«Последняя принцесса»

Гэлакси Крейз ПОСЛЕДНЯЯ ПРИНЦЕССА

Пролог

Утро было прекрасное, как яркий сон. Начинался один из тех редких дней, когда солнце светило так мягко и тепло, по-весеннему золотисто. Мы сидели в саду — мама и я. Мэри ушла с нашим отцом, а мне пришлось составить компанию маме, потому что она — на девятом месяце беременности — чувствовала себя утомленной.

— Ох! — Мама схватилась за округлившийся живот. — Кажется, твой братик хочет к нам присоединиться!

Мы устроили пикник: бамбуковые маты, скатерть в желто-зеленую клетку и несколько подушек, на которых можно было лежать. Я потянулась к маминому животу — ощутить, как шевелится младший, но тут нас позвал Руперт, дворецкий. Принесли посылку.

Стоявший в дверях красавец с золотистыми кудрями держал корзину свежих спелых плодов: персики и сливы, абрикосы и яблоки, темно-красная клубника. Я не ела фрукты с самых Семнадцати дней.

— Но от кого?.. — спросила мама, не в силах отвести взгляд от подарка.

Мужчина протянул нам корзину и улыбнулся, сверкнув двумя рядами безупречно белых зубов. Помнится, я даже решила, что они ненастоящие.

— Да здравствует королева… — сказал он, пятясь.

Мама, которую всегда смущало это выражение, проводила гостя улыбкой.

Мы вынесли корзину на улицу, поставили на одеяло и уселись в изумрудной траве.

Мама потянулась к корзине, выбрала великолепный персик, поднесла его к носу и закрыла глаза, вдыхая аромат.

— Смотри, карточка! — Я достала из горки клубники маленькую белую карточку и прочла вслух: — «Королевской семье и младенцу. Приятного аппетита. К. Х.».

— Кто такой К. Х.? — спросила мама.

Я не ответила, так как думала только о фруктах: что же попробовать сначала — сливу или клубнику?

Мама надкусила персик. Капля сока стекла по ее подбородку.

— Потрясающе! В жизни ничего вкуснее не пробовала!

Она откусила еще раз — и блаженная улыбка на ее лице сменилась выражением беспокойства. Мама сняла что-то с языка и положила в руку.

— У персиков нет семян…

Я наклонилась и поглядела на ее ладонь: крошечная металлическая звездочка.

Мамино лицо побледнело, она повалилась на одеяло, цепляясь руками за траву, царапая ногтями землю… Сквозь ветер я различила хрипловатый звук.

Это был последний вздох моей матери.

1

Я бережно сняла с шеи медальон и ощутила тяжесть валлийского золота на ладони. Заканчивался август, но за толстыми каменными стенами замка даже летом царила прохлада, а по комнатам одиноким призраком гулял сквозняк.

Открыв медальон, я внимательно посмотрела на миниатюрный портрет матери, потом на свое отражение в освинцованном оконном стекле, затем снова на портрет и на отражение… Остановилась только тогда, когда перед глазами все поплыло. У нас одинаковые темные волосы и голубые глаза. Стану ли я с годами похожа на мать? Закрыв глаза, я попыталась представить, как она обнимает меня, услышать ее негромкий голос, почувствовать запах розового масла, которое почившая королева каждое утро наносила на внутреннюю сторону запястий. Но воспоминания уже не были так отчетливы. Я защелкнула медальон и вытерла слезы.

Я могла хоть целый день вглядываться в свое отражение, но не узнавала себя. Потому что девочки, которой я была до Семнадцати дней, до убийства матери, и след простыл. В моей семье образовалась пустота, как в старом дереве, у которого уцелел ствол, но погибли корни и сердцевина. Наши сердца были разбиты.

Корнелиуса Холлистера, убийцу моей матери, так и не поймали. Он приходил ко мне в кошмарах: светлые волосы, внимательные голубые глаза и сверкающие белые зубы преследовали меня на темных улицах страны Морфея. Иногда я «убивала» его, снова и снова вонзала кинжал в сердце, пока не просыпалась взмокшая, со сжатыми кулаками. А после сворачивалась калачиком, оплакивая утрату и то, что обнаруживала в себе в грезах.

Пустошь за стенами замка Балморал[1] накрыла серая пелена дождя. После Семнадцати дней его цвет изменился. Вода больше не была чистой, как слеза. Этот ливень казался серым или даже черным, как сажа. Наступили холода.

Я наблюдала, как солдаты описывают круги по двору. С их тяжелых черных плащей текло. На шее у мужчин висели полупустые патронташи, тщательно укрытые от непогоды. Боеприпасов не хватало, поэтому патроны не тратили впустую. И мешки с мукой в кладовой, и меры овса, и соленые змеи, и голуби в погребе — все было на счету.

В воздухе, будто небесный синяк, кружило густое облако пыли. Шесть лет назад мир изменился. Семнадцать дней по всей планете не прекращались землетрясения, бешеные ураганы, торнадо и цунами. Проснулись все на свете вулканы — и едкий дым закрывал солнце, а на полях оседал странный багровый пепел, уничтожавший посевы.

Ученые назвали это катастрофическим совпадением. Религиозные фанатики объявили, что мстительный Бог карает нас за то, что мы превратили Его мир в помойку. Я же помнила только то, что мама, которой совсем скоро не стало, была рядом. Семнадцать дней мы вместе с адъютантами и дворцовой прислугой в бомбоубежище под Букингемским дворцом крепко обнимали друг друга — а вокруг рушился мир. Мама единственная сохраняла присутствие духа. Она не сидела на месте: раздавала одеяла и консервированный суп, тихим голосом убеждая товарищей по несчастью, что все будет хорошо.

А когда мы наконец поднялись на поверхность, все вокруг изменилось.

Мне больше всего не хватало света: неяркого рассветного солнца, горячей дымки летнего заката, мерцания огней на рождественской елке, даже мягкого свечения простой лампочки.

Мы вышли из темноты к дыму и пеплу — в мир, озаренный огнем.

К моей руке прикоснулось что-то холодное. Я посмотрела вниз: Белла, моя собака, не сводила с меня больших темных глаз. Ее нашли мы с Полли. Дочь смотрителя парка — моя лучшая подруга. Крошечный щенок дрожал под садовым навесом. Мы напоили его молоком из кукольной бутылочки и выходили.

— Дай-ка догадаюсь: хочешь погулять? И проливной дождь нипочем?

В спальне с высоким потолком вопрос прозвучал тихо.

Белла радостно завиляла хвостом, глядя на меня с надеждой.

— Хорошо, подожди минутку. Сначала надо закончить сборы, а то Мэри забранит меня до смерти.

Белла снова залаяла, как будто все поняла. Мой раскрытый чемодан лежал на кровати с белым крапчатым балдахином. Это был наш последний день в Шотландии. После полудня мы сядем на поезд до Лондона, чтобы успеть домой к завтрашнему Балу роз. Такими балами ежегодно отмечали начало работы правительства и парламента после летних каникул, и отец всегда произносил речь. Я, понятное дело, очень не хотела покидать Шотландию, но не могла дождаться, когда снова увижу папу. В это лето он впервые оставил нас на все каникулы: присылал записки с курьерами, в которых сообщал, что занимается восстановительными работами и навестит нас, как только сможет, но так и не появился.

Когда мать убили, отец закрылся от всего мира. Однажды ночью, вскоре после трагедии, я застала его одного в кабинете.

— Это я должен был съесть персик. — Папа не обернулся. — Я… отрава была для меня.

Схватив расческу, зубную щетку, пижаму и книжку, я закинула их в чемодан. Не слишком аккуратно, но сойдет.

Белла нетерпеливо лаяла у двери.

— Уже иду!

Сорвав с крючка на стене дождевик, я сунула ноги в ярко-желтые веллингтоны[2] и выбежала в коридор.

Тихонько постучав в дверь Джейми, я вошла, не дожидаясь ответа. Занавески задернуты, в комнату прокралась лишь узкая полоска света. Тяжелый запах лекарства. На прикроватном столике рядом с миской овсянки и холодным ромашковым чаем — нетронутая чашечка аппетитного только на вид вишнево-красного сиропа. Уже полдень, неужели он еще не принял микстуру?

Мой младший брат появился на свет чудом. Когда маму отравили, врачам пришлось извлечь его хирургическим путем. Ребенок выжил, но таинственный яд испортил его кровь и теперь медленно убивал малыша.

По настоянию нашей сестры Мэри Джейми большую часть лета просидел у себя в комнате, укутанный, чтобы не простудиться от вечных сквозняков и сырости. У Мэри были благие намерения, но я знала, как грустно мальчику сидеть взаперти. Сегодня ему представилась последняя возможность подышать свежим воздухом перед возвращением в туманный Лондон.

Я подошла к Джейми, который лежал, укрытый покрывалом. Терпеть не могу его будить, особенно когда он так мирно спит. Лекарство поддерживает в нем жизнь, но отнимает силы, затуманивает мысли и, что хуже всего, вызывает кошмары.

Осторожно отвернув бледно-голубое одеяло с разбросанными по нему планетами, я прошептала: «Джейми!»

Кровать была пуста.

Я уже хотела уйти, как вдруг заметила уголок спрятанного под подушкой блокнота, в котором брат рисовал причудливые картинки — как он представлял себе мир до Семнадцати дней. Животные были огромные, машины напоминали космические корабли, а цвета не имели никакого отношения к действительности, но у нас с Мэри не хватало духа сказать об этом младшему брату. Что с того, если в его воображении мир прошлого походит на некую волшебную страну? Все равно Джейми никогда этого не увидит.

Я нашла страничку с последней записью — и сердце забилось быстрее.

31 августа

Вчера вечером я слышал, как на кухне разговаривали две работницы. Они назвали мое имя, и я перестал подслушивать. Знаю, это нехорошо. Они говорили, как беспокоятся обо мне отец и сестра, как трудно достать мое лекарство, какое оно дорогое и редкое. Моя семья могла бы столько сделать для других людей с помощью топлива и боеприпасов, на которые его обменяли! Они сказали, что я — обуза.

Я больной и бесполезный. Врачи говорят, все равно долго не проживу. Не могу здесь оставаться. Больше не хочу быть обузой.

2

Я помчалась по длинному коридору к черной лестнице, Белла — за мной. Потом неслась, прыгая через три, а то и через четыре каменные ступеньки, цепляясь рукой за перила.

Побежала по извилистой тропинке к конюшне. Под сапогами чавкала грязь. На выпасе были только три лошади. Луна, кобыла Джейми, пропала. Торопясь, я открыла ведущую в поле деревянную калитку.

— Джаспер! Скорее, скорее! — позвала я своего коня.

Возиться с седлом и уздечкой было некогда, но я ездила на неоседланном Джаспере с тех пор, как научилась ходить. Забравшись на круп, повернула к лесу. Мы уже почти миновали ворота, когда я заметила повисший на столбе светло-зеленый джемпер брата. Конечно же, он не успел уехать далеко — на старой доброй Луне-то!

Если мальчик в лесу, понадобится оружие: там могут быть бродяги. Я схватила единственное, что смогла найти, — старый нож со сломанной, обмотанной кожаным ремешком рукояткой. После Семнадцати дней мы с Мэри, лишенные телефона, компьютера и телевизора, развлекались поединками с королевскими гвардейцами. Учитель фехтования научил нас рубить, колоть и парировать. Мы дрались друг с другом, поставив на кон маленькие сокровища былых времен: дольку шоколада «Кэдбери», мятную жвачку. А когда правительственные запасы продовольствия закончились, мы взяли копья и метательные ножи и отправились в лес близ Балморала охотиться за голубями, змеями — любыми из немногих уцелевших животных. Я с удивлением обнаружила, что неплохо целюсь, а вот Мэри так и не научилась метать ножи.

— Белла, сюда!

Я дала собаке обнюхать джемпер. Она могла уловить почти любой запах. Однажды летом мы с Полли тренировали Беллу: прятали в лесу игрушку, рубашку или старый башмак — и вознаграждали «ученицу» вкусненьким за каждую находку. Белла обнюхала джемпер вдоль и поперек.

— След! — скомандовала я.

Собака опустила нос к земле — и через несколько секунд умчалась в поля.

Внизу замелькала бурая земля — это Джаспер поскакал галопом вслед за Беллой. Я обняла его за шею и прикрыла глаза. Пейзаж нагнетал тоску. Семнадцать дней превратили залитый солнцем лес моего детства в темное сплетение голых ветвей. Большинство зверей погибло, или потом их перебили бродяги. Остались только черви, пиявки и змеи. Гниющие спутанные корни деревьев тянулись по земле во все стороны, словно гигантские руки.

Я остановила Джаспера на вершине холма и огляделась: нет ли поблизости бродяг — дыма, кострищ, захоронений. Или хуже — сердец их жертв, людей и зверей, на заостренных палках. После Семнадцати дней тюрьмы оказались обесточены и заключенные разбежались — так и появились бродяги. Они жили в лесах и съедали всех, кого могли убить. Диких зверей почти не осталось, поэтому они охотились на людей. Лагерь бродяг можно было распознать по тошнотворно-сладкому запаху жареной человечины.

Что-то едва коснулось моего лба. Я подняла глаза. Старая веревка свисает с высокой ветки. Ловушка. Я ощупала конец веревки, одновременно высматривая следы. Различила в грязи четкие отпечатки ног.

— Вперед! — шепнула Джасперу, стараясь не думать о Джейми, запутавшемся в веревках.

Белла понеслась по тропке с холма. Через некоторое время я увидела вдали маленькую фигуру Джейми, прижавшуюся к спине Луны. Они удалялись в глубь леса.

— Джейми! — закричала я, хоть и знала, что меня могут услышать бродяги. — Джейми, стой!

Он остановился, но не оглянулся. Рюкзачок у него за плечами был туго набит. Интересно, что мой младший брат взял во внешний мир? Подушку? Фонарь? Я пришпорила Джаспера и быстро догнала беглеца.

Спрыгнула с коня и подошла ближе.

— Джейми, — позвала я тихо, — пожалуйста, возвращайся домой…

Он обернулся и посмотрел на меня: темные, похожие на синяки круги под запавшими голубыми глазами, кожа бледная, как рисовая бумага, — в полумраке леса малыш казался полупрозрачным.

— Больше не хочу быть обузой. — Слабый голос Джейми был едва слышен.

Я шагнула к нему.

— Ты не можешь взять и уехать! — сказала я неловко и неубедительно даже для себя самой. — Не можешь вот так просто сдаться!

— Ты не знаешь, каково это… Никогда не поймешь.

— Ты прав, наверно, мне не понять… — Я сглотнула, подавив слезы, так как понятия не имела, через что мой брат проходил каждый день. — Но подумай, как больно нам будет, если ты уедешь. Подумай о папе, о Мэри! Пожалуйста, останься… Ну, ради меня!

Я протянула ему руку.

Джейми соскользнул с лошади… и тут я боковым зрением заметила дымок — вдали, над деревьями. Я замерла и прижала пальцы к губам, чтобы братишка понял: надо вести себя тихо.

Глухой рокот мужских голосов. Странное жужжание. Заводящийся мотор. Джейми смотрел на меня во все глаза.

— Что это? — прошептал он.

Я покачала головой и взяла его за руку. Он не знал о бродягах: мы с Мэри старались уберечь брата от одного из главных ужасов мира. Мы побежали к гранитной скале на краю поляны и забрались под нее. Я взяла Беллу на руки и сжала ее пасть в ладонях, чтобы она не залаяла. Один звук — и нас поймают. Джаспер навострил уши, почуяв опасность. Они с Луной затрусили в лес и как раз вовремя скрылись из виду.

Всего в нескольких ярдах от нас на поляну вышло несколько человек. Все в потрепанной серой тюремной форме, на лбах грубые татуировки «MaxSec».[3] У некоторых были ружья, но у большинства — импровизированное оружие: крюки, цепи, садовые ножницы, дубинки, старые трубы, распиленные и заостренные на конце, и даже секаторы для подрезания живой изгороди с раскрытыми лезвиями. Двое несли на плечах толстую ветку, с которой тяжело свисал мокрый, красный от крови мешок.

Я попыталась прикрыть глаза Джейми, хоть и понимала, что он уже все видел. Ему пришлось столкнуться с худшим, что есть в человеке. «Не смотри туда, не смотри туда…» — отчаянно твердила я про себя. Если бродяги еще раз взглянут на скалу, они заметят тени под ней и придут за нами… Это будет конец.

Как ни крепко я держала Беллу, она вырвалась и помчалась к людям с яростным лаем. Я хотела ее окликнуть, но вовремя прикусила губу.

Те двое, что несли окровавленный мешок, остановились и положили его на землю. Один вышел вперед, целясь из пистолета в темную глубину леса.

— Кто там? — окликнул он.

Я теснее прижалась к скале и затаила дыхание.

— Перестань дергаться по пустякам, — сказал второй. — Это просто одичавшая собака! Грязная старая шавка!

Бродяга с пистолетом повернулся к Белле. У него не было глаза, пустую глазницу закрывала металлическая пластина.

— Давай остынь уже, — протянул второй. — Нечего тратить пулю на тощего пса. У нас другая еда припасена.

Первый со вздохом опустил оружие. Они подняли ветку с кровавым мешком на плечи и зашагали прочь.

Мы с Джейми выжидали под скалой, дрожа и крепко обнявшись. Почуяв наконец тошнотворно-сладкий запах жареного, я поняла, что пора бежать.

3

Когда мы вернулись в замок Балморал, солнце уже поднималось над тяжелой пеленой туч.

— Элиза! Джейми! — прозвенел в тишине голос Мэри.

— Не говори ей, — напомнила я братишке. — Ты обещал.

— Знаю. — У него дрожал голос.

— Джейми, мне надо кое-что тебе сказать. — Я потянула Луну за поводья, и лошади пошли бок о бок. — Пойми, раньше люди не ели друг друга. До Семнадцати дней не было бродяг. Поверь, мир еще изменится к лучшему.

Я представила Джейми одного в лесу.

— Ты же знаешь, на свете есть хорошие люди. Это наша земля. Если мы сдадимся и убежим, плохие победят.

Джейми кивнул, широко открыв глаза. Мэри подскакала к нам и резко натянула поводья, останавливая коня. Длинные светлые волосы упали на ее белое лицо с румянцем, вызванным скачкой на ветру.

— Где вы были?! — закричала сестра, переводя глаза то на меня, то на Джейми. — Я везде вас искала. Поезд уходит через час. Неужели вы забыли, что мы сегодня возвращаемся?

— Мэри, я…

— Джейми! Ты же знаешь, что выходить из комнаты нельзя, — сказала она, не обращая внимания на мой протест. — Ты должен беречься!

Мэри развернулась ко мне и прищурилась:

— Как ты могла это допустить?

— Знаю, виновата, — проговорила я, борясь с желанием рассказать ей обо всем случившемся. — Мы хотели порадоваться последнему дню…

— Нет, это моя вина, — перебил Джейми. — Я упросил Элизу разрешить мне покататься верхом.

— Пока я, как обычно, занималась уборкой и сборами. — Она вздохнула. — Надеюсь, вы не приближались к лесу?

— Конечно нет! Мы были в поле. — Я не любила врать Мэри, но иногда выбора не было.

Сестра посмотрела на меня, и складка на ее лбу исчезла.

— Знаете, каково мне все время заботиться о вас?

— Ты не наша мама! — сердито процедила я и тут же об этом пожалела.

— Кто-то же должен ее заменить, — тихо ответила Мэри.

Я захотела извиниться, но она уже уехала.

На пути к замку я увидела Джорджа, смотрителя парка. Он отпер металлическую дверь сарая и размотал толстую цепь. Внутри стояли резервуары с горючим. Их охраняли овчарки: без электричества невозможно обеспечить защиту надежнее.

Рядом с сараем стоял черный джип, на котором мы обычно ездили на станцию. Я смотрела, как Джордж с мрачным видом засовывает конец шланга в бак. Даже с того места, где я стояла, было слышно, как медленно капает бензин.

— Почти кончился.

Джордж обернулся, и я впервые заметила, как он постарел за это лето. Щеки ввалились, глаза будто потухли под тяжестью забот.

— Скоро уже починят, — сказал Джордж.

Но мы все знали, что это ложь.

— Можем поехать на лошадях, им не нужно горючее. — Я попыталась шутить, но он не засмеялся.

— На эту поездку хватит. Дороги слишком опасны, чтобы отправляться в открытой повозке и рисковать лошадьми — их могут украсть.

Я покосилась на пуленепробиваемый джип. Джордж снабдил окна дополнительными стеклами. Шины были защищены металлическими щитами, крышу и борта покрывали острые шипы. Еще он стер букву W — знак династии Виндзоров. Без нее, догадалась я, никто нас не узнает. С тех пор как умерла мама, отец не разрешал нам появляться на публике и даже запретил распространять портреты членов королевской семьи. Народ знал лишь наши имена.

— Бродяги? — спросила я.

— Они не выходят на дорогу.

— Тогда зачем все это?

— Для вашей безопасности. Не забивай свою хорошенькую головку дурными мыслями.

Старик отвернулся, чтобы залить в бак остатки бензина.

Я пропустила его совет мимо ушей, зная, что Джордж не хочет меня обидеть.

— Кто был на кухне вчера поздно вечером?

Смотритель удивленно взглянул на меня:

— А что?

— Кто-то из слуг назвал Джейми обузой. И он все слышал. Выясни, кто это был. Пожалуйста, — добавила я, стараясь говорить вежливо, как «настоящая принцесса». — Малыша это просто убило.

Дверь в мою комнату распахнулась со скрипом. Девочка, сидевшая за моим письменным столом, обернулась, изумленно вытаращив глаза.

— Элиза! — Полли соскочила со стула, пряча за спиной лист бумаги. — Я думала, ты катаешься верхом.

Голос ее дрожал от невыплаканных слез.

— Что стряслось? — Я подошла к ней.

Рука, в которой она держала бумагу, задрожала.

— Ничего. — Полли заставила себя улыбнуться. — Просто я писала тебе прощальную записку. Еще не закончила.

— Я буду так скучать по тебе, Полли…

Смаргивая накатившие слезы, я крепко обняла свою лучшую подругу.

Стали слышны приближающиеся шаги. Через некоторое время в комнату вошла Клара.

— Элиза, милая, пора ехать.

У нее была с собой корзинка еды и одеяло.

— Вот, приготовила тебе бутерброды в поездку.

Я потянулась и обняла маму Полли. Она стала мне второй матерью с тех пор, как наша мама умерла. В объятиях этой женщины, прижавшись щекой к грубому шерстяному свитеру, я чувствовала себя в безопасности.

— Элиза! Скорее! — донесся со двора голос Мэри.

Мы с Полли взглянули друг на друга. Я схватила вещи, понеслась по лестнице — и вдруг засмеялась.

Мэри стояла у двери джипа, нетерпеливо притопывая ногой. Интересно, почему наш конюший Оуэн сидит на переднем пассажирском сиденье рядом с Джорджем?

— Зачем он здесь? Мы же не берем лошадей, — шепнула я, проскальзывая вместе с Джейми на заднее сиденье.

— Я попросила Оуэна поехать, — пробормотала Мэри, и я еще больше удивилась, заметив, что она краснеет. — Поможет нам нести чемоданы.

Я едва не сказала, что обычно нам вполне хватало Джорджа. Но вместо этого откинулась назад и закрыла глаза, прислушиваясь к рокоту мотора, словно недовольного разбавленным бензином. Джордж ради экономии подливал в топливо кукурузное масло. Белла запрыгнула ко мне на колени. Я погладила мягкую темную шерсть.

— Стойте!

Раздался стук, и я открыла глаза. Полли бежала за машиной и махала мне. Я быстро опустила оконное стекло, и она бросила мне на колени белый конверт.

— Чуть не забыла тебе отдать, — выдохнула Полли.

Я прижала конверт к груди.

— Прочту в поезде! До свидания!

Повернувшись к заднему стеклу джипа, я махала в сторону уменьшающейся фигурки, пока та не исчезла в дымке.

4

После Семнадцати дней отец велел вывести из подземных тоннелей музейный экспонат — паровоз Викторианской эпохи. Однажды мы приезжали посмотреть на него. Я тогда была совсем крохой: помню, карабкалась за Мэри по красным бархатным сиденьям, потом пила чай в вагоне-ресторане — стены в нем были обшиты темными панелями. А теперь это не просто единственный в стране поезд на угольном топливе — это вообще единственный поезд на ходу. В нем было несколько пассажирских вагонов, но в основном на паровозе доставляли в Лондон тяжелые ящики с углем, металлоломом, битым стеклом, деревом — всем, что могло пойти в переплавку или хоть как-то пригодиться.

Красивые вагоны старого поезда скрывало ограждение из колючей проволоки. Наверху сидели мужчины в сетчатых масках. Они целились в толпу из ружей и держали наготове огромные трезубцы для вылавливания безбилетников. На платформе толкались люди: у некоторых были билеты, другие пытались обменять банки консервов, сушеное мясо — даже одежду и перчатки — на место в вагоне.

— Только по билетам! — кричал кондуктор. — Остальных вышвырнут сразу, как поймают!

Я крепко схватила Джейми за руку; Джордж и Оуэн потащили нас сквозь людское море к королевскому купе.

Когда поезд тронулся, мы сидели тихо-тихо. Джейми рисовал человечков на запотевшем стекле и стирал их рукавом. Белла свернулась калачиком на коврике у моих ног. Я смотрела на мелькающие за окном покинутые города. Закатное солнце бросало неверные отсветы на заброшенную детскую площадку. С ржавых качелей срезали цепи — видимо, переплавили на оружие, или бродяги связывали ими пленников. Я вздрогнула, вспомнив, как мы с Джейми едва не попали в беду.

Взошла луна. После Семнадцати дней даже она изменилась: сероватая, в пятнах, словно тоже покрытая налетом пепла. Джейми однажды спросил меня, не заболела ли луна, как и он сам.

В вагоне стемнело. Мэри потянулась к угольной лампе — жаропрочной стеклянной колбе с прессованной золой. Черный холмик медленно посинел, потом покраснел, окутавшись золотистым светом. Сестра достала из чемодана два бальных платья и набор для шитья. Джейми вытащил книжку кроссвордов, цветные карандаши и стал рисовать разноцветные поезда. Я смотрела на платья, струящиеся по коленям Мэри. Одно цвета вина, с вырезом, обшитым стеклярусом, другое — простое, персикового оттенка, с оборками на рукавах.

— Какое наденешь? — спросила я, вдруг осознав, что еще не думала о завтрашнем бале.

— Красное. Другое штопаю для тебя. Очень пойдет к твоим глазам.

— Спасибо, Мэри, — тихо сказала я.

— Это мамино. Тебе будет в нем хорошо.

Сестра старательно работала иглой. Когда-то давно у нас был целый штат швей, но после катастрофы Мэри многому научилась.

— Нашла их в хранилище. Помнишь, как мама разрешала нам там наряжаться? Это платье было на ней в тот вечер, когда она познакомилась с отцом.

В Букингемском дворце было столько платьев принцесс и королев прошлого. Великолепные белые свадебные наряды их высочеств Дианы и Кейт, подбитый мехом коронационный плащ ее величества Елизаветы. Однако история персикового платья вылетела из головы.

Я заставила себя улыбнуться, хотя душа болела. Мэри довелось узнать маму куда лучше, чем мне, а Джейми ее и вовсе не видел.

Он отвлекся от блокнота и беспокойно смотрел своими голубыми глазами то на Мэри, то на меня.

— Думаешь, папа нам обрадуется?

— Ну конечно! — сердито отрезала Мэри. — Что это вообще за вопрос?

Братишка пожал плечами:

— Ну, он же так и не приехал. С самого июня.

Мэри нежно отвела волосы с его лба.

— Этим летом у него было столько работы! Приходилось почти каждый день встречаться с премьер-министром, — объяснила она.

— А он хоть раз сказал — зачем? — спросила я.

Мэри покачала головой, но, казалось, она что-то недоговаривает.

— Наверняка чтобы обсудить ход восстановительных работ.

Пряди густых светлых волос Мэри выбились из пучка и упали на плечи. На ней была блузка кремового цвета. Мама всегда говорила, что у нашей сестры щеки как розы, но я не могла не заметить, как она побледнела в последнее время.

Повисла тишина. Мы ели бутерброды, которые приготовила Клара, и пили колодезную воду из кувшина. Колодец, как и горючее, охраняли днем и ночью. Чистая вода теперь гораздо ценнее, чем раньше, потому что ее очень трудно найти.

Я повернулась к окну. Мы проезжали окрестности заброшенного приморского города Кэллингтона. Здания лежали в руинах, будто груды игрушечных кубиков. В воде плавал всякий мусор, словно дохлые мухи. Поверх ободранного плаката кто-то вывел черной краской: «Новая стража встает».

Эта жуткая фраза заставила меня вздрогнуть, хотя я толком не понимала, что она означает.

— Мэри, что это?

Пока сестра оборачивалась, поезд миновал это странное место.

Под перестук колес Джейми заснул, устроившись между нами. Я накрыла его одеялом до подбородка.

— Он кажется таким беззащитным, когда спит.

Мэри кивнула и дотронулась до щеки брата.

— Ведь боль проходит только сейчас.

Я задержала дыхание, на мгновение заподозрив, что она догадывается о сегодняшнем происшествии. Очень хотелось все ей рассказать, но у Мэри и так хватало забот.

— Что-то тоже спать хочется.

Мэри развернула шерстяной плед и укрылась.

Выключив лампу, я опустила голову на подушку.

— Элиза, — прошептала сестра.

Я вздрогнула, уверенная, что она спросит меня о том, что случилось днем.

— Тебе не кажется, что красное платье слишком темное для моего цвета лица?

Уставившись в сумрак под потолком, я старалась не рассмеяться. Зачем мы даем бал, когда по стране бродят банды преступников? Даже розы больше не цветут. Но было понятно, что Бал роз — это последняя ниточка, связывающая нас с традициями, и за нее изо всех сил держится Парламент. Как нитка в иголке Мэри, отчаянно пытающейся заштопать прорехи на платье.

— Сестра, ты же знаешь, что будешь красивой даже в мешке из-под картошки!

Я уже хотела закрыть глаза, когда в небе вспыхнул сноп оранжевых искр. Я села, пытаясь понять, куда он попадет. Окно поезда обдало жаром, потом все исчезло, и небо снова стало черным. Огненный шар коснулся земли и погас.

Но я все вглядывалась в темные поля. Ждала, вдруг будет еще одна вспышка. Солнечные шары — куски солнца — падали на землю с самого Армагеддона. Никто толком не знал почему, но огненный дождь считался смертельно опасным.

Даже после семнадцати дней разрушений люди не утратили надежду. Запасные генераторы все еще давали электричество, которым отец распорядился снабжать больницы, пожарные станции и полицейские участки. Гул механизмов странным образом успокаивал — это был звук возрождения. Водные коммуникации уничтожены, солнце скрылось за пепельной завесой, но, пока работали генераторы, я надеялась на лучшее.

Только вот Англия оказалась изолирована от мира.

Отец послал «Королеву Марию», стальной корабль весом восемь тысяч тонн, чтобы узнать, что происходит в остальном мире. Земля замерла, словно измученный истерическим припадком ребенок, но океаны все еще бушевали. Судно отошло от берега всего на несколько миль — и океан поглотил его. Чтобы снарядить другой корабль, не хватало горючего, да и на радиосигналы никто не отвечал. Возможно, уцелели только мы…

Я прижала ладонь к стеклу, все еще теплому после вспышки. В вагоне вдруг стало невыносимо холодно. Закутавшись в пальто и сунув руки в карманы, я нащупала острый угол конверта. Забытое письмо Полли! Улыбаясь, я развернула его и начала читать.

Дорогая Элиза!

Мне так жаль, что приходится сообщать тебе это! Ты моя лучшая подруга, и, если с тобой что-то случится, я этого не переживу.

Помнишь моего дядю, который работал на металлическом заводе, пока еще было электричество? Вчера ночью он с женой и ребенком постучал к нам в дверь. Они сказали, что чудом спаслись во время рейда в округе ЛС12 в Манчестере. Его организовала группировка под названием «Новая стража». У нее есть оружие и боеприпасы, и эти люди стреляли во всех, кто оказывал сопротивление. Нашей родне удалось бежать по тоннелям метро в другой район. Им повезло.

Дядя сказал, что Новая стража уже захватила многие районы Лондона. Главный у них Корнелиус Холлистер. Он хочет уничтожить вашу семью и стать королем.

Пожалуйста, будь осторожна, Элиза. Твоя жизнь в опасности.

Полли

Письмо задрожало у меня в руках, когда я посмотрела на крепко спящих в тусклом свете угольной лампы брата и сестру.

И вдруг меня осенило: за все лето — никаких известий о внешнем мире. Обычно курьеры приносили нам новости из Лондона, когда доставляли письма от отца, но в этом году почту получала Клара. Я вспомнила, как зашла на кухню и увидела, что она прижимает ухо к радиоприемнику. Заметив меня, она сразу отключила его и сказала, что слышала только помехи.

Я снова легла, вглядываясь в ночь. Знал ли отец о плане Холлистера? Что он хотел скрыть от нас? Может быть, именно поэтому он остался в столице на все лето?

Сквозь туман забрезжил свет, и показался Лондон: изящные шпили Вестминстерского аббатства, поблескивающий клинок Стальной башни; сверхнадежная тюрьма возвышалась над всеми строениями; Око Лондона, колесо обозрения, застыло неподвижно, как и стрелки Биг-Бена. Когда семь лет назад на Лондон обрушились несчастья Семнадцати дней, часы остановились на четверти двенадцатого. С тех пор механизм не чинили. Мне это не казалось чем-то ненормальным, словно часы всегда были такими. Но как только поезд пересек черту города, я начала догадываться, что многого еще просто не понимаю.

5

Мы шли за гвардейцами по вокзалу Паддингтон в предрассветную темноту, отворачиваясь от дождевых струй, пробивавшихся сквозь трещины в потолке. Мимо заколоченных фанерой окошек кассы, мимо рабочих, разгружающих вагоны с углем и древесиной, мимо седой женщины в опустевшем дворике ресторана, которая продавала чай из алюминиевого котелка. Пыль осыпалась с потолка и, словно снег, оседала на наших головах.

Мы вышли наружу. Утренний воздух уже был вязким от серого пепла. Улицы казались странно опустевшими. Без искусственного освещения любую работу начинали, только когда полностью рассветало. Наш черный «Астон Мартин» был единственной машиной на улице, а вот лошадей хватало, и почти все тащили фургоны и грубо сколоченные телеги. Те немногие лондонцы, которые могли позволить себе купить пару лошадей, с помощью цепей впрягали их в ветхие кузова грузовиков. Животные выглядели ужасно: худые, с огромными грустными глазами. Я подумала о Джаспере — сытый, он скакал на воле по полям Шотландии — и почувствовала укол совести.

— Канализация разливается, — пожаловалась Мэри, садясь в машину.

Я смогла только кивнуть.

Мы поехали во дворец. Я сжимала в кармане письмо Полли. Залитые водой улицы — самая маленькая из наших проблем.

Когда машина въехала в ворота Букингемского дворца, нам отсалютовали гвардейцы — все еще в традиционных черных шапках и красных мундирах с блестящими медными пуговицами. Сам дворец в общем-то не изменился, только фасад из кирпича и песчаника потемнел от копоти, да большую часть окон забили досками ради сохранения тепла. Мы жили в небольших апартаментах, изолированных от других помещений дворца опять же из экономии. В баках осталось так мало горючего, что топили только в самые сильные холода.

В большом зале Восточного крыла стоял отец. Он ждал нас. По бокам от него — два гвардейца с саблями. Как ни взволновала меня встреча, при виде охраны я остановилась. Раньше ее здесь не было.

— Мэри, Элиза, Джейми! — пророкотал отец, протягивая к нам руки.

Я подбежала к нему, зарылась лицом в мягкий свитер, вдыхая знакомый островатый запах. Я хотела бы замереть в его объятиях на целую вечность, но вместо этого отстранилась и нащупала в кармане письмо.

— Папа, — сказала я тихо, — мне надо поговорить с тобой. Наедине.

— Наедине?

— Да, — прошептала я ему в ухо. — Полли говорит…

— Элиза, — оборвал меня отец напряженным тоном, — сейчас не время.

А потом обернулся к Мэри и Джейми с наигранно счастливым видом.

— Расскажите все о том, как провели лето! Плавали? Катались верхом? Голубики много?

Он на мгновение поднял Джейми в воздух, как самолет, и смех прокатился по залу. Впервые с нашего отъезда в Балморал три месяца назад я услышала, как мой младший брат смеется.

Но скоро хохот перешел в громкий отрывистый кашель. Отец держал Джейми, как пушинку.

— Я в порядке, папа, — с трудом выговорил малыш, стараясь подавить приступ кашля.

— Давай-ка дадим тебе лекарство.

Отец понес Джейми по коридору к дворцовому врачу, даже не оглянувшись на нас с Мэри. Слабый кашель брата эхом разносился по коридору. Я потянула Мэри за руку, заставила себя улыбнуться и засунула письмо поглубже в карман.

— Пойдем в бальный зал, — сказала я, — поможем украсить его, примерим платья. Можешь причесать и накрасить меня, как захочешь.

Я ненавидела наряжаться, и Мэри об этом знала. Она улыбнулась сквозь слезы и вместо ответа сжала мою руку.

— Пойдем развлекаться!

Скинув обувь, мы смеясь побежали по дворцовым коридорам, скользя по холодному мраморному полу.

Бальный зал всегда был моим любимым местом во дворце. Особенно мне нравился потолок, расписанный ангелами, пушистыми облаками и блестящими серебристыми звездочками. В детстве, по ночам, я иногда приносила сюда одеяло, подушку и лежала на полу, глядя вверх. Обожала представлять, что плыву в облаках, перелетая от звезды к звезде. А когда умерла мама, фантазировала, будто это небеса и я могу туда сходить к ней в гости.

Балы всегда были коньком Мэри, но я питала тайную слабость к Балу роз. До Семнадцати дней сюда в больших деревянных ящиках привозили сотни красных и белых роз, их запах наполнял дворец и выплескивался на соседние улицы. Теперь нам приходилось довольствоваться хрупкими засушенными бутонами. Цвета запекшейся крови, а не алые, как живые лепестки, они не пахли. Отец и Мэри настояли на сохранении традиции, но от уродства этих роз мне хотелось плакать. Лучше бы вообще не было цветов, чем эти, мертвые и жутковатые!

Мы с Мэри вошли в бальный зал, и я с облегчением отметила, что розы еще не принесли из подвалов.

К нам подошли две горничные в черно-белой форме, Маргарет и Люсиль.

— Принцесса Мэри, принцесса Элиза, добро пожаловать домой!

И они обняли нас обеих.

— Как красиво! — Босиком Мэри закружилась по площадке для танцев, раскинув руки, словно крылья. — Мы хотим помочь. Что нужно делать?

Маргарет достала из кармана передника длинный перечень дел, написанный от руки. Раньше нам не позволили бы даже увидеть, как идет подготовка к балу, не говоря уже о помощи.

— Ну, для начала, — кивнула Мэри, — почистим серебро и сложим салфетки.

Я посмотрела вверх. Дворецкий Руперт, стоя на высокой лестнице, по одной зажигал свечи на огромной хрустальной люстре, которая висела под потолком в середине зала. Во время катастрофы она упала на пол; многие кристаллы пострадали, но, когда горели все свечи, это было почти незаметно.

Я стала полировать столовое серебро. На матовом оконном стекле плясал дождь.

— Принцессы! Чем обязан удовольствию видеть вас? — поддразнил нас отец, когда мы с Мэри час спустя пришли в столовую.

Он стоял во главе массивного двенадцатифутового обеденного стола, подняв бокал с красным вином.

— Я так рад, что вы смогли принять участие в праздничном обеде!

— А что мы отмечаем? — выпалила я, и сердце забилось быстрее. — Корнелиуса Холлистера поймали?

Отец оторопел и застыл с бокалом в руке.

— Воссоединение семьи.

Я кивнула и, сунув руку в карман, сжала письмо. Папа осушил бокал одним долгим глотком.

— Элиза, радость моя, ты задумалась?

Я покосилась на Мэри и Джейми, потом на стол; еду подали в моем любимом расписанном вручную фарфоровом сервизе — каждый предмет уникален, и на всех нарисована красно-желто-золотая птица. На блюде посередине — ржаной хлеб, нарезанный ломтиками сыр и немного масла, по краям стола — четыре миски бульона с овощами. Все выглядело очень аппетитно, но я знала, что не смогу проглотить ни кусочка, пока не покажу письмо королю.

— Нет.

Мой голос дрогнул. Я редко говорила так с отцом и еще реже отказывалась его слушаться, потому что он был король Англии.

— Папа, это важно.

Он сердито заворчал, швырнул салфетку на стол, отодвинул стул и приблизился ко мне. Мы подошли к двери в коридор, чтобы разговор не услышали в столовой.

— Что все это значит? — резко спросил папа и рукавом вытер со лба капельки пота.

Я протянула письмо и стала смотреть, как он читает. Лицо монарха исказила ярость.

— Это правда? — спросила я в нетерпении.

Отец сложил письмо.

— У Полли всегда было бурное воображение. Помнишь, как она заставляла вас часами торчать в лесу, поджидая гоблинов и цветочных фей? Пойдем, а то суп остынет.

— Ты не ответил. — Я схватила папу за рукав. — В письме Полли есть хотя бы доля правды?

— Элиза, — начал он тихо и отчетливо, глянув через мое плечо на Джейми и Мэри в другом конце комнаты, откуда они не могли нас слышать. — Давай не будем сейчас об этом говорить. Лучше порадуемся, что мы снова вместе.

— Папа! Пожалуйста! Я хочу знать.

— Несколько раз Корнелиуса Холлистера, и правда, видели. Но бояться нечего. — Он положил руку мне на плечо, чтобы успокоить. — У нас отличная система защиты. Холлистер не сможет добраться до нашей семьи.

— Но…

— Довольно!

В то же мгновение я отшатнулась, и монарх сердито прошагал мимо. Мэри и Джейми смотрели на нас.

— А теперь садись за стол, — приказал отец, отодвинув мой стул.

Я уставилась в пол. Подбородок у меня дрожал от стыда и гнева.

Через пару мгновений я подняла глаза.

— Я не хочу есть.

Развернувшись, я побежала по коридору; глаза были полны слез.

Гордость не позволяла мне вернуться. В спальне я задернула занавески, свернулась калачиком на кровати — и только тогда разрешила себе расплакаться. Я горевала о том, что лето прошло без отца, об ужасной записке, которую Джейми оставил в дневнике, о родных Полли и собственной семье, обо всех постигших нас бедствиях. И в какой-то момент заснула от усталости.

Разбудил меня стук в дверь.

— Элиза!

Мэри вошла и присела на край кровати.

— Я принесла это.

Она поставила мне на колени тарелку с едой.

— Бал через час. Тебе надо поесть и одеться.

Сестра уже подготовилась: темно-красное платье, украшенное старинным кружевом; волосы уложены в высокую прическу; поверх — бриллиантовая тиара. Она и в самом деле выглядела как принцесса.

— Как Джейми?

— Он не сможет пойти на бал, — покачала головой Мэри. — Опять началась лихорадка, и кашель усилился.

Как жаль! Самый младший снова пропустит какую-то часть жизни: он один у себя в комнате, а внизу — праздник.

— Знаю, ты сердишься на папу. Но пожалуйста, постарайся, чтобы бал прошел хорошо. Твое платье на вешалке в гардеробе.

Мэри развернулась, собираясь уходить.

— Подожди…

Она остановилась в дверях.

— Пожалуйста, помоги мне собраться.

6

Оркестр играл вальс. Гости вереницей шли по западной галерее. Когда-то бальный зал дворца был самым большим в Лондоне, и даже сейчас, входя в эту огромную комнату, я чувствовала, будто уменьшаюсь, как Алиса в Стране чудес.

Мы с Мэри спустились по главной лестнице, чтобы лично поприветствовать приглашенных. По традиции, мы стояли в холле под золоченым потолком, улыбаясь каждому и приседая в реверансе.

Бал роз, по обычаю, дошедшему до нас со времен королевы Елизаветы Первой, начинался с шотландского рила. Считалось, что кавалер должен пригласить даму, которую тайно любит, и тем самым признаться ей в своих чувствах.

Я с радостью опустилась на задрапированный белым дамастом диван рядом с престарелой леди Элеонор Блум (она опиралась трясущимся подбородком на палку) и смотрела, как красивый юноша приглашает Мэри на танец. Сестра уверенно вложила свою руку в раскрытую ладонь незнакомца, и они двинулись в танце к центру зала.

Коснувшись тонкой вышивки у выреза моего персикового платья, я представила тот вечер, когда познакомились мои родители. Как преданно они любили друг друга! Я смотрела на юношей и мужчин вокруг и не могла представить, что полюблю кого-то из них.

— Отчего такая прелестная девушка скучает на балу в одиночестве?

Передо мной стоял отец, чисто выбритый, с зачесанными назад темными волосами.

— Можно вас пригласить, дражайшая Элиза?

— Я все еще сержусь, — сказала я, подняв на него глаза.

— Прости. Надо было раньше тебе объяснить, что происходит на самом деле. Но я сказал правду: никогда и никому больше не позволю причинить боль нашей семье. — Он смотрел мне в глаза, протягивая руки. — Так можно с тобой потанцевать?

— Папа, — вздохнула я, — ты же знаешь, как плохо я танцую рил. Ноги путаю…

— Как король Англии я повелеваю тебе встать мне на ноги.

Он подмигнул.

Я застонала, но поднялась, взяла отца за руку, а потом поставила ноги на его сияющие черные ботинки.

— Ты тяжелее, чем кажешься.

— Это была твоя идея.

Положив голову на отцовскую грудь, я прикрыла глаза, а он пытался двигать ногами так, чтобы я не упала. Наконец я засмеялась, сошла на паркет и стала повторять за ним элементы танца.

Отец кружил меня туда-сюда, и комната поплыла перед глазами. Другие танцоры проносились мимо нас; дамы в бальных платьях всевозможных цветов — красных, зеленых, золотых — походили на стаю заморских птиц. Я вспомнила праздники, которые мы устраивали во дворце до смерти мамы. Мы с Мэри прятались за кадками с растениями, ели десерты и шепотом спорили, у кого платье красивее. «Если бы мы тогда увидели этот вечер, — подумала я, восхищенно глядя, как платье из жатого бархата оттеняет щеки и губы сестры, — Мэри бы выиграла».

Вдруг на пол упал осколок оконного стекла! Потом другой! А потом еще и еще — целая симфония разлетающихся кусочков. Музыка умолкла, танцоры замерли. Отец сжал мою руку. В зале повисла напряженная тишина. Мы смотрели на разбитые окна наверху. В первые мгновения казалось, что это фантастическая задумка устроителей праздника… Осколки сверкали на лету, словно бриллианты.

А потом началась паника. Все кричали. Весь пол был покрыт осколками; у некоторых людей текла кровь. Я повредила руку, но не обращала на это внимания.

— Мэри! — закричала я, проталкиваясь сквозь толпу.

В зал ворвались гвардейцы верхом на лошадях. Я вздохнула с облегчением. Но когда они стали переворачивать столы и стулья и поджигать портьеры, я вдруг поняла, что это самозванцы, а не те, кто всю мою жизнь меня защищал.

— Мэри! — снова завопила я, но в зале было слишком шумно…

Отец оттолкнул меня к стене.

— Стой здесь, — сказал он твердо.

Всадники приблизились к нему, разбросав всех на своем пути. Пожилая дама — рана на виске, платье в пятнах крови — стонала на полу. Я с ужасом смотрела, как отец преградил дорогу всадникам, вырывая поводья у того, чья лошадь едва не затоптала пожилую женщину.

— Зачем вы это делаете? — закричала я.

Гвардеец внезапно развернул коня и прижал меня к стене.

— Что ты сказала?

Я посмотрела в холодные голубые глаза — и сразу узнала его. Светлые волосы, блестящие белые зубы — мой ночной кошмар. Убийца матери. Корнелиус Холлистер.

Он следил за нами и выжидал… Гнев поборол страх, и я решила — пусть он убьет меня, но сначала ответит.

— Зачем вы творите с нами такое? — повторила я громче и спокойнее.

Мятежник оглянулся на свою армию, будто в поисках ответа.

— Потому что ваша эпоха должна закончиться. Потому что Англия голодает, а вы устраиваете бал.

Он спрыгнул с коня и подошел ближе. Мне понадобилось усилие воли, чтобы не сделать шаг назад. Холлистер вытащил пистолет и приставил к моей груди.

Я не могла отвести взгляд, ощущая сквозь шелк холод металла. Одно движение его пальца — и я мертва.

— Простите, принцесса Элиза.

В голосе Корнелиуса не было и тени сожаления.

Он взвел курок. Я закрыла глаза и напряглась, сжав кулаки в ожидании выстрела.

— Опусти пистолет, немедленно.

Отец! Он стоял совершенно неподвижно, целясь в Холлистера из тонкого, как карандаш, золотого револьвера. А потом просто нажал на курок.

Словно в замедленной съемке, пуля ударила в жилет преступника, звякнула и упала на пол. Я озадаченно смотрела на бесполезный кусочек свинца, валяющийся под ногами, как потерянная монетка. Холлистер не пострадал. Отец, воспользовавшись его секундным замешательством, подбежал ко мне. На один последний миг я очутилась в безопасности в его объятиях. Прищурившись, убийца мамы зло посмотрел на нас холодными голубыми глазами.

— Нет! — закричала я, когда он нажал на курок.

Пуля вошла отцу в спину и вышла из груди. Король осел на пол.

— Папа!

Я беспомощно прижимала руки к кровавому цветку, что распускался на его белой рубашке.

— Я… прости… — дрожащим голосом выговорил король.

Он попытался протянуть ко мне руку, но бессильно уронил ее — и затих. Тогда я поняла, что мой отец умер.

Все вокруг — беготня, шум, бойня — словно осталось где-то далеко… Я оглядывалась вокруг в немом изумлении. Чьи-то руки сжимали мои плечи, поднимали меня, тащили прочь… Я пыталась освободиться…

— Элиза! Пошли!

Голос Мэри вернул меня к реальности. Она ловко пробиралась сквозь толпу, подталкивая меня к дверце для слуг, спрятанной под черной лестницей.

Мы очень спешили, вокруг свистели пули, но я решилась в последний раз посмотреть назад. Отец лежал неподвижно. Кровь, алая, как розы, растекалась по полу.

7

Мэри возилась с задвижкой. У нее дрожали руки. Я заткнула уши, чтобы не слышать крики, пальбу, топот копыт. Наконец сестра распахнула дверь и бросилась вперед, увлекая меня за собой.

Я побежала вслед за ней по узкой лестнице для слуг, подобрав платье, чтобы не упасть. Мэри двигалась целеустремленно, ее быстрые уверенные шаги выдали то, что я отказывалась осознать: теперь она — королева Англии.

Лестница поднималась к длинному коридору, отделанному панелями темного дерева и устланному персидскими коврами. Ряд свечей под стеклянными колпаками освещал нам путь. Где-то в лабиринте залов я, кажется, услышала приближение армии Холлистера.

Впереди показалась дверь, на которой разноцветными кубиками, нанизанными на нить, было выложено: «Комната Джейми». Я порвала шнурок, и кубики посыпались на пол. Когда Джейми было четыре, мы вместе смастерили эту вывеску. Сидели вдвоем у камина, пили горячий шоколад с медом и нанизывали кубики. Это происходило уже после Семнадцати дней, но воспоминание было словно из другого времени — такого далекого, что его будто бы и не было.

Мэри проскочила вперед и отворила дверь. В комнате царили тишина и полутьма, бледно-голубые занавески развевались на ветру. Мы бросились к кровати брата. Покрывала откинуты… Пусто! Остался лишь его любимый медвежонок Паддингтон.

— Они забрали его, — запаниковала Мэри.

Я смотрела на пустую кровать, не веря своим глазам. Сестра потянулась к одноглазому медвежонку.

Если бы я могла заплакать, мне, наверное, стало бы легче.

— Что стряслось?

Голос брата, должно быть, почудился сквозь волны горя… Я подняла голову. В полумраке передо мной стоял Джейми: бело-голубая полосатая пижама, волосы взлохмачены со сна…

— Джейми? — Мой голос срывался. — Ты?

— А кто еще это может быть?

— Джейми! — воскликнула Мэри, по ее щекам текли слезы. — Где ты был? Мы подумали…

Она говорила так сердито, что младший испуганно попятился.

— Заснул на подоконнике…

— Ох, дорогой, случилось нечто ужасное!

Мэри протянула руки, Джейми подбежал и обнял нас обеих. От него пахло детским шампунем и сиропом от кашля.

Из коридора доносились тяжелые шаги.

— Что происходит?

Малыш испуганно глядел то на Мэри, то на меня.

— Тсс… — Мэри приложила палец к губам.

В полоске света под дверью спальни метались тени.

— Они там, снаружи, — прошептала я, вытащила стул Джейми из-за письменного стола и подперла им дверную ручку.

Это, конечно, их не остановит, но, может, хотя бы задержит?

— Мэри…

Джейми смотрел на сестру. В его глазах застыл ужас.

— Мы потом все объясним, — ответила я, удивляясь спокойствию собственного голоса. — Сейчас надо попробовать выбраться.

Я быстро представила себе комнату, погруженную в темноту, будто окинув ее взглядом. Пламя, бушевавшее за окном, тянулось к нам, словно цепкие руки. Попыталась разглядеть двор. Там королевские гвардейцы бились с захватчиками. В воздухе свистели пули и копья. Мостовая была усеяна телами солдат.

И вдруг в дверь ударили топором. Стул, которым я ее подперла, разлетелся в щепки.

Мэри пронзительно закричала и прижала к себе Джейми. Следующий удар пробил древесину, и в полутьме блеснули стальные лезвия.

— Бункер, — прошептала я.

И почему я раньше об этом не подумала?

— Он ведет в подземные тоннели. — Глаза Джейми загорелись. — Мы можем убежать!

Этими древними ходами не пользовались со времен Второй мировой.

Мэри схватила покрывало и несколько свитеров младшего брата. Мы нырнули в платяной шкаф и стали ощупывать заднюю стенку, отыскивая потайную защелку.

— Нашел! — взволнованно воскликнул Джейми.

Даже страх не помешал мне испытать прилив гордости.

Дверь открылась. За ней оказался небольшой лифт, который должен был опустить нас в безопасный тоннель. Втроем мы едва уместились на площадке, присев на корточки и подтянув колени к груди. Я взялась за рычаг.

— Мое лекарство, — вдруг вспомнил Джейми.

Я замерла. Без своей микстуры малыш долго не протянет. Мэри открыла дверцу и скользнула в комнату. Я наблюдала за ней в щелку.

— Их там еще нет, — сказала я.

Сердце тревожно билось.

Джейми рванулся за сестрой, прежде чем я успела его остановить.

— Я заберу. Я знаю, где оно.

— Скорее… пожалуйста, скорее, — шептала я.

Как только Джейми шагнул в темную спальню, раздался страшный грохот: солдаты сломали дверь. Поспешно выбравшись из лифта, я приникла к едва приоткрытым дверям шкафа.

Мэри держала Джейми за руку, стараясь заслонить его собой. Массивная дубовая дверь рухнула, сбив лампы на пол. Четверо лжегвардейцев ворвались и схватили их обоих.

Сестра отбивалась изо всех сил, пока один из мятежников не толкнул Джейми на пол и не приставил к его горлу саблю. Мэри перестала сопротивляться. Она рискнула бросить через плечо последний многозначительный взгляд, словно желая, чтобы я что-то поняла, и снова повернулась к захватчикам.

Знаю, Мэри призывала меня бежать. Я посмотрела на площадку лифта. Если останусь, меня тоже схватят. Но как я могла уйти?

— Где еще одна? — заорал, кажется, предводитель.

Мэри стояла молча, закусив губу.

— Отвечай!

Сестра не произнесла ни слова. Мятежник ударил ее по лицу кулаком. Кровь брызнула у нее изо рта.

— Обыскать комнату, — приказал капитан стоявшему в дверях.

Тот начал ворошить вещи Джейми, перевернул одеяла и заглянул под кровать.

— Начни со шкафа, — велел старший.

Я отступила сквозь ряды висящей одежды и скорчилась в углу. Вернуться в лифт не было времени. Очень осторожно я пыталась нашарить что-нибудь, что могло бы послужить оружием. Нашла только туфлю.

Парень распахнул дверь, со звоном раздвинул металлические вешалки с одеждой. И тут он увидел меня!

И замер с пистолетом в руке. Мы смотрели друг на друга. Грязные светлые волосы упали ему на лоб спутанными локонами, зеленые глаза блестели. Я затаила дыхание.

Он опустил пистолет и шагнул назад, исчезнув за одеждой.

— Пусто, — донесся из комнаты его голос.

Парень закрыл шкаф, оставив меня в темноте.

— Проверьте черную лестницу.

Солдаты разбежались из комнаты, тяжело затопав по коридору.

Я сидела неподвижно. Он вообще видел меня или нет?

Выбравшись из шкафа, я растерялась. Спальня Джейми быстро наполнялась черным дымом. Занавески вспыхнули. Языки пламени рванулись внутрь, поджигая комнату сразу в нескольких местах.

— Мэри! Джейми! — кричала я, пробираясь сквозь клубы дыма.

Все еще держа в руках свитер брата, я прикрыла им рот, чтобы защитить легкие. Буквально за несколько секунд огонь охватил кровать, ковер, плюшевые подушки на полу. Пламя подбиралось к моим волосам. Я смахнула искры свитером, но кончики волос уже были опалены.

— Мэри! Джейми! — снова позвала я, но в ответ услышала лишь треск пламени.

Они исчезли. Что мне оставалось? Разве что уйти.

Я бросилась к шкафу. Там воздух был чище. Сделав судорожный вдох, я забралась в лифт и опустила рычаг.

Доехав донизу, неловко выбралась и помчалась по тоннелю, шлепая по лужам. В кромешной темноте несколько раз пришлось резко затормозить, чтобы не врезаться в стену. Я попадала лицом в паутину, рвала ее; вокруг носились летучие мыши. Почувствовав запах дыма, я испугалась. Тоннелем не пользовались больше ста лет.

И тут вдалеке мелькнул тоненький лучик света. Он рос и рос, пока я не поняла, что это небольшой металлический прямоугольник. Убежище.

Подбежав ближе, я схватилась за задвижку. Но механизм заржавел — дверь никто не трогал в течение десятилетий. Я отошла назад, собралась с силами и всем телом навалилась на засов. Он наконец поддался, и я выбралась наружу, в ночь.

Хотелось глотнуть свежего воздуха, но его не было: все заволокло дымом. По каменному фасаду дворца ползло пламя. Всюду кишели солдаты Холлистера. Они рушили все, что попадалось на пути, стреляли в тех, кто пытался убежать.

Я оглядела сад, соображая, куда бежать, и заметила клумбы, на которых мы с мамой когда-то посадили розы. Теперь их не было. Прогремел взрыв. Из окон дворца вылетели все стекла. Я пригнулась и закрыла голову руками, чтобы защититься от града острых как бритва осколков. А потом… споткнулась обо что-то и упала. На дорожке лежало что-то маленькое и мохнатое.

— Белла! — закричала я, касаясь собачьей груди.

Бедняжка дышала медленно и неглубоко — ей перерезали горло.

Белла посмотрела на меня и попыталась ткнуться носом в мою руку. Я глядела в ее широко открытые темные глаза.

— Прости, — беспомощно проговорила я, опустила голову на мокрую землю и обняла своего друга.

По камням растекалась лужица крови.

— Прости, что не смогла тебя защитить…

Слушая последние тяжкие вдохи Беллы, я смотрела на мутные звезды и пятно луны.

Тяжелые шаги… Грубые голоса… Солдаты обыскивали сад.

«Пусть поймают меня, — думала я, — пусть убьют».

Мама умерла. Папу убили. Брат и сестра все равно что умерли. У меня отняли даже собаку. Горе опустилось на сердце свинцовым одеялом. Я устроилась рядом с Беллой, закрыла глаза и стала ждать, когда они найдут меня и прикончат.

Но вместо холодного дула пистолета или острого лезвия сабли я вдруг почувствовала что-то мягкое, будто прикосновение крыла. Поднесла руку к лицу, подумав, что уже умерла и снова рядом с мамой. Послышался тихий свист, и я открыла глаза. На обугленном остове розового куста сидела птичка.

— Блю? — прошептала я, не совсем понимая, что это реальность.

Он засвистел в ответ и улетел в затянутое дымом ночное небо.

Блю — птенец сойки,[4] вопреки всему переживший Семнадцать дней. Мы с Мэри услышали писк малыша и нашли его среди мертвых тел других птенцов, которых прикрывала крыльями погибшая птица-мать. Я подобрала Блю и согрела в ладонях. Он так испугался… Сердечко в крошечном теле бешено колотилось.

Я сделала гнездо из соломы, накопала червей, раздавила их и каждые несколько часов кормила ими птенца. Он жил в коробке, пока не окреп. А однажды расправил крылья и вспорхнул с моей ладони. Малыш казался таким счастливым! Словно удивлялся тому, что у него есть крылья и он умеет летать.

Воспоминание о том, как он был рад своему первому полету, заставило меня подняться на ноги. Я с трудом забралась в дупло одного из уцелевших деревьев.

Группа солдат пробежала по саду там, где только что была я. Они растоптали маленькое тельце Беллы. Мятежники несли факелы, сапоги со шпорами сверкали в свете пламени. У входа во дворец один из захватчиков расстрелял женщину, спасавшуюся бегством, и она с прерывистым стоном упала на землю. Маргарет, одна из горничных. Я беззвучно вскрикнула, сжав кулаки так крепко, что ногти до крови впились в ладони.

Хотела закрыть глаза, но не позволила себе даже отвести взгляд. Солдаты грабили дворец, забирали оружие и все, что могли унести. Нашли даже последние баки с горючим. Всех гостей и слуг, кто не погиб, связанных, с тряпками на глазах, погрузили в фургоны. Испуганные крики пленников звенели в ночном воздухе. Не обращая на них внимания, солдаты заправляли баки грузовиков трофейным горючим. В отблесках огня сверкали намалеванные на бортах машин слова: «Новый властитель грядет».

Грузовики выехали из ворот, солдаты на лошадях поскакали следом. И тут я увидела его — золотые волосы сияют, рука вскинута в победном жесте. Он покидал обугленные остатки моего дома.

Я осталась в живых. Меня пощадили. На то могла быть лишь одна причина.

Я должна убить Корнелиуса Холлистера.

8

Мои легкие горели. Я шла по заброшенному шоссе.

Солдаты пропали из виду уже несколько часов назад, но я упорно продолжала двигаться вперед, хотя почти падала от усталости. Я шла за грузовиками от самых ворот дворца, гналась за ними по улицам, отставая все больше. Габаритные огни постепенно тускнели вдали. Ноги нещадно болели, шелковые бальные туфли превратились в лохмотья. Но останавливаться было нельзя. Я брела по дороге туда, где последний раз видела машины. То и дело улавливала запах горючего и поэтому знала, что не сбилась с пути. Ни у кого, кроме королевской семьи, — а теперь, правда, и Корнелиуса Холлистера — машин не было.

Я не имела представления, много ли прошла. Темза служила мне ориентиром. От реки несло отбросами, но ее тень, что неизменно была по левую руку, странным образом успокаивала. По ее расположению я знала, что направляюсь на юго-запад.

Наконец я оглянулась. На окраине города — ни души, и ни единого огонька на дороге. Стайка крыс перебежала улицу и исчезла в сточной канаве. Я вздрогнула. Персиковое платье не защищало от сильного ветра с реки. Я замерзала. Свитер Джейми потерялся по дороге. Джейми. Я вспомнила выражение лица братишки, когда его уводили, и у меня подогнулись колени. Мотая головой, я старалась отогнать воспоминание. Думать о прошедшей ночи пока нельзя, не стоит зацикливаться на том, что отец погиб, а брат и сестра в плену. Сейчас я не могла позволить себе скорбеть. Мне нельзя останавливаться.

На дороге позади меня зашуршали шины. Долю секунды я надеялась, что это королевская гвардия спешит на помощь, хотя прекрасно знала: это не так. Я убежала с дороги и спряталась в дверном проеме заброшенного дома, надеясь остаться незамеченной.

Мимо проехал грузовик. В ту сторону, куда я шла. На машине черными буквами была выведена уже знакомая мне надпись: «Новая стража встает».

Я побежала за ним, но почти сразу замедлила шаг. Один из этих грузовиков приведет меня в лагерь Корнелиуса Холлистера. Но мне их не догнать — нипочем не догнать!

В следующий раз я буду готова.

Стая голубей пронеслась над Темзой, потом налетел такой сильный порыв ветра, что пришлось ухватиться за стальную опору моста, прикрывая глаза от пепла, и вдруг все стихло — так же неожиданно, как и началось.

Ветер принес тошнотворную гнилостную вонь отбросов. Я поборола желание зажать нос и направилась к берегу. По реке ходят баржи с отходами, а в мусорной куче можно найти какую-нибудь одежку — не могла же я появиться в лагере Новой стражи в бальном платье. Дрожа, я шла по берегу. Впереди показалась красно-черная баржа. Она села на мель возле шлюзов, а в шторм ее выбросило на берег. Кучи мусора возвышались зловонными холмами, черные пластиковые мешки были порваны. В неверном свете я заметила людей, которые ходили вокруг куч, роясь в мусоре. Собиратели. Бездомные, что стараются выжить, растаскивая жалкие остатки былой роскоши. С каждым годом мусора остается все меньше. Что же будет, когда подбирать станет уже нечего?

Раньше я никогда не видела собирателей — они выходили «на промысел» только ночью.

Скорчившись, я ждала. Наблюдала за ними, невольно дрожа в мокром тонком платье. От холода онемели пальцы. Нет сил терпеть. Оставалось только присоединиться к собирателям. Не выпуская из виду шлюзы — оттуда в случае чего можно убежать к дороге, я осторожно приближалась к барже.

С реки поднимался туман. Собиратели копались в отбросах. Эти исхудавшие люди все-таки выглядели опасными, словно кто-то нарисовал их с острыми как бритва углами. У некоторых были обрезки труб; плечи напряжены из-за постоянной готовности нанести удар. Вокруг валялся мусор. Порыв ветра перевернул сломанное садовое кресло из пластика и сбросил в реку.

— Кто-то идет! — вскрикнула девушка, и все резко обернулись, впиваясь в меня потемневшими глазами.

Женщина постарше с усталым взглядом угрожающе подняла кусок трубы. Я заметила на ней туфли с вырезанными носами — видимо, она решила, что лучше обувь не по размеру, чем вообще никакой.

— Мне не нужны проблемы! — как можно громче сказала я, показывая ладони.

Девушка с почти белыми волосами пошарила за спиной, достала заостренный металлический прут и нацелила его мне прямо в грудь, как копье.

— Пожалуйста, я просто ищу какую-нибудь одежду, — отступила я назад. — Что-то теплое.

Она повернулась к седому мужчине, словно ища одобрения. Тот медленно кивнул. Девушка опустила свое «копье».

— Пять минут, — отрезал вожак. — Это наша территория, и нам тут не нужны посторонние.

Собиратели, все как один, развернулись и отошли.

Не в силах унять дрожь, я попробовала порыться в мокрых, рваных, покрытых сажей целлофановых пакетах. Даже на холоде воняло омерзительно. Вытащила битую бутылку, коробки из-под напитков, пластиковые контейнеры, сломанный потрескавшийся лэптоп, из серебристого корпуса которого, словно кровь, сочилась коричневая кислота, вытекавшая из батарейки. Все было мокрое, заплесневевшее, разлагающееся. Я в отчаянии смотрела на горы отбросов.

Чтобы стало хоть немного теплее, я обхватила себя замерзшими руками. Кисти так застыли, что не было сил перебирать вещи.

— Ты дрожишь. У тебя губы синие, — послышался чей-то голос.

Я подняла глаза и увидела ту самую светловолосую девушку с «копьем», которая что-то принесла.

— Вот, возьми.

Она уронила к моим ногам узел с одеждой.

Я хотела поблагодарить, но застывшие губы не слушались. Торопливо порылась в свертке и натянула на себя шерстяной свитер и мужские брюки, такие длинные, что штанины волочились по земле.

— Спасибо, — с трудом выговорила я. — И пожалуйста, кое-что еще. Здесь проезжают грузовики с граффити, ты их видела? Знаешь, куда направляются?

Она кивнула, задумчиво глядя на меня.

— Они проходят каждые несколько часов по дороге за той стеной. Когда услышишь мотор, прячься. Увидят — заберут. И никогда уже не вернешься.

Девушка собралась уходить.

— Погоди! Подожди, пожалуйста!

Я потянулась к вырезу платья и нащупала медальон. Забыла снять. Портрет матери и надпись — мое имя — выдали бы меня с головой. Еще одно вынужденное и неожиданное прощание.

— Пожалуйста, береги его.

Золото поблескивало в тусклом свете.

Она потрясенно смотрела, словно никогда в жизни не видела такой красоты, потом кивнула:

— Удачи.

И побежала по мусорным холмам к остальным собирателям.

Подняв руку в знак прощания, я вдруг услышала рев мотора. Взобралась по стене и сжалась в комок, чтобы стать как можно меньше и незаметнее. Грузовик с мукой и продовольствием приближался справа. Посадка будет мягкой.

Задержав дыхание, я подождала, пока он подъедет совсем близко, и прыгнула.

9

Я сидела в кузове грузовика, забившись между мешком муки и бочкой, в которой плескалась какая-то жидкость. Непонятно, насколько шумным было мое приземление, но шофер не остановил машину и даже не замедлил ход. Через несколько минут я почувствовала себя в безопасности настолько, что выглянула и попыталась сообразить, где нахожусь.

Впереди на фоне рассветного неба вырисовывались очертания башен замка. За окнами горели угольные лампы. Я сразу узнала его. Хэмптон-Корт.

Это был дворец Генриха VIII и его жен, место, до Семнадцати дней популярное у туристов. Мы с Мэри несколько раз были здесь еще маленькими, с гувернантками Ритой и Норой: катались на королевской лодке по реке, выплывали за черту города мимо зеленых берегов и махали зевакам. Одно из наших любимых летних развлечений в те времена. Мы надевали на прогулку белые платья и широкополые соломенные шляпы. Дворец закрывали для посетителей, чтобы принцессы могли посидеть в саду, угощаясь холодным чаем со сконами.[5]

Я спряталась за мешком с мукой, когда мы проезжали в ворота. Может, армии Холлистера и нужны новые рекруты, но едва ли там благосклонно встретят «зайца» с продуктового грузовика.

Машина остановилась. Я надеялась услышать, как шофер идет к зданию, но он обошел машину сзади. Я затаила дыхание.

— Что это у нас тут?

Человек с грязными курчавыми волосами и крючковатым носом оттащил в сторону мешки, за которыми я пряталась, и ухмыльнулся, показывая сломанные зубы.

— Я хочу записаться в армию, — попыталась я выговорить уверенно, твердо и без эмоций.

— И приехала в продуктовой машине? Больше похоже на воровство.

— Пожалуйста, — быстро сказала я, — на улице холодно, а я шла пешком от самого Лондона. Можете проверить — все на месте.

Мужчина как-то странно посмотрел на меня: его взгляд прошелся по лицу, груди и ногам. Я замерла. Неужели он узнал меня?

— Ну, тебе повезло, — быстро заговорил стражник. — По воскресеньям регистрации нет. В принципе, тебе надо бы прийти завтра утром, но я офицер-рекрутер и сам тебя запишу. Это будет нашей маленькой тайной.

— Спасибо, — сказала я, стараясь казаться спокойной.

Он показал за угол, и я последовала за ним по тропинке мимо старой сторожки, над дверью которой висела табличка «Новые рекруты».

— Это оно?

Я остановилась перед дверью.

— Сверхурочная регистрация — там, чуть дальше.

Он показал вперед, но я видела лишь голое поле. И вдруг почувствовала его руку на своих плечах.

— Э… так как тебя зовут?

Сердце мое забилось чаще. Во дворце никто не посмел бы вот так прикоснуться к принцессе. Но я не знала, как здесь принято. Я постаралась улыбнуться и отступила, выскальзывая из-под его руки.

— Ты хорошенькая, — продолжал он, оттесняя меня к стене.

Я почувствовала его руку у себя на груди и попробовала увернуться.

— Пожалуйста, — выдохнула я, но мужчина нагнулся и прижался своим ртом к моему.

— Отпусти! — завопила я и ударила рекрутера в грудь, вспомнив, как королевский учитель фехтования давал нам уроки самообороны без оружия.

Но чем больше сопротивлялась, тем крепче его пальцы стискивали мою шею. Я не могла дышать. Колотила в стену, надеясь, что кто-то услышит, но кулаки не выбивали из камня почти ни звука.

— Заткнись! — прошипел он, прикрывая мне рот ладонью.

Я попробовала лягнуть насильника, но он вдавил колено мне в живот и пригвоздил к стене, попутно пытаясь порвать мою рубашку. Другая рука так сжала мне горло, что сквозь опущенные веки я увидела темные точки. Я медленно теряла сознание.

— Отпусти ее. Сейчас же.

Это был другой голос, женский. И шел он, как мне показалось, издалека.

Рука на горле обмякла, и я судорожно вдохнула. Постепенно перед глазами прояснилось. Стражник застыл, подняв руки. К нам со всех ног бежала девушка с мечом. Солдат в ужасе попятился.

— Сдать севиль.

— Порция, я…

— Это переходит все границы. — Она бросилась к нему и сорвала знак отличия. — Сдать севиль.

Стражник нехотя снял с пояса оружие.

— А теперь прочь из лагеря, пока я не кастрировала тебя своими руками.

— Но…

— Иди! — завопила девушка, поднимая оружие.

Он развернулся и побежал к лесу.

— Спасибо, — еле выговорила я, опираясь на стену.

Девушка обернулась и пригвоздила меня к месту взглядом зеленых глаз.

— Ты кто такая?

Я пробормотала первое имя, которое пришло в голову.

— П-полли Макгрегор.

Когда слова сорвались с губ, я беззвучно помолилась о том, чтобы Полли сейчас была в безопасности в Шотландии.

Я постаралась получше рассмотреть свою спасительницу. Рослая, необычайно красивая, с высокими скулами и струящимися по спине светлыми волосами. На вид всего на год-два старше меня, но железная уверенность в себе делала Порцию совсем взрослой на вид. Интересно, какой у нее армейский чин? Очевидно, что выше, чем у напавшего на меня стражника. На том же месте, где у него имелся знак отличия, к ее форме был приколот золотой медальон. Миндалевидные глаза разглядывали меня с ног до головы.

— Сегодня же нет регистрации…

— Да, — пробормотала я, — он говорил, а потом…

— Черт с ним! — отрезала «амазонка». — Вернуться он не посмеет. А если все же хватит наглости, назначу его учебной мишенью.

Она улыбнулась, опасно сверкая глазами, но это точно не было шуткой.

— Так откуда ты, Полли Макгрегор?

— Из Шотландии.

— Да? Странно, у тебя нет шотландского акцента.

Я выпрямилась.

— Это потому, что я выросла в Лондоне. В Шотландию уехала только в десять лет.

— Ну, и что ты можешь?

Я заморгала.

— В том смысле, с чего бы мне делать исключение и регистрировать тебя сегодня? На что ты способна? Может быть, просто отправить тебя драить госпитальный сортир?

— Я умею ездить верхом и стрелять из пистолета. Еще неплохо фехтую.

Чем больше у меня будет доступа к оружию, тем лучше.

Она снова уставилась на меня. Я выдержала взгляд, не моргнув.

— Хорошо, будешь в моем подразделении. Пока. Посмотрим, чего ты стоишь. Кстати, я Порция. Сержант, женский отряд, девятый сектор.

Она развернулась на каблуках, и я заспешила следом.

— Ах да, Полли, — бросила она через плечо, даже не удосужившись обернуться, — больше никаких фокусов, иначе будут последствия. Уж об этом я позабочусь.

Я кивнула, не смея заговорить.

— Добро пожаловать в Новую стражу.

10

Казармы девятого женского подразделения располагались на третьем этаже, в длинном помещении с рядом высоких окон, выходивших во двор. Старинные полы Хэмптон-Корта были поцарапаны, портреты разрисованы и порваны. Я выглянула из окна: даже сады уничтожили, поломали купальни для птиц.

— Это Полли, — объявила Порция примерно двадцати присутствующим девушкам.

Я ждала, что она представит и их, но этого не случилось.

— Можешь занять вон ту кровать, — сказала сержант, показывая в угол. — И возьми вот это.

Она кинула мне тяжелый холщовый мешок с одеждой.

Я быстро осмотрела его содержимое: форма, коричневые шерстяные носки и пара сапог. Никакого оружия. Похоже, оно было только у Порции.

Опустившись на узкую металлическую койку, я осмотрелась. Большинство девушек играли в карты, усевшись в круг на полу. На кону были серебряная серьга в форме колечка, бритва с ярко-розовой ручкой, пуля и красная кепка с меховыми ушами.

На скамейке рядом со мной сидела миниатюрная индианка. Пальцем она выводила по желто-зеленому одеялу воображаемые узоры.

— Я Полли.

Она изумленно подняла на меня глаза.

— Вашти.

— Ты тут давно?

— Не очень, — застенчиво ответила она.

У Вашти были деликатные черты лица, тонкие руки и большие карие глаза.

— А как ты сюда попала?

Ее глаза наполнились слезами, и я тут же пожалела о своем вопросе.

— Прости.

Я накрыла ее руку своей и посмотрела на играющих в карты, опасаясь, что они могут подслушать.

— Вашти, не знаешь, в какой части дворца живет Корнелиус Холлистер?

Она быстро помотала головой.

— А как это узнать?

Девушка внимательно на меня посмотрела.

— Если не хочешь неприятностей, ни о чем не спрашивай, — наклонившись, шепнула она мне на ухо.

Вашти покосилась на девушек, увлеченных картами, потом снова на меня и приподняла длинные волосы, показывая ужасный шрам. С шеи на спину уходили четыре тонкие кроваво-черные полосы.

У меня перехватило дыхание.

— Кто это сделал?

Она слегка вздернула подбородок, показывая на сидящих на полу.

— Они. Вилкой.

Я изумленно смотрела на девушек, представляя, как они прижимают такую же, как они, к земле, втыкают ей вилку в шею и царапают кожу.

— Кто они? — прошептала я.

— Опасайся, само собой, Порцию. И Джун…

Вашти показала взглядом на высокую бледную девушку с сильно накрашенными глазами и нервно сглотнула, прежде чем продолжить.

— …И Таб. Она заместитель командира.

Рядом с Порцией, во главе круга, сидела мрачная брюнетка. Ее накачанные руки были покрыты вязью татуировок, которые, вполне возможно, она нанесла себе сама при помощи ножа.

Тут постучали в дверь.

— Сержант!

Звала девушка постарше. На ней был такой же золотой медальон, как у Порции, которую она, очевидно, побаивалась.

— Отбой через десять минут. И не забудьте потушить огонь, — робко добавила она, поглядывая на свечу в центре круга играющих.

— Спасибо, Сара, — усмехнулась Порция.

Сара выскочила из комнаты, и сержант хлопнула в ладоши.

— Вы слышали, девочки. Пора спать!

Она усмехнулась, сгребая поставленные на кон вещи и глядя, как все расходятся по койкам.

Когда девушки улеглись, Порция вышла в проход.

— Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, — проговорила она нараспев, задула свечу и вышла в коридор.

В комнате стало темно. Тускло светила луна, едва заметная за серыми тучами. Ветер бился в стекла высоких окон.

— Вашти, — сказала я еле слышно. — Порция спит не с нами?

— Порция? Здесь? — зашептала индианка, будто дрожа от одной мысли об этом. — Нет, она спит с другими старшими офицерами на верхнем этаже.

Повернувшись к окну, я надеялась уснуть, но снаружи доносились какие-то звуки. Я прислушалась. Сквозь порывы ветра, звон стекла и обрывки разговоров слышались человеческие крики.

Я села в темноте, совершенно ошарашенная.

— Что это?

— Что? — переспросила та, которую звали Таб.

— Крики.

— А!.. Заключенные в лагерях смерти, — отмахнулась она. — Скоро привыкнешь. А теперь угомонись, а то доложу, что шумишь.

Я смотрела в потолок; сердце отчаянно билось при мысли о шрамах на спине Вашти.

«Спокойно. Никаких вопросов. Будь терпелива».

Я повторяла это снова и снова, как мантру.

Из матраса вылезли пружины, был слышен запах сырого одеяла. Я повернулась на бок, прикрыв ухо рукой. Вопли, полные боли, по-прежнему раздавались в голове, становясь зловещим аккомпанементом к преследующим меня образам: Джейми и Мэри, пойманные солдатами Холлистера; окровавленная грудь отца, умирающего в бальном зале; мать, роняющая отравленный персик; пустые испуганные лица собирателей у реки и мерзкие желтые зубы солдата, который напал на меня за сторожкой.

Я зарылась лицом в подушку, чтобы никто не услышал моего плача.

Когда я успокоилась, пришла странная отстраненность: будто опустилась стальная стена и защитила меня настоящую от той, что теперь должна была выйти в мир.

Между сном и явью я беспрестанно слышала в голове лишь одно слово: месть.

11

Нас разбудили среди ночи. За большими прямоугольниками окон — угольно-черное небо. Я вскочила с постели в панике, вся в поту. Во дворце выли сирены, звук отражался от толстых каменных стен залов и коридоров. Я различила фигуры девушек. Они быстро натягивали форму.

— Быстро одевайся, — сказала Вашти.

— Что происходит?

— Ночь смерти.

Она зашнуровывала ботинки, и руки ее дрожали.

— Ночь смерти? — переспросила я, поперхнувшись.

Вашти присела рядом.

— Они приводят пленников, захваченных в ночных рейдах, и заставляют их биться насмерть с солдатами Новой стражи. Что-то вроде тренировки.

В темноте я попыталась заглянуть в ее карие глаза, обдумывая услышанное. А потом из дверей донесся голос Порции:

— Встречаемся снаружи через десять минут для отбора.

— Быстрее, — повторила Вашти, касаясь моего плеча. — Надевай форму.

Ночь была холодная и темная. Мы шагали мимо длинных солдатских шеренг, выстроившихся от дворца до плаца. Я держалась поближе к Вашти. Вдалеке факелы освещали огороженный стеной двор, дымя и отбрасывая пляшущие тени. Огонь трепетал на ветру, языки пламени то и дело срывались и гасли в воздухе.

— В Центральный двор, — скомандовал тот, кто вел шеренги мимо разрушенных фонтанов и через обсаженные самшитом лужайки.

При свете факелов я увидела пост, стражников, патрулирующих подходы к орудийным башням, и сторожевую вышку, с которой наблюдали за дворами. В неверном свете угольных ламп туда-сюда расхаживали стражники.

Толпы солдат собрались во дворе. Глаза у всех были взволнованные, в них светилось предвкушение. Вдали загудел грузовик с дизельным двигателем. Его фары отбрасывали свет на мостовую. На борту кузова была растянута надпись, сделанная черной краской: «Новая стража для нового времени».

Толпа напряженно застыла, когда сзади к грузовику подошел солдат. Стражники расступились, и он вытащил пленника в маске, грубо толкнул его на площадку, освещенную фарами.

Руки несчастного были скованы за спиной, ноги в кандалах, на голове — черный полотняный мешок с небольшими овальными прорезями для глаз. Низкорослый, плотно сбитый краснолицый стражник вытолкнул его на середину двора дулом пистолета.

— Это сержант Факс, — прошептала мне на ухо Вашти. — Один из самых жестоких.

— Новых рекрутов будут наугад вызывать на бой с пленными.

Порция проходила мимо отряда девушек.

Лицо рослой предводительницы отряда — прекрасное, как у каменной статуи, зеленые глаза отражают свет — жутковато контрастировало с внешним видом узника, который испуганно дрожал. Длинные волосы Порции были собраны на затылке в тугой хвост. Меч висел в ножнах на боку.

— Солдат Томас Каттер, — крикнула она в толпу, читая с листа.

Вперед вышел мальчик лет пятнадцати с коротко стриженными темными волосами. На голове у него был выбрит знак скрещенных меча и севиля — символ Новой стражи. Карие глаза уловили свет фар, по лицу расплылась широкая улыбка. Казалось, парень жаждет битвы. Порция улыбнулась в ответ и стала выбирать оружие из кучи.

— Мне бы обоюдоострое, — сказал юный солдат.

Порция вытащила сверкающий, тонкий как бритва обоюдоострый меч.

— Он из сил Сопротивления. Заставь его страдать.

Солдат взял меч и высоко поднял его под ликующие крики других бойцов. Шум стоял оглушительный. Узника в маске толчком поставили на колени, он беспомощно ждал противника. Порция вышла на плац, к узнику.

— Снимите с него маску, — приказала она сержанту Факсу.

Тот снял черный мешок — и мы увидели лицо несчастного. Это был мужчина лет тридцати пяти, с каштановыми волосами до плеч и спутанной бородой. Он испуганно оглядывал двор под крики толпы: «Убей его! Убей его!» Лохмотья, которые когда-то были его одеждой, свисали с тощего, как скелет, тела, кожу покрывали язвы.

Узнику освободили руки и ноги. Сержант Факс выдал ему меч, куда менее впечатляющий, чем у противника. Под тяжестью оружия руки пленника повисли как плети. В глазах Томаса Каттера вспыхнула ярость. Он замахнулся и опустил свой меч, целя узнику в шею. Но тот собрался с силами и отбил удар.

Это лишь раззадорило Каттера. Он подался вперед и, не давая пленнику шанса защититься, вонзил длинное лезвие ему в живот. Толпа взвыла, когда умирающий пленник, шатаясь, побрел прочь, хватаясь за меч и тщетно пытаясь унять хлещущую из раны кровь.

Чтобы не слышать оглушительных воплей толпы, я заткнула уши, но пронзительный голос Порции прорвался сквозь шум:

— Новый рекрут Полли. Женский дивизион, девятый сектор.

Я потрясенно смотрела на Порцию, а Вашти — на меня. Я помотала головой:

— Не могу.

— Придется. — Индианка сжала мое запястье. — Или тебя отправят в трудовые лагеря. Поверь. Ты же не хочешь закончить жизнь здесь, среди закованных в кандалы, терпя побои стражников? Они заставят тебя строить лагеря смерти.

Несмотря на весь ужас происходящего, я заставила себя выйти вперед. Первый пленник все еще брел навстречу смерти, а сержант Факс уже вывел из грузовика второго. Порция выдала мне оружие — саблю средней длины. Я крепко сжала обтянутую кожей рукоять. Сержант Факс подтащил пленного ближе. Со всех сторон солдаты Новой стражи скандировали: «Убей! Убей!»

Черная маска закрывала лицо, но было понятно, что это мужчина — рослый, мускулистый, неизможденный и покрытый язвами, как тот, что миг назад наконец осел на землю на глазах у толпы. Этот еще не ослабел от голода и не был сломлен пытками в лагерях смерти. Должно быть, его схватили недавно.

На запястье у несчастного была татуировка: британский флаг и слова «Свобода или смерть». Я обернулась, глядя на неясные лица в темноте. Люди все еще кричали: «Бейся! Бейся!» С факелов срывались густые клубы темного дыма, исчезая в ночном воздухе. Первый узник наконец упал в углу двора, его пальцы и глаза все еще судорожно дергались.

— Вот твой противник, — хмыкнул сержант Факс, снимая маску.

Я смотрела в глаза ему, а он — мне. Сложен как боец, мускулистый и сильный, в коротких каштановых волосах и щетине пробивалась седина. И добрые глаза…

С него сняли оковы и дали короткий тупой меч. Мы встали друг против друга. Я подумала, нельзя ли дать несчастному понять, что я на его стороне, что я здесь, чтобы бороться с Новой стражей, а не с ним. Все еще глядя ему в глаза, я подошла ближе.

И тут он поднял меч. Я отбила удар, потом другой. Быстро вспомнила уроки фехтования: парируй четко, держи меч наискосок, вкладывай в каждое движение всю силу, вес и скорость своего тела.

Пленник отчаянно работал мечом, глаза его сверкали яростью. Он хотел меня уничтожить. Новая стража захватила его родные места, убила или взяла в плен его родных и друзей. Не спуская с меня глаз, он поднял меч и пошел в атаку. Я оборонялась. Наши клинки сталкивались с оглушительным лязгом, тяжесть его ударов заставляла меня отступать.

Я отбивала удары так быстро, как только могла, лезвие сверкало перед глазами, как пятно стального цвета. Вдруг оно скользнуло по моему плечу и рассекло тонкую ткань формы, не задев кожи. Прежде чем я подняла взгляд от пореза, меч прошелся по костяшкам моих пальцев, словно тысяча острых листов бумаги. Заструилась кровь. Я вцепилась в рукоять своего меча, чтобы он не выскользнул из рук. И тут краем глаза заметила, с каким мрачным выражением лица наблюдает за поединком сержант Факс.

Я вспомнила прием, который нам показал учитель фехтования, — телеграфирование. Посмотрела направо. Мой противник поднял меч, чтобы отбить удар. Но я ударила снизу. Он взвыл от боли и ярости, поглядев на запястье: меч рассек кожу, брызнула кровь. Я отклонилась от удара и обошла пленника сзади. Он быстро обернулся, но сделать ничего не успел — я поднесла лезвие к его горлу.

Теперь, если он двинется, острый как бритва меч войдет ему в шею. Пленный замер. Задрожал от страха. Капельки пота выступили на лбу, он взмок, и одежда его потемнела. Я не могла не смотреть на татуировку — британский флаг теперь блестел от крови.

— Отруби ему голову! — крикнул кто-то из солдат.

— Перережь ему глотку! — начали скандировать остальные, постепенно выравнивая ритм. — Кровь! Кровь!

Я по-прежнему держала меч у горла пленника.

— Ты из Сопротивления? — шепнула я ему на ухо.

— Да, и буду биться насмерть.

Он развернулся для удара. Мой клинок царапнул ему кожу.

Я придвинулась ближе.

— Брось оружие, и я тебя не трону.

Пленник вскинул голову, но выбора не было, и он разжал руку. Клинок упал на пол. Все еще держа меч у его шеи, я подобрала оружие. Это была моя победа. Я сделала шаг назад, держа в руках оба меча. Думала, толпа возликует, но они молчали. Я оглянулась. Все смотрели на меня.

— Прикончи его!

Сержант Факс вышел вперед.

Я посмотрела на солдата Сопротивления, потом на сержанта Факса. Прежде чем я смогла что-то предпринять, Факс одной рукой схватил пленника за волосы, другой сжал мое запястье с мечом и заставил меня замахнуться. Удар рассек артерию, кровь хлынула ручьем. Я зашаталась и отступила, лихорадочно стирая кровь с лица. Все вокруг показалось мне красным.

— Если замешкаешься в бою, умрешь! — заорал сержант Факс мне прямо в лицо.

Потом он заметил татуировку с британским флагом на правой руке несчастного, вытащил свой меч, наступил на локоть пленника сапогом и отсек татуированное запястье. Я старалась не смотреть на отрубленную руку, лежавшую на бетонированной площадке. Сержант Факс поддел ее за ладонь острием меча и поднял. Солдаты ликовали.

12

Пошатываясь, я вернулась в строй. С лезвия моего меча капала кровь. В сознании проносились гротескные образы, и я прижала ладонь к губам. Я все еще видела, как хлещет кровь из раны, ощущала, как рука сержанта Факса накрывает мою и заставляет меня рассечь шею пленного, — и вот податливую плоть рассекает клинок.

Солдаты уже кричали, подбадривая очередную пару бойцов. На меня никто не обращал внимания. Ничего не видя, я брела сквозь толпу, руки у меня дрожали.

Я добрела до пустого двора, окруженного крытой галереей. Вдоль стен стояли резные изваяния львов, воронов, коней, горгулий и драконов. Во рту все еще стоял металлический привкус крови убитого. Меня тошнило, но в желудке было пусто.

Закрыв глаза, я рухнула на землю, содрогаясь и прижав колени к груди. Так в мою жизнь вошло зло. На другом конце темного двора я заметила поилку для птиц, полную дождевой воды. Заставила себя подняться и ушла с окруженного аркадами прохода. Чернильно-черное ночное небо постепенно серело. Вот и утро. Я доплелась до поилки и выронила саблю, опустила руки в ледяную воду, чтобы смыть кровь с глаз и губ. Вода стекала с ладоней розовыми струйками.

Глядя на мощные кирпичные стены и обломки садовых скульптур, я вдруг осознала, что осталась в одиночестве. И в руках у меня смертоносное оружие. Я погрузила клинок в воду и смотрела на кровавые разводы. Ненависть к Корнелиусу Холлистеру и его армии была сильнее любого страха, который мне доводилось испытывать. Вот теперь, когда я стала убийцей, самое время найти человека, которого я должна уничтожить.

На верхнем этаже дворцовой башни горел свет. Крепость охраняли отряды часовых. Я смотрела на освещенные окна. Может ли там жить Корнелиус Холлистер? В цитадели он защищен и одновременно может держать в поле зрения свою армию. Во всем Лондоне это самое безопасное место для него самого и его солдат. Пробраться внутрь будет нелегко.

Я прокралась по крытой галерее: ступала тихо-тихо, через каждые два шага останавливаясь, чтобы прислушаться, и держа саблю наготове.

Внезапно по дворцу прокатился рев, и солдаты с криками выскочили в ночь.

— Трое пленных сбежали с Центрального двора! — кричал в рупор сержант Факс. — Все отряды — к воротам! Повторяю! Трое пленных сбежали! Двое солдат ранены! Немедленно перекрыть все выходы!

Я притаилась в тени за колонной, едва дыша.

Повинуясь приказу, солдаты спешили на поиски — кто пешком, кто верхом. Я выглянула из-за колонны. У всех были пистолеты. Они тяжело топали коваными сапогами совсем рядом, эхо разносилось по всему двору.

Слева от меня оказалась открытая дверь, обитая железом. Снаружи остался только один молодой стражник, остальные убежали на поиски пленных. Бледное лицо мальчика (ему было, пожалуй, всего-то лет четырнадцать) освещали факелы. Солдатик крепко прижимал к себе винтовку, нервно расхаживая туда-сюда.

Я нашарила на земле обломок кирпича, выпавший из дворцовой стены. Спрятавшись в узкой нише с зарешеченным окном, швырнула кирпич в темноту, целясь справа от солдата.

Звук заставил мальчика насторожиться. Он поднял ружье.

— Кто здесь?

Голос его дрожал от страха.

Я нашла еще один кирпич и забросила подальше. Мальчишка помедлил и, целясь в темноту, сделал несколько шагов вперед, прочь от двери.

— Кто здесь?

Выскочив из укрытия, я бросилась к широкой железной двери и оказалась в похожей на пещеру комнате, уставленной металлическими грузовыми контейнерами. Нырнула в проход между ними, гадая, заметил ли меня часовой. Когда глаза привыкли к тусклому свету, который просачивался с верхних этажей, я сообразила, что попала на склад. На металлических контейнерах было выведено краскораспылителем: «Zyklon B, цианид, HCN».[6] От двух цистерн несло бензином. В пронумерованных деревянных ящиках хранились разобранные армейские джипы и грузовики разных моделей, генераторы и устаревшее оружие: пушки, зажигательные стрелы, щиты и доспехи.

Протискиваясь между ними, я подобралась к контейнеру с надписью «Огнестрельное оружие». Попыталась поднять крышку, надеясь найти ружье, но контейнер был заперт, а боковины крепко приварены. Сверху донеслось какое-то гудение, и я подняла голову. Голоса. Сердце бешено забилось, я взбежала по лестнице и спряталась в темноте.

Я шла на голоса, пока не увидела полоску яркого света, бьющего из-за двери. Прижалась спиной к стене, вытащила меч из ножен и медленно двинулась вперед. В похожем на пещеру зале генералы армии Холлистера сидели у длинного тяжелого дубового стола спиной к двери. По стенам были развешаны чертежи, карты и диаграммы.

— Планы постройки лагерей от F до J скоро будут выполнены на Одиннадцатом поле. — Молодой солдат указал на диаграмму. — Мы знаем, где находится венец короля. Один из роялистов сознался под пыткой.

Я рискнула заглянуть в комнату и стала вглядываться в лица офицеров, надеясь найти среди них Холлистера.

— Я знала, что усовершенствованная техника ведения допроса даст результаты, — сказала женщина-солдат.

— Необычайно усовершенствованная техника ведения допроса, — со смехом отозвался кто-то.

Я вжалась в стену. Этажом выше мелькнула вспышка света. Чтобы попасть туда, нужно войти в дверь. Мельком заглянув в комнату, я подождала, пока солдат повернется спиной к входу, и заскочила внутрь. Моя сабля ударилась о железные перила и зазвенела на весь коридор. Я застыла от ужаса.

— Кто здесь?

В дверях показался солдат, который только что докладывал.

— Что ты тут делаешь? Рядовой может попасть в цитадель только по специальному пропуску, — сказал он металлическим голосом.

Я покачала головой, не в силах ответить.

— Отвечай!

— Простите, я заблудилась, ищу свою койку…

Испуганно отступив в темноту, я опустила глаза, а когда подняла, наши взгляды встретились. Я узнала его: русые волосы, глубоко посаженные зеленые глаза, высокие скулы — это он оставил меня в шкафу во время нападения на Букингемский дворец.

— Потерялась в цитадели?

Он смотрел на меня с подозрением. Неужели тоже узнал? В нашу последнюю встречу я была накрашена и в красивом бальном платье, а теперь — в армейской форме, неумытая, с грязными волосами. Уж здесь-то он точно не ожидал меня увидеть. Тем более, я должна была сгореть вместе с дворцом.

— Да, я тут первый день, — пробормотала я, не скрывая страха в голосе.

Если солдат поймет, как сильно я напугана, то, может быть, поверит, что перед ним растерявшийся новый рекрут.

Он приблизился еще на шаг. Я смотрела на него во все глаза, изо всех сил сжимая кулаки, чтобы руки не дрожали. Желудок свело от страха. Может, надо бежать? Я быстро оглянулась, оценивая высоту парапета. Можно спрыгнуть, но там камни, переломаю ноги.

— На этот раз отделаешься предупреждением, — проворчал солдат. — Но только попробуй еще раз попасться вот так. Поняла?

— Да, — с готовностью закивала я.

Он снова заглянул мне в лицо и слегка нахмурился.

— Эй, вы, там! Проводите нового рекрута обратно в казарму.

— Есть, сержант Уэсли!

Солдаты поспешили ко мне.

— Спасибо, — шепнула я.

Лицо его было в тени, но я заметила, как блеснули зеленые глаза. Он стоял в коридоре и смотрел мне вслед.

13

— Встать! Встать! — орала Таб.

Все недовольно бурчали. На улице было совсем темно — нас разбудили по крайней мере на час раньше обычного.

— Кто спустится последним, отдаст мне свой паек, — добавила она.

В спальне началась суматоха: все вскакивали с кроватей, торопливо одевались и бежали в столовую. Я перепрыгивала через две ступеньки с развязанными шнурками на ботинках.

Получив кашу, быстро съела ее, прижимая к себе миску и прикрывая своим телом. Так делали все. Даже когда я закончила, желудок все еще сводило от голода. Я была в армии уже несколько недель. Каждый день мы тренировались с рассвета до заката, а потом работали. Я вместе с девушками из моего подразделения мыла после обеда посуду. Почти не оставалось времени, чтобы подумать, не говоря уже о поисках Холлистера. Я уже начала сомневаться: а вдруг его здесь нет? К концу дня мгновенно отрубалась от усталости, от непомерных нагрузок болели мышцы. Перед сном я думала о брате и сестре: «Где они похоронены? А если живы, не послали ли их в лагеря смерти, где, по слухам, пленных заставляют рыть себе могилы?»

Как только я выпила последний глоток слабого чая, появилась Таб и погнала нас на улицу. На опушке леса мы встретили мужской отряд. От деревьев там остались лишь скелеты — обугленные и прогнившие, с голыми стволами и ветвями.

Мы стояли в предрассветной мгле. Порция, Таб и Джун выдали каждой титановый севиль (снаряжение было слишком ценным, чтобы вооружить нас пистолетами) и жестяную кружку на случай, если мы найдем пригодную для питья воду.

— Для тех, кто еще не охотился, — объявила Порция, очевидно наслаждаясь ролью начальницы, — позвольте напомнить: армия велика, и ей нужна еда. Ваша работа — поймать эту еду.

Сержант оглядела солдат, взгляд ее на мгновение задержался на мне.

— Вернетесь с пустыми руками — наряд вне очереди. Новички, которые добудут больше других, станут солдатами.

Она подождала, чтобы мы усвоили информацию.

— Станете воровать у сослуживцев оружие и добычу — вас накажут. Важнее всего охотиться самостоятельно. Не делиться, не меняться, не подкупать. Это понятно?

Все кивнули. Сержант Уэсли прошел перед строем мальчишек-солдат с кувшином воды, наливая каждому в кружку и напоминая, что надо выпить все. Я опустила голову.

— Наконец, — продолжала Порция, — несколько советов, которые увеличат ваши шансы на выживание. Опасны здесь только болотные змеи, так что, если не полезете в болото, скорее всего, ничего не стрясется. Медведи почти все передохли от голода. Бояться стоит лишь бродяг.

Все затаили дыхание.

— Расслабьтесь, — вставила Таб, посмеиваясь. — Они никого не съели… пока.

— Встречаемся здесь на рассвете, — невозмутимо продолжила Порция. — Удачи.

Она стала вызывать новых рекрутов по именам. Все вынимали из холщового мешка бумажки с числами, которые означали, на сколько шагов надо отойти, прежде чем начать охоту. Мне выпало 574.

Я сунула листок в карман и посмотрела на лес, прикидывая, как далеко зайду.

— Удачи! — прошептала Вашти, сжав мою руку.

Таб усмехнулась, когда она начала медленно и громко отсчитывать шаги. Я уставилась на грязь у меня под ногами, перевела взгляд на деревья. Они были одинаковые на мили и мили вокруг — гниющие остовы с корой, промокшей настолько, что не поджечь. Покосившись, я увидела, что на меня смотрит сержант Уэсли, отвела глаза (щеки пылают, лицо белое как мел) и ушла в мертвый лес.

Голос Таб постепенно стихал вдали. Наконец я поняла, что слышу лишь собственный топот и дыхание. Деревья будто с угрозой тянули ко мне кривые ветви. Я посмотрела на севиль: поразительно, какой он тонкий и острый… Его изобрел Корнелиус Холлистер — смертоносный меч, способный сломать кость. Я остановилась и посмотрелась в него как в зеркало. Отражение совсем бесцветное: серое небо, серые деревья, даже мои глаза казались серыми.

Под сапогами зачавкала грязь. Я прыгала через толстые корни, которые вылезли из земли после дождя. Повсюду росли маленькие грибы с красными шляпками. Я поискала съедобные, но все они были ядовитые. Хотела было прихватить несколько штук для Холлистера, но решила все же этого не делать. Я даже не знала, где он, и предпочла бы убить мерзавца собственноручно.

Мох на стволе дерева был мягкий, изумрудно-зеленый. Я оторвала клочок, медленно прожевала. Отдавало землей и травой, но мох был чистый и явно безвредный. Двинулась дальше — и тут споткнулась обо что-то, лежавшее в грязи. Большой камень. Под ним тряпка. Ткань побурела, но я смогла различить рисунок — такая клетка была на наших скатертях и салфетках для пикника. Дыхание перехватило, глаза заволокло… Я смахнула слезы и мысленно возвела вокруг стену, за которой пряталась я настоящая.

«От той жизни ничего не осталось», — подумала я, злясь на саму себя.

Больше не будет пикников с клетчатыми скатертями.

И все же оторвала кусок тряпки и сунула в рюкзак.

Зашагала вперед по выжженной дубовой роще — и вдруг услышала за спиной шелест. Застыла, осторожно потянулась к севилю, готовая обороняться, и тут ко мне приблизилась неясная фигура. Я повернулась к ней и обомлела.

В меня целился из пистолета сержант Уэсли.

— Опусти оружие, — сказал он медленно.

— Опущу, если уберешь пистолет, — с вызовом ответила я, глядя на него из-за клинка.

Если до этого дойдет, может быть, рассеку ублюдку челюсть, прежде чем он успеет выстрелить.

— Я не подчиняюсь приказам, — отрезал сержант, но оружие все-таки убрал. — Твоя очередь.

Рука у меня задрожала, но я все еще держала севиль наготове. Зачем он пошел за мной? Неужели понял, кто я такая, и пришел меня убить? Видел ли он меня в шкафу в ту ночь?

— Что ты здесь делаешь?

— Пришел помочь, — ответил он спокойно.

Выражения его лица было не разобрать, поэтому я не знала, можно ли доверять ему.

— Тут трудно хоть что-то найти, если не знаешь, где искать.

Я опустила севиль.

— Почему ты хочешь мне помочь?

Он не ответил.

— Пошли. Надо спешить. Мы подняли шум и распугали добычу.

Пока Уэсли говорил, холодный ветер закачал деревья, небо потемнело. Он остановился, нахмурил брови и поглядел на тучи.

— Чувствую запах дыма.

Первый признак того, что рядом лагерь бродяг.

Я принюхалась.

— Горит не дерево.

Впрочем, это не было похоже и на тошнотворно-сладковатый запах сжигаемой плоти.

Внезапно ветер стих. Воздух был горячий и неподвижный, будто в закрытой комнате.

— Боже! — проговорил мой спутник, и мы оба поняли, в чем дело. — Беги!

Мы бросились прочь — и тут в землю ударила молния! Она тянулась к нам, словно белая рука скелета… А потом все вокруг взорвалось.

Я лежала под деревом, оглушенная взрывом, кружилась голова.

Сержант Уэсли появился из ниоткуда, поднял меня и закинул на плечи.

— Не отключайся! — крикнул он мне.

Я старалась не потерять сознание. Полыхнуло красным, потом оранжевым. Столб пламени, похожий на дом, обрушился с неба. Камень размером с бейсбольный мяч задел левую руку моего спасителя. Огнеупорная ткань в этом месте превратилась в черную шипящую массу. Сержант уронил меня и покатился по земле, чтобы потушить куртку.

Глубоко вдохнув и зная, что надо бежать, я протянула руку, чтобы помочь ему подняться.

— Там пещера! — прокричал он сквозь рев небесного огня.

— Нам надо вниз!

— Я знаю эти леса, — настаивал Уэсли. — За мной!

Лезть на холм я бы не стала, но все же послушалась.

Мы нырнули в пещеру, как раз когда второй огненный шар, кружась, полетел в нашу сторону. Склон холма содрогнулся от удара. Я вся сжалась у входа в пещеру, затаив дыхание, не в силах отвести взгляд, — хотя мне уже не угрожала опасность.

Мириады вспышек озарили небо, огни ливнем сыпались вниз. Я не видела так много света с Семнадцати дней.

— Красиво, — прошептала я восхищенно. — Как бенгальские огни или фейерверк.

— Красиво, но опасно, — возразил Уэсли, задержав на мне взгляд.

Искры так и сыпались с неба, постепенно уменьшаясь до размеров спичечного пламени.

Мы молчали. Я старалась не смотреть на пистолет сержанта. Защищенный кобурой, он остался цел, а мой севиль расплавился, погнулся и пришел в негодность. Если Уэсли захочет убить меня, я ничего не смогу сделать.

Небо на мгновение затихло. Потом все закончилось так же быстро, как и началось. Огонь исчез, и пошел дождь. Тяжелый серый ливень превращал обугленные леса в кучи мокрой золы. Крупные холодные капли, как сосульки, пронзали землю.

— Если бы не дождь, Англия бы сейчас горела.

Сержант Уэсли снял куртку и поморщился, отдирая ткань от ярко-красного ожога там, где огненный шар коснулся его руки.

Я втянула воздух сквозь зубы.

— Больно?

— Да.

Вспомнив о тряпке, я достала ее из рюкзака и подставила под холодный дождь.

— Вот.

Сержант Уэсли протянул руку, но я заметила, что при моем приближении он взялся за пистолет. Пока я делала перевязку, он молчал, сжав зубы. Переворачивая его руку, чтобы завязать узел, я заметила на предплечье меч и севиль Новой стражи.

— Спасибо.

— Ерунда, — бросила я. — Ты мне тоже помог.

Мы снова умолкли, глядя на дождь. А когда тот превратился в легкую дымку, выбрались из пещеры.

Уэсли тихо шел впереди, огибая упавшие стволы. Пахло дождем и горелой древесиной.

— Осторожно, — предупредил он, когда мы подошли к обрыву.

— Все в порядке, — заверила я, хотя при взгляде вниз кружилась голова.

— Сюда.

Он протянул руку. Я неохотно ее приняла. Крепко обхватив мои пальцы, он осторожно повел меня вниз по склону.

Когда мы спустились, Уэсли ослабил хватку, и я высвободила руку. Над головой по пустому серому небу пролетела ворона. За целый день мы впервые увидели живое существо. Птица лениво кружила над деревьями. Сержант достал пистолет и прицелился, но опустил руку, так и не выстрелив.

— Почему?

— Она ищет гнездо, — пробормотал Уэсли. — Несет птенцам еду.

Я удивленно посмотрела на него.

— Ну, — замялся он, — эти птицы вырастут и однажды станут нашей пищей. Найдем что-нибудь еще.

Мы продолжили спуск в сером полуденном свете. Странно… Как быстро огненный шар появился и исчез! Я подумала, не пострадал ли кто-то из солдат и что бы случилось со мной, будь я одна.

Вдруг сержант схватил меня за руку и поднес палец к губам. Я прислушалась: легкие шаги в тени деревьев. Он потянул меня к себе за спину и вынул пистолет.

Из-за кучи хвороста появились лисица с лисенком. Такие красивые… Они смотрели на нас со страхом и любопытством. Однажды, когда я в одиночку гуляла по лесам Шотландии, за мной, прячась в кустах, увязался лисенок. Лисы теперь встречались так редко, что я сочла это хорошим знаком.

Сержант Уэсли повернулся ко мне:

— В последний раз видел лису лет в шесть-семь.

— Думала, они все погибли, — покачала я головой.

— Может, просто прячутся.

— Наверно, огненный шар выгнал их из нор, — предположила я.

Он бросил пистолет наземь, опустился на колени и протянул ладонь, тихонько что-то бормоча, чтобы звери не боялись.

Я опустилась рядом. В рюкзаке у меня все еще лежал выданный утром скудный обед. Я отломила кусок картофелины и положила на землю в качестве угощения.

Лисица медленно приблизилась, за ней малыш. Они остановились в нескольких футах, тревожно разглядывая нас.

— Все хорошо, — тихо сказала я, подталкивая к ним картошку.

Животные, должно быть, умирали от голода, потому что тут же ее съели и бесшумно подкрались еще ближе.

Я осторожно провела рукой по голове лисенка, и он ткнулся мордочкой в мою ладонь. Засмеявшись, я погладила рыжую шерстку между ушами, и малыш нагнул голову, как довольная кошка, давая себя почесать.

С недоумением я глянула на сержанта Уэсли, не веря, что звери так доверчиво едят из наших рук. Впервые после гибели отца во мне затеплилась надежда.

И тут в воздухе сверкнуло. Лисица застыла, глядя на меня широко открытыми глазами. Прежде чем я успела среагировать, вторая стрела пригвоздила лисенка к земле рядом с мертвой матерью.

— В яблочко!

Рядом со старым гниющим деревом, опустив оружие, стояла Порция.

14

Она опустила лук и подошла к нам, ухмыляясь.

— Простите, что прервала вашу прогулку на природе. Всегда хотела иметь накидку из лисьего меха.

Я смотрела на мертвых зверей: все еще открытые глаза остекленели, маленькие тела пронзили серебристые стрелы. Минуту назад они были живы…

— Зачем ты это сделала? — сердито спросил Уэсли.

— Выживают сильнейшие.

Порция вытащила стрелы из тушек, вытерла кровь со штанов для верховой езды и вздохнула.

— Детеныш маловат для накидки, но я же не могла оставить его одного! Какой ребенок захочет жить без матери?

— В этом не было необходимости, Порция.

Уэсли смотрел на нее, прищурившись.

— Необходимости нет ни в чем, — рассмеялась она. — И вообще, что это ты делаешь с моим новым рекрутом?

Она повернулась ко мне и подняла лук одним быстрым движением, так что я сообразила, что происходит, лишь когда увидела, что Порция целится мне в лоб.

— Что до тебя, новенькая, ведь я велела ни во что не впутываться!

Она сделала паузу для большего эффекта. Я смотрела в ее холодные глаза.

— Может, пристрелить тебя, не сходя с этого места? — продолжала она. — Несчастный случай на охоте — обычное дело.

— Довольно, — отрезал сержант. — Ты же знаешь.

Она вздохнула, тряхнула челкой и опустила лук.

— Расслабься, Уэс. У тебя вроде как было чувство юмора.

— Зачем ты сюда пришла? — процедил он. — Следишь за мной?

Она помолчала и вдруг улыбнулась, обнажая безупречно белые зубы.

— Не льсти себе. Да, я следила, но только за лисами.

— Ну хорошо, — проворчал Уэсли, — надеюсь, ты будешь так любезна, что заберешь их с собой…

Порция подняла мертвых зверей за хвосты, швырнула в рюкзак и закинула его за плечо.

— Увидимся в казарме, Полли.

Она еще раз взглянула на меня.

Сержант Уэсли всматривался в лес, наблюдая за Порцией, пока она не скрылась из виду.

Опять поднялся ветер, покружил черные призраки из пепла и стих. Небо было спокойное и серое, как ружейная сталь.

— Мне жаль, что Порция так поступила, — наконец заговорил Уэсли. — Она не всегда была такой. Она была…

Он задумался, подбирая слово.

— …другая.

— Похоже, вы давно знаете друг друга, — осторожно сказала я.

— Да. И я еще надеюсь, что прежняя Порция вернется.

Теперь я знала, о чем он думает.

— Понимаю.

Уэсли посмотрел на меня, будто ожидая продолжения.

— Мой брат. Он был… болен, — начала я рассказывать. — Я до последнего надеялась, что ему станет лучше. Знала, что болезнь неизлечима, но надеялась.

Да, когда-то я была уверена, что однажды Джейми будет бегать и играть, как все мальчики…

Сержант Уэсли озабоченно вскинул голову, открыл рот, словно собираясь заговорить, но промолчал.

— Что? — спросила я.

Он помотал головой.

— Ничего. Уже поздно. Надо возвращаться.

Уэсли быстро повел меня по лесной тропе, которую я бы ни за что не нашла сама. Почти стемнело, когда мы увидели впереди, между деревьями, костер и в воздухе запахло дымом.

— Вот.

Он протянул мне голубя, которого пристрелил на обратном пути.

— Помни о правилах.

— Спасибо, сержант.

— Пожалуйста, называй меня Уэсли. А теперь нам лучше разделиться.

Он свернул с тропинки, а я побрела к лагерю, где Таб собирала добычу. Протянула ей голубя, которого отдал мне Уэсли. Заметив меня, другие девушки умолкли. Таб посмотрела на Порцию, потом на меня.

— Ты сама убила голубя? — спросила Порция, сузив глаза.

Я кивнула.

— Или это сделал за тебя Уэсли? — уточнила она с издевкой.

— Возьми!

Я бросила ей дохлую птицу.

Она поймала ее с несколько удивленным видом.

— Забери себе. Я не голодна.

Ночью в женском бараке я смотрела на свою постель. На ней лежали две мертвые лисы. Кровь запачкала темно-зеленое одеяло.

— Подарочек, — сказал кто-то за моей спиной.

Резко обернувшись, я увидела Порцию и Таб.

— Шить умеешь? — с ухмылкой спросила первая. — Ищу, кто бы состряпал мне лисью накидку.

— А мне куртку, — добавила вторая.

Я прикрыла рот ладонью. Меня мутило. От лисицы с лисенком исходил кислый запах, мелкие мушки ползали по их глазам и ушам.

Тушки я выбросила, но запах смерти витал вокруг моей кровати всю ночь.

15

Грузовики увозили нас по грязной дороге прочь от дворца. Я смотрела в поля. Нам сказали: едем в рейд на деревню Малберри. Я не задавала вопросов — уже успела этому научиться. С тех пор как Порция оставила мертвых лис на моей постели, я старалась с ней не сталкиваться. Слова, которые я мысленно твердила в свою первую ночь здесь, стали еще важнее: «Спокойно. Не задавай вопросов». Но я всегда чувствовала ее взгляд.

В ярком свете луны видны были здания без окон, обнесенные высоким забором из колючей проволоки. Я повернулась к сидящему рядом солдату, мальчишке лет пятнадцати с ясными карими глазами.

— Не знаешь, что в этих домах? — спросила тихо.

Он выглянул из машины и пожал плечами:

— Не знаю. Никогда их раньше не видел.

Рядом с каждым домом — большая траншея, наполненная рыхлой землей. Я прижалась лицом к стеклу. Кажется, из земли торчала человеческая рука…

Я уткнулась лбом в колени. От страха сводило желудок. Похоже, пленников хоронят именно здесь. Неужели и моих брата и сестру забросали землей? Может, это рука Мэри или Джейми?

Грузовики катили по разбитому шоссе, миля за милей, потом по узким проселкам, по обе стороны которых разрослись живые изгороди. Вдруг машины резко остановились, и нас подбросило.

Снаружи оказался небольшой беленый домик с соломенной крышей, похожей на коричневую шапку. В окнах мерцают свечи. Посыпанная гравием дорожка ведет мимо садовых шпалер к арке входа. Самшитовый садик и каменная поилка для птиц. Увидев красный почтовый ящик на двери, я сразу поняла, где мы.

Сержант Факс приказал выходить из машин и поспешил по дорожке через сад. Он пинком распахнул дверь — та грохнула о стену — и приказал отряду заходить.

Я заставила себя переступить — сначала левой ногой, потом правой — через порог дома, где жили две женщины, вырастившие меня. Первое, что я уловила в воздухе, — аромат чая, тостов и пудинга из тапиоки. Он напомнил мне о детстве. Мы вошли в уютную гостиную. Две старые дамы сидели в креслах перед очагом. Серая кошка, устроившаяся на подлокотнике, подняла голову.

Я не видела Нору и Риту уже много лет, но сразу поняла, что это они. Конечно же, старушки не узнали меня в форме Новой стражи, испуганную и голодную. Сердце глухо забилось в груди. Когда-то они купали меня, кормили, читали сказки на ночь… А теперь я в них целилась.

Они подняли смущенно-озадаченные лица от раскрытых книг, лежавших у них на коленях.

— Отдайте корону! — взревел сержант Факс, его толстая шея вздулась. — Мы знаем, что она спрятана здесь!

Я лихорадочно обдумывала ситуацию, нож едва не выскользнул из руки. Неужели корона и правда здесь? А если так, кто проболтался Новой страже? Об этом знала только Мэри, но она никогда бы не выдала Нору и Риту. Конечно, если только ей не оставили выбора. Я отвернулась, мучась от мысли, что Мэри и Джейми живы, но их зверски пытают.

Вдруг Рита улыбнулась сержанту Факсу, потом солдатам, стоящим вдоль стен. На ней были свитер и брюки лавандового цвета. У подлокотника кресла — резная деревянная трость. На стенах висели в рамках портреты друзей и родных. Я узнала себя и Мэри на пикнике у пруда в Гайд-парке.

Отступив за спины рекрутов, чтобы остаться незамеченной, я стала разглядывать овальный коврик на полу.

— Прошу меня извинить, сэр, но я не могу отдать вам корону Виндзоров, — спокойно сказала Рита. — У меня ее нет, а даже если бы и была, я не вправе распоряжаться чужими вещами.

— Не знаю, правильно ли вы меня поняли. — Сержант тяжело ронял слова. — Я велел вам отдать ее.

Рита только улыбнулась и сложила тонкие руки. Нора подняла на нее обеспокоенный взгляд.

— Думаю, это вы не поняли мой ответ. Я сказала: мне очень жаль, но, боюсь, я не могу отдать вам корону. Зато могу предложить чашечку превосходного чая. Я только что напекла сконов с чеддером.

По комнате прокатились сдавленные смешки. Уэсли стоял у дверей, сдерживая улыбку.

Прогремел выстрел, раздался крик. Сержант Факс застрелил кошку, сидевшую на подлокотнике кресла Норы. Кровь забрызгала ей лицо и руки. У меня похолодело внутри.

— Хватит болтать языком! Немедленно отдайте драгоценности! Или кончите как эта кошка.

Нору затрясло. Я не раздумывая рванулась ей на помощь, но Уэсли схватил меня за запястье.

— Не двигайся, — приказал он.

Я сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться.

Рита смотрела на сержанта Факса. За спиной у нее мирно потрескивал камин.

Нора — мертвенно-бледная, слезы струятся по щекам — посмотрела в ее сторону.

— Пожалуйста, Рита, отдай им корону, — тихо сказала она.

Казалось, Нора не могла двинуться: она так и осталась сидеть в кресле рядом с кошкой, истекающей кровью.

И Рита молча выполнила ее просьбу: словно в трансе, она пошла в спальню, и мы услышали, как открылся сейф. Минутой позже старушка вернулась, неся в руках резную деревянную шкатулку с серебряной скважиной для ключа. Я едва не расхохоталась. Символ власти моего отца был спрятан в маленьком домике в лесу, под защитой двух пожилых дам! И сразу подумала: интересно, почему отец отправил драгоценности сюда? Может быть, он понял, каким могущественным стал Корнелиус Холлистер, и решил, что здесь их не станут искать?

Сержант Факс вырвал ларец у нее из рук, взял ключ и открыл. Осмотрел внутренние отделения и вытащил главное сокровище — корону Виндзоров, которая была нужна Холлистеру, чтобы провозгласить себя королем.

Теперь ему осталось только уничтожить нашу династию.

Факс поднял пистолет, целясь Норе в голову.

— Прощай, Рита, — прошептала старушка, закрыв глаза.

Кожа на ее веках была тонкой и сморщенной, как оберточная бумага.

Я представила, как выхватываю из-за пояса кинжал и перерезаю толстую шею сержанта Факса. А потом говорю умирающему, что его командир, Корнелиус Холлистер, никогда не наденет корону.

— Стой! — твердо сказал кто-то.

Факс обернулся. Уэсли без церемоний протиснулся вперед. Сержант опустил пистолет, глядя на него.

— Давай не будем тратить на них пули. Мы же получили то, за чем пришли.

После напряженной паузы Факс кивнул и зашагал прочь впереди шеренги солдат.

Рекруты топали по гравиевой дорожке. Я шла вместе с ними. Вдруг кто-то схватил меня за плечо.

Сержант Факс указывал на написанный маслом пейзаж на стене — зеленый лес и водопад.

— Сними картину.

— Я?

— Да, ты!

Его багровое лицо было так близко, что я почувствовала на щеке брызги слюны и поморщилась от отвращения.

— Есть, сэр! — И я отдала честь.

Повернувшись к картине, я краем глаза заметила Нору. Она все еще сидела в кресле, окаменев, словно мраморная статуя.

Я чувствовала на себе ее взгляд, пока шла через комнату к стене за диваном. Получше разглядев картину, я поняла, что это водопад и старые раскидистые деревья в тех местах в Шотландии, где мы учились нырять. Пейзаж словно ожил, я ощутила ветерок, запах травы, услышала рокот воды, падавшей с утеса, наши голоса. Мы плавали и ныряли.

— Быстрее! — прикрикнул сержант Факс.

Я схватила раму и сняла с крючка. Солдаты обыскивали другие комнаты, забирая столы, стулья, посуду — все, что могли унести.

Отвернувшись от стены, я оказалась лицом к лицу с Норой. Она смотрела как-то странно, словно что-то вспомнила, но не могла понять, что именно.

— Простите, — пробормотала я, оглядываясь, чтобы удостовериться, что сержант Факс не слушает, и побежала прочь.

В грузовике солдаты открыли украденные бутылки спиртного и запели гимн Новой стражи. Они пересказывали эпизоды осады и других рейдов, передавали по кругу бутылки и поднимали тосты, словно ограбить двух безоружных пожилых леди — верх героизма. Я оглянулась в последний раз. Домик… Струйка дыма из трубы… Будто картинка в детской книжке.

Вонзила ногти в ладонь, просто чтобы вспомнить, что все еще способна чувствовать. Я причинила боль добрейшим женщинам в мире, которые заменили мне и моим брату и сестре умершую мать…

Грузовик ехал по грязи и каменным дорогам. В небе мутно светила луна, звезды погасли. Миля за милей, словно море, простирались поля. Так пусто внутри… Я не могла даже плакать.

Какой-то шум сверху вернул меня в реальность. Я подняла глаза: на соседнее место скользнул Уэсли.

— Полли, — окликнул он меня довольно резко.

— Чего надо? — сердито отозвалась я, отворачиваясь, чтобы спрятать слезы, готовые политься из глаз.

— Мне пришлось сегодня остановить тебя. Ты что, не знаешь, что будет, если не подчинишься приказу?

Я услышала собственное дыхание и почувствовала, как в легкие входит прохладный и влажный ночной воздух. Почему я плачу? Столько всего случилось — почему только сейчас? Я сжала кулаки и затаила дыхание, напомнив себе, как сильно ненавижу всех, кто связан с Новой стражей.

— Не могу поверить, что они сделали с… — Я удержалась и не назвала имена. — Почему сержант Факс считает, что вправе так обращаться с людьми, убить их кошку, забрать вещи?

Меня трясло от отвращения.

Уэсли удостоверился, что нас не подслушивают, и ободряюще положил руки мне на плечи.

— Полли, один шаг из строя — и он бы выстрелил тебе в голову, разве не понимаешь? Я пытаюсь помочь тебе, — прошептал он.

Грузовики резко остановились.

Мы выгрузились перед воротами дворца. Порция, Таб и несколько старших офицеров собрались, чтобы принять самое ценное из нашей добычи. Уэсли кивнул им и направился к своему отряду, чтобы увести его на ночь в казарму. Порция же осталась на месте. Она словно хотела пронзить меня взглядом. Так сова неподвижно сидит на ветке, высматривая добычу.

16

Войдя в спальню, я сразу поняла: что-то не так. Все девушки, кроме Вашти, собрались в круг в центре комнаты, но карт не было видно. В воздухе витало тревожное предчувствие.

— Ты меня беспокоишь, — медленно выговорила Порция, смакуя каждое слово, будто конфету. — Еще не начала лисью накидку — я даже не уверена, что ты шьешь. Ты не умеешь убираться. И акцент то шотландский, то как у лондонской элиты.

Последнее она сказала, подражая моему голосу, но на высокой ноте и в нос. Все засмеялись. Сержант заговорила на октаву ниже:

— Честно говоря, не знаю, что в тебе нашел Уэсли. Он и прежде якшался с рекрутами, но не так же.

Я замерла, не рискуя даже переступить с ноги на ногу или на мгновение отвести взгляд. Сердце колотилось в груди.

Таб подошла к Порции.

— Может, ты шпион Сопротивления?

Порция закатила глаза, приблизилась, взяла меня за подбородок и повернула к себе, чтобы заставить смотреть ей в глаза.

— Не думаю, что у нее хватило бы ума для шпионажа. Эта глупая девица даже не может выполнять простые приказы.

Все снова захохотали. Она наклонилась ближе, вцепляясь в мой подбородок, и зашептала на ухо, чтобы ее слышала только я:

— Зачем ты здесь?

— Чтобы служить в Новой страже, — громко сказала я.

— Серьезно? Тогда почему ты колебалась, когда дралась с бойцом Сопротивления в Ночь смерти? Ты их сторонница или просто трусиха?

— Я здесь, чтобы служить в Новой страже, — повторила я с каменным лицом.

Порция отпустила мой подбородок.

— Тогда докажи.

Я отшатнулась.

— Что?

— Докажи!

Порция закатала правый рукав. На бледной коже предплечья синела татуировка: скрещенные севиль и меч. Прежде чем я поняла, что происходит, Таб и Джун схватили меня, Джун пнула в спину. Порция встала рядом и крепко связала веревкой мои запястья.

Они втащили меня в туалет. Кафельный пол поплыл под ногами, когда Порция достала с полки длинные ножницы.

Сержант схватила меня сзади за шею. Я не издала ни звука — не хотела их радовать. Холодные лезвия на коже головы. Щелчок. Пряди моих волос дождем упали вокруг колен на пол уборной.

Порция толкнула меня к зеркалу:

— И как тебе?

Они остригли меня почти наголо, даже кожа была видна.

Таб и Джун согнулись от хохота, держась за животы. Их лица покраснели.

— Теперь сержант Уэсли уж точно не будет флиртовать с тобой, — веселилась Джун.

Посмотрев в зеркало, я больше всего поразилась не кое-как остриженным волосам, а отчаянию в глазах. Тень меня прежней…

— Неплохо. — Я повернулась к Порции и остальным. — Все равно собиралась подстричься.

Мой сарказм лишь разозлил Порцию. Ее прекрасное лицо исказилось и побагровело.

— Я еще не закончила, — сплюнула она. — Джун, подержи ее.

Джун повалила меня на пол, я ударилась затылком. Придавив плечи, она села мне на ноги. Ее немалый вес не давал пошевелиться. Я вырывалась изо всех сил, но она достала свой севиль и приставила мне к груди, так что при малейшем движении лезвие вспороло бы кожу. Я сжала кулаки.

Краем глаза я заметила: Порция стоит у греющегося на углях котла с водой. Она раскручивала, выпрямляя, проволочную вешалку. А потом положила на угли…

— Пожалуйста, отпустите, — умоляла я, ненавидя себя за то, как жалко это звучало, но остановиться не могла. — Пожалуйста, отпустите…

— Держите ее! — закричала Порция.

Она с пугающей сосредоточенностью смотрела на угли. Темные зрачки отражали пламя, она улыбнулась, наслаждаясь моментом.

«Только не глаза, — мысленно молилась я. — Не дайте ей ослепить меня…»

Порция сняла с углей раскаленную докрасна проволоку и поднесла к моему лицу.

— А ну тихо! Если испорчу, придется повторять.

И опустилась на колени рядом со мной…

Сначала я почувствовала жар, словно поднесла к огню палец. Потом — жжение, когда проволоку прижали к моей щеке. Я взвилась от боли, пытаясь освободиться, но Таб стукнула меня головой об пол. Жгучая боль — страшнее я в жизни не испытывала — пронзила тело. Кто-то закричал — наверное, я. Все вокруг покраснело, потом почернело. Последнее, что я слышала, — женский смех.

17

Разбудила меня боль.

Сжавшись от ощущения горячих игл, пронзающих кожу под правым глазом, я повернула голову, чтобы прижаться щекой к холодному мрамору пола. Но легче от этого не стало. Я глубоко и судорожно дышала, чтобы прийти в себя, все еще крепко зажмурившись. Встала, пошатываясь. Ухватилась за раковину.

Под правым глазом вздулись волдыри, образуя топорное изображение скрещенных севиля и меча.

Они заклеймили меня символом Новой стражи.

Дотронувшись до обожженной кожи, я подавила крик боли. Даже оставшись одна, я не могла позволить Порции победить. Я не должна показывать ей слабость, которую она так хочет увидеть.

Я оперлась на раковину. Нужно уходить сегодня же: если останусь, пытаясь завершить безнадежную миссию, меня убьют. Я потянулась к двери, но та не поддалась. Меня заперли.

Глубоко дыша, чтобы не паниковать, я огляделась в поисках выхода. Я не знала, долго ли пролежала без сознания, но понимала, что Порция рано или поздно вернется. Через круглое окошко в южной стене виднелись верхушки деревьев, погруженные в темноту ночи. Окно было из толстого стекла, армированного проволокой. Третий этаж. Если прыгну, едва ли выживу…

Я неловко подняла котел с углей и ударила им в окно. Поморщилась, затаив дыхание, когда по ванной разнесся грохот. Никто не прибежал на шум, и я снова ударила по стеклу, потом еще и еще раз, пока оно кусками не осыпалось на пол. В окне осталась только сетка.

Прорвала в сетке дыру, проползла в нее. На наружном подоконнике остановилась, схватилась за каменную кладку окровавленными руками и поглядела вниз. Воздух был неподвижен, ночь разлилась по небу чернильной лужей — ни звездочки. Единственный источник света — мелькающие под окном факелы патрульных. Отклонилась назад, прячась в тени, голова кружилась, живот сводило от боли и страха.

Слева закапала вода. Я посмотрела туда и заметила блеск медной водосточной трубы, увитой плющом. Теперь трубы служили для сбора питьевой воды во время дождя. Я сомневалась, что она выдержит мой вес, но это было лучше, чем ничего. Потянулась… и едва не упала, так и не достав до плюща.

Глубоко вдохнув, я попыталась прикинуть расстояние, а потом резко отпустила раму и соскочила с подоконника.

Быстро скользнула вниз, не обращая внимания на боль в пальцах, все еще утыканных мелкими осколками стекла и обрывками проволоки, и схватилась за плющ, ногами стараясь нащупать хоть какой-то уступ. Наконец нашла среди грубо обработанных камней и толстых лоз точку опоры. Вцепилась в плющ, сдерживаясь, чтобы не закричать от боли.

Дюйм за дюймом я сползала по водосточной трубе, как по пожарному шесту, пока не почувствовала под ногами твердую землю.

Прижавшись спиной к стене дворца, посмотрела по сторонам. Из темноты прямо передо мной поднималась десятифутовая колючая проволока. Перебраться через торчащие в разные стороны шипы поверху и не покалечиться не получится, да и сделать подкоп, пожалуй, тоже. Там, с другой стороны, лес. Там должен быть лес… Я перешнуровала ботинки и кинулась бежать прочь от здания, к темной стене, которая когда-то была лесом.

И почти пересекла поле, когда возникшая впереди фигура сбила меня наземь.

— Руки за спину! — скомандовал грубый мужской голос.

Свежий ожог заболел, когда солдат придавил ногой мою шею, не давая подняться. Подошел другой, с горящим факелом, и связал мне руки за спиной. Я поморщилась, когда веревка впилась в израненные кисти, но старалась не издать ни звука.

Первый, сержант, грубо перевернул меня, чтобы увидеть лицо.

— Имя?

— Сбежать хотела, — сказал молодой стражник, грубо и болезненно выкручивая мне запястья.

— Встать! — рявкнул сержант, рывком поднимая меня на ноги и толкая вперед.

Подталкивая севилями, они погнали меня через двор в голые поля, к лагерям смерти. Звуки, что преследовали меня в кошмарах, — крики боли, звон цепей — становились все громче. Возле ворот я увидела длинную вереницу людей со связанными лодыжками. Они брели в поля. Солдат раздавал им лопаты.

«Почему они не воспользуются лопатами как оружием?»

Но узники были худы, как скелеты, и уныло волокли инструмент. Они уже не хотели бороться.

— Копайте! — крикнул солдат, что шел позади и плашмя бил севилем по голове отставших.

Звук ударов металла по черепам разносился в ночи. А потом я с ужасом смотрела, как солдат построил узников и выстрелил в голову каждому. Люди падали в ямы, словно домино.

Осознав, в чем дело, я прикрыла рот ладонью. Пленников заставили выкопать собственные могилы. Если я войду в эти ворота, пути назад не будет.

На страже у ворот лагерей смерти стоял солдат. Его освещал угольный фонарь. Я заморгала, думая, что обозналась: это был Уэсли. Мы посмотрели друг другу в глаза, и он быстро повернулся к моим конвоирам.

— Барт и Харбор, разве вас не поставили к передним воротам?

— У нас тут беглянка, — сказал сержант Барт.

— Сдайте ее, — приказал Уэсли, не глядя на меня. — И возвращайтесь на пост.

— Есть, сэр!

Солдаты отдали ему честь и потрусили в поля.

Когда они скрылись из виду, Уэсли ослабил хватку и развернул меня лицом к себе. Я уставилась в землю, но чувствовала, что его глаза жгут меня, словно раскаленная проволока. Мне никогда прежде не было так стыдно — за свое лицо, за глупость, которую я совершила, придя сюда в надежде убить Корнелиуса Холлистера. Вместо этого меня заклеймили его символом.

— Кто это сделал? — тихо спросил Уэсли. — Порция?

Глаза мне застилали слезы.

— Двигайся быстро и молча, — приказал сержант, подталкивая меня вперед.

Перед нами, освещенная луной, высилась ограда из колючей проволоки. Я замерла и повернулась к нему.

— Как ты можешь жить в ладу с собой, служа в этой армии? — спросила я дрожащим голосом, глядя ему в глаза. — Если хочешь убить меня, сделай это сейчас.

Он снова толкнул меня.

— Ты что, не слышала? Молчи и шагай.

Луна осветила его острые скулы и темные провалы глаз.

Мы миновали лагеря и пошли по темным полям к кирпичному строению без окон.

— Куда ты меня ведешь? — спросила я сквозь зубы.

Он дернул меня за руку, чтобы я остановилась, и начал развязывать веревку на запястьях.

— Ты ведешь меня не в лагеря? — спросила я, растерявшись.

Он достал из-за пазухи второй пистолет и вложил мне в ладонь.

— Стрелять умеешь?

— Да.

— Тут полная обойма. Не потеряй. Если разминемся, если тебя настигнут бродяги, просто стреляй. Никаких колебаний, а то они тебя убьют.

Я машинально кивнула и обхватила пальцами рукоять, потом, морщась от боли, примерилась, положив палец на курок.

— Я веду тебя в безопасное место, но нам придется пройти через лес. Нужно вести себя тихо и осторожно. Если выяснится, что я тебе помогал, нас обоих убьют.

Подняв голову, я посмотрела ему в глаза. Хотелось доверять Уэсли, но что, если это искусная ловушка?

— Зачем ты мне помогаешь?

Он посмотрел на оставшиеся позади лагеря смерти:

— Ты здесь не единственный человек, которому есть что скрывать, Элиза.

18

Звук моего настоящего имени заставил меня застыть на месте. Над головой заухала сова, застывшая на ветке, как изваяние. Все происходило как-то замедленно.

— Ты знаешь, кто я, — сказала я, но голоса моего было почти не слышно.

Ночной воздух холодил кожу. Было так темно, что я с трудом различала Уэсли прямо перед собой.

— Да.

— Кто-нибудь еще знает?

— Насколько мне известно, нет.

Я отшатнулась.

— Как? Когда? — Я покачала головой, прежде чем задать вопрос, который мучил меня уже несколько недель. — Почему той ночью во дворце ты дал мне бежать?

Он кивнул, словно ожидал услышать нечто подобное.

— Я посмотрел тебе в глаза и… просто не смог поступить иначе. — Он помолчал, подбирая слова. — Пожалуйста, доверься мне.

Я подумала о тех моментах, когда мы оставались вдвоем, с оружием, и он не причинил мне зла. Если бы он хотел меня убить, то уже сделал бы это. Наконец я кивнула.

— Куда мы идем? — спросила я, все еще плохо соображая от изумления, когда мы зашагали обратно к центру лагеря.

— Увидишь, — мрачно ответил он.

Внутри шлакобетонного строения без окон, за толстыми прутьями, бились в стойлах боевые кони Корнелиуса Холлистера. Они были по меньшей мере на голову выше обычных лошадей, и их налитые кровью глаза горели яростью. Подкованные копыта рыли землю. Они ударялись головами о заграждения так сильно, что у некоторых сквозь разодранную шкуру виднелись кости.

Уэсли оседлал черно-пегую кобылу, пока я караулила в тени дверного прохода. Седло и уздечка висели на крюках, вбитых в стену, — толстые, в железных бляхах, больше походившие на броню, чем на сбрую. Я подумала о Джаспере и вздрогнула. Этих существ готовили к войне, их били с самого рождения, превращая в машины для разрушения.

Я увидела, как Уэсли вкладывает шипастые удила между челюстей кобылы, и подавила крик протеста.

— Что ты делаешь? — громко зашептала я. — Ей же больно!

— Знаю, — печально кивнул он. — Но на обычные удила они не реагируют.

Он вывел огромную лошадь из стойла во двор и подсадил меня в седло.

— Ее зовут Калигула, она одна из самых резвых.

Он вскочил в седло впереди меня, и Калигула рванула с места галопом через поля. Я крепко обхватила его за талию.

Когда мы скрылись в лесу, Калигула пошла рысцой, легко переступая через корни и упавшие стволы деревьев. Звуки ночного леса наполнили окружившую нас тишину. Стайка летучих мышей с писком пронеслась мимо маленьким темным вихрем.

Казалось, прошло около часа, когда Калигула неспешно затрусила по краю отливающего серебром озера. Уэсли озадаченно нахмурился.

— Странно, — пробормотал он, — этой воды я раньше не видел.

— Похоже на озеро, в котором мы купались в Шотландии, — сказала я, думая об озере, где с Мэри и Полли провела столько беззаботных летних дней.

Мы устраивали пикники, играли в разные игры, учились нырять с ветви, нависавшей высоко над водой. Джейми считал наши прыжки, закутавшись в одеяло: он мерз даже летом.

— Давай остановимся здесь, — сказал Уэсли. — В любом случае нам нужна вода.

Он спешился и привязал Калигулу к дереву.

— И надо охладить водой твой ожог, — добавил он, спускаясь по тропке.

Прежде чем я успела сообразить и оглядеться, по воде прошла рябь — и исчезла. Рыба? Я уже несколько лет не видела живых рыб. Я могла бы загарпунить ее и поджарить на костре: Джордж, отец Полли, научил меня ловить на гарпун лосося, когда я была маленькой. Я последовала за Уэсли к озеру, ожидая, что рябь появится снова. Подойдя ближе, увидела, что вода странного серебристого оттенка отражает свет, словно сияя изнутри.

Уэсли встал на колени и сложил руки, чтобы набрать воды. Я вдруг сообразила, почему вода светится.

На долю секунды задумалась, не остановить ли Уэсли: одного глотка могло бы хватить, чтобы отравить его, а я все еще не знала, доверяю ли ему и куда он меня ведет.

— Подожди… стой! — закричала я в последний момент. — Это ртуть! Она убьет тебя. Тут даже дышать не стоит.

Уэсли отпрянул, глаза его расширились при виде серебристой отравы. У края воды я увидела то, что не замечала раньше: изуродованные тела водных обитателей, плавающие на отмели. Рыбы с плавниками на месте глаз, лягушки без ног, угри с головами с обоих концов.

Я посмотрела на лес по ту сторону озера. В зарослях, увитых плющом, скрывалось здание из шлакобетона с огромным логотипом СХ. Один из тысяч заводов Chemex, где до Семнадцати дней производили все, от шампуней и удобрений для газонов до Облаков смерти. В начале разрушений смертоносные химикаты растеклись и отравили землю на мили вокруг.

— А я-то подумал, что это самая красивая вода, которую я когда-либо видел, — сказал Уэсли дрогнувшим голосом. — Я бы напился, если б ты не предупредила. Спасибо.

— Да ладно, — сказала я, и мне стало стыдно за мимолетное желание позволить ему пить. — Спасибо тебе за… — Я хотела сказать «за то, что пощадил меня», но вместо этого произнесла: — Что сохранил мою тайну.

Я посмотрела на озеро. Уэсли был прав. Такой красивой воды я в жизни не видела. Красивой, но смертоносной. Как почти весь этот мир.

Мое лицо все еще болело, но теперь и ладони болезненно пульсировали. Там, где в кожу впились осколки стекла и обрывки проволочной сетки, сочилась кровь.

Мы миновали ртутное озеро уже час назад, и я надеялась, что ехать осталось недолго.

— Почти на месте, — сказал Уэсли, словно в ответ на мой незаданный вопрос.

Он наклонился влево, отвел в сторону густой куст, и показалась узкая тропка, окаймленная лозами. Калигула осторожно зашагала, от ее дыхания в морозный воздух поднимались облачка пара.

Впереди на поляне стоял каменный домишко под соломенной крышей. Стены заросли мхом, краска на двери облезла, железные решетки на окнах были затянуты паутиной и плющом.

— Здесь… кто-нибудь живет? — тихо спросила я.

Я слышала, что у бродяг есть темный домишко на отшибе, где они держат пленных, чтобы потом их съесть, — такой человеческий холодильник.

— Тут никого нет, это безопасное место, — заверил Уэсли.

Но я крепко сжала пистолет, не обращая внимания на боль в руке, пока он привязывал Калигулу к столбу и доставал ведро воды из каменного колодца.

— Откуда ты знаешь? И почему уверен, что внутри никого нет?

— Больше никто не знает об этом месте.

Уэсли достал из кармана ключ и отпер входную дверь. Я осторожно последовала за ним внутрь.

Воздух в доме был холодный и неподвижный, пахло росой и влажной землей. Я стояла в маленькой гостиной, где напротив каменного камина были два плетеных стула и линялый двухместный диван в цветочек. Уэсли потянулся к восковой свече на кофейном столике. Вокруг пламени, подлетая опасно близко, кружили бурые мотыльки.

— Я разожгу камин, — сказал он. — Здесь холодно.

Оставаться ночью в лесу было страшно. Я посмотрела на окна и дверь. Выбить стекла было легко, дверь неминуемо подалась бы под ударами топора. Я все еще стискивала пистолет, словно для самоуспокоения, как ребенок — руку матери.

— Знаешь, пистолет можно положить. — Уэсли показал на мою руку. — Я тебя не обижу.

Я немного заколебалась, но все-таки положила оружие на стол.

— Знаю. Я боялась, что придут бродяги.

Уэсли задумчиво посмотрел на меня, словно прикидывая, говорю ли я правду.

— Не придут. Обещаю.

Я села на диванчик, оглядываясь, чтобы понять, где мы. Низкий потолок пересекали балки из вишневого дерева, на полу лежал толстый овальный ковер. На окнах пыльные короткие бледно-желтые занавески, обшитые кружевом. В круге света я увидела скатерть с рисунком из розовых бутонов.

— Чей это был дом?

— Моей матери, — ответил он, подбрасывая хворост в камин.

Я ждала, что Уэсли продолжит, но вместо этого он смотрел на мои руки.

— Тебе надо промыть порезы. Я подогрею воду. Сходи на кухню, глянь в буфете, нет ли соли.

Когда я вернулась с солонкой в гостиную, оказалось, что Уэсли принес еще одно ведро воды и греет ее в котелке над огнем. По комнате плясали тени, отбрасываемые желто-красным пламенем. Было ясно, что в домике уже несколько лет никто не жил, но он все равно казался обжитым и любимым.

— Ты читал в детстве про кролика Питера? — спросила я. — Вот что это место мне напоминает — кроличью нору.

— Я рад.

Он улыбнулся. Я поняла, что впервые вижу улыбку на его лице.

— Ты совсем другой, когда улыбаешься, — тихо сказала я.

Уэсли встретился со мной взглядом и замер на мгновение, а потом посмотрел на мои окровавленные руки.

— Иди сюда.

Он показал жестом, чтобы я села на ковер перед камином.

— Будет щипать, но иначе раны не промоешь.

Насыпав соли в горячую воду, он опустился передо мной на колени, взял за запястья и медленно погрузил их в котел. У меня перехватило дыхание. Закрыв глаза, я попыталась отрешиться от боли. По чистой воде пошли кровавые разводы, и я остро осознала присутствие Уэсли, все еще стоявшего на коленях рядом со мной, его дыхание щекотало мне ухо.

Он резко поднялся.

— Оставайся здесь. Пойду посмотрю, нельзя ли добыть чего-нибудь съестного.

Через некоторое время он вернулся с несколькими банками овощного супа.

— Срок годности прошел, но, должно быть, еще ничего, — тихо сказал он, отодвинул котелок и поместил суп над огнем.

Когда тот согрелся, Уэсли налил его в две деревянные миски. Я обернула кисти импровизированными повязками, которые он нарезал из простыни, надеясь, что раны теперь чистые, и стала отхлебывать суп прямо из миски. И почти сразу силы начали возвращаться.

Уэсли подогревал очередной котелок с подсоленной водой. Когда она уже закипала, он окунул в нее полоску ткани, оторванную от простыни.

— Хорошо. А теперь ожог.

Острожными прикосновениями он очистил мою щеку теплой тканью.

— Поверить не могу, что Порция сделала это, — тихо сказал Уэсли.

Помолчав, я заговорила нарочито спокойно:

— Вы когда-то были вместе?

Уэсли печально и горько засмеялся и покачал головой.

— Мы с Порцией никогда не были вместе, Элиза, — медленно сказал он, — она моя сестра.

Я открыла рот от удивления и вдруг подумала, что у них одинаковые темно-зеленые глаза, русые волосы, высокие скулы. Я просто поверить не могла, что не заметила этого раньше.

— Но вы такие… разные.

Он снова приложил к моей щеке теплую ткань.

— В детстве мы были неразлучны. Но после смерти матери Порция изменилась.

Постепенно я начала понимать, в чем дело. Этот дом — последнее, что осталось у него от матери.

— Прости, — выговорила я.

— Порция думала, что мама нас бросила. Но это не так. Она никогда бы нас не оставила. — Выражение его лица стало жестче. — Мой отец убил ее и представил это как самоубийство.

Я заморгала, ошеломленная его откровенностью. Просто не могла представить себе, каково это — знать, что твой отец убил твою мать. Уэсли отвернулся и так сжал кулаки, что, когда посмотрел на свои ладони, увидел кровь.

— Но почему? — прошептала я, не в силах молчать.

— Она… узнала о нем кое-что.

Он стал помешивать угли кочергой. Пламя яростно взвилось.

— Я иногда возвращаюсь сюда, чтобы подумать и побыть одному. Порция здесь не бывает. Не уверен, что она вообще что-то помнит. Прости, не надо было тебе об этом рассказывать.

— Хорошо, что ты рассказал.

Я накрыла его ладонь своей. В его душе жила та же печаль, что и в моей. Такая, что находит тебя еще маленьким и остается с тобой навсегда.

— Ты кому-нибудь рассказывал? — тихо спросила я.

— Нет, даже Порции. Если бы отца посадили в тюрьму, мы бы остались одни. Я хотел пощадить ее, уберечь от боли. Но…

Он умолк, глядя в огонь.

— Прости еще раз, — сказала я, — это был ужасный выбор.

— Знаешь, что самое странное? — сказал он с горечью. — Я все еще люблю отца, хотя и знаю, что он сделал. И в то же время ненавижу его за то, кто он такой, и за то, что он сделал с Порцией.

Я ничего не сказала.

— Я горевал о матери, но Порции пришлось хуже. Она решила, что мама не любила ее достаточно сильно, чтобы жить для нее и заботиться о ней. Она пошла в амбар, где держала выводок крольчат и ухаживала за ними, и свернула им шеи. Так появилась новая Порция. — Он стиснул руки. — Ей тогда было восемь лет.

Я сидела молча, глядя в огонь и думая о своих брате и сестре. Где же их похоронили? Неужели они уже на небесах, с нашими родителями? Думая обо всем, через что пришлось пройти нашей семье, о боли, горе и ужасе, я снова возжелала убить человека, который был виной всему.

— Ты не знаешь, где я могу найти Корнелиуса Холлистера?

Уэсли резко повернулся ко мне:

— Он в Тауэре в Лондоне. А что?

— Он убил мою мать и моего отца, — тихо сказала я. — А возможно, еще брата и сестру. Он забрал у меня все, что я любила.

Уэсли с мрачным видом рассматривал свои руки.

— Ты хоть понимаешь, сколько солдат его охраняет? Они вооружены до зубов.

— Да. Я знаю, что погибну, и к этому готова.

— Ты не понимаешь! — сорвался он. — Он хочет уничтожить твою семью! Если ты умрешь, он сможет короноваться.

— Разве это не то, чего ты хочешь? — Я выпрямилась и отняла тряпку от щеки. — Я забыла, что мы по разные стороны баррикад, лишь потому, что ты спас мне жизнь.

— Мы не по разные стороны, — тихо возразил он.

— Пока ты в армии Холлистера, по разные.

— У меня не было выбора!

— Выбор есть всегда, — покачала я головой. — Я понимаю, каково это — мерзнуть и голодать… теперь понимаю. Но если ты правда не веришь в его дело, неужели нельзя было найти другой выход для вас с Порцией?

— Не в том дело, ты не…

Он помолчал.

— Пожалуйста, просто обещай мне, что не сбежишь с какой-нибудь самоубийственной целью.

Наши взгляды встретились, и на этот раз я не отвела глаза. Вместо этого позволила себе рассмотреть его при тусклом свете камина. Что-то изменилось. Застывшая маска солдата исчезла, передо мной был печальный одинокий парень. Я смотрела на его мягкие вьющиеся волосы, отливающие темным золотом, блестящие зеленые глаза, широкие плечи.

Наверное, я казалась ему такой уродливой — остриженная почти наголо, с красными волдырями на щеке. Я прикрыла лицо ладонями.

— Прекрати, — сказала я. — Я не…

— Элиза, — перебил он, взял мои руки в свои, осторожно отвел их от лица и приподнял мой подбородок, чтобы лучше меня разглядеть. — Ты красивая.

Он придвинулся ближе. Я почувствовала его дыхание на своих губах, теплое и нежное. Потом наши губы соприкоснулись. Его рука нежно заскользила от щеки к затылку, пальцы пробежали по шее, едва касаясь линии волос.

На миг он замер, и я знала, что он дает мне возможность отстраниться. Но я наклонилась ближе, раскрывая губы и отвечая на поцелуй, охваченная странной неутолимой жаждой. В этот момент все словно потонуло в забытьи: клеймо на щеке, знак Новой стражи, беспокоящее знание о том, что Корнелиус Холлистер в Тауэре. Имело значение лишь то, что мы здесь, опускаемся на подушки и целуемся, а огонь превращается в тлеющие угли и остывает.

Уэсли притянул меня к себе, словно обволакивая теплым коконом.

— Уже поздно. Тебе надо поспать. Иди в спальню — я могу спать здесь.

Он показал на диван.

Я кивнула, но не хотела, чтобы он меня отпускал.

— Пойдешь со мной?

Он встал и отвел меня в спальню. Я легла под покрывало, все еще в форме, и потянула его к себе. Он поставил фонарь на прикроватный столик и потушил фитиль, так что в комнате стало темно. Устроившись, обнял меня за талию, словно защищая. От его кожи пахло свежестью, как от воды. Я закрыла глаза, на миг представив, что это будет длиться и длиться, что мы навсегда останемся в тепле этого домика посреди отравленного леса.

19

Я внезапно проснулась и села, тяжело дыша. Кошмарное сновидение закончилось, но его отголоски все еще витали в темных закоулках сознания. Мэри и Джейми в стальной камере, люди в белых шинелях пришли их пытать. Я лихорадочно бегу по лабиринту, слышу их голоса, но не могу найти.

Была середина ночи, и Уэсли все еще спал рядом со мной. Его голова лежала на подушке, волнистые полосы упали на лоб и серебристо поблескивали в лунном свете. Я наклонилась поцеловать его в щеку.

— Прощай.

Вставая с постели, я почувствовала в глазах непрошенные слезы, отчаянно надеясь, что он не проснется и я смогу вспоминать его спящим.

В камине еще горело несколько угольков. Я поискала в темноте свечу и зажгла ее. При неверном свете торопливо зашнуровала ботинки и застегнула куртку. Пистолет по-прежнему лежал на круглом столике. Я сунула его в карман.

У двери спальни я в последний раз оглянулась. Я подвергала Уэсли опасности, оставляя его здесь без лошади. Но у него есть пистолет, чтобы защититься и он хорошо знает лес. Когда он проснется, уже рассветет, и можно будет спокойно вернуться в лагерь пешком. Я заставила себя отвернуться и взялась за ручку входной двери.

Утренний воздух был прохладный и влажный. Уходя, я поцеловала стену рядом с дверью. Это было суеверие, которое досталось мне от бабушки. Она всегда говорила, что, если поцеловать дверь перед уходом, благополучно вернешься. Вопреки всему я надеялась, что однажды вернусь сюда с Уэсли.

Я старалась высмотреть в ночном небе хоть одну звезду, чтобы сориентироваться, но напрасно. Калигула спала стоя — темная тень на фоне еще более темного небосклона, привязанная к столбу. Я со страхом посмотрела на ее мощный круп и сорвала пучок травы.

— Калигула, иди сюда, девочка, — забормотала я, протягивая лошади траву и пытаясь погладить ее по морде.

От прикосновения кобыла взвилась, захрапела и оскалилась. Цепь на ее шее загремела, когда она с силой натянула ее, пытаясь освободиться.

Я научилась ездить верхом едва ли не раньше, чем ходить, но никогда прежде не видела такой озлобленной лошади.

— Тсс…

Я схватила поводья и потянула вниз, чтобы заглянуть Калигуле в глаза.

Она остановилась, и на миг я подумала, что она меня поняла. Но потом лошадь выдернула поводья так резко, что они выскользнули из моей руки, кожаные ремни прошлись по повязкам, и раны открылись.

Я смотрела в темные глаза Калигулы. Уэсли справлялся с ней, применяя силу, а ее-то мне как раз и не хватало. Потянувшись к ушам лошади, я сняла с нее недоуздок, успокаивая. Она выплюнула удила и посмотрела на меня почти с удивлением.

— Теперь — только ты и я, Калигула. Поможешь мне добраться до Лондона?

Лошадь стояла неподвижно, пока я забиралась к ней на спину, опираясь на палку. Сбруи теперь не было, и я вцепилась в гриву, надеялась, что моего веса хватит, чтобы управлять Калигулой. Почувствовав меня на своей спине, она понеслась вскачь, так что меня отбросило назад.

Мы проехали немного, когда солнце встало на востоке, и на фоне посветлевшего серого неба проступили силуэты голых ветвей. Я выпрямилась в седле и слегка подтолкнула Калигулу ногой, побуждая повернуть направо, туда, где серебрился горизонт.

Некоторое время спустя мы подъехали к шоссе. Я остановила лошадь и прищурилась, чтобы разглядеть выцветшие и изрисованные дорожные знаки. Бетонное покрытие было разбито, желтые разделительные линии потускнели. Это дорога на Лондон, но ехать по ней опасно. Войска Холлистера патрулировали автостраду и отлавливали одиноких путников и беженцев из разграбленных селений.

Я старалась не смотреть на машины, брошенные по шоссе, гниющие трупы на водительских местах и детские тела, скорчившиеся на задних сиденьях. Эти люди куда-то ехали, когда наступили Семнадцать дней. У них не было шансов.

С дороги донесся рокочущий звук. Я быстро соскочила с Калигулы, увела ее за деревья и выглянула, чтобы узнать, в чем дело. Вдали показалась целая туча всадников. Калигула тихонько заржала, уловив мой страх, и я погладила ее, успокаивающе шепча. Их были сотни. Сплошное серое пятно на боевых конях, обозных лошадях и грузовиках, на крышах которых сидели вооруженные стражники, нацелив севили и ружья во все стороны. Когда они проезжали мимо, я услышала жуткие вопли пленных, колотивших в металлические стены в надежде избежать участи, которая ждала их в лагерях смерти.

Когда они проехали и дорога снова опустела, я на минуту склонила голову к шее Калигулы, вдыхая ее теплый запах. Уэсли спас меня от лагерей смерти — я обязана ему жизнью. В сознании мелькали обрывки воспоминаний о проведенной вместе ночи: его губы, теплые руки, обнимающие меня, тихий голос. Почему-то казалось, что все это было очень давно, но давало мне силу, в которой я так нуждалась. И надежду, что любовь все еще живет в этом мрачном мире, что она будет жить даже тогда, когда меня уже не будет.

Я дотронулась до пистолета за поясом, чтобы убедиться, что он на месте. В лесу безопаснее, чем на дороге, и лучшим решением было ехать по краю шоссе, ближе к растущим вдоль него деревьям. Я дала Калигуле еще немного пощипать травку и вскочила в седло.

— В Лондон!

Кобыла прянула ушами, словно поняла меня, и поскакала.

Над городом висела сплошная пелена из сажи и пепла. Стаями летали голуби. Я ехала по округу НВ30, топот копыт Калигулы гулко разносился по опустевшим улицам. Судя по тишине и открытым окнам, округ уже захвачен армией Холлистера. Жителей, должно быть, взяли в плен, а их дома разграбили. Я держалась в тени, проезжая мимо выжженных улиц.

К доске для объявлений на фасаде лавочки был пришпилен плакат с портретом девочки с каштановыми волосами. Она была в матросском платье, руки аккуратно сложены на коленях, шелковистые волосы спадали ниже плеч. Бледная кожа и румяные щеки.

ВЗЯТЬ ЖИВОЙ

ЭЛИЗА ВИНДЗОР

Награда на ваше усмотрение

Я приблизилась к плакату, глядя в ясные, полные надежды глаза. Эта фотография была сделана несколько лет назад, по заказу отца. Со времени смерти матери мы не распространяли портреты членов королевской семьи. Отец решил, что, если нас не знают в лицо, мы в безопасности, и потом, все равно средств для печати фотографий большими тиражами не было. Я изучила плакат. Эта счастливица не похожа на меня. Они ищут девочку, которой больше нет.

— Помогите! Кто-нибудь, пожалуйста, помогите! — донесся из ближайшего парка высокий женский крик.

Я заколебалась: надо вмешаться, но мне просто необходимо добраться до Тауэра.

— Пожалуйста, не надо! — закричала женщина с надрывом. — Помогите!

Пнув Калигулу, я послала ее вперед и на скаку выхватила пистолет. По крайней мере, стоит попытаться.

Когда я подъехала ближе, крики прекратились. В воздухе повисло холодное молчание. Я приостановила Калигулу: въезжать в парк не хотелось. Мне стало нехорошо при мысли о том, что могло случиться с женщиной. Я могла ей помочь, но было уже поздно.

Даже во время Семнадцати дней в Лондоне работали команды спасателей, помогавшие тем, кто попал в беду. Сейчас не осталось ничего: ни полиции, ни пожарных, ни больниц.

Я ехала дальше в ночь. Наконец на фоне неба появились мрачные укрепления Тауэра. Над ними, словно нож, рассекающий горизонт, возвышалась Стальная башня. Металлическая тюрьма без окон когда-то была защищена электрическим током, достаточно сильным, чтобы убить любого, кто приблизится. Но электричества, как и всего прочего, обеспечивающего порядок, больше не было. Подъехав еще ближе, я различила строй солдат Холлистера, охранявших башню, — они стояли вдоль окружающего башню рва с севилями у пояса. Где-то внутри был Корнелиус Холлистер.

Достигнув рва, я оставила Калигулу в подземном переходе. Привязать ее было нечем, но я сняла седло и быстро протерла ее чепраком. Сморщив нос (от стоячей воды во рву поднимались миазмы), нарвала травы и положила перед лошадью.

— Пожалуйста, останься, Калигула, — попросила я. — Ты мне нужна.

Заглянув ей в глаза, я почти умоляла не уходить. Глаза были большие и темные, уже не красные от ярости.

Я низко надвинула армейскую шляпу, чтобы глаза остались в тени. Поправила пояс, застегнула куртку и завязала потуже шнурки на ботинках. Посмотрела на свое отражение в воде. Ожог под глазом был красный и пульсировал. Я пробежала пальцами по стене, чтобы их кончики почернели от сажи, втерла сажу в след от ожога, морщась от боли. Теперь там было темное пятно, больше похожее на синяк.

Я стала похожа на одну из них.

20

Темные облака гари плыли по небу над городом, превращая дневной свет в сумерки. Из-за стены башни донесся звук работающей лебедки. Подъемный мост опускали — очередная смена караула. Я пригнулась, готовясь бежать, с горькой улыбкой ощущая, как ноют мышцы.

Я провела день, наблюдая за башней, и теперь знала здесь каждый дюйм, включая ров и стены. Я запомнила график подъема моста. Если побегу достаточно быстро, успею догнать заходящих внутрь солдат, присоединюсь к ним и незаметно проникну на кухню. Оттуда можно проследить за обедом Холлистера и проводить его до покоев. Вероятно, его местонахождение — это тайна даже для его сторонников, но мой урчащий от голода желудок напомнил, что жить без пищи невозможно.

Рванувшись к стене Тауэра, я пригнулась к земле и доверилась темноте ночи. Немного переждала в тени под стеной, чтобы выровнять дыхание и утереть пот со лба. Две колонны стражников мерно шагали к мосту. Когда прошел последний солдат, я пристроилась за ним, склонив голову и стараясь шагать в ногу.

Я дрожала, когда мы шли по мосту в Тауэр. Я всегда так боялась этого места — с тех пор, как мы сюда приезжали, когда я была маленькой. Плаха, следы топора, потеки крови, за несколько веков так и не смытые дождями. Я думала о камерах пыток, где страдали невинные узники, — страдали они и теперь. Кричали ли они там, где никто не услышит и никто не ответит, как та женщина в парке? Я знала, что ее крики будут сниться мне по ночам.

Оказавшись внутри, найти кухню было нетрудно. Я пошла на запах еды вслед за голодными солдатами. Опустив глаза, пристроилась в хвост очереди и побрела к каменному входу. Нащупала спрятанный под курткой пистолет. В темных коридорах Стальной башни зазвонил колокол.

— Время кормить пленных, — раздался голос где-то наверху.

Солдаты потянулись вниз, в сырую подвальную кухню. В котлах над огнем что-то кипело. На разделочном столе повара отрубали головы и хвосты у крыс и мышей, потрошили отловленных в канализации змей и лягушек, свежевали их и забрасывали тушки в котлы. На полу у огня стояла клетка с крысами, которые метались туда-сюда, предпринимая отчаянные усилия, чтобы спастись.

Я заглянула в другой конец кухни, где готовили пир. Большие блюда фруктов и сыров, свежевыпеченный хлеб, горы шоколадных трюфелей на сверкающих серебряных подносах. Бутылки шампанского охлаждались в ведерках со льдом. Я и не знала, что такая еда еще существует. У меня едва не закружилась голова. Сегодня я съела лишь пригоршню травы и половинку заплесневелого печенья, найденную в кармане куртки. Это все для Холлистера? Я вспомнила, что он сказал, перед тем как убить моего отца. «Потому что Англия голодает, а вы устраиваете бал». Увидев всю эту роскошь, я возненавидела его еще сильнее.

— Не смотри, только аппетит разыграется, — сказала девушка, стоявшая рядом со мной.

Я кивнула. Прямо передо мной старая женщина с седыми волосами и кустистыми бровями помешивала в котлах огромным черпаком.

— Наполняйте миски! Время обеда для камер с первой по девятую! — закричала она.

Я едва не задохнулась, когда увидела, как она снимает крышку с крысиной клетки и опускает вниз руку, тонкую, как сухая ветка. Быстро, будто срывая яблоко, она вытащила верещавшую крысу и бросила ее в котел — прямо со шкурой.

Стараясь идти в ногу с солдатами, копируя каждое их движение, я взяла поднос, наполнила стакан серой водой, плеснула в миску половник варева из крыс и насекомых. Я старалась, чтобы на лице не было ни единой эмоции, и по возможности отводила взгляд от крысиной лапы и мышиной головы в миске на моем подносе. Солдаты выстроились в линию на лестнице. Я крепко сжала поднос в руках и на нетвердых ногах зашагала вслед за какой-то девушкой.

Она помедлила, оглядываясь по сторонам, словно ища возможности посплетничать, потом заговорила мне почти в самое ухо, обдавая кислым дыханием.

— Если хочешь чего получше, позже можем поговорить, — сообщила она с чувством собственной важности. — Помогу достать за определенную цену.

Она улыбнулась, обнажая пожелтевшие зубы.

Я глянула на поднос, который она несла. Там не было такого варева, как у остальных, зато стояла красивая розовая чашка с травами: розовыми бутонами, лавандой, анисом и чем-то еще — этот желтый цветок я не смогла опознать.

— Вкусно пахнет, — заметила я озадаченно. — Это для Холлистера?

— Пахнет-то вкусно, но это яд. Чай для ее королевского высочества.

Последние слова она почти пропела насмешливым тоном и сплюнула на камни:

— Для королевы.

Я едва не выронила поднос от изумления. Мэри жива.

— Говорят, она от этого теряет силы, — с усмешкой продолжила девица. — По слухам, когда слишком уж буйствует, это ее успокаивает.

— А если она не станет это пить? — спросила я подчеркнуто спокойно, стараясь скрыть ужас.

— Да ну, пьет как миленькая. Если не выпьет — юного принца выпорют, — ухмыльнулась девица.

Я попыталась рассмеяться вместе с ней, но получилось что-то вроде хриплого кашля. Взяв себя в руки, я лихорадочно соображала. Джейми и Мэри живы, и они здесь! Придется вернуться за Холлистером позже. Я постаралась, чтобы по моему лицу не было видно, что я думаю о брате и сестре, о том, что они в заточении и я им нужна. Мне не терпелось их увидеть. Я скинула миску с подноса, и варево разлилось по лестнице.

— Ой! — воскликнула я. — Какая я неловкая!

Девица закатила глаза.

— Тебе бы прибраться, пока миссис Колдуэлл не заметила.

И она двинулась дальше по лестнице.

Я немного подождала, потом поставила поднос на пол и последовала за девицей по металлической винтовой лестнице. Стены были стальные, мое отражение походило на расплывчатое темное пятно. На каждом этаже были камеры с зарешеченными окошками — расстояние между прутьями не достигало и дюйма. Внутри теснились больные, умирающие узники, они стонали и просили пить. Правда, те, что лежали молча, представляли собой еще более печальное зрелище.

Пробираясь на цыпочках за девицей с розовой чашкой, я почувствовала, как ненависть к Корнелиусу Холлистеру словно собирается во мне в комок колючей проволоки и режет изнутри. Винтовая лестница поднималась все выше и выше по узкой башне, пока наконец не закончилась. Наверху была только одна камера.

Я остановилась этажом ниже и подождала, пока не увидела, как девица спускается по лестнице уже с пустым подносом. Постояв в тени, пока ее шаги не стихли внизу, я повернулась и пошла наверх, с каждым шагом сердце билось все чаще. Я остановилась у двери камеры.

Сквозь тесно поставленные прутья заглянула внутрь. Джейми лежал на кроватке, Мэри сидела рядом спиной ко мне. Так я бы ее не узнала. Только услышав, как она ласково уговаривает Джейми поесть, я поняла, что не ошиблась камерой. Мэри стала худой и костлявой, как старуха, плечи просвечивали сквозь изношенное линялое красное платье. Я с изумлением поняла, что это то самое платье, в котором она была на Балу роз.

Поддерживая рукой голову Джейми, она пыталась кормить его с ложки. Я стояла, смахивая слезы, и хотела сказать что-нибудь, но не могла выдавить ни звука. В камере был деревянный столик, на нем пачка игральных карт и чайник, рядом лежала смятая окровавленная салфетка.

Я прижалась лицом к решетке, глядя, как Мэри отворачивается от Джейми и прикрывает рот ладонью — сильный кашель сотрясал ее тело. Она медленно, с усилием встала, опираясь на стену и все еще прикрывая рот. Двигалась она точно так же, как наша бабушка незадолго до смерти.

Взяв со стола окровавленную салфетку, Мэри вытерла кровь с руки. Было понятно, что она старается скрыть это от Джейми.

— Мэри, Джейми, — выдохнула я.

Мэри повернула голову и посмотрела на меня враждебно: не узнала. Внезапно я со всей отчетливостью поняла, на что похожа, устыдившись клейма на лице и клоками остриженных волос.

— Мэри, — прошептала я, — это я, Элиза.

Ее глаза загорелись, по лицу было видно, что она сама себе не верит.

— Мы думали, ты погибла, — сказала она хрипло, по щекам потекли слезы.

Я потянулась к ней, протискивая пальцы между прутьями решетки, но пролез только мизинец. Мэри крепко ухватила его и поцеловала.

Джейми подошел к решетке, и я смогла коснуться кончиком пальца щеки младшего брата. Его маленькое тело было похоже на скелет. Я постаралась не выдать, насколько меня это поразило.

— Они дают ему лекарство?

Мэри покачала головой.

Удивительно, как он смог так долго без него продержаться. Джейми молча смотрел на меня глубоко запавшими голубыми глазами.

Я вытащила пистолет.

— Мэри, — быстро сказала я, — возьми это. В следующий раз, когда охранница принесет вам еду, убей ее. Забери одежду и оружие и беги.

— Элиза, он не пролезет сквозь решетку.

Я с ужасом осознала, что она права. Единственная щель, проделанная прямо над полом, для того чтобы передавать еду, была закрыта, а просунуть пистолет между прутьями было невозможно.

Мэри обеспокоенно смотрела на меня, пока я отчаянно пыталась протолкнуть пистолет, надеясь, что, если я поверну его в нужную сторону, все получится.

— Бесполезно. Мы уже все перепробовали, — покачала головой Мэри.

Снизу гулко загремели по металлу чьи-то шаги.

— Элиза, беги! Прячься! — в панике зашептала Мэри.

— Нет! Я не могу снова вас покинуть!

Я обернулась и приготовилась защищаться, держа пистолет прямо перед собой. Если уж придется умереть, то сражаясь за жизни брата и сестры.

— Элиза! — зашипела Мэри. — Уходи! Так ты ничего не изменишь. Даже если перебьешь стражу, мы все равно останемся здесь.

Я ее не слушала.

Мэри собралась с силами и выпрямилась. Она вообще была властной натурой, а при желании могла произвести сильное впечатление.

— Я твоя королева, и я приказываю!

Я обернулась, не веря своим глазам.

— Мэри…

— Нет времени, Элиза, — отрезала она. — Я приказываю. Я не смогу смотреть, как ты умираешь.

Я кивнула, а сердце разрывалось от любви и горя. Сунула пистолет в карман, и в эту минуту наверху лестницы показался охранник.

Развернувшись на каблуках, я помчалась по коридору.

— Я ее вижу! — закричал караульный, бросаясь за мной. — Сюда! Она побежала сюда!

Я поворачивала снова и снова, теряясь в лабиринте стальных коридоров и камер, надеясь, что смогу оторваться, но на каждом повороте слышала за спиной тяжелые шаги. Все коридоры казались одинаковыми и уже начали вызывать у меня приступ клаустрофобии, стены сливались в единое пятно. Изможденные узники смотрели на меня глазами, безумными от пыток и изоляции. Голоса охранников множились за спиной, доносились со всех сторон, отражаясь от металлических стен.

И тут я оказалась в тупике.

Остановившись, я стала бешено озираться. Ощупывая стены в поисках выхода, вдруг ощутила кожей холодный ветер. Подняла голову и увидела в потолке узкий люк. Было высоко, но выбора у меня не оставалось. Я сгруппировалась — и прыгнула.

Мне удалось схватиться за край одной рукой, но в прыжке я выронила пистолет. Обругала себя за то, что не сунула его под куртку. Посмотрела вниз, думая, не вернуться ли за ним, но тут в конце коридора послышались шаги.

Подтянувшись, я выбралась на крышу, руки дрожали от напряжения. Стальной край задел спину, прорезав куртку, словно ножом. Боль была сильная, но меня это не остановило. Если я здесь едва протиснулась, то охраннику точно не вылезти. У меня была по крайней мере минута, пока они выберутся на крышу с лестницы.

— Элиза!

Я резко обернулась.

Уэсли подбежал ко мне, на миг прижал к себе и отстранил, глядя в глаза. Как он тут оказался?

— Я так и знал. Просил же тебя дать обещание.

Он казался таким расстроенным, что мне стало больно: зачем я обманула его доверие?

— У нас мало времени. Теперь прячься!

Я огляделась. Только голая крыша, спрятаться негде.

— Уэсли, они живы, — сказала я срывающимся голосом. — Пожалуйста, помоги мне спасти Мэри и Джейми.

Я прошла долгий путь почти до конца и просто не могла сдаться. Но он не слушал. Он открывал дверь в углублении, которая вела с верхнего этажа на крышу. И тут я услышала крик:

— Не могу ее найти! Ты уверен, что она не на пятьдесят девятом уровне?

Я пригнулась, жалея, что здесь нет ни темного угла, ни щели, где можно затаиться. На крышу выбежали десятки охранников, но я смотрела только на одного.

— Почему же, я полагаю, она где-то здесь, — протянул хорошо знакомый голос.

Корнелиус Холлистер приветствовал меня зловещей улыбкой, двигаясь навстречу пугающе медленно, словно хищный зверь.

— Элиза Виндзор.

Я инстинктивно сделала шаг назад, ослепленная хлынувшим в глаза светом.

— Не двигайся! — крикнула Порция. — А то всажу тебе пулю между глаз. И поверь, сделаю это с наслаждением.

Прищурившись, я смотрела прямо в глаза Корнелиусу Холлистеру, который стоял прямо передо мной, а Порция — с ним рядом, целясь в меня из пистолета. Я рискнула сделать еще один шаг назад — подальше от них, от дула пистолета, и что-то сильно ударило меня под коленки. Перила.

— Убить ее? — спросила Порция, глядя на Холлистера.

— Нет, Порция!

Уэсли быстро подошел к ней и потянулся к оружию.

— Живая она ценнее, — жестко сказал он. — Она знает тайны, которые нам нужны. Это жизненно важная информация для нас.

Я попыталась разглядеть хоть какие-то эмоции на лице Уэсли, но он стоял в тени.

— Твой брат прав, — сказал Холлистер. — Спасибо, что привела ее ко мне. Сам бы я ее ни за что не узнал, переодетую и такую страхолюдину.

Порция громко расхохоталась. Холлистер обнял Уэсли и взъерошил ему волосы. Я схватилась за перила, сообразив, что происходит.

Корнелиус Холлистер был отцом Уэсли и Порции.

Вот что Уэсли пытался мне сказать в домике, когда говорил, что не мог не вступить в Новую стражу. Корнелиус Холлистер был тот самый отец, который убил их мать, потому что она узнала правду о нем. Смотреть на них троих было тошно.

Я целовала Уэсли. Доверяла ему. Может быть, в глубине души даже любила его. Сын человека, который убил моих родителей у меня на глазах и держал в тюрьме моих брата и сестру. Враг.

За спиной я нащупала перила. Это был край крыши.

Холлистер, улыбаясь, подошел ближе. Краем глаза я заметила, как внизу блестит темная вода. Я схватилась за перила правой рукой и немного выгнулась назад.

Он стоял прямо передо мной.

— Наконец-то попалась и последняя.

Он протянул ко мне руку, и я ощутила кожей кончики его пальцев. Закрыв глаза, я прыгнула с крыши спиной вперед.

21

Камень или нож? Эти слова мелькнули у меня в сознании, пока я летела в воду. Когда мы с Мэри подросли и стали нырять увереннее, то перешли с ветвей над озером на самые высокие скалы. Насколько будет больно, зависит от того, как нырнешь: если солдатиком, все обойдется, но если сделаешь что-то неправильно, вода покажется твердой, как бетон.

Я падала, переворачиваясь в воздухе, с самого верха башни. До воды оставалось футов десять, когда я выпрямилась, вытянула руки перед собой и сгруппировалась. Но скорость падения была такой, что меня снова перевернуло, и я ушла в воду ногами вперед, до самого илистого дна.

Вода была темная и абсолютно непрозрачная. Не видя поверхности, я запаниковала, легкие горели от нехватки воздуха. Что-то похожее на мокрую человеческую руку коснулось моей щеки — я вскрикнула, рот наполнился водой. Болотные змеи! Я забила ногами, отчаянно молотя руками по воде, чтобы дотянуться до воздуха.

Вынырнув на поверхность, стала лихорадочно дышать, жадно глотая воздух. Подплыла к валу и, ощупывая камни, попыталась найти опору, но стена была сплошь покрыта ярко-зеленой слизью, скользившей под пальцами.

Я отчаянно била руками по воде, разгоняя болотных змей. Одна, огромная, метнулась ко мне и цапнула за шею. Эти змеи кормились, как пиявки: присасывались к коже и вытягивали кровь. Мой крик эхом отразился от стен.

Надо рвом опустился мост, по нему побежали солдаты, целясь в меня. Я в панике огляделась, все еще отбиваясь от змей. Спрятаться можно было разве что под мостом, но найти меня там — вопрос времени.

Мне пришлось бы отдать им то, за чем они пришли. Я взмахнула руками над головой и погрузилась в воду. Потом поднялась на поверхность, глотнула воздуха и снова нырнула. Крепко зажмурила глаза, опускаясь на илистое дно, и затаила дыхание. Мои легкие готовы были разорваться, когда я опустилась на дно, не двигаясь, чтобы не всколыхнуть поверхность.

Наконец я осторожно поплыла под водой к ржавым железным перилам подъемного моста. Оказавшись под ним, можно было всплыть и подышать. Все еще задерживая дыхание, я вынырнула.

Ухватилась за стальной прут, дрожа всем телом. К счастью, шум толпы заглушал мое судорожное дыхание. Меня не видят, я в безопасности, но это ненадолго. На воду упал луч света. Факелы стражников.

— Где она? — закричал кто-то. — Утонула, что ли?

— Поднимайте мост!

Я услышала лязганье металла: колесо сделало первый оборот. Времени на размышления не оставалось. Одежда стала тяжелой, как свинец, и я истекала кровью — она сочилась из пореза на спине, оставленного краем люка. Я устала, как никогда прежде. Мне было плохо при мысли о том, что Уэсли стоит рядом со своим кошмарным отцом, о Мэри и Джейми, которых, возможно, теперь убьют из-за меня. Мне даже хотелось опуститься на дно рва, где так спокойно, даже в грязной воде, и можно плыть, чувствуя бесконечную легкость.

Но тут при вспышке света я увидела отверстие под темным краем моста. Я уцепилась за него, но руки соскользнули. Мост начал двигаться: еще чуть-чуть — и меня увидят. Собрав последние силы, я втащила себя в тоннель за миг до того, как мост подняли.

— Найдите ее! Она нужна мне живой! — мрачно отдавал приказы Холлистер. — Опускайте на воду лодки, быстро!

Лучи света забегали по воде, пока стражники прыгали в лодки. Куда ведет тоннель? Смогу ли я незаметно перебраться на другую сторону?

— Ее здесь нет, сэр, — крикнул один из стражников. — Наверно, утонула.

— Поджигайте ров! — завопил Холлистер. — Выкурим ее!

Стражники начали поливать воду бензином, который растекался липкими лужами, едкий запах проник в тоннель. Кто-то, возможно сам Холлистер, сбросил сверху пылающий факел. Бензин вспыхнул, словно огненный цветок, красные языки пламени побежали по воде во всех направлениях.

Тоннель был такой узкий, что мне пришлось ползти на животе. Воздух наполнился дымом. Я прикрыла рот и нос рубашкой, чтобы можно было хоть как-то дышать. Я ползла изо всех сил, прочь от дыма и огня, в глубину темного тоннеля.

Наконец темнота начала рассеиваться, и я преодолела последние несколько футов. Выпала на улицу, поцарапав руки о мостовую. В воздухе пахло дымом, и все еще были слышны крики солдат. Я опустилась на мостовую и так осталась лежать, двигаться не было сил. Холодная мокрая одежда липла к телу. Рана на спине горела, но хуже всего было то, что брат и сестра были не со мной.

Слева звякнула цепь, и что-то гулко заворчало. Я вскочила, озираясь в темноте. На меня смотрели два больших блестящих глаза.

— Калигула?

Я просто не могла поверить, что она нашла меня. Лошадь ткнулась в меня носом, переступая копытами, словно ждала, когда я на нее сяду.

Медленно, с гудящей головой, я поднялась на ноги. Взбираясь на конскую спину, я поморщилась от боли. К моему удивлению, лошадь стояла не двигаясь.

— Пожалуйста, Калигула, отвези меня домой, — сказала я надломленным голосом. — В Шотландию.

Топот копыт по мостовой успокоил меня. Решив, что мы отъехали на безопасное расстояние, я оглянулась через плечо. Позади возвышалась башня, все еще окруженная пламенем. Орущая толпа солдат светилась в отблесках огня, поднимающегося изо рва.

Коснувшись губами израненных кончиков пальцев, я послала воздушный поцелуй Мэри и Джейми.

— Я вернусь за вами, — пообещала я, едва не плача.

22

Мокрая одежда стыла на теле, я дрожала, спину пронзала пульсирующая боль. Улица плыла перед глазами. Я пыталась представить себе карту дорог Шотландии, которая висела в кабинете отца. Она там была, сколько я себя помнила, но в памяти сохранились лишь переплетающиеся линии и коричневая резная рамка.

Я подняла глаза, отыскивая в небе Полярную звезду. И она была на том самом месте, что и всегда. Приятно осознавать, что, как бы ни изменился мир, звезды всё те же. Если ориентироваться по небу, то, может статься, я и выберусь на старое шоссе и доеду до Шотландии.

— Путь будет долгим, — сказала я Калигуле и потрепала ее по шее.

Мы скакали по улицам, и ветер швырял нам в лицо разный мусор — кружащийся сломанный зонт, грязные обрывки бумаги. Пепел жег глаза. Калигула неслась прочь из города, на потрескавшееся шоссе, мимо опустевших домов лондонских предместий, серых ангаров торговых центров и парковок, похожих на кладбища ржавых машин и их давно погибших владельцев.

На поблекшем указателе было написано: «Шотландия. 380 миль». Меня хлестал по лицу холодный ветер. Из глаз теплым потоком хлынули слезы, и звезды над головой слились в единое пятно. Я снова и снова вспоминала события этой ночи. И не могла поверить, что нашла Мэри и Джейми лишь для того, чтобы снова потерять. Не могла поверить, что человек, которого я хотела убить, — отец Уэсли. При мысли об этом кружилась голова.

Сырость пробирала до костей, и я так дрожала, что не могла выпрямиться. Я послала Калигулу в сторону придорожных зарослей. Мне нужно было отдохнуть.

Ноги тряслись, и, соскользнув с лошади, я рухнула на мерзлую землю. Перед глазами плясали точки. Я не могла определить, далеко ли мы от автострады, но про себя помолилась, чтобы было далеко. Свернувшись на груде веток, я попыталась стянуть с себя заледеневшую форменную куртку. Она была такая мокрая, что от нее было больше вреда, чем пользы. Попробовала отогреть пальцы дыханием. Калигула прилегла рядом. Я прижалась к ней, радуясь, что она такая теплая. Наконец я заснула.

Я быстро открыла глаза. Что-то ломилось сквозь ветки.

Прислушалась. Сон как рукой сняло. Я не знала, долго ли проспала, но небо было все еще черным.

Лежа неподвижно, я ждала, что загадочное существо сделает еще один шаг. Я провела в шотландских лесах достаточно времени, чтобы распознавать шумы, с которыми двигаются разные животные. Мышь или белка перемещаются стремительно, выскакивая из кустов на открытое место. Однажды я сидела под деревом с Беллой и смотрела, как бурый медведь лениво пробирается по лесу, гулко топоча. Но эти шаги были не такими тяжелыми, как у медведя, и в то же время не походили на легкие лисьи. Они были определенно человеческими.

Я спряталась за Калигулой, ее большое тело приподымалось от дыхания. Хруст веток раздавался всего в нескольких метрах от нас.

— Пахнет лошадью, — сказал человек.

— Человеком. — Второй голос звучал неровно и был глуше первого.

Едва дыша, я надеялась на то, что, если буду вести себя тихо, они не заметят меня и уйдут.

Шаги послышались ближе. Я почувствовала, как сердце Калигулы забилось быстрее, но она почувствовала мой страх и не шелохнулась.

Они отошли подальше, и я рискнула выглянуть из-за Калигулы, пытаясь понять, где же они. Без единого звука я перекатилась на бок.

В лесу стало тихо. Я с облегчением выдохнула.

— Это моя добыча! — вдруг раздался прямо надо мной чей-то скрипучий голос.

Я подняла глаза и увидела человека с топором. И завопила, скованная страхом, не в силах отвести взгляд от блестящего лезвия.

Едва он начал опускать топор, Калигула вскочила и заревела, словно разъяренный лев.

— Какого черта!

Человек в ужасе отшатнулся и выронил топор. Калигула пошла на него и страшным ударом головой швырнула в дерево, так что его шея изогнулась под неестественным углом и обмякшее тело осело на землю. Я смотрела на все в изумлении. В жизни не видела, как атакует боевая лошадь.

Из темноты на меня бросился второй человек.

Он сверкнул совершенно безумными глазами и открыл рот, полный гвоздей, ввинченных в челюсти вместо зубов. Гвозди, чтобы жевать человеческую плоть. Я потянулась к топору и, не раздумывая, метнула его в нападавшего.

Лезвие попало в бок, и грязное тело навалилось на меня. Теплая кровь текла из его груди на мое плечо. Я оттолкнула его и несколько секунд стояла, потрясенно глядя на тело.

— Калигула, — сказала я, делая неверный шаг вперед.

Ее не было видно. Я привалилась к стволу, сил не было даже на то, чтобы подумать, как выбираться отсюда.

И тут в мою сторону загрохотали копыта.

— Хорошая девочка, — забормотала я.

Я забралась к ней на спину, зная, что сегодня поспать уже не удастся, и мы помчались.

23

Мы добрались до тихой деревушки как раз к тому времени, как небо начало потихоньку сереть. Я осторожно потянула Калигулу за гриву, чтобы дать ей понять, куда ехать: мимо ряда лавочек, пекарни, мастерской портного. Беленая деревянная церковь с колокольней возносилась к небу, словно молитвенно сложенные руки. Городок казался оазисом, не затронутым разрушением, которое сеял Корнелиус Холлистер.

На улицах было тихо, за окнами домишек с соломенными крышами — темно. Жители еще спали, и я спокойно подвела Калигулу к колодцу на холме посреди деревушки. Опустила в него ведро и набрала свежей воды. Я хотела пить, но сначала дала напиться Калигуле: она скакала много часов подряд, и ее шкура взмокла от пота.

Когда она напилась, я набрала еще одно ведро и стала жадно пить. Какая чистая вода! Я опустилась на землю, ноги дрожали после многочасовой скачки. Раны на спине болели, руки были все в ссадинах. Я повернулась спиной к ведру с водой, задрала рубашку, чтобы посмотреть, что там, и обомлела. Глубокий порез шел вдоль позвоночника. Я вспомнила, как Уэсли говорил, что рану надо промыть, чтобы не было заражения, и снова достала из колодца прохладной воды. Этого было недостаточно, но я знала, что у матери Полли найдется мазь, если я смогу добраться до Балморала.

Я вспомнила свою первую встречу с Полли. Мы с Мэри шли по тропинке и искали ежевику, когда увидели худую грязную девчонку, которая шла нам навстречу с двумя корзинами, наполненными до краев спелыми ягодами.

— Где ты это достала? — спросила Мэри, и я поняла: она беспокоится, что девочка собрала все ягоды и нам ничего не осталось.

— Нашла, — ответила Полли, заразительно улыбаясь и показывая щель между передними зубами.

У нее были прямые рыжевато-каштановые волосы, круглые зеленые глаза и россыпь веснушек вокруг носа.

— Между прочим, все эти земли принадлежат моему отцу, а значит, и нам, — сказала Мэри суховатым тоном аристократки.

Девочка сникла, грустно глядя на корзины, которые держала в руках.

— Мама хотела сварить варенье.

— Не переживай, — поспешила я ее успокоить, строго взглянув на Мэри. — Оставь себе, но сначала покажи, где ты все это собирала.

И она повела нас в свое тайное место. Мы пошли за ней под низкорослыми яблонями, пересекли ледяной ручей, и наконец Полли отвела колючие ветки и показала нам изобилие спелой ежевики.

Мы собирали ее весь день, то и дело просто лакомясь, а потом дошли вместе с Полли до домика, где ее мама показала нам, как варят варенье. С тех пор мы проводили каникулы вместе, а во время учебного года каждую неделю писали друг другу письма и иногда посылали небольшие подарки. Казалось, все это было сто лет назад.

Рассеянный солнечный свет просачивался в щели между облаков, освещая городок и отвлекая меня от воспоминаний. Одно за другим зажигались окна. Двое мужчин толкали в сторону рыночной площади тележку с товаром. Конечно, находиться в не погубленной Холлистером деревне было приятно, но я теряла силы, и надо было лечить рану.

— Калигула, ты готова?

Она подняла голову от пустого ведра и подошла ко мне. Я попыталась забраться на спину лошади, но не смогла даже подтянуться. Отвязала ведро и использовала его как ступеньку. При движении боль в спине отдавалась в груди. Я старалась забыть о ней.

Калигула неспешно трусила по дороге, ведущей из деревни на холмы, мимо пустых полей и голых деревьев. Я слышала повсюду птичьи голоса, но это были не те птицы, что в моем детстве. Пересмешники, сойки и воробьи давно исчезли. После Семнадцати дней на улицах месяцами лежали трупы, и выжили только птицы-падальщики: вороны, голуби и стервятники.

Мы ехали много часов, каждый ухаб отдавался резкой болью в спине. Наконец я увидела поворот и узнала его. Нам оставалось проехать всего пару миль. Скоро я увижу квадратный каменный дом с темно-зелеными ставнями, где жила Полли со своей семьей. Я представила собак, разлегшихся на ступенях во дворике, где ее мама сажала розы и нарциссы.

— Уже рядом! — крикнула я, и Калигула, уловив мое волнение, поскакала вперед.

Я жадно шарила глазами по склону холма, но на том месте, где стоял дом Полли, остался только квадратный фундамент, обугленный, с закопченной кирпичной трубой.

Слишком ошеломленная, чтобы плакать, я ощущала только пустоту. И сразу поняла, в чем дело. Новая стража явилась сюда в поисках меня и убила Полли и ее семью. Еще три человека, те, кого я нежно любила, погибли из-за меня.

Замок Балморал все еще возвышался впереди, его стены были покрыты пеплом.

На меня нахлынули воспоминания: мы с Мэри, еще маленькие, бежим на улицу в летних платьях, чтобы поздороваться с родителями, играем в шпионов в извилистых коридорах, ловим рыбу в ручье с Полли и ее отцом. Я закрыла глаза, отгоняя эти картины. Как могла наша жизнь так измениться? Так страшно и так внезапно.

Я должна была увидеть конюшни, хотя и боялась того, что могла там обнаружить. Приготовившись к худшему, я все-таки нашла в себе силы послать Калигулу вперед, по высокой траве, мимо замка, по узкой грязной тропке, к стойлам. Проезжая мимо, заглянула в окна. Лошадей не было ни там, ни в поле. Их украли или им удалось сбежать?

— Джаспер, — позвала я, неумело пытаясь свистнуть.

Я вдохнула и снова попробовала, глядя в поле и надеясь, что Джаспер прискачет на мой зов. Смотрела до тех пор, пока небо и трава не слились у меня перед глазами. Джаспера не было. И Полли не было.

Не осталось ничего.

Я с трудом спешилась и отпустила Калигулу попастись.

— Теперь ты свободна, — прошептала я.

Она подняла голову, глядя на меня широко раскрытыми глазами, и мягко ткнулась носом.

— Больше никто не будет пихать тебе в рот шипастые удила. Эти поля — твои. Навсегда.

Я прижалась своим лбом к ее лбу.

— Надеюсь, здесь тебе будет лучше.

Рука соскользнула с ее шеи, я отвернулась и медленно побрела к замку. Грязная тропа сменилась сланцевыми плитами, а потом и широкими ступенями, ведущими к деревянным двустворчатым дверям главного входа. Они были закрыты.

Оглянувшись в последний раз, я увидела, что Калигула пошла следом и теперь наблюдает за мной с тропинки.

— Иди!

Я с удивлением обнаружила, что мое лицо мокрое от слез, махнула рукой, но она так и осталась стоять, глядя в мою сторону.

В каменном коридоре воздух был ледяной. Пол покрывали осколки стекла, поблескивая, словно льдинки, в тусклом свете, льющемся в окна. Большая люстра, которая веками висела в холле замка, теперь лежала на мраморном полу, разбитая на мелкие кусочки. Портреты королей на стенах были перерезаны на уровне горла — мои предки обезглавлены. Вазы, картины, зеркала, скульптуры — все испорчено, уничтожено. По крайней мере, старинная лестница сохранилась, хотя и на ней остались следы огня.

Я хотела осмотреть весь дом и выяснить, уцелело ли хоть что-то, но меня трясло, как в лихорадке. Наплывали волны жара, но я все равно мерзла. Конечности показались тяжелыми, как свинец, когда я схватилась за перила, мучительно пытаясь подняться по лестнице. Было полное ощущение, что кто-то раздирает мне спину, и я подумала о том, что девушки сделали с Вашти.

Держась за обгорелые перила, я восстановила равновесие. Мне так хотелось прилечь в собственной комнате, на своей кровати. Одна эта мысль занимала мой воспаленный мозг. И я продолжала двигаться шаг за шагом. Казалось, пол поднимается и опадает, — это сбивало с толку. Я чувствовала себя кораблем, попавшим в шторм.

До двери своей комнаты я добралась почти ползком. Шкаф был опрокинут, щепки темной древесины валялись на ковре, простыни были сброшены на пол. Но круглая лежанка Беллы в углу все еще хранила отпечаток ее тела, и моя кровать с балдахином почти не пострадала. Даже после всего, что произошло, я чувствовала себя дома. Мать и отец стали всего лишь воспоминаниями, но это место будет существовать и дальше и переживет нас всех. Может, однажды другая девушка будет носить мои платья, открывать ларец, подаренный, когда мне исполнилось шесть лет, и смотреть, как внутри кружится балерина.

Голова внезапно налилась такой тяжестью, что я не смогла держать ее прямо. Завалившись назад, я ударилась затылком о деревянный пол и так и осталась лежать, глядя на свою кровать и жалея, что добраться до нее нет сил. В свете, падающем из верхних окон, я смогла разглядеть раны на руке. Красные волдыри, слившиеся в один сплошной пузырь. Заражение. Я закрыла глаза и провалилась в глубокий сон, полный кошмаров.

Проснувшись в полубреду, я подумала, что слышу в коридоре голоса и шаги. Дверь в комнату со скрипом открылась. Я не знала, как Корнелиус Холлистер умудрился меня найти, но в тот момент была бы рада погибнуть. Я лежала с закрытыми глазами, не в силах шелохнуться.

— Элиза, это ты?

Я открыла глаза и увидела лицо человека, склонившегося надо мной. Длинные прямые волосы, россыпь веснушек, расширенные от удивления круглые зеленые глаза.

— Полли, — выдохнула я.

24

Я то приходила в себя, то снова отключалась. У меня был жар. Кто-то перенес меня на кровать и поил водой с ложечки. Сначала мне померещилось, что мы с Полли танцуем под дождем и высовываем языки, чтобы поймать крупные капли, потом я увидела над собой лицо, хмурое от беспокойства, и все вспомнила.

Здесь еще была женщина с тихим голосом и ласковыми руками, она держала мою голову на коленях и пыталась напоить меня бульоном, но я не в состоянии была глотать. Пришел человек в темном пальто и принес чемоданчик с лекарствами, сел на кровать рядом со мной и померил температуру под мышкой, как это делала мама, когда я была маленькой.

— Сорок один и один, — прозвучал мрачный голос. — Нам нужен антибиотик, чтобы справиться с инфекцией.

— Переложить ее? — обеспокоенно спросила Полли.

— Она слишком больна, чтобы перемещаться, — ответил врач.

Все собрались вокруг, взволнованно переговариваясь. Новая стража захватила аптеки и больницы, и нельзя было достать нужное лекарство. Я увидела, как Полли выбежала из комнаты, и отключилась.

Обморок был желанным избавлением. В сознании возникали самые счастливые минуты, так ясно, что я слышала голос матери и ощущала запах розового масла, которым она пользовалась. Я чувствовала мягкую шкуру Беллы и ее холодный мокрый нос. Но когда снова началась лихорадка, вернулись и кошмары: Мэри — скелет за решеткой, умирающий на тюремной койке Джейми, неподвижный взгляд отца, истекающего кровью на полу бального зала.

Я с криком проснулась.

— Элиза, все хорошо, — сказала Полли, прикладывая к моему лбу влажную ткань.

Немного сфокусировав взгляд, я увидела комнату и снова откинулась на подушку. Стук сердца отдавался в ушах.

— Что сказал врач? — спросила я.

Когда она не ответила, я поняла, что антибиотики найти не удалось.

— Мы делаем все, что в наших силах. Я ходила с утра на рынок.

По голосу Полли я поняла, что она вот-вот заплачет.

— Мистер Сибрук, старый аптекарь, сказал, что знает, где их можно достать. Завтра утром схожу. Мама в деревне ходит по домам и узнает, не осталось ли у кого-нибудь что-то в аптечке.

Я кивнула, малейшее движение отдавалось болью в голове. Лекарств ни у кого не было.

— Холлистер захватил больницы?

— Да, — мрачно кивнула Полли. — Сегодня на площади были его солдаты, один из них следил за мной.

— Мы не сможем сражаться с ними, — с трудом выговорила я. — У них пистолеты и севили…

Меня снова затрясло, и я легла, не в состоянии выдавить ни слова сквозь стучавшие зубы.

Полли посмотрела на меня, стараясь скрыть беспокойство, ее нос сморщился — стало понятно, что она сейчас заплачет. Натянув на меня одеяло до самого подбородка, Полли легла рядом, обнимая меня, чтобы согреть.

Дверь отворилась, и появился доктор.

— Ей нужно отдохнуть, Полли, — мягко упрекнул он, и она встала и ушла.

Врач подошел ко мне с бутылочкой лекарства янтарного цвета, оно снимало озноб и давало возможность поспать. Я почувствовала, как он открывает мне рот и вливает вяжущий сироп. Тяжесть навалилась, словно плотное одеяло. Я отчаянно пыталась позвать Полли, но меня накрыла темнота.

Когда я проснулась, рядом с кроватью сидели доктор и родители Полли. Клара держала мою руку в своих, нежно сжимая, как когда-то делала мама. Она печально улыбалась мне, глаза покраснели от слез.

— Как ты себя чувствуешь, Элиза? — спросил доктор.

Я хотела ответить, но едва смогла открыть рот. Запаниковав, посмотрела на доктора, потом на Клару, на Джорджа, который сидел со сложенными на коленях руками, уставившись в пол.

— У тебя перемкнуло челюсти от столбняка, — объяснил доктор, когда я снова попыталась заговорить.

— Мне так жаль, Элиза, — сказала Клара, наклоняясь ближе. — Мы не можем найти лекарство. Мы везде искали и у всех спрашивали. Джордж целыми днями ездил по ближайшим городкам и деревням, но ни у кого ничего не осталось.

Глаза ее наполнились слезами. Я и без дальнейших слов поняла: они все пришли сказать мне, что я умираю.

— Инфекция распространилась, — подтвердил доктор.

Если бы я могла двигать челюстью, то рассмеялась бы. Я спрыгнула с крыши Стальной башни, отбилась от болотных змей, проползла по тоннелю, подгоняемая огнем, проскакала без седла больше трехсот миль. И вот какой-то ржавый люк убивает меня.

«Похороните меня рядом с мамой», — хотела сказать я.

Если бы меня завернули в муслин и положили в землю рядом с матерью! Я представила, как наши кости соприкоснутся, и это будет почти то же самое, как снова держаться за руки.

Я закрыла глаза, приготовившись к мучительным судорогам. Снотворный сироп, который дал мне доктор, облегчил боль, но лишил возможности есть, и я чувствовала, будто мой скелет касается матраца. Луч солнца пробился сквозь крапчатые занавески, которые висели в спальне со времен моего детства.

— Может, она хочет пить, — сказала Клара, присаживаясь рядом со мной на кровать и кладя мою голову себе на колени.

Она поила меня с ложки то водой, то ромашковым чаем. Я чувствовала, как он стекает по горлу в пустой желудок.

— Чудесный день, — сказала я как можно более внятно, но слова слились в неразборчивое бормотание.

Однако Клара меня поняла.

— Чудесный день, — согласилась она.

Когда все вышли из комнаты, Клара оставила окно открытым, чтобы проветрить. Воздух словно пах океаном, влажный от росы и одновременно пропитанный солнцем. Я медленно вдохнула. Всю жизнь я дышала воздухом, но лишь теперь оценила, какое это чудо. Может, это был просто бред, но я ощущала даже слабый аромат цветов. Мне вспомнился цветочный рисунок на диване в доме Уэсли, где мы сидели и целовались в отсветах пламени. Этот образ возник совершенно неожиданно, и я попыталась отогнать его: не хватало еще провести последние часы жизни, думая об Уэсли.

Я погрузилась в полудрему, молясь за Мэри и Джейми. Пусть их смерть от руки Холлистера будет быстрой и безболезненной. Я молилась, чтобы Полли и ее семья не пострадали из-за того, что помогли мне. И чтобы кто-нибудь убил Холлистера, или огромный огненный шар упал на него и его армию и сжег дотла. Я не могла спокойно умереть, зная, что он еще жив.

Некоторое время спустя я почувствовала на лбу холодную руку Полли.

— Все хорошо, Элиза, — пробормотала она.

— Полли, ты была лучшей подругой на свете, — проговорила я кое-как. — Я так тебя люблю.

И я закрыла глаза, довольная тем, как простилась.

25

Я не могла спать. Меня трясло в лихорадке, я то мерзла, то горела, глаза были открыты, но я ничего не видела. Серый свет по нижнему краю окна означал, что я дожила до следующего дня.

Громкий стук разнесся по дому.

Полли лежала рядом со мной, обхватив меня рукой за талию. Она вскочила и огляделась. Ее мать, дремавшая в кресле в углу, проснулась.

— Кто может стучать в дверь в такое время? — в ужасе сказала она, отодвигая занавеску и выглядывая в окно.

— Эй, кто там? — крикнула она в ночь. — Эй!

Ответа не было, лишь топот конских копыт пронесся по мощеной дорожке, стихая вдали.

— Лучше пойду вниз и посмотрю, — сказал Джордж устало и безнадежно.

— Пойду с тобой, — предложила Полли, но я сжала ее руку, желая, чтобы она осталась.

Я боялась жить в одиночестве, умереть в одиночестве. Полли все поняла и снова легла рядом.

Несколько минут спустя Джордж ворвался в комнату.

— Кто-то оставил вещи у входа, — сказал он отдуваясь и держа перед собой пакет.

— Что это?

Клара взяла с прикроватного столика свечу, чтобы рассмотреть посылку. Это был небольшой сверток в коричневой бумаге, перевязанный бечевкой. Зашуршала обертка, и в комнате наступила тишина. Клара поднесла то, что было в пакете, поближе к пламени свечи. Я открыла глаза, вглядываясь в полумрак. Она держала в руках стеклянный пузырек.

— Что там написано, мама? — взволнованно спросила Полли.

— Пенициллин… принимать три раза в день в течение четырех недель.

— Лекарство? Это же лекарство! Должно быть, кто-то из горожан раздобыл!

— Записки нет? — спросила Клара.

Полли заглянула в пустую упаковку.

— Нет.

Клара выглядела озадаченной.

— Может, это мистер Сибрук? Утром он как раз пытался найти лекарство.

— Давайте сейчас не будем разбираться, откуда это, — поторопил Джордж. — Надо быстро растолочь таблетки и смешать с молоком, а то она не сможет их проглотить.

Полли присела рядом со мной и придерживала мою голову, пока ее отец ложка за ложкой вливал мне в рот молоко, которое сильно горчило. Я не ела несколько дней, и теперь даже молоко было тяжело глотать.

— Антибиотики долго хранить нельзя, — заметил Джордж. — Будем молиться, чтобы лекарство подействовало.

Сначала доктор навещал меня три раза в день и давал лекарство утром, в обед и вечером. Каждый раз, когда он мерил мне температуру, на его суровом лице появлялась улыбка. Судороги ослабли, я стала меньше потеть, и наконец мускулы на лице расслабились достаточно, чтобы я смогла заговорить. Болезнь медленно отступала, остались лишь бледные шрамы на руках и спине.

Когда лихорадка утихла (для этого потребовалась целая неделя), врач стал приходить через день, чтобы убедиться, что у меня есть аппетит. Он сказал, что я потеряла почти четверть массы тела. Мышцы ослабли настолько, что мне не разрешали ходить без поддержки, чтобы я не упала.

Полли постоянно была рядом. Приносила мне на подносе еду, кашу с медом, который ее отец доставал из улья, и молоко от дойной коровы. К обеду варила для меня бульон из того, что могла найти, — картошки или морковки — и приносила блюдечко ежевики. Есть все еще не хотелось, но я заставляла себя есть ради Полли. Она выглядела счастливой, когда я возвращала пустую посуду. И медленно, исподволь я начала рассказывать ей обо всем, что случилось с тех пор, как мы простились прошлым летом. Предстояло поведать и об Уэсли, хотя воспоминания о нем были слишком болезненны. Я не знала, расскажу ли о нем вообще.

— Это самое ужасное чувство на свете, Полли.

Физически я поправилась, но не могла не вспоминать ночь в Тауэре снова и снова.

— Я была так близко — мы держались за руки сквозь прутья решетки, но потом пришлось их покинуть. Иногда я думаю, что надо было остаться. Тогда, по крайней мере, мы погибли бы вместе…

— Нет, Элиза! — взволнованно запротестовала Полли. — Не говори так! Ты сделала все, что могла, чтобы спасти их, и мы попробуем это сделать еще раз.

— Это слишком опасно, — начала я, качая головой, но она меня перебила:

— Силы Сопротивления уже начали собираться. Их не так много, но с каждым днем все больше. Не все верят тому, что говорит Корнелиус Холлистер.

Полли помолчала и заговорила тише:

— В ночь, когда его солдаты сожгли наш дом, он был здесь и сам поливал все вокруг бензином. К счастью, нас предупредил деревенский сторож, и мы успели бежать.

— И с тех пор они не возвращались?

— Нет. Пока нет.

— Ну, думаю, они скоро вернутся, особенно если узнают, что я здесь.

Она кивнула:

— Значит, они не должны узнать.

— У Сопротивления есть оружие, боеприпасы?

Полли покачала головой.

— Вооружения не хватает. Но главное, люди объединяются. Городской кузнец делает мечи и дубинки по средневековым образцам… Каждый делает, что может.

— У Новой стражи есть пистолеты и севили, склады боеприпасов, боевые кони и амуниция, — слабым голосом сказала я. — Не знаю, как мы выстоим против них.

Полли сникла. Я не хотела лишать ее надежды, но она должна знать, с чем могли столкнуться силы Сопротивления.

— Наша самая большая проблема — численность армии. Тебе же известно, что Холлистер не только рыщет по округе и берет пленных, но и заставляет мужчин и женщин сражаться на его стороне. Если кто-то отказывается, его отправляют в лагеря смерти — работать до полного изнеможения. И тогда…

Вспомнив, что увидела той ужасной ночью, я вздрогнула.

— Тогда их заставляют рыть себе могилы, а потом казнят.

Полли явно была напугана.

— Тебе надо отдохнуть, — сказала она торопливо. — Все эти разговоры о лагерях смерти не помогут поправиться.

Я снова улеглась на подушки, и она бесшумно вышла из комнаты. Полли права: надо сосредоточиться на восстановлении сил. Вечерний свет лился в окна, отбрасывая сиреневые тени на кровать. Я знала, нужно быть благодарной, что я жива, но было так тяжело на душе, все пошло не так и, что бы я ни пыталась сделать, не помогало. Я смотрела на потрескавшийся потолок. В детстве мне чудились в этих змеящихся линиях очертания кролика, луны, дома, деревьев, а теперь я видела только трещины.

26

Прошло несколько недель с тех пор, как нам неожиданно принесли пенициллин, и я наконец начала чувствовать себя человеком. В чем-то это было похоже на очередные летние каникулы: мы с Полли проводили целые дни вместе, я старалась восстановить силы. Мы гуляли по окрестностям, а вечерами читали у огня. Но я непрестанно думала о Мэри и Джейми, заточенных в Тауэре. Надеялась, что они еще живы и их не подвергают мучениям.

Однажды утром мы спустились вниз и увидели за столом Клару и Джорджа. Они пили чай с тостами из черного хлеба, намазанными свежим малиновым джемом. Клара рубила пожухлые морковь и картошку, чтобы потушить в большом котле.

— Как можно надеяться, что армия протянет на таком рационе?! — в отчаянии воскликнула она.

Джордж покачал головой, не поднимая глаз от древней охотничьей винтовки, которую взялся починить. Она висела на стене в кабинете моего отца как украшение, и теперь мне было невыносимо грустно на нее смотреть. Я так скучала по папе.

Сидя у огня, я смотрела, как Полли ставит на огонь воду, чтобы заварить чай. Стопки тарелок, пустые мешки из-под муки и сахара, пустые посудные шкафы. Кухня всегда была моим любимым местом в замке. Здесь так уютно и в любое время года пылает огонь. Если замок — тело, то кухня — его сердце.

— Как ты себя чувствуешь сегодня? — осторожно спросила Клара.

— Кажется, лучше.

Пламя приятно согревало спину. Я повела плечами и потянулась. Мышцы еще не налились силой, но хотя бы не болели.

Клара подняла глаза, поймала взгляд мужа и кивнула ему.

— Элиза, — Джордж отложил штифт и гаечный ключ, — нам надо поговорить.

— Мы ждали, пока тебе не станет лучше, — перебила Клара, беспокойно глянув на мужа, а потом опять на меня. — Мне очень тяжело об этом говорить, но мы думаем, что жить здесь с нами для тебя небезопасно. Мы искали семью, где бы ты могла поселиться, где бы тебе было хорошо.

— Семью, где бы я могла поселиться? — переспросила я.

Ощущение было такое, словно в желудке лежит холодный тяжелый камень.

— Мистер и миссис Китс из Уэльса — старые друзья твоего отца, может быть, ты их помнишь. Когда ты была маленькой, они приезжали к вам в гости в Лондон.

— Мне надо уехать? Вы отправляете меня в Уэльс?

Я переводила глаза с Клары на Джорджа.

— Но здесь мой дом, все, что у меня осталось от прошлой жизни.

Клара покачала головой:

— Элиза, я знаю, это тяжело, но так будет лучше. Если Корнелиус Холлистер найдет тебя и убьет, род Виндзоров прекратится и он объявит себя королем. Мы не можем этого допустить.

Я поняла, что она имеет в виду, и сердце едва не остановилось.

— Ты хочешь сказать, что Мэри и Джейми мертвы?!

— Нет-нет, мы об этом ничего не знаем. И пока от них нет никаких вестей, надо надеяться на лучшее. Уверена, они живы. Но ты должна уцелеть, — сказала Клара, улыбаясь и пожимая плечами, но я поняла: она говорит не столько правду, сколько то, что я хочу услышать. — Генерал Уоллес проводит тебя в Уэльс под охраной сил Сопротивления.

— Я не могу вот так просто убежать и спрятаться, — запротестовала я, и слеза, скатившись по щеке, упала на деревянную столешницу. — Я уже столько потеряла. Это место — единственная ниточка, связывающая меня с прошлым.

— У тебя есть твоя жизнь! — воскликнул Джордж. — И мы стараемся тебя защитить, — добавил он и заговорил спокойнее. — Твой отец был хороший человек. Он обращался с нами как с членами семьи. Я обещал ему, что сделаю все, чтобы защитить тебя, и настала пора выполнить обещание.

Клара взяла меня за руку.

— Оставаться здесь небезопасно, Элиза, и мы не можем и дальше тебя прятать. Они вернутся за тобой.

Разумеется, она была права. Если Новая стража найдет меня здесь, Полли и ее семью убьют. Я не могла допустить, чтобы они рисковали жизнью ради меня.

— Когда мне надо уехать?

Клара и Джордж молча смотрели друг на друга.

— Генерал Уоллес заберет тебя сегодня после заката, — сказал наконец Джорж. — Мы думаем, лучше тебе отправиться в путь ночью.

— Сегодня, — откликнулась я, словно эхо. — Хорошо. Вы правы, так будет лучше.

Полли обняла меня за плечи, но от этого стало только хуже. Я заставила себя выпить чай и дожевать тост, думая, как трудно будет опять с ней проститься. Смогу ли я когда-нибудь вернуться в знакомые места, к людям, которых я люблю? Или останусь в изгнании навечно?

Покончив с завтраком, я встала и опустила кружку в ведро с водой, в котором мы мыли посуду.

— Пойду соберу вещи в дорогу.

— Я с тобой, — сказала Полли, вставая из-за стола.

— Я бы хотела побыть одна, если ты не против.

Поднимаясь на лестнице, я вспоминала, как в детстве мы с Мэри собирали одуванчики на холме. Сдували пушинки и смотрели, как они разлетаются. Вот и моя семья разлетается, как семена одуванчика. Теперь моя очередь.

Каменный пол гудел под ногами, когда я в последний раз прошла по замку, безмолвно прощаясь с каждой комнатой. С бледно-голубой гостиной с мраморным камином, где для нас вешали носки с рождественскими подарками. С детской, где мы впервые поняли, как тяжело и безнадежно болен Джейми. С курительной комнатой для мужчин, стены которой были обшиты темными панелями, и торжественным бальным залом, белая лепнина которого всегда напоминала мне свадебный торт. И напоследок я зашла в кабинет отца.

Открыв дверь, я увидела пылинки в лучах света, падающих через окно на толстые восточные ковры на полу. Письменный стол отца стоял на обычном месте, стул был отодвинут, словно он только что встал, чтобы выйти.

Отец любил старинные вещи. Коллекция миниатюрных моделей гоночных машин, обтянутая кожей фотокамера и запечатанная коробка с пленками, старые кассеты, мобильные телефоны и оловянные солдатики. Мы с Мэри часто дразнили его, закатывая глаза и называя старомодным.

В комнате пахло старым камнем, табаком и деревом — запах, который всегда будет напоминать мне об отце. Защипало глаза. Я никогда не заходила сюда без него. Вдруг он сейчас смотрит на меня? Знает ли он, как я по нему скучаю и как он мне нужен?

Поцеловав стену кабинета, я вышла на лестницу. По коридорам гуляли сквозняки.

— Элиза!

Полли стояла на пороге моей спальни. Я так и не начала собираться, отрешенно глядя в окно.

— Солнце взошло. Не хочешь выйти на улицу? Может, тебе станет лучше.

Я коснулась подоконника, глядя на облупившуюся краску.

— Хорошо.

Снаружи солнце согревало грязные переулки. В молчании мы медленно шли по тропинке, которая раньше была автотрассой. Миновали одичавший яблоневый сад, голые ветви вырисовывались на фоне неба, словно скелеты. С Семнадцати дней здесь не было яблок, но их призрачный запах витал в воздухе…

— Полли, — выдохнула я, останавливаясь.

На обочине из земли вылез росток. Я наклонилась к нему. Нежный стебель, две тонкие веточки и раскрывающиеся миндалевидные листочки.

Полли опустилась на корточки рядом со мной, изумленно глядя на юное деревце. Мои глаза наполнились слезами. Это были слезы надежды.

После Семнадцати дней столько видов растений исчезло навсегда. Для моей матери это стало тяжким ударом: она так любило все живое. В день своей смерти, во время пикника в саду, она сказала: «Надеюсь, однажды ты снова увидишь зеленые листья».

Я улыбнулась от радости, что желание мамы исполнилось. Но потом я подумала о Мэри и Джейми, и улыбка исчезла с моего лица. Может быть, они уже не увидят молодые листья. Словно прочитав мои мысли, Полли взяла меня за руку и крепко ее сжала.

И тут мы услышали вдалеке какой-то звук. Это было похоже на шуршание автомобильных шин, хотя уже никто не ездил на машине. Мы замерли, испуганно глядя друг на друга.

Шорох стал громче и ближе. Я поняла, что это не грузовик, когда из-за поворота показались всадники. Отряд Холлистера.

Мы смотрели, не веря своим глазам, на кажущуюся бесконечной вереницу мужчин и женщин в форме, с севилями на боку, скачущих по извилистой проселочной дороге. Они были похожи на огромную зеленую змею и двигались абсолютно синхронно. Это были не зеленые рекруты, которых я видела в тренировочном лагере, а настоящая армия, на лошадях, с новеньким оружием, в чистой форме. Полли побледнела как полотно.

— Они сокрушат силы Сопротивления одним ударом…

Прежде чем я поняла, что происходит, Полли толкнула меня в заросли шиповника, а сама осталась стоять у дороги, будто ничего не случилось. Трое всадников отделились от колонны и направились к нам.

— Полли, иди сюда, — прошептала я, но она жестом велела мне молчать.

Всадники приближались. Я забралась под нижние ветки шиповника и вцепилась в них так, что побелели костяшки пальцев.

«Пожалуйста, не троньте ее, не троньте ее», — молилась я.

Может, они проедут мимо, подумав, что это деревенская девушка, которая возвращается домой.

Копыта застучали реже, и я поняла, что солдаты останавливаются. Я не видела их лиц, только мощные конские ноги с шипастыми подковами. Полли стояла неподвижно. Мне были видны ее худые лодыжки, край шорт и дрожащая рука за спиной, в которой она сжимала несколько веточек.

— Ты живешь здесь? — спросил один из всадников.

— Да, — тихо ответила Полли. — Я живу у дороги в Балморале. А тут собираю хворост для очага.

— Говори громко и отчетливо, когда к тебе обращаются, девчонка! — рявкнул другой солдат. — Что тебе известно о местонахождении принцессы Элизы?

Полли молчала.

— Отвечай немедленно! — закричал он, поднимая севиль.

Без всякого предупреждения он ударил Полли плашмя по лицу. Удар был такой силы, что она упала на землю в нескольких футах от меня да так и осталась сидеть, прижимая руку к щеке и молча глядя на солдат.

— Довольно, — спокойно сказал третий голос, и у меня перехватило дыхание. — Может, ты что-нибудь слышала об Элизе Виндзор?

Нелегко было удержаться и остаться в укрытии, не взглянув на Уэсли. Так хотелось в последний раз увидеть его лицо при свете дня и спросить, почему он не сказал мне правду о том, кто он такой. Спросить, почему он тогда стоял на крыше рядом с отцом, когда мог стоять рядом со мной.

Полли поднялась на ноги. Руки у нее были содраны в кровь.

— Если поможешь нам ее найти, Корнелиус Холлистер вознаградит тебя деньгами или едой, выберешь сама, — сказал Уэсли.

Полли кивнула.

— Это значит «да»? — строго спросил первый солдат.

— Да, — совсем тихо сказала Полли.

— То есть ты знаешь, где принцесса?

Его лошадь заволновалась, и он натянул поводья.

— Скажи нам! У нас не так много времени.

У Полли задрожали руки.

— Элиза Виндзор, принцесса Англии…

Я приготовилась выйти из кустов и сдаться.

— …похоронена рядом со своей матерью на Королевском кладбище в Лондоне.

Всадники молчали, сбитые с толку. Было слышно, как бряцает сбруя.

— Она мертва? — переспросил солдат почти разочарованно. — Она была нужна нам живой. Откуда ты знаешь? Уверена?

— Да, — пробормотала Полли, опустив глаза. — Она умерла от столбняка. Ее тело нашли на дороге в Балморал. Думаю, она шла сюда умирать. Мой отец был среди тех, кто увез ее в Лондон, чтобы похоронить. Он сказал, она была страшно худая, ее едва узнали, — печально закончила она свой рассказ.

Лошади нетерпеливо рыли землю копытами, на дороге поднялась пыль. Я слышала, как всадники переговариваются, но Уэсли молчал.

— Тогда продолжать поиски бессмысленно, — сказал он наконец тоном, лишенным выражения. — Мы уже забрали из замка все ценное, так что давайте вернёмся в восьмой дивизион, нам еще предстоит рейд на Ньюкасл.

Всадники развернули лошадей, и топот копыт на Северной дороге постепенно затих.

— Полли! — Я выбралась из зарослей и подбежала к ней, обнимая. — Спасибо! Ты такая смелая, ты спасла меня!

Я смотрела на красную отметину на ее лице там, куда пришелся удар. Полли побледнела, ее трясло.

Мы присели на каменную ограду, чтобы прийти в себя.

— Этот солдат, светловолосый, — я рассеянно водила пальцем по тонкому шраму на руке, стараясь говорить спокойно и беззаботно, — он… не казался расстроенным, когда ты сказала, что я умерла?

Полли как-то странно посмотрела на меня.

— Элиза, — медленно выговорила она, — он приехал, чтобы схватить тебя.

— Правильно. — Я удивилась внезапному уколу боли. — Конечно.

Я встала и пошла по тропинке, чтобы скрыть нежданные слезы. Мне была ненавистна сама мысль о том, что от одного звука его голоса, от осознания, что он рядом, я могу расплакаться. После всего случившегося я ненавидела себя за то, что мне все еще было небезразлично, испытывал ли он ко мне какие-то чувства.

— Все хорошо? — догнав меня, спросила Полли.

— Не хочу уезжать, — честно сказала я, смахивая слезы.

Она опустила глаза.

— Я тоже не хочу, чтобы ты уезжала.

— Это отвратительно — спасаться бегством, когда еще есть шанс, что брат и сестра живы и их можно спасти.

— Понимаю. Но ты должна верить моему отцу и мне, когда мы говорим, что для их спасения делается все возможное. Однако сначала нам надо спасти тебя.

Тут мы услышали позади, в лесу, какой-то шум и пригнулись, прячась за изгородью и крепко держась за руки. Тяжелые шаги зазвучали ближе и вдруг замерли. Затрещали ломающиеся ветки.

Я медленно выпрямилась, выглядывая из-за ограды. На опушке леса щипала травку рослая пегая лошадь.

— Калигула!

Перескочив через изгородь, я побежала ей навстречу. Запустила руки в спутанную гриву и почувствовала, как по щеке катится слеза. Она не бросила меня, она ждала! Сегодня я уеду из Балморала не одна. Я возьму ее с собой в Уэльс, и будь что будет.

27

Когда мы с Полли верхом на Калигуле подъехали к замку, то увидели несколько сотен мужчин и женщин. Ополчение, которое отец Полли собрал по деревням. У некоторых было оружие, изготовленное кузнецом, как и говорила Полли, у других — самодельные луки, стрелы и мечи. Все были в обычной одежде — куда там до формы с блестящими медными пуговицами, которую носила Новая стража. У меня сердце замерло при мысли, как их мало, и я остановила Калигулу. Небо темнело, и воздух был влажный: скоро пойдет дождь. Мне осталось провести здесь не больше часа.

Я подумала о долгом ночном путешествии в Уэльс. Дорога будет опасной: бандиты, бродяги и, что хуже всего, армия Холлистера. Не было никакой гарантии, что до Уэльса мы доберемся живыми, но, по крайней мере, у меня есть Калигула.

На ступеньках замка, возвышаясь над толпой, стоял генерал Уоллес. Со времени последнего парадного обеда в Букингемском дворце он сильно постарел. Переворот и гибель короля стали для него сильным ударом, он поседел, под глазами залегли темные тени.

Когда генерал увидел нас, он вышел навстречу.

— Принцесса, — приветствовал он меня, склонил голову. — Мне так жаль.

Подошла Клара, и я быстро спрыгнула с Калигулы и подбежала к ней. Сердце тревожно билось.

— Жаль? — переспросила я срывающимся голосом.

Клара крепко обняла меня, ее слезы закапали на мои волосы и потекли за воротник рубашки.

— Только что объявили… по радио…

Она закрыла лицо руками и разрыдалась, Джордж поспешил к ней, все еще держа в руках радиоприемник с поникшей антенной.

— Корнелиус Холлистер назначил день казни твоих брата и сестры, — мрачно сказал он. — В воскресенье. Утром.

— Не могу поверить, что дожил до такого, — тихо сказал генерал. — Это конец дома Виндзоров.

Единственная слеза текла по его лицу. Все вокруг плакали, кричали, размахивали руками. Все, кроме меня.

Я стояла, словно окаменев, позади Калигулы, которая закрывала меня от толпы, и смотрела на приемник, отказываясь верить в происходящее. Слезы, крики — что угодно было бы лучше, чем просто стоять, представляя братишку и сестру с петлями на шее, их обмякшие тела на фоне лондонского неба и тысячи зевак.

Полли обняла меня:

— Это я виновата! Я сказала им, что ты умерла. Я думала, они оставят нас в покое, но, как оказалось, все испортила…

— Ты хотела помочь. И не знала, что такое может случиться.

Я обнимала плачущую Полли, не зная, как ее утешить.

По радио диктор перечислял деревни и города, захваченные армией Холлистера. Клара и Джордж поймали взгляд Полли и дали ей знак увести меня за угол замка. Клара достала небольшую сумку с вещами, которые собрала мне в дорогу: там была теплая одежда и пара бутербродов для меня и генерала.

— Элиза, — сказал Джордж, — мы делаем это только ради твоей безопасности.

Я кивнула.

— Почти стемнело, — сквозь слезы сказала Полли.

Клара положила руку мне на плечо.

— Там у тебя будет и еда, и одежда. В Уэльсе с этим получше.

Снова кивнув, я прикусила губу. Подняла глаза и увидела, что ко мне идет генерал, ведя в поводу коня. У него было два пистолета.

— Мне так жаль, — сказал он. — Я был на крестинах у всех троих. Ваш отец был хороший человек, принцесса, и служить ему было честью для меня.

Он медленно покачал головой, глядя в темнеющее небо.

— Нам пора. Предстоит долгая дорога.

Мне хотелось сказать что-нибудь, но слова застревали в горле.

Полли обняла меня так крепко, что я зашаталась. Прощаясь с Кларой и Джорджем, я не смогла посмотреть им в глаза. К тому времени, как я доберусь до Уэльса, они будут мертвы.

Я вскочила на Калигулу. С высоты ее огромного роста я видела, как все расходятся.

— Что они будут делать теперь? — спросила я генерала.

— Сдаваться. Этим людям надо заботиться о детях и стариках. Они не станут жертвовать жизнью, если нет шанса. — Он печально посмотрел на меня. — Мне так жаль, что дошло до этого, принцесса. Даже в самых худших кошмарах я не мог представить, что доживу до того дня, когда Англия окажется в руках диктатора.

Я провожала глазами разбредающуюся армию, мужчины и женщины со слезами обнимались на прощание. Это была последняя надежда Англии — и вот ее больше нет. Я увидела конец того, что не успело начаться. Мы отступали перед террором Холлистера.

Удерживая Калигулу, я смахивала слезы. Их можно понять. Зачем им рисковать жизнью, если я не рискую своей? Как бы они ни хотели освободить Англию, жить им хочется еще больше. Среди своих близких, в кругу семьи. Именно этого и я хотела больше всего на свете. И все же что-то внутри меня кричало: «Это не закончилось!» Пока нет.

Я посмотрела сверху вниз в усталые глаза Уоллеса.

— Генерал, при всем уважении я не могу поступить так, как вы хотите. Я не еду в Уэльс. Я остаюсь и буду сражаться, даже если за мной никто не последует.

Полли обомлела. Генерал тревожно нахмурился.

— Элиза, тебе придется ехать! — запротестовала Клара.

— Ничего мне не придется! — закричала я.

Я подумала о том, что Мэри сказала мне в Стальной башне, принимая трудное решение, на которое я оказалась неспособна.

— Пока мои сестра и брат в тюрьме, я обладаю полномочиями королевской власти. Я не подчинюсь ничьему приказу. А теперь можете присоединиться ко мне или сдаться Холлистеру.

Прежде чем мне ответили, я пришпорила Калигулу и поскакала в сторону ополченцев. И преградила им путь, расправив плечи.

— Пожалуйста, остановитесь! Я знаю, риск велик, но, пожалуйста, пожалуйста, не сдавайтесь прямо сейчас!

В толпе начали переговариваться, сначала тихо, потом все громче и громче.

— Это Элиза Виндзор! — крикнула какая-то женщина, показывая на меня.

— Принцесса!

— Она жива!

— Я жива, — откликнулась я, — и я не буду сидеть и смотреть, как разоряют мою страну. Если хотите сражаться, я с вами!

Я встретилась глазами с людьми: мать и дочь, мужчина с двумя мальчишками.

— Прошу прощения у всего народа Англии, который голодал на улицах, пока во дворце было вдосталь еды. Следовало бы разделить ее с вами. — Я сглотнула и на минуту умолкла, глядя на лица, все еще обращенные ко мне. — Пожалуйста, простите мою семью. Пожалуйста, простите меня. Я никогда не знала, что значит быть голодной, бездомной, одинокой, но теперь знаю, и я буду сражаться за то, чтобы в Англии больше никто не голодал и не оказался на улице.

Толпа молчала. Я переводила взгляд с одного лица на другое. Теперь, закончив говорить, я почувствовала, как колотится сердце.

— Я все еще хочу биться с ними, — крикнул пожилой фермер. — Они сожгли дом, в котором спала моя жена, и она погибла.

Другие тоже стали рассказывать, перебивая друг друга, что сделала с ними и их семьями армия Холлистера.

— Если принцесса пойдет с ополчением, — сказал генерал, подъезжая ко мне верхом, — я тоже иду!

Вокруг одобрительно загудели, высоко поднимая оружие.

— Нас немного, мы плохо вооружены, но на нашей стороне правда и добро, — закричала я. — Желание жить в лучшем мире. Берите оружие, встретимся здесь на рассвете. И двинемся на Ньюкасл!

28

Предрассветное небо было пепельного цвета. Мы готовились к битве, ополченцы прощались с близкими. Плачущая мать поцеловала дочку, немолодой отец отдал охотничий нож сыну-подростку.

Я обрадовалась, увидев нашего конюшего Оуэна. Его жена умерла несколько лет назад, оставив двоих маленьких сыновей. Было больно смотреть, как он оставляет их с бабушкой и идет рисковать жизнью, но так приятно было увидеть знакомое лицо.

Рядом показалась невысокая фигурка на бурой кобыле.

— Что ты здесь делаешь, Полли?

— Я еду с тобой.

— Полли…

— Это и моя страна, Элиза. Я хочу сражаться.

Она подъехала к первым рядам, в которых были самые сильные мужчины. Я не могла скрыть беспокойства. Такая маленькая, хрупкая девочка на отощавшей лошади. Я глубоко вдохнула, глядя в небо, и стала молиться.

«Пожалуйста, пусть она останется в живых. Пусть они все будут живы».

Нас обдувало холодным утренним воздухом, пока мы скакали во тьму, направляясь к Ньюкаслу. В городе было больше угольных шахт, чем где-либо в стране, и речной порт. Без него, объяснил генерал, Холлистеру было бы куда труднее захватить север.

Мы знали, что их сила — в численности, но на нашей стороне была внезапность. Они не могли предполагать, как увеличилась наша армия, сколько новых бойцов пришло на рассвете к воротам замка, чтобы принять участие в битве. И все же, поглядывая через плечо на всадников, я жалела, что нас так мало.

Я на Калигуле скакала впереди, генерал — за мной. Он отметил на карте, в каких селениях на нашем пути есть колодцы, чтобы можно было остановиться на привал и напоить коней. Весь день стояла прекрасная погода, но ночь была все еще холодной, температура быстро падала по мере того, как солнце опускалось за горизонт.

Несмотря на нашу малочисленность, я верила в военный талант генерала. Он посылал вперед партизанские отряды, чтобы устраивать засады Новой страже, надеясь значительно ослабить их силы перед битвой за Ньюкасл.

Выезжая из тоннеля у Бэддока, мы увидели на дороге конный отряд. Я натянула поводья, и наше войско замедлило шаг.

— Что происходит? — спросила я подъехавшего Оуэна.

— Не знаю, но надо быть готовыми к бою.

Он вглядывался в темноту. Впереди на дороге были видны лишь желтые огни фонарей в руках у всадников.

— Оружие к бою, — скомандовал генерал, и воздух наполнился клацаньем ружейных затворов, свистом мечей, выхватываемых из ножен.

Я тоже обнажила меч. Как быть? Атаковать этих всадников или постараться избежать столкновения?

Оуэн медленно ехал слева от меня, держа пистолет наготове.

Когда мы приблизились к отряду, я мысленно приготовилась к худшему.

— Один выстрел, один взмах меча — и мы вступим в бой, — тихо сказал генерал.

— Останься здесь, — посоветовал Оуэн, и я придержала Калигулу, чтобы дать им дорогу.

— Кто здесь? — крикнул генерал, и в голосе его была тревога.

— Мы пришли присоединиться к Сопротивлению, — ответил кто-то.

В темноте я различила бородатого всадника.

— Вы здесь, чтобы присоединиться к Сопротивлению? — повторил за ним генерал. — У вас есть оружие?

— Мы собрали все, что было, — доложил незнакомец. — У некоторых есть пистолеты, но по большей части металлические дубинки и свинцовые трубы.

Я подъехала к вновь прибывшим.

— Мы будем благодарны за все. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам.

Среди ополченцев началось ликование, когда пополнение влилось в наши ряды. Я развернула Калигулу, отыскивая глазами Полли, — хотела увидеть выражение ее лица. Наша армия увеличилась почти вдвое.

Она была в самой гуще толпы. Калигула протиснулась сквозь людское море, и я обняла Полли, снова отметив про себя, какая она худенькая. Ребра прощупывались сквозь рубашку. Я с ужасом представила летящий прямо в нее севиль и пожалела, что у меня нет доспехов для нее.

Джордж был рядом с Полли.

— Смотри, папа, — сказала она, с гордостью указывая на присоединившийся к нам отряд и улыбаясь.

Однако он выглядел обеспокоенным: наверное, представил ее на поле боя.

— Тише, пожалуйста! — крикнул генерал.

В рядах зашикали.

— Те из вас, у кого нет оружия и коня, могут присоединиться к партизанам, чтобы отвлекать и рассеивать силы противника. Вашим оружием может стать что угодно — веревки, камни, трофейные севили, но в первую очередь — ваша смекалка. Для нас ценен каждый, но я хочу, чтобы вы осознали риск, на который идете, прежде чем присоединитесь к нам. В отличие от Холлистера, мы никого не забираем в нашу армию силой.

В толпе послышались воодушевленные крики — к нам присоединились все до единого.

По дороге на юг это происходило в каждом городе, в каждом селении на нашем пути. В бывшем гарнизоне Блэкберна к нам присоединились сотни, а может быть, даже тысяча, все верхом и со стрелковым оружием. В деревне Клэверн жители были или слишком старые, или слишком юные, чтобы воевать, но они стояли у дороги и приветствовали нас, протягивая свертки со съестным и фляжки, наполненные водой. Новые рекруты собирались на центральных площадях городов, у привалов и на развилках дорог, на перекрестках и под мостами, по двое, по четверо, по двадцать человек. Нас становилось все больше.

На третье утро в сером небе показались металлические опоры моста через Тайн — инженерного чуда, пережившего Семнадцать дней. Мы прибыли в Ньюкасл. Я оглянулась и увидела мужские и женские лица, сосредоточенные и решительные. Этих людей объединила общая цель, и я подумала: неужели мы идем на верную смерть?

Как только наши разведчики исследовали местность и дороги, ведущие в город, навстречу армии Холлистера, генерал Уоллес решил, что мы разделимся на четыре отряда, окружим город и атакуем одновременно, по сигналу горна.

— Мечи наголо, ружья зарядить, — отдал он приказ. — А теперь быстро: наше главное преимущество — внезапность!

Оуэн неслучайно оказался в одном отряде со мной и Полли. Мы поднялись на холм за городской чертой, и на вершине он протянул мне бинокль. Я увидела солдат Холлистера: большей частью они спали, кто-то разжигал огонь и готовил завтрак. Калигула нервно переступила ногами, и я поняла, что она чувствует близость битвы.

— Тсс, — шепнула я ей, поглаживая шею.

И тут затрубил горн. Пора.

Я ослабила поводья и сжала рукоять меча. Оуэн кивнул, и мы поскакали. Я видела страх на лицах наших врагов, впопыхах хватавшихся за оружие.

Кто-то стал палить из винтовки. Пуля просвистела мимо моей головы, едва не задев ухо. Я пригнулась к шее Калигулы, несущейся во весь опор. Наши армии столкнулись, и все перемешалось.

Мы с Калигулой слились в единое существо. После долгого путешествия в Шотландию без седла эта лошадь привыкла к малейшим движениям моего тела, так что я могла только подумать — и она сразу чувствовала, чего я хочу. Калигула знала, когда надо развернуться, а когда стоять смирно, и я сосредоточилась на мече, зажатом в правой руке.

Я рубила и парировала, неизменно чувствуя, что Оуэн слева, а Полли справа. Оуэн стрелял без промаха, забирая оружие у убитых и быстро обзаведясь целой коллекцией севилей и пистолетов.

По палаточному лагерю метались солдаты Холлистера. Боевые кони все еще были привязаны: должно быть, никто не справился со всей этой шипастой сбруей, чтобы успеть их оседлать. Я хотела отпустить лошадей на волю. Холлистер остался бы без кавалерии, а они заслуживали такой жизни, как у Калигулы, без страданий.

Калигула же, казалось, не хотела к ним приближаться, но я заставила ее приблизиться к загону. Потянувшись, я стала вытаскивать колья, которыми была забрана одна из стен, выдирая их из земли, словно старые корни. Лошади ржали и разбегались кто куда. Одна из них, белая, с бешеными красными глазами, увидела, что к ней приближается солдат со сбруей в руках, и забила его копытами насмерть.

Тут ко мне бросился солдат с пистолетом, целясь мне в голову. Я схватила меч, понимая, что он убьет меня раньше, чем я успею замахнуться.

Все произошло одновременно. Он выстрелил, Калигула рванулась вперед, встала на дыбы и ударила его копытами, сбивая с ног. Прогремел выстрел. Солдат лежал на земле и еще дышал. Я развернула Калигулу, не в силах заставить себя добить его.

Глазами я искала Полли. Она казалась такой беззащитной верхом на высокой бурой кобыле. Где Оуэн? Я увидела, как Полли наклоняется помочь кому-то, выбитому из седла. Это был Джордж. Его ранили. Я направила к ним Калигулу, держа наготове меч.

Но к Полли летел еще один всадник. Он подскакал сзади, нацелив севиль ей в затылок.

— Полли! — закричала я, но она меня не услышала.

Я рванулась вперед, рубя направо и налево, пытаясь пробиться сквозь гущу битвы и думая только о том, как бы добраться до Полли.

Как раз вовремя я оказалась прямо перед ней и отразила атаку всадника. Он замахивался на меня снова и снова, но я парировала удары, одержимая желанием защитить Полли, пока не сбила его с коня, — он рухнул спиной вперед.

Я посмотрела на Полли. Она втаскивала отца в седло, не догадываясь, что произошло. Даже в бою я почувствовала укол зависти, жалея, что не могла сделать то же самое для своего отца, когда он лежал на полу, истекая кровью.

В полдень Новая стража торопливо отступила по дорогам, ведущим к Лондону. Силы Сопротивления потеряли некоторое количество бойцов ранеными, но убитых было очень мало. Измученные, но радостные, мы отправились в Лондон на новую битву.

Ехали медленно, петляя по узким кривым тропам, чтобы не показываться на автостраде. В каждой деревне жители махали нам в знак приветствия. Весть о нашей победе уже разнеслась по округе. Везде, где бы мы ни появлялись, люди предлагали нам еду, одеяла, корм для лошадей.

Мы сидели на лужайке перед гостиницей в маленьком городке, хозяин гостиницы разносил кружки с водой и холодным элем. Я хотела присоединиться к празднованию, но не могла. Перед глазами стояла картина, как на шеи брата и сестры накидывают веревки. Сегодня среда. Через несколько дней они будут мертвы, и Корнелиус Холлистер объявит себя королем.

Кто-то похлопал меня по плечу. Это была девочка лет пяти-шести, босая, в грязном платьице.

— Принцесса Элиза?

Она сделала реверанс, приподняв край платья и склонив голову. Светлые волосы были такие тонкие, что солнце просвечивало сквозь них.

— Это для вас.

Девочка достала из кармана синюю коробочку и протянула мне. Я слабо улыбнулась:

— Спасибо.

Она снова поклонилась и исчезла в толпе.

В коробочке был медальон. Когда золото блеснуло на солнце, у меня перехватило дыхание. Точно такой же я носила почти всю жизнь. Дрожащими пальцами я раскрыла медальон, не смея надеяться.

Выступили слезы. Я слишком хорошо знала эту фотографию. Длинные темные волосы, грустные голубые глаза. Мама.

Я поискала взглядом девочку, чтобы спросить, где она это взяла, но ее нигде не было. Это невозможно, самое настоящее чудо, если подумать: мой медальон попал к собирателям, оттуда — в шотландскую глубинку и снова ко мне. Но как? Надев его на шею и спрятав под рубашкой, я почувствовала, как в сердце затеплилась надежда. Если мамина фотография нашла меня вопреки всему, то, может быть, и моя семья найдет дорогу домой?

Мы ехали день и ночь, и в наши ряды вступали все новые и новые добровольцы со всей Шотландии. Весть о предстоящей казни и нашей недавней победе шла впереди нас. Когда мы въехали в предместья Лондона, в нашем ополчении уже были тысячи мужчин и женщин — настоящая армия.

Обогнув холмы, я обернулась на вереницу всадников, такую длинную, что она исчезала вдали. Впервые я поверила, что у нас есть шанс победить.

29

Ночь была хоть глаз выколи, луну закрывали тяжелые дождевые тучи. С севера дул пронизывающий ветер. Вдалеке над Северными холмами небо освещали вспышки пламени и гасли, достигая земли. Мы ехали по узким проселочным дорогам через лес, пока генерал не вывел нас на безлюдную улицу с покинутыми домами и пепелищами. Мы спешились и ввели коней в какое-то кирпичное строение.

У входа к деревянным планкам были прибиты крючки для пальто, каждый подписан. Заброшенная школа. Низенькие унитазы, пыльные доски, ряды парт и стульчиков перевернуты и поломаны. Позади огороженный садик, где партизаны и пехотинцы разбили палатки и походный госпиталь.

Белая палатка выделялась на фоне остальных. Там Клара ухаживала за ранеными. Серьезнее всех пострадал один человек — его пропороли насквозь севилем. Он лежал в палатке и скрежетал зубами, пока Клара извлекала окровавленное оружие из его живота.

Мы собрались в главной палатке, где раздавали кружки со слабым чаем. Генерал Уоллес сидел у радиоприемника. Волнение, придававшее нам силы, сменилось усталостью, и я боялась того, что могу услышать. Сквозь волны прорвался новый голос, который я сразу узнала, — Корнелиус Холлистер.

— Наши недавние потери в битве при Ньюкасле не станут нашим поражением. Казнь последних Виндзоров состоится, как и запланировано, в воскресенье утром, за чем немедленно последует моя коронация.

При этих словах наступила тишина. Генерал Уоллес поспешил выключить радио.

— Не позволяйте ему запугать вас. Мы выиграли битву при Ньюкасле, победим и завтра. Войдем в Лондон и будем штурмовать Тауэр. А сейчас надо отдохнуть.

Солдаты разошлись спать, они снимали сапоги, проверяли винтовки и прятали под подстилки. Я улеглась на брезент рядом с Полли, положив голову ей на плечо. Ночь выдалась холодная, но в палатке было тепло от тел и костров, все еще горевших на территории лагеря. Вскоре солдаты затихли, тяжело дыша.

— Ты должна гордиться своим отцом, — сказала я Полли. — Он помог основать армию Сопротивления.

— Да, — сонно сказала она. — А я горжусь тобой, Элиза. Ты сегодня могла спать в кровати, в безопасности, под крышей. Могла уехать в Уэльс. Но ты решила остаться и сражаться.

Я лежала и думала о Мэри и Джейми. Больше всего на свете я боялась, что мы приедем слишком поздно.

— Как бы я хотела, чтобы британцы больше гордились моим отцом, — прошептала я.

Раньше я никогда не говорила этого вслух и теперь ощущала боль в груди.

— Я бы хотела сама больше гордиться им. Он оставил после себя страну в руинах. Даже если Англия выстоит, его будут помнить как короля, который потерял все.

Я подумала об одном вечере прошлой весны, когда правительство в полном составе собралось в Букингемском дворце. Мы с Мэри разносили закуски и бокалы с красным и белым вином — изображали хозяек. Между премьер-министром Чарльзом Беллсоном и моим отцом вспыхнул спор. Премьер-министр пытался предупредить его о «все более насущной проблеме», в то время как отец сидел на диване, курил сигару и потягивал коллекционное вино. «Ваша тревога преждевременна, — сказал он. — Давайте закроем эту тему».

Премьер-министр убеждал отца отдать последние земли вокруг Балморала. Отец называл их «леса Мэри». Говорили, что там есть месторождения нефти и кадмия, но их разработка могла погубить лес. Отец поднялся с дивана с глазами, полными слез. Леса были едва ли не последней собственностью королевской семьи, не переданной государству, и лишиться их означало признать поражение. Он повернулся к премьер-министру и сказал: «Прошу вас, не портите вечер».

Полли сжала мою руку.

— Он был хороший, добрый человек. Он не хотел воевать. И Семнадцать дней не имеют к нему никакого отношения. Он даже не представлял, что случится, как и все мы.

— Знаю, — сказала я.

Возможно, он был не лучшим королем, но он был добрый человек и хороший отец. Он говорил, что на войне гибнут не просто солдаты, а граждане. Дети, родители, бабушки и дедушки. Безопасной войны не бывает, и поэтому, наверное, он так и не объявил войну Корнелиусу Холлистеру.

— И все-таки жаль, что моя семья сделала так мало.

— Ты сделаешь больше, — пробормотала Полли. — Мэри станет великой королевой, а ты — лучшая принцесса, какая когда-либо была в Англии. А теперь давай спать. Через несколько часов вставать.

Она повернулась на бок и натянула покрывало до подбородка. Скоро я услышала ее ровное дыхание.

Я бесконечно устала, тело словно налилось свинцом, но, закрыв глаза, я поняла, что уснуть не смогу. Казнь должна состояться через несколько часов. Я натянула свитер, который положила под голову вместо подушки, и осторожно, чтобы не разбудить Полли, зашнуровала ботинки. На цыпочках я обошла солдат, перешагивая через спящих, пока не оказалась у входа в палатку. У каждого из них есть сердце. Каждый — чей-то отец, мать, брат, сестра, сын, дочь. И каждого кто-то любит, как я люблю Мэри и Джейми.

Оказавшись снаружи, я вдохнула ночную прохладу, надеясь, что движение прогонит тревогу. Битва, захват Стальной башни, наши войска, которые надо уберечь от серьезных потерь, Мэри и Джейми. Мы выиграли битву за Ньюкасл, но я знала, что основные силы Холлистера ждут нас в Лондоне. Прижала ладони к лицу. Нужно избавиться от этой тяжести на душе.

В темноте что-то вспыхнуло — это подожгли спичкой факел. Озарилось лицо Оуэна.

— Ты в порядке?

Я была рада его видеть.

— Да, — сказала я, дрожа от холодного ночного воздуха. — Просто уснуть не могу.

Он накинул мне на плечи свою шинель.

— Сейчас согреешься.

Сквозь ткань я ощутила успокаивающее прикосновение его руки, и он присел рядом со мной на развалившуюся каменную изгородь.

— Волнуешься? У меня всегда так.

Его карие глаза блестели в пляшущем свете факела.

— Теперь понимаю, почему мой отец не хотел начинать войну, — тихо сказала я. — Завтра погибнут люди, которых любят и уважают, в которых нуждаются. Из-за меня.

Оуэн отвел глаза.

— Когда я был маленьким, мама отправила меня в воскресную школу. Нам там рассказывали про небеса и ад.

Он запахнул на мне шинель, в холодном воздухе повисло облачко пара.

— А потом, много лет спустя, у меня родился сын, и он был очень болен. Врачи сказали, что не выживет. Я держал его на руках и все время молился, чтобы сын выжил. В первую неделю вообще не спускал его с рук. Он был такой маленький. Помню, я думал: что же это за мир, где любишь кого-то, а потом навсегда теряешь? Вот тогда я понял, что нет ни небес, ни ада. Все это здесь, на земле. И иногда приходится пройти через ад, чтобы добраться до неба.

Его глаза сверкали при свете огня.

— Мы все здесь, потому что захотели этого. Все эти мужчины и женщины знают, чем рискуют, и готовы умереть за общее дело. За твое дело. Верь в наши войска, верь в нашу страну, а главное — верь в себя.

Он помолчал.

— Знаю, сейчас ты не веришь. Но пока к тебе не вернется вера в себя, верь мне, я знаю, что говорю: мы поступаем правильно.

30

Серое небо и такая же мостовая слились в предрассветных сумерках. Мы тихо въезжали в Лондон. Вдали над городом поднималась Стальная башня. Генерал велел остановиться, пытаясь разглядеть в бинокль, что там впереди на пути к Тауэру.

— Дорога, похоже, чиста, — сказал он, нахмурившись. — Видимо, Холлистер направил свои силы на юг. Они бьются с другим отрядом армии Сопротивления, который идет оттуда.

Я повернулась к Оуэну и Полли. Похоже, они испытали облегчение: мы не одни. Генерал слышал по радио, что на юге идут бои, в которых армия Холлистера несет значительные потери. Общественное мнение, видимо, менялось. Я обрадовалась, но было ясно, что недооценивать Корнелиуса Холлистера не следует.

Генерал отдал приказ построиться.

— Мы разделимся на две группы. Я поведу кавалерию на Тауэр, пехота вступит в бой с отрядом, который идет с юга.

Многотысячное войско раскинулось, словно море. Тауэр уже близко. Вот как далеко мы зашли.

— Я останусь с тобой, — сказал Оуэн.

— Все чисто! — доложили подъехавшие дозорные.

Генерал оглянулся. Я беспокойно ждала, стараясь что-то понять по его лицу, но видела только усталость.

— Атакуем Тауэр! — крикнул он наконец.

Отряд всадников пересек Темзу. Дороги были свободны, и мы беспрепятственно проехали по Тауэрскому мосту. Когда приблизились к Тауэру, оказалось, что подъемные мосты опущены. Я придержала Калигулу. Кавалерия уже выполнила приказ генерала штурмовать Белую башню. Оуэн исчез внутри, за ним Полли и Джордж, они были в первых рядах.

— Стойте! — крикнула я срывающимся голосом.

Мост никогда не опускался, что-то здесь было не так.

— Назад! Назад!

Но было поздно. Мой крик утонул в топоте коней по скрипучему мосту. Назад уже не повернуть.

— Калигула, вперед!

Я пришпорила лошадь. Она почувствовала, что мне страшно скакать по мосту, но все же двинулась вперед, осторожно ступая.

Вдруг мост задвигался у нас под ногами. Внутри Тауэра послышались сигналы тревоги, раздался приказ поднять мост. Калигула пыталась удержаться на ногах, но мост поднимали слишком быстро, и она соскользнула назад.

Я отпустила поводья и обхватила ее за шею. Калигула согнула колени, прыгнула через расширяющийся провал и тяжело приземлилась на передние ноги на той стороне.

Мы въехали в открытые ворота, миновали колокольню, пронеслись мимо Белой и Зеленой башен: вот и внутренний двор, где на протяжении столетий казнили аристократов. Я услышала лязг. Обернувшись, увидела, как за нами запирают ворота, известные как Ворота предателей. Мы в ловушке.

Генерал Уоллес то и дело оглядывался то на башню, то на запертые ворота. Я знала, о чем он думает. Для победы нам нужно больше людей, а чтобы выбраться живыми, надо найти путь к отступлению. И тут со всех сторон на нас хлынули люди Холлистера.

Я выхватила меч, когда прямо на меня поскакала девушка в доспехах и маске. У нее не было севиля, но в нескольких дюймах от моей шеи просвистел длинный меч. Калигула развернулась и понеслась. Вдруг небо словно раскололось, хлынул ливень, и двор мгновенно заполнился потоками бурлящей воды. Дождь лил стеной, и отличить своих от чужих стало непросто.

Раненые падали с коней, вставали и устремлялись под прикрытие стен Тауэра, совершая роковую ошибку: оттуда уже нельзя было спастись. Кто-то вскрикнул, и я увидела, что меня снова атакует девушка в доспехах. Светлые волосы выбились из-под шлема. Порция. Двумя руками я подняла меч над головой. Калигула развернулась, поднялась на дыбы, я выпрямилась на стременах и обрушила меч на плечо Порции. Удар едва задел ее, она снова подняла меч и ринулась в бой.

Полли появилась рядом и налетела на Порцию. Ее бурая кобылка, конечно, не могла тягаться с боевым конем Порции, но Полли напала внезапно, Порция потеряла равновесие и с широко распахнутыми от изумления глазами рухнула с коня.

— Полли! — закричала я.

Она улыбнулась, лучась восторгом. Хотела было снова вступить в схватку, как вдруг в воздухе просвистел кинжал и вонзился ей в спину. Лицо Полли исказилось от боли и потрясения. Она медленно завела руку за спину, нащупывая; глаза ее закрылись, и она соскользнула на землю.

Я увидела торжествующую улыбку на лице Порции, лежавшей в грязи. В ушах стоял гул, а может, это было ржание Калигулы, которая неслась прямо на Порцию. Я ударила мечом, не зная, попала ли: в глазах потемнело от ярости. Порция вскрикнула и, пятясь, отползла подальше, откуда смотрела на меня горящими глазами.

У меня не было времени преследовать ее. Я соскочила с Калигулы и подбежала к Полли. Она лежала в грязи на краю поля боя, глаза все еще были закрыты, от лица и губ отлила кровь. Я опустилась рядом с ней и положила ее голову к себе на колени. Лицо было мокрое и холодное от дождя. Кинжал прошел между ребер слева. Я осторожно вытащила его. Из раны заструилась кровь, смешиваясь с дождевой водой.

— Дыши, — сказала я, держа ее за руки. — Полли, пожалуйста, дыши!

Я громко звала на помощь, но вокруг были только дождь, множество лошадей и человеческих тел, брызги грязи и рассекающие воздух цепи. Никто не пришел. Дождь усилился, капли взрывали землю, словно пули. Я уволокла Полли из толчеи в темный угол.

Она хрипло дышала. Я не могла позволить ей умереть.

— Полли, — звала я, пытаясь согреть ее руки в своих, — пожалуйста, постарайся… постарайся дышать. Я знаю, что больно. Пойду позову кого-нибудь на помощь.

Я выбежала на залитую дождем площадку, чтобы найти кого-то из солдат.

— Элиза!

Оуэн направил коня между мной и солдатом, размахивающим шипастой цепью. Она меня не задела, но хлестнула Оуэна по спине и едва не выбила из седла. Он вцепился в гриву, другой рукой стреляя из винтовки.

— Полли тяжело ранена! Надо забрать ее отсюда!

Он обернулся и последовал за мной к нише, где лежала Полли. Она еще дышала, но хрипы усилились. Я оглядела поле битвы и с облегчением обнаружила, что ворота уже взломали.

— Помоги мне поднять ее на Калигулу, — попросила я.

Оуэн втащил Полли на седло и сел сзади.

— Следуй за нами.

Вдалеке генерал созывал наше войско для отступления. Все, кто мог бежать, уходили через ворота. Земля была усыпана телами мужчин и женщин в мокрой, забрызганной грязью одежде. Отличить своих от чужих было невозможно. На земле, совершенно беспомощные, все выглядели одинаково.

Я поспешила за Оуэном в ворота. Калигула топала по грязи, темная грива насквозь промокла. Она дрожала, значит, устала и замерзла, но все равно я слегка пришпоривала ее.

— Давай, девочка!

Мост могли поднять в любую минуту.

Пули и стрелы летели мимо нас сквозь дождь, и я слышала бряцание — мост уже поднимали.

— Быстрее, Калигула! — закричала я.

Мы были совсем рядом, всего в нескольких ярдах. Калигула собралась перед прыжком, но ее левая задняя нога двигалась как-то странно. Я оглянулась и увидела длинную рану у нее в боку. Я знала, что Клара вылечит рану, когда мы вернемся в лагерь, и продолжала направлять Калигулу вперед.

Но как только она прыгнула, из пелены дождя прямо на нас выскочил всадник. Калигула заржала. Я увидела, как в бок ей вонзается копье.

Верховой приблизился. Я разглядела белокурые волосы и ровные зубы и замахнулась мечом. Он отразил удар, повернул запястье и выбил меч у меня из рук. Я очутилась на земле, и клинок был у самого моего горла.

— Ты нужна мне живой, — процедил Корнелиус Холлистер сквозь зубы.

31

— Заприте ее в башне, — приказал Холлистер своим людям.

Стражники грубо схватили меня, сковали руки наручниками за спиной, а ноги — цепями. Меня поволокли по полю боя под проливным дождем. Последнее, что я видела, когда они втолкнули меня в Белую башню, — скачущая в ворота Калигула, в боку у которой торчит копье.

Люк захлопнулся, и железная решетка опустилась на мокрый каменный пол. Я была в башне одна, в каменном мешке без окон с двадцатифутовым потолком.

— На этот раз она не уйдет, — сказал один из стражников, и вскоре их шаги по коридору затихли вдали.

Я схватилась за прутья и в отчаянии принялась их трясти, крича до хрипоты, но решетка была прочная, и никто не пришел. Наконец я соскользнула на влажный пол в полном изнеможении. Внутри была такая пустота, что я даже не могла плакать. Мэри и Джейми скоро умрут. Мысль о том, что я снова подвела их, меня добивала. В этот момент я хотела хотя бы проститься с ними.

Свернувшись калачиком и дрожа от холода, я сняла с шеи медальон. Глядя на мамину фотографию, думала о том, что хотел сказать Оуэн. Чтобы я во что-то верила.

«О, я много во что верю», — с горькой улыбкой подумала я.

Я верила, что завтра умру. Что Корнелиус Холлистер — воплощение зла. Что я никогда больше не увижу брата и сестру.

Не знаю, сколько времени прошло, когда донесся звон ключей и топот приближающихся шагов. Я вскочила и прижалась лицом к решетке, всматриваясь в темноту. Желтое пламя свечи металось по коридору, все ближе и ближе.

— Эй! — крикнула я. — Кто там?

Собственно, мне было все равно, кто там был, даже если они шли убить меня, просто я испытывала облегчение от того, что увижу другого человека перед тем, как все закончится.

За решеткой показалось лицо стражника в слабом свете свечи. Это был пожилой человек с седыми волосами и обветренным лицом, изрезанным морщинами. Он молча отпер узкую щель между решетками и просунул мне поднос с хлебом и стаканом воды.

— В качестве официального представителя Корнелиуса Холлистера довожу до вашего сведения, что завтра утром вы будете казнены вместе с Мэри Виндзор и Джеймсом Виндзором. Я пришел узнать вашу последнюю просьбу.

Свеча бросала отблески на его лицо.

— Руперт? — осторожно начала я. — Это ты?

Он промолчал, сосредоточившись на бумаге, которую держал в руках.

— Руперт, — повторила я, убедившись, что это и правда наш дворецкий, человек, которого я знала всю жизнь. — Ты меня не узнаешь?

— Простите меня, — сказал он наконец, поднимая глаза. — В ту ночь, когда они напали на дворец, у меня на глазах убили моего младшего сына. Они сказали, что, если я буду сопротивляться, убьют и дочь.

— Они убили Спенсера?!

Он же был ребенок, даже младше Джейми. Они вместе играли в дворцовых садах, копали червей и устраивали гонки улиток в тенистой роще.

— Ваша семья была так добра ко мне. Сожалею, что я не могу…

Он покачал головой, не в силах говорить.

— Руперт, ты сможешь отвести меня к брату и сестре? Пожалуйста. Я всего лишь хочу попрощаться с ними.

Он взглянул на меня сквозь решетку. Тень свечи заметалась по серой каменной стене. Руперт покачал головой и собрался уходить.

— Мне очень жаль, — тихо сказала я, глядя ему в спину. — Жаль, что помощь моей семье стоила тебе твоей семьи.

Он помолчал и повернулся.

— Я попытаюсь, принцесса, — сказал он наконец. — Не могу ничего обещать, но есть и другие, такие как я, кто остался верен королю.

— Пожалуйста, пожалуйста, попытайся, — умоляла я срывающимся голосом. — Спасибо, Руперт.

Он отпер дверь и повел меня по сырому змеящемуся тоннелю в Белую башню, через Колыбельную башню и наконец в Стальную башню, где проход сторожили трое вооруженных привратников. Они удивленно посмотрели на меня.

— Господа, — обратился к ним Руперт, когда мы приблизились.

Два стражника помоложе покосились на пожилого, который, очевидно, был за старшего. Он кивнул, Руперт наклонился к нему и что-то зашептал на ухо. Потом тот еще раз медленно кивнул. Мне показалось, что в его глазах мелькнуло сочувствие.

— Элиза Виндзор пойдет со мной.

У него был добрый, дребезжащий от старости голос.

Остальные двое расступились, и стражник повел меня по лестнице на самую вершину башни. Я подумала о том, что уже была здесь, когда пробралась в башню вслед за девушкой, которая несла Мэри чашку. Тогда я была полна надежд и уверена, что спасу Мэри и Джейми и мы все будем свободны. Какая я была глупая, надеялась, что девушка вроде меня сможет перехитрить диктатора и многотысячную армию.

Наши шаги эхом разносились по металлической лестнице. Все камеры, мимо которых мы проходили, когда-то набитые до отказа, были пусты. Корнелиус Холлистер уже казнил всех заключенных. Нас он оставил напоследок. Я мрачно представляла, как он сначала убьет Джейми, потом меня и — какой грандиозный финал! — Мэри, королеву Англии.

Потом он поднимется в Зеленую башню и возложит себе на голову королевский венец, тот, который я помогла украсть. В короне, принадлежавшей когда-то моей семье, он возденет руки и провозгласит себя королем Англии, а наша королевская кровь тем временем будет капать с эшафота.

32

Свеча стражника сгорела почти целиком, когда мы наконец дошли до камеры Мэри и Джейми. Они сидели в обнимку за столом, на котором стояла еда, но не ели. С какой-то издевательской щедростью поднос был наполнен вкусными вещами: сыром, фруктами и хлебом. Это был их последний ужин.

Я немного подождала наверху лестницы, глядя на них и не веря глазам. Может, это свет так падал, но Джейми выглядел… здоровым. Его щеки, всего несколько недель назад впалые, теперь казались вполне круглыми. Волосы были густые и блестящие. Он прямо сидел за столом и оживленно беседовал с Мэри.

— А помнишь, папа взял нас на рыбалку и мы поймали на обед только миног? — смеялся Джейми.

Мэри посмотрела на него блестящими глазами. Она тоже выглядела лучше, словно наконец-то выспалась.

— А потом ты еще захотел игрушечную машинку на Рождество, мы с Элизой засунули ее в двадцать коробок, и тебе пришлось их открывать одну за другой?

— Эта машинка все еще на полке в моей комнате. — Голос Джейми сорвался. — Как думаешь, что стало с нашим домом? Весь дворец сгорел?

— Хорошие воспоминания, только хорошие воспоминания, — сказала Мэри, словно учитель ученику, сжимая его руку.

Я не могла не улыбнуться. Даже в последнюю ночь своей жизни Мэри была все той же властной, но любящей старшей сестрой, всегда готовой искать хорошее в плохом. Вот почему она могла стать великой королевой. Она нашла бы способ вырастить урожай, заново построить города — исправить все, что погублено.

Когда я повернулась к стражнику, то увидела, что он смахивает слезу. Он открыл камеру и впустил меня.

Мэри и Джейми подняли глаза, широко распахнутые от удивления.

— Элиза?

— Я оставлю вас вместе ненадолго. Да благословит вас Господь.

Стражник, казалось, хотел еще что-то сказать. Он помолчал, словно раздумывая, не оставить ли дверь открытой, чтобы дать нам шанс бежать. Но потом со вздохом повернул ключ, и задвижка скользнула на место.

Мэри потрясенно смотрела на меня.

— Мы думали, ты погибла.

Джейми бросился ко мне и опрокинул, так что мы оба упали на пол. Мэри подошла и обняла нас обоих.

— Мэри, Джейми. — Я смотрела то на нее, то на него. — Что случилось?

Протянув руку, я коснулась лица и волос Джейми. Его кожа была теплой, а не холодной и липкой, как обычно.

— Ты выглядишь совсем здоровым!

Мэри и Джейми молча переглянулись.

— Что? — спросила я. — Что такое?

Мэри приложила палец к губам, подошла к двери камеры и выглянула за решетку. Стражник не ушел, но повернулся к нам спиной.

— Мы обещали, что никому не скажем.

— Он сказал, что его убьют, если кто-то узнает, — сказал Джейми.

— Кого убьют?

Джейми подошел к тонкому матрацу на полу и отбросил кусок муслина, заменяющий одеяло. Сунул руку под матрац, извлек пузырек янтарного цвета, наполненный белыми таблетками, и вложил мне в руку.

— Это противоядие от яда темной звезды.

Темная звезда. Она отравила мою мать, когда та была беременна Джейми. Я смотрела на бутылочку, не веря своим глазам. Все эти годы лекарство существовало, а мы не знали об этом. На этикетке крошечными буквами было написано: «К. Х.». Разумеется, Корнелиус Холлистер, изобретатель темной звезды, создал и противоядие.

— Кто дал это тебе? — спросила я.

— Один из солдат.

— Который?

— Он не назвал нам свое имя, — сказала Мэри. — Не из тех, кто здесь на постоянной службе. Пришел всего один раз и дал нам лекарство.

— Не помнишь, как он выглядел?

— Было слишком темно. Он принес это ночью, когда мы спали. Я просто услышала, что в щель что-то уронили.

Я смотрела на бутылочку.

— А зачем он дал вам лекарство, зная, что мы все равно умрем? — спросила я и тут же пожалела об этом.

— Элиза! — строго зашептала Мэри.

Она перевела взгляд на Джейми, который наконец-то выздоровел, но радоваться этому не приходилось.

— Ну, это же правда, — беспомощно сказала я, закрывая лицо руками.

Впервые в жизни Джейми был здоров. Мы все трое вместе. А утром все вместе должны умереть.

— Прости, — пробормотала я, — просто это нечестно. Так жестоко.

Мне стоило труда больше ничего не сказать.

Мэри прикусила верхнюю губу, как делала всегда, когда нервничала или принимала решение.

— Элиза, что произошло? Мы подслушали одного из солдат, он говорил, что ты сбежала из башни и погибла.

Я сидела между ними на кровати, мы держались за руки. Они внимательно слушали мой рассказ о том, как я нырнула с вершины башни (Мэри при этом даже вскрикнула), уехала на север на Калигуле, собрала армию Сопротивления и привела ее в Лондон. Под конец я поведала им о нашей неудачной атаке на Тауэр в то утро.

— Последнее, что я видела, — Калигула, едва успевшая ускакать, прежде чем ворота закрыли. Надеюсь, Полли поправится, — сказала я, сжимая руку Мэри.

Пламя свечи погасло, и в камере стало темно. Издалека донеслись шаги патрульных. Джейми положил голову мне на плечо, и я закрыла глаза, вдыхая запах его волос. Я почувствовала, как у меня дрожат губы и глаза туманятся от слез, но заставила себя думать о хорошем.

— Небеса и правда есть? — спросил Джейми, и его голосок растворился в темноте.

Я лежала тихо, боясь отвечать, потому что не была уверена.

— Да, Джейми, — сказала Мэри. — И завтра мы встретимся с мамой и папой.

— И Беллой, — добавила я. — Она сразу залает, как только увидит тебя.

Джейми хмыкнул. Смеяться над собственной смертью казалось странным, но это было все, что мы могли сделать. Я перевернулась на бок. Рука Джейми лежала у меня на спине, и я чувствовала его размеренное дыхание. Я посмотрела, спит ли Мэри. Веки ее были опущены, рот слегка приоткрыт, и даже во сне ее лицо сохраняло сосредоточенное, полное достоинства выражение.

Я нагнулась и поцеловала в лоб Мэри, а потом Джейми. Теперь я могла выплакаться. И я зарылась лицом в одеяло, чтобы заглушить всхлипывания.

В детстве мы молились на ночь, и теперь я услышала, как повторяю эту молитву.

— Боже, благослови тех, кто останется после меня: Полли, Джорджа, Клару…

Тут я подумала обо всех этих мертвых телах, сваленных во дворе.

— Прошу тебя, Господи, пусть Оуэн снова увидит своих сыновей. Пусть Полли выживет. Пусть ее мама и папа уцелеют. Прошу, береги генерала и всех его солдат. И, Господи, пусть на небесах мы будем все вместе, с мамой и папой. И спасибо тебе за жизнь, которая у меня была. Аминь.

33

На рассвете они завязали нам глаза. Я так и не увидела лица солдат, которые пришли за нами, только слышала голоса. Стражники не были злыми или грубыми, просто делали свое дело — готовили нас к смерти.

Один из них, с низким голосом и пропахшими сигаретным дымом руками, велел нам встать, отведя руки за спину. Когда он связывал мои запястья, мне показалось, что кожа у него как наждачная бумага.

Загремели ключи, дверь камеры отворилась.

— Мэри, Элизабет, Джеймс, — назвал нас по именам этот человек, выстраивая по старшинству.

Они провели нас по коридору и винтовой лестнице. Стражник так крепко держал меня за руку, что у меня онемели пальцы.

— Осторожнее, Джейми, — прошептала я.

Хотела напомнить ему, что надо держаться за перила, а потом сообразила, что у него связаны руки.

Я ничего не видела и поэтому делала маленькие шажки. Отчетливо вспомнилось, как Белла, еще щенок, гонялась за палочкой по замерзшему пруду. Я на цыпочках вышла на лед, чтобы поймать ее. То, как я шла сейчас, словно боясь, что пол подо мной проломится, напоминало, как я шла тогда по льду.

Слышно было, как впереди идет Мэри. Даже сейчас она двигалась с королевской элегантностью. Из всех нас она наиболее ясно представляла свое будущее и ту жизнь, от которой сейчас была вынуждена отказаться. Как часто она говорила: «Когда я выйду замуж…», или «Когда я стану королевой…», или «Когда у нас будут дети…». У нее уже имелся список любимых имен мальчиков и девочек. Сегодня она не будет кричать, не потеряет лицо. Она будет держаться. Умереть с достоинством — не совсем то, чему нас учили на уроках королевского этикета, но Мэри восемнадцать лет жила как королева, и я знала, что она и умрет как королева.

Интересно, что будет о нас сказано в учебниках по истории для детей будущего. Неужели мы последние из членов королевской семьи Британии?

Внизу в воздухе пахло камнем и холодным дождем. Двери отворились, и я с облегчением почувствовала на лице прикосновение прохладного воздуха. На щеку упала дождевая капля, потом еще одна — на лоб.

Вдруг желудок свело от страха. Ведь это последний раз, когда я могу почувствовать всю прелесть раннего утра и дождь на лице. После всего случившегося, всего, что я перенесла и за что сражалась, я не могла поверить, что все кончится вот так, последней прогулкой с завязанными глазами. В чем был смысл моей такой короткой жизни? Я была дочерью, сестрой, подругой. Было ли этого достаточно? Мама всегда говорила, что самое важное в жизни — любить и быть любимой. У меня было и то и другое.

— Ну, иди же, — подтолкнул меня стражник.

— Стойте.

Я остановилась и скинула ботинки, ступила на росистую траву, одновременно мягкую и немного колкую. Нужно в последний раз почувствовать под ногами траву.

— Я хочу побегать, — с надеждой в голосе сказал Джейми. — Пожалуйста.

— Никакой беготни, — строго ответил солдат.

— Прошу, позвольте ему, — просила Мэри. — Он всю жизнь болел, и только сейчас…

Я услышала, как второй стражник переминается с ноги на ногу и что-то шепчет первому. Жаль, я не видела их лиц.

— Ну, хорошо, — нехотя согласился первый. — Три минуты. Мы снимем повязку, чтобы ты не споткнулся, — ворчливо добавил он.

Я не видела Джейми, но слышала его топот и радость в его голосе: он кричал от счастья. Солдаты были тронуты и позволили ему играть намного дольше, чем три минуты. И единственный раз в жизни Джейми смог побегать на воздухе, как обычный мальчик. Дождь усиливался, и на башне пробил час нашей казни.

— Снимите с них повязки.

Я сразу узнала голос Корнелиуса Холлистера.

Когда с меня сняли повязку, я оглянулась на Зеленую башню, кишащую людьми Холлистера. Увидела несколько знакомых лиц: Порцию и Таб, принарядившихся по такому случаю, самодовольного сержанта Факса. И — в форме, среди солдат, стоявших в переднем ряду, — Уэсли. Я задержала на нем взгляд. Была уверена, что он отвернется, устыдившись, но он встретил мой взгляд и глазом не моргнув. Я вспомнила, как заботливо он лечил мои раны, как обнимал меня. И в тот момент поняла, что это было по-настоящему. И я об этом не жалела. Он был плоть от плоти своей семьи, как и я, и, в конце концов, он заслуживал моего прощения.

Стражники отвели нас на эшафот. Перед нами висели три толстые петли, слегка покачиваясь на ветру. Человек в маске и плаще стоял рядом с виселицей, у рычага. Деревянный пол под ногами явно был положен над пустотой. Я опустила глаза и увидела люк. К эшафоту была привязана старая телега, запряженная лошадью. Через несколько минут она увезет наши бездыханные тела на кладбище.

Холлистер обернулся к толпе, поднял руки, требуя тишины, и зачитал приговор. Оказывается, мы были виновны в измене, посягательстве на свободу… Пока он обращался к своей армии, я, не обращая внимания на речь, внимательно его рассмотрела. Он был в темной офицерской форме, украшенной медалями, которыми сам себя наградил. Он улыбался белозубой саркастической улыбкой, которая не изменилась с тех пор, как он принес моей матери смертоносные фрукты. Лицо его постарело, морщин стало больше, на висках появилась седина, но улыбка была все та же, и голубые глаза светились торжеством.

— Склоните головы и прочтите последнюю молитву, — приказал он.

Как бы мне ни хотелось прошептать слова прощания, я не думала, что смогу выдержать взгляд брата и сестры. Я старалась смотреть только вперед и не обращать внимания на улюлюкающую толпу.

Над виселицей закружили вороны. Есть такая легенда: если вороны покинут Тауэр, падет королевская власть, а вместе с ней и Британия. Но они не улетали, а кружили над толпой, то и дело присаживаясь на крыши и перила, словно зрители на лучших местах.

Когда палач опустил петли нам на шеи, Мэри отказалась склонить голову и молиться. Она смотрела прямо перед собой. Ни единой слезы не упало из ее глаз. Со стороны она, должно быть, казалась сильной, но я чувствовала, как она дрожит рядом со мной.

Джейми наклонил голову.

— Мама, папа, мне не терпится увидеть вас на небесах. Там мы будем счастливы и здоровы, и с нами ничего не случится…

Слезы катились по его щекам, смешиваясь с дождем.

Палач положил на рычаг руку в черной перчатке. Веревки натянулись, петли обхватили шеи. Я поднялась на цыпочки, надеясь, что это облегчит боль, полоснувшую по нервным окончаниям. Теперь в любую секунду люк мог открыться, и мы бы погрузились во тьму.

Я увидела красную вспышку и решила, что уже умираю. Но ноги все еще стояли на крышке люка. Услышала, как человек кричит от боли, и открыла глаза. Палач лежал лицом в грязи, из его спины торчала дюжина стрел, словно он был живой подушечкой для булавок.

И тут на помосте очутился Уэсли, он поднял меня, чтобы ослабить веревку, и снял петлю с моей шеи. Я качнулась вперед, перед глазами поплыли черные точки. Он стал развязывать мне руки, но я оттолкнула его, молча кивнув в сторону Мэри и Джейми. Сначала надо было спасти их.

И как раз в этот момент Холлистер ухватился за рычаг — он снова держал в руках жизни моих брата и сестры.

34

Уэсли подскочил к рычагу. Я колебалась между Мэри и Джейми, не зная, куда бросаться в первую очередь. Колебаний хватило меньше чем на секунду, но мне показалось, что прошла вечность. Джейми взглянул на меня расширенными от ужаса глазами, и Мэри потребовала моего внимания.

— Спаси Джейми! — крикнула она, прерывая мое замешательство.

Я побежала к братишке и приподняла его, чтобы ослабить петлю. У меня дрожали пальцы. Вот если бы был нож… Тогда я не возилась бы с узлом, а просто рассекла бы его. Я посмотрела вниз: Холлистер и Уэсли дрались за рычаг. Уэсли налегал со всей силы, не давая отцу опустить его.

Высвободив шею Джейми из петли, я поспешила к Мэри. Рычаг колебался, и петля затягивала ее шею. Лицо Мэри побагровело, она ловила ртом воздух. Я хотела подбежать к ней, но кто-то схватил меня сзади, сбил наземь и наступил сапогом на живот. Это был сержант Факс. Губы его кривила ухмылка.

— Убей ее! — отрывисто крикнул Холлистер, продолжая бороться с Уэсли.

— С радостью.

Факс потянулся к севилю. Я попробовала вырваться, но он давил на меня всем своим немалым весом. Но как только он поднял севиль, один из воронов спикировал вниз прямо ему в лицо.

— Что за черт!

Он отшатнулся назад, за край помоста, и потянул меня за собой.

Я упала, услышав, как взревела армия, села и осмотрелась.

Прибыли силы Сопротивления.

Генерал Уоллес вынес передние ворота и вел кавалерию к Зеленой башне, пока пехотинцы с помощью колышков и веревок карабкались по стене.

Я попробовала взойти по лестнице на эшафот, силясь что-то разглядеть сквозь стену дождя, но Факс следовал за мной по пятам. Уэсли и Холлистер все еще боролись по другую сторону помоста. Тело палача отшвырнули в сторону. Я подбежала в надежде найти у мертвеца севиль, но обнаружила лишь короткий нож. Все лучше, чем ничего.

Развернулась я как раз вовремя, чтобы отразить бешеную атаку Факса. Рискнула бросить взгляд на Мэри — у той из бока торчала стрела, красное платье потемнело от крови. Джейми пытался помочь, но не мог приподнять ее обмякшее тело достаточно, чтобы ослабить петлю.

«Она мертва, — подумала я. — Мэри мертва».

Я продолжала изо всех сил сопротивляться Факсу, ножом отбивая его намного более мощный севиль. Краем глаза я заметила, как от сил Сопротивления отделился темноволосый солдат. Когда он подъехал ближе, я поняла, что это Оуэн. Спрыгнув с коня на помост, он перерубил веревку одним ударом. В этот момент я сумела оттолкнуть Факса и побежала к лестнице, ведущей на эшафот.

Мэри, скорчившись, лежала на земле. Она была неподвижна, лицо белело, как простыня. Джейми сел рядом со мной и взял холодную руку Мэри в свою.

— Она дышит?! — закричала я.

Оуэн осторожно стал искать пульс на ее шее. Дождь лил как из ведра. Кровь текла из раны на боку у Мэри, где как-то криво, под углом, торчала стрела. Теперь я видела, что она дышит, пусть и слабо.

Осторожными движениями Оуэн извлек стрелу, оторвал от рубашки полоску ткани и, скомкав, крепко прижал к ране. Я беспомощно смотрела на краснеющую от крови тряпку.

— Я отвезу ее к Кларе.

Оуэн вскочил на коня и принял Мэри на руки. Ее голова болталась, как у тряпичной куклы. Он крепко обхватил ее одной рукой, в другую взял поводья и помчался по залитому дождем полю к воротам.

Мы с Джейми сбежали с эшафота и спрятались под телегой, на которой уже должны были увезти наши тела. У меня был только нож, и я не могла рисковать жизнью Джейми. Безопаснее спрятаться.

Земля обратилась в жидкую грязь, дождь барабанил, заглушая звуки битвы. Армия Холлистера билась с армией Сопротивления в Зеленой башне, Уэсли бился с отцом на помосте.

— Ты знаешь, какова кара за измену, — проворчал Холлистер, целясь острием меча в горло сына.

— Я не предатель, — сплюнул Уэсли. — Это ты предал Англию. Ты убийца, и теперь народ тебя больше не боится. Можешь убить меня, только уже поздно. Народ будет сражаться и рано или поздно победит.

— Это стражник, который дал мне противоядие, — прошептал Джейми, показывая на Уэсли. — Я помню его голос.

Рука Холлистера дрожала от ярости, когда он замахнулся мечом на собственного сына. Уэсли попятился, отражая удар севилем. Его отец снова ринулся вперед и рассек Уэсли руку. Тот выронил оружие.

Я схватила Джейми, но он вырвался и выбежал из укрытия к помосту.

— Джейми, нет! — закричала я, но он уже бросился туда, где в грязи лежало оружие Уэсли.

Он поднял его и побежал к другому краю помоста. Я помчалась за ним.

— Никогда не думал, что придется убить собственного сына, — сказал Холлистер, который отнюдь не выглядел опечаленным.

В этот самый момент Джейми проскользнул у него за спиной и протянул клинок Уэсли. Тот поймал его быстрым движением и выбил меч из рук Холлистера. В следующую минуту он уже приставил севиль к горлу отца, стоявшего спиной к помосту.

— Ну, давай, — проворчал Холлистер, — или не хватит духу закончить, что начал?

Уэсли отступил немного, не убирая севиля.

— Пусть скажет Элиза, — сказал он на удивление спокойно. — Она заслуживает, чтобы гибель ее родителей была отмщена.

Я подавила страх, подхватила меч с земли и попыталась успокоить дрожь в руках. Приставила острие собственного меча Холлистера к его сердцу. Я так давно мечтала о мести, что просто кипела от гнева. Но теперь, когда наконец представилась возможность отомстить, я вдруг почувствовала себя обманутой. Убив Холлистера, я не верну родителей. В этой войне погибло уже достаточно народа.

И я опустила меч.

— Свяжите его, — отдала я приказ, и четыре наших солдата сковали Холлистера по рукам и ногам.

Я не сводила с него глаз.

— Проведешь остаток жизни в башне, думая о людях, которых ты погубил.

Генерал увел Холлистера в Стальную башню, в то время как остатки его армии отступали через ворота. Я видела, как ускользает Порция, волосы у которой были растрепаны, а за ней — окровавленный сержант Факс.

Дождь по-прежнему заливал опустевшую Зеленую башню. Две петли висели на эшафоте, раскачиваясь на ветру. Я смотрела, как вороны садятся на крыши и шпили, устраиваются в гнездах. Не может быть. Все позади. Столько месяцев страданий, кровь и смерть, боль сердца — все прошло.

Уэсли взял мои руки в свои.

— Мне так жаль, — медленно начал он. — Когда я проснулся в то утро и не нашел тебя, то сразу понял, куда ты уехала. Я вернулся в лагерь за лошадью, и Порция последовала за мной. Думаю, она заподозрила, что происходит.

Он помолчал, грустно опустив глаза.

— А потом я увидел тебя на крыше… я не хотел, чтобы так получилось.

— Знаю.

Я дрожала — то ли от холода, то ли от облегчения, то ли от чего-то другого.

— Теперь знаю, — уточнила я.

Уэсли обнял меня и, когда я его не оттолкнула, осторожно коснулся моих губ своими. Я почувствовала тепло в груди, согревающее меня под ледяным дождем.

Кто-то потянул меня за рукав. Рядом стоял насквозь промокший смущенный Джейми.

— Элиза, может, уйдем с дождя? — спросил он, прикрывая глаза от капель.

Уэсли уронил руки мне на талию, а я притянула Джейми к себе. Я смотрела на небо, дождь лил прямо в глаза.

— Спасибо, — прошептала я, кто бы меня ни услышал.

Мы были живы.

Эпилог

Был чудесный летний день. Легкие облачка плыли по бледно-голубому небу, легкий ветер шевелил траву в теплом солнечном свете. На деревенской площади был устроен праздник в честь коронации Мэри и в благодарность людям Балморала за поддержку.

Для детей установили майский шест, они пытались выловить яблоко из воды зубами и смотрели, как жонглирует клоун. Танцоры кружились под звуки волынок и скрипок. Лошади и ослики, с золотыми лентами в расчесанных гривах, стояли в кругу, чтобы деревенские ребятишки могли на них прокатиться. Я улыбнулась, заметив Калигулу, на голову выше других коней, — на ней ехали трое ребят, и еще нескольким она благодушно позволяла расчесывать хвост. Церковь перекрасили после того, как армия Холлистера пыталась ее сжечь, и она ярко белела на солнце.

На случай дождя на площади поставили палатки, но дождя вроде бы не намечалось. Столы ломились от домашних пирогов и печенья, свежевыпеченного хлеба и сыра, холодного сидра и даже некоторых давно забытых деликатесов. Люди прошли много миль, чтобы попасть на праздник.

Первое, что сделала Мэри, став королевой, — даровала королевские земли британским фермерам. По всей Англии сажали сельскохозяйственные культуры, чтобы накормить нацию. Народ больше не голодал. А главное, Корнелиус Холлистер был надежно заперт в Стальной башне, а его армия распущена.

Мэри приветствовала свой народ с распростертыми руками. Рана от стрелы все еще причиняла ей боль, и, несмотря на все попытки скрыть это, она порой морщилась, однако брала себя в руки и улыбалась. Оуэн постоянно находился рядом с ней, высокий, темноволосый, в синем летнем костюме. Двое его сынишек играли у майского шеста, он и Мэри присматривали за ними.

После ареста Холлистера мы с Уэсли отправились в домик, где жили Нора и Рита. Мы нашли их худыми и измученными, похожими на два скелета: они питались травой и остатками консервов. Мы привезли обеих в Балморал и поселили в садовом домике, где бы их не преследовали кошмарные воспоминания о той ночи. Но я так и не рассказала, что бывала там.

Я стояла на залитом солнцем лугу, глядя, как Уэсли и Джейми играют в футбол. Малыш наконец-то мог принимать участие в игре. У меня глаза затуманились от слез при виде того, как он бегает, смеется и увлеченно гоняет мяч. Почему я плачу — от счастья? Но я не хочу плакать. И я направилась к накрытым столам.

Полли, Клара и Джордж собрались вокруг генерала Уоллеса, который рассказывал о военных самолетах, на которых летал много лет назад. Клара пила лимонад, на ней было новое платье, которое она сшила сама. Я узнала ткань: мелкие лиловые цветочки на голубом фоне. Когда-то это была занавеска в спальне Полли.

Вот и она. Полли подобрала волосы гребнями и надела по торжественному поводу бело-желтое летнее платье, которое когда-то принадлежало Мэри.

— Хорошо выглядишь, — похвалила я.

— Ты тоже.

Волосы у меня уже отросли настолько, чтобы прикрыть мочки ушей, и даже шрам на щеке побледнел.

— Видела, там есть шоколадный торт? Так хочется попробовать.

Я взяла ее за руку.

— Пошли!

Мы в восторге смотрели на круглый трехъярусный торт. Я уж и не помнила, когда в последний раз ела шоколад. Это была такая редкость.

Когда мы отрезали кусочек на двоих, я заметила мальчика с бело-голубой миской, наполненной клубникой. Ему было лет пять или шесть, одет он был в комбинезон.

— Только посмотри на эту клубнику! — воскликнула Полли с набитым ртом. — Где ты это нашел?

Она глядела на миску, словно на произведение искусства.

При виде алых, матово поблескивающих ягод рот наполнялся слюной, но… в них было что-то странное. Я взяла одну, потом другую, третью — все были совершенно одинаковые, словно отлитые по единому образцу.

Полли поднесла ягоду ко рту.

— Стой! Нет! — закричала я и выбила клубнику из ее рук. На губах у Полли блестел розовый сок.

Она испугалась, увидев ужас в моих глазах.

Я быстро схватила салфетку и вытерла ей губы, как будто она была ребенком. Разломила в пальцах ягоду: внутри она была полна крошечных металлических звездочек. Выронив ягоду, я бросилась за мальчиком. Пыталась разглядеть синий комбинезон в толчее на лугу, но не нашла его среди множества людей, которые пили, ели и танцевали. Солнце било в глаза, и я прикрыла их, уже зная, что никого не найду.

Мальчик исчез.

Примечания

1

Частная резиденция английских королей в Шотландии. (Здесь и далее примечания редактора.)

(обратно)

2

В Великобритании так называют резиновые сапоги.

(обратно)

3

Maximum, Security (англ.) — строгая изоляция, обозначение для наиболее опасных заключенных.

(обратно)

4

По-английски сойка — bluejay, произносится как «блю-джей».

(обратно)

5

Сконы — английская выпечка, традиционно подается к чаю.

(обратно)

6

Пестицид. В числе прочего использовался в газовых камерах гитлеровских концлагерей.

(обратно)

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg