«Юрьев день»

Геннадий Мартович Прашкевич, Алексей Гребенников Юрьев день

Повесть

И во дни грешников годы будут укорочены, и их посев будет запаздывать в их странах и на их пастбищах (полях), и все вещи на земле изменятся и не будут являться в свое время; дождь будет задержан, и небо удержит его. И в те времена плоды земли будут запаздывать и не будут вырастать в свое время; и плоды деревьев будут задержаны от созревания в свое время. И Луна изменит свой порядок и не будет являться в свое время.

Книга Еноха

«Дарьин сад»

Вообще-то мы хотели в Париж.

Но на выезде из Новосибирска Алексу позвонили.

– Разве аэропорт Толмачево теперь уже не западнее?

– Какая разница, если мир спятил? – Алекс развернул машину.

Может, и нет разницы. Дождь над Сибирью моросил все лето. Правда, он и всю весну моросил. Низкие облака, плоское небо, сводку новостей подбирают дебилы. Сегодня активно обсуждалась ситуация в небе – поменяла Луна орбиту или нет? Удачливые наблюдатели из Австралии и Южной Америки не дремали: клялись, что визуально Луна выглядит несколько меньше, чем раньше. Серьезные ученые, впрочем, помалкивали, а у сумчатых и наследников апартеида свои взгляды на мир. Сообщалось, что приливы и отливы меняют налаженный тысячелетний ритм, приливные энергостанции одна за другой выходят из строя, магнитное поле Земли прыгает, суда сбиваются с курса. В «Российской газете» появилась заметка о дельфинах, якобы пытавшихся что-то сообщить людям. Короткая заметка, без комментариев. Зато «Комсомольская правда» разразилась длинной чудесной басней об Атлантиде, посланцами которой выступают вышеназванные дельфины. В Новосибирске любители-астрономы устроили пожар в Академгородке, выжидая на площадке перед университетом долгожданного появления Луны. В Чебоксарах госпитализировали подростков, устроивших ночную рыбалку на Волге. «Так и не дождались появления небесного тела». Искитимские дрозды, по сообщениям орнитологов, зимовали не в Индии, а в дельте Нила. Там же оказались заблудившиеся гуси из Беломорья. Одна за другой наваливались на материки новые модификации свиного и птичьего гриппа, Сахалин и Камчатку трясли землетрясения, Венеция, как всегда (только еще быстрее), уходила под воду, ураганы крушили поселки Австрии и Словакии. (Полный список катастроф см. в открытой печати.) А в конце апреля в США полностью отменили паспортную систему. В мае примеру американцев последовала Европа. На улицах городов появились поблескивающие никелем автоматы-ксероксы. «Вы в шоке от перемен? Жизнь кажется вам пресной? Жить без документов, удостоверяющих ваш пол, личность и знания, не можете? Запускайте программу! Автомат в считанные минуты выдаст вам любой документ. Примечание: осуществите мечту, станьте самим собой, но помните – любые полученные вами документы нигде и никогда вам больше не пригодятся». Кстати, в Ленинском районе Новосибирска объявилась столетняя (так она сама утверждала) бабка, обещающая каждому нагадать такое будущее, какого он лично заслуживает. Очереди к бабке не наблюдалось. Облака, облака, облака. Серые, низкие, На подъезде к плотине Новосибирской ГЭС вырубились придорожные фонари. Стало темнее, пошел дождь. На этот раз уверенный. Отправиться в Париж еще месяц назад предложил Алекс, но он же теперь разрушил идею, повернув на юг. А в Париже точно есть уголки, где забываешь о непогоде. Нам требовалось уединение. Мы собирались написать веселую книжку о полярных богах, которые по-братски делят своих олешков с соседями и занимаются любовью даже при двухстах градусах по Кельвину!

Нужны еще поводы для веселья?

Албанцы ссорятся с ЮАР (к счастью, не из-за Косово). Гаагский суд распущен, судей выдали странам, больше других пострадавшим от правосудия. Красная рыба, закольцованная американскими ихтиологами, идет нереститься на Курильские острова (видимо, российские условия кажутся им комфортнее). Правда, в Греции и Калифорнии горят леса, в дельте Меконга выпал снег, на Кубани тучные урожаи привели к столь резкому увеличению численности грызунов, что пришлось составами ввозить на Кубань веселых неприхотливых сибирских лис. Даже добродушные мальгаши ни с того ни с сего прогнали с президентского поста своего похожего на лемура лидера. А в селе Покровка мы с Алексом увидели тучного (как кубанский урожай) батюшку в рясе и с бородой. Он стоял на обочине, его обдавало мокрой дорожной пылью, злыми синими губами батюшка кастовал какое-то затейливое проклятие.

Увидев это, Алекс наконец сообщил причину резкого разворота.

Попросил Алекса поменять маршрут его старый приятель майор Мухин, следователь. Жила в вещдоках майора снайперская винтовка – опытная, со стажем, с хорошей оптикой, но уже приговоренная комиссией к списанию. Чудесно пахла ружейным маслом, благородной гарью, в специальном чехольчике лежал кусочек замши, все как у людей. Готовясь к списанию, неделю назад, объяснил Алекс, майор Мухин, косоротый, кривой, веселый, пригласил близких друзей на старый танковый полигон – отдать винтовке последние почести. Пили самогон домашнего изготовления, стреляли по пластиковым бутылкам с водой, развешанным в листве огромного тополя. Лазал на дерево юркий лейтенантик с какой-то двойной фамилией – Смирнов, а может, Суконин, то есть Смирнов-Суконин. С ветки на ветку прыгал, как белка, разносил слухи, травил старые анекдоты и давал добрые советы, странно, что Алекс промахнулся, а майор вообще не попал в парня. Понятно, бывший полигон выглядел сиротливо. Когда-то по нему гоняли танки, теперь мощные колеи заросли травой, в них стояла мутная, желтоватая от цветочной пыльцы вода. «Вольво» Алекса и «калдина» майора стояли метрах в двадцати от мангала, сквозь непрекращающуюся морось несло дымком, прохожих на полигоне в принципе не предполагалось. Тем не менее на другой день тугой на голову майор не обнаружил винтовки, запертой в багажнике. Вот жила себе в вещдоках – и вдруг ушла в другое место.

– Она же списанная.

– Но висит пока на майоре.

– Он взял ее без разрешения?

– Улавливаешь, – одобрил мою прозорливость Алекс. – И не дай бог, где-нибудь выстрелит.

– А ушла с чьей помощью?

– Вот это майор и выясняет. Пять часов на полигоне, двадцать минут – во дворе Управления, потом еще два часа возле мухинского дома, при этом в машине неотлучно находился водила, багажник на замке, а вот надо же – исчезла винтовка. Водила стопроцентно ни при чем, а Смирнов-Суконин и булку не украдет.

Алекс пустил одну из своих замечательных многообещающих улыбок и предупредил следующий вопрос. Нет, нет, ему самому такое мощное оружие тоже ни к чему. А майор начальству о происшествии пока не сообщил, ждет, когда включится на винтовке им же до того временно выключенный радиомаячок.

– И маячок включился?

– Включился, – Алекс кивнул. – И движется в сторону Алтая.

– Если известно, куда и с какой скоростью движется, почему винтовку не перехватят?

– Да она хитро движется. Сперва отлеживалась в Новосибирске, теперь выбралась на федеральную трассу М 52. На какое-то время задержалась в Усть-Семе, может, перевозчик раздумывал, не перебраться ли ему через Катунь. Нет, не стал перебираться, поехал через Чепош – там снова задержка. Затем двинулся в сторону Унзеня. И через Элекмонар – на Немал.

– Мы что? Будем ее искать?

– Да нет. Как бы понаблюдаем.

Так мы попали в «Дарьин сад».

Анар, хозяин гостиницы, понял нас с полуслова.

Собирались в Париж, даже выехали в аэропорт, а оказались на Чемале? Ясный пень, судьба. Где еще по-настоящему отдохнуть? До самой Ташанты, до монгольской границы не найдете такого места, чтобы и тихо, и река, и все удобства. Только в «Дарьином саду». Ну а дождь моросит, так его и в Париже не меньше. На узбека Анар не походил, ну более темная кожа, глаза темные. В трехкомнатном номере хозяина царил сиреневый полумрак от нежнейшего китайского фарфора, вывезенного из Золотого треугольника. Чудесный круглый стол из черного дерева, неподъемные стулья, в узком простенке – портрет принцессы Укока. Копия того же портрета – внизу, на стене бара. Недоуменно склоненная женская головка, зачесанные назад волосы, три косы, одна спускается между голых лопаток. На плече стилизованные олешки. А Анар – в защитного цвета шортах, в сандалиях на босу ногу. Два трехэтажных коттеджа, бревенчатая банька по-черному для любителей, деревянные телеграфные столбы с матовыми фонарями над вымощенной камеями набережной. Большая часть фонарей не подключена, но это в общем никому не мешает, особенно бронзовой женщине, занимающей часть бронзовой скамьи, поставленной у парапета, под которым вода, ввинчиваясь под скалу, шипит в камнях, как в чайнике.

– Катерина Калинина, – представил Анар бронзовую женщину. – Бывшая жена. Не моя. Всесоюзного старосты.

Бывшие жены самого Анара не походили на бронзовых. Они занимали первый этаж западного коттеджа. С одной Анар говорил только по-китайски (обсуждал проблемы двух других), а с русскими наоборот – обсуждал проблемы китаянки. Тут же, по набережной и по диким берегам Чемала, как туманом укрытым желтой куриной слепотой, носились выпестыши Анара – Венька, Якунька, Кланька и Чан. Вода в реке пронизана яростью зелени, кристальной беспощадной зелени – только у отмелей она желтела, становилась прозрачной, билась о складки камня, облизанные, поджатые, как губы, выплескивалась на россыпи кварцитов, таких снежных, что взгляд обжигало холодом. Выпестыши гоняли мяч, ругались на всех языках, кроме алтайского. На языке принцессы Укока Анар ругаться запрещал. Причины? Местный шаман накамлал Анару встречу с принцессой Укока. Принцесса давно умерла? Да какая разница для духа, главное – не гневить принцессу. Выпестыши, кстати, занимались исключительно восточными языками.

– А французский? Немецкий? Английский?

– Без надобности, – заверил Анар, приглашая нас в бар. – Европа расползается. Ее скоро дождями смоет. Над нею Луны не видно. – И одобрил: – Вы правильно сделали, завернув на Чемал. Лучше болтать с моими бывшими женами, чем торговаться с лягушатниками из-за паштета. Там у них все пропахло бензином и лекарствами, а у меня – трава, цветы. Весь край – как эдельвейс. – Он не стал пояснять приведенный образ. – У меня, – он обвел рукой круг такой широкий, что в него точно попали не только Алтай, но и часть Монголии с Казахстаном, – у меня тут людям совсем не тесно. До ледника на Алтае жилось просторно, и после ледника живется просторно, – Анар прищурился, внимательным взглядом пронзая мглу времен. – Древние римляне в домах только ночевали, греки тоже не знали, что такое настоящий дом, в Европе каждый клочок земли кровью пропитан, а у меня – вечность, тишина, история. Приехали археологи, раз копнули, и вот вам – здравствуйте! – принцесса в ледяном саркофаге. Если ее вернут из Новосибирска на родину предков, я сам устрою торжественное, как тысячи лет назад, погребение. Приглашу Колю Чепокова, пусть напишет новый портрет принцессы. Образования у Коли никакого, а пишет посильнее французов. Таракай, так себя зовет. Дескать, нищий, бродяга. Ребенком подбросили его в лукошке к детскому дому. «Коля чепоков кумандинец помогите родился в январе». Что еще сказать о хорошем человеке?

Номера нам достались необычные. Чуть не треть каждого занимали скальные выступы, на которые, собственно, и было посажено здание. Это же Алтай, не Европа, где экономят каждую пядь. В холле, кстати, висела еще одна копия уже знакомого нам портрета ископаемой принцессы. «Такой край, – покачал головой Анар. – Шаман мне накамлал, умру на руках этой принцессы». То, что она сама умерла много столетий назад, ничего вроде не меняло.

Обо всем этом я думал ночью.

Вот два хороших человека собираются написать веселую книгу. Вот они берут ноутбуки и выезжают в аэропорт, чтобы лететь в далекий Париж, а оказываются на Чемале. А третий хороший человек Анар мечтает о принцессе (покойной), на руках которой умрет…

Река шумела за окном. От скалы несло мягким холодком, лепешки белых лишайников светились в сумерках, как пролитая сметана. Сон пришел ровный, тихий, только под самое утро – тук, тук – очнулся мобильник. Женский голос, незнакомый, невообразимо далекий, спросил: «Она уже здесь?» Не помню, что мне снилось. Но ответил я вопросом: «Винтовка?» Связь сразу прервалась. Номер не определился, это меня окончательно разбудило.

Накинув халат, вышел на деревянный балкон.

Небо на востоке розовело. Таким я его не видел с весны. Каменноугольная ночь на глазах рассеивалась, обгладывала внизу камни вода, изумрудно-черная в тени, хищно поблескивала под фонарями. Над горами громоздились облака. Они не затягивали небо, как над Новосибирском, белоснежные, медленно плыли на запад. Из открытого окна рядом (номер Алекса) сквозняком выдуло занавеску.

– Хотите добрый совет?

Я обернулся и увидел на мансарде молодого человека лет двадцати пяти. Костюмчик в плохо различимую елочку, глаза синие, такие ничем не пригасишь.

– Включите телевизор, там Буковский!

Я вернулся в номер. Оказывается, зловредные ученые из NASA давно намереваются изменить орбиту Земли, теперь это всем известно. Так комментировал последние известия известный журналюга Буковский. Ученых ребят из NASA беспокоит глобальное потепление. Нас, россиян, например, глобальное потепление тоже беспокоит, но мы ребята ушлые, мы у тех же америкашек купим дешевые кондиционеры и установим в своих уютных землянках, а вот америкашкам все неймется – теперь намереваются изменить орбиту Земли. Сперва довели землян до финансового кризиса, теперь решили тряхнуть покрепче. Мало им Луны. Видно, деньжат не хватает на бонусы мошенникам-банкирам.

Три колонки некрологов

Лучшими у Буковского получились первые три некролога.

«…удачливый характер не помешал Игорю Леонидовичу оказаться на борту европейского парома «Сантор», затонувшего той ночью в Ла Манше. Снимки водолазов показали, что судно легло на дно левым бортом и погрузилось в почти десятиметровый слой ила. Когда в борту вырезали первую дыру, с огромным пузырем воздуха выбросило на поверхность тело Игоря Леонидовича…»

«…госпожа Бабурина баллотировалась в депутаты от Лиги тихих, и даже ее помощники не ожидали, что она возглавит стихийную демонстрацию в защиту сексуальных меньшинств Калининского района. Творческий диапазон госпожи Бабуриной слишком быстро заполнил реальную нишу ее нравственного влияния, можно сказать, госпожа Бабурина действительно не знала отдыха. Отсюда ее преждевременная смерть от дизентерии – на почве общего истощения организма, надорванного нервным стрессом и тяжелой, на износ, работой…»

«…холодная логика, острый ум, деловое чутье позволили Ивану Георгиевичу почти три года продержаться в условиях почти полного политического вакуума. И даже потеряв работу, он не упал духом – красил заводские заборы, чинил сапоги, собирал листья в ботсаду на окраине Новосибирска…»

Номер «Ежедневника» с колонками некрологов вышел в воскресенье.

Утром в понедельник Буковский сидел в кабинете главного редактора.

– А вы не преувеличили достоинств Игоря Леонидовича? – голос главного звучал хрипловато, наверное, от скрываемого волнения. – В конце концов, на европейском пароме Игорь Леонидович спасался от российских налоговиков. Не будем скрывать, в России Игоря Леонидовича вспоминают с неприязнью.

– Об усопших только хорошее.

– Ладно. Пусть так. Но с чего вы взяли, что творческий диапазон госпожи Бабуриной слишком быстро заполнил реальную нишу ее нравственного влияния? – голос главного понемногу накалялся. – Откуда вы почерпнули характер ее профзаболеваний? Откуда такое знание холодной логики, острого ума и делового чутья Ивана Георгиевича? Кто мог позволить столь известному человеку чинить сапоги и заниматься сбором листьев в ботсаду на окраине Новосибирска?

Левое веко главного нервно задергалось.

– Кто подписывал номер в печать?

– Я сам и подписывал.

– Как? – главный осекся.

– Как обычно. Ночное дежурство. Надеюсь, вы не собираетесь и дальше растрачивать мое время так…

– …бездарно?

Буковский согласно кивнул.

– «Ежедневник» – серьезный орган, – главный пока справлялся с волнением. – У нас тридцать тысяч читателей. Мы удостоены двух правительственных наград и пяти профессиональных премий. Да, Буковский, признаю, с вашим приходом мы существенно подняли тираж «Ежедневника», но за счет чего? Вы написали о финансовом кризисе, тираж мгновенно подскочил, но пришлось выплачивать штрафы за неверно истолкованную информацию. Вы взяли интервью у министра энергетики, тираж опять подскочил, и опять у нас неприятности, а телевидение отказывается с нами работать. А что это за скандальная история с докторской диссертацией господина Николаева? Да, да, мы с уважением относимся к известному бизнесмену, он зарекомендовал себя талантливым и деятельным человеком, город немалым ему обязан, его благотворительность не знает границ, возможно, он и впрямь заслуживает ученой степени, но почему археологии, Буковский? Почему археологии, а не экономики, не философии, в конце концов?

– В школе я посещал археологический кружок.

– И этого хватило, чтобы написать ученый труд?

– Каннибализм, особенно в годы кризиса, тема беспроигрышная, – удовлетворенно кивнул Буковский. – К тому же господин Николаев не жалеет денег, когда речь идет о будущем.

– О его собственном, о его личном будущем! – еще негромко, но уже яростно уточнил главный. – Пожалуйста, не путайте будущее господина Николаева с будущим «Ежедневника» и всей России. Да, знаю, знаю! Наш «Ежедневник» расхватывают, как модный детектив, колонки некрологов вырезают и наклеивают в памятные альбомы. Но чем вызван такой успех? Чем?

– Правильным соотношением характера избранных нами героев и их жизненными успехами, – Буковский не страдал ложной скромностью. – Я всегда стараюсь подчеркивать сильные стороны героев и затушевываю сложности. Немного косметики никому не повредит, особенно покойникам, правда? – он посмотрел на главного, но подтверждения своей правоты не дождался. – Конечно, я признаю, что Игорю Леонидовичу скорее всего на родине грозила тюрьма, но его близким важнее знать, что не погибни Игорь Леонидович на том пароме, они не сопровождали бы сейчас на кладбище вполне официальную торжественную процессию, а толпились бы в неуютной приемной генерального прокурора.

– А чем еще вы объясняете успех ваших некрологов?

– Исключительной доходчивостью поданного материала.

– Но столько некрологов сразу! Столько! Перечислите мне весь ваш мартиролог.

– Игорь Леонидович Мартьянов, крупный бизнес, – хищно, как орел, кивнул Буковский. – Госпожа Бабурина, кандидат в депутаты. Иван Георгиевич Сушков, бывший депутат, лидер левых. Неистовый, скажу вам, человек во всех, кстати, проявлениях – и в сауне, и на трибуне. Госпожа Кондакова, средний бизнес. Умеренный темперамент, классический профиль, умеренная тяга к истине. Господин Дугин-Садов, второй зам главного прокурора, застрелен в Москве, он наш земляк, кому как не нам отдать погибшему последние почести? Господин Трешкин. Извините, что перечисляю не в алфавитном порядке. Чем неожиданней материал, тем он привлекательней, правда? Это азы журналистики. Братья Билялетдиновы – производство сельхозмашин. Следить за качеством, в конце концов, обязаны соответствующие органы. Дарья Ивановна Баканова – учительница средних классов, лучшая по профессии. Некий неизвестный, своего имени не помнит, подобран на улице Александра Донского. В самом деле, почему бы в «Ежедневнике», органе свободном, демократичном, не появиться некрологу, посвященному простому российскому бомжу? Ну да, последнюю ночь своей жизни он провел в морге, такие ошибки бывают, но умер все-таки в реанимации. И охранники Душко и Душко вовсе не евреи, как писали в желтом «Бизнесе», а всего лишь однофамильцы. Алкоголик Иванов, сбежавший из психушки, тоже заслуживает человеческого внимания. Даже серьезные ученые подозревают, что у асоциальных элементов наблюдаются зачатки души…

Не дождавшись одобрения, Буковский закончил:

– Хотелось, чтобы наши горожане запомнили всех. И депутатов, и бизнесменов, и маленьких людей из предместья. Я имею в виду гражданку Королькову и гражданина Чурбанова. Они сгорели не потому, что любой брошенный под ноги окурок непременно вызывает пожар, а потому, что из-за тесноты, из-за бедности, из-за великой их неустроенности и смирения украденный бензин они хранили прямо под кухонным столом. А покойный господин Фторов был даже литератором. То, что он сел за руль в пьяном виде, не умаляет его достижений в искусстве. И господин Дубов не всегда был вором. В пятом классе посещал изостудию «Горизонт», я сам разговаривал с его родителями, – Буковский внимательно посмотрел на главного.

– При нынешней популярности «Ежедневника» сажать на мое место можно любого. Курс задан.

– Так, так. Любого. А вы чем намерены заняться?

Буковский давно ждал этой минуты. Может, много лет. Написать докторскую диссертацию по каннибализму – это легко! Высечь ученых ребят из NASA – это еще легче. Но истинный талант нуждается в росте. О смерти охранников Душко и Душко, признался Буковский, я узнал чуть ли не за час до их преждевременной смерти. А в интервью с министром энергетики допустил лишь некоторые преувеличения, в тяжелый кризисный год такое допустимо. Люди в панике, люди ищут ответов на многочисленные вопросы, я обязан помочь. К чему хитрости? Я спрашиваю людей: вас страшит будущее? Они отвечают: страшит. Я спрашиваю: вы не понимаете антикризисных мер, чиновники говорят на языке, для вас непонятном? Они отвечают: не понимаем ни кризисных мер, ни чиновников. Я успокаиваю: тогда я вам помогу. Я объясню вам слова и дела чиновников. И слова министра, кстати, я объяснил вполне адекватно. «Резервные фонды? Забудьте! Резервных фондов хватит только на бонусы госчиновникам. Поддержка национальных банков? Забудьте. Банки ориентированы на запад. В этом плане приятно, конечно, отметить работу господина Плешкова, на западе он даже объявлен в розыск, но семь миллиардов государственной помощи он немедленно слил в сторону Китая. Пенсии? Выходные пособия? Забудьте! Разводите кроликов, выращивайте морковь. Приемлемо все, что быстро растет и быстро размножается». Так что теперь, – посмотрел Буковский на главного, – я хотел бы заняться частным расследованием.

– Каким еще расследованием?!

– Дать подсказку?

– Валяйте.

– Джон Парцер… Обри Клейстон… Курт Хеллер… Александр Валькович… Доктор Ким…

– Какой Ким? Тот, что стучит на барабанах в «Галатее»?

– Нет-нет, Ким из Кимхэ, доктор наук, физик.

– Они что, все разом умерли?

– Ну что вы, Валькович жив, – успокоил Буковский главного. – Видимо, жив и кореец. Почти жив немец Курт Хеллер. Коренной берлинец, попал в автокатастрофу. А вот Парцеру и Клейстону действительно не повезло. Слышали об информационных утечках в Церне?

– В Церне?

– Ну да, в Швейцарии.

– Даже не надейтесь! События в Церне нас не касаются!

– Не касаются? Вы сейчас говорите, как обыватель, – Буковский хищно повел орлиным клювом, простите, носом. – Речь идет о миллиардах евро, не забывайте, мы живем в кризисную эпоху. В опыты физиков в Церне вколачивают миллиарды евро. Вы вдумайтесь – миллиарды! Наше право знать, правильно ли ученые крысы распоряжаются деньгами налогоплательщиков. Вот вы лично что думаете о перечисленных мною господах?

Главный ничего о них не думал. О некоторых, похоже, даже и не слыхал, что Буковского нисколько не удивило. Все пятеро, объяснил он, являются крупными учеными. Доктора наук, авторы глубоких исследований, а Александр Валькович – член-корреспондент Российской академии. В Церн наезжают вахтенным способом. Работают на большом адронном коллайдере. Это ускоритель заряженных частиц на встречных пучках, построен для разгона протонов, чтобы обнаружить как предсказуемые, так и непредсказуемые продукты их соударений. То, что Церн далеко от Новосибирска, не делает проблему малозначимой. Свиной грипп тоже появился не в Коченеве, правда? Вспомните видеоролик, который уже полтора месяца крутят все ведущие мировые телеканалы.

Терпение главного лопнуло. Он даже побледнел, сжал кулаки.

– Вы про тот ролик, где непонятное крошечное устройство крутит сразу несколько авиационных турбин? Буковский! Вы что, с катушек слетели? Безымянный сайт, с которого скачали упомянутый ролик, надежен не более, чем ваши некрологи! Какое, к черту, частное расследование, какой Церн? Нам бы с вашими некрологами разобраться! В них попали живые люди, до сих пор здравствующие. Вы сгребли со стола моей секретарши первые попавшие под руку характеристики, а господин Дугин-Садов жив, и он по-прежнему зампрокурора, хочу вам заметить. Жива и уважаемая Дарья Баканова, и она действительно получила почетное звание Учителя года. Живы честные охранники Душко и Душко, и жив господин Трешкин! Вы не считаете, Буковский, – заорал главный, – что такой процент брака даже для вашего пера неоправданно высок? Человек или жив, или мертв! Убирайтесь! «На почве общего истощения организма»! – злобно выкрикнул главный. – Убирайтесь вон! С сегодняшнего дня вы в бессрочном неоплачиваемом отпуске!

Екатерина третья

– У вас гости? – спросил я Анара.

– Пара на «тойоте», а еще один прикатил на велике.

– Вы про того, что на мансарде? Он, кажется, еще не ложился.

– Нет, я про того, который в шортах. Утверждает, что добрался до Чемала на велике. От самого Новосибирска! Наверное, на попутных, я не стал уточнять. Но деньги у него есть. А вот у того, которого вы видели на мансарде, нет денег.

Спустился сверху Алекс, отозвал меня в сторону. Шепнул таинственно: «Она здесь». Я спросил: «Винтовка?» – «Откуда ты знаешь?» – «Мне уже задавали такой вопрос». – «Кто?» – «Какая-то женщина, ошиблась номером, – успокоил я Алекса. – Правда, номер ее телефона не определился».

Над горами поднялось солнце. Впервые за много дней плеснуло теплом.

Каменная набережная, кипящая река, желтые цветы, зеленая трава, даже телеграфные столбы изменились, просветлели, мир сразу лишился тревожности ночных телепередач. И Анар подтвердил: на Алтае всегда так. Вот недавно выскочил он в селе из машины за сигаретами, а с неба хлынуло. Солнце сияло, никаких признаков непогоды, и вдруг сразу хлынуло. До ларька не добежал, укрылся под навесом, а там мужичок в напряге – уставился в кювет, смотрит, как в черной жиже жирная рыбища бьет хвостом. Анар смотрит, и мужик смотрит. «Я почти познал дзен», – признался Анар. Но тут – цоп, цоп, цоп – подбежала конопатая бабка и выхватила рыбу из канавы.

– А сейчас едем на ГЭС, – закончил Анар. – Такого вы нигде не увидите.

Конечно, Анар и не предполагал, что везет нас на ГЭС не совсем по своей воле.

Это Алекс постарался, помнил о просьбе майора Мухина. Это по его желанию в легком тумане промелькнули серые дома. Серые не от пыли и не от недавно пролившегося дождя, а от неумолимого времени. Алекс с наслаждением узнавал окрестности. Он был здесь год назад, но все помнил. Ну, кое-где размыло берега, выпали к воде языки свежих осыпей. «Чую сердцем, винтовка здесь», – шепнул Алекс. Это не означало, конечно, что мы ее ищем. Раскачиваясь, припрыгивая, ударяя в ладоши, прошла по обочине компания низкорослых существ в футболках с элементами индийской экзотики. «Харе Кришна… Кришна рама… Рама харе… Харе Кришна…» Еще одно такое же существо, голое по пояс, подыгрывало на баяне. – «Винтовка здесь, – шепнул Алекс. – Сердцем чую. И майор считает, что она или на самой ГЭС, или в ее окрестностях». – «А где сам майор?» – «Тоже приедет».

Под крутым поворотом мы увидели деревянную избу с битой камнями крышей.

Анар перехватил мой взгляд. «Это Алтай», – блаженно протянул он. Хозяин избы торгует автозапчастями. Раньше сажал картошку, был как все, собирал мед, держал корову, борова и гусей, теперь торгует запчастями, такой у него новый бизнес. Поворот дороги над его избой очень непрост, сами видели. Не каждая машина впишется в такой поворот, особенно иномарка. В прошлом году «мазда» убила при падении борова, потом прилетел в огород «опель», покалечил корову, гуси сами ушла. «Харе рама…»

По каменистому берегу мы добрались до плотины. Слив открылся внезапно – как маленький стеклянный ледник, окутанный влажной пылью. В тридцатые годы прошлого века это чудо воздвигла на реке Немал жена всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина – рабочих рук в Сиблаге хватало. Острую бородку и круглые очки Всесоюзного старосты помнят до сих пор, а вот про его жену все забыли.

– Кроме меня, – заметил Анар. И добавил: – На Алтае удивительные женщины.

Наверное, имел в виду принцессу Укока, на руках которой намылился умереть.

А Катерина Калинина впервые приехала на Алтай на личном поезде мужа «Октябрьская революция». Агитационные выступления, политические речи, партийные беседы с крестьянами ее никогда не привлекали, ей край нравился. «Чтобы дети наши не росли худосочными и в будущем чтобы не превращались в дурачков, мы должны им дать хорошее питание». Кто с этим спорит? Но Катерина Калинина не могла не видеть, что те же самые агитаторы отбирают зерно у крестьян до последнего зернышка, чем же кормить детей? Кстати, и сам всесоюзный староста приезжал на Чемал – в коммуну «Красный Октябрь». Жизнь коммунаров Михаилу Ивановичу понравилась. Жили в отдельных домах, но питались сообща и единственную шубу носили по очереди. Вернувшись в Москву, Михаил Иванович попытался воссоздать такую же добрую атмосферу в Кремле, но Сталин почему-то не захотел носить шинель Троцкого, да и Троцкий от такого предложения отказался.

Белые облака в голубеющем небе. Невообразимая тишина.

– Ну механики иногда подерутся, – заметил Анар. – Так это ничего. У них хороший помощник. Леха звать. Таскает масленки, следит за шкивами. Водит городских туристок в машинный зал. Примеряет на городские ножки литые калошики, на ручки – перчатки резиновые. Пугает девушек высоким напряжением. Часто добивается своего.

С плотины открылся узкий берег, а выше – страшные отвесные склоны. Серый мамонт, обросший мхом, стоял при въезде на ГЭС – с вывернутыми назад мощными бивнями, видимо, корни умельцам не удалось устроить как-то иначе. Анар помахал рукой Лехе. Никем другим появившийся на плотине парень быть не мог. Голова выбрита, замасленная майка, голые плечи в татуировках. «Давайте вниз», – весело блеснул он зубами, и мы дружно полезли по лесенке в горячее чрево Чемальской ГЭС. Механикам, оставшимся на плотине, в голову не могло прийти, что Леха по пьяни мог прятать в машинном зале исчезнувший вещдок майора Мухина. Впрочем, это и самому Лехе в голову не приходило. Влажно, сумеречно подтекала под ноги вода. Хватаясь за металлические поручни, я вспомнил о резиновых перчатках и литых калошах, которыми пугал туристок Леха. Они тут, правда, бросались в глаза – калоши у лесенки, даже на вид плотные, тяжелые, и перчатки на деревянном столике. Вращающийся шкив, серебристые барабаны, чудовищная станина, переплетение цветных проводов, облупившаяся краска панелей, сладко пахло мазутом, глаза Лехи блестели – одинокие туристки от этого должны были балдеть. «Т-2». Белый рубильник опущен. «Г-2 включен». Красная кнопка, рубильник поднят. «Опасное электрическое поле. Без средств защиты проход воспрещен». Леха смотрел на нас как бы издалека, туманно. Скалился, звал. Нет, ничего не запрещал, но за каждым следил. И мы с Алексом присматривались. Слишком влажно, чтобы хранить точную технику. Да и не Лехе ее хранить. Такому привычнее городскую пугливую девушку приобнять, ласково колоть ей щеки щетиной, показывать, что теперь она вне опасности. Не походил Леха на человека, которому слили опасное засвеченное оружие. Такая же нелепость, как Луна, сошедшая с орбиты. Проволочные решетки, генератор с выпущенными, как щупальца, черными проводами – мощное, ревущее десятилетиями чугунное чудовище. На берегу мамонт с деревянными корнями-бивнями, а в машинном зале – станина. Тусклый фикус в кадушке. Сталин строго глядит с заплывшего пылью портрета, Серго Орджоникидзе улыбается. А Михаил Иванович Калинин так и выискивал взглядом… Кого? Катерину? Тогда зачем отдал ее в руки чекистов в далеком тридцать восьмом?..

Энергии, энергии, энергии

Генерал Седов, как Юлий Цезарь, занимался сразу несколькими делами.

Во-первых, слушал дочь («Ой, папа, я нашла в твоих папках свой школьный дневник за седьмой класс»), во-вторых, следил за экраном включенного ноутбука (крутящийся куб с нужными файлами), наконец, держал в поле зрения своего соседа-велосипедиста. В шортах, в армейской рубашке, тот неутомимо нарезал круги вокруг коттеджа.

В отсутствие доктора Александра Вальковича (а это он гонял на велосипеде) опытные специалисты уже не раз тщательно осматривали велосипед, простукивали стены и полы кабинета и спальни, просматривали бумаги и книги физика, в том числе все сорок восемь томов фундаментальной немецкой «Der Physics». «Приятно держать в руках, – объяснял присутствие древних фолиантов в своем кабинете доктор Валькович, – и понимаешь, что наука не стоит на месте».

Дом запущен. Электронная почта забита спамом и письмами. «…В новостях вчера показали Луну над Фейеттвиллем, – писал из Северной Каролины астрофизик Джон Парцер. Переписка доктора Вальковича регулярно передавалась специалистами аналитикам генерала. – Такие же фотографии пришли из обсерватории Ла Платы. Луна, Александр, действительно выглядит странно. Я сам наблюдал восход луны на севере Канады, где воздух не был забит облаками, как у нас, и могу подтвердить, что Луна выглядела там самой маленькой из всех, какие я когда-либо видел. Понятно, я имею в виду чисто визуальный эффект…»

Конечно, доктор Валькович видел необычный ролик, снятый специалистами с безымянного сайта. Генерал пару раз беседовал на эту тему со своим ученым соседом. «Вы интересуетесь вечными двигателями?» Доктор Валькович аплодировал любознательности генерала. «Аналитики утверждают, что этому видеоролику можно верить?» Доктор Валькович снова аплодировал генералу. Устройство, едва ли со спичечный коробок объемом, крутит сразу пять авиационных турбин? Похвально, конечно! Чудесное изобретение. Но где человек, выложивший на сайт такое чудо? Почему он не выходит на связь с правительствами, промышленниками, банкирами?

Энергии, энергии, энергии! Нефть на исходе, уголь неэкономичен. Меняются океанские течения, приливные электростанции одна за другой выходят из строя. Во Франции при перегрузке топлива на работающем реакторе АЭС «Сант-Лаурен» по ошибке оператора в топливный канал загружена не тепловыделяющая сборка, а устройство для регулирования расхода газов. Приостановлена работа самой мощной гидроэлектростанции в мире – Итайпу, в 20 километрах к северу от города Фос-ду-Игуасу на границе Бразилии и Парагвая. Сколько энергии ни вырабатывай, ее мало. Ученый сосед поднимал на генерала задумчивые глаза. Если появилось устройство, похожее на чудо, то почему мир продолжает задыхаться в тисках энергетического кризиса? Доктор Валькович пожимал плечами. Он считал историю с неизвестным устройством глупостью. А глупость вечна, как протон. Чтобы растащить протон на кварки, пояснял он, нужна невообразимая энергия, может, равная той, что наблюдалась в первые миллионные доли секунды Большого взрыва, но чтобы побороть настоящую глупость…

Доктор Валькович расправлял узкие плечи. Ему нравились фотообои генеральского кабинета. Северную стену покрывала большая глубина давно исчезнувшего с лица Земли триасового моря. Мощная мускулистая торпеда – ихтиозавр, сгусток первобытной энергии, летящая дуга защитного цвета. Рыжие вырезки торчали из многочисленных альбомов, как листья гербария. На стеллажах серые томики «Трудов палеонтологического института», прекрасно переплетенные Бюллетени МОИП, «Палеонтологический журнал», «Палеомир». Увлечение генерала палеонтологией не нравилось его дочери. Ей, Карине, не нравились пыльные книжные стеллажи, не нравились стеклянные витрины в гостиной. Там красовались ужасно скучные, на ее взгляд, окаменелости – спиральные раковины аммонитов, четкие колечки морских лилий, грифельные плиты с силуэтами рыб и трилобитов.

«Все мы – пепел звезд».

«И динозавры? И человек?»

Доктор Валькович аплодировал генералу.

«Окажись вы на берегу силурийского моря, что бы вы там делали?»

«На берегу моря? Я актуалист. Размышлял бы о принципе неопределенности».

«Мироздание кишит появляющимися и исчезающими вселенными, – аплодировал себе доктор Валькович. От него несло странной силой, но взгляд часто казался рассеянным. – Понимаете, это как пузыри в кипящем супе. Каждый пузырь – целая вселенная. Мироздание кипит, оно вечно в движении. Угасает звезда, начинает сжиматься, впадает в гравитационный коллапс. Звезду уже ничто не распирает изнутри, напротив, ее вещество сжимается все сильнее, пока наконец не возникает объект диаметром в пару километров, состоящий из одних нейтронов. Они вообще-то нестабильны, но в такой сжавшейся звезде распасться не могут. Наконец звезда коллапсирует, возникает черная дыра. А потом и черная дыра схлопывается в сингулярность, взрываясь в другом пространстве».

«Скажите, у физиков бывают враги?»

Доктор Валькович аплодировал генералу, но отвечать не собирался. Совсем не обязательно отвечать на такие вопросы. При этом доктор Валькович замечал появившееся в последнее время на столе генерала лапласовское «Изложение системы мира» и «Физику Луны» с загадочными ссылками на какие-то веб-ресурсы. И «Элементарную астрономию» Джона Парцера. И его же «Новый взгляд на природу приливообразующих сил».

Генерал тоже знал о докторе Вальковиче много. Детство, проведенное в дацане под Улан-Удэ. Восхищение, которое он испытывал, глядя на звездное небо. Университет в Новосибирске. Практика в Фермилабе. Швейцария, Церн. Не пользуется мобильниками, обожает велосипед. Находится под постоянным контролем генерала, под его, скажем так, защитой, так же как иностранные коллеги доктора Вальковича находятся под постоянным контролем своих специальных ведомств. Правда, триасовые ихтиозавры тоже пользовались защитным цветом, а помогло им это? Где сейчас тот же Парцер, где Обри Клейстон? Американец выпал с тридцать первого этажа небоскреба на Манхэттене, англичанин утонул в бассейне. Писали, что у физика Обри Клейстона отказало сердце, но лучше бы он реже прикладывался к бутылке. В этом смысле кореец доктор Ким вел жизнь более умеренную, что, впрочем, не уберегло его от домашнего ареста, под который, по слухам, он угодил у себя в Кимхэ. Кстати, в Церне корейца помнили как человека неразговорчивого. Йэ и анийо. Да и нет. Этого ему хватало на все случаи жизни. Ну еще чаособуди. Пожалуйста. Ну иероглиф на туалете – саёнчжун (занято). Правда, в ноутбуке генерала хранился файл с гораздо более пространной беседой Кима. Файл был получен еще в апреле – с таможни аэропорта Инчон в Сеуле. Ряд колючих иероглифов, переведенных и прокомментированных специалистами.

Произносится: чонбу ильсан сочжипум-имнида.

Переводится: это мои личные вещи.

Произносится: чингу-эге чуль сонмуль имнида.

Переводится: это подарок для моего друга.

Произносится: мончжо поадо твэмника?

Переводится: можно посмотреть?

И тут же ответ доктора Кима, несколько загадочный: игот-гва катхын госыро сэккари тарын госи иссумника.

Переводится: вообще-то у моего друга такое уже есть, но другого цвета.

Что мог вывезти корейский физик из Церна? Этого и доктор Александр Валькович не знал. Или не хотел говорить. Особенно генералу Седову. У них, у физиков, существует добрая традиция каждые пятнадцать миллиардов лет собираться вместе и строить большой адронный коллайдер.

Следя за нарезающим круги велосипедистом, генерал одновременно изучал экран.

«Плиз, подскажите, как замутить собственный VPN-сервер с целью последующей продажи VPN-доступа. Где искать выделенный сервак? Под какой ОС мутить? Только Googl не суйте. Надоело. Хочется вживую послушать умного человека…»

И тут же: «2 июля. Эшвил (Asheville), Северная Каролина. Сегодня Луна кажется более далекой…»

«11 июля. Эшвил (Asheville), Северная Каролина. Сегодня Луна кажется еще более далекой…»

«18 июля. Конфиденциальные данные из обсерваторий Аресибо (Пуэрто-Рико). Сегодня Луна взошла позже обычного. Формой (выпуклой) походит на мяч для американского футбола. Южная часть кажется несимметрично деформированной…»

«3 августа. Крым. Свидетельство пилота С-ова: Луна над облаками в таком неправильном месте, что инстинктивно пугаешься…»

Еще одну грань крутящегося в пространстве куба занимал постоянно обновляющийся перечень проблем, чрезвычайно волнующих мировое сообщество:

энергетические потери;

продолжающийся спад производства;

изменение ритма мировых приливов-отливов;

изменение формы и цвета Луны, возможно, сильные пылевые бури;

активизация дельфинов, изменение привычных путей миграции птиц и рыб;

резко участившиеся грозы, ураганы, землетрясения, извержения вулканов;

межправительственные дискуссии о возможном закрытии границ;

растущая безработица…

«В чем преимущество? – не унимался неизвестный хакер. – Не видно, что ли? Трафик криптуется с помощью RSA-ключей со стойким алгоритмом. Не светит реальный IP, не ведет логи». Нынче каждый мальчик, усмехнулся про себя генерал, должен уметь прятаться. «Зацени, при таких условиях никто твой персональник не вычислит, даже если сервак накроют очень нехорошие дяди». Что верно, то верно. Накрыть подобный сервак проблема. Обычно им управляют через сторонний VPN-доступ + SOCKS, а он может находиться очень далеко – где-нибудь в Штатах, или в Аргентине, или в Азии, или даже у антиподов.

– Папа, ты послушай, что писали преподы в моем дневнике! – возмутилась Карина. – «Ув. родители! Ваша дочь не умеет себя контролировать. На уроке биологии брала в руки кактус и неприлично смеялась». Папа, что неприличного можно увидеть в кактусе?

– Может, что-то неприличное видели в твоем смехе?

– «На уроке приставала к учителю математики с вопросом, как правильно называется размножение человека».

Генерал знал о дочери все. Так ему казалось. Он понимал, что все знать невозможно, но существуют допуски, близкие к реальности. Он, например, много знал о дружеских отношениях Карины с генералом Черновым, правда, это были чисто дружеские отношения двух семей. Он знал о ее увлечениях, о ее спорах и разговорах. О ее звонках. Там были интересные предложения: от «сходить на футбол» до «слетать на Кипр». Она часто уезжала, но отчеты специалистов постоянно ложились на стол генерала. «Почему раненого полковника, героя России, в отечественной прессе почти не упоминают, а вот вор в законе, вдруг попавший в ЦБК, красуется во всех газетах?» Генерал знал, что Карина найдет верный ответ.

Когда Карина была в отъезде, генерал плохо спал. Вдруг ночью срабатывала охранная система, над трехметровым бетонным забором в свете прожекторов нежно, будто в инее, вспыхивала колючка, ихтиозавр на стене ночной гостиной оживал. Следя за тенями, генерал вспоминал пустыню.

Серебристая джида над голыми песками. Выстрелы со стороны рудника.

Приказ был ясный: опоздать! Чумазый водитель бэтээра возился в перегретом моторе, иногда поднимал затравленные глаза на полковника Седова (тогда еще полковника). Труднее всего чинить исправный мотор. Странно, но трупы, найденные позже во дворе, в коридорах и в кабинетах Управления того азиатского рудника, генералу никогда не снились.

– Папа, а как теперь быть без паспорта?

Генерал Седов улыбнулся. Он знал характер дочери, раз в месяц перед ним выкладывали ее электронную переписку. «Я купила себе черное скромное платье с очень глубоким декольте, теперь сижу в кабинете и стесняюсь». Ну да, она умела стесняться. «А сегодня я девушка шестидесятых. Лодочки на невысокой шпильке, укороченные черные брючки, открывающие бледную с тонкими венками кожу щиколоток. Кофточка-тельняшка с большим вырезом, мне это идет. Бежевый плащ в духе героинь Хичкока и платок Hermes на шее». Она умела подать себя. Она дружила с недалекой Аней, не сумевшей окончить курсы программистов, и дружила с известными людьми. Книжка о жене всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина вывела Карину в мир большой журналистики.

Тук, тук! Карина вынула трубку. Громкую связь не отключила.

«Это Буковский». Отец имеет право знать, с кем она говорит, находясь дома. Журналист явно хотел произвести впечатление. «Вчера посмотрел одну штуку под «Зеркала». Не часто наши пендосы снимают такое кино. С закосом под Хичкока, мяса не так уж и много, но страшно». – «А я посмотрела одну порнушку, – в тон Буковскому ответила Карина. – С закосом под Private, но смешно. Особенно концовка в стиле миссионерской». – «Вы знаете, мне Аня посоветовала вам позвонить». – «Интересуетесь будущим?» – «Даже очень». – «Приезжайте». – «Сейчас не могу».

Это был неправильный ответ. Карина положила трубку.

– Хочу в Кимхэ, – потянулась она.

– Что ты потеряла в Южной Корее?

– Соскучилась по подружке.

Соскучилась? Генерал хорошо помнил маленькую кореянку. Имя Су. Противная девка с восторженным резким голосом, косые глазки вразлет, отвечают стилю. Год назад на Красном проспекте Карина въехала в зад тормознувшей зеленой «мазды». «Росия марыль анын сэрами иссымника? – истошно завопила маленькая кореянка, выкатываясь из своей помятой машины. – Как так? Здесь кто-нибудь говорит по-русски?. – И завопила в мобильник, приседая от нетерпения: – Алло, алло! Алло, ДПС! Ой, ну же, где вы? Мне въехали! Как у вас называется? Морыгессымнида! Не совсем понимаю, – кореянка судорожно вспоминала трудные русские слова. Все же вспомнила: – В жопу! – Глаза ее округлились от восторга. Она уже как подруге, закричала Карине: – Они говорят, звони в полицию нравов!»

– Папа, что тебе привезти?

– А что можно привезти из Кореи?

– Да всё, что угодно. Ты только скажи.

– Ну если всё, тогда вези мне сразу две штуки!

– И одну мы загоним соседу! – кивнула Карина, зачарованно следя за неутомимым велосипедистом (пятьдесят шестой круг).

Светящаяся вода

– Советую отсесть от окна.

Я успел заметить стриженую голову советчика. Еще в зеркале мелькнула оранжевая майка, вскинутая рука. Впрочем, советчик тут же исчез. И загадочная принцесса Укока смотрела на нас молча, чуть приподняв голое татуированное плечо, будто отгораживалась.

Время от времени шумно налетала на «Дарьин сад» гроза. Открытую веранду захлестывало струями, река хлестала по камням. Изображение в настенном телевизоре дергалось, дикторы перемалывали одно и то же. Понятно, прежде всего – главная сенсация: отмена паспортов. Их отменили сразу во многих странах. В общем, на пользу демографии: нелегальные иммигранты наконец получили права законных граждан. В Лиссабоне и в Париже центральные площади заполнены митингующими домохозяйками. Они требовали все тех же объяснений: когда закончатся бесконечные дожди, когда люди смогут увидеть Луну, чтобы убедиться, что с нею ничего не случилось? Некоторые утверждали, что видели Луну с самолета, и она показалась им маленькой. Насколько маленькой? Ну это пусть чиновники измеряют, долой кабинет министров! Еще домохозяйки не хотели больше терпеть близость адронного коллайдера. «Искусственный конец света! Скоро черная дыра поглотит всю планету». Какая-то домохозяйка, возвращаясь из Алжира во Францию, уже видела, как черная дыра поглощает большой город. «Европейский город?» – «Ну да». – «А как вы это увидели? – «Ну как, с самолета». – «А подробнее?» Завитая электроовца, молоденькая домохозяйка воровато оглядывалась: «Ну как. Страшно, конечно. Целый город, а над ним будто тьма. Все черное, черное, чё попало! Как бы звезда, только с тонкими извилистыми лучами, как волосы». – «А размеры звезды?» – «Ну не знаю, они менялись. Размеры меняются, а самолет летит». – «Но как, как исчезал город?» – «Я же говорю, – блеяла электроовца, – его будто черным туманом покрыло».

– Уйдите оттуда! – крикнул Анар.

Теперь советчик бежал по набережной. Мокрый, суетливый. Футболка под дождем теряла цвет, острый носик задран, глаза синие, чистые, такие любят показывать в патриотических лентах: Иван-Царевич или невинный послушник, всегда что-то в высшей степени позитивное. Ноги у советчика казались кривыми, но это из-за облепивших ноги мокрых брюк. «Не волнуйтесь! – крикнул. – Опасность молний часто преувеличивают». А в баре сразу попросил чаю. Пирожного ему не надо, и есть он совсем не хочет, а чаю дайте. «Советую вам полистать книжку академика Верещагина, – показал он нам мелкие, как чеснок, зубки. – У академика Верещагина описаны тысячи случаев необычного воздействия прямого удара молнии. – Младший лейтенант Смирнов-Суконин (Алекс подсказал нам его имя) слова выговаривал как-то хитро. – Академик Верещагин утверждает, что прямые удары молнии могут приносить очень неожиданные результаты. Например, один человек, мужчина, стал считать в уме очень большие цифры. Вот разбуди его ночью, – убежденно заявил Смирнов (вторую фамилию Смирнова-Суконина мы как-то упускали, да он и не настаивал на точности), – спроси у него корень из трех миллионов семидесяти трех тысяч двадцати одного, он никогда не перепутает, о каких корнях идет речь. Руки обожжены, скрючены, сам как древесный корешок, дрожит, шепчет, а в уме считает быстро. А другой человек, тоже мужчина, после прямого удара молнии бросил курить. Так его вдова рассказывала. А третий стал знать сразу шесть иностранных языков». Похоже, вещдок майора Мухина действительно добрался до Немала, раз в «Дарьином саду» появился еще один человек, возивший винтовку на бывший танковый полигон.

– Вот чем жив человек? – Алекс сделал глоток вина и посмотрел на портрет принцессы Укока. – Да мечтой жив человек. – Исключительно мечтой! И у принцессы Укока тоже была мечта, только мы сейчас не знаем, какая. Мечтают все. Кто о машине, кто о квартире, кто о более легком способе дышать, двигаться. Банкир, например, мечтает, что кредит, взятый строителями, превратится в красивые и удобные жилища, а сами жилища будут активно и успешно продаваться, а кредиты будут возвращены вовремя. Кончилась эпоха слов, понимаете. Кризис. Системный кризис. Финансовый, энергетический, а прежде всего – доверия. У большинства правительств всего-то влияния осталось на один указ – о самороспуске. Пора объявить Юрьев день, – Алекс пустил в ход одну из своих многозначительных улыбок. – Именно так. Именно Юрьев день. Когда-то в Юрьев день любой крепостной мог поменять своего хозяина, а чем мы не крепостные, Анар? И твоя буфетчица, и твои гастарбайтеры, и ты сам – все мы крепостные. Я бы, например, хотел пожить на юге Африки, никому не давая отчета, занимаясь только тем, чем занимался бы. А у нас даже паспорта отобрали, попробуй, переберись в Африку. Нет, нет, – поднял он фужер и посмотрел вино на свет. – Я настаиваю на Юрьевом дне! Открыть все государственные границы, пусть каждый сам лично выбирает место обитания. Хватит споров. Живите там, где хотите, живите так, как хотите. Не для благоденствия какой-то там символической Австрии или Швеции, а для самих себя.

Алекс внимательно смотрел на темнеющую, быстро несущуюся воду. В пляшущих гребешках отражались вспышки электросварки. Туман тянуло все ниже. Фонари просвечивали сквозь него, как круглые луны. А в воде плясали и плясали близкие отсветы.

– Инновации! – нашел нужное слово Алекс. – Только инновации изменят мир, – пояснил он убежденно. – Не бесплодные дискуссии о Луне, якобы сошедшей с орбиты, не отмена казенных бумажек, не устройства с подозрительных видеороликов, а инновации, именно инновации, вливающие в мировую экономику новую кровь. Как было когда-то с появлением железных дорог, с появлением автомобилей, компьютеров.

– Ты о войне? – спросил Анар.

Ответить Алекс не успел. За него ответил человек в шортах.

– А ядерные арсеналы? А отсутствие внятной идеологии? – Человек в шортах и в армейской рубашке появился в баре неожиданно. Анар поглядел на гостя с интересом, но тот уже исчез. Деревянные колонны, каменная арка, три выхода – в баре легко было появиться незаметно, но так же легко можно было исчезнуть.

Впрочем, Алекса ничто уже не могло остановить. Рынок труда и Юрьев день – вот в чем он видел выход! Мир разваливается на глазах. Реальное стимулирование экономики возможно только через рынок труда, ну еще, может, через создание новой резервной валюты. Да хоть песо, хоть экю, ответил Алекс на повисший над террасой немой вопрос. Какая разница? Главное, снять накипь хищничества, избавиться от избыточного потенциала. Может, правда, объявить Юрьев день, открыть все границы? Пусть тысячи азиатов двинутся в Сибирь, пусть миллионы желтых преобразуют Европу, а белые осваивают африканские территории. Моментально упадет стоимость труда в реальном секторе. Это на порядок, нет, на несколько порядков эффективнее плана Гайтнера. Миллионы рук самым естественным путем, как мощная река, начнут перетекать из Китая в Россию, из России в Афганистан, в Иран, в Турцию, из Мексики в Штаты, из Аргентины в Южную Африку и так далее. Гедонистам, не желающим работать, дадут наконец под зад…

– …и придут идейные аскеты!

– Нет, они не придут, – возразил Алекс. – Теперь уже не придут. Мы никогда больше не будем жить так, как жили до кризиса. – Он оглядел стол, куски прекрасной копченой косули, темное вино в бокалах, салат, телячьи языки, серебряные приборы, обернулся к бару, где на полках красиво переливалось цветное стекло. – В общем, я понимаю тебя, Анар. Новый стиль жизни пугает в первую голову таких, как ты. Но недовольство кучки людей не повод тормозить ход истории.

Мы услышали аплодисменты. Это снова аплодировал человек в армейской рубашке.

– Извините, я все слышал. Хотите небольшую цитату?

Поскольку никто ему не ответил, он принял это за разрешение.

– Нравственное помешательство, – произнес он, – это психическая болезнь, при которой моральные представления теряют свою силу и перестают быть мотивом поведения. Доходит? При нравственном помешательстве человек становится безразличным к добру и злу, не утрачивая, однако, способности теоретического, формального между ними различения. Вы это имели в виду?

– В общем, да, – кивнул Алекс.

– Не ново, но интересно, – поаплодировал человек в армейской рубашке. – Мысль о нравственном помешательстве была высказана господином издателем Павленковым еще в одна тысяча девятьсот пятом году, но и сейчас остается верной, – знаток Павленкова, как и Анар, не спускал внимательных глаз с таинственно мерцающей реки. – А то все хотят жить, как жили дриопитеки. Спрыгнул с дерева, нажрался ягод и грибов, поймал ископаемого кролика. Но с набитым животом по веткам не попрыгаешь. Дриопитек-гедонист, как вы правильно выразились, – поаплодировал незнакомец Алексу, – обратно на дерево не полезет. Так что дело, конечно, в инновациях. Все остальное мы уже пробовали. Спустившись с дерева, дриопитек должен получить защиту от случайностей, а то все привыкли повторять: прогресс, прогресс, а какой прогресс, если даже этапов его никто не помнит!

– Что вы имеете в виду? – заинтересовался я.

– Компьютер прежде всего. Вспомним о компьютере. Вот изобретение, изменившее мир. Налицо качественный скачок. Но все устаревает. Появляются все новые и новые модели компьютера, но это всего лишь очередные модели. Да, они работают, выдают прекрасные результаты, но далеко на этом уже не уедешь, нужна другая парадигма, аплодирую вам, – кивнул человек в шортах вконец польщенному Алексу. – Хватит умных разговорчиков про умные кнопки турбо, гибкие дискеты и прочие каменные топоры. Давайте перечислим как можно больше компьютерных реликтов сразу, чтобы не возникало соблазнов к ним вернуться, а? Вот кто помнит монохромные мониторы? Или матричные принтеры, в которые вставляли копировальную бумагу, когда кончалась краска? Или спектрумовские игрушки, которые грузились с кассет по полчаса и далеко не всегда с первого раза?

– Перфоленты, – напомнил Алекс.

– Ну это уж совсем каменный век. Скорее уж вспомним неоткрывающиеся мыши. Их макали в стакан со спиртом, чтобы очистить шарик, постоянно забивающийся грязью. – Человек в армейской рубашке поаплодировал сам себе. Он не отводил зачарованного взгляда от грозовой реки. – Или файлы config.sys и autoexec.bat. Пиратские диски-многоигровки по пятьсот игр на каждом. Горизонтальный настольный корпус для системного блока, подключения по диалапу на скорости четыре тысячи восемьсот бод. Помните этот характерный звук? – пощелкал языком гость. – Игры, в качестве защиты от пиратства требующие цитат из мануала. Выгрузка драйвера мыши и кейруса для освобождения памяти, которой всегда не хватало…

Ударили раскаты грома. Анар наконец не выдержал, вынул мобильник: – Кто там работает со сваркой? Гоните всех отдыхать, – и озадаченно переспросил: – Как это на стройке никого нет?

Загадочные вспышки правда ложились на воду ярко.

– Может, там водолаз? – засмеялся я, и сам полез в карман за мобильником.

Экранчик телефона высветился. А номер опять не определился, как ночью. Наверное, французская домохозяйка, усмехнулся я. Летит в самолете, видит маленькую Луну или поглощаемый черной дырой город и удивляется, почему это мы с Алексом еще не в Париже?

«Она, правда, появилась?»

«Луна?» – спросил я.

Прозвучало не умнее, чем ночью: «Винтовка?»

Черный асечник

Государственные границы закрыли 22 июня.

В аэропорту Толмачево (международном) погасли электронные табло.

По пустым лестницам и переходам бродило неясное эхо, залы показались Буковскому непривычно просторными. В буфете сидели два местных алкаша из обслуги, громко радовались. «Ты олень, бля! А я в пятнадцатилетнем возрасте в математике шарил, на с++ писал». Разыскав дежурного, Буковский внимательно просмотрел официальную распечатку последних ушедших из Толмачево рейсов.

Бодрум. Ганновер. Пекин. Прага. Сеул. Был еще чартер на Таиланд, но его задержали.

– Как теперь быть тем, кто улетел?

– Никаких комментариев.

Пустые ячейки табло навевали неприятные мысли. Никуда не улетишь. Неужели теперь правда никуда не улетишь? Неужели возвращаемся к родным коммуналкам? Сперва отменили официальные документы, теперь закрыли границы. Правда, Карине Седовой, как всегда, повезло – рейс на Сеул ушел. На нескольких телевизионных экранах в зале ожидания опять и опять крутили осточертевший ролик: загадочное устройство объемом со спичечный коробок вырабатывает энергию, клинически несоразмерную его объему. Может, лениво решил Буковский, границы закрыли, чтобы поймать неизвестного изобретателя?

Он вынул мобильник. Хотел предупредить Аню, что появится только к обеду, но по рассеянности набрал свой собственный домашний номер. В трубке раздалось: «Слушаю».

Он не растерялся: «Можно Буковского?»

«А кто его спрашивает?»

После такой неожиданности не стоило, наверное, звонить Ане. Но Буковский позвонил. Из упрямства. Был уверен, что по голосу Ани поймет, есть ли у нее нежеланные гости. «Прожив короткую и в сущности никчемную жизнь, она так и не разочаровалась ни в одном из своих друзей», – так написал бы Буковский в некрологе, посвященном Ане. Да и что еще написать о девушке, которая на первом свидании ему сказала: «Буковский! Ты меня проводишь до дому? А то я так оделась, что одна идти боюсь».

«Похоже, Карина свалила».

«Она и собиралась свалить».

Ну да. Сам виноват, не отправился к Карине в тот же вечер. А ведь только она могла напрямую вывести его на Вальковича. Известный ученый, доктор наук, членкор. За ним – Церн, большой адронный коллайдер. Можно было наскрести сенсационный материал. А теперь жди Карину. И в собственной квартире сидят какие-то чужие люди. Почему? Что-то во всем этом не увязывалось. Ну да, он уже писал о том видеоролике с безымянного сайта, но это не повод сажать засаду в его квартире. «Интересуетесь будущим?» Так вчера Карина спросила. Ну да, интересуюсь.

– А могу я заказать билет в Прагу?

– Никаких проблем. Воспользуйтесь Сетью.

– А билет в Сеул или в Ганновер?

– Через Сеть – без проблем.

– Но ведь границы закрыты.

– Совершенно верно.

– Тогда какой смысл заказывать билеты?

Такого количества идиотов, как сегодня, дежурный, наверное, никогда в аэропорту до сегодняшнего дня не видел. Заказывать можно все, пояснил он. Заказывать – ваше священное право, гарантированное Конституцией.

– А можно увидеть список пассажиров, улетевших последними рейсами?

– Какую службу вы представляете?

– Общественную.

– Тогда и обратитесь к общественности.

Низкие тучи ползли над невысокими аэропортовскими зданиями, накрапывал серый, всем надоевший дождь. Прикрывая голову купленной в киоске газетой («Кто столкнул Луну с орбиты?» – «Течение Эль-Ниньо теряет свою энергию». – «Статистика школьных самоубийств». – «Монголы протестуют против закрытия границ»), Буковский перебежал площадь.

В здании внутренних перевозок ничего не изменилось. Тут спокойно ожидали очередных рейсов.

«Не хочу ехать поездом, – говорившая стояла спиной к Буковскому. – Недавно ехала поездом из Варшавы в Минск. Ну знаешь, все эти дурацкие разговоры с соседями по купе. Познакомилась с французом. Говорит, у него в Минске жена и две девушки. Вот, думаю, сукин кот, неплохо устроился. А он выдает: одной пять лет, другой – два с половиной…»

Внутренние рейсы прибывали и убывали. Те, кто не улетел в Измир или в Пекин, теперь пытали счастья в России. В пивном баре на втором этаже Буковский нашел место за боковым столиком и раскрыл ноутбук. Сосед слева бубнил: «Не гулять нам по Пекину… Теперь по Пекину нам не гулять…»

Буковский открыл почту.

Спам, обязательные рассылки. О корейском физике вообще ничего, пропал в своей Южной Корее, как в пустыне. Правда, из Швейцарии сразу три письма. Одно полно намеков на утечки из Цернского научного центра. А что за утечки? Информационные? Технические? Финансовые? Никаких подробностей. Что, интересно, можно спереть из трубы, по которой несутся встречные пучки протонов? Еще одно письмо касалось судьбы астрофизика Джона Парцера – несчастный случай официально подтверждали. И Курт Хеллер проявился: сообщалось, что немецкий физик пришел в себя…

Соседям по столику надоело обсуждать свои проблемы. Задрав головы, уставились на плазменный экран. Седьмой канал повторял скандальное интервью Буковского с министром экономики. «Оборудование "Ксерокс-Z", – отбивался министр, – теперь установлено везде. Вы искали терапию от шока? Вот вам терапия от шока. Документы никому не нужны, теперь вы тот, кто вы есть, не больше и не меньше. Но если вам все-таки хочется иметь бумажные доказательства своего существования, печатайте что хотите – со сложными голограммами, с вшитыми в ткань металлическими нитями».

«Что предопределило столь резкую отмену паспортов?»

«А что предопределило столь резкое исчезновение динозавров? – изо всех сил отбивался министр. – Климатические изменения, плохой баланс, в сущности, тоже кризис, да? Системный, не просто так. Должны помнить, вы журналист. Генеральная Ассамблея ООН еще пять лет назад вынесла решение об антигуманной сущности удостоверяющих личность документов. – Министр был полон неприязни. – Важные политические решения такого масштаба не рождаются спонтанно…»

«Как к отмене паспортов отнеслись в Соединенных Штатах?»

«Паспорта американцев всегда в большой степени являлись формальностью».

«А экономический кризис? Финансовый? Как быть с массовыми перемещениями людей через границы? Где брать дешевые рабочие руки?»

Лоб министра покрыла испарина ненависти. «У нас в России достаточно сильных рабочих рук!» Он даже сжал маленькие холеные кулачки, показывая, как много у нас в России сильных рабочих рук, но Буковский только язвительно усмехнулся. Как вы собираетесь объяснить это не желающим работать люмпенам? Что собираетесь делать с теми, кто и раньше не работал, и сейчас не собирается занимать себя, скажем, хлебопашеством или строительством дорог? Или те же проститутки. Им что, ставить счетчик входящих?

«Аня, – снова набрал Буковский телефон подружки. – Хочешь, приеду?»

«Хочу. Только у меня сегодня гороскоп плохой. И кофе кончился».

Анину дверь Буковский открыл своим ключом. Неприятная мысль мелькнула, но он ее тут же выдавил из мозга: его дверь тоже кто-то открывал своим ключом. Аня обрадовалась. На тонких фарфоровых блюдечках, раскиданных по всему кухонному столу, красовались загадочные кофейные размывы. Тут же валялась закапанная слезами распечатка из Интернета. «Качественный и анонимный взлом почтовых ящиков на заказ. – Такие предложения часто появляются в компьютерном спаме. – Предоставляются услуги взлома на mail.ru (inbox.ru, bk.ru, list.ru), rambler.ru, yandex.ru (narod.ru, ya.ru), gmail.com (googlemail.com), yahoo.com, hotmail.com (live.com)». Конечно, Анна не могла не клюнуть на такую чудесную новинку.

«Хотите читать переписку своего конкурента? Хотите знать секреты своего любовника?»

– Собиралась взломать мою почту?

– Видишь, Буковский, ты даже не отпираешься!

– А от чего я должен отпираться? От деловой переписки?

– С этого все и начинается, – Аня явно готовилась заплакать.

– Грех, грех. Тварь Божья обязана радоваться миру.

– Буковский, ты назвал меня тварью?

– Всего лишь привел цитату.

Он обнял Аню за плечи:

– Успокойся, дружок. Это все черный асечник.

– Какой асечник? Что за асечник? – закричала Аня.

– Успокойся, – погладил он ее. – Самый обыкновенный асечник, из твоей же аськи. Ты много нервничаешь. Это потому, что много времени проводишь в Интернете. А я тебе так скажу, это нехорошо. Вот тебе живой факт. Жил-был паренек, нормальный такой, импульсивный, как ты, обижался на всех с полуоборота. Но был он продвинутым чуваком, поэтому завелась у него подруга. Встречались, миловались, а потом подругу достало, что чувак всё время в компе, и она послала его. А он стал страдать. По этой теме. Ну, и повесился, – с наслаждением выдал Буковский. – Потом прошло какое-то время. В компании эта девка сидит, там все бухают, гуляют, всё такое прочее, а комп включен. Он у нее всегда был включен. И вдруг аська сказала: «ооу!» Понятно, девка кинулась к компу, а там никаких сообщений. Время позднее, в ночь гуляли, но наконец разошлись. Девка опять в аську, а там опять: «ооу!» И ни фига на экране. Ну подруга решила – типа бухать нужно меньше. Пошла в ванную, приняла душ, возвращается, а на мониторе сообщение от убившегося парня: «Из-за тебя все это». Конечно, девка описалась тут же у компа. Так что ты, Аня, учти. Чёрный асечник беспощадно преследует неверных любовниц.

– Буковский, ты меня напугал.

– А ты не грузи меня глупостями.

Уютно бормотал телевизор. «Австрию заливают дожди… В Мезенском заливе сгорела приливная станция… Домохозяйки Парижа требуют закрыть большой адронный коллайдер… Из-за меняющихся ветров ветряные мельницы Голландии сбавляют выработку…» Буковский вздрогнул.

– Это телефон, – засмеялась Аня.

– Ты ждешь звонка? Почему в это время?

– Да мне теперь Колесников в это время звонит.

– Колесников? Это еще кто такой?

– Одноклассник.

– Откуда взялся?

– Мы с ним в «Одноклассниках» нашлись.

– Чего ему надо? – Почему-то Буковский вспомнил о человеке, устроившемся в его квартире.

– Меня.

– И все?

– Буковский!

– Ладно, прости.

– Мы с Колесниковым учились в школе. Потом он пропал, учился в школе милиции, теперь опять появился.

– Почему именно теперь?

– Сказал, что проездом в городе.

– Ну и что? Зачем сразу тебе звонить?

– Он соскучился, – обрадовалась Аня. – Он всегда обо мне скучал. – Она любила, когда ее ревновали. Буковский, конечно, не ревновал, зато умел притворяться.

– А чем он занимается?

– Уж не бегает за каждой юбкой, как ты! Правда, я ему сразу сказала, что дружу с тобой, – Анна украдкой покосилась на Буковского. – Я сразу сказала ему, что дружу с очень знаменитым журналистом и у нас серьезные отношения.

– А он?

– Не скажу.

– Ну не сердись.

Буковский обнял Аню. Выбора нет. Или обнять, или уйти. Границы закрыты, ни в Пекин, ни в Ригу не попадешь. В закрытой на ключ квартире сидит незнакомый человек, может, этот самый Анин одноклассник, как знать? Для чего-то же он кончал школу милиции. Пожалуй, лучше пересидеть недельку где-нибудь вдали от Новосибирска.

– Помнишь, я говорил тебе про одно местечко?

– На Алтае? – мгновенно догадалась Аня.

– Ну да.

– Ой, мы уедем?

– Не оставлять же тебя однокласснику.

– Ой, глупый Буковский! Ну зачем ты так? Колесников – он хороший, но он же школу милиции кончал. Зачем он нам, правда? Он только поужинать со мной хотел. Я ему сейчас позвоню.

– Не надо.

– Тогда отключу холодильник.

– И на холодильник плюнь. Что с ним сделается?

До самого Бердска они молчали. Аня из опасения, что Буковский внезапно передумает, а он из простого желания понять хоть что-нибудь. Этот вчерашний звонок к Карине… Она хорошо знает физика Вальковича, а физик Валькович работал в Церне, значит, пересекался с теми убившимися мужиками…

– Ты у меня настоящая красавица.

– Я знаю, – счастливо кивнула Аня и начала прихорашиваться.

– Странно все-таки. Зачем твоей подружке в Сеул? Что там у нее?

– Ой, ты бы видел! Подружка. Су называется.

– Боевой самолет, что ли?

Аня разговорилась. Буковский, правда, и раньше знал, что Карина часто уезжает. В Берлине, например, попала в аварию, вернулась с синяком. А с этой корейской дурочкой, ревниво объяснила Аня, познакомилась на улице. Долбанула ей машину. Разворотила всю корму, и правильно. «Давай, Буковский, остановимся в этом кафе… Ой, тут кормят, как на броненосце "Потемкин"… – счастливо щебетала Аня – Эта корейская дурочка даже докторскую диссертацию защитила. Нет, не по камасутре, ты что, это же Индия! А у них там, в Корее, нечего защищать, кроме идей чучхе…»

А потом еще в Бийске в маленьком кафе у торгового центра они заказали блинчики.

«Нет, вы только посмотрите, вы только посмотрите, – разорялся у стойки человек в аккуратном строгом «адидасе». Лицо растерянное, злое. – У меня покрышку на велосипеде разрезали».

«Не вы первый», – понимающе кивал бармен.

Красиво покачивая бедрами, Аня отправилась в туалетную комнату.

«Нет, это прямо какой-то маньяк! – разорялся человек в «адидасе». – Почему таких не ловят? Я велосипед оставил буквально на минуту, а он мне новую покрышку располосовал».

«Не вы первый», – понимающе кивал бармен.

Надоело, подумал Буковский. Окружающее начало его злить. Спрячемся с Аней в отеле и выходить никуда не будем. Нового велосипеда у нас нет, а на старую «тойоту» никакой маньяк не позарится. У Ани – массаж, фиточай, пантовые ванны, акупунктура, медовая бочка, а я буду надираться и думать. Мировой кризис. Чем не повод для раздумий?

За окном кафе тянулась тихая провинциальная улица. Среди припаркованных машин выделялась зеленая «вольво». Завидовать не стоит, все равно на такую денег нет. Хозяин красавицы, наверное, торгует алтайским лесом, лиственница сейчас в моде. Но когда из торгового центра вышла девушка, Буковский напрягся. Вот чему стоит завидовать! Шаг уверенный, ноги длинные, в руке брелок, «вольво» ласково откликнулась. В универе Буковскому нравилась одна длинноногая девушка, но дело тут не в ногах. Нижний этаж – вообще не главное.

Вернулась Аня, тронула блинчики пальцем: «Почему они такие холодные? Сдохли, что ли?» Официант промолчал неприязненно, а Буковский ухмыльнулся: «Ты, Анечка, разрежь блинчик поперек и посчитай годовые кольца».

Аня отодвинула тарелку и счастливо рассмеялась. «Давай в отеле не будем вылезать из номера, когда приедем!» Сама не зная, она повторила недавнюю мысль Буковского.

Женщины умеют угадывать то, что им хочется угадать.

Дорога на Ташанту

С озера Ая мы вернулись вечером.

Над озером светило солнце, а над Немалом полз туман.

Нежный, влажный, он не холодил, не ложился на воду, но и не рассеивался, делая небо (и его отражение в воде) невесомым и призрачным. После долгих дней мороси, серости, сырости дышалось легко; в баре нестройно пели под караоке – гости съезжались. На набережной курил Анар. Увидев нас, покивал: «Вот и люкс забронировали». Как облачко мошкары, пролетели по набережной выпестыши. А сам Анар, оказывается, только что вернулся из Бийска. В бар пока не заглядывал, да и нужды не было: из распахнутого окна, как с чудесной картинки, улыбаясь, оборачивалась, смотрела на Анара белокурая девушка. На обнаженном плече – стилизованные олешки. Спутник девушки (если такой существовал) находился вне видимости.

Смирнов-Суконин откуда-то появился:

– Хотите добрый совет?

Мы дружно промолчали.

– Выпейте вина. Красного.

– А ты сегодня ел? – покосился на Смирнова Анар.

– Ну да, я в село ходил. Бабка на рынке завернула мне пирожок. Такая узкая бумажная лента, как для кассовых аппаратов. А на ленте чернильным карандашом: «Тася, мы с Иваном ушли на кладбище».

– Иди, поешь в баре.

– Я уже ел в кредит. Два салата.

– Скажи, пусть запишут на мой счет.

Анар знал о системном кризисе Смирнова-Суконина. Оказывается, до «Дарьиного сада» он добирался автостопом. С дороги хотел позвонить невесте, а на счету телефона пусто. А раз пусто, значит, и генералу не позвонил. А это именно генерал Седов отправил младшего лейтенанта в погоню за одним покойником. Так Смирнов объяснил Анару.

«Ты мульку не гони. Покойники ко мне в "Дарьин сад" не ездят».

«А этот поехал. Его током убило, вот он и сел на велосипед».

«Да ради чего?» – не верил Анар.

«Не знаю. Ездит быстро».

«На велосипеде?»

«У него покрышки классные».

«Так ведь все равно велосипед!»

Смирнов и сам удивлялся. У него невеста, откровенно рассказал Анару, работает сейчас над дипломом. В отсутствие любимого помогают ей два спортивных придурка с курса, вроде все схвачено, а хочется домой. В Сростках Смирнов почти договорился с хозяином продуктовой лавки о небольшом денежном кредите (бросить на телефон), но увидел на прилавке упаковку яиц с устаревшей пасхальной надпечаткой: «Христос Воскресе! (2-я категория)».

«Хотите добрый совет?»

Хозяин простодушно кивнул. А выслушав Смирнова, выбил его за дверь.

Это еще ничего. Мир и без того торчит – кризис, нервы. По-настоящему Смирнова побили только под Бийском. Там он одного частника уговорил ехать как можно быстрее. «Хотите добрый совет?» Понятно, разговорились. Частник гордо откидывался в водительском кресле, прозрачно намекал: «Хорошо заплатишь, доволен будешь». А если плохо заплатишь… Нет, на это не намекал, наверное, не допускал такой мысли. «Я в армии сержанта в страхе держал», – хвастался. И, хвастаясь, вылетел на машину ДПС…

В кратком изложении Анара история младшего лейтенанта Смирнова-Суконина выглядела так. Вызвали младшего лейтенанта в штаб округа. По широким ступеням поднялся в тень исполинских колонн. Чувствовал себя бойцом несуществующей империи, но настроение неплохое. До конца службы сто пятьдесят дней, уже даже сто сорок девять, а время ведь не стоит на месте. Опять же, невеста работает над дипломом, а сам Смирнов ночует дома, не в казарме. Почти альтернативная служба. И вот такая еще забавная деталь: предыдущий президент вроде как очистил российскую армию от толстяков, а первым, кого Смирнов встретил в служебном кабинете, оказался полковник совершенно непомерной ширины. «Вы в каком виде, товарищ младший лейтенант? Не видите, перед вами целый полковник сидит! – Видно, старым генералам шла надежная смена. – В армии каждая минута на учете, крутиться приходится по двадцать пять часов в сутки».

«Товарищ полковник, в сутках двадцать четыре часа!»

«Это на гражданке. А в армии встают на час раньше».

Приказ оказался простым: доставить в Академгородок (адрес устно) трехлитровую бутыль с черной этикеткой NIVI. Без крестов и черепов, но строгая этикетка. Передать лично в руки генералу Седову. Что скрывается под загадочной этикеткой, Смирнову на складе не объяснили, но в отличие от полковника дежурный капитан похвалил: «Это хорошо, что ты не в форме». Видимо, имело значение. А какая форма? Ее только обещали: погоны, как у летчика, покрой, как у моряка. Как всегда, был Смирнов в своем личном единственном костюме. Синенький, в елочку, аккуратно выглажен, не выглядит с чужого плеча. Правда, в ларьках на просьбу дать маленькую шоколадку «Алёнка» продавщицы, глянув на скромный костюм, опасливо намекали Смирнову: «В маленькой фольги нет».

Капитан тоже насторожился: «На чем повезешь бутыль, младший лейтенант?»

«На машине, наверное».

«Знаешь, что такое NIVI?»

«Никогда не слышал, товарищ капитан!»

«Тогда, – сплюнул капитан, – вези осторожнее».

«Товарищ капитан, хотите добрый совет?»

«Бесплатный?»

«От и до».

«Выкладывай».

«Вы вот, товарищ капитан, плевок сапогом растираете по полу. А лучше дезактивировать химией. Как ни растирай, сапогом всех бактерий не передавишь».

Специальной корзины для перевозок бутылей со строгой надписью NIVI в хозяйстве штаба не оказалось. Не беда. Смирнов приспособил для перевозки личную матерчатую сумку с длинной надписью Online educa Barselona. Что за educa такая, он не знал, но ведь и про NIVI никто ничего не знает. Свободной машины в штабе тоже не оказалось. Стояли там во дворе штук пять, но в них штабные водилы отдыхали, мало ли что. А таксист, увидев сумку с educa и NIVI, честно предупредил: «По Красному пробка от Совнархоза до Коммунального».

Пришлось спускаться в метро. В вагоне Смирнова плотно прижали к девушке. Он сопел, отворачивался, потом не выдержал: «Хотите добрый совет?» Девушка заплакала: «Я уже беременная». А в Академгородке, куда Смирнов добрался на маршрутке, генерал Седов, увидев бутыль, попятился.

– Вы где, младший лейтенант, спецмашину оставили?

– А я, товарищ генерал, своим ходом.

Генерал не поверил:

– Вы знаете, что везли?

– Никак нет, товарищ генерал!

– Тогда берите. Только осторожнее!

Так гуськом – Смирнов с бутылью и генерал в штатском – они молча поднялись на открытую веранду. Там крепкий человек с открытым взглядом, в армейской рубашке и в защитного цвета шортах поаплодировал смелости и упорству Смирнова-Суконина. Видимо, понравился ему младший лейтенант своими синими сияющими глазами. У самого, кстати, глаза были темные, мерцающие, наверное, много обо всем знал, а на полу валялись крутые велосипедные покрышки – Schwalbe, немецкие. Сам велосипед, впрочем, прислоненный к перилам крылечка, был веломировский, отечественный; у таких только раму варят на Тайване.

– Покрышки-то с выставочного байка?

Человек в армейской рубашке поаплодировал.

– Это зря. Там покрышки, считай, по году валяются.

Человек в шортах посмотрел на генерала, тот слегка развел руками, извини, мол, других солдатиков у меня для тебя нет. Непонятно, чем они тут занимались до появления Смирнова. Трава у веранды и у крылечка мокрая, низкое небо, как везде, слегка моросит, у глухих ворот по внутренней связи давал кому-то отбой немолодой сержант. Ну, понятно, смородина, малина. И зачем-то толстый серый кабель. Тянется к трансформаторной будке, конец оголен, торчат красивые медные нити.

«Хотите добрый совет?»

На предложение никто не откликнулся.

Тогда младший лейтенант Смирнов-Суконин носком мокрого ботинка ловко поддел кабель и отбросил его в сторону. Кабель спружинил, плюхнулся на металлическую растяжку, голыми медными нитями чиркнул по прислоненному к стене отечественному велосипеду. Красиво чиркнул, плотно. Над черной с золотом рамой (с Тайваня) вспыхнуло высокое фиолетовое сияние, будто всех втянуло в нежную радугу. Лицо Смирнова жарко опалило, толкнуло в грудь. Но никакого взрыва, ничего такого, даже бутыль с NIVI не пострадала, только сыпались и сыпались с неба лепестки серого скучного пепла и колючая малина скукожились. Все будто замерло. Невидимая оса звенела в смутном воздухе, но не назойливо, просто звенела, и все. Кабель-то под напряжением, запоздало догадался Смирнов. Потом черная пелена перед глазами начала светлеть. Как на выгорающем экране, проявилась кирпичная опаленная стена коттеджа. Смирнов ждал аплодисментов, но человек в армейской рубашке лежал скрюченный на каменных ступенях.

Генерал взглядом проверил положение кабеля. Потом наклонился, проверил у лежащего пульс: «У тебя, наверное, невеста есть?» – спросил у Смирнова.

«Так точно, товарищ генерал!»

«Когда обещал невесте вернуться со службы?»

«Ровно через сто сорок девять дней».

«А не лет? Не путаешь?» Задав такой необычный вопрос, генерал Седов вынул из кармана мобильник, бросил отрывисто: «Дежурный, у меня труп». Ужасное слово резануло слух младшего лейтенанта. А генерал еще добавил:

– Из военной тюрьмы быстро не выходят.

– Как из тюрьмы? – не поверил Смирнов. – Товарищ генерал, это же удар током, все быстро произошло, – не верил, не хотел верить в случившееся младший лейтенант. – Земля мокрая, его сразу убило.

До генерала Седова дошло наконец что младший лейтенант в шоке. Он втолкнул его с веранды в прихожую, снял с полки бутылку. «Хлебни!»

Смирнов хлебнул. На веранде затопали, кто-то крикнул: «Товарищ генерал, где труп?»

– Как это где?

Генерал вышел на крылечко, а трупа и правда не было. Как всегда, тучи ползли – низко, уныло. Смирнов выглянул из-за спины генерала: «Я же говорил». Все, в общем, было на месте, даже бутыль NIVI стояла там, где стояла, ее медики опасливо обходят.

– Кто на воротах?

– Сержант Капторенко.

Ну сержанта Капторенко пугать тюрьмой не имело смысла. Глаза блестящие, выпуклые, форма подогнана, носится аккуратно. «Товарищ генерал, да уехал он, ваш покойник!»

– В каком направлении?

– Да на юг. Вы же знаете, какие у него шутки. Спросил, в какой стороне лежит ближайшая государственная граница. А врать вы не разрешаете, я ему показал.

До Монголии на велосипеде быстро не доберешься, но Смирнов покойника недооценил. Тот умел крутить педали. Только в Бийске у торгового центра Смирнов увидел знакомый велосипед с хвалеными немецкими покрышками. На всякий случай перочинным ножом ткнул в тугую резину, побегаешь теперь от меня! – и тут же получил по голове деревянным ящичком. Хозяйка велосипеда, немолодая дачница, рассады не пожалела, так обиделась.

Зато в Сростках, куда младший лейтенант добрался на попутке (приказ генерала был прост – догнать и задержать бежавшего), Смирнова ждала удача: отечественной постройки велосипед с рамой, сваренной на Тайване, и с прекрасными немецкими покрышками стоял около кафе. Пыльный, можно не сомневаться – отмахали на нем сотню верст. Хитер гусь, посмеялся про себя Смирнов. Не простой получился покойник. Часть дороги, наверное, едет на попутках, а часть своим ходом.

И ткнул ножом в неподатливую резину.

Девушка, садившаяся в зеленую «вольво», засмеялась: «Как-то не похожи вы на злостного хулигана». Смирнов обрадовался: «Хотите добрый совет?» «Не хочу», – насторожилась девушка. И укатила…

В бокале вина Смирнов себе не отказал. Губы залоснились, голубые глаза смотрели влажно. Неподалеку вскрикнула кукушка. Тоже, наверное, радовалась. Смирнов хихикнул: «Кукушка, кукушка! Сколько мне еще лет жить?»

Ответа мы не ждали, но кукушка откликнулась.

«Один… Два… Три…» Мы смотрели на Смирнова с некоторым даже сожалением: вот лезешь, когда не просят, откукует тебе птица десяток лет, мучайся, а как дальше?

Но эту дуру как заклинило. «Двадцать два… Двадцать три… Двадцать четыре…» Кричала всю ночь. Спать не давала. Жила себе потихоньку, а Смирнов ее разбудил, суку. Совершенно не дала выспаться. Зато ночью, пытаясь уснуть, я вспомнил, на кого походила белокурая девушка с татушкой на голом плече, так странно из окна посматривавшая на Анара. Ну вылитая принцесса Укока, как ее рисуют в монографиях академика Молодина.

Крутые приходы

Веселую книгу писать не просто, особенно когда моросит дождь и выпестыши Анара за окном пытаются перекричать кукушку. Калифорния горела, Францию и Германию заливало, в Чехии не хватало рабочих рук, Латвия экономила на русских школах, отечественный Минздрав пугал граждан свиным гриппом, советовал сидеть по домам, видимо, там забыли про закрытые границы. А я никак не мог дозвониться до Алекса.

В веселой книге, которую мы задумали еще в Новосибирске, сказочный старичок (по северному – чулэни-полут) никак не мог поймать третью рыбу. Две поймал, а третья не шла. Поймай он ее, трындец миру. Вот я и искал убедительный способ отогнать от удочки стремящихся к крючку рыб.

А как отогнать? Может, напустить злых духов?

Гамулы, злые духи, сперва обрисовались в воздухе, как смутное, бесформенное облако, потом раскрутились гибким вибрирующим веретеном. «Превед, падонак! – весело кричали они. – Твой вид рождает в наших душах скандальные противоречия». «А это почему?» – удивился сказочный веселый старичок. «А потому что у тебя проблемы с вышестоящим сервисом». Самый наглый гамул, байтов на тысячу, чувствуя недопонимание, подлетел совсем близко: «Чмок тя! Бросай удочку! Или дать по заднице?» – «А зачем?» – «А затем, что задница есть универсальный интерфейс, – гордо объяснил наглый гамул. – Через задницу можно делать всё».

«Универсальный интерфейс…» Мне показалось, что это прозвучало вслух.

Вот тебе и чмок тя! Телевизор выключен, радиоточки не наблюдается. «…Хотелось сесть напротив Айи, как когда-то на темном подземном складе, загадочном от прыгающих отсветов кочегарки. Там фотожаба на ящиках – подмигивает сладкая Айя. Там бегущая строка разрывает тьму: «Превед кросавчег! ты папал на наш сайтец! для души падонга тут найдетсо фсо картинки всякие и прикольные и эротические бугагага…» Я готов был поклясться, что не говорил этого вслух, но в комнате звучали слова. «…Теперь ясно, что погодный спутник поменял орбиту на более высокую, хотя НАСА не подтверждает факта корректировки…»

До меня наконец дошло: вещал мини-бар.

Ну ладно, ночные звонки. Ну ладно, кукушка орет, мозг у нее некрупный.

Но мини-бар! Но не высказанные вслух мысли! Я слегка приоткрыл дверцу мини-бара – звуки исчезли. Я открыл дверцу шире, достал банку пива, захлопнул дверцу. Вслух ничего я не говорил, но в комнате слышалось все, что я думал. «Блин, почему Алекс не отвечает?» И диктор из отсутствующего приемника выводил с упоением: «…Испанское правительство окончательно закрыло границы со своими непосредственными соседями…» Я снова открыл дверцу, осмотрел ряды безмолвных бутылочек, снова закрыл. «…Физики девяти стран отправили протестные письма в Совет безопасности ООН, призывая оставить воздушный коридор до Церна открытым…»

«Абонент недоступен».

Пришлось все-таки встать.

Ковер в коридоре гасил шаги. Узкая арка. Деревянная лестница. Конечно, телефон Алекса был отключен. А сам Алекс в компании с Буковским приканчивал содержимое своего мини-бара. Орлиный нос Буковского багровел, на губах Алекса тлела многозначительная улыбка. По скале, обляпанной лепешками седых лишайников, деловито бежал муравей. Ничего в общем особенного, но попахивало, попахивало концом света. И в дверь постучали, чуть ли не вслед за мной.

Буковский прохрипел: «Какого хрена?» Может, решил, что находится в своем номере. Ну Анька вышла, может, решил, а мы набежали. А у Аньки по гороскопу, как всегда, нелегкий день, скажем, велика опасность мгновенного зачатия.

В дверь снова негромко постучали.

Буковский выпрямился, как орангутанг, и открыл дверь.

И ошеломленно отступил, потому что красная юбка на Карине полыхала, как флаг. Конечно, мы несколько позже узнали ее имя. Но красная юбка на Карине правда полыхала как флаг. Ткань, робко подумал я, не должна быть такой прозрачной. Но пусть будет. Пусть всегда будет прозрачной. Карина стояла в дверях чуть боком, отставив левую ногу, и Буковский сразу вспомнил парковку у торгового центра в Бийске. Это он тоже нам потом рассказал. Там, у торгового центра, стояла новенькая «вольво», и эта невероятная девушка подняла руку с брелоком. Зеленая «вольво» ласково откликнулась, длинная нога втянулась в панцирь машины.

– Меня кукушка достала…

Буковский смотрел на Карину.

– А потом я Аньку встретила, – сказала она. – Аньке хорошо, она давно спит, а меня кукушка задолбала.

Мы с Алексом с наслаждением наблюдали разыгрывающуюся перед нами сцену.

– Анька сказала, что ее дружок ушел на мальчишник. Это ведь вы ее дружок, да, Буковский? Анька пыталась пойти искать вас. Я ей говорю: ты поспи, у них же мальчишник. А она говорит, ой нет, пойду, боюсь за Буковского, на этих мальчишниках всегда куча блядей. Я говорю: Анька, ты что? Какие бляди? Это же мальчишник, туда девок не берут. А она говорит: ага, думаешь, я никогда на мальчишниках не бывала?

Буковский ничего не понимал. Он одно видел мысленно: втягивающуюся в «вольво» длинную ногу. Он одного хотел: потрогать Карину, коснуться ее плеча. И, поняв, что Буковский приручен, Карина вошла наконец и притворила за собой дверь. От скалы, составлявшей немалую часть номера, понесло прохладой. Карина с интересом ощупала выступы гнейсов. От нее исходила возбуждающая волна. Она подошла к окну, выходящему на реку и на горы, и на свету мы увидели каждый изгиб ее тела. Слишком, слишком прозрачная ткань, но пускай всегда будет такая. Отсвечивала внизу вода, солнечные лучи преломлялись, ничего в общем странного, просто красивая девушка на фоне открытого окна; но Карина стояла не просто так, она стояла в облаке особенного света, и в очистившемся небе над ней, как корона, вырастали белые особенные облака.

– Идемте, Буковский. Вы ведь меня искали?

И они свалили. И провели вместе день. Когда я увидел их вечером, Буковский был трезв, глаза ввалились, а топик на Карине в трех местах испачкан малиной. «Я как гламурная сучка, – пожаловалась она. – Гардероб ломится от шмоток, а не знаю, что надеть». Буковский смотрел на Карину жадными трезвыми глазами. Он еще не привык к мысли, что его жизнь резко изменилась.

«Если кукушка выкрикивает только одно ку-ку в минуту, – спросил он меня, – то сколько она уже накричала этому придурку?»

Он имел в виду Смирнова.

А они с Кариной попали на остров.

Сперва бродили по западному берегу водохранилища Чемальской ГЭС, поднимались по узким тропкам, разыскивали уютные уголки, дорогу указывала Карина. Она казалось Буковскому сказочным следопытом. Или следопытшей. Она бывала здесь, когда писала книжку про Катерину Калинину. Сидели под лиственницами, прятались от моросящего нежного дождя, снова возвращались к реке. Когда опять появилось солнце, на остров перебрались вброд, Анар собирался ставить там еще один корпус «Дарьиного сада», может, с самым большим на весь Алтай рестораном. «Когда железный занавес окончательно опустят, – сказал Буковский Карине, – к Анару поедут все. В самый крупный ресторан, в самое чудесное место мира, где можно слышать вечную, заведенную Смирновым кукушку».

А пока – поляна в валунах. Негде лечь, да и сесть негде – нога проваливается. Пни в хвое, лишайники цвета магния. Мхи, желтенькие, прокисшие от влажности, как птенцы в снегу. И гриб в складочках неприличных – в такой зеленой траве, что челюсти сводило. Они с Кариной излазали все поляны, потом вскрыли дверь запертого склада. На секунду Буковский вспомнил о том, что в его квартире в Новосибирске сидит какой-то Колесников и отвечает на телефонные звонки, а Анька неизвестно где, может, с Анаром, но эта мысль тут же исчезла. Позже Буковский признался, что надеялся найти на складе ортопедические матрасы, да мало ли что, хоть панцирную сетку, но на складе стояли только бильярдные столы и кии в специальных подставках. «У этого вашего Анара плохо с головой. Каждый стол – тридцать тысяч баксов, настоящие пафосные столы, а кии – по пятерке штука». На стене склада кто-то губной помадой (давно) вывел: «Я для мужа – в командировке». Карина посмотрела на Буковского: «Я не замужем». А ниже другая надпись: «Я девочка, никакого образования, блондинка, люблю готику и блэк-металл, не обижайте меня, пожалуйста, бородатые дяденьки, а то вены вскрою».

«В школе, – сказала Карина, облизнув пересохшие губы, – учительница биологии считала мой смех непристойным».

«Разве что-то изменилось?»

«А ты не чувствуешь?»

Буковский пожал плечами. Он все время врал. Он боялся упустить хоть слово.

«В детстве я хотела узнать, как правильно называется процесс размножения человека».

«А кого ты об этом спрашивала?»

«Нашего нового учителя математики».

«Хочешь, я тебе расскажу во всех подробностях?»

«Ты опять опоздал, Буковский», – произнесла Карина с каким-то особенным значением.

«А почему ты не улетела в Сеул?»

«А с чего ты взял, что я не улетела?»

«Я же ездил в аэропорт».

«Ну и что из того?»

«Рейс на Сеул ушел».

«Разве я говорила тебе, куда лечу?»

«Мне Аня подсказала, но я бы и сам догадался».

Он не успел задать вопрос, а Карина уже ответила: «В Кимхэ у меня подружка, – и сама спросила: – Хочешь договориться?»

Он ответил: «Хочу». Он еще не знал, о чем идет речь. Просто чувствовал смутно, как щемящую боль, что уже и врать нельзя. Что-то изменилось. Склад изнутри светился, далекая кукушка стучала, как вечный двигатель.

«А что ты делала в Берлине?»

Он не знал, почему спросил про Берлин. Ах да! Анька говорила, что Карина недавно попала в ДТП. Как раз в Берлине. Буковский окончательно протрезвел. Немецкий физик Курт Хеллер тоже попал в Берлине в аварию. В тот же самый день, кстати. Неопределенная опасность была растворена в воздухе. «Качественный и анонимный взлом почтовых ящиков на заказ». Романтичность Буковского сильно подтаяла. Это как описаться в хорошем обществе. Все делают вид, что ничего особенного, но штаны мокрые. А еще трахнутая кукушка. А еще пыль, бильярдные столы.

«Зачем тебе эти физики, Буковский?»

«Чо-нын росия-сарам-имнида», – ухмыльнулся он.

«Я из России», – передразнила она. – С каких пор ты стал патриотом?»

От Карины перло феромонами. Она знала, что является действительно новым словом науки в сфере человеческих взаимоотношений! Буковский горел в ответных сигналах. Он не думал об ошибочности запросов, он сходил с ума. Хемосигналы, управляющие его нейроэндокринными поведенческими реакциями, коробили плоть, как аварийное переключение персоналки. Все, о чем он раньше писал исключительно для обывателя, теперь обрушилось на него.

«Зачем ты все время врешь?»

Он не знал. Чисто профессиональное.

И Карина перестала давить. И губы у нее оказались бархатные.

«Скоро ты станешь знаменитым, Буковский, – шепот и кукование сливались в один долгий звук, в один стон. – Так всегда происходит с теми, кто знает, чего хочет. Нет, Буковский, не кино с закосом под Хичкока. Ты ведь интересуешься будущим…»

Иллюминация для принцессы

Кукушку не спугнул даже вертолет, зависший утром над набережной.

Солнце вставало. Толкнулся в дверь Алекс.

– Никаких новостей. И майор молчит. Может, повинился перед начальством.

Он поднял палец, и мы вдруг услышали голоса. Под балконом. Строители, наверное.

Я даже подумал: утренняя планерка. Но нет, строителей интересовали более общие вопросы. Видимо, уже прослышали о массовых самоубийствах китов у южных берегов Австралии. Кто-то по-русски, но с акцентом спрашивал, есть ли у кита, ну, эта штука… ну, вы сами догадываетесь… Женский, неуловимо знакомый голос утверждал, что она точно не знает, как там у китов, а вот у дельфинов эта штука точно есть. Потому и лезут к людям, особенно к молодым девушкам.

– Почему только у дельфинов-то?

– Потому что они млекопитающие.

– Да ну, – возразил третий. – Они в воде живут – значит, рыбы. А зачем рыбам архитектурные излишества?

– Да затем, что дельфины – единственные твари, кроме человека, которые занимаются любовью для удовольствия. А про китов я такого не слышала. Хотя они тоже не рыбы.

– А кто?

– Млекопитающие.

– Странно. Ты, Анна, тоже млекопитающая, а разве у тебя эта штука есть?

Они там приглушенно засмеялись. «Девушки недостойны звания млекопитающего».

Оказывается, с рабочими Анара спорила Аня. Скромница, умница, и гороскоп у нее с утра лег удачно. Настоящая принцесса. Не боялась опускаться до народа. Пожаловалась, что по телику все время говорят про Луну, а она Луну уже три месяца не видела.

– Мне ночью Колесников звонил, – сообщила она как-то без особой связи с Луной и с млекопитающими. Наверное, Анар стоял рядом. – Один мой бывший… Ну, одноклассник… Сказал, скучает…

– Как млекопитающее, – уточнил кто-то.

Анна засмеялась вместе со всеми: дразнила Анара.

Неважно, что ее саму только что лишили звания млекопитающего, разговаривала она с людьми смело. Например, предположила, что гастарбайтеры тоже… ну в какой-то степени… не млекопитающие… Им же не разрешается то, что разрешается дельфинам…

– А монголы – млекопитающие?

– Откуда такие недостойные сомнения?

– А я только что из Монголии.

– Граница же закрыта.

– Да ну. Я только что вернулся из Монголии. Возил монголам рис по договору. Когда уезжал, мне сказали, что граница закрыта и очередь будто бы от самого Кош-Агача. А мне что? Рис в сухом воздухе не портится. Поехал. В степи пусто. Везде пусто. И на пропускном пункте пусто, никаких очередей. Ну, думаю, всех разогнали по домам и мне надо возвращаться, а погранец в зеленой форме кричит: «Проезжай!» Я газ выжал, но стою, сцепление отпускаю. Мы ученые, мы знаем, когда дергаться. А погранец кричит: «Проезжай!» Вот, думаю, задачка: не двинусь с места – накажет, а двинусь – накажет вдвойне. А погранец разоряется: «Проезжай!» И монголы с той стороны машут, рису хотят. Ноги короткие, кривые, уверенные. Ну я и поехал. Довез рис до склада, разгрузился. Эх, Монголия, кругом степи. Табун лошадей видел, аж до самого горизонта, в нашу сторону движется.

Мы с Алексом вышли на балкон.

Веяло чудесной прохладой, чистотой, уверенностью прозрачного воздуха. Сосны и лиственницы взбегали по склонам, волшебно отсвечивала река – черной гладью и серебром. Бормотала про Луну, которую никто уже несколько месяцев не видел. Только в таком месте и можно найти сбежавший вещдок или подброшенного ребенка. «Коля чепоков кумандинец помогите родился в январе». Бывшие жены Анара перекликались в комнатах первого этажа, такой негромкий птичий базар. А на западной террасе вели жаркий спор выпестыши. Венька, Якунька, Кланька и Чан. «Подохнет ведь», – жалела Кланька кукушку. «Да почему подохнет?» – не верил Якунька. «Она кукует, а ей жрать надо», – сурово по-русски сказал Чан. «Ну покукует и полетит червяков искать». – «Нет, теперь не полетит. Теперь никуда больше не полетит». – «Да почему это?» – «Она чокнулась».

А внизу, невидимые, разогнав гастарбайтеров, Аня и Анар обсуждали то, что в мире случилось за ночь. Закрыли границы ЮАР, Бельгия, Нидерланды, Япония. Вокруг России границы везде замкнулись. Шофер, ездивший в Монголию, или пьян был, или не разбирался в границах. Не летали самолеты. Поезда и автомобили выстраивались в многокилометровые линии у таможенных пунктов. В столицах и в приграничных пунктах кипели демонстрации, пока, к счастью, без насилия.

– А в буфете, – сказал Анар, – микроволновка заговорила.

– Ой, ты чего! – испугалась Аня. – Человеческим голосом?

– А других у микроволновок быть не может, они людьми изготовлены.

– Ага, – согласилась Аня. Чувствовалось, что она испугана. Зато я несколько успокоился. Раз микроволновка заговорила, значит, и мой мини-бар мог каким-то образом излучать новости.

– Теперь вести можно слушать, не включая телевизора, – сказал внизу Анар.

– Ты здорово на этом сэкономишь! – обрадовалась Аня.

– Но ты особенного значения всему этому не придавай, – предупредил Анар. – Тут у нас всегда так. Алтай – место чудес. Это для тебя место, Аня. В пазырыкское время тут тоже всякое бывало. Видела на плече принцессы Укока волшебных олешков? Они красивые… Как на твоем плече… Мне шаман говорил…

– Ой, что шаман говорил?

– Да это неважно.

– Нет, ты скажи.

– Ну он всякое говорил.

– Нет, Анар, ты скажи, скажи!

– Ну нес всякое… Говорил, что принцессу Укока встречу…

– Ты что, Анар? – испугалась Аня. – Она же селькупка!

– Ты только алтайцам такого не скажи.

– Ой, – испугалась Аня и на кукушку: – Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, а с Якова на всякого. – Но это не помогло.

Я с наслаждением потянулся. В небе плыли нежные облака, медленные долгие караваны.

– Мне в детстве хотелось прыгать по таким облакам, – донесся снизу голос Анара.

– А я люблю смотреть на облака с самолета, – отозвалась Аня. – Они как снежные.

– Ну ладно, пусть снежные… – К моему изумлению, Анар не проявлял свойственную ему твердость. – Ты, Аня, – оказывается, они уже перешли на ты, – могла все это видеть в пазырыкское время.

Я обалдел. Неужели они всерьез?

Но Аню ничто не смущало.

– Мне почему-то кажется, что никто теперь уже никогда не умрет, Анар, – произнесла она счастливым голосом. – Вот Буковский говорит, что все умрут, что долго ни один долгожитель не протянет, только мучиться будут. Он всех реднеками называет, красношеими. По-английски это что-то вроде крестьян. Буковский говорит, что даже все твои бывшие жены умрут, – зачем-то вставила Аня, видимо, чтобы Анар все-таки не забывался. – А ты как считаешь?

– Хочешь, я прямо сегодня выгоню Буковского?

– Ты что? Куда ему идти, Анар? У него же никого нет! – и спросила: – Анар, я не понимаю. Ну зачем люди умирают, Анар?

– Ну это просто, – ответил бывший командир, явно довольный, что разговор перешел на тему, в которой он был силен. – Один шел по железнодорожной линии, попал под поезд. Другой гнал машину, вылетел на обочину. Третьего на сплаве засосало в воронку. Да мало ли…

– А те, кого не засосало?

– А у тех свои причины. Ну болезни, голод, зависть и всякое такое. У каждого найдутся уважительные и неуважительные причины. А еще специалисты говорят, что в определенном возрасте в каждом живом организме включается особая программа и это существо начинает усыхать.

– Как принцесса Укока?

– Нет, – мягко возразил Анар. – У принцесс все иначе. Мы с тобой сейчас говорим про самых обычных людей. Шлаки, клеточный мусор, закупорка сосудов, желез, мозгов. Принцессы тут ни при чем. Они – особая стать. Вообще, Аня, в мире много такого, о чем думать интересно.

– Ты про птиц, про облака, про озера с реками? – умно спросила Аня. – А пишут, что в морях рыбы свихнулись, плывут, куда не надо. И с птицами не лучше. У Буковского в голове гуси, вот даже они вырвались на свободу. Я когда в анкете в графе «не заполнять» написала «хорошо», Буковский ругался.

– Нет, я точно его выгоню!

Солнце высветило видимую длину реки, вода нежно дымилась. Алекс вернулся к себе, но влюбленные млекопитающие под моим балконом не умолкали. Узкий лучик проник в окно, пронизал фужер с недопитым красным вином, на блюдце тревожно заплясало алое лазерное пятнышко.

– Нет, ты скажи, скажи, почему человек живет так недолго?

Вместо ответа наплыла с юга туча, какая-то неправдоподобно низкая, широкая, рваная, как грязное и мокрое верблюжье одеяло. Свет в комнате и на террасе погас, стало совсем темно. На соседний балкон вышел Алекс в спортивном халате, почесался с наслаждением: «Вечно у Анара темно». Лохматую тучу, оставляющую на соснах влажные обрывки, изнутри распирало бесшумными синеватыми вспышками. Она плыла, расширялась, садилась ниже, еще ниже, совсем близко к кипящей, как в чайнике, воде. Окончательно погас свет. То есть везде погас. И в селе, и на набережной, и вдали над Чемальской ГЭС. Суматошно взревел в подвале резервный генератор, в баре и на кухне «Дарьиного сада» желтовато вспыхнули лампы и тут же погасли, будто поперхнулись. Обреченно взревел второй генератор, сиплый и низкий, где-то за баней, и тоже заткнулся.

– Слышишь?

– Это гром?

– Да нет же, нет! – Анар слушал кукушку.

Так долго, как предсказывала кукушка, люди все равно не живут, даже в пазырыкское время так долго не жили, но кто знает: может, теперь Смирнову повезет? Тем более что везде снова вспыхнули электрические огни. Теперь действительно везде. И там, где до того горели, и там, где до того были выключены. На столбах, в коридорах, в пустых и в занятых номерах, в пустой бане (я видел, как осветилось ее окошечко). Я щелкнул выключателем, но свет в номере не погас, даже настольная лампа с проводом, выдернутым из розетки, радостно светилась.

– Анар! – крикнул я. – Ты сколько платишь за такую иллюминацию?

Хозяин «Дарьиного сада» поднялся на нижнюю веранду:

– Не знаю. Счетчики не крутятся.

– Может, они сломались?

– Сразу все?

Анар чего-то не понимал.

– Вы посмотрите, свету сколько, – обвел он рукой окружающее: три коттеджа, баню, телеграфные столбы, сидящую на скамье бронзовую Катерину Калинину. На нее свет, кстати, падал сверху – от не подключенного к линии фонаря, и Катерина почти не отбрасывала тени. Вблизи и вдали сквозь влажную влагу нежного тумана сияли, слезились, лучились искусственные солнца. Самые потрясающие, кстати, на веранде – там горкой лежали принесенные монтером лампочки. Целая пирамида светляков. Они сияли в полную мощь, хотя не были даже распакованы. А за поворотом реки во влажную темную мглу били лучи света, узкие, как зенитные прожектора.

– Это ГЭС заработала?

– Она работает с прошлого века.

– Ну мало ли. Может, вода поднялась в Чемале?

Да нет. Какая вода? Просто темную тучу несло совсем уже низко над рекой, лохматило, рвало на клочья. Кипела, пузырилась вода во тьме. Мы почти не видели сосен и лиственниц, они исчезли, как во влажном дыму, серебряно крутились воронки, и вдали, над ГЭС, бесшумно метались лучи прожекторов.

– Я потому и живу здесь, – сказал внизу Анар, – что не могу привыкнуть.

А еще вышла на нижнюю террасу Карина. Она сияла, как елка в Рождество, а всего-то был на ней голубенький халатик на узком пояске. Но она вся светилась. Она вышла на террасу в собственном облаке света, как отдельное мировое светило, и остановилась у перил, с любопытством рассматривая реку. Катерина Калинина на бронзовой скамье тоже светилась. Я знал, что Карина написала о Калининой целую книгу, но не читал, хотя, может, и интересная книга. Кипела бешеная река. Халатик ничего не скрывал. Карина выглядела почти голой, да и на Катерине бронзовое платье ничего не скрывало. Зачем таким красивым женщинам мужья, они любую тварь приручат.

– Анар! – крикнул Алекс.

– Чего тебе? – отозвался Анар.

Они явно работали на Карину, хотели привлечь внимание.

Но генеральская дочка смотрела на темную, рыхлую, на глазах разваливающуюся тучу, сотканную из влажной и грязной шерсти. Эта туча все так же бесшумно и бесконечно спускалась и спускалась низко над рекой вниз к водохранилищу Чемальской ГЭС. Округлое нежное лицо Карины омывал лунный свет. Конечно, никакой Луны в небе не было, но другие сравнения в голову не приходили. И была она будто в электрическом коконе. Прикоснись – убьет.

Сбежавший мертвец

В первый раз доктор Валькович умер в Церне.

В пультовой. Под экранами, целыми блоками включенными в сеть.

В пультовой стоял круглый стол, перед ним несколько крутящихся кресел. Доктор Валькович, как и его приятель немец Курт Хеллер, проводили перед экранами много времени, но Джон Парцер не любил засиживаться, когда вдруг все собирались вместе, прогуливался от стены к стене, негромко спорил с корейцем Кимом. В день перед отъездом именно Парцер заметил выхваченного камерой слежения человека в рыжей робе. Неизвестный влез в рабочий отсек из аварийного колодца, прихватил чей-то плеер и исчез. – «Вызовите охрану, – немедленно попросил доктор Ким. – Ыйса пулло чусэйо». – «Никаких пулло, – цинично ответил корейцу американец. – Мы следим не за ворами, а за аппаратурой».

Ким спорить не стал. И вносить происшествие в «Рабочий журнал» не сочли нужным. «У нас и так приборы обнулило ночью, – пожаловался Парцер доктору Вальковичу. – Вот Ким и нервничает. Иероглифы рисует. А техники уверяют, что все в порядке».

Доктор Валькович кивнул. Информация с датчиков, в несколько слоев покрывающих детектор ускорителя, последнее время поступала на экраны почти непрерывно. И споры шли почти непрерывно. Когда доктор Валькович полез в настенный шкафчик, Ким пробормотал: «Чонбу ильсан сочжипум-имнида». – «Да я только заберу свою баночку». Валькович выловил из шкафчика стеклянную баночку из-под алтайского меда. «Смешно». Кто-то обклеил ее свинцовой фольгой, выдавил на фольге звезду с узкими извивающимися лучами. «Чыльгоун ёхэныль. Счастливого пути».

И они улетели.

Ким улетел, американец улетел.

И немец покинул Церн. И англичанин.

«То маннапсида!» – «В следующем году увидимся снова».

Доктор Валькович остался в пультовой один. Его манило удобное кресло.

Но когда он заваривал чай, свет внезапно мигнул. Может, из-за сверхурочной работы техников, монтировавших магниты на нижней галерее коллайдера. Валькович машинально сунул пустую баночку в сумку (через несколько часов он тоже уезжал в аэропорт) и открыл «Рабочий журнал», решив свериться с последними записями Парцера и Кима. Он помнил, что несколько часов назад американец делал записи и ворчал на иероглифы, которыми кореец иногда украшал журнал.

Но ничего такого в «Рабочем журнале» доктор Валькович не увидел.

Он даже перегнул журнал. Точно! Один лист был грубо выдран, торчали неровные обрывки. Доктора Вальковича охватила странная сумеречность. Он задохнулся. Может, на секунду или на тысячную ее долю. Он так и не понял, что с ним произошло. Просто сердце частило, шли перебои. Он упал на кафельный пол. В сущности, ничего особенного не произошло, ну, короткий обморок, со всяким может случиться, но каким-то образом доктор Валькович понял, что мир кончается. Он не знал, как выразить такую простую мысль, но знал, что мир кончается.

Всё кончается. Абсолютно всё.

И деньги, и мед, и время эксперимента.

В самолете на Москву он пытался понять, что же все-таки с ним произошло, но никаких разумных объяснений не нашел. Зато подошла стюардесса: «Простите, месье, у вас в сумке фонарь не выключен». Доктор Валькович удивился: какой еще фонарь? Нет у него никакого фонаря. Но минут через пять стюардесса подошла снова: «Позвольте, мсье, я помещу вашу сумку в камеру хранения?»

В Париже доктор Валькович провел день.

Не было у него в Париже никаких специальных дел. Так… Посидеть в Национальной библиотеке, посетить Сакре-Кёр… Эти места возвращали доктора Вальковича в молодость, в те годы, когда он еще ничего не знал ни о корейцах-физиках, ни тем более об адронных коллайдерах. Ах, Сакре-Кёр, базилика Святого Сердца! Ты стоишь на вершине Монмартра, и я, наверное, уже никогда не поднимусь к твоим цветным витражам! Так доктор Валькович почему-то подумал. Он никак не мог понять, что, собственно, изменилось в мире. Ну да, если прислушаться, то многое. Например, много говорили про Луну, якобы изменившую орбиту, но подобными слухами мир всегда полнится. Еще говорили про плавающее магнитное поле, но что в этом удивительного, если даже полюса время от времени меняются местами. Руками не пощупаешь, да и не надо это никому. А вот почему город, который он любил, вдруг показался ему чужим? Каждый камень, каждое стекло в витражах он раньше ощущал как собственное продолжение, а сейчас все кричало: нет нас, нет уже нас, доктор Валькович, и тебя тоже нет, ты умер…

И еще вопрос. Кто выдрал лист из «Рабочего журнала»?

Доктор Валькович помнил ряд цифр, вклеенную цветную схему, аккуратный иероглиф, коротенькую приписку, сделанную рукой Парцера. Но до американца он не дозвонился, и Ким был далеко. Зато в Москве удалось побывать на лекции астрофизика Рашида Сюняева. «Наше место во Вселенной с точки зрения астрофизики и космологии». Доктор Валькович с удовольствием поаплодировал некоторым выводам своего старого друга, но в общем не услышал чего-то принципиально нового. Черные дыры, темная материя, звуковые волны Большого взрыва. Встречные пучки протонов. Силы взаимодействия – слабые и сильные. Протон сталкивается с протоном, рождается новая частица. Почему бы не назвать ее – эквидистон? Hello, World! Что-то же должно занимать зияющий интервал между известными силами взаимодействий.

Эквидистон. Равноудаленный.

Звучало интересно, но Рашид все испортил, прокрутив под занавес уже известный видеоролик, снятый с безымянного сайта. Ну да, энергия, энергия, энергия! Всем нужна энергия, все надеются на чудо. Но в Новосибирске на вопрос генерала Седова: «Можно ли верить этому ролику?» – доктор Валькович заученно ответил: «Вечными двигателями не занимаюсь».

Лето выдалось дождливое, тусклое. Странное ощущение, пережитое в Церне, постепенно забывалось, но пришло сообщение из Берлина: физик Курт Хеллер попал в тяжелую автомобильную аварию. Столкновение по дороге в аэропорт. То ли с ремонтным грузовиком, то ли с пустым автобусом. Жертв нет, только пострадавшие, – так сказал диктор. У дикторов свои оценки. А еще через неделю доктор Валькович узнал о смерти Джона Парцера. Ну да, такое случается. Но еще через неделю генерал Седов в конфиденциальной беседе сообщил ему о гибели Обри Клейстона…

Мир вообще сошел с ума. Изменился ритм приливов-отливов. В Атлантике обнаружились мели, никогда не значившиеся на картах. Границы европейских государств закрыли, даже Андорра, даже Люксембург. В Берлине доктор Курт Хеллер пришел в себя и потребовал в палату сотрудника Интерпола. А однажды утром на террасе генерала Седова появился суетливый человечек – младший лейтенант Смирнов-Суконин. Он доставил генералу стеклянную банку с NIVI. Своим ходом! Это подумать только – своим ходом! Даже в метро спускался, дурак. При этом Смирнов не скупился на добрые советы, признался доктору Вальковичу, собиравшемуся на велосипедную прогулку, что читает мало, а потом откинул ногой мешавший ему кабель. А тот кабель находился под напряжением. И он удачно свалился на металлическую растяжку, чиркнул по велосипеду. Над крылечком открытой, закапанной унылым дождичком веранды расцвело темное томное сияние, будто всех втянуло в угасающую радугу.

Когда доктор Валькович очнулся, за открытой дверью негромко переговаривались.

«У тебя, наверное, невеста есть?» – «Так точно, товарищ генерал!» – «Когда обещал невесте вернуться со службы?» – «Осталось ровно сто сорок девять дней, товарищ генерал!» – «Дней? Не лет?»

Прислушиваться дальше доктор Валькович не стал. Все еще плыла перед глазами темная пелена, гибко пронизывали тьму лиловые силовые линии. Понятно, доктор Валькович не знал, как чувствуют магнитное поле электрические скаты или некоторые виды птиц, но почему-то решил, что перед глазами плывут именно силовые линии. Трахнуло его по-полной. Только через минуту сквозь плывущую пелену проявилась закопченная стена коттеджа. Велосипед стоял у стены, даже краска с него не слезла. В кожаном кармане под рамой лежал талисман – баночка из-под алтайского меда, оклеенная свинцовой фольгой. Раздумывать было некогда.

И всю дорогу до Чемала доктор Валькович умирал.

Что-то мешало ему чувствовать себя обыкновенным человеком.

Руки-ноги двигались, глаза видели, но в ушах темно шумело, немецкие покрышки грелись. Мысленно доктор Валькович аплодировал себе. Вот он умер, а не останавливается. И велосипед его несет вперед без всяких усилий. По силовым линиям, как положено.

Доктор Валькович поаплодировал ясности своего ума.

Конечно, посты, гаишники. «В роте семь разгильдяев, а ты волосы на пробор носишь». Ясно, что генералу уже донесли, что сбежавший покойник мчит по Бердскому шоссе. Но за мной и раньше присматривали, поаплодировал себе доктор Валькович. Профессиональные помощники любителя палеонтологии тайно рылись в вещах, просматривали компьютерные файлы. Интересно, а за самими любителями палеонтологии присматривают?

Доктор Валькович знал, что до Ташанты от Новосибирска примерно тысяча километров. На хорошей скорости миновал Вшивую горку, гаишники на выезде из Академгородка внимательными взглядами проводили одинокого велосипедиста. В руках появились рации. «Да, в шортах… Да, армейская рубашка… Да, мчит, как угорелый…» Мелькнул указатель, перечеркнутый жирным крестом, по правую руку проглянуло плоское Обское море с зелеными островами – сквозь пелену облачного дня, как сквозь пелену затмения. «Живые раки». «Уголь для мангалов, веники». Доктор Валькович не уставал себе аплодировать. Вот он умер, а катит на любимом велосипеде. Вот генерал Седов посчитал его покойником, а он не покойник, он катит по трассе М52, и дорога в общем неплохая, только разметка необычная. На спусках одна полоса и две встречных, а на подъемах наоборот. За безликим селом Безменово начались участки холодного асфальта – смесь мелкой щебенки и гудрона. Проходящие машины стрелялись камешками, перли на север огромные фуры с фруктами из южных республик, навстречу – военные тягачи. Доктору Вальковичу ничего не мешало, он даже не устал. Он не понимал, как это у него такое получается: даже на подъемах обгонял мощные иномарки. Такое впечатление, что дорога все время шла вниз. Позже доктор Валькович так и сказал нам.

Алекс не поверил: «Все время вниз?»

«Ну да. Я так чувствовал».

«Даже там, где дорога шла в гору?»

«И там, где она шла в гору. Без разницы».

Правда, была и неприятная сторона: покрышки грелись.

Мелькали речки, обрывистые скалы прижимали суживающуюся дорогу к реке, иногда капал дождь, а покрышки грелись. Так получалось, что в среднем доктор Валькович выжимал не менее ста км в час. Где-то за Монжероком даже обошел байкеров. Пять рычащих машин на хорошей скорости шли в подъем, но обыкновенный велосипедист в армейской рубашке пролетел мимо, будто они стояли. Напружив руки, пригнувшись к рулям, байкеры звенели на скорости, как осы. Злобные глазища, лиловые тату на голых плечах. «Искалечат», – мысленно поаплодировал Валькович. У них настоящие байки, они могут развивать запредельную скорость, а он их обошел! И оторвался километров на двадцать! Думал уже – совсем, но на каком-то крутом подъеме воздух странно сгустился. Вдруг множество необычных звуков с какой-то особенной силой окружило доктора Вальковича. Звенел комар, с ужасной силой шипела зеленая ящерица на теплом камне.

И сразу его догнали байкеры.

Один вышел вперед, двое пристроились по бокам, еще двое замкнули процессию.

В реве, в грохоте, в молчаливом восторге байкеры вывели доктора Вальковича на полянку под отвесной скалой, исписанной именами неизвестных счастливчиков. Юля и Гоша. Размашистые большие буквы. Егор, Натка и Пелемень. Эти оставили цветной след – наверно, таскали с собой баночку с краской. А об Иришке было сказано, что она из Тюмени. Счастливые, свободные люди. Они ползали по скалам по собственной воле. Их нисколько не пугали отвесные зеркала скольжения и рыхлые кружева осыпей.

– Крутишь педали? – поинтересовался байкер в кожаном жилете без рукавов, руки по плечи в сизых наколках. Остальные смотрели молча, только единственная девушка все время дергалась: «Чего ты с ним разговариваешь?»

Но вожак выдержал стиль. Попинал горячую резину:

– Немецкие?

«Исключительно немецкие», – мысленно поаплодировал доктор Валькович.

– Все равно на таких скоростях долго не выдержат. К какому клубу приписан?

Доктор Валькович не сразу понял. А когда понял, ответил:

– Какой клуб? Я просто катаюсь.

– Ну да, – понимающе кивнул байкер, хотя ничего не понимал. – Раньше нас на таких великах не обходили. – Тяжелой рукой он залез в подвесной карман под рамой велосипеда. – А это что тут у нас?

– А это что там у нас? – тянулась, переспрашивала девушка.

– А это тут у нас остатки меда, – понюхал вожак. – Чего баночку фольгой обернул? Мед, наверное, в Сростках брал?

Доктор Валькович кивнул.

– Ну и дурак! Какой мед в Сростках?

И запустил баночку в кусты под отвесной скалой. Добавил с неопределенной угрозой:

– Ты мед бери в Монжероке, не будь гусем.

Доктор Валькович так и не понял, почему он гусь, если берет мед в Сростках. Понять это было трудно еще и потому, что он опять умирал. Уже в третий раз в этом году. Ни облачка на небе, а Солнце потускнело, потянуло сухим туманом, и все вокруг казалось странными цветными срезами. Так выглядят модели кристаллов – вроде тетюхинских кальцитов. Мир щетинился, грани отблескивали, пускали цветных зайчиков. И сквозь тяжелые вспышки медленно остывающего железа летела и летела в воздухе пустая стеклянная баночка, обернутая свинцовой фольгой. «Муо? Что?» – спросил бы кореец Ким. И сам ответил бы: «Борёссымнида. Потерял».

И пока баночка так летела – сквозь сухой туман, сквозь сгущающуюся солнечную тьму, вожак байкеров свистнул. Ревущие машины одна за другой пронеслись мимо доктора Вальковича, а баночка все падала и падала, стреляла цветными мальтийскими крестами. Hello, World! Единственная девушка, проносясь мимо, подняла руку. Топик узкий, доктор Валькович с восторгом увидел грудь, нежное загорелое всхолмие. Но в глазах девушки пылало густое презрение. «Олень плюшевый!»

Это ничего, что я олень, подумал доктор Валькович. И что плюшевый – это тоже ничего, ведь баночка не разбилась. Такие интеллигентные, поаплодировал доктор Валькович байкерам, и аккуратно упрятал подобранную баночку в сумку. С одного уголка свинцовая фольга отклеилась. В необозримых пепельных глубинах баночки пылал ужас горячей вселенной, может, начало какого-то другого мира. Но разглядывать было некогда. Доктора Вальковича снова несло по силовым линиям.

Минут через пять он нагнал несущуюся по шоссе кавалькаду.

Байкеры шли под сто пятьдесят, волосы девушки стояли горизонтально, она знала, что они не олени плюшевые. Доктор Валькович на отечественном велосипеде (ну, правда, рама сварена на Тайване и покрышки немецкие) лихо подрезал вожака. Покрышки плавились, доктору Вальковичу что-то кричали, но разве услышишь что-нибудь на такой адской скорости? Догадывался: байкеры хотели бы его убить. За армейскую рубашку цвета прогорающего неба, за шорты, за мысленные аплодисменты, за то, что слишком небрежно откидывается в позорном велосипедном седле. А девушка даже завизжала, как коза, и доктор Валькович испугался, что она прямо в седле описается.

Теперь он опять все время катился вниз. Реальный рельеф местности не имел значения. Он катился вниз, вниз. Вдруг открывалось впереди село – серый шифер крыш между сосен и лиственниц. Седые лишайники на скалах смотрелись, как пролитая простокваша. Козы, как дуры, спали на деревянном крылечке. Рядом сочная молодая трава, а они разлеглись на грубых щелястых досках. Несколько раз Валькович попадал в стадо переходящих шоссе коров. Рябой бык тяжело дышал, пускал стеклянную слюну, рассматривал физика красным глазом. Около придорожного сарайчика – «Шиномонтаж» – доктор Валькович остановился, полил покрышки водой из колонки. Мужик, рябой, как давешний бык, сплюнул:

– Чего торопишься?

– А не хочу иначе.

– Ну если так…

В «Дарьином саду» Анар спросил: «Деньги есть?» Доктор Валькович показал пучок долларов. Сговорились на мансарду. «Только, ты, слышь! Свой велосипед с собой не тащи».

Никогда раньше доктор Валькович не спал так крепко. Доносилась какая-то музыка, разумеется, не из его номера, но все равно утром до него достучались. Злобный, почти нечеловеческий голос проорал: «Если ты, сука, не выключишь свой сраный рэп, я притащу пятисотваттную стереосистему и буду тебе до утра транслировать мультик про Келе».

Доктор Валькович все понял правильно. Он осторожно вынул свою стеклянную, обклеенную фольгой баночку из мини-бара (место до этого казалось ему надежным) и спустился на пустую набережную. Солнце только-только вставало. По карнизу третьего этажа вкрадчиво крался серый кот, явно намыливался разорить птичье гнездо. Мысленно ему поаплодировав, доктор Валькович поднял голову. Кот был уже близок к гнезду, но какой-то придурок гаркнул с мансарды: «Брысь!» Кот, конечно, остался на месте, зато сорвалась со скамьи какая-то ранняя бабка, каркнула ворона, тоска, тоска, весь мир пришел в какое-то неявное движение, и доктор Валькович выронил баночку в реку.

Принцесса Укока

Алекс запаздывал.

Я смотрел на портрет в простенке.

Несколько лет назад на алтайском плато Укок археологи нашли захоронение эпохи матриархата, а в нем мумию женщины. Мумия на удивление хорошо сохранилась, даже татуировки на коже. Понятно, алтайцы отнесли находку к разряду священных, тем более что вскоре после того как принцессу вывезли в Новосибирск, местные горы тряхнуло мощным землетрясением. По глазам Анара, молча колдовавшего за стойкой, можно было понять, что принцесса еще вернется на родину. А я ждал Алекса и набрасывал в блокноте диалоги северных богов для нашей веселой повести. Там все, в общем, было просто:

«Мама Ильхум, зачем принесла глиняный горшочек?»

«Это я давёжное вино принесла. Кутха проснется, спросит, а горшочек рядом».

Укорила (героя): «Ты рецепт от Билюкая ему не принес. Кутха сильно расстроится. Кутха совсем старый стал. У него теперь на уме только одно: пить вино и смотреть на красивое».

Текст вполне отвечал моменту: Анар за стойкой варил кофе и разглядывал портрет принцессы. «Мама Ильхум покачала головой, – записал я в блокноте. – Мама Ильхум сказала: "Стыд, стыд. Раньше звери жили без греха, любили тишину, жили с удовольствием. Потом пришли Дети мертвецов. Стали драться, воровать, подглядывать из-за угла, а зверям интересно, они живые, врать стали. Появится красивая, уткнется лицом в ладони, попа кругло отставлена, даже старый дурак, – я невольно посмотрел в сторону Анара, – кричит: такую иметь буду!"».

Заглянул в дверь Смирнов и тут же исчез, ничего не посоветовав. Впрочем, это я так подумал, потому что младший лейтенант тут же вернулся. «Пересядьте к дверям, – сказал, – вас музыкой замучают», и опять исчез.

«Раньше Кутха и Билюкай, – занес я в блокнот, – вместе работали. Упадет много снегу, Билюкай ездит верхом на куропатке, а Кутха лыжи придумал. Считалось так: чужому не завидуй, со следа не сбивай, запаса у белки не забирай – как белке зиму бедовать без запаса? Зверя Келилгу без дела не бей по мягким ушам. А еще вот такое. Самец раньше найдет корень сараны вкусный и длинный, а другой корень маленький, сморщенный, тот, который вкусный и длинный, несет жене, а теперь жене несет маленький, сморщенный, а вкусный отдает чужой самке. Ждет от нее поступков, каких раньше не было».

На фоне фальшивого окна, заложенного оранжевым кирпичом и отделанного по наличнику грубым камнем, принцесса Укока смотрелась необыкновенно. Коса через плечо. Горбоносая, ресницы опущены. Через окно тянулась полка, на ней – пудовая чугунная ступа с пестом, конечно, не для принцессы. Я хотел сказать это Алексу, спустившемуся наконец в бар, но его интересовал только вещдок.

– Винтовка точно поблизости, – шепнул он. – Или на ГЭС, или в окрестностях. К сожалению, – признался он, – маячок сдох. Сам понимаешь, нашему косоротому от этого не легче, ведь винтовка может выстрелить.

Я пожал плечами. Конечно, с оптикой на ворон не охотятся.

А кто, собственно, появился в «Дарьином саду» за последние два дня?

Ну, доктор Валькович. Ну, он ходит в шортах, в армейской рубашке и рассуждает о мировой экономике. Такой человек не повезет винтовку на раме велосипеда и не станет прятать ее в горах. Может, в курсе происходящего младший лейтенант Смирнов-Суконин? Или принцесса Анна? Вряд ли, вряд ли. Мы даже не заметили, как в бар вошел Буковский. Зато он нас заметил, и лицо у него сразу стало злым.

– Тебе «Дарьин сад» сад не нравится?

– Мне вообще все не нравится. – Буковский плюнул в камин. – И «Дарьин сад», и погода, и скудоумные окрестности. – И объяснил свое настроение: – Мне всю ночь баба какая-то звонит. Видно, чокнутая. Я мерзну под одеялом, а она начинает плести про какие-то горячие пески, спрашивает, кто со мной, – он мрачно уставился на Анара. – Я отвечаю, со мной одни козлы! Все в мире сместилось, – злобно бубнил Буковский. – Вот-вот наступит конец света, а мессия запаздывает. Границы закрыты, пандемия накрыла три материка, остатки нефти выгорают бессмысленно, да еще твоя буфетчица, Анар, утверждает, что слушает новости с помощью микроволновки…

– Подожди, – сказал я. – Эта чокнутая чего хочет?

– Спроси сам. В бюро погоды ей следует обратиться.

– А если… – начал Анар, но Буковский встал и отошел к караоке. Что-то его томило, может, отсутствие Карины. Ударил по клавишам: «Я люблю бродить одна по аллеям, полным звездного огня…»

Честно говоря, я не думал, что кто-то помнит такие песни.

Стараясь не слышать Буковского, мы прикинули между собой. Так получалось, что неизвестная женщина звонила всем, кроме Анара. Почему? И от всех – от Алекса, от меня, от Буковского – неизвестная пыталась узнать, какие климатические условия нас окружают. Это Анар так казенно выразился: климатические условия. Звонила неизвестная даже Смирнову-Суконину, как мы скоро узнали. Обладая живым характером, младший лейтенант, конечно, дал ей пару добрых советов. Первый: хорошенько думай при наборе цифр. А второй: не скрывай свое имя, это настораживает.

– А может, это звонит принцесса Укока?

Анар такую гипотезу не принял. К тому же под аркой появилась Карина.

Буковский ужасно оживился, может, посчитал, что она пришла за ним. «Я своих забот полна – вы, влюбленные, не прячьтесь от меня…» Но Карина только издали посмотрела на Буковского. Даже в своей строгости она была как выброс дофамина. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю, ничего никому не скажу…»

Разочарованный Буковский подсел к нам. Карина ушла, а он хотел говорить о Карине. В Чили землетрясение, напомнил. Полезно потрясти этих скрытых пиночетовцев. Северные корейцы опять сплоховали с ракетой, и Ахменижад уже ни с кем не торгуется, внаглую достраивает реакторы. Все не в кайф.

– Хотите добрый совет?

– Не хочу.

– Да вы не сердитесь, – посоветовал Буковскому Смирнов. – Вы улыбайтесь чаще. Вот почему эта неизвестная женщина интересуется климатическими условиями? – На всякий случай он выглянул в окно. – Сперва звонит одному, потом другому. Потом вам звонит, Алекс. И вам, Анар. Нет? Вам не звонит? Как интересно! Всем звонит, а свой номер скрывает…

Буковский пересел к караоке.

«Вдруг ударила гроза, и от счастья закружилась голова…»

– Хотите добрый совет?

– Убью, блядь! – огрызнулся Буковский.

Анар недовольно сдвинул брови, но тут донесся звонок.

– Куда это он так ринулся? – проводил я взглядом младшего лейтенанта.

– В люкс, – ответил Анар.

И заговорил о принцессе Укока. Смотрел на портрет, ждал, когда явится оригинал.

Мумия принцессы, рассказал он нам, лежала на боку. Так ее и нашли, бедную, – одну, в ледяной глыбе. Шелковая рубашка, шерстяная юбка да войлочные носки – вот и весь выходной набор. Мы с Алексом понимающе переглянулись. Если у Ани все серьезно, придется ей привыкать к шелку, к шерсти, к войлочным носкам, к трем бывшим женам Анара и к выпестышам. И если Анар попытается, как это уже сделали с принцессой Укока, увезти Аню с Алтая, следует ждать катастрофических ураганов, землетрясений, затопленных городов. Несанкционированные события часто приводят к странным последствиям. В этот момент в арке возникла Аня.

– Буковский. Там опять черный асечник!

Оказывается, и ей звонила неизвестная. Даже ей!

Услышав такую новость, Буковский с необыкновенным, даже каким-то злобным энтузиазмом ударил по клавишам: «А самой мне все равно…» Аня растерянно улыбнулась. Она посмотрела на Анара. Потом на портрет принцессы Укока. Они и правда с ней походили как две сестры, только волосы алтайской принцессы больше отливали медью. И, встретив ответный взгляд Анара, Аня вдруг налилась женственностью и уверенностью, а голос Буковского, наоборот, упал: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю…» Никто его слов не слышал. Все разом заговорили. «Ну почему эта женщина всем звонит?» – «Может, выдать ей прогноз погоды на всю неделю?». А Анар добавил: «Какая у тебя, Аня, кожа красивая». Наверное, знал уже, какая у Ани кожа.

– Анар, хотите добрый совет?

Спрашивал Смирнов, вернувшийся из люкса.

– Купите Ане такие же серьги, как в ушах этой покойницы.

Аня с испугом посмотрела на Анара, а Буковский ухмыльнулся:

– Слабо ему. Указанные артефакты не купишь.

– Я куплю, – твердо пообещал Анар.

– Такие старинные серьги можно только украсть, их не купишь, они государственное имущество, – со злым наслаждением внес ясность Буковский. – И только в новосибирском Институте истории и археологии. Если хочешь, могу подсказать, где они хранятся. Анар.

Тук-тук! Мы переглянулись.

Но это снова вызывали Смирнова.

– Кто там остановился в этом люксе?

Анар объяснил. Настоящий генерал остановился. По фамилии Седов, не какая-нибудь лошадиная фамилия. А вызвал он к себе младшего лейтенанта по серьезной причине (это мы с Алексом узнали чуть позже от самого Смирнова. Водились, оказывается, за младшим лейтенантом грешки. Парень в штабе округа всех достал добрыми советами, потом убил крупного ученого, члена-корреспондента Российской академии наук доктора Александра Вальковича. У генерала только что состоялся такой разговор с тучным полковником Шеповаловым.

«Как там у вас характеризуется младший лейтенант Смирнов?»

«Да неплохо вроде бы характеризуется, товарищ генерал».

«Какое задание он получил в штабе?»

«Разбирает архив, товарищ генерал».

«Какой архив? Где разбирает?»

«В штабе, товарищ генерал».

«Прямо сейчас? В штабе?»

«Ну да. Позвать его к телефону?»

«Звать не надо. Но глаз с него не спускайте».

С этого момента полковник Шеповалов действительно не спускал глаз с младшего лейтенанта Смирнова, а генерал соответственно не спускал глаз со своего младшего лейтенанта. «В туалет пойдете не когда вам захочется, а когда захочет командир отделения!» Генерал Седов внимательно ознакомился с данными обоих лейтенантов-однофамильцев. Бывает так. Совпадали даже даты рождения, и на службу их призвали в одно время. «Нас, Смирновых, вообще-то много. Мы еще Кузнецовых попятим».

Вызвав Смирнова, генерал долго смотрел на него.

– Где сейчас доктор Валькович?

– Гуляет, товарищ генерал.

– На набережной его не видно.

– А он не по набережной, он теперь по бережку гуляет.

Почему доктор Валькович изменил место своих прогулок?

– Так он же, товарищ генерал, током трахнутый.

Желтый браслет

Бизнес не раз сводил Алекса с силовиками.

Не в противостоянии, конечно. Просто появлялись друзья.

Но с генералом Седовым Алекс ни разу не встречался. Слышал о нем, это само собой, но слухи слухами, а пока не увидишь человека, не услышишь живой голос, трудно понять, что он представляет собой на самом деле. В «Дарьином саду» генерал Седов практически не выходил из номера. Окна задернуты, телефон отключен, на экране ноутбука список проблем, стоивших внимания. Почему американский спутник Sirius поменял назначенную ему орбиту, оказавшись вдруг почти на тысячу метров выше? Почему Гольфстрим, Куросио и Южное экваториальное течения без каких-то явных причин меняют скорость и направление? Почему в Берлине доктор Курт Хеллер, придя в себя, пригласил в палату специалистов из Интерпола? Почему так интенсивно распространяются по миру слухи из Церна о некоем потерянном из «Рабочего журнала» листке? Почему в «Анналах физики» так и не появилась анонсированная ранее статья астрофизика Джона Парцера, посвященная обработке данных, поставленных на Землю научным спутником WMAP? Ну да, Вселенная на семьдесят три процента наполнена непонятной по своей природе «темной энергией», об этом писали и раньше, не новость, и представление о том, что «темная энергия» может являться силой, противоположной гравитации, – что нового добавил к этому Парцер?

Наконец, пресловутый видеоролик.

Или мы гибнем, или мы на пути к спасению.

Обнуляются самые надежные планы, паспортная система рухнула, границы закрыты, обыкновенный человек, вовсе не спортсмен, на обыкновенном велосипеде за несколько часов преодолевает путь от Новосибирска до Немала. За доктором Вальковичем, кстати, давно присматривают самые разные ведомства, даже местные секьюрити, раздолбай, за небольшие деньги зябнут сейчас на берегах водохранилища. «Может, обшмонать придурка?» – «А что вы хотите найти?» – «А что увидим, то и найдем». Эти ребята не знают, что мансарда доктора Вальковича в «Дарьином саду», его велосипед и все его личные вещи много раз изучались и просвечивались опытными специалистами. Разумеется, в отсутствие хозяина. Допрошены даже байкеры, нагнавшие доктора Вальковича на трассе М52. «Да мы чего? Мы даже по рылу ему не дали». И этот их диалог. «К какому клубу приписан?» – «Да нет. Просто катаюсь». Нашлись и другие свидетели триумфального велопробега. Водилы иномарок, которых обгонял доктор Валькович. Пастух-алтаец из Онгудая. Пьющий, конечно, но в означенный день был, говорит, как стеклышко. Но что-то ему померещилось, даже коровы сбились теснее. А что померещилось? Да он не знает. Ну вроде как воздух сгустился. «И трава сгустилась, и коровы», – мялся пастух. «Даже коровы?» – «Даже они». – «А как коровы могут сгуститься?» – «Вот я и говорю, что не знаю».

А еще аудиофайлы, полученные по спецканалу с таможенного пункта аэропорта Инчон в Сеуле. Что мог вывезти корейский физик из Научного центра в Церне? Что уже было у его друга, только другого цвета? Пультовая… Чайные чашки… Стеклянная баночка из-под алтайского меда… Кстати, баночку эту, выброшенную байкером под Монжероком, так и не нашли. Видел кто-нибудь такую в «Дарьином саду»? Анар утверждал, что не видел. Конечно, в баре «Дарьиного сада» можно спросить чай с медом, но Анар точно предпочитал не сросткинский, и даже не монжерокский мед, а свой, чемальский. Буковский на вопросы младшего лейтенанта Смирнова-Суконина отвечал односложно и грубо. Анечка вообще ничего не поняла, но чай в баре она заказывала, даже и с медом. Спрашивали Карину, спрашивали бывших жен Анара, причем с китаянкой Анар разговаривал сам. Позже переводчики подтвердили, что Анар правильно перевел каждое слово. Китаянка заявила, что стеклянную баночку, обклеенную фольгой, никогда в «Дарьином саду» не видела, но все равно не верит таким людям, как доктор Валькович. Он неправильный человек, сказала китаянка. От таких людей зависит несоразмерно много. Объяснять свои слова она не сочла нужным. Она видела доктора Вальковича на берегу реки. Так не гуляют люди, у которых на душе мир.

«У него что, ноги кривые?» – не выдержал Анар.

Китаянка и на этот вопрос не ответила. Тогда Анар взялся за выпестышей.

И Венька, и Якунька, и Кланька, и Чан – все отвечали по-русски, отвечать на других языках Анар запретил. Удалось выяснить, что в то утро, когда над Чемалом разразилась гроза, выпестыши видели доктора Вальковича на набережной. «Подохнет ведь», – жалела орущую кукушку Кланька. «Да почему подохнет?» – не верил Якунька. «Она кукует, а жрать надо», – сурово по-русски повторял Чан. «Покукует и полетит червяков искать», – возражал Венька. «Нет, теперь не полетит. Теперь никуда больше не полетит», – жалела Кланька. «Да почему?» – «Она чокнулась». И когда выпестыши дошли до этого трагического момента, кто-то дико заорал с мансарды на кота, который полз по карнизу. Конечно, кот застыл, затаился, зато этот человек… ну про которого все спрашивают… доктор, да?.. в шортах, в защитной рубашке… этот человек как раз стоял на пустой набережной, рассматривал стеклянную баночку…

«Из-под меда?»

«Мы не знаем».

Чан вообще утверждал, что баночка пластмассовая, но Чан мог перепутать, ведь по матери он был китаец. Когда на кота крикнули, этот человек… ну доктор… который в шортах… он уронил баночку в реку.

«И не достал ее?»

«Да там камни, течение».

«Хотя бы пытался достать?»

«Чего он, дурак? Там же вода холодная».

А еще звонки. А еще светящаяся вода. Ну да, ГЭС на Чемале старая. Она всегда выдавала и сейчас выдает ровно столько энергии, сколько могут дать старенькие турбины, и вдруг нате вам – засветились даже не подключенные к сети лампочки. Так, конечно, не бывает, это сущая чепуха. Но генерал сам наблюдал над ГЭС лучи мощных (зенитных) прожекторов, над плотиной играли чудесные северные сияния.

Поразительно, но вещдок, утерянный майором Мухиным (о чем генералу доложили во всех подробностях), несколько дней пролежал в Новосибирске – в Анечкиной квартире. Почему там? Имела она какое-то отношение к винтовке? А Буковский? А младший лейтенант? А эти, появившиеся в «Дарьином саду» писатели?

Один охотник лося убил. Чомон-гул – большое мясо.

Жена охотника в лес пошла. На ней грудное солнце – женское украшение.

Младшая дочь сказала: «С тобой тоже пойду мясо брать». Мать ответила: «Ты еще мала. Не ходи». Но когда вернулась, дочь к лосю сама тайно ушла. «О, Чомон-гул! О! – Сухой веткой смела снег с мертвой головы лося. – О, Чомон-гул! О!» – Страшно стало. Мохнатое лицо лося открыв, смотреть стала, в мертвых глаз черноту смотреть стала. – «О, Чомон-гул! О! Когда охотник тебя догнал, в твоем сердце худо сделалось. В твоем сердце боль встала». Вернувшись, сказала: «Теперь никогда не будем убивать и есть зверя». Отцу и братьям, всем соседям сказала: «Теперь никогда не будем убивать и есть зверя».

Послушались. Стали голодать. Многие люди, совсем обессилев, слегли. Мох сосали, плакали. Шамана позвали: «Зачем нам такое? Почему надо терпеть?» Шаман ответил: «Упомянутая девушка течение миров нарушила. Упомянутая девушка в смутную черноту глаз убитого лося смотрела. Сказала: "О, Чомон-гул! О!" Духи ее услышали. Теперь убивать живое нельзя».

Спросили: «Мы с этим что сделаем?»

Шаман птичьи кости над огнем качал, ответил: «Упомянутую девушку убейте».

«Почему ее убить? – спросили. И добавили к сказанному: – Это будет худо».

«Если умрет – худо. А если все умрем – будет совсем худо».

Немедленно убили. «Пусть теперь охотник пойдет. За мясом пойдет. У кого сохранились силы, пусть пойдет».

Еще полдень не наступил, а уже убили лося.

С тех пор снова стали убивать. С тех пор поправились.

Сошедшая с орбиты Луна… Рыбы и птицы… Меняющиеся течения… Непогода над всей территорией Азии и Европы… Почему люди снова хотят убивать? Где потерявшаяся винтовка?

Энергии, энергии, энергии! Если мир выживет, человечеству потребуется вся энергия. Если доктор Валькович и правда обронил загадочную стеклянную баночку в Немал, рано или поздно загадочную баночку вынесет к плотине. Возможно, это опасно, а возможно, не имеет никакого значения. «Если умрет – худо. А если все умрем – будет совсем худо…»

Из села Чемал генерал увидел белое пирамидальное поднимающееся над водохранилищем облако. Оглядываясь на него, оставил машину возле небольшого кафе, прошелся по рынку. «Цель определена». Служебный канал продолжал работать, генерал слышал все, что ему передавали наблюдательные и аналитические службы. Именно сегодня возможна акция, он сам решил контролировать события. Рынок не заполнен, туристов мало. Самодельные бубны, баночки с медом, туристические карты, причудливые изделия из кедра. «Западный берег водохранилища». Не один десяток опытных специалистов был задействован для того, чтобы вывести генерала Седова на обнаруженный недавно тайник.

Каменистый берег.

«Тропинка в сосняк».

«Поднимитесь на третью площадку».

Он поднялся. Сосны и лиственницы. Вниз уступами спускались еще две скальные площадки. «Соблюдать радиомолчание». В просветы ветвей просматривались плоский берег и плотина Чемальской ГЭС – невзрачное архаичное сооружение, невысоко поднимающееся над серебристо-темной водой.

«Кукушка, кукушка, сколько доктору Вальковичу осталось жить?»

Кукушка вдали стучала, не останавливаясь, наверное, у нее были свои виды на физика. «Товарищ лейтенант, у меня на танке оторван левый каток, не работает радиостанция, полностью израсходован экипаж!» Почему-то лезли в голову старые армейские анекдоты. Глядя на поднимающееся над горами белое пирамидальное облако, генерал вспомнил недавнее чаепитие с доктором Вальковичем на своей домашней открытой веранде.

«Где ваша жена?» – спросил в тот вечер доктор Валькович.

Генерал ответил: «Предполагаю, погибла».

И в свою очередь спросил: «А ваша?»

«Предполагаю, счастлива».

Ладно. «Все мы – пепел звезд».

Главное сейчас в том, что где-то здесь, может, даже на этой площадке, укрыта снайперская винтовка. А целью может быть только физик. Ну так кто это сделает? Кто поднимется на площадку? Может, младший лейтенант Смирнов? С его синими честными глазами и неутолимой страстью давать советы? Или настырный журналист Буковский? С его вечными обломами, славой скандалиста, тягой ко всему, что запрещено? Он, кстати, не из тех, кто тоскует по старым добрым временам. Он не станет вопить: «Ой, как классно, тут мотоциклы есть!» И не станет тосковать по старым сидишкам с прошивкой для мобилы с 1.3 мегапикселя. Или, может, винтовку возьмут Алекс и его друг? Их полярные истории полны смутных предостережений. «О, Чомон-гул! О! – Сухой веткой смела снег с мертвой головы лося. – О, Чомон-гул! О!» – Страшно стало. Мохнатое лицо лося открыв, смотреть стала, в мертвых глаз черноту смотреть стала.

Когда на берегу появился доктор Валькович, генерал решил сменить место, но по тропинке покатились камешки. Кто-то поднимался наверх – легко, упруго, уверенно. Младший лейтенант Смирнов-Суконин так не мог, он бы пыхтел и самому себе давал советы. И у Буковского бы так не получилось. А Анар, тот шел бы, ступая на камни всей ногой. Он везде чувствовал себя хозяином.

Чтобы увидеть стрелка, надо было наклониться.

Генерал не стал этого делать. И поступил правильно.

На уровне его ног из-за камней поднялся и исчез ствол винтовки.

Затем ствол наклонился, лег на сгиб толстой сосновой ветви. Скорее всего, стрелок заранее облюбовал позицию. Берег просматривался со скалы до самой плотины. Доктор Валькович неторопливо шел по берегу, наклонялся, что-то подбирал или рассматривал. Имел ли он хоть какое-то отношение к слухам о Луне, к тонущим в дождях городах Европы, к загадочному видеоролику, снятому с безымянного сайта? Смертельная песчинка он в великом шарикоподшипнике мира или его волшебная смазка?

В поле зрения генерала появилась рука, нежно погладившая винтовочный ствол.

Тонкая. Женская. И желтый, почти янтарный браслет на запястье. В виде змейки.

Поселок в пустыне

Ни тень, ни запах, ни шорох не должны были донестись до стрелка.

Генерал замер. И стрелок замер. Это так и должно быть, подумал Седов.

Это мы раскачиваем коромысло мира, подумал он. Добро и зло раздельно не существуют, не могут существовать. Он задумался об этом много лет назад в жаркой пустыне под крошечным среднеазиатским поселком. Утечка обогащенного урана. Он тогда работал над этим. Утечка обогащенного урана, в котором катастрофически нуждалась одна из ближневосточных стран, строящая свои собственные стратегические планы. О нелегально вывозимом из России сырье знали только два чиновника – из тех самых крупных, что никогда ни в чем не замешаны. Если бы вывезти сырье не удалось, кто-то умер бы, но, конечно, не указанные чиновники; они, дававшие устное разрешение на вывоз, остались бы, как всегда, неуязвимыми.

Полковник Седов (тогда еще полковник) не задумывался над тем, надо ли позволять вывозить стратегическое сырье за пределы страны. У него был приказ: скрытно подойти к поселку и дождаться выстрелов. Ему не объясняли, кто будет стрелять и в кого будут стрелять. Ему четко и ясно приказали скрытно подойти к поселку и задержать бронетранспортеры до той минуты, когда смолкнет последний выстрел. В поселке среди специалистов находилась жена полковника, но считалось, что гражданские специалисты не пострадают. Ну конечно, там снимут охрану, с этим ничего не поделаешь. Но гражданские специалисты не пострадают ни в коем случае. Полковник тоже был уверен в этом. В итоге он потерял жену, но не дал коромыслу мира качнуться слишком сильно: обогащенный уран остался в стране, а заказчики были сбиты с толку. Миллиарды долларов для России не пропали, они работали, да и тайные переговоры продолжались. А резню в далеком поселке одна сторона объяснила разборками в криминальном мире, другая – заказчики – вынуждена была принять такое объяснение. Конечно, полковник догадывался о некоей третьей силе: чужие вертолеты (без опознавательных знаков) были засечены еще на подходе к поселку.

Но мир нуждается в энергии. Это объясняет все.

Задача перед Седовым была поставлена простая: войти в поселок, когда перестрелка окончательно стихнет, и добить всех, кто остался жив. Имелись в виду бойцы нападавшей стороны. У полковника было двадцать два человека. Он считал, что этого ему хватит. Раскаленные бронетранспортеры пофыркивали, дымясь в сизом зное, и когда люди Седова вошли наконец в поселок, выяснилось, что добивать там некого. Считалось, что убиты будут только те, кто имел отношение к охране поселка, но, к сожалению, убили всех. Вообще всех.

Полковник осмотрел каждый труп. Он делал это тщательно. Он видел знакомые лица. Например, Седов узнал технолога, которого знал еще по встречам в Москве. Но его жены среди мертвых не оказалось. Даже изуродованную, он узнал бы ее по желтому браслету-змейке, подаренному незадолго до событий. Значит, она жива. Раз ее нет среди мертвых, значит, она жива. Может, она и сейчас жива, подумал генерал, молча изучая женскую руку, погладившую ствол винтовки.

Браслет в виде змейки.

«О, Чомон-гул! О!»

Когда полковнику (там, в пустыне) доложили, что под стеной пустой автобазы все-таки лежит живой человек, он не удивился. Да, действительно. Рыжий, коротко стриженный. Оружия никакого, форма одежды гражданская, то есть потная окровавленная футболка и шорты.

«Ты кто?»

Человек ответил.

С трудом, но ответил.

Чужая речь прозвучала странно.

«Ты кто?» – терпеливо повторил полковник.

Рыжий ответил более внятно. Он отвечал на идиш.

Он даже приподнялся на локте. Из-за барханов в этот момент на малой высоте появился вертолет без опознавательных знаков. При посадке он поднял тучу оранжевой пыли. Лопасти с грохотом вертелись. Полковник знал, что вертолет вернулся за умирающим. Но еще полковник знал, что возращение вертолета отнимало у него последнюю возможность увидеть жену. Если ее нет среди мертвых, значит, она там – у чужих вертолетчиков. И возможно, не против ее воли.

Энергии, энергии, энергии! Сколько энергии ни вырабатывай, ее все равно не хватает. Глаза умирающего тускнели. Но медики иногда справляются со сложнейшими ситуациями, они ведь спасают не душу, а тело. Бывало, что и не таких вытаскивали из клинической смерти. Два утомленных потных человека с «узи» под мышками выскочили из вертолета. Наверное, на умирающем был маячок, в запарке этого парня просто прошляпили. Спрыгнувшие на песок ребята не демонстрировали никаких агрессивных намерений (видимо, знали о приказах, отданных полковнику). Не поднимал оружия и полковник. Просто стоял с пистолетом в руке. Спрашивать было не о чем, ему бы все равно не ответили. Крупнокалиберные пулеметы бронетранспортеров развернулись в сторону вертолета, но и это была не угроза, просто каждый страховал себя по-своему. Все шло, как должно было идти, но полковник чувствовал, что начинает проигрывать. Он чувствовал, что эти двое с «узи» под мышками будут всю жизнь презирать его, когда заберут раненого. Жена полковника была с ними. А теперь они заберут своего человека, возможно, он расскажет ей, что видел ее мужа растерянным. Весы колебались. Их равновесие было резко нарушено. Полковник Седов стремительно проигрывал. Он знал, что жену уже не увидит. Если это было ее решение, значит, будущего у них не было. Ни общего, никакого другого. Поэтому, когда парни приблизились, он сделал два контрольных выстрела в голову раненого. Разумеется, это не вернуло ему жену, зато вернуло уважение команды. Парни с вертолета остановились, один по-русски сказал: «Мы вернулись за ним». И указал на мертвого.

Полковник ответил: «Забирайте».

И они улетели. И он временно выиграл ту войну.

А сейчас опять проигрывал, потому что снайперскую винтовку держала его дочь.

Выбор

Генерал кашлянул.

Карина не вздрогнула и не изменила позу.

Кашель – не угроза. Кашель – знак. Там более что доктор Валькович еще не вошел в пристрелянную зону. Вряд ли Карина повернет винтовку. Ствол зацепится за березу, а секундная задержка – это провал. Карина вела себя в высшей степени профессионально. Множество мелких фактов, ранее только тревоживших, слились наконец для генерала в одну мозаику. Судьба физиков, работавших в Церне: смерть Джона Парцера и Обри Клейстона… Домашний арест доктора Кима… Что должен совершить человек, чтобы ему отказали в возможности появляться в обществе? «Чингу-эге чуль сонмуль имнида. – Это подарок для моего друга». И неясное полуобъяснение, полуоправдание: «Вообще-то у моего друга такое уже есть, но другого цвета?» Может, речь шла о том странном миниатюрном устройстве, вращавшем сразу несколько авиационных турбин? Что мог вывезти корейский физик из Церна?.. В Сети существуют тысячи и тысячи безымянных сайтов. «Плиз, подскажите, как замутить собственный VPN-сервер?.. Под какой ОС мутить?..» С сайтами проблем нет, накрыть такие доморощенные серваки трудно. Зато нет проблем мотаться по миру. Видимо, Карину заранее предупредили о возможном закрытии границ, но имя ее внесли в список пассажиров, и рейс на Сеул ушел. В течение какого-то времени Карина (для кого?) будет находиться в Южной Корее. Пока доктор Ким заперт в собственных стенах, можно заняться доктором Вальковичем. Доктор Валькович – ее цель. Как, видимо, физик Хеллер был ее целью в Берлине.

Перед самым отлетом Карины в Берлин генерал Чернов – через Седова – попросил ее передать сверток своим немецким друзьям.

«Что будет в свертке?» – спросил Седов. Коллеги прекрасно понимали друг друга.

«Два шелковых платка, вот, пожалуйста, можешь взглянуть».

«Разве в Германии уже нет шелка?»

«Да ты взгляни, – засмеялся Чернов. – Это не просто платки, это историческая реликвия. Видишь фамилию в уголке? Chernoff. В некотором смысле это история моего рода».

«В каком же это некотором смысле?»

«Мой дед прошел через гитлеровские лагеря. И остался в Западной Германии. А в Берлине у меня племянница».

Всего лишь шелковые платки. Не те времена, чтобы отказывать в такой малости.

Все-таки позже генерал тщательно сличил путь Карины в международный аэропорт Темпельхоф с путем следования машины физика Курта Хеллера. Сравнил просто так, для подстраховки, по профессиональной привычке. Особых подозрений Карина у него не вызывала. Он знал, что она интересуется секретной службой, но это был ее собственный выбор, генерал на нее не давил. Может, подражала отцу, может, доказывала что-то. Как генерал и ожидал, пути немецкого физика и Карины не совпали. Аэропорт Темпельхоф доживал свои последние дни, такси из центра – шестнадцать евро, а можно было воспользоваться поездом с Фридрихштрассе. Карина, конечно, воспользовалась поездом. Ее самолет был в воздухе, когда машина физика Курта Хеллера вылетела на встречную полосу. А шелковые платки она действительно передала родственнице Чернова…

Но никогда Карина не выказывала особого интереса к доктору Вальковичу. Сосед как сосед, в меру чудаковатый, когда надо, поаплодирует. Карину больше интересовали фрики вроде Буковского, но и к ним она не проявляла какого-то особенного интереса, разве что в нужных (для нее) случаях. «Папа, помнишь Левку Антонова из моей группы? У него редкая группа крови. Как у меня. Он в меня влюблен, ну я держу его на длинном поводке. Ты имей в виду, если что…»

Браслет-змейка… Чуть отставленная нога…

Красивая женская нога сама по себе оружие…

У жены полковника Седова были такие же красивые ноги…

Через несколько лет после событий, развернувшихся вокруг нелегального вывоза из страны стратегического сырья, генерал довольно тесно общался с офицерами Моссада, хорошо знавшими Среднюю Азию. В его кабинете до сих пор хранился подарок одного из них: менора – копия золотого семисвечника, предписание об изготовлении которого было отдано Моисею самим Богом – еще там, на горе Синай. «И сделай светильник из золота чистого; чеканный да сделан будет светильник; бедро его и стебель его, чашечки его, завязи его и цветы его должны выходить из него. И шесть ветвей должны выходить из боков его: три ветви светильника из одного бока его, и три ветви светильника из другого бока его…»

В Тель-Авиве в маленьком кафе на бульваре царя Шауля генерал Седов однажды разговорился с одним из тех офицеров. Наступали новые времена, президенты менялись с неслыханной быстротой, разговоры становились осторожнее, но они понимали друг друга. Их, в общем, сблизили тогда не профессиональные интересы, хотя кто знает, как профессиональные интересы проявляются? Сказано же: «С обдуманностью веди войну твою…»

«Конечно, – сказал генерал, – русскую разведку можно упрекать в чем угодно, но не в беспомощности. В самые жесткие времена сотрудники русской разведки честно выполняли свой долг».

«Это так», – ответил Мохаим.

Под таким именем его знал генерал.

А может, это был псевдоним, неважно.

Главное, Мохаим мог слышать от своих коллег о контрольном выстреле, которым когда-то молодой русский полковник дал согласие (других вариантов не существовало) увезти из России его жену. Не имело значения, что жена полковника сделала выбор сама. «Время – условность, – сказал тогда Мохаим. – Времени не существует, существуют события. И дело даже не в том, выполняем ли мы свой долг до конца. Это подразумевается. И дело даже не в том, что мы стараемся спасти своих людей, всегда спасти, – подчеркнул он. – Дело в том, кто нами управляет».

«Вы, наверное, о демократии?»

«Разве я похож на человека, размышляющего о демократии?»

Нет, Мохаим не походил на такого человека. Он был румян. Он был энергичен. «Я говорю об аскетах и гедонистах, – сказал он. – Старый, в общем, спор. Можно делить людей и по другим признакам, но мне нравится говорить об аскетах и гедонистах».

Генерал недоуменно поднял брови.

Впрочем, говорили они об одном и том же. Просто никто не хотел выдать себя раньше времени, оба чувствовали, что знают или догадываются о происходящих в мире событиях больше, чем знает или догадывается другой. А сверх этого каждый знал еще и то, что другому знать ни в коем случае не полагалось. И оба были настроены благожелательно, даже выпили по стаканчику коньяка, почему-то в том баре коньяк подавали в стаканчиках. Непонятная публика, непонятный говор. Многие посетители спрашивали «кровавую Мэри», а они пили коньяк. «Аскеты и гедонисты? – переспросил Седов. – Ну в общем понятно. В России это проходили. С некоторым допущением можно утверждать, что до конца пятидесятых у нас властвовали именно аскеты. Только при них и можно было построить колхозы, метро, атомную бомбу…»

«…И очень хорошую науку».

«И очень хорошую науку», – вежливо подтвердил генерал.

Он чувствовал, что Мохаим его понимает. Если офицер сам был в том среднеазиатском поселке посреди пустыни (а он, видимо, там был), он должен знать, почему полковник Седов вернул им труп. Именно труп, а не живого человека.

Не потому, конечно, черт побери, что моссадовцев послали именно за трупом.

«Но потом вы проиграли, – ответил Мохаим на размышления генерала. – Потом к власти у вас в России пришли гедонисты. А они стареют долго и тщательно. Они стареют так долго, что привыкают к собственным морщинистым лицам и начинают всерьез рассуждать о социализме с добрым человеческим лицом».

По глазам Мохаима было видно, что если его еще раз пошлют за трупом, он еще раз вернется с трупом. К счастью, их никуда в те дни не посылали, они сидели в маленьком кафе на бульваре царя Шауля и говорили об аскетах и гедонистах. Если бы мы оказались слабее тогда, думал генерал, обогащенный уран ушел бы в страну, где его до сих пор катастрофически не хватает. Энергии, энергии, энергии! И мы не сидели бы в баре. И тело моей жены покоилось бы на кладбище того заброшенного поселка. Но уран не ушел, и неважно, где моя жена сейчас – попивает чай на собственной ферме где-нибудь в Оклахоме или лечится соленой водой Мертвого моря…

Когда не знаешь, что делать, лучше ничего не делать.

Зная это, генерал прокручивал в голове упущенные моменты.

На самом деле таких моментов было много. Например, Московский университет. Специалисты с Лубянки всегда ценили университетское образование. Дочь подолгу оставалась вне его контроля, а друзья в этом смысле ненадежны. Генерал Чернов был для Седова больше, чем друг, но самые большие искусители – именно близкие люди. Отдел Чернова славился проникновенным подходом к людям. Правда, не могли же Карину купить. Мир открыт, ума хватает, понадобится – найдет приличного гедониста или аскета или даже такого фрика, как Буковский, такие костьми лягут за возможность покрасоваться рядом с нею. Добро, зло? Равенство, братство? Какие идеи могли так увлечь Карину, что сейчас она готова убрать человека только за то, что тот знает (возможно), что было написано на листе, выдранном из «Рабочего журнала», что обсуждали в Церне физики Хеллер, Клейстон и Парцер и что мог вывезти в Южную Корею доктор Ким? «Вообще-то у моего друга такое уже есть, но другого цвета».

Карина снова глядела в прицел. Сосновый ствол, обезображенный большими овальными дуплами и обломками сучьев, торчал внизу из воды, как выбросившийся на камни ихтиозавр. По голому камню маленький муравей тащил огромного дохлого паука. Хочешь мяса – сделай зверя. Хотя какое на пауке мясо? А по галечному плоскому берегу неторопливо шел доктор Валькович.

Палец Карины лег на спусковой крючок.

– У него нет этой вещи, – негромко сказал генерал.

Карина даже не повернулась.

– О чем вообще идет речь?

Генерал промолчал. Не читать же лекцию, в самом деле. В ускорителе протон сталкивается с протоном, рождается новая частица – эквидистон. Кажется, физики называют ее так. Силы среднего взаимодействия. Те силы, что могут столкнуть Луну с орбиты, но не достигнут Солнца. Hello, World! Энергии, энергии, энергии! Как забросить провод на энергетическую сеть Вселенной и снять энергии столько, сколько требуется размножающемуся человечеству?

Генерал чувствовал, как напряглась длинная нога дочери. Придурки вроде Буковского легко идут на такую поклевку.

– Откуда у тебя браслет?

– У Аньки взяла. Он мне нравится.

– Откуда браслет у Аньки?

– Анар подарил.

– А у Анара он откуда? Карина не ответила.

Она легонько повела стволом винтовки.

Она не знала истории желтого браслета, для нее сейчас важнее было знать, что отец ей не помешает. Цель – доктора Валькович. Прислушавшись к далекой кукушке, Карина произнесла одними губами:

– Эта падла кричит третьи сутки, она совсем свихнулась. Папа, почему так? Почему, куда ни ткнись, одни реднеки и фрики. Или такие вот спяченные кукушки. Наверное, когда откроют границы (она действительно знала больше, чем генерал думал), все эти Буковские всем стадом бросятся за бугор. Почему они считают, что трава за бугром сочнее?

Аня… Анар… Желтый браслет-змейка…

Генерал смотрел на поднимающееся облако.

С Мохаимом в Тель-Авиве они однажды заговорили о Боге. Не из чувства вины и не из чувства причастности к темным тайнам. Они заговорили о Нем только потому, что всем профессионалам время от времени снятся сны, величественные, как это поднимающееся над водохранилищем белое пирамидальное облако. С облаками всегда так – они плывут, меняются, расплывчатые существа сгущаются в туманности, из туманностей формируются еще более причудливые силуэты. Возможно, доктор Валькович правда знает что-то такое, что может спасти или погубить мир, но от него уже ничего не зависит. Как уже ничего не зависит от Джона Парцера и Обри Клейстона. Как уже ничего не зависит от доктора Кима, находящегося под домашним арестом, и от доктора Курта Хеллера, вызвавшего в свою палату сотрудников Интерпола. Ладно, сказал себе генерал. Будем считать, что меня опять отправили проследить за тем, чтобы среди трупов случайно не оказался кто-то живой.

«А если бы я не задержал свои бронетранспортеры? – хотел он спросить Мохаима в том маленьком баре на бульваре царя Шауля. – Если бы я не дал вашим людям уничтожить тех торговцев? Что тогда?»

Мохаим, наверное, ответил бы: «Тогда динозавры снова бы вымерли».

А браслет-змейку он привез из Камбоджи. Помнил каждую деталь, каждую чешуйку на желтой змейке, но жена браслет не полюбила: слишком запоминается. А вот Карина таких вещей не боится. Сейчас никто не боится того, что слишком запоминается. Возможно, Анар тоже был в том поселке и поднял оброненный или выброшенный браслет. Возможно, именно Анар выводил моссадовцев на поселок.

– Папа, он у меня на прицеле.

Карина шепнула это одними губами. Но генерал не собирался ей помогать. Ты взяла на себя ответственность, сказал он про себя, учись идти до конца. Нет добра, и нет зла. Но коромысло миров постоянно колеблется. Выверяй градусы самостоятельно.

– А потом ты напишешь книгу.

– Книгу? Какую книгу? Папа, о чем ты?

– О том, что честнее: убить физика или написать о физике, который пытался спасти мир.

– А он пытался? – одними губами спросила Карина.

– Не знаю, – генерал смотрел на белую пирамиду облака.

Он правда не знал. Он видел сейчас только Карину, щурящуюся в прицел. Возможно, через секунду пуля разнесет в осколки весь мир. Возможно, у человечества уже никогда не будет таких хороших шансов начать новую жизнь. Возможно, Карина последняя, кто видит (в оптику прицела) лицо невольного злодея или гения, какая разница, ведь он уже искривил путь небесного коромысла.

– Ты подними глаза. Ты просто подними глаза, – он сказал это потому, что тень белого пирамидального облака упала наконец на них и водохранилище внизу бархатно высветилось – плотная необыкновенная вода с чудными искорками в глубине. – И не волнуйся. Все будет правильно. На этом стоит мир.

Юрьев день

– Да не дрожи ты, Леха, – сказал Алекс. – Глотни коньячка.

– Нет, он коньяк не будет, – заглядывали в открытое окошко механики. Спуститься по железной лесенке в машинный зал боялись, да и Леха был в резиновых перчатках. Механики водили большими опытными носами, прислушивались к запахам, но в машинный зал не спускались. – Не будет он пить.

У самой плотины толпились туристы, их голоса перекрывались ровным шумом падающей воды. Три мужика небольшого роста, в спортивных синих трико, негромко и убежденно говорили о чем-то, тыча пальцами в стоявшие у стены водолазные костюмы. Вообще-то водолазные костюмы сами по себе стоять не могут, резина все-таки, но эти стояли, будто их пропитали особым составом. Ни руку, ни ногу в таких не согнешь, хорошо водолазов успели поднять со дна водохранилища. Чувствовали они себя не очень уверенно, но госпитализироваться не захотели, были уверены, что просто отравились зайчатиной.

«Да не водятся тут зайцы», – оспаривал их слова подъехавший участковый.

Водолазы качали головами: «В кафе водятся».

На самом деле водолазы, конечно, ничем не отравились. Просто во время работ на дне резиновые костюмы на них буквально на глазах стали затвердевать, пришлось срочно поднимать ребят. Теперь они убеждали в чем-то туристов. С одной стороны бетонной стены – рукотворный мамонт как знак прошлого, которое никогда уже не вернется, с другой стороны – водолазы как знак неотвратимого будущего. Я не о том, что водолаз – профессия будущего. Просто рассказывали ребята странные вещи. Будто бы сперва при спуске было темно, муть такая, что фонарь глохнет, а потом сумерки внезапно расступились и… ну как объяснить… Знаете же, как самолет вырывается из тумана – серые лохмотья несет за иллюминатором, но уже видна земля… Среди туристов оказался журналист местной газетенки. Он догадался сказать: «Давайте я лучше сам буду задавать вопросы». Все согласились.

– Что вы там увидели, когда муть рассеялась?

Водолазы мялись, смотрели кругло:

– Это все нам простится, только думать надо.

– Вы точно спустились на самое дно?

– Я да, – сказал один, глаза у него были рыбьи, тусклые.

– Вы ведь совсем не пьете? – на всякий случай спросил журналист.

Водолазы кивнули. Окна машинного зала были настежь распахнуты. Мы смотрели на Леху и одновременно слышали весь разговор снаружи.

– Там, на дне, ил, наверное?

– Ну да. Я почти по шею погрузился.

– Мы так и рассчитывали – добавил другой – Мы знали, что илы на дне мощные.

– Много ила, значит, мутная вода. Что вы могли увидеть?

– Сперва ничего, а потом все просветлело. Все стало оранжевым.

– Оранжевый ил? Это как?

– Да нет, я про освещение.

– А что там может светиться?

– Ну не знаю… Вода… Я ниже всех был… – указал водолаз на своих соратников. – Я уже в ил погружался, а они висели надо мной будто в сиянии. Я даже подумал…

– Что вы подумали?

– Да нет, это я так… Я неверующий…

– О чем вы все-таки подумали?

– Ну не знаю… Они надо мной будто в ореолах висели… Ну как на иконах рисуют, понимаете?.. Ну я и подумал, что они как святые…

– А святые что, всегда в ореолах?

– Не знаю. Я в книжке читал.

– А что вы увидели на дне?

– Я – ничего, – сказал один.

– Я тоже ничего, – подтвердил другой.

– А я свет увидел. Я же говорю. Оранжевый.

Водолаз облизнул губы и поводил рыбьими глазами. Было видно, что он настроен на откровенность, готов рассказать все, ничего не скрывая, и толпа сразу придвинулась ближе, особенно девушки. Их всегда тянет к Чемальской ГЭС, они так и высматривали, где тут Леха, о котором ходят интересные слухи? Но Леха, сунув руки в резиновые перчатки, дрожал в душном и влажном машинном зале, вместо него выступали испуганные водолазы, тоже интересно. Туристы, а особенно журналист, рассчитывали на необычные новости. Может, хотели услышать про русалку. А что? В озере Лох-Несс водится неведомое чудовище, в Амазонке всяких чудовищ видели, даже в самом северном якутском улусе в озере Лабынкыр видели водоплавающего динозавра, а уж на Алтае! Ладно, пусть будет русалка. Принцесса Укока есть, пусть будет еще русалка. Не зря по обочине гравийной дороги со стороны Чемала шли к ГЭС низкорослые существа в футболках с элементами индийской экзотики. «Харе Кришна… Харе рама… Рама харе… Харе Кришна…» Один, голый по пояс, подыгрывал на баяне. Неясно, чего хотели. Их даже побить не успели: с воем подкатили милицейские машины и две грузовые фуры. Водолазные костюмы побросали в кузов, водолазов-неудачников и кришнаитов с баяном загнали в другую фуру, и вся процессия под завывание автомобильных сирен понеслась в сторону села.

– Мы Леху в психу не отдадим, – сказал один из механиков, они все-таки спустились в машинный зал. – Леха теперь светлый. Причастился к высшему.

– А вы что о высшем знаете? – с большим уважением спросил Алекс.

Механики посопели и отвечать на этот вопрос не стали. В машинном зале было влажно, лучилась лампочка Ильича – в углу, сама по себе, под ноги подтекала темная вода. Леха сидел на деревянном стуле. На бедрах плавки с кудрявыми вязочками (подарок какой-то девушки), голова наголо выбрита, плечи в лиловых татуировках. Леха мелко дрожал.

– Давно это с ним?

– Да уже часа два, не меньше.

– «Скорую» вызывали?

– Ему этого не надо.

– Почему?

– Если «скорая» приедет, его посадят.

– Как это посадят? За что? За просветление?

– Да нет… Тут ведь как… – мялись механики. – Мы Лехе доверяем… Когда приходят туристы, особенно девушки, позволяем водить одиночек в машинный зал… Не разрешается, но с Лехой можно… И шумно тут, хоть как кричи, – зачем-то добавил старший механик и отвел глаза в сторону.

Мы с Алексом переглянулись. Черный шкив, серебристые барабаны, чугунная литая станина, цветные провода, рев падающей воды, облупившиеся рамы, сладкий запах мазута – в такой обстановке от небритых щек Лехи туристки должны балдеть. «Г-2 включен». Красная кнопка, белый рубильник поднят. Наверное, Леха любил командовать. «Т-2». Белый рубильник в жестяном кожухе опущен. «Опасное электрическое поле. Без средств защиты проход воспрещен». Под взглядами Иосифа Сталина, Серго Орджоникидзе и Михаила Калинина девушки чувствовали себя беззащитными, особенно в литых калошах и резиновых перчатках. Может, все это действовало как противозачаточное? «К Лехе и сегодня одна туристка сюда спускалась, – деликатно намекнул один из механиков. – Чай мы потом вместе пьем».

Получалось, что Леха, как всегда, предложил туристке резиновые перчатки и калоши. Сами понимаете, высокое напряжение, мало ли. Техника безопасности в машинном зале на высоте, вот только кукушка орет в лесу третьи сутки, не остановится никак, и водолазы чокнулись. Девушка в машинный зал спустилась гордая, бедра и все такое. Пушистые волосы откинула за красивые плечи, в калоши маленькими ножками вступила, сучка, а вот от перчаток отказалась. Чудесный маникюр, пальчики длинные, сказала, неудобно при маникюре. И всем животом прижалась к металлическим поручням, так приятнее. А это металл, тут воду выбивает, вон как растекается, обескураженно кивали механики. Любовь… эпителий влажный… Мы туристку больше не видели, объяснил старший механик. И Леха не видел, он только вскрикнул, как раненая птица. Мы, значит, снаружи к окошку прижались, а Леха двумя руками сжимает одно место… ну сами понимаете… А в голове у него так темно, что он подумал – лампочка перегорела… Одно только спрашивал: «Где девушка? Где?» Он имя не успел спросить. А где девушка? Выпрыгнула из калош, может, в Катунь снесло.

– Ударило Леху, что ли?

– Еще как! Запомнит теперь.

– А нам один человек говорил, что после сильного удара током некоторые люди научаются быстро и точно считать.

– Эй, Леха, – обрадовался старший. – Мы тебя кассиром устроим. Хочешь?

Продолжая дрожать, Леха кивнул согласно.

– Сколько будет дважды два?

– Не знаю, – пошевелил Леха перчатками.

– Ну вот, – огорчились механики. – А вы говорите…

– Надо подождать. Может, другие таланты проявятся.

Оба механика посмотрели на плотно сжатые ноги Лехи:

– Был у него талант, а теперь уж и не знаем.

И указали на груду битых бутылок в углу:

– Видите?

– А что это?

– Это я преобразился, – произнес Леха.

То ли приходил в себя, то ли ему совсем плохо стало.

– А в том ящике, – указал Леха, – лифчики. Их много. Теперь все надо вернуть людям. Теперь только так.

– Ну совсем поехал, – осуждающе сказал старший механик, открывая деревянный облупившийся ящик. – Тут штук десять, не меньше. Ты как это мыслишь? Повесить объявление на щите? «Девки, забирайте своё!» А если мужья приедут, а, Леха? Чего дрожишь? Напортачил, отвечай. – И с сожалением посмотрел на груду стекла: – Ты правда все бутылки разбил?

– Правда.

– Чего вы все-таки «скорую» не вызовете?

– Нам лишних людей сейчас не надо. У нас на ГЭС энергии теперь на всё хватит.

– Это почему? – не поверил Алекс.

– А нам спяченный так сказал. Ну тот, который гулял по берегу в шортах. Может, теперь Леха станет таким. Спяченный с нами чай пил, спрашивал, где мы мед покупаем – в Монжероке или в Сростках? Мы говорим, мудак ты, лучший мед у нас, в Чемале. Ты помнишь, Леха, как он говорил? – Механик напряженно свел брови. – Будто теперь к нашей ГЭС подключат все регионы. Я спрашиваю: «Сростки, что ли? Белокуриху?» А он: «И Сростки. И Белокуриху. И Красноярск. И Омск. И Тюмень, там у Лехи родственники. А потом все дальше, по всей России». Я спяченному говорю: ты, добрый человек, путаешь. У нас маленькая ГЭС, мы только туберкулезному диспансеру даем энергию, где же нас хватит на всю Россию? А он говорит, вы же видели ролик по телику? Там штуковина меньше спичечного коробка крутит мощные турбины. Я раньше думал, что это просто вечный двигатель, и теперь думаю так же, но уже с другим акцентом. И радуется, хлопает себе в ладошки. Дескать, можно в специальной трубе сталкивать очень мелкие частицы и получать очень большую энергию, слышали о таком? Я говорю, куда нам, Леху вообще выперли из восьмого. Спяченный обрадовался. Раз выперли из восьмого, значит, проходил физику. Разгоняете два пучка очень мелких частиц, как два паровоза нос в нос, – своими словами передал механик слова доктора Вальковича. – От мощного встречного удара частицы, даже самые маленькие, разваливаются, превращаются в совсем мелкие. Так что есть в природе сила, которая даст нам энергию, – механик умно посмотрел на нас. – У нас сейчас и воздух и вода напитаны энергией. Одна наша Чемальская ГЭС обслужит теперь все страны мира! – Механик немножко отвел глаза, видимо, в этом месте себе не верил. – У спяченного особенная баночка была, он даже сам не знает, что в ней такого, уронил ее в воду. Леха, как он назвал свою новую частицу? Ну эту, которая большую энергию даст?

– Эквидистон.

– Во, блин, память! – восхитился механик. – Только пить уже не придется.

– А это почему?

– Окончательно запретят.

– Так энергии же будет много.

– Потому и запретят, – убежденно заявил механик. – Зачем пить, если энергии много и она бесплатная? Вот увидите, скоро границы откроют, а все правительства побоку! Насосались нашей с Лехой крови. Больше не надо жечь нефть и уголь. И бросить атомную бомбу на Чемальскую ГЭС нельзя. Спяченный так и сказал: бросишь бомбу, мессия не придет. Не знаю, что хотел сказать этим. Лежит, дескать, в водохранилище одна баночка. К ней теперь не подступишься, но она мир меняет. Раньше он не знал, что с этой баночкой делать, но природа сама всем, как надо, распорядилась. Алтай всегда был сердцем мира, только об этом не все знали, а теперь будут знать. А сердцем Алтая будет наша Чемальская ГЭС. Леха, дурачок, девок сюда водил, – обвел механик взглядом машинный зал, – но теперь все. Про эквидистон даже спяченный ничего толком не знает. Одно ему известно: сила такая, что Луну можно спихнуть с орбиты. Так что пора строить линии и подавать энергию с Чемальской ГЭС в Индию, в Америку, в Китай, кто больше даст. Туберкулезную больницу мы давно энергией питаем, осталось только границы открыть. Спяченый так и говорил, что их, может, уже завтра откроют. Помните, про Юрьев день в школе учили? Помещики разрешали своим крепостным в специальный день раз в году переходить к другому хозяину. Каждый надеялся, что уйдут только лентяи. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Увидите, – убежденно закончил механик, – не завтра, так послезавтра откроют все границы. Пусть уходят все, кто работать не хочет. Мы с Лехой останемся. И второй механик сказал: откроют границы.

– Да почему откроют-то? – не верил Алекс.

– А все к тому идет, все к тому движется, – уклончиво пояснил механик. – Видели, в Чемале под крутым поворотом стоит деревянная изба без крыши? Там старик Супоков ловит падающие с дороги машины. Раньше хозяйство держал, теперь торгует автозапчастями. Там не все вписываются в поворот. Раньше шла мелочевка всякая: «копейки», «семерки», а в последнюю неделю пара «хаммеров» свалилась. Чуете?

– А что мы должны чуять?

– Обстоятельный народ попер на Алтай. Чувствуют сердце мира.

– А этот? Ну доктор Валькович. Который спяченный. Он где сейчас?

– За ним генерал приезжал. Он с этим доктором, не знаю уж, что он там лечит, почти час разговаривал. Мы слышали, генерал говорил: «Убьют вас». А спяченный ему: «Вы же не убили». С генералом девка была. Даже Леха сказал, что такую красивую в резиновые калошики не поставишь. Так что увез генерал доктора. Сказал: этот доктор народу нужен. У народа, сказал, Давно все отняли, надо хоть что-то ему вернуть. Я говорю, а чего это вы начали с нашего доктора, зачем он нашему народу? А генерал уверенный, скрывать не стал: этот спяченный много чего знает. И про ход рыб, и про магнитные поля. Все, чего народ не знает, все знает доктор Валькович, поэтому, дескать, возвращаем его народу.

Мерно падала в сливы вода. Ночь закрыла небо.

– Леха, а ты о Боге думаешь?

– О Нем не думают, с Ним живут.

Мы с Алексом обалдели, а механик неуверенно пояснил:

– Зарницы над горами – это к гостям.

– К каким еще гостям?

– Ну, может, монголы.

– Думаете, придут?

– Леха, – вместо ответа спросил механик. – Ты-то как думаешь?

– Придут, придут монголы, – ответил Леха, дрожа.

– Ты их, что ли, боишься?

– Я не боюсь, – дрожал Леха. – Я сейчас девушку пойду искать.

– Ну это ту, которая выпрыгнула из калош, – пояснил старший механик. И спросил: – Ты где хочешь ее искать?

– Наверное, в Катуни. Ее, наверное, в Катунь унесло.

– Тогда мы тебя к чугунной станине прикуем.

А другой механик спросил:

– А нас тут на академиков не заменят? – Он правда тревожился: – Мы ведь тут прижились. У нас тихо. И Леха прозрел. И водолазы просветились. А у Супокова в селе кот со вчерашнего дня плачет. Настоящими слезами. Супоков говорит, что, если границы откроют, он поедет по чужим странам показывать своего плачущего кота.

– Про кота не надо, – быстро сказал другой механик. – И так проблем выше головы.

– Нет, вы только посмотрите, – не унимался старший. – Жили мы спокойно. К нам туристки ездили, – посмотрел на Леху. – Потом пошли дожди, про Луну всякое начали говорить. Паспорта отменили, границы закрыли, теперь грозят устроить Юрьев день. А это как? Вы сами подумайте! Если они попрут, как их остановишь?

– Ты это про кого?

– Ну про монголов.

– А они уже прут, – прислушался Леха.

– Зачем ты так говоришь?

– Да слышу я.

– Что ты слышишь?

– Топот копыт. И недалеко.

– Монгольские орды? – засмеялся Алекс.

И в этот момент облака развело и впервые за несколько месяцев мы увидели в ночном небе Луну. Она висела над плечом горы несоразмерно маленькая, как монетка. Не серебряная, а желтая. Не зря, видно, писали о пылевых бурях на Луне. Лунная рябь шла по всему водохранилищу, по берегам горели беспокойные костры. И где-то далеко-далеко кричала кукушка.

– Если вы про монголов, – Леха на минутку перестал дрожать, – я их приму как братьев. – И посмотрел на нас с нежностью: – В мире больше нет чужих.

– А при чем тут монголы?

– Они нам теперь родня.

– Чего так сразу-то? – спросил старший.

– Они нам давно родня. И монголы, и китайцы, и корейцы.

– Еще скажи, что татарин из Усть-Семы нам родня, – обиделся старший механик. – И объяснил мне и Алексу: – Живет один такой в Усть-Семе. Спер у меня деревянный туалет. Я новенький туалет купил в Сростках, привез, поставил на огороде, а этот ночью, Луны совсем не было, – посмотрел он на крошечную Луну, – подъехал с краном и увез будочку. Зачем мне такой родственник?

– Привыкнешь.

– И Че Гевара теперь родственник?

– Ну да, только он твой покойный родственник.

– И греки, которые каждый год горят, порядка не знают? И африканские пираты? И все твои девки? У Лехи была испанская туристка, – с некоторым осуждением пояснил старший. – Сильно вскрикивала, такие у них национальные традиции. Зачем мне вскрикивающая родственница? Нет, Леха, – протянул механик, – не будет здесь больше никаких туристок.

– А что будет?

– Центр земной цивилизации, – первым догадался второй механик.

– И не будет больше азеров и нигеров, – сказал Алекс. Он, как и мы, рассматривал крошечную желтую Луну в небе. – И не будет чеченцев и ингушей, ирландцев и басков, взрывать никого не надо. Не нравится, уезжай в Париж, границы открыты. Не нравится Париж, лети в Нью-Йорк, все равно дальше только Луна.

Мы задрали голову.

– А смотреть не туда надо, – странным голосом сказал Леха.

И правда, по восточному берегу водохранилища, освещенному пусть маленькой, но яркой Луной, медленно двигался отряд конных монголов в войлочных шляпах, с кнутами в откинутых руках. Лошади Пржевальского помахивали мохнатыми шеями, они походили… нет, не буду говорить, на кого они походили… «Это же они! Это монголы!»

– Тогда и нам пора, – сказал Алекс.

Он встал, оперся рукой о черную станину. На пол упал мятый лист бумаги.

– Это спяченный оставил, – кивнул старший механик. – Он вечно что-то черкал. Черкает, черкает, потом лист бросит.

Я подобрал лист.

Карандашная схема. Под схемой написано: Dark Energy. И рядом крошечный, как нынешняя луна, иероглиф. Позже мы с Алексом узнали его точный перевод. «Я потерял». По-корейски читается как муо иро-борёссымнида. Может, доктор Валькович пытался по памяти восстановить записи, сделанные кем-то из его коллег на листе, позже вырванном из «Рабочего журнала». На всякий случай я сунул лист в карман. Механики этого не заметили, а Леха вообще ничего не видел. Сидел, трясся. Может, думал, не податься ли ему в Венесуэлу? Там Уго Чавес, красный герой, к нему даже визы не надо.

– Ты, Леха, не трясись, – сказал старший ласково. – В психу мы тебя не сдадим.

Закинув голову, механик посмотрел на маленькую Луну. Энергии, энергии, энергии! В новом, свободном мире все утрясется, там всем будет счастье. Главное – вовремя объявить Юрьев день. Механик был убежден в этом. Энергии хватит на всех. Как может ее не хватить, если тот же спяченный утверждал, что семьдесят три процента Вселенной состоят из этой, как ее, ну, темной энергии? Хватит портить нефть, сжигать доисторические леса, даешь энергию!

Потому мессия и не пришел, поняли мы, что наступает начало света, а не его конец.

Оглавление

«Дарьин сад»

Три колонки некрологов

Екатерина третья

Энергии, энергии, энергии

Светящаяся вода

Черный асечник

Дорога на Ташанту

Крутые приходы

Иллюминация для принцессы

Сбежавший мертвец

Принцесса Укока

Желтый браслет

Поселок в пустыне

Выбор

Юрьев день

Реклама на сайте