«Пути Предназначения»

Влада Воронова Пути предназначения

— 1 —

Крупнотоннажный звездолёт заходит на посадку, натужно ревёт дюзами. На площадке ждут грузчики и, на всякий случай, ремонтная бригада.

— Ох, и дрянные у него двигатели, — сказал один из ремонтников, молодой наурис — теплокровный ящер человеческого роста с золотистой кожей и большими зелёными глазами; хвост длинный, гибкий, на кончике четыре острых складных шипа. Форменный комбинезон у науриса такой новенький, чистенький и отутюженный, словно он не работяга, а наряженный для рекламных съёмок манекенщик.

Грузчики на слова фасонистого первогодка ответили скептичными ухмылками.

— Правый донный вообще не тянет, — подтвердил второй ремонтник, сорокалетний беркан — похож на медведя с короткой и шелковисто-мягкой шерстью, только кисти рук человеческие, светло-коричневые. Комбинезон у него старый, с грубой штопкой, в пятнах смазки и очистителей.

— Не взорвался бы, — тревожно сказал третий ремонтник, темноволосый и кареглазый человек двадцати восьми лет. Его комбинезон тоже основательно поношенный, но такой же чистый и отутюженный, как и у щеголеватого науриса.

— Тьфу, на тебя, предсказатель бесов, — рассердился беркан. — Накаркаешь.

Человек осенил себя священным знаком двойного круга.

— Сохрани нас от этого святая воля, но не нравится мне этот корабль. Так не нравится, что сил нет.

Наурис и беркан тоже сотворили знак предвечного круга, пробормотали коротенькие охранительные молитвы, — предчувствия их собригадника часто сбывались.

— Почему ты никогда не играешь на гонках или в рулетку? — спросил человека наурис. — С таким талантом давно бы миллионером стал.

Человек ответил неопределённым жестом.

— Я не умею этим управлять. Предчувствия приходят сами по себе, и я никогда не знаю, о чём они скажут.

Наурис упрямо выгнул хвост.

— Ну и что? Всё равно надо попробовать. Если есть дар пророчества, надо им пользоваться.

— Я никогда не опускал себя до пророчеств! — мгновенно взъярился человек. — Я занимаюсь только предсказаниями!

— А кой хрен разницы? — не понял беркан.

Человек метнул на него мрачный взгляд и пояснил:

— Предсказания всегда основаны на реальных данных, а потому в них есть и смысл, и логика. Пусть мы не всегда можем понять эти данные сознанием, потому что они слишком мелки и малозаметны, но подсознанию хватает и такой информации, чтобы сделать нужные выводы и предупредить нас о грядущих событиях предчувствиями.

— А пророчества как приходят? — спросил наурис.

— Не знаю, — отрезал человек. — И ни один врач или психолог ещё не объяснил, откуда берутся пророчества и на чём они основаны. Вот поэтому и не верю я в пророчества. Скверное они дело.

Наурис пожал плечами.

— Ну не знаю… Говорят ведь, что пророчества приходят в мир по святой воле.

— Или дьявольской, — раздумчиво ответил беркан.

Звездолёт тем временем сел.

— Эй, философы, — с ехидной улыбочкой окликнул ремонтников грузчик, — дерьмовые из вас и пророки, и предсказатели. Ничего с этим летучим корытом не случилось.

— Уходим! — закричал человек. — Быстро! Да вы что, не слышите, как воздух стонет?! Корабль сейчас рванёт!!!

Ремонтник побежал прятаться за ангарами. Собригадники бросились за ним. Грузчики переглянулись и презрительно фыркнули.

— Поехали к трюмам, — сказал один.

— Да, пора, — ответил второй, трогая с места подвозчик.

Звездолёт сначала сжался как пластилиновый, провалился внутрь себя, и тут же вздыбился огромной вспышкой ослепительно-белого пламени. Огонь стремительно покатился во все стороны, обращая в пепел и легкую ремонтную платформу, и громоздкую коробку подвозчика, и людские тела, и ангары.

Это было очень тихо, почти бесшумно, — звук взрыва пришёл лишь мгновение спустя, когда от посадочной площадки и первой линии ангаров осталась только переплавленная в тёмное блестящее стекло гарь.

Молоденький наурис смотрел на пожарище безумными глазами.

— Нет… — прошептал он. — Нет… — И тут же рухнул на землю, завыл пронзительно и низко: — Не-е-ет!!!

Беркан рывком поднял его за комбинезон, влепил тяжёлую пощёчину и заорал истерично:

— Уймись, придурок! Это порт! Здесь аварии бывают, или ты не знал?! Привыкай, недородок, или проваливай обратно в деревню, на ферму, свиней под хвостом целовать!

— Оставь его, — велел человек. — Пусть поплачет, пока ещё можно плакать. Ведь скоро придёт такая боль, которую никакими слезами не избыть.

Старый ремонтник отшвырнул молодого, а на второго собригадника уставился с настороженностью и злобой.

— Ты это о чём?

Человек улыбнулся отстранённо, скользнул невидящим взглядом по платформам пожарных служб, по командам аварийных расчётов. Глянул на уцелевшие ангары, на ремонтников других бригад и грузчиков.

— Мать вчера письмо прислала, — сказал он каким-то пустым, отсутствующим голосом. — Она живёт в Бенолии. Это планета такая в Седьмом секторе Северного предела. Великая и Вечная Бенолийская империя.

— И чего? — спросил беркан.

— Скверное будущее. В Бенолии начинается что-то такое, что необратимо изменит весь мир.

— Ага, — пренебрежительно фыркнул наурис. — Бенолия изменит, как же. Самая нищая и отсталая страна, вечный сырьевой придаток.

— Но без её сырья весь мир — ничто. Мёртвая пустышка, — возразил человек. — Поэтому всё то, что меняет Бенолию, изменит и мир.

— Да что там творится, на твоей Бенолии?! — заорал взбешённый пугающими непонятностями беркан.

— Не знаю, — сказал человек каким-то тягучим, вибрирующим голосом, от которого всем свидетелям стало не по себе. — Мать всего лишь пирожница в маленьком кафе небольшого провинциального рынка, а не знатная столичная госпожа. Ей мало что известно. Но у неё тоже есть дар предвидения. Если она говорит, что Бенолию ждут скверные времена, значит, они ждут и весь остальной мир.

К нему подскочил один из грузчиков, зуботычиной сбил непрошенного предсказателя с ног.

— Это не поможет, — ответил человек. — Когда сходятся воедино тщеславие, алчность и трусость, ничего хорошего миру такой союз не принесёт.

Правда этих слов накрыла слушателей не хуже взрыва. Все молчали — каждый понимал, что предсказание истинно.

* * *

Пассажирский сектор космопорта в пригороде Маллиарвы, столицы Бенолии, мал, полутёмен и до тошноты неуютен. Из семи кондиционеров работают только три, и потому воздух тяжёлый, застоявшийся. Воняет туалетами, со стороны маленьких кафешек тянет прогорклым маслом. Пассажиров много, и все теснятся в крохотном зале ожидания, ругают неповоротливых таможенников, огрызаются друг на друга, жалуются на усталость и головную боль.

— Рехнуться можно от этого гвалта, — сказал русоволосый и сероглазый парень двадцати лет. — Собственный голос едва слышно.

Его спутник, тридцатишестилетний наурис, сочувственно улыбнулся:

— Привыкай, Гюнтер, в провинции порты ещё хуже.

Парень вздохнул, достал из кармана брошюрку «Табель о рангах». Наурис кивнул одобрительно.

— Не самый приятный способ скоротать ожидание, но всё получше, чем пялиться на здешние год не мытые стены.

Человек только хмуро зыкнул в ответ. Пялиться в «Табель» ничуть не веселее. Но выучить его необходимо.

Утверждён сей дивный документ Межпланетным Союзом в незапамятные времена, две тысячи семьдесят лет назад, но всё ещё сохраняет статус закона. Давно распался и позабылся Межпланетный Союз, на смену ему пришёл сначала орден Белого Света, затем Всезвёздный Координационный Совет, а «Табель» продолжает действовать… Правда, этот анахронизм мало где соблюдают. Но в Бенолии на нём вся жизнь построена. Для бенолийцев ранг стал едва ли не смыслом жизни. Дурацкая страна, если честно. Осколок феодализма, а не космическое государство: высшее сословие, среднее, низшее…

Гюнтер досадливо захлопнул «Табель».

— Но почему Бенолия? Зачем ордену понадобилась именно эта помойка, когда есть ещё две тысячи сто восемнадцать обитаемых планет?

— Затем, что здесь больше всего координаторов всех мастей: от инспекторов Совета до интендантов, — пояснил рыцарь. — Или ты позабыл, что Белосветный орден — организация запрещённая, и за членство в нём положена смертная казнь? Бенолия действительно самое гнусное и отсталое государство, но только тут ВКС держит крупнейший из своих филиалов. Поэтому никому и в голову не придёт, что наш гроссмейстер созовёт Верховный магистратум именно здесь. В Бенолии главы ордена будут в безопасности. А вместе с ними и служба сопровождения, то есть мы с тобой, тоже окажемся вне поля зрения координаторской стражи. В Бенолии даже самые придирчивые стражники ведут себя беспечно и легкомысленно как на курорте. Их слишком много, чтобы чувствовать личную ответственность. Понимаешь?

— Да, учитель, — ответил адепт, кандидат на рыцарское звание. — Когда персонала так много, каждый думает, что его работу выполнят другие, а он может и побездельничать. В итоге бездельничают все.

Наурис кивнул.

— Именно, мой ученик. Поэтому Бенолия и стала наилучшей точкой встречи из всех возможных. Тем более, что иностранцев здесь тоже больше, чем в любой другой стране. Но ты всё же повтори «Табель», ведь мы собираемся выдать себя за бенолийцев. А потому впредь не забывай называть меня по имени.

— Да, почтенный Найлиас, — со вздохом ответил Гюнтер и достал брошюрку. Наставник слегка пожал ему плечо, улыбнулся:

— Я тоже не люблю Бенолию. Да и никто её не любит, даже сами бенолийцы.

Адепт принялся зубрить термины — как обращаться к тем, кто выше тебя на одну ступень, две, три… Как говорить с низшими — от одной ступени до всей длины социальной лестницы.

— Здесь не сказано как говорить с равными, — заметил Гюнтер.

— А в Бенолии и нет равных, — ответил Найлиас. — Тут всегда из двух собеседников один выше, а другой ниже. Как, впрочем, и везде… Хотя, если вдруг понадобится нейтральное обращение, то используй общепринятую форму вежливого разговора — сударь и сударыня. Но не забывай, что в Бенолии подобную статусную неопределённость не жалуют. Здесь уважают конкретику.

— Лучше бы они сами себя уважали, — буркнул Гюнтер.

— Что? — не понял рыцарь, с недоумением посмотрел на адепта. — Ты о чём?

— Да так, ни о чём, — быстро ответил Гюнтер и раскрыл брошюру. — Совсем ни о чём.

Рыцарь глянул на неё и сказал:

— В «Табели» об этом не сказано, поэтому запомни сейчас: референтами в Бенолии называют тех, кто выполняет секретарские обязанности, а секретари, как мужчины, так и женщины, заняты исключительно постельным обслуживанием хозяина и его деловых партнёров. Поэтому не перепутай термины, конфуз получится.

Рядом с белосветцами засуетилось многочисленное семейство берканов: дедушка с бабушкой, родители, пятеро детей и дядя с тётей. Подошла грузовая платформа и теперь семейство перекладывало на неё огромную груду чемоданов. Маленькая платформа натужно гудела и дёргалась, антигравитаторы не выдерживали веса. Носильщик, тоже беркан, матерился на обилие груза. Один из чемоданов упал, зацепил углом ветхий комбинезон носильщика и разорвал от пояса до ботинка. Носильщик заревел матерную брань во всю мощь унаследованной от предков-медведей глотки. Семейство всё хором, от деда до семилетней внучки, заорало ответное сквернословие. Получилось очень громко, но не столь изобретательно и оскорбительно как у носильщика, так что победителя в перепалке не было.

Зрители смотрели на них с интересом, подсказывали ругательства — у каждой стороны уже появились свои болельщики, некоторые даже ставки делали. Белосветцы брезгливо отвернулись, плебейская склока вызывала отвращение.

Спустя десять минут подошла очередь на таможенный досмотр, и уже через полчаса белосветцы были на остановке близ космопорта. Моросил унылый сентябрьский дождь, дул промозглый ветер, но после вонючей жары и духоты в зале ожидания и холод, и дождевая морось казались восхитительно приятными.

— Фу-ухх-х, — вздохнул адепт, — отмучились.

— Да, — согласился наставник. — Дальше должно быть полегче. — И честно добавил: — Теоретически.

— Почему теоретически?

— А ты вон туда глянь.

Гюнтер, уроженец богатой промышленной планеты Стиллфорт, потрясённо рассматривал крытую многоместную повозку на четырёх колёсах и с бензиновым (нет, вы понимаете — бензиновым!!!) двигателем.

— Да это же автобус! — вспомнил он название диковинного транспортного средства.

— Автобус, — подтвердил Найлиас. — Здесь и тележки на лошадиной тяге встречаются.

— И мы поедем на этом самом автобусе?

— На фаэтоне было бы ещё хуже, — попробовал утешить адепта рыцарь. — Лошадь, она ведь на ходу и пукает, и какает.

— Но почему не взять такси? — кивнул Гюнтер на длинный ряд самого разнообразного транспорта близ остановки. — Зачем снова лезть в вонищу и толпищу?

— Затем, что денег на дорожные расходы нам выдали не так много, чтобы на такси разъезжать.

— Я сейчас рехнусь, — простонал адепт.

— Не советую, — с усмешкой посоветовал рыцарь. — Это ещё только начало. Прибереги нервы для потрясений посерьёзнее.

Адепт тяжко вздохнул. Но жаловаться на судьбу не время, да и не любит наставник нытиков.

Расфранчённый, усиленно молодящийся беркан лет пятидесяти обшарил Гюнтера липким похотливым взглядом и послал воздушный поцелуй.

— Тьфу, погань, — плюнул в его сторону Гюнтер.

— Что такое? — спросил Найлиас.

— Педик кадрить вздумал!

— Привыкай, здесь такое часто будет.

Стиллфортдец буркнул в ответ ругательство. Генетической совместимости между человеками, наурисами и берканами нет, однако межрасовые сексуальные и брачные связи стали нормой много веков назад. Но однополую любовь на большинстве планет не принимали категорически.

— В Бенолии однополые связи не редкость, — сказал Найлиас. — Здесь это хотя и не приветствуется, но и не осуждается. А потому любители такого рода занятий свои предпочтения никогда не скрывают. В Бенолии и браки однополые есть, хотя только гражданские, официально их не регистрирует ни префектура, ни церковь.

Гюнтер опять сплюнул, а спустя мгновение спросил с испугом:

— Учитель, так ко мне и дальше ухажёры цепляться станут, будто я какой-то паршивый гомик?! И я не смогу послать этого засранца к бесовой матери?

— Всё не так страшно, — успокоил наставник. — Если мужчина начнёт приставать к тебе открыто, то вежливо скажи, что тебе нравятся только женщины. Если будут кадрить намёками, то отвечай, что тебе не нравятся жёлтые цветы. И успокойся, настойчивые домогательства тебе не грозят, слово «нет» бенолийские кавалеры понимают с первого раза.

— П-постараюсь, — ответил адепт, затравленно оглядываясь: у трети людей на остановке были жёлтые цветы. У мужчин в петлицах пиджаков жёлтая роза или хризантема, у женщин ими украшены причёски и шляпки.

— Не бойся, — повторил Найлиас. — Первые дни на улицу выходить будем вдвоём, а после ты и сам привыкнешь.

— Спасибо, учитель!

— Гюнтер, — строго сказал рыцарь, — ты опять?

— Простите, — склонил голову адепт. — Но говорить вам «почтенный Найлиас» так… холодно и… горько. Я буду стараться, но…

Рыцарь глянул на него с удивлением. Странный парень.

— Это может стать проблемой, — сказал белосветец Немного поразмыслил и решил: — Знаешь, Гюнтер, попробуй говорить «дядя Найлиас». Так тебе должно быть полегче.

— Да… дядя… Найлиас, — с запинкой выговорил Гюнтер. — Так действительно будет легче. Но тогда надо поменять легенду прикрытия.

— Легенду?.. — задумался Найлиас. — Слушай и запоминай. Ты вырос с отчимом. Когда тебе было два года от роду, мать развелась с мужем, твоим кровным отцом, и вышла замуж за науриса. Брак был удачным, ты с отчимом прекрасно ладил, и потому, когда родители умерли, переехал жить к брату приёмного отца, то есть ко мне. Но фамилия у тебя осталась от отца родного. Всё понял?

— Да, дядя, — всё с той же запинкой повторил адепт.

Рыцарь повёл ученика к стенду с расписанием автобусов.

— Жаль, что магистратум начнётся с траурной церемонии, — тихо сказал Найлиас. — Он созывается один раз в пять лет, и потому всегда становится праздником. Но этот магистратум будет печальным.

— Почему? — удивился Гюнтер.

— Послезавтра девятое сентября. Ты не забыл, что было в этот день пять столетий назад?

— Я помню, уч… дядя Найлиас. Мы все помним и никогда не забудем того, что осквернило мир 9 сентября 1631 года.

Рыцарь кивнул, зло растопырил шипы на хвосте. Пятьсот лет назад померкло величие светозарных рыцарей, озарявшее благодатью целый мир со множеством звёзд и планет, могучий и великий орден Белого Света исчез. Кучка обнаглевших холопов собрала армию из таких же грязных смердов и… разбила орденские войска. Предводители немедля провозгласили себя Всезвёздным Координационным Советом, и за одну неделю, которую они назвали Очистительной, а светозарные — Кровавой, орден был уничтожен. Истребители ВКС убили всех: от адептов до гроссмейстера. Координаторы в первые же дни своего правления дали некоторые властительные поблажки, и вся эта презренная чернь, от уборщиков и до правителей, с восторгом кинулась под покровительство новых хозяев. Светозарные были отринуты, прокляты и забыты.

Но всё ещё вернётся. Пятьсот лет орден Белого Света хранит своё существование в тайне и копит силы. Как бы ни старались координаторы, а полностью вычеркнуть светозарных из памяти людской не удалось. Особенно притягательными рассказы об ордене стали, когда наступил кислородный кризис, и координаторы показали своё истинное лицо, установив монополию на производство и использование генераторов воздуха.

…Мимо белосветцев к стенду спешили туристы, носильщики сопровождали платформы с грудами ящиков и чемоданов, суетились мелочные торговцы, вразнос продававшие пиво, сигареты и горячие пирожки.

Часы на Центральной башне космопорта пробили полдень. И тут же глубокая темнота закрыла восточную, благословенную часть неба, а на чёрном фоне стали видны яркие и красочные картины Потерянного мира, Ойкумены: яблоневый сад, украшенный обилием плодов; уютный в своей сумрачности северный лес — меж тёмной зелени хвои сверкает багрянец и золото листвы; озеро в южных горах с просторной деревянной хижиной на берегу.

И бенолийцы, и туристы замерли, глядя на небесные пейзажи. Более двух тысяч лет назад их кусок мира, именуемый Иалумет, откололся от большого, но с тех пор в небе ежедневно появлялись отсветы Ойкумены как знак грядущего Воссоединения. Открывались картины ровно в полдень, по ним можно было проверять часы. А поскольку часовых поясов на любой планете двадцать четыре, то и картины являлись двадцать четыре раза в сутки, по одному отсвету на каждый пояс, чтобы узреть их мог любой и каждый иалуметец. Сюжет картин менялся ежесуточно, и повторений не случалось ни разу. Видны отсветы Ойкумены всегда: и в метель, и в ливень, и в самый густой туман, — погодные осложнения нисколько не мешают небесным картинам быть яркими и отчётливыми. А потому и легенды, и церковные книги единогласно твердили, что Воссоединение непременно наступит и принесёт счастье каждому жителю Иалумета, мира-осколка. Почему и как произошёл Раскол, знали только главы Всезвёздного Координационного Совета. Остальные довольствовались фактом: Иалумет — огромная замкнутая капсула со звёздными системами, обитаемыми и пустыми планетами. Если корабль зацепит стену капсулы, то его вмиг развеет в молекулярную пыль.

…Гюнтер сотворил священный знак предвечного круга и вполголоса прочитал молитву о Воссоединении. Стоявший рядом носильщик-беркан сплюнул презрительно — в Раскол он не верил, а небесные картины считал оптической иллюзией, приукрашенной церковниками: слишком всё похоже на Иалумет, только утрированно благолепное и рекламно-притягательное. Слащавая киношка, цель которой — заставить людей охотнее жертвовать деньги на церковь и безропотно платить ВКС грабительский налог на воздух. Рыцарь Найлиас просто любовался прекрасными пейзажами. Оспаривать факт Раскола глупо, это наукой доказано. Другое дело, что надежд на Воссоединение нет, катастрофы такого масштаба необратимы. Но даже если учёные и найдут способ выбраться из капсулы, то за двадцать одно столетие Ойкумена прочно позабыла своих потерявшихся детишек, и потому встретит иалуметцев как и положено встречать незваных гостей — неприветливо. Так что рассчитывать на какое бы то ни было благоденствие, да ещё и всеобщее, глупо. Единственное, на что действительно можно надеяться — после разрушения стен капсулы отпадёт необходимость в кислородогенераторах. Да и то вряд ли. Пока же воздуха обитаемым планетам не хватает, и жизнь в капсуле сохраняется только благодаря кислородным установкам ВКС. Поэтому власть координаторов над Иалуметом абсолютна и вернуть её в руки ордена будет нелегко.

Картины погасли, небо просветлело до обычной дождливой серости, а жизнь вернулась в привычную колею: одни пассажиры и носильщики торопились к остановке и шеренге такси, другие — к зданию космопорта, а меж людскими потоками сновали торговцы.

Толчея на остановке стала гуще, завоняло лошадиным дерьмом и бензином.

— Нет, — твёрдо сказал Найлиас, — чёрт с ними, с билетами по двойной цене, но к бенолийской жизни мой племянник будет привыкать постепенно. Я не сторонник шоковой терапии. Пойдём через товарный сектор, там гораздо спокойнее.

Белосветцы прошли в грузовую часть космопорта. Гюнтер смотрел на неё с удивлением — всё оборудование самое современное, многочисленные вспомогательные службы работают быстро и слаженно, нет никакой толчеи и неразберихи.

Все площадки двухместные, и с каждой сплошным потоком идут мелкотоннажные звездолёты: один ручеёк на взлёт, другой на посадку. Когда их успевают грузить и разгружать, так и осталось для Гюнтера загадкой. Аэрсы, громоздкие коробки высотой шесть метров, длиной десять и шириной пять, тоже идут один за другим едва ли не впритирку. Используются они для планетарных перевозок, как правило, с материка на материк, и летают по орбитальным трассам. Лётмарши, похожие на овальные шайбы и предназначенные для внутриматериковых поездок, столь же многочисленны. А меж транспортными потоками снуют подвозчики, ремонтные платформы, автопогрузчики. И люди, люди, люди… Человеки, берканы и наурисы передвигаются только бегом — злые, предельно сосредоточенные, нетерпеливые.

И всюду баррикады огромных тюков — трелг сушёный, трелг дроблёный, трелг свежий. Трелг, трелг, трелг… Этот невысокий однолетний кустарник ещё задолго до Раскола стал главной славой и источником доходов Бенолии. Ягоды трелга являются сырьём для половины лекарственных средств Иалумета, из стеблей и листьев делают ткань для различных спецкостюмов — военных, спасательских, спортивных… Они же идут на изготовление второго слоя в трёхслойной обшивке звездолётов. Спрос на трелг всегда огромный, а цены высокие. Но выращивать его можно только в Бенолии — в силу особых агроклиматических условий планеты. Поэтому на мировом рынке она всегда была и остаётся монополистом. Здесь почти всё и все работают на производство и переработку трелга. Даже в самом крохотном провинциальном городишке есть как минимум четыре трелговых фабрики.

— Корни трелга забирает ВКС, — тихо сказал рыцарь. — Зачем — нашей разведслужбе узнать пока не удаётся. Но каждый, кто выращивает трелг, от мелкого крестьянина до владельцев огромных плантаций, выплачивает налоги ВКС корнями. Остатки, если вдруг таковые появляются, координаторы покупают, но платят гроши. А попытка продать хотя бы один чахлый корешок мимо закупочного пункта ВКС карается смертной казнью. Причём поймают нарушителя обязательно, у координаторов каждый кустик на учёте.

Адепт не слушал. Замер в испуге, не зная, куда и ступить, чтобы не смело толпой или не раздавило автопогрузчиком. У господина учителя странные представления о спокойствии. Большего шока Гюнтер не переживал за всю свою жизнь.

Рыцарь взял ученика под руку и, ловко лавируя между потоками людей и машин, вывел его к тихой автобусной остановке, предназначенной для сотрудников космопорта.

— Пока не начнётся пересменка, — сказал Найлиас, — это самое спокойное место во всей Бенолии.

Подошёл автобус — чистенький и уютный до игрушечности. Белосветцы удобно расположились на мягких креслах и поехали в Маллиарву.

= = =

Материков на Бенолии пять, а сортов трелга одиннадцать. Лучший трелг-маллурн выращивают на юге Сероземельного материка, первенство этого региона неоспоримо, но и плантаторов здесь множество, каждый из которых предпочитает продать урожай ВКС и не связываться с жадными бенолийскими фабрикантами или вороватыми иностранными оптовиками.

Плантатор Александр Лайтвелл — сорокапятилетний худощавый брюнет с карими глазами, одет в светло-синий костюм из переливчатой ткани ларм, самой дорогой в Иалумете, — с почтительной и вкрадчивой угодливостью улыбался потенциальному деловому партнёру — немолодому темнокожему толстяку в форме капитана интендантского корпуса ВКС.

— Ещё вина, высокочтимый? — предложил Лайтвелл и нажал кнопку карманного коммуникатора. В кабинет вошли три секретарши — человечица, наурисна и берканда, совсем юные, почти девочки — принесли традиционное бенолийское угощение: вино, печенье и шоколад. Координатор внимательно рассмотрел девушек и одобрительно прицокнул языком. Секретарши ответили игривыми улыбками и выскользнули из комнаты. Капитан жадно смотрел им вслед. Лайтвелл довольно прищурился: работу свою девицы знают, и завтра утром интендант подпишет трёхгодичный контракт о закупке трелга на самых выгодных для плантатора условиях.

— Что такое Гирреанская пустошь? — спросил вдруг координатор.

Лайтвелл глянул на него с удивлением и объяснил:

— Это на Западном материке, высокочтимый. Огромная проплешина мёртвой земли между Валларским нагорьем и Пиррумийскими лесами. Земля омертвела очень давно, ещё до Раскола. Никто не знает, почему. Там почти ничего не растёт, самая настоящая пустыня. И вода плохая, и даже воздух. Ещё в эпоху становления ордена Белого Света туда начали отправлять ссыльнопоселенцев. Сначала только еретиков, тех, кто вместо пресвятого Лаорана поклонялся поганой богине Таниаре и называл её матерью-всего-сущего. Вместе с еретиками ссылали бунтовщиков и заговорщиков. Позже начали отправлять мелких и средних уголовников, опальных придворных. Уголовников, заговорщиков и бунтовщиков ссылают на установленный судом срок, вельмож — до прощения, а еретиков там держат до тех пор, пока они истинную веру не примут. Так что в пустоши многие таниарские посёлки по десятку столетий насчитывают. Поганые еретики упрямей любого осла, держатся за лживую веру крепче, чем за собственную душу. За порядком на пустоши, как и в тюрьмах или на каторге, надзирает жандармерия. Только жандармов туда направляют самых тупых, таких, которые вообще ни на что полезное не годятся.

— А мятежи в пустоши бывают? — заинтересовался координатор.

Лайтвелл мелко и сладенько рассмеялся:

— Высокочтимый, мятежи там и не прекращаются. То один, то другой посёлок бунтует. Часто поднимается целый сектор. Нередко — весь округ. Тогда жандармерия присылает карательные войска. Практически каждые три года бунт охватывает всю пустошь, тогда к жандармам присоединяется имперская армия. Самое скверное, высокочтимый, что горцы и полесцы всегда охотно укрывают у себя беглых предводителей мятежей, да и вообще всех мало-мальски заметных бунтовщиков. А прятаться и прятать умеют так, что ни с какими собаками не найдёшь. И на деньги они не падкие, за награду беглецов выдают крайне редко.

— В кои-то веки болтовня наших курьеров оказалась правдой, — снисходительно улыбнулся координатор. — Гирреанская пустошь действительно забавное местечко. — И добавил деловым тоном: — А сейчас я хочу посмотреть плантации.

— Но, высокочтимый, — осторожно возразил Лайтвелл, — уже темнеет, москитов полно. Вечера в тропиках не особенно приятны, особенно в сезон дождей. Плантации лучше осматривать с утра, тем более, что завтрашнее утро должно быть солнечным.

— Хорошо. Сейчас я ознакомлюсь с экспертными заключениями о вашей продукции, а завтра осмотрю плантацию.

— Как будет угодно высокочтимому, — с изысканной почтительностью поклонился Лайтвелл и мысленно добавил длинное матерное ругательство.

— И ещё, — добавил координатор, — у вас есть заверенное императорской Финансовой канцелярией разрешение на торговые сделки с иностранными партнёрами?

— Да, конечно же, высокочтимый, — торопливо ответил плантатор. На этот раз даже ругательств не было. Зато голову разрывало болью резко подскочившее давление.

Мерзкая бумажонка, именуемая «Разрешением на торговлю с иностранцами», была не более чем пустой формальностью, которую не соблюдал никто и никогда, но толстый капитан оказался занудой. «Такого и девки не умаслят», — обречённо подумал Лайтвелл.

Добыть «Разрешение» требовалось немедленно. Придворный покровитель, способный за сутки оформить нужный документ, у Лайтвелла был. Плантатор со всей возможной почтительностью попрощался с координатором, передал его на попечение девиц и бросился в кабинет звонить Варкеду Панимеру, блюстителю внешних церемоний при дворе его величества Максимилиана, богоблагославенного императора Бенолии. Но неизменно доброжелательный покровитель разговаривать не захотел, беседовать пришлось с референткой. Униженными мольбами и щедрыми посулами плантатор добился, чтобы та записала его на вечерний приём к Панимеру.

В космопорт Маллиарвы Лайтвелла доставили быстро, на собственном пассажирском аэрсе, а вот дальше на личном транспорте ехать нельзя, разрешения нет. Пришлось прыгать из такси в такси и молиться пресвятому, чтобы не застрять в пробке и не опоздать на аудиенцию. После было два часа мучительного, нетерпеливого и напряжённого ожидания в тесном фойе, под презрительными взглядами и ехидными комментариями маллиарвских дам и кавалеров. Все эти безденежные, но по-столичному изысканные аристократишки и мелкие канцелярские чиновники провинциала узнали сразу и сполна воспользовались случаем отмстить плантатору за собственную нищету и его богатство.

Лайтвелл сцеплял зубы и терпел, терпел, терпел, ибо затеять разборку означало потерять право на встречу с Панимером. Болела голова — сказывалась разница в часовых поясах, от антисонных таблеток жестоко пекло желудок. Но все жертвы оказались напрасными. Внешнеблюститель остался при дворе и уведомить, когда вернётся домой, не соблаговолил.

= = =

Максимилиану, богоблагославенному владыке и повелителю Бенолии, нравилось смотреть, как взлетают и садятся зведолёты. Поэтому свои покои — спальня, кабинет, небольшие столовая и гостиная, несколько вспомогательных комнат — он приказал обустроить на верхнем этаже самой высокой дворцовой башни. Отсюда виден космопорт при Алмазном Городе — императорской резиденции в центре Маллиарвы. Жил император по-холостяцки, легко и быстро менял любовниц и любовников, а давно надоевшая и никому не интересная супруга императора обитала где-то в дальнем крыле дворца.

Миновал полдень, а вскоре и дождь закончился, выглянуло яркое, но не жаркое сентябрьское солнце и позолотило бледную листву парковых деревьев. По дорожкам гуляли придворные дамы и кавалеры, радовались хорошей погоде: на суровом и неприветливом Круглом материке ранняя осень — лучшее время года. Император, среднерослый лысоватый шатен пятидесяти восьми лет — объёмистое брюшко, лицо блеклое и невыразительное — тщательно рассмотрел девушек в бинокль, затем глянул на секретаря — голубоглазого блондина девятнадцати лет, гибкого и грациозного словно котёнок. Парнишка сидел на пятках на специальном коврике в углу кабинета, руки изящно сложил на коленях. Камзольчик и узкие брюки из тонкого бледно-лилового шёлка выгодно обрисовывают безупречную фигуру, золотистые волосы сияют мягким блеском — элегантная стрижка подчёркивает красоту лица, его юную мужественность. Прелестная игрушка, живое украшение интерьера. Когда-то он казался Максимилиану похожим на эльфа из любимых императором книжек-фэнтези. Но теперь юноши надоели, очарование исчезло, и парнишка стал просто заурядным смазливчиком, каких полным-полно среди придворной обслуги. Император снова принялся разглядывать гуляющих в парке девушек, особое внимание уделяя беркандам — человеческой красотой он тоже пресытился. Секретарь судорожно вздохнул, сцепил пальцы. Если император лишит его своей милости, он вновь окажется среди придворных пятнадцатого, низшего ранга, к которому по «Табелю» относятся секретари. Вместо императорских покоев жить придётся в десятиместной комнате подвального этажа, под кухнями и прачечными, а соседями будут посудомойщики и полотёры.

На столе императора пискнул селектор. Референт доложил, что аудиенции ожидает внешнеблюститель. Император поморщился: опять эти длинные скучные разговоры о том, на каких гражданских и церковных церемониях, происходящих вне Алмазного Города, он должен присутствовать, что сказать, куда и как посмотреть. Но и не принять старого зануду нельзя, директор службы охраны стабильности каждый день твердит, что почтение черни к императорской персоне падает, что недовольство высказывают даже люди из среднего сословия. Находятся и такие, кто сомневается в богоблагословенности императорского права вершить судьбу Бенолии и всех её жителей. В последнее утверждение Максимилиан не верил категорически, но и ссориться с главой охраной службы не хотел. Ведь в первую очередь он отвечает за неприкосновенность императорской жизни. И если быть совсем честным, то никому, кроме директора, императорскую жизнь беречь и не хочется. Кругом одни предатели и воры…

Так что внешнеблюстетеля придётся принять. Директор говорит, что участие императора в общественной жизни поднимает рейтинг власти, хотя и не уточняет насколько высоко. Но ведь поднимает! Ради этого можно перетерпеть и внешнеблюстителя.

— Пусть войдёт, — бросил император. Глянул на секретаря и добавил: — Хотя, нет… Пусть подождёт.

Мальчик ещё мог быть приятен. Есть одна разновидность секса, которую Максимилиан находил очень увлекательной, с наслаждением смотрел посвящённые ей фильмы и фотографии, но реализовать решался крайне редко. Даже по меркам Алмазного Города, где императору позволялось творить всё, что только заблагорассудится его богоблагословенному величеству, эдакий секс вызывал всеобщее возмущение и осуждение. Но если секретари и секретарши добровольно на него соглашаются и дают клятву молчать о том, что проделывал император в тайной спальне при кабинете, можно было и поразвлечься. Главное, не слишком увлекаться — выйти из кабинета живые куклы должны только собственным ходом, тогда никто ни о чём не догадается.

Лишь бы мальчишка не заартачился.

Под взглядом императора секретарь поспешно склонился в чельном поклоне. Руки дрожали. О замыслах повелителя догадаться было нетрудно, и то, что предстояло вытерпеть, пугало почти до обморока. Но такие игры позволят еще несколько дней продержаться при государе, не упасть в презренное ничтожество. Потому надо терпеть. Разве можно говорить «нет» хозяину, перечить высшей воле? Тем более, если хозяин — сам император, владыка всех и вся в Бенолии.

Максимилиан довольно улыбнулся. Да, он настоящий владыка, могучий и грозный, если все эти живые игрушки так счастливы ему покориться, с такой охотой готовы исполнить любое его желание. Ему безоговорочно повинуются все — и этот никчёмный смазливчик, и внешнеблюститель, и тупая корова, именуемая императрицей. Только вот директор вечно пытается спорить. А, к чёрту его, сейчас не до директора.

— Встань, — велел секретарю Максимилиан. — Разденься. Иди сюда. Открой вон ту панель в стене.

Убранство тайной спальни заставило мальчишку вскрикнуть от испуга и попятиться. Секретарь замер на мгновение, затем поклонился своему владыке и вошёл в комнату…

…Панимера, маленького толстенького науриса пятидесяти двух лет, трясло от страха и ярости. Если на лице ещё удавалось хранить предписанное придворным этикетом бесстрастие, то с хвостом совладать не получалось, он то вздымался и торчал над головой агрессивно и зло, то падал и бессильно свивался в трусливую спираль.

Максимилиан, которого «свинякой трон-нутым» называли уже не только простолюдины, но даже и высокородные, опять, наплевав на важнейшие дела, предавался разврату. К несчастью, властительные должности редко занимают пригодные для них люди. Но тут уже ничего не изменишь, только и остаётся, что смириться. Это судьба, и спорить с ней бессмысленно.

Но собственные жизнь и судьба — иное дело. За них можно поспорить даже с самим императором.

Максимилиан не любит внешнеблюстителей, кем бы они ни были. Занять такую должность означает автоматически впасть в немилость у государя. Однако внешнеблюститель — настоящее придворное звание, пусть только девятого ранга, но ведь придворное! И до сегодняшнего дня Максимилиан об этом не забывал: принимал Панимера точно в назначенный час, а если желания заниматься делами у повелителя не было, то императорский референт предупреждал веншнеблюстителя заранее. В приёмной Панимер не ожидал ещё ни разу. Такое пренебрежение означало только одно — отставку. Государю Панимер надоел, теперь это ясно всем и каждому. Достаточно любой мелочи, самой ничтожной клеветы или крохотной ошибки, чтобы Панимера отстранили. Какой бы рискованной ни была должность внешнеблюстителя, претендентов на неё всегда найдётся превеликое множество.

Вскоре Панимеру придётся покинуть Алмазный Город, опять смешаться с толпой обычной столичной аристократии, стать безликой частицей серой толпы, исчезнуть…

От ужаса и боли деревенели пальцы, а в висках колотился только один вопрос — почему судьба так жестока, за что карает императорской немилостью?

Из кабинета вышел секретарь. Мертвенно бледный, с пустым взглядом, юноша прошёл через приёмную к двери в комнату обслуги так, словно ступал босыми ногами по битому стеклу. За дверью развёрнута ширма с изысканным рисунком из цветов и птиц, чтобы взоры посетителей не оскорбляли подробности бытия низших. Секретарь скрылся за ширмой, и дверь тут же беззвучно затворилась.

Селектор на столе у референта что-то неразборчиво квакнул.

— Можете войти к государю, досточтимый Панимер, — сказал референт. Но не успел внешнеблюститель подняться, как в приёмную влетел Дронгер Адвиаг, директор службы охраны стабильности — среднерослый поджарый беркан тридцати девяти лет с очень светлой шерстью и необычными для его расы голубыми глазами — и прямиком ломанулся в императорский кабинет. У двери его перехватил теньм — личный телохранитель государя.

— У меня очень важные новости, от которых зависит жизнь императора, — спокойно сказал директор.

Теньм поразмыслил несколько мгновений и пропустил в кабинет. О Панимере никто даже и не вспомнил. Но и не выгнали, несмотря даже на то, что директор просидит у государя часа два, а после его визита уставший от серьёзных разговоров Максимилиан какими бы то ни было делами заниматься не будет.

Внешнеблюститель задумался. Срочно требовалось нечто такое, что всецело завладеет вниманием государя хотя бы на пять минут. Тогда Панимер получит аудиенцию. А там уже несложно будет убедить Максимилиана в том, что самый безвредный и наименее докучливый изо всех возможных внешнеблюстителей — Панимер.

К несчастью, в Иалумете крайне мало вещей, которые способны завладеть вниманием императора хотя бы на три минуты, не говоря уже о пяти. Не предлагать же Максимилиану то, чем ублажал его секретарь…

На столе референта опять квакнул селектор.

— Четырнадцатый, — приказал референт теньму, — переведи второго секретаря в Белую комнату.

Панимер настороженно глянул на дверь императорского кабинета. Наиболее приближённая обслуга, пусть даже и самого низшего ранга, всегда жила при покоях государя. Кроме спален обслуги в башне есть ещё три комнаты — Зелёная, Сиреневая и Белая — для самых избранных придворных, официальных любовников или приятелей-собеседников, которыми император мог сделать кого угодно: от ничтожного секретаришки до высокого аристократа.

Теньм-четырнадцать скользнул по сидевшему в приёмной люду безразличным взглядом и вошёл в комнату обслуги. Та ничем не отличалась от казармы теньмов в цоколе башни, разве что размеры намного меньше, а так всё одинаково: напротив входа — двери в санузел и на черную лестницу, вдоль стен — ряды лежаков, рядом с каждым маленькая тумбочка для личных вещей, над лежаком висит полотенце. Окон в комнате нет, только решётка воздухопровода. На потолке большая лампа дневного света и крохотный динамик селектора.

Секретарь скрючился на лежаке, отвернулся к стене. Тело била дрожь. Два уборщика и три гардеробщика, чьей обязанностью было прислуживать императору в церемонии одевания, смотрели на соседа с опасливым любопытством. Задавать вопросы пока не отваживались, лишь тихо обменивались комментариями. Едва теньм вошёл в комнату, перепуганные слуги пососкакивали с лежаков, согнулись в низком поклоне — просто так телохранитель императора, его тень, не придёт никогда. Привести теньма способна только воля государя.

Теньм достал из кармана формы две ампулы — обезболивающее и тонизирующее, — прямо через одежду вколол секретарю лекарство в руку выше локтя. Дрожь прекратилась. Теньм слегка потянул секретаря за плечо. Парнишка поднялся. Теньм жестом приказал ему взять вещи. Тех оказалось мало — только пластиковая коробка с расчёской, мочалкой и зубной щёткой. Всё остальное, от шампуня до одежды, у обслуги казённое.

— Я готов, — сказал секретарь. Голос дрогнул. Куда император приказал своей тени отвести его — на казнь, подарил кому-то из вельмож или велел вышвырнуть из Алмазного Города прочь?

Но теньм привёл секретаря в маленькую — лишь кровать, стол и тумбочка — комнату близ гостиной. В одной из стен задёрнутая вышитой занавеской ниша для камердинера, в другой — дверь в ванную. Есть окно, можно будет смотреть в парк.

Секретарь закрыл глаза. Сегодняшнее развлечение понравилось государю как ни одно из тех, что были раньше. Он будет их повторять — не слишком часто, но и не реже одного раза в неделю. «Поэтому я останусь при его особе ещё долго», — подумал секретарь. Такая благосклонность государя давала многое. У секретаря появлялось право ходить по центральным комнатам дворца, а не по коридорам для обслуги. И все, кто смотрел на него как на ничтожность, перед кем он должен был склоняться ниц, теперь сами будут ему кланяться — уже сейчас, когда секретарь шёл через приёмную и гостиную, высшие придворные провожали его поклонами и благопожеланиями. Он получит собственного слугу, который станет одевать его, причёсывать и подавать еду словно настоящему вельможе. А когда секретарь прискучит государю, тот обязательно наделит бывшего фаворита несложной должностью не меньше десятого ранга. Любой житель Алмазного Города был бы счастлив оказаться в Белой комнате на таких условиях. Так почему же сердце сжимается от отчаяния и страха, откуда взялись тоска и обречённость?

— Вы можете подать в отставку, — сказал теньм.

Секретрарь посмотрел на него с изумлением и растерянностью. Теньмы — это живые тени господина, наиболее приближённые телохранители и слуги в личных покоях, куда не то что обычная обслуга, но и члены семьи почти никогда не допускаются. Как и положено тени, эти слуги совершенно бесшумны, почти никогда не разговаривают, и оттого многие считают их немыми. Теньмы всегда незаметны, их специально обучают сливаться с обстановкой до полной неразличимости, но при этом теньм непреодолимо опасен для любого, у кого появится лишь мысль причинить вред его повелителю. Цена такого слуги огромна, купить теньмов способны лишь император и высшие вельможи Бенолии.

— У всех, кто служит в Алмазном Городе, — сказал теньм, — есть право на отставку. Ведь мы свободные люди, а не рабы и не заключённые. Мы можем уйти. Нас покупали в лицеях или у прежних хозяев, но такая сделка незаконна. Вспомните, ведь вы, как и все в Алмазном Городе, подписывали контракт, расторгнуть который можно в любую минуту.

Голос у теньма очень приятный — бархатистый, глубокий и мелодичный. И внешность хороша: каштановые волнистые волосы, большие светло-зелёные глаза, аристократически тонкие черты, безупречное сложение, которое не портит даже серая форма дворцового стражника. Изящество и красота — точно такие же профессиональные требования к теньмам, как и виртуозное мастерство боя или умение подавать вино в соответствии со всеми тонкостями Высокого этикета. Взор господина не должна оскорбить ни одна безлепица, будь это деталь интерьера или облик слуг.

— Тогда почему не ушли вы? — спросил секретарь.

— Потому что не умею жить во вне, — ответил теньм. — Да и вообще не умею жить и быть живым. Мертвецу гораздо лучше, ведь мёртвым никогда не бывает больно или страшно. Любые страдания предназначены только для живых.

— Вы предлагаете мне заживо умертвить себя? — с ужасом прошептал секретарь.

— Или уйти, — безразлично сказал теньм. — Иначе будет слишком много боли и страха. Гораздо больше, чем способна выдержать слабая людская душонка.

— Но что мне делать там? — секретарь кивнул на окно, за которым лежала скрытая парками и постройками Алмазного Города Маллиарва.

— Не знаю, — ответил теньм. — Я ни разу не видел мира-во-вне по-настоящему. Сначала был Сумеречный лицей, затем Алмазный Город. К тому же моё время кончается. Но ты ещё молод и можешь начать жить сначала.

— Почему кончается? — не понял секретарь. — Ведь вам всего лишь тридцать два. Я видел у референта ведомость, там написано, что теньму-четырнадцать только тридцать два года.

— Жизнь теньмов завершается в сорок. Это наш предел.

Он тронул нашивки личного телохранителя государя, губы шевельнулись в пустой улыбке.

— Мне осталось только восемь лет. А может и меньше. Нередко бывает, что наша полезность исчерпывается уже в тридцать пять.

Теньм ушёл. Секретарь сел на кровать, заплакал — для него тоже не было жизни во вне. А жизнь в Алмазном Городе не сулила ничего, кроме боли.

…Внешнеблюститель проводил секретаря низким поклоном и ненавидящим взглядом. Даже ничтожный мальчишка сумел добыть себе надёжное местечко при особе государя, а Панимер — нет.

Из кабинета вышел Адвиаг. Лица берканов больше похожи на мордочки плюшевых мишек, чем на настоящую медвежью морду, но зловредную непроницаемость от биологических предков эта чёртова раса унаследовала в полной мере. Понять, что беркан думает и чувствует, невозможно никому, даже другому беркану. А Панимеу тем более не угадать, чем закончился разговор директора с императором, в каком настроении сейчас государь — гневливом или милостивом.

«Погибельник растоптал бы Адвиага вместе со всем его мохнорылым племенем», — зло подумал Панимер.

«Погибельник, он же Избавитель? — пришла новая мысль. — А ведь это может сработать. Затея настолько глупая, что даже в случае провала ничем не грозит. Но если удастся — дивиденды превзойдут все возможные и невозможные награды».

Избавителем чернь называла некоего избранного самой судьбой людя, который должен был освободить Бенолию от тирании императора и привести хронически нищую страну, вечный сырьевой придаток более развитых государств, на вершину благоденствия. Пророчество о Пришествии Избавителя появилось вскоре после Раскола. Бенолией тогда правили Чисяо, ныне исчезнувшая императорская династия.

Невнятицу Пророчества и примитивность Предсказательного Тригона — незамысловатого устройства из трёх испещрённых цифрами треугольных картонок, предназначенного определить время и координаты появления Избавителя — Панимер презирал даже в детстве, когда был твёрдо убеждён в реальности Колокольчатого Гномика, который приносит подарки на день рождения.

Но император в Пророчество верит свято. Любой, кто может сказать о нём хоть что-то новенькое, сразу становится желанным собеседником.

Странно, что Адвиаг ни разу не воспользовался таким безотказным средством упрочить своё положение. Ведь директора службы охраны стабильности, охранки в просторечии, государь ненавидит и терпит лишь по необходимости, — ситуация в Бенолии крайне напряжённая, то и дело начинаются мятежи.

Внешнеблюститель глянул на дверь кабинета, на тошнотворно надменную рожу референта и понял: спасти его карьеру может только Пророчество. Немного поколебавшись, — обдумать речь или выдать импровизацию, — Панимер встал и решительно шагнул к референту. Когда дело доходило до вранья, импровизации всегда удавались гораздо лучше заготовок.

— Поскольку государь не удостоил меня аудиенции, — сказал Панимер, — свой доклад я составлю в письменном виде. Завтра утром его привезёт мой курьер. Постарайтесь, чтобы доклад его величество прочёл как можно скорее, потому что речь в нём пойдёт о Пришествии Погибельника.

Референт скептично приподнял одну бровь.

— Вам-то что может быть об этом известно? Ведь вы никогда не числились среди исследователей Пророчества.

— Не числился, — согласился Панимер. — Но позавчера я обнаружил в фамильном архиве древний свиток толкования Пророчества с руководством по управлению Предсказательным Тригоном. Свиток составлен одним из моих предков, Велиденом Панимером, который жил во времена свержения ордена Белого Света. Он принял постриг в обители Предвечного Круга, и его монашеской обязанностью стало именно изучение Пророчества.

Такой предок, брат главы рода, почти всю жизнь проведший в главном монастыре империи, у Панимера действительно имелся. Тут всё чисто, дознаватели Максимилиана могут проверять сколько им угодно. А вот дальше выехать можно только на импровизации.

— Большинство трудов брата Велидена остались в монастырской библиотеке, но свою последнюю работу он прислал главе нашего рода. Она была заперта в шкатулку, которую надлежало открыть лишь 5 сентября 2131 года. Я выполнил этот завет. Свиток был обработан составом, который заставил его рассыпаться в прах под воздействием света ровно через час после того, как шкатулка была вскрыта. Но я, прежде чем прочесть свиток, отсканировал его, и текст сохранился в первозданном виде.

«Файл, похожий на сканировку с древнего манускрипта я сделаю часа за два, включая сочинение текста и выбор места Пришествия, — подумал Панимер. — Сейчас же поеду домой и займусь».

Но у референта было иное мнение.

— О таких новостях докладывать надо немедленно, а не морочить мне голову всякими внешнеблюстительскими глупостями! Государь примет вас прямо сейчас. — Референт ткнул пальцем в селектор, объяснил Максимилиану ситуацию. Селектор что-то коротко квакнул в ответ и референт приказал: — Заходите, Панимер. Государь ждёт.

Внешнеблюститель судорожно сглотнул. Сейчас он либо вознесётся на самую вершину дворцовой иерархии и получит Сиреневую, а то и Зелёную комнату, либо поднимется на эшафот, если император усомнится хотя бы в одном слове Панимеровых речей. Внешнеблюститель сотворил знак предвечного круга и вошёл в кабинет.

* * *

— Сегодня десятое сентября, четверг, — возвестило радио супермаркета. — Четырнадцать часов тридцать минут. Приятных покупок.

Гюнтер поставил тележку с разнообразной бытовой мелочью на узкие металлические полоски лестничных скатов, собираясь спуститься в продуктовый отдел.

— Подожди, — сказал Найлиас и бросил в корзину жёсткую посудную губку.

— Теперь можно и за продуктами, — разрешил рыцарь. Адепт покатил тележку к хлебному прилавку.

Белосветцы выбрали себе уже почти все покупки, когда в промтоварном отделе начался острый и нервный шум. Найлиас и Гюнтер с любопытством оглянулись.

Немолодой хромоногий беркан, опираясь на палку, неуклюже взбирался по пяти ступенькам, ведущим из продуктового отдела в промтоварный. Покупатели торопливо старались проскочить мимо калеки, гадливо кривили губы, отворачивались. Многие осеняли себя двойным кругом. В Иалумете считалось, что встреча с увечным приносит несчастье на целый день.

— Это омерзительно! — возмутился Гюнтер. — Калеки должны жить в спецпоселениях!

— Они в основном там и живут, — ответил Найлиас. — Однако некоторые осмеливаются селиться в нормальных городах. Здесь, на Западном материке, таких особенно много.

— В Стиллфорте калекам покидать спецпоселения запрещено. К несчастью, в большинстве стран Иалумета столь прогрессивного закона нет, и эта увечная мерзость оскверняет своим уродством нормальный мир!

— Тихо! — оборвал Гюнтера наставник. — Ты забыл — мы бенолийцы.

— Да, дядя Найлиас, — торопливо склонил голову адепт.

Рыцарь не ответил. Бросил в корзинку банку кофе и пошёл к кассе. Гюнтер катил тележку, на наставника смотрел с мольбой и страхом — получить прощение за такую провинность будет очень непросто.

На улице рыцарь всё так же молча переложил покупки в багажник маленького легкового лётмарша и сел за руль. Адепт осторожно примостился на пассажирском кресле.

Лётмарш взмыл в воздух.

— В Бенолии все инвалидские поселения находятся в Гирреанской пустоши, — сказал Найлиас после пяти минут тяжёлого, пугающего молчания. Гюнтер робко глянул на наставника — неужели прощён?! — и тут же опустил глаза. Нет, так легко ему не отделаться. Но наказание будет не слишком суровым.

— В Гирреане отвратительный климат, — добавил рыцарь. — Выжить там даже здоровому нелегко. Так что в этом одном, в очистке генофонда от людского мусора, Бенолия оказалась прогрессивнее всех стран Иалумета вместе взятых.

— Но некоторые калеки всё же выползают в нормальный мир, — едва слышно сказал Гюнтер. Уверенности в том, что наставник больше на него не сердится, не было.

— Выползают, — подтвердил рыцарь, — но ненадолго. Им тут никто не радуется, так что они быстро возвращаются обратно.

— Ни в одном информационном листке о Бенолии этого не говорилось… — осторожно начал адепт, дождался разрешающего кивка наставника и продолжил: — Нигде и никогда не упоминалось, что в Гирреанской пустоши, кроме посёлков для ссыльных, есть ещё и поселения для калек.

— Это естественно и логично, — ответил Найлиас. — Все до единого информационные листки, даже те, которые приходят из Гирреанской пустоши, составляются самими бенолийцами. Кому приятно упоминать о такой мерзости, как увечники? Тем более никому не захочется признаваться, что инвалиды стали твоими соседями. Ведь в большинстве своём иалуметцы думают, что калечество — это кара за самые гнусные и тяжкие грехи, которые наказанный совершил в прошлой жизни. А может, и в этой. Поэтому никому не хочется лишний раз соприкасаться с такой скверной даже в виде случайного упоминания.

Рыцарь посадил лётмарш на пятачке возле дешёвого многоквартирного дома.

— Ты чуть не поставил под угрозу всё наше дело, — сказал он адепту. — Вчера начался магистратум. Из-за твоего глупого языка могли погибнуть три десятка людей.

— Да, — Гюнтер покорно склонил голову. От страха захолодели пальцы, судорогой сжало горло, и адепт едва сумел выговорить предписанную орденским Уставом фразу: — Я виноват и должен быть наказан.

— Тогда вымой машину, — велел наставник и вышел из лётмарша.

Гюнтер откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и прошептал короткую благодарственную молитву пресвятому. С наставником ему повезло, как ни одному адепту в ордене. Любой другой рыцарь за такой проступок выдрал бы ученика ремнём до полусмерти. Или того хуже — отказал бы в ученичестве. Тогда о рыцарском посвящении пришлось бы забыть и всю жизнь проработать в какой-нибудь подсобной службе. Например, на почте сидеть, вылавливать из бесконечного потока корреспонденции посылки, газеты и письма с метками ордена и переправлять их связным, таким же безликим винтикам орденской машины, как и почтарь. Никогда и ничего не знать об истинных делах ордена, не видеть никого из светозарных — все рабочие контакты подсобников безличные. Тому, кто однажды не смог сберечь доверенную ему тайну, глупо было бы открывать новые секреты.

Но, скорее всего, обычный наставник применил бы обе кары — и ремень, и изгнание.

Гюнтер выскочил из лётмарша, взял у сторожа стоянки ведро с губкой, специальную пасту и принялся надраивать машину.

Найлиас смотрел на него, укрывшись в тени подъездной двери. Мальчишка так ничего и не понял. Радуется, что избежал позора и боли, счастлив, что останется адептом… Но так и не подумал о людях, которые по его милости могли оказаться у координаторов в пыточной.

Гюнтер стал для Найлиаса первым учеником, наставнического опыта у рыцаря никакого, и белосветцу всё время казалось, что в учительстве он совершает ошибку за ошибкой. Никак не может научить адепта тому, что действительно необходимо рыцарю — альтруизму.

Но ведь это повторяется из года в год, из десятилетия в десятилетие со дня основания ордена. Трудно, почти неподъёмно тяжело научить адептов думать о других. Каждый из них сосредоточен лишь на себе.

Раньше, в эпоху открытости, было немного полегче, тогда адептами делали тринадцатилетних пацанов и девчонок. Характер подростка ещё только формируется, такого полуребёнка-полувзрослого гораздо легче было приучать хотя бы иногда задумываться о том, что приносят его поступки другим людям, и в первую очередь — светозарным.

«Да и период обучения длился тогда пять лет, — думал рыцарь. — Но после падения ордена мы вынуждены ограничить обучение всего лишь тремя годами, и адептами делаем только тех, кому уже исполнилось девятнадцать. За год совершеннолетней жизни они успели привыкнуть к самостоятельности, научились отвечать за себя и свои поступки. Но как научить их отвечать за других? Тем более, что у людей к этому времени характер сложился и устоялся так, что изменить ничего нельзя. Но как бы ни пошли дела, ученика бить я не стану никогда. Ещё адептом я поклялся, что ни в чём не буду похож на моего наставника. И то, что о клятве известно только мне одному, лишь становится дополнительным основанием её сдержать».

Найлиас поднялся в квартиру. Минуту спустя в дверь позвонил почтальон, принёс объёмистую бандероль. Едва он вышел из подъезда, в прихожую влетел Гюнтер.

— С вами всё в порядке, учитель?

— Разумеется, — недовольно ответил рыцарь. — Чего это ты всполошился? Или, по-твоему, я уподобился калеке немощному, который даже простого почтаря бояться должен?

— Нет, учитель. Простите, учитель. Но эта страна… Я здесь ничего не понимаю, учитель.

— И что из этого?

— Ничего, учитель. Я сказал глупость. Можно, я вскрою пакет, учитель? И не здесь, а на лестнице.

— Что за вздор? — разозлился Найлиас, хвост гневно изогнулся, клацнули шипы. — Как тебе вообще такая чушь в голову пришла?!

— Начался магистратум. Как бы мы ни прятались, координаторы не могут о нём не знать. А значит, и не бездействуют. Если с вами что-то случится, учитель… Вы же знаете — мои родители умерли два года назад. И теперь у меня нет никого, кроме вас и сестрёнки. Если что-нибудь случится с вами или с ней… Нет-нет, я даже думать об этом не хочу! — в глазах Гюнтера задрожали слёзы.

— Ты часто вспоминаешь сестру? — спросил рыцарь.

— Я каждый день ей звоню. Или хотя бы эсэмэски отправляю.

— Зачем? — не понял Найлиас.

— Но ведь ей скучно в школе совсем одной. И страшновато, наверное. Раньше Илона всегда жила дома, а теперь — интернат.

— Гюнтер, — нахмурился рыцарь, — ты что, забыл — личные привязанности для светозарного недопустимы? Ведь всё это наши слабости. А слабость отдельного рыцаря — это слабость всего ордена. Привязанности делают нас уязвимыми и падкими на соблазны, а каждая уступка соблазнам — прямой путь к предательству. Мы светозарные, Гюнтер, и не можем тратить себя на плебейские мелочи. Всё лучшее, что в нас есть, принадлежит ордену, его величию, и ничему больше. И никому. Если ты не согласен, то уходи из ордена.

— Я согласен, учитель, — покорно ответил адепт. — Я больше не буду звонить сестре.

Глаза у мальчишки сразу потухли, лицо стало пустым и усталым как у древнего старца, растерявшего все силы жить.

— Не нужно обрывать привычные связи так сразу, — ответил Найлиас. — Просто сошлись на занятость и звони сестре раз в неделю. Позже сократи контакты до одного в месяц. Со временем она привыкнет обходиться без тебя, а ты — без неё.

— Спасибо, учитель, — адепт порывисто обнял наставника и выскочил во двор, домывать лётмарш.

— Какой же он глупый, — с досадой сказал Найлиас. — В его-то возрасте и такая… такое… — подходящего определения он не нашёл. На душе было тревожно. Неужели все усилия псу под хвост, и Гюнтер окажется пустоцветом, годным только для службы обеспечения? Ни выдержки, ни твёрдости характера у него нет.

Но в то же время на сердце стало легко и сладко. Давно уже Найлиас никому не был нужен просто так, ради него самого. Да и никогда такого не было, если честно. А Гюнтер… Но нет, ученик — это явление кратковременное, всего лишь на три года. Через восемнадцать месяцев мальчишка уйдёт, и на смену ему появится новый адепт. Потом ещё один. И ещё… В рыцарской жизни ученик не более чем случайный попутчик. Глупо было бы привязываться к любому из них. А ещё глупее позволять им привязываться к себе, отягощать и ослаблять молодую душу никчёмными узами. Учительство и ученичество — отношения деловые, и какие бы то ни было чувства сверх обычной симпатии в них неуместны.

И хватит об этом. Есть дела поважнее.

Найлиас занялся бандеролью. Судя по едва заметной метке, это срочные донесения наблюдателей. Теперь их следовало обработать и представить начальству отчёт. Найлиас растерялся. Такие отчёты — работа аналитиков, а он всего лишь оперативник, его дело охрана, сопровождение или патрулирование.

Но приказы не обсуждаются. Найлиас занялся содержимым пакета.

Вернулся Гюнтер. Найлиас сунул ему две видеозаписи и четыре рапорта, переданные разными наблюдателями, но помеченные одинаковым штрихом, и велел составить заключение.

— Да, учитель, — быстро ответил адепт. Мальчишка всё ещё чувствовал себя виноватым.

— Дядя Найлиас, — холодно поправил рыцарь. — Ты ошибаешься на людях потому, что не соблюдаешь правила игры дома. Конспирация не терпит такой небрежности.

— Да, дядя, — бесстрастно ответил адепт и занялся донесениями.

Найлиасу стало неловко. «Кажется, я его обидел», — подумал рыцарь. И дёрнул плечом, отгоняя, как муху, такую глупую мысль.

В донесениях ровным счётом ничего интересного не оказалось. Зато Гюнтер просматривает диски уже в третий раз, перечитывает рапорты.

— Уч… — начал было он и тут же осёкся. — Дядя Найлиас, а что за организация такая — Братство? В донесениях никаких подробностей нет. И ещё какие-то Избавитель с Погибельником.

Найлиас брезгливо поморщился.

— Они что, опять начали свою любимую игру в Избранника судьбы?

— Похоже, что да. Тут говорится, что императору стало известно место его Пришествия, которое состоится ровно через месяц, 10 октября 2131 года. Так что это за Пришествие?

— Одна из самых больших бенолийских глупостей. Началось всё очень давно, ещё при Эдварде Чисиу.

— Первом императоре из древней династии? — уточнил Гюнтер.

— Да. Первые пятнадцать лет после Раскола Бенолия была президентской республикой. А на шестнадцатый год произошёл переворот. Чисиу проиграл на президентских выборах и тогда захватил власть силой. Он был из очень богатой семьи, но самый младший в роду, и на хорошую долю наследства рассчитывать не мог. Поэтому занялся политикой — она ведь тоже отличный источник дохода. Когда семейство увидело, что малыш успешно делает карьеру, начало вкладывать в неё деньги. Сначала Эдвард был их марионеткой, но вскоре сумел подчинить себе всех родичей и стал главой семьи, хотя и неофициальным. По республиканским законам политикам запрещалось заниматься бизнесом, но для членов семьи таких ограничений не было. Что республику и сгубило. Проиграв на выборах, Эдвард вложил всё родовое имущество в создание собственной армии — маленькой, но очень мощной и превосходно обученной. Захватил власть, провозгласил себя президентом. Но такое президентство было незаконным, и чтобы пресечь все, как он их называл, «побочные вопросы», Эдвард на третий год своего правления провозгласил Бенолию империей, а себя нарёк богоизбранным императором династии Чисяо.

— Это произошло в девятнадцатый год от Раскола? — переспросил педантичный адепт.

— Да, ещё при Межпланетном Союзе, — кивнул Найлиас. — Правил самопровозглашённый император очень жестоко, внутренних сил страны на то, чтобы его свергнуть не хватало, а на помощь извне рассчитывать было нечего, потому что Эдвард гарантировал Совету регулярные поставки трелга, причём треть их была бесплатной. Поэтому поддержка Совета тирану была гарантирована. Вот тогда, на пятый год от установления императорской власти и на двадцать четвёртый от Раскола, и появилось Пророчество об избранном самой судьбой Избавителе, который освободит Бенолию от Чисяо. Утешительная сказка для глупцов.

— А Погибельник откуда взялся?

— Да всё оттуда же. Эдвард, при всём его уме и деловой хватке, был до жути суеверен, и все эти пророческие бредни, сулящие ему погибель, воспринял как святую истину. Немедленно учредил Преградительную коллегию, которая должна была обнаружить Погибельника ещё до того, как он войдёт в полную силу, и уничтожить. В ответ разные избавителеозабоченные бенолийцы стали создавать братства, цель которых — найти Избранника судьбы и защитить от убийц из коллегии.

— Что-то фиговые из них защитники получились, — презрительно покривил губы Гюнтер.

— Что верно, то верно, — согласился Найлиас. — Но, по здешним верованиям, судьба избирает своего вершителя вновь и вновь, поэтому все эти состязания «братки — коллегианцы» длятся по сей день.

— Братств очень много, — заметил Гюнтер.

— По данным второго квартала — двести сорок девять, — ответил рыцарь. — Перед тем, как сюда лететь, я просмотрел сводку.

— А Избранник только один.

— Зато самовозобнавляемый, — хохотнул Найлиас. — Так что на всех хватит.

— В Братства входят и прислужники из Алмазного Города, и даже высшие придворные, — с оттенком недоумения сказал адепт.

— Вполне естественно. Когда кто-нибудь собирает вокруг себя холуёв, то вынужден наделять их разнообразными подачками. И даже если эти дары окажутся совершенно одинаковыми, то прихлебателям всё равно будет мниться, что сопернику кусок пирога достался больше и слаще. Большинство холуёв в таких случаях злится на конкурентов и всячески старается их извести. А некоторые начинают ненавидеть хозяина и стремятся поменять его на другого, который, как им кажется, будет пощедрее первого и возвысит их над другими придворными, сделает из простых холуёв холуями главными.

— Понятно, — ответил Гюнтер и тут же задал новый вопрос: — А почему поисками Погибельника занимается коллегия, а не охранка?

— Потому что ни один из её директоров никогда не был настолько глуп, чтобы называть Пророчеством похмельные бредни страдающего шизофренией бродяги! — отрезал Найлиас.

— Пророчества приходят в мир по воле пресвятого, — упрямо возразил Гюнтер. — И никакого значения не имеет то, чьи уста их изрекают. Тем более, что в эти слова уверовали даже таниарцы — есть рапорт из Гирреана.

— Дураков везде хватает, — буркнул Найлиас и занялся донесениями, всем своим видом показывая, что продолжать разговор на столь бессодержательную тему не намерен.

А Гюнтер ещё раз внимательно просмотрел материалы по Избраннику, которого именовали то Погибельником, то Избавителем. Немного подумал и скачал из бенолийской директории космонета текст Пророчества.

— Учитель! Тут…

— Ты опять? — строго оборвал его рыцарь.

— Простите, дядя, — склонил голову адепт. — Разрешите продолжать, дядя Найлиас?

Рыцарь кивнул.

— Вот посмотрите, — Гюнтер положил перед ним распечатку Пророчества. Найлиас бросил на неё равнодушный взгляд.

— Всё не так просто! — настойчиво повторил Гюнтер и стал читать вслух: — Когда дни станут чёрными от горя, а ночи — багровыми от скорбных слёз, что проливают страдающие души, будет избран Судьбою из множества и множества сынов рода людского Избавитель, который выведет всех нас из мира печалей и бед. Благословенный святейшей волей и наделённый лучшими из её даров, Избавитель придёт из бездны мрака по дороге звёзд и зажжёт в пустоте благодатный огонь, который обогреет отчаявшихся и даст силы ослабевшим. Низринута будет тирания и установится истинная власть, свобода и благоденствие вернутся в исстрадавшиеся земли, а изболевшиеся сердца и души наполнятся покоем и радостью. Избранный судьбой Избавитель разобьёт многовековые узы бед и страданий, распахнёт дотоле запертые двери к счастью и приведёт людей в мир счастливый, изобильный и просторный.

Найлиас только хвостом пренебрежительно отмахнулся.

— Дядя! — возмутился адепт. — Разве вы не видите — на самом деле в Пророчестве речь идёт не о какой-то плюгавой Бенолии, а об ордене Белого Света!

— И где же ты тут углядел словосочетание «орден Белого Света»? — ехидно поинтересовался рыцарь.

— В Пророчестве есть прямой намёк!

— Ах, намёк! Ну да, тогда я умолкаю со стыдом и смирением. Намёк — это аргумент очень серьёзный и убедительный.

Гюнтер смутился, щёки вспыхнули как у мальчишки.

«Мальчишка он и есть, — подумал Найлиас. — Когда ещё повзрослеет».

— Ничего, всё нормально, — он положил ученику руку на плечо, слегка пожал. — Эта сказка многих зачаровывает. Она похожа на наркотик — вначале манит блаженством, а после убивает душу.

— Почему? — спросил Гюнтер.

— Я не знаю, — честно ответил рыцарь. — Но чувствую, что это именно так, а не иначе.

Гюнтер прижался к его руке щекой.

— Я верю вам.

Найлиас кивнул, пожал Гюнтеру плечо.

— Давай работать.

— Да. — Гюнтер отложил Пророчество и взял листок с ещё не прочитанным донесением. Глянул на учителя, улыбнулся.

Найлиас улыбнулся в ответ и тут же выругал себя за излишние сантименты. Через полтора года Гюнтер закончит обучение и забудет своего наставника. Глупо и нелепо привязываться к тому, в чьей жизни ты не более чем случайный попутчик.

Отныне всё, конец всяким сопливостям! Учитель и ученик — связь кратковременная и исключительно деловая.

= = =

Александр Лайтвелл вошёл в кабинет Панимера, низко поклонился.

— Счастлив пожелать вам доброго здоровья, высокочтимый, — проговорил он.

— Быстро говори, зачем приехал, — буркнул Панимер. — Я спешу во дворец.

Лайтвелл объяснил, щедро приправляя просьбу заверениями в вечной преданности и нижайшем почтении. Всегда падкий на лесть Панимер слушал нетерпеливо, оборвал речь на середине.

— Распорядись, чтобы через час доставили, — кивнул он референтке-человечице, высокой, ядрёной и ладной блондинке.

Плантатор посмотрел на Панимера с изумлением: с каких это пор референт какого-то там внешнеблюстителя отдаёт распоряжения Иностранному отделу Финансовой канцелярии? Прежде Панимер должен был бы зайти к его начальнику лично, попросить оформить «Разрешение» как можно скорее, желательно бы часов за двенадцать, и почтительно согласиться подождать сутки.

— Иди, — движением кисти отослал Лайтвелла Панимер.

— Не окажет ли высокочтимый честь своему слуге, взглянув на его дары? — торопливо проговорил Лайтвелл.

— Да что ты там можешь подарить? — пренебрежительно дёрнул плечом Панимер. — Иди.

Лайтвелл едва не задохнулся от изумления. Ни один придворный девятого ранга не может быть настолько богат, чтобы гнушаться подарками крупного плантатора. Или Панимер сошёл с ума и у него теперь мания величия?

Но референтка знаками показала, что всё так и есть — Панимер очень высоко взобрался по придворной лестнице и плантаторские подарки теперь для него не то что не ценны, но даже оскорбительны.

Испуганный и заинтригованный Лайтвелл торопливо пробормотал самые почтительнейшие извинения, приложился к руке Панимера и, пятясь и кланяясь, выскользнул из кабинета.

Вскоре вышла и референтка, принялась звонить в Иностранный отдел Финканцелярии.

— «Разрешение» доставят ровно через час, — сказал она плантатору. — Ждите.

Лайтвелл наговорил ей льстивых комплиментов, сунул заготовленный для Панимера бриллиантовый перстень — «Вашему супругу, досточтимая».

Референтка, уже успевшая крепко избаловаться дорогими подношениями, подарок Лайтвела приняла, тем не менее, с благосклонностью. Плантатора усадили в кресло для почётных посетителей, принесли кофе с пирожным.

— Господин получил Зелёную комнату в Императорской башне, — доверительно сказала референтка.

— Но за что такая великая милость? — не поверил Лайтвелл.

— Предков надо хороших иметь, — ответила референтка с таким самодовольством, будто речь шла о её родне. Лайтвелл низко поклонился, глянул робко и вопросительно. Польщённая столь почтительным вниманием референтка рассказала все известные ей подробности возвышения Панимера.

— Погибельник? — растеряно переспросил Лайтвелл. Сердце сжалось в тоскливой жути. — Нет, не может этого быть!

— Может, — хмуро ответила референтка. — Но не будет. Коллегия не дремлет.

— Братства тоже не зевают, — возразил Лайтвелл.

Референтка спесиво задрала нос.

— Благодаря моему господину коллегии известны точные координаты места Пришествия Погибельника.

— Этого мало. Координаты всегда приблизительны, это не более чем указание на город или деревню, где должен появиться Погибельник. А даже в самой крохотной деревушке не меньше тысячи жителей. Бенолия — планета густонаселённая, увы.

— Надёжнее всего, — сказала референтка, — взять проклятую местность в плотное оцепление и уничтожить всех подряд, не разбирая ни расы, ни возраста, ни пола. В таких случаях для надёжности надо избавляться и от женщин. Пусть в Пророчестве сказано «он» и «сын», но поговаривают, что в самом первоначальном тексте звучало «дитя» и «оно». Хотя и маловероятно, что для таких дел будет избрана женщина, лучше подстраховаться.

— Лучше, — согласился Лайтвелл. — Но сейчас, к несчастью, такое невозможно. Простонародье немедля поднимет бунт. А власть государя не так тверда, как хотелось бы.

— Свиняка трон-нутый, — зло процедила референтка. — И папаша его был не лучше. Вот дед, тот да — настоящий государь. Вот как империю держал! — референтка стиснула пухленькую ладонь в кулак.

— Вся надежда на коллегию, — печально ответил Лайтвелл.

— До сих пор они не подводили, — утешила референтка.

Повисло неловкое, тревожное молчание.

— А где появится Погибельник? — осторожно спросил Лайтвелл.

— В Каннаулите.

Плантатор опять растерялся.

— Но это же богатый пригородный посёлок близ Плимейры, столицы Сероземельного материка. А до сих пор все Погибельники появлялись только в нищих городишках или деревнях, и только глубоко в провинции.

Референтка пожала плечами.

— Этот будет исключением из общего правила.

— Не к добру такой расклад, — тяжко вздохнул Лайтвелл.

— Не к добру, — согласилась референтка.

— Тем более, — добавил Лайтвелл, — что до сих пор не известно, каким именно будет Пришествие — рождением младенца или минутой, когда взрослый Погибельник впервые проявит свою силу.

— Коллегия и раньше узнавала это лишь в самое последнее мгновение. Но всегда успевала его уничтожить. Не подведёт и в этот раз.

— Да поможет коллегианцам пресвятой, — Лайтвелл благочестиво сотворил знак предвечного круга.

…Панимер выключил монитор приёмной и зло выругался. Чёрт бы их всех сожрал! И не в меру расторопного императорского референта, который засунул его в кабинет Хозяина неподготовленным, и самого Максимилиана, трепло коронованное! В том, что именно он растрезвонил на весь Алмазный Город о Пришествии Погибельника, Панимер не сомневался. В приёмной государя сидят люди неглупые и опытные, болтать о такой новости никогда бы не стали. А теперь началась всеобщая истерия, Алмазный Город насквозь пропитан страхом. Панимеру по три раза на дню приходится успокаивать венценосного трепача и его лизоблюдов, убеждать в неотвратимости судьбы, твердить, что если предначертано Погибельнику появиться в избранный час в избранном месте, то никуда не денется, появится, даже если будет знать, что его там ликвидаторы из коллегии поджидают.

А место для Пришествия неудачное. Если бы не референт, Панимер спокойно посидел бы над картой, выбрал подходящую деревеньку где-нибудь подальше от главных городов империи. А так пришлось ляпнуть координаты первого пришедшего на ум населённого пункта, которым и оказался Каннаулит, пригородный посёлок для купцов средней руки и аристократов третьей, самой младшей ступени. В памяти он засел потому, что через неделю его должен был посетить император и, как наместник пресвятого в сём грешном мире, благословить своим присутствием открытие нового собора.

Но теперь уже поздно что-либо менять. Надо доигрывать партию с теми картами, какие есть. И не забыть подстраховаться на случай внезапной опалы. Для этого Панимеру и нужен Лайтвелл. Плантатор легко сможет вывезти его из страны в трюме гружённого трелгом звездолёта. Однако этот мелкий делец ни в коем случае не должен догадаться, что в нём нуждаются. Пусть сам ищет благосклонности Панимера. К счастью, способ заставить Лайтвелла подчиняться у Панимера есть. В провинциальной Бенолии сильна чиновничья власть и, чтобы обойти все бюрократические препоны, необходимы прямые предписания глав канцелярий. А получить их Лайтвелл может только через Панимера.

* * *

Капитан интендантской службы ВКС внимательно просмотрел представленные Лайтвеллом документы.

— Что ж, всё в порядке, — сказал он плантатору. — Но предъявили вы их с непростительной задержкой.

Лайтвелл торопливо согнулся в поклоне.

— Честью клянусь, высокочтимый, это не моя вина.

Координатор брезгливо посмотрел на лакейски скрючившегося плантатора. Угодливость бенолийцев поначалу забавляла, теперь же начала вызывать отвращение своей навязчивой приторностью.

— Некоторые документы требовалось обновить, — заискивающей скороговоркой пояснил плантатор. — А все госконторы работают с перебоями, потому что Бенолию накрыла тень беды и скверны. Но не извольте беспокоиться, высокочтимый, скоро вновь всё будет в полном порядке.

— Это Избранник, что ли, тень беды и скверны? — скучающе уточнил координатор и усмехнулся пренебрежительно: ну и дикий на этой планете народ! В такую чушь верят…

— Да, высокочтимый. Это Пришествие Погибельника. И ничего смешного здесь нет! — с неожиданной резкостью добавил плантатор. — Если коллегия его не остановит, ВКС тоже придётся не сладко.

От слов Лайтвелла по спине интенданта пробежал липкий опасливый холодок. Яростная убеждённость плантатора, его неподдельный страх и отчаянная надежда на коллегию крепко пошатнули убеждённость координатора в том, что на этой планете ничего, кроме трелга, внимания не заслуживает. Бенолия оказалась не такой простой, как привыкли думать в штабе.

— Почему вы решили, — медленно проговорил координатор, — что появление Избранника будет чем-то опасно ВКС?

Ничего такого Лайтвелл не думал, просто взбесило тупое презрение властительного партнёра. Захотелось напугать его, хоть немного сбить координаторскую спесь. Затея удалась в полной мере, и теперь надо было срочно придумывать убедительное объяснение, иначе векаэсник жестоко отмстит за свой мимолётный страх.

— Пророчество говорит о мире печалей и бед, — ответил Лайтвелл. — Бенолия — большая планета, но для определения «мир» всё же маловата. Другое дело — вся капсула. После Раскола Иалумет действительно стал отдельным миром. Пусть Погибельнику и предначертано придти в этот мир через Бенолию, но куда он направиться дальше, неведомо было даже всевидящему Льдвану, который предрёк его появление. Вот уже двадцать второе столетие Бенолия оберегает Иалумет от скверны Погибельника, но лишь пресвятой знает, сможем ли мы остановить посланца Тьмы на этот раз.

— А причём тут ВКС? — склочно спросил координатор.

— Есть немало людей, — торжествующе улыбнулся Лайтвелл, — которые считают законными правителями Иалумета орден светозарных рыцарей, а вовсе не ВКС. Правдиво Пророчество или нет, точно не скажет никто. Зато любой и каждый подтвердит, что все недовольные правлением координаторов не преминут им воспользоваться. А если окажется, что Погибельник действительно пришёл в Иалумет, то сторонников ему искать не понадобится — сами прибегут. Недовольных правлением ВКС хватает везде.

Координатор с досадой прикусил губу. Бенолиец прав во всём. Пророчество об Избраннике оказалось делом серьёзным и крайне опасным. О таком немедленно следовало доложить в штаб.

Но сначала надо покончить с теперешними делами.

Интендант торопливо, не вникая в смысл, пробегал взглядом страницы контракта и ставил подпись. Лайтвелл едва мог скрыть торжествующую улыбку — координатор попался в простейшую ловушку как распоследний деревенский недотёпа.

Правдиво Пророчество или ложно, теперь совершенно не важно. Главное, что самый лучший за всю жизнь плантатора контракт заключён и расторгнут быть не может.

= = =

С погодой югу Сероземельного материка повезло: вторую неделю идут обильные дожди, трелговые поля залиты водой так, что едва видны верхушки рассады. Теперь самое главное — не дать разрастись жёлтой водоросли, очень живучему и плодовитому сорняку, главному губителю молодого трелга.

Время обеда. Под хлипким тростниковым навесом собрались батраки. Похлёбка, сваренная из прошлогодней трелговой шелухи, воняет мышиным дерьмом. Люди с отвращением смотрели на жидкое варево. Хлеба не дали вообще — новый хранитель пятого участка седьмой плантации, досточтимый Диего Алондро, торопился набить карман, урезал отпущенные на содержание батраков деньги как только мог.

Первый старшина участка — по сути, главный надсмотрщик — Николай Ватагин, высокий ладный парень двадцати восьми лет с чёрными кудрями до плеч и яркими карими глазами, одет в тёмно-зелёный форменный комбинезон и болотные сапоги, презрительно кривил губы, поигрывал длинным гибким хлыстом.

— Что, жрать никому неохота? У всех постный день во славу пресвятого? Ну тогда и варево ни к чему. — Он опрокинул котёл, похлёбка растеклась по щербатому кирпичному полу. Ватагин прищёлкнул хлыстом: — Ну что замерли, быдло? Марш на прополку!

Досточтимый Диего одобрительно кивнул. Хранителя можно было бы назвать красивым — тридцать шесть лет, атлетическая фигура, глаза большие, светло-зелёные, каштановые волосы, правильные черты лица. Но высокомерно-спесивая гримаса превращает его в уродливую до омерзения ряху. Ватагин опустил взгляд — смотреть на рожу хранителя противно до тошноты.

— Ты можешь отдохнуть, Николай, — сказал Диего. — Хватит тебе на сегодня под дождём торчать.

Ватагин поблагодарил низким поклоном. Вошёл в строительный вагончик, полевое жильё старшин, и плотно закрыл за собой дверь. С отвращением отшвырнул хлыст, упал на кровать-полку.

— Не могу я так больше, не могу! — Ватагин скрючился как от боли, спрятал в ладонях лицо.

В дверь тихо постучал кухонный батрак.

Николай встал, принял надменную позу.

— Входи.

Батрак осторожно заглянул в купе.

— Почтенный, пришёл какой-то монах, говорит, что привёз вам заказанные икону и лампаду.

— Впусти.

Монах оказался берканом лет сорока, шерсть тусклая, вылинявшая, на лице и руках проплешины. Голова, как и положено монаху, гладко выбрита, на лбу вытатуирован символ пресвятого Лаорана — восьмиконечная звезда в двух кольцах. Ряса поношенная, старая, под мышкой зажат такой же старый зонтик. Монах, не глядя, сунул его батраку. Шагнул к Николаю, осенил священным знаком двойного круга и протянул соломенную плетёнку, в которых попы хранят небольшую церковную утварь или перевозят иконы. Батрак выскользнул в тамбур и плотно притворил за собой дверь — ничего интересного в разговоре старшины с бродячим проповедником быть не может, так что и подслушивать смысла нет. Лучше пошарить по старшинским мискам, там наверняка осталась еда повкуснее батрачной похлёбки.

— Этот Диего Алондро неплохо делает карьеру, — заметил монах. — Всего три недели — а уже добился того, что его участок внесён в Алый список. Теперь Диего отчитывается только самому Лайтвеллу и в начале следующего года станет, по всей вероятности, заведовать плантацией. Для вас, как для своего приближённого, Диего наверняка добьётся должности хранителя.

Николай поставил плетёнку на стол-тумбочку между двумя кроватями. Немного помолчал, собираясь с духом, обернулся к монаху и сказал:

— Почтенный, позвольте мне уволиться. Я больше не могу. Надоело строить из себя алчную бессердечную тварь, озабоченную только карьерой! Смотреть пустыми глазами на людские мучения… Угождать подонку Диего, разговаривать с поганцами-старшинами, как с собеседниками, достойными уважения… Нет, я больше не выдержу! Перестреляю всю эту гнусь и будь, что будет!!!

Монах продекламировал нараспев:

— Придёт Он из бездны мрака по дороге звёзд и зажжёт в пустоте благодатный огонь, который обогреет отчаявшихся и даст силы ослабевшим. Низринута будет тирания и установится истинная власть, свобода и благоденствие вернутся в исстрадавшиеся земли, а изболевшиеся сердца и души наполнятся покоем и радостью.

Николай смотрел на монаха с недоумением.

— Так было сказано святым пророком Льдваном в час его мученической гибели, — тихо проговорил монах. — Люди, о которых ты говорил, верят его словам и ждут своего Избавителя. Эта вера даёт им силу переносить невзгоды. Как же получилось так, что веру утратил ты, брат мой и сотоварищ? Ведь если нет веры, не будет и силы. А если нет силы, наше великое дело, на служение которому мы присягали кровью, обречено на погибель.

— Я верю Пророчеству, — ответил Николай. — Я всегда ему верил, потому и дал присягу братству. Но почему во имя этой веры надо заниматься такой мерзостью, как работа надсмотрщика?

— Тот, кого мы так ждали, брат, уже близко. Благословеннейший из благословенных, избранный пресвятым из множества и множества придёт всего через три с половиной недели. Тирания императора будет низринута, и в Бенолии наступит долгожданное благоденствие. Но всё не так просто. Пророк предупреждал, что враги будут стремиться погубить Избранного. До сих пор им это удавалось… Но Избавитель всегда возвращается. В разных обличьях, с разными именами, но Избранник пресвятого и самой Судьбы вновь и вновь приходит в Бенолию, чтобы дать нам свободу и счастье. Придёт он и сейчас.

Николай побледнел, до синяков стиснул монаху запястье.

— Эта весть… достоверна? — спросил дрогнувшим голосом. — Не пустословна?

— Это весть истинна, брат мой, — твёрдо ответил монах. Николай отпустил его руку.

— Дождались. Мы всё-таки его дождались. Избранный пришёл в мир. Свершилось.

Николай сел на кровать, достал из тумбочки две рюмки, налил тростникового вина.

— Дрянное пойло, — сказал монаху, — но ничего другого нет. На плантации крепкие напитки запрещены. Давай за Пришествие, брат.

Монах сел на вторую кровать, выпил, осенил себя двойным кругом, прочёл короткую молитву.

— Однако Пришествие как таковое — это ещё не всё, — проговорил Николай, невидяще глядя на полную рюмку. — Ведь Преградительной коллегии уже известен день и час Пришествия, верно? И коллегианцы, прокляни их Лаоран, приложат все силы, чтобы уничтожить Избранного. А мы даже не знаем, кто он. В прошлый раз это был младенец-наурис. До того — тридцатилетний беркан. Их убили.

— Мы сможем защитить Избранного, брат мой, — ответил монах. — Но только если найдём его первыми. Предречено, что Пришествие состоится здесь, в Южном округе Сероземельного материка, в Каннаулите.

— Да это же совсем рядом! — вскочил с кровати Николай. — До Плимейры всего два часа, мы туда на выходной ездим.

— Вот именно, что рядом, в секторе, который граничит с твоим, — строго сказал монах. — Поэтому сядь и слушай.

Николай сел. Монах продолжил:

— До Пришествия остаётся ещё немало дней, однако его предзнаменования начнут появляться уже сейчас. Поэтому внимательно следи за всеми новостями, брат, за каждой сплетней. Твой участок расположен очень удачно: рядом дозаправочная станция аэрсов и один из центров контроля за спутниками межпланетной связи. Так что ты будешь в курсе всех новостей и слухов. Должность старшины делает тебя мелким и незаметным, а это даёт свободу действий. К сожалению, у нас очень мало людей, основные силы мы сосредоточили в четвёртом секторе, ведь там состоится Пришествие… Но и все другие сектора империи без внимания оставлять нельзя, а приграничные четвёртому в особенности. Придти в Каннаулит Избранный может и отсюда… Поэтому сам понимаешь, брат-наблюдатель, сколь важной становится твоя работа, тем более, что в своём секторе ты остаёшься один. Помни, брат, что кроме нашего братства Цветущего Лотоса есть ещё братства Хрустального Источника, Святого Огня, Ночных Ангелов, Полуденного Света. Да мало ли их… И все считают свой путь единственно правильным, все уверены, что именно они достойны стать помощниками и соратниками Избавителя. — Монах плеснул себе ещё вина, выпил, поморщился и сказал хмуро: — Даже взрослый Избранник наверняка будет молодым и неопытным людем, которого легко обмануть, увлечь на гибельный путь. А то и вообще окажется младенцем, из которого злобный разум и нечистые руки могут слепить всё, что угодно, даже превратить в чудовище… Верой нашей и клятвой умоляю тебя, брат-наблюдатель, — будь очень внимателен, не пропусти Избранного, если он появится в твоём секторе.

— Я исполню свой долг, брат-вестник, — ответил Николай.

— Дальше переходим в режим безличной связи, — сказал монах. — Прямые контакты опасны. Дай мобильник.

Николай протянул ему трубку. Монах добавил номер в записную книжку.

— Это телефон магазина компьютерных игр. Телефонистка в отделе продаж наша сестра. Если появится достойная внимания информация, позвонишь ей и скажешь, что тебе нужен последний выпуск «Гонок на выживание», аэрсный вариант. Тебе откроют канал связи с братством. Звонить только с этой трубы, её номер будет паролем.

— Понял, сделаю, — кивнул Николай и убрал мобильник.

— Ещё раз заклинаю, брат, — повторил монах, — будь внимателен. Помни, Избранный может оказаться кем угодно, даже батраком или нищебродом.

— Я помню.

Монах пожал Николаю руку и ушёл.

— 2 —

Патронатор Гирреанской пустоши, генерал-майор имперской жандармерии, наурис средних лет в элегантно-неброском синем костюме, изо всех сил старался, чтобы расположившийся в его кабинете и за его столом визитёр не заметил страха.

Сам патронатор стоял у кресла нежданного гостя, но не слишком близко, на адъютантском расстоянии.

Проверяющие высоких и высших рангов были привычны, но сегодня в Гирреан изволил пожаловать теньм самого государя.

Пусть по «Табелю о рангах» теньмы относятся к самой низшей прислуге, вроде кухонных уборщиков, но они всегда неотлучно находятся при особе господина и потому нередко становятся его прямыми порученцами.

А это означает, что устами теньма говорит сам император.

— Жандармерия ведёт досье на опальных придворных? — спросил теньм.

— Да, конечно, — низко поклонился патронатор. Голос дрогнул: непонятно было, как обращаться к теньму. Для проверяющего пригодны только «высокочтимый» или даже «сиятельный», но по своему истинному статусу теньм находится у самого подножия иерархической лестницы, это полулюдь-полувещь, и назвать такое существо благородным титулом означает оскорбить устои империи. С другой стороны, это теньм самого государя.

— Прямого порученца императора, вне зависимости от дворцового ранга и происхождения, называют «предвозвестник», — подсказал провинциалу теньм. — Потому что его появление предваряет собой возвещение воли государя.

— Да, предвозвестник, — голос у патронатора дрогнул, спина сама собой согнулась в низком поклоне, а сердце сжалось в тревожной тоске и обречённости.

Проверяющие всех статусов и рангов заявлялись в Гирреан почти каждую неделю, и патронатор давно выучился угадывать вкусы и пристрастия каждого, мог любого принять так, чтобы высокие господа дали ему лишь самые положительные аттестации. Инспекций патронатор побаивался, однако не настолько, чтобы терять от страха и рассудок, и самообладание.

Но теньм оказался загадкой непостижимой и неразрешимой. Посланец государя вызывал не просто страх, он ввергал в самый настоящий ужас. Пусть голос его всегда мелодичен, негромок и спокоен до полной бесстрастности, пусть манеры лишены столь свойственной высшим надменности и резкости, а костюм до бесцветности скромен и прост, но предвозвестническая всевластность распластывает собеседника, вминает в прах будто асфальтовый каток. Порученцу императора глубоко безразличны титулы и звания, он с одинаковым равнодушием отправит к расстрельной стене и патронатора, и нищеброда, нисколько не задумываясь, чем обернётся для него такое решение. Теньм смотрит на мир глазами мертвеца, для которого всё лишено цены и смысла — даже собственное существование. Поэтому жизнь и смерть других незначимы вдвойне.

— Я хочу взглянуть на досье диирна Бартоломео Джолли, — сказал теньм.

— Сию минуту, предвозвестник, — ответил патронатор и выскользнул из кабинета. Вместо него тут же вошли три смазливеньких секретаря, подали предвозвестнику вино, печенье и шоколад, улыбнулись завлекательно. Но теньм глянул на юношей с тем же мертвенным равнодушием, с каким полчаса назад смотрел на девушек.

Патронатор мысленно обругал его самой крепкой бранью, которая только бытовала в Гирреане, и закрыл дверь.

Всех опальных придворных, пусть это даже всего лишь оркестрант и дворянин второй ступени, патронатор знал лично. Жизнь в Алмазном Городе непредсказуема: вчера ты мелкий чин, сегодня — ссыльный, а завтра воля государя возносит тебя к самому подножию трона. Никакой гарантии того, что, вернувшись на вершину, бывший ссыльный с благодарностью вспомнит любезности патронатора, нет, а вот отомстить даже за самую мелкую обиду постарается обязательно. И станет патронатор Гирреана его же узником. Что тогда сделают ссыльные с новым соседом, догадаться нетрудно. Поэтому с бывшими придворными надо всегда обращаться ласково. И даже если государь личным распоряжением приказывал держать их на спецрежиме, патронатор не забывал почаще извиняться за свою суровость, напоминать опальному, что не по своей воле его терзает, а лишь по приказу императора.

В коридоре ждал адъютант, беркан, ровесник патронатора.

— Досье на придворного пианиста Джолли, срочно! — велел ему шеф. — Сослан семь лет назад, но последние годы он что-то перестал появляться в поле зрения.

— У меня есть кое-какие знакомые в Алмазном Городе, высокочтимый, — тихо сказал адъютант. — Я расспросил их об этом теньме-четырнадцать. Зовут его даарн Клемент Алондро.

— Даарн? — переспросил патронатор. — Так он дворянин третьей ступени?

— Да, господин. Род умеренно знатный и не особенно древний, к тому же в конец обедневший. Отец его…

— Оставь эту чушь и принеси досье Джолли! — оборвал патронатор. — Биография теньма ни малейшего значения не имеет даже для него самого.

Адъютант отрицательно качнул головой.

— Четырнадцатый — наилучший среди теньмов. Государь выбирает его только для самых важных поручений.

— Зато Джолли всего лишь музыкантик. Императору захотелось вдруг послушать какой-то из его, и только его наигрышей, поэтому государь и послал за Джолли того порученца, который привезёт его быстрее остальных.

— Хорошо, если так, — хмуро ответил адъютант. — Но не нравится мне, что опальный придворный уже лет пять ни вас не навещал, ни к себе не звал.

— Мне тоже. Поэтому поторопись с досье, — велел патронатор и вернулся в кабинет.

Папку принесли ровно через две минуты. Патронатор движением руки отослал секретарей и с угодливым поклоном развернул на столе досье. Но превосходство над высшими теньму тоже безразлично. От страха патронатору скручивало желудок. У предвозвестника нет ни крупицы людских чувств, он похож скорее на робота или даже на восставшее из гроба умертвие, чем на живое существо.

Теньм мельком глянул на фотографию Джолли, перелистнул страницу досье и патронатору скрутило желудок ещё сильнее: придворный женился на местной простолюдинке. Чёртов музыкантишка!

— Тут написано, — сказал предвозвестник, — что у супруги Джолли двое детей от первого брака. Диирн дал им свою фамилию.

— Такое случается нередко, предвозвестник, — осторожно ответил патронатор.

— Да, но почему они живут в инвалидском посёлке?

— Позвольте взглянуть, господин мой предвозвестник? — с поклоном и всем возможным почтением спросил патронатор.

Теньм придвинул досье, кончиком карандаша показал нужную строчку.

«Да что же его ничего не цепляет? — тоскливо подумал патронатор. — Ни девки, ни парни, ни стол с деликатесами, ни преклонение… Деньги и наркотики тоже безразличны. Есть в этом люде хоть что-то живое? Или правду говорят, что теньмы живут лишь чувствами своего господина, а в его отсутствие становятся подобны мертвецам? Похоже, всё так и есть».

Патронатору стало ещё страшнее, хотя, казалось бы, дальше пугаться уже некуда.

Но предвозвестник ждал ответа.

Патронатор осторожно перелистнул страницу досье.

— Ах, вот в чём дело… Видите ли, предвозвестник, женщина не ссыльная, а поселенка. Она добровольно поселилась в Гирреане, чтобы не оставлять без присмотра дочь-инвалидку.

— Но ведь для таких детей есть интернаты! — не понял предвозвестник.

— Да, господин мой. Но примерно в пятнадцати процентах случаев родители не желают подписывать отказной лист и приезжают в инвалидские посёлки вместе с детьми. Как правило, такие люди остаются здесь и после совершеннолетия увечных отпрысков. Тех, кто жил в посёлках для калек, в большом мире встречают без особой приветливости, даже если они совершенно здоровы. Считается, что многолетнее соприкосновение со скверной калечества превращает их в таких же проклятых, как и сами увечники.

— Но сын этой женщины… — с запинкой сказал предвозвестник. — Он ведь не калека, а нормальный мальчишка. Зачем она притащила его сюда?

— Поселенцы в таких случаях говорят, предвозвестник, что пусть их дети лучше умрут гирреанцами, чем живут предателями.

— Что?! — с яростью переспросил теньм.

Перепуганный патронатор рухнул на колени, скрючился в чельном поклоне.

— Так говорят поселенцы, предвозвестник! Это не мои мысли. Я всего лишь повторяю их слова, предвозвестник.

Теньм не ответил, невидяще смотрел в досье.

Поселенцы. Родители, которые соглашаются ехать даже в такое гиблое место как Гирреанская пустошь, но не хотят расставаться с детьми-калеками. Люди, которые продолжают любить тех, кого коснулась скверна увечья, и тому же учат своих детей.

Невозможно.

Но именно так и было.

Когда Беатрису, сестру теньма, сбил лётмарш, родители отправили девчонку в интернат и больше ни разу о ней не вспоминали, словно никакой дочери в семье нет и никогда не было. И правильно делали, — скверна калечества одного не должна касаться других.

А теперь оказалось, что есть люди, которые думают иначе.

«Брачный союз Джолли удачен, — выцепил взгляд теньма строчку досье. — Супруги живут во взаимной любви, превосходно исполняют родительские обязанности и находят ответную любовь и уважение со стороны обоих детей».

Теньму припомнился вдруг собственный отец — вечно пьяный и злой. Усталая, всегда готовая сорваться в истеричный крик мать замазывает трелговым кремом синяки, обычный результат любого супружеского разговора. Старшие брат и сестра с утра пораньше удрали на улицу, а шестилетний Клемент настороженно смотрит на родителей из закутка между шкафом и большим тяжелым креслом, единственным, что осталось от богатства и знатности предков.

Теньм прогнал ненужные воспоминания. Прошлого давно не существовало. Тот Клемент Алондро, нелюбимый сын и ненужный брат, исчез много лет назад. Есть совершенно другой Клемент Алондро — теньм императора номер четырнадцать. У него нет и не было никогда ни родственников, ни собственного прошлого, потому что весь мир для теньма заключён в его Светоче, ведь без света тень исчезнет. Светоч — жизнь, воля его — цель жизни, служение Светочу — способ жить. Всё остальное лишено смысла и ценности.

— Доставьте Джолли сюда, — велел теньм патронатору. — Но только одного, без семейства.

— Это возможно только к завтрашнему утру, предвозвестник. Посёлок находится на другом конце Гирреана, а с транспортом у нас дело обстоит не так хорошо, как желалось бы.

— Пусть будет утром, — согласился подождать теньм. — И всё же поторопитесь.

— Да, господин мой, — с низким поклоном ответил патронатор, пряча под угодливостью любопытство. Дрожь в голосе предвозвестника звучала едва различимо, но многоопытный жандармский генерал услышал. Было в досье Джолли что-то такое, что потрясло и взволновало невозмутимого теньма до глубины души. «Забавно, — подумал патронатор. — Оказывается, до конца промыть мозги и обезличить не способен даже Сумеречный лицей. В людях всегда остаются мысли и чувства, неподконтрольные никому, даже им самим. И воспоминания, стереть которые не властен даже пресвятой».

+ + +

Мама торопливо переодевала семилетнего Клемента в лучший костюмчик, причёсывала — зубья расчёски грубо драли спутавшиеся волосы.

— Да не скули ты! — зло сказала сыну.

В комнату вошёл папа.

— Кто он такой, этот Учитель Латер?

— Не знаю, — ответила мама. — Владелец школы боевых искусств, готовит телохранителей ни много ни мало, как для губернаторов. Соседи говорят, школа известна на всю Бенолию.

— Сколько он даёт за Клемента?

— Три тысячи дастов! — Мама потащила Клемента в гостиную. — Только бы не передумал. Тогда мы сможем приодеться достойным образом и снять на лето дачу возле озера, от жары подальше.

— Дура! — злобно рявкнул папа. — Надо лётмарш новый купить, на нашем уже позорно людям показаться!

— После решим, — огрызнулась мама. — Ты сейчас своей похмельной мордой покупателя не спугни. Какой недоумок позарится на отродье алкаша? Живо глотай свою «Бодунину» или как там эта дрянь называется.

Папа ударил маму по лицу. Но не сильно, не так, как обычно — мама не упала, смогла устоять на ногах.

— Сама ты дерьма кусок! — Папа выскочил из детской, громыхнул дверью.

Из разговора Клемент понял только одно: родители хотят отдать его в какое-то чужое место, как уже отдали сестру с братом. Беатриса сама виновата — зачем позволила, чтобы на неё обрушилась скверна увечья? Диего всё время грубил и огрызался, до самого позднего вечера уходил из дома. Тоже сам виноват, что его разлюбили и отослали в пансион. Но он, Клемент, всегда был хорошим, послушным. Его-то за что?

— Мама, я не хочу туда, — сказал он. — Мама, не отдавай меня! — Клемент расплакался, уцепился за мать.

Та влепила ему крепкий подзатыльник и потащила в ванную, смывать следы слёз холодной водой.

— Семье такая удача выпала! Наконец-то мы хоть немного сможем пожить сообразно нашему званию. Так что не смей кочевряжиться, погань! Ты ведь и сам, никчёмина, после школы приличным людем станешь, среди высших жить будешь. Да ты хоть понимаешь своей тупой головой, как тебе повезло?! И сам наверху окажешься, и нам всем поможешь. Да заткнись ты, дрянь, не скули! — мать вбила Клементу наставления ещё одним подзатыльником.

— Предательница… — понял Клемент. — Вы с папой предатели.

Значение этого слова мальчик знал, но смысл в полной мере осознал только сейчас.

— Что? — сипло переспросила мать. — Что ты сказал?

— Ты и папа — предатели, — повторил Клемент.

Пощёчину мать не дала, отец перехватил руку.

— Ты что, сука, охренела? Товарный вид испортишь.

— Ты слышал, что сказал этот гадёныш? Мы его растим, кормим, а он…

— Уймись, падла! — оборвал отец. — Теперь его поганство — не наша забота. Пусть Латер сам засранцу объясняет, как и что надо говорить.

Мать кивнула и потащила сына в гостиную, где ждал элегантно одетый беркан средних лет.

+ + +

Патронатор исподтишка бросил на предвозвестника ещё один любопытствующий и цепкий взгляд.

Внешне порученец императора, как и положено теньму, безразличен и бесстрастен словно цементная плита, но патронатор видел, что это не более, чем притворство. Остались-таки у тени крохи обычной людской души. И нашлось нечто, разбередившее их, как живую рану.

= = =

Архонтов, членов ареопага, высшего управляющего органа ВКС, трое — Лиайрик, наурис средних лет, юрист; Тромм, пожилой беркан, бывший генерал десантных войск и Маргарита, двадцатипятилетняя человечица, экономист-международник: синеглазая, белокурая, с фигурой фотомодели. Поверх обычной одежды у архонтов наброшена длинная золотистая мантия с большим отложным воротником и широкими рукавами.

Меблировка в зале Совета ареопага предельно скупая — три кресла, три журнальных столика для документов, видеопанели на стенах. Сквозь большие, от пола до потолка, стрельчатые окна виден Гард — город, в котором расположена главная резиденция ВКС. А до того здесь жил гроссмейстер ордена Белого Света, ещё раньше — председатель Межпланетного Союза. Выстроен Гард ещё до Раскола мастерами Ойкумены для Контролёров — самых первых правителей Иалумета, о которых теперь никому ничего не известно, даже архонтам.

— Вчера опять убит координатор, — сказала Маргарита. — На этот раз в Стиллфорте.

— Государство богатое, успешное, — хмуро сказал Лиайрик. — Если даже там начинается противодействие, то ВКС теряет позиции стремительней, чем оценивают наши аналитики. Нас ненавидят настолько, что от ненависти перестают бояться. Точно такая же ситуация складывалась с орденом незадолго до его свержения.

— К кислородному кризису скоро добавится водный, — сказал Тромм. — А генераторы сделать сможем только мы. Собственно, их производство уже поставлено на конвейер. Главы государств внедряют новую технологию охотно, поскольку генераторная вода лучше и дешевле природной. К тому же оборудование предоставляется и устанавливается бесплатно, обучение персонала тоже дармовое. Деньги взымаются только за использование водогенераторных станций — пока чисто символические, чтобы народ успел привыкнуть к тому, что вода обязательно должна быть платной. Попутно демонтируются местные водозаборные установки и уничтожается не только техника, но и линии по её производству. Они переводятся на выработку другой продукции, причём так, что обратная перенастройка невозможна. Все расходы — за счёт ВКС.

— А когда генераторная вода станет неотъемлемым условием существования планеты, — продолжил Лиайрик, — цены за использование станций можно будет поднимать хоть вдесятеро. Все расходы оправдаются не позднее, чем за год, и станции начнут приносить чистый доход. — Он немного помолчал и добавил хмуро: — Когда мы начнём контролировать ещё и воду, ненависть к ВКС возрастёт стократно.

— Мы достаточно сильны, чтобы не обращать внимания на врагов, — ответил Тромм. — Ни одного хоть сколько-нибудь значимого противника у нас нет.

— На одной силе власть не удержишь. Не нужно повторять ошибки светозарных, это глупо. Если мы не хотим разделить судьбу их гроссмейстера, то должны добиться того, чтобы иалуметцы искренне симпатизировали ВКС.

— Мысль хорошая, только как это будет выглядеть в конкретике?

— Не знаю, — сказал Лиайрик. — Думать надо, пиарщиков трясти — пусть работают, привлекают внимание публики к нашим благотворительным акциям.

— Этого мало, — ответил Тромм. — Нужно что-то ещё. Что-то яркое и необычное, чтобы не забывалось, не терялось, как благотворительность, на фоне бытовых мелочей. Причём это должно быть нечто такое, чем может осчастливить мир только ВКС.

Лиайрик задумчиво поигрывал хвостом.

— Это означает подарить людям бесконечную сказку, одновременно и близкую, и недоступную. Задачка посложнее, чем выйти из капсулы в Ойкумену. Маргарита, есть какие-нибудь предложения? Марго?! О чём ты думаешь?

— Об Ойкумене, — отстранённо сказала та. — За стенами капсулы действительно безвоздушное пространство и невесомость?

— Только в открытом космосе, за пределами планетарной линии Галанина, — пояснил Тромм. — У нас там зона слабого воздуха, которым, пусть и плохо, но дышать можно. На планетах Ойкумены зона слабого воздуха начинается значительно раньше, а в космосе нет ни ветров, ни воздушных рек. Все звездолёты Ойкумены были снабжены генераторами силы тяжести и антигравитационными установками, чтобы снизить чудовищные перегрузки при взлёте с поверхности планет.

— Трудно в такое поверить.

— Мне тоже. Но именно так написано в ойкуменских учебниках для космолётчиков и механиков.

— И тем не менее, — всё так же отстранённо проговорила Маргарита, — там нет ни кислородных, ни продовольственных, ни водных кризисов. Ни даже проблемы перенаселения.

— На Земле Изначальной были, — сказал Лиайрик. — Но если верить уцелевшим со времён Единства учебникам истории, то земляне решили все эти задачи ещё до того, как перешли от орбитальных полётов к освоению своей звёздной системы. В дальнейшем, при освоении уже глубокого космоса, когда земляне обнаружили цивилизации наурисов и берканов, которые только ещё начинали орбитальные полёты, земной опыт решения продовольственных и кислородных кризисов пригодился и нашим народам. Во всяком случае, так говорят ойкуменские книги.

— Вот именно, что книги, — ответила Маргарита. — В нашем случае учебники истории — не доказательство. Тем более, что опыт Земли Изначальной для Иалумета не подходит, в капсуле другие условия.

— Ты всё это к чему? — насторожился Тромм.

— Рано или поздно какой-нибудь иалуметец изыщет способ выбраться из капсулы. И здесь вновь появятся ойкуменские Контролёры. Что тогда будет с нами?

— Тем более, — добавил Лиайрик, — что вся эта планетарная шушера сочтёт Контролёров едва ли не богами и с восторгом ринется под их руку.

Тромм помрачнел. Маргаритиной интуиции позавидует любой пророк, сколько их ни есть за всю историю таниарства и лаоранства. Если Марго начала задумываться об Ойкумене, значит дела складываются так, что вскоре Иалумет встретится со своей прародиной нос к носу. Последствия такой встречи понятны даже идиоту — если ареопаг сохранит хотя бы десятую часть нынешней власти, это будет крупной удачей.

— Люди верят в благодать Ойкумены, — сказал Тромм. — Даже большинство координаторов разделяют эту веру. А мы до сих про не можем экранировать Иалумет от картин, которые нам посылает Ойкумена, не говоря уже о том, чтобы сменить завлекательные картинки на пугающие. Это правда, что демонстрировать небесные картины начали задолго до Раскола?

— Да, — ответил Лиайрик. — Мечтой о возвращении из капсулы в Ойкумену люди жили со времён первого поселения. Не забывайте, коллеги, — Иалумет основали вахтовики. Это для них были придуманы небесные картины как привет из дома. Ведь люди прилетали сюда не жить, а лишь побыстрее заработать деньжат и как можно скорее вернуться домой, в Ойкумену. Так были настроены все — и простые работяги, и выпускники университетов. На постоянное жительство оставалась лишь десятая часть поселенцев. Этим на Ойкумену было плевать, хоть пропади она совсем. А для девяти десятых Раскол стал трагедией, крушением всей судьбы и жизни. Всё, что им оставалось — это смотреть на небесные картины и надеяться, что Ойкумена сама о них вспомнит и заберёт домой. Мечта о возвращении лежит в основе всей иалуметской культуры — от религиозных писаний до эстрадных песенок-однодневок.

— Отсюда же и яростное неприятие любого калечества или уродства, как врождённого, так и приобретённого, — сказала вдруг Маргарита. — Если вахтовик получал мало-мальски серьёзную травму, его тут же отправляли домой, — и прощай все надежды разбогатеть за короткий срок. Зачастую увечье и увольнение одного работника резко снижали заработки всей бригады. Производственный травматизм в первое десятилетние освоения капсулы был огромным, поэтому стали появляться разного рода суеверия о том, что встреча с калекой приносит несчастье. Люди даже краешком боялись соприкоснуться со всем, что напоминало об увечьях. Неудивительно, что со временем, особенно после Раскола, это превратилось в настоящую антиинвалидную истерию.

— Ты это к чему? — спросил Тромм.

— Не знаю. Так, случайная ассоциация.

Тромм и Лиайрик переглянулись. Ассоциации Маргариты всегда были равноценны предупреждению.

— Это именно случайная ассоциация, — сказала Маргарита. — А всерьёз тревожит меня совсем другое. По последним данным исследования космонета, на научных форумах и чатах сети всё чаще появляются разговоры о создании принципиально новой модели звездолёта, которая позволит проходить сквозь стену капсулы. Причём разговоры эти не просто болтовня, а вполне серьёзное обсуждение конкретной научной проблемы. Пока все изыскания ведутся лишь в теории и только на общественных началах, а потому воспринимаются широкой публикой как игра для всяких там яйцеголовых заумников…

— …но как только у этой игры появятся первые серьёзные результаты, к ней сразу же захотят присоединиться крупные звездолётостроительные компании, — закончил мысль коллеги Тромм.

— Лучший способ задушить любую инициативу, — задумчиво произнёс Лиайрик, — это её организовать и возглавить.

— Всё верно, — согласился Тромм, — но как организованная инициатива будет выглядеть в нашем случае?

Маргарита пожала плечами.

— Давайте думать, коллеги.

= = =

Гюнтер навзничь лежал на диване, пустыми глазами смотрел в потолок. Позавчера пришло известие, что экскурсионный лётмарш с группой школьников, среди которых была Илона, разбился в горах. В катастрофе не выжил никто.

— Иди поешь, — сказал Найлиас. — Это приказ.

— Да, дядя, — бесцветно ответил Гюнтер. Поднялся, ушёл в кухню. Лицо пустое, как у сомнамбулы.

Найлиас досадливо клацнул шипами. Больше всего ему хотелось обнять мальчишку покрепче, заставить выплакаться, а после говорить Гюнтеру утешающие слова, согревать в ладонях его иззябшие от горя руки.

Но нельзя.

+ + +

— Ученик называет вас дядей, — холодно сказал капитан ордена, смуглый горбоносый человек лет тридцати пяти.

— Так полезнее для конспирации, — ответил рыцарь-десятник Найлиас. Хвост подрагивал, и Найлиас торопливо спрятал его под стул.

— Конспирация — это хорошо, — одобрил капитан. — Но эффективна она лишь в том случае, если конспиративная роль не переносится в реальную жизнь. А вы и ваш ученик ведёте себя так, будто и впрямь близкие родственники.

— Вам показалось.

— Надеюсь, что так. Мне бы не хотелось рапортовать, что вы не годны в учителя, поскольку прививаете ученику ненужные рыцарю привычки и лишние привязанности.

— Вам показалось, — повторил Найлиас.

— Хотелось бы верить, — кисло ответил капитан. — Адепт у вас перспективный, есть в нём и разумная инициативность, и настойчивость в целедостижении. Такому ученику рад будет любой учитель.

Хвост у Найлиаса свился в спираль. Угроза была прямой и однозначной. Непригодного к учительству рыцаря отправляли в обеспечение.

+ + +

Когда Найлиас вошёл в кухню, Гюнтер сидел над тарелкой с гуляшом, смотрел куда-то в пространство.

Найлиас осторожно встряхнул его за плечо.

— Гюнт, очнись.

— Магистратум закончился, дядя, — сказал Гюнтер. — Завтра мы возвращаемся в Стиллфорт. Можно будет заехать в Олдбриджское ущелье? Ведь это по дороге.

— Нет, — ответил Найлиас. — Мы едем в Байнхоллтаун, а он на другом материке. Если сделать такой крюк, то к сроку не успеем.

— А после? — спросил Гюнтер. В глазах мольба дрожала вместе со слезами. — Когда отметимся о прибытии, можно будет слетать в ущелье? Совсем ненадолго, хотя бы на час… Тогда мы успеем за один день, никто нашего отсутствия в Брайне и не заметит.

— У меня денег на дополнительные разъезды нет, у тебя тоже, потому что по родительскому завещанию в права наследования ты вступаешь, только когда тебе исполнится двадцать один год. И случится это совсем скоро, всего лишь через четыре месяца. Так что дотерпишь.

Гюнтер опустил голову. На щеке сверкнула слеза. У Найлиаса сжалось сердце, он шагнул было к ученику, но замер на полудвижении. В квартире наверняка установлена прослушка, ведь Найлиас теперь поднадзорный. За лишние сантименты рыцарей в обычные-то времена не хвалят, а попавшему под сомнение даже самое крохотное сочувствие к семейным драмам адепта обеспечит разжалование.

Никаких личных дум и дел у светозарного быть не может, поскольку и адепт, и рыцарь целиком принадлежат ордену.

— Прекращай страдания, — велел Гюнтеру Найлиас. — Сестру тебе это не вернёт.

Ученик посмотрел на него с растерянностью и ошеломлением.

— Дядя…

— Ты адепт ордена Белого Света, — оборвал рыцарь. — Ты не имеешь права тратить время и силы на личные переживания, пока не выполнено то дело, которое доверил тебе орден. Поэтому закажи через космонет поминальный молебен по сестре и займись тем, что касается тебя непосредственно — отчётом.

Гюнтер повёл плечом — движение неуклюжее, ломаное, словно парня сводит судорога боли.

— Да, учитель.

Адепт встал из-за стола, коротко и резко поклонился наставнику, скользнул по нему быстрым взглядом и опустил глаза. Истолковать взгляд Найлиас не смог, но сердце сжалось в тревоге.

— Разрешите выполнять, учитель?

— Да.

Гюнтер ушёл в комнату. Найлиас в сердцах саданул кулаком по стене. Ведь это предательство! Ученик доверялся ему всецело, а Найлиас ударил его прямо по открытой ране. Мальчик так любил младшую сестрёнку, что её смерть едва не убила его самого. Без поддержки Гюнтер сломается. Такую боль в одиночку не выдержит никто. Она либо сведёт с ума, либо превратится в ненависть ко всему живому, что ничуть не лучше прямого безумия.

А, провались всё к чёрту! И рыцарство, и орден, и даже Белый Свет.

Сейчас всего важнее Гюнтер.

Найлиас вошёл в комнату. Адепт быстро перебирал пальцами по клавиатуре, набивал текст отчёта. Рыцарь подошёл к ученику, мягко положил руку на плечо. Гюнтер отстранился. Найлиас едва слышно клацнул шипами.

Замаливать грех короткого отступничества, возвращать утраченное доверие придётся долгие месяцы. И если на это хватит оставшегося срока ученичества, то Найлиасу крепко повезло.

— Как отчёт? — спросил Найлиас.

Гюнтер молча развернул экран ноутбука так, чтобы учитель мог прочесть. Найлиас пробежал несколько абзацев и похолодел от страха.

— Ты что делаешь?! — сдавленно выкрикнул он. — Я ведь тебя предупреждал, а ты всю эту избранническую мразь в отчет суёшь!

— Я, как вы и учили, излагаю собственные соображения по представленным материалам, — с ядовитой вежливостью ответил Гюнтер.

— Чтобы написать такой вздор, соображения надо вовсе не иметь!

— Но почему «вздор»? — требовательно спросил Гюнтер. — Конкретных пояснений вы так и не дали.

— У меня их нет, — ответил Найлиас. — Но поверь, мальчик, это плохая история. Очень плохая, я сердцем чувствую!

— Да что ты вообще можешь чувствовать! — вскочил Гюнтер. — Идолище каменное!!! Столб фонарный!!!

Гюнтер пинком отшвырнул стул и выскочил в прихожую. Хлопнула входная дверь.

— Гюнт! — рванулся за ним Найлиас.

Но тот уже успел выбежать во двор.

— Гюнт! — крикнул Найлиас из кухонного окна.

Адепт не оглянулся, убежал прочь.

— Придурок старый, — обругал себя Найлиас. — Чурбан хвостатый! Если с Гюнтером хоть что-то случится… — докончить мысль он не смог, не хватило смелости.

* * *

— Доставили Бартоломео Джолли, — искательно сказал патронатор, поклонился предвозвестнику.

— Введите, — равнодушно ответил тот.

Джолли оказался низкорослым, пузатым, обширно лысым и длинноносым, глазёнки маленькие и косоватенькие, а губы несуразно большие и толстые.

«Чтобы с такой внешностью получить придворное звание, — подумал теньм, — пианистом нужно быть не просто хорошим, а виртуозным».

У порога Джолли встал на колени, поклонился в пол, руки вытянуты вперёд и прижаты ладонями к ковру, — на языке Высокого этикета это означает полную покорность.

— Поднимись, — велел теньм.

Бывший обитатель Алмазного Города скользнул ладонями к коленям и сел на пятки — выпрямился, в тоже время оставаясь в полупоклоне.

— Опала снята, — сказал теньм. — Высочайшей волей тебе дозволено вернуться в Алмазный Город.

Джолли согнулся в благодарственном поклоне, коснулся лбом прижатых к полу ладоней, но слова произнёс от предписанной Высоким этикетом фразы далёкие неизмеримо:

— Если будет позволено высочайшей волей, я останусь в Гирреане.

Теньм впервые в жизни растерялся.

— Что? — переспросил он.

Джолли повторил.

— Жену и пасынка можете взять с собой, — с досадой ответил теньм. — И даже падчерицу увечную прихватить.

Джолли разогнул спину, посмотрел на предвозвестника прямо и твёрдо.

— Я должен остаться в Гирреане по другой причине. У меня появились ученики, предвозвестник. Я не могу их бросить. Пусть никто из них не станет знаменитым музыкантом, но без моих занятий они быстро прибьются к какой-нибудь уголовной ватажке и превратятся из людей в отребье. Я должен помочь им научиться уважать себя только за достойные дела. Если хотя бы четверть моих учеников вырастут честными людьми, предвозвестник, то мои сын и дочь смогут сказать, что их отец не зря жил на свете.

— Ты предпочтёшь счастью вернуться ко двору возню с отродьем ссыльных и поселенцев? — тоном приговора сказал теньм.

— Я не могу предать тех, кто мне поверил, предвозвестник, — повторил Джолли.

Теньм отвернулся, пряча глаза. Опять возвращались воспоминания Клемента Алондро, властно заполняли душу.

+ + +

Приходящих учеников у Латера было множество, а домашних всегда только девять: три тройки наурис-беркан-человек. И со своими сотройчанами, и с учениками постарше Клемент подружился легко и быстро — за все три года учёбы не случилось ни одной хоть сколько-нибудь серьёзной ссоры или драки. А не любить Учителя было невозможно, слишком притягательным оказалось его неизменное ласковое спокойствие после ругани и побоев, которые Клемент в изобилии получал от родителей.

Прежняя жизнь быстро позабылась, настолько сильно захватила новая. Почти счастливая, не окажись в ней маленькой, но постоянной горчинки — папой себя называть Латер позволял крайне редко, только если удавалось выполнить на «отлично» очень сложное задание. Да и то лишь наедине, чтобы другие ученики не слышали.

…Кресло в кабинете Латера большое, просторное, даже взрослые могут вдвоём сидеть свободно, не прикасаясь друг к другу, но Клемент теснее прижался к Учителю.

— Папа, — сказал он тихо и повторил уверенней: — Папа.

— Ты молодец, — обнял его Учитель, поцеловал в мочку уха. — Не устал?

— Нет, папа. Хочешь, я пройду через лабиринт ещё раз?

— Нет, зачем? В лабиринт ты пойдёшь через неделю, когда немного подучишься работать с собаками. Ты их боишься?

— Нет, папа, совсем не боюсь. Но они такие большие, выше меня… Сильные и упрямые. Я не знаю, как заставить их слушаться. А хлыст брать ты не разрешаешь.

Учитель погладил Клементу лоб и щёку — мягко, только самыми кончиками пальцев.

— Любовь и ласка, Клэйми, намного действенней принуждения или наказания. Без любви и ласки ни одно живое существо обойтись не может, как без воздуха. Когда даже самая злая и строптивая собака хорошо распробует любовь и ласку, один строгий взгляд станет для неё страшнее любого крика, а равнодушный ударит больнее хлыста. Если ты всегда будешь ласков с собаками, они сделают всё, что тебе только пожелается, лишь бы ты не отворачивался от них, не лишал своей любви. Ради неё собака выполнит любой приказ даже вопреки собственной природе и самому лютому страху — прыгнет через огонь и взберётся по шаткой пожарной лестнице на стометровую высоту, забудет во имя твоей ласки и голод, и даже сон. Её никогда ни к чему не надо будет принуждать. Собака сделает всё сама, по доброй воле, а значит — с наибольшей отдачей.

— Я понял, папа. Но у каждой собаки свой характер. Поэтому и ласка тоже каждой нужна своя. Я не знаю, какая.

Учитель улыбнулся, опять поцеловал мочку уха.

— Ты умничка, Клэйми, заметил самое главное — ласки, одинаковой для всех, не бывает. Но каждая собака сама подскажет, какая именно ласка ей нужна, чтобы поверить в твою любовь. Только смотреть надо внимательно.

— Я буду смотреть очень внимательно, папа, — пообещал Клемент.

Старинные напольные часы пробили час дня. Пора было собираться в школу обыкновенную. Клемент с сожалением встал с кресла. Отрываться от Учителя не хотелось, но ещё больше не хотелось огорчать его опозданием или низкой оценкой — все домашние ученики Латера были только отличниками.

+ + +

И патронатор, и Джолли глянули на теньма с удивлением — лицо предвозвестника бесстрастно, будто камень, а пальцы нервно комкают лацкан пиджака. Теньм перехватил их взгляды и положил сцепленные в замок руки на стол, нахмурился начальственно и строго.

В кабинет с низким поклоном шагнул адъютант.

— Досточтимый, — растерянно посмотрел он на патронатора, — там адвокат…

— Какой ещё адвокат? — холодно вопросил Клемент. — Опальнику адвокат не положен.

— Это юридический не положен, — насмешливо ответил из-за двери молодой мужской голос. — А гражданский, проще говоря — любительский, допустим для всех. Пятнадцатая статья «Уложения о ссыльных и поселенцах Гирреанской пустоши».

Самозваный адвокат оттолкнул адъютанта и вошёл в кабинет.

Мальчишка. Ему же лет восемнадцать, самое большее — двадцать. Какой, к чёрту, из него адвокат, пусть даже и любительский? В руке у пацана свёрнутый в трубочку лист бумаги казённого вида — один-единственный.

— Приветствую, судари, — вежливо наклонил голову юнец. — Я поселенец Авдей Северцев, приписной номер 644-878-447, гражданский защитник интересов диирна Бартоломео Джолли.

От невероятной наглости плебея у Клемента перехватило дыхание — он и помыслить не мог, чтобы к патронатору кто-то мог войти без дозволения и чельного поклона. Тем более если в его кабинете находится посланец самого государя.

— Авдей, — умоляюще прошептал Джолли, — уходи. Ведь это (чельный поклон в сторону Клемента) предвозвестник.

Императорского порученца гирреанец разглядывал с весёлым любопытством — в точности как редкостного зверя в зоопарке.

— Тем лучше, — сказал Северцев, завершив осмотр. — Дело решится сразу и без проволочек.

Гирреанец скользнул взглядом по комнате и, не обнаружив стульев для посетителей, сел на пол рядом с Джолли, но не на пятки, как обязан был простолюдин в присутствии высших, а по-степняцки, свернув ноги калачиком. Клемент глазам не верил — пустячным жестом ничтожный поселенец уравнял себя с императорским посланцем и, как следствие, поставил выше патронатора.

А патронатор молчал, одёрнуть наглого плебея, указать ему истинное место даже и не попытался. Больше того, и взглядом, и жестом умолял предвозвестника продолжить разговор с поселенцем на его условиях.

— Авдей, — повторил Джолли, — именем матери твоей заклинаю — уходи.

— Я не призрак, чтобы меня заклинать, — фыркнул Северцев.

Клемент смотрел на него всё с большей растерянностью. Таких людей просто не могло существовать. Сколько теньм себя помнил, ещё никогда и ни у кого не видел такого вольного разворота плеч и настолько уверенно прямой спины. До абсолюта свободными были каждое движение и взгляд Северцева.

К тому же красив гирреанец оказался невероятно. Даже по меркам Алмазного Города такая красота была небывалой. А простые джинсы и лёгкая летняя водолазка подчёркивают её самым выгодным образом.

Высокий рост сочетается с безупречным сложением атлета античной Ойкумены. Тёмно-русые вьющиеся волосы обрамляют канонично правильное лицо, на губах цвета сладкой малины танцует улыбка. Чистая и бархатисто-гладкая кожа с ровным золотистым загаром так и манит прикоснуться, погладить. И глаза — огромные, сумеречные, уютные. А ресницы такие густые и длинные, что в глазах не отражается свет, и оттого их глубина кажется бесконечной, её озаряет лишь собственное мягкое сияние, ясный огонь души. Узкие гибкие кисти совершеннейшей формы, пальцы аристократично длинные и тонкие, но в то же время — крепкие и сильные как у мастерового. В полузабытые ныне времена Белосветного ордена так рисовали ангелов на церковных фресках — пленительно прекрасных и недоступных в своём небесном совершенстве. Но даже они были тусклым и слабым подобием живой красоты гирреанца.

— Итак, — сказало совершенство, — приступим. — Голос у него оказался под стать внешности: лёгкий, звенящий и светлый как плеск чистой горной реки. — Желаете ли вы, досточтимый диирн Бартоломео Джолли, покинуть пустошь и вернуться ко двору?

— Приказы государя не обсуждаются, Северцев, — сказал патронатор.

— Даже если вступают в прямое противоречие с им же самим утверждёнными законами? — с лёгкой насмешливостью поинтересовался гирреанец.

— Объяснитесь, — попросил патронатор. «Именно попросил, а не приказал», — отметил теньм.

— Сначала мой доверитель должен ответить, желает ли он покинуть пустошь.

— Нет, — едва слышно ответил Джолли. — Мой дом здесь.

— В таком случае, высокочтимый предвозвестник и многочтимый патронатор, я заявляю, что вчера утром, незадолго до того, как за досточтимым Джолли явился жандармский наряд, диирн Бартоломео принял таниарство.

— Что? — ошарашено переспросил Джолли. — Что я принял?

— Таниарство, досточтимый, — вежливо повторил Северцев и развернул бумагу. — Вот свидетельство преподобного Григория Васько, священника, который провёл для диирна обряд приобщения к таниарской церкви. Диирн признаёт свою принадлежность к таниарской вере или желает объявить свидетельство преподобного лживым и клеветническим?

Джолли нервно сплетал и расплетал пальцы. Плечи дрожали. Северцев накрыл его кисти ладонью.

— Что вы решили, учитель? — спросил он. — Чего вы хотите на самом деле? Сейчас вы можете выбирать.

— Я… — Джолли запнулся. На мгновение закрыл глаза, перевёл дыхание и сказал твёрдо: — Я действительно вчера утром принял таниарство из рук рабби Григория.

Северцев просиял радостной улыбкой, крепко обнял Джолли.

— Спасибо, учитель!

Тот пожал ему запястье.

— Это тебе спасибо, Авдей.

Северцев взял Джолли под руку, помог встать, а предвозвестнику сказал:

— На этом мой доверитель полагает вашу встречу завершённой. — Поклон лёгкий, обычная вежливость, и не более.

Джолли дёрнулся было на поклон, предписанный Высоким этикетом, но Северцев держал под руку, и бывшему придворному пришлось ограничиться поклоном из этикета Общего.

Северцев и Джолли ушли. Клемент посмотрел на патронатора.

— Он из семьи мятежников, предвозвестник. Они все такие, даже если в пыточное кресло засунуть. — Спину патронатор держал прямо, словно взял у Северцева частицу его весёлого нахальства и спокойной свободы.

— Однако Северцев назвался поселенцем, — сказал Клемент.

— Так и есть. Он поселенец по матери-инвалидке. Поселенцем считается и его отец, Михаил Северцев.

— Считается? — уточнил теньм.

— Да, предвозвестник. Доказать участие Северцева-старшего в антигосударственной деятельности не удаётся до сих пор. В юности он получил три года каторжных работ за укрывательство беглого мятежника, но с тех пор ни разу ни на чём не попадался, хотя бунтовщицких занятий не прекращал ни на день. Северцев очень хитёр… Сами мятежники называют его Великий Конспиратор, а в наших досье он значится под кличкой Скользкий. Один из лидеров своей партии.

— Так вот с чьей подачи оказался здесь этот наглый щенок, — понял Клемент.

— Не думаю, предвозвестник. Это наверняка его собственная затея. Должен признать — остроумная. Завтра Джолли публично отречётся от таниарской ереси и вернётся к истинной вере, но для того, кто запятнал себя членством в лживой церкви, врата Алмазного Города навсегда останутся закрытыми. Джолли недоступен для вас, предвозвестник.

— Однако поддельное свидетельство — это уголовное преступление.

Патронатор позволил себе улыбнуться.

— Вовсе нет, предвозвестник. Джолли признал его истинность, а что касается преподобного Григория Васько, то это дед Авдея и тесть Михаила. Он под присягой подтвердит подлинность свидетельства, хотя и выписывал его на обряд, который никогда не проводился.

— Потрудитесь объяснить, — нахмурился Клемент.

— Преподобный Григорий известен всему Гирреану слишком буквальным пониманием Далидийны. Это священная книга таниарцев, где есть всё — от молитв до правил повседневного поведения. Так вот в Главе Заветов сказано: «Если во имя спасения собственной души или жизни потребуется ложная клятва, да произнесут уста твои истину. Если лжи потребует спасение чужой души либо жизни — лжесвидетельствуй и клятвопреступничай, но жизнь и душу людскую спаси».

— Вы читаете еретические книги? — посуровел предвозвестник.

— Это часть моей работы, — ответил патронатор. — Таниарцев здесь больше половины населения.

Клемент смотрел в столешницу.

— Так этот поп решил, будто жизнь в Алмазном Городе погубит душу Джолли?

— От того, кто отдал свою дочь в жёны бунтовщику, трудно ожидать здравомыслия, предвозвестник. Убеждений зятя Григорий Васько никогда не разделял, но и без того был и остаётся постоянной головной болью не только для жандармерии. Он и для Совета Благословенных, глав таниарской церкви, вечная заноза. Исповедует всех подряд, и таниарцев, и иноверцев, причём епитимью на грешников накладывает не молитвами и церковными пожертвованиями, а исключительно отработками на должности санитара в инвалидских интернатах. Там всегда недобор сотрудников. Рабби Григория давно бы отлучили, но старик слишком популярен у прихожан, и своих, и лаоранских. Бунта при отлучении не избежать. К тому же он превосходный врач, и лишиться такого специалиста означает нанести существенный урон привлекательности церкви.

— Врач? — не понял Клемент.

— Любой таниарский священник обязан оказывать прихожанам помощь не только духовную, но и целительскую. В семинариях они проводят по восемь лет и медицину изучают наравне с богословием.

— Ладно, всё это чушь, — сказал Клемент. — Но почему вы позволили Северцеву войти в здание управы? Куда смотрела жандармская стража?

— По законам империи гражданский адвокат имеет право…

— Какое, к чёрту, право?! — в ярости перебил Клемент. — Это же плебей, да еще и поселенец в придачу.

— Пустошь на грани большого бунта, — спокойно ответил патронатор. — Вожди мятежных партий пока удерживают Гирреан в относительном спокойствии, им сначала нужно согласовать совместные действия, выработать хоть какое-то подобие общей стратегии, чтобы не быть передавленными поодиночке. Но стоит появиться даже крошечному поводу, и партийцам народ не удержать, бунт начнётся стихийно. А ситуация на большой земле такова, что гирреанский мятеж поддержат многие. Малейшая искра — и пожаром охватит как минимум треть Бенолии. Разве высокочтимый Адвиаг не предупредил вас, предвозвестник, насколько важно сохранить в пустоши хотя бы видимость покоя?

— Я прямой порученец государя, — с холодной тяжестью ответил теньм. — Его богоблагословенное величество столь низменные предметы не интересуют. Убирать мятежническую грязь — удел директора охранки и жандармов.

Патронатор торопливо согнулся в низком поклоне.

От пресмыкательства теньму вдруг стало скучно. Разговаривать с патронатором так же бессмысленно, как пытаться вести беседу со справочной таблицей — жандармский генерал предоставляет информацию, но не вёдет диалога, не даёт живого отклика. С гирреанцами было несравненно интереснее. Тихое, но твёрдое упрямство Джолли, весёлое нахальство Северцева смущали и даже коробили своей странностью и непривычностью, но при этом были преисполнены чувства, мысли, жизни… Не разговор, а глоток свежей воды в пустой и затхлой сухости казённых дел.

«Что за вздор в голову лезет?» — Клемент даже лоб вытер, прогоняя столь не подходящие для теньма думы.

— Этот Северцев, — сказал он вслух. — Вы говорите, он сын мятежника?

— Да, предвозвестник, — ещё ниже поклонился патронатор.

Смотреть на его скрюченную спину было неприятно. Клемент отвернулся к окну. И почему этот чинодрал уверен, будто сможет произвести на него благоприятное впечатление такими ужимками?

Однако ситуацию нужно прояснить до конца.

— Вы хотите сказать, что бунтовщицкие партии позволяют своим членам иметь семью?

— Да, мой господин. Большинство партийцев, и мужчины, и женщины состоят в браке. Нередко с людьми, в дела их партий не вовлечёнными. Практически все союзы скреплены юридически, гражданских браков крайне мало. Церковных тоже почти не бывает, большинство мятежников атеисты.

Клемент непонимающе посмотрел на патронатора:

— Но ведь семья отвлекает от служения. А членов нелегальных организаций делает ещё и уязвимыми, — жену и детей всегда можно взять в заложники. Орден Белого Света и большинство братств запрещают свои членам заводить семью. И во многих имперских спецструктурах у семейных нет ни малейшего шанса на карьеру, они обречены прозябать на самых низших должностях. У координаторов порядки точно такие же. И это правильно, потому что те, кому доверено серьёзное дело, не должны растрачивать себя на побочные интересы.

— У мятежников воззрения прямо противоположные, предвозвестник. Они считают, что по-настоящему преданно служить их идеям способны только те, кто верен своим семьям. Утверждают, что и работать с полной отдачей, и сражаться со всей самоотверженностью люди будут только тогда, когда им есть ради кого это делать.

— Абсурд! — возмутился Клемент.

Патронатор пожал плечами. «Говоря о мятежниках, он становится гораздо смелее», — отметил теньм.

— По мнению партийцев, предвозвестник, люди лишь тогда становятся людьми, когда им есть для чего и для кого жить. Но если есть только «для чего» или только «для кого», то такие люди подобны однокрылой птице — им никогда не подняться туда, куда стремится душа.

Взгляд предвозвестника стал скептичным.

— Это больше похоже на изречение средневекового восточного философа с Земли Изначальной, чем на слова мятежников.

Патронатор опять пожал плечами.

— Среди партийцев много знатоков ойкуменской литературы. Особенно почему-то любят Хайяма и Конфуция.

— Странное сочетание, — отметил Клемент. Немного помолчал и уточнил: — Так мятежники действительно такие примерные семьянины или это всего лишь звонкие слова?

— К несчастью для империи, предвозвестник, их слова крайне редко расходятся с делом. Взять того же Михаила Северцева. Верный муж и заботливый отец, с женой и детьми всегда приветлив и ласков, причём искренне, без малейшего наигрыша или принуждения. И супруга ему подстать. А сыночка вы сами видели.

Клементу грудь словно в холодных стальных тисках сдавило. «Что бы сказал Михаил Северцев Латеру, захоти тот купить Авдея?» Перед мысленным взором стоял оскаленный в свирепой ярости белый полярный волк, готовый разорвать в клочья любого, кто покусится на его потомство. И тот же волк, но теперь он вылизывает крохотного слепого волчонка, греет его своим телом.

Клемент закрыл глаза, отвернулся, до крови прикусил губу, чтобы удержать крик. И даже не крик, а вой одинокого пса-подранка.

Теньм изо всех сил боролся с этим наваждением, выталкивал из себя с каждым выдохом, и спустя мучительно долгую, длинной почти в целую жизнь минуту дурман удалось развеять.

— Лётмарш давайте, — приказал теньм патронатору. — Немедля.

— Да, мой господин, — переломился в поклоне генерал. Патронатора трясло от ужаса: причин столь внезапного и дочерна лютого гнева предвозвестника он не понимал, и от этого было ещё страшнее.

— Поторопитесь, — буркнул теньм, и патронатор шмыгнул из кабинета.

Порученца императора патронатор лично провожал к машине, обмирая от страха и угодливости, но Клемент не замечал ничего. Встреча с гирреанцами разбередила так и не зажившие раны.

«А я ведь был уверен, — подумал Клемент, — что мне давно уже всё равно».

Лётмарш взмыл в воздух. Клемент поднял непрозрачную перегородку между пассажирским и водительским креслами, закрыл глаза.

Смазливый наглец Северцев учителя любит не меньше, чем Клемент в своё время любил Латера.

Но только Джолли Северцева никогда не предаст.

+ + +

То, что Учитель Латер ежегодно продавал трёх домашних учеников в спецклассы Сумеречного лицея, где готовили теньмов наивысшего уровня, Клемента не удивило и не обидело. Ведь в тот день, когда Латер покупал их для школы в приютах и нищих семьях, они стали из нормальных детей товаром, так почему бы Учителю не перепродать когда-то купленное? Предательством Клемент счёл другое — то, что Латер заставлял учеников поверить в свою любовь к ним, а на самом деле не любил никого и никогда. Такая ложь была непростительна в своей бессмыслице: ведь ученики повиновались бы Латеру и без веры в его любовь — в обмен на еду и ночлег, добыть которые самостоятельно не могли.

Другие выпускники Латера почти все семь лет лицейского обучения надеялись, вопреки всякой очевидности, что однажды Латер всё же позволит вернуться в школу. Простит непонятную им самим вину и заберёт домой. У Клемента таких иллюзий не было никогда. И об отсутствии какой бы то ни было вины он тоже знал прекрасно. А потому не старался во время редких визитов Латера в лицей непременно попасться ему на глаза, рассказать об успехах, не сводя с бывшего наставника ждущих и умоляющих глаз. Симпатии лицейских учителей Клемент тоже никогда не добивался, не норовил, как другие, урвать хотя бы крупицу случайной ласки. Наоборот, держался с неизменным отстранённым равнодушием, не приближаясь ни к кому — ни соученикам, ни учителям. Клемент перестал нуждаться в чужой любви, потому что понял: она предназначена лишь для того, чтобы приучить к ней душу, как тело приучают к наркотику. Ведь так намного легче добиться повиновения — наркозависимый согласится ради дозы сделать всё, что угодно, нисколько не задумываясь о цене своего коротенького лживого блаженства. Когда вера в любовь Латера исчезла, «ломка» у Клемента была короткой и жёсткой и навсегда излечила от потребности быть любимым.

Но люди — странные твари, и желание брать любовь оказалась несравненно слабее стремления любить самому.

В первый год после выпуска лицей своих питомцев на продажу не выставлял: сначала юные теньмы должны были пройти дипломную практику, подтвердить профпригодность. Как правило, практиковались теньмы, входя в свиту губернатора одного из округов близ столицы. Назывался такой временный Светоч «Исянь-Ши». Купить собственного теньма было для губернаторов слишком дорого, а в стране, где антиправительственных партий больше, чем членов правительства, ни один власть предержащий без личных телохранителей дольше недели не проживёт. Особенно если не стремится достичь компромисса между волей императора и требованиями жителей округа. Вот и брали себе тень временную, выплачивая лицею арендную плату.

Губернатор, которому достался Клемент, импозантный пятидесятитрёхлетний беркан, был чем-то похож на отца — такой же вечно хмурый и всем недовольный. Но, в отличие от господина Алондро, новый хозяин всегда замечал любую оказанную ему услугу и неизменно благодарил кивком, а то и буркал «спасибо» или «молодец». Клементу этого хватало с лихвой — излишней приветливости он боялся как вернейшего признака грядущей боли. Здесь, подле губернатора, он неожиданно почувствовал себя нужным, а значит — по-настоящему живым. Губернатору Клемент служил истово и верно, полностью растворялся в этом новом и неожиданно приятном чувстве — быть кому-то не просто нужным, но и полезным. Вскоре губернатор стал выделять Клемента среди других теньмов, чаще давать поручения, а значит и благодарить. За ошибки не ругал, наоборот, подсказывал, что и как нужно делать, — тем более, что учился Клемент охотно и добросовестно. Заметив такое усердие, губернатор стал заниматься с ним премудростями, для теньма не предназначенными — учил разбираться в литературе Ойкумены и козоводстве, своих излюбленнейших хобби, которым времени уделял несравненно больше, чем делам управительским. Исянь-Ши своего теньма, пусть и временного, школил всерьёз, ему нравилось, что появился толковый и надёжный помощник. Слуги в резиденции начали шептаться, что Клемента губернатор оставит при себе насовсем. Такое время от времени случалось — Исянь-Ши давал теньму скверную характеристику, а когда практиканта изгоняли из лицея, нанимал к себе, заключая стандартный контракт, как и с любой обслугой. Директор лицея таким фортелям арендаторов не радовался, но и не запрещал — теньм, всецело предавшийся одному Светочу, для другого уже бесполезен, и потому на продажу не годится.

Но губернатор не стал претендовать на лучшего дипломника за последние пять выпусков. Мольбы Клемента не помогли — директор оставил всё на усмотрение губернатора, а тот побоялся сказать о Клементе «Моё!». Чего испугался губернатор, во имя какого страха стал предателем, Клемент не знал до сих пор, да и не хотел знать. Это уже не имело ровным счётом никакого значения. Ценой новой «ломки», не менее жёсткой и быстрой, Клемент постиг вторую истину: любовь отдаваемая — такой же наркотик, тот же сладчайший и зловреднейший из ядов, как и любовь принимаемая. Позволяя себя любить, люди тоже стремятся лишь использовать любящих с наименьшей затратой собственных сил и не более того.

После практики Клемента продали в Алмазный Город и вскоре ввели в свиту императора. Государь принимал служение теньмов с полнейшим безразличием, не замечая ни облика, ни имён, ни сложности свершённого. Ему было всё равно, что сделает слуга — подаст чай, застегнёт пуговицы рубашки или принесёт голову очередного Погибельника. Кто именно из слуг подаёт чай, кто помогает в церемонии одевания, а кто приносит головы врагов тоже никогда не интересовало. Главное, чтобы всё было аккуратно, с изысканным изяществом и своевременно — ни секундой раньше или позже.

Клемент был благодарен своему Светочу за равнодушие — оно надёжно защищало от душевных ран: ведь если нет надежды, нет и разочарования. Клемент стал настоящей тенью, всегда молчаливой и безразличной всему на свете, кроме повелений императора, — пока нет собственных мыслей, чувств и стремлений, не будет и боли: она предназначена только для живых. Не зря же во все времена и у всех народов тенью называли ещё и умерших.

+ + +

Но сейчас Клемент понял, что по-настоящему так и не умер, что до сих пор жив — ведь ему было больно. Так и не выплаканные в свою пору слёзы обжигали глаза, горели не залеченные вовремя, а потому ставшие язвами раны.

Вчера Клемент узнал, что любящие родители бывают не только в детских сказках, а сегодня понял, какими должны быть истинные учителя.

И всё это досталось не ему, а другому.

«Как же я тебя ненавижу, Авдей Северцев, — понял Клемент. — За всё, что не сбылось, ненавижу. А за то, что сбылось, ненавижу вдвойне».

* * *

Гюнтер уже третий день сидел в Каннаулите. Зачем — и сам не знал. На билет до Стиллфорта денег бы хватило, дубликат паспорта в посольстве выдадут бесплатно, но что толку? Идти в Стиллфорте некуда. И не к кому.

Заново начинать разбитую жизнь не хотелось, ведь она не нужна никому и ничему, потому что ни любимых людей, ни любимого дела у Гюнтера больше нет. Сестра умерла, Светозарный орден оказался никчёмной мишурой, а учитель — ко всему равнодушным камнем.

«Не учитель, — до слёз больно резанула по сердцу мысль. — А просто Найлиас. Чужой людь. Пустой людь».

Пустым и напрасным для Гюнтера оказалось всё, в том числе и Каннаулит.

Ничего интересного в нём нет, заурядный пригородный посёлок для умеренно богатых. Спортивно-охотничий клуб «Оцелот», салон красоты, супермаркет и ровные ряды особняков, — вот и все достопримечательности. На окраине со стороны города есть станция лётмаршных экспрессов и крохотная дешёвая гостиница с пятью постояльцами: четыре сезонных работника из посёлка и Гюнтер. Жизнь течёт однообразно и скучно.

«Трудно поверить, что отсюда придёт в мир Избавитель, — думал Гюнтер, глядя на посёлок из гостиничного окна. — Всё слишком обыкновенно и заурядно до полной бесцветности».

Хотя в октябре должно стать поинтереснее. В «Оцелоте» начнётся главное событие светской жизни Каннаулита — финал всеимперского конкурса молодых исполнителей камерной музыки «Хрустальная арфа». Кто додумался снабдить спортклуб концертным залом, неизвестно, но для прослушивания победителей региональных конкурсов он оказался идеальным. Однако за пределами посёлка «Арфа» внимания почти не привлекала, любителей фортепиано и скрипки в Бенолии мало.

Пока же делать тут нечего. В Плимейру ехать тоже не хотелось. Лучше поискать работу где-нибудь на плантациях, от городских суеты и шума подальше. А к десятому октября вернуться в Каннаулит. Вдруг пресвятой окажется настолько милостив, что переплетёт судьбу Гюнтера с судьбой своего Избранника? Тогда бы жизнь вновь обрела и цель, и смысл. Не совсем же Гюнтер никчёмен. Он может быть полезен Предречённому. Избавитель будет доволен таким помощником.

А если этому свершиться не суждено, то в пустоте и жить незачем. Полочные балки в гостиничных номерах крепкие, верёвка тоже отыщется. Так что пусть пресвятой даст десятого октября точный ответ — нужен ли в этом мире Гюнтер?

Но до октября надо себя хоть чем-то занять, чтобы не рехнуться от пустоты и безделья. Гюнтер взял газету с объявлениями о работе. Ну вот хотя бы предложение небезынтересное — кухонный старшина на плантационный участок. Профессиональным поваром Гюнтер не был, но родители содержали небольшой ресторан, и все работы в сфере общепита он знал. На плантации ведь корифей поварского дела не требуется. Умеешь стряпать более-менее прилично и обращаться с промышленным кухонным комбайном — вот и ладно.

= = =

Начальница отдела закупок, майор интендантской службы ВКС, тоненькая изящная уроженка Северного материка планеты Чинна — маленький рост, кожа смуглая, волосы чёрные, а глаза светло-голубые, толкнула по столешнице контракт.

— Можете объяснить, о чём вы думали, когда подписывали это бред? — спросила она подчинённого, толстого чернокожего капитана предпенсионного возраста. — Вы понимаете, что теперь я вынуждена буду уволить вас за профнепригодность?

Капитан всеми силами пытался сохранить бесстрастный вид. От страха мутилось в глазах. Теперь он и сам не понимал, почему так глубоко впечатлился столь безмозглой байкой, как легенда об избранном судьбой Избавителе всея Бенолии, что даже не заметил за её дурманом простейшие контрактные ловушки.

Хотя, если судить по справедливости, то вина начальницы отдела тут ни чуть не меньшая. Зачем надо было посылать к такому опытному дельцу как Лайтвелл мелкого бухгалтера, который за всю свою рабочую жизнь контрактными переговорами не занимался ни разу? Мало ли что в отделе запарка была, людей не хватало. Могла бы и сама съездить, не велика госпожа.

Но всю ответственность возложат на того, чья подпись оказалась на неугодных бумагах. Единственная надежда на спасение — убедить начальство в правдивости бенолийских баек. Капитан вдохнул поглубже и произнёс как мог непререкаемо:

— Бывает информация, майор, за которую и столь убыточный контракт оказывается ничтожно малой платой.

— Бывает, — легко согласилась начальница. — Но интендантам она никогда не попадается.

— Игра случая непредсказуема, майор. Я по чистой случайности столкнулся с фактами, представляющими для ВКС огромную и несомненную ценность. Долг офицера в такой ситуации — любой ценой узнать как можно больше подробностей.

— И что же это за подробности?

Капитан объяснил.

— С каких это пор глупая бенолийская сказка превратилась в ценную информацию? — покривила губы начальница.

— Но в эту, как вы говорите, «сказку» верят не только лаоране, но и бенолийские таниарцы. — Капитан едва заметно улыбнулся странностям иалуметской жизни — если в Бенолии государственная религия лаоранство, а за приверженность к таниарской церкви ссылают в самые гиблые области планеты, то в Чинне ситуация прямо противоположная.

Однако начальница не спешила разделять избранническую убеждённость собратьев по вере.

— У вас есть полный атлас Иалумета? — спросил капитан.

Майор включила стереопанель.

— Ну? — глянула на подчинённого.

— Задайте дату — 10 октября 2131. Найдите Бенолию, а на ней — общепространственные координаты Каннаулита. Теперь найдите Гард и координаты его Главных врат. Соедините их прямой линией. Как видите, в означенную дату взаимное расположение планет такое допускает.

— Взаимное расположение планет допускает такое четыре раза в год, — заметила майор.

— Но только десятого октября этого года линия соединения проходит через Серебрянку, планету республики Цзинь Чжунь.

— И что? Серебрянка — маленькая провинциальная планетка, никогда не играла никакой хоть сколько-нибудь серьёзной политико-экономической роли даже в самой Цзинь Чжуни, не говоря уже обо всём Иалумете. Там и заселён-то всего лишь один материк из пяти, да и тот процентов на сорок.

— Всё верно, — кивнул капитан. — Сама по себе Серебрянка никакого интереса не представляет. Но есть там нечто важное, о чём знают только местные уроженцы. Например, я.

— Что за театральные паузы? — рассердилась начальница. — Говорите короче.

— Близ орбиты Серебрянки находятся Ойкуменские Врата. Те самые, которые по неведомым причинам закрылись более двух тысяч лет назад.

— Что? — ошарашено переспросила начальница.

— Серебрянка с самого начала освоения Иалумета и вплоть до самого Раскола была единственной перевалочной станцией между капсулой и Ойкуменой. После того, как Врата закрылись и связь с Ойкуменой утратилась, жизнь на Серебрянке пришла в упадок, о транспортных базах забыли. Но Врата, пусть и закрытые, остались.

— Мать благодатная, — прошептала начальница. — Мыслимо ли такое?

— Так что вы скажете, майор, заслуживает моя информация одного неудачного контракта или нет? Без Лайтвелла всех подробностей мне было бы не узнать. А единственным способом заставить его разговориться стал контракт. Я вынужден был рискнуть.

— И правильно сделали. Немедленно составляйте подробную докладную на моё имя.

Капитан ушёл. Майор в задумчивости прикусила губу. До конца в правдивость бенолийской легенды не верилось.

Но если правильно повести дело, то уже недели через две майорский кубик на погонах сменится подполковничьим.

Майор ещё раз глянула на карту, затем — на стену, на плакат с одной из небесных картин Ойкумены. Как же красив Потерянный Мир! И как недоступен…

«Воссоединение грядёт», — гласила надпись на плакате.

— Мать благодатная, — взмолилась координаторка, — вразуми, подскажи: правдива ли весть о твоём посланнике.

= = =

Еженедельно по субботам весь персонал Императорской башни от уборщика до старшего референта получал оценку своему служению. Диапазон её воплощения широкий — это может быть и денежная премия, и порка.

Теньм-девять, сегодняшний напарник Клемента, быстро и аккуратно обрабатывал его в кровь иссечённую хлыстом спину биоизлучателем. Через пятнадцать минут глубокие ссадины исчезнут, и Клемент вновь будет пригоден к работе. Обычно теньмы обходились без медицинской помощи, но государь разгневался на неудачу с Джолли и стандартное наказание приказал отмерить в тройном объёме.

Личные ошибки порученца стали причиной невыполненного приказа или объективные обстоятельства, как в деле с Джолли, никогда никакого значения не имело. Слуга, не оправдавший доверия господина, кару, предусмотренную «Табелем о наказаниях», получить обязан. Так всегда было, так есть и так будет вечно, как вечен сам Алмазный Город.

— Готово, — сказал девятый.

Клемент надел форменную рубашку, куртку. Причесался. Проверил, как ложится в ладонь маскированное оружие. Всё в порядке, можно заступать на дежурство.

— Тебе что, понравился хлыст? — спросил вдруг девятый.

— Нет, — с удивлением глянул на него Клемент. — Как такое может нравиться?

— А что тогда лыбишься?

— Тебе показалось, — ответил Клемент и, сам того не замечая, снова улыбнулся.

Боль телесная вытеснила боль душевную. Воспоминания и сомнения исчезли.

— Побыстрей давай, — сказал девятый. — Капитан уже в приёмной, опоздаешь на развод, такую добавку к уже имеющемуся получишь, что мало не покажется. И я с тобой заодно.

На развод они всё-таки опоздали на целую минуту, но Серый капитан, командир Сумеречного подразделения, высокий крепкий наурис шестидесяти трёх лет, сделал вид, что ничего не заметил.

— Второй-восемнадцатый, — зачитывал он лист распределения постов, — спальня. Четвёртый-одиннадцатый сменщиками. Пятый-двенадцатый — двери спальни, сменщиками седьмой-тринадцатый. Девятый-четырнадцатый — кабинет, шестой-двадцатый сменщиками…

Клемент опять улыбнулся. Жизнь вернулась в привычное русло.

* * *

Гюнтер и представить себе не мог, что в Бенолии такая жестокая безработица. На место плантационного повара претендовало не меньше полусотни людей, и не глянься он чем-то первому старшине участка Николаю Ватагину, работы Гюнтеру никогда бы не получить.

— Жить будешь в моём купе, — сказал Ватагин. — У меня вторая койка свободна.

Гюнтеру вмиг стало не по себе. А что если…

— Да не бойся ты, — фыркнул Ватагин. — Ароматы жёлтых цветов не влекли меня никогда. А вот в общем вагоне познакомить с ними могут запросто. И не в одиночку, а целым букетом. Ты ведь из бывших студентов?

— Да, — кивнул растерянный и всё еще напуганный Гюнтер.

— Родители кто?

— Умерли, — отрезал Гюнтер.

Ватагин кивнул.

— Сочувствую. Но ведь они из горожан были, с образованием хорошим?

— Да.

— Когда умерли, платить за твою учёбу стало некому, квартиры тоже не осталось, потому что отошла банку за родительские долги, о которых ты и не подозревал. Так?

Гюнтер кивнул. Прав был учитель, когда говорил, что не нужно спешить рассказывать о себе. Люди сами придумают для тебя наилучшую биографию. А твоя задача — подтвердить её.

— Оставшись без гроша, — продолжил Ватагин, — ты сунулся в первую же дырку, где запахло заработком и относительно приличным ночлегом.

— Да.

— Зря, — сказал Ватагин. — На плантациях горожан, да ещё образованных, не любят. Тяжело тебе придётся. Может, передумаешь пока не поздно? В Плимейре найти работу не так трудно, как тебе показалось.

— Я останусь здесь.

— Дело твоё. Но будь осторожен. А сейчас иди в купе, обустраивайся. Твоя койка от входа левая. К работе завтра приступишь.

— Зачем вы мне помогаете? — недоверчиво спросил Гюнтер.

— По доброте душевной.

Гюнтер глянул на хлыст в руке Ватагина. Не вязался этот предмет с душевной добротой.

— По должности положено, — хмуро ответил Ватагин. — Но я ещё ни разу никого не ударил. И старшинам своим над людьми изгаляться особо не даю. Совсем бы запретил хлыстом махать, но здешний хранитель — отменная сволочь. Если сочтёт меня слишком либеральным — вышвырнет с работы, а то и вовсе утопить велит. С ним тебе надо быть вдвойне осторожным.

— Почему вы так откровенны? Не боитесь доноса?

— Нет, — уверенно ответил Ватагин. — Не похож ты на тех, кто предаёт.

Гюнтер отвернулся в смущении.

— Откуда вам знать…

— Иди в купе, — усмехнулся Ватагин.

Гюнтер ушёл. Николай проводил его взглядом. Наблюдателем Ватагин был малоопытным, в братство вступил всего лишь три года назад, но даже такого крохотного навыка хватало, чтобы понять — парень не столь прост, как хочет казаться, есть в нём двойное дно.

Сначала Гюнтера видели в Каннаулите. Теперь он здесь.

Неопытный и наивный юнец, в глазах видна недавняя боль. Оно и понятно, родителей потерял. Манеры интеллигентные, костюм недешёвый, а с собой никаких вещей нет. После банковских конфискаций такое бывает.

Отличная маска для коллегианского агента. Сотрудников внедрения они начинают готовить лет с тринадцати, так что юность Гюнтера никакого значения не имеет, мастерства он накопить уже успел немало.

Но не похож парень на коллегианца, хоть ты лопни! И наив, и неопытность самые настоящие, потому как на отборе Гюнтер допустил несколько ошибок, которые профессионал не сделал бы никогда. На такое способен только любимый и опекаемый сынок зажиточных горожан, внезапно оставшийся без покровителей.

Однако воспитывали мальчишку правильно — честность и порядочность настоящие, до самой глубины души. И внутренняя твёрдость есть, и решительность, и смелость.

«Кто же он такой? А вдруг — сам Избранник?» — мелькнула шальная мысль.

…Гюнтер с брезгливостью оглядел вагончик. Тесные полевые сортир и душевая, крохотное купе, постельное бельё серое, застиранное и ветхое до дыр. Противно.

Но ведь это всё ненадолго. До десятого октября остаётся всего лишь одиннадцать дней, а там Гюнтер либо станет одним из помощников Избавителя, либо вообще перестанет быть.

На тумбочке лежал ноутбук Ватагина. Из корпуса торчит пятисантиметровая антенна последней модели, значит подключение к космонету есть, и загрузка должна быть очень быстрой. Гюнтер приподнял ноутбук, посмотрел на задней крышке наклейку с кодами деталей. Отличная машина, такой даже в Стиллфорте любой бы обрадовался. Откуда она у Ватагина? Плантационному надзирателю, пусть и старшему, такая игрушка не по деньгам.

Ох, что-то нечисто с этим Ватагиным. И в свои подозрительные делишки он намерен втянуть Гюнтера.

Бывший адепт задумался. Никакого особого криминала на плантации совершить нельзя, а в город или посёлки он не поедет категорически. Ватагин особенно настаивать не будет, ведь ему нужно сначала приручить Гюнтера, добиться доверия. Так что одиннадцать дней можно будет продержаться без особого риска. А там тихо и незаметно исчезнуть.

Хотя… Если Ватагин намерен использовать Гюнтера в своих комбинациях, то почему бы не ответить тем же? Ведь ничего особенного Гюнтер от него требовать не станет, всего лишь проведёт за счет Ватагина одну небольшую сетевую операцию.

Так просто уходить из ордена не хотелось. Как ни крути, а рыцари — и Найлиас в особенности — сделали для Гюнтера немало хорошего. Учили, оберегали, пытались дать цель в жизни, пусть и лживую, но цель. А в обмане никто из светозарных не виноват, ведь в свои заблуждения они верят искренне.

На добро надо обязательно отвечать добром. И единственное воистину доброе дело, которое может совершить для рыцарей Гюнтер — это сообщить им об Избраннике, о том, насколько он важен для возрождения ордена.

Если, милостью пресвятого, полотно судьбы выткется так, что Гюнтер станет одним из соратников Избранного, то обязательно расскажет ему о светозарных. Ведь сама идея-то ордена хорошая! Другое дело, что воплотить её должным образом рыцари так и не смогли. Но если к ним примкнёт Избранный, тогда орден обретёт не только могущество, но и на самом деле станет воплощением чистейшего Белого Света.

И Найлиас воочию убедится, что Гюнтер прав был во всех своих догадках! Поймёт, как несправедливо обошёлся с учеником.

Но Гюнтер не будет держать обиду и простит рыцарю все его заблуждения.

Однако хватит предаваться пустым мечтам. Надо побыстрее наладить приятельство с Ватагиным и получить разрешение воспользоваться ноутбуком. Конечно, можно сделать это и без спроса, но если есть хотя бы малейшая возможность действовать открыто, пренебрегать ею нельзя, — это и Белому Свету угодно, и подозрений в тайной деятельности не вызывает.

Сделать плавающий самокопирующийся файл и снабдить его метками ордена можно часа за два. Ещё полчаса на тестирование. И пятнадцать минут на полную зачистку следов, чтобы ни один, даже самый ушлый программист не унюхал, что ваяли на этом компьютере. Ну а чтобы скинуть изделие в сеть, и секунды хватит. Да, не забыть прикрепить к файлу навигатор с адресами орденских сайтов. Пусть Гюнтеру известно только два, все остальные навигатор сам отыщет, по аналогии. К тому же те рыцари, которых Пророчество заинтересует, обязательно приложат все усилия к тому, чтобы с файлом Гюнтера ознакомилось как можно больше светозарных. Так что суток через трое после запуска о Пришествии будет знать весь орден.

И сделать файл надо сегодня же, чтобы светозарные сумели опередить и Преградительную коллегию, и все эти непонятные, но наверняка опасные братства.

Гюнтер подошёл к окну, несколько минут внимательно разглядывал Ватагина, пытался, как учил его Найлиас, определить по мимике и манере двигаться тип характера, выработать стратегию первого контакта. Когда информации накопилось достаточно, Гюнтер вышел из вагончика и с застенчивым, немного виноватым видом обратился к Ватагину:

— Простите меня, почтенный, но я не могу сидеть без дела. Тоскливо.

— Да? — смотрел Ватагин с сомнением.

Гюнтер опустил взгляд, ковырнул носком ботинка брусчатку.

— Я… Мне… Здесь всё как-то странно и…

— Боишься? — прищурился Ватагин.

Гюнтер не ответил, отвернулся. Ватагин добродушно хохотнул и сказал:

— Ладно, салажня городская, надевай форму, пойдёшь со мной в обход.

— Спасибо! — Гюнтер метнулся к вагончику.

«Это не коллегианец, — подумал Николай. — Обыкновенный городской парнишка, которого сверхзаботливые папочка с мамочкой от армии откупили. А второе дно — это побег. Удрал пацан от кого-то. Или от чего-то. Вряд ли тут криминал, скорее личные неприятности. Девушка бросила или с роднёй поссорился. Пусть совершеннолетие наступает в восемнадцать, право распоряжаться наследством балованные сыночки получают, как правило, в двадцать один или вообще в двадцать пять. Так что конфликты с опекунами закономерны. Как и любовные измены. Такие лопухи на шалав почему-то падкие, порядочных девчонок в упор не видят, только к шлюхам и липнут. В итоге остаются с разбитым сердцем и огромными рогами в придачу».

Оставалось решить, пригоден ли Гюнтер к вступлению в братство. Людей не хватает катастрофически, а этот беженец выглядит очень и очень перспективно.

* * *

Кабинет у директора охранки похож на контору малоуспешного адвоката из глубокой провинции: мебель обшарпанная и старомодная, обои выгорели, шторы истрёпаны многочисленными стирками. Но роскошеств на работе Адвиаг не приемлет категорически.

Единственное украшение кабинета — небольшой настольный портрет жены в дорогой рамке. Малнира Адвиаг, очень смуглая берканда тридцати пяти лет, кокетливо улыбалась. Дронгер Адвиаг улыбнулся в ответ, нежно прикоснулся к изображению.

В кабинет заглянул заместитель директора Альберт Пассер, невысокий полноватый блондин с серыми глазами, ровестник Адвиага.

Директор жестом велел ему войти, сесть за стол.

— До Пришествия осталось десять дней, — сказал Адвиаг, — а количество желающих половить рыбку в мутных водах Пророчества растёт с каждой минутой.

— Так всегда было, — ответил заместитель директора.

— Никогда не пойму придворных, — вздохнул Адвиаг. — У этого Панимера в городе огромный дом, обширный штат прислуги. Доход стабильный. На кой ляд такому Алмазный Город? Реальной прибыли от него ноль, даже статус Первого из приближённых не помог, потому что всё, что придворный взятками получает, тут же другим придворным на взятки и раздаёт, иначе не уцелеть. А жить Панимер теперь вынужден в комнатёнке с носовой платок величиной, из обслуги остался один камердинер.

— Престиж, — ответил Пассер. — Стать придворным самая большая честь, которой только может удостоиться бенолиец. И какая-никакая, а власть. Теперь у него покровительства ищут не только провинциальные плантаторы или обнищавшие столичные аристократы, но и вельможи, и крупные чиновники. Комплименты говорят, руки целуют. Приятно.

— И ради такого вздора надо было поставить Бенолию на грань гибели! В стране и без того восстание за восстанием, племянничек императорский дворцовый переворот готовит, а тут ещё вся эта свистопляска с Избранником. Братки такую активность развили, что только пыль столбом. Вся Бенолия о Пришествии знает.

— Сейчас это даже к лучшему, — сказал заместитель. — Братства отвлекают людей от политреформистов.

Адвиаг едко усмехнулся:

— Ты помнишь притчу о пастухе, который позвал коршунов защищать его стадо от волков?

Пассер не ответил. Адвиаг вперил в него злой взгляд.

— Каждое из братств мнит себя единоличными правителями Бенолии. А произвести госпереворот не в пример проще, чем сделать революцию.

— Кандидат в Избранники уже подобран, — быстро сказал Пассер. — В предначертанный Пророчеством день и час коллегианцы принесут Максимилиану его голову, и всё успокоится.

— Не успокоится, — качнул головой Адвиаг. — Не в этот раз. Прокляни пресвятой тщеславного придурка Панимера! Кретин и сам не представляет, какую ядовитую заразу выпустил в мир.

— Почему — «ядовитую заразу»?

— Потому что сама идея избранного судьбой Избавителя предназначена исключительно для ленивых трусов с непомерно раздутым тщеславием и вселенских масштабов жадностью к халяве. Нормальным людям избраннические бредни не интересны по той простой причине, что они всего, чего им хочется, сами добиваются. А тщеславные, алчные и ленивые трусы сидят и ждут, когда заявится могучий Избранник высших сил, вытрет им сопельки, прогонит всех, кто обижает этих несчастненьких, а славу и благоденствие на блюдечке красиво разложит и прямо под нос бедняжкам сунет.

Заместитель внимательно смотрел на Адвиага.

— На счёт того, что все поголовно избранниколюбы тщеславны, ленивы и жадны, я согласен, но почему вы их ещё и трусами называете?

— Потому что собственную жизнь самим делать им не только лениво, но и трусливо. Они слишком сильно боятся упасть, чтобы ходить самостоятельно, поэтому и пытаются раздобыть себе костыль в виде Избранника. Душевные калеки, короче говоря. Но основная скверна идеи избранничества не в этом. — Адвиаг вздохнул, досадливо махнул рукой. — Вся беда в том, что на эту выдумку могут прельститься люди нормальные, но слабоватые. Халява всегда блестит ярко и завлекательно, нужны немалые душевные силы, чтобы от неё отказаться. Россказни о пришествии Избранного похожи на бесплатную раздачу наркотиков. Люди кидаются на сладенькую дармовщину, а когда опомнятся от её дурмана, оказывается, что уже поздно — душа искалечена отравой.

— Дорого обойдётся Бенолии Панемерова страсть к придворной жизни, — сказал Пассер.

— Намного дороже, чем ты думаешь, — горько ответил Адвиаг. — Уже одно то, что на волне этой вздорной басни на высшие должности вылезет всякая избранниколюбивая сволочь, доведёт политический кризис до пика, потому что никто из них для реальной государственной службы не пригоден. Ты, надеюсь, понимаешь куда с пика политических кризисов неизбежно скатывается правительство?

— Реформисты все эти братковские игры с Пророчеством и Пришествием на дух не переносят, — задумчиво проговорил Пассер. — Так, может быть, нам…

— Тебе напомнить притчу о пастухе? — перебил Адвиаг. — Или перечислить признаки революционной ситуации? Благодари пресвятого, что в Бенолии реформистских партий так много и конкуренция у них самая жёсткая. Не трать они почти все силы на межпартийную борьбу, мы с тобой давно бы уже на фонаре болтались с Максимилианом рядышком.

— Тогда почему не позволить принцу Филиппу осуществить задуманное? Он толковый управитель, способен на разумные уступки простонародью и твёрдость перед ВКС, а главное — категорически не приемлет всю эту избранническую ересь.

— Нельзя, — вздохнул Адвиаг. — Ситуация такая, что малейшая перемена в составе правительства повергнет страну в хаос. Тем более опасны перемены на престоле. Как ни печально, а его императорское величество Максимилиан — единственный гарант стабильности в Бенолии на ближайшие десять лет. Поэтому всячески оберегать свиняку трон-нутого мы вынуждены. Иначе революция, помноженная на братковские войны, неизбежна. Всё, что я могу сделать для его высочества Филиппа, это оградить от ареста и добиться, чтобы Максимилиан назначил его престолоналедником.

Пассер отвернулся. Адвиаг криво усмехнулся и позвонил референтке, приказал принести чай.

Когда женщина ушла, заместитель спросил:

— Почему вы думаете, что голова Погибельника не угомонит избавительскую истерию? Раньше мы всегда…

— Раньше в это координаторы не вмешивались!!!

Пассер побледнел.

— Дронгер, — еле выговорил он, — ты уверен?

— Уверен, — кивнул Адвиаг. — Стараниями одного из прихлебателей Панимера вестью о Пришествии заинтересовалось руководство ВКС. Пока только секторального уровня, но скоро всё это пойдёт и выше. А ленивых и тщеславных дураков с пылкой страстью к халяве среди координаторов ничуть не меньше, чем среди бенолийских обывателей.

— В таком случае дело ещё хуже, чем ты думаешь, старый перестраховщик Дронгер, всегда готовый к самому страшному. Такой задницы не предусмотрел даже ты.

— В смысле? — насторожился Адвиаг.

— Ты забыл о белосветцах. О том, что трусов и халявщиков среди рыцарей тоже ничуть не меньше, чем среди бенолийских обывателей.

— Спаси нас пресвятой, — простонал Адвиаг. — Пророчество ведь можно истолковать как обещание судьбы вернуть ордену власть над миром. Если в это ядовитое месиво сунутся ещё и светозарные, то весь Иалумет по уши в дерьме увязнет, а от Бенолии даже пыли не останется — сгинет без следа и памяти!

— Одна надежда, — тихо сказал Пассер, — что ни архонты ВКС, ни гроссмейстер дураками никогда не были.

— Вся беда в том, — блекло ответил Адвиаг, — что избранническая отрава действительно очень завлекательна. Очень трудно удержаться, чтобы не использовать её так или иначе. Если не себе, так другим голову одурманить захочется обязательно. Но яд отравит всех — и тех, кого дурманят, и тех, кто дурманит. Если гроссмейстер или архонты попробуют использовать избранническую игру в своих интересах, то вскоре окажутся заложниками ситуации без малейшей возможности её контролировать. И что тогда ждёт Иалумет, а вместе с ним и Бенолию, можно только догадываться.

— Так вот почему ты никогда не пытался разыгрывать карту Погибельника, — понял заместитель. — Даже когда до опалы и ссылки оставалось только полвздоха, ты всё равно…

— Да, — кивнул Адвиаг. — Это лекарство убивает и врача, и пациента, и всех родственников с соседями в придачу.

— Бенолия обречена? — спросил Пассер.

Адвиаг пожал плечами.

— Не знаю. Помнишь, Альберт, когда мы ещё студентами были, то пошли на публичную лекцию о случайностях и закономерностях? Хорошая оказалась лекция, мудрая и полезная.

Заместитель грустно улыбнулся:

— Все закономерности мы вычислили. Это нетрудно… И прогнозы наши достоверны. Но в счастливый случай я не верю.

— А случаю на твою веру три кучи с верхом. На то он и случай, чтобы ни от чего не зависеть — ни от достоверностей, ни от закономерностей.

Пассер не ответил.

— 3 —

Джолли смотрел из окна спальни на узкую поселковую улицу, припорошенную первым снегом. Дом у него такой же, как и у большинства гирреанцев: саманная трёхкомнатка с большой кухней, которая по совместительству была и столовой, и гостиной.

«В Алмазном Городе, — думал Джолли, — квартиры придворных десятого ранга однокомнатные, с крохотной кухонной нишей и душевой кабиной. В баню мы ходили по записи, на ванну или парную отводилось не более получаса».

Здесь баня пристроена к дому. Никто никуда не торопит, кости греть можно столько, сколько захочешь. «Точнее, столько, сколько твой бюджет позволяет потратить на топливо».

В дверной косяк коротко постучал Кандайс, приёмный сын Джолли, высокий мощнотелый наурис восемнадцати лет. Джолли повернулся к нему, посмотрел вопросительно.

— Мама обедать зовёт, — сказал Кандайс. — Бать, а ты что такой смурной?

— Да так, — улыбнулся Джолли, — придворная жизнь вдруг вспомнилась.

Кандайс опустил глаза.

— Ты можешь туда вернуться. Преподобный Григорий своё свидетельство нигде не регистрировал. Считай, его вообще не было.

— Глупый. — Джолли подошёл к сыну, прикоснулся к плечу. — Я подумал, что не будь опалы, у меня не было бы ни тебя, ни твоей сестры, ни вашей матери. И школы у меня тоже никогда бы не было.

— Школа из козьего сарая перестроена, — сказал Кандайс.

— Главное, что это школа. Моя школа.

— Так ты не жалеешь, что остался в Гирреане?

— Глупый, — повторил Джолли. — Нельзя жалеть о том, что предпочёл настоящую жизнь кукольной.

— Но в Алмазном Городе ты мог бы… — Кандайс не договорил, сделал неопределённый жест.

— Нет, — уверенно ответил Джолли. — В Алмазном Городе я не смог бы сделать и половины того, что сделал в Гирреане. И не получил бы даже сотой доли того, что обрёл здесь. В кабинете патронатора я понял это с полной отчётливостью.

— Я так боялся, что ты уедешь, — тихо сказал Кандайс.

— Я тоже.

Кандайс посмотрел на отца непонимающе.

— Ты это о чём?

— Уже не о чём. — Джолли взял сына под руку. — Пошли обедать. Мама рассердится, что задерживаемся.

Ульдима, супруга Джолли, маленькая, тоненькая, изящная до хрупкости, накрывала на стол. Двигалась женщина с такой грацией, что казалась сотканной из воздуха. «В сравнении с ней придворные дамы выглядели бы коровами, — подумал Джолли. — И ни за что не простили бы моей фее такого недосягаемого превосходства».

— Мам, а что ты на пятерых накрываешь? — спросил Кандайс.

— Авдей придёт, — ответила вместо матери его сестра, тринадцатилетняя Лайонна. Кандайс помог ей подкатить инвалидную коляску к рукомойнику, дал полотенце.

— Вы уезжаете в два? — спросила мужа Ульдима.

— В половине третьего.

Кандайс подкатил кресло сестры к столу. Ульдима поставила на стол плетёнку с хлебом.

— Так не ко времени ваша поездка! В Каннаулите ждут Погибельника и… — женщина отвернулась.

— Всё хорошо, лапушка, — обнял её Джолли. — Именно благодаря Погибельнику Каннаулит сейчас самое безопасное место в Бенолии. Там коллегианцев и агентов охранки больше, чем местных жителей вместе с конкурсантами и обслугой «Оцелота». Заодно и в Плимейре порядок наведут. Так что ни воров, ни грабителей, ни наркоторговцев там даже близко нет. А здесь этого контингента четверть посёлка. Но ведь живём.

— Я боюсь за тебя.

— Маловероятно, чтобы Погибельником сочли меня, а больше в Каннаулите бояться нечего. Даже конкурсного провала.

— Уверен? — скептично оттопырил хвост Кандайс.

Ульдима мягко выскользнула из объятий мужа, стала разливать по тарелкам суп.

— В друзьях сомневаться нехорошо, — сказала сыну. — Особенно в своём самом лучшем друге. Тем более нехорошо сомневаться в мастерстве отца. По-твоему, он Авдея плохо учил?

— Я не в них сомневаюсь, а в честности жюри. Простолюдин, гирреанец, да ещё и анкета по отцу палёная. Кто ж такому приз даст?

— Но ведь на региональных конкурсах дали.

— Так то регионалка, — возразил Кандайс. — А это финал.

Джолли улыбнулся.

— «Хрустальная арфа» всегда проводилась честно. По одной простой причине — там никогда не крутилось ни денег больших, ни престижей высоких.

— Однако в Алмазный Город ты попал именно после «Арфы».

— Но занял на ней третье место. А гран-при получил тот, кто был его достоин. В этом году его возьмёт Авдей. «Арфа» — честный конкурс.

— И ты не ревнуешь?

Джолли посмотрел на сына с недоумением.

— Я учитель. А мера учительского успеха определяется только достижениями учеников. Разве твой тренер когда-нибудь ревновал тебя к наградам, пусть даже тем, которые в своё время не смог получить сам?

— Нет, — опустил глаза Кандайс. — Радость Олега-сенсея всегда искренняя.

— Потому что он настоящий учитель, сын. А в учительстве существенной разницы между музыкантом и единоборцем нет. Странно, что ты это до сих пор не понял, — в голосе Джолли прозвучала глубокая обида пополам с гневом.

Кандайс согнулся в церемониальном поклоне, замер.

— Да, отец. Я не подумал и сказал глупость. Диирн благоволит принять мои извинения?

— Перестань, — недовольно дёрнул плечом Джолли. — Придворные ужимки тебе не к лицу.

В дверь позвонили.

— Это Авдей, — быстро сказал Кандайс. — Я открою.

— Да, — кивнул Джолли.

«Что же я упустил в тебе за эти пять лет, мальчик? Но ведь ещё не поздно, ты так юн… Одна случайная ошибка закономерностью не станет, ты всё поймёшь и больше никогда так не подумаешь».

= = =

Светало. Батраки закончили завтракать и разошлись по работам. Вслед за ними из-под навеса ушли и старшины. Кухонные служки начали убирать со стола. Гюнтер принёс Николаю Ватагину вторую порцию похлёбки.

— Никогда бы не подумал, — сказал Николай, — что варево из трелговой шелухи может быть таким вкусным. Ты не иначе как шаман какой-нибудь, заколдовал его.

— Что вы, — улыбнулся Гюнтер. — Ведь трелговая шелуха очень хороший продукт. Витаминов много и организмом усваивается легко. Просто перед готовкой её нужно обязательно полчаса вымачивать, чтобы удалить неприятный привкус. Но не передержать, иначе тоже невкусно будет. Почему-то у вас мало кто соблюдает это простое правило. А ведь глупо не ценить собственное богатство.

— «У нас» — это у кого? — глянул на него Николай.

— У сероземельцев.

«Слишком быстро ответил», — подумал Николай. Не похож Гюнтер на бенолийца. Во всех словах и привычках виден чужак. А документы местные, подлинные, — братство проверило. Чтобы купить «железные» паспорт и права, деньги нужны не просто крупные — огромные. Но в богатстве Гюнтер не жил ни дня, он не врёт, когда говорит, что родители были владельцами небольшого ресторана. Слишком много мелочей совпадает.

К несчастью, по всему Иалумету единый язык. И, благодаря многочисленным каналам стереовидения ВКС, акцента местечкового ни у кого не бывает. Любой и каждый, едва обучившись говорить, слова начинает на гардский манер произносить. Так что по речи определить, откуда Гюнтер приехал, невозможно.

— Ты на кого в универе учился? — спросил Николай.

— Инженер-программист.

— Нравилось?

— Главное, что получалось.

— Но не нравилось.

— Не нравилось. — Гюнтер отвернулся.

— А что ж пошёл?

— Деньги. Хороший программер уже на втором курсе неплохо зарабатывать начинает. А к пятому будет в солидной фирме на постоянной должности.

— Ну да, ну да, — согласился Николай. «Такая высокая потребность в программистах есть только у ведущих промышленных планет. Стиллфорт, Хэймэй, Зеленохолмск. Вопрос — зачем тамошнему уроженцу ехать в нашу помойку, да ещё местного из себя корчить?»

Гюнтер бросил на шефа быстрый настороженный взгляд. Меньше всего Ватагин похож на обычного старшину, пусть и первого. По манерам и лексике он действительно потомственный фермер, такой же, как и все здешние надзиратели — малообразованный, крикливый, с примитивной, но действенной хитрецой.

Надоело мужику копаться на фамильном клочке земли, потому как младшему сыну ничего интересного там не выкопать, и решил тогда поискать удачу на полях крупного плантатора. Обычная история, таких здесь полно.

Но для Ватагина она стала маской, за которой скрывается немало тайн.

Историю Бенолии он знает превосходно, гораздо подробнее того, что даёт школьная программа. Однако о Шаннилуре Одаланде, знаменитом бенолийском композиторе времён Второй республики, впервые услышал от Гюнтера.

Ватагин наизусть цитирует труды очень серьёзных философов и теологов, но пишет при этом с грубейшими ошибками, а читает медленно, шёпотом, как людь с очень слабым образованием.

Прекрасно разбирается в банковских операциях, особенно в такой сложной области, как анонимные платежи, зато отчётность по участку за Ватагина пришлось делать Гюнтеру, старшина запутался в графах и цифрах как котёнок в размотанном клубке.

Такое впечатление, что Ватагина спешно обучили по программе экспресс-курса, давая только самые необходимые знания и навыки.

«Для чего необходимые?» — в который раз задумался Гюнтер.

Почти каждый вечер старшины ходят в кафе при гостинице аэрсной дозаправочной станции. Там проститутки, выпивка, — на плантациях алкоголь строжайше запрещён. А ещё в кафе можно устраивать состязания на лётных тренажёрах. Хозяин гостиницы купил четыре списанных установки на какой-то учебной базе, и теперь они стали одним из самых популярных развлечений.

Собираются в кафе и обслуга с заправки, и пилоты, и работники из центра связи.

В шумных, обильно сдобренных ромом посиделках Ватагин участвует всегда, но никогда не пьёт, только вид делает. В разговорах ограничивается междометиями, а сам внимательно слушает любую болтовню.

Возле тренажёров крутится каждый вечер, но играл только дважды, и оба раза соперниками в виртуальных гонках были связисты. Игру им Ватагин сдавал мастерски, так, что у связистов оставалось ощущение трудной, а потому драгоценной победы. И появлялось желание угостить побеждённого щедрой выпивкой. Большая часть которой доставалась самому же угощающему, развязывала и без того болтливый язык.

Подготовка секретного агента у Ватагина хотя и тщательная, но всё же любительская. В госструктуре — охранке или коллегии — такого дилетантизма быть не может. Получается, что Ватагин — браток. А судя по тому, что рядом такие богатые на информацию места, — наблюдатель.

«Стратегию работы и структуру организации они явно у светозарных позаимствовали, — отметил Гюнтер. — Но сработали по сравнению с орденом топорно. Любительщина местечковая, дилетанты махровые… Однако откуда они вообще узнали об орденских методах организации? Неужели среди рыцарей были перебежчики в братство?»

Догадка одновременно и возмущала, и привлекала. С одной стороны, для рыцаря оскорбительно опуститься со своих светозарных высот в какое-то там убогое братство. Если и предавать орден, то хотя бы ради достойного противника, тех же координаторов, например. С другой стороны, никому, кроме братств, не дано переплести свой путь с Избранным.

Ватагин тронул Гюнтера за плечо.

— Собирайся, пойдём в обход.

«За эти дни он почти не оставлял меня без присмотра, — думал Гюнтер. — Послезавтра Пришествие, а с таким надзирателем мне с участка не удрать. И уволиться нельзя, по контракту я обязан предупреждать об уходе за неделю. Что же делать, как отсюда вырваться?»

Гюнтер глянул в сторону дозаправочной станции. С участка она не видна, как не видно ни малейшей надежды хоть что-то изменить в своей никчёмной жизни. Если бы только встретиться с Избранником…. Не зря ведь рыцари считали Гюнтера одним из самых перспективных адептов. Он может быть полезен Избранному.

Гюнтер опять глянул в сторону станции. А ведь всё не так безнадёжно, как казалось. На посиделках надо спровоцировать народ на разговор о братствах и Пришествии. Это не сложно, тема для бенолийцев самая актуальная. Ватагин целиком сосредоточится на прослушке, и ему станет не до Гюнтера. Тогда можно будет незаметно выйти из кафе и улететь с первым попавшимся аэрсом или дальнерейсовым лётмаршем. Всё равно куда, хоть в Гирреанскую пустошь. Не самая плохая точка, кстати. В Плимейру оттуда дважды в сутки отправляются прямые экспрессы. Расписание всех транспортных линий, ведущих в Каннаулит, Гюнтер выучил наизусть.

Николай бросил на подопечного настороженный взгляд. Ишь, как в сторону станции зыкает. Опять об отъезде думает.

«Почему он так хочет попасть в Каннаулит? Ведь сейчас все стараются держаться от посёлка подальше. Охранку и коллегианцев боятся даже самые верные приверженцы Избавителя. Так что же так тянет в Каннаулит Гюнтера — чрезмерность досужего любопытства или… судьба Избранного? Нет-нет, этого не может быть, ведь Избранный должен отличаться от обычных людей, а мы с Гюнтером во многом похожи. Будто две ветки одного трелгового куста. Никак не пойму, кто этот парень. Он не братианин, не коллегианец и, тем более, не агент охранки, потому что никому из них нет нужды добираться в Каннаулит самостоятельно. Тогда кто он?»

…Они шли по мосткам между залитыми водой полями.

Гюнтер глянул на небо, затянутое низкими свинцово-серыми тучами.

— Опять дождь будет.

— Для трелга это хорошо, — ответил Николай.

— Комары зажрали, — пришлёпнул Гюнтер очередного кровососа.

— Что поделаешь, здесь плантация, не город. — Николай краем глаза посмотрел на Гюнтера и спросил: — Ты парень вроде не жадный, а нелюбимым делом ради денег занялся. Я об универе твоём говорю. Или не для себя деньги были нужны?

— Не для себя.

— А для кого?

— Для сестры. Того, что осталось после продажи ресторана, не хватило бы, чтобы дать ей хорошее образование. А без него, сами понимаете, в люди не выбиться. Я хотел, чтобы она закончила през… императорскую школу и Центральный университет. Это не только хорошие знания, но и престиж, солидные преимущества в устройстве на работу.

— Женщине работать совсем не обязательно. Девочке лучше учиться в каком-нибудь хорошем столичном пансионе. Там и манерам высоким научат, и мужа богатого да родовитого подыщут.

— Всё верно, — быстро согласился Гюнтер. — Но если есть собственная работа, это надёжнее.

— Ну да, ну да, — покивал Николай. — Особенно, если работать в окружном департаменте, там деньга всегда будет немалая. Так что же ты тогда универ бросил? Уже не хочешь сестру на хорошую должность пристроить?

— Она умерла.

— Ох, прости, — Николай пожал Гюнтеру плечо. Тот кивнул.

— Как её звали? — спросил Николай.

— Илона. Если позволите, почтенный, я не хочу об этом говорить.

Лицо у мальчишки закаменело, а глаза… Такой пустоты и боли Николай не видел ещё никогда.

— Зря молчишь, — мягко сказал ему Николай. — Выговорился бы, поплакал. О мёртвых плакать для мужчины не зазорно, а на душе легче станет.

— Нет.

— Но почему? Думаешь, я смеяться буду над твоим горем?

— Нет, — качнул головой Гюнтер. — Вы не похожи на того, кто способен смеяться над чужой болью. Просто… — Он прикусил губу, отвернулся. — Я поставил себе психоблок, почтенный. Я знаю, что делать это без крайней необходимости нельзя, а самому себе ставить психоблок нельзя вообще никогда, но я не смог выдержать… Нужно было отгородиться от всего этого, не чувствовать, не думать… Иначе я бы сошёл с ума. Есть боль, которую выдержать невозможно. Я поставил психоблок.

— Что это? — не понял Николай.

Гюнтер посмотрел на него с удивлением.

— А разве у вас не было ментальных тренингов?

— Нет. — От растерянности Николай даже забыл спросить, у кого это «у вас».

— Тогда и говорить не о чем.

Гюнтер резко отвернулся, зашагал по мосткам. Поскользнулся на мокром пластике, Николай едва успел подхватить его под руку, чтобы не упал в воду.

Крепко обнял Гюнтера, прижал к себе.

— А ты всё же поплачь. Давай, парень, не зажимай себя. Отпусти боль, пусть уходит хоть слезами, хоть криком.

Гюнтер задрожал. Дыхание стало хриплым, прерывистым, глаза закатились, как в приступе падучей.

— Ты чего? — испугался Николай. Гюнтер не слышал, а спустя мгновение обмяк, выскользнул из рук Николая, свалился на мостки.

— Да ты же… — Николай наклонился, прикоснулся к щеке Гюнтера. Горячая как огонь. — Ой, как скверно, — прошептал Николай. И закричал батракам: — Брезент давайте, быстро!

Батраки положили Гюнтера на брезентовое полотнище, понесли к вагончику старшин.

— Подождите. — Николай взял у Гюнтера мобильник. — Теперь несите. И быстро!

Николай открыл список номеров. Где-то тут был телефон дяди. Судя по всему, это единственный родственник Гюнтера.

Трубку дядя взял после второго гудка.

— Я знакомый вашего племянника, — сказал Николай. — Он заболел. Серьёзно.

— Что с ним? — Голос у дяди твёрдый и властный. Николай оробел.

— Я не знаю, досточтимый, как это в городе по-научному называется. У нас говорят — нервная горячка.

— Поясни, — потребовал дядя.

— Ну это когда от большого горя лихорадкой заболевают. У него ж сестра недавно померла.

— В какой он больнице? — спросил дядя.

— Что вы, досточтимый, в больницу ни в коем случае нельзя! Это же не ноги переломанные, а душа. Из больницы его сразу в дурку отправят и так наширяют всякой дрянью, что Гюнтер на зомби станет похож. По-деревенски, отваром да молитвой лечить надёжнее. Так и сами врачи говорят. Я сейчас доктора из госпиталя вызову, чтобы бром выписал или ещё какое безвредное успокоительное. А дальше пусть знахарка занимается, она и не таких вылечивала. Только это, досточтимый… Вам бы приехать к нему. Я не знаю, чего у вас там повздорилось, но вы же всё равно родня. Нельзя с нервной горячкой одному среди чужих людей оставаться. Нехорошо это.

— Я скоро приеду, — ответил дядя. — Где вы?

Николай объяснил.

— Тут ещё такое дело, досточтимый… Гюнтер сказал, что поставил себе какой-то психоблок.

— Что??? — Ужас, прозвучавший в голосе дяди, напугал Николая до озноба.

— Ну это… Он сказал, чтобы о сестре не думать… Это плохо, досточтимый?

— Очень плохо, сударь. Так плохо, что хуже быть просто не может, — голос у дяди дрожал. — Я вылетаю немедленно. Спасибо.

В трубке запищали отбойные гудки.

Николай сунул телефон в карман формы. От тревоги за Гюнтера сжималось сердце. За эти дни Николай успел привязаться к парню.

= = =

Истеричное, трусливое и нервное ожидание пронизывало каждый сантиметр стен Алмазного Города. Император отказывал в аудиенциях, даже сиятельного Панимера и высокочтимого Лолия, своего официального наложника, велел не пускать. Они, как простые придворные, ждали в приёмной.

Адвиаг бросил на дверь императорского кабинета хмурый взгляд. Нужно было срочно вводить в Гирреан армейские силы. Но до тех пор, пока не начнётся открытое вооружённое противодействие, директор не мог сделать это по собственному приказу, обязательно требовалась подпись Максимилиана. А когда восстание начнётся, Бенолии уже ничего не поможет — ни армия, ни сам пресвятой Лаоран.

— И всё-таки доложите государю, — сказал Адвиаг референту. — Дело наиважнейшее и не терпит отлагательств. Речь идёт о безопасности короны.

Референт робко потянулся к селектору. Лолий злорадно усмехнулся и сказал:

— У досточтимого Адвиага любое дело считается причастным к безопасности короны, но ни одно из них не касается Погибельника. А сейчас нет ничего и никого опаснее для священной особы государя. Может ли досточтимый Адвиаг сообщить что-то новое об этом порождении дьявола? Иначе преступно было бы отвлекать государя от его многомудрых размышлений.

Референт отдёрнул руку от селектора, поклонился. Лолия боялись все, даже сиятельный Панимер держался с опаской. Лолий с изощрённой ловкостью подводил вельмож под опалу, а обслугу — под хлыст. Особенно злобным и мстительным наложник становился после того, как император вызывал его в тайную спальню при кабинете. Вчерашний вечер Лолий провёл именно там. За ночь наложник успел полностью придти в себя, и теперь ищет, на ком выместить перенесённое. Учитывая, что развлекался император вдвое дольше обычного, месть Лолия поркой или ссылкой не ограничится. Он постарается затащить свою жертву на «лестницу пяти ступеней», самое суровое из наказаний Алмазного Города. Страшнее его могла быть только казнь, да и то не наверное. Если назначат пройти все пять ступеней, то лучше бы казнили.

Адвиаг смерил фаворита оценивающим взглядом.

— Год назад в Белой комнате на тех же условиях, что и вы, жил другой секретарь, Винсент Фенг. Примесь южночиннийской крови в нём была небольшая, но заметная.

— Ну и что? — с ухмылкой ответил Лолий. — Сейчас в Белой комнате живу я, и это главное.

— Нет, — качнул головой Адвиаг. — Главное то, что тот секретарь был другим.

+ + +

Максимилиан прогуливался в парке. На три шага позади шёл наложник — смуглый, худощавый и среднерослый, с большими, немного раскосыми чёрными глазами и соблазнительным пухлогубым ртом. Остальная свита держалась в десяти шагах.

С боковой дорожки донеслось тихое испуганное «Ой!» и молоденькая наурисна в форме садовницы метнулась за вечнозелёную живую изгородь. Дворцовый Устав запрещал парковой обслуге попадаться на глаза высшим.

— Иди сюда, — приказал девушке император.

Наурисна подошла, в десяти шагах перед государем остановилась и рухнула наземь в чельном поклоне, покорно вытянула перед собой руки.

— Встань, — велел император.

Девушка приподнялась на полупоклон.

— Совсем встань.

Максимилиан внимательно рассмотрел садовницу, улыбнулся.

— У тебя очень миленькое личико. А фигура настолько хороша, что даже эти бесформенные тряпки не портят. — И велел младшему референту: — Проводи её в кабинет.

Винсент шагнул к императору.

— Государь, я прошу вас позволить девушке вернуться к работе.

— Что? — повернулся к нему Максимилиан.

— Для кабинетных развлечений вполне достаточно меня.

Максимилиан рассмеялся.

— Не ревнуй, конфетка. В Белой комнате ты останешься ещё долго. — И бросил референту: — В кабинет её.

Винсент с волчьей ненавистью глянул на императора и с размаху влепил тяжёлую пощёчину.

— Тварь паскудная! Мало тебе моей боли? Оставь других людей в покое!

В парке повисла пронзительная до звона тишина. Казалось, даже птицы умолкли. Винсент затравлено оглянулся, судорожно перевёл дыхание и подошёл к садовнице.

— Ну что же ты замерла, дурочка? Беги!

Девушка шмыгнула за живую изгородь.

Винсент посмотрел ей вслед, улыбнулся. Глянул на бледно-голубое небо, на белые от снега деревья.

— Я готов к казни, — сказал императору.

Откуда-то с боковой дорожки появился директор службы охраны стабильности, схватил Винсента за плечо и потащил за собой.

Привёл он секретаря в караулку одного из служебных ворот Алмазного Города. Жестом прогнал охрану.

— Не бойся, — сказал Винсенту. — Тебя не казнят и на каторгу не отправят. Я дам тебе паспорт на другое имя и денег на первое время. Ты начнёшь новую жизнь где-нибудь подальше от этого зверинца.

— Но почему? — растерянно проговорил секретарь.

Директор улыбнулся.

— Сегодня ты исполнил главную мечту моей жизни. Врезал свиняке трон-нутому по рылу.

— А девушка? — спросил Винсент. — Что будет с ней?

— Для тебя она так важна? Ты хотя бы имя её знаешь?

— Нет. Но если с ней случится что-нибудь плохое, бессмысленным станет всё. Даже ваша мечта.

Директор опять улыбнулся.

— Логично. Заберём даму с собой. — Директор кому-то позвонил, отдал распоряжения.

— А новый паспорт? — спросил Винсент. — У неё будет новая жизнь?

— Разумеется.

— Я пыль у ваших ног, господин! — произнёс Винсент предписанную Высоким этикетом благодарственную фразу и склонился перед директором в чельном поклоне.

— Не нужно этого, сударь, — ответил Адвиаг. — Вы больше не придворный.

Винсент робко глянул на всевластного директора. Тот улыбнулся. Винсент поднялся на ноги, несмело улыбнулся в ответ. Охранник привёл садовницу.

+ + +

Лолий смотрел на директора с ухмылкой.

— Вряд ли сегодня государь удостоит вас аудиенции. Вам лучше вернуться к себе, в центральное управление службы охраны стабильности.

— Да, высокочтимый, несомненно, — ответил Адвиаг. Несколько мгновений поразмыслил и цепко схватил Лолия за ухо, рывком выдернул императорского фаворита из кресла.

— Заткнись! — окриком оборвал его визг. Посмотрел Лолию в глаза и сказал медленно, с подчёркнутой внятностью: — Пшёл вон, быдло.

Адвиаг отшвырнул секретаря, вынул носовой платок, вытер пальцы и брезгливо бросил платок на кресло императорского наложника. Подошёл к придверным теньмам и произнес уверенно:

— В экстренных случаях директор службы охраны стабильности допускается к государю без доклада.

Теньмы поклонились и отступили от двери.

* * *

— Конкурсант дээрн Малугир Шанвериг, — чётко произнёс дежурный референт, — на сцену. Конкурсант Авдей Северцев — приготовиться.

— Ого, — заметил Авдей. — Он, оказывается, дворянин первой ступени.

— А тебя это смущает? — удивился Джолли.

— Нет. Просто любопытно. Как-то не ожидал встретить здесь высшую аристократию.

— Музыкальные дарования от происхождения не зависят, — слегка обиделся Джолли.

— Знаю, — виновато улыбнулся Авдей.

Джолли внимательно посмотрел на ученика. Голос у него слишком напряжённый и нервный.

— Боишься? — спросил Авдея.

— Да.

— Зря. Если кому и нужно бояться, то не тебе.

Авдей опустил взгляд.

— Не бойся, — повторил Джолли. — Вот посмотри.

Он протянул ученику вайлиту — трёхрядную решётку из тонкой стальной проволоки с двадцатью одним мелодийным кристаллом.

Авдей взял инструмент, тронул кристаллы. Те отозвались нежным чистым голосом.

— Учитель! — Авдей с восторгом посмотрел на Джолли. — Это же… Где вы взяли такое чудо?

— Она твоя.

— Нет, — Авдей попытался вложить вайлиту в руки Джолли. — Она же стоит как навороченный лётмарш! Так вы… — испугался догадки Авдей. — И фамильный браслет тоже… Денег за ваш лётмаш не хватило бы.

— В Гирреане лётмарш только лишняя обуза, — ответил Джолли. — Как и фамильный браслет. А инструмент должен быть достоин мастера. — Джолли улыбнулся: — Несмотря на то, что официально музыковеды единогласно причисляют вайлиту к камерным инструментам, на деле она считается простонародной брякалкой, концертных залов недостойной. Вайлите место только в дешёвых кабаках и подворотнях. Я и сам думал так много лет. А потом вдруг услышал истинное пение вайлиты. Это стало настоящим откровением… Но мне эта капризная дама так и не покорилась. А в твоих руках запела с первого же прикосновения. — Джолли крепко стиснул плечо Авдея. — Покажи этим снобам, как звучит вайлита! Расскажи им, как много жизни в землях Гирреана, которые все считают мёртвыми.

— Да, учитель, — твёрдо ответил Авдей. — Я сделаю всё. Обещаю.

— Конкурсант Северцев, на сцену! — велел дежурный референт.

— Давай, — слегка подтолкнул Авдея Джолли.

* * *

Из-за наплыва приезжих в Каннаулите даже такой высоковластный господин, как губернатор ближнестоличного округа, вынужден был довольствоваться простым однокомнатным номером дешёвой придорожной гостиницы. Ладно ещё, окно выходит во двор, а не на стоянку.

Ланмаур Шанвериг, пожилой, но всё ещё импозантный беркан, хмуро смотрел на быстро сгущающиеся сумерки. Отвернулся от окна, пробормотал ругательство. Глянул на единственного внука и наследника.

— Так результаты конкурса предрешены заранее?

— Вовсе нет, дедушка, — ответил Малугир. — Назван только наиболее вероятный обладатель гран-при. Судьбу остальных наград ещё предстоит выяснить. У меня есть все шансы занять призовое место.

— Твоё место должно быть не призовым, а первым!

— Северцев недосягаем, дедушка. Я не думаю, чтобы среди конкурсантов найдётся тот, кто способен с ним соперничать. Во всяком случае, это совершенно точно не я.

— Ты что несёшь? — разозлился Ланмаур. — Ты — и какой-то простокровок с плебейской брякалкой!

— Но в его руках вайлита становится божественной! Дедушка, я никогда и ничего не слышал прекраснее его игры. Жюри вместо одной композиции попросило его сыграть три, и если бы сам Северцев не напомнил им, что есть и другие конкурсанты, они слушали бы его до самого глубокого вечера. Я тоже. Его игра достойна того, чтобы звучать в лазоревом чертоге для самого Лаорана. Если бы вы только его слышали! Это было…

— Замолчи! — яростно оборвал внука Ланмаур. — Возвращайся к себе, и чтобы до второго тура конкурса за порог комнаты ни шагу. — Ланмаур жестом подозвал теньма и приказал: — Проводи и проследи.

— Да, Исянь-Ши.

Малугир испуганно вздрогнул. Теньм всё это время стоял возле окна, но заметил его Малугир только после того, как тот сам к нему подошёл. Наурис, совсем молоденький. А второй теньм, беркан, замер у двери. Его тоже не заметишь, если не будешь приглядываться специально. Сколько Малугир себя помнил, рядом с дедом всегда были эти ужасные люди. Бесшумные, незаметные, вездесущие. Теньмов Малугир боялся до озноба.

— Дедушка! — жалобно взмолимся он.

— Иди, — отрезал тот.

Теньм встал перед Малугиром на колено, склонил голову. Малугир, сам того не замечая, отступил на шаг от серого призрака.

— Иди, — повторил дед. Теньм тут же оказался у Малугира за спиной. Тот съёжился, с мольбой и страхом посмотрел на деда. Ланмаур ответил суровым взглядом. Малугир опустил глаза, покорно поклонился и ушёл.

Ланмаур достал из кармана мобильник, выбрал номер и бросил собеседнику одно короткое «Заходи».

В комнату с низким поклоном вошёл темноволосый человек средних лет в неброском коричневом костюме.

— И? — спросил Ланмаур.

Визитёр протянул ему видеопланшетку.

Ланмаур быстро проглядел набор фотографий и видеороликов.

— Ты не говорил, что Северцев так хорош собой.

— Это имеет значение? — спросил визитёр.

— Возможно.

Ланмаур нашёл снимки матери Северцева.

— Злата Северцева таниарка?

— Да, господин.

— Красивая женщина, — отметил Ланмаур, рассматривая фотографию блондинки со светло-голубыми глазами. — Очень красивая и сексапильная. И такая… изысканная. Как будто настоящая дама. Только взгляд у неё какой-то странный.

— Злата Северцева слепа, господин. Потеряла зрение восемнадцать лет назад, когда отравилась при химической атаке. В Гирреане был масштабный бунт, и командование карательных войск приняло решение использовать самые радикальные средства усмирения.

— Так она калека, — с отвращением сказал Ланмаур и спешно закрыл снимки Златы. Мгновение подумал и спросил: — Сколько лет Северцеву?

— Столько же, сколько и вашему внуку, господин. Девятнадцать.

— Не смей сравнивать наследника высокой крови с отродьем увечной еретички!

— Простите, господин, — согнулся в поклоне человек. — Прикажете продолжать доклад?

— Продолжай.

— Северцев родился ублюдком, господин. Девица Васько пригуляла его от жандарма. Правда, в последствии этот жандарм на ней всё-таки женился и дал ребёнку свою фамилию. Но факта это не меняет: ублюдок, он и есть ублюдок.

— Получается, — недоверчиво произнёс Ланмаур, — что жандарм взял в супруги калеку?

— Да, господин. Сразу после окончания каторжного срока он приехал в Гирреан и прислал к этой женщине сватов.

— За что срок давали? — поинтересовался губернатор.

— Политика. Членство в антигосударственной партии, укрывательство беглых мятежников.

— Чем он занимается сейчас?

— Официально — работает балансировщиком энергокристаллов на лётмаршном СТО, реально — злоумышляет против государя, как и все мятежники.

Ланмаур рассматривал ролики и фотографии Михаила Северцева. Русоволосый, сероглазый, лицо простецкое. «Что только такая красавица, как Злата Васько, в нём нашла? Он же до абсолюта зауряден».

Только вот складка губ… Слишком твёрдая для простолюдина, и плечи держит возмутительно вольно, голову — гордо. В себе уверен больше губернаторского.

— Так папашка Авдея предатель, присягу нарушил, — злорадно улыбнулся Ланмаур. — Но всё равно странно, как он мог жениться на бабе, которую столь долго не видел, да ещё и увечной? Но самое странное, что таниарская девка родила без мужа. У них такое не поощряется.

— Это необычная история, господин. Желаете подробности?

— Нет, — брезгливо повёл плечом Ланмаур. — Подробности бытия простолюдинов меня не интересуют.

— Это может быть важным, — возразил человек.

— Нет.

Спорить человек не решился. «И всё же это может оказаться очень важным», — подумал он.

+ + +

Злата варила абортирующий напиток. На середине срока «полулунное зелье» избавляет от плода мягче и безопасней любых фармакологических средств большой земли.

В кухню вошёл её отец, преподобный рабби Григорий, — высокий, смуглый, светло-зелёные глаза. Голова, как и положено священнику, гладко выбрита, на лбу вытатуирован маленький чёрный треугольник — символ богини-матери, и три коротких горизонтальных линии — знак младшего посвящения.

— Не торопись, дочка, — сказал он Злате. — Сначала поразмысли, и только потом решай.

Девушка опустила голову.

— Я опозорила тебя, — тихо ответила она.

— Ты любила его?

Злата молчала.

— Ты его любила или просто похоть потешить захотела? — жёстко и требовательно спросил Григорий.

— Я и сейчас люблю его. Это лишь усугубляет твой позор и отягчает мой грех. Я люблю того, кто любви не достоин, и ничего не могу с собой поделать.

— Зато собираешься решить чужую судьбу, — кивнул на «полулунное зелье» Григорий.

Злата прикоснулась к заметно округлившемуся животу.

— Ребёнок ему не нужен.

— А тебе?

— Мне? — Злата посмотрела на отца с недоумением.

— Да. Тебе. Ты говоришь, что дитя зачато по любви. Так почему ты хочешь прогнать его в город Нерождённых Детей? Ведь ребёнок перед тобой ни в чём не виноват. От грехов отца он свободен.

— Какая любовь, — закричала Злата, — если Михаил сбежал в тот же день, когда я сказала ему о беременности?! Он никогда меня не любил!

— Я говорю о твоей любви, дочь. Твоя любовь была подлинной. Так зачем ты хочешь её предать, отвергаешь дитя своей любви?

— В нём дурная кровь, он зачат подонком! Ненавижу его!

— Кого именно? — спросил Григорий. — Жандарма или ребёнка, который даже не родился и, тем более, не совершил никаких дел — ни плохих, ни хороших?

Злата не ответила. Посмотрела на отца. Выключила конфорку под кружкой с «полулунным зельем» и отвернулась к окну.

Григорий подошёл к дочери, прикоснулся к плечу.

— Отец даёт ребёнку только плоть, а душой наделяет мать. Так учит наша вера, Злата. Такова воля благодатной, родившей этот мир.

— Благодатная родила чудовище, — горько сказала Злата. — Не получилось у неё передать миру свою душу.

На кощунственные слова преподобный не рассердился.

— Изначально мир благодатен, как и его мать, — тихо ответил он. — Но в мире живут люди. Разные люди, Злата. Кто-то уродует мир, кто-то делает хоть немного лучше. Великая мать родила этот мир для нас, своих детей, и от нас зависит, каким он становится.

— Хочешь сказать, — криво усмехнулась Злата, — что ребёнок будет таким, каким воспитаю его я? И подлая кровь отца его не испортит?

— Да.

— Может быть, — согласилась Злата. — Но Совет Благословенных, папа… Дочь священника, которая рожает без венчания… Тебя и так считают отрицателем святых заветов, постоянно твердят, что ты нарушаешь каноны веры. А из-за меня…

— Да пошёл этот Совет… — презрительно фыркнул преподобный Григорий. — Я стал слугой матери-всего-сущего потому, что это было угодно ей, а не кучке старых властолюбцев, у которых за обилием ранговых татуировок не видно знака богини. Даже если приказом Совета меня лишат звания преподобного, слугой великой матери я останусь.

Злата вздохнула. Для священника отец всегда был слишком своеволен, на грани отлучения ходит ещё с первого курса семинарии. Нарушением канонов больше, нарушением меньше — ему действительно уже давным-давно всё равно.

— Но посёлок, папа. Злые языки, косые взгляды… Я боюсь.

— Девочка моя, — Григорий обнял дочь, осторожно положил руку на живот. — Ты собираешься сделать миру самый величайший дар, который только может быть — новую жизнь. Тебе ли бояться какой-то глупой тётки Жозефины и выжившего из ума деда Филимона? Ты должна гордиться собой, девочка, ведь ты делаешь мир богаче на целую жизнь. Ты даришь это дитя миру, а он гораздо больше нашей деревни, и люди в нём живут разные. Кроме Филимона и Жозефины в мире есть те, для кого твое дитя будет счастьем и благословением. Так не лишай их своего дара. Ты рожаешь дитя для мира, Злата, для собственной радости и гордости, а не для соседей.

Девушка неуверенно кивнула. Отец мягко улыбнулся:

— Ну так какое тебе дело до соседских пересудов?

— Никакого, — ответила Злата. Но без особой уверенности.

— Тогда надевай самое красивое платье, — сказал отец, — и пойдём к столяру заказывать кроватку для ребёнка. И начинай придумывать имя. Ты уже знаешь, кто это будет — сын, дочь?

— Это будет сын, папа. И я назову его Авдеем.

— Имя хорошее, — одобрил преподобный. — А сейчас иди наряжайся.

Злата кивнула и выплеснула в раковину «полулунное зелье». Отец умел убеждать, не зря он считался лучшим проповедником таниарской церкви.

…Неизменно нарядная, словно для святого праздника, Злата ходила по запылённым поселковым улицам с величием императрицы, уверенно и гордо несла живот, в котором зрела новая жизнь. Перед такой гордостью опускались насмешливые взгляды, умолкали ядовитые язычки.

А через два года после рождения Авдея приехал Михаил.

— Арест был внезапным, я не успел дать тебе весточку. А переписка политзекам запрещена.

— Ты напрасно приехал в Гирреан. Это скверная земля для отлучённого жадарма.

— Это земля, по которой ходишь ты, — ответил Михаил. — А значит — самая прекрасная в Иалумете.

Злата не ответила. Михаил осторожно взял её за руку.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— У меня есть сын.

— У нас есть сын. Ведь это мой ребёнок?

Злата высвободила руку.

— У него твоя кровь. Но сможешь ли ты сделать его своим ребёнком, знает только великая мать.

— Я буду стараться, — пообещал Михаил. — Так ты пойдёшь за меня?

Злата ответила поцелуем.

+ + +

Ланмаур опять открыл видеоролик Авдея Северцева. До чего же красив гадёныш! И преисполнен той же уверенной свободой, что и папаша. Ланмаур нахмурился: Малугира так и не удалось научить держать спину с истинно вельможным величием, а этот ублюдочный худородок императору фору даст.

— Откуда у гирреанского простокровки могли взяться благородные манеры? — спросил Ланмаур человека.

— В пустоши много людей дворянского звания — и простые придворные, и высокие вельможи. Почти каждый из них открывает если не школу, то хотя бы курсы Общего и Высокого этикета. Это неплохой приработок к скудному казённому содержанию. Ведь у большинства опальников имущество на период ссылки переходит под управление Финансовой канцелярии. К тому же в Гирреане учителей уважают точно так же, как и по всей Бенолии. Если опальник занят учительством, таниарская община принимает его под свою защиту и не позволяет уголовникам, да и жандармам, на него наезжать. В благородных манерах таниарские простолюдины большого толка не видят, но детей на выучку посылают охотно, говорят, что лучше это, чем по улицам со шпаной болтаться.

Ланмаур отошёл к окну, долго смотрел в темноту.

— Северцев действительно возьмёт гран-при? — спросил он.

— Да, господин. Члены жюри в один голос твердят, что теперь их задача — не конкурсантов оценивать, а подобрать Северцеву достойное сопровождение для финального концерта. Соперничать с ним всё равно никто не сможет.

Ланмаур швырнул в угол видеопланшетку.

— Завтра — второй день первого тура, — сказал он. — Прослушивают тех конкурсантов, которых не успели прослушать сегодня. Северцев будет свободен целый день. Чем он намерен заняться?

— С утра репетицией, после учитель прогуляет его по Плимейре, а вечером опять репетиция.

— Так в городе он будет… — Ланмаур не договорил.

— …с часу дня и до четырёх, — закончил человек.

Ланмаур бросил ему конверт с деньгами и жестом велел убираться. Человек подобрал чудом уцелевшую видеоплашетку и выскользнул из номера.

— Первого и седьмого сюда, — приказал губернатор придверному теньму. — А ты следишь за Северцевым. Дашь знать, как только он поедет в город.

* * *

Плимейра Авдею понравилась — вся в зелени, стены домов светлые, много фонтанов.

— Так зачем ты взял с собой вайлиту? — спросил Джолли.

— Хочу попробовать себя в настоящем конкурсе.

— Каком? Твой единственный конкурс — «Хрустальная арфа».

— Нет, — качнул головой Северцев, — это ваш конкурс, учитель. Демонстрация достижений вашей школы. А мой конкурс будет вон там, — кивнул он на стоэтажное здание межпланетного торгового центра.

— В смысле? — не понял Джолли.

— В холле отличнейшая акустика, разве вы не заметили?

— Ты хочешь там играть?! Да ты с ума сошёл!

Авдей улыбнулся.

— Учитель, играть в зале, где люди собрались специально для того, чтобы слушать музыку, много ума не надо. Другое дело — овладеть вниманием людей там, где они о музыке даже не вспоминают. И не только вниманием. Если я смогу найти путь к их душам сквозь все повседневные дела и заботы, которыми они отгорожены как стеной… Только тогда я смогу назвать себя настоящим музыкантом.

Джолли отвернулся.

— Мне бы до такой мысли не додуматься никогда. И никому из моих наставников. Но ты другой. — Он помолчал. — До сих пор я учил тебя, но сегодня ты сам стал моим учителем.

— Я не понимаю, — тревожно глянул на него Авдей.

— Среди наставников принято думать, что, обучая, они гранят алмаз, превращают сырьё-ученика в мастера-бриллиант. Это не так. Алмазом является не ученик, а его дарование, и задача наставника — научить своего подопечного самому гранить этот алмаз. Только тогда ученик станет истинным мастером.

Авдей робко прикоснулся к плечу Джолли.

— Я всё равно ничего не понимаю, учитель. Я сделал что-то не так? Обидел вас?

— Я вам больше не учитель, сударь, а вы мне не ученик. Отныне мы коллеги, маэстро Северцев. — Он повернулся к Авдею, пожал ему плечо. — Я счастлив, Авдей. Сегодня я узнал, в чём цель истинного учительства. Назвать ученика коллегой и увидеть, что в вашем общем мастерстве он поднялся хотя бы на ступень выше тебя. Только тогда мастерство будет жить. А что это за мастерство — музыка, как у нас с тобой, или единоборства, как у Кандайса с Олегом, совершено не важно. Потому что главным тут становится только движение вперёд и вверх, только развитие.

— Учитель…

— Нет, — твёрдо сказал Джолли. — Коллега Бартоломео.

— Я не могу, — мотнул головой Авдей. — Нет.

— Вы мастер, сударь, — повторил Джолли. — А теперь идите и напомните всем этим людям, что музыка в их душах звучит всегда — и в горе, и в радости, и в повседневной суете.

* * *

Ланмаур сидел в маленьком кафе на девяностом этаже торгового центра. Сектор закрытый, сюда допускают только по специальным карточкам.

За соседний столик сели две молодые наурисны, одна в лиловом платье, другая — в розовом брючном костюме.

— Ты почему опоздала? — спросила подругу девушка в лиловом.

— В холле один парень на вайлите играл, — ответила та. — Это волшебство! Его музыка… Она похожа и на сладкое вино, и на полынный ветер, и на солнечный свет. Я не могла уйти, пока не дослушала.

— В Каннаулите конкурс идёт, наверное, это один из участников решил поразвлечься.

— А билет на конкурс купить можно? — спросила барышня в розовом.

— Прослушивание закрытое, — ответила подруга.

— Жаль. — Девушка в розовом печально вздохнула и тут же мечтательно заулыбалась. — Видела бы ты, какой он красавчик! Я влюбилась. — И вновь погрустнела. — Но я никогда больше его не увижу.

Её подруга немного поразмыслила.

— Всё не так безнадёжно. Финалисты конкурса дают концерт в филармонии. Туда билеты мы купить можем. Но ты уверена, что твой красавчик дойдёт до финала?

— Он возьмёт гран-при, — уверенно ответила девушка в розовом. — Слышала бы ты, как он играл — не сомневалась бы.

— Ладно, — хмыкнула барышня в лиловом. — Посмотрим, так ли он хорош, как ты расхваливаешь.

— У него красота ангела, манеры принца, а мастерство шамана! — заверила девушка в розовом. — И знаешь что? Пошли купим новое платье, а после зайдём в косметологичку. На концерте я хочу быть неотразимой. Он должен меня заметить.

Подруги ушли.

Ланмаур зло оскалился. Этот мерзкий плебей… Зачем ему так много — и красота, и талант, и благородство манер.

Не будь Северцева, гран-при взял бы Малугир. Тогда род Шанверигов смог бы получить должность при дворе. Губернатор — это всего лишь губернатор, на Алмазный Город смотрит только издали.

Если бы не Северцев… Подлый и грязный плебей!

Ланмаур достал телефон.

— Бери его, — приказал теньму.

— А Джолли, Исянь-Ши?

— У тебя что, электрошокера нет? Пусть немного отдохнёт.

* * *

Очнулся Авдей в многоместной палате бесплатного госпиталя. Душный, спёртый воздух, обшарпанные стены, постельное бельё пахнет чужим потом.

Правая рука затянута в лубок, левую половину лица и шеи покрывает тугая плёнка противоожоговой маски.

— Эй, сестра! — заорал пациент с койки слева от Авдея. — Семнадцатый очухался!

Подошла медсестра, бросила «Сейчас врач придёт» и исчезла.

— Эй, семнадцатый, — повернулся к Авдею сосед. — Тебя как зовут?

— Помолчи, пожалуйста, — попросил Авдей. — Всё потом. После врача.

— Да, морду тебе подпортили знатно. Красавчиком уже не бывать.

— Пропади она совсем, эта морда, — ответил Авдей. — Главное, что с рукой.

Сосед глянул на лубок, на маску и промолчал.

Врач появился минут через пять.

— Что с рукой, доктор? — спросил Авдей.

— Ты на стены ободранные не смотри, — преувеличенно бодро сказал врач. — У нас отличные биоизлучатели. Основные рабочие функции руки восстановим уже через неделю, а после и…

— Я музыкант, — перебил Авдей. Глянул на лицо врача и добавил: — Был.

— На всё воля пресвятого, — быстро ответил врач. — Чудеса исцеления случаются не только в кино и книгах.

Авдей горько рассмеялся.

— Я не принимаю дурмана, доктор, а химический он или психологический, не важно.

— Резервы людского организма огромны, — всё так же быстро сказал врач. — И человек среди людей не исключение. Если вам не нравятся чудеса пресвятого, доверьтесь могуществу собственной природы. Излечимо абсолютно всё.

— Только далеко не всё умеют лечить.

Врач опустил взгляд.

— Я пришлю медсестру. Вам пора принимать лекарство.

Авдей кивнул, отвернулся. Сосед смотрел на него со смесью сочувствия и злорадства.

— А мордашка у тебя была загляденье. Девки, поди, сами растопыркой в штабеля падали?

Авдей закрыл глаза.

…Мучителей было трое — заказчик и два исполнителя.

— Исянь-Ши, не благоразумнее ли отрубить ему руку? — спросил первый исполнитель. — Маленькими кусочками.

— Нет, — сказал заказчик. — Тогда для него кончено будет всё, и недородку придётся начинать новую жизнь. А так останется надежда на исцеление. Шанс вернуться на сцену. Этот дермец навечно застрянет между прежней и новой жизнью, так и не обретя ни одну из них. Поэтому надо не рубить, а ломать.

Дробили руку бейсбольной битой. Тщательно, от кончиков пальцев до самого плеча.

И крики на улицу из мебельного фургона не доносились.

— Как же он красив, — медленно, с ненавистью проговорил заказчик. — Даже в страдании прекрасен. Это кощунственно, чтобы такая красота доставалась грязнокровому простородному ублюдку.

— Здесь есть царгова кислота, Исянь-Ши, — сказал второй исполнитель. — Ею чистят энергокристаллы. Кислота очень едучая, если попадёт на кожу, шрам никакой пластикой не удалить.

— Только не всё лицо, — с улыбкой ответил заказчик. — Ровно половину. Пусть будет равновесие между красотой и уродством.

— С какой стороны должно быть уродство?

— С левой. Всё для того же равновесия. Правая рука, левая морда. Только глаз не испорть, пусть видит себя во всём великолепии.

— Как будет угодно Исянь-Ши, — поклонился исполнитель.

Этой боли Авдей не выдержал, потерял сознание.

…Вслед за врачом пришёл инспектор полиции.

— Где меня нашли? — спросил Авдей.

— В холле межпланетного торгового центра. За рекламным стендом. Служащий менял плакаты и нашёл вас.

— Вот как…

Инспектор достал планшетку фоторобота.

— Вы запомнили их внешность?

— Да.

Инспектор сделал трёхмерные портреты подозреваемых, ушёл.

Подбежала медсестра, что-то вколола и убежала к другим больным.

Авдей провалился в мутный тяжёлый сон, где вновь и вновь повторялось пережитое в фургоне.

* * *

Малугир Шанвериг вышел на сцену, поклонился жюри.

Но играть не стал.

— Я хочу сделать заявление. Это важно и касается всех.

— Говорите, — разрешил председатель жюри, пожилой наурис.

— Авдей Северцев выбыл из конкурса.

— Как? — привскочил председатель. — Почему?

— Сегодня я зашёл за ним в номер. Его учитель сказал, что… — Малугиру перехватило горло. Он мгновение помолчал и продолжил: — С Авдеем случилось ужасная беда. — Малугир пересказал подробности. — И сделано это по заказу кого-то из конкурсантов. Поэтому я ухожу из «Хрустальной арфы». Претендовать на гран-при после того, что случилось, означает присоединить себя к тому подонку, который это сделал.

Малгуир хотел уйти со сцены, но председатель остановил:

— Подождите, что говорит полиция?

— Я не знаю. Наставнику Джолли сообщили о том, что случилось с Авдеем, минут за пять до того, как я пришёл.

— В каком он госпитале?

— Не знаю. Наставнику Джолли было не до разговоров.

— Так, может быть, это ошибка?

Малгуир ответил с горечью:

— Судя по тому, что сюда уже приехала полиция, не ошибка. Теперь я могу уйти?

— Постойте, — сказал председатель. — Если гран-при будет присуждён Северцеву, вы останетесь в конкурсе?

— Я думаю, почтенный, что это было бы единственным верным решением. Ведь и так понятно, что лучше Авдея здесь нет… не было никого. Но я не знаю, что скажут другие конкурсанты. А сейчас нижайше прошу простить меня, досточтимое жюри, но до тех пор, пока о присуждении гран-при Северцеву не объявлено официально, находиться среди участников конкурса оскорбительно для моей чести музыканта и дээрна.

Малгуир отдал жюри церемониальный поклон и ушёл, не дожидаясь разрешения.

— Что ж, коллеги, — сказал председатель членам жюри, — спасти репутацию конкурса может только одно. Гран-при надо отдать Северцеву.

Возражать ему никто не стал.

= = =

— Учитель, пожалуйста, не надо плакать, — попросил Авдей. — У вас будет ещё много учеников, которые докажут, что ваша школа самая лучшая в Иалумете.

Джолли сидел рядом с ним на колченогом больничном табурете. Соседи по палате смотрели на Авдея и Джолли с алчной беспардонностью завзятых сплетников, комментировали их встречу громким шёпотом, но учителю и ученику было не до чужих взглядов и слов.

— Это я во всём виноват, — сказал Джолли. — Я, и никто другой. Нельзя было отпускать тебя из Каннаулита. Там безопасно.

— Вовсе нет, учитель. Вся безопасность окончилась ещё позавчера, когда коллегианцы отрубили голову какому-то бедолаге.

— Надо было запереть тебя в номере, как старый Шанвериг запер своего внука.

— Это бы не помогло, учитель, — заверил Авдей. — Тот, кто может нанять костоломов, охрану конкурсантского общежития подкупить тем более сумеет. Вам не в чем себя упрекнуть, учитель.

— Не называй меня учителем, прошу тебя. Я недостоин этого звания.

Авдей резким движением сел на кровати, здоровой рукой схватил Джолли за плечо.

— А как же Моника, Дваариг, Лю-Ван? Если вы их бросите, больше никто не сможет научить этих детей как стать гранильщиками собственного даровая. Все будут только стремиться вылепить из них всякую чушь в угоду своей прихоти. Никто, кроме вас, не сможет увидеть в них людей и научить быть людьми!

Джолли бережно, словно хрупкую драгоценность, снял с плеча руку Авдея, взял в ладони.

— Если кого и называть учителем, то тебя.

— Не сейчас, — высвободил руку Авдей. — Может быть, когда-нибудь потом. Хотя ничего другого мне и не остаётся. Теперь я могу только учить музыке. Но в учителя не идут от безысходности. Это неправильно. Нечестно по отношению к ученикам. Поэтому я должен найти какое-то другое занятие. Сделать для себя новую жизнь.

— Авдей… — начал Джолли, но у него зазвонил мобильник.

— Извини, — сказал Джолии. — Это председатель жюри.

Он выслушал собеседника, коротко поблагодарил. Убрал телефон, помолчал немного и сказал:

— Гран-при твой, Авдей. Так решили конкурсанты, и жюри с ними согласилось. Это не жалость, а признание твоего таланта. Ты не должен отказываться.

— Решили отдать главный приз мне? — переспросил Авдей. — Но за что?

— За твою игру. Тем, кто умеет слушать, было достаточно позавчерашнего.

— Но…

— Начал всё Малугир Шанвериг, — перебил Джолли. — Тот самый, которого дед запер в номере, и с которым ты весь позавчерашний вечер проболтал по телефону.

— Я так и не понял, почему он вдруг мне позвонил.

Джолли улыбнулся.

— Малугир хотел выразить своё восхищение твоей игрой, но постеснялся. Или не смог подобрать слов. Со мной в его годы бывало то же самое.

К Авдею подошла медсестра.

— Пора на процедуры. Тебе каталку или сам дойдёшь?

— Сам, — поднялся Авдей. От лекарств сильно кружилась голова, но ходить было можно.

= = =

Панимер нервно метался по небольшой, скрытой от любопытных глаз полянке дворцового парка, судорожно глотал стылый воздух. Быстро темнело, крепчал мороз, и на душе было столь же мрачно и холодно.

Едва императору принесли голову Погибельника, государь стал стремительно терять интерес к Панимеру. Ещё день-два, и изгнание в Маллиарву неминуемо.

Пусть император на прощание щедро наградит его, но врата Алмазного Города закроются для Панимера навсегда. Должность внешнеблюстителя уже занята… И никаких других вакансий при дворе нет. Глупец, пока был в фаворе, надо было зарезервировать для себя что-нибудь. Тогда император по одному слову Панимера мог отправить в ссылку любого придворного вплоть до пятого ранга.

Панимер в ярости хлестнул хвостом по древесному стволу. Брызнули щепки. Панимер ударил ещё раз. Но теперь шипы застряли в древесине, пришлось их осторожно вышатывать, вытаскивать по одному.

Зато отвлёкся от сожалений и страхов, в голове сразу же прояснилось, мысль заработала.

«А почему бы Погибельнику не оказаться ложным? — соображал Панимер. — Ведь братки запросто могли опередить коллегианцев и спрятать Избавителя, а императорским агентам подсунуть случайную жертву. Нет, не годится. Один из братков сам сдался в руки коллегии, добровольно пошёл на смерть, изображая Избранного, чтобы истинный Погибельник избежал смерти. Да, так гораздо лучше. И красивее, и романтичнее, государь будет впечатлён, а придворная шваль с азартом падальщиков начнёт обгладывать кости братковского трупа, и такие убедительные подробности насочиняет, до каких я ни за что не додумаюсь. Надо только слушать внимательно и государю информацию выдавать маленьким порциями, чтобы не утомлять высочайшее внимание и в то же время всегда иметь в запасе что-нибудь интересное».

Ну вот и всё, хвост свободен. Панимер осторожно покачал им, поиграл шипами. Порядок, ничего не вывихнуто и не сломано.

«Как же засунуть в уже готовое и всем известное толкование Пророчества сообщение о ложности Погибельника? — размышлял Панимер. — Второй раз байка о древнем манускрипте из семейного архива не пройдёт».

Панимер внимательно, строчку за строчкой, слово за словом перебрал выученное наизусть толкование. А ведь есть тут лазейка! Не ахти какая широкая, но протиснуться можно.

Немедленно к императору!

Максимилиан, как и всегда в это время, был в гостиной. А вместе с ним — около десятка придворных и приглашённых вельмож, которые новость о ложном Погибельнике вмиг разнесут по всему Алмазному Городу и Маллиарве. Завтра об этом говорить будет уже весь Круглый материк.

В гостиную Панимера допустили сразу же после доклада, что было добрым знаком — он ещё интересен государю.

На колени Панимер рухнул прямо у порога. Поймал взгляд императора и возопил:

— Вина моя огромна, государь. Молю ваше величество о смерти. — Панимер простёрся ниц.

— Встань и расскажи толком, — недовольно буркнул Максимилиан. — Что ещё стряслось?

— Погибельник, государь. Тот, чью голову вам принесли, может быть ложным. Мой недостойный вашего внимания предок об этом предупреждал. Но я не сразу понял смысл его предупреждения. Моя вина бездонна. — Панимер опять простёрся на полу.

— Подробнее!!! — прошипел вмиг разъярившийся до лютости император. Панимер, не вставая, рассказал подробности. Император выслушал не перебивая. Панимер спешно выпалил самое главное:

— Если Погибельник ложный, государь, то должны быть знамения. В Каннаулите должно произойти нечто необычное, из ряда вон выходящее. Совсем не обязательно непосредственно связанное с Погибельником, государь, просто — необычное. Эманации злотворной силы Погибельника заставят людей действовать вопреки их собственной воле, совершать поступки, непредставимые прежде. Государь, позвольте мне съездить в Каннаулит, провести дознание. Уже через сутки доклад будет у ваших ног.

«Пресвятой Лаоран, — взмолился Панимер, — вдохнови этих сонных каннаулитцев хоть на какие-нибудь поступки и события. А толково объяснить, почему они невероятные и доселе невозможные, я и сам смогу».

— Нет, — холодно приговорил император. — Проводить дознание — обязанность агентов охранки. А ты останешься здесь. Под стражей. Увести! — велел он придверным теньмам.

Панимера заперли в Зелёной комнате. Это означало, что статус его пока не изменился, и в ближайшие сутки опала не грозит.

А два часа спустя император, напуганный мрачными, стремительно разлетающимися по Алмазному Городу сплетнями о ложности умерщвлённого Погибельника и скором Пришествии истинного, вызвал Панимера к себе.

— Оставьте пустые страхи, государь, — мягко сказал Панимер, сел на специальный коврик подле ложа императора. — Ведь теперь вы знаете о спасении Погибельника. А значит, сумеете уничтожить его до того, как это зловреднейшее порождение дьявола войдёт в полную силу. Все преимущества на вашей стороне, государь. Коллегия всегда побеждала братства. Это ваш самый надёжный щит, государь.

— Толку от этого щита! — истерично взвизгнул Максимилиан. — Дармоеды! Сразу не могли избавить меня от врага. Сколько их теперь будет, таких ложных Погибельников? Два?! Или двести?! — Максимилиана трясло от ужаса. Он с ненавистью глянул на Панимера и швырнул в него подушкой.

Панимер согнулся в чельном поклоне, пряча полную шального счастья улыбку. На такую невероятную удачу он не смел даже надеяться. Император, сам того не подозревая, дал ему роскошнейший козырь. Длинная вереница ложных Погибельников — сам бы Панимер ни за что до такого не додумался.

Теперь главное — правильно разыграть самые первые карты. А дальше всё само пойдёт, только и останется, что ловить нужные повороты, чтобы вечно оставаться на вершине волны.

— Расследование в Каннаулите уже начато, государь, — мягко сказал Панимер. — Завтра прибудут первые результаты. И вы, с вашей высочайшей мудростью и прозорливостью, легко сможете поймать след истинного Погибельника. И пустить по нему ликвидаторов из коллегии. От них не уходил ещё ни один проклятый разрушитель. Вам принесут его голову.

Император смотрел на Панимера с надеждой.

* * *

Николай принёс Найлиасу брикетик масла, пакет муки, десяток свежих яиц и килограмм яблок.

— Зачем всё это, досточтимый? — спросил он рыцаря.

— Пирог испеку. Гюнтер его любит.

Николай неуверенно оглянулся. На кухне участка были только котлы, ножи и черпаки.

— У нас нет духовки, досточтимый. И формы для выпечки.

— Форма и не нужна. Достаточно чистого листа нержавейки, — Найлиас кивнул на крышку от старой кастрюли. — А духовка есть в печи вашего вагончика, который вы столь любезно мне уступили.

— Вам лучше знать, досточтимый.

— Николай Игоревич, вам так неприятно произносить моё имя?

В ответ Николай только зыркнул хмуро. Найлиас ему нравился, Николай даже ловил себя на мысли, что хотел бы назвать рыцаря учителем. Но ведь у Николая уже есть учитель. Точнее — дядя по Цветущему Лотосу. Но с рыцарем ему в мастерстве не сравниться. Да и никому в Цветущем Лотосе. «Я так и не догадался, что Гюнтер — адепт ордена. Зато он меня раскусил быстро. Подготовка у светозарных не в пример лучше братианской».

— Вы рыцарь, — вслух сказал Николай. — Я член братства. Наши пути различны.

— Были бы различны, не соедини их Гюнтер. Ведь вам он дорог не меньше, чем мне.

— Хотите предложить мне членство в ордене? — ехидно поинтересовался Николай.

— Тех, кто старше девятнадцати, в орден не принимают. — В голосе Найлиаса явственно прозвучало сожаление.

Николай посмотрел на него с превосходством.

— А в братствах возрастных ограничений нет.

— В этом вы правы, — ответил Найлиас. — От возрастного ценза больше вреда, чем пользы. Но во всём остальном братства ошибаются.

— А Гюнтер в наш путь верит, — не без злорадства сказал Николай.

— Каждый имеет право на ошибку.

— Ага, — кивнул Николай. — Имеет. Весь вопрос — чем оплачиваются эти ошибки. И кем оплачиваются.

— Да, — ответил Найлиас. Лицо и руки рыцаря бесстрастны, а хвост ломано изогнулся, кончик задрожал. Найлиас поймал его рукой.

— Мне нужно заводить тесто. Если не сложно, сударь, отнесите Гюнтеру бульон и попробуйте уговорить хотя бы немного поесть.

Николай кивнул, взял чашку с густым куриным бульоном, пошёл в вагончик.

Гюнтер лежал на койке, отвернувшись к стене.

Николай поставил бульон на стол.

Гюнтер не шевельнулся.

— Нужно поесть, — сказал Николай. — Хотя бы немного.

Гюнтер не обернулся. Николай нахмурился.

— Если есть не будешь, лихорадка опять вернётся. Тебе что, мало было, шесть дней в бреду да беспамятстве пролежать? Только вчера очнулся, и опять в отключку хочешь? Или тебя, как пацана сопливого, ремнём есть заставлять?

Гюнтер молчал. А спина как у мёртвого, сколько ни бей, всё одно из своей отрешённости вынырнуть не захочет. Николай сел на вторую койку, сказал ласково:

— Бульон, если честно, я бы тоже есть не стал. Но твой учитель пирог яблочный затевает. Говорит, получится вкусно. Чудное дело, — Николай хохотнул как мог натурально, — рыцарь, а стряпать умеет.

— Зачем он остался? — резко повернулся к нему Гюнтер. — Для чего торчал в Бенолии всё это время? А теперь даже сюда приехал. В Стиллфорт он должен был улететь ещё двадцатого сентября. Орден не прощает таких пренебрежений приказом. Теперь его разжалуют, прогонят в обеспечение… Почему он так сделал?

— Потому что ты для него важнее и дороже любых званий и должностей, — ответил Николай. Сердце больно куснула ревность. Его учеником Гюнтер не станет никогда. Ещё дня три-четыре, и рыцарёнок поправится, уедет с Найлиасом в далёкие края, позабудет и Бенолию, и случайного знакомого с плантации.

Гюнтер теребил край одеяла.

— У разжалованных учеников отбирают.

Николай пожал плечами.

— Даже если тебя отправят к другому учителю, досточтимый Найлиас всё равно будет знать, что ты в порядке. Ему этого достаточно.

— Это неправильно, — твёрдо сказал Гюнтер. — Учителя подвёл я, и вся ответственность за нарушенный приказ должна быть только на мне.

— Не думаю, чтобы досточтимый Найлиас на это согласился.

Гюнтер опять отвернулся к стене. Николай подсел к нему, тихонько тронул за плечо.

— Гюнт…

— Всё бессмысленно, всё зря, — до мертвенности тускло проговорил Гюнтер. — У меня нет больше никого и ничего. Илона мертва. Избавитель убит. Учитель опозорен. Всё кончилось.

— Я не должен тебе этого говорить, ведь ты не член братства Цветущего Лотоса… Но бывают случаи, когда все клятвы нужно отринуть. — Николай немного помолчал. — Избавитель жив, Гюнт. Его удалось спасти.

— Что?! — привскочил Гюнтер. — Как?!

— Точно неизвестно. Сначала думали, что это какое-то из братств, но вскоре стало известно, что нет. За Избранника отдал жизнь один из коллегианцев. Он постиг истину и сделал свой самый главный выбор. Пока коллегия занималась ложной целью, настоящий Избавитель успел скрыться. Теперь всё зависит от того, какое из братств найдёт его первым.

— А… А если первой будет коллегия? — недоверчиво сказал Гюнтер. — Что тогда? И откуда все эти сведения?

— Из Императорской башни Алмазного Города. Там служит один из наших братьев.

— А… А как звали того коллегианца?

— Лаймиор Тонлидайс, — благоговейно произнёс Николай, сотворил знак предвечного круга. — Лейтенант Преградительной коллегии. Ему было двадцать семь лет.

— Наурис? — уточнил Гютер.

— Да. Диирны Тонлидайсы — древний и славный род с западного побережья Круглого материка. И Лаймиор оказался достойным его потомком.

Сотворил предвечный круг и Гюнтер.

— Но как получилась замена?

— Подробностей я не знаю, — сказал Николай.

— Избавителя найти будет трудно, — задумчиво произнёс Гюнтер. — Тонлидайс наверняка обеспечил его надёжным убежищем и хорошими документами. Я бы на его месте спрятал Избранного в столице. Чем больше людей, тем легче среди них затеряться. И коллегия с охранкой работают там не так тщательно, как в провинции, потому что для хорошей работы в Маллиарве слишком много работников. А самое главное — надо взять под самый плотный контроль ежедневные сводки уличных происшествий. Драки, аварии, грабежи и всё такое прочее…

— Зачем? — не понял Николай.

Гюнтер улыбнулся.

— Впервые Избранный проявит себя именно там. Заступится за кого-нибудь или бросится спасать пострадавших в катастрофе. Но сделает это не так, как обычные люди делают. По-другому. По особенному.

— Обычные люди такого вообще не делают.

— Ещё как делают, — заверил Гюнтер. — И гораздо чаще, чем вы думаете, почтенный. Кстати, это хороший метод искать новых братьев. Люди, которые фигурируют в полицейских сводках уличных происшествий как защитники или спасатели, всегда и везде остаются смелыми, честными и верными. К тому же с точки зрения закона они в таких ситуациях зачастую оказываются виноватыми. И будут вечно благодарны тем, кто поможет им если не правду доказать, то хотя бы избежать несправедливого наказания.

Николай остро и зло позавидовал мастерству светозарных. Даже сопливый адепт искуснее его, посвящённого брата. Не удивительно, что орденцы так презирают братиан. «Вот если бы Гюнтер и досточтимый Найлиас выбрали путь истины… Тогда я бы стал старшим братом, Гюнт — младшим, а досточтимый Найлиас был бы нашим дядей по Цветущему Лотосу, передавал нам свою мудрость. Но это невозможно. Найлиас отрицает Пророчество».

Ватагин глянул на Гюнтера. Исхудал до прозрачности, глаза ввалились, лицо измученное. Но на губах улыбка. Слабая, едва заметная, но — улыбка.

Николай дал ему бульон. Надо же, не остыл. Соблазнительно душистое варево оставалось таким же горячим, как и в ту минуту, когда его налили в чашку. Для плантационного старшины посуда с термоподдержкой была недоступной и невиданной прежде роскошью.

— Нет, — покачал головой Гюнтер. — Не могу.

— А ты совсем немножко, — потрепал его по колену Николай. Гюнтер отхлебнул бульон.

«Ему обязательно нужен дом, — понял Ватагин. — Нужны тепло, забота и ласка. Тогда он сможет всё, ему будут под силу любые великие дела. А в ордене слишком холодно и строго. Рыцари загубят парня, и загубят понапрасну. Есть такой цветок, мланис. Нежный, хрупкий, ему одинаково губительны и жара, и холод. Почва нужна особая, вода. Хлопот с мланисом много. Зато один грамм его масла стоит дороже, чем тонна трелга. Так с Гюнтером. Если он будет чувствовать себя членом семьи, всегда любимым и опекаемым, то сделает эту семью великой».

— Если бы ты избрал путь Цветущего Лотоса, — сказал Николай вслух, — то мы могли бы вместе служить Избранному. Сначала ты был бы моим младшим братом, а после и сам стал бы для кого-нибудь старшим.

Гюнтер поставил чашку на стол, отвернулся к стене. Слова «старший брат» причинили боль. Николай притянул его к себе, обнял. Гюнтер заплакал — впервые с того дня, когда узнал о смерти сестры.

— Хватит, — сказал Николай несколько минут спустя. — Твоя жизнь продолжается, и принадлежит она Избавителю, избранному из избранных, самому благословеннейшему из благословенных.

— Нет, — ответил Гюнтер. — Если я оставлю учителя, это будет предательством. — Он хотел высвободится из объятий, но Николай не отпустил.

— Придти в братство досточтимый Найлиас сможет только вслед за тобой. Неужели ты хочешь обречь его вечно оставаться в ордене, которому сам не веришь? Который не любишь?

— Нет, — испугался Гюнтер. — И всё же… — Он отстранился от Николая, забился в угол койки. — Я не могу так сразу.

— Тебя никто и не торопит. Ты вообще можешь отказаться.

— Нет. Моя жизнь принадлежит Избранному, а значит и братству. Но я хочу, чтобы учитель был с нами.

— Я тоже, — ответил Николай. — Но для этого нужно время. И терпение.

— Да, — кивнул Гюнтер. — Я буду ждать учителя.

Он сел поудобнее, взял чашку с бульоном.

= = =

Пассер тоскливо созерцал стены директорского кабинета. Вздохнул и спросил с усталой обречённостью:

— Как получилось, что в Избранниках вместо заранее заготовленного безродного бродяги оказался коллегианец?

— По мотивам личной мести, — ответил Адвиаг. — Один из задействованных в операции сотрудников нашей службы бабу с этим коллегианцем не поделил. А тут подвернулась оказия отделаться от соперника самым радикальным и надёжным способом. Не воспользоваться столь удачным случаем было бы глупо. — Адвиаг помолчал и вдруг сорвался на крик: — Говорил я тебе — тщательнее надо людей подбирать, тщательнее!

— Я виноват! — вскочил со стула Пассер, замер по стойке «смирно». — Пусть я получу полную меру наказания.

— Сядь, — раздражённо сказал Адвиаг. — Мне от тебя тактический план нужен, а не службистские вопли. Ты уже слышал новую трактовку Пророчества?

— Разумеется. В Бенолии ее не слышал только глухой, да и тот прочёл. Однако на этот раз сиятельный Панимер, да благословит пресвятой его тщеславную, алчную и трусливую душонку, нам помог. Раньше, когда Избавитель был только один, братства выдирали его друг у друга когтями и зубами. Даже страх перед коллегией не мог их объединить. А теперь, когда каждое братство начнёт обзаводиться своим собственным Избранником… Да они, доказывая, что именно их Избавитель самый избавительный, так друг друга грязью пообливают, что мы со спокойной совестью можем закрывать отдел дискредитации. В изысканном искусстве клеветы им за братками всё равно не угнаться.

— Не обольщайся, — ответил Адвиаг. — Соперничество соперничеством, но в такой ситуации братки очень быстро выработают единый тест для проверки истинности Избранника.

— Раньше, чем через три месяца, тест не появится, — заверил Пассер. — За это время вы как раз успеете превратить братства в главную тему бенолийских анекдотов. Тогда их проповедям даже самый распоследний дурак не поверит. Братства очень быстро ослабеют, и Преградительная коллегия спокойно, без лишнего шума и пыли, передавит их одно за другим. Как вам такой план, директор?

Адвиаг одобрительно покивал:

— Очень симпатично. За одним исключением: император больше не доверяет коллегии, считает её сборищем предателей. Последствия ты можешь себе представить. — Адвиаг злобно оскалился. — Я никогда не уважал эту контору, однако для подсобных работ коллегианцы были куда как полезны. А теперь всё пошло прахом.

— Вряд ли председатель коллегии так легко сдастся.

Адвиаг оскалился с ещё большей злобой.

— Вот только придворного заговора нам сейчас и не хватает! И без того всё висит на волоске.

— А вы знаете, директор, ведь всё не так и плохо, — задумчиво проговорил Пассер. — Если смерть Лаймиора Тонлидайса преподнести как часть коллегианской операции по внедрению агентов в самые опасные братства с целью полного и необратимого уничтожения этих зловреднейших организаций…

— В самопожертвенность коллегианца Максимилиан никогда не поверит, — перебил Адвиаг.

— Никакого самопожертвования и не было. Тонлидайс страдал реммирангой. Заболевание неизлечимое, умирают от него тяжело и медленно. Эвтаназию запрещает бенолийский закон, а самоубийц проклинает лаоранская церковь. Для Тонлидайса это был единственный способ избавиться от страданий не нарушая ни уголовный кодекс, ни религиозные предписания.

— Император не настолько глуп, — возразил Адвиаг. — Он обязательно потребует вскрытия. Ведь Тонлидайс приговорён к позорному погребению, права на кремацию его лишили. Тело и голову закопали где-то на свалке. Извлечь их для экспертизы будет несложно.

— Вот поэтому для Тонлидайса необходимо срочно провести полноценное лаоранское погребение. А когда император примется выяснять, почему его приказ не выполнен, вы дадите ему самые подробные объяснения. — Пассер улыбнулся. — Председатель будет вам крепко обязан, директор.

— Да, получается симпатично, — согласился Адвиаг. — Только пару дней надо подождать. Настроение свиняки трон-нутого сейчас унылое, подозрительное и гневливое, но дня через два он успокоится и потребует результатов по поиску Погибельника. Тут главное успеть ровно в ту минуту, когда император будет в состоянии между «хочу знать всё» и «хочу казнить всех». О нужном времени меня предупредят.

— Кто?

— Старший референт Максимилиана. С тех пор, как я прищучил Лолия, референт считает, что в долгу у меня, и понемногу сливает информацию. Разумеется такую, которая не повредит его хозяину. Вроде того, в какую минуту с каким вопросом обращаться к императорской милости выгоднее всего.

— Такой стукачок хотя и не фонтан, — проговорил Пассер, — но тоже небесполезен.

— А то, — хмыкнул Адвиаг.

Пассер бросил на него быстрый пронизывающий взгляд.

— Дронгер, — начал он осторожно, — а с чего вдруг ты так взъярился на этого Лолия? Мало ли влиятельного хамья ты в своей жизни видел.

— Не знаю, — ответил Адвиаг. — Что-то вдруг взбесил до невозможности.

— В разговоре с ним ты упомянул Винсента Фенга.

— И что? — с холодной злостью спросил Адвиаг.

— Ничего, — поспешно ответил Пассер. Немного помолчал и решился: — Дронгер, Фенг уехал для того, чтобы начать новую, совершенно самостоятельную жизнь подальше от Алмазного Города. Разве ты спасал его не для этого? Тогда зачем ты вот уже полгода разыскиваешь Фенга?

— Я не собираюсь вмешиваться в его жизнь. Но Винсент наивен и беспомощен как пятилетнее дитя. Я всего лишь хочу убедиться, что с ним всё в порядке.

— Ну-ну, — кивнул Пассер. — А сколько лет было твоей дочери, когда она умерла от реммиранги? Пять? И сейчас ей было бы девятнадцать, как Фенгу?

— Причём здесь моя дочь?! — взъярился Адвиаг.

— Притом, что когда ты найдёшь Фенга, то постарайся определиться, чего ты действительно хочешь — помочь ему во имя пресвятого или изображать из себя папочку. Либо ограничивайся стандартной благотворительностью, либо усыновляй мальчишку официально! Фенг слишком честен и прямодушен для половинчатых отношений. Потому и сбежал от тебя куда глаза глядели.

— Малнира хотела со мной развестись, — тихо сказал Адвиаг. — Но я поклялся, что найду Винсента. Если только он жив…

Пассер накрыл ладонью его запястье.

— В данной ситуации лучшая новость — отсутствие новостей. Если бы с Фенгом случилось что-то плохое, ты бы узнал об этом через полицейские сводки. Ведь там есть ДНК всех, кто хоть как-то попадает в поле зрения полиции: и жертв несчастного случая, и преступников, и потерпевших. В сводках есть все — и живые, и мёртвые. Если в списках нет ДНК Фенга, это означает что жизнь его в полном порядке.

Адвиаг выдернул руку.

— Не всё попадает в сводки. В Бенолии до чёртовой матери подпольных борделей и наркофабрик, где трудятся рабы. Наивные юноши и девушки, которых завлекли туда обманом.

— Жить рабом Фенг не согласится больше никогда. Если бы его каким-то образом затянули в подобное заведение, он бы или сбежал, или с собой покончил. В последнем случае безымянный труп обязательно попал бы в сводки. Так что, Дронгер, пока нет новостей, можешь быть уверен, что с твоим мальчишкой ничего плохого не случилось.

— Хотелось бы верить.

Пассер бросил на него ещё один испытующий взгляд.

— А ты всё же определись, зачем он тебе нужен. Или забудь его совсем.

Адвиаг не ответил, только голову опустил.

— 4 —

Клемент смотрел на простёртого у его ног Ланмаура Шанверига. В первое мгновение пресмыкательство губернатора показалось слаще мёда, но всего лишь секунду спустя вызвало гневное отвращение. А ещё через минуту вообще никаких чувств не осталось.

Исянь-Ши не узнал своего практиканта. И напоминать губернатору о событиях тринадцатилетней давности оказалось бессмысленно. Он даже не понял о чём идёт речь. В Клементе Ланмаур Шанвериг видел только предвозвестника.

Но Клемента, вопреки собственным ожиданиям, беспамятливость бывшего Исянь-Ши не обидела и не разозлила. На душе стало до холода пусто — и только. А пустоту медленно заполняло безразличие.

Прежде Клемент душевной мертвенности радовался, она казалась спасением, а теперь испугала.

«Но ведь должен я чувствовать хоть что-нибудь! — подумал Клемент. И тут же добавил с тоской и обречённостью: — А зачем тут чувства? Они ничего не вернут и ничего не изменят».

— Предвозвестник, — хнычуще взывал губернатор, — Малугир ещё дитя. Он пока неразумен, и потому всё решает сердцем. А значит и судить его поступки надо как ребячество. Господин мой предвозвестник, ведь Малгуир — последний из Шанверигов. У меня уже никогда не будет других наследников, даже побочных. Род Шанверигов прервётся!

От губернаторского скулежа стало скучно. Клемент отвернулся, посмотрел в окно. В Плимейре опять идёт дождь. На площади перед зданием горпрокуратуры широкие лужи, дворники метлами сгоняют их в прикрытые ажурными решётками канавы.

Счастливая земля, у них столько воды, что она даже с неба падает.

До лицея Клемент жил в срединных областях Сероземельного материка, в Канрайской степи. Летом — одуряющая жара и сушь, зимой — пронзительный холод и всё та же убийственная сухота. Даже в городах, где множество каналов и фонтанов, сухой воздух раздирает горло и лёгкие. Дождь для любого канрайца навечно остаётся божественным даром и благословением.

Даже на сыром и промозглом Круглом материке.

…У ног Клемента по-прежнему скулил Ланмаур.

— Иди, — велел ему Клемент, небрежным движением кисти показал на дверь комнаты для очных ставок. — Жди.

Пятясь и кланяясь, губернатор выполз из следственного кабинета. Клемент подошёл к столу, нажал кнопку селектора.

— Следующего!

В кабинет вошёл Малугир Шанвериг. Склонился перед посланцем императора, переждал предписанные Высоким этикетом десять секунд и выпрямился на полупоклон.

— Так вы утверждаете, — сказал ему Клемент, — что приказ искалечить Авдея Северцева теньмам своего деда отдали вы?

— Да. — Голос у Малгуира бесцветный, измученный до смертной усталости.

Клемент подошёл к нему поближе.

— Теньмы выполняют приказы только своего владыки. Как вы заставили их подчиниться?

— Я убедил первого и седьмого теньмов, что это будет на пользу их Исянь-Ши.

— Допустим, — сказал Клемент. — А зачем вам понадобилось калечить Северцева?

— Зависть. Соперничество. Боязнь поражения. При Северцеве мне ни за что бы не получить гран-при. И тем более не получить место при дворе.

— Однако жюри всё равно присудило гран-при Северцеву. И место при дворе вам теперь не светит.

Малугир полностью выпрямил спину, сложил руки на коленях.

— Значит, не получилось.

— А как вы объясните свой публичный отказ участвовать в конкурсе? И то, что навещали Северцева в госпитале?

— Хотел отвести от себя подозрения.

Клемент смотрел на него озадаченно.

— Вы понимаете, дээрн Шанвериг, что вам грозит как минимум год каторги? Подчёркиваю — минимум. И вряд ли после плантационных работ ваши руки смогут играть на скрипке.

— Я и без того никогда больше к ней не прикоснусь!

— Почему?

Малгуир не ответил, лишь склонился в чельном поклоне.

— Для вас так важен этот плебей? — спросил Клемент.

Малгуир выпрямился.

— Для меня важна моя честь. А её больше нет.

Клемент нахмурился и сказал строго:

— Всё, что произошло с Северцевым, правильно и справедливо. Презренный грязнокровка, плебей ничтожного звания дерзнул желать недозволенного, преступно посягнул на то, что предназначено лишь людям высокого рождения. Он получил по заслугам. Черни место в грязи, а не на сцене императорского конкурса. Сам факт появления Северцева на «Хрустальной арфе» оскорбляет и подрывает устои империи.

Губы Малугира тронула горькая усмешка. Клемент поёжился — горечь была столь велика, что коснулась и его.

— Я думал, — сказал Малугир, — что на конкурсах оценивается наше мастерство. Наш талант. Та наша истинная суть, которая позволяет каждому из нас сказать: «Я есть, потому что своими делами я приношу пользу миру».

— Что за вздор? — недовольно сказал Клемент. — Я не понимаю этой чуши.

— Я всё объясню вам, предвозвестник. Если позволите.

Клемент кивнул. Малугир немного помолчал, подбирая слова, и начал объяснять:

— По-настоящему быть, а не существовать, мы можем только в свершениях. Только они делают нас людьми. Но, оказывается, на конкурсах должно оцениваться лишь происхождение. Порода. Никому не интересны наши дела, а значит — и наши души. Важна только кровь. Как будто мы племенной скот, а не люди! — Малугир посмотрел на Клемента. Тот опустил глаза, взгляд молодого Шанверига пугал до дрожи. — Вы лишаете нас права на свершения, предвозвестник. Всё, что нам позволено, — это жрать, спать и размножаться. В точности как скоту. И всем станет безразлично живы мы или умерли, потому что жизнь наша станет пустой и напрасной до бессмыслицы, а мы — живыми трупами.

Слова Шанверига-младшего царапнули болью. Клемент ответил с угрозой:

— Это бунтовщицкие речи. Так недолго и до расстрела договориться.

Юный дээрн рассмеялся невесело:

— Предвозвестник, происхождение становится драгоценным лишь для тех, у кого за душой больше ничего нет. Одни тщеславятся чистотой дворянской крови, другие — плебейской. Третьи на первое место выдвигают расу. Четвёртые — религию. Ненавидят иноверцев, презирают инокровок, а себя считают превыше всех. Но на самом деле они пусты, никчёмны и грязны как мусор.

— А себя вы таким не считаете?

— Нет, предвозвестник. Со мной всё иначе. Было иначе… — Малугир опустил голову, сцепил пальцы так, что побледнели костяшки. Вздохнул судорожно и продолжил: — У меня была скрипка. Для любого и каждого я в первую очередь был скрипачом и лишь затем дээрном, берканом, лаоранином… Я мог дарить миру музыку, и потому был людем для всех — и для дворян и для простородцев, и для бенолийцев и для иностранцев. Для всех иалуметцев, какой бы расы, веры и подданства они бы ни были. То же самое мог сказать о себе и Авдей. Я был хорошим скрипачом, он — прекрасным вайлитчиком. А теперь нас обоих нет, потому что нет нашего мастерства. Мы стали никем и ничем. Пустотой.

Клемент отвернулся. Слова Малугира во многом оказались созвучны тому, что Клемент думал о себе. Всегда и везде он был в первую очередь теньмом. В сравнении с этим всё остальное становилось ничего не значащим пустяком. Клемент тоже мог сказать о себе «Я есть». Он тоже был мастером.

И понимал, что означает для мастера утратить мастерство, лишиться истинного Я.

— Послушайте, дээрн… — начал он, шагнув к Малугиру.

— Нет, предвозвестник! — вскочил тот на ноги. — Вы можете расстреливать меня как бунтовщика и оскорбителя устоев империи, но я никогда не назову правильным и справедливым то, что сделали с Авдеем! Это преступно, подло и грязно. А значит и сам я стал преступником, подлецом и грязью.

Клемента не ответил. Он и не знал, что опалить душу горечью могут чужие вина и боль. А оттого, что и вина, и боль достались Малугиру незаслуженно, горечь жгла вдвойне.

— Но ведь не вы отдали приказ, — сказал Клемент. — Не вы принимали решение.

— Но случилось всё из-за меня. Значит и весь грех на мне. Незамолимый грех, — опустил голову Малгуир.

Клемент ничего не понимал. «Почему они такие разные? Внешне молодой Шанвериг — точная копия своего деда, но в мыслях и поступках они разнятся как ночь и день».

— Идите в кабинет очных ставок, дээрн, — сказал Клемент. Голос предвозвестника прозвучал мягко и ободряюще. — Ждите там.

Малгуир поклонился, ушёл. Пора вызывать Джолли. Но сердце почему-то сжалось в тоскливом страхе и предчувствии боли, словно этот ничтожный опальник властен был отправить Клемента в экзекуторскую.

Смелости подойти к селектору Клемент набирался целую минуту. Но привести приказал не Джолли, а губернаторского теньма.

= = =

От холодных сквозняков в приёмной перед следовательским кабинетом у Авдея разболелась рука. Он старательно делал вид, что ничего не происходит, но Кайдарс, помощник отца, высокий сухощавый наурис, всё равно заметил и силком натянул на него свой свитер.

— И нечего без нужды геройствовать, потому что получается не геройство, а глупость. Тебе руку для дальнейшего лечения беречь надо.

…Врач, который оперировал Авдея, оказался искусным целителем. И биоизлучатели в госпитале, несмотря на всю его обшарпанность, действительно были хорошими. Медсёстры добросовестно давали пациенту все предписанные лекарства и выполняли все процедуры.

И люди, и техника сделали всё возможное. Всё, что было в их силах. Но повреждения оказались гораздо серьёзнее, чем думалось на первый взгляд. Рука, а в особенности кисть, так и осталась покорёженной, неловкой, в паутине грубых шрамов.

«Это ничего, — заверял врач. — Это лишь начальный этап. На последующих операциях и кости выправят, и шрамы уберут. Лечение потребуется длительное, но все функции восстановимы. Вы обязательно вернётесь на сцену».

Авдей кивал, улыбался. А в памяти звучали слова Ланмаура: «…навечно застрянет между прежней и новой жизнью, так и не обретя ни одну из них».

…Кайдарс крепко сжал Авдею плечи, заглянул в глаза.

— Ты чего, парень? Не нужно так, — он вытер Авдею скользнувшую по щеке слезинку. — Не обижайся ты на батю, — попросил Кайдарс. — Если бы он мог, то обязательно приехал бы за тобой сам. Но дело есть дело. Слишком много жизней зависит от твоего отца.

— Я и не обижаюсь. До Гирреана я и сам мог бы добраться. Это о другом.

— А «другое» не навсегда! Всё поправимо. Вспомни, что сказал врач.

— Я помню.

Авдей улыбнулся Кайдарсу, мягко высвободился из-под его рук и сел рядом с Джолли. Тот смотрел в пол, комкал и теребил носовой платок. Авдей ободряюще пожал ему запястье.

— Вам нечего бояться, учитель. Это всего лишь формальный допрос. Минут пятнадцать-двадцать — и всех опустят по домам.

— Почему ты сказал следователю, что в фургоне был не Ланмаур и не его теньмы? Зачем покрываешь эту сволочь? Чего боишься?

— Того, что сделает с собой в этом случае Малугир.

— Малугир? — растерянно переспросил Джолли. — При чём тут он?

— При том, что он честен, смел и совестлив. Чувство вины для таких людей смертельно. Тем более, когда последствия совершённого необратимы. Малгуир всю тяжесть дедовского преступления возьмёт на себя. С моими показаниями или без них, а Ланмаур всё равно избежит наказания. Но если вина старого Шанверига будет доказана, младший обязательно уничтожит себя тем или иным способом. Ему просто не справиться со стыдом и с болью от чувства вины. Мир станет беднее на одного хорошего людя и талантливого музыканта. А мир и без того не слишком-то богат на красоту и доброту. Поэтому Малгуир должен быть абсолютно уверен в полной невиновности деда.

— Что за вздор ты несёшь?! — возмутился Джолли. — Ни одно преступление нельзя оставлять безнаказанным. Преступник должен получить возмездие за свои преступные дела. Справедливость надо свершить!

Авдей ломано и неловко повёл правым плечом.

— Надо остановить зло, учитель. Это и будет истинной справедливостью. Нельзя, чтобы разрушение оказалось сильнее созидания. Ланмаур уничтожил мою руку. И вместе ней уничтожил всё то хорошее, что я мог дать миру. А значит вместе с моей рукой умерла какая-то часть мира. Пусть это ничтожно малая часть, но смерть есть смерть, и потеря есть потеря. Они не приносят ничего, кроме боли. — Авдей немного помолчал. — Покарать Ланмаура, не уничтожив при этом Малугира, невозможно. Но если во имя мести… или ради абстрактной справедливости уничтожить Малугира, то это не вернёт мне руку, а мир потеряет еще одного творца, который мог бы сделать его богаче на красоту и доброту. Созидание опять сменится разрушением. В победителях окажется зло. — Авдей дёрнул плечом так, как будто закрывался от удара. — Учитель, уберечь от боли и смерти невинных гораздо важнее того, чтобы покарать виновного. Созидание должно продолжаться, пусть даже ради этого придётся отпустить уничтожителя без возмездия. Жизнь творца дороже смерти разрушителя. Это и есть истинная справедливость.

— Авдей прав, — сказал Кайдарс.

— Я не понимаю, — упрямо возразил Джолли.

Кайдарс ответил с горечью:

— Есть два изречения о возмездии. Первое: «Пусть весь мир погибнет, но правосудие свершится». И второе — «Пусть лучше сто виновных останутся безнаказанными, чем будет осуждён один невинный». Раньше я считал безоговорочно правильным первое. Но теперь понял, что в погибшем мире правосудие не понадобится никому.

Джолли опустил голову и тихо сказал «Я не знаю». Авдей пожал ему запястье. Джолли посмотрел на ученика, улыбнулся. И тут же схватил его под руку, спросил тревожно:

— Что с тобой?

Побледнел Авдей до мертвенности. Мимо них в кабинет следователя провели теньма.

= = =

Референтка принесла Адвиагу и Пассеру чай.

— На сегодня я больше не нужна?

— Нет, — качнул головой Адвиаг. — Можете идти домой.

Пассер глянул на часы. Одиннадцать вечера.

— Зачем теньм-четырнадцать поехал в Каннаулит? — спросил Адвиаг.

Пассер презрительно покривил губы.

— Уточняет предоставленную дознавателями информацию о невероятных и доселе невозможных поступках, которые многострадальные каннаулитцы совершили под влиянием злотворного излучения ауры Погибельника. Как только науточняется, то поймает сие отродье дьявола и принесёт Максимилиану его голову. Государь требует от предвозвестника ежедневного отчёта.

Адвиаг отмахнулся снисходительно:

— Чем бы свиняка ни забавлялся, лишь бы в дела не мешался.

— А дела у нас неважные, — вздохнул Пассер. — Ввод войск в Гирреан поначалу вызвал бурное возмущение, мы ждали вооружённых столкновений. Но вдруг всё затихло, как выключенное. — Пассер досадливо помолчал. — Партийцы занялись активной пропагандой в войсках. Успешно.

— Одна отрада, — хмуро сказал Адвиаг. — Партий слишком много. Офицерам, не говоря уже о солдатах, сложно будет сделать окончательный выбор.

— Если бы. Центристы резко начали набирать очки. Баланса, а вместе с ним и стабильности больше нет. Если эти твари перетянут к себе хотя бы четверть гирреанских военных, могут смело начинать смену власти. Не знаю, как на революцию, но на госпереворот им сил хватит.

Адвиаг в задумчивости водил пальцем по ободку чайной чашки.

— Расстрелы за пропаганду в войсках станут лишь полумерой. Уничтожать надо не агитаторов, а творцов пропангандируемых идей. Тогда агитаторам не с чем будет идти к народу.

— В первую очередь убирать надо стратегов, — возразил Пассер. — Именно они решают, когда, где и как воплощать созданные идеологами учения. Именно они делают их абстрактные идеи очень конкретной, а главное — успешной программой действия. Без стратегов все призывы идеологов канут в пустоту.

Адвиаг досадливо прицвикнул уголком рта.

— Всё не так просто. Идеи имеют свойство притягивать людей, желающих, а главное, способных воплотить их в жизнь. Была бы идея, а стратег для неё сам отыщется. — Он вздохнул. — Хотя ты и прав, конечно. Избавляться необходимо и от идеологов, и от стратегов. К несчастью, прямых оснований для ареста у нас нет, к тому же многие из партийных вождей живут в эмиграции и выбирают страны, с которыми у Бенолии нет договора об экстрадиции. А физическое устранение — средство сомнительное, только на самый крайний случай. Как бы мы ни старались представить смерти идеологов и стратегов естественными, в это никто не поверит. Возмущение рядовых партийцев, а вслед за ними и обывателей начнётся мгновенно. К несчастью, мятежнические идеологи и стратеги пользуются у бенолийцев популярностью не меньшей, чем звёзды стереовидения. Рядовые агитаторы у центристов, да и во многих других партиях достаточно сообразительны и профессиональны, чтобы скоординировать действия и самостоятельно поднять бучу, как минимум, в одном секторе, если не в целом округе. И таких бунтующих секторов и округов сразу же будет не меньше десятка. А дальше — больше.

— Подобные стихийные выступления обречены на быструю гибель, — возразил Пассер. — Партийные вожди не зря стремятся к всеобщим стачкам. Если не в масштабах империи, то хотя бы целого материка. Одиночные мятежи безнадёжны.

— Всё верно говоришь, но сколько сил и средств уйдёт на их подавление? Бенолийская казна и так не богата, а длинная серия антибунтовщицких операций истощит её до абсолютного нуля. Или ты позабыл суммы внешнего и внутреннего долга? К тому же множественность стихийных выступлений легко приведёт к тому, что страна погрязнет в вечной гражданской войне без цели и смысла, где каждый будет сражаться против всех.

Пассер не ответил. Хмурился, маленькими глоточками отпивал чай.

— Ты о Винсенте что-нибудь слышал? — спросил Адвиаг.

Пассер всмотрелся в него пристальным взглядом.

— Дронгер, кто для тебя Винсент Фенг? И что он для тебя?

— Жизнь.

— Что? — растерянно переспросил Пассер.

— Винсент — это моя жизнь, — ответил Адвиаг. — Её цель и смысл. Только я понял это слишком поздно. Я потерял его, Альберт. Для меня Винсента больше нет. А значит и вообще ничего нет.

— Но… — начал Пассер.

— Винс хотел видеть во мне отца! — яростно перебил Адвиаг. — Основания у него для этого были… — Адвиаг улыбнулся с нежностью и горечью: — Знаешь, когда я вытащил его из Алмазного Города, то думал — дам денег, паспорт и пусть мальчишка дальше сам устраивается. Не получилось. Он ведь ничего не умел. Даже хлеба купить не мог или носки выстирать. В лицее, а после в Алмазном Городе он ел только в столовой, в комнате прибирали уборщики. Одеждой занимались кастеляны. Понимаешь, он вечером отдавал дежурному ношеное бельё и костюм, а каждое утро получал свежую смену.

— И тогда ты взял его в свой дом, — сказал Пассер.

— Да. Я предложил ему работу библиотечного смотрителя. В Рассветном лицее студентов обучают референтскому и библиотечному делу, а также искусству декламации, пения и танца.

— А ещё, — не без ядовитости добавил Пассер, — прислуживать в кабинете, трапезной и гардеробной. И постельному искусству тоже учат.

Адвиаг встал с кресла, перегнулся через стол и прорычал с угрозой:

— Винсент себе лицей не выбирал! И тем более не выбирал, кем ему стать после лицея — актёром, секретарём, референтом или смотрителем частной библиотеки. Его десятилетним ребёнком в приюте купили как шматок глины и принялись лепить из него куклу. Но не смогли. Винсент был и остался людем!

— Дронгер, — испуганно прошептал Пассер, — я ведь не спорю. Я ни сколько не спорю с тем, что твой Винсент людь, а не кукла.

— Вот и молодец. — Адвиаг сел в кресло.

+ + +

Винсент обвел взглядом многочисленные шкафы библиотеки в резиденции Адвиагов. Книги электронные, кристаллические, бумажные. Тематика самая разная, от любовных романов до энциклопедий. А ещё — фильмы, музыкальные записи, сборники компьютерных программ. И всё вперемешку, понатыкано в шкафы без разбора и смысла.

— Беспорядок здесь кошмарный, — признал Дронгер. — Надо всё это как-то… обустроить по уму. Справитесь?

— Конечно, сиятельный. Но каталогизация займёт не меньше трёх месяцев. Здесь когда-нибудь был смотритель?

— При отце. Тогда библиотека размещалась в южном крыле. После смерти отца я решил перестроить резиденцию, и библиотеку перенесли сюда. С тех пор, вот уже четырнадцать лет, ею никто всерьёз не занимался. Хотя фонд и пополнялся. Что-то покупал я, что-то жена, но большая часть книг и записей куплена мажордомом. — Дронгер улыбнулся. — Я всё время пользовался библиотекой на работе, жена — в дамском клубе, а домашняя тем временем превратилась вот в такой бардак.

— Это поправимо, — сказал Винсент.

— Тогда с завтрашнего утра ею и займётесь. А сегодняшний день, точнее — его остаток посвятите бытовому обустройству. Вам вашу комнату показали, аванс выплатили?

— Да, сиятельный, — поклонился Винсент.

— Вот хорошо. Обустраивайтесь.

+

Первое, что сделал Винсент в самостоятельной жизни — почти под корень состриг свои густые длинные волосы. В Алмазном Городе их укладывали в сложную прическу, принятую для знатных юношей при дворе одного из царей Древнего Китая Земли Изначальной.

— Кошмарно, — сказал Дронгер, увидев результат стрижки. — Гибрид ежа с плешивой кошкой. Вы что, в парикмахерскую не могли сходить?

— Стучаться надо, сиятельный, когда в чужую комнату хотите зайти, — зло ответил Винсент. — И входить только после разрешения.

Дронгер хмыкнул.

— Ты понимаешь, что я за такую дерзость могу тебя расстрелять в подвале этой резиденции? Или даже сжечь заживо? Ты ведь никто. Ни имени, ни документов у тебя нет. Зато имеется статья «Оскорбление императорского величия». Смертная статья, между прочим.

Винсент побледнел, сжался в испуге, но ответил решительно и твёрдо:

— Делайте, что хотите, сиятельный. Только жить как раньше я больше никогда не буду. Лучше в костёр заживо.

Дронгер внимательно посмотрел на него, улыбнулся.

— Правильно, парень. Так и надо. Умение говорить «Нет!» тем, кто сильнее — одно из главных качеств, которое делает нас людьми.

— А вы обладаете этим качеством? — с вызовом спросил Винсент.

Дронгер опять улыбнулся, ответил серьёзно и честно:

— Я всю сознательную жизнь стараюсь приобрести хотя бы его малую часть. Успех, к сожалению, посредственный.

— Поэтому вы и помогли мне и той девушке?

— Её зовут Ринайя Тиайлис. И ты ей очень понравился. Она на тебя так смотрела… А тебе девушки нравятся?

— Нравятся, — ответил Винсент. — Только девушки и нравятся. Но я не буду обсуждать личные дела с посторонним.

Дронгер рассмеялся.

— Всё правильно, сударь. Так и надо. Но к прелестной Ринайе всё-таки присмотритесь. Очень милая девушка. Она работает здесь же, в резиденции, в южной оранжерее. И немедля отправляйтесь к парикмахеру. С такой прической не то что к дамам, в общественный сортир заходить стыдно.

Винсент кивнул.

А глаза растерянные до испуга. Дворцовый мальчишка понятия не имел как это — ходить в парикмахерскую.

+

В бытовых делах он не умел практически ничего. Дронгер тоже во многом привык полагаться на обслугу, но такой беспомощности даже вообразить не мог. Винсент оказался ничуть не лучше пятилетнего ребёнка. Практически всему его надо было учить.

Дронгер ежедневно проводил с Гюнтером по два-три часа. Занимался домашней работой, гулял по городу, рассказывал ему забавные истории времён своего студенчества и первых лет службы.

Тогда они с Малнирой жили в дешёвых съёмных квартирах и в каждой мелочи вынуждены были заботиться о себе сами. Теперь Дронгер вспоминал полузабытые умения, пытался передать их Винсенту. Возня с мальчишкой оказалась приятной до сладкого упоения.

Впервые за много лет в жизни Дронгера появился людь, с которым можно было просто разговаривать и не думать о делах, не подбирать слов и жестов. С Винсентом Дронгер был не директором службы охраны стабильности, всецело подчинённым казённым обязанностям, и не скованным требованиям Высокого этикета и придворных устоев вельможей, а самым обычным людем, до бесконечности свободным в каждом чувстве и каждой мысли.

…Дронгер и Винсент часто покупали в супермаркетах продукты и пытались готовить. Стряпня выходила неважной.

— Чёрт, — смущался Дронгер, — в студенчестве я ведь хорошо готовил. Даже поваром в приличном ресторане подрабатывал. Всё забылось…

Винсент ободряюще улыбался.

— Может быть, ещё раз попробовать? Только рецепт надо прочитать очень внимательно. Тогда всё получится.

И у них получалось.

+

Прикосновений Винсент боялся до тёмной жути. Отшатывался, смотрел затравленным зверем, готов был умереть, но не даться. Дронгеру понадобилось долгих три месяца, прежде чем Винсент позволил обнять себя за плечи.

Это было похоже на сложную и увлекательную игру — медленно, шаг за шагом завоёвывать доверие мальчишки, входить в его мир.

Он оказался прекрасным собеседником — широко и глубоко образованным, мог свободно поддерживать разговор на любую тему. Винсент был наблюдателен и добродушно-ироничен, в сужениях проявлял оригинальность и смелость мысли. Но при этом во многом был по-детски наивен и простодушен.

Дронгер чувствовал себя опекуном, наставником и защитником. Роль нравилась, игра забавляла и умиляла.

…Винсент и Дронгер гуляли в саду резиденции. Винсент едва заметно улыбнулся, с детской доверчивостью посмотрел на Дронгера. Тот снова обнял мальчишку, прижал к себе.

— Ты зря надел такую тощую куртку. Весна началась только по календарю, а на самом деле холод собачий.

— Мне тепло.

— И всё же хватит на сегодня, — сказал Дронгер. — Пойдём в каминную.

+

Дронгер и сам не заметил, с каких пор к их посиделкам в каминной стала присоединяться Малнира. Но втроем стало ещё уютней.

Малнира нередко помогала Винсенту в библиотеке, покупала ему лакомства и модные галстуки.

Адвиаги увлечённо играли в эту странную и сладкую игру, названия которой не знали и не хотели знать. Винсент, тёплая и живая кукла, неизменно отвечал на заботу и ласку искренней благодарностью и чем-то ещё, названия которому Адвиаги тоже не знали и не хотели знать.

То, что это было сыновьей любовью, Адвиаги поняли только в тот день, когда Винсент исчез.

Поняли и то, что любить сына могут только родители.

…Ринайя плакала.

— Я не знаю, сиятельный господин, куда он уехал. Он хотел, чтобы я поехала с ним, но я испугалась. Тогда он сказал, что уезжает один. Я не знаю, куда. Он не сказал.

— Иди, — отпустил её Дронгер. Девушка выскользнула из кабинета.

Сбежал Винсент рано утром, когда в резиденции ещё все спали, даже младшая прислуга. Вещей не взял с собой почти никаких, забрал только ту одежду, которую купил на свою первую зарплату.

Что заставило его уйти, Дронгер не понимал. Побег сначала возмутил до бешенства, а теперь пугал до дрожи.

«Где он, что с ним? Ведь он же как малый ребёнок, его не обидит только покойник».

В кабинет вошла Малнира.

— Ну? — зло спросила мужа.

— Ничего, — ответил Дронгер.

— Это ты во всём виноват! — зарычала Малнира.

— Да при чём здесь я?! — возмутился Дронгер.

Малнира ударила его по лицу. Впервые за все годы их брака.

— Гад! Провались ты к чёрту! Я подаю на развод.

— Нирри! Ты… Мы двадцать лет женаты! И не ссорились никогда. Я ни разу тебе не изменял. И ты никогда не хотела никого другого.

— Зря, — ответила Малнира. — Муж из тебя как императорская корона из консервной банки.

Дронгер поднялся из-за стола, подошёл к ней.

— Я найду его, Нирри. Я директор службы охраны стабильности. Мне служат лучшие сыщики страны. Винсент вернётся домой.

Малнира посмотрела на мужа, перевела взгляд на висевшую на стене икону Лаорана. Опять посмотрела на мужа.

— Нет, — медленно сказал она, — пресвятому ты правды не скажешь. Никакой веры в тебе давно уже не осталось. Клянись памятью Лураны, что вернёшь мне Винсента!

Имя дочери заставило Дронгера отшатнуться.

— Клянись! — повторила Малнира. — Реммиранга отняла у меня дочь. Это была судьба. С ней не спорят. Но Винсент ушёл из-за твоей глупости. Или моей. Его мы должны вернуть. Иначе ни в чём не будет смысла. Даже в нас самих.

— Клянусь, что найду Винсента, — сказал Дронгер. — Но захочет ли он вернуться… Этого я не знаю. Как не знаю того, почему он ушёл.

— Если он не хочет больше нас видеть — пусть. Его право. Но я должна знать, что он каждый день досыта ест и спать ложиться в чистую постель! Что если Винс вдруг заболеет, у него будут врач и лекарства. Что никто и никогда не станет его бить или не сделает с ним того, что делал император.

— Убью любого, кто о таком лишь подумает! — мгновенно взъярился Дронгер.

Малнира горько улыбнулась.

— Ты сначала Винса найди.

— Найду, — обнял ее Дронгер. — Обязательно найду.

+ + +

Пассера стремительная и рваная исповедь Адвиага ошеломила.

— Дронгер, — тихо сказал он, — я…

— Нет, — перебил Адвиаг. — Прости, Альберт, но сочувствие мне ни к чему. Я сам виноват. Винсент так чуток во всём, что касается чувств и отношений… Его невозможно обмануть. Он видит малейшую фальшь. Винс думал, что нашёл семью, родителей. Думал, что хотя бы во взрослой жизни обрёл то, чего так и не получил в детстве. Но вместо родителей наткнулся на двух великовозрастных идиотов, которым захотелось поиграть в папу и маму с живой куклой. А Винс не кукла! Он людь, и душа в нём людская, а не кукольная. Винсент никогда не простит тех, кто пытался превратить его в игрушку. Кто хотел убить в нём душу…

— Не преувеличивай, — сказал Пассер. — Основания для обиды у твоего Винсента и правда есть, но любит тебя, Дронгер. И Малниру любит. Если ты его найдёшь… когда ты его найдешь, — поспешно поправил себя Пассер, — то одного этого будет достаточно, чтобы Винсент не только простил вас, но и напрочь позабыл все обиды. Ему нужно подтверждение того, что его любовь к вам не безответна. Едва он поймёт, как много значит для вас обоих, вернётся домой.

— Он вернётся как дээрн Адвиаг, — твердо сказал Дронгер. — Как сын и наследник рода Адвиагов.

Пассер кивнул.

— Это правильно. А сейчас давайте работать, директор. С Гирреанской пустошью надо что-то делать. И срочно.

Адвиаг улыбнулся с хищным азартом.

— Основная проблема для нас центристы, верно? Тогда нужно убрать Михаила Северцева и его ближайших помощников. Без них центристы за неделю утратят всё своё влияние и силу.

— При чём здесь Северцев? — не понял Пассер. — Он ведь никто. Всего лишь руководитель центристской службы обеспечения.

— Вот именно! — с торжеством ответил Адвиаг. — Все привыкли презирать службу обеспечения. Даже наша стабилка одно время такой глупостью страдала. А ведь обеспечение — это фундамент любого дела. Цемент для его стен! Работа службы обеспечения незаметна, но без неё все идеологи и стратеги могут повеситься, потому что ни одна из их задумок никогда не воплотится в жизнь, будь она хоть трижды гениальна. И Северцев понимал это с самого начала, генерал Пассер. Он всегда гордился тем, что работает в обеспечении. Он возвёл свою работу до уровня искусства. Или превратил в самостоятельную научную дисциплину. Не знаю, как будет точнее. Великий Конспиратор Северцев, Скользкий и неуловимый. Центристские вожди не зря ценят его жизнь дороже собственной, совсем не зря.

Пассер помолчал, обдумывая услышанное, и сказал, взвешивая каждое слово:

— Арестов среди центристов как минимум втрое меньше, чем среди мятежников других партий. Все их операции практически безупречны. — Пассер зло рассмеялся. — Я не меньше десяти лет учу секретных агентов нашей службы на примерах центристов, но до сих пор так ни разу и не задумался о том, сколько в этом заслуг Михаила Северцева.

— Убрать его нужно только на законных основаниях, — ответил Адвиаг. — Подвести под смертную статью. То же самое касается и помощников Северцева. Нам необходимо всем и каждому доказать, сколь велики сила и власть имперских законов! Плебеи должны воочию убедиться, что кара за их нарушение не только сурова, но и неотвратима!

Пассер хмыкнул.

— Наглядно продемонстрировать могущество имперской власти — это хорошо. Плебеев такое шоу всегда усмиряет крепко и надолго. Но Скользкого подвести под смертную статью? Да как же это надо исхитриться?

— Думайте, генерал Пассер, думайте! И не забывайте — Михаил Северцев вместе со всей своей командой должен быть осуждён и расстрелян не позднее десятого декабря. А сегодня девятнадцатое октября.

— Боюсь, — тихо ответил Пассер, — до зимы нам не дотянуть. С Северцевым надо разобраться не позднее середины ноября. Поэтому, господин мой директор, тоже поднапрягайте-ка мозги и давайте думать вместе.

Адвиаг длинно и крепко выматерился, но спорить с заместителем не стал. Времени у службы охраны стабильности действительно не оставалось.

* * *

— Ты Цалерис Аллуйган, дипломник Сумеречного лицея, практикант-семь дээрна Ланмаура Шанверига, — медленно проговорил Клемент.

— Да, предвозвестник, — с чельным поклоном подтвердил молоденький наурис.

— Позавчера, 17 октября 2131 года, твой напарник Теодор Пиллас, практикант-один, покончил с собой без приказа или дозволения Исянь-Ши. Чем ты объяснишь этот возмутительный и позорный поступок?

— Тем, что даже у теней может быть совесть.

Клемент подошёл к теньму, схватил за шиворот и рывком поднял на ноги.

— Мне нужны не слова, а факты.

— Это и есть факт, предвозвестник. Я назвал вам единственную истинную причину того, почему Тедди выбрал смерть. А истина останется истиной вне зависимости от того, нравится она вам или нет.

— Не боишься, что за такие слова я поставлю тебя к расстрельной стене?

— Надеюсь на это, предвозвестник.

У Клемента разжались пальцы. Аллуйган сказал бессильно и меркло:

— Я не такой смелый как Тедди, предвозвестник. Я не могу убить себя сам. Но и жить с этим невыносимо.

— Ты теньм, — ответил Клемент. — Ты выполнял приказ Исянь-Ши. Всё остальное пыль.

— Авдей сказал другое, предвозвестник. После, когда мы с Тедди уже бросили его в холле торгового центра, он очнулся и сказал: «Вы не виноваты, что вас столько лет отучали быть людьми. Но ведь ещё совсем не поздно. Впереди целая жизнь. Вы ещё можете сбыться как люди. Если вы этого захотите, всё у вас может стать иначе». — Аллуйган отвернулся, сморгнул непозволительные для теньма слёзы. Опять посмотрел на Клемента. — Предвозвестник, ещё никто и никогда не называл теньмов людьми. А он — назвал. Даже после того, что мы с ним сделали, Авдей всё равно считал, что мы можем стать людьми. И это не ложь и не притворство! Он говорил искренне, предвозвестник! Авдей был в полубеспамятстве, и слова эти не разумом произнёс, а сердцем. Он верил в сказанное, как верят в святые истины. Его слова шли из самой глубины души, как из тьмы идёт свет. — Аллуйган отвернулся. — А мы погасили этот свет.

— Ты хотел бы стать теньмом Северцева? — не поверил Клемент. — Но он же плебей! Ничтожнородная грязнокровка. И ты хочешь стать его теньмом?!

— Нет, предвозвестник, — качнул головой Аллуйган. — Это невозможно. Когда собственная душа есть, чужие без надобности.

— То, что ты говоришь, кощунственно! — с яростью прошипел Клемент. — Получается, что у любого, кто берёт теньмов, собственной души нет?

— Да, предвозвестник. Ведь тень — это душа. Брать заёмную может только тот, у кого вместо собственной пустота.

— Даже государь пуст?

— Иначе он не брал бы теньмов.

Клемент сбил его с ног пощёчиной.

— Ты умрёшь, — сказал он Аллуйгану. — Но не сразу. Ты снова и снова будешь проходить «Лестницу пяти ступеней». До тех пор, пока от твоего тела не останутся жалкие ошмётки.

Аллуйган поднялся на ноги, прямо посмотрел Клементу в глаза.

— Это лучше, чем каждую ночь видеть во сне как гаснет свет Авдея и чёрной волной вздымается наша подлость.

Клемент опять сбил его с ног. Наступил ботинком на хвост — Аллуйган выгнулся в судороге боли.

— Ты будешь жить, — медленно, с жестоким наслаждением сказал ему Клемент. — Долго жить. А вместе с тобой будут жить и все твои муки.

Клемент убрал ногу. Юный теньм не ответил, лежал ничком.

— Вставай, — пинком поднял его Клемент. — Прочь пошёл.

У двери кабинета очных ставок Аллуйган обернулся.

— Там, в фургоне, мы с Тедди были вдвоём. Мы сами всё придумали. Исянь-Ши ничего не знал. Его внук, молодой дээрн Шанвериг, тоже не при чём. Мы действовали самовольно. И деньги на расходы у референта выманили обманом. Оба Шанверига к этому преступлению не причастны ни словом, ни делом, ни мыслью. Всё сделали мы с Тедди.

— Зачем ты это говоришь? — не понял Клемент.

— Дээрн Малугир действительно ни к чему не причастен. Нельзя, чтобы он отвечал за чужие грехи. Плохо это. А что же до Ланмаура Шанверига, то Авдей хочет, чтобы его признали невиновным. Не знаю, зачем Авдею это надо, но пусть всё будет так, как хочет он.

Юный теньм ушёл. Клемент с растерянностью смотрел ему вслед. Только сейчас он осознал, что мальчишка называл своего собригадника по имени. Но ведь обычай теньмов, практически приравненный к Уставу, требовал обращаться к сослуживцам по номеру. И в разговорах упоминать их исключительно по номерам. А здесь — имя, да ещё в очень личной, дружеской форме.

Но теньмы друзьями быть не могут. Недопустимо растрачивать себя на посторонних. Вся преданность, все помыслы и чувства теньма должны безраздельно принадлежать Светочу. Иначе это будет уже не теньм, а самый обыкновенный людь, каких миллиарды. «Аллуйган недостоин высокой судьбы теньма, — зло подумал Клемент. — Жалкий никчёмный бездарь. Его сегодня же вышвырнут из лицея как мусор».

А сердце терзала тоска.

Нет, к чёрту всё! Надо делом заниматься, а не тратить драгоценное время на размышления о ничтожном тупице, позоре их касты.

Клемент подошёл к столу и замер, так и не прикоснувшись к селектору. Он не понимал, что происходит и что ему, теньму императора номер четырнадцать, теперь делать.

Вокруг Северцева закручивался тугой вихрь совершенно немыслимых событий и поступков, — как его, так и чужих. Клемент не мог их истолковать, и не знал, как будет докладывать о них императору.

Но ещё непонятней были собственные чувства и поступки. Почему он так разъярился на бестолкового до ничтожности мозгляка Аллуйгана? И почему гнев был так густо замешан на зависти пополам со стыдом? Чем его пугает встреча с Джолли? Ответов Клемент не знал. И до тёмной дрожи боялся узнать.

Клемент нажал на клавишу селектора.

— Всех оставшихся на очную ставку, — приказал дежурному.

— Без допроса, предвозвестник?

— Без, — ответил Клемент.

Через кабинет во вторую комнату провели Северцева, Джолли и ещё какого-то людя.

— Кто он? — спросил Клемент дежурного.

— Приехал сегодня из Гирреанской пустоши. Вот паспорт.

Лицо у науриса знакомое, лет семь назад Клемент нередко видел его. «Опальник? Или отставной слуга? По манере держаться сразу виден бунтовщик, но кем он был раньше? Как попал ко двору?»

Паспортное имя гирреанца ничего Клементу не говорило, но паспорт мог быть и фальшивым. На самом деле этого людя зовут совсем иначе.

Клемент вошёл в кабинет очных ставок, жестом отменил поклоны. Хотя гирреанцы, даже бывший придворный Джолли, требованиям Высокого этикета следовать и не собирались.

Пресвятой Лаоран, какое у Северцева теперь стало лицо! Левую сторону покрывают глубокие грубые шрамы. Уголок рта приподнят, краешек глаза тоже, отчего появилась пугающая дьявольская раскосость и саркастическая ухмылка. В точности так на древних фресках рисовали нечистую силу. А правая сторона по-прежнему ангельски прекрасна. Разительный, невозможный контраст, от которого сжимается сердце. И чёткая, математически ровная линия раздела — точно по центру. Совершеннейшая красота и жесточайшее уродство, лики света и тьмы сливаются в непредставимое и непостижимое единство. На Северцева невыносимо смотреть и невозможно отвернуться.

Усилием воли Клемент заставил себя отвести взгляд, сел в кресло и сказал следователю:

— Начинайте очную ставку.

— Поскольку я потерпевший, — опередил следователя Северцев, — то решающими будут мои показания.

И голос у него теперь другой. Он по-прежнему звенящ и гибок будто плеск горной реки, но в нём появилась острая и жесткая хрипотца, — связки тоже искалечены, навечно сорваны криком. Странный получился голос: ни забыть, ни слушать его невозможно.

— Говорите, — разрешил следователь.

— Никто из присутствующих здесь лиц в том фургоне не был.

— Однако Цалерис Аллуйган и Теодор Пиллас признались в совершении преступления.

— Самооговор — не преступление, — возразил Северцев. — В фургоне были другие люди. Трое, два исполнителя и один заказчик. Но это не Цалерис Аллуйган, не Теодор Пиллас и не Ланмаур Шанвериг. Преступники довольно сильно похожи на них внешне, но это совершенно другие люди.

— Зачем бы двум вполне успешным молодым даарнам себя оговаривать?

— Ради преданности своему хозяину. Чтобы надёжнее отвести от него ложные обвинения.

— Так вы настаиваете на непричастности Ланмаура Шанверига и его теньмов к нападению на вас? — уточнил следователь.

— Да, — твёрдо сказал Северцев. — Настаиваю.

— А почему тогда Теодор Пиллас покончил с собой?

— Что? — испуганно переспросил Малугир. — Как «покончил с собой»?! Вы хотите сказать, что он совершил самоубийство?

— Именно, — ответил следователь.

— Он оставил предсмертную записку?

— Нет.

Малугир отвернулся, прикрыл лицо рукой так, словно прятался от удара.

— Мне говорили, что Пиллас вернулся в лицей… А на самом деле… Теперь ещё и смерть. Ведь на самом деле это убийство. Закон империи говорит, что тот, кто довёл людя до суицида, точно такой же убийца, как и тот, кто стрелял из бластера или добавлял в пищу яд.

— Господин! — шагнул к нему Аллуйган. — Но вы-то здесь не при чём! Вы не виноваты в смерти Тедди! И ни в чём другом не виноваты.

Джолли быстро глянул на старшего Шанверига, на молодого, на Аллуйгана и опустил взгляд.

— Я не знаю, — прошептал он. — Не знаю…

Ланмаур смотрел на внука с непониманием. Наследник вёл себя совсем не так, как ждал губернатор. А если он сотворит с собой то же, что и этот никчёмный недородок Пиллас? Сердце сжало холодом и страхом. Прокляни пресвятой следователя за его болтливый язык! И предвозвестник… Что он скажет о столь недостойном поведении наследника знатного рода? Как выходка взбалмошного мальчишки отразится на губернаторской карьере?

Но предвозвестника такие мелочи не интересовали. Он пристально разглядывал гирреанца, который сопровождал Северцева.

«Кто же он такой, — пытался вспомнить Клемент, — как его зовут на самом деле? И почему так бесстрастен? Будто изваяние… Почему он ждёт, что скажет Северцев? Ведь Скользкий назначил его опекуном своего сына, значит право решения принадлежит только гирреанцу. Но он почему-то предоставил решать всё этому сопляку».

Северцев молчал, смотрел в пол.

— Авдей? — спросил гирреанец.

— Я не знаю, — медленно, с усилием ответил Северцев. — Я даже предположить не могу, что заставило Пилласа так с собой поступить. Об этом надо спрашивать его друзей и наставников. Причин может быть множество — девушка бросила, в казино проигрался или в табели успеваемости низкие оценки выходили. Последнее обстоятельство честолюбивому студенту нередко воображается непоправимо серьёзной бедой. Однако как бы то ни было, но с моим делом это трагичное происшествие никак не связано. — Северцев тяжело перевёл дыхание и добавил: — Не надо было ему так делать. Ведь смерть не способна ничего исправить. Она только всё губит. Пиллас мог из тени стать людем. А теперь навечно останется никем и ничем. Нельзя так с собой поступать. Нет. От его смерти стало ещё хуже.

— Господин… — пролепетал Аллуйган. Горло ему перехватило. — Господин…

Северцев кивнул ему, посмотрел на следователя и сказал твёрдо:

— Теодор Пиллас, Цалерис Аллуйган и Ланмаур Шанвериг к нападению на меня не причастны. Никого из них не было в том фургоне.

Малугир резко повернулся к Северцеву, всмотрелся в лицо.

— Нет, — качнул головой Малугир, — одних слов будет мало.

Он неловко, дрожащими руками расстегнул воротник рубашки и снял с шеи белую шёлковую ленту с небольшой золотой звездой в двойном кольце. На кончике каждого луча сверкал крошечный, но очень яркий бриллиант, а кольца усыпаны маленькими сапфирами.

— Ты на золото и камни не смотри, — сказал Северцеву Малугир. — Это лишь для видимости, для гонора дворянского. На самом деле звезда вовсе не ювелирная побрякушка. Её привезли с острова Галмениса планеты Велдары. Там родился пресвятой Лаоран. Мой отец специально ездил в паломничество, чтобы подарить её матери на свадьбу.

Малугир сотворил знак предвечного круга, прикоснулся к звезде губами.

— Поклянись! — потребовал он у Северцева. — На святой звезде поклянись, что говоришь правду — ни дедушка, ни его теньмы к нападению на тебя не причастны.

— Я атеист, — ответил Северцев.

— Ты лаоранин! Иначе тебя не выпустили бы из Гирреанской пустоши.

— Моё лаоранство всего лишь формальность. Я сменил церковную приписку только для того, чтобы получить разрешение на выезд. А на самом деле пресвятой Лаоран мне столь же безразличен, как и мать-всего-сущего Таниара. Для меня они не более чем сказка. Досужая выдумка, вроде Колокольчатого Гномика.

— Твой дед священник!

— Одно другому не мешает.

Малугир судорожно стиснул звезду в кулаке.

— Пусть так, — хрипло выговорил он. — Пусть ты атеист. Тогда поклянись именами отца и матери. Клянись, что дал правдивые показания, ни словом не отступая от истины. Клянись!!!

Северцев на мгновение закрыл глаза. Изувеченную руку повело судорогой. Но Северцев унял дрожь, прямым взглядом посмотрел на Малугира и сказал отчётливо:

— Клянусь именем моей матери Златы и именем моего отца Михаила, что ни Ланмаур Шанвериг, ни Цалерис Аллуйган, ни Теодор Пиллас не причастны к нападению на меня. Никого из них не было в том фургоне.

Испуганно охнул следователь, в ужасе оцепенел Джолли, вперил в Северцева острый испытующий взгляд гирреанский приезжий.

Аллуйган рухнул на колени, скрючился в чельном поклоне. Плечи дрожали, хвост свился в спираль. Попятился Ланмаур.

А Клемент просто не хотел верить в реальность происходящего, твердил себе, что всё это дурной сон.

— Ты сказал правду? — хрипло и сорванно спросил Малугир.

Северцев улыбнулся. У Клемента по спине пробежал холодок, настолько невозможной была эта улыбка — до жесточи ехидной на ангельской стороне лица и преисполненной кроткой нежности на дьявольской.

— Разве на такой клятве можно солгать? — вопросом на вопрос ответил Северцев.

Малугир надел звезду, застегнул рубашку. Подошёл к Северцеву, бережно и осторожно, словно боясь причинить боль, взял в ладони его искорёженную кисть.

— Я обязательно приеду к тебе в Гирреан, — пообещал Малугир.

— Лучше я к тебе. У нас не самые приветливые места.

Малугир крепко обнял Северцева.

— Только ты обязательно приезжай. Слышишь — обязательно. Мы с дедушкой будем ждать.

Северцев потрепал его по плечу.

— Ты лучше деда обними. Он, поди, наволновался.

Молодой Шанвериг глянул на старого.

«И какой дурак сказал, — в растерянности подумал Клемент, — что лица берканов плохо передают эмоции?»

Малугир буквально светился от радости.

— Дедушка, — подошёл он к старому Шанверигу. Тот сдержанно, по-вельможному кивнул. Лицо Малугира стало испуганным и виноватым.

— Дедушка, я подумал о вас плохое.

— Ничего, — ответил Ланмаур. — Всё закончилось, всё в порядке.

Малугир робко подошёл ещё на два шага, посмотрел на деда умоляюще. Тот кивнул и повторил:

— Всё в порядке.

Малугир бросился ему на грудь, крепко уцепился за лацканы костюма и расплакался как ребёнок. Старый Шанвериг похлопывал его по плечу, бормотал «Ну что ты, перестань в самом-то деле!». Вельможе было стыдно за несдержанность наследника.

— А ты молодец, парень, — тихо сказал Северцеву гирреанец. — Ты даже не представляешь, какой ты молодец. И если вдруг окажется, что Лаоран с Таниарой действительно существуют, то теперь они обязаны послать твоим родителям неиссякаемую удачу, здоровье и долголетие.

Северцев ответил всё той же невероятной и невозможной улыбкой, одновременно злой и ласковой, ангельской и дьявольской.

«А глаза у него похожи на весенний дождь», — подумалось вдруг Клементу.

— Ты всё правильно сделал, Авдей, — повторил гирреанец. — До истины правильно.

В это мгновение Клемент его узнал.

— Высокочтимый дээрн Сайнирк Удгайрис, отставной смотритель Жасминовой террасы, старший сын сиятельного дээрна Валуйрика Удгайриса, хранителя Лиловых покоев. Десять лет назад связался с мятежниками, запятнал себя скверной измены, и сиятельный лишил недостойного отпрыска имени и родства. А в права наследования и старшинства вступил младший брат Сайнирка, многочтимый дээрн Талуйдик.

Сайнирк выгнул кончик хвоста, иронично растопырил шипы.

— Так сиятельный Валуйрик из смотрителя стал хранителем? Невелико повышение, но для придворного ценно и такое. При случае, предвозвестник, передайте отцу мои поздравления.

— Охрана, Сайнирка Угдайриса в кандалы, — приказал Клемент. — Он арестован за использование поддельных документов государственного образца. И уберите из кабинета всех посторонних. Следователя тоже.

— Северцева арестовать? — спросил кто-то из полицейского конвоя.

— Нет. Арестован только Удгайрис. Все прочие пусть проваливают по домам. И немедленно! Охране ждать за дверью. Допрос Удгайриса объявляется секретным.

Всех вывели. В последнее мгновение предвозвестник перехватил взгляд, который Аллуйган бросил на своего Исянь-Ши. От страха Клемента бросило в холодную липкую дрожь — такой лютой ненависти он никогда ещё не видел ни в людских глазах, ни в звериных.

Но ничего плохого не случится. Аллуйган не войдёт в дом Шанверигов.

Предвозвестник позвонил в Сумеречный лицей и приказал отчислить Аллуйгана за полную профнепригодность. «С практики отозвать немедленно», — уточнил Клемент.

А теперь к чёрту всё постороннее. Пора начинать допрос Сайнирка.

= = =

Тулниала, планета республики Алорозии, уже несколько столетий жила туризмом. Северная вершина её Треугольного материка предназначалась для любителей зимнего отдыха.

Отелей и гостиниц в Тулниале вдвое больше, чем домов местных жителей. Здесь есть всё: от роскошнейших дворцов до ночлежек. Но самыми многочисленными всегда были и остаются недорогие отели для визитёров среднего достатка — огромные стеклобетонные глыбы на десятки тысяч номеров, безликие здания однотипного дизайна с одинаковой меблировкой комнат и стандартным набором услуг. В таких отелях ежедневно меняются не меньше тысячи постояльцев, и служащие никогда не запоминают ни лиц, ни имён, едва успевая делать в регистрационных файлах отметки «прибыл-выбыл» и проверять, оплачены ли счета.

Лучшего места для экстренных тайных встреч, чем Тулниала, нет во всём Иалумете.

…Умлиайс Даайрид, гроссмейстер ордена Белого Света, шестидесятилетний наурис, стоял у окна гостиной своего крошечного двухкомнатного номера и смотрел, как на природном катке одного из многочисленных плато Ступенчатой горы фигуристы-любители пытаются повторить виденные по стерео поддержки и дорожки шагов из выступлений профессионалов.

Скоро полдень, но из этого окна небесных картин не увидеть. Досадно. А за спиной нудно спорят четверо командоров ордена — заместители и ближайшие помощники Даайрида.

— Кретинская легенда об Избранном приобретает в ордене всё больше популярности, — сказала командор Севера, нарядная и элегантная берканда средних лет. — Посещаемость сайтов, где есть файлы и ток-темы об Избавителе, возросла вчетверо.

— Почему «кретинская»? — слегка обиделся командор Востока, полнотелый светловолосый и зеленоглазый человек, ровесник берканды. — Эта бенолийская сказка — одна из самых красивых и романтичных историй, которую я слышал за всю мою жизнь.

— И самая вонючая, — хмуро буркнул командор Запада, атлетически сложенный негр тридцати двух лет. — Неприятностями от неё смердит за целый парсек.

Командор Юга, обрюзгшая старуха-наурисна, скрипуче рассмеялась:

— Для вас она смердит неприятностями, а многих молодых рыцарей и, тем более, адептов эта историйка с расстояния в тот же самый парсек манит прельстительным ароматом возвышенных целей, всесветной славы и чудесных приключений, которых так не хватает в повседневной орденской жизни.

Даайрид бросил на командоров хмурый взгляд, опять отвернулся к окну и сказал:

— Около десятка рыцарей и адептов позаботились, чтобы с орденских сайтов текст Пророчества и легенда об Избранном перешли на форумы и чаты общей сети. Тема быстро приобретает популярность.

— Ну ещё бы, — ядовито ответила командор Севера. — Такие щедрые обещания халявы. Придёт некий дядя, откроет заветную тайную дверь и посыплются из неё все блага жизни, только ладони подставляй.

— Но дверь нисколько не тайная, — заметил командор Востока. — Хотя и заветная. Если контрольно-пропускные ворота для большегрузных звездолётов вообще можно назвать дверью.

— Это Врата, — сказала командор Юга. — Ни дверь, ни ворота, а именно Врата.

— Калитка, — фыркнула командор Севера. — Интересно, хоть кто-нибудь в Иалумете помнит, как выглядят так называемые «Врата»?

— А что? — насторожилась командор Юга.

— А то, что это полторы сотни шлюзовых установок, для каждой — сотня мобильных транспортных площадок размером в гектар, плюс — ангары, склады, ремзона и ещё черт знает какие здания и технические системы. То, что вы именуете Вратами, на деле было крупной транспортной базой, точно такой же, как любой грузовой космопорт в Иалумете.

Командор Востока ухмыльнулся.

— Это знают все. Но знание нисколько не мешает фантазии творить романтичные сказки о прекрасных Вратах в благодатный мир.

— И о том, — ядовито добавила командор Севера, — как избранный самой судьбой герой распахнёт эти Врата, возьмёт фантазёра за ручку и подведёт его к огромному золотому блюду с изумрудной каёмочкой, где лежат вкусная еда, красивая одежда, общественное признание, сексуальное удовлетворение и все прочие приятности, которые обычно желают люди.

— А главное, — не оборачиваясь, сказал гроссмейстер, — что все эти приятности должны достаться даром и в неограниченном количестве. На халяву. А за халяву люди согласны работать вдвое больше и добросовестнее, чем ради денег или славы. Во имя халявы они будут терпеть любые тяготы и лишения — от скверной кормёжки до телесной боли. Парадокс, но призрачные обещания дармовщины оказываются более действенным стимулом для свершений, чем вполне реальные блага.

— Для жадных и ленивых глупцов, — уточнила командор Севера.

— Какая разница, — дёрнул плечом Даайрид. — Главное, что это будут людские ресурсы, которых так недостаёт ордену.

— О чём это вы? — не понял командор Запада.

Даайрид посмотрел на него, усмехнулся криво.

— О том, блюститель Западных пределов, о чём вы и ваши помощники так сокрушались на последнем магистратуме. Орден стремительно теряет популярность. Новых адептов находить всё труднее и труднее. Наше прошлое кажется людям скучным, а настоящее — нелепым. Обыватели проклинают координаторов, но при этом не спешат благословлять светозарных. Нашего возвращения никто не хочет — ни молодёжь, ни старики. Но если люди будут думать, что Избранный, явившись в Иалумет, обязательно пойдёт по тропе Белого Света, то такая мысль привлечёт в орден множество народу.

— Шваль она привлечёт! — отрубила командор Севера. — Тупое, ленивое и алчное отребье. Людской мусор.

Гроссмейстер покривил губы в ядовитой усмешке.

— А вы, блюстительница Севера, хотите отправить на штурм координаторских баз, и в первую очередь — Гарда, самой мощной крепости в Иалумете, лучшие силы ордена? Вы хотя бы отдаленно представляете какой крови это будет стоить? Не бросать же в такую мясорубку настоящих рыцарей.

— Так вы хотите использовать новичков как пушечное мясо? — поразился командор Запада. — Но это же… Это даже не аморально. Такую мерзость произносить гадостно, не то что делать!

— Это будет естественным ходом событий! — горячо сказал Даайрид. — Мы ведь никого не пошлём в бой силой. Всё исключительно на добровольной основе! Эти… избранниколюбы сами к нам придут именно ради того, чтобы сражаться и умирать во имя своего кумира. Для них нет никакой разницы, где состоится сражение и кто будет противником. Важен только сам факт битвы. — Даайрид замолчал, отвернулся. — Координаторы теряют власть, — сказал он после долгой паузы. — И если в ближайшие месяцы её не возьмём мы, она достанется другим. Но возвращение в Гард будет стоить крови. Не проливать же кровь светозарных… Она слишком драгоценна для того, чтобы превращать её в разменную монету. Нужен буфер. Тем более, что взять власть — это лишь одна треть дела, его начальный этап. — Гроссмейстер посмотрел на командоров. — Главным будет власть удержать и приумножить. И вот тут понадобятся истинные рыцари Белого Света! Поэтому недопустимо тратить их силы на решение промежуточных задач. И тем более недопустимо рисковать светозарными жизнями там, где легко можно обойтись заменой! — Даайрид опять отвернулся.

— Обманывать веру бесчестно, владыка, — возразил командор Запада. — Пусть даже эта вера в иллюзии, обманывать верящих подло. Я согласен, избранниколюбы — люди скверные, насквозь пропитанные алчностью, ленью и глупостью, но это люди. Нельзя использовать их так, как будто они вещь, дешёвый подсобный инструмент. Это люди, а не вещи!

Даайрид внимательно посмотрел на него и сказал твёрдо:

— Нет, блюститель Запада, это — не люди, а всего лишь видимость людей. Внешняя оболочка с людским обликом. Но внутри у них нет ничего, ни малейших признаков души. Вместо неё одна только глупость, трусость и страсть к лёгкой наживе. И в орден они придут не за подвигами во имя веры, а ради дележа халявы, мечтая урвать кусок побольше!

— А главным распорядителем халявы для них станет Избранный, — криво усмехнулась командор Юга. — И потому избранниколюбы побегут за ним куда угодно, даже под бластерные разряды. Всё это хорошо, владыка, и очень действенно, но меня смущают цели сражения. Победа достаётся тем, кто ведёт битву, а не тем, кто на неё смотрит. Рыцари будут сражаться во имя ордена, и потому каждая их победа станет его победой. А избранниколюбы пойдут в бой ради своего кумира. Точнее — ради воплощённых в его образе надежд заполучить как можно больше халявы. Их победы не дадут ордену ровным счётом ничего.

Даайрид улыбнулся:

— Замечание верное, блюстительница Юга, но эта задача решается легко. Избранниколюбы будут сражаться не за своего абстрактного кумира, а за конкретные стратегические объекты, чтобы впоследствии обменять их на право приблизится к Избранному. Базы и крепости координаторов станут для них аналогом входного билета. А в том, что в процессе зарабатывания билетов практически ни одного работника не останется в живых, нашей вины не будет, потому что на смерть они пойдут исключительно по собственной охоте и во имя собственных прихотей.

— Если так, то у меня возражений нет, — сказала командор Юга.

— Я не знаю, — сказал командор Запада. — Звучит убедительно, и всё же люди есть люди, даже если это алчные, тупые и ленивые людишки. А людей нельзя превращать в вещь! Ради нашей с вами чести нельзя.

Гроссмейстер кивнул.

— Да, блюститель Запада, это люди. И потому никто никогда и ни к чему не станет их принуждать. Никто не станет им лгать. Мы всего лишь опубликуем миф об Избранном Избавителе… Да он уже и так опубликован, без нашего участия… Теперь каждый людь сам решает, верить этому мифу или нет. Одни сохранят достойное людей благоразумие и назовут его глупой байкой. Другие, чей интеллект подобен бараньему, возжелают видеть в нём непреложную истину. И не нам с вами, блюститель Запада, указывать прочитавшим миф, кем становиться — людьми или скотом. Каждый обязан сделать самостоятельный выбор. Но не воспользоваться оказией было бы глупо! Если избранниколюбивых баранов не употребим в дело мы, то это непременно сделают другие, причём направят их против ордена. Поэтому хватит размазывать сопли! В операции «Захват» будут участвовать только добровольцы, а потому и ваша, и моя совесть, блюститель Запада, останется такой же чистой, как сам Белый Свет.

— Да, владыка, — неуверенно ответил командор. — Вы правы. Это хороший план.

— Дерьмо это, а не план! — сказала командор Севера. — Да, избранниколюбы захватят для нас базы и крепости координаторов. Да, штурм выгоднее оплачивать их кровью, нежели орденской. Всё верно. Только вы, владыка, главного не учли: даже один больной чумой способен заразить миллиардный город. Ведь совсем не зря эпеднадзор отправляет в закрытую клинику и больного, и всех здоровых, с которыми он успел пообщаться. А миф об Избранном губительнее любой чумы, потому что чума быстро излечивается, да и затрагивает лишь тело, тогда как миф необратимо калечит душу. Или вы хотите превратить рыцарей из детей Света в моральных уродов?

Даайрид нахмурился.

— Вы полагаете, что тесное общение с избранниколюбами превратит рыцарей в их подобие?

— Да, владыка. Рыцари станут точно такими же, как и они — ленивыми и алчными тупицами. Да ещё и трусливыми в придачу, потому что начнут бояться брать на себя ответственность и разучатся принимать самостоятельные решения. Ведь за избранниколюбов всё и всегда решают другие. Вот как вы сейчас. Такими людьми очень легко управлять, и потому делать это может любой желающий, в том числе и враг ордена. Сила светозарных обратится против нас самих. Орден погибнет. И случится это быстро, всего-то за какие-то три или четыре года.

— Боюсь, вы правы, — согласился гроссмейстер. Немного подумал и решил: — Истинных светозарных надо будет оградить от контактов с временными членами ордена. Придётся создать для временников особые подразделения, что-то вроде учебно-проверочных групп. Сделать всё так, чтобы они чувствовали себя полноправными адептами, но реально в дела ордена не входили.

— Тогда можно будет расширить возрастные рамки, — заметила командор Юга. — Брать в квазиадепты не только девятнадцатилетних, а людей в возрасте от восемнадцати до двадцати одного года.

— От двадцати до тридцати, — возразил командор Запада. — И предпочтение отдавать отслужившим в армии. Свежедемобилизованные срочники, контрактники, которые ещё не успели продлить истёкший контракт или попали под сокращение. С людьми, уже имеющими военный опыт, времени на подготовку операции уйдёт гораздо меньше. Да и финансовые затраты сократятся.

— Отличная кадровая стратегия, — одобрил Даайрид.

Командор Севера зло ударила кулаком по подлокотнику кресла.

— Дерьмо это, а не кадровая стратегия! Такая изоляция временников ещё пагубнее прямых контактов. Их группы будут выглядеть как элитные подразделения ордена, и настоящие рыцари с адептами будут готовы кожу с себя содрать, но попасть в их состав. Всем хочется быть первыми и лучшими. А служба в спецгруппе — знак высшей оценки способностей и мастерства. Поэтому вся эта избранническая гнусь из глупой байки превратится в непреложную истину, следовать которой и долг, и честь. Светозарные исчезнут, потому что все они — и рыцари, и адепты — станут избранниковыми холопами. И любой, кто поманит их даже ничтожной тенью от образа кумира, сможет сделать с ними всё, что угодно. Использовать как угодно, в любых целях, потому что светозарные из людей деградируют в безвольный и безмозглый инструмент. Мы не только убьём их души, мы собственными руками сотворим то, что за пятьсот лет так и не могли сделать координаторы — уничтожим орден!

В комнате надолго повисло тревожное, полное страха, молчание.

— Вы преувеличиваете, — сказал, наконец, гроссмейстер. — Прежде у вас не было катастрофистских настроений, блюстительница Севера. Да ещё таких, которые за абстрактными выкладками мешают видеть реальную выгоду. Теряете профессиональную хватку? Так на ваше место мигом отыщется десятка два претендентов.

Командор испуганно вжалась в спинку кресла, но возразила:

— Владыка, если за сиюминутной выгодой не видеть пагубных последствий, то действительно произойдёт катастрофа.

— Среди координаторов никогда не было дураков, — жёстко сказал Даайрид. — Сегодня ВКС слаб и уязвим, но уже завтра их аналитики придумают, как исправить ситуацию. Координаторы опять станут непобедимыми. Поэтому медлить нельзя! Удобный случай для контрудара мы ждали пятьсот лет. И если упустим нынешнюю удачу, то новую ждать придётся ещё пять столетий, если не больше. ВКС — трудный противник. Если не уничтожить его в ближайшие месяцы, то не уничтожить никогда. Но имеющихся сил для контрудара не хватит. Нужна помощь со стороны. А чем за неё платить?! Золотом, которого у нас нет и не будет даже после захвата Гарда, потому что восстановление ордена потребует огромных расходов? Или предлагаете отдать помощникам часть власти, которая всегда должна быть неделимой? Временники — единственное верное решение! И если оно кому-то не по нраву, выметайтесь в обеспечение, и там привередничайте!

Гроссмейстер прожёг командоров гневным взглядом. Та сжались в испуге, покорно склонили головы.

— Воля ваша неоспорима, владыка, — дрожащим голосом пролепетала командор Севера. — Мы повинуемся.

— Вот и ладно, — сказал гроссмейстер. — Теперь быстро набрасываем первичный план действий, и можете быть свободны.

Разработка плана заняла четыре часа.

Усталые командоры вышли из духоты номера на улицу, вдохнули чистый морозный воздух. Попрощались кивками и разъехались по своим отелям.

На полдороге командор Востока отпустил такси и пошёл пешком. Шаги делал медленно и осторожно, словно ступал по тонкому и очень скользкому льду.

Остановился возле окружного филиала ВКС.

— Риск, — сказал тихо. — Недопустимый риск. Однако и новости слишком важные для промедления… Нельзя ждать, пока они по обычному каналу доползут.

Командор вошёл в здание филиала, поднялся на верхний этаж, в приемную директора. Три посетителя дожидались своей очереди. Один что-то отмечал в файле карманного компьютера, двое других со скучающим любопытством стали разглядывать командора. «Свидетели, — досадливо подумал он. — Нехорошо. Но другого выхода нет».

Командор подошёл к референту и сказал так, чтобы слышал он один:

— Код допуска ноль-единица-ноль.

Референт ответил с вежливой деловитостью:

— Чем могу быть полезен, сударь?

«А самообладание у парня железное, — отметил командор. — До сих пор о носителях кода высшего допуска он только в инструкциях читал и даже помыслить не мог, что столкнётся с одним из нас в реальности. Но держится молодцом. Ни тени лишнего волнения или любопытства».

Вслух командор сказал:

— Прямая связь с Гардом по номеру Альфа-43-96-93. И самую защищённую от прослушки линию, которая только есть в вашем курятнике.

— Связь сейчас будет, — ответил референт. — Из кабинета директора, там очень хорошая защита. Только… Сударь, вы сами понимаете, нужна предварительная проверка. С названным вами номером мы соединимся, и абонент задаст контрольный вопрос. Лишь после правильного ответа вы сможете с ним поговорить. Такова инструкция, сударь.

— Я знаю. Поторопитесь со связью, дорога каждая секунда.

— Да, конечно, сударь.

Спустя несколько минут резидент ВКС напрямую докладывал архонту Тромму о планах гроссмейстера ордена Белого Света.

* * *

Клемент нахмурился.

Арестованный, хотя и был закован в кандалы, на свидетельском стуле развалился удобно и вольно. Предвозвестник хотел было одёрнуть наглеца, но не стал. Из-за мятежнической дерзости кандальник всё равно не подчинится.

Клемент молча смотрел на Сайнирка. Теньму нужно было задать бывшему придворному и бывшему вельможе один вопрос. Ради ответа на него и затевался арест.

— Дээрн, как вы могли променять великое счастье служить самому государю на гирреанскую грязь?!

Сайнирк смерил Клемента презрительным взглядом.

— А во имя чего я должен был служить Максимилиану? Что такого достойного делал император, чтобы я стал бы ему помогать?

— Служение государю — долг любого из подданных.

— Я ничего у Максимилиана не занимал, а потому ничего ему не должен.

— Такие рассуждения пригодны для мелкого торгаша, — ответил Клемент, — а для потомка одного из древнейших и знатнейших родов империи позорны.

— В таком случае, у любого мелкого торгаша ума, чести и достоинства больше, чем у всех потомков древнейших и знатнейших родов империи, вместе взятых, потому что ни один из этих отпрысков ни разу не задумался, а во имя чего он тратит время и силы на императора! Никто не задал себе вопроса, а что же такого честного и достойного Максимилиан делает, каким бы из его поступков соратники могли бы гордиться. Впрочем, соратников у него нет и никогда не было — только холуи. Но вам, предвозвестник, разницы не понять — придворные в принципе думать не способны, могут только слепо повиноваться.

— А разве вы не повиновались вашим бутовщицким командирам? — Клемент услышал в своём голосе дрожь. Мгновение помолчал, заставил себя успокоиться и сказал с обычным равнодушием: — Ведь мятежники так гордятся своей партийной дисциплиной.

— Всё верно, — согласился Сайнирк. — Дисциплина и повиновение приказам у нас безупречны. Но прежде чем сказать «Слушаюсь!», я каждый раз оценивал, а соответствует ли приказ идеям и целям партии. И требовал объяснений, если были хоть малейшие сомнения. Позже, когда сам стал приказывать, объяснений начали требовать у меня. И на все вопросы сомневающихся я всегда отвечал подробно и честно, потому что и командир, и приказ должны быть достойны повиновения.

— Бред и ересь, — презрительно фыркнул Клемент. — Не удивительно, что с таким глупейшим подходом к делу ни одна ваша партия так и не добилась успеха.

— Однако вот эти кандалы, предвозвестник, прямое доказательство того, что император нас боится. Его страх свидетельствует о нашей силе. А успех — дело наживное.

— Бред и ересь, — повторил Клемент.

Сайнирк посмотрел на него внимательно, изучающе.

— Да это же теньм! — охнул он в изумлении. — Докатилась Бенолийская империя. Что, во всём Алмазном Городе людей не осталось, если предвозвестником понадобилось делать вот такое… — Сайнирк запнулся, подыскивая определение, — …существо?

Клемент слов арестанта не понял. Не хотел понимать. Теньмами не пренебрегали ещё ни разу. Их все и всегда боялись. Пусть ранг у теньмов самый низший, для всевластных это почти вещь, но вещь смертельно опасная. А тут презренный арестант, лишённый имени и дворянства кандальник, жалкая тварь, ничтожней которой нет никого и ничего в империи, считал теньма мусором. Или он по врождённому скудоумию не понимает, в чьей руке находится его жизнь?

— Ты не боишься умереть? — спросил Клемент.

— Боюсь, — спокойно ответил арестант. — А пыточного кресла боюсь ещё больше, чем смерти. Но мне глубоко безразлично, кто меня туда пристроит — ты, твой хозяин-император или один из тех долбанов-охранников за дверью. Все вы червяки из одной помойки, и цена вам одинаковая.

— Ты мнишь себя выше государя?

— Конечно. И превосходство моё истинно, а не мнимо. Мне было ради чего жить, и есть, ради чего умирать. А вам всем — нет. Вы пустоцветы.

— Я спросил тебя о государе, — зло сказал Клемент.

— А я уже ответил, что всем вам одна цена — бластерный заряд.

Сайнирк не лжёт. Он действительно не видит разницы между государем и его теньмом. Считает их обоих одинаковой грязью, на которую и глянуть-то гадостно.

И в этом Клементу арестанта не переломить. Ни болью, ни лестью не заставить изменить мнение.

Такого теньм не ожидал. Клемент и представить не мог, что такое вообще когда-нибудь произойдёт. Ведь он тень императора, превыше которого в Бенолии нет никого и ничего. Поэтому и Клемент, когда находился подле императора, а тем более — когда являл волю государя его подданным, был высок недосягаемо. А для кандальника Клемент стал куском мусора именно потому, что был теньмом и предвозвестником императора, которого мятежник за людя, достойного уважения, не считал. До сих пор императорского посланца боялись и почитали во имя его хозяина, а теперь из-за него презирали.

Клементу стало обидно и горько. Обжёг стыд — и за себя, и за императора, словно они вдруг оказались голыми посреди площади, а прохожие смеялись и тыкали в их сторону пальцами. Это было несправедливо и бессмысленно до жестокости.

— Нельзя судить о людях, которых не знаешь, — сказал Клемент арестанту.

— Людей узнают по делам, — ответил тот. — А достойными уважения делами твой император похвастаться не может. За всё время своего правления ничего по-настоящему полезного для Бенолии он так и не сделал.

— А свои дела ты считаешь для Бенолии полезными?

— Да. Потому что всё, что я делаю, имеет лишь одну цель: выстроить жизнь в Бенолии так, чтобы все её люди каждое мгновение чувствовать себя людьми, а не тенями.

Клементу сказать было нечего — любые слова разбивались об уверенность арестанта в высочайшей ценности своих дел, как стекло о гранит.

Но почему такой уверенности нет у Клемента? Ведь его дело, его жизнь ещё ценнее — он служит императору. Откуда взялось ощущение зря потраченных лет? Куда подевалась уверенность, что быть теньмом — наивысшее мастерство из тех, какие доступны людям?

Клемент тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли.

— Тебя расстреляют сегодня же, — сказал он Сайнирку. — Приказ предвозвестника судебного подтверждения не требует.

Арестант заметно побледнел, но ответил уверенно и твёрдо:

— Я не напрасно жил, а значит и умру не зря. Но этого тебе тоже не понять, ведь ты низвёл себя от людя до уровня тени. — Сайнирк смотрел на Клемента с гадливым недоумением: — Как только можно выбрать такую работу…

Слова кандальника обожгли болью. Для него теньм был не мастером истинного дела, а никчёмной и жалкой пустышкой.

Вернулась чуждая и невозможная мысль — жизнь потрачена зря.

Нет, не может этого быть! Всё не так. Клемент резко взмахнул рукой, отметая сомнения.

— Стать теньмом — это веление Судьбы! — сказал он не столько Сайнирку, сколько себе. — Высший жребий, которого удостаиваются немногие. Знак избранности. Искусство, которому учатся с детских лет и до конца жизни.

— Что?! — вскричал Сайнирк, дёрнулся, будто от удара. — Что ты сказал? Как учатся?

Клемент ответил презрительным взглядом. Все вельможи одинаковы, даже если становятся мятежниками — уверены, что теньмы и булки с повидлом растут где-нибудь на ветках сами собой, как жёлуди на дубе.

Сайнирк поднялся со стула, посмотрел на Клемента долгим взглядом и… — тут Клемент едва не задохнулся от изумления и растерянности —…Сайнирк встал перед ним на колени, поклонился чельно. Выпрямился на полупоклон и сказал:

— Простите меня, сударь.

Клемент уставился на него с оторопелым недоумением:

— Что?! Почему?!

Сайнирк посмотрел на Клемента с искренней и острой жалостью, опять чельно поклонился и сказал:

— Сударь, мне и в голову не приходило, что вас начинают калечить с самого детства. Увечат душу, чтобы превратить из людей в тени. А ведь мы ничего не сделали, что бы вас защитить. Тратили время на всякую глупость, на межпартийную грызню. Простите нас, сударь. Хотя… Такое простить невозможно. И это правильно.

Жалость и просьба о прощении стегнули Клемента будто хлыстом. Зачем эта жалость, почему обречённый на смерть кандальник смотрит на него как на ущербного? Боль обиды оказалась сильнее, чем самая жестокая порка. И намного унизительнее. Перенести её Клемент не мог.

Ткнул пальцем в кнопку экстренного вызова и приказал вбежавшей охране:

— Расстрелять немедленно. Только не за участие в делах мятежной партии, а за пособничество Погибельнику, еретически именуемому Избавителем и Избранником.

Вот теперь Сайнирк испугался по-настоящему. Одним движением вскочил на ноги, вперил в Клемента ненавидящий взгляд и прошипел он сквозь зубы:

— Паскуда подлая.

Клемент улыбнулся победительно. Для мятежника обвинение в причастности к делам Избранника оскорбительно и позорно.

— Ты умрёшь как слуга Избранного Избавителя, — злорадно сказал Клемент. — Как браток.

— Эту жалкую клевету никто не захочет слушать, — ответил Сайнирк. — Мои друзья слишком умны, чтобы поверить в такой вздор. И любят меня, а потому клевете нет места ни в их сердцах, ни в душах.

Клемента как по лицу хлестнули. О себе ему такого никогда не сказать.

— Расстрелять! — в ярости прошипел он. — Немедленно!

Охранники схватили Сайнирка под руки, хотели выволочь из кабинета.

— Не напрягайтесь, — презрительно фыркнул гирреанец. — Я и сам дойду.

А на прощание опять посмотрел на Клемента полным жалости взглядом.

— Мы ведь правда ничего не знали, сударь. Если сможете — простите нас.

И вновь жалость такой острой болью хлестнула, что хотелось кричать. Но не получалось, дыхание остановилось, не было воздуха на крик. Клемент только и смог, что судорожно рукой дёрнуть.

Охрана истолковала это как приказ, и Сайнирка увели.

А душу терзала острая и жгучая боль. Клемента только что лишили мастерства, а вместе с ним отобрали ощущение самости и в дребезги разбили Я Клемента. Оказывается, оно было, это Я. «Аз есмь», вспомнилась древняя формулировка. «Я есть». Я — Клемент Алондро, теньм-четырнадцать императора и владыки всея Бенолии. Я — никто. Пустая тень пустоты, у которой нет ни дел, ни свершений.

Как же больно! Такой лютой боли даже в экзекуторской никогда не было.

Клемент сцепил зубы. Не кричать. Успокоиться. Бредни мятежников касаются только их самих. Жизнь Клемента самая что ни на есть правильная, предопределённая самой Судьбой. Он — тень своего Светоча. А тени всё безразлично в этом ничтожном мире. Есть Светоч, есть служение Светочу, а всё остальное — пыль.

Сердце опять опалила ненависть к Авдею Северцеву. Каждая встреча с этим криворожим гадёнышем приносила Клементу пронзительную боль от сожалений о несбывшемся и тяжёлую тоску от разочарований в сбывшемся. Пусть почти все встречи были не прямыми, а опосредованными через людей из его окружения, боль это не смягчало. Каждое соприкосновение с Северцевым, даже самое мимолётное, вдребезги разбивало мир Клемента, оставляло посреди пустоты, захлёстывало ощущением собственного небытия.

«Ненавижу тебя, — повторил Клемент. — Ты один во всём виноват. Не будь тебя, не было бы и этого кошмара».

Нет, всё, хватит! Ненависть к такой презренной твари как гирреанский поселенец недостойна теньма. Да и любая другая ненависть. И тоска, и зависть. Ему, тени самого государя, обладателю высшего жребия из всех возможных, избранному из избранных, незачем тратить себя на душевную суету, именуемую чувствами. Они присущи только мелким и заурядным людишкам, в чьей жизни нет ни цели, ни смысла.

Зато у него, теньма, есть его Светоч. Всё остальное пыль.

Душа оцепенела в безучастии, уснула. Сомнения исчезли, а вместе с ними ушла боль. Привычный, досконально известный мир вновь стал целым и незыблемым. Теньм глубоко вздохнул, сел в кресло. Надо было не торопясь обдумать факты, собранные по каннаулитскому делу.

«А ведь Погибельником может оказаться Северцев, — подумал теньм. — То, что творит он сам, и то, что творится вокруг него… С обычными людьми так не бывает. И эти глаза… У них не только цвет дождя, но и его живительная сила. Есть немало людей, которые могут смотреть прямо в душу, но их взгляды похожи на бластерный выстрел или удар ножа. Они всегда только ранят. От них хочется спрятаться, убежать. А Северцев смотрит так, что люди сами идут навстречу этому взгляду, вбирают его в себя, как иссохшая земля вбирает дождь. Обычный людь никогда не сможет так смотреть».

Многие толкования Пророчества предупреждали, что Погибельник будет искуснейшим ловцом душ.

«В бунтовщицкие дела отца Северцев не замешан, — продолжал размышлять теньм. — Нельзя одновременно заниматься и мятежами, и музыкой, на оба дела не хватит ни времени, ни сил. Но не разделять злокозненных помыслов родителя Северцев не может. Патронатор Гирреана говорил, что в семьях бунтовщиков все очень преданы друг другу. Значит Северцев точно такой же разрушитель устоев империи, как и его отец, и такой же отрицатель святых заветов, как его дед. Но власть над людьми у него гораздо больше. Северцев и есть Погибельник».

К сожалению, для государя одних только умозаключений будет мало. Ему потребуются факты, а не домыслы. Если император заподозрит, что предвозвестник принёс ему вместо головы Погибельника черепушку дублёра, то нерадивый слуга распрощается с собственной головой.

А найти настоящие доказательства можно только в Гирреане.

«Значит, лечу в пустошь, — решил теньм. — Немедленно».

— 5 —

Архонт Маргарита кормила птиц в саду резиденции ареопага. Пичуги посмелее садились на ладонь, другие сновали у ног.

К Маргарите подошёл Тромм. Взял из пластиковой чашки в её руке немного птичьего корма. На ладонь Тромму тут же присели две маленькие пёстрые птички.

— Кто такие? — спросил Тромм Маргариту.

— Щеглы. Хотя бы их мог запомнить, такой яркий окрас, что ни с какой другой птицей не спутаешь.

— Они певчие?

— Да. Поют не хуже соловьёв. Первые поселенцы привезли и тех, и других с Земли Изначальной именно ради пения. — Маргарита глянула на Тромма. — Но ведь ты не птицами любоваться пришёл.

— Что ты думаешь об избраннических затеях ордена? — спросил Тромм.

— Я уже говорила — это одна из лучших приманок для пушечного мяса. Дешёвых боевиков под эту сказочку светозарные наберут быстро.

— И всё?

— А что ещё? Ты профессиональный военный и должен гораздо лучше меня понимать, что широкомасштабное вооружённое столкновение с орденом неизбежно. Если не сейчас, то через десять лет или через сто, но с белосветцами всё равно воевать придётся.

Щеглы доели корм и упорхнули. Тромм взял у Маргариты ещё горсточку зерновой смеси и бросил стайке маленьких чёрных птиц.

— А эти откуда? — спросил он.

— Местные, иалуметские. С планеты Наддариага.

— Тоже певчие?

— Конечно. Иначе какой смысл содержать их в саду?

Тромм глухо зарычал.

— Марго, я хороший офицер. Я понимаю ценность солдатской жизни и умею воевать так, чтобы свести людские потери к минимуму. Я знаю что делать, когда на любой объект — и военный, и гражданский — в открытую нападает армейское соединение. Знаю, как противостоять скрытой угрозе диверсионных групп. Могу защитить объект и находящихся в нём людей от террористов-камикадзе. Но я понятия не имею, что делать, когда атака идёт на души моих солдат. Я не умею вести идеологические войны. И тем более не представляю, как их выигрывают.

Маргарита глянула на него с лёгкой усмешкой.

— А зачем вообще устраивать идеологическую войну? Мало тебе оружейной?

— Марго, многим координаторам бенолийская сказка пришлась по вкусу. В Пришествие верят около двадцати процентов от всего личного состава ВКС. Слышишь, Марго, — от всего личного состава. Это слишком много людей, чтобы пренебрегать их настроениями.

Маргарита опять улыбнулась.

— Боишься, что солдаты ВКС, вместо того, чтобы стрелять в орденцов, начнут убивать координаторов, а светозарных впустят на базу под фанфары?

— Да! Боюсь! В истории не счесть примеров, когда во имя идеи целые крепости сдавались врагу, а войны проигрывались, не успев начаться.

— Всё так, — согласилась Маргарита, — но кто тебе сказал, что Избавитель непременно взойдёт на тропу ордена Белого Света? Ведь он может стать офицером ВКС. Во всяком случае, те координаторы, которые поверили в Пришествие, думают именно так.

— Перечитай Пророчество, — буркнул Тромм. — Избавитель избирается судьбой для того, чтобы низринуть тиранию. А единственные кандидаты на роль тиранов — это мы с тобой и Лиайрик.

— Кстати, где он?

— Ещё утром улетел в Западные пределы. Там сложная ситуация и с водой, и с воздухом, назревает восстание.

Маргарита задумчиво зачерпнула зерновую смесь и медленно высыпала обратно в чашку.

— Если архонты, — сказала она, — тираны, подлежащие обязательному и немедленному уничтожению, то истреблять следует и наших помощников, то есть рядовых членов ВКС. Думаю, избранниколюбивые координаторы это понимают. А если ещё не осознали непреложность столь простой истины, то специалисты из корпуса собственной безопасности должны им всё разъяснить. Подчёркиваю — именно разъяснить, а не принять карательные санкции.

Птицы, видя, что люди не собираются делиться с ними кормом, подняли возмущённый гвалт. Тромм бросил им щедрую горсть зерна.

— Марго, в Пришествие начинают верить и за пределами ВКС. Не скажу, что среди рядовых иалуметцев легенда об Избранном пользуется большой популярностью, но ею увлеклось немало рядовиков, причём из самых различных социальных классов — как мелочь всякая, вроде дворников и банковских операторов, так и крупные министерские чиновники.

— Нередко две сотни банковских операторов и дворников оказывают на политику влияния больше, чем один премьер-министр, — заметила Маргарита. — Народная воля, это знаешь ли…

— Знаю, — хмуро ответил Тромм. — Потому и боюсь.

Маргарита бросила птичкам ещё горсть зерна.

— Уважаемый коллега, повторяю главный вопрос, на который ты так и не дал ответа: почему Избранный обязательно должен взойти на тропу ордена Белого Света? С таким же успехом он может вести Иалумет к изобилию и процветанию по тропе ВКС.

— И от какого же тирана в таком случае он будет избавлять наш многострадальный мир?

— Тирания совсем не обязательно должна воплощаться в официальной власти. Она может быть и тайной. Как у ордена Белого Света, например.

— Что за вздор? — возмутился Тромм. — В такой запредельный абсурд не поверит ни один дурак.

— Как раз дурак и поверит. Тот самый, который верит в Пришествие. Как заметил один очень мудрый философ Земли Изначальной, чем абсурднее идея, тем охотнее дураки в неё верят. А дураков в Иалумете, к сожалению, немало.

— Жизнь не философия! — огрызнулся Тромм. — Этому твоему мудрецу легко было рассуждать, в его солдат орденцы стрелять не собирались. Да и не было у него никаких солдат. А мне за четыре миллиона жизней отвечать!

— Вот ради этой ответственности и поразмысли. Избранника пока нет, верно?

— Ну… Не то чтобы совсем нет, но и ни в чём конкретном он себя пока не проявил. И даже Бенолию не покинул. Преградительная коллегия обещает возложить его голову к ногам своего императора не позднее тридцатого октября.

— Сегодня двадцать первое, — сказала Маргарита. — Завтра День Хризантем. Мой самый любимый праздник, — мечтательно улыбнулась она. Вздохнула и вернулась к делам: — Почему Избраником вновь занялись коллегианцы? Ведь поиск его головы Максимилиан поручал кому-то из своей ближней свиты?

— Он отозвал предвозвестника ещё девятнадцатого. Максимилиану нужна неудача коллегии, чтобы иметь основания уничтожить эту организацию со всеми её членами. С недавних пор он почему-то не жалует коллегианцев.

— Почему он так уверен, что коллегия не справится с заданием?

— Не знаю, — Тромм пожал плечами. — Вроде бы так предсказал его личный толкователь Пророчества. Первого ноября Максимилиан планирует начать аресты коллегианцев, а за головой Избранника отправить предвозвестника.

— Ну и ладно, — сказала Маргарита. — Нам их внутрибенолийские игрушки до задницы. Свои бы дела разгрести…

— Ты начала говорить об Избраннике применительно к ВКС.

— До тех пор, пока Избавитель не появился, остаётся неизвестным, чей путь к благоденствию он предпочтёт — наш или орденской. И чью власть сочтёт тиранией — ареопага или гроссмейстера. Если наши избранниколюбы будут уверены, что благодаря им, в награду за именно их примерное поведение Избавитель предпочтёт ВКС, то, как думаешь, будут ли они симпатизировать избранниколюбам из ордена, своим главным конкурентам в борьбе за халяву?

Тромм улыбнулся.

— Да, столкнуть их лбами было бы замечательно. И белорылых уничтожим безвозвратно, и ВКС от людского мусора очистим. Но словосочетание «тирания ордена» звучит нелепо. Как может тиранить тот, у кого нет реальной власти?

— Зато есть реальная возможность пакостить. Точнее — люди будут думать, что она есть. Пусть Лиайрик объявит, что кризис в Западных пределах порождён диверсиями светозарных.

— Да… Да какой дурак в это поверит?! — возмутился Тромм. — Ляпать такие заявления — только себя позорить.

Маргарита с насмешливым прищуром посмотрела на Тромма.

— На протяжении столетий твои соплеменники верили, что белые и рыжие берканы насылают на прочих жителей Келлунеры, вашей родной планеты, стихийные бедствия и моровые поветрия, пьют кровь младенцев и зловредным колдовством наводят на женщин бесплодие. Светлошерстых объявляли отродьем сатаны, сжигали на площадных кострах. На Земле Изначальной точно так же поступали с цыганами и евреями. На Вайлурийне, планете наурисов, в роли во всём виноватых и повсеместно изгоняемых и истребляемых оказались кареглазые ящеры. И ты думаешь, что эти люди постесняются объявить источником всеиалуметских бед орден? Надеешься, будто они, вместо того, чтобы устраивать загонную охоту и хором кричать «Ату!», будут разбирать, логично предъявленное обвинение или нет?

— То, о чём ты говоришь, творилось лишь в средневековье.

Маргарита невесело рассмеялась.

— А дураки с тех пор не поумнели. И количество их не уменьшилось. За расовую принадлежность или социальное происхождение людей десятками тысяч убивали не только в средневековье, но и во все последующие эпохи. Так что орда агрессивных дуболомов, готовых орать «Бей орденцов, спасай Иалумет!» соберётся быстро. Увы.

— Если так, то пусть они лучше орденцов бьют, чем затевают межрасовые конфликты.

— Вот и я о том же, — сказала Маргарита.

— Но тогда орден нам будет нужен, — озадаченно проговорил Тромм. — Его нельзя уничтожать.

— Нужен, — согласилась Маргарита. — Только не слишком сильный. Тогда светозарные станут громоотводом для агрессии людей, склонных к национализму и религиозному фанатизму. А фанатики и националисты будут фактором сдерживания для ордена. Отличный баланс получится!

— И долговременный, — кивнул Тромм. — Теперь подытожим. В неком неопределённом будущем явится некий людь, самой судьбой избранный для великих дел и благословлённый на них сразу и Таниарой, и Лаораном. Сначала Избранник поможет ВКС окончательно избавить Иалумет от скрытой тирании зловредного ордена, источника всех бед и несчастий. Затем, когда с белосветцами будет покончено, он откроет заветные Врата в Ойкумену и выдаст персональные пропуска к неиссякаемому и дармовому источнику всего того, что каждому конкретному иалуметцу хочется. Но допущены к источникам будут только те, кто был верен ВКС и послушен его воле.

— Красиво и действенно, — оценила Маргарита. — Только выдавать в народ твою трактовку бенолийского Пророчества надо не в столь конкретной форме и не таким циничным тоном.

— Само собой, — согласился Тромм. — Формулировкой пророческого оповещения займётся пресс-корпус. Пропаганда — их обязанность. И с информацией они работать умеют.

— Только бы на самом деле Избранный не явился. Тогда контролировать ситуацию будет практически невозможно.

— Не явится, — заверил Тромм. — Если за двадцать одно столетие с лишним не явился, то дальше и подавно не явится.

— Всё это двадцать одно столетие в Бенолии успешно работала Преградительная коллегия. А теперь её, считай, нет. Зато Слуг Избранниковых больше, чем на бродячей собаке блох. Рано или поздно, но они сумеют подыскать подходящего для роли Избавителя кандидата и надлежащим образом употребить его в дело. Кстати, как называются объединения избранниколюбов? Товарищества?

— Братства. Что гораздо хуже и опаснее. Но ты зря волнуешься, Марго. Преградительная коллегия будет всегда. В Бенолии это вопрос выживания императорской власти. Если истинное положение дел не в силах постичь слабоумный извращенец Максимилиан, то Коронный совет всё прекрасно понимает. И Преградительная коллегия продолжит работать столь же эффективно, как работала до сих пор. Хотя, возможно, ей придётся сменить название.

— Пожалуй, — согласилась Маргарита. Немного подумала и сказала решительно: — Хорошо, играем избранническую карту по полной. Чем мы хуже Даайрида?

— Да, мужик он неглупый, — подтвердил Тромм. — Иду звонить Лиайрику, пусть начинает первый этап акции. Пока придётся делать всё навскидку, но уже к завтрашнему утру аналитики разработают чёткий план действий.

Тромм озадаченно огляделся.

— Марго, а куда птицы подевались?

— Улетели. Или ты думал, они вечно будут ждать, когда мы соизволим о них вспомнить и подкинуть ещё зерна?

— Ещё одно подтверждение тому, — хмыкнул Тромм, — что никогда нельзя забывать о мелочах.

— И главная мелочь — Бенолия, место Пришествия Избранного. Не слишком ли большой статус в политической табели о рангах получит этот сырьевой придаток?

— Да, — согласился Тромм. — Баланс может нарушиться. — Он задумчиво потеребил себя за губу. — Марго, а кто сказал, что обрести свою истинность Избавителя Избранный должен именно в месте Пришествия? Не логичнее ли будет сразу же после Пришествия покинуть такую гнусную и никчёмную планетёшку, как Бенолия, и отправиться за обретением силы куда-нибудь в центральные области Иалумета? Например, в одно из тех святилищ, которые в равной мере почитаются и таниарцами, и лаоранами, и даже приверженцами мелких религиозных сект, где поклоняются всяким экзотическим божествам вроде Вселенского Духа? Если такое святилище за счёт Избранного прибавит себе ещё немного святости, то на статусное распределение государств, планет и городов это никак не повлияет.

— Братствам идея понравится, — одобрила предложение Маргарита. — То, что их кумира с нетерпением ждут в одном из самых знаменитых и почитаемых святилищ Иалумета, будет льстить их самолюбию. К тому же идея дальнего и трудного путешествия Избранника за обретением силы и истинности очень красива и романтична. Она будет легко пленять и разум, и чувства, потому что тогда даже самый заурядный браток почувствует себя сопричастным к чуду героем. Поэтому в то, что Избранному необходимо покинуть Бенолию и посетить место обретения силы, братства поверят. А вслед за ними поверят и все остальные иалуметцы.

— А путь к источнику силы долог и тернист, — добавил Тромм. — Если Избавителя не пристукнут коллегианцы, то он обязательно погибнет на пути к месту обретения истинности. Злокозненные орденцы и прикончат.

— Но они же…

Тромм перебил Маргариту смехом.

— Ты ровным счётом ничего не смыслишь в хорошей военной провокации, уважаемая коллега. Поверь, так или иначе, а прикончат Избавителя всея Иалумета именно орденцы и никто другой.

— Если это обещаешь ты, — сказал Маргарита, — я спокойна.

* * *

Сегодня в кои-то веки выдался короткий день, и директор службы охраны стабильности смог вернуться домой пораньше.

— Пойдём к нам, — предложил он Пассеру. — Чаю выпьем, какой-нибудь новый фильм посмотрим. Малнира обрадуется, ты давно уже к нам не заходил.

— Голова болит фильмы смотреть, — буркнул Пассер. — Чай до самых ушей булькает. Ты бы ещё бутерброды предложил. Ну и денёк выдался, даром, что короткий. Даже в столовую сходить некогда было. Ладно ещё, отлить успевали.

— Что верно, то верно. Тогда предлагаю шашлыки в саду, красное вино и тихий осенний вечер. Идёшь?

— Иду.

…Малнира встретила их в малом холле. Рядом с ней — Ринайя Тиайлис, садовница из оранжереи, молоденькая наурисна. Наряжена в новёхонькое и очень дорогое платье из белого ларма, туфли стильные, макияж изысканный. Украшения выбраны с умом: изумрудные диадема и ожерелье замечательно подчёркивают глубину и цвет глаз. Выглядит девица настоящей дээрной, но всё равно — садовница она садовница и есть. Плебейка. Как Малнира могла её к себе допустить? И откуда у простой девчонки такая одежда? Одни только туфли стоят всей её зарплаты за три года, если не больше.

— Сегодня День Хризантем, — сказала Малнира. — Главный женский праздник в Иалумете.

— Прости, милая, — покаянно сказал Дронгер. — Забыл. Столько работы было… Я немедленно всё искуплю! Будет и фейерверк, и сладости, и самые лучшие хризантемы Иалумета, и даже…

— Оставь, — перебила Малнира. — Мы ещё до свадьбы договорились, что никогда не станем отмечать ни общих праздников, типа Дня Хризантем, ни семейных дат, вроде дня венчания, потому что ты всё равно не сможешь вовремя вырваться с работы. Вместо них в свободное время будешь устраивать праздники просто так… Но другие люди таких обещаний не давали. Сегодня мне и Ринайе был прислан традиционный для Дня Хризантем подарок — букет цветов, музыкальная открытка и шоколадное ассорти. Заказ делался через космонет в одном и том же недорогом, но приличном магазине Маллиарвы, о достоинствах которого может знать только тот, кто жил в столице хотя бы полгода, потому что по сети их не оценить. Посылка анонимная, но помечена кодом личных сообщений, который знают лишь члены семьи, близкие друзья (Малнира кивнула Пассеру) и принимающий почту референт. В общей сложности десять людей. У нас есть список их имён. И есть один юноша, имя которого не внесено в список, но которому я сама называла код личной почты. Зовут его Винсент Фенг.

У Дронгера качнулся пол под ногами. Пассер схватил его под руку.

— Повтори, что ты сказала! — прохрипел Дронгер.

— Сиятельный господин, — подошла к нему Ринайя, — вы ведь можете по трафику космонета и банковского перевода узнать, где находится отправитель? Во всех детективах так делают. Ведь это не киношная выдумка? Вы правда можете найти Винсента?

— Если следы специально не затирались, то смогу.

— Винсент такого не умеет.

— Долго ли научиться… — ответил Дронгер. — В Бенолии каждый десятый — специалист. У следователей от их мастерства нервная экзема по всем местам.

— Нет-нет, сиятельный господин! Винсент не затирал следы. Если бы он и дальше хотел прятаться, то не стал бы присылать подарки.

Подошла Малнира, обняла Ринайю, а мужу сказала:

— Ну что ты замер, горе лохматое? В контору свою звони!

— Нет, — медленно выговорил Дронгер. — Такой поиск надо делать лично. Я должен вернуться в офис.

— Так возвращайся. И позвони сразу же, как только что-нибудь станет известно.

— Да, — кивнул Дронгер. Из холла он вышел, опираясь на руку Пассера. Голова кружилась как хмельная, на лице — блаженная улыбка.

— Твоя Малнира смотрит на эту плебеечку как на законную сноху, — сказал Пассер. — Платье ей дорогое купила, побрякушки.

— Судя по тому, что Винс дарит Ринайе цветы, скоро она действительно станет нашей снохой.

— И ты согласишься на брак своего наследника с простокровкой?!

— Альберт, если Винсент притащит домой болотную гадюку и скажет, что хочет на ней жениться, я провозглашу её супругой наследника дома Адвиагов.

— Хорошо, что у меня детей нет, — сказал Пассер. — Не нужно творить такие глупости.

— Дурак. С детьми жизнь хлопотная, а без них — муторная. Поверь, я это хорошо знаю.

Пассер только хмыкнул. Адвиаг остановился, посмотрел Пассеру в глаза.

— Альберт, жениться надо только по любви. Как мы с Малнирой. Иначе у тебя никогда по-настоящему не будет ни супруги, ни детей. А без них мужчина уже не мужчина. Да и людь не людь, а так, видимость одна. Так что женись пока не поздно. Найди женщину по сердцу и женись, рожай детей. Но только женщина обязательно должна быть любимой. И плевать на её сословие и приданое. Любовь дороже.

— То-то тебя отец за брак с нищей даарной из дома выгнал и от имени отрешил. Только перед самой смертью и простил. Да и то лишь потому, что ты — единственный потомок прямой линии. — Пассер отрицательно качнул головой: — Нет, Дронгер. Пусть я младший из трёх детей, и родовых прав у меня почти нет, но и своей законной малости я лишаться не хочу.

— Зато личной жизни у тебя совсем нет, даже в самой крохотной малости. Ты можешь перетрахать всех шлюх Иалумета, но настоящей близости так и не узнаешь. В сравнении с ней физиологический секс и плевка не стоит. — Дронгер усмехнулся невесело: — А что касается моего отца… Знаешь, его и отцом-то в полном смысле назвать нельзя. Так, производитель. И мать у меня такая же. Кое-как выродили наследника, нянькам сбросили и забыли. Женились они по семейному сговору, друг друга не любили, а лишь терпели. И меня тоже терпели — как обременительное, но обязательное условие существования. — Дронгер вздохнул. — В детстве я люто завидовал сыну уборщицы. Папашу его почти не знал, он кухонным сантехником был. Зато мамашу встречал едва ли не каждый день… И ненавидел всё их семейство. Добился, чтобы Макаровых уволили и выслали из столицы без права на возвращение. Но они всё равно остались настоящей семьёй, а Кирилл — любимым сыном. А я всю жизнь так и пробыл всего лишь наследником. — Дронгер прикусил губу, отвернулся. — Вот такая гнусная история. А самое паскудное в ней то, что семью Макаровых я до сих пор ненавижу.

— Не ты один, — тихо сказал Пассер. — Не с тобой одним такая история произошла.

Адвиаг внимательно посмотрел на Пассера. Тот кивнул.

— Так со многими было, Дронгер. Почти со всеми. И хватит об этом! Директор, вы собирались вычислить местопребывание Винсента Фенга? Так поторопитесь в контору. Сами знаете, время в таких ситуациях измеряется на секунды. Следов слишком много, чтобы среди них легко было отыскать один.

Адвиаг торопливо пошёл к двери на лётмаршную площадку. На полдороге остановился, посмотрел на Пассера.

— Альберт, если твоя невеста окажется простолюдинкой, от гнева главы семьи я тебя прикрою. Власти директора службы охраны стабильности на это хватит.

Пассер кивнул, пожал ему руку.

= = =

Найлиас кончиками пальцев прикоснулся к пышному букету белых хризантем, перечитал записку.

Для дамы Вашего сердца в знак вечной и глубочайшей благодарности за всё, чему Вы меня научили, за Ваше терпение и доброту.

Неизменно с почтением и уважением.

Гюнтер.

Найлиас вздохнул. Беглый адепт прекрасно знает, что у светозарных рыцарей не может быть никакой дамы сердца, потому что и сердце их, и разум, и даже душа безраздельно отданы Белому Свету. Но Гюнтер пользуется любым поводом напомнить о себе. Хотя при этом уклоняется от личных встреч. Он ждёт только одного — когда бывший учитель скажет: «Я хочу принять братство по Цветущему Лотосу».

За Гюнтеров побег Найлиаса на две ступени понизили в звании и навечно перевели в обеспечение, на подсобную работу. Теперь он стал сортировщиком корреспонденции на главпочтамте Маллиарвы. Из Бенолии Найлиасу уже не выбраться. В центральных областях никому не нужен рыцарь, бестолковый настолько, что от него даже удрал адепт. Поэтому не будет больше серьёзных поручений, а значит и субсидий от ордена. Всё, что осталось Найлиасу — крохотная однокомнатная квартирка в рабочей окраине города и мизерная зарплата почтаря.

Однако на Гюнтера опальный рыцарь не сердился. Мальчишка, что с него взять. Очень романтичный, эмоциональный, а потому доверчивый и наивный. Голову такому заморочить — раз плюнуть. Зато Николай…

Но как ни старался Найлиас, ненавидеть братка не мог. Знал, что тот и порядочен, и честен, о Гюнтере будет заботиться как настоящий старший брат, если не лучше. Ведь родные братья разными бывают, иные хуже любого врага… А Николай Гюнтера никогда не предаст и не обидит.

К тому же Николай искренне верит в свою избранническую ересь. Так что Гюнтеру, если судить беспристрастно, он не солгал ни слова. Николай сам обманут.

«Жаль парня, доблестный был бы рыцарь, — подумалось Найлиасу. — Если бы не эти дурацкие ограничения по возрасту, я обязательно попробовал бы открыть Николаю путь Белого Света. А так орден потерял сразу двоих — и Гюнтера, и Николая».

Найлиас поставил цветы в вазу.

«А ведь теперь я могу завести постоянную любовницу. И даже могу жить с ней одним домом как с женой. Если брак официально не регистрировать, то на столь вопиющее нарушение Устава со стороны подсобника никто и внимания не обратит. Для этого я слишком мелок».

Гюнтер о таких неписаных правилах ордена знает. А браткам Цветущего Лотоса женитьба разрешена, хотя и строго в пределах их сообщества. Однако взятую со стороны жену позволяется ввести в братство, никаких препятствий Великие Отцы чинить не станут.

Тогда получается, что цветы — предупреждение. Братство собирается охмурить Найлиаса при помощи бабы, сестрицы во Цветущем Лотосе.

«Да ну, вздор! Кому я там, кроме Гюнтера, нужен… Цветы — всего лишь стандартное праздничное пожелание счастья в личной жизни. Ведь теперь я могу её начать…»

Гюнтер желал бывшему учителю семейного счастья. Мальчишка хорошо знает, что это такое. Родители у него дружно жили, и сестрёнку он любил.

«А я всё детство по дальним родственникам проболтался, — подумал Найлиас. — Отец только и делал, что напивался до свинячьего визга да по тюрьмам сидел за злостную хулиганку. Мать выгоняла меня на улицу, чтобы не мешал ей с хахалями блудить. Настоящего дома у меня никогда не было. Потому я и не понял, что потеря семьи равна для Гюнта крушению мира. Не посочувствовал, не поддержал. Не хотел замечать его боли, не помог залечить душевные раны. Вот мальчик и уцепился за первое подвернувшееся подобие семьи».

Обидел Найлиас Гюнтера, и жестоко. Таких обид не прощают, и правильно делают.

Найлиас поправил цветы, погладил нежные лепестки.

— Мальчик мой светлый, — прошептал он. — Я виноват перед тобой, но за что ты отверг орден? Он-то ничего плохого тебе не сделал. Пусть я никчёмный учитель, но тебе бы другого нашли, хорошего.

Найлиас резко дёрнул хвостом, отвернулся. Не нужен Гюнтеру никакой другой учитель, разве не ясно? Найлиасу он давно все обиды простил и позабыл. Но Гюнтер хочет, чтобы учитель пришёл к нему, а сам возвращаться не станет ни за что. Ведь он с самого начала, ещё до разжалования, пытался увести Найлиаса из ордена.

И сейчас норовит к браткам перетянуть.

Почему Гюнтер так уверен, что в ордене учителю будет плохо? Что такого скверного углядел он в пути Белого Света? Так молил Найлиаса бросить орден, как будто речь шла о жизни и смерти…

— За что, Гюнт? Почему ты ненавидишь орден? Чем тебе у братков лучше? Они все как на подбор тупые, словно бараны, и алчные, будто гиены!

«Нет, с Гюнтером ничего плохого не случится. Николай сможет его защитить. Только кто защитит самого Николая? Во многом он дитя великовозрастное, ничуть не лучше Гюнтера. Что за чёрт?! — поразился собственным мыслям Найлиас. — Я что, чувствую себя ответственным и за этого братка? Так и есть, Тьма меня раздави. Бред какой-то… Зачем мне Николай?»

И тут же припомнилось, что до падения ордена у рыцарей было два ученика — старший и младший.

«С Николаем мы поладили бы… Второй ученик появлялся у рыцаря, когда первый проходил половину обучения. Как Гюнтер. Хотя Николай на роль старшего пригоден гораздо лучше, да и Гюнт согласен быть для него младшим. А, чёрт! — Найлиас досадливо хлестнул хвостом по стене. — Чушь это всё и пустословье. Такое невозможно было и во времена орденского расцвета. Тогда в адепты брали только тринадцатилетних подростков. Николаю при любом раскладе не ступить на путь Белого Света».

Но браток и не стремится в орден, наоборот, старается держаться от него как можно дальше. Найлиасу опять сжали сердце обида и боль. Почему Гюнтер и Николай отвергают светозарных? Что такого плохого видится им в ордене?

* * *

В спальне императора теньмов всегда двое: телохранитель и слуга. Для каждого отведена особая ниша, чтобы теньмы оставались невидимы вошедшим — нередко секретарши и секретари, смущённые их присутствием, становились неуклюжими, теряли половину мастерства.

…Сегодня Клемент дежурит в паре с теньмом номер пять, берканом тридцати двух лет. Клемент — слуга, теньм-пять — телохранитель. Вахта длится три часа, потом пересменка, а спустя три часа опять на пост, только теперь уже пятый будет слугой, а Клемент — телохранителем.

Клемент смотрел на императора, на свой Светоч. Теньм досконально изучил привычки и вкусы повелителя, угадывал многие приказы ещё до того, как они были произнесены — по едва уловимым жестам и выражению лица. Император сидел в кресле у туалетного столика, листал порножурнал. Движением пальцев потребовал чай. Клемент набрал на коммуникационном браслете код младшего референта, затем код приказа. Спустя две минуты взял у придверного теньма поднос. Подошёл к императору и, преклонив колени, подал чай так, чтобы чашка оказалась у самой руки, и её можно было взять, не глядя. Вернулся в нишу. Император отпил несколько глотков, поставил чашку на стол, встал, сбросил халат, оставшись в теннисной майке и спортивных брюках. Клемент подхватил халат прежде, чем тот упал на кресло, поклонился, повесил халат в шкаф. Вернулся в нишу. Император допил чай, отодвинул чашку. Клемент забрал её со столика, опять поклонился. Пятясь, отошёл к двери, и, не оборачиваясь, сунул поднос придверному теньму. Вернулся в нишу.

Обычная вахта, таких за годы служения было тысячи. Когда Клемента, после трёхлетней испытательной службы во Внешнем круге Серой стражи, перевели во Внутренний, он посчитал это величайшей удачей в своей жизни, и думал так все эти годы. Почему же последние дни так пусто и муторно на душе? Откуда взялось ощущение напрасности и никчёмья?

Пришло время пересменки. Вторая двойка теньмов чельно поклонилась императору, бесшумно заняла места пятого и четырнадцатого в нишах. Клемент с напарником поклонились Светочу и, пятясь, выскользнули из спальни. Поклонились двери. Вахта окончена.

Теперь можно сходить в туалет, размять занемевшие мышцы, что-нибудь перекусить.

В дежурке семеро теньмов смотрели стерео, пятеро дремали, сидя в креслах.

Клемент несколько секунд постоял на пороге, резко развернулся и пошёл обратно к императорской спальне, но уже не по специальному коридору для прислуги, а прямо через гостиную.

— У меня срочная информация для государя, — сказал он придверным теньмам. Те покривили губы в презрительной и злой усмешке. С подобным заявлением мог придти директор стабилки или председатель Преградительной коллегии, но из уст такого же теньма, как и они, фраза о срочной информации звучала оскорбительной нелепицей.

Клемент ответил им уверенным до каменной тяжести взглядом и произнёс с холодной бесстрастностью:

— Это завершающая часть информации, которую я добывал для государя, будучи его предвозвестником.

— Что же ты тогда раньше не доложился, пока подле Светоча был? — спросил левый придверник.

— Докладывать можно во время дежурства, но не на вахте, — ответил Клемент.

— А до вахты почему не доложился? — спросил правый придверник. — Или сразу же после приезда?

— Потому что необходимость доклада наступила именно сейчас.

Придверники обменялись неуверенными взглядами. Подобная самочинная явка теньма на доклад — событие, доселе невиданное и неслыханное, но и дело, ради которого четырнадцатый назначался предвозвестником, было наивысшей важности. К тому же оно так и не закончено, а значит должна поступать новая, ценная для Светоча, информация.

— Там референт и три гардеробщика, — сказал правый придверник.

— И что? — ответил Клемент. — Если Светоч решит, что их присутствие на докладе нежелательно, прикажет выйти.

Теньмы отступили в стороны. Клемент чельно поклонился двери. Теньмы открыли створки. Клемент скользнул в спальню, поклонился императору. Тот сидел перед зеркалом, один из гардеробщиков накладывал ему на лицо вечернюю маску из клубники и сливок. Рядом замер референт с папкой в руках. Ещё два гардеробщика раскладывали на кровати пижаму и ночной халат.

— К вам посетитель, государь, — прошептал референт.

Император глянул на спальню в зеркало.

— Где посетитель? — не понял он.

— Вот этот теньм и есть посетитель, ваше величество. Должно быть, сообщение у него наивысшей важности и срочности, если он предстал пред вами без вызова.

— Сообщение? — ещё больше озадачился император. — Откуда у теньма может взяться сообщение?

Клемент приподнялся на полупоклон.

— Мой Светоч… — Голос Клемента дрожал: так прямо к императору, да еще по собственной инициативе, он обращался впервые.

Максимилиан развернулся и посмотрел на него с тем же возмущённым и злым удивлением, что и придверники. Самовольно заговоривший теньм столь же невозможно нарушал должный миропорядок, как пустившаяся в пляс прикроватная тумбочка.

— Я не отчитался перед вами о последнем поручении, мой Светоч, — торопливо объяснил свой поступок Клемент. — Вы назначали меня предвозвестником и приказывали расследовать каннаулитские события, чтобы выяснить… — Договорить Клемент не отважился, склонился в чельном поклоне.

— Предвозвестником я назначал теньма-четырнадцать, — сказал император.

— Я и есть четырнадцатый. — Клемент сел на пятки, кончиками пальцев прикоснулся к номеру на левой стороне груди, на рукаве.

«Он впервые видит моё лицо, — понял Клемент. — Все эти годы он смотрел только на номер. А меня не замечал никогда… Ему безразлично, кто надел эту форму — я или кто-то другой. Если бы я поменялся должностями и обмундированием с берканом-референтом или с гардеробщиком-наурисом, то император ничего бы не заметил. Мы все для него не более чем подручный инструмент. Для него у нас нет лиц».

— Предвозвестником был теньм-четырнадцать, — повторил император. И добавил с удивлением: — Это был ты.

— Да, мой Светоч. Это был я. Теперь я должен отчитаться перед вами за командировку. Представить последнюю информацию.

— Нет, — брезгливо отмахнулся император. — Какая там у тебя может быть информация. Мало мне референтов, так ещё и теньмы с докладами лезть начали. Прочь пошёл. Жди. Если понадобишься, вызову.

— Но государь, — сказал один из тех гардеробщиков, что стояли у кровати, — четырнадцатый занимался Погибельником. Можно ли пренебрегать даже самой ничтожной информацией об этом отродье дьявола? — И обратился к Клементу: — Что тебе известно?

— Имя и адрес наиболее вероятного кандидата. Твёрдой уверенности, что Погибельник именно он, пока нет, требуется окончательная проверка, но большинство улик указывает на него как на Погибельника.

— Так назови имя и адрес, — приказал гардеробщик.

— Мой Светоч? — посмотрел на императора Клемент.

Максимилиан сделал неопределённый жест.

— Говори.

— Это Северцев Авдей Михайлович. Девятнадцать лет. Сын известного мятежника из центристской партии Михаила Семёновича Северцева. Внук таниарского священника. В настоящее время проживает в Гирреанской пустоши. Округ семь, сектор двенадцать, район пять, посёлок двадцать три, дом семнадцать.

— Что? — с брезгливым возмущением переспросил Максимилиан. — Гирреанец? Да за всю историю Пришествий Погибельником не становился выходец из Гирреана! Тамошний людской мусор даже сатанинским силам бесполезен. Дед-таниарец! Ты ещё скажи, что среди родни этого твоего кандидата есть калеки!

— Мать Авдея Северцева слепа, мой Светоч. Но не от рождения! Сам он…

— Вздор! — перебил император. — Глупость и вздор! Сын гирреанской увечницы, отродье ссыльника, настолько тупого, что даже мятежничать не сумел, жандармам не попавшись! Да ещё и гнусный таниарский еретик! Ничтожный кусок грязи и скверны! Вздор! Таким презренным мусором побрезгуют даже в аду!

— Мой Светоч, Авдей принял лаоранство. И его отец не ссыльный, а поселенец Гирреана по жене. Кроме того, мой Светоч, служба охраны стабильности вот уже семнадцать лет не может предъявить обвинение Михаилу Северцеву.

— Вздор, — с брезгливой миной велел император. — Хренотень это, а не информация. Погибельник из Гирреана. Надо же было додуматься до такого вздора. Ты портач и тупица! Только и годишься, что перед дверью столбом торчать, дармоед. Пошёл вон! И не лезь сюда больше. Когда будет что тебе приказать, сам вызову. Иди.

Клемент поклонился, выскользнул из комнаты, поклонился двери. Встал на ноги, усталым до равнодушия взглядом посмотрел на сидящих в гостиной придворных. Криво усмехнулся и пошёл в дежурку — опять прямо через гостиную.

Теньм-пять схватил его за рукав, затащил в коридор для обслуги.

— Ты что вытворяешь, четырнадцатый?! Ты хоть представляешь, что тебе теперь будет? Вся «лестница пяти ступеней» — и радуйся, если отделаешься только одним прохождением!

— Какая ещё «лестница»? — ответил Клемент. — С чего вдруг? Я предстал пред Светочем с отчётом о поручении, но отчёт не понадобился, и мне велено возвращаться в дежурку. Только и всего.

— Только и всего?! Ты сказал «Только и всего»?! — потрясённо переспросил пятый.

— Да. Я сказал «Только и всего».

— Что с тобой происходит, четырнадцатый?

— Ничего. Со мной уже много лет ничего не происходит. Да и никогда не происходило, если разобраться. Даже сегодня всё осталось никак.

Клементу действительно было никак. Пусто. Пренебрежение императора не причинило ни обиды, ни боли.

Вся боль и все обиды остались там, в Плимейре, в кабинете безвестного следователя.

А здесь… Это похоже на то, как удаляют швы на затянувшейся ране — приятного ничего нет, но и болью тоже не назовёшь. Противно, только и всего. Хотя и необходимо.

Разговор с императором поставил точку в нескончаемо длинном споре теньма-четырнадцать с самим собой, завершил какой-то этап его жизни.

«И завершил пустотой, — подумал Клемент. — Итог моей жизни — пустота».

— Что с тобой, четырнадцатый? — спросил пятый. — Ты всегда был с придурью, но то, что ты вытворяешь теперь…

Клемент посмотрел на него с интересом.

— Пятый, а ты ещё помнишь, что тебя зовут Эльван, что фамилия твоя Кадере?

— Это здесь при чём?

— Ни при чём. Просто у тебя есть имя, а не только номер.

Клемент прошёл в дежурку, сел в кресло. Теньмы тут же пересели подальше, — никто не хотел, чтобы вместе с рехнувшимся четырнадцатым наказали и его.

Клемент медленно обвёл их изучающим взглядом.

«Почему я не замечал, как пусты их лица? Все они разные — человеки, берканы, наурисы. У каждого свой оттенок глаз и кожи, свой цвет волос… Тембр голоса тоже у каждого свой. Разные отпечатки пальцев. Каждый из этих людей уникален и неповторим. Но почему они выглядят такими неразличимо одинаковыми, что распознать их можно только по номеру? Ведь ни у кого из них действительно нет собственного лица. Разве что Эльван сохранил что-то своё. Да, Эльван не безлик. Зато все остальные похожи на манекены. Они всего лишь подобие людей, но не люди. Запрограммированная на определённый набор действий биомасса».

От этой мысли стало холодно до дрожи. И болью кольнуло душу.

Теньм-пять смотрел на четырнадцатого с тревогой. Что-то неладное с ним происходит. Четырнадцатый никогда ещё не был таким… таким… Эльван затруднялся подобрать определение, но лицо четырнадцатого пугало.

И не зря.

— Когда Светоч отозвал меня с расследования, — сказал четырнадцатый, — то из-за внезапности приказа получилась накладка с транспортом. В Маллиарву пришлось лететь гражданским аэсром. Полчаса сидеть в зале ожидания. Он был вип-варианта — ни толчеи, ни духоты, ни шума… Подавали отличный кофе и бисквиты. Но в зале оказалось два огромных окна. Первое выходит в обычный зал, второе — на маленькую торговую площадку, такие есть в любом космопорте. Вип-зал на третьем этаже, обзор очень удобный. И подробный. Окна зеркальные, и люди внизу не знали, что на них смотрит предвозвестник государя.

— Ты это к чему? — настороженно спросил Эльван.

— Люди вели себя естественно. Так, как ведут всегда. И я заметил нечто, о чём не могу забыть до сих пор. Чтобы убедиться в правильности наблюдения, я спустился в общий зал, прошёлся по торговой площади. Даже заглянул в один из подсобных отсеков. Там упаковывали готовые завтраки для пассажиров.

— И что же такое невероятное ты увидел?

— В космопорте тысячи людей. И никому из них нет никакого дела до Алмазного Города. Этим людям безразлично, кто правит Бенолией: Максимилиан, его племянник Филипп или даже выборный президент. На их повседневную жизнь смена властителя никак не повлияет. Это два различных мира. Первый — Алмазный Город и все подчинённые ему канцелярии, службы и коллегии. Второй мир — Бенолия, которая состоит из обычных людей, занятых самыми обычными делами. И пересекаются миры лишь частично. Но если исчезнет Бенолия, Алмазный Город обречён на гибель. А если не станет Алмазного Города, то Бенолия пропажи и не заметит.

Теньмы ошарашено молчали, смотрели на четырнадцатого с ужасом.

— Это слова бунтовщика, — сдавленно сказал кто-то из них. — Тебя расстреляют за такие речи. И нас всех накажут. Из-за твоего поганого языка нас пошлют на «лестницу пяти ступеней».

Теньм-одиннадцать вскочил с кресла.

— Если возложить к ногам капитана его голову, то получим прощение!

— Правильно, — поднялся теньм-восемь. — Надо сейчас же отрезать ему голову. Кровь отступника смоет нашу вину.

— Сидеть! — шагнул на середину дежурки Эльван. — Чью голову отрезать, а чью — оставлять на плечах, решать будет тот, кто волею Светоча назначен распоряжаться нашими судьбами — Серый капитан. Четырнадцатый виноват, но казнь слишком дорогая цена! Он заслужил одну ступень лестницы, ну две. И не больше!

— Ты что, изменника покрываешь?! Тогда отрезать голову надо и тебе.

Эльван с вызовом и насмешкой оскалил клыки.

— Или тебе. Ты своей черепушкой всё равно никогда не пользуешься.

— Что ты сказал? — шагнул к нему восьмой теньм.

— Я сказал, что решать нашу судьбу может только Светоч и, если на то будет его воля, капитан. А ты посягаешь на властительное право Светоча! И подстрекаешь к этому других.

— Даже не пытайся переложить на нас чужую вину, — зло прошипел теньм-одиннадцать.

— Какую это «чужую» вину? — холодно уточнил Эльван. — Четырнадцатый виновен всего лишь в неразумных до дерзости речах. Но ты и восьмой, твой подельник, предложили устроить самовольное судилище. А это уже оскорбление императорского величия и умаление капитанского достоинства.

Эльван кончиками пальцев поглаживал кнопки коммуникационного браслета.

— Вызываем капитана. Пусть он оценит вину каждого и назначит воздаяние.

— Ты… — срывающимся голосом проговорил одиннадцатый. — Ты тоже судил четырнадцатого сам.

— Нет, ни в коей мере. Я лишь предположил, какой приговор наиболее вероятен. И сказал, что окончательное решение примет капитан. Если, конечно, Светоч не прикажет иного. Поэтому да свершится его воля и пусть пресвятой поможет капитану её воплотить. — Эльван нажал кнопку экстренного вызова. Ответного сигнала не было. Эльван потряс браслет, нажал кнопку ещё раз.

— С браслетом всё в порядке, — сказал капитан. — Просто связь автоматически отключается, если абоненты находятся в одной комнате. Я здесь уже две минуты, но вы так увлеклись разбирательством, что меня и не заметили.

Теньмы вскочили с кресел, замерли по стойке «смирно». Четырнадцатый, восьмой, одиннадцатый и пятый встали на правое колено. Одна ладонь лежит на левом колене, вторая упирается в пол, головы склонены покорно.

— Капитан, позвольте доложить… — начал Эльван.

— Не трудись пересказывать подробности. Я знаю всё. — Капитан кивнул на камеры видеонаблюдения, жестом велел теньмам подняться.

Клемент коротко и зло рассмеялся.

— Открытого надзирания вам показалось мало, капитан, и вы решили почтить наши разговоры личным подслушиванием и подглядываем. Скрытно, на тараканий лад, проскользнуть в дежурку, забиться в щель и…

— Замолчи, — велел капитан. — Ты и без того уже языком натрепал достаточно.

— Зато теперь вы развлечётесь, собственоручно отрезая мне голову.

— Четырнадцатый, молчать!

— У меня есть имя, капитан. Я Клемент Алондро. И если вы, Серый капитан Димайр Файдис, собственное имя позабыли за ненадобностью, то я своё помню! У меня есть имя!

— Да, Клемент Алондро, имя у тебя есть, — спокойно ответил капитан. — Но от должности теньма номер четырнадцать оно не освобождает. Поэтому заткнись и жди своей очереди на приговор.

Капитан подошёл к теньмам восемь и одиннадцать.

— Итак, вы решили устроить самосуд. Присвоили чужие — и высшие! — права. Кара за это положена немалая. Но есть вина и посерьёзнее. Вынося приговор, вы не удосужились разобраться в причинах поступка подсудимого.

— Какое значение имеют причины, — с трусливой склочностью ответил восьмой, — если сам поступок заслуживает крайней меры наказания?

— Ты скверно учился в лицее. Иначе бы знал, что любые последствия, в том числе и судебный приговор, всегда определяются причинами.

— Причины? — переспросил одиннадцатый. — Ни одна причина не оправдает оскорбления величия нашего Светоча!

— Предоставь Светочу самому судить о своём величии. Оставь ему хотя бы это право.

— Я не…

— Вот именно, что «не». Ты очень много чего «не». В том числе никогда не был предвозвестником. Ты ничего не знаешь о том, что происходит за пределами Алмазного Города. Единственное, что тебе известно досконально — так это дешёвые бордели Маллиарвы, в которых ты проводишь все увольнительные. Но истинная жизнь большой земли тебе неведома, и потому судить о ней ты не можешь. Так что оставим неприкосновенным величие Светоча и займёмся тем, что касается нашего ничтожества. — Капитан встал так, чтобы видеть всех подчинённых, медленно обвёл тяжёлым взглядом. — Четырнадцатый сказал правду. Все эти плебеи за стенами Алмазного Города, вне зависимости от того, простой они крови или высокой, слишком скудны умом и мелки душой, чтобы в полной мере осознать богоблагославенность своего владыки. Они не способны ни уразуметь, ни прочувствовать, какое счастье даровал Бенолии пресвятой, послав ей такого наместника.

Капитан гневно хлестнул по стене хвостом, — на гладкой белой поверхности остались глубокие выщерблены.

— Тяжело понимать, что большинство живущих вне стен Алмазного Города недостойны даже смотреть на его ограду. Ещё труднее примириться с тем, что весь этот людской мусор осмеливается противоречить высочайшей воле. Плебеи дерзают оценивать поступки своего государя! Это действительно так.

— Но почему… — начал было Эльван.

— А чтобы никогда не возникало никаких «но» и «почему», существуем мы, теньм-пять. Волей бенолийского государя мы избраны из общего ничтожества и прямым благословением пресвятого подняты над плебеями. Но избранность нам дана не просто так! Мы должны стать неодолимой стеной между нашим Светочем и той зловонной людской грязью, что изобилует за пределами Алмазного Города. Однако вы начали забывать о своём высоком жребии. И четырнадцатый напомнил вам, кто вы есть и зачем!

Капитан подошёл к одиннадцатому и восьмому.

— Вы и теперь скажете, что четырнадцатому следует отрезать голову? Поняли теперь почему всегда надо знать причины любого поступка и лишь затем выносить о нём суждение?

Теньмы рухнули на колени, согнулись в чельных поклонах, покорно вытянули перед собой руки. Капитан посмотрел на скрюченные спины и сказал:

— Не поняли. Как не поняли и того, почему поспешность суждений всегда наказуема. Вы снимаетесь с дежурства.

По спинам теньмов пробежала дрожь: сейчас капитан должен был отмерить наказание.

— Эту ночь вместо уборщиков драите в казарме сортиры и душевые, а после отправляетесь в космопорт, на любые подсобные работы по усмотрению старшего тамошней смены. И так до самого вечера. За простыми делами хорошо думается. Надеюсь, уразуметь смысл сегодняшних событий вы сумеете.

Капитан подошёл к Эльвану.

— Теперь ты, пятый. Тоже поспешил обвинить, не разобравшись в причинах. А значит должен разделить с одиннадцатым и восьмым их кару. Однако есть смягчающее обстоятельство: ты пытался защищать напарника от навета. Поступок похвальный, но что-то слабая у тебя получилась защита. Трусливенькая. Поэтому хвалить тебя не за что. Но ты хотя бы вину искупил. Так что остаёшься на дежурстве.

Эльван согнулся в низком поклоне. Капитан подошёл к теньму-четырнадцать.

— Клемент… Будучи предвозвестником, ты выполнил важную миссию. И сейчас мне помог, вразумил позабывших себя болванов. Ты достоин награды. Я даю тебе увольнительную. Сегодня двадцать четвёртое, так что гуляй до утра двадцать шестого. Возьмёшь у старшего референта деньги, гражданскую одежду — и вперёд, ко всем прелестям ночной Маллиарвы. — Капитан глянул на одиннадцатого и восьмого. — А вы чего замерли? Или с приговором не согласны, другого ждёте?

Одиннадцатый и восьмой скользнули прочь.

— Ты тоже иди, — сказал капитан Клементу. — Отдыхай.

«Капитан не верит ни одному слову из тех, что сейчас произносил, — обожгло Клемента ненужным пониманием. — Тогда зачем он всё это сделал?»

Капитан вперил в теньма-четырнадцать испытующий и цепкий взгляд.

Клемент торопливо поклонился, вышел из дежурки.

Капитан ждал его у служебных ворот Алмазного Города.

— Я действительно не верю собственным словам, — сказал капитан. — Ты правильно догадался. И давно знаю, что у нашего Светоча никакого величия и в помине никогда не было.

— Тогда почему вы… — Клемент не договорил.

— А что мне ещё делать? Куда идти? И куда деться остальным теньмам, тем же пятому, восьмому и одиннадцатому? Клемент, на большой земле мы не нужны никому. Во всём Иалумете для нас нет другого места, кроме Алмазного Города. Поэтому сомнения для любого из нас не просто пагубны, а смертельны. — Капитан смотрел Клементу прямо в глаза. — Теперь ты знаешь, как мучительны сомнения, какую боль они приносят. Так зачем и других обрекать на терзания? Разве боли и без того мало?

Клемент не ответил. Капитан горько улыбнулся.

— Сегодня ты понял, как пусты и бездумны обитатели Алмазного Города. В их глазах одна только алчность, похоть и тщеславие. Видеть такое всегда больно. И вдвойне больней смотреть в пустозракие лица тех, с кем вынужден делить стол и ночлег… Но жители большой земли ничуть не лучше. В их глазах ты тоже не увидишь даже намёка на душу. Везде всё одинаково, Клемент, и Алмазный Город не самое скверное место в Иалумете. А теньм — не самая худшая судьба.

— Капитан…

— Димайр. Если ты вспомнил моё имя, то по имени и зови.

Клемент встал на колено, склонил голову.

— Я истерику устроил. Вас едва не подвёл под расследование. Я виноват.

— Перестань. Когда вдруг замечаешь, как до мертвенности пусты лица вокруг тебя, становится жутко. Хочется встряхнуть этих людей, напомнить им, что жизнь — есть. Ты начинаешь говорить немыслимые прежде дерзости и с ужасом понимаешь, как правдиво каждое твоё слово. Но всё бесполезно. Мертвецы остаются мертвецами. Тогда ты сам хочешь умереть, спрятаться от этого ужаса в небытии… Ведь живому среди мёртвых невыносимо. Ты говоришь высшим всякий оскорбительный вздор, надеешься, что отправят к расстрельной стене.

— Но тебя лишают даже этого, — сказал Клемент. — Приговаривают жить. Почему?

— Мне нужен преемник.

Клемент посмотрел на капитана с удивлением.

— На пенсию я выхожу в семьдесят, — ответил тот. — Как и все мужчины Бенолии. Теньм заканчивает служение в сорок, если не раньше, но для Серого капитана правила иные. Оставшихся лет с избытком хватит, чтобы научить тебя всему, что должен знать глава Сумеречного подразделения. Я ведь не только за Внутренний круг Серой стражи отвечаю, но и за Внешний.

Клемент отрицательно качнул головой.

— Нет, капитан. Вы оберегали нас все эти годы. Защищали от грязи за стенами Алмазного Города. Всегда старались спасти от наказаний, даже если под хлыст попадала ваша собственная спина. И никогда, ни разу за всё время капитанства никого не отправили в экзекуторскую по своей воле. Хотя властны поставить любого из нас к расстрельной стене. Но я ничего этого не замечал… Я не достоин даже простого служения подле вас, и тем более не гожусь в преемники. Нет.

— Ты научился видеть людей, Клемент. И понял, что даже с пустыми глазами и с омертвшими душами они всё равно остаются людьми. Пусть в очень незначительной степени, но всё равно это люди.

— Нет, — повторил Клемент. — Я не гожусь.

— Передача должности состоится не завтра, — сказал Димайр. — Ты успеешь привыкнуть. Научишься всему, что необходимо. И встань, теперь такие поклоны не для тебя.

Клемент поцеловал ему руку, поднялся на ноги.

— Нет, Димайр, для капитанства я не гожусь. И никогда не сгожусь. Если сможешь — прости мою никчёмность. И забудь, что когда-то произносил моё имя.

Он отдал капитану уставной поклон и скрылся за дверью караулки.

= = =

Кабинет следователя в жандармском участке пятого района двенадцатого сектора седьмого округа Гирреанской пустоши оказался маленьким, тесным и узким как коробка для карандашей. Семь шагов вдоль, от стола до двери, четыре поперёк.

— Дронгер, — с раздражением сказал Пассер, — ну что ты мечешься? Сядь.

Сам он сидел за столом. Адвиаг присел на свидетельский диванчик.

— Как можно было так лопухнуться? Альберт, я тебя спрашиваю! Искал его везде, но только не в Гирреане. Мне и в голову не пришло, что Винс может работать санитаром в инвалидском интернате.

Пассер пожал плечами.

— Прекрасное убежище. Если ты хотя бы один раз говорил с ним о конспирации, то можешь быть доволен. Урок Винсент усвоил на «отлично».

— До каких пор мы будем наступать на одни и те же грабли? — разозлился Адвиаг. — Сколько поднадзорных реформистов уходило от нас через Гирреан? А сколько здесь отсиживалось после побега из тюрьмы? Почему мы никогда не догадываемся искать беглецов среди ссыльных?

— И среди калек, — добавил Пассер. — Увечье изобразить не сложно, а суевериями реформисты в большинстве своём не страдают.

— К тому же неплохо ладят с таниарцами. Среди еретиков стукачей мало, не то что среди уголовников, братиан, опальных придворных или тех же реформистов.

— Ну ещё бы… — оскалился Адвиаг. — Углы, опальники, а так же слабые духом братки и реформисты надеются хоть что-то полезное от властей получить. Смягчение режима, сокращение срока. А на что рассчитывать еретикам?

Пассер усмехнулся невесело:

— Только как объяснить Коронному совету, что невозможно контролировать Гирреан без послаблений таниарцам?

Адвиаг в ответ только фыркнул. Вскочил, начал ходить от окна у к двери. Пассер вздохнул.

— Дронгер, просил же — сядь!

Адвиаг замер посреди кабинета.

— Альберт, а если Винс меня прогонит? Скажет, что и знать не хочет?

— Вряд ли.

Адвиаг опять заметался по кабинету.

— Почему он так долго не идёт?

— Никуда не денется, приведут. Если есть приказ проверить личности вольнонанимаемых работников по району, то приведут всех, от главврачей до санитаров.

— Зря я это сделал, — сказал Адвиаг. — Винс испугается. Говорить не захочет. Надо было самому идти…

— И подставить Винсента. Мы с тобой сейчас кто?

— Ты — младший следователь из Кимдены, столицы этого гнусного материка. Я — твой оперативник. Приехали уточнять архивную информацию.

— Вот именно, — кивнул Пассер. — К нашим мордам никто не приглядывается только потому, что мы из кабинета не вылезаем. Но если примемся шастать по посёлкам, опознают вмиг. И всех, с кем мы контачили, возьмут под надзор. Хочешь, чтобы твоего Винсента стукачом сочли и прирезали? А личности вольняшек проверяют по два раза в месяц, за полгода гирреанской жизни Винсент привык к подобным вызовам в участок.

В кабинет заглянул сержант.

— Многочтимые, так вы в проверке помогать не передумали?

— Нет, — ответил Пассер. — Давай тех, кто с конца списка.

— Когда эта толпища попрёт, — сказал сержант, — вдвоём вам тесно будет. Мы тут ещё один кабинетик освободили.

— Альберт, — едва слышно взмолился Адвиаг, — не оставляй меня. Я боюсь.

Пассер кивнул.

— Ничего, поместимся, — сказал сержанту. — Давай проверяемых. Но по одному!

Фенг оказался в списке шестым. Одет в мешковатую тускло-зелёную форму санитара. Волосы острижены в короткий ёжик.

Увидел Адвиага и замер в растерянности, даже рот от изумления приоткрыл.

— Садись, — кивнул Пассер на табуретку сбоку от стола. Обычно её занимают допрашиваемые. Фенг коротко поклонился, сел, руки сложил на коленях.

— Винс, — начал Адвиаг, — я… — Замолчал, посмотрел на Фенга. Опустил глаза. — Ты хорошо выглядишь, Винс. Сразу понятно, что не болел и не голодал.

— Нет, голода у нас не было, сиятельный господин. И здоровье у меня в полном порядке. — Фенг смотрел на руки.

— Ты не болеешь и не голодаешь, — повторил Адвиаг. — Это хорошо.

— Что угодно от меня сиятельному господину? — спросил Фенг.

— Ничего.

— Тогда зачем вы здесь?

— Увидеть тебя.

— Зачем? — требовательно спросил Фенг.

— Я люблю тебя.

Фенг вскочил, метнулся к стене. В глазах застыл ужас.

— Нет, — прошептал он. — Больше никогда.

— Дурак, ты Дронгер, — сказал Пассер. — Думать надо, что ляпаешь! — И обратился к Фенгу: — Подожди, парень. Ты всё не так понял. — Пассер поднялся из-за стола.

Фенг затравленно оглянулся, увидел на подоконнике ножницы. Схватил, выставил перед собой. Держал их умело и ловко, явно не в первый раз так оборонялся.

— В коридоре полно армейской охраны, — сказал Пассер. — Ты и с ними ножницами воевать намерен?

Фенг отступил на шаг и приставил ножницы к горлу.

— Лучше бластер возьми, — посоветовал Пассер, достал оружие из подмышечной кобуры. — Вот видишь, перевожу в боевое положение. Стрелять будет короткими очередями. Мы на первом этаже. Одной очередью можно вышибить оконную решётку. Тремя — разворотить бетонную ограду участка. Зарядов хватит на десять очередей. Так что не забывай считать выстрелы.

Пассер положил бластер на стол поближе к Фенгу, а сам отступил к стене.

— Бери, — велел Фенгу. — С ним можно пробиться к старым складам. А там от преследования оторваться не сложно. Ты ведь умеешь стрелять?

— Умеет, — сказал Адвиаг. — Мы часто в тир ходили.

— Это хорошо, что умеет, — ответил Пассер. — И всё же лучше взять пропуск, — кивнул он на загодя подписанную бумагу.

Фенг не шевельнулся.

— Сударь, — сказал ему Пассер, — то, что называл любовью Максимилиан, на самом деле назвать можно только матом. И то всей мерзости не передашь. У слова «любовь» много значений, но среди них нет и не было никогда того, чем пытался осквернить это понятие Максимилиан.

Фенг ловчее перехватил ножницы.

— Не спеши, — повторил Пассер. — Я знаю, что у тебя никогда не было родителей. Но ты ведь видел, какими бывают нормальные семьи? Тогда ты должен знать, что любви отца можно доверять. Настоящий отец никогда не причинит сыну зла. И кровное родство к подлинному отцовству никакого отношения не имеет. Сын может быть и приёмным. Но любят его не меньше родного. Так часто бывает, ты ведь сам видел.

— Видел, — ответил Фенг. — Но при чём здесь вы, сиятельные господа?

— Ни при чём, — сказал Адвиаг. — Вы правы, сударь. Я сейчас уйду. И простите меня, сударь, я не хотел вас беспокоить. И тем более, не хотел вас пугать. Простите. Я ухожу. Можно, я встану?

Адвиаг показал Фенгу пустые руки, медленно поднялся, вышел из кабинета. Фенг рванулся за ним, схватил за рукав. Отшвырнул ножницы. Адвиаг осторожно прикоснулся к его волосам.

— Винс… Сердце моё.

Пассер втянул их обоих в кабинет.

— Нашли, где объясняться. Для всего участка решили театр устроить?

Адвиаг видел только Винсента.

— Сын, — обнял он Фенга.

Пассер вышел в коридор, закрыл за собой дверь.

— Винс, — повторил Адвиаг. — Сердце моё. — И тут же тряхнул его за плечи. — Ты что с нами делаешь? Ты о матери подумал? Каково ей было эти полгода? А мне? Ты хоть представить себе можешь, что значит каждый день искать в смертной сводке твою ДНК? Сегодня, хвала пресвятому, ничего нет, а что будет завтра? А послезавтра? Винс, — стиснул ему плечи Адвиаг, — никогда — слышишь?! — никогда больше так не делай!

Фенг ответил прямым взглядом.

— Сиятельный господин, вы уверены, что я действительно вам нужен?

— Я люблю тебя. Хочу открыто назвать сыном. Ты Адвиаг, Винс. Дээрн Бенолийской империи.

Винсент высвободился из его рук, сел на табуретку.

— Я безродный подкидыш из нищего приюта. Работаю санитаром в интернате для калек. Живу в общаге с удобствами в конце коридора. Все мои доходы — семьдесят пять дастов ежемесячного жалованья. Такова правда, сиятельный господин.

— Часть правды, Винс. И она уже стала прошлым. В настоящем у тебя личные апартаменты на десять комнат, тысяча дастов в месяц только на мелкие расходы и титул наследника одного из древнейших семейств империи.

— Нет, сиятельный господин. Кровь Адвиагов слишком благородна, чтобы осквернять её плебейской примесью. К тому же и раса у меня неподходящая.

Адвиаг вздохнул, сел на диванчик.

— Ну это уже глупость. Раса тут ни при чём. Ты не хуже меня знаешь, что берканами наша семья стала только сто пятьдесят лет назад. А до того бывали и человеками, и наурисами.

— Но всегда оставались дээрнами, — возразил Винсент. — Если появлялась необходимость в приёмышах, то их брали только из самых знатных семей империи. Чистота крови не нарушалась. Да и брали приёмных наследников младенцами.

— Бывали и взрослые приёмыши.

— Но не с таким прошлым, как у меня. Секретарь из Алмазного Города, подстилка профессиональная.

— Бывший секретарь, — уточнил Адвиаг. — Все это давно уже недействительно.

— Зато смертная статья актуальна.

Адвиаг подошёл к нему, потянул за плечо. Винсент встал. Адвиаг сказал:

— Никаких данных о тебе нет ни в архивах Алмазного Города, ни в Рассветном лицее. Ничего нет. Любая попытка назвать тебя Максимилиановым секретарём будет злостной клеветой. В приюте я тоже всё вычистил. Как тебе удалось получить паспорт на имя Винсента Фенга?

— Я подал заявление в паспортный стол как местный уроженец. В здешних приютах полно незарегистрированных выпускников. Я не судимый, не инвалид, не таниарец, на принадлежность к знатному сословию не претендую, зато работаю в интернате. Паспорт мне выдали за день.

— Нужны свидетели… — сказал Адвиаг. — А ложное свидетельство немалых денег стоит. У тебя есть долги?

— Здесь лжесвидетельство дешёвое, — улыбнулся Винсент. — А за меня так вообще бесплатно свидетельствовали. Это были санитарка и главврач из нашего интерната. При таком дефиците кадров каждый работник на вес золота. А работнику нужен нормальный паспорт. Так что…

— Ты умница, — улыбнулся Адвиаг, мягко провёл ладонью по волосам Винсента. — Умеешь слушать и слышать главное. Ведь это я тебе рассказал, что стопроцентно надёжный паспорт легче всего получить в Гирреане.

Винсент кивнул.

— Да, это рассказывали вы, сиятельный господин. В один из вечеров у камина.

— Перестань! — сказал Адвиаг. — Если не хочешь называть меня отцом, то зови по имени. Но не титулуй как чужака.

Винсент отошёл к диванчику, сел.

— Сият… Сударь, пожалуйста, скажите, в резиденции Адвиагов всё еще работает Ринайя Тиайлис? Она была садовницей в южной оранжерее.

— Она ждёт тебя, — сказал Адвиаг. — Все эти полгода ждала, никого и близко к себе не подпускала. А ты как? Новую девушку не завёл?

— У меня нет девушки. — Винсент отвернулся, покраснел.

— Но когда становилось совсем невмоготу, ходил к проституткам, — понял Адвиаг. — Ринайе я ничего не скажу, не беспокойся.

— Я не покупаю женщин, — зло ответил Винсент.

— Ну ещё бы, — улыбнулся Адвиаг. — Для этого ты слишком хорош собой. Девицы сами готовы приплатить, лишь бы к такому красавчику сладкому в койку запрыгнуть.

— Я не альфонс! — отрезал Винсент. — И не буду им никогда.

— Прости, — быстро сказал Адвиаг. — Я опять ляпнул, не подумав. Ты обиделся?

— Нет.

Адвиаг сел рядом, осторожно обнял.

— Не сердись. Ведь это очень хорошо, что ты красив и умеешь нравиться девушкам. Жаль только, что молодость и красота недолговечны. — Адвиаг прикоснулся к волосам Винсента. — Тебе надо отрастить их до плеч. Так будет гораздо лучше.

— Мне все это говорят. Но… Нет.

— Прошлое прошло, Винс. Так не позволяй ему портить настоящее. Даже в такой мелочи, как причёска.

Винсент неуверенно пожал плечами. Адвиаг ладонью накрыл его руку.

— Через четыре часа мы будем дома.

— Нет. — Винсент встал, отошёл к двери. — Я не поеду с вами, сиятельный господин.

— Винс…

— Вам и вашей супруге, сиятельный господин, нужен ребёнок взамен умершей дочери. Новый малыш, которого можно брать на руки или укладывать в кроватку. Но я взрослый, сиятельный господин. Я давно уже сам научился шнуровать себе ботинки и заваривать чай.

— Я не понимаю тебя, Винс, — беспомощно сказал Адвиаг. — Что ты хочешь?

— Ничего. Хотите вы. Только я не смогу исполнить ваше желание, сиятельный господин. Но в Бенолии сотни тысяч малолетних сирот. Вы можете выбирать любого.

— Моя жизнь ты, Винс. Только ты.

Винсент отрицательно качнул головой.

— Вы даже не спросили, нравится ли мне работа в интернате, есть ли у меня друзья. Так вот, сиятельный господин, работа мне нравится, и друзья у меня есть.

— Работа? — растерянно переспросил Адвиаг.

— Да, сиятельный господин, работа. Я ведь не только полы надраиваю и кормлю с ложечки паралитиков. Ещё я читаю больным вслух. Подписываю открытки для их родни. Столько лет не пойми ради чего изучал искусство декламации и каллиграфии, и вдруг оказалась, что это дворцовое никчёмье может приносить пользу людям. — Винсент улыбнулся: — Многие пациенты говорят, что им становится легче, когда я просто сижу рядом. Проходят боли, прибавляется сил. Чушь, конечно, самовнушение, но мне приятно. И главврач меня хвалит. Говорит, что интернат может мной гордиться. Впервые в моей жизни появились люди, которым интересен я сам, а не моё тело. И вы предлагаете бросить этих людей, уехать? Нет, сиятельный господин. Это было бы подлостью. Сначала надо найти себе замену. Другого санитара. А претендентов на эту должность не так много, как хотелось бы.

— Сегодня же твой интернат получит двух санитаров, которые заключат с ним пятилетний контракт и работать будут не за страх, а за совесть.

— Ну да, — с ехидством ответил Винсент. — Лучше пять лет подтирать задницу паралитику, чем один год полоть трелг. Тем более, что и отметки о судимости не будет, верно?

— Только не говори, что среди твоих коллег нет осуждённых, — с раздражением ответил Адвиаг.

— Смотря каких. Уголовники интернат обходят десятой дорогой. Опальники тем более туда не сунутся. А реформиста или братианина, который согласится сотрудничать с вашей фирмой, сиятельный господин, к беспомощным людям и на бластерный выстрел подпускать нельзя. Ведь он предатель.

— Ты связался с политиками?! — вскочил Адвиаг.

— Нет, сиятельный господин. Ни с реформистами, ни с братианами у меня никаких дел нет. Точнее, я никак не связан с их делами. Но это ничего не меняет. Людь, который один раз нарушил добровольно данную клятву, предавать будет всегда и всех. А по отношению к инвалидам предательство омерзительно вдвойне.

Адвиаг испытующе посмотрел на Винсента.

— Ты сильно изменился.

— Поэтому вам и госпоже Малнире лучше забыть меня. И Ринайе тоже.

— А ты сможешь нас забыть?

Винсент не ответил.

— Я не могу уехать отсюда просто так, — сказал он после долгого молчания. — Из интерната можно уйти ради того, чтобы поступить в медакадемию. Все врачи в один голос твердят, что у меня способности. Это у меня-то — и вдруг способности. Главврач специально для меня привезла с большой земли учебники. К поступлению готовиться помогает. Дейк, это мой друг, говорит, что в провинциальных университетах императорскую стипендию можно получить без блата и взяток. А подготовка там не хуже, чем в столице. Ведь по-настоящему учёба зависит только от студента.

— Винс, — начал было Адвиаг и замолчал. Говорить с парнем нужно предельно осторожно, любое неловко сказанное слово разделит их неодолимой стеной. — Винс, совершеннолетнему наследнику по закону принадлежит пятнадцать процентов семейных доходов. Это не подачка и не милостыня, а твоя законная доля, распоряжаться которой ты обязан, хочешь того или нет. Наш род очень богат, Винсент. Со своих процентов ты можешь оплачивать обучение в лучшей медакадемии ВКС. Так почему ты хочешь лишить какого-то неимущего бедолагу единственного шанса выбиться в люди? Зачем тебе отбирать у него стипендию?

— От стипендии можно отказаться, — сказал Винсент. — Тогда её отдадут тому самому бедолаге. Но получить стипендионное свидетельство я обязан. В ваш дом, сиятельный господин, я смогу войти только студентом. Лишь тогда у меня будет право назвать вас отцом.

— Винс, — шагнул к нему Адвиаг, — тебе не надо нам ничего доказывать. И мне, и Малнире нужен только ты сам, а не свидетельства.

Винсент уклонился от объятия, отошёл к окну. Внимательно посмотрел на Адвиага и спросил:

— А в чём я буду сам собой?

Адвиаг досадливо дёрнул плечом.

— Винс… Ребёнком был, ребёнком и остался!

— Так не мешайте мне повзрослеть, сиятельный господин.

— Может быть, ты и прав, — сказал Адвиаг. — Но я не хочу оставлять тебя в Гирреане. Пресвятой Лаоран, здесь на каждом углу в открытую продают наркотики! Гопота за даст убить готова, пьяные жандармы тащат в кутузку кого не попадя, в одну камеру суют и уголовников, и поселенцев. Пить здешнюю воду можно только самоубийце. Летом на улицах нечем дышать от пыли, а зимой морозы под сорок и перебои с топливом. Винс, тебе ничего не мешает работать и снимать квартиру в Маллиарве. Зачем оставаться в этом аду?

Винсент пожал плечами.

— Для воды и воздуха мы делаем очистители из павира. Это кустарник такой, его размочаленные ветки — отличный фильтр. Печку топить можно и кизяком. За небольшое пожертвование на церковь таниарская община прикроет от уголовного произвола. Что касается жандармов, то в нашем районе много реформистов, а при них эти жабы не наглеют. От шпаны я могу защитить себя сам.

— Ты говоришь как гирреанец.

— В Гирреане началась моя жизнь. До того было только существование.

Адвиаг опустил голову.

— Винс, — сказал он тихо, — потерять тебя второй раз я не смогу. Когда умирала твоя сестра, мне казалось, что мир рассыпается на части и его осколки режут тело. Боль осталась до сих пор. Притупилась, но не исчезла… Винс, если с тобой что-нибудь случится, нам с матерью этого не пережить.

— Ничего со мной не случится! Я выиграл первенство района по боям без правил. Я смогу постоять за себя.

— Что? — переспросил Адвиаг. — Какие ещё бои без правил?

— Сначала я на тренировку из любопытства пошёл. Кандик уговорил попробовать. Олег-сенсей тогда как раз начинающую группу набирал. Сказал, что я способный. Ну я и остался.

— Кандик — это кто?

— Мой друг. Он и Дейк. Они поселенцы. И честные люди!

— Я верю, Винс, верю. Просто…

— Просто вы не ждали, что я смогу выжить сам, — оборвал его Винсент. — И тем более не думали, что из комнатного украшения я стану людем! В качестве вещи я был приятней, верно?

— Винс, что я должен сделать, чтобы ты мне поверил? Скажи, и я сделаю всё. Я люблю тебя, Винс, я хочу быть тебе и отцом, и другом, но не знаю как доказать тебе свою преданность. Ты не говоришь мне «Уходи!», но и к себе не подпускаешь. А я не знаю, что делать. Так подскажи мне, Винсент. Или давай оборвём всё сейчас.

Винсент подошёл к нему, посмотрел виновато.

— Вы… Ты всё делаешь правильно. Это я неправильный. Я не хочу оставаться без тебя и без госпожи Малниры, но поехать с тобой не могу. Войти в ваш дом таким, как я сейчас, невозможно. Ведь я никто. А пустое место нельзя назвать сыном. Сначала я должен получить право говорить о себе «Я есть». Лишь тогда я буду достоин вас.

— Во имя пресвятого Лаорана, Винс, какой же ты глупый! — Адвиаг притянул Винсента к себе, обнял. — Винс, право говорить о себе «Я есть» мы зарабатываем и отстаиваем всю жизнь. А любовь всегда даётся нам просто так. Это подарок без отдарка. Тут никогда и ничего не нужно доказывать. Просто любить — и всё. Любовь сама по себе доказательство.

— Одной любви мало. Нужно ещё и уважение. Оно гораздо важнее.

Адвиаг разжал объятия.

— О чём ты, Винс?

— Вы очень любите засахаренные ягоды трелга, сиятельный господин. Любите рубашки из жёлтого ларма. Но разве вы их уважаете?

Адвиаг отвернулся, отошёл к окну. Посмотрел на покрытый пыльным снегом двор, на куривших под навесом жандармов и армейскую охрану.

— Ты выбираешь очень трудный путь, Винс. Я не буду спрашивать, сам ты его разглядел или кто подсказал… Сейчас у тебя есть возможность уйти на другую дорогу. Но если ты ступишь на эту… У тебя никогда не будет возможности ни отступить, ни свернуть в сторону. Идти можно будет только вперёд. Надо будет постоянно перешагивать через боль, через страх, через безнадёжность. И ни секунды на передышку. Всегда идти, даже если не останется ни капли сил. Только вперёд, только прямо, потому что если ты замешкаешься даже на мгновение или сделаешь полшага в сторону, упадёшь в такую грязь, что никакими словами не передать её мерзости.

— Я знаю.

— Винс, — тихо сказал Адвиаг, — ведь всё может быть гораздо проще и легче. Зачем тебе это?

— Так я быстрее смогу сказать о себе «Я есть».

— Делай, как знаешь. Твоя жизнь, тебе и решать. Но только не забывай о тех, кто тебя ждёт.

Винсент подошёл к нему, прижался лбом к плечу.

— Я очень тебя люблю, папа. И маму. И Ринайю. Я обязательно приеду к вам. Сам приеду. А сейчас я должен быть на дежурстве. Иначе мне нельзя. Прости. — Он на мгновение крепко обнял Адвиага и вышел в коридор.

В кабинет зашёл Пассер.

— Дронгер?

— Всё в порядке, Альберт. Всё хорошо.

— Уверен?

— Да.

Пассер недоверчиво качнул головой, но вслух ничего говорить не стал.

— 6 —

Снаружи дом досточтимого Кийриаса, наставника и дяди Николая и Гюнтера по Цветущему Лотосу, ничем не отличался от прочих домов района: невысокий, двухкомнатный, стены покрыты светло-жёлтым пластиком, крыша — бледно-зелёным. Перед домом крохотный палисадник, позади, под складным матерчатым навесом — маленькая площадка для чаепитий.

Обычный дом ничем не примечательного горожанина со скромным, но стабильным доходом.

Однако, войдя в гостиную, Николай оробел перед её роскошью: стены затянуты узорчатыми циновками из тонковолокнистого трелга, на потолке — люстра из настоящего хрусталя, а на полу такой дорогой ковёр, что и наступать боязно. До сих пор Николай подобные гостиные видел только по стерео, в фильмах о плантаторах и аристократах званием не ниже диирна.

— Мебели нет, — удивился Гюнтер. — Только напольные подушки… Даже тумбочку не поставили.

— Это стиль такой, — пояснил Николай. — Очень модный и только для самых богатых. Если хозяин хочет угостить гостей, то слуги подают еду на специальных подносах, которые выглядят как небольшие низкие столики. Ты по-степняцки сидеть умеешь?

— Умею. Только вряд ли нам предложат чаю с булками.

— Да уж, — хмуро ответил Николай.

— Жаркий сегодня день, — сказал Гюнтер. — Хотя и двадцать пятое октября.

— А ты что, снега захотел? Так здесь тропики.

— Я никогда ещё не бывал в таких тёплых районах. Сначала жил в приполярной зоне, а после, когда ездил с учителем, мы тоже оказывались только в северных областях. Я не привык, чтобы в середине осени была такая жара.

— Сейчас ещё жарче будет, — пообещал Николай. — Когда учитель придёт.

Гюнтер опустил голову.

— Я первый начал, — сказал он тихо. — Мне и отвечать.

— Первым должен был быть я, — ответил Николай. — Я старший. Но я струсил.

— Нет, — твердо сказал Гюнтер. — Струсить — это не вмешаться. Или вообще убежать. А ты подоспел как раз вовремя. Мне и в голову не пришло, что у тех козлов могут быть бластеры. Без тебя бы мне каюк. Теперь я твой должник.

— Ты мой брат. А брат в таких делах должником быть не может.

Гюнтер пожал ему руку.

В гостиную вошёл Кийриас, высокий крупнотелый наурис пятидесяти двух лет. Николай и Гюнтер поклонились.

— Доброго дня, учитель, — сказал Николай.

— Доброго дня, досточтимый Кийриас, — проговорил Гюнтер.

Кийриас с досадой и гневом клацнул шипами. Гюнтер упорно не желает называть его ни дядей, ни учителем. Пусть мальчишка и ушёл из ордена, но единственным наставником для него так и остался рыцарь, у которого он был адептом.

Однако сейчас есть вопросы поважнее Гюнтерова упрямства. Кийриас посмотрел на Николая холодным суровым взглядом.

— Я жду объяснений.

— Этот скот Диего Алондро, хранитель нашего участка, нализался до свинячества, — торопливо ответил Николай. — Орал такое сквернословие, что нанятым из бродяг батракам тошно становилось. Из кафе его выгнали. Диего вернулся на участок и начал избивать жену и сына. Он и раньше злобу на них вымещал, но в тот раз… Бланка, это его жена, пыталась спрятаться на кухне, а Мигель, это их сын, ему всего десять лет…

— Я не спрашиваю, что именно произошло на участке, — перебил Николая Кийриас. — Меня интересует, почему ты вмешался не в своё дело.

— Да потому, что я ещё не в конец оскотинился, чтобы на такое молча смотреть! Батя мой всегда говорил…

— Не смей сравнивать крестьянина грязнокрового с благородным даарном!

— Мои родители, — ответил Николай тихо, с раскалённой добела яростью, — женаты тридцать восемь лет. За всё это время батя маме ни одного грубого слова не сказал, а нас, детей, и ладонью-то не лупил, не то что хлыстом. Когда батя с поля шёл, то всегда для мамы цветы собирал, а для нас — сладкие ягоды. Даже когда мы выросли, всё равно ягоды приносил. И цветы маме до сих пор дарит. А слова бранные у нас в доме всегда под запретом были. И соседям батя ни с рукоприкладством, ни с матерщиной баловаться не позволяет. Если при нём такое случается, то всякий раз вмешивается и прекращает. Даже если безобразие староста творит или полицейский инспектор, батя всё равно в сторонке не отсиживается. Вот и судите, учитель, в чьей крови грязи больше — в батиной или у этого вашего даарна!

— На суде за такие речи тебе ещё пятерик сверх срока добавят!

— Коля не трогал Диего! — вмешался Гюнтер. — Это я ему морду подправил.

— С кем же тогда дрался Николай?

— С его телохранителями, — ответил Гюнтер. — Они простолюдины, а найм их не был должным образом оформлен, потому что ни у кого из них нет лицензии для такой работы. Зато было оружие. Для судьи оно окажется гораздо важнее драки. Да и не будет никакого суда. Этот ваш даарн скрывал своё звание.

— Вынужден был скрывать! Людю столь благородной крови не пристало работать на плантации.

— Как интересно! — ехидно восхитился Гюнтер. — На плантации благородство работать не позволяет, а суп трелговый жрать не препятствует.

— Не тебе, ученик, судить о порядке вещей!

— Возможно, досточтимый. Но как бы то ни было, а любой мало-мальски сообразительный адвокат истолкует сокрытие даарновского звания как отказ от дворянства. Вряд ли почтенный Диего Алондро к этому стремится. К тому же если и не судью, то владельца плантации обязательно заинтересует, откуда у такой мелочи как участковый хранитель взялись деньги на личную стражу. Финансовая проверка, а вслед за ней и каторжный срок за воровство Диего обеспечен. Так что вам не о чем беспокоиться, досточтимый. Диего сам приложит все усилия, чтобы дело не то что до суда, а даже до полицейского участка не дошло.

— Ну допустим, что так, — процедил Кийриас. — Однако превосходное место наблюдателя потеряно.

— Колю не трудно заменить любым другим братом. Ведь Диего нужен новый старшина. Главное, предложить ему достойную кандидатуру до того, как это сделают оперативники других братств.

— Без тебя бы не догадались! — зло выкрикнул Кийриас. — Своей дурацкой выходкой вы поставили под угрозу всё наше дело! Самое благородное, которое только может быть в Иалумете!

— Если ради торжества благородного дела нужно смиряться с подлостью, то дело станет подлым вдвойне.

— Что?! — хрипло выдавил Кийриас. — Да как ты смеешь…

— Если не убирать вокруг себя грязь, сам станешь грязью.

— Да ты… Тебе… — Кийриас не нашёлся, что ответить, замолчал.

Николай позлорадствовал: ловко братишка заткнул рот этому зануде! Хорошо быть образованным. «Надо, чтобы Гюнт обязательно доучился, — отметил себе Николай. — Этот год пропал, а в новом он должен вернуться в университет».

Кийриас метнул на Николая мрачный подозрительный взгляд. После встречи с рыцарем ученик стал неподконтролен. Прежде Николай смотрел на учителя как на икону, беспрекословно и ревностно выполнял любой приказ. Теперь же дерзит, своевольничает. И Гюнтер этот ещё… Вот навязали головную боль! И почему только Великие Отцы так вцепились в орденского приблуду?

— Вы поставили под угрозу всё наше дело, — повторил Кийриас вслух. — Вину надо искупить.

Гюнтер побледнел, в глазах метнулся испуг, а губы жалко дрогнули. Но голос прозвучал твёрдо:

— Назначайте воздаяние, досточтимый.

Кийриас гневно вздыбил хвост. Опять «досточтимый» вместо «учитель» или «дядя».

Николай истолковал его гнев по-своему, метнулся к Гюнтеру, прикрывая младшего брата от удара, — хвост науриса бьёт крепче хлыста. А если раскрытые шипы добавятся, то одним таким ударом изувечить можно.

Кийриас зашипел возмущённо. «Да кем он меня считает, какой тварью?!» Николай с недоверчивой настороженностью смотрел на учителя. Преодолеть недоверие будет нелегко. Если вообще получится. «А может, и пытаться уже не стоит? Поздно? Учителем меня Николай не считает… Но братом во Цветущем Лотосе он остаётся и приказы старших выполнять обязан!» Кийриас бросил Николаю под ноги видеопланшетку.

— Открой первый файл.

Николай подчинился.

— Это же инвалид, — удивлённо сказал Гюнтер, увидев фотографию. — Пресвятой Лаоран, ну и рожа!

— Такой шрам не может быть случайностью, — сдавленно прошептал Николай. — Тот, кто его наносил, понимал что делает. Такую красоту изуродовать… Не понимаю…

Гюнтер осторожно, словно боясь причинить увечнику боль, прикоснулся к фотографии.

— Скорее всего, это ожоги от царговой кислоты. Их действительно наносили специально… — Гюнтер поёжился и сказал с кривой усмешкой: — У того, кто это сделал, отличные способности к рисованию: здесь каждый шрамчик предназначен для того, чтобы превратить лицо в дьявольскую маску. И такая идеально ровная линия раздела… Как по линейке.

— Может, и по линейке, — зло процедил Николай. — С говнюка, которой способен вытворить эдакую мерзость, станется и линеечку с собой прихватить, и кронциркуль для пущей точности.

Гюнтер невольно прижался к старшему брату.

— Рядом с нашим посёлком есть одна очень старая церковь… — сказал Николай. — Там на стенах фрески с ангелами и чертями.

— Да-да, — кивнул Гюнтер. — Я тоже такие фрески видел. Только ни один живописец не соединял ангела и дьявола в одном лице. И тем более никто и никогда не делал такого с живым людем.

— Гюнт, ведь шрамы от царговой кислоты — это навсегда?

— Навсегда. Если был хоть самый крохотный ожог, то в дальнейшем становится невозможной никакая пластика, даже для других шрамов, обыкновенных, потому что организм будет отторгать любую новую кожу — и донорскую, и протезную, и даже клонированную от собственной.

— Органы таким людям тоже нельзя пересаживать?

— Нельзя, — ответил Гюнтер. — Будет отторжение. Поэтому изуродованную руку ему никогда не поменять на здоровую. Если только эту восстановить…

— Учитель, — Николай посмотрел на Кийриаса, — кто сделал с ним такое? И за что?

— Это было недавно, — добавил Гюнтер. — Шрамы свежие.

Кийриас досадливо дёрнул хвостом.

— Всего лишь последствия недопустимой для гирреанского плебея дерзости. Не обращайте внимания на мелочи. Есть вещи поважнее шрамов.

— Так он из Гирреана? — растерянно переспросил Николай. — Еретик?

— Сын еретички. А может, и сам еретик. Неважно. Я же сказал не обращать внимания на мелочи!

Гюнтер ответил хмурым взглядом. Паршивцу опять что-то не нравилось в словах учителя.

— Вы не сказали, на что следует обращать внимание, досточтимый.

Кийриас забрал у Николая планшетку, бросил на подоконник и приказал:

— Вы оба немедленно вылетаете в Гирреан. — Кийриас положил рядом с видеопланшеткой билеты и банковскую карточку на предъявителя. — Не позднее тридцатого октября вы должны доставить в Каннаулит голову этого урода. Доверенный брат будет ждать вас в клубе «Оцелот». Голову отдадите ему.

— Как — голову? — не понял Гюнтер.

— Только не говори, что в ордене не проходил посвящения кровью!

Гюнтер опустил взгляд.

— Смертное посвящение у нас было, — сказал он очень тихо. — Ровно через месяц после адептсткой присяги. Все нелегальные организации норовят повязать новичков кровью. — Гюнтер поднял глаза и вперил требовательный взгляд в лицо Кийриаса. — Но, приказывая неофиту убить врага, орден всегда объяснял причины! Так за что я должен убить и без того несчастного калеку, досточтимый?

— Он опасен братству Цветущего Лотоса.

— Чем опасен, досточтимый? Братство в праве отдать мне любой приказ, но и я в праве знать, что приказ праведен. Убивая по воле Цветущего Лотоса, я должен быть уверен, что не пролью невинной крови!

Хвост Кийриаса свился в трусливую спираль.

— Напрямую этот людь ничего плохого братству не сделал, — пробормотал Кийриас. — Но по случайности — очень злой случайности — ему досталось нечто такое, что делает его смертельно опасным для Цветущего Лотоса. А при определённых обстоятельствах и для всей Бенолии. По собственной воле парень ничего плохого никому не желает, но судьба его сложилась так, что он вредоносен просто в силу своего существования, и потому должен быть уничтожен. Ничьей вины в этом нет — ни вашей с Николаем, ни моей, ни нашего братства. Виновно только злосчастье судьбы. Но ведь она крайне редко бывает к кому-то доброй… — Кийриас отвёл взгляд в сторону, смотреть на учеников было стыдно. — Я не могу объяснить подробнее, это всё, что мне самому позволено знать. Но приказ правилен, в этом я уверен!

— Однако выполнить его мы должны в наказание, — понял Николай. Гюнтер молчал.

Кийриас стегнул хвостом по стене.

— Вы оба влезли в то, что вас не касалось! Подвергли риску дела братства! К тому же посмели перечить тому, кто намного выше вас по рождению! — Кийриас шагнул к Гюнтеру. — Ученик мой и племянник по Цветущему Лотосу, разве белосветцы не наказали бы тебя за вмешательство в посторонние дела, тем более, если из-за этого пострадали бы интересы ордена?

— Порядки ордена очень суровы, — ответил Гюнтер. — Намного суровее тех, что приняты в братстве. Однако наказание мне пришлось бы понести не за вмешательство в посторонние дела, а за то, что оно было таким шумным и привлекло к нам с Колей всеобщее внимание. Сейчас я понимаю, что безобразия, творимые Диего, можно было унять и без драки. И за потерю места наблюдателей нас бы не наказали, а лишь за то, что сразу же не позаботились о замене. Но главная разница между вами и орденом, досточтимый, в том, что орден никогда не превращает в наказание приказы, направленные на укрепление собственного могущества, пусть даже эти приказы отвратительны с точки зрения морали. Если бы орден вынужден был послать адепта убить какого-то бедолагу только за то, что тот стал нежелательным свидетелем, то сначала адепту подробно объяснили бы необходимость такого решения. И заказали бы молебен о том, чью кровь пролить орден вынужден силой обстоятельств. Адепт, его учитель и тот, кто отдал приказ убить, провели бы ночь на церковном покаянии, и лишь затем приступили бы к подготовке операции. Вы же низводите жизнь и смерть до уровня хлыста в руках надсмотрщика. Кем — или чем — в таком случае становитесь вы сами?

Кийриас отшатнулся, ладонью прикрыл лицо. Как будто пощёчину получил. Николаю стало жаль учителя.

— Какой ещё молебен? — сердито спросил он Гюнтера. — Гирреанец еретик. А мы — честные лаоране.

— В таких случаях орден заказывает два молебна — и в таниарской церкви, и в лаоранской. В большинстве государств Иалумета запрещённых религий нет.

Николай не ответил. Коротко глянул на учителя и тут же отвернулся. «Он стал совсем чужим», — понял Кийриас. Мысль резанула болью.

— Я сегодня же пойду в церковь, — сказал Кийриас. — И вы в Гирреане тоже зайдите к таниарцам, пусть будет настоящая поминальная служба или как там у них называется такой обряд… — Кийриас подошёл к Николаю, крепко сжал плечо. — Смерть гирреанца действительно необходима. Он ни в чём не повинен, но вот такая злая судьба ему выпала. Не нам с ней спорить. И не наш это грех. Ни на мне, ни на тебе, ни на твоём Гюнтере не будет невинной крови. Это судьба. А калеке воздастся за его страдания в посмертии. Он вкусит блаженство если не в лазоревом чертоге Лаорана, то в золотых садах Таниары. А мы… Мы не виноваты в нашей судьбе.

— Да, учитель, — ответил Николай. На Кийриаса он смотрел с прежней преданностью.

— Гирреанца уберу я, досточтимый, — сказал Гюнтер. — И не беспокойтесь за калеку. Ему не будет больно. Парню и так досталось слишком много. Лишние мучения ни к чему. Он даже не успеет ничего понять. Не испугается и, тем более, не будет страдать перед смертью. Всё произойдёт очень быстро. Я знаю, как это сделать. Только… — Гюнтер запнулся. — Досточтимый, пусть Коля останется здесь! Я всё сделаю сам. Из-за меня всё началось, мне и расплачиваться.

— Гюнт! — Николай как мусор стряхнул руку Кийриаса, шагнул к побратиму. Кийриас побледнел, судорожно стиснул рубашку на груди.

— Гюнт, мы же… — начал Николай.

— Я всё сделаю сам, — отрезал Гюнтер. — Ни к чему тебе мараться.

Он взял планшетку, билеты.

— Если Коля останется здесь, его казнят за неповиновение, — сказал Кийриас. — Ты презираешь меня, Гюнтер, и ты прав. Я не смог защитить вас от неправедного суда.

— Досточтимый, я вовсе не…

— Помолчи, — остановил его Кийриас. — И не спеши принимать решения. Сам ведь говорил — безобразия можно унять и без драки.

— О чём вы?

— Сдай билеты и погуляй немного по городу. Здесь есть на что посмотреть, где развлечься. Плимейра — приятное местечко.

Кийриас подошёл к Николаю.

— Ты — полунищий крестьянин из глубокой провинции, я — потомственный чиновник, всю жизнь прожил в одном из лучших городов империи. Пропасть между нами казалась мне огромной. Ты делал неправильные ударения в словах и не умел толком пользоваться столовыми приборами. А я не хотел за твоими плебейскими манерами видеть тебя самого.

— Учитель…

— Нет, — перебил Кийриас. — Учителя из меня не получилось, потому что ничему полезному я тебя так и не научил. Даже не сподобился показать, как джентльмены разговаривают, как ведут себя за столом. А ведь тебе бы это пригодилось… Умному парню нельзя всю жизнь торчать в плантационных старшинах… Нехорошо.

— Дядя…

— Тем более нет, — качнул головой Кийриас. — Ни один нормальный дядя не станет обращаться с племянником так, как я обращался с тобой. Понимание всегда приходило ко мне слишком поздно. И всегда было похоже на вспышку. Зато теперь никаких тёмных пятен не осталось. Кроме одного.

Кийриас отошёл к окну.

— Я должен разобраться, почему на самом деле приказано убрать этого несчастного гирреанского уродца. И почему голову убитого нужно доставить ни куда-нибудь, а именно в Каннаулит.

— Вы очень рискуете, — сказал Гюнтер.

— Я устал от осторожности. В Гирреан мы поедем все трое. Или не поедем вообще. Мы будем знать, что делаем, и зачем мы это делаем. Хватит играть вслепую!

Кийриас повернулся к Николаю и Гюнтеру.

— А самое главное — я не хочу стыдиться перед вашими родителями за своё учительство.

Гюнтер ответил недоверчивым взглядом исподлобья.

— У меня нет родителей.

— Если их нет среди живых, то это не означает, что их нет вообще.

— Ну да, ну да, — зло усмехнулся Гюнтер. — Утешительная сказочка, придуманная теми, кто никогда не терял близких. Особенно заживо.

— Досточтимый Найлиас обязательно придёт в братство! — горячо сказал Николай. — Скоро он поймёт нашу правоту.

Кийриаса закогтило ревностью. Но поздно что-либо исправлять. Николай отдал сердце другому учителю. «Я сам виноват, — понял Кийриас. — Когда он был готов отдать мне и сердце, и душу, я отвергал его. И тем более никогда и ничего не предлагал в дар ему. А теперь ни я, ни мои подарки Николаю не нужны. Всё, что я могу для него сделать, так это немедля освободить от опеки… Пусть переходит на самостоятельную жизнь. И Гюнтера забирает! Если не в младшие братья, так в ученики. А я возьму другого воспитанника и попытаюсь стать для него настоящим учителем и дядей. Стоп! Ведь для полного посвящения надо провести в братстве пять лет, а Николай здесь всего три года. Хотя это пустяки, парень он толковый, экзамен сдаст. Но сначала мне надо вернуть ему долг. Если из-за моего слабодушия Николай вынужден разбираться с гирреанцем, так пусть действует как полноправный братианин, а не слепая кукла».

— Идите прогуляйтесь, — велел Кийриас ученикам. — К вечеру вернётесь. В шесть часов. А я пока свяжусь со старшими братьями.

Николай и Гюнтер поклонились, вышли на улицу.

— Странный у досточтимого Кийриаса дом, — сказал Гюнтер.

— Учитель получил его в наследство всего два месяца назад. А поскольку живёт он на служебной квартире, дом стал только лишней морокой.

— И тогда досточтимый передал его братству, а старшие решили оборудовать дом для конспиративных встреч категории вип. Глупая идея.

— Почему? — обиделся Николай. — Братству необходимы деньги, а значит и люди, которые готовы их пожертвовать. Принимать таких меценатов надо в достойной обстановке.

— Вот именно, что в достойной. Вип-гостиную надо устраивать там, где она не привлечёт внимания — в дорогом отеле или клубе. А здесь она выглядит слишком вызывающе. Представь, если вдруг в дом Кийриаса заглянет инспектор коммунальной службы. Как прикажешь объяснять ему такие роскошества? К тому же сам факт визита богача в простенький квартал станет главной темой местных сплетен как минимум на неделю. Вряд ли меценат согласится ради братства переодеваться в дешёвые тряпки и пользоваться общественным транспортом. Как явка дом провалится после первой же встречи.

Николай досадливо цвикнул углом рта.

— Действительно, глупо. Столько денег свинье под хвост…

Гюнтер немного подумал.

— А ты знаешь, ведь всё ещё можно исправить. Если сделать вид, что богачи собираются там небольшой компанией два раза в неделю, в одно и то же время, и занимаются какой-нибудь безобидной, но странной для взрослых успешных людей чепухой… Например, строят из бутылочных пробок модель средневековой крепости… Соседи и местная полиция посплетничают об этом месяца два, а потом привыкнут и перестанут обращать внимание. Тогда в дом можно будет приглашать кого угодно, хоть самого принца Филиппа, на него никто и внимания не обратит. Главное, чтобы визит был в урочное время.

— Пожалуй, — неуверенно согласился Николай. — Надо будет сказать учителю.

— Давай съездим в «Пещеры Лдунн»? — сказал вдруг Гюнтер. — Здесь недалеко.

— Нет у меня настроения развлекаться.

— Я и не предлагаю. Но если надо полдня потратить на ожидание, то лучше делать это в центре развлечений, чем в парке на скамейке. Найдём тихий павильон с такой игрой, где требуется полная сосредоточенность. Незачем терзать себя мыслями о том, на что мы не можем повлиять.

— Ты думаешь, разговор учителя со старшими плохо кончится?

— Нет, — качнул головой Гюнтер. — Скорее всего, он кончится никак. Не станут с ним разговаривать — и всё.

Николай глянул на Гюнтера.

— Они похожи, верно? Твой орден и моё братство?

— Только у белосветцев нет Избранного. А ради него многое можно перетерпеть.

— Да, — кивнул Николай. Помолчал немного и решил: — Ладно, едем в «Пещеры».

— Тогда пошли быстрей на остановку, автобус будет через пять минут.

= = =

Многочтимый господин хранитель поучал жену. Визжала досточтимая госпожа Бланка по-поросячьи.

— Надоели, — хмуро глянул на бунгало начальства кухонный батрак. — Второй день воплей больше, чем на скотском рынке.

— Радуйся, придурок, — ответил напарник. — Пока Диего бабу колотит, нас не трогает.

— Да, с бабой проще, — согласился первый батрак. — Она ближе.

— Шалава! — с ненавистью орал Диего. — Курва помоечная! Уже под холопов подстилаешься, дешёвка!

Батраки удивлённо переглянулись.

— Что-то новенькое, — сказал первый. — До сих пор об изменах ни слова не было.

Второй батрак задумчиво почесал подбородок.

— А что ещё он может сказать, если ему за его же бабу чужие мужики рыло чистят? Бланке Николай не брат, Гюнтер для Диего не сват. А за бабу заступились. Значит, любовники досточтимой супружницы.

— Эт’ вряд ли, — сказал первый. — Николай Игоревич сам по себе такой. Харч не воровал, хлыстом не размахивал и другим старшинам не позволял. Повара взял хорошего.

— Да, они такие, — согласился второй батрак. — И дядя Коля, и Гюнтер. Жаль, что их прогнали. Особенно Гюнтера. Я такую вкуснотищу, как он готовил, даже в Плимейре не ел. И чего эту засранку на кухню понесло? Как будто на всём участке больше спрятаться негде.

Визг Бланки прервался звоном разбитого стекла.

— Не трогай её! — потребовал Мигель.

И тут же донёсся звук тяжёлого удара, полный ужаса и боли мальчишеский крик, а вслед за ним пропитанный злобой ор:

— От кого ублюдка нагуляла, курва?!

— Хана пацану, — сказал первый батрак. — Он ведь лицом один в один мамаша. Господин хранитель теперь его ни за что своим не признает.

— ДНК… — начал было второй.

— В таких случаях на экспертизу не смотрят, хоть под самый нос её суй.

В бунгало захлёбывался рваным, стонущим криком Мигель, извергал потоки грязной брани Диего.

— Да что там этой сучонке руки-ноги поскрючило? — зло сказал второй батрак. — Не может к своему благоверному сзади подойти и по черепу вазоном шарахнуть? В болоте таких мамаш топить!

Первый батрак хмыкнул и вопросил задумчиво:

— Если мамашу в болоте утопить, то что с папашей сделать надо?

Из бунгало выскочил Мигель, побежал к плантациям, споткнулся, упал лицом в землю.

— Эй, малой, — закричал ему первый батрак, — ты не в поле беги, ты сюда давай, под котёл прячься!

На крыльцо вышел Диего.

— Иди сюда, — приказал сыну.

Мигель, пятясь, пополз к кустам.

— Не надо… — прошептал он умоляюще. — Не надо…

— Иди сюда!

Невесть откуда взявшийся незнакомый человек в сером городском костюме, не вынимая правой руки из кармана, пальцами левой схватил Диего за горло, сдёрнул с крыльца.

Из-за кустов выскочили трое телохранителей и тут же замерли: незнакомец стоял спиной к стене бунгало и прикрывался их хозяином.

— Бластеры, шокеры и зарукавные ножи на землю, — негромко приказал незнакомец. Диего перепугано прохрипел «Делайте, что он говорит!», и телохранители подчинились.

— Пять шагов назад, — велел незнакомец. — Лечь лицом вниз. Руки вытянуть перед собой. Ноги на ширину плеч. Не шевелиться.

— Кто вы? — спросил Диего. — Что вы хотите? Денег? У меня их много. Я…

— Ты даарн Диего Алондро?

— Да.

— Я Клемент Алондро. Твой брат.

— Что?! — дёрнулся Диего. — Я тебя имени лишу! Я глава семьи! Да я тебя…

Клемент слегка сжал пальцы. Диего захрипел, попытался содрать с горла его руку. Клемент ткнул в нервный узел, и Диего выгнулся в судороге боли.

— Молчи и слушай, — приказал Клемент.

— Д-да, б-брат. Я с-сл-лушаю т-тебя, б-брат, — трусливо заикаясь, выговорил Диего.

Незнакомец, именующий себя Клементом Алондро, смотрел на него таким равнодушным и пустым взглядом, что Диего от ужаса живот скручивало, леденели пальцы. Пришелец настолько привык убивать, что перестал замечать убитых. Такому что даарн империи, что червь навозный — всё едино.

— Н-н-не у-уб-бивай меня! — взмолился Диего. — Я п-посл-лушен в-воле т-твоей, б-брат мой и г-госп-подин!

— Мне плевать, как ты обращаешься со своей подстилкой по имени Бланка, — сказал Клемент. — Женщина, которая вместо того, чтобы развестись, терпит подле себя такую мразь, как ты, ничего, кроме битой морды, и не заслуживает. Но если ты хотя бы ещё один раз ударишь Мигеля, я убью тебя так, что страшно станет даже патологоанатому. Понял?

— Да, — кивнул Диего. — Я в-выполню в-волю т-твою, брат.

— Тогда свободен. — Клемент отшвырнул его в сторону.

Один из телохранителей потянулся к оружию. В тот же миг Клемент оказался рядом. Телохранитель взвыл от боли — Клемент сломал ему руку.

— Я приказывал не шевелиться. Или для лучшего понимания вам надо сломать хребты?

Телохранители вжались в асфальт.

— Будьте милостивы, высокочтимый господин! — взмолился один из них.

Клемент бросил рядом с ними деньги.

— На лечение этого хватит. И займитесь физподготовкой. Называть телохранителями такое дерьмо, как вы, означает оскорбить профессию. А главное, никогда не берите в хозяева законченную мразь. Ничего, кроме боли, у него на службе не получить.

Клемент переступил через телохранителей и пошёл к аэрсной станции.

* * *

По уставу таниарской веры умерших готовят к погребальному обряду в специальной часовне при церкви.

Поначалу таниарский похоронный обряд казался Винсенту кощунством — все мягкие и хрящевые ткани надлежало отделить от костей и сделать удобрение, которое после продавали, расфасованное по целлофановым пакетам, прямо у входа в церковь.

Но в Гирреане, где в одном посёлке живут люди самых различных религий — от правоверных лаоран до приверженцев языческих богов — не принято судить чужие обычаи. Пришлось принимать таниарские нравы такими, как они есть.

Погребальная часовня похожа на самый обычный морг: одноэтажная, сверху — прозекторский зал, в подвале — кремационная печь. И если на сожжении присутствовать позволено только священнику и старшим семинаристам, то очищать тело усопшего — обязанность первокурсников. Но в маленьких и бедных церквушках практикантов зачастую не хватает, поэтому Совет Благословенных разрешает принимать помощников со стороны, даже если те исповедуют лаоранство.

Винсент, под бдительным присмотром преподобного рабби Григория, приступил к первой части погребального обряда. Семинарист-пятикурсник, высокий худощавый беркан, нараспев читал Прощальный канон из Далидийны:

— При жизни насыщаем мы плоть свою плодами земли, а в посмертии плоть наша становится пищей земле. Так замыкается круг и возвращаются долги, так освобождается душа от бремени дел мира плотного, первоначального и возносится в мир срединный, тонкий. Кости бренного тела надлежит предать огню, дабы взлетела душа вместе с дымом из срединного мира в третий мир, высший, эфирный.

Винсента наняли в погребальную часовню три месяца назад по просьбе главврача из инвалидского интерната. «Он очень способный, — сказала тогда главврач. — Из Фенга вырастет прекрасный хирург, который сможет помочь множеству людей вернуться из калечества к нормальной жизни. Но прежде мальчик должен наработать руки. Медакадемия не даст и половины той практики, которая есть у таниарских семинаристов».

Преподобный рабби Григорий не спорил. Винсент стал мастером-очистителем при его церкви.

…Винсент закончил обмывать тело усопшего святой водой, просушил специальными салфетками и взялся за скальпель.

— Как вы думаете, мастер, — спросил Винсента Григорий, — в чём причина смерти?

— Сердце, — не раздумывая, ответил Винент.

— А точнее?

— Ну… — теперь Винсент задумался, посмотрел на покойника внимательнее. — М-м… Скорее всего — обширный инфаркт.

— Почему?

— Характерные белые пятна на коже в подвздошной области и хвостовые шипы сжаты внахлёст.

— А как вы это объясните? — Григорий показал на маленькие, едва заметные синячки у шеи трупа. — При инфарктах такого не бывает никогда. Для следов удушения они расположены слишком низко, для первичных некротических пятен — высоко.

Винсент растерялся. Набор признаков был типичным, совсем недавно встречался в каком-то учебнике, но заболевание Винсент вспомнить не мог.

— Тромбоз, — тихонько подсказал семинарист.

— Закупорка срединносердечной аорты оторвавшимся тромбом, — выпалил Винсент.

— Почему именно срединной? — поинтересовался Григорий. — Как правило, закупорка случается с нижней аортой. По каким признакам вы определили срединную?

— Не знаю, — смутился Винсент. — Мне так показалось. Почувствовалось.

— Проверим, — сказал Григорий.

Закупоренной оказалась действительно срединная аорта. Зато сердце как таковое было совершенно здоровым.

— Ваши чувствования всё чаще сбываются, сударь, — задумчиво произнёс Григорий. — Интуиция врачу необходима, но полностью полагаться на неё нельзя. Особенно, когда вы имеете дело с живым пациентом.

— И к мелким деталям надо быть внимательнее, — добавил семинарист. — Проглядеть тромбозные пятна несложно, они очень маленькие, но при диагностике от таких мелочей зависит людская жизнь.

— Да, — кивнул Винсент. — Я понимаю. — Немного помолчал и спросил: — Преподобный, а правда, что Дейк тоже работал на очищении?

— Да, три года. Всеблагая мать не одарила его способностями к медицине, но мне всегда не хватало помощников, поэтому пришлось учить Авдея.

— И многому он научился?

— Нет. Хотя анатомию всех трёх рас и основы врачевания он освоил неплохо. Если, не приведи такого всеблагая мать, с кем-нибудь случится беда, то Авдею не придётся корить себя за то, что он ничем не может помочь.

— С кем случится беда? — не понял Винсент. — Кому должен помогать Авдей?

— Людям. В этом мире люди нуждаются в помощи больше, чем кто бы то ни было. И помощь требуется не только та, которую принято именовать «первой доврачебной».

Винсент не знал, что ответить. Слова преподобный Григорий сказал не очень понятные, но хорошие. Винсент чувствовал их истинность, но выразить её ответными словами не мог.

Цветной витраж часовни быстро темнел — ранние осенние сумерки сгущались в ночь. Читал Далидийну семинарист. Внимательно и серьёзно смотрел преподобный. Самый странный и загадочный людь в Гирреане, если не во всей Бенолии. Понять большинство его поступков Винсент не мог, как ни старался. А поступки были такие, что волна от них шла до самых Пиррумийских лесов и Валларского нагорья.

— Вы хотите спросить меня о чём-то личном? — улыбнулся Григорий. — Спрашивайте смелее. Я отвечу.

Винсент смутился.

— Я вовсе не… — Винсент не договорил.

— Спрашивайте, — сказал Григорий.

Винсент решился:

— Вот вы священник. Пусть и таниарец, но всё равно служитель церкви. А ваш зять… Он ведь реформист и безбожник. Как вы смогли отдать ему свою дочь?

— Злата не мешок с картошкой, чтобы её отдавать или не отдавать. Михаила в мужья она сама выбрала. И сама отдала ему и тело, и душу.

— Но ведь вы могли запретить брак!

— Не мог, — качнул головой Григорий. — После того, как Злата отдалась Михаилу, а он ей, брачная церемония стала не более, чем пустой формальностью. Запрети я им свадьбу или разреши, это ничего бы не изменило, потому что они всё равно продолжали бы принадлежать друг другу.

— Но венчания ведь так и не было. Только юридическая регистрация. Они женаты лишь наполовину! А вы священник!

Григорий улыбнулся.

— С венчанием история отдельная….

+ + +

Преподобный Григорий смотрел на кандидата в зятья. Двадцать три года. Не красавец, но приятен. Манеры изящные, образование глубокое и разностороннее, одет хотя и бедно, но очень элегантно, со вкусом. Причём достиг сын портовых уборщиков всех этих умений исключительно самообучением, что говорит о могучем уме и твёрдой воле. Для политика качества полезные, но сможет ли он стать хорошим мужем для его девочки? О людской сути Михаила Григорий не знает ничего.

— Запрещать ваш брак я в любом случае не стану, — сказал он вслух. — Жить с тобой Злата будет, ей и решать. Но почему ты отказываешься от венчания?

— Я атеист.

— Вот именно. Будь ты лаоранином, я бы понял. Но для атеиста любое церковное действо — ничего не значащий ритуал. Игра, которой можно не придавать никакого значения. Так почему ты не хочешь в неё сыграть, чтобы сделать приятное семье невесты, выразить уважение новым родственникам?

— Потому что Злата верует искренне, — ответил Михаил. — Для неё венчание — священный обряд. Принимать в нём участие, не разделяя религиозные чувства Златы, означает оскорбить её, проявить неуважение. А если не будет уважения к супруге, почтения к её родне тем более не будет. Да и счастливой семейной жизни тоже. Поэтому мы и решили ограничиться только юридическим бракосочетанием.

— Что ж, парень, — сказал Григорий. — Я уже говорил, что запрещать вам свадьбу не собирался с самого начала. А теперь скажу, что рад за дочь, хорошего она мужа себе выбрала. Пусть великая мать, хоть ты в неё и не веришь, благословит ваш брак. — Григорий подошёл к Михаилу, сжал ему плечо, заглянул в глаза: — Счастья вам, сынок, долгой жизни в любви и согласии. — Он осенил зятя знаком священного треугольника.

Михаил склонил голову, принимая благословение.

+ + +

— Вот значит как, — тихо произнёс семинарист, закрыл Далидийну. — У нас об этой свадьбе до сих пор говорят, но правды так никто и не сказал.

— Теперь вы можете поделиться свежими новостями, — улыбнулся Григорий.

— Нет, — опустил голову семинарист. — Это не для чужих ушей. Мне ваша тайна досталось по случайности, и я не вправе никому её раскрывать.

— Какая тут тайна. Обычное семейное дело, о котором не судачит только ленивый.

— Нет, рабби, — качнул головой семинарист. — Сплетни сплетнями, а разгласить ваш разговор с мастером-очистителем равносильно тому, как если бы я начал болтать о случайно услышанной исповеди.

— Я из своей жизни тайну не делаю, — ответил Григорий.

— Но здесь речь идёт не только о вас, рабби. И даже не о ваших дочери и зяте. Гораздо больше это касается мастера Винсента.

— Возможно, вы и правы, — согласился Григорий.

Винсенту стало неловко. Надо как-то снять напряжение, перевести разговор в другое русло.

— Уже вечер, а у нас остался ещё один усопший. Он ждёт погребения.

— Конечно, мастер, — кивнул семинарист, раскрыл Далидийну, начал заново читать Прощальный канон.

Григорий и Винсент положили покойника на стол.

— Говорят, — глянул на Винсента Григорий, — что в общежитии при интернате снимают комнату трое охотников из Пиррумийского леса.

— Они меняют меха на кувиот. Эти камни встречаются только в Гирреане, да и то редко.

— Мне всегда было любопытно, зачем полесцам кувиот. Ни ювелирной, ни промышленной ценности он не представляет. Так, обыкновенный мелкий булыжник, пусть и синего цвета.

— Полесцы используют его в колдовстве, — сказал семинарист.

— Что за вздор?! — рассердился Винсент. — Никакого колдовства не бывает. Полесцы используют кувиот как накопитель для милта. Это всеобщая энергия, которая позволяет делать разные интересные вещи — передвигать предметы, не прикасаясь к ним руками, разговаривать с животными и подчинять их своей воле… много чего ещё. Милтуан, искусство управления милтом, очень полезное мастерство.

— Для охотников умение раздвигать древесные ветки не прикасаясь к ним руками, не оставляя на них своего запаха, который может отпугнуть добычу, полезно, — сказал Григорий. — А вам-то оно зачем?

— Чтобы было, — буркнул Винсент. — Охотники предложили научить, мне что, отказываться?

— С чего это вдруг такое внимание? — зло спросил семинарист. — Полесцы никому не открывают свои тайны.

— А у меня способности. Полесцы сказали, что такой талант нельзя оставлять необученным. Охотничья удача от них уйдёт.

— Что-то у тебя таланты ко всему, во что ни плюнь. И в единоборствах, и в медицине, и даже в балансировке энергокристаллов. Ты ведь подмастерье на автостанции, в бригаде у Михаила Семёновича. А теперь вот к охотникам в ученики пошёл. Ну просто бездна дарований!

— От зависти не задохнись!

— Тихо! — оборвал их Григорий. — Вы в погребальной часовне, а не в кабаке.

Винсент и семинарист пробормотали извинения. Но друг на друга метнули злые взгляды.

Григорий сказал:

— В том, чтобы родиться наделённым множеством талантов, нет ничего плохого. Как нет и ничего хорошего. Всё зависит от того, на какие дела обладатель талантов их употребит.

— Я не сделал ничего такого, чего следовало бы стыдиться, — огрызнулся Винсент.

— Ничего такого, чем следовало бы гордиться, вы тоже не сделали. Вы растрачиваете дарованные вам таланты впустую.

— Я не…

— И что же такого важного ты сделал? — перебил семинарист. — Ответ — ничего.

— Прежде чем что-то делать, надо научиться!

— Надо, — согласился Григорий. — Но даже в учении нельзя разбрасываться на ненужности. Отпущенные нам время и силы не бесконечны.

— Как же, как же, — процедил Винсент. — Это я уже слышал. Из совокупности талантов надо выбрать только один, а ото всех прочих отказаться, обречь их на отмирание. Иными словами убить часть себя.

Григорий усмехнулся.

— Не думаю, чтобы ваши советчики могли сказать такую глупость. Скорее всего, вы слушали их крайне невнимательно, а потому сделали неправильные выводы. Умный людь ни один из талантов не станет обрекать на отмирание из-за невостребованности. Из их совокупности он выберет тот, который ему наиболее интересен, а все прочие направит так, чтобы они стали поддержкой таланта основного. Поэтому, сударь, когда будете совершенствовать мастерство единоборца или балансировщика кристаллов, то изыскивайте способы употребить эти навыки на пользу медицине, раз уж вы её избрали своим основным занятием.

Винсент опустил взгляд. Было стыдно. Григорий ободряюще пожал ему плечо. Выждал несколько мгновений и сказал:

— Я хотел попросить вас, сударь…

— Да, преподобный, — ответил Винсент. — Конечно. Всё, что захотите. Я буду рад помочь.

— Когда пойдёте к охотникам, возьмите с собой моего внука.

— Но…

— Руку ему я вылечить смогу. Скорее всего, смогу, — с горечью уточнил Григорий. — Но пока идёт лечение, Авдею надо чем-то заниматься. Без дела он пропадёт. Я не верю, что милт существует на самом деле, и что милтуан — это действительно мастерство, а не пустая иллюзия, однако…

— В Иалумете почти никто не верит в милт, — хмуро перебил Винсент. — Но он существует. А если так, то им можно управлять.

— Только непонятно, на кой ляд это надо, — вставил семинарист. — Самое бессмысленное занятие во всех трёх мирах, от этой часовни до золотых садов всеблагой матери.

— Всё так, — согласился Григорий. — Однако это занятие способно полностью поглотить внимание и тем самым отвлечь от тягостных мыслей. Хотя бы на время…

— Ваш Авдей слишком умён, чтобы прельститься игрушкой.

— Милт не игрушка! — рассердился Винсент. — Это сила и мудрость самого мироздания. Кто знает, может быть она даже руку ему исцелит!

— Вы думаете? — дрогнувшим голосом переспросил Григорий.

Семинарист гневно захлопнул книгу.

— Подло манить старика ложной надеждой на исцеление внука!

Винсент подошёл к нему, смерил презрительным взглядом.

— Авдей мой друг. Но тебе никогда не понять, что это значит. Иначе в тебе никогда не было бы столько злобы.

— Не тебе судить! — огрызнулся семинарист.

— А я и не сужу. Я жалею. Жизнь, в которой нет друзей — пустая жизнь.

— Моя жизнь отдана служению великой матери! — заорал семинарист. — Поэтому в ней нет места для бренных мелочей.

— И ты думаешь, Таниара прельститься такой пустышкой? Если нет людей, которые могут надеяться на тебя, то богине ты тем более не нужен.

— Не смей произносить её имя своим поганым языком, грязный еретик!

— Молчать обоим, — велел Григорий. — Не в кабаке. — Вздохнул устало и сказал: — Ни одна мать не пожелает, чтобы её дитя лишилось того тепла, которое даёт дружба. Нам всем приятно его принимать, но ещё приятней дарить. Дружба — это во многом служение. Но служение без холуйства. К сожалению, осознать эту истину можно, лишь основательно её распробовав. Поэтому сейчас же вы оба отправитесь в интернат и будете восемь часов подряд служить беспомощным. Надеюсь, это хотя бы немного научит одного из вас замечать, что в мире, кроме него, есть и другие люди, а другого — понимать, что боль способна породить лишь ненависть.

— Боль, рабби? — не понял семинарист. — Какая боль?

— Любая. Ведь словами можно ударить ничуть не слабее, чем хлыстом.

Семинарист по-прежнему ничего не понимал. Зато Винсент опустил голову.

— Да, преподобный. Разрешите исполнять епитимью?

— Ты же и так работаешь в интернате, — недоумённо сказал семинарист.

— Ну и что? Отдежурю одну смену вне очереди и без оплаты.

Семинарист глянул на Григория, на Винсента.

— А почему епитимья? Я не понимаю.

Винсент ломано и резко дёрнул плечом, словно закрывался от внезапного порыва пронзительно-холодного ветра.

— Мелкая, но частая боль отупляет настолько, что перестаёшь её замечать. Привыкаешь. И тогда она медленно, но верно, шаг за шагом толкает тебя в такую низость и грязь, что гаже быть просто не может. А там уже не остаётся сил, чтобы сопротивляться тем, кто хочет причинить боль крупную. И тогда, чтобы сохранить последние крупицы людского достоинства, нужно будет умереть. Или остаться жить, но превратиться в грязь, принявшую людское обличие. Поэтому никому нельзя позволять причинять людям даже самую малую боль. Тем более, нельзя позволять этого ни себе, ни в отношении себя.

По спине семинариста пробежал озноб. Слушать людские речи будущего исповедника обучили превосходно. Семинарист не только замечал малейшие оттенки интонаций и фраз, он умел слышать непроизнесённое — то, что собеседник думает и чувствует, но не озвучивает.

За словами никому в Гирреане незнакомого, невесть откуда приблудившегося поселенца была не только сила абсолютной правоты. За ними стоял столь же абсолютный ужас. И свою правоту Винсент обретал, проходя этот ужас от начала и до конца.

— Нам пора в интернат, — быстро и нервно сказал семинарист. — Опаздываем.

Он готов был бежать куда угодно, пусть даже в инвалидский приют, лишь бы оказаться подальше от жуткой тени, которую едва не вызвал Винсент.

* * *

Выстроены павильоны «Пещер Лдунн» в форме гряды скал, и возле каждого толпится народ.

— Не люблю это заведение, — сказал Николай. — Вечно в нём толкучка, как в космопорте. Но дальше будет посвободнее.

Гюнтер не ответил.

— Гюнт?

Гюнтер исчез.

— Так я и думал, — усмехнулся Николай.

Вместе с билетом посетителям давали подробный план «Пещер». Николай нашёл ближайший пожарный выход.

Гюнтер оказался именно там, где и рассчитывал Николай — возле эвакуационной двери, ковырял отмычкой в замке.

— Не поможет, — сказал Николай. — Дверь заварена намертво.

— Как заварена? — не понял Гюнтер. — А если будет пожар? Что тогда?

— Здесь нечему гореть. Всё сделано из огнеупорных материалов.

— Но если пожарные двери не нужны, то зачем их делать?

— Закон требует. Его принимали почти пятьсот лет назад, большинство статей давно устарело. Но сменить их новыми нелегко.

— Глупость какая! — Гюнтер убрал отмычку в карман.

— Глупость, — согласился Николай. — Зато хорошо помогает ловить беглых иностранцев, которые ничего не знают о местных нравах и обычаях. — Николай испытующе посмотрел на Гюнтера. — Так почему ты решил ехать в Гирреанскую пустошь без меня?

Гюнтер отвернулся, ковырнул пальцем замок.

— Я… Я не проходил посвящения кровью.

— Что?! — не поверил Николай. — Как?!

— Орден трижды приказывал мне убивать, — сказал Гюнтер. — Но каждый раз учитель помогал приговорённому уйти. Он говорит, что если есть хоть малейшая возможность сохранить жизнь, то нужно это сделать. Те люди были всего лишь случайными свидетелями… Они не собирались доносить на светозарных координаторам, не хотели причинять ордену вреда, а значит не были его врагами. Они хранили нейтралитет. Учитель говорил, что убийством нейтралов мы осквернили бы саму идею рыцарства.

— И теперь ты решил спасти того калеку.

— Он не враг братству! — резко обернулся Гюнтер. — Он не причинил Цветущему Лотосу ни малейшего вреда! Так за что мы должны его убить? Почему Великие Отцы объявляют войну нейтралу?

Николай подошёл ближе, вперил в лицо Гюнтера злой взгляд.

— Одну присягу нарушил, теперь и на другую плюнуть хочешь?

— Я присягал хранить Цветущий Лотос от любой беды! В том числе и от скверны пролития невинной крови. Или ты думаешь, Избранный захочет связываться с убийцами?

Николай ударил его под дых. Гюнтер упал на асфальт, скрючился от боли. Николай пнул его по рёбрам.

— Чище всех решил быть? Я, значит, в крови, а ты весь в белом?

От второго пинка Гюнтер увернулся, вскочил на ноги, принял боевую стойку.

Николай замер. Для прямой рукопашной схватки Гюнтер подготовлен намного лучше, Николаю с ним не тягаться. Удар Гюнтер пропустил лишь потому, что не ждал такого от побратима.

Гюнтер, не сводя с Николая взгляда, достал телефон, выбрал номер.

— Учитель, я рассказал Ватагину о первом посвящении. Я предал вас, но вы знаете, как меня найти. — Гюнтер убрал телефон. — Если орден узнает о том, каким на самом деле было моё посвящение, учителя казнят как изменника. Теперь его жизнь зависит только от тебя.

— Тогда зачем ты выдал его тайну?

— Ты должен знать всё. С неполной информацией невозможно принять правильное решение.

— Какое, чёрт тебя забери, решение?! О чём? И о ком? Об этом калеке? Или о братстве? Об Избранном? Что мы должны решать?

— Не мы, — качнул головой Гюнтер. — Ты. Я всё давно решил.

Николай рассмеялся с горечью.

— Я всё время считал тебя пацаном. А ты, оказывается, намного взрослее меня.

Он подошёл к двери, досадливо хлопнул по ней ладонью.

— Куда не ткнусь, везде тупик. Или дверь в никуда.

— Как ты попал в братство? — спросил Гюнтер.

— У нас очень маленький клочок земли. И та скудная. Ей тяжело кормить восемь ртов. Поэтому сначала из дома ушёл старший брат, потом сестра, а после я. Мы оказались не такими, как батя с мамой или младшие. Для них работа в поле — это жизнь. А для нас — повинность. Понимаешь?

Гюнтер кивнул.

— Я знаю, что такое работать только ради денег.

— Да, — сказал Николай. — Это тяжко. Брат и сестра сумели пристроить себя в городе, а я… Так, болтался с места на место. Мне всё равно было, что делать, лишь бы заработка хватило на то, чтобы прокормиться и домой хотя бы немного денег отослать. Так прошло семь лет. А три года назад я подрядился плести коробочки для засахаренного трелга. В городе мало кто умеет делать это вручную, а в машинных коробках ягоды почему-то хранятся хуже. Хозяин кондитерской оказался братианином. Рассказал о Цветущем Лотосе. Вот и всё.

— Меня учитель подобрал в геймер-клубе, — ответил Гюнтер. — Я тогда почти всё время там сидел. Большинство предпочитает играть в виртуальные игры дома, но я не выносил одиночества. Либо универ, либо клуб. Только не дом, не его пустота… Учитель предложил сыграть в новую стратегию, якобы самый супер, а на самом деле такую же тупую и примитивную как они все. Я прошёл её за три часа. Учитель тоже неплохо играет, к тому времен был уже на четвёртом уровне из десяти. Я подсказал пару приёмов, дело у него пошло намного быстрее. Мы разговорились. А дальше — играли, смотрели кино, просто болтали обо всём подряд. Через месяц я узнал об ордене, об истинном облике координаторов. Но Белого Света оказалось слишком мало, чтобы заполнить им жизнь. Её пустота никуда не исчезла.

— И ты понадеялся, — сказал Николай со смешком, — будто Цветущий Лотос сделает то, что не смог Белый Свет?

— Нет. Я надеюсь, что это сделает Избранный. Потому я и ушёл от Белого Света к Цветущему Лотосу.

Николай прикоснулся к двери.

— Открыть то, что навечно заперто. Вывести из тупика. Указать истинный путь. Неужели это возможно для таких как мы? Для обыкновенных людей?

— Он избран именно для того, чтобы помочь нам подняться над обыкновенностью. Стать особенными, не такими как прежде. Он даст нам то, что позволит жить, а не только существовать.

Николай посмотрел на Гюнтера.

— Ты сможешь меня простить?

— Ты мой брат.

— Ты не ответил.

— Прощают вину. А ты ни в чём не виноват.

— Я причинил тебе боль.

— Твоя боль была гораздо сильнее. Я рад, что смог забрать хотя бы половину.

— Гюнт… — Николаю перехватило горло.

— Ты мой брат, — повторил Гюнтер. — Не будь тебя, я остался бы совсем один.

— Ты никогда не будешь один, — обнял его Николай. — И никто больше не причинит тебе боли. Никогда.

Гюнтер по-детски уткнулся лицом ему в плечо.

«Я заберу его домой, — решил Николай. — Скажу родителям, что Гюнт мой побратим. Они примут его. И братья с сёстрами тоже. Никто не будет против. У Гюнта должна быть настоящая семья, а не придуманная, как в Цветущем Лотосе».

В кармане у Николая зазвонил телефон. Гюнтер встревожился.

— Это кто-то чужой.

— Да, — сказал Николай. — Звонят с незнакомого номера.

Он взял трубку.

Абонентом оказался Найлиас.

— С Гюнтером всё в порядке, досточтимый, — быстро сказал Николай. — И дальше всё будет хорошо. Не бойтесь за него. Я сумею о нём позаботиться.

— Николай Игоревич, меня гораздо больше волнует, сможет ли Гюнтер позаботиться о вас. Ведь сейчас он пытается затянуть вас на тот путь, который бы вы сами не выбрали. А если так, то он должен отвечать за вашу безопасность, а не наоборот.

— Возможен и другой вариант, досточтимый. Мы оба отвечаем за безопасность друг друга.

— Это лучший из всех вариантов. — Судя по голосу, Найлиас улыбался. — Так значит Гюнтер повзрослел, а вы перестали стыдиться того, что когда-то были ребёнком.

Николай почувствовал, как вспыхнули щёки. Гюнтер посмотрел с испугом, потянулся к трубке. Николай отстранился.

— Мы оба в полном порядке, досточтимый.

— Я верю. Передайте привет Гюнтеру, Николай Игоревич. Спасибо за всё, что вы для него сделали. Я ваш должник. — Найлиас оборвал связь.

Николай растерянно посмотрел на телефон, убрал в карман.

— Тебе привет, — сказал он Гюнтеру.

— Учитель придёт к нам?

— Обязательно. Но не сейчас. Надо ещё немного подождать, Гюнтер. Учитель Найлиас обязательно будет с нами. Надо только подождать.

Гюнтер кивнул.

— А сейчас что будем делать?

— Летим в Гирреан. Кийриасу отзвонимся по дороге. Незачем его впутывать в наши дела. Нам самим ума хватит разобраться, что там так или не так с этим увечником.

— Тогда нужно поторопиться, — сказал Гюнтер. — До рейса осталось всего полтора часа.

— Успеем.

И они успели.

= = =

Водки в кафе не было, только ром. Напиток крепкий, но именно напиток — слишком много посторонних привкусов и ароматов. В бокале с ромом сияют солнечные лучи, играет музыка, веет приятный терпкий ветерок. Ром пьют для развлечения и удовольствия, под болтовню и шутки большой компании. Этот напиток похож на живописное полотно, так много в нём штрихов и оттенков. А Клементу хотелось простой спиртовой горечи.

…Разыскать данные на членов семьи Алондро через информаторий Алмазного Города было делом пяти минут.

После смерти родителей главой семьи стал старший брат. Внутренняя готовность подчиняться его приказам у Клемента была, но стоило только увидеть Диего вживую, до омерзения похожего на отца, и волной захлестнуло неприятие.

Нет у Клемента брата, и не было никогда, как не было и родителей.

Ничего у него нет. И никого нет.

И не будет.

Теперь только и остаётся, что напиться в мёртвую, в хлам, так, чтобы ничего не видеть и не слышать, чтобы не осталось ни одной мысли, ни единого чувства — ни боли прошлого, ни пустоты настоящего. Перемолоть в жерновах тупой тяжёлой пьянки невесть откуда взявшиеся мечты и надежды, а после стряхнуть их как пыль вместе с похмельем.

Сожаления о несбывшемся пригодны только для людей, а теньму номер четырнадцать они не нужны.

Однако избавительное опьянение не приходило, алкоголь не брал.

— Ещё, — велел Клемент бармену. Тот подал новую порцию.

Бокал накрыла детская ладошка. На соседней банкетке сидел Мигель.

— Не надо пить, — попросил он. — Пожалуйста.

— Ты что здесь делаешь? — строго спросил Клемент. — Детям сюда нельзя. И мама будет беспокоиться, что ты ушёл так далеко от дома один.

— Не будет. Ей всё равно, — как о давно привычном и потому естественном ответил Мигель.

Посмотрел на Клемента и спросил:

— Вы правда мой дядя?

Клемент протянул ему паспорт.

— Нет, — спрятал руки за спину мальчишка, — вы сами скажите — вы по правде мой дядя?

Клемент посмотрел на него с интересом. Мальчик гораздо умнее, чем положено в десять лет. Уже знает, что документы и кровная связь могут ничего не значить.

Внешне Мигель нисколько не похож на отца с дедом. Прямые чёрные волосы, карие глаза, кожа смуглая. Настоящий потомок рода Кван, к которому принадлежит мать Мигеля. От Алондро в нём нет ничего. «Оно и к лучшему», — подумал Клемент, убрал паспорт и сказал:

— Я отведу тебя домой.

— Домой надо совсем вечером, — ответил Мигель. — Когда этот заснёт.

— Ты об отце? — уточнил Клемент.

— Он мне не отец! Он сам сегодня сказал!

— Замолчи, — приказал Клемент. — Хороший сын не повторяет даже отцовские слова, если они оскорбляют мать.

Мигель спрыгнул с банкетки, отбежал на два шага и выкрикнул:

— Ну и пусть оскорбляют! Я её ненавижу!

Клемент сурово посмотрел на племянника.

— Нельзя так говорить о матери!

Мигель испуганно сжался, ожидая затрещины. Но не ушёл. Хотя и мнения своего менять не собирался.

— За что ты её ненавидишь? — спросил Клемент.

— Она всё делает как скажет он. Когда он сказал, что надо утопить Пекаря, она бросила его в дождевую бочку и крышкой закрыла. Пекарь так плакал, хотел вылезти! А она…

— Какой ещё пекарь? — не понял Клемент. — Кто это?

— Котёнок. Сам рыжий, а на животе и на голове белые пятна — как фартук и шапочка. И передние лапки белые, как будто в муке. Я его здесь нашёл, на заправке. Пилоты говорили, что он похож на пекаря. Я и назвал его Пекарь. А этот… Он сказал, что котят только в грязных крестьянских халупах держат. Тогда она бросила Пекаря в бочку. Он плакал. Так, как люди плачут. Кричал. Крышку царапал. Ему было очень больно?

— Это быстро закончилось, — ответил Клемент. Он положил на барную стойку деньги, подошёл к племяннику. — Тебе нельзя здесь оставаться. Пойдём.

Мальчик послушно шёл следом. Клемент чувствовал его разочарование и обиду. «Он ждал от меня чего-то. А я обманул ожидание. Но что я мог сделать? Воскресить утопленного котёнка?»

— Через час я уезжаю, — сказал Клемент вслух. — Далеко.

Мигель не ответил.

Они вышли из кафе в фойе гостиницы. Клемент взял у портье ключ.

— Номер оплачен до утра. Можешь подождать там, пока дома всё успокоится.

— Нет! — метнулся в сторону мальчишка.

— Я туда не зайду, не бойся, — усмехнулся Клемент. — И никто не зайдёт. На двери есть задвижка, ты можешь закрыться изнутри. Ну так что, берёшь ключ?

Мигель смотрел настороженно. Клемент вернул ключ портье.

— Я передаю свой номер вот этому юному джентльмену.

Портье бросил на Мигеля равнодушный взгляд, кивнул и вновь вперился в стереовизор — там показывали гладиаторские бои.

Клемент выбрал кресло в уголке фойе, сел, удобно откинулся на спинку, полузакрыл глаза. Дурацкий сегодня день. Даже напиться в хлам, и то не получилось. «Кстати, а я вообще когда-нибудь напивался? Ни разу. Пусть это не то событие, которым можно похвастаться, но оно присуще миру живых. Я же так и остался тенью».

Подошёл Мигель.

— У вас тоже утопили котёнка, досточтимый? Я знаю, что бабушка и дедушка Алондро были не очень добрыми.

Клемент посмотрел на Мигеля, усмехнулся невесело:

— Да, добрыми они не были, что верно, то верно… А бабушка и дедушка Кван? Они добры с тобой?

— Они с нами не разговаривают. Ведь они диирны, а Диего Алондро всего лишь даарн. Когда Бланка вышла за него замуж, Диего думал, что тоже станет диирном. Но Кваны лишили Бланку родового имени. За это Диего её и бьёт. Не только за это, за всякое другое тоже, но чаще всего за это. — Мигель с настороженностью и опасением посмотрел на Клемента. — Он… Ну этот… Диего… Он хочет отобрать у вас имя.

— Я перестану быть даарном, — сказал Клемент. — И досточтимый господин Мигель сочтёт недостойным разговаривать с простокровкой.

— Нет! — замотал головой Мигель. И спросил умоляюще: — Ведь вы всё равно останетесь моим дядей, правда?

Клемент посмотрел на Мигеля с удивлением.

— Зачем тебе это?

Мигель не ответил, только подошёл на шаг ближе.

— Ты говоришь, что ненавидишь Бланку Алондро, — сказал Клемент.

— Ненавижу.

— Тогда зачем ты её защищал?

— Мужчина, который бьёт женщину, уподобляется шакалу. Мужчина, который допускает, чтобы при нём били женщину, становится гнилым слизняком.

Клемент растерянно посмотрел на Мигеля.

— Кто тебе это сказал?

— А разве он соврал?

— Нет, — тихо проговорил Клемент. — Не соврал.

Мигель подошёл ещё на шаг, бросил на Клемента быстрый короткий взгляд и опустил глаза.

— Зачем я тебе? — спросил Клемент. — Ты же совсем меня не знаешь, первый раз в жизни увидел. У меня ничего нет — ни дома, ни лётмарша, ни даже собственной одежды. То, что на мне, взято напрокат. Я никто. Появился, исчез и следа не осталось.

Мигель крепко обхватил его руками, прижался всем телом. Клемент вдохнул его запах. От Мигеля пахло детским мылом, фруктами и шоколадом. Клемент погладил мальчика по волосам. Мигель прижался ещё теснее. Клемент подхватил его на руки и посадил к себе на колени.

Впервые в жизни Клемент обнимал ребёнка. Пусть Мигель крепкий и рослый для своих лет, но всё равно — такое маленькое хрупкое тело. Лишь нажать чуть сильнее и кости хрустнут как веточки. При мысли, что неловким движением он мог причинить Мигелю боль, Клемента бросило в дрожь.

Но ничего страшного не случилось, Мигель по-прежнему прижимается к нему, обнимает. И ждёт, когда Клемент сам обнимет его покрепче.

Клемент слышал, как у него под ладонью стучит сердце Мигеля. Крохотная искорка жизни. Но перед её сиянием поблекнет любое солнце. «У меня есть только Светоч, — подумал Клемент. — А у Диего — истинный свет. Такой, который не превращает в тень, а наоборот, помогает самому стать светом. Диего не понимает, как ему повезло. Почему судьба так благосклонна к тем, кто не способен оценить её милость?»

Клементу достался лишь краткий миг истинного света, но тепла он дал больше, чем Клемент видел за все свои тридцать два года. Теньм благодарно прикоснулся губами к щеке Мигеля. «За что он так щедр ко мне? — не понимал Клемент. — Ведь я не сделал для него ничего такого, за что следовало бы так вознаграждать».

— Когда ты снова приедешь? — тихо спросил Мигель.

У теньма ёкнуло сердце. «Только этого не хватало — уподобиться Латеру. Поманить надеждой и предать».

— Тебе надо забыть меня, — твёрдо сказал Клемент. — Лучше дружи с тем, кто сказал тебе, почему нельзя бить женщин.

— Диего прогнал его. И Гюнтера прогнал. Они больше никогда не приедут. Но ты ведь не батрак, ты мой дядя. Ты можешь приехать, когда захочешь. Правда, ты скоро приедешь? — Мигель попытался заглянуть Клементу в глаза.

— Нет. — Клемент бережно ссадил Мигеля с колен, встал с кресла. — Я уезжаю очень далеко. Навсегда уезжаю.

— Я всё равно буду тебя ждать. Очень-очень сильно ждать! Каждый день!

— Мигель, я…

Мальчик крепко схватил его за одежду.

— Ты мой дядя. Только ты. Я буду ждать, когда ты приедешь. Тогда ты обязательно приедешь!

Клемент убрал его руки.

— Прости. И забудь как можно скорее. Я не приеду. Не смогу. — Клемент пошёл к двери на лётмаршную площадку.

— Я всё равно буду ждать! — закричал вслед Мигель. — Я буду ждать тебя!

Клемент заставил себя не оборачиваться.

«Больше я никогда не покину границы Алмазного Города. Увольнительные можно отбыть и в башне. Пусть Серый капитан делает со мной, что хочет, но в большой мир я отныне не выхожу. Всё, хватит. Пусть я всего лишь тень, но даже у тени есть предел прочности. Мир соткан из боли, предательства и ненависти. Я не хочу его видеть. Я не хочу в нём жить. Всё, что мне надо — спокойно дождаться конца моего срока. К счастью, до него уже недалеко».

У площадки висел рейсовый лётмарш. Клемент по шаткому трапу прошёл в салон, купил у кондуктора билет до космопорта Плимейры. Сел в пассажирское кресло, достал мобильник и отправил в порт эсэмэску, заказал место в ближайшем аэрсе на Маллиарву. Убрал телефон. Взял у кондуктора газету. Но взгляд бездумно и невидяще скользил по строчкам. «Я буду ждать тебя!» — звучало в ушах.

— К утру он забудет меня, — прошептал Клемент. И повторил как заклинание: — Забудет, забудет, забудет. Ведь я случайный эпизод… Тень без имени и без лица.

Но в собственные слова не верилось. Мигель, может быть, и забудет дядю, только вот Клемент никогда не сможет позабыть племянника. Ни доверчивости, с которой Мигель принял никогда не виденного прежде родственника, ни тепла маленького хрупкого тела, ни, тем более, сказанных Мигелем слов.

— Я буду ждать тебя, — тихо повторил Клемент. — Я буду тебя ждать.

* * *

Когда Ланмаур Шанвериг вызвал внука к себе в кабинет, у Малугира тревожно сжалось сердце. Рядом с дедом он всегда чувствовал себя виноватым. Не получалось у Малугира быть достойным наследником рода — не хватало ни величия по отношению к низшим, ни почтения к высшим, ни умения подобрать нужные слова и произнести их в наилучшую для этого минуту. Губернатор постоянно пенял внуку как за неуклюжесть и тугодумие, так и за спонтанность поступков.

Малугир осторожно вошёл в домашний кабинет губернатора, поклонился, пожелал деду доброго дня.

— Читай. — Губернатор толкнул по столешнице лист бумаги.

Это оказался контракт, который Малугир заключил позавчера с Элизабет-холл, главным концертным залом округа. Четыре выступления, причём одно сольное. Для начинающего музыканта заключить такой контракт — немалый успех.

Но в верхнем правом углу стояла размашистая резолюция директора «Неустойка выплачена, контракт аннулирован». Датировано решение сегодняшним числом, двадцать седьмым октября.

— Ты хоть представляешь, — зло процедил Ланмаур, — в какую сумму обошлась неустойка? Втрое больше твоего плюгавого гонорара!

Малугир непонимающе смотрел на деда. Не было ни возмущения, ни обиды — одно только бесконечное удивление.

— Дедушка, зачем?

— Ты едва не опозорил родовое имя! Дээрн империи идёт в оркестранты! Такого унижения….

— Но ведь вы не возражали, когда я собирался стать оркестрантом в Алмазном Городе. А ведь там у меня не было ни малейшей надежды на сольные выступления! Тогда как в Элизабет-холл…

— Молчать! — сиплым от ярости голосом прорычал Ланмаур. — Да как в твою безмозглую голову пришла мысль сравнивать императорский двор и какую-то дрянную развлекаловку, в которую, как в общественный сортир, пускают всех подряд, даже грязнокровых плебеев, лишь бы деньги за вход заплатили!

— Но дедушка…

Губернатор швырнул в Малугира настольные часы.

— Не смей меня перебивать! Не смей перечить!

Малугир увернулся, отскочил к двери.

— Стоять! — приказал Ланмаур. — Я не позволял тебе уйти.

— Да, дедушка, — покорно сказал Малугир. — Я слушаю вас, дедушка.

— Я устроил тебя младшим референтом к высокочтимому дээрну Талуйдику Удгайрису, смотрителю Жасминовой террасы.

— Талуйдик Удгайрис? — переспросил Малугир. Имя показалось знакомым. Но придворных более семи тысяч, и поимённо столь малозначащих особей, как смотрители террас, провинциальный аристократ не знал. «Где же я слышал о Талуйдике Удгайрисе? — судорожно вспоминал Малугир. — Совсем недавно слышал».

— Теперь ты сможешь бывать при дворе, — говорил Ланамаур. — Отправляясь на служение, высокочтимый Удгайрис всегда берёт в сопровождающие одного из младших референтов. Добейся, чтобы он удостаивал тебя выбором как можно чаще. В Алмазном Городе держись почтительно и скромно, но будь всегда на виду. Внутридворцовые распорядители должны заметить тебя и взять в штат. И чтобы должность была не ниже десятого ранга!

— А как же мои концерты, дедушка? Ведь я же…

— И думать забудь о таких глупостях! Одно дело, когда молодой джентльмен занимается музыкой в свободное время, скуки ради участвует во всяких там конкурсах, и совсем иная статья, когда наследник высокого рода опускается до того, чтобы сделать бряканье на скрипке профессией. Это оскорбительно для имени и чести!

— Дедушка… — ошеломлённо пролепетал Малугир. — Вы не можете на самом деле так думать. Вы же всегда…

— Замолчи, — с досадой на непонятливость внука велел губернатор. — Да, твоё скрипачество небесполезно. Ты обязательно скажи распорядителям, что умеешь музицировать, сыграй одну или две мелодии. Если представится возможность занять место в оркестре Алмазного Города, глупо отказываться от такой удачи. Но оркестранство годится лишь на самый крайний случай. Должность хранительского референта позволяет надеяться на придворную вакансию получше.

— Дедушка, но ведь я музыкант! Я не хочу ничего другого. Не нужно мне ничего другого!

— Молчать! В первую очередь ты дээрн империи! Ты наследник рода Шанверигов! И ты должен получить придворное звание! В Алмазном Городе служил отец моего прадеда. И с тех пор ни один Шанвериг не был допущен в его пределы. А теперь ты удостоился этой чести. И ты обязан получить там постоянную должность!

— Но я не гожусь в придворные, дедушка! Я слишком глуп для этого и неуклюж. Вы сами постоянно так говорите. И потом — ну чем я буду заниматься в Алмазном Городе? Мне там ничего не интересно. Разве что оркестр… Но это очень слабый вариант карьеры, как вы сами сказали, только на крайний случай. Любой концертный зал, тот же Элизабет-холл даёт гораздо больше возможностей проявить себя.

— Ты что несёшь, погань безмозглая?! Да за такие слова по десятку лет каторги дают! — взъярился Ланмаур, громыхнул кулаками о столешницу. — Паскудник неблагодарный!!! Я из шкуры вон лезу, о твоём будущем забочусь, а ты, гадёныш…

— А я всего лишь хочу, чтобы будущее не сломало мне душу. Иначе как же я смогу в этом будущем быть?

— Хватит с меня твоего вздора! Садись и пиши благодарственное письмо своему господину, высокочтимому дээрну Талуйдику Удгайрису.

Малугир шагнул к референтскому столику, но остановился, посмотрел на деда.

— А ведь вам всё равно, что со мной будет… Моя жизнь для вас ничто. Я всего лишь отмычка. Способ попасть в Алмазный Город… Ведь если при дворе служит наследник, то и глава рода вскоре получит должность… И потому для вас ровным счётом никакого значения не имеет, чем я буду заниматься в Алмазном Городе. Лишь бы звание придворное получить, а всё прочее пусть сгорит синим пламенем. Честь, совесть, чистое имя — вам на них наплевать. Если мне предложат стать экзекутором, вы заставите меня согласиться. Ещё бы, ведь это седьмой ранг! Удача превеликая! Дедушка, — в глазах Малугира дрожали слёзы, — неужели я так вам безразличен, что вы готовы продать меня как мешком с трелгом?

Ланмаур медленно поднялся из-за стола, подошёл к внуку. Тяжело, с оттяжкой ударил по лицу. Вернулся за стол.

— Ты за своей брякалкой последние мозги потерял. Быть принятым в Алмазном Городе — наивысшая честь для любого и каждого в империи. А войти в его штат, встать подле избранных и самому стать избраным — величайшее счастье, которое только может послать пресвятой. И если ты, недородок, этого не понимаешь, то место тебе среди быдла грязнокрового, а не меж благородного сословия!

— Следователь сказал правду, — тихо ответил Малугир. — Это вы Авдея изувечили… Но зачем он тогда дал такую клятву? Для чего?

— Плебей всего лишь знал своё истинное место и….

— Губернатор, да замолчите вы во имя пресвятого! Уши вянут слушать ваши бредни.

Малугир, не дожидаясь разрешения, вышел из кабинета. По коридорам и галереям резиденции шёл как в тумане, почти ничего не видел из-за слёз. Остановился, только наткнувшись на перила какого-то балкона. Вытер слёзы, посмотрел вниз, на широкую бетонную площадку одного из хоздворов, присыпанную чахлым осенним снежком и подметённую с небрежной ленцой.

С высоты балкона площадка казалась маленькой и уютной, манила пустотой и покоем — полным, абсолютным, недостижимым до сих пор покоем.

Малугир нагнулся, хотел рассмотреть её внимательнее, такую чистую, такую красивую — ведь на ней не было людей, никого не было: ни губернатора, ни следователя, ни этого Талуйдика Удгайриса, или как его там…

— Ты что задумал?! — невесть откуда взявшийся наурис рванул Малугира от перил.

— Ничего, — растерянно ответил тот. — А вы кто?

— Не узнаёте? Ну ещё бы, с какой стати многочтимому господину наследнику замечать такую ничтожность как теньм своего деда. Тем более, что теньм бывший.

— Вы Цалерис Аллуйган, — вспомнил Малугир. — Мы встречались на очной ставке. Но вы ведь уволились ещё тогда, в тот же день…

Цалерис невольно хохотнул. Надо же такое ляпнуть! Теньм — и уволился. У вельмож и впрямь на голову хроническое недоразвитие.

— Но почему тогда вы здесь? — продолжал недоумевать губернаторский наследник. — И почему в форме? Вы ведь должны были её сдать кастел…

Малугир запнулся на полуслове, посмотрел на Цалериса.

— Ты пришёл его убить. Ещё тогда задумал. Поэтому и форму не сдал…

Цалерис не ответил.

— Не надо этого, — попросил Малугир. — Я не потому, что губернатор мой дед. Просто в убийстве точно так же нельзя состояться, как и в самоубийстве. Помните, что Авдей в следственном кабинете говорил? Я ради него прошу — не надо пачкать себя кровью.

— Не трогай это имя! — прошипел Цалерис. — Никогда не трогай!

— Но я связан с ним не меньше вашего, даарн Аллуйган.

— Я не даарн! Неизвестно какими нищебродами рождён, в приюте куплен.

Малугир смотрел озадаченно.

— Выпускник любого из Высших лицеев становится дворянином третьей ступени вне зависимости от первоначального происхождения.

Цалерис опять хохотнул, покрутил головой.

— Ну вы и даёте, многочтимый. Меня же с дипломной практики выперли.

— И вы теперь хотите губернатору за это отомстить?

От яростного, полного ненависти взгляда бывшего теньма Малугир попятился.

— Отомстить я хочу, — сказал Цалерис. — Но не за отсутствие диплома. За это я молебен в губернаторскую честь закажу. А вот за Тедди… Теодор Пиллас, слышали о таком, многочтимый?

— Да, — кивнул Малугир. — О Теодоре Пилласе я знаю. Только… Зачем вы меня остановили? Всё ведь из-за меня случилось. И калечество Авдея, и гибель вашего друга. Если кому и надо мстить, то мне. А вы вместо этого…

— Дурак! — оборвал Цалерис. — Если кто здесь и ни при чём, так это ты. Иначе бы зачем ему… — Цалерис не договорил.

— Ты думаешь, Авдей поэтому дал такую клятву? Ну там, у следователя… — Малугир отвернулся, отошёл к стене, упёрся в неё ладонями. — Нет, нет, это невозможно…

— Если бы вы себя тогда видели, многочтимый, не сомневались бы.

— Не надо по Табелю, — попросил Малугир. — У меня ведь имя есть. После того, как умерли родители, я так редко его слышу… Даже от деда. Он обычно меня «господин наследник» зовёт. Но гораздо чаще обходится вообще без всякого обращения. А чтобы по имени… Почти никогда. И никто. Странно, что я его ещё не забыл, своё имя.

Цалерис подошёл, осторожно положил ему руку на плечо.

— Вам бы уехать из города. А ещё лучше — с материка. И побыстрее.

— Почему? — непонимающе посмотрел Малугир.

— Губернатор прикажет вас убить.

— Нет, — криво улыбнулся Малугир. — Ведь я же единственный наследник. Род прервётся, а для него это…

— Однако вы не сомневаетесь, что губернатор способен отдать такой приказ.

Малугир поёжился.

— Я не…

Цалерис усмехнулся с ехидцей.

— Разве?

— Мои родители… — сипло сказал Малугир. — Их лётмарш разбился… Это дед заказал?

— Нет! — Цалерис схватил его за плечи, тряхнул. — Даже и не думай. Когда из лицея вышибли, первое, что я проверил, так это смерть твоих родителей. Взломал по сети полицейский архив. Дознание велось качественно, и там всё чисто. Это реально был несчастный случай. Губернатор здесь ни при чём. В лазоревый чертог твои родители ушли по воле пресвятого.

Малугир кивнул. Цалерис убрал руки, поклонился. Немного помялся и сказал:

— И всё же вам надо уехать. Сейчас же. Убить вас губернатор, может быть, и не убьёт, но ведь ещё и психоактивные инъекции, гипнотехнологии. Много всякой дряни придумано, чтобы заставить людей сделать то, от чего с души воротит. Я слышал ваш разговор в кабинете. На придворный чин у губернатора так аппетит разгорелся, что все другие чувства поотшибало. Ради него он вас не то что в экзекуторы, императору в койку засунет. А чем он там заниматься предпочитает, всей Бенолии известно.

— Вы… — Малугир не договорил, застеснялся.

Цалерис улыбнулся.

— Нет, я такой же традиционник, как и вы. Но тех, кто предпочитает жёлтые радости, не осуждаю. Только наш богоблагословеный государь реализует их в такой форме, что свинью затошнит.

— Да, я кое-что об этом слышал.

— Я выведу вас из резиденции, — сказал Цалерис. — Охрана здесь хорошая, но только не для теньма. Меня они даже не заметили. И сослуживцы бывшие тоже не увидели. На курсе я был лучшим… Вас тоже никто не заметит.

— Мне вещи собрать надо.

— Нет. Барахло помешает. Брать надо только деньги. Всю наличку и все кредитки, которые у вас есть. Я сейчас принесу. Вам самому в свои покои лучше не возвращаться.

— Да, конечно, — кивнул Малугир. — Я понимаю. Только… Я бы хотел…

Цалерис ободряюще улыбнулся:

— Скрипку я тоже возьму. Но только одну.

— Мне и нужно одну! Ту, которая называется «Натали». Она в музыкальном салоне, футляр…

— Я знаю. Теньмы всегда всё знают о вещах как Светоча, так и членов его семьи.

— А что ещё знают теньмы? — с холодной злостью спросил Малугир. Мысль, что в его комнаты заходили не только личные слуги, а другие, совершенно посторонние люди, обожгла точно крапива. Чужаки трогали его вещи, читали его письма. Расспрашивали обслугу о его привычках. Вторгались в то, что Малугир считал принадлежащим только ему. И это было ещё больнее и унизительнее, чем дедовы пощёчины.

— Теньмы знают многое, — сказал Цалерис. — Почти всё. Но никогда, ничего и никому об этом не говорят.

— Вы больше не теньм.

— Не теньм. Но и не гардеробщик, чтобы продавать чужие тайны журналистам или прислуге из других резиденций.

— Вы хотите сказать, — не поверил Малугир, — что моя обслуга продавала меня как… как…

— Как мешок с трелгом. Причём дешёвым.

— Пресвятой Лаоран, — только и смог сказать Малугир.

Цалерис пожал плечами.

— Глупо считать обслугу вещью. Это люди, а люди бывают разными. Но любой может чувствовать боль. А вместе с ней и ненависть.

— Но я никогда… Я же никогда никого…

— А кто сказал, что расплачиваться приходится только за собственные грехи? Многим достаточно одного вашего дээрнства. И я не могу сказать, что они полностью неправы.

— Может быть и так, — сказал Малугир. — Тогда зачем вы мне помогаете? Пусть дээрны жрут друг друга как крысы, вам-то что с того?

Цалерис ответил прямым взглядом.

— Мы с Тедди каждый день ходили слушать как вы играете. Тихонько заходили в салон и слушали. А не получалось зайти, так слушали снаружи, с подоконника. У нас в жизни не так много хорошего было, чтобы отказываться даже от самой маленькой малости. А ваша музыка — это очень много. И я не хочу, чтобы она когда-нибудь смолкла.

— Но это не моя музыка! Всю её написали совсем другие люди!

— А мне без разницы. Нам с Тедди эту музыку подарили вы, значит она была вашей.

Малугир пожал плечами.

— Идёмте, — повел его за собой Цалерис.

— Куда?

— Нечего на балконе отсвечивать. Прислуга увидит, вмиг губернатору донесёт. Вот здесь будет спокойно. — Цалерис привёл его в какую-то небольшую комнатушку, где повсюду торчали трубы и вентили центрального отопления.

Малугир сразу же прижал к одной из них иззябшие руки, попытался согреть. Шерсть на лице и запястьях покрывал густой слой инея.

— Пресвятой Лаоран, ну я и кретин! — прошептал Цалерис. — Правильно из лицея попёрли, телохранитель из меня ещё хуже, чем императорская корона из консервной банки. Вы же на балкон по такой холодине без ничего выскочили, в одном шёлковом костюмчике.

— Ерунда, — дёрнул плечом Малугир. — Я не замёрз. Не до того было. Только вот руки…

— А ну-ка, полезайте сюда.

Цалерис помог Малугиру забраться куда-то в сплетение тёплых труб.

— Вот так. Спину трубами прогреет, а ноги… — Цалерис снял с Малугира туфли, закутал колени и ступни своей курткой.

— Не надо, — смутился Малугир.

— Надо! Перед дорогой только воспаления лёгких и не хватает. Но ничего, сейчас прогреетесь как следует, и всё будет в порядке. Глотните немного, — протянул ему карманную фляжку с перцовой водкой.

— Вы носите с собой спиртное?

— Как видите, многочтимый, — отстраняющее произнёс Цалерис.

Малугир взял его куртку, аккуратно повесил на вентиль.

— Я очень благодарен вам за заботу, сударь, но дальше я и сам сумею решить все свои проблемы. Ещё раз спасибо и… — Малугир хотел слезть с труб, но Цалерис усадил обратно.

— Не обижайся. Я больше не назову тебя многочтимым.

— А как?

Цалерис запнулся. Произнести имя дээрна и родственника бывшего нанимателя отставному теньму было трудно.

— М-Малугир, — выговорил он с усилием. И спросил: — Мир?

— Мир.

— Тогда я за паспортом? Я быстро… Малугир. — Второй раз произносить имя было уже легче.

— Подожди. Ты… Ты бенолийский паспорт не бери. В секретере лежит общеиалуметский, с открытой визой ВКС, и бланки на пятерых сопровождающих. И дорожная книжка до Троянска, главного города Большого Кольца. Это цепь полукрепостей-полупоселений вокруг Гарда, первая линия его обороны. Звучит не очень привлекательно, но на самом деле Троянск симпатичный город, ничем не хуже Маллиарвы.

— Так вы хотите… Но это же будет полным разрывом с семьёй!

— Было бы что разрывать, — горько ответил Малугир. — Иди, — подтолкнул Цалериса. — Не нужно тянуть время. Губернатор в любую минуту может потребовать меня к себе, и тогда нам не выбраться.

— Да, — кивнул Цалерис. — Я быстро.

— Постой, — задержал Малугир. Указательным пальцем нарисовал ему на лбу знак предвечного круга, поцеловал в щёку. — Теперь иди. Удачи.

Цалерису перехватило горло. Он кивнул, пожал Малугиру плечо и пошёл к двери.

На пороге обернулся:

— Ноги прикрой. Простуда — скверный попутчик. Тёплую одежду я принесу.

Малугир кивнул, потянулся за курткой. Цалерис скользнул в служебный коридор.

— 7 —

Ринайя внимательно осматривала просторную заброшенную террасу при интернате. За окном светило задорное утреннее солнце, весело искрился свежий снег. Ринайя открыла форточку.

— Пусть немного проветрится, а то воздух совсем застоялся.

Ещё раз оглядела террасу и сказала Винсенту:

— А ты знаешь, всё не так плохо. Небольшой ремонт — и получится прекрасная оранжерея. Причём работать она будет в двух климатических режимах, сделаем тропики и альпийские луга. И там, и там такие травы растут, что ваши аптекари от радости зайчиками запрыгают. Ведь Медицинская канцелярия, насколько я поняла, лекарственными поставками интернат не балует?

— Не балует, — хмуро согласился Винсент.

— Ну вот, — подошла к нему Ринайя, — а ты говорил, что я зря приехала.

— Рийя, — взял её за плечи Винсент, — Гирреан — самое гнусное место во всей империи. Тебе нельзя здесь оставаться. Ну чем тебе было плохо в Маллиарве?

— Тем, что там нет тебя, — поцеловала его Ринайя.

Винсент отстранился.

— Рийя, ты должна вернуться домой. Здесь…

— Я дома, — перебила Ринайя. — Мой дом там, где ты.

— Здесь слишком опасно.

— Опасней, чем в Алмазном Городе?

— Нельзя так говорить. — Винсет резко отвернулся, отошёл к окну. Колупнул облезлую краску на переплёте. — Это запрещённый приём.

— Прошлое не запретить. Хочешь, не хочешь, а оно будет возвращаться. Но пока мы вместе, прошлое над нами не властно.

Ринайя подошла к Винсенту, обняла.

— Пока мы вместе, нам принадлежит весь мир — и прошлый, и настоящий, и будущий.

Винсент ладонями накрыл её руки.

— Рийя, если с тобой что-то случится… Если ты…

— Ничего со мной не будет. — Ринайя поцеловала его в мочку уха и прошептала: — Ты мой ангел-хранитель. И потому со мной всё всегда будет хорошо. Пока есть ты, ничего плохого случиться не может.

Винсент спрятал лицо у неё в ладонях.

— Только не бросай меня. Я умру, если ты полюбишь другого.

— Дурак! — обиделась Ринайя, хотела уйти. Винсент не отпустил.

— Рийя, постарайся понять… Там, в Алмазном Городе… После того, как император… Ну после всего этого… Я отправлялся на прогулку по залам Большой централи. Шёл до тех пор, пока не встречал какую-нибудь девушку… Мне всё равно было кто она — служанка или высокородная дама, замужем она или нет. Лишь бы личико посмазливее и фигура посексуальней. Я уводил её в Синюю галерею, туда ведь почти никогда никто не заглядывал. Никто не мог мне помешать… И кушетки там удобные. Я заставлял девушек оказать мне определённую любезность. Понимаешь, какую?

— Да.

— Отказаться не смела ни одна из них. Боялись. Я не требовал от них ничего такого… изощрённого… Просто самый обычный трах и короткое «Пошла прочь!» после. Думаю, от изощрённости они тоже не посмели бы отказаться, но я сам такого не хотел. Не знаю, почему. Но не хотел никогда. — Винсент замолчал.

— И что дальше было?.. Винс, прошу тебя, не молчи!

— Трудно поверить, но с избытком хватало девчонок, которые готовы были пойти со мной в Синюю галерею безо всякого принуждения. Они сами старались попасться мне навстречу, заигрывали и кокетничали как могли.

Ринайя тихонько хмыкнула.

— Наложница императорского фаворита, пусть даже и одноразовая — это всё равно повышение статуса. При дворе этого хотели бы многие дамы, не говоря уже о служанках.

— Такие… податливые… меня не интересовали. Нужны были только те, которые не хотели… Не придти в Большую централь в урочный день и час они не могли, но и к моему обществу нисколько не стремились. Прятались в нишах, за портьерами, даже под столами и кушетками. Это было похоже на загонную охоту. У меня даже собственная людская свора подобралась, помогали девчонок вылавливать. Пресвятой Лаоран, до чего же мерзко!

Ринайя обняла его покрепче.

— Что было дальше?

— Девушка. Я не знаю, служанкой она была или дамой. Я даже расы её не помню, не то что лицо. В галерею она пришла, но там… Сказала, что лучше выбросится в окно, чем позволит к себе прикоснуться. А ещё сказала, что я ничем не лучше свиняки трон-нутого, если позволяю себе такое. — Винсент помолчал. — Она была маленькой и хрупкой, эта девушка. Единственное, что о ней помню… Я схватил её и швырнул на кушетку. Она была такой лёгкой, как пушинка. Я разорвал ей платье. И остановился. Положил рядом с ней свой пиджак и ушёл. После этого я не прикасался ни к одной женщине. До той самой ночи, когда ты пришла ко мне в комнату, я и думать не смел, чтобы… Женская любовь слишком чиста для такой грязи, как я, а заниматься одним только трахом, совокупляться бездумно, как животное, как этот свиняка трон-нутый, я уже не мог.

Ринайя разжала объятия.

— Так поэтому ты так долго не хотел меня взять? Мёл всякую чушь о том, что не покупаешь женщин ни за деньги, ни за благодарность? И спас меня тоже из-за неё?

Винсент посмотрел на Ринайю.

— Не знаю. Просто иначе было нельзя. Не сделай я того, что сделал, потерял бы последнее людское, что во мне оставалось. Так что если быть до конца честным, то спасал я не тебя, а себя. Теперь ты знаешь обо мне всё. — Винсент отвернулся. — Если ты хочешь уйти, я пойму.

— Ну и пусть, — сказала Ринайя. — Пусть это всё из-за неё. Из-за другой девушки. Всё равно ты мой ангел-хранитель. Винсент, во имя пресвятого Лаорана, если бы ты только мог видеть всё это с моей стороны! — Ринайя мгновение помолчала и заговорила быстро, захлёбываясь словами: — Стараешься, работаешь, день за днём создаёшь красоту, которая никому не нужна. Зато каждый властен её растоптать, а вместе с ней и меня. Всё очень быстро опротивело. До невозможности опротивело, до тошноты. А уйти некуда. И тогда всё стало таким безразличным, как будто из меня душу вынули и выбросили. Понимала, что каменею заживо, в собственную тень превращаюсь, и ничего с этим поделать нельзя. Страшно было и тоскливо, хоть в петлю лезь. Но смелости не хватило. Всё чего-то ждала, надеялась, как дура. А становилось только хуже и хуже. Император для игрищ своих выбрал. Когда смотрел на меня, думала, умру от ужаса. В Алмазном Городе ничего не скроешь. И о том, что государь наш богоблагословенный в тайной комнате проделывать любит, я в подробностях знала. Рассказывали. И вот, пожалуйста, — он прямо на меня указывает и говорит: «Отведите её в кабинет». То, что это ещё хуже смерти, понимали все, но никто даже и не подумал, что свиняке трон-нутому воспрепятствовать можно. И вдруг ты. Такой смелый. Красивый. Сильный. А главное — добрый. Как настоящий ангел. С тобой ничего не страшно. Только вот меня ты не хотел, твердил какие-то дурацкие отговорки. Как будто от нищенки назойливой отмахивался, смотрел как на пустое место. А я всё время тебя ждала, думала: «Пусть он придёт. Хоть на одну ночь, на один час, но пусть он придёт». И не смогла моего ангела дождаться, сама к нему пришла.

— С той ночи мне перестали сниться кошмары, — сказал Винсент. — Они ещё с лицея, с самого первого курса меня не отпускали, а в ту ночь исчезли навсегда. Так что если кто здесь и ангел-хранитель, так это ты. Без тебя я никто и ничто.

Ринайя повернула его к себе, обняла, прижалась лбом к плечу, хвостом обвила за талию.

— Где ты, там и я, мой путь идёт по твоей дороге, твоё сердце стало моим сердцем. Пока есть ты, есть я, и никому не встать между нами, — произнесла она слова брачной клятвы.

— Отныне и навечно, во тьме, в сумраке и на свету твоё дыхание стало моим дыханием. Пока есть ты, есть я, и никому не встать между нами, — ответил Винсент. Обнял жену, поцеловал. — Теперь мы одно целое. Мы никогда не расстанемся.

— Мы всегда будем вместе, — подтвердила Ринайя. — Теперь мы одно целое.

= = =

Кийриас нервно мерил шагами гостиную своего дома. Её крикливая роскошь, прежде наполнявшая сердце восхищением и гордостью, теперь вызывала лишь досаду и раздражение.

— Вульгарное нуворишество, — зло прошипел Кийриас. — Кич и пошлость.

Николай и Гюнтер засели где-то в Гирреане, ничего серьёзного пока не делают, собирают информацию и ждут объяснений учителя, однако терпение их не бесконечно, а старшие братья категорически отказывают Кийриасу в разговоре.

— Только бы парни не сорвались, не наломали дров… — прошептал Кийриас. — Пресвятой Лаоран, сохрани их от опрометчивости.

В гостиную заглянул один из старших братьев.

— Пройди в малую комнату, — приказал Кийриасу. — С тобой желают говорить.

Тот растерялся. Держать на посылках старшего брата мог только кто-то высшего руководства, один из ближних братьев. Но почему он сидит в подсобке, будто ученик первого посвящения?

Кийриас робко переступил порог малой комнаты, низко поклонился. Старший брат встал на колено.

— Отец мой Великий, это младший брат Кийриас.

Кийриас рухнул в чельном поклоне, даже не успев разглядеть того, пред чьи взором оказался. Для простого братианина встреча с одним из Великих Отцов не столько честь, сколько угроза. Речь явно пойдёт о суровой каре за какой-то очень и очень серьёзный проступок. Только какой? Никаких хоть сколько-нибудь серьёзных дел, ни плохих, ни хороших, Кийриас за собой не знал. Всё слишком обыденно и мелко даже для внимания Младшего Отца, и тем более — Великого.

— Почему гирреанец до сих пор жив? — холодно спросил Великий. Голос у него молодой и резкий, лет Великому Отцу не больше тридцати пяти.

— До назначенного срока, до тридцатого октября, ещё двое суток, — ответил Кийриас. — Даже двое с половиной.

— Это не оправдание! Твоим ученикам приказано было не позднее, слышишь ты, — не позднее! — чем тридцатого октября доставить в Каннаулит голову гирреанского выродка. А чем вместо этого занимаются Николай и Гюнтер?

Угроза в голосе Великого звучала не шуточная. Хвост Кийриаса свился в спираль.

— Я даю им шесть часов, — сказал Великий. — К двадцати двум ноль-ноль голова гирреанца должна быть здесь. Иди.

Подняться из поклона Кийриас не посмел, выскользнул из комнаты на четвереньках. В коридоре кое-как, цепляясь за стену, поднялся на ноги. Колени дрожали. Чем грозил невыполненный приказ, догадался бы и младенец. Смертью, чем же ещё? Причём смертью мучительной.

Сам бы Кийриас шею гирреанцу свернул, не задумываясь. Отцам лучше знать, кому какую долю определить. Чтобы уберечь от гнева высших Николая, Кийриас готов был истребить хоть весь Гирреан от мала до велика, с жандармами вместе.

Только вот сам Николай… Его пролитие невинной крови страшит гораздо больше собственной смерти. «Вот дурачок, идеалист. Пресвятой Лаоран, ну как же можно быть таким наивным в его-то годы? Да ещё Гюнтер этот с толку сбивает, срань светлорожая».

— Ты что, вечно тут стоять намерен? — раздражённо сказал старший брат.

Кийриас посмотрел на него с задумчивостью и спросил:

— Зачем братство приняло Гюнтера? Беглый орденец строптив и ненадёжен, ему нельзя доверять.

— Да, он своенравен. Но это поправимо. Со временем всё наладится. Гораздо важнее, что любую стратегическую игру высшего уровня сложности твой Гюнтер вскрывает часа за четыре максимум. Он вычленяет её главный алгоритм, после чего уже нет необходимости решать множество мелких промежуточных задач, чтобы перейти с уровня на уровень. С начального этапа можно перескочить сразу на финальный, а после попрыгать с уровня на уровень просто любопытства ради, только чтобы посмотреть как они устроены. На такое способен лишь очень одарённый аналитик и планировщик. Генштаб или охранка о таком сотруднике могут только мечтать. Кадровики ордена не пальцем, знаешь ли, деланы. Абы кого в адепты не берут.

Кийриас молчал. Старший брат спросил досадливо и зло:

— Ты сколько времени тратишь, чтобы перейти с уровня на уровень?

— Часов восемь-двенадцать. Как и все.

— Это потому, что за текущими тактико-стратегическими задачами ты не можешь разглядеть логики самой игры. Ты активно включаешься в её сценарий и становишься частью игрового пространства. Ты целиком и полностью подчинён её правилам, и потому не можешь контролировать события. В то время как Гюнтер видит не игровые задачи, а всю игру целиком, он находится вне её, а потому способен ею управлять.

— Если так, — хмыкнул Кийриас, — то какой смысл играть? Ни малейшего удовольствия.

— А Гюнтер и не играет. Он думает и делает выводы.

— Да уж, — хмуро процедил Кийриас и, не дожидаясь разрешения старшего брата, вышел из дома. Сел на крыльцо, задумался.

И Николай, и Гюнтер высказались против ликвидации гирреанца, увидели в этом какую-то неправильность. Николай чувствовал её интуитивно, Гюнтер цеплялся к логическим несообразностям. Но приказ отвергали оба.

Значит, с приказом и в самом деле что-то не то. И даже очень не то.

Но прежде чем делать какие бы то ни было выводы, надо разобраться с тем, на кого направлен приказ.

Кийриас прошёл в кухню, достал из кладовки старенький ноутбук, раньше принадлежавший двоюродному деду. Почтенный родственник редко им пользовался и, при глубокой устарелости деталей, выглядел ноутбук новёхоньким, свежекупленным. Оставалось надеяться, что блестящий хлам всё же способен работать с современной сетью.

Работал он неплохо, хотя и втрое медленнее, чем привык Кийриас. Но это пустяки. Кийриас открыл бенолийскую директорию космонета и загрузил в поисковую систему данные гирреанца — снимки, имя, адрес.

Информации нашлось немного. Справка из паспортного стола — ДНК, имя, возраст, табельный ранг, церковная приписка, домашний адрес. Предписание жандармамерии — Северцев Авдей Михайлович подлежит особому надзору как близкий родственник государственного преступника. Протокол жюри «Хрустальной арфы» о присуждении Северцеву гран-при конкурса. Санкция прокуратуры на прекращение дознания по делу о нанесении Северцеву А.М. тяжких телесных повреждений в связи с окончанием отведённого для расследования срока. Разрешение дежурного судьи на передачу всех документов по означенному делу в архив. Учётная запись налоговой инспекции — Северцев из балансировщика энергокристаллов стал расчётчиком в том же СТО. Вот и всё.

А нет, есть ещё восемь сообщений на полудохлом от непосещаемости форуме сайта «Хрустальной арфы». Пять из них можно сразу выкинуть, составлены они исключительно из смайликов и анимулек, ни малейшей полезной информации не содержат, только эмоциями брызжут. Три оставшихся тоже ничего полезного не дали. Один пользователь малопристойными выражениями изъявлял надежду, что предвозвестник отменит оскорбительный для устоев империи вердикт жюри. Двое других возражали, что если предвозвестник не давит на следователя, у которого в главных подозреваемых идёт дээрн губернаторского звания, то правила чести такой людь понимает как надо, и потому вердикт отменять не станет.

Стоп. Кийриас ещё раз перечитал сообщения. Предвозвестник. Делом безродного гирреанского поселенца занимался ни много ни мало, как прямой порученец самого императора, присланный в Каннаулит искать след истинного Избранника. А если сопоставить даты его внезапного возвращения в Алмазный Город и малопонятного приказа Великих Отцов, то вывод мог быть только один.

Кийриаса бросило в дрожь, хвост свился в спираль.

Отцы не могли отдать такой приказ. Они никогда бы не покусились на жизнь того, кто избран самим пресвятым избавить Бенолию от кровавой тирании и увести людей из мира печалей и бед в край свободы и благоденствия.

Но приказ однозначен и твёрд — не позднее, чем к десяти вечера сегодняшнего дня доставить голову Авдея Северцева.

Убить Избранного.

Навечно осквернить самое сильное и влиятельное братство пролитием священной крови.

Как коллегианец смог пробраться в Цветущий Лотос и даже стать одним из трёх его Великих Отцов, Кийриаса не интересовало. Разум захлестнуло бешеной, пульсирующей, до бела раскалённой яростью.

— Нет-нет, — сказал он. — Не торопиться. Иначе всё испорчу.

Он выключил ноутбук, аккуратно поставил на полку в кладовке. В ящике кухонного стола выбрал нож подлиннее и поострее, опробовал на пластиковой канистре с молоком.

— Отлично. Тем более, что брюхо у него похлипче будет.

Шагнул к двери и замер.

— А, чёрт, едва не позабыл! — Кийриас быстро набрал эсэмэску Николаю. Теперь Избранный в безопасности. Пусть телохранители из парней и непрофессиональные, но прорваться через их заслон коллегианцам будет нелегко. А там и подкрепление подоспеет.

Кийриас прошёл к малой комнате, рывком распахнул дверь. Ложного Отца узнал сразу, он был единственным сидящим, все прочие — референт Отца, трое старших братьев и ученик — стояли, замерев в почтительных полупоклонах.

Отец оказался наурисом. И действительно молодым, не больше тридцати пяти.

Ни слова не говоря, Кийриас по самую рукоять всадил коллегианскому шпиону в левое подреберье нож, провернул для надёжности. Глубинную брюшную артерию должно было разодрать в клочья, а это мгновенная смерть.

Шпион безвольной куклой сполз с кресла, до нелепости неуклюже подмял под себя хвост.

— Мёртв, — тихо сказал кто-то из старших братьев.

— Мёртв, — ответил референт Отца и выстрелил в Кийриаса.

Тот упал ничком, захрипел, забулькал кровью — бластерный луч пробил лёгкое.

Из последних сил приподнялся, зашептал торопливо — на крик не было ни воздуха, ни сил: «Это коллегианский шпион. Авдей Северцев — истинный Избранник пресвятого». Референт выстрелил ему в затылок.

Братиане замерли в растерянности. Кровь убитых растекалась лужами. От её запаха мутило.

— Ты знал, — сказал референту один из старших братьев, беркан. — Ты всё знал.

— Да! — закричал тот. — Отцы знали всё! И Великие, и Младшие. Отмеченный скверной калечества не может быть Избранным. Его уродство стало знаком, что благословение пресвятого досталось не тому, кому нужно. Северцева необходимо уничтожить как можно скорее, тогда благодать покинет его и достанется истинному Избавителю.

Братианин свирепо зарычал:

— И ты берёшься решать, что в свершениях пресвятого правильно, а что ошибочно? Да это кощунство! Ты ещё грязнее таниарского еретика!

— Не тебе судить о волеизъявлении Отцов, — отрезал референт. — Твой долг — повиновение.

— Мы повинуемся, — сказал второй братианин, человек. — Но лишь тому, кому присягали. «Отныне и навечно, — процитировал он, — я отдаю Избранному судьбой Избавителю силу своей жизни и пользу своей смерти. Во тьме, в сумраке и на свету я повинуюсь лишь его воле и ни в чём не прекословлю его слову». А ты… Ты предатель. — Братианин метнул зарукавный нож.

Референт рухнул на пол. Клинок пробил глаз и глубоко вошёл в мозг.

— И что теперь будем делать? — спросил первый братианин.

— Надо предупредить остальных братьев, — сказал второй. — Рассказать о предательстве в Отцовской ложе и назвать имя истинного Избранника.

— Но скверна калечества… — неуверенно сказал третий братианин, светлошерстый беркан. — Быть может это действительно знак пресвятого, что его благодать по проискам сатаны досталась не тому, кому нужно?

Братиане задумались.

— Наоборот, — робко сказал ученик, юный наурис с карими глазами. Вздохнул судорожно и с отчаянной решимостью шагнул к человеку.

— Дядя мой и учитель! Скверна увечья не могла упасть на Северцева по воле пресвятого. Ведь Лаоран милосерден и добр, а нас, своих рабов, любит будто детей… Пресвятой мудр, и потому непогрешим в своих свершениях. Он никогда не допускает ошибок. Но даже если кто-то из его ангелов чего-то напутал, и благодать досталась не избранному пресвятой волей Избавителю, а какому-нибудь случайному людю, то пресвятой сам забрал бы её носителя в лазоревый чертог, послал бы ему тихую и лёгкую смерть. Пресвятой никогда не станет толкать своих слуг на такое нечестивое деяние, как убийство. Так что скверна калечества упала на Северцева по иной воле, не Лаорановой. Сами подумайте, дядя мой и учитель, кому выгодно, чтобы Избавитель исчез из мира, едва появившись? Только сатане и его наместнику, императору Максимилиану.

— Всё это верно лишь при условии, что Северцев действительно Избранный.

— Пресвятой никогда не потребует от своих слуг осквернить себя убийством! — с фанатичной убеждённостью повторил ученик.

Братиане посмотрели на трупы.

— Они предались злу и получили по заслугам, — сказал ученик. — Зато досточтимый Кийриас погиб безвинно.

— Его смертью было куплено познание истины, — ответил первый братианин. — Не будь её, мы никогда бы не узнали имени Избранного. Досточтимый знал, на что идёт и чем рискует. И сделал свой выбор.

— Надо перенести его тело в парадную комнату, — сказал третий братианин. — Недопустимо, чтобы его кровь смешивалась с кровью этих… — он не договорил, лишь покривился брезгливо.

— Я позвоню моему бывшему учителю, — решил второй братианин. — Сейчас у него два ученика. Один у меня. Плюс Николай с Гюнтером. Семь людей — это уже приличный охранный отряд.

— Ты уверен, что можешь доверять своему бывшему? — спросил третий братианин. — После того, что здесь было, я даже в себе сомневаться начинаю.

— Он надёжен, — заверил второй. И велел первому: — Ты займись оповещением. А ты, — повернулся к третьему, — похоронами досточтимого Кийриаса. И немедля избавься от тел шпиона и предателя.

Не дожидаясь ответа, человек схватил ученика за руку и стремительно вышел из комнаты.

— Быстрее! Надо успеть в порт на шестичасовой рейс. Такси возьмём. А, чёрт, одежда кровью заляпана. Но здесь есть во что переодеться. — Братианин потянул ученика в кухню. — Да шевелись ты!

— Учитель, подождите, зачем такая спешка?

— Чем раньше мы окажемся подле Избранного, тем выше будут наши места в ложе Совета. Или ты, даарн, благородная кровь, хочешь сесть ниже этого плебея Николая?

— Нет!

— Тогда поторопись.

— Да, учитель, — кивнул ученик.

= = =

Максимилиан прожигал врача гневным взглядом. В углу кабинета замер перепуганный референт, а на пороге — гардеробщик, который пришёл доложить, что костюм для ночного бала доставлен.

Однако новость, которую сообщил врач, отменила все празднества.

— Так ты говоришь, — процедил Максимилиан, — что мой Лолий умер от передозировки наркотиков?

— Да, государь.

— И как давно он ширяться начал?

— До вскрытия точно сказать нельзя, но не меньше полутора лет назад.

— Значит, ещё до того, как я взял его в башню… — понял Максисмилиан. — А почему ничего видно не было?! — громыхнул он кулаками по столу.

— Высокочтимый заживлял следы уколов биоизлучателем. Так поступают все наркоманы, которые скрывают свою зависимость.

— Я спрашиваю, почему ничего не видел медконтроль?! Вы ведь обязаны проверять всех, кто служит мне. Хуже тараканов обленились и затупели, ни на что не годитесь!

— Мой государь…

— Повесить! Всех повесить! — бесновался Максимилиан. — Охрана! Вздёрнуть всех медиков! Ты, — ткнул пальцем в референта, — чтобы завтра же был новый штат. Выполнять!

Референт и гардеробщик с низкими поклонами выскользнули из кабинета. Когда император в таком гневе, чем дальше окажешься от его богоблагословенной особы, тем лучше.

Теньмы поволокли оцепеневшего от ужаса врача в экзекуторскую. Тот опомнился, визгливо и тонко закричал мольбы о помиловании. Но государя они не тронули.

— Наркоман, наркоман, наркоман, — твердил император. — Гепатит, гепатит, гепатит. Что ещё? СПИД? Реммиранга?!

Максимилиана трясло, на губах начала выступать пена. Теньм прямо через одежду вколол ему лекарство. Припадок прекратился. Теньм помог Максимилиану лечь на кушетку, сел на пятки в её изножии, замер.

…Панимер метался по своей комнате, то порывался паковать вещи, то падал ниц перед иконой Лаорана, обрывочно, взахлёб, шептал молитвы.

Гореть в аду этому свинячьему недородку Лолию! Всё из-за него. При жизни только и делал, что всем гадил, а теперь, подохнув, и то сумел напакостить.

Соприкосновения с наркоманами государь боится до потери рассудка. Но при этом категорически не хочет слушать, что штат службы медицинского контроля ничтожно мал, что им физически не успеть проверить всю мелкую обслугу Алмазного Города, тех же секретарей. Что касается придворных высокого звания, то в дворцовом Уставе есть пункт, который позволяет медикам осматривать их, только если они сами придут на приём. А принудительный проводится только по личному приказу императора. Подписывать же соответствующий бланк Максимилиану всегда было лень.

В итоге наркоманов и сифилитиков по Алмазному Городу ходит не меньше, чем по самым грязным задворкам столичного космопорта.

Но это всё ерунда. Сейчас важно только одно — как смерть Лолия отразится на положении Панимера. Ход мыслей государя мало сообразуется с какой бы то ни было логикой, а потому и решения его непредсказуемы.

В комнату постучал младший референт, передал через камердинера приказ проследовать в кабинет государя. Шёл Панимер на подгибающихся ногах.

У дверей его остановил референт старший.

— Получен иной приказ. Вы немедленно отправляетесь в ссылку вплоть до особого распоряжения государя. Место ссылки — Гирреан.

У Панимера потемнело в глазах.

— Но почему? — рискнул спросить.

— Вы сообщили о Погибельнике в тот же день, когда государь приблизил к себе недостойного Лолия. Но ни тогда, ни позже вы не предупредили его величество о том, что означенный Лолий является орудием Погибельника и должен лишить государя здоровья и даже самой жизни. Вы не справились со своими обязанностями, и потому охранять священную особу императора от происков Погибельника будет кто-нибудь другой. А вы немедленно отправляетесь в Гирреанскую пустошь, в седьмой округ, сектор двенадцать, пятый район, посёлок двадцать три.

Адрес показался знакомым. Совсем недавно Панимер его слышал. Но от кого и при каких обстоятельствах, не помнил. Хотя теперь это не имело ровным счётом никакого значения. Гирреан — он везде Гирреан. И в седьмом округе, и в сто седьмом. Хоть двадцать третий посёлок, хоть третий — жизнь в любом из них одинакова.

Панимер покорно шёл за одним из младших референтов к лётмаршной площадке.

* * *

Бриайд Меллайгун, низкорослый, пухленький наурис тридцати пяти лет, бывший следователь плимейрской горпрокуратуры, сидел на пороге дома Михаила Северцева и с тяжёлой нервной торопливостью — в две-три затяжки — курил сигарету за сигаретой.

Смеркалось, а холодный влажный ветер пробирал до костей. Никогда до сих пор не покидавший тропиков Бриайд к такому не привык.

Противно поскрипывала полураспахнутая калитка огорода.

И мысли были подстать обстановке — такие же студёные, промозглые и скрипучие.

«Зачем я сюда приехал, для чего? С работы уволился — тоже зачем? Мало ли у меня провальных дел было, когда и виновного знаешь, и вся доказуха есть, а закрыть поганца не можешь? Были ведь и другие дела. Я даже двух дээрнов трелг полоть отправил, каждого на год. Первого за наркоторговлю, второго — за растление малолетних. Адвокаты аж взвыли, когда я клиентов ко всем эпизодам намертво приклеил. Так почему теперь я здесь?»

От сарая шла Злата, несла ведёрко со свеженадоенным козьим молоком. Остановилась, поставила ведёрко на землю, закрыла на щеколду огородную калитку. Скрип смолк. Злата взяла ведро и пошла к дому. Походка и все движения у женщины уверенные, свободные, и не скажешь, что она слепа. Разве что делает всё помедленнее, чем обычные люди, но это лишь придаёт каждому её движению торжественность священнодействия.

К тому же, как и у большинства слепых, осанка у Златы очень прямая, а немного запрокинутая голова и неторопливые движения придают ей величие императрицы.

Но с собеседником Злата держится легко и просто.

Бриайда смущал такой контраст, таких людей многоопытный следователь ещё не встречал, не знал как с ними разговаривать.

— Холодно, — сказала Злата. — Вы бы в дом шли. Простудитесь.

Бриайд вскочил на ноги, посмотрел на неё с испугом.

— Откуда вы знаете, что я здесь? Вы ведь шли с наветренной стороны и не могли услышать запах сигарет.

Злата подошла ближе. Бриайд попятился. Злата улыбнулась.

— Не бойтесь, не укушу. И слепота не грипп, ею не заразишься.

— Я не боюсь, — пробормотал Бриайд. — Я не верю во всякие глупости. Но… Как вы узнали, что я здесь?

— Вы дышите громко, с перепадами. Сигареты ещё никогда и никому пользу не приносили. — Немного помолчала и сказала: — Хорошо, что вы приехали в Гирреан. Здесь очень нужна частная сыскная контора. Места у нас неспокойные, а жандармерия в расследованиях не сильна. Да и не стремится к этому. Хотя там есть ребята, которые шли работать в настоящую полицию, высшую школу заканчивали. А их сюда отправили, потому что кадровикам анкета сомнительной показалась.

Бриайд не ответил. Слепая подошла на два шага.

— Гирреанское правосудие с имперским мало связано. Хотя и основывается на том же самом кодексе, — за исключением статей о дворянских привилегиях и прочих глупостях.

— Хотите сказать, что на ваших полууголовных-полудикарских судилищах не бывает заказных приговоров?

— Попытки случаются. Но тут очень многое зависит от работы следователя, который действительно лицо процессуально независимое. В пустоши много противоборствующих групп — уголовные ватажки, политические партии сорока трёх мастей, полсотни братств, таниарские общины разных церковных течений. У каждой группы и понимание закона собственное, и своя судебная коллегия. Но ведь настоящая справедливость должна быть одинакова для всех. Согласны?

Бриайд молчал. Злата подошла ещё на шаг.

— Так что по-настоящему приговор наших, как вы изволили выразиться, судилищ определяется теми материалами, которые предоставляет им следователь. А давить на него лидеры противостоящих групп друг другу не позволяют в силу конкуренции.

— Допустим… — сказал Бриайд. — Я неоднократно слышал, что Гирреан — это государство в государстве, и законы империи на него не распространяются, только я не понимаю, какое отношение нравы и обычаи вашей пустоши имеют ко мне?

— Самое прямое. Гирреан — часть бенолийской империи, вы — её подданный, к тому же служите правосудию. Правда, в Гирреане оно представлено исключительно в виде жандармских дубинок и бластеров карательных войск. Но даже в таких условиях справедливость должна быть, как считаете?

— Никак. Бухгалтерия пусть считает, — зло ответил Бриайд.

Слепая лишь улыбнулась.

— Да, сударь, конечно. Идёмте в дом.

Злата провела его в кухню, налила кружку молока, подала булки домашней выпечки.

— Перекусите немножко. Перед баней нельзя наедаться, но и на голодный желудок идти нельзя.

— Баней?

— Да. Вы ведь никогда ещё не были в настоящей русийской бане? Вам понравится, вот увидите.

— Но, почтенная, — смутился Бриайд, — зачем столько хлопот?

— Вы гость. И гость хороший.

— Не уверен, — пробормотал Бриайд. Слепая услышала, улыбнулась.

Бриайд невольно улыбнулся в ответ, настолько приветливой была её улыбка.

— Вы очень красивая, — сказал Бриайд. — Гораздо красивее любой из звёзд стерео.

Злата пожала плечами.

— Спасибо, сударь, но я давно ни одну из них не видела, и потому не могу по достоинству оценить ваш комплимент. Так что не тратьте зря силы. Попробуйте лучше булку. — Злата положила в расписную глиняную чашечку варенье, поставила перед Бриайдом.

— Вы так уверенно всё делаете, — в который раз поразился он. — Я никогда не поверил бы, что вы… ну…

— Что я слепа. Да, сударь, я действительно слепая, но во дворе и в доме каждая вещь стоит только на своём, строго определённом месте, поэтому мне нет нужды искать её на ощупь.

— Да, — поспешно ответил Бриайд, смущённо опустил голову, отвернулся.

Все слепые, которых он встречал до сих пор, носили тёмные очки. И правильно делали. Оказалось, что глаза незрячих совсем не похожи на тусклое мутное стекло, как думали в Плимейре. Жизни в их глазах побольше, чем у любого зрячего. Создавалось впечатление, что эти люди не слепы, наоборот, они видят нечто невыразимо прекрасное, недоступное примитивному взору простых смертных, и потому не считают нужным замечать презренную обыденность. Когда же их глаза обращались на собеседника, то казалось, что слепые, не размениваясь на такие мелочи, как внешность и одежда, смотрят прямо в душу.

— Поешьте, — сказала Злата. — На голодный желудок мыться нельзя, голова закружится. Дверь в предбанник вон там, за шкафом.

Злата вышла. Бриайд торопливо прожевал булку, запил молоком. Сполоснул кружку, поставил на сушилку.

Взялся за ручку двери в предбанник и замер на полудвижении, услышав разговор.

— Почему «нет»? — спросил Авдей. — По-твоему, я настолько бестолковый, что не справлюсь даже с таким пустяком как текстовый редактор и принтер для газетной бумаги?

— Не говори ерунды! — ответил Михаил. — Бестолковым я тебя никогда не называл.

— Тогда почему говоришь «нет»? Ведь я хочу помочь тебе.

— Помогают дрова рубить и в сарае убирать. А в политический борьбе точно так же как и в спортивной — помощников нет, каждый сам сражается.

— Но ведь есть и групповые состязания, — сказал Авдей. — В одиночку такие не выиграть. Только командой.

— Политика не футбол, — ответил Михаил. — Не игра. Тем более, если речь идёт о политике нелегальной партии. Сюда приходят только те, кто до конца верит в своё дело, кто предаётся ему всецело — и разумом, и чувством. Только такие люди могут стать политической командой. Ты же центристам не верил никогда.

— Я верю вам! Папа, центристы — самая толковая из тех бенолийских реформаторских партий, которые есть сейчас, хотя и не то, что действительно нужно стране. Однако лучше центристы, чем совсем ничего! Пусть я никогда и не разделю ваш путь, но я хочу помочь вам в тех делах, которые считаю полезными.

— Нет, Авдей. Если ты считаешь, что нашёл путь лучше и правильнее центристского, создавай собственную партию.

— Как будто их без того мало!

— Мало ни мало, а по-людски жизнь прожить можно, только если идёшь собственной дорогой. На чужом пути вмиг оскотинишься. Нужен только свой. Сам ты себе этот путь создаёшь, или воспользуешься уже готовым, разница невелика. Главное, чтобы путь в каждой пяди был твоим и только твоим. Подберутся попутчики — хорошо. Нет — иди один. Но сам, без поводырей и указателей. Иначе в тебе ничего людского не останется.

— При чём тут это, папа? Я ведь не о выборе жизненного пути говорю! Я просто хочу тебе помочь.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Михаил. — Ты хороший сын. Но смешивать личное и профессиональное нельзя. Если ты вступаешь в центристскую партию, то мы становимся не отцом и сыном, а командиром и подчинённым. И ты не помогать мне будешь, а приказы выполнять. И дома о работе ни слова! Партийные дела отдельно, домашние — отдельно. Иначе провалим всё, что только можно провалить.

— Я понимаю… Ты прав, но ведь я не прошу доступа к паролям и явкам. Я буду просто работать, только листовки печатать — и всё. Мне незачем видеть лица тех, кто будет их забирать. В случае ареста я никого не выдам, даже если не выдержу допроса. Ведь я ничего не буду знать… Зато смогу делать пусть и самое простое, но полезное дело. А тебе не надо будет тратить дефицитные людские ресурсы на такую примитивную, чисто технарскую обязанность, как печать. Для настоящего дела у тебя освободится как минимум один боец.

— Нет, Авдей. Не знаю, как у других, а у центристов не настоящих дел нет и не будет. Так что и заниматься ими должны люди не посторонние.

— Раньше ты от моей помощи не отказывался!

— Одно дело курьером быть, и совсем другое — нелегальной типографией заниматься!

— Да, конечно, — тускло сказал Авдей. — Как скажешь.

— Дейк…

— Всё нормально. Ты прав. Как всегда…

— Авдей, заниматься нужно своим делом, понимаешь, только своим. На чужом ты…

— И чем же я делать его буду? Вот этим?!

Дверь предбанника резко распахнулась, в кухню выскочил Авдей.

Бриайд посмотрел на его искорёженную руку. Авдей ответил колючим взглядом.

— Я не подслушивал, — торопливо ответил Бриайд. — Это случайно получилось.

Авдей только плечом дёрнул.

— Баня готова, заходите. Отец объяснит, что там и как.

Бриайд осторожно вошёл в предбанник.

— Я слышал ваш разговор с сыном. Так получилось. Простите, что вмешиваюсь, но вы не правы. Стать калекой и для взрослого тяжелейшее потрясение, а ваш сын ещё пацан, ему это вдвойне труднее. Центристские дела дали бы возможность отвлечься, придти в себя.

Михаил вздохнул, глянул на Бриайда. В точности как сын дёрнул плечом.

— Это в Плимейре девятнадцатилетний парень ещё пацан. Да и то в зажиточных кварталах. А нищета, поселковая в особенности, взрослеет рано. Тем более, если посёлок в Гирреане. Так что Авдей давно уже взрослый мужик и прекрасно всё понимает.

— А вы?

— Что я?! — зло спросил Михаил.

— Вы понимаете, что с ним сейчас творится?

Михаил посмотрел на него, усмехнулся невесело.

— У тебя дети есть?

— Нет. На императорской службе женатых не приветствуют. Семья работать мешает.

— Императорская служба в Алмазном Городе. А в прокураторе закону служат. И людям. Скажешь, не так?

— В идеале, — хмуро ответил Бриайд. — А реальность от идеалов далека.

— Реальность без идеалов мертва.

Бриайд отвернулся.

— Мы говорили об Авдее.

Михаил подошёл, взял за плечо. Бриайд смотрел на него с опаской.

— Иногда бывает, — сказал Михаил, — что лекарство становится опаснее самой болезни. С Авдеем именно это и случилось. Он сам себе должен исцеление найти, никто другой не поможет. А чужая помощь, дела чужие лишь погубят. Превратят в тень. Так что я могу только ждать. И надеяться.

— Но ждать пассивно, когда есть реальная возможность помочь, это же… глупо. Какой ты после этого отец?

— Послушай ты, — тряхнул его Михаил. — Знаток семейных проблем. Личное и профессиональное не смешивают, понял? Хватит с меня того, что я Сайнирка Удгайриса под смерть подвёл. Теперь только сына погубить не хватает.

— Смерть Удгайриса случайность! Ты ни в чём не виноват.

— Виноват! — Михаил отпустил Бриайда, отошёл к печке, подбросил в топку угля. Повернулся к Бриайду и сказал: — В гибели подчинённого всегда виноват командир. Я должен был сообразить, что из-за всей это кутерьмы с Избавителем в Плимейре обязательно будет крутиться какой-нибудь придворный чин, который Сайнирка узнает. Нельзя было его посылать. И тем более нельзя было посылать его по делу, которое касалось не партийной работы, а меня лично.

— Сопровождающий для Джолли и Авдея был необходим, — быстро сказал Бриайд.

Михаил сел на корточки, прислонился к стене.

— Да, сопровождающий был необходим. Но можно было нанять спеца в любой охранной фирме. Хоть местной, гирреанской, хоть в Плимейре, через космонет. Речь шла о моих личных делах, и потому решать их я был обязан сам, не впутывая однопартийцев!

— Ты дружил с Удгайрисом. А потому Авдей был ему не чужой. Ведь он сам предложил съездить за твоим парнем?

— Это ничего не меняет.

— Миша… — Бриайд помолчал, собираясь с мыслями. — Нельзя предусмотреть всего. Ты же не пресвятой Лаоран, всеведущий и всевидящий. Нельзя отвергать помощь друга, иначе никакой дружбы не получится. Это судьба, Миша.

— Я атеист. А потому нет у меня никакой судьбы. Только собственная глупость.

Бриайд поёжился.

— Авдей тоже назвал себя атеистом. Когда давал ту клятву.

— Хорошая клятва, — кивнул Михаил. — Он молодец.

— Твой тесть тоже так считает?

— Разумеется. И Злата Григорьевна с ним согласна.

— Миша, ты… Ты не боишься оставаться перед лицом мироздания совсем один? Атеист… Тебе же не на кого рассчитывать, кроме себя.

— Зато и командовать мною некому, кроме меня самого.

— Нет, я не понимаю. Не представляю.

Михаил усмехнулся.

— Чтобы это понять, надо самому стать атеистом. — Он поднялся, отряхнул руки. — Ладно, пойдём. Баня ждёт.

= = =

Маллиарву окутывала предрассветная мгла. Адвиаг смотрел на неё в окно кабинета, хмурился.

— Почему в столице такие резкие огни? — спросил он. — На город смотреть противно. В Кимдене яркость огней такая же, но свет их приятен, ласкает взгляд. Город похож на россыпь жемчуга и бриллиантов по чёрному бархату. Здесь же от огней глазам больно.

Пассер невесело усмехнулся. Конечно, свет будет резать глаза, если не спать четвёртые сутки. Работы много, аврал за авралом. Раньше такие кризисы переживались гораздо легче. А теперь едва хватает сил на ногах держаться. «Стареем», — тоскливо подумал Пассер. Но вслух сказал другое:

— Рефракция воздуха. Один и тот же свет преломляется по-разному. Директор, к вам пришёл Алишер Валиев. Примете его?

— Давай.

Пассер впустил председателя Преградительной коллегии, высокого пухлощёкого азиата пятидесяти трёх лет.

— Что происходит в Цветущем Лотосе? — спросил его Адвиаг.

— Не знаю. Поверьте, директор, я не скрываю от вас ни слова, ни факта. Я действительно ничего не знаю и не могу понять.

— Присаживайтесь, — кивнул на гостевые кресла Адвиаг. — Чай, кофе?

— Спасибо, ничего не нужно. — Председатель сел в кресло, немного помолчал. — Досточтимый Дронгер, с братствами происходит что-то непонятное. У них междоусобицы, можете себе представить? Такого не было никогда. Людей из других братств они всегда ликвидировали охотно и помногу, но чтобы затевать войну внутри собственного братства… Я такого за всё время службы припомнить не могу, начиная ещё с убойного отдела районной полиции.

— А в архивах? — спросил Пассер.

— Референты работают, но я не думаю, чтобы нашли хоть что-то путёвое. Сама идея создания и существования братств исключает подобные события. Должно было произойти что-то невероятное… — председатель умолк.

— Сколько сейчас братств? — поинтересовался Адвиаг, сел в кресло рядом с Валтевым.

— Двести сорок девять, — ответил тот. — Но сто девяносто девять из них так, мусор. Да и среди остальных внимания заслуживает только Цветущий Лотос.

— В котором убиты все Великие Отцы и пятеро из семи Младших Отцов.

— Да, — кивнул Валиев. — Теперь у них срочная комплектация нового руководства — со всей присущей этому процессу грызнёй. В других братствах то же самое, так что в ближайшие недели две-три никаких активных действий они предпринимать не будут. Мы постараемся внедрить своих сотрудников, новое руководство будет набирать новых помощников и слуг… Но мне нужно знать, что там происходит сейчас. Досточтимый Дронгер, во имя пресвятого, у вас есть на них хоть что-нибудь?

— Если помните, почтенный Алишер, в начале нашей беседы я задал вам тот же самый вопрос.

Пассер смотрел на них рассеянным взглядом, словно не видя.

— Ну? — нетерпеливо спросил Адвиаг.

— Логично предположить, — медленно начал Пассер, — что конфликт возник из-за Погибельника. Не сошлись в критериях оценки истинного и ложного.

— Генерал, — устало сказал Валиев, — эту версию мы проверили первой. Никаких сомнений по поводу истинности и ложности Погибельника у них нет. Конфликт действительно начался из-за него, но причина была иной, и нам она неизвестна… Ну да чёрт с ней. Мы перехватили две оперативные группы. Первая из Лотоса, вторая из Хрустального Источника. Допросить не получилось, поганцы успели покончить с собой. Но место назначения мои ребята узнали. Это Гирреан, джентльмены. Седьмой округ, сектор двенадцать, пятый район, посёлок двадцать три.

— Что? — дёрнулся к нему Адвиаг.

— Да, директор, — кивнул Валиев. — Восточный Гирреан. Но это ещё не всё. Именно туда сослан Панимер. Причём адрес государь соблаговолил указать лично.

— То есть? — не понял Пассер.

— А то и есть. Отправляя Панимера в ссылку, он назвал точный адрес. Я точно так же как и вы, джентльмены, удивлён тем, что государь проявил внимание к столь мелким деталям. И кое-что уточнил у его референта. И был удивлён ещё больше. В донесениях предвозвестника, который вёл расследование в Каннаулите, упоминаются сразу три фигуранта из того же района. Причём двое из них бывшие придворные. Диирн Бартоломео Джолли, который отказался вернуться в Алмазный Город, и дээрн Сайнирк Удгайрис, которого отец отрешил от имени за связь с мятежниками. Больше того, приказом предвозвестника Удгайрис расстрелян за пособничество Погибельнику. А проживали они по соседству с нынешним местом обитания Панимера. Джолли из посёлка двадцать четыре, пособник Погибельника из посёлка двадцать два.

— Кто третий?

— Да никто. Чепуха. Простородок из местных, Авдей Северцев, посёлок двадцать три.

— Кто?! — привскочил Адвиаг.

— Ни хрена себе… — пробормотал Пассер.

— Что-то не так? — встревожился Валиев. — У меня неверная информация?

— Северцев — сын одного из лидеров центристской партии, — пояснил Пассер. — Вам процитировать, что реформисты говорят о ваших Избавительно-Погибельных играх или сами догадаетесь?

— Пути отца и сына совпадают далеко не всегда.

— С братками Северцев-младший не связан, это я вам гарантирую.

— Удгайрис тоже числился центристом, — возразил Валиев.

— В центристах не числятся, — хмуро сказал Адвиаг. — Там работают… Это одна из самых опасных и влиятельных партий в империи. А может, и самая опасная.

— Чем же? И почему их называют центристами?

— Потому, что изначально это была народно-социалистская партия, которая десять лет назад распалась на три линии — восточную, западную и центральную. Программы у них по большинству пунктов совпадают. Это преобразование империи в республику, «Три постулата демократии» в качестве первых трёх параграфов конституции, антимонопольный кодекс и всё прочее в том же духе. Но центристы опасны тем, что категорически не признают компромиссов с императорской властью. Ставку делают не столько на вооружённые действия, сколько на пропаганду. Предпочитают овладевать душами людей, а боевые акции для них не более чем вспомогательное средство. Они заявляют, что не будут тратить время и силы на войну с императором и его… — тут директор запнулся, но всё же сказал, хотя и шёпотом: —…его прихлебателями, а просто уничтожат императорскую власть как явление.

— Эта разновидность бунтовщиков действительно самая преступная и опасная, — согласился Валиев. — Их действия нацелены не на процесс борьбы, а на результат. Но тогда непонятно, почему Северцев и Удгайрис попали в донесение.

— А то, что Удгайрис был расстрелян как пособник Погибельника, вас уже не смущает?

— Нисколько. Для придворных, как нынешних, так и бывших, это стандартный способ сводить личные счёты.

— Себя вы к придворным не причисляете? — поинтересовался Пассер.

— Нет.

— Отрадно, — сказал Адвиаг. — Значит, сработаемся. Короче так, председатель: у нас идёт серьёзнейшая операция против реформистских лидеров, и в первую очередь против центристов. Большинство акций приходится, как вы понимаете, на Гирреан. И мне крайне нежелательно, чтобы под ногами братки путались.

— Какого чёрта им там надо? — процедил Валиев. — Братства Гирреаном не интересовались никогда. Избавитель приходит в мир из проклятой земли, обиталища преступников и калек? Смешно. Тогда что они ищут в Гирреане?

— Как только появится информация, поделюсь, — заверил Адвиаг. — А вы постарайтесь, чтобы в Гирреан братки не попадали ни при каких обстоятельствах. До пятнадцатого декабря там должно быть чисто!

— А что будет шестнадцатого?

Пассер хмыкнул.

— Шестнадцатого мы трое либо по Алмазной звезде на грудь получим, либо к расстрельной стене пойдём.

Председателя пробрала дрожь. Не далее как восемнадцать дней назад император едва не приговорил его к смерти. И вот опять…

— Что поделаешь, — сказал Адвиаг. — Работа такая. Только крайности, либо звезду на грудь, либо дырку бластерную в затылок. Ну да ничего, — похлопал Валиева по запястью, — прорвёмся.

— Хотелось бы верить…

— Если сумели выжить до сих пор, то сумеем выжить и дальше.

Валиев кивнул.

— Спасибо, директор. Вместе мы действительно сумеем справиться даже с Погибельником… А сейчас, простите, дела.

Валиев ушёл.

— Как думаешь, — спросил Пассера Адвиаг, — он действительно верит в Погибельника?

— Кто его знает… Может и притворяется. Одно скажу с уверенностью: братков он прессует на совесть. И в полицейский период своей жизни был очень хорошим опером.

— Ладно, черт и с ним, и с Погибельником, лишь бы братки под руку не совались. — Адвиаг помолчал. — Что там с Северцевым-старшим?

— Ничего. Он опять поменял систему связи и паролей, шифровальщики с аналитиками говорят, что ничего подобного никогда не видели. Разбираться в ней будут год, не меньше. А в остальном всё по-прежнему.

— Разбираться год… — пробурчал Адвиаг. — Через год они опять всё поменяют, и мы вновь окажемся на морозе с голой задницей.

— Чтобы сверкать задницей в следующем году, её надо прикрыть в этом.

Адвиаг вздохнул.

— Генерал, давайте о задницах после полудня поговорим? А сейчас отдыхать. Четвёртые сутки без сна — это слишком много даже для офицеров службы охраны стабильности. Совсем уже голова не работает.

— Дронгер, — глянул на него Пассер, — что ты решил с Винсентом?

— И это тоже на послеполуденное время. Винса надо уговорить немедленно уехать из Гирреана. А я никак не могу придумать ни одного убедительного аргумента.

— Я тоже…

— Спать, Альберт. Сейчас от наших мыслей больше вреда, чем пользы.

— Да, — кивнул Пассер.

* * *

Маллиарве выпал редкий для начала ноября солнечный день. Потоки света лились в широкие окна просторной гостиной, отблесками с подвесок люстры рисовали радугу на белом потолке.

Джолли с растерянностью смотрел на затянутые дорогими циновками стены огромной пятикомнатной квартиры. Пол застилают пушистые ковры. Светильники пусть и не хрустальные, но из очень хорошего стекла. Портьеры шёлковые, мебель кожаная.

— Тридцатый этаж! — радостно сказал Кандайс. — Окна на две стороны. Вся Маллиарва как на ладони! Теперь небесные картины можно будет смотреть прямо из гостиной, не надо на мороз выходить.

— Сыночек, — робко сказала Ульдима, — квартира хорошая, но каких же денег аренда стоит?

— Аренда идёт в счёт гонораров. И это только начало. Через год мы будем жить в десятикомнатных апартаментах.

— Кандик, зачем нам десять комнат? Пока эти уберёшь…

— Мама, у тебя есть горничная и кухарка. Приходящие, правда, но скоро будут и постоянные. Для Лайонны няню наймём.

— И чем всё это будет оплачено? — спросил Джолли.

— Я же говорю — у меня постоянный контракт с хорошим спортклубом. Вечером подписываю. Они предоставляют квартиру, питание всей семье, лётмарш. И это не считая гонораров за выступления! Плюс выплаты за рекламу спортивной одежды, зубной пасты и прочей дребедени. Бать, ну ты что? Я уже год в призовых боях участвую. Нормальная работа.

— До сих пор ты заключал только одноразовые соглашения под каждый конкретный бой. Ты сам выбирал противников и условия поединков. Теперь же это будет решать менеджер клуба. И ты не сможешь отказаться от боя.

— Ну и что? — разозлился Кандайс. — Хочешь сказать, что до сих пор я только со слабаками махался, а теперь, когда против меня крутого перца выставят, я лягу, как шлюха последняя?

— Нет, сын. Наоборот. До сих пор ты выбирал только сильных противников. Даже слишком сильных, чтобы нам с мамой хватало смелости смотреть на поединок. Мы закрывали глаза, Канди, и ждали финального гонга. Но мы всегда знали, что победы у тебя честные. Теперь же… Канди, что будет, если против тебя выставят заведомо слабого поединщика?

— Нет, — засмеялся Кандайс. — Так не бывает.

— В Маллиарве бывает. Здесь всегда хватало желающих полюбоваться, как один людь калечит другого, а тот даже сопротивляться не может.

— Такое только в цирке бывает, на гладиаторских боях. А я заключил контракт со спортивным клубом. Там всё чисто.

— За такие деньги чисто? — с ехидной злостью спросил Джолии. — Кандайс, лопух поселковый, ты хоть поинтересовался, сколько стоит аренда такой квартиры в Кимдене занюханной, а тем более — в столице империи? Честному спортивному клубу неоткуда взять такие деньги. Даже с учётом рекламных выплат и тотализатора.

— Батя, я же тебе самого главного не сказал. Контракт я заключал с «Три-Макс-Ринг». Это клуб средней руки, и гонорары там слабенькие. Хотя и вдвое больше, чем на одноразовых договорах. Но дело не в этом. «Клер-Фей», один из лучших спортклубов империи, выкупил у них мой контракт! Ты представляешь, какие теперь у меня будут гонорары? Вот это, — взмахом руки показал он на квартиру, — только начало.

— Постой-постой, — схватил его за руку Джолли. — Ты хочешь сказать, что один клуб продал тебя другому, как барана?

— Не меня, а мой контракт, — обиделся Кандайс. — Пятнадцать тысяч, между прочим, заплатили. Второе больше, чем хороший лётмарш стоит. Да ещё три тысячи лично мне должны, в компенсацию за беспокойство.

— Как это «контракт перекупили»?! — возмутилась Ульдима. — Ты ведь ещё ничего не подписывал!

— Ну так вечером подпишу. Конечно, менеджеры из «Клер-Фэй» постарались успеть договориться с «Три-Максами» до оформления всех бумаг. Иначе бы отступные обошлись бы им не в пятнадцать, а в восемнадцать тысяч! — Кандайс гордился затраченными на него суммами. Абы за кого такие деньжищи платить не станут.

Джолли только крякнул с досадой.

— Канди, сынок, да какая разница, за пятнадцать тысяч дастов тебя продали или за три мална? Главное, что ты продан как вещь. Сын, ты стал рабом, неужели не понимаешь? Ещё контракта нет, а тобой уже торгуют хуже, чем шлюхой распоследней!

— Ты… Ты что говоришь такое, батя? Да ты хоть раз в жизни держал в руках три тысячи дастов? Квартиру такую видел? Даже в Алмазном Городе у тебя комнаты хуже были. Про Гирреан и говорить нечего. Батя, ты настоящую школу откроешь! Чтобы полы в ней были мраморные и потолок с алебастровой лепниной.

— Настоящесть любой школы определяется исключительно успехами её учеников. Твой любимый мастер Никодим, основатель стиля «Девяти звёзд», вообще на задних дворах дешёвых кимденских гостиниц преподавал. И то, если везло на доброго гостинщика нарваться. Нередко занятия в городском парке проходили или на заброшенных стройках. Но ученики приезжали к нему даже из других государств. А разработанный Никодимом стиль единоборства считается наилучшим вот уже третье столетие. И заслуженно считается, насколько я могу судить.

— Батя, тебе что, гирреанский сарай нравится больше столичной студии?

— Нет, студия лучше сарая, с этим никто не спорит. А баранина вкуснее козлятины, с этим тоже спорить бессмысленно. Другое дело, какую цену мы заплатим за такие блага.

— Пока платят нам.

— За что платят, Кандайс? Я готов поверить, что «Клер-Фэй» — честный спортивный клуб и не заставляет своих бойцов выполнять работу палача. Но в цирках другие правила. А для клубов не считается бесчестным делом торговать бойцами. Канди, что будет, если твой контракт перекупит какой-нибудь цирк? Тогда из единоборца ты станешь гладиатором. Ты ведь знаешь, что такое гладиаторский бой. Гладиаторы убивают на потеху толпе оскотинившехся зевак!

— Скажешь тоже, — пробормотал Кандайс. — Откуда у цирка деньги на контракт настоящего бойца?

— Цирки богаты. Они могут заплатить и пятнадцать, и тридцать, и все шестьдесят тысяч. А перекупку контракта не сможет обжаловать ни один адвокат. Фактически все цирки принадлежат императору, юридические владельцы не более, чем управляющие.

Кандайс заколебался.

— Откажись, пока не поздно, — сказал Джолли. — Ты и так получишь всё — и славу, и деньги. Пусть не столь быстро, как по контракту крупного клуба, но…

— Вот именно, что не быстро! — перебил Кандайс. — С одноразовыми договорами на такую квартиру пять лет вкалывать надо. А по контракту я получаю сразу всё. Через пять лет собственную резиденцию куплю, не хуже, чем у любого дээрна. Лётмарш векаэсного производства… Студию твою выкупим, нечего тебе на аренде сидеть… Нас в лучших домах Маллиарвы принимать будут… Сами в нашу честь приёмы устраивать станут… Никто и сявкнуть не посмеет, что мы гирреанцами были!

— Канди…

— Я подпишу контракт, батя. И всё на этом! А ты… Ты лучше съезди за Лайонной. Мы ведь пообещали, что в интернате она не больше трёх дней пробудет. И подыскивай себе студию, рекламу давай. Батя, ну что ты смурной такой? Радуйся, у нас новая жизнь начинается! И не бойся, теперь всё пучком будет.

Джолли глянул на дорогую мебель, на циновки ручного плетения. Горничная принесла вино, шоколад и печенье, — всё натуральное, без малейшей примеси синтетического белка. А за окном лежала Маллиарва. Недоступная долгих семь лет, теперь она была готова подарить Джолли всю свою сладость и роскошь.

— Будь осторожен, Канди, — сказал он сыну. — Маллиарва столь же коварна, сколь и прельстительна. Здесь всё очень непросто.

— Я понял, — усмехнулся Кандайс. — Потому и нанял толкового адвоката, дополнения к контракту читать.

Джолли кивнул.

* * *

Винсент закрепил решётку с силокристаллами.

— Включай, — сказал помощнику.

Двигатель лётмарша работал ровно и почти бесшумно.

— И всё же лёгкий отзвук остался, — нахмурился Винсент. — Но это после обеда откалибруем. Глуши мотор!

Из лётмаршной кабины выскочил Николай.

— Я контакты пусковика царговой кислотой протёр, крепления новые поставил. Звук приглох, но всё равно остался.

— Да, сами мы тут не разберёмся, — сказал Винсет. — Перепиши работу двигателя на анализатор, я расчётчику отнесу, пусть посмотрит, что там не так.

— Подожди немного, Гюнт уже понёс ему данные по вон тому грузовику.

Винсент глянул на обшарпанный лётмарш-пятитонку.

— И они надеются, что эта развалюха ещё сможет летать?

— Хозяин даже смотреть на такой металлолом не хотел, не то что чинить. Но Михаил Семёнович сказал, что всё не так безнадёжно, как выглядит. Тогда хозяин сказал, что если такой умный, то пусть сам это корыто чинит. Семёныч снял данные. Теперь Авдей делает расчёты. Не нужно его отвлекать.

— Ничего, я Авдею не помешаю.

Для расчётчика в ремонтом ангаре отгорожен небольшой звуконепроницаемый закуток. Авдей, поглядывая в данные анализатора, заполнял расчётную таблицу на компьютере.

— Так ты не центрист… — тихо приговорил Гюнтер.

— И никогда им не буду, — ответил Авдей.

— Но почему? Ведь твой отец…

Авдей улыбнулся.

— Мой отец — честный подданный бенолийского императора и ни в каких антигосударственных организациях не состоит.

— Авдей, я серьёзно!

— Серьёзно, говоришь… А если серьёзно, Гюнтер, то я помогал центристам в делах, которые считал полезными, но полностью их путь не разделял никогда, потому что он ошибочен. Центристы видят ситуацию не дальше императорского трона. Им кажется, что если уничтожить его вместе с Максимилианом, то нищета и чиновничьи злоупотребления исчезнут, волна преступности пойдёт на спад, а в стране тут же наступит всеобщее благоденствие. Это ошибка. Уровень преступности низкий там, где люди считают постыдным красть, грабить и насиловать, а такое достигается только целенаправленным воспитанием на протяжении как минимум трёх поколений. Чиновники лишь тогда честно выполняют свои обязанности, когда есть действующая и по-настоящему эффективная законодательная база, подкреплённая активной работой неправительственных правозащитных организаций. Что же касается нищеты… — Авдей вздохнул, досадливо дёрнул плечом: — Тут всё решает трелг. Точнее — монополия ВКС на производство самых жизненно необходимых товаров из трелга, и в первую очередь энергокристаллов из порошка, который получается при выпаривании трелгового сока. Энергокристаллы — один из самых востребованных и доходных товаров в Иалумете, а потому ВКС необходим постоянный источник сырья. Им стала Бенолия. Но оставаться надёжным сырьевым придатком она может только при наличии диктаторской власти, которая ставит большинство населения в положение рабов, вынуждает заниматься трелгом и ничем иным, кроме трелга. К тому же координаторам бенолийская нищета необходима затем, чтобы держать страну в непреодолимой зависимости. Ведь Бенолия не производит никаких товаров — ни продовольственных, ни промышленных. Только трелг. Есть его, конечно, можно. Однако без мяса, круп и овощей, на одном трелге, долго не протянуть. Особенно если учесть, что всю технику для выращивания и обработки трелга, от лопаты до прессовальщика, Бенолия закупает за границей. Без гуманитарных поставок ВКС бенолийцы обречены на голодную смерть.

— Всем остальным странам Иалумета без трелга будет не лучше, — заметил Гюнтер.

— Вот именно! — поддержал его Авдей. — Из этого следует, что если кто-то хочет освободить Бенолию от тирании императора и вытащить из вечной нищеты, то сначала нужно найти новые сырьевые ресурсы для энергокристаллов и прочих трелговых товаров, развить рынок, на котором будут конкурировать множество независимых товаропроизводителей. Это избавит Иалумет от тирании ВКС. И лишь после этого можно будет результативно реформировать бенолийскую жизнь. Иначе мы сменим монархическую тиранию на диктатуру левацкой партии, которая всегда и жесточе, и кровавее. Такое уже было — за семсот лет до Максимилиана, при Алмазной республике, «самой чистой, честной и несокрушимой стране Иалумета», как они себя именовали. И до неё, при первой республике, народно-демократической, было то же самое. Появления третьей тиранической республики я не хочу. Смысла нет. Максимилиан тиранствует нисколько не хуже.

— Кроме энергокристаллов у ВКС ещё и генераторы воздуха есть, — напомнил Винсент.

— И генераторы воды начали появляться, — ответил Авдей. — Это возвращает нас к исходному утверждению: центристы — лучшее, что есть в Бенолии сейчас, но путь их всё же ведёт в тупик. Вся деятельность центристов похожа на гирреанские мятежи — поражений нет, но и побед не бывает. Эдакий бег на месте, щедро оплаченный людской кровью.

И Гюнтер, и Винсент смотрели на Авдея с глубочайшей растерянностью.

— Но почему ты тогда помогал центристам, если нисколько не веришь в их путь? — спросил Винсент.

— Потому что бег на месте — хорошее лечебное средство. Болезнь он не исцелит, но и умереть не позволит, поддержит нездоровье на минимально приемлемом для жизни уровне. А Бенолия, да и весь Иалумет, больны давно и тяжко.

— И твой отец всё это знает? — не поверил Винсент. — Ты говорил ему все эти слова?

— Да. Ему они не нравятся, но папа умеет уважать как чужое мнение, так и тех, кто делает самостоятельные суждения.

— Я заметил, — тихо сказал Винсент. — Повезло тебе с отцом.

— Повезло, — охотно согласился Авдей. — И с отцом, и с дедом.

Гюнтер бросил на него быстрый короткий взгляд.

— Так ты враждебен ВКС…

— А ты стукануть решил? — мгновенно взъярился Винсет.

— Нет, — твёрдо сказал Гюнтер. — Наоборот, я радуюсь, что темная сущность координаторов видна не одному мне. Это внушает надежду на избавление. — Он смотрел на Авдея ждуще, умоляюще. Тот глянул на Гюнтера с растерянностью и недоумением, отвернулся и стал торопливо заканчивать расчёты.

— Готово, — сказал через две минуты. — Грузовик действительно ещё полетает.

Гюнтер забрал расчётные листы, ушёл в цех. Винсент протянул Авдею свой анализатор. Тот внимательно рассмотрел шифрограммы, кивнул.

— Видишь, вторая линия искривилась? Это значит надо подтянуть левый клапан. Сейчас подсчитаю, насколько. — Авдей заполнил расчётные таблицы. — Как тебе новички? — спросил Винсента.

— Если по работе, то никак. Парни добросовестные, аккуратные и не ленивые, но балансировщики из них не получатся никогда. Ни малейших задатков. Если по жизни, то кто их знает… Слишком мало знакомы, чтобы выводы делать.

Авдей отдал Винсенту распечатку с расчётами.

— Гюнтер и Николай — парочка странная, — проговорил задумчиво. — Крестьянский мужик с десятью классами образования и городской университетский парень. Что могло их связать?

— У Николая восемь классов образования. Школу он не закончил.

— Тем более. Такая дружба и здесь-то маловероятна, где все социальные классы и страты спрессованы в единую массу. А на большой земле Николаю с Гюнтером даже пересечься негде. И, тем не менее, они не только познакомились, но и подружились.

— Побратались, — уточнил Винсент. — Как в кино об ойкуменском средневековье. Обряд соединения крови и всё такое.

— Ну да, — кивнул Авдей. — Для дружбы слишком велика возрастная разница, братству же это не мешает. На восемь лет брат тебя старше, или на год младше, особого значения не имеет. Брат он и есть брат.

— Странно как-то, — сказал Винсент. — В наше время — и вдруг обряд побратимства. Не думал, что есть ещё люди, которые верят в Алые Узы.

— Как видишь, есть… Хотя это действительно странно… Если только…

— Что?

— Винс, а почему они рассказали нам о побратимстве? Могли бы просто сказать — мы троюродные братья, поэтому и внешность с фамилиями разные. Семьи отношений не поддерживали, но когда у Гюнтера городской родни не осталось, он приехал к поселковой.

— Да, — согласился Винсент, — такие истории, в отличие от побратимства, случаются сплошь и рядом, а потому внимания не привлекают.

— Алые Узы иногда практикуют братиане, — вспомнил Авдей.

— Да это же многое объясняет! — воскликнул Винсент. — Беглым браткам надо где-то спрятаться, пересидеть время поисков. Ведь братиане просто так никого не отпускают… А лучшего убежища, чем Гирреан, не существует.

— Нет. Слишком велик риск наткнуться на бывшего коллегу.

— Фигня. Ссыльному не так-то легко связаться с руководством, чтобы донести о беглеце. А Гирреан большой, густонаселённый, так что удрать без следа и затеряться в многолюдье они успеют.

— Пожалуй… — согласился Авдей. — Однако это не объясняет, почему Николай и Гюнтер с нами так разоткровенничались. И тем более странно, что им понадобилось знать о моих личных политических воззрениях. Тайны я из них не делаю, но всё равно — зачем им это? Жандармам, чья прямая обязанность следить за убеждениями и намерениями поселенцев, моя политическая позиция глубоко безразлична, а беглых братков заинтересовала. Почему?

Винсент пожал плечами.

Прозвенел звонок на перерыв.

— Ты идёшь? — спросил Винсент.

— Нет, у меня с собой.

Авдей достал из ящика стола плотно закрытую саморазогревающуюся миску с обедом, книгу.

— Ты очень много времени проводишь с книгами, — сказал Винсент.

— Разве читать книги — это плохо? — враждебно спросил Авдей.

— Читать — это очень хорошо, и чем больше ты читаешь, тем лучше. Но только если ты действительно читаешь, а не прячешься в книгу.

— Я никогда ни от чего и ни от кого не прятался.

— Раньше, может быть, и не прятался. А сейчас ты пытаешься заслониться книгами от жизни. Это паскудно по отношению сразу ко всем — и к авторам книг, которые писали их для жизни, и к тебе самому, рождённому, чтобы жить. Такие прятки не принесут ничего кроме вреда.

— Что за бред ты несёшь?

— Это не бред, — сказал Винсент. — Это на собственном опыте опробованное. Я тоже прятаться пытался. Долго, целых десять лет… Хотел раствориться между книжных страниц, чтобы не видеть окружающей жизни, её жестокости. Пытался через чтение уйти в мир, где все люди смелые и честные. Где сильный не причиняет боли слабому. Но бумага или видеоплашетка — броня ненадёжная. Прятаться за книгами от боли, страха и унижений бесполезно. Они не способны защитить. Единственный способ не дать миру тебя уничтожить — это повернуться лицом ко всей его жестокости и грязи и убрать хотя бы их ничтожную долю, сделать реальный мир хоть в малости похожим на тот, который показали тебе книги. Иначе сам станешь грязью ещё хуже той, от которой пытался заслониться книгой.

Авдей судорожно повёл плечом.

— Чтобы что-то делать, нужны руки, — сказал он тихо. — А у меня их больше нет. И ничего нет. Всё что я мог — это играть на вайлите. Я ведь музыку писать не способен, только исполнять. Теперь же я никто и ничто. В любом действительно нужном деле я даже на подсобные работы не гожусь. Ни отцу помочь, ни деду.

— На свете есть тысячи полезных дел, в которых руки не нужны. Ты можешь…

— Ничего я не могу! — перебил его Авдей, усмехнулся горько: — Ничегошеньки… Даже в твоём милтуане полным бездарем оказался.

— Дейк…

— Теперь все на меня смотрят… Внешность оценивают, как будто я выставленный на продажу баран. Знаешь, раньше я мог не обращать внимания на свою морду. Не до неё было. Вайлита, репетиции, концерты… Да ещё надо успеть помочь дедушке в погребальной часовне, маме по хозяйству, папе по его делам, иначе бы он захлебнулся в потоке мелочей. Понимаешь, моего лица почти никто не замечал… Я был вайлитчиком, мастером-очистителем, курьером. А сейчас стал куском мяса, который каждый норовит пощупать…

— Дейк, — недоверчиво посмотрел на него Винсент, — ты хочешь сказать, что к тебе пристают с сексуальными домогательствами?

— Да. Надо отдать должное Теодору Пилласу, художественный вкус у него безупречен. И рисовальщиком он был умелым… Такое уродство экзотичное сделал, что пресыщенных любителей сексуальных приключений обоего пола притягивает как магнит. Гораздо больше, чем прежняя смазливая мордашка. Раньше тоже приставать пытались, но редко, ведь у меня было, что противопоставить таким притязаниям… Они видели, что я не просто обладатель симпатичного личика и неплохой фигуры, чувствовали, что у меня есть нечто несоизмеримо большее, чем внешность, и держались на расстоянии. Теперь же у меня ничего не осталось, я никто, и они это тоже чувствуют, лезут как мухи на падаль.

— Тебе и деньги за… ну за это дело предлагали? — понял Винсент.

— Да.

— И ты стараешься лишний раз на люди не выходить… Дейк, — Винсент схватил его за плечи, — ты не виноват в их похоти. Тебя эта грязь не пачкает. Да, они мухи, крысы, дрянь! Но ты-то людь. Не обращай ты на них внимания. Ты можешь то, на что не способен никто из них. Ты можешь любить. По-настоящему любить — и душой, и телом. Ты обязательно девушку хорошую встретишь. Не все же такие как Анжелка, которая бросила тебя, едва узнала, что на роскошную жизнь супруги известного музыканта рассчитывать больше не приходится… Есть и нормальные девушки. Когда у тебя появится подруга, все эти гады сами отвалят. Дейк, ты обязательно будешь счастлив!

Авдей улыбнулся, кивнул.

— Да, ты прав. Всё так и будет. — Хотел высвободиться, но Винсент не отпустил.

— Не отговаривайся от меня! Ты поверь мне. Просто поверь. Дейк, люди — это ведь не только тело. Есть ещё и душа. Теньмы, Ланмаур и все эти козлы приставучие могут затронуть только твоё тело. Но сам ты остаёшься недосягаемым. Тело — всего лишь тело. Мы гораздо больше, чем тело. Намного больше. Даже если с ним случится что-то очень плохое, пусть даже самое плохое, то нас настоящих это не затронет. Дейк, поверь, я говорю правду! Если в грязь падает тело, то душа всё равно остаётся чистой.

— Душа и тело неразделимы.

— Нет! Грязь тела не способна осквернить душу! Я не только тело! То, что было с ним, не было со мной! Дейк, тело это ещё не всё!

Авдей сглотнул. Оговорка Винсента рассказала о многом, объяснила все его странности, которые удивляли Авдея в самом начале их знакомства — боязнь прикосновений, ненависть к собственной красоте, стремление уничтожить её безобразной причёской и бесформенной одеждой. Категорическое нежелание даже в мелочи говорить о прошлом, — так, как будто его нет и никогда не было.

«Крепко же ему досталось, — с острой жалостью подумал Авдей. — Но Винс не сломался. А теперь мне помочь пытается. Пусть всё, что он говорит — чушь невдолбленная, но лучше она, чем боль. Ложь во спасение честнее убивающей правды».

— Ты прав, — поспешно сказал Авдей. — Тело — это лишь малая часть нас самих. Его уродство душу не калечит.

— Вот и молодец, что понял. А теперь давай немного пройдёмся. Хватит в духоте сидеть.

* * *

Младший эмиссар ордена пришёл поздним вечером, почти ночью. На отставного рыцаря смотрел испытующе.

Найлиас поклонился.

— Орден соблаговолил что-нибудь мне приказать?

Эмиссар, ни слова не говоря, прошёл в квартиру Найлиаса, презрительным взглядом скользнул по дешёвым обоям, пластиковой мебели.

— Свяжитесь с вашим беглым адептом.

Найлиас не шевельнулся.

— Ему ничего не угрожает, — сказал эмиссар. — Он должен вернуться в орден и продолжить обучение. Если Гюнтер захочет, вы останетесь его учителем. Нет — ему подберут другого наставника.

— Без своего бенолийского друга Гюнтер не вернётся, а Николай не очень-то жалует орден.

— Если Гюнтеру так необходим этот мужлан, пусть берёт его с собой. Ордену крайне желательно вернуть вашего адепта. Слышите, рыцарь, крайне желательно!

Найлиас перевёл телефон в режим громкой связи, включил запись и набрал номер мобильника Гюнтера. Ответил бывший адепт после первого гудка.

— Здравствуй, — неуверенно сказал Найлиас.

— Учитель?

— Да, Гюнтер, это я.

— Учитель! — восторженно повторил Гюнтер. Но радость тут же сменилась тревогой: — С вами всё в порядке, учитель?

— Да, Гюнт. У меня хорошие новости. Орден снял возрастные ограничения для адептов. И дал полное прощение адептам-отказниками. Вы с Николаем можете стать рыцарями Белого Света.

Гюнтер молчал.

— Николай — хороший друг… — начал Найлиас.

— Он мой брат! — перебил Гюнтер.

— Тем более… Ты уверен, что Цветущий Лотос даст ему — и тебе — именно то, к чему каждый из вас стремится?

— Я видел его, учитель. Говорил с ним.

— С кем?

— С Избранным, учитель. С тем, чьё Пришествие предрекло Пророчество.

— Гюнт…

— Это свершилось, учитель. Пусть он не такой, как все ожидали, но это именно он, Избавитель. Его можно ненавидеть, но нельзя лишить избранности. Он низринет тиранию координаторов и откроет для нас Врата в благодатный мир. Поэтому я иду с ним. И Николай тоже. Если путь Избранного совпадёт с тропой Белого Света — хорошо. Если нет — значит нет.

— Гюнт, я…

— Не надо лишних слов, учитель. Всё уже сказано.

— Прощай, — тихо сказал Найлиас. — Если всё же одумаешься… Ты ведь не один, Гюнт. У тебя есть брат.

— Мы свой выбор сделали, учитель.

— Я перестал быть вашим учителем, Гюнтер. Прощай.

— Подождите! — закричал Гюнтер. — Уч… Досточтимый Найлиас, у меня есть важная информация. За неё вам простят мой побег. Вернут звание и статус. — Гюнтер торопливо рассказал о силокристаллах. — Удачи вам, учитель. Я очень виноват перед вами. Пусть пресвятой пошлёт вам настоящего ученика, такого, как Николай. Он был бы достоин вас. Но тогда орденом правили другие законы. Глупо всё получилось. Прощайте, учитель. Будьте счастливы.

Запищали отбойные гудки.

— Мальчики мои светлые, — прошептал Найлиас. — Как же вытащить вас из этого болота?

— Беглый ученик сделал вам подарок, достойный гроссмейстера, — сказал эмиссар. — Жаль терять такого адепта.

— Это означает, что я остаюсь в обеспечении?

— Разумеется! Из-за вас орден лишился отличного стратега. Который к тому же блестяще выполняет агентурные операции, а значит сможет столь же эффективно их планировать.

Найлиас убрал телефон в карман.

— Дайте мне запись разговора с Гюнтером, — приказал эмиссар. Найлиас скопировал файл на его телефон.

— Нашли что-то интересное? Кроме информации о том, зачем ВКС корни трелга?

— Тот, кого они называют Избранным, враждебен координаторам и нейтрален ордену.

— И что из этого?

— А вы и впрямь глупы, — презрительно покривил губы эмиссар. — В обеспечении вам самое место.

Найлиас поклонился.

— Повинуюсь воле ордена.

Эмиссар ушёл. Найлиас вернулся в комнату, сел на тахту.

«Что за дрянь они там затевают? Пожалуй, Николаю и Гюнтеру лучше держаться от ордена подальше. Хотя в братстве опасности ничуть не меньше. Одни коллегианцы чего стоят. — Найлису сжало сердце. — Только бы с моими парнями ничего плохого не случилось. — И тут же обожгло догадкой: — Но если тот, кого братиане именуют Избранным, придёт в орден, вслед за ним к светозарным придут и Гюнтер с Николаем. Бросят своих братков. А здесь я сумею объяснить им истинность пути Белого Света и глупость избраннических идей. Избавителя они забудут и станут настоящими рыцарями».

Но сначала надо, чтобы Избранный выразил желание вступить в орден.

«Если сразу после этого его прикончит коллегия, будет ещё лучше. И парни светозарными станут, и мороки с глупыми бенолийскими фантазиями нет».

Найлиас вновь набрал номер Гюнтера. И тут же нажал на отбой. Нет, здесь лучше действовать через Николая.

Расчёты оправдались. Николай, хотя и старательно избегал опасных тем, проговорился о многом. «Как же ты неопытен», — с тревогой подумал Найлиас. Конспиративная подготовка у братинан слаба почти до нуля. «Неудивительно, что все их избавительские операции проваливаются».

Предложение помочь Николай принял сразу, обещал позвонить, как только случится что-то хотя бы мало-мальски серьёзное.

…Эмиссар положил наушники на приборную доску лётмарша, перевёл прослушку в автоматический режим. Усмехнулся презрительно.

— Привязанности делают людей слабыми и глупыми, — наставительно сказал он ученику.

Тот снял наушники, кивнул.

— Да, учитель.

Эмиссар набрал номер контролёра.

— Всё в порядке. Найлиас выведет нас прямиком на Избавителя и поможет установить контакт. Есть продолжить наблюдение. — Эмиссар отключил связь.

— Учитель, кушать хотца! С полудня не жрамши. Я куплю пирожков?

— И чиннийский салат.

Эмиссар остановил лётмарш возле небольшой круглосуточной закусочной. Ученик выскочил из машины.

— Я быстро!

В закусочной оказалось именно то, что он и надеялся найти — стационарный телефон на барной стойке. «Один звонок по городу — 3 мална. Межгорода нет», — гласила надпись на прицепленной к аппарату картонке. Ученик дал бармену монетку. Тот молча придвинул телефон.

— Привет! — сказал ученик абоненту. — У меня новая информация на скачки. Теперь ставить надо по двум позициям. Встретиться бы поскорее, перетереть, что к чему.

— Завтра в одиннадцать, в торговом центре. Сектор пять, квадрат четырнадцать.

— Лады, — сказал ученик и положил трубку.

— А со мной информухой не поделишься? — спросил бармен. — Я хорошую долю дам, полста дастов.

Ученик лишь фыркнул презрительно. Бармен пожал плечами. На успех предложения он особо и не рассчитывал.

Раздатчик упаковал ужин, протянул ученику. Тот расплатился, вернулся в лётмарш. Эмиссар взял свою упаковку, бросил холодное «Спасибо».

«Ты сам во всём виноват, — подумал ученик. — Ты первый меня предал. Я ведь любил тебя так, как только может ученик любить учителя. Но тебе было всё равно. Я всегда был для тебя чужим. А значит и весь твой орден мне чужой. Координаторы хотя бы не врали на вербовке, не притворялись, что им интересен я сам, а не моя информация. Ты же заставил меня поверить, что я тебе нужен ради меня самого, что я твой друг. Но вскоре стало ясно, что я для тебя значу не больше, чем любой случайный прохожий. Так что, дорогой учитель, если предаёшь сам, не жалуйся, что предают и тебя».

— 8 —

Выйти из дома Панимер отважился только на десятый день ссылки. Он бы и дольше на улицу не высовывался, но закончились консервы.

Гирреан повергал в ужас. Ветер швыряет в лицо снежную крупу пополам с песчаной пылью. По улицам калеки ходят. Уголовников полно.

Это только на бумаге были отдельные посёлки для инвалидов, для еретиков, для бандитов и для опальных придворных. На самом деле все жили вперемешку.

Панимеру выделили жалкий крестьянский домишко, презренную однокомнатную мазанку. Самому готовить, самому печку топить. Содержание назначили двадцать пять дастов восемнадцать малнов в неделю. Едва хватит на то, чтобы не смёрзнуться в сосульку и не подохнуть с голода.

Посельчане смотрели на Панимера с любопытством.

— Эй, мужик, — окликнул Панимера какой-то человек в дорогом длинном пальто.

— Я не мужик, а диирн империи! — возмутился Панимер.

— А я дээрн империи, — сказал пожилой наурис. — Но здесь не империя. Здесь Гирреан. И «мужик» тут — форма вежливого обращения. Тем более вежливым будет обращение «брат». Но это только для тех, кто прожил здесь не меньше полугода.

— Ты цветные циновки плести умеешь? — спросил человек. — У вас, у благородных, это каждый мужик уметь должен.

При дворе плетение цветных циновок действительно считалось наиболее достойным дополнением к светской беседе.

— Умею, — сказал Панимер.

— За стандартную циновку, метр на метр, — сказал человек, — даю два даста. Сырьё моё.

— Что?

— А ты собрался на голом содержании срок тянуть? — удивился наурис. — Циновки — неплохая работа для начала. Только на два даста не соглашайся, пусть он тебе ещё двадцать малнов прибавит.

Человек обругал науриса паскудником. Но высокородный дээрн лишь хвостом отмахнулся.

— А ты новичкам голову не дури.

Человек презрительно покривил губы.

— Диирн, похоже, на посылки от родственников надеется. — И с усмешкой глянул на Панимера: — Женат? Наследники есть?

— Да. Сын.

— Если у вас, диирн, — сказал наурис, — хватило соображения отправить жену и сына к тестю до того, как в жандармерии вам оформили ссыльную регистрацию, то еда и одежда у них будет. Если нет, то сейчас они остались без содержания, потому что родню опальника никто не примет в дом и вряд ли возьмут на работу даже уборщиками при космопорте. Вам придётся посылать им деньги. Это в Гирреан с большой земли нельзя отправлять ни посылки, ни переводы. А отсюда на большую землю — сколько угодно. Так что думайте, диирн, хотите вы, чтобы жена и сын выжили или нет.

Панимер смотрел на гирреанцев с ужасом. Те переглянулись, фыркнули насмешливо. Панимер шмыгнул обратно в дом.

«Потерпите месяц, высокочтимый, — говорил Панимеру патронатор. — Ослушаться повеления государя я не могу, но через месяц вы подадите прошение смягчить условия ссылки по ухудшению здоровья. Я переведу вас в один из Западных районов. Здесь и климат получше, и плебеев поменьше. Вам надо продержаться всего лишь месяц, высокочтимый».

— Месяц, — безнадёжно прошептал Панимер. — Да к тому времени я с ума сойду! Пресвятой Лаоран, за что мне эта кара, в чём я провинился перед государем? Пусть я лишусь Зелёной комнаты, пусть пройду всю «лестницу пяти ступеней», но молю тебя, пресвятой мой владыка, верни меня в Алмазный Город, в башню государя. Кем угодно верни — уборщиком, гардеробщиком, только не оставляй в Гирреане, не дай раствориться в ничтожности и безвестности.

Молитва утешает сердце, но не наполняет желудок. Есть Панимеру хотелось отчаянно.

Он пошарил по полкам — не завалялся ли где-нибудь хоть сухарик. Но еды в доме не было никакой.

Значит, надо идти в магазин. Звонить туда и просить доставить заказ бесполезно, в Гирреане торгуют только из рук в руки и за наличные.

Панимер осторожно выглянул за дверь, убедился, что улица пуста, и быстро, почти бегом пошёл в магазин, молясь только об одном — чтобы его никто не окликнул.

Консервов Панимер набрал на всё недельное содержание сразу, чтобы как можно дольше не высовываться из дому. У кассы опомнился, что так не останется денег на уголь. Пришлось выгружать половину покупок на вспомогательный прилавок. Панимер был уверен, что продавщицы у него за спиной переглядываются, фыркают насмешливо.

Но хуже всего оказалось то, что унижение Панимера видели двое хорошо знакомых придворных девятого ранга. Сослали их ещё весной, когда Панимер и не помышлял о Зелёной комнате. Впрочем, придворные всегда остаются придворными, и оказаться в нелепом положении на глазах у недавних сослуживцев было хуже вдвойне.

В дверях Панимер столкнулся ещё с одним опальным жителем Алмазного Города. Похоже, такие встречи будут нередкими. При дворе Панимер и Винсент Фенг практически не общались. Сначала секретарь был слишком ничтожен, чтобы внешнеблюститель удостоил бы его внимания, а после, вселившись в Белую комнату, стал слишком высок, чтобы придворный девятого ранга осмелился с ним заговорить.

Зато теперь оба равны — ссыльные опальники. Машинально обменявшись приветственными четвертьпоклонами, Фенг и Панимер разошлись каждый в свою сторону.

Осознать встречу придавленный непривычной тяжестью сумки с покупками Панимер смог только на кухне собственного дома.

— Винсент Фенг? — ошарашено пролепетал Панимер. — Тот самый?! Но его же…

Забыв о голоде и страхе, Панимер помчался к магазину. Фенга нигде не было. Панимер осторожно расспросил о нём охранника, скучающую без покупателей продавщицу кондитерского отдела. Задал несколько наводящих вопросов бывшим придворным.

Сомнений не осталось — это тот самый Винсент Фенг. И живёт здесь уже больше полугода. Странно, что его раньше никто не узнал. Впрочем, все с такой уверенностью считали его казнённым самой суровой смертью, что не хотели замечать очевидного. Дело обычное, подавляющее большинство людей ленивы мыслью, скудны памятью, а наблюдательностью подобны слепоглухим.

Панимер медленно шёл к дому, размышлял.

Получалось, что кто-то из ближних придворных предал своего государя. И гнусный оскорбитель императорского величия Фенг теперь слуга предателя. Иначе бы зачем тот спасал парню жизнь? Странно только, что Фенг, вместо того, чтобы ревностно служить новому господину, вот уже восьмой месяц сидит в Гирреане. Или это и есть его служение? Отправляя Панимера в ссылку, государь назвал конкретный адрес. Раньше такого не случалось. О других придворных, лишённых высочайшей милости, государь говорил: «В ссылку! В Гирреан! Немедля!» и никогда не уточнял, в каком именно посёлке пустоши опальнику надлежит пребывать. Презренной конкретикой занимался патронатор.

Если император назвал точный адрес, то значит слышал его недавно, вот и засело в памяти. Но ведь и Панимер его слышал! Да-да, этот адрес называли, выходя из императорской спальни, гардеробщик и референт. Гардеробщик ещё эсэмэску матери отправлял, а референт возмущался, почему сыновний долг надо выполнять при помощи его телефона, сиречь за его счёт.

Но при чём тут гирреанский адрес? «Погибельник! — воспоминание сказалось сродни озарению. — Кому-то из дознавателей хватило глупости заявить, будто в Гирреане может обретаться Погибельник. Государь ему, разумеется, не поверил. Зато поверили предатели. Братковских агентов при дворе всегда было в изобилии, а сейчас должно быть вдвое больше. И они обеспокоились. Это может означать только одно. Какое-то из братств, а может быть, и союз сразу нескольких братств, устали ждать, когда Избавителя приведёт в мир пресвятой, и начали готовить собственную кандидатуру на роль Избранника. Дознаватель кандидата обнаружил… Выходит, он вовсе не глуп. Хотя и не особо умён, истинной сути происходящего не понял».

Панимер вошёл в дом, дёрнул молнию куртки и снова задумался, сел прямо на пол, позабыв раздеться.

«Неужели Погибельник — это Винсент Фенг? А что — парень хорош собой, особенно когда отрастит волосы до плеч и оденется нормально. Избавителю красота — дополнительный козырь, легче подданных от императора под свои знамёна переманивать. Манеры есть, образование — такого не стыдно предъявлять координаторам как нового официального правителя. И самое главное: Фенг всегда и во всём будет послушен своим спасителям, никогда их не предаст, ведь статья „Оскорбление императорского величия“ не только смертная, по ней ни одна страна Иалумета не даст Фенгу убежища, так что прятаться от заслуженного возмездия парню негде. Браткам он будет преданнейшим рабом».

Только кто же из людей Императорской башни агент братиан? Референт и гардеробщик? Больше некому.

Осталось только согласовать братковские игры в Пришествие и собственную трактовку Пророчества, привязать Фенга к Каннаулиту.

«Лаймиор Тонлидайс приехал в Каннаулит вместо Винсента Фенга, потому что стал его добровольным теньмом? Нет, не то… Был ведь какой-то древний обряд, который связывал двух или даже больше людей в единое целое! Слуги становились полным подобием господина, его абсолютной заменой перед лицом смерти… Чушь полнейшая, но верили в обряд очень долго… В историческом стерео его часто показывают… Взаимное тождество! Да, Фенг и Тонлидайс прошли обряд взаимного тождества, после чего стало возможным обмануть предначертание судьбы, и Тонлидайс пришёл в Каннаулит вместо Фенга, заменил его в смерти. Истинный Погибельник уцелел. Государь мне поверит. Ведь ещё никто и никогда не делал того, что сделал Фенг. Поднять руку на священную особу императора… Совершить такое кощунство способен только Погибельник».

— Благодарю тебя, пресвятой мой владыка! — сказал Панимер вслух. — Ты услышал мои молитвы! Я вернусь в Алмазный Город, вновь обрету свой истинный статус и ранг.

Панимер поднялся, отряхнул брюки. Необходимо срочно связаться с патронатором, а через него — со старшим референтом государя. Только бы в поселковой жандармской комендатуре согласились соединить с приёмной патронатора…

Но ведь они знают, кем всего лишь десять дней назад был Панимер, какое положение занимал подле императора. Не могут не знать…

Так что проблем быть не должно.

= = =

Винсент вбежал в расчётную, метнулся к Авдею.

— Ты ведь умеешь прятаться от агентов Спецканцелярии? Михаил Семёнович должен был тебя научить!

— Ну в общем да, умею. Только чем она тебе насолила? Спецканцелярия поселенцами не занимается, её дело — надзор за полицией, жандармерией и охранкой.

— Авдей, — взмолился Винсент, — именем отца твоего заклинаю, помоги нам с Ринайей уехать из Гирреана! Или только Ринайе. А я как-нибудь сам. Император не должен знать, что мы были здесь! Что мы — это мы, что мы живы…

— Император?

— Это чудовище, Авдей! Он убьёт её! Зачем мне тогда жить? Помоги ей, Дейк! Ты ведь знаешь, как исчезнуть из Гирреана без следа. Так, чтобы даже Спецканцелярия не нашла.

— Тихо! — цыкнул Авдей. — Сядь, успокойся и расскажи всё толком — откуда у тебя знакомство с императором, и чем ему не угодила твоя жена.

Рассказывал Винсент сбивчиво, перескакивая через события.

— Не торопись, — мягко сказал Авдей. — Объясни, при чём тут директор охранки. Я понял, что после побега из Алмазного Города вы с Ринайей спрятались у него в резиденции. Но как вы туда попали?

— Да нет же! Всё было не так. Это он нас спрятал!

Винсент немного успокоился, стал рассказывать более связно. Авдей помогал вопросами.

— Дерьмово, — сказал он, услышав о встрече с Панимером.

Винсент вскочил со стула.

— Авдей, я знаю, что сиятельный Дронгер твой враг и враг твоего отца. Но со мной он был добр, как никто в мире! Он назвал себя моим отцом. Авдей, если император узнает, что я жив, то сиятельного Дронгера казнят! Нельзя, чтобы он погиб, тем более из-за меня.

— Да-а, — озадаченно протянул Авдей. — Даже не знаю, что сказать.

Помощь Винсенту требовалась немедленно, но вот как и чем надо помогать, Авдей не представлял.

Простой и лёгкой ситуация выглядела лишь на первый взгляд.

Вывести двух людей из Гирреана дело нехитрое. Скрыть следы пребывания тоже нетрудно, достаточно двух-трёх свидетельств того, что Винсент Фенг и Ринайя Тиайлис — инвалиды с небольшим калечеством типа лёгкой хромоты или отсутствия пальца. Жили в одном посёлке, уехали в другой, куда-нибудь на север, потому что там заработки выше. Услышав слово «инвалид», в подробностях событий копаться не станет даже тот въедливый предвозвестник, который вёл расследование в Каннаулите. И тем более не станет вожжаться агент Спецканцелярии. Мало ли в империи людей по имени Винсент Фенг и Ринайя Тиайлис, не собирать же досье на всех… Так что отец Винсента будет в безопасности.

Другой вопрос, куда деваться Винсенту и Ринайе на большой земле. Прятаться там очень и очень сложно, собственными силами ни за что не обойтись. Нужна помощь центристов.

Значит, надо срочно придумать для них убедительную историю из правды, лжи и умолчания. Хотя нет, отцу можно рассказать всё как есть. Он поймёт и поможет.

Винсент молчание и размышление Авдея истолковал по-своему. Рухнул на колени, припал к его ногам.

— Господин, пусть директор охранки ваш враг, но возьмите мою жизнь взамен его. И помогите Ринайе. Она-то ни в чём не повинна ни перед вами, ни перед вашим отцом.

— Прекрати!!! — Авдей рванул его за плечо, заставил подняться. — Я не император. Да сядь ты по-людски!

Винсент сел на стул, на Авдея смотрел с мольбой и страхом.

— Отец есть отец, — ответил Авдей. — Тут и объяснять нечего. И чем бы отец ни занимался, сын за его дела не ответчик.

— Тут отцу придётся отвечать за сына.

— А это без разницы. Ни сын за отца, ни отец за сына не отвечают.

— Только не в Алмазном Городе, — обречённо сказал Винсент.

Авдей вздохнул.

— Без новых документов и надёжной явочной квартиры на большой земле и двух дней не протянуть. Надо с папой поговорить.

— Нет! Авдей, сын директора охранки не может просить о помощи одного из лидеров реформисткой партии. Это было бы слишком большой дерзостью. И чрезмерным долгом.

— Что ты несёшь?! — возмутился Авдей, вскочил со стула. — Михаил Северцев достаточно порядочен для того, чтобы не требовать никаких обязательств ни от тебя, ни от твоего отца!

— Именно поэтому я и не могу к нему обратиться! Авдей, если центристы узнают, что их лидер за просто так помогает сыну директора охранки, твоему отцу несдобровать. Я не могу допустить, чтобы он так рисковал из-за совершенно посторонних людей.

— Никакого риска! Сначала пусть узнают! Великого Конспиратора не так-то легко поймать.

— Нет. Я не могу. Нельзя брать, ничего не давая взамен. Я же не император!

— Да, — кивнул Авдей. — Ты прав. Нельзя всю жизнь прятаться за отцовскую спину. Ты мой друг, а не его. Мне тебя и вытаскивать. И без всяких обязательств, понял?!

Винсент кивнул. Авдей улыбнулся, сел.

— Тогда давай думать, куда подадимся на большой земле.

— Ты едешь с нами? — не понял Винсент.

— У меня появились какое-какие дела в Маллиарве.

— Отличное место, чтобы спрятать Винсента и Ринайю, — сказал Николай.

— Ты здесь откуда? — вскочил Авдей.

— Шифрограмму принёс, — Николай показал анализатор. — И случайно услышал ваш разговор. Действительно случайно, Авдей. И я знаю, как надёжно спрятаться в Маллиарве.

— Ну? — спросил Авдей.

— Надо устроиться на работу в какой-нибудь цирк. Лучше всего в цирк Мальдауса.

— Нет, — твёрдо сказал Винсент. Встал, подошёл к Николаю. — Такое спасение обесчестит род Адвиагов больше, чем казнь его главы. Отец меня проклянёт!

— Да я не предлагаю тебе идти в гладиаторы! Станешь уборщиком. Работа не ахти, статус ещё хуже, но зато будет комната в цирковой общаге, а это значит, что ты получаешь зелёную карточку, становишься законным жителем Маллиарвы. Ни возни с регистрацией, ни проверок на каждом углу. Прицепил карточку на куртку и ходи свободно почти по всему городу. Но самое главное, парни, что ни одна облава никогда не шерстит цирковые общаги. Поэтому и с фальшивым паспортом морочиться не надо, тем более, что это дорого и ненадёжно. А цирк — стопроцентная гарантия.

Авдей недоверчиво хмыкнул.

— Можешь у Михаила Семёновича спросить, — ответил Николай. — Уверен, он через цирковую общагу немало людей от охранки увёл.

Из-за плеча Николая вышел Гюнтер.

— Панимер наверняка успел стукануть патронатору, — сказал он. — Теперь на уши поднимут всех: и жандармерию, и полицию, и погранстражу, не говоря уже о Спецканцелярии. Но через пару месяцев хипеж утихнет, и тогда можно будет прикинуться обворованным туристом одной из центральных промышленных стран — Зеленохолмска, Хэймэя или Стиллфорта. Их посольства не придирчивы, и если правильно вести себя на собеседовании с консулом, то паспорт и билет на звездолёт выдадут в течение часа безо всяких дополнительных проверок. Имя, на которое нужно просить документы, подберём в туристическом архиве того же посольства. Защита там чисто символическая, я вскрою её за три минуты.

— Допустим, — проговорил Авдей. — Но с какой стати вы берётесь нам помогать?

— В элементарную людскую порядочность ты уже не веришь? — с вызовом спросил Гюнтер.

— Если кто бы то ни было препоручает мне собственную жизнь и жизни близких, то я обязан защищать их любым способом, в том числе и неверием в элементарную людскую порядочность.

— Спасать эти жизни ты тоже обязан любым способом, в том числе и верой в элементарную людскую порядочность!

Авдей опустил глаза.

— Ты хорошо умеешь говорить. Прямо как стабильник.

— Скажи ещё коллегианец! — оскорбился за побратима Николай.

— Агентурная подготовка у них превосходная, — заметил Авдей. — Даже центристам есть чему поучиться.

— Центристам, может быть, и есть чему поучиться у коллегианцев в агентурной работе, но порядочности там совершенно точно учиться не у кого!

— Всё, хватит дискуссий, — оборвал Гюнтер. — Авдей, я клянусь именем и звездой пресвятого, что буду помогать тебе всеми силами в любом твоём деле, не требуя вознаграждения и не прекословя ни в чём. Клянусь, что не открою ни одной твоей тайны ни на исповеди, ни на допросе, ни в разговоре. И пусть карой за нарушение клятвы будет небытие во тьме, в сумраке и на свету.

— Я клянусь в том же, — сказал Николай. — И повинуюсь той же каре за нарушение клятвы.

Винсент испуганно охнул. Авдей подошёл к Гюнтеру и Николаю.

— Зачем это? Я не император, не Великий Отец. А вы предлагаете мне клятву покруче любой военной присяги.

— Не преувеличивай, — со старательной беспечностью фыркнул Гюнтер. — Нормальная клятва для обычной нелегальщины среднего разряда.

— Гюнт, я внук священника, и в степенях значимости церковных присяг разбираюсь.

— Преподобный Григорий таниарец. А это лаоранская клятва.

— Образованный таниарец, в особенности священник, обряды других религий знать обязан.

Николай улыбнулся.

— Эта клятва начнёт действовать только после того, как ты её примешь.

— Вы рехнулись?

— А что делать, если ничем иным тебя не проймёшь? Так что решай — или ты веришь нам с Гюнтом за просто так, или по клятве.

— Идиоты! — Авдей попятился, плюхнулся на стул. — Кретины. Ладно ещё Гюнт, но тебе, Колян, давно пора научиться хоть немного соображать.

— Вот и научи, — сказал Гюнтер.

Винсент хихикнул.

— Ладно, — сказал Авдей. — Подурили и хватит. Давайте обсудим детали операции. Из Гирреана мы должны убраться сегодня же вечером. Винс, где сейчас твоя жена?

— Здесь. Я спрятал её в одной из подсобок.

— Правильно сделал. Ни в интернате, ни в общаге Ринайе показываться нельзя. — Авдей глянул на Гюнтера и Николая. — А вы что стоите? Или здесь стульев нет?

Побратимы коротко поклонились, сели. Авдей нахмурился, но ничего не сказал.

Были вопросы поважнее их странностей.

— Винс, ты уверен, что Высшие лицеи есть только в столице?

— В провинции они ни к чему. Маллиарва с переизбытком покрывает потребности империи в спецобслуге. Но при чём тут Высшие лицеи?

— Да так, к слову.

— Винс, — задумчиво проговорил Николай, — твоя Ринайя стряпать умеет?

— Разумеется.

— Тогда в цирке её надо поварихой устроить. И житьё вам будет посытнее, и приставать к ней никто не станет, кухня — закрытая зона.

— Тогда я за билетами на аэрс? — спросил Гюнтер.

— Да, — кивнул Авдей. — И последнее. Винс, позвони отцу, предупреди о Панимере и скажи, что из пустоши уезжаешь. Пусть Адвиаг тебя не ищет. Ты сам с ним свяжешься, когда всё утихомирится. Звони с мобилы, а после уничтожь аппарат. Весь целиком, а не только кристалл памяти. Разбери телефон на блоки и брось в топку.

— Зачем? — не понял Винсент. — Не лучше ли из Маллиравы позвонить? Из уличного автомата?

— Затем, — сказал Гюнтер, — что у твоего отца проверят все входящие звонки. Прощальный должен быть именно из Гирреана. Чтобы даже спецура сразу поверила — твой отец действительно не знает, где ты. А телефон уничтожить надо затем, что по нему можно не только узнать всех твоих абонентов, но и вычислить твоё местонахождение. Поэтому телефон супруги тоже сожги.

— Хорошо, — сказал Винсент. — Я всё сделаю.

Авдей покраснел, отвернулся. О телефоне Ринайи он забыл.

* * *

Рабочий день у Валиева начинался в семь утра. Первым делом председатель читал донесения.

— Уже одиннадцатое, — сказал он референту, негру двадцати семи лет, — а существенных новостей никаких. Не нравится мне такое затишье.

— Новости есть, и немалые, — придвинул референт бумаги. — Это докладная Панимера и рапорт гирреанского патронатора. А это отчет нашего дознавателя. Найден новый кандидат в Погибельники. Требуется дополнительная проверка, но уже сейчас можно с уверенностью сказать, что у Винсента Фенга вероятность принадлежности к Пророчеству как минимум на порядок выше, чем у Авдея Северцева.

— Фенг? Знакомое имя…

— Это тот самый оскорбитель императорского величия, председатель. В прошлом году, в начале октября, помните?

— Так он жив, — растерянно проговорил Валиев. — Хотел бы я знать, каким образом…

— Панимер предлагает версию, председатель, но мне она представляется маловероятной.

Валиев внимательно прочитал докладную и рапорт.

— Да, белиберду Панимер несёт абсолютную. Референту и гардеробщику, будь они хоть трижды братиане, такую операцию не провернуть. Другое дело — директор охранки. Процесс по Фенгу должен был контролировать он.

— Процесса не было, председатель. Больше того, из Рассветного лицея, из кадрового архива Алмазного Города и даже из приюта, в котором был куплен Фенг, исчезли все данные, что этот людь вообще там был. Но его могут опознать свидетели. Собственно, уже опознали.

Валиев глянул на референта, усмехнулся.

— Так значит, директор оказался неравнодушным к обаянию этого красавчика.

— До сих пор Адвиаг жёлтыми цветами не интересовался, — заметил референт.

— Надо же когда-нибудь попробовать.

— Говорят, он верный муж, председатель.

— Таких не бывает, — фыркнул Валиев. — Адвиаг немного поразвлёкся с парнишкой, а когда цветочек надоел, выкинул его на гирреанскую свалку. Разумеется, позаботившись, чтобы не осталось доказательств ни его игрищ, ни существования самого Фенга. Поступок гуманный, но глупый. Целесообразнее было бы уничтожать не доказательства, а мальчишку.

— У меня иная информация, председатель. Дронгер и Малнира Адвиаги…

— Мне это без интереса, — перебил Валиев.

Референт поклонился. Немного помолчал и сказал осторожно:

— Патронатор составил рапорт не в единственном экземпляре. Что вы намерены делать, председатель?

Валиев досадливо крякнул.

— Мы крепко обязаны директору. Не вмешайся он тогда в Каннаулите, расстреляли бы треть коллегии.

Референт поёжился.

— Долги нужно возвращать, — произнёс Валиев. Прочитал отчёт дознавателя и задумался. — Соедини меня с патронатором по открытой линии, — сказал он после долгой паузы.

— Но председатель… — начал было референт.

— По открытой линии. И включи громкую связь.

— Как угодно.

— Я ознакомился с вашими материалами, — сказал Валиев патронатору. — И с материалами, которые собрали мои сотрудники. Патронатор, вы умолчали об одной небольшой, но существенной детали: Фенг и его сожительница калеки. Увечья малозаметные, Фенг слеп на один глаз, а Тиайлис полуглухая, у неё лишь пятидесятипроцентная сохранность слуха. Однако они зарегистрированы как вольнонаёмные поселенцы.

— Это разрешается, председатель. Если увечье небольшое, а его носители соглашаются работать в интернате, то им позволено именовать себя поселенцами. При условии, что они не сменят работу и не покинут Гирреан. В интернатах не хватает сотрудников, и привлечь их можно только повышением табельного ранга… Спецканцелярия об этом знает! И не высказывает неодобрения.

— Я не собираюсь вмешиваться в управление Гирреаном, патронатор, — снисходительно бросил председатель. — У меня есть дело поважнее. Я должен остановить Погибельника. А вместо того, чтобы все силы уделить его поискам, я без толку трачу время на чтение бредней, которые вы именуете докладной и рапортом! Или вы таким образом надеетесь затормозить поиски, Погибельнику пособничаете?

— Председатель… — возмущённо начал патронатор, но Валиев перебил:

— Вы заявили, что среди обслуги Алмазного Города были увечники. Более того, из вашего рапорта следует, что источающие скверну калечества существа находились подле императора. А это уже прямое оскорбление его величия!

— Председатель, я же не… — в ужасе завопил патронатор.

— Вы написали это в рапорте! — прогремел Валиев.

— Это всё Панимер!

— Он болен психически, — сказал Валиев. — Ни один здравомыслящий людь не напишет подобный бред.

— Я видел его! — воскликнул патронатор. — Разговаривал с ним. Сиятельный Панимер был совершенно здоров и полностью адекватен!

— Вот именно что был! Но сейчас он спятил! Иначе я никак не могу объяснить его оскорбительную для государя писанину. — Председатель несколько мгновений помолчал и добавил с усмешкой: — А вы, кажется, поспешили разослать её по всем инстанциям, да ещё снабдили собственными подробными пояснениями? Это заставляет всерьёз усомниться в здравости и вашего рассудка. Вас с Панимером следует поместить в одну палату психушки. Либо в одну тюремную камеру, если выяснится, что вы разыгрывали безумие, чтобы отвлечь внимание коллегии и воспрепятствовать поискам истинного Погибельника!

— Я не… — перепугано лепетал патронатор. — Я ни в коем случае… Я никогда…

— Поздно, патронатор. Ваш рапорт уже принят к рассмотрению.

— Я могу его отозвать?

— Если разумно объясните, зачем вы его отправляли, то да. Но лишь из коллегии. На счёт других инстанций не знаю.

В телефонной трубке была тяжёлая нервная тишина. Патронатор торопливо изыскивал спасительное объяснение.

— Председатель, я… Панимер дал мне сильнодействующий наркотик! — оправдался патронатор. — Я не понимал, что делаю. Он связался со мной, просил о встрече… Памятуя, кем он был совсем недавно, я не посмел отказать. Во время разговора мы пили кофе. Не мог же я показать себя полным невежей, не предложить гостю угощения… Тогда он и подбросил мне в чашку свой дурман… Я уверен, что в доме у него полно наркотиков! Наверное, он и высокочтимого Лолия ими снабжал… Панимер опоил меня и внушением заставил совершить все эти несуразные поступки. Не думаю, чтобы тут был злой умысел, просто, оказавшись в опале, Панимер сам стал искать утешения в наркотиках. И съехал с катушек до полного безумия. Иначе бы зачем ему вести жизнь затворника, уклоняться от встреч даже с равными по рождению? Сегодня же у него в доме будет проведён тщательный обыск, а сам он отправится в соответствующую клинику, где его излечат как от наркозависимости, так и от сумасшествия.

Председатель посмотрел на давящегося смехом референта. Тот сжал кулаки и оттопырил большие пальцы, выражая восхищение изворотливостью патронатора.

— Желаю успеха, — проговорил Валиев. — И поторопитесь, пока ваш сиятельный психопат не накропал ещё одну докладную.

Патронатор ответил испуганным иком.

— Мало мне с этой геморроя! — простонал он и разразился такой заковыристой матерщиной, что Валиев охнул от изумления.

— О, простите, председатель! — опомнился патронатор. — Я немедленно позабочусь, чтобы Панимер оказался там, где должен быть, и пробыл в означенном месте как можно дольше.

— А я сейчас же верну ваш рапорт вместе с докладной. — Председатель оборвал связь.

Референт подошёл к Валиеву, начал собирать документы в папку.

— Если мне будет позволено сказать, председатель, то докладная Панимера не такой уж и бред. В ней есть доля весьма полезной информации. Фенг действительно может оказаться Погибельником. Позавчера, когда я начал систематизировать информацию по докладной Панимера, заказал кое-какие уточнения. Сегодня их доставили.

— А ну-ка сядь, — приказал Валиев. — Расскажи подробнее.

Референт поклонился, сел на краешек стула.

— В Гирреане Фенг провёл семь месяцев, и всё это время жил в одном посёлке с Авдеем Северцевым, которого предвозвестник назвал Погибельником.

— Четырнадцатый для теньма весьма сообразителен, но всё же это теньм, а значит на полноценное мышление не способен. Избавитель-калека! Да братки помрут со смеха, едва такое услышат.

— Северцев и Фенг дружили, — сказал референт. — Распустить слух о нелегальном увечье Фенгу мог посоветовать только Северцев. Сам Фенг до столь изящного хода никогда бы не додумался. А для гирреанского мятежника использовать такой приём естественно. К тому же Фенг и Тиайлис слишком вовремя и бесследно исчезли из пустоши. Без помощи Северцева явно не обошлось.

— Фенг уехал шестого ноября, — заметил Валиев. — У Северцева есть на этот день алиби?

— Нет. Однако нет и доказательств того, что Северцев покидал не то что пустошь, а даже свой посёлок. Классическая ситуация, когда есть совершенное центристом преступление, но нет ни малейшей возможности это доказать. Конспирация у них непревзойдённая.

— Фенг — даарн империи, — напомнил Валиев. — Ни один мятежник не станет помогать дворянину. Тем более, придворному.

— Вот именно, председатель. Случилось то, чего не должно было произойти ни при каких обстоятельствах. Добавьте к этому, что удар судьбы, который должен был поразить Погибельника, принял на себя Северцев, а Фенг даже близко не подошёл к Каннаулиту. Случайно это получилось или преднамеренно, неизвестно, но факт есть факт — Фенг остался цел и невредим.

— А Северцев, презренное отродье самых грязнокровых плебеев, всё же получил гран-при императорского конкурса, — с ненавистью прошипел Валиев.

— И это ещё не всё, председатель. В такое трудно поверить, но агентура готова головой поручиться за информацию… Хотя и звучит она полным абсурдом. Я могу её озвучить?

— Говори.

— Фенг никогда не был любовником Адвиага. Больше того. Директор хотел дождаться, когда подзабудется история с пощёчиной, и официально усыновить Фенга, назвать его наследником рода. Дээрна Малнира идею приняла с одобрением.

— Что?!

— Так говорят агенты, председатель.

Валиев растерянно смотрел на референта.

— Ничего себе… Но зачем тогда Гирреан?!

— Неплохое место, чтобы спрятать наследника от внимания Спецканцелярии.

— А теперь Фенг сбежал, — задумчиво произнёс Валиев. — И помог ему реформист. Адвиаг знает, где сейчас Фенг?

— Похоже, нет. Но поисками не занимается, ждёт, когда Фенг сам с ним свяжется.

Валиев задумался. Референт осторожно сказал:

— Все толкования Пророчества сходятся в том, что Погибельник будет искуснейшим ловцом душ. Люди будут следовать за ним вопреки собственной воле.

— Бывший секретарь на такое не годится. Проститутка, пусть и мужского пола, в предводителях армии разрушения? Бред.

— Даже если это и бред, председатель, он всё равно вам выгоден. Имея в своём распоряжении Фенга, из директора можно будет вить верёвки. Долг жизни и чести вы вернули, и теперь ничем Адвиагу не обязаны. Можете смело начинать собственную игру. Для коллегии было бы неплохо получить в своё распоряжение ресурсы и возможности стабилки.

Валиев хищно улыбнулся. И тут же нахмурился.

— Для этого надо найти Фенга раньше Адвиага.

— Северцев наверняка знает, где прячется его приятель. К тому же гирреанец зачастил в столицу. Вчера здесь был, и, полагаю, скоро опять появится… Наши агенты вели его от самого Гирреана, но в городе Северцев от них оторвался. Рядом крутились стабильники, так их он тоже стряхнул.

— Что? — просевшим голосом переспросил Валиев. — Ты уверен, что там были наблюдатели из охранки?

— Агенты говорят, что да.

— Работу по Северцеву прекратить. Иначе вмиг без башки останемся. Охранка ведёт по центристам операцию, статус которой намного выше нашей работы с Погибельником. Если Адвиаг заявит, что мы ему мешаем, Спецканцелярия нас с дерьмом сожрёт.

— Но…

— Нет, — твёрдо сказал Валиев. — Пока в наших руках нет живого Фенга, мы ничего не сможем предъявить Адвиагу. Коллегию он по стенке размажет.

— Председатель, до каких пор мы будем у них в подчинении? Официально коллегия — независимая структура, но реально мы на каждый шаг должны испрашивать дозволение охранки! Тогда как это её действия должны быть подчинены нашим. Преградительная миссия несоизмеримо важнее стабильнической! Коллегия должна стать первой и главной силой Бенолии!

— Кто бы спорил.

— Господин мой председатель! — подался к Валиеву референт. — Назначьте меня эмиссаром, и уже через неделю Фенг будет у ваших ног.

— Ну-ну, — хмыкнул Валиев. — Скажи ты «месяц», я бы ещё подумал.

— Мой опыт ничтожен в сравнении с вашим, председатель, но клянусь именем пресвятного, я смогу вытянуть из Северцева всю информацию по Фенгу, не привлекая внимания охранки. Всё, что мне нужно — статус эмиссара.

— И ранг моего заместителя, — с ехидцей сказал Валиев.

— Всего лишь третьего заместителя, самого младшего.

В кармане Валиева зазвонил телефон.

— Адвиаг? — с испугом прошептал референт.

— Да, — кивнул Валиев и ответил на звонок.

— Вы качественно прикрыли меня от Панимера, — сказал Адвиаг. — Спасибо.

— Я всего лишь вернул долг.

— И теперь свободны от обязательств, так?

— Досточтимый Дронгер, я…

— Разговор по открытой линии, — фыркнул Адвиаг. — Ты бы ещё объявления во все СМИ дал.

От спокойного, полного уверенной силы голоса Валиева бросило в дрожь.

— Досточтимый, я…

— Не лезь в мои операции. Какого хрена твои топтуны пошли за Авдеем Северцевым?

— Он связан…

— Чушь это, а не связи. Короче так: можешь отряжать в Погибельники хоть весь Гирреан с патронатором в придачу, но не смей трогать моего сына. Уничтожу.

— Я не…

— Надеюсь, что «не», — с холодной угрозой проговорил Адвиаг. И добавил обыденно: — Когда я закончу с Северцевым-отцом, можешь делать с Авдеем всё, что тебе угодно. А до тех пор сиди тихо, как мышь под метлой.

Адвиаг оборвал связь. Валиев вытер пот со лба.

Референт посмотрел на него с насмешкой.

— И вам не надоело холопствовать?

Валиев дал ему пощёчину.

— Сути дела это не изменит, — сказал референт. — Вам нужен Фенг.

— Ладно, — сказал Валиев. — Ты эмиссар коллегии. Что ты предлагаешь?

— Против Авдея Северцева не можем действовать мы, но полицейскому патрулю никто ничего не запрещал. Почему бы им не проверить у Северцева лицензию на пребывание в столице? Вдруг при этом обнаружится, что у него в карманах полно наркотиков? Северцева задержат, допросят. И если стандартный допрос дополнится всего лишь одним не внесённым в протокол вопросом, то охранка ничего не заметит.

— Неплохо придумано, — кивнул Валиев. — Действуй. Хотя… Одна неясность осталась. Почему Адвиаг не вывел приятеля своего сына из операции по уничтожению центристов? Или не запретил Фенгу якшаться с отродьем мятежников, к тому же увечным?

— Да, — задумался референт. — Это странно. Разве что Адвиаг не знает, что приятель его сына Дейк и Авдей Северцев — одно и то же лицо. Ему просто в голову не пришло досконально проверить окружение Фенга. А контакты Авдея он не проверял потому, что всё внимание сосредоточил на Михаиле. — Референт усмехнулся: — Ошибка для столь опытного сыскаря нелепая, но естественная для того, кто слишком загордился мастерством, стал небрежничать в работе, мелкими деталями пренебрегать… И вот результат.

Валиев кивнул.

— Ты прав. Что ж, эмиссар. Работайте, и да поможет вам пресвятой Лаоран.

* * *

Начальник отделения полиции при космопорте Маллиарвы мысленно сыпал матерные ругательства. За спиной топтались испуганные подчинённые. Ситуация складывалась паршивая. Начальнику было жарко даже в стылой, продуваемой всеми сквозняками общей комнате дежурной части.

Когда Спецканцелярия присылает срочную внеплановую проверку — это плохо. И вдвойне хуже, если проверяющим оказывается лейтенант первого года службы. Новички всегда придирчивы и свирепы, особенно когда мечтают заполучить погоны старлея на год раньше уставного срока. И совсем плохо, если с проверкой присылают бабу. Женская скрупулёзная дотошность и ничем не прошибаемое упрямство сведут с ума даже табуретку.

Юная лейтенанточка, рыжеволосая красотка с карими глазами, слушала показания трёх задержанных.

Компания оказалась более чем странной: взрослый мужчина фермерского вида, похожий на студента парнишка и калека.

Говорил только увечник, а фермер и студент поддерживали его речь кивками и междометиями.

На говорящего спецурница старалась не смотреть — вся левая сторона лица у него обезображена ожогами царговой кислоты. Правая рука искорёжена. Но парня собственное уродство, похоже, нисколько не смущало, к лейтенантке он стоял вполоборота, так, чтобы она видела только шрамы.

— По обнаруженным у нас наркотикам, — сказал калека, — экспресс-экспертиза должна была быть проведена сразу после того, как мы были доставлены в отделение. Однако прошёл уже час, а экспертизы до сих пор нет. Полагаю, проводить её здешние чины не торопятся потому, что она покажет следующее: на двух упаковках отсутствуют отпечатки пальцев моих спутников, а на третьей, якобы моей, пальцы оставлены так, что сразу становится ясно — упаковку мне в руку вложили насильственно. А это уже служебное преступление, за которое полагается до пяти лет каторги. И наконец, лейтенант, до сих пор не вызван дежурный адвокат. Поэтому его работу придётся делать вам. Я подаю судебный иск на задержавший нас патруль, поскольку имело место злостное нарушение устава. Прежде чем требовать у нас документы, патрульные обязаны представиться и предъявить удостоверение. А то мало ли кто может полицейскую форму напялить. Кроме того, сотрудники полиции обязаны обращаться к гражданам империи на «вы», не употреблять в разговоре ненормативную лексику и тем более не использовать личные оскорбления. Так что, лейтенант, составьте исковое требование. За неимением адвоката.

Лейтенантка едва не задохнулась от возмущения.

— Ты что возомнил о себе, гнида гирреанская?!

Студент и фермер испуганно охнули, а калека лишь усмехнулся:

— Желаете, что бы я и на вас иск подал? Но уже не в суд, а в отдел собственной безопасности Спецканцелярии? Тот самый, который расположен на проспекте императора Валерия, семнадцать. С заявлениями граждан там работают охотно.

— Довольно! — сказала лейтенантка. — Вы, сударь, пошутили, я посмеялась, и на этом расходимся миром. Никаких наркотиков не было, задержали вас по недоразумению. Начальник отделения сейчас принесёт вам извинения и, в компенсацию за моральный ущерб, выдаст всем троим недельную лицензию на пребывание в столице.

— Лицензия нам без надобности, — отказался увечник. — При наличии обратного билета закон разрешает безлицензионное шестичасовое пребывание в столице с момента регистрации в порту.

— За последние шесть дней вы трижды прилетали в Маллиарву. Не дороговато ли так часто мотаться сюда аж из Гирреана? Тем более для расчётчика и подсобных рабочих.

— В самый раз. — Уродец забрал у лейтенантки паспорта. Кивнул фермеру, и тот сгрёб со стола мобильники, ключи, кошельки и видеопланшетку.

Калека глянул на спецурницу, сказал:

— Наибольшее моральное удовлетворение, сударыня, мне доставит тот факт, что портовая полиция своим поведением не опозорит столицу перед приезжими. Всего хорошего, сударыня. — Он вышел из дежурки, вслед за ним — фермер и студент.

Спецурница смерила полицейских презрительным взглядом.

— Доигрались, суки, — процедила она. — Ты, козёл, — лейтенантка вперила злобный взгляд в начальника отделения, — кто из твоих ублюдков проводил задержание?

Начальник вытолкнул вперёд двух сержантов.

— Была ещё группа на конвое, — торопливо проговорил он. — Только они не при делах! При задержании инструкция требует усиления группы любым патрулём, который окажется поблизости и…

— Заткнись! — велела спецурница и с ядовитостью посмотрела на патрульных. — Ну вы попали… Вы что, паскуды, враз ослепли? Не видели у него в паспорте отметку о спецнадзоре?

— Так спецнадзор требует усиленного внимания, — попробовал оправдаться один из патрульных, беркан. — А этот наглеть начал, документы требовать…

— Ублюдок тупой!!! У криворожего спецнадзор за политику! Или ты надзорных кодов не знаешь? Ты что, инструкций служебных не читал? Уголовный и гражданский кодекс не видел? Любой реформист, слышишь ты, тупое животное, любой реформист в правовых вопросах разбирается вдвое лучше дубины, именуемой дежурным адвокатом. Поэтому, если задерживаешь реформиста, инструкцию надо соблюдать до последней запятой, а задержанного немедля передавать стабилке, пусть они с этим дерьмом расхлебываются. Так что влипли вы, парниши, по самые помидоры.

— Досточтимая, — шагнул к спецурнице начальник отделения, — задержанный претензий не предъявил…

— Заткнись, кретин! — оборвала спецурница. — И посмотри на часы. Там двенадцать тридцать. А в три часа по полудни реформисты погонят по космонету информацию, что ваше отделение превратилось в сосредоточие коррупции. Завтра с утра вы станете главными героями листовок. Из-за вас, паскудников, грязью измажут всю столичную полицию. И Спецканцелярию заодно. Скажут, что мы не выполняем свои прямые служебные обязанности. Твои люди очень конкретно всех подставили. И теперь должны за это ответить.

— Досточтимая, они…

— А ты, стало быть, поощрял их действия, — мурлыкающе проговорила спецурница.

— Нет!

— Тогда заткнись.

Начальник отделения посмотрел на патрульных, виновато и безнадёжно развёл руками. Спецурница твёрдо вознамерилась выжать из ситуации всю возможную выгоду, набрать максимум плюсов для повышения. Так что парни обречены.

— Заполняй арестантские бланки, — приказала спецурница.

— Не спешите, сударыня, — сказал увечник.

Спецурница резко обернулась.

— Так ты всё время здесь стоял?!

Увечник ответил ироничным взглядом.

— Что вы здесь делаете? — сбавила тон спецурница. — Вы что, всё время под дверью стояли?

— Как вы сами сказали пять минут назад, сударыня, имело место лишь ошибочное задержание, причиной которого стало слабое знание патрульными как служебных инструкций, так и обоих кодексов, уголовного и гражданского. Наказанием за это должен быть штраф в размере одной зарплаты, который взымается частями, по двадцать пять процентов в месяц, плюс — двадцать четыре часа работы портовым уборщиком и повторная аттестация.

Патрульные смотрели на увечника с недоверием. Начальник отделения судорожно сглотнул.

— Через неделю они пройдут аттестацию на «отлично»!

— Какого чёрта вы лезете не в своё дело? — разъярилась спецурница.

— Закон для всех один, сударыня, — ответил увечник. — И прямой долг каждого гражданина — следить за неукоснительным его соблюдением.

— В империи есть только подданные государя, а не граждане!

— Подданство не исключает гражданственности.

Патрульные и начальник отделения переглянулись в растерянности. Заступничества со стороны недавнего арестанта они не ждали.

— Послушайте, сударь… — начала спецурница. Тот показал мобильник, работающий в режиме видеотрансляции.

— Запись идёт на гостевую страницу вашего сайта.

Лейтенантка мертвенно побледнела. Кто-то из полицейских присвистнул, другой восхищённо матюгнулся.

Увечник выключил трансляцию, отдал общий поклон, вышел из дежурки.

Патрульные метнулись вслед за ним.

— Ты это… — сказал беркан. — Ты не думай, что если мы в патруле ходим, то скозлились по самую печёнку. Мы нормально всех проверяем! Знаешь, сколько сюда всякой падали едет?! Детям наркоту продают, а после в бордели затягивают! От гопоты прохода нет, ворья больше, чем крыс.

— Я знаю, — кивнул гирреанец. — Потому и слегка унял карательный пыл этой дамы.

— Мы не сами к тебе подкатили, — сказал второй патрульный, человек. — Нам приказали. Эмиссар из коллегии.

— Откуда? — изумился реформист.

— Из Преградительной коллеги. Мы сами удивились. Но он конкретно на тебя показал. Велел каждые полчаса проверять регистрацию, ждать, когда приедешь. И сразу же в отделение тащить. Приказ был отдан всем патрульным группам. Думаю, это стабильники послали его как ширму. Сама коллегия по реформистам не работает.

— Да, так и есть, — кивнул поднадзорный. — Коллегианцам я без интереса.

Фермер и студент переглянулись. В глазах застыл ужас. Патрульные посмотрели на них с удивлением и подозрением, но спросить ничего не успели, увечник церемонно, прямо как дээрн дээрнам, произнёс слова благодарности. Смущённые столь высоким стилем патрульные неуклюже забормотали ответную благодарность.

— Не за что, — улыбнулся увечник. — Всего хорошего.

Странная троица ушла.

…На улице Николай несколько минут шёл молча. Остановился, резко развернулся и схватил Авдея за грудки.

— Какого беса ты вытворяешь?!

Авдей усмехнулся.

— По-твоему, надо было позволить нас арестовать?

— Зачем ты влез в их разборку? Грызут крысы друг друга, и пусть грызут.

— Закон для всех один, — твёрдо сказал Авдей. — И если каждый из нас не будет требовать его неукоснительного соблюдения, бардак в стране не кончится никогда.

— Придурок! — оттолкнул его Николай. — Ты хоть соображаешь, какой это риск?!

— Ни малейшего риска не было.

— А спецура? Как ты вообще мог такое вытворить?

Авдей улыбнулся.

— Очень просто. В мобильнике есть функция автодозвона, а в памяти — телефоны и сетевые адреса Спецканцелярии. Специально на случай незаконного задержания. Как только патруль подошёл, я включил запись и дозвон с десятиминутной отсрочкой. Если бы нас сразу отпустили, я бы дозвон отменил. А так запись ушла и на телефон доверия, и на гостевой сайт спецуры. Параллельно была отправлена информация на самый обычный складской сайт, где можно бесплатно в течение месяца хранить объёмистые файлы. Если бы у нас не получилось освободится самим, вечером запись просмотрел бы кто-нибудь из дежурных по сети и принял меры.

— Я не о технических деталях спрашиваю! — взъярился Николай. — Как это вообще может придти в голову — со спецурой связываться?!

— Спецканцелярия для того и существует, чтобы прекращать нарушения закона сотрудниками силовых структур.

— Эта баба могла закрыть нас суток на пять в клоповнике, а после ещё и под суд отдала бы за нарушения порядка.

— Не отдала бы, — уверено ответил Авдей. — Нет ни малейших оснований.

— Какие, к чёрту, основания? Плевать им всем на основания!

— Плевать на трусов и невежд. А на тех, кто знает как законы империи, так и собственные гражданские права, плюнуть не получится. Плевалки не хватит.

— Вот на законы-то им и плевать!

— Когда силовики понимают, что их противозаконные действия будут выставлены на всеобщее обозрение, они проникаются самым трепетным уважением к нормативно-правовым документам.

Гюнтер только головой покачал восхищённо:

— Так вот зачем центристам нужен дежурный по сети, который отслеживает все обновления на бесплатных складских сайтах. Великолепно! Сколь просто, столь же эффективно.

— Сеть и мобильная связь дают огромные возможности, — сказал Авдей, — и глупо было бы их не использовать.

Николай пробормотал ругательство. Гюнтер хмуро глянул на Авдея:

— Возможности возможностями, но незачем лезть в каждую дырку!

Авдей улыбнулся:

— Да ладно, пацаны, хватит вам на ерунде всякой циклиться! Давайте лучше по шашлычку съедим. Что-то я оголодал от этих треволнений. Но сначала почистимся от жучков. Пошли!

— Каких жучков? — не понял Николай.

— Обыкновенных. Наноразмерные следилки, подслушки. Скорее всего, устройства цифровые, для биокристаллических у полиции бюджет слишком мал.

— Охранка могла дать свою технику, — заметил Гюнтер.

— Если действуют через коллегию, то нет. Зачем тратиться самим, когда можно проехать за чужой счёт?

Гюнтер кивнул.

— Пришли, — Авдей взмахом руки показал на трансформаторную площадку.

Гюнтер рассмеялся.

— Точно! Высокочастотное переменное поле большого напряжения разрушает цифровую технику. Достаточно пять минут постоять вон под той распоркой с проводами, и ни одного рабочего жучка не останется.

— А если всё-таки биокристалл есть? — спросил Николай. — На него же это не подействует?

— Да, — кивнул Гюнтер. — Для них нужен низкочастотник постоянного поля… Но это и для людей очень вредно… Придётся после овсяную кашу есть. И обязательно выпить по стакану тыквенного сока. Редкостная дрянь! А каша ещё хуже.

— Перетерпишь, — буркнул Николай.

Авдей отдал Николаю мобильник и видеопланшетку — всё заблокированное.

— Не обижайся, — сказал Авдей. — Такую технику даже самому лучшему и проверенному другу всегда передают только с блоком. Дело в том, что враг может выдернуть у него планшетку или мобильник и за одну секунду навредить так, что за десять лет не расхлебаешь. А блок задержит врага и позволит другу исправить ситуацию.

Николай ответил хмурым взглядом. Авдей виновато улыбнулся.

— Что поделаешь, надо. Правила конспирации утомительны, неприятны, от них крепко припахивает паранойей, но без них мы очень быстро окажемся в допросной комнате охранки. А там понятия о правах людей не существует.

Николай поёжился. Авдей кивнул ободряюще, ушёл под распорку. Гюнтер посмотрел ему вслед, нахмурился.

— Я не верю, чтобы охранка использовала коллегию для прикрытия своих операций. Тем более, если речь идёт всего лишь о поднадзорном родственнике мятежника. Коллегианцы начали работать по Авдею как по Избранному. Хотя твёрдой уверенности у них и нет, они…

— Ты что?! — оборвал Николай. — На нас же прослушка.

— Нет, — качнул головой Гюнтер. — На нас ничего нет. Для полиции мы никто, тем более, что коллегия о нас не предупреждала.

— Авдей до сих пор не знает своей истинной сути, — сказал Николай. — Потому и тратит себя на всякую дребедень. Мы должны ему всё рассказать.

— Приказа не было, — возразил Гюнтер.

— Какой, к чёрту, приказ? Ты помнишь, какой сегодня день?

— Двенадцатое ноября.

— Сегодня шестнадцатый день со смерти досточтимого Кийриаса. Его душа прощается с нашим миром и уходит к Лаорану.

— Я знаю, — ответил Гюнтер, отвернулся. — Помню.

— А поминальный венок нам прислал только твой Найлиас.

— Уже не мой, — с болью ответил Гюнтер.

— Откуда он знал?

— Я позвонил, — сказал Гюнтер. — Мне нужно было знать, есть ли в смерти досточтимого Кийриаса моя вина.

— Совсем дурак? — возмутился Николай.

— Как мы могли не видеть, что на самом деле Кийриас совсем другой? Я считал его тупым эгоцентричным снобом.

— Его душа спала, Гюнт. Поэтому Кийриас и выглядел таким. А когда душа проснулась, досточтимый сделал свой выбор. Он присягал жизнью и смертью служить Избранному судьбой и пресвятым Избавителю. И клятву свою сдержал.

— Зато эти суки… — зло сказал Гюнтер. — Только и думают, как власть поделить. Не то что Кийриаса позабыли, они даже об Авдее не помнят!

— А тем временем он занимается всякой хренью. На кой ляд ему Высшие лицеи?

— Авдей следует тропой Предназначения, — ответил Гюнтер. — И не нам судить, через какие вехи она пролегает.

— Ни черта он ничему не следует! Дурит от безделья — вот и все пути да вехи.

— Коля, что будем с коллегией делать? Вдвоем мы Авдея не защитим. — Он немного поразмыслил и сказал твёрдо: — Надо, чтобы Авдей как можно скорее вернулся в Гирреан. Там коллегианцам достать его будет труднее. Пусть даже и через жандармерию или уголовников. А на большой земле Избранный беззащитен. И надо подтягивать людей. Самим, без всяких там руководящих указаний. Ты ведь три года в Лотосе, должен знать надёжных ребят.

— А ты полтора года был в ордене, — буркнул Николай. — Можешь кого привлечь? Членство в братстве им гарантировано, не сомневайся!

— Я и не сомневаюсь. Над кандидатурами думаю. Двоих точно можно привлечь.

Николай кивнул.

— У меня тоже двое надёжных пацанов есть.

— Шестеро — ещё не отряд, — ответил Гюнтер, — но уже сила.

— Авдею о Предназначении говорить будем?

Гюнтер немного подумал.

— Позже.

Подошёл Авдей.

— Я всё. Теперь вы.

Николай и Гюнтер послушно постояли под распоркой, затем, на другой трансформаторной площадке — между решётками низкочастотника. Зашли в кафе, съели по овсянке, выпили сок.

— Между прочим, — сказал Николай, — за нами хвост.

— Я заметил, — кивнул Авдей.

— Оторвёмся, — ответил Гюнтер. — Но лучше бы вернуться в посёлок. — Он вопросительно посмотрел на Авдея.

— Нет, — сказал тот. — Нужно закончить операцию с лицеями. Текст сообщения у меня на планшетке, надо лишь добавить к нему последний иллюстративный материал. К счастью, серьёзного режима секретности в лицеях нет. Зато полно уборщиков, которые были, есть и будут наилучшим источником информации. — Авдей посмотрел на Гюнтера: — Как много времени тебе понадобится, чтобы снабдить файл функцией самокопирования и навигатором?

— Если с хорошим тестированием, то час. Ведь сам файл практически готов. Ещё четверть часа на зачистку следов в сети. Только надо сетевой клуб выбрать поприличнее, с хорошей техникой.

— Добавь ещё пятнадцать минут, — сказал Авдей. — Зачистка должна быть максимально тщательной, ведь технологии ВКС превосходят общеиалуметские как минимум вдвое. Поэтому нужны дополнительные страховки. Значит тебе потребуется полтора часа общего времени. Это немного, но всё же разобьём работу на три этапа и проведём её в трёх разных клубах, расположенных в разных районах города.

— Зачем такие сложности? — не понял Гюнтер

— Чтобы не привлекать внимания администраторов. Сотрудники любого клуба обязаны информировать охранку о том, чем занимаются в сети их клиенты. За домашним космонетом надзирают провайдеры.

— А к Винсенту когда зайдём? — спросил Николай. — Четвёртый раз в Маллиарве, а ребят так и не навестили.

— С Винсентом и Ринайей мы свяжемся перед самым их отлётом за границу. Когда придёт время репетировать визит в посольство. И то не лично, а через заранее условленный чат в сети. Адрес его, надеюсь, не забыли?

— Нет, — хмуро буркнул Николай. — Помню.

— Да чёрт побери! — рассердился Авдей, увидев, как пренебрежительно покривил губы Гюнтер. — Лишними встречами мы погубим и ребят, и себя. Винс даже с отцом не контачит, не то что с нами.

— Мы сделаем, как ты хочешь, — ответил Гюнтер. Неубеждённый, но послушный воле Избранного.

— Мои желания тут ни при чём! — обиделся Авдей. — Это элементарные требования конспирации!

Гюнтер не ответил. В ордене правила конспирации серьёзные, а Найлиас всегда спрашивал очень строго, но чтобы вот так мелочами душу вынимать — такого не было никогда.

В кафе Авдей заставил их сесть на самые неудобные места, с одной стороны грохотала музыка, с другой — пыхал жаром и вонью подгоревшего масла кухонный комбайн.

Зато никто не мог подойти к ним незамеченным или случайно услышать их разговор, а за спиной имелся отход через подсобку в переулок. «И топтуны из-за комбайна нас не видят, — отметил Гюнтер. — Не смогут ничего считать по губам. Интересно, он заранее знал о существовании этого кафе или на ходу экспромт сочинил? Да нет, знал, конечно. Ведь Авдей на отца с пятнадцати лет курьерил. Хотя мог и сымпровизировать, с его-то опытом». Сердце уколола зависть, которая тут же сменилась раздражением. При таких способностях разменивать себя на всякую дребедень!

— Зачем ты в своей статье так задеваешь координаторов? — кивнул на планшетку Николай. — Факты изложены по уму: то, что детей для лицеев покупают как рабов, то, что там за любую мелочь порют до беспамятства. И про зомбирование, и про то, что большинство лицеистов лишено имён, живут с номерами, словно скот. Это всё правильно, но зачем ты…

— Авдей, — перебил Гюнтер, — а теньмы-женщины бывают?

— Конечно. Ты же видел записи. Хотя и намного реже, чем мужчины.

— Почему реже? — не понимал Гюнтер. — Клиентам должно быть удобно: и наложница, и защитница в одном лице.

— Сожительство с теньмом как мужского, так и женского пола считается оскверняющим. Для постели используют секретарей, иногда — садовников, визажистов и прочую ближнюю обслугу. Но только не теньмов. С теньмом вообще стараются не контактировать, причём не только хозяева, но и обычные люди. Свою половую надобность теньмы удовлетворяют в самых низкопробных борделях и не смеют рассчитывать на какие-либо иные взаимоотношения, как любовные, так и дружеские. Бедняги целиком принадлежат Светочу, вплоть до полной утраты собственного Я. Из всех выпускников Высших лицеев они самые несчастные.

— Всё так, — согласился Николай. — Но зачем ты обвиняешь в этом ВКС? Ведь лицеи созданы по императорскому приказу.

— ВКС — международная организация, призванная следить за тем, чтобы во всех государствах Иалумета соблюдался закон и порядок. В том числе и такой нормативно-правовой документ как «Декларация прав людей» в целом и «Хартия прав детей» в частности. И если в Бенолии эти законы нарушаются, то виновными оказываются координаторы. О чём сегодня и узнает весь Иалумет. Надеюсь, после этого, под давлением общественного мнения, архонты заставят Коронный совет закрыть все Высшие лицеи, а детей направят на лечение в координаторские клиники центральных секторов капсулы. Глядишь, заодно и обычные лицеи проверят. Там тоже нарушений выше крыши.

— И ты надеешься, — фыркнул Гюнтер, — что на координаторов способно подействовать общественное мнение?

— Надежда слабая, но другого оружия у меня нет. Если ты можешь придумать что-то получше, то я буду только рад. У тебя есть реальные предложения?

Гюнтер не ответил.

— В таком случае расходимся, — сказал Авдей. — Помоги Коляну оторваться от слежки. После каждый отправляется в обход по своим лицеям. Встречаемся в четыре часа в клубе «Мария». И, Колян, пожалуйста, очень тебя прошу, не заходи к Винсенту, не подставляй парня. Тем более, что он не один.

— Понял уже, — буркнул Николай. — Сделаю.

— Вот и ладненько, — улыбнулся Авдей

— Но зачем тебе всё это? Зачем?!

Улыбка у Авдея исчезла, голос стал жёстким:

— Пацаны, если вам всё это не нравится, то я ни о чём вас не прошу и, тем более, ни к чему не принуждаю. Я просто хочу помочь лицеистам, поскольку то, что с ними делают, ужасно и омерзительно. Мириться с таким нельзя, иначе сам станешь такой же гнусью, как и те, кто пользуется услугами Высших лицеев. Пусть всё, что я делаю, глупо, нелепо и, скорее всего, безрезультатно, но ведь надо с чего-то начинать. И надо кому-то всё начинать. Так почему не мне? Это первое действительно настоящее дело, с тех самых пор, как… — он глянул на изуродованную руку, убрал её под стол. — Но вас я с собой не тяну. У меня нет ни малейшего права просить вас о помощи. Вы сами должны всё решать. Я считаю, что поступаю правильно, потому что поступить иначе будет просто не по-людски. Но это всего лишь моё мнение. Вы имеете полное право думать иначе. А значит, можете послать меня по всем далёким адресам сразу.

Николай и Гюнтер молчали. Дела лицеистов им глубоко безразличны, тут Авдей всё правильно понял. Но клятва обязывает следовать за Избавителем всюду, какой бы путь он ни избрал. Даже если этот путь не по нраву им самим.

Только Авдей об их клятвах ничего не знает. А значит, нужно придумать какое-то иное объяснение, достаточно убедительное для того, чтобы не осознающий себя Избранник поверил своим паладинам.

— Если, как утверждает поговорка, — осторожно произнёс Николай, — все пути ведут в Гард, то логично будет и то, что придти в Гард можно разными путями. В том числе и через Высшие лицеи.

Гюнтер растерянно глянул на побратима. Коля и сам не понимает, насколько точны его слова. Ведь, согласно Пророчеству, Избранный должен стать владыкой и повелителем Гарда. А как иначе он сможет низринуть тиранию и установить истинную власть, которая вернёт всем свободу и благоденствие?

— Я иду с тобой, Авдей, — твёрдо сказал Гюнтер. — Пусть твой кажется мне странным, но я знаю, что он правилен.

— Путь к чему? — насторожился Авдей. — Что вы подразумеваете под Гардом?

— Свободу и благоденствие, — ответил Гюнтер. — Мир без печалей и бед, в котором людей ждёт лишь покой и радость. Разве ты не этого хочешь?

— Ну, в общем, да, — согласился Авдей. — Хотя на счёт покоя не уверен. От этого понятия разит чем-то кладбищенским.

Николай улыбнулся.

— Я иду с тобой.

— А метафоры зачем? — продолжал гнуть своё Авдей. — По-нормальному нельзя было сказать?

— Привычка. У нас в школе считали, что о серьёзных вещах культурный людь должен говорить высоким слогом. По-благородному. Глупость, конечно, но привычку в выспренности они нам привили. Я стараюсь отучиться, но пока что-то не очень получается. Наверное, потому, что слишком редко говорю о серьёзном. В основном о бытовых делах трепаться приходиться.

Авдей неуверенно улыбнулся. Николай кивнул в ответ.

— Так мы пошли? — спросил Гюнтер.

— Да, пора, — поднялся из-за стола Авдей.

* * *

Малнира сидела перед камином. За окном быстро сгущались сумерки. В комнату вошёл Дронгер, сел на подлокотник кресла.

— Как долго мы будем ждать? — спросила Малнира.

— Не меньше месяца, но и не больше трёх.

— Винсент знает, что его прочат в Избавители?

— Пока только в Погибельники, — буркнул Дронгер. — Но вскоре информация дойдёт и в братства. Тогда за Винсом и Рийей начнётся двойная охота.

— Девочка-то здесь при чём? — возмутилась Малнира.

Дронгер печально усмехнулся:

— А ты сможешь найти лучшую заложницу?

— Что ты намерен делать?

— Я могу только ждать. К счастью, никто не знает где они.

— Пока не знает, — ядовито уточнила Малнира. — Только лишь пока.

— Я задержу информацию, насколько смогу. Если не будет ни прямых, ни косвенных подтверждений выдумок Панимера, то поиски заглохнут, и внимание коллегии сосредоточится на Авдее Северцеве. Тогда наши дети смогут спокойно покинуть страну.

— При дворе говорят, что Северцев калека и сын калеки. Это исключает его из претендентов на роль Избранного.

— Уже нет, — со злой досадой сказал Дронгер. — Утром одного братка взяли. Стабилка вела операцию по захвату контрабандистов с крупной партией трелгового листа. По чистой случайности браток оказался рядом с их группой. На первом же допросе он потёк, как решето, и выдал весьма оригинальную трактовку сочетания «калека-Избавитель», по которой увечье становится дополнительным подтверждением его избранности. Поверили трактовке лишь треть братиан, однако этого хватило, чтобы у них началась междоусобица. Братки сосредоточились на разборках и перестали путаться под ногами. Я хотел стимулировать сей приятный для нас процесс, но теперь поступлю иначе… Валиев получит новую трактовку как абсолютную истину. Коллегия вплотную займётся Северцевым и забудет о Винсе. Братиане тут же прекратят конфликты и тоже всецело сосредоточатся на Северцеве. Соответственно, о Винсе они вообще ничего не узнают.

— Звучит неплохо, — одобрила Малнира.

— Тебя что-то смущает?

— Винсент. Он горд и честолюбив.

— Отличные качества для наследника рода Адвиагов.

— Несомненно. А ещё Винс очень умён и сообразителен. Такие качества побуждают их носителя блистать талантами, стремиться как можно скорее стать кем-то и чем-то значимым. Сделаться крутым перцем, как любят говорить молодые. Или вылезти в суперпоцы, как говорили в эпоху нашей с тобой юности.

— Не понимаю, что в этом плохого, — нахмурился Дронгер.

— Как думаешь, — спросила Малнира, — стать Избранным — это означает сделаться крутым перцем? Самым крутым и перцовым из всех!

Дронгер вскочил с подлокотника.

— Нет!

Малнира с усмешкой смотрела на мужа:

— Как скоро Винс сообразит, что Погибельник и Избавитель — одно и то же лицо?

— Думаю, — медленно проговорил Дронгер, — пристальное внимание братков и коллегианцев к Северцеву заставит Винсента забыть о том, что Панимер назвал его Погибельником. Так что я в контору.

— В разговоре с Валиевым постарайся быть как можно убедительнее. А это тебе на удачу. — Малнира встала, крепко поцеловала мужа. Дронгер ответил не менее страстно.

— Жаль, надо идти, — вздохнул он. — Но скоро мы всё наверстаем. Вот отправим детей за границу и устроим себе роскошнейший медовый месяц где-нибудь в горах, подле озера. А сейчас я должен спешить.

— У тебя всё получится, — заверила Малнира.

= = =

Архонты сидели в зале Совета, рассматривали настенную видеопанель с фотографиями Авдея и Винсента.

— Избавитель Панимера, — сказала Маргарита, — гораздо лучше, чем теньмовский. У мальчика видна харизма, есть артистизм. Он будет прекрасно смотреться на стереовидении. И своенравия у бывшего придворного не в пример меньше, чем у выкормыша мятежников.

— Равно как и житейского опыта, и критичности восприятия, и независимости, — добавил Тромм. — Фенг не привык жить один и решать всё самостоятельно. Ему обязательно надо к кому-то прилепиться, найти себе покровителя. В обмен на ощущение защиты он будет податливее, чем глина в руках скульптора. Надо тщательно продумать, что мы вылепим из столь прекрасного материала.

— В Гирреане Фенг жил один и прекрасно со всем управлялся, — возразил Лиайрик.

— Не один, — сказала Маргарита. — Ему помогали Авдей Северцев и Кандайс Джолли. Без них он вряд ли бы уцелел в пустоши.

— Не уверен, — скептично выгнул хвост Лиайрик. — Фенг явно не так прост, как кажется. Могут быть сюрпризы.

— Могут, — согласилась Маргарита. — Но будут недолгими. Поэтому я поддерживаю Тромма. В Избранники надо вводить Фенга.

Лиайрик досадливо клацнул шипами. Но два голоса против одного означали, что решение принято и отменено быть не может.

— Панимер нам нужен? — спросил Тромм. — Если да, то забирать его надо немедленно. Через неделю в гирреанской психушке из него сделают растение.

— А зачем нам Панимер? — удивился Лиайрик.

— Вот и я думаю, что ни за чем, — сказал Тромм. — Пусть остаётся в Гирреане.

= = =

Гюнтер заглянул в салон космонет-клуба.

— Свободных мест нет, — сказал Николаю и Авдею. — Придётся топать в соседний квартал. Надеюсь, там компьютер будет. Вечер — час пик для таких заведений.

— Значит, немного погуляем, — ответил Николай.

— Авдей, — глянул на него Гюнтер, — ты знаешь Пророчество святого Льдвана?

— Разумеется. Его все знают. Только Льдван не святой — во всяком случае, официально. Ни одной церковью он не канонизирован.

— Не суть важно. — Гюнтер немного помолчал. — Авдей, что ты думаешь о Пророчестве? И об Избраннике?

— Гюнт, я атеист, а ты правоверный лаоранин. Пророчество — не та тема, где мы можем сойтись во мнениях. Вне зависимости от того, называешь ты его героя Избранником или Погибельником.

— Ты и Погибельника отрицаешь? — поразился Николай. — Я знаю, что реформисты пренебрегают Избавителем, но я и подумать не мог, что вы отвергаете Погибельника.

— Погибельник нужен только Коронному совету. И то лишь по причине умственной ущербности большинства его членов.

— Как это?

— Без комментариев, — сказал Авдей.

— Но почему? — настаивал Гюнтер.

— Потому что ничего приятного я не скажу.

— Авдей, я не собираюсь выпрашивать у тебя комплименты пророку Льдвану! Мне нужно разобраться в ситуации. Я знаю, что думают те, кто ждёт Избавителя. Я знаю мысли тех, кто боится Пришествия Погибильника. Но я не понимаю тех, кто вообще отвергает Пророчество!

Авдей вздохнул.

— Послушайте, пацаны, вы отличные ребята, и я не хочу говорить ничего такого, что может вас обидеть. Совсем недавно вы были братианами, и…

— Как это были?!.. — с испугом, растерянностью и возмущением начал Гюнтер, но тут же опомнился: — С чего ты вообще взял, что мы братки?

— А то не видно… Вы правильно сделали, что бросили эту гопу.

— Бросили? — переспросил Николай.

— Братки в Гирреан попадают двух категорий — ссыльные и беглые.

— Да, ты угадал, — тихо произнёс Гюнтер. Глянул на Авдея, опустил глаза и спросил: — Будь мы актуальными братианами, а не беглыми, ты бы даже разговаривать с нами не стал, верно? Как и все реформисты…

— Я не реформист, а всего лишь сын реформиста. И я считаю, что каждый имеет право верить в то, что ему нравится. Даже в Пророчество. Но только при условии, что не пытается навязывать свою веру другим. Поэтому давайте закроем тему.

— О Погибельнике ты можешь говорить, не стесняясь, — сказал Николай. — Эту трактовку Пророчества в братствах никогда не считали достойной доверия и уважения. Гюнтер прав — нам надо разобраться во всех точках зрения на вопрос. В том числе и в твоей.

— Что ж, если тебе так интересно… Погибельник нужен власть предержащим для оправдания своей управительской бездарности. Вместо того, чтобы искать компромисс между собственными амбициями и нуждами народа, как поступают разумные государственные деятели, глупые владыки сосредоточены только на удовлетворении сиюминутных прихотей. Подданных считают даже не скотом, а всего лишь вещью — покорной и безотказной. В итоге такие правители становятся ненавистны народу, и он стремится убрать столь никчёмных управленцев. Однако признавать ошибки и, тем более, менять манеру поведения глупые владыки не желают категорически. Поэтому главные правительские неприятности, именуемые забастовка и восстание, они объясняют происками Погибельника, который сбивает покорное стадо их рабов с пути истинного. Получается надёжное самооправдание для никчёмных правителей — во всём виновата не их глупость, а некий вредитель. Если его уничтожить, то вместе с ним мгновенно исчезнут все неприятности, и вновь можно будет не заботиться ни о чём, кроме собственного эгоцентризма.

— Интересное воззрение, — пробормотал Николай. — Но ведь тысячи людей, весьма и весьма далёких от престола, всю жизнь свою посвящают борьбе с Погибельником.

— Любой и каждый хочет постоянно ощущать высокую значимость собственной персоны. Создать такое ощущение может только внимание окружающих. Но чтобы его привлечь, надо сделать нечто выдающееся, неординарное. А для этого нужно немало потрудиться, напрячься и умственно, и эмоционально, и физически. Чтобы пирог вкусный испечь, который будет восторженно хвалить каждый, кто его попробует, надо переделать кучу тяжёлой и нудной работы возле горячей душной плиты. Чтобы хвастаться золотой медалью за соревнования, нужно впахивать до кровавого пота на тренировках, а после на износ выложиться на самом состязании. Но и это ещё не всё: ради успеха надо отказываться от многих досужих развлечений и удовольствий, потому что количество времени в сутках ограничено. Приходится выбирать что-то одно — беззаботные посиделки в баре и полнейшая безвестность или всеобщее признание и практически полное отсутствие свободного времени. Нормальные люди спокойно делают выбор и всецело принимают его последствия. Одни наслаждаются своей значимостью для окружающих, другие — незначимостью окружающих для себя. И те, и другие счастливы, потому что довольны и собой, и миром вокруг себя. Но есть люди, которые хотят и всеобщую значимость ощутить, и усилий к этому не прилагать. Поэтому идут в Преградительную коллегию. Здесь не нужно думать, не требуется работать. Надо всего лишь целым скопом убить одного-единственного бедолагу, громко именуемого Погибельником — и пожалуйста, ты прославленный герой. Даже смелость проявлять не нужно, в такой толпище всегда есть возможность отсидеться за чужими спинами, а после на халяву пожинать лавры.

— Ну знаешь, — возмутился Николай, — так мордой в дерьмо коллегианцев ни в одном братстве не тыкали!

— Но ведь я сказал правду, — ответил Авдей. — Или у тебя есть возражения?

— Нет, — буркнул Николай.

Авдей смотрел с сочувствием.

— Это беда любого государства, которым правят глупцы и бездари. На ключевых постах оказываются лишь те, кто по интеллектуальной и душевной ущербности является полным подобием никчёмных владык. А жизнь в таком государстве основана на тщеславии, алчности и трусости, потому что для смелости, щедрости и честолюбия нужны ум и талант.

— Не смей так говорить! — Николай схватил Авдея за куртку, тряхнул. — Коллегия — достойный враг, умный и сильный!

— Для братств коллегия противник равнозначный. Братства и коллегия — две стороны одной медали. Одно без другого существовать не может.

Николай разжал пальцы, попятился.

— Неправда! — шагнул к Авдею Гюнтер. — Коллегия — это сборище насильников и убийц! Ты сам так сказал! Коллегианцы могут существовать, лишь отбирая чужую силу.

— А братиане её воруют. В братствах все уповают на то, что явится некий суперкрутой перец и не только избавит от бед и несчастий, но и досыта наполнит их алчные брюхи всеми возможными благами. А самим братианам при этом ничегошеньки делать не придётся. Всё достанется на халяву. Но это ложь. И защититься от бед, и сотворить блага можно только собственными руками. Поэтому братиане не только воры, но и мошенники, постоянно врут и себе, и людям.

— Это ты врёшь! — Николай опять схватил Авдея за грудки. — Братиане жизнь готовы отдать за то, чтобы мир стал лучше!

— И каким же образом вы собираетесь его улучшать? — ехидно спросил Авдей. — У вас есть конкретная программа миропреобразования хотя бы в масштабах одной Бенолии? Как вы собираетесь реформировать экономику, социальную сферу, производственную?

Николай лишь зашипел свирепо. Авдей невесело улыбнулся, кивнул.

— Единственная цель Великих Отцов — самим взгромоздиться на трон, который сейчас занимает Максимилиан со своим Коронным советом. Власть насильников и убийц сменится правлением воров и мошенников. Ты сможешь сказать, кто из них лучше?

Николай оттолкнул Авдея.

— Ты врёшь! На самом деле всё не так.

— На самом деле, если братиане свергнут императора, то одна ущербность сменит другую, только и всего. Для Бенолии ничего не изменится.

Николай ударил Авдея кулаком в лицо. Брызнула кровь из разбитых носа и губ.

— Не смей так говорить! — закричал Николай. — Ведь ты…

— Сам ущербность? — перебил Авдей. — Да, это так. Но я пытаюсь стать полноценным. Поэтому я никогда не пойду в братство. Не назову пророческие бредни смыслом жизни.

Авдей достал платок, попробовал остановить кровь.

Гюнтер протянул ему ранозаживляющий аэрозоль. Новичкам в СТО он требовался постоянно, поэтому лучше было держать баллончик при себе. Авдей вдохнул душистое облачко. Как сумел, вытер кровь.

— Авдей, — тихо проговорил Гюнтер, — Пророчество — это надежда. Путеводная звезда. Ну что ты молчишь, Авдей?

Тот мгновение поколебался — ответ опять мог закончиться мордобитием, но всё же сказал:

— Сам факт существования любого пророчества для людей оскорбителен, потому что лишает их права называться людьми, делает тупыми слабодушными куклами, вынужденными бездумно и безвольно следовать предначертаниям, вне зависимости от того, полезны они для людей или вредны. Встав под знамя пророчества, люди превращаются в вещь, потому что сами убивают собственную душу. Пророчества нужны лишь дуракам и трусам, которым не хватает ни ума, ни смелости самим начертать себе жизнь.

Гюнтер смотрел на Авдея острым пронизывающим взглядом.

— Вот значит как… — проговорил он. — Что ж, ты сам всё решил. Ты сам этого захотел.

Авдей побледнел, отступил, но тут же остановился, гордо вскинул голову.

— Да, я выбрал и решил. Теперь выбирай ты. Пришло время решать, кем ты будешь — куклой или людем.

— Я не убью тебя, — сказал Гюнтер. — Пускай судьба сама решит, как с тобой поступать. А я… Я закончу то, что начал: запущу в сеть остатки твоих файлов. Дальше пусть всё будет так, как угодно судьбе.

Николай подтвердил слова Гюнтера кивком, но на Авдея старался не смотреть.

— В клуб тебе лучше не заходить, — сказал Гюнтер. — Одежда в крови. Попробуй отчистить, а то каждый встречный патруль тормозить будет. Мы быстро.

— Да, — сказал Авдей. Николай и Гюнтер ушли.

…Свободное место в клубе нашлось. Гюнтер подключил планшетку Авдея к компьютеру, открыл складские сайты, сайт-генератор.

— Отлично. Стопроцентная синхронизация с предыдущими составляющими. Слияние… Готово. Шедевр, а не файл! Теперь финальное тестирование — и в сеть.

— Да, ты молодец, — сказал Николай. — Только принеси мне минералки. Здесь душно до рвоты, а я не умею пользоваться этими придурочными торговыми автоматами. Гюнт, пожалуйста!

— Сейчас, — поднялся Гюнтер. — Присмотри, чтобы стул никто не утащил. А лучше сам пока сядь.

Николай занял его место перед клавиатурой. Незаметно оглянулся. Гюнтер воевал с разлаженным торговым автоматом, лихорадочно тыкал пальцами в сенсорную панель. Автомат не реагировал.

«Три минуты у меня есть, — оценил ситуацию Николай. — Хватит с избытком».

Он открыл в файле опцию «Копирайт», со своего мобильника перекинул в диалоговое окно паспортные данные Авдея — фото фас-профиль, дату рождения, ДНК, адрес. Выбрал функцию «скрытый копирайт», задал максимальную степень сокрытия.

Поскольку все программы-анализаторы считают копирайт одной из главных составляющих любого файла, Гюнтер при тестировании ничего не заметит. Зато эксперты ВКС, которые разберут Авдеево послание до последнего байта, содержание копирайта прочтут обязательно.

Вернулся Гюнтер, принёс воду.

— Кошмар, а не автомат! Если они не могут его настроить, то зачем вообще ставить такие дорогие устройства? Лучше бы киоск открыли и продавщицу наняли. Накладных расходов наполовину меньше, а прибыли в два раза больше. Впрочем, это их проблемы.

Гюнтер занялся файлом. Николай отхлебнул воду и сунул бутылку под стол.

«Изначально Авдей был избранным судьбой Избавителем. Но его гордыня и своеволие исказили предначертание, и Авдей превратился в Погибельника, призванного уничтожить святое дело, которому служат братства. Однако мы не можем убить Погибельника, потому что он всё равно остаётся Избранным, и жизнь его священна. Пусть грех такого убийства падёт на координаторов, они всё равно давным-давно утопили свои души в грязи. А мы сохраним чистоту и удостоимся нового Пришествия».

— 9 —

С узкого и длинного балкончика над Серым залом Клемент вместе с другими теньмами смотрел на церемонию Прощания.

Теньм-семнадцать достиг тридцати шести лет, того возраста, когда должен был покинуть свой Светоч. Пусть сил семнадцатого хватало еще на многие годы служения, но красота и молодость начали истощаться. Дополнять своим присутствием шедевры дизайна дворцовых садов и покоев семнадцатый больше не мог, — лицо понемногу старело и уже не сочеталось с изысканной прелестью мебели и драпировок. Любой страж или слуга — это ещё и живое украшение интерьера, однако тратиться ради низшего из них на всяческие косметические ухищрения вроде подтяжки морщин было бы нелепо, и семнадцатого отправили в отставку. Как и положено истинному теньму, семнадцатый, утратив полезность для Светоча, не захотел искать новой судьбы и испросил разрешения покончить с собой. Разрешение было всемилостивейше даровано. Пронзив сердце в Сером зале ритуальным клинком, семнадцатый получал возможность ждать своего владыку на Мосту-За-Чертой-Мира, чтобы стать его тенью в посмертии — уже вечно юным и красивым, достойным взора своего Светоча.

Клемент досмотрел Прощание до конца и пошёл в казарму. Дворцовый обычай требовал от него присутствовать на поминках, но Клемент не мог больше никого видеть — ни теньмов, ни обслугу. Хотелось полного одиночества.

Большая, будто спортзал, комната. Светло-серые стены, пронзительно-белые лампы на потолке. Чёрные решётки воздухопроводов. Ровные ряды лежаков с тумбочками в изголовье. Всё одинаковое до безликости, различается лишь по номерам.

Идеальное место для того, кто не может решить, зачем он нужен сам себе, и нужен ли вообще.

В казарму заглянул Эльван.

— Ты что здесь сидишь? Это нарушение правил. Капитан тебя накажет.

— Элви, — улыбнулся Клемент. — Спасибо, что заботишься. Но не беспокойся, ничего мне не будет.

— Ты должен быть на поминовении, — сказал Эльван. — Иначе нельзя.

— А кого ты собираешься поминать, Элви?

— Как это «кого»? Теньма-семнадцать.

— Его звали Лесли Дорн.

— Ну и что из этого? — с раздражением сказал теньм-пять.

— Если безразлично имя, то зачем нужны поминки? Водки нажраться можно и без сложных ритуалов.

— Четырнадцатый, ты что, дурью обдолбался?

Клемент горько улыбнулся:

— Элви, ты помнишь, кто был нашим сотройчанином у Латера? После мы оказались в одной группе лицея…

— Гиндайр Алвейр. На пятом курсе он умер.

— Он погиб в пятнадцать лет, — тоном возражения уточнил Клемент. — Мы были тогда на полевой практике в Западно-Приморской пустыне.

— Он погиб как дурак! — вспыхнул гневом Эльван. — Не понимаю, зачем это вспоминать.

— Гийр погиб, когда вытаскивал корову из зыбучих песков. Благодаря ей кормилась большая семья. Восемь людей. Гибель Гийра спасла их от голодной смерти. Восемь жизней за одну — неплохой счёт. Гийр может гордиться своей смертью. А значит мы можем гордиться его жизнью. Ведь он был нашим одногруппником.

— Ты это к чему, четырнадцатый?

— Эльван Кадере, ты можешь объяснить во имя чего умер Лесли Дорн?

— Он принял смерть во имя Светоча! — со злым раздражением ответил Эльван. — И хватит дурацких вопросов! Идём на поминовение.

— Эль, я не спрашиваю ради кого умер Лесли. Я хочу знать для чего он это сделал.

— Перестань называть меня по имени! — взъярился Эльван. — Я теньм номер пять!

— Как хочешь, — согласился Клемент.

— Так ты не идёшь на поминовение? — с холодной жесточью спросил Эльван.

— Нет, — качнул головой Клемент.

— Ты перестал быть теньмом, — не веря себе, прошептал Эльван. И выкрикнул с обидой и ненавистью: — Ты больше не теньм!

— Да, — медленно проговорил Клемент. — Ты прав. Теньмом я быть перестал. Но и никем другим не сделался. Я никто. И ничто. Пустота.

— Четырнадцатый…

— Не нужно, Элви. Что бы ты ни сказал, слова ничего не изменят. — Клемент поднялся с койки, оправил форму.

Эльван смотрел на него с настороженностью.

Клемент пошёл к двери в коридор.

— Ты куда? — спросил Эльван.

— Да так… Получить последний ответ на финальный вопрос.

— Ты о чём? — голос Эльвана дрогнул. Теньм ровным счётом ничего не понимал, и такая неизвестность пугала.

— Уже ни о чём. — Клемент вышел из комнаты.

Эльван рванулся за ним.

— Четырнадцатый, подожди! Да стой же ты, идиот!

Бывший теньм не обратил на него ни малейшего внимания.

— Клэйм!!! — отчаянно выкрикнул Эльван.

Клемент обернулся. Эльван подошёл к нему, осторожно прикоснулся к рукаву. Мгновение спустя крепко схватил Клемента за плечи.

— Клэйм… Что бы ты ни затевал, не нужно этого делать. Если ты не хочешь идти на поминовение, я скажу капитану, что тебя вызвали в медчасть. Только не делай того, что ты задумал. Это принесёт одну лишь боль.

— Даже она лучше, чем пустота… Спасибо, Элви. Но пусть всё идёт своим чередом. — Клемент мягко высвободился из-под его рук и скрылся в боковом коридоре.

— Клэйм… — безнадёжно прошептал Эльван. — Зачем?!..

Нескончаемо долгую минуту он стоял неподвижно, не зная, что делать. Потом побежал к капитану.

В Поминальном зале столы поставлены буквой Т. Место капитана у поперечены и его стол на полметра возвышался над столом подчинённых. Свободные от дежурства теньмы рассажены за длинным столом согласно порядковому номеру. Левая сторона для чётных, правая для нечётных.

Теньм-девять произносил поминальную речь. Голос звучит бесцветно и ровно, фразы ритуальны, и оттого лишены даже крупицы чувства.

«Если нечего сказать, то лучше бы помолчал», — неожиданно для себя подумал Эльван.

— Капитан, — перебил он вереницу никому не нужных слов, — прошу вас о разговоре наедине. Дело важное и срочное.

Димайр глянул на пустующее место Клемента.

— Идём в кабинет, — сказал Эльвану.

— Ну? — хмуро спросил Димайр, едва закрылась дверь кабинета.

Эльван доложил.

— Чёрт! — стукнул кулаком по ладони Димайр. — Ну почему это всегда случается только с самыми лучшими?

— Всегда? — растерянно переспросил Эльван. — Я подумал, что Клэйм расстроился из-за того, что сейчас пишут о Высших лицеях, о теньмах.

— Расстроился… — с ехидцей повторил Димайр. — Пятый, расстройство — это гонорею подцепить. Лекарства, расходы и целая неделя без секса, — есть из-за чего расстраиваться. А то, что происходит с Клементом, гораздо серьёзней. И газетные публикации здесь ни при чём.

— Капитан, вот уже восьмые сутки шум стоит на весь Иалумет. С той минуты как в сети появилась эта пакость, теньмов биороботами и полузверями не называл только ленивый.

— И тот, кто написал самую первую статью. Там нет ни одного оскорбительного слова ни о выпускниках лицеев, ни о студентах, — в том числе и о теньмах. Но это всё не важно. Клемент не читал ни одной статьи. Ни самой первой, ни последних. Сказал, что в них не может быть ничего такого, чего не знал бы он сам. И Клемент прав. Так что, Эльван…

— Не надо по имени! — перебил теньм. — Пожалуйста.

— Как хочешь, пятый. Как хочешь…

— И всё равно виноват только этот палёнорожий сучонок! Зачем он влез в то, что его не касалось? Теперь комиссия ВКС шерстит все лицеи подряд, и Высшие, и обыкновенные. На императора клевещут, говорят, будто Светоч утаивал от координаторов информацию об истинном положении дел в Бенолии. Но Светоч никогда и никому не стал бы лгать! Он сам был обманут. И Клемент последние месяцы как в дурмане. С тех пор, как он встретился с этим ублюдком гирреанским, всё пошло наперекосяк. Но Клемент не виноват! Никто не в силах в одиночку противостоять злой воле Погибельника!

Димайр молчал, сосредоточенно рассматривал узоры на ковре. Эльван шагнул к нему.

— Помогите Клэйму, умоляю вас, капитан! У меня во всём мире никого больше нет. Мы со школы вместе. Если с ним что-нибудь плохое случится, я… Лучше пусть со мной! Капитан, он сейчас глупостей натворит, так вы управителям скажите, что это я всё сделал. А Клементу надо пару дней отдыха где-нибудь в горах, от столицы подальше. Чтобы в себя пришёл.

Димайр испытующе посмотрел на Эльвана. Тот ответил прямым взглядом.

— Есть средство понадёжнее, — проговорил Димайр. — Только тут всё сделать надо секунда в секунду. — Он подошёл к столу, написал коротенькую записку. — Так что живо в приёмную, сменишь девятнадцатого. Как только Светочу понадобится предвозвестник, ты в то же мгновение, когда государь произнесёт последнее слово, скажешь старшему референту, чтобы оформлял документы на четырнадцатого, потому что все остальные теньмы из-за траура по семнадцатому пригодны для использования только в пределах Алмазного Города.

— Сомнительный аргумент, — осторожно заметил Эльван.

— Это же скажет и референт. Тогда ты добавишь, что в деле Авдея Северцева четырнадцатый осведомлён лучше Преградительной коллегии и службы охраны стабильности вместе взятых. Иди.

Эльван поклонился, через левое плечо развернулся к двери. И опять повернулся к капитану.

— А если сегодня предвозвестник Светочу не понадобится?

— Понадобится. Инспектор ВКС сейчас допрашивает Адвиага. Директор особой преданностью государю никогда не отличался, так что обязательно попытается перевесить на него все свои грехи перед архонтами. Поэтому Светочу вскоре понадобятся доказательства того, что он не только не поощрял провокационные и оскорбительные для ВКС выходки Северцева, но и старался уничтожить его как Погибельника.

— Нелогично, — нахмурился Эльван.

«А много логики ты видел в других поступках нашего Светоча?», — с грустью подумал Димайр.

— Тебе логика нужна или безопасность Клемента?

— Капитан, — шагнул к нему Эльван, — а если вы запрёте Клэйма до вечера в карцер? Пусть хоть немного поостынет.

— Нет, — качнул головой Диймар. — Была у меня такая мысль, но так получится только хуже. До вечера его запирать или до следующего года, а результат будет только один — твой Клэйм выйдет и натворит ещё больших бед. Так что иди в приёмную и жди удобный случай.

Эльван поклонился и ушёл.

Димайр выругался. «Чёрт бы тебя подрал, Клэйм. Зачем ты вздумал очнуться от спячки именно сейчас?»

= = =

Инспектор ВКС, высокий худощавый блондин сорока лет, смерил Адвиага хмурым взглядом. Директор высокозвёздного проверяющего не боялся.

Совсем не боялся. И даже не опасался.

— Садитесь, — кивнул на стул для посетителей инспектор. — И объясните, почему до сих пор не арестован Северцев.

— А на каком основании? — поинтересовался директор.

— Публичные клеветнические заявления в адрес ВКС по-вашему не основание?

Директор хмыкнул. Ничего клеветнического в заявлении Северцева он не видел.

— Высокочтимый инспектор, то, что вы обнаружили в файле копирайт, ещё не означает, что Авдей Северцев причастен к изготовлению означенного файла. В клубах, через которые он создавался и отправлялся, не обнаружено ни малейших следов его присутствия. Отпечатков пальцев нет, следов обуви и одежды нет, больше того — Северцев не зафиксирован на видеозаписях клубов. Ничегошеньки на Северцева у вас нет, равно как ничего нет и на тех, кого вы именуете подельниками Северцева, ту самую парочку шабашников из Гирреана. Как говорят постояльцы СИЗО, умоетесь доказывать.

Инспектор сардонически улыбнулся.

— Объективы видеонаблюдения в этих клубах установлены дилетантски, лишь бы только отвязаться от проверяющих из вашей стабилки, директор. Пройти между камерами так, чтобы не попасть под запись, сумеет любой дурак. Уничтожить следы своего пребывания тоже нетрудно. Добавьте к этому, что шабашники бесследно исчезли двенадцатого ноября, даже не стали в СТО жалованье забирать.

— Администрация и завсегдатаи клуба не опознали ни Северцева, ни шабашников, — сказал Авдиаг. — Ладно эти двое, таких, как они, на любом углу десяток, но чтобы Северцев, с его-то мордой, и остался незамеченным? Вам самому не смешно?

— В часы пик, а именно тогда составлялся и отправлялся файл, в космонет-клуб Маллиарвы незамеченным может войти пол-интерната для калек, включая тех, кого возят на каталке.

— И, тем не менее, высокочтимый, для задержания этого мало. Одни лишь косвенные доказательства. Так что контробвинение в произволе вам гарантировано. Вы дадите прекрасный повод как минимум десятку политических партий продолжить то, что начал Авдей Северцев, то есть дискредитацию ВКС, но уже не столь дилетантски. Впрочем, даже ему хватило соображения запустить файл через директорию Хонгтианэ, самой проблемной страны Западного предела.

— Да, — неохотно признал инспектор, — место выбрано удачно. Угроза восстания в этом пределе до сих пор не снята. Там с восторгом примутся смаковать любой компромат на ВКС, даже самый недостоверный.

— Ну вот и представьте, как там воспримут совершенно достоверную весть о малодоказательном аресте людя, которого вы сами назвали автором «Лицеистского файла».

Инспектор немного поразмыслил.

— Нет. Без поддержки из Бенолии скандал быстро заглохнет. А поддерживать калеку не захочет никто. Тем более, что вашим реформистам смысла нет лезть в затяжное разбирательство с ВКС, который отвлечёт их от межпартийных дрязг.

— Намекаете, что это ВКС финансирует большинство партий? — ядовито поинтересовался Адвиаг.

— Сбавьте тон, директор. Только благодаря финансовым вливаниям ВКС реформистских партий так безобразно много, и все они обладают равной степенью влияния. Что в итоге сводит их влияние к нулю.

Адвиаг усмехнулся:

— Намекаете, что никто не станет кусать кормящую руку? Я в этом не столь уверен. Не забывайте — реформистами движет не алчность и властолюбие, а идея миропреобразования. Да, они такие же люди как и все, любят вкусно поесть, красиво одеться, качественно потрахаться. Властью и славой потешиться тоже никто из них не откажется. Но, в отличие от всех обычных людей, высокочтимый инспектор, когда приходится выбирать между идеей и житейскими удовольствиями, они без колебаний выбирают идею. — Директор вскочил, заходил по кабинету. — Реформистов у меня из допросных комнат по неделе не выводят! Сто шестьдесят восемь часов непрерывного воздействия и ноль результатов! Ничего их не берёт — ни дыба, ни психозондирование! Сначала молчат, потому что сознательно отказываются говорить, а после молчат, потому что от сознания ничего не осталось. Как ни старайся, информацию из такого мозга не выжать. — Директор остановился, досадливо махнул рукой. — Реформистов можно только уничтожить. Но нельзя сломать. И тем более нельзя купить.

— Уверены?

— Высокочтимый, та плесень, которая вам стучит, при первой же опасности сдаст вас партийным вождям со всеми потрохами. Поэтому привлекать информаторов к оперативным делам нельзя категорически. Стукачи из нелегальных сообществ очень сообразительны, и по характеру запрашиваемой информации легко вычислят ваши стратегические планы и тактические операции. — Адвиаг усмехнулся. — Я в первые годы службы дважды на таком попадался, и всякий раз влипал по самые помидоры. Под трибунал только чудом не отправился. Кстати, высокочтимый, всё сказанное касается и тех, кто выступает против координаторской власти в Западном пределе.

Инспектор досадливо крякнул.

— Директор, всё так, но Северцева надо убрать немедленно! Иалумет должен знать, что никто не смеет безнаказанно задевать ВКС. — Инспектор задумался. — А если повторить ту операцию, которую предвозвестник провёл с одним из фигурантов по делу Северцева? Там расстрел никакого шума не вызвал.

Адвиаг сел, посмотрел на инспектора с интересом.

— Вы имеете в виду Сайнирка Удгайриса? Так там были все доказательства сокрытия имени и использования фальшивых документов. Для отрешённого от семьи наследника знатного рода это смертная статья. Особенно, если речь идёт о дээрне. В некоторых случаях чем выше происхождение, тем суровее ответственность.

— Малоубедительно, — сказал инспектор.

— Точно так же подумал и предвозвестник. Поэтому для надёжности выдвинул обвинение, будто Удгайрис состоял в братстве. В это центристы, да и все остальные партийцы не поверили, но требовать посмертного оправдания не стал никто. Разбирая дело Удгайриса, центристы не обелили бы его имя, а только ещё больше бы испачкали. К разборке тут же подключились бы конкуренты, им выгодно дискредитировать столь видного центриста. Для бенолийского мятежника считается позорным якшаться с братками. Реформисты иногда сотрудничают с уголовниками в экспроприациях или оперативном обеспечении при транспортировке оружия. Но с братками — никогда.

— А с коллегианцами? — спросил инспектор.

— Тоже. Зато, сожри их сатана, очень уважают мою контору. Перевербовать одного стабильника для них ценнее, чем целую роту армейцев.

— Почему вы запретили преградителям убирать Северцева как Погибельника?

— Потому что о вас, высокочтимый, забочусь. До «Лицеистского файла» с Северцевым можно было делать всё, что угодно. А теперь он слишком заметная фигура. Закрыть его по столь идиотскому обвинению равносильно тому, как если бы посадить президента Хонгтианэ за наркоторговлю. Любой и каждый примется орать о клевете и провокации.

Инспектор не ответил. Адвиаг приказал принести чай.

— С трелговым бальзамом, если можно, — сказал инспектор.

— Каким именно?

— А он что, разный бывает?! — поразился инспектор.

— Одиннадцать сортов, — с удивлением ответил Адвиаг.

— Тогда почему в Гарде продаётся лишь один, тот, который делают на заводе Улермана?

— Ваши архонты сами виноваты, что прочие производители не рассматривают Гард как интересного делового партнёра, — буркнул Адвиаг и приказал референтке: — Принесите бальзам Потапова. — Затем пояснил инспектору: — Поздней осенью к утреннему чаю лучше выбирать его. Бодрит на весь рабочий день.

— Директор, — посмотрел на него инспектор, — а если нам арестовать Северцева за членство в ордене Белого Света? Эффект будет тот же самый, что и с братством, только втрое мощнее.

— Вам самому не смешно? Гирреанец и светозарные!

— В Гирреанской пустоши полно их наблюдателей.

— Что им делать в такой помойке? — не поверил Адвиаг.

— Не знаю. Но этот район Бенолии светозарные держат под самым плотным контролем. Причём работа построена так, что ни один орденец не знает толком, чем он занимается. И не имеет контактов с другими орденцами. А три четверти рапортов гирранской агентуры идёт прямиком к гроссмейстеру. Мы арестовываем светозарных, перехватываем рапорты, но кусочки информации никак не удаётся сложить в единую картину. Сведения слишком обрывочные и разнородные, чтобы можно было установить логическую схему. Причём, обратите внимание, директор, в гирреанские афёры гроссмейстера не посвящён ни один из командоров. Он всё до последней мелочи делает сам.

— Не хило, — озадачился Адвиаг. — Чёрт… Нет, всё равно я не представляю, что такого завлекательного может быть в Гирреане. Но подумаю.

— Буду очень признателен, директор. Лучше вас этот регион не знает никто.

— Как давно орден заинтересовался пустошью?

Инспектор задумался.

— Точно не скажу, но что-то около десяти лет назад. Если хотите, архивисты поднимут документацию.

— Пока не надо. Как давно орденом правит нынешний гроссмейстер?

— Умлиайс Даайрид? Двенадцать лет. Уроженец Зеленохолмска, по образованию инженер-сантехник.

— Одна из самых денежных и востребованных профессий, — сказал Адвиаг. — Взял небольшой кредит на аренду грузовичка и оборудования, набрал двух-трёх работяг, дал объявление в местную газету — и всё, заколачивай бабло. Всего лишь через полгода и долги отдашь, и технику выкупишь, чистый доход пойдёт. И почему только Даайрида на чушь орденскую потянуло?

Инспектор пожал плечами.

Референтка принесла чай, бальзам, печенье.

— Изумительно! — восхитился инспектор, попробовав бальзам. — Улермановская продукция по сравнению с этим просто помои!

— Рад, что вам понравилось, — сказал Адвиаг. — Однако вернёмся к Северцеву. Как вы намерены его закрыть?

— Расстрелять, директор. Членство в ордене — статья смертная. Даже не надо пристёгивать к делу копирайт.

— Надо, — качнул головой Адвиаг. — Я могу гарантировать, высокочтимый, что в Бенолии информация о копирайте пока не ушла дальше Императорской башни и залы Коронного совета. Ещё пару дней я сумею её удержать, а дальше она поползёт по всей Бенолии. Думаю, у вас в Гарде ситуация такая же — сегодня о Северцеве знают только архонты, эксперты и вы, господин мой инспектор. Но уже послезавтра информация потечёт дальше, и никак вы её не удержите. И тогда умолчание сыграет против вас, высокочтимый.

— Да, — кивнул инспектор. — Согласен. Будем оформлять «Лицеистский файл» как задание Светозарных. Благо, в Гирреане для этого особых формальностей не потребуется. Даже очной ставки не надо. Тем более, что орденская клевета на ВКС — дело самое что ни на есть банальное, никого не удивит и не заинтересует.

— Однако фальсификат надо сработать очень тонко и тщательно, отец Северцева весьма не прост, и сына так легко не отдаст.

— Сделаем и тонко, и тщательно, не сомневайтесь, — заверил инспектор.

— Какая помощь требуется от меня?

— Не мешать, — улыбнулся инспектор.

В кармане у него зазвонил телефон. Инспектор глянул на сообщение.

— Пресвятой за нас, директор. Один из шабашников — адепт ордена. Информация стопроцентная. Второй, надо полагать, его наставник. И, по косвенным данным, местный уроженец.

— Не слишком ли молод для наставничества?

Инспектор улыбнулся.

— Первый наставник адепта был лишён учительства. В таких случаях рыцарёнку спешно подбирают промежуточного наставника, чтобы присматривал за ним, пока не будет найден настоящий учитель. Но от текущей орденской работы такое временное наставничество не освобождает.

— Да, — сказал директор. — Это удача. В данном случае прямой контакт с орденцом можно трактовать как доказательство членства в ордене. Хотя и косвенное. Неплохо бы найти и шабашников, но нет времени возиться с такой мелочью. Тем более, что и без них дело сшивается. — Адвиаг отхлебнул чай, отставил чашку и отрешённо уставился в пространство. — Высокочтимый, вам обязательно нужна смерть Авдея Северцева или хватит только закрыть его на несколько лет как соучастника истинного автора «Лицеистского файла»?

— В каком смысле «соучастника»?

— В таком, что если будет малейшая возможность взять смертную статью на себя, а сына провести как соучастника, Михаил Северцев это сделает.

— По соучастию Северцев-младший получит не больше трояка! — вскочил инспектор. — Это недопустимо! Оскорбитель ВКС должен провести на каторге не менее пятнадцати лет!

— Не волнуйтесь, высокочтимый. Был бы законный арест, а дальше срок до пятнашки довертим. Теперь мы учёные, на меньше чем на десятку политических не сажаем.

— Вам так важен Михаил?

— А вы что, в своём Гарде, досье на него не видели? — разозлился Адвиаг. — Или вам корни трелга больше не нужны?

— При чём тут корни?

— При том, высокочтимый, что пока Михаил Северцев прикрывает задницы центристских вождей, эта самая зловреднейшая из мятежных партий Бенолии будет стремительно набирать очки, потому что сейчас идеально удобное для этого время. Через полгода, самое позднее через год, они будут у власти. И не видать тогда архонтам бесплатных корней, как собственный затылок без зеркала. А деньги считать центристы умеют и цену назначат реальную, рыночную.

— У нас есть способы внушить к себе почтение!

Адвиаг усмехнулся.

— Революции всегда побеждают, высокочтимый. Пусть не с первой попытки, и даже не с десятой, но побеждают всегда. Это закон исторического развития. А потому воевать с реформистами бессмысленно. И никакое техническое сверхпревосходство ВКС не поможет, как не помогло в своё время ордену. Единственное, что вы реально можете сделать — так это отсрочить реформистскую победу, не давая перейти к активным действиям.

Инспектор поёжился.

— Центристы не единственная мятежная партия в Иалумете, — напомнил он.

— Всему своё время, высокочтимый. Сначала надо завалить самого опасного зверя, а после и с остальными разберусь.

— Логично. Хорошо, директор, будет вам Михаил Северцев.

— Спасибо, — кивнул Адвиаг. Инспектор посмотрел на него с любопытством.

— Почему ты меня не боишься?

— Тебе нечего мне предъявлять. К тому же это ты ко мне пришёл, а не я к тебе. Без меня Авдея Северцева тебе не взять, и ты с самого начала это знал, хотя и выёживался тут…

Инспектор хохотнул:

— Верно. Ты мне нужен. Но и я тебе необходим. Без меня ты не зацепишь Михаила Северцева. А ведь пока он жив, центристских вождей тебе не достать. Ума не хватит с Великим Конспиратором тягаться. Однако достанет мозгов сообразить, что будет с тобой, дээрном и главой политической полиции, когда у власти окажутся реформисты. Тогда как ВКС по большому счёту всё равно, кто сидит на бенолийском престоле — император или президент. Так что придержи язык и вели референтке принести ещё чаю. Без бальзама. Сейчас нужна трезвая голова.

Адвиаг встал, поклонился.

— Как прикажет высокочтимый.

= = =

Из коридора для обслуги Клемент смотрел на Валуйрика Удгайриса, хранителя Лиловых покоев. Высокородный дээрн сидел в центральном кресле в главном зале вверенных ему помещений и вёл беседу с двумя смотрителями. Обсуждались новости из жизни звёзд стереовидения, ставки на скачки и бои… Клемент смотрел на вельмож с недоумением. Чтобы вести подобные разговоры, совсем не обязательно было пробиваться в Алмазный Город. Точно так же болтать можно и в собственной резиденции, и в дешёвом припортовом пивнаре.

«Лиловые покои состоят всего лишь из двух комнат, — подумал Клемент. — Зачем надзирать за ними поставлено трое людей, когда хватит одного, чтобы смотреть за порядком на целом этаже? Тем более, что уборщиков здесь ровно столько, сколько на такую площадь и требуется. Для чего собирать в Алмазном Городе такую толпищу людей, которые не заняты ничем? Повар готовит еду, референт упорядочивает поступающую из регионов информацию, библиотекарь помогает найти нужную книгу… Но что делают придворные?»

Из драгоценного, тончайшего волокна трелга хранитель и смотрители плели циновки, которые никому не были нужны: стены обивать слишком маленькие, у порога стелить — хрупкие. Уже завтра быть этим циновкам где-нибудь в подсобке, а через неделю — в печи для мусора.

Лицо у Валуйрика спокойное до пустоты, а глаза равнодушны до мертвенности.

«Ровно месяц и один день назад, — думал Клемент, — я убил его сына. Валуйрик об этом знает. И ничего не сделал. Хотя мог меня уничтожить. Или… — тут Клемента передёрнуло от омерзения: — Неужели Валуйрик обрадовался, что я избавил его от потомка, которого он считал неудачным? Но ведь Сайнирк отрешён от имени и ничем не мог повредить главе рода. К тому же Сайнирк и не думал мстить бывшим родственникам. Пресвятой Лаоран, зачем я сюда пришёл, что хотел спросить? У кого? Мёртвоглазая пустота не способна к разговорам о жизни».

В зал вошёл диирн Костаридис, маршал империи. Сорок восемь лет, высокий, сухощавый, темноволосый, в безупречно сидящем тёмно-синем мундире планетарных войск. Костаридис почтительно поклонился Валуйрику. Тот движением руки позволил маршалу сесть на табурет. Беседа возобновилась. Маршал осторожно вставлял в неё короткие фразы, старательно смеялся над шутками придворных.

Мимо Клемента прошло двое лакеев. Увидели маршала, задержались. Теньма они не заметили.

— Ишь, как выгибается, синька армейская, — презрительно фыркнул один.

— Тля казарменная, — покривил губы второй.

— Если казарменная, то вошь, — глубокомысленно заметил первый.

— Один хрен шваль. И чего они все в Алмазный Город лезут, людей из себя корчат?

— И не говори.

— Что ему тут надо? — спросил первый лакей.

— В Императорскую башню попасть хочет, на высочайшую аудиенцию, — ответил второй.

— Ну и шёл бы в Большую централь, там специально для таких государь каждую среду устраивает двухчасовой приём.

— Костаридис имеет якобы важное сообщение для самого государя, сообщить которое можно только на личном приёме. Какие-то гирреанские заморочки.

Первый лакей глянул на маршала с пренебрежением:

— И с чего этот походно-полевой гений решил, что государю будет интересна столь низменная тема? Пусть бы топал с ней к Адвиагу. Разбираться с пустошью — его обязанность.

— Тем более, что маршал выбрал не того покровителя, — заметил второй лакей. — Удгайрис выходит в тираж. Он больше не интересен сиятельным господам из Императорской башни. Никто из них не станет рекомендовать государю его протеже. Маршалу надо было обращаться к высокочтимому Риггару. Последнее время он в фаворе у многих из сиятельных господ.

— О да, Риггар — истинный вельможа! Такая стать и манеры. Этому ящеру линялому, Удгайрису, никогда за ним не угнаться. А его сыночку, кирпичом по голове озадаченному, тем более.

— И не говори.

— Ладно, пойдём выпьем, — сказал второй лакей. — Мне помощник седьмого повара обещал оставить от завтрака отличное вино.

Лакеи ушли. Клемент смотрел им вслед.

«Все до единого вельможи знают, что зеркала Алмазного Города с односторонней прозрачностью. Каждый из высоких господ как на витрине. Но им всё равно. Взгляды обслуги для них значат меньше, чем взоры собак. Своим моськам они уделяют несравненно больше внимания. А мы для наших господ ничто».

Факт, прежде казавшийся неотъемлемой и потому совершенно естественной частью жизни, теперь возмутил и оскорбил. Клемент посмотрел на маршала.

Ему соблаговолили пожаловать чью-то недоплетённую циновку. Маршал сразу же сбился с узора и запутал верёвочки, — боевого офицера никто не учил изящным рукоделиям. Клемент отметил его загрубевшие ладони, обветренное лицо с резкими морщинами, — войсками маршал командовал не только из столичных штабов, он и полевых палаток не боялся.

А ещё глаза маршала не были ни мёртвыми, ни пустыми. Он оказался первым по-настоящему живым людем, которого Клемент видел за последние годы. Таким же, как Джолли, как следователь из Плимейры.

Как Сайнирк Удгайрис.

«Если так, — понял Клемент, — то маршал действительно принёс важные вести. Но почему тогда он не подал прошение об аудиенции старшему референту Императорской башни? Или к нему так трудно подступиться, что обязательно нужно заручиться поддержкой нескольких посредников?»

Придворные рассматривали испорченную маршалом циновку, обменивались ехидными комментариями. Маршал улыбался в ответ, не смея возразить ни слова. А жизнь в его глазах медленно гасла.

Клемент поёжился. Надвигалось нечто невыносимо отвратительное, чего не должно было быть.

Но это свершится.

Валуйрик снисходительно бросил маршалу короткую фразу. «Сейчас я представлю тебя досточтимому Риггару. Он допущен к сиятельным господам из Императорской башни», — прочитал по губам Клемент.

Маршал встал со стула, низко поклонился. Валуйрик протянул ему руку для поцелуя. У маршала гневно сверкнули глаза, по-звериному дёрнулись ноздри. Но маршал заставил себя опустить взгляд, начал сгибаться в поклоне над рукой Валуйрика.

Клемент рывком распахнул зеркальную дверь.

— Маршал Костаридис!

Придворные и Костаридис уставились на него в оцепенелом изумлении — никогда ещё им не приходилось видеть самовольно заговорившего теньма.

— Я отведу вас прямиком в кабинет государя, маршал Костаридис, — сказал Клемент.

Первым опомнился Валуйрик.

— Пшёл прочь! Какой ещё может быть государь у теньма?

Клемент обратил к нему холодный взгляд.

— Бенолией правит один государь — его богоблагословенное величество император Максимилиан. Или вы, хранитель Лиловых покоев Удгайрис, можете назвать иного владыку?

Валуйрик в ужасе вжался в кресло.

— Н-н-ет, — заикаясь, выговорил он.

— Тогда помолчи, — велел Клемент и посмотрел на Костаридиса. — Маршал, так вы хотите получить аудиенцию государя?

— Да.

— Тогда идёмте. — Клемент шагнул в сторону коридора для придворных.

— Тебя сегодня же сожгут заживо! — истерично завизжал Валуйрик. — Презренный теньм, жалкая ничтожная тварь!

Клемент, не оборачиваясь, метнул зарукавный нож. Валуйрик взвыл от боли — клинок отсёк ему половину хвоста.

— Идёмте, маршал, — сказал Клемент. — Здесь слишком шумно.

— Нет, — в страхе отступил маршал. — Ты обезумел!

— Вам уже не нужна аудиенция?

— Не такой ценой, теньм!

— Ну да, — усмехнулся Клемент. — Цена, которую потребовал с вас Удгайрис, намного легче. И даже в чём-то приятна. Неправда ли… маршал? В таком случае, не буду вам мешать. По дороге к башне найдётся немало рук, которые вы сможете отважно и доблестно обцеловать.

У Костаридиса дрогнули ноздри.

— Ты не сме…

Клемент вышел из комнаты. Ни оправдания, ни обвинения маршала его не интересовали. Костаридис оказался такой же мёртвоглазой пустышкой, как и Валуйрик.

Как сам Клемент.

— Стой, — преградил ему путь один из дворцовых стражников. — Ты не имеешь права ходить коридорам для высших без приказа государя. Ты арестован, теньм-четырнадцать. — В руке у стражника были кандалы. — Тебя будут судить за покушение на здоровье высокочтимого хранителя Лиловых покоев.

Клемент покорно подставил руки под оковы.

— Предвозвестник! — закричал Димайр. За спиной у него стоял Эльван.

Стражники в испуге оглянулись, не понимая, кто здесь предвозвестник и откуда он тут взялся.

— Вы забыли у референта свой значок, предвозвестник. — Димайр подошёл к Клементу, встал на колено. На маленькой бархатной подушечке подал значок, символ предвозвестнической власти. Клемент прикрепил его к форменной рубашке, жестом разрешил Димайру подняться. Бросил равнодушный взгляд на мертвенно бледных от ужаса стражников и кивком разрешил им уйти.

Придворные и стражники выскользнули из коридора бесшумно и быстро, словно призраки. Остались только Димайр, Эльван и Костаридис. Клемент глянул в ближайшее зеркало и жестом велел убираться прочь всем, кто был во вспомогательном коридоре.

«Всю обслугу в Алмазный Город продали из Высших лицеев. У нас не было выбора, кем стать и где быть. Маршал пришёл сюда за разрешением на особую военную операцию против мятежников, санкционировать которую может только глава государства. Костаридис оказался здесь потому, что так требует его присяга защитника Бенолии. Но что привело в Алмазный Город придворных? Ведь они не обременены никакими обязательствами, и потому свободны в своих поступках… Так зачем они здесь?»

Собственного ответа не было, а спрашивать не у кого. Клемент пошёл к Императорской башне — требовалось узнать, в чём заключается поручение Светоча. Маршал схватил его за рукав.

— Тебя отправят в Восточный Гирреан, парень. Сейчас это самое скверное место во всём Иалумете. Будет очень хорошо, если из-за транспортных недоразумений ты приедешь туда на сутки позже. А ещё лучше задержаться на двое суток.

— Зачем вы это говорите?

— Не люблю оставаться в долгу. Ведь твоё предложение об Императорской башне ещё в силе?

— Да.

— Никогда не видел таких теньмов, как ты, — сказал Костаридис. — Хотя повидал многих.

— Идёмте в башню, — ответил Клемент.

— Ты бы прислушался к нему, Клэйм, — сказал Эльван. — Маршал дело говорит. Тем более, что по Алмазному Городу идут нехорошие слухи, будто Адвиаг договорился с инспектором о совместных действиях. Так что чем дальше ты окажешься от центра событий, тем лучше. У тебя ведь в Гирреане сестра есть?

— Теоретически. Двадцать шесть лет назад она стала инвалидом. Но с тех пор могла вылечиться. Такое бывает.

— И всё же проверь. А когда всё выяснишь, можешь и за головой Авдея Северцева ехать.

— Что? — растерянно переспросил Клемент. — За чьей головой?

— Какой Северцев? — насторожился Костаридис. — Уж не сын ли центриста Михаила Северцева?

— Да, — сказал Клемент. — Его сын. Погибельник, чьё Пришествие возвестило Пророчество.

— Многие это отрицают! — горячо сказал Эльван. — Погибельником будет кто-то другой, а Северцев — самый обычной людь. Клэйм легко с ним справится!

— Нет, — качнул головой Димайр. — Кем бы ни был Авдей Северцев, Погибельником или обычным людем, будет лучше, если голову ему отрежут векаэсники. А Клемент лишь привезёт её Светочу. Незачем ему напрямую прикасаться к смерти гирреанского ублюдка. Пусть кровь Северцева останется на ВКС.

Клемент презрительно дёрнул плечём.

— Погибельник он или обычник, но я сегодня же привезу Светочу его голову. Вернусь не позднее шести часов вечера.

Маршал крепко стиснул Клементу плечо.

— Не нужно дразнить судьбу, вмешиваясь в жизнь и смерть того, кто судьбы не имеет!

— Не понимаю, — проговорил Клемент.

— Я тоже. Но реформисты уверены, что люди сами творят свою судьбу. Утверждение абсурдное, однако для реформистов оно срабатывает. Именно поэтому реформисты так опасны. И лучше будет, если хотя бы одного из них уберут чужие руки. Пусть на них и падут все последствия.

Доводы Клемента не убедили, но не хотелось огорчать спором тех, кто так о нём беспокоился. Хотя и непонятно, зачем им это надо…

— Я поеду в посёлок Северцева послезавтра, — кивнул Клемент. — Но сейчас я всё равно должен улететь в пустошь.

— В её северную часть, — сказал Костаридис. — Она более менее спокойна. И не заезжай к патронатору.

— Хорошо, — ответил Клемент. — А сейчас я провожу вас, маршал, в башню и настоятельно порекомендую старшему референту как можно скорее устроить для вас аудиенцию.

* * *

Инспектор ВКС, сидя в одном из кабинетов Малой централи, слушал доклад эмиссара Преградительной коллегии.

— Директор не верит в Пророчество, и потому недооценивает силу чужой веры. Но в Бенолии миллионы людей с ужасом ждут Пришествия Погибельника. Вчера арестован Авдей Северцев, и уже завтра братиане запустят по всей бенолийской директории космонета информацию о том, что в самом обычном полицейско-прокурорском СИЗО содержится Избавитель. В стране начнётся паника. А главное, братки пойдут на штурм СИЗО и…

— Два, в крайнем случае, три отряда внутренних войск легко с ними справятся, — пренебрежительно качнул пальцами инспектор. — Боевой потенциал братков невысок.

— Их поддержит по меньшей мере четверть Маллиарвы, сиятельный. И гражданские, и военные. Если миллионы бенолийцев боятся Пришествия Погибельника, то хватает и тех, кто с нетерпением ждёт Явления Избавителя. В столице начнётся гражданская война.

— Если Северцев будет убит при штурме СИЗО…

— Нижайше прошу прощения, что осмеливаюсь перебивать вас, сиятельный, но смерть Погибельника не остановит кровопролития. Браткам и их сторонникам захочется отомстить за разрушенные иллюзии, честные бенолийцы будут вынуждены защищаться. Так что войны не миновать. И пусть она ограничится одним только Столичным округом, однако все эти… — тут эмиссар покривил губы и произнёс с отвращением: —…правозащитники тут же поднимут вой, что ВКС провоцирует массовые вооруженные столкновения между жителями мирной страны.

Инспектор усмехнулся.

«Тоже мне, умник. Дипломат. Кого ты надеешься обмануть, шалупендрик? Как будто не ясно, что коллегии неймётся допросить Авдея Северцева на предмет местонахождения Винсета Фенга. С тех пор, как исчезли те два орденца-шабашника, Северцев один знает, как выманить Фенга из убежища. Впрочем… Заняться Фенгом сам я не могу, сейчас нельзя ссориться с его отцом. Директор почему-то не хочет, чтобы его сына назвали Избавителем. Хотя это было бы так почётно и лестно для всех — и для рода Адвиагов, и для самого мальчишки. Но сейчас важнее другое. Если директор узнает, что я обязан привести Фенга в Троянск, мне и суток не прожить. Однако, если выколачивать из Северцева информацию по Фенгу примутся коллегианцы, то и всё остальное, что бы с Фенгом ни приключилось, Адвиаг повесит на них. ВКС останется чистым. А может быть, мне даже удастся стать спасителем Фенга, — если мальчишка скажет отцу, что я помог ему уехать в Троянск, чтобы скрыться от преследований братков и коллегианцев. Адвиаг будет мне обязан. А если бенолийская легенда не лжёт, и Фенг действительно избран судьбой и великой матерью для того, чтобы свершить её волю на благо людей, то я окажусь рядом с ним, я тоже стану Избранным… Тогда не архонты будут командовать мной, а я буду командовать архонтами. — Инспектор улыбнулся, кивнул в лад своим мыслям: — Так что пусть коллегия допросит Северцева. Им достанется ярость Адвиага и ненависть братств, а мне — чистая информация и полная свобода действий».

Эмиссар ждал решения всевластного инспектора. Лицо посерело, губы жалко дрожали, на лбу выступили бисеринки пота.

— Можете забирать Северцева, — сказал инспектор. — Я дам предписание для СИЗО.

Эмиссар согнулся в поклоне. Инспектор посоветовал тоном приказа:

— Постарайтесь разобраться с Погибельником как можно быстрее. И вам, и нам нужна стабильная Бенолия.

— Потребуется не более двух-трёх дней, сиятельный, — заверил эмиссар. — Я могу приступить к выполнению?

— Да.

Эмиссар ушёл.

«Допрашивать коллегианцы умеют, — подумал инспектор. — Но утаить полученное на допросе им не под силу».

= = =

В Гирреане нет гостиниц. Зато можно снять чистую комнату в полупустом общежитии при инвалидском интернате.

Клемент лежал навзничь на узкой кровати, смотрел в светло-голубой потолок.

«В Маллиарве сейчас разгар дня. Здесь — глубокая ночь. Но всё ещё двадцать второе. До полуночи осталось двадцать минут. Самое время подвести итоги».

+ + +

Бетриса встретила Клемента приветливо. Сразу же принялась жарить курицу, делать салат. Клемент с растерянностью и удивлением смотрел, как стремительно и ловко маневрирует она в инвалидной коляске по маленьким тесным комнатушкам дома и, тем более, на крохотной кухне. Беатриса не умолкала ни на секунду: расспрашивала брата о его житье-бытье и тут же, нисколько не обидевшись на неопределённые ответы, рассказывала о себе, детях, муже.

Её супруг, крупный полнотелый увалень, двигался дёргано и ломано, как и все страдающие церебральным параличом, но при этом сноровисто собирал миниатюрные детали каких-то похожих на мобильные телефоны устройств. Беатриса работала бухгалтером в той же мастерской, что и муж.

Внешне она ничем не отличалась от обычных поселковых баб и простодушно радовалась тому, что младший братец выглядит как истинный отпрыск благородной фамилии. Молчаливый супруг улыбался, кивал одобрительно.

Вскоре из школы вернулись дети, два мальчика и девочка. Клементу племянники и племянница понравились: от отца они унаследовали спокойствие, от матери — умение говорить так, что гость сразу начинал чувствовать себя легко и свободно. К тому же все трое оказались совершенно здоровы. Видеть маленьких калек было больно.

«Хорошие люди, — думал Клемент. — И семья у них ладная. Хоть кому-то из Алондро с этим повезло… Хорошие люди. Но чужие. Нас ничего не связывает. Я здесь всего лишь случайный гость. Меня забудут, едва я выйду за порог».

Мысль кольнула обидой. Но претензии предъявлять было бы глупо, да и не к кому.

После обеда разговор сам собой сошёл на нет.

— Ты о Диего что-нибудь знаешь? — спросила Беатриса.

— Нет, — соврал Клемент. — Но если хочешь, можем найти его через справочную паспортной службы.

Беатриса мгновение поразмыслила.

— Незачем это, Клэйми. Хотел бы родничаться, сам бы нас нашёл. Ты же в Гирреан приехал. Он тоже мог бы.

— Да, ты права. А сейчас мне пора уезжать.

— Поблизости будешь, заглядывай.

Клемент кивнул.

Поцеловал сестру, пожал руку её мужу, улыбнулся их детям.

Всё. И эта страница жизни закрыта. Гостю пора уходить.

Из Южного Гирреана, где жила Беатриса, Клемент улетел на север. Хотелось оказаться как можно дальше от того, что никогда не сбудется.

Но делать на севере было нечего точно так же, как и на юге. Клемент шёл по улице неведомого посёлка, не зная, куда себя деть.

«Может, мне всё же поехать за Погибельником? Что бы там ни произошло, это лучше, чем ничто».

С высоких ступеней комендатуры Клементу под ноги рухнула светлошерстая берканда. Рядом упали костыли.

Девушка попыталась подняться, но руки не слушались, а ноги — тут Клементу острыми мурашками повело спину, в точности как перед поркой — ноги были неподвижны, словно камень.

Жандармы засмеялись, один из них кинул в девушку полуобглоданным рыбьим хвостом.

Клемент шагнул было к паскуднику, но девушка схватила его за штанину.

— Нет! Они запрут вас в кутузку, а там… Добрый господин, прошу вас, не надо!

Клемент взялся за лацкан куртки и тут же замер. Если этим поганцам показать предвозвестнический значок, они на брюхе поползут, умоляя о пощаде. Но капитан настаивал, что о пребывании Клемента в Гирреане должны узнать не раньше двадцать третьего… Пусть это не приказ, а всего лишь рекомендация, однако до сих пор Клемент не мог пожаловаться ни на одну из них.

Клемент помог девушке подняться, подал костыли. Та поблагодарила, заковыляла по улице в сторону, противоположную той, откуда пришёл Клемент. Опять поскользнулась, но упасть не успела, Клемент поддержал.

— Вы что, неделю как на костыли встали?

— Третий день.

— Тогда почему вы не в госпитале, а здесь?

Девушка опустила взгляд. «А глаза у неё красивые, фиалковые, — отметил Клемент. — Для берканов это редкость. И шерсть такая мягкая, гладкая как шёлк».

— Я всё равно останусь калекой. Хромой на левую ногу. А может, и на обе. Таких нет смысла лечить. Во всяком случае, на большой земле.

Клемент невольно глянул на её ноги. Под брюками угадывались очертания вытяжных аппаратов.

— Спасибо, — сказал девушка. — Я пойду.

Клемент посмотрел на улицу. Обледенелая, неровная — сплошь рытвины да кочки. По такой на здоровых ногах ходить сложно, не то что на покалеченных…

— Я вас провожу.

— Нет! — испуганно отпрянула девушка.

— Я не буду приставать, почтенная. Всего лишь доведу вас до относительно ровного участка дороги.

— Это и есть самый ровный участок.

— Тем более.

Девушка отрицательно мотнула головой. Клемент вздохнул.

— Почтенная, изнасилования и грабежи не входят в число моих любимых развлечений. Вам нечего бояться. А в одиночку на такой дороге вы обязательно переломаете кости второй раз, и тогда вряд ли сможете рассчитывать на самостоятельное передвижение, пусть даже и на хромых ногах. Вот этого действительно нужно бояться.

— Я лаоранка, — тихо сказала девушка.

— И что из этого? А, ну да, здесь же главенствует таниарство. — Клемент ободряюще улыбнулся девушке. — Я тоже лаоранин.

— И давно вы приехали?

— Вчера вечером.

— Это заметно.

— Так вы позволите вас проводить?

— Благодарю вас, добрый господин. Но вам не стоит так себя обременять. Я сама смогу добраться.

— Охотно верю, — кивнул Клемент. — Однако сложность в том, что я не смогу видеть, как вы идёте по льду и ухабам без поддержки. Поэтому, госпожа, я прошу вас о милосердии к моим ничтожно слабым нервам. Позвольте вас проводить.

Девушка засмеялась.

Клемент забрал у неё один костыль и подставил руку.

— Но… — заколебалась девушка.

— Смелее.

Через несколько шагов девушка остановилась, посмотрела на Клемента с удивлением.

— Где вы этому научились? Водить калеку очень трудно, а вы ведёте меня лучше больничной медсестры.

— Я профессиональный телохранитель. — Клемент и сам не мог понять, почему говорит ей правду. Но врать не хотелось категорически. — Приезжал навесить сестру.

— Быть может, я её знаю? Мы уже со многими познакомились. В каком доме она живёт?

— Она из другого посёлка. Я случайно здесь оказался.

Чтобы прекратить расспросы, Клемент сделал шаг. Девушка невольно шагнула за ним, разговор оборвался.

— Меня зовут Ламина Палиан, — спустя минуту сказала девушка. — Можно узнать ваше имя?

Клемент замер. Имя у него никто не спрашивал с тех пор, как закончилось обучение у Латера. Всегда был только номер.

— Я Клемент Алондро, — произнёс он едва слышно, точно так же, как твердил своё имя по ночам в лицеистской казарме. — Даарн империи.

Ламина убрала руку.

— Простите, досточтимый.

— Что вы, не надо! — Клемент посмотрел на неё умоляюще. — Я просто так сказал. К общему сведению. Окажись вы дээрной, я мог бы рассчитывать на то, что благодаря даарнскому титулу моя поддержка не очень оскорбила бы ваше высокородие.

Ламина качнула головой.

— Пресвятой Лаоран, как же мешают жить все эти условности.

— Да, наверное, — согласился Клемент. — Пойдём?

Ламина оперлась на его руку.

— У вас такие приятные духи, — сказал Клемент.

Девушка улыбнулась, но как-то натянуто, словно пыталась скрыть боль. Клемент встревожился. «Слишком долго идёт пешком», — понял он.

— Полезайте-ка мне на спину, — присел перед ней Клемент.

— Как это? — растерялась девушка.

— Обыкновенно. Давайте костыль и хватайтесь за плечи. Только не говорите, что вас так в госпитале никто не носил.

На это раз Ламина послушалась без споров.

— Врач сказал, — пробормотала она, оправдываясь, — что всё сразу биоизлучателем залечивать нельзя. Слишком сложная травма. Если зарастёт постепенно, последствия будут не такие тяжёлые.

Клементу вспомнилась искорёженная рука Северцева.

— Да, — сказал он. — Лучше не торопиться.

— Зато руки быстро залечили. Почти всё прошло. Только слабые пока.

— Я заметил. — Одной рукой Клемент нёс костыли, другой поддерживал пассажирку. — Но к Новому году будет всё в порядке.

— Скорее уж к весне.

— Раньше, — заверил Клемент. — Я так чувствую.

Ламина не ответила, только уцепилась за него покрепче.

Дом Ламины оказался на краю посёлка. Клемент внёс девушку в прихожую, снял с неё сапоги, куртку. Ламина засмущалась, начала было протестовать, но Клемент подхватил её на руки, перенёс в комнату и бережно положил на диван. Подсунул под ноги специальную подушку.

— Ой, — глянул на потёртый ковёр. — Наследил. Надо было ботинки сбросить. Не догадался. Но я сейчас всё уберу!

— Что вы, не беспокойтесь, — привскочила Ламина. — Я сама…

— Вам лежать надо, а не со щётками прыгать. Вы и так натопались сегодня гораздо больше того, что требует ежедневная разминка.

Клемент вернулся в прихожую, снял куртку, шапку, переобулся в мужские тапочки стариковского фасона. «С дедушкой приехала. Это хорошо, есть кому присмотреть. Хотя от старика пользы и немного, но лучше такая помощь, чем никакой».

Ковровая щётка обнаружилась не в прихожей, а в кухне. Планировка дома такая же, как и у Беатрисы, только комнат не три, а две. Клемент вернулся в зал, вычистил следы на ковре.

— Я чайник поставил, — сказал Ламине. — Вам обязательно нужен горячий чай. — И спросил неуверенно: — Не рассердитесь за такое самоуправство?

— Клемент, пожалуйста, не надо столько хлопот. Я очень вам благодарна и не хочу вас обременять…

— Мне приятно всё это делать. Так что я должен вас благодарить, а не наоборот.

— Клемент…

Он отрицательно качнул головой.

— Не надо, — попросил Клемент, ушёл в кухню. Слышать своё имя из её уст было и сладко, и страшно: ведь через несколько минут всё закончится, исчезнет навсегда — и тёплый дом, и ласковый голос.

Клемент тщательно вымыл руки, стал резать тонкими ломтиками булку, мазать маслом и вареньем. Каждое движение хотелось делать как можно медленнее, чтобы растянуть удовольствие.

Первый раз Клемент не прислуживал, а помогал, причём в его помощи действительно нуждались.

«Пресвятой владыка, пусть сегодняшний день продлится как можно дольше. А завтра делай со мной всё, что захочешь. Я подчиняюсь любой цене».

Настоялся чай. Клемент на маленький столик с колёсиками поставил чайный прибор, бутерброды, розетку с сахаром. На выдвижной нижней полке была чашка для омовения рук и кувшинчик для воды. «Правильный столик», — одобрил Клемент.

Когда он вошёл в комнату, Ламина удивлённо и даже обиженно воскликнула:

— А вы разве не будете чай пить? Уйдёте так сразу?

«У людей принято, чтобы гость и хозяева делили трапезу поровну, — сообразил Клемент. — Отказаться от неё означает оскорбить хозяев. А я пока ещё гость. Людь».

— Сейчас принесу и себе, — сказал он вслух.

Чай пили молча. Спустя несколько минут Ламина сказала:

— Послезавтра мне снимают тягуны. Так что когда вы приедете снова, то будет ваша очередь лежать на диване, а моя — подавать чай. И не с покупными булками, а домашними. Вы даже не представляете, как вкусно я умею печь.

Клементу показалось, что под ним качнулся стул.

— Я… Я ведь случайно здесь. И больше не приеду. Не смогу.

— Да, — кивнула Ламина. Лицо сразу же погрустнело.

— Почему вы одна ходите так далеко? — спросил Клемент лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.

— Надо было срочно оформить регистрацию. А сделать это можно только лично.

— Но почему вы пошли одна? Где ваш дедушка? Вы ведь с ним живёте?

— Повёз дочку на прививку. На лошади, в соседний посёлок, так что вернутся они часа через два.

— Дочку?

— Ей пять лет. Когда выяснилось, что я останусь инвалидом, муж расторгнул брак, а дочь забирать отказался. Сказал, что не собирается держать в доме отродье калеки. Пришлось везти её сюда.

— Зато ваша девочка осталась с вами.

— Моя дочь будет расти в Гирреане! Навечно останется изгойкой! Это хуже клейма, от прозвания «гирреанка» не избавиться никогда.

Клемент не знал, что ответить.

— Многие сами приезжают в пустошь, — сказал он осторожно. — Просто так, а не за родственниками. Значит, здесь всё не так плохо…

— Для тех, кого берёт под опеку таниарская община. Нам же это не светит. А значит любой уголовник может убить нас просто развлечения ради. Я ведь калека, воплощение скверны и божьего проклятия. Такие не должны жить. А вместе с ними не должны жить и их отродья.

— Вы ведь можете… — начал Клемент, но Ламина перебила:

— Мой дедушка был архивариусом в Бюро церковного надзора. Всего лишь архивариусом! Но для местных он не отличим от тех, кто приказывает расстреливать таниарцев за ересь. Так что вам лучше уйти. Незачем засиживаться в проклятом доме.

— У вас всё наладится, — сказал Клемент. — Со временем люди поймут, что ваш дедушка не злодей. Ведь даже сейчас всё не так плохо. Вам лошадь с повозкой одолжили.

Ламина улыбнулась.

— Вы умеете дарить надежду. Спасибо.

— Это вам спасибо. Вы подарили мне день из жизни, которая для меня невозможна. Но теперь этот день останется со мной навсегда.

— Я не понимаю, — встревожилась Ламина. — Клемент, вы о чём?

— И хвала пресвятому, что не понимаете. — Он поднялся. — Прощайте.

— Прощаются не так, — сказала Ламина. — Подойдите.

Она взяла его за руку, заставила сеть на диван. Крепко обняла и поцеловала в губы. Клемент на мгновение задохнулся от растерянности, но тут же ответил на поцелуй. Губы у Ламины нежные, сладкие, гибкие. Не зря говорят, что беркады целуются лучше всех в мире.

Ламина разжала объятия. Клемент смутился, будто школьник, отвернулся. И тут же устремил восторженный и благодарный взгляд. От сладости поцелуя голова кружилась, как у хмельного.

— Да ты покраснел! — с шаловливой улыбкой сказала Ламина. — Как будто в первый раз целуешься.

— В первый, — серьёзно проговорил Клемент.

Ламина смотрела на него с недоумением. Она чувствовала, что Клемент сказал правду, но губы у него не просто опытные и умелые — искусные в лобзаниях… Да и невозможно быть девственником нецелованым в его-то годы. И всё же её поцелуй стал для Клемента первым.

— Ты никогда не влюблялся? — поняла она. — Даже в школе? Но ведь все старшеклассники влюбляются, пусть даже на один день!

— Есть школы, где любовь запретна. Эта роскошь не для всех.

— Любовь нельзя запретить, — твёрдо сказала Ламина. — Наоборот, пока в тебе душа живая есть, ты не можешь не любить.

— А у меня не было души. Только номер.

Он поднялся.

— Прощай. И забудь.

В дверях комнаты стоял крепкий беркан лет пятидесяти. За его руку держалась маленькая девочка.

— Я Урдаинг Палиан, — сказал он. — Внучке после развода девичью фамилию вернули. Не захотел её супружник свою с калечеством связывать. А ты, стало быть, увечьем не брезгуешь. Соседи рассказали, как ты Ламину от самой комендатуры на загривке нёс.

— Простите, — пробормотал Клемент. — Я ухожу, и претендовать на благосклонность госпожи Ламины не стану.

— С чего вдруг? Только не говори, что она тебе не понравилась. А то я не видел…

— Я теньм, — ответил Клемент. — Тот самый, о которых сейчас пишут в газетах.

— Вот как… — медленно проговорил Урдаинг. — Как же ты из Алмазного Города в Гирреан попал?

— Случайно и ненадолго, — в который раз за последние часы сказал Клемент.

Урдаинг кивнул. Несколько бесконечно долгих секунд рассматривал Клемента, потом подошёл. Клемент замер, ожидая пощёчины. Ни на что иное теньм, жалкое подобие людя, рассчитывать не мог. Любая дерзость должна быть наказана. Тем более, если совершил её теньм.

Урдаинг положил ему руки на плечи.

— Это всё ничего, — мягко сказал он Клементу. — Это был всего лишь плохой сон. Мало ли какая дрянь приснится. К настоящей жизни она отношения не имеет. Ты оставайся здесь. Тогда плохие сны забудутся, как и не были.

Клемент закрыл глаза. С ним такого быть не могло. Ведь он же теньм!

Посмотрел на Урдаинга и сказал обречённо:

— Ничего уже не изменить. Поздно.

Клемент снял руки Урдаинга, пошёл к двери.

— Мы будем ждать тебя, — сказал Урдаинг вслед.

Клемент резко обернулся.

— Нет… Вы должны всё забыть. Нет! — Он бросился в прихожую, схватил куртку, ботинки, выскочил на улицу. Пробежал куда-то за дома и лишь там оделся. — Нет, — повторил он. — Невозможно. Я всего лишь тень.

Скоростной лётмарш ждал его на стоянке возле комендатуры. Клемент поднял машину в воздух. А дальше мчался, сам не зная куда, пока не разрядились энергокристаллы. Еле дотянул до стоянки в каком-то посёлке, таком же безвестном, как и предыдущий.

+ + +

Клемент кончиками пальцев прикоснулся к губам. Как жаль, что поцелуй не оставил на них шрама. Тогда у Клемента был бы вечный след сегодняшнего чудесного дня.

И координаты посёлка, где живёт Ламина, неизвестны.

— Всё правильно, — сказал Клемент. — Тень всегда остаётся лишь тенью. Если ты никто и ничто — это навечно. Переменить судьбу невозможно.

Со стороны интерната сверкнула вспышка, спустя несколько мгновений донёсся звук взрыва.

— Что за чёрт? — метнулся к окну Клемент.

Сверкнуло ещё семь вспышек.

— Зажигательные гранаты! — охнул Клемент и побежал к интернату. Горело левое крыло.

Два санитара навинчивали брандспойт на трубу. Другие вытаскивали калек из горящих палат.

— А где врачи? — спросил Клемент.

— Таскают, — буркнул санитар. — Не мешай.

Дым превратил белоснежную форму врачей в такую же серую, как и у санитаров, а пламя сделало её лохмотьями.

— Где посельчане? — не понимал Клемент. — Где пожарные?

— Ты что, совсем дурной? Это же калеки! Никто не придёт мараться об их скверну.

— Ты же пришёл.

— Не мешай, придурок! Не видишь — люди горят!

Клемент через окно запрыгнул в здание интерната. Схватил за плечо какого-то медика.

— Где самые тяжёлые? По весу тяжёлые! Я очень сильный. Могу носить их один.

— Пойдём, — медик повлёк Клемента в палату. — Бери вон того!

Пациент оказался хотя и громоздким, но лёгким как мешок с пухом.

Другой был маленьким, но тяжёлым из-за ортопедических растяжек.

Прочих Клемент не запомнил. Только пламя, удушливый дым и крики боли. Собственную боль Клемент не чувствовал. Не до неё оказалось.

— Всё, — сказала какая-то женщина в форме врача. — На это раз вытащили всех.

— Что значит «на этот раз»? — спросил Клемент. Хотя прекрасно знал ответ. Просто верить не хотелось.

— У вас ожоги, — сказала врач. — Идёмте, я обработаю.

— Не надо. В лётмаршной аптечке есть биоизлучатель.

— Вы так помогли нам, господин…

— Где охрана? — взъярился Клемент. — Почему на окнах бьющиеся стёкла? Горючие материалы в палатах для беспомощных людей?

Врач горько рассмеялась.

— Вы что, из Ойкумены сюда свалились? Мне едва хватает денег, чтобы не дать этим беднягам умереть с голода. Медканцелярия не считает нужным тратить средства на людской мусор.

— Но вы можете подать прошение в Коронный совет!

— Каждый год подаю. И каждый год получаю ответ «Нет возможности». Никто не станет финансировать калек.

Клемент пошёл к лётмаршу. Оставаться в посёлке было невыносимо.

— Это не наши, — донеслось до Клемента. — Не блатные и не бригадные. Так и передай почтенной Фогель — залётные сработали. Зуб даю.

— Мы проверим.

— Посельчане тоже ни при чём. Слово перед великой матерью.

Клемент оглянулся на говорящих. Медбрат из интерната и наурис в дорогой одежде, на пальце — перстень с большим рубином, знаком герцога, главы уголовного сообщества района. В Гирреане упорно придерживались древних традиций. Третий оказался невзрачным человечком. К плечу приколота лента поселкового старосты.

— Что ж никого из вас на пожаре не было? — спросил Клемент. — Помогли бы тушить, если не ваши люди поджигали.

— Новичок, — усмехнулся медбрат. — Ты здесь первый день или второй?

— В левом крыле нет детей благодатной матери, — сказал староста.

Разбойничий герцог молча повернулся спиной, пошёл к своей свите.

Клемент провёл рукой по лицу, словно стирал плевок. Побрёл к лётмаршу.

— Эй, новенький, — окликнул медбрат. — Новенький!

Клемент обернулся.

— Всё пациенты остались жить, — сказал медбрат. — Спасибо.

— Разве это жизнь? Существование.

— Ты зайди как-нибудь, послушай как они поют. Рисунки посмотри, скульптуры. Тогда поймёшь, где жизнь, а где — существование.

— Что? — не понял Клемент. — Какие скульптуры?

— Досточтимая Мария Фогель, наш главврач, любит метод арт-терапии. Неплохой способ стать значимыми персонами для тех, кого судьба и людская злоба превратили в ничто.

— Может быть, — сказал Клемент. — Только не для всех.

Он вернулся к лётмаршу, залечил биоизлучателем ожоги. Обтёрся снегом, смывая копоть и запах гари. Переоделся в запасной костюм. Куртки на замену не было.

— Обойдусь пока, — пробормотал Клемент.

Энергокристаллы немного подзарядились, хватило, чтобы долететь до соседнего района.

Теперь надо только дождаться полудня, выполнить приказ, — и всё, можно вернуться в Алмазный Город. Забыть.

Клемент опять прикоснулся к губам.

След всё же остался. Неизгладимый. Только не на губах.

На душе.

* * *

Срочный межпартийный съезд глав бенолийских реформистов был назначен на двадцать третье ноября. Место сбора — конференц-зал в одной из многочисленных гостиниц Тулниалы.

Президент конституционной партии, пухленькая сорокапятилетняя наурисна, поправила перед зеркалом в прихожей маленького номера блузку.

— Идём, — сказал она своей референтке, молодой берканде, недавно принятой в партию лейтенантке службы охраны стабильности.

Лейтенантка нерешительно глянула на начальницу.

— Зачем всё это? Ведь Михаил Северцев наш враг.

— Наш враг — это император. А Северцев… Он умён и талантлив, большая часть его разработок в области оперативного обеспечения гениальна. Да и чисто по-людски он замечательный. Добрый, надёжный, понимающий… И безупречно честный. Есть в нём какое-то душевное благородство, которое выше и ценнее благородства крови. Я знаю, что говорю, поскольку сама диирна империи. А теперь Северцев считай, что мёртв. Завтра суд с заранее предрешённым приговором и казнь. — Президентка вздохнула. — Пока Северцев был жив, я надеялась, что однажды он осознает, как сильно заблуждаются центристы, оставит их и присоединится к нам. Теперь этому не бывать.

— И центристы ничего не попытаются сделать?! — возмутилась лейтенантка. — Можно ведь захватить здание суда…

— Северцев запретил. Это потребовало бы много крови. А покупать свою свободу ценой людских жизней он не захотел. Говорю же, Северцев был наделён истинным благородством. — Президент отвернулась, ударила кулаком по стене. — Твари занебесные!

— При чём тут ВКС? — не поняла лейтенантка. — Подставил Северцева его сын. Чтобы спасти Авдея от смертной статьи Михаил всё взял на себя. Думаю, имперские силовики правы, когда стараются не подпускать к ведущим должностям семейных людей.

— Ну и дураки. Тот, кто не способен хранить верность семье, верность делу тем более не сохранит. Жену, а в нашем с тобой случае мужа, как и Родину — не предают.

— Но Михаил погибнет только из-за Авдеевой глупости! А его жизнь намного ценнее существования этого пацана, к тому же Михаил — глава семьи. Зато Авдей всего лишь отпрыск, это он должен был отдавать жизнь за отца. Михаилу ни в коем случае нельзя было вмешиваться! Авдей обязан сам отвечать за свою глупость. Таким поступком Михаил предал центристов. И всех нас вместе с ними.

— Девочка, — грустно улыбнулась президентка, — если ради идеи надо предавать близких, это плохая идея. Она принесёт людям лишь боль и ненависть, а потому не имеет права на существование. Даже звери защищают детёнышей, не считаясь с собственной жизнью, — так что остаётся людям? Михаил поступил так, как и должен был поступить настоящий отец. А что касается Авдеевой глупости… Ты считаешь, что, публикуя «Лицеистский файл», он был неправ? Надо было позволить имперцам и дальше калечить всех этих детей?

— Нет, — опустила голову лейтенантка. — Высшие лицеи — это мерзость, которая не должна осквернять собой Бенолию.

— Поэтому Авдей целиком и полностью прав. «Лицеистский файл» стоит того, чтобы отдать за него жизнь.

— Но зачем надо было совать туда копирайт? Авдею что, мозги вышибло?

Президентка вздохнула.

— С копирайтом история тёмная. Я немного знаю Авдея. Он толковый парень, но в компьютерных технологиях разбирается средненько, на пользовательском уровне. А чтобы сделать плавающий самокопирующийся файл, надо минимум два года профессионально обучаться программированию. Значит, Авдею нужен был помощник-программист. Для программеров же характерно снабжать файлы скрытыми копирайтами.

— Только в них указываются эмейлы и ники, а не реальные адреса! Или вы думаете, — не веря собственной догадке, спросила лейтенантка, — что программер подставил Авдея специально? Но почему?

— Нет, — качнула головой президентка. — Такой мерзости просто не может быть!

— Но почему же, командир? Если допустить, что программер был провокатором ВКС…

— Тогда… Нет…

— Тогда получается, командир, что векаэсники всё специально устроили. Захотели уничтожить нас через наши семьи. Сейчас они взялись за центристов, а вскоре примутся и за конституционщиков. Точнее — за ваших дочерей или мою мать!

— Зачем им это? — растерянно спросила президентка. — Наши дела с их делами никак не пересекаются.

— Вы командир, вы и думайте зачем. А я одно понимаю — пока есть ВКС, я не могу быть уверена, что мать будет жить спокойно. И что она вообще будет жить! Ну мы и попали… С одной стороны сука-Максимилиан, с другой — векаэсники. И не поймёшь кто хуже.

— Зло не делят на большое и малое. Его просто убирают. А на освободившемся месте надо постараться сделать хоть что-нибудь хорошее.

— Командир, но разве мы сможем победить и ВКС, и империю одновременно?

— Должны. Одновременно или по очереди, будет видно по ходу боя, но победить должны обязательно. А подробности того, как именно мы это сделаем, сейчас и обсудим.

— Но послушают ли вас другие члены съезда?

— Если внятно изложить то, что мы только что с тобой обсуждали, то послушают. В конференц-зале сидят наши соперники, но не враги и не идиоты.

— Жаль только, — сказала лейтенантка, — что «Лицеистский файл» сделал центрист, а не конституционщик.

— Авдей — только сын центриста. В партии он не состоял. Иногда помогал отцу, но только по мелочам, а в данном случае действовал исключительно по собственной инициативе. Так что центристы на лавры претендовать не могут.

— Но официально, во всех следственных документах и сообщениях СМИ автором «Лицеистского файла» назван Михаил Северцев. Центрист!

— Это ненадолго, — успокоила президентка. — Недели через две, максимум через месяц, мы всем расскажем правду. Ведь единожды вынесенный приговор пересмотру не подлежит. Авдей не пострадает.

— Но почему он не обратился за помощью к отцу? Тогда бы не нарвался на провокатора.

— От этих паскуд никто не застрахован, — возразила президентка. — В том числе и Великий Конспиратор. И я сама. И ты. — Она немного помолчала. — Почему Авдей не обратился за помощью к отцу, говоришь… Семейные взаимоотношения — дело сложное. Особенно, когда приходится выстраивать их со взрослыми детьми. Тем более, с такими молодыми. Им хочется побыстрее доказать нам взрослость, а миру — свою значимость. И ты никогда не знаешь, какая из случайно брошенных фраз обидит их так, что в доказательствах они утратят рассудительность и осторожность.

— Я не совсем поняла…

— Разберёшься. И хорошо бы это произошло до того, как ты окажешься матерью взрослых детей. — Президентка вздохнула. Немного помолчала и решительно тряхнула головой. — Всё, лейтенант, нам пора. Мы и так опоздали.

* * *

На Маллиарву опускались сумерки. Дронгер подошёл к одному из служебных входов в цирк Мальдауса.

«Неплохое убежище, — отметил он. — Нет, убежище отличное. Когда уедет Винс, я перетряхну эту гадючню от подвала до крыши».

Из служебной двери вышел Винсет. Дронгер тут же затянул его под навес брошенного торгового лотка, в густую тень.

— Винс, ты зачем позвонил? Мои телефоны до сих пор на контроле!

— Но ведь я же ничего такого не сказал.

— Хотелось бы верить.

Винсент опустил голову.

— Прости. Я не хотел мешать.

— Дурак. — Дронгер притянул его к себе, прижался губами к виску. — Винс, сердце моё, никогда так не думай, слышишь, никогда!

Винсент прижался теснее, замер в его объятиях.

— Я так соскучился.

— Я тоже. Мы с мамой очень скучаем и по тебе, и по Рийе. Но надо терпеть, Винс. Ты ведь взрослый людь и сам всё понимаешь. Нужно дождаться, пока всё утихнет. А пока нельзя встречаться без крайней на то необходимости.

— Это и есть необходимость! — воскликнул Винс. — Авдей Северцев арестован!

— Ты знаком с этим мятежным отродьем?!

Винсент резким движением стряхнул руки Дронгера.

— Авдей не центрист! И ты должен это знать! Что бы ни сделал Михаил Семёнович, Авдей здесь ни при чём. Об этом даже в новостях сегодня сказали.

— Авдей Северцев — соучастник отцовского преступления. Об этом тоже сказали в новостях.

— Папа, это Авдей помог нам с Ринайей уехать из Гирреана и спрятаться здесь.

— Что?! Палёнорожий знает, где ты находишься?!

— Не называй его так!

Винсент перевёл дыхание, посмотрел на отца.

— Авдей спас не только мою жизнь, но и твою честь. Это он придумал, как скрыть наше родство. Теперь никто и никогда не докажет, что беглый оскорбитель императорского величия — твой сын. Я всё ему рассказал… Но Авдей сказал, что ты не ответственен за мои грехи.

— Винс…

— Михаилу Семёновичу он тоже ничего не сказал. Ведь для центриста позор, когда его сын помогает стабильническому отродью вроде меня. Так что никто ничего не знает.

Дронгеру сжало сердце. Соучастники Авдея далеко, может и вообще за пределами Бенолии, но гирреанский гадёныш здесь, и если на допросе за него возьмутся покрепче, то…

— Папа, в новостях Авдея назвали Погибельником… Они не смеют так говорить! Авдей никому не способен причинить зла…

— Пресвятой Лаоран! — прошептал Дронгер.

Коллегия примеряла Винсента в истинные Погибельники. В коллегии знают о соучастии Авдея Северцева в побеге. И сейчас гирреанцу задают только один вопрос — где Винсент?

— Немедленно забирай Рийю и поехали отсюда. Я найду вам убежище понадёжнее.

— Ты поможешь Авдею?

— Да, — кивнул Дронгер. — Конечно, помогу. Погибельничество с него снимут, но от соучастия центристам никуда не деться. Только ты не бойся, его приговорят к ссылке в Гирреан… Авдею к нему не привыкать.

— А Михаил Семёнович? Ведь он всё правильно написал! Высшие лицеи хуже любой каторги, мне ли не знать.

Дронгер судорожно сглотнул.

— Винс, — взял он сына за плечи. — Тебе давно пора об этом забыть. Прошлое прошло, и уже не вернётся.

— Как видишь, вернулось.

— Доказательства, Винс. Их ни у кого нет.

— Что будет с Михаилом Семёновичем?

— Тут я бессилен, Винс. Его дело ведут координаторы. Они же будут и судить. Но Северцев знал, на что идёт, когда публиковал файл. А сейчас нам пора. Зови Ринайю.

— Да, — кивнул Винсент. — Мы быстро.

Он скрылся за дверью.

Дронгер позвонил Пассеру.

— Немедленно изыми Авдея Северцева из ведения коллегии и переправь в наше СИЗО. Если от пыток, которым его подвергли коллегианцы, он по дороге скончается, меня это нисколько не огорчит.

— Понял. Будь спокоен. Как Винс?

— Всё отлично. Скоро приедем.

Дронгер убрал телефон.

Пассер ещё никогда не подводил. Винсент будет в полной безопасности.

= = =

Джолли сидел на диване в гостиной, смотрел партитуру ученического концерта.

Ульдима принесла мужу чай. Джолли рассеянно поблагодарил, поставил чашку на журнальный столик и тут же забыл о ней.

— Что-то случилось? — спросила Ульдима.

— Нет, ничего… Сегодня ко мне в школу пришли ещё двое, желающих обучиться игре на вайлите. После той шумной истории на «Хрустальной арфе» инструмент стремительно входит в моду.

Ульдима села рядом с мужем.

— Ты должен радоваться. Вайлита всегда тебе нравилась.

— Однако я так и не научился толком на ней играть… Как я могу научить других?

— Ты знаешь принципы игры и можешь толково их объяснить. Остальному каждый музыкант должен учить себя сам. Ты всегда так говорил.

— Да. — Джолли невидящим взглядом смотрел в нотные страницы.

— Где Канди? — спросил он после долгого молчания. — Выступления сегодня нет, а вечерняя тренировка давно закончилась.

— Кто-то пригласил его в гости.

— Последнее время Кандайс слишком часто шляется по гостям. Нередко в ущерб тренировкам. Боюсь, быстрый успех вскружил ему голову. А расплачиваться за это придётся на ринге. Вот и сегодня проболтается непонятно где до трёх, зато утром проспит до одиннадцати. Тренировка начинается в восемь.

Ульдима пожала плечами.

— Тренер клуба не даст Кандику особенно разбаловаться.

— Меня другое баловство беспокоит.

— Ты о чём?

Джолли горько вздохнул.

— Диль, сегодня двадцать первый день как мы в столице. За всё это время Канди ни разу даже мимоходом не вспомнил Винсента и Авдея.

— Может, это и к лучшему, — Ульдима встала, отошла к окну. — Ты же видел выпуск новостей.

— Авдей и Винсент были его лучшими друзьями. Если с такой лёгкостью отказываться от прошлого, можно потерять будущее.

— Жить надо настоящим.

— В настоящем у Канди слишком быстрый успех, Диль. Огромные деньги, которые он даже не знает, как потратить… Непрестанное внимание прессы… Высокородные поклонницы наперебой домогаются его внимания… Диль, я не против ни того, ни другого, ни третьего, но я боюсь, что Канди утрачивает чувство реальности. Он хватает наслаждения одно за другим и не понимает, что всё это не просто так, что каждую мелочь придётся отрабатывать.

— Чем отрабатывать? — испугалась Ульдима.

— Не знаю… Но цена будет немалой. Я совершил огромную ошибку, Диль. А расплачиваться за мою глупость придётся Кандайсу.

— О чём ты, Барт? — тревожно посмотрела на него Ульдима.

— Я научил его постоянно стремиться вверх и никогда не останавливаться на достигнутом. Работать научил. Но при этом не научил умению жить на гребне успеха. Кандайс не готов успеху. Не знает, как правильно вести себя, чтобы не разменяться на шмотки, девок и… — Джолли досадливо мотнул головой: — и внимание тех, кого принято именовать «сливками общества». Это всё затягивает как наркотик и точно так же лишает не только рассудка, но и совести, и даже нормальных людских чувств. Диль, Канди не умеет отличать успех как таковой от сопутствующих ему элементов. Боюсь, что сейчас Кандайсу кажется будто вся эта мишура, — взмахом руки Джолли показал на крикливую роскошь гостиной, — и есть то, ради чего он живёт. А ведь на самом деле победа в бою приносит медаль, а не медаль даёт победу. — Джолли отшвырнул партитуру. — Раз уж выбрал своей судьбой единоборство, так единоборствам и занимайся! Вырабатывай собственный стиль, совершенствуй его, доказывай преимущества перед другими стилями. Если при этом будут призовые выплаты — хорошо, нет — не страшно. Гораздо важнее не уронить себя как мастера.

— Пока у Канди нет ни одного поражения. — Ульдима досадливо хлестнула хвостом по ковру: — И зачем он занялся этими кошмарными боями? Надо было раньше всё запретить. А теперь уже поздно…

— Он занялся тем, чем считал нужным заниматься! Выбрал то дело, к которому лежала душа. Поступил именно так, как и должен был поступить любой уважающий себя людь. Меня страшит другое, Диль. Поражений надо бояться не на ринге, а за его пределами. Бремя богатства и славы очень сладкое, настолько сладкое, что не замечается его тяжесть. Но, тем не менее, оно давит на людей, и давит очень сильно. Чтобы не сломаться под тяжестью этого бремени, надо целиком и полностью сосредоточиться на работе. Особенно если богатство и слава приходят сразу и помногу. А Канди, к несчастью, начинает забывать о своём настоящем деле в угоду всякой блескучей мишуре. Я боюсь, что Канди закончит точно так же, как и все эти односезонные звёздочки спорта или стерео. Заиграется в короля тусовки, распылит по кабакам и бабам профессиональную квалификацию и станет для дальнейшей работы непригоден. Тогда клуб расторгнет с ним контракт и всё это, — Джолли кивнул на квартиру, — заберёт в качестве неустойки, а парня нашего вышвырнет на улицу голым и, хорошо, если не изувеченным. С таким отношением к тренировкам и бойцовскому режиму Кандайсу недолго в непобедимых ходить. — Джолли подошёл к окну, встал рядом с женой. Долго смотрел в темноту, потом с досадой и злостью ударил кулаком по раме: — И ведь говорить с ним бесполезно! Он сейчас как наркоман под кайфом — ни черта не понимает. Только и может, что за новой дозой тянуться.

— Ты преувеличиваешь, — сказала Ульдима. Хвост у неё свился в спираль. — Всё не так плохо.

— Диль, когда он последний раз был у Лайонны? Кандайс неделю не заходит в её комнату.

— Ему некогда. Тренировки, выступления…

— Диль! — перебил Джолли. — Не надо врать самой себе. В пустоши были те же самые тренировки и выступления, да ещё и работа на бетонном заводе. Однако он каждый день выкраивал полчасика поболтать с сестрой. А сейчас Канди даже не спрашивает, как она себя чувствует. Только слышишь от него — журфикс у диирна такого-то, пати у дээрна эдакого. Канди перестал упоминать даже имена бойцов. Прежде он каждый день о ком-нибудь рассказывал.

Удьдима схватила мужа за свитер.

— Ты ошибаешься. Ты должен ошибаться!

— Хотелось бы… Ох, как хотелось бы…

Полчаса спустя пришёл Кандайс. Сменил вечерний костюм на кожаные штаны и водолазку из светлого ларма.

— Уходишь? — спросила Ульдима.

— Да, пригласили на интересное пати.

— Опять почти до рассвета? А потом всё утро в постели. Нельзя так пренебрегать тренировками.

— Мам, я в отличной форме. Можно и немного расслабиться.

— Скажи это своему сопернику на ринге.

— Мама, всё в порядке. Настолько в порядке, что я вызвал на поединок Матвея Алтуфьева.

— Что? — дёрнулся Джолли. — Матвея-Торнадо? Да ты с ума сошёл! У него весовая категория выше! Он тебя одной массой задавит.

— Для тех, кто владеет стилем «Девяти звёзд» габариты противника никакого значения не имеют. Батя, я тебе это уже раз двести говорил! У меня и раньше крупные противники были. Помнишь того рыжего беркана из Канрайи? Мужичище размерами на треть ринга. Ну и толку было от его габаритов? Я его как кусок мяса сделал.

— Тебе досталось не меньше, — ядовито напомнила Ульдима. — Еле с ринга выполз.

— Я-то выполз, а он там в полном нокауте остался.

— У Матвея-Торнадо нет ни одного поражения! — выкрикнул Джолли.

— У меня тоже! — запальчиво ответил Кандайс.

— С той разницей, что твоим противникам до Алтуфьева как в лётмарше до Гарда!

— Менеджер клуба должен запретить бой, — схватила мужа за рукав Ульдима. — Канди не имеет права на самостоятельные вызовы. Тем более, что Алтуфьев не клубный боец, а вольняшка.

— Бой будет, — сказал Кандайс. — Я составил вызов так, что отказаться, не утратив бойцовской чести, не смогут ни клуб, ни Алтуфьев. Президент начал было на меня орать, я минуты три потерпел, дождался, когда пар выйдет, а потом посоветовал ему профит от билетных сборов прикинуть и доход от ставок приплюсовать. Ну он и заткнулся, рекламой занялся. Обратите внимание, что со мной разбирался не тренер, и даже не менеджер, а президент лично. Ну ладно, я пошёл.

— Стой, — схватил его за руку Джолли. — Сын, Матвей-Торнадо — это очень серьёзно. Тебе бы не по вечеринкам бегать, а режим соблюдать, готовиться. Канди, оставайся дома.

— Да всё нормально, батя. Я в форме. Всё пучком будет, не бойся.

Кандайс пошёл к двери.

— Канди, — окликнула Ульдима, — сегодня в новостях говорили об Авдее…

— Смешно, — перебил Кандайс. — С чего это вдруг центральный канал мелким поселенцем заинтересовался?

Ульдима опустила глаза.

— Арестован Михаил Семёнович Северцев, — сказала она тихо.

— Чёрт… — Кандайс растерянно клацнул шипами. — Вот это поворот. — Он немного помолчал. — Михаил Семёнович знал, на что идёт, когда вмазывался в антиимперскую политику. Так что закончилось всё тем, чем и должно было рано или поздно закончиться! — Кандайс хлестнул по стене хвостом. Немного помолчал, буркнул: «Ладно, я пошёл», — и скрылся за дверью.

Ульдима с растерянностью и обидой смотрела ему вслед.

— Раньше Кандайс называл Северцева-старшего только дядей Мишей, — сказала Ульдима. — А сегодня не спросил, как его арест отразился на Авдее. Хотя ещё месяц назад считал Дейка своим лучшим другом. Его и Винсента, о котором Канди тоже ни разу не вспомнил с тех пор, как оказался в Маллиарве. Сначала забыл друзей, потом — сестру. Вскоре забудет и нас с тобой. Мы потеряем сына, Барт.

Джолли обнял жену, вздохнул.

— Будем надеяться, что поражение в бою с Алтуфьевым взбодрит ему память. А заодно и мусор из мозгов вытрясет.

— Лишь бы Алтуфьев нашего Канди не покалечил.

— Нет-нет! — горячо заверил Джолли. — Об Алтуфьеве говорят, что уважает правила боя. Покалеченных противников за ним не числится.

— Помоги нам пресвятой Лаоран, — прошептала Ульдима.

— 10 —

Допросные камеры Преградительной коллегии расположены на самом нижнем этаже подвального сектора.

Красный кафель стен, прорезиненное покрытие цвета охры на полу, — так проще отмывать кровь. Серый пластиковый потолок с пронзительно-яркими лампами дневного цвета. С потолка спускаются нержавеющие цепи растяжек и дыб, у стены ряд пыточных кресел. Как правило, здесь допрашивается сразу несколько человек по разным делам.

Но сегодня подследственный только один.

— Когда он сможет продолжить разговор? — спросил эмиссар.

Мастер-вопрошатель, высокий светловолосый и светлоглазый человек сорока трёх лет, глянул на подследственного, который был подвешен на цепи за запястья так, что ноги лишь самыми кончиками пальцев касаются пола. Такая подвиска заставляет подследственного постоянно дёргаться, невольно ища опору. Это не только мешает объекту дознания сосредоточиться на увёртках от вопросов, но и причиняет сильную боль, поскольку руки скованы за спиной и теперь вывернулись в плечевых суставах жестоко и нелепо, вопреки естественному направлению движения.

Полностью обнажённое тело объекта покрыто чёрными синяками и кровавыми ссадинами от хлыста, лицо и голова закрыты шлемом психозонда.

— В обмороке что ли? — пробормотал вопрошатель, глядя на безвольно обвисшего подследственного. И приказал помощнику: — Подбодри его разрядом.

Помощник, молодой тёмношерстый беркан, нажал кнопку пульта дистанционного управления. Тело подследственного выгнулось дугой. Кричал объект хрипло, воюще.

— Хватит пока, — сказал вопрошатель, подошёл к подследственному поближе. — Ну что, ублюдок гирреанский, говорить будешь?

— С тобой говорить — только зря время тратить, — бросил Авдей. Голос у него слабый, еле слышный. Слова произносит с усилием, зато язвительности хватит на десятерых. — Достоевского ты не читал, фильмов Рязанова не видел, о Бетховене никогда не слышал. Как собеседник ты мне не интересен.

Эмиссар поёжился. Даже боль и бесконечная усталость не лишили голос подследственного его невозможного, невероятного тембра: звенящая плавная гибкость и тяжёлая острая хрипота. Странный голос, один из тех, забыть которые невозможно. Особенно, если в нём, кроме необычности звучания, слышно нечто несоизмеримо большее — прямота и сила характера.

— Ещё разряд, — приказал вопрошатель. Дождался, когда подследственный обретёт способность слышать. — Будешь говорить, сучонок?

— Я желаю разговаривать только о культуре Ойкумены. Если тебе, по причине мозговой скудости, на эту тему сказать нечего, можешь идти в пивнарь. Дозволяю.

— Тройной разряд! — гаркнул вопрошатель.

— И давно он так? — с холодным гневом поинтересовался эмиссар.

— Да всё время, многочтимый! Замучились с уродом, сил нет! Либо молчит как истукан, либо издевается как падла последняя.

— Что дало психозондирование? Покажите снятую информацию.

—. Ничего не снялось, многочтимый.

Эмиссар вперил в вопрошателя ледяной взгляд.

— Так не бывает. Информация есть всегда. Снимите по-новой. И почему шлем работает в дистанционном режиме, ведь прямой контакт результативнее?

— Да сволочонок брыкается, что твой конь. И ведь метко бьёт, гад! Даром, что из-под шлема ни черта не видит. Потому лучше применять дистанционное воздействие, многочтимый.

— Хватит болтовни! Начинай психозондирование.

Вопрошатель опасливо глянул на эмиссара, втянул голову в плечи и достал из кармана формы пульт дистанционного управления, набрал код воздействия. «Максимальный», — отметил эмиссар. Помощник включил монитор, настроил на волну шлема.

— Задавайте вопрос, многочтимый.

— Где Винсент Фенг? — сказал эмиссар.

Вопрошатель нажал кнопку. Подследственного опять выгнуло дугой, затрясло крупной судорогой. Спустя мгновение раздался хриплый воющий крик.

Психозонд проломил ментальные барьеры, на мониторе появилась надпись. Подследственный обвис на дыбе.

Эмиссар прочитал надпись один раз, второй.

— Да он издевается над коллегией! — Эмиссар ударом кулака сшиб монитор со стола. Тот упал экраном вверх. Помощник вопрошателя глянул на надпись. Опять то же самое, слово в слово.

— Где Винсент Фенг? — заорал взбешённый эмиссар. — Отвечать, паскуда!

— Святая для правоверных лаоран книга Вейдарна гласит, — повторил написанное на экране Авдей, — что верующим в звезду предвечного круга откроется каждая тайна любого из трёх миров посредством небесного откровения.

— Он твердит это всё время, многочтимый, — пояснил вопрошатель. — Что бы у него ни спрашивали. Это позволяет избегать ментального удара от психозонда за ложь или утаивание информации и одновременно даёт возможность не отвечать на вопросы. Очень действенный приём. Прежде у братков я такого не встречал.

— Поганый таниарский еретик! Он издевается над нашей верой!

— Вовсе нет, многочтимый, — сказал помощник вопрошателя. — Объект всего лишь предлагает нам воспользоваться тем, что она обещает.

— Ты что несёшь? — гневно зарычал эмиссар.

— Объект сам так сказал, когда мы обвинили его в оскорблении нашей святой веры.

Эмиссар подошёл к подследственному.

— Ничего, ублюдок. Скоро от твоей дерзости не останется даже воспоминаний.

Авдей по-змеиному извернулся и пяткой ударил эмиссара в левый бок. Эмиссар с ревущим стоном повалился на пол. Вопрошатель с помощником оттащили его в сторону, положили на диван, на котором отдыхали вопрошатели в перерывах между допросами.

— Ещё пятью сантиметрами левее, — с испугом пробормотал эмиссар, — и было бы прямо по селезёнке.

Эмиссар глянул на подследственного. Авдей опять безвольно обвис на дыбе. Вопрошатель торопливо забормотал:

— Поскольку нас предупредили, что объект может оказаться проблемным, мы отдали его на предварительную процедуру. Так эти придурки с предвариловки перестарались и повредили объекту позвоночник. Резкие движения вызывают болевой шок. Но тварёныш упёртый, всё равно брыкнуть норовит. Значит, и ходить сможет. Так что с представлением объекта на открытом судебном заседании никаких сложностей не будет.

Эмиссар поднялся, оправил форму и приказал:

— Приведите объект в чувство.

Помощник дал разряд, Авдей очнулся, слабо застонал.

— Многочтимый, — осторожно начал вопрошатель, — здесь побывало немало таниарцев. И тех, кто привержен главенствующей церкви, и сектантов. Я хорошо знаю таниарских братиан. Объект не похож ни на кого из них. Но точно так же он не похож и на братиан лаоранских. Я ещё ни разу не видел таких подследственных. Кто он, многочтимый? Если я ничего не буду знать об объекте, я не смогу получить из него информацию.

— Сколько часов длится допрос? — буркнул эмиссар.

— Непрерывно — девятнадцать. До того было два часа предвариловки, после полчаса ушло на технический перерыв.

— Двадцать один час воздействия, — злобно процедил эмиссар, — и нулевой результат. Вы что, работать разучились? Или сами на его место захотели?

— Помилосердствуйте, многочтимый! — рухнул на колени вопрошатель. — Невозможно разрабатывать объект, ничего о нём не зная. Я не могу найти нужную точку воздействия. Мне нечем его зацепить. Без информации об объекте я бессилен.

— А сам объект расспросить не догадался?

— Он ничего не говорит. Точнее — говорит то, что здесь никогда ещё не звучало. Все братки перемежают проклятия для нас и императора с прославлениями своего Избавителя. Этот же городит всякую чушь о взаимовлиянии изобразительного искусства, литературы и музыки. В пример приводит фильмы какого-то ойкуменского режиссёра. Или советует ждать небесного откровения. Он понимает, что молчать в допросной комнате невозможно, и для того, чтобы не сказать нужного, говорит о ненужном. Я не знаю, как пробиться через этот щит.

— Так дайте серию разрядов! — приказал эмиссар. Вопрошатель вскочил, выхватил пульт и тут же уронил от торопливости, залепетал извинения и оправдания.

Авдей засмеялся. Коллегианцы попятились. Смех и истерзанное пыткой тело — такое сочетание испугало.

— Винса вы не получите, — сказал Авдей. — Ни вы, ни братиане. Кем бы вы его не считали — Погибельником или Избавителем, вы на Винсента клевещете. Он самый обычный парень. Таких миллиарды. И этим Винс драгоценен для мира. Потому что мир живёт только благодаря самым обычным людям. Таким, как Винсент. А вы с братками хотите погубить его, и тем самым лишить мир права жить. Так что Погибельник в Бенолии не один. Вас тысячи.

— Он что, бредит? — не понял эмиссар.

Авдей опять засмеялся.

— Бред — это Пророчество со всеми его толкованиями. А все вы — свора психопатов, которая старается сделать бред реальностью. Братки, коллегианцы — разницы никакой. Всё одно нелюдь, которая только и может, что пожирать чужие жизни. Иначе вам не существовать. И друг друга жрёте, хотя поодиночке обречены на вымирание. Братиане и коллегианцы похожи на упырей из сказок Земли Изначальной. Нет-нет, так нельзя… — оборвал себя Авдей. — Нехорошо ругать людей за калечество. Они ведь не виноваты в своей ущербности. Тело изувечено или душа, врождённое это увечье или приобретённое, неважно. Главное, что калек надо вылечить, и тогда они тоже станут самыми обычными людьми, которые дают жизнь миру… Только я не знаю, как нужно лечить. Стыдно. Видеть боль и не помочь — это очень плохо. Людям нельзя так поступать. Но ведь я могу забрать часть их боли себе. Это страшно. И очень больно… Так больно! Но надо терпеть. Выдержать, выдержать, выдержать… Я выдержу! Тогда они смогут думать и понимать. Найдут средство исцелить себя сами… Ведь от рождения они были людьми и только потом превратились в упырей. Значит, смогут опять стать людьми.

— Замолчи! — закричал эмиссар. — Замолчи!!!

— Это всего лишь ментальный шок, — торопливо сказал вопрошатель. — Сейчас мы приведём объект в норму, и вы сможете продолжить разговор.

— Он сказал, что мы ничем не отличаемся от братков.

— Это всего лишь бред, многочтимый, не обращайте внимания. В ментальном шоке объекты всегда несут разную чушь. Мы даже никогда её не пишем. Неинформативна. Минуты через две он опомнится и будет готов к осмысленному разговору, многочтимый.

— Сними с него шлем. А ты, — велел эмиссар помощнику вопрошателя, — приведи ещё один объект. Любой. Закрепи в кресле так, чтобы объект-один видел объект-два во всех подробностях.

Авдей отшатнулся от яркого света, зажмурился. Спустя несколько секунд проморгался, посмотрел на эмиссара.

Тот отвёл взгляд. Смотреть на Северцева невозможно. Ангел и дьявол слились в едином лике. Неудивительно, что вопрошатель поспешил закрыть лицо Северцева шлемом.

Помощник вопрошателя привёл ещё одного подследственного, темноволосого смуглого человека лет тридцати семи, закрепил в кресле. Подследственный едва слышно стонал от ужаса.

Эмиссар вперил острый взгляд в глаза Авдея.

— Видишь его? — показал на второго подследственного. — Ты ведь хочешь ему помочь. Так помоги. Спаси его от боли. Скажи, где Винсент Фенг?

— Я знаю этот приём, — сказал Авдей. — И ложь твою знаю. Мы с этим бедолагой одинаково обречены на смерть. Даже если я скажу то, что ты хочешь слышать, ты всё равно убьёшь его как свидетеля. И убивать будешь мучительно и долго, потому что так требует твоя упыриная сущность. Поэтому я не стану добавлять к двум обречённым третьего.

Эмиссар кивнул вопрошателю. Тот тронул сенсорную панель кресла, и подследственный взвыл от боли. Эмиссар жестом велел прекратить.

— Ты уже обрёк на мучительную смерть своего отца, — сказал эмиссар. — Теперь хочешь погубить ещё одну жизнь?

Он вновь кивнул вопрошателю.

Авдей отвернулся, зажмурился, втянул голову в плечи, пытаясь спрятаться от полного боли крика.

— Прекратить воздействие, — приказал эмиссар. — Что ты скажешь, Авдей? Разве ты не хочешь спасти людскую жизнь? В тебе нет ни капли жалости к его мукам? Конечно, откуда взяться состраданию у отцеубийцы. Твой отец сейчас в таком же кресле, Авдей. И это ты его туда посадил. Ты причиняешь ему боль. Ты причина его мучений.

Эмиссар жестом приказал вопрошателю продолжать. От крика подследственного Авдей изогнулся в судороге, сдавленно простонал «Не-ет!».

— Прекратить воздействие, — сказал эмиссар. — Где Винсент Фенг? Скажи, Авдей, и вся боль исчезнет. Ты спасёшь людей от мучений.

— Мне очень жаль тебя, — искренне ответил Авдей. — Ведь это невыносимо — всю жизнь прожить с такой болью.

— Что? — оторопел эмиссар.

— Мучительно понимать, что жизнь проходит мимо тебя, потому что ты мёртв заживо. Очень больно знать, что мир людей для тебя недоступен, потому что ты зверь. Но вдвойне мучительно и больно осознавать, что когда-то ты был таким же людем как все, а теперь стал полутрупом-полуживотным. Врата в настоящую жизнь для тебя закрылись.

— Разряд! — закричал эмиссар. — Вот этому разряд! — пальцем показал на Авдея. Браток был забыт.

Авдей отдышался от электрошока и сказал:

— Что, не получилось чужой болью заглушить собственную? Не получилось… И не получится. Если душа болит, значит она есть. А душа душегубства не терпит. Так что выбирай, что тебе делать — окончательно в зверство скатиться или поднять себя к людям.

— Да на кого ты слова тратишь? — сказал второй подследственный. — Это же коллегианец. Мразь, гаже которой ничего нет.

— Братки ничем не лучше, — фыркнул Авдей. — Окажись мы в твоём подвале, всё было бы точно так же, с той лишь разницей, что палачом окажешься ты.

— Ты сказал — «мы»? — переспросил эмиссар.

— А ты думаешь, браткам не интересно местонахождение Винсента Фенга? — Авдей рассмеялся: — Ты в кресле, он в дознавателях — вот и вся разница. Даже истязатели останутся прежними.

Эмиссар невольно глянул на вопрошателя с помощником. Этим действительно всё равно на кого работать.

— Ты точно такой же, — сказал Авдей. — Тебе тоже всё равно, зверь ты или людь. А значит ты и не зверь, и не людь. Ты нежить, которая может существовать лишь за счёт чужой боли. Ты упырь.

Эмиссар ударил Авдея под дых.

— Замолчи!

Авдей отдышался от удара, на губах опять появилась улыбка.

— Существование — не жизнь, а лишь тень жизни. И ты не людь, а всего лишь бледное подобие людского образа.

— Молчать!!! — ударил его эмиссар.

— Странные вы особи, дознаватели. Сначала били, чтобы я говорил, теперь бьют, чтобы молчал. Вы бы определись в своих желаниях. А то как-то непрофессионально получается. Дилетантски.

— Разряд! — завопил эмиссар. — Серию разрядов! Чтобы молчал…

— И вот так всю смену, — пожаловался вопрошатель. — Все нервы измотал, гнида гирреанская. Упёртый, что твой ишак. Зато язык острее скорпионьего жала.

Эмиссар влепил вопрошателю пощёчину.

— Рассуждать ещё будешь, паскуда! — второй пощёчиной сбил его с ног. Пнул по рёбрам. — Ничего, я тебя сейчас научу работать! Прибавлю мастерства!

— Не смей! — Авдей брыкнул эмиссара, оттолкнул от вопрошателя.

— Ты чего? — обалдело посмотрел на него эмиссар.

— Людей бить нельзя. Особенно тех, кто не может ответить тебе тем же. Это подло.

— Ты… ты их защищаешь? После того, что они с тобой сделали, ты их защищаешь?!

— Нельзя причинять людям боль, — твёрдо сказал Авдей. — Тем более нельзя допускать, чтобы людям причиняли боль другие люди. Не по-людски это.

— Ты сам называл их нелюдью.

— Но сам-то я людь.

С этим эмиссар не спорил. Посмотрел на скрючившегося на полу вопрошателя. В руке у него зажат пульт.

— Встань. Иди сюда, — велел эмиссар.

Вопрошатель в ужасе замотал головой.

— Нет, — прошептал он. — Нет. — Вопрошатель отполз от эмиссара подальше, спрятался за Авдея.

Эмиссар усмехнулся.

— Разряд! — приказал он.

Вопрошатель нажал кнопку.

Электрошок ударил обоих, и Авдея, и вопрошателя, — висящий на дыбе подследственный невольно опирался ступнями о палача. Руку вопрошателя свело судорогой, убрать палец с кнопки он не мог, и теперь поровну делил с объектом его боль.

Помощник выбил пульт резиновой дубинкой, схватил его и шмыгнул за шкаф с инструментами. Сжался там, скрючился, стараясь стать как можно незаметней. Вопрошателю по-прежнему казалось надёжней прятаться за Авдея. Он крепко обхватил его ноги.

— Не выдай, господин! — взмолился вопрошатель. — Не погуби!

— Пресвятой Лаоран! — прошептал прикованный к креслу браток. — Да кто он такой?

— Истинный Погибельник, — твёрдо сказал эмиссар. — Никто другой на такое не способен. — Он достал из кобуры бластер, направил на Авдея, но выстрелить не успел — капитан службы охраны стабильности выбил оружие. Глянул на эмиссара и плюнул ему под ноги.

— Скуксился, дерьмо истеричное? Так тебе и надо. Реформистов допрашивать — это не братков плющить. Тут характер нужен. А ещё ум и сила воли.

Сопровождали капитана пятеро бойцов в камуфляже.

— Зачем вы здесь? — недоумённо пролепетал эмиссар.

— Авдей Северцев, как лицо, причастное к антигосударственной деятельности, переводится в ведение службы охраны стабильности. Снимите объект с дыбы и наденьте ему арестантскую робу, не везти же его голым. — Капитан протянул эмиссару предписание.

— Так ты не Избранный?! — заорал браток. — Ты реформист?! — Он пару мгновений помолчал и заорал с новой силой: — Ах ты, сука!!! Чтобы тебя, падлу безбожную, в охранке расстреляли!

Капитан глянул на него с интересом.

— Этого мы тоже забираем, — сказал эмиссару. — И вопрошателей с предварильщиками. Все, кто находился в прямом контакте с Северцевым, переходят в ведение моей службы. Так что собирайтесь, эмиссар. Поедете с нами.

— За что? — мертвенно побледнел эмиссар. — Я верен государю.

— Однако вы, прекрасно зная о тесных связях подследственного с центристской партией, не передали его, как требовала инструкция, в службу охраны стабильности, а начали допрос сами. Это серьёзное должностное преступление, которое совершают те, кто участвует в дворцовом заговоре. Мятежник может знать немало полезного для тех, кто злоумышляет против его величества. Вот вы и решили разжиться информацией.

— Что за вздор? — возмутился эмиссар. — Авдей Северцев — Погибельник либо наперсник Погибельника, его ближайшее доверенное лицо.

— Следствие разберётся. А сейчас не совершайте ничего такого, что можно было бы квалифицировать как сопротивление высшим государственным приказам.

— Да, — покорно опустил голову эмиссар. — Я иду с вами, капитан.

= = =

Найлиас ждал в переулке неподалёку от здания Преградительной коллегии. Одет в форму армейского спецназа, к уху прицеплен коммуникатор. В руке бластер.

Рядом замер Гюнтер. Тоже в форме, с оружием и коммуникатором.

— Северцева повезут в охранку завтра, двадцать четвёртого ноября в ноль часов сорок минут, — сказал Найлиас только для того, чтобы снять напряжение.

— Уже сегодня, сударь. Сейчас ноль часов десять минут. И не надо лишних слов. Братство было кратчайшим путём к Избранному, поэтому я ушёл в братство. Братство предало Избранного, орден его спасает, поэтому я с орденом.

— Гюнт, я…

— Скоро вы увидите его, сударь. И тогда всё поймёте.

— Я уже понял самое главное: Авдей Северцев, которого ты именуешь Избранным, избавительско-погибельническую идею не приемлет категорически.

Гюнтер улыбнулся:

— Вы ведь сами говорили мне — для того, чтобы осознать своё истинное Я, нужно время и дело, которое потребует приложения всех имеющихся сил. Скоро Авдей поймёт, кто он на самом деле, и тогда позабудет весь тот бред, которым заморочил ему голову отец.

— Мне этот бред показался самым разумным из всего, что я слышал с той минуты, когда прилетел в Бенолию.

— Однако вы подчинились приказу ордена забрать Авдея Северцева, — возразил Гюнтер.

— Приказы не обсуждают, — ответил Найлиас.

— Когда Авдей будет за пределами Бенолии, вас не только вернут на оперативную работу, но повысят по сравнению с тем званием, которое было у вас до моего побега.

— Ты поэтому со мной пошёл? Хочешь загладить вину? Но ты ни в чём не виноват!

Гюнтер шевельнул желваками, отвернулся.

— Не в это дело. Не только в этом. Я надеюсь… Я верю… — Он посмотрел на Найлиаса. — Орден не для вас! Он похож на ледяную пустыню. А вы другой. Авдей действительно Избранный… Он откроет для нас новый путь, где мы будем вместе — вы, я и Николай.

— Не ты ли называл Николая предателем и убийцей?

— Я поспешил в суждении. Коля не мог сделать копирайт сам. Вы же знаете, какой он на самом деле! Его братки заставили.

Найлиас усмехнулся:

— Твой Коля не приемлет ни малейших сомнений. И никогда не простит того, кто заставит его сомневаться.

— Его заставили, — упрямо повторил Гюнтер. — Братки во имя своих целей способны на всё, на любую подлость! Они могли даже взять в заложники его семью.

У Найлиаса ломано изогнулся хвост.

— Да, это возможно. — Найлиас дёрнул себя за воротник форменной куртки так, словно ему не хватало воздуха. — Конечно, заложник. Он что-то упоминал о том, что старшая сестра живёт в городе совсем одна и работает очень много, домой приходит только ночевать… Если такую похитить, соседи ничего не заметят, а на работе всем плевать на мелких служащих: один раз не пришла — уволят, не интересуясь причинами, вот и всё внимание к исчезновению… Но почему Николай ничего не сказал мне? Я нашёл бы способ её освободить!

— Вам и так из-за нас досталось, незачем новую головную боль добавлять, — твёрдо сказал Гюнтер и тут же запоздало обиделся: — Мне он тоже ничего не сказал.

— Коле только и не хватало, чтобы ты ещё в заложниках оказался! — буркнул Найлиас. И добавил, убеждая не столько Гюнтера, сколько себя: — Когда речь заходит о страданиях близких, мы все теряем рассудок. Светозарные правы, запрещая привязанности.

— А без них и жизнь не жизнь.

— Да, — согласился Найлиас.

Гюнтер опустил голову.

— Коля сможет меня простить? Ведь я обвинил, не разобравшись. Даже слушать его не захотел… Только сейчас догадался, как всё было на самом деле.

Найлиас пожал ему плечо.

— Не бойся, Гюнт. Твой брат понимал тебя раньше, поймёт и теперь.

У Найлиаса тихо пискнул коммуникатор.

— Время, командир, — сказал боец. — А на воротах тихо.

— Ждать, — приказал Найлиас. — Десятиминутное опоздание в пределах нормы.

— Откуда пришла информация по Северцеву? — спросил Гюнтер.

— Не бойся, не подстава. Коллегианцы жуткие бюрократы, от них так просто даже с предписанием ВКС не уйдёшь, не то что с цидулькой из охранки. А информация надёжная. В охранке немало светозарных. Это самый надёжный способ быть в курсе всего, что происходит в Бенолии. В конечном итоге все сведения сходятся к ним. И, надо отдать должное папаше твоего приятеля, оперативно.

Пискнул коммуникатор.

— Всем внимание! У ворот движение. Вижу лётмарш-бус. Две лёгких машины сопровождения.

— Готовность один! — приказал Найлиас.

— Всем внимание! Кортеж выстроился, пошло движение в сторону юго-запада.

— Готовность ноль! Провожаем до площади.

Найлиас и Гюнтер сели на авиетки — воздушные мотоциклы.

— Группа-один, внимание! — сказал Найлиас. — Кортеж брать над площадью. Группа-два, в прикрытие.

— Кортеж над площадью, — доложил боец.

— Внимание всем! — приказал Найлиас. — Пять, четыре, три, два — захват!!!

= = =

Небесные картины видны и над Гирреаном.

«Значит, пустошь не проклята, — подумал Клемент. — Иначе небо не дарило бы этой земле высшую из своих благодатей».

Делать в Гирреане нечего. Оба Северцевых арестованы, младший передан в коллегию, которая благополучно отрежет ему голову как Погибельнику.

Но капитан приказал ждать до вечера двадцать четвёртого. И Клемент ждал. «Ты проводишь дознание о том, причастны ли Винсент Фенг и Ринайя Тиайлис к деятельности Погибельника. Когда выяснишь, что не причастны, возвращайся».

Пусть такое дознание и чистая фикция, но в посёлке, где жил Авдей и Фенг с Тиайлис, побывать надо.

Клемент поговорил с персоналом интерната, где работал Фенг, заглянул в СТО. Ровным счётом ничего интересного не услышал и не увидел. Обычная людская жизнь, точно такая же, как и у всех… Настораживало только внезапно открывшееся обилие талантов у ничем ранее не примечательного секретаря, заурядной придворной куклы.

С другой стороны, зачем бы Фенгу раскрывать свои дарования в Мёртвоглазом Городе? Там они не нужны никому…

Свидетелем того, как Фенг дал пощёчину императору, Клемент не был, зато видел ненависть, с которой смотрел на своего недавнего Исянь-Ши Цалерис Аллуйган. Император ещё дёшево отделался.

Клемент шёл по поселковой улице к таниарской церкви. Оставалось поговорить с преподобным Григорием и можно возвращаться в соседний райцентр, чтобы оттуда вылететь в Алмазный Город.

Опять телепаться на лошади… Верховой ездой Клемент владел прекрасно, но хороша она только в качестве развлечения. Рассматривать лошадь в качестве реального транспортного средства в эпоху лётмаршей нелепо до глупости.

Но векаэсники накрыли весь пятый район двенадцатого сектора стазисным полем. Теперь здесь не работают электрогенераторы, мертвы энергокристаллы, не способны стрелять бластеры и пистолеты с пороховым зарядом…

Даже нельзя метнуть нож или воспользоваться арбалетом, потому что стазис снизит скорость и силу их полёта, заставит уже через полметра упасть на землю.

Дышать в стазисе тяжело, ходить трудно, словно сквозь воду. Клементу, с его крепким, превосходно натренированным телом, стазис не мешал, но каково приходилось калекам?

Таниарская церковь оказалась просторным квадратным строением в три этажа. По углам высокие узкие башенки, увенчанные неким подобием чалмы, на крыше квадрата нечто вроде стеклянной пирамиды.

Внутри три ряда скамеечек для прихожан, у противоположной входу стены — похожее на театральные подмостки возвышение для священника, посреди помоста водружён алтарь. Стены расписаны сложным узором из цветов и текстов молитвенных песнопений. Роспись выцветшая, местами облупившаяся. Церковь давно требовала серьёзного ремонта.

Церковный зал заполнялся прихожанами, приближался час дневной службы. Семинарист-практикант зажигал ароматические курительницы.

Скандально знаменитый поп оказался точно таким же, как и все настоятели полунищих поселковых церквушек: обряжен в сильно поношенную синюю рясу, минимум ранговых татуировок.

Только вот глаза… Яркие, живые, без той усталой, ко всему равнодушной скуки, которая присуща всем стареющим служакам низких званий, вне зависимости от того, где они служат — в церкви или в армии.

Преподобного Григория беды и радости прихожан интересовали по-настоящему, а не по долгу службы. И был этот интерес не тем жадным досужим любопытством, которое может вызвать лишь враждебность и отвращение. Взгляд преподобного Григория приветлив, как солнечный луч по весне. Клемент невольно улыбнулся, шагнул на встречу его теплу.

— Вы хотите исповедоваться, уважаемый? — спросил преподобный.

— Да, — неожиданно для себя сказал Клемент. И добавил уверенно: — Я хочу вам исповедаться.

— Тогда идёмте ко мне в кабинет. Там вас не услышит никто, кроме меня и вашего бога.

— В кабинет? — не понял Клемент. — Но… — Он глянул в сторону церковной исповедальни.

— Вы ведь лаоранин, уважаемый? Вам может быть неприятно говорить о сокровенном в стенах чужого святилища.

Клемент не привык, чтобы кто-то заботился о его душевном комфорте.

— Нет, — быстро сказал он. — Ничего. Я не хочу вас затруднять, преподобный. Любое святилище свято.

— Тогда пожалуйста, — жестом пригласил его в исповедальню Григорий. «Именно пригласил, а не повелел пройти, — отметил Клемент. — Странный поп».

— Осмелюсь напомнить, рабби, — сказал семинарист, — что сейчас время обедни.

— У великой матери впереди целая вечность, — возразил Григорий, — а людская жизнь коротка, и потому исповедь нашему гостю нужна сейчас.

— Но взгляните, рабби, вас ждут прихожане.

— Вседержительница услышит их молитвы и без моего посредничества. Или вы полагаете, будто великая мать глухая или скудоумная, и я должен объяснять ей, в чём заключается смысл обращённых к ней речей?

Семинарист издал сдавленный горловой звук, смесь испуга, изумления и возмущения. Прихожане засмеялись, зааплодировали.

— Идёмте, — вновь пригласил Клемента Григорий. — Только куртку сдайте в гардеробную, в исповедальне тепло, и вам будет неудобно в верхней одежде.

Таниарская исповедальня оказалась маленькой комнатой с голыми белыми стенами. Слева от входа стоит кресло исповедника, справа — маленький алтарчик с кувшином святой воды. Всё точно так же, как и в лаорнаской церкви, с той лишь разницей, что алтарь украшен не звёздами пресвятого, а треугольниками великой матери. И подле кресла исповедника поставлено второе кресло, для исповедующегося.

Клемент неуверенно оглянулся. В дворцовых церквях правила исповеди требовали, чтобы прихожанин чельно поклонился алтарю и громко произнёс своё имя и звание. Хотя теньмам позволялось или, скорее, предписывалось ограничиваться номером…

Как начинается исповедь у таниарцев Клемент не знал, а спросить не решался.

— Никаких дополнительных церемоний не нужно, уважаемый, — сказал Григорий. — И пресвятому Лаорану, и великой матери ваше имя и звание известны и без выкриков. Мне же их лучше не знать, так легче сохранить непредвзятость суждений. Если по ходу разговора вам самому захочется назваться, то назовётесь. Нет — значит нет.

— Но разве это не нарушает уставные предписания вашей церкви? — с растерянностью спросил Клемент.

— В каждом правиле есть место для исключений. Ведь вы же не хотите себя называть?

— Нет.

— Так и не называйтесь. Лучше присядьте.

— Куда? — не понял Клемент. Кресла оказались совершенно одинаковыми и стояли так, как принято в гостиных: навстречу и немного наискосок друг к другу, чтобы смотреть можно было и на собеседника, и в сторону.

— А куда хотите, — сказал Григорий.

— Если позволите, преподобный, я предпочёл бы сесть на пол, как принято у лаоран.

— Как вам будет удобнее, так и садитесь.

Клемент сел на ковёр у ног преподобного, сложил руки на коленях, склонил голову. Преподобный проговорил:

— Пусть милосердная мать ниспошлёт вам свою благодать, уважаемый, вне зависимости от того, во что вы веруете и не веруете.

Клемент смотрел на него с изумлением.

— У вас на исповедях бывают атеисты?!

— Снять тяжесть с души необходимо всем. А кабинетов психологической разгрузки здесь нет.

— Но как же комендатура? — не поверил Клемент. — Жандармы будут задавать вам вопросы о беседах с реформистами.

— У жандармов есть право вопросы задавать, у священника — обязанность на них не отвечать. В таниарстве тоже соблюдается тайна исповеди.

— Да, — опустил взгляд Клемент. В лицее и в Алмазном Городе любая исповедь была разновидностью допроса в службе безопасности. Для теньма иначе быть и не могло.

Но здесь Клемент был почти что людем. И мог рассчитывать на настоящую исповедь.

— Много лет я считал себя мёртвым, — сказал Клемент. — Но теперь вдруг оказалось, что я жив.

— И вы не знаете, что делать со своей жизнью, — ничуть не удивившись, ответил преподобный.

— Да.

— Быть может, вам попробовать чем-нибудь её заполнить? Тогда из бремени она превратится в источник сил.

— Мне нечем её заполнять, — отрезал Клемент. — У меня ничего нет. И никого нет.

— Тогда попробуйте наполнить жизнь любовью. Любовь — единственная ценность, которую каждый из нас может сотворить из ничего в неограниченном количестве.

— Я же сказал, — рассердился Клемент, — мне некого любить!

— А как насчёт себя самого? — спросил преподобный. — Себя любить вы не пробовали?

— Себя? — растерялся Клемент. — Зачем мне любить себя?

— Чтобы радоваться самому себе.

— Но зачем мне это?

— Если душа радуется, то значит она есть. А если есть душа, то жизнь уже не пуста.

— Ну не знаю, — сказал Клемент. — Вы как-то странно говорите. Обычно эта поговорка звучит так: «Если душа болит, значит она есть».

— На мазохиста вы не похожи.

— Что? — в который уже раз растерялся Клемент. «Пресвятой Лаоран, да что это за священник такой?!»

— Получать удовольствие от испытываемой боли могут только люди, отягчённые заболеванием, которое называется мазохизм, — пояснил преподобный. — Не в обиду будет сказано, но в медицине мазохизм относится к психосексуальным расстройствам и является оборотной стороной садизма, тоже психосексуального расстройства, при котором людям доставляет удовольствие причинять боль. И в том, и в другом случае получаемое больными удовольствие патологично, иными словами — противоестественно. Нормальные люди получают удовольствие такими способами, которые не противоречат изначально гармоничному естеству их природы.

Краткая лекция окончательно вогнала Клемента в оторопь.

— Но разве получать удовольствие — это хорошо? — только и смог пролепетать он.

— А разве плохо? — спросил преподобный.

— Стремление к удовольствиям греховно. Нам надлежит смирять себя.

— Интересное утверждение. Но согласиться с ним я смогу только в том случае, если вы аргументированно объясните, зачем это нужно.

— Как это «зачем»? — возмутился Клемент. — В любой проповеди, даже таниарской, говорится, что нам надлежит смирять себя, избегая удовольствий этого бренного и греховного мира, дабы сохранить свою первородную чистоту и удостоиться разрешения войти в чертоги высшего из миров.

— И что вы собираетесь там делать?

— Вкушать вечное блаженство райских кущ, — заученно ответил Клемент.

— Простите, уважаемый, но я не понял ваших слов. Получать удовольствие путём отказа от удовольствия? Как-то это нелогично. И противоестественно. А потому не может быть реально осуществимо.

— Но… — начал было возражать Клемент и тут же умолк. — Я не знаю, — сказал он тихо.

— Вопрос трудный, — согласился преподобный. — Быть может, вам легче будет над ним думать, если вы пересядете в кресло? Ноги ведь наверняка затекли? А боль в затёкших ногах не способствует остроте мышления.

— Ничего, я привык так сидеть.

— Но в кресле-то удобнее.

— Да, — машинально пересел Клемент. Мысли были заняты другим. — Вы такие странные вещи говорите… Я не знаю, что о них думать.

— А что вам хочется о них думать?

— Что они мне нравятся, — сказал Клемент. — Но никаким боком не подходят к моей жизни.

— Какие же вещи подходят к вашей жизни?

Клемент пожал плечами.

— Не знаю. Я не так давно начал жить, чтобы это знать.

— Тогда попробуйте как можно яснее представить, какой вы хотите видеть вашу жизнь.

— Я не знаю.

— Конечно, не знаете, — согласился преподобный. — Ведь вы ещё ни разу об этом не задумывались. Не пора ли определиться, кем вы хотите быть и зачем?

— Мои желания ни для кого никакого значения не имеют, — отрезал Клемент.

— А для вас самого?

— Тоже.

— Странное решение. Это как если бы вам дали незнакомое кушанье, а вы выкинули бы его на помойку, не попробовав ни кусочка. Не зная, по вкусу оно вам или нет. Но зато продолжали бы есть блюдо, вкус которого вам не нравится. Как-то всё это…

— …нелогично и противоестественно? — закончил невысказанную мысль Клемент.

— Да.

— Но у меня нет возможности ничего изменить! — ударил кулаком по подлокотнику Клемент.

— А вы её искали?

Клемент не ответил. Но преподобный ответа и не требовал.

Все ответы придётся рано или поздно давать себе самому.

— Я пойду? — глянул он на преподобного.

— Если хотите уйти — идите. Если хотите ещё о чем-нибудь поговорить — я вас слушаю.

— Нет. Я не знаю. Я пойду.

Преподобный встал с кресла одновременно с Клементом.

— Пусть милосердная мать ниспошлёт вам свою благодать, уважаемый, вне зависимости от того, во что вы веруете и не веруете, — произнёс преподобный напутствие.

— Почему вы называете меня уважаемым? — не понял Клемент. Все священники, с которыми он говорил до сих пор, обращались к нему «сын мой» или, крайне редко, «брат мой».

Преподобный Григорий улыбнулся:

— Уважения достоин любой и каждый, пока своими поступками не докажет обратного.

Клемент отшатнулся.

— Я… Я убил людя.

— В прямом смысле или в переносном? — нисколько не удивился признанию Григорий. В Гирреане они звучали часто.

— В прямом. Я был облечён властью казнить и миловать. И я казнил.

— Этот людь был виновен согласно букве закона?

— И букве, и духу, — уверенно ответил Клемент.

Григорий кивнул.

— Теперь вы считаете закон, сообразно которому поступили, несправедливым?

— Не знаю. Об этом я не думал. Достаточно того, что я воспользовался законом, чтобы совершить личную месть.

— Чем тот людь обидел вас?

— Обидел? — непонимающе переспросил Клемент.

— Вы говорили о мести. Мстят только за обиду. Так что этот людь вам сделал?

— Он произнёс слова, которые в прах разрушили мою жизнь.

— Но вы говорили, что долгое время считали себя мёртвым, и лишь недавно поняли, что всё-таки живёте.

— Да, — кивнул Клемент. — Из-за его слов и понял. Не только из-за них, но они стали окончательным доказательством того, что я живу. А значит, обречён страдать.

— Страдать там, — сказал преподобный, — где вы находились до встречи с этим людем, так? И где остаётесь до сих пор?

— Да.

— Тогда, быть может, вы попробуете устроить свою жизнь где-нибудь в другом месте?

— Невозможно!

— Но ведь вы и не пробовали.

— Это невозможно! — повторил Клемент. — Если я уйду, если я уволюсь из… Ну, в общем, оттуда, где я служу, то моего командира серьёзно накажут. Очень серьёзно. Я не хочу, не могу причинить ему боль! Он единственный, кто был добр ко мне за всю прошедшую жизнь. Если это вообще можно назвать жизнью.

— В начале нашей беседы вы сказали, что у вас нет никого, кто удостоился бы даже самой лёгкой вашей симпатии, не говоря уже о любви. Однако за своего командира вы переживаете как за очень дорогого и близкого друга.

— Друг? — переспросил Клемент. — Нет. Друзьями мы не были никогда. Просто мой командир очень хороший людь, и я не хочу ему ни малейших неприятностей. А с моим увольнением они неизбежны. И немаленькие.

— Препятствие, о котором вы говорите, труднопреодолимое, — согласился преподобный. — Но ведь не обязательно пробивать его лобовой атакой. Всегда есть возможность обходного манёвра.

— Не в этом случае.

— А вы думали над обходным манёвром как над конкретной задачей?

Клемент не ответил.

— Вы не осуждаете меня за убийство? — спросил он после паузы.

— Сильнее, чем вы сами себя осудили, вас не осудит никто. Беда в том, что мы обретаем жизнь только ценой чужой боли. Сначала, чтобы жизнь обрело наше тело, мы причиняем боль матери. После, уже взрослыми, причиняем боль кому-то из встречных людей для того, чтобы жизнь обрела сотворённая нами душа. Чем труднее процесс обретения жизни, тем выше риск смерти для того, кто помогает ему осуществиться. Немало матерей умирает родами. И всё же они идут на это, чтобы помочь миру обрести новую жизнь. Ведь тот людь, о котором вы говорите, понимал, чем рискует, когда говорил вам те слова?

— Да, — тихо ответил Клемент. — Он понимал всё. Я пойду, если позволите…

Клемент шагнул к двери и резко обернулся.

— Вы сказали — сотворённая нами душа? Но разве мы не наделены душой от рождения?

— Так пишется во всех до единой священных книгах. Я думаю, что в этом их авторы, кем бы они ни были, ошибаются. Душу каждый сам себе творит, такую, в которой нуждается. Или остаётся бездушной пустышкой.

Клемент вспомнил обитателей Мёртвоглазого Города.

— Вы говорите ересь, — сказал он Григорию. — Но вы правы. Прощайте. И спасибо вам, преподобный.

— Будьте счастливы, уважаемый.

— Нет! Вы не можете меня так называть. Ведь я даарн Клемент Алондро, теньм императора номер четырнадцать и тот самый предвозвестник, который назвал вашего внука Авдея Северцева Погибельником.

Григорий побледнел, впился взглядом в лицо Клемента. Опустил глаза.

— У вас было на это право, уважаемый, — сказал он тихо, но твёрдо. — Авдей Северцев был первым из тех, кто вольно или невольно начал разрушать вашу прежнюю жизнь и преуспел в этом едва ли не больше всех остальных. Плоха она была или хороша, но это была ваша жизнь. И вы в праве были защищать её от гибели.

Клемент закрыл лицо ладонями.

— Что вы несёте? Я же… Я лишил вас будущего. Внука погубил. А вы… — он посмотрел на Григория: — Отец Сайнирка Удгайриса тоже не стал мстить. Но с ним, с пустышкой мёртвоглазой, всё понятно, ему что сын, что собака, что портки лармовые — никакой разницы. Он не способен любить никого, даже самого себя. Иначе никому не позволил бы собой помыкать. И сам не помыкал другими… Но вы-то… Вы же не мёртвоглазый!

— Таниарская вера не запрещает самоубийство, — сказал Григорий.

— Что? — ошарашено переспросил Клемент.

— Великая мать даёт своим детям право поступать с их жизнями так, как они сами сочтут нужным. Но отказываться от жизни, даже не попытавшись жить, это не просто глупость, а дурнина невдолбленная. Я такому потакать не буду.

— Я не…

— Вы рассказали мне об Авдее ради воздаяния? Под воздаянием вы понимаете смерть? Так что это, если не самоубийство?

— Вы безумец.

— Не исключено, — согласился Григорий.

— Вы… Вы… Знаете, преподобный, в тот же день, когда я убил Сайнирка, другого людя я приговорил к жизни, чтобы вместе с ним жили и все его муки.

— Если в жизни есть из-за чего мучиться, найдётся и чему радоваться.

— Вы безумец, — повторил Клемент. — Но ваше безумие выше любой мудрости.

— Вы слишком щедры на оценку. Я самый обычный священник и делаю именно то, что должен делать, не больше. Хотелось бы надеяться, что и не меньше.

— И вы дадите мне отпущение грехов? — не веря в такую возможность, спросил Клемент.

— Если раскаяние искренне, а намерение не повторять былые проступки твёрдое, то прощён будет любой грех. А потому да благословят вас и Таниара, и Лаоран, и все боги бесконечного мира, сколько бы их ни было.

— Я могу придти к вам на исповедь ещё раз? Когда-нибудь потом?

— Двери церкви открыты всегда и для всех, — как о само собой разумеющемся ответил Григорий.

— Не везде.

— К сожалению. Но здесь дверь открыта всегда.

— Я обязательно приду. А сейчас… Сейчас я должен идти.

Клемент коротко поклонился Григорию, вышел из исповедальни.

Забрал у гардеробщика одежду, вышел на улицу. Морозный ветер защекотал снежинками лицо.

Клемент улыбнулся.

* * *

Охрану автозака нападавшие перебили всю.

— Задержанных не расковывать, — распорядился какой-то наурис лет тридцати шести в форме армейского спецназа. — После разберёмся, кто из них кто. Сейчас главное — довезти груз в целости и сохранности.

— Командир, мы не можем оставить здесь Избранного! — возмутился молодой парень, русоволосый сероглазый человек.

— Выполняйте приказ, боец! Спорить будете на совещании.

— Слушаюсь, — хмуро ответил человек и захлопнул дверь автозака.

— А ведь ты его знаешь, — сказал эмиссар Авдею, когда автозак поднялся в воздух. — Этого молодого заместителя командира. Я видел, как ты на него смотрел. И он на тебя. Вы близко знакомы.

Авдей не ответил.

— Это не братки, — добавил эмиссар. — Те перебили бы нас вместе с охраной, а тебя и вон его, — кивнул он на братианина, — повезли бы на пассажирском кресле легкового лётмарша. Эти же весь автозак собой поволокли.

— Мы летим в сторону порта, — сказал один из предварильщиков, беркан. — Направление я всегда точно чувствую.

— У военной прокуратуры и у охранки автозаки одинаковые, — сказал эмиссар. — Зато сопроводительные документы военных подделать несравненно легче. Так что из Маллиарвы нас вывезут как осуждённых на каторгу дезертиров. Досматривать автозак никто не станет. Только куда повезут дальше?

Автозак остановился, завис в воздухе.

— Полиция объявила перехват, — сказал вопрошатель. — Теперь будут тормозить всех подряд.

Лётмарш полетел в прежнем направлении.

— Говорил же, — мрачно усмехнулся эмиссар. — Военных досматривать не станут. Перехватчики ещё и «зелёный коридор» сделают, чтобы никто их больше не тормозил. — Он посмотрел на Северцева. — Послушай, Авдей, это ведь и не реформисты. Не их почерк. Кто этот парень?

Авдей молчал.

— С нами не шутки шутят! — разозлился эмиссар. — Зачем мы понадобились им всей гопой? Взять должны были только братка или тебя, в крайнем случае — вас двоих, а всех прочих положить вместе с охраной.

— Реформисты не стали бы вас убивать, — сказал Авдей. — Просто сказали бы «Выбирайтесь, как хотите» и отпустили. Охрану тоже бы не стали уничтожать полностью. Достаточно было надеть сдавшимся кандалы, чтобы не бояться выстрела в спину. И автозак с собой тащить глупо. Разве что…

— Ты о чём?

— Всё это имеет смысл, если они хотят вывезти нас из Бенолии. Погрузить автозак в аэрс, поднять его на внешнюю границу орбиты и там перекинуть автозак в звездолёт. Тогда, чтобы не привлекать внимание досмотрщиков, заключённых должно быть не менее пяти людей, стандартной эпатируемой партии особо опасных преступников. Но реформисты всё равно не стали бы убивать всю охрану. Приковали бы рядом с нами, а после отпустили бы, аэрс им оставили бы. Так всегда делалось, в любой партии. Ты прав, нас захватили не реформисты.

— Пресвятой Лаоран, — прошептал эмиссар. — Кто же они такие? Авдей! Ты ведь знаешь этого парня!

— Только по имени. И то, что раньше он был связан с каким-то братством. Но сбежал от них. Теперь прибился к кому-то другому.

— К кому?!

— Не знаю. Правда, не знаю.

— Нас всех убьют, — сказал предварильщик. — Вывезут на орбиту и убьют.

— Они чтят Избранного, — сказал вопрошатель. И с мольбой посмотрел на Авдея — Возьми меня с собой, господин! Не дай им убить меня. Клянусь именем и звездой пресвятого, я буду служить тебе как верный пёс!

— Я не Избранный, — качнул головой Авдей.

Эмиссар фыркнул:

— Кому другому мозги парь, но не коллегии. Сколько бы Панимер не пытался вылезти из Гирреана за счёт Винсента Фенга, а нас не обманешь. Мы все видели, кто ты есть на самом деле. На погибель ты избран или во избавление, но то, что ты Избранник судьбы и пресвятого, несомненно.

— Пощади меня, господин! — твердил своё вопрошатель. — Я пыль у твоих ног…

— Заткнись! — рявкнул эмиссар. — Без тебя тошно.

Авдей молчал. Глянул на соседа справа, братка. Тот мрачно зыркнул в ответ. Посмотрел на соседа слева, предварильщика, беркана средних лет.

— Это штука у вас на плече, — кивнул Авдей на маленький трезубец, украшающий форму, — она пластиковая или металлическая?

— И то, и другое. Рукоять пластиковая, наконечники стальные. А что?

— Придвиньтесь поближе. Я оторву его зубами, а вы тоже возьмёте зубами и переложите мне в ладонь. Только не уроните!

— Ты что задумал?

— Попробую открыть замки оков. Грамотное использование пластика и стали даёт очень хорошие результаты.

Эмиссар сдавленно охнул. Вопрошатель смотрел на Авдея как на икону.

— Он не Избранный, — твёрдо сказал браток. — Винсент Фенг, кем бы он ни был — возможно. Но только не это палёнорожее отродье реформистов.

— Заткнись, гнида, — велел вопрошатель. — Язык вырву.

— Руки связаны.

— Притухни, — приказал эмиссар.

Авдей тем временем оторвал трезубец. Беркан вытянул трубочкой губы, по-медвежьи гибкие и сильные, взял у Авдея трезубец и переложил ему в ладонь.

— Есть! — сказал Авдей и заковырял в замке наручника. Пискнул магнитный предохранитель, тихо щёлкнул замок. Безвольно упала рука. Авдей тихо застонал от боли в затёкших мышцах, растянутых связках.

Но отмычку не выронил.

— Сейчас, мужики, сейчас. — Он осторожно пошевелил рукой. — Сейчас.

Авдей открыл второй замок. И рухнул бессильно на пол.

— Ничего, это ничего. Сейчас встану.

Он сел, заковырял в замках ножных кандалов. Открыл.

Поднялся на ноги.

Эмиссар в ужасе вжался в стену. Теперь они все в его власти. Скованные, беспомощные. Авдей может убить любого из них. Переломать рёбра, выковырять трезубцем глаза… Мало ли что ещё. Ведь он на свободе, а они в кандалах.

Авдей, шатаясь, подковылял к решётке, открыл замок.

— Ты куда собрался, ублюдок? — заорал браток. — Сначала цепи с нас сними, сука!

Авдей обшарил стену над сидушками конвоя, открыл маленькую нишу, достал аптечку экстренной помощи. Прямо через одежду вколол себе в бедро какое-то лекарство.

— Сейчас, мужики, — сказал он. — Подождите немного.

Минуты две Авдей сидел неподвижно, закрыв глаза. Потом поднялся лёгким стремительным движением, размял изувеченную руку. Подобрал оброненную отмычку и подошёл к эмиссару.

— Ты выглядишь наиболее разумным среди всей компании, — сказал Авдей. — Поэтому слушай внимательно, чтобы потом растолковать остальным на доступном им языке. Те, кто нас взяли, лишь изображают похитителей. На самом деле это те же стабильники, что и убитый конвой. Они вывезут нас на орбиту и взорвут аэрс.

— Зачем? — не поверил эмиссар.

— Чтобы не осталось свидетелей того, что сын Дронгера Адвиага был в обслуге Алмазного Города и проходил по делам Преградительной коллегии.

— Ты уверен?

— Нет. Но пока это единственная логичная версия. Тот пацан из боевой группы, которого я считал беглым братком, на самом деле секретный агент охранки. Это объясняет, как в «Лицеистском файле» оказался копирайт. Мной воспользовались, чтобы убить отца. Его расстреляют из-за моей глупости. Но сначала допросят… — лицо Авдея повело судорогой.

— Михаил Северцев не был в допросной комнате, — быстро сказал эмиссар. — Я обманул тебя. Хотел сломать. Твоего отца не допрашивали. Он успел покончить с собой. У него в челюсти была зашита капсула с ядом. Но это ещё не всё. Среди конвоиров Северцева был центрист. Через него Северцев передал какой-то важный документ, который спёр у дознавателя. Конвоир исчез. Северцев сразу же принял яд.

— Тогда почему не отменён суд? — не поверил Авдей.

— Адвиаг хотел найти актёра, похожего на Северцева, загримировать до полного подобия и представить на суде. Но не успел. Вчера центристы запустили в сеть настоящую информацию о гибели Северцева. В двадцать два часа семнадцать минут по времени Маллиарвы. Точка сброса информации пока не установлена. Адвиаг в ярости.

— Вот как… — Авдей смотрел в пол.

— Послушай меня, парень, — горячо заговорил эмиссар. — Твой отец не самоубийца. Он погиб в бою со славой для себя и ущербом для врагов. Я не знаю, что он такого важного спёр у дознавателя, но, судя по злобе Адвига, это была очень опасная для стабилки информация. Твой отец был воином, и смерть у него была воинской.

— Отец был механиком, — сказал Авдей. — Лучшим механиком Восточного Гирреана и виртуозным балансировщиком энергокристаллов. Мог починить лётмарш, от которого все другие ремонтники отказывались. Всё время что-то рационализировал, переделывал конструкции. Если бы не так грязь, в которой утонула Бенолия, он мог бы стать выдающимся инженером-машиностроителем. Но вместо этого нашёл смерть. Из-за меня.

— Авдей…

— Не надо пустословья, — оборвал Авдей и занялся замком кандалов.

— Сбежать мы сможем только в порту, — сказал Авдей. — Надо разоружить тех конвойных, которые сюда сунутся, и пробиваться с их оружием к грузовому сектору порта. Там всегда многолюдно и шумно, легко будет затеряться в толпе и уйти. Уходить будем поодиночке. Когда выберетесь из порта, надо отсидеться где-нибудь в укромном месте месяца два, пока всё уляжется, а там или за границу выбираться и объявлять себя политическим беженцем, или добывать новые документы и жить в Бенолии тише воды, ниже травы.

— Звучит разумно, — согласился эмиссар. — Но ты уверен, что эти люди из стабилки? Как минимум один из них глубоко чтит тебя как Избранного, а другие, хоть и не высказывают почтения, но и не оспаривают высоту твоего статуса.

— Я не Избранный! — отрезал Авдей. — А что касается того, из охранки они или нет, то сказать наверняка нельзя, это всего лишь версия, пусть и наиболее вероятная. И даже единственная. Однако версия — ещё не факт. Вполне возможно, мы чего-то упустили… У тебя есть новые предположения?

— Нет, — ответил эмиссар.

— Вот и у меня нет. Ты говоришь, что они не братиане. Я уверен, что не реформисты. Остаётся только охранка. Никто другой ни во мне, ни в вас заинтересован быть не может. Только Адвиаг. Он получает сразу четыре выгоды. Первая — аэрс взрывается на орбите, якобы из-за неумелости пилота и небрежности механика. Событие обычное, таких в любом порту бывает по два-три в неделю. Поэтому никакого разбирательства не будет, дело о нападении на конвой сразу же закроют в связи со смертью главных подозреваемых. О самом нападении забудут уже на следующий день, и Адвиаг будет вне подозрений. Выгода вторая: Адвиаг избавится от самых неблагонадёжных сотрудников, которые уверовали в байку, которую он сам категорически не приемлет — байку об Избраннике. Третья выгода: Адвиаг получает повод начать тотальную проверку малодоступного прежде армейского спецназа. И выгода четвёртая, самая главная: Адвиаг избавляется от всех действительно значимых свидетелей того, что его сын был в обслуге Алмазного Города и проходил в коллегии по делу Погибельника.

Эмиссар ошарашено смотрел на Авдея.

— И ты, зная всё это, прикрывал от нас Винсента Фенга даже под пыткой?

— Сын за отца не ответчик, — твёрдо сказал Авдей. — К тому же Винс мой друг и я дал слово ему помочь.

— Это не единственная причина. Есть что-то ещё.

— Есть, — кивнул Авдей. — Но коллегианцу этого не понять.

— И всё же…

Авдей посмотрел на эмиссара. Тот ответил прямым взглядом.

— Раньше я был музыкантом, — сказал Авдей. — Теперь стал никем и ничем. — В доказательство он показал изувеченную руку. — Винсент может стать замечательным врачом. Он может сбыться как настоящий людь, понимаешь? Я же навечно останусь не более, чем людским подобием. А потому бесчестно было бы допустить, чтобы ещё кто-то лишился своей истинной сути, превратился в пустое никчёмное существо.

— Винсента Фенга называли Избранником судьбы и пресвятого, — возразил эмиссар. — Избавителем для страждущих и Погибельником для зла.

— Избранность — удел раба. А рабов никто и никогда не считал людьми. Раб — это всегда только вещь, которую любой желающий использует по своей прихоти, а затем выбрасывает как мусор.

Эмиссар смотрел на Авдея.

— Если Избранный — всего лишь раб, то кто же тогда мы? Те, кто призван остановить его Пришествие? Тоже рабы?!

— А разве нет? Если Избранный — это не более чем бездумное и безвольное приложение к Пророчеству, чей удел рабски следовать его предписаниям, то братиане и коллегианцы — это приложение к Избранному, столь же безвольное и бездумное, как он сам.

— Вольно же тебе оскорблять того, кто стянут оковами, — зло сказал эмиссар. — Кто не может дать тебе в морду.

— Кандалы с тела я сниму, — сказал Авдей, — но оковы с души сможешь убрать только ты сам.

Авдей провернул отмычку в замке, и обручье раскрылось. Рука эмиссара бессильно свесилась вдоль тела, а он сам застонал от боли в затёкших мышцах.

— Пошевели рукой, — посоветовал Авдей. — Быстрее пройдёт.

— Больно! — пожаловался эмиссар.

— Иногда, чтобы избавиться от боли, надо пройти сквозь неё. Иначе болеть будет намного сильнее и дольше.

— Опять философствуешь?

— Нет, — с удивлением глянул на него Авдей. — Всего лишь говорю, как быстрее восстановить руку. — Авдей открыл второй замок.

Эмиссар рухнул на пол, сдавленно взвыл — болела, казалось, каждая косточка и жилочка.

— Ты шевелись, — слегка тряхнул его за плечо Авдей. — Иначе ещё больнее будет.

— Отстань!

Авдей подошёл к прикованному рядом с ним вопрошателю, стал открывать замок ручных кандалов.

— Почему ты нам помогаешь? — не понимал вопрошатель.

— В одиночку никому из нас отсюда не выбраться. А всем вместе есть шанс спастись.

— Очень маленький шанс.

— Но ведь даже очень маленький — это больше, чем никакой.

Вопрошатель криво усмехнулся.

— Когда корабль тонет, то в одну лодку прыгают и кошки, и крысы, — так что ли?

— Вы ещё можете стать людьми. А покойник способен стать только пеплом или грудой вонючего мяса.

— Ты… — едва не задохнулся от возмущения вопрошатель. — Ты не считаешь нас людьми?

— А кем себя считаете вы?

Вопрошатель хотел было ответить, но осёкся. Понял, что за ответом последует новый вопрос — «А в чём вы считаете себя людьми?».

— Служение предречённому Пророчеством Избраннику делает нас высшими из людей! — закричал браток. — А ты был, есть и будешь преисполненным мерзостной скверны калечества гирреанским ублюдком!!!

— Нет, — сел на полу эмиссар. — Я всё же вырву этой гниде язык.

— Собака лает — караван идёт, — заметил предварильщик.

— Не марай руки, — ответил эмиссару Авдей. — Мир пачкается грязными мыслями, а не словами. Грязным мыслям вырванный язык не помеха. Что же касается того, будто связанные с Пророчеством особи становятся высшими из людей, то это не более, чем заблуждение. Мир существовал до Пророчества, будет существовать и после него. А значит живущие в мире люди легко смогут обойтись и без Пророчества, ничего от этого не потеряв. Тогда как без музыки или медицины люди обойтись не могли никогда. Вот и считайте, кто для мироздания ценнее — первый встречный санитар из первого попавшегося госпиталя или самый могучий из Великих Отцов.

— Или председатель Преградительной коллегии, — криво усмехнулся эмиссар. — По чести сказать, сейчас я предпочёл бы увидеть санитара, чем Валиева. Санитар совершенно точно умеет делать массаж, тогда как в мастерстве высокочтимого председателя я не уверен.

Авдей справился с замками кандалов вопрошателя, помог ему лечь на пол.

— Ты не валяйся просто так, шевелись, — сказал Авдей. Вернулся к эмиссару, стал ковырять замок ножных кандалов. — Да что у них у всех разная настройка? — рассердился Авдей. — Пока откроешь…

— До порта успеешь? — спросил эмиссар.

— Конечно. — Замок оножья открылся, Авдей занялся вторым браслетом.

— Ты не благословенный небом Избранник, призванный избавить нас от горестей и бед, — сказал вдруг браток. — Возможно, что Избранником окажется этот самый Винсент Фенг, кем бы он ни был. Но ты совершенно точно мерзкий посланец дьявола, всеми проклятый Погибельник, разрушитель и убийца всего благословенного, что есть в мире.

Эмиссар яростно сверкнул глазами, хотел ответить, но не успел — лётмарш резко тряхнуло. Полёт остановился.

— Что такое? — испугался предварильщик.

Лётмарш снова тряхнуло.

— Это штурм, — сказал эмиссар. — Нас опять пытаются захватить, но уже кто-то другой.

Камеру автозака наполнил низкий тягучий звук, машина завибрировала.

Авдей закричал от боли, схватился за голову, выгнулся как от электрошока, рухнул навзничь, затрясся в судороге. На губах появилась кровь.

Эмиссар нашарил в карманах носовой платок, свернул в жгут, сунул ему между зубами. Подложил ладонь под голову.

Судорога прекратилась внезапно и резко, Авдей обмяк, дыхание стало слабым, едва ощутимым.

От вибрации и звука тело начало сводить болью и всем остальным.

— Что это?! — не понимал эмиссар. — Что они там делают?

— Виброгенератор запустили, — сказал предварильщик. — Местная попытка сделать собственный стазис. Неудачная, и двигатели, и бластеры от неё можно экранировать, зато для здоровья очень вредная.

— Особенно через два часа после ментозондирования, — сказал вопрошатель.

Звук и дрожь прекратились.

— Парень, очнись, — похлопал Авдея по щекам эмиссар.

— Не поможет, — качнул головой вопрошатель. — Нужна аптечка.

— Сдох проклятый Погибельник, сдох падла! — радовался браток. Вопрошатель швырнул ему в голову ботинок.

Эмиссар смотрел в отсек для конвоиров. Аптечка упала с сидушки на пол, от удара раскрылась. В зажимах блестели разноцветные ампулы. Эмиссар глянул на свою левую ногу, по-прежнему прикованную к стене.

Осторожно, словно боясь причинить боль, кончиками пальцев погладил Авдея по щеке.

— Я сейчас принесу тебе лекарство, ты только подожди немного, не умирай.

Эмиссар снял пиджак, свернул в некое подобие подушки и положил Авдею под голову. Подобрал оброненный трезубец, стал ковырять им в замке окова. Замок не поддавался.

— Как он это делал?!

— Смотреть надо было! — рыкнул вопрошатель.

— Умный, да? Тогда на, открой.

Автозак снова тряхнуло. А мгновение спустя клацнул дверной замок. Новые похитители желали посмотреть добычу.

* * *

В Маллиарву Клемент летел обычным гражданским аэрсом. Это вдвое дольше, чем индивидуальный прямой рейс, который бы доставил его прямо в порт Алмазного Города, так что в столицу Клемент добрался только в десять часов утра двадцать пятого ноября.

Но слишком многое надо было обдумать, прежде чем вернуться в Императорскую башню.

После исповеди у преподобного Григория Клемент заглянул ещё в пять таниарских церквей. Ни в одной их исповедальне не было двух кресел. И даже табуретки не было.

В навигаторе лётмарша остались координаты посёлка, где живёт Ламина Палиан, первая и единственная женщина, которая целовала Клемента не за деньги и не по приказу, а по собственному влечению.

«Жизнь пришла ко мне слишком поздно, — подумал Клемент. — Мёртвоглазый Город выпил из меня все силы и желание жить. Я пуст, никчёмен и никому не нужен, потому что никому и ничего не смогу дать».

Для Клемента оставался только один путь. Тот, который ведёт в казарму Императорской башни.

…Даже если теньм и становится предвозвестником государя, вторым по всевластию лицом в империи, теньмом он остаётся всё равно. И войти из Маллиарвы в Алмазный Город может лишь через служебные ворота пятнадцатой категории, самые низкоранговые среди всех.

Клемент подождал, когда из ворот выедет мусоровоз, подошёл к караулке, хотел позвать дежурного.

— Дядя Клэйм! — окликнул мальчишеский голос. — Даарн Клемент Алондро!

Клемент обернулся.

Мигель. Клемент не поверил собственным глазам, на мгновение зажмурился. Но нет, ему не мерещится, это действительно Мигель. Обряжен в какие-то обноски, лицо бледное, осунувшееся.

— Ты что здесь делаешь? — шагнул к нему Клемент. — Почему ты в таком виде? Ты из дома убежал? — понял Клемент.

Мальчишка испуганно сжался.

— Я не вернусь туда! Диего сказал, что отдаст меня в пансион! А про них в газетах такое пишут! Я читал и по стерео видел! В пансионе ещё хуже, чем на плантации! Там из меня зомби сделают!

— Мигель, — увещевающе сказал Клемент, — то, что говорят в газетах и по стерео, верно лишь для Высших лицеев. А пансион — это такая же школа, как и все. К тому же там учат не только школьной программе, но и благородным манерам, которые приличествуют людям высокой крови. Тебе нечего бояться.

— Нет! Диего никогда не пошлёт меня в простую школу. Господин, позвольте мне остаться здесь! Я могу много работать. Если вы отдадите меня в аренду на фабрику, то будете получать по двадцать дастов в неделю. Это правда! На поле я выполнял всю сменную норму, старшины меня никогда не ругали. На фабрике я тоже буду хорошо работать. Только не отдавайте меня Диего, господин!

Клемент стряхнул ошарашенное оцепенение и переспросил:

— Ты работал на плантации? Ты, наследник главы даарнского рода, полол трелг вместе с батраками?

— Сезон прополки давно закончился, господин. Сейчас время сбора макушечной листвы. Она быстро отрастает, и её надо обрывать через день. Поэтому мы сначала на одном поле работали, на другой день на втором, а потом опять возвращались на первое.

Клемент схватил руку Мигеля, осмотрел кисть. Цыпки, многочисленные порезы об острую твёрдую листву, на ладонях подсохшая сукровица мозолей.

— Как он мог? — прошептал Клемент.

— Диего сказал Бланке, что не будет кормить её ублюдка.

— Пресвятой Лаоран! — только и смог выговорить Клемент.

— На поле было даже лучше, чем дома, господин! Намного лучше. Там почти никто меня не бил… Немножко только. Иногда. Но всё равно не так сильно, как Диего!

— А спал ты где? — Голос у Клемента дрогнул. О том, что творится по ночам в батрацких бараках, Клемент слышал в баре при гостинице на заправке.

— В кухне, под котлом, — ответил Мигель. — После того, как дядя Коля и Гюнтер уехали, там другие старшины работают. Но тоже добрые, сказали, что я могу остаться на кухне и не ходить в барак. Всё было хорошо, господин, но из-за этого проклятого «Лицеистского файла» в поселковую школу приехал инспектор, увидел, что я на уроки не хожу, и пришёл к Диего. А тот сказал, что отправляет меня в пансион.

«К Диего Мигель не вернётся, — решил Клемент. — Не знаю, как я это сделаю, но я найду Мигелю нормальный дом и хороших родителей. У мальчишки будет настоящая семья! Больше никто и никогда не причинит ему боли».

Клемент сел на газонный бордюр, притянул к себе Мигеля. От него пахло давно немытым телом, подвалом и кошками.

— Насекомых никаких не нахватался?

— Вроде бы нет, господин.

— Перестань меня так называть! «Дядя Клэйм» было неплохим обращением.

— Да, дядя Клэйм, — произнёс Мигель с той же интонацией, что и «господин».

— Идём, — поднялся Клемент. — Я сниму тебе номер в гостинце. Вымоешься, поешь.

Мальчик не шевельнулся. Клемент опять сел на бордюр.

— Я не отдам тебя Диего, не бойся. И никто никогда больше не посмеет тебя ударить.

Мигель опустил глаза.

— Да, дядя. — Клементу он не верил.

— Пойдём. Гостиница здесь недалеко, в соседнем квартале. — Клемент встал, потрепал Мигеля по плечу. — Всё будет хорошо, парень. Обещаю.

Мигель отстранился.

— Почему ты так долго не приезжал? Я ждал тебя каждый день, а ты не приезжал!

— Я не мог, — неловко оправдался Клемент.

— Я ждал тебя! Каждый день ждал! — Мигель заплакал. — А ты не приезжал!

Клемент подхватил его на руки.

— Прости меня. Но я действительно не мог.

— Тебя император не пускал?

— Да, — ответил Клемент прежде, чем успел полностью осмыслить вопрос.

Мигель крепко обхватил его руками.

— Я знаю, — тихо прошептал Мигель, — он такой же злой, как и Диего. Он часто тебя бьёт?

— Не очень.

— Когда Диего меня бил, то не разрешал плакать. Я убегал в поле и плакал там. А в Алмазном Городе есть, где плакать?

Клемент с трудом удержал дрожь.

— Мы не останемся в Алмазном Городе, Мигелито, — сказал он твёрдо. План действий сложился у Клемента мгновенно. — Мы уедем очень далеко. Мы больше никому и никогда не дадим нас бить.

— А разве так бывает?

— Бывает, — заверил Клемент. — Ещё как бывает.

Мигель улыбнулся, кивнул.

Клемент осторожно поставил мальчика на землю.

— Как ты сюда попал?

— Меня дальнобойщики подвезли. Я сказал на заправке, что у меня настоящий дядя есть, только я не знаю, где он. Тогда они нашли твой адрес и должность через паспортную службу. А возле больших ворот в Алмазный Город господин привратник сказал, что если я будут ждать теньма-четырнадцать у этих ворот, то когда-нибудь дождусь. Хороший господин, — оценил Мигель. — Добрый.

— Да уж, — процедил Клемент. — Добрее некуда…

«Это ничего, — подумал он. — Мигель ещё поймёт, что такое настоящая доброта».

— Пойдём греться, — сказал Клемент вслух.

Он отвёл Мигеля не в гостиницу, а в бордель, где обычно проводил увольнительные. Проститутки в большинстве своём сентиментальны, и если зацепить эту их струнку, то лучших нянек не найти. Правда, порыва хватит ненадолго, но Клементу много времени на улаживание дел и не понадобится.

Проститутки ахали и охали над бедами Мигеля, а бордель-маман, высокая, усиленно молодящаяся наурисна, выговаривала Клементу за глупость и невнимательность:

— Ребёнок всё время жил в тропиках, а теперь ходит по десятиградусному морозу в тощей куртёшке и худых ботинках. — И прикрикнула на проституток: — Ванесса, Клотильда, хватит кудахтать! Быстро в магазин и купите ребёнку нормальную одежду на зиму. Всю одежду, от трусов до шапки. Да не задницами там крутите перед молодыми папашами, а покупки делайте! Кабрина, — сдёрнула с кресла пухленькую берканду, — иди за доктором Ульпасом, пусть посмотрит, нет ли у мальчика воспаления лёгких!

— Что он может понимать в лёгких, этот Ульпас? Он только в сифилисе разбирается.

— Тогда сходи за доктором Илиайей! — И снова Клементу: — А ты чего замер, гость дорогой? Что с пацаном будешь делать? Ты же теньм, у тебя ни кола, ни двора, ни даже имени!

— Я не просто теньм. Я ещё и предвозвестник, — Клемент показал значок. — Думаю, если один раз и совсем немного использовать данную мне власть в личных целях, то Светоч вряд ли это заметит.

— Ой, не знаю, — сказала бордель-маман. — Попробуйте, господин. И удачи вам.

— Благодарю, — поклонился Клемент.

…С департаментом Детского Надзора ни малейших затруднений не было. Документы о том, что даарн Диего Алондро и его супруга Бланка, урождённая диирна Кван, лишаются родительских, именных и всех прочих прав на Мигеля Алондро, а сам упомянутый Мигель Алондро передаётся в полное и безраздельное распоряжение Клемента Алондро, младшего брата Диего, сделали за каких-то полчаса.

— Уведомление о лишении прав будет передано супругам Алондро сегодня же, предвозвестник, — заверил директор департамента.

— Зарегистрировать усыновление Мигеля Клемент Алондро придёт в два часа пополудни. Будьте готовы.

— Инспектор будет ждать его, предвозвестник, — поклонился директор.

— И документы на ребёнка тоже подготовьте. Свидетельство о рождении, регистрационную карточку и всё прочее. Супруги Алондро их утеряли.

— О да, предвозвестник. Всё будет готово к назначенному часу, предвозвестник.

Клемент кивнул.

…Билеты на двоих Клемент заказал по телефону. Предвозвестнику выдаётся особая трубка, номер которой занесён в память компьютеров и коммутаторов всех учреждений Бенолии и частных, и государственных. Так что билеты нашлись на весь маршрут, до самой его крайней точки. «Ничего, казна Алмазного Города не обеднеет, если мы с Мигелито напоследок проедемся за её счёт, — подумал Клемент. — Всё равно там ежедневно выбрасывают огромные деньги в никуда».

…Теперь оставался только сам Алмазный Город. С отделом кадров разобраться удалось легко и быстро. Клемент всего лишь приказал его начальнику уволить теньма-четырнадцать за профнепригодность, но с сохранением потомственного дворянства и выплатой выходного пособия.

«Странно, что Диего не лишил меня родового имени, как грозился. Хотя, куда этому трусу на такой поступок. Побоялся, что я ему башку сверну».

— Серому капитану выдать премиальные и внеочередную увольнительную на три дня, — приказал Клемент кадровику. — Эльвана Кадере назначить заместителем и преемником капитана. И тоже выдать премиальные и трёхдневную увольнительную.

Клемент невольно усмехнулся. Премия и увольнительная — высшая награда для теньма. И единственно возможная.

— Но господин мой предвозвестник, — робко проговорил кадровик, — в Сумеречном подразделении нет должности заместителя капитана, а тем более — его преемника.

— Теперь есть, — холодно обронил Клемент.

— Да, предвозвестник, — согнулся в поклоне кадровик.

«Почему я раньше не замечал, — думал Клемент, — что даже становясь вторым после Светоча лицом в государстве, я всё равно остаюсь всего лишь безликой и безымянной тенью? Никто даже не сообразил, что теньм-четырнадцать, даарн Клемент Адондро и предвозвестник один и тот же людь. И не задумались, почему такой ничтожной мелочью, как судьба теньма, занимается лично предвозвестник. Все слишком привыкли, что приказы не подлежат обсуждению, а значит, нет необходимости обдумывать их причины. Интересно, если бы я приказал им поджечь Алмазный Город, они бы подчинились так же беспрекословно?»

— Документы и выходное пособие для теньма-четырнадцать должны быть в караулке Пятнадцатых ворот через час, — велел Клемент.

— Да, предвозвестник, — вновь согнулся в поклоне кадровик.

Клемент скользнул по нему безразличным взглядом и пошёл в Императорскую башню. Осталось отчитаться в своих поступках перед Серым капитаном, Димайром Файдисом. И это будет труднее всего.

Клемент сдал референту значок предвозвестника, телефон, кредитную карточку. Расписался в бланке об увольнении с должности теньма.

Повода оттягивать разговор с капитаном больше не было.

Перед дверью кабинета Димайра Клемент замер, целую минуту набирался храбрости постучать.

— Войдите, — разрешил капитан.

Клемент переступил порог, закрыл за собой дверь.

— Ты почему в гражданском? — поразился Димайр. — Теньму, будь он хоть трижды предвозвестник, запрещено появляться в Алмазном Городе без формы. Немедля переоденься, пока никто из референтов тебя не видел!

— Я больше не теньм, капитан. Я уволился.

— Что? — привстал из-за стола Димайр. — Что ты сказал?

Клемент повторил.

— У вас никаких неприятностей не будет, капитан, не беспокойтесь. Это я предусмотрел.

— Ах, предусмотрел, — процедил Димайр. — Чудесно. А Эльвану ты о своём увольнении уже сказал?

— Он ваш заместитель, капитан. Официально. Властью предвозвестника я ввёл новую должность и произвёл назначение.

— Могу спросить зачем, господин мой предвозвестник?

— Я не хочу, чтобы Элви повторил судьбу Лесли Дорна, теньма-семнадцать. Тем более, что семнадцатому всегда было всё равно, жить ему или умирать… Но Эль не такой! Он не мёртвоглазый.

— И всё же ты ничего не сказал Эльвану об увольнении.

— Нет, — опустил голову Клемент.

Капитан подошёл к Клементу.

— Почему ты уходишь? Только говори правду. Ты нашёл себе женщину?

— Да. Нет. Есть одна девушка, но я не знаю, как у нас сложится… Тем более, что у неё дочь, а у меня… Теперь у меня тоже сын есть. Племянник. — Клемент сбивчиво рассказал о Мигеле. — Мы поедем в тот же посёлок, где живёт она, но поселимся в интернатском общежитии. А там как пресвятой даст. Может, что и получится.

— Понятно, — кивнул Димайр.

— Я предал вас, капитан, — сказал Клемент. — Но вы можете без меня обойтись, а Мигель нет. И всё же я предатель. Вы в праве покарать меня так, как должно карать предателей.

— Дурак! — Димайр отвернулся, отошёл к столу. — Уезжай из Алмазного Города немедленно, пока Светоч ничего не узнал и не принял собственных мер. Надеюсь, казённых денег кроме как на билеты и выходное пособие ты не брал?

— Нет.

— Это правильно. Иначе была бы статья за растрату или казнокрадство. Обслугу на такие дела проверяют тщательно. Даже слишком. — Димайр немного помолчал. — Уезжай, Клэйм. С Эльваном я поговорю сам. Он неглупый парень, но вспыльчив и поспешен в суждениях. Наговорит сгоряча всякой чуши, тебе обидно будет, ему стыдно. Так что ни к чему все ваши разговоры. После как-нибудь поговорите.

— Капитан…

— Молчи. Что бы ты сейчас ни сказал, всё будет пустословием.

— Не всё. — Клемент подошёл к столу, положил листочек бумаги. — Это координаты посёлка и адрес почты на бесплатном ресурсе. Там может зарегистрироваться любой желающий и переписываться с кем захочет. Достаточно зайти в первый попавшийся космонет-клуб. Я буду проверять ящик каждый день в девять утра по Маллиарве.

— Ты молодец, — сказал Димайр. — Ты правильно всё сделал.

Клемент робко прикоснулся к его плечу.

— Капитан…

Димайр кивнул.

— Всё правильно, Клэйм.

Клемент обнял его, зашептал на ухо:

— Я заберу вас отсюда, Димайр, клянусь. И тебя, и Элви. Не знаю как, но заберу. Сейчас я ничего не могу, даже предвозвестник не всевластен, и уволить трёх теньмов сразу ему не под силу. Но я найду способ. Ты только поверь мне.

Димайр пожал ему руку.

— Нет, Клэйм, нет. Мы навечно принадлежим Алмазному Городу. За его оградой мы ничто. А ты… Ты всегда был другим, с самого первого дня. Я помню.

— Я заберу вас. Ты стал мне отцом, Эльван — братом. Я не оставлю вас здесь, в Мёртвоглазом Городе.

— Нет. — Димайр убрал руки Клемента. Повернулся к нему, посмотрел в глаза. — Иди, Клэйм. И будь счастлив. За всех теньмов, сколько бы нас ни было. А главное — за себя самого. И… забудь нас. Это важнее всего. Забудь. Иди, Клэйм, — подтолкнул его к двери. — Иди и не оглядывайся.

Клемент вышел из кабинета. Дверь захлопнулась.

— И всё же я заберу вас отсюда, — твёрдо сказал Клемент.

— 11 —

Маргарита смерила стены зала Совета хмурым взглядом, затем вперила его в Лиайрика:

— На кой ляд ты притащил нас сюда среди ночи?

— Я бы тоже хотел это знать, — добавил Тромм. — И побыстрее излагай, спать охота.

Лиайрик нервно прошёлся по залу.

— Коллегия и братства практически единогласно признали истинным Избранником судьбы и всех богов Авдея Северцева. Кандидатура Фенга решительно отвергнута. Пришлось полностью исключить его из всех комбинаций. Я уже отдал распоряжение инспекторам.

— Да, новость жизненно важная, что и говорить, — ядовито процедила Маргарита. — Мать твою, Лий! И ради такой мелочи ты повыдёргивал нас из постелей?

Тромм молча пошёл к выходу. Лиайрик бешено хлестнул хвостом по узорчатым изразцам пола.

— Но Избранным должен был быть назван Винсент Фенг! Бенолия проигнорировала нашу волю.

Маргарита возвела глаза к потолку, тяжко вздохнула, посмотрела на Лиайрика и произнесла с интонацией терпеливой учительницы, вынужденной в десятый раз объяснять таблицу умножения дебильноватому ученику:

— Избранный — это расходный материал, который уничтожается сразу же, как только перестаёт быть полезным. Так не всё ли равно, как он будет назван — Избавителем или Погибельником, Винсентом Фенгом или Авдеем Северцевым?

— Нет, уважаемая коллега, не всё равно. Ты не забыла, что автор «Лицеистского файла» не кто иной, как Авдей Северцев? Так, как этот сопляк, нас мордами в грязь не тыкали даже гроссмейстер Даайрид и президент Хонгтианэ. Авдей Северцев — враг ВКС, и враг непримиримый!

— Да на здоровье! — фыркнула Маргарита. — Пусть враждует. Так даже проще будет убедить Иалумет в том, что с помощью Избранного орден Белого Света намерен вернуть свою кровавую диктатуру. И что за Вратами в якобы благодатную Ойкумену, которые намерен распахнуть Избранный, иалуметцев не ждёт ничего, кроме вселенского зла. Люди опять начнут верить в то, что ВКС — единственное их спасение в океане горестей и бед.

— Я против, — сказал Тромм. — Твоё решение ошибочно.

Он вернулся от двери в зал, сел в кресло.

— И в чём же я ошибаюсь? — спросила Маргарита.

Тромм пояснил с кривой усмешкой:

— Если Авдей Северцев превращается в Погибельника, то мы уподобляемся Максимилиану с его Преградительной коллегией.

— Неприятно, — согласилась Маргарита. — Но ничего страшного в этом нет. Династия Хейгебаумов правит Бенолией на сто лет дольше, чем ВКС Иалуметом, и будет править ещё столько же.

— Не уверен, — качнул головой Тромм.

— Будет-будет, — заверила Маргарита. С удобством расположилась в кресле и пояснила: — Революция там невозможна. Все объективные признаки революционной ситуации в Бенолии есть, но для коренного социального преобразования этого мало. Нужен ещё и субъективный признак — единая организующая группа, которая не столько возглавит, сколько объединит все существующие группировки и направит их на борьбу с режимом. А в Бенолии слишком много претендентов на роль вождей. Вместо того, чтобы свергать Максимилиана, реформисты Бенолии тратят все свои немалые силы на грызню с конкурентами. Восстания там поднимают постоянно, но ещё ни одно не продержалось дольше месяца. Все они заканчивались поражением из-за межпартийных конфликтов. Так что императорская власть стабильна и нерушима.

— Однако ты признаёшь, что бенолийские реформисты — это могучая сила.

— Любые реформисты — могучая сила. Хоть в Бенолии, хоть в Хонгтианэ. Само существование мироздания — это процесс непрерывного обновления. Другое дело, что вся активность реформистов может уподобиться бегу по кругу. Тогда ситуация вне этого круга будет оставаться неизменной сколь угодно долго. Как в Бенолии.

Лиайрик посмотрел на неё с кривой усмешкой.

— А что ты скажешь на это? — он дал ей папку с распечатками. Вторую папку протянул Тромму. — Это листовки и сетевые сообщения пяти наиболее влиятельных реформистских партий Бенолии. Как видите, содержание их резко поменялось. Реформисты стали высказываться против ВКС. Обвиняют нас в смерти Михаила Северцева. Выражают восхищение его сыном. Тем самым Авдеем Северцевым, которого братиане называют избранным богами и судьбой Избавителем!

— У них появляется точка соприкосновения, — мрачно процедил Тромм. — Прежде реформисты брезговали братианами как безмозглыми и падкими до халявы фанатиками, братиане ненавидели реформистов как безбожных и высокомерных отрицателей Пророчества. Теперь же у них появилась точка соприкосновения, имя которой Авдей Северцев.

— Очень слабая и маленькая точка, — сказала Маргарита.

— Каким бы маленьким и слабым соприкосновение ни было, оно всё равно остаётся союзничеством. Вскоре братиане и реформисты заметят, что у них больше сходства, чем различий. Например, и те, и другие умеют хранить верность выбранной ими идее даже под пыткой или на эшафоте. И братиане, и реформисты ненавидят императора. Им есть в чём и ради чего объединяться.

— Но лидировать в таком союзе будут реформисты, — заметил Лиайрик. — Они смелее и решительнее братиан, к тому же привыкли не дожидаться знамений, а решать всё собственной волей. К счастью, ни малейшего намёка на единство нет как между реформистскими партиями, так и между братствами. Так что союз между братками и мятежниками тем более невозможен.

— На счёт реформистов у меня такой уверенности больше нет, — сказала Маргарита. — Прочитайте повнимательнее их сообщения. Там начали появляться общие ноты. Какофония сменяется гармонией. Это как в оркестре — много разных инструментов, и наигрыш у каждого свой, но все они сливаются в единую мелодию.

— И кто же будет играть первую скрипку? — поинтересовался Тромм.

— А это без разницы. Главное, что дирижировать начинают центристы.

Тромм пробормотал под нос ругательство.

— Самая опасная из антиимперских партий Бенолии, — хмуро добавил он.

Лиайрик опять заметался по залу.

— Ситуация выходит из-под контроля. Избранник-реформист! По космонету новость уже просочилась в Западный предел, и мятежники восприняли её с немалой благосклонностью. Орден Белого Света пытался похитить Северцева из-под ареста, и теперь на западе светозарные быстро набирают популярность. Объединения мятежников и орденцов допустить нельзя! Это смерть.

— Что ты предлагаешь? — спросила Маргарита. — Не будь у тебя конкретной идеи, ты не стал бы выдёргивать нас сюда среди ночи. Да сядь ты! Что мотаешься как наскипидаренный?

Лиайрик сел в кресло, поиграл шипами и решительно хлестнул хвостом на полу.

— Нужно нечто такое, что отвлечёт внимание народа и от мятежных идей, и от избраннических выдумок. Чтобы всем стало не до абстрактных рассуждений.

— Звучит неплохо, — ядовито одобрил Тромм. — А что в конкретике?

— Взаиморасположение планет таково, что Бенолия и Хонгтианэ постоянно находятся на одной линии. Сами смотрите. — Лиайрик включил стереокарту Иалумета. — На протяжении всего цикла капсульного движения Бенолия и Хонгтианэ остаются однолинейными. Зато взаиморасположение других планет этой зоны изменяется. На линии поочерёдно оказываются двести восемьдесят девять планет, они же семьдесят одно государство. В масштабах всей капсулы это немного, но и немало.

— Я это и сам вижу, — с раздражением сказал Тромм. — Давай конкретное предложение. Что должно отвлечь народ Севера и Запада от мятежей и Пророчеств?

— Война.

— Что? — растерялся Тромм.

— Да, коллега. Недолгая, но добротная война между четырьмя секторами Западного и тремя секторами Северного пределов.

— Да ты рехнулся! — вскочил Тромм. — Окунуть в кровь четверть Иалумета!

— На войне не рассуждают о судьбах мироздания, коллега. Не затевают бунтов и не творят мессинианских баек. На войне весь смысл бытия сводится к очень простой формуле: «Выжить сегодня и не сдохнуть завтра». Дальше этого людская мысль не заходит. — Лиайрик усмехнулся. — А ВКС будет арбитром этой битвы. Высшим судиёй и верховной властью. Всеобщим спасителем.

— Нет, — отрезал Тромм. — Никогда. Я офицер, я присягу давал! Клялся защищать Иалумет от кровопролития. Для этого и создавалась космостража ВКС.

— Ты давно уже архонт, а не десантный генерал.

— Кем бы я ни был, присяга остаётся присягой! Силой меня в училище никто не гнал. Клятву я давал добровольно и, чтоб вас всех Таниара обратно родила, единожды данное слово сдержу. Никаких войн в Иалумете не будет. Даже со светозарным орденом.

— Марго? — спросил Лиайрик. — Что скажешь ты?

— Не знаю. Война — мерзкое средство, но и ситуация критическая. Ещё немного и ВКС будет обречён на исчезновение. Меры надо принимать немедленно.

— Но не затевать войну! — отрезал Тромм. — Марго, мы пришли в ареопаг длинной дорогой, а политические пути грязны до омерзения. Но ты унаследовала власть от своего деда. Тебе никогда не было нужды пачкать себя интригами. Ты должна была сохранить чистоту мысли и чувства. Во имя Таниары, Марго, посмотри военную хронику, все эти репортажи с боевых действий! На кишки, взрывом вывороченные, посмотри; на собак, которые жрут людские тела; на детей, которые боятся выходить из подвалов. Война недопустима, Марго. На крови мир не построить.

— Падение ВКС крови прольёт гораздо больше, — сказал Лиайрик. — Потому что боевые действия пойдут в масштабах всего Иалумета. Так что не богохульствуй и не трепи попусту святое имя всеблагой матери.

— И всё же можно найти бескровное решение! — зарычал Тромм. — Время ещё есть.

Маргарита встала.

— Я не знаю, что ответить. Надо всё обдумать. Поэтому сейчас я пойду спать, затем позавтракаю, погуляю с какой-нибудь дамой из управления в парке, причём говорить буду только о новых фильмах и конкурсах ювелиров. И лишь затем, на свежую голову и спокойное сердце, вернусь в кабинет и обдумаю варианты решения кризиса. Так что спокойной ночи, коллеги. Точнее — спокойного утра.

Маргарита ушла. Ушёл Тромм.

Лиайрик посмотрел им вслед.

— Решать она будет на свежую голову и спокойное сердце… Присягу он давал… Да куда вы денетесь? Кризис у нас, уважаемые коллеги. И никакого другого выхода нет. Только арбитраж в войне.

* * *

Ланмаур Шанвериг залпом выпил ром. Подумал и налил ещё. Вторую порцию тянул медленно, мрачно.

Окна кабинета затянуты тяжёлыми тёмными шторами. Ланмаура раздражал дневной свет.

В кабинет осторожно постучал камердинер. Ланмаур ткнул пальцем в кнопку дистанционного замка. Дверь распахнулась.

— Пришёл ваш порученец, высокочтимый, — доложил камердинер.

— Введи.

В кабинет вошёл темноволосый человек средних лет в неброском коричневом костюме, низко поклонился.

— Ни малейших следов Малугира Шанверига не обнаружено, — сказал визитёр. — Он покинул Троянск в день приезда. Цалерис Аллуйган, судя по всему, улетел вместе с ним. Но куда — неизвестно. В Троянске им обоим был выдан бессрочный вид на жительство в любом населённом пункте Большого Кольца.

— Меня не интересуют теньмы! — громыхнул кулаком по столу Ланмаур. — Где наследник рода Шанверигов?

— Прошу прощения, господин, — поклонился человек, — но ваш внук больше не дээрн империи из рода Шанверигов, а самый обычный Малугир Шанвериг, рядовой поселенец Большого Кольца. В нотариате Троянска он зарегистрировал отказ от родового имени.

— Я знаю! — взрычал Ланмуар. — Получил уведомление. Но отказ недействителен до тех пор, пока я не дам подтверждения. Потому меня интересует, где мой наследник?

— Боюсь, господин, узнать это будет возможно лишь тогда, когда Малугир сам сообщит вам о своём местонахождении.

— Он наследник рода, по древности равного императорскому! Я нашёл ему достойную по знатности супругу, и я не намерен ждать, пока вздорный мальчишка прекратит свои капризы! Его первейшая обязанность — продолжить род Шанверигов! Особенно сейчас, когда появилась возможность получить придворную должность. Поэтому поторопись. Возьми пятерых теньмов. Не позднее десятого декабря наследник Шанверигов должен быть на приёме в Большой централи.

— Я вынужден отказаться от вашего заказа, мой господин. Я не пресвятой Лаоран и чудес творить не умею. К тому же каторжная тюрьма ВКС — не то место, где я хотел бы провести ближайшие десять лет.

— Что? — брезгливо и зло оскалился Ланмаур.

— В городах Большого Кольца невозможно найти того, кто не желает быть найденным, мой господин. Если, конечно, за поиски не возьмётся стража ВКС… Однако им Малугир без надобности.

— Так найми сыщика из отставных офицеров стражи.

— Это не поможет, мой господин. «Невозможно найти» означает невозможно найти для всех. Есть предел в сборе информации об объекте, который частному сыску переступать запрещено. Кара за это весьма сурова. Но ещё строже законы Большого Кольца карают за похищение людей.

— Наследник рода принадлежит его главе! — взбешённо выкрикнул Ланмаур. — Безраздельно принадлежит!

— До тех пор, пока Малугир находится на территории ВКС, он подчиняется его законам. А они гласят, что любой и каждый людь принадлежит только самому себе.

Ланмаур в ярости сбросил со стола лампу и безделушки.

— Я не желаю слушать о законах ВКС, когда речь идёт о сохранении моего рода!

— В таком случае, мой господин, вам надо взять приёмного наследника. В империи немало обедневших дээрновских семей, которые будут рады отдать вам младшего сына в обмен на приличную сумму наличными для старшего.

— Кровь Шанверигов была чистой на протяжении шести столетий! С того самого дня, когда установилась Вторая империя и на престол взошла династия Хейгебаумов, наследники нашего рода сочетались браком лишь с беркандами из дээрнских семей высшего списка. Чистота крови не нарушалась ни инородцами, ни иноверцами, ни примесью низкого происхождения. — Ланмаур сел в кресло, полузакрыл глаза. — Пшёл вон, бездарь. Ты уволен. Я найму настоящего сыщика.

— Любой сыщик ответит вам то же самое, мой господин. Малугир выбрал единственно надёжное убежище, из которого его невозможно достать. — Человек поклонился, ушёл.

Ланмаур запер дверь, достал бутылку и опорожнил прямо из горла.

— Эй ты, там, — ткнул он рукой в угол кабинета. — Ещё рома! Какого чёрта в кабинете никогда нет вдосталь выпивки?

Теньм поклонился, выскользнул из кабинета по коридору для обслуги. Спустя несколько минут вернулся, принёс своему Исянь-Ши новую бутылку. Ланмаур выпил четверть её содержимого и заснул в кресле. Теньмы переложили его на диван и ушли из кабинета в дежурку.

Спать теперь губернатор будет до глубокого вечера.

— Высшие лицеи закрывают, — сказал первый теньм. — Утром было сообщение в новостях. Оставят только дипломный курс. Всех прочих забирают на лечение. Как будто мы чумные или прокажённые!

— Жаль, что это не случилось годом раньше, — ответил второй.

— Так сам уйди, — ядовито посоветовал первый. — Предай Исянь-Ши, как это сделал Аллуйган.

— Я не предатель. Я дождусь августа, когда срок службы окончится и освободит меня от обязательств.

— И всё равно это предательство по отношению к лицею!

— Которого больше нет.

— Зато мы остались! — отрубил первый. — Я был, есть и буду теньмом и только теньмом! Директор найдёт мне Светоч и всё будет так, как изначально предначертано судьбой.

— Тогда почему ты не остался с Исянь-Ши, как требует долг теньма? — ехидно спросил второй. — Или на его вечно пьяную рожу смотреть надоело?

Первый резко развернулся и пошёл к кабинету. Второй схватил его за рукав.

— ВКС каждый квартал объявляет набор в космостражу, в боевой спецотряд отдела по борьбе с работорговлей и незаконным оборотом наркотиков. Надо будет освобождать заложников, охранять свидетелей и всё такое. Для теньмов есть льготы, ведь у нас подготовка не хуже, чем у векаэсного спецназа.

— Боевой спецотряд? — переспросил первый. — И ты…

— Пока не знаю. Стражников многие называют легавыми, но лучше быть собакой, чем заводным манекеном, как все зовут теньмов. К тому же легавыми стражников называют только преступники, а теньмов заводными манекенами называют все.

— Есть ещё одна работа, — неуверенно сказал на это первый. — Почти каждую неделю крупные транспортные компании набирают бригады пилотов на грузовые рейсы. Отдают предпочтение тем, кто в армии отслужил. Ну, чтобы реальная боевая подготовка была. А у нас лётные карточки есть даже на вождение звездолёта. Можно получить рейсы сразу к Стиллфорту или Хэймэю. Говорят, там есть на что посмотреть.

— И что из этого? — буркнул второй.

— Мы можем сами выбирать себе судьбу.

— Это нелегко, — проговорил второй. — И страшно. Ведь вся ответственность падает на тебя одного.

— Да, — опустил глаза первый. — Страшно.

— Ты уже сделал выбор? — спросил второй.

— Нет. С другой стороны, вернуться в лицей — это тоже выбор.

— Да, — согласился второй. — Это всё равно выбор. — Немного помолчал, глянул на первого и спросил: — А сейчас куда пойдём?

Первый немного поколебался и решил:

— В дежурку.

= = =

Адвиаг вошёл в один из павильонов оранжереи в своей резиденции.

— Альберт! — позвал Пассера. — Хватит созерцать зелёные насаждения. Скоро подадут обед.

Тот вышел из-за шпалеры.

— Твоя сноха прекрасный флорист. Когда оранжерея будет завершена, она превратится в настоящий шедевр. Жаль…

— Что тебе жаль?

— Супругу наследника столь знатного рода не нанимают дизайнером.

— Вот в чём дело, — улыбнулся Адвиаг. — Оранжерея в резиденции Пассеров… Главная страсть твоей жизни. Не волнуйся. Когда Рийя закончит здесь, она сразу же возьмётся за неё. Хотя и поставит условием включать её снимки в рекламный альбом своей фирмы.

— Так дээрна Ринайя твёрдо решила работать?

— Да. Как и Винсент. Он уже устроился санитаром в госпиталь и записался на подготовительные курсы в медакадемию.

Пассер пожал плечами.

— Не скажу, что я это одобряю, но глава рода Адвиагов ты. Тебе и решать.

— Есть вещи, оспаривать которые, не разрушив семью, невозможно, — сказал Адвиаг.

Пассер сделал неопределённый жест.

— Тебе виднее… — Он немного помолчал и спросил: — Дронгер, так они твёрдо решили ограничить свадьбу только семейным торжеством?

— Да, — кивнул Адвиаг. — Завтра оформим усыновление, а через два дня венчание. Ведь они и так по сути дела женаты. Винс боялся официально регистрировать брак из-за того, что над ним висела смертная статья. Если бы всё раскрылось, сожительнице мятежника грозили максимум три года ссылки, тогда как официальной супруге пришлось бы пятнадцать лет провести на каторге, и это минимум. Скорее всего, расстреляли бы обоих. Но теперь всё позади, и дети могут наслаждаться своей любовью в законном союзе.

— Благослови их пресвятой.

— Да, — сказал Адвиаг. — Благословение нам сейчас ох как понадобится. Ведь Авдея Северцева я до сих пор не нашёл.

— Ты уверен, что он действительно так опасен?

— Уверен, Берт. Пока жив Северцев, мой сын в опасности. У Максимилиана и Филиппа крайне скверная память на лица, я легко сумею их убедить, что мой Винс и беглый секретарь Фенг — разные люди. На счёт придворных Алмазного Города, даже самых высших, я подстраховался. Принял кое-какие меры. Теперь никто из них не дерзнёт противоречить директору службы охраны стабильности и показывать на Винса как на оскорбителя императорского величия. Зато Северцева этим не напугать. Он единственный, у кого хватит наглости свидетельствовать против Винса. Вчера он помог моему сыну, сегодня нейтрален, завтра может стать враждебным. Ведь Северцев гирреанец, а Винсент — дээрн империи древнего рода. Приятельствовать с центристским отребьем ему негоже. То, что было полезно в пустоши, становится вредным в столице. К тому же вся эта избранническо-погибельническая муть, что поднялась вокруг Северцева… Винсенту такое знакомство повредит вдвойне.

— Да, — согласился Пассер. — Хороший мятежник — мёртвый мятежник. И вдвойне хорош мёртвый Погибельник. Если Северцева накроет случайным выстрелом, Винсент денёк-другой поплачет, но уже через неделю забудет своего плебейского друга.

— Какого чёрта я сам не устроил похищение Северцева?! — саданул кулаком по опоре шпалеры Адвиаг. — Надо же было быть таким дураком, чтобы пустить всё на самотёк!

— Однако вы превосходно использовали ситуацию, директор. Начали проверку спецназа и столь необходимую, но до сих невозможную чистку среди собственных сотрудников. Вы предъявили коллегианцам обвинение в пособничества ордену Белого Света. Теперь Валиев будет послушен вам как пульт дистанционного управления. И векаэсный инспектор кое-чем вам обязан. Ведь только благодаря вам орденской скандал не вышел за пределы Маллиарвы. Сейчас о нём знают лишь архонты и вы. Инспектор отделался всего лишь служебным взысканием. А ведь его могли и в отставку выкинуть. Или вообще отправить за ротозейство на каторгу. Проглядеть столь мощное и деятельное подразделение ордена — это серьёзная ошибка. Таких не прощают.

Адвиаг вздохнул.

— Вам не в чем себя упрекнуть, директор, — твёрдо сказал Пассер.

— Северцева бы отыскать поскорее.

— Найдём. А пока давайте поговорим о вещах, несоизмеримо приятней дел служебных.

Адвиаг улыбнулся.

— О свадьбе Винсента, например. — Он обнял Пассера за плечи, повёл к двери.

— Подобрать свадебный подарок за два дня, — пробурчал Пассер. — Это невозможно…

— Свадьба будет скромной, поэтому и подарок тоже должен быть небольшим.

— Дело не в цене. Подарок должен доставлять радость, а я не могу придумать ничего путёвого.

— Открою тебе огромный секрет, — шепнул ему на ухо Адвиаг. — Я тоже.

В дверях Пассер и Адвиаг столкнулись с принцем Филиппом, высоким сухощавым шатеном тридцати восьми лет. На макушке просторная лысина.

— Ваше высочество… — попятились растерянные вельможи. Первым овладел собой Адвиаг.

— Ваш визит — огромная честь, — низко поклонился он принцу. — Но почему вы здесь, в оранжерее? Пусть ваше высочество соблаговолит пройти в дом. Ещё никто из августейшей фамилии никогда не переступал порог резиденции Адвиагов, и я должен ответить на столь великую милость встречей, достойной вашего высочества.

— Я пришёл к вам скрытно, — сказал Филипп. — Ещё не хватало, чтобы престолонаследник наносил официальные визиты своим подданным. Разговор у меня к вам, дээрн империи Адвиаг, секретный и срочный.

— Всецело к услугам вашего высочества.

Филипп прошёл в оранжерею. Вслед за ним шёл мажордом Адвиагов.

У Дронгера тревожно сжалось сердце. Ничего хорошего такое сочетание не сулило.

Филипп смотрел на Адвиага холодным суровым взглядом.

— Вы не только глава одного из знатнейших семейств в стране, но и директор службы охраны стабильности государства. Однако совершаете поступки, которые подрывают первейшие устои империи.

— Нижайше прошу прощения, ваше высочество, но я не понимаю сути ваших обвинений. Потрудитесь объясниться.

Взгляд Филиппа стал ещё холоднее и суровей.

— То, что вы отвели от наказания оскорбителя императорского величия Винсента Фенга, я могу понять и даже простить. Наш государь, увы, мало пригоден для той роли, на которую его избрал пресвятой. Не сомневаюсь, что у вас почти при каждой аудиенции ладонь чесалась сделать то, что сделал Фенг. Меня одолевает аналогичное желание.

— Ваше высочество… — начал Адвиаг, но принц перебил:

— Однако то, что вы решили сделать наследником рода простокровку, непростительно. Это преступно, дээрн Адвиаг. Чистота высшей крови должна быть безупречной. Я не допущу, чтобы вы нарушили самый священный из обычаев империи, разрушили саму основу её существования. Винсет Фенг изъят из вашего дома и будет казнён вместе со своей сожительницей.

— Ваше высочество, — умоляюще прошептал Дронгер, — Винсент сегодня же покинет пределы Бенолии и никогда больше не переступит её границ. Не получит дээрнского имени.

— Дело не в нём самом! — с досадой сказал Филипп. — Вы дважды попрали священный принцип чистоты высокой крови. Первый раз, когда вместо предназначенной вам дээрны безупречного происхождения взяли в жёны худородную дворяночку. И сейчас снова оскверняете свой дом, один из лучших домов империи, провозглашая наследником плебея.

— Я… Я не понимаю, ваше высочество, — проговорил Адвиаг. — Вы всё это серьёзно? Все ваши слова о чистоте крови?

— Абсолютно. Принцип чистоты крови — главная основа существования империи. И я намерен напомнить эту истину всем забывшимся, от высокородных до простолюдинов. Уже составлен список должностей, на которые могут претендовать дээрны, диирны и даарны. Простолюдинам в делах управления делать нечего. Чтобы сохранить себя, империя должна опираться только на высокую кровь. А потому эта кровь должна быть безупречна в своей чистоте. Запрещать неравные браки я не буду, однако рождённые в них потомки никогда не получат титул наследника. Тем более невозможным станет провозглашать наследниками бастардов. Если высокородная фамилия окажется неспособной продолжить себя самостоятельно, не нарушив чистоту крови, то на помощь придёт медицина. В Бенолии запрещено клонодельство, но в Иалумете хватает государств, где таких ограничений нет. Эмбрионы продолжателей рода будут создаваться там, а на свет появятся уже здесь. Это не только спасёт многие фамилии от угасания, но и очистит высокие дома от скверны неравных браков. Например, для создания вашего наследника, дээрн Адвиаг, женская составляющая генетического материала будет взята у донорши истинно благородной и безупречно чистой крови.

Адвиаг потёр ладонями лицо. Посмотрел на Филиппа.

— Я не могу поверить, что вы говорите всёрьёз. Это какое-то безумие.

— Директор службы охраны стабильности, — ледяным голосом проговорил Филипп, — я престолонаследник Бенолийской империи и первый советник Короны, и я повелеваю вам проследить, чтобы уже с первого января моё решение стало законом и начало претворяться в жизнь. Одобрение государя имеется. Теперь ваша обязанность — как можно лучше провести все подготовительные работы, чтобы реформа осуществилась точно в назначенный срок и шла без помех и сбоев.

— Но причём здесь казнь Винсента?! Я назову продолжателем рода Адвиагов кого вам будет угодно, хоть первую попавшуюся бродячую собаку, только пощадите моего сына! Позвольте ему покинуть империю.

— И ты дерзаешь говорить о безумии, дээрн? — с презрением изронил Филипп. И выкрикнул с яростью: — Да ты сам утратил рассудок, если не понимаешь всей важности и ценности моего решения! К несчастью, таких тупоголовых, забывших свой высокий удел, становится всё больше. Уже одиннадцатый дээрн берёт в наследники плебея! О диирнах и даарнах даже говорить не приходится. Вернуть в разум забывшихся требуется немедленно! Публичная казнь Фенга быстро всем прочистит мозги. Официальным обвинением станет оскорбление императорского величия, а кулуарно каждому главе благородного дома будет разъяснено, что ждёт того низкородного ублюдка, которого он вознамерится провозгласить наследником. И ты, дээрн Адвиаг, обязан проследить, чтобы главы благородных семейств уяснили смысл предупреждения полностью и до конца.

Директор нашарил в кармане коммуникатор. Резиденцию охраняют бойцы стабильнического спецподразделения, преданные лично Адвиагу. На постулат о священной неприкосновенности членов императорской фамилии им плевать. Престолонаследника засунут в самый глубокий подвал резиденции и заставят подписать помилование и выездные документы не только для Винсента, но для всей семьи Адвиагов и Пассеров.

— Даже и не думай, дээрн, — сказал Филипп. — Я знаю о твоей охране. И не боюсь. Ты властвуешь над людьми по праву высокой крови. Но моя кровь — высшая! Дээрны были созданы по воле первого императора династии Хейгебаумов, чтобы служить нашему дому. Лишь до тех пор, пока ты служишь мне, тебя называют высоким господином. А без меня ты никто и ничто. — Филипп вперил ледяной взгляд в глаза Дронгера. — Преклонись предо мной, раб!

Адвиаг рухнул на колени, склонился к ногам Филиппа. Рядом скрючился в чельном поклоне Пассер.

— О ходе подготовительных работ будешь докладывать каждый день сразу после полудня, дээрн Адвиаг, — повелел Филипп и вышел из оранжереи. Вслед за ним скользнул мажордом.

Адвиаг медленно приподнялся, сел на пятки.

— Я ничего не смог сделать, Берт, — сказал он безнадёжно. — Среди всех гнусных тварей я самая гадостная… Моих детей убьют, а я буду целовать руки их убийцам. Да ещё и хвастаться всем подряд тем, столь великую честь мне оказали, ведь дозволение поцеловать руку императора или престолонаследника считается одной из высших наград в империи… Но я бессилен что-то изменить, Берт. Власть высшей крови неодолима. Ты сам видел, что это не пустые слова. Мы лишь называем себя высокими господами могущества и власти. Но истинная власть и могущество принадлежат не нам. Ими владеют другие, те, кто рождён несоизмеримо выше нас. Высшая кровь призвана властвовать над миром, а высокая существует лишь для того, чтобы претворять её волю. Мы всего лишь их инструмент. Рабы. И не в наших силах воспротивиться высшему повелению. Мы рождены для повиновения и не властны изменить наш удел.

— Высшая кровь не предел могущества, — сказал Пассер. — Есть ещё и кровь высочайшая. Оспорить её повеления ни Филипп, ни Максимилиан не смогут.

— Что? — не понял Адвиаг. — Ты о чём?

— Если Винсент станет координатором, то Филиппу и Максимилиану он будет неподвластен. Даже самый ничтожный векаэсник могущественнее и выше, чем император и весь его Коронный совет в придачу. Никто не посмеет тронуть и супругу координатора.

Адвиаг судорожно вздохнул, рванул воротник рубашки.

— Инспектор ВКС сам признал, что обязан тебе, — сказал Пассер. — Так попроси его забрать Винсента и Ринайю в ВКС.

— Берт… — Адвиаг крепко обнял Пассера. — Берт…

Пассер потрепал его по плечу.

— Поторопись, Дронгер. У тебя не более двух-трёх дней.

— Да. — Адвиаг поднялся. — Я немедля попрошу инспектора об аудиенции. Только… Берт, откуда Филипп всё узнал?

— А ты не понял? Мажордом, семейство которого двести с лишним лет служит твоему роду, настрочил на тебя донос. Теперь сей достойный господин войдёт в свиту Филиппа.

— Но почему?! Берт, я же никогда не давал слугам повода для ненависти и мести. Неужели всё это только для того, чтобы попасть в штат Алмазного Города? Невозможно…

— Алмазный Город здесь ни при чём. Многие из наших слуг, Дронгер, разделяют воззрения Филиппа на чистоту благородной крови. Ты оскорбил своих челядинцев в самых дорогих для них мыслях и чувствах. Они столетиями служили одному из знатнейших и высоких родов империи, стали на этой службе даарнами и даже диирнами, людьми благородного статуса. Однако каким бы высоким это благородство ни было, Адвиаги всегда стояли несоизмеримо выше. Подчиняться таким господам было не только не обидно, но даже почётно. А ты заставил их благородия склониться перед теми, кто был намного ниже. Сначала госпожой дома Адвиагов стала худородная провинциальная дворяночка, которая, соблюдай ты Табель о рангах, могла бы претендовать на место мажордомовой референтки и не больше. Вот и представь, каково было слугам, и мажордому в первую очередь, ежедневно называть её монсеньорой. Однако это ещё не все их беды. Малнира, пусть и плохонькая, но всё же потомственная дворянка. Существо высшего порядка. А кем от рождения был Винсент?

Адвиаг опустил голову.

— Вот то-то, — сказал Пассер. — Дворянство у выпускников Высших лицеев одноразовое, без права передачи по наследству. Его жалуют лишь потому, что закон запрещает людям недворянского статуса входить в Алмазный Город. Даарнство Винсента — это звание приближённого раба, не людя, а всего-навсего вещи, ходячего и говорящего приспособления для подавания чая и завязывания шнурков на ботинках. И ты надеялся, что твоя челядь благородных кровей согласится именовать мессиром безродного приютского ублюдка? Тем более если этот ублюдок собирается жениться на столь же безродной девке, которая не далее, как полгода назад была прислугой одного из низших званий.

Адвиаг спрятал лицо в ладонях, застонал.

Пассер взял его за плечи.

— С предателями ты разберёшься после. Сейчас нужно думать только о Винсенте. Ты ещё можешь его спасти!

— И Рийю, — быстро сказал Адвиаг. — Без неё мой сын не захочет жить.

— Ты вернёшь их обоих. Пойдём, Дронгер. Надо как можно скорее получить аудиенцию.

= = =

Авдей стоял посредине большого полутёмного зала. У стен, скрытые густой непроницаемой тенью, сидели люди — Великие и Младшие Отцы братства Цветущего Лотоса.

— «Нет» — ваше последнее слово? — спросил один из Отцов.

— Последнее, — твёрдо сказал Авдей.

— Вы могли бы стать нашим предводителем в борьбе с тиранией Максимилиана, нашим знаменем.

— Так вы предлагаете мне стать знаменем или предводителем?

— Не вижу разницы, — сказал второй Отец.

— Неспособность отличать вещи от людей — признак глубокого умственного расстройства. Обратитесь к психиатру. Может быть, ещё не поздно вылечиться.

— Ты… — вскочил Отец. Его дёрнули за рукав, заставили сесть.

— Я людь, — отрезал Авдей. — И не буду низводить себя до уровня вещи, пусть даже такой священной, как знамя.

— Мой брат допустил неточность формулировки, — примирительно сказал третий Отец. — Прошу его простить. Однако мы действительно нуждаемся в лидере, который сможет привести нас к победе.

Авдей усмехнулся.

— Прежде чем связывать себя с каким бы то ни было политическим обществом, необходимо детально изучить его программу. У вас же программы нет вообще. Ваше братство не более, чем клуб любителей ролевых игр, причём характер игры заставляет усомниться в здравости рассудка игроков.

— Бесчестно оскорблять тех, кто спас вам жизнь! — выкрикнул первый Отец. — Вы мараете себя грязью неблагодарности!

— О, какой изящный поворот! — ехидно восхитился Авдей. — Жаль только, что ведёт в тупик. Судари, из охранки вы меня вытаскивали, руководствуясь исключительно собственными интересами, а не моими. Так что мне вас благодарить не за что. Наоборот, я поменял одних пленителей на других. А плен — он везде плен.

— Хватит играть словами! — разозлился третий Отец. — Волей судьбы ты избран спасти Бенолию от тирании императора. И ты выполнишь её повеление, хочешь ты того или нет!

— Допустим, — сказал Авдей. — А чем займутся бенолийцы вообще и вы в частности в то время, как я буду ратоборствовать с императором?

— Ты считаешь правление Максимилиана благом для Бенолии?

— Вы не ответили на вопрос. Чем займутся бенолийцы в то время, когда я буду избавлять их от императора?

— Они поддержат тебя силой оружия!

— Сила оружия позволит им избавиться от императора и без моей помощи.

— Людям необходим вождь, — ответил второй Отец. — Лидер, который объединит их усилия и направит в нужное русло.

— Вы так и не сказали, какую программу действий считаете нужным руслом, и кем, по каким принципам и во имя каких целей эта программа составлялась. А вождей в Бенолии и без того больше, чем ведомых. Я не вижу смысла в появлении ещё одного.

— Все эти самозваные вожди обречены на поражение! Лишь избранному судьбой Избавителю под силу низринуть тиранию.

— Если это действительно так, — сказал Авдей, — тогда получается, что Бенолию населяют не люди, а бараны, которые и шагу не могут ступить без указаний пастуха. Если бы я, судари, хотел посвятить свою жизнь возне со скотиной, то устроился бы работать на ферму.

Братианские лидеры возмущённо загалдели, а один из них изрёк:

— Грязь сквернословия пачкает не объект ругани, а самого сквернослова.

— Вы правы, — легко согласился Авдей. — Поэтому слово «бараны» я заменю словом «манекены». И звучать будет интеллигентнее, и смысл сказанного передаст точнее.

— Ты считаешь бенолийцев куклами? — возмутился второй лидер. — Безвольными, безмозглыми и бездушными манекенами? Не людьми, а лишь подобием людей?

— Безвольным, безмозглым и бездушным подобием людей бенолийцев назвали вы, когда заявили, что без избранного судьбой Избавителя они ни на что не годятся.

— Не передёргивай! — взвизгнул первый лидер. — Я ничего подобного не говорил!

Авдей усмехнулся.

— Дёргай не дёргай, а факт останется фактом — мир, который нуждается в Избавителе, не нуждается в избавлении, потому что в нём нет никого и ничего живого.

Ответом был возмущённый гвалт.

— Тихо! — угомонил коллег второй лидер. И обратился к Авдею: — Ради тебя погибли наши дети и братья. Во имя твоё люди шли на смерть, а ты называешь их скотом и нежитью!

— На смерть они шли во имя ваших амбиций. И в том, что гибель их оказалась бессмысленной, повинны лишь ваше тщеславие, алчность и глупость!

Братианские владыки молчали. Тихо, сдавленно застонал кто-то из охраны, так, словно пытался сдержать очень сильную боль. И лишь спустя невыносимо долгую, почти бесконечную минуту один из братианских лидеров завопил:

— Да что вы с ним рассюсюкиваете?! Какой доблести и чести можно требовать от отцеубийцы?! Этот щенок обрёк на смерть кровного отца! И вы ждёте от него почтения и преданности отцам духовным?

— Грязный реформистский ублюдок! — злобно выкрикнул другой. — Все они отрицают Пророчество, потому что слишком скудоумны для понимания небесных откровений!

— На нём скверна калечества! — прошипел третий лидер. — Он проклят пресвятым. Отвратительность телесная лишь отражение душевной гнуси. Благодать Избранности не может коснуться урода. Вы только посмотрите на его лицо!

Авдей усмехнулся презрительно:

— А где была ваша мудрость, высокочтимые, когда вы сватали в Избавители скудоумного палёнорожего ублюдка, который к тому же, — тут ему повело искорёженную руку судорогой, — отцеубийца?

— В подвал его! — велел молчавший до сих пор главный лидер. — Запереть вместе с остальными святотатцами.

Авдея увели.

— Что с ним делать? — спросил первый из лидеров. — Пристрелить Северцева вместе с коллегианцами мы не можем. Это было бы отрицанием пресвятой воли, явившей в мир Избранного. Пусть Северцев и оказался недостойным своего жребия, однако носителем высшей благодати он остаётся.

— Я не зря приказал отправить его к коллегианцам, — сказал главный. — Они не долго будут церемониться с тем, кого считают Погибельником.

— Хоть какая-то польза от богомерзких тварей, — порадовался второй лидер.

— Теперь надо решить, кто будет следующим Избранником, — сказал третий. — Это Висент Фенг или некто новый, нам неведомый?

— Винсент Фенг — сын директора охранки, — отрезал главный. — Адвиаг отрицает Пророчество. И предан императору. Вряд ли этот верный пёс трона обрадуется, если наследника его рода назовут Избавителем. А навредить братству директор охранки может гораздо сильнее, чем коллегианцы.

— Однако Адвиаг наделил или в ближайшие дни наделит своего приёмыша благородством высокой крови, — заметил второй лидер. — Фенг отменно хорош собой, обучен светским манерам. И щедро одарён самыми разнообразными талантами. Он владеет даже милтуаном! Ни полесцы, ни горцы никогда не обучали своему искусству чужаков. Но для Фенга сделали исключение.

— Разве у горцев тоже есть милтуан? — не поверил первый.

— Да. У них совершенно другие приёмы управления милтом. К тому же горцы используют милтуан не для охоты, а для пространственного ориентирования, ведь в Валларском нагорье вечные туманы и почему-то не работает ни один компас. Даже спутниковые навигаторы неприменимы, потому что волна глохнет.

— Что горский милтуан, — сказал третий, — что полесский, один чёрт толку от него никакого.

— Полезен милтуан или бесполезен, это несущественно, — задумчиво проговорил главный. — Гораздо важнее то, что Фенг оказался единственным людем большой земли, который владеет тайнами Валлара и Пиррумы. Такое не может быть случайностью.

— И всё же не надо спешить с выводами, — возразил третий. — К Фенгу необходимо присмотреться, согласен, но мы не должны упускать из виду и другие кандидатуры.

— А они есть? — спросил главный.

— Будут. Главное, заметить их раньше коллегианцев.

— Что ж, — сказал главный. — Решено. Следите за Фенгом, но не забывайте и о других вариантах.

* * *

Малугир нажарил котлет, поставил перед Цалерисом его порцию.

— Вкусно, — сказал тот с набитым ртом. Прожевал и добавил: — И всё-таки это невозможно. Чтобы наследник столь высокой крови умел готовить.

Малугир улыбнулся, положил котлеты себе, сел за стол.

— Моя мама была младшей из детей губернатора. Её муж тоже самый младший сын. Ни та, ни другая семья особых требований к ним не предъявляла, непременного присутствия в резиденциях не требовала. Поэтому родители спокойно могли заниматься тем, что им нравилось. Оба работали на биостанции, совершенствовали способы разведения краснолапки. Это лягушка такая маленькая, поедает жёлтую водоросль. А жёлтая водоросль — главный вредитель молодого трелга.

— Знаю, — кивнул Цалерис. — Кстати, краснолапки очень вкусные. Мы их всегда ловили на полевой практике.

— Особенно если потушить с баклажанами, — согласился Малугир.

Цалерис метнул на него быстрый короткий взгляд.

— И что, твои родители так и жили на биостанции как простые люди?

— Как директор научной группы и инженер инкубационных установок, если быть совсем точным. Научных групп там было восемь, инкубационных установок сто двенадцать. И семеро инженеров. — Малугир улыбнулся. — У нас была двухкомнатная квартира, лётмарш не первой молодости и обычай каждое воскресенье летать на побережье.

Цалерис бросил на него хмурый взгляд, достал из кармана фляжку, сделал большой глоток.

Малугир продолжал рассказывать:

— Когда родители погибли, я четыре года жил у сына маминой нянюшки. Я называл его папой, его жену мамой, а их детей братом и сестрой. Приёмные родители работали в гараже при губернаторском дворце. Там же у них была и небольшая квартирка. Ланмаур во дворце редко появлялся, предпочитал фамильную резиденцию. Знаешь, губернаторство Шанверигов было чем-то вроде наследственного звания, на протяжении четырёх поколений передавалось от отца к сыну… — Малугир погрустнел, замолчал, стал ковырять вилкой котлету.

— Жалеешь, что ушёл от деда? — с ядовитостью спросил Цалерис.

Малугир встал, отошёл к окну. Улицу с восьмидесятого этажа дешёвого муниципального дома было практически не видно, а небо затягивали тяжёлые серые тучи.

— Когда умерли его старшие сыновья, мои дядья, и не оставили после себя потомства, губернатор вспомнил обо мне. Он уволил маминого молочного брата и со всей семьёй выслал с Круглого материка куда-то в провинцию. Я так и не смог их найти… А меня забрал в резиденцию и провозгласил наследником. Моему сводному брату было тогда всего семь лет. Он не понимал, почему я не уезжаю вместе с ними. Плакал и кричал, что я предатель. А сестра, она старше меня, утешала братишку и говорила, что когда я стану совсем взрослым и сделаюсь губернатором, то заберу их на Круглый материк, и мы опять будем жить все вместе. Казалось, что в ту минуту она верила в свою ложь. Я тоже верил.

— Получается, что ты дважды сирота? — спросил Цалерис. Сочувствие в голосе прозвучало пополам со злорадством.

Малугир горько улыбнулся.

— Знаешь, Лери, моя приёмная семья была не очень хорошо образованной, и в музыке они много не понимали, но приходили на каждый мой концерт. Даже если это было рядовое межшкольное выступление, которое устраивают каждый месяц. И всегда с гордостью говорили соседям: «Завтра наш Малг будет на сцене играть».

Цалерис глотнул из фляжки.

— Ты закусывай, — сказал Малугир. — Тебе ещё на работу.

— Сегодня я выходной, завтра с вечера дежурю.

— И всё же лучше не пить посреди дня.

— Шуму из-за пары глотков, — буркнул Цалерис.

— У тебя эта пара через каждые полчаса. Никто не станет держать на работе пьющего инкассатора.

— Ты меня пьяным видел?

— Трезвым я тебя тоже давно не видел.

— Да иди ты…! Морали мне ещё читать будешь.

Цалерис сделал третий глоток и ушёл в комнату. Малугир пошёл за ним.

— Лери, ты не можешь всю свою жизнь просидеть за баранкой инкассаторского фургона! Тебе надо получить хорошее профессиональное образование, а для этого…

— У меня есть профессиональное образование!

— Это Сумеречный лицей, что ли, образование? Но даже если и так, то нужно стать достойным собственной профессии. Ты выпускник лучшей школы телохранителей в Иалумете! И негоже тебе оставаться простым сопроводителем грузов! Ваша фирма открывает филиал. Ты, с твоей подготовкой, первый кандидат на должность директора. Если, конечно, на собеседовании от тебя не будет разить водкой.

— Я не выпускник, — буркнул Цалерис. — Меня за профнепригодность вышибли, не забыл?

— Через координаторский суд ты за неделю добьёшься отмены этого решения. Ещё через неделю тебе выдадут диплом имперского образца, а Квалификационная комиссия ВКС в тот же день даст ему подтверждение для городов Большого Кольца. Любая охранная фирма счастлива будет заполучить такого специалиста.

— Ну да, как же, — фыркнул Цалерис.

— Да, Лери, да. Именно так, а не иначе. Но при условии, что ты бросишь пить.

— Что ты меня всё время попрекаешь?! Я что, пьяным под забором валяюсь? Или на твои деньги водку покупаю?

— Я боюсь за тебя, Лери. Во всём Иалумете ты единственный, кто у меня есть.

Цалерису стало неловко. До сих пор он никому не был нужен. Зато и сам ни в ком не нуждался!

Цалерис хлебнул из фляжки.

— Я не твой, Малг. И никогда твоим не буду. И ничьим! Если помнишь, ещё в Бенолии мы решили, что каждый живёт сам по себе. То, что одну комнату снимаем, так это ничего не значит. Мало ли с кем можно квартиросъёмничать, если на двоих аренда обходится дешевле.

— Да, конечно. Извини.

Малугир пошёл в кухню. На пороге обернулся.

— Знаешь, Лери, вряд ли Авдей обрадовался бы, увидев твою вечно хмельную рожу.

В один прыжок Цалерис подскочил к нему, схватил за грудки.

— Никогда не смей произносить это имя!

— Почему? Ведь это один из немногих людей в твоей, да и в моей жизни, которого можно вспомнить с благодарностью.

Цалерис разжал руки.

Малугир смотрел ему в глаза.

— Лери, если ты не хочешь стать кем-то значимым ради себя самого, то сделай это ради Авдея. Он так верил, что ты способен стать полезным миру.

Цалерис ударил Малугира кулаком в лицо, потом под дых. Пинком швырнул на пол.

— Никогда не смей произносить его имя своим поганым языком, выродок дээрнский!

— Совсем уже мозги пропил, — сказал Малугир. — Если они вообще были.

Цалерис наотмашь хлестнул его хвостом. Густая берканская шерсть смягчила удар, но всё равно Малугир едва не задохнулся от крика, так было больно.

— В следующий раз шипы складывать не буду, — с ненавистью пообещал Цалерис. — Понял, сучонок высокородный?

— Да, — торопливо кивнул Малугир.

Цалерис перешагнул через него, громко хлопнул входной дверью.

Бар был через дорогу. Цалерис потребовал коньяка. Потом ещё. И ещё. После было виски, вслед за ним ром. А дальше Цалерис не помнил ничего, проснулся в том же баре, в углу на кресле.

Головная боль, противный привкус во рту.

— Это сколько же я выжрал? — пробормотал Цалерис. — У-у, как хреново… И зачем надо было так нажираться? Хвала пресвятому, на работу только вечером.

Цалерис глянул на часы. Семь утра. Через полчаса Малугир уйдёт на репетицию, можно будет вернуться домой. Показываться ему в таком виде не хотелось. И без того то и дело за пьянку ругает. А теперь вообще имеет полное право так навешать Цалерису от макушки до хвоста, что мало не покажется.

На душе было скверно. Произошло вчера что-то невыносимо гадкое, такое, о чём невозможно вспомнить без омерзения.

Цалерис тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Нет, не сейчас. Может быть, обдумает их позже. А лучше — никогда. Слишком мерзко.

Поднялся, зашёл в туалет, ополоснул под краном лицо. Посмотрел в зеркало и плюнул на своё отражение. Удивился поступку и тут же плюнул снова — вчерашний день вспомнился во всех гнусных подробностях.

Цалерис сел на пол.

— Во имя пресвятого, Малг… Я сам не знаю, что на меня нашло. Малг, предвечным кругом тебе клянусь: никогда больше ни капли… Даже пива не выпью. Только прости меня. — Цалерис поднялся, посмотрел на себя в зеркало. — Я вымолю прощение. Пусть Малугир делает со мной всё, что захочет, лишь бы не…

Что именно «не» Цалерис говорить не стал. Побоялся озвучить догадку.

Домой вернулся бегом, а перед дверью замер, долгих две минуты не решался открыть замок.

В прихожей не было тапочек Малугира, а со стола в комнате исчезли нотные планшетки. В платяной шкаф Цалерис заглядывать не стал — и так всё понятно. Вместо этого позвонил вахтёру в варьете, где работал Малугир.

— Привет, Джеймс. Малг уже у вас?

— Так он ещё вчера уволился. А ты что, не знал? — удивился вахтёр.

— Он альбом с нотами забыл.

— Нет, пока не был, — сказал вахтёр. — Появится, передам, что ты просил поторопиться.

— Спасибо, — проговорил Цалерис, оборвал связь.

Бросил телефон на кушетку.

— И что теперь? — спросил он в пространство.

В Большом Кольце невозможно найти того, кто не желает быть найденным.

— Месяц нормальной жизни. Такой же, как у людей. Всего лишь месяц… Пресвятой Лаоран, почему ты сотворил меня таким дураком?!

Цалерис сел на кушетку.

— Ты не мог бросить меня совсем, Малг. Ты слишком добрый, чтобы оставить без присмотра пьяного недоумка. Так или иначе, ты дашь о себе знать. Ты скажешь, что я должен сделать для твоего прощения. А тем временем я найду такую работу, чтобы тебе не приходилось её стесняться.

* * *

С дежурств и служений Николай освободился только двадцать восьмого, к трём часам пополудни.

Авдей уже сутки сидит в одной камере с коллегианцами.

Строго говоря, это не камера, а одна из складских секций в подвале магазина, но какая разница…

Николай подошёл к камере. Из-за двери донёсся короткий болезненный вскрик. И ещё один.

— Открой! — велел Николай брату-охраннику.

Авдей ничком лежал на полу. Рубашки нет, штаны до половины задницы спущены. Двое коллегианцев, дюжие молодые берканы, держали его за плечи и за лодыжки. Третий, светловолосый человек средних лет, кулаками давил спину.

Ещё трое коллегианцев сидели у стены, смотрели на происходящее с немалым интересом.

— Тяните! — крикнул блондин берканам. Те потянули Авдея за ноги и за плечи, а третий резко и сильно даванул на крестец. Авдей коротко, стонуще вскрикнул.

— Всё-всё-всё, — похлопал его по бедру коллегианец. Он осторожно ощупал Авдею крестец, поясницу. — Всё хорошо.

— Ничего хорошего там нет, — буркнул Авдей. — Вы отличный костоправ, но править уже нечего. Полный абзац.

— Авдей, всё не так страшно…

— Я три года в погребальной часовне отработал. И прекрасно знаю, как выглядит здоровый позвоночник, и чем заканчиваются такие повреждения, как у меня. Полным параличом ног.

— Если будешь осторожен, то…

— Осторожность — дело хорошее, но трудноосуществимое. Особенно в плену.

Авдей встал, застегнул штаны. Качнул поясницей.

— Не болит, — сказал с удивлением. И восхищённо посмотрел на коллегианца: — Вы замечательный костоправ! Настоящий целитель. Спасибо.

Николай отступил в коридор, жестом велел охраннику запереть дверь.

— Всё в порядке, брат, — сказал ему Николай. — Ты отлично выполнил служение. Я принимаю твой пост.

— Пост сдал, — обрадовался охранник. И насторожился: — Но ты ведь уже не ученик, а полноправный брат. С чего вдруг на пост при коллегианцах?

— С того, что там сидят не простые агенты.

— Ну да, — согласился охранник. — Так может, тебе подкрепление прислать?

— Я и есть подкрепление. Иди.

Охранник поклонился, ушёл.

Николай осторожно приоткрыл дверь, заглянул в камеру.

Авдея не видно, он сидит на матраце в углу. Зато его собеседник, среднерослый негр лет двадцати семи, ходит от двери к своему матрацу и обратно.

— В слове «предназначение» нет ничего оскорбительного! — сказал коллегианец. — Люди — часть мироздания, в структуре которого каждая, даже самая крохотная деталь существует не просто так, а с определённой целью.

— Деталь — это вещь, — отрезал Авдей. — Объект мёртвый и неодушевлённый. Вещь не способна оценивать происходящее с ней, не может отвечать на воздействие и воздействовать сама. Люди — объекты живые. А первый и главнейший признак живого объекта — это способность принимать решения. Самоопределяться. Поэтому никто и ничто не может предназначать людям кем и чем им быть в структуре мироздания, потому что люди сами создают структуру мироздания и сами решают, какое место в ней занять.

— Так решай и создавай! — разозлился коллегианец. — Сначала сидишь без дела, жуёшь сопли по своей никчёмности, а после возмущаешься, что тебя низводят до уровня вещи.

— У меня нет больше дела, — обронил тяжёлые тусклые слова Авдей. — И никогда не будет. Мне нечем его делать.

— Врёшь, — уверенно сказал коллегианец. — Если не сбылось одно предназначение, надо выбрать другое, только и всего.

— Только и всего? — возмутился Авдей.

— Да! Только и всего. От рождения мы все наделены множеством разнообразных способностей и задатков. Они даются нам по воле случая, но единственно наша воля решает, какие таланты и какую судьбу мы слепим себе из этого сырья. Из разных задатков можно сделать один и тот же талант. И наоборот — из одних и тех же способностей получаются разные таланты. Всё определяется нашим выбором. Мы сами предназначаем себе какой дорогой и к какой цели будем идти. Ты сам так говорил. Так почему ты не следуешь собственным словам?

Авдей молчал.

— У тебя отняли один талант, — сказал коллегианец. — Так создавай себе другой! Да такой, чтобы превзошёл предыдущий! И с помощью этого нового таланта добейся того, чего желаешь. Воплоти то, что избрал своим уделом. Если ты сам не выполнишь выбранное тобой предназначение, то каждая встречная сволочь будет избирать тебя в инструменты для воплощения собственных затей.

— Почему именно сволочь? — спросил кто-то из коллегианцев.

— А потому что люди людей в вещи не превращают.

Авдей горько рассмеялся.

— Ты прав… И одновременно ошибаешься. Я всегда хотел стать музыкантом. Иного предназначения я не желал и не пожелаю никогда.

Коллегианец-негр остановился посреди камеры, посмотрел на Авдея.

— А ты не путаешь желание с желательностью?

— Что? — не понял Авдей.

— Твоим желанием всегда было сделать Иалумет красивее и добрее. Желательно при помощи музыки. Другим желанием, не столь значимым, но всё же ощутимым, было добиться известности для себя и материального благополучия для семьи. Желательно при помощи игры на вайлите. Я прав?

Авдей молчал.

— Да или нет? — жёстко и требовательно, как на допросе, произнёс коллегианец.

— Да… — сказал Авдей так тихо, что Николай не столько услышал, сколько угадал ответ.

Коллегианец довольно улыбнулся.

— Желательность стала невозможной — это верно. Но желание осуществить это тебе не помешает.

— Как? — меркло спросил Авдей. — Единственное, что я мог по-настоящему — так это играть на вайлите.

— А теперь у тебя нет для этого руки. Да-да, как же, как же — трагедия или крушение всего. Но разве музыка исполняется только руками? Или для этого гораздо важнее душа, сердце, мысли? Ведь воплощение музыки может быть любым — и в звучании инструмента, и в кирпичах, из которых складывается дом, и во вкусе хлеба. Музыка может быть везде, где ты захочешь её воплотить.

— До откуда тебе знать как воплощается музыка?! Ты хотя бы один раз в жизни хоть одну ноту сыграл?

— Я умею слушать, — сказал коллегианец. — Ведь любой музыкант играет именно для того, чтобы его слушали. И слышали. Я слышал.

Авдей не ответил. Коллегианец подошёл к нему. Теперь Николай его не видел, мог только голос слышать.

— Исполнить свою истинную музыку ты можешь и без рук.

— Это как? — голос у Авдея дрогнул.

— Попробуй заняться журналистикой. Вместо музыки кристаллов сыграй музыку слов.

Повисло молчание. Николаю оно казалось похожим на острые осколки стекла, которые — ещё мгновение — и вопьются в тело.

— Настоящая журналистика — это совсем не то, о чём ты думаешь, — сказал коллегианец. — Не статеечки о том, какого цвета трусики предпочитает носить очередная звезда стерео. В настоящей журналистике пишут о том, что делает мир лучше. И о том, как исправить то, что его уродует. Как ты сделал это в «Лицеистском файле».

Николай едва сдержал крик. «Пресвятой Лаоран…», — прошептал он.

— Ты хорошо пишешь, — говорил коллегианец. — Пока немного неуклюже, но практика это быстро исправит. Главное, что ты слышишь музыку слова, как слышал музыку кристаллов. Или в Иалумете нет ничего прекрасного, о чем должны знать люди? Или нет больше зла, от которого они должны защитить себя и своих детей?

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил Авдей. — Для чего?

— Хочу вернуть долг, — ответил коллегианец. Он встал, отошёл к противоположной стене, Николай опять его не видел, мог только голос слышать.

— Долг? — растерянно переспросил Авдей.

— Долг жизни, — ответил светловолосый коллегианец-костоправ. — За всех нас — уже живых, но ещё не умеющих разговаривать.

— Я… Вы о чём? Я не понимаю…

— Ты подарил нам жизнь вместо существования, — сказал негр. — И теперь я не хочу, чтобы твоя жизнь превратилась в существование. То, что ты сейчас с собой делаешь, Авдей, называется самоубийством. Пусть тело остаётся жить, но душу себе ты убиваешь. Ты загородился калечеством от мира как стеной. Жизнь поступила с тобой жестоко, это верно. И ты, вместо того, чтобы изменить её, сделать хоть немного добрее, решил от жизни отказаться. Я знаю, что ты атеист, безбожник. Для таких как ты, самоубийство не грех. Для вас это ещё хуже! Самоубийство для атеиста — это огромная, невдолбленная и беспростветная дурость! И трусость! Подлое и мелкое слабодушие. Предательство самого себя. А значит и всех, кто когда-либо верил в тебя.

Ответом стал горький смех.

— Где ты раньше был… — проговорил Авдей. — Если бы это всё кто-нибудь сказал мне ещё тогда, в госпитале… Или сразу по возвращении домой… Раз уж я такой дурак, что не смог додуматься до столь простой истины сам. «Музыка может быть везде, где ты захочешь её воплотить», — повторил он. — Это действительно так. Только уже поздно. Всё кончено. Не сегодня-завтра меня расстреляют. — Авдей помолчал. — Я ничего не успел сделать.

— Нет! — выкрикнул Николай. Его не услышали, крик слился с криком коллегианцев.

— Авдей! Послушай меня, Авдей, — голос чернокожего коллегианца звенел от переполнявших его слов, многое надо было успеть сказать, слишком многое для той крупицы времени, которая им оставалась. — Ты ещё жив. Мы все ещё живы! И сколько бы нам ни осталось жизни, её надо прожить, а не просуществовать. Ты успеешь написать статью. Я планшетку от обыска спрятал… Авдей, это ведь не настоящая тюрьма, а всего лишь магазин. Планшетку можно передать на волю. Написать в окошке запуска над строкой пароля «Нашедшего просим вернуть за вознаграждение по такому-то адресу». Подобные надписи на планшетках и телефонах многие делают. Когда планшетку найдёт уборщица, то нисколько не удивится и, скорее всего, передаст адресату.

— Только статью напиши настоящую, — сказал другой коллегианец, молодой беркан, сидевший прямо напротив двери. — Тебе ведь есть, что сказать и о чём рассказать. Сделай такую статью, чтобы была не хуже «Лицеистского файла»!

— О да, «Лицеистский файл»! — с ядовитым восхищением сказал Авдей. — Величайшее моё творение! — И выкрикнул ненавидяще: — Писулька, из-за которой я стал отцеубийцей!

— Нет! — рывком распахнул дверь Николай. — Михаила Семёновича Северцева убил я.

Вскочили, тут же замерев от удивления, коллегианцы. Устало смотрел Авдей.

— Ты-то здесь при чём?

— Это я добавил к файлу копирайт.

— Знаю, — кивнул Авдей. — Но спровоцировал тебя я. Твоя вера принадлежит лишь тебе, и никто не в праве её осуждать или обсуждать.

— Вера… — горько повторил Николай. — В том-то и дело, что не было никакой веры. Верить могут только люди, а я год за годом превращал себя в тупую скотину, которая может лишь жрать да гадить. И ждать, когда пустят на фарш. Я убил в себе душу и стал ждать того, кто даст мне новую. Избранника высших сил, который подарит мне веру. Но так не бывает. И веру, и душу мы творим себе сами.

Авдей поднялся с матраца, подошёл к Николаю.

— Ты был прав тогда, — сказал Николай. — Ты показал мне истину. Но истина как огонь — может согреть, а может сжечь. Живых она согревает, а мёртвых сжигает в прах, чтобы зря место не занимали. Я был полужив-полумёртв, поэтому меня только обожгло. Это как электрошок, которым запускают остановившееся сердце — больно, но целительно. Только дурак будет винить врача за такую боль…

— Коля…

— Подожди, — остановил его Николай. — Ты не всё знаешь… Я хотел убить тебя. Копирайт был как бластер. Только твой отец успел встать под выстрел. Мой батя сделал бы то же самое. И любой отец в Иалумете и Ойкумене. Если, конечно, это отец по сути, а не по названию…

— Но…

— Не смей себя ни в чём винить! — схватил его за плечи Николай. — Ты всё правильно сделал. Спасённые жизни и души лицеистов стоили того, чтобы пойти ради них на смерть. Твой отец это знал. А вот я думал только о себе. — Он отпустил Авдея, на шаг отступил. — Ты помог мне вновь стать живым. А я хотел тебя убить. Это мерзко и подло. Это предательство. И пресвятой меня наказал. Он забрал Гюнтера. Заставил меня оборвать его жизнь. Теперь я знаю, что такое, когда близкие уходят из жизни задолго до отмерянного им срока. И уходят по твоей вине. Только у меня вина истинная, а у тебя — ложная. Слышишь, Авдей, ложная! На самом деле ты ни в чём не виноват. Всё случилось только из-за меня.

— Как умер Гюнтер? — спросил Авдей. Изуродованную руку повело судорогой. Авдей сжал её левой рукой, остановил дрожь.

— Вечером двадцать третьего, часов где-то в девять, мне позвонил Винсент. Сказал, что отец забирает его из цирка, а с тебя снимаются обвинения в Погибельничестве. Ты пойдёшь под суд как обычный мятежник и будешь сослан в Гирреан. О том, что тебя из коллегианской управы переводят в СИЗО охранки, тоже сказал. Я доложил об этом руководству братства. У любого из нас, даже у самого младшего ученика, есть сетевой канал экстренной связи… Уже через час началась подготовка к твоему захвату. Но вмешались орденцы. Наше командование только обрадовалось: перехватить объект у светозарных проще, чем у охранки. Мы дождались, когда белорылые довезут автозак почти до самого порта, и начали перехват. Тогда я подумал, что судьба даёт мне шанс убить тебя. — Николай криво усмехнулся: — Автозак — это ведь самый обыкновенный лётмарш-бус, разве что с решётками. На СТО я перевидал десятки бусов. Я знал, куда надо стрелять, чтобы взорвать энергокристаллы автозака. Тогда бы и машину, и пассажиров разнесло в молекулярную пыль. И ответственности никакой. В суматохе никто бы не понял, кто сделал выстрел. Братиане думали бы на орденцов, орденцы на братиан. Ведь есть немало людей, которые норовят уничтожить то, чем не могут завладеть сами, чтобы оно другим не досталось. Так что я был бы вне подозрений. — Николай замолчал. Перевёл дыхание, словно перед прыжком в ледяную воду, и продолжил: — Мы все были на авиетках. Все в шлемах, лиц не видать. И фигуры у всех одинаковые — орденцы в камуфляжке, мы в форме гонщиков. Я выстрелил, орденец бросился под выстрел… Иначе было автозак не спасти. Только принять заряд на себя… А на утро, в десять часов, позвонил наш с Гюнтером общий знакомый. Друг. Он тоже орденец. Гюнтер в орден вернулся, я тебе не сказал… В тот же день, когда по новостям объявили о твоём аресте. — Николай отвернулся. — Он не хотел верить в моё предательство. То есть сначала понял всё так, как надо. А после стал всякие оправдания мне придумывать… Будто бы семью у меня в заложники взяли. — Николай опять замолчал. — Пресвятой Лаоран… — сказал он тихо. — Всемудрый мой владыка, ведь это я предатель и убийца! Так почему ты заставил расплачиваться за мои грехи невиновного?! Почему для того, чтобы покарать меня, надо было убить парня, который только начал жить? Ему же только двадцать лет было! Пресвятой, зачем?!

К Николаю подскочил чернокожий коллегианец, резко тряхнул за плечо.

— Прекрати истерику!

Николай отшатнулся, заморгал, будто внезапно попал из сумрака на яркий свет.

— Ты ведь не просто так пришёл? — сказал коллегианец. — Что ты хотел?

— Я помогу вам бежать.

— Не нам! — шагнул к Николаю светловолосый коллегианец. — Авдею. Всем табором оттуда не уйти.

— Один я не пойду! — отрезал Авдей.

— Я выведу всех, — сказал Николай. — Сначала хотел увести одного только Авдея, но теперь вижу — забирать надо всех.

— Кстати, — вспомнил молодой беркан, — а где тот визгливый браток? Мы его с захвата не видели.

— Пристрелили, — ответил Николай. — Он из Ночных Ангелов оказался, а с ними у Цветущего Лотоса вражды ещё больше, чем с коллегией.

— Когда отсюда выберемся, — сказал Авдей, — надо будет разделиться. Поодиночке спрятаться легче. Мы об этом ещё в автозаке говорили.

— Да, — кивнул негр.

— Тогда пошли, — сказал Николай. — У меня всё готово — и транспорт, и одежда. Деньги тоже есть, подчистил слегка братианскую казну. Ну что, идём?

— Идём, — ответил Авдей.

= = =

Адвиаг сидел на скамейке в парке Алмазного Города. Руки бессильно лежали на коленях. В глазах пустота.

Подошёл Пассер, сел перед ним на корочки.

— Винсент Фенг для ВКС интереса не представляет, — бесцветно произнёс Адвиаг. — ВКС не вмешивается во внутреннюю политику суверенных государств без крайней на то необходимости.

— Герни… — прошептал Пассер уменьшительное, домашнее имя Адвиага, которое не решался произнести много лет, с тех самых пор, как Адвиаг стал начальником отдела в службе охраны стабильности. — Герни… — Пассер взял ладони руки Адвиага, сжал осторожно и крепко.

— Казнь назначена на первое декабря, — ответил Адвиаг. — Их содержат в карцере для теньмов Филиппа. Мне туда не добраться. Их сожгут на костре, Берт! Как в ойкуменском средневековье.

— Нет, Герни, — в ужасе пролепетал Пассер. — Этого не может быть… Это же…

— А я не смогу предать им яд… — говорил Адвиаг. — Они будут гореть живыми…

— Нет, Герни, нет! Такого не может быть. Филипп ведь не безумец! Расстрел, гильотина, виселица… Так казнят везде, где есть смертные приговоры, но чтобы публичный костёр… Этого не может быть! Инспекция ВКС…

— Я очень просил инспектора, — сказал Адвиаг. — Я даже пресвятого так никогда не просил… Но инспектор сказал «Нет».

Пассер прижался лицом к его рукам. Если бы только можно было забрать его боль себе!

— В древности, ещё за долго до Раскола… — медленно, как в полусне говорил Адвиаг. — И даже до того, как пресвятой сотворил нашу капсулу… На Келлунере Изначальной, планете, породившей берканов… — Адвиаг замолчал.

— Что было на Келлунере? Рассказывай, не молчи!

— Мои предки верили, что если душа убитого напьётся крови убийцы, то вскоре возродится в нашем мире… Вернётся к тем, кто его ждёт. Кому он дорог…

— Герни, ты же не…

— Максимилиан, император Бенолии. Филипп, наследник трона. Мариус Вардес, генеральный инспектор ВКС. Они убили моего сына. Лурана умерла от реммиранги. Это была судьба. Лурана ушла безвозвратно. Но Винсента убила людская воля. Я смогу вернуть его.

— Я с тобой, Герни. Что бы ты ни сделал, я буду с тобой.

Адвиаг притянул его за плечи, посмотрел в глаза.

— Ты всегда был со мной. В Иалумете и даже в Ойкумене нет, не было и не может быть друга лучше, чем ты. Но сейчас ты должен уйти. Этот путь лишь для меня.

— Я иду с тобой, Герни. До конца. Это и мой путь. Винсент и Ринайя мне не чужие.

Адвиаг крепко обнял его, прижался так, словно искал опору. Пассер похлопал его по плечу.

— С чего начнём, Герни?

Адвиаг высвободился из объятий, достал телефон. Выбрал номер.

— Как самочувствие Михаила Семёновича Северцева?

— Что? — вскочил Пассер. — Чьё самочувствие?!

— Полностью готов к разговору? — повторил слова телефонного собеседника Адвиаг. — Отлично. Немедля доставить его ко мне в кабинет. И обращаться вежливо! Очень вежливо. Вы поняли? Тогда выполнять!

Адвиаг убрал телефон, с хитрой улыбкой глянул на Пассера.

— Яд, который принял Северцев, используют бойцы армейского спецназа. А если так, то у стабилки в изобилии нашлись противоядия. Поначалу я хотел Северцева допросить и без лишнего шума ликвидировать, но сейчас… Теперь всё будет иначе, Берт.

— Ты о чём?

— Мы от рождения принадлежим к высокой крови. А потому наш удел — повиноваться повелениям тех, кто наделён кровью высшей и высочайшей. Мы не в силах сказать им «Нет!». Здесь Филипп до абсолюта прав… Но есть люди, Берт, которые не признают ни высокости, ни низкости крови. Над ними не властна даже судьба, и они сами выбирают свой удел.

— Мы враги им, Герни. Северцев не станет тебе помогать.

— Я предложу Северцеву цену, от которой он не сможет отказаться.

— Жизнь Авдея? — понял Пассер.

— Сейчас он у Цветущего Лотоса. Но скоро будет в моём СИЗО.

Пассер кивнул. Затея Адвиага казалась ему безнадёжной и бессмысленной, но лучше тщетность действия, чем тщета смирения.

— 12 —

Кандайс столбом замер посреди гостиной, невидяще смотрел на стереовизор. Поверить сказанному в новостях он не мог. Винсента Фенга казнят?!

— Нет, — прошептал он. — Это бред какой-то… Невозможно.

А дикторша продолжала лучезарно улыбаться и с очаровательной деловитостью расписывать подробности предстоящей казни — где сожгут оскорбителей императорского величия, как сожгут, во сколько сожгут, кому позволят лично присутствовать на казни, а кто будет вынужден удовольствоваться стереорепортажем.

— Заткнись, дура!!! — бешено заорал Кандайс и ударом хвоста разбил стереовизор вдребезги.

— Пресвятой Лаоран, Винс… Ты в Маллиарве был. И помолвку справил. А я ничего не знал. Даже с Ринайей твоей не познакомился. Винс, я же твой лучший друг. Почему ты ничего мне не сказал?!

Кандайс заметался по комнате.

— Авдей… Он всегда всё знает. Надо Авдею позвонить.

Номер мобильника Авдея оказался недействительным. Тогда Кандайс позвонил его деду. И едва не выронил трубку, услышав:

— Авдей с отцом по приказу ВКС арестованы ещё двадцать первого. Авдей передан в ведение Преградительной коллегии. А дядю Мишу в охранке убили, Кандик. Вынудили принять яд, чтобы под пыткой не оказаться.

— Нет… — прошептал Кандайс. — Деда Гриша, это невозможно… Я знал об аресте дяди Миши, но при чём здесь Авдей? Он же не центрист! И то, что сделали с Винсом… Деда Гриша, почему вы ничего не сказали мне?

— Ты ж не оставил столичного телефона, — ответил преподобный Григорий. — И мобильник у тебя теперь другой.

— Деда Гриша, почему так? Зачем? Что они плохого сделали?

— Не знаю, Канди. На всё воля всеблагой матери.

— А мы? Мы что-нибудь можем сделать?

Преподобный вздохнул.

— Единственное, что могу сделать я, Канди, это научить людей никогда и ни перед кем не опускаться на колени.

— И ни перед чем, — ответил Кандайс. — Вы даже не представляете, как легко стать рабом вещей или славы, потерять в них душу.

Преподобный молчал.

— Деда Гриша?.. — встревожился Кандайс. — Я оскорбил вас, деда Гриша?

— Ты научил меня, Канди. Спасибо. Не потерять себя в своих же достижениях — этому надо учиться. И учить. Я очень благодарен тебе, Канди.

Теперь молчал Кандайс. Душу среди вещей и славы он, может быть, и не потерял, а друзей утратил.

— Благословит тебя великая мать, — сказал преподобный. — Будь счастлив.

В трубке запищали отбойные гудки. Кандайс убрал телефон в карман.

Надо было что-то делать. Хоть что-то, пусть совершенно бессмысленное и ненужное, но делать.

— Винс… — тихо сказал Кандай. — Надо получить свидание. К Авдею мне не прорваться, но встречи с Винсентом я могу добиться, ведь перед казнью его переведут в центральную тюрьму Маллиарвы. А там среди руководства был кто-то из моих поклонников… Ещё шутил, что тюремщик — такое знакомство, которое всегда пригодится. Вот и пригодилось. Только сначала нужно достать яд. Нет, тройную дозу какого-нибудь очень сильного наркотика, это намного доступней, а действенность такая же. Две тройных дозы, ведь есть ещё и Ринайя.

Он на мгновение закрыл глаза. Затея добиться свидания бессмысленна, однако сидеть и покорно ждать, когда замучают лучших друзей, Кандайс не мог. Пусть эта борьба и безнадёжна, однако бороться всё равно надо. Иначе не поединок проиграешь, а собственную душу убьёшь.

= = =

Адвиаг и Пассер смотрели на Михаила Северцева.

Внешность у знаменитого мятежника самая заурядная. Средний рост, лицо какое-то никакое — ни красоты, ни уродства. В досье о таких пишут «Особых примет не имеет». По шифрам типологии внешности они проходят в разделе «Люди группы ноль».

Только вот твёрдая складка губ, резкие черты мимических морщинок, прямая спина, вольный разворот плеч — даже в оковах! — и гордая, с эдаким ехидноватым вызовом, посадка головы.

Северцев, не дожидаясь приглашения или разрешения, прошёл к арестантскому стулу, сел с таким видом, словно его не на допрос привели, а на светскую беседу пригласили.

Краем глаза Адивиаг видел, как шевельнул желваками Пассер.

— Оставьте нас, — велел Адвиаг конвою. — И цепи снимите.

— Но… — начал было старший конвоя.

— Выполнять!

С Северцева сняли кандалы, конвоиры ушли.

— Разговор у нас будет не совсем обычный, — сказал Адвиаг. — Для начала пересядьте, пожалуйста, в гостевое кресло.

— Зачем? — удивился Северцев.

— В знак искренности моих намерений.

— Однако, — сказал на это Северцев.

— Позволите небольшое предисловие? — спросил Адвиаг. — Иначе суть разговора будет непонятна.

— Пожалуйста.

Адвиаг опустил глаза. Северцев — не первый мятежник, которого приводят к нему на допрос. Директор охранки привык к их гордости, к вечному ехидству, к снисходительному презрению, к ненависти лютой. Ко всему привык. Даже к тому, что есть люди, которых не способны сломать бесконечная боль, унижения и наркотический дурман. Безнадёжность, и та их не ломала. К этому Адвиаг тоже привык, хотя так и не смог понять причин такой твёрдости и силы.

Но не смог ни привыкнуть, ни понять то, что они жалели своих палачей. По-настоящему жалели, от души и сердца. Нередко Дронгер согласен был оказаться вместо них в пыточном кресле, лишь бы не слышать, как полумёртвые от боли губы уже не помнящих себя людей произносят: «А вы ведь могли стать людьми. Жаль…».

— Понимаете, Михаил Семёнович, моя жена… — начал Дронгер. — Моя дочь… Жена была на пятом месяце, когда ей сообщили, что Лурана больна, и жить ей осталось не более трёх месяцев. С тех пор у нас не может быть детей…

— Сочувствую вашему горю, — совершенно искренне сказал Северцев, — но…

— Год назад у нас появился приёмный сын. Вы его знаете. Это Винсент Фенг.

Северцев попытался скрыть изумление. Не особо хорошо получилось, но овладел собой мятежник быстро.

— Винс — хороший парень, — сказал Северцев.

— Только человек и простолюдин. А я беркан и дээрн.

— Ну и что? Мой отец тоже беркан, подобрал меня на припортовой свалке в месячном возрасте. Хотя своих берканчат четверо было. Но ничего, все вместе выросли. И жили дружно.

— В вашем досье это написано, — сказал Дронгер.

— Я к тому говорю, что в Бенолии приёмные дети другой расы — такая же обыденность, как зимний снегопад в северном регионе. А для межрасовых браков, которых тоже немало, приёмыши вообще единственный способ обзавестись потомством.

— Всё так, — сказал Пассер, — но только для тех, кто имел счастье родиться плебеем.

— В каком смысле? — не понял Северцев.

— В прямом, — отрезал Дронгер и коротко, словно начальству рапортовал, рассказал о секретарском прошлом Винсента, о пощёчине императору, о бегстве в Гирреан и возвращении домой, о визите Филиппа.

— Ничего себе, — обалдело произнёс Северцев. — Они там, в Алмазном Городе, что, все дружно башкой о колонну стукнулись? Нет, я знал, что там сволочь на тупице сидит и мерзавцем погоняет, но чтобы настолько… А наши на это что решили? Что по листовкам, по сети?

— Ни-че-го, — чеканя каждый слог, ответил Адвиаг. — Грызня титулованных крыс для ваших коллег ни малейшего интереса не представляет. В будущем это, возможно, станет темой для анекдотов, но сейчас никому нет никакого дела до публичного сожжения ни в чём не повинного парня. И девушки.

Северцев опустил глаза.

— От меня-то вы что хотите? — сказал он тихо.

— Мщения, — с ненавистью проговорил Адвиаг. — Единственное, что мне осталось, это месть.

— Я не снайпер, — ответил Северцев, — и в исполнители для заказного убийства политуправленцев высшего звена не гожусь.

— От вас этого и не понадобится, — вперил в него горячечный взгляд Адвиаг. — Я отдаю в ваше распоряжение всю мощь моей службы: деньги, людей, технику — всё. Я выполню любой ваш приказ. Причём «любой» означает действительно любой. Я даже ботинки вам вылижу, если вы того пожелаете. Но взамен я требую головы Максимилиана, Филиппа и Мариуса Вардеса.

— А что вам мешает взять их самому?

Пассер встал из-за стола, подошёл к Северцеву и сел рядом с ним на пятки.

— Миша, ты не понимаешь. Ты плебей. Простокровка. Ты не способен понять, как слепой не понимает, что такое цвет. — Пассер криво усмехнулся: — Мы не можем ничего сделать. Они выше нас, Миша. Низшие не смеют противиться высшим. Это закон крови. Презреть его могут только плебеи. Ваша кровь — это хаос. Наша — часть структуры. Элемент конструкции, именуемой Бенолийская империя. А деталь никогда не противоречит законам конструкции. Плебеи рождены хаосом и в хаосе. Вы можете отвергать и принимать любые законы. Или создавать собственные. Вы, плебеи. Но не мы, аристократия.

— В антиправительственных партиях, — возразил Северцев, — полно аристократов. Причём среди руководящего звена, которое все восстания и организует. Причина проста — в современном мире хорошее образование вождю требуется не меньше яркой харизмы. А в Бенолии дворянину получить доступ к образованию несравненно легче, чем плебею. И встаньте, пожалуйста, — добавил Северцев. — Я к своему счастью, не император.

Пассер поднялся, отступил на шаг.

— К тому же, — глянул на него Северцев, — все дворцовые перевороты, в итоге которых императоры с наследниками лишались головы, осуществлялись именно придворной аристократией.

— Это было только в тех случаях, — возразил Адвиаг, — когда аристократ становился фактическим правителем империи при слабом государе и столь же никчёмных наследниках. Тогда аристократ был императором истинным. А официальный государь и наследники не более, чем ширмами. Закон соподчинённости высшей и высокой крови не нарушался. В настоящее время Бенолией на две трети правит Филипп и на одну треть — Максимилиан. Оба они обладатели высшей крови. Поэтому все до единого аристократы, как люди всего лишь высокой крови, могут быть только слугами трона, но не вершителями его судьбы.

— Мой покойный друг Сайнирк Удгайрис был дээрном высшего списка, — ответил Северцев. — Он живот бы от смеха надорвал, такое слушая. Вы о карьере юмориста никогда не думали? Со сцены бы вы неплохо смотрелись.

— Прежде чем стать реформистом и вашим другом, Удгайрис перестал быть аристократом — как фактически, разорвав отношения с семьёй, так и юридически, отрешившись от родового имени. То же самое касается и всех ваших мятежных дворян. Пусть у большинства из них титул и оставался, ведь для мятежника это хорошая ширма, но собственно аристократами такие люди уже не были.

Северцев пренебрежительно дёрнул плечом.

Пассер посмотрел на него с усмешкой, сказал:

— Вы ведь ни разу не прдумали о дворянах-реформистах как об аристократах, верно? Вспоминали об их титулах, только если это было выгодно с точки зрения конспирации. Но собственно дворянами они для вас не были никогда.

— А вам-то какой во всём этом интерес? — глянул на него Северцев.

— На свадьбе Герни… Дронгера Адвиага я был дружкой. И должен был вести к алтарю невесту его сына.

Северцев опустил глаза.

— Мне жаль, что всё так случилось. Но ничем помочь вам я не смогу.

— Почему?

— Я революционер, а не заговорщик.

— Михаил Семёнович, — сказал Дронгер, — я отдаю свою службу вам, а вы можете передать её кому угодно, в том числе и вождям центристской партии. Ведь всё, что вам надо для осуществления вашей революции — это подмять под себя конкурентов, сделать их если не союзниками, так хотя бы не противоречащими вашей воле вассалами. Поэтому не всё ли вам равно, за счёт каких средств вы займёте лидирующее положение среди реформистов — на деньги ВКС или используя мою стабилку? А всё, что надо мне — это увидеть головы императора, престолонаследника и генерального инспектора ВКС на штырях ограды Алмазного Города. Большинство ваших однопартийцев желают того же самого, так что интересы у нас совпадают. Можем сотрудничать.

— Нет, директор, интересы у нас не совпадают ни на йоту. Мы хотим равенства социальных прав и обязанностей, свободного экономического развития, гласности правительственных решений. А вы жаждете залить Бенолию кровью во имя личной мести. Нам не о чем говорить.

— Что бы вы сами нам предложили, зайди речь о сотрудничестве? — спросил Пассер. Он прошёл за стол, сел рядом с Дронгером.

— Хм-м… — задумался Северцев. — Отстранить от власти Максимилиана и Филиппа. Однако законным способом, через официальное отречение. На престол посадить того наследника, который согласится передать законодательную власть парламенту, чтобы фактическим главой государства стал всенародно выбранный госпредседатель. Ну это такое безобидное наименование президента, чтобы аристократическую часть населения не шокировать. А чтобы сами выборы нормально прошли, надо сразу же после дворцового переворота легализовать существование всех ныне запрещённых партий и провести свободные общенародные выборы как парламента, так и госпредседателя. Пусть реформисты осуществляют свои идеи парламентским голосованием, а не уличными боями с правительственными войсками. Бенолийцы сами выберут, какие из идей предпочтительнее и какая из партий наилучшим образом будет управлять страной на благо её граждан. Соответственно, всё население Бенолии сразу после дворцового переворота должно быть уравнено в социальных правах и обязанностях с дээрнами высшего списка. Это не даст аристократии повода кричать, что у них отбирают то, что принадлежало им на протяжении столетий, и одновременно сделает сам факт существования системы дворянских титулов бессмыслицей, поскольку никакой реальной выгоды в них больше не будет. Госпредседателю и парламенту только и останется, что принять давно уже со всех сторон обмусоленный и выверенный пакет законов об антимонопольных мерах и поддержке малого и среднего предпринимательства. Бенолия станет демократической президентской республикой, пусть и с довеском в виде фиктивного императора. А в финале реформистской программы, лет через десять, максимум через пятнадцать, сразу после выборов очередного госпредседателя, мы проведём референдум, на котором будет поставлен всего один вопрос: «Должен ли император отрешить от родового имени всех членов своей семьи и сам отречься от престола?». Таким образом монархия будет ликвидирована тихо и бескровно.

— Бенолийцы никогда так не проголосуют! — вскричал Пассер.

— Проголосуют, — уверенно сказал Северцев. — Это уже наша забота. При таком изобилии республиканских партий, как в Бенолии, недостатка в убедительных пропагандистах не будет.

— Это невозможно! — грохнул кулаками по столу Адвиаг. — Чтобы свора грязнокровых плебеев решала судьбу императора! — вскочил он. — Холопам не дано определять поступки богоизбранного государя, наместника пресвятого в этом мире! Никто не смеет покушаться на божественное право императора!

Северцев рассмеялся.

— Однако богоизбранность Максимилиана и Филиппа не помешла вам искать для них киллера. Так почему же вы не хотите возблагодарить пресвятого за то, что он сделал правителем Бенолии и властелином вашей личной судьбы тупого садиста, а в преемники ему прочит столь же скудоумного маньяка? Тем более, что ваши собственные жертвоприношения на алтарь богоизбранности уже готовы — это Винсент Фенг и Ринайя Тиайлис.

Дронгер попятился, опрокинул стул.

— Это запрещённый приём, — сказал он. — Так дискуссии не ведут. — Дронгера била дрожь.

— А я с вами и не дискутирую. Вы пленитель, я пленник. Мы на войне, Адвиаг.

— И ваши удары сокрушительны, — тихо проговорил Пассер.

— Зато бесполезны, — покривил губы Северцев. — Мой вариант развития событий вы отвергли.

— Думаете, его примут ваши центристские вожди?

— Надеюсь на это. Однако если глава центристской партии и его Генеральный совет такой вариант отвергнут, а взамен не предложат ничего лучшего, продолжая настаивать исключительно на силовом решении проблемы, я из центристской партии уйду.

— Но ваша клятва… — пробормотал ошарашенный Пассер. — Вы ведь давали присягу!

— Да, вы правы, нарушение клятвы всегда и позорно, и бесчестно. Однако бывают случаи, когда соблюдением клятвы опозоришь и обесчестишь себя несоизмеримо больше, чем её нарушением. К тому же, если придерживаться буквы присяги, то и тогда я должен буду отказаться от центристов, поскольку клялся выполнять приказы, которые идут на пользу Бенолии, а не во вред. В условиях, когда излишек политического напряжения можно снять тихим дворцовым переворотом, а силовую революцию заменить бархатной, силовое решение проблемы становится преступлением.

— Зато гарантирует верховное положение вашей партии, — возразил Адвиаг.

— Я присягал служить народу Бенолии, а не собственным амбициями и, тем более, не властным устремлениям моих лидеров.

Адвиаг поднял стул, сел.

— Вы понимаете, что если эти слова услышат ваши вожди, то вам, по всей вероятности, будет вынесен смертный приговор как предателю?

— Не по всей вероятности, а точно вынесут, — усмехнулся Северцев.

— Но почему тогда вы связались с центристами? И так абсолютно верны им?

— Как видите, не абсолютно.

— Не понимаю. Почему?

— Потому что я верен присяге, которую давал по собственной воле и свободному выбору. Я клялся служить народу Бенолии.

Адвиаг опустил голову. Несколько мгновений молчал. Потом вперил в Северцева острый пронзительный взгляд.

— И во имя этой клятвы вы переступите даже через жизнь сына?

— Мой сын уже мёртв, — ответил Северцев.

— Ошибаетесь. Пока Авдей в ведении Преградительной коллегии. Но я могу перевести его в своё СИЗО и дать возможность сбежать, помогу добраться до Большого Кольца.

Северцев только головой покачал.

— Лжёте. Авдей не в Преградительной коллегии, а у братков. Иначе бы вы давно уже привели бы его сюда в кандалах и с синяками по всему лицу, да ещё бы и в пыточное кресло у меня на глазах засунули. А потом всё равно бы убили. Приёмы вашей конторы известны всем и каждому. Любого, кто к вам попал, сразу надо считать покойником. Однако Авдея здесь нет. Значит он находится вне зоны вашей досягаемости. Но всё равно мёртв… — Северцев отвернулся, судорожно сглотнул.

— Почему вы так думаете? — спросил Пассер.

— Братки убьют Авдея не позже, чем через сутки после того, как он у них окажется.

— Или Авдей сбежит от них.

— Маловероятно. Но даже если и так, то лучше думать об Авдее как о мёртвом, и потом обрадоваться его возвращению, чем надеяться на жизнь, но узнать о смерти.

Адвиаг бросил на него быстрый короткий взгляд и стал внимательно рассматривать столешницу.

— Почему вы думаете, что братки убьют Авдея? Ведь для них он живое воплощение бога, его посланник и Избранник.

— Года два назад у них с дедом зашёл разговор о Пророчестве, Избранном и прочих составляющих этого действа. Авдей сказал, что избранность — это удел рабов. Стать рабом мой сын не согласится никогда. А значит для братиан он не только бесполезен, но и опасен. Сам факт существования Избранника, отвергающего Пророчество, превращает их братства в бессмыслицу. Так что братки Авдея убьют. Или уже убили.

Адвиаг, сильно надавливая пальцем, рисовал на столешнице абстрактный узор.

— Вы так уверены в его смерти…

— Авдей — людь. А рабов никто и никогда людьми не считал, не считает и считать не будет, потому что рабы — это всего лишь вещи, а не люди.

— Странно слышать такое от мятежника.

— А восставшего раба никто и никогда рабом не называет. Даже его бывший владелец. Именно потому, что он бывший владелец бывшего раба. В настоящем и тот, и другой называются иначе.

— Бывший раб называется мятежником, — ядовито сказал Дронгер.

— А бывший владелец — тираном, — согласился Северцев.

— Михаил Семёнович, — сказал Пассер, — что ответил Авдею ваш тесть?

— Свою любимую фразу: «Всеблагая мать не дура». И пояснил, что Таниара никогда не станет превращать своих детей в баранов, посылая им пастуха. Она знает, что у людей хватит ума и самим во всём разобраться и принять верное решение. И тут же добавил, что Лаорана тоже никогда дураком не считал. Пророчество ведь одинаково и для таниарцев, и для лаоран.

Адвиаг по-прежнему смотрел в столешницу.

— Так вы отказываетесь от моего предложения?

— Отказываюсь, — твёрдо сказал Северцев.

— Это расстрел, — предупредил Адвиаг.

— А я пряников и не ждал, — с усмешкой ответил Северцев.

Адвиаг ткнул пальцев в кнопку вызова конвоя.

— Почему, Берт? — спросил он, когда дверь за Северцевым закрылась. — Почему он отказался?

— Не знаю. Но я никогда ещё не чувствовал себя униженным больше, чем сегодня. Даже когда был вынужден изъявлять своё верноподданнейшее почтение Максимилиану.

— Почему Северцев отказался? — повторил Дронгер. — Почему?

* * *

Время близилось к полуночи двадцать девятого ноября.

«Через двадцать пять минут тридцатое, будь оно проклято», — подумал Николай.

Он сидел в дешёвом полутёмном баре, крутил в ладонях стопку водки. Ни пить, ни жить не хотелось.

Коллегианцы разбежались по собственным убежищам, Авдея же Николай привёз на одну из квартир Цветущего Лотоса, рассудив, что собственная территория — последнее место, где братки будут искать беглецов.

Всё так бы и было, не заявись получасом позже на эту же квартиру один из старших братьев со своим любовником. Добродетельный джентльмен посчитал, что резервная явочная квартира — идеальное место, где можно сполна насладиться ароматами жёлтых цветов.

Догадаться, что в квартире уже есть постояльцы, было нетрудно. Браток решил проверить, кто именно. Спустя полчаса в квартиру ворвались боевики Цветущего Лотоса.

Николай сумел уйти от них через балконы соседних квартир. Выбрался на лестничную клетку, вызвал полицию, наговорив им о краже со взломом. Как бы ни обернулось дело, а полиция и, вслед за ней, охранка были бы для Авдея в сотню раз безопаснее братства.

Однако полицейские разминулись с боевиками всего на одну минуту. Следы борьбы и похищения в квартире были самые что ни на есть явственные, и стражи закона тут же перекрыли квартал, начали проверять всех подряд, но было уже поздно. Авдея увезли.

А через четыре часа по всем каналами стерео пошла реклама, что тридцатого ноября в цирке Мальдауса на дневном представлении будет выставлен на битву со львами Погибельник и мятежник, оскорбитель ВКС Авдей Северцев.

Николай швырнул стопку в стену, бросил на барную стойку деньги и вышел на улицу.

Безнадёжно. Совершив предательство единожды, он словно пачкал проклятием всё, к чему прикасался.

— Но почему Авдей? — бормотал Николай. — За что Гюнтера? Ведь я же виноват, я! Так почему кара за мои грехи падает на других?

В кармане запиликал мобильник. Судя по мелодии, звонят с какого-то незнакомого номера.

— Да, — ответил Николай.

— Вы меня не знаете, — сказал молодой мужской голос. — Но Авдей наверняка говорил обо мне. Я Кандайс Джолли.

— А… Как… — только и смог выдавить Николай. Чтобы ему вот так просто позвонила одна из самых ярких и стремительно восходящих звёзд спортивных единоборств?

— Откуда вы знаете мой номер? — спросил Николай.

— От Винсента Фенга. Я был у него на свидании. В некоторых случаях у спортсмена возможностей больше, чем у директора службы охраны стабильности.

— Но… Я не понимаю… Брось шутить, кретин! Юморист кляченый!

— Нам нужно срочно встретиться. Ради Авдея нужно! Вы знаете, где находится мегамаркет Освальда?

— Да пошёл ты!!!

Николай оборвал связь. Но спустя три минуты пошла эсэмэска.

Мегамаркет Освальда, 44 этаж, клуб «Белая Роза». Жду Вас у входа. Вы ведь ничего не потеряете, если просто подойдёте к входу в клуб, верно?

С уважением. К. Дж.

Терять Николаю действительно было нечего.

«Хоть морду засранцу начищу. Всё дело».

…У входа в клуб какой-то наурис в куртке с большим и широким капюшоном разговаривал с охраной. Николай глянул на его дорогие штаны, ботинки ценой не меньше, чем в сотню дастов. «Что от меня надо этому пижону? Откуда знает об Авдее? Неужели он и правда сам Кандайс Джолли?!»

Кандайс подошёл к Николаю.

— Доброй ночи, — поздоровался знаменитый боец. — Хотя какая тут доброта…

— Вы… — Николай запнулся. — Вы действительно Кандайс Джолли… Настоящий!

— В первую очередь я друг Авдея Северцева. Вам, насколько я понял со слов Винсента Фенга, Авдей тоже не безразличен?

У Николая сжалось сердце.

— Да, — сказал он тихо.

— И вы хорошо знаете цирк Мальдауса.

— Оттуда невозможно сбежать! — с отчаянием проговорил Николай. — Я уже всё перебрал и передумал. Сбежать невозможно…

— О побеге после. А сейчас надо передать Авдею вот это. — Кандайс протянул Николаю круглую деревянную пластинку, на которой была вырезана лаоранская звезда.

Древесина, насколько мог судить Николай, сибирский кедр. В Иалумете она ценилась на вес золота, вывезенные с Земли Изначальной деревья прижились всего лишь на одном крохотном островке какой-то из планет в центральных секторах.

Николай печально улыбнулся.

— Вы щедры на подарки, многочтимый. Но Авдею драгоценности уже ни к чему. Тем более, что он атеист и святая звезда предвечного круга его не утешит.

— Дело не в религии, — возразил Кандайс. — Это звезда Винсента Фенга. Он отдал её мне на свидании. Передача священных символов официальной церкви не запрещена даже приговорённым к смерти… Звезда заряжена милтом, Николай. Она не позволит львам подойти к Авдею.

— Нет, — качнул головой Николай. — Мальдаус никогда не был настолько глупым, чтобы смеяться над милтуаном. Тем более, если на арену надо будет выпускать гирреанца. Авдея проверят, многочтимый. Очень тщательно проверят.

— Меня зовут Кандайс! — разозлился знаменитый боец. — Канди, если хотите.

Николай горько улыбнулся.

— Хороший ты пацан, Кандик. Реальный. Но это невозможно. Звезду у Авдея отберут.

— Это горский милтуан, а не полесский! О нём на большой земле вообще никто ничего не знает. В горах совершенно иные приёмы управления милтом. Проверяющие просто не поймут в чём дело, не догадаются.

— Ну допустим… — задумался Николай. — Нет, всё равно догадаются. Атеист, и вдруг надевает звезду предвечного круга. Даже кретин поймёт, что здесь что-то нечисто.

— Вот поэтому и надо, чтобы все знали о том, что это подарок друга, и что Авдей надевает звезду из дружеских, а не религиозных чувств.

— Это, пожалуй, прокатит, — согласился Николай. — Одно плохо: из Авдея милтуанщик как танцор из паралитика.

— Винс это предусмотрел, — сказал Кандайс. — Звезда заряжена как очень сильный детский оберег. Горцы вешают такие своим малышам, которые ещё не могут управлять милтом, для того, чтобы детей не покусали собаки и свиньи. Животные просто не подходят к тому, у кого есть такой оберег. Винс использовал те же технологии, только настроил оберег на тигров и львов. К счастью, другого зверья у Мальдауса нет, а милтовибрации этих кошек Винс изучил, пока в цирке работал.

Николай посмотрел на Кандайса с настороженностью.

— Изготовление милтуанного оберега требует не меньше восьми часов. А свидание со смертником длится не более десяти минут.

— А Винс его заранее сделал. Сразу, как только узнал о том, что Авдея отправили в цирк, начал делать оберег. С одной стороны, чтобы о собственной казни не думать, с другой — понадеялся на наш гирреанский авось. Вдруг да чудо произойдёт, и оберег получится передать.

— И чудо произошло, — сказал Николай. — Точнее, пришло.

Он взял у Кандайса звезду.

— Я передам. Сейчас же и передам. Я действительно знаю, как это сделать. Я передам.

Кандайс посмотрел на него, кивнул.

— Спасибо. Я пойду?

— Да, — кивнул Николай. — Мне надо спешить.

Кандайс крепко обнял Николая.

Николай прикоснулся губами к его щеке.

— Всё будет хорошо, — сказал он тихо. — Милтуан — это отсрочка. А любая отсрочка работает на нас. Нет тюрьмы, из которой нельзя убежать.

Николай пожал Кандайсу плечо и пошёл к лифту, на ходу вызвал такси. В цирк попасть надо было как можно скорее.

= = =

Лиайрик с интересом посмотрел на Маргариту.

— Теперь ты собираешь срочную сходку.

— Только делает она это в более разумное время, — буркнул Тромм.

— Так что случилось? — спросил Лиайрик.

— В космонете появился новый виртуальный клуб, — сказала Маргарита.

— И что за пыль там клубится? — поинтересовался Тромм.

— Вполне возможно, что смертоносная. Для нас. — Она немного помолчала. — Один умник сообразил, что до Раскола корабли Ойкумены не только летали в безвоздушном невесомом пространстве, но и безопасно проникали сквозь стены капсулы.

— Новость, — фыркнул Лиайрик.

— Не торопись, — сказала Маргарита. — Однако эти корабли очень плохо летали в капсуле, где невесомости и безвоздушного пространства нет. Тогда были созданы Врата, где грузы с кораблей внешнего пути перегружали на корабли капсульные. Причём все данные об этапах и деталях процесса постройки внешних кораблей сохранились и после Раскола. Современные технологии позволяют так модифицировать внешние корабли, что становится возможным установить на них два типа двигателей — нейтринный и силокристаллический. Что позволяет пусть и плохонько, но добраться до Земли, Келлунеры и Вайлурийны.

— И припасть ко всем трём истокам нашей цивилизации, — громыхнул кулаком по подлокотнику кресла Тромм. — Гении, мать их…

— Как бы то ни было, — сказал Маргарита, — а в этом клубе уже полным ходом идут виртуальные испытания и собираются пожертвования для испытаний реальных. Благотворителей у клуба хватает.

— Конфисковать счета… — начал Тромм.

— Не получится. Каждое вложение проводится через нескольких посредников, которые постоянно меняются, и отследить конечную точку трафика невозможно. Клуб теряет на этом четверть получаемых сумм, зато счета их недосягаемы.

— Однако можно найти самих клубников.

— Да, — кивнула Маргарита. — Примерно через месяц следствие вычислит и держателей сайта, и постоянных посетителей. Только к тому времени появится не меньше десятка новых клубов того же сорта. А дальше они будут плодиться как поганки после дождя. Вы не забывайте, мечта о возвращении в Ойкумену — это основа нашей цивилизации.

Лиайрик злобно хлестнул хвостом.

— Сколько раз вам говорил — война нужна! В бою научными изысканиями заниматься некогда. А вы всё миндальничаете.

— Ты уверен? — спросил Тромм. — Ты можешь гарантировать, что это спасёт ВКС? Я всё ещё офицер космостражи и не хочу допускать напрасного кровопролития.

— Если эти умники построят свои корабли, то доживать остаток своей жизни ты будешь в тюрьме Контролёров! Или ты надеешься, что Ойкумена позволит нам по-прежнему править Иалуметом, вместо того, чтобы прислать своих наместников?

— И всё же война — это крайняя мера. Надо постараться обойтись без неё.

— Не знаю, как там с крайностью, — сказала Маргарита, — а вот то, что война будет бесполезной, это однозначно. Ты, Лий, готовишь боевые действия на границе Северного и Западного пределов, тогда как клуб появился в директории Южного. Там не знамений ждут, а мудрость ищут, и потому способ посворачивать нам бошки обретут не в пример быстрее западных мятежников, не говоря уже о сдвинутых на Избраннике северянах.

— Две войны — это много, — вздохнул Лиайрик. — Две столь обширных горячих точки сразу нам под контролем не удержать. Значит, воевать надо только на Юге.

— А что ты будешь делать с западными мятежниками? — ехидно поинтересовалась Маргарита.

— Война на Юго-Западной линии? — задумался Лиайрик. — Только погорячее, чтобы и на северной границе Западного предела было некогда думать ни о чем другом, кроме помощи границе южной.

— У тебя что, ни для чего иного, кроме как для войны, ума не хватает? — ядовито спросил Тромм.

— А ты что предлагаешь?

— Открыто предложить клубам патронаж ВКС, — сказал Тромм.

— Лучший способ задушить любую инициативу, — заметила Маргарита, — это её организовать и возглавить.

— Элегантная формулировка, — ехидно похвалил Лиайрик. — А в конкретике это как выглядеть будет?

Тромм довольно оскалился:

— Едва корабли наших гениев выйдут из капсулы, их расстреляет патруль Ойкумены. Большая часть кораблей будет уничтожена, несколько вернётся обратно, чтобы рассказать, насколько мерзкой и подлой является Ойкумена на самом деле. Только надо заранее придумать логическое объяснение тому, почему столь прекрасны посылаемые Ойкуменой картины.

Лиайрик хмыкнул:

— Это проще, чем узнать, как выглядят настоящие боевые звездолёты Ойкумены.

— А зачем нам это знать, если наши гении тоже понятия не имеют, как выглядит настоящий боевой звездолёт Ойкумены?

— Резонно, — сказала Маргарита.

— Проблему клубов мы решили, — подытожил Лиайрик. — Осталось разобраться с Северо-Западом.

— Разбираться надо не с Северо-Западом… — вздохнул Тромм. — Он не причина, а следствие. Истинная причина в том, что нам больше нечего дать людям в обмен на их подчинение. Мы заставляем их подчиняться силой, нас за это ненавидят, и в конечном итоге уничтожат, как уничтожили Межпланетный Союз и орден Белого Света.

— И что же мы можем дать людям? — зло спросил Лиайрик. — Этим тварям сколько ни дай, всё мало. Они только и способны, что требовать новых и новых подачек.

— Нужно нечто такое, к чему они всегда будут стремиться, но никогда не смогут взять в руки.

— Предлагаешь торговать сказками? — хмыкнул Лиайрик. — Однажды ты уже высказывал такую идею. Толку, правда, из неё не получилось.

— Это потому, что мы сказку так и не придумали, — ответил Тромм.

— Нелёгкая задача, — качнул головой Лиайрик.

— Невозможная, — отрезала Маргарита. — Сказку никогда нельзя навязать извне. Нужно придать чётко очерченную словесную форму тем сказкам, которые люди сами себе придумывают. Лишь тогда наши речи будут цеплять за душу крепче любых крючков, даже наркотических. Политреформисты именно так и делают: их идеи — это доведённые до чёткой программы действия людские сказки об идеальном мире, в котором хотелось бы жить любому и каждому. Политреформисты всего лишь компонуют их по принципу логического сходства, чтобы получилась единая чёткая картина мира. Затем убирают все собственно сказочные детали типа Великих Врат, за которыми скрывается счастье, или пришествия Истинного Государя, который установит всеобщую справедливость. При этом поясняют, что Великими Вратами к всеобщему счастью на самом деле является свержение нынешней власти, а Истинным Государем должен стать предлагаемый реформистами пакет законов. Именно потому, что все политические программы основаны на сотворённых самими же людьми сказках, они так сильно на них действуют.

— Недостаточно сильно, — возразил Тромм. — Политическая программа всегда слишком логична и однозначна, поэтому понять её и оценить, а значит принять или отвергнуть, способен даже идиот. Именно потому политреформисты могут обладать лишь большинством голосов, необходимых для принятия решения, но никогда у них не было, нет и не будет всеобщей приверженности. У политиков всегда есть противники. Даже у тех, кто творит революции. «Да-да, — говорят люди, — вы правы, диктатора свергнуть нужно, но после жизнь устраивать надо по-другому. Например, так, как предлагают ваши конкуренты». У политика никогда не будет абсолютной власти, даже если он называется господом богом. Всегда отыщется не только прямой враг-дьявол, но и конкурирующее божество. В русле одной и той же религии есть множество разных течений.

— Тогда зачем нам творить сказку? — не понял Лиайрик. — Если ни в форме политической программы, ни в виде религиозного учения она не даст нам полного контроля над Иалуметом?

— А мы и не будем доводить сказку до уровня программы или учения. В отличие от политреформистов или провозвестников новых религий нам нет нужды добиваться верховной власти. Мы уже вершители судеб Иалумета. Поэтому мы остановим развитие нашего сказания на середине пути, когда оно уже избавится от наивности и примитивизма сказки, но ещё и не обретёт целеуказующей конкретики учения. Нам нужна полувоплощённая мечта, фата-моргана, которая всегда будет привлекать, но никогда не даст себя разглядеть, а значит, принять или отвергнуть. Люди будут стремиться к ней вечно. Хотя бы для того, чтобы понять, что это такое. А пока народ будет гоняться за фата-морганой, ему некогда будет обдумывать и оценивать наши поступки.

— Иллюзии всегда держали крепче любых цепей, — согласилась Маргарита.

— Что ж, — одобрил Лиайрик, — звучит разумно. Осталось выяснить, какие сказки сейчас наиболее популярны.

— Надо народ слушать, — сказала Маргарита. — Представителей каждого конкретного класса и каждой страты на каждой планете Иалумета, систематизировать их высказывания.

— Да это же какая бездна работы!

— Однако и политреформисты, и провозвестники религий с ней справляются, причём в кратчайшие сроки и собственными силами, тогда как в твоём распоряжении вся мощь ВКС.

— Ладно, — Лиайрик откинулся в кресле, закрыл глаза. — Попробуем.

* * *

Мальдаус, хозяин самого крупного и знаменитого в Бенолиии цирка, высокий и полноватый человек пятидесяти двух лет с тёмными волосами и синими глазами, взбешённо мотался по кабинету.

— Как прикажешь это понимать? — спросил он управителя, худощавого, но жилистого и крепкого блондина лет тридцати с небольшим. — Как на арену мог попасть кукляк с милтуанным оберегом? У тебя что, глаза повылазили на проверке?

Управитель бросил быстрый взгляд на мониторы.

Приговорённый к смерти на арене государственный преступник, на цирковом жаргоне — кукляк, сидел, свернув по-степняцки ноги, у южного края арены. У северного лежали два льва. Немного правее пристроились три тигра. Звери скучали, ждали, когда на арене появится пригодная для охоты жертва. Такая, от которой не исходит тяжёлая отталкивающая вибрация.

— Я… — начал управитель. — Северцева сейчас уберут с арены, обыщут. Его вышвырнут на арену голым, даже налысо выбритым! У него больше не будет никакого милтуанника.

— Поздно, — сказал Мальдаус. — Представление испорчено. Уже вечером все СМИ начнут называть мой цирк непрофессиональным, а завтра вообще превратят в ничтожность. Но ты этого уже не увидишь! Точнее, увидишь, но не как управитель лучшего цирка империи, а как рядовой безработный Бенолии. Пшёл прочь отсюда!

Управитель побледнел.

— Но ведь всё небезнадёжно, мой господин, — ответил он дрожащим голосом. — Если сейчас же выставить против Северцева гладиатора, то СМИ назовут облом со зверями лучшим разогревом публики в истории цирков. А на людей милтуан не действует. Во всяком случае, тот, который есть у Северцева — звериный.

— Умный, да? — разъярился Мальдаус. — Ты же слышал, что говорили о Северцеве. Ни один гладиатор не пойдёт против Погибельника.

Управитель понял, что помилован. Если хозяин продолжает разговор, то в цирке оставит.

— Разве гладиаторы трусливее и слабее коллегианцев? — неуклюже изобразил ехидство управитель. Голос всё ещё подрагивал от страха. — Те, значит, крутые перцы, а гладиаторы — дерьмо и трусы?

— Хм-м… — глянул на него Мальдаус. — Пожалуй, это сработает. На такую подначку они не могут не повестись.

Управитель облегчённо перевёл дух. Спасся! Теперь надо немедля закрепить позиции.

— К тому же слава того, кто отрубит голову самому Погибельнику, будет не просто велика — огромна. И риска при этом никакого, потому что противник — калека колчерукий, которого едва держат полухромые ноги. Ваши гладиаторы не идиоты, господин, выгоду считать умеют.

— Хорошо, — кивнул Мальдаус. — Делай. И побыстрее!

— Господин, — осторожно спросил управитель, — почему вы не дали мне времени на подготовку? Если бы не пришлось так спешить с номером, то не было бы всех этих накладок. Ведь прежде я никогда вас не подводил! Но и вы не заставляли меня так спешить. Будь у меня ещё хотя бы сутки…

— Я получил приказ из Императорской башни. Северцев должен быть на арене тридцатого! По-твоему, я мог говорить об отсрочке?

— Из Императорской башни? — испуганно переспросил управитель.

— Разумеется. Или ты думал, Погибельником империи будут заниматься на низших уровнях?

— Нет… Только… Хозяин, ведь до сих пор ни один Погибельник не оказывался в цирке. С ними всегда разбиралась Преградительная коллегия. Почему же теперь…

— Не нам судить о поступках высших! — оборвал Мальдаус. — Наш удел — выполнять повеления государя. Иди и работай!

Управитель поклонился, ушёл.

Но сердце грызло сомнение. То, что звонок исходил из Императорской башни, ещё не означало, что сделан он по приказу государя. Тут явно какие-то собственные интриги, прикрытые ссылкой на императора.

Как бы не закончились они крутыми неприятностями.

Может, лучше свалить отсюда, пока не поздно? Без должности будет плохо, а без головы ещё хуже.

Управитель посмотрел в окно. У огромных мониторов перед цирком топился народ. Журналисты, зеваки…

Как легко будет раствориться в этой толпе, исчезнуть… Сейчас он управитель знаменитого цирка, приближённый самого Мальдауса. Все его знают, многие говорят о нём с почтением. А кем он будет там, за стенами цирка?

Никем. И ничем.

Управитель поёжился.

— Нет, — сказал он тихо. — Нет.

И пошёл к гладиаторам.

=

Золотая ложа в цирке предназначена для посетителей самых высших статусов. Билеты в неё не продаются, в Золотую ложу посетителей почтительнейше приглашают.

Сейчас в Золотой ложе только один зритель — предвозвестник государя.

Мальдаус со страхом смотрел на смуглошерстого беркана тридцати двух лет.

Красив как картина, элегантен как стереозвезда, бесстрастен как изваяние. И смертоносен, как топор палача.

Эльван Кадере, теньм императора номер пять. Предвозвестник высочайшей воли.

— Угодно ли вам вина? — с низким поклоном спросил предвозвестника Мальдаус.

— Нет.

У ног посланца государя стоит контейнер для головы Погибельника.

— Свободен, — тоном приказа сказал предвозвестник.

Мальдаус исчез.

Эльван смотрел на арену.

Огромная плоскодонная чаша с высокими трёхметровыми бортами — чтобы смертники или звери не выскочили к зрителям.

Борта и покрытие пола пронзительно-белые, чтобы ярче видна была кровь.

От верхнего края бортов начинаются зелёные трибуны для зрителей.

Над ареной, на уровне верхних ярусов трибун, к куполу подвешено кольцо из восьми громадных мониторов, которые показывают происходящее на арене. Немного ниже восемь мониторов поменьше, на них демонстрируют счёт поединков, размеры ставок и выплат.

Хищников с арены уже убрали.

Северцев по-прежнему сидел возле края арены.

Сейчас выпустят гладиатора и с гирреанским гадёнышем будет покончено.

А пока смотреть не на что. Эльван откинулся в кресле, закрыл глаза.

Какой же сладкой будет смерть гирреанца! Жаль только, нельзя выродка палёнорожего убить собственноручно.

…Решению Преградительной коллегии выставить Северцева на арене, вместо того, чтобы обезглавить в собственном подвале, как это делалось обычно, император удивился безмерно. И разгневался.

Но один из гардеробщиков почтительнейше заметил, что так будет даже лучше — все увидят, сколь ничтожен Погибельник в сравнении с могуществом государя.

Император согласился, однако на коллегию продолжал гневаться. Тогда гардеробщик ещё почтительнейше заметил, что коллегия тут ни при чём. Северцева передали в цирк самые обычные подданные его величества, которым, волею пресвятого, посчастливилось разоблачить и задержать это отродье сатаны. «Зверя — к зверям, — сказал гардеробщик. — Ведь от начала империи треть приговорённых казнят в цирках».

Император кивнул и повелел «этому новому Серому лейтенанту, теньму-пять, кажется» привезти голову Авдея Северцева.

…Эльван открыл глаза, посмотрел на Авдея. На злейшего из своих врагов. Если бы не эта гнусная палёнорожая тварь, Клемент никогда не ушёл бы из Алмазного Города. Он и дальше был бы рядом с Эльваном, как был все эти годы. Клемент, единственный живой людь на весь Алмазный Город. Клэйми, самый лучший друг, который только может быть.

Если бы не встреча с выродком гирреанским, Клемент никогда бы не начал сомневаться в истинности пути теньма, не ушёл бы со службы, не бросил Эльвана.

Серый капитан говорил, что Клемент каждый день ждёт его письма. Но о чём писать? В жизни теньма-пять нет ничего такого, о чём можно было бы рассказать.

Вот всё за это Эльван и ненавидел палёнорожего гада. За то, что понял, насколько пустым и бессмысленным было служение императору, ведь император сам пустышка.

Столько лет потрачено зря. И впереди ничего, кроме напрасных до бессмыслицы дней.

Пусть смерть гирреанца ничего не изменит, но хотя бы ненависть утолит.

На арене тем временем поставили ширму, велели Авдею переодеться в костюм для боя и теперь явили гирреанца публике. Голубая античная туника длиной немного выше колен, сандалии со шнуровкой. Наряд удачный — ярко подчёркивает красоту и в то же время с беспощадной жесточью выставляет на всеобщее обозрение уродство.

Обслуга исчезла с арены, отгрохотали аккорды бравурной музыки, и на арену вышел гладиатор — высокий наурис могучего сложения. Тоже в античной тунике, только красной. Судя по восторженным воплям публики — местная знаменитость.

Вооружены и гладиатор, и Авдей короткими мечами-гладиусами и круглыми щитами. Свой меч Авдей взял в левую руку, от щита вообще отказался, слишком тяжёл для искорёженной руки.

Эльван улыбнулся. Сейчас всё закончится. Тот, кто едва не уничтожил Эльвана, отобрав всё, что было у него в жизни — Клемента и Светоч, сам будет уничтожен. А жизнь Эльвана вернётся в прежнее русло — пусть без событий и чувств, но зато и без сомнений и боли. Кровь гирреанского урода смоет уродливость теньмовской судьбы.

=

Авдей смотрел на своего противника. Могучий красавец-наурис шёл вдоль края арены, салютовал мечом публике, изящно, даже эротично поигрывал хвостом, складывал и растопыривал шипы. Алая туника выгодно оттеняла как лепную мускулатуру тела, так и золотистую шёлковость кожи.

Боец он опытный, однако есть надежда уцелеть — калеку гладиатор хоть сколько-нибудь серьёзным противником не считает. Но сделать больше одного выпада не позволит, профессиональный фехтовальщик сразу поймёт, что Авдей не так прост, как кажется.

Авдей время от времени ходил на тренировки вместе с Кандайсом. Научился немногому, да и способности оказались ниже среднего, но постоять за себя Авдей умел. Хотя против профессионала его умения не стоят и плевка.

И всё же один удар у него есть…

Прозвенел гонг.

Гладиатор небрежно ударил хвостом, бить прицельно, а тем более — мечом размахивать ради увечника считал недостойным.

Авдей уклонился, ушёл перекатом.

В глазах гладиатора промелькнуло удивление. Второй удар был уже и точным, и выверенным — хотя Авдей и уклонился, плечо расцарапать гладиатор успел. Раны пусть и небольшие, но болезненные.

Теперь шутки кончились, гладиатор будет драться всерьёз.

Авдей половчее перехватил меч. Удар может быть только один. И в левый бок, иначе ничего не получится. Значит, бить придётся правой рукой, а точность движений у неё не ахти.

От косого замаха мечом Авдей уклонился, упав на колени. Чтобы уйти от удара хвостом, пришлось распластаться на полу. Зато оказался с левого бока гладиатора. Хотя и не совсем. Но дотянуться до нужной точки можно. Авдей привстал на колени и остриём меча нанёс гладиатору поверхностный скользящий удар по нижней трети рёбер.

Если задеть нервный узел, то наурису гарантирован полный паралич всего тела минут на пять-семь. Боли никакой нет, только полная неподвижность.

Наурис рубанул Авдея мечом, тот опять уклонился, однако на спине, от лопатки к пояснице, остался длинный порез.

Наурис торжествующе усмехнулся.

Всё. Теперь только смерть.

Науриса выгнуло дугой, он захрипел и столбом рухнул на арену.

Тишина упала на трибуны. Только сейчас Авдей понял, что всё это время зрители орали, требовали его крови, желали видеть вывороченные на арену кишки.

Авдей посмотрел на зрителей, на мониторы, на гладиатора.

Тело науриса неестественно вытянутое, напряжённое, окостеневшее.

Мёртвое.

Авдей выронил меч.

— Нет, — прошептал он. — Я не убивал.

Авдей сел на пятки рядом с наурисом. Проверил пульс на шее.

— Жив! — обрадовался Авдей. — Жив.

Теперь проверить рефлексы. Авдей нажал нужные точки на второй трети хвоста. Шипы складывались и растопыривались нормально. Значит, никаких серьёзных повреждений нет.

Авдей осмотрел рану на боку науриса.

— Ничего страшного, — сказал гладиатору. — Кровотечение уже прекратилось. И было совсем небольшим. Нерв не разрублен, и паралич пройдёт минут через двадцать. Просто рана получилась немного глубже, чем надо. Я паршивый фехтовальщик. Прости.

По трибунам прокатилась смесь возмущённых воплей и восторженных кликов, свист и аплодисменты.

Авдей оглянулся с растерянностью и испугом. Он и не подозревал, что каждый шёпот и вздох слышен на трибунах.

Ударил гонг.

— Голосование! — прогрохотали динамики.

На нижних мониторах появились чёрные и белые цифры на красном фоне — процент проголосовавших за то, что неудачливого гладиатора следовало добить, и доля тех, кто считал, что проигравшему надо оставить жизнь.

Семьдесят восемь процентов проголосовало за смерть, двадцать два — за жизнь.

— Я не убийца, — отрицательно качнул головой Авдей. — Этот людь жив, и останется жить.

Он поднялся, взял меч.

— Если вы хотите его убить, то сначала вам придётся убить меня.

И вновь трибуны накрыла тишина.

А мгновением спустя — свист, аплодисменты, проклятия, восторженные клики.

На арену вышло трое гладиаторов — беркан, наурис и человек. Один с мечом, другой с моргенштерном, третий с длинным бичом и дротиком.

Авдей шагнул вперёд, загораживая раненого, выставил меч. Неумелость его как фехтовальщика была столь явной, что по трибунам пробежал смешок. Но тут же смолк. А тишина пала такая, что пронзила болью уши посильнее любого крика.

— Ты покойник, — сказал один из гладиаторов только для того, чтобы не было этой опаляющей, слепяще-яркой тишины.

Из Восьмой Хрустальной ложи, предназначенной для дээрнов общего списка и их гостей, на арену спрыгнул наурис в элегантном клубном костюме из светло-коричневого ларма. Ловко перекатился, вскочил на ноги. В каждом его движении виден был профессиональный боец. Поднял оброненный раненым гладиатором меч.

— Привет, Авдей, — сказал он. — А ты прилично махаться стал. Намного лучше, чем в Гирреане было. Такого фехтовальщика можно брать в команду для профессиональных боёв.

— Кандайс?.. — ошарашено пролепетал Авдей. — Откуда ты здесь?.. — И тут же закричал: — Уходи, Канди! Тебе нельзя здесь! Беги отсюда, придурок!

— Ага, сейчас, — выгнул хвост Кандайс. — У тебя такая драчка шикарная намечается, а ты решил без меня развлекаться? Не хорошо, Дейк. Не по-дружески. — И глянул на гладиаторов: — Ну что, подонки? Не ждали свою смерть?

— Убивать нельзя, — быстро сказал Авдей.

— Понял, не дурак. Мы им культурненько так объясним, чем спортивный бой отличается от скотства.

Цирк замер. По трибунам быстро прошелестело «Кандайс Джолли. Тот самый, который Матвея-Торнадо вызывал». И вновь пала тишина.

Неуверенно топтались гладиаторы. Если Авдей как противник и плевка не стоил, то Кандайс Джолли — это уже серьёзно. Даже слишком. У Мальдауса он шёл бы по первому списку, тогда как сами гладиаторы числись всего лишь в четвёртом. Чтобы уничтожить всю их команду, Джолли понадобится не более пяти минут.

Напряжение перехлёстывало через край. На трибунах кто-то взвизгнул истерично, захохотал и тут же умолк. Цирк опять накрыла тишина.

Поднялся раненый гладиатор. Подошёл к Авдею и со всей тяжёстью ударил хвостом по спине.

— Ты скорее Хрустальную Сферу откроешь, чем меня победишь, понял, жалкая калечная тварь?! Ты победишь меня не раньше, чем откроется Хрустальная Сфера!

Кандайс одним взмахом меча рассёк ему горло. И выронил меч, с ужасом глядя на своё первое в жизни убийство.

— Не-ет! — простонал он. — Нет… Нет.

Живот свело позывом к рвоте. Но один из гладиаторов схватил его за плечо, встряхнул.

— Что с ним? — кивнул на Авдея. — От простого удара не умирают.

Кандайс метнулся к лежащему ничком другу, осторожно перевернул.

Иссиня-бледное от боли лицо, бисеринки холодного пота на лбу.

— Ноги, — тихо сказал Авдей. — У меня их больше нет.

Кандайс непонимающе посмотрел на него, на его ноги. И застонал сдавленно, обнял Авдея, прижался головой к голове.

— И ты защищал такую мразь? — плюнул на убитого один из гладиаторов. — Ты защищал его?!

— Авдей не его защищал, — ответил Кандайс. — Не только его. Он всех защищал. И тех, — показал на трибуны. — И тех, — показал на служебные помещения. — И вас, — посмотрел на гладиаторов.

Кандайс мягко и нежно, как могут только очень сильные люди, прикоснулся к щеке Авдея, поправил прядь волос.

— Дурак ты, Канди, — остановил его руку Авдей. — Теперь тебя расстреляют вместе со мной.

— Ничего, переживём. Там батя твой, а завтра Винс со своей невестой придёт. Ты её знаешь?

— Знаю. Только Рийя жена Винсу. Свадьба это так, формальность.

— Но всё равно венчание справить надо так, чтобы красиво было. Ничего. Мы и там свадьбу такую устроим, что весь лазоревый чертог в пляс пойдёт. И на том свете люди живут. Так что и мы как-нибудь обустроимся.

Авдей улыбнулся. Кандайс сказал:

— Тебе идёт античный наряд. Настоящий Марс или Адонис.

— Тогда лучше Аполлон. Какой-никакой, а музыкант.

— Да, действительно. Я как-то сразу не сообразил. Ладно, Аполлон, так Аполлон.

Авдей рассмеялся. Спустя мгновение засмеялся Кандайс.

Гладиаторы, служки, зрители оцепенело смотрели, как смеются приговорённые к смерти. А смех звенел — весёлый, светлый, летящий.

=

Эльвана смех хлестнул больнее плети. В первое мгновение он зажал уши, скрючился как под ударами экзекутора. Застонал в голос, — он, способный без единого звука перенести самую жестокую порку.

— Нет… Нет! Умоляю вас, не надо… Прекратите!

Эльван вскочил, метнулся к перилам ложи.

— Молчать! — заорал он. — Всем молчать!

На глаза попалась яркая табличка с надписью «Спуск на арену». Под надписью кнопка. Эльван ударил по ней кулаком.

Перила ложи распахнулись воротцами, а из пола начала выдвигаться широкая лестница.

Предвозвестник спустился на арену.

Замерли по стойке «смирно» зрители, скрючились в чельных поклонах гладиаторы и служки.

Кандайс осторожно положил Авдея на арену, метнулся к мечу. Вскочил на ноги.

— Не подходи к нему! — прошипел с лютой ненавистью.

— Я предвозвестник, — с неодолимой всевластностью изронил Эльван.

— Да хоть Максимилиан с Филиппом в придачу! К Авдею не подойдёт никто.

Эльван замер. Уничтожить дерзкого он мог одним движением, достаточно метнуть зарукавный нож. Или выстрелить, — чтобы достать бластер и нажать спуск хватит четверти секунды. Решения предвозвестника неоспоримы. Что же его держит, не даёт покарать дерзкого?

Кандайс, не сводя настороженного взгляда с предвозвестника, подошёл к Авдею, сел так, чтобы оказаться между ним и посланником императора.

«Сел, чтобы легче было закрыть собой, — понял Эльван. — Ничего другого в такой ситуации сделать нельзя».

Закрыть собой императора в случае опасности для жизни государя теньм обязан был велением судьбы.

Но никогда в жизни Эльвана не было того, чью жизнь защищать хотелось бы по собственной воле.

И вновь опалила лютая, невозможная, непереносимая ненависть. Но уже не к Авдею. Эльван ненавидел Кандайса. Почему, за какие такие заслуги пресвятой дал этому недородку счастье любить того, кому отдаёшь жизнь? И знать, что этот людь достоин твоих уважения и любви?

Но ничего. Сегодня же Эльван покончит с проклятым ящером. Собственноручно вырвет ему сердце. За все устроенные на арене художества Кандайсу положена смертная казнь. А предвозвестнику принадлежит полное и ничем не ограниченное право провести эту казнь так, как его предвозвестнической душе будет угодно.

Авдей с усилием приподнялся на локте.

— Вы свидетель, предвозвестник. Я даю заявку на открывание Хрустальной Сферы.

— Что? — растеряно переспросил Эльван. — Как?

Авдей повторил.

Вскочили на ноги изумлённые гладиаторы и служки. В цирке поднялся гвалт. И на трибунах, и в коридоре служебного сектора обсуждали невероятность произошедшего.

Эльван смотрел на Авдея.

Пытался понять.

Хрустальная Сфера помещается в Радужной Башне. Размером Сфера с футбольный мяч и состоит из восьми лепестков. Внутри Сферы четыре стержня. Если соединить стержни, то из шпиля на вершине Башни начнёт бить фонтан разноцветных негорючих искр.

Сама Башня — кирпичное коническое сооружение высотой шестнадцать метров. Внутри — один лишь Алтарь Сферы. Да ещё восемь фонарей на стенах.

Рядом с Башней стоит домик Хранителя, чья обязанность — уборка и мелкий ремонт.

Своя Башня есть в каждом населённом пункте, даже в крохотной деревеньке на три двора. На каждой планете Иалумета.

Созданы Башни одновременно с Гардом ещё Контролёрами. Зачем — ныне никто не знает. Считается, и верят в это почти все, что сноп искр прогоняет от населённого пункта горести и беды, притягивает удачу и счастье. Ежесуточно, в девять часов тридцать минут, Открыватель включал Радужный Фонтан в Башне Гарда. Одновременно Фонтан начинал бить и на всех остальных Башнях Иалумета. Сеанс длился ровно пять минут, а затем Сфера закрывалась до следующего урочного часа.

Однако открыть Сферу не так просто. Поэтому людя, пригодного стать Открывателем, найти удавалось не чаще одного раза в столетие. Как ни пытались Открыватели передать своё искусство ученикам, ничего не получалось. Сфера подчинялась только одному хозяину.

Со времени смерти последнего Открывателя прошло уже семьдесят лет, и до сих пор никто не сумел открыть Сферу.

Однако самым парадоксальным и невозможным в этой истории было то, что изготовить детали Сферы никакого труда не представляло. Собрать в единую конструкцию раскоряку из четырёх штырей и восьми лепестков и того легче. Башню выстроить тоже несложно.

Когда в новом населённом пункте создавалась очередная Башня, Сфера мигала радужным цветом, давая понять, что включилась в общую сеть, и на этом всё. Дальше без Открывателя в Башне делать было нечего.

— Вы подтверждаете свою заявку на Открывание? — спросил Авдея Эльван.

— Да, — ответил Авдей. И добавил: — По закону мне положены четыре Ассистента. Я выбираю присутствующего здесь Кандайса Джолли, а так же приговорённых к смертной казни за оскорбление императорского величия Винсента Фенга и Ринайю Тиайлис.

Эльван усмехнулся.

— Нередко приговорённые к смерти, в надежде избегнуть наказания самим и отвести от кары своих сообщников, давали заявку на Открывание. Однако мало у кого оно получалось. Лишь двоим за всю историю Башен такое удалось. Сфера не терпит прикосновения нечистых рук. А Кандидата, который сделал заявку, но не открыл Сферу, ждёт такая казнь, по сравнению с которой костёр станет самым лёгким и безболезненным способом умерщвления. Именно поэтому заявок на Открывание Сферы так мало. За последние пятнадцать лет не было ни одной.

— Открою я Сферу или нет, — ответил Авдей, — а мои Ассистенты в любом случае получают свободу и полное прощение всех вин, какими бы они ни были.

«Его глаза действительно похожи на дождь в засуху, — подумал Эльван. — Клемент правду сказал. Только он не знал, что смех его похож на солнечный свет. Авдей уродлив невыносимо, он калека, увечник, воплощение скверны. Но всё это перестаёшь замечать уже через несколько минут. Исчезают шрамы, не видна искорёженная рука. Когда смотришь на него, видишь только глаза цвета весеннего дождя».

Кандайс повернулся к Авдею.

— Я не могу, — сказал он. — Я не хочу покупать жизнь такой ценой. Возьми другого Ассистента. Я не…

— С тобой или без тебя, а Сферу мне открывать придётся. Поэтому я прошу тебя, Кандайс Джолли, будь со мной в Башне. Пожалуйста.

Кандайс пожал ему руку, кивнул.

Эльван опустил глаза. Теперь проклятого ящера не достать. Кандайс останется подле Авдея. Того самого Авдея, чьи глаза похожи на дождь, а улыбка — на солнечный свет. Кандайс будет рядом с тем, кто дорог ему, и кому небезразличен он.

Эльван вернётся в холод и пустоту Алмазного Города, к вечной ненужности и бессмыслице.

«Ненавижу, — думал он. — Ненавижу тебя, Кандайс Джолли!»

— А подарок Кандидата? — заорали с трибун. — Должен быть подарок!

Эльван тряхнул головой. Ненависть, Алмазный Город — всё это не имело ни малейшего значения до тех пор, пока не закончена церемония заявки на Открывание.

— Вы должны сделать подарок, Кандидат, — сказал Эльван. — Наделить людей, присутствующих при вашей заявке, каким-либо особым правом. Однако оно не должно противоречить законодательству страны.

— Да, — кивнул Авдей. — Я знаю.

Обычно Кандидаты одаривали свидетелей правом украшать себя каким-либо особым образом — носить специальный значок, перо яркой птицы, рисовать на щеке знак Башни… И всё прочее в том же роде. Некоторые делали свидетелей обладателями аристократического титула.

Авдей попытался сесть. Кандайс поддержал. Авдей отдышался от боли и сказал:

— Отныне и навечно я дарю всем работникам всех цирков Бенолии право в любую минуту уволиться без отработки и без выплаты неустойки. Дар мой осуществим, поскольку всё происходящее на этой арене транслируется во все цирки Бенолии. Соответственно, все работники этих цирков являются свидетелями моей заявки. Подчёркиваю, что дар мой предназначен для всех цирковых работников, в том числе и гладиаторов. Что касается тех свидетелей, которые работниками цирков не являются, той мой дар принесёт пользу и им. В чём она заключается, я объяснять не буду, потому что они и сами легко догадаются.

Гладиатор-человек закрыл лицо ладонями. Плечи дрожали. Наурис смотрел с недоумением, не понимая, что такого ценного в даре Кандидата. А беркан рухнул на колени, сцепил руки как на молитве.

Кандайс отвернулся. «Я тоже мог быть среди них», — подумал он. От мысли стало страшно.

На трибунах ныл и гундел разочарованный люд. Подарок, мать вашу. Толку от него… Хоть бы этого криворожего казнили, чтобы другим Кандидатам неповадно было всякую хрень никчёмную дарить.

Эльван жестом велел всем умолкнуть.

— Как вам будет угодно, Кандидат, — сказал он. — Воля ваша неоспорима.

От ненависти стало больно, так она обжигала. Теперь Эльван вновь ненавидел Авдея. За выходки его непонятные ненавидел, за жизнь, которая даже в обречённости на казнь продолжала оставаться жизнью, а не существованием.

Авдея хотелось придушить, разорвать на клочки, растоптать в пыль. Но в первую очередь вырвать и раздавить глаза.

Эльван сказал с усмешкой:

— Благодать Сферы отчистит от грехов и преступлений ваших Ассистентов, но даже она бессильна смыть с вас скверну отцеубийства.

Удар попал в цель. Эльван с мстительной радостью смотрел, как до бескровности побледнел Авдей, как погасли глаза. Взгляд стал пустым, мертвенным.

— Ну ты и мразь, — с удивлением сказал предвозвестнику Кандайс. — И есть же на свете такая погань…

— Кандидата и Ассистентов проводят в отель близ Башни, — громко проговорил Эльван. — Зрителям приказываю немедленно разойтись по домам, а работникам цирка — по рабочим местам.

Люди стали торопливо расходиться.

Служки утащили труп гладиатора. Принесли медицинские носилки для Авдея. Прибежал цирковой врач. Кандайс помог положить друга на носилки, пошёл вместе с ним в медчасть.

Эльван остался на арене один. В пустоте. Как и всегда.

Откуда-то выскочил Мальдаус. Эльван посмотрел на него с отвращением.

— Лётмарш, — приказал он прежде, чем цирковладелец успел открыть рот.

Мальдаус исчез.

Эльван усмехнулся с горечью, покачал головой.

Можно убить того, кого ненавидишь. Но его смерть не сделает твоё существование жизнью.

* * *

Ближайшая к Радужной Башне гостиница называлась «Бездна мрака».

— Странное наименование, — сказал Авдей.

— Да, — согласился Винсент. — Но заведение процветает. — Взмахом руки он показал на роскошества номера.

— Пятизвёздочные номера у них действительно на пять звёзд, — поддержал Кандайс. — Без обмана.

— Мне сложно судить, — сказал Авдей. — Я в тонкостях гостиничного сервиса не разбираюсь.

За окном быстро сгущались сумерки.

— Скоро Открывание, — тихо проговорила Ринайя. — Обычай требует провести его в двадцать один час тридцать минут по времени того города, где была сделана заявка.

— Значит, проведём, — ответил Авдей.

Он подкатил инвалидное кресло к столику с напитками, налил себе минералки.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил Кандайс. — Спина не болит?

— Нет. Цирковой медик оказался отличным травматологом, и с биоизлучателем обращаться умеет. Болей больше не будет никогда.

— Ног тоже.

Авдей подъехал к Кандайсу.

— Так или иначе, а это должно было случиться. С такой травмой долго не ходят.

— Всё равно я виноват! — Кандайс отошёл к окну. — Это же обычное дело на ринге: когда какой-нибудь паскудник проигрывает, он всегда норовит ударить в спину, даже если финал уже объявлен. Многие специально для этого ножи на ринг проносят, заточки, царговую кислоту. Ты о об этом не знал, но я-то профессиональный боец! — ударил он кулаками по раме. — Я должен был помнить. Это я виноват. Отпусти меня, Авдей. Такая бестолочь в Ассистенты не годится. Именем твоей мамы прошу — отпусти.

— Позвоночник мне повредили в допросных камерах Преградительной коллегии. Тебя среди палачей я не видел. Так что не смей глупости измышлять! — Авдей подъехал к Кандайсу. — Без тебя я бы не выжил на арене. Ты мне жизнь спас. И не только мне. Есть ещё Винс и Ринайя.

Кандайс повернулся к Авдею, сел на корточки.

— Ты правда на меня обиды не держишь?

— Это за что я должен на тебя обижаться? За то, что ты мне жизнь спас?

Кандайс взял его искалеченную руку, прижался лицом к ладони.

— Если бы я был там вместе с тобой… В Каннаулите…

— Ничего бы не изменилось, Канди. Ничего, поверь. Хотя нет, изменилось бы. — Авдей убрал руку. — Вместо одного калеки было бы два.

Кандайс поднялся. Звучало обидно, однако Авдей сказал правду — против теньма бойцовское мастерство Кандайса не стоило и плевка.

Как ни странно, а от этой мимолётной обиды на душе стало легче.

— Почему ты не сделал заявку на Открывание Сферы до того, как попал в допросную камеру? — спросил Винсент.

— Не догадался, — ответил Авдей. — Я бы и дальше о ней не вспомнил, если бы тот придурок с арены дважды о Сфере не сказал.

— Ты не веришь в благодатность Радужного Фонтана? — поражённо спросила Ринайя.

— Нет.

— Тогда почему… — она не договорила.

— Отмазка хорошая. Скажешь, нет?

Ринайя не ответила, отвернулась.

Винсент подошёл к Авдею, сел на корточки. Посмотрел в глаза.

— Четвёртого Ассистента у тебя всё ещё нет. Авдей, прошу тебя, возьми четвёртым предвозвестника.

— Ему-то это зачем? — не понял Авдей.

— Он не выполнил приказ. За это в Императорской башне его будут бить. Очень сильно бить, потому что приказ был важным. Или даже заставят пройти всю «лестницу пяти ступеней». Это невыносимо, Авдей. Я не знаю, что такое допросные камеры коллегии, но поверь, экзекуторская Императорской башни ничем не лучше. А может, и похуже.

— Ты что несёшь? — схватил Винсента за плечо Кандайс, рывком поднял на ноги, отволок на середину комнаты. — Ты хоть знаешь, за чем он приходил в цирк? За головой Авдея!

— Ты не был в Высшем лицее, — отпихнул его Винсент. — Не жил в Императорской башне. Смерть лучше такой жизни! Там у всех пустые глаза. Мёртвые. А предвозвестник… В нём ещё отсталость что-то живое. Его душу до конца не убили. Я знаю его немного, это теньм-пять. Канди, им даже по имени себя называть запрещают! Но он помнит своё имя, я видел. Для теньма огромное достижение. Почти невозможное. В нём ещё осталось что-то людское, Канди. Нельзя допустить, чтобы в Императорской башне убили это последнее.

— А допустить, чтобы он Авдею голову отрезал, можно было?

— Но ведь не отрезал!

Кандайс ударил Винсента в скулу. Тот пошатнулся и тут же ударил в ответ — крепко и точно, так, что Кандайс едва на ногах устоял.

— Прекратите! — дёрнулся в кресле Авдей. — Хватит! — забыв о парализованных ногах, он хотел вскочить, но лишь рухнул на ковёр.

Кандайс и Винсент замерли в испуге.

Авдей сел.

— Хватит вам, — сказал драчунам. И попросил: — Пожалуйста.

Авдей попытался забраться обратно в коляску.

Винсент и Кандайс бросились помогать.

— Пр-риду-урки! — с чувством процедила Ринайя.

— Я возьму предвозвестника четвёртым, — сказал Авдей. — Винс прав. Предвозвестник сейчас находится на границе между людем и нелюдем. Было бы бесчестно не помочь ему выбраться к людству.

— Ты всех оправдываешь! — разозлился Кандайс. — Даже эту сволочь. От него же ненависть как цунами прёт.

— Ненависть — людское чувство, — сказала Ринайя. — Когда к тебе подходят пустозракие, заживо мёртвые существа людского обличия — это гораздо хуже. Твоё счастье, что ты никогда такого не видел. И пусть пресвятой сделает так, чтобы пустозраких ты никогда и не увидел.

— Рийя права, — поддержал Авдей.

— Ну конечно, права, — ядовито ответил Кандайс. — У тебя вообще все правы, в кого ни плюнь. Ты никогда о карьере адвоката не думал? С твоей страстью оправдывать всех подряд тебе светит блестящее будущее.

— Адвокат — это неплохо, — всерьёз задумался Авдей. — По крайней мере, лучше, чем журналист.

— А, говорить с тобой, только время зря тратить, — досадливо дёрнул хвостом Кандайс.

Авдей улыбнулся.

— Не сердись, — попросил он.

— На тебя рассердишься, как же. — Кандайс подошёл к Авдею, сел на корточки, взял его за руку. — Ты обязательно должен открыть Сферу. Ради всех нас, Дейк. Если ты этого не сделаешь, именем пресвятого клянусь, что на казнь я пойду вместе с тобой. Без тебя мне этот мир не нужен.

— А твои родители, сестра?! Ты подумал, что с ними будет?

— Я не смогу придти к ним, если не будет тебя. Я стану слишком грязным. Жизнь, купленная такой ценой, не для меня. Я не смогу.

— Я тоже, — сказала Ринайя. — Я не могу покупать себе жизнь такой ценой. Если мы тебе хотя бы немного, хоть чем-то дороги, Авдей, ты откроешь Сферу.

Винсент обнял её, посмотрел на Авдея и кивком подтвердил, что согласен с решением жены.

— Я открою Сферу, — пообещал Авдей. — Открою.

= = =

Судебные исполнители описывали имущество, предоставленное Кандайсу Джолли спортивным клубом «Клер-Фей». Представитель клуба протянул Бартоломео Джолли четыре бумажных листа казённого вида.

— Решение о признании вашего сына стороной, нарушившей контрактные обязательства. Уведомление о разрыве контракта. Постановление о конфискации всех его счётов в качестве неустойки. Предписание о передаче вашей школы в ведение клуба.

— Но… — начал было Джолли.

— Аренда здания школы оплачена деньгами клуба. Регистрационный налог за открытие школы тоже оплачивался клубом. Следовательно, после конфискации школа и все её банковские счета принадлежит клубу. И благодарите пресвятого, что у вашего сына не осталось долгов перед клубом!

— Да пожалуйста! — вмешалась Ульдима. — Хапайте, только не подавитесь.

— Выбирайте выражения, диирна Джолли!

— Вы можете отобрать у моего мужа школу, но никогда не сможете заставить учеников в неё ходить!

— Деньги за учёбу уже заплачены, — с улыбкой ответил клубный чиновник. — Ни малейших оснований потребовать их обратно у студентов нет.

— Это не помешает студентам прогуливать занятия и называть теперь уже вашу школу шарлатанским заведением. Зато к моему супругу они придут на учёбу даже если он будет преподавать на задворках первого попавшегося пивнаря при космопорте.

Чиновник презрительно усмехнулся.

— Музыке не учатся на задних дворах питейных заведений.

— Рояль там действительно не поставишь, — сказал Джолли. — Однако для того, чтобы читать лекции, давать и проверять домашние задания сгодится и задний двор. Ученики могут записывать свои экзерсисы на диктофоны и приносить мне на прослушку. Этого вполне достаточно, чтобы разобраться в ошибках и подсказать, как их исправить. Кстати именно так начиналась в Гирреане моя школа.

— А всего лишь год спустя, — добавила Ульдима, — посельчане по собственной охоте вскладчину построили моему мужу настоящее школьное здание. Пусть и небольшое, но это было здание истинной школы. Зато ваш дворец вряд ли когда-нибудь назовут иначе, нежели шарлатанством.

Чиновник изобразил презрение, однако было видно, что слова Ульдимы его задели, и сильно.

— Ваш сын вылез на арену как гладиатор, что для истинного бойца постыдно. Он послал вызов другому бойцу и не явился на поединок. А это уже вечный позор. Бой с Матвеем-Торнадо должен был состояться сегодня. Однако ваш сын предпочёл гладиаторскую арену. После такой срамоты его не пустят ни на один ринг. Он обесчестил звание бойца.

Ульдима хлестнула хвостом по стене. Чиновник попятился. Наурисы в ярости опаснее взбесившегося беркана.

— Пусть и на арене цирка, — ледяным голосом сказала Ульдима, — но мой сын сражался за правое дело. И если вам, по упущению пресвятого, досталось слишком мало ума и чести, чтобы это понять, во множестве найдутся люди, которые способны уразуметь истину и без подсказок со стороны.

Судебные исполнители хихикнули, но под грозным взглядом клубного чиновника тут же оборвали смех.

Один из них глянул на клубника, на Джолли с Ульдимой и сказал:

— Матвей Алуфьев уже сделал заявление о несостоявшемся поединке с вашим Кандайсом.

— И что? — расцвёл злорадной улыбкой клубник.

— Он признал победителем Кандайса Джолли.

— Как?! — едва не задохнулся от изумления клубный чиновник.

— Матвей-Торнадо сказал, что Кандайс Джолли одержал победу в бою, который несоизмеримо важнее рядового спортивного поединка. Поэтому он, Матвей-Торнадо, посчитает для себя огромной честью, если Кандайс Джолли выйдет с ним на ринг как партнёр в парных боях.

Ульдима с торжеством посмотрела на чиновника. Джолли спрятал лицо в ладонях, зашептал благодарственную молитву пресвятому.

— Диирна, — спросил Ульдиму исполнитель, — вы догадались поставить на вашего сына хоть немного?

— Да, конечно, мы всегда делаем небольшую ставку. Как пожелание удачи в поединке.

— Вот и хорошо. Теперь у вас будет хоть сколько-нибудь денег на первый прожиток. Ведь на Кандайса почти никто не ставил, и выплаты будут неплохие. Куш вам достанется не ахти какой, но хотя бы не придётся голодать и ночевать в зале ожидания космопорта.

— Клуб предлагает Кандайсу новый контракт! — встрепенулся чиновник. — Условия будут в пять, нет, в десять раз лучше!

— Решать Кандайсу, — ответил Джолли, — однако я буду настоятельно рекомендовать сыну вернуться к карьере свободного бойца с одноразовыми контрактами.

— И правильно, — хором одобрили судебные исполнители.

= = =

Николай нервно мерил шагами единственную комнату в квартире Найлиаса.

— Эта сумасшедшая история с Открыванием Сферы. Всё произошло как-то слишком вдруг. Так не бывает. Это невозможно и противоестественно. Какой-то до глупости нелепый «рояль в кустах».

— Это всего лишь случайность в её чистейшем виде, — ответил Найлиас. — Как нищему выиграть миллион на лоторейку из пакета с дешёвым завтраком. Или как молодожёнам в день свадьбы поскользнуться на мраморе церковной лестницы и разбиться насмерть. Невозможно — но случается. Хотя и очень редко, не спорю.

— Венчальную лестницу всегда застилают ковровой дорожкой, — возразил Николай.

— Однако там может оказаться крохотная складочка, которая и сыграет свою роковую роль. У меня на родине периодически издают «Энциклопедию случайностей». Там и не такие невероятности описаны.

Николай молчал. Найлиас смотрел на него с лёгкой усмешкой:

— Ты не оспаривал то, что нищий может найти миллион в грошовом завтраке.

— Хорошие случайности желательнее плохих, — ответил Николай. — Однако то, что произошло в цирке, это уже слишком! Так не бывает.

— Это всего лишь самая заурядная чистая случайность. Просто она затрагивает тебя лично, и потому кажется такой вселенски огромной и невероятной.

Николай отвернулся, отошёл к окну.

— Бред, — сказал он зло. — Бред, и ничего кроме бреда.

— Случайностям свойственно круто менять судьбы всех, кто с ними соприкоснулся, — ответил Найлиас. — Изменения касаются даже таких побочных лиц как мы с тобой.

Николай метнулся к нему, сел на пятки.

— Почему вы не проклянёте меня, не убьёте? Ведь это же я погубил Гюнтера.

Найлиас обнял его, прижался головой к голове.

— Гюнтера погубил я, Коля. Ещё задолго до того, как он встретился с тобой. Гюнт потерял семью, и стал искать ей замену. Надеялся, что я смогу стать для него и отцом, и другом. Ведь я сам ему это предложил, заговорив об ученичестве. Однако вместо семьи я толкнул Гюнта в бездну, из которой нет возврата.

— Так наш путь — это путь обречённых? — спросил Николай. — И братство, и орден одинаково пусты и бессмысленны?

Найлиас разжал объятия.

— Да, Коля, именно так. Но нам некуда больше идти.

— Нет-нет, всё не так. — Николай крепко сжал руки Найлиса. — Сразу после того, как братки забрали Авдея, я летал домой, к отцу. Всё ему рассказал. И про братство рассказал, и про копирайт, и про Гюнтера. Понимаете — всё. А батя ответил, что ВКС уже лет сто ведёт на нищих планетах вроде Бенолии программу строительства бесплатного жилья для бедноты. Желающих идти на стройку мало, даже с нашей вечной безработицей. Непрестижно это и платят не ахти. Но ведь там не фикотой какой-нибудь занимаются, а строят дома для тех, кто больше всего в них нуждается. В Маллиарву я вернулся в тот же день, но решение не принял до сих пор. Учитель, я знаю, что ВКС — ваш враг, но…

— Но это дома для людей, которые действительно в них нуждаются, — с улыбкой ответил Найлиас. — Это настоящая жизнь и настоящее дело. — Найлиас рассмеялся. — Ведь я же инженер-сантехник, как и наш гроссмейстер. Я сумею сделать так, чтобы в этих домах никогда не засорялась канализация. Люди даже не подозревают, насколько это жизненно важное и ответственное дело — наладить хорошую канализацию. Осознают лишь тогда, когда дерьмо по квартире полезет.

— Но ведь мы такого не допустим? — спросил Николай.

— Никогда, — твёрдо сказал Найлиас. Взял Николая за руку, посадил рядом с собой.

— А как же орден? — обеспокоился Николай.

— Так же, как и твоё братство. Если народу так хочется играть в пустоту, пусть развлекаются сколько угодно, но без нас. А нам некогда. Нас дело ждёт.

— 13 —

— Авдея здесь нет, мама, — сказал Винсент. — Сразу же после Открывания его увезли в Гард.

Семья Адвиагов сидела в номере отеля «Бездна мрака».

— Мы сможем когда-нибудь его увидеть? — спросила Малнира.

— Обязательно. У меня есть адрес его бесплатной почты, у него мой… Спишемся, назначим встречу.

— Вряд ли архонты это позволят, — хмуро сказал Дронгер.

— Авдею никто и никогда не сможет ничего запретить, — ответила Ринайя.

Дронгер опустил глаза.

— Вы действительно включали Радужный Фонтан? — спросил он.

— Да! — кивнула Ринайя. И хихикнула: — Устройство у этого Фонтана какое-то несуразное. Там четыре стальных штыря в керамической оболочке с медным навершием. И непонятно, зачем такая изоляция, если нет электричества. Ведь у Сферы даже источника питания нет. Авдей с Винсом ничего похожего и не нашли.

— Думаю, — сказал Винсент, — там идёт преобразование солнечной энергии в милт. Странноватая технология, на милтуан нисколько не похожа. Иначе бы Авдею Сферу не открыть. Но всё же там есть милт.

— Так кто открывал Сферу? — не понял Дронгер. — Ты или Авдей?

— Коллективным разумом, — сказала Ринайя. — Даже теньм поучаствовал.

— Его зовут Эльван Кадере, — вставил Винсент. — Авдей спрашивал, я запомнил.

— Но штыри соединяли только мы четверо, — не слушая, продолжила Ринайя. — Дейк сказал, что ему нельзя… Да, мама, — села она рядом с Малнирой, — там такая красивая подъездная дорожка! В Башне две двери. Одна для паломников, дорожка к ней идёт через весь газон. Обычная, асфальтовая. Но есть ещё дорожка служебная, от домика Хранителя, которую за живой изгородью не видно. Именно по ней и должны идти Кандидат с Ассистентами. Так вот она вся вымощена тёмно-синим, почти чёрным камнем, а между камнями — разноцветные звёзды. Так красиво!

— Наверное, это плитка, расписанная звёздами. Ты просто не успела разглядеть.

— Нет, я всё очень хорошо разглядела. Даже потрогала. Звёзды действительно сделаны из плитки с люминесцирущим эффектом, но сама дорожка залита чем-то вроде матового стекла, а плитка потом в неё вдавлена. Получился полный эффект звёздного неба, как если бы смотреть на него с планеты. Ощущение такое, что идёшь по Звёздному Мосту из легенд.

— Ты хочешь такое же сделать в саду, между павильонами оранжерей, — поняла Малнира.

— Не совсем. Всё-таки Звёздный Мост — это слишком величественно и торжественно. Для дома надо что-нибудь поуютнее.

— Может быть, голубое небо и белые облачка?

— Да, — кивнула Ринайя. — Это было бы замечательно.

— Винс, — глянул на сына Дронгер, — ты сказал репортёрам, что предвозвестник являет собой на Открывании особу государя. А значит и сама церемония Открывания посвящается императору. И Авдей не спорил.

Винсент досадливо ударил кулаком по ладони.

— Это всё из-за «лестницы пяти ступеней». Когда Ассистентом становится обычный людь, это списывает с него все прошлые грехи и преступления. А вот на счёт теньма у меня уверенности не было. Ты ведь знаешь обычаи Алмазного Города. Невыполнивший приказ государя должен быть сурово наказан. Даже если приказ был заведомо невыполнимым. Но вдвойне сурово наказывается тот, кто перешагнул за черту предопределённого ему Табелем о рангах. Все, кто ассистирует Открывателю, становятся до некоторой степени равным ему… То есть поднимаются выше императора. Простым людям вроде Кандайса или нас с Рией это ещё можно простить. Но только не теньму. Башня стирает все прошлые грехи, но не даёт иммунитета на будущие. Ассистирование — не индульгенция, папа. По возвращении в Алмазный Город Эльвана Кадере ждала смерть. Император в тот же день придрался бы к любому, даже самому ничтожному его промаху. Да Максимилиану и придираться не надо, достаточно выдуманного предлога. Кадере убили бы, папа. Пусть не в прямом смысле, так в переносном. Довели бы до того, что он превратился бы в такого же пустоглазого, как и все теньмы. Как все придворные… Я не очень понятно объясняю, но Авдей меня понял. Он сам предложил объявить Кадере представителем императора на Открывании. И догадался, что Кадере ни в коем случае нельзя называть ни предвозвестником, ни тем более, по имени. Надо говорить только «представитель государя». — Винсент отвернулся. — Надеюсь, у нас всё получилось, и Кадере не погибнет.

— Вы сегодня же уедете из Бенолии, — сказал Дронгер.

Малнира притянула к себе Винсента и Ринайю.

— Герни, ты что, с ума сошёл? Куда ты хочешь отправить детей?

— В Большое Кольцо. Ненадолго. Самое позднее — до августа.

— Это обязательно? — усомнилась Малнира.

— Да. И ты поедешь вместе с ними. Сейчас же.

— Нет! — вскочила Малнира. — Я никогда…

— Вы уезжаете немедленно. Мне нужны свободные руки! А в Большом Кольце не берут заложников. По крайнем мере, есть надежда, что не возьмут, если вы не станете афишировать своё бенолийское происхождение и дээрновский статус.

— Герн…

— Если я говорю — в августе вернётесь домой, Нирри, то это означает, что я буду ждать вас дома живым и здоровым. Но для этого вы должны развязать мне руки сейчас!

— Папа прав, — тихо сказал Винсент. — Мы будем только помехой.

Малнира подошла к мужу, обняла.

— Хорошо, мы уедем. Только ты дождись нас, слышишь? Обязательно дождись!

Дронгер поцеловал жену, посмотрел на сына и дочь.

«Что толку врать себе? Рийя мне больше дочь, чем сноха. Винс, сердце моё. Главное, чтобы Винс и Рийя жили и были счастливы. Остальное — пыль».

Осталось выяснить последний вопрос.

Адвиаг разжал объятия, отошёл к окну.

— Винс, — проговорил он медленно, — почему Авдей отказался соединять штыри? И почему вы назвали Открывателем его, если Сфера была открыта равными усилиями пятерых? Разве предвозвестник не настаивал на первенстве своего императора?

— Нет, — с удивлением ответил Винсет. — Ему это даже в голову не пришло. Такое впечатление, что он помогал ради самой Сферы, а не Максимилиана.

— Да, — кивнула Ринайя, — всё так и есть. Кадере хотел увидеть Радужный Фонтан. Больше его ничего не интересовало. Так что он не помогал нам. Он открывал Сферу вместе с нами. Кадере первым понял, что включить Фонтан могут только совместные действия, равное усилие каждого. Сказал об этом. И даже Кандайс с ним не спорил!

— А после, — сказал Винсент, — когда надо было решать, кого объявить официальным Открывателем, Кадере сразу же отошёл в сторону, сел у стены. И глаза у него были…

— Как будто жизнь закончилась, — подсказала определение Ринайя. — Но при этом улыбка… Он словно бы говорил — «Это стоило того, чтобы умереть. И я счастлив, что мне удалось умереть именно за это, а не просто так». Кадере действительно был счастлив, папа. Очень счастлив. Наверное, впервые в жизни.

Малнира села рядом с дочерью, обняла.

— Всё закончилось, девочка. Для тебя Алмазного Города больше нет.

— Что касается того, кого называть Открывателем, — тихо сказал Винсет, — то разве был выбор? Канди Авдею сразу сказал, чтобы не дурил. У Дейка ведь была самая тяжёлая статья из всех. Никого из нас ни в Погибельники, ни в Избавители не сватали. А он чушь всякую нести начал, говорил, что Башня — это почти религия, а если так, то Сфера и штыри — священные символы, прикасаться к которым имеет право только тот, кто верует в их святость. Тогда Рийя крепко на него прицыкнула, и Авдей согласился.

— А ты? — тревожно спросил Дронгер. — Что думаешь ты?

— Что статус Открывателя слишком слабая защита. Что в Гарде Авдей совсем один. Вряд ли Гард чем-то лучше Алмазного Города. Тем более, что рядом нет никого из нас — ни воина, ни целителя, ни хранительницы. Никого. На Авдея столько свалилось, папа. И везде он был один. Почему?

— Потому что он отверг все предначертания судьбы, а собственных так и не создал. Вот его и швыряет как щепку по волнам от одного берега к другому.

— По крайней мере, ты сказал «щепка», а не… — обиженный Винсент не договорил.

— Авдей трижды спас тебя и Рийю. Я пыль у ног его. Но это не меняет того факта, что собственного предназначения Авдей так себе и не создал. А значит, его так и будет метать вихрями чужих судеб. Быть может, звучит это всё высокопарно и потому кажется нелепым, однако всё это факт. Задача, которую надо решить или погибнуть. И ни ты, и ни я, и ни кто-то другой Авдею не поможет. Всё сделать должен только он сам.

— Как-то всё… несуразно. Отказываются только от подарков. А судьба никогда и ничего не дарила Авдею. Об этом даже говорить бессмысленно. Судьба всегда была к нему неоправданно сурова. Нет, это даже не суровость! Это тупая, бессмысленная, садистская жестокость! Так несправедливо… Неправильно!

Адвиаг вздохнул. Объяснить будет нелегко.

— Авдей… И его отец… Да и дед тоже, хотя наверняка будет отрицать, если о нём так скажут… Все они отвергли подарки судьбы ещё до того, как они были предложены. Даже не поинтересовавшись, что там может быть, в этих дарах. И саму судьбу отвергли. Они никогда не нуждались в её поддержке, а потому могли не бояться её кары. Михаила и Григория никогда не касались ни предопределения, ни предназначения судьбы потому, что они сами создавали себе предназначения, и сами решали, что будет определителем, а что — определяемым. Не исключено, что они в чём-то совпадали с первоначальным рисунком их жизни, но это не более чем случайное совпадение фрагмента. Всю линию жизни от начала и до конца Михаил и Григорий рисуют себе сами. Поэтому и жизнь их принадлежит только им самим. Чужим предначертаниям они не подвластны.

— Но при чём тут Авдей? — не понимал Винсент.

— При том, что Авдей остановился на полдороге. Предначертания судьбы он уничтожил, но собственных не нарисовал. Отказался от дарованных предопределений, а собственных определителей и определяемых не выбрал. Отверг данное ему предназначение, однако собственного так и не создал.

Винсент ответил с возмущением:

— Предназначение — оскорбительное слово! Как будто ты вещь. Это для унитаза есть чёткое и совершенно определённое предназначение.

Адвиаг усмехнулся.

— Унитаз изначально лишён способности выбирать. Как лишены её бриллиантовые запонки или хрустальная люстра. Это вещи. Цель их существования предопределена изначально ещё до их создания. Но люди могут создавать себя сами. А значит и сами могут решать, кем и чем они станут в мире. В мире всё и все существуют не просто так, а с определённой целью. От этого никуда не денешься, это закон бытия мироздания. Бесцельных составляющих оно не терпит. Так что у нас у всех есть выбор — либо принять то предназначение, которое даёт воля судьбы, либо создать собственное, либо быть уничтоженным.

— Главное при этом, — сказала Ринайя, — не перепутать желаемое с желательным. Это я о тех смазливых куколках, которые из кожи вон лезут, чтобы выйти замуж непременно за прекрасного принца в белом звездолёте, а потом замазывают тональным кремом синяки от супружеских побоев и говорят, что им выпала злая судьба. Или о тех толстых неуклюжих мальчишках, которые мечтают непременно стать супермускулистым суперкапитаном суперкорабля и губят невостребованностью другие свои таланты. Очень важно уметь отличить желание от облика, в котором его желательно воплотить.

— Тем более, что образ желания нередко полностью заслоняет от желающего его суть, — подытожила Малнира. — Всё это правильно, только зачем мы устроили философский диспут? Как будто больше поговорить не о чем. Особенно перед долгим расставанием.

— Вот именно что перед долгим расставанием, — ответил Дронгер. — Прежняя жизнь уходит безвозвратно, и надо решать, какой будет новая.

— В Бенолии не бывает нового, — сказала Малнира. — Великая и Вечная Бенолийская империя неизменна.

— И всё же многое изменилась, — возразил Винсент. — Очень многое. — Он посмотрел на отца. — Пожалуйста, напиши Авдею всё, что говорил мне о судьбе, о её предопределении и предназначении. Ты даже не представляешь, как для него сейчас это важно.

— Я? — испугался Адвиаг. — Авдею? Нет. Ему я писать не могу. Проще императору… Нет-нет. Я даже не знаю, как к нему обратиться.

— Как ко всем обращаются, по имени.

— Нет, — сказал Дронгер. — Невозможно. К Открывателю — и по имени? Нет.

— Открывательство — это пустая формальность. Авдей — мой друг, а значит и твой друг тоже.

— Нет! — жёстко отрезал Дронгер.

«Я никогда не смогу заговорить с тем, кого я предал. С тем, кто трижды возвращал мне из небытия детей. Целовать пыль у его ног — да. Но заговорить… Невозможно. Я не смогу».

— Ты… — Винсент запнулся. — Ты по-прежнему считаешь, что для наследника дээрнского рода недостойно разговаривать с простокровкой? Пресвятой Лаоран… Авдей дважды спасал мне жизнь. Один раз я ему… Но это всё неважно. Для друзей такими делами считаться нельзя. Главное, что он мой друг. Ты мой отец. Я не хочу, не могу отказываться ни от кого из вас! Я люблю вас обоих. Пресвятой Лаоран, какую из двух рук мне надо отрубить, чтобы вы помирились?

— Винс!

— Что «Винс»? Авдей хотя бы молчит, когда речь о твоей работе и титуле. Родителей не выбирают… А друзей тоже не выбирают! Это как дар судьбы… Или счастливый случай. Увидеть в толпе, разглядеть в случайных встречах того, кто станет твоим другом. Кому станешь другом ты. Не пропустить, не пройти мимо. Мне повезло, я увидел. Я смог. Пока это лучшее, что я в своей жизни сделал. Ринайя и Авдей. Две встречи, которые я не пропустил. Люди, в которых моя жизнь. — Винсент неотрывно смотрел на отца. — И ты хочешь, чтобы я от них отказался? Предал? Только кого я предам на самом деле — Авдея или себя? И нужен ли я буду после этого тебе?

— Винс… — тихо сказал Адвиаг. — Винсент…

«Пресвятой Лаоран, как же всё объяснить? Как признаться в том, что приказал убить спасителя собственных детей? Ведь если бы Авдей сказал на допросе, где прячутся Винс и Рийя, коллегианцы обезглавили бы их ещё до того, как я успел подойти к цирку. А после? Если бы Альберт забрал Авдея из коллегии… Если бы орденские боевики не успели отобрать его у конвоя… И если бы Винс не позвонил тому братку… Тогда Авдей был бы мёртв, а Винс и Рийя превратились бы в горстку пепла. Пресвятой Лаоран, что мне теперь делать?»

— В письме не обязательно ставить обращение, — сказала Ринайя. — Нужно всего лишь облечь всё, что здесь говорилось о предназначении, в письменную форму. А с обращениями разберёшься после, когда всё успокоится.

«Она всё знает, — понял Дронгер. — Догадалась. С логическим мышлением у Рийи намного лучше, чем у Винса. Мальчик — интуитивщик, больше доверяет эмоциям. Он верно оценил моё отношения к Авдею до Открывания… Но бессилен представить, что творится теперь. Потому что слишком чист для того, чтобы его могли коснуться грязные помыслы. А логика одинаково равнодушна и к чистоте, и грязи. Ей нужна только истина. Поэтому я смогу рассказать Ринайе всё. Она поймёт. И выслушает, не перебивая».

— Ты напишешь Авдею? — спросил отца Винсент.

— Да. Конечно, напишу. Только ты скажи ему, что сам прочёл это в книге без обложки и названия. Не говори обо мне. Пока не говори.

Винсент смотрел на него испытующе:

— Так ты не считаешь Авдея плохим? Или грязным? Низменным?

— Я пыль у ног его.

Винсент отрицательно качнул головой.

— Ты путаешь Авдея с Максимилианом. Или с Филиппом. Авдей другой, папа. Совсем другой.

— Я знаю. Но не знаю других слов благодарности. Мне ещё не приходилось благодарить людей. До сих пор я видел лишь придворных.

Винсент обнял его, прижался лбом к плечу.

— Всё пройдёт, папа. Любые раны заживают. Нас не сломали. Мы есть. И это главное.

Винсент разжал объятия, улыбнулся.

— Мы есть. И будем.

* * *

В Большом Кольце невозможно найти того, кто не желает быть найденным. За исключением тех случаев, когда за поиски берётся космостража.

Собственно, даже искать не пришлось. Цалерис просто зашёл в паспортный стол, поболтал с операторшами, угостил девушек светлым дамским пивом и сушёными кальмарами, любимым их лакомством, сделал парочку фривольных, но очень лестных комплиментов. В итоге справку о жилищной регистрации бенолийского переселенца Малугира Шанверига ему пообещали сделать через два часа. И запрос фиксировать не стали. Затем Цалерис заглянул в отделение финнадзора, со вниманием выслушал длинную вереницу жалоб на тупость налогоплательщиков, которым хронически не хватает мозгов правильно заполнить декларацию. Посочувствовал неисчислимым обидам, которые причиняли финнадзорникам уклонисты от налогов.

Справку о месте работы Малугира Шанверига для лейтенанта транспортного спецподразделения космостражи Цалериса Аллуйгана сделали уже через час. И тоже не стали фиксировать обращение. Конторские служащие всегда приветливы с теми спецурниками, которые не дерут высокомерно нос и не хвастаются взахлёб своими боевыми подвигами, не желая ни слова слушать из того, что хотел бы рассказать собеседник.

Цалерис вернулся в общежитие, перечитал справки.

Малугир перехал в Троянск. Поступок вполне понятный — большой город, легче спрятаться. Работал Малг в театре Тийлариффе. Цалерис включил громоздкий комнатный компьютер, подключился к справочной ВКС. Обычной справочной открытого доступа, куда заглянуть может любой желающий, — шарить по спецресурсам без крайней на то необходимости было бы глупо.

Тийлариффе оказался одним из полутора сотен вокально-драматических театров Троянска, — молодым, но стремительно набирающим популярность. Цалерис прогулялся по театральным сайтам. О Малугире нигде не упоминалось. Тогда он посмотрел сообщения о скрипичных конкурсах.

Малг выиграл «Золотую Бабочку». Насколько мог судить Цалерис, конкурс наипрестижнейший, обладатели первых трёх мест получали место в Большом камерном оркестре Гарда.

— Молодец, — кончиками пальцев Цалерис мягко прикоснулся к фотографии Малугира на экране. — Я всегда знал, что ты самый лучший. Единственный из всех. Ещё тогда, когда слушал твою музыку в губернаторской резиденции. Ты волшебник, и скрипка у тебя становится волшебной. В Гарде ты тоже станешь самым лучшим. Единственным. Я знаю, что так будет, даже если ты сам в это не веришь.

И тут как плетью хлестнула дата отъезда победителей в Гард — седьмое декабря.

А сегодня пятое… Ещё можно успеть.

…Цалерис сам не понимал, что говорил командиру отряда, чем убеждал дать трое суток увольнительной.

— У тебя отделение новобранцев, — отрезал командир. — Для них каждый день подготовки на вес золота. Через месяц в рейд, ты не забыл? А бластеры пиратов стреляют не синей краской, а боевыми зарядами.

— Я подаю рапорт об отставке, — сказал Цалерис.

— Да ты что, рехнулся? Кто там у тебя, в этом Троянске? Любовь всей жизни, что ли?

— Нет. Начало всей жизни.

Командир только фыркнул досадливо. Цалерис горько улыбнулся и, не дожидаясь разрешения, пошёл к двери. Командир схватил его за плечо, мягко подтолкнул к гостевому стулу. Подтащил свой стул, сел рядом.

— Рассказывай.

— Что рассказывать? — не понял Цалерис.

— Всё.

Цалерис смотрел в пол.

— Словами этого не объяснить.

— Зовут-то её как, твоё начало жизни?

— Его. Малугир. Малг… Но вы не подумайте ничего такого, я не желтоцветик. Он тоже. Просто так получилось, что в целом мире мы остались только вдвоём.

Дальше слова полились потоком. Выговориться надо было давно, очень давно. Только не было того, кто способен понять. Командир понимал. И Цалерис рассказал всё — и о Сумеречном лицее, и о том, как больно ранил страх наследника Исянь-ши.

— Смотрел так, как будто мы волки голодные. Или палачи… Даже глаза стекленели. А мы с Тедди… и другие теньмы тоже… Мы все считали за счастье хотя бы издали его увидеть. В нём столько было света и теплоты. Как солнечный лучик. Его не нужно было титуловать Светочем, потому что он на самом деле был светом. Когда губернатор приказывал его охранять, я замирал где-нибудь в углу, старался стать как можно незаметнее. Малг вскоре забывал, что в комнате есть чужой и начинал играть. Для него это было как дышать. Без скрипки он не мог. Я не очень-то в музыке разбирался, но потихоньку выучился понимать даже нотную грамоту. И Малга к себе немного приручил. От нас с Тедди он не шарахался как от чумы. Хотя и не слишком от других теньмов отличал. Но это не его вина, а наша. Нечего было там отличать. Тень, она и есть тень. Но нас с Тедди Малугир не боялся. Единственных среди всех теньмов. Губернатор любил… Точнее думал, что любит литературу Ойкумены. Постоянно заставлял секретарш читать вслух. Сам глаза напрягать не желал. Но и в читаемом не понимал ни уха, ни рыла. Я понял это, когда увидел… случайно, конечно… как читают те, кому нужно не звучание, а содержание слова. В музыке тоже есть содержание. Во всяком случае, в той, которую играл Малг. С тех пор я не могу слышать пустое звучание. Такую музыку вполне можно приравнять к первой из пяти ступеней «лестницы».

Цалерис прикусил костяшки пальцев.

— Так продлилось пять месяцев, с мая по сентябрь. А в октябре у Малугира был конкурс. У нас же — фургон…

И здесь Цалерис рассказал обо всём — от захвата до очной ставки.

— Я никогда не видел лица красивее. Губернатор тоже. Он говорил, что неправильно, когда такая красота достаётся плебею. Это нарушает миропорядок. Но губернатор так и не понял, что настоящая красота лица так же далека от смазливой физиономии как Гард от Ойкумены. И шрамами можно осквернить только физиономию, но не лицо. Лицо осталось прекрасным. Даже омерзительные шрамы не мешали это видеть.

Цалерис замолчал.

— Как его зовут? — спросил командир.

— Не скажу. Не могу слышать его имя от других. Даже от Малга не мог.

— А теперь сможешь?

— Не знаю. Это имя… Для меня оно и проклятие, и благословение одновременно. Конец жизни и её начало. Не будь его, не было бы и этого, — Цалерис тронул погоны. — Но лучше бы я остался тенью, чем получать жизнь такой ценой.

— Тебе бы с ним встретиться, поговорить.

— Мне?!

— А почему нет? Вряд ли он откажет тебе в разговоре. Ты адрес знаешь?

— Знаю, — кивнул Цалерис. — Тот, который был во время следствия. Но гирреанцу не так легко переехать, особенно с такой отметкой о спецнадзоре. Найти его будет не сложно. Только что я могу ему сказать?

— При встрече поймёшь.

— Может быть… Но не сейчас. Сначала я должен увидеть Малга.

— Что у вас произошло?

Цалерис опять прикусил костяшки.

— Глупость и зависть. Стыд, который очень хотелось переложить на кого-то другого. Но в первую очередь глупость. Липкая, тяжёлая, трусливая, пьяная, глупость!

Теперь Цалерис рассказывал коротко, жёстко, словно рапорт сдавал.

— Н-да, — сказал командир. — История.

Цалериса он не осуждал. Хотя и не одобрял. Просто принял всё так, как оно есть, и теперь искал решение проблемы.

— Почему вы со мной возитесь? — спросил Цалерис.

— Я ещё курсантом был… Парню одному не дали с девчонкой попрощаться. Что-то там у них с запланированной свиданкой не совпало, понадобилась увольнительная. Командир курса отказал. Девчонка в истерику, прислала эсэмэску типа «Не любишь, ну и чёрт с тобой, за другого замуж пойду». Парень два дня как пришибленный ходил, всё увольнительную выпрашивал. Командир опять отказал. Тогда парень в самоволку удрать попытался. Командир побега ждал, парня поймали. И в карцер засунули. «Любовный пыл остудить», — как сказал командир. Да ещё и посмеялся. А парень из карцера вышел и в петлю. Я по случайности тогда в подсобку пошёл, успел вытащить дурака. Никто ничего так и не узнал, с девчонкой они поженились. До сих пор вместе, и, похоже, счастливы. Все беды миновали. Только я до конца жизни не забуду, какие у того парня глаза были, когда он из карцера выходил. Даже не мёртвые. Выпитые. Как будто из него душу живую вынули. — Командир немного помолчал. — У тебя такие же были.

— Для меня это не страшно. Я привык быть мёртвым заживо.

Командир поднялся.

— Я экспедиторам позвоню. Подбросят прямиком до Троянска. И обратно заберут. Рейс грузовой, зато быстрый. У тебя есть сутки. Не успеешь дела свои разрешить, значит не судьба. И помоги тебе пресвятой.

* * *

Гроссмейстер смотрел на Тулниалу из окна тридцать седьмого этажа гостиницы.

Так стоять у окна он мог часами. Размышлял или прятался от дум в созерцании? Никто не знает…

Командоры молчали, не осмеливаясь нарушить медитацию гроссмейстера.

— Авдей Северцев не Избранный, — сказал Даайрид. — И не Погибельник. Он гораздо хуже. Авдей Северцев — самовольщик!

Командоры смотрели непонимающе.

— Что это значит? — отважилась спросить командор Севера.

Гроссмейстер вздохнул и сказал, не отрывая взгляда от окна:

— Избранный следует предначертаниями Судьбы и обретает благо для себя и других. Погибельник противоборствует данному судьбой предназначению и приносит крушение как для себя, так и для других. А самовольщик делает то, что считает нужным для себя и для других, не обращая ни малейшего внимания на веления Судьбы. Он просто не замечает ни её предначертаний, ни предназначений, потому что у того мира, который творит самовольщик, совершенно иная судьба. Та, которую он ей предназначит.

— Вы равняете Авдея с богом.

— Нисколько, — качнул головой гроссмейстер. — Богов творят люди, чтобы было чем защищаться от своего страха перед миром. А самовольщик творит мир.

— Не слишком ли претенциозно? — ядовито спросил командор Запада.

— Ничуть. Вот один из примеров. Авдей помогает беженцу с большой земли обустроиться в Гирреане, показывает как много жизни и радости в мёртвой проклятой земле. Беженец ошеломлён, потрясён, но и зачарован. Он начинает искать жизнь и радость во всём, с чем соприкасается. И находит. А потому сам становится жизнью и радостью для всего и всех, с кем соприкасается. В ответ всё и все раскрывают ему лучшее, что имеют. В частности, полесцы и горцы учат своему странному колдовству, которое большинство людей называет вздором. Винсент Фенг становится мастером-милтуанщиком. И спасает милтом жизнь своего лучшего друга. Это спасение видят миллионы людей. Милтуан перестаёт считаться вздором. Горцев и полесцев начинают уважать как хранителей мудрости. В библиотеках и магазинах требуют книги, посвящённые как милтуану, так и полесской и горской культурам. Да, такие книги были и есть в изобилии, но их никто не хотел замечать. А теперь их читают все подряд, пробуют применять милт. Как вы думаете, блюститель Запада, мир изменился или нет?

— И таких изменений множество, — тихо сказала командор Юга. — В частности, ни один из тех, кто хотя бы мимолётно соприкоснулся с Авдеем, уже никогда не назовёт увечников источником скверны. Ведь Авдей омерзителен. На него тошнотворно смотреть. Но кто замечал обожженное лицо и покорёженную руку за его словами и свершениями?

— Авдей уничтожит предопределение, — сказал командор Запада. — И тогда миром будет управлять поток случайностей.

— А значит мы управлять миром не сможем никогда, — понял командор Востока. — И ареопаг этого тоже не сможет. Мир окажется предоставлен сам себе.

— И низринется в хаос! — воскликнула командор Севера.

— Нет, — качнул головой командор Востока. — В нём всего лишь не останется места для нас. Самовольный мир не нуждается в мироправителях.

— Предопределение ещё не уничтожено, — сказал командор Запада. — Оно лишь на грани уничтожения. Если убрать Авдея, то всё вернётся к прежнему состоянию.

— Вздор, — сказал гроссмейстер. — Одиночка не делает историю, и не вершит судеб мироздания. Это невозможно. Одиночке просто не хватит на это сил.

— Да, изменить мир под силу только объединённым усилиям народных масс. Но это лишь часть правды. Писатель создаёт книгу, которая меняет ход мыслей и полярность чувств миллионов людей, и люди меняют мир, чтобы привести его к соответствию со своими мыслями и чувствами.

— Я знаю, о каких книгах ты говоришь, блюститель Запада, — ответил гроссмейстер. — Но разговоры на темы, которым посвящены эти книги, велись на протяжении многих лет до их написания. Люди и сами искали решения проблемы. Писатели ничего нового не создали. Они всего лишь…

— Они всего лишь облекли разговоры в законченную форму и тем самым подтолкнули болтунов к конкретным действиям. Кто знает, сколько бы ещё люди болтали без этих книг? А книги заставили людей сменить разговоры на дела.

Командор Юга хрипло рассмеялась.

— Мир воздействует на личность через окружающих её людей, нередко полностью меняя личность. Но и личность при желании может через своё окружение воздействовать на мир вплоть до полного его изменения.

— Мир изменить одиночка не способен, это аксиома, — сказал командор Запада. — Зато способен зажечь в душах людей стремление к изменениям. Указать направление этих изменений, создать новый, доселе не существовавший путь. Или ещё хуже — научить людей самим создавать себе пути, сообразуясь лишь с собственной волей.

— Есть куда как более худший вариант, блюститель Запада, — проговорил гроссмейстер. Он по-прежнему смотрел в окно. — Того, кто прёт напролом, сообразуясь лишь с собственными прихотями, быстро уничтожат, потому слишком многим он сломает жизнь. Поэтому вскоре сломают и его. Таких людей можно не бояться. Они не способны изменить ни собственную жизнь, ни мир, в котором живут, потому что за сиюминутными прихотями не видят ни того, ни другого. Опасно другое. Умение прокладывать собственный путь так, чтобы он не мешал другим, но и не оставался в стороне от них. Сделать так, чтобы твой замысел не портил чужие линии, но и сам не искажался о соприкосновения с ними. Быть всегда одному, но при этом всегда быть вместе с другими. Вести собственную мелодию и соединять её с музыкой целого мира. — Гроссмейстер вздохнул. — Тот, кто помнит, что любое Я — это всегда часть Мы, и не забывает, что каждое Мы всегда состоит из Я, способен как стереть, так и начертать любой облик мира, потому что становится душой этого мира. И тогда исчезают все предопределения, поскольку душа — это всегда творение, а для творца предопределённостей нет, ведь он всё и всегда определяет сам.

— Мир, состоящий из творцов? — усомнилась командор Юга. — Возможно ли это?

— А жизнь без души возможна? — посмотрел на неё гроссмейстер.

— Вряд ли творцы пожелают делать то, что нужно нам, — сказал командор Востока. — Не их это дело, под заказчика подлаживаться. На заказ работают только ремесленники. А любой творец — это мастер, и ни малейшего насилия над мастерством он не потерпит. У творцов слишком много собственных замыслов, чтобы оглядываться на чужие помыслы. Творец согласен сообразовывать своё созидание с другим творением, но никогда не захочет приспосабливать его к чужим потребностям. Так что я предпочитаю мир бездушный, но послушный. Мир-вещь надёжнее мира-творца. От кресла не требуется жизни. Оно должно быть мягким и устойчивым. От людей не требуется мастерства. Вполне достаточно, если они чётко и в срок будут выполнять заказы. И приказы.

— Итак, — подытожила командор Севера, — во имя сохранения мира от хаоса мы должны уничтожить Авдея. И побыстрее, пока, на него глядючи, никто другой не додумался, что тоже способен стать творцом.

— Легко сказать, — буркнул командор Запада. — Авдей сейчас в Гарде. А Гард — всё ещё неприступная твердыня.

Командор Востока усмехнулся:

— Нам нет нужды дёргаться самим. Архонты не идиоты. И вскоре додумаются до всего того, о чём мы тут говорили. Или уже додумались, как никак Авдей свои творения и вытворения устраивает прямо у них под носом. Он уже неделю в Гарде. И я уверен, что уже успел донять архонтов сильнее чирья на заду.

— Кто бы сомневался, — фыркнул гроссмейстер. — Чего стоит одно то, что за всю эту неделю Авдей ни разу не открыл Сферу сам. Всегда зовёт помощника. Хранитель Гардской Башни в ярости. Ещё день или два, и проблема Авдея благополучно разрешится. Хранитель его прикончит.

— Хотелось бы верить, — с большой долей сомнения сказала командор Юга.

— Во всяком случае, имеет смысл подождать несколько дней, — ответил командор Запада.

— Что будем делать по программе «Избранный»? — спросила командор Севера.

— То же самое, что и бенолийские братства, — ответил гроссмейстер. — Ждать. Пророчество Льдвана сбылось. Из бездны мрака по дороге звёзд действительно пришёл тот, кто зажёг в пустоте огонь, который большинство иалуметцев единодушно называет Благодатным. Это я об Открывании Сферы и включении Радужного Фонтана. Другое дело, что эта часть Пророчества всегда считалась метафорой. И тут вдруг оказалась до абсолюта буквальной. А количество Избранных из одного разрослось до пяти. Пророчество исказилось. В результате исчезла какая бы то ни было определённость, и тем более — предопределённость во всей этой избавительно-погибельной ситуации. Мы бессильны на неё повлиять, потому что невозможно определить, как, на что и чем нужно воздействовать, чтобы направить развитие событий в нужную нам сторону. Поэтому придётся ждать, когда хоть что-то в этом хаосе станет чётким и ясным. Ждать появления хоть какой-то определённости, из которой можно будет сделать предопределение.

— Не нравится мне, что всё пускается на самотёк, — сказала командор Севера. — Поток событий может быть непредсказуемым. И ненужным.

— У вас есть конкретные предложения, блюстительница Северных пределов?

— В том-то и дело, что нет. Единственное, в чём я могу быть до абсолюта уверенной, так это в том, что Авдей на роль Избранного не подходит категорически. Остальные четверо — тёмные лошадки, нам о них практически ничего неизвестно. К тому же они слишком тесно связаны с Авдеем, а этот своевольник обязательно вмешается, вздумай мы взять его Ассистентов в разработку. Последствия будут… ну так скажем — малопредсказуемые. Так что деваться некуда, надо ждать, пока архонты или Хранитель убьют Авдея. Или немедленно устранить его самим.

— Это нелегко, — вздохнул командор Запада. — Одно дело засылать в Гард разведчиков, другое — ликвидаторов. И разведке ликвидацию поручать нельзя, это всё равно, что молотком вскапывать грядки, а лопатой забивать гвозди. Только всё дело загубим.

— Предлагаю совместить оба решения, — сказала командор Юга. — Готовить ликвидаторов, и надеяться, что архонты всё же осуществят ликвидацию сами. Нехорошо, если на ордене будет кровь Открывателя. Пусть в ней марается ВКС.

«Сейчас, — подумал командор Востока. — Если есть возможность убрать дерьмо чужими руками, то зачем пачкать собственные? Авдея уберёте вы, уважаемые паладины Света. ВКС даст вам такую возможность».

А вслух сказал:

— Предложение блюстительницы Юга — единственное, что нам остаётся.

— Да, — согласился гроссмейстер. — Быть по сему.

= = =

Маргарита швырнула в стену зала Совета бокал с вином.

— Какого чёрта он вытворяет?! Мало того, что мы вынуждены терпеть подле себя присутствие этой криворожей колченогой скверны, так он ещё и приказы наши не выполняет.

Лиайрик выгнул хвост, поиграл шипами.

— Есть масса способов избавиться от него надёжно и тихо. Существует множество капелек и таблеточек, способных обеспечить мгновенный инфаркт. В организме они распадаются за какие-то полминуты. Никакая экспертиза никогда ничего не докажет. Инфаркту же у калеки, пусть и молодого, никто не удивится. Смерть будет чистой.

— Но несвоевременной, — возразил Тромм. — Ты почитай рапорты из секторов. Люди в восторге от Радужного Фонтана. Для них это чудо, воплотившаяся в реальность дивная сказка. Теперь они считают себя отмеченными благодатью, сопричастными этому чуду. Им кажется, что вместе с Фонтаном в их жизни появилось нечто прекрасное и необыкновенное.

— Месяца через три, максимум через четыре, — сказала Маргарита, — люди привыкнут к Фонтану и перестанут его замечать. А восторги горсточки фанатиков погоды не сделают.

— Однако три месяца всеобщего восторга и преданности у нас есть, — ответил Тромм. — Пусть даже два месяца. Но всё равно это огромный срок. Мы многое успеем сделать для упрочения влияния ВКС. Марго, сейчас даже президент Хонгтианэ не осмеливается высказываться против нас. Знает, что люди его не поддержат. Все слишком зачарованы переливами Радужного Фонтана.

— Даже и не надейся, — отрезала Маргарита. — С тем Открывателем, который нам достался, мистическое очарование Фонтана продержится ещё не более недели. Мало того, что им управляет калека, так ещё Северцев берёт первого попавшегося паломника и показывает ему, как открыть Сферу и включить Фонтан.

— Постой, — сказал Лиайрик, — но ведь до сих пор Сфера подчинялась только одному Открывателю!

— Эти пятеро что-то поменяли в настройках. Теперь Сферу после краткого инструктажа сумеет открыть любой и каждый.

— Нет, — качнул головой Лиайрик. — Получается, что любой деревенский Хранитель Башни сможет включать Фонтан хоть по десятку раз в сутки, не дожидаясь включения Гарда?

— Именно.

Лиайрик растерянно клацнул шипами.

— Но как такое вытворилось?

— Ты же видел запись Открывания, — ответил Тромм. — Северцев не считал Фонтан чем-то необыкновенным, возвышающим его лично. Для него это было не более, чем средство увести друзей от смертного приговора. Поэтому он даже не помыслил позаботиться о том, чтобы управление Фонтаном было доступным лишь ему одному. Ассистенты вбили себе в голову, что Открывание — работа исключительно коллективная, и даже не вспомнили, что все предыдущие столетия Открыватель действовал в одиночку. В итоге настройки Сферической Сети оказались открыты для любого желающего, а не замкнутыми на одного пользователя, как раньше. Оказавшись в Гарде, Северцев семь раз брал в помощники первого встречного паломника, и у всех семерых получилось самостоятельно открыть Сферу.

— Ладно, с технической стороной всё понятно, — сказал Лиайрик. — Остаётся социальная. До сих пор Открывание считалось свершением особенным, необыкновенным, доступным лишь избранным. Теперь же, стараниями Северцева, оно начинает приравниваться к зажиганию уличных фонарей. Возвышенный ритуал становится обыденностью. В Гарде уже говорят, что архонтам нет необходимости осквернять город присутствием калеки, если Открывание способен выполнить любой и каждый. А Хранитель Башни твердит, что мы могли бы и собственные ленивые зады оторвать от кресел и включить Фонтан. Прежде он непочтительных слов в наш адрес не произносил никогда. Наоборот, если мы и могли быть абсолютно уверены в чьей-то преданности, так это в его.

— Для самостоятельного включения Фонтана нам не хватает сущей мелочи, — оскалился Тромм. — Умения открывать Сферу.

— Северцев отказался нас учить? — возмутилась Маргарита.

— Он сказал, что покажет нам как открыть Сферу только после того, как этим «мастерством» овладеет весь Град.

— Он так и сказал «мастерством»? В кавычках?

— Да.

— И этот ответ стал окончательным?

— Именно! — рыкнул Тромм.

Лиайрик поиграл хвостом.

— Твои уговоры дополнялись какими-нибудь особыми аргументами?

Тромм зарычал ещё свирепее.

— Свой окончательный ответ он дал в пыточном кресле, после двенадцати часов непрерывного воздействия. Ты забыл, чей он сын? Убеждённых мятежников можно уничтожить, но сломать, а тем более — согнуть, не под силу никому.

— Северцев не только мятежник, — сказала Маргарита. — В нём есть ещё что-то, мне не понятное. Но сильное.

— Уничтожить его немедля и дело с концом, — буркнул Лиайрик. — Где он сейчас?

— В госпитале, — сказал Тромм. Он задумчиво покатал в ладонях бокал с вином, сделал глоток. — Уничтожить Северцева несложно. Только если Фонтан исчезнет сейчас, на пике своей популярности, то репутацию ВКС это испортит сильнее, чем самая ярая пропаганда хонгтианских мятежников.

— Надо всего лишь взять нового Открывателя.

— И где же ты его разыщешь? Те четверо придурков и три придурицы, которых Северцев брал в помощники, не запомнили из его инструкций ни слова, слишком были растеряны и ошеломлены тем фактом, что они открывают Сферу. Я приказал установить в Башне камеры наблюдения, но это ничего не дало. Инструкции Северцева просты и понятны, но осуществимы только под личным руководством того, кто уже умеет открывать Сферу. Есть в этом процессе какие-то мелочи, которые не выразить словом и не уловить камерой.

— Открывать Сферу умеют и те четверо бенолийских Ассистентов, — заметила Маргарита. — Мы можем взять консультацию у них. Вряд ли они окажутся столь же упорны и несговорчивы, как Северцев.

— При условии, что они сами умеют открывать Сферу, — возразил Тромм. — Однократная удача ещё ни о чём не говорит. Если бы они осуществили эту процедуру два или три раза, имело бы смысл обращаться к ним за консультацией.

— Среди Ассистентов Северцева был теньм, — вспомнил Лиайрик. — А вы ведь знаете, что это за существа. Всё, что они способны — это бездумно и беспрекословно исполнять приказ. И теньм верит в священность Сферы и благодать Радужного Фонтана. Для Северцева это качество в помощнике почему-то важнее всего… Так что возражать против того, что мы дадим ему постоянного Ассистента, повода у Северцева не будет. Зато мы с полным основанием сможем сказать, что отныне Открыватель включает Фонтан только сам. Ведь теньм — это не самостоятельная личность, а всего лишь проводник воли своего Светоча, подсобная сила, инструмент. Дней через десять, когда теньм полностью овладеет всеми приёмами Открывания Сферы, Северцева можно будет уничтожить и провозгласить Открывателем теньма. К тому времени Гард привыкнет, что в Башню они всегда заходят вдвоём и совершенно спокойно отнесётся к тому, что преемником скоропостижно скончавшегося Открывателя стал его Ассистент. Собственно, никакого другого варианта преемственности быть и не может. Гард мы успокоим. Всему же прочему Иалумету подробности знать не обязательно. Включает Открыватель Фонтан и включает, какая разница, что это за Открыватель. Главное — Фонтан.

— А чтобы окончательно пресечь все нежелательные вопросы, — сказала Маргарита, — нужно объявить, что Открыватель искал себе семерых Охранителей, дабы преграждали недостойным путь к Башне во время церемонии включения Фонтана. В обычное время — пожалуйста, ходите, смотрите сколько угодно, хоть паломники, хоть туристы. Но в час Открывания возле Башни не должно быть никого лишнего.

— Из этих семерых охранники как бластер из фонарика, — хлестнул хвостом Лиайрик.

— Настоящую охрану будет нести скрытая стража, — ответил Тромм. — А эти просто будут стоять вокруг Башни. Кончено, соответствующим образом разряженные и вооружённые чем-нибудь вроде световых мечей. Для вящего эффекта.

— Да ты что? — возмутилась Маргарита. — Световой меч — самое никчёмное и бесполезное оружие в Иалумете. На что я не военная людя, и то соображаю, что когда дойдёт до драки, даже от столового ножа пользы будет больше, чем от этой светящейся дряни. Над нами же смеяться будут!

— Охранители световым мечом сражаться никогда и не станут, — успокоил Тромм. — Это ритуальное оружие, реквизит для спектакля «Почётный караул». Так что никаких насмешек. Никто же не смеётся над Одиноким Стражем, который приходит к Рассветному Знамени с обломком Солнечного Копья в руке. Хотя все знают, что никакой это не Одинокий Страж, а курсант военного училища, причём каждый день новый. И солнечного в его копье не больше, чем в домашних тапочках. Но композиция Страж-Копьё-Знамя выглядит красиво. И легенда романтичная. Курсанты потом всю жизнь хвастаются, что хотя бы один раз за пять лет учёбы побывали в этом карауле. — Тромм улыбнулся. — Так что на счёт световых мечей не бойся. Они только прибавят популярности Семёрке Охранителей.

— Сакральное число Башни восемь, — возразил Лиайрик. — Поэтому и Охранителей должно быть тоже восемь.

— Восьмым станет Хранитель. Заодно и начальником Охранителей. Должен ведь кто-то контролировать эту сомнительную компанию и наставлять на путь истинный.

— Заодно и вопли оскорблённого в своей избранности Хранителя угомоним, — добавила Маргарита. — Ведь раньше он был особенным, не таким как все эти жалкие людишки. Он был причастен к чуду, он служил высшему из высших, Избранному из Избранных, и благодаря этому сам возвышался в Избранности. А теперь он никто, заурядный сторож-уборщик, каких миллион.

— Ничего, — фыркнул Лиайрик, — сегодня он станет Предводителем Избранных, а значит Избранным вдвойне. И все по милости ареопага. Так что его славословия в честь архонтов, то есть нас, будут пламенны и изобильны. Это тем более полезно, что сейчас Хранителя Гардской Башни внимательно слушают не только в городе, но и во всём Иалумете.

— Да, — кивнул Тромм. — Так и сделаем. Стой, — вскинулся он, — ты сказал — «сегодня»?

— Именно. Медлить нельзя. Уже к сегодняшнему Открыванию Северцев должен быть поставлен перед фактом, что у него есть постоянный Ассистент и Охранители.

— Боюсь, — проговорила Маргарита, — как бы Ассистент не стал соучастником Северцева.

— Исключено, — уверенно сказал Тромм. — Кто угодно, только не теньм. Северцева теньмы на дух не переносят, ведь это он, автор «Лицеистского файла», опозорил их перед всем Иалуметом. К тому же после богоблагословенного императора оказаться в услужении у калеки самого что ни на есть грязнокрового происхождения любой бенолиец сочтёт сильнейшим оскорблением и унижением. Он возненавидит Северцева ещё до того, как приблизится к своему новому хозяину.

— А приблизившись, возненавидит вдвойне, — усмехнулся Лиайрик. — Вельможности у Северцева меньше, чем у копчёной селёдки. Придворный будет с наслаждением пресмыкаться перед тем, кого он считает высшим, и с яростью стремиться уничтожить того, кто считает его равным, потому что равенство для придворного оскорбительнее плевка в лицо.

— Согласна, — сказала Маргарита. — Всё так и есть. Но успеем ли мы осуществить все необходимые меры до часа Открывания?

— Сейчас десять утра, — ответил Тромм. — У нас одиннадцать часов. Куча времени.

— Куча не куча, — поднялся Лиайрик, — а чтобы всё сделать, времени как раз хватит.

— И всё же закажи в Алмазном Городе обычного теньма, — сказала Маргарита. — Не того, кто был Ассистентом. Просто хорошего теньма.

— Хорошо, — кивнул Лиайрик. — У Северцева будет самый обычный хороший теньм.

* * *

Пассер вошёл в кабинет директора без доклада.

Адвиаг удивился — такого до сих пор не было, Пассер всегда чётко соблюдал субординацию. Даже слишком чётко.

— Что-нибудь случилось? — встревожился Адвиаг.

— Нет. Вот именно, что ничего не случилось. А должно было! Директор, что вы намерены делать с Михаилом Северцевым?

Адвигаг опустил глаза.

— Директор, вы либо расстрелять его должны…

— Да как тебе в голову такое пришло?! — вскочил Адвиаг.

— Долг жизни, так?

— И чести. Теперь Винс и Рийя, благодаря соприкосновению с Радужным Огнём, возвысились достаточно для того, чтобы войти в семью дээрна Бенолийской империи. По крайней мере, Филипп не рискнёт нарваться на конфликт с координаторами, оспаривая это утверждение.

— И всё же, директор, вы предпочли убрать семью подальше от Бенолии.

— А вы считаете, я поступил неправильно, генерал?

— Я считаю, что вы поступаете неправильно, затягивая решение вопроса Михаила Северцева.

Адвиаг подошёл к Пассеру.

— Берт… Ты всерьёз считаешь, что я смогу убить отца того, кому обязан главным, что есть у меня в жизни?

— А я и не знал, что тюремное заключение — это высшая форма благодарности.

Адвиаг ударил его коротко и жёстко, так, что Пассер едва устоял на ногах.

И тут же крепко, как утопающий за верёвку, уцепился за лацканы пиджака Пассера, ткнулся головой в плечо.

— Прости меня, Берт. Пресвятого ради прости. — Он быстрыми прикосновениями огладил Пассеру рукав, лацкан, галстук. Посмотрел умоляюще: — Берт…

Пассер отошёл к окну.

— Герн, хочешь ты того или нет, а решение принять придётся.

— Какое?

— Убей Северцева.

— Нет.

— Тогда отпусти. Дай возможность сбежать. Помоги обелить имя в глазах центристов.

— Нет!

Адвиаг подошёл к Пассеру и сказал очень медленно, как через сильнейшую боль:

— Я не могу, Берт. Он мятежник. Я дээрн. Но его сын… Я обязан ему всем. Я в пыль у его ног лягу и счастлив буду. Но его отец… Он мой враг, Берт. Злейший враг. Непримиримый. Я не знаю, что делать. Если ты знаешь, прикажи. Я выполню всё…

Пассер молчал.

= = =

Звездолёт трясло как грушу. Страховочные ремни на пассажирском кресле трещали. Эльван покрепче уцепился за поручень.

Если планетам воздуха не хватало, приходилось ставить генераторы, то в открытом космосе его было слишком много. Воздушные реки бурлили, сжимали и выталкивали друг друга, но потоки возвращались с утроенной силой, как будто планеты отбрасывали их от себя.

Многотонную громаду звездолёта швыряло как крошечный листик на ветру.

«А ведь кислород ещё и горюч», — подумал Эльван.

— Что будет, если из силокристаллов вырвется искра? — спросил он соседа, молоденького науриса в форме курсанта лётной школы.

Тот суеверно постучал костяшками пальцев по стальной опоре кресла, затем погладил пластиковую обшивку салона.

— Капсула не выгорит, если вы это имеете ввиду, сударь. Будет взрыв, очень мощный, такой, что мгновенная волна пройдёт на сотню парсеков. Если по пути попадётся планета, ей гарантировано сильное землетрясение. А на выгоревшее место хлынут воздушные потоки, начнётся буря, и на несколько суток участок станет нелётным. Потом всё успокоится.

Эльван глянул в иллюминатор, за которым ревело и бурлило белёсое Нечто.

— Ничего себе спокойствие.

Курсант пожал плечами.

— Бывает хуже.

Полёт прекратился. Корабль замер — ни толчка, ни качка. Эльван дёрнулся в испуге.

— Крушение?!

— Векаэсный досмотр, — пояснил курсант. — Корабль держат их стабилизаторы. Посмотрите в иллюминатор.

Посреди бурлящего, остервенелого хаоса завис крохотный, чуть побольше лётмарша, треугольный кораблик.

— С левого борта ещё один, — сказал курсант. — Они держат каркас стабилизирующего поля. Третий катер пойдёт на стыковку. В нём и есть досмотрщики. Мы вышли на границу сектора. Так что положен досмотр.

— Это противоестественно, — еле выговорил Эльван. — Чтобы такая кроха и оказалась сильнее вихревых потоков, а корабль размером с пятиэтажный дом мотало как щепку.

— Это всего лишь технологическое превосходство ВКС. И наша искусственно навязанная отсталость, когда любого мало-мальски сообразительного инженера утягивают в Малое Кольцо, а после снисходительно дарят свои научно-технические объедки.

Эльван не ответил. В Алмазном Городе о координаторах всегда требовалось говорить только с величайшим почтением. Хотя и почитать их, если вдуматься, было не за что. Наоборот — стоило лишь на мгновение задуматься о поступках координаторов, как стремительно начинали множиться основания для серьёзных упрёков. Поэтому безопаснее было не вспоминать о ВКС вообще. Шкура целее будет.

В салон вошёл лейтенант космостражи.

— Кто из вас гражданин Бенолии Эльван Кадере?

Эльван поднялся, подошёл к стражнику, замер по стойке «смирно».

— Пройдёмте, — велел стражник.

Векаэсник привёл его на катер, кивком показал на пассажирское кресло.

— Вино, минералка, бутерброды? — спросил он без малейшей приветливости. Хотя и без враждебности или пренебрежения. Голос был просто равнодушным. Но равнодушие оказалось столь огромным, что раздавливало не хуже многотонного пресса.

Но теньмам к равнодушию не привыкать. Как к чужому, так и собственному.

— Нет, спасибо, ничего не нужно, — безразлично ответил Эльван.

— В Гарде мы будем через три часа, — сказал лейтенант.

Эльван слегка удивился. По его расчётам, только до Большого Кольца было не менее двух суток лёта.

«Телепорты у них, что ли?»

Впрочем, какая разница…

— Спасибо, — всё с тем же безразличием ответил Эльван.

Лейтенант растерянно захлопал глазами, приоткрыл было рот, собираясь что-то сказать. Но хватило сообразительности промолчать. Лейтенант закрыл рот и ушёл в рубку.

Эльван скользнул взглядом по салону. Корабль досмотрщиков побольше патрульного катера, однако всё равно невелик — что-то вроде лётмарша-буса.

Полёт оказался настолько ровным, что даже не чувствовалось движения.

В салон вошёл лейтенант.

— Подлетаем, — сказал он. — Можете посмотреть на Гард. — Лейтенант поднял шторы иллюминатора.

Гард оказался искусственной планетой. Точнее — огромной космобазой. Причём идиотской формы.

Ровный круглый блин неизвестного Эльвану металла, на котором выстроены дома, разбиты сады, проложены дороги. И всё это прикрыто похожей на стекло полусферой.

Сам город двухъярусный. Нижняя часть города, Ванхельм, предназначалась для обычных гардчан. Верхняя, Асхельм, включала в себя дворец ареопага, несколько административных и служебных зданий, жилые дома для чиновников и обслуги. И всё это окружали, обтекали, скрывали густые сады и парки. Даже ограды не требовалось, чтобы скрыть город высших от глаз низших.

Из Ванхельма в Асхельм вели широкие лестницы.

Громада Гарда висела в самой гуще воздушных вихрей, но оставалась до абсолюта, до невозможности неподвижной. Хотя после устойчивости катеров это уже не удивляло.

— Симпатично, — бросил равнодушную похвалу Эльван. — На восковую игрушку для кабинета похоже. Даже стеклянный колпак есть.

Эльван вернулся в кресло. Лейтенант судорожно сглотнул. Он ждал совсем иной реакции.

— Через пятнадцать минут будем на месте.

— Спасибо.

Лейтенант выскользнул в рубку.

Эльван с немалым изумлением понял, что стражник боится Гарда. До ужаса, до обморока боится.

Хотя ему и нет нужды идти дальше коммуникационной линии.

Теньм не понимал, как можно бояться самой обычной космобазы, пусть и таких противоестественно огромных размеров.

Другое дело, живущие на ней люди. Точнее — один людь. Его новый Светоч. Авдей Северцев.

Эльван не вспоминал, он видел. Глаза цвета весеннего дождя, — мягкие, ласковые, живительные. Улыбка, похожая на солнечный луч, — светлая, лёгкая, согревающая.

Но это всего лишь оболочка. Обманка. Маска.

А внутри — броневой металл и смертоносный огонь.

Непреклонность, несгибаемость, непреложность.

Неодолимость.

Абсолютное и окончательное «Нет!» оказалось главной сутью Авдея Северцева.

Колченогого, косорукого, криворожего сопляка девятнадцати лет от роду.

Жалкого отродья самых низких плебеев, которые только есть в империи.

Ничтожества.

Однако он встал выше императора. И даже выше архонтов.

И ни при чём здесь благодать Радужного Фонтана, порождённого священностью Сферы.

Несоизмеримо выше властительной мощи Авдей встал задолго до того, как вошёл в Башню.

Но Эльван не мог точно сказать, когда это случилось.

Когда Авдей в одиночку защищал раненого гладиатора, куклу живую, от целого мира ненависти. Когда поверил, что в груди профессионального убийцы, полуробота-полузверя может быть людское сердце.

Или ещё раньше, когда безвозвратно сжигал в ложной клятве душу, чтобы спасти крохотную, ещё неразгоревшуюся искорку чужого таланта. Которая когда-нибудь, может быть станет Огнём Согревающим.

А вполне возможно, что это случилось намного раньше, когда, по малолетству ещё не понимая толком сказанного, на вопрос «Кто ты?» с бесконечной уверенностью ответил «Людь».

+ + +

— Я боюсь его, Димайр. — Эльван даже не заметил, что впервые назвал Серого капитана по имени.

— Мальчик мой, — ласково ерошил ему шерсть на затылке Димайр. — Мохнатик. Он же не злой. Не такой суровый и привередливый как здешний Светоч. В Гарде тебе будет намного легче, чем в Алмазном Городе.

— Я боюсь его, — повторил Эльван. — Он… слишком самодостаточный. Ему никто не нужен. Он целен изнутри как монолит. И бесконечно твёрд. Ему не требуется что-то извне, чтобы заполнить себя и не мучиться пустотой. И ни к чему опоры. Он всегда и везде только сам по себе и сам для себя.

— Что за вздор ты говоришь, Эли? Таких людей не бывает. Ты будешь просто служить, как служил здесь, и всё. Даже лучше, чем здесь. Говорят, в Гарде порка по закону запрещена. Даже если сам Открыватель прикажет тебя выпороть, его никто не послушает.

— Димайр… Дейми… Ты не понимаешь. Я не нужен Открывателю. Он уничтожит меня, потому что я стану для него помехой. Мусором. Он убьёт меня, Дейми.

Димайр обнял его, тесно прижал к себе. Понял. Поверил.

— Мальчик мой. Мохнатик. Эли.

Но ничего нельзя было сделать. Всё уже решено и предрешено.

— Эли. Мальчик мой.

Эльван закрыл глаза.

Димайр и Клемент — всё, что было у него в жизни.

— Ты уходи отсюда, — сказал Эльван. — Уезжай к Клементу. Я хочу знать, что ты живёшь и будешь жить.

— Я не могу. С кем я оставлю их? — Димайр кивнул в сторону казармы теньмов.

— Они даже не заметят, что ты ушёл. Им всё равно, кто будет их капитаном.

Димайр не ответил. Это было правдой. И больно от этой правды как от чёрного ожога.

— Уходи отсюда, — повторил Эльван. — Уходи.

Димайр молчал. Эльван высвободился из его объятий.

— Император предал нас, неужели ты не понимаешь? Из Гарда пришёл приказ на теньма вообще. Однако император отдал именно меня. И не потому, что я лучший, а он хочет угодить Гарду, предоставляя самое качественное. Или наоборот, если вынужден отдавать теньма, то старается сбагрить того, кто поплоше. Нет. Тогда бы император хоть немного подумал, покатал варианты, со старшим референтом посоветовался. Но император сразу, даже приказ не дослушав, сказал «Отдать пятого!» Он удаляет меня, потому что я не угоден. Я не подхожу ему больше. Дело обычное, с каждым рано или поздно такое случается. Но если я стал непригоден для служения, император должен был приказать мне умереть. Сам приказать, а не убирать меня чужими руками. Я тень его, и судьбу мою он обязан определять даже в смерти. Самолично обязан, собственным словом. Однако император отказался от решения. Отказался от меня. Предал.

— Эли… — начал было Димайр и тут же замолчал.

Эльван качнул головой.

— Меня не наказали и не поощрили за историю с Башней. Император не стал оценивать моё служение. Он сделал вид, как будто ничего не произошло. А теперь вообще от меня отказался. Я теньм, Максимилиан — Светоч, он волен сделать со мной всё, что ему угодно — живьём сжечь или координаторам в знак почтения подарить. Но это должно быть его самоличным решением обо мне. Максимилиан должен был свершить судьбу своей тени именно сам, собственной мыслью и волей, это единственная его обязанность как Светоча. Однако он отдал право суда надо мной чужаку. Отказался от меня. Предал. А вместе со мной предал и всех своих теньмов.

Димайр смотрел в пол. Ответить было нечего.

Эльван подошёл к нему, бережно взял руки, поцеловал. На мгновение прижался к ним лицом.

— Я очень люблю тебя, Дейми. Так сильно люблю… Тебя и Клемента. Вы были в моей жизни. Это гораздо больше, чем позволено теньму. Намного больше.

Он отпустил руки Димайра и вышел из кабинета.

+ + +

В коммуникационной линии Гарда Эльвану приказали вымыться, переодеться в новую одежду — лёгкие сандалии, свободные брюки, тонкая рубашка с короткими рукавами.

Без оружия Эльван чувствовал себя голым. А без формы — пустым.

Но всё это выдадут после, когда проинструктируют, как должен вести себя телохранитель Открывателя. Хотя работа его будет чисто символической. Телохранителей-одиночек не бывает. Минимум — боевая двойка. А лучше всего пятёрка.

Впрочем, всё это не его забота. Свою охрану Открыватель может устраивать, как ему будет угодно. Или не устраивать вообще.

Главное, что Эльвану оставалось жить считанные часы.

Он не боялся. Наоборот, хотел, чтобы всё закончилось поскорее.

В Асхельм Эльвана отвезли в чём-то, похожем на лётмарш, но полусферической формы. Пилот высадил его на маленькой, мощёной пёстрым камнем площадке посреди сада и умчался неведомо куда. Приказов никаких не оставил.

Эльван растерянно огляделся. Куда идти, что делать?

С боковой дорожки донёсся звук шагов. Странные какие-то шаги — тук, тук, шууурх. И опять — тук, тук, шууурх. Но это были именно шаги, Эльван чувствовал их, как чувствуют дуновение ветра.

Кстати, под колпаком Гарда был ветер — приятное лёгкое дуновение. И по-настоящему свежее, живое, словно бы появилось здесь по воле природы, а не из кондиционера.

Из-за деревьев вышел Авдей Северцев.

Эльван оцепенело смотрел, как он переставляет костыли — тук, тук. Как подволакивает безвольно висящие ноги — шууурх. Двигался Северцев неуклюже, держаться на костылях ещё толком не научился.

Северцев подковылял к Эльвану. Неуверенно улыбнулся.

— Здравствуйте, сударь Кадере. Спасибо, что согласились стать моим Ассистентом.

— А… — только и сумел выдавить Эльван. — А почему вы на костылях? В кресле было бы намного легче.

— Нет, — серьёзно ответил Северцев. — Не легче. — Вопросу он не удивился, и ответ пояснил: — На костылях, если хочешь посмотреть кому-нибудь в глаза, не нужно заставлять его опускаться на четвереньки. А в кресле это неизбежно.

Эльван молчал обалдело. Что на такое можно было ответить?

— Идёмте, сударь, я покажу вам вашу квартиру. До Открывания ещё четыре часа, вы успеете хотя бы немного отдохнуть с дороги, поесть. Я взял вам кое-что из готовой еды, теперь надо только разогреть. Не знаю ваших предпочтений, но от баранины с картошкой, по-моему, не отказывается никто. Выглядит очень даже аппетитно, и имеются основания надеяться, что и на вкус окажется не хуже.

Эльван не шевельнулся. Тело не повиновалось.

Северцев посмотрел на Эльвана, улыбнулся смущённо и немного виновато:

— Вы передумали здесь работать? Да, Гард — не самое приятное место в Иалумете. Но вам никто не помешает вернуться в Алмазный Город. Панель вызова машины вон за тем деревом. Выезд вам оформят в коммуникаторке минут за десять, не больше. Я предполагал, что вы не захотите остаться, и заранее попросил приготовить все выездные документы.

Тут на Эльвана упала тьма. И небытие.

* * *

Если заседание Коронного совета ведётся под протокол, то ничего интересного на нём сказано быть не может.

Но присутствовать всё равно необходимо.

Адвиаг скучающе разглядывал досконально известный узор лепнины на потолке. Он давно уже выучил наизусть каждый её завиток, мог в любую минуту воспроизвести по памяти, но ничем другим на формальном заседании всё равно заняться нельзя, только и остаётся, что лепнину разглядывать.

Не слушать же тот вздор, который будут нести советники.

— 8 декабря 2131 года, — возвестил старший референт Максимилиана. — Протокольное заседание Коронного совета готово к открытию.

— Совет — открыть! — повелел Максимилиан.

Приглашённые вельможи и постоянные советники согнулись в низких поклонах.

— Разрешаю сесть, — бросил им Максимилиан.

Вельможи заняли свои места у стола перед тронным возвышением.

Филипп сидел отдельно, за специальным столом между троном и советниками.

— Докладывай, — велел ему Максимилиан.

— Не далее, как двадцать девятого ноября сего года, — начал Филипп, — в Бенолийской директории сети появилось множество карикатур и эпиграмм с дерзостным ехидством высмеивающих мой проект очищения высокой крови. В них аристократия именовалась куклодельной, штамповочной, конвейерной. Предлагалось открыть трёхлинейный цех по производству дворянства, с особым конвейером в пристройке для выпуска дээрнов высшего списка. И даже высказывалась кощунственная идея наладить поточное производство императоров.

Адвиаг смотрел на Филиппа с преданным вниманием, кивал в такт его речи.

«Пусть мне не хватило духу на месть, — думал Адвиаг, — так хотя бы на мелкую пакость сил достало».

До эпиграмм и карикатур он додумался спустя несколько минут после разговора с Михаилом Северцевым. Снисходительное сочувствие мятежника к вельможному бессилию хлестнуло по самолюбию не хуже плети, заставило мысль работать.

Хотя, если разобраться, сочувствие Михаила было самым что ни на есть искренним. Он от души жалел отца, который теряет детей.

Но вельможу презирать это не мешало.

Злость, обида и возмущение своё дело сделали. Адвиаг нашёл способ если не отомстить, так хотя бы нервы Филиппу попортить.

В СИЗО сидело достаточно остроумцев, не пылающих верноподданнической любовью к императорской фамилии.

Одним заключённым Адвиаг поклялся скостить срок, другим, с небольшими статьями, гарантировал условные приговоры.

Удивились мятежники безмерно, в искренность директора службы охраны стабильности не поверили. Но эпиграммы и карикатуры делать согласились практически сразу, хотя и поставили условием, что записывать изречения и зарисовывать придуманные ими картинки будут другие люди — чтобы не было материала для экспертизы.

«Только так, а не иначе, — сказал Адвиагу стихийно выбранный лидер. — Мы и душу отведём, и на суде вы умоетесь доказывать».

В итоге уже через восемь часов Бенолия изнемогала от хохота. А карикатуры и эпиграммы стали множиться быстрее, чем кошки по весне, — каждому хотелось явить народу весь блеск своего остроумия, благо сеть давала ощутимую надежду остаться безнаказанным.

Но и это ещё не всё. Бенолийская идея синтетической аристократии заинтересовала весь Седьмой сектор Северного предела Иалумета.

Уже на второй день Максимилиан и Филипп имели честь потешать превеликое множество народу. Их имена были на устах почти любого и каждого.

Однако столь великая популярность бенолийских владык не радовала.

Филипп продолжал извергать возмущённые тирады, Максимилиан вставлял скуднословые, преимущественно матерные комментарии, а директор службы охраны стабильности наслаждался местью.

— Мой проект провалился с треском! — верещал Филипп. — Ни один дворянин империи не станет ему следовать, побоится беспрестанных насмешек черни. Директор, вы должны немедленно прекратить эти кощунственные осмеяния моей идеи и привести плебеев к повиновению.

— И заставить дворянство выполнять проект! — гаркнул Максимилиан.

Адвиаг вскочил, согнулся в поклоне.

— Воля ваша да исполнится, государь!

«Когда-нибудь где-нибудь в другом измерении», — мысленно добавил Адвиаг.

Дверь зала Коронного совета распахнулась. Вошёл капитан Сумеречного подразделения дворцовой стражи Димайр Файдис. Главный теньм.

У Максимилиана и Филиппа исчезли головы. Вместо них был красноватый туман, который стремительно развеивался. Не было и изголовий их кресел. А со стен струйками стекали на пол два кроваво-мозговых пятна.

«Так в их не шибко разумных головёнках всё же был мозг, — растерянно думал Адвиаг. — Сам бы не увидел, ни за что бы не поверил».

Димайр Файдис рухнул на пол бесформенной грудой мяса, теньмы расстреляли его в упор. Адвиаг остановившимся взглядом смотрел на бесшумный бластер в уцелевшей руке.

Кто-то из вельмож застонал. У кого-то из советников началась рвота.

— Всем сидеть! — закричал Адвиаг придворным. — Никому не двигаться! — это уже теньмам.

Он метнулся к двери, рывком распахнул и приказал:

— Взвод общей стражи сюда, быстро!

Обернулся к теньмам.

— Всё оружие на пол и лицом к этой стене! — показал Адвиаг.

Ошарашенные, раздавленные произошедшим теньмы подчинились.

Адвиаг продолжал отдавать приказания.

Вскоре Алмазный Город оказался под полным контролем стражи общего назначения, подчинённой службе охраны стабильности. Все до единого бойцы Сумеречного подразделения закованы в кандалы и заперты по карцерам. Неожиданностей со стороны этой опаснейшей силы можно не опасаться.

А придворные, как обслуга, так и вельможи, безоговорочно покорились тому, кто громким твёрдым голосом отдавал приказы. Тем более, что их подкрепляли холодные суровые взгляды до зубов вооружённых людей в форме стражей.

Членов императорской фамилии Адвиаг собрал в самом дальнем и маленьком крыле дворца, где обитала всеми давно позабытая императрица. Подчинялись ему Хейгебаумы без возражения. Не воспротивились даже запрету покидать крыло и плотному кордону стражи у дверей и под окнами.

— Главное, не допустить утечки информации, — сказал Адвиаг генералу дворцовой охраны.

— Понял, сделаю, — кивнул генерал. — И всё же поторопитесь с организационными мерами. Сейчас они все от обалдения не то что собственные игры затевать, но даже двигаться толком не способны, но вскоре опомнятся и зашебуршатся. Долго мне Алмазный Город не удержать.

— Это понятно, — ответил Адвиаг. — Но сколько часов вы совершенно точно сможете его контролировать?

— На тридцать шесть рассчитывайте смело. Сорок восемь — скорее всего, но вряд ли. А вот через пятьдесят четыре часа ситуация станет неуправляемой.

Адвиаг настроил таймер мобильника.

— Удачи, генерал. Она нам всем сейчас ох, как понадобится.

— Это нашли на трупе Серого капитана, директор. В кармане формы. — Генерал протянул ему сложенный вчетверо листок из настольного блокнота.

— Почему такой чистый? Ведь он должен быть в крови.

— Капитан положил записку в целлофановый пакетик.

Адвиаг развернул бумагу.

Император и его наследник десятилетиями предавали моих людей. А я не мог их защитить, не хватало ни сил, ни смелости.

Так я хотя бы отомстить за них смогу.

Димайр Файдис, Серый капитан Сумеречного подразделения стражи Алмазного Города, даарн Бенолийской империи. Людь.

— Он дружил с некоторыми из своих бойцов, — тихо сказал генерал. — Даже не дружил, для дружбы слишком большая разница в возрасте… Они ему как сыновья были. Максимилиан же одного на смерть отправил, другого выгнал, третьего вообще не пойми кому подарил или продал. Те это были теньмы, с которыми Файдис дружил или нет, не знаю. Но даже у теньма есть предел, за который переходить не позволено никому. Доигрался свиняка трон-нутый! И наследничек его был ничуть не лучше.

— Я одно могу обещать, — ответил Адвиаг. — Больше теньмов в Алмазном Городе не будет никогда. А те, что есть, получат психологическую реабилитацию и новую профессию. То же самое касается и всех дипломников Высших лицеев. Лечение и обучение за государственный счёт. И без жмотства!

— Это правильно, — одобрил генерал

— Я возвращаюсь в стабилку. А вы держите Город.

— Будет сделано, — ответил генерал.

По дороге Адвиаг позвонил Пассеру, приказал доставить в кабинет Михаила Северцева.

Когда лётмарш Адвиага долетел до головного офиса службы охраны стабильности, Северцев был уже в кабинете директора, обсуждал с Пассером последнюю нашумевшую кинопремьеру, — в камере у Северцева стоял стереоплеер.

— Добрый день, Михаил Семёнович, — поздоровался Адвиаг. — Если позволите, я сразу приступлю к делу.

— Будьте любезны.

— Вы помните наш разговор о реформировании Бенолии?

— Очень подробно, — с лёгкой насмешкой глянул на него Северцев. — А вы желаете вернуться к обсуждению?

— Нет. Я собираюсь немедленно заняться его воплощением.

— Юмор оценил, — фыркнул Северцев. — Смешно.

— Мне не до шуток! Максимилиан и Филипп убиты два часа назад. Если не начать претворение вашего плана в жизнь, то нас захлестнёт всеобщий хаос и Бенолия утонет в крови. Как дээрн империи я считаю торжество вашего плебейского строя катастрофой, но как директор службы охраны стабильности государства понимаю, что это единственный способ уберечь страну от бесконечной междоусобной войны всех против всех, без разбора и толка.

— Так, — проговорил Северцев, из всех сил стараясь сохранить самообладание. — Не хилое начало. А подробностями произошедшего не соблаговолите поделиться?

— Я бы тоже от подробностей не отказался, — сказал Пассер.

Адвиаг докладывал коротко, предельно ясно.

Северцев и Пассер выслушали, задали по одному уточняющему вопросу.

— К сожалению, — только и смог сказать Пассер, — «План Северцева» — единственный разумный выход.

— А вы не сожалейте, — фыркнул Северцев. — Ведите страну через неразумный, зато приятный для вас выход. Бенолии к этому не привыкать.

— Михаил Семёнович, — с холодным бешенством ответил Адвиаг, — вам трудно в это поверить, но я офицер, и честь офицерская для меня дороже дээрнского тщеславия. Бенолия должна быть стабильной. И всё. Стабильность превыше всего.

— Какая именно стабильность, директор? — спросил Северцев.

— Любая.

— Значит, вы предлагаете сохранять стабильность боли? Постоянство голода? Неизменность унижений?

Адвиаг отвернулся.

— Вы талантливый агитатор, сударь Северцев. Центристская партия много потеряла, когда не сделала вас пропагандистом своих идей.

— Умение обеспечивать безопасность пропагандистской работы гораздо важнее способности краснобайствовать на митингах и сходках. Меня никто ни к чему не принуждал, директор. Я сам сделал свой выбор.

— Я тоже, — ответил Адвиаг.

Он подошёл к Северцеву, протянул руку для пожатия.

Северцев посмотрел ему в глаза. Внимательно, вдумчиво, но не вгрызаясь в душу.

Адвиаг не стал отводить взгляда.

Северцев кивнул, пожал ему руку.

— 14 —

Ринайя сидела в кресле, листала какой-то журнал.

Винсент сел на подлокотник.

— Знаешь, мне вдруг вспомнилось… Отец сказал, что Авдей трижды спасал нам жизнь. Первый раз — когда помог удрать от Панимера. Второй — когда отвёл от костра. А что стало третьим разом?

— Папа оговорился, — быстро сказала Ринайя.

— Для отца оговорки невозможны. У него каждое слово имеет совершенно прямой и однозначный смысл. — Винсент задумался. — Отец не знал, что мой друг Дейк и арестованный по обвинению в погибельничестве и клевете на ВКС Авдей Северцев одно и то же лицо. Хотя тогда его обвиняли только в погибельничесве… Но не в этом суть. Когда я попросил отца помочь Авдею и Михаилу Семёновичу, в тюрьме они сидели оба. Михаил Семёнович в отцовском СИЗО, а Дейк… — Винсент закусил губу, несколько секунд молчал. — Авдей тогда был у коллегианцев. Учитывая, какую чушь наболтал обо мне Панимер, задавать Авдею могли только один вопрос: где изволит прятаться беглый придворный секретарь Фенг.

Ринайя с тревогой посмотрела на мужа. Руки у Винсента дрожали.

— Тогда получается, — сказал он, — что окончательным калекой Дейк стал из-за меня. Он молчал на допросах. И коллегианцы начали применять к нему особые меры воздействия…

— Нет! — вскочила Ринайя. — Винс, послушай меня… — Она крепко, почти до синяков сжала мужу плечи. — Винс, посмотри на меня.

Винсент поднял глаза.

Ринайя села на корточки, прижала его ладони себе к лицу.

— Винс, любовь моя. Ты пойми, Авдей ведь от рождения был связан с мятежниками. Его отец — один из лидеров опаснейшей для империи партии. Ты думаешь у центристов нет тайн, которые интересны коллегианцам? Для их невеликого умишки естественно предположить, что сын должен всё знать об отцовских делах. Коллегианцы спрашивали его о центристах. Ну заодно и о нас с тобой. Мы были среди всего прочего, Винс, понимаешь? Авдея спрашивали о многом, в том числе и о нас с тобой. А он молчал обо всём, и в том числе о нас. Слышишь, Винс? Причина допросов не только мы.

— И всё же, — ответил Винсент, — мы одна из причин.

— Да. Но именно, что одна из причин, но не основная причина. Главная вина за увечье Авдея ложится на Преградительную коллегию, а не на нас с тобой. Да мы с тобой даже не причина! Мы всего лишь следствие. Причиной будет вся избавительско-погибельническая глупость, которой уже не одно столетие позорится Бенолия. К тому же это именно Дронгер Адвиаг, твой отец, вытащил Дейка из коллегии. Не скажи ты отцу об Авдее, коллегианцы его вообще бы обезглавили. Так что лишиться ног — не самая тяжкая потеря, которую можно было понести в такой ситуации. Вы почти сравнялись в счёте. Если Авдей спас тебе жизнь трижды, то ты ему — дважды.

«Граница между истиной и ложью проходит через правду, — подумала Ринайя. — Я Винсенту не солгала ни слова. Хотя и от истины мои слова далеки неизмеримо. Но зачем Винсу вина за то, что он всё равно не смог бы изменить? А всё остальное Дронгер и Авдей должны решать между собой сами. И никто не имеет права вмешаться в их разговор. Я же могу надеяться только на то, что отец когда-нибудь расскажет Авдею всё, как рассказал мне. Ведь это невыносимо — держать на сердце такую тяжесть».

Винсент соскользнул с подлокотника кресла на пол, обнял жену.

— Моя жизнь принадлежит Авдею, — сказал он тихо.

— А как же Кандайс, Манира, Дронгер? — спросила Ринайя. — Разве им ты не нужен? Или мне?

Винсент обнял её покрепче.

— Такие связи — это всё, из чего состоит наша жизнь.

Он немного помолчал. Потом отстранился.

— Рийя, отец говорил о Михаиле Семёновиче как о живом.

— А вот об этом нам с тобой лучше помолчать даже наедине. О чём молчишь дома, о том не проболтаешься на людях. Мне бы очень не хотелось, чтобы из-за неловко оброненного слова под удар попали сразу трое — отец, дядя Берт и Михаил Северцев.

Винсент кивнул.

— Да, нам с тобой лучше помолчать до тех пор, пока кто-нибудь из них не скажет обо всём сам.

= = =

Эльван уже третий день жил в Асхельме. И третий день не знал, куда себя деть и чем занять.

Авдею он не нужен. Точнее, колченогий палёнорожий криворучник убеждён, что лучший теньм Бенолии приехал в Гард исключительно ради того, чтобы один раз в сутки на пять минут открыть хрустальный шар и соединить штыри.

Прибавить к этому десять минут, которые Авдей ковылял от лётмарша к Башне, а затем обратно, накинуть ещё пять минут на церемониал и получится ровно полчаса работы в сутки. Остальные двадцать три с половиной часа Эльван оказался предоставлен самому себе.

Об обязанностях телохранителя и слуги пришлось забыть. После той встречи, которую ему устроил Северцев, даже заикаться о подобного рода деятельности было бы нелепо.

Эльван со злобой пнул по стволу дерева и выматерился. Вспоминать своё первое появление в Асхельме стыдно будет до конца жизни. Теньм, который падает в обморок, как истеричная пансионерка. Пресвятой Лаоран, ну и позорище… А с другой стороны, какой теньм бы от такого в обморок не упал? Светоч, который предлагает проводить тебя в твою персональную комнату и собственноручно приносит тебе ужин…

Это даже безумием и бредом не назовёшь.

Живёт Авдей по соседству, через стенку, в точно такой квартирке, которую выделили Эльвану — кухня, ванная, кладовка и комната на четырнадцать квадратных метров.

Когда Эльван спросил Авдея, почему он поселился в квартирёшке для младшей обслуги вместо того, чтобы занять покои в одной из башен ареопага, Северцев ответил, что в реальной жизни такая квартира для безработного калеки уже непомерная роскошь.

«Но ведь вы Открыватель!», — сказал тогда Эльван.

«Открывательство не работа, а разновидность очередной жизненной неудачи, — рубанул на это Авдей. И тут же добавил с виноватой и мягкой улыбкой: — Простите. Я не хотел вас обидеть».

Господина, который опускает себя до того, чтобы извиниться перед слугой, презирают.

Но Эльван не стал слугой. А Северцев не пожелал быть господином.

— Он мой сосед по лестничной клетке, — вслух сказал Эльван. — Только сосед, и всё.

Эльван опять пнул дерево и выматерился.

Безделье и собственная ненужность сводили с ума.

Не утешал даже Радужный Фонтан. Чудом и волшебной сказкой Открывание было лишь один раз. А теперь стало нудной, скучной, а главное — бессмысленной обязанностью. Если Сфера безразлична своему Открывателю, то как она может стать интересной кому-то ещё?

Пусто всё. Ненужно. И тоскливо до боли.

Час за часом, минута за минутой утекали в никуда.

Часть дня получалось убить на тренировки, для асхельмской охраны оборудован отличный зал и учебная полоса.

Боевая и стражническая подготовка у асхельмцев оказалась несоизмеримо лучше теньмовской, с этим спорить Эльван и не пытался. Но этих великих вояк было видно! В любой, даже самой многолюдной толпе они заметны как фонарь в ночи. О комнатах и коридорах даже говорить было нечего, там телохранители выделялись ярче, чем лужа крови на снегу.

Слепой дебил, и тот смог бы пальчиком показать, где расставлены телохранители владык Иалумета. И тем более сообразил бы, как обойти кордоны и прикончить архонтов вместе с их ушехлопистой охраной. Но и это ещё не всё! Асхельмская охрана могла смотреть, но не умела видеть. Эльван преспокойно ходил по стражническим казармам и раздевалкам, перекладывал с места на место вещи, даже повытаскивал зарядники из личных бластеров охраны и сложил горкой на подоконнике. Стражники обвиняли друг друга в глупых шутках, дважды даже подрались, но теньма так и не заметили.

Эльван разжился ярко-зелёным влагостойким фломастером, хотел написать стражникам на спинах, по которым давно скучал хлыст, «Раззявы и Бездари», но в последнее мгновение решил не опускаться до глупых шуток и придумал развлечение получше.

На фотоаппарат и видеокамеру мобильника, который Эльвану неизвестно зачем выдали ещё в коммуникационной линии вместе с одеждой, теньм понаснимал немало курьёзных эпизодов из работы и досуга асхельмской охраны. После, справедливости ради, снял эпизоды лестные. Отрицать высочайшую боевую подготовку асхельмцев было бы нелепо. Рассказывать, так обо всём.

«Только кому я могу это рассказать? — подумал Эльван. — Не к Авдею же идти… Клементу пошлю! Пусть посмеётся. А заодно и позавидует. Стреляют и ножи метают асхельмцы не в пример лучше его. Только сопроводительный текст к видеоматериалам надо придумать поинтереснее, не такой скучный, как обычно бывает в газетах и по стерео».

Но сбор материала занял всего лишь вчерашний вечер и час от сегодняшнего утра. Делать опять было нечего.

Эльван со злостью пнул многострадальный древесный ствол и пошёл в библиотеку ареопага.

Только там стояли стереовизоры, которые ловили бенолийские передачи. В Маллиарве сейчас время девятичасовых новостей, и Авдей обязательно их слушает.

Как ни крути, а Эльван теперь принадлежит ему. И косорожий своим имуществом распорядиться обязан, хочет он того или нет.

В квартиру Авдей может не пустить, в парке от встречи и разговора легко уклониться, а в библиотеке полно укромных уголков, откуда колченогому не вырваться. Эльван заставит его объясниться! Даже если в итоге Авдей прикажет покончить с собой, это будет лучше, чем пустота и неопределённость, которые за трое суток душу измотали сильнее, чем все предыдущие годы, считая ученичество у Латера.

Латер, кстати, сейчас трелг на каторжной плантации окучивает. И заниматься ему полевыми работами ещё долго. Владельцам Высших подготовительных школ после расследования по «Лицеистскому файлу» сроки давали немалые.

Только судили не за то, за что надо. Статьи были «Работорговля», «Жестокое обращение» и прочая чушь, когда на самом деле надо было судить за предательство. Эльван Латера любил. После ненавидел. Дальше стало всё равно. Хотя и услышать о каторжном сроке было приятно.

В библиотеке Авдея не оказалось. Эльван с удивлением смотрел на пустые кабины стереовизионного зала. Чтобы Северцев — и не посмотрел выпуск новостей? Тем более, что в квартире косорожего нет, Эльван это точно знал. Значит что-то случилось.

Эльван не то чтобы обеспокоился, просто сработали телохранительские рефлексы. Теньм головой отвечает за безопасность своего… Нет, назвать Авдея Светочем у Эльвана не поворачивался язык. Исянь-Ши или даже просто господина из Авдея тоже не получится.

И всё же надо выяснить, где болтается этот… это… короче — где шляется Авдей.

Эльван поднялся этажом выше, в юридический зал. Нашёл Викторию Реидор, девицу, с которой спал или в ближайшее время надеялся переспать Авдей. Судя по тому, что видел вчера Эльван, вздумай Авдей потянуть её в койку, сопротивляться дамочка не будет. Что она только нашла в колченогом и криворуком убожестве? Тем более, что он ещё и палёнорожий. Эльван понял бы, окажись Виктория бордельной девкой или секретаршей, — им выбирать не приходится, с кем прикажут, под того и ляжет. Но чтобы вольная девушка и пошла с калекой… Нет, Эльван такого не понимал. Тем более, что Виктория весьма и весьма хороша собой: густой водопад чёрных волос, огромные тёмные глаза, лицо чистейших линий, фигура античной богини — прельстительно пухленькая, но ни грамма не толстая.

— Дейк на работе, — ответила Виктория. — В Ванхельме.

— Как на работе? — не понял Эльван. — На какой работе?

— Он работает судебным инспектором в Юго-Западном районе.

— Да какой из него инспектор? Как он может со своими костылями накладывать арест на имущество или охранять зал суда?

Виктория улыбнулась.

— Вы тоже из секторалки в Гард приехали? В Кольцах немного другая судебная система. Здесь арестам и конфискациями имущества занимается судебный исполнитель, охрану зала суда осуществляет пристав, а инспектор принимает заявления граждан и решает, есть основания для судебного разбирательства или нет. Если есть, то дело регистрируется и передаётся старшему референту, который, в соответствии с графиком дежурств, определяет, кто из судей, когда и во сколько будет заслушивать дело. — Виктория ещё раз улыбнулась и добавила: — Так что не волнуйтесь за Авдея. Судебный инспектор — работа исключительно офисная.

— Но почему он мне ничего не сказал? — растерянно проговорил Эльван. Теньм обязан знать всё о передвижениях своего… Нет, Авдей, конечно же, не Светоч, но всё равно он должен был сказать!

— А вы его спрашивали? — с лёгкой насмешкой проговорила Виктория.

— Глупо получилось, — ответил Эльван. — Извините, что побеспокоил.

В дверях зала он обернулся.

— Но как Авдей мог попасть на эту работу?

— Обыкновенно. Спустился по лестнице в Ванхельм, взял интертакси. Ну это такое такси без водителя, на автопилоте. Садишься, выбираешь по каталогу адрес и едешь. Дороговато, но общественного транспорта в Гарде нет. Да калеку туда всё равно бы не пустили.

— А такси с шофёром? — растерянно спросил Эльван. — Оно не дешевле?

— Водилы работают только по туристическим маршрутам. Город как таковой они знают неважно, так что к бюро по трудоустройству вряд ли сумеют довезти. Да и ни один водитель не взял бы в лётмарш калеку.

— Разве у Открывателя нет персонального лётмарша и шофёра? Ведь его возят к Башне.

— Нет, — качнула головой Виктория. — Персоналок вообще ни у кого нет, кроме архонтов и их инспекторов. Даже если кто-то из асхельмовских работников живёт в Ванхельме, то они долетают до лестниц, а дальше идут пешком. Чтобы попасть на территорию Асхельма, лётмаршу нужен специальный пропуск. Иначе его мгновенно развеет в молекулярную пыль. Для Открывателя выделен персональный маршрут, но он действителен только один раз в сутки.

Громкий разговор мешал посетителям библиотеки. Эльван подошёл к Виктории.

— Но почему охрана выпустила Авдея?

— Потому что Асхельм — не тюрьма. Если у вас есть постоянная регистрация, вы можете выходить в Ванхельм и возвращаться в Асхельм когда захотите. Да у нас все за покупками вниз бегают. Там и цены дешевле, и выбор товаров разнообразнее.

И всё равно Эльван не понимал.

— Чтобы работать инспектором, нужно быть юристом.

— Не совсем. Там работают студенты-третьекурсники. Дейк говорил, что четыре года изучал бенолийское право. Поэтому, чтобы в общих чертах разобраться в кодексах Кольца, ему хватило двух дней. Остальное по ходу жизни наработается. Как бы то ни было, а собеседование он прошёл и на работу принят. Уже пятый день работает.

«Изучал право? — недоумевал Эльван. — А, ну да… Клемент говорил, что Авдей был гражданским защитником у какого-то опальника. Дети в семьях мятежников начинали детально изучать кодексы и предписания лет с пятнадцати, если не раньше. В случае ареста реформисты могли рассчитывать только на себя, адвокат им был не положен».

— В судебной инспекции работают в три смены по пять часов, — сказала Виктория. — Так что Дейк скоро вернётся.

— Да, — сказал Эльван. — Спасибо.

Он вышел из зала, пошёл к лестнице. Почему-то в Асхельме почти нигде не было ни лифтов, ни эскалаторов. Да и зданий выше трёх этажей нет. Разве что ареопаг. Но и в нём лифты и эскалаторы имеются только в той части строения, где живут и работают архонты.

Зато в изобилии лестниц. Поверхность Асхельма неровная, и везде, куда бы ни пошёл, натыкаешься на спуск или подъём в три-четыре ступеньки. Для здоровых ног они незаметны, а для калеки становятся серьёзным препятствием. Тем более, что нигде нет пандусов. Останься Авдей в кресле-каталке, он был бы заключён в комнате как в тюрьме. А цена за право передвижения — жёсткие тяжёлые оковы фиксаторов на ногах. Свобода в кандалах. И такое не только в Асхельме. Это одинаково для любой точки Иалумета. Мир не принимал калек. И в итоге сам стал уродом. Навечно изувеченным.

Хотя нет, мир не уродлив. Ведь уроды не виноваты в том, что родились покорёженными. Точно так же, как не виноваты калеки, что по злой случайности на них обрушилось увечье.

Мир сознательно превратил себя в безобразное до тошнотворности и злобное до омерзения чудовище. Ведь это было намного легче, чем создавать красоту и доброту.

«Почему я раньше никогда не замечал чудовищности Иалумета?» — с удивлением подумал Эльван.

На лестнице Эльван столкнулся с операторшей из стереовизионного зала.

— А кабины уже работают, — сказала она. — Кабель поменяли. Идёмте, я поймаю вам новости с другого канала. Они везде, в принципе, одинаковы.

— Нет, спасибо, не надо.

Эльван спустился в холл, вышел на улицу.

Единственной по-настоящему важной вестью была смерть Димайра. Всё остальное — предстоящие через месяц выборы парламента и госпредседателя, распространение высших дээрновских прав и свобод на всех граждан Бенолии без ограничения, ещё какие-то реформы — всё это пыль.

Димайра больше нет. И только это имеет значение.

«Клэйм сказал, что ни у кого из нас никогда не было жизни, а потому вместо смерти нам оставалось всего лишь исчезновение. Никто даже не замечал, если кто-то из нас уходил. А ещё Клэйм сказал, что Димайр единственный среди теньмов, кто сумел если и не прожить, так хотя бы умереть по-людски. Ребята из нашего подразделения получат психолого-социальную реабилитацию, начнут новую, уже настоящую жизнь. Да и не только из нашего подразделения. Клэйм писал, что оставшимся лицеистам тоже помогут. Это стоило того, чтобы умереть».

Димайр всё сделал правильно, так, как и должен был сделать. Потому и боли по нему было. Она ушла куда-то так глубоко, что даже не ощущалась.

Зато пустота била хуже плети.

Клэйм ответил на трёхстрочную записку Эльвана длинным, интересным и очень сердечным письмом, подробно рассказал о себе, своей новой жизни, поведал обо всех надеждах и сомнениях. Клемент не скрывал ничего, но от такой открытости стало лишь горше.

У Клемента есть племянник, который называет его папой, есть девушка, с которой дело идёт к свадьбе. Есть и работа — Клемент учит калек навыкам самообороны, вместе с другими санитарами охраняет интернат от посягательств хулиганья. Напрямую Клэйм об этом не говорил, но понятно, что на службе его ценят и уважают. Вполне понятно, от такого специалиста не отказалась бы и стража Асхельма. Но пусть лучше Клэйм остаётся в интернате. Там всё как-то… Эльван запнулся, подбирая слово… И тут же сказал вслух:

— По-настоящему.

Да, жизнь Клемента оказалась настоящей в каждой своей секунде. А смерть Димайра стала бесконечно правильной — жить по-людски не можешь, так хоть уйди как настоящей людь. Смерть Димайра сделала теньмов людьми.

«А мне ни жить, ни умереть не для кого», — с тоской подумал Эльван.

Клементу он будет лишь помехой. Северцеву теньм не нужен даже для того, чтобы завязывать шнурки на кроссовках. Авдей всё стремился делать сам.

Пискнул на поясе мобильник. Из магазина сообщали, что заказанные полуфабрикаты приготовлены и упакованы. Службой доставки Эльван не пользовался, ходил за продуктами сам. И брал их только на день, чтобы на завтра опять надо было идти за покупками. Так появлялось хоть какое-то занятие.

Эльван вертел в пальцах мобильник. Что-то с этой машинкой было связано. Некое незавершённое дело.

Ах, ну да, так называемый «Репортаж из Асхельма».

А почему бы собственно и нет?

Пусть Клэйм пацана своего недотёпистыми охранниками позабавит. Заодно и сам посмотрит, как правильно бластер держать надо.

Чёрт, там ведь ещё потенциальные жена и дочка есть. Дамам все эти телохранительские прибамбасы будут неинтересны. Тем более, что девочка совсем кроха, ей надо показывать что-нибудь очень простое. Но такое, чтобы перед экраном стереовизора не заскучала мать.

Перед Эльваном прыгали и порхали какие-то пёстрые птички, выпрашивали корм. Пернатое население Гарда оказалось многочисленным, разнообразным, ручным и невероятно избалованным. Зато пели хорошо.

«Вот и тема репортажа для дам, — понял Эльван. — Певчие птицы Гарда».

* * *

Референт Матвея Алтуфьева, двадцатидвухлетний наурис с карими глазами и коричневыми шипами, сортировал почту. Состояла она из двух газет — их выписывает мать референта, экономка Матвея — и огромной кучи рекламных проспектов, которым неизбежно набивают почтовый ящик любого богатого дома. Хотя сегодня среди рекламного мусора обнаружилась открытка казённого вида.

— Это для вашего отца, — сказал референт Кандайсу. — Уведомление из суда. Слушание назначено на двадцать второе декабря.

После того, как клуб отобрал у Кандайса квартиру, Матвей пригласил семейство Джолли пожить у себя.

— Через десять дней, — проговорил Кандайс. — Долго.

— А что ж ты хотел? — удивился сидевший в углу комнаты Матвей, кряжистый и тяжеловесный двадцативосьмилетний брюнет. — Дело такое, слишком популярное. Ты знаешь сколько исков об изменении фирменных марок, брэндов и всего такого прочего предъявляется ежедневно? Сотни. Так что очередь у тебя ещё недолгая.

— Можно узнать, в чём суть дела? — осторожно спросил референт. — Возможно, понадобится собрать дополнительные документы.

— Да нет, сударь, спасибо вам большое, но ничего не надо, — сказал Кандайс.

— Меня зовут Фейлор, — напомнил референт.

Парень почему-то терпеть не мог официального обращения. Только на «ты» и по имени. Во всяком случае, когда с ним разговаривал Матвей и кто-нибудь из Джолли.

Кандайс виновато улыбнулся и, в знак извинения, пояснил:

— Батя школу музыкальную открыл на мои клубные гонорары. Когда эти уроды с меня неустойку сдирали, то школу конфисковали вместе с квартирой. Хрен бы с ними, со зданием и лицензией на преподавание, но клуб продолжает называть школу «Музыкальными классами Бартоломео Джолли». Дейк, это мой друг, он по юридическим делам классно шарит, сказал, что клуб не имеет право использовать отцовское имя. Так что они теперь должны дать своей школе другое название, а бате выплатить весьма солидную компенсацию. Заодно батя подал прошение в депратамент по делам культуры и в Образовательную канцелярию, чтобы ему присвоили звание маэстро. Вчера прошение удовлетворили. Теперь батя считается основателем собственного стиля обучения, и словосочетание «школа Бартоломео Джолли» будет иметь совершенно определённый и однозначный смысл. Особенно в суде.

— Это как с мастером Никодимом было? — понял Матвей. — Я и не знал, что с музыкантами так можно.

— Можно. Хотя и посложнее, чем с единоборцами.

— Здорово! — обрадовался Матвей. — Теперь твой батя будет зваться мастер Бартоломео. Так редко кого называют. Очень редко.

— В музыкальном мире принято говорить маэстро. Слово «мастер» там почему-то не прижилось.

— Да какая разница! Всё равно все сразу поймут, что твой батя — самый крутой перец в музыке. — Матвей вскочил и проговорил так, как будто объявлял выход на ринг знаменитого бойца: — Маэстро Бартоломео!

Кандайс улыбнулся.

— Это надо спрыснуть! — сказал Матвей и метнулся к бару, стал смешивать какой-то слабоалкагольный коктейль.

Кандайс смотрел на него с некоторой растерянностью. Он до сих пор не мог привыкнуть, что эта двухметровая гора бугристых мускулов двигается с такой стремительной лёгкостью. Не зря его называли Торнадо.

— Я проиграл бы тебе на второй минуте, — сказал Кандайс. — Дыхалки не хватило бы выдержать твой темп. И как напарник я буду тебе только мешать.

— Не ерунди, — Матвей дал ему и Фейлору по коктейлю. — Я тебя к одному доктору отведу, тот покажет дыхательные упражнения. И уже через месяц тебя можно будет в кузне вместо мехов использовать.

Кандайс пожал плечами, отошёл к окну.

Квартира у Матвея десятикомнатная, находится на сорок втором этаже одной из самых престижных новостроек Маллиарвы. И почти все комнаты пустые, в них не то что мебели — коврика нет. А сам Матвей больше живёт в гостиницах и придорожных мотелях, чем дома. Это неизбежная участь всех знаменитых вольных единоборцев — постоянно мотаться из одного спортивного центра в другой, от поединка к поединку.

Кандайсу кочевая жизнь, хотя немного и досаждала, но всё же нравилась.

— Хату мне адвокат посоветовал купить, — сказал вдруг Матвей. — Я тогда очень крупный гонорар за рекламу срубил, и наследство одновременно подвалило. Родственник, о котором я даже не слышал никогда, оказался любителем боёв без правил, ярым болельщиком. Увидел меня на ринге, узнал, что я ему скольки-то там юродный племянник и отписал неплохую долю имущества. Короче, деньги надо было куда-то вкладывать, а с банками тогда кризис начался, пойди разбери, какой из них не лопнет вместе с твоими сбережениями. Вот я и купил эту на фиг не нужную хоромину. Дом тогда ещё только строился, и квартиры были относительно дешёвые. Сейчас вроде бы подорожали, так что при продаже я в убытке не окажусь. И банки стали стабильными, деньги в них класть можно без опаски. Так вот я о чём посоветоваться хочу… Канди, как думаешь, может продать эту дуру? Всё равно я тут живу не больше, чем одну неделю в год. А налог за неё плати…

Краем глаза Кандайс увидел, как свился спиралью хвост Фейлора и тут же рухнул бессильно. Для референта и экономки продажа квартиры означала увольнение.

Собственно, на работу Матвей брал только женщину. Чтобы квартира неуютом не уподобилась склепу, в ней постоянно должен кто-то жить. Вот Матвей и нанял экономку, хотя никакого хозяйства вести и не требовалось. А сына её в референты взял только для того, чтобы парню оформили столичную регистрацию. По-настоящему никакой референтской помощи Матвею, как и любому другому единоборцу никогда не требовалось.

Связь с миром они поддерживали через личные сайты, где поклонники изощрялись в благопожеланиях, фанаты соперников — в проклятиях, а коллеги-единоборцы размещали вызовы на поединок. Там же фирмы-производители оставляли предложение о рекламе своей продукции. Чтобы разобраться с этим «потоком корреспонденции» требовалось не более пятнадцати минут в день. И ещё пять минут на то, чтобы согласовать с потенциальным противником время встречи. Даже о месте поединка заботиться не было нужды, спортивные центры и клубы сами наперебой предлагали свои залы. Они же решали и транспортно-гостиничные вопросы. По традиции единоборцев, зал выбирает вызывающая сторона, поэтому чем ты знаменитее, тем больше в твоей жизни разъездов.

Но Фейлор своё референство воспринял с какой-то пугающей серьёзностью, и к Матвею относился… Кандайс даже слов не мог подобрать, чтобы охарактеризовать такое отношение. Так в церкви на икону Лаорна смотрят, как Фейлор смотрел на Матвея.

— Монсеньор, — прошептал референт, — а как же мы?

— Да сколько раз тебя нужно просить называть меня на «ты» и по имени?! — разозлился Матвей. — Сударь Фейлор, мне что, вам петицию в письменном виде подать, чтобы вы наконец-то меня поняли?

— У меня полно знакомых, которым нужен референт и экономка, — примирительно сказал Кандайс. — Если Матвей даст рекомендации…

— Да без проблем, — ответил Матвей.

— Работа у дээрна Урманиса тебя устроит? — спросил Фейлора Кандайс. — Он не беден и не жаден, так что оклад будет более чем приличный. А позвонить Урманису можно прямо сейчас.

— Мой отец в опале, — тихо сказал Фейлор. — Сослан по личному распоряжению покойного государя. Родственников опальника на работу никто не примет.

— Да кого это сейчас волнует? — пренебрежительно отмахнулся хвостом Кандайс. — Всем гораздо интереснее обсуждать предстоящие выборы, чем придворные дела. Тем более, что почти все надзорные коды отменили. Спецнадзор оставили только уголовникам, да и то не всем. Но если ты не хочешь связываться с аристократией, я могу подыскать работу у кого-нибудь из богатых простокровок. Кстати, — сообразил Кандайс, — если твой отец служил при дворе, значит и у тебя есть титул?

— Я диирн империи.

— Я тоже, — хихикнул Кандайс. — И мой батя в опале был. Семь лет в Гирреане отмотал. Опалу чуть больше трёх месяцев назад сняли. Но ко двору батя возвращаться не захотел.

— А я плебей, — сказал Матвей. — Алмазный Город только через ограду видел.

— Не велика потеря, — ответил Кандайс. — Батя говорит, что за оградой и смотреть-то не на что. — И спросил Фейлора: — А кем твой батя при дворе был?

— Внешнеблюстителем. После имел счастье занимать Зелёную комнату в Императорской башне. Дальше была ссылка…

— Так, — по-бойцовски подобрался Кандайс, — а его случайно не Варкедом Панимером зовут?

— Диирн Варкед Панимер, — высокомерно ответил референт. — Совсем недавно это имя…

— Вот значит какая сука заварила гнилую кашу с Погибельником! — перебил Кандайс. — Дейка из-за него в коллегии покалечили, Винса чуть не сожгли. И всё из-за одного паскуды, которому не терпелось императорский зад облизать вне очереди.

Кандайс посмотрел на Матвея.

— И ты пускаешь в дом такую мразь? Прости, но мы не можем здесь оставаться. Устроимся где-нибудь в гостинице. А вещи… Да хрен с ним, с тряпьём! Скажи своему… Панимеру, чтобы выкинул.

Кандайс пошёл к родительской комнате, сказать матери, чтобы собирала Лайонну.

Матвей схватил Кандайса за плечо.

— Ты знаешь, что такое жрать крыс и выпрашивать по дешёвым закусочным хлебные обрезки? Родню опальника не брали на работу даже портовыми уборщиками.

Кандайс криво усмехнулся.

— Крыса — это ещё лакомство. Во время блокад в Гирреане ели дождевых червей. У карателей был такой метод усмирения — взять район в плотное кольцо и ждать, когда люди с голода друг друга жрать начнут.

— И что, было людоедство? — спросил враз побледневшей Матвей.

— Ни я, ни мои родители и сестра людей не ели ни разу, — ледяным тоном проговорил Кандайс. — Тебя ведь именно это интересует?

Матвей опустил взгляд.

— Прости.

— Блокады всегда быстро снимались, — ответил Кандайс. — повстанцы из других районов собирали вооружённые отряды и уничтожали карателей с тыла. Да блокады и устраивались редко. Я только в одной настоящей блокаде был. Обычно мятежные районы перекрывали виброгенераторами и выпускали какое-нибудь отравляющее вещество. Но против этого у нас были очень действенные средства! В Гирреане жилось не так плохо, как сейчас в газетах пишут. Не фонтан, конечно, была житуха, но и не такой конец света, как можно по газетам подумать.

Матвей смотрел в пол.

— Тогда ты должен понимать… — сказал он тихо. — Это ведь ваш закон, гирреанский, что сын за отца не ответчик.

— При условии, что сын не продолжает папашиных делишек.

— Не продолжает, — твёрдо сказал Матвей. — Если хочешь, я дам за Вилейду и Фейлора Панимеров поручительство в церкви.

— Людь ручается только сам за себя, — наставительно сказал Кандайс, — и только лох за соседа. Это тоже гирреанский закон.

К Кандайсу подошёл Фейлор. Встал на колени.

— Если Авдей Северцев или Винсент Фенг пожелают отдать предназначенное для Варкеда Панимера возмездие мне, его сыну и наследнику рода, я приму всё, что им будет угодно определить в качестве воздаяния. — Фейлор склонился в чельном поклоне, покорно вытянул перед собой руки.

Кандайс сел на пол, положил руку Фейлору на плечо.

— Будь здесь Авдей, он бы так определил мне по морде, что мало никому бы не показалось. Это только кажется, что руки у него хрупкие, музыкальные. Нет, музыкальные, конечно, тут никто не спорит, но звездануть он ими может так, что в башке безо всякого оркестра неделю концерт звучать будет. И по нервным узлам с такой точностью попадет, что мне, профессиональному бойцу, завидно становится.

Матвей тоже сел на пол.

— Я видел запись циркового боя. Как поединщик твой Авдей не ахти, но точность ударов по нервным узлам какая-то запредельная.

— Отработай три года в прозекторской, и у тебя такая же будет. Мы знаем лишь область, где у противника проходит нерв. Ведь точное расположение всегда индивидуально. А хорошему анатому достаточно беглого взгляда, чтобы определить место нервного узла с точностью до микрона. Они это чувствуют, как мы даже с завязанными глазами чувствуем все передвижения противника.

Фейлор сел на пятки, руки сложил на коленях.

Смотрел в пол.

— Я никогда не бывал в Алмазном Городе, — сказал он тихо. — Отец стыдился выводить меня в свет. Ведь я кареглазый. Да ещё и шипы коричневые. Для придворного это не комильфо. А краситься и носить контактные линзы я не хотел. Я никогда не был в Алмазном Городе. И мама тоже.

— Возможно, это и к лучшему, — сказал Матвей. Он взял Фейлора под руку, помог подняться.

И спросил:

— Ты учиться никогда не думал?

— Чему учиться? — испугался Фейлор.

— Вступительные экзамены начинаются с июля, так что ещё успеешь определиться чему. Нельзя же всю жизнь в референтах просидеть. А императорскую стипендию всем дают, даже настоящим поселенцам, не то что родне опальника. Тем более, что квоту на стипендиатов обещали увеличить.

Фейлор смотрел в пол.

— Я… — Он поднял глаза. — Я обязательно буду учиться.

= = =

Императрица Луиза, невысокая изящная дама тридцати трёх лет, голубоглазая, улыбчивая, шла по дворцовой галерее, опираясь на руку Михаила Севрецева.

— Так вам правда понравилась моя оранжерея? — спросила Луиза.

— Да. Особенно тот участок, где вьющиеся цветы оплетают объёмные решётки в форме дамы и кавалера, танцующих старинный танец.

— Я сама рисовала эскиз композиции, — похвасталась Луиза.

Михаил остановился у окна, распахнул створки.

— Вы пугаете меня, — сказала императрица. — Вы узнаёте о моих мыслях прежде, чем я сама успеваю осознать их. Откуда вы знали, что я хочу открыть окно?

— Движение руки, глаз. Микрожесты говорят о многом, если уметь их читать. Я часто водил слепых, ваше величество. Причём таких, которые были ещё и глухими, и немыми. Так что была возможность обучиться пониманию.

— Слепота, глухота и немота сразу? — поразилась императрица. — Но как же такие люди живут?

— По всякому. Кто-то весел, кто-то печален. Автор вашего любимого поэтического сборника «Музыка ветра» — слепоглухонемой. Жил в Западном Гирреане.

— Вы его знали?

— Нет, — качнул головой Михаил.

— И всё же я не представляю как… — императрица не договорила.

Михаил взял её ладонь, показал несколько слов дактилоязыка.

Императрица задержала его руку.

— Я боюсь. Так боюсь, что не могу спать. Мой супруг… Ведь это только на словах жена не отвечает за мужа. На деле же… Теперь, когда всё больше и больше из его выходок становится известно… Михаил, я умоляю вас, позвольте мне переселиться в Ратушу! Пусть все знают, что я не связана с Максимилианом ничем, кроме венчального обряда. Я ненавижу Алмазный Город!

Михаил ободряюще похлопал её по руке.

— Ваше величество, с вами ничего плохого не случится. Адвиаг дал вам надёжную охрану.

— Нет. Я не хочу оставаться здесь! Поговорите с Адвиагом. Вас он послушает.

— Хорошо, — кивнул Михаил и отступил от Луизы на два шага. — Уже к вечеру вы будете в Ратуше. Но только там очень маленький жилой сектор. Вам придётся сильно ограничить себя в свите.

— Да провались она совсем!

— Если так, то никаких проблем. Будет вам Ратуша, сударыня. О, простите, ваше величество. Я опять нарушил этикет.

— Чепуха, — сказала императрица. — Вы никогда не нарушаете вежливости, а это гораздо важнее. Редко бывает, чтобы благородство манер шло изнутри. Обычно это лишь наружная позолота. Причём очень тонкая.

— Я польщён столь высокой оценкой вашего величества, но вам ни к чему тратить себя на комплименты, чтобы попросить о поддержке и получить её.

Императрица качнула головой.

— Вы умеете заставить людей держаться в рамках вами дозволенного. — Она смотрела Михаилу в глаза. — Ведь если я попрошу вас называть меня Луизой, вы откажетесь? И я не хочу знать, в какой форме.

Луиза отошла к окну.

Посмотрела на Михаила.

— Почему вы приказали Адвиагу никому не говорить, что вы живы?

— У меня нет никаких прав приказывать директору службы охраны стабильности. Я попросил. Адвиаг был столь любезен, что выполнил просьбу.

— О да, — усмехнулась императрица. — Попросили. Своих мятежников вы тоже просили?

— Там я обязан был приказывать. И приказывал. Хотя и не забывал, что «приказывать» не означает драть глотку в начальственном оре.

Луиза отвернулась.

— Я не могу поверить, что вы сын портовых уборщиков.

— Если быть совсем точным, то я сын портовой проститутки и, по всей вероятности, ремонтника. Услугами портовых девиц, как правило, пользуются именно они, пилоты предпочитают городских проституток. Девицы же выбрасывают плоды своё развлекательной деятельности на свалку. Именно там меня и подобрал приёмный отец.

— Нет, — прошептала Луиза. — Невозможно.

— Именно потому, что империя отказывала простокровкам в праве быть людьми, нам пришлось отказать империи в праве быть.

— Не надо, Михаил! — посмотрела на него Луиза. — Во имя пресвятого… Я не прошу у вас уважения и любви, но ведь и ненависти с презрением я не заслужила. Я не выбирала, кем мне родиться — прачкой или принцессой.

Северцев подошёл, поцеловал ей руку.

— Ваше величество, уважения заслуживает любой и каждый, пока своими поступками не докажет обратного.

И отошёл в сторону прежде, чем Луиза успела подумать, что могла бы задержать его хотя бы на мгновение.

Императрица прикусила губу.

«Почему, пресвятой? За что? Чем я согрешила в прошлой жизни, если в этой оказалась… Оказалась тем, чем оказалась».

— Вы по-прежнему настаиваете, — сказала она Северцеву, — что короновать следует меня, а не кого-нибудь из племянников мужа?

— Да. Вам не только хватает ума для того, чтобы понять необходимость реформ, но и достаёт прозорливости, чтобы почувствовать неизбежность перемен. Поэтому есть надежда, что у вас найдётся достаточно мудрости, чтобы помочь обновлению воплотиться в наиболее безболезненной форме. О других членах императорской фамилии я этого сказать не могу.

— Хорошо, — опустила голову Луиза. — Из императрицы-супруги я стану императрицей-владычицей. Но объясните мне во имя пресвятого… — она не договорила.

— Ваше величество?

— Почему вы скрываете, что живы?

— Мой сын в Гарде. А это не многим лучше столь ненавистного вам Алмазного Города. Поэтому не нужно осложнять ему жизнь, наводя архонтов на мысль о заложниках. Пока мятежник Михаил Северцев считается мёртвым, ВКС не вспомнит о том, что его жена и тесть — это ещё и мать с дедом Авдея Северцева.

— Вы не боитесь, что ваша жена… Точнее — ваша вдова… Что она не сегодня-завтра выйдет замуж?

Северцев шевельнул желваками.

— Надеюсь, в новом браке она будет счастливее, чем в предыдущем, — произнёс он очень ровно.

Императрица опять прикусила губу.

«Выйдет она замуж, как же. После такого супруга другие мужчины перестают существовать. Если не с ним, то лучше вообще ни с кем».

— А вы никогда не думали, сударь, каково вашему сыну чувствовать себя отцеубийцей?

— Авдей не дурак.

— Охотно верю, — усмехнулась императрица. — Только не всегда всё решает разум. Есть ещё и чувства. А у них своя логика.

Северцев побледнел. В глазах застыл ужас. И боль.

Луиза метнулась к нему, обняла и заговорила быстро, захлёбываясь словами:

— Ты не слушай меня! Я же баба, а значит дура. Не надо, я прошу тебя, Мишенька. С твоим сыном всё будет хорошо, вот увидишь!

Северцев отстранил её мягко, вежливо, но так, что Луиза поняла — больше ей к Михаилу не приблизиться никогда.

— Чрезвычайно приятно было беседовать с вами, сударыня, — поклонился Северцев.

И ушёл.

— За что, пресвятой? — прошептала Луиза. — Почему?

За дверями галереи Северцева ждал Адвиаг.

— Императрица согласилась на коронацию?

— При условии, что её резиденцией станет Ратуша, — ответил Северцев.

— А что мне тогда делать с Алмазным Городом?

— Устройте здесь музей.

— Но… Хотя, какая теперь разница…

Адвиаг немного помолчал.

— Как вам Луиза? — спросил он.

— Умна. Привлекательна. И, по всей вероятности, добра. Вы бы познакомили её с Пассером.

— Что-о?! — еле выговорил потрясённый и возмущённый Адвиаг.

— А чего такого? Он неглуп, надёжен и на внешность неплох. К тому же как минимум одна общая тема у них уже есть — оба очень любят цветы.

Адвиаг молчал. Для вельможи сама идея того, чтобы устраивать знакомство императрицы и простого дээрна из общего списка, звучала кощунством.

И в то же время буром лезла мысль, что вкусы Луизы и Альберта совпадут не только в том, что касается оформления оранжерей.

* * *

Старшим смены судебной инспекции назначили новичка, который отработал всего-то восемь дней. К тому же калеку.

С тех пор, как какой-то увечник стал Открывателем, в Гард стали пускать уродов. Хотя до сих пор им даже в Большом Кольце показываться не позволялось.

А теперь пожалуйста — мало того, что криворукая и колченогая мерзость с палёной мордой сидит с тобой в одном зале, так ещё эта ущербность может тебе приказывать.

Инспекторы бросали на Авдея Северцева ненавидящие взгляды. Но жалкий уродец относился к инспекторскому неодобрению с полнейшим равнодушием.

Авдей внимательно слушал, что говорит ему жалобщик, что-то уточнял. Смотрел жалобщик в пол, но претензии излагал куда как напористо и темпераментно.

Авдей взял трубку коммуникатора.

— Инспектор Филимонова, подойдите, пожалуйста, — сказал он. — И захватите с собой видеопланшетку с космонетной антенной.

Жалобщик, немолодой, толстый и слегка облинявший беркан посмотрел на него с удивлением. И тут же опустил взгляд. Глядеть на урода было омерзительно.

Авдей жестом предложил инспекторке, высокой пепельноволосой и синеглазой красотке, сесть на второй клиентский стул.

— Изложите суть ваших претензий, истец, — сказал он беркану. — Подчёркиваю — только самую суть. Без лирических отступлений.

Истец сосредоточился и проговорил:

— Мне отказано в проведении экспертизы по кмелгу. Владелец охранной фирмы, которая стерегла коллекцию в моё отсутствие, подменил кмелг поддельным, и теперь я желаю вернуть экспонат или хотя бы получить его полную рыночную стоимость. Плюс компенсация за моральный ущерб.

— Что такое кмелг? — спросил Авдей.

— Ну это… Штука такая. Красивая. В Лагинасе, это планета из Пятнадцатого сектора Южного предела, кмелг используют в различных обрядовых песнопениях.

— Как именно используют?

— Ну это… Играют на нём. На свадьбах играют, на похоронах… И по всяким другим поводам. Становятся в круг и играют.

— Так значит, это музыкальный инструмент?

— Нет! — отрезала Филимонова. — Его нет ни в одной музыкальной классификации.

— Откройте, пожалуйста, космонет, — велел ей Северцев, — и зайдите в справочную «Альфа-Омега».

— Это недостоверная справочная. «Альфу-Омегу» составляют не учёные, а все, кому не лень написать статью.

— Однако статьи там не принимаются без ссылки на источники, — возразил Авдей. — А среди них встречаются и глубоко научные материалы.

Возразить было нечего. Филимонова нашла нужную статью.

— Пожалуйста, — ядовито сказала она. — Даже здесь написано, что хотя кмелг и используется для наигрышей во время обрядовых действий, ни в одной официальной классификации музыкальных инструментов не упомянут.

Авдей глянул на экран. Семеро мужчин встали в круг, соединили поднятые левые руки. В правой у каждого зажата какая-то небольшая стеклянно-металлическая раскорячка. На другом изображении точно так же стояли пятеро женщин. На третьем — группа из трёх мужчин и трёх женщин.

— Это фото или клип? — спросил Авдей. И тут же ответил, увидев файловую метку: — Клип.

Включил просмотр.

Люди, не размыкая рук, медленно кружились по часовой стрелке, одновременно извлекая из кмелгов нечто, похожее на мелодию крайне неблагозвучного сорта, и скандировали речёвки, посвящённые таким жизненно важным вещам, как обильный урожай, удойность коров и супружеское взаимопонимание.

Авдей запустил клипы ещё раз, вслушался в звучание кмелга.

— Однако у этой раскорячки четыре октавы, — сказал он. — Звук объёмный, цветовая характеристика триколор, подвижность линий — триста шестьдесят градусов. Не хило! По музыкальным возможностям эта раскорячка соответствует классической гитаре. И вы хотите сказать, что кмелга нет в инструментальных списках? — глянул он на Филимонову. — Тогда все эксперты враз должны были лишиться и ушей, и мозгов, а в это верится с трудом.

— Да нет, гражданин начальник, — пролепетал ошарашенный истец, — это потому, что кмелг просто не попал в их поле зрения. Лагинасцы ведут довольно замкнутый образ жизни и туристов не привечают.

— Скажите, — полюбопытствовал Авдей, — а на кмелге всегда играют только одной рукой?

— Да. Либо в таком… э-э… ну так скажем — в хороводе, либо кладут на стол и играют одной рукой. Другой в это время держат ароматическую свечку. Так из дома изгоняются злые духи и привлекается удача. — Истец немного помолчал и счёл нужным пояснить: — Музыка сама по себе у лагинасцев хорошая. Непривычная на вкус жителей Колец, но очень хорошая. Только вот с кмелгом такая непонятность. Как-то никому в голову не пришло сыграть на нём по-настоящему.

— Понятно, — кивнул Авдей. — Но не в этом суть. Главное, что хотя кмелг и не считается музыкальным инструментом, он, тем не менее, представляет собой объект этнокультурного богатства Иалумета. Кроме того, кмелг обладает выставочно-коллекционной ценностью, поскольку является материальным предметом и имеет чётко выраженные характеристики, по которым можно определять его денежную стоимость. Соответственно, он может быть как объектом купли-продажи, так и воровства, и подделки. Где вы взяли ваш кмелг, истец?

— Я этнограф, — ответил тот. — Изучал лагинасские сказания. Получилось так, что жителям одной деревни я оказал крупную услугу. В благодарность староста хотел подарить мне верблюда. Для них это настоящее богатство. Но мне такой подарок, как вы понимаете, только в обузу. Тогда я сказал, что пусть лучше они подарят мне кмелг, поскольку в его звуках живёт самое лучшее, что только есть у деревни. Каждый раз, прикасаясь к кмелгу, я буду вновь встречаться с моими друзьями и их прекрасным краем. И старосте, и его людям мой ответ польстил. Они всей деревней обратились к самому знаменитому мастеру Лагинаса, попросили сделать для меня кмелг. Мастеру, в свою очередь, польстило такое внимание к его таланту. Он отложил в сторону все заказы и сделал чудеснейший кмелг. Об этом даже в лагинасских газетах писали, я запросил в редакциях копии статей, их пришлют завтра к полудню. Гражданин начальник! — возопил истец. — Мой кмелг подменили вот на это! — Он положил на стол Авдея стеклянно-металлическую раскорячку.

Авдей осторожно прикоснулся к ней кончиками пальцев. Раскорячка задребезжала. Авдей глянул на картинки с лагинасскими музыкантами, повторил их движения. Кмелг провыл ту же неблагозвучную мелодию.

— Понятно, — сказал Авдей и стал острожными, даже ласковыми прикосновениями изучать, пробовать звук кмелга.

Распробовал. Изучил.

Сыграл коротенькую гамму. Затем ещё одну.

Филимонова поймала себя на том, что представляет, как Северцев столь же нежно и ласково прикасается к её груди, к бёдрам… Причём уродство руки уже не имело ни малейшего значения. Только прикосновения.

«Интересно, какие у него губы… — растерянно думала Филимонова. — Наверное, такие же сильные и чуткие, как и руки».

Авдей развернул кмелг так, чтобы играть можно было левой рукой и…

…и пламенным вихрем взметнулась мелодия фламенко. Совершенно иное, не гитарное звучание, но его хотелось слушать. И танцевать. Хотя танец уже сменился лиричной грустью какого-то романса. Который Авдей тоже оборвал на полуфразе.

— Редкостная гадость, — сказал он. — Это даже не подделка. Это издевательство.

— Откуда ты знаешь? — спросил кто-то из инспекторов.

— Ты же сам слышал — у этого, с позволения сказать, кмелга звук плоский, монохромный, подвижность всего девяносто градусов. Любой эксперт при сравнении с тем кмелгом, что есть в сетевой записи, подтвердит, что данный экземпляр — грубейшая подделка.

— А ты что, музыкант? — враждебно спросил инспектор, не желая верить очевидному.

— Бывший музыкант, — Авдей показал изуродованную руку.

— Это несправедливо, — сказала Филимонова. — Нечестно!

— Справедливость бывает только в суде, — ответил Авдей. — И то через раз. А в жизни всё… по-своему. — Он тряхнул головой. — Однако вернёмся к делу. Экспертиза по предмету этнокультурной ценности, именуемой кмелгом, должна быть назначена немедленно. Параллельно необходимо предупредить таможенную службу, чтобы отслеживала все кмелги, которые будут вывозиться из города. У вашего кмелга есть какие-либо особые приметы? Личное клеймо мастера, например.

— Дарственная надпись, — пробормотал истец. — Староста своим именным кинжалом нацарапал. «На радость и удачу». Слово «радость» написано через «а» во втором слоге. Староста — толковый управитель, но не великий грамотей.

— А здесь «радость» написана через «о»! — показала Филимонова.

— Это, гражданка инспектор, — сказал Северцев, — вы не мне должны сообщать, а в протокол записывать. В следующий раз будьте, пожалуйста, внимательнее. И не забывайте пользоваться справочными ресурсами. Что касается вас, гражданин истец, то, обращаясь за помощью к официальным лицам, будьте любезны излагать претензии чётко, внятно и последовательно. А главное — кратко. Словесные кружева хороши только в гостиной ваших друзей, когда вы будете жаловаться на тупость и бесчувственность судейских чиновников.

— Что вы, гражданин начальник, я не…

— Взгляните, пожалуйста, вон туда, — показал Авдей на длинную очередь жаждущих правосудия. — И призадумайтесь на досуге, имеется ли у нас время разбираться в бесконечной веренице хаотичных речей. Если у людей есть дело, то и говорят они о деле, а не о соседском хмеле. Следующий, пожалуйста.

Филимонову и речистого истца как ветром сдуло.

Судья Паларик, среднерослый наурис тридцати девяти лет, заведующий инспекционным залом, смотрел на беседу Авдея с уже новым жалобщиком.

Странный парень. И дело не только в ужасающем уродстве.

Авдей одинаково легко чувствовал себя во всех четырёх основных юридических ипостасях — следователь, адвокат, прокурор и судья. Но так не бывает. Всегда превалирует что-то одно. «Ты должен выбрать свою роль», — сказал судья ещё на собеседовании. «Я выбрал. Судья». Однако судьёй Авдей в полном смысле этого слова не был.

Такое случалось. Нередко в судьи стремился прирождённый следователь, а прокурор норовил стать адвокатом. Заблудившихся в собственном даре видно было сразу. В большинстве случаев Паларику удавалось убедить их поменять ипостась. Некоторые советов слушать не хотели, но это уже было их решением и их ответственностью. Каждый имеет право уродовать себе карьеру и жизнь в полное свое удовольствие.

Но Авдей ставил его в тупик. В нём равны все четыре ипостаси. И для всех четырёх чувствуется хоть и небольшой, но опыт.

Однако невозможно быть и судьёй, и обвинителем, и защитником, и дознавателем в одном лице.

Надо выбрать что-то одно. Но для Авдея это было равносильно тому, чтобы отказаться от трёх четвертей собственной души. Убить себя на три четверти.

К тому же было в нём что-то ещё. Нечто совершенно иное, к юриспруденции ни малейшего отношения не имеющее.

И вот пожалуйста — музыкант. Причём немалого мастерства. Вот так сходу приспособить под себя совершенно незнакомый инструмент… Почувствовать его, понять… Причём взаимопонимание с кмелгом Авдей нашёл почти мгновенно.

Как музыкант он талантлив необыкновенно.

Но беда в том, что как юрист одарён не меньше.

«Как же ты будешь выбирать, Авдей? И нужно ли выбирать, какую из рук себе отрубить? Однако и разорваться надвое, стать и юристом, и музыкантом невозможно».

Дежурство закончилась. Инспекторы уступали места сменщикам.

Авдей взгромоздился на костыли, проковылял в служебный коридор.

К нему подошёл один из инспекторов.

— Авдей, у моего отца знакомый есть. Владелец солидного антикварного магазина. В магазине имеется этнографический отдел. И там есть кмелг. По словам продавца, очень хороший. Его словам можно верить, магазин действительно очень солидный и уважаемый. Кмелг стоит недёшево, но я поговорил с отцом, а он — со своим знакомым. Продавец согласен на беспроцентную рассрочку. Всё равно товар неходовой. За год, максимум за полтора, ты свой кмелг выкупишь полностью. Если, конечно, он подойдет тебе по всем этим триколорам и градусам.

— Год, максимум полтора… — повторил Авдей. — Как раз столько нужно, чтобы наработать руку. Я раньше на вайлите играл. И на фортепиано немного. Они совсем другие… Хотя и нечто общее в технике игры есть. Да, полтора года мне бы хватило, что бы стать… кмелгачом? кмелгером?.. Не знаю, как правильно.

— Кмелгист, — сказал инспектор.

— Да, — согласился Авдей. — Кмелгист звучит лучше всего.

И заковылял к выходу.

Инспектор догнал.

— Так ты берёшь кмелг или нет?

Авдей остановился.

— Не знаю, — проговорил он тихо. — Как-то всё неожиданно. — И решил: — Беру.

— Тогда поехали, — ответил инспектор. — Я с лётмаршем.

Паларик подошёл к Авдею.

— А как же юриспруденция? С карьерой музыканта она не совместима.

Авдей опустил взгляд.

— Полтора года мне надо на что-то жить. Выплачивать рассрочку. Халтурить в работе я не умею, так что за качество инспектирования исковых заявлений можете не опасаться. Но ваше право меня уволить.

Не дожидаясь ответа, Авдей заковылял по коридору. Рядом с ним шёл инспектор.

* * *

В дверь позвонили.

Эльван открыл дистанционный замок. В комнату вошёл Авдей.

— Нам пора в Башню, — сказал он.

Эльвана захлестнула ярость.

«Свершилось! — подумал он злобно. — Его колченогая, криворукая и косорожая милость соизволила вспомнить о своём Ассистенте. Днями напролёт этот засранец меня не замечает, но каждый вечер как нанятый заходит, чтобы попросить сопровождать его в Башню. Как будто я настолько туп, что сам не в состоянии усвоить свои прямые обязанности. — Эльван так стиснул пульт дистанционки, что тот затрещал. — Мой Светоч устраивается на работу, а я, его собственный теньм, узнаю об этом в случайном разговоре, причём беседую не со Светочем. Он два дня назад покупает себе музыкальный инструмент, взахлёб рассказывает об этом всем и каждому, только не мне, своей тени. Я даже ни разу не был в его квартире! И не говорил с ним никогда… Я только и делаю, что включаю дурацкий Радужный Фонтан, который не нужен никому, и в первую очередь самому Авдею».

— Вы плохо себя чувствуете, сударь Кадере? — спросил Авдей. — Быть может, вызвать врача?

Эльван дёрнулся как от пощёчины. Он ещё и заботу проявляет, мразь колченогая!

— Я чувствую себя прекрасно, — сказал Эльван холодным, клинково-острым голосом. — А когда ты отсюда исчезнешь, буду чувствовать себя ещё лучше.

— Я чем-то обидел вас, сударь Кадере?

— Уйди отсюда, — велел Эльван. И заорал, срывая голос: — Прочь пошёл! Проваливай!! Вон!!!

— Простите меня, сударь Кадере, — сказал Авдей. — Я не хотел причинять вам боль. Правда не хотел. Не знаю, как это получилось. Простите.

Тихо щёлкнул замок. Авдей ушёл.

Эльван хотел швырнуть ему вслед дистнационку.

И замер на полудвижении, ошеломлённый пониманием.

— Что я сделал… Пресвятой Лаоран, что же я натворил?!

Он говорил со Светочем сидя. Даже головы в его сторону не повернул. Он приказал Светочу уходить. Причём в очень грубой, оскорбительной форме.

Теньму за такое полагалось… Ничего ему за это не полагалось. Потому что ни один теньм никогда бы не сделал ничего подобного.

Эльван перестал быть теньмом.

Но и никем другим тоже не сделался.

И ничем.

Эльван положил на тахту дистанционку, отошел к окну, прижался лбом к стеклу.

— Что же мне теперь делать?

Подсказывать и приказывать было некому.

Всё придётся решать самому.

= = =

Хейно Вилджа, Хранитель гардской Башни, двадцать шесть лет, худощавый, рыжеволосый, вперил в Авдея ненавидящий взгляд.

— Припёрся? А где твой Ассистент?

— Не знаю, — сказал Авдей. — По всей вероятности, едет домой. В смысле, уезжает из Гарда. Так что ассистировать придётся тебе.

— Сфера уже открыта, — кивнул на хрустальные лепестки Хранитель. — И три штыря соединены. Осталось четвёртый сомкнуть.

— Так смыкай.

— Это ты всё испортил! — заорал Вилджа. — Раньше это была Радужная Башня. И священная Хрустальная Сфера. А главное — был благодатный Радужный Фонтан. Теперь же ничего нет. — Он подошёл к Авдею. — По образованию я инженер-программист систем связи. Все Хранители всегда были только программерами-связистами. А я вот взял, и на свою беду задумался, почему так. И понял. Башни — это всего лишь древняя ойкуменская система связи. Что-то вроде радиовышки. Поэтому она и должна была быть в каждом селении. А Радужный Фонтан — всего лишь проверка радиосети. Способ выяснить, все ли её составляющие работают. Есть и другие методы проверок, но связистам было скучно, и они написали программу на Радужный Фонтан. Тогда Башен было совсем мало, и все связисты знали друг друга лично. Вот и развлеклись. После Фонтан стал традицией. Дальше — больше. Фонтан стали считать священным. Ведь к тому времени в Иалумете уже не было ойкуменских Контролёров, чтобы объяснить, что к чему. Но в библиотеке остались все записи тех времён. А так же письма, дневники простых гардчан. Ведь в цифровом виде всё это занимает ничтожно мало места, а здание библиотеки огромно. — Хранитель зло рассмеялся. — Вот и выяснилось, что на самом деле мы все не более, чем дежурные связисты при коммутаторе. А господин Открыватель — это всего лишь хакер, который не Сферу на благодатный Фонтан настраивает. Нет. Он всего лишь ломает одни коды доступа и меняет на другие. А ты так даже этого не мог сделать. Бросил коммутатор незапароленным — подходи, кто хочешь, передавай, что хочешь и куда хочешь. Хоть небесные картины, хоть популярные мелодии, хоть Фонтан, будь он проклят!

— Ты сказал об этом другим Хранителям? — понял Северцев.

— Разумеется, — ответил Вилджа. — Я во все Башни передал сообщение. Охранителям тоже рассказал. Потому-то здесь и нет никого. Или ты не заметил?

— Заметил. Но подумал, что они придут попозже, ведь время ещё есть.

— Никто больше не придёт. И никогда. И благодати Фонтана тоже не будет больше никогда.

— Ошибаешься, — сказал Северцев. — Благодать Фонтана никуда не делась.

Он ещё и издевается, гадёныш палёнорожий! Вилджа врезал ему кулаком в морду со всего маха, крепко, так, чтобы сломать челюсть.

И понял, что лежит на кирпичном полу, а в спину ему упирается костыль.

— Больно! — дёрнулся Вилджа. — Пусти, дурак!

Костыль ткнул в какую-то одному Северцеву ведомую точку, и тело Вилджи пронзила такая боль, что в глазах потемнело.

— Калек всегда недооценивают, — сказал Авдей. Он прикоснулся костылём к пояснице Вилджи. — Это очень важная точка. Если правильно ударить, то ты на всю оставшуюся жизнь станешь таким же, как я. Тебе необратимо парализует ноги. А если ударить здесь, — Северцев прикоснулся к точке у основания шеи, — то ты станешь хуже, чем я. Ты вечно будешь лежать в койке, потому что отнимутся не только ноги, но и всё тело. Ты даже рукой не сможешь пошевелить. В тебе будут жить только глаза и уши. Но в четырех стенах нечего слышать и видеть. Говорить ты тоже сможешь. Но только в том случае, если кто-то придёт тебя послушать. А иначе ты будешь вынужден молчать. Долго молчать. Сутками напролёт.

— Сучий высерок, — процедил Вилджа, хотел подняться и врезать этому…

Тело опять пронзила боль. Авдей сказал:

— Древние связисты могли проверять коммуникационную сеть самыми разными способами, так?

— Да.

— Но они сделали Фонтан. Как думаешь, почему?

— Дурью от безделья маялись, — буркнул Вилджа.

— Или хотели сделать людям приятное. Сотворить маленький ежедневный праздник. И появился танец разноцветных искр. Сверкающее чудо. Древние подарили нам радость. Разве это не благое дело?

Вилджа дёрнулся встать и тут же сжался в испуге, ожидая новой боли. Но Авдей не тронул, наоборот, отступил в сторону.

— Дарить людям радость нелегко, — сказал Авдей. — Для этого надо отдавать часть себя. Отдавание — тяжёлый труд. Но приятный, как ни странно. Чтобы над заурядной башней связи фонтаном звонких искр засверкала чудесная радуга, в ней должна быть душа. Твоя душа. При условии, что она у тебя есть. Однако наличия души как таковой мало. Её надо ещё направить так, чтобы душевная сила обернулась добром и радостью, а не горем и злом. Чтобы стать радугой, душа сначала должна найти в себе тепло и свет.

Авдей подошёл к Сфере.

— Я не уверен, что моя душа достойный материал для того, чтобы делать из неё радугу, но поскольку ничего другого нет, придётся использовать то, что имеется. — Авдей задержал руку над штырём, посмотрел на Вилджу.

— Я всегда был только музыкантом, и сделать что-то полезное мог лишь при помощи вайлиты. После, когда моя рука превратилась в искорёженное никчёмье, один весьма неглупый людь сказал, что музыка есть не только в музыкальных инструментах, а везде — даже в пирожках и кирпиче. Но если музыка может быть везде, где угодно, значит играть её можно всем, чем угодно. В том числе и коммуникатором. Искрами закоротившей проводки. Пусть сегодня они станут «Лунной сонатой». Она такая спокойная. Тихая. А всем давно недостаёт спокойствия. Значит, надо его подарить. Во всяком случае, стоит попробовать.

Авдей присоединил штырь.

Вилджа выскочил на площадь, посмотрел на фонтан. Нет, это был не просто фонтан, а Фонтан. Его струи сплетались, рассыпались искрами, струились ручейками. Они танцевали! Вилджа уловил ритм, почувствовал… нет, не звук, а дыхание мелодии.

Фонтан оказался живым. А потому он мог танцевать и петь. И рисовать. Да просто раскидывать по всей округе искры-веселинки.

Отведённое Фонтану время закончилось, сияние искр исчезло.

Но Хранитель Башни знал, что оно вернётся. Вилджа сам вернёт Фонтан.

Завтра же.

Из Башни вышел Открыватель. Бросил на Хранителя безразличный взгляд и заковылял к лётмаршу.

Вилджа бросился вдогонку, схватил за руку.

— Не прогоняй меня, — попросил Вилджа. — Я сумею зажечь настоящий Фонтан, вот увидишь.

Авдей посмотрел на него с удивлением.

— Хранителей назначаю и увольняю не я. Это решает ВКС.

— Не в назначениях дело! Открыватель, пожалуйста… Я очень вас прошу, Открыватель, позвольте мне зажечь завтра Радужный Огонь! Если он не получится таким же настоящим, как сегодня, я до конца жизни останусь только Хранителем, а к Сфере даже не прикоснусь.

Авдей смотрел серьёзно, вдумчиво.

— Ваш Огонь должен быть не таким же, как сегодня, а вашим собственным Огнём. Только вы знаете, каким будет его танец.

— Не танец, — качнул головой Вилджа. — Рисунок. Он рисует. И согревает. Но молча. В абсолютной тишине, очень глубокой. Понимаете?

— Да, — кивнул Авдей.

Вилжда улыбнулся. Открыватель действительно его понимал.

Вилджа протянул ему руку для пожатия. Авдей ответил. Пальцы покорёженной руки оказались гораздо сильнее, чем думалось Вилдже.

«Калек всегда недооценивают. Дураки».

= = =

Эльван ждал Авдея у дверей его квартиры.

— Я слышал, вы какой-то музыкальный инструмент купили. Поиграете мне?

Авдей смотрел на него с удивлением.

— Я нагрубил вам, — сказал Эльван. — Простите.

Авдей шагнул к нему.

— Я пока ещё не так хорошо наработал руку, чтобы показывать свои экзерсисы слушателям. И мелодий, подходящих кмелгу, пока не подобрал.

— Плевать. Я хочу просто посмотреть, что это такое, как звучит.

Авдей опустил взгляд.

— Вы уверены, что вам это действительно будет интересно?

— Да, — твёрдо сказал Эльван. — Интересно.

Авдей посмотрел на него.

«Я всё неправильно истолковал, — растерянно подумал Эльван. — Перепутал маску и истину».

Маской был броневой металл и бластерный огонь.

Истиной — весенний дождь и солнечный свет.

Так, как и должно быть. Каждый защищает себя как может. Скрывает себя от мира.

Иначе мир уничтожит.

Но Авдей не любит маски. И без крайней необходимости не надевает.

Как и не возьмёт без самой крайней на то необходимости оружие.

— Нельзя быть таким открытым, — сказал Эльван. — Мир жесток. Он уничтожает всё, что не скрыто бронёй.

— А это смотря что в нём искать, — ответил Авдей. — Уничтожение или созидание. Вряд ли в боевой броне можно будет заниматься миротворчеством.

— В каком смысле?

— В любом.

Авдей открыл дверь.

Эльван вошёл, осмотрелся. Точно такая же квартира, как и у него, с той же казённой меблировкой.

Авдей вымыл руки, поставил на журнальный столик вино, печенье и шоколад — традиционное угощение в Бенолии.

Эльван подошёл к письменному столу, тронул замысловатое устройство из стекла и металла. Оно отозвалось тихим звоном.

— Это и есть кмелг?

— Да, — кивнул Авдей.

— На нём можно сыграть реквием? — неожиданно для себя спросил Эльван.

Авдей вопросу не удивился. Наверное, счёл заурядным любопытством.

— Для реквиема нужен симфонический оркестр.

Авдей сел, точнее — упал в кресло, полузакрыл глаза. Лицо усталое.

«Это ведь очень тяжело, — понял Эльван, — целый день таскать себя на двух палках».

— Сделать вам травяной чай с мёдом? — спросил он. — Я купил всё необходимое. Сам не знаю, зачем.

— Травяной чай — идея замечательная, — сказал Авдей и стал подниматься на костыли. — У меня имбирные пряники есть.

Эльван улыбнулся. «А ведь я первый раз пришёл в гости. Смешно. И грустно. А самое главное, глупо — в моём-то возрасте и начинать новую жизнь. Но деваться некуда, придётся».

За чаем говорили о боях без правил. Благодаря Кандайсу Джолли Авдей отлично разбирался в теме.

— Ваш дедушка священник, — сказал вдруг Эльван. — Вы должны знать все танирские обряды. Там есть Прощальный канон, а в нём песня.

— В любом таниарском каноне есть песнопения, — ответил Авдей. — В погребальной церемонии их три.

Эльван как сумел, напел мелодию.

— Это «Сокровища памяти», — сказал Авдей.

— Ты уходишь. Только в сердце моём остаётся твой свет, И не меркнуть ему в вихре данных мне лет. Вечен времени бег, Лета жар сменит снег, Горы будут песком, А вода — ветерком. Только свет неизменен твой в сердце моём, Продолжать свою жизнь теперь будешь ты в нём.

Авдей неловко повёл плечом.

— Я посредственный вокалист. Песнопение заслуживает лучшего исполнителя.

Эльван резко поднялся, отошёл к окну.

— Мой друг недавно умер, — сказал он.

Авдей молчал. И это было лучше всего.

Тихо зазвучала мелодия — грустная и светлая. Эльван заплакал. Так они и лились вместе — слёзы и прощальная песня.

— Со времён приюта не плакал, — сказал Эльван. Авдей оборвал мелодию.

— Зачем вы здесь? — спросил он. — Вы ведь можете уехать куда угодно, в любую точку Иалумета. Всем отставникам Асхельма положено солидное выходное пособие, хватит на аренду приличной квартиры и безбедную жизнь до того, как найдёте нормальную работу.

— Мне не к кому идти, — сказал Эльван. — Не для кого жить.

— Кроме «для кого» бывает ещё и «для чего».

— Только не у нас. У нас всё начинается с «для кого». И заканчивается тем же. Я ведь теньм, пусть и бывший. А мы способны жить только для кого-то.

Авдей смотрел серьёзно, вдумчиво.

— Если будет «для чего», появится и «для кого». Люди, тем более любимые, никогда не встречаются просто так. Только на пути к чему-то.

Эльван горько усмехнулся.

— Да кому я нужен… Вы ведь мою жизнь не возьмёте?

— Это зависит от того, для чего мою жизнь захотите взять вы.

— Что? — оторопел Эльван.

— Если вы хотите с кем-то связать свою жизнь — всё равно с кем: с другом, с учителем, с любовницей — то этот «кто-то» обязательно должен быть вам для чего-то нужен. Хоть для чего. Пусть даже для того, чтобы было, с кем обсуждать результаты спортивных боёв. Так для чего вам я?

— Ни для чего, — тихо сказал Эльван. — Ни вы… Ни император… Никто. Только Димайр и Клэйм. Но Димайра больше нет. А Клементу я буду помехой, потому что не знаю, куда себя деть. — Эльван качнул головой. — Вы так невозможно, так ужасающе правы… Чтобы претендовать на кого-то, сначала нужно найти для себя что-то. А у меня ничего нет.

— Вот так совсем и ничего? Вы так были чем-то заняты все эти дни, что я даже на чай вас пригласить не решался. Не хотел мешать. А теперь вы говорите, что у вас ничего нет.

Эльван смущённо улыбнулся.

— Я для Клэйма репортаж делал о гардской жизни. Вообразил себя журналистом. Всё равно заняться было нечем. Вот и насуропил. Хотите посмотреть?

— Хочу, — сказал Авдей.

— Я сейчас принесу видеопланшетку. — У двери Эльван остановился, посмотрел на Авдея. — Бюро по трудоустройству сможет подыскать мне место в какой-нибудь газете или на стереоканале? Может, и глупо лезть в журналистику вот так, с кондачка, но ведь лучше это, чем не делать вообще ничего, верно?

— Да, — кивнул Авдей. И сказал: — В Бенолии журналистов не через бюро набирали, а через специальный сайт, где соискатели размещали свои репортажи. Главредам сразу было видно, кто на что способен. Может быть, и в Гарде что-нибудь подобное есть?

— Сейчас принесу планшетку, антенну и проверим, — сказал Эльван.

— 15 —

Эмиссар ордена с брезгливым презрением оглядел двухместную комнату строительного общежития, которую занимал бывший рыцарь Найлиас. И, как на острый клинок, наткнулся на насмешливый взгляд орденского отказника.

Если на эмиссара Найлиас смотрел с насмешкой, то его ученику, жалкой и неуверенной тенью топчущемуся за спиной наставника, улыбнулся ободряюще и сочувственно.

— У вас есть ровно пятнадцать минут, эмиссар, — сказал Найлиас, — чтобы убраться со стройки на аэрсную подстанцию. И два часа на то, чтобы покинуть Бенолию. В противном случае вам обеспечен немалый каторжный срок на одной из здешних плантаций.

— Вы изменили ордену, — тяжело и значительно уронил эмиссар. — Предали самое святое дело в Иалумете.

— Нельзя предать то, чего нет и никогда не было, — ответил Найлиас. — Орден утратил свою рыцарственность в тот день, когда из третейского судьи и хранителя мира стал тираном. Народ Иалумета уничтожил чудовище, в которое превратился орден и правильно сделал. А вы вот уже пятьсот с лишним лет пытаетесь реанимировать его изгнивший труп. Но ничего у вас не получится, как не получалось и раньше. Мертвецам нет места среди живых.

— Ты не только предатель, — завизжал, как истеричная баба, эмиссар, — ты ещё и кощунник! Белый Свет оскорбляешь!

— Эмиссар, — спокойно ответил Найлиас, — когда у вашего ученика день рождения?

— Что? — непонимающе переспросил эмиссар. — Какой день рождения?

— Что ваш ученик любит есть на обед? — продолжал Найлиас. — Рубашки какого цвета предпочитает? Эмиссар, вы живёте с ним бок о бок не меньше года, и не знаете того, что всегда известно даже посторонним людям. Как же вы можете научить адепта Белого Света видеть этот самый Свет, если не способны увидеть собственного ученика?

— Не пытайтесь спрятаться от ответа за пустопорожними словесами!

— Это ваши слова пустопорожни. А мои — жизненно необходимы. По крайней мере, вашему ученику они душу затронули.

Эмиссар глянул на адепта. Тот смотрел в пол.

— Эмиссар, — сказал Найлиас, — вы не можете не знать об орденской и братианской амнистии, которую с благословления ВКС объявил Коронный совет Бенолии. Любой орденец или братианин, который публично, через газету «Полицейский вестник» откажется от членства в братстве или ордене, полностью освобождается от ответственности как за само членство в запрещённых организациях, так и за поступки, совершённые по приказу их руководителей. Правительство гарантирует, что отказникам не будут задаваться никакие вопросы о других членах этих организаций и планах их действий. Больше того, отказникам гарантирована защита от мести со стороны… хмм… бывших коллег по отсутствию разума. Так что поторопитесь покинуть Бенолию, эмиссар. Через пятнадцать минут запись нашей беседы уйдёт на сервер полиции.

— Грязный и подлый предатель! И такой твари орден хотел даровать прощение!

Найлиас рассмеялся.

— А людей-то вам не хватает. Бегут от вас люди. Одни мертвяки остаются. Тело у них живое — жрёт, срёт, даже трахается, а душа в теле мёртвая. Хотя может и нет там никакой души, да и не было никогда. Я тоже был таким мертвецом. И чтобы к жизни вернуться, заплатил очень дорого.

— Предательством? — скривил губы эмиссар.

— Да, предательством. Но не тем, о котором пытаетесь толковать мне вы. Я предал ученика. Моё возвращение к жизни оплачено кровью Гюнтера. Больше того, я не смог уберечь от точно такого же предательства второго моего ученика, Николая. Он потерял побратима. Мы оба, как вылезающие из могилы умертвия, выпили ради своего воскрешения кровь Гюнтера. И знаете, что самое страшное и отвратительное? Спроси его об этом прямо, Гюнтер рад был бы отдать нам свою кровь. Но так не должно было быть! Если кто и смог стать подлинным братом Истины и настоящим рыцарем Белого Света, так это Гюнтер. Он должен был жить. Долго жить. Но вместо этого отдал свою жизнь нам. Это неправильно. Правильно было бы наоборот — наши жизни за него. Только вся беда в том, что Истина и Свет не способны отбирать жизни. Они могут только отдавать. И Гюнтер отдал.

— Что за вздор? — сказал, как плюнул, эмиссар. — В каждом деле неизбежны потери и…

— И я никогда больше не займусь делом, в котором потери норовят считать исключительно людскими жизнями. У меня есть занятия поважнее. Мой ученик хочет стать инженером. Так что мы будем коллегами. И я надеюсь, что скоро смогу гордиться тем, что мастерство Николая превзошло моё. Это значило бы, что учил я действительно хорошо. А ещё здесь на стройке есть женщина, от которой я очень хочу услышать «да» в ответ на моё брачное предложение.

— Ты вконец опустился на этой дрянной планете! Деградировал в обывателя.

— Я строитель. Я строю дома, в которых будут жить люди. Но вам не понять, что это значит — делать что-то для жизни. Кстати, эмиссар, орденцам-иностранцам вместе с амнистией Бенолия даёт гражданство и помогает с трудоустройством. Работа, само собой, не блеск, что-нибудь вроде уборщика, но зато есть общежитие и прокорм. На первое время, пока оглядишься и привыкнешь, неплохо. А дальше можно место и получше найти. Всё будет зависеть уже от вас.

— Благодарю, — не то скривился, не то оскалился эмиссар. — Вижу, что для ордена вы окончательно потеряны.

— Зато, как оказалось, ещё не потерян для людей. А значит и для жизни.

Эмиссар брезгливо повёл плечом и вышел из комнаты. Ученик тенью скользнул за ним.

…До космопорта ехали молча.

А в порту адепт сбежал. Возле билетных касс сунул эмиссару в руку свой мобильник, шмыгнул в толпу и исчез, как будто его никогда и не было.

— Ну и чёрт с тобой, — плюнул эмиссар. — Одним дерьмом меньше, воздух чище.

Купил билет, сел в звездолёт, с привычной скукой глянул в иллюминатор.

Место справа, на котором обычно сидел ученик, теперь заняла какая-то толстомясая тётка. Шумно возилась, устраиваясь перед долгим полётом, пыхтела, сопела, бурчала и ворчала, противно позвякивала золотыми украшениями, которых от тщеславия нацепила второе больше, чем требовал не то что хороший, а даже самый элементарный вкус. Пахло от тётки резкими духами и немытым телом.

Эмиссар брезгливо отвернулся.

В груди словно засел кусок льда, давил тупой неотвязной болью.

Эмиссар шевельнул плечом, пытаясь избавиться от скверного ощущения. Но боль стала лишь сильнее.

Некстати вспомнилось, что глаза у беглого адепта были карие с золотистыми крапинками. Когда он читал что-нибудь серьёзное, то всегда покусывал губу. Очень смешно ел мороженое-эскимо — согнувшись буквой «Г», чтобы не заляпаться. Но всё равно умудрялся посадить пятно на рубашку.

«В маленьких кафе мороженое подают в чашечках и с ложкой. Там у него встреча с любимым лакомством происходила без эксцессов».

Теперь ученика нет. За его побег эмиссара вряд ли накажут, как в своё время наказали Найлиаса, — людей действительно не хватает. Ограничатся выговором. А через полгодика и нового адепта подкинут. Если будет, кого подкидывать…

Лёд в груди давил всё сильнее. Эмиссар не выдержал этой боли, заплакал.

Толстуха в соседнем кресле резко задёрнула занавески, пряча эмиссара от людских глаз.

— Это ничего, — сказал она эмиссару. — Плачь. Это помогает.

И задёрнула занавеску со своей стороны.

Эмиссар остался совсем один.

= = =

В судебной инспекции началась пересменка.

Авдей выбрался из-за стола, взгромоздился на костыли и заковылял к выходу.

В коридоре к нему подошёл Паларик.

— Ваш знакомый с таким азартом и увлечением снимал работу судебной инспекции, как будто делал репортаж о любовном свидании стереозвёзд.

— На мой дилетантский взгляд, — ответил Авдей, — гораздо интереснее увидеть всесторонне освещённую деятельность судебной инспекции, нежели задницу очередной звездульки. Если ваш искушённый взор предпочитает второе зрелище первому, вас никто не ограничивает в праве выбора программы.

— Ну ты и язва! — не то возмутился, не то восхитился Паларик. — Сам журналистикой заниматься не пробовал?

Авдей отделался неопределённым жестом.

— Так я и думал, — кивнул Паларик. — Что писал? Или снимал?

— Писал. Иногда. — Авдей запнулся, подыскивая приемлемый для судейского слуха синоним слову «прокламация». — Я изредка писал маленькие заметки публицистического характера на социально-политические темы.

— Не хило, однако, — качнула головой Филимонова. — И получалось?

— На переделку всего два раза возвращали.

Паларик смотрел задумчиво.

— Ты выглядишь усталым, — сказал он. — Назавтра тебе срочный однодневный отпуск вдруг понадобился. Я разрешение подписал, но, может, тебе помощь нужна? У тебя какие-нибудь неприятности?

— Нет, всё хорошо. Спасибо.

— А глаза у тебя и впрямь невесёлые, — заметила Филимонова. — Что-нибудь с музыкой не ладится?

Авдей отвернулся. У девчонки проницательность следователя или исповедника.

— Значит, музыка, — сказала Филимонова. — Что с ней не так? Я не спец и подсказывать не берусь, но пока рассказывать будешь, наверняка и сам поймёшь, что где не ладится и как с этим бороться.

— Всё и так понятно, — устало проговорил Авдей. — Раньше музыка была для меня всей жизнью. Когда сломали руку, музыка исчезла, и жизнь на какое-то время показалась пустой. Но вскоре обнаружилось, что в моей жизни, кроме музыки, есть и другие важные составляющие. Просто раньше я смотрел только на музыку, а их не замечал. Когда я лишился музыки, то поневоле занялся тем, что осталось. И оставшееся оказалось настолько важным и интересным, что я забыл о музыке. Я даже не сразу заметил, что она вернулась. Если бы мне не предложили купить кмелг, то я сам бы до этого и не додумался, настолько был занят другими, внемузыкальными составляющими моей жизни. Но как бы то ни было, а теперь музыка у меня снова есть. Однако смотреть только на неё одну я уже не могу. Поле зрения расширилось, и не замечать другие составляющие невозможно. Выкинуть их тоже нельзя, это равносильно тому, как если бы выкинуть глаз или ухо. Но с музыкой они не сочетаются категорически! Больше того, они и друг друга исключают. Так что я оказался неуделком, потому что не знаю, какое из множества выбрать. Беда в том, что составляющие нельзя соподчинить. А значит большинство из них придётся выбросить.

— Есть и другой вариант, — возразил Паларик. — Добавить к уже имеющимся составляющим ещё одну, которая сможет превратить их взаимоисключаемость во взаимодополняемость.

Авдей улыбнулся невесело.

— И что же это будет? А главное — в каком деле такая конструкция принесёт пользу?

— Жизнь покажет, — ответил Паларик. — Так или иначе, а твои таланты сами тебя подтолкнут к тому, чем тебе лучше всего заниматься. Ты только не прогляди это за вереницей обыденных дел.

— Постараюсь, — кивнул Авдей.

= = =

Адвиаг, Пассер и Михаил Северцев просматривали свежие донесения, затем пронзительно-яркими цветными фломастерами заполняли сводную таблицу — огромный лист бумаги, разложенный на просторном круглом столе. Заполнять таблицу приходилось стоя, и через два часа работы ноги ощутимо поламывало.

— На референтов бы перепихнуть, — мечтательно сказал Адвиаг, потёр затёкшую поясницу. — Да нельзя, высший уровень секретности.

— А то у нас референты без подписки о высшем допуске, — буркнул Пассер.

— Верно! — оживился Адвиаг.

Михаил бросил на них насмешливый взгляд.

— Умный начальник от глупого отличается тем, что сам он делает сводную таблицу или перекладывает интеллектуальное творчество на референта.

— И чего тут может быть интеллектуального, да ещё и творческого? — обиделся Пассер.

— Поиск не замеченных ранее причинно-следственных связей и планирование на их основе дальнейшего развития.

— Развития чего? — оторопел от закрученности фразы Адвиаг.

— Всего. От политической жизни страны до собственного отпуска.

— Он прав, — неохотно сказал Пассер. — Опять прав. Это начинает надоедать. Михаил Семёнович, как вас только жена терпела с таким-то занудством?

— Домой я приходил для того, чтобы любить.

Пассер не ответил. Он ещё в самом начале карьеры, на первых своих допросах убедился, что препираться с матёрым реформистом всегда обойдётся дороже себе, чем ему. Даже с учётом того, что в твоих руках пыточное кресло и десяток палачей, а у реформиста только его острый язык. Слишком хорошо мятежники умели находить слова, которые застревали в душе как заноза.

— Активность братств резко пошла на спад, — сказал Адвиаг, — зато деятельность ордена Белого Света осталась на прежнем уровне.

— Региональная зависимость есть? — уточнил Пассер.

— Да, Гирреан, как и всегда. Михаил Семёнович, — глянул на него Адвиаг, — может, хоть вы знаете, что надо ордену в Гирреане? Об их тамошней активности мне сообщил инспектор ВКС, но так толком и не смог объяснить, что орден может искать в пустоши.

— Милтуан, — не задумываясь ответил Михаил.

— Что? — растерялся Адвиаг.

— По доброй воле с Большой земли в пустошь только по трём причинам можно приехать — чтобы жениться на гирреанке, чтобы без помех зализать душевные раны и чтобы узнать приёмы управления милтом. Ну ещё медики в интернаты работать едут, но это уже другая область причин и побуждений. Для орденцов свадьба отпадает сразу, душевные раны по причине отсутствия оной маловероятны, так что остаётся только милтуан.

Пассер и Адвиаг смотрели непонимающе.

— Но почему пустошь? — спросил Пассер. — Неужели нельзя поехать ради этого в Пиррумийские леса и в Валларское нагорье?

— Горцы и полесцы не любят чужаков вплоть до немедленного умерщвления. А в пустоши они более или менее разговорчивы, при желании с ними можно достичь взаимопонимания даже в том, что касается милта.

— Или укрывательства беглых преступников, — ядовито сказал Пассер.

— И полесцы, и горцы любят приглашать гостей, — улыбнулся Северцев. — А по их обычаям хороший гость — это благословение небес, которое надо всячески оберегать от чужих глаз и рук. Особенно, если в них зажаты кандалы.

— Хороший гость не приходит без подарка, — заметил Адвиаг. — Однако что можно подарить тем, кто отвергает все дары цивилизации?

— Звезду своего сердца, — серьёзно ответил Михаил. — Иные дары там не котируются. Это вам, сударь Адвиаг, подтвердит любой этнограф, который не по чужим трудам о Валларе и Пирруме книжку писал, а сам был там хотя бы один раз.

Адвиаг и Пассер озадаченно переглянулись.

— А нельзя ли попроще? — попросил Адвиаг. — Как для совсем тупых.

Михаил улыбнулся.

— Попроще, судари, объяснить может только легенда. Если вам не скучны такие вещи, то могу рассказать.

— Пожалуйста, — кивнул Пассер.

— У полесцев есть такой полубог-полускоромох-полугерой Эрдо, — сказал Михаил. — Горцы называют его Кухла. Так вот однажды Эрдо-Кухла пошёл на смертный бой с царём всего зла Сатаной. У Сатаны было множество всякого хитрого оружия, у Эрдо-Кухлы — один только меч. Конечно, Сатана очень быстро победил Эрдо-Кухлу и пронзил ему сердце чёрным клинком. Тут сердце вспыхнуло и распалось тысячами искр, которые взлетели под самое небо, где превратились в звёздочки. Но, поскольку звёздами они были всё-таки ненастоящими, то стали падать на землю. Люди, привлечённые их блеском, стали ловить звёздочки и уносить домой, чтобы освещать в тёмную пору жилища. Но чем больше звёзд из сердца Эрдо-Кухлы оказывалось в людских ладонях, тем сильнее становился сам Эрдо-Кухла. Вскоре он достиг огромной мощи, вскочил и наподдал Сатане такого пинка, что тот вместе со всем своим хитрым оружием улетел за Грань Мира, где шлёпнулся в самую грязную лужу, а сверху свалилось всё его оружие и засыпало Сатану с головой.

— Интересная легенда, — пробормотал Пассер.

— Это ещё не всё, — сказал Михаил. — Даже самый великий герой или могучий бог не может жить без сердца. Так что Эрдо-Кухла должен был или умереть, или создать себе новое сердце. Тогда он при помощи жара своих песен развёл в дыре, которая осталась у него в груди после удара мечом, костёр, который и стал его сердцем. Чтобы этот костёр не погас, Эрдо-Кухла постоянно должен петь. Искры от этого костра летят в небо и падают звёздочками на землю. И опять-таки, чем больше звёздочек упадёт в людские ладони, тем сильнее становится Эрдо-Кухла, тем звонче его песня.

— Я подумал, — проговорил Адвиаг, — что Эрдо-Кухле отдаст своё сердце кто-нибудь из людей в благодарность за спасение от Сатаны.

— И вы способны назвать богом или героем того, кто ради спасения собственной жизни оборвёт чужую? — поразился Михаил. — Ведь людь без сердца обречён на смерть.

— А хватать сделанные из сердца звёзды и греть на них руки — это нормально? — разозлился задетый за живое Адвиаг.

— Вы легенду сначала дослушайте, — сказал Михаил, — и тогда уже выводы делайте.

— Так это ещё не всё? — охнул Пассер.

— Конечно, сударь, — ответил Михаил и продолжил: — Сиять звёзды могут лишь в небе. Чтобы свет звезды не померк в обычном людском доме, ей надо отдать часть своего тепла. Поскольку же сделана звезда из сердца Эрдо-Кухлы, то тепло, которое поддерживает её сияние, даёт силы и Эрдо-Кухле. А чем громче звучит песня Эрдо-Кухлы, тем глубже зарывается перепуганный царь зла Сатана в грязную лужу, и у него даже мысли не появляется о том, что можно вылезти, собрать оружие и вновь пойти вредить людям.

— А если люди не захотят брать звёзды в дом? — спросил Пассер. — Разонравится им такой светильник, надоест.

— Это смотря как светить, — сказал Михаил. — Каждое сердце рождает свои звёзды. Сияние одних звёзд ласкает взгляд, свет других обжигает глаза.

— Легендочка, однако, — пробормотал Адвиаг.

— Нормальная легенда, — пожал плечами Михаил и занялся таблицей.

— Михаил Семёнович, — тихо сказал Пассер, — введён в действие закон, гарантирующий бенолийцам право свободно исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Теперь ваш тесть может уехать из Гирреана. В столице начато строительство множества таниарских святилищ. И в каждое нужен священник.

— Из Гирреана рабби Григорий согласится уехать только ногами вперёд.

— Но почему?

— Потому что верит, что хотя бы некоторым из заблудившихся на жизненных путях поможет выбраться на правильную дорогу. Это не мои слова, а цитата из обычных ответов рабби Григория.

— Заблудившиеся — это уголовники, что ли? — возмутился Пассер.

— А что они, не люди? Возмездие за прошлые дела получили, так что самое время подумать о том, чем заниматься в будущем.

— Из вас получился бы отличный священник, — заметил Адвиаг.

— Еретик из меня хороший получился. Как ни крути, а я пошёл против всех норм и правил своей партии. Пусть идею её не предал, но догматы отверг. Повезло ещё, что на костёр не угодил, — как в прямом, так и в переносном смысле. Хотя… Всё ещё впереди — и суды, и костры.

— Или пьедестал, — сказал Адвиаг.

— Маловероятно, — улыбнулся Михаил, не отрываясь от таблицы. — Разве что в качестве подножия для виселицы.

— И вы всё равно продолжите? — спросил Пассер.

— Глупо было бы столько лет проходить под смертным приговором и отступить именно тогда, когда хоть что-то начало получаться.

Пассер опустил глаза.

— И всё же будьте осторожнее, — сказал он тихо. — Ждать казни второй раз… Это невыносимо. Особенно если вспомнить, что Сфера уже открыта и никаких других благодатей больше не предвидится.

— Не ваша ли контора прозвала меня Скользким? — усмехнулся Михаил.

Минут пять работали молча.

— Количество раскаявшихся орденцов вчетверо перекрывает показатели по братианам, — сказал Пассер.

— На быстрое поумнение братиан я и не рассчитывал, — сказал Михаил.

— Однако пока в Бенолии активны братства, невозможно упразднить Преградительную коллегию, потому что это единственная организация, которая способна защитить людей от братковского террора. И в то же время Преградительная коллегия сама террористична. До тех пор, пока в Бенолии есть Преградительная коллегия, свободной наша страна не станет. Получается замкнутый круг. Порочный круг.

— Что поделаешь, сударь Пассер, — ответил Михаил. — Ничто не идеально. Будем искать способы разорвать порочный братковско-коллегианский круг и избавить Бенолию от обеих его составляющих. Амнистия — одна из таких мер.

— А зачем вам светозарные? — хмуро спросил Адвиаг.

— То, что эти люди отказались от ордена, ещё не означает, что они пылко возлюбили ВКС.

— Так вы хотите… — договорить Адвиаг не решился.

— Нет. Я не буду вовлекать бывших рыцарей ни в какие комбинации, тем более против их воли, и не позволю таких интрижек другим.

— Тогда зачем вы их собираете? — не понимал Адвиаг.

— Чтобы в Бенолии было как можно больше людей, недовольных ВКС. Ни для комбинаций, ни для планов каких-то хитроумных. Просто, чтобы в Бенолии были люди, отвергающие тиранию ВКС.

— Но для чего?

— ВКС — трудный противник, — вздохнул Михаил. — Его основное оружие — это наука. Значит и победить ВКС можно только наукой. Следовательно, чтобы развивать бенолийскую науку, понадобится много хорошо образованных, творчески мыслящих людей. Дураков и неучей в орден не пускают, а люди мыслящие, особенно творчески мыслящие, сами в нём оставаться не захотят. Так что пусть лучше они после побега в Бенолии осядут, чем где-то ещё. Благо, что ВКС Бенолию за державу, достойную его высочайшего контроля, не держит, поэтому и растрезвонил об амнистии на весь Иалумет.

— И всё же — что вы хотите конкретно? — настаивал Адвиаг.

— Избавить Бенолию от её вечного трелгового рабства, создать разнообразие производственной и сельскохозяйственной сфер. А для этого необходимо изыскать новые сырьевые ресурсы для нынешних трелговых товаров, потому что не только Бенолия зависит от трелга, но и весь Иалумет зависит от Бенолии. Например, необходимо срочно создать полноценную, а ещё лучше — превосходящую замену векаэсным энергокристаллам, на которых как в Иалумете вообще, так и в Бенолии в частности, держится всё — от домашнего холодильника до районного генератора воздуха. Поэтому нам нужны учёные, инженеры, да и просто мечтатели, которые умеют находить неизвестные доселе тропинки. Главное — не проглядеть новый путь. А добросовестных исполнителей, которые превратят крохотную узкую тропку в надёжную широкую дорогу, найти гораздо проще. — Михаил улыбнулся. — Если наука может обеспечивать всю неограниченность тирании, то и всю полноту свободы тоже сможет обеспечить.

— Если я когда-нибудь… — сказал Пассер. — Ну вдруг произойдёт такое чудо, что я научусь понимать ход ваших мыслей, Михаил Семёнович, до того как вы объясните всё на пальцах, тогда я немедленно потребую от пресвятого Лаорана и великой матери Таниары титул императора Иалумета. И получу его вместе с дворцом, нескучными придворными и превосходно вышколенной обслугой. Потому что даже Лаоран с Таниарой ваших мыслей без очень подробных объяснений понять не смогут.

— Чужих мыслей без объяснений вообще никто и никогда понять не может, — сказал Михаил. — Поэтому, если кто-то хочет быть не только услышанным, но ещё и понятым, выражать свои великие идеи ему следует в предельно простой и доходчивой форме. Потому что кроме «понять» существует ещё и «принять». Вы принимаете мою идею?

— Мы повинуемся приказу, — ответил Адвиаг. — И этого достаточно. Во всяком случае, я ни одного вашего слова оспаривать не стану.

— Я тоже, — сказал Пассер.

— Не пойдёт, — отрезал Михаил. — Без веры дело не делается.

— Слово «вера» от атеиста? — ехидно осведомился Адвиаг. — Какая у вас может быть вера?

— Обыкновенная. Вера в дело и в содельников.

— Подельников, — уточнил было Пассер.

— Подельники сидят в уголовной тюрьме. Дела же делают содельники. Если, конечно, это дела, а не делишки.

— Альберт, — тихо сказал Адвиаг, — выйди, пожалуйста. Мне надо поговорить с Михаилом Семёновичем наедине.

— Нет, — качнул головой Пассер. — Всё, о чем ты можешь говорить с Михаилом Семёновичем, меня касается в той же мере, что и тебя. Так что и отвечать будем вместе. Как равновиновные подельники.

— Вы о чём, судари? — насторожился Михаил.

— Об Авдее, — сказал Адвиаг и стал рассказывать. Пассер коротко добавлял собственные показания. Именно как показания — сухо, сжато и внешне бесстрастно.

Михаил слушал, не перебивая.

— …а дальше была Сфера, — закончил Адвиаг.

Михаил молчал.

Адвиаг шагнул было к нему, но остановился на полушаге.

Посмотрел умоляюще.

— Я не священник, — сказал Михаил, — грехи опускать не сподоблен. И не уверен, что на вашем месте поступил бы иначе. А если так, не мне вас судить. Разбирайтесь со своей совестью сами.

И наклонился к таблице.

Пассер подошёл к нему, положил руку на плечо, развернул к себе.

— Рийя и Винс значат для меня не меньше, чем для Герна. А живы они только потому, что в мире есть твой сын. Поэтому ты можешь приказать мне всё, что угодно, и я выполню. Ни споров, ни вопросов — одно лишь повиновение. Я не хочу ни судить, ни обсуждать твои повеления. Для меня правильно любое твоё слово. Ты — отец того, кто спас Рийю и Винса, жизнь моей жизни. Я — тот, кто виновен в большинстве бед Авдея.

— Я не уверен, что на вашем месте не поступил точно так же, — повторил Михаил. — Поэтому и не мне вас судить.

Михаил хотел вернуться к таблице, но Пассер не отпустил.

— Почему? — спросил он. — Ведь и я, и Герн сами отдаём тебе наши судьбы. Да ещё «Спасибо!» скажем и руки поцелуем, когда возьмёшь.

— Я ни разу никого не убил, — сказал Михаил. — И не буду убивать теперь.

— Но разве я предлагаю тебе убить нас?!

— А разве нет?

Пассер отступил. Отвернулся. Глянул на Михаила и выкрикнул:

— Какого чёрта ты родился в порту? Твоё место на императорском троне!

— Предпочитаю место людя среди людей, а не идола среди марионеток.

Пассер только головой качнул.

Вернулся к своей стороне стола.

Адвиаг прикусил губу, резко вдохнул сквозь зубы и сказал:

— Клясться, что я обязательно помогу Авдею всем, что будет в моих силах и сверх того, не буду. Это означало бы призывать на его голову новые злосчастья. Ведь подобру моя помощь никому не нужна. Только в беде. Поэтому я лишь об одном могу молить пресвятого — чтобы моя помощь Авдею не понадобилась никогда.

Адвиаг вернулся к столу. Взял донесение, придвинул поближе фломастеры.

— Идея на счёт науки как средства защиты от ВКС мне нравится. Есть в ней что-то… м-м… вкусное. К тому же ареопаг с его закостенелыми от спеси мозгами ещё очень не скоро догадается, что мы тут творим. Но сначала надо очень хорошо рассчитать исходники.

— Дронгер, — сказал Михаил, рассеянно скользя взглядом по таблице, — ты можешь добиться хоть самого маленького служебного расследования для генерального инспектора ВКС, да ещё такого, который был прислан в страну по прямому распоряжению архонтов? При условии, что в данное время он не в Бенолии, а неизвестно где.

— В общем-то могу, — сказал Дронгер. — Хотя и не ахти какое, но расследование будет. А что?

— Да то, что некомплект получается. Максимилиану и Филиппу головы посносили, а Мариус Вардес, генеральный инспектор ВКС, жив и здоров.

Адвиаг, сам того не замечая, комкал донесение.

— Ты о чём? — спросил он Михаила.

— Да я и раньше об этом думал, но всё как-то в чёткую мысль не оформлялось. Ведь для Вардеса помочь Винсенту особого труда не составляло, так? И правил с инструкциями он никаких не нарушал?

— Почти, — сказал Пассер. — Такое вмешательство хотя и нарушение, но мелкое. На него и внимания бы никто не обратил.

— Вот именно, что мелкое! — торжествующе сказал Михаил. — Однако идти на него векаэсник не согласился категорически. Такое бывает только в одном случае — когда за мелкой безупречностью пытаются скрыть очень серьёзные преступления. У нормальных честных служак всё наоборот — куча мелких нарушений и полнейшая безупречность в крупном. Каким бы формалистом и буквоедом честный инспектор ни был, а пацана с девчонкой от костра отвести бы не отказался. Для отказа надо быть законченной сволочью. А если так, то и по векаэсной службе Мариус Вардес насволочить успел столько, что куча будет выше центральной башни ареопага. И любая мало-мальски серьёзная проверка это вскроет. А ещё лучше — две одновременные проверки с разных сторон и по разным поводам, но со сравнением результатов. То, что выглядит идеальным с одной точки обзора, нередко оказывается до тошноты безобразным с другой.

Адвиаг положил донесение на стол, старательно разгладил смятый лист.

— Будут ему проверки. Маленькие такие проверочки, почти незаметные, но очень аккуратные и тщательные. Просто до невозможности тщательные и аккуратные. Такие же тщательные и аккуратные, как работа сапёра.

Пассер хищно улыбнулся, подмигнул Михаилу и занялся многострадальной таблицей, — прежде чем затевать новое, необходимо было закончить уже начатое.

* * *

Как всегда после дежурства Цалерис зашёл в паспортный стол поболтать с операторшами.

— Сегодня по стерео Открывателя показывать будут! — сообщили девушки. — В первый раз со времени Открывания. Говорят, он калека! Жуткий урод. Такой безобразный, что даже все бенолийские записи изъяли, чтобы людей не шокировать. Теперь же показывают этого урода по стерео!

— Так Открыватель — бенолиец? — уточнил Цалерис. — А зовут его как?

— Да ты что, Лерик, два дня как родился? Имя Открывателя — это секрет. Ну, во всяком случае, его не принято произносить вслух.

— Урод он или не урод, — сказала одна из операторш, — однако научил Хранителей включать Радужный Фонтан самостоятельно. Теперь во многих Башнях он каждый день разный и очень красивый. А под конец Хранители соединяют все свои Фонтаны вместе, и всё небо становится радужным. При прежних Открывателях такого не было. Они всю благодать захапывали только себе и плевать на всех остальных хотели. Этот же Открыватель, может, и урод, зато не сноб и не жадина.

Девушки помолчали. Оспаривать очевидное было бессмысленно.

Пискнул таймер стереовизора, сообщил, что «Сегодня 17 декабря 2131 года, 16 часов 40 минут местного времени» и включил экран.

Посвящена передача была строительству звездолётов, способных пролетать сквозь стены капсулы. Дискуссию вели солидные учёные и молодые инженеры. Открыватель присутствовал на дискуссии в качестве наблюдателя ареопага.

— Фу, действительно жуткий урод! — сморщили носики операторши.

Центральная камера задерживаться на Открывателе не стала, перешла на дискуссионщиков. Цалерис метнулся экрану, затеребил панель ручных настроек.

— Да покажи ты его, чёртова дребезжалка!

На экране появился Открыватель, голоса дискуссионщиков звучали за кадром.

Цалерис, пятясь, отступил от стереовизора, сел на пятки.

— Это действительно он… Пресвятой Лаоран, это Авдей.

Цалерис сцепил руки как на молитве, хвост дрожал.

— Авдей — Открыватель… Благодарю тебя, пресвятой, за милость твою…

Одна из операторш подошла к Цалерису, осторожно тронула за плечо.

— Ты его знаешь?

— Да, я знаю его, — тихо сказал Цалерис. И выкрикнул громко: — Это Авдей Северцев!

— Тебя с ним что-то связывает?

— Да. Смерть и жизнь.

Операторши переглянулись. У любого другого такие слова звучали бы выспренностью и фальшивой патетикой, но только не у офицера боевого спецподразделения. Если он говорит о связи через смерть и жизнь, значит всё так и есть.

Теперь на шрамы Открывателя операторши смотрели с сочувствием.

— Он тоже был офицером? — спросила одна.

— Нет. Он был музыкантом. Лучшим музыкантом Бенолии. Вторым был мой брат. — Цалерис улыбался. — У нас в Бенолии мало чего хорошего есть, но музыканты наши — лучшие в Иалумете. А мой брат и Авдей были лучшими в Бенолии.

Цалерис принялся куда-то звонить по мобильнику, а операторши с ужасом смотрели на искорёженную руку Авдея.

— Да ведь у него и личико было — загляденье! — сказала одна из операторш. — Это уже после его царговой кислотой превратили вот в такую рожу.

— За что?! — возмущённо охнула вторая.

— На красоту позавидовали, — ответил Цалерис, терзая телефон. — Да не та красота истинная, что на морде.

Абонент наконец-таки ответил.

— Включай стерео по семидесятому каналу! — велел ему Цалерис. — Да, я помню, что у тебя первое сольное выступление в Гарде. Но если я говорю, что это нужно увидеть немедленно, значит это действительно важно как сама жизнь! Ты ведь знаешь, Малг, — я такими вещами шутить не буду. Что? Малг, поверь мне, после этого твоё выступление будет вдесятеро успешнее. Включил? Да-да, совершенно верно, публичная научная дискуссия. Присутствует Открыватель. Согласен, это только для специалистов. Всё верно, для нормальных людей скука жуткая. Но ты не спеши выключать. Прежде поставь настройки… — Цалерис глянул на панель стереовизора и продиктовал цифры.

Вопль изумления и восторга, который прозвучал в трубке, услышали даже операторши. Цалерис потряс пальцем в ушной щели.

— Ну у тебя и глотка, — сказал он абоненту. — Малг, ты вокалом заняться не пробовал?

Судя по смущённому лицу Цалериса, Малг посоветовал ему помолчать и не мешать смотреть в не самых интеллигентных выражениях.

— Тише ты, тут дамы! — прошипел Цалерис.

Открыватель слушал дискуссионщиков с ангельским терпением, вежливо кивал и улыбался, когда к нему обращались с вопросом.

Однако надолго терпения не хватило.

Открыватель откуда-то из-за кресла вытянул костыли.

Цалерис сдавленно вскрикнул и уронил телефон.

Открыватель поднялся и проковылял на середину съёмочной площадки.

— Да это же прямой эфир! — ахнула одна из оперторш.

Цалерис вслух стал читать молитву, щедро перемежая её отборной бранью.

— Пресвятой Лаоран, создавший наш мир и воплотившийся в нём благим провозвестником Света, молю тебя, сохрани ты этого……. от слов опрометчивых, дай ему……., дабы успокоил он душу свою мятежную покоем твоим. Да защити ты его хотя бы один раз, за ногу твою пресвятость и об забор!

— Прошу прощения, сударыни и судари, — произнёс тем временем Открыватель, — но я не понимаю, зачем вы меня пригласили. В звездолётостроении я не смыслю ни уха, ни рыла и ничего полезного сказать не могу.

— Какой странный голос, — испуганно сказала оперторша. — Плеск горной реки и шорох броневой панели. Когда опускается броня, в пазах похожий хрип. Но всё же его голос звенит и сверкает как горный ручей.

— Хорошо, — продолжал Открыватель. — Давайте говорить о той области звездолётостроения, которая интересна и понятна мне. Благодарю за ваше любезное согласие сменить тему. И сразу же вопрос — зачем вы собираетесь лететь в Ойкумену?

— Ну… — над этим вопросом научные умы явно не задумывались. — Э-э-э…

— Ну хотя бы для того, — сказал один из молодых инженеров, — чтобы собственными глазами увидеть то, что доселе являлось лишь на небесных картинах.

— То есть переться за чёрт знает сколько парсеков, — ответил Открыватель, — угрохать кучу денег только на то, чтобы посмотреть на смазливенький пейзаж, которых и в Иалумете полным-полно?

— Ойкумена — наш истинный дом, — ответил одни из пожилых учёных.

— А сейчас вы в чужом доме приживальничаете?

Дедок попытался возмутиться, но Открыватель оборвал:

— Кому принадлежит Иалумет?

— Ну… — запнулся молодой инженер. — Это… Нам принадлежит! Иалуметцам.

— Интересно получается, — сказал Открыватель. — Иалумет принадлежит нам, но домом мы его не считаем. Что же он в таком случае?

— Осколок настоящего мира.

— Если Иалумет — всего лишь осколок мира, то кем тогда оказываемся мы — отходами от настоящих людей?

Операторши засмеялись.

— Лерик, твой Авдей всегда такой языкастый? — спросили они под возмущённый гвалт учёных дам и мужей.

— Бывало и хуже… — пробормотал Цалерис.

— Однако Открыватель прав, — сказала одна из операторш. — Что мы, вот так вот и припрёмся в Ойкумену бедными родственниками к обеду набиваться?

— Но сидеть же в Иалумете вечно! — возразили ей.

К тому же выводу пришли и дискуссионщики.

— Это равносильно тому, как если бы всю жизнь просидеть у себя в квартире, даже носа на улицу не высовывая.

— И вы решили сходить в гости, — сказал Открыватель. — Похвальное намерение. Особенно если есть надежда в гостях нажраться и напиться на халяву до полного озвездения.

Операторши захохотали.

— Вы оскорбляете нас! — возмутилась учёная дама. — Путешествие в Ойкумену станет контактом цивилизаций и взаимным обменом.

— И чем же вы собираетесь меняться? — спросил Открыватель. — Что конкретно вы предложите Ойкумене для обмена? Чем представите Иалумет?

— А что можете предложить вы кроме своего Фонтана?

— Я кмелгист.

— Что? — не поняло как научное, так и инженерное сообщество.

Открыватель извлёк из кармана какую-то стеклянно-металлическую раскорячку.

— Это кмелг, — сказал он. — Музыкальный инструмент, распространённый на одной из планет Иалумета, которая называется Лагинас. На других планетах тоже иногда играют на кмелге. Например, я.

— И вы что, собираетесь играть перед Ойкуменой на этом вашем кмелге? — ядовито спросили его.

— Да. — Открыватель поднял на своём правом костыле распорку из тонкой прочной проволоки, одним движением закрепил на ней кмелг. Прикоснулся к инструменту пальцами левой руки, и полилась мелодия. Лёгкая, как весенний ветерок. Чистая, как лесной родник. Ласковая, как материнские руки. Спокойная, как мирное небо.

Открыватель оборвал мелодию на полуфразе.

Убрал в карман кмелг. Опустил распорку.

— Эту сюиту написал иалумететец об Иалумете, — сказал Открыватель. — Звали иалуметца Шаннилур Одаланд. Называется сюита «Жемчужина космоса». Как по-вашему, можно её играть перед Ойкуменой?

Инженеры и учёные заёрзали.

— Вы прекрасный музыкант, — начал дедок, — и я с огромным удовольствием приду на ваш концерт, Открыватель, но предмет дискуссии всё же составляет совершенно другой вопрос.

— Нет, сударь, вопрос очень даже по предмету дискуссии. Прежде чем решать, на чём вы полетите в Ойкумену, надо решить, с чем вы туда полетите. Хороший гость без подарка не приходит. Иначе это не гость, а грабитель. Вы собираетесь прилететь в такую прекрасную и богатую Ойкумену и тут же запихать себе под зад все те поля, сады и дворцы, которые видели на небесных картинах. Но всё это строилось, сажалось и засевалось не для вас, а для самих ойкумнцев! Вы не имеете ни малейшего права требовать эти блага себе. Вы можете только попросить. И обязаны предложить что-то взамен. Так что вы отдадите Ойкумене в обмен на её хлеб, воду и воздух? Или вы придёте в Ойкумену, чтобы отобрать всё это силой? Как насильник и грабитель придёте?

Голос Открывателя легко заглушал возражения оппонентов, их микрофоны просто отключились.

— Вопрос задан, — сказал Открыватель. — Я жду ответ. Что вы предложите Ойкумене в обмен на её воду, хлеб и воздух?

— Но это не нам решать, для таких вопросов есть…

— Нет, решать это именно вам! — перебил Открыватель. — Это решать каждому, кто хочет попасть в Ойкумену. Что вы принесёте с собой? Какой подарок сделаете хозяевам дома, прежде чем переступить порог?

— Но Ойкумена и наш дом! Мы прямые потомки ойкуменцев.

— А чей тогда дом Иалумет? Или вся жизнь, которую вы прожили здесь, всё, что вы сделали — не более чем дрянь и мусор?

— Вы… Вы отклонились от темы! Какого чёрта не прекращают трансляцию?

— Вы не ответили на вопрос, — сказал Открыватель.

— Прекратите устраивать из серьёзной дискуссии балаган!

— Если я приду в чужой дом и начну выпрашивать еду, ночлег или одежду, — ответил Открыватель, — то с хозяевами сполна расплачусь музыкой. А что за право придти в чужой дом дадите вы?

— Если бы Ойкумена не хотела нас видеть, не посылала бы столь заманчивых небесных картин.

— Перечитайте школьный учебник истории, — сказал Открыватель. — С тех самых пор, как на Земле, Келлунере и Вайлурийне появилось радио, в космос стали посылаться сигналы, в которых рассказывалось, как прекрасны эти планеты. Сигналы шли просто так, в никуда. Для всех, кто захочет их услышать. Со временем средства связи совершенствовались, стало возможным предавать не только звук, но и изображение. Менялись коммуникационные устройства, но содержание сообщений оставалась прежним — хвала родным краям и приглашение в гости. Однако в гости не ходят без подарков. Наглых невеж, которые так сделают, вышвыривают с порога. Но самое главное — тот, кто хочет быть приглашённым в гости, должен и сам звать гостей. Хоть кто-нибудь из вас, хотя бы раз в жизни подумал о том, чтобы не переться в Ойкумену за халявой, а пригласить ойкуменцев в Иалумет и самим предложить угощение?

— Но… — начали дискуссионщики. — Этот вопрос, конечно, требует обсуждения, однако…

— Однако мне не о чем с вами разговаривать, — отрезал Открыватель и заковылял к дверям съёмочного павильона. Охрана хотела его задержать, но рядом с калекой неведомо откуда, словно бы из воздуха, появился телохранитель, беркан лет тридцати с небольшим. Неизвестно, что охрана студии и телохранитель узнали друг о друге, обменявшись короткими взглядами, но студийцы сочли за лучшее отступить.

Открыватель покинул студию. Вещание прекратилось, экран зарябил пёстрыми бликами, которые тут же сменились рекламой.

— Охренеть, — сказала одна из операторш. — Чтобы наше стереовиденье и разрешило такую острую передачу, да ещё в прямом эфире? Не иначе как завтра распадутся Кольца, а Гард так вообще на дно капсулы свалится.

— Последнему событию я не огорчусь, — заметила вторая операторша.

— Эт’точно, — согласилась третья.

Цалерис поднял настойчиво взывающий к нему телефон.

— Да, я всё видел. Малг, на Ойкумену мне насрать. Авдей вернул себе музыку. Только это важно. Теперь ты можешь сыграть с ним общий концерт, как вы и хотели в Каннаулите, помнишь? Да-да, эта его штука чудо как звучит. Ой, Малг, у тебя же сольное выступление сорвалось! Как вещание шло на монитор концертного зала? Подожди-подожди. Ты зашёл в операторскую, и тебе позволили посмотреть передачу с одного из их кабинетных мониторов. Так. Дальше. Как ты мог пустить вещание и по внутреннему, и по внешнему мониторам, если ты не главный оператор? Ах, он отвернулся! Видимо не знал о твоём техническом кретинизме, иначе бы к пульту и на бластерный выстрел не подпустил. Брат, ты чудо, и я тебя обожаю! Твои ошибки прносят миру пользы больше, чем вся мудрость ВКС, вместе взятая. Нет, Малг. Брат, я знаю, что ты поклялся своё первое соло в Гарде посвятить мне и очень тебе за это благодарен, но сейчас не время. Ты лучше посвяти своё соло Авдею. Малг, мы оба так ему обязаны, что всей жизнью не расплатиться! Вот именно, что и ему в голову не придёт ничего от нас требовать! Малг, ну сделай это в поддержку того, что он сказал. Авдей ведь прав. Все, в кого не плюнь, собираются в Ойкумену, а о том, что это чужой дом, куда они собираются войти без приглашения, даже и не вспоминают. Гость может быть незваным, но если он приходит без подарков, то это уже не гость, а враг. Да, конечно, обязательно надо Ойкумену и к себе позвать. Сделаешь посвящение? Малг, ты золото! Нет, ты бриллиант. Звезда первой величины. Спасибо! Удачи тебе. Да, пока. Я тебя тоже. Успеха на концерте! Всё, Малг, после поговорим, на сцену опоздаешь.

Цалерис убрал телефон. На лице сияла улыбка.

— Малг — лучший скрипач в мире! — сказал он с гордостью. — И Авдей музыку вернул.

Рядом с ним села операторша.

— Лерик, Открыватель ведь правду сказал. Нам не с чем идти в Ойкумену. Мы жили в Иалумете двадцать одно столетие, и за это время не дали ему ничего, чем бы он мог гордиться перед своей старшей сестрой. Если мы не любим свой дом, то ведь и нас никто никогда не полюбит. Что же мы с собой сделали, Лери?

— Думаю, всё не так плохо. В Иалумете наверняка отыщется немало хорошего, если дать себе труд поискать.

— И что это будет?

— Не знаю, — ответил Цалерис. — Выбирай сама. Я лишь одно могу сказать точно — пока есть спецподразделения транспортной космостражи, к гостям из Ойкумены ни один пират даже близко не подойдёт. Да и вообще нашей службе есть чем гордиться. Пираты, которые от нас по всей капсуле драпают, это подтвердят.

* * *

Вилджа хмуро смотрел то на разложенные по его кухонному столу распечатки, то на Авдея.

— Как ты догадался, — спросил Вилджа Авдея, — что бенолийское Пророчество — это фальсификат от первого слова и до последнего?

— Дал себе труд сложить три и два. — Авдей усмехнулся. — Двадцать одно столетие с лишним в Бенолии всё крутится вокруг Пророчества, а результата ноль. Появился Избранник, Избранника убили, ждите появления следующего. И следующий Избранник приходит, и всё повторяется заново. И ещё раз. И снова. Тебе как программисту ничего такая циклическая заданность не напоминает?

— Напоминает, — хмуро ответил Вилджа. — Блокиратор на контакторе коммуникационной сети. «В настоящее время все каналы связи заняты. Пожалуйста, попробуйте установить связь позднее». Вся хитрость в том, что информационное сообщение и перекрывает связь. Проверяющие устройства будут раз за разом подтверждать, что все каналы перегружены и связь с твоего коммуникатора невозможна. Но на самом деле каналы совершенно свободны. Занят только твой контактор. И занят анализом циклического сообщения.

— Вот и с бенолийским Пророчеством то же самое, — сказал Авдей. — Оно сбывается и не сбывается. Сказать, что оно правдиво, нельзя, но и во лжи обвинить оснований вроде бы нет. Ждите, и ситуация разъяснится сама собой. Вот люди и ждут. И терпят, когда из них кровь сосут вместе с жизнью. «А чего дёргаться, когда вот-вот Избавитель придёт и всё за нас сделает?» И Избавитель приходит. Правда, до избавляемых дойти не может. Но это ничего, избавляемые согласны подождать новых Избавителей. Сидят. Ждут. Категорически ничего не хотят делать сами. И так до бесконечности. Ничего не меняется. Люди превращаются в пустых бездушных кукол. В роботов, послушных любому приказу. Жизнь застывает почти до мертвенности. А дальше вообще исчезнет.

— Тогда ты решил искать следы фальсификата.

— Нет, — качнул головой Авдей. — Прежде я задумался о том, кому выгодно морочить бенолийцам голову избранническим дурманом. И нашёл. Пророчество появилось на восьмой год от установления в Бенолии диктатуры Эдварда Чисио, и на пятый год после того, как он провозгласил себя императором. Чтобы его властные притязания были не только приняты, но и поддержаны Межпланетным Союзом, Чисио пообещал треть обычных трелговых поставок сделать бесплатной. И тут же, спустя всего месяц после договора о поставках и поддержке, в Бенолии появляется Пророчество, которое не только обещает избавить людей от ненавистного им тирана, но и самого императора позволяет держать на коротком поводке. Дескать, не будешь беспрекословно выполнять приказы Межпланетного Союза, не будет твоей Преградительной коллегии ни финансирования, ни технической поддержки. Воюйте с Погибельником собственными средствами. А средств у Бенолии после того, как треть экспорта стала бесплатной, было немного.

— Ты кому-нибудь об этом говорил? — спросил Вилджа.

— Без доказательств? — усмехнулся Авдей. — Нет. Это было бы бессмысленно. Я говорил о том, насколько грязна и порочна сама идея избранничества. Говорил, что быстрее и надёжнее будет освободить себя самим, чем ждать Избавителя. Меня понимали и принимали предложенный мной путь. Пусть не все, и не сразу, но люди находят в себе силы отказаться от дурмана и зажить настоящей жизнью. Но этого мало. Необходимо убрать и само Пророчество.

— Почему? — не понял Вилджа.

— Потому что сам факт существования пророчеств убивает в людях душу. Пророчества отбирают у людей свободу мысли, не дают возможности самостоятельно прокладывать свой жизненный путь и отнимают собственное будущее, всучивая взамен чужую прихоть. Пророчества лишают нас права быть людьми и превращают в безмозглый и бездушный инструмент любого, кому достанет подлости и хитрости воспользоваться дурманной силой пророчеств в своих интересах. Пророчество сродни наркотику, потому что и то, и другое одинаково одурманивает, а затем уничтожает всё, что только есть у людей — и разум, и чувства, и даже саму жизнь.

— Жестоко, — сказал Вилджа.

— Жесточе, чем ты думаешь, — ответил Авдей. — И пророчества, и наркотики обрекают людей на душевную, а зачастую и на физическую смерть, но если торговцев наркотиками сажают в тюрьму, то пророков возносят на пьедестал.

— И что ты намерен с этим делать?

— Единственное, что я смог, это разыскать в библиотеке Гарда фрагменты документов по проекту «Пророк Льдван». Уцелело почти всё. Ты был прав, когда говорил, что в библиотеке ареопага зафиксировано всё, что когда-либо происходило и происходит в Иалумете.

— Как ты намерен их опубликовать? — спросил Вилджа. — Так же, как публиковал «Лицеистский файл»? Я помогу сделать программу.

— Нет, — качнул головой Авдей. — Спасибо, но это не поможет. Высшие лицеи были на виду, и всё, что я о них говорил, легко мог проверить любой и каждый. По проекту «Пророк Льдван» у меня есть только копии документов, подлинники которых лежат в библиотеке ареопага, а войти в неё могут лишь единицы, и простых бенолийцев среди них точно не будет. И даже членов нынешнего Коронного совета или будущего парламента туда не пустят. Истину о Пророчестве надо открывать совсем по-другому, но вот как?

Вилджа пожал плечами. Глянул на Авдея и улыбнулся ободряюще:

— Зато твоё телешоу удалось лучше и не придумаешь. Архонты в ярости.

— Почему? — удивился Авдей. — Я ведь не сказал ничего особенного.

— Зато последствия у сказанного куда как особенные. Всего пять дней с твоего знаменательного выступления прошло, и уже такие результаты.

— Какие результаты?

Вилджа улыбнулся.

— Во-первых, архонты крепко просчитались со стереоканалом. Народ возмущался, что ему не показывают Открывателя. Архонты показали, но на занюханном образовательно-познавательном канале, который никто не смотрит, и в передаче, которая невыносимо скучна всем, кроме очень узкой группы специалистов. Они рассчитывали, что смотреть тебя никто не будет. Но недоучли силу людского любопытства. Стоило мне запустить в сеть информацию, что такого-то числа во столько-то часов и минут по времени Гарда на таком-то канале будут показывать Открывателя, как гостевую страницу на сайте канала завалили вопросами, а правда ли это. Архонты забыли, а может и не знали, что образовательно-познавательные каналы Гарда вещают на всю капсулу. Так что твоё эффектное выступление видел весь Иалумет. Теперь тебя знают все.

Авдей пожал плечами.

— Сейчас мне слава скорее помеха, чем утеха.

— Подожди, может, ещё и пригодится.

Вилджа довольно улыбнулся и продолжил:

— Пока иалуметская интеллигенция от Асхельма и до самых окраин капсулы обсуждала, этичен твой поступок или нет, и чего ты хотел больше — отрекламировать себя как музыканта или действительно обсудить важный для тебя вопрос, один мелкий ванхельсмий пирожник Рильзан решил проблему кардинально. Он нарисовал и прибил над своей пирожковой огромный рекламный щит, где говорилось, что вкуснее, чем он, пирожки не приготовят и в самой Ойкумене. И если чем и встречать ойуменских гостей, то в первую очередь его пирогами.

— Не слишком ли смелое заявление? — хмыкнул Авдей.

— Он в своём мастерстве уверен. И не без оснований. Пирожки, которыми мы сегодня полдничали, его производства. Я специально взял на пробу и овощных, и мясных, и сладких.

— Вкусно! — сказал Авдей. — Ими действительно можно встречать самых лучших гостей, не оконфузишься.

— Это ещё не всё. Твой приятель Эльван тут же сделал о пирожнике репортаж и пристроил в какие-то секторальные издания. Если в пределах Колец Эльвану работу ещё искать и искать, то на дальнюю секторалку слова «свободный журналист из Гарда» действуют как огонёк на мотылька. Его репортажи сразу же показали по центральным каналам в нескольких государствах, в том числе и в Бенолийской империи. И в тот же день некий сударь Потапов, производитель вин, коньяков и прочей питейной продукции, решил, что наилучшим дополнением к пирогам, которыми будут потчевать ойкуменцев, станут его наливки. Прислал Рильзану предложение о совместном взаимовыгодном бизнесе. Пирожник, не будь дурак, тут же вылетел в Бенолию и подписал все документы, моля Таниару только об одном — чтобы Потапов не узнал об истинных размерах предприятия своего нового партнёра до того, как сделка будет зарегистрирована в Финансовой палате ВКС.

— Подожди, — остановил Авдей, — если я тебя правильно понял, то ты говоришь о Фёдоре Потапове, производителе лучших вин Северного предела? Так он же один из богатейших людей в секторалке. И сноб, каких свет не видел. Чтобы он прислал такое письмо мелкому пирожнику?

— Суть сделки раскрылась почти мгновенно. Но Потапов сказал «Иди-ка ты, друг любезный, на кухню и покажи, чего на самом деле умеешь». Пирожник показал. Потапов подписал все документы и дал ему беспроцентный займ на расширение предприятия. Но реклама их совместного бизнеса строится на слогане, что куда бы ты ни шёл в гости, хоть в саму Ойкумену, возьми пироги Рильзана и наливку Потапова, и всё будет в порядке. Между прочим, — добавил Вилджа, — во всех рильзановских пирожковых клиентов музыкой ублажать будет только кмелгист. С твоей подачи инструмент стремительно входит в моду.

— С пирожником забавная история получилась, — улыбнулся Авдей.

— Ареопаг от рекламы Рильзана и Потапова пришёл в бешенство.

— В бешенство можно придти от любой рекламы. Она вся с тупым восторгом заявляет, что главное счастье твоей жизни достижимо исключительно путём использования определённого стирального порошка или именно этой зубной пасты. Так что реклама у Потапова и Рильзана самая обыкновенная.

— За исключением того, — сказал Вилджа, — что говорит как о поездке в Ойкумену, так и о визите самих ойкуменцев как об обыденности. Архонты боятся и ненавидят Ойкумену. Если бы они могли превратить стены Иалумета в камень, а ещё лучше саму Ойкумену уничтожить, они бы сделали это. А поскольку Ойкумена недосягаема, во всяком случае — пока, то архонты уничтожат Рильзана и Потапова.

Авдей опустил глаза. Вилжда сказал:

— Тебе тоже не поздоровится.

— Выкручусь.

Вилджа сел перед ним на корточки.

— Авдей, тебе бы уехать. Спрятаться где-нибудь. Иалумет большой, ты без труда затеряешься так, что никакие ареопагские ищейки не найдут. Я поговорил с Эльваном, он говорит, что сумеет вывезти тебя из Гарда. Охрана ничего не заметит. Из Колец выбраться будет ещё проще.

— А как же ты? Если архонты узнают, что это ты из своей Башни блокировал микрофоны и не давал прервать трансляцию передачи, тебя уничтожат.

— Ерунда, — фыркнул Вилджа. — Свалю всё на тебя с Эльваном, благо вы к тому времени успеете скрыться без следа. Зато у тебя будут в Асхельме свои глаза и уши. Архонты считают меня верноподданным идиотом, а потому болтают при мне о своих делах, не стесняясь.

— Мне казалось, — осторожно ответил Авдей, — что ты действительно предан архонтам.

— Мне тоже так казалось. Но они не любят Башню. Не любят Фонтан. Ты тоже их не любил. Но уважал. По-настоящему уважал, от сердца. Я не сразу это понял, слишком мало в моей жизни было уважения, чтобы научиться его видеть и ценить. Дальше — больше. Когда стало известно, что Башня — не святилище, а всего лишь средство коммуникации, и что Фонтан — не благодать, а всего лишь короткое замыкание, архонты стали презирать Башню и смеяться над Фонтаном. Вслед за ними над Башней и Фонтаном начал смеяться весь Иалумет. Ненавидеть их. Чат Башенного сайта забросали карикатурами и проклятиями. А ты… — Вилджа запнулся. — Ты научил меня делать Фонтан благодатным, а Башню — святилищем. Даже больше, чем святилищем — Домом Праздника. Я рассказал об этом на сайте, и многие поверили в то, что благодать надо не ждать откуда-то сверху, а делать самим. Некоторые Хранители ушли из Башен, но ведь им на смену быстро пришли другие. Помнишь наших семерых Охранителей? Четверо из них вернулись. Теперь они станут Хранителями. У каждого будет собственная Башня. Радужные Фонтаны обрели новую силу и засверкали по всему небу. Авдей, ты даже не представляешь, как я тебе благодарен. Как мы все тебе благодарны.

— Но…

— Не надо ничего говорить. О Башнях и Фонтанах ты уже сказал всё, что нужно. — Вилджа накрыл кисти Авдея ладонями. — Знаешь, раньше в чате и на форуме Башенного сайта меня спрашивали, не противно ли мне рядом с калекой. А теперь спрашивают, хорошо ли я о тебе забочусь. Присылают рецепты ванн и домашних мазей, которыми их дедушки и бабушки лечат подагру на руках и на ногах. Советуют витаминные чаи. — Вилджа прижал ладони Авдея себе к лицу и попросил: — Уезжай. Сегодня же уезжай. Гард — скверное место.

— Не могу, — высвободил руки Авдей. — Пока не найду способ очистить Бенолию от Пророчества, никуда я из Гарда не уеду. Тем более, что твоих Башен и Фонтанов это тоже касается.

— В смысле? — поднялся Вилджа.

— Перечитай Пророчество, — придвинул Авдей распечатку. — Особенное внимание обрати на словосочетания «бездна мрака» и «дорога звёзд». И не пропусти благодатный огонь, который должен гореть не где-нибудь, а именно в пустоте. Заодно припомни название сети небольших, но очень добротных отелей, которые есть в каждом мало-мальски крупном населённом пункте Иалумета. Когда речь идёт о деревнях и посёлках, отель «Бездна мрака» оказывается вообще единственной тамошней гостиницей и питейным заведением, к тому же из-за малого количества клиентов явно убыточным. Так зачем владельцам и без того непомерно огромной гостиничной сети открывать отели ещё и там, где их услуги никому не нужны?

Вилджа отошел к плите, переставил с места на место чайник.

— А есть населённые пункты, где таких отелей нет?

— Да, — кивнул Авдей. — Инвалидские и уголовно-поселенческие территории вроде Гирреана. Правда, у нас к ним ещё и еретики с придворными добавлялись, но это не суть дела. Главное, что ни одной «Бездны мрака» нет там, где живёт непригодный к всевластным играм людской материал.

— Только не говори, что сеть «Бездна мрака» принадлежит ВКС.

— Она досталась координаторам по наследству от ордена Белого Света, а те, в свою очередь, унаследовали её от Межпланетного Союза. — Авдей поднялся на костыли, подошёл к Вилдже. — Звёздную дорожку между домом Хранителя и Башней начали делать ещё до Раскола, так?

— Да, — сказал Вилджа. — Какой-то эстетноозабоченный умник решил, что если звёздочки, точнее — искорки, есть над башней, то должны быть и перед башней. Кому-то из тогдашних руководителей службы связи идея понравилась, и он приказал все башни и дома для связистов соединить такими дорожками. Сохранился даже номер приказа, текст и фамилия руководителя. А традиция звёздных дорожек дожила до наших дней. — Вилджа запнулся, придавленный догадкой. — Так что же это получается, — сказал он, — Межпланетный Союз хотел башни из источника благодати превратить в орудие подавления и разрушения? Но это же святотатство! Ведь тогда башни уже были официально объявлены священными. Они сами объявили их священными. И произошло это в 24 году от Раскола. А Пророчество… — Вилджа метнулся к столу, стал перебирать бумаги. — Пророчество тоже появилось в 24 году.

Вилджа уронил листок, закрыл лицо ладонями. Вопросил стонуще:

— Неужели Межпланетный Союз наделял башни святостью, нисколько в неё не веря?!

Авдей подошёл к нему.

— Теперь ты понимаешь, почему я должен раскрыть все тайны Пророчества и доказать людям его лживость? Из каких бы соображений Межпланетный Союз не сделал башни священными, но благодать их стала истинной, а не ложной. Красота их фонтанов радует взор и согревает душу. Поэтому башни действительно священны. И они должны остаться вободными от пророческой грязи. По их звёздным дорожкам должны ходить лишь Хранители. Нельзя допустить, чтобы однажды вошёл в Священную Башню и прикоснулся к Благодатному Огню тот, кто станет безотказным орудием в руках ареопага. Во всех смыслах безотказным — как в полнейшем непротивлении приказам архонтов, так и в высочайшей эффективности подавления воли людей и убийства их душ.

— Нет! — схватил его за плечи Вилджа. — Авдей, это слишком опасно. Если надо выбирать между тобой и Башнями… Да провались они к чёрту, эти Башни с Фонтанами вместе!

Авдей убрал его руки.

— Послушай меня, Хейно Вилджа, Хранитель гардской Башни Радужного Огня. Речь идёт не обо мне. И не о Башнях. Мы говорим о судьбе Иалумета. О судьбах всех его людей. ВКС переживает глубочайший кризис. Власть его рушится. Чтобы удержаться на престолах, архонты пойдут на всё, не погнушаются никакими грязными приёмами. Они уже пытаются использовать Пророчество, уже дурманят им людей, отравляют и поганят людские души. И очень скоро архонты сообразят, что в своих манипуляциях можно использовать и Башни. Если до такой страховки додумался Межпланетный Союз, диктаторы сильные и уверенные в нерушимости своей власти, то тем более мысль о подобном оружии придёт в голову правителям, чья власть утекает как песок сквозь пальцы. ВКС умирает, но, как раненый зверь, в своей агонии ареопаг способен убить очень и очень многих людей. Я этого допускать не намерен.

— Но почему ты? — выкрикнул Вилджа.

— А почему не я? — ответил Авдей.

–* * *

Паларик уволил Авдея в тот же день, когда вышла передача. Открывателю не гоже сидеть в инспекционном зале.

Конечно, парня можно было бы перевести в архив. Там бы он и сам научился работать с настоящими судебными документами, и досконально изучил бы бардак, именуемый «судебная реферантура». А в будущем, уже став судьёй, не попадал бы впросак из-за её вечной небрежности.

Однако Паларик Авдея уволил. Слишком сильно обожгла обида. Паларику казалось, что он может рассчитывать хотя бы на минимальное доверие Авдея.

Оправдываться Авдей и не попытался. Только сказал короткое «Простите» и ушёл. Паларику почему-то стало стыдно. Наверное, надо было сначала поговорить с парнем, а потом уже выносить суждения. И тем более — приговоры. Но теперь уже поздно что-то менять.

Однако ощущение неправоты засело в душе занозой.

…Позвонил Авдей ближе к полуночи, попросил приехать.

— Мне нужна срочная консультация опытного, а главное — неболтливого юриста. Кроме вас обратиться не к кому. И достойного денежного вознаграждения за консультацию тоже заплатить не могу.

— Какие деньги?! — разозлился Паларик. — Ты где?

— Если вы согласны, я буду ждать вас у центрального входа в Радужную Башню.

Возле Башни Паларик был уже через сорок минут.

— Что случилось? — спросил он Авдея. — С тобой всё в порядке?

— Со мной-то всё. Несколько хуже с тем, что вокруг меня. Идёмте в дом.

Компания в доме Хранителя оказалась обширная и разнообразная.

Журналист Эльван Кадере. Библиотекарша ареопага Виктория Реидор. Девушка как-то заходила за Авдеем в инспекцию, и Паларик её знал.

С Хранителем Хейно Вилджей Паларик лично знаком не был, но по стерео видел не раз.

Авдей представил двух других компаньонов.

Хорошенькая светлошерстая берканда по имени Ольденна оказалось сотрудницей референтуры зала Совета ареопага.

До тяжести хмурый кареглазый наурис Дейним — начальником службы безопасности Асхельма.

— Излагаю суть дела, — сказал Авдей. — В недавнем прошлом сударь Кадере был телохранителем высшего разряда, входил в самый ближайший круг личной стражи бенолиского императора. Сравнивая работу СБ Бенолии и Асхельма, сударь Кадере охарактеризовал последнюю в не особо уважительных выражениях. Сударь Дейним возмутился столь низкой оценкой. В итоге непродолжительного, но очень бурного спора было заключено пари стоимостью в одну бутылку потаповской наливки. По условиям пари сударь Кадере должен будет обойти все людские и технические охранные системы, которые выставит сударь Дейним, и заснять секретнейшее совещание архонтов в зале Совета. В арбитры пари была приглашена сударыня Ольденна.

Эльван виновато глянул на Ольденну и тут же опустил взгляд. Та села рядом с Эльваном и взяла его под руку.

Паларик кивнул.

— Пари, я так понимаю, выиграл Эльван. Так о чём я должен вас проконсультировать — что полагается Эльвану за шпионаж, а Дейниму и Ольденне за соучастие в оном? Или интуиция меня не обманывает, и дело несравненно хуже шпионажа?

— Хуже, — сказала Ольденна. — Элик действительно выиграл пари, принёс, как и было оговорено, запись в кабинет Дейнима. Только вид у Эльвана был при этом совсем не победительный. Вместо объяснений он велел нам посмотреть запись. Мы посмотрели и тоже впали в глубочайшую прострацию. Эли сказал, что надо идти к Авдею. Но Авдей тоже не знает, что делать. И Хранитель не знает.

— Да перестреляю я эту мразь и дело с концом! — вскочил Дейним.

— Не поможет, — ответил Авдей. — На волне паники в архонтские кресла усядется ещё большая мразь.

— В Бенолии помогло, а здесь не поможет! У вас императора шлёпнули, и сразу всё куда как хорошо стало! Даже зависть берёт…

Авдей отрицательно качнул головой.

— Императора убили случайно. У одного из придворных точно так же, как и у вас, нервы не выдержали властительные мерзости терпеть, и он пристрелил мучителя, ни сколько не заботясь о последствиях. Ситуацию в Бенолии изменила не смерть императора, а реформы, которые готовили долго и тщательно. Поэтому властительный вакуум, который образовался в результате внезапной смерти главы государства, сразу же заняла оппозиция. А поскольку она давно и прочно была оформлена в чёткую структуру, то сразу же вписалась в существующую систему госуправления. И начала спокойно, без насилия и крупных конфликтов, реформировать эту систему в соответствии со своими принципами. Причин у такой успешной смены власти две. Первая — оппозиция прекрасно знает сферу, в которой ей приходится действовать, и поэтому ведёт себя в полном соответствии с её условиями. Вторая причина — и цели оппозиции, и средства достижения целей досконально известны всему населению Бенолии и пользуются полной поддержкой его большинства. С ситуацией в Бенолии всё понятно?

Дейним неохотно кивнул. Авдей сказал:

— Зато в Иалумете реальной оппозиционной силы нет. То, что происходит в Западном пределе, не в счёт. Это лишь зарождение и становление реформистского движения, но не действенная реформистская сила. Говорить о её всенародной поддержке нелепо. А без такой поддержки любое реформистское движение обречено на провал, и никакие, даже самые гениальные и правильные идеи реформирования его не спасут. Так что рассчитывать на смену власти в Иалумете нельзя. Если вы, Дейним, убьёте архонтов, властительный вакуум тут же займут их приближённые, которые продолжат делать всё то же самое, что делал прежний ареопаг. — Авдей мгновение поразмыслил. — Ещё как вариант можно рассмотреть возвращение ордена Белого Света. Точно такой же тиран, с теми же самыми целями и приёмами, так что…

— Исключено, — отрезал Дейним. — Чисто по техническим причинам невозможно. Даже если орденцы проберутся каким-то образом через два Кольца, город им не взять. Гард только выглядит глупой летучей безделкой. На самом деле это неприступная крепость.

— Неприступных крепостей не бывает, — сказал Эльван.

— Пусть так, — не стал спорить Дейним. — Пусть будет мощнейшая и труднодоступнейшая крепость Иалумета. Чтобы взять Гард, нужна огромная военная сила, как людская, так и оружейная. Пересменка власти Межпланетный Союз-орден, а затем орден-ВКС тому доказательство. Первая и Вторая Битва-За-Гард во всех учебниках истории есть. Или в Бенолии не преподают историю?

— Преподают, — хмуро ответил Эльван. — И Битвы-За-Гард отдельными темами учат.

— Нужной для взятия Гарда армии у орденцов нет, — уверенно сказал Дейним. — А без армии тут делать нечего.

— Не уверен, — задумчиво проговорил Авдей. — Пусть ареопаг и сумеет преградить путь даже самой могучей армии, но сопротивляться сатире он не способен, потому что давно разучился смеяться над собой. А если так, то чужая насмешка станет для него убийственней выстрела.

— Вы это о чём? — насторожилась Ольденна.

— О том, что те, кто провозглашает себя всевластителями, больше всего боятся показаться смешными. Особенно если объектом насмешек становятся их неблаговидные делишки.

— Делишки? — возмутился Дейним. — Да это преступление!

— Сострадание к жертвам преступления не должно мешать каре преступников, в том числе и оружием смеха.

— Какой смех? — разъярился Дейним. — Скоро всем кровавыми слезами плакать придётся!

— Если найти в себе силы смеяться, когда нет сил даже на то, чтобы плакать, то найдутся силы и побеждать.

— Ареопаг победить? — с ядовитым ехидством спросил Дейним.

— Да, — уверенно ответил Авдей. — Именно так. Победить ареопаг. Смех — сильнейшее оружие. Нет никого и ничего, способного противостоять смеху. К тому же смех становится для смеющегося источником сил.

— Да как вообще над этим можно смеяться?! — схватил его за грудки Дейним. — Это же горе! Такое горькое горе, которого ещё не знал Иалумет.

— Горе, — согласился Авдей. — Однако, когда люди плачут в горе, это означает, что им есть что ещё потерять. Есть кого бояться. И чего бояться. А когда смеются — это значит, что терять больше нечего, нет ни бремени, ни препятствий, и потому можно совершенно свободно идти вперёд, к свершениям и победам. Те, кто плачет над потерей, теряют последнее, те же, кто смеётся, — обретают новое.

— Мы самих себя потеряли, Авдей.

— Да, потеряли. И наши утраченные Я были прекрасны. Терять такую красоту всегда больно. Но мы сделаем себя новых, вдесятеро лучше прежних!

Дейним разжал пальцы. Посмотрел на Авдея.

— Откуда ты только взялся такой… Мудрый и правильный…

— Что аж тошнит, да? — усмехнулся Авдей. — А почему бы и нет? Хорошее рвотное средство — это большая ценность. На утро после излишне весело проведённой ночи в особенности.

— Скоморох, — дёрнул хвостом Дейним. Отошёл к креслу, сел.

Ольденна оскалилась.

— Скоморохов тираны всегда боялись больше любых повстанческих армий, потому что скоморохи были их душой и сердцем.

— Чего не скажешь о разуме, — буркнул Дейним.

— Разум без сердца вы уже видели, — кивнула Ольденна на лежащую на столе видеопланшетку.

— У сердца тоже есть своя мудрость, — сказал Хранитель. — И по уму она нередко превосходит мудрость разума.

— Я так поняла, — проговорила Ольденна, — что сударь Авдей намерен высмеять архонтов как ярмарочных мошенников, поставить к позорному столбу и закидать тухлыми помидорами. Перспектива узреть архонтов у позорного столба, под градом насмешек и тухлых помидоров нравится мне очень, тут я двумя руками голосую «за». Но не представляю, как можно осуществить это на практике.

— Проще, чем вы думаете. — Авдей подковылял к диванчику, сел. — Нужно сделать мультфильм…

— Что?! — перебил разозлённый Дейним. — Какой ещё мультфильм?

— Обыкновенный. Рисованный, в карикатурном стиле. В сети карикатур на архонтов мало, но образцы отыскать можно. Сделать же одного из рисунка клип какой угодно длины не сложно, есть специальные программы. Если Хейно покажет, как ими пользоваться…

— Покажу, — сказал Хранитель. — Ничего сложного там действительно нет, мы ими на первом курсе развлекались, прикольные мультики про преподов лепили.

— Ну и вот, — продолжил Авдей. — Сделать мультик вперемешку с документальными кадрами, — кинул он на видеопланшетку. — Общая протяжённость — минут двадцать, не больше. И плавающий файл по объёму не очень большой получится, и тему всесторонне осветить можно. Главное, посмешнее показать всю вопиющую глупость ситуации: огромная масса народу, две тысячи сто девятнадцать обитаемых планет, — и все безропотно позволяют распоряжаться собой трём архонтам, которые уже вконец свихнулись от ничем не ограниченной власти и вообразили себя вершителями судеб. А чтобы не было упрёков в клевете, к мультфильму добавить ссылку на бесплатные складские сайты в директории Хонгтианэ, где будет размещён отснятый Кадере материал.

— Звучит всё это привлекательно, — сказал Паларик, — и план Авдея обещает быть очень действенным и эффективным. Но можно узнать, в чём суть проблемы? Что такого преступного натворили архонты?

— Планшетка на столе, — сказала Ольденна. — Смотрите сколько хотите.

— Обязательно, но попозже. Сейчас бы мне краткий обзор темы.

Ольденна криво усмехнулась.

— Архонты планируют спровоцировать широкомасштабные военные действия на границе Северного и Западного пределов.

— Что? — не понял Паларик.

— Этим они надеются отвлечь население сразу семидесяти одного государства, в общей сложности — двухсот восьмидесяти девяти планет от политики. Ситуация в регионе всё больше и больше осложняется, а на войне людям будет не до того, чтобы обсуждать политику ВКС. В первую очередь усмириться должно Хонгтианэ, на данное время — самое проблемное для архонтов государство во всём Иалумете. Для поддержания порядка в регион будут введены миротворческие спецподразделения космостражи ВКС, проще говоря — армия уничтожения и подавления.

— И что, — не поверил Паларик, — они прямо вот так это и обсуждали, прямым текстом?

— Сударь, — горько усмехнулась Ольденна, — если для архонтов даже координаторы не люди, а всего лишь инструмент, то что говорить о секторалке? Ведь на Северо-Западе встретят так называемых миротворцев отнюдь не цветами. И техническое превосходство ВКС не поможет, потому что когда ненависть начинает перехлёстывать через край, действенным оружием становится даже камень.

— Не могу поверить, — тихо сказал Паларик. — Ведь это же сотни тысяч смертей.

— Как изволил выразиться архонт Лиайрик, заодно немного снизится и угроза перенаселения.

— Нет…

Дейним сдавленно застонал, спрятал лицо в ладонях.

— Даже Тромм согласился, даже он. Повякал что-то об офицерской чести, о присяге, поломался для порядка, как шлюха дешёвая, и согласился. — Дейним едва не плакал. — В училище он был для нас как икона. Самый честный и безупречный офицер космостражи ВКС. Да я в десант служить пошёл только из-за него! — Дейним посмотрел на Паларика. — Ваша честь, вот вы судья, много разных людей повидали, так объясните, почему такое случилось? Ведь Тромм действительно был честным офицером — и смелым, и верным, и с головой у него всегда всё в порядке было. Он столько людей от пиратов спас! Так почему же теперь он в такую курву распоследнюю превратился?!

— Не знаю, — сказал Паларик. — Не знаю. Наверное, из-за того, что честным и порядочным быть легко, когда на тебя смотрят люди, имеющие право судить как о тебе, так и о твоих поступках. Разные люди — друзья, коллеги, соседи, журналисты, служба внутренней безопасности или даже собственные дети. И перед всеми хочется выглядеть если и не героем, то хотя бы приличным людем. Ведь о себе мы судим по отражению в чужих глазах… Грешки и проступки прячутся подальше, правильные поступки выставляются напоказ. К тому же правильных поступков хочется совершать как можно больше, а грехов и проступков избегать. Искренне хочется быть правильным, ведь узреть собственное отражение в безобразном виде не понравится никому. Поэтому люди и пытаются соответствовать некоему общепринятому стандарту правильности. Но подле архонтов нет людей. Они слишком высоко вознесены над всеми. На такой вершине мерилом правильности становится уже не отражение в чужих глазах, а собственные моральные критерии и нормы. И если вдруг оказывается, что их на самом деле нет, а всё держалось лишь на чужом мнении, то люди очень быстро превращаются в чудовищ. Вот так и получается, что власть, слава или деньги меняют людей. Хотя на самом деле они ничего не меняют. Всего лишь навсего обнажается истинное Я, до той поры глубоко запрятанное.

Дейним опять застонал.

— А ведь мы в него верили, мы так в него верили! Неужели и я, если попаду в ареопаг, стану такой же мразью?

— Маловероятно, — сказал Авдей. — Чтобы согласиться быть вознесённым над людьми, надо самому быть нелюдью. Истинно народный властитель жить вдали от народа не захочет никогда.

Дейним посмотрел на него ошарашено.

— Так ты что, допускаешь мысль, будто я могу быть архонтом? Я?!

— А почему нет? Вы людь вроде бы неглупый, совестливый. Независимость характера и сила воли тоже есть. Так что вполне приемлемая кандидатура.

— Тем более, что вы такую мысль о себе уже допустили, — сказала Виктория.

— Нет! Я просто сказал так. У меня не очень хорошо со словами. Я не о том думал!

— А теперь подумайте об этом, — посоветовал Авдей. — Как только каждый из простых граждан престаёт думать, что сможет стать президентом страны, демократия превращается в диктатуру.

Дейним не ответил. Смотрел в пол, хвост подрагивал.

— В записи ещё что-нибудь было? — спросил Паларик.

— Да, — сказала Виктория. — Архонты решили убить Авдея. Чем-то он категорически не вписался в их планы использования Радужных Башен. На роль убийц назначены Хранитель и Эльван Кадере.

— А я-то думал, меня уже ничего не сможет удивить, — охнул Паларик. — Ладно, Хранитель, но как им пришла в голову мысль, что Авдея способен убить Эльван?

Хранитель в ярости метнулся к Паларику, схватил за грудки.

— Я, значит, смогу убить? Наверное, смогу. Только труп будет не с костылями, а с хвостом.

— Простите, — быстро сказал Паларик. — Я не это хотел сказать. Просто слухи, которые ходят по Ванхельму…

— Меньше по пивнарям шляться надо, — оттолкнул его Хранитель, — тогда и глупыми слухами уши забивать не будут.

Хранитель сел рядом с Авдеем, зыркнул мрачно на судью.

Эльван вздохнул.

— Не обижайся, Хейно, — сказал он Хранителю. — Меня тоже в убийцы записали.

Хранитель пересел к Эльвану и спросил:

— А тебя-то почему?

— При первой нашей встрече я сдуру назвал Авдея отцеубийцей.

Авдей побледнел, дрогнули ноздри.

— Ты был прав, — сказал он.

— Болвн я был, которого хлыстом драть некому за дурь беспросветную. Может, тогда раньше бы в мозгах прояснилось. — Эльван сжал кулак. — Суть дела в следующем. Авдей написал нужную и полезную статью для космонета. Может, слышали о «Лицеистском файле»?

— Да, — сказал Панимер. — Читал. Хлёстко написано.

— Неужели всё это было правдой? — спросил Хранитель.

— Более чем, — сказал Эльван.

— Так ты теньм?! — подскочил Дейним. — Скотина! Знал бы, ни за что не стал пари заключать. Это ты теперь мне пузырь ставить будешь, ниндзюк хренов!

— За что пузырь? — возмутился Эльван.

— За мошенничество. У меня против людей охрана, не против теней. Ты обязан был предупредить о своём истинном уровне подготовки.

— Так у тебя же охрана наивысшего разряда! — ядовито напомнил Эльван. — Вот и ставь теперь пузырь за излишнее самомнение.

— После с пузырями разберётесь, — оборвала их Виктория. — Что было с файлом? Причём здесь отцеубийство?

— В том-то и дело, что ни при чём! — с сердцем сказал Эльван. — По старым бенолийским законам за «Лицеистский файл» Авдею полагался расстрел. Когда дело дошло до ареста, его отец взял расстрельную статью на себя. Сам назвался автором «Лицеистского файла».

— Значит, — твёрдо сказал Дейним, — он не только сына спасти хотел, но и публикацию файла считал делом правильным. Таким, за которое и умереть не жаль. — Дейним качнул головой. — Хотел бы я посмотреть на твоего отца, парень. Мощным он людем был.

— Ещё каким, — подтвердил Эльван. — Один из лидеров самой опасной мятежной партии в империи.

— Мятежник! — воскликнул Паларик. — Так вот в чём дело. А я-то всё гадал, как Авдей может в равной мере обладать четырьмя совершенно различными ипостасями — следователь, прокурор, адвокат и судья. Всё правильно. Мятежник точно так же, как и следователь, изучает ситуацию, в которой оказался мир; подобно как прокурору оценивает, что в ней неправильно; в точности как адвокат отмечает правильное; и становится судьёй, когда выносит вердикт: что в мире полежит переделке, что — сохранению, а что — и уничтожению. Так Авдей мятежник. А я-то голову ломаю, откуда у девятнадцатилетнего парня такой опыт укороты давать что крупным чинам, что собственным подчинённым. — Паларик улыбнулся. — И давно ты отцу помогать начал?

Авдей пожал плечами.

— Курьерить начал лет с двенадцати, листовки писать — с пятнадцати. Но не часто, я действительно только помогал отцу, а не занимался политикой всерьёз. Музыканту было не до того.

Паларик кивнул. Именно такого ответа он и ждал.

— Авдей, — спросил Хранитель, — а у тебя родственники есть?

— Не знаю, — отрезал Авдей. — Я давно не получал от них никаких известий. Вполне возможно, их уже нет в живых.

Хранитель смотрел на Авдея с возмущением и обидой. Его друг не мог так сказать о своей семье. Но сказал.

— Они все так отвечают, — сказал Эльван. — Боятся привлечь внимание охранки, в смысле — службы безопасности к семье. Даже друзьям так говорят. Ведь чего друзья не знают, о том их не будут спрашивать на допросах. А если повезёт, так и вообще на допрос из-за незнания не попадут. Мятежникам приходилось придумывать, как защитить близких от опасности. Любых близких — и друзей, и семьи. Приёмы не очень красивы, зато, как оказалось, действенны.

— Авдей, — подошёл к нему Паларик, — прости меня. Я не должен был…

— Вы всё правильно сделали.

Паларик сел рядом с ним.

— Ты хорошо умеешь защищать близких. Даже собственной жизнью за их безопасность заплатить не побоишься. И взамен от них ничего не потребуешь, верно? Никаких обязательств не возьмёшь?

Авдей гневно сверкнул глазами. Предположение, что от близких можно требовать каких-либо обязательств, оскорбило.

— Так что же ты думаешь, — спросил Паларик, — будто твой отец мог быть другим? Что он был способен наложить на тебя какие-то обязательства или вину?

Теперь в глазах Авдея сверкнули слёзы, так стало стыдно. Авдей смотрел в пол, пальцы дрожали.

— Когда уходят любимые люди, — сказал Паларик, — мы всегда на них злимся. А после на себя. И опять на них. И так по кругу. Вечно. То себя в их смерти обвиняем, то их в том, что нас бросили. Но на самом деле не виноват никто. И признать это тяжелее всего.

Он обнял Авдея, прикоснулся губами к щеке.

— Всё хорошо, парень. Ты выстоял, не сломался. А это главное.

Авдей неуверенно кивнул. Паларик пожал ему плечо и поднялся.

Прошёл на середину комнаты.

— И всё же, сударыни и судари, — сказал он, — зачем вы меня пригласили? Ведь я нужен был вам именно как юрист.

— Да, — кивнул Авдей. — Я хотел спросить, есть ли законный способ отстранить архонтов от власти? Что-нибудь вроде импичмента или досрочных выборов…

— Выборы архонтов? — хохотнул Дейним. — Придёт же в голову.

— А между тем Авдей прав, — сказал Паларик. — По Уставу ВКС, который был принят в 1631, но продолжает действовать до сих пор, архонты должны выбираться прямым тайным голосованием всех координаторов. Со временем архонты и их приближённые изыскали немало способов обойти Устав, но отменить его так и не смогли. Параграф об импичменте, кстати, тоже есть.

— Ваша честь, — растерянно пролепетала Виктория, — но ведь тогда получается, что нынешние архонты занимают свои должности незаконно?

— Получается, что так.

— Вот так поворот! — охнул Дейним.

— Да, — кивнул Паларик. — Это и есть знаменитый «Асхельмский парадокс». На протяжении вот уже полутора сотен лет архонты незаконно приходят к власти, но ничего изменить невозможно. Даже если бы не было записи их преступного сговора, архонтов всё равно надлежало бы выпереть из ареопага. Чтобы не занимали государственный пост, не имея на то ни малейших оснований. Однако такому не бывать никогда. Власть ареопага нерушима как сам Гард.

— Ну-ну, — криво усмехнулась Ольденна. — Межпланетный Союз и орден Белого Света думали точно так же.

— Что за вздор вы несёте? — взбешёно закричала Виктория. — «Асхельмский парадокс», Светозарный орден, Межпланетный Союз… Да провались они все к дьяволу! Авдея не сегодня-завтра убьют, вот что важно! А эти ваши политические бредни могут отправляться хоть в Ойкумену.

Паларик испуганно охнул. Об этих планах архонтов он забыл.

Дейним подошёл к Авдею, встал рядом.

— Сначала пусть попробуют убить меня.

— Территория Башни священна, — сказал Хранитель. — Никто не посмеет пролить здесь кровь. Авдей в безопасности.

— Уверены? — скептично хмыкнула Ольденна. — К тому же кровь проливать не обязательно. Есть до чёртовой матери препаратов, которые обеспечат мгновенный инфаркт, и ни одна экспертиза ничего не докажет, потому что в организме отравляющее вещество распадается за тридцать секунд.

— Всё так, да не так, — сказал Эльван. — В три часа пополуночи из Гарда вылетает экспресс до Троянска. Я вывезу на нём Авдея и Викторию. Если вы, барышня, не против навсегда покинуть Гард.

Виктория села рядом с Авдеем, прижалась к его плечу.

— Как ты намерен провести их через коммуникационную линию? — вскочил Дейним. — Там мощнейшая система безопасности!

— Я сделала четыре командировочных предписания, — сказала Ольденна. — Для Авдея с Вероникой и для меня с Эльваном.

— Ты уверена? — посмотрел на неё Эльван. — Гард — столица мира. Асхельм — столица Гарда. Больше нигде ты не получишь такой возможности…

— …по самую макушку окунуться в дерьмо, — оборвала Ольденна. — Хватит с меня Гарда. Лучше улицы в секторалке мести, чем здесь с файловой папочкой дефилировать.

— Предписания надёжные? — спросил у неё Дейним.

— Вполне.

— Тем более, — добавил Эльван, — что когда дойдёт до проверки, мы будем уже далеко. Я незадолго перед стереовыступлением Авдея связался с директором службы охраны стабильности Бенолии, попросил помочь, если вдруг возникнут осложнения. Он сказал, что моя задача — доставить Авдея в Троянск. А дальше его забота.

Дейним скептично прищёлкнул шипами.

— Доверять-то ему можно?

— В этом случае — да, — твёрдо сказал Эльван. — С Авдея и волос не упадёт.

— Постой, — сказал Авдей, — как ты вышел на Адвиага? У тебя же никогда не было связи с охранкой.

— Через Винсента Фенга. Посмотрел, как ты с ним связываешься и запомнил адрес. Объяснил ситуацию, оставил номер своего мобильника. Дальше позвонил Адвиаг.

— Ты подсматривал за мной?! — возмутился Авдей.

— Только один раз. Если хочешь дать пощёчину — бей. — Эльван подошёл к Авдею, сел на пятки.

— Дурак, — Авдей заставил его подняться. — Истинно дурак. Или я чем-то похож на Максимилиана?

Эльван опустил глаза.

— Нет.

— Извини, — сказал Авдея. — Я дурак ещё больший.

— Открыватель, — подошёл к нему Хранитель, сел на корточки, — а что будет с Башнями?

— То же самое, что и со всей записью. Я сделаю два фильма. Первый — собственно об ареопаге. Второй — о лживости Пророчества, об истинной истории Башен и о том, как свет их радуги норовили использовать всевластные мерзавцы. Башни останутся чистыми, Хейно. Я сделаю такой фильм, что после него люди никому не позволят осквернить их радугу.

— Я поеду с тобой. Тебе нужен будет опытный программер, который к тому же хорошо разбирается в принципах работы башенной сети. И на счёт киномонтажа не беспокойся, я в Башне от безделья давно программами-рисовалками и клиподелками баловался. Я буду тебе полезен.

— А в Башне кто останется? — спросил Авдей.

— Один из Охранителей. Ему давно пора на повышение.

— Но ведь Башня — твоя жизнь!

Хранитель встал, улыбнулся:

— В Бенолии имеется тысяча семьсот тридцать пять Башен, у которых нет постоянного Хранителя. Один Хранитель обслуживает по пять-шесть Башен за раз. А это неправильно. Башня у каждого должна быть только своя. Так неужели из тысячи семисот тридцати пяти Башен я не смогу выбрать ту истинную, только мне предназначенную, чьим Хранителем буду всю оставшуюся жизнь?

Авдей сказал виновато:

— Пятого командировочного предписания нет.

— И не надо, — ответил Эльван. — Я так пройду.

— Но бланки…

— Именная строка не заполнена, — сказала Ольденна. — По инструкции её заполняют прямо перед отправлением, потому что могут поменять инспектора, или ему придётся лететь под чужим именем… Мало что может быть. Ну вот я по привычке имена и не проставила. Так что Хранитель может лететь с нами.

— В коммуникационной линии я вас на всякий случай подстрахую, — сказал Дейним.

— Спасибо, — совершенно серьёзно поблагодарил Эльван.

Паларик улыбнулся.

— Удачи вам, ребята.

* * *

Звездолёт бесшумно заходил на посадку.

Но что грузчики, что ремонтники ни малейшего внимания на него не обращали.

— Музыка в фильмах Северцева обалденная, — сказал молоденький наурис-ремонтник. — Такие роскошные импровизации. Этот его кмелг — потрясный инструмент.

— Музыка — это всё, на что у тебя ума хватило? — презрительно спросил грузчик. — Содержания фильмов ты не заметил?

— Чтобы музыку понимать, тоже ум нужен, — заступился за коллегу второй ремонтник, соракалетний беркан.

— Да, ВКС там мордой по асфальту отвозили мощно, — сказал третий ремонтник, темноволосый и кареглазый человек двадцати восьми лет. — И смешно ведь! Я чуть от смеха не лопнул, когда смотрел.

Грузчик выматерился.

— Архонты этого Авдея Северцева за фильмы так лопнут, что только мокрое место останется.

— Император уже лопал, — фыркнул человек. — Да без лопалки остался. Скоро и архонты там же будут.

— Ой-ой, посмотрите, пророк какой отыскался. Кстати, Северцев твой пророков с пророчествами так в их же собственное дерьмо окунул, что уже не выплывут.

— Так я и не пророк, — ответил человек. — Я занимаюсь только предсказаниями.

— И предсказываешь ты дерьмово. Напредсказывал скверные времена, а всё наоборот получилось.

— А ты что, недоволен? — ехидно поинтересовался наурис.

Грузчик матюгнулся и отошёл в сторону.

— Ты правда уволился? — спросил человека беркан.

— Да, возвращаюсь в Бенолию.

— Когда?

— Сегодня. Вот на этом звездолёте. Пока он разгрузится, опять погрузится, моя последняя смена как раз закончится.

— Не боишься? — спросил наурис. — Здесь тебе чётко известна и твоя судьба, и твоё предназначение. А там всё так неопределённо.

— Неопределённо сейчас везде, — сказал беркан. — Да и не бывает никаких предназначений.

Человек улыбнулся.

— Людей, живущих вне предназначения, не существует, однако жизнь от существования отличается тем, будут люди сами создавать себе нужную предназначенность или станут предназначаться для чьих-то нужд.

— И что ты себе предназначишь? — спросил беркан.

— Пока не знаю, — ответил человек. — Если одна история закончилась, то значит самое время начаться истории новой. Но она уже будет другая. Совсем другая и новая.

Оглавление

— 1 —

— 2 —

— 3 —

— 4 —

— 5 —

— 6 —

— 7 —

— 8 —

— 9 —

— 10 —

— 11 —

— 12 —

— 13 —

— 14 —

— 15 —

Реклама на сайте