«Деструкция»

Андрей Хуснутдинов <СС:(†> деструкция

— Проститутка, — сказал Н., — подобна затаившемуся жилищу.

Он сказал это после того, как Вера, держа между средним и указательным пальцами неподкуренную сигарету, взяла между большим и безымянным использованный презерватив — взяла его :($ T , как берут раздавленное, но все еще опасное насекомое — и ушла в ванную.

— …мужчина, — продолжал он по ее возвращении, пока она устраивалась на подушке и закуривала, — идет к своей цели мимо запертых дверей, зашторенных окон и муляжей…

Вера неожиданно закашлялась, подавилась дымом, лицо ее побагровело и вытянулось, и Н., который не столько испугался того, что она задохнется, сколько этой зверской маски :(), дважды стукнул ее по спине.

— …А в единственной открытой комнатке ему, словно тапочки в музее, предлагают презерватив, — договорил он, уже досадуя о сказанном.

— Кому? — спросила Вера сипло, насилу.

— Муж-чине, — вздохнул Н.

Погодя, пока она окончательно прокашляется, он спросил:

— Ты кто, кстати?

— В смысле? — замерла она.

— По национальности…

— Немка.

— А почему ж — Вера?

— Не знаю. — Она перегнулась через него, расплющила сигарету в блюдце на прикроватном столике и снова легла. — Вера и Вера… — Зевая, с усмешкой встряхнула у глаз запястьем с часами. — Из бундесвера… Тебе-то что?

— Ни-чего. — Н. вытер с груди каплю пота, выпавшую у нее из подмышки, и рассматривал свою ладонь.

(Потом, на суде :(†, он скажет:

— Эта капля, это была — последняя…)

15 октября, еще только сойдя с поезда “Москва—Рига” и подхватив на язык первое порхнувшее перед глазами — “CELS” <“Путь”> :)LV, — он, впрочем, подумал, что все может кончиться именно так. Не обязательно может, — может. Быстрое рижское небо располагало к крайним допущениям. Латышская виза, роскошествуя, предоставляла ему на раздумья невообразимую неделю. Он поменял двадцать долларов, купил билет на электричку до Меллужи (сунул кассирше аж целых пять латов, одной крахмальной бумажкой, и чуть ли не все их получил обратно — рассыпчатой, не русски гремящей сдачей), вернулся на перрон и, щурясь, шарил взглядом по верхам… Как, в сущности, я еще легкомыслен, думал он. Обратиться за одну ночь иностранцем. Запросто, без дискуссионных попоек, без сборов & без сердца. А ведь иногда человеку для этого не хватает жизни… Хотя — при чем тут сердце? Иностранец — это, скорее, сродни (или сходни?) дефлорации. А вот жизни — времени, то есть — не хватает эмигранту. Эмигрант — фигура патетическая. Эмигрант — иностранец со сведенными коленями. Девственный иностранец. [Недефлорированный иностранец…] А — я? В электричке он торопливо и рассеянно затих у окна и лишь однажды был потревожен контролершей, датировавшей обратную сторону его билета :(15.10.98. Таким же нумератором, подумал он вдруг, пользовались и пограничники. Что это — напоминание?.. Вагон качало, как лодку. Периодически под полом что-то начинало свирепо тарахтеть и раскручиваться. Против него сидела молодая красивая женщина. Делая вид, что заинтересован чем-то у нее за спиной, исподтишка, мгновенными бросками орбит он трижды подкарауливал ее, но и одного взгляда было достаточно :) да, отталкивающе, незамысловато красива & строгих правил, разумеется, латышка, со сдвинутыми анемичным сердечком губками, со сжатыми, ажурными, в белую лайкру, коленками, блондинка, дуреха, краснеет… В тамбуре курили, из тамбура слышались смех и мат — по-русски. Вагон раскачивало, как на волнах. Что это, думал Н., — напоминание? Что?.. Впервые в Юрмале он оказался осенью 90-го. Тогда для этого еще не требовалась посольская виза. Двуязычие, впрочем, уже потихоньку выцветавшее на дорожных указателях и лицах, молча выдавливавшее в дренаж & на заборы кириллические стигматы оккупации, расходилось чуть слышными потоками косноязычия, осторожно-восторженными шепотками ожидания… Но тогда, конечно, он совсем не различал этого белого шума, слух его тогда еще был слишком сосредоточен на нем самом. Он был глух и счастлив, как впервые заснувший после утробы новорожденный :) T . (Потом, на суде :(†, он скажет: — Но тут… простите… это чужая территория… Самые значительные события моего детства — это те, которых я не помню… например, я совершенно не помню, отчего стал отдавать предпочтение брюнеткам…) Двухэтажный домик администрации, в котором после лаконичного административного замешательства и нелогичного, мимолетного, но сокрушительного вмешательства :) *** , — так вот, в котором им с :)Н T . вдруг дали комнатку, — домик этот отстоял на сто шагов от ДТП <Дома Творчества Писателей> и располагал основными удобствами на первом этаже. То есть комнатка их была на втором. Но таки оборудовалась умывальником. Свихнутая публика семинара (приключения & научная фантастика) тем не менее отнеслась к ним настороженно. Не считая явных оппортунистов и отщепенцев. Женщина, а тем более красивая женщина, а тем более красивая женщина, которой нет в списках приглашенных, — что-то тут вскрывается, что-то не то чтобы постороннее, а что-то такое, что, мало-помалу угнетая поля полового беспокойства приглашенных, подвигает к бесшумному цеховому ропоту. Так и здоровались. :)S-26 засим, местами бывали в Риге. И даже дружно помнили стеклянного чертика в сувенирной лавке@Meistaru iela. Или, например, винтовую лестницу в Арсенале. Загадкой оставалась отчетливая мумия в гробу, которую уже на следующий день не знали, куда поместить. Однако что-то нужно было делать с рукописями. Рукописи нужно было читать и оценивать, и поэтому, распухшие от микроскопических сувениров, они торопились возвратиться в Дубулты хотя бы к ужину. Но возвращались, как правило, опоздавшими. Грохочущими ночами море выходило из берегов, затопляло Юрмалу по самую насыпь железной дороги, тогда пахло прелым деревом пирса, пахло йодом и прилипшими к крыльцу водорослями, последние электрички двигались вплавь, вода, разбивавшая воздух по трещинам в асфальте, кишевшая солью и тлеющими волокнами рыболовных снастей, вязла на зубах, и время от времени, скользя окровавленными пальцами по стеклу :) U » T , они черпали ее граненым стаканом, они запускали в нее ржавую спираль кипятильника и смотрели сквозь нее мутными, бездонными глазами остывающих утопленников. Были ли они счастливы? — но гуще события необходимо дать подробно перебродить, настояться, слить с запасом осадок, прежде чем поверять посуде названия. Утрами же, просыпаясь к прежней жизни и торопясь вперед проклятых & первых утренних слов, они сначала подолгу чистили зубы. Опять-таки, нужно было завтракать, читать, etc… Единственное, в чем они все более укреплялись со временем, так это в том, что не стоит слишком поручаться реальности. И то сказать — что, если одним прекрасным утром поперек их комнаты расположилась бы забытая мумия? “…Сейчас”, — подумал Н., вглядываясь в окна вагона на противоположной стороне и проводя по губам языком. Поезд замедлял ход. В тамбуре кто-то нетерпеливо потренькивал велосипедным звонком. Неожиданная, ниоткуда взявшаяся, необозримо обширная & сопящая фигура с сумками, встав в проходе, вдруг застила ему вид, и он, как от удара в спину, качнулся вперед… Впрочем, успел :) — всплывшие практически на одном траверзе, показались домик и ДТП. Домик тотчас нырнул в деревья, но верхние этажи ДТП остались на плаву. Со вздохом удовлетворения Н. подался обратно и, улыбаясь, смотрел на пустую скамью против себя :) реальность по-прежнему неплохо ориентировалась на местности. Белокурая красавица уже была не в счет. (Потом, на суде :(†, он скажет:

— …льте. То, что мы считаем историей, не есть на самом деле история непреложных фактов. История наша есть лишь история последовательных мистификаций. Факт — чересчур нестабильная материя, время его жизни исчисляется долями секунды. И как в природе не существует чистого кислорода, так в голове человеческой не существует чистых фактов. Обращаясь к фактам, мы непременно модифицируем их в нечто удобоваримое для себя. Удобоваримая кашица эта и есть мистификация. Таково свойство нашего сознания, и с этим приходится мириться — так же, как с существованием пищеварительного тракта… Простите… что?.. ах, ну конечно, блондиночка — не в счет… пустое… пустое…)

Гостиница@Melluzi, предваряясь порожними кортами и выдохшимся, почерневшим бассейном (в турфирме информировали оптимистически: “есть бассейн”), как и большинство прибрежных сооружений своего рода, симулировала тревожные, хотя и не явные, аллюзии кораблекрушения. К тому же, как вскоре & вскользь выяснилось в регистратуре, на весь обозримый срок своей путевки Н. обретался в ней единственным субъектом поселения. Было сие, вправду сказать, неожиданно и даже лестно & даже, может быть, к чему-нибудь обязывало, и Н., как будто почувствовав прохладный излишек в затылке, распустил воротник и негромко, стараясь не сильно вредить тишине вестибюля, захохотал. Затем, получив пульт телевизора и деревянную грушу с металлическим черенком ключа, был буднично препровожден в номер… Затем — было хуже… :(№308… Вода была холодная и вода была горячая… хуже… пластмассовые плечики в гардеробе… сухой и мутный графин на столе… хуже… стоп — по ’ шло, потому что буднично… натурально, потому что телевизор никогда не включается той самой кнопкой, которую ты нажимаешь первой… бывает это оттого, что… правее… оттого, что бывает хуже и правее трюмо… стоп… под умывальником в ванной бывают синие ведра, застеленные полиэтиленом… бывает зябко, если в постели, чувствуя, что потихоньку начинаешь сходить с ума, ты думаешь о влажных следах ног, высыхающих на кафельном полу уборной, и уверен, что следы эти — твои… ты думаешь, что ужас — всегда предметен… ты думаешь, что бывает достаточно поместить в беспредельном вакууме жалкую бутылочку с остатками детской смеси, чтобы навсегда заразить его ужасом и чтобы ты убедился в том, что ужас — всегда предметен… ты думаешь о том, что, оказавшись на краю, ты непременно прыгнешь, но ты ни на миг не можешь быть уверен в том, что траектория твоего падения не будет вычислена еще до того, как ты явишься на этом краю & ты ни на миг не можешь быть уверен в том, что нагретый асфальтированный пятачок твоей смертельной проекции в последнюю секунду не подоткнут уборной, на кафельном полу которой однажды уже запечатлелись твои следы… и ты — конечно, если ты еще сохраняешь мужество думать о том, что ужас всегда предметен, — теперь ты уже не можешь не видеть того, что ты сам и есть основной предмет его, что ужас — это ты сам и есть. Что ужас — :(† это ты… — и, теряясь пустынным пляжем & держа голову траверсом, чтобы ветер не рвал капюшон & чутко улыбаясь грохоту воды, угадывай: все это :(† — ты… угадывай: все эти кладбища :(††† — твои… ты просто не видишь ничего, кроме своей памяти… не смущаясь видом пернатых вальсирующих папуасов, пробуй: это не они & это даже не ты & это только твоя нарядившаяся пернатыми папуасами, танцующая память… Пробуй: “Все эти годы ты жил вспять…” Остановившись, Н. чихнул и, не расслышав себя, укоризненно притопывая носками ботинок, ждал зачем-то второго раза. Но и во-вторых… У пенного среза воды неподалеку села чайка, он было потащил из-под куртки фотоаппарат, но ворона предостерегающе каркнула, и он увидел, во-первых, что это ворона. Смягчаясь & не целясь почти, тогда он принялся неразборчиво фотографировать море и пляж, других чаек, крохотную громаду ДТП вдали и не заметил, как снова стронулся с места. Юрмала, и без того не обласканная географией (1:1000000 — какие уж тут ласки), со стороны пляжа проигрывала не менее, вязла в высоком прибрежном сосняке & видимо, поэтому белыми сваями на берег бегло проецировались деления ее административной шкалы: Меллужи, Пумпури, Яундубулты и т.д. Однако, по оценке Н., это были все те же происки реальности & беззастенчивые сноски на самое себя в не менее беззастенчивом масштабе — 1:1. Когда же наконец он добрался до ДТП, то сразу понял, что интриганка вовсю хозяйничала и здесь. Дом стоял под капитальным ремонтом. По боковому фасаду его, как по линейке, равнялись кучи геометрического строительного мусора. Его просторная сырая тень, забиравшая изрядный кусок пляжа, источала плоские ароматы извести. Явилась, конечно, аккуратная чугунная изгородь, BMW ® , т.п… Прерываясь, как по колено в полынье, Н. неровно брел далее, и вскоре увидел домик администрации :) его, слава Богу, не тронули. Его даже не перекрасили. Он пустовал без уважительной причины обновления. На входной двери, несмотря на сохранившийся, вполне даже спелый цинковый козырек кнопки звонка, отсутствовала ручка & зияла замочная скважина. Трехступенчатый каменный сход, крохотный парапет и порог были завалены желтыми, начавшими чернеть с изнанки листьями… Сделав еще несколько шагов в обход, Н. заглянул в боковое окно на втором этаже. <фото: Goncarova iela, 3 A-34> Сначала ему только показалось, что он видит выщербленную притолоку, но, приблизившись, он не увидел за окном ничего, кроме выщербленной притолоки. Он неуверенно привстал на носки, вытянул шею, моргал, но таки не увидел за окном ничего, кроме выщербленной притолоки. …&, подумал он, отступая: прошлое — к стремлению соответствия & разоблачения? лицо с заплывшей пулевой выемкой над бровью, снятое с черепа и помещенное в банку с 96% спиртом [помнилась, кажется, и наклейка с калибром и параметрами ранения, но уж хуже & проще, как, впрочем, и прочая кафедра судмедэкспертизы & Бог с ней] — лицо это или свидетельство?.. & маска?.. 96%-е средство от артефактов?.. смешно: мы влюблены в свое прошлое, потому что в нем нет будущего, в нем все расписано на годы вперед, а даже хотя бы и на месяцы — нам хватает и этого, мы влюблены в свое прошлое за то, что на нем можно писать аршинными буквами: “Проверено, смерти нет!” Нас влекут покорившиеся аду города нашего счастья. Потом он бродил по станции до наступления темноты. ¶ Приходили и уходили электрички, в буфете булькало радио, и от реки, которая в этом месте подбиралась к самой насыпи, рыхло пахло хлоркой. Над окошечком кассы трепетало бумажное распятие. Маскируясь газетой, Н. зяб от выпитого. Несколько раз его о чем-то спрашивали по-латышски. В ответ он поднимал брови, улыбался и встряхивал газетой. Вслепую & начерно он вспоминал Ригу, но вспоминал Москву. В конце концов, поняв, что боится, он ушел. В гостинице, более освещенной снаружи, чем внутри, оранжерейный короб регистратуры просторно взвешивался в полутьме и был похож на голограмму. Н. спохватился своего одиночества, как спохватываются неблагоприятного прогноза. Ему бесшумно и благосклонно улыбнулись. Он взял не звякнувший ключ. В номере он включил свет и телевизор, сел к столу и не знал, что делать. Впрочем, пил пиво & читал газеты. И в душ полез голым не потому, что привык принимать душ голым, а потому, что, спьяну & незаметно раздевшись, был вынужден как-то аргументировать наготу. Вода была холодная и вода была горячая. И в этом был смысл — пребывать в одиночестве <морально>. А вот — решил он и, не умаляя воды & не обтираясь, пошел в комнату, встал у калорифера и, глядя в потолок & чувствуя, как вода льет с него на ковер… :) S что ж, если и вовсе так? — и, выпятив живот, нежной пригоршней взял теплые & неприспособленные свои Y U … можно ли быть одиноким, не будучи ангелом?.. & безумцем или скопцом?.. и чем иным полагать сей Y U пропуск в пробирки бессмертия?.. любые идеи да TM и любые идеи нет TM , живущие возможностью смерти, равно обнаруживают себя: страх перед неизвестностью. Однако почему всякий раз, точно трусливые недотепы, мы спотыкаемся о собственный оргазм? Почему не оцениваем наш страх, как научены оценивать симптомы боли? Ведь боль свидетельствует не только о заболевании органа, она свидетельствует еще об органе как таковом, и даже так называемая фантомная боль — об ампутации. Отчего ж не рассматривать страх как инстинкт некоего высшего бытия, свидетельствующего о себе? И почему, коль скоро способны заявлять его своими жалкими да & нет, мы не радуемся, что только этим одним можем свидетельствовать в пользу своего бессмертия?.. …этим одним 1 ночью [легко] покончить с собой, Н. не торопился & для начала исследовал соседние пустующие номера. В них было холодно и темно. Сонный, подсоленный морем смрад гниющих полов и твердеющей пыли сковывал их & все было не то. Были, разумеется, зацепки: Христос † , etc. То есть гостиница опрокидывалась бы расколотой параболой Храма † , но при этом условии все возвращалось бы на круги своя, и он попросту не просыпался бы & его уже порядком зашлифовавшаяся грёза <призрак распятия спящих> вырождалась бы пошлым капризом воодушевленного воспоминания [ибо воспоминание безусловно греховно] & немыслимым множеством, как-то О парабола с крестом поперек †, на котором для Него † слишком много места, попросту не хватает размаха рук, к тому же Он † торопится, дабы прежде не преставиться от белокровия & шелковая завеса уже расходится с треском сверху повдоль & эти двое по бокам, подонки, опережают Его † & из лучших побуждений даже назначают фору & губка H 2 O+CH 3 COOH предлагается не Тому † & матфей © и лука © глядят не Туда † & андрея 1 распинают иксом, а история, дура, как всегда не зная, с кого & с чего начинать, тычет пальцем то в одного, то в другого, то в третьего, талдыча в нос что-нибудь свое, историческое, вроде: ‘море волнуется — раз…’ Он же, стараясь двигаться напрямик, почему-то всегда оказывается не против, не тет-а-тет †, нет, но как-то сбоку & вскользь, и кончает где-то совершенно не в виду & эта попытка, конечно, ему не засчитывается & он банально встает с бодуна. ¶ Дождь… Абзацным отступом против его глаз начинается намокший, отвалившийся угол подушки. Боясь, что его стошнит, он еще долго не решается зевнуть. Калорифер греет горелым, черт. В новом мире, думает он, все-таки хорошо просыпаться с похмелья, и осторожно, в несколько приемов, поднимается на локтях. [Утро.] Безоговорочное приглашение к жизни. № Хорошо бы и вовсе возобновляться эпиграфом, однако столбить субтильным курсивом не предпочтительные ходы морали, а проклятые процедуры низа, как то: утреннюю эрекцию, пахнущие тиной унитазы, кроваво-молочные пузыри зубной эмульсии (в том числе), пульсирующую печень, т.д. В Риге он сделал вот что: купил газету и стал обзванивать бордели. Его утешали <по-русски>: 15—18 латов в час, третий <час> — бесплатно. По одному номеру почему-то ответили шепотом <по-русски>: “20, но мы кончаем”. Н., поторопившись с отбоем, не тотчас хватился мысли, что прозвучало сие более обещанием, чем сообщением, и перезвонил. И также шепотом <по-русски> ему подтвердили :($ T “…”. Подумав, что со времени пересечения границы сделался несколько глуховат к модальным обертонам родной речи, путаясь в словах, он спросил адрес и зачем-то записал его по-английски. Через дорогу от телефонной будки, прямо на привокзальной площади, под склеротическим дождем лоснился & грохотал как ни в чем не бывало парк аттракционов. Мизинцем Н. попытался убрать с очков каплю воды, но та засела на внутренней стороне стекла, поэтому, прежде чем добраться до нее, он поднял брови & вообще сосредоточился так, будто вытаскивал из глаза ресницу. И с неожиданным, каким-то болезненным [аж о ] жаром, чуть не сорвав очки, решил, что кончать ему сегодня ни в коем случае не стоит. Не стоит, и все. * В результате вышло ни то ни се: с одной стороны, старый город, собор св. Петра & спорадические отправления милостыни, с другой, рассматривая напечатанные фотографии, он еще несколько раз звонил по объявлениям в газете. ** Между прочим, развиднелось :) он хорошо поел и, погуляв еще, понемногу пришел в себя. Сияющими трофеями кровель город переходил из тени в тень. Прохожие, особенно в небольших улочках, были похожи на перебежчиков. Пустующие такси двигались шагом. Повсюду, как будто в канун грандиозных похорон, с рук и с лотков продавались цветы… Казалось, что он грезит наяву :), хотя *** † …на удивление просто и даже как-то не вполне понятно & даже уловка из несгибаемого шнура калорифера ему удастся. И не будет сюрпризом условие ablation мыслить лишь в пределах своего английского — нет, не на английском языке, но оперируя исключительно теми русскими морфемами, которые Он вспомнит по-английски. Единственное, к чему Он окажется не готов [да и мыслимо ли], так это к тому, что собственный язык в первый и в последний раз ослушается Его, явится чуть ли не целиком & разумеется, не вовремя :() удавление О герметичный поцелуй будущего, рот в рот :( В перерывах речи дышащие сипло & хмурые в форме & штатском будут фотографировать его 2 собственным фотоаппаратом, брезгливо выдергивать из удавки, кашляя в кулак, курить и протоколировать, везти в гремящем пакете в морг и вправлять язык, однако притом Он [будет] преспокойно держаться змеевика & рассматривать занавеску душа и выщербленную притолоку TM — так, как если бы и всю ванную со змеевиком, душем и выщербленной притолокой TM дышащие тоже могли затолкать в гремящий и погрузить в скорую. Ввиду составл. протокола с лица земли Его снесут в братскую могилу военного некрополя Риги, где все так же спокойно [во веки] Он [будет] держаться змеевика & рассматривать занавеску душа и выщербленную притолоку TM . P.S., на Суде :(†, Он [скажет]: * решение, обязывающее, по крайней мере, к деятельной сублимации, но, конечно, не обязательное по сути [минут через сорок ± пять он непременно бы уже осматривался в посторонней & постиранной наспех постели, с ужасом сожалея о себе, как сожалеет всякий нормальный мужчина, опроставшийся без предварительных ласк и, в общем-то, без особой нужды, — все именно так <± оргазм>, если бы не вспомнил о фотопленке, которую, согласно инструкции, следовало проявлять как можно скорее после использования]. ** по более трезвому рассуждению, все-таки никуда он не звонил & милостыни не подавал, не потому, что было жаль денег, а потому, что попросту не умел ее подавать, да и к тому ж плохо переносил изъявления площадной благодарности. <В общем говоря, в пожертвовании являлось для него нечто не переносимое чисто физиологически.> *** <…> Ригой до сих пор представлялось ему чем-то не вполне пристойным, он стыдился этих своих снов как физического недостатка, при том, что не умел толком даже различать & помнить их & случалось, иногда краснел, проснувшись. Общим местом в его метафизических метаниях была некая фатальная несоразмерность ландшафтов — мнимого и реального. Но был это, скорее, не столько аспект совместимости, сколько аспект узнаваемости. Мнимой Риге не нужно было простираться на пол-Прибалтики & подпирать небо, она могла быть заявлена всего лишь ржавым & замшелым углом в какой-нибудь тлеющей подворотне, но зато угол этот, если б он только существовал в действительности (и, соответственно, был бы нанесен на карты), Н . мог бы найти с закрытыми глазами. Быть может, за тем он и стремился в реальный город — за тем, чего в нем никогда и не было? * то же самое с Сигулдой <“Das Schlo b ”>: до замка он так и не дошел, увяз в безлюдной тевтонской деревне; толпившиеся, будто в дебюте, фигуры башен не уступили ему гористого горизонта, он фотографировал их через окно вагончика подвесной канатной дороги. Единственный, конечно, пассажир. (Большинство этих снимков в послесловии к протоколу окажется забраковано судом.) ** буквально: “…бумага провоцирует логику, которая есть такая же невозможная вещь, как состояние идеального газа или perpetuum mobile”. *** Нам представляется логичным, что днем светит солнце и что при отрицательной температуре вода становится льдом — однако это не логика, это лишь привычный нам порядок вещей, который, слава Богу, нисколько от нашей логики независим, и который, если задуматься, чужд и не понятен нам ровно настолько же, насколько чужды и невообразимы погоды внутри какой-нибудь черной дыры. “Понять — значит упростить”, — не так, а много хуже: понять — значит исказить. **** сохранившихся версий [две] немного: №1 Сперма — бензин творчества. №2 Сперма — сопли либидо. [три?] №3 Ложь — это клей, которым смазаны подступы к вершинам (игра слов: клей — это имя известного <…>). ***** <…> “минуя минет”. Ibidem. ****** смысл: воспоминание об утрате есть лишь раздражение жалости за собственные страдания. Что такое утрата, мы, кажется, забываем на следующую минуту после шока. И помним одно то, как это страшное и, в сущности, так и не понятое нами событие заставило нас страдать. Мы способны жалеть — пускай и под чужими именами — только самих себя. * конъектура: <забвение нам тоже дано в артефактах> ** есть: человек *** бесконечность: есть **** далее: [в Лиепая] в кафе они смотрели друг на друга, как смотрят в окно, к тому же прошлое их оказалось благодарным занятием — убеждаясь мало-помалу, что тут уже нечем рисковать, не ввязываясь в паузы, они охотно уступали его друг другу, но и отвлекались азартно, откладывая его до следующего удобного затишья, мысленно отбивая такт… ***** далее: была минута слабости, но что-то подсказывало ему, что и сам-то он, быть может, не стоит одной этой минуты. Вот ведь что: стоило ему предположить в Вере родного человека [успешное соитие стоило], как он оттолкнул ее. ******* впрочем, не по-человечески выглядит все, чего ни коснется человек *********** ECCE HOMO †                                                        · Через 3 интервала                              · выключив свет                           белый шум подумав, все-таки                      белый шум он                                                      · |                                                        · в ванной                                             · на змеевике                                       · СС:(†        Бог — это возможность потери           · †С:(С        потеря — это возможность Бога          · :(цѠ       Возможность — это потеря Бога          · С†:(С        Это — потеря возможности Бога   белый шум

Оглавление

Андрей Хуснутдинов <СС:(†> деструкция

Реклама на сайте