«Атипичная пневмония»

Алексей Фомин Атипичная пневмония

Глава 1

Виктор Петрович Колосов перевернулся на бок и открыл глаза, разбуженный собственным храпом. Солнечный луч, пробиваясь сквозь неплотно задернутые шторы, светил прямо в глаза. На часах было шесть пятьдесят пять. Виктор Петрович поднялся, потянулся, сделал несколько наклонов вперед и вбок, помахал руками, изображая некую пародию на бокс, натянул штаны и поплелся на кухню. По дороге заглянул в комнату сына: «Михаил, подъем!» Наполнив чайник водой, щелкнул выключателем. Нажал пятую кнопку на телевизионном пульте и принялся готовить бутерброды с ореховой пастой и джемом. Телевизор ожил и стал вещать политкорректным голосом диктора из «Euronews»: «…будет подписано соглашение об установлении контроля ОБСЕ за ядерными объектами как гражданского, так и военного назначения на территории Российской Федерации. Таким образом, сегодня, 22 мая 2015 года, будет завершен первый этап интеграции России в общеевропейские структуры, начатый два года назад соглашением о контроле над источниками энергии и энергоносителей, а также путей их транзита на Запад. Данное соглашение, подписанное на саммите Большой Восьмерки, позволит России наиболее эффективно участвовать в международном разделении труда и …»

– Сволочи, – процедил сквозь зубы Колосов.

Видеоряд в этот момент был заполнен благостными, улыбающимися лицами лидеров Большой Восьмерки, поцелуями, объятиями, дружескими рукопожатиями и похлопываниями.

Мишка ввалился на кухню всклокоченный, заспанный, в одних трусах.

– Ты чего ругаешься, пап?

– Да вот, смотрю, как они вас продают.

Роман их вспыхнул, как хорошо просушенная вязанка хвороста. Как правило, выходные Марина проводила в загородном доме у Вахрушина, да и когда он приезжал на неделе в Москву, они умудрялись иногда встречаться. Маринин супруг начал стремительно расти и занимал уже должность руководителя департамента потребительского рынка в правительстве Москвы.

– Лиза, мы чертовски проголодались. Что у нас с обедом? – спросил Вахрушин, войдя в дом.

– Все готово, Никита Никитич. Через тридцать секунд подаю.

– Ну и отлично.

Лиза, женщина 55 лет, выполняла в доме Вахрушина обязанности и кухарки, и прислуги, и секретаря. Она работала с ним уже давно, и после его выхода на пенсию последовала за ним в эту добровольную ссылку.

Обедали молча. Марину тяготило это неожиданное, тяжелое молчание:

– Лиза, а что у нас на второе?

Лиза, убирающая посуду после первого блюда, откликнулась:

– Эскалоп из молодой свинины и картофельные крокеты.

– Лиза, вы у нас волшебница. Китыч, ты чего молчишь?

– Пообедаем и поговорим. Нам нужно с тобой кое-что сегодня обсудить.

После обеда они устроились в библиотеке. Мягкие кожаные кресла, вокруг книги с золочеными обрезами в шкафах от пола до потолка. В дальнем углу комнаты, у окна, стоял громоздкий письменный стол. Марина удобно расположилась в кресле. Кит Китыч достал из бара початую бутылку «Мартеля», два больших, пузатых бокала и поставил на столик перед Мариной. Плеснув коньяку в бокалы, он направился к письменному столу, достал из стоящего на нем ящичка гаванскую сигару, обрезал ее и, чиркнув спичкой, долго, сосредоточенно раскуривал. «Священнодействует», – усмехнувшись, подумала Марина.

Кит Китыч опустился в кресло напротив нее. В одной руке сигара, в другой бокал с коньяком.

– Завтра твоему мужу объявят о том, что в Москве вводятся продуктовые карточки, хотя называться это будет не столь откровенно – «гарантированная продовольственная корзина», сути вопроса это не меняет. Нормированному распределению подлежат хлеб, крупы, рыба. На подготовку им дадут 10 дней. 18 июня об этом будет объявлено народу. Ты понимаешь, что все это значит?

– Ну, надеюсь, на нас это не очень скажется.

– Естественно, твой муж как получал продукты в спецраспределителе, так и будет получать. Но сейчас я не об этом.

«Боже, за что мне такое наказание на старости лет, – думал Вахрушин, – я прекрасно понимаю, что она глупа, вздорна, к тому же изменяет мне с моим шофером. Но я ни дня не могу без нее прожить. Когда ее нет рядом, я постоянно думаю только о ней. Это непроходящее желание буквально разъедает мой мозг. Я становлюсь нормальным человеком, способным трезво мыслить, только когда она рядом и когда у меня есть возможность обладать ею. Я отравлен прямо какой-то подростковой гиперсексуальностью. Я становлюсь ее рабом. – Вахрушин сделал глоток коньяка. – Хотя…Что это я на нее взъелся? Да, она не понимает некоторых вещей, она просто не чувствует их важности. Ну и что? Я знаю многих серьезных и важных мужчин, удостоенных ученых степеней и званий, облеченных государственной властью, которые в еще меньшей степени, чем Марина, были бы способны осознать важность и серьезность того, что я хочу ей сказать. А она всего лишь слабая, но бесконечно прекрасная женщина».

– Это означает, как минимум, две вещи. Во-первых, ближайшие десять дней твоего мужа не будет дома. Работа ему предстоит колоссальная, так что ночевать дома ему будет некогда. Может быть, останешься у меня?

– Не-ет, Китыч, миленький, мне надо в Москву, а в субботу я к тебе приеду. А во-вторых?

– Во-вторых, милая, это означает, что нашему богоспасаемому отечеству пришел конец. Мы вернулись в ту же точку, из которой стартовали 30 лет назад. Только на другом качественном уровне, с гораздо худшими начальными условиями. Страна вдвое меньше, населения втрое меньше прежнего, национальное богатство разбазарено, разграблено, прожито, прогуляно в ниццах и куршавелях. Народ окончательно деградировал, отравленный алкоголем и наркотиками. В самом ближайшем будущем нас ждет элементарное одичание и, как следствие, массовое вымирание. Государственная власть в России попросту себя дискредитировала, народ никому и ничему не верит. Поэтому любые шаги власти, даже вполне разумные, по исправлению ситуации народ будет саботировать. Системный кризис. Бей, круши, грабь то, что верхи не успели разграбить. Война всех против всех.

– И… и что же нам делать, Ника? Ведь можно же что-то сделать? Уехать в Европу, в Штаты, в Канаду, в какую-нибудь Аргентину, наконец? А? – в глазах Марины загнанным зверем заметалась растерянность. – Я понимаю, у нас с Игорем нет счетов в западных банках, даже квартирки завалященькой где-нибудь в Марбелье купить не успели. Все откладывали, все думали – успеется, то квартира в Москве, то дом на Рублевке. Но кое-что накопить успели. Ты ведь поможешь нам? Ведь ты меня не бросишь?

– …Теоретически еще, конечно, можно перебросить деньги на Запад, но я бы, за исключением очень узкого круга лиц (хватит пальцев одной руки, чтобы их пересчитать), никому бы не советовал этого делать.

– Почему?

– Очень просто. Отнимут.

– Как это – отнимут? Кто отнимет?

– Видишь ли, эта история началась не сегодня и даже не вчера. Так что у меня есть основания так говорить. Когда мы приезжаем на Запад, я имею в виду представителей нашей власти, нашей элиты, за нами стоит вся мощь государства, хотя и изрядно уже потрепанная, но все-таки великая Россия. И тогда… И тогда с нами разговаривают на равных. И нам, ничтоже сумняшеся, кажется, что наша страна стала неотделимой частью мирового демократического сообщества, а мы, конкретные людишки, прочно стали частью мировой элиты. Ну, как же, мы отдыхаем на лучших мировых курортах вместе с мировыми знаменитостями (да что там, мы сами теперь мировые знаменитости), мы покупаем популярные футбольные клубы, мы скупили чуть ли не всю недвижимость в Лондоне и на средиземноморских курортах, приобретаем производственные активы по всему миру. Но все это, повторюсь, до тех пор, пока за твоей спиной Россия. Но как только ты становишься частным лицом и пытаешься устроить там свою частную жизнь, у тебя начинаются проблемы. Ведь кое-кто из моих бывших коллег уже хлебает тюремную баланду. Причем делает это не в Магадане, а где-нибудь в Аризоне. А капиталы их, так предусмотрительно размещенные в западных банках, конфискованы, как преступно нажитые.

– Китыч, ты преувеличиваешь. Ведь это единичные случаи. Далеко не все имели дело с западными кредитами. Очень многие сделали свои деньги исключительно в России, не имея с западниками никаких контактов. За что их сажать? А наши олигархи? Они все уже давно живут в Европе, в Москву только на работу летают. Лондон теперь – что твоя Рублевка в прошлом.

– Да, все так. Дети и внуки отправлены на Запад, денежки надежно попрятаны в разных уголках земного шара, у каждого по одному-два гражданства, кроме российского, про запас. Россия нужна нам только с одной целью – грабить ее. А когда наступит час «Ч», все «приличные люди» сядут в свои самолеты и отбудут в свое новое отечество. Но здесь они глубоко заблуждаются. Без России, сами по себе, они там никому не нужны. Более того, нашу элиту там считают социально опасной, как носителей вируса вырожденчества и социального разложения. Я уж не говорю о вполне конкретных преступлениях. Там, на западе, прекрасно помнят то, о чем мы за 30 лет «демократических реформ» подзабыли, а именно, из чьей шинели мы вышли. И шинель эта отнюдь не гоголевская, а феликсэдмундычева. Я говорю обо всей нашей элите: и политической, и экономической, что, впрочем, одно и то же.

Глава 2

Низкое серое небо придавило город. Мелкая морось повисла в воздухе. Время от времени дул порывами холодный северный ветер и, если бы не ярко-зеленая, изумрудная молодая листва на деревьях, можно было бы подумать, что на дворе то ли ранняя весна, то ли поздняя осень, но никак уж не начало июня.

Колосовская мастерская работала в напряженном ритме. Оба подъемника были заняты. Там возились Ринат и Николай Николаич. Во дворе, перед зданием мастерской, Семен Маркович и Пашка ковырялись в двигателе пожилой «девятки», а Колосов-младший, ныряя с тестером то под капот, то в салон синего «Гольфа», выискивал обрыв в электрической цепи.

– А тогда, помнишь, как раз начался нефтяной бум. И каждый день мне по телевизору рассказывают, что у них рост, что жить стало лучше, жить стало веселей. У них рост, а у меня каждый год оборот падает в разы. А налоги, зарплату людям, аренду хочешь – не хочешь надо платить регулярно. Вот и получается чистый убыток. Накопленный потенциал растаял, как дым, вместе с надеждами на развитие. Магазины позакрывал один за другим и, вообще, завязал с тряпками. Что я только ни пробовал после этого. Результат был один – отрицательный. Так я и докатился до палатки на продуктовом рынке. С палаткой этой одни слезы. Заработок – только с голоду не подохнуть, да срам прикрыть.

– Правильно. Так испокон веков и было. Получается, что нет нашего государства, нет и «квартирного вопроса». Заметь, что «квартирный вопрос» возник с появлением советской власти и существует до сих пор при ее преемниках. Да Бог с ним, с жильем, они не могут решить вопроса, который вообще никаких материальных затрат не требует. Дать каждому русскому человеку российское гражданство. «А вы, – говорят, – не в России родились, вам не положено российское гражданство». Да как же я мог родиться в России, если ваша же гребаная партия отправила моих родителей в Азербайджан? Знаешь, я раньше думал, что наши правители просто заблуждаются. Живут себе в хрустальных чертогах, не пачкают ног своих в пыли нашей грешной земли, жизни реальной не знают. Так и хотелось проорать им туда, в заоблачные эмпиреи: «Те, кого вы призываете работать на благо России, вовсе не хотят становиться членами российского общества, им чужда российская культура, они не уважают наших традиций, обычаев и нравов. Они решают исключительно свои задачи. А на Россию им, извините, наплевать. Опомнитесь, это плохо закончится. Посмотрите хотя бы на Косово. Там тоже начиналось с приглашения гастарбайтеров, а закончилось тем, что сербский народ потерял свою землю, колыбель своей цивилизации!» А теперь я уверен в том, что они прекрасно знают, что они делают. Они нас просто морят, как тараканов. Мы им мешаем одним своим присутствием на этой земле. Порой кажется, что мы и они – не одной крови, что наша элита – это не представители нашего же российского народа, а инопланетяне какие-то, тайком захватившие власть и теперь вытаптывающие плацдарм для массового вторжения.

Обратно возвращались молча. Свернув с кольца на Волоколамское шоссе, Сергей поддал газу, и старушка «Газель», утробно рыча двигателем, понеслась на предельной скорости.

– Ты не забудь меня к моему «малому бизнесу» подвезти, – напомнил Колосов.

Прощаясь, глядя прямо в глаза, он крепко пожал Сергею руку, искренне сказав: «Спасибо тебе».

Серые, усталые глаза, изможденное лицо, поникшие плечи, и столько боли за свой народ, за свою страну. «Господи, – взмолился Колосов, – научи нас, что нам делать».

Глава 3.

Ли Чен вел свой микроавтобус по Преображенке, напевая веселый мотивчик. Он ездил по этому маршруту уже пять лет и помнил не то что каждый светофор, а каждую выбоину на асфальте. Поэтому он мог позволить себе немного отвлечься от дороги и помечтать. Дела шли в гору. Чен уже смог нанять себе помощника. Машину вот сменил. Ей, правда, уже двадцать лет, зато – «Мерседес». И самое главное – он с женой и ребенком живут в комнате одни. Они теперь могут платить за комнату целиком, не входя в долю с семьей двоюродного брата, у которого было четверо детей. «Драконам» он вчера заплатил вперед за следующее полугодие, и их бригадир на радостях пообещал Чену через месяц сделать русский паспорт. Как это здорово. Это даже лучше, чем ехать ранним июльским утром по пустынной московской улице и видеть перед собой встающее красное солнце. Это позволит сэкономить больше тысячи долларов в месяц, которые Чен должен был платить жадным русским полицейским. Если так пойдет дальше, они с женой смогут снять отдельную квартиру, и прощай общежитие в Огородном проезде с его скученностью, толкотней и вечным страхом облавы. Да разве мог Чен еще несколько лет назад, когда он жил в своей родной деревне и от зари и до зари гнул спину на рисовом поле, на котором рождались и умирали многие поколения его предков, представить себе, что он станет успешным бизнесменом, уважаемым человеком и будет жить в большом, богатом европейском городе, и у него будет своя отдельная квартира?

Боря Бобцов, 28 лет от роду, работал мастером по вентиляции и кондиционированию в «Гипермолле» на юго-западе. Платили там хорошо, и Боря своим местом дорожил. Поэтому и ездил через всю Москву с северо-востока на юго-запад. До метро ему надо было ехать семь остановок. Автобусы ходят редко, забиты битком. Вот и сегодня: стоит Борис, держится за поручень, а к нему прижало какую-то толстую, коротконогую, совершенно квадратнообразную тетку. Уже почти доехали до метро, когда автобус резко затормозил, все пассажиры синхронно качнулись в сторону движения, а та самая тетка, чтобы не упасть, ухватилась за Борисову футболку и разодрала ее самым бессовестным образом. Хотела, видимо, схватиться за плечо, а получилось – за ворот. И сама же на него и наорала. Что делать? В таком виде ехать нельзя, непристойно, да и менты могут загрести. Возвращаться домой – опоздание на работу гарантировано. «А заскочу-ка я на Черкизовский и куплю что-нибудь дешевенькое, – решил Борис, – ведь здесь только мост перейти. Успею». Купил у китайца майку «Manchester United» с номером семь и фамилией Bobcat на спине. Привлекло то, что надпись созвучна с его собственной фамилией Бобцов. На работу Боря приехал во время, даже 5 минут в запасе оставалось. А сменщик ему сюрприз преподносит. В корпусе «А» полетел главный нагнетающий вентилятор. Правда, он уже разобрался, что к чему. Обмотки целы, похоже, надо пусковое реле заменить. Сменщик обещал домой не уходить, пока работу не закончат. Боря отметил приход, сунув личную карточку в считывающее электронное устройство, и, не переодеваясь, отправился помогать сменщику. Провозиться пришлось гораздо дольше, чем предполагали. Часа три с перерывами. Несколько раз пускали двигатель, он поработает минут 10 – 15 и… обрыв цепи. Начинай все сначала. Пока нашли перегрузку, пока устранили… Борин сменщик, человек уже немолодой, после суточного дежурства (да еще эта авария) явно вымотался. Вентилятор запустили окончательно, и присели там же, в вентиляционной камере, решили передохнуть полчасика, прежде чем выходить на раскаленную июльским солнцем крышу. Воздушный поток, создаваемый вентилятором, приятно охлаждал их разгоряченные, потные тела и бежал дальше по вентиляционным штрекам, через систему кондиционеров и по воздуховодам прямо в торговые залы. «Гипермолл», привлекающий покупателя сверхнизкими ценами, был, как всегда, переполнен. Невидимые глазу, но оттого не менее опасные, мириады вирусов «куриного гриппа», сдуваемые с мокрой Бориной футболки, неслись мощным потоком воздуха в торговые залы, где бродили сотни набивающих свои тележки покупателей.

Он познакомился с Игорем Кузьминым, когда тот был чиновником средней руки в префектуре Северо-Западного округа. Виктору нужно было оформить экологический сертификат на свою мастерскую, и Игорь ему помог. С тех пор, лет около десяти, и продолжалась их дружба – не дружба, а скорее взаимовыгодное сотрудничество. Правда, последние два года карьера Игоря стремительно пошла в гору, и он достиг таких высот, что колосовские услуги вроде бы были ему и ни к чему, но он по старой памяти заезжал ремонтироваться к Колосову.

– Петрович, посмотри, что-то ближний свет не работает. Дальний работает, а ближний – нет. Это машина жены. Представляешь, трое суток не был дома. Приезжаю на дачу, сидит мрачнее тучи. К первому попавшемуся прицепилась, и понеслось. И такой я, и сякой, и разэдакий. И бутики ей не бутики, и бриллианты – не бриллианты. И даже со светом у «Мерса» проблемы, все я виноват. Оказывается, пробовала получить Шенгенскую визу, на какие только клавиши не давила, а ее послали. Так чего беситься-то. Сейчас с Шенгеном у всех проблемы. Ну, я «Мерс» этот долбаный схватил и к тебе, от греха подальше. Может быть, успокоится пока.

Игорь Павлович, молодой человек тридцати пяти лет, всем своим видом свидетельствовал, что «жизнь хороша и жить хорошо», и даже небольшое брюшко и ранняя лысина не портили его, а как бы придавали его облику еще больше значительности и важности. Он был в темном рабочем костюме от «Бриони» и галстуке «Хьюго Босс». Ясное дело, улепетывал из дома в пожарном порядке, не успев даже переодеться во что-то менее официальное. Пока Михаил возился с «Мерсом», Игорь рассказывал Колосову-старшему о том, какой он заказал новый эксклюзивный «Бентли» и уже заплатил 700 тысяч долларов за него и на следующей неделе ждет доставки заказа. Частые телефонные звонки прерывали страстный рассказ Игоря о приобретенной новой игрушке, и в конце концов он попросту отключил свою трубку. Но веселое блямканье телефона снова прервало их беседу. На этот раз звонили Колосову. Игорь слышал, естественно, только колосовские реплики, но и по ним понял, что звонит Колосову близкий человек, и что Колосов этому страшно рад, и звонит издалека. Но по ходу беседы реплики Колосова становились все короче, лицо его становилось все более озабоченным. Когда разговор закончился, и Виктор захлопнул свою древнюю трубку, то выглядел он совсем уж озадаченным и даже, можно сказать, растерянным.

– Что-нибудь случилось? Кто звонил-то? – неделикатно поинтересовался Кузьмин.

– Да…знаешь ли… звонил мой старый армейский друг, – Колосов замялся, – кому-нибудь другому я ничего рассказывать не стал бы, но ты теперь сам, как говорится, носитель больших государственных тайн. Так что… Может быть посоветуешь что-нибудь. Он – серьезный бизнесмен. В масштабах области, а может быть, и всей России. Не знаю, врать не буду. Человек, очень близкий к губернатору. Ну, так вот…Он настоятельно советует мне с детьми переехать к нему. Говорит, что в Москве в ближайшем будущем возможны большие проблемы. Точнее ничего не сказал, нетелефонный, мол, разговор.

Кузьмин, посерьезнев так, что даже его круглое, с высоким из-за лысины лбом и пухлыми щеками лицо вдруг вытянулось и стало казаться враз похудевшим, спросил:

– А что у него есть там такое, чего нет в Москве? И где это?

– На Волге есть остров. Остров большой, километров двадцать в длину и десять-пятнадцать в ширину. Так вот этот остров принадлежит моему другу. Вообще-то, ему много чего там принадлежит, но на острове у него поместье. Вот туда-то он меня и зовет.

– Остров, говоришь? Остров – это интересно. А ты его хорошо знаешь, ну, парня этого, твоего сослуживца?

– Мы дружим уже двадцать лет и, вообще, он считает себя по жизни обязанным мне. Считает, что я ему жизнь спас.

– Это все проявления ксенофобии, которой до мозга костей заражен русский народ. С этим надо бороться, и мы будем бороться самыми жесткими методами.

– Знаешь что, дорогой, мы здесь уже столько лет вместе – знаем друг друга как облупленных. Вот Ринат – татарин, Семен Маркович – еврей, я – мордвин, а Колосовы и Пашка – русские, и что-то мы друг за другом не замечали, чтобы кто-то из нас был заражен этой твоей ксенофобией. Прекрасно мы друг с другом уживаемся. И наши предки дружно жили на этой земле тысячу лет и ни про какую ксенофобию не слыхивали, – ответил Николай Николаич.

– Если уж говорить в медицинских терминах, – вступил в разговор Семен Маркович, – то ксенофобия – это температура, а лечить надо не повышенную температуру, которая является нормальной реакцией организма, а болезнь. А болезнь, дорогой Игорь Павлович, это вы. Не вы как конкретный человек, лично я против вас ничего не имею, поскольку практически вас не знаю, но вы как представитель власти. Ведь это вы наводнили страну китайцами, азербайджанцами, грузинами, армянами, таджиками и так далее. Если уж чем и заражен русский народ, так это долготерпением, потому что терпит вашу власть вот уже почти сто лет.

– А что делать, если только Москве каждый год нужно 300 тысяч рабочих?

– А ты видел, как китайцы свой товар получают? Видел? – снова насел на Игоря Николай Николаевич. – Нет? А я видел. Приходит, значит, фура из Китая. Собираются все получатели вокруг нее. Оба водилы открывают двери и забираются внутрь фуры. По идее, как они должны действовать? Взяли баул, посмотрели. Видят – написано Су Бум Нам. Кричат: «Су Бум Нам, подходи сюда. Вот, получи баул, распишись в получении». И так далее. А на самом деле знаешь, как происходит? Берут водилы баул и ничего не читают. Да там и читать нечего, ничего на нем не написано. А они просто берут этот баул и швыряют его в толпу. А потом следующий. И еще, и еще. Понимаешь? Баулы-то анонимные. А в толпе – драка, кому чего достанется. Схватил, убегай. И так всю фуру расшвыривают. И не всем еще достается. Некоторые так и остаются несолоно хлебавши. Соображаешь, что это значит?

– Что? – Игорь несколько растерялся от такого напора.

– А то, что когда китаец хватает баул, он не знает, что там лежит. И денег он никаких никому за полученный груз не платит. Это подарок, понимаешь? От доброго дяди. И кто же этот дядя? Может быть, какой-нибудь частник, который хочет помочь неизвестным соотечественникам? Не-ет. Это китайское государство, которое таким образом содержит своих граждан в России. Дает возможность им встать на ноги, разбогатеть, завести нужные связи, подкупить нужных людей. А с чего это так расщедрилось китайское государство, если оно своим гражданам у себя дома даже пенсий не платит? А? Не знаешь? А я знаю. Страна им наша нужна. У них ведь как считается, где живут китайцы, там и Китай. Получается оккупация. Дальний Восток уже весь заселили, Сибирь к рукам прибирают. А ведь здесь их сколько? Вон в Питере целый Чайна-таун отгрохали. Говорят, два миллиона человек уже там живет. Даже на юг проникли. Начальство им там лучшие пахотные земли отдает. Скоро уж и духу нашего в этой стране не останется. Только вы зря думаете, что они вас в ваших креслах оставят. И до вас доберутся со временем.

«Надо бы их унять, а то так и до рукоприкладства дойдут», – подумал Колосов, но тут зазвонил телефон, и он вышел на улицу, чтобы голоса спорщиков не мешали ему.

– Привет, Илья.

– Виктор, ты еще в Москве? Какого черта? Выезжай прямо сейчас, никаких сборов, дуй прямо ко мне. Завтра будет уже поздно. Или ты не видишь, что там у вас происходит?

– Все я вижу. Но, понимаешь, Вика экзамены сдает… Может, все еще обойдется, Илюш?

– Ты же умный мужик, Колосов. Что другое, может и обошлось бы. Но с этой атипичной пневмонией шутки плохи.

– Налей-ка мне тоже виски. И не разбавляй, – попросила Марина, решив, что после всех сегодняшних треволнений и страхов будет неплохо пропустить стаканчик, другой.

Игорь прошел к открытому бару, достал из морозильника лед и, бросив его в стакан, налил виски. Марина устроилась в мягком кресле, расслабившись и вытянув ноги. Игорь протянул ей выпивку.

– Так что случилось? – Марина пристально посмотрела на него.

– А ты не знаешь, что случилось? Эпидемия случилась.

– Только не впадай в истерику. Я слышала в новостях, что количество умерших не более 12, а заболевших – 2000.

– Умерших уже более четырех тысяч, а больных – и подсчитать невозможно. Федеральное правительство сегодня переехало из Москвы в Питер. Иностранные представительства переезжают туда же. Аппарат мера, все департаменты завтра переезжают в Бутово. Там создается специальная закрытая зона, тянется связь, чтобы якобы сохранять управляемость городом. Какая, к черту, управляемость. Город уже агонизирует. Сегодня ночью начнут блокировать все въезды и выезды из города. Дивизия Дзержинского выставит пикеты вдоль кольцевой дороги. Но их сил не хватит. Завтра подойдет Кантемировская и замкнет кольцо. Все автобусные, железнодорожные и авиарейсы отменены. Так что уже послезавтра из Москвы ни одно живое существо не выскользнет. В области на дорогах так же будет выставлено несколько кордонов, чтобы не пропускать транспорт ни туда, ни обратно. Проезд только по спецпропускам.

Глава 4.

Едва Игорь захлопнул за собой входную дверь, как Марина выскочила из постели. Семь часов пятьдесят минут. Она чувствовала себя отдохнувшей и полной сил. Дел надо переделать уйму. Времени у нее в обрез. В одиннадцать она должна быть готова к отъезду. В конце концов, появилась хоть какая-то определенность, и можно начинать действовать. Время прикидок и осторожного взвешивания вариантов прошло. Выбор сделала за нее, можно сказать, сама судьба. Теперь только вперед. Десять минут на душ, еще пятнадцать – на утренний кофе и первую сигарету.

«Что ж он так суетится-то, судя по его реакции, можно подумать, что мы расстались не четыре часа назад, а, как минимум, неделю. Здорово нервничает. Почему? Боится, что его пропуск не сработает?» – Марина подошла к Колосову, протянула руку, надев на лицо самую обворожительную из своих улыбок, представилась:

– Марина.

– Виктор, а это мои дети – Вика и Миша. – Колосов кивнул в сторону подходивших молодых людей. Марина поздоровалась и с ними.

– Все готово, – подал голос запыхавшийся, раскрасневшийся Игорь, укладывая в салон последнюю коробку.

На выезде, у поднятого шлагбаума, их поджидал сторож:

– Ребятки, а что это за эпидемия такая?

– Ну ты дед даешь, телевизор не смотришь, что-ли? Атипичная пневмония, слышал про такую? – ответил за всех Игорь.

Микроавтобус вырулил на Хорошевку и, притормозив у светофора на желтый свет, понесся дальше, набирая скорость.

– Ну что? – Колосов повернул голову к Игорю: – Никуда больше заезжать не будем?

– Меня они не видели, я пойду, разведаю обстановку. – Вика вышла из кабины микроавтобуса и зашагала на улицу, ведущую к выезду из поселка.

Через минуту она вернулась:

– На улице никого нет, охранников нигде не видно, наверное, сидят у себя, ворота закрыты.

– Отлично. Вика, мы с Мишей сейчас идем туда. Ты следи за нами из-за угла. Сначала в дом войдет Миша, следом за ним я. Как только ты увидишь, что я вошла внутрь, садишься в фургон и подгоняешь его к воротам. Двигатель не глуши, двери все раскрой. Потом открываешь ворота и заскакиваешь снова в фургон. Понятно?

– Да.

Марина вытащила из-за пояса пистолет, сняла предохранитель. Миша протянул к ней руку ладонью вверх:

– Отдай мне пистолет. Я сам все сделаю.

Она внимательно посмотрела в потемневшие глаза Михаила: «Не дрейфит ли? Сможет ли?» Сама она трусила ужасно. Она бы с удовольствием спряталась за широкую спину этого белокурого парня. Но… Ставки были слишком высоки. Этот черный чемодан с тремя миллионами – ее последний шанс на достойную жизнь. Один раз она уже просчиталась, права на ошибку у нее больше нет. Глядя глаза в глаза, Марина спросила:

– А ты когда-нибудь стрелял? Пистолет вообще в руках держал?

– Нет, только в тире из пневматической винтовки. Но стрелять и не придется. Чтобы освободить отца и Игоря, я думаю, достаточно будет взять их на мушку.

Марина покачала головой:

– Нет, я сама, мы не можем рисковать. Я спрячусь за углом дома, ты войдешь первым и оставишь дверь широко открытой, станешь справа от дверного проема и прижмешься спиной к стене. Заведешь с ними разговор. Ну, спросишь что-нибудь. Главное, чтобы их внимание целиком переключилось на тебя. Готов? Ну, пошли.

Они выскочили на улицу и, инстинктивно пригибаясь, побежали к домику охранников. Вика видела, как они добежали до угла и прижались к стене, стараясь, чтобы их не было видно из окна. Потом Михаил поднялся по ступенькам и, широко открыв дверь, вошел внутрь. Вика, не дожидаясь действий Марины, бросилась в машину и завела двигатель.

Марина стояла, прижавшись лопатками к нагретой солнцем деревянной стене, и не могла заставить себя от нее оторваться. Одно дело планировать чью-то смерть и действовать чужими руками и совсем другое, как оказалось, сделать это самой. Она слышала, как Михаил беседует с охранниками, и чувствовала, что еще чуть-чуть, и момент будет упущен. Тут она увидела, как из проулка выезжает их фургон. Вика не дождалась, пока она зайдет внутрь. Еще мгновение, и кто-то из охранников выйдет наружу. Оторвавшись от стены, Марина одним прыжком запрыгнула на порог, держа пистолет перед собой в вытянутой руке.

Прямо напротив двери было окно, выходившее на подъездную дорогу. Под окном располагался столик с телефонным аппаратом и стулом. А на полу, под столом Марина увидела свой черный чемодан. Справа от окна стоял старый, потертый диван, на котором, развалившись, забросив нога за ногу, сидели оба охранника. Пленников видно нигде не было.

При виде направленного на них оружия парни словно онемели. Лицо «солдатика» стало смертельно бледным, мгновенно покрывшись испариной. Он только выдавил из себя нечленораздельное:

– Ма-а-а…

Марина нажала на спусковой крючок, потом еще раз. С трех метров промахнуться она просто не могла, недаром ее Китыч обучал. Оба выстрела были точно в лоб. Михаил, потрясенный увиденным, молча стоял, привалившись к стенке. Марина кинулась к «солдатику», обшарила карманы и, найдя ключи от наручников, бросила их Мишке.

– Держи. Ищи их, они должны быть где-то здесь.

– Мы здесь, здесь, – раздался из-за перегородки голос Игоря.

Миша, откинув щеколду, толкнул дверь и обнаружил в темной, без окон каморке отца и Игоря, сидящих на полу со скованными за спиной руками. Пока он освобождал их от наручников, Марина успела схватить чемодан, заглянув в него, убедиться, что деньги на месте, выскочить из будки, забросить чемодан в грузовой отсек «Форда» вместе с остальным своим багажом, усесться в кабину рядом с водительским местом и скомандовать Вике:

– Давай назад, пусть Виктор поведет.

Выбежавшие из домика мужчины едва успели забраться в машину, как Колосов резко рванул с места и только потом захлопнул свою дверь. «Форд» быстро набирал скорость, удаляясь от негостеприимного поселка. Колосов бросил через плечо:

– Все на месте?

– Да, – ответил Михаил, возясь с запорами задней двери.

Глава 5.

Полкилометра подъездной дороги к поселку остались позади, «Транзит» выехал на шоссе и понесся по направлению к Большой Московской объездной дороге, которую народ до сих пор по привычке именует второй бетонкой. Красное закатное солнце ласково поливало и лес, и землю, и воду своими последними приветливо-нежными лучами, и от этого зелень казалась еще более темной и сочной, а поверхность Озернинского водохранилища, встревоженная легкой рябью, мерцала тысячами оранжевых зайчиков.

Наконец жара спала, и от воды потянуло вечерней прохладой. Марина взглянула на часы: «Девять пятнадцать. Надо же, прошло всего полтора часа после того, как я смотрела на них в прошлый раз. А сколько всего произошло. Слава Богу, все у меня сладилось.

Ей было жаль и себя, и Игоря, и убитых ею сегодня людей, и всей своей прежней жизни, и всех людей, которые ее населяли: знакомых и малознакомых, друзей и родственников, любовников и приятелей, недругов и врагов. Она вдруг как-то особенно остро почувствовала, что прежней жизни больше не будет никогда, что все это умерло вместе с Игорем на пустынной подмосковной дороге. А что будет? И будет ли что-нибудь вообще? И это будущее ощущалось ею как что-то холодное, злое и враждебное. Марина чувствовала себя маленькой девочкой, покинутой всеми в большом, черном, страшном лесу, из которого не было выхода, и она сидела, уткнувшись носом в собственные коленки, и жалобно скулила, как потерявшийся щенок.

С минуту они шли молча, потом Марина спросила:

– Скажи, а что будет потом?

Колосов не понял ее:

– Что значит – потом?

– Ну, потом, когда все утрясется, когда пройдет эпидемия, когда…

– Ничего не будет… Пустота…

– Нет, так не бывает. Что-то должно быть. Жизнь должна как-то устроиться.

– Не знаю. Я так далеко не загадываю. Я уже пятнадцать лет живу только сегодняшним днем. Я устал от жизни, от ее бессмысленности и безнадежности, и сил жить мне придают только дети. А сейчас я обязан вывезти их в безопасное место. А что будет потом?.. Не знаю, но я уже давно не верю в какие-либо благоприятные перспективы.

– Но так же нельзя, Витя, так нельзя жить, надо на что-то надеяться. – Марина остановилась, взяв его за руки и прижавшись к нему всем телом.

– А я и не живу, я существую. – Колосов мягко высвободился и пошел вперед. – Пойдем быстрее, ребята нас ждут.

Остаток пути проделали молча. Марина надулась и шла за Колосовым, чуть поотстав.

Около машины их встретил Мишка:

– Ну, как там?

– Скверно. Слава Богу, документы нашел. Но нам лучше поскорее убраться из Московской области.

Да, это была Александра Ефимовна Петровская, вечная революционерка, сидевшая в лагерях еще при советской власти и постоянно находившаяся в оппозиции к любому режиму, не изменившая своим принципам даже тогда, когда ее друзья-демократы в течение нескольких лет предпочитали сотрудничать с властью в тщетной надежде провести в жизнь хоть какие-нибудь демократические реформы.

Не дожидаясь приглашения, она жадно схватила открытую банку консервов и, быстро орудуя ложкой, принялась опустошать ее. Все остальные смотрели на нее. Вика и Марина с недоумением: «Какого черта он ее сюда притащил?», а Колосов с жалостью: «Где ж она так исхудала? Ведь упитанная была женщина. Не красавица, конечно. На Винни-Пуха была похожа. Но вполне ухоженная, кругленькая такая дамочка бальзаковского возраста. А тут – прямо скелет какой-то».

– Как вы оказались на дороге, Александра Ефимовна? – спросил Виктор.

– Из психушки сбежала, – с набитым ртом ответила та. – Я там почти шесть лет провела. А что, на воле не знали, что они меня упрятали в дурдом? И что, никто не заметил моего отсутствия?

– Нет, что вы. Вас очень не хватало в политической жизни. Но ни у кого не было информации о том, куда вы пропали. Я думал вас просто не пускают на телевидение, а радио «Свобода» закрылось.

– Как закрылось? Мне надо позвонить. Дайте мне телефон.

– А вы не знали? После подписания глобального соглашения с Евросоюзом о поставке энергоносителей, и «Свобода», и «ВВС», и «Немецкая волна», и «Голос Америки» перестали вещать на русском языке. А мобильные телефоны, к сожалению, не работают.

Петровская осторожно поставила пустую банку на ящик, на котором была разложена еда, и взяла бутерброд с семгой, приготовленный Мариной.

– У-у-мм, забытый вкус, целую вечность не ела такой вкуснятины, – простонала Петровская, тщательно прожевывая бутерброд. – А вы почему не едите? Я вам помешала, да?

– Вы не беспокойтесь. Давайте девочки, приступайте, – сказал Колосов, наливая себе в пластмассовый стаканчик минералки.

– Ой, мне тоже водички, – прогундосила Петровская.

– Александра Ефимовна, должен вас огорчить. Дело в том, что мы не едем в Москву. Мы едем из Москвы, – сказал Колосов, протягивая ей стакан с водой.

– Что вы такое говорите? Зачем же вы меня тогда взяли с собой? Мне нужно в Москву.

– Видите ли, в Москве эпидемия. Атипичная пневмония, вызванная вирусом куриного гриппа. Город закрыт для въезда и выезда. Возможно, там начались массовые беспорядки.

– Тогда мне тем более надо в Москву. Там – революция, которая сметет прогнивший режим, а я прохлаждаюсь черт знает где.

– Дорохово проехали, пересекли Минку, скоро граница Калужской области, – раздалась реплика Михаила.

– Александра Ефимовна, – Колосов взял в руки банку с консервами и пластиковую вилку, – мы сейчас едем по кольцевой дороге вокруг Москвы. Здесь вам вряд ли удастся остановить машину, которая отвезет вас в Москву. Я предлагаю следующее. Мы отвезем вас в какой-нибудь более-менее крупный населенный пункт: Боровск или Малоярославец, а хотите – в Калугу. Оттуда вы быстрее доберетесь до Москвы. Может быть, там даже связь будет с Москвой. Но если вы настаиваете, мы можем высадить вас прямо сейчас.

– Нет, не надо. – Петровская продолжала жадно жевать. – Поедем в Малоярославец. Там я выйду. И позвоню оттуда Ростику. Он пришлет за мной вертолет. Да. Так будет правильно. Так и сделаем.

– Мы уже в Калужской губернии, – повернувшись к ним, крикнул Мишка.

– Отлично. – Виктор Петрович со спокойной душой принялся за завтрак.

– Два дня назад весь персонал нашего дурдома разбежался. – Петровская оглядела слушателей. – Мы просыпаемся, а никого нет. Ни врачей, ни санитаров, ни охраны. Ну и есть, соответственно, нечего. Слава Богу, двери в палатах оставили незапертыми. А с наружной дверью мы кое-как справились. И раньше там было не сахар, но последний год был очень тяжелым. Зимой отопления не было во всем поселке, и персонал с семьями, те которые жили не в собственных домах, а в пятиэтажках, переселился в наш корпус. Нас уплотнили. Жили по пятнадцать-двадцать человек в палате. Нормальные, здоровые люди, вроде меня, вместе с действительно сумасшедшими, больными. Это было что-то, я вам скажу. Зато тепло. В нашем корпусе сохранилась автономная котельная, работающая на дровах. А больница и поселок прямо в лесу находятся. Вот мы всю зиму пилили деревья, заготавливали дрова. И кормить стали ужасно. На первое – вода и на второе – вода. Вот и вся еда.

Разморенный сытной едой и горячим кофе из термоса, Колосов задремал, откинув голову на спинку сиденья. Он так хотел спать, что ему не могли помешать ни толчки машины, ни шум беседы, которую вела Петровская с Мариной и Викой.

Первый канал показывал какую-то оперу. На РТР стояла заставка «Технический перерыв». Больше ни одного российского канала не было. Мишка настроился на CNN. Какой-то городской пейзаж, мельтешение человеческих фигурок на экране, несколько горящих автомобилей.

– Миша, стоп. Это же Москва, – сказала Вика, – прямой репортаж.

Михаил стал синхронно переводить закадровый текст диктора: «… погромы и грабежи в Москве. Первым пострадал супермаркет «Гипермолл» на юго-западе города, принадлежащий международной сети «Квиксимарт». Статичная картинка сменилась. Теперь камера двигалась внутри помещения. Разбитые витрины, перевернутое оборудование. Люди, бегущие и идущие не спеша. Все что-то тянут в сумках, пакетах, на тележках и просто в руках. Несколько молодых людей с упоением громят кассовые аппараты. Разгорающийся пожар в отделе автомобильных шин.

Миша продолжал: «Подобную картину можно увидеть сейчас почти во всех московских магазинах и рынках. Наши корреспонденты лично наблюдали несколько случаев расправ с торговцами. Убитые в основном кавказцы. В настоящий момент огромная толпа, преимущественно выходцев из Азербайджана, собирается на территории стадиона Лужники. В дальнейшем мы планируем сделать оттуда репортаж. Количество собравшихся трудно поддается оценке. Может быть, их там не одна сотня тысяч. Демонстрации и митинги проходят сейчас и в других местах Москвы». Сначала показали толпу с красными флагами у телецентра в Останкино, потом толпу с российскими триколорами у Белого дома. Крупный план – оратор с микрофоном в руках. Рядом с ним еще с десяток человек. Слов говорящего не было слышно.

– Смотрите, это же Полянский, – вскричала Вика, – а рядом с ним – Зеленцов.

– А Бикмаевой что-то не видно, – заметил Михаил.

Увиденное на всех произвело удручающее впечатление. На всех, кроме Петровской. Она явно возбудилась, вскочила на ноги и принялась мерить поляну своими короткими шажками и, наконец, разразилась речью:

– Наконец-то прогнивший авторитарный режим рухнул. Сейчас на улицах Москвы решается вопрос – куда пойдет страна. В Европу? Или в Азию? К демократии, правовому государству, правам человека и свободному рынку или к новому тоталитаризму, азиатчине и этой вечной русской дикости, замешанной на великодержавном шовинизме?

Но тут ее монолог был прерван самым беспардонным образом Колосовым-старшим:

– Александра Ефимовна, а зачем нам куда-то идти?

– Что? – не поняла та.

– Я спрашиваю, зачем нам идти в Европу или в Азию? Зачем нам примыкать к кому-то? Мы что, не можем оставаться самостоятельной страной, народом, заботящимся в первую очередь о собственном интересе, самостоятельно делающим свою жизнь свободной, богатой и комфортной?

– Ну, это старая песня. Уникальный путь России.

– Да нет же. Нет никакой уникальности. Ни в хорошем, ни в плохом. Нет европейской модели развития, так же как нет и азиатской. Вас послушать, так получается, что Европа – это демократия и прогресс, а Азия – тоталитаризм и отсталость. А куда вы причислите Японию, Тайвань, Южную Корею, Индию, наконец? К Европе, что ли? Или вы отрицаете наличие в этих странах зрелой и развитой демократии? Есть единая модель развития человеческой цивилизации. И каждый народ идет по этой единой цивилизационной лестнице. Все идут по одним и тем же ступеням, только в разное время. И конечно, характеры у всех идущих разные. Кто-то спокойно и уверенно топает вверх, держась за поручень, кто-то скачет на одной ножке, насвистывая веселую песенку, кто-то крадется неслышными кошачьими шагами, осторожно прощупывая перед собой каждую следующую ступеньку, а кто-то самоуверенно пытается перескакивать сразу через несколько ступеней, при этом оскальзываясь, падая и разбивая себе коленки в кровь. Да и чем Европа в своем историческом развитии принципиально отличается от России? В ХХ веке практически все страны Европы пережили период существования тоталитарно-авторитарных режимов. От Франко и Петэна – Де Голля на западе до Антонеску – Чаушеску на востоке, от Маннергейма – Кекконена на севере до Муссолини и «черных полковников» на юге Европы. И в чем их отличие от России? Только в том, что в России режим был жестче, что просуществовал он дольше, что мы так безобразно долго и бестолково выкарабкиваемся из-под руин этого режима, рухнувших нам на головы? Но это не принципиально для исторического процесса. Это принципиально только для нас, грешных, в частности и для русского народа в целом. Боюсь, что для движения по той самой цивилизационной лестнице у нас уже не осталось сил ни прыгать, ни бежать, ни идти, ни даже ползти. А тут вы еще с палкой стоите, подгоняете, заставляете сделать еще один рывок, уже последний, после которого этот народ просто перестанет физически существовать.

– За-ме-ча-тельную вы нарисовали картинку, – с саркастической усмешкой прокомментировала Петровская, – главное, красочную. На это, перефразируя классика, могу заметить, что каждый народ заслуживает своей участи. Если он такой, что миска лагерной баланды для него важнее свободы, то пусть он лучше погибнет.

Хитро улыбнувшись, Колосов спросил:

– Вот вы, лично, что вы умеете делать? Только статейки писать? А если не будет русского народа, кто их будет читать? Таджики? Или китайцы? Сомневаюсь… Так что придется вам последовать за русским народом. Каким бы отвратительным он вам ни казался, все равно он заслуживает лучшей участи, чем просто стать отрицательным примером в истории развития человеческой цивилизации.

– И что же вы хотите предложить такому народу вместо палки?

– Здоровый, разумный эгоизм. Мы со всеми дружим, всем улыбаемся, но жестко блюдем исключительно свои интересы. Мы занимаемся сами собой и никуда не лезем. Нам наплевать на то, кто кого режет: израильтяне палестинцев или палестинцы израильтян, хуту – тутси или наоборот. Каждый наш шаг на международной арене должен быть обусловлен одним вопросом: «А что мы с этого будем иметь?» И это «что» должно выражаться в серьезных материальных приобретениях. Здесь и сейчас, а не когда-то в заоблачном будущем. А критерием эффективности внутренней политики должны стать не слова, ярлыки или схемы, а то, насколько охотно и быстро размножается наш народ. Только так мы можем обрести шанс на спасение. Только все вместе. Иначе…

– Ну да, ну да. Эдакий коктейль у вас получается из изоляционизма, протертого до дыр славянофильства и примитивного, так сказать, биологизма. Весьма отвратительный напиток получается, надо заметить. К тому же крайне нестойкий. Смешать это все можно попробовать, но выпить не успеете. Разложится на составляющие. Нереально все это. Ерунда.

– Я не знаю, реально это или нереально. Я знаю лишь одно – только так мы сумеем выжить. А если это нереально, то что ж…

– Ну да ладно. Оставим это. Я хотела бы вернуться к вашей схеме исторического развития. Надо сказать, начетническая схемка выстраивается. Факты-то притянуты за уши. А куда вы впишите Великобританию, а ведущая сила западной цивилизации Соединенные Штаты? Как же они без авторитаризма-тоталитаризма обошлись? А?

– Дай им Бог всего хорошего, конечно, я им зла не желаю, но, как говорится, еще не вечер. Если нынешние тенденции будут иметь продолжение в будущем, то может вдруг так оказаться, что между демократией и тоталитаризмом не такая уж и непроницаемая стена. А по поводу авторитаризма в вышеупомянутую историческую эпоху… А как вам такой великий демократ и друг товарища Сталина, как Франклин Делано Рузвельт? Тут вам и признание СССР, и четырехкратное избрание (интересно, как там у них обстояло дело с административным ресурсом?), и нарушения конституции, и введение социалистических элементов в хозяйственную жизнь (как часть нового курса), и заключение в концлагеря американских граждан, как сказали бы у нас, японской национальности.

– Вы опять все передергиваете. Да, Рузвельт был сильной личностью, но это совсем не означает, что он был авторитарным правителем. Американский народ уникален в своем роде. У него имеется стойкий иммунитет на всякого рода недемократические действия правительства. Так что ваши…

– Да, да, – прервал ее Колосов, – я в курсе. Вы относитесь к американскому народу с большим уважением и, можно даже сказать, с пиететом. Я даже помню, что одна ваша статья, посвященная терактам в Нью-Йорке и Вашингтоне в 2001 году, начиналась так: «Американцы – это боги…»

– А что вы имеете против? Этот народ с таким мужеством и достоинством прореагировал на эти преступления международного терроризма…

– Да я ничего не имею против. Американцы действительно толковые, работящие и в целом хорошие ребята. Но каждый раз, как я слышу про международный терроризм и его преступления, мне почему-то вспоминаются два события из прошлого. Это – поджог рейхстага и убийство товарища Кирова. Ну а касательно исключительности… Если помните, эти события в Америке произошли вскоре после начала второй чеченской и всего, что ей предшествовало. Времени прошло не так много, так что картинку там и здесь можно было сравнить. Ну и что? Тот же милитаристский угар, такой же бешеный рост рейтингов, то же желание сильной и твердой руки…

Петровская чуть было не захлебнулась от возмущения:

– Да как вы можете сравнивать справедливый гнев демократической нации с проявлением великодержавного шовинизма русских, вот уже два столетия ведущих колониальную войну на Кавказе?..

Глава 6.

– Толька! Свирский!

– Олег? Данко? Ты?

Двое уже немолодых, солидных, убеленных сединами, прилично одетых мужчин стиснули друг друга в объятиях.

– Подожди, подожди, раздавишь. Дай на тебя посмотреть. Ну, ты раздобрел, Олежка.

– Ты тоже не снегурочка. Хотя справедливости ради надо признать, что ты, в отличие от меня, почти в форме.

– А ты помнишь, как мы познакомились?

– Еще бы.

Это было на первом курсе, на второй или третий день после начала занятий. Толик Свирский опоздал к первой паре. Ткнулся в закрытую дверь, подергал за ручку – заперто. Почесал в затылке: «Может быть, номер аудитории перепутал?»

– Ты что, тоже из двенадцатой группы?

Толик обернулся. Вопрос задал здоровенный парняга с цыганскими глазами, прислонившийся к стене коридора напротив входа в аудиторию. Он был ненамного выше Толика, но плечист, плотен, а его круглое лицо с толстыми щеками украшали большие черные усы. Толик тогда никому не признался бы, даже самому себе, но именно эти усы вызывали у него, вчерашнего школьника, только-только начавшего бриться, симпатию к Олегу Данко. Приятно было иметь другом такого взрослого, бывалого парня. Олег, как потом оказалось, был на три года старше и уже успел поучиться в гидромелиоративном институте, но бросил его. Как он потом с важным видом объяснял сокурсникам: «Не мое это было, не мое…»

– Да, из двенадцатой, – ответил Свирский.

– Опоздал, значит?

– Выходит, так.

– А я заглянул туда, одна мелкотня. Детишки. Скучно. Хорошо, что тебя встретил. Давай знакомиться. Олег Данко, – он протянул Толику руку.

– Толик Свирский, то есть Анатолий.

– Слушай, я тут еще на вступительных приглядел недалеко один гадюшничек. Но пиво ничего, не очень здорово разбавляют. Давай отметим начало учебного года, наше знакомство… И вообще.

– Что-о? – Данко выглядел ошарашенным. – Ты? Ты берешь взятки? Невероятно. Скажи кто другой, «ни в жисть» не поверил бы, что Толька Свирский берет взятки.

– Да. А ты что же, не знал, что сейчас вся высшая школа стоит, можно сказать, зиждется на взятке? Это, мой дорогой, целая система. Я долго держался. Слышал только разговоры коллег и о коллегах: «Тот берет, этот берет…» Но сам – ни-ни. И не думал даже об этом. Но… состоялся однажды у меня один разговор. С … лицом, скажем так, облеченным административной властью. Вот он, пардон, оно, лицо, и говорит: «У нас после твоего курса лекций, Анатолий Львович, группы сокращаются вдвое. Ты что делаешь? Ты нам весь бюджет подрываешь. Нам студенты нужны, а мы их вынуждены отчислять из-за твоей принципиальности. Ты или бери, или ставь так, бесплатно. А чистоплюйство свое академическое спрячь куда-нибудь подальше. По крайней мере, платников не тронь. Можешь показывать свою принципиальность на бюджетниках. Хотя они тоже денег стоят». Вот так вот. И что же, я должен сначала у каждого поинтересоваться платник он или бюджетник? Платников у нас, кстати, более семидесяти процентов. А студент нынче пошел, я тебе скажу, весьма своеобразный. Мало кто хочет чему-нибудь научиться. Платят за них родители, и они считают, что этого достаточно для того, чтобы быть студентом. А любую проблему можно разрешить, опять же таки, с помощью денег. Ну… я подумал, подумал и решил перестать выпендриваться. Теперь, как все нормальные люди, беру взятки и никому не делаю хвостов. По крайней мере, поменял свою старую «Волгу» на новую корейскую «Сонату» и не думаю о том, хватит ли мне денег дожить до следующей зарплаты.

«Дедом» Данко называл губернатора. Олег Иванович достал из кармана брюк носовой платок и стал вытирать пот, катящийся градом по его красному толстому лицу, несмотря на работающий в кабинете Свирского кондиционер.

– Ты представь, – продолжал он, – приходит новый человек. Обязательно начнутся всякого рода проверки. Да и доброжелатели найдутся, стукнут. В администрации таких добровольных помощников пруд пруди. И что же обнаруживается?

– Что? – переспросил Свирский.

– А то, что объем финансирования любимого детища губернатора, то есть нашего с тобой хозяйства, никак не соответствует количеству выращенного и переданного, в соответствии с федеральной программой, в другие области племенного скота.

– Не сгущай краски, Олег. Я думаю, что там найдется к чему прицепиться и помимо нас с тобой. Наше хозяйство – это так, мелочевка. Так что успокойся, если «дед» на чем-то и погорит, то вряд ли виноваты будем мы.

– Ты так ничего и не понял. «Дед» свои проблемы как-нибудь решит. А когда нас вычислят, как мы будем решать свои?

– Олег, я давно хотел тебе сказать. Пора публиковать результаты. Еще немного и вакцину можно будет запускать в производство. Сам видишь, она сейчас нужна, как воздух, даже больше воздуха.

– Милый мой, ты так и не понял, в какой стране живешь. У нас ведь как, либо ты крышуешь, либо тебя крышуют. Оказавшихся вне системы просто сжирают. Как только ты объявишь, что у тебя есть вакцина, здесь настоящая война разгорится между желающими взять это дело под свое крыло. И я тебя уверяю, они очень быстро поймут, что им совсем не нужно двенадцать носителей суперсекрета. Ведь вакцина против куриного гриппа – это деньги, сумасшедшие деньги. Толя, они оставят в живых только кого-нибудь одного, самого сговорчивого. А развязывать языки, поверь, они очень хорошо умеют. Остальных просто отстрелят. Да и этот один им будет нужен на очень короткий период времени. Толя, если тебе наплевать на себя, подумай о ребятах. У них ведь семьи, дети малые. Да и не успеешь ты ничего опубликовать. Как только информация уйдет от нас, она попадет в лапы соответствующих структур. Официальных или неофициальных, неважно. Действовать они будут одинаково. Нам сейчас нужно выиграть время, пока я буду решать вопрос с запуском в производство. Да и неплохо было бы и нам что-то заработать на нашей вакцине. Что, мы зря столько лет жизни на нее положили?

Свирский поднял трубку телефона, набрал три цифры внутреннего номера:

– Светлана Васильевна, зайдите ко мне, пожалуйста, – и уже обращаясь к Данко: – А вот мы сейчас спросим, как нам быть, у нашей Василисы Премудрой.

Дверь распахнулась и в кабинет вошла русоволосая, слегка полноватая женщина лет тридцати пяти. Пока она шла от двери и устраивалась в кресле напротив Данко, мужчины искренне любовались ею: «Живое воплощение истинно русского типа красоты», – подумал Свирский.

– Светлана Васильевна, – обратился к ней Данко, – что посоветуете, как нам замаскировать плоды нашей многолетней работы? Дело в том, что нашего губернатора снимают. Я опасаюсь, что у нас будут проблемы.

– Я уже думала об этом, Олег Иванович. Считаю, что это правильное решение, в смысле замаскировать. Мы сейчас действительно подошли к опасному этапу в нашей работе. Ну…во-первых, почистить память компьютеров, всю информацию сбросить на носители, а их спрятать в надежном месте. Бумагу: все отчеты, рабочие тетради, журналы наблюдений – пересмотреть. Все, что необходимо, перебросить на диски и тоже – в надежное место. Остальное – уничтожить. Во-вторых – животные. Животных необходимо убрать. Мы никому не объясним, как мы сумели их сохранить в таком большом количестве. Но забивать их жалко, Олег Иванович. Ведь суперэлита. Я предлагаю раздать по частным хозяйствам. У нас и в другие места. Кое-где ведь люди сумели сохранить частный скот и птицу. Так что это в глаза бросаться не будет. А время пройдет, заберем их обратно. Ведь должно же закончиться когда-то все это безобразие. А чтобы провести это по бухгалтерии…

– Я решу этот вопрос. Оформлю документы на мясокомбинате задним числом. А на птицу тоже задним числом оформим акт на сжигание. А вот как нам быть с освоенными ресурсами, чем мы все эти годы занимались? На что деньги пошли?

– Ну, это совсем просто. Мы любым проверяющим мозги запудрим. Анатолий Львович, помните, Дима Панов ввел в помидор ген глубоководной рыбы? Вы еще тогда ему приказали бросить заниматься ерундой, помните?

– Да, да, – закивал Свирский, – что-то такое было.

– Так вот, он таки не бросил. Занимался потихонечку. И делянка у него небольшая есть.

– И что?

– У него теперь эти помидоры вызревают аж до декабря. Деляночку увеличим. За недельку бумаг всяких наплодим, шкафов не хватит складывать. Так что будет, чем отчитаться.

– Отлично, – обрадовался Данко, – вот вы этим всем и займитесь. Анатолий Львович, а ты устрой пару публикаций в академических изданиях. У нас и за границей. Ну, сам знаешь, где лучше. А я через недельку соберу у нас областную прессу, включая телевидение. Устроим, так сказать, презентацию чудо-помидора. Кстати, как у него со вкусом, Светлана Васильевна?

Она рассмеялась:

– Вкус у него, скажем так, сложный. Если откровенно, отвратительный вкус. Но Димка надеется на улучшение со временем.

– Ну что ж, значит показывать будем одни помидоры, а кормить другими.

Живя в Москве, мы действительно не представляем себе истинного положения дел в стране. Ну что я знал? Что с продуктами сложновато, топливо страшно подорожало, ну, перебои с электричеством, водой, отоплением. Так у нас с ЖКХ всегда какие-нибудь проблемы. Все это в пределах количественных изменений. Чуть лучше, чуть хуже. Хотя, конечно, хуже – не чуть, а весьма существенно. Но все-таки не так, как здесь. Город почти пустой, народ разбежался. Где они все? Уехали к родственникам в деревню, переехали на свои дачные участки? Как бы то ни было, люди вынуждены были перейти на натуральное хозяйство и выживать за счет своего огорода. А ведь это всего лишь в 350 километрах от Москвы. Да… Ужасно жарко. Может быть, пойти и еще раз принять холодный душ?»

Горячей воды в этой квартире не было, как, впрочем, и газа, но холодная шла, и все по очереди воспользовались душем, который, слава Богу, был исправен. Один Михаил, уставший за день, поужинав, не дождался своей очереди и завалился спать на диван, стоящий в проходной комнате. А девчонкам досталась двуспальная кровать в дальней. Виктору отвели кушетку в комнате рядом с кухней, но спать ему не хотелось. Он уже слез с подоконника, чтобы отправиться в душ, как вдруг раздался выстрел. Колосов высунулся в окно. Еще один одиночный выстрел, потом длинная автоматная очередь. Но стреляли, судя по всему, далеко отсюда. «Да, – подумал Колосов, окинув озабоченным взглядом свой микроавтобус, – ночные прогулки здесь устраивать не рекомендуется. Да что ночные, нам подстроили ловушку, когда еще было светло. Большое спасибо лейтенанту за автомат, а то бы эта встреча с представителями местной молодежи для нас могла закончиться весьма плачевно». За свой «Транзит» Виктор не очень опасался. Если полезут, сработает сигнализация. Даже если угонщик окажется профессионалом и сумеет отрезать сигнализацию от основной сети, он все равно не сумеет завести двигатель. Дело в том, что Колосов применил старый, дедовский способ защиты от угона, давно уже всеми забытый, в том числе и угонщиками. Он поставил в цепь зажигания дополнительный размыкатель и поставил его в такое место, чтоб ему было удобно, а чужому человеку нипочем не догадаться.

Виктор услышал шлепанье босых ног по линолеуму и, обернувшись, увидел Марину.

– Кажется, стреляли, да?

– Ерунда, это было далеко отсюда, иди спать.

– Не могу, жарко. Даже с раскрытым окном. Честно признаться, я и не помню, когда мне приходилось спать в помещении, где нет кондиционера, – Марина улыбнулась, – а тут еще приходиться спать в одежде.

Она высунулась в окно рядом с Колосовым, прижавшись к нему плечом и поставив локти на подоконник. Виктор попытался отодвинуться, чтобы не чувствовать этого жара, исходящего от нее и обжигающего его даже через одежду, но уперся плечом в распахнутую створку окна. Тогда он повернул голову к ней, чтобы попросить ее отодвинуться и, вообще, сказать ей, чтобы она перестала пробовать на нем всякие разные женские штучки и приемчики, поскольку это все равно бесполезно, но тут его глаза неожиданно оказались рядом с ее глазами, а его губы – рядом с ее губами. Несказанные им слова потонули в длинном, томящем поцелуе.

Глава 7.

Колосова разбудил запах кофе. Дразнящий и манящий аромат заползал в ноздри, не давая спать. Он поднялся с дивана, оделся и вышел во двор. Солнце уже стояло довольно-таки высоко, нещадно поливая тесный дворик своими жесткими, колючими лучами.

– Как спалось? – приветствовал Виктора Петровича майор.

– Спасибо. Отлично. Главное, что никто под ухом не стрелял.

Андрей и Михаил сидели во дворе под брезентовым навесом и прихлебывали из большущих кружек горячий, дымящийся кофе.

– Тебе кофе сделать? – поинтересовался сын.

– Давай. И вообще, неплохо было бы позавтракать. Достань консервы из машины. – Колосов-старший прошел под навес и сел на свободный табурет.

– Миша, если что-то надо разогреть, ты поставь на плиту. Она еще долго будет горячей, только открой сначала банки, – подсказал Андрей.

Теперь, при ярком свете белого дня, Колосову наконец-таки удалось рассмотреть его. Он был широкоплеч и высок. «Наверное, где-то под метр девяносто», – подумал Колосов. 35-37 лет, вьющиеся светло-русые волосы коротко острижены. Густые, мохнатые брови того же цвета нависают над светлыми, веселыми глазами. Короткий, вздернутый нос и большой рот, готовый в любую секунду растянуться в приветливой улыбке. Бело-голубая полосатая майка, подчеркивающая все великолепие мощной мускулатуры. На левом плече татуировка – парашют, два самолетика и надпись ВДВ.

– Спасибо за помощь и за ночлег, – искренне поблагодарил Колосов, затягиваясь первой утренней сигаретой, – мы не будем вас долго обременять своим присутствием. Сейчас девочки наши проснутся, и мы поедем. Еще раз – большое спасибо.

– Да брось ты, Петрович, свои интеллигентские штучки, – фамильярно начал майор, – какое, к черту, обременение. Я тут скоро от одиночества волком взвою. Только и занятий, что маршировать от тоски по пустому домине из угла в угол. Подумаешь, великое дело сделал, предложил ночлег хорошим людям.

Дом, который майор назвал доминой, состоял из четырех небольших комнатенок с таким низким потолком, что человек среднего роста, подняв руку, легко дотягивался до него. В центре дома стояла большая печь, вокруг которой располагались комнаты, две из которых были проходными. Пол в доме был сделан почти на уровне земли, так что перед входной дверью не пришлось делать ступенек. Двор перед домом, отгороженный от улицы высоким дощатым забором, был так мал, что кроме колосовского «Форда», расположившегося в нем, там едва-едва нашлось бы место еще для двух таких же микроавтобусов.

– Все равно, даже без штучек, – Колосов улыбнулся, – нам пора ехать. Мы и так сегодня разоспались. Уже двенадцатый час, а нам еще предстоит найти в городе одного человека.

– А где он живет? – поинтересовался Андрей.

Так вот он говорит, что та жизнь, которой мы живем в сегодняшней России и которая называется сейчас капитализмом, существовала тридцать и сорок и шестьдесят лет назад в Закавказье, и называлась тогда социализмом. Все та же государственная собственность, используемая в своих корыстных интересах «узкой группой лиц», «подпольные» миллиардеры, о которых известно всем от мала до велика, приоритет воровских понятий над законом, повальная, как ты выразился, коррупция плюс полулегальный или нелегальный мелкий бизнес маленьких людей, постоянно дрожащих при одном только упоминании ОБХСС. Взятки всюду: в ЖЭКе, в школе, в больнице, в суде, в военкомате, в любом другом учреждении. Взятка – мотор, приводящий все в движение. Мы скопировали все, вплоть до мельчайших подробностей. Теперь даже ездить по улицам мы стали так, как ездили в Закавказье энное число лет назад.

– А-га. Теперь мне все понятно. Так это черные виноваты. Это они приехали сюда и притащили за собой свои подлые порядки, – сделал вывод майор.

– Может быть, они, может быть, мы, а может быть, кто-то третий или – все вместе. Это неважно. Но в защиту, как ты их назвал, черных я должен сказать, что эта система не уничтожила в них совесть. Да, они существуют в этой системе уже не одну сотню лет, она стала неотъемлемой частью их менталитета, я бы даже сказал больше – частью их культуры. Но они знают то, чего не знаем мы; даже в игре без правил есть свои правила. Я тебе расскажу один старый анекдот: «Встречает грузин на вокзале гостей из Москвы и везет их домой. Подъезжают к перекрестку, там – красный свет. Грузин проскакивает на красный. Испуганные гости спрашивают: «Гиви, как ты не боишься ездить на красный?» «Я же джигит!» – отвечает Гиви. На следующем перекрестке ситуация повторяется. Третий перекресток, а там горит зеленый. Гиви остановился на светофоре и стоит, ждет. «Что же ты не едешь?» – спрашивают московские гости. «А вдруг оттуда тоже едет джигит?» – отвечает им вопросом на вопрос Гиви. Понимаешь, в чем разница между ними и нами? Поэтому-то у нас и гибнут на дорогах ежегодно десятки тысяч людей.

Грузинский врач никогда не бросит роженицу умирать в коридоре без присмотра, только потому, что у нее с собой нет денег. Он знает, что на его долю хватит состоятельных пациентов, которые хотят, чтобы им уделяли чуточку больше внимания, чем остальным. Армянский милиционер совершенно не заинтересован в том, чтобы обобрать до нитки и засадить в тюрьму подпольного сапожника, который по вечерам шьет модельные туфли из ворованных с фабрики заготовок. Он знает, что может взять ровно столько, чтобы и ему, и сапожнику было хорошо. Сравни с нашими нынешними ментами, которые лютыми волками набрасываются на ненавидимых ими «коммерсов». Им наплевать, сможет ли завтра этот «коммерс» работать или окончательно закроется после разорительного налета.

Азербайджанский гаишник никогда не будет придираться к тебе по мелочам, вымогая взятку. Ему хватит настоящих нарушителей, которые действительно создают аварийную ситуацию на дороге. Ты будешь смеяться, но это действительно так. Если ты ему расскажешь какую-нибудь жалостливую историю, то он тебе еще и трешку даст на дорогу. Разве это похоже на наших злых и жадных гаишников, стремящихся побыстрее любыми способами набить карман и отправиться домой – водку трескать? Вот реальный случай. Один мой знакомый, декоратор-оформитель, засиделся допоздна и не заметил, что у него кончились сигареты. А работать еще предстояло всю ночь, утром надо было сдавать заказ. Он выходит из дому, садится в машину и едет в ближайший супермаркет. Время – 23 часа сорок пять минут. А машина оформлена на жену. Он едет по доверенности. Купил сигарет, возвращается домой. За сто метров от дома его тормозят гаишники. Время – ноль часов десять минут. Его и обнюхали, и документы проверили – не к чему придраться, кроме как к доверенности. Срок ее действия закончился десять минут назад. Да, формально нарушение налицо. Но какое это имеет отношение к безопасности дорожного движения? Как он их ни умолял проехать сто метров до его дома, чтобы супруга в их присутствии лично поставила на доверенности новую дату, ничего не помогло. Пришлось ему раскошелиться на пять минимальных. После этого гаишники сели в машину и уехали. Видимо выполнили свой план на тот день.

– Ну, это абсурдная ситуация, – прервал Колосова майор.

– Ты прав, абсурдная, – подтвердил Колосов, – но очень для нас характерная. Понимаешь, у них взятку дают за, если можно так выразиться, предоставление дополнительной услуги, не оговоренной в законе. У нас же вымогают за то, что тебе должны сделать и так. Русский человек, начиная брать взятки, делает это грубо и неумело, заглушая откровенным хамством слабый голос собственной совести. А будучи постоянно принуждаем платить мзду, чувствует себя слабым, униженным и несчастным.

– Так что же это получается? – возмутился майор, – кавказцы, значит, хорошие и благородные, а мы – плохие?

– Да нет же, – с досадой сказал Колосов, – при чем здесь «плохие», «хорошие», я просто пытался показать, что эта система для нас ментально чужда. При ней мы превращаемся в моральных уродов, в инвалидов, у которых вместо совести – деревянный протез. То, что нормально и даже хорошо для одних, для – других становится фактором, превращающим нацию в стадо вырожденцев. Знаешь, наверное, русскую поговорку: «Что русскому – здорово, то немцу – смерть». Ну, вот. Мы живем в обществе, где совесть вытеснена не только из политики, но и из обыденной жизни. Мы просто-напросто живем чужой жизнью. Поэтому ты и все мы чувствуем себя столь неуютно в собственной стране. Но главный вывод из всего того, что я тебе наговорил, заключается в другом. Если одно и то же явление обозначается двумя различными, причем, как говорят сами коммунисты, взаимоисключающими понятиями, а именно: социализм и капитализм, то…

– То значит, что существующая у нас система не является ни тем ни другим, – продолжил майор, – то есть ни социализмом и ни капитализмом. А что же у нас тогда построили, блин? – опешил Андрей.

– Отлично, значит, минут за десять-пятнадцать управимся, – подытожил Андрей. – Петрович, а ты с автоматом останешься у входной двери, прикроешь нас. Забрали вакцину, прыгнули в автобус и – по газам. Вот и весь план.

– Я – за. – Колосов, сняв с руля правую руку, поднял ее вверх.

К дому Свирского они подъехали уже под вечер. Попрощавшись, договорились, что заедут за ним завтра утром.

– Анатолий Львович, мы уж не будем подниматься наверх, вы ребятам моим скажите, что мы их ждем здесь, – попросил Колосов.

Свирский, на прощание помахав рукой, скрылся в подъезде. Каково же было удивление и Виктора, и Андрея, когда они увидели профессора, спустившегося вниз вместе с Викой, Мариной и Михаилом.

– В Москве та-а-акое происходит, – с ужасом сказала Вика, подойдя к отцу.

– Друзья мои, прошу вас, возьмите меня с собой, надеюсь, у вас найдется местечко, где приткнуться старику, – попросил Свирский, обращаясь к Андрею, – но я тоже должен это увидеть.

– Да что там происходит, в конце концов? – спросил Колосов, когда все уже разместились в машине.

– Ужас, ужас, я просто в шоке. – Марина схватилась руками за голову. – Уезжала из дому в полной уверенности, что уж в нашем доме ничего не может случиться. Ну как же, внизу охрана, дверь бронированная, замки сейфовые. А-га, как же. По городу ездят целые бригады на фургонах, возят с собой автоген. Вся эта охрана к чертовой матери разбежалась, за что только люди деньги платят. Так вот, эти бандиты врываются в элитные дома, срезают двери и все выносят. Все!!! Понимаете? А за ними еще толпы всякой шантрапы носятся, подбирают остатки… А милиция … Я спрашиваю, а где же милиция? На улицах трупы валяются…

– А милиция на кольцевой дороге, по крайней мере, там ее хотя бы видно, – пояснил Михаил.

– Что, кольцо еще держат? – поинтересовался Виктор Петрович.

– Из того, что показывали, четкую картину представить сложно, – ответил Мишка. – Где-то еще стоят, кое-где даже в людей стреляли, показывали сожженные машины, но солдаты вовсю уже с народом братаются. Им еду несут, выпивку. И куриный грипп нипочем.

– Боже мой, Боже мой, мы опоздали всего на месяц, – бормотал себе под нос Анатолий Львович.

– Но грабежи, беспорядки – это все мелочи, – продолжал Михаил.

– Ничего себе, мелочи, – возмутилась Марина.

– А камера у них где-то на телебашне стоит, – сказала Вика.

– Ничего не скажешь, умеют ребята на этом CNN работать, – отозвался Мишка.

Потом прямой репортаж с митинга сменился повтором сегодняшних событий, которые транслировались ранее. Колосовы-младшие оторвались от экрана и использовали образовавшуюся паузу для того, чтобы перекусить.

– Идите сюда, опять Останкино, – позвала Марина.

Толпа уже не была статичной. Как бурный горный поток, она прорвала металлические барьеры и, расшвыривая их в стороны вместе с прячущимися за ними омоновцами, затопила узкую полоску чистого асфальта, отделявшую толпу от входа в телецентр. Люди хлынули внутрь здания. Крупный план – стоящие в кузове грузовика. Главарь коммунистов абсолютно спокоен, в отличие от соратников, радующихся как дети. Ни одна черточка его крупного, некрасивого лица не дрогнет. Стоит и спокойно ведет с кем-то переговоры по рации, изредка бросая косые взгляды на телецентр. Новый план – камера ползет по фасаду здания, поднимаясь все выше и выше. Кое-где разбиты окна, из них высовываются какие-то люди и орут что-то, размахивая руками. И наконец – крыша. А на ней группа людей, явно не горящих желанием встретиться с теми, кто бежит снизу.

– Смотрите, вертолет, – ткнула в дисплей длинным наманикюренным ногтем Марина.

Ми-8 завис над группой беглецов, и с него сбросили веревочную лестницу. Люди, отталкивая друг друга, принялись по ней карабкаться. И вот уже первым из них помогают забраться в вертолет. А люди все карабкаются и карабкаются по лестнице, а к стоящим на крыше и ждущим своей очереди подбегают еще и еще.

– Прямо-таки эвакуация американцев из Сайгона, – проговорил Свирский.

– Что, что? – переспросил майор.

– Я такое уже видел на экране сорок лет назад, – пояснил профессор.

Перегруженный вертолет, так и не забрав всех желающих, тяжело приподнялся на несколько метров и как-то боком, по-крабьи, видимо пытаясь развернуться, осторожно двинулся в сторону Останкинского пруда. Лестницу убрать так и не удалось, на ней гроздьями висели люди. Внезапно вертолет начал терять высоту, завалился набок и рухнул в пруд, рубя винтом поверхность воды.

– О, Боже! – произнес в абсолютной тишине Анатолий Львович.

Отсутствие новостей – уже хорошая новость, поэтому обед прошел в легкой, почти веселой атмосфере. И даже Марина, забыв тревоги о судьбе оставленного в Москве имущества, улыбалась и шутила, подначивая то Мишку, то Андрея. Внезапно возникший рев заставил всех инстинктивно задрать головы. Прямо над ними, едва не цепляясь брюхами за верхушки деревьев, одна за другой пронеслись две тройки вертолетов. Во главе каждой из них был МИ-8, опекаемый двумя боевыми вертолетами. Когда улегся смерч, поднятый воздушными винтами, а шум авиационных двигателей стал стихать, поглощаемый стеной леса, Михаил, словно выражая общее впечатление, только и сумел выдавить из себя:

– Вот это да, чуть барабанные перепонки не лопнули…

– Серьезные, наверное, инвесторы, раз на шести вертолетах прилетали, – выдала вслух свое умозаключение Вика.

– Да… – произнес Андрей, – а в охране у них вертолеты ВВС Украины, и летят они в сторону украинской границы. Черт его знает, кто это такие…

– Кто бы ни был, – подытожил Колосов, – собираемся и – к машине. Надо ждать проезда губернатора и – в путь. Труба зовет… и все такое. Дело пора делать.

Виктор оказался прав. Минут через десять-пятнадцать губернаторский кортеж показался на перекрестке и, вырулив на шоссе, помчался в сторону города. По своим размерам и роскоши он не уступал кортежу президента Соединенных Штатов, с которым Колосову однажды довелось столкнуться в Малом Конюшковском переулке. Это случилось несколько лет назад, таким же жарким летом, как нынешнее. Виктор, совсем испекшийся, настоявшись в пробке на Баррикадной, юркнул в Большой Конюшковский, как только у него появилась возможность. Из него в Малый, кривым коленом круто падающий на Конюшковскую улицу. Как только он выехал в Малый Конюшковский, навстречу ему вылетел огромный черный «Кадиллак», с дипломатическими номерами, едва не уткнувшийся в радиатор колосовского фургона. Колосов чудом успел затормозить, когда от столкновения их отделяли считанные сантиметры. «Куда прешь, олух? Сдай назад», – понеслась чистейшая русская речь из матюгальника, укрепленного на крыше «Кадиллака». Поскольку цветистые выражения, которыми так богат великий русский язык, продолжали непрерывным потоком литься из громкоговорителя, Колосов приоткрыл было дверь, собираясь подойти к «Кадиллаку» и сказать уважаемым дипломатам, что он, конечно же, признает свою вину, но в то же время, радуясь их успехам в постижении всех глубин русского языка, чрезвычайно озабочен их пристрастием к ненормативным формам и непарламентским речевым оборотам и выражениям великого и могучего.

Открытые ворота американского посольства были меньше чем в десяти метрах от Виктора, по левой стороне. Не успел он до конца раскрыть дверь, как от ворот посольства черными тенями метнулись к нему два морпеха в парадных мундирах и захлопнули дверь, навалившись на нее своими телами. Один из них достал пистолет и пригрозил Виктору, когда тот попытался опустить стекло. Как раз в этот момент в ворота посольства один за другим стали влетать черные лимузины, сворачивающие в переулок с Конюшковской улицы. Как потом узнал из новостей Колосов, ему довелось увидеть кортеж американского президента, прилетевшего в тот день в Москву и ставшего причиной колоссальных пробок, парализовавших город. Тогда ему пришлось стоять минут пятнадцать, пропуская свиту самого могущественного президента планеты.

Но орловский губернатор побил этот рекорд.

– Они что, всем правительством сюда на пикник выезжали? – презрительно фыркнула Марина, оттопырив пухлую нижнюю губку.

Последними к процессии присоединились гаишники, до того перекрывавшие перекресток.

– Нам придется опять заехать в поселок и провести разведку по-новой, – сказал майор, когда они свернули с шоссе на дорогу, ведущую к лаборатории.

– Хорошо, только на этот раз в поселок мы въезжать не будем. Давайте остановимся в березовой рощице перед поселком. Мало ли что. А то мы уедем, а людям ведь здесь оставаться. Не хочу, чтобы на кого-нибудь упала хоть тень подозрений, – предупредил Свирский.

Остановились в роще. Добротные, двухэтажные дома совхозного поселка были в ста метрах от них. Андрей ушел на разведку.

– Все нормально, – сказал он, вернувшись через полчаса. – В здании лаборатории, похоже, никого нет, территория пуста, на КПП – два человека. Вооружены только палками. Все, как в прошлый раз. Но затягивать с операцией больше нельзя. Четыре ноль две, – процедил сквозь зубы майор, взглянув на часы. – Черт его знает, когда они работать кончают. Вдруг как повалят сейчас.

– Это же китайцы, – снисходительно, как над несмышленышем, усмехнулся Свирский. – Когда стемнеет, тогда и заканчивают.

– Неважно, начинаем сейчас. Итак, проверяем. Ключи?

– Здесь. – Анатолий Львович похлопал себя по нагрудному карману рубашки.

– Инструмент… Так, у меня под ногами. Оружие… Один мне, второй тебе. – Майор протянул автомат Колосову. – Проверь, – сказал он, подсоединяя рожок и передергивая затвор. – Михаил, Виктория, Марина ждут нас здесь. Мы…

– Нет, – твердо сказала Марина, – поедем все вместе.

– Да, Андрей, – поддержал Виктор, – давай не будем разделяться.

– Ладно, хорошо, – согласился майор. – Скотч? У кого?

– У меня. – Колосов продемонстрировал обе бобины.

– Одну отдай Анатолию Львовичу. Так, еще раз повторяем план действий.

Майор дотошно и не один раз проговорил с Колосовым и Свирским каждое их движение, каждый шаг, каждую возможную неожиданность.

То ли благодаря этой дотошности Андрея, доходящей до занудства, то ли звезды в тот день расположились на небе особенно удачным для них образом, но намеченная операция прошла без сучка без задоринки. Китайцы-охранники легли на пол при первой же угрозе оружием и не пытались даже дернуться или крикнуть.

Глава 8.

Из Орла выехали в двенадцать. Перед выездом из города заехали на барахолку, и сын и отец Колосовы, в сопровождении майора, отправились искать торговца, обещавшего достать фары для «Транзита». Торговец не обманул. Действительно, принес левую фару в сборе, а вместо правой предложил лампу и стекло. Стекло было, правда, не родное, но по размерам почти совпадало с фордовским. «Приспособите как-нибудь», – обнадежил он. Колосовы, согласившись с ним, взяли и то и другое. Немного отъехав от барахолки, остановились и поменяли фары. Теперь можно было ехать круглые сутки. На выезде из города постовой, на удивление, их не остановил, лишь проводив равнодушным взглядом их микроавтобус, с которого были сняты номерные знаки.

И по-прежнему ярко светит равнодушное солнце, раскаляя и плавя асфальт. Лента шоссе бежит вперед и упирается в горизонт. А по обеим сторонам дороги разделенные на квадраты ветрозащитными посадками непаханые поля, заросшие сорняком, полупустые городки и деревни, деревни, деревни… Изредка мелькнет, проносясь мимо, встречная машина, и снова впереди только пустынное шоссе.

Поначалу Виктор Петрович, нажимая на кнопки приемника, пытался настроить какую-нибудь станцию и послушать новости, но как назло кроме единственной станции, транслирующей разухабистую попсу, поймать ему ничего не удалось. Тогда он порылся в бардачке, вытащил оттуда несколько дисков и стал перебирать их.

– Поставь вот этот, – попросила Марина.

Она сидела рядом с Виктором, положив голову ему на плечо, расслабленная и мягкая, как кошка. «Зачем она это делает? – подумал он, – ведь все же видят. И дети… Впрочем, а что дети? Они уже достаточно взрослые, должны же понимать… в конце концов. Мы с ней свободные люди… Да, свободные. Не далее как третьего дня закопали ее мужа. Черт! Зачем мне все эти сложности?» Колосов вставил диск, и в салон полилась нежная, журчащая, как лесной ручей, музыка.

– Бога ради, Виктор Петрович, я вас умоляю, не нужно никакой музыки, и без того тошно, – взмолился Свирский.

– Это почему же не нужно? – возмутился майор. – Музыка человеку нужна всегда, во всех случаях жизни. Даже на похоронах музыку играют.

– Милейший Андрей Сергеевич, – Свирский был раздражен и с трудом сдерживал себя, – именно потому, что на похоронах играют музыку, я и прошу ее сейчас выключить.

– Анатолий Львович прав, не кипятись, Андрей, – Колосов обернулся к ним, как бы ненароком убрав плечо из-под Марининой головы, – действительно тошно. И музыка еще такая тоскливая, а веселая тем более была бы не к месту, – сказал он, выключая магнитолу.

– Мишенька, включите-ка лучше свой компьютер.

– По-вашему, получается, что смотреть на эти ужасы или читать про них в Интернете – это гораздо более соответствующее моменту занятие, чем просто слушать нейтральную музыку, – не унимался Веретенников. – У вас, Анатолий Львович, прямо какие-то мазохистские наклонности.

Но Михаил погасил спор, не дав ему разгореться:

– Не могу. Аккумулятор сдох. Ну, в смысле, разрядился, – пояснил он непонявшему Свирскому, – надо для подзарядки развернуть солнечную батарею. Вик, остановись, я ее скотчем прилеплю к крыше.

– Сорвет, – ответила та, даже не оборачиваясь.

– Не сорвет, я знаю как прилепить, чтобы не сорвало.

– Не остановлю. Все равно сорвет. Ерунду какую-то придумал.

На этот раз пришлось успокаивать спорщиков Колосову-старшему:

– Все, все. Успокоились. Развернешь батарею во время стоянки. После Воронежа где-нибудь сделаем короткий привал.

– Правильно, – поддержал майор, – покурить, оправиться в соответствии с уставом.

Вика хмыкнула:

– Ну и юмор у вас, товарищ майор. Казарменный.

– Какой же это юмор? Это правда жизни, – ответил Андрей.

Разговор не клеился. Все умолкли. И только слышен был шум ветра, врывающегося в открытое окно, шорох шин по асфальту и сытое урчание мотора. Марина опять пристроилась на плечо к Колосову-старшему и задремала. Сзади, в салоне, похоже, тоже все спали, убаюканные нудной дорогой.

Она стояла на дороге уже целый час. За это время мимо нее проехала только одна машина, и та не остановилась. Водитель задрипанной «десятки», заметив ее, стоящую с поднятой рукой, возле этого черного мерзкого монстра с федеральными номерами, только прибавил газу и пронесся мимо, обдав ее волной горячего, воняющего скверным бензином, воздуха. Вообще-то, она любила свой бронированный лимузин, любила любовью пассажира, развалившегося на мягких кожаных подушках дивана и вдыхающего кондиционированный, очищенный и озонированный воздух, в то время как это чудовище, созданное с истинно немецкой тщательностью, поглощало дорогу километр за километром. Он был для нее как бы частью ее дома. Передвижной частью. Дом, правда, у нее был не один. Но все эти жилища – и московская, и римская квартиры, и вилла на Капри, и подмосковная ДАЧА – воспринимались ею как единое целое, имя которому ДОМ, ибо, несмотря на все изощренные изыски дизайнеров и декораторов, ей удавалось сделать так, что ничто не мешало ей заниматься главным. А главным в ее жизни была работа. Она работала политиком. И в каком бы из своих домов в данный момент она ни находилась, она чувствовала, что да, это мое, мне здесь удобно и комфортно. Мне здесь ничего не мешает работать. И этот чертов «Мерседес» до сегодняшнего дня был таким же родным домом, удобным и комфортным, полностью подвластным воле своей хозяйки. И вдруг оказывается, что это не просто ее дом, такой родной и понятный. У него вдруг обнаружился какой-то там мотор, непонятно откуда взявшийся стартер и еще эта… как ее… коробка. И в одно мгновение милый, сладкий дом превратился в мерзкого черного монстра. Она с досадой ударила кулачком по полированному крылу машины.

– Лариса Файзулловна, вы бы сели в машину. Прямо жалко вас. Вы уже час стоите на солнцепеке. Садитесь, пожалуйста. Когда появиться машина, я замечу, и вы выйдете. Я бы и сам проголосовал, но мужчине вообще никто не остановит, – из приоткрытого окна заканючил водитель.

– Замолчите, Дмитрий. Если бы вы добросовестно относились к своим обязанностям, мне не пришлось бы сейчас загорать. В конце концов, могли бы попробовать отремонтировать ее.

– Лариса Файзулловна, но я же не механик, я профессиональный охранник. А машина эта не должна ломаться. Да я ее всего две недели назад на профилактику гонял. Стартер крутит, а мотор…

– Да, да, я уже слышала и про мотор, и про стартер, и про эту, как ее, коробку. Лучше уберитесь с глаз моих долой.

Водитель отпрянул вглубь салона и поднял тонированное стекло, опасаясь окончательно разозлить шефиню.

Лариса отошла от машины и спряталась в тень: «Все-таки лучше здесь, на свежем воздухе, чем там, внутри. Зря я Димку шуганула, ведь он действительно ни в чем не виноват», – подумала она. Оба охранника – и Дима, и Юра работали с ней уже почти пятнадцать лет. Фактически стали членами семьи. Во всяком случае, доверяла она им безгранично, и они неоднократно оправдывали это доверие, добросовестно исполняя не только свои прямые служебные обязанности, но и разного рода деликатные поручения хозяйки.

Лариса Файзулловна Бикмаева уже несколько суток находилась в дороге. Причиной столь утомительного путешествия, предпринятого ею, стал разговор с мужем. Луиджи позвонил 14-го, рано утром, когда она еще была в постели. Он был почти на грани истерики.

– Лариса, почему ты еще в Москве?

– Доброе утро, милый, с чего это ты так разнервничался?

Ее нарочитое спокойствие окончательно взбесило его, и он перешел на крик:

– Ты создаешь проблемы на пустом месте. Ты что, не могла вылететь в Рим хотя бы вчера? Ты знаешь, что с сегодняшнего дня воздушное пространство Евросоюза закрыто для любых самолетов из России?

– И для частных тоже?

– Да, тоже. Ну почему, почему…

– Послушай, может быть, транзитом через третью страну?

– Для всех закрыто, и СНГ, и Азия, и Магриб. Лара, что тебя держит в Москве? – Луиджи уже несколько успокоился.

– Такой тон мне больше нравится. Милый, у нас, кажется, назревают серьезные события.

– Эти разговоры про серьезные события я слышу уже не первый год.

– На этот раз все действительно очень серьезно. Народ, похоже, созрел окончательно, и, самое главное, наши демократические Нарциссы, как ни странно, сумели договориться друг с другом и объединить свои усилия. Они готовы выйти вместе на улицу. По крайней мере, уже подготовлен ряд мероприятий, которые, в идеале, должны привести… ну, сам понимаешь, к чему.

– Лара, надеюсь, ты в этом безумии не принимаешь участия?

– Ну почему же? Принимаю, самое деятельное.

– Послушай, ты же серьезный человек. Одно дело – твоя фрондерская деятельность в рамках законной оппозиции, и совсем другое – улица… и все такое. Дергать тигра за усы – опасное занятие. И потом птичий грипп. В городе эпидемия, а ты собираешься в толпу.

– Ну что ты, милый. Я действительно серьезный человек, как ты сказал. Я уже почти неделю, с тех пор как появилась информация о первых случаях атипичной пневмонии, безвылазно сижу на даче, никуда не езжу и никого не принимаю. Вся моя деятельность протекает возле компьютера и телефона.

– Слава Богу, что ты хоть элементарными мерами предосторожности не пренебрегаешь. Но, Лара… Послушай меня. Ты сама сказала, что все уже подготовлено. Свою работу ты сделала. Ведь ты же не полезешь, надеюсь, на баррикады?

Лариса Файзулловна на секунду задумалась. Героически возглавлять народные массы в борьбе с авторитарным режимом – это, конечно, замечательно, но загнуться от какой-то там атипичной пневмонии совсем не хочется.

– Нет, Луи, на баррикады я, наверное, в таких условиях не полезу.

– Вот и замечательно. Cara, я тебя прошу, уезжай.

– Куда? Ты же сам сказал, что самолеты в Европу не летают.

– Правильно. Самолеты не летают, поезда не ходят, машины, и те не пропускают. Но остался один вариант. Ты забыла про нашу яхту.

– Луи, ты где сейчас находишься?

– Я? На яхте. В Эгейском море… здесь… на островах…

– Дети с тобой?

– Нет, мальчики предпочли остаться на Капри с Вероникой. Я… я один.

Вероника была дочерью Ларисы Файзулловны от первого брака, и сейчас вместе с Ларисиной внучкой гостила у них на вилле, отогреваясь под ласковым итальянским солнышком после промозглой лондонской зимы.

«Так. Понятно, – подумала она, – значит в компании с четырьмя-пятью потаскушками». Лариса не знала наверняка, сколько их там, этих потаскушек, да и есть ли они вообще. Но некоторые вещи женщине вовсе не обязательно видеть своими глазами для того, чтобы знать правду. Иногда достаточно малейшей заминки в речи любимого. А уже своего Луиджи Антонелли Лариса за почти двадцать лет совместной жизни изучила вдоль и поперек. Он – надежный партнер и в принципе любит ее, обожает мальчишек и с Вероникой у него самые прекрасные отношения, но… Как говорится, слаб по части женского пола. «Мужчины, вообще, редкостные скоты, – подытожила она. – Мой хотя бы трепетно относится к браку и не выставляет свои похождения всем напоказ».

Эта история началась тридцать пять лет назад. Грешки молодости. Да и кого в молодости не было грехов? Кто не грешил в молодости, тот, можно сказать, и не жил. Как-то, будучи студенткой, Ларисе довелось встречать Новый год вдвоем с подругой в обществе пяти молодых людей с ее же курса на подмосковной даче одного из них. Вуз, в котором она училась, был элитным, и, собственно, ребята там подобрались не из самых простых семей. Вот… Новый год встретили весело, может быть, даже слишком весело. Выпито было немало, а сделано всякого, чего можно было бы и не делать, и того больше. Но, как говорится, что сделано, то сделано. По прошествии времени, все неприятное в этой истории забылось бы, и ее участники изредка наедине с собой вспоминали бы ее со смешанными чувствами. Но такой естественный ход событий был нарушен самым грубым образом. Где-то через полтора-два месяца Ларису вызвали в деканат и оставили ее наедине с молодым, стройным красавцем в приличном сером костюме.

– Меня зовут Евгений, – представился он, махнув у нее перед носом красной корочкой. – Ознакомьтесь вот. – И бросил на стол пачку черно-белых фотографий.

По истечении двух месяцев их маленькое, хотя и несколько рискованное приключение уже не казалось ей столь ужасным, но на фотографиях это было… впечатляюще.

– Как вы думаете, – спросил обладатель корочек, – понравится это вашему отцу? А что скажут его коллеги? Ведь ваш папа занимает серьезный, ответственный пост, а вы его так…

Лариса не стала ломаться, она знала, что в их вузе многие, очень многие являются «секретными сотрудниками»:

– Я согласна, давайте, где я должна подписать?

Молодой человек посмотрел на нее с удивлением:

– Ну что ж, я рад, что вы оказались столь благоразумной девушкой.

Они обговорили все необходимые в таких случаях вещи и расстались: он – довольный, а она – испуганная и раздосадованная. Их сотрудничество продолжалось недолго, меньше полугода. То ли слишком много было дублирующих сообщений, то ли в их вузе действительно ничего значительного произойти не могло, и серьезных людей утомили девчачьи сплетни типа: «Клара у Карла украла кораллы», но Ларису неожиданно оставили в покое. Больше она никогда в жизни не видела своего симпатичного «шефа». Старая история всплыла вновь через десятилетия, когда отшумели подернутые романтически-революционным флером демократические девяностые, и к власти пришли крепкозадые хозяйственники – строители вертикалей.

Ларисе позвонили и попросили зайти в Администрацию. Обычное дело. Подумаешь, кто из оппозиционеров туда не ходил по всякого рода надобностям, если не считать, конечно, сумасшедших, вроде Петровской?

Дело оказалось куда как скверно. Попросту говоря, Ларису Файзулловну стали шантажировать. И не теми старыми фотографиями двадцатилетней давности. Подумаешь, фотографии. Нынче высокопоставленные чиновники в порнофильмах красуются на центральных каналах – и ничего, а тут фотографии какой-то девчонки. Да нет у них ничего общего, и вообще это – фотомонтаж. Нет, Ларисе Файзулловне предъявили документ, где она соглашалась сотрудничать с КГБ. Лариса аж опешила от такой наглости:

– Помилуйте, чем вы меня пугаете? Сотрудничеством с организацией, принадлежностью к которой вы и ваши нынешние коллеги открыто гордитесь? Какой-то абсурд получается. Да у нас полстраны волей или неволей с этой вашей конторой сотрудничали.

Вежливый смазливый чиновник усмехнулся:

– Полстраны сотрудничало, а узнают только про вас. Уж поверьте, мы постараемся. Интересно, как после этого будут к вам относиться ваши коллеги? На вашей карьере можно будет поставить крест.

– Ну, хорошо, хорошо. Давайте, в конце концов, я стану членом вашей команды. Вы этого хотите?

– Нам этого не нужно. Оставайтесь сама собой. Мы вам даже денег дадим на функционирование вашей партии.

– ?

– Спокойно работайте, взаимодействуйте со своими союзниками, вам лишь только изредка придется поворачивать руль вашего партийного корабля в соответствии с нашими пожеланиями. – Чиновник пришел в благостное расположение духа от выстроенной им словесной конструкции.

– А если я не соглашусь?

– Ну что ж, если вам наплевать на собственную политическую карьеру, и вы готовы публично предстать перед всем честным народом как тайный осведомитель КГБ, который уже двадцать лет стучит на своих товарищей, то нам придется прибегнуть еще к одной мере. Кстати, а как обстоят дела с вашим бизнесом, с вашим и вашего мужа? У вас там все в порядке?

Это уже был удар ниже пояса. Лариса Файзулловна знала, как они могли поступить. Мало того, что обобрать семью до нитки, так еще и за решетку закатать. Ее или Луиджи, что вероятнее. Для того, чтобы она стала посговорчивее. Последний аргумент все перевесил. С этого дня она стала играть роль троянского коня в демдвижении. Конечно, все было не так однозначно. Полностью лишить ее самостоятельности они не могли, как бы ни старались, но все же, все же… Говорить об этом она не стала никому, даже Луиджи. Так вот остаться этим летом в Москве и активно участвовать в демократической тусовке, что лично ей не сулило никакой выгоды, Ларисе пришлось по настоятельной просьбе товарищей из Администрации. Самое смешное, что, что бы она этим летом ни предпринимала с подачи своих «ведущих», все оборачивалось во вред власти и на пользу оппозиции. Но как бы там ни было, уехать сейчас из Москвы, не согласовав это с Администрацией, она не решалась.

– Нет, это… Это не БЛА… Это… вертолет. Быстро за руль, – закричал Андрей, – жми на всю железку. А то он нас сейчас разделает, как бог черепаху.

Последние слова майор прокричал, уже находясь в фургоне, резво принявшем с места.

– В чем дело? Что случилось? – со всех сторон посыпались вопросы.

Андрей был немногословен:

– Вертолет. За нами.

– То есть как это, за нами? – удивился Свирский. – Мы нормальные, мирные граждане, спокойно едем, никого не трогаем, а они… Вертолет? За нами?

– Ну как это не трогаем, я же сбил их БЛА… Хотя, может быть, вы правы на этот раз. С чего это им на нас нападать? – засомневался майор, – хотелось бы, чтобы вы оказались правы…

– Этот ты, ты во всем виноват, придурок, сапог кирзовый, – вдруг взорвалась Марина, – что за идиотские выходки, как ты мог всех нас подвергнуть такой опасности…

– Тихо, – заорал Виктор Петрович, – замолчи, замолчите все. Это я во всем виноват. Нельзя было разрешать останавливаться там. Но… это уже неважно.

В это время Михаил крутнул руль влево, выезжая на встречную полосу, чтобы обогнать идущий впереди КамАЗ с ворованной соляркой. Мгновение – и «Форд» промчался мимо грузовика.

– Давай, Миша, давай еще, – подгонял сына Виктор Петрович.

– Все, максимум, выше ста шестидесяти не поднимается. – Мишка сидел словно окаменевший, чуть наклонившись вперед и намертво вцепившись в руль.

– Ну что там, Андрей? – спросил Колосов у майора, выглядывавшего наружу из раскрытой задней двери фургона.

– Он догоняет КамАЗ. Черт…

И тут все сидящие в фургоне услышали звуки автоматных очередей. Колосов метнулся к задней двери и тоже высунулся наружу. Вертолет летел параллельно дороге, сближаясь с грузовиком и безнаказанно расстреливая его. КамАЗ вдруг зарыскал по дороге, выписывая пируэты во всю ширь дорожного полотна.

– Водителя ранили, – догадался Колосов.

И тут раздался взрыв, разметавший машину в разные стороны бесформенными, горящими обломками.

– Ах, сволочи, что делают… – только и смог выдавить из себя майор.

Вертолет, не задерживаясь над местом взрыва, ускорился и понесся вперед, катастрофически быстро сокращая расстояние до микроавтобуса. Майор взял автомат на изготовку, явно собираясь дать бой вертолету.

– Не надо, – схватил его за руку Колосов, – не провоцируй его, может пронесет.

Он снова бросился вперед, к сыну, оценил обстановку, скомандовал:

– Вон там, видишь, лес подходит прямо к дороге. Давай туда.

Рев вертолетного двигателя приближался, накатываясь на них, и вот уже их захлестнуло, как волной. Вертолет летел так низко, что сквозь шум работающего двигателя был слышен шелест несущего винта вертолета. Винтокрылая машина пронеслась прямо над ними. За этим адским шумом никто не услышал звука выстрелов. Лишь рваные раны в крыше и правом боку микроавтобуса свидетельствовали о том, что их только что обстреляли.

– Миша, смотри, он разворачивается, – прошептала побелевшими губами Вика, тыча пальцем в лобовое стекло.

Микроавтобус уже почти достиг того места, где лес вплотную примыкал к дороге. Мишка сбросил скорость и стал аккуратно сползать с высокой дорожной насыпи. Но вертолет был уже близко. Мишке показалось, что он несется прямо на него. Он уже различал человека, сидевшего на полу вертолета, свесив ноги вниз, как в голливудских боевиках, и стрелявшего прямо в него, в Мишку. Он видел, как автоматная очередь прочерчивает пунктир на асфальте, неумолимо приближаясь к нему.

Но тут, то ли колесо взорвалось, пробитое пулей, то ли Михаил с испугу слишком резко дернул руль, микроавтобус, наполовину съехавший с насыпи, накренился вправо, какое-то мгновение завис на двух колесах, а потом с грохотом завалился на правый борт. Вертолет снова пронесся над ними, развернулся и, видя, что цель уже неподвижна, не торопясь стал выискивать место для посадки.

Когда автобус стал падать, майор, мгновенно сориентировавшись, выпрыгнул из него, удачно приземлившись, как на показательных выступлениях в День ВДВ. Он подскочил к фургону и, не выпуская автомата из рук, распахнул обе створки:

– Все живы? Быстро, быстро, наружу и в лес. – Колосов помогал выбраться сидевшим впереди. Анатолий Львович лежал, закрыв глаза, заваленный грудой коробок и сумок. Майор похлопал его по щекам:

– Анатолий Львович, вы целы?

Тот открыл глаза, непонимающе уставился на Веретенникова. Тот повторил вопрос:

– Вы целы?

– Кажется, да. Только головой сильно ударился.

Марина, Вика и Мишка уже выбрались из микроавтобуса и бегом бросились в лес. Майор, убедившись, что со Свирским ничего страшного не случилось, последовал за ними.

Вертолет сел от них метрах в ста пятидесяти на большой, густо покрытой ромашками поляне, отделяющей лес от дороги. Когда Андрей, выбрав позицию среди кустов, плюхнулся на землю, из вертолета уже выскакивали люди в камуфляже. Рядом с майором, с автоматом в руках, пристроился Колосов. Остальные улеглись на землю чуть поодаль.

– Ну, сейчас ты у меня получишь, – тщательно прицеливаясь, пробормотал майор.

Вж-ж-ж, ба-бах, ветолет, подбитый гранатой из подствольника, вспыхнул, как бумажный змей, не успев оторваться от земли. В ответ по ним ударили с нескольких точек из автоматического оружия. На Колосова посыпались листья и ветки, сбитые чужими пулями.

– Петрович, забирай всех, – скомандовал Веретенников, – возьмите из машины все, что сможете унести, и дуйте вглубь леса, подальше от шоссе. Мишку только оставь. Пусть он весь боезапас соберет и сюда тащит. А вы уходите. Не беспокойся, с парнем все будет в порядке. Этих двое или трое осталось. Мы их задержим на полчасика и двинем за вами.

Глава 9.

– Эй, хозяева, дома есть кто-нибудь? – Колосов остановился у невысокой калитки.

Дома явно кто-то был, в одном из окон дрогнула капроновая занавеска.

– Пропусти меня, – Марина положила Колосову руку на плечо, – отойдите все от калитки. Не мудрено, что нас боятся. Толпа мужиков, да еще с оружием. Давай я попробую.

Марина откинула железный крючок, символически запиравший калитку и, открыв ее, прошла по бетонной дорожке к крыльцу. Поднявшись по ступенькам, постучала в дверь:

– Не бойтесь, приоткройте, пожалуйста, дверь. Убедитесь, я одна.

Неожиданно дверь распахнулась и не чуть-чуть, как рассчитывала Марина, а на полную. Перед ней стояла молодая женщина примерно одних с нею лет с короткой стрижкой, явно не деревенского происхождения, одетая в яркий короткий халатик без рукавов, и даже с легким макияжем на лице.

– Я и не боюсь, хотя сейчас много всякого разного народу шляется. И не у всех добрые мысли на уме.

– Простите, Бога ради, за беспокойство, – Марина улыбнулась, пытаясь расположить к себе хозяйку дома, – нам только узнать. Мы, москвичи, едем на юг, но у нас с машиной случилось несчастье. Нам нужен трактор. Не подскажете, у кого в вашей деревне есть трактор или грузовик?

– Как же вы в машину-то уместились, да еще, я гляжу, с таким количеством багажа? – с недоверием спросила хозяйка.

– А у нас микроавтобус, «Форд-Транзит», – Марина настойчиво пыталась растопить ледок недоверия, – понимаете, мы неудачно на обочину наехали, и наш автобус перевернулся. Вот видите, у меня царапина на щеке. Это я у окна сидела, а при падении стекло разбилось, ну, меня и поцарапало…

– Так вы, москвичи, да? А из какого района?

– Да вот ребята из Митина, а я на Чистопрудном бульваре живу… Нам бы насчет трактора узнать.

– Знаете что, вы заходите и друзей своих зовите. Успеется еще с трактором-то.

Марина с крыльца приглашающе махнула своим спутникам и исчезла внутри дома. Переглянувшись, народ гуськом потянулся вслед за Мариной. Колосов, пропуская всех, задержался у калитки, рассматривая дом. Дом был немаленький, метров двенадцать на двенадцать, из силикатного кирпича, одноэтажный, но на высоком фундаменте, что позволяло предположить наличие цокольного этажа. Крыша была четырехскатная, без мансарды, крытая гофрированной оцинкованной сталью. Окна в доме были сделаны большими, явно не в деревенских традициях. Вдоль невысокого заборчика из штакетника с внутренней стороны были посажены кусты малины и смородины, которые уже разрослись и буйно выбивались наружу. От калитки к крыльцу и по периметру всего дома была проложена бетонная дорожка. Справа дом почти вплотную примыкал к забору, отделяющему соседский участок, а слева от дома располагался огород. За домом начинался сад, тянущийся в сторону леса. Колосов двинулся вслед за остальными. Пройдя через небольшой предбанник, который, видимо, использовался в холодное время года как гардеробная, он оказался в большой комнате, которая, судя по всему, исполняла одновременно функции и кухни, и столовой. И хотя комната была немаленькой, метров сорок, от такого количества людей, нерешительно остановившихся недалеко от входа, Колосову в ней стало тесно.

– Да что же вы стоите, ставьте свои вещи на пол и рассаживайтесь на диван, вот на стулья, – хозяйка выдвинула из-за большого обеденного стола один из стульев, – ну, давайте же.

Высокого роста, где-то под сто восемьдесят, с длинными, крепкими, стройными ногами, с руками, явно хорошо знакомыми с физической работой, с высокой, полной грудью и правильными чертами лица, она вполне могла бы претендовать на должность фотомодели в каком-нибудь гламурном журнале. Если бы не одно но… Какой-то дефект у нее все-таки был. Не сразу видимый глазу, но ощущаемый чуть ли не подсознательно. Какой-то тяжелый печально-тоскливый взгляд, остававшийся таковым даже тогда, когда она улыбалась. Это пугало и… отталкивало от нее. «Так в чем же дело, – пытался понять Виктор Петрович, – чем вызвано такое чувство? Может быть, легкое косоглазие? Нет… А, понял, наружные уголки век у нее несколько оттянуты и слегка скошены вниз, из-за чего верхнее веко всегда немного прикрывает глаз. Кажется, это следствие какой-то болезни. Вот вам и объяснение взгляда, про который можно сказать, что в нем видится вселенская скорбь русского народа. Тьфу, ты, – внутренне усмехнулся Колосов, – неправильно, так про евреев говорят. Ну, тогда – неизбывная тоска русского человека». Виктор Петрович прошел вглубь комнаты, выдвинул стул и сел. Все уже сидели, избавившись от своей поклажи, только хозяйка и майор, не отводящий от нее глаз, продолжали стоять друг напротив друга.

– Да что же вы, садитесь. – Она сделала приглашающий жест рукой. – Как вас зовут?

– Меня? – переспросил майор. – Андрей.

– А меня – Лена, присаживайтесь вот сюда, Андрей. И вообще, давайте знакомиться. Как меня зовут, вы уже знаете. А вас?

Все сидели слегка обалдевшие, немножко шокированные тем, что после бешеной гонки, аварии, перестрелки и бегства от преследователей, то есть того, что можно определить как смертельную опасность, они попали в милую, мирную, домашнюю обстановку. Первой пришла в себя Марина и решила взять инициативу в свои руки:

– Я – Марина, вот это – Анатолий Львович, это – Виктор, Миша и Вика. А с Андреем вы уже познакомились.

– А я тоже из Москвы, – сказала Лена. – Мы с мужем жили в Перове. Он в Новогирееве, в электродепо работал механиком, а я – в универмаге «Москва», товароведом. Мы уже два года, как уехали. Как там она, наша Москва?

– А… – раскрыл было рот Михаил, но отец сделал ему такие страшные глаза, что тот так и застыл с открытым ртом.

– Все по-прежнему, примерно так же, как и два года назад, – ответил за всех Виктор Петрович. – Лена, подскажите нам, пожалуйста, где бы мы могли достать трактор?

– Ой, вы знаете, с трактором не все так просто. У нас в деревне ни у кого нет не то что трактора или грузовика, но даже легковой машины. Только у Михалыча, через четыре дома от моего, кобыла есть. Он нам всем под картошку землю распахивает. Но кобыла, я так понимаю, вас не выручит. Трактор и грузовик-вездеход есть в лесничестве. Три километра отсюда, если вдоль реки идти.

– Спасибо вам, Лена, за гостеприимство. Покажите, где оно находится, это лесничество? Пойдемте, друзья. – Колосов поднялся со своего места.

– Да подождите же вы. Выслушайте до конца. В лесничестве есть лесопилка. Вот там все есть: и транспорт, и электричество… Хозяин и лесничества, и лесопилки то ли азербайджанец, то ли армянин – Агамирзоев Марлен Давидович. А охрана у него – чечены. Все с автоматами. Я думаю, вам туда лучше не соваться. Ничего вам там не дадут, хуже бы только не было. Мы вот что сделаем. Я сбегаю к Михалычу, попрошу его сходить на лесопилку за грузовиком. Ему Марлен даст.

– Почему ему даст, а нам – нет? Мы же не бесплатно, мы – за деньги, – удивился Колосов.

– Да потому, что он никому ничего не дает, у него снега зимой не выпросишь. А Михалыч сейчас – единственный человек во всей округе, который умеет эту самую лесопилку настраивать. Вы подождите меня, я сейчас.

Лена сорвалась с места и буквально выбежала в дверь. Не прошло и пяти минут, как она вернулась.

– Нет Михалыча дома, бабка говорит, что он на рыбалку ушел, – выпалила Лена, едва появившись на пороге.

– Ну, что ж, мы пойдем. – Колосов снова встал на ноги.

– Да куда же вы пойдете? Не дадут вам ничего. А будете там деньгами трясти, так и деньги отберут, – уговаривала хозяйка.

– У нас не отберут, – вмешался в разговор Андрей.

– Эти у кого хочешь отберут, – с уверенностью сказала Лена. – Подождите у меня, а Михалыч будет с рыбалки идти, обязательно мимо моих окон пройдет. Знаете что? Давайте я вас обедом накормлю.

– Да мы вроде бы обедали пару часов назад, – как-то неуверенно сказал Свирский.

– Ну и что? – продолжала настаивать Лена, – вы, наверное, всухомятку ели, а я вас горяченьким накормлю. А хотите выпить? У меня самогонка есть. Яблочная и сливовая.

– Петрович, а что? Может быть, действительно останемся, пообедаем? – Андрей умоляюще посмотрел на Колосова. – Да ничего с машиной не сделается. Дорога пустая. Да ее еще надо суметь вытащить оттуда.

– Неплохо было бы попробовать сливовицы, как ее болгары называют, а? Виктор Петрович? Я – за. – Свирский поднял руку.

Все остальные проголосовали вслед за ним.

– А я что? Я, как все, – засмеялся Колосов.

– Ну, вот и отлично. Сейчас все будет готово, – обрадовалась Лена.

Через десять минут в центре стола дымилась варенная картошка в большой кастрюле, а окружали ее тарелки со всевозможными домашними солениями и свежими овощами с зеленью. Не забыт был и запотевший графинчик с самогоном.

– Лена, скажи, пожалуйста, а где можно умыться? – спросила Вика.

– Ой, девочки, а хотите горячий душ принять? – предложила Лена. – Баньку топить, конечно, долго, но у меня есть душевая кабина с емкостью на крыше. Солнышко в ней воду прогревает так, что ой-ой-ой.

– Не вопрос. Мы не только хотим, мы мечтаем об этом, – обрадовалась Марина.

– Тогда берите все необходимое, я отведу вас в душ, а мужчины пока сами побудут.

Мужчины едва успели выпить по первой и только-только начали закусывать, как вернулась Лена и уселась за стол, рядом с Андреем.

– Леночка, – начал Анатолий Львович, – я все могу понять, но… ведь у вас нет электричества? – перебил он сам себя.

– Нет, уже почти два года. Считай, все время, что мы здесь живем, – ответила та.

– Так вот, – продолжал Свирский, – каким образом этот чудесный напиток, назвать его самогоном у меня не поворачивается язык, вам удалось охладить до столь низкой температуры?

– Ну, это самое простое, – рассмеялась Лена, – под этим этажом у меня полуподвальный этаж, там мастерская, сауна, бильярдная и даже бассейн есть. Но без электричества все это мертво. А под этим этажом есть подвал. А в подвале есть ледник. Там у меня лед с зимы заготовлен. А на леднике я обязательно держу бутылочку для дорогих гостей.

– И часто у вас бывают гости? – поинтересовался Веретенников.

– Да что вы, – махнула рукой хозяйка, – по правде сказать, здесь такая тоска. В радиоприемнике батарейки сели еще в мае. Телевизор последний раз смотрела в январе. Он у меня от аккумулятора работал. Еще муж в свое время сделал. Так вот, Новый год с телевизором встретила, а второго января последний аккумулятор окончательно разрядился.

– Простите, Лена, а где сейчас ваш муж? – поинтересовался Андрей.

– Он погиб, – спокойно ответила она, – в июне год был.

– О, простите меня…

– Ничего, вы же не знали. Это все Марлен, сволочь, со своими чеченами. У-у, если бы могла, собственными руками удавила бы. Приехал ко мне, говорит: «Утонул твой муж. Полез пьяный купаться в Дон и утонул». А тело так и не нашли. Да никто особенно и не искал. Приехал наш участковый, покрутился там с Марленом, в лапу взял и уехал. А то я своего мужа не знаю. Чтобы он, выпивши, купаться полез? Да и не мог он выпить на работе. Это противоречило всем его жизненным правилам. А на лесопилку он ходил работать.

– Лена, а как получилось, что вы из Москвы сюда перебрались? – спросил Михаил.

– Сначала я потеряла работу. Сама ушла. Замучили, сволочи, этой коллективной ответственностью. Само начальство все разворует, а ты, будь добр, потом плати за это. Как зарплата – трех-четырех тысяч недосчитываешься. И с каждым месяцем все больше и больше. Ну, я плюнула на них и уволилась. Попробовала искать работу, везде эта самая коллективная ответственность. Да и, знаете ли, везде наровят тебя взять на испытательный срок на три месяца на мизерную зарплату. А потом сказать: «Вы нам не подходите». Меня так разок надули, и я больше на испытательный срок не соглашалась. А в это время как раз начались перебои с мясом из-за этого, как его, птичьего гриппа, помните? Продукты дорожают, плата за квартиру тоже. Пожили мы так годик на одну зарплату, да и та, нельзя сказать, чтобы очень большая была, и муженек мой говорит: «Давай переедем к моим, в деревню, а квартиру сдадим». А мы к тому времени этот дом уже лет шесть потихонечку строили. Коробка была уже готова, крышу оставалось только железом покрыть и, собственно, все внутренние работы сделать. Квартиру свою в Перове мы сдали. Взяли оплату вперед за три года.

– Ну, – удивился Мишка, – как же вам удалось найти таких арендаторов?

– Мы же все официально оформили, зарегистрировали в префектуре и даже налоги заплатили. Следующей весной надо будет мне съездить в Москву, переоформить договор, как раз три года заканчиваются. Ну вот, месяц мы у свекров пожили, их дом на другом краю, крайний, за это время дом был почти закончен. Вода холодная и горячая и отопление, и канализация – все, как в городской квартире. Это уже потом, когда электричества не стало, супруг мой и отопление сделал печное, и баньку с душевой кабиной во дворе сложил, и даже насос ручной собрал, чтобы воду в резервуар закачивать. А за домом у нас беседка была с барбекюшницей, так он ее переделал в летнюю кухню. Одним словом, худо-бедно устроились на новом месте. Зато ничего не нужно покупать. Все продукты свои. Раньше за хлебом ездили, а теперь я мукой запаслась, и сама хлеб пеку.

– Тяжеловато вам, наверное, было строиться и обустраиваться без своей машины? – поинтересовался Колосов.

– А у нас была машина. Лада, двенадцатая. Свекор, алкаш чертов, ее у мужа выпросил. В Воронеж ему зачем-то надо было съездить. А там напился и на обратной дороге в аварию попал. Самому ничегошеньки, а машина наша – всмятку.

– Скажите, Лена, а много таких, как вы, горожан сейчас в деревне живет? – спросил Свирский.

– Три семьи, из Воронежа приехали. Но они с детьми. И скотину, и птицу держат.

– И птичьего гриппа не боятся? – изумился Свирский.

– Бойся, не бойся, а жить-то надо. Детей чем-то надо кормить. Им одних овощей мало. Мой в свое время тоже предлагал корову или овечек завести. На кой черт они мне нужны, возиться с ними. Я прекрасно и без молока, и без мяса проживу. Да, к свекрам моим дочь их с внучкой приехала. Это уже этой весной. Она в Воронеже в салоне красоты работала. Вот видите, – Лена кокетливо покрутила головой из стороны в сторону, – ее работа. Сегодня ко мне приходила. Как знала, что у меня сегодня гости будут.

– У меня предложение, – сказал майор, наливая самогон в рюмки, – давайте выпьем за нашу прекрасную хозяйку.

– Нет, – Лена повернулась к Андрею и, накрыв его руку своей, мягко сказала, – если не возражаете, я бы хотела сначала помянуть своего покойного супруга. Столько я о нем сегодня вспоминала… Царство ему небесное.

Лена выпила, за ней, не чокаясь, остальные.

– Андрей, налейте, пожалуйста, еще, – попросила она. – Это, чтобы не останавливаться на грустной ноте.

– Лена, а что все-таки произошло у вашего мужа с этим Марленом? – спросил Колосов.

– Ну, я уже говорила, что Марлен здесь полный хозяин. И лесничество ему принадлежит, и лесопилка. Работа кипит. Лес рубят, пилят, куда-то отвозят доски, продают, наверное. Как-то, Михалыча, видимо, дома не было, приезжает он к нам. На джипе. Здоровый, толстый, лысый, с усиками, как у Гитлера. Кто-то ему сказал, что мой механиком работал и, вообще, в технике здорово разбирается. Зовет к себе, пилораму ему надо перенастроить, деньги хорошие обещает. Ну, мой-то вначале отказывался, мол, я эту пилораму и в глаза никогда не видел. Но Марлен настоял: «Ничего, разберешься». Поехал он с ним и, действительно, разобрался, настроил им все, как нужно. С тех пор, как ему надо было наладку сделать или ремонт какой, он за моим приезжает. А через некоторое время предложил: «Ты приходи каждый день, на два часа, не больше. Профилактический осмотр сделаешь, что-то там по мелочи… А когда надо будет большую работу делать, задержишься. А я тебе буду стабильный оклад платить». Хорошие деньги предложил, ничего не скажешь. А муж, когда начал туда каждый день ходить, только тогда разобрался, что там происходит. Люди, которые там работают, – рабы.

– То есть как это – рабы? – Анатолий Львович аж подпрыгнул на стуле.

– А вот так, рабы. И чечены их стерегут, чтобы не сбежали, и чуть что палками лупцуют. А если вздумаешь там норов свой показывать, то и пристрелят запросто.

– Я слышал про подобные случаи, – печально сказал майор, – но думал, что такое у нас происходит только на Северном Кавказе.

– Да, я даже телепередачу, посвященную этому, видел, – поддержал Михаил, – они подбирают бомжей и заставляют их работать.

– Каких бомжей, что вы, ребята, какой толк от бомжа на тяжелой работе. Марленовские чечены едут в город, подыскивают там ребят помоложе и покрепче, вот таких, как ты, подпаивают чем-то и в бессознательном состоянии привозят их сюда. И все. Имя твое – никто и звать тебя никак. Работать заставляют по шестнадцать часов, кормят только хлебом и водой. Мой, когда в этом разобрался, побежал в милицию. Там ему лапши на уши навешали: «Разберемся, мол». Он вернулся домой успокоенный. А я думаю, что это они его Марлену заложили. Больше некому. Они наверняка с Марленом в доле. А на следующий день муж ушел на работу, а домой уже не вернулся. Говорят, утонул в пьяном виде. Вот так вот.

Лена тихонько заплакала. В комнате повисла тяжелая, вязкая тишина, нарушаемая лишь редкими всхлипами хозяйки.

– Что-то я сегодня совсем раскисла. Давно по душам ни с кем не говорила, – попыталась улыбнуться Лена.

– Да уж, – начал говорить майор только для того, чтобы в комнате опять не воцарилась эта гнетущая тишина, – тяжело жить женщине… одной… без опоры, ну, в смысле, когда не на кого опереться. Особенно без электричества.

Колосов с недоумением посмотрел на Андрея.

– А кстати, Леночка, вы не узнавали нигде, почему это в лесничестве есть электричество, а у вас – нет? – продолжал тот.

– У нас в деревне целую делегацию избрали: меня, Михалыча и еще одного парня из приезжих. Ходили мы на прием к главе местного самоуправления. Да какое это самоуправление. Так, профанация идеи. В округ входят десять деревень, раскиданных на тридцать километров друг от друга. Я понимаю, если бы мы решали свои проблемы в рамках своей деревни. Вот это было бы местное самоуправление. Избрали бы мы главой нашей деревни, допустим, Михалыча. Да попробовал бы он поступать не по совести или взятки брать за что-то, что наносило бы ущерб жителям деревни. Мы бы его попросту со свету сжили. Н-ее-т. Такое невозможно по определению. Иначе, как он будет жить среди нас и каждый день смотреть нам в глаза. Но это все мои фантазии. А тут сидит чинуша чинушей. Таких, где хочешь, можно увидеть. Хоть в Москве, хоть на Камчатке. Только с поправкой на местный колорит. Так вот, этот пенек деревенский целую лекцию нам прочитал. У нас, оказывается, отсутствует патриотизм. Страна напрягает все силы, чтобы выполнять свои международные договорные обязательства, а тут мы со своими шкурными интересами. Поставка электроэнергии, газа и нефти на внешний рынок – это священный долг нашей страны. Именно так мы можем найти свое место в международном разделении труда, стать мировой энергетической сверхдержавой и сохранить свое место в Восьмерке. А также соблюсти энергетическую безопасность и внести свой вклад в борьбу с международным терроризмом. Я не выдержала, вышла из кабинета. Слышу Михалыч орет: «Да мне насрать на твою Восьмерку, на энергетическую сверхдержаву и борьбу с международным терроризмом! Ты мне электричество дай!» Короче говоря, вытолкали нас взашей из этого местного самоуправления. Так и живем… в темноте.

– Смешная история, – резюмировал майор. – Теперь, полагаю, самое время выпить за здоровье нашей прекрасной хозяйки.

Андрей поднял свою рюмку, но в это время со стороны окна неожиданно прозвучала команда:

– Не двигаться, руки за голову!

Повернувшись к ним вполоборота и наставив на них автомат, на окне сидел чернобородый человек в натовском камуфляже.

– Ну, живее, руки за голову! Шевельнетесь, сразу стреляю!

Не успели еще сидящие за столом выполнить команду, как дверь распахнулась, и в комнату ввалился еще один бородач с автоматом. Этот был в пестрой гавайской рубахе и светлых летних брюках. Загорелая голова его была выбрита до зеркального блеска.

– А-а, вот они, красавчики, сидят, водку пьют. А меня Джонни по рации вызывает, просит: «Проверь, Ахмат, свою деревню. В вашу сторону ушли бандиты, которые наш вертолет подбили». Я думал, действительно бандиты, а это так просто. Цуцики. Ха-ха. Давай, Ваха, забирайся, я держу их на мушке.

Глава 10.

Наступившее утро было хмурым, из низко висящих туч, казалось, вот-вот брызнет дождик. Колосов шел вдоль реки по колее, пробитой машиной среди высокой, густой, сочной травы. Ноги его по колено были мокрыми от обильной росы, выпавшей сегодняшним утром. Над рекой стоял плотный, белый пушистый, как вата, туман. И глядя с высокого берега, казалось, что это не река, укутанная призрачным туманным покрывалом, а мягкая, белоснежная постель, манившая прыгнуть, зарыться в нее и спать, спать, спать…

Колея, приведшая Колосова к высоченному, добротно сколоченному трехметровому забору, поверх которого в три ряда была натянута колючая проволока, сворачивала налево и, следуя параллельно забору еще пару сотен метров, выводила прямо к распахнутым настежь воротам. Сразу у ворот – сожженная бытовка охранников. Чуть поодаль – серо-стальной внедорожник «Тойота» с выбитыми стеклами, весь в отметинах от автоматных очередей. Колосов взобрался на дорожную насыпь и тут увидел «УАЗ», фургон с развороченной взрывом крышей, лежащий на боку по ту сторону насыпи. Оглядевшись по сторонам, Виктор зашагал по асфальту вглубь лесопилки. Другой конец дороги терялся в лесу, начинавшемуся в нескольких метрах от ворот. Сразу за оградой справа от дороги лежали дубовые и хвойные бревна, сложенные в штабеля, далее высилось здание цеха, в котором, видимо, и располагалась сама пилорама. Подойдя поближе и заглянув внутрь через раскрытые ворота, Колосов убедился в правильности своего предположения. А слева тянулись штабеля приготовленных к вывозу досок, еще какие-то производственные помещения, расположенные в невысоких бараках, опять доски, опять бараки… За пилорамой, поближе к реке, прятался трехэтажный домина новорусской постройки из красного кирпича под ярко-зеленой черепичной крышей.

Колосов по гранитным ступеням поднялся на высокое крыльцо с коваными перилами и заколотил кулаком в массивную дубовую дверь с резными филенками. Тарабанить пришлось несколько минут, прежде чем дверь распахнулась, и за ней оказался тощий парень в одних трусах с мятым со сна лицом и не до конца проснувшимися глазами. Непонимающим взглядом он смотрел на человека, стоящего на крыльце. Колосов же сразу узнал парня. Это он сегодня ночью принес весть об Андрее и Мишке.

– Привет, – сказал Виктор, – не узнаешь? Я Колосов.

«Где они? Где они?» – единственная мысль с частотою пульса стучала в висок, вызывая боль, буквально разламывающую череп. Илья Борисович встал из-за рабочего стола, пересек огромный кабинет из угла в угол и, открыв бар, достал стакан и бутылку воды. Наполнив стакан, бросил туда две таблетки и, дождавшись пока они растворятся, залпом выпил воду. «Сегодня двадцать четвертое, последний раз я с ними говорил восемнадцатого. Виктор заверил меня, что у них все в порядке. Небольшие проблемы с машиной, поэтому, в худшем случае, они выедут из Орла утром девятнадцатого. Вечером того же дня они должны были быть здесь. Неужели их вычислили? Нет… не может быть…» – Шатунов снова уселся за рабочий стол. Замигал индикатор интеркома. Шатунов нажал кнопку.

– Илья Борисович, к вам Далдыченко просится… – раздался голос секретаря.

– Пусти.

Растворилась белая с золотом дверь, пропуская в кабинет высокого, худого, одетого в темный костюм мужчину. В этом кабинете, декорированном и обставленном в стиле барокко (позолота, ковры, зеркала, бронза, «фламандцы» на стенах, вычурная мебель из тополя и карельской березы), он смотрелся, как белая ворона. «Его бы нарядить в камзол, на лысину парик нахлобучить, а через плечо – Андреевскую ленту со звездой, было бы в самый раз», – усмехнулся Шатунов. Колосов, когда первый раз попал в этот кабинет, с сарказмом заметил: «Не кабинет, а прямо-таки будуар императрицы Елизаветы». Илье тогда пришлось защищаться: «Да, понимаешь, осточертел мне этот хай-тек проклятый, холодно мне в нем». Ну, ничего не поделаешь, нравился такой стиль Илье Шатунову. «Наверное, детство мое нищее сказывается», – думал он. Однокомнатная хрущевка с пятиметровой кухней, в которой он жил вместе с матерью и сестренкой. Спали все вместе, в одной комнате. Даже когда он уже вернулся из армии и работал на комбинате. Только через год после того, как он занялся с помощью Колосова бизнесом, ему удалось сначала переехать в съемную квартиру, а потом обзавестись уже своей собственной.

Жена, кстати, тоже на дух не переносит этот его кабинет. Любит иногда выдать нечто вроде: «Твое плебейство прет изо всех щелей. Один твой кабинет на острове чего стоит…» «Конечно, им дай волю, так они все под «наркомовский стиль» укатают. Дубовые панели на стенах, товарищ Сталин с трубочкой читает газету «Правда», лампы – «кремлевки», «вертушки» с гербами, стол для совещаний, покрытый зеленым сукном… Дура. Возомнила из себя… Да если бы не я…» – думал Илья Борисович. Ему не единожды пришлось слетать в Москву, и не единожды пришлось там говорить с нужными людьми, и не просто говорить, а… говорить убедительно, чтобы сталинградский удельный трон перешел от уходящего на покой папеньки к его умнице дочери. – «А теперь, видишь ли, плебейские замашки у меня. С-сука».

– Илья Борисович, – тихим голосом начал Далдыченко, подкравшийся к столу Шатунова мягким кошачьим шагом, так не вязавшимся с его длинной, нескладной фигурой, – у меня все готово. Прикажете начинать?

– Цэрэушника будем включать в список?

– А как же, Илья Борисович. Они большие мастера вести тройную-четверную игру. Как же без него-то? – Далдыченко скорчил удивленную физиономию.

– Даже против своих?

– Илья Борисович, для людей нашей профессии своих-чужих не бывает. Есть интересы конторы, есть интересы страны, есть личные интересы, в конце концов… – начальник службы безопасности сделал брови домиком и выпятил губы, – воля ваша, но я считаю, необходимо проверить.

– Хорошо, хорошо, я согласен. Колосов еще не появился на горизонте?

– Обижаете, Илья Борисович. Вы бы узнали об этом в ту же секунду. Так я начинаю операцию?

– Добро. Начинай, и чем скорее, тем лучше. У тебя все? – Далдыченко утвердительно кивнул лысеющей головой. – Действуй. Появятся первые результаты, тут же ко мне. Постой. А может быть, все-таки меня прослушали?

– Исключено. Абсолютно. – Далдыченко отрицательно покачал головой.

– Ладно. Иди. – Шатунов сделал неопределенный жест рукой. – Нет. Постой. Не надо начинать. Дождемся, когда уедет Голдштейн. Я тебе дам команду.

Начальник службы безопасности выскользнул из кресла и так же тихо, по-кошачьи, как и вошел, покинул кабинет. Смешно сказать, но миллиардер Шатунов чувствовал себя в обществе этого худого, осторожного человека с кошачьими повадками не совсем в своей тарелке. Поэтому, оставшись в одиночестве, он почувствовал некоторое облегчение.

Операция, о которой шла речь, была ничем иным, как старым, древним, как мир, способом выявления «крота». Кто-то в самом ближайшем окружении Шатунова работал против него. Это выяснилось, когда проект «Вакцина» вышел на финишную прямую. До того все шло гладко, даже слишком гладко.

Осенью 2013 года с Ильей связался недавно снятый со своего поста орловский губернатор, которого все близко знавшие его люди звали «дедом», отчасти за возраст, а отчасти за незлобивый нрав и умение решать свои непростые губернаторские задачи без насилия и откровенной подлости. «Дед» настойчиво просил Илью принять некоего Данко. Обещал, что результатом этой встречи может стать весьма перспективный бизнес-проект.

В июне 2015-го Шатунов получил почти одновременно две новости: о смерти Данко и об успешном завершении работ по созданию вакцины. Некто Свирский, заменивший Данко, подтверждал условия их джентльменского соглашения и сообщал, что он готов выехать с результатами работы в любую минуту, как только Шатунов пришлет за ним. Человек, приехавший к Свирскому, должен был представить письменное согласие Шатунова выполнить ряд условий, на которых коллектив разработчиков передавал все права на вакцину Илье Борисовичу, а также закрыть финансовую сторону вопроса. Все это было обговорено с Данко еще при первой встрече, и Шатунова нисколько не смущали их дурацкие требования, тем более что материальные затраты были смехотворно малы. Речь шла о двенадцати миллионах. Сначала Свирский хотел получить их наличными в Орле, потом, через несколько дней, попросил перевести их в один из швейцарских банков на свое имя.

Сложности начались там, где их никто не ожидал. Илья Борисович отправил за Свирским свой самолет, нисколько не задумываясь о безопасности данного мероприятия. Да у него и в голове не было ничего подобного! Как только его самолет приземлился на орловском аэродроме и, закончив пробежку, подрулил к неказистому зданию аэропорта, к самолету подъехала старая расхристанная «Волга» с надписью на борту «Руководитель полетов». Из нее выбрались на бетонку пятеро мордоворотов в униформах коммерческой авиакомпании «O-line» и подошли вплотную к трапу шатуновского «Гольфстрима».

– Эй, парни, какие у вас проблемы? – наигранно-весело спросил один из прилетевших, стоя в проеме двери.

– Вы осуществляете незарегистрированный рейс, к тому же игнорируете попытки диспетчерской службы вступить с вами в контакт. Вы создали аварийную обстановку в воздухе, – угрюмо ответил «руководитель полетов». – Придется старшему пройти с нами и разобраться с диспетчерской службой.

– Хорошо, я готов, здесь какое-то недоразумение, – согласился посланец Шатунова.

В сопровождении двоих мордоворотов он проследовал в здание аэропорта. Двое оставшихся членов экипажа подняли трап и ждали полчаса. Заподозрив неладное, решили выйти наружу и побеседовать с мордоворотами, но, опустив трап, увидели направленное на них оружие. Слава Богу, ребята были не промах, и расправиться с этими тремя для них проблем не составило. После этого они рванули на выручку к своему командиру. Нашли его в одном из служебных помещений аэропорта, избитого и истерзанного, в окружении четырех ментов. Освободив командира, загрузились в самолет и в спешном порядке убрались домой.

По возвращении допрашивал их лично Шатунов в компании с шефом своей службы безопасности.

– Чего они от тебя добивались? – тихим, как всегда, голосом спросил Далдыченко.

– Все, как обычно, товарищ генерал, – оперативник растянул в кривой усмешке разбитые губы, – адреса, пароли, явки. Они не знают, кто, они не знают, где, но они твердо знают, что в Орле живет человек, у которого есть вакцина против птичьего гриппа. Его имя и адрес они у меня и выколачивали. На мое счастье это были обычные, хамские менты. Если бы они оказались профессионалами… Ну, побои, положим, я бы еще выдержал, но если бы вкололи «сыворотку правды»…

– А ты уверен, что тебе ее не вкололи? – поджав по-змеиному тонкие губы, прошипел Далдыченко.

– Абсолютно, товарищ генерал. Можете проверить, от укола должен был бы остаться след…

Проект оказался на грани срыва. Следующей попыткой была отправка многочисленной, хорошо вооруженной команды на вертолете. Он должен был сесть где-нибудь в поле, за городом, а команда должна была незаметно просочиться в город, найти Свирского, доставить его любой ценой к вертолету… А дальше уже, как говорится, дело техники. План был замечательный, но… Последний радиообмен с экипажем состоялся, как только вертолет пересек границу Орловской области:

– Остров, остров, надо мной крутятся два «Мига»!

– Кто, кто?

– Конь в пальто! Два истребителя! Они меня заставляют садиться!

– Ни в коем случае не садись! Ты слышишь?! Не садись! Уходи обратно! Немедленно! Уходи обратно!

Треск в наушниках, и связь оборвалась. Потом запросили подтверждения у соседей. Из Воронежа сообщили, что да, потерпел катастрофу вертолет Ми-8, правда, упал он на территории Липецкой, а не Воронежской области. Выживших после катастрофы не оказалось.

После этого случая у них с Далдыченко состоялся разговор:

– Илья Борисович, похоже, у нас завелся «крот».

– Кто? – не понял Шатунов.

– «Крот», так на нашем профессиональном жаргоне называют тайных агентов, работающих на противника, – уточнил Далдыченко.

– Федор Несторович, а ты не перегибаешь палку, а? – сощурив глаза, спросил Шатунов. – Тайный агент орловского губернатора! Звучит-то как. Бред какой-то.

– Судите сами, Илья Борисович, но ничем иным два таких провала объяснить невозможно, – настаивал он. – Мне ли вам говорить, но на кону огромные деньги. К тому же у этого проекта есть еще один аспект. Тот, у кого в руках будет эта вакцина, получает фактическую власть над миром. Когда начнется пандэмия, а, видит Бог, ждать недолго осталось, именно он будет решать, кому жить, а кому умереть. А касательно того, что вам кажется несуразным выражение «тайный агент орловского губернатора», так… Вы вот сделали ставку на американцев, а, кто знает, на какую мировую силу сделал ставку он? Российская Федерация ведь уже не игрок на мировом поле. Да и, по моим сведениям, парень не так прост, как кажется. Он уже подмял под себя своих соседей из Курска, Брянска, Белгорода и Липецка.

– Вон уже собственными ВВС обзавелся, – с тоской в голосе добавил Шатунов.

– И не мудрено, – продолжал Далдыченко, – как раз на территории этих областей базируется истребительная авиадивизия. Небось, приплачивает им трохи, и вот они уже его. Ведь вы же скупили Каспийскую флотилию. А ему что мешает? Так что… Орловский губернатор – это только звучит несерьезно, а на самом деле соперник он очень даже серьезный…

– Хорошо, хорошо, что мы можем предпринять еще? – Илья Борисович стал заметно нервничать.

– Можно, конечно, отправить машину, поставив на нее маячок, а с помощью ваших американских компаньонов договориться с АНБ, чтобы за ней проследили со спутника. Адрес Свирского ребятам сообщить, когда они уже будут в Орле. Если их не схватят, конечно, к тому времени. Со спутника за всем этим можно понаблюдать. Но…

– Что но? – переспросил Шатунов.

– Мне этот вариант самому не нравится. Слишком зыбко все… – Далдыченко пожевал губами, потом, бросив быстрый взгляд на патрона, снова опустил глаза, – если противная сторона будет действовать профессионально, тонко, чего, правда, до сих пор не наблюдалось, то все наши ухищрения пойдут насмарку. Они просто дождутся, пока наши люди выйдут на Свирского, и только потом возьмут их. Так что… Я думаю, сначала надо готовить и проводить операцию по выявлению «крота», и только после этого посылать за Свирским.

– Сколько это может занять времени? – раздраженно спросил Илья Борисович.

Далдыченко пожал узкими, худыми плечами и, слегка задумавшись, ответил:

– Одна-две недели, может быть…

– У нас нет столько времени, – перебил его хозяин.

Глава 11.

Разводить костер решили на берегу. Хотя на реке и было попрохладнее, но ночевать решили на твердой земле. За прошедшие дни вода успела поднадоесть всем. Остатки съестного, собранного им в дорогу Леной, закончились еще утром и, хотя сегодняшнюю рыбалку нельзя было назвать неудачной (у них еще оставалась крупная рыбина, не считая мелочи), Мишка и профессор вызвались сходить на ближайший хутор, домики которого виднелись в километре отсюда. «Может быть, удастся хлеба купить или картошки», – предположил Михаил, отправляясь на разведку.

Бросив плот, расположились в сотне метров от берега, невысокого, но в этом месте обрывистого, среди копешек свежескошенного сена. Это самое сено и стало главным аргументом при выборе места ночевки.

Красный шар заходящего солнца уже оседлал высокий правый берег реки. Костерок весело горел невысоким бездымным пламенем, потрескивая угольками. В котелке лениво булькала уха.

– Папа, смотри, они возвращаются, – громко сказала Вика.

– И с ними идет кто-то еще, – добавила Марина.

Виктор, сидевший на корточках у костра и разравнивающий прутиком угли, поднялся на ноги и, приложив ладонь козырьком ко лбу, посмотрел в сторону хутора. Действительно, фигурок было три. Сделал несколько шагов в сторону, нагнулся, поднял автомат и набросил ремень на плечо.

– На всякий случай, – пояснил он.

– Да, – поддержала его Марина, вытащив из-за пояса пистолет и тщательно осмотрев его, – что-то давно у нас не было никаких приключений.

Идущие приближались, и уже можно было рассмотреть, что они ведут между собой вполне мирную беседу, а в поведении незнакомца нет никаких признаков агрессии. Виктор отложил оружие в сторону.

Солнце уже давно закатилось за правый берег Дона. Только там, где еще недавно было солнце, тонкой полоской разливалась над берегом серо-желтая хмарь, а на востоке уже сгущались синие сумерки, скапливающиеся черными чернильными лужами возле каждого бугорка, каждой едва заметной неровности почвы. Хутор Ромашков растворялся в ночи, исчезая на глазах, как заколдованный замок. В густеющем, напитывающимся влагой, как губка, воздухе стоял монотонный шум, наполняющий вечернюю степь от края и до края; беспрестанно трещали кузнечики, где-то поблизости надоедливо скрипела цикада, посвистывали перепела, а в зарослях у реки начинала пробовать голос какая-то птаха.

Фф-фь-ю-ю, – вдруг разрезал воздух, как нагайкой, разбойничий посвист, а вслед за этим прогремели два выстрела, дробясь и множась эхом от зеркальной поверхности реки.

Из-под берега, в том месте, где оставался на якорях брошенный плот, вынеслись три всадника и галопом рванули в сторону хутора.

Ромашков было решено обойти, а после него уже выйти на проселочную дорогу, ведущую в станицу. Самое сложное было – идти по бездорожью, да еще при блеклой, скупой, почти не дающей света луне. Ноги то и дело норовили зацепиться за сурчину или запутаться в высокой траве, да и багаж, правда, уже не столь большой и громоздкий, как при выезде из Орла, давал о себе знать. Но когда выбрались на дорогу, шагать стало веселее. И луна, похожая на головку овечьего сыра с надкушенным краем, налилась сочным белым светом, щедро проливающимся на пыльную грунтовку.

Шли не торопясь, небольшой плотной группой, только Вика и проводник, оторвавшись от остальных шагов на пять, держались впереди всех. Иногда, поставив вещи прямо в пыль, на дорогу, отдыхали, а отдохнув, снова двигались вперед.

– Отец Василий, – спросила Марина, – а вам уже известно, что произошло в Москве?

– Да, – печально ответил он, – эпидемия.

– Как эпидемия? – встрепенулась она. – А про бомбу вы ничего не слушали?

– Кто говорит – бомба, кто – эпидемия. – Отец Василий остановился и опустил сумку на землю. – Все одно – кара Господня за грехи наши, за то, что погрязли в пороках многочисленных, закоснели в неверии. И нет никому из нас спасения, всюду нас настигнет карающая десница…

– Постойте, постойте, – опешила Марина, – еще час назад вы утверждали, что мы язычники и не знаем Бога, и не ведаем, что творим. Нас сначала учить надо и просвещать, а потом уже наказывать, если что не так. Ваши слова?

– Ох, не знаю я, матушка, не знаю, – покачал седой головой старый священник, – совсем запутался. Москва ведь для меня – не просто картинка в телевизоре, приход у меня в Коломне был, так что частенько приходилось бывать в златоглавой. А друзья… А родственники… Не знаю… Я ведь не ученый богослов с Афона, я простой, полуграмотный поп, который до истины доходит не умом, а сердцем. Да и где она, та истина? Ищешь ее на ощупь, как слепой в темной комнате.

Молодежь, обнаружив, что остальные остановились, и они оторвались слишком далеко, уселись на обочине рядышком друг с другом дожидаться отставших.

– Нет, вы мне другое скажите, – не выдержал Анатолий Львович, – только без этих ваших карающих десниц. Вы всю Россию исходили-изъездили, людей много разных видели… Так вот, скажите, как, по-вашему, есть у нас как у народа, у нас как у страны, у нас как у цивилизации шанс на возрождение? Или же мы – несчастный, больной, вырождающийся народ, надломленный тяжкой ношей и обреченный на вымирание?

Парились вчетвером: двое московских товарищей, Шатунов и Колосов. Шатуновские банщики развели такой роскошный, медвяно пахнущий пар и так здорово орудовали разнообразными вениками, хлеща их тела, что Колосов, в третий раз выходя из парилки и ныряя в бассейн, подумал: «Как заново родился…» Пить пиво устроились в небольшой, вполне банного вида, комнате. Когда они вошли туда, закутанные в простыни, как римские патриции в тоги, один из гостей спросил:

– Ты же говорил, только пиво и раки. А водка зачем? И шампанское в ведерке… Фу-ты ну-ты, утонченность, что ли, свою демонстрируешь?

– Это я, Гурьян Данилович, решил подольститься к нашему независимому журналисту, – слегка придуриваясь, пояснил Шатунов. – Знаю, что он большой ценитель икры. А вот, что пить под икру будет – водочку, как русские, или шампанское, как аристократы, не ведаю… Вот и решил все предусмотреть…

– Правильно, правильно, Илюха, – густым басом поддержал Шатунова второй гость, высокий, атлетического сложения, но уже начавший заплывать жирком, пятидесятилетний мужик со смолянисто-черными, еще блестящими от воды, кудрями и запорожского вида усищами, – не слушай его. Это он из себя все целку строит, как бы кто не подумал, что Поповского олигархи купили… С потрохами… А мы – люди свободные, нам наплевать, кто что скажет. – Он уселся за стол, запустил ложку в судок с икрой и быстренько отправил ее в рот. Медленно пожевал, причмокивая толстыми красными губами, отчего усы его встопорщились, как у кота: – У-умм… Но иранская все-таки лучше.

– А это и есть иранская, – хитро улыбаясь, сказал Шатунов.

– Как он тебя, а, Герка? А ты думал, что с олигархами можно запанибрата? – поддел его Поповский, усаживаясь за стол. – Классовый враг, он и есть классовый враг.

– За что ж вы нас так не любите, Гурьян Данилович? – разводя руки в стороны, как бы сокрушаясь от сего прискорбного факта, дурашливо спросил Илья.

Прислуга внесла кружки с пивом и большущее блюдо с крупными, отборными раками.

– Уж не обессудьте… Мы – по-простому, по-нашенски, по-волжски, – продолжал скоморошничать Шатунов.

С обоими гостями Колосов действительно оказался знаком, то есть как знаком, неоднократно видел и того и другого на экране телевизора. Поповский Гурьян Данилович был то ли главным советником Президента, то ли его главным пиарщиком, но, судя по тому, что сначала Поповский провозглашал на телеэкране желательность и полезность для страны какого-либо мероприятия, а потом эта его идея претворялась в жизнь, человеком он был весьма влиятельным. А Герман Вилорович Борзенюк был независимым журналистом, не входящим в штат ни одного издания, ни одного телеканала или радиостанции. В былые времена его считали человеком Поповского, так как он в своих блестящих, по эффективности и эффектности, телепередачах в пух и прах разнес единственных серьезных соперников последнего. Впоследствии он, правда, перестал считаться членом команды Гурьяна Даниловича и даже, будучи коммунистом, чехвостил нынешнюю власть при каждом удобном моменте. Во всяком случае, Колосов был удивлен, увидев их вместе.

– В последние годы нам многое удалось сделать для того, чтобы в обществе воцарилась стабильность, чтобы простой человек, наконец, почувствовал уверенность в завтрашнем дне, – говоря это, Поповский водрузил на нос невесть откуда взявшиеся очки с малюсенькими стеклышками без оправы.

– У-угм, – чуть не поперхнулся Борзенюк, только что сделавший изрядный глоток из кружки.

«Откуда он их достал, – подумал Колосов, – он что, и парился, что ли, с ними?» Он увлекся, потроша пучеглазого красного красавца-рака, и, только случайно подняв голову и поймав взгляд Поповского, удивительнейшим образом умудряющегося смотреть сквозь свои микроочки, повисшие на самом кончике его мясистого носа, понял, что эта тирада предназначена именно ему. До сих пор, в течение всего времени, что ему пришлось провести в этой компании, Колосову удавалось отмалчиваться, увиливая от участия в общем разговоре. А тут… Словно бес попутал…

– Ага. Стабильность. Абсолютная. Как на кладбище, – ответил Виктор, стараясь попасть в тон и не испортить атмосферу, как сказали бы его дети, «всеобщего прикола», установившуюся в отношениях этой троицы.

– Га-га-га, – заржал Борзенюк, затрясшись всем телом и проливая на себя пиво.

– Вот зря вы так, – мягким, ласковым тоном, каким обычно бабушки рассказывают сказки любимым внукам, начал Гурьян Данилович, – вам это, может быть, кажется неважным, а огромному большинству народа так надоели все эти перестройки, революции, реформы, преобразования, одним словом, катаклизмы всякие. И люди ценят то, что мы дали им спокойствие, закрыли наконец этот этап революций. Что? Разве не так?

– Ну, насчет того, что вам удалось закрыть этап революций, это вы обольщаетесь. Последние сто лет революции в России происходили с завидной регулярностью. И очередная революция уже на носу, – ответил Виктор.

– Позвольте, здесь вы передергиваете. Революций-то всего в России было – меньше чем пальцев на одной руке. Ну, в 1905-м, две – в 1917-м, ну и контреволюция в 1991-м, если вы и ее намерены считать, – продолжал мягко увещевать Поповский.

– Революция – это любое целенаправленное, относительно кратковременное насильственное воздействие на базис или надстройку для приведения их в равновесное состояние, имеющее конечной целью захват власти новым классом или ее сохранение действующим правящим классом. Я не делю революции на революции снизу и революции сверху, революции и контрреволюции. Это всего лишь термины. А суть явления – насилие. Хотя в некоторых случаях и бескровное. Так вот, исходя из этого определения к революциям 1905 – 07 годов и февральской 1917 года, добавляются «новая экономическая политика» 1921 года, коллективизация и начало индустриализации 1928 – 30 годов, «великая чистка» 1935 – 39 годов, «разоблачение культа личности» 1953 – 56, революция аппаратчиков 1964 – 65, горбачевская «перестройка» 1986 – 89, демократическая революция 1991 – 93 годов, «заговор молодых генералов КГБ» 1998 – 99. Все эти события поистине грандиозны и эпохальны и заслуживают своего названия революций хотя бы из-за того, какое влияние они оказали на судьбы десятков и сотен миллионов людей в нашей стране.

– Но для революции нужно наличие революционной ситуации. Как там у классиков? «Верхи не могут, низы не хотят»? А сейчас и верхи могут, и низы хотят, – уверенно сказал Поповский.

– Это поверхностный взгляд на ситуацию. Основное-то противоречие сохраняется, – ответил Виктор.

– Это какое же? Между производительными силами и производственными отношениями? – рассмеялся Поповский. – Да вы, я гляжу, марксист.

– Основное противоречие лежит внутри тех, кого вы назвали «верхами». Реалии сегодняшнего дня требуют создания современных общественно-политических и государственных институтов, таких как гражданское общество, свободные выборы, парламентаризм, политические партии, независимое правосудие, свободные СМИ, различные институции, следящие за соблюдением прав человека. И наши «верхи» их вроде бы создают. Но любое дело делается человеком, и любые институты без соответствующих их предназначению людей бессмысленны и даже вредны. Помните знаменитое «кадры решают все?» Для того, чтобы выдвинуть достойных людей из своей среды, общество должно быть конкурентным во всех своих областях от экономики до искусства. А вот честной конкуренции наши «верхи» как раз допустить и не хотят, и не могут, ибо в противном случае в самой ближайшей исторической перспективе лишатся своего экономического могущества, а затем и всего остального.

Колосов перевел дух, отхлебнул пива, затем продолжил:

– Вот и получается у нас вместо Государственной Думы – Верховный Совет, вместо свободных выборов – «вертикаль власти», а вместо постиндустриальной экономики – две трубы: нефтяная и газовая. Вот вам и противоречие: жизнь внутри страны «верхи» организовали, как при Николае I, а для внешнего мира им хочется казаться вполне современными, респектабельными господами XXI века.

Борзенюк, который во время длинной речи Виктора успел выпить несколько кружек пива и съесть целую гору раков, был настолько увлечен этим занятием, что для всех стало неожиданностью, когда он влез со своим комментарием:

– Одна маленькая поправочка. Николаю I подданные были нужны, он с них доход получал. Чем народу больше, тем выше доход. А нынешним народ не нужен. Плати ему пенсии, пособия всякие… Они спят и видят, когда же им, наконец, удастся один на один с трубой остаться. А народишку можно оставить немножко, так, для обслуги. И то, лучше таджиков завести. Ну что? Уел он тебя, Гурьяша?

Поповский сморщился, с раздражением ответив:

– Ну, о чем вы говорите! Какие-то революции, классы, базисы и надстройки. Весь мир живет в тишине и спокойствии… И только у нас базисы какие-то…

– В тишине и спокойствии живут там, где общество научилось сохранять равновесие между, так не любимыми вами, базисом и надстройкой, где постоянно совершенствуют и то и другое, где реформы практически перманентны и микроскопичны настолько, что они незаметны огромному большинству населения. А проводить реформы, как у нас – один раз в сотню лет, то, вот вам, пожалуйста, и катаклизмы. Мы застряли в эпохе позднего феодализма и все никак не переползем в буржуазное общество. Отсюда и революции эти, с завидной регулярностью случающиеся в России. – Колосов говорил уверенно и увлеченно, внутренне радуясь пристальному вниманию собеседника. – Марксисты утвердили за самим феноменом революции некий универсальный характер, имманентный каждому фазовому переходу из одного состояния общества в другое. Но с высоты XXI века можно смело утверждать, что революции происходят лишь при переходе от феодального, сословного общества к обществу буржуазному, поднимающему на свой флаг требования утверждения и широкого распространения в обществе основных свобод и общечеловеческих ценностей. Ни до этой эпохи, ни после нее мы не видим революций как «локомотивов истории». А сейчас на наших глазах во многих странах совершенно мирным и естественным образом происходит перерастание классического индустриального капитализма в постиндустриальную эпоху.

– Феодализм, насколько мне помнится, – это система поземельных взаимоотношений… Но при чем тут наше время? Уж как только не обзывали наше время: и бандитский капитализм, и капитализм стадии накопления первоначального капитала, и госкапитализм, и корпоративистский капитализм. А как же советские годы? Их вы тоже в феодализм зачислите? – Поповский, скосив глаза и пытаясь смотреть сквозь свои очечки, уперся внимательным, пристальным взглядом в Колосова.

Тот, кивнув головой, утвердительно ответил на вопрос оппонента:

– Совершенно верно. Ведь главное для феодализма не какие-то там земельные отношения, хотя сам термин и возник от слова феод, то есть земельный надел. Главное – это отсутствие свободного рынка. Не только рынка товаров и капиталов, но и рынка идей и человеческих устремлений. Это деление общества на две изолированные касты: дворянство и всех остальных. Так было устроено российское общество в начале XX века, так оно было устроено при советской власти, так оно устроено и сейчас. Дворянство тщательно охраняет свои привилегии, заботясь в первую очередь о том, чтобы не пустить на свою поляну чужаков. Это, кстати, порождает колоссальную проблему. Проблему тотальной неэффективности страны. А происходит это потому, что руководят в политике, бизнесе, образовании, армии и так далее не лучшие, а худшие. Это, кстати, понимал Сталин, который и создал систему «выдвиженцев».

– Правильно, правильно, ты ему про сталинских железных наркомов напомни… – громовым басом подал реплику Борзенюк.

– Молодых тридцати-тридцатипятилетних парней, частенько выходцев из самых низов, сразу ставил на самые ответственные посты в государстве, как щенят в бурную реку кидал. Выплывешь – молодец, вот тебе орден, плыви дальше, нет – пожалте в концлагерь. Другое дело, что принципиально изменить ситуацию «выдвиженцы» не могли. Через короткое время они, обласканные системой, допущенные к льготам и привилегиям, сами становились частью советской аристократии, начиная действовать по ее правилам. Она, советская аристократия, и разоблачение «культа личности» устроила по одной только причине – уж больно им не нравилось, что их можно вот так вот, запросто, и в концлагерь, как простых. Я думаю, что они руководствовались именно этим соображением. На многомиллионные жертвы, которые понес простой народ, им было наплевать. А когда исчез единственный фактор отбора, правящая элита в течение трех десятилетий окончательно выродилась, что и привело к крушению советского строя. И сейчас ситуация принципиально не изменилась. Сын министра в двадцать лет становится руководителем крупного банка, а дочь нефтяного олигарха – сенатором. И так далее. В то же время власть делает все, чтобы душить мелкую буржуазию, не дать ей подняться, встать на ноги, превратиться в самостоятельную мощную силу. Не буду приводить примеров, их – море, боюсь вас утомить. Упомяну лишь «челноков», которых правительство с завидным постоянством продолжает удушать своими постановлениями, – Колосов говорил с возмущением, чувствовалось, что о давно наболевшем. – За эти сто лет было только два кратковременных периода, когда власть советских вельмож ослабла настолько, что они сочли за лучшее дать свободу народной инициативе. Это НЭП 1921 – 28 годов и НЭП 1991 – 98 годов. Не удивительно ли, что нашей чиновной аристократии потребовалось примерно одинаковое время и в первом, и во втором случае для того, чтобы прийти в себя и снова закрутить гайки, и загнать народ в привычное стойло? В свое время даже Виссарион Белинский, которого, кстати, так любили коммунисты, написал: «Государства без среднего класса осуждены на вечное ничтожество…»

Гурьян Данилович прервал филиппику Виктора:

– А кто против? У нас с каждой трибуны несется: «Укреплять средний класс!»

Колосов досадливо поморщился, как от зубной боли:

– Белинский средним классом называл именно буржуазию. А вы, говоря о среднем классе, имеете в виду категорию, к которой в современной социологии причислены и наемные управленцы, и адвокаты, и чиновники, и высокооплачиваемые рабочие, и прочая, и прочая… и лавочники в том числе. Объединены все эти люди по чисто формальному признаку – по уровню дохода. Но это не более чем фикция, обман. Если буржуа, экономя на себе, на жене, на детях, каждую копейку вкладывает в расширение дела, то наемный менеджер пускает свой доход на личное потребление, а на дело ему наплевать. У него иные приоритеты.

– И какие же? – спросил уже давно молчавший Шатунов.

Колосов тут же отреагировал:

– Например, как правильно сыграть с шефом в теннис. Из всех тех людей, причисленных социологами к среднему классу, лишь буржуа способен создать нечто новое, лишь он является творцом. Все остальные, в лучшем случае, добросовестно выполняют свою работу. Так что никакого среднего класса, в том смысле, в котором вы его упомянули, не существует. Экономические и социально-политические интересы этих людей различны, а частенько даже противоположны друг другу. Только сильная, постоянно обновляющаяся в честной конкурентной борьбе буржуазия способна создать сильную страну, в которой будет комфортно и удобно жить всем. И это прекрасно понимали все русские реформаторы, такие как Мордвинов, Александр II и Лорис-Меликов, Витте и Столыпин. И не только понимали, но и действовали в этом направлении. Но… к сожалению, мы имеем то, что имеем. Да… Говоря о состоянии современного общества, нужно иметь в виду еще один характерный момент. Если досоветская аристократия в массе своей состояла из людей нормальных, благовоспитанных, придерживающихся четких норм христианской и общечеловеческой морали, то советская аристократия, образовавшаяся из партии большевиков и вырожденческой части старой аристократии, признавала только одну мораль – целесообразность. Причем для достижения своих целей им постоянно казалось целесообразным убивать людей. Тысячу, сто тысяч, полмиллиона, миллион… По сути дела, советская аристократия – это банда маньяков-убийц. А сейчас нами правят их дети и внуки. Эдакие недоросли-митрофанушки. Маленькие, черненькие, кругленькие, с бровями Леонида Ильича, которые судят о человеке по тому, кем были его папа и мама. Они теперь любят говорить о правах человека, о глобализации и постиндустриальном обществе, но суть их осталась прежней: для достижения своих целей они готовы, как и их предки, убивать, убивать и убивать… Фактически народы Российской империи вот уже почти сто лет живут в условиях то затухающей, то разгорающейся с новой силой гражданской войны. Конечно, с чисто научной точки зрения было бы весьма интересно узнать, что же заставило всех этих людей, таких разных, объединиться в банде под названием РСДРП(б). Во всяком случае, объединялись они не по национальному, религиозному, классовому или профессиональному признаку. Исследовать бы генокод хотя бы главарей… Может, что-нибудь и прояснилось бы… Но с практической точки зрения сейчас самое главное – закончить Столетнюю гражданскую войну на Руси, иначе просто не останется ни самой Руси, ни народов, ее населяющих.

Гурьян Данилович с легкой усмешкой язвительно заметил:

– Гражданская война существует только в вашем воспаленном воображении, точно так же, как и кастовые и сословные барьеры, и иные препятствия, стоящие на пути у человека, стремящегося сделать карьеру или… в общем, добиться успеха в жизни. Их нет, вы их просто выдумали. Я понимаю… Жизнь в стране круто переменилась, не всем удалось приспособиться, не всем – найти новое место в жизни… Отсюда эта фрустрация… Вы бы лучше Илью Борисовича попросили, чтоб он вам помог… Илья Борисович, ну что же ты, не можешь другу какую-нибудь идейку подбросить плодотворную, ведь ты же у нас великий бизнесмен?.. А с гражданской войной мы давно покончили. День согласия и примирения, слышали о таком общенациональном празднике?

– Чепуха это. Примирение кого с кем? Ягнят с волками? Гражданскую войну невозможно закончить примирением. Всегда побеждает либо одна сторона, либо другая. Только не надо мне рассказывать про пакт Монклоа. Пакт-то подписали, а франкистов все равно отправили на свалку истории, а некоторых – так вообще за решетку засадили. – Виктор понял, что Поповский пытается его разозлить и вывести из равновесия.

– Вы отдаете себе отчет в том, что эти ваши речи подпадают под статью Уголовного кодекса? Вы же откровенно призываете к насилию!!! – возмутился Поповский.

– Я не знаю, как и в каких формах это произойдет. Но это обязательно должно произойти. С властью посткоммунистических феодалов должно быть покончено раз и навсегда, – уверенно и спокойно сказал Колосов.

– Гы-гы-гы-гы, – заржал Борзенюк. – Как он вас, Гурьяша, не любит. Феодалы вы для него. Гы-гы-гы. Право слово, феодалы и есть. Я тоже об этом всегда говорю. Вы же примитивные ребята. У вас вся внутренняя и внешняя политика состоит из трех элементов: пропаганда, провокация и спецоперация. Все ваши гэбэшные штучки… Гы-гы-гы. Вам до истинных государственных деятелей, таких какие были во времена Иосифа Виссарионовича, как до Луны… Расти и расти.

– Ты-то чего ржешь, болван? Да они таких, как ты, первыми на фонарь потащат. И вообще… Что-то я не понял насчет гэбэшных штучек… Это, по-моему, у тебя папа – генерал-лейтенант КГБ, это ты на Иновещании работал… А я в это время был диссидентом, в лагере срок мотал… Феодалы мы для него… – раскрасневшийся Гурьян Данилович пыхтел, как паровоз, – однако это тебе не помешало, работая на нас, обливать помоями наших конкурентов, вполне приличных людей, между прочим. Позволю себе напомнить, что делал ты это за весьма и весьма приличное вознаграждение.

– Ну и что? Я журналист. У меня работа такая. Я за приличные деньги и сейчас замочу, кого хочешь. Ты только плати нормально, а то только обещаешься. А по поводу конкурентов… Что вы, что ваши конкуренты – хрен редьки не слаще… А как ты срок мотал… Ладно, замнем для ясности – Не желая продолжать, Борзенюк снова присосался к пивной кружке.

– Ну что, господин мелкий буржуа, потащите на фонарь этого продажного краснобая? – подначил Виктора Поповский.

– Простите, но вы мне приписываете слова, которых я не говорил, и садистские наклонности, которых у меня нет. Может быть, ваши слова – это просто проговорка, по Фрейду?

– Это уже слишком… – Гурьян Данилович аж подскочил на стуле, очечки слетели с носа и свалились в кружку с пивом.

– Я принципиальный противник кровопролития. Говоря о мерах, долженствующих привести к окончанию гражданской войны, я имею в виду прежде всего ряд мер чисто административного характера, часть из которых имеют исключительно символическое значение. Но они нам позволят, наконец, перевернуть страницу российской истории, озаглавленную как «Большевистская оккупация». – Колосов понял, что опытные профессионалы развели его, как вокзальные наперсточники провинциального лоха, впервые приехавшего в Москву.

Все это время, пока Герман Вилорович наливался пивом, чередуя его с водкой, забрасывая в себя раковые шейки и икру и лишь изредка подавая отдельные реплики, Гурьян Данилович, почти не прикасаясь к еде и питью и внимательно наблюдая за Виктором, искусно направлял разговор в нужную ему сторону. Этот сумбур мыслей и чувств, передуманных и выстраданных Колосовым за долгие часы длинных бессонных ночей, который он обрушил на своих собеседников, был ничем иным, как результатом PR-акции под названием «Общение с народом». Старый пиарщик постоянно контролировал ситуацию, выйдя из себя только при последних словах Колосова.

Виктор подумал, что то, что он сейчас собирается сказать, вряд ли понравится Шатунову. Но остановиться он уже не мог, да и не хотел.

– Я бы даже не настаивал на запрещении нынешней коммунистической партии. Но… Правительство новой России должно во всеуслышанье объявить, что большевистская партия и ее политическая полиция ЧК – КГБ являлись преступными организациями, имевшими целью полное уничтожение русского народа. Соответственно, все организации, объявляющие себя их наследниками, должны быть поставлены вне закона. И конечно же, погост с Красной площади должен быть убран, останки большевистских главарей Ленина и Сталина должны быть сожжены, и прах их развеян над Ледовитым океаном. Царицыну и Екатеринодару, так же как и другим российским городам, селам, площадям и улицам, должны быть возвращены их истинные названия. Символическим актом завершения гражданской войны станет установка памятника генералу Корнилову и участникам Ледового похода на центральной площади Екатеринодара. Генерал Корнилов должен, наконец, взять Екатеринодар! И конечно же, правительство должно обратиться к гражданам России, вынужденным покинуть отечество из-за большевистской оккупации, и их потомкам и призвать их вернуться на Родину. Собственность, принадлежавшая их предкам, должна быть, безусловно, им возвращена. В случае возникновения каких-либо технических сложностей стоимость утраченной собственности должна быть возмещена акциями различных предприятий, принадлежащих государству.

– Окончательно, значит, хотите разбазарить народное достояние, да? – зловеще улыбаясь, уточнил Поповский.

– Ну почему же, – ответил Виктор, – я думаю, эти люди будут более рачительными хозяевами, чем ваши олигархи-комсомольцы или же красные директора и их отпрыски. Я уж не говорю о таком понятии, как справедливость… И самое главное… России нужна новая столица.

– Такие предложения уже озвучивались, – отправляя в рот раковую шейку и с аппетитом прожевывая ее, сказал Борзенюк, – то Екатеринбург, то… А Хрущев, вообще, вот чудак, в Воронеж хотел…

– Нет, нет, – замотал головой Виктор, – столицу надо начинать строить заново. Ставить палатки в чистом поле, тянуть связь и начинать работать. И параллельно строить новый город. А вельможное чиновничество пусть остается в Москве, иначе из их липких ручек власть не вырвешь. Не мытьем, так катаньем пролезут снова во власть. Пока они будут соображать, что к чему, принять жесткий закон о люстрации. Люди, работавшие в КПСС, ВЛКСМ, КГБ, лишаются права работать в органах исполнительной и судебной власти, а также избираться в законодательную власть любых уровней. Ну и, конечно, в образовании и средствах массовой информации… Пришла пора покончить с этой бандой раз и навсегда…

За столом воцарилась неловкая, гнетущая тишина, даже Борзенюк перестал жевать и застыл с кружкой в руке, забыв поднести ее ко рту или же поставить на стол.

Опершись обеими руками о край стола, Колосов поднялся на ноги.

– И еще… Вы – власть, считаете нас – народ абсолютными идиотами. Но мы не идиоты. Кое-что мы все-таки понимаем… Например то, что показательные, на весь мир, убийства иностранцев устраиваете именно вы. И понимаем, для чего вы это делаете. Для того, чтобы на встречах с лидерами западных демократий иметь возможность заявить: «Вот видите, какой он мерзкий, нехороший, этот русский народ. Какая демократия, какие права человека? Этот народ не созрел ни для того ни для другого. Ксенофобия – исконная черта русского народа. Его надо держать в ежовых рукавицах, не до демократий тут. А иначе к власти придут фашисты… Вот тогда вы с ними повозитесь… Так что, друзья, не критикуйте нас, а всячески поддерживайте. А мы вам за это гарантируем бесперебойные поставки энергоносителей…» Извините, но я должен идти. – И не говоря больше ни слова, он направился к выходу.

Уже закрывая за собой дверь, Виктор услышал слова Поповского, обращенные к Шатунову:

– Странные у тебя друзья, Илья Борисович. Ты, ненароком, революцию спонсировать не собираешься?

Конец.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3.

Глава 4.

Глава 5.

Глава 6.

Глава 7.

Глава 8.

Глава 9.

Глава 10.

Глава 11.

Реклама на сайте