«Живая скульптура»

Теодор Старджон

Живая скульптура

Незнакомец разжег ее любопытство. Она никак не могла понять, кто он. Впрочем, это было известно немногим. Они встретились в саду на холме, где земля так сладко пахнет поздним летом и свежестью ветра; мужчина ходил вокруг груши, полностью погруженный в свое странное занятие.

Он поднял голову. На него внимательно смотрела стройная девушка лет двадцати пяти. Бесшабашно-отчаянное выражение на свежем личике. Но больше всего в ней привлекали глаза и волосы, сверкавшие пленительным золотисто-рыжим цветом.

Она разглядывала неизвестного – высокого загорелого сорокалетнего мужчину, сжимавшего лепестковый электроскоп, – все больше чувствуя себя незваной гостьей, помешавшей какому-то важному делу,инаконец решила прервать затянувшуюся паузу.

– А Вы... – начала она приличествующим случаю тоном. Но мужчина решительно оборвал фразу. – Подождите, пожалуйста.

Он вложил прибор в ее руку, и она присела, старательно держа его так, чтобы не изменить направления. Незнакомец немного отступил и постучал камертоном по колену. —Нукак? Что он показывает?

Приятный тембр; людей с таким голосом обычно охотно слушают...

Она вглядывалась в хрупкие золотые лепестки на стеклянном диске. – Расходятся!

Он постучал вновь, и лепестки раскрылись еще шире. – Сколько там?

– Когда стучите, где-то сорок пять градусов.

– Отлично! Почти максимум. – Он вытащил из кармана мешочек, высыпал оттуда на землю немного белого порошка. – Теперь я отойду, а Вы будете говорить, что показывает электроскоп.

Он принялся ходить вокруг дерева, вновь и вновь постукивая вилкой прибора, а она объявляла результаты: десять, тридцать, двадцать, ноль! Когда золотистые лепестки раскрывались на максимальную ширину, больше сорока градусов, – незнакомец высыпал еще порцию похожего на мел порошка. В результате постепенно образовывался неровный белый круг. Тогда он вытащил блокнот, изобразил дерево, вычертил контуры возникшей вокруг него полосы. Потом взял у девушки электроскоп. – Вы забрели сюда случайно?

– Да. То есть... Нет. – На долю секунды его губы растянулись. Он не привык улыбаться, решила девушка.

– Будь я юристом, сказал бы, что Вы злонамеренно уклоняетесь от ответа.

Она окинула взглядом холм, переливающийся в лучах заходящего солнца, словно слиток золота. Валуны, пучки уже начинающей редеть поникшей травы, одиноко стоящие деревья, сад. За плечами лежит тяжелый путь...

– А Вы не задавайте таких трудных вопросов. – Она тщетно пыталась улыбнуться: вместо этого из глаз вдруг хлынули слезы.

«Господи, как глупо получилось!» – мелькнула отчаянная мысль. Немного успокоившись, она пробормотала ее извиняющимся тоном.

– Почему?

Ошеломленная непрерывной чередой вопросов, – характерная для него черта, – она смешалась. Ничего удивительного, подобная манера допрашивать всегда ошеломляет, а иногда становится невыносимой. – Нельзя так откровенно, на глазах у посторонних, проявлять свои чувства. Нормальные люди так не поступают!

–Апо-моему, можно. И я еще не встретил ни одного такого «нормального».

– Да, я, наверное, тоже не встречала... Правда, сообразила это только сейчас, после Ваших слов.

– Тогда не кривите душой. И не надо все время повторять про себя: «Что он может подумать!» и тому подобное. Поверьте, мое мнение никак не зависит от Ваших слов. А если не можете, лучше не говорите ничего и просто уйдите. – Она замерла. – Найдите в себе силы быть откровенной. Все важное становится ясным и простым, а в простых вещах признаваться легко.

– Я должна умереть! – отчаянно выкрикнула она.

– Я тоже.

– У меня... рак груди.

– Давайте зайдем в дом, что-нибудь придумаем. – С этими словами он повернулся и зашагал прочь.

Выдавив из себя нелепый смешок, девушка стояла полумертвая от страха, глядя ему вслед. Ее жгла обида, переполняли абсурдные надежды на чудо... А потом она вдруг обнаружила («Господи, когда я решилась?»), что покорно идет за ним.

Ей удалось нагнать мужчину почти на вершине холма, где сад начинал редеть.

– Вы врач?

Казалось, неизвестный не заметил ни ее колебаний, ни внезапного взрыва решимости.

– Нет, – отозвался он, шагая вперед, по-прежнему притворяясь, что не видит, как она, остановившись, кусает губы, а потом вновь спешит за ним.

– Я, наверное, совсемспятила, – произнесла она вполголоса, поравнявшись с мужчиной, когда под ногами зазмеилась тропинка. Он, очевидно, понял, что девушка просто размышляет вслух, и промолчал.

Пейзаж здесь оживляли мохнатые шарики хризантем и пруд, в котором, словно блестки, посверкивали чешуей золотые рыбки.Такихбольших она еще никогда не встречала!

Наконец показался дом. Эту часть сада окружала колоннада, смыкающаяся с холмом. Дом стоял насклонеи, казалось, сросся с ним, стал неотъемлемой частью здешних мест. Плоская крыша частично опиралась на камни; дверь из грубо обтесанных бревен, утыканных гвоздями, в которой виднелись две щели, напоминавшие амбразуры, открыта. Когда она захлопнулась за ними, лязг запора вызвал неприятную мысль о темнице, но охватившее ее ощущение полной изоляции от внешнего мира было слишком пронзительным и глубоким, чтобы винить лишь эти зловещие звуки.

Девушка прислонилась к двери, следя глазами за хозяином. Они стояли в небольшом внутреннем дворике, в середине которого находился пятиугольный застекленный павильон. В нем росло сучковатое изогнутое карликовое дерево – можжевельник либо кипарис, – нечто вроде японского бонсаи.

– Пойдем дальше? – он стоял у открытой двери по другую сторону павильона.

– Бонсаи не может быть высотой в пятнадцать футов, – заметила она, рассматривая деревце.

– Мой может.

Она медленно прошла к двери, не отрывая взгляда от диковины. – Давно Вы его растите?

– Полжизни. – Его тон выражал гордость и удовлетворениедостигнутым.

Расспрашивать хозяина бонсаи, сколько лет его деревцу, нетактично, потому что это можнорасценитькак слегка завуалированное желание узнать, сам он сотворил сие маленькое чудо, или принял его из чьих-то рук, продолжив дело, начатое другим. Тут невольно возникает соблазн приписать себе чужую работу. А вот вопрос, давно ли он растит бонсаи, чрезвычайно тактичен и уважителен в отношении владельца.

Она вновь взглянула на бонсаи. Порой можно увидеть забытых, полузаброшенныхбедолаг, стоящих в ржавых банках в какой-нибудь не очень процветающей школе. Их не продают лишь из-за неприемлемой формы, наличия мертвых ветвей или потому, что деревце или его ветви растут слишком медленно. Как правило, они отличаются необычно изогнутым стволом и уникальной способностью упрямо выдерживать любые превратности злой судьбы, используя малейшую возможность, чтобы победить смерть. Чтобы вырастить экземпляр, которым она сейчас любовалась, недостаточно не то, что половины – всей жизни хозяина дома. Внезапно ее поразила мысль, что такая красота может быть невосполнимо уничтожена огнем, личинками, термитами, белками, другими слепыми силами, стоящими вне понятий справедливости, уважения к чужой жизни и красоте. Она перевела взгляд с деревца на незнакомца.

– Ну что, идем? – вновь произнес он.

– Да.

Они вошли в его рабочий кабинет.

– Присаживайтесь вон там, чувствуйте себя как дома. Наша проблема может занять немного времени.

«Там» оказалось просторным кожаным креслом у стеллажа. Отсюда удобно было разглядывать книги. Весьма необычная подборка. Исследования в области медицины, ядерной физики, техники, химии, биологии, психиатрии. Далее идут монографии по теннису, гимнастике, шахматам, игре «го», гольфу. Потом драматургия, исследования феномена творчества, словари, энциклопедии. «Современный английский язык», «Американский английский» с дополнениями, «Словарь рифм» Вула и Уолкера... Целая полка заполнена томиками биографий.

– Неплохая у Вас библиотека.

Мужчину целиком поглотила работа, завязывать светскую беседу он явно не желал, поэтому ответил довольно лаконично.

– Да, я знаю. Может, когда-нибудь захотите познакомиться с ней поближе.

Какое-то время девушка раздумывала над смыслом реплики, Очевидно,наконецрешила она, он дал понять, что все, что находится здесь, необходимо для работы, а настоящая библиотека расположена в другом месте. Она наблюдала за мужчиной с каким-то почти набожным восторгом, любуясь каждым жестом. Ей нравились его движения: быстрые, решительные. Он ни секунды не тратил на сомнения и колебания. Часть используемых приборов была ей знакома: стеклянный дистиллятор, центрифуга, мерное устройство, а также два холодильника. Впрочем, второй таковым явно считать нельзя, потому что термометр на двери показывал семьдесят градусов по Фаренгейту.

Однако все это – лишь неодушевленные предметы. Человек, заставлявший их работать, – вот кто достоин внимания. Человек, околдовавший ее настолько, что она забыла про книги.

Наконец он завершил сложные манипуляции на лабораторном столе, повернул какие-то рукоятки. Подхватил высокий табурет, подошел, присел рядом – точь в точь птичка на длинной ветке! Уперся пятками в поперечину, опустил загорелые сильные руки на колени.

– Испугались. – Он не спрашивал, констатировал факт.

– Наверное, да.

– Еще не поздно встать и уйти.

– Ну, учитывая альтернативу... – смело начала она. Но сразу сникла. – Все равно, какое это имеет значение?

– Разумно, – сказал он почти радостно. – Помню, когда я был ребенком, вдомегде мы жили, случился пожар, началась паника. Все отчаянно рвались к выходу, и мой десятилетний брат выбежал на улицу с будильником в руке. Часы были старыми, давно не ходили, и все-таки из вещей, находившихся в квартире, мой брат выбрал именно их. Он так и не смог объяснить, почему.

– А Вы можете?

– Почему он выбрал будильник? Нет. Думаю, однако, что сумею понять, почему он действовал так нерационально. Паника – весьма специфическое состояние. Подобно ужасу и слепому бегству, как следствию его или ярости, провоцирующей нападение, онапредставляет из себядовольно примитивную реакцию на грозящую опасность. Это одно из проявлений инстинкта самосохранения, и довольно своеобразное, поскольку вытекает из нерациональных оценок. Почему же именно отказ от логического восприятия служит механизмом, обеспечивающим выживание?

Девушка задумалась: в мужчине чувствовалась скрытая сила, заставляющая серьезно относиться к его словам.

– Понятия не имею, – наконец произнесла она. – Возможно, в определенных ситуациях одного разума недостаточно?

– Верно. Именно понятия не имеете! – В голосе мужчины сквозило одобрение, и она невольно покраснела. – И уже доказали это, если в минуту опасности вы пытаетесь думать логически, но это не помогает, то отвергаете всякую логику. Отказот того, чтоне действует, трудно назвать глупостью, правда? Итак, паника заставляет Вас действовать вслепую, подавляющее большинство усилий ничего не дает, а некоторые даже опасны, однако это не имеет значения – Вы ведь и так подвергаетесь опасности! Когда подключается жажда выжить, человек понимает, что лучше один шанс на миллион, чем отсутствие шансов вообще. Вот почему Вы сидите здесь, хотя перепуганы насмерть. Что-то подталкивает Вас к бегству, и все-таки Вы остаетесь.

Девушка утвердительно кивнула, и он продолжил.

– Вы обнаружили опухоль и отправились к врачу, который, поколдовав, сообщил роковой результат. Возможно, диагноз подтвердил другой доктор. Вы принялись рыться в книгах, гадая, что ждет Вас в будущем – судьба подопытного кролика, полное или проблематичное выздоровление, долгое и мучительное существование, – в общем, то, что в медицине называют безнадежным случаем. И тут Выотправляетеськуда глаза глядят, и помимо воли оказываетесь в моем саду. – Он развел руками и снова позволил им спокойно опуститься на свои колени. – Паника, – вот причина, заставляющая маленького мальчика выбежать из квартиры в полночь с поломанным будильником в руке, она же объясняет, почему существуют шарлатаны. – На столе что-то зазвенело. Мужчина улыбнулся ей и вернулся к работе. Он, не оборачиваясь, завершил свой монолог: – Однако я не шарлатан. Чтобы объявили таковым, надо сначала претендовать на звание врача, а у меня такие претензии отсутствуют.

Она молча следила за тем, как, говоря с ней, мужчина одновременно что-то включает, выключает, измеряет, отвешивает, размешивает... Он был дирижером, и послушный взмахам его волшебных рук хор приборов откликался гудением, шипением, свистом и щелканьем, исполнял соло и сливался в едином стройномгуле. Ей хотелось хоть как-то выплеснуть напряжение: засмеяться, заплакать, закричать. Но она не поддавалась этому желанию из страха, что потом не сможет остановиться.

Когда мужчина вновь приблизился, внутренняя борьба сменилась полным оцепенением. Увидев, что он держит в руке, она смогла лишь широко раскрыть глаза и задержать дыхание. Набольшеесил не хватило.

– Да, да, это действительно игла, – с иронией произнес он. – Длинная, блестящая и острая. Только не говорите, что относитесь к тем, кто смертельно боится уколов. – Он тронул провод, идущий от черного футлярчика, в котором лежал шприц; присел на табурет.

– Хотите чего-нибудь успокаивающего?

Она боялась заговорить, боялась перешагнуть зыбкую грань, отделяющую от безумия.

– Лично я не советую, потому что у этой химическойдрянидовольно сложный состав. Но если без этого никак нельзя...

Она собрала последние силы и сумела отрицательно качнуть головой. Мужчина ничего не сказал, но она и без слов ощущала излучаемое им одобрение. В мозгу мелькали тысячи вопросов. Что он хочет ей ввести? Сколько инъекций нужно сделать? Много ли процедур придется пройти? Что это за процедуры? Где она должна находиться на лечении? Как долго? И главное, главное... Доктор, я буду жить? Она должна все узнать, непременно, немедленно!

Он снизошел до ответа лишь на один из ее невысказанных вопросов.

– Я использовал изотоп калия. Для того чтобы рассказать вам, как явыяснилчто делать и почему надо делать именно так, а не иначе, потребовалось бы времени значительно больше, чем мы располагаем. Поэтому объясню самую суть. Теоретически, каждый атом уравновешен в отношении электрических зарядов. Точно такое же равновесие должно проявляться и на уровне молекул: сколько плюсов, столько и минусов, а сумма равняться нулю. Случайно мне удалось установить, что соотношение зарядов в переродившейся клетке не равно нулю, – ну, во всяком случае, не на сто процентов. Представим себе, что на молекулярном уровне свирепствует субмикроскопическая буря с небольшими молниями, которые, пролетая, меняют знаки. Помехи мешают передаче информации. – Он иллюстрировал свою речь, энергично взмахивая рукой со шприцем. – Именно здесь и зарыта собака! Так вот, когда что-то мешает передаче информации, особенно механизму ДНК, который как бы приказывает: «Изучи этот план, строй согласно нему и закончивовремя», когдаданные запутаны, возникают изломанные, изуродованные конструкции. Строения, лишенные равновесия. Они почти способны выполнять свои функции, и выполняют их почти нормально, но все же это переродившиеся клетки, и в результате информация искажена еще сильнее.

– Так вот, неважно, чем вызвана такая буря – вирусами, какими-то химикалиями, излучением, физической травмой или нервным напряжением (да-да, нервное напряжение также может быть причиной!). Самое главное – добиться состояния, исключающего саму возможность бури. Если это удастся, клетки, обладающие способностью к регенерированию, сами исправят дефекты. Биологическая система – не гипотетический теннисный шарик, наделенный неким зарядом, который нужно снять или разрядить с помощью заземленного кабеля. Она обладает определенной гибкостью, – я назвал бы данное свойство толерантностью, – позволяющей получать больший или меньший заряд и в целом нормально функционировать.

Допустим, некая группа клеток переродилась, положительный заряд стал больше единиц на сто. Такая группа воздействует на расположенные рядом клетки, но других процесс не затрагивает. Если бы «нормальные» ткани сумели «принять» дополнительный заряд и помочь довести его до переродившихся клеток, последние избавились бы от губительного избытка, то есть, «вылечились». Понимаете? Сами смогли бы «сбросить» его либо передать другим группам, а те, – дальше, как бы по цепочке.Иными словами, если я введу Вам препарат, который «рассредоточит» опасный избыток, даст возможность свободно протекать нормальным физиологическим процессам, то они сами исправят «повреждения», причиненные организму «больными» клетками.Вот это средство я сейчас приготовил. – Он зажал шприц между колен, вытащил из кармана халата пластиковую коробочку, достал из нее ватку. Резкий запах спирта. Сильные пальцы сомкнулись вокруг напрягшегося от страха запястья. Мужчина заставил ее распрямить руку, продезинфицировал внутренний сгиб; при этом он не переставал говорить:

– Я, конечно, не сравниваю заряды в атомном ядре с постоянным током. Это разные вещи. Но определенная аналогия существует. Кстати, можно использовать и другое сравнение – уподобить такой заряд с отложением жиров. Мое средство с детергентом растворяет их без остатка! И опять напрашивается аналогия с электрическим током. Организм, обогащенный данным препаратом, накапливает невероятный заряд. Это побочный эффект, который в силу непонятных мне пока причин напрямую связан с акустикой. Помните, чем я занимался, когда Вы подошли: камертон, электроскоп? Я насытил дерево моим средством. В нем имелось множество переродившихся клеток. Теперь их не осталось.

Он неожиданно улыбнулся девушке, поднял шприц, выдавил немного жидкости. Другой рукой сильно, но осторожно сдавил плечо и вонзил иглу в вену. Он так умело ввел ее, что девушка лишь тихонько вздохнула. Не от боли, – наоборот, потому что не ощутила ее.

Мужчина внимательно следил за стеклянным цилиндром, выглядывавшим из футлярчика, и медленно отводил поршень шприца, пока в бесцветной жидкости не показалось неровное пятно крови. Он вновь нажал на поршень.

– Не двигайтесь, пожалуйста. К сожалению, процедура займет некоторое время. Необходимо ввести в Вас много моего препарата. – Снова безразличный голос доктора. Таким тоном несколько минут назад он рассуждал об акустике, камертоне и дереве. – Здоровые биологические системы излучают сильное поле, а больные – очень слабое, или оно вообще отсутствует. С помощью довольно примитивного устройства, электроскопа, можно установить, существует или нет в организме группа переродившихся клеток, и если да, насколько далеко зашел процесс, каковы размеры поврежденного участка. – Он продолжал нажимать на поршень, передвинув другую руку таким неуловимо-мягким движением, что погруженная в ее плоть игла даже не шевельнулась. Это начинало раздражать не меньше, чем знакомая тянущая боль от обычной внутренней инъекции, после которой останется синяк.

– Вам интересно, почему нанашегометаллического кровососика надет футляр с проводом?Уверенна сто процентов, совершенно не интересно. Вы не хуже меня понимаете, что я просто стараюсь Вас отвлечь. Но все-таки, давайте объясню? Это просто катушка, создающая переменный ток высокой частоты, обеспечивающий магнитную и электростатическую нейтральность раствора. – Быстрым движением он вытащил иглу; приложив ватку, согнул ей руку.

– Впервые после процедуры мне не объявили... – произнесла она.

– Не объявили? Что?

– Сколько будет стоить курс лечения.

Она вновь ощутила одобрение, которое вызвала реплика. На сейразон высказал его вслух. – Мне нравится, как Вы держитесь. Ну, как мы себя чувствуем?

– Как девушка, в которой живет ужасный нервный срыв. Он пока дремлет, но если вдруг проснется... Не будите спящую истерику!

Мужчина коротко рассмеялся. – Скоро почувствуете себя так странно, что времени и сил на истерики не останется!

Он поднялся, отнес шприц на стол, свернул провод, выключил источник переменного поля, а когда вновь подошел к ней, держал большую стеклянную миску и кусочек фанеры. Поставил ее дном на пол рядом с девушкой, накрыл фанерой.

– Ох, я вспомнила, на что эти штуки похожи! – воскликнула она, – В школе...тамна уроке показывали, как создать искусственную молнию с помощью... Сейчас, сейчас... Да, такая длинная лента, которую вращают валики, потом тоненькие провода – они вызывают трение, – а наверху большущий медный шар.

– Генератор Ван де Граафа.

– Верно! Помню, меня поставили на миску, прикрытую досочкой, вроде Вашей, и заряжали с помощью этого самого генератора. Ничего особенного я не чувствовала, только волосы встали дыбом. Весь класс умирал со смеху, я походила на пугало! Потом мне сказали, что пропустили сорок тысяч вольт.

– Отлично. Очень рад, что Вы все так хорошо помните. Сейчас будет примерно то же, только немного прибавим напряжение. Вдвое.

– Ой!

– Не бойтесь. До тех пор, пока Вы надежно изолированы, а все заземленные и не очень заземленные объекты, – вроде меня, например, – останутся на почтительном расстоянии, никаких фейерверков не будет.

– А Вы собираетесь использовать такой же генератор?

– Нет, не такой же... Кстати, почему в будущем времени? Вы и есть генератор.

– Я —гене... Ох! – она приподняла лежавшую на подлокотнике руку, и сразу раздался громкий треск разряда. Запахло озоном.

– Да, именно Вы! Причем сильнее, чем я ожидал, и, пожалуй, быстрее. Встаньте, пожалуйста.

Девушка стала медленно подниматься, но потом почти слетела с сиденья. Как только тело оторвалось от кресла, кожаную обивку на мгновение покрыла паутинка голубовато-белых молний. Эти шипящие разряды вытолкнули ее на полтора ярда вперед. Или просто мускулы инстинктивно отреагировали на страшную картину? Но девушке было не до размышлений. Потрясенная, она едва устояла на ногах. Еще немного, и хлопнется в обморок!

– Держитесь, – резко произнес он.

Девушка стряхнула с себя дурноту, жадно вдыхая воздух. Он шагнул назад.

– Становитесь на доску. Быстрее.

Она молча повиновалась, оставив позади два огненно-белых следа. Ступила на доску, качнулась. Волосы зашевелились, как миниатюрные змейки.

– Что со мной происходит? – отчаянно выкрикнула она.

– Все в порядке.

Подойдя к столу, он включил акустический генератор. Прибор низко завыл в интервале сто-триста герц. Мужчина усилил звук, повернул регулятор высоты тона. Когда он стал пронзительно-тонким, золотисто-рыжие «змейки» стали извиваться, словно каждая стремилась отделиться от головы. Звук поднялся до десяти, дошел до неслышных, заставляющих вибрировать тело, ста килогерц. На самых предельных уровнях волосы опускались, а при ста десяти вставали торчком («...Я походила на пугало!») Установив регулятор громкости на приемлемый уровень, он взял электроскоп и подошел к девушке.

– Знаете, ведь Вы сейчас вот этот прибор, только живой. А еще генератор Ван де Граафа. Ну, и конечно, пугало.

– Можно мне сойти? – пролепетала она.

– Нет, еще рано. Не двигайтесь. Разница потенциалов между Вами и окружающим сейчас настолько велика, что, окажись Вы рядом с любым предметом, произойдет разряд. Вас он не убьет, но ожог и нервное потрясение могу гарантировать. – Он вытянул руку с электроскопом. Даже с такого расстояния, полуослепшая от ужаса, она заметила, как широко раскрылись сверкающие лепестки. Мужчина обошел вокруг нее, следя за их движениями: он подносил прибор ближе, отодвигался, словно исполнял какую-то сложную ритуальную пляску. Наконец, вернулся к генератору и немного уменьшил звук.

– От Вас исходит такое сильное поле, что отклонения не фиксируются, – пояснил он и вновь подошел, на сей раз чуть ближе.

– Я больше не могу... Не могу! – шепнула она.

Но мужчина ничего не слышал либо не пожелал услышать. Как ни вчемни бывало, он поднес электроскоп к ее животу, передвинул выше. – Ага, вот ты где! – воскликнул он радостно, добравшись до правой груди.

– Что там? – простонала она едва слышно.

– Опухоль! Правая грудь, довольно низко. Ближе к подмышечной впадине. – Он присвистнул. – Средних размеров. Злокачественная, еще какая злокачественная!

Она пошатнулась, стала опускаться на пол. Перед глазами упал черный занавес. Потом на мгновение его разорвала ослепительная голубовато-белая вспышка. И вновь непроглядная темнота...

Там, где пролегла линия между потолком и стеной. Там... Незнакомые стены, чужой потолок. Какая разница? Какая мне разница...

Спать!

Между потолком и стеной. Немного ниже – багровый лучик закатного солнца. Выше – золотисто-рыжие хризантемы в зеленой вазе. И опять нависло это расплывающееся пятно. Лицо.

– Вы меня слышите?

Да. Да, но отвечать не надо. Не двигаться. Не разговаривать.

Спать.

Стена. Стол. Окно. За окном – ночь. Комната. По комнате ходит мужчина. Цветы! Хризантемы совсем как живые, но их срезали, они умирают.

А они знают об этом?

– Как Вы себя чувствуете? – Настойчивый, неотвязный голос.

– Пить...

Холодный! Еще глоток, и челюсти сводит. Сок грейпфрута.

Она бессильно опускает голову, опираясь на его руку. В другой он держит стакан. Нет, нет, это не...

– Спасибо. Большое спасибо...

Сейчас попробую сесть. Простыня... А моя одежда?

– Прошу прощения. – Он словно читает ее мысли. – Некоторые вещи плохо смотрятся на мини и колготках. Все выстирано и высушено, можете одеться в любую минуту.

Вот они лежат. Платье из коричневой шерстяной ткани, колготки и туфли на стуле. Он предупредительно отошел, поставив стакан на ночной столик рядом с графином.

– Вещи? Какие...

– Рвота. Кое-что попало мимо судна.

Под простыней можно укрыть тело. Как скрыть смущение?

– Господи, как неудобно! Я, наверное...

Мужчина качает головой. Фигура его то расплывается, то становится четкой.

– Вы перенесли шок и не оправились от него до сих пор.

Мужчина в нерешительности замер. Она впервые заметила, что он колеблется. Теперь она может читать его мысли. «Сказать ей, или не нужно?»

Конечнонужно! Так он и сделал.

– Вы не хотели возвращаться в реальность.

– Ничего не понимаю.

– Сад, груша, электроскоп. Укол, генератор, разряды тока.

– Нет, ничего не помню. – Потом все вернулось, словно кто-то повернул рычажок в мозгу. – О Господи!

– Возьмите себя в руки, – резко произнес он.

Мужчина стоял совсем близко, возвышался над ней, она почувствовала его горячие ладони на лице.

– Не вздумайте снова терять сознание, уходить в себя, Вы справитесь, слышите! Справитесь, потому что у Вас уже все в порядке. Ясно? Все хорошо.

– Вы сказали, что у меня рак.

Она словно обвиняла его в жестокости.

– Вы сами сказали мне это.

– Да, я так думала, но не...

Казалось, он избавился от тяжкого груза. – Тогда все ясно. Сама процедура не могла вызвать такого шока. Трое суток без сознания! Я знал, что тут кроется что-то личное, что все дело в психике.

– Трое суток?

– Я иногда бываю немного напыщенным и самодовольным, потому что слишком часто оказываюсь прав. Я был чересчур уверен в своей проницательности, верно? Когда предположил, что Вы ходили к врачу и даже прошли обследование? Вы ведь ничего этого не делали, так?

Она подняла голову, их взгляды встретились.

– Я боялась. От рака умерла мама и тетя, а сестре пришлось ампутировать грудь. Я была на пределе! Поэтому, когда Вы...

– Когда я точно установил то, что Вы в глубине души знали, но смертельно боялись услышать, нервная система просто не выдержала. Вы побледнели как мел и рухнули без сознания. Такая реакция никак не связана с тем, что в данный момент через Вас пропускали семьдесят с лишним тысяч вольт постоянного тока. Я все-таки успел тогда подхватить вас. – Он развел руки. Короткие рукава рубашки не скрывали красные пятна ожогов. – Так что меня тоже хорошенько стукнуло, я сам чуть было не отключился.Нопо крайней мере Вы не разбили голову, так что все закончилось благополучно.

– Спасибо. – Она не могла сдержать слез. – Что мне теперь делать?

– Как что? Возвращайтесь к себе, соберите осколки разбитой жизни, начните все заново, так сказать.

– Но Вы ведь сами сказали...

– Когда доВаснаконец дойдет, что я не только поставил диагноз?

– Вы... Вы хотите сказать, что вылечили меня?

– Я хочу сказать, что Вы сами себя лечите. До сих пор. Я ведь Вам рассказывал, помните?

– Помню, но не все. – Она украдкой (но он все равно заметил) ощупала грудь.

– Она не исчезла... Если я сейчас Вас стукну палкой по голове, – сказал он с утрированной грубостью, – на ней вырастет шишка. Завтра и послезавтра она будет украшать голову, а спустя два дня начнет потихоньку рассасываться. Через неделю еще будет заметно, а потом исчезнет бесследно. То же самое произойдет с Вашей опухолью.

Только сейчас до нее дошло все значениеуслышанногои испытанного.

– Один-единственный сеанс лечения, полностью избавляющий от рака!

– О Господи! – он тяжело вздохнул. – Неужели снова придется выслушивать эти напыщенныедушеспасительныеречи?Нунет!

– Какие речи?

– О моем долге перед людьми. Обычно они бывают двух типов; впрочем, возможны вариации. Первый начинается с призывов послужить на благо человечества, что в итоге сводится к подсчету доходов, которые эта бескорыстная служба несет. Второй ограничивается лишь страстными призывами, его я слышу весьма редко. Увы, в таких выступлениях игнорируется проблема парадоксального нежелания людей принимать полезные советы, если они не исходят от так называемых заслуживающих уважения источников. Тот, кто выдает поучения первого типа, прекрасно все понимает, и придумывает недостойные способы обойти препятствия.

– Я не... – начала девушка, но он прервал ее.

– Эти два типа могут быть украшены доморощенными откровениями мистического или религиозного характера либо по вкусу оратора, этически-философскими рассуждениями. Вышеперечисленное должно вызвать чувство вины, обогащенное жалостью к страдающим больным, и заставить меня уступить настояниям подобных доброхотов.

– Но я просто...

– Вы, – он наставил на нее палец, словно дуло револьвера, – упустили прекрасный шанс убедиться в справедливости моих слов. Если я не ошибаюсь в своих предположениях, Вы пошли к какому-нибудь эскулапу, он, определив заболевание, направил Вас к специалисту-онкологу, а тот, подтвердив диагноз, послал к коллеге на консультацию. Вас охватила паника, Вы попали ко мне и излечились. Знаете, какой будет их реакция, если Вы продемонстрируете им это рукотворное чудо? «Самопроизвольная ремиссия!» – вот что скажут они в один голос!

Кстати, не только врачи! – продолжал он, охваченный внезапным приступом гнева, и девушка невольно содрогнулась. – Каждый начнет уверять, что своим исцелением Вы обязаны именно ему. Диетолог не забудет похвалить патентованные пшеничные ростки и рисовое печенье, священник падет ниц и вознесет хвалу Господу за то, что Он услышал его молитвы, а генетик сядет на своего любимого конька и заверит, что у Ваших предков была такая же ремиссия, только они ни о чем не догадывались.

– Прошу вас, не надо, – вскрикнула она, но мужчина уже не мог остановиться.

– Знаете, какая у меня профессия? Инженер в квадрате: механик и электрик, с дипломом юриста.Окажись Вы настолько глупы, чтобы рассказать, что здесь произошло (надеюсь все-таки на лучшее, но если ошибусь, знаю, что предпринять в свою защиту), мне светит порядочный срок за занятие врачебной практикой без разрешения. Кроме того можете обвинить меня в насилии, – я ведь вонзил шприц в Вашу плоть, – и даже в похищении, хотя для этого придется доказать, что Вас вынесли прямо из медицинской лаборатории. Никто никогда не поверит, что я просто взял и вылечил больную раком. Вы не знаете, кто я, правда?

– Я даже не знаю, как Вас зовут...

– А я Вам этого не скажу. Я тоже не знаю Вашего имени.

– Ну, меня...

– Пожалуйста, не говорите! Не желаю ничего знать! Я хотел заняться Вашей опухолью, поэтому Вы здесь. А теперь хочу, чтобы Вы вместе с ней ушли, как только придете в себя и наберетесь сил. Я достаточно ясно выразил свою мысль?

– Позвольте мне одеться, – произнесла она, – и я немедленно уйду.

– Без прощальной речи о моральном долге и любви к человечеству?

– Да, да. – Неожиданно злость пропала, и она почувствовала жалость к этому человеку. – Я просто хотела Вас поблагодарить, вот и все. Что тут плохого?

Он тоже успокоился. Подошел к кровати и присел, так что их лица оказались совсем близко.

– Это очень мило с Вашей стороны, – мягко произнес он, – несмотря на то, что добрые чувства испарятся, скажем, дней через десять, когда Вас убедят в «ремиссии», либо через полгода, год, два, пять лет, – после того, как обследования будут раз за разом давать отрицательный результат.

В его словах сквозила такая печаль, что она не удержалась и дотронулась до руки, которой он держался за край кровати. Мужчина не убрал ее, но и не показал, что тронут ее участием.

– Почему же Вас нельзя поблагодарить за то, что Вы для меня сделали?

– Это стало бы символом Вашей веры, – холодно отозвался мужчина, – а ее уже нет, если она вообще когда-нибудь была.

Он поднялся и пошел к двери.

– Не уходите сегодня. Уже темно, дороги Вы не знаете. Увидимся завтра утром.

А утром дверь оказалась открытой. Постель заправлена, все белье, которым она пользовалась, – простыни, наволочка, полотенце, – аккуратно сложено на стуле.

Девушка исчезла.

Он вышел во внутренний двор и погрузился в созерцание бонсаи.

Лучи утреннего солнца золотили верхушку кроны, придавая изогнутым серовато-коричневым, казавшимся бархатистыми сучьям выразительность барельефа. Лишь тот, кто вместе с бонсаи проходит весь цикл жизни дерева, растит его, словно сына, – подлинный хозяин (есть еще владельцы, но это низшая порода), по-настоящему сознает существующую между деревом и человеком связь.

Бонсаи обладает индивидуальностью, поскольку это живое существо, а живому свойственно меняться, а еще стремиться развиваться согласно своим желаниям. Человек смотрит на дерево, рисует в воображении форму, которую оно должно принять, чтобы удовлетворить его чувство прекрасного, и начинает реализовывать свой замысел. Дерево, напротив, ограничено своими раз и навсегда закрепленными возможностями; оно погибнет, но не сделает чего-либо, не свойственного деревьям, никогда не нарушит времени, отведенного Природой на тот или иной жизненный цикл. Поэтому формирование бонсаи – это всегда компромисс, всегда взаимное уважение.

Человек не способен сам создать бонсаи; не может себя превратить в нечто, находящееся на стыке природы и искусства, и дерево. Всё должно происходить, основываясь на постепенновозникающихпонимании, воле к сотрудничеству, что требует долгого времени. Человек помнит свое бонсаи – каждую веточку, трещинку, каждую иголку – и часто бессонной ночью или когдавыдается свободная минутка за тысячи миль от дома чертитв памяти линию ствола или ветки и планирует будущее своего дерева. Используя проволоку, воду и освещение, траву, забирающую влагу, заслоняя определенную сторону тканью, прикрывая корни, человек объясняет бонсаи, чего он хочет. Если указания обозначены ясно, оно откликнется и будет послушно воле хозяина. Почти послушно. Ибо всегда существуют чисто индивидуальные отклонения от запланированной формы, возникающие как проявления чувства собственного достоинства: «Ладно, я сделаю так, как ты хочешь, но сделаю это по-своему». Иногда дерево может представить человеку ясное и логическое объяснение подобных отклонений, но чаще всего словно с улыбкой говорит хозяину, что, прояви он больше понимания и любви, мог бы избежать такого.

Бонсаи – живая скульптура. Ни одно изваяние на свете не творится так медленно, и порой неясно, кто создает его – человек или само дерево.

Он стоял уже минут десять, любуясь золотыми отблесками на верхних ветвях. Потом подошел к резному деревянному ящику и вытащил потрепанную тиковую тряпку. Открыв одну из стеклянных стенок павильона, он накрыл тканью землю и корни с одной стороны, оставив противоположную открытой для ветров и влаги. Возможно, через какое-то время – месяц или немного позже – один из побегов, сейчас старательно тянущийся вверх, уловит указание человека, а равномерное поступление влаги окончательноубедит его дальше растигоризонтально. Если нет, придется применить сильнодействующие аргументы: проволоку, бандажи. Не исключено, что даже после подобных доказательств дерево будет настаивать на своем варианте роста, и сделает это так убедительно, что хозяин откажется от задуманного плана. Так завершится непростой, терпеливый, обогативший обе стороны диалог.

– Добрый день!

– Ах, черт возьми! —рявкнулон. – Из-за Вас чуть язык не откусил! Я думал, Вы ушли.

– Так и было. – Она сидела в тени под стеной, повернувшись к павильону. – Но я задержалась, чтобы немного побыть с Вашим деревом.

– Ну и?..

– Я много думала.

– О чем?

– О вас.

– А сейчас?

– Послушайте, – решительно начала она. – Ни к какому врачу, ни на какие обследования я идти не собираюсь. Я не хотела уходить прежде, чем скажу это и увижу, что Вы мне поверили.

– Пойдемте, перекусим.

– Не могу. Ноги затекли.

Не раздумывая, он подошел к ней, подхватил на руки и понес. Обняв его за шею и глядя пристально в лицо, она спросила: – Вы мне верите?

Он не сбавил шаг, и лишь оказавшись возле деревянного ящика, остановился и поймал ее взгляд. – Верю. Не знаю, почему Вы решили так поступить, но все равно верю.

Он посадил девушку на ящик.

– Это символ веры, о котором Вы говорили. – Ее лицо было сосредоточенным, решительным. – Наверное, Вы заслужили такое хоть раз в жизни. Чтобы никогда больше не пришлось повторять, что сказали мне.

Она осторожно стукнула пятками по каменному полу и скривилась.

–Ух ты! Ну и мурашки!

– Я вижу, Вы основательно все обдумали.

– Да. Можно я продолжу?

– Конечно.

– Вы ожесточились, Вас не отпускает страх.

Казалось, он в полном восторге от ее слов. – Рассказывайте дальше!

– Нет, – спокойно откликнулась она. – Вы сами расскажите. Я считаю, что в этом суть проблемы. Почему Вы всегда такой сердитый?

– Нет, неправда.

– Почему Вы такой сердитый? Почему?

– Повторяю, это неправда. Хотя, – беззлобно добавил он, – Вы делаете все, чтобы я таким стал.

– Спрашиваю еще раз: почему?

Ей показалось, что он необычно долго смотрит на нее.

– Вы действительно хотите знать причину?

Она молча кивнула.

Мужчина описал рукой круг. —Какпо-вашему, откуда тут все взялось – дом, участок, аппаратура?

Она замерла, выжидательно глядя на него.

– Система удаления выхлопных газов. – Голос мужчины звучал хрипловато. Знакомый признак. – При выходе из двигателя они совершают вихревое движение. Несгоревшие частицы откладываются на стенках глушителя на слой стекловаты, которую можно вынуть и заменить свежейчерезнесколько тысяч миль. Остаток выхлопа воспламеняется запальной свечой. Таким образом, сгорает все, что способно гореть, жар разогревает топливо, а остатки вновь осаждаются на вату, которой хватает на пять тысяч миль. То, что в конечном итоге выходит наружу, может считаться, – по крайней мере, по нынешним нормам, – практически полностью очищенным от вредных элементов. А благодаря подогревудостигается бóльшая эффективность работы двигателя.

– Значит, Вы заработали на этом целую кучу денег.

– Да, заработал кучу денег, – повторил он. – Но вовсе не потому, что мое изобретение способствовало чистоте воздуха и активно внедрялось. Его купила одна автомобильная фирма, чтобы хранить секрет за семью замками; конечно, им не понравилось новшество, ведь установка системы на новых моделях требовала дополнительных затрат. А раз повышается эффективность двигателя, изобретение не пришлось по вкусу и их дружкам из топливной промышленности. Что делать!

Человек учится на собственных ошибках. Я такой ошибки никогда больше не совершу. Но Вы правы, – я рассержен. Злость кипела во мне,ещекогда я, молодой парень, служил на танкере. Как-то раз мне велели хорошенько надраить переборку с помощью серого мыла и тряпки. Я сошел на берег, купил средство для мытья, которое оказалось лучше, дешевле и отмывало грязь гораздо быстрее. Показал его боцману и сразу получил по физиономии за то, что хотел стать умнее его. Правда, он был тогда пьян... Но самое худшее началось потом. Вся команда – старые морские волки – объединилась против меня. Они называли менястукачом, а на корабле это самое обидное прозвище. Я никак не мог понять, почему люди с таким ослиным упрямством сопротивляются любым проявлениям прогресса.

Я боролся с этим всю жизнь. В мозгу у меня вечно работает какое-то устройство, которое заставляет вновь и вновь спрашивать: почему надо делать непременно так? Почему нельзя сделать вот так? Любое событие провоцирует работу мысли, возникают новые проблемы, а они рождают изобретения. Главное – не останавливаться, особенно если хочешь получить ясные ответы, ведь они рождаются лишь после того, как задаешь вопросы. А нынешняя публика просто не желает задавать себе новые вопросы...

Я получил кучу денег за вещи, которые никогда не будут служить людям. То, что меня вечно трясет от злости, – моя, и только моя вина, потому что все-таки я не могу удержаться от новых вопросов, а стало быть, ищу ответы. Здесь, в этой лаборатории, имеется полдюжины по-настоящему стоящих изобретений, и еще штук пятьдесят существует пока лишь у меня в голове. Но разве нужны они в мире, где люди охотнее перебьют друг друга, стоя в пустыне, даже если им доказать, что можно превратить ее в цветущий оазис? В мире, где миллионы уходят на разведку и освоение нефтяных месторождений, хотя имеется бесчисленное множество доказательств, свидетельствующих, что подобный вид топлива несет нам всем погибель!

Да, я вечно сердит, но разве у меня недостаточно причин для этого?

Она терпеливо ждала, когда тишина поглотит эти гулкие тирады, развеет их эхо в свежем утреннем воздухе. Потом помолчала еще немного, чтобы до него дошло: сейчас он не сидит здесь наедине со своим вечным спутником – гневом. У него есть собеседница. Наконец, мужчина понял это и смущенно улыбнулся.

– А что, если Вы неверно формулируете свои вопросы? – заговорила она. – Возможно, люди, живущие по старым правилам, действительно стараются не забивать голову мыслями о будущем. Но я знаю одно правило, над которым стоит задуматься: «Еслитыверно задал вопрос, то уже получил ответ».

Она сделала паузу, чтобы убедиться, что он слушает.

– Ну, вот, например, Вы опустили руку на кусок раскаленного железа. Можно задать себе вопрос: «Что делать, чтобы она не сгорела?». Ответ очевиден, правда? Если мир не хочет принимать Ваши изобретения, можно ли так сформулировать вопрос, чтобы в нем содержался ответ, почему происходит именно так, а не иначе?

– Тут все ясно, – коротко сказал он. – Люди глупы.

– Это неправильный ответ, и Вы сами прекрасно знаете это.

– Интересно, как же выглядитправильный?

– Представления не имею! Могу сказать одно: для людей главное, – не что делать, а как. Вы ведь уже знаете, как поступать с бонсаи, чтобы он рос, повинуясь Вашим пожеланиям?

– Ах ты, черт!

– Люди тоже живые существа, им также свойственно расти. Я не имею и сотой доли Вашего опыта обращения с бонсаи, но почему-то уверена, что когда Вы начинаете их формировать, они редко бывают здоровыми, стройными, сильными деревцами. Но именно изсамыхчахлых и искривленных могут вырасти самые красивые экземпляры. Помните об этом, если беретесь формировать всё человечество!

– То, что Вы сказали... Не знаю, что лучше, – рассмеяться в лицо или стукнуть по нему хорошенько!

Девушка встала. Только сейчас он заметил, какая она высокая и стройная.

– Наверное, мне лучше уйти.

– Нет-нет, продолжайте. Я ведь не в прямом смысле!

– Да нет, я совсем не испугалась. Просто мне лучше уйти сейчас.

– Боитесь задать следующий вопрос? – теперь он сумел угадать ее мысли.

– Ужасно.

– Все-таки попробуйте.

– Нет.

– Хорошо, я спрошу вместо вас. Вы сказали, что я рассержен, ожесточился, что меня не отпускает страх. Хотите знать, чего я боюсь?

– Да.

– Вас. Я смертельно боюсь вас.

– Не может быть!

– В Вас есть что-то вызывающее на откровенность, – с трудом произнес мужчина. – Знаю, знаю, что Вы сейчас думаете: боится сблизиться с другим человеком. Боится всего, с чем нельзя справиться при помощи отвертки, спектроскопа или таблицы косинусов и тангенсов. Да. С этим я ничего не могу поделать.

Он очень старался сохранить в голосе иронию, но руки предательски дрожали.

– С этим Вы справитесь, поливая лишь одну сторону или выставляя ее на солнце, – мягко сказала девушка. – Просто обходитесь с ним, как с любым живым существом, неважно, бонсаи это или женщина, – и оно станет таким, как Вы хотите. При условии, что сумеете остаться самим собой. – Не жалейте ни времени, ни усилий. Вложите в него часть себя.

– Наверное, можно считать это своеобразным предложением. Почему?

– Я сидела здесь почти всю ночь. В результате мне пришла в голову одна безумная мысль. Как Вы думаете, могут два чахлыхскрюченныхдеревца сформировать друг из друга бонсаи?

– Как тебя зовут?..

Оглавление