«Семь смертных»

Генри Лайон Олди Семь смертных

Вторник. Гнев

Люська опять ела арахис.

Какое там ела – жрала, давилась, чавкала. Ухватит пальчиками, и давай жмакать, шелуху лущить. И в рот, в рот! – один желтоватый катышек за другим… Запах – от стены до стены. Ошметки шелухи – где ни попадя. На клавиатуре, на полу, у нее на коленках, туго обтянутых колготочным ажуром; у меня, блин, в печенках!

– Корова! – не выдержал я. – Жвачное, растудыть!

Люська не откликнулась.

– Я тебе сколько раз? Сколько, я спрашиваю!

Молчит. Жует.

– Щас по морде размажу! Жрешь, как не в себя…

Хлопнув ресницами – точно, коровьими! угадал… – Люська ткнула остреньким маникюром в эмо-карту, висевшую у нее над столом, между видом на гребаный Колизей и конопатой мордой Сеньки, ее дебила-сына, заключенной в рамку, как в тюрьму.

Я пригляделся.

Делать мне нечего, как ее карту помнить. Ну да, точно. Людмила Марковна Нечувалова. Вторник: Ч-62 %. Подпись доктора, закорючка астролога-аналитика; печать клиники. Дата последнего освидетельствования. «График недельных колебаний без существенных отклонений…» У этой буренки по вторникам чревоугодие, да еще и выше среднего. Сегодня разве вторник? Вечно забываю, чтоб ее, дуру… Потому как у меня по вторникам Г-71 %. Гнев, значит. И процент выше Люськиного. Натянуло бы до восьмидесяти пяти, подал бы заявление. На отгулы. Отгулов, ясен пень, не дали бы, пожлобились, зато позволили бы работать на дому.

Гнев от 85 % – социально опасен.

– Убью, – буркнул я, душевным усилием гася ярость до приемлемой.

– Я в столовую, – доложила Люська. – Тебе принести бутерок?

– Пошла в жопу!

– Иду, уже иду…

Цок-цок, каблучки. Задом виляет, торопится. Шалава.

– Виктор Павлович, вас шеф зовет.

– Какого черта?!

– Придете-узнаете…

У секретарши Валечки по вторникам Л-47 %. Она от лени на ходу засыпает. Ко мне еле дотащилась. Зевает во всю пасть. Хоть бы рукой прикрылась, лимита деревенская. Когда на работу брали, вторничная лень у Валечки фиксировалась не выше тридцатки. Еще год-два, и с такими темпами роста…

Ничего, шеф ей напарницу подыщет. Это у него, козла, быстро.

Когда я вошел, шеф быстро шаркнул мышкой.

Это он зря. А то я не в курсе, какое окошечко он сейчас свернул. Sexopilochka, новые видеоролики. Черненькие, беленькие, желтенькие. Деточки, развратницы, толстухи. Горы совокупляющегося мяса.

– Репортажец, – буркнул шеф.

Он сопел и пыхтел, с трудом восстанавливая дыхание. Узкий лоб взмокрел, покрылся блестящими каплями пота. Бисер, значит. Сам перед собой мечет.

– «Княжий двор», новый ресторан в парке. Оператором возьми Генчика, он в курсе.

– Генчик? – я сжал кулаки. – Генчик идет лесом. Он у меня полтинник занял.

– И что?

– Ничего. Не отдает. На фиг Генчика.

– Не морочь мне голову.

– Я ему морду разобью. И объектив.

Шеф сощурился, вглядываясь в меня.

– А-а… Забыл. Ты ж сегодня полное Г. В четверг сходи. У тебя что в четверг? Чревоугодие? – он вывел на дисплей эмо-карты сотрудников, нашел мою. – Ага, хорошо. Вот и поешь от пуза. Княжата обещали, от щедрот.

Он все глядел и глядел на меня, словно впервые видел.

– Слушай, как тебе Валька? – вдруг спросил он. – Ну, с утра?

– Дырка с ручкой, – честно ответил я. – Гнать поганой метлой.

– Вот и я так думаю. Томная, теплая. Драть метлой. Скажи ей, пусть зайдет. Я ей кое-что продиктую.

– Глубже диктуй. С подтекстом.

– А ты не хами, не хами. Забуду, что друг детства, вставлю по самое… – взгляд шефа лип к телу, как мокрое белье. – Без вазелина… Короче, возьми Генчика. Возьми его за это… за самое…

Еще минута, и я дал бы ему в дыню.

– Я пошел?

– Что? Да, иди, – туманный глаз моргнул. – Вальку позови.

По вторникам у шефа похоть. П-47 %+. Плюс означал непредвиденные колебания в сторону роста.

– Толик?

– Нет, уголовка!

Тупость жены доводила до бешенства. Человек открыл дверь своим ключом, разувается в прихожей, а эта дура из комнаты интерересуется: муж, или нет? Ясное дело, это Чероки, наш мопс. Сам выгулялся, сам вернулся. Тапочки берет – жевать.

Идиотка!

Чероки прятался на балконе. Он, гад, хуже барометра. Чует, когда у меня гнев или алчность. Его тогда ничем не приманишь. Однажды руку прокусил, до кости. Я хотел его, падлюку, за шкирку. Он мою барсетку сгрыз.

Зато по четвергам ходит за мной хвостом. А за женой – по воскресеньям.

– Ужин есть?

– Макароны…

– Опять макароны?!

– В шкафчике. Ты свари их, Толик…

Лежит на диване, сволочь. На лбу – мокрое полотенце. Мигрень, депрессия, мировая скорбь. Л/У-54 %. Если у Вальки сегодня чистая лень, то у моей – с вариациями. Лень/уныние. На днях была передача, какой-то профессор разъяснял, почему эти грехи – двойняшки. Источники цитировал, на авторитеты ссылался.

Мудозвон.

С трудом удержавшись, чтобы не рассказать жене все, что я думаю про ее неваренные макароны, я пошел на кухню. Лучше так. В мае не сдержался, врезал. Назавтра стыдно было – хоть вешайся. Она на шее виснет, целует, в постель тащит. «Бьешь, значит, любишь!» Ну конечно, у нее в среду – похоть. А у меня-то – зависть. Отцеловываюсь, лишь бы отстала, а сердце колотится. Хорошо, мол, тебе, родная. Фингал под глазом – и тот в радость.

Мне бы так…

– Толик?

– Ну что?

– Сделай мне чаю… умираю, Толик…

Ага, умирает она. Еще меня переживет.

Ничего. Бывает хуже. Вон у Авраменко по вторникам чистый цирк. У него – гордыня, у нее – гнев. Весь дом ходуном ходит. Менты через раз. Меня как-то позвали успокаивать. А у меня тоже Г. Чуть не сел лет на пять. Хорошо, Авраменко утюг отобрал. Здоровый, собака. Сказал: никто иной, как я, ее убью. И в позу встал.

Я дверью хлопнул и больше к ним – ни ногой.

Четверг. Чревоугодие

…и что мы имеем с холодильника?

Гуся, увы, не наблюдается. Опа-на! Балычок-с! Горбуша? Она, родимая. Сейчас мы ее на хлебушек, да с маслицем, да сверху – лимончиком… Где у нас лимончик? И веточку укропа… Сыр? «Дор-Блю», «зеленая марка»? Любимый мой! Нет-нет, мы никуда не торопимся. Мы медленно спустимся с горы… На ломоть батона – «толстым-толстым слоем», как правильно учит нас реклама – и в микроволновку. Тридцать секунд. Ага, кофе подоспел. Ветчинка, помидорушки, шпротики – «Рижское золото», с медалями! – тортик на сладкое…

Заморим червячка?

– Толик, ты сдурел?

– Ыгм?

– Тут еды на неделю! Нам обоим! А ты!.. ты…

С сожалением откладываю бутерброд. Надо прожевать. Надо ответить. Внятно и убедительно. Иначе благоверная не отстанет.

– Какую неделю, Лидок! Оно ж испортится! Укроп вянет, ветчина сохнет. Про балык я вообще молчу. Пропадет! Жалко…

На «пропадет» супруга покупается. У нее, красавицы, по четвергам А-38 %. Алчность, или жадность, если по-простому. Уровень так-сяк, терпимо.

Запасы в холодильнике – со вчера. Похоть по средам – это кстати. Именины сердца! А путь к сердцу мужчины лежит, как известно, через желудок. Наша похоть – не только безумный секс, но и полный холодильник.

Эту истину жена усвоила.

– Балык – ладно… и правда, пропасть может. А сыр?

– Ну, сыр…

– А шпроты зачем открыл?!

– Я?! Это ты их вчера открыла! Я только доедаю. Чтоб не пропало… Присоединяйся! Это я для нас двоих приготовил.

Вру, разумеется. Для себя старался. Скромный завтрак волка-одиночки. Но мне не жалко! У меня обжорка, а не алчность.

Я себе потом еще сделаю.

– Я открывала? Быть не может!

– Ты, ты, лапочка…

– У них же срок годности… Еще полгода лежать могли!..

Супруга вздыхает и подсаживается к столу. Ф-фух, пронесло! Можно целиком отдаться процессу… М-м! Вкуснотища! Чревоугодие – мой любимый грех. Нет, похоть тоже ничего… Жалко, мы с женой по дням не совпадаем. Зато похоть с завистью совмещается.

«Зеркалка»: у меня похоть – у жены зависть, у меня зависть – у жены похоть…

Мог ли я такой кайф от еды получить до эпидемии «Синнера»? Как мы вообще до нее жили? Вспомнить страшно. Паника тогда по всему миру поднялась. Новый вирус! Не лечится, караул! Грипп птичий, свиной; чертячий. Температура, все тело ломит…

Обошлось без жертв.

Переболело 99 % населения шарика. А как начались последствия, так грипп и окрестили «Синнером» – «Грешником». «Семь смертных» – по дням недели. Поначалу опять двадцать пять: ужас, кошмар, явление Антихриста! Телевидение слюной захлебывается, интернет трещит, газеты пестрят… Ничего, приспособились. Года не прошло – службы пооткрывали. Бесплатные. Врачи, астрологи, тесты, эмо-карты…

Мракобесы упирались: эмо-карта от дьявола! Ни за что, никогда! Поскулили – утихли. А куда денешься, если при поступлении на работу требуют эмо-карту? В обязательном порядке. Мне даже нравится! По крайней мере, точно знаешь, в какой день чего от себя ждать.

Кто предупрежден, тот вооружен!

Лидок ест аккуратно, стараясь не уронить ни крошки. Тщательно прожевывает, чтобы лучше усваивалось. Темнота! Тут смаковать надо… Она ж не ест – питается! Смотреть больно.

Еще и бормочет под нос:

– …Жрешь в три горла… если б ты так деньги зарабатывал… скажи шефу, пусть тебе зарплату прибавит…

– Угу, – жую в ответ. – Умгу-ухм…

В дверь осторожно лезет Чероки. Косится на Лидку, кряхтит. Ждет, когда я один останусь. Пока благоверная рядом, шиш ему что обломится. Все понимает, зверюга… Дождался! Лидка в ванную ушла. Лови ветчинки, друг человека.

А это, извини, мне.

– …снимай крупный план. Фасад, столики на веранде. Вывеску – обязательно. Потом интервью с вами, Борис Павлович.

Генчик по-волчьи зыркнул на меня. И взялся за камеру, бурча: «Учитель нашелся! Бондарчук хренов…» Зря я ему про тот полтинник напомнил. У него ж сегодня алчность. Как у моей супруги.

Борис Павлович прихорашивался. Чиркнул по лысине расческой, поправил на галстуке заколку с бриллиантом. Сделал значительное лицо с уклоном в торжественность. Гордыня! Век пончиков не видать: она, родимая. Значит, обед закатит на славу – чтоб в грязь лицом не ударить. А поскольку обед халявный, Генчик тоже оценит.

Тьфу-тьфу, удачно складывается.

Хорошо бы и у шеф-повара гордыня оказалась… Я не выдержал: извлек из сумки пакет чипсов с паприкой. Сунул в рот хрусткий кругляш. Надеюсь, ресторатор все поймет правильно – и проявит снисхождение.

Ох, грехи наши тяжкие…

– Снято.

Черт, быстро он! Я даже чипсы доесть не успел.

– Борис Павлович, встаньте сюда, – раскомандовался Генчик. – Толик, ты напротив. Чуть правее… Чтобы вывеска в кадр попала. Внимание… Снимаю!

– Добрый день, Борис Павлович.

– Здравствуйте.

Гусарский разворот плеч. Вздернутый подбородок. Орлиный взор.

– Как я понимаю, ваш ресторан не зря носит название «Княжий двор»? Сразу возникают мысли о старине, о знаменитых пирах Владимира Красно Солнышко… И, разумеется, об уникальной кухне наших предков. Я угадал?

– Более чем! Интерьер моего ресторана выдержан в истинно славянском духе. Благодаря моему чуткому руководству он ненавязчиво сочетается с достижениями современной цивилизации, обеспечивающими комфорт…

Блин! Это надолго.

– Что же касается кухни, то она воспроизводит блюда упомянутых вами пиров. К примеру, черные грузди, состав рассола и режим засаливания которых я разработал лично. Рецепты старины глубокой, знатоком коих я по праву являюсь…

Живот сводит. Слюна течет.

– …приглашаю зайти внутрь. Покорно следуйте… э-э…

Борис Павлович с трудом берет себя в руки.

– Короче, все, кто любит меня – за мной.

Лестница ведет на второй этаж деревянного терема. Скрип-скрип! Лакированный этно-гламур. Столы, лавки – из досок. Резные наличники. Официанты в свитках и шароварах. Официантки в кокошниках. Жидкокристаллический «Sony» в серебристом корпусе. Забрали бы его в дубовый короб, что ли?

– Меню.

Береста. Натуральная.

– Девушка, записывайте. Мне: уху «Стерляжью», кулебяку по-древлянски, грузди «Чернобог». Это для начала. Поросенок молочный с кашей «Хрюндель». Жбан «кваску домашнего». И водочки…

– Тмин, анис, облепиха? Кедровка, можжевеловая, лимонная?

– А что еще есть?

– Смородина, клюковка? Калган?..

– Графинчик облепихи.

– И графинчик можжевеловой! – глаза Генчика алчно горят. – Осетринку «Волга-матушка», суп из белых грибов с олениной «Беловодье»…

Надо и себе «Беловодье» взять. Если место останется.

По телевизору шел чемпионат по боксу. Уголовного вида громила – сразу видно, наш! – долбил защиту быковатого негра. У спортсменов жеребьевка к недельным графикам привязана жестко. Особенно в единоборствах. Надо, чтобы у бойцов гнев совпадал. На лени или чревоугодии много не навоюешь. Если финал чемпионата, гормональными допингами циклы корректируют. Дорогое удовольствие. Потом восстанавливаться замучаешься.

Хотя при чемпионских гонорарах…

– …правый хук Бугаева… Латомба поплыл! На экране вы можете видеть эмо-карты чемпиона и претендента. Гормональная корректировка не проводилась, бойцы работают на естественных ресурсах. У Латомбы это, как и следовало ожидать, гнев. У Бугаева… Потрясающе! Бугаев работает на жадности! 76 % черного гнева против 81 % нашей, родной алчности! Блестящая серия… апперкот Бугаева… Латомба на полу ринга! Восемь… девять… десять! Это нокаут! Алчность сильнее гнева! Призовой фонд чемпионата составляет…

В голосе комментатора звучала зависть.

Суббота. Лень

…по ряду макроэкономических позиций Индия догнала развитые государства. Благодаря значительному превышению экспорта над импортом стране удаётся поддерживать положительное сальдо платёжного баланса как в целом, так и по текущим операциям. Этот фактор способствует накоплению золотовалютных резервов. Поскольку валовой национальный продукт на душу населения в Индии стабильно растёт быстрее, чем численность самого населения, она позволила себе такую неслыханную роскошь, как программу повышения рождаемости.

Ведущие экономисты связывают этот скачок в развитиии «азиатского слона» с тем, что эмо-карты индусов формируются из смертных грехов, определенных еще Махатмой Ганди:

– богатство без работы;

– удовольствие без совести;

– наука без гуманности;

– знание без характера;

– политика без принципов;

– коммерция без морали;

– поклонение без жертв…

Газета, шурша, упала на пол.

Ну ее. Глаза слипаются. Наверное, я еврей. Врала мне бабушка, что хохол. Лень по субботам – чисто еврейская удача. Лежи, сопи в две дырки.

Выходной.

– Анатолий! Я кому говорю?

У Лидки по субботам – гордыня.

– Почему мусор не выбросил?

Почему-почему. По кочану.

– Я что, одна должна пахать? Весь дом на мне…

Сплю.

– С утра до вечера… как белка в колесе… Лида – туда, Лида – сюда…

Главное – не отвечать.

– Ты бы без меня в грязи утонул… с голоду бы опух…

На балконе скулит Чероки.

– Тля ты бездельная… тряпка…

Ничего. Дождешься ты вторника. Будет тебе тряпка.

А сейчас – лень.

– Если б не ты, я уже кандидатскую… докторскую… меня Эдик сватал…

Это что-то новое. Обычно Лидку сватал Вахтанг.

– Эдик мне до сих пор звонит. Уговаривает: брось ты своего кретина…

Не-а. Не подловишь. Молчу.

– Озолочу, говорит. Такую красавицу, умницу, чистый брильянт…

– Лидок, мне бы чайку. С бубликом.

– Чтобы я тебе, огрызку, чай заваривала? Не дождешься!

– Ну, Лидок…

– Я? Тебе?! Я арабскому шейху, и то не заварю…

– Твой чай – самый вкусный.

– Не подлизывайся!

– Самый крепкий… самый-самый… гениальный чай…

– Смотри, в последний раз…

Баю-баюшки-баю. Спи, Толясик, мать твою.

…Данте Алигьери в «Божественной комедии» помещает грехи на высший уровень (ближе к раю) и на низший (ближе к аду) в зависимости от их угрозы любви. В категорию отступничества от любви он зачислил гордыню, зависть и гнев. Лень он считал симптомом недостаточного проявления любви, и отправил её на промежуточный уровень; а грехи, отмеченные чрезмерным увлечением земными страстями (жадность, чревоугодие и похоть), поместил в высший уровень, подальше от ада и поближе к раю.

Надоело.

Дурак этот Данте. И Беатриче его дура.

Лень есть любовь. К себе.

Зря я поднял газету.

…группа французских рестораторов обратилась с петицией к Римскому Папе Бенедикту XVI. Они предложили понтифику упразднить чревоугодие, как грех. По их мнению, чревоугодие – всего лишь простительная слабость. Вкусная еда в разумных количествах, считают французы, смягчает нравы и изгоняет уныние.

Здравая мысль.

Хорошо бы ее додумать.

Завтра.

…обозреватель газеты «Гардиан» пишет, что список смертных грехов сократился, учитывая самоустранение из этого списка жадности. «Жадность, – пишет он, – оправдана и переименована в стимул к работе (incentive). Вспомним девиз Гордона Гекко, антигероя фильма „Уолл Стрит“: „Жадность – это хорошо!“ Зрители приветствовали этот девиз восторженными возгласами. Согласно такой философии, грешниками являются те, кто жалуется на жадность генералов большого бизнеса. Ведь недовольные обуреваемы другим грехом – завистью…»

– Пей чай, убожество!

– С бубликом?

– Я тебе когда-нибудь лгала? Хоть раз в жизни?

…профессор Кембриджского университета Саймон Блэкберн подверг сомнению правомерность нахождения в «чёрном списке» похоти. Сладострастие, считает профессор, нельзя осуждать, так как «восторженное желание сексуальной активности и сексуального наслаждения ради него самого – вовсе не грех, а жизнеутверждающая добродетель.» Да, время от времени похоть может выходить из-под контроля. Поэтому «лишь то сладострастие добродетельно, которое взаимно и контролируемо.» Своё мнение профессор выразил в рамках проекта, осуществляемого издательством Оксфордского университета «Oxford University Press», цель которого – позиционирование семи смертных грехов в современной жизни…

Размачиваю бублик в чае.

А то его еще грызть…

…Ватикан обновил список «семи смертных грехов», приведя его в соответствие с требованиями современности. Новые смертные грехи были перечислены архиепископом Джанфранко Джиротти в ходе проходившего в Риме семинара для священников. Выступая перед участниками семинара, Римский Папа Бенедикт XVI выразил свою обеспокоенность тем, что люди «перестали понимать суть греха». На вечные страдания в аду теперь обречены наркоторговцы, бизнесмены, обладающие «богатством неприличных размеров», а также ученые, манипулирующие с генами человека.

В интервью ватиканской газете «L'Osservatore Romano» архиепископ Джиротти заявил, что самыми опасными областями – с точки зрения смертного греха – являются биоэтические науки и экология. Также архиепископ зачислил в «величайшие грехи нашей эпохи» аборты и педофилию.

Бывший преподаватель моральной теологии в Папском университете, иезуит Джеральд О'Коллинс, приветствовал изменение списка «смертных грехов». «Мне кажется, что современные священники не вполне отдают себе отчет в том, что касается зла в нынешнем мире, – говорит О'Коллинс. – Они должны лучше представлять социальную составляющую греха и зла, а не думать о грехе лишь на уровне конкретного человека…»

Воскресенье. Алчность

Хоронили Шурку Литвина.

Я знал, что он долго болел. Даже знал, чем. Все собирался зайти, навестить – и медлил, откладывал. Словно боялся заразиться. Вот, навестил.

На 13-м городском кладбище.

Густая компания провожающих топталась у ямы. Рыдала Шуркина мать. Ее успокаивали две дочери. Отца, строительного воротилы, не было – свалился с микроинфарктом. Пьяненький кузен хотел произнести речь. Очень хотел. Его урезонивали шепотом. Шурка лежал в гробу спокойный, деловитый. Казалось, он собрался на работу, и только ждал, пока все уйдут поминать.

Отличный гроб. Двухкрышечный. Из азиатской вишни. Тонировка красная, глянец. Модель «WASHINGTON E-8-62 HR». Я специально подошел ближе, посмотрел на табличку. Такой гроб на хорошие бабки потянет. Тыщи три баксов. Надо было все-таки проведать Шурку при жизни. Венки, опять же. Гвоздика, роза, хризантема. Пятьсот баксов. Ирис, хризантема. Триста баксов. Дальше – искусственные. От тридцати до сорока.

Ленты вроде бы бесплатно дают. В нагрузку.

– Не подскажете, ленты дармовые?

– Какое там! – небритый дядька аж вскипел от зависти. – Пятнадцать долларов! Вы поняли? Пятнашка зеленью, и текст не более восьмидесяти символов. Жируют ритуальщики! Золотое дно…

Я быстренько посчитал в уме. 13-е кладбище – в центре города. Плюс поминки. Выходила очень привлекательная цифирка. Жаль, не моя. Мне на такие похороны пахать – не напахать. Зароют в сосновом, за окружной. Сотни за три на круг.

Эх, Шурка. Нет чтоб друзьям помочь. Взял и умер.

Земля тебе пухом.

– …сайт правительства, – шушукались сзади не по теме. – Зашел, гляжу…

– Что ты там забыл?

– Они ежегодно свои эмо-карты публикуют. Согласно закону.

– Знаю. Вместе с декларациями о доходах.

– Смотрел?

– Я и так в курсе. Усердие, щедрость, любовь. В дни заседаний – самоконтроль и воздержание. По выходным – смирение. Доброта – ежедневно. От 80 % до 101 %.

– Ага. А как в отставку, так все, как у людей. Жадность, гордыня, гнев.

– Ну не скажи. Процентовка остается. На прежнем уровне…

Попик затянул отходную. Узкогрудый воробышек, он басил Шаляпиным. Откуда и бралось? С другой стороны, мне его гонорар, я Карерасом запою. Кастратом Фаринелли. «Мерин» на въезде с Пушкинской – зуб даю, батюшкин. Там не панель – иконостас.

Я специально заглянул, когда мимо шел.

Надо было не «кулёк» заканчивать, а семинарию. С красным дипломом. Отбасил бы, подтянул рясу, врубил кондишн – и с ветерком… Стоп. Как-то оно сегодня заносит. У меня жадность, а завистью отдает. И еще чем-то попахивает.

Унынием?

Пощупал лоб – нет, здоров. Не хватало еще заболеть. Сейчас на лекарствах разоришься. Упаковка «Фервекса» дороже бутылки коньяка. Антибиотик – вообще караул. В больнице дерут, как с сидоровой козы. Медсестре дай, доктору дай, санитарка за так стакан воды не принесет.

Надо было в детстве закаляться.

– …грипп, – сказали сзади. – Новый.

– Ерунда, – возразили там же.

– Точно говорю. Из Сомали. Ихние пираты первыми заразились. А там пошло-побежало. Матросня в заложниках сидела, подхватила. Воздушно-капельным путем.

– Не половым?

– Хихоньки тебе… Выпустили заложников, те и разнесли: Швеция, Мексика, Венгрия. Уже до нас добралось.

– И что?

– Циклы сбивает. Недельные. Кто переболел, жалуется: не поймешь, что когда. По карте лень, а тебя от похоти трясет. Завалил бабу, снял штаны – глядь, уже гордыня. Не хочу об всякую шваль мараться. И лень опять же.

– Врут.

– Ну, не знаю. По телику сообщали. Мол, сперва крутит, путает, а дальше вообще лажа. Последствия, значит. Все невовремя, не по расписанию. Иногда вообще ничего.

– Это как?

– Я и сам не понял. Ведущий – идиот. Рекламная, говорит, пауза…

– Шурик не от этого умер? Не от гриппа?

– Не-а…

Я еще раз пощупал лоб. На всякий случай.

Нищий попался настырный. Он тащился за мной от самого кладбища. Простирал руки, точил слезу. Канючил, тряся кудлатой, отроду не мытой головой:

– На пропитание! Не местные!

Молчу. Прикидываюсь шлангом.

– Погорельцы!

Прибавляю шаг.

– Мама в больнице! Папа в тюрьме…

Не выдерживаю. Останавливаюсь.

– Жадность?

– Ага, – кивает честный нищий.

– Уровень?

– 33 %.

– А у меня – 42 %.

– По воскресеньям?

– Сам не видишь?

Нищий плюет мне под ноги и уходит прочь.

Понедельник. Гордыня

Хорошо, что мы не Авраменки. У них тоже гнев с гордыней – в один день, как у нас с Лидкой. Только процентовка – закачаешься! Найдут Анькины 79 на Славкины 84+ – туши свет, сливай воду! Наши жалкие 26 на 31 – курам на смех.

Зато ссоримся реже.

Хрен бы Авраменко в такой день согласился пса выгулять! А я – ничего. Я не гордый. То есть, гордый, конечно. Чероки – лучший пес в мире! Смотрите, завидуйте. Фу, Чероки! Брось гадость! Как тебе не стыдно? Учись у Дика: он никогда…

Куда?! Стой, животное!

Внял, зараза. Взял пример с Дика. Кошку, понимаете ли, Дик увидел! Ты ж вчера с Брыськой только что не лизался, кобелина! Или у тебя тоже циклы? Ну, загнали на дерево – дальше что? Так и будем скакать и лаять до вечера? Ой! Это не Брыська… Это ж Лярва! Ко мне, Чероки! На поводок – и домой, пока Эсфирь Львовна не объявилась. За свою Лярву она нас с тобой обоих на дерево загонит!

Что-то у меня гордыня сегодня не очень… Подкачала.

Дверь квартиры распахивается настежь:

– Я кого просила мусор выбросить?

Становлюсь в позу:

– Пушкина!

– Я тебе покажу Пушкина! Я тебя, в гроб сходя, благословлю! Ты у меня сам застрелишься, бездарь! Марш на помойку!

Пререкаться со вздорной бабой – ниже моего достоинства. И пойду! И выброшу! Пальцы стальным захватом смыкаются на пакете с мусором. Рвется тонкий полиэтилен.

– Еще на пол мне рассыпь!..

Лидка хмурит брови. Нетушки, актрисуля. Не верю. Одарив жену надменной улыбкой, я покидаю отеческий дом. Хлопаю дверью. Шествую по лестнице. С чувством собственного превосходства.

Начинаю гнусно хихикать. Индюк надутый! Придурок-муж из «семейного» ток-шоу для дебилов. Как жена меня терпит? Верно сказала: бездарь! И место мое – на помойке…

Самоуничижение – паче гордыни?

Возле мусорного бака стояли туфли. Черные. Лак, кожа «под чешую» – итальянские. Каблуки всего на треть стоптаны. В доме завелся олигарх? Сорит деньгами? Подарил бы мне… В последний момент я все-таки отдернул руку. У меня не жадность! И не зависть. Чтоб я туфли с помойки взял?! Гордыня, где ты? Ау! Да что ж это, блин, творится?!

В квартире было тихо. До звона.

– Лидок? Ты дома?

Тишина сгущается, ватой лезет в уши. Собственное дыхание кажется громом. Кто-то скулит. На кухне. Чероки? Кто тебя обидел?!

За столом сидела Лидка. Плакала, закрыв лицо ладонями.

Какие у нее тонкие пальцы…

– Что с тобой?

– Отстань.

– Ну извини меня, дурака. Я ж не нарочно…

– Не трогай меня… Пожалуйста.

Хоть бы вызверилась, что ли? Я б понял.

– Чего ты, Лид? Все нормально, все хорошо…

Она вдруг отняла руки от лица. Взглянула на меня в упор, смаргивая слезы. Будто впервые увидела.

– Ничего не нормально, Толя. Ничего не хорошо.

«Новый грипп. Интервью у Хачатуряна. Вирусолог, профессор. Адрес – ниже. Бегом!!!»

SMS-ка от шефа.

– Ну? – спросил профессор вместо «здравствуйте».

– Интервью, – напомнил я.

– Ну-ну…

И профессор убрел в недра квартиры.

Нервничая, я последовал за ним. Так меня встречали впервые. Попадались неврастеники, мизантропы, кретины, пижоны… Ноев ковчег. Вирусолог выбивался из общего ряда. Юркий, как ящерица. Мелкий, как разменная монета. Самодостаточный, как Мона Лиза.

А еще он был, что называется, выпивши.

С утра.

В кабинете царил мрак. Солнце без особого успеха тыкалось в задернутые шторы. Тени, силуэты; звяканье бутылки о рюмку. Мне профессор не предложил.

– Ну?

Разнообразием он не баловал.

– Угостите акулу пера?

– Легко.

Бутылка звякнула во второй раз. Нет, не жадность, понял я. Гордыня? Брезгует мелким репортеришкой? Вряд ли. Это у меня сегодня гордыня. Два гордеца сцепились бы еще на пороге. Хотя моя нынешняя гордыня…

Я задрал нос. Вышло не очень.

– Это лечится? – спросил я напрямик.

– Нет.

– Совсем?

– Абсолютно. Пейте, уже все равно.

Я сделал глоток.

– Бренди?

– Арцах. Армянская водка.

– Чем пахнет?

– Кизилом.

– Женщины такое любят.

– Такое люблю я, молодой человек.

И не похоть. Была бы похоть, среагировал бы на женщин. Или на меня, если гомик. Лень? Ишь какой живчик… И не гнев. Гнев я бы опознал сразу.

– Что теперь, Марк Эдуардович?

– Черт его знает. Приспособимся. Мы ж тараканы.

– В каком смысле?

– На нас дуста не изобрели.

– Думаете, пандемия?

– Я не думаю, молодой человек. Я знаю.

– Эмо-карты? Недельные циклы?

Профессор был краток:

– Плюнуть и растереть.

Вешайте меня, жгите огнем, лишайте премии, но лишь сейчас я сообразил, что за темный ангел встал на пороге. Это как же? Это что же? Значит, проснулся я во вторник, а гнева-то нет? Дал жене подзатыльник, и оправдаться нечем? Оторвался на Люське, а смягчающие обстоятельства – хрен с маслом? Что я скажу нищему в воскресенье, пройдя мимо? Мама родная – шпроты… Съел, и мучайся, да?

– Спасите, – шепнул я профессору. – Вы же специалист…

Горло свело, шепот сорвался.

– Работаем, молодой человек. На базе старого штамма вируса. Есть положительные результаты. В принципе, повторно заразиться «Грешником» – реально.

Хотите – верьте, хотите – нет, но я готов был руки ему целовать. При всей моей понедельничной гордыне. Жаль, на профессора сей порыв впечатления не произвел.

Он размышлял вслух.

– Реально, да. Но пики циклов «Грешника-2» – существенно выше. Придется вводить новую процентовку. Откалибруем за милую душу…

– Насколько выше?

– Раза в два. Что у вас с утра? Гордыня? Вот и прикиньте уровень.

Я прикинул. И содрогнулся.

– А если снова? Если опять циклы полетят к чертям?

– Разработаем «Грешник-3». Понадобится – и четвертый сделаем, и пятый. С такими пиками, что закачаешься. Наука, молодой человек, может все. Исследуешь, внедряешь, смотришь – все. Меняй белый халат на белые тапочки.

Его юмор мне не понравился.

– Скажите, профессор… Что у вас сегодня? По эмо-карте?

– Вам для интервью?

– Нет, просто так. Я вот наблюдаю за вами, и никак в толк не возьму… Ни одного ярко выраженного.

– Чего – ни одного?

– Ну, смертного. Греха. Порока. Разве что бытовое пьянство.

Звякнула бутылка.

– Нет грехов? Пороков? Это не беда, молодой человек. Добродетелей нет – вот это уже полный грипп…

– А что, и такое возможно?

– Для науки? Для науки, скажу я вам…

Весь дрожа, я ждал ответа.

Оглавление