Алексей Лукьянов Карлики-великаны
Часть первая. Дым коромыслом
Однажды Тургений предложил Трефаилу:
— Слушай, Сууркисат. А давай сбежим?
— Куда? Мы на острове живем.
Спорить не хотелось: после вчерашнего здорово болела голова. Вернее, головы: несмотря на почти сиамскую привязанность, Тургений Мумукин и Сууркисат Трефаил обладали индивидуальными комплектами рук, ног и постельного белья. Головы у них тоже были свои, отдельные, но болели одинаково.
Бросили монетку. По итогам жеребьевки первым в душевую отправился Мумукин. Послышались шум воды и громкая песня:
— Пи-исьма-а… Письма лично на по-очту ношу-у… Сло-овна-а я роман с продолженьем пишу-у…
Трефаил сплюнул на пол:
— Тебе-то хорошо, а мне думать, как дальше жить…
— Зна-аю, знаю точно, где мо-ой адреса-ат… — Песня прервалась, и Трефаил насторожился: Мумукин наверняка собирался учинить какую-то подлость.
Атмосфера дрогнула:
— В до-оум-ме-е-е-е… где живе-о-о-от… Су-у-рки-и-са-а-а-а-ат.
Снизу бешено застучали. Шум воды в душевой смолк, Мумукин, напевая уже под нос, вышел в розовом халате, ожесточенно вытирая голову.
Взглянул на товарища, покачал головой, продолжил вытирать голову.
— Я помню чудное мгновенье, передо мной я… — Тургений попытался разглядеть себя в зеркале.
— Полотенце отдай, — потребовал Сууркисат.
— Будешь орать — вообще со мной пойдешь! — Мумукин сделал вид, что обиделся, но полотенце отдал.
Хотелось взбодриться. Рискуя выпасть, Мумукин по пояс высунулся из окна.
— Лысюка! Лысю-ука! Выгляни на минутку.
Окно этажом ниже распахнулось, и показалась прозрачная прическа Лысюки.
— Че надо?
— Хочешь, будущее предскажу?
Лысюка открыла рот. Все-таки она была непроходимой дурой.
— Будет у тебя любимый. Красавец мужчина, офицер, котовец. Родишь ты от него мальчика. Вырастет твой сыночек, в школу ходить начнет. Вот тут ему туго придется…
— Почему? — насторожилась Лысюка.
— Потому что звать его будут Лысюкин сын! — Тургений с хохотом втянулся обратно в комнату.
— Придурок бешенства!
Повеселевший Мумукин распахнул холодильник. На дверке допотопного агрегата кто-то нацарапал твердым острым предметом: «Оставь надежду всяк, сюда входящий». В недрах агрегата валялся лишь значок
«Передовик производства». Сколько Тургений себя помнил, этот значок преследовал его и встречался в самых неожиданных местах, вплоть до аппендикса, который Мумукин удалил себе в прошлом году перед зеркалом (операция сопровождалась сальными шуточками Трефаила, державшего зеркало, и непрерывным стуком Лысюки, потому что орал Тургений на весь остров).
— Как там насчет пожрать? — осведомился из душевой Трефаил.
— Жуй, — последовал ответ.
На работу побежали голодные.
Улицы Тунгусска кипели от людских потоков, всюду слышались мягкие чавкающие удары — незадачливые пешеходы попадали под транспортные средства. Ежедневно в столице острова Сахарин гибли сотни людей, крематории дымили безостановочно, однако, несмотря на ужасающую статистику, народу меньше не становилось. Людская мешанина напоминала внутренности паровой машины — все шипело и пузырилось, то и дело через клапаны государственных и полугосударственных учреждений уносились по своим рабочим местам кипящие людские струи, шатуны, рычаги, коленчатые валы многомиллионного города двигались в заданном ритме.
Огромные рекламные щиты отвлекали спешащего на службу обывателя от мрачных мыслей: «Вступайте в Государственную Организацию Вечно Недовольных Обывателей» (с призывом выступала милая такая тетенька лет пятидесяти, в папильотках на босу голову), «Вас ЧУДО ждет» (рекламный плакат с изображением небоскреба призван убеждать, насколько благое это дело — Чрезвычайно Уплотненные Домовые Общества) и совершенно новый плакат, изображающий Большого Папу в позе лотоса: «Хороши Упражнения Йоги».
Тургений и Сууркисат по сторонам не смотрели. Кто отвлекался, тот немедленно становился жертвой паровика. Мумукин жизнерадостно бубнил очередной шлягер:
— Кипучая, могучая, никем непобедимая…
— Осторозно, моя масына едет вперед, — послышалось совсем рядом, и Сууркисат едва успел выдернуть товарища из-под массивных колес новомодного паровика «Шибейя».
— Трескучая, вонючая, ты самая е. чая! — в ярости закончил Тургений, потрясая кулаком вслед водителю. Правда, заканчивал Мумукин шепотом и кулаком потрясал исподтишка, потому что номера паровика сообщали, что управляет им не кто иной, как Эм-Си Кафка, шеф Комитета Общественного Трудоустройства.
— Ну, ты, — пихнул Трефаил Мумукина локтем в бок, — не очень-то матерись.
Кое-как перебравшись на другую сторону шумного проспекта, друзья оказались перед приземистым небоскребом. Тетрадный листочек, приклеенный на жвачку к двери центрального входа, информировал, что в здании располагается ЦАПП-ЦАРАПП.
Здоровенный котовец минут по десять разглядывал удостоверения личности сначала Тургения, потом Трефаила:
— Куда направляетесь?
— Слушай, еппонский городовой, я точно тебе когда-нибудь по яйцам врежу! — вскипел Мумукин. — Каждый день слушаешь нашу программу, автографы несколько раз брал, два года знаешь нас как облупленных, а все равно спрашиваешь, куда направляемся.
Вскипел он, разумеется, в лифте, когда серая физиономия котовца исчезла из поля зрения.
— Вот за что тебя люблю, Мумукин, так это за твою смелость и бескомпромиссность, — с жаром признался Сууркисат товарищу.
— Правду говорить легко и приятно. — Мумукин со значением ткнул пальцем куда-то в потолок.
Двери с шипением разошлись в стороны, и друзья оказались на сорок восьмом этаже, занятом студией «Радио Сахарин».
Первым делом замерли перед информационным щитом. Кроме разнообразных приказов о лишении премиальных, квартальных, повременных и прочих надбавок за провинности различной степени тяжести, как-то: выход в эфир в нетрезвом состоянии, нарушение правил техники безопасности при обслуживании центрального парового котла студии и прочая, — на щите висел подслеповатый экземпляр свежей листовки «Чукчанская правда». Вся студия была завалена ими по самое не могу, однако требовалось зачитать крамольный документ прилюдно, дабы не прослыть стукачом. Стукачи тоже читали, но их давно знали в лицо.
«Чукчанская правда» являлась вездесущим оппозиционным печатным органом, и никто не знал, по каким каналам она поступает в госучреждения, однако ежедневно свежий выпуск подпольной газеты оказывался везде, где только проходили люди. Листовки печатались на дрянной туалетной бумаге паровым матричным принтером и содержали хулу в адрес высшего эшелона власти, а именно — гениального создателя единого государства Вальдемара Хэдэншолдэрса, министра обороны Че Пая, генерального шефа Комитета Общественного Трудоустройства Эм-Си Кафки, народного шамана Распута Григоровича и других официальных лиц. Собственно, никакой информации «Чукчанская правда» не содержала, просто от выпуска к выпуску подбирала все новые и новые эпитеты каждому члену Президиума Верховного Совета и, к чести неведомого издателя, ни разу не повторилась. Некоторые отдельные словечки и целые идиоматические обороты кое-кто из персонала выписывал в маленький гроссбух, и на прошлой неделе закончился третий том энциклопедии изящной словесности.
— Откуда они все знают? — удивился Мумукин, закончив читать «ЧП».
— Балда, у них свой человек в Верховном Совете.
— Неужто сам Распут?
— Почему Распут?
— Так он единственный среди них чукчанин.
— Какой ты умный, — восхитился Сууркисат.
Мумукин молча заложил правую руку за лацкан и устремился к шефу.
Шеф был в мыле — горел выпуск новостей. Точнее, сгорел он еще вчера: редактор получил новости, но отвлекся, и лента сгорела в топке телетайпа. Редактор чуть с ума не сошел от радости: по чистой случайности бутылка технического спирта, стоящая рядом с телетайпом, не взорвалась, иначе полыхнул бы весь этаж.
Потом, конечно, шеф схватился за голову — что делать? Новости через полчаса. Но тут жизнь снова улыбнулась: не успел он как следует испугаться, как с новой лентой телетайпа пришло спасение. Новости, сгоревшие минуту назад, только что были забракованы Кафкой, поэтому читать надо новости прежние (к слову — прежние новости читали уже пятый день).
Подход к выпуску новостей в Соседском Союзе, в который острова Гулак преобразовались могучею волей и великою славой Вальдемара-Большого Папы, довольно странный, но вполне оправданный и даже в чем-то прогрессивный. Центральное Агентство Правдивой Печати (сокращенно — ЦАПП) поставляло новости официального характера, непосредственно из Президиума Верховного Совета. В пику им Центральное Агентство Революционно-Анархической Подпольной Печати (соответственно — ЦАРАПП) собирало все неофициальные новости, не гнушаясь слухами. Это называлось — «Мы делаем новости». Информация проходила десять идеологических фильтров, и жалкие ее остатки попадали на стол к шефу Комитета Общественного Трудоустройства.
Зачастую Кафке не нравилось ничего из предложенного, а сообщать известия надо каждый день. Поэтому и появился институт «вчерашних новостей»: нет хороших вестей сегодня — читай вчерашние.
Впрочем, вернемся к горящим новостям. Спустя сутки в кабинете редактора зазвонил телефон.
– «Радио Сахарин», Худойназар Лиффчинг, — представился редактор.
— У какого Назара худой лифчик? — прошипела трубка. Худойназар посмотрел на аппарат — не разошлись ли спайки? — и тут осознал, что слышит голос самого главного котовца.
— Прошу простить, — пробормотал Лиффчинг. — Это зовут меня так — Худойназар Лиффчинг.
— С такими именами долго не живут, — пошутил Кафка.
— Исправлюсь, — не своим голосом ответил редактор, и рука потянулась к ящику стола, где лежал паровой однозарядный пистолет.
— Не паясничать! — рявкнул Эм-Си. — Сегодня приказываю зачитывать новости, присланные вчера.
— Но… — открыл рот Лиффчинг.
— Разрешаю.
Оставалось одно — застрелиться. Худойназар приставил раструб пистолета к виску и нажал спусковой клапан. Прогремел выстрел.
У пистолета разорвало котел, килограммовая гиря выпала из казенника и глухо ударилась об пол. Лиффчинг в тоске и тревоге завыл. На вой сбежалась вся редакция (стукачей не впустили), и, едва Худойназар объяснил суть катастрофы, в кабину вошел Тургений.
— Трефаил! — Мумукин выглянул из редакторской и отчаянно засемафорил левой рукой. Жест обозначал только одно — дают пожрать. Благодарный за дружескую заботу, Сууркисат поспешил в кабинет к Лиффчингу, где его ожидало жестокое разочарование.
— У людей горе, — скорбно произнес Тургений. — Сгорели новые новости.
— Насколько новые? — Сууркисат слегка придушил Мумукина правой рукой, а левой приводил в порядок прическу.
— Вчерашние, — всхлипнул Лиффчинг.
— Возьмите позавчерашние, — тщательно разминая шейные позвонки товарищу, предложил Трефаил. — Почти свежие.
— Какие, на хрен, свежие? — возмутился диктор Ле Витан. — Это резервный повтор прошлогодних известий.
— Новое — это хорошо забытое старое, — самоотверженно просипел посиневший от дружеских объятий Тургений.
— Я работаю в условиях тотальной слежки и поголовного стукачества, балансирую на грани провала, рискую жизнью, переходя улицу в неположенном месте, читаю всякий бред по радио… — завел Витан арию умирающего Каварадося.
Этого Трефаил стерпеть не мог. Он освободил от захвата друга и надвинулся на Ле.
— Ты кого стукачом назвал? — Сууркисат недобро прищурился.
— Я… я… — раскис диктор.
— Головка от часов ЗАРЯ! — выкрикнул Сууркисат. — Я тебя научу родину любить! — И запел: — Родина! Еду я на родину! Чтобы кушать смородину! Чтобы счастливо жить!
— Стоп, еппона мама, — прервал процесс насильственно вбиваемого патриотизма Мумукин. — Сууркисат, не насилуй диссидента, он на алименты подаст. Худой, я тебя спасу, а за это ты нам с Трефаилом организуешь отгул на майские праздники, угу?
— Офонарел, Мумукин? — загрохотал Лиффчинг. — У вас неделя прогулов.
— Вот-вот, — радостно закивал головой Тургений. — Ты про них забудешь и добавишь отгулы, трех дней нам хватит, правильно, Трефаил?
Вообще-то именно Сууркисат и офонарел от такой чудовищной лжи и наглости, но поддержать блеф друга — дело святое.
— Нет, ну зачем так? — Он с укором посмотрел на Тургения. — Совесть надо иметь, Тургений Герыч. Не три, а четыре дня.
— Ну ладно, четыре, — легко согласился Мумукин.
В результате сошлись на двух, но, по правде говоря, Мумукин не рассчитывал даже и на один отгул: ему надо было избавиться от прогулов. Теперь же, когда редактор воспрял духом и попросил освободить кабину, забыв поинтересоваться, каким образом Тургений собирается спасти выпуск последних известий, Сууркисат мог дать волю негодованию.
— Ты соображаешь, на какую хрень подписался? — шипел он Мумукину, пока они шли в эфирный зал. — Нас же живьем на капустные плантации…
— Если сейчас не заткнешься — глаз высосу, — уголком губ пообещал Тургений.
Подобной угрозы Сууркисату не приходилось еще слышать. Рот его захлопнулся, а мозг лихорадочно придумывал достойный ответ. Ответ не формулировался даже приблизительно, поэтому Трефаилу только и оставалось пихнуть Мумукина, чтобы тот не вписался в дверной проем.
— Вот ведь… собака сутулая…
Мумукин ощутимо врезался носом в косяк, но не разбился, а рассмеялся:
— Сегодня такое будет… Ты, Трефаил, вспотеешь.
Чейнджер на два диска, шкаф, в котором хранятся фланцы с записями звезд эстрады, две топки: для проигрывателя с колонками и мониторами — большая и для микрофона — маленькая, — вот и все устройство звукорежиссерской кабины. Кабинка диктора вообще представляет из себя каменный мешок (одна из стен, правда, стеклянная) с микрофоном, стулом и пюпитром, на котором лежат новости. К регистру парового отопления когда-то присобачили телефон, спаренный с редакторским.
Вместо звонка в регистре что-то жутким образом стучало, после чего можно снять трубку и разговаривать. Все вместе — дикторская и операторская кабины — имеет звучное название «эфирный зал». Общая площадь — шесть квадратных метров. Соединены два помещения дверью, которую во время эфира нельзя открывать, и коммуникативной трубой — переругиваться в краткие секунды перекура.
Трефаил встал в исходную позицию, хрустнул пальцами, повращал шеей, потом тазом, пару раз присел и решил, что очередную вахту выдержит.
За закопченной стеклянной переборкой гримасничал Тургений.
Сууркисат посмотрел на циферблат паровых часов, более похожий на манометр. Тем не менее минутная стрелка почти доползла до часовой, и это значило только одно:
— Готовность номер один! — объявил Трефаил в трубу и забросил в обе топки по лопате угля.
Монитор с микрофона зашипел, и через мгновение голос Мумукина спросил:
— Сууркисат, как слышишь меня?
— Слышу хорошо. — Еще пара взмахов совковой лопатой. — Десять секунд до эфира…
Уголь стал летать в гудящие огненные чрева с поразительной быстротой, и, когда до эфира оставалось всего пять секунд, Трефаил метнулся к шкафу и вынул оттуда огромный фланец из нержавеющей стали, шпеньки, шишечки и крючочки на котором содержали запись гимна Соседского Союза. Фланец с глухим звоном ушел в паз чейнджера, Сууркисат вручную совместил воспроизводящую головку проигрывателя с диском, и грянули первые такты самого чудовищного музыкального произведения за всю историю островов Гулак. А за ними начался самый ужасный эфир со дня возникновения парового вещания.
— Семь утра на всех часовых поясах, в Перепаловске-Взрывчатском — полночь. В студии «Радио Сахарин» — повсеместно полюбившийся публике Тургений Мумукин и его бессменный ассистент за звукорежиссерским пультом — Сууркисат Трефаил, человек-паук. Мы работаем в прямом эфире, наш телефон — три, два-два… два-два, три… три, два-два. Ждем ваших звоночков, а пока для вас споет что-нибудь из последнего монстр отечественной эстрады Лемурий Гиббонтьев. Звоните, звоните, передавайте приветы и поздравления, можно пожаловаться на ваше домоуправление и участкового-котовца, признаться в любви партии и правительству, добрые пожелания в адрес Распута Григоровича принимаются вне очереди. Итак — Лемурий исполняет очередную свою ле-муру, пардон муа за мой хранцузский…
Если бы человек-паук не стоял в настоящий момент за звукорежиссерским пультом, он расчленил бы повсеместно полюбившегося публике диктора и сжег в топке. Однако времени на скорый, но справедливый суд совершенно не оставалось. Едва услышав имя исполнителя, Трефаил извлек из фонотеки фланец Гиббонтьева и метнул его в чейнджер поверх гимна, и, едва Тургений завершил тираду, Лемурий заголосил: «И вот в полет меня зовет мой паролет, мой паролет…»
— Что ты мелешь? — заорал во время короткого перерыва Сууркисат. — Собака сутулая, ты почему последние известия не читаешь?
С той стороны коммуникативной трубы донеслось:
— Сам собака. Исправлюсь после рекламной паузы.
— Чего? — Трефаил поскреб затылок.
— Работай, пару нет, — отмахнулся за мутным стеклом Мумукин.
Делать нечего, пришлось кидать уголь. Сууркисат кидал в жаркое пламя топливо лопата за лопатой, придумывая планы мести один страшней другого, но ни распиловка, ни вырывание пальцев с корнем, ни сжигание в топке заживо, ни даже сдача Мумукина в лапы самому Эм-Си Кафке не казались Трефаилу достаточно суровой карой вероломному диктору. Однако нестандартное решение нашлось, и Сууркисат аж вздрогнул при мысли, как он отомстит. Сердце сладко заныло от предвкушения. Тургений же, ни о чем не подозревая, разминал свой рабочий инструмент:
— Мми, ммэ, ммо. Уэ. Абыр… абыр… абырвалг… Фрякает франкмасон нефердопердозно. Не ржи рожей, во ржи лежа. Проехали рохирримы проводить Фродо до Ородруина. Тыры чёрё, соровсерем чёрё лири, серейчарас карак дарам борольноро, бурудерешь знарать…
Едва Гиббонтьев отпел свое, Мумукин вновь подал голос:
– «Радио Сахарин» — это БУЙ! Это ДВА БУЯ! Ля-ля-ля, это была рекламная пауза на «Радио Сахарин», а сейчас предлагаем вашему вниманию…
В это время регистры в дикторской кабине застучали, и звукорежиссер с ужасом понял, что это — первый звонок в прямом эфире. Первый в мире. Тургений сорвал трубку.
— Привет, к нам в студию дозвонился… — весело начал он. — Представьтесь, пожалуйста.
— Здравствуйте, — послышался сквозь бульканье котельных голос. — А можно передать привет?
— Обязательно, — торжествующе прокричал Мумукин. — Привет всем. — Он бросил трубку и продолжил: — Последние известия. Приказом Президиума Верховного Совета гениальный создатель е…ного государства, дорогой товарищ Вальдемар Некрасович Хэдэншолдэрс, с чувством глубокого удовлетворения, переходящего в пароксизм довольства, награждается орденом Трудового Красного Пламени. В теплой дружеской обстановке орден вручал народный шаман Распут Григорович. Трудовые новости: небывалый урожай белокочанной царицы полей собрали с полей нашей любимой Родины…
Мумукин гнал пургу, а бедный Трефаил действительно вспотел. Он думал, что ослышался, но слух до сих пор ни разу не обманывал Сууркисата. Он ясно слышал, как именно Мумукин назвал Большого Папу, но повторить не решался. Он только слушал болтовню своего товарища и машинально забрасывал уголь в печь.
— …и на этой оптимистической ноте наш выпуск новостей заканчивается.
Свой трудовой подвиг наша бригада в лице меня, Тургения Мумукина, и виртуоза лопаты Сууркисата Трефаила посвящает гениальному создателю…
Мумукин напрягся.
— …е. ного государства.
Это был конец.
Эм-Си Кафка смерил Худойназара Лиффчинга тяжелым взглядом, встал на табурет, придвинул голову редактора за уши поближе и плюнул ему на лысину.
— Так вы утверждаете, что это есть диверсионный акт?
— Нет, — выдавил Лиффчинг. — Это гнусный диверсионно-террористический акт, с элементами глумления над самым святым, что у нас есть.
— Ага. — Эм-Си спрыгнул с табуретки. — В таком случае объясните: каким образом диверсанты проникли в эфирный зал?
— Э… — проблеял редактор. — Втерлись в доверие… Волки в овечьей шкуре… в шкурах. Ввели в заблуждение…
Он смолк под уничтожающим взглядом котовца, а потом вдруг нашелся:
— Их же ваш охранник пропустил.
Эм-Си задумался.
— Вы что, намекаете, будто я халатно отношусь к своим обязанностям по контролю за кадровым составом? — Угрозы в голосе Кафки почти не слышалось, но Лиффчинг вспотел.
— Никак нет! — отчеканил Худойназар. — Я подозреваю заговор.
В коридоре послышался шум, колючие буркалы Кафки сфокусировались на двери, поскольку нестройный галдеж стремительно приближался к кабине редактора.
Дверь не преминула распахнуться, но сделала она это как-то странно: Эм-Си точно помнил, что дверь открывалась наружу, а тут она открылась внутрь кабины. Причиной распахивания послужил оперативник-новичок, влетевший в дверной проем вперед головой и бесславно прервавший полет лбом о стену.
— Ну вы… Не очень-то… — послышался из коридора чей-то сердитый бас.
Наши же герои продолжали вершить скромный трудовой подвиг, не зная, что жизни их не стоят капустной кочерыжки на полях великой Родины.
Точнее, Трефаил уже понимал, куда они с Тургением попадут после эфира, но бросить работу не мог. Во-первых, надеялся, что никто не заметил мумукинской оговорки, а во-вторых — вошел в привычный полуавтоматический режим работы. Касательно Тургения можно сказать лишь одно: глухари на току бывают во сто раз бдительнее. И только в час пополудни, после слов о погоде, когда закончилась их вахта, уставший и злой Сууркисат скрутил Тургения в бараний рог:
— Над твоим трупом поглумиться, или пускай так куски валяются?
— А что я сделал-то, еппонский бог?
— Ты что — дальтоник? Не слышишь ни фига? Не мог просто сказать — Большой Папа?
— А я как сказал?.. — похолодел Тургений.
Тут Сууркисат замялся. Сам он брезговал табуированной лексикой, но нужно же как-то объяснять, чего такого сказал этот… этот…
— Ты в слове «единого» вместо «ди» сказал «ба», — скорбно произнес Трефаил.
Тургений пошевелил губами, мысленно заменяя один слог другим.
Результат подстановки потряс его до глубины души.
— Что, прямо в эфир? — В глазах Мумукина мелькнул неподдельный ужас.
— Открытым текстом.
Так они стояли и смотрели друг на друга в полном молчании не менее минуты.
А потом разразились хохотом.
— И нас до сих пор не схватили? — Изнемогая от смеха, Мумукин открыл дверь и тут же получил подлый удар в живот, и две пары рук в черно-буром камуфляже выдернули Тургения из эфирного зала.
— Э, куда? — рассвирепел Сууркисат и бросился за товарищем.
В коридоре толпились котовцы, в их объятиях тосковал Тургений.
— Мумукин, держись! — Сууркисат поспешил на подмогу.
Пожалуй, если бы не шесть часов непрерывного махания лопатой и перетаскивания фланцев из нержавейки, Трефаилу удалось бы раскидать оперативников и унести Тургения на руках, но звукорежиссер очень устал. Поэтому единственный эффектный трюк у него получился с каким-то хлипким котовцем, которым он сломал дверь редакторской кабины, да и то — чисто случайно.
— Ну вы… — прогудел Сууркисат. — Не очень-то…
— Вмажь им, Трефаил, вмажь! — орал бьющийся в цепких руках оперативников Тургений. — Еппонский городовой, больно же!
Но вмазать не удавалось. Котовцы плотной стеной облепили Трефаила и не давали места для маневра.
Из раскуроченной редакторской двери выглянул карлик. Над ним показалась голова Лиффчинга.
— Эти?
— Они самые.
— Вы за автографом? — Тургений перестал биться в цепких руках оперативников. — А почему вы такой маленький?
— Да он вообще сикавка, — подтвердил Трефаил.
— Сюда их, живо, — оскорбился Эм-Си Кафка.
Задержанных втолкнули в кабину редактора.
— Моя велик! Моя очень велик! — вскочив на редакторский стол, сотрясал кулачками Эм-Си, сбиваясь на чурекский акцент.
Сууркисат с Тургением переглянулись.
— Осторозно, моя масына едет вперед, — и оскорбительно заржали.
Эм-Си побагровел.
— Вы арестованы за террористическую деятельность, — уже без акцента отчеканил он. — Вы опорочили имя и должность Большого Папы, читали несанкционированные известия и оказали сопротивление властям. Об оскорблении меня при исполнении я умолчу — этот вопрос мы еще провентилируем, в частном порядке…
— Протестую, — заявил Тургений. — Новости санкционированы Большим Папой, никого я не оскорблял… то есть мы не оскорбляли… И последнее — я читал с листа, присланного по факсу лично Вальдемаром Некрасовичем.
— Что? — округлил глаза Эм-Си. Оперативники при этом подтянулись и отдали честь портрету Папы, висящему на стене. Новичка поставили на ноги и приставили безвольную руку к козырьку.
— Вот, почитайте, — и Мумукин протянул Кафке страницу с известиями.
Эм-Си машинально взял в руки улику и непонимающим взглядом уставился в текст.
— По-моему, ты совершил крупную ошибку, перевернув лист вниз головой, — прошептал Сууркисат.
— Покажи мне хоть одного чурека, который умел бы читать, и я съем какашки, — так же тихо ответил Тургений.
— Ничего не понимаю… — возмущенно фыркнул Кафка, трепля бумагу в руках, потом перевернул лист… — А, вот теперь понятно.
Быстро пробежав глазами по тексту, главный котовец в недоумении уставился на арестованных:
— Это же позавчерашние известия.
— По-моему, ты съешь какашки, — заметил Трефаил.
— Мне тоже так кажется, — покраснел Мумукин. — Никогда больше не буду шовинистом. Драпаем.
Минуты две прошло, а котовцы никак не могли понять, куда побежали арестованные.
— Кхым… Мнэ… — прочистил горло Лиффчинг. — Вы… как бы это помягче сказать… догонять их будете, или пусть бегут?
Безумный взгляд Кафки уперся в переносицу редактора.
— Что?
— Я… кхым… вы их будете ловить?
— Кого?
— Ну… этих… Диверсантов.
До Кафки дошло, что арестованные просто-напросто сбежали. Постепенно это поняла и опергруппа. Кроме новичка, пребывавшего в нокауте.
— Остолопы! — заверещал Кафка. — Догнать! Сиктым на кутак!
Карабулдык чикалдык! Аглы!
Котовцы загрохотали коваными каблуками в направлении пожарной лестницы.
— Стучать будешь? — Кафка посмотрел на Худойназара.
— Лично вам.
— Молодца.
На первом этаже, представ пред светлые очи дежурного, беглецы притормозили.
Пожалуй, впервые в жизни стражу давался шанс отличиться и продвинуться по службе. Он понял, что каким-то образом террористам удалось избежать встречи с опергруппой, и решил выполнить всю работу сам.
— Сдаюсь. — Трефаил поднял руки, но движения не прервал, а даже ускорился.
— И я сдаюсь, — повторил маневр Тургений.
Котовец ласково улыбнулся, но расслабился он зря. Сууркисат подошел к охраннику на расстояние поцелуя и двинул коленом в самое незащищенное место. Не ожидавший такой подлости страж захныкал, выронил УЗИ из слабеющих рук, устремленных если не защитить, то хотя бы пожалеть уязвленный орган. Тургений подхватил оружие на лету, с особым цинизмом отдавил охраннику обе ноги поочередно и таинственно шепнул:
— Я тебе сейчас глаз высосу.
Глаза дежурного закатились, и он упал в обморок.
Первое, что увидели беглецы на улице, — «Шибейя» Эм-Си Кафки.
— Клевая тачка, — позавидовал Тургений. — Бешеных бабок стоит.
— Знаешь, чья? — Трефаил устремился к машине и решительно открыл дверь. — Моя.
Упрашивать не пришлось — Тургений нырнул внутрь и стал баловаться рулем.
— Кыш, я поведу. — Сууркисат сел за руль.
— А ты умеешь? — Мумукин опасливо покосился на друга, пока тот разглядывал приборную доску и искал зажигание.
— Ложись! — Трефаил накрыл собой тело Тургения: из здания выскочили котовцы.
— А нас здесь не будут искать? — просипел Мумукин. — Ой, кнопочка какая-то…
Машина взревела и рывками поехала вперед, выстреливая облачка черного дыма. Сууркисат выпрямился и посмотрел на дорогу, Тургений тоже поднял голову.
— Дави, дави их, еппона мама! — радостно завопил он, увидев, как котовцы бросились врассыпную.
— Не оказывай на меня морального давления! — огрызнулся Сууркисат.
Он вращал руль, крутил все рукоятки подряд, пытаясь добиться стабильной работы парового двигателя. Наконец поршни заработали чаще и ритмичнее, дым повалил столбом, машина поехала ровнее.
— Поехали! — завопил Тургений так, будто сам сидел за рулем. — Тормози.
Сууркисат утопил педаль тормоза: проезжая часть разверзлась перед ними всей своей безысходной непроходимостью и напоминала кипучую стремнину горной реки. Попасть в это течение означало верную смерть.
Мумукин посмотрел в зеркало заднего вида. Котовцы уже пришли в себя, мало того — на улицу выскочил хозяин паровика.
— Моя твоя кушать! Ритуально! — бесновался он на крылечке небоскреба, обрушивая на своих подчиненных потоки сановной ненависти.
Оперативники приходили в себя медленно, но и до них дошло, что паровик их шефа захвачен террористами.
— Твоя слушать моя! — крикнул Кафке Сууркисат. — Моя брать заложник.
— Какого еще заложника? — опешил Эм-Си.
— Твою машину.
Кафка вновь впал в ступор.
— А на фиг нам его машина? — шепотом спросил Тургений.
— Ты что — глухой? — разозлился Трефаил. — Я только что сказал — в заложники.
— А ему она на фиг?
Эм-Си приказал:
— Взять их!
Все-таки исполнительность у котовцев была на высоте. Издав воинственное «УРА» (Уроем Растлителей Архипелага), они ринулись на штурм паровика, даром что тот стоял без движения, только взбрыкивая задними колесами.
— Какое мужество! — восхитился Трефаил и въехал в транспортный поток, опрокинув несколько замешкавшихся машин, круто развернулся — и поехал по встречной полосе.
Тургений причитал:
— Ой, рябина кудря-а-ва-а-я-а. Куда же тебя несет, сво-о-ло-очь?
Убить меня, быдла, хо-о-че-ешь.
— Какое мужество! — продолжал восхищаться Сууркисат, поглядывая в зеркало заднего вида, как котовцы один за другим выбегают на дорогу и исчезают под колесами машин.
— Ты это обо мне? — оторвал обезумевший взгляд от дороги Мумукин.
— Нет, про Кафку. Ради дела такую тачку не пожалел.
Ехать по встречной было не только неудобно, но и опасно, поэтому Сууркисат резко развернул машину, увильнул от готовых уже врезаться в «Шибейю» махоньких паровичков и теперь уже двигался вместе со всеми, почти не нарушая правил. Тургений, покрывшийся во время этого маневра испариной, стремительно приходил в себя, задирался на других участников движения и умудрился плюнуть на Кафку, когда Трефаил проезжал мимо.
Глупо уповать, что так легко можно уйти от преследования властей. Не прошло и пяти минут, как Тургений обратил внимание на эскорт паровиков.
— Нас принимают за Кафку! — заржал Мумукин.
Трефаил поглядел в зеркало и покачал головой.
— Пожалуй, ты не прав.
Мумукин присмотрелся и узнал в злобном карлике, приплясывающем на капоте спецпаровика, самого Эм-Си.
Погоня… Какой детективный сюжет обходится без погони? Один — бежит, другой — догоняет.
Тысячи машин не создавали такого количества лязга, грохота и летальных исходов, какое организовали Тургений с Сууркисатом на угнанной «Шибейе» и четыре спецпаровика котовцев. Сирены выли, как на похоронах Большого Папы, буде таковые когда-нибудь случатся, водители преследуемой и преследующих машин наплевали на все правила, поэтому Проспект Ильича, единственная транспортная артерия Тунгусска, превратился в арену гладиаторских боев. Исковерканные корпуса гражданских и государственных паровиков усеивали обочины Проспекта или же оставались догорать прямо на проезжей части. Не прошло и часа, как улица опустела. По тротуарам в панике металось гражданское население, но и оно вскоре исчезло.
— До чего же тут много всяческих кнопочек! — Пытливая натура Мумукина жаждала приключений даже в такой аховой ситуации. — Как ты думаешь, что это значит — машинка с пружинкой на пузе?
Естественно, что он нажал на нее, не дожидаясь реакции компаньона.
Страшный удар сотряс «Шибейю», и вот уже Мумукин в истерике пытался выброситься из непонятно как оказавшегося в воздухе паровика.
Сууркисат глянул в зеркало заднего обзора и обнаружил, что преследователи точно так же взмыли над небоскребами Тунгусска и теперь по параболе падают вниз.
Перспектива оказаться размазанным по асфальту очень не понравилась Сууркисату, но тут скорость падения резко упала, и, узрев над крышами котовцев огромные белые купола, Трефаил перестал беспокоиться. Скоро машина плюхнулась на землю, беглецы пребольно ударились головами о потолок, но тем не менее Сууркисат прибавил оборотов.
Машина взревела, но быстро не ехала, а только елозила по асфальту.
— Купол мешает, — понял Мумукин. — Сейчас я его…
Он вынул из кармана складной нож размеров воистину исполинских и вылез на крышу паровика. Широкий взмах — и лезвие опустилось на стропы.
Именно в этот момент Тургению пришло в голову, что Трефаил продолжает давить на акселератор.
Паровик стрелой полетел прочь от оперативников, вплотную приблизившихся к беглецам. Тургений возопил:
— Собаклай, притормози.
До Трефаила тоже доперло, что друг остался на крыше. Он ударил по тормозам. Шины завизжали, паровик встал как вкопанный, и Мумукин пташкой спорхнул с крыши «Шибейи». Бормоча проклятия, он поднялся с грешной земли, зачем-то отряхнулся и влез в кабину совершенно счастливым человеком. Погоня продолжилась.
— Кармагеддон какой-то! — Сууркисат вырулил с тротуара, куда его занесло на очередном крутом вираже.
— Слушай, у нас котел-то не рва… — Оглушительный взрыв не дал Мумукину закончить, и товарищи громко завопили от радости — паровой котел одного из преследователей не выдержал и лопнул.
Этот непредвиденный случай тут же повлек за собой крушение остальных спецпаровиков, которые оказались под обстрелом разлетевшихся в разные стороны деталей машины.
— Тормозни, шеф, я на их костях попляшу.
— Балбес, какие кости? — Трефаил гнал машину с места происшествия на всех парах. — Там такие системы жизнеобеспечения, что Кафка еще целый месяц в этих обломках проживет, пока его не вытащат.
— Нас не догонят, нас не догонят… — не унимался Мумукин.
Левое переднее колесо попало в противоскоростную выбоину. Паровик озадаченно хмыкнул и исполнил двойное сальто. Такого удара котел
«Шибейи» не выдержал и взорвался. Машина еще раз перевернулась в воздухе и упала колесами вверх.
— Мумукин! — послышался голос Тургения. — Мумукин, ты жив?
Сууркисат не отозвался. Он смутно понимал, что надо бы сказать что-то ободряющее, но мысли наотрез отказывались конденсироваться в слова.
Тургений с Трефаилом висели вниз головой, пристегнутые ремнями, лобовое стекло отсутствовало, поэтому в кабине стало душно и противно. Мумукин немного потрепыхался, выкарабкиваясь из ременного захвата, выполз из машины и встал на ноги, и теперь Трефаил смог наблюдать только мумукинские ботинки. Они ходили вокруг машины, и голос Тургения непрерывно взывал:
— Мумукин! Отзовись, Мумукин!
У Сууркисата затекли и руки, и ноги, он не мог даже шевельнуться.
Проклятый Мумукин, думал про себя Трефаил, сам вылез, а мне помочь не соизволил.
— Турге-е-ений, — заплакал Мумукин, — родненький! Где ты? Ты живой?
Отзовись. Ну пожа-алуйста…
Наконец Трефаил понял, в чем дело: Тургений ищет его, Сууркисата, только от волнения перепутал имена. Трефаила проняло до глубины души, и он тоже заплакал.
— Сууркисат, ты чего? — всхлипнул Тургений.
— Так жалостно ты меня зовешь… — ответил Трефаил.
— Почему тебя? — Мумукин перестал всхлипывать. — Я Тургения звал.
— А ты тогда кто? — насторожился Сууркисат.
Зловещее молчание длилось не менее пяти минут.
— Ура! — Радости Мумукина не было предела. — Это я. Я жив. Я жив!
Еппонский бог, кайф-то какой!
— Вылезти помоги, собака сутулая! — огрызнулся Сууркисат.
Выкарабкавшись из недр «Шибейи», он поднялся — и упал.
— Хана мне. — Взгляд Трефаила затуманила скупая мужская слеза. — Ноги не держат, голова кружится…
— Да, кровоснабжение немного нарушилось, такое бывает, когда вниз головой висишь, — сочувственно покивал Тургений. — Ну я тогда пойду?
— Куда?
— Домой…
Кровоснабжение у Сууркисата моментально восстановилось.
— Какой дом? Мы изгои. За нашу поимку объявят награду…
— Поподробнее о награде, пожалуйста.
Трефаил попытался:
— Нас поймают, приведут к Кафке, а тот отвалит кучу бабок.
— И что, круто можно навариться?
— Да почем я знаю? Вот объявят розыск — сразу все выяснится.
Тургений в предвкушении барышей радостно потер руки.
— Прикинь, Сууркисат. Куча бабла и два отгула! Отвиснем по полной!
Сууркисат схватил друга в охапку и нырнул в ближайшую подворотню.
— Утекать надо, Мумукин, утекать… — шептал Трефаил, прижимая Тургения к сердцу. — У нас теперь отпуск. На все четыре стороны.
Лысюка прекрасно слышала все, о чем трендел по радио Мумукин.
Особенно — слова о Едином Государстве. Сначала думала, что ослышалась, но когда Тургений повторил, Лысюка поняла — взгретием и вздутием такие оговорочки не заканчиваются.
Мысль эта подняла Лысюке настроение, испорченное с утра подлой выходкой соседа сверху.
Работала Лысюка на секретном номерном предприятии и производила продукт номер пять. Вообще-то она не знала, что это за продукт: просто стояла с завязанными глазами у конвейерной ленты и лупила кувалдой по чему попало. Иногда слышался звон битого стекла, порой — булькающие стоны, чаще — звяканье железа, но подозрительная неравномерность и непостоянство звукового сопровождения отработанных пятью годами ударного труда движений Лысюку не пугали и не настораживали. Она ведь была недалекой девицей, думать ей совсем не хотелось. Она мечтала замуж.
Предметом вожделений Лысюки был, как это ни странно, Мумукин. Стены Лысюкиной комнаты украшали постеры с Тургением, изукрашенные сердечками и поцелуями. Самый большой фотопортрет известного радиодиктора висел над девичьей раскладушкой. Если бы Тургений хоть самую капелюшечку догадывался о чувствах соседки, его бы, несомненно, вырвало, и неминуемое расстройство желудка привело бы, несомненно, в крематорий, но, по счастью, он не воспринимал Лысюку иначе, чем как объект злых шуток.
Несовпадение вкусов и пристрастий Лысюку не смущало: рано или поздно Мумукин разглядит в ней страстного друга, верную любовницу и закадычную жену. То, что мечтам не суждено сбыться, если котовцы сцапают предмет обожания, Лысюку опять-таки не волновало, равно как и то, что она набитая дура.
Глупость вела Лысюку по жизни надежней компаса.
Вот хрупкая, забывшая наштукатуриться и намалеваться девица Нямня Назуковна Лысюка и вломилась в комнату к своим неспокойным соседям и там обнаружила оперативную бригаду котовцев.
Каково же было удивление Эм-Си Кафки, когда дверь разлетелась в щепки и на пороге комнаты, в которой оперативная бригада производила обыск и засаду, возникло хрупкое воздушное создание с совершенно прозрачными волосами и кувалдой в нежных мозолистых ручках.
— Жулики? — недобрый тон хрупкого создания заставил котовцев поежиться.
— Мы при исполнении, — попытался оправдаться Эм-Си, ибо почему-то полтора десятка здоровенных мужиков не показались ему надежной защитой.
— Я вам дам — при исполнении! — Лысюка любовно подкидывала на ладошке десятикилограммовую кувалду. — МЕНТУРА разберется, кто тут что исполняет.
Международная Единая Неподкупная, Терроризирующая Уголовников с Размахом Ассоциация давным-давно и очень серьезно не любила Комитет Общественного Трудоустройства, и нелюбовь эта при встрече неминуемо выливалась в мордобой.
— Девушка, зачем МЕНТУРА звать, давай шишлык-мышлык кушать… — От волнения Кафка вновь сбился на чурекский акцент. — Мы враг народа ловить, чик-чик делать.
— Кто это враг народа? — Выщипанные брови Лысюки образовали на лбу кардиограмму. — Мумукин, что ли? Да кому он нужен, пивнюк несчастный… Вот пиву-то он враг первый.
Кафка не знал, что и делать. Девку, видать, крепко обработали, если она махрового врага принимает за обычного пивнюка. И решил схитрить.
— Э… тогда мы, наверное, не туда не попали?
Лысюка плотоядно улыбнулась:
— Не-ет… Если бы вы не туда не попали, вы бы попали именно туда, куда вам нужно, а вы ведь попали не туда.
Кафка затравленно посмотрел на своих орлов. На их лицах отразилась мука недопонимания. Эм-Си с тяжелым сердцем осознал, что его лицо выражает то же самое.
— Что-то, девушка, вы меня загрузили, — сдался Кафка.
— А вы что думали? — Лысюка по-хозяйски прошлась по комнате. — Вы думали, в сказку попали?
Признаться, Эм-Си уже и не понимал, куда они попали и что здесь делают. Лысюка продолжила:
— Это центр загрузки населения.
Вот это она сказала напрасно, потому что все конторы Сахарина Кафка знал наизусть.
— Нет такого центра. — Чувство собственной значимости засветилось в его глазах.
— Совсем? — Лысюка была расстроена.
— Да, — торжествовал Эм-Си. — И вы — пособница врагов.
— Каких? — Девица даже не подозревала, что игра с огнем опасна, она надеялась (и небезосновательно) на кувалду в руках.
— Мумукина и Трефаила. Вы знаете, как они назвали сегодня Вальдемара Некрасовича?
И вот по своей дурости, по своей дремучей, непроходимой глупости Лысюка повторила звук в звук то, что сказал объект обожания в дневном эфире на всю страну, да еще захохотала.
Смех этот поверг Кафку в священный трепет. Если она смеется в лицо ему, Эм-Си Кафке, значит, за ней стоит некая сила, способная уберечь от лап котовцев.
Это заговор.
— Взять ее! — приказал он, но не тут-то было.
Кувалда в худеньких ручках Лысюки летала так быстро, что котовцы не поняли, каким образом оказались на полу в совершенно неудобных позах, не способные к движению. Они и не знали, что девица могла, между прочим, и убить.
Но не убила. Отключила двигательные центры, да и только. Так что спустя полминуты в комнате на своих двоих стояли только Эм-Си и Лысюка, пышущая праведным гневом.
— Ах ты… сикавка. — Лицо Нямни Назуковны, начисто лишенное косметики, внушало ужас, и Кафка дрогнул.
— Дэвушка… Нэ убивай, дэвушка…
Лысюка впервые в жизни победила, причем даже не собираясь побеждать.
Единственное, что оставалось сделать: расстрелять пленных. Однако стрелять было не из чего.
— А что же мне делать? — озадачилась она вслух, глядя в зеркало.
Зеркало отвечало: накраситься.
— Так… — Лысюка нависла над умирающим от страха Кафкой. — Я сейчас схожу домой, через полчаса вернусь. Лежать тихо, потом придумаем, как с тобой поступить.
И, как ни в чем не бывало, отправилась восвояси, штукатуриться. А чтобы Кафка не сбежал, стукнула его кувалдой по ноге.
Все подчиненные недееспособны, Эм-Си сидел с ушибленной ногой на койке Тургения… Оставалось одно — пропадать. Потому что спасти котовцев могло только чудо.
ЧУДО? Тут же вокруг тысячи людей живут. Сейчас они спасут попавших в переплет стражей государственной безопасности. Шеф осмотрел орлов бодрым взглядом, чтобы те прониклись.
— Ну-ка, хором: помогите, — шепотом рявкнул Эм-Си.
Орлы крикнули хором. Потом еще раз. Кричали без перерыва минут десять. Потом еще полчаса (ибо Лысюка благополучно забыла о своем обещании, дура такая), однако эффекта от зова было ноль. Котовцы почти сорвали голоса, когда до Эм-Си наконец дошло, в чем дело: кричали орлы шепотом.
— Помогите, — чуть ли не пропел Кафка в полный голос, дивясь идиотизму орлов.
И помощь тут же пришла. В лице Лысюки.
— Чего орете? — возмутилась она. — Я же сказала, что сейчас приду.
На Лысюке переливалось вечернее платье с таким глубоким декольте, что котовцы еще раз позабыли, зачем пришли и кто такие. Грамотно, хотя и несколько излишне наложенный макияж преобразил Нямню Назуковну в лучшую сторону чрезвычайно, но котовцы не видели ничего, кроме кокетливо раскачивающейся кувалды в наманикюренных пальчиках.
Инстинкт самосохранения сработал у всех мужчин одновременно, и, не сговариваясь, они выкрикнули единственное слово, которое могло их спасти.
— МЕНТУРА!
Жильцы ЧУДО-общаги, внимательно следившие за развитием событий в комнате Мумукина и Трефаила, в едином порыве дернули на паровых телефонах клапаны экстренного вызова ментов.
— Ну вы и идиоты, — обиделась Лысюка. — Зачем кричать, когда клапан можно выдернуть?
Она подошла к батарее, вызвала ментов и присела рядом с Эм-Си Кафкой.
Из рекреации донеслось пыхтение и скрип рессор, что могло означать только одно: прибыл автомент.
МЕНТУРА слыла органом прижимистым и экономным, менты никогда не выходили в отставку и продолжали служить после смерти, вследствие чего профессионализм рос практически на глазах. Автоматизированных ментов было не так много, но со временем их будет гораздо больше, ибо все смертны, и это обстоятельство угнетало Кафку сильнее, чем наличие на Сахарине врагов режима.
Торс и руки автомента армированы железными пластинами, глаза — паровой оптикой, а рот — нержавеющими вставными челюстями с победитовыми насадками и паровым усилителем голоса. Все, что располагалось ниже пояса, представляло шедевр механики и дизайна: двухколесный тарантас с паровым двигателем, фарами и сигнальными фонарями фиолетового и желтого цветов.
Прибывший автомент имел также особые приметы: правая линза светилась недобрым багровым светом, на борту серебрилась надпись: «Арни Шварц, машина-убийца». Этого громилу Кафка знал при жизни и заметил, что, превратившись в автомента, Арни практически не изменился.
Автомент заметил Эм-Си Кафку и криво ухмыльнулся:
— Я ведь обещал, что вернусь.
Что произошло дальше, Лысюке увидеть не довелось, потому что Арни попросил штатских очистить помещение.
Куда было идти бедной брошенной девушке?
Часть вторая. Коварство и любовь
Биркель проснулся и заорал, но широкая мозолистая рука закрыла ему рот. Через минуту Биркель начал задыхаться, потому что рука закрыла еще и нос.
— Пикнешь — и Мумукин тебе глаз высосет.
Лицо Биркеля выразило крайнюю степень заинтересованности: какой именно глаз собирался высосать Мумукин и каким образом, но кислородное голодание не позволило долго паясничать, и он отчаянно закивал.
Биркель Касимсот, лидер сахаринских контрабандистов, жил в относительном комфорте — на первом этаже, без центрального отопления, с автономным обогревательным котлом и без соседей, а те комнаты, в которых оные соседи должны были проживать, Касимсот использовал под склад контрабандного груза. Все потому, что он был управдом. Сууркисат знал Биркеля как подлого, беспринципного и наглого дельца, иными словами — лучшего партнера для побега и придумать нельзя. Кроме того, у Биркеля имелся личный паровой катер.
— Мы тебя сейчас шантажировать будем. — Мумукин изобразил зловещую рожу.
Биркель сделал вид, что испугался.
— Мумукин, заткни фонтан! — Трефаил дал Мумукину затрещину. — Сиди вон и поддерживай огонь.
Тургений обиделся и уселся напротив топки автономного обогревательного котла системы ЛАЗО.
— Трефаил, — Биркель встал с постели, — я тебе сколько раз говорил, чтобы ты никого ко мне не приводил. Ну ладно, девчонки не в счет. — Касимсот вовремя прервал возмутившегося Сууркисата. — Но ведь этот твой… шантажист… он на девчонку не похож. Даже если в платье нарядишь его, хе-хе.
— Ой-ой-ой, какие мы щепетильные, уже ему Мумукин и на девчонку не похож, — сморщился Сууркисат.
— Это я не похож? — возмутился Тургений.
— Я кому сказал — сидеть? — Трефаил нехорошо посмотрел на Тургения, тот еще поворчал немного и уселся обратно. — А тебе я вот что скажу, товарищ контрабандист. Нас преследует сам Эм-Си Кафка.
Биркель старательно пытался скрыть свое потрясение, напяливая штаны, но те почему-то надевались шиворот-навыворот. Наконец, оставив тщетные попытки, Касимсот уселся на кровать и жалобно посмотрел на Сууркисата.
— Ты меня надуть хочешь, ага? Кому вы на хрен нужны?
— Сам ты на хрен никому не нужен. Мы махровые диссиденты! — Благородная ярость вскипала в Трефаиле как волна. — Враги номер один.
— Один-два, — поправил Мумукин, не оборачиваясь.
— Усохни. Так вот — если нас с Мумукиным поймают, мы все про тебя расскажем.
Вообще-то бить ниже пояса было не в правилах Сууркисата, однако безвыходное положение обязывало вылезти вон из шкуры, но спасти оную во что бы то ни стало. И никого не жалко.
— Нам нужно удрать с острова, — резюмировал Сууркисат.
— Всего-то?
— Я никогда не прошу больше, чем мне нужно.
Касимсот, наконец, оделся и с чувством морального превосходства посмотрел на непрошеных гостей:
— А не слишком ли мало вы просите?
Трефаил растерялся. Но тут ему на выручку пришел Мумукин:
— Я тебе сейчас глаз высосу! — И завершил сердитый выпад продолжительной отрыжкой.
Именно этой отрыжкой Биркель и оказался сражен наповал. Подобной крутизны ему видеть, точнее — слышать, пока не доводилось. Мумукин же попросил прощения, сославшись на выпитое вчера.
— Ладно, куда вас девать… — Касимсот накинул на плечи куртку и распахнул дверь. — Пошли, буду вас спасать.
Чего только не перепробовал Люлик Касимсот ради того, чтобы его сняли с капитанской должности. Из всего арсенала средств аморального поведения он не испробовал разве что откровенную антиправительственную агитацию, но в результате оказывалось, что виноват кто угодно, но не капитан. Это, безусловно, угнетало.
Когда в каюту (Касимсот-старший, как всякий уважающий себя капитан, жил на своем корабле) ввалились трое неизвестных в масках, Люлик пребывал в состоянии каталептическом: как задумался, сидя у иллюминатора и ковыряя трубкой в левом ухе, так и остался сидеть, не обращая на гостей внимания. Брат Биркель, зная о каталепсии, развернул Люлика лицом к Тургению и Сууркисату, а затем дунул в ухо через трубку и, едва капитан начал проявлять первые признаки жизни, отскочил к диссидентам и сделал вид, будто они только что вошли.
Маску догадался снять только Биркель.
— Я… кхм… здрасте… задумался немного. — Люлик вынул трубку из уха и озадаченно поковырял в ушной раковине пальцем. Взгляд сконцентрировался на брате, и в голосе прорезались командирские нотки. — Это кто?
— Диссиденты мы, — встрял Мумукин, но продолжить не смог: трубка капитана угодила ему в лоб.
— Тебя я не спрашивал! — Люлик нахмурил брови и потянулся уже за кортиком, но тут трубка, словно бумеранг, ударила в лоб его самого, и капитан грохнулся со стула.
— Быдла какая, еппона мама! — Трефаил опустил руку, только что вернувшую снаряд владельцу. — Мы люди штатские, кто мячом в нас метнет, тот от мяча и…
Люлик заревел. На Мумукина с Трефаилом такая реакция произвела неизгладимое впечатление.
— Чего это он? — Мумукин незаметно хлопнул из стоящей на столе рюмки прозрачную жидкость, с удивлением обнаружив, что это обычная вода. — Трефаил, ты его случаем не того… не обидел?
— Да он, по-моему, и так умом скорбный. — Сууркисат перехватил взгляд Биркеля и тут же добавил: — Без обид, я зла не держу.
— Стресс у него, — заступился Биркель за брата.
— Точно, — хлопнул себя по лбу Тургений. — У него шары стрясенные.
Люлик ревел все громче, и успокоить бравого капитана удалось лишь совместными усилиями и килограммом конфет, которые предусмотрительно захватил Биркель. И в тот момент, когда диссиденты уже всерьез начали задумываться насчет отдаться в руки правосудия, Люлик внезапно успокоился и спросил:
— Чего приперлись-то?
— Товарищи с деловым предложением. — Биркель вытер пот. — Шантажируют нас.
Люлик встал с пола, налил в стопку, опустошенную Мумукиным, прозрачной жидкости, выпил залпом и раскраснелся, что заставило Тургения с подозрением принюхаться к содержимому бутылки.
— И чего хотите?
— На материк хотим, — сказал Трефаил.
— Ничего не выйдет, — зевнул Люлик и уселся обратно.
— Почему это? — Сууркисат встал в позу.
— Судно каботажное, — развел руками капитан.
— Это как?
— В загранку не ходим. А теперь пошли вон.
Диссиденты озадаченно вышли на палубу и закурили. Потом вспомнили, что не курят, и выбросили сигареты за борт. И тут с Тургением чуть не приключился удар.
— Трефаил, нас ищут!
— Пускай, — махнул рукой Трефаил. — Все равно жить не стоит.
— Но нас уже нашли. — Больно ткнув локтем Сууркисата в ребра, Мумукин показал пальцем на бредущую вдоль пирса одинокую девичью фигурку в экстремально декольтированном платье и с пудовой кувалдой-тёшшей на плече.
— Лысюка! — радостно замахал руками Трефаил, как будто не видел эту идиотку по меньшей мере год. — Лысюка, мы здесь!
Девка сделала стойку, повела ухом, потом глазом и вскоре увидела на борту огромного парохода две знакомые рожи, причем та рожа, что принадлежала Мумукину, тщетно пыталась мимикрировать под такелаж.
— Ты что, балда, не видишь?.. Это же Лысюка, — зашипел Тургений на Трефаила.
— А я, по-твоему, как ее назвал? — съехидничал Сууркисат. — Может, Хрюндигильдой Карловной Брудерсдоттер-Сикорской?
— Что за тёха?
— Не знаю, не знаком, краем уха в новостях слышал… Э, да ты же эти новости и читал.
— Я, по-твоему, дурак — слушать, что читаю?
— Эй, вы, придурки бешенства! — донесся с пирса крик Лысюки.
Друзья пригнулись, чтобы их не было видно. Но это не помогло.
— Дрищи, вы еще здесь? — подошел со спины Люлик.
Трефаил с Мумукиным выпрямились, повернулись к капитану лицом и рявкнули:
— Диссиденты!
Люлик покачнулся, но устоял.
— Приказываю покинуть корабль, — сказал он.
— Эй, ты, шляпа! — послышался окрик Лысюки.
Касимсот обернулся на голос, желая объяснить, что головной убор на его голове называется фураж…
…в этот момент кувалда, прицельно запущенная Лысюкой с пирса, изрядно подрастеряв во время полета кинетическую силу, аккуратно припечатала капитана по лбу. Люлик и тут не растерял офицерской доблести и рухнул на палубу, вытянувшись по стойке «смирно».
— Какая… — восторженно прошептал Трефаил.
— …дура. — Тургений схватился за голову. — Еппона мама, она же его убила!
— Кувалду верните, — потребовала еппона мама.
Сууркисат слегка прокашлялся, выразительно посмотрел на Тургения, мол, заткнись и не мешай, улыбнулся девушке и предложил:
— Лысюка, не желаешь ли подняться?
Через полчаса «Ботаник», захваченный Лысюкой, покинул порт.
Люлик был счастлив — все вышло так, как он хотел. Кроме того, Нямня Назуковна не спускала с него глаз, крепко сжимая тёшшу, и взгляд Люлика то и дело задерживался на девичьих формах.
Горевал только Мумукин. Он стоял на корме, утирал слезы и то и дело повторял:
— Что же будет с Родиной и с нами?
Трефаил считал, что причинил родному государству еще не весь вред, и надеялся вернуться. Вместе с Тургением: вдвоем они натворят дел в два раза лохмаче.
Меньше всего Сууркисату нравился нездоровый интерес капитана к Лысюке. Лысюка — террорист, злодейка и дура набитая, к тому же она попала Люлику кувалдой в лоб, а Люлик, вместо того чтобы открыть кингстоны, смотрит захватчице в декольте, будто там навигационные приборы спрятаны.
Да и сама Лысюка… Ей сказали — захвати пароход, а она с Касимсотом кокетничает напропалую. Никакого контроля за экипажем. Если бы Сууркисату не было лень, он бы давно революцию здесь организовал.
Или хотя бы переворот.
А как они разговаривают? Уши вымыть хочется:
— Люлик Кебабович, вам компресс поменять на лоб?
— Если не трудно, Нямня Назуковна…
«Люлик Кебабович…» Это же позор, а не мужское имя. С такой мощной фамилией — и такое имя… А «Нямня Назуковна»?
Тургений вытирал слезы и смотрел, как в смоге тает Сахарин.
Сууркисат, если честно, тоже испытывал томительное беспокойство, провожая взглядом дымы отечества.
— Ну чего ты ревешь? — Трефаилу надоело думать о странном поведении капитана и террористки, и он решил позаботиться о друге. — Что там особенного осталось?
— Два отгула, — всхлипнул Тургений. — Любовь миллионов… и в туалет хочу.
Наконец Трефаилу открылась истинная причина душевного томления — ему тоже до слез хотелось отдать долг природе.
— Бедный Тургений! — По лицу Трефаила потекли слезы. — Ты пописать хочешь?
— Ага, — жалобно кивнул Мумукин. — Какать…
Трефаил заметался по палубе, пытаясь найти боцмана или кого-нибудь из матросов, однако никого найти не мог, если не считать глухонемого кока, который надраивал и без того сияющую сковородку, на дне которой темнела таинственная надпись «Maria Celesta» — видимо, имя жены. Язык жестов не помог: на все покряхтывания, хватания за живот и приплясывания с ладонями в районе паха кок показывал за борт.
— Идиот слепой, ничего не видит, что я показываю, — проклял Трефаил корабельного повара и помчался к Биркелю.
Биркель едва не угорел, потому что при помощи парового калькулятора пытался подсчитать грядущие барыши. Перспективы в связи с угоном самого большого парохода в мире открывались головокружительные, но младший Касимсот не подозревал, что голова у него кружится вовсе не от перспектив, а от угарного газа.
— У тебя вот… висело, — сообщил ввалившийся в каюту Сууркисат, подхватывая медленно падающий на пол топор. — Форточку открой.
— Не форточку, а иллюминатор, — оскорбился угоревший Биркель.
— Ты меня не учи, — повысил голос Трефаил. — Скажи лучше, где у вас тут туалет, а то повар у вас ни хрена не понимает, за борт предлагает оправляться.
— Во-первых, не повар, а кок. — Биркель открыл иллюминатор, и в каюте запахло рыбой. — Во-вторых, не туалет, а гальюн. И в-третьих, чем тебе не нравится перспектива оправиться через борт?..
А Мумукин там какать хочет, с тоской подумал Трефаил, энергично встряхивая упавшего в обморок контрабандиста.
Аккуратно настучав Биркеля по физиономии и добившись его возвращения в ужасающую действительность, Сууркисат вежливо попросил:
— Я спрашиваю, где мне найти туалет для приличных людей с незаконченным высшим образованием? Мы стесняемся делать это при большом скоплении народа.
Биркель вдруг побледнел, вырвался из рук Трефаила, высунул голову в иллюминатор и что-то несколько раз прорычал.
Когда голова Биркеля вернулась, лицо из бледного стало зеленым… но быстро созревало и вскоре приобрело нормальный розовый цвет. Такие метаморфозы заинтересовали пытливый ум Сууркисата, и он выглянул наружу.
Особых изменений в своем организме он не почувствовал, но зато оказался глубоко потрясен открывшейся ему картиной: по всему левому борту в самодельных люльках висели матросы с голыми задами и отчаянно кряхтели. Подозрительный звук сверху заставил Трефаила вывернуть шею под неестественным углом, и взору его предстало зрелище поистине ужасающее. Огромный зад с татуировкой «Непоседа» висел буквально в полуметре от лица Сууркисата.
Осторожно, чтобы не смущать обладателя кокетливой надписи, Трефаил втянул голову в каюту и ощупал волосяной покров головы, старательно обоняя воздух. Потом вздохнул облегченно — и захлопнул иллюминатор.
— Биркель, вертись, как хочешь, но нам с Тургением нужен цивилизованный… — Сууркисат вспомнил слово: — …гальюн.
И, чтобы как-то разрядить обстановку, пошутил:
— Иначе я тебе глаз высосу.
Через пять минут Биркель спускал на воду шлюпку, а в шлюпке сидели гордый Трефаил и совершенно остекленевший от воздержания Тургений.
— Через час лебедкой обратно подтяну, — пообещал Биркель. — Вам хватит… оправиться?
— Пойдет, — разрешил Трефаил.
Шлюпка плюхнулась в волну, и фал на кормовой лебедке начал стремительно вытягиваться — механик и кочегар, едва вернувшись в машинное отделение, получили команду «полный вперед».
Шлюпка была вместительная и даже благоустроенная — с небольшим кубриком, в котором нашлись запасы еды, теплой одежды, сухого (и главное — чистого) белья размеров Б и М, а на корме лодки обнаружился стульчак, на который Тургений тут же уселся.
— Мумукин, штаны снять забыл, — предупредил Сууркисат.
Как ошпаренный Мумукин соскочил с насеста, избавился от лишнего гардероба и уже через минуту весело напевал:
— А-а я-а ся-а-а-ду-у… в туалет… и-и у-у-еду-у… куда-нибу-удь…
С чувством глубокого удовлетворения — на борту даже нашелся старый номер «Чукчанской правды», так что с туалетной бумагой проблем не возникло — Мумукин встал во весь рост и крикнул:
— Лысюка, ты дура-а!
Простор будоражил нервы не только Тургению. Исполненный вдохновения, Трефаил тоже загорланил песню «Раскинулось море широко».
Фал меж тем продолжал разматываться, и вскоре пароход ушел так далеко, что казалось, будто диссидентов собирались оставить в открытом море. И если Мумукин хоть как-то реагировал на происходящее, а именно — впал в панику, то Трефаилу все было параллельно.
— Герыч, не суетись, Биркель нас через час подтянет, — попытался он успокоить товарища.
Однако Мумукин не успокаивался. Он приводил аргументы, что погода резко испортилась, что волны ходят слишком высоко, что скорость шлюпки вдруг резко упала, и вода в кильватере уже не пенится, и пароход куда-то исчез…
Трефаил огляделся.
Действительно, раскинулось море широко. Настолько широко, что никаких ориентиров в поле зрения не осталось, ибо пароход действительно исчез.
А через минуту начался шторм.
Люлик понял, что влюбился в Лысюку, когда она призналась, что мечтает замуж.
— За кого? — Улыбка придала лицу морского волка не самое умное выражение.
— За Мумукина, — покраснела Лысюка. — Ой, а у вас руль оторвался…
Черная ревность обуяла душу моряка, который до сегодняшнего утра и слов любви не знал. Он вышел со штурвалом в руках на мостик и вдохнул полной грудью свежего морского воздуха.
Не помогло.
В бессильной ярости капитан забросил штурвал подальше в море. Как бы в ответ с севера ударил порывистый ветер, матросы забегали по палубе, закрепляя снасти.
Не в силах сдерживать гнев, Люлик направился мстить. Заскочив в каюту, взял валяющийся почему-то на койке топор и вышел на тропу войны. Он обыскал весь пароход, но нигде надоедливых дрищей, или как их там — диссонансов? дисплеев? да какая разница… — найти не мог.
На корме стоял Биркель.
— Где эти твои… клиенты? — как бы между прочим спросил Люлик у брата.
Биркель с подозрением осмотрел топор, который старший Касимсот застенчиво прятал за спиной, и сообщил:
— В трех кабельтовых отсюда.
Люлик кинул взгляд в замутневшее пространство моря, и в трети морской мили действительно заметил темное пятнышко шлюпки.
— Ну что же, — ухмыльнулся он, — тем лучше. Море покажет, кто из нас достоин.
С этими словами он обрубил фал. На мгновение показалось, что после этого «Ботаник» побежал значительно резвее.
— Это была наша единственная шлюпка… — убитым голосом констатировал Биркель.
— Ничего, в Перепаловске-Взрывчатском новую купим, — отмахнулся старший брат.
— Там груз лежал… — продолжил младший.
— Много?
— Нет. — Биркель напряженно всматривался во все больше волновавшееся море, будто надеялся, что Мумукин с Трефаилом нагонят пароход на веслах. — Но это были бриллианты.
— Ну это ерунда, не переживай. — Люлик похлопал брата по плечу и пошел обратно на мостик… Оглянулся и прогремел: — ЧТО?
— Бриллианты, десять штук, с перепелиное…
Люлик летел в рубку. Сейчас, сейчас… Ревность ослепила его, но он исправит свою ошибку.
— А где штурвал? — Люлик в третий раз осмотрел рубку.
Дождь молотил в окна, качка усилилась, боцман Непоседа костерил души матросов, не успевших вылезти из-за борта до начала шторма и исчезнувших в пучине.
Лысюка, дремавшая у компаса, очнулась:
— Так вы, Люлик Кебабович, оторвали его и выбросили.
Люлик вспомнил. Люлик покрылся холодным потом. Люлик мысленно попрощался с жизнью. А потом сказал:
— Нямня Назуковна, будьте моей.
Лысюка задумалась. Глаза ее пытались сосредоточится на стрелках компаса, но те вертелись так быстро, что глаза просто не успевали.
— У вас часы бегут, — пожаловалась Лысюка.
— Где? — удивился Касимсот и посмотрел на компас. Потом на Нямню Назуковну. Потом на кувалду, которую она нежно прижимала к декольте.
— Это что у вас?
Лысюка покраснела, но ответила с достоинством:
— Это у меня грудь.
— А на груди?..
— Бюстгальтер…
— А на бюстгальтере?
— На бюстгальтере инициалы… — вспыхнула Нямня.
И она показала вышитые люрексом литеры Х и Б.
— Почему Ха и Бэ? — не понял Люлик.
— Потому что Хрюндигильда Брудерсдоттер, неужели нельзя догадаться?
— Лысюка не на шутку рассердилась.
— Так вас же зовут…
— Какая разница, как меня зовут? — Закинув ногу на ногу, Нямня Назуковна оглядела себя, решительным движением поправила бюстгальтер и одернула платье. — Он мне все равно больше идет.
Люлик потряс головой, избавляясь от наваждения, и поставил вопрос корректнее:
— А что вы в ручках держите?
— Ах, это! — Девица ласково погладила тёшшу. — Это кувалда.
— Железная? — уточнил капитан.
— Не вся, — посчитала нужным объяснить Лысюка. — Рукоятка деревянная.
— Так какого черта ты рядом с компасом делаешь? — На компасе от децибел лопнуло стекло.
Лысюку как ветром сдуло.
Оставшись один, Касимсот мог совершенно спокойно предаваться панике.
Компас испорчен, звезд не видно, управление отсутствует, бриллианты потеряны… и самое поганое — Лысюка хочет замуж за Мумукина.
— Надеюсь, что ему сейчас плохо, — сказал Люлик и успокоился. По крайней мере на пароходе шторм пережить гораздо легче, чем на шлюпке.
— Лю-улик!.. Ау-у! — орал охрипший уже Тургений. — Помоги-ите!..
Шторм прекратился так же внезапно, как и начался. Умиротворяюще шелестели волны, орали чайки, Люлик, разумеется, слышать Мумукина не мог, да и вряд ли хотел, ибо пароход «Ботаник» и сам в данный момент не мог определиться со своим положением в пространстве.
Бурю, кстати, Мумукин с Трефаилом перенесли на удивление легко — забились в кубрик, накрылись одеялами и пили обнаруженную под лавкой угольную настойку «Самый Гон». Едва друзья напились до той степени, когда качает лежа, головокружение в голове вошло в резонанс с колебаниями волн — и качка перестала чувствоваться. Убаюканные воем ветра, отважные мореплаватели заснули в обнимку под лавкой и проснулись только утром.
Рекогносцировка, произведенная совместными усилиями, результатов не дала: Трефаил умел ориентироваться только по угольной пыли на деревьях, по дорожным указателям и по «скажите, пожалуйста, где здесь ближайшая пивная?», а Тургений вообще страдал редкой формой топографического кретинизма, при которой не мог сориентироваться даже в своих карманах.
— Может, в кубрике карта есть? И компас? — предположил Мумукин.
Трефаил идею поисков карты и компаса одобрил и поручил исполнение Тургению. Мумукин в особо изощренной форме перетряхнул шлюпку от носа до кормы, порывался даже отодрать от днища пару досок — вдруг второе дно обнаружится? — однако Трефаил отговорил его от этой перспективной мысли. В результате обыска Тургений нашел мешочек с бриллиантами и значок «Передовик производства». Значок отправился за борт, бриллианты отобрал Трефаил, и можно было со всей ответственностью сказать: дело плохо.
Тогда Тургений встал на носу шлюпки и начал звать помощь. Около получаса Трефаил терпел его вопли, потом ушел в кубрик, заперся и заткнул уши, а Мумукин все продолжал взывать, но никто его не слышал.
Даже Лысюка.
— Лю-улик, — рыдал в голос Мумукин.
— Дяденька, вы чего кричите?
— Мальчик, уйди, не мешай, — огрызнулся Тургений и продолжил: — Лю-ули-ик…
Спустя мгновение до него дошло, что голос и в самом деле принадлежит ребенку, и Мумукин огляделся. То, что он увидел в следующее мгновение, привело отважного морехода в состояние священного трепета.
Мальчик действительно имел место быть, но вот размеры оного никак не вписывались в систему ценностей Тургения.
— Еппонский бог… Трефаил, к нам гости, — позвал он друга, предававшегося меланхолии в кубрике.
— Оставь меня, старушка, я в печали, — последовал ответ.
— Адидасыч, не срамись, не срамись перед державами, — свистящим шепотом надавил Мумукин на сознательность и гражданскую совесть товарища. — Это же контакт.
— С кем опять? — Голова Трефаила показалась из кубрика. — Здравствуй, мальчик.
— Здрасьте! — Подросток поднял руку, с которой на шлюпку обрушились каскады морской воды, поковырял в пещере правой ноздри метровым пальцем. — Вы откуда?
— Э… — До Трефаила, промокшего насквозь, наконец доперло, насколько масштабной оказалась встреча. — Мы путешественники. Из Соседского Союза.
— А ты чей? — поинтересовался Мумукин, прежде чем Трефаил успел заткнуть ему рот.
— Ну и хамло же ты, Мумукин! — Сууркисат больно ткнул товарища под ребра. — Ты что, не видишь: ребенок потерялся?
— Можете не шептаться, я все равно услышу, — всхлипнул великан.
Как ни странно, голос мальчика не обладал никакими чрезмерными характеристиками — обычный детский голос.
— А ты кто, малыш? — не унимался Мумукин.
— Кинконг.
— Это имя такое?
— Нет, это… — Мальчик высморкался, и сопли проплыли мимо шлюпки огромным зеленым маслянистым пятном. — …Национальность.
— Так вот оно что… — Тургений проследил движение пятна. — А как звать тебя?
— Власом…
— Какой тебе годик?
— Восьмой миновал…
— Сколько? — не поверил Трефаил.
— Восьмой миновал, — виновато повторил мальчик. — Три года назад.
— Так это получается одиннадцать, — подсчитал Мумукин.
— А я только до восьми считать умею, — признался кинконг.
После непродолжительного молчания Трефаила озарило:
— А до земли далеко?
— Не, тут рядом остров, — с готовностью ответил Влас. — Их тут вообще очень много, но этот самый маленький, пока я его по береговой линии обхожу, успеваю восемь раз по восемь сосчитать до восьми раз по восемь.
— Что же ты кушаешь, маленький? — проявил заботу Мумукин.
— Дяденек, иногда тети попадаются, — потупился мальчик.
Тургений грохнулся в обморок. Сууркисат с укоризной посмотрел на малыша.
— Еще раз так пошутишь — уши оборву.
— Я же не ушами шутил…
— Не препирайся, а то и глаз высосу.
Через десять минут шлюпку путешественников вынесло на песчаную отмель. Взору предстала стена акаций, и никаких следов пребывания человека, если не считать конусообразной башни, вершина которой терялась в клубах смога.
— Всем слушать меня! — распорядился Трефаил. — Заходим в здание, спрашиваем, где находимся, и если мы ушли далеко — просим политического убежища.
— А я туда не влезу, — пожаловался Влас.
— Будешь охранять, — не смутился Сууркисат. — Мы пошли.
Кто же знал, что в башне их ждет засада?
Кафка не стерпел оскорбления, он жаждал реванша. Он рекрутировал из чурекской диаспоры десяток самых отъявленных тыкчтынбеков, усадил в паролет и выбрал самое безлюдное место на Сахарине (этим местом оказалась местная обсерватория). По мнению Эм-Си, именно там будут прятаться изменщики. И тогда он отомстит…
— Кто там? — Пожилой астроном Хольмарк Ванзайц отворил дверь, в которую нетерпеливо постучались. За дверью переминались, тяжело дыша, темноволосые рослые крепыши с характерными длинными горбатыми носами. — Вы на экскурсию?
— Смотреть вниз!
Ученый послушно опустил глаза, увидел Эм-Си и участливо улыбнулся:
— Чего тебе, малыш?
Сокрушительный удар поддых отбросил астронома в глубину комнаты.
Неистовый карлик набросился на Ванзайца и начал наносить беспорядочные удары по чему попало. Попадало, кстати, не по Хольмарку: во время падения он попытался ухватиться за что-нибудь и опрокинул на себя вешалку с тулупом, пальто, штормовкой, зонтиком, шляпами, шапками, кепками и еще не одним десятком наименований, так что Эм-Си изрядно взмок, пока осознал, что сражается со скафандром для подводных работ.
— Мальчик, как тебе не совестно…
Хольмарк и пикнуть не успел, как Эм-Си переключился на него.
— Говори, сиктым на кутак, кто такой и что здесь делаешь, а?
— Хольмарк Ванзайц Унд Зыпцихь, работаю я здесь, — послышался сквозь сдавленные рыдания ответ.
— Судьбу предсказываешь, звезды считаешь, да?
— Наблюдения веду, — уточнил Хольмарк.
Эм-Си с подозрением прищурился:
— Шпионишь, да?
Тут уж пришло время удивляться астроному.
— Почему шпионю? За приборами смотрю, показания снимаю, записываю, выводы делаю…
Эм-Си ничего не понял про приборы, но человек, который снимает показания и делает выводы, — это уже наполовину котовец. Кафка неохотно слез с ученого и представился:
— Эм-Си Кафка. Над чем сейчас работаете?
Карлик по-хозяйски обошел рабочий кабинет астронома.
Унд Зыпцихь задумался: рассказывать ли об открытии? Решил, что ничего страшного не произойдет.
— Осмелюсь доложить, что я сделал величайшее открытие со времен Альберта Однокамушкина.
Кафка не знал не только автора знаменитого «Е равно эм це квадрат», но и вообще об отраслях научной мысли. Впрочем, как и любой увлеченный человек, Ванзайц считал, что все вокруг тоже увлечены.
— Дело в том, что небо — твердое.
— Что-о?.. — Глаза Кафки побелели.
Астроном подробно рассказал о своих многолетних наблюдениях и опытах. Все теоретические выкладки Эм-Си пропустил мимо ушей, но главное усвоил сразу: открытие опасно, но обещает головокружительные перспективы.
— Откуда знаешь? — прервал он речь астронома.
— Вычислил, — пожал плечами Хольмарк.
— И любой может вычислить? — уточнил Кафка.
— Да, — кивнул астроном, уверенный во всепобеждающей силе разума.
Всех, кто умеет считать, придется убрать, решил чурек. Потом вспомнил о цели визита:
— К тебе никто не приходил, пока меня не было?
— Нет.
Значит, сейчас придут, потер руки Кафка, отодвинул кресло, в котором обычно сидел Ванзайц, и велел:
— Спрячь моих людей.
— Куда?
— Шкаф у тебя есть?
Шкаф у астронома и вправду имелся, в соседней комнате, и даже очень большой, но, по разумению Хольмарка, десять здоровенных парней вряд ли туда влезут.
— Всех? — уточнил Унд Зыпцихь.
— Желательно.
Скромный старик с сомнением посмотрел на рослых чуреков, покачал головой и обернулся к Эм-Си:
— А они меня послушаются?
Кафка распорядился, чтобы бойцы подчинились воле астронома.
В спальне стоял невероятных размеров платяной шкаф, в котором без труда могли разместиться пять мужчин средних габаритов.
— Полезайте, — пригласил ученый.
Тыкчтынбеки послушно направились внутрь. Первые четверо вошли относительно легко, потом дело пошло хуже — места явно не хватало.
Юные чуреки вопросительно смотрели на ученого, но тот повторил:
— Главный сказал, чтобы все.
Пришлось утрамбовываться. Шестеро втянули животы и постарались уменьшиться в размерах, что им частично удалось, но более шести не влезало. Хольмарк подумал и принял нестандартное решение: над головами успевших спрятаться парней оставалось места вполне достаточно, чтобы туда в горизонтальном положении влезли оставшиеся четверо — ежели, конечно, потеснятся.
Горцы восприняли это предложение без энтузиазма, но приказ есть приказ, и вскоре весь десяток отчаянных парней оказался туго забитым в жалобно поскрипывающий предмет спальной меблировки.
Хольмарк закрыл шкаф и на рефлексе повернул в замке миниатюрный ключик, чтобы дверца не открывалась.
Едва он вернулся в кабинет — доложить Кафке об исполнении приказа, как снова раздался стук.
Эм-Си отчаянно замахал руками, на цыпочках добежал до входной двери и встал так, чтобы входящие его не заметили. Кивнул: открывай.
Ванзайц, вконец озадаченный происходящим, распахнул дверь и спросил взмыленных тяжким подъемом молодых людей:
— Кто вы такие?
Те сделали синхронный шаг вперед, резко кивнули головами и четко отрекомендовались:
— Гигант мысли и отец демократии.
— Кто-кто? — хором переспросили ученый и котовец.
Мумукин, услышав знакомый голос, заглянул за дверь и, разумеется, увидел там злополучного карлика.
— Гигант мысли, — повторил он, старательно артикулируя каждый звук.
— Это я. — Над головой Тургения навис Трефаил и присвистнул. — Ой, кто тут у нас, Мумукин? Неужели сикавка?
— Вы знакомы? — ошарашенный Хольмарк переводил взгляд с Эм-Си на незнакомцев и обратно.
— Знакомы ли мы? — переспросил Мумукин. — О, батя, мы не просто знакомы — мы завязаны. Ты знаешь, кто это?
— Эм-Си Кафка.
— Вот именно — сикавка, — согласился Тургений. — И за это мы его убьем, еппонский городовой.
— Что, прямо здесь?
Мумукин задумался. Задумался и Трефаил. Все задумались, включая Кафку.
— А куда ведет это окно? — Похоже, голову Тургения посетила гениальная мысль.
— Никуда. — Хольмарк подошел к окну. — Там внизу камни. И еще я туда мусор сваливаю.
— Шикарно! — восхитился Сууркисат. — Там ему самое место. Что скажешь, сикавка?
Наконец-то Эм-Си дали слово. Он поглубже вдохнул и позвал на помощь:
— Тыкчтынбек, карабулдык чикалдык.
Из соседней комнаты приглушенное многоголосье провозгласило: «УРА!», потом что-то скрипнуло — и оглушительно загрохотало.
Жилище астронома имело одно неприятное свойство: деревянные перекрытия, служившие Ванзайцу полом, лет тридцать не обновлялись и вследствие влажного климата изрядно прогнили. Если одного сухонького ученого они худо-бедно держали, то десять здоровенных бугаев, забравшихся в один шкаф, выдержать было сложнее. Пожалуй, если бы те сидели тихо и выбирались по одному, может, ничего бы и не случилось.
Однако запертые в тесном деревянном ящике тыкчтынбеки активно пытались разрушить целостность шкафа, в результате чего дорогой — красного дерева — гардероб потерял равновесие и обрушился на пол.
Пол крякнул, просел, и глубокий колодец башни разверзся под ничего не видящими молодыми чуреками. Шкаф замер в шатком равновесии между бытием и битием, причем последнее обещало только летальный исход, и летать предстояло неблизко.
Эхо многократно повторило «сиктым на кутак», прежде чем самый умный тыкчтынбек по имени Оу-Кей Оби догадался, что лишнее движение означает конец в самом неприятном смысле слова. Он шепнул «Ек!» — и все замерли.
Астроном, диссиденты и даже Эм-Си побежали посмотреть, что случилось. Взору их предстало зрелище, достойное кульминации паровой фильмы какого-нибудь Стефана Спилигоры или Жоржа Чеснокаса: на гнилой балке покачивался, шепотом ругаясь по-чурекски, гардероб, а балка при этом громко скрипела и все сильнее прогибалась под тяжестью тыкчтынбеков.
— Кердык, — предрек Кафка.
— Что? — не понял Унд Зыпцихь.
— Говорит, что калямба твоему шифоньеру, — перевел Трефаил.
— Там же люди! — ужаснулся Хольмарк.
— Класс! — Мумукин даже подпрыгнул от удовольствия, чем вызвал легкое сотрясение пола, и все четверо ухнули в пустоту…
За ту же гнилую балку, на которой балансировал шкаф, цеплялся теперь мускулистыми руками Сууркисат, «человек-паук», ниже, обхватив его за талию, дрожал Хольмарк, лодыжки которого трепетно сжимал Мумукин.
Эм-Си Кафка висел, ухватившись мизинцем за дырку в мумукинском носке.
— Мумукин, ты меня слышишь? — крикнул Трефаил.
— Слышу, — отозвался Тургений.
— Если мы выживем, я тебя убью, — пообещал Сууркисат.
— И я, — робко предложил свою помощь Хольмарк.
— И моя, — подал голос Кафка.
— Заметано, — покорился судьбе Мумукин. — Только чтобы не было мучительно больно. И потом пивом угостите… А теперь, Трефаил, придумай что-нибудь.
— Не могу, руки заняты, — прокряхтел Сууркисат.
Балка скрипнула и просела.
— Сиктым на кутак, — вырвалось у всех без исключения.
Балка просела еще сильнее.
— У вас тут все в порядке? — донесся из открытого окна детский голос.
— Ну не то чтобы совсем… — прошептал Мумукин. — Влас, будь добр, спаси нас, а?
Трефаил увидел за окном полглаза — формата оконного проема хватало только на это.
— А что вы тут делаете? — спросил великан.
— Спасай, говорю, а то глаз высосу. — Мумукин чувствовал, что помаленьку сползает с лодыжек астронома, поэтому решил поторопить Власа.
Глаз исчез. Некоторое время тишину ничто не нарушало, и Трефаил совсем уж собрался расцепить руки, чтобы убить-таки Мумукина за его длинный язык, как что-то оглушительно треснуло и сверху посыпались пыль, штукатурка и уголь.
— Что происходит? — Хольмарк крепче вцепился в Трефаила.
— Крышу рвет, — процедил Сууркисат.
— Ну уж нет, башню сносит, — как всегда вовремя вставил Тургений.
Однако прав оказался Трефаил. Не прошло и секунды, как крыша башни была грубо сорвана, и в клубах угольной пыли угадывалась физиономия Власа. Малыш, по счастью, оказался выше обсерватории, поэтому без особого труда отодрал крышу и заглядывал вниз, пытаясь разглядеть Мумукина с Трефаилом.
— Дяденьки, я вас не вижу.
— Мы тут, — шепнул Мумукин.
Вообще-то сказал он это почти беззвучно, одними губами, однако и того хватило: балка хрустнула, и вся компания дружно устремилась вниз.
— Лови нас, лови! — только и успел выкрикнуть Трефаил.
В этот момент все вокруг загрохотало и стены башни пришли в движение. Сууркисат пребольно стукнулся о каменную кладку, проехал на заднице и уткнулся в лестницу.
Грохот стих, гардероб яростно заклокотал на гортанном наречии. И без перевода было понятно, что ребятам в шкафу весело. Мумукин вновь взывал к самому себе и никак не мог докричаться, Эм-Си невнятно о чем-то рассуждал: очевидно, не мог взять в толк, как у него в зубах оказался чей-то дырявый носок…
— Что это было? — Хольмарк растерянно озирался по сторонам и не мог понять, почему стены так неестественно изогнулись.
— Башню тебе снесло, мужик, — посочувствовал Трефаил астроному.
— Вы там все живы? — раздался мальчишечий окрик, и башня накренилась еще круче.
— Не кантуй, тут ценные приборы, — отозвался Сууркисат.
Услышав про приборы, Хольмарк не на шутку взволновался:
— Телескоп… Где мой телескоп? На крыше стоял паровой телескоп!
Трефаил решил успокоить старика и крикнул Власу:
— Эй, кинконг, ты куда крышу дел?
— В море выкинул, — отозвался подросток. — А что?
Трефаил почесал затылок и поинтересовался у Ванзайца:
— Он дорого стоил?
— Он был бесценен, — горько вздохнул ученый.
— Не повезло тебе. — Трефаил пожал плечами. — Где здесь выход?
Башня кренилась все сильнее, и вскоре из колодца превратилась в туннель.
— Пошли, — велел Сууркисат Мумукину.
— А Тургений?
— Эта сволочь нигде не пропадет.
Мумукин засеменил следом, где-то в глубине души подозревая, что с Тургением он встретится еще не раз.
На выходе их догнал Ванзайц:
— Стойте!
— Мумукин, если он потребует возмещения убытков — высоси ему глаз! — Трефаил напрягся в ожидании нелегкого разговора.
Крушение башни застало Хольмарка в домашнем халате, шлепанцах и шерстяных носках. Запыхавшегося астронома, к счастью, волновала вовсе не компенсация.
— А вот эти… маленький такой, и те, в гардеробе… они кто?
— Они, батя, котовцы, — с воодушевлением ответил Мумукин.
— Кто? — не понял Хольмарк.
— Мужчины с чистым сердцем, горячей головой и холодными руками, — расшифровал Сууркисат. — Старик, говори скорее, что надо, и мы побежали. Кстати, где мы находимся?
— Остров Сахарин, восточное побережье.
— Что? — хором возмутились диссиденты. — Мы только позавчера отсюда свалили. — Мумукин с Трефаилом переглянулись, ткнули друг друга пальцами в грудь и крикнули: — Это ты во всем виноват!
— Есть хочу, — пожаловался Влас, стоявший чуть в стороне.
— А это кто? — Хольмарк задрал голову.
— Это наш кинконг, — махнул рукой Мумукин, потом упер руки в боки и ехидно посмотрел на Сууркисата. — Ты, кстати, обещался меня убить.
Трефаил поднес к самому носу товарища классическую дулю, свернутую по всем канонам жестикуляции.
— Может, я помогу? — Хольмарк деликатно потрогал Тургения за плечо.
Мумукин на секунду задумался, и посчитал разумным отказаться от предложения:
— Спасибо, не сейчас.
Влас снова прохныкал:
— Есть хочу.
— Фунтик голоден, — глубокомысленно произнес Трефаил.
— Я с вами. Можно? — попросил Хольмарк.
— Зачем? — удивились диссиденты.
— Ну… я умный.
Оскорбительный смех был ответом пожилому астроному. Тургений и Сууркисат знали, что самые умные — они.
— Что смешного? — обиделся Ванзайц. — Я открыл, что небо твердое.
Новый взрыв истерического смеха. Хольмарк отвесил лоботрясам по доброй плюхе.
— Э, Трефаил, чего он дерется?
— Не знаю. Э, мужик, ты что, серьезно?
— Да! — Хольмарк гордо тряхнул седой шевелюрой.
— Ну ладно тогда, а то шуток мы не любим, — проворчал Трефаил.
— Чего ты там насчет неба твердо знаешь? — Мумукин изобразил, будто всю жизнь увлекался астрономией.
— Ни с места! — Эм-Си в сопровождении скрюченных тыкчтынбеков вывалился из туннеля. — Именем гениального создателя е… — тут Кафка рыгнул.
— Фу, чмошник, — сморщились диссиденты.
— Что естественно, то не безобразно, — парировал котовец.
— Есть вещи, естественные до безобразия, — выдвинул аргумент Трефаил.
— А также естественные в своем безобразии и безобразные в своем естестве, — довел мысль до логического беспредела Мумукин.
— Карабулдык чикалдык! — приказал Эм-Си тыкчтынбекам.
— Сиктым на кутак! — рявкнули тыкчтынбеки и повалились на землю.
Эм-Си не расстроился. Он взбесился. Он прыгал, орал, но гордые затекшие чуреки упорно повторяли одно и то же, не в силах шевельнуться.
— Эк пацан переживает, — посочувствовал коротышке Влас. — Есть хочу.
— Так и ешь его, — разрешил Тургений. — Только не отравись.
В этот момент Кафка случайно нажал на спускной клапан. Раздалось подряд пять оглушительных хлопков, эхом отозвавшихся в недрах башни.
Отдачей Эм-Си унесло в черную дыру обсерватории, и, пока он поминал шайтан, иблис и чихпых, Тургений предложил смотаться. Влас подхватил всех троих и скрылся в тумане.
Когда Эм-Си выскочил на свет, морально разложившиеся тыкчтынбеки пребывали в религиозном экстазе: Бог живьем забрал на небо трех людей.
Удобно устроившись на плече великана, держась для верности за волосы Власа, беглецы шумно обсуждали, чем накормить ребенка.
— Я думаю, — Унд Зыпцихь посильнее запахнулся в свой халат, — детей кормят молоком.
— Ага, а поят кашей, — поддержал Мумукин. — Нет, еппона мама, все наоборот: кормят кашей, а поят молоком.
— Прошу меня простить, — деликатно прокашлялся Трефаил, — а почему именно этими двумя блюдами?
— Бать, можно я объясню? — попросил Тургений.
Ванзайц милостиво разрешил.
— Так вот, недоумок, слушай. — Мумукин сделал яростное лицо. — Детей кормят кашей и молоком, чтобы они росли сильными и красивыми.
Сууркисат попытался со своего места обозреть всего Власа. Потом перевел взгляд на Тургения, исполненного гордостью за свои познания в педиатрии.
— А наш-то чем не удался?
— В смысле?
— Чем тебе наш пацан не нравится, спрашиваю? Малыш удался крепким, на лицо тоже не страшен, а уж насчет расти — куда еще? Вон какой вымахал, на паровозе не объедешь.
Поди поспорь! Железная аргументация.
— Ну а сам-то ты чего придумал?
— Смотри и учись.
Лицо Сууркисата приобрело то идиотское выражение, какое нацепляют на себя все те, кто ни разу не видел живых детей.
— Скажи мне, милый ребенок, чего ты хочешь поесть?
— Чего дадите, то и съем. Только побольше, — отозвался мальчик.
С видом победителя Трефаил вытятил нижнюю губу и устремил взгляд в морские просторы, которые рассекал великан.
— Ну раз ты такой умный, — Мумукин почесал голые пятки, — то знаешь, наверное, где эту еду достать?
Трефаил и глазом не моргнул.
— А ты, поди, знал, где найти кашу с молоком?
— Есть хочу, — захныкал Влас.
Мумукин чертыхнулся. Сууркисат задумался.
— Слушай, а мы лодку что, на берегу оставили? — вдруг вспомнил он.
— Какую лодку?
— На которой мы плыли!
— Мы плыли?
— Собака сутулая, да я тебя!..
Подраться друзьям не удалось, потому что Хольмарк встрепенулся:
— Рыба!
— Где?! — Мумукин с Трефаилом проследили за указательным пальцем Ванзайца.
— Где?! — Влас плотоядно облизнулся.
Прямо по курсу бороздил морские просторы кит.
— Лови ее, лови! — заорали пассажиры Власу.
— Не могу.
— Глаз высосу, лови! — рассердился Мумукин.
— Она не кошерная, — уперся мальчик.
— Чего?
— Неблагословленную пищу нельзя есть.
— Ну и ходи голодный! — рассердился Трефаил.
— Ребенку надо кушать, — заступился за малыша астроном.
Выход нашел Тургений.
— Благословляю эту пищу, — торжественно провозгласил он. — Легко войти и безболезненно выйти. Фас!
— Это что такое? — растерялся ребенок. — Я Влас!
— Я говорю: кушай на здоровье.
Кто бы мог подумать, что гигант может двигаться с такой скоростью? В мгновение ока мальчишка догнал бедное животное, выдернул его из среды обитания и откусил голову.
На диссидентов и астронома кровавое зрелище произвело самое неизгладимое впечатление: их начало рвать.
— Дяденьки, вы можете потише, я ведь все-таки кушаю, — в конце концов не выдержал Влас.
— На здороУВЬУЭЭЭЭЭЭ! — вырвалось у дяденек.
И рвалось уже не переставая.
А пароход «Ботаник», кое-как уцелев в схватке со стихией, полным ходом шел в Перепаловск-Взрывчатский. Боцман Непоседа сразу после шторма сотворил штурвал из запасных кальсон и лага и теперь правил к чужим берегам. На счастье братьев-контрабандистов, буря вынесла судно к самой границе, о чем красноречиво свидетельствовала широкая ярко-синяя полоса на горизонте.
Из всего экипажа только Биркель регулярно видел чистое небо, перевозя контрабанду с Гулак в Ацетонию и обратно. Со всеми остальными случился культурный шок. Кто бы мог подумать, что море — голубое, облака — белые, а солнце — не бледно-серый пятак в мутных разводах смога, а ослепительная блямба, которая еще и шпарит нещадно, аж кожа горит!
Лысюка металась по палубе в поисках зеркала. Распугав всех матросов, она попала, наконец, на камбуз и отобрала у кока сковородку «Maria Celesta». Отыскали Нямню только вечером, когда «Ботаник» прибыл в Перепаловск. Рядом с мокрой от слез девицей лежал бесформенный кусок металла — останки сковородки.
Впрочем, Люлику и Биркелю в тот момент было не до страданий вздорной девки. Они думали, что делать с потерянным грузом.
— Зачем ты вообще их туда заныкал? — пилил брата капитан.
— Думал, мы пароход затопим у границы, а до берега на веслах дойдем.
Нас за эти брюлики Главный из-под земли достанет!
— Не стони, — смягчился Люлик. — Из-под земли, может, и достанет, но не нас. Мы вообще за границей.
— Ты Главного не знаешь! — еще больше раскис Биркель. — Он и из грядущего достанет, не впервой. Трефаилище проклятый, все из-за него. Не пришел бы ко мне, не было бы соблазна…
— Ты что, скоммуниздил камешки?!
Биркель потупился:
— Ну типа… это… камни ведь все равно нужно было переправить сюда. Я и подумал, чтобы притвориться, что мы потонули. Нас бы даже искать не стали. Ты-то сам хорош: бац! — и нету шлюпки.
Братья замолчали, а потом вдруг пристально посмотрели друг на друга.
— Дрищи?
— Точно!
Чего уж проще: свалить кражу брюликов на пропавших в открытом море дрищей… или как их там? Зато какие перспективы! Срубается с хвоста Главный, и если нужны ему эти алмазы, то пускай сам ищет Трефаила с его полоумным дружком. А здесь можно за неплохое бабло продать пароход и начать новое дело уже в цивилизованном мире!
— Женюсь… — размечтался Люлик.
— Чего?! Кого?! На ком?!
— На Нямне Назуковне.
Биркель помахал рукой перед лицом старшенького: не приступ ли у него?
Нет, не приступ.
— Она же страшная!
— Разве?
— Вообще чудище!
— Но-но, полегче. Теперь, когда Мумукина нет, никто уже не встанет между нами!
Люлику только казалось, что теперь-то жизнь наладится. Увы, именно сейчас судьба готовила братьям новые испытания, более суровые, чем шторм.
Часть третья. Теория заговора
Ровно в одиннадцать часов пятьдесят девять минут утра министр обороны гейнерал-адюльтер морской кавалерии, полный кавалер орденов Страстного Знамени Че Пай, печатая шаг, вошел в кабинет Большого Папы. Здесь собрался уже весь Президиум Верховного Совета, за исключением разве что Кафки, и едва тощий зад гейнерала опустился на стул, часы пробили полдень. Вальдемар Некрасович оглядел собравшихся, будто пересчитывая, отсутствующих не обнаружил, и заседание началось.
— Буду краток, — проникновенно начал Большой Папа. — Коллеги, друзья, представляю вашему вниманию секретный доклад нашего бывшего соратника Эм-Си…
Все оживились. Что это натворил Эм-Си, что стал «бывшим»?
Бывший сановный чурек сообщал, что в ходе кропотливой работы обнаружил хорошо продуманный и организованный заговор, активными участниками и инициаторами которого являются некто Мумукин Тургений Герыч двадцати двух лет и Трефаил Сууркисат Адидасыч стольких же лет, сотрудники «Радио Сахарин». Оные злопыхатели Мумукин и Трефаил вели антигосударственную агитацию в прямом эфире, оказали активное сопротивление властям и принесли значительный ущерб государству.
Финальный аккорд кляузы Хэдэншолдэрс зачитал с особым удовольствием:
– «Кроме всего прочего следует заметить, что Мумукин и Трефаил завербовали астронома Ванзайца Хольмарка Унд Зыпцихь, семидесяти лет, и тот разболтал им о важном антигосударственном открытии…»
Президиум оживился еще сильнее.
— Какое открытие?
Большой Папа улыбнулся.
— Думаю, Эм-Си сам об этом расскажет.
Дверь распахнулась, и два дюжих молодца вкатили в зал инвалидную коляску с перебинтованным с ног до головы и оттого похожим на едрипетскую мумию Кафкой. Чурек под толстым слоем бинтов и гипса трепетал.
— Итак, дорогой товарищ, поведайте нам, что вы узнали от мятежного астронома… Можно не вставать.
— Ныб-твырб! — выпалил Эм-Си.
— Развяжите ему рот, — поморщился Папа.
— Аааа! — завопил Кафка, ибо вспомнил, как ему развязывали рот вчера. — Все рассказывать… во всем сознаваться… — Тут он понял, что конвоиры всего-навсего сняли пластырь с губ и вынули кляп, поэтому смолк, отдышался и повторил то, что пытался сказать с завязанным ртом:
— Небо твердое.
Верховный Совет жадно внимал. Молчание нарушалось цоканьем шпор министра обороны. Наконец вопрос осмелился задать Брал Чуток, министр денег:
— Что за мудистика?
Грянули аплодисменты.
— Нет, правда! — заорал Кафка. — По агентурным данным, в Сэшеа был произведен запуск летательного аппарата класса «Шатал». Аппарат взлетел, а потом взорвался. Это косвенно подтверждает…
Впавшего в истерику котовца увезли прочь.
— Нет оснований не доверять товарищу Кафке, — прервал Папа расшумевшихся членов Президиума. — Хоть он и бывший наш товарищ, но свое дело знает… знал… досконально. И в свете открывшихся обстоятельств нам предстоит принять грамотное и своевременное решение. Ваши соображения?
— Чертовски запутанное дело… — Министр денег подпер кулаком нижнюю губу.
— Совершенно справедливо, Брал Берухович, — поддержал Хэдэншолдэрс.
— Что же из этого следует?
— Следует купить все права на твердое небо.
— Преждевременно и неэкономно, — пожурил Папа. — Думайте еще!
— Искать их надо! — отчеканил министр обороны.
— Правильно! — обрадовался Вальдемар Некрасович. — А как?
— В наикратчайшие сроки!
Гениальный создатель единого государства поджал губы: Че Пай откровенно над ним издевался.
— Это само собой разумеется, — холодно процедил Хэдэншолдэрс. — Но я спрашивал не о сроках, а о методах поиска. Чтобы вам было понятнее — меня интересует тактика.
— Нужен специалист!
— Специалист! — рассердился Папа. — Какой специалист? Был с нами один специалист, и где он сейчас?!
Все посмотрели на двери, за которыми скрылась коляска с Кафкой.
— Единственный местный специалист! Кого мы отправим? Может, вас, уважаемый Че Бадан Пай? Или Распута — он ведь, кажется, один среди нас чукчанин?
Народный шаман, услыхав свое имя, на секунду вернулся из мира духов и тут же вознесся обратно — не любил скандалов. Все остальные, не вооруженные курительной трубкой и сушеными грибами, постарались слиться с интерьером.
— Да я, собственно… — растерялся Че Пай.
— Вас я уже слышал, — махнул рукой Хэдэншолдэрс, — теперь вы меня послушайте. Здесь нужен не специалист, а профессионал. Профи экстракласса! И я знаю, где его найти.
Кроме национальных символов Соседского Союза — курицы мусорной голой и глисты обутой розовой — на просторах Архипелага обитают и другие виды-эндемики, в частности — реактивный заяц. Никто зайца не видел, ибо скорость зверя чересчур высока и единственным свидетельством его существования остается инверсионный след, который заяц оставляет за собой на жизненном пути. Все тропы реактивных зайцев давным-давно известны и огорожены для безопасности высокой бетонной стеной.
Разумеется, зайцем животное называется весьма условно, и для всеобщего удобства так поименовать неведомую тварь предложил известный биолог Абрам Хрен. Конечно, не обошлось без научной дискуссии: многим ученым не понравился «заяц», они устроили форменный скандал: мол, почему заяц, а не черепаха, например, или ежик? Встречные предложения очень быстро превысили лимит, и спор этот продолжался бы и по сей день, если бы Хрен на очередной коллегии не разрешил все споры простым и эффектным способом. Он выложил на кафедру энциклопедию животного мира островов Гулак и предложил коллегам назвать любую цифру от трех до тысячи сорока двух. После трех часов ожесточенных дебатов биологи сошлись на двухстах восьмидесяти четырех. Хрен распахнул книгу на названной странице — и ему не понадобилось даже просить ученых мужей выбрать строку сверху или снизу, так как весь книжный разворот был посвящен зайцам — от зайца-анархосиндикалиста до зайца ультрарадикального. На том и порешили.
Впрочем, вернемся к предмету нашего разговора. Ареал обитания зайца стал излюбленным местом паломничества секты экстремалов.
Это религиозное течение проповедовало самоочищение через смертельную опасность. То ли жизнь в Соседском Союзе не казалась им смертельно опасной, то ли они считали, что вершить свои таинства лучше на лоне природы, но собирались экстремалы не в суете городов и потоках машин, а здесь, в многокилометровых бетонных джунглях, где обитала популяция реактивных зайцев. За глухими пятиметровыми стенами слышался зловещий гул, то нарастающий, то удаляющийся, — звери жили своей ни на что не похожей жизнью, вряд ли понимая, что являются для сектантов олицетворением божьего промысла. Бога экстремалов звали Дью.
Суть богослужения была проста и смертельна в своей простоте: пытающий божьей милости апологет экстремизма взбирался по приставной лестнице на стену и, при помощи обычных подтяжек низвергаясь в бетонное ущелье вниз головой, ждал откровения свыше. Если подтяжки выдерживали владельца и успевали выдернуть его обратно еще до того, как невидимое животное врежется в беззащитное перед волей божьей человеческое существо, считалось, что экстремал «сделал Дью», то есть достиг просветления. После ритуала оставшиеся в живых сектанты пили угольную кислоту со вкусом лайма и восхваляли Дью. Примерно двое из десяти искателей бога навсегда исчезали в недрах лабиринта, тем не менее религия с каждым днем находила все больше и больше приверженцев и даже проникла на материк. Несмотря на преследования котовцев апологеты экстремизма шатались по городам и весям, раздавали бесплатную углекислоту в стандартных зеленоватых жестянках и призывали: «Сделай Дью».
В этот день экстремал из Ацетонии Донт Факми, «сделавший Дью» никак не меньше двадцати пяти раз, получил откровение еще до того, как влез на отвесную бетонную стену. Точнее, по лестнице он подняться еще успел, но едва левая рука Донта легла на шершавый, покрытый серой пылью бетон, опора под ним исчезла, и Факми полетел вниз.
По сравнению с тем, что испытал он в краткие секунды своего падения, жалкие острые ощущения прочих экстремалов не шли ни в какое сравнение — это был подлинный экстаз, момент единения с богом в самом прямом смысле слова: Факми видел бога, пока летел вверх тормашками.
Бог был молод и даже более того — походил на отрока лет двенадцати.
Да чего уж греха таить — ничего не выдавало его божественной сути.
Ничего, кроме исполинского роста. Донт успел прикинуть, что стена едва прикрывает щиколотку Дью. Немудрено, что экстремалы не заметили Господа: он стоял по ту сторону лабиринта, и, как бы высоко сектанты не задирали головы, они бы вряд ли разглядели в смоге фигуру своего божества. Факми разглядел на Дью мокрые брюки, рубашку с расширяющимися у запястий рукавами, а также свою лестницу в его руках, и перекладины ее казались тоньше спичек.
Донт издал торжествующий вопль и треснулся об землю спиной.
Едва очнувшись на руках своих единоверцев, Факми спросил, видели ли они руку Дью, выдернувшую из-под него лестницу. Что-то в лицах сектантов не понравилось бывалому экстремалу, и он довольно быстро сообразил, что именно: ему не поверили. И чем жарче Донт пытался убедить всех, что он действительно видел бога, тем более жалостливыми становились взгляды.
Совершенно утомившись доказывать очевидные вещи, Донт и сам уже начал сомневаться, но в этот момент случилось откровение. Сначала с неба на землю упала лестница, едва не придавив самого скептически настроенного экстремала из новообращенных. Сектанты присели от неожиданности, но то, что случилось в следующую секунду, убедило бы и самого завзятого скептика: несколько плит с грохотом вылетели из стены, просвистели над головами экстремалов и унеслись в туман, а небо затмила гигантская босая ступня.
Как это ни странно, ступал бог неслышно, несмотря на колоссальные габариты. Не прошло и минуты, как Дью скрылся в смоге, оставив детей своих в полном недоумении.
Пролом в лабиринте привел всех в чувство. Реактивных зайцев сейчас ничего не сдерживало, и, хотя животные тысячелетиями вытаптывали свою тропу, никто не мог поручиться, что таинственным зайцам не придет в голову проложить новую. Кто-то крикнул в панике: «Делай Дью», — и экстремалы в панике разбежались.
Вскоре только гул реактивных животных оглашал окрестности. Похоже, на такой скорости они не могли заметить, что в стене отсутствует несколько пролетов. Донт Факми продолжал безумно пялиться вслед юному богу, хотя того уже и след простыл.
В это время в нагрудном кармане Донта зазвонил мобильник.
— Дело есть, — без приветствия сообщил звонивший.
Памятуя о реакции единоверцев, Факми не стал говорить, что видел бога. Он молча выслушал задание, потом назвал сумму.
— Почему так дорого?
— Потому что я — профи экстракласса.
— Но ведь в прошлый раз это стоило дешевле.
— Потому что это мое последнее задание. Я ухожу искать бога.
— Вы сговорились, что ли? — психанула трубка, и связь прервалась.
Пару дней прошатавшись в окрестностях Сахарина, выбираясь на берег только по ночам или во время особенно сильного смога, беглецы пришли к выводу, что надо в жизни что-то решать.
Так как вопрос с детским питанием уже положительно разрешился и голодная смерть юному кинконгу не грозила, мужчины озаботились глобальными проблемами. Во-первых, мальчик потерялся и его требовалось найти. То есть вернуть туда, откуда он потерялся, а там хоть трава не расти. Во-вторых, Трефаила всерьез заинтересовало открытие Ванзайца, и он жаждал экспериментального подтверждения смелой гипотезы.
В-третьих, Тургений был против.
— А я хочу на материк и не хочу на Куриллы! — категорически заявил он. — Что я там не видел? У меня морская болезнь, я давеча блевал с высоты!
— Не ты один! — огрызнулся Сууркисат. — А у бати открытие!
Подумаешь, блевал он. А я, может быть, еще больше твоего! А батя и подавно!
— Почему? — смутился астроном.
— Ну ведь ты старше нас!
Не поспоришь, логика у ребят железная.
— Но почему мы должны туда ехать? — продолжал возмущаться Тургений.
— С чего ты взял, что оно твердое? Почему тогда не падает?
Трефаил посмотрел на Хольмарка:
— Бать, ну объясни ты еще раз, для тупых.
Унд Зыпцихь вздохнул, и уже в третий раз — не без удовольствия, надо признать, — повторил историю открытия.
В течение длительного времени наблюдая за звездным небом, Хольмарк обратил внимание, что на небосводе время от времени вроде как появляется угольный налет. Конечно, можно было бы списать все на облака угольной пыли, нависающие над Архипелагом с незапамятных времен. Однако старый астроном не был бы ученым, если бы не проверил свои догадки сто сорок раз. Потом столько же раз перепроверил. На формулировку открытия, способного перевернуть мир и завоевать Шнобелевскую премию, Хольмарку понадобилось чуть меньше тридцати секунд. Открытие века звучало гениально просто: «Небо твердое».
Соперничать с ним по краткости мог только Альберт Однокамушкин со своим набившим оскомину «Е равно эм це квадрат», но что это значило — не знал, пожалуй, и сам Альберт.
Только не подумайте, пожалуйста, что Хольмарк вот так взял да и сбрендил. Пятьдесят лет в добровольной изоляции — это, конечно, на психике сказывается не самым лучшим образом, но с другой стороны — такие вот отшельники и двигают науку вперед. Он мог, конечно, пересидеть за работой и потом понять, что сил добежать до туалета у него нет и выход остается один: отлить прямо в распахнутое окно. Но такое, признайтесь, случается со всеми увлеченными натурами… По крайней мере во всем остальном Ванзайц был совершенно адекватен, и вменяемость его сомнению не подвергается. Так что твердость, то есть, если выражаться научным языком, механическая непроницаемость неба, а также его сферичность теоретически доказаны человеком на сто процентов психически здоровым и здравомыслящим. Хотя, сделав это открытие, Хольмарк почувствовал, что кто-то дал ему в руки по дамскому вееру и выдернул из-под ног табуретку — мол, лети. А лететь всегда очень трудно, особенно если не знаешь, как это делается.
Лет десять у Ванзайца ушло только на то, чтобы установить: наблюдаемые им атмосферные явления не являются доселе неизвестным дефектом оптики или же атмосферной аномалией. И когда наконец подтвердилось, что все, что Хольмарк видел в свой телескоп, — не брак, настал черед собственно исследовательской работы.
Налет пыли на участке неба, который наблюдал астроном, принимал всегда одну и ту же очевидную форму. Едва проходил дождь или после долгого заморозка случалась оттепель, а порой — вследствие ураганных ветров пыль с поверхности неба исчезала. Но не проходило и недели, как замкнутые контуры на небе проявлялись снова, когда резко очерченные, когда слегка размытые. Но даже и тогда Ванзайц не доверял оптике, протирал линзы, и только случай подтвердил все его гипотезы. Совсем недавно, увеличив мощность телескопа, Хольмарк решил понаблюдать за Луной. И то, что он увидел, повергло старого астронома в состояние, близкое даже не к клинической смерти, а к вскрытию: по Луне ползали друг за другом три таракана.
Поначалу Хольмарк просто не поверил глазам. Трижды протер окуляры и прочие детали телескопа, но при повторном взгляде на небо видение не исчезло: тараканы нагло продолжали ползать по небесному телу, иногда ненадолго выползая за границу света, но всякий раз возвращаясь обратно.
Конечно, может, это были и не тараканы, а более благородные насекомые, однако от этого Хольмарку легче не становилось. Он бы с радостью отказался от дальнейших исследований, но дело осложнялось тем, что все исследования подошли к своему финалу — формулировке открытия в двух словах, которые нам уже известны.
Паровые фотографии загадочного явления окончательно развеяли сомнения Ванзайца: угольные контуры точь-в-точь повторяли береговую линию всех островов Гулак.
И не только островов, но и материка, и Сэшеа, и Еппонии…
— Как всё это антинаучно, — заметил Мумукин.
— От смерда слышу! — На башку Тургения обрушился подзатыльник. — Это сенсация, и за нее мы огребем за кордоном бабок больше, чем назначит за нашу голову Эм-Си.
Если что-то могло заинтересовать Мумукина больше, чем деньги, — так это их количество.
— Ну чего ты стоишь? — заругался он на Власа. — Тебе же говорят — дуй на Куриллы!
Официант подошел к столику, за которым сидели Касимсоты и Лысюка, но повел себя странно: вместо того чтобы записать заказ, он уселся на свободное место, без любопытства осмотрел всех троих, задержавшись взглядом на декольте Нямни Назуковны.
— У меня для вас две новости, — сообщил он.
— А почему так ма… — Биркель не договорил — во рту у него оказался ствол пистолета.
— Одна хорошая, а другая — плохая, — закончил официант. — С какой начать?
Так как рот Биркеля оказался занят, а Люлик тотчас впал в каталепсию, выбирать пришлось Лысюке.
— Хочу хорошую, — решила она.
— Спешу вас обрадовать — заказ будет выполнен, — широко улыбнулся гость.
Лысюка тоже заулыбалась, и минут пять, если не больше, официант с Лысюкой скалились друг другу.
— Ну? — наконец опомнился странный официант.
— Что? — Лысюка продолжала улыбаться.
— Почему вы меня больше ни о чем не спрашиваете?
— Я стесняюсь. — Лысюка жеманно пожала плечами.
Официант непонимающе заморгал и вынул пистолет из Биркеля.
— Дура, про плохую новость спрашивать надо! — выпалил он.
Тут и Люлик пришел в себя:
— Что там с заказом?
Официант задумчиво пошевелил губами. Затем представился:
— Донт Факми.
Услышав зловещее имя, Касимсоты побледнели, и только Лысюка продолжала щебетать как ни в чем не бывало:
— Как-то неприлично вас назвали. — Она намотала на палец прозрачный локон.
Биркель закатил глаза: сказать такое известному убийце могла только полная дура.
— Плохая новость, — Факми сделал вид, что не обратил на выпад Лысюки никакого внимания, — заключается в том, что Главный заказал вас.
Люлик облегченно вздохнул.
— Ффу, я думал, с «Ботаником» что-то.
— А нас-то за что? — взмолился Биркель. — Что мы такого сделали?
— В том-то и дело, что не сделали. Где камушки?
Касимсоты переглянулись: началось.
— Так их же это… — начал Люлик.
— Их дрищи скоммуниздили! — прервал брата Биркель. — То есть эти… дисконты… Блин, как они называются?
— Это я у вас хотел спросить, — Факми задумчиво раскачивался на стуле, разглядывая коленки Нямни Назуковны. — Скоммуниздили, говорите?
— Не мы! — заорали Касимсоты. — Это Трефаил с Мумукиным!
— Что? — тоже почему-то хором воскликнули Факми с Лысюкой.
— Откуда вы их знаете? — тут же уточнил Донт.
— Нам ли не знать! — вновь взял слово Биркель. — Они же нас в заложники взяли, хотели на «Ботанике» за кордон смотаться!
— Так они что — здесь? — Убийца не мог поверить в собственную удачу.
Биркель замялся.
— Ну не совсем. Они решили утопить пароход и сбежали на шлюпке. А потом шторм начался…
Младший Касимсот, сбиваясь и путаясь в хронологии событий, с грехом пополам изложил версию похищения бриллиантов диссидентами. Но старался он зря.
— Короче, — оборвал Донт Биркеля, — у вас есть выбор: или мы находим Мумукина с Трефаилом и отбираем у них брюлики, или я вас…
Пока убийца разговаривал с контрабандистами, Лысюка не сводила с него глаз. Какой мужчина пропадает!
— Что?! — взревел Люлик. — Обратно? Искать этих дрищей? Да лучше застрели меня прямо здесь — никуда не пойду!
— Тогда я его убью. — Факми ткнул пистолетом в Биркеля.
— Правда? — не поверил Биркель. — Ну стреляй.
Факми подумал немного.
— Ее?
— Да-да, прямо сейчас, — обрадовался Биркель.
— О, нет, только не ее. — Люлик поник. — Ладно, завтра выходим.
— Немедленно, — поправил Донт.
Сестры-близнецы Берта Сигизмундовна и Хрюндигильда Карловна Брудерсдоттер-Сикорские вышли замуж за гейнерала-адюльтера морской кавалерии Че Пая по любви.
Берта любила деньги, а Хрюндя — адъютанта.
Подумать только, как повезло! Горбатились бы и ныне до посинения на номерном заводе в Тунгусске, у конвейера, будто какая-нибудь Лысюка, которая у Хрюнди лифчик сперла, но!.. по брачной разнарядке выдали замуж, и не за кого-нибудь, а за самого министра обороны. Раз в жизни так везет.
Берта часто разговаривала с деньгами, гладила их, изучала через лупу, разрисовывала цветочками, шила им одежку. Хрюндя с адъютантом мужа поступала точно так же, разве что не разговаривала — ну о чем можно говорить с военным? Адъютант терпел, надеялся занять место Хрюнди.
Сам гейнерал странную свою семейку воспринимал стоически. Во-первых, решение о женитьбе он принимал впопыхах и на всякий случай, во-вторых, адъютант ему уже давно не нравился, в-третьих, деньги тоже были старые и некрасивые, ну а в-четвертых, Че надеялся когда-нибудь использовать этот марьяж в политических целях. Сегодня этот день настал.
— Берта, Хрюндя, Евопри, ко мне! — позвал он как можно нежнее, вернувшись домой.
Вся троица тотчас явилась пред светлые очи гейнерала и отдала честь.
Лицо адъютанта при этом сохранило следы помады, а на щеках и лбу к тому же остались нарисованные цветной пастой маргаритки.
— Любите ли вы меня? — Че Пай проникновенно посмотрел в глаза всем троим.
— Так точно! — последовал дружный ответ.
— Нет, я хотел спросить: любите ли вы меня так, как люблю себя я?
— Рады стараться!
— В таком случае, — гейнерал милостиво дозволил Берте и Хрюнде стащить с себя ботфорты, — я прошу вас выполнить совершенно секретное поручение на территории Соседского Союза.
Все трое застонали. Сестрам не хотелось возвращаться в беспросветный смог, а Евопри Васхадиттильстваа, коренной ацетонец, вообще боялся островов Гулак как империи зла.
— Вам необходимо в сжатые сроки отыскать некого Хольмарка Ванзайца, ученого. Его сопровождают два идиота — Трефаил и Мумукин. Идиотов в расход, ученого — ко мне. И учтите — задание сверхсекретное, ни одна живая душа знать не должна.
— Чебаданчик, как же мы их найдем? — жалобно пролепетал адъютант.
— По шуму. Эти двое, судя по досье, никогда не умели держать язык за зубами, шум подымут на весь Архипелаг. Да пошевеливайтесь уже!
— Когда же нам отправляться? — совсем растерялись сестры. — Завтра?
— Немедленно!
И кто бы мог подумать, что Соседский Союз пользуется на материке такой популярностью? Не успел Люлик объявить об отправке «Ботаника», как на пирсе у трапа выстроилась небольшая очередь из желающих посетить острова Гулак. Избавиться от неожиданных пассажиров не удалось. Факми угрозами и уговорами пытался заставить Касимсотов не брать попутчиков на борт, но братья сами чуть не убили Донта — как это можно отказываться от барыша?
Только пароход вышел из территориальных вод Ацетонии, как под лопасти ему едва не попала лодка. В лодке сидел человек с пышной шевелюрой, жидкой бороденкой, одетый в шкуры.
— Куда прешь, деревня?! — заорал Биркель.
— Поганые словеса сплетаешь еси… — последовал ответ.
— Аз есмь… паки… — растерялся Касимсот. Шаманов он откровенно побаивался.
— Что — «паки», пес ты смердячий? — усмехнулся шаман. — Камо глядеши?
Биркель беспомощно замотал головой, ибо ни словечка по-старочукчански не разумел.
— Куда плывете, говорю? — Шаман не стал дожидаться переводчика и заговорил по-человечески.
— До Хоркайдо, вестимо, — вежливо ответил Биркель. — Братан, слышишь, рулит, а я…
— А что, много народу на борту?
— Народу-то много, да два челове… Эй, а тебе зачем?
— С паломничества на родину устремляюсь, не подберете ли скромного служителя культа?
Касимсот задумался. Пассажиров набралось немало, появление еще одного ничего не изменит, но, с другой стороны, Факми волком смотрит, пистолетом угрожает, и не паровой пукалкой, а серьезным
«левольвертом».
В конце концов жажда наживы победила:
— Залезай.
Едва шаман с бубном под мышкой поднялся на борт, будто из дыма материализовался убийца.
— Кто это? — потребовал он ответа у Биркеля.
— А это кто? — Шаману тоже показалась любопытной личность Донта Факми.
Не зная, кому первому отвечать, Биркель вновь было заметался, но вовремя взял себя в руки и громко объявил:
— Знакомьтесь. Это — Донт Факми, путешественник из Ацетонии. А это — шаман… — Касимсот вопросительно посмотрел на человека в шкурах.
— Димон Скоряк, — представился шаман.
— Тем хуже для тебя, — пообещал непонятно кому Факми.
— Не понял… — не понял Скоряк.
Но Донт уже не слушал. Биркель, чтобы не усугублять, тоже поспешил ретироваться.
Продвижение на Куриллы затягивалось по той простой причине, что у друзей не оказалось при себе навигационных приборов. Унд Зыпцыхь прекрасно ориентировался только ночью и только после дождя, когда небо хоть немного было видно. Требовался компас, и его, после недельного скитания по Архипелагу, решено было добывать на Хоркайдо.
Между тем Тургений упорно пытался выяснить происхождение Власа.
— Так откуда ты вообще взялся? — Мумукина просто распирало от любопытства.
— С того края света, говорю же. — Влас сердито посмотрел на Тургения, но главного отморозка «Радио Сахарин» уже невозможно было напугать огромным глазом.
— Нет, это все понятно, но откуда?..
— Мумукин, я тебе сейчас глаз высосу, — проснулся дремавший Трефаил.
— Надо же, как ты меня уже достал. Или нет, я лучше… — Сладкое воспоминание о зловещей мести заклятому другу вновь согрело душу Сууркисата.
— Что? — насторожился Мумукин.
— Потом узнаешь. Сначала я отомщу, а потом уже расскажу, чтобы сюрприз был.
— Точно расскажешь?
— Клянусь — тебе первому.
— Спасибо! — Тургений чуть не прослезился. — Эй, Влас, а вот у меня вопрос к тебе — откуда ты вообще?..
— С того края света! — заорали в голос мальчик, астроном и Трефаил…
…Влас пришел оттуда, куда, собственно, вся их компания сейчас и направлялась, — с Курилл. Жалкие островки на краю Архипелага, где сосредоточилась вся угледобывающая промышленность островов Гулак, к своему счастью, были лишены возможности видеть, откуда появился великан, иначе паника неминуемо охватила бы местное население, и без того лишенное радостей жизни. Здесь солнца не видели вообще.
Мальчик не понял, как оказался один в дыму и пыли. По его собственному признанию, он увидел в поле стоящую саму по себе дверь и решил заглянуть, что там, с другой стороны. Тут налетели ветры злые, насколько запомнил Влас, дули они с востока, и сорвали с его головы шапку черного цвета. Шапка унеслась в дверной проем, и Влас, недолго думая, ринулся доставать головной убор, но попал в такую непроглядную черноту и пыль, что отыскать шапку не представлялось уже возможным.
— А что обратно не вернулся? — недоумевал Мумукин.
— Дверь закрылась, темно стало, вот и потерялся.
— Еще бы, — гордо сказал Трефаил. — Ты наверняка на Йопе оказался, там завсегда коптит, как в заднице у шайтан-арбы.
— А что такое шайтан-арба? — незамедлительно последовал вопрос.
— Это так чуреки паровики называют. У них из трубы все время дым валит…
— У чуреков? — обалдел Мумукин.
— Балда, у паровиков. На Йопе самый мощный коксохим, он дымит на весь Гулак.
Тургений оскорбился:
— Уматт коптит не меньше, чем Йоп. Кроме того, островов на Куриллах сколько? Считай — Йоп, Твай, Уматт, Пилятт, Жжошсц, Укко, Беспе, Сты — уже семь. А еще Рули, Нули, Пули, Гули, Дули и, пардон муа за мой хранцузский, Хули. По-любому шапку уже не найти.
На Архипелаг опускались сумерки, пошел мелкий дождик, Ванзайц, пристально всматривающийся вдаль, деликатно кашлянул, прерывая ученую беседу диссидентов:
— На горизонте земля. Если не ошибаюсь, перед нами должен быть Хоркайдо.
— Полный вперед! — приказал Тургений.
Подумав немного, Мумукин продолжил парить мозги спутникам:
— Вообще-то меня беспокоит, что мы там делать будем, на Куриллах-то…
Ну, допустим, подтвердим мы, сам не знаю как, смелую догадку бати и даже, может быть, отправим Власа домой, хотя я к нему уже привык, даже не обращаю внимания, что он такой лоб здоровенный вырос. Но дальше-то что? Нас ведь все равно поймают, и тогда уже без малыша точно кердык наступит. Может, не отпускать его?
Влас, не обращая внимания на зловещую трепотню, полным ходом приближался к острову, а Унд Зыпцихь вдруг всерьез озаботился:
— Кстати, о Власе: куда девать его будем? Он своим видом народ переполошит, под открытым небом тоже нельзя оставлять — простудится.
— А я считаю, что нельзя нам прятать пацана! — заявил Мумукин. — Наше оружие — всеобщая доступность информации.
— Чего это ты только что сказал? — Трефаил поежился на ветру.
— Говорю, если мы ничего от народа скрывать не будем, нам поверят.
— А до сих пор не верили?
— Так мы ничего и не говорили.
— А собираемся?
Мумукин озадаченно посмотрел на Трефаила.
— Я не понял: ты за меня или за Верховный Совет?
Тут уж пришла пора удивляться Сууркисату.
— Ты революцию делать собрался?
— Глупо не воспользоваться тактическим превосходством. Свергнем паразитический режим, демократизируем Гулак до самых Курилл…
— Как ты режим свергать собираешься, когда никто не знает, где Верховный Совет прячется?
— Вот и займем место Верховного Совета где-нибудь в Сан-Перепуге или в том же Тунгусске, объявим себя как-нибудь, например — корпорация МОНСТРЫ…
— Почему так? — удивились все.
— Молодые, Обаятельные, Насаждающие Справедливость Танками Ребята, — расшифровал Тургений.
— А причем здесь Ы? — хмыкнул Хольмарк.
— Чтобы никто не догадался, — уточнил Мумукин.
— И ничего у тебя не получится, — заключил Сууркисат.
— Почему это?
— Потому что танков у тебя нет, вранье получается.
— Это не принципиально, можно Тумаками или Тачками, на худой конец — Твердолобые…
— Последнее — в самую точку, — горячо согласился Трефаил.
— Я знал, что ты меня поддержишь.
— И не подумаю! — рассердился Сууркисат. — Только парламентским путем.
— Ну пойми ты, у нас парламентским путем ситуацию не изменишь, потому что всем на все насрать. Да и нет его у нас, парламента, только Верховный Совет, вечно молодой и вечно пьяный, вот уже… бать, сколько у нас коптит?
— Пятьдесят лет, — ответил Ванзайц.
— Вот именно. И кто в этом виноват?
— Кто?
— Только не я, я тогда еще не родился.
— Ты на батю намекаешь? — Сууркисат насупил брови.
— Ни на кого не намекаю, просто долго так продолжаться не может! Не хочу быть диссидентом, — топнул ногой Мумукин.
— А кем хочешь?
— Хочу быть владычицей морскою!
— Вообще-то приехали уже, — сказал Влас.
Перед путешественниками простирался остров Хоркайдо.
На пароходе творилось что-то непонятное. Пассажиры держались поодиночке, в компании не сбивались, и если имелись среди них пары или даже трио, как, например, какие-то тетки-близняшки в неглиже, сопровождаемые не первой молодости кавалером в банном халате веселенькой расцветки, — то и эти держались особняком, напряженно поглядывая по сторонам. И все непрерывно болтали по мобильникам.
Телефонные трели раздавались то тут, то там, и, казалось, не было на пароходе места, где не притаился бы пассажир с трубкой.
Ситуация изрядно истрепала убийце нервы, ибо работать в толпе он не привык, к тому же и работы никакой пока не было: стой себе на корме да любуйся на пену в кильватерной струе.
Что-то мешало убийце спокойно лицезреть морские пейзажи, и вскоре он понял, что именно: свежий след от удара топором на поручнях и обрубленный фал, болтающийся на лебедке.
— Ах, вы!.. — как громом пораженный таращился Факми на пеньку. — Вы за это ответите! — Донт устремился к капитану — требовать объяснений.
Вокруг мелодично позванивали мобильники.
По пути он едва не сбил с ног Лысюку, спустившуюся с верхней палубы.
— Куда это вы, такой порывистый?
— Не ваше дело! — огрызнулся Факми и тут же пожалел о грубости, потому что Лысюка пребольно пнула его под коленную чашечку.
— Вы хам! — Девица надула губки и пошла прочь, оставив Донта корчиться под трапом.
Перейдя с левого на правый борт, Нямня Назуковна повстречалась с неведомо как оказавшимися на борту в пеньюарах и розовых тапочках Бертой и Хрюндей, старыми товарками по конвейеру.
— Лысюка, ты что здесь делаешь? — завопили обе в голос. — Воровка!
— Я вас не знаю! — Нямня сморщила носик. — Дамочки, сидите спокойно, пока вас за борт не выкинули. А уж кто тут воровки — это разобраться надо. Кто у меня путевку в замуж из шкафчика спер?
— Ненавистная Лысюка! — прошипели близняшки и отвернулись.
— Это я ненавистная?! Да я вас… — В руках Нямни мелькнула тёшша, и дело грозило обернуться кровавым побоищем, если бы не появившийся из недр парохода Люлик.
— Что здесь происходит? — потребовал объяснений капитан.
— Нас терроризируют, — пожаловались сестры. — Она.
Касимсот обглодал глазами предмет своих вожделений и попросил:
— Нямня Назуковна, убедительно прошу вас спрятать орудие.
Не то чтобы Лысюка смутилась, но кувалду действительно убрала.
Инцидент, казалось, был исчерпан, но тут из-за поворота вышел, сильно прихрамывая, Донт Факми.
— Я тебя сейчас убью, — пообещал он Лысюке.
Брудерсдоттер-Сикорские зааплодировали, их поддержал тщедушный мужчинка в халате, но короткий взгляд Нямни накрепко заткнул рты всем троим.
— Кого это? — не понял капитан.
Факми, пылающий жаждой мести, обернулся к Люлику:
— И тебя тоже!
— У тебя пистолетик-то хоть есть? — поинтересовалась Нямня, тоже перейдя на «ты».
Пистолетик у Донта имелся. Факми выхватил ствол, но в это время в штанах убийцы что-то зажужжало и завибрировало.
— Чего это? — Люлик попытался закрыть собой Нямню. Девица не хотела прятаться и с немалым интересом уставилась на вибрирующую выпуклость.
Проклиная заказчика, капитана, Соседский Союз и чуть ли не самого Дью, Факми вытащил из кармана мобильник:
— У аппарата!
— Почему не докладываешь обстановку? — не поздоровался звонивший.
— Какая обстановка, мы только границу пересекли! — возмутился Донт.
— Я тебе деньги плачу, имею право требовать отчет о проделанной работе! — Заказчик, похоже, тоже нервничал. — Ежечасно, если потребуется.
— А если нет?
— То есть? — не понял заказчик.
— Не парьте мне мозги, или я расторгну контракт!
Факми широким замахом отправил телефон за борт, но не успел мобильник достигнуть морской пучины, как раздался выстрел, и аппарат разлетелся мелкими брызгами.
Близняшки вновь захлопали в ладоши, но мужчинка в халате торопливо спрятал свой телефон в карман и сделал вид, будто ничего не видел.
— Между прочим, — заметил Касимсот, — несанкционированное применение оружия может расцениваться как попытка пиратского захвата судна.
— Вы меня обманули! — вскричал Факми.
— Когда? — Брови капитана улетели под козырек.
— Повторите, как сбежали Трефаил с Мумукиным?
— Ну… — замялся Люлик. — Спустили шлюпку на воду, обрубили фал — и сбежали.
— Как, по-вашему, можно обрубить фал, находясь в шлюпке, когда след от топора на поручнях?
Люлик снял фуражку и почесал затылок:
— Вообще-то у Мумукина такие длинные руки…
— Что? — возмутилась Лысюка. — Это у Тургения длинные руки? Да они у него короткие вовсе!
— А? — усмехнулся Факми, глядя на растерянного Люлика. — Бабу-то не проведешь, баба — она сердцем чует.
— Я тебе не баба! — Нямня с чувством отдавила убийце ногу.
Тот взвыл и хотел было выстрелить, но удара кувалдой по стволу вполне хватило, чтобы пистолет красиво улетел в море и сказал там
«буль». В полном недоумении Донт долго пялился вслед оружию, потом оглянулся на Лысюку, перевел взгляд на Люлика.
— Ты что, совсем дура, что ли? Как теперь доставать? — только и мог сказать убийца.
Не то чтобы очень опасались лишних глаз — малыш выбрал берег побезлюднее, — но как минимум один соглядатай все же имелся. Влас клялся, будто чувствует чей-то взгляд, поэтому на сушу выбрались в кромешной тьме.
— Блин, мы по такой темноте все ноги себе переломаем! — ругался Мумукин.
— Интересно, как это у нас получится, — задумался Сууркисат, — если мы едем верхом на малыше?
— Легко, — объяснил Тургений. — Он споткнется, упадет, мы полетим вверх тормашками и сломаем шеи.
— Ты говорил про ноги, — поправил Влас.
— Не ори на меня! — обиделся Мумукин. — Куда мы сейчас, когда не зги не видно?
— Никуда. Всем стоять на месте, не то стрелять буду.
— Очень смешно, — пробубнил Трефаил.
— Я сказал — стоять! — повторился требовательный голос.
Голос не был громким. Он обладал такими характеристиками, что
«громкий» — это жалкий эвфемизм. Говоривший обладал легкими оперного певца, глоткой парового матюгальника и апломбом вертухая: ослушаться казалось кощунством. Влас встал как вкопанный.
— Везете ли вы товар, не указанный в декларации?
— Нет, — хором ответили диссиденты и Хольмарк с мальчиком.
— Утром проверю, — пообещал невидимый страж. — Всем спать немедленно!
Мальчик послушно опустился на землю, улегся ничком и действительно заснул.
— Я не понял, кто это тут раскомандовался? — полез в бутылку Мумукин, но Трефаил треснул товарища по затылку, поэтому пришлось согласиться. — Ладно, завтра посмотрим.
Утро началось весело. Сначала заорал Влас: в пальцы ему кто-то вставил сухие ветки и поджег их. Потом оказалось, что все четверо оказались вымазаны чем-то белым и липким, по вкусу и запаху идентифицированным как зубная паста. К тому же неизвестный шутник связал кеды Трефаила с мумукинскими кроссовками, и приятели долго не могли разобраться, почему Тургений падает, едва Сууркисат пытается сделать шаг, а разобравшись, едва не начистили друг другу личики, потому что Трефаил твердо уверовал, что шнурки связал Тургений, а Мумукин утверждал, что не делал этого, потому что спал.
Больше всех повезло астроному: его бороду кто-то заплел такими невообразимыми косичками, что распутать волосы не представлялось уже возможным.
— Где эта сволочь? — кипятился Тургений. — Где этот подонок, который тут выступал вчера? Я ему глаз высосу!
— Тихо! — приказал Влас.
— Какого хрена?!
— Цыц, говорю! — рассердился великан, и Мумукин нехотя замолчал.
Сквозь плеск волн доносился какой-то звук.
— Что это? — испуганно посмотрел на попутчиков Хольмарк. — Кто-то сопит в моей бороде!
Ничтоже сумняшеся Трефаил со словами «я тебя сейчас…» ухватил старика за бороду.
— Не бей батю! — Тургений бросился спасать астронома, но Влас ухватил его за шиворот и не дал потасовке начаться.
Меж тем Сууркисат и не думал бить Ванзайца. Удерживая бороду, Трефаил запустил в нее пальцы.
Тотчас вчерашний громовой голос потребовал:
— Руки прочь! Не нарушайте мою приватность!
Мумукин, которого Влас продолжал держать за шкирку, перестал трепыхаться и озадаченно поскреб затылок.
— Только говорящих вшей нам не хватало.
— Сам ты вошь! — обиделся голос, и Трефаил вытащил на свет крохотного — высотой со средний палец — рыжего человечка в пятнистом костюме.
— Прохердей Громыхайло, эсквайр, — отрекомендовался человечек, которого Сууркисат брезгливо держал двумя пальчиками.
— Кто-кто? Экс… крэкс… пэкс… — Мумукин, точно так же удерживаемый указательным и большим пальцами великана, вновь начал дергаться. — Малыш, отпусти.
— Драться не будешь? — насторожился Влас.
— Разве что самую малость, не до смерти, — пообещал Тургений.
Ощутив под ногами землю, он подошел к Трефаилу и попытался потрогать пленника, дабы убедиться в его реальности. Но не тут-то было: Громыхайло извернулся и цапнул Мумукина аж до крови.
— Ауй-йа! — заплясал мятежный диктор, размахивая прокушенным пальцем.
— Вот сволочь… — удивился Сууркисат.
— Не сволочь, а западло, — поправил человечек.
— А какая разница?
Прохердей подумал и согласился:
— Действительно, никакой.
Под угрозой немедленной расправы Громыхайле пришлось расплетать бороду астронома. Батя фыркал, ругался на старочукчанском и вообще выказывал явное неудовольствие контактом с человечком. Пока Прохердей возился, Трефаил вел допрос:
— До ближайшего населенного пункта далеко?
— Ты дурак, что ли? — пыхтел рыжий. — Прикинь разницу в росте: ты шаг сделаешь, а я — двадцать.
Логика в словах Громыхайлы присутствовала, но Трефаил почему-то не поверил.
— Ты хочешь сказать, что за все время пребывания на Хоркайдо ни разу не заглянул туда? — Сууркисат ткнул перстом на горизонт, где яростно дымил какой-то населенный пункт.
— Да я только вчера здесь оказался.
— А там?
— А там позавчера… — Прохердей еще немного покряхтел и вылез из бороды. — Готово!
Теперь борода топорщилась во все стороны и напоминала изрядно потрепанный жизнью ершик для чистки унитаза.
— Эй, верзила, руку подай! — потребовал Громыхайло.
Сууркисат протянул руку, но в этот момент карлик прыгнул куда-то вбок, а между ладонью Трефаила и бородой астронома образовалась электрическая дуга, грохнуло — и у жертв коварного карлика вырвалось:
— …!..!..!!!!
Откуда-то издалека до них донеслось:
— Сами такие!
Мумукин порывался уже броситься в погоню за подонком, но Влас прошептал:
— Тихо! Я его вижу. Быстро бегает, гад. Что-нибудь острое есть?
Трефаил не мог ответить — его контузило. По той же причине молчал и Унд Зыпцихь. Мумукин яростно шарил по карманам, но единственное, что нашел, — это значок «Передовик производства». В бессильной злобе он выбросил проклятую безделушку, и тут же раздался крик боли и удивления.
— Дядя, ты ему ногу проткнул. — Великан от восторга разве что не прыгал. — Ты его тоже заметил?
— Кого?
— Ну этого… экскаватора!
— Эсквайра, неуч, — донеслось издалека.
— Я что, попал? — недоверчиво поежился Тургений.
— Да ты вообще попал, падла! Я тебя достану, на хлястики порву! — орал Громыхайло.
— Где он? — пришел в себя Трефаил.
— Там, — хором ответили Мумукин и Влас.
Сууркисат решительно направился в ту сторону, куда указали спутники.
— Что он там бормочет? — не понял Тургений.
Влас прислушался:
— Да все слово какое-то повторяет…
— Какое?
— Геноцид. А что это?
За всеми треволнениями мы как-то выпустили из виду, что же изменилось в жизни Архипелага после роковой передачи.
Казалось бы — ну чему тут меняться: кто в наши дни слушает паровое радио? Жалкие единицы.
Именно эти жалкие единицы разнесли слух об эпохальной оговорке по всему Сахарину за какой-то час. Опасаясь что-либо предпринимать без санкции Эм-Си Кафки, Худойназар Лиффчинг не удосужился дать в следующем выпуске новостей опровержение слов Мумукина, что послужило для сотрудников радио не самым лучшим примером: Ле Витан, втайне завидовавший успеху Тургения, взял да и повторил его слова в следующем эфире. Реакции со стороны властей не последовало никакой, ибо все силы комитета общественного трудоустройства были брошены на поимку диссидентов.
Ле Витана слушал уже весь Сахарин, потому что после распространенных слухов обыватели прильнули ушами к паровым коммуникациям в надежде еще раз услышать вожделенные слова о родном государстве. И слова эти повторились.
И повторялись уже не переставая. Ле Витан даже позволил себе зачитать в прямом эфире очередной выпуск «Чукчанской правды», что повлекло за собой лавину народной благодарности.
В воздухе запахло свободой. И весть эта летела с острова на остров быстрей, чем об этом мог мечтать Мумукин.
Единственное, что казалось странным Худойназару Лиффчингу, — почему Эм-Си не выходит на связь? Худойназар несколько раз звонил шефу КОТа, но получал неизменный ответ: «Моя нет. Стучать после звуковой сигнал». Не то чтобы редактору так хотелось настучать на вольные настроения, но длительное попустительство комитетчиков настораживало. Не могло не тревожить и общее равнодушие Президиума: казалось, Верховный Совет вымер всем составом. С одной стороны, это не могло не радовать, а с другой — если Президиум не врезал дуба, значит, он что-то задумал, а чем эти задумки оборачиваются, все прекрасно помнят. Пятьдесят лет назад вон решили экономить энергоносители, все, кроме угля, и чем это обернулось? Ни вздохнуть, ни, пардон муа, воздух испортить — все давно испорчено. Кстати…
Лиффчинг выглянул в окно. Так и есть — ни одна труба не дымит. Никто работать не желает! Еще раз безрезультатно набрав номер, Худойназар сдался — и покинул рабочее место. Хотелось ничего не делать.
Вопреки опасениям Лиффчинга, Президиум не вымер, но состояние, в которое он погрузился, можно было смело называть предсмертным.
Все, от министра денег до Большого Папы, хотели иметь твердое небо единолично, ибо если большую власть можно делить, то абсолютная власть может принадлежать только одному. Все сидели по кабинетам неприметной конторы «Угольтранс» на скромной улочке на окраине Перепаловска-Взрывчатского, и названивали своим агентам, загрузившимся на «Ботаник».
Признаться, многим членам Президиума давненько поднадоело высасывать и без того высосанные ресурсы Архипелага. Это было уже неинтересно.
Соседский Союз перестал приносить доход год или полтора назад, и давно пора было оставить его в покое и отдать на разграбление чуреку Кафке, но Хэдэншолдэрс, зараза, имел какой-то интерес, и всем хотелось разузнать, какой именно.
Хэдэншолдэрс объединил острова десять лет назад твердой рукой наемной армии под руководством Че Пая и декларировал паровой парадиз. Суть этой политической системы состояла в отказе от иной энергии, кроме паровой тяги. Ну еще бы — угля в недрах Архипелага оказалось более, чем достаточно. Предостаточно также имелось и нефти, и газа, и прочих полезных ископаемых, но на все это быстренько наложил лапу Президиум, и за каких-то десять лет непрерывного сбыта иных энергоносителей, кроме угля, на островах не осталось. Зато на деньги, полученные Президиумом, можно было купить Сэшеа, Еппонию и Врапейское содружество сразу. Правительство Соседского Союза никогда не бывало на островах Гулак и даже не собиралось. Единственный, кто до сих пор держал страну в страхе и повиновении и регулярно посещал то один остров, то другой, — это покойный ныне Эм-Си. Простодушный шеф Комитета Общественного Трудоустройства полагал, что он незаменим — и просчитался.
Как покажет история, просчитался не он один.
Однако самым странным в период парового парадиза оказалось то, что время на Архипелаге ускорилось, и если во всем остальном мире прошло десять лет, то Гулак за это время прошел путь в полвека.
Погрузившись во тьму каменноугольного периода, Архипелаг будто ускорился. Научно-техническая революция (потому как иных не разрешалось) скакнула настолько, что в Соседском Союзе появилось не только паровое радио, но и паровое же телевидение, и даже глобальная компьютерная сеть «Тырим, нет?», и паролёты, и, как уже упоминалось, паровые типа организмы (сокращенно — парторги), которых взяла на вооружение МЕНТУРА.
Этот фактор членами Президиума не учитывался. И если раньше за событиями на Гулак следил Кафка и все текло своим чередом, то теперь, когда счет пошел на часы и даже минуты реального времени, уследить за течением времени в Соседском Союзе уже не представлялось возможным. Началась цепная реакция.
Истреблению народов помешал Влас. Едва Трефаил занес ногу над раненым Прохердеем, великан подхватил его и засунул к себе в карман.
— Малыш, отпусти меня! — кипятился Сууркисат. — Я ж тебя первым на куски рвать начну! Свободу!
— Нет уж, дяденька, маленьких обижать нельзя.
— Это кто здесь маленький? — заорал Громыхайло.
Кто знает, может, мальчик бы и поспособствовал последующему искоренению крохотных заподлянцев, но перепалку прекратил Унд Зыпцыхь:
— Я думаю, мы разрешим эту проблему позже, а пока нам требуется компас.
Карлика сняли с булавки и взяли с собой, несмотря на его яростное сопротивление.
В городке, куда вошли путешественники, царили хаос и разруха. Люди шатались по улицам, обезумевшие и потерянные, потому что все, что могло сгореть, уже догорало, а что сгореть не могло, оказалось сломанным и покореженным.
— Эй, человек, у вас тут что, карательная экспедиция была? — свистнул какого-то более или менее вменяемого мужика Мумукин.
Человек посмотрел на Тургения, а потом побежал куда-то прочь, утратив остатки разума.
— Псих, — обиделся Мумукин.
— Это он меня испугался, — повинился Влас. — Говорил я, что мне лучше не идти…
— А куда тебя девать? — рассердился Тургений. — Опять заблудишься.
— Хватит болтать! — оборвал их Трефаил. — Малыш, поймай вон тех двух чуваков.
Взгляды путешественников устремились куда-то вниз, где два деда методично, не отвлекаясь на окружающую разруху, наливались чем-то из маленькой бутылки.
— Ну что, отцы? Бухаем? — галантно осведомился Мумукин, когда великан приподнял забалдевших «отцов» над мостовой.
— Ну да, бухаем, — согласились «отцы». Очевидно, в бутылке содержалось лекарство от страха, ибо великан их ничуть не смутил. — Но делиться не будем, самим мало.
Прохердей в кармане Мумукина противно захихикал. Деды побледнели:
— Опять вернулся!
— Кто? — не поняли путешественники.
— Да этот… как его… Уотергейт… Полтергейст…
— Прохердей? — осенило Сууркисата.
— Точно! Ночью сегодня носился по всему городу, все перевернул вверх дном. Ну вы сами же видите. Мы-то думали, что это ночной дух, а он, оказывается, и днем летает…
Трефаил не слушал. Он злобно ухмыльнулся, а потом попросил Власа вернуть дедов в исходную позицию.
— Ты чего, Трефаил? — насторожился Тургений.
— Ну-ка, доставай этого недоноска.
Ловко вытряхнув упирающегося Громыхайлу наружу, Мумукин преданно посмотрел на товарища:
— Слушаю, повелитель.
— Э, мужики, вы чего? — растерялся Прохердей.
— Говоришь, не бывал здесь? Мумукин, повелеваю: отдай презренного карлика на растерзание толпе.
Тургений усомнился:
— Не получится. Они не поверят, что коротышка мог натворить все это в одиночку. Они скорее нас заподозрят.
— Тогда оторви ему голову.
— С удовольствием!
— Стойте! — заорал Громыхайло. — Жалкие инфантильные людишки! Я найду вам глобус!
— Это что еще за хрень?
— Это объемная карта мира, идиоты! — продолжал истерику карлик.
— Сам идиот! — огрызнулся Трефаил. — На кой хрен нам объемная карта мира?
— Вы же сами говорили…
— Мы компас ищем, а не какой-то глобус. Блин, слово какое-то шарообразное.
Влас деликатно кашлянул.
— Будь здоров, — сказал Мумукин.
— Мне кажется, нас окружили, — перевел кашель Хольмарк.
Мумукин с Трефаилом огляделись. Хаотическое движение в городе прекратилось. Казалось, все население только и ждало, когда появятся наши герои.
— У них в руках камни, я правильно понял? — краешком рта спросил Мумукин.
— Угу. А сзади видишь фигню? Это ядерная пушка.
— Это которая с большими ядрами?
— С охренительно большими!
Мумукин сдавил в кулаке Прохердея.
— Конан-разрушитель хренов. Все порушил, а пушку оставил.
— Откуда я знал, что это пушка? — прохрипел пленник. — Я думал — старая котельная.
— Чем тебе думать, у тебя голова меньше наперстка!
Впрочем, долго ругаться не имело смысла, ибо предстояло куда более важное занятие — спасти шкуры.
— Мумукин, ты — золотые гланды всего Архипелага, — соврал Трефаил. — Наша жизнь — на кончике твоего языка. Если ты не уболтаешь аборигенов — они нас уроют.
— А поцеловать?
— Не надо. Тебя на всех не хватит. Не томи публику, говори давай.
И Мумукин дал:
— Доброе утро, Хоркайдо. Говорит и показывает экспериментальный вещательный канал «Гониво»… простите, «Огниво». Тема сегодняшнего выпуска — СПИД. О синдроме, приобретенном интимными делами, известно с незапамятных времен…
Дальше пошло действительно гониво. Унд Зыпцихь хоть и успел за время путешествия немного привыкнуть к болтовне Тургения, все же побледнел и болезненно задергался, когда «золотые гланды» гнали полную бессмыслицу в прямом эфире уже десять минут, а Громыхайло тихонько спросил у Трефаила:
— Ты где раскопал этот патефон?
— Молчи, сволочь!
Польщенный, рыжий замолк.
— …и потому нам нужен компас, — закончил вещать Мумукин.
Туземцы счастливо захлопали — очевидно, они уже не ожидали уйти живыми, и проявленный оратором гуманизм впечатлил их до слез.
— Перед вами выступал повсеместно полюбившийся публике Тургений Мумукин!
После реплики Трефаила все смолкли, и теперь в глазах народа читалась не благодарность, но священный трепет.
— А кто из вас будет Трихопол? — спросил мужик в кальсонах и остроконечных туфлях на босу ногу.
— Я вообще-то Трефаил… — поправил Сууркисат.
— Но ход ваших мыслей мне нравится, — похвалил мужика Тургений.
Толпа взорвалась овациями и ликующим свистом.
Часть четвертая. Кульминация и развязка
Экипаж и пассажиров парохода «Ботаник» разрывали внутренние противоречия. Одним хотелось обратно в Перепаловск, другим — выполнить задание, Люлику хотелось Лысюку, а Лысюка требовала объяснений. Опасаясь бунта на корабле, капитан Касимсот отважился вскрыть карты и начистоту выложил историю исчезновения дилетантов… то есть диссидентов.
— Тургений! — зарыдала Нямня, услыхав про судьбу кумира.
— Брюлики… — вздохнул Биркель.
— Идиоты! — проскрежетал зубами Донт. — Где мы будем искать этих уродов? Кругом вода!
Напрасно Евопри Васхадиттильстваа пытался закрыть рот своей спутнице.
— Чебаданчик говорил, что они такие шумные, что сами себя обнаружат, — ляпнула Берта Сигизмундовна…
— Кто говорил? — обалдели Касимсоты в один голос.
— Че Бадан Пай. Вы что, министра обороны не знаете?
— Ну не то чтобы знакомы… — смутился Биркель.
— Какого-такого вы на пароходе делаете? — не понял капитан. — Вы что, в Ацетонии в отпуске были?
— Мы жили там, — оскорбилась Хрюндя. — В десятиэтажном дворце.
— Какой дворец? Вы что несете? Чтобы министр обороны жил во враждебном государстве? — Возмущению Люлика не было предела: как любой контрабандист, он считал себя патриотом. — Вы еще скажите, что весь Верховный Совет…
Тут старшего Касимсота поразила ужасная догадка:
— Вы это с ним по мобильному общались?
— Нет, — простонал Евопри.
— Да, — сказали сестры.
В следующее мгновение Люлик уже свистал всех наверх, а еще через минуту команда, не стесняясь в выражениях и средствах воздействия, изымала у пассажиров средства связи, и таковых, включая резервные, набралось более сорока штук.
— За борт! — приказал капитан.
— Зело отмщен будешь, пес смердячий, — пообещал Димон Скоряк, эмиссар самого Распута.
— От смерда слышу, — ответил Люлик.
По всему выходило, что бунт на корабле все же произошел, да не просто бунт, а открытое антиправительственное выступление.
— Капитан, Хоркайдо на носу! — доложил штурман.
— Им же хуже, — глубокомысленно промолвил Касимсот.
Трудно сказать, кого он имел в виду.
— Обалдеть, я — герой революции! — Мумукин самодовольно ухмыльнулся.
— Не ты, а мы.
— Я знаменитость.
— Не ты, а мы.
— Что ты пристал! — возмутился Тургений. — Твое дело маленькое — кидай себе уголь в топку и кидай. А я глаголом жгу сердца людей.
— Жжет он, поглядите на него, — лениво огрызнулся Трефаил.
Его не особенно волновала мирская слава. Больше всего Сууркисата занимал знакомый пароход, отчего-то прекрасно просматривающийся на таком расстоянии…
— Бать, — не прекращая таращиться в морскую даль, спросил Трефаил, — ты ничего необычного не замечаешь?
Ванзайц ответил не сразу. Он пытался что-то втемяшить пленному карлику, и бог знает, каких усилий ему стоило не надрать бестолочи задницу.
— Тупица, где ты видел компас с одной стрелкой?! Ну ладно, покажет он тебе, где Север, а Южный полюс где?! А? Может, с другой стороны?
А Западный, а Восточный полюса?!
— Да ты чего на меня орешь, пень старый?! Пользуйся, пожалуйста.
Идиотская у вас страна: глобуса нет, зато у компаса четыре стрелки, — фыркнул Прохердей.
— Батя, — еще раз позвал Сууркисат. — Оторвись от дебатов, посмотри на мир свежим оком.
Продолжая фыркать и брызгать слюной, астроном осмотрелся. Кругом, как и положено, море. Пара дней ушла на то, чтобы обойти все населенные пункты Хоркайдо с радостной вестью, что Мумукин и Трефаил живы и продолжают бороться с ненавистным паровым режимом. Потом лидеры восстания попросили компас и отправились «нести мир и свободу на Куриллы». Унд Зыпцыхь не менее часа искал направление, совмещая стрелки строптивого прибора по всем четырем полюсам, а потом велел идти «вон туда»…
— По-моему, дымит пароход, — сообщил старик после непродолжительной рекогносцировки.
— А, по-твоему, сколько до него миль?
— Ну никак не меньше десяти…
— Чего? — не поверил Мумукин. — Когда это на Архипелаге дальше одной мили видимость была?
— Вот именно, — в кои то веки согласился Трефаил с товарищем. — И самое главное — небо странного цвета.
Все посмотрели вверх. Сквозь мутный, но уже негустой смог просачивалась голубизна.
— Какой-то неприличный оттенок, — заметил Тургений.
— Почему? — удивились Громыхайло и Влас.
— Потому что… — Мумукин задумался. — Потому что вы дураки и ни хрена не понимаете. Э, Трефаил, а пароход-то знакомый!
— Нас потеряли, собаки сутулые, — Трефаил потер руки. — Алмазы, поди, ищут.
— А вы, идиоты, всем растрендели, что на Куриллы торопитесь! — заржал Прохердей.
Мумукин посмотрел на Трефаила:
— Нас не догонят?
— Не знаю, — пожал тот плечами. — Малыш, может, потопить эту посудину?
— Там же люди!
— Там Лысюка! — обрадовался Мумукин. — Топить будем медленно.
— Лысюка? — задумался Трефаил. На Нямню у него были другие планы. — Отставить топить пароход. Давай-ка быстренько на Куриллы.
Мумукин недовольно фыркнул:
— С каких это пор ты заделался гуманистом?
— Гуманизм? — задумался Сууркисат. — Нет, никакого гуманизма. Ты даже не представляешь, зачем она мне нужна.
Напрасно Тургений клянчил и умолял товарища рассказать о планах на Нямню — тот был непреклонен.
— Сюрприз будет! — вот и все, что удалось выяснить.
Вальдемар Некрасович подозревал.
При общем наплевательском отношении ко всему, что творится на островах, маленький, но очень ценный секрет Большого Папы мог храниться сколь угодно долго, но чей-то длинный язык будто слизнул здание, любовно выстроенное Хэдэншолдэрсом. Кто бы мог догадаться, что на Сахарине живут такие имбецилы, как Мумукин и его дружок Трефаил?..
…Разумеется, избавляться от Кафки было чрезмерным расточительством: ну кто еще так знает эту ублюдочную страну? Но именно это и являлось главной угрозой Папе: не будь Эм-Си такой дурак, он бы сам нашел и твердое небо, и, главное, вышел на брюлики.
Когда оказалось, что, кроме угля, никаких полезных ископаемых на территории Гулак не осталось, Вальдемар совсем уж было собрался распустить Верховный Совет, как вдруг Бербер Лавриков, предшественник Кафки, доложил, что на Куриллах, в угольном бассейне острова Хули, обнаружились несметные залежи алмазов. То есть настолько большие, что чем больше берешь, тем больше становится.
Лаврикова и прочих проинформированных пришлось спешно ликвидировать, а на добычу и вывоз брюликов (в том-то и прелесть, что алмазы даже огранять не пришлось, уже обработанные в породе лежали, да такой чудной огранки — пирамидкой!) Папа кинул нанятых через третье лицо контрабандистов Касимсотов. Всего-то делов — раз в месяц заглянуть в заброшенную штольню, нагрести мешочек камушков — и в Ацетонию переправить.
Те и переправляли. Что-то, конечно, в их карманах оседало, но и услуга не из дешевых.
И вот теперь Большой Папа подозревал, что кидают его все. И не просто все, а ВСЕ! Даже исключительно толерантный Донт Факми, которому Вальдемар платил не в пример больше, чем всему Верховному Совету.
И все-таки… Хэдэншолдэрс чувствовал себя гением. Иметь целую страну, пусть и такую ублюдочную, как Соседский Союз, — это вам не каждый сможет. Ничего, и не таких обламывали. Хочешь, чтобы все было сделано как следует — сделай это сам. Пора в дорогу.
Твердое небо может принадлежать лишь одному человеку. И вы его знаете.
— Вам ничего не кажется? — Люлик посмотрел на спутников.
— Мы скоро прибудем? — нетерпеливо приплясывали на мостике сестры.
Что ни говори, а они соскучились по родине. — Соседский Союз скоро?
— А это вам что на носу, Еппония, что ли? — психанул Биркель. — Хоркайдо уже!
Сестры не поверили.
— А где смог? Смога не видно!
— О! — капитан задрал к небу указательный палец.
Большинство пассажиров не вникло в суть проблемы. Зато Биркель разорялся почем зря:
— Вот уроды! Ни хрена не хотят работать.
— Что случилось? — не понял Факми.
Лысюка объяснила, что Архипелаг Гулак с давних пор славился знатным каменноугольным туманом, настолько густым, что порой люди терялись в смоге без вести. А теперь — посмотрите направо, посмотрите налево — тумана нет не то что каменноугольного, но и вообще никакого.
— И что сие значит? — Донт, похоже, не на шутку затупил.
— Это значит, что все фабрики, заводы и вообще всё на Архипелаге перестало работать. Ни одна сволочь на работу не вышла.
Правда, в голосе Нямни угадывался скорее восторг, чем возмущение.
Такого массированного гражданского неповиновения она не видела ни разу в жизни, было чем восхититься.
Но самое главное — она, несмотря на патологическую глупость, как-то сумела понять, что причиной всеобщей забастовки был Мумукин.
— Любимый… — прошептала Лысюка в сладкой истоме.
— Кто? — в один голос спросили Люлик и Факми.
— Не вы.
В порту творилось что-то несусветное. Там волновалась толпа с красными тряпками, на которых что-то было написано.
Биркель посмотрел в бинокль — и не поверил глазам.
— Одно из двух: или тут все с катушек съехали, или мы на верном пути.
— Дай сюда. — Капитан отобрал у брата оптику и воззрился на встречающих.
Сначала он ничего не понял. Народ на берегу радовался, махал руками, в воздух взлетали шапки и чепчики, кумач весело полоскался на ветру…
А потом Люлик обратил внимание на текст транспарантов.
«МИР! ТРУД! МАЙ!» «ИЮНЬ, ИЮЛЬ, АВГУСТ!» «ЯНКИ, УБИРАЙТЕСЬ ДОМОЙ!»
«ПАРТИЯ — НАШ РУЛЕВОЙ!» «КОСИ И ЗАБИВАЙ!» «СПАСИБОЧКИ!» «СОСИ БЕНЗИН!» «ВЕРНОЙ ДОРОГОЙ ИДЕТЕ, ТОВАРИЩИ!»
Подобного бреда старший Касимсот еще не встречал. То есть, конечно, жизнь в Соседском Союзе нельзя назвать образцом здравого смысла, но не настолько же!..
— Им тут что: голову напекло? — спросил капитан.
— Ты еще левее возьми, — посоветовал Биркель.
Люлик взял. На огромном куске фанеры кривыми буквами было написано:
«МУМУКИН, ВОЗВРАЩАЙСЯ СКОРЕЙ!»
В это время на корме возопил Димон Скоряк:
— Верую! Верую!
На вопль обернулся младший Касимсот.
— Люлик, — деревянным голосом окликнул он брата, — они не встречают, они провожают.
— Кого?
— Его.
Капитан оторвался от окуляров и глянул в противоположную сторону.
Там на горизонте виднелся огромный человек, и море было ему лишь по пояс.
— Это Бог! Я нашел Его, — прошептал Донт. — Давайте за ним.
— Ты совсем рехнулся? — Биркель в испуге поглядел на Факми. — Он нас потопит. В лучшем случае.
— Верую!
Донт поморщился — голос у паладина сладкозвучием не отличался. Он смотрел, как за линией горизонта скрывается бог Дью, которого он неоднократно «делал», и чем дальше удалялся великан, тем меньше хотелось убийце кого-то преследовать и вообще кому-то служить.
— Убью этих двоих — и всё, ухожу в отставку.
Присутствующие напряглись: многие держались попарно, и далеко не все знали, кого собирался лишить жизни красивый ацетонец.
Касимсоты, например, знали, что убивать Факми собирался Мумукина с Трефаилом, но даже они поежились.
Спустя час карательная экспедиция высадилась на Хоркайдо.
Собственно, где именно находится дверь, через которую в Соседский Союз попали великан и карлик, стало ясно сразу же, как только диссиденты достигли Курилльских островов. На расчистившемся небе явственно проступал контур дверного проема, размером как раз под Власа.
Сложность заключалась в том, что остров Укко оказался обнесен по периметру внушительной стеной, а по периметру стены дымили крупнокалиберные орудия.
— Как мы туда попадем? — бился в истерике Мумукин. — Военным про гиганта мысли и отцов демократии не скажешь, им документы нужны.
— Можно тайком подобраться, — предложил Влас.
— Как? — взрослые открыли рты.
— Тайком, — смутился великан. — На цыпочках.
— Незаметно? — уточнил Трефаил. — Сзади?
Мальчик кивнул:
— Я даже сам могу, если вам трудно.
— Нельзя, — покачал головой Сууркисат. — Мал еще.
— Это он-то мал? — продолжал причитать Тургений. — Если малыша заметят со стены, начнется третья мировая война.
Астроном пошевелил губами, подсчитывая что-то в уме, а потом робко спросил:
— Простите, а первые две когда имели место быть?
— Никогда, — признался Мумукин. — Но когда военные увидят мальчишку, они об этом забудут.
— Как же они его увидят? Мальчик ведь сказал — незаметно, — растерялся ученый.
— Батя, ты на него внимательно посмотри — тебя ничего не смущает? — возмутился Тургений.
Хольмарк оглядел подростка.
— Уши грязные? — догадался он.
Мумукин вознес руки к небу:
— И этому человеку я обещал премию…
Спор прервал Трефаил:
— Ша, слово предоставляется гиганту мысли.
Тургений пытался оспорить звание, да и Прохердей со своей манией величия не прочь был присвоить титул, но Сууркисат красноречиво кивнул на водное пространство, и оппоненты обратились в слух.
— У нас есть два варианта дальнейших действий: либо мы идем открыто и провоцируем вооруженные силы на боевые действия, либо совершаем партизанский рейд по тылам условного противника. Оба варианта одинаково неприемлемы, поэтому предлагаю третий: идти открыто, но ночью, когда нас не будет видно.
— Гениально, — съязвил Громыхайло. — Вы умны, как моя пятка.
Но умное слово «геноцид» быстро успокоило Прохердея.
Ночи дожидались на соседнем островке, который и названия-то не имел.
Влас допытывался, почему острова назвали Курилльскими, и в конце концов Ванзайц объяснил пытливому отроку, что вулканическая активность в этом районе некогда была крайне высока, и острова, которые, по сути, являются вулканами, до сих пор выпускают время от времени клубы дыма, будто курят. Как бы в подтверждение лекции, остров вычихнул высоченный фонтан сажи, земля под ногами дрогнула, и путешественники спешно убрались прочь.
— Теперь Еппонии не поздоровится, — потер руки Мумукин.
— Почему? — удивился Влас.
Последовала короткая лекция о цунами, которые случаются в Еппонии, едва чихнет какой-нибудь курилльский остров. Мальчик только головой покачал — злорадства Тургения он не понимал и не разделял. Он сказал, что плохо радоваться чужой беде. На это Прохердей ехидно прокряхтел:
— Ой-ой, какие мы нежные! — И тут же огреб щелбан от Мумукина, которому стало стыдно за его недостойное поведение.
Наконец стемнело, и диссиденты… вернее, уже диверсанты, при поддержке тяжелой пехоты в лице великана, полезли на стену. В куполе неба ярко светился прямоугольник двери: очевидно, с той стороны был день. Влас двигался на удивление тихо и мягко, и, возможно, никто бы его не заметил, но в тот момент Громыхайло опять сподличал:
— Ни хрена себе ворота! — восхитился он.
— Стой, кто идет? — испуганно пискнул часовой.
Мумукин закрыл глаза, Хольмарк попытался влезть в ухо Власу, мальчик растерянно сел: одна нога снаружи крепости, другая — внутри, и только Трефаил сохранил присутствие духа:
— Здорово живешь, служивый. Где тут у вас продовольственный склад?
— Что ты несешь, еппонский бог?! — зашипел на товарища Тургений, но Трефаил лишь отмахнулся.
— Руки вверх! — щелкнул клапан затвора.
У Мумукина на лбу выступила испарина. Он-то помнил, что примерно в этом месте находилась паровая зенитка. Сейчас как жахнут вслепую.
— Брат помирает, ухи просит… — не унимался Сууркисат.
— Чего? — Голос насторожился.
— А что я сказал? — удивился Трефаил.
— Про брата, про уху, — напомнил служивый.
— А, ну да… Просит, понимаешь… помирает потому что.
— А при чем тут склад? — В темноте щелкнул клапан парового ружья.
— Умираю, есть хочу! — заревел Влас. Он понял, что надо валять дурака вместе с Трефаилом, или дело кончится плохо.
Чиркнула спичка, запыхтел карманный паровой фонарь, и диверсанты предстали перед часовым во всей красе.
— Ёптель, — изумился часовой, вытаращившись на кинконга. — Кто это?
— Мальчик, — объяснил Хольмарк.
— Вижу, что не девочка. Чего так разнесло?
— Так ведь есть хочет, с голоду пухнет, — оправдался Трефаил.
И тут счастливая мысль посетила голову Тургения:
— Потому что еппонский бог!
— А чего ему здесь надобно?
— С официальным дружественным визитом в Соседский Союз прибыл известный еппонский бог и городовой Мама. Цель пребывания — договор о совместном использовании эпической силы в мирных целях.
— Ёптель! — Часовой пригляделся к диссидентам. — Вы, что ли, Мумукин с Трефаилом?
Едва Люлик услышал от аборигенов, что Тургений и Сууркисат отправились на Куриллы, сердце контрабандиста болезненно сжалось.
Чертовы герои-освободители явно узнали про месторождение брюликов и теперь собираются прибрать копи к своим рукам. Так что Донту и Лысюке не пришлось принуждать Касимсотов к дальнейшему преследованию: братья закусили удила и не без оснований полагали, что скоро все закончится. По крайней мере — для Мумукина с Трефаилом.
Небо над Архипелагом расчистилось окончательно, что лишний раз подтверждало правоту Нямни — ни одна сволочь не работала. Впрочем, не работали и хорошие люди. Единственные, кто не перестал коптить небо, — это парторги, ибо самоотверженные паровые типа организмы не могли оставить общественный порядок без присмотра. Но, как ни странно, беспорядков пока не случалось: народ бесцельно шатался, таращился на голубое небо и разбирал паровые агрегаты, как позорное наследие кровавой Хэдэншолдэрсовой диктатуры.
Биркель, правда, пытался отговорить островитян от этого шага:
— Работать на чем будете?
— Не будем работать, — отвечали жители Хоркайдо. — Зае…ло.
— А кушать что будете?
Островитянам понадобилось прожить при паровом режиме ровно пятьдесят лет, минута в минуту, чтобы дожить до этого мгновения. И они почувствовали себя непобедимыми, когда четко и ясно ответили:
— Дерьмо.
Пойди, поспорь с такой аргументацией! Кроме того, впереди маячила картина всеобщего экономического упадка, поэтому…
— Мы должны поторопиться! — зашептал Люлик брату. — Не знаю как, но эти придурки пронюхали про бриллианты. Если они захватят месторождение, нам кердык — этот их бог выгребет все подчистую.
И «Ботаник» на всех парах поспешил за дисси… нет, уже за национальными героями.
Конец был близок.
Часовой представился Тяпницем Боринсоновичем Курзо (можно Тяпа).
Раньше он охранял целого гейнерала, а потом пришел Кафка и сказал:
«Твоя нужен Большому Папа», и Тяпу поставили сюда, типа стратегический объект охранять. А какой тут стратегический объект, когда всюду написано: «Угольный бассейн острова Укко. Резерв»?
Пароход, правда, регулярно приходит, мужики в штольню спускаются, потом поднимаются, новости рассказывают, анекдоты свежие. Хавчик тоже привозят. А тут еще в небе иллюминация такая появилась!
Все восторженно уставились на яркий свет, сочащийся из щелей и замочной скважины Двери.
— Интересный тут, поди, уголек добывают, — задумался Мумукин. — Я гляну? Одним глазком!
— Тебе его предварительно высосать? — пригрозил Сууркисат.
— Нельзя смотреть, — объяснил Тяпа. — Сказали, стрелять всякого, кто сунется.
— И нас?
— Служба, — пожал плечами Курзо. — Только мужикам этим можно.
Фамилия у них забавная — Тэстописяты.
— Может, Касимсоты?
— А я как сказал?
— Дяденьки, может, я уже пойду? — Влас виновато шмыгнул носом. — Холодно.
Дяденьки встрепенулись:
— Тяпа, будь другом, нам стратегический объект не нужен, мы пацана домой возвращаем…
— А я думал, он и вправду еппонский бог…
— Не, еппонские боги маленькие, с круглым пузом. Фэншуют постоянно.
Подойдешь к нему и говоришь: «Фэншуй!» И они все делают, если по пузу погладишь. А некоторым скажешь: «Хентай!» — и такое начинается!..
— Нет, хентать мы никого не будем, — прервал товарища Трефаил. — Ребенку надо домой.
Всей толпой пошли к Двери.
И оказалось, что заперто.
— Ну?
— Что?
— Будем открывать?
— А я чем могу помочь?
— Глаз высосу!
— Еппона мама, я тебе кто — взломщик? Малыш, а может, ты плечом?..
— Вы с ума сошли! Это же небо! А если треснет?
— Круто! Малыш, навались!
— Нельзя, вам же дядя Ванзайц объяснил!
— Ой-ой, какие мы нежные!
— Ёптель!
— Цыц! — прервал общий галдеж Трефаил. — Я скажу. Дверь закрыта.
Ключа нет. Ломать нельзя. Требуется работа взломщика. Добровольцы есть?
Молчание.
— Прекрасно. Значит, отдувается самый маленький.
— Это я маленький? — взъярился Громыхайло. — Ну-ка, ты, повтори!
— Геноцид.
— Уговорил…
Мумукин отреагировал первым, едва успев ухватить маленького проныру за пятку, а то бы Прохердей улизнул через замочную скважину.
— Что пристал, зараза?!
— Ой-ой, какие мы нежные! — передразнил Тургений. — Нет, Трефаил, мы этого субъекта не отпустим. Мы его в цирке показывать будем, за деньги.
— Отпустите, я вам штучку подарю.
— Какую?
Громыхайло показал маленький бриллиантик.
— Из мешочка украл! — заорал Мумукин.
— Не воровал я! Пока вы болтали, я в штольню сбегал, там их до хренища!
Дверь временно отошла на второй план.
— Значит, Биркель камушки отсюда возит? По заданию партии и правительства?
— Это вопрос риторический, — успокоил друга Тургений.
— Не мешай. Он их, между прочим, за границу возит.
— А у нас они ничего не стоят. Кому нужны камушки, когда жрать нечего?
— Правительству. Ему есть чего жрать.
— Дяденьки, я домой хочу!
— Еппона мама! Трефаил, посвети, я какую-нибудь железяку найду, замок расковырять.
Сууркисат посветил. Естественно, первое, что нашел Тургений под ногами, оказалось значком «Передовик производства».
Мумукин разогнул булавку и попытался колупнуть ею в замочной скважине, но подлый значок выскользнул и с грохотом, несвойственным мелкому предмету, провалился внутрь.
— Быдла такая! — Тургений с досады пнул дверь, и та легонько открылась наружу.
Все ахнули.
По ту сторону догорал летний день. Путешественники увидели цветущий луг, на них пахнуло ароматом разнотравья, донеслось щебетание птиц.
Какое-то время компания молча созерцала пейзаж.
— И что, ты тут живешь?
— Да, — в один голос ответили Влас и Громыхайло.
— Ну что ж, будем прощаться, — решил Курзо. — Приятно было познакомиться.
— Верую! Эпическая сила!
Все оглянулись.
К провожающим приближалась изрядная толпа, в которой сквозь сумерки Трефаил начал различать знакомые лица: Касимсоты, Лысюка… остальные, правда, незнакомые, но их Сууркисат тоже не боялся. Эпическую силу славил субтильный шаман с рыжей бороденкой и бубном под мышкой.
Толпа остановилась на почтительном расстоянии.
— Мумукин, прощайся с жизнью! — заорал Биркель.
— А я? — обиделся Трефаил.
— Ты тоже! Наверное… — Касимсот-младший замешкался.
— Верую!..
Началась словесная перепалка. Мумукин тарахтел со скоростью парового пулемета, Трефаил поминутно обещал высосать глаз то одному, то другому, а то и всем сразу, Касимсоты наперебой сыпали угрозами, Лысюка обзывала неизвестно кого придурками бешенства… Слово за слово, и скоро вся делегация оказалась вовлечена в прения, не исключая хладнокровного Факми. Скоряк, не прекращая бить земные поклоны и «веровать», умудрялся то одному, то другому зазевавшемуся агенту давать здоровенного пенделя, и вскоре все смешалось настолько, что люди начали забывать, зачем сюда вообще собрались.
Пока Влас не сказал:
— Сюда что-то летит.
— Где? — Тяпа всполошился и опрометью бросился на стену.
— Это что за мужик? — спросил Люлик у Трефаила.
— Часовой местный.
— Куда это он?
— Стратегический объект охраняет. Э, погоди! Ты же его знать должен, если постоянно сюда за камушками ходишь!
Теперь удивился капитан:
— Это необитаемый остров, законсервированное месторождение.
Враги смерили друг друга взглядами. Потом посмотрели на стену, где часовой Тяпа неумело наводил зенитку на неопознанный летающий объект. Стрекот невидимого летуна становился все отчетливее, и столь же отчетливее становился шум пара в котле зенитного орудия — давление возросло до максимальной отметки.
И тут загрохотало. Часового с зениткой окутало паром, все замерли, и только Влас растерянно крутил головой.
— Дядя Мумукин, что он делает?
— Стреляет по паролету, это же очевидно!
— А там люди?
— Ну… как тебе сказать… наверное, да, — смутился Тургений.
В несколько прыжков кинконг достиг стены, разогнал пар и, обжигаясь и шипя от боли, выломал орудие и сбросил в море.
Вскоре стало понятно, что если «часовой» и попал в летательный аппарат, то несерьезно. Вот паролет сделал круг над крепостью, вот завис, вот сел… Едва стих шум двигателя, а показавшееся над краем стены солнце окрасило его корпус оранжевым, дверь машины распахнулась, и оттуда тоже посыпался народ… точнее, это был не народ, а самый что ни на есть цвет нации — Верховный Совет полным составом, кроме разве что Большого Папы. Агенты радостно завопили, увидав начальство, и только Димон не обращал на Распута никакого внимания:
— Верую!
Мумукин шепнул Трефаилу:
— А где Хэдэншолдэрс?
Люлик и Сууркисат обернулись на Тургения. Взгляды обоих не предвещали ничего хорошего.
— Чего я сказал-то?
— Это он! — заорали Трефаил и Касимсот.
— Нет! — Мумукин в ужасе зажмурился.
Сууркисат бросился к Власу:
— Малыш, хватай часового! Лови его! Лови!
Диктатор заметался по стене. Нельзя сказать, что Влас так уж старался поймать Большого Папу, но нервы у Вальдемара Некрасовича сдали. Он начал ругаться, угрожать, незаслуженно обозвал Власа засранцем и даже умудрился разок выстрелить из пистолета, который все это время держал в кармане. Пуля угодила кинконгу в нос, и из глаз малыша брызнули слезы.
Тут Хольмарк, до сей поры старавшийся не отсвечивать, с воплем:
«Маленьких обижают!» раскидал Верховный Совет с его прихвостнями, легко вспорхнул на стену, в мгновение ока настиг Хэдэншолдэрса, вырвал у него пистолет и надавал пощечин.
Далее свершился самый бескровный и полюбовный государственный переворот за всю историю Архипелага. Трефаил предложил всему Президиуму сдаться, или он немедленно всем глаз высосет. Угроза подкреплялась сопением обиженного великана и воплями «верую!», с которыми Скоряк принуждал Распута поклониться кинконгу.
Скоро рассвело окончательно, а за Дверью, наоборот, показалось багрово-красное светило. Предстояло самое главное — отправить малыша домой.
— Слушай, там уже поздно, — уговаривал Власа Тургений. — Может, завтра?
Но мальчик твердо решил, что приключений пережил выше крыши. Он решительно шагнул из-под купола наружу и закрыл за собой Дверь.
— Ну вот и все, — с облегчением вздохнул Тургений.
Но ни Трефаил, ни Ванзайц не разделяли мумукинского оптимизма.
Потому что Вальдемар, едва Дверь закрылась, таинственным образом преобразился из слабого и безжизненного кролика в голодного и злого удава. Большой Папа злорадно цыкнул зубом:
— Факми, убей их.
Донт сделал шаг вперед. Оружия у него не было, но как профессионал Факми мог делать работу даже голыми руками. Вопрос состоял в следующем: можно ли убивать людей, на которых снизошла благодать Божия?
В это время Дверь снова открылась, и невидимый Громыхайло, сидящий, очевидно, на плече у Власа, сказал:
— Горстью, горстью бери!
Влас наклонился и сгреб Верховный Совет, никто даже пикнуть не успел.
— Куда вы их? — спросил Сууркисат.
— Это мне компенсация! — отсалютовал Прохердей. — Ох, я ими и покомандую!
Потом Дверь закрылась, на этот раз — окончательно. Трефаил и Мумукин долго смотрели на голубой хрусталь неба, а потом Тургений на свою беду вспомнил:
— Адидасыч, еппона мама, ты мне сюрприз обещал!
Сууркисат наморщил лоб.
— А, помню, да. Я решил тебя на Лысюке женить.
Тут Мумукину и поплохело.
Необходимое заключение Лысюка очень быстро одумалась связывать жизнь с придурком бешенства и вышла замуж за Донта Факми. Очень скоро они отправились в свадебное путешествие по ту сторону купола.
Никто из жителей Архипелага Гулак больше не работал. Алмазы, в которые под давлением купола превращался уголь, были национализированы, министрами брюликодобывающей промышленности стали братья Касимсоты. На вырученные деньги Соседский Союз закупает еду, специалистов и экологически чистую машинерию.
Хольмарк подумал-подумал и не стал обнародовать открытие. Ему заново отстроили обсерваторию, и теперь астроном пытается доказать, что полюсов всего два, а земля крутится. По настоятельной просьбе Трефаила и Мумукина стены в обсерватории обиты войлоком.
Главных виновников падения парового режима восстановили в должностях на «Радио Сахарин». Но выговор с занесением в личное дело за прогулы и срыв эфира Лиффчинг им таки впаял. За сумятицу и нестыковки в сюжете повести ответственность несут эти же отморозки.
Комментарии к книге «Карлики-великаны», Алексей Сергеевич Лукьянов
Всего 0 комментариев