«Один народ»

Алексей Толкачев Один народ

— Трамваи — самые робкие и беззащитные животные. Свою жизненную силу они получают от проводов. Кроме того, бегать они способны только по рельсам. И по этим рельсам ничего не стоит их выследить. Это может сделать даже малый ребенок, вроде тебя.

— Мы с ребятами нашего племени уже дважды устраивали засады на трамваев! — гордо сообщил Маленькая Отвертка. Я стрелял в них их лука, и каждая моя стрела попадала в цель! Но я не смог пробить их шкуру.

— Ай-кью! — засмеялся старик, — У трамваев металлическая шкура. Ее невозможно пробить стрелой. Ты только зря испортил хорошие наконечники, глупый Маленькая Отвертка!

— А мой друг Смотрит Косо метнул камень из пращи и пробил трамваю прозрачный лоб!

— Вот это уже похоже на настоящую охоту, — старик прищурился, — Этот Смотрит Косо, видать, толковый парнишка. Из него выйдет хороший добытчик.

— Из меня тоже выйдет хороший добытчик! — воскликнул Маленькая Отвертка.

— Конечно, не сомневаюсь, — успокоил его старик. — Но сначала тебе еще нужно многому научиться. Я расскажу тебе о троллейбусах. Эти звери сильнее и самостоятельнее трамваев. Они не привязаны к рельсам и на своих резиновых копытах могут бегать хоть по асфальту, хоть по земле. Но опытный охотник может без труда выследить и троллейбуса. Надо только почаще смотреть наверх. Увидишь над головой провода — знай: по этой тропе ходят троллейбусы. Без проводов они обойтись не могут и в этом подобны трамваям. Есть у них и еще одна общая повадка — поздним вечером и трамваи, и троллейбусы сбиваются в большие кучи и устраиваются на ночлег в местах, которые мы называем «парками». Если устроить ночной налет на трамвайный или троллейбусный парк, можно уйти с богатой добычей!

— Расскажи мне про автобусов, мудрый Крылья и Цепи! — попросил мальчик.

— Об автобусах тебе еще думать рано, — строго сказал старик. — Эти звери опасны и неуловимы. Выследить их невозможно. Им не нужны ни рельсы, ни провода. И не дай тебе Солнце встретиться на улице с разъяренным автобусом!

— А чем они питаются?

— Автобусы сосут бензин. Лучший способ убить автобуса — застать его врасплох во время бензинопоя. Но это очень опасное дело. Ведь там, на бензинопое, обязательно будут и наши враги, чистые. А для чистых мы сами — добыча.

— Ай-кью! Когда я вырасту, я стану лучшим в племени охотником на автобусов!

— Если Солнцу будет угодно, станешь. А пока иди-ка проверь свои крысиные капканы. Время завтракать!

Мальчишка убежал. Крылья и Цепи ласково смотрел ему вслед, задумчиво поглаживая висящий на груди амулет — фигуру голубя, вырезанную из спутникового коммуникатора. В свои тридцать с небольшим лет старик Крылья и Цепи был очень уважаемым человеком. На его поясе из волоконно-оптического кабеля висело пять скальпов чистых.

Лучи солнца весело били сквозь бреши в стенах развалин высотного здания на площади Восстания. В воздух поднимался синий дым. Женщины племени развели костер и ожидали охотников со свежим мясом.

Вартанян с отвращением передернулся. Ему казалось, он физически чувствует запах паленого хлорвинила и вкус жареного крысиного мяса. Впрочем, каков этот вкус, он, конечно, не знал. И, бог даст, до конца дней своих не узнает. Но хотелось бы, чтобы и потомки его тоже лишены были удовольствия лакомиться этим деликатесом. А это, увы, было пока под большим вопросом. Сегодняшний прогноз показывал все ту же апокалиптическую картину: разруха, голод, анархия, тотальная деградация и первобытный образ существования тех немногих, кому удастся выжить. А ведь это прогноз на 2120-й год! Всего лишь через каких-то 100 лет. Эпоха правнуков… Кликнув мышкой, Вартанян закрыл программу отображения результатов прогнозирования будущего. С просмотра этого ужасного зрелища он начинал каждый свой рабочий день. Эмоции — хуже некуда, но без этого Вартанян не мог работать. Напоминание о катастрофическом будущем было ему необходимо как стимул, как неопровержимый аргумент того, что он находится на правильном пути. Что он действительно должен, просто обязан день за днем своими собственным руками портить и убивать великое и славное дело. То дело, которое он и все его коллеги так любили, в которое вложили в свое время столько труда, души и вдохновения!

Начинал Вартанян на эстраде. Был артистом разговорного жанра, исполнял юмористические монологи. Потом попал на телевидение и понял: вот его призвание! Какие люди вокруг! Какая техника! Какие художественные возможности! Для того же юмора. Разве на эстраде можно сделать то, что позволяет осуществить телевидение? Куда там! Это же небо и земля… И вот уже почти тридцать лет, как он работает, да что уж там — живет тут, в телецентре Останкино. Прошел путь от актера юмористической программы до, так сказать, крестного отца всего отечественного телевидения. Только вот цели его и задачи за эти тридцать лет сменились на прямо противоположные. Раньше он старался сделать как лучше, теперь же он должен делать… нет, не как всегда. Теперь он должен делать так плохо, как никогда не было. Ему нужно опустить отечественное телевидение ниже всяческих мыслимых «плинтусов», свести его на нет, убить. В этом его крест и священный долг перед отечеством. Перед будущими поколениями. Перед собственными правнуками.

Пискнул селектор, и голос секретарши промурлыкал:

— Геннадий Ашотович, к вам Пономарев.

Вартанян взглянул на часы. Десять ноль ноль. Полковник, как обычно, по-военному пунктуален.

— Пусть заходит.

На пороге кабинета возник директор канала «Георгиевский крест».

— Здравия желаю, Геннадий Ашотович!

— Здравствуй, полковник, — улыбнулся Вартанян, — Вольно, садись.

Обменялись рукопожатием.

— Ну что, Геннадий Ашотович, какие нынче прогнозы будущего у вашей шайтан-машины?

— Прогнозы дрянь. А ты мне, полковник, вот что скажи… Что ж ты меня подводишь?

— Не понял…

— Не понял? А кто в пятницу дал в эфир «Офицеров», а в субботу «В бой идут одни старики»? А? Да еще и в прайм-тайм.

— Так вы ж, Геннадий Ашотович, сами мне разрешили хорошие фильмы про войну показывать. Мол, молодежи это, все равно, не интересно…

— А об условии ты забыл что ли? Или прикидываешься?! Говорил же я тебе, что качество трансляции хреновое должно быть! Молодежи не интересно, а старики, которым интересно, должны смотреть и плеваться от мерзкого качества. Ты мне, давай, сигнал/шум завали так, чтоб постоянно помехи по всему экрану, понял?

— Понял. Есть, помехи по всему экрану, — вздохнул полковник.

— То-то. И еще. Рекламу вставляй.

— Вы ж обещали… — вскинулся Пономарев.

— Ты мне тоже обещал! И что? Такие вчера «В бой идут одни старики» были, что хоть на видео записывай для домашней фильмотеки! Будешь теперь вставлять рекламу.

— А может…

— Я сказал, рекламу! Причем, самую дебильную! Типа этой:

«Йес, йес, йес,

Нам не страшен кариес!

Да, да, да,

Пасту в рот, всегда туда!»

— Лучше тогда сразу «Георгиевский крест» закройте, — затосковал полковник.

Вартанян достал сигарету, протянул пачку Пономареву. Закурили.

— Ты пойми, — тихо сказал Вартанян, проникновенно глядя полковнику в глаза, — Ведь общее дело делаем! Думаешь, мне легко? Я ведь не только все телевидение убиваю. Об этом-то хоть в народе не знают… Я же и собственную программу на канале «А» веду! И тебе ведь прекрасно известно, каким… извиняюсь, дал зарок не материться… каким чудаком я там выступаю! Ты мою последнюю шутку слышал? Нет, ты послушай, послушай! «Жила была женщина по фамилии Шило. И вышла она за мужчину по фамилии Мыло. И получилось, что она сменила шило на мыло!» И тут же смех зрителей звучит. Думаешь, фонограмму смеха берем? Обижаешь, мы не халтурщики! В концертной студии Останкино сидят настоящие зрители и реально смеются, понял? А почему смеются? Потому что публика эта из нашей подшефной организации. Малое предприятие по производству электрических выключателей. Все работники — альтернативно одаренные. Проще говоря, умственно отсталые. И они смеются, понимаешь? Тебе ведь мой имидж в народе известен! Знаешь ведь, что на мне клейма негде ставить! Что я для людей давно уже воплощение антиюмора! А ведь тебе известно, какого класса я автор на самом деле. Лучше меня в стране два-три человека только.

— Знаю, Геннадий Ашотович. Да и скромничаете вы. Нет никого лучше вас. И что «Саюз шутникофф» ваши вещи играет, это я тоже знаю.

— Вот именно. А ты мне тут нюни распустил! «Закройте канал…» Закрыть проще всего. А кто будет у народа привязанность к телевизору отбивать? Нет, полковник, ты давай, работай, тяни лямку! В армии отечеству служил, послужи ему и в Останкино. Тут, брат, служба еще важней.

— Разрешите идти, Геннадий Ашотович?

— Ступай.

Опасность телевидения осознали поздно. Когда дело зашло уже очень, очень далеко… И винить в этом некого. Ну не было еще в многотысячелетней истории «хомо сапиенс» подобного средства массовой информации! Такого, мать его, массового! Не было опыта. Кто ж знал, к чему это может привести? Наоборот, молодцы, что, все-таки, прочухали, не дожидаясь собственно самой катастрофы! А как поначалу все радовались этому телевидению! Бизнесмены радовались эффективному средству рекламы. Политики радовались небывалым возможностям обработки электората. Артисты радовались массовости аудитории… А уж как радовалась сама телеаудитория! Не замечая, что впадает в страшную, паталогическую зависимость. К первым тревожным прогнозам футурологических служб отнеслись как к пророчествам Кассандры — без веры, но с негодованием и насмешками. Но когда расчеты специалистов стали подтверждаться данными компьютерной программы моделирования будущего, игнорировать предупреждения об опасности стало трудно. И, хотя страшным прогнозам по-прежнему мало кто верил, в 2000-м году, большей частью для очистки совести, решили на несколько дней оставить население без телевещания, сымитировав пожар на Останкинской башне. Результаты эксперимента ошарашили даже самых главных пессимистов! Ситуация оказалась куда хуже, чем можно было предполагать. Волна самоубийств, преступлений, разводов, душевных расстройств, уходов в тоталитарные секты и — куда без экономического фактора! — резкое падение спроса на товары народного потребления — это была лишь вершина айсберга. Более глубокие социальные процессы, зафиксированные специалистами (над которыми теперь уже никто не смеялся), говорили о совершенно чудовищных тенденциях в жизни общества. Беда оказалась не в так называемой «наркотической» привязанности к привычным телепрограммам. Это цветочки! Главная катастрофа заключалась в стремительной атрофии самостоятельного мышления. Телевизор говорил все: что покупать, за кого голосовать, какая будет погода, чему надо радоваться, чему огорчаться, к какого типа людям испытывать сексуальное влечение — словом, как жить! А дальше — строго по суровым канонам диалектического материализма: переход количества в качество. Где-то в середине 2030-х годов прогнозировался скачкообразный рост жесткой потребности общества в прямых телеинструкциях на все случаи жизни. И как следствие — неспособность телевидения удовлетворить этот гигантский спрос, совладать с этой грандиозной лавиной. И — все! Коллапс. Конец света.

После эксперимента с пожаром в Останкино огромные средства были выделены на развитие компьютерной программы моделирования будущего. И не без успеха. Сейчас программа уже показывала, можно сказать, настоящие репортажи из будущего — в цвете, со звуком и в реальном времени. Конечно, это были не репортажи, а лишь демонстрации возможных ситуаций на фоне наиболее вероятных обстоятельств будущего. Картины грядущего были ужасны, практически, по всей стране, за исключением глухих малонаселенных окраин, где исторически никогда не было телевизионных ретрансляторов. По прогнозам компьютера выходило, что в таких «глубинках» цивилизация пострадает меньше, хотя по образу жизни и откатится столетия на два-три назад.

Разумеется, необходимо было предпринимать экстренные меры по ссаживанию общества с телевизионной «иглы». Но делать это надо было плавно и постепенно. Малейшее слишком резкое движение могло привести к апокалипсису уже сегодня. Суть действий была очевидна: требовалось постепенно сделать так, чтобы содержание телевизионного вещания стало вызывать у людей стойкое отвращение. Чтобы люди сами, добровольно, по собственному выбору все меньше и меньше включали телевизоры. Если это получится — спасемся…

Снова булькнул селектор.

— Геннадий Ашотович, президент в приемной.

— Проси!

Президент страны, как и предыдущий визитер, оказался пунктуален. Назначено ему на десять тридцать — ровно в десять тридцать и прибыл. Что ж, президент ведь тоже бывший служивый человек, к дисциплине привык. Приятно иметь дело с такими людьми, особенно среди всей этой богемной телевизионной вольницы, необязательности и, прямо скажем, раздолбайства…

Вошел президент.

— Добрый день, Геннадий Ашотович.

— Здравствуй, Леша. Садись. Как поживаешь? Как собачки, лошадки, пчелки?

— Никак, издеваться изволите, Геннадий Ашотович?

— Бог с тобой, Леша! Искренне интересуюсь. Знаю любовь твою к нашим братьям меньшим… Я иногда думаю: может, дружба с ними и спасет нас? Для них-то ведь как не было никакого телевидения тысячу лет назад, так и сейчас нет, и в будущем не будет. И с головой у них все в порядке. Может, нам их общества надо побольше держаться? Как думаешь?

— Право, не склонен я ныне, Геннадий Ашотович, к лирическим сентенциям подобного рода. Не покажете ли, что век грядущий готовит нам, по информации на сегоднашний день?

— Покажу, если угодно. Сам уж смотрел сегодня. Все пока по-прежнему. Москва в руинах. Дикие племена с холодным оружием охотятся на все живое, включая собратьев по разуму. Если можно назвать разумом то, что у них там в головах. Давай-ка, Леша, чтоб не так грустно было, на провинцию поглядим. Покажу тебе мое любимое местечко. Это на побережье Чукотского моря. Замечательные там есть районы в плане телевидения. В смысле, его отсутствия. А народ разный живет: и рыбаки, и оленеводы, и моряки, и охотники. И зэки бывшие. То есть, с одной стороны, публика самостоятельная, привыкшая жить своим умом. А с другой стороны, телевидения почти нет! Так что, они там тоже деградируют, конечно, но куда меньше, чем в центральных районах В общем, в 2120-м году я более цивилизованного места не видел. Причем, они, знаешь, молодцы какие! Не просто в своих рыбацких поселках на побережье отсиделись. Они и ближайший портовый город заняли. Дикарей тамошних, какие в стычках не погибли, приручили, окультурили помаленьку. Вредную технику уничтожили. Безвредной учатся пользоваться. И кое-что у них получается.

Вартанян развернул монитор так, чтобы президенту тоже было видно, и вызвал программу прогнозирования будущего. Набрал что-то в поисковой строке, и вот уже на экране закрутился земной шарик, стремительно приближая к зрителям район побережья Чукотского моря. Вартанян кликнул мышкой на строке меню «Бытовые сцены». Началась демонстрация.

Стриптиз-бар «Конвейер». Расположен в помещении бывшего цеха. Между столиками змеится действующая конвейерная лента. Она движется медленно, с остановками. На ленте стоят девушки. Здесь дают настоящий стриптиз, для взрослых. То есть, девушки раздеваются не сами, их раздевают посетители. Сидящие за столиками у начала конвейера снимают с девушек шапки, перчатки, телогрейки, валенки. Гости за следующими столиками раздевают девушек дальше. Ну а возможность снять нижнее белье достается посетителям, расположившимся у самого конца конвейера. Само собой, места в баре стоят тем дороже, чем они ближе к концу конвейера. Посреди помещения играют в рулетку. Рулетка своеобразная — на базе токарного станка. На шпинделе трехкулачковый патрон, в котором зажата Г-образная металлическая загогулина. Крупье — беззубый тощий старик с руками, синими от татуировок, нажимает на черную кнопку «пуск» и тут же на красную кнопку «стоп». По окончании вращения шпинделя конец загогулины показывает влево, вправо, вверх или вниз (границы секторов обозначены линиями, нарисованными на щите, стоящем позади станка). Так и делаются ставки — на «верх», «низ», «лево» или «право». Ставят тут всё, что имеет ценность: оружие, патроны, одежду, спиртное, табак. Золото. Бумажные деньги хождения не имеют.

— Эй, Нерпа, что теперь ставить будешь? — строго спрашивает крупье молодую девицу в тюленьей шкуре. Этой особе сегодня решительно не везет в рулетку. Она уже проиграла несколько ставок, и только что отдала свои валенки. Стоит теперь босиком, но от токарного станка не отходит.

— Шкуру ставишь?

— Что я, дура, мерзнуть? — усмехается Нерпа. — Себя ставлю.

— Принимается.

Крупье нажимает черную кнопку, потом красную. (Получается, эта версия рулетки имеет полное право именоваться на французский манер: «красное и черное»). Шпиндель останавливается. Нерпа опять проиграла. Стоящий рядом морячок выиграл. Он обхватывает девушку за талию и они удаляются в соседнее помещение.

— Веселая девчонка эта Нерпа! — со смехом говорит своей подруге почтенная дама за столиком возле стриптиз-конвейера. Дамы сидят к конвейеру спиной. Они не извращенки какие-нибудь, и женский стриптиз их не интересует. Им веселее наблюдать за игроками в рулетку. Дамы одеты в меха. Они занимают высокое положение в местном обществе. Одна из них, Вдова Медведица, владеет рыболовецкой артелью. Другая, Матушка Инга, замужем за самым знаменитым головорезом здешних краев — Злым Яном.

— Твоя правда, Нерпа — славная девушка, — соглашается Матушка Инга, — Мне б такую дочь!

— А мне б такую невестку! — подхватывает Вдова Медведица.

— Ну, твоей мечте легче осуществиться! Разве твой сынок не заглядывается на Нерпу? Да и он, по-моему, этой чертовке не противен!

— Всё так. Только сынишка мой больно робок. Повалит женщину на ольеньи шкуры, только если она ему скажет, сколько надо за это заплатить. А любить просто так стесняется.

— Какой еще ребенок. Какая чистая душа!

Робкий сынишка, чистая душа — детина ростом под два метра — располагался в это время за самым последним столиком у конвейера и был, соответственно, занят весьма важными делами.

— А что твой Злой Ян? Всё в Москве?

— В Москве, проклятой… Обещал в следующем году к осени воротиться. С золотишком.

— Ну раз обещал, стало быть, вернется?

— А то как же. Он слов на ветер не бросает. Но как по мне — уж перестал бы он на эти территории ездить! Золота нам хватает. Оружием весь дом забит. Жил бы себе тут да охотился. Детишек завели бы, наконец. Так нет же — как медом ему там намазано! Москва, Питер… Так и тянет его на этот дикий Запад!

— Не боишься, что он там — того… На Западе-то… К дурману пристрастится? Там же притонов, говорят, видимо-невидимо!

— Типун тебе на язык, конечно, но не боюсь. Он дурман пуще Сатаны ненавидит. Как найдет где, сей же час уничтожает. Притоны сжигает. Одурманенного встретит — всю душу из него вытрясет и задушить грозится, да и задушит, ежели тот ему не поклянется, что больше никогда в жизни — ни-ни! Ну а хозяина притона если изловит — убивает без жалости.

У конвейера вспыхнула ссора. Дамы обернулись. Скандал затеял какой-то незнакомый охотник, впервые посетивший это заведение, изрядно пьяный и наглый. Он не удовлетворился положенным ему по расположению столика снятием валенок с красавицы эскимоски, проезжавшей по конвейеру, и полез к концу ленты, на ходу опрокидывая стулья. Возмущенный сын Вдовы Медведицы схватил наглеца за плечо. Но тот, несмотря на опьянение, оказался чертовски ловок, и через секунду уже держал у горла незадачливого «сынишки» здоровенный нож. Быстрым, практически незаметным движением Матушка Инга вскинула правую руку. Прогремел выстрел. Кровь охотника забрызгала полуобнаженную эскимоску на конвейере, а тело его мешком упало на пол.

— Спасибо, подруга, — сказала Вдова Медведица и сунула руку куда-то глубоко в муфту.

— Не за что.

— Спасибо, тетя Инга! — крикнул сын Медведицы.

— Спасибо… Пора уже научиться не попадать в такие ситуации, — проворчала Матушка Инга, — Взрослый ведь парень уже!

— Иди-ка сюда, — Вдова Медведица поманила сына пальцем. — Эй, Нерпа, хочешь угоститься? — крикнула она девушке, возвращающейся в общий зал после выплаты рулеточного долга «натурой».

Увидев горку белого порошка на столе (вот, что хранилось в муфте у Медведицы), Нерпа охотно поспешила на приглашение. Подошел и сын. Выстроив на столе четыре дорожки, Медведица сделала приглашающий жест:

— Прошу!

Ее сын, Нерпа и Матушка Инга приняли угощение. Благословясь, вдохнула полоску и сама Вдова Медведица.

— Шли бы вы, дети, потанцевали! — предложила она молодым людям.

Ее сын зарделся. Нерпа взглянула на него с ободряющей улыбкой.

— Хорошая у нас молодежь! — с чувством произнесла Матушка Инга. — Шалит, конечно. Не без этого. Зато в притоны не ходит и к дурману не притрагивается!

— Довольно, батюшка, Геннадий Ашотович, прошу вас! — взмолился президент, — Мочи нет смотреть! И это, стало быть, наиболее цивилизованная часть будущих наших граждан?

— Боюсь, что так, Леша. Если дурака валять не перестанешь и работать на совесть не начнешь.

Президент побледнел

— Объяснитесь, сударь! Что вы имеете в виду?!

— А то и имею! Мы с тобой как договаривались? Что ты будешь деспотом и самодуром! Что будет культ личности! И где культ? Где он? Ау! Культ, где ты? Нету культа. Личность только твоя есть, интеллигентская…

Отбивать у народа любовь к телевидению — это дело тонкое. И ко всякому каналу тут свой подход нужен. «Георгиевский крест» портили плохим качеством передачи и рекламой, к которой аудитория канала была нетерпима. Канал «4», в недавнем прошлом — лучший из отечественных, умышленно сделали наихудшим при помощи репертуара — по этому каналу шел сейчас только отборный пошлейший трэш. С некоторыми каналами изначально не было проблем, они словно и были созданы для того, чтобы отпугивать телезрителей (это касалось почему-то, прежде всего, главных музыкальных каналов, один из которых имел американское происхождение, другой — отечественное). Угрозу представлял канал «Искусство», но здесь нашлось решение простое и не новое, как, собственно, ничто не ново на поприще идеологической борьбы: по «Искусству» показывали лишь наискучнейшие из произведений этого самого искусства. Таким образом, передачи эти не смотрел никто вообще. Огромную проблему представляли, вне зависимости от каналов, программы в популярных жанрах. Чего стоили одни только спортивные трансляции! Впрочем, и здесь проблема решалась легко: следовало лишь организовывать регулярные поражения отечественных футболистов, хоккеистов и т. д., и волна отрицательных ассоциаций в связи со спортивными репортажами была обеспечена.

Или вот, опять же, любимый конек Вартаняна — юмористические программы. Попадались, попадались в этой области весьма опасные ребята. Взять хотя бы «КСВ-редакцию», которая воссияла на юмористическом небосклоне в середине девяностых. Это был юмор, так уж юмор! Слава богу, сейчас этих террористов удалось маленько нейтрализовать. Часть из них занялась относительно безобидным проектом «Знаешь ты куда пошел?» на столь же безобидном канале, специализирующемся, в основном, на ситкомах типа «Не родись няниной дочкой». Другие тоже в большей или меньшей степени воздерживались от опасных телепроектов. У Вартаняна была своя передача на канале «А», где он честно принимал на себя свою долю народного отвращения. Но позволял себе Геннадий Ашотович и маленькую вольность. Не мог гениальный юморист полностью задушить свою песню. Ну не мог! Помимо «антишуток» для собственного проекта на канале «А», Вартанян продолжал сочинять настоящий хороший юмор и отдавал это в программу «Саюз шутникофф» на канале «ПНМ». Делал он это не из земляческой солидарности, как можно было бы подумать (один из лидеров «Саюза», Фрунзик Арутюнян, тоже был уроженцем Еревана) — нет, просто именно с этими «шутниками» легче всего было договориться о правильной подаче материала. Ведь хороший юмор надо было чем-то компенсировать, не пускать же его в эфир просто так! Компенсировать решено было обилием шуток «ниже пояса» и регулярным употреблением матерных слов. Ребята из «Саюза» были молодые, смелые, так что мудрому и дипломатичному Вартаняну без особого труда удалось уговорить их отбросить неуместную сдержанность в употреблении табуированной лексики. И все это в целом укладывалось в общую концепцию канала «ПНМ», само название которого расшифровывалось: «Пощупай нашу морковь».

Однако, как ни крути, а никуда не уйдешь от самой серьезной темы. Наиглавнейшим вопросом являлись новостные программы. И уж если добиваться у телеаудитории отвращения к ним, следовательно, нужно, чтоб новости были плохими. А здесь уже требуется работа с «ньюсмейкерами». А кто главный «ньюсмейкер» в стране? Правильно, президент. Вот поэтому Вартанян и вызвал сегодня президента в свой кабинет. С президентом работать было тяжелее всего. Питерский интеллигент бог знает, в каком поколении, этот человек, казалось, органически был не способен давать негативный образ. Он был из тех самых людей, которые вместо «… твою мать!» говорят: «Я вам в отцы гожусь!» А Вартаняну-то нужен был совсем другой имидж президента. Специально для него он выдумал некий симбиоз приблатненно-детсадовского лексикона. Типа: «Харэ не по делу хвататься за пестики! А тех, кто не догнал, кошмарить будем по понятиям. Так что, не фиг ныкаться в тубзики!» После каждого подобного телевыступления бедного президента приходилось отпаивать коньяком.

— Где культ личности, спрашиваю?

— А что, мало?!

— Да мало — не то слово! Совсем нет!

— Да бог с вами, Геннадий Ашотович, какой же еще вам нужен культ?

— А ты объяви, что продлеваешь президентский срок до десяти лет, например.

— Батюшки светы, ужас какой!

— Вот этакий-то ужас мне и нужен! Пусть люди подумают, что ты царем стать хочешь и править до самой смерти.

— Помилуйте, а как же Конституция?

— А что тебе Конституция? Как ты скажешь, так ее и изменят!

— Я знаете, чего опасаюсь, Геннадий Ашотович… — помолчав, сказал президент, — Что зря это все. Впустую все наши усилия. Я уж каких только кошмаров людям не предъявлял, а мой рейтинг все растет и растет! Уж и друзья у меня, по вашей милости, одни только политические фрики. Корея Северная, Америка Южная… Нет бы, наоборот! А то диктаторы сплошные. Спасибо, хоть колумбийских наркобаронов в друзья мне не сватаете.

— Надо будет, и с колумбийцами станешь дружить, Леша.

Да понимаю… Но я, собственно, о чем: рейтинг-то растет! Вот я какую-нибудь пакость сделаю, а он снова подскочит. Продлю я президентский срок, а все закричат: «Правильное решение!»

— Ну, что делать, Леша! Другого народа у меня для тебя нет. У нас один народ. Один народ. Вот этот. А насчет рейтинга ты особо не переживай. Не бывает гор без вершин. Он растет, растет, но, рано или поздно, через пик перевалит и уж тогда так обрушится, что во всем мире грохот будет слышен!

— Скорей бы уж. Сил моих уж нету боле.

— А ты крепись, Алексей! Бери пример хотя бы с дочери своего бывшего шефа питерского — с Клавдии Мурзик. Она-то какую ношу держит на своих хрупких девичьих плечах! И не жалуется, между прочим.

Клавдия Мурзик, помимо основной своей деятельности, тоже вела пару телевизионных проектов. Один — круглосуточное реалити-шоу «Вторая квартира» на канале «ПНМ». Шоу было организовано в рамках национального проекта повышения рождаемости. Между участниками шло соревнование: за каждый половой акт начислялось по два очка, за беременность — участнице пятьдесят очков, участнику двадцать пять. За благополучные роды матери двести очков, отцу сто. Шоу было рассчитано на двенадцать лет. У кого из участников по окончании этого срока окажется на счету больше очков, тот получит трехкомнатную квартиру. Другой проект Клавдии Мурзик шел на канале «А» и был затеян в качестве подготовки к худшему варианту развития событий, на случай, если избежать катастрофы, все же, не получится. Программа учила выживанию в первобытных условиях и называлась «Лузеры на острове».

— Да. Вы правы, Геннадий Ашотович, — сказал президент, — Что-то не ко времени я расклеился.

— Отдохнуть тебе надо… Ну ладно, бывай. На этом прощаюсь, а то мне еще к совещанию у Самой готовиться. В час дня всех собирает.

— Меня не приглашала?

— Да ты-то ей к чему?

Президент направился было к двери, но кое-что вспомнил и снова присел к столу.

— Что еще у тебя? — устало поинтересовался Ваганян.

— Да это… — президент замялся. — Мне тут патриарх говорит, мол, чем черт не шутит, спроси, вдруг Геннадий Ашотович дозволит?

— Мне уже не нравится это начало, — ухмыльнулся Ваганян, — Ну, не тяни, выкладывай, чем там у нашего патриарха «черт не шутит»?

— Да хотим концертик один устроить в храме Христа Спасителя… Можно?

— Смотря, что за концертик.

— King Crimson хотим пригласить, — потупился президент.

Ваганян аж крякнул.

— Леша! Ну е-мое! Ты хоть сам понимаешь, о чем просишь? Ну какой может быть у тебя King Crimson? Ты б еще Пола Маккартни на Красную площадь пригласил! Или, прости господи, Deep Purple каких-нибудь. Пойми: не должен народ знать, что ты хорошую музыку ценишь! Тебе полагается перед лицом народа что-нибудь незамысловатое любить. Какой-нибудь, типа, ансамбль «Буэ» из Мытищ.

— Боже, это еще кто такие?

— А ты даже и не знаешь? Как же, неужели не слыхал?

«Медбрат, братишка, братишка медбрат,

Ты спирта, братан, не жалел для солдат…»

Ну а эту, про корову, уж наверняка слышал:

«Я с коровой в поле хожу.

Руку ей на вымя ложу.

Ах, Буренушка, попасись ишшо.

Отчего в России так хорошо?»

Что, и этого не слышал? Ну как же так, Леша? Надо тебе ближе быть к такому искусству. Глядишь, люди от тебя и отвернутся. Сначала интеллигенция, а за ней, со временем, и весь народ… Ну ладно, ступай.

— До свидания. А Самой от меня прошу нижайший поклон передать.

— Непременно.

Распрощавшись с президентом, Ваганян потребовал большую чашку черного кофе и погрузился в бумаги. От которых его через час с небольшим оторвал телефонный звонок. На проводе был старый приятель, тоже юморист, Васька Веселовский.

— Слушай, Гена, какой я эстрадный номер придумал! Это феерия! Это революция в разговорном жанре! Рассказать?

— Давай только если быстро. А то мне скоро к Самой на совещание выезжать.

— Я быстро! Слушай. Значит, представь: выхожу я к микрофону и начинаю: «Идет урок арифметики в американской школе». Публика, естественно, начинает хохотать. А я им, прикинь, строго так говорю: «Стоп! Пока не смейтесь!» Ну, тут они вообще ржать начинают в полный рост. Круто, а? Ну а я дальше: «Учитель спрашивает: — Джон, сколько будет дважды два?» Представляешь, как тут публика уже животики надрывает! А я подливаю масла в огонь: «Цыц! Пока еще не смейтесь! Еще рано!» У публики уже слезы на глазах. А я продолжаю: «Ученик Джон отвечает: — Дважды два будет пять!» Публика близка к истерике. Я кричу: «Цыц! Цыть!» Зал натурально бьется в истерике. И тут я выдаю соль шутки: «А учитель говорит: — Правильно, Джон. Садись, пять!» И публике: «Вот теперь — смейтесь!» И всех в зале накрывает уже не по-детски, до потери пульса, на несколько минут!

— Слушай, Вась, давно хотел тебя спросить… Ты вот этот свой вечный бред про Америку — от души или как?

— Да окстись, Гена! Какое там от души! Я Америку уважаю. Давно б туда уехал, да визы не дают, гады. И, главное, из-за чего? Из-за этих вот моих шуток! Какие же они, все-таки, тупые!

— Шутки?

— Что? Нет, не шутки. То есть, шутки тупые по долгу службы. А американцы — просто тупые… А от души, Гена, я, знаешь ли, лингвистическим анализом занялся… Вот смотри, что я понял: в слове «Русь» корень «р-р!» Происходит от рычания грозного медведя. А «усь» — это суффикс. Происходит от «у-у, боюсь!» То есть, это получается лингвистическое доказательство того, что Русь издревле наводила ужас на своих врагов! Как думаешь, можно эту телегу в какой-нибудь программе прогнать?

— А что, смешная галиматья, душевная. Можешь с ней у Графова выступить. В этой его, знаешь, новой программе «Графов Монте Кристо». «Снова и снова совершаю я побег из замка Ив, чтобы отомстить тем деятелям культуры, кому я лично хочу отомстить». Вот тебя туда можно. Вы с Графовым друг друга стоите. Я это организую.

— Спасибо, старик!

Пришло время выдвигаться на встречу к Самой. Ехать было, в принципе, не далеко. Сама облюбовала себе в качестве офиса роскошное помещение в павильоне Узбекистан на ВВЦ. Но опоздать было немыслимо, поэтому Ваганян выехал с большим запасом и явился в Узбекистан за полчаса до назначенного времени. Там уже собрались почти все участники предстоящего совещания. На этот раз пред светлы очи приглашены были почти все ключевые фигуры: куратор Интернета, куратор театра и кино, куратор анекдотов, куратор религии (не патриарх Акакий, а тот парень, что «вел» все религии, дозволенные на территории отечества). В углу за маленьким столиком куратор литературы сквозь толстенные стекла очков пялился в экран ноутбука. Вагянян подошел, поздоровался. От ноутбука тянулся кабель к сетевой розетке. По сети с Центрального Процессора на экран транслировались видео-образы результатов моделирования будущего. Место действия — Москва, как сразу определил Ваганян, увидев руины знакомых зданий.

— Что, не налюбовался еще сегодня?

— Душа не на месте, — мрачно ответил литературный куратор, — Боюсь, крупный нагоняй меня ждет. Похоже, литературная тема обострилась…

Литература была, конечно, темой серьезной. До распространения телевидения — вообще самой серьезной. Ведь и книги предлагают людям чужие мысли вместо своих! Прежние хозяева отечества — коммунисты — а они тоже были не дураки, опасность литературы осознали еще в тридцатые годы двадцатого века. Хотя и не в полной мере. Зато меры приняли, самые что ни на есть полные! Талантливых писателей оптом и в розницу принялись отправлять за полярный круг. Много позже стали сдержанней в расправах, зато все меньше печатали что-либо стоящее и все больше — никому не нужную макулатуру за авторством членов Союза писателей. Члены Союза — сознательные и мужественные люди, были в курсе грозной опасности литературы и посему талантливо творили такие произведения, читать которые население было не способно. И весь этот дискурс удавалось более-менее держать в секрете. (Только Великий Кормчий братского народа Мао Цзэдун как-то раз, со свойственной иногда китайским товарищам прямотой, рубанул: «Чем больше человек читает, тем он становится глупее!» Но это дело удалось замять). В общем, до поры, до времени все было у коммунистов в порядке, но они, увлекшись борьбой с литературой, проворонили телевидение. Оно-то их и похоронило.

Во весь экран ноутбука крупным планом демонстрировался автобус. Он неторопливо ехал по ночной улице, нащупывая путь единственной уцелевшей фарой. За баранкой сидел Ванька Руль, московский чистый. За его спиной на пассажирском сиденье расположились двое гастролеров-золотоискателей: Злой Ян с Чукотки и Веревочник из Приморского края. Ванька Руль славился талантом находить в столице еще не разграбленные ювелирные магазины. И сейчас эта небольшая команда охотников за желтым металлом направлялась к месту предполагаемого расположения одного из них. По пути завернули на заправку — бензин заканчивался. Остановились, вылезли из автобуса. Ванька принялся колдовать над заправочным автоматом, а Ян с Веревочником решили оглядеть ближайшие окрестности.

— Господа кураторы! — гулко прозвучал в тишине павильона Узбекистан голос секретаря-референта.

Господа кураторы вздрогнули. Кто сидел, вскочили. Некоторые инстинктивно вытянулись по стойке «смирно». Литературный куратор захлопнул крышку своего «лаптопа».

Растворились тяжелые двери, инкрустированные драгоценными камнями, и в зал ступила величественная и прекрасная Сама — Клавдия Александровна Мурзик.

А программа моделирования событий будущего продолжала свое функционирование. Она работала постоянно, вне зависимости от того, вызывал ли кто-нибудь на монитор визуализацию ее результатов.

Первым в салон автобуса вернулся Злой Ян. Откуда-то из темноты прозвенел вдруг тоненький, срывающийся вопль: «Ай-кью!», и через секунду в правое плечо Яна вонзилась стрела с наконечником из ржавого гвоздя, выпущенная из лука юного дикаря — Маленькой Отвертки! Пока происходила заправка, мальчишка прошмыгнул в автобус и устроил засаду в задней части салона. Но отчаянный дикарь не успел вытащить из колчана вторую стрелу. Ванька Руль, появившийся в салоне следом за Злым Яном, мгновенно оценил обстановку и уже держал мальчишку на мушке своего ПМ.

Кучеряво выматерившись, Злой Ян выдернул стрелу из руки, переломил пополам и бросил на пол.

— Пристрелить щенка? — спросил Ванька.

— Оставь. Малый еще, дурной. Сам не понимает, что творит.

Маленькая Отвертка вдруг дернулся, захрипел, выронил лук и упал на сиденье. Это бесшумно вошедший через заднюю дверь Веревочник накинул на его шею петлю.

— Оставьте его, я сказал! — повысил голос Злой Ян.

Веревочник поднял лук мальчишки, приставил его к сиденью и ударил ногой. Раздался треск. Дикарь был обезоружен. Лишь после этого, нехорошо улыбаясь, Веревочник снял с его горла петлю.

— Ладно, — прошипел он, — Мы этого героя по-другому отблагодарим.

Веревочник полез в свою заплечную торбу, вытащил оттуда книгу в яркой обложке с надписью «Фантастика-2020» и протянул ее дикарю.

— Держи, пацан! Это тебе наш подгон босяцкий, за храбрость.

И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Яростно зарычав, Злой Ян метнулся к Ваньке, левой рукой выхватил у него «макарова» и, почти не целясь, пальнул в Веревочника.

— Не понял… — успел пробормотать тот, удивленно глядя на дырку в своей груди, и замертво свалился на грязный пол автобуса.

Мальчишка-дикарь забился в угол сиденья и взирал на оставшихся двух чистых глазами, полными ужаса.

— Ян… Я сейчас тоже не понял, — сказал Ванька Руль.

Он произнес эти слова спокойным тоном, и лишь смертельная бледность лица выдавала его крайнее волнение.

— Ты что сейчас сделал? Дикаря убийцу пожалел, а своего собрата убил!

— Он не собрат мне, — ответил Злой Ян, тоже спокойным голосом, — Я всегда говорил и буду говорить: кто распространяет дурман, тот не человек. Тот — хищная крыса и враг всех людей! Я притоны-библиотеки жег и буду жечь! А распространителей этой дряни убивал и буду убивать! Ведь из-за нее же все это… — Ян повел вокруг себя дулом пистолета.

— Да что он дал-то ему! Ведь это ж шутка просто! Подумаешь, «Фантастика-2020»! Тоже мне, дурман!

— Хороши шутки! — вновь взъярился Злой Ян, — Или ты не видел, как от дурмана пацаны в считанные месяцы деградируют?! Сначала он фантастику почитает, потом «Войну и мир», а там — отрастит хвост и на дерево полезет! Обезьяной станет… И вот, что запомни. Сука тот, кто делит людей на дикарей и чистых. Мы — один народ! Один народ.