«У Вечной реки»

Елена Сенявская У ВЕЧНОЙ РЕКИ Сборник

У ВЕЧНОЙ РЕКИ Лирическая фантастика

Новелла первая У ВЕЧНОЙ РЕКИ

Тает воск. Оплывает свеча. На ресницы спускается сон. На седой рукояти меча — То ли пыль, то ли память времен. То ли ветер стучится в окно, То ли души ушедших во тьму. И мелодий, забытых давно, Не услышать уже никому. Перед Вечностью жизнь коротка, Но наступит полуночный час — И к руке прикоснется рука Сквозь века, разлучившие нас. И природе самой вопреки, На короткий, но сладостный миг, Состоится у Вечной реки Невозможная встреча двоих…

* * *

«Здравствуй, Ника, фантазерка неисправимая!

Все, что ты написала, слишком невероятно, чтобы можно было поверить. Красиво придумано — этого у тебя не отнять. Ну, не дуйся! Я же тебя знаю. Вечные твои сказки и романтические истории. Пора взрослеть, девочка. И где они нынче — принцы и рыцари?! Смотри, всю жизнь прождешь… Бери пример с меня. Ну, пока. Целую.

Ирина.»

* * *

Забравшись с ногами на диван и до подбородка кутаясь в одеяло, Ника всхлипывала от жалости к себе. Конечно, если парень пригласил в кино не тебя, а подругу, это еще не смертельно. И не стоит весь вечер смотреть на родителей так, словно они перед тобой виноваты. Но все равно обидно. И можно поплакать тайком в подушку…

Часы на стене пробили двенадцать. Мигнула и погасла лампа в ночнике. Стало темно.

— Тебе грустно? — незнакомый голос прозвучал совсем рядом и Ника едва не закричала, но всхлипывать перестала сразу.

— Не пугайся, сейчас будет светлее, — успокоил голос, и комната в самом деле осветилась мягким золотистым мерцанием зажженных свечей.

Ника сжалась, закусив губу: возле дивана присел на стул незнакомец. Серый вязанный свитер, узкие черные брюки — ничего необычного не было в этом его костюме, но сидел он как-то неловко, будто с чужого плеча. И глаза — темные, глубокие — поразили Нику.

— Кто вы? — не спросила, выдохнула она. — Что вам нужно?

Он улыбнулся — уголками губ:

— Я путник… Ты плакала — я услышал. От твоих слез потускнели звезды. Не плачь больше, — попросил с печальной серьезностью.

— Не буду, — согласилась она. И в распахнутых детских глазах теперь не было страха — одно изумление и ожидание чуда. — Кто ты? — повторила с мольбой и надеждой.

Он не ответил. Поднялся:

— Мне пора.

— Уходишь? Уже?! — голос Ники дрогнул.

— Я появляюсь в полночь и только на три минуты, — сказал виновато. — Ты позволишь прийти завтра?

Она кивнула. Он улыбнулся — снова одними губами. Прощальный жест рукой. Свечи погасли. Опять темнота. И сам собой зажегся ночник.

Ника сидела, зажмурившись, пытаясь понять, что это было — просто сон?!

* * *

Какой далекой и нелепой казалась теперь обида. И парень, выбравший подругу, — таким чужим. Стоит ли он слез, от которых «тускнеют звезды»?

Весь день лихорадочное возбуждение не покидало Нику. Она не знала, как убить время. После школы пошла в планетарий и, глядя на искусственное небо, гадала, с какой звезды явился таинственный гость.

Но вот наступил вечер, и она притихла, затаилась, как мышонок, в своей комнате, не отрывая глаз от циферблата. Смотрела на стрелки с тревогой и нетерпением. Ждала — и пугалась веры своей в невозможное. И вздрогнула, когда ударили часы. Зажмурилась невольно. А когда разлепила веки, он сидел рядом и смотрел на нее — будто издалека.

— Ты здесь, — прошептала, чтобы что-то сказать.

Он улыбнулся — немного мягче, чем раньше. Тихий свет замерцал в глубине зрачков.

— Скажи, откуда ты? — Ника опустила ресницы, смутившись под странным взглядом.

— Мой дом на другом берегу, — отвечал он.

— Мне кажется, я встречала тебя… Когда-то давно… Не помню… — она улыбнулась застенчиво.

Он кивнул:

— В иной жизни, быть может…

— Или в другом мире, — подхватила радостно. — Как ты нашел меня?

Он ответил не сразу.

— Долго искал, — он помолчал немного. — Против течения — трудный путь… Я должен идти.

— Так скоро, — шепнула Ника и глянула в темную глубину, будто в омут бросилась. — А завтра?..

— Да, — коротко ответил он.

Она не успела заметить миг, когда он исчез. И долго не засыпала, стараясь понять каждое слово, произнесенное им.

Пустым и тусклым делался мир, если ЕГО не было в нем. Полночь и три минуты… Она ждала их жадно, веря и не веря в происходящее. Это было, как наваждение. Как глоток вина…

* * *

— Здравствуй! — она шагнула навстречу первой. — Ты не устал в дороге?

— Нет, — он был серьезен. — Ведь ты ждала.

Ника засмеялась — тихо и радостно.

— Долгим ли был твой путь?

— Все относительно. И Вечность бывает мгновением, — отвечал он.

— Почему ты приходишь ко мне? — этот главный вопрос стоил Нике усилий. — Разве там, у вас, мало таких, как я?

— Ты одна, — сказал он. — Таких нет больше…

«Для меня ты одна во Вселенной», — говорили его глаза.

— Как мне называть тебя? — прошептала она, коснувшись его руки, — мягкой и теплой была ладонь.

— У меня много имен. Но нет в них меня…

— Я буду звать тебя Кин, — она и сама не знала, почему сказала так.

— Зови, — согласился он и улыбнулся, прощаясь: — Время…

Она кивнула печально. И снова — одна. Но еще ощущали пальцы тепло его руки.

«Кто ты? Откуда? Какой ты? И где искать тебя?..»

* * *

В субботу всем классом пошли в Пушкинский музей на выставку из Дрезденской галереи. Отстояли длинную очередь и разбрелись по залам, разглядывая шедевры великих мастеров. Красиво, но скучновато.

А Ника как застыла возле одной картины, так и смотрела, не отрываясь. Ван Дейк. «Портрет воина в латах с алой повязкой на руке». Она узнала ЕГО сразу. Взгляд, обращенный к ней, прожигал насквозь. Он смотрел из прошлого. И Ника поняла, на КАКОМ берегу его дом… Где ты, милый призрак? Вот почему казалась чужой его одежда. Не Млечный Путь лежит между ними, а Время — бездна, моста над которой нет… Но он нашел дорогу сюда. Значит, и Ника отыщет к нему дорогу.

* * *

Как смириться с тем, что его уже нет и прах истлел много веков назад? Кто же приходит к ней каждую полночь — сказать несколько слов, заглянуть в глаза?..

«Тепло, а не холод смерти хранит твоя рука. Разве могу я поверить в гибель твою?!» — думала Ника, а стрелки словно примерзли и не было конца ожиданию.

Но вот, наконец, он снова стоит перед ней.

— В жизни ты лучше, чем у Ван Дейка, — сказала тихо, вместо приветствия.

— В жизни все немного другие, — согласился он — спокойно, без удивления.

Она растерялась от этой невозмутимости. Взмолилась:

— Хоть что-нибудь объясни!

Он улыбнулся печально:

— Ты приснилась мне… Я поверил сну. Искал — и не находил. И тогда в полуночный час пришел к Вечной реке, и паромщик переправил меня…

— И ждет возвращения?!

— И торопит сердито. Опаздывать мне нельзя…

— Почему ты не можешь остаться? — Ника смотрела так, будто сейчас заплачет.

— Это чужой мир, — глухо выдавил он. — Но если я не вернусь, порвется звено в цепи. И ты исчезнешь в нем…

— Пусть! — шепнула она. — Не хочу, чтобы ты уходил…

Он коснулся губами ее щеки.

— Не хочу, чтобы ты исчезала…

Будто ветер задул свечу. Комната опустела. Ника смахнула слезы с ресниц. Он считает ее ребенком. И тайну свою даже ей не смеет открыть.

…Полночь и три минуты. И так каждую ночь… Где ты, Кин?!

* * *

И снова сидят они рядом, держась за руки.

— Ты не обиделась на меня вчера? — голос звучит виновато.

— Нет, что ты! — она улыбнулась. — Но как все это странно: не может быть, а есть. Какой смысл в наших встречах? Но без них не будет и нас…

Он опустил глаза.

— Мудрецы и безумцы — одинаково странные люди. Кто мы — безумцы или мудрецы? Ты знаешь, в чем мудрость и где безумие?

— Я знаю, что не хочу разлучаться с тобой. В этом безумном желании — вся моя мудрость, — ответила Ника, и он смутился.

— Пойми, что есть Вечность, которая сильнее нас! — воскликнул, будто просил о пощаде.

— Понимаю. И все же… — она замолчала. Но спросила неожиданно весело: — Ты был у меня в гостях, а я не была ни разу. Пустишь меня в свой мир? В свой старый сказочный замок?

Он кивнул, соглашаясь с внезапной легкостью:

— Завтра, как ударят часы — закрой глаза…

— Так просто? — удивленно промолвила Ника.

— Если в это поверить, — тихо добавил он.

* * *

Этой ночи она ждала с восторгом и нетерпением, не испытывая сомнений и ничуть не колеблясь. Она уже привыкла к чуду, и трезвые мысли были забыты.

И вот, наконец, полночь. Ника зажмурилась — и ничего не почувствовала. С обидой и недоумением открыла она глаза…

Пышный зал старинного замка ослепил ее множеством свечей. Кавалеры и дамы чопорно и надменно поглядывали с портретов. А в огромном зеркале увидела она девушку в белом воздушном платье, с жемчугом в волосах. И с трудом узнала себя в этой светской красавице.

Распахнулась дверь, и Кин возник на пороге — в сером бархатном камзоле, с локонами до плеч. И этот наряд не казался на нем маскарадным, как тот, другой, — в ином мире, таком далеком сейчас…

— Здравствуй, — голос его звучал гулко в пустом зале.

— Здесь красиво, — заметила Ника в ответ.

— Но холодно и тоскливо — без тебя, — возразил Кин, целуя ей руку. — Я тень в зеркалах. И никто обо мне не вспомнит, даже глядя на полотна Ван Дейка. «Портрет неизвестного». Стертое имя с надгробья…

— Мне нравится здесь! — с вызовом сказала она и заглянула ему в глаза.

Он улыбнулся — беспомощно и печально.

— Я хотел бы сказать: «Останься», но законы природы мне не подвластны…

— Так не может продолжаться вечно! — она задохнулась от слез и гнева. — Три минуты и ни секунды больше!.. Зачем же ты приходил?..

— Я не могу без тебя, — шепнул он.

Голова закружилась у Ники — поцелуй опьянил ее.

— Я тоже… — голос ее дрогнул. — Не гони меня…

— У нас еще полминуты, — грустно ответил он. И она очнулась — сон рассеялся.

— Неужели ничего нельзя изменить? — взмолилась, ломая пальцы. — И мы разлучены навеки? И никогда не будем вместе?! Не верю! Я люблю тебя…

Но закружилась звездная карусель, надвинулся сизый мрак…

…Ника стояла в своей комнате в пестром домашнем халатике, и поцелуй Кина горел на ее губах.

* * *

— Наблюдатель Z! Кто позволил вам использовать темпоральный переход во время паузы?! Немедленно сдайте вахту! За нарушение инструкции вы отстраняетесь от участия в эксперименте, — лицо заведующего лабораторией расплылось на экране пульта. Связь отключилась.

«Ну вот и все, малышка, — с горечью подумал Кин. — Я больше никогда тебя не увижу. Ты обо мне забудешь, поверишь, что все это было сном, что ты сама придумала наши встречи. А я не смогу даже проститься с тобой… Как жаль, что эта сказка так скоро кончилась…»

Он вышел из операторской. Зеркало в тяжелой бронзовой раме скрыло тайник в стене. И мрачная роскошь средневековья вновь окружила путника, заплутавшего во Времени.

«Сейчас пришлют смену, и я навсегда покину этот унылый дом. Вернусь в институт, в лабораторию. Получу „строгача“ за внеплановые „испытания“… А Ника так и не узнает, кто являлся к ней каждую полночь — на три минуты. Мы разминулись в Вечности и встретились лишь на миг. Прости меня, девочка. Я не хотел причинить тебе боль…»

* * *

На другую ночь он не пришел. Ника ждала напрасно. Давно минуло время назначенной встречи, а она все сидела, окаменев, и смотрела на циферблат — с отчаянием и страхом.

«Разлюбил? Бросил? Забыл? Или пал на дуэли, пронзенный шпагой? Семнадцатый век, век поэтов и мушкетеров, не выпустил тебя… Оборвалась тропинка над пропастью. Время не воротится вспять… Где ты, Кин? Как мне жить без тебя?..»

* * *

Кин шел по институту, на ходу кивая коллегам, поздравлявшим его с возвращением. Для теоретиков и стажеров историк-наблюдатель был чуть ли не героем, но администрация недолюбливала эту беспокойную братию, и, конечно, после целого ряда проступков рассчитывать на снисхождение не приходилось.

— Да, старик, в прошлом ты порядком наследил, — сочувственно обронил Грем, встретив его в коридоре. — Шеф бушует. Шутка ли — угодить на полотна гения! Как тебе удалось? Знал бы Ван Дейк, кого рисует… Ну, да ладно! Спишут «за давностью лет»… А вот что ты забыл в двадцатом веке, хотел бы я знать? Ведь это не твой профиль…

Не удостоив его ответом, Кин круто повернулся и проследовал в кабинет директора — «на ковер».

* * *

Ника обегала всю Москву, пока в одном из «Букинистов» не отыскала репродукцию «Воина в латах…». Теперь он стоял у нее на столе, в рамке под стеклом, и вызывал недоумение у мамы, вытиравшей в комнате пыль.

А Нике все чаще приходила в голову горькая мысль: «Да было ли все это? Начиталась на ночь фантастики — и вот результат…» А Кин смотрел на нее с портрета насмешливо и гордо. И казался теперь неприступно-чужим и далеким…

* * *

«Ника… Милая, доверчивая… О чем ты плакала тогда? Не знаю… Но я услышал твою боль и поспешил на зов — потому что печаль легла на сердце. Трудно казаться своим в чужом мире. Но быть чужим в своем — самая горькая участь. Что изменилось в нас? Мне неведомо, что чувствуешь ты без меня. Но моя жизнь опустела, если тебя в ней нет… А были только мгновения, улыбки, слова… И один поцелуй… Зачем я тебя не послушал?! Мы могли бы остаться там, вдвоем… Кто посмел бы судить нас? А теперь впереди одиночество. И нельзя ничего изменить… Или все-таки можно?..»

Кин откинулся в кресле, раздраженно поглядывая на серый экран пульта. Он позволил себе увлечься той, кого давно уже нет. Смешно, безрассудно… Но нет ее только здесь. А там, за этим экраном, она живет, дышит, ждет… И другие, забытые души. Может ли тот, кто там побывал, смотреть на них, как на прошлое? Жестокую шутку играет с людьми Время. И разум не в ладах с сердцем… Легко тебе, Ника. Ты шагнула вперед, не колеблясь, поверив, что призраки оживают. И не было страха в тебе… А как поступить ему, отягощенному знанием? Что выбрать — тебя или целый мир? Твоя любовь дорого стоит… Но стоит ли Кин этой любви?..

* * *

Дежурство кончилось. Сдав вахту, он слонялся по пустым коридорам института, надеясь все же проникнуть в заветную лабораторию. Но она для него теперь — запретная зона. Колодец Времени закрыт наглухо. Таким, как Кин, нарушителям порядка, нет туда дороги…

Убедившись, что все напрасно, он вышел на улицу и долго бродил по ночному парку под вечными звездами, которые светили когда-то Нике — точно так же, как ему сейчас. И было пусто и холодно на душе. И хотелось вернуться в тот давний мир, где не знали электронных чудес и наивные люди были счастливы в своем беззаботном невежестве… В глубине веков, вдали от космической эры, писали свои полотна Рубенс и Ван Дейк. И там осталась бессмертная тень Кина — на потемневшем от времени старом холсте. А он никогда не позировал великому живописцу, потому хотя бы, что никогда его не встречал…

Эта мысль мелькнула, как молния. И вспыхнула надежда, как свеча во мраке, и свет зажегся в глазах… И понял Кин, что не все потеряно, ибо в прошлом свершилось нечто, в чем он не принял пока участия, но что без него не могло бы свершиться. И он вернется туда, чтобы закончить то, что судьба определила ему. Иначе нарушится ход истории и человечество лишится шедевра, на котором запечатлен юноша, рожденный спустя века. Но чтобы портрет, созданный в семнадцатом веке, был написан и дошел до потомков, модель должна вернуться назад и встретить художника и заказать ему эту картину. Таков парадокс времени. Но спасибо ему за это — ибо он дарит последний, единственный шанс…

Голова закружилась и, забыв обо всем, Кин бросился домой, в библиотеку — искать альбом по искусству.

Как же раньше не замечал он эту странность, когда говорили ему о «Воине в латах…»? Похож, ну и ладно. Мало ли совпадений… Нравилось всех дурачить, гордясь неожиданным сходством. Даже когда начальство устроило разнос, ни в чем не признался и объяснительную писать не стал. И задумался только теперь, когда все для себя решил и выбрал — вопреки логике, наперекор судьбе…

* * *

Он листал книгу — торопливо, будто в ознобе. И вздрогнул, увидев себя. Бледность покрыла лицо — с соседней страницы глянули светлые глаза… Ника, чуть печальная, с просто убранными волосами, в мягком свете золотистых тонов… Знакомая — и чужая. В иной эпохе все мы немного другие… Тень жизни — в тяжелой раме. Тихое чудо, победившее время…

Дыхание замерло в груди Кина — не один, а два портрета, созданные одной кистью. Это ли не подтверждение тому, что возвращение будет успешным, что он встретит свою Нику и «похитит» ее, чтобы больше не разлучаться!

* * *

А Ника в тоске и отчаянии писала письмо подруге. С кем еще могла она поделиться своим оборвавшимся сном, несбывшимся чудом? Мама ей не поверит и будет права. Отец просто не станет слушать «девчоночьи бредни». А Ирина… Она старше всего на два года, но успела выйти замуж и уехать в дальний гарнизон со своим лейтенантом. Почти на край света… Неужели и она не поймет? Тогда и сама Ника должна убедить себя, что не было ничего, кроме грез… Ничего! Иначе как жить дальше?!

Накинув пальто, она вышла на улицу, бросила конверт в почтовый ящик и вернулась домой — в двухкомнатную квартиру на седьмом этаже. Поужинала вместе с родителями, подготовилась к контрольной по физике. В половине десятого включила телевизор. Но вот фильм кончился и Ника ушла к себе, в маленькую комнату со старинными часами, где никто не мешал ей грустить в одиночестве, беззвучно глотая слезы, от которых «тускнеют звезды».

Пора было укладываться спать. Стрелки дрогнули, приближаясь к двенадцати. Маятник качнулся и замер на какую-то долю мгновения.

…Горячая рука Кина сжала ее ладонь.

— Я за тобой… — голос его прерывался. Серебристый комбинезон был порван в нескольких местах.

— Я готова, — выдохнула она, не успев ни обрадоваться, ни испугаться.

— Подумай, — выдавил он глухо. — Это навсегда. Возврата не будет. Я заблокирую колодец Времени и мы останемся там…

— И нас никогда не найдут, — прошептала Ника, впервые поняв, ОТКУДА явился Кин и КУДА он ее зовет. — А здесь нам нельзя? — подняла на него глаза с мольбой и надеждой.

Он качнул головой — отчаянно и виновато.

— И даже с моими проститься? — в ее голосе была безнадежность.

Он не ответил, закрыв лицо ладонью. Ника тихо заплакала, уткнувшись ему в плечо…

Часы бесстрастно отсчитывали отпущенные мгновения. Полночь и три минуты…

* * *

Комната опустела. На столе, раскрытый на середине, лежал альбом репродукций Ван Дейка. Листок бумаги был вложен между страниц:

«Милые! Простите… Прощайте… Не надо искать. В то, что со мной случилось, никто не поверит. Эта книга — на память вам. Она все объяснит. Вы должны понять! Так хочется быть счастливой. И победить время, которое против нас…»

Последний, странный подарок.

Год издания поразил родителей не меньше, чем бегство дочери. Так же, как и время написания картины, с которой смотрела на них Ника, — нежно и грустно, сквозь века…

Но тайна осталась тайной. И милиция сбилась с ног, разыскивая пропавшую девочку. Какой же нормальный человек поверит в то, во что нельзя поверить?!

* * *

«Здравствуй, Ника, фантазерка неисправимая…», — Ирина писала письмо, еще не зная о загадочном исчезновении девятиклассницы Ники Амелиной.

Новелла вторая ДЕМОН

Где ты, Демон? Приди, отзовись, Унеси от постылого света В лучезарную звездную высь, Где блуждают мечты и кометы… Что мне Ангел у нас на пути И ревнивого Бога проклятья?! За минувшую робость прости И прими в ледяные объятья… Я смятенную душу мою Принесу тебе в качестве дара… Без тебя задыхаюсь в Раю! Где ты, Демон? Я тоже — Тамара…

* * *

«Дельфин» возвращался. Путь был долог, но все тяготы и усталость отступали теперь перед одной мыслью: «Впереди — дом, Земля…» И каждые сутки вахты — приближение к ней, предчувствие и ожидание встречи.

* * *

В тот день, как обычно, в рубке управления дежурил один Капитан. Экраны приборов привычно и мягко светились. Зеленая лампа над пультом убеждала в исправности всех систем корабля. Экипаж спал, погруженный в анабиоз, и Главный Кибермозг настойчиво советовал Капитану последовать примеру остальных: обратный маршрут был застрахован от всяких неожиданностей, и машины вполне могли обойтись без людей. В случае неординарной ситуации весь экипаж будет немедленно поднят по тревоге — с гарантией мгновенного пробуждения. Но «старый космический волк» предпочитал вести звездолет сам. И такое недоверие, несомненно, обидело бы Кибермозг, — если бы он умел обижаться. Упрямство Капитана было, по меньшей мере, необосновано. Унылое однообразие полета выматывало куда сильнее, чем полная риска и ежесекундного напряжения разведка дальних планет. Поэтому пилотирование корабля в знакомой зоне полностью перекладывалось на автоматику. Но Капитан был верен себе. И хотя слыл он в Звездном Флоте личностью легендарной, многие посмеивались над его чудачеством. «Самый безотказный механизм в Галактике» — называли его в шутку стажеры. А он всерьез «отрабатывал» свое свинцовое прозвище, менее всего заботясь о том, что еще станут о нем болтать…

И сегодня он не ждал от Зоны сюрпризов. Просто привык все делать сам и выполнял любую работу спокойно, обыденно, без раздражения и недовольства, считая себя ответственным за точность и слаженность каждого винтика на корабле. И был, пожалуй, раздосадован, когда на одном из экранов пульта внезапно обозначилось неясное пятно. Оно двигалось справа по борту звездолета в одном с ним направлении. Случайный метеорит? Обломок астероида?.. Не дожидаясь команды, Кибермозг включил защитное поле и начал сближение с объектом.

Расстояние сокращалось с поразительной быстротой. И вот, наконец, оставив в покое экраны, Капитан приник к иллюминатору.

…В полусотне метрах от корабля медленно плыла прозрачная вытянутая капсула, внутри которой отчетливо различались контуры человеческого тела.

Капитан невольно зажмурился, не веря глазам. Что это? Спасательный аппарат? А может быть, саркофаг неведомого скитальца?.. Он растерялся. Встреча оказалась слишком неожиданной даже для него, у которого вся жизнь прошла в Космосе. А может, именно для него, за долгие годы успевшего растерять веру в возможность чуда?..

Разбуженный по тревоге экипаж в полном составе столпился в дверях рубки, спросонок еще не успев разобраться в происходящем. Впрочем, и «вечно бодрствующий» Капитан не сразу оправился от шока. Решения принимал Кибермозг, в сложной обстановке не терявший «присутствие духа»: подцепленная металлическими захватами, капсула была втянута внутрь корабля и помещена в свободную камеру грузового отсека.

Впервые в истории космонавтики на борт звездолета был принят Чужак. Земляне стояли на пороге Контакта.

* * *

Тело незнакомца казалось впаянным в кусок стекла. Сквозь прозрачную оболочку капсулы обступившие ее люди во всех деталях могли рассмотреть лицо и костюм Чужака: матово-черный комбинезон, плотно обтягивающий мускулистую фигуру, волнистые волосы над высоким лбом, черты тонкие, как у античной статуи, скорбная складка у рта, под глазами — длинные тени ресниц… Он был даже красив, хотя и весьма далек от классических канонов, к каким привыкли земляне. И казался совсем юным, но возраст его никто не решался определить.

Капитан вглядывался в это лицо в надежде уловить хоть какие-то признаки жизни, но ледяная его неподвижность дыханием не тревожилась. Жив ли он? Или судьба свела экипаж «Дельфина» с его «последним приютом»? У каждого народа — свой погребальный обряд. Среди звезд — и такой возможен. Но как узнать, какая догадка верна? Как спасти, если теплится жизнь, и не осквернить прах, если помощь бессильна?.. Это тупик — потому еще, что вскрыть капсулу слишком опасно — для людей и самого чужака, — если он, конечно, не мертв. Состав воздуха, температура, бактерии… Да мало ли чем могут различаться их условия жизни, даже при всем сходстве обитателей двух миров!

Эти мысли мучили не одного Капитана. Но никто из стоявших рядом не замечал, что поверхность капсулы становится все тоньше, испаряется слой за слоем, как таящий на солнце кусок льда. И только Тамара, биолог и единственная женщина на корабле, тихо вскрикнула. Тогда это увидели все. И оцепенели.

Врач опомнился первым.

— Немедленно покинуть отсек! — хрипло выдохнул он, а сам, не двигаясь с места, смотрел на освобождающееся из прозрачного «кокона» тело.

Никто не шевельнулся. Потребовался новый окрик, чтобы люди нехотя потянулись к выходу. Возможная опасность никого не пугала. Каждый пришел к логичному выводу: капсула «тает», потому что попала в условия, пригодные для жизни незнакомца. Следовательно, все параметры совпадают. Риск становится минимальным. А кого он остановит, если речь идет о Контакте?!

Двери сомкнулись. В камере остались трое: Врач, Капитан и Биолог. Заметив, что командир не выказывает намерений удалиться, Врач прошипел раздраженно:

— Уходите! Обойдемся без вас! — но ответа не получил.

«Старик» проглотил дерзость молча. Может быть, просто не заметил ее. Конечно, медицина не по его части, но если Чужак очнется, он обязан быть рядом. И никуда отсюда не уйдет, хотя понимает, чему злятся корабельные «эскулапы». Он и сам не терпит вмешательств в чужие дела. Но сегодня — случай особый, приходится отступить от правил.

Капсула, наконец, растворилась, не оставив даже следов недавнего существования. Распростертое тело Гостя лежало теперь на плитах грузового отсека. Тамара первой коснулась его руки, чуткие пальцы уловили биение пульса.

— Жив… — голос сорвался до шепота. — Нужно перенести в медблок… Скорее! — она почти закричала.

И Капитан, подчиняясь невольно отчаянному «приказу», не мог оторвать взгляд от ее вспыхнувшего лица. И когда, пыхтя и отдуваясь, они несли Чужака по длинным коридорам «Дельфина» (сгоряча не догадались позвать на помощь ребят), губы Тамары дрожали — вот-вот заплачет. Первый рейс. Девчонка, пацанка… Двадцать два — не семьдесят пять. Кто осудит, что сдали нервы? Но держится молодцом. И обидишь смертельно, если прикажешь уйти. Да и зачем приказывать? Кибермозг не заменит заботливых женских рук…

* * *

Едва двери медицинского отсека закрылись за их спиной и Чужак был уложен на госпитальную койку, Капитан и его спутники задумались над вопросом, который до сих пор не приходил им в голову: «Как быть дальше?» Гость жив, но следует ли ждать, пока он проснется сам, или попытаться разбудить его? И какие неожиданности ждут экипаж «Дельфина» после его пробуждения? Ситуация непредсказуемая для простой человеческой логики. А им придется столкнуться с логикой нечеловеческой… Хочется верить, что он такой, как они сами. А в глубине души ждешь необычного, хотя не желаешь признаться себе в этом…

— Док, Капитан… Вам пока лучше уйти. Я подежурю здесь, — решительно сказала Тамара, выводя товарищей из минутного замешательства.

— Ты не можешь остаться одна! — вырвалась у Врача невольная фраза.

Девушка чуть улыбнулась побелевшими губами.

— Вы тоже боитесь нашего Гостя, Капитан? — спросила не без иронии, хотя при всем своем бесстрашии чувствовала сильный озноб.

«Старик» не ответил. Тамара ставила его в тупик. Конечно, на корабле безопасность каждого контролирует Кибермозг, и даже, если… Впрочем, к черту глупые мысли! И все-таки оставить девчонку один на один с Чужаком как-то не по-мужски. Но и сидеть всем вместе возле его койки — бессмысленно и нелепо. В этом она права: ждать, возможно, придется долго. Нужно назначить дежурство. По очереди. А когда он придет в сознание, немедленно собрать весь экипаж.

— Ладно, — коротко сказал Капитан. — Тамара дежурит первой. Через два часа тебя сменит Док.

— Подключи хотя бы приборы, — хмуро посоветовал Врач. — Нужно же знать, в каком он состоянии…

— Не стоит вторгаться в область, о которой понятия не имеем. Как бы не повредить, — мягко возразила она.

— Бездействие еще никого не спасало, — сквозь зубы заметил Док.

— Зачем прикрывать заботой чрезмерное любопытство? — отпарировала Тамара. — Ты похож на ребенка, который разбирает игрушку, чтобы понять, как она устроена. Сумеешь ли собрать? — и шепнула миролюбиво, заметив, что Врач побледнел от ярости: — Не сердись! Он просто спит и должен проснуться сам, не потревоженный нашим вмешательством. Если с ним станет неладно, я почувствую. И приму меры. Тебя позову… Но сейчас все в норме!

— Как же, у нее интуиция!.. — проворчал Док, неохотно выходя из бокса и направляясь в кают-компанию.

Капитан немного задержался.

— Смотри, дочка, без фокусов! Когда очнется, сразу же дай знать. Контакт — это не шутка. И… поосторожнее, — он нахмурился: оставлять ее не хотелось.

— Не волнуйтесь, Капитан. Я думаю, мы поладим, — озорной огонек блеснул в глазах.

Со смутной тревогой и настороженностью «старик» скрылся за дверью.

* * *

Экипаж ждал в кают-компании. Когда возбуждение немного улеглось, Капитан взял слово.

— Ну что ж, — тихо начал он. — Нам выпала редкая удача. Это — Контакт. И мы — первые. Но я не знаю, как поступить…

— Не понимаю вопроса, командир, — перебил Старший Навигатор. — О чем здесь думать? Он проснется — и все решится само собой.

— Я не об этом, — поморщился Капитан. — Вероятно, корабль Чужака погиб. Мы подобрали его и теперь должны помочь вернуться домой. Но не можем менять курс — горючего хватит лишь до Земли.

— У нас нет выбора, — пожал плечами Штурман. — Он отправится с нами на Землю, а там создадут новую экспедицию.

— На это уйдут годы, — хмуро заметил Врач. — А пока он останется пленником — сначала на «Дельфине», затем — на Земле.

— Гостем, — поправил его Штурман. — Не надо усложнять.

— Упрощать тоже не следует, — отрезал Док. — Гость, который не может покинуть радушного хозяина, — пленник. Одиночество всегда угнетает. Он был и останется чужим среди нас…

— Ты можешь что-нибудь предложить? — спросил Капитан, жестом остановив уже готовое прорваться у людей раздражение.

— Ничего, — Врач усмехнулся с горечью. — Мы лишены возможности выбирать. Где бы ни была его планета, запас горючего слишком мал. Изменив маршрут, мы потеряем надежду на возвращение и ничего не добьемся. Станем «блуждающими звездами»…

— Тогда о чем мы все говорим? — тихо заметил Пилот. — Не лучше ли подождать, пока Контакт состоится? Ведь мы ничего не знаем о НЕМ.

А про себя подумал, что Врач прав. Какую тоску и боль должен испытать незнакомец, очнувшись на чужом корабле и осознав, что остался один. Навсегда. Потому что на возвращение не хватит жизни. И никто не сумеет помочь — ведь люди не научились еще побеждать Время. У Вселенной — свои законы…

* * *

Тамара всматривалась в бледное лицо спящего и ловила себя на странной мысли, — что все это уже было когда-то и она видела эти выразительные черты. Хотелось провести ладонью по мягким темным кудрям, заглянуть в глаза — какого они цвета?.. Но глаза были закрыты, а коснуться волос Гостя она не посмела. Так и сидела, пока не истекли положенные часы дежурства. А потом пришел Врач, и она отправилась в свою каюту, не без сожаления покинув пост.

Там, поудобнее устроившись в кресле, потянулась за книгой, без особой надежды отвлечься от смутных дум. Томик Лермонтова попал под руку. И тогда, забыв обо всем, она отдалась грустному очарованию его стихов.

«Печальный Демон, дух изгнанья, Летал над грешною землей…» —

плавно, как мелодия, текли строки. Тамара не заметила, как задремала. Но и во сне кружились вокруг нее призрачные образы, навеянные древней поэмой. И казалось, что это она парит в сияющей бездне, и черные крылья Демона все дальше уносят ее. Как сильны и нежны объятия… А голос, печальный и мудрый, шепчет пугливой душе:

«Тебя я, вольный сын эфира, Возьму в надзвездные края, И будешь ты царицей мира, Подруга вечная моя…»

А мимо проплывают Галактики, россыпи звезд и алмазов устилают путь… И Время течет в стороне, не властное над Бессмертием…

Очнулась Тамара. Но не было в теле прилива сил. Скорее, усталость, как будто и в самом деле вернулась из долгого странствия. И было такое чувство, когда сон сливается с явью, и не хочется расставаться с таинственным миром грез…

Стряхнув с себя остатки сна, девушка поднялась и вышла в коридор, собираясь заглянуть в медблок — узнать, кто принял дежурство у Дока и все ли там по-прежнему. В эту минуту сигнал тревоги прокатился по кораблю — Чужак открыл глаза.

* * *

Они стояли перед ним — растерянные, разочарованные, не зная, как теперь быть… Гость смотрел на людей холодно, без малейшего интереса, и столько ледяной отчужденности было в его взгляде, что экипажу ничего другого не оставалось, как отложить «знакомство» и освободить медицинский отсек от своего присутствия.

Капитан вышел подавленный и злой. Вместо благодарности за спасение — полное равнодушие! Есть от чего обижаться. Но с другой стороны, — легко осуждать, не умея, не пытаясь понять… Кто знает, что случилось с Чужаком? Почему он должен вести себя, как привычно землянам?! Что мы знаем о нем, о его планете, о его народе?.. Нужно искать ключ к пониманию. Без него — невозможен Контакт. Понадеялись на внешнее сходство… Но не так-то просто начать разговор. Чужая душа — потемки. Чужой язык — иероглифы. Но кто-то должен первым сказать: «Здравствуй!» И улыбнуться. И протянуть руку: «В моей ладони нет камня…»

* * *

Никто не видел, что Тамара осталась в медблоке. Одна, лицом к лицу с настороженным Гостем. Осталась, заметив, как чуть потеплели глаза Чужака, встретившись с ее взглядом. На какой-то миг, — но его хватило, чтобы угадать под каменной маской горечь и одиночество. И пожалеть — просто, по-женски, с той чуткостью, на какую не способны мужчины… И мягким жестом взять в руки его холодные пальцы. И спросить глазами: «Тебе плохо? Чем я могу помочь?..» И услышать в ответ чужую мысль — так легко и ясно, словно всю жизнь говорила, не разжимая губ: «Я так долго искал тебя… Как прекрасно, что ты есть во Вселенной…»

И все. Он откинулся назад, опустил ресницы… Ниточка оборвалась. И Тамара уже не знала, слышала эти слова, или ей почудилось только… А Гость в самом деле уснул или давал понять, что его лучше оставить в покое?

Со смятением в сердце вышла она из каюты и решила никому не рассказывать о том, что было. Полно, было ли?! Она и сама не уверена в этом…

* * *

Долго думала в одиночестве «звездная странница» и не могла в себе разобраться. И улыбалась — непонятно чему… А во сне опять распахнулась бездна и вспыхивали перед глазами космические протуберанцы, и влюбленный Демон нашептывал искренне и серьезно:

«Что без тебя мне эта вечность? Моих владений бесконечность? Пустые звучные слова, Обширный храм — без божества!»

И просыпалась Тамара в странном волнении, не зная, что происходит, — почему она и боится, и ждет этих тревожных снов, так похожих на сказку, но приносящих одно смятение… И хранила в себе предчувствия и догадки, и тянулась к заветной двери, за которой Гость из Неведомого встречал леденящим взглядом всех, кроме нее… И вслух повторяла слова старинной поэмы, к НЕЙ обращенные сквозь века и пространства:

«В душе моей с начала мира Твой образ был запечатлен…» —

звучала тихая музыка. Может быть, в самом деле Судьба существует и не бывает в этом мире случайных встреч? И в иных мирах — не бывает…

«Полно, ведь ты не Демон», — хотелось сказать непонятному Гостю. И слышалось неизменно в ответ: «Но разве ты — не Тамара?..»

А «Дельфин» продолжал свой путь, и Кибермозгу были недоступны сомнения и чувства людей, но и он ощущал, что в его программы вторгается чужая, непонятная сила, подчиняться которой он не имеет права — и которой не может не подчиниться…

* * *

Меньше суток прошло с той минуты, когда Чужак был принят на борт корабля. Внешне мало что изменилось, хотя экипаж бодрствовал, нес дежурства и вахты и думать забыл об анабиозе: все желали принять участие в Контакте, хотя первая попытка не удалась и немного охладила нетерпеливый пыл астронавтов.

Но Капитан, на словах не терявший оптимизма, чувствовал смутное беспокойство, в чем после некоторых колебаний и признался Врачу:

— Знаешь, Док, с тех пор, как ОН на «Дельфине», мне кажется, будто кто-то все время стоит за спиной, и каждое движение, каждое слово, даже мысли — мне больше не принадлежат. ОН знает их, ОН их диктует…

— Успокойся, Кэп. Это нервы. Все мы сейчас возбуждены до предела — естественная реакция организма на незапланированные «чудеса», — сказал Психолог, не слишком уверенный в собственной правоте, но видя свой долг в том, чтобы поддерживать нормальное состояние членов экипажа в самых неожиданных обстоятельствах.

— Ты думаешь? — Капитан недоверчиво улыбнулся. — Мне бы очень хотелось, чтобы все было именно так. Даже если по прибытии домой меня отправят в психушку…

Он медленно вышел, и дверь бесшумно задвинулась за ним.

Док встал и несколько раз прошелся по тесной каюте.

«А ведь, возможно, Гость в самом деле изучает нас, — не без страха подумал он. — Вторгается в чужое сознание, а сам остается „закрытым“ для всех. Тайком, без ведома партнера, совершать „психологический обыск“ — вне всяких этических норм. Но что мы знаем об их морали?! Быть может, там это в порядке вещей… А если так, — он невольно поежился, — лучше не думать, к чему может привести такое „знакомство“…»

* * *

Нельзя сказать, чтобы кто-то из команды испытывал особое желание снова «пообщаться» с Чужаком, но пускать дело на самотек было рискованно. Гостя нужно чем-то кормить. Не воздухом же он питается, в самом деле! Но эта «бытовая» проблема была не по зубам Кибермозгу, который пока не собрал достаточно данных о его биологической природе. Не смог собрать! Что-то его смущало. Что-то не укладывалось ни в одну известную схему. Что-то опровергало очевидную истину, что Чужак — человек. И это что-то ускользало от его понимания…

Когда Кибермозг — всевидящий и безгрешный — доложил о своем бессилии Капитану, «старик» забеспокоился не на шутку. И — все равно терять нечего! — решился на новую попытку войти в контакт с Гостем. Однако, приблизившись к двери медблока и распахнув ее, обнаружил с величайшим недоумением, что не может переступить порог. Путь преграждало защитное поле, сквозь которое было отчетливо видно, как Чужак неподвижно стоит у иллюминатора и смотрит на звезды. И таким ледяным спокойствием повеяло от этой фигуры, что Капитан буквально вышел из себя. На его «Дельфине» кто-то осмелился вести себя так, будто был здесь хозяином, и не впустил к себе Капитана!.. Одним словом, «старик» был взбешен наглостью Чужака не меньше, чем напуган его могуществом. Кибермозг тут же получил выговор за то, что допустил на борту подобное безобразие, и приказ немедленно снять защитный экран. Какова же была растерянность Капитана, когда машина ответила, что не может этого сделать, — механизм действия установленного поля абсолютно ей незнаком, вмешательство бесполезно, да ведь и людям ничто не угрожает… Выслушав подобные рассуждения, командир корабля не сдержался и употребил выражение, которое не хранилось в машинной памяти и потому осталось непонятым.

* * *

И снова по сигналу тревоги был поднят весь экипаж. Нужно же было что-то предпринимать в этой запутанной ситуации… Думали и спорили довольно долго. Но вот в ходе обсуждения прозвучала мысль, сильно задевшая самолюбие Капитана: «Быть может, Чужак не желает видеть именно его и соизволит впустить других членов команды?» При всей своей абсурдности, эта гипотеза, по крайней мере, давала повод к действию, и астронавты гурьбой устремились к медблоку, в котором обосновался капризный Гость.

…Потыкавшись раз-другой и ничего не добившись, люди обиженно и растерянно переглянулись, не зная, как поступить. Впрочем, попытку войти в отсек сделали не все. Тамара стояла, прислонившись к стене коридора, и задумчиво наблюдала за суетливыми движениями друзей. В руке ее был зажат все тот же растрепанный томик, за чтением которого застал ее сигнал экстренного сбора. По рассеянности захватив из каюты книгу, она не знала, куда бы теперь ее положить.

Когда, наконец, последний неудачник отошел от неприступной двери, Тамара решительно тряхнула головой, рассыпав темные волосы, и шагнула к порогу:

— Теперь попробую я…

Мужчины взглянули на нее с иронией, но отговаривать не стали. Только Капитан почувствовал беспокойство, но высказаться не успел: с неожиданной легкостью она преодолела препятствие, и защитный экран из прозрачного тотчас стал матовым, скрыв от глаз экипажа все, происходящее внутри.

Невольный страх сковал людей — Тамара была отрезана от них, и они ничем не могли помочь. Они даже не знали, что с ней происходит…

* * *

Почувствовав за спиной чье-то присутствие, Чужак повернулся лицом к двери — с мягкой и приветливой улыбкой. Было ясно, кого он ждал… А Тамара, оказавшись в каюте и не особенно удивленная этим, сразу же перешла в наступление, засыпав его градом возмущенных вопросов:

— Что это значит? Почему ты никого не впускаешь? Почему ты не хочешь говорить с нами? — от волнения она забыла, что с Гостем можно общаться мысленно, и высказалась вслух.

— Но ты же вошла… Я хочу с тобой говорить, — прозвучал неожиданно его голос, и Тамара на миг обмерла. Когда он успел воспринять их язык? Какие еще чудеса готовит людям?

— Кто ты? — со скрытым испугом вырвалось у нее.

— «Печальный Демон, дух изгнанья…» — он улыбнулся. Сердце оледенело от этой странной улыбки.

— Ты шутишь… — она не хотела верить.

— Нет, — он качнул головой. — В любой легенде есть доля истины, — и кивнул на томик стихов, стиснутый ее побелевшими пальцами.

Легкий сквозняк шевельнул страницу. Глаза Тамары скользнули по строчкам — без умысла, наугад.

«Брожу один среди миров Несчетное число столетий…» —

прочитала растерянно, и дрогнула книга в руке…

— Кто ты? — повторила с тоской.

— Скиталец… Путник на Млечном Пути. И не ведаю, где конец, и не помню его начала… И люблю — тебя одну…

— В самом деле? — спросила тихо, не поднимая глаз. Хотела с иронией, а получилось иначе…

Он не ответил. А она задумалась о странных своих сновидениях и всерьез испугалась: «А если это не сон?..»

— Не сон, — кивнул он в ответ ее мыслям. — Мы видели вместе гибель Галактик и рождение новых звезд. Я хотел показать тебе Вселенную, — сказал и смутился внезапно: — Прости… Я забыл спросить, хочешь ли этого ты…

Она не заметила, как оказалась в его объятиях. Поцелуй опьянил, закружилась вдруг голова… Хотела закричать, вырваться — и почему-то не стала. Он выпустил сам. Но продолжал держать в руке ее дрожащие пальцы.

— Мне кажется, что все это уже было… Не со мной, но с кем-то другим. Может быть, с ТОЙ Тамарой? — как в тумане звучал ее голос.

— Ведь ты и была ею. Разве не помнишь? — тихо спросил он, любуясь растерянным милым лицом.

— Вспоминаю, — она по-детски наморщила лоб. — Но трудно. Что-то мешает…

— Это Время, — откликнулся он печально. — Оно всегда встает между нами… Мы встречаемся вновь чужими, не помня, не узнавая, даже если в иной жизни — верили и любили. И вечно искали друг друга среди созвездий, и звали, надеясь на чудо; умирали — и рождались вновь — для разлуки… Я проклял свое бессмертие, чтобы снова увидеть тебя…

— Я знала, что когда-нибудь это со мной случится, но не думала, что полюблю Демона, — шепнула Тамара, прижимаясь щекой к его ладони. — А теперь мне кажется, что я бесконечно долго тебя ждала. И к звездам полетела лишь потому, что хотела тебя отыскать. Как все странно… Ведь этого не может быть. Неужели ты действительно Демон?..

— Меня называют так, потому что не знают, откуда моя сила. Боятся, не понимая. И ненавидят, боясь.

— «Не выжимай из груди стон, Не отгоняй меня укором: Несправедливым приговором Я на изгнанье осужден», —

тихо прочитала она лермонтовские стихи, и он улыбнулся горько. Бережно взял книгу из рук Тамары:

— «И слишком горд я, чтоб просить У Бога вашего прощенья: Я полюбил мои мученья И не могу их разлюбить…»

Все так, девочка. И все намного сложнее. Люди еще дети, чтобы это понять. Они превращают трагедии в сказки, а сами потом не верят в них… Тебе пора. Иди, — он усмехнулся одними глазами, — Капитан сходит с ума, что ты здесь одна — с чудовищем…

— Ты нас всех напугал немного, — сказала она, чувствуя себя виноватой.

— Я хотел видеть тебя. Только тебя, — прозвучал ответ. — Не говори им об этом.

— Они догадаются сами. Уже догадались, — тихо засмеялась она и оглянулась — у самой двери: — Меня спросят… Что я должна сказать?

— Что Контакт состоялся и я готов говорить с Капитаном…

* * *

Астронавты со всех сторон обступили Тамару, благополучно вырвавшуюся из «клетки льва». Радость и облегчение были написаны на их лицах. И любопытство, которое они проявляли с нетерпением, вполне простительным в таких обстоятельствах. Может быть, теперь, наконец, все выяснится: кто такой Чужак и почему он вел себя так странно, и отчего именно Тамару выбрал на роль посредника…

Но Тамара не успела сообщить командиру итоги встречи. Звук сирены прокатился по кораблю — Кибермозг включил сигнал тревоги.

Капитан, Штурман, Пилот метнулись к рубке управления. Туда же поспешили все остальные, не представляя, что еще могло случиться в пределах изученной Зоны. Уже у самого входа в командный отсек они почувствовали, как возросли перегрузки.

Над экранами пульта вспыхивал красный огонь — опасность была, по-видимому, серьезной, иначе машина не позволила бы себе до предела увеличить скорость без ведома экипажа.

Командир еще не успел разобраться в обстановке, но уже понял, что «Дельфин» от кого-то удирает. Очень скоро астронавты смогли увидеть своего преследователя. За кораблем гналась — именно гналась, вытягивая вперед многочисленные щупальца, — бесформенная масса живой, агрессивной материи, и скоростью не уступала предельным возможностям мощного звездолета.

Разные формы жизни встречаются во Вселенной, Одна пожирает другую, сильная — слабую. Это закон. Люди поняли, что они слабее. Чем они могли обороняться от настигающего их монстра? Противометеоритные пушки давно ушли в прошлое, их заменило защитное поле. Но когда невероятных размеров махина норовит проглотить корабль, она, пожалуй, «переварит» его вместе с системой защиты. В такой ситуации астронавты уже не могли вмешаться в работу Кибермозга, который выбивался из сил, пытаясь вырваться из зоны ее притяжения. Казалось, катастрофа неизбежна, «Дельфин» обречен.

Оцепеневшие, растерянные люди не слышали, как за спиной раздвинулись двери. Чужак — напряженный, бледный — ворвался в рубку, стремительно шагнул к Капитану, отодвинул его плечом и занял место перед экраном. Никто не успел понять, что он задумал. Руки его ни на миг не коснулись клавиш управления, но «Дельфин» резко снизил скорость и развернулся «лицом к противнику».

Вздох пронесся в воздухе, и снова все замерли, ошеломленные, будто со стороны наблюдая за невиданным поединком.

Студенистая масса, пульсируя и извиваясь, наплывала на беззащитный корабль, а у пульта, вцепившись в спинку кресла побелевшими от напряжения пальцами, стоял Чужак и смотрел на сгусток странного вещества — пристально, не мигая, расширив до предела зрачки. Видеть его таким было не менее страшно, чем это чудовище, готовое пожрать звездолет. Люди ничего не понимали…

Но вот «медуза» стала корчиться и отползать, а затем синяя вспышка заслонила экран и «гидры» не стало. На месте взрыва расплывалось густое дымное облако…

Чужак разжал пальцы, пошатнулся и рухнул на пол рубки — с помертвевшим белым лицом.

Никто не шевелился — были в глубоком шоке. И только стонущий крик Тамары метнулся перед темным экраном.

— Десмонд!..

Это имя вырвалось невольно, изнутри. И замерло на губах…

«Неужели конец? А как же твое бессмертие?!»

Будто во сне склонилась над неподвижным телом, дотронулась до запястья… Но не было больше жизни в его еще теплой руке. Остекленели глаза, минуту назад — живые. Заряд биоэнергии испепелил врага, но истощенный мозг восстановиться не смог — не осталось на это сил…

* * *

Пустынно и тихо было на корабле. Все разошлись по каютам. Каждый со своей тоской.

Плакала Тамара, зарывшись лицом в подушку. По-ребячьи, навзрыд… О чем? О погибшей сказке? О Демоне? О своей придуманной любви?.. Все кончено. Опустел мир. А звезды холодны и безмятежны…

— Тамара, — прозвучал в сознании, окликнул знакомый голос; она похолодела. — Обернись…

Подняла голову, боясь и не смея верить. В каюте стоял Чужак и смотрел на нее.

— Ты жив…

— Я проклял свое бессмертие, а оно настигло меня, — улыбка тронула губы. — Телесная оболочка тяжела Звездному Страннику…

— И ты — не человек больше? — догадка поразила ее.

— «Я царь познанья и свободы…» — улыбнулся он горько. — Сгусток энергии, Вечный Разум… Ты видишь то, чем я хочу казаться. Я мертв — для других. Но для тебя — не могу исчезнуть бесследно.

— Значит, тело твое… — она не договорила.

— Там, где его оставили, — кивнул он, — в холодильной камере. Да оно и не было моим. Ваш Капитан угадал, подумав о хрустальной гробнице. Я «вселился» в давно умершую плоть… Не пугайся! — он заметил ее страх. — Во время «снов» ты тоже была не здесь. А потом возвращалась…

— Вернись и ты! — взмолилась с надеждой, забывая несчастного, который погиб дважды, но помня только о том, который стоял перед ней.

— Не могу. Я Демон. Мне трудно жить человеком…

— Но ты же им был! — она почти закричала.

— Чтобы встретить тебя… А теперь я должен уйти. Меня зовут… Уйдем вместе, Тамара! Это не страшно — как во сне…

— Но Земля… — сердце тоскливо сжалось. — Я так хотела домой…

— Ты сможешь бывать везде, где пожелаешь, — глаза его были печальны.

— Почему я не ушла с тобой, когда была ТОЙ Тамарой? — спросила она тихо, но он не ответил. Может быть, просто не знал?..

«Ценой жестокой искупила Она сомнения свои… Она страдала и любила — И рай открылся для любви…» —

всплыли в памяти строки поэмы, и Тамара засмеялась негромко, сквозь слезы:

— Как странно… Дух сомненья верит в мою любовь. И нет рядом Ангела, чтобы нам помешать…

— Ангел здесь не при чем… Свобода выбора всегда была за Тамарой, — донеслось в ответ.

— Разве ты не владеешь моей душой? — просто спросила она.

— Демон может любить только сильную душу, свободную, как он сам…

— Ты бессмертен. Ты долго ждал. Подожди еще — пока кончится эта жизнь, и мы окажемся вместе… Клянусь, я тебя не покину, — трепеща, прошептала Тамара.

Скиталец долго молчал. А когда, наконец, ответил, грустными были его слова:

— На Земле ты встретишь другого и забудешь меня. И не вспомнишь, когда наступит время…

— Так уже было? — догадалась она. — Ты уйдешь, и мы не встретимся больше?

— В иной жизни, быть может, — он улыбнулся печально. — Я снова приду и позову за собой. И когда-нибудь ты согласишься…

— Я скажу: «Останься, мой Демон!» — и ты не сможешь мне отказать… Не исчезай! — взмолилась она вдруг. — И прости… Я боюсь умирать, даже зная, что есть Вечность…

— Прощай, — он улыбнулся в последний раз. — Мне горько. Но боль проходит. Я верю в новую встречу…

Черные крылья выросли за спиной…

«И проклял Демон побежденный Мечты безумные свои, И вновь остался он, надменный, Один, как прежде, во Вселенной, Без упованья и любви…»

— Поцелуй меня! — попросила внезапно Тамара, шагнув к нему, готовому улететь, растаять в Пустыне Мира.

Он отшатнулся невольно:

— Это — Смерть… Разве ты забыла?..

— Ты уже целовал меня, — жалобно возразила она.

— Когда был в НЕМ… Сейчас я — только Демон…

— Все равно… Я хочу… Ведь я — не та княжна. Могла ли она понять космического скитальца?! А я… люблю тебя… И мне теперь не страшно… Ну разве, только чуть-чуть…

И прежде чем уста их сомкнулись, она успела заметить слезы в его глазах…

«Поныне возле кельи той Насквозь прожженный виден камень Слезою жаркою, как пламень, Нечеловеческой слезой!..»

А потом словно вихрь подхватил Тамару, и сознание устремилось ввысь, вдоль бесконечно-темного туннеля к ослепительной вспышке света…

* * *

— Что с тобой, девочка? — встревоженный Капитан тормошил ее за плечо. — Ты так стонала во сне…

Медленно приходя в себя, Тамара обвела каюту растерянным взглядом. На столе лежала раскрытая поэма. Возле двери стояли Штурман и Врач — и когда только успели?

— Значит, ничего не было? — спросила она, с трудом овладев голосом.

— Ты о чем? — не понял Капитан.

— О Чужаке…

Астронавты недоуменно переглянулись.

— Док, это по твоей части, — с улыбкой заметил Штурман. — Сеанс гипноза — и никаких галлюцинаций…

— Не обращай внимания, Тамрико, — сказал Врач, бросая на приятеля уничтожающий взгляд. — Это он после вахты такой веселый. Шутит, как Кибермозг… Может быть, снимем напряжение, малышка? А то побледнела вся…

— Спасибо… Все в порядке, друзья, — по губам скользнула вымученная улыбка. — Приснится же… — добавила виновато.

Пожелав ей спокойно заснуть, мужчины вышли из каюты.

Тамара, отгоняя бред, провела ладонью по лицу… Почти неосознанным движением взяла в руки растрепанный томик.

…Черное перо лежало между страниц.

Где ты, Демон? Откликнись, неприкаянная душа…

Новелла третья ПАТРИЦИАНКА

Этот сон удивительно зримо Повторяется, словно в бреду: Я по улицам Древнего Рима В пыльном паллии тихо иду. Все знакомо вокруг — и забыто, По воде разбежались круги, Но замшелые стертые плиты Узнают и чеканят шаги… Я встречаю застывшие лица, Зачарованный всполох огня… Это статуй пустые глазницы Провожают в дорогу меня… Им века, что песчинка в ладони. Что им, каменным, тысячи лет… И проносятся римские кони, Высекая на мраморе след…

* * *

Она брела по улицам мертвого города, и холодные камни узнавали ее, статуи поворачивали к ней слепые лица… Три тысячи лет… Сейчас она войдет в дом, тот самый, который так хотела забыть. И юная женщина с фрески глянет на нее со стены… Зачем она вернулась? Как глупо ходить среди развалин… Три тысячи лет!.. Теперь никто не вспомнит, как ее звали тогда. Ей самой стало казаться, что это — сон. И не было ничего… Только спящий Везувий смотрит в небо. И камни Помпей узнают забытые шаги…

* * *

— Ливия! — веселый голос брата как всегда поднял на ноги весь дом.

Марк Ливий Виктóр, только что вернувшись из Капуи, куда ездил по делам, желал немедленно видеть сестру. В пыльной дорожной одежде, неутомимый и шумный, он внес суету и переполох одним своим появлением. Господина нужно было помыть, приготовить ему одежду, накормить с дороги. И рабы сновали по дому с редкой для них расторопностью.

Ливии поселились в Помпеях всего полгода назад, приобрели богатый дом и загородную виллу. Жили уединенно, но при этом сорили деньгами, скупая произведения искусства и образованных рабов — художников, поэтов, музыкантов. Никто не знал, для чего Виктóру, отпрыску знатного патрицианского рода, понадобилось покидать Рим и оседать в провинции. Говорили, будто он повздорил с сыном Веспасиана, а когда сам Тит Флавий стал императором, почел за благо оставить столицу. Возможно, причиной ссоры была красавица-сестра, с холодной невозмутимостью отвергавшая блестящие предложения о замужестве. Но все эти домыслы были бездоказательны, а рабы Ливия на удивление молчаливы и неподкупны, и вскоре самые любопытные вынуждены были отказаться от мысли выведать секреты их господина.

— Ливия! — нетерпеливый Марк, не дожидаясь, пока она выйдет ему навстречу, ворвался в конклав сестры. — У меня для тебя подарок! — заявил он, прервав ее радостное приветствие, и засмеялся, довольный собой.

— В самом деле? — она улыбнулась, забавляясь его горячностью. — И что же ты приготовил на этот раз? — глаза ее излучали лукавство и плохо скрытую нежность, может быть, чуть большую, чем причитается брату.

— Отгадай! — он тряхнул головой, вызывая ее на игру, давно меж них заведенную.

— Не стоит даже пытаться. Твоя фантазия неистощима, — тотчас признала свое поражение Ливия и попросила весело: — Полно дразнить! Не томи!..

Нарочито неторопливо Марк сбросил с себя пыльный паллий и присел на скамью, покрытую розовым шелком. Молодая рабыня подхватила упавший плащ и бесшумно выскользнула из комнаты.

— Итак, — начал он, как обычно, издалека, — погода в Капуе стояла чудесная…

Далее последовал пространный рассказ о красотах города, его дворцах и храмах. Наконец, чувствуя, что переигрывает, Ливий вернулся к главному:

— Я не привез ни скульптора, ни поэта, — тихо сказал он. — Но кошелек мой почти пуст, а за дверями стоит тот, кого я снял с креста. Но не думай, что он благодарен мне за спасение. Я купил его — он остался рабом. И ненавидит меня за это. Я знаю, тебе он понравится…

— Он красив? — серьезно спросила Ливия.

— Увидишь сама.

— За что его распяли? — она казалась заинтересованной.

— За третий побег.

— Значит, неисправимый бунтарь, — пришла она к заключению.

— Его не решился купить ни один ланиста, — с усмешкой заметил Марк.

— Как же ты довез его сюда?

— Он был слишком слаб, чтобы сбежать…

— Но в дороге набрался сил, чтобы сделать это сейчас, — смеясь, закончила Ливия. — Я хочу посмотреть на него.

Марк громко щелкнул пальцами и старый раб, ждавший приказаний за дверью, появился на пороге конклава.

— Проводи сюда галла, который приехал со мной, — велел патриций.

Минуты через две Ливия уже могла лицезреть приобретение брата. Это был молодой раб, мускулистый и стройный. Белая набедренная повязка составляла всю его одежду. Загорелое тело было покрыто рубцами от ударов плетью. Выгоревшие кудри обрамляли его лицо. Серо-голубые глаза щурились презрительно и дерзко. Он был красив, но выражение ненависти искажало его черты. Он даже не пытался скрыть свое опасное чувство и, по-видимому, не испытывал страха перед возможным наказанием.

— Ну, как? — весело спросил у сестры Ливий, довольный произведенным впечатлением. — Стоит такой молодец десять тысяч сестерциев?

— Для него одного тебе придется построить новый эргастул, — хмуро отозвалась римлянка. — Ты только взгляни, как смотрит этот наглец! Пока его не посадят под замок, я не усну спокойно.

— И ты не хочешь попробовать его приручить? — наклонившись, шепнул Марк ей на ухо.

Ливия покраснела.

— Я не умею дрессировать львов, — довольно громко сказала она.

Брат засмеялся и жестом велел рабам уйти.

— Приведи его в порядок, Клеон! — крикнул вдогонку старику. — Сегодня вечером он будет мне нужен.

— Что ты задумал, Марк? — тревожно спросила Ливия. — Оставлять его в доме опасно. Дай ему свободу и пусть возвращается в Галлию…

— Родись он на двести лет раньше, славный бы воин был у Спартака, — с улыбкой заметил патриций.

— Хотя бы имя свое он тебе назвал?

— «Пока я раб, у меня нет имени!» Как тебе нравится такой ответ?.. Я буду звать его Армат, — выдержав паузу, сказал Марк. — Это прозвище ему подходит.

— Как бы он в самом деле не возомнил себя воином. Такая возможность тебя не пугает? — спросила она не без иронии.

На какой-то миг повисло молчание.

— Ты заметила, что он красив? — вместо ответа улыбнулся Ливий.

— Заметила, — растерялась сестра.

— Он тоже не сводил с тебя глаз, — коварно шепнул Марк, наблюдая за лицом Ливии, которое мгновенно стало пунцовым.

— Мне не нравятся твои шутки, брат, — отвернувшись, очень тихо сказала она. — И потом, мы, кажется, так глубоко вошли в роль, что иногда забываем, где начинается жизнь. Я боюсь даже думать о Возвращении… Мы другие, Марк. Я поняла это сейчас, глядя на гордого галла. Я видела в нем раба, варвара, чувствуя себя патрицианкой… Воздух Рима отравил душу… — в голосе ее послышались слезы. — Мы никогда уже не будем прежними…

— Успокойся, — серьезно сказал Ливий. — Каждое время ставит свое клеймо. Пока мы здесь, подчинимся его законам. Помни о нашей миссии… Мы уйдем, и все забудется, как дурной сон.

— А что будет с твоим Арматом? — глухо спросила девушка.

Марк молчал, глядя в мозаичный пол. Он хорошо понимал, что она имеет в виду…

* * *

Из конклава сестры Ливий направился в баню, примыкавшую к дому, и приказал к своему возвращению приготовить ужин в малом триклинии. Гостей он не ждал, но хотел устроить небольшой пир, чтобы хоть как-то развлечь сестру, настроение которой было безнадежно испорчено недавней беседой…

И вот, облачившись в белые застольные одежды, Марк и Ливия возлегли на обеденное ложе у круглого мраморного стола.

Рабы в голубых туниках прислуживали им. В углу залы расположились музыканты, играя на флейтах и кифарах, юные танцовщицы скользили между колонн, изящные, как грации… Но музыка и танцы не веселили римлянку. Почти не притронулась она и к изысканным яствам. Ливий, внимательно следя за сестрой, вполголоса отдал приказание одному из рабов и тот, наклонив голову, направился к двери. Не прошло и пяти минут, — вместе с ним в триклиний вошел Армат, уже одетый, как другие рабы, в голубую тунику.

— Подойди! — властно сказал Марк, и тотчас умолкли флейты, замерли танцовщицы. В наступившей тишине были слышны только шаги галла, идущего к ложу господина.

Он остановился в нескольких шагах от Ливия — без поклона, как в прошлый раз. Смотрел прямо в глаза — настороженно, выжидающе.

— С этой минуты имя твое — Армат, — заявил патриций, столь же пристально на него глядя. — Служить ты будешь моей сестре. Но наказывать за ослушание буду я… А сейчас налей мне фалернского, — и он протянул серебряную чашу новоявленному виночерпию.

Стиснув зубы, галл взял из рук стоявшего рядом раба кувшин с вином и наполнил чашу господина.

— Теперь госпоже! — приказал Марк. И Ливия, все это время напряженно следившая за каждым движением Армата, опустила глаза, протягивая свою маленькую чашу.

Намеренно или случайно дрогнула рука галла, но золотистая струйка пролилась на белую тунику девушки. Наградив его ледяным взглядом, она заметила раздраженно:

— Ты неловок…

— Прости, госпожа, — он слегка наклонил голову, но глаза его при этом гордо блеснули.

Ливии не понравился этот блеск.

— Отведи меня в спальню, — поднявшись с ложа, сказала она рабыне и вместе с ней вышла из зала.

Марк проводил сестру долгим взглядом и с усмешкой обернулся к Армату:

— Ты не прощен, виночерпий. Придется тебя наказать. Впрочем, отложим до утра. Быть может, тучи рассеются…

Старый раб отобрал у галла кувшин и наполнил из него опустевшую чашу хозяина.

* * *

Это был странный дом. Едва Армат переступил порог, ему дали понять, что здесь не любят лишних вопросов. Он пытался узнать что-нибудь о новом своем господине, но стоило ему спросить, как рабы начали сторониться его. Он не мог понять, ради какой прихоти Ливий выкупил его, полуживого, у стражников за баснословную сумму. И каким образом он должен служить этой гордой римлянке, если привык к цепям и самой тяжелой работе, но не умеет и не желает никому угождать…

Он попал в плен еще мальчишкой, когда было подавлено галльское восстание против Рима, но десять лет, проведенные в рабстве, не научили его смирению. Марк не ошибся, давая ему прозвище. Армат был потомком племенных вождей и в жилах его текла воинственная кровь… Чего добивался он отчаянной дерзостью? С ним всегда обращались хуже, чем с другими рабами. И если любимцы хозяина иногда получали вольную, то его запирали в эргастул или нещадно били. Он бредил свободой, но не желал добывать ее, унижаясь. Он боролся за свое достоинство — и терял веру в освобождение. Тогда он бежал. Вскоре его поймали. Наказание было жестоким, но он бежал снова. И снова был схвачен… Когда, оправившись от побоев, он бежал в третий раз, то уже знал, что теперь его казнят. Смерть не пугала. По крайней мере, он не будет больше рабом…

Распятый на кресте, мог ли он знать, что будет возвращен к жизни и все начнется сначала! Рабство не отпускало его. И вдобавок ко всему, он приставлен для услуг к надменной патрицианке!.. Но, признаться, больше всего бесило Армата то, что она необыкновенно красива…

* * *

Минул месяц. Обязанности Армата оказались не слишком обременительны: прислуживать госпоже за столом, сопровождать ее на прогулках, выполнять поручения. Скрепя сердце, он делал все это. Иногда старался разозлить Ливию своей «неловкостью», но она как будто не замечала опрокинутых ваз, неубранных осколков. Обращалась к нему холодным, презрительным тоном и смотрела куда-то мимо, сквозь Армата, не желая его видеть. Он был для нее рабом, вещью… Странные чувства начал испытывать галл. Казалось, вели Ливия его наказать, он был бы счастлив — значит, она его все же заметила… Мысли о побеге не приходили ему в голову — гордая римлянка владела ими. Он ненавидел ее — и не мог оторвать глаз от мраморно-прекрасного лица. И каждый вечер испытывал страх, что утром ее не увидит…

И однажды в саду взгляд его был столь пристальным и дерзким, что Ливия, наконец, заметила это.

— Как ты смеешь смотреть на меня? — голос ее пресекся от возмущения. — Опусти глаза, раб! — жестко закончила она.

Но Армат не отвел взгляда от бледного лица госпожи.

— Накажи дерзкого… Или я стану думать, что гнев твой — одно притворство, — гордая улыбка тронула губы галла.

Мгновение — и девушка, вспыхнув, ударила его по щеке. И застыла в испуге от того, что совершила, с отвращением глядя на свою ладонь.

Отшатнувшись, Армат побледнел и стиснул до боли зубы, но тотчас пересилил себя и сказал с усмешкой:

— Благодарю… Раба так не бьют. Пощечину получил мужчина, задевший женскую гордость. Госпожа признала во мне человека…

Изумление и стыд боролись в груди Ливии, глаза метали молнии, но уста безмолвствовали.

— Поди прочь, — глухо выдавила, наконец, она, не узнавая собственный голос. — Убирайся! Или я велю засечь тебя до смерти…

Но вместо ответа он шагнул к ней и жадно приник к трепетно-послушному телу, зажал поцелуем рот… Растерянная, она не противилась его грубоватым ласкам. И чувствуя, что происходит непоправимое, не крикнула — из страха за него.

…Мягкой и влажной была трава, нетерпеливым горячее тело Армата. Она не могла разомкнуть его сильных рук. А может быть, не хотела…

Как долго продолжалось это безумие?..

Со стороны дома донеслись голоса…

— Пусти! — опомнилась, наконец, Ливия и выскользнула из объятий раба. Торопливо оделась. Застежки не слушались пальцев… Молча, не глядя, вышла из зарослей на выложенную мрамором дорожку сада.

Медленно поднялся Армат — с пылающим лицом, смущенным и торжествующим. Крест не страшил его. Минуты такого триумфа стоили жизни. Что скажет теперь надменная римлянка? Тайна, связавшая их, убийственна для обоих. Он отомщен… Но почему она не закричала?..

* * *

Стараясь ни с кем не встречаться, Ливия проскользнула в дом и скрылась в своих покоях. До позднего вечера никто из рабов не видел ее, не получал распоряжений. Она не вышла ни к обеду, ни к ужину. Встревоженный Марк направился к сестре, оставался у нее больше часа и вышел хмурый и подавленный. Тотчас велено было разыскать Армата и немедленно привести к господину.

Его нашли в глубине сада, где он провел весь день — на мраморной скамье, неподвижный, как статуя. Узнав о приказе, потеряно улыбнулся и встал, понимая, что должен выслушать приговор, готовый к худшему, но не испытывая страха или раскаяния. И только оставшись лицом к лицу с господином, слегка побледнел.

Они стояли друг против друга и молчали, скрестив ненавидящие взгляды. Ливий с трудом сдерживал ярость и желание ударить его или сразу убить. Но вместо этого швырнул в лицо галлу свиток, который держал в руке:

— Ты этого добивался, мерзавец… Убирайся! Благодари Ливию, что еще жив, — и, резко повернувшись, вышел из зала.

Когда шаги его смолкли, растерянный Армат поднял и развернул измятый папирус. Пол под ним покачнулся — это была вольная, скрепленная подписью Марка и его печатью. Вольная, на которой настояла гордая патрицианка, опозоренная рабом… Возможно ли? Он не почувствовал радости. Стоял, кусая губы от унижения и стыда. Свобода оказалась мучительной. Не такой он видел ее, не так желал получить…

— Прости, госпожа… Прикажи — и я умру… Только не гони от себя, — сорвались с губ нелепые слова, и он застонал, бессильный понять, что происходит, не зная, куда идти со своей свободой — внезапной, горькой, опустошившей душу…

Он не посмел явиться к Ливии. Вышел из дома, не поднимая глаз. Город встретил его безмолвием: вечерняя суета давно стихла, улицы обезлюдели. Мрачная тень Везувия вырисовывалась на фоне неба. Перемигивались августовские звезды…

В последний раз оглянулся Армат на дом Ливиев и зашагал прочь, унося на груди под туникой свиток, даровавший ему независимость, но отнявший нечто большее, в чем он еще не решался себе признаться…

* * *

— Он ушел? — Ливия подняла на Марка влажные глаза.

— Да. И мы его больше не увидим. Забудь побыстрее об этом, — он ласково сжал руку девушки, чувствуя в происшедшем свою вину. Зачем привез сюда проклятого галла?!

— Скорей бы вернуться, — прошептала она, думая о своем.

— Потерпи. Осталось три дня. Всего три дня, — Ливий хотел успокоить сестру, но при этих словах тень тревоги метнулась по ее лицу.

— А он… успеет спастись? — голос Ливии дрогнул.

Марк пристально посмотрел на нее и ничего не ответил. Встал, нервно прошелся по комнате, старательно подбирая слова, чтобы смягчить горькую правду.

— Ты в самом деле думаешь, что он влюблен? Дурочка, — голос его звучал глуше обычного. — Он мстил тебе за свое рабство, считал, что, унизив тебя, сможет возвыситься сам. И ты жалеешь его?..

— Это не жалость, Марк, — тихим эхом откликнулась она. — Ты ничего не понял. Ты никого не любил…

— Ты шутишь? — голос его пресекся, воздуха не хватало. Он не сразу справился с собой.

— Нет, — качнула головой сестра. — Чужое время никому не приносит счастья. Поэтому он свободен. И торопится в Галлию. И успеет уйти… Не лишай меня этой веры, — попросила, чуть не плача.

И Марк опустил лицо, чтобы скрыть проступившую бледность.

— Конечно. Он, должно быть, уже далеко, — сказал, как мог твердо, и вышел, оставив ее одну — с надеждой.

Он знал, что судьба Армата теперь непредсказуема. Они не могут вмешаться в нее, как не могут спасти Помпеи, даже владея тайной, известной им одним. «Чужое время никому не приносит счастья», — повторил он слова Ливии и подумал, что она права, хотя имела в виду совсем другое.

* * *

Пыльная дорога уводила Армата от города. Но с каждым шагом мрачнее становилось его лицо. И мысли возвращались назад, к смятой траве сада, которая давно распрямилась… Где сейчас Ливия? Почему не отпускает от себя?.. Все дальше странный дом, а запах ее волос сводит с ума, и не спрятаться от него, не уйти… Глупец! Он думал, что торжествует… А она не билась в его руках, никого не звала на помощь… Стоило ей крикнуть — и он отступил бы, отрезвленный. И был бы схвачен — за то, чего не успел совершить… Но она не кричала… А он прощен и свободен, хотя заслужил смерть. И, кажется, понял главное: что сам ничего бы не смог, если бы она не захотела… Это не трудно понять. Труднее — поверить. И самое сложное — разобраться в себе самом…

Порыв ветра хлестнул по лицу Армата. Он вспомнил пощечину и усмехнулся с горечью, услышав собственные слова: «Раба так не бьют…»

«Подлый, трусливый раб! Как старался ты доказать, что вправе быть человеком… И надругался над ней. И ушел, не простившись. Ночью, тайком… Испугался слез на ее ресницах. Испугался себя…»

Он не звал ее Ливией, но всегда — «моя госпожа». А теперь твердил это имя, мучась и ненавидя. Он переживал чувство, подобное отчаянию, не догадываясь, что это и есть любовь…

* * *

Ливия бродила по саду, по дорожкам из белого мрамора. Последний день… Как странно, что все это будет. Проснется Везувий. Огненной лавой и пеплом накроет город, который спит, не зная своей судьбы… Двое владеют тайной и должны выбирать, кому даровать спасение, кого оставить на милость богов. И нельзя ничего изменить… Дом опустеет, но никто не станет искать ни хозяев, ни их рабов, создающих шедевры. Память о них останется под развалинами Помпей. А спасенный талант еще послужит людям. Ради этого посланцы будущего явились сюда… Но почему так болит и тоскует сердце? Прошлому нет забвения и нет возврата к нему. А жизнь в ином мире имеет горькую цену. Страшно погибнуть в огне и воскреснуть однажды — через три тысячи лет… Кто согласится покинуть время, в котором рожден, ради далекого и бесконечно чужого? Каждый из нас — дитя своего мира, и, теряя его, неизбежно теряет себя… Но те, кто скоро исчезнет из города обреченных, не могут об этом знать. Их мнения не спросит никто, вручая жизнь и свободу. И великое право — творить в часы вдохновения. Гении нужны человечеству, и оно лишает их выбора и возможности умереть…

…Под ногами шуршала трава. Задумавшись, Ливия не заметила, как оказалась на памятном месте, где недавно была с Арматом. Вздрогнула, узнавая… Кровь прилила к лицу… Он не был ни скульптором, ни поэтом, но имел величайший талант — дух бунтаря. Талант, родившийся в Риме, и вне его — невозможный. Принести его в жертву идее Ливия не могла, не хотела. И подарила Армату свободу — единственный шанс уцелеть. Молилась древним богам за его спасение, приносила дары Венере — тайком от насмешника Марка. И мучилась тем, что уже никогда не увидит дерзкого галла, который слишком многим сумел для нее стать.

— Нам пора, — встревоженный голос брата, с трудом разыскавшего ее, вернул к действительности.

Попрощавшись с садом, Ливия торопливо вошла в дом. Следом за ней в дверях показался Марк. Миновав длинную галерею, они вместе проскользнули в кабинет.

Не скрывая своего нетерпения, Ливий шагнул к стене, задрапированной пурпурным шелком, и резким движением сорвал ткань. Под ней обнаружился металлический щит пульта с кнопками в два ряда.

В эту минуту неясный подземный гул возвестил о начале извержения. Откинув со лба непослушную прядь волос, Марк натянуто улыбнулся и пожал холодные пальцы сестры. Рука привычно коснулась матовых клавиш… Миллиарды блуждающих искр внезапно наполнили дом. Люди, статуи, мебель, драгоценные вазы — все живое и неживое покрылось голубым свечением и — исчезло… И только залетевший случайно, сорванный ветром лист кружился между колоннами…

А снаружи, под черным небом, корчился в муках город. Сливались мольбы и крики, стоны и проклятия богам…

* * *

К концу третьего дня пути Армат начал выбиваться из сил. До сих пор он не чувствовал усталость и голод, хотя ночевать пришлось у дороги и не было с собой ни хлеба, ни денег, чтобы его купить… Пока одно напряжение толкало его вперед, вело все дальше на север через Италию. Натянутый, как струна, он боялся остановиться, боялся оглянуться назад — черные глаза патрицианки провожали немым укором, и он не мог избавиться от сверлящего спину взгляда. Но усталость взяла верх, и Армат опустился прямо в серую пыль. А когда повернул голову в сторону, откуда пришел, огненная корона Везувия открылась его глазам…

Дрогнули губы в беззвучном крике. Он пытался поднять с земли ослабевшее тело, но ноги не слушались его. Отсвет пламени мерцал в зрачках.

— Ливия… Как же это… Ливия!..

Армат застонал — глухо, беспомощно — и закрыл руками лицо. Что-то мокрое — почувствовал пальцами — стекало по грязным щекам.

А вулкан, как раненый зверь, невнятно выл в отдалении…

* * *

Нудный дождь моросит за окном. Желтизной тронуты листья.

Ливия хлопочет на кухне: скоро вернется Марк, будет глотать, обжигаясь, горячий кофе, расскажет смешной анекдот. Он любит поговорить. Но никогда, ни единым словом, не коснется запретной темы. Такой у них уговор.

Холодные капли стучат по стеклу. Похоже, это надолго.

А ночами повторяется сон, от которого можно сойти с ума…

* * *

…Рев Везувия. Статуи, падающие с крыш. Крики мечущихся в страхе людей… В дверь опустевшего дома вбегает Армат — в разорванной тунике, из раны на плече сочится кровь, белая прядь в спутанных волосах.

— Ливия!.. — шепчет он, потому что нет голоса. Или кричит, но его не слышно за гулом земли.

Никто не отвечает ему. Он врывается в комнаты — одну за другой. Напрасно!.. И тогда с потухшим лицом замирает Армат перед фреской огромного зала, где юная женщина, похожая на Ливию, печально смотрит мимо него. Он опускается на колени, не отрывая от портрета глаз…

И падает занавес жизни, скрывая дальнейшее.

Слой горячего пепла ложится на город, погребая его под собой…

* * *

Она уже не знает, сон это или нет. И склонясь над кроваткой сына, молит за жизнь того, кто умер три тысячи лет назад, — в тот страшный день или немного позднее — не все ли равно?..

Три тысячи лет… Но хочется оглянуться. И пройти по мертвым камням, узнающим твои шаги. И заглянуть в глаза юной женщины с фрески, которая похожа на тебя…

«Чужое время никому не приносит счастья…»

Кто придумал это?.. И зачем ты поверила этим пустым словам?!

Вместо эпилога ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА

Когда встречались мы?       В каких мирах туманных? В каких веках,       отброшенных во тьму? Ты вечный мой мираж,       мучительный и странный… Но без тебя,       мой призрак безымянный, Тоскую я, —       не знаю, почему…

* * *

Я держу на ладони браслет из голубого металла, какого нет на Земле, — единственное подтверждение тому, что все это мне не приснилось. А впрочем, кто знает…

* * *

Мерное постукивание ходиков на стене. За окном падают хлопья снега. И твои глаза — у самого лица. И голос, который я напрасно пытаюсь забыть…

— Я видел немало миров, по-своему прекрасных и пугающих, но покидал их без сожаления, потому что там не было тебя…

Я хочу засмеяться — и не могу. Слишком серьезно то, что мы говорим друг другу. Ведь это — в последний раз.

— Мне иногда кажется, что я тебя придумала…

— Это не сделало бы чести твоему воображению, — теперь улыбаешься ты, но горечь в твоей улыбке.

— Значит, это ты придумал меня…

— Быть может… Ты слишком похожа на мечту, — слышу в ответ и чувствую, что сейчас разревусь, потому что никогда больше тебя не увижу…

* * *

Браслет из голубого металла тускло поблескивает на руке.

Не гадайте на падающих звездах…

ЭЖЕН И ЭЛИАНА Сказка для недогадливого друга

Соскучились пальцы         по трепетным струнам, Душа стосковалась         по ласковой песне. Я снова вздыхаю         о рыцаре юном, Но помнит ли рыцарь         о юной невесте? В далеком краю,         за холодным туманом, Быть может,         горячее сердце остыло, И ты, увлеченный         недолгим романом, Улыбку мою         вспоминаешь уныло… За новою страстью         былая забыта, А помнить о прожитом —         только обуза… У новой принцессы —         почетная свита, А старой на память —         стеклянные бусы. Я знаю, любимый,         что в странствии этом Сражения всюду         и всюду соблазны. Кому ты теперь         посвящаешь сонеты? Кого, усмехаясь,         Зовешь безобразной?.. Но если вернешься,         судьбу проклиная, Которая душу твою         изломала, Отвечу, что тоже         была не святая. Смеялась и пела.         А плакала мало. И если в ответ         не услышу упрека, Воскликну, последней         надеждой рискуя: «Мы сами себе         выбираем дорогу. Скажи, ты меня         принимаешь — такую?..» И он улыбнется         устало и грустно: «Ты раньше меня         по-другому встречала. Взрослеет с годами         наивное чувство. Любовь — обручила,         судьба — обвенчала… Из ревности мы         изменяли друг другу, Но я о тебе         тосковал перед битвой. И снова целую         знакомую руку И милое имя         твержу, как молитву. Прости и забудь,         если это возможно. Останутся в прошлом         грехи и обиды…» И падают на пол         звенящие ножны, На старые,         мохом поросшие плиты. Смыкаются руки…         Сливаются губы… Теснее объятия…         Полночь немая… Каким бы ты ни был —         жестоким ли, грубым, Каким бы ты ни был —         тебя принимаю!..

Пролог

Это был кусок янтаря величиной с ладонь с вырезанным на нем объемным изображением рыцарского замка. Великолепная камея. Ее подарил мне друг, вернувшись недавно из Прибалтики. Янтарь он нашел сам, а рисунок выполнил по заказу его приятель, бывший студент худграфа, отчисленный за хроническую неуспеваемость. Впрочем, на камее это не отразилось: замок был как настоящий — стены, башенки, флажки, бойницы, ров с водой и подъемный мост… Присмотревшись, можно было увидеть каждый камушек в кладке. Для полной иллюзии реальности не хватало, пожалуй, фигурки всадника перед воротами, да так, чтобы его горячий конь беспокойно бил копытом…

Наглядевшись вдоволь на подарок, я отложила его в сторону и задумалась. Что бы это значило? За пять лет нашей дружбы — первый символический жест в мой адрес. Если бы еще разгадать эту символику… Пока дальше братского поцелуя в щечку дело у нас не продвигается, и у меня есть серьезное подозрение, что уже не продвинется. Слишком давно мы знаем друг друга и успели привыкнуть, как привыкают к старым друзьям, с которыми можно делиться любыми тайнами, в том числе и любовными. Боюсь, что для Женьки я так и останусь «своим парнем», хотя он для меня значит гораздо больше.

«В неудачное время я родилась, — мелькнула банальная мысль, навеянная красивой безделушкой. — Вот в средние века он бы у меня запел по-другому!..» — и я невольно улыбнулась, вообразив себе романтическую сценку: коленопреклоненного рыцаря в блестящих доспехах и неприступную красавицу, снисходительно протягивающую руку для поцелуя… Взгляд скользнул по янтарной камее, и тут я, кажется, изо всех сил зажмурилась и замотала головой, отгоняя наваждение: подъемный мост был опущен, решетка медленно ползла вверх, а перед ней стоял крошечный всадник, с нетерпением дожидаясь, когда можно будет въехать в ворота замка… Голова у меня закружилась, перед глазами поплыли радужные круги, и я почувствовала, что лечу, проваливаюсь куда-то, но не было сил закричать… А вокруг звучала странная музыка, похожая на древнюю балладу.

Песнь первая

Никто уже не помнил, с чего началась вражда двух королевских домов, которая продолжалась более ста лет с редкостным ожесточением. Войны вспыхивали так часто, что к ним привыкли, как привыкают к плохой погоде. Сколько копий было сломано и доспехов порублено, никто не считал. Борьба велась с переменным успехом, и обычно каждая схватка кончалась тем, что и победившая сторона, и побежденная расползались по домам зализывать раны и готовиться к новой битве, столь же бессмысленной, как предыдущая. Эти два королевства были настолько малы, что легко могли стать добычей хищника покрупнее. Но борьба карликов забавляла соседей, и они снисходительно наблюдали за ней, не соблазняясь разоренными землями вконец обессиленных драчунов. Короткие передышки наступали, когда менялся глава одной из враждующих династий. Король умирал, на престол садился его наследник, считавший своим долгом поддержать семейную традицию, и, едва обескровленное войско успевало прийти в себя, объявлял новую войну. Чего на сделаешь ради чести рода!

Впрочем, это лишь предыстория к нашему рассказу.

* * *

Королю Эжену исполнилось семнадцать лет. Отца он совсем не помнил — тот скончался от ран, когда сыну было два года. Но еще ребенком усвоил Эжен внушенную опекунами мысль, что должен отомстить королю-соседу. Правда, теперь на троне сидел племянник того, с кем когда-то воевал отец, но это не имело значения. Не ему, безусому юнцу, менять вековые порядки. И поэтому, достигнув совершеннолетия, юный король поступил именно так, как предписывалось обычаем. Многочисленные предки, сложившие головы на поле брани, могли быть довольны достойным своим отпрыском. Эжен объявил войну королю Бернару и во главе войска перешел границу его владений.

Король Бернар был вдвое старше своего воинственного соседа. За пятнадцать мирных лет, миновавших с начала его правления, он успел обзавестись женой и дочерью, овдоветь и утешиться, привыкнуть к делам, далеким от военных, и начисто забыть о династической вражде. Поэтому к войне он отнесся совсем не так, как относились его предшественники, знавшие толк в традициях. Нападение соседа король посчитал преступлением и отправился на битву с твердым намерением раз и навсегда положить конец кровавому обычаю. Но прежде он пожелал избавить от возможных случайностей военного времени маленькую дочь и послал ее вместе с нянькой в охотничий домик, скрытый в лесной чаще от посторонних глаз.

* * *

Свой лагерь Эжен разбил на равнине, где за последние сто лет произошло немало решающих сражений. Он не стал продвигаться в глубь страны, но поджидал противника на открытом месте, чтобы помериться силами в честном бою. Засады были противны его натуре. Он считал, что, прибегнув к ним, покроет позором свое имя. Победа того не стоит.

Итак, оставив свои войска в поле, Эжен решил прогуляться верхом по окрестностям. Не слушая благоразумных советов, беспечный, как дитя, в полном одиночестве он отправился в путь. Пыльная дорога тянулась между холмами, затем свернула к реке и, оборвавшись возле брода, «вынырнула» на другом берегу, поманила в лесные заросли. Юноша тронул поводья, и зеленый шатер сомкнулся над его головой… Лес был глухой и мрачный, в нем легко могла укрыться огромная армия, но король не думал об опасности, а судьба благоволила к нему: ни одна стрела не вылетела из кустов, не пробила его доспехи.

Заехав довольно далеко, он уже подумывал, что пора возвращаться: солнце клонилось к закату, а на равнину хотелось выбраться засветло. Но тут его лошадь встала, чутко поводя ушами. Прислушавшись, Эжен различил насторожившие ее звуки: где-то совсем рядом тихо плакал ребенок. Юноша соскочил с седла и раздвинул густые заросли, стеной подступавшие к дороге. У подножия старого дуба, сжавшись в комочек от холода и страха, сидела девочка лет десяти в пышном розовом платьице, изрядно помятом и испачканном, но подтверждающем ее знатное происхождение. С зареванным личиком, растерянная и несчастная, она была трогательна и прелестна. И Эжен, не колеблясь ни минуты, взял ее под свое покровительство. Присел рядом, провел ладонью по спутанным волосам… Вскрикнув, она отшатнулась, но мягкий голос незнакомца, так неожиданно оказавшегося рядом, успокоил ее.

— Не надо плакать, — ласково сказал Эжен, укутывая ее своим плащом. — Ты, наверное, заблудилась?

Девочка кивнула, размазывая слезы по щекам, но мокрое личико уже прояснилось. Она потянулась к юноше, почувствовав в нем спасителя и защитника, обеими руками ухватилась за его ладонь.

— Ты не оставишь меня одну, правда? — шепнула наивно и доверчиво и призналась, потупив глазки: — Я так боюсь…

— Волков или разбойников? — спросил он, раздумывая, как поступить в столь щекотливом деле.

— Нет… — она энергично замотала головой и произнесла с пугливой серьезностью: — Короля Эжена…

Юноша вздрогнул от этих бесхитростных слов.

— Неужели он так страшен, что им пугают детей? — сказал тихо, впервые усомнившись в том, что был прав, начиная эту войну. — Как тебя зовут? — оборвав затянувшееся молчание, спросил маленькую незнакомку.

— Элиана, — откликнулась девочка и первый раз улыбнулась.

— Как ты попала сюда? — принимая решение, он хотел знать все.

— Отец приказал няньке отвести меня в охотничий домик — подальше от войны, — отвечала она, глядя испуганно в его посуровевшее лицо.

— Твой отец… Кто он? — Эжен задал вопрос без умысла, не догадываясь, с кем свела его судьба. Тем неожиданнее прозвучало для него ненавистное имя:

— Король Бернар, — солнечное затмение потрясло бы его меньше. А Элиана, не давая прийти в себя, уже спрашивала с тревогой и сомнением, заметив тень в его глазах: — А ты? Скажи, кто ты?

Эжен опомнился. Улыбнулся девочке побелевшими губами:

— Твой верный рыцарь, моя принцесса, — серьезно сказал он. — Когда я рядом, ты можешь никого не бояться.

— Даже короля Эжена? — в детском голосе еще звучал страх.

— Даже его, — мягко ответил Эжен.

— Ты отвезешь меня к отцу? — не выпуская руки юноши, с надеждой спросила принцесса.

Он кивнул:

— Мы поедем туда, где встретим его непременно.

Легко, как пушинку, поднял на руки и понес к дороге, усадил на лошадь впереди себя. Она прижалась к нему доверчиво и вскоре задремала, согретая плащом, склонившись головкой на грудь своего спасителя. Юноша пустил коня шагом, боясь потревожить девочку и глядя на нее с досадой и нежностью…

К лагерю он вернулся уже за полночь. Незаметно миновав часовых, отнес спящую Элиану в свою палатку. Уложил поудобнее, несколько мгновений вглядывался в усталое детское личико, потом тихо повернулся и вышел на воздух.

— Ваше Величество! — негромко окликнул его знакомый голос. Граф Робер, молочный брат короля, бесшумно оказался рядом. — Вы живы, слава Богу! Разве можно быть таким безрассудным?! Завтра — битва. Кругом — враги. Мы уже хотели искать вас…

— Я вернулся, и хватит об этом, — жестко прервал его Эжен, не терпевший нравоучений.

— Вы вернулись не один, — не желая отступать, заметил Робер.

— Это касается только меня, — против обыкновения, король был холоден и сдержан со своим другом. — Есть ли известия от короля Бернара? Когда он намерен сразиться? Долго ли нам ждать?

— Взгляните туда, Ваше Величество, — Робер указал на костры, горевшие в отдалении. — Неужели, возвращаясь, вы ничего не заметили? Я боялся, что в темноте вы свернете к чужому лагерю…

Глядя на мерцающие огни, король не ответил. Он стоял в глубокой задумчивости, словно забыв о своем собеседнике. Прошло томительно-долгое время, прежде чем граф услышал его печальный голос:

— Итак, на рассвете… Взойдет солнце, и мы пойдем убивать друг друга.

Робер посмотрел на него с изумлением, но лицо короля было в тени, свет костров отражался только в его доспехах.

— Иди спать, брат мой, — с неожиданной мягкостью сказал Эжен, положив руку на плечо графа. — Ты должен отдохнуть перед битвой.

— Вы тоже, мой государь, — ответил юноша, понимая, что король желает остаться один и до утра не сомкнет глаз. Но, понимая, впервые не смел разделить с ним смятение и тревогу. И подчинился, вспомнив слова: «Это касается только меня…»

Когда граф с поклоном удалился, Эжен присел у входа в свою палатку и, погруженный в ему одному известные мысли, дождался исхода ночи. Лагерь еще спал, окутанный предрассветным туманом, когда он поднялся и, подойдя к погасшему костру, возле которого вповалку лежали воины, разбудил одного из них. Потрясенный оказанной честью, моргая заспанными глазами, воин последовал за государем, отозвавшим его в сторону.

— Готов ли ты послужить мне, не щадя живота своего? — тихо спросил Эжен, убедившись, что никто их не слышит.

— Ваше Величество сомневается в моей верности? — с обидой воскликнул латник.

— Тише! — легкая улыбка тронула губы юноши. — Я не позвал бы тебя, если бы усомнился. Ты будешь моим послом, — сказал он повелительно. — Ты оставишь оружие здесь и поедешь в лагерь Бернара. И скажешь, что привез послание от меня, но передать его должен в руки самого короля. А когда убедишься, что перед тобой в самом деле он, вручи ему это, — Эжен протянул воину измятую розовую ленту, которую поднял в лесу, — и скажи, что я желаю видеть его до начала битвы. Место укажет он сам. Я приеду один и жду его одного… Запомни, никто, кроме нас, не должен знать об этом. Если часовые тебя заметят, скажешь им: «Приказ короля!» Ступай. И постарайся вернуться с ответом до восхода солнца.

— Все исполню, мой государь! — воин поклонился и побежал седлать коня, торопясь выполнить тайное поручение. Оно не казалось ему странным: он привык подчиняться, не рассуждая, а может быть, мысли о щедрой награде вытеснили все остальные. Будь на месте его Робер, не уйти бы королю от вопросов… Поэтому и выбрал себе Эжен другого гонца.

* * *

Когда Бернар увидел в руках посланца ленту дочери, лицо его стало пепельно-серым, потускнели живые глаза. Он еще не знал, что нянька не довела Элиану до выбранного им убежища, что девочка, заигравшись, убежала далеко в лес, а глупая старуха не сумела ее отыскать. Он не знал, похищена ли принцесса по дороге или ее выкрали из охотничьего домика, но понял одно — Элиана во власти врага, который собирается диктовать ему свои условия. И выхода нет. Король выполнит любой ультиматум, который ему предъявят. В эту минуту он был только отцом, и, потребуй Эжен корону в обмен на девочку, отдал бы ее тотчас, не считая, что это большая цена за жизнь и свободу дочери.

…Два всадника с разных сторон приближались к подножию холма, одинаково удаленного от двух лагерей. И вот уже они стоят рядом, разглядывая друг друга, — два короля — мужчина и мальчик, два врага перед смертельной схваткой.

— Где моя дочь? — глухо спросил Бернар. Отчаяние и тревога застыли в его глазах.

— В моем лагере, — тихо ответил Эжен и добавил, словно оправдываясь: — Я нашел ее в лесу. Она сказала, что заблудилась.

— Чего же… вы… хотите?.. — с трудом выдавливая слова, спросил Бернар, в ярости от того, что бессилен против мальчишки и вынужден подчиниться любому его требованию.

— Пришлите своих людей и увезите ее подальше отсюда. Война — зрелище не для детских глаз, — сказал юноша, и король посмотрел на него с изумлением — трудно было предполагать такую развязку.

— Я не ослышался? Вы звали меня только за этим?! — в голосе его звучало недоверие.

— За чем же еще? — пожав плечами, искренне удивился юноша, похоже, не понимая, в каком коварстве был заподозрен. И уже поворачивая коня, оглянулся и сказал смущенно: — Девочка ни о чем не догадывается. Я боялся ее напугать… Не говорите ей, у кого она была…

«Боже! Какой он еще ребенок! А я-то думал…» — и Бернар вздохнул с облегчением, почувствовав к юноше что-то вроде симпатии.

— Постойте! — окликнул он Эжена, который еще не успел далеко отъехать. — Я сам заберу дочь.

И два всадника поскакали рядом.

Не правда ли, такое доверие врагу — достойный ответ на его благородство?!

* * *

В лагере Эжена все были уже на ногах и готовились к битве: седлали коней, облачались в доспехи, проверяли оружие. Узнавая государя, шумно его приветствовали, не обращая внимания на незнакомца, едущего с ним бок о бок.

Но вот, наконец, и палатка юного короля. Недавний гонец стоит на страже у входа, оберегая покой маленькой гостьи, которая сладко спит.

Эжен собственноручно откинул полог, впуская Бернара. Войдя следом, остановился у порога. Он видел, как смягчилось лицо врага, когда тот склонился над спящей дочерью, тронул рукой золотистую прядку волос. И юноша вздрогнул, вспомнив о скорой битве, не представляя, как поднимет меч на отца Элианы.

Потревоженная ласковым прикосновением, девочка открыла глаза, узнала отца, с радостным восклицанием обняла его за шею.

— Нам пора, Элиана, — тихо сказал Бернар, подхватив ее на руки и так сильно прижимая к груди, будто боялся, что принцессу могут отнять. Только теперь он снова взглянул на Эжена — тревожно и ожидающе.

Юноша посторонился, давая ему дорогу, и заметил не без смущения обращенную к себе улыбку девочки.

— А ты, мой рыцарь? Разве ты не едешь с нами? — спросила она застенчиво и лукаво.

Приняв, как должное, появление отца, обещанное ей вчера, девочка не рассчитывала так скоро распрощаться со своим спасителем.

— Я должен остаться здесь, моя принцесса, — после минутной растерянности отвечал Эжен, но, заметив обиду и огорчение на лице Элианы, добавил с учтивой поспешностью: — Я провожу тебя… Если Его Величество позволит…

— Ты позволишь, отец? — ее затуманившиеся было глаза просияли.

И король молча кивнул, понимая, что Эжен хочет вывести их из лагеря сам, чтобы избежать возможных случайностей.

Провожаемые недоуменными взглядами воинов, Эжен и его спутники двинулись в обратный путь. Элиана сидела на лошади впереди отца и с любопытством разглядывала воинский стан, не подозревая о том, кому он принадлежит… Наконец, часовые остались позади. Бернар мог теперь обойтись без провожатого.

— Пора прощаться, моя принцесса, — тихо сказал Эжен и улыбнулся печально: все возвращалось «на круги своя», больше ничто не могло помешать сражению.

— Уже? Так скоро?.. Почему ты должен вернуться? — в голосе ее задрожали слезы. — Мой рыцарь, я не хочу тебя отпускать!

Оба короля растерянно переглянулись. Несколько мгновений юноша молчал, раздумывая. Потом сказал ласково, но твердо:

— Я провожу тебя до того холма, моя принцесса, и там ты отпустишь меня.

Она кивнула, закусив губу и опустив глаза.

Лошади двинулись шагом. Но скоро был пройден и этот отрезок пути.

— Прощай, — Эжен, не сходя с седла, поцеловал протянутую ему маленькую ладонь.

— Но я еще увижу тебя? Потом? — не стесняясь отца, с надеждой спросила девочка.

— Когда-нибудь… Быть может… — очень тихо ответил он.

— Ты уходишь на битву? — недетская тревога звучала в ее словах.

— Я воин, моя принцесса, — он старался не смотреть на окаменевшее лицо Бернара.

— Тебя могут убить? — прошептала она с испугом.

Эжен не успел ответить. Небольшой отряд всадников показался из-за холма. Он мчался во весь опор со стороны чужого лагеря. И юноша невольно потянулся к рукояти меча. Бернар остановил его спокойным жестом. И оба — один напряженно, другой с нетерпением — стали поджидать приближающихся кавалеристов. Элиана, ничего не понимая, переводила взгляд с одного на другого, но они, казалось, совсем забыли о ней.

— Ваше Величество! С вами ничего не случилось?! — воскликнул, едва успев осадить коня, разгоряченный всадник.

Остальные остановились поодаль, склонив почтительно головы.

— Вы здесь, маркиз… Прекрасно! — сдержанно ответил Бернар и повернулся к другим придворным: — Все вы приехали очень кстати, господа! Отвезете принцессу в замок и будете ее охранять, — и, не давая им возразить, добавил: — Думаю, вам следует поторопиться.

— Будет исполнено, государь! — уныло ответил маркиз, огорченный, что не придется принять участия в битве, но не смея перечить своему королю.

Бернар поцеловал Элиану в лоб и передал ее придворному.

— До скорой встречи, дочка! Будь умницей, не шали! — голос короля был спокоен и весел.

— До свидания, отец, — она улыбнулась, помахала рукой. — До свидания, мой рыцарь, — шепнула чуть слышно, взглянув на Эжена светлыми, печальными глазами.

— Прощай, моя принцесса, — так же тихо ответил он, и горькая улыбка тронула его губы.

Кони с места взяли в галоп, и только пыль заклубилась по дороге…

Некоторое время два короля стояли молча, глядя вслед ускакавшему отряду. Наконец, юноша спросил, опустив глаза и испытывая неловкость, в причине которой еще не мог разобраться:

— Итак, когда вы намерены начать сражение?

Эти слова вернули Бернара к жестокой реальности, напомнив ему, что рядом стоит враг.

— Через час, — твердо ответил он, но не хотелось верить, что это утро закончится именно так. И он добавил негромко, с тайной надеждой: — Еще не поздно остановиться, пока не пролилась кровь…

— Поздно… — после паузы очень тихо сказал Эжен. — Не мы правим колесницей судьбы, это она правит нами… Меня не послушают бешеные кони… — и закончил сурово, отрезая себе путь к отступлению: — Значит, через час!

— Жаль, — вслух заметил Бернар, и лицо его снова закаменело. — Через час! — сухо бросил он и пришпорил своего скакуна.

Эжен резко рванул поводья. И два всадника поскакали в разные стороны — готовить к битве свои войска.

* * *

— Безумец! — кусая губы, шептал Эжен и гнал нещадно коня. — Тебе предлагали мир, но ты отказался! Так не смей пенять на судьбу, какой бы она ни была!

Он проклинал себя за то, что бессилен повернуть назад армию, которая жаждет войны и легкой добычи. Что не властен над теми, кто зовет его государем. Все его колебания они посчитают трусостью и не простят ее своему королю…

Оказавшись возле палатки, он соскочил с седла и постарался придать непроницаемость своему лицу. Не хотелось, чтобы Робер догадался о том, что его мучит. А граф уже ждал, взволнованный, нетерпеливый, не понимая, как можно быть таким беспечным перед решающей битвой, и обиженный тем, что у Эжена появились тайны от него.

Король не позволил ему задать ни одного вопроса. Не утруждая себя приветствием, приказал коротко:

— Выводи войско в поле. Сражение — через час, — и, заметив в глазах друга обиду, добавил мягче: — Сейчас не время для разговоров. Прости меня, брат…

Робер ничего не ответил и побежал отдавать распоряжения. Но неотступная мысль продолжала сверлить мозг: «Кто тот человек, с которым встречался король? И откуда во взгляде Эжена столько смертной тоски?..» Даже ему, Роберу, стало не по себе от этого странного взгляда.

* * *

До самого вечера за холмом звенели мечи. Храпели раненые кони, и люди захлебывались кровью, принимая в горло клинок.

Два короля сражались в гуще битвы, но, вопреки обычаю, не искали встречи друг с другом, намеренно избегая поединка.

Победа медленно, но верно склонялась на сторону Бернара. Воины Эжена падали один за другим. И когда он понял, что проиграл, ему оставалось одно — погибнуть с честью, положив конец вековой вражде, ибо был он последним в роду и некому отомстить за него…

— Берегись, государь! — отчаянный крик Робера возвестил об опасности.

Но было уже поздно. Могучий удар врага пробил королевские латы, острие меча вошло в тело. Падая навзничь, вспомнил Эжен тревожный голосок Элианы: «Тебя могут убить?» И губы шевельнулись для ответа: «Могут, моя принцесса…»

В глаза хлынула тьма. Резкая боль погасила сознание.

* * *

С горечью смотрел Бернар на поле битвы, покрытое мертвыми телами. Победа не радовала его. Слишком нелепой казалась ему война после встречи с Эженом. И винил он себя за то, что не смог заключить мир, не убедил упрямого мальчишку. И пролилась кровь, которой могло не быть. И где-то в сухой траве лежит теперь юнец с раной в груди, и нужно его отыскать и похоронить с королевскими почестями.

Десятки воинов разбрелись по всему полю, чтобы подобрать раненых. Немногочисленных пленников уводили в сторону замка. Убитые могли подождать до утра. Но король не желал ждать. Он должен увидеть Эжена сегодня, сейчас! И убедиться, что все кончено — смерть врага поставила точку в последней войне…

Конь Бернара осторожно ступал среди иссеченных доспехов, испуганно косясь карим глазом на мертвецов. А король вглядывался в гербы на одежде убитых, ибо только так мог опознать юношу: лицо рыцаря в бою закрыто забралом шлема.

Уже смеркалось, а тело Эжена все еще не было найдено. И когда Бернар, наконец, решил отложить поиски до рассвета и повернул коня, он заметил на шлеме воина, распростертого у самых его ног, султан из белых перьев. Повинуясь неясному побуждению, король соскочил с седла, склонился над поверженным рыцарем, откинул забрало… Бледные бескровные губы, закрытые глаза, прядь волос, прилипшая ко лбу… Трудно было узнать в застывшем лице черты живого Эжена.

— Бедный мальчик! — с невольным сожалением вырвалось у короля. — Видит Бог, я не хотел этого…

Шорох за спиной заставил его оглянуться. Перед ним стоял, шатаясь, Робер — смертельно бледный, с окровавленной головой, сжимая в руке обломок меча. Бернар отступил на шаг, выхватывая из ножен оружие, но тотчас опустил его: раненый был слишком слаб, чтобы представлять опасность. Последние силы он истратил на то, чтобы подняться с земли, но взгляд его выражал отчаянную решимость сражаться и умереть за своего короля, не дать врагу надругаться над телом друга. Юноша знал, что не продержится долго, что хватит одного удара его свалить. Он приготовился к неизбежному концу и первым шагнул ему навстречу.

— Ты, кажется, ищешь смерти, — тихо сказал Бернар, подождав, пока он приблизится вплотную, и, легко обезоружив его, закончил сурово и сдержанно: — Не торопись. Сегодня ты уцелел. Живи долго!

— Я… не просил… пощады… — хрипло выдохнул юный граф, чувствуя, что сейчас упадет. Качнулась земля под ногами… Бернар едва успел подхватить мальчишку, и он бессильно повис на его руках.

«Еще один упрямец!» — мрачно подумал король, осторожно опустил раненого на траву рядом с Эженом и обернулся посмотреть далеко ли отстала свита: придворный лекарь был бы теперь очень кстати.

Сдавленный стон коснулся его слуха. Не скрывая сочувствия и тревоги, Бернар склонился над юношей. Стон повторился. Но стонал не Робер, а тот, кого король посчитал мертвым, и был не так уж далек от истины: дыхание чуть теплилось в груди Эжена, а душа блуждала во тьме.

Бернар вздрогнул, медленно выпрямился, вытер ладонью вспотевший лоб.

— Живой… Тем лучше… — прошептал, не узнавая собственный голос, с трудом привыкая к мысли, что жизнь врага всецело в его власти.

Подоспевшие воины, повинуясь приказу государя, подняли обоих раненых и понесли к дороге. Так для Эжена и его молочного брата начался плен. И никто не знал, куда теперь свернет колесница судьбы…

* * *

Сначала была боль, она расползлась по всему телу, отзываясь резкими толчками на каждый удар сердца. Потом возник свет — просочился сквозь сомкнутые ресницы. Медленно возвращалось сознание. Еще расплывалось, словно в тумане, склоненное над Эженом лицо, но он уже узнавал его и смог, наконец, прошептать, едва шевеля губами:

— Робер… Где мы?.. Хочется пить…

— Очнулся! — радостно выдохнул знакомый голос.

— Слава Богу, — отозвался другой. — Кризис, кажется, миновал. Пойду доложу государю.

Несколько глотков воды освежили грудь, режущая боль отступила, стало легче дышать. Мысли постепенно прояснялись, но слабость мешала вспомнить случившееся.

— Робер, — тихо позвал он брата. — Почему ты мне не ответил? Где мы? Я должен знать…

Граф накрыл ладонью руку Эжена, хотел что-то сказать, но отвернулся, пряча глаза. Рука короля дрогнула под его пальцами.

— Молчи… Я понял, — лоб покрылся испариной, скулы заострились, упрямая складка залегла у рта. — Как долго я был без памяти? — он продолжал спокойно, но это давалось ему с трудом.

— Две недели, государь, — откликнулся верный друг печально и виновато.

— А ты? — мягко спросил Эжен.

Кому было знать лучше него, что брат никогда не сложит оружие, если в силах его удержать?!

— Моя рана почти зажила, государь, — чуть слышно промолвил юноша. — Мне позволено остаться с вами.

Горькая улыбка скользнула по губам Эжена.

— Король Бернар очень любезен, — сквозь зубы выдавил он. — Передай ему мою… благодарность…

— Я думаю, мы можем обойтись без посредников, — звучный голос Бернара раздался у входа в покои. — А вам, граф, следовало бы отдохнуть. Сколько ночей вы не спали у постели Его Величества?

— Я никуда не уйду, — вскинув голову, ответил Робер, и глаза его упрямо блеснули.

Повисла томительная пауза.

— Вы забыли, кто вы? — спросил, наконец, король холодно и сурово. — Я приказываю вам удалиться. Идите к себе. Вас позовут, когда сочтут нужным.

До крови кусая губы, юноша вышел за дверь.

— У вас хороший друг, Эжен, — с улыбкой заметил победитель, присаживаясь у изголовья раненого. — Он даже на минуту боится оставить вас одного, считая меня чудовищем, жаждущим вашей гибели.

— Вы хотите сказать, что счастливы видеть меня живым? — борясь со слабостью и вновь подступающей болью, насмешливо спросил Эжен.

— Во всяком случае, ваша смерть не доставит мне удовольствия, — глядя ему в глаза, серьезно ответил король.

Сердитое лицо лекаря просунулось в дверь:

— Ваше Величество! Мой подопечный очень слаб. Не утомляйте его долгой беседой.

— Уже ухожу, — послушно поднялся Бернар и обронил напоследок, будто случайно: — Элиана желает знать, где ее рыцарь. Что передать принцессе?

На этот раз юноша ничего не ответил — то ли притворился, то ли в самом деле снова впал в забытье.

* * *

Шло время. Эжен поправлялся. Положение пленника, само по себе унизительное, не тяготило его: король Бернар обращался к юноше с неизменным уважением и деликатностью, рядом был Робер — верный и заботливый друг. Даже горечь поражения постепенно сглаживалась и уходила вместе с болью: раны заживали. Оставалось чувство вины, не до конца осознанной, но несомненной, — перед теми, кто пал жертвой обычая, столь жестокого и бессмысленного, орудием которого оказался он, Эжен, не сумевший подняться над предрассудками.

Наконец, настал долгожданный день, когда юноше было позволено вставать и выходить в сад. Он вдыхал аромат цветов с жаждой путника, нашедшего колодец в пустыне. Еще вчера смерть стояла с ним рядом, и он чувствовал обжигающий холод. И только теперь поверил, что жизнь вернулась к нему.

Кружилась голова, слабость подкашивала ноги. Эжен опустился на мраморную скамью у фонтана, закрыл глаза. Шум воды убаюкивал, прохладные брызги освежали лицо. Юноша не заметил, как задремал. И услышал, будто издалека, — звонкий голос окликает его:

— Мой рыцарь! Ты здесь…

Пленник очнулся — и встретился взглядом с принцессой, присевшей возле него на скамейку и уже завладевшей его ладонью. Он смутился, а девочка, не скрывая радости, уже расспрашивала настойчиво и капризно:

— Почему ты так долго не приходил?

— Я был ранен, моя принцесса, — тихо отозвался Эжен, думая с горечью, что игра затянулась и пора открыть Элиане правду.

— Тебе больно? — жалобно воскликнула она, и слезы задрожали на длинных ее ресницах.

— Нет… Теперь уже нет, — он не смел напугать ее. Он не хотел, чтобы она его боялась.

От этих слов милое личико прояснилось, стало вновь веселым и беззаботным, минутная тревога исчезла бесследно.

— Ты знаешь, — защебетала Элиана, спеша поделиться ошеломляющей новостью, не замечая, как побледнел «ее рыцарь». — Я слышала, что король Эжен в замке. Я хочу на него посмотреть, — и добавила наивно: — Теперь он не страшный!

— Да, теперь он не страшный, — печально улыбнулся Эжен и спросил глухо, опустив глаза: — Тебе его совсем не жаль?

— За что его жалеть? Он сам во всем виноват, — передернула плечиками Элиана.

— Но он был ранен… И сейчас в плену, — отвернувшись, тихо сказал юноша. Голос его дрогнул.

— И его посадят в темницу и закуют в цепи? А может быть, даже казнят?! — уловив его интонацию, испуганно спросила принцесса, и синие глаза ее снова наполнились слезами.

— Ты добрая девочка, — ответил Эжен и, наклонившись, коснулся губами пушистой макушки.

На несколько минут воцарилось молчание. Но вот Элиана, почувствовав какую-то загадку в происходящем, взглянула на юношу с недетской серьезностью:

— Почему ты не хочешь, чтобы я увидела его?

— Разве он зверь, посаженный в клетку, чтобы его смотреть? — уклончиво заметил пленник. И услышал в ответ беспощадное:

— А разве нет?

Тень скользнула по лицу юноши. Он поднялся и выдавил из себя, как стон:

— Тогда смотри… Ты не спрашивала моего имени. Король Эжен — это я…

Глаза Элианы удивленно расширились.

— Это неправда! — воскликнула с обидой и недоверием. — Зачем ты дразнишь меня?

— Спроси у своего отца, — отозвался устало пленник и замолчал: все было сказано. Сказка рушилась, как домик из песка.

— О чем разговор? — Бернар появился неожиданно: ни юноша, ни принцесса не заметили его приближения.

— Отец! — кинулась к нему Элиана, заглядывая в глаза с надеждой и отчаянием. — Скажи, кто он?

Король обернулся к смущенному пленнику.

— Не верит? — спросил коротко. Юноша молча кивнул. Бернар обнял дочь за вздрагивающие плечи. — Не хотелось расстраивать тебя, малышка, но его в самом деле зовут Эжен, — сказал мягко и удивился, как торопливо выскользнула из его рук девочка, метнулась к стоявшему поодаль пленнику и, стараясь заслонить его от отца, попросила растерявшегося Бернара:

— Он хороший, добрый! Не бросай его в темницу! — и заплакала навзрыд, размазывая по щекам слезы, испытав первое в жизни разочарование.

Как было ей осознать, что этот красивый юноша — враг? Он спас ее и вернул отцу, был учтив и ласков. Разве он стал другим, когда открыл свою грустную тайну? И страшное имя уже не казалось страшным. Но было горько от того, что нельзя называть его, как прежде, «мой рыцарь», — потому что он пленник и король.

Бернар улыбнулся, будто прочитал эти нехитрые мысли.

— Скажи на милость! — воскликнул с притворной суровостью. — Дети начали вмешиваться в государственные дела! Скоро моим советникам нечего будет делать… Ну, так и быть, заступница. Если ты просишь, я не отправлю его в подземелье, — и подумал снисходительно: «Девочка, похоже, влюбилась. Но это просто ребячество. Забудется и пройдет…»

— Мой государь, ваша прогулка затянулась, — возникший словно из-под земли Робер решительно и бесцеремонно обратился к молочному брату, ничуть не смущаясь присутствием Бернара и его дочери. — Лекарь велел вам вернуться в покои. Вы совсем не бережете себя.

Растерянно и смущенно Эжен улыбнулся ему в ответ. Принцесса с откровенным любопытством разглядывала незнакомца, а Бернар не на шутку разгневался.

— Ваша дерзость, граф, не знает границ, — нахмурив брови, сухо заметил он. — Вы помешали нашей беседе. Слишком много стали себе позволять!

— Я служу моему королю, — с вызовом отвечал юноша, и из этого следовало, что до всех остальных ему нет никакого дела.

Несколько мгновений они мрачно смотрели друг другу в глаза. Бернар проиграл поединок — он первым отвел взгляд.

— Прощаю вас за бесстрашие, но берегитесь впредь рассердить меня, — помолчав, холодно сказал он, взял Элиану за руку и удалился вместе с ней по мраморной дорожке сада.

Проводив короля глазами, Эжен с укором обернулся к другу.

— Зачем ты испытываешь его терпение? — спросил печально, не понимая, откуда у Робера такая к нему неприязнь.

— Я не привык угождать и лицемерить, — сквозь зубы ответил граф. — А его любезность доводит меня до бешенства!

— Ты несправедлив, — тихо откликнулся юноша. — В сущности, мы заслужили смерть. Но с нами обошлись милосердно.

— А по мне — лучше заживо сгнить в подвалах замка, чем быть обязанным врагу, — жестко отрезал Робер и добавил с горечью: — Впрочем, тогда нам пришлось бы расстаться, мой государь. Только это удерживает меня, и не хватает решимости разделить судьбу остальных…

— О чем ты? — бледность покрыла лицо Эжена: он не был еще уверен, но догадался.

— Да, брат мой, — уловив его мысль, грустно кивнул граф. — Исключение сделано для нас двоих. Другие пленники брошены в подземелье.

— Почему ты не сказал раньше? — глухо спросил король, чувствуя, как снова боль подступает к груди и слабость сковывает тело.

— Мне и сейчас не следовало говорить об этом, — опомнившись, прошептал Робер и опустил голову, до крови кусая губы.

— Я бы все равно узнал правду, — Эжен чуть улыбнулся побелевшими губами, желая ободрить друга, которого только что хотел упрекнуть. — Не надо меня жалеть.

— Мой государь! — буквально взмолился граф. — Прошу вас не поступать опрометчиво! Я сболтнул, не подумав. А ваша рана еще не зажила…

— Не стоит откладывать неизбежное, — спокойно заметил Эжен. — Пусть все решится сегодня. Я иду к королю.

— Я провожу вас, — виновато попросил Робер.

— Нет! — в голосе юноши зазвучали стальные нотки. — Бернар раздражен. Ты снова выведешь его из себя, а речь теперь не только о нашей судьбе.

— Я не хочу, чтобы нас разлучили, — чуть слышно сказал граф.

При этих словах Эжен, успевший отойти на несколько шагов, оглянулся и воскликнул с горестным смехом:

— Тогда я буду просить, чтобы нас сковали одной цепью. Ты об этом мечтаешь?

— Больше мне нечего желать, мой государь, — серьезно ответил юноша. — Не забудьте же о своем обещании!..

* * *

Бернар сидел в своем кабинете и разглядывал старую латинскую книгу, присланную ему в подарок епископом.

— Ваше Величество! Король Эжен просит принять его, — доложил бойкий паж, и пленник показался в дверях.

— Заходите, — поднимаясь навстречу юноше, с улыбкой сказал Бернар. — Полчаса не прошло, как мы расстались, а вы уже заскучали… А как же предписания лекаря? Что скажет ваш сердитый друг?

Но Эжен не поддержал шутливого тона беседы.

— Я осмелился прийти к вам, потому что имел случай убедиться в вашем великодушии, которое ничем не заслужил, — тихо начал он, и голос его дрогнул. Справившись с волнением, пленник продолжал: — Теперь я взываю к справедливости. Мои воины, взятые в плен, томятся в подвалах замка. Разве они более виноваты, чем я, который привел их сюда и велел сражаться? Тогда почему их участь тяжелее моей? Они расплачиваются за мое преступление… Я прошу вас… о милости… — и, заметив, как помрачнело лицо короля, закончил с гордой решимостью: — Но если вы сочтете это невозможным, я хотел бы разделить судьбу своих подданных: мое место рядом с ними, в темнице…

— Ваша тревога напрасна, юноша, — после недолгой паузы мягко сказал Бернар. — Участь этих людей совсем не так тяжела, как вам представляется. Их жизни и достоинству ничто не грозит. Даю вам слово…

— Значит, вы ничего не сможете сделать для них, — понял Эжен и улыбнулся печально. — Ну что ж! Зовите стражу и велите меня увести. Я такой же узник, как и они. И должен быть примерно наказан.

— Ох уж эти мне горячие головы! — в сердцах воскликнул король. — То им не терпится стать героями, то оказаться в мучениках… Не выйдет! Довольно того, что уже натворили. Слава Богу, здесь пока решаю я! — и осекся, прочитав в глазах юноши боль и отчаяние, как у раненого оленя, окруженного сворой псов. Можно ли было мучить его дальше?! В конце концов, мальчик по-своему прав… И Бернар не выдержал, уступил, отвергая доводы рассудка: — Хорошо, — морщась, как от зубной боли, устало сказал он. — Я отпущу ваших людей. Но кто поручится, что, оказавшись на воле, они не соберут новое войско, чтобы силой освободить своего короля?

— Я прикажу им не делать этого!

Окрыленный внезапной надеждой, Эжен не скрывал своей радости, и Бернар в который раз поразился благородной наивности юного короля. Он смело мог отпустить его под честное слово, не опасаясь новой войны, и чуть было не поступил именно так, поддавшись внезапному порыву, но опомнился и успел удержать готовые вырваться слова. Кто-то должен искупать вину. И Эжен останется пленником до тех пор, пока не рассчитается сполна за все свои заблуждения. А вместе с ним и молочный брат, который не покинет его даже под страхом смерти.

— Они свободны, — Бернар всегда выполнял обещания и сейчас, позвав слугу, распорядился выпустить узников из подземелья. Потом обернулся к юноше: — Вы удовлетворены? Тогда ступайте к себе и не сердите лекаря. Для беседы у нас еще будет время, — и, взяв Эжена под руку, мягко, но настойчиво выпроводил его за дверь.

Убедившись, что пленник направился в отведенные ему комнаты, вернулся в кабинет и сел у окна.

«Неужели он всерьез решил, что я могу отправить его в темницу?» — подумал, вспоминая подробности разговора, и, усмехнувшись снисходительно, снова уткнулся в книгу.

За стеной, в покоях принцессы, слышался звонкий голосок девочки. Элиана о чем-то спорила с нянькой и несколько раз повторила имя Эжена. Но отец, увлеченный чтением, не обратил на это никакого внимания.

* * *

Прошло несколько дней. Юный король был уже почти здоров и теперь с утра до вечера проводил в саду: здесь стены замка не давили так сильно, и можно было ненадолго забыть о том, что он пленник. Граф Робер сопровождал его в этих прогулках, но все чаще Эжен отсылал его, желая побыть в одиночестве, не замечая, что наносит обиду верному другу. Иногда в глубине сада он слышал смех Элианы, игравшей с фрейлинами, и торопливо сворачивал в сторону, чтобы не встретиться с ней. Он чувствовал, что ребенок имеет над ним слишком большую власть, и это его пугало. Не капризов девочки боялся Эжен, но ее настойчивого внимания, от которого он смущался и чувствовал себя неловко, вызывая своим видом многозначительные улыбки придворных. И только сам он не мог понять, что же с ним происходит.

— Не сходите с ума, Ваше Величество! — как-то вечером довольно резко заметил ему Робер.

— Что ты имеешь в виду? — юноша почувствовал, что краснеет, но и в самом деле не догадывался ни о чем.

— Стоит ли притворяться? Весь двор знает, что вы влюблены. Это прочитает любой на вашем лице, — дерзко ответил граф.

— В кого же? — искренне удивился король.

— Да в маленькую принцессу! — воскликнул с горечью брат.

И Эжен с удивлением понял, что Робер ревнует его. Ревнует с того самого дня, когда он привез в свой лагерь заблудившуюся в лесу Элиану.

— По мне, так это ты немного не в себе, — развеселившись, сказал он. — Неужели ты мог подумать, что это дитя…

— Прелестное дитя, — печально перебил его друг.

— …может вскружить мне голову? — продолжал Эжен, пожимая плечами. — Право же, ты смешон со своими подозрениями.

— Значит, вы не решаетесь признаться даже себе, насколько это серьезно, — сделал вывод граф. — Почему вы избегаете встреч с нею, а столкнувшись случайно, не смеете поднять глаз?

— Я не желаю быть шутом у принцессы! — огрызнулся раздраженный король, но эти слова неожиданно успокоили Робера: он поверил правдоподобному ответу.

— Причина только в этом? — спросил с невольным облегчением.

— Конечно, — хмуро отозвался Эжен и отвернулся, чтобы скрыть краску стыда.

Он солгал. Причина была в ином. Но не объяснять же графу, что он просто не знает, как вести себя с Элианой! Тогда в лесу, перед битвой и у фонтана он был для нее Рыцарем, а она — Дамой его сердца. Таков смысл игры, их молчаливый уговор. Эжен нарушил его, открыв свое имя. И стал для нее тем, кем был на самом деле: побежденным врагом, пленником. То, что она вступилась за него перед отцом, еще ничего не значит. Игра в Рыцаря и Прекрасную Даму была уже невозможна, и он не представлял себе, как теперь держаться с принцессой. И главное, как принцесса будет держаться с ним… А эти глупцы вообразили невесть что и, чего доброго, доложат об этом Бернару. О дальнейшем догадаться нетрудно: в подземелье достаточно места для Эжена и его брата.

* * *

Близилось время обеда. Оба юноши повернули к замку и, выйдя из сада, поднялись по мраморной лестнице. На верхней ее ступеньке взволнованно и нетерпеливо ждала принцесса, и синие глаза ее смотрели с недетской серьезностью.

— Оставьте нас, граф, — топнув ножкой, заявила она, и Робер подчинился — скорее от удивления, чем из вежливости: повелительный тон в устах ребенка звучал довольно комично.

Растерянный король оказался с глазу на глаз с Элианой.

— Почему вы не хотите видеть меня? Я вам надоела? — голос девочки дрожал от обиды и готовых вырваться слез.

— Я думал, мое общество наскучило принцессе, — мягко отозвался Эжен. — Я не слишком веселый собеседник.

— А мне так нравится говорить с вами, — призналась она доверчиво, и эта наивность тронула сердце пленника.

— В самом деле? — улыбнулся он. — Тогда я к вашим услугам. О чем желает беседовать Ваше Высочество?

— Раньше вы называли меня по-другому, — печально заметила девочка.

— Но и вы, принцесса, говорили со мной иначе, — отвечал юноша, еще не зная, к чему это приведет.

— Я не знала, кто вы, — смутилась она и покраснела, опустив глаза.

— Теперь вы знаете… Но разве я стал другим? — серьезно спросил юный король, на этот раз предвидя, какой будет развязка.

— Нет… — вздрогнув, прошептала Элиана и улыбнулась с надеждой: — Значит, вы по-прежнему мой Рыцарь?

— Конечно, моя Принцесса, — сказал Эжен и вместо изысканного поклона поцеловал в лоб свою Прекрасною Даму.

«Все вернулось на круги своя», — подумал с тихой радостью, неожиданной и непонятной ему. И не коснулось души сомнение, что это уже не игра…

* * *

На другое утро Элиана нашла юного короля на знакомой скамье у фонтана и, не удостоив вниманием Робера, который, как всегда, был рядом с другом, заявила тоном, не терпящим возражений:

— Я отправляюсь на верховую прогулку. Мой рыцарь будет сопровождать меня.

Эжен растерялся. Он свободно бродил по замку, гулял в саду. Но ему и в голову не приходило, что узнику могут позволить выехать за ворота. Девочка, видимо, плохо представляла себе его положение.

— Принцесса забыла, что я пленник ее отца, — улыбнулся печально, давая понять, что эта прихоть невыполнима.

Но Элиана не желала отступать.

— Подумаешь! — передернула она плечами. — Я попрошу, и он согласится.

И не успел юноша возразить хотя бы словом, как она убежала исполнять задуманное.

— А ведь, пожалуй, уговорит, — вполголоса заметил Робер и пристально взглянул на своего государя.

— Быть может, — равнодушно отозвался Эжен, не догадываясь, к чему клонит брат.

— Нам дадут хороших лошадей, — продолжал юный граф. — Свита у принцессы небольшая — преследовать некому. В зарослях легко укрыться…

— Ты сошел с ума! — вскочил со скамьи король и едва не задохнулся от возбуждения. Побег казался ему делом бесчестным, но мысль о свободе кружила голову.

А Робер внушал страстным шепотом:

— Вам пора вернуться домой. Государство осталось без короля, а охотники на престол всегда найдутся. Теперь у них самый удобный момент. Как бы не опоздать, Ваше Величество!

— О чем ты? Опомнись!

Эжен побледнел от гнева: меньше всего он думал о том, что кто-то воспользуется его отсутствием и захватит власть. Не возможность измены возмутила его, а то, что Робер заподозрил в подобной низости первых людей королевства.

Граф почувствовал, что сейчас разразится буря, но остановиться уже не мог.

— Вы не связаны словом, государь! — горячо воскликнул он. — Вы ни в чем не клялись Бернару. Что удерживает вас здесь? Предрассудки! Нужно бежать и бежать немедленно! Такой случай не повторится!

Юный король молчал, сдерживая переполнявшие его чувства, пока полностью не овладел собой. Тогда он поднял на брата холодный взгляд и произнес спокойно и твердо:

— Если Бернар разрешит эту прогулку, я не обману его доверия. И не будем больше говорить об этом, — сказал и отвернулся.

А Робер отступил с поклоном, потому что таким голосом произносят слова, которым следует повиноваться. Эжен заговорил, как король, а значит, рассердился не на шутку. Граф понял, что рискует потерять его расположение, и не стал искушать судьбу. Он тотчас удалился в покои замка, предоставив брату возможность немного остыть и серьезно подумать.

* * *

— Охотничий костюм для Вашего Величества готов. Не изволите ли переодеться? — голос слуги вывел Эжена из глубокого оцепенения.

— Я, кажется, не отдавал распоряжений на этот счет, — тихо заметил юноша, не сразу сообразив, в чем дело.

— Это приказ государя, — последовал ответ.

— Хорошо, я иду, — поднимаясь со скамьи, сказал пленник, но, видя, что слуга не торопится его покинуть, спросил раздраженно: — Что еще?

— Принцесса просила передать, что ждет вас с нетерпением, — пряча улыбку, почтительно ответил плут и удалился — с поклоном.

«Все-таки я для нее — живая игрушка,» — устало подумал юноша и направился в свои покои — облачаться в костюм для верховой езды.

Едва он успел сменить платье, как тот же слуга доложил, что кони оседланы. Эжен спустился во двор замка. Тотчас ему подвели великолепного скакуна.

«Хорошо, что Робер не едет с нами, — мелькнула мысль. — С некоторых пор он просто невыносим…» Но если бы спросили юношу, чем тяготит его присутствие друга, он бы, разумеется, промолчал.

* * *

Всадники ехали не спеша, привычной и, видимо, успевшей наскучить дорогой. Свита немного отстала — то ли намеренно, то ли случайно оставив свою госпожу в сомнительном обществе пленника. Расстояние было достаточным, чтобы из их беседы никто не услышал ни слова и, вместе с тем, можно было оказаться рядом по первому знаку принцессы. Впрочем, внимание Эжена было поглощено восхитительным пейзажем, которым он любовался после долгого своего заточения; все прочее ускользало от него. Он, кажется, совсем забыл об обязанностях Рыцаря и заставил свою Даму скучать.

Огорченная его молчаливостью, Элиана надула губки, но долго сердиться она не умела, а желание поиграть было слишком велико, чтобы так быстро от него отказаться. Оглянувшись на следовавших позади придворных, девочка вдруг засмеялась и воскликнула с озорством, далеко не безобидным:

— Давай, где-нибудь спрячемся! Они мне все надоели…

— Стоит ли пугать преданных слуг, моя принцесса? — осторожно возразил юноша, тотчас осознав рискованность этой затеи. — Его Величество будет недоволен.

— Отец не рассердится на меня! — тряхнув кудрявой головкой, отвечала она и внезапно подхлестнула лошадь, которая галопом сорвалась с места, едва не выбросив наездницу из седла.

«Разобьется!» — ужаснулся Эжен и, не думая больше ни о чем, пришпорил что было силы своего скакуна. Обезумевший от боли вороной взвился на дыбы, а после пустился вскачь — вдогонку белому собрату с маленькой амазонкой на спине.

Свита принцессы на минуту застыла в растерянности, но, опомнившись, тотчас устремилась в погоню, представив ярость Бернара и все, что за ней последует.

Только за поворотом дороги Эжену удалось настичь и ухватить за поводья разгоряченную лошадь девочки. Когда подоспели придворные, взмыленные кони стояли рядом, остывая после бешенной скачки, а чуть в стороне напуганная до полусмерти Элиана тихо всхлипывала на груди своего спасителя, который, сам не менее бледный, старался ее успокоить и шептал непослушными губами какие-то бессвязные слова.

Прошло не меньше получаса, прежде чем девочка немного пришла в себя от пережитого страха. О продолжении прогулки не могло быть и речи, и все стали настаивать на немедленном возвращении в замок. Принцесса послушно согласилась, но стоило подвести ее к коню, как она задрожала и ухватилась за руку Эжена, вызвав общее замешательство. Пока придворные раздумывали, как поступить, юноша молча вскочил в седло, подхватил с земли Элиану и усадил ее перед собой. Тогда, в лесу, она тоже дрожала и искала его защиты. Но там не было выбора — на много верст вокруг. Сегодня она могла выбирать…

Весь обратный путь ехали молча. Придворные размышляли, как доложить государю о происшествии. Никто не знал, почему понесла лошадь, но каждый предвидел гнев короля Бернара. Жизнь его дочери подвергалась опасности, а этого он никому не простит.

* * *

Бернар вышел в сад «отдохнуть от государственных дел», когда увидел на скамье юного графа, который, казалось, был всецело поглощен созерцанием сверкающей на солнце воды. Король удивился. Он не знал, что Эжен поехал на прогулку без друга. Но внезапная догадка вызвала улыбку на его лице.

— Вы, кажется, остались в одиночестве, — заметил он, присаживаясь рядом с Робером.

Юноша тотчас вскочил: при всей своей дерзости он не посмел бы сидеть в присутствии чужого короля, особенно в то время, когда его собственного не было рядом.

— Итак, — продолжал насмешливо Бернар, — вы не сумели склонить к побегу своего государя. Мало того, он, вероятно, не желает вас больше видеть, иначе не отказался бы от вашего общества на целый день. Вы поссорились. Я угадал?

Робер ничего не ответил. Губы его были искусаны до крови, он еле сдерживался, а король продолжал дразнить пленника, снисходительно улыбаясь:

— Так почему же он не взял вас с собой? Чтобы убедить меня в том, что не хочет бежать? Или потому, что испугался соблазна?

— Не мне судить о поступках моего государя, о мыслях его — тем более, — с достоинством ответил граф и прямо взглянул в глаза Бернару.

Но сегодня король был в хорошем расположении духа, и рассердить его оказалось нелегко. Горячность юноши его забавляла. «Эжена рядом нет, и некому вовремя осадить неосторожного вассала, взять его под защиту…» И король задумал проверить, как далеко зайдет граф, если его разозлить. Посмеет ли дерзить могущественному врагу в отсутствие своего покровителя?

— Итак, молодой человек, — сурово начал он, — вам не нравится в моем замке, хотя никто вас здесь не притесняет и вы пользуетесь многими привилегиями…

— Привилегиями волка, которого досыта кормят и позволяют гулять по клетке, — с горькой улыбкой ответил Робер и, поклонившись, добавил язвительно: — Премного вам благодарен!

— О чем же мечтает волк? — нахмурив брови, спросил король. — Вырваться из клетки и резать мои стада? Я не из тех пастухов, которые зря рискуют.

— Но волк все равно убежит однажды, и тогда берегитесь его клыков! — выдохнул пленник и сильно побледнел, чувствуя, что навлекает на себя грозу.

— Я вырву ему клыки, — пообещал Бернар, пристально глядя на юношу. — И даже лев не поможет своему любимцу.

— Лев отомстит! — гордо сказал граф, но было ему явно не по себе.

— Как ты меня напугал! — смеясь, воскликнул король, и тотчас погасил смех. — Запомни, мальчик, — холодно сказал он. — Ты еще жив, потому что слишком юн, и я не принимаю твою браваду всерьез. Ты угрожаешь мне от бессилия и любуешься собственной храбростью. Это твое дело — рисковать головой. Но прекрати смущать Эжена. Ты верный друг королю, но порою друзья, сами того не желая, оказывают плохие услуги…

Робер не нашелся, что ответить. А государь, услышав, как стража опускает подъемный мост, встал со скамьи и направился к воротам встречать дочь, отметив про себя, что вернулась она раньше обычного.

* * *

Маленькая кавалькада въехала во двор замка, и Бернару сразу бросилось в глаза, что белоснежного скакуна принцессы ведут в поводу, а сама она сидит на другом коне впереди Эжена, склонившись головкой к его плечу. При этом придворные и слуги отводили глаза в сторону, стараясь побыстрее ускользнуть от бдительного ока своего короля, чем ясно дали ему понять, что сильно провинились.

— Что случилось? — встревоженно и сурово спросил Бернар, обращаясь ко всем сразу, но более всего к самой Элиане, зная, что она не умеет лукавить.

Но она молчала, и тогда ответил Эжен.

— Принцесса испугалась быстрой езды, — сдержанно пояснил он и, соскочив с коня, бережно опустил ее на землю.

Подоспевшая няня взяла девочку за руку и увела в покои.

Придворные торопливо расходились по замку. Один из них, прежде чем удалиться, что-то шепнул Бернару, и тот, побледнев, жестом отослал его. Во дворе остались двое — король и его пленник. Казалось, Бернар ожидал услышать нечто важное, но юноша молчал, смутившись под пристальным взглядом, пока, наконец, не решился прервать неловкую паузу.

— Могу я подняться к себе? — спросил, не узнав собственный голос.

— Да, конечно, — тихо отозвался король, но тотчас удержал его странным вопросом: — Разве вам нечего больше сказать?

— Вам уже обо всем доложили, а я неумелый рассказчик, — ответил Эжен и замер растерянно: порывисто шагнув к нему, король обнял юношу, на мгновение прижал к груди, затем мягко отстранил и сказал спокойно, будто ничего не произошло:

— Ступайте… Если хотите увидеть графа, то он в саду.

Эжен ушел, ошеломленный. А король, провожая его глазами, подумал с печальной теплотой: «Он снова спас Элиану, но не желает признаться в этом и принять мою благодарность. Пусть так, но сегодня он расплатился со всеми долгами. И я отпускаю его.»

Решение это родилось неожиданно, а вместе с ним странное чувство: стало жаль расставаться с юношей, к которому успел привязаться, а главное, представил себе неизбежные слезы дочери. И, усмехнувшись, назначил отсрочку — до вечера. За ужином он объявит пленнику о свободе, а рано утром вместе с другом Эжен отправится в путь. И пока он будет править в своем королевстве, Бернар может не бояться новой войны.

* * *

Как и предвидел король, юноша нашел брата в саду, на том самом месте, где тот его оставил.

— Хороша ли была прогулка, мой государь? — не без сарказма спросил граф.

Обида ясно звучала в его словах, и Эжен почувствовал это.

— Ты напрасно злишься, — заметил тихо, будто извиняясь. — Прогулка была недолгой.

— Однако, вы успели спасти принцессу. Слуги разнесли эту весть по всему замку, — снисходительно улыбнулся Робер, что означало: примирение состоялось.

— Пустое, — поморщился юный король. — Я просто остановил лошадь, когда она понесла.

— Девочка испугалась… — добавил граф.

— И я, признаться, тоже, — честно сказал юноша.

— Ну, еще бы! — Робер хотел было съязвить на сей счет, но вовремя прикусил язык: он не забыл недавнюю ссору и не желал ее повторения. — А что же Бернар? — спросил о том, что тревожило его в первую очередь. — Неужели и после этого не выпустит нас?

Эжен не позволил ему докончить. Оборвал резко, как в прошлый раз:

— Кажется, я просил тебя: об этом — ни слова. Не трави душу! — сказал, как взмолился, выплеснув на миг тоску и горечь, умело скрытые до сих пор.

И Робер, потрясенный своим открытием, выдавил в порыве раскаяния:

— Ради Бога, прости, государь! — поднял глаза… но Эжен был уже прежним, и намека на минутную слабость не осталось в его лице.

— Ступай к себе, — властно сказал он, но тотчас смягчил приказ легкой улыбкой: — Я поднимусь позднее, хочу побыть один, — а когда Робер послушно направился в замок, прошептал, стиснув ладонь в кулак с такой силой, что побелели костяшки пальцев: — Как я устал, Господи! Когда же, наконец, домой?!

Он гулял почти до темноты, выбирая дальние уголки сада. Слуги звали его к обеду, затем к ужину, — он не слышал их. В замке стали зажигать огни, а он все не появлялся. Сидел на скамье, среди густых зарослей, не замечая, как становится прохладнее и роса выступает на листьях… Шорох платья и прикосновение маленькой нежной руки заставили его очнуться.

— Почему мой рыцарь печален? — присев рядом, мягко спросила девочка, заглянув королю в глаза.

Оправилась от потрясения — и вот, пришла, не побоялась, разыскала в пустом полутемном саду.

— Я просто задумался, моя принцесса, — отозвался Эжен, оценив этот поступок, но в ту минуту совсем не склонный к откровенности.

Элиану не удовлетворил уклончивый ответ.

— Задумался? О чем? — продолжала она допрос, и юноше пришлось подчиниться.

— О своем доме, — неохотно признался он, надеясь, что любопытство принцессы на этом иссякнет.

Но не тут-то было!

— Он далеко от нас? — последовал очередной вопрос, заданный с неменьшим интересом.

— Не слишком… Три дня пути… А кажется, что на краю света, — очень тихо ответил Эжен, и горечь его слов тронула сердце девочки. Она опустила глаза, притихла, потом спросила с робким участием:

— Ты скучаешь?

— Немного… Это пройдет, — успокоил ее пленник.

Но грустная улыбка, скользнувшая по его губам, которую она не могла увидеть, но, несомненно, почувствовала, утвердила принцессу в мысли, что тоска по дому куда сильнее, чем он говорит.

— Давай убежим… Вместе! — предложила она, радуясь, что так хорошо все придумала, и доверчиво прижалась к нему всем своим маленьким тельцем.

Эжен увидел, что ее немного знобит.

— Замерзла? — теперь он и сам почувствовал, как похолодало. Плаща не было. Пришлось обнять Элиану за худенькие плечи, чтобы она согрелась. — Ничего у нас не выйдет, малышка, — сказал ласково, впервые называя ее так. — Разве ты совсем не любишь отца, если хочешь его оставить? Ему будет очень больно, если ты вдруг уедешь.

И тогда она заплакала — тихо, жалобно, как котенок, понимая, что с Эженом придется расстаться — скоро и неизбежно. Слезы текли по щекам, капали ему на камзол, и странные слова ошеломили юношу своим неподдельным горем:

— Ты король. И вернешься однажды в свое королевство. И забудешь меня… — а дальше почти навзрыд: — Я не хочу, чтобы ты меня забывал!

Что мог он ответить влюбленной девочке? Какими словами утешить? Ему было смешно и грустно, и так не хотелось огорчать маленькую принцессу… И он сказал первое, что пришло в голову. Сказал, чтобы тут же пожалеть об этом, — потому что произнесенное в шутку было принято ею всерьез:

— Пройдет пять лет, и я вернусь за тобой. Ты выйдешь навстречу в белом платье, с жемчугом в волосах. И я скажу тебе: «Здравствуй, моя королева!»

— Это правда? — голос Элианы зазвенел от счастливого смеха, тонкие руки обвили шею Эжена, она ткнулась ему в щеку горячими сухими губами.

Сердечко принцессы колотилось совсем рядом, и юноша понял, что неосторожным словом связал себя по рукам и ногам. Но теперь он не мог от него отказаться. А девочка щебетала, забыв о недавних слезах:

— Я буду ждать тебя! Очень!.. Пять лет — ведь это не слишком долго?

— Нет, конечно… Просто ты вырастешь — через пять лет, — негромко ответил Эжен, не зная, куда деваться от стыда: ну не считать же ему, в самом деле, себя ее женихом! Оставалась одна надежда: быть может, за это время девочка все забудет. — Знаешь, что, — смущенно пробормотал он. — Пусть это будет наша с тобой тайна. Не рассказывай о ней никому…

— Хорошо! — легко согласилась Элиана, и король вздохнул с облегчением: по крайней мере, никто ни о чем не узнает.

— Поздно уже, — ласково сказал он. — Моей принцессе пора спать. Няня, наверное, давно обыскала весь замок, — и, не слушая возражений, понес ее на руках к дому, с трепетом думая о том, как бы не столкнуться в дверях с Бернаром.

* * *

Но едва он успел дойти до покоев принцессы и передать ее в распоряжение изумленных камеристок, как мрачного вида слуга поспешил уведомить пленника о том, что король желает немедленно его видеть. Эжен вздохнул и безропотно вошел в соседнюю дверь, которая услужливо распахнулась перед ним.

Бернар, загадочно улыбаясь, поднялся ему навстречу.

— Зачем вы оставили себя без ужина? — спросил по-отечески мягко, глядя в невеселое лицо юноши. — Перед дорогой нужно набраться сил.

— Я… не понимаю вас… Ваше Величество, — растерянно прошептал пленник, губы его дрогнули. Он боялся поверить своей невероятной догадке, но слова Бернара рассеяли все сомнения:

— Вы свободны, Эжен. И завтра на рассвете можете отправиться в путь. Надеюсь, это известие прибавит вам аппетита, — заметил он добродушно, а юноша почувствовал, как перехватило дыхание. Внезапная радость лишила его дара речи. Немалых усилий стоило справиться с волнением.

— Благодарю вас, — вымолвил он, наконец, опуская глаза. — Я не смел надеяться на это…

— Пустое, — тихо сказал Бернар. — Давайте забудем о нашей ссоре и расстанемся добрыми соседями. Если вам вздумается навестить мой замок, всегда буду рад гостю… А теперь отправляйтесь спать. Я распоряжусь, чтобы утром все было готово к отъезду.

…Когда Эжен, с трудом сдерживая переполнявшую его радость, уже вышел из кабинета, торопясь поделиться с братом счастливой вестью, ему подумалось невольно, что Элиана еще ничего не знает, и едва ли завтра ее разбудят так рано, чтобы он мог с ней проститься. И почувствовал неловкость от того, что радуется своему освобождению, потому что представил вдруг, как она будет плакать… Но тотчас он заглушил в себе нелепые мысли, понимая, сколь наивны и неуместны показались бы они Роберу, если бы граф о них догадался. Услышать в такую минуту его насмешки Эжен не хотел. Зачем портить друг другу праздник, которого так ждали?! И он спрятал на самое дно души свое смятение, в котором никому не желал признаться.

* * *

Светало. Робер спал прямо в кресле, уронив голову на грудь. Он заснул за разговором у постели своего короля, а сам Эжен так и не сомкнул глаз за всю эту длинную ночь.

Замок медленно просыпался. Слышались шаги слуг, снующих по коридорам. Юноша поднялся. Тихо, стараясь не разбудить друга, подошел к окну. Утро обещало быть пасмурным… Одевшись и кое-как приведя себя в порядок, Эжен вышел из комнаты и неслышно прикрыл за собой дверь.

Перед покоями принцессы остановился в нерешительности: что могут подумать, если застанут его там? Не следует ли спросить позволения у Бернара? Едва ли Элиана одна у себя в спальне. Няня, конечно же, рядом… Он представил себе лицо спящей девочки и улыбнулся с горькой нежностью: «Хотел попрощаться, да, видно, не судьба…»

С теми же предосторожностями он вернулся обратно и уже без лишней щепетильности растолкал графа, который вылез из кресла, зевая и сладко потягиваясь.

Вскоре появился слуга с докладом, что король Бернар уже встал и ждет обоих к завтраку: путь неблизкий, и он не может отпустить своих гостей голодными.

И Эжен, спускаясь вместе с другом в обеденную залу, подумал с грустью, что для Робера каждая минута отсрочки так же невыносима, как для него мучительно сознавать, что время отъезда приближается с неумолимой быстротой.

* * *

Бернар встретил юношей, приветливо улыбаясь, наполнил вином кубок и поднял его со словами, достойными его ума и такта:

— Мы расстаемся сегодня, но не думаю, чтобы это вас огорчало. За разлуку не принято пить… Я хочу выпить за встречу — за ту, которая будет совсем не такой, как первая. И тогда в минуту прощания мы все пожалеем о том, что приходится расставаться. За то, чтобы мы встречались только за этим столом! — и он залпом осушил свой бокал, полный до краев.

Смеясь, Эжен последовал его примеру. И только граф хмуро смотрел в сторону, не притрагиваясь к вину. Это не могло укрыться от пытливого взора короля. Он нахмурился, но морщины его тотчас разгладились и уже не указывали на то, что он сердится.

— Выпейте, граф, в знак примирения, — предложил миролюбиво и добавил, глядя юнцу прямо в глаза: — Уймите свою гордыню…

— Выпей, Робер, — с тревогой в голосе сказал юный король. — Не приказываю, но прошу. Не врагом ты должен уйти из этого дома!

— Повинуюсь, мой государь, — сдержанно ответил молочный брат и поднес кубок к губам, глядя на Бернара так же пристально, как тот только что смотрел на него: — Врагом не буду, но другом быть не обещаю.

— Спасибо и на том, — усмехнулся король. — Быть может, со временем мы добьемся от вас большего.

И как гостеприимный хозяин принялся потчевать гостей изысканными яствами, от которых, вопреки мрачному своему настроению, не отказался и граф Робер.

Но вот закончена совместная трапеза, и оседланные кони ждут у ворот, и настало время проститься. Все уже сказано, и больше тянуть нельзя, а Эжен все медлит, словно ждет кого-то, и смотрит на окна замка. И любопытные слуги переглядываются между собой…

Но догадался обо всем Бернар и улыбнулся понимающе-мудро. И предложил в последний раз прогуляться по саду. В одиночестве. Робер пока подождет.

«Господи, какой он еще ребенок! И полюбил ребенка,» — подумал с неожиданной грустью и, не доверяя никому деликатную миссию, сам поднялся в комнаты дочери — разбудить ее и сказать, что Эжен уезжает.

* * *

А Эжен ждал у фонтана, благодарный отцу Элианы за эту последнюю милость. И клятвы, которые еще вчера казались ему ребячеством, сегодня обрели новый смысл. И когда за спиной зашуршали складки платья, он оглянулся не без волнения. И милое заплаканное личико прижалось к его груди.

— Уезжаешь… Так скоро! Я буду скучать без тебя… Нагнись, — попросила она сквозь слезы, и Эжен послушно опустился на одно колено, — со стороны это выглядело трогательно и, пожалуй, немного забавно. А Элиана уже одевала ему на шею тонкую цепочку с изящным золотым медальоном. — Это на память. Чтобы ты не забыл, — сказала, будто прочла его недавние мысли и упрекнула за них.

Эжен долго смотрел в доверчивые светлые глаза, хотел поцеловать, как раньше, пушистую головку, но не посмел, только пригладил ладонью золотистые пряди и, сняв со своей руки тяжелое кольцо с вензелем, надел его на худенький пальчик девочки.

— До свидания, моя принцесса, — тихо вымолвил он и поцеловал ей руку почтительно и серьезно.

— До свидания, мой рыцарь, — печально и строго откликнулась Элиана, но стойкости ее хватило ненадолго: слезы опять покатились из глаз.

И Эжен понял, что если не уйдет отсюда немедленно, то уже не уйдет никогда. Он порывисто поднялся и, не оглядываясь, побежал туда, где ждал верный Робер, мысли которого о своем короле в тот момент вряд ли можно было назвать верноподданническими. Впрочем, и его можно понять…

Наконец, массивные ворота открылись, подъемный мост с грохотом опустился, два всадника выехали из замка и понеслись во весь дух, опьяненные ветром свободы. Только проскакав несколько миль и порядком уморив лошадей, они сбавили аллюр, а потом и вовсе пустили коней шагом. До границы было еще далеко, а до замка Эжена — подавно, но юноши чувствовали себя так, будто их дом совсем рядом, за ближайшим поворотом дороги. Они не были больше пленниками, и голова приятно кружилась — то ли от радости, то ли от выпитого вина.

Ехали рядом, молча. Граф чуть впереди. Эжен сперва любовался окрестностями, потом скользнул случайным взглядом по медальону, который забыл спрятать под камзол, и стал с интересом его разглядывать. Но причудливый узор на крышке не долго его занимал. То, что он увидел внутри, поразило юношу куда сильнее: с миниатюрного портрета, как живая, смотрела Элиана, и, кажется, именно теперь он понял, как далеко зашел. Наверное, он изменился в лице, потому что Робер, оглянувшись, спросил удивленно:

— Что с вами, мой государь?

— Кажется, я сделал большую глупость, — со смущенной улыбкой признался Эжен.

— Какую? — тревога метнулась в глазах графа, он резко осадил своего скакуна.

— Я обручился, — просто ответил ему король и засмеялся — быть может, над ошеломленным Робером, а скорее всего — над самим собой.

Он пришпорил коня и ускакал далеко вперед, предоставив брату возможность выразить свое мнение вслух без свидетелей, но граф сокрушался в основном про себя, и только хмурый вид выдавал его горькие мысли.

* * *

А Бернар в это время смотрел на массивный перстень с печатью, который был слишком велик принцессе, и потому она надела его на шею, как талисман, пропустив в отверстие ленту. Он ни о чем не спрашивал дочь, делая вид, что ничего не заметил, и только тихая улыбка блуждала по губам короля.

«Дети, совсем дети,» — шептал он и думал о том, что скоро они вырастут…

Песнь вторая

И они выросли…

Как розовый бутон, расцвела проказница Элиана, и королевский двор не мог надивиться волшебному превращению. Нельзя сказать, что стала она красавицей, но каждое ее движение было само изящество, мягкой улыбкой светилось лицо, глаза сияли мерцающим ясным светом, — словом, она пленяла всех тем обаянием, которое стоит иной красоты. Рыцари и вельможи влюблялись в нее без памяти. А принцесса забавлялась этим, как дитя или несносная кокетка. Но не была ни тем, ни другим. Странный цветок распустился в саду Бернара — невероятная смесь мечтательности и трезвого ума, пылкости и умения владеть собой. Любой ее поступок был непредсказуем, любая мысль — достойна мудреца. Она была обворожительна и непостижима, как вечно манящая тайна. И при этом удивительно постоянна в своих симпатиях.

Детская привязанность к пленнику приобрела со временем оттенок романтический, и повзрослевшая принцесса уже и сама не знала, что было с ней на самом деле, а что она придумала однажды и искренне поверила в это. Она представляла Эжена героем и всерьез считала своим женихом. Но если пять лет назад ее чувства ни для кого не являлись секретом, то теперь о них не догадывался даже ее отец: Элиана научилась быть осмотрительной. Время от времени при дворе узнавали новости из соседнего королевства. Но, какие бы вести не доходили до ушей принцессы, она была непроницаема. Хотя сообщения эти, особенно за последний год, не слишком ее радовали.

Не снискав воинской славы, Эжен избрал себе новое поприще и вскоре добился довольно сомнительной, но льстившей мужскому самолюбию репутации Дон Жуана. Граф Робер, без содействия которого не обходилась ни одна интрижка, мог гордиться успехами своего «ученика». Он надеялся, что бурные похождения выбьют из головы короля давнюю блажь, и к назначенному сроку государь не вспомнит о своем обещании вернуться в замок Бернара.

И в самом деле, за эти пять лет Эжен ни разу не произнес вслух имени Элианы, а медальон мирно лежал на дне шкатулки, ключ от которой король всегда носил при себе и в которую никогда не заглядывал. Кажется, Робер мог быть спокоен: государь образумился и жениться на дочери бывшего врага не собирался. У него появились другие интересы, и изящные танцовщицы не могли пожаловаться на отсутствие внимания к своим достоинствам со стороны молодого короля. Впрочем, если бы все было так просто…

* * *

Эжен скучал. В последние дни это случалось все чаще. От этой болезни не было лекарств, не помогали привычные развлечения. Балы он переносил с трудом, пирушки ему опротивели, он предпочитал общество цыганок и актрис, вызывая досаду придворных дам, которые были не прочь поменяться с ними ролями.

Вот и теперь на коленях у короля сидела кудрявая Эрмилла и теребила золотую цепочку, видневшуюся сквозь расстегнутый ворот его камзола. А он то ли дремал, то ли просто задумался, равнодушный к ее ласкам.

— Что это за ключ вы прячете на груди? — кокетничая, спросила она, чтобы обратить, наконец, на себя его внимание.

— Ключ? — очнувшись, рассеянно переспросил Эжен, но тотчас глаза его оживились. — Он от моего сердца, — сказал серьезно, и легкая тень скользнула по бледному лицу.

— Отоприте! Я хочу в него заглянуть! — капризно воскликнула девица, бесцеремонная, как все женщины ее круга.

— Ну что ж, пожалуй, пора, — помолчав, негромко отозвался король. — Подай шкатулку, — кивнул он на ларец красного дерева, одиноко стоявший на столике у стены.

Танцовщица проворно соскочила с его колен и метнулась к шкатулке. И вот она уже в руках короля, и изящный ключик дважды повернулся в замке. На дне, под стопкой каких-то бумаг тускло блестел медальон.

— Кто эта девочка? Какая хорошенькая… — нараспев спросила Эрмилла, заглядывая ему через плечо.

Эжен молчал, не отрывая глаз от миниатюрного портрета. Лицо его было мрачно.

— Кто это? — несмело повторила танцовщица: она никогда не видела короля таким отрешенным.

— Моя невеста, — наконец ответил он и, холодно отстранив куртизанку, поднялся. Ничто в нем больше не напоминало скучающего повесу. — Возьми! — бросил повелительно, и тяжелый кошель упал к ее ногам. — Забудь о том, что видела. Уходи…

Схватив деньги, Эрмилла бесшумно выскользнула за дверь. Опыт подсказывал, что ее услуги сегодня не потребуются.

* * *

Какое-то время Эжен стоял неподвижно, глядя куда-то в пустоту. Наконец он вздохнул — глубоко и вроде бы с облегчением, словно на что-то решился. Спрятал медальон на груди и громко позвал слугу. Тот, как призрак, тотчас возник на пороге.

— Графа ко мне, — даже не повернув головы, приказал Эжен. В словах его звучали металлические нотки.

Через пару минут в покои вошел Робер — веселый и благодушный, в новом роскошном камзоле: с некоторых пор он слыл первым щеголем в королевстве.

— Ты звал меня, государь? — спросил с улыбкой, не подозревая, какие тучи нависли над ним.

— Собирайся, мы едем, — не ответив на приветствие, сухо велел Эжен тоном, не терпящим возражений.

— Далеко ли, осмелюсь спросить? — в голосе графа послышалось удивление: обычно их вечерние прогулки обходились без подобных вступлений. Резкий тон короля заставил насторожиться.

— Куда тебе не хотелось бы, — снизошел до ответа молочный брат и усмехнулся не без злорадства: в последнее время Робер возомнил о себе лишнее, пора отрезвить гордеца — влияние его небезгранично.

— Ааа… — сразу поскучнев, протянул понятливый граф. — Значит, все-таки… — и не договорил, закусив до крови губу: такого поворота событий он, признаться, не ожидал.

— Никто не посмеет упрекнуть, что я не сдержал слова! — резко оборвал его король.

И Робер понял, что возражать не имеет смысла. Но выдохнул с жаром — для очистки совести и безо всякой надежды:

— Государь! Она обо всем забыла… Ты будешь выглядеть нелепо!

— А вот это уже не твоя забота, — сквозь зубы процедил Эжен, чувствуя, как слова друга заронили в душе сомнение. А может, оно проснулось уже давно, только король не хотел признаваться в этом… — Распорядись, чтобы седлали коней, — ровным голосом приказал он и, заметив, что граф не торопится уходить, добавил сдержанно, с трудом скрывая гнев: — Для меня это — вопрос чести.

Робер с подчеркнуто-почтительным поклоном молча вышел из его покоев.

* * *

Часы на башне пробили полдень — время обеда.

Как обычно, Бернар отыскал принцессу в саду. Мраморная скамья была усыпана свежими розами, из которых она составляла букет, бережно подбирая цветок к цветку.

— Элиана, — голос отца звучал немного растерянно. — Только что прибыл гонец с известием: король Эжен собирается навестить нас и скоро будет здесь вместе со свитой. Ты не догадываешься о причине его визита?

Любой девушке при этих словах полагалось рассыпать цветы, смутиться, покраснеть, томно потупить глазки. Но принцесса словно забыла традиции. Она улыбнулась, не скрывая радости, и вместо ответа протянула на ладони перстень, который и теперь был еще очень велик для ее тонких пальцев.

— Так ты ждала его? И знала, что он вернется? — тихо спросил Бернар, задетый тем, что все эти годы ничего не замечал. Неужели все так серьезно?! — Элиана, девочка моя, — сказал мягко, обнимая дочь за плечи. — Это было так давно… И мне, по правде сказать, не верится, что детская влюбленность выросла в нечто большее. Подумай, может, ты просто сочинила все это? Выдумала себе Эжена… Не спорю, пять лет назад он был славный юноша. Но теперь о нем ходит недобрая слава. Я не хотел бы видеть тебя несчастной.

Принцесса молчала, прижавшись, как в детстве, щекой к отцовской груди и тихонько посапывая. Наконец заметила — почти виновато:

— Не могу представить, что он изменился к худшему. Но если в сплетнях есть доля правды, то это скорее маска, которую он надел, чтобы казаться не тем, каков он на самом деле.

— И ты готова простить ему скандальные похождения? — хмуро удивился король.

— Не знаю… Еще не знаю, — грустная улыбка осветила ее лицо. — Но я очень хочу, чтобы он попросил об этом.

«Он попросит, не сомневаюсь, — с горечью подумал Бернар. — Вот только стоит ли верить его словам?» И сказал — спокойно и ласково, признавая за дочерью право быть взрослой:

— Решай сама. Препятствовать вам не стану. Прошу об одном — не торопись.

— Не тревожься. Я умею быть рассудительной, — серьезно ответила она и добавила, смеясь: — У меня было время подумать — целых пять лет!

Отец сокрушенно вздохнул и ушел молча. А Элиана до боли стиснула в руке золотое кольцо. Глаза ее сузились и потемнели. Она еще ничего не решила…

* * *

Пышная процессия пересекла границу и не спеша двигалась к замку Бернара. В узорном ларце везли драгоценности — подарок принцессе. Блистала своими нарядами свита. Сам равнодушный к роскоши, Эжен решился просить руки Элианы по всем правилам этикета, хотя голос рассудка подсказывал — нужно сначала поговорить с нею, а после обращаться к ее отцу. Быть может, она посмеется над нелепым его сватовством. Так уж лучше с глазу на глаз, чем услышать это прилюдно.

Лес открылся неожиданно, за холмом, по ту сторону реки. Эжен невольно вздрогнул — дорога была та самая. Разве такое забудешь… Повинуясь смутному порыву, почти неосознанно он пришпорил коня, оставляя позади себя недоуменную свиту. Только Робер продолжал скакать почти рядом, не зная, на что решиться, — оставить короля одного, как он того, по-видимому, хочет, или следовать за ним на некотором отдалении.

Углубившись в лесные заросли, конь Эжена остановился, как вкопанный, повинуясь руке хозяина. Король соскочил с седла, медленно направился к старому дубу, провел ладонью по шершавой коре. Граф следил за ним с усмешкой. Он никогда не бывал здесь, но догадался и проворчал с раздражением:

— Паломничество к святым местам, — но громко высказаться не посмел — остерегался ссоры.

Эжен вернулся к дороге. Не глядя на брата, вскочил в седло, тронул поводья, пуская коня шагом. Ехали молча. Робер чувствовал неловкость: король тяготился его присутствием, но от себя не гнал. А может, просто забыл о своем спутнике.

Деревья, наконец, расступились, впереди блеснула река. Юноши съехали к броду. На берегу, у самой воды, сидела цыганка в пестрых лохмотьях, с узелком на коленях, и в упор, шальными глазами смотрела на короля. Нахмурил брови Робер — не к добру нечаянная встреча. Эжен улыбнулся рассеянно — цыганка была хороша.

— Дай погадаю, красавец: что было, что будет. За один золотой всю правду скажу, — гортанно, нараспев проговорила она, поднимаясь, и потянулась слегка, играя упругим телом, чем надежно приковала к себе взгляд короля.

— Что было — и без тебя известно. Что будет — узнаем в свой срок, — резко вмешался граф, не оставшийся равнодушным к ее притягательной позе и задетый тем, что адресована она не ему.

— Погадай, послушаю, — серьезно промолвил Эжен, и туго набитый кошель оказался в руке цыганки.

— Щедро платишь, господин, — ослепительно улыбнувшись, заметила с поклоном она, и деньги тут же исчезли в бесчисленных складках одежды. И вот уже властно зазвучал голос гадалки. Не сама ли судьба вещала ее устами? — Дай ладонь… И в глаза посмотрю — все про тебя узнаю… Вижу, путь твой к одному порогу ведет. Куда не свернешь, все к нему возвращаешься. В первый раз по своей воле пришел, да не по своей остался. А теперь — по своей идешь, по своей и останешься. Думы твои, будто птицы, мечутся — гнездо ищут. Только ворон над ними кружит — в сторону манит… За вороном не ходи. Не врага берегись, но друга лукавого…

И, оборвав внезапно свои пророчества, выпустила из рук ладонь короля.

— Прощай, красавец. Ступай с Богом. Найдешь, чего не ищешь. Узнаешь, чего не ждешь… — и, завернувшись в шаль, торопливыми шагами направилась к лесу, одарив на прощанье Робера колючим взглядом — будто холодной водой плеснула.

Ошеломленный, Эжен опомнился лишь тогда, когда она скрылась в зарослях: только ветка слегка качнулась.

— Ведьма! — выдохнул через силу граф.

Король промолчал, разглядывая свою ладонь, будто видел ее впервые.

* * *

— Едут! Едут! — крики дозорных, наблюдавших за дорогой со стен замка, возвестили о прибытии гостей.

Бернар сам вышел встречать бывшего недруга, с непритворным радушием приветствуя его в своих владениях.

— Рад видеть вас, Эжен. Вы очень возмужали… И друг ваш тоже, — добавил он, кивком головы удостоив Робера. — Надеюсь, граф, вы больше не сердитесь на меня? — спросил с улыбкой и тотчас снова обернулся к Эжену: — Прошу в дом. Сперва отдохните с дороги. Все остальное — после… — и, взяв юношу под локоть, увел за собой — с тем, чтобы лично проводить в отведенные ему покои.

Но пока слуги размещали свиту гостя, два короля уединились для беседы с глазу на глаз в кабинете Бернара.

— Итак, мой друг, хотелось бы знать, что привело вас сюда. Я вполне допускаю, что вы просто решили нас навестить, но думаю все же — у вас ко мне дело, — голос Бернара был мягок и доверителен. Казалось, он подбадривал смущенного гостя.

— Ваше Величество, — волнуясь, заговорил Эжен. — Умоляю, выслушайте меня… — он не мог понять, что происходит с ним, почему перехватило дыхание. — Боюсь показаться дерзким: слишком много зла я вам причинил. И даже ваше великодушие не дает мне право надеяться… — он судорожно глотнул воздух, собираясь с духом, и выпалил, наконец: — Я осмелюсь просить… руки вашей дочери… Мне кажется, я люблю ее, — закончил совсем тихо и замер в ожидании ответа, не смея поднять глаз.

Бернар не отвечал. Наконец, когда молчание сделалось невыносимым, он произнес глухо, глядя в сторону:

— Как вы можете говорить, что любите, если не успели даже увидеться с нею?

— Но я помню… Пять лет назад… — прошептал молодой король, чувствуя всю нелепость своих оправданий и неудержимо краснея.

Бернар как будто вздохнул.

— Это несерьезно, вы знаете сами. Есть разница между ребенком и взрослой девушкой. Вам следует сначала объясниться, а уж затем приходить ко мне. И если намерения ваши не изменятся, и Элиана будет согласна, я не стану препятствовать. Вы ведь это хотели услышать от меня? — он чуть усмехнулся — не то с иронией, не то с легким укором.

— Благодарю вас! — пылко воскликнул Эжен, сам удивляясь своей радости, прорвавшейся столь внезапно.

— Не спешите! — остудили его слова короля: — Последнее слово останется за принцессой, — и, уже провожая его к двери, Бернар добавил: — Вы сможете найти ее в саду.

«А может, все не так уж и плохо? — подумал он, прислушиваясь к удаляющимся шагам в коридоре. — Если думать о благе государства, то лучшей партии нам не найти. Элиана — единственная наследница. Выйди она за Эжена, оба трона унаследует мой внук. Королевства наши объединятся, всяким распрям будет положен конец. Все верно… Но как доверить судьбу дочери такому повесе?.. Полно! — сказал он себе. — Стоит ли верить досужим сплетням? Эжен все так же застенчив и мил. И влюблен, хотя прошло столько лет…»

* * *

Эжен стоял перед белой мраморной скамьей, и воспоминания одно за другим проплывали перед его мысленным взором.

«Что это со мной? Мне кажется, время закрутилось в обратную сторону, и сейчас появится девочка в розовом платьице и воскликнет: „Мой рыцарь! Почему ты так долго не приходил?“»

Легкий шорох за спиной заставил его обернуться. По дорожке из глубины сада шла девушка. Солнечные блики играли в распущенных волосах. Что-то неуловимо знакомое почудилось Эжену в ее миловидном лице. Дрогнуло, учащенно забилось сердце. Он узнал, несомненно. И встретил ее поклоном — изысканно-вежливым, но и только. Сдержанный взгляд. И слова — холодные и пустые, не значащие ничего:

— Приветствую Ваше Высочество. Вы стали еще прекраснее…

— А вы — еще любезнее… Благодарю, — невозмутимо отвечала она.

Но Эжен уловил в быстром взгляде ее скрытую усмешку. Кровь прилила к лицу: он, только он виноват, что оба оказались в плену дворцового этикета. Разве так следовало начать их разговор?!

— Вы, должно быть, устали в пути, Ваше Величество? — с подчеркнутой вежливостью продолжала Элиана, не замечая его смятения. Или не желая замечать.

И тогда, отбросив условности, король сказал то, о чем думал с самого начала:

— Мы с вами старые друзья, принцесса. Не правда ли? Попробуем обойтись без церемоний, — предложил, смущаясь.

И она, похоже, обрадовалась этим его словам. Улыбнулась, будто сняла надменную маску:

— Я рада вам, мой рыцарь. Но вы ведь в самом деле утомились в дороге. Я это вижу по вашим глазам. Идемте в замок, — и, взяв гостя за руку, мягко увлекла его за собой.

Казалось, она избегает оставаться с ним в саду, избегает объяснения, неизбежного здесь, на столь памятном месте. Что за этим скрывается? Обычная девичья робость? Как бы там ни было, Эжен облегченно вздохнул, радуясь внезапной отсрочке.

«Он, кажется, робеет, — думала между тем Элиана, украдкой поглядывая на своего смущенного спутника. — Он знал, что девочка выросла, но не мог представить себе, пока не увидел. Почему он приехал? Чтобы сдержать слово, данное когда-то ребенку? Но ведь то была шутка, розыгрыш, о котором не стоило вспоминать… И все-таки он здесь. Быть может, как раз потому, что я уже не дитя? И то, что казалось шуткой, выглядит совсем иначе, когда пришло мое время… Или все это было всерьез — с начала и до конца? Только ни он, ни я не отдавали себе отчета…»

Но теперь-то она отдавала себе отчет, проверяя заново детские впечатления. И отмечала придирчиво, что Эжен в самом деле красив, и не зря говорят, будто он любой женщине может вскружить голову. Кому, как ни ей, было об этом знать? Она первая влюбилась в него, еще не догадываясь, что такое любовь, но повинуясь безошибочному инстинкту. И добилась того, чем не может похвастать ни одна из ее соперниц: без труда, без малейших усилий стала его невестой.

А Эжен? Он вернулся, как обещал, — через пять лет, но прежде старался убедить себя в том, что лишь выполняет клятву. И чем сильнее старался, тем меньше верил, испытывая досаду и смятение, но уже понимая, что это сильнее его…

* * *

Они поднялись по знакомой лестнице и вместе вошли в обеденную залу. Стол уже был накрыт, и Бернар как раз собирался послать слугу пригласить гостя к обеду. Сели напротив, стараясь не поднимать глаз, но нет-нет, да посматривали друг на друга, чтобы тотчас смущенно отвести взгляд. Ели молча, не расположенные к светской беседе. Сосредоточенно ковырялись каждый в своей тарелке. А Бернар, с интересом наблюдавший за ними, улыбался в усы.

Но вот окончена трапеза. Все встали из-за стола. Поручив гостя заботам принцессы, Бернар удалился к себе. Снова они вдвоем. Тянуть дальше нет смысла. Сейчас они войдут в покои и там, наконец, объяснятся…

«Какой длинный, гулкий коридор… Когда же он кончится?! Пришли… Теперь пора…»

Он не сразу решился нарушить молчание — не мог подобрать слов. А когда все же выдавил их из себя, получилось неуверенно-смущенное:

— Элиана… Я должен сказать… Я прошу вас… — и умолк, окончательно растерявшись. Никогда не изменявшее ему красноречие оставило короля.

И тогда, без тени волнения, сдержанно и спокойно, начала свою речь Элиана:

— Хорошо… К чему притворяться? Мы оба знаем, зачем вы вернулись. Вы считаете себя связанным одним обязательством. Но слово, данное вами ребенку, теряет свою силу — потому что ребенка больше нет. Возьмите, — она медленно раскрыла ладонь, протянула ему кольцо. — Вы свободны.

Он вздрогнул, глядя на перстень, как на змею. Наконец-то к нему вернулся дар речи!

— Значит ли это, что вы отказываете мне? Что вы не любите меня больше? — спросил хрипло, чувствуя, как голос отказывается повиноваться.

— А разве я говорила, что люблю вас? — с холодным удивлением вскинула она брови. — Когда это было? Скажите…

— Пять лет назад, — отозвался он — тихо, почти обреченно.

Словно облако скользнуло по лицу девушки, лед растаял в глазах.

— Тогда мы были детьми, — сказала печально, словно жалея о чем-то.

— Только вы, моя принцесса, — мягко поправил Эжен.

— Вы тоже, мой рыцарь, — серьезно возразила она. — За эти годы вы сильно изменились.

— И, конечно, не в лучшую сторону, — с горькой улыбкой заметил король и продолжал, не глядя в ее милое, чужое лицо: — Вы ждали того Эжена, каким я когда-то был. Я другой. Простите. Пожалуй, мне лучше уйти…

Он помедлил секунду, потом повернулся к двери, но пальцы Элианы мягко коснулись его руки.

— Останьтесь, — голос ее дрогнул. — Я придумала вас… Но вы-то сами, кого хотели увидеть вы?

— Мою принцессу… Ту, какой она станет, — подумав, ответил он, и что-то от прежнего наивного мальчика почудилось в нем Элиане.

— Вы свободны, — снова повторила она, глядя ему в глаза странно-пристальным взглядом. — И можете уехать. Или… начать все сначала, — добавила, то ли дразня, то ли желая утешить.

Но Эжен, уже не ждавший чуда, понял, что ему подарили надежду.

* * *

Он не взял перстня и не вернул ей медальон. Вышел, задумчивый, — оставив принцессу одну. И когда шаги короля смолкли в конце коридора, она прошептала, глотая слезы:

— Боже! Что делаю я? Зачем?! Он же уедет! Он гордый… Он не привык, когда его отвергают… Я думала, что простила ему все, простила измены… Но не хочу достаться так легко! И не знаю, что теперь будет…

А Эжен с удрученным видом прошел в прежние свои покои, где уже ждал его молочный брат, не скрывая мрачного любопытства.

— Ну, кто был прав? Она над тобой посмеялась? — спросил холодно, наблюдая за лицом государя — бледным и опечаленным.

— Нет, — король будто не заметил его сдержанного злорадства. — Но дала понять, кто кого осчастливит. Она действительно повзрослела. И стала красавицей… Сколько вельмож увиваются вокруг нее!

— Ты ревнуешь? — удивился Робер.

— Не знаю, — ответ прозвучал не сразу. — Мне показалось, что сердце ее не свободно и я напрасно приехал сюда.

— Я же говорил! — граф не был бы собой, когда бы не ухватился за эти слова. — Нужно вернуться!

— Поздно, — выдохнул Эжен. — Я не уеду, пока не добьюсь ответа.

— В тебе взыграла оскорбленная гордость, — зевнув, равнодушно заметил Робер.

Но король снова, в который раз, пропустил его дерзость мимо ушей.

— Быть может, — ответил тихо, словно про себя. — Но дело не в этом. Я теперь знаю, почему проиграл битву. Я уже тогда был в плену. Это она заронила в душе сомнение, стоило мне увидеть ее. А не веря в свою правоту, я утратил веру в победу… А потом, в этом замке, не королевским пленником стал, но ее, Элианы. Не по воле Бернара не мог вернуться домой, но пока она не отпустит. Ее позволения ждал я в последнее утро, хотя ворота были открыты и конь стоял под седлом… Все эти пять лет я был связан глупейшей клятвой! А сегодня она освободила меня от нее. И поэтому я остаюсь…

— Ты сумасшедший! — прошептал граф, и его потрясение словами Эжена было искренним.

— Пожалуй, ты прав, — грустно улыбнулся король. — Я все еще пленник здесь. И это от меня не зависит…

— Ты пленник своего воображения, — помолчав, мрачно подытожил Робер, а про себя добавил: «Хоть ты и не просишь об этом, я сумею тебя излечить!»

* * *

Через час, предоставив государя самому себе, он отправился в сад на розыски Элианы, где и нашел ее в беседке, в окружении фрейлин и пажей. Столь шумное общество совсем не устраивало графа, искавшего встречи наедине. Но отступать тоже не хотелось. Отвесив изысканный поклон, он заметил, что принцесса мила и грациозна, но никакие ее достоинства не могли примирить его с выбором Эжена: предубеждение было слишком велико.

Поприветствовав Элиану и придворных, Робер непринужденно включился в беседу и вскоре изящными комплиментами завоевал симпатию многих дам. Блестящий вельможа, он умел привлечь внимание к своей особе, но если у фрейлин она вызвала явный интерес, то мысли принцессы были прикованы к иному предмету, и все усилия графа пропали даром. Впрочем, Элиана узнала наперсника короля и по пристальному взгляду его догадалась, что он желает сообщить ей нечто важное и, разумеется, без свидетелей. Полагая, что послание исходит от Эжена, она нашла достойный предлог отослать свиту. И едва они остались вдвоем, граф начал без предисловий — вкрадчиво и хладнокровно:

— Ваше Высочество! Вы так прекрасны и неопытны, что я счел своим долгом предупредить вас: не верьте моему королю. Он сам заблуждается, думая, что влюблен. Все проще. Никакой романтики: Эжен не ангел и не монах. Наскучили чувственные удовольствия — захотелось любви платонической. И вспомнил повеса о младенческом увлечении. Но надолго ли хватит его? — и видя, как темнеют глаза Элианы, сменил циничный тон на сочувственно-проникновенный: — Он будет изменять вам, принцесса, — мимоходом, с любой камеристкой. Подумайте, ради вас он не откажется от холостяцких привычек…

Элиана молчала. Так долго, что графу показалось — ее молчание не кончится никогда. И все же он услышал ее голос — тихий и очень спокойный:

— Кто вы ему, Робер? Друг или злой гений? И за что невзлюбили меня — с первого взгляда? Впрочем, последнее волнует меня меньше всего. Я хочу знать, что движет вами? Эгоизм друга, не желающего делить его с кем бы то ни было? Или тщеславие фаворита, который боится утратить свое влияние?

Граф побледнел: ему показалось, будто она заглянула на самое дно души, куда сам он заглядывать не решался. Растерянный и смущенный, он не нашелся, что сказать в ответ. И ушел, стиснув зубы, когда Элиана, отвернувшись, обронила небрежно:

— Я не задерживаю вас.

Но хотя держалась она с редким мужеством, удар графа достиг цели: слова его, точно яд, отравили сердце сомнением. Однако пока она не испытывала ничего, кроме гнева.

— Интриги плетете, Ваше Сиятельство, — прошептала, глядя ему вслед. — Берегитесь! Я отобью у вас охоту влезать в чужие дела…

И она поспешила в свои покои, где фрейлины восторженно обсуждали ум и изящество графа Робера. Еще у дверей услышала их разговор, и лукавая улыбка скользнула по губам принцессы. С порога оглядела она приближенных, выбирая самую хорошенькую из дам, а затем отпустила всех, кроме той, кому отныне была уготована особая роль.

— Послушай, Ирис, — сказала она фрейлине, существу столь же юному, сколь легкомысленному. — Окажи мне одну услугу.

— С радостью, Ваше Высочество, — отвечала девушка, по голосу госпожи чувствуя, что поручение будет не слишком обременительным.

— Я вижу, тебе нравится граф Робер, — с улыбкой продолжала принцесса.

И юная фрейлина ахнула, скромно потупила глазки, но из-под опущенных ресниц светилось прежнее лукавство.

— Неужели это так заметно, Ваше Высочество? — спросила со смесью наивности и кокетства.

— Не смущайся. В этом нет ничего дурного, — подбодрила Элиана свою наперсницу и заявила весело: — Попробуй его увлечь. Это тот редкий случай, когда услуга, оказанная другому, и тебе принесет пользу: вы будете прекрасной парой!

— Слушаюсь, Ваше Высочество, — рассмеялась польщенная Ирис. — Я буду стараться угодить моей госпоже, — и, шурша складками платья, выскользнула из покоев.

— Ну вот, можно считать, что Робер уже не опасен, — подвела итог Элиана, когда дверь закрылась за ее спиной.

* * *

— Ну, что скажешь? Как тебе наш гость? — поинтересовался Бернар, заглянув на женскую половину и найдя дочь в глубокой задумчивости. — Ты как будто не рада… А я, напротив, переменил свое мнение: Эжен искренен в своих чувствах и не скрывает их. Что же ты молчишь? — он заметно встревожился, не узнавая своей шалуньи. — Ты чем-то расстроена?

— Нет, нисколько, — пересилив себя, Элиана улыбнулась отцу. — Я просто вспомнила недавние времена и рыцарские турниры, когда наградой победителю была рука красавицы, а ее согласия никто не спрашивал…

— Что ты задумала? — с подозрением воскликнул король, слишком хорошо зная характер дочери, чтобы оставить без внимания ее слова.

— Мы устроим развлечение для гостей, — с внезапно заблестевшими глазами заявила она. — В состязании примут участие все желающие. О награде позаботимся особо.

— Твоя затея кажется не случайной. Что ты ответила Эжену? — осторожно спросил Бернар.

Но принцессе не хотелось раньше времени выдавать свои замыслы, и она ответила только:

— Пока ничего. Нам обоим надо о многом подумать.

— Хотел бы я знать, о чем думаешь ты, — заметил озабоченно отец, но, так и не дождавшись объяснений, оставил ее в покое.

* * *

А Эжен тем временем, не догадываясь о коварстве брата и о грядущих испытаниях, собирался с духом для объяснения в любви. Он уже было поднялся с кресел с твердым намерением идти к Элиане, когда заглянувший в покои слуга объявил: Ее Высочество приглашает гостей на верховую прогулку, и, если они согласны, следует поторопиться, — кони оседланы и ждут их у ворот замка.

Робер, вернувшийся с «боевой вылазки» несколько посрамленным, ехать отказался, ссылаясь на усталость. А король, вспомнив, как пять лет назад точно такая прогулка сыграла в его жизни не самую последнюю роль, подумал, что, быть может, и на сей раз она явится желанным поворотом в его судьбе. Через несколько минут он уже спускался по лестнице во двор замка, дабы присоединиться к свите принцессы.

…Тронулись в путь. К его удивлению, Элиана с благосклонным вниманием слушала придворных, состязавшихся в красноречии, смеялась удачным шуткам, шутила сама — весьма утонченно. И при этом — ни намека на то, что хочет отстать от свиты и продолжить беседу с ним! Впрочем, Эжен не счел себя оскорбленным: «А почему, собственно, она должна вызывать его на объяснение? Он явился просить ее руки — ему и начинать разговор.» Но слова, так нужные сейчас, которые искал мучительно долго и нашел, наконец, вдруг выскользнули из памяти — сразу, все до единого. И он остался один со своей тоской — невысказанной и безнадежной. Придержал лошадь, пропуская вперед пышно одетых всадников и всадниц, и вскоре нарядная процессия скрылась от его глаз за ближайшим поворотом дороги.

Эжен свернул в лес. В тени деревьев легче думалось и дышалось. Там он и увидел большой розовый куст, усыпанный белыми цветами.

* * *

Заметив, что гость куда-то исчез, Элиана встревожилась не на шутку. Неужели обиделся? Похоже, она перестаралась со своим показным равнодушием. А теперь была готова раскаяться в нем.

Но долго каяться ей не пришлось. Не прошло и четверти часа, как взмыленный конь нагнал кавалькаду, и Эжен, поравнявшись с принцессой, протянул ей едва распустившийся розовый бутон.

— Я привез вам дикую розу, — сказал с горькой нежностью, глядя в ясные глаза девушки. — Есть в ней особая прелесть, отличная от пышных сестер. Она свободна, растет, где хочет. Ножницы садовника не касались ее веток. И чем больше шипов, тем слаще ее аромат. Вы похожи на дикую розу, моя принцесса.

— Обилием шипов, вероятно, — усмехнулась она, но розу взяла, разглядывая внимательно и серьезно.

«Увы, он ошибся. Я капризный тепличный цветок, который зачахнет, если его вовремя не полить…» Но вслух сказала:

— Поздравляю! Это самый изысканный комплимент из тех, что мне доводилось слышать. Может быть, вы приготовили еще один? — и жестом отослала придворных, которые тотчас отъехали на почтительное расстояние.

— Элиана! — взмолился Эжен, видя, что настал его час. — Ну что мне сделать, чтобы вернуть благосклонность вашу? Скажите только — я на любое безрассудство готов… Я люблю вас! И любил все эти годы. Мне никто не нужен, кроме вас!

— А те приключения, о которых ходят легенды? — сухо поинтересовалась она, единой фразой повергнув короля в величайшее смущение.

— Я виноват перед вами, — густо краснея, прошептал он. — Но клянусь, там не было любви! И в этом единственное мое оправдание…

— Не было любви! Вы так легко говорите об этом, — холодно заметила девушка. — Другую любовь я как раз могла бы понять. Но волочиться за кем попало со скуки — отвратительно, гадко…

— Элиана, простите меня! — вырвалось у него со стоном. — Я и так уже достаточно наказан.

— Простить? За что? — пожала она плечами. — Вы имели успех у женщин. Как же тут не воспользоваться… Кто за это осудит?

— Так вы не сердитесь больше? — спросил Эжен, не замечая иронии.

Принцесса помолчала немного, подняла на него печальные глаза. И…

— Не сержусь, — сказала, будто в омут бросилась.

— И мы никогда не станем вспоминать об этом? — примирительно, как ребенку, улыбнулся король.

Стряхнув с себя холодность и недоверие, она улыбнулась в ответ.

— Никогда! — это было прощением, но согласием еще не было. — Знаете, что я придумала? — спросила неожиданно, уводя разговор от опасной темы. — Чтобы вы у нас не слишком скучали, давайте устроим турнир, как в добрые старые времена. В вашей свите немало храбрых рыцарей, взять хотя бы графа Робера. Надеюсь, это развлечение придется им по душе.

— Главное, чтобы оно понравилось вам, моя принцесса, — галантно поклонился король, радуясь возможности хоть чем-то ей угодить. — Я и сам готов сразиться во славу Прекрасной Дамы, если только она позволит посвятить ей мою победу.

— А вы уверены, что победите? — улыбка чуть тронула губы.

— Я постараюсь, — серьезно ответил он.

* * *

В замок вернулись к ужину, не догадываясь, какие удивительные события успели там произойти. А случилось следующее…

Робер стоял, облокотившись на перила мраморной лестницы, и рассеянно смотрел в сад. Дважды мимо него проскользнула хорошенькая фрейлина, едва не задев своей пышной юбкой, но графу было не до нее. Он чувствовал, как теряет Эжена. Стоит принцессе пожаловаться — и он навсегда лишится его доверия. И не только доверия. Годы преданной дружбы забудутся в один миг. Ему запретят появляться при дворе. А он ведь успел привыкнуть к блеску и близости власти. Впрочем, у него достаточно сил обойтись без всего этого. Но король… Кроме Эжена, нет у графа ни друзей, ни братьев. Они росли рядом от колыбели, их вскормили одним молоком. И вот теперь придется расстаться — оттого, что эта девчонка свела короля с ума!

Платье прошелестело в третий раз — и снова совсем рядом. Робер поднял взгляд — машинально, почти с раздражением, — и брови поползли изумленно вверх, выдавая внезапный интерес к прогуливающейся мимо особе. На какое-то мгновение он даже забыл о том, что тревожило его минуту назад. Красавица стоила того, чтобы ею заняться.

— Прекрасная незнакомка, простите за смелость, но мне показалось, что вы скучаете, — обратился он к ней с неотразимой улыбкой и самым любезным поклоном.

И тотчас получил ответный удар, нанесенный без колебаний:

— В своем обществе я не скучаю никогда!

— И все же, — оправившись от неожиданности, но еще несколько растерянно продолжал наступать граф, — почему вы не поехали вместе со всеми?

— Не люблю быструю езду и глупых кавалеров, — пожав плечами, равнодушно отвечала красавица.

— Как жестоко! — улыбнулся Робер. — Неужели вы отказываете в уме всем мужчинам без исключения?

Разумеется, он ожидал опровержения, но не тут-то было!

— Возможно, некоторые из них не совсем его лишены, — холодно сказала она, — но на моей памяти все попытки его проявить не увенчались успехом.

— Однако, — заметил глубоко уязвленный граф, — опасно попадаться вам на язычок!

— Но вам-то, сударь, нечего бояться: горькие пилюли я выплевываю сразу, — с очаровательной гримаской заявила фрейлина, всаживая в него очередную шпильку.

«Я не я буду, если не обуздаю эту норовистую кобылку!» — скрипнув зубами, мысленно поклялся Робер.

«Попалась рыбка!» — в свой черед подумала насмешница Ирис. И была недалека от истины. Задетое самолюбие, охотничий азарт — и вот уже сам охотник превратился в добычу. Самонадеянный граф заглотнул приманку и не почувствовал даже, как оказался на крючке.

Возвратившись с прогулки, король нашел его задумчивым и рассеянным, чему немало удивился: с графом Робером такое бывало довольно редко.

* * *

В тот же вечер за ужином решено было начать турнир через три дня, а пока объявить о нем и как следует подготовиться. Бернар, хотя и отнесся к затее дочери настороженно, не возразил ни слова и даже взял на себя приготовления к празднику.

А Эжен, поднявшись к себе, рассказал о предстоящем событии брату и доверчиво поделился с ним разговором, который имел с принцессой.

Пока он говорил, Робера несколько раз бросало то в жар, то в холод. Он понял, что о его участии Элиана не проронила ни слова, но тем более гадко стало на душе. Запоздалое раскаяние захлестнуло графа. Он не желал лгать, ибо его молчание уже было ложью. И хотя еще час назад размышлял о том, как оправдаться, если король все узнает, сам ускорил развязку и осудил себя на изгнание, которого страшился всего сильнее.

— Я прошу отпустить меня, государь, — произнес глухо, не глядя Эжену в лицо.

— Ты хочешь уехать? — застигнутый врасплох, король удивился и встревожился. — Ну и куда же? — спросил, не скрывая раздражения.

— Домой, в родовой замок, — голос графа звучал все глуше, голова опускалась все ниже.

— Почему так внезапно? Я чем-нибудь обидел тебя? — не веря в серьезность подобной просьбы, Эжен тщетно пытался понять, чего добивается брат.

А тот застонал от горечи и стыда, зная, что уйти без признания невозможно, — и не находя для него сил. Наконец, он решился.

— Я не смею смотреть тебе в глаза, — прошептал еле слышно. — Я предал тебя, государь! Я говорил с Элианой и убеждал, что ты не любишь ее, что станешь ей изменять, — и не видя, но чувствуя, как лицо короля становится мрачнее тучи, взмолился с тоской: — Прости! И позволь мне уехать…

— Так вот почему… — внезапно охрипший, Эжен не закончил фразы. Помолчал, сжав пальцы в кулак — до боли. И заметил спокойно, повторяя слова пророчества: — «Не врага берегись, но друга лукавого…» Уезжай, если хочешь… Но зачем, зачем ты все это сделал?! — воскликнул вдруг с отчаянием, схватив брата за плечи и стараясь заглянуть в его опущенные глаза.

Ответа он не дождался. Не потому ли, что сам Робер тоже не знал ответа?

— Никуда ты не уедешь — пока мы здесь! — выпустив его, ледяным тоном приказал Эжен. — Когда вернемся — поступай, как знаешь. Удерживать не стану. А теперь уйди от меня и не показывайся… По крайней мере, завтра.

Граф ушел — с молчаливой покорностью, сознавая, что заслужил суровую кару, готовый к искуплению, не ведая, куда скрыться от самого себя. А король, не ждавший измены и, будто змеей, ужаленный ею, смотрел ему вслед и чувствовал, как растекается яд по жилам, и трещина превращается в пропасть, разделяя его с братом. Великодушный, он мог простить — даже ему, даже за это. Но зная, что, простив вину, не упрекнет никогда прощенного, знал и то, что забыть ее не сумеет. И верить, как прежде, — тоже.

* * *

Как и было приказано, весь следующий день Робер не показывался на глаза королю. Но, предоставленный самому себе, он не слишком усердствовал в самобичевании. Это занятие наскучило графу довольно быстро. Мысли его занимала вчерашняя незнакомка, хорошенькая и не в меру дерзкая. Последнее обстоятельство возбудило и поддерживало его интерес целые сутки — непростительно долго! — что само уже сулило начало большого романа, хотя граф и предпочитал ни к чему не обязывающий легкий флирт.

Он нашел ее утром в саду в окружении шумных подруг, но, к счастью, без госпожи, которая в эти часы предпочитала гулять в одиночестве. Робер тотчас присоединился к компании фрейлин, блистая галантностью и остроумием и тщетно стараясь обратить на себя благосклонное внимание Ирис. Красавица слушала его с равнодушно-снисходительным видом, лениво обмахиваясь веером, и всем своим поведением ясно давала понять, что ей нестерпимо скучно и только чувство приличия не позволяет сказать об этом вслух. Исчерпав запас каламбуров и потерпев фиаско, граф впервые усомнился в собственной неотразимости. Уязвленная гордость его взывала к отмщению. Отступить теперь было бы непростительной слабостью. И, собравшись с духом, он предпринял новую атаку на бастионы противника:

— Я слышал, Ее Высочество изволили назначить турнир. Идея великолепна. Боюсь только, нынче мало кто владеет этим старинным искусством.

— У вас, быть может, — храбро подхватила перчатку юная патриотка, сбросив маску невозмутимости. — А наши мужчины не разучились держаться в седле.

— Рад за них, — холодно улыбнулся Робер. — Значит, мне будет с кем сразиться.

— Сплющенный череп не подойдет к вашей шляпе, граф. Имейте это в виду, — молниеносно отпарировала Ирис.

— Одолжите мне пару колючек, красавица: я прикреплю их к копью вместо наконечника, — не растерялся он.

— Не советую пользоваться оружием, которым вы не владеете!

— Если позволите, я буду брать уроки у вас, — шутливо поклонился Робер.

— И не ошибетесь в выборе учителя! — хором заявили фрейлины, с любопытством следившие за ходом поединка. Потом многозначительно переглянулись и, подобрав пышные юбки, ушли в глубину сада, откуда долго еще доносился их смех.

Робер и Ирис остались вдвоем.

— Вы в самом деле примете участие в турнире? — прервав неловкую паузу, спросила девушка, и в словах ее не было больше насмешки.

— Только затем, чтобы сделать вас его королевой, — пылко ответил граф.

— Вы шутите, — она улыбнулась, польщенная.

— Никогда не был так серьезен. Здесь нет никого, достойнее вас!

— Вы забыли мою госпожу, — взгляд ее стал испытующим.

— Заслуга ее лишь в том, что она родилась принцессой, — сдержанно заметил Робер. — Но Королева здесь — только вы… Так назовите мне имя, которое станет девизом на моем щите!

— Ирис… Меня зовут Ирис, — потупив лукавый взор, прошептала девушка и упорхнула вслед за подругами, оставив графа одного — наслаждаться своим триумфом.

Впрочем, до полной победы было еще далеко.

* * *

Тем временем Эжен не находил себе места, терзаясь предательством брата и разлукой с ним. Измученный, после бессонной ночи, он старался держаться, будто ничего не случилось, но Элиана сразу заметила его состояние. Подошла после завтрака, мягко взяла за руку.

— Что с вами, мой рыцарь? Вы не заболели? — спросила, глядя в глаза с участием и тревогой. И он, не в силах нести эту боль дальше, прошептал со слезами в голосе:

— Робер признался, что говорил с вами, — сказал и опустил голову, словно был перед ней виноват.

Она все поняла.

— Не наказывайте его за это, — попросила горячо и искренне. — Ему казалось, что он поступает во благо.

— Не знаю, сумею ли я когда-нибудь простить, — в голосе короля звучало отчаяние, но был он благодарен судьбе за то, что она простила.

— Он ваш брат. А это сильнее любой обиды, — серьезно заметила девушка, и слова ее несли в себе утешение. Кажется, впервые в беседе с ним она оставила насмешливый тон.

— Он просил его отпустить, — Эжен жаловался ей, как ребенок, у которого отняли любимую игрушку.

— Но ведь это было вчера, — лукаво улыбнулась принцесса. — А сегодня граф сам не захочет уехать. Это я могу обещать…

— Поздравляю, моя дорогая, — вечером того же дня похвалила она наперсницу. — Робер у твоих ног. Говорят, он сам выбирал доспехи и велел выгравировать на щите одно знакомое имя, — и, смеясь над притворным ее смущением, добавила: — С таким девизом он будет сражаться, как лев! А там — поглядим…

* * *

В суете и приготовлениях к празднику прошли еще сутки. Эжен теперь старался думать только о предстоящем турнире, чтобы настроиться на победу. Но это не слишком ему удавалось. Помимо всего остального мучила догадка, что Элиана неспроста затеяла подобное развлечение. И вечером, после прогулки, провожая принцессу в ее покои, решился спросить прямо:

— Завтра турнир… Неужели исход поединка повлияет на ваше решение? — и покраснел, понимая, как глупо выглядит в ее глазах.

Но Элиана будто ждала подобного вопроса.

— Вы отлично знаете, что нет, — сказала серьезно. — Оно зависит только от чувств — моих и ваших.

— Вы все еще сомневаетесь во мне? — печально улыбнулся король.

— В себе гораздо больше, — тихо призналась девушка. — Вы не подумайте только, что я хочу вас помучить. Я в самом деле не знаю, подходим ли мы друг другу. Не будет ли это ошибкой — на всю жизнь…

— Элиана… — голос его дрогнул. — Я тоже не думал, что это серьезно. Все началось с игры, но жизнь вмешалась в нее, а мы не заметили, что это уже не игра… Я и сам лишь недавно понял, что судьба моя решилась в ту минуту, когда маленькая девочка пожалела пленного врага и встала между ним и своим отцом. Пленнику ничто не грозило, но она не знала об этом и заслонила его от казни, пытки, тюрьмы, — всех ужасов, нарисованных детским воображением, но от того не менее реальных — для нее. Великий дипломат, она не сознавала, что заключает мирный договор…

— Мирный, но не брачный, — мягко подчеркнула принцесса.

— Но разве вечный мир не может быть скреплен брачными узами?

— Может… Если других гарантий недостаточно, — казалось, она снова пытается все обратить в шутку.

Эжен принял вызов:

— Право же, я почти готов опять объявить войну, чтобы завоевать ваше сердце, — сказал с невеселой улыбкой и услышал в ответ:

— Не шутите так, Эжен. Война — не повод для шуток.

— Любовь тоже, моя принцесса, — грустно заметил король.

— Хорошо, — помолчав немного, тихо сказала девушка. — Я перебила вас — продолжайте. Вы говорили о той минуте, когда решилась ваша судьба…

— Я имел несчастье влюбиться в ребенка, который отвечал мне взаимностью. Но ребенок вырос и больше не любит меня, — печально закончил Эжен.

— А вы уверены в том, что все еще любите ту, что уже не ребенок? — неожиданно ласково спросила принцесса.

— Люблю… И тысячу раз готов повторить это! — рука Элианы как-то сама собой оказалась в его руке.

— Достаточно одного, если это правда, — слабо сопротивлялась она.

— Разве глаза мои лгут? Загляните в них… — голос короля снизился до страстного шепота, лицо приблизилось к самому лицу девушки.

— Боюсь утонуть, — прошептала она чуть слышно, оказавшись у той черты, когда поцелуй неизбежен, но не желая признать своего поражения. Губы их сомкнулись, но уже в следующее мгновение Элиана выскользнула из объятий короля.

— Завтра турнир, — сказала спокойно, искусно скрывая волнение, и с особым выражением добавила: — Постарайтесь его выиграть.

Восторженный и смущенный, Эжен понял, какая награда ждет победителя. Если, конечно, победителем станет он.

* * *

И настало утро. И затрубили герольды, возвещая о начале праздника. И рыцари в сверкающих латах съехались к месту турнира.

Арену устроили на поляне под стенами замка. Невысокие, за три дня сооруженные трибуны были заполнены до отказа. В центре, на почетных местах, сидели Бернар с дочерью. Элиана глаз не сводила с молодого короля, гарцующего прямо перед ними на вороном скакуне, и невольное ее волнение было заметно всякому.

Но вот закончен обмен приветствиями, брошен жребий, участники турнира разделились по двое, и «сражение» началось. Победитель первого поединка получал право на следующий, побежденный выбывал из борьбы. К концу дня должны были остаться сильнейшие, один из которых получит награду из рук принцессы и сможет выбрать королеву турнира.

…Никогда Эжен не чувствовал в себе такого азарта. Одного за другим выбивал он противников из седла. И хоть каждый поединок был труднее предыдущего, и усталость брала свое, он несся вперед неудержимо, как метеор, стиснув до боли зубы, яростно нанося удар турнирным копьем. Он знал, что глаза Элианы следят за каждым движением, и плащ превращался в крылья у него за спиной.

И вот осталась одна, последняя схватка. И король, взглянув на соперника, вздрогнул и обомлел. В пылу поединков, занятый собственными успехами, он потерял из виду Робера. И представить не мог, что тот, как и он сам, уверенно идет к победе.

— Ты сошел с ума! — гневно прошептал Эжен, воспользовавшись короткой передышкой, чтобы выразить брату свое возмущение. — Я не буду с тобой драться!

Но тот, казалось, ничуть не смутился и не выказал сожаления или раскаяния. Скорее, наоборот…

— Разве я хуже других? — криво усмехнулся граф. — Вы еще никому не отказывали в чести сразиться с вами, Ваше Величество, — он давно не обращался к Эжену столь официально. Даже во время последней ссоры.

— Не придуривайся! Ты все понимаешь… Я не подниму руки на брата, — оборвал его король.

— Но это всего лишь турнир, — нежданный соперник пожал плечами, строя из себя простака.

Эжен взглянул ему в глаза с плохо скрываемым бешенством.

— Всего лишь турнир, — мрачно повторил он. — Но победителем станет один, а второй вылетит из седла!

— Уж не боитесь ли вы, государь, упасть с коня в присутствии принцессы? — Робер сказал, как ударил, — резко, наотмашь, и сам поразился собственной дерзости.

— А как будешь выглядеть ты в глазах Ирис, когда шлепнешься на арену? — холодно заметил Эжен, скользнув взглядом по его щиту. Впервые он позволил себе отплатить нахалу той же монетой.

Граф побледнел от злости и унижения.

— Я уверен в победе и не уступлю ее никому! — воскликнул он, теряя самообладание. И услышал в ответ ровный, спокойный голос:

— Это будет поражением, Робер, — печально сказал король. — Проигравший не простит другому, кто бы он ни был. Мне жаль нашу дружбу, но боюсь, что сегодня ей в самом деле придет конец… Схватка не должна состояться! Одно из двух — или кто-то уступит, или мы возненавидим друг друга!

— Так уступите мне — первый и единственный раз! — с неожиданной страстью крикнул Робер. — Всю жизнь я уступал вам, брату и королю. Но сегодня мы равны на этой арене…

Эжен почувствовал, как кровь бросилась в голову.

— О чем ты просишь?! Как смеешь просить?! — сдавленным голосом вымолвил он. — Уступить тебе право выбрать королеву турнира? Ты же знаешь, как нужна мне эта победа!

— Значит, кто-то — это опять я, — горькая усмешка искривила губы графа. — Заносчивый фаворит, забывший свое место… Но нет, мой государь, надо мной вы теперь не властны. Вы можете приказать — и я уйду. Но что скажут зрители? Что подумает Элиана? Что вы испугались сражаться со мной!

— Довольно! Ни слова больше! Я буду драться и собью с тебя спесь! Но запомни, получше запомни, братец: с первым ударом копья мы станем врагами!

И, сказав так, ужаснулся своей ярости и тому, что они сейчас наговорили друг другу, как быстро забыли все доброе, связавшее их с детства — радости и тревоги, ссоры и примирения. Неужели он, Эжен, не может ему простить? Ведь не будь того признания, все было бы иначе…

— Иначе? — спросил он себя вслух и с горькой неизбежностью понял, какое принять решение.

* * *

Два всадника выехали на арену. Публика приготовилась к захватывающему зрелищу. Впрочем, в исходе поединка никто не сомневался. И тут, не дождавшись сигнала к его началу, один из соперников снял с себя шлем и поднял правую руку, призывая всех к вниманию. Эжен (а это был он) отыскал глазами Элиану, печально улыбнулся и… обратился к зрителям — уверенно и спокойно, повергнув их своей речью в глубокое изумление:

— Нас здесь двое — сильнейших. Мы друзья и братья. Но я король, а он — мой вассал. И если мы будем драться, и я одолею, вы решите, что он уступил, как подобает вассалу. А если одолеет он — осудите его за дерзость. Кто бы ни победил, это не будет победой. И потому я ухожу, признавая свое поражение. Граф Робер доказал сегодня, что достоин высшей награды. Пусть она по праву принадлежит ему.

Единый вздох вырвался у сотен людей — и все стихло. Тишина казалась неестественной. Все ждали, что скажет Бернар. Но король не произнес ни слова. Подумал только: «Каков мальчик! Счастлив, кто друга такого имеет. А ведь верная была победа! Граф уже выдохся, на одном нахальстве держался. Ну, да не мое это дело. Элиана затеяла, ей и решать…» И легонько подтолкнул ошеломленную подобной развязкой принцессу.

Она медленно поднялась, на ходу подбирая слова, которые позволят с достоинством выйти из трудного положения: ведь Эжен лишил победы не только себя. Можно не сомневаться, на кого падет выбор его молочного брата.

— Его Величество прав, — как могла непринужденно улыбнулась она. — Поединок не будет равным. Исход решит не сила удара, а корона в гербе. Но если быть честными до конца, не одному королю следует признать поражение. Пусть мое присутствие не смущает графа. Королевой турнира станет та, кому принадлежит не только почтение, но и любовь победителя…

Последние слова едва не потонули в шумных овациях. Вряд ли кто догадался, что в эти минуты творилось в ее душе.

Смущенный и растерянный, пожалуй, более всех потрясенный поступком Эжена, Робер приблизился к «королевской ложе», и принцесса вручила ему положенный приз. И тут отчаянная идея вернула ей хорошее настроение. Она поспешно опустила глаза, пряча в их глубине озорных бесенят, чтобы граф ненароком не догадался, какая участь его ожидает.

— Итак, — заявила она весело, заставив отца невольно насторожиться, — победитель стоит перед нами. Настало время избрать королеву, — и, дождавшись, когда Робер опустит венок к ногам восторженной Ирис, нанесла молниеносный, почти смертельный удар: — И пусть наградой ему послужит ее рука!

Ловушка захлопнулась. Лицо графа стало пепельно-серым. Он понял, что погиб. Отвергнуть теперь Ирис значило опозорить девушку. При всем своем цинизме, на это он был не способен.

«Отомстила! — подумал с отчаянием. — И как ловко, как внезапно!» Одно дело — выбрать Прекрасную Даму, и совсем другое — жениться. А его провели, как мальчишку. И деваться некуда: он связан по рукам и ногам. И что обидно — сам во всем виноват. Он так желал этой победы, что готов был зубами вырвать ее у брата. И Эжен уступил, принес себя в жертву дружбе, не подозревая, что своим благородством помогает загнать его в западню.

«А что, если это — расплата за предательство?» — мелькнула суеверная мысль. И понял Робер, что нужно смириться. И улыбнулся счастливой невесте непослушными губами…

* * *

Турнир был окончен, но праздник продолжался. Вечером ждали пышного бала, обещанного королем. И придворные шепотом передавали друг другу, что теперь Эжен, наконец, узнает ответ принцессы. Откуда взялись слухи, никому неизвестно, но так повелось, что челядь всегда узнает о намерениях господина раньше, чем ему самому они приходят в голову.

Итак, все готовились к балу. Дамы отправились наряжаться. Кавалеры, уделявшие своим туалетам не меньше внимания, последовали их примеру. Слуги носились взад и вперед, как угорелые, накрывая столы и украшая залы цветами и гирляндами. Казалось, лишь три человека в замке не разделяли общего веселья: граф Робер, у которого были на то особые причины, Эжен, томящийся в неведении, простила ли принцесса его «капитуляцию», и Бернар, понятия не имевший, что у дочери на уме и какой фокус выкинет она в очередной раз. Сама же Элиана чувствовала себя превосходно. Во всяком случае, лицо ее не выражало уныния. Она тоже ждала бала, до которого осталось чуть больше часа, но одеваться не торопилась: ей еще многое нужно сказать Эжену, прежде чем… Но всему свое время. Не стоит так далеко загадывать.

* * *

…Она будто знала, что разыщет его в саду — на старой скамье у фонтана. Услышав за спиной шорох, он поднял голову и улыбнулся — радостно и виновато, — и позабылись разом все приготовленные слова.

— Изменник! Из-за вас я не стала королевой турнира! — притворно сердясь, упрекнула его Элиана.

— Молю о снисхождении! — ответил влюбленный король. — Я сам огорчен ужасно, но вынужден был выбирать…

— Между мной и другом? — быстро перебила принцесса и закончила жестко: — Вы сделали свой выбор, — и, не давая ему возразить, продолжала: — Неужели вы даже не поняли, как унизили меня? Я должна была делать вид, что сама уступаю приз, хотя не имела ни единого шанса его получить!

— Вы были восхитительны! — сказал он вдруг, и она растерянно замолчала. — Ни одна королева не носит венец с таким достоинством, с каким вы отвергли свой…

— Вас это не оправдывает, — как обиженный ребенок, она надула губки, чувствуя, что Эжен не верит в искренность ее гнева.

— Я знаю, что не заслуживаю прощения, — смиренно произнес король, но глаза его сияли: он давно уже понял, что прощен. — За этот проступок я должен быть примерно наказан. И готов расстаться со свободой…

— Как граф Робер? — не без иронии спросила принцесса.

— Бедный брат! — как ни странно, Эжен не испытывал к нему ни капли сочувствия. — Вы обошлись с ним жестоко.

— В самом деле? — она засмеялась. — Думаю, он скоро утешится: молодая жена не позволит ему скучать.

— А как быть со мной? — улыбнулся Эжен, но в глазах застыли надежда и ожидание, чувства слишком серьезные для шутливой беседы.

— Всегда вы торопитесь! — досадливо поморщилась девушка. — Подождите, пока начнется бал.

— И тогда?.. — дрогнувшим голосом спросил король.

— Вы узнаете мое решение, — неожиданно холодно закончила она и оставила его одного в быстро сгущавшихся сумерках сада.

После этих слов, сказанных ледяным тоном, Эжен уже не был так уверен, что ему отпущены все грехи.

* * *

И грянул бал. Музыка волнами поплыла по замку. Хозяева и гости щеголяли друг перед другом пышностью и богатством нарядов. Даже Робер повеселел, оказавшись в своей стихии, блистал изяществом платья и утонченностью манер — к полному удовольствию Ирис. Только два короля чувствовали себя неуютно, то и дело поглядывая на дверь в ожидании принцессы: она передала со слугой, что явится позже и просила начинать без нее.

…Бал был в разгаре, а Элиана все не шла. Отец сердился, жених прощался с надеждами, а придворные значительно переглядывались. Но вот внезапно дверь распахнулась, и юный паж объявил, что Ее Высочество идет сюда, дабы при всех известить короля Эжена о своем решении.

Смолкла музыка. Замерли напряженно придворные, слуги. Король Бернар не мог скрыть волнения. Никто не знал, каким будет ответ принцессы.

Пауза затягивалась. Было слышно, как капает воск со свечей. Белым, как мел, стало лицо Эжена. Голова клонилась все ниже… Но вот он поднял глаза — и шевельнулись губы в ясной улыбке: к нему через весь зал, смущенная, шла Элиана — в белом платье, с жемчугом в волосах. И тогда он шагнул навстречу и сказал так, будто видел ее впервые после разлуки:

— Здравствуй, моя королева!..

Вместо эпилога

Я очнулась от тревожного, настойчивого звонка в дверь. Несколько мгновений пыталась прийти в себя, но разбираться в том, что со мной приключилось, не было времени. Камея, вполне невинная с виду, спокойно лежала на столе, а вот звонок буквально надрывался, и мне ничего другого не оставалось, как идти в коридор — открывать неизвестному гостю.

На пороге стоял Женька.

— Ленка, ты что, заснула? — слегка обиженно протянул он. — Полчаса трезвоню — и ни ответа, ни привета… Сама на пироги звала, а теперь и пускать не хочешь, — и, войдя в квартиру, привычно чмокнул меня в щеку.

По-братски, как всегда.

Исторический словарик к новелле «Патрицианка»

Вилла — загородный дом, латифундия.

Патриции — высшее сословие в Древнем Риме.

Тит Флавий, сын Веспасиана — римский император (79–81 гг. н. э.). В начале правления Тита в Кампании произошло стихийное бедствие: в августе 79 г. при извержении вулкана Везувия погибли три города — Помпеи, Геркуланум и Стабии.

Конклав — комната на женской половине, где римские матроны уединялись для чтения или принимали близких друзей.

Паллий — просторный плащ.

Ланиста — учитель гладиаторов и содержатель школы, торговавший ими.

…щелкнул пальцами — так римляне подзывали своих рабов.

Сестерций — серебряная римская монета.

Эргастул — ремесленная мастерская и тюрьма для рабов.

Галлия — римская провинция.

Спартак — гладиатор, предводитель восстания рабов в 74–71 гг. до н. э.

Армат — от латинского armatus, воин.

Триклиний — столовая в богатом римском доме, в которой находился стол с примыкавшими к нему с трех сторон ложами.

Туника — мужская и женская верхняя одежда.

Галльское восстание против Рима — произошло в 68–69 гг. н. э.

Венера — богиня любви. То же, что греческая Афродита.

Археологические раскопки в Помпеях были начаты в XVIII веке. В новелле упоминается фреска «Поэтесса», или «Портрет римлянки».

Оглавление

.

У ВЕЧНОЙ РЕКИ . Лирическая фантастика

  Новелла первая . У ВЕЧНОЙ РЕКИ

  Новелла вторая . ДЕМОН

  Новелла третья . ПАТРИЦИАНКА

  Вместо эпилога . ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА

ЭЖЕН И ЭЛИАНА . Сказка для недогадливого друга

  Пролог

  Песнь первая

  Песнь вторая

  Вместо эпилога

Исторический словарик к новелле «Патрицианка»

Реклама на сайте