зло отрезал парень в камуфляже.

…Не было вообще никакой тропы. Не бы-ыло. И следочка не просматривалось. Охотники взобрались на пригорок.

— Остановимся тут, — сказал Берестов. — Это наша позиция.

— А де-ж тропа-то? — недоуменно вопросил Дерябин.

— Тропка, тропочка, тропинка, — Берестов умял лыжами снег. — Вот она, тропа, перед тобой, Дерябин. Вправо, она, тропа, и влево, тоже она, тропа. Спереди тропа и за спиной тропа. Я на ней стою, и ты на ней, стоишь, егерь Дерябин. — Слушай сюда, мужики. — обратился Берестов к охотникам. — Сейчас быстро распределяемся вдоль высотки, дистанция между стрелками полтора — два шага. Лыжи лучше снять. Стреляем по моей команде. Аверьяныч, тебе, по-старшинству и опыту, командовать на правом фланге, а тебе, Саша, быть старшим на левом. Дерябин., остаёшься со мной.

— Без проблем, — сказал Дерябин и принялся бодро утаптывать снежную целину.

На лес медленно наползали сумерки. Было зябко и тоскливо. Берестов прижался щекой к шершавому стволу ели. Щёку обожгло холодом. Скучающий Дерябин развлекался, раскручивая ствольный барабан винтовки.

— Валентин Андреич, — вскинулся вдруг Дерябин. — Вижу!

— Тише, дура, — вздрогнув от неожиданности, прошипел Берестов. — Где?!

— Да, вон, у поваленного дерева, Валентин Андреич! Видите?

— Заткнись, Дерябин. Не вижу. Пусто. — Берестов пристально всматривался в указанное Дерябиным место. У поваленного дерева никого не было.

— Привиделось, — сказал Берестов.

— Ни фига себе, привиделось, — сказал Дерябин, — был он там, был. Вон, смотрите!

Теперь увидел и Берестов. Сутулая тень метнулась к дереву и пропала.

— Разведчик, — определил Берестов. Толкнул Дерябина: — Передай по цепи. Полная готовность. Смотреть в оба.

«Они всегда приходят с темнотой. Их появление предваряют разведчики, чуткие и осторожные. За ними следует стая, сотни воняющих псиной тел, соединенные и сплоченные единой целью. Несутся по ночному лесу, изрыгая смрадное дыхание из сотен жарких глоток, распространяя жуткие флюиды страха, от которых цепенеет разум, с жалким бульканием опускается в пятки душа, и разбегается в ужасе всё живое, стоящее у них на пути. Всесокрушающий вал, не признающий милосердия ураган. Ничто не может устоять перед ними…»

Протяжный тоскливый вой перебил лихорадочный ток его мыслей.

— Начинается! — рявкнул наперекор животному воплю Берестов. — Стре-е-елять без команды-ы-ы!!! И сразу же ударила первая очередь. Расцветила праздничным пунктиром разноцветных трассирующих пуль и угасла в черной вязкой массе. Берестов запустил в небо осветительную ракету. Зыбкий желтый свет залил поле боя. Охотники палили без остановки по всей линии обороны. Из накатывающей на пригорок разъяренной волны выскочила уродливая тварь и, загребая жилистыми лапами, гигантскими прыжками устремилась к Берестову. С невообразимой скоростью она приблизилась к нему и мощным толчком лап взметнула в воздух свое налитое неимоверной силой тело в последний, смертельный для намеченной жертвы, бросок. И проиграла. Рой огненных ос, противно зудя, прервал её победный прыжок и отшвырнул обратно, в гущу атакующих людей собратьев.

Берестов повалился в снег, пропуская над собой прыгающих оборотней и принялся стрелять, стрелять, стрелять, сноровисто и остервенело меняя вмиг пустеющие магазины. Происходящее застревало в его памяти жалкими обрывками и проявлялось после рваными, разрозненными картинками, выдергиваемыми из памяти без всякой системы и порядка. Он вспоминал, как рвали на куски бегущих с правого фланга стрелков, как парень в камуфляже набегал на него сбоку, страшно ощерившись, и как он, Берестов, повернув голову, видел, что парень этот, Саша, спас его, Берестова, от неминуемой смерти. Он слышал, как парень прохрипел на бегу: «Держись, земеля, прорвемся!» и побежал дальше, на оголенный правый фланг. Он помнил, что Никифоров, истратив все патроны, отбросил ставшую ненужной винтовку и рубился с оборотнями врукопашную, и помнил, как страшными молниями сверкали в руках Никифорова серебряные клинки саморучно скованных тесаков. Он помнил как Дерябин ползал на четвереньках, подбирая раскиданные повсюду магазины и бормотал «Патрончиков бы мне, патрончиков…» Он помнил, он видел, он слышал, но собрать впоследствии воедино мешанину звуков, запахов и изображений так и не сумел…

…Потом всё закончилось и наступила благодатная тишина. Трупы собирали и сваливали в безобразные кучи: особи мужского пола отдельно от особей женского. Директор заповедника бегал по поляне и распоряжался, старшие охотоведы деловито и сосредоточенно считали количество уничтоженных волкодлаков. Гости рассаживались по снегоходам и уезжали на заимку. Пить водку и делиться впечатлениями. От самой экзотической охоты. Охоты на вервольфа.

Оглавление

Наваждение

Вербовщик

Простая полицейская история

Law failure

Осенний полёт невидимки (рассказ об одиночестве)

Палач из Осте-Пато

Шекспир и компьютер

Ангел на доверии

Час до полуночи История господина Р.

Добрая сказка на ночь

Чёрный бархат смерти

Такая работа

  Распишем пульку

  За лугами, за полями, за высокими горами Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg