«Литературная вселенная Ионы Шекета»

Песах Амнуэль Странные приключения Ионы Шекета

Часть четвертая. Литературная вселенная Ионы Шекета

МОЙ ПЕРВЫЙ РОМАН

Иногда мне говорят, что событий, о которых я рассказываю, хватило бы на десяток или даже сотню человеческих жизней — один человек, по мнению некоторых, не в состоянии на протяжении каких-то десятилетий быть и патрульным времени, и звездопроходцем, и рекламным агентом, и студентом Оккультного университета, и галактическим разведчиком, и… Вот-вот, вы уже спотыкаетесь, пытаясь вспомнить, кем же еще был Иона Шекет в своей богатой приключениями жизни. А между тем я еще не все рассказал, и не нужно закатывать глаза, изображая недоверие. Более правдивого рассказчика, чем Иона Шекет, еще не было во Вселенной.

Да, со мной безусловно случалось все, о чем я уже поведал читателю, и все, о чем я поведаю в будущем — ведь жизнь продолжается, и странные приключения происходят со мной сегодня, сейчас, в эту минуту…

Вот, к примеру, собираясь на очередную встречу со своими поклонниками, я получил по электронной почте экземпляр своей книги «Война и Вселенная» — романа, написанного мной в промежутках между лекциями в Оккультном университете. Первый мой опыт в области художественного слова. «Войну и Вселенную» я сочинял в пику своему тогдашнему приятелю Оксиду Галлахенбогеру, заявившему как-то: «Иона, ты, конечно, человек по-своему способный, но литературного дара у тебя нет абсолютно. В этом смысле ты — нуль по Кельвину».

Я был молод, горяч, нетерпелив и сказал в ответ: «Вот как? Погоди же!». «Войну и Вселенную» я сочинил в течение второго и третьего семестров, сдавая попутно экзамены по оккультной медицине и вызыванию неперсонифицированных духов.

«Войну и Вселенную» можно найти во всех издательских системах галактического книжного поиска, и каждый читатель волен по-своему распорядиться моей интеллектуальной собственностью: распечатать книгу по старинке и поставить на полку, ввести в мозг и усвоить, как усваивают таблицу умножения, или войти в книгу лично и поучаствовать в перипетиях ее сюжета в качестве главного или второстепенного героя — это уж у кого какие претензии.

Для тех, кто вообще не хочет терять время на усвоение моего замечательного романа, я коротко расскажу, в чем там дело — может, пересказ пробудит ваше любопытство и вы все-таки приобретете файл, благо он не так уж и дорог, не дороже порции метанового мороженого «Юпитер».

Итак, действие моего произведения происходит на планете Русик — это большой по размерам и богатый полезными ископаемыми мир, жители которого воображают о себе достаточно, чтобы не допускать на свою планету завоевателей из других звездных систем. Противниками русиканцев по сюжету являются фрашки, живущие в расположенной неподалеку одноименной звездной системе, — народ умный, но с придурью: фрашки то и дело совершают налеты на соседние системы, регулярно получают по зубам, однако налетают после этого с новыми силами. Русиканцы терпеть не могут фрашков, что очевидно. Но даже мне, автору, непонятно, почему, ненавидя фрашков, русиканцы пользуются тем не менее в приватных разговорах фрашканским языком, обожают фрашканскую кухню и для чад своих нанимают фрашканских воспитателей, прививающих русиканским детям фрашканские манеры. Вы, конечно, спросите: если автору это непонятно, отчего же он все это описал в своем сочинении? Так я вам отвечу: если бы автор понимал то, что описывает, разве стал бы он вообще заниматься сочинительством? Очевидно, что нет — все, что и так понятно, не имеет смысла пересказывать окружающим, ибо их интерпретации затуманят вам мозги и вы перестанете понимать очевидное.

Так вот, фрашканский военачальник Партобонус Первый не понимает, как и автор: почему русиканцы по-фрашкански говорят с удовольствием, а подчиняться законам Фрашки не желают ни под каким видом? Непорядок. Разумеется, Партобонус собирает свою галактическую флотилию (сто семнадцать звездолетов большого тоннажа и около тысячи субсветовых канонерок) и вторгается в пределы системы Русика с намерением изменить параметры главного светила.

«Ах, — говорят смертельно оскорбленные русиканцы, — нам нравится спектр нашего любимого Солнца, особенно красная и синия линии железа, расположенные совсем не так, как в спектре фрашканского светила. И мы не позволим инопланетному воинству переставлять нам линии с места на место!»

Главный военный эксперт русиканцев астролиссимус Куттуз по прозвищу Повязка на требование населения дать отпор агрессору, отвечает: «Ах, оставьте! Вы что, фрашканцев не знаете? Да их звездолеты на наших орбитах и года не выдержат — расплавятся. Терпение, господа, и все будет хорошо!»

Вы видели где-нибудь народ, имеющий терпение? Наплевав на предостережения астролиссимуса, русиканцы собирают ополчение (двадцать три межзвездных велосипеда, можете себе представить!) и ка-а-ак ударяют по агрессору… Бой происходит в районе Бородкинской гравитационной аномалии, и это вовсе не моя литературная выдумка — такая аномалия действительно существует в трех миллипарсеках от орбиты Плутона. Астролиссимус, который все же является патриотом, хотя и мудрым парнем, встает во главе импровизированной армии, и только этим можно объяснить, почему фрашки терпят в Бородкинском сражении унизительное для их самолюбия поражение. Двадцать три фотонных велосипеда против более чем сотни крейсеров — это ж надо!

Обалдевшие фрашки собираются было устроить русиканцам сатисфакцию, но мудрый, хотя и патриотичный, Куттуз по прозвищу Повязка неожиданно для всех изрекает: «Да я что? Я ничего. Я только сказать хотел, что можете пролетать, господа, наше светило — ваше светило, и вообще»…

Русиканцы даже не успевают повесить сошедшего с ума астролиссимуса на первой же комете — фрашки с лета занимают все разрешенные орбиты вокруг русиканского солнца, да и запрещенными орбитами тоже не брезгуют. И только тогда (заметьте, это кульминационная сцена моего романа!) русиканцы понимают гениальность того, кого они уже успели смешать с навозной грязью. Говорил же Куттуз: «Их звездолеты на наших орбитах и года не выдержат — расплавятся». Кто его тогда слушал? Никто. Но именно так и происходит. Фрашки даже победу свою толком отпраздновать не успевают, как наступает русиканское звездное лето, температура на близких орбитах, где расположил свой флот командующий Партобонус, достигает точки кипения ванадия, и тут в полную силу дает себя знать пословица: «Что русиканцу здорово, то фрашке смерть».

Когда, вернувшись во Фрашку, военачальник Партобонус подсчитывает потери, выясняется, что он мог бы их не считать: из адского горнила спаслись только флагманский крейсер да какой-то случайный катер, на борту которого почему-то (почему-то! Волей автора, естественно) оказалась любовница Партонобуса баронесса Помпа по прозвищу Дура. Тут уж без комментариев — имя и прозвище говорят сами за себя.

Разумеется, на фоне этой эпической панорамы, написанной, как говорят критики, широкими мазками, я изобразил лирическую историю жизни и любви простой русиканской девушки Нетленки Растуцкой. Как раз в те дни, когда Партобонус собирал свои звездолеты на линии старта и давал последние гениальные указания, Нетленка Растуцкая танцевала на своем первом в жизни балу, где и познакомилась с отважным воякой и нежным любовником Андром Лоджием. Разумеется, я мог бы описать любовь и с первого взгляда, но не стоило ради красного словца жертвовать жизненной правдой. Каждый романист знает, что с первого взгляда можно увидеть лишь общие контуры будущего объекта любви. Второй взгляд позволяет рассмотреть, во что данный объект одет, и лишь третий, более внимательный взгляд приводит к любовной вспышке.

Как бы то ни было, но с бала Нетленка и Андр уходят вдвоем. Впрочем, счастье их продолжается ровно столько времени, сколько требуется Партонобусу, чтобы пересечь на своем флагмане звездную систему Русики.

— Прощай, дорогая! — восклицает Андр. — Труба зовет, маршевые двигатели включены, я должен быть в первых рядах защитников Отечества!

— Ах, мой Андр! — ломая руки (разумеется, понарошку, Нетленка вовсе не собирается после отъезда любимого ходить в гипсе), восклицает девушка. — Возвращайся с победой!

Если бы Андр сказал Нетленке «до свиданья», он еще мог бы и выжить, но его угораздило сказать «прощай», а это дело серьезное. Будучи автором, я просто не мог после этой фразы оставить Андра Лоджия в живых. Разумеется, его сразил луч лазера, когда, стоя у главного экрана своего фотонного велосипеда, Лоджий отдавал распоряжения штурману атаковать вражеский флагман.

Самой сильной лирической сценой в моем романе я считаю момент прощания бедной влюбленной Нетленки с умирающим графом Лоджием, так и не успевшим сделать свою невесту матерью. Пересказывать эту сцену я не собираюсь — желающие могут прочитать «Войну и Вселенную», заказав файл в любой общемировой поисковой системе.

Кстати, если вас интересует, как сложилась жизнь Нетленки Растуцкой после смерти любимого человека, могу сказать сразу: хорошо сложилась. Это только в плохих романах женщины, теряя жениха или мужа, ломают себе руки (впрочем, даже в плохих романах они делают это понарошку) и уходят в монастырь. В хороших романах они, как в жизни, выходят замуж за другого мужчину. Так поступает и моя героиня Нетленка — супругом ее становится ничего в воинской службе не смыслящий Пэрр Безногов. Честно признаюсь, одно время я раздумывал: не выдать ли героиню за истинного героя — астролиссимуса Куттуза. С точки зрения завершенности конструкции романа это был бы идеальный вариант. Но я так и не смог вообразить себе юную русиканскую девицу в объятиях старого греховодника-фрашки, пусть и героя.

По-моему, у меня получился хороший роман. Настолько хороший, что даже я сам читаю некоторые страницы не без удовольствия. К примеру, мне удалось описание сражения, в котором некий Курон, командующий эскадрильей пограничных фотонных велосипедов, сдерживает до прихода главных сил атаку фрашканского гиперструйного крейсера. Погибают все, а это не каждому автору удается, обычно очень хочется оставить кого-нибудь в живых, чтобы вернуться к этому персонажу на следующих страницах. Но я преодолел этот искус, чем и горжусь. Всех так всех!

Недавно я прочитал в одной рецензии: «Иона Шекет в своем романе „Война и Вселенная“ дал правдивую картину всех сторон жизни русиканского общества времен Великой Патриотической войны». И это верно. Непонятно только, как можно было описать правдивую картину жизни никогда не существовавшей цивилизации.

Или критики не читали «Историю Галактики», где о Русике нет ни одного слова?

«Война и Вселенная» была первой моей попыткой написать от нечего делать нечто значительное и нетленное. Читатели требовали от меня продолжения, но я терпеть не могу сериалов, и потому следующим моим шедевром стал роман «Убийство и суд».

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИЛИ НАКАЗАНИЕ?

Довольно часто меня спрашивают: сложно ли сочинять собственную биографию. Читатели тонко намекают на то, что приключений, описанных в моих мемуарах, хватило бы на добрый десяток полнокровных жизней. Но это, знаете ли, кто как живет на этом свете: кому-то нравится сидеть на одном месте, теплом, приятном, но совершенно не приспособленном для приключений, а кто-то другой и дня не может прожить без смертельного риска. Кто-то может всю жизнь искать рискованные ситуации и не получать ничего, кроме мелких дорожных происшествий, а на кого-то другого приключения сваливаются независимо от его желания, едва только он продирает глаза и говорит: «Сегодня, кажется, будет спокойный день». Так вот, у меня с приключениями очень дружеские отношения: я везде их нахожу, а они не могут обойтись без меня.

Люблю всякие приключения, в том числе и приключения духа, когда вроде бы сидишь в кресле и ничего не делаешь, но в мыслях твоих творится такое…

Вот так однажды, сидя в любимом кресле и глядя на трещину в потолке, я набрел на сюжет, о котором не мог не подумать: «Вот чепуха на постном масле!» Сюжет, пришедший мне в голову, оказался настолько не стоящим внимания, что я просто не смог себя заставить от него отказаться.

Не подумайте, что я придумываю парадоксы. На собственном писательском опыте я убедился — если в голову приходит замечательная идея нового произведения, ты начинаешь думать над ней, и процесс этот оказывается чаще всего самодостаточным. Когда все до конца продумываешь, то уже и сил нет все это записывать в память компьютера. По этому поводу Гамлет, принц датский, однажды сказал: «Так погибают замыслы с размахом»… Видимо, у него тоже были проблемы с хорошими сюжетами — он слишком долго и тщательно обдумывал фабулу, так что на реализацию у бедняги не оставалось ни сил, ни времени.

А вот с простенькими и даже глупыми сюжетами все обстоит совершенно противоположным образом. Тратить мыслительную энергию на обдумывание не приходится, и вся она уходит на реализацию — бывает просто невозможно отказаться от сюжета, который, вообще говоря, недостоин даже ячейки в оперативной памяти.

Такой простенькой идеей и оказалась та, о которой, как я уже упоминал выше, мне подумалось: «Вот чепуха на постном масле!» Так родился роман, который я назвал «Убийство и суд», и если вы думаете, что речь идет о детективном произведении, то вы не ошибаетесь.

Все тривиально до неприличия. У студента Расколли нет денег для оплаты учебы в Галактическом университете трансцивилизационных наук. Чтобы завершить уже начатый курс дихотомического мутационного заппинга, мой герой обращается к своей соседке — старушке, имеющей счет в банке «Галактономикон». «Верну, как только представится возможность», — заверяет студент с намерением выполнить обещанное.

А потом, как и положено в подобных банальных сюжетах, сессию студент благополучно заваливает, в подработке на верфях субсветовиков ему отказывают, иной работы, на которой можно было бы получить столько денег, чтобы расплатиться со зловредной старухой, Расколли тоже не находит. Тут читатель наверняка пожимает плечами и думает: «В наше время! Не найти возможности заработать! Глупости какие!» Так вот я и говорю: беспредельно глубый сюжет, но именно поэтому я и не мог от него избавиться, пока не изложил своему терпеливому компьютеру.

Итак, у студента нет денег, чтобы расплатиться, а старуха говорит: «Или ты платишь сегодня, или я завтра заказываю в Метеослужбе фигурные облака в форме твоего имени, и тогда каждый живущий в районе Средиземноморского бассейна своими глазами увидит, как необязательны современные молодые люди».

Будучи на месте героя этого сюжета, лично я только пожал бы плечами — мало ли какой формы облака проплывают ежедневно над нашими головами, большая часть населения не интересуется этой формой эпистолярной деятельности отдельных заказчиков. Но я ведь был не героем произведения, а его автором! Другая ментальность, знаете ли.

Как автор, я не мог допустить, чтобы мой герой равнодушно смотрел на проплывавшие в небе облака в виде букв ивритского алфавита, утверждающие, что студент Расколли является злостным неплательщиком. В душе студента происходит борьба. «Что важнее для мироздания? — решает он. — Мое доброе имя или жизнь злой старухи-процентщицы?» Промучившись ночь над проблемой и использовав для ее решения все наработки Фрейда, Юнга, маркиза де Сада, Захер Мазоха, а также современного психолога Сергея Лукьяненко-Ишпанского, студент приходит к однозначному выводу и отправляется к своей соседке.

На следующий день пришедший к старухе очередной клиент находит бедняжку на пороге спальни в луже… Нет, не крови, конечно, но чистая вода в данном случае ничем не лучше. Приехавший по вызову патрульный офицер уголовной полиции определяет причину смерти: переохлаждение с удушением. Иными словами, некто приставил к затылку бабушки пистолет-морозильник и включил процесс. В течение одиннадцати секунд старушка оказалась замурованной в толще ледяного куба размером в два метра. Так наступила смерть, а потом вода, конечно, начала таять, и через сутки, когда старушку обнаружил клиент, лед превратился в воду, большая часть которой успела вытечь через сток в ванной комнате.

Вот так. Я с самого начала сделал глупость — рассказал читателю, как мой главный герой, студент Расколли, решает свои материальные проблемы. Для детектива это недопустимо — о том, кто убил, читатель не должен догадываться до последнего абзаца, а лучше если он и вовсе не поймет, в чем было дело. Поэтому мне пришлось делать вид, что пишу я на самом деле вовсе не детектив, а философскую притчу о сути убийства и искупления. Должно быть, я так переборщил, описывая душевные метания студента Расколли, что некоторые читатели решили: этот бедняга, постоянно занимающийся нравственным самоистязанием, не мог убить несчастную старушку. Он только думает, что он ее убил, потому что ее действительно нашли мертвой в луже воды, и вот у него заговорила совесть, и он обвинил себя, хотя убил кто-то другой. Кто? Тут я опять сделал глупость — я ведь был в то время неопытным литератором и не знал, что героев в детективном романе должно быть строго ограниченное количество — желательно не больше пяти, чтобы читатель, пересчитывая подозреваемых в преступлении, мог это сделать, пользуясь пальцами одной руки.

Не зная этого золотого правила литературы, я ввел в роман столько действующих лиц, сколько мог одновременно удержать в памяти, не путая имен и профессий. А читатель, вообразив, что студента Расколли я ему подсунул лишь для того, чтобы запутать, до самой последней страницы пытался разобраться — так кто же, черт побери, пустил в расход старушку?

Когда над проблемой думает следователь уголовной полиции Дышкевич, это нормально — он-то первых глав не читал и о студенте не имел до поры до времени никакого представления. Но когда над той же проблемой раздумывает читатель, которому я все изложил открытым текстом — это катастрофа. Читатель, видите ли, не верит автору, потому что не положено в детективе раскрывать карты на первой же странице. Но разве я раскрыл все карты? Я всего лишь описал, как студент собирает из частей, купленных в магазине, пистолет-холодильник, как звонит в дверь квартиры старушки-процентщицы, как поднимает оружие и активизирует процесс… Да, я описал это, потому что автор должен быть правдив, а герой его — этот несчастный студиозус — именно так все и видел собственными глазами. Но, господа, задайтесь вопросом: а не могло ли описанное на первых страницах романа быть всего лишь воспаленным бредом бедняги Расколли? Он хотел убить старушку, он думал, что сделал это, но было ли так НА САМОМ ДЕЛЕ?

Не знаете? То-то и оно. Поэтому не нужно обвинять автора в том, что он пренебрег правилами детектива и указал пальцем на убийцу в самом начале долгого и нудного повествования. Уверяю вас, даже я буквально до последней страницы этого опуса не представлял себе, кто же прикончил старушку. Студент всю душу себе вымотал (окружающих он, впрочем, тоже не пожалел), обвиняя себя в том, что он, возможно, сделал, а возможно — и нет. Следователь Дышкевич тоже не мог прийти к какому-то решению (не умнее же он собственного автора!). Остальные персонажи, на которых в той или иной степени на той или иной виртуальной странице падало подозрение, мучились из-за невозможности доказать свою невиновность — истинную или мнимую.

А ведь в романе нужно еще и действие. Преступник убегает, сыщик преследует, остальные смотрят и аплодируют. Вот и пришлось мне ради правдоподобия заставить Расколли улететь с Земли в систему Антокнируса — сбежал-то он, вообще говоря, от собственной невесты Софинды, с которой повздорил относительно даты бракосочетания. Но следователь Дышкевич, ясное дело, рассудил так: убежал — значит, виновен.

И начинается погоня. Тут я дал себе волю, описав на последних страницах романа собственные приключения в звездных мирах — автор ведь обязан опираться на жизненный опыт, иначе его произведения приобретут характер никчемного сочинительства!

Обнаружив, что размер романа начинает превосходить всякие разумные пределы (издатели обычно и говорить не хотят о публикации рукописей объемом больше двадцати мегабайт, а у меня уже было почти тридцать!), я заставил Расколли и Дышкевича встретиться друг с другом в корчме на большой дороге, ведущей из столицы Антокнируса Дажги в ее главную тюрьму.

Заканчивается роман диалогом, в котором сосредоточена, на мой взгляд, суть конфликта между преступлением и наказанием.

— Ты убил старушку и совершил преступление! — убеждает студентуса сыщик.

— Я наказал ее, потому что она была виновна, — возражает Расколли. — Арестовав меня, преступление совершит общество, ведь нельзя судить палача!

— Преступление предшествует наказанию, — говорит сыщик. — Сначала идет убийство, потом — тюрьма.

— Наказание также может предшествовать преступлению, — возражает студент, — не забывай о курице и яйце.

Каюсь: в те годы мне не давались финалы. Финалы вообще мало кому удаются — говорят, даже в Новом завете, очень популярной книге, финал провисает, поскольку логически не обоснован всем предшествующим сюжетом. Что ж говорить обо мне, начинающем авторе?

Короче говоря, беседой сыщика со студентом я закончил роман и поставил точку. На самом деле это было жирное многоточие, потому что диалог остался незавершенным, студент — не арестованным, а сыщик — в полном недоумении относительно того, зачем он вообще понадобился автору, если тот сам для себя не решил, был Расколли убийцей или все-таки палачом? Наказал он или совершил преступление?

Мне и самому хотелось это знать, и ответ на столь каверзный вопрос я попытался дать в другом своем романе, названном «Хана Каренн».

СТРАСТЬ И ТРАГЕДИЯ ХАНЫ КАРЕНН

Третий мой роман, названный по имени главной героини «Хана Каренн», повествует о печальной судьбе аборигенки, обитающей на планете Облон в системе, которую с Земли не видно даже в телескопы, поскольку, как я полагаю, этой системы на самом деле не существует в природе.

Хана (знакомые звали ее уменьшительным именем Аннинушечка) лелеяла девичью мечту выйти замуж за принца, явившегося либо из системы туманности Конская голова, либо, на худой конец, с одной из планет Бетельгейзе. И не спрашивайте, почему Аннинушечке грезился принц именно из этих галактических задворок — то, о чем мечтают экзальтированные девицы, не способен понять никто, даже придумавший их автор.

Принц однако не явился (да и как он мог это сделать, если в системах Конской головы и Бетельгейзе к тому времени еще не существовало межзвездных коммуникаций даже на уровне никому не нужного радио?), и Хану выдали замуж за старого, но богатого и знатного аборигена по имени Паша Каренн — вот откуда, кстати, у моей героини появилась фамилия, которую она называла всякому, кто желал познакомиться с этой импозантной, знавшей себе цену дамой.

Я долго размышлял над тем, нужны ли в моем романе эротические сцены. Читатель любит эротику — это понятно. Мой компьютер, не при нем будь сказано, любит эротику еще больше, хотя, ясное дело, не способен лично испытать ни единой эмоции, связанной с этой стороной человеческого существования. Эротика для моего компьютера — способ повышения покупательной способности создаваемого нами товара.

Возникло затруднение. С одной стороны, роман без эротики не будет иметь успеха на рынке. С другой стороны — какая, к черту, эротика на планете Облон, где детей никто не хотел рожать даже в пробирке! Паша Каренн женился на Аннинушечке (Хане) вовсе не для того, чтобы создавать молодое поколение, а по той причине, что каждый облонец старше шестидесяти оборотов планеты должен иметь спутницу жизни, чтобы было кому положить его в капсулу после ухода в иной мир — ведь никто, кроме жены, просто не захочет этого делать!

Будучи автором, я дал задание, а мой компьютер, будучи талантливым исполнителем, придумал для моих героев такую эротику, какая не могла не привести к трагическому повороту сюжета. Оказывается (честно — я бы сам до этого не додумался), на планете Облон дети рождаются из сгущения воздуха, а воздух сгущается в нужном месте только в том случае, если супружеская пара дуэтом читает ею же сочиненные тексты самого что ни на есть непристойного содержания. Вы ж понимаете, я не мог вставить в свой роман непристойные слова, даже если они сказаны были на языке, абсолютно непонятном земному читателю. Но натуралистическое описание того, как Паша и Хана становятся в позу (фантазируйте, фантазируйте!) и вопят натужными голосами тексты, которые у них самих (особенно у целомудренного Паши) вызывают острое неприятие, это описание нам с компьютером удалось как нельзя лучше. Почитайте — убедитесь.

Итак, у Паши с Ханой родился сын Этя, которого моя героиня обожала, забыв о том, сколько непристойных слов сказано было в адрес еще не рожденного существа.

Прелюдия к трагедии начинается, когда на одном из балов Хана случайно знакомится с красивым кавалером Алеком Вроном. Офицер галактической гвардии! Мундир! Собственная лошадь, чего не каждый офицер мог себе позволить по причине высокой стоимости биогенетического конструирования. Хане это было ясно, а читателю пришлось объяснить, что лошадь на Облоне — искусственно синтезируемое животное, способное не только скакать галопом, но готовое и в космос со своим хозяином отправиться, поскольку у каждой лошади имелась в брюхе вживленная ракетная система. Дорогая игрушка, но у Алекса Врона она была, и Хана не могла не обратить на это своего женского внимания.

Если вы думаете, что между Алеком и Ханой вспыхнула любовь с первого взгляда, то вы глубоко заблуждаетесь. Это была не любовь. Это была страсть. Это был тайфун. Это был ураган, способный смести со своего пути каждого, кто сдуру решил бы указать нашим героям, что при живом муже закон Облона запрещает эротические вокальные контакты.

Хана и Алек так вопили, а тексты их эротических гимнов были так непотребны, что бедный супруг Паша Каренн просто не мог их не услышать. Сначала он не поверил собственным ушам: его любимая жена, мать его единственного сына? Да еще на балу! При всем честном народе!

— Дорогая, — сказал Паша Каренн жене, когда после окончания торжественного мероприятия они вернулись домой и разогревали себе на кухне напиток, который я назвал чаем только потому, что не сумел придумать другого названия для этой жидкой смеси, настоянной на испарениях вулканов Облона. — Дорогая, ты слишком громко пела с этим хлыщом Вроном. Я не могу этого допустить. Это ты прекрати. Тем более, что у тебя нет ни слуха, ни голоса, в чем я успел убедиться за годы нашего супружества. Когда ты молчишь, то выглядишь восхитительно. Но стоит тебе раскрыть рот…

— Паша! — возмутилась Хана. — У нас сын! Как бы мы с тобой могли его создать, если бы у меня, как ты говоришь, не было ни слуха, ни голоса?

— Вот как! — раскричался обманутый супруг. — Я тебе запрещаю! Ты больше никогда не увидишь моего Этю!

— Нашего Этю!

— Моего! Или мы — или Врон!

Такая вот дилемма.

Паша Каренн удалился, воображая, что поставил супругу в безвыходное положение, ибо какая мать откажется от сына в пользу любовника? Но он плохо знал Хану! Кстати, автор в моем лице знал свою героиню не лучше. Я хотел описать бурную сцену между Ханой и Алеком — слезы, стенания, в общем, все в лучших традициях любовных триллеров. А получился просто кошмар. Хана отправилась к Врону в его офицерское логово и сказала:

— У твоей лошади есть встроенный ракетоноситель? Давай улетим в космос. Я готова на эту жертву во имя нашей страсти.

Врон, надо сказать, был на такую жертву не готов. Офицер на хорошем счету, возможность повышения в чине и мечта о собственной гвардии… Страсть — это замечательно, но карьера…

Такая вот дилемма.

— Хана, — сказал Врон, — я готов ради тебя на все. Но завтра начнется экваториальный забег, и я на своей лошадке должен занять первое место. Приз — куча денег. Я стану богат, и тогда мы улетим…

Я бы на месте Ханы сразу понял, что любовник обманывает. Это был хороший способ скрыться от Ханы за горизонтом событий, но Аннинушечка, как женщина необразованная, даже не знала, что в экваториальном забеге гонщики скачут до эргосферы черной дыры, расположенной неподалеку от Облона. Конечно, я мог бы предупредить свою героиню о коварстве вероломного Врона, но в литературных сочинениях я всегда придерживался принципа невмешательства.

Единственное, что я мог себе позволить в данной ситуации — столкнуть лошадь Врона с орбиты. Метеор был небольшим, но массы его оказалось достаточно, чтобы Алек свалился с лошади, ударился о край эргосферы черной дыры, получил восемнадцать переломов и сто тридцать четыре вывиха и потерял сознание, которого у него, впрочем, и прежде было немного.

Я бы на месте Врона умер на месте, и сюжет на этом закончился бы к радости бедняги Паши Каренна и его сына Эти. Но литературные герои почему-то обладают совершенно невероятной живучестью.

— Ах! — воскликнул переломанный в восемнадцати местах Алек Врон и упал в гравитационную дыру, заполучив еще один перелом.

— Ах! — воскликнула Хана Каренн и, не обращая внимания на призывы супруга, наблюдавшего за гонкой в телескоп из своего кабинета, бросилась к поверженному любовнику.

Большего оскорбления семейной чести придумать было невозможно. Я и не придумал — это все была чистая самодеятельность моей героини, настолько уже потерявшей рассудок, что никакая авторская воля не могла помешать Хане сделать то, чего не сделала бы ни одна здравомыслящая женщина Облона и ближайших рукавов Галактики.

Девятнадцать переломов заживали у Врона месяца два, а вывихи Алек долечивал в лучшей больнице планеты, и Хана находилась с ним неотступно, бросая вызов обществу, законам чести и собственному супругу. Тем временем возмущенный до глубины подсознания Паша Каренн продал дом, разогнал прислугу и уехал с сыном Этей в неизвестном автору направлении. Во всяком случае ни в одном из своих последующих романов я этого типа не встречал.

И вот настала кульминация — Алек Врон здоров, лошади его вживили новый ракетоноситель, и Хана вспомнила наконец, что у нее есть супруг и ребенок. Она говорит любовнику: «Я на минутку, только туда и обратно» и отправляется домой, чтобы забрать любимую пудренницу в форме туманности Конская голова.

И что она видит? Совершенно верно: ничего. Дома нет, мужа нет, сына нет, пудренницы — и той след простыл.

Заламывая руки, вернулась Хана к Алеку, но не застала и его — этот негодник, естественно, воспользовался случаем и смылся на своей реставрированной лошадке в направлении, противоположном тому, куда отправился Паша Каренн. Поскольку оба направления остались автору неизвестны, то помочь своей героине найти хотя бы одного мужчину я не мог. Да и не собирался, честно говоря, поскольку роман нужно было заканчивать.

Полагаю, что финал очевиден. Жизненная катастрофа должна была обрести форму катастрофы природной или техногенной. Природная катастрофа меня не могла удовлетворить как автора. Метеорит падает на голову бедной Ханы — разве это эффектно? Разве это определялось логикой событий? Разве это могло быть результатом принятия ею решения уйти из ненавистной жизни?

— Туда, — говорит себе Хана, слыша грохот опускающегося звездолета, прибывшего с Земли. — Туда, где…

Впрочем, я не стану повторять вам предсмертного монолога моей героини, прочитайте роман сами, это единственное место, которое можно читать без содрогания, потому что знаешь: скоро конец, можно будет бросить наконец книгу в утилизатор и отправиться пить пиво в обществе более приятном, чем придуманные герои литературного произведения.

И не спрашивайте меня, что осталось от Ханы Каренн после того, как на нее опустился звездолет среднего тоннажа. Точка в романе поставлена чуть раньше — финал остался открытым, поскольку так было модно в дни моей юности. Может, Хана и не погибла, успев вовремя отбежать в сторону от посадочного круга. Лично мне кажется, что именно так и произошло, потому что в следующем моем произведении «Четыре сестры» я описал героиню, удивительно напоминавшую то ли погибшую, то ли все-таки спасшуюся Хану.

ЦАРЬ И ТРИ ЕГО ЧАДА

Когда компьютер спросил меня, какую рекламу сделать в сети библиотек моему новому роману, я сказал, не задумавшись: «Объяви, что у каждого, прочитавшего „Царя Шекеля“, начнется вторая жизнь, ибо первую читатель немедленно сбросит, как надоевшую кожу!»

Это была смелая реклама — на меня дважды подавали в галактический суд разгневанные читатели. Один, послушавшись моего призыва, действительно сбросил надоевшую кожу, которую потом пришлось наращивать, используя клонированные клетки. А другой утверждал, что Шекет обманул его, пообещав вторую жизнь в то время, как этот читатель (абориген планеты Римокран-4) проживал уже восьмую. Истец, понимаете ли, рассчитывал омолодиться, вернувшись на шесть жизней назад, а тут такой облом — оказывается, Шекет совершенно не имел в виду физическую жизнь тела!

Оба процесса, к вашему сведению, я выиграл, так что пара недовольных читателей не смогла омрачить моего триумфа. Критика обошла «Царя Шекеля» молчанием, и я считаю это обстоятельство признанием гениальности моего творения. Критикам просто нечего было сказать!

Итак, главным героем моего романа я избрал царя Шекеля, владыку ста семнадцати галактик и одного сверхскопления, где можно было при желании обнаружить даже протухший от долгого употребления квазар. Есть во Вселенной владыки покруче, но и царь Шекель числился по разряду больших монархов. Беда в том (вот завязка сюжета!), что в разных эпохах своего владычества царь Шекель родил трех наследников. Родил, конечно, сам, поскольку принадлежал к цивилизации саморазмножающихся существ высшего морального типа. Вот на морали у него и случился бзик — царь решил как-то, что не имеет права отнимать у молодого поколения счастья отдавать приказы подданным и вершить суд. Недолго думая, царь Шекель объявил заседание Метагалактического совета — органа, никогда ничего никому не советовавшего по той простой причине, что состояло это собрание из клонов самого царя Шекеля, призванных лишь кивать головами в ответ на любое слово своего первоисточника.

Вызвал царь на совет наследников. Одного звали Генерал, другого — Рейган, а третий был Кордильером. И пусть вас не сбивают с толку мужские имена — цивилизация царя Шекеля понятия не имела, что мужчины должны вообще-то отличаться от женщин. Саморазмножающиеся расы проектируют детей по чертежам и выращивают в питательной среде, куда добавляют не только витамины, но идеи абстрактного гуманизма. Последние, впрочем, как вы увидите сами, усваиваются молодыми организмами из рук вон плохо.

Итак, прибыли Генерал, Рейган и Кордильер на совет отцовских клонов, и царь Шекель заявил, стоя с лазерной указкой над масштабированным четырехмерным изображением принадлежавших ему галактик:

— Дети мои! Что-то с мозгом моим стало! Мне говорят, что в моих владениях находятся восемьсот миллиардов четыреста миллионов двести семнадцать тысяч одиннадцать звезд главной последовательности, а я не могу различить ни одной — все эти огоньки на одно лицо, ну совсем, как вы и как мои клоны-советники. Подумав остатком моего угасающего сознания, я понял, что пора завязывать. Поэтому я сейчас завяжу все мои галактики в один спиральный узел и передам их в пользование тому из вас, кто лучше других признается мне в своей любви.

Вот тут-то и настал для детей царя Шекеля момент истины.

— Гм… — сказал Генерал, старшее чадо, сурово глядя на отца. — Конечно, я люблю тебя, гм…

— Как? — нетерпеливо воскликнул царь Шекель. — Как ты меня любишь?

— Как-как! — воскликнул Генерал. — Как баран любит новые ворота, как солдат любит вошь и как Ленин — буржуазию!

Эти слова подсказал Генералу встроенный в его мозг поисковый компьютер, который в тот момент был немного навеселе, поскольку в его схему просочился вирус «чернобыль».

— Сильно, — с уважением сказал царь Шекель и обратился ко второму чаду: — А что скажешь ты, Рейган?

— Я, — воскликнул Рейган, — люблю тебя, как робот любит смазку, как звезды любят водород и как планеты обожают законы Кеплера!

Сразу видно, что Рейган был существом ученым, не чета его старшему родственнику, ни уха ни рыла не смыслившему в точных науках.

— Замечательно! — просиял царь Шекель и повернулся к своему младшенькому любимому чаду Кордильеру.

— Ну… — промямлил Кордильер. — Ты мне лучше объясни сначала, что такое любовь. А то я как-то не врубаюсь.

Можете себе представить! Чадо царя Шекеля, славившегося своей высокой моралью, не знало, что есть любовь! С другой стороны, я убежден, что большинство моих читателей тоже с этим чувством не знакомы, хотя наверняка утверждают обратное…

Представьте себе разумное высокоморальное существо, впавшее в бешенство. Зрелище не для слабонервных. Две галактики столкнулись, три взорвались безо всяких к тому причин, а протухший квазар неожиданно излучил такой яркий когерентный луч, что все клоны царя Шекеля ослепли и в дальнейших перипетиях сюжета участия не принимали.

Закончилось заседание печально для Кордильера, который не только не получил ни одной галактики из отцовского наследства, но даже комета, на борту которой он прибыл на заседание, была у него отобрана и домой на планету Архидобрин-3 бедняга возвращался попутным транспортом, а все водители громко смеялись над его врожденным идиотизмом. Лично мне, как автору, кажется, однако, что смеявшиеся тоже не смогли бы ответить внятно на простой вопрос: что есть любовь?

Но вы ж понимаете: если народ чего-то не знает, то непременно сделает вид, что ему-то все прекрасно известно, а вот тот, кто спрашивает — действительно бездарь.

Разгневанный и удовлетворенный одновременно (разгневанный на Кордильера и удовлетворенный любовными признаниями Генерала и Рейгана), царь Шекель распустил совет, подписал файлы о передаче наследства и вознамерился дожить оставшиеся ему миллионы лет в теплоте и неге на одной из планет Армиктобара. Туда он и явился на личной комете в сопровождении батальона укротителей пространства.

И тут-то началось самое интересное. На планетах Армиктобара расположило свою столицу старшее чадо царя Шекеля.

— И что это значит? — спросил Генерал, хмуро глядя на висевшую над его головой комету, от которой отваливались огромные камни, падавшие на цветущие сады столицы.

— Я пришел к тебе навеки поселиться! — заявил царь Шекель. — Ведь тебе, самому любящему чаду, я отдал лучшие галактики моего царства!

— Отдал и расписался, — кивнул Генерал. — Я действительно люблю тебя, как солдат любит вошь, и потому либо ты немедленно уберешь с орбиты свою комету, либо я прикажу распылить ее из боевых лазеров. Кстати, Рейган тебя любит не меньше, чем я, а галактики у него более просторные.

— Я понял, — пробормотал царь Шекель, впервые в жизни подумав, что поступил не очень мудро, создав себе детей.

Он поднялся на голову своей кометы и сказал укротителям пространства:

— Здесь нам не обломилось. Но Рейган любит меня так, как роботы любят смазку, — он сам это сказал и не посмеет отказаться. Вперед, ребята, на Зрекупаторос!

К сведению читателей: Зрекупаторос — звездная система в галактике NGC 3883, где расположил свою столицу Рейган, среднее чадо царя Шекеля.

Вы думаете Рейган встретил отца лучше, чем старшее дитя? Отцовскую комету он расстрелял прямой наводкой, так что на планету царь Шекель прибыл, оседлав большой обломок.

— Я к тебе пришел навеки поселиться… — произнес царь Шекель, но в голосе его не чувствовалось былой уверенности.

— Пожалуйста, — любезно сказал Рейган. — Поселяйся. Навеки. Только не здесь. Самим места мало.

— Но позволь! — взвизгнул оскорбленный царь. — А твоя любовь, неустранимая, как законы Кеплера? Или это не твои слова?

— Мои, — согласился Рейган. — Вот и используй эти законы для того, чтобы рассчитать свою орбиту подальше от моей столицы.

— О времена, о нравы! — воскликнул царь Шекель.

— Нормальные времена, — сказал жестокосердный любящий Рейган. — Всегда так было: кого больше любим, того больше и мучаем. Природа такая.

Не прошло и часа, как царь Шекель оказался за пределами системы Зрекупатороса — без кометы, без укротителей пространства и без потерянного чувства собственного достоинства.

— Дети, — бормотал он, — цветы жизни…

О третьем своем чаде, Кордильере, несчастный царь и не думал вовсе — если Генерал с Рейганом, любя отца, оказались такими черствыми, то что говорить о Кордильере, даже не знавшем смысла слова «любовь»?

Дочитав до этого места, читатель моего романа начинает воображать, что может предсказать, чем все кончится. Ну конечно: Кордильер дает приют отцу, проклинает Генерала с Рейганом, после чего показывает своим поведением, что можно, даже не зная, что такое любовь, любить верно и преданно.

Если бы я написал такой финал, то считал бы себя никудышним романистом. В жизни так не бывает. Да, царь Шекель и Кордильер встретились на каком-то гнилом астероиде. Но любви между ними не было никогда — с чего бы ей взяться к концу романа? К тому же, пока царь странствовал от Генерала к Рейгану, Кордильер создал себе собственное чадо. Он знал теперь, что такое любовь, и объяснил отцу простыми словами:

— Любовь как вода. Может вода течь вверх? Нет, она всегда падает вниз. Любить можно детей, но никак не наоборот. А дети любят своих детей. Лично ты что сделал со своим отцом, царем Малькомбом?

— Я? — задумался царь Шекель. — Не помню… Кажется, я его утопил в квазаре.

— Жаль, — сказал Кордильер, — что в твоем бывшем царстве только один квазар. Придется воспользоваться звездой главной последовательности.

И воспользовался. Это — кульминация моего романа, она же его финал. Царь Шекель погружается в недра звезды, недостаточно горячей, чтобы мгновенно распылить его на атомы, но и не такой холодной, чтобы сохранить его никому не нужную жизнь. «Ох уж эти дети, — думает он своей последней в жизни мыслью. — Как они изобретательны!»

И последним в жизни движением царь Шекель приводит в действие единственное оставшееся у него сокровище: личный активатор звездной энергии. Звезда вспыхивает мгновенно и освещает всю галактику. Генерал, Рейган и Кордильер, неблагодарные дети бедняги-царя молча смотрят на удивительное зрелище, а читатель, добравшись до этого места, с удовлетворением говорит себе:

— Как хорошо, что я не царь, что мне нечего оставить своим деткам, кроме потрепанной «хонды-аэро», и что роман этот наконец заканчивается.

Критики, как я уже упоминал, обошли «Царя Шекеля» молчанием. Им нечего было сказать: разве каждый из них не был родителем? И разве каждый не понимал, что история бедного царя — истинная жизненная правда?

ВЕЧЕРНИЕ СЛАДОСТИ

Написав «Царя Шекеля», я твердо решил покончить с сочинительством художественных текстов. Во-первых, меня обидело молчание критики. Я, конечно, понимал, что критиковать им в моем романе было просто нечего, но ведь критик-профессионал должен это признать, а не прятаться за старой поговоркой о том, что молчание — золото. Во-вторых, у меня и времени не оставалось заниматься литературой, поскольку именно тогда я сдал экзамены в Оккультный университет на планете Камбикорн и оказался причислен к славному, но беспокойному племени студентов.

Вскоре после начала семестра я познакомился с прекрасной Паскией, жительницей планеты Мида-3. Во время прогулки под метеоритным дождем, от которого мы прикрывались платиновым зонтиком, Паския рассказала мне душещипательную историю, поразившую мое воображение. История эта правдива, как «Краткий курс эволюции Вселенной», хотя я и считаю, что художественный вымысел гораздо интереснее жизненной правды. Но не в этом конкретном случае. Согласитесь — иногда даже в жизни случаются весьма поучительные истории.

Вы, конечно, ничего не слышали о мидянах — это не такая уж известная цивилизация, живут они, как я уже упоминал, на Миде-3, системе, расположенной в самом конце четвертого галактического рукава, сразу за туманностью Ориона. Внешне мидяне похожи на людей. Мидячки выходят замуж за мидяков, а дети у них просто чудо, Паския показала мне энергетическое изображение своего отпрыска, так я едва увернулся от удара правой в солнечное сплетение.

Впрочем, это вряд ли привлекло бы мое внимание романиста. Но когда Паския рассказала, какая участь ожидает ее замечательное чадо в случае развода родителей, я в ужасе закрыл уши руками. Дело в том, что если, разлюбив друг друга, муж с женой собирались развестись, рожденные в браке дети подлежали немедленному и безоговорочному умерщвлению.

— Это почему же? — ужаснулся я. — Как можно? Какое варварство!

— Шекет, — холодно возразила достойная Паския, — я же не комментирую ваш варварский обычай решать политические проблемы с помощью войн. Или это не массовое убийство себе подобных?

— Да, — смутился я, — но мы против этого боремся. Не исключено, что когда-нибудь войны вообще исчезнут…

— Тогда и будете критиковать наш замечательный древний обычай, — оборвала меня Паския и продолжила рассказ.

Да, детей убивали, и причина оказалась проста: чтобы выжить в холодном климате Миды, детям необходимо душевное тепло обоих родителей. Половинная порция приводила к медленному, но верному вырождению. С кем бы ни остался отпрыск после развода — с матерью или отцом, — он к двадцати годам превращался в тупое и жестокое создание, приносившее горе себе и окружающим.

— Наверное, мидяки и мидячки тысячу раз думают, прежде чем решаться на развод, не так ли? — осторожно спросил я.

— Семью скрепляет любовь, — твердо заявила Паския, сверля меня своим страстным взглядом. — Без любви развод неизбежен, это закон природы, зафиксированный в конституции.

— А дети…

— Что дети, если умирает любовь! Есть любовь — и дети будут, а нет — так какой смысл в детях? Вы согласны?

Я пожал плечами, но рассказ Паскии возбудил мою творческую фантазию. В ту же ночь, отказавшись от предложенных Паскией сексуальных утех, я уединился со своим компьютером и начал фантазировать роман, который назвал впоследствии «Мидия» по имени главной героини.

Сюжет прост. Жила на планете Мида-3 мидячка по имени Мидия, страстно любившая молодого героя, которого звали Озон. О, как она его любила! Ради него Мидия отправилась на планету Кавкузак-2, хотя терпеть не могла космических путешествий. Озон-то оказался на этой планете по служебной надобности: был послан с заданием добыть тонну чрезвычайно важного для промышленности редкомидного металла, название которого Паския сообщить не решилась по причине секретности. По-моему, она просто была не в курсе дела, но я не стал уличать мою собеседницу в небольшом отклонении от истины.

Так вот, Мидия отправилась на Кавкузак-2 следом за Озоном и спасла своего любимого из лап безумного дракона Нурпатгота. Мог после этого храбрый Озон не влюбиться в Мидию? Брак мои герои заключили сразу после того, как вернулись с Кавкузака-2 на свою Миду-3. Жили они счастливо и родили в радости двух замечательных сыновей.

Вторая часть романа — по сути начало истинного сюжета — начинается, когда на одном из правительственных приемов Озон, дослужившийся до заместителя главного канцеляра, знакомится с Дицей, гостьей с планеты Крин-4. Крин-4, чтоб вы знали, ничем не лучше Миды-3 — такая же галактическая дыра. Да и живут там существа, хотя и чрезвычайно разумные, но очень, на мой взгляд, непрезентабельные. Достаточно сказать, что тело у Дицы было жидким и приобретало любую форму, которую она могла себе пожелать. К тому же, жители Крина-4 умели читать мысли на всех языках Галактики. В общем, можете себе представить: скучающий на правительственном приеме Озон, думающий… Ну, о чем может думать скучающий мужчина, даже если дома его ждут любимая жена и два прекрасных сына? Конечно, Озон думал о женщинах! Дица восприняла эту мысль и немедленно обрела форму самой красивой женщины планеты — красивой, разумеется, в представлении Озона.

Тот повернул голову, увидел это чудо и… Любовь с первого взгляда. Пламя страсти. Взрыв вожделения. И так далее. Я не мастер описывать безумную любовь, но с гордостью признаюсь: в данном конкретном случае мне удалось превзойти самого себя.

Мои герои и не думали скрывать своих отношений — собственно, на Миде-3 это не принято, а Дица, естественно, уважала обычаи планеты, на которой оказалась в качестве руководительницы торговой миссии. В тот же вечер Озон признался своей жене Мидии, что любит другую и, следовательно, развод неизбежен.

Вот тогда-то и началось самое главное. Вы уже догадались: дети. Семи и девяти лет от роду. Убить их надлежало наиболее гуманным способом — лишением сладкого после ужина, для детей на Миде-3 это верная, быстрая и безболезненная смерть.

— Я сделаю это сама, — сурово сказала несчастная Мидия, отпустив мужа с миром к его новой пассии.

Надо сказать, Дица уважала чужие обычаи, но все же не до такой степени, чтобы спокойно отнестись к предстоявшей смерти невинных созданий.

— Я не могу этого допустить! — твердо заявила она Озону. — Ты должен забрать у Мидии детей, пока она с ними не расправилась.

— Но что мне с ними делать? — горестно воскликнул Озон и объяснил, чем грозит детям отсутствие тепла одного из родителей.

— И только-то? — удивилась Дица. — Возможно, у вас на Миде-3 это так, но у нас на Крине-4 климат гораздо приятнее, и нашего тепла хватит, чтобы обогреть любое количество детских душ. Забери у Мидии детей, и мы немедленно вылетим на мою родину.

В ту же ночь Озон проник в дом, где провел с Мидией десять замечательных лет, и выкрал спавших детей, да так ловко, что бывшая жена обнаружила пропажу лишь утром, когда пришла в детскую, чтобы прочитать вслух распоряжение суда о принудительном умерщвлении.

Ничто в природе не сравнится с криками разъяренной мидички!

— Негодяй! — кричала Мидия так, что слышно было даже на борту рейсового звездолета, уносившего Озона, Дицу и двух детей прочь от Миды-3 к жарким пустыням Крина-4. — Ты нарушил закон! О бедные мои детки! О несчастные! Какую участь готовит вам ваш безжалостный отец! Я должна убить вас своими руками, и я сделаю это!

Не теряя ни минуты, Мидия заказала скоростной спецзвездолет и прибыла на Крин-4 даже раньше рейсовой колымаги, на которой летели Озон с Дицей. В столице Крина Мидия развила бурную деятельность и прежде всего разрушила до основания дом Дицы, чтобы молодожены не имели возможности спрятать детей от матери. Мидию, естественно, арестовали — ни на одной из планет Галактики не поощряется уничтожение чужой собственности! — и судья вручил ей предписание покинуть планету в течение одних календарных суток.

Пришлось Мидии сдержать ярость и в тихой гостинице дождаться прибытия рейсового звездолета. Из космопорта Озон с Дицей отправились домой, и бедная Мидия видела, глядя в окно, как ее любимые сыновья веселились, обнимая отца и его новую жену, тоже, понятное дело, заслуживавшую смерти. Найдя свой дом разрушенным до основания, Дица не сказала ни слова упрека в адрес соперницы, и молодожены в сопровождении детей отправились ночевать к пригласившему их судебному приставу — тому самому, что незадолго до того вручил Мидии постановление о депортации.

Тогда и наступил последний акт этой ужасной трагедии. Понимая, что у нее в запасе всего один вечер и другого случая больше не представится, Мидия скупила все сладости, что продавались в магазинах кринской столицы, и уничтожила их в центральном городском крематории, где обычно сжигали за небольшую плату старую одежду и обувь.

Ничего не подозревавшие Дица с Озоном ублажали детей, как могли, а к вечеру отправили посыльного в ближайшую кондитерскую за традиционной коробкой сладкого шоколада.

Посыльный вернулся ни с чем и получил задание обойти все магазины, торговавшие сладостями. Когда и этот поход закончился безрезультатно, ужасное подозрение закралось в душу Озона. До ужина оставался час, и если дети не получат необходимую порцию сладостей…

Истина открылась Озону и Дице, когда они узнали, что именно жгла в городском крематории коварная Мидия.

— О горе мне! — воскликнул Озон. — О мои любимые дети!

— Горе нам обоим! — вторила Дица, понимавшая, что за оставшееся до трагической развязки время даже на скоростном самолете не удастся доставить порцию шоколада из соседнего города.

А Мидия стояла под окнами дома судебного пристава и громко смеялась. В полночь Озон вынес на руках безжизненные тела своих любимых чад, положил перед Мидией и проговорил:

— Безжалостная мать, достойна ты проклятья!

Мидия пожала плечами и ответила:

— Я всегда считала тебя слабаком, Озон. Если бы не я, тебя бы слопал на Кавкузаке злой дракон Нурпатгот.

После чего Мидия повернулась к бывшему мужу спиной и отправилась в космопорт, не желая нарушать закона о депортации. Она была уверена, что поступила правильно и спасла детей от долгой и никчемной жизни. Так на ее месте поступила бы каждая мать-мидячка, и только ослепленный новой любовью Озон не понимал здорового материнского инстинкта.

К сожалению, этого не поняли и многочисленные критики «Мидии», обвинившие меня в жестокости, хотя я всего лишь облек в художественную форму красивую историю, рассказанную мне Паскией с планеты Мида-3. Приходится признать, что у авторов и критиков понятия о прекрасном порой расходятся, в чем я еще раз убедился, когда опубликовал роман о шпице Омлете.

ТРАГИЧЕСКИЙ ВЫБОР ОМЛЕТА

Что бы ни говорили злокозненные критики, но романы мои пользовались неизменным успехом. Лично мне инсинуации критиков не интересны, и я не намерен сводить счеты с теми, кто в дни моей молодости отравлял мне жизнь.

Отравлял, кстати, в буквальном смысле. Помню такой случай. Когда в продажу поступил файл моего романа «Мидия», на меня жестоко обиделась коллективная мать с планеты Оригант-4. Знаете что ее возмутило? Нет, не убийство Мидией собственных детей. На Ориганте-4 дети не являются разумными существами до достижения ими двадцатилетнего возраста, и родители относятся к ним как к неодушевленным предметам, которые нужно передвигать с места на место, вносить информацию, стирать и подновлять память… Убийство ребенка на этой планете и убийством-то не считается — разве что порчей личного имущества.

Коллективную мать возмутило, что главный мой герой, несчастный отец по имени Озон посмел уехать с детьми на другую планету. Это ведь все равно, что ограбить банк! Все равно, что плюнуть коллективной матери в ее семнадцать тысяч лиц! Такое на Ориганте-4 не прощается, такое и описывать нельзя, чтобы не возбуждать в коллективной матери низменных инстинктов.

До того момента я и слыхом не слыхивал ни о какой коллективной матери и представления не имел о том, что семнадцать тысяч женщин Ориганта-4 должны собраться вместе, чтобы родить одного-единственного ребенка. Однако именно коллективная мать попыталась отравить меня и тем навела на мысль о новом романе.

Дело было так. После публикации «Мидии» моя почта оказалась завалена письмами от поклонниц. Большинство посланий я не читал, поскольку мне не нравились слезливые предложения руки, сердца и других частей тела. Но под одним из писем стояло семнадцать тысяч подписей, и это обстоятельство привлекло мое внимание. Семнадцать тысяч поклонниц могли сочинить для меня что-то уж очень оригинальное, и я распечатал файл, где обнаружил не признание в вечной любви, а всего лишь рецепт приготовления очень полезного снадобья. «Влейте в ухо две капли и ощутите блаженство», — так заканчивалось письмо. «Сделай», — сказал я компьютеру, он и сделал.

Зелье оказалось дурно пахнущим, но меня это не обеспокоило. Как советовала коллективная мать, я закапал снадобье в левое ухо и выжил после этого лишь потому, что на Ориганте-4 иная, чем на Земле, система мер: оригантский грамм в четыре раза меньше земного, что естественно, поскольку там вчетверо меньше сила тяжести. Будь массы Земли и Ориганта-4 одинаковы, вы не имели бы счастья читать мои мемуары.

Подавать в суд на коллективную мать не было никакого смысла, ибо коллективное наказание не предусмотрено уголовным галактическим кодексом, и потому, выйдя из больницы, я сделал две вещи: во-первых, зарекся вливать в себя какие бы то ни было жидкости, синтезированные по непроверенным рецептам, а во-вторых, написал роман «Омлет, шпиц Татский».

Сюжет романа довольно замысловат, потому что мозги у меня в то время еще не полностью оправились, и мысли никак не могли вернуться к свойственной им гениальной простоте. Действие происходит на планете, которую я назвал Тания. Живут на Тании разумные существа, похожие на собак — не столько, впрочем, внешним видом, сколько внутренней потребностью лаять на себе подобных. Татские шпицы постоянно лают на терьеров, терьеры не упускают случая попортить жизнь пуделям, а пудели изгаляются над совершенно безобидными розеншнауцерами.

Мой герой Омлет, шпиц Татский, получает по компьютерной почте копию своего отца, скончавшегося вскоре после рождения сына. Копия, как и положено, не может сказать ничего путного, но в потоке бессвязных восклицаний, описывающих потустороннее существование, Омлет неожиданно обнаруживает недвусмысленное сообщение о том, что папа, оказывается, был отравлен соперником, желавшим заполучить его кресло в ложе Татской государственной оперы.

Это очень важный момент: кресло в ложе оперы напичкано электронной аппаратурой, управляющей представлением, и тот, кто сидит в этом кресле, ощущает себя на время спектакля вершителем судеб десятков сценических персонажей. Оперные кресла очень дороги и передаются по наследству, а в том кресле, что принадлежало папаше Омлета, теперь восседал некий Клав, к которому мой герой с раннего детства не питал никаких симпатий, подсознательно подозревая его во всех грехах мира.

Надо сказать, что Омлет, как, собственно, все жители Тании, обожал оперу, и отсутствие собственного кресла в ложе воспринимал как личную трагедию. Можете себе представить, что он ощутил, узнав, что в его фамильном кресле восседает нелюбимый им Клав!

Месть, благородная месть! Жажда мести куда более ужасна, чем обычная жажда, когда хочется пить, и тебе кажется, что ради глотка воды ты способен не только отнять бутылку с соской у невинного младенца, но можешь даже убить и использовать труп по назначению, ибо известно, что все организмы на девять десятых состоят именно из воды.

Перед бедным Омлетом, поклявшимся отомстить обидчику за гибель отца, возникает дилемма, выбор. Во-первых, можно явиться в театр на представление, войти в ложу и влить Клаву в ухо тот самый настой, каким в свое время воспользовался преступник. Это эффективно, это легитимно (месть, благородная месть!), это эффектно, наконец, поскольку каждый присутствующий в зале и на сцене лично убедится в том, что Омлет, шпиц Татский, не прощает и не забывает.

Но есть еще второй вариант: оставить все, как есть, и отравлять Клава не быстродействующим ядом, а одним своим присутствием — ходить за ним, попадаться ему на глаза, в театре то и дело входить в ложу и становиться за креслом (тем, что принадлежит Омлету по праву наследования!). Клав будет нервничать, он не сможет спокойно спать, функции его организма придут в расстройство. Ощущая рядом постоянное присутствие Омлета, Клав начнет ошибаться и аплодировать не тогда, когда предписывает этикет, а когда ему будет казаться, что тенор пролаял верную ноту. В конце концов, зрители, возмущенные поведением Клава, проголосуют за то, чтобы свергнуть его с любимого кресла в ложе, и тогда Клаву не останется ничего другого, как откусить себе хвост, после чего он умрет в страшных моральных муках, поскольку именно в хвосте у жителей Тании находится железа, вырабатывающая гормон совести.

Итак, что же назначить своему врагу? Быструю смерть от яда или медленную — от моральных мук? Я понимаю, что человек, недолго думая, выбрал бы яд, но люди, как известно, существа нетерпеливые, им подавай все сейчас, даже мир с палестинцами, который вообще не был запроектирован при создании Вселенной. Но аборигены Тании — не люди, прошу это помнить. И Омлет — не человек, а шпиц, и для него оба предложенных варианта были равнозначны, как равнозначны для человека две капли воды или два правых башмака.

А тут еще любовь — я ведь роман писал, а не историческую хронику, романы без любви не бывают, какой же это роман, если в нем нет романа? Омлет любит Офелу, маленькую красивую сучку домашней породы пекиннес, а она отвечает ему взаимностью. Проблема, однако, в том, что Офела — дочь старого Плона, а старый Плон, чтоб вы знали, по сюжету имел должность держателя кресла; иными словами, когда Клав наслаждался оперным лаем, Плон стоял за его спиной и держал кресло за спинку, потому что шаткое это сооружение того и гляди могло опрокинуться от мощных телесных конвульсий Клава, выражавшего восторг потрясающим визгом примадонны.

Проследите цепочку причин и следствий — непременного признака настоящей трагедии. Если Омлет тем или иным способом убьет Клава, Плон лишится работы, Офела останется без приданого и не сможет выйти за любимого замуж. Если Омлет оставит Клава в живых, свадьба состоится, но где же тогда святая месть?

Согласитесь, эта дилемма почище первой. Вот и мечется бедняга Омлет, как известное, придуманное Буриданом, животное. «Что делать? — думает он. — Кто виноват? Быть или не быть?». «Достойно ли, — спрашивает он себя и читателя, — смиряться под ударами судьбы иль надо сей судьбе сопротивляться?». Это, между прочим, уже третья дилемма, возводящая трагедию на эсхатологический уровень.

Время между тем идет, действие движется к финалу. Офела спрашивает пришедшего на свидание Омлета: «Когда же?», и ее можно понять, ей надоело хранить невинность, когда подруги уже успели народить выводок щенят. Омлет интерпретирует вопрос по-своему и отвечает, как истинный философ: «Когда расплавлю „да“ и „нет“ в одном плавильном горне смысла»…

Как должна была поступить Офела, получив от любимого такой ответ на элементарный вопрос о сроке бракосочетания? Естественно, она утопилась, любая сучка из породы пекиннес на ее месте поступила бы так же. А что сделал Омлет, когда безутешный Плон сообщил шпицу о смерти Офелы? Ни за что не догадаетесь. Я тоже не догадался бы, если бы не был автором этой трагической истории. Так вот, Омлет заколол папашу Офелы однозубой вилкой — нечего, понимаешь, сообщать плохую новость, когда шпиц и без того погружен в раздумья о смысле Буридановых дилемм.

Помню, что, написав этот эпизод и разыграв его в виртуальном книжном пространстве компьютера, я неожиданно осознал еще одну дилемму, стоявшую уже не перед выдуманным Омлетом, а передо мной — его автором. Заканчивать роман или вытягивать на дилогию, а то и на сериал типа «Утомленных чтением»? Мятущийся шпиц мог ведь еще много лет и, соответственно, томов размышлять и ничего не делать, предоставляя сюжету прихотливо течь по руслу литературной фантазии.

В отличие от своего героя, я оказался на высоте и сделал выбор сразу: я с детства терпеть не мог сериалов и потому в следующей после убийства Плона главе буквально заставил какого-то второстепенного персонажа, имя которого я сейчас даже не помню (то ли Лэр, то ли Ларьт), вызвать Омлета на поединок, победить в котором у шпица не было никаких шансов. Какая может быть победа, если дуэль ведется на атомных минах поля боя? Естественно, погибли оба, а все остальные персонажи романа, включая не имевшую отношения к делу оперную примадонну, оказались смертельно ранены.

Советую начинающим авторам именно так решать возникающие в их произведениях дилеммы. После атомной мины не только проблем не остается, но даже слово «конец» приходится собирать по буквам, разбросанным в разных концах алфавита.

И все-таки последнее слово осталось не за мной, а за Омлетом. Рассыпаясь на атомы, он успел пролаять: «Дальнейшее — молчанье». И оказался прав, потому что сказать больше было действительно нечего. И главное — не о ком, поскольку в живых остался лишь автор.

КОНТРОЛЕР

Утверждаю с полным основанием: литературные критики сами не знают, чего хотят. Долгое время они называли мои опусы «апологией некроромантизма», и все почему? Потому, видите ли, что мои герои предпочитали в финале романа умереть, но не поддаться искушению перейти в следующий том.

Представать в критических файлах этаким литературным монстром, получающим удовольствие от гибели собственных персонажей, мне тоже не хотелось, и потому вскоре после публикации «Омлета, шпица Татского», я создал небольшую повестушку, которую назвал коротко и ясно: «Контролер».

Действие «Контролера» происходит на N, недавно колонизованной планете в системе красной звезды NN. Население в колониях собирается обычно с бору по сосенке — несколько тысяч кислорододышащих особей, несколько тысяч — дышащих хлором, немного вообще не дышащих, а еще попадаются крылатые, ползающие и землегрызущие аборигены, не нашедшие себе места в родных мирах и потому согласившиеся переселиться туда, где цивилизацию нужно было создавать заново.

В такой колонии и проживали персонажи «Контролера». Один из них даже был избран Предводителем, и я решил не давать ему собственного имени. Так солиднее.

Были у Предводителя два друга — Бобчик и Добчик, изрядные плуты, происходившие с Рикуракона-5, существа, постоянно путавшие сами себя, поскольку то и дело обменивались сознаниями. Правда, если учесть, что внешне Бобчик и Добчик совершенно друг от друга не отличались, то обмен сознаниями происходил незаметно для окружающих.

А еще среди моих персонажей я бы посоветовал обратить внимание на двух особей женского пола — Неприятную Даму и Даму, Неприятную Абсолютно. Эти подружки прибыли на N с единственной целью стать матерями-основательницами, но внешние их данные, а главное — ужасно склочные характеры могли привлечь разве что слепоглухонемых аборигенов Хирмазота-52.

Вся эта разношерстная компания колонистов, надо сказать, неплохо устроилась на новом месте: деньги приходили исправно по галактической системе кредитов, климат благоприятствовал прогулкам и ничегонеделанию, привезенные с разных планет механизмы были колонистами разобраны и использованы в личных целях, а отчеты, уходившие в Галактический центр колонизации, свидетельствовали о полном благополучии и правильном расходовании средств и людских ресурсов.

Все шло хорошо, но однажды во время коллективной трапезы у Предводителя в зал ворвался донельзя возбужденный начальник космопорта и заявил с порога:

— Я принес вам пренеприятнейшее известие! К нам едет контролер!

Предводитель едва не подавился, Бобчик и Добчик одновременно (иначе они просто не умели) уронили вилки, а обе Дамы выразили общее мнение словами:

— Только контролера нам не хватало для полного счастья!

Трапезу пришлось прервать. Собрались в кружок и стали думать, как предотвратить беду. Ведь контролер, ясное дело, обнаружит, во-первых, что ракетное топливо давно пущено на растопку личных бань, во-вторых, что программы климатических изменений уворованы и используются для расчетов карточных игр, в-третьих… Да есть ли смысл перечислять?

— Контролера нужно убрать! — воскликнул начальник космопорта. — Запущу ракету на перехват и…

— Нет! — вскричал Предводитель. — Вы хотите войны с метрополией? Здесь нужно действовать тонко…

— Лесть, — сказал Добчик.

— Подкуп, — сказал Бобчик.

— Очарование, — сказала Неприятная Дама.

— Обаяние, — сказала Дама, Неприятная Абсолютно.

Когда на следующее утро пассажирский звездолет Земля-Денеб сделал кратковременную остановку в космопорту N, к встрече контролера все было готово. Из посадочного модуля вышел на летное поле молодой человек, наружность которого ясно показывала, что он принадлежит к славному племени контролеров: острый внимательный взгляд, цепкие пальцы, быстрые движения хищного зверя.

— Ах, — сказал Предводитель, — мы так вас ждали! У нас столько замечательных достижений! Мы так жаждем их вам продемонстрировать! Позвольте, Ваше превосходительство… Или Ваше сиятельство?

— Да что там… — смутился контролер. — Фамилия моя Хлестик, не очень благозвучная, но меня все называют по фамилии… Даже невеста.

— О! — воскликнула, заламывая руки, Неприятная Дама, — У вас уже есть невеста! Какое несчастье!

— Моя подруга хочет сказать, что это просто замечательно, — оттолкнув Неприятную Даму, вперед выступила Дама, Неприятная Абсолютно. — Позвольте пригласить вас, дорогой Хлестик, провести вечер в моем будуаре.

— Э… — промямлил контролер, не ожидавший столь решительного наступления. — Собственно, я не против, если, конечно, не…

— Вот именно! — воскликнул Предводитель. — Не, не и не! Будуар — потом. Сначала — обед, после обеда — сауна, после сауны — подарки, после подарков — представление.

На чело господина Хлестика набежала серая тучка недовольства, и сердце Предводителя сжалось. «Неужто, — подумал он, — этот тип не приемлет лести? Это кошмар. Бывают же такие особи — к ним со всей душой, а они строят из себя. Нужно предложить больше, вот и все».

— Но если, — быстро заговорил Предводитель, не дозволяя высокому гостю вставить ни единого слова, — если господину Хлестику по душе иные развлечения… Или если господин Хлестик желает сначала подарки… Кстати, среди подарков… э…

Предводитель оглянулся на маячивших позади него Добчика и Бобчика, и те сказали дуэтом:

— Дом о двух этажах в склоне вулкана Шантраб! Уже слеплен, меблирован и готов к употреблению!

— Дом? — поразился контролер. — Для меня?

— Не подумайте ничего дурного, — заявил Предводитель. — Дом для нашего развитого хозяйства — такая мелочь, о которой и говорить не стоит.

— А я и не говорю, — мило улыбнулся контролер, и у Предводителя камень скатился с души.

Дом был как игрушка, а в холле господина Хлестика ожидали сюрпризы: сертификат на право вождения космолета среднего тоннажа, а также ключи зажигания от личного космического экипажа господина Предводителя, на приобретение которого в прошлом году затрачено было из казны ни больше ни меньше, как семьсот галактических кредитов.

— Ах, — покраснев, сказал господин Хлестик, — это слишком…

Но ключи сразу же повесил на брелок, а сертификат спрятал в карман куртки, после чего огляделся, видимо, в поисках других знаков внимания. Хорошо, что Предводитель все продумал заранее: в гостиной прибывшего ждал ужин, а на импровизированной эстраде специально для господина контролера танцевали две удивительной красоты молодые особы, успевшие приехать по заказу Добчика и Бобчика из ближайшего к столице дома терпимости.

Неприятная Дама переглянулась с Дамой, Неприятной Абсолютно, — конкуренции они не терпели, а потому немедленно предприняли демарш: обе набросились на изголодавшегося контролера с пылом нимфеток и поволокли в спальню, провозглашая на ходу:

— Мы твои, и страсть, которая нас ожидает, безмерна!

Пока из спальни доносились звуки, похожие на вопли зеркайских друпаров во время экстренного спаривания, Предводитель воспользовался случаем и плотно поужинал в компании Добчика и Бобчика, обсуждавших единственную проблему: дать надо, но как?

— Только наличными! — горячился Добчик.

— Чеком! — кипятился Бобчик.

Когда час спустя из спальни выплыли сияющие дамы, а следом, кряхтя, выполз вконец измочаленный контролер, проблема все еще не была решена, и господин Хлестик, услышав громкий спор, решил его двумя словами:

— Беру все!

Добчик выложил наличные — три тысячи в энской валюте, а Добчик подписал чек на предъявителя — три тысячи и сто. Однако вошедший в раж господин Хлестик, взбудораженный обеими дамами, заявил:

— Мало, господа! И что я стану делать в метрополии с вашей энской валютой, которую даже в общественных туалетах к оплате не принимают?

Перед Предводителем замаячил призрак немедленной отставки, и он воскликнул:

— Ах, господин Хлестик, ребята хотят сказать: по шесть тысяч и не в нашей валюте, конечно, а в полновесных галактических кредитах!

Добчик и Бобчик раскрыли было рты, но тут же и закрыли их с тяжким вздохом. А разгоряченный господин контролер кричал так, что его было слышно даже на стационарной орбите спутника связи:

— Да я вам! Да как вы! Я с самим был знаком! И в этом участвовал! И в том тоже! Уберите этих дам — хочу вон тех, молоденьких! И подайте мне мой личный транспорт — хочу прокатиться!

— Непременно, — сумел вставить слово Предводитель. — Куда кататься изволите?

— Поглядеть на вашу планету сверху!

Предводитель бросил грозный взгляд на Добчика и Бобчика. Поглядеть сверху! Нельзя допустить такого! Он же увидит недостроенные заводы Боркака, разваленные стройки Бурдуна и обязательно разглядит своим контролерским взором уворованные прииски Бермака!

— А у меня еще десять тысяч завалялось, — радостно сообщил Добчик, вываливая из карманов последнюю мелочь, тут же исчезнувшую в широких ладонях контролера.

— Да я вам… — пробормотал господин Хлестик, силы которого были уже на исходе. — Я всю Галактику видел в этом… как его…

— Гробу, — услужливо подсказал Предводитель, подталкивая гостя к кровати, где уже готово было для него ложе из пуха бронтоклидора.

— М… — промычал Хлестик, засыпая на ходу.

— Дешево отделались, — сказал Предводитель, доедая салат из крылышек экропода. — Надеюсь, господа, у него хватит сил для того, чтобы улететь на моем… э… своем космолете.

— Автоматика поведет, — хихикнул Добчик.

— До самой Земли, — хохотнул Бобчик.

Господина контролера проводили поутру, когда он со сна еще плохо соображал и даже не догадался потребовать эскорт до стационарной орбиты.

— Уф, — с облегчением вздохнул Предводитель, провожая взглядом исчезавшее в высоте облако выхлопных газов. — Теперь поживем спокойно. Этот дурачок напишет, конечно, самый лестный отзыв. Может, нам даже выделят дополнительные кредиты, как вы думаете?

Добчик с Бобчиком закивали, а обе дамы залились дружным истерическим смехом.

— Господин Предводитель, — послышался голос начальника космопорта, стоявшего поодаль и старавшегося привлечь к себе внимание начальства.

— Что тебе? — недовольно спросил Предводитель.

— Тут, понимаете, прибыл спецрейсом господин Чичик, специальный контролер метрополии со всеми верительными грамотами. Так я поселил его в гостинице, и он требует вас сей же час к себе.

Я, конечно, хороший писатель, но описать выражение, возникшее при этом известии на лице Предводителя, не сумел, потому что нет в нашем языке нужных слов. Пришлось мне так и закончить свою повесть — немой сценой. Должно же и у читателя немного поработать воображение!

Что до господина Чичика, то его я сделал главным героем нового своего романа.

ЭТИ МЕРТВЫЕ, МЕРТВЫЕ, МЕРТВЫЕ ДУШИ…

Когда я учился в Оккультном университете на планете Камбикорн, теорию оккультивного взаимодействия нам преподавал старый мудрый Кола Моголь.

— Имейте в виду, господа, — говорил нам профессор на каждой лекции, — душу можно потерять, душу можно получить, но душу невозможно продать или купить по той простой причине, что деньги, видите ли, материальны, а душа — нет. У денег нет души, и потому душа на деньги обмениваться не может. Вы поняли, что я сказал?

— Поняли, — с досадой отвечали студенты, среди которых был и я. Мы давно выучили высказывание Моголя наизусть, могли его повторить в любое время дня и ночи, и все равно не было лекции, в ходе которой уважаемый профессор не произнес бы коронной фразы о невозможности продажи души.

— А как же Фауст, продавший душу Мефистофелю? — как-то спросил я Моголя.

— Разве Фауст продал душу за деньги? — поднял густые зеленые брови профессор. — Насколько я помню литературу планеты Земля, взамен этот ученый получил вечную молодость — товар абсолютно нематериальный. Природу обмануть нельзя, а деньги и душа — две вещи несовместные, как гений и злодейство.

На планете Лакса-5, откуда родом был профессор Моголь, гениальность, возможно, была со злодейством несовместима, но на моей родной Земле (полагаю, что читателям это прекрасно известно) слишком многие гении были истинными злодеями.

Много позже я встретился на жизненном пути с человеком, который пытался соединить несоединимое и покупал души за монету. Обменивал, так сказать, духовное на материальное. О лекциях профессора Моголя он не слышал и потому не боялся того, что заработанные им материальные ценности в одночасье исчезнут с легкой вспышкой и запахом серы. Правда, человек этот плохо кончил, заложив как-то по ошибке (точнее — по пьяной лавочке) собственную душу и получив вместо нее сотню галактических кретидок. Вы видели человека, у которого вместо души — кредитки? Жалкое зрелище — этот несчастный посмотрел на себя в зеркало и утопился, подтвердив золотое правило профессора Моголя, не знавшее исключений.

Я был в те годы молод, горяч, нетерпелив и был уверен, что правил без исключений не бывает. Да, с Фаустом я оказался неправ. Несчастный торговец душами тоже стал немым свидетелем правоты Колы Моголя. И все-таки я не оставлял надежды придумать что-нибудь, позволившее бы мне прилететь однажды на Камбикорн, подойти к Моголю в перерыве между лекциями и заявить при студентах:

— Вы неправы, профессор. Вот исключение из вашего правила.

Кто может сказать, что у Шекета не хватает воображения? Никто, даже литературные критики не говорят этого. Естественно, я нашел выход из положения, но утереть нос бедному Моголю так и не смог: незадолго до моего визита на Камбикорн профессор скончался от приступа депрессии, и душа его покинула планету, так что мне пришлось возвращаться восвояси.

Теперь вы знаете, какие жизненные обстоятельства стали причиной рождения моего очередного романа «Эти мертвые, мертвые, мертвые души…» Слово «мертвые» повторяется в названии трижды, и это очень важно, а то некоторые издатели, воображая себя большими стилистами, сокращают название на потребу публике, и получается «Мертвые души» — куцый, краткий и эмоционально не эффектный заголовок.

Героем моего романа стал чиновник из Галактического налогового управления по фамилии Чичик. Происхождения Чичик был самого плебейского — его предки были космическими бомжами. И именно по причине своего низкого происхождения господин Чичик буквально из кожи вон лез, чтобы доказать начальству собственную незаменимость и незаурядные способности. Вы можете представить себе незаменимого чиновника? Они же все на одно лицо, как винтики в старом ржавом часовом механизме. Но Чичик очень старался придумать, каким образом выдавить из налогоплательщиков побольше денег для обожаемого им Управления.

И придумал. То есть, это, конечно, я придумал, а не мой герой — с каких это пор литературные персонажи обладают собственным, независимым от автора воображением? Так вот, я придумал, а Чичик спросил сам себя задумчиво:

— В законодательстве нет налога на душу. Почему? Потому что душа нематериальна. Но известно ли это простому налогоплательщику?

Обратившись с вопросом к налоговому компьютеру, Чичик к собственной радости обнаружил, что об отсутствии налога на душу простому налогоплательщику ничего не известно, потому что в кодексе не было об этом ни единого слова. Не было там ничего сказано и о том, что налог на души имеет место. Естественно — почему в кодексе об этом должно было говориться, если налога на душу не существовало в природе?

По-научному это называется информационный вакуум. А по-простому: на нет и суда нет. Нет суда — значит, и судить не будут, что бы Чичик не предпринял.

Пораскинув мозгами (моими, естественно, откуда собственные мозги у литературного персонажа?), Чичик арендовал звездолет, чтобы выглядеть солидным мытарем, а не простым фискальщиком, и явился к своему первому клиенту, которого выбрал по видеофонной книге. Это оказался некий Беня Клюшкин, проживавший на планете Гундос-8, — личность настолько неприятная, что в окрестности его имения на расстоянии десяти километров даже трава не росла. Жены его бросали сразу после первой брачной ночи, слуги — сразу после первой зарплаты, и даже личный компьютер отказывался на него работать. И все потому, что Клюшкин был большим экономом. Экономил он на всем: на постельных принадлежностях для жен, на зарплате для слуг и даже на электроэнергии для компьютеров. Сэкономленное Клюшкин складывал в энергозапасники и время от времени с вожделением разглядывал свои сокровища, хотя что можно разглядеть сквозь энергетические стенки? Разве что собственное, искаженное силовыми полями отражение…

Чичика Клюшкин принял на пороге, заявил, что в доме нет и сухой корки, угостить гостя нечем, и вообще он, Клюшкин, ничего не покупает, поскольку не обладает финансовыми возможностями.

— Я представляю Галактическое налоговое управление, — важно заявил господин Чичик. — Вам известно, что вы уже сорок три года не платите налога на душу населения?

— Так я всего сорок три года и живу на свете, — проскрипел Клюшкин, пытаясь закрыть дверь перед носом Чичика.

— Значит, налога на душу вы не платите с самого рождения! — возмутился Чичик.

— У меня нет души, — попытался отбрехаться Клюшкин. — Спросите хоть у соседей, они вам скажут.

— С соседями у меня будет другой разговор, — заявил Чичик и, оттолкнув хозяина плечом, ввалился в гостиную, где не было даже простого стула, поскольку всю мебель Клюшкин давно снес в энергозапасник. — Впрочем, я готов проявить к вам особое отношение и не накладывать штраф в размере двойного душеобложения.

При слове «штраф» волосы на голове Клюшкина встали дыбом.

— Давайте полюбовно, — продолжал развивать наступление Чичик. — Вы отдаете мне один из ваших энергоконтейнеров (видите, я даже двух не требую!), а взамен Налоговое управление освобождает вас от выплаты налога на душу.

— Э-э-э… — проблеял Клюшкин, так и не поняв, почему за личную мзду налоговому инспектору снисхождение будет оказывать Управление.

— Молчание — знак согласия, — резюмировал Чичик. — Покажите, где вы храните свои энергозапасы.

И вконец деморализованный Клюшкин впервые за долгие годы позволил чужому взгляду пройтись по штабелям коконов, из которых Чичик выбрал самый большой и ткнул пальцем:

— Заверните.

Стартовал он с планеты, не попрощавшись, оставив Клюшкина вместе с его неоплаченной душой, но без любимого кокона, в котором хранилось приданое первой жены Лизикетты.

Вторым номером в списке Чичика значился планетовладелец Глазнов, личность необузданная, большой мерзавец, охотник, сибарит, но главное — человек, ни уха ни рыла не смысливший в налоговом законодательстве, как, впрочем, ни в каком другом, ибо считал, что для него, Глазнова, закон не писан.

Он так и сказал Чичику в ответ на его возмутительные притязания.

— Возможно, и не писан, — согласился Чичик. — Но что вы скажете, если завтра управление конфискует вашу душу за неуплату налога? Тело ваше без души будет, конечно, влачить существование, но охота… женщины… игры… Все это потеряет для вас смысл.

— Да? — поразился Глазнов, ни на минуту не усомнившись в том, что незваный чиновник говорит правду; бюрократы, по его мнению, были настолько тупы, что врать не могли по определению.

— Да, — твердо сказал Чичик. — Природа не знает случаев, когда мужчина, не имеющий души, завоевал бы сердце самой захудалой замарашки.

— А если договориться? — спросил Глазнов. — Я не плачу налога, вы забываете о том, что я его не платил. Душа остается при мне, а при вас — лучший звездолет из моего ангара. «Василий», ко мне!

«Василий» оказался машиной экстра-класса, как все, чем обладал Глазнов, и Чичик, покочевряжившись для порядка, стартовал с планеты с комфортом, какого не было у него никогда в жизни. Арендованный ранее звездолет он, кстати, продал по пути на металлолом, заработав еще пару галактических кредиток.

Третьей в списке Чичика значилась госпожа Бутылочка, вредная старуха, к которой мой герой прибыл в большом сомнении: прочитав биографические данные клиентки, он решил было, что души у нее нет и взять с нее будет нечего.

К удивлению Чичика, однако, на этот раз процедура изъятия взятки не заняла и минуты. Души у госпожи Бутылочки действительно не оказалось, но именно поэтому она предпочла откупиться от Налогового управления в лице его представителя Бибичкова: она-то знала, что больше всего обычно приходится платить за то, чем не обладаешь. За здоровье, например, или за молодость. Сколько она платит врачам — страшно сказать! А все равно печень ни к черту. Ну, и молодость… Прошла, и не вернешь ее ни за какие деньги. Так что лучше заплатить налог за несуществующую душу — все равно ведь ее нет, а вот заплатишь, и такое впечатление, будто что-то у тебя внутри появилось. Может, даже душа, откуда было Бутылочке знать, как эта штука на самом деле выглядит…

Должен сказать, что роман «Эти мертвые, мертвые, мертвые души…» я писал легко, эпизоды сыпались, как из рога изобилия. После Бутылочки Чичик посетил еще Ванилова (автора дурацких прогнозов о светлом будущем), Собакаева (похожего больше на лису, чем на собаку), и заработки его приумножились, так что к концу первого тома мой герой уже имел в Галактическом банке личный счет и собственную комнату для складирования взяток.

Завершается мой роман на оптимистической ноте: нет, господа, ничего невозможного для простого чиновника. Получив три с половиной миллиарда писем от благодарных читателей, я приступил было ко второму тому моей чиновничьей эпопеи, но нежданные обстоятельства заставили меня изменить намерение и создать поэму «Жека Онега».

ОТВЕРГНУТАЯ ЛЮБОВЬ ТАНИНЫ

В своем литературном творчестве я время от времени советовался с компьютером, и все шло нормально до тех пор, пока я не взялся за сюжет о Жеке Онеге. Не могу сказать, что произошло в биотронных платах моего помощника, когда я ввел это имя активную память. Но факт остается фактом: мой компьютер, не переносивший поэзию (от рифмованных строк у него сгорали предохранители), неожиданно заговорил, как второразрядный рифмоплет на встрече с читателями. Я ему: «Титул. Первая глава. Абзац. Родственник Жеки Онеги был личностью неприятной и не вызывавшей сочувствия», а он мне в ответ: «Мой дядя был бесчестных правил, он как-то в шутку занемог, так он нас всех служить заставил, хоть я терпеть его не мог».

Я уж и биограммы проверял, и память проветривал, и даже источник питания отключил на пару часов, чтобы дать компьютеру подумать в тишине и одиночестве. Никакого эффекта. Рифмы лезли из него, как фарш из мясорубки.

И я сдался. «Роман в стихах» — такой подзаголовок пришлось дать моему новому произведению, и я очень надеялся, что этот опыт окажется для меня первым и последним.

«Жека Онега. Роман в стихах» начинается с того, что мой герой терпеть, как я уже отмечал, не может собственного дядю, генерала космических войск стратегического назначения. Причина: Жекин дядя подарил своему племяннику на день рождения большой дом с участком, и все бы хорошо, но дом находился на планете Биззар-5, а участок — на Арпоране-7 на расстоянии десятка парсеков. Согласитесь, это издевательство. Прокляв собственного дядю, но поняв, что решение о подарке изменено не будет, Жека занялся обменом: участок на Арпоране-7 нужно было поменять на равноценный участок на Биззаре-5, желательно поблизости от дома.

Надо сказать, что Жека, хотя родился не на Земле, а на захолустной планете Питербурх-18, все-таки был «по мненью многих, судей ни капельки не строгих, веселый парень, не дурак, имел он в голове чердак, где содержал свои мыслишки, играл он с ними в кошки-мышки, а иногда, когда хотел, он был отчаян и умел». Можете себе представить этого типичного представителя золотой провинциальной молодежи на еще более провинциальной, да что говорить — попросту захолустной планете, где из развлечений были только посиделки со знакомыми на лоне природы. «Вздохнул Онега тяжело, протер перчаткою чело и, не найдя иных утех, занялся делом без помех». Иными словами, нашел маклера, заплатил деньги, и обмен земельными участками произошел быстро ко взаимному удовольствию.

Читатель, возможно, вообразил, что на этом все и закончилось. На самом деле сказанное выше, — только завязка или, выражаясь по-научному, экспозиция. Владельцем участка, так счастливо обмененного на биззарскую землю, был уроженец Арпорана-7 Аля Камский, молодой человек романтического склада ума. Прибывший с Биззара-5 Жека Онега был для Али Камского… ну, чтоб вам было понятно: как товарищ Сталин для простого советского заключенного. Камский смотрел Онеге в рот, внимал каждому слову (особенно если учесть, что слова произносились в рифму, а рифмы были самыми что ни на есть простецкими, ибо иначе мой компьютер в те дни выражаться не мог по определению) и готов был выполнить любое желание инопланетного гостя.

А гостю захотелось пообщаться с местным населением. В тот же вечер Аля Камский отвез своего друга в имение Ланиных, где жила его невеста Ольха, девица немного ущербная, как луна в последней четверти. Пока Аля миловался на террасе со своей любимой Ольхой, отчаянно скучавший Жека объяснял ее сестре Танине разницу между органоидным перетроном и симпатической хризой. Сам он понятия не имел, что это такое, но на Танину Ланину его слова, произнесенные со столичным апломбом, произвели неизгладимое впечатление.

«Как все же скучно вы живете на галактическом излете», — сказал Онега Камскому по дороге в гостиницу, отчаянно зевая и вспоминая томный взгляд провинциальной девицы, сраженной рассказами инопланетной знаменитости.

Онега спал в ту ночь спокойно, а вот бедня Танина не спала вовсе — она писала Жеке письмо, полное любовных признаний. «Пускай погибну я, — писала сраженная нежданной любовью красавица, — но прежде я написала вам в надежде. Я вся в томленье изнываю и вас к себе я призываю. А коль не получу ответа, то, значит, в жизни счастья нету».

Послание от Танины Ланиной Жека Онега получил по электронной почте, когда сидел в ресторане гостиницы за завтраком и думал вовсе не о местных девицах, а о том, как бы поскорее слинять с этой скучной планеты. Только провинциалки ему не хватало в жены, вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Но и оставить письмо без ответа Онега не мог — иначе Танина могла подумать, что он сам не знает, чем перетрон отличается от хризы. Откушав принесенные робоциантом местные фрукты под названием яблушки, Онега собрался с силами и поплелся к Ланиным.

«Вы мне писали, не отпирайтесь», — вежливо улыбаясь, сказал он бледной Танине, представ перед ней в саду, где она бродила, истязая себя мучительными сожалениями.

Танина и не думала отпираться. Напротив, она заперлась в своей скорлупе, вмиг поняв по взгляду Онеги, какие слова ей предстоит услышать. А Жека хлестал наотмашь, не желая оказывать глупой провинциалке никакого снисхождения: «Я даже если полюблю, привыкнув, сразу разлюблю. Нет, я, Танина, не для вас. Я, знайте, страшный ловелас. А вам, Танина, я желаю любить грозу в начале мая».

Это было ужасное, просто немыслимое оскорбление для любого жителя Арпорана-7, ибо грозы в начале мая здесь были разрушительны, и любить это природное явление мог лишь человек, лишенный всяких моральных критериев.

Бедная Танина в слезах вернулась домой, а Жека отправился на поиски своего друга Камского, чтобы предложить ему напоследок прошвырнуться в какое-нибудь злачное место: на другой день Онега собирался покинуть планету, поскольку дел у него здесь больше не было. Камский же не смог придумать ничего лучшего, кроме как пригласить друга Онегу на вечеринку все к тем же Ланиным — бедняга не представлял себе никаких иных злачных мест, а намеков Онеги о «бубновой даме и десятке, лежащей в прикупе и взятке» вовсе не понял.

Вновь встречаться с Таниной у Жеки не было никакого желания, однако начались танцы, девушка, хотя и получила отповедь, смотрела на Онегу таким влюбленным взглядом, что он просто вынужден был пригласить ее сестрицу, ущербнолунную Ольху. О Камском в тот момент Жека и не думал, шептал Ольхе на ушко сальные инопланетные анекдоты, сочиняя их на ходу, и поглядывал в сторону бледной Танины, дожидаясь когда же она наконец уйдет к себе и перестанет мозолить глаза.

Танина все не уходила, пришлось Жеке и второй танец танцевать с Ольхой, потом третий, а когда начался седьмой, к Онеге подошел возмущенный Камский, чье терпение подошло к концу, и, влепив другу пощечину, заявил: «Ах, вы негодник и подлец! Ах, я вас понял наконец!»

Понял бедняга Камский вовсе не то и не так, но это уже не имело никакого значения, ибо по странной провинциальной традиции Арпорана-7 пощечина означала вызов на дуэль, и отказаться было невозможно: отказника ждал суд и высылка на еще более провинциальную планету в той же звездной системе. Онеге, ни уха ни рыла не смыслившему в тонкостях арпоранского этикета, все это живенько объяснили, и только тогда он понял, какую глупость сморозил, согласившись поехать напоследок в дом Ланиных.

«Я не хотел вас оскорбить, я предлагаю все забыть»… Оставьте этих глупостей, кто же на Арпоране-7 принимает подобные извинения?

Дуэль состоялась на поляне в имении Ланиных, чтобы сестры могли из окон своих спален полюбоваться на замечательное зрелище, какое не часто перепадало скучавшим аборигенам. Дрались на взглядах — это было признанное арбитражным судом Арпорана-7 дуэльное оружие. Каждый дуэлянт имел право бросить в противника только по одному взгляду — разумеется, испепеляющему, для чего на глаза надевали лазерную повязку.

Сошлись на рассвете, причем Камский провел бессонную ночь, сочиняя унылое послание своей бывшей невесте Ольхе и обвиняя несчастную девушку в неверности. «Что день грядущий мне готовит? — задавал он риторический вопрос. — Мой взор в прицел Онегу ловит»…

И Камский поймал таки в прицел своего взгляда ненавистную голову Жеки Онеги. Поймать поймал, но Онега оказался более проворным и пронзил соперника взглядом раньше, чем тот успел раскрыть глаза на ширину выстрела.

«Убит!» — констатировали секунданты под горестный вопль Ольхи.

«Пора!» — воскликнул Онега, бросив взгляд на часы (и мгновенно их испепелив, поскольку не успел снять с глаз лазерную повязку), и поспешил в космопорт.

На этом я хотел поставить точку, но воспротивился компьютер. «Как? — возмутился он. — А Танина? Она вышла замуж или нет, в конце концов?» «Много будешь знать…» — начал было я, но, подумав, согласился с тем, что у романа должен быть иной финал. Действительно, неужели Онеге так все и должно сойти с рук?

Последнюю главу я писал без вдохновения. К тому же, рифмы, которые продолжал слагать мой больной на голову компьютер, окончательно меня достали. Поэтому не обессудьте, но ничего лучшего, чем еще одну встречу Танины с Жекой, я придумать не смог.

Пролшли семь биззарских (пять арпоранских) лет. Танина Ланина вышла замуж (везет же некоторым девицам!) за астронавта с самой Земли, старого и лысого, как черт, но зато имевшего связи в правительственных кругах. Танина с мужем жили на самой Земле в фешебельном квартале Шхунат а-Тиква, и однажды на правительственном приеме судьба свела двух старых знакомых. Постаревший и обрюзгший Жека Онега скромно стоял в углу, случайно попав на этот праздник жизни. И вдруг… Что он видит? «Ужель та самая Танина, которой я наедине в чужой биззарской стороне?»..

Презрев этикет, Жека бросился перед Таниной на колени с воплем: «Я вас люблю, я вас любил всегда, все, что сказал вам раньше, — ерунда!» На что получил резонный ответ, который мне не хочется цитировать, потому что стихи ужасны, у компьютера в тот момент началась фаза выздоровления и рифмовал он «любовь» с «автоматом», можете себе представить! Если говорить прозой, то Танина послала Жеку Онегу туда, откуда он прилетел на Землю, — в его фамильное имение на Арпоране-7.

«Позор! — возопил разочарованный Жека. — Тоска!»

Он хотел еще что-то добавить о своем жалком жребии, но эту фразу я стер — в конце концов, разве не сам Онега был виноват в том, что жребий его оказался столь жалок? Думать надо, понимаешь, а не нотации девицам читать…

«Жека Онега» — мой единственный роман, где я позволил компьютеру вытворять то, что он считал нужным. Результат налицо. Жалкие миллионные тиражи, грустные вздохи критиков, ехидные замечания профессиональных поэтов. Но мне «Жека Онега» все-таки нравится. Что ни говори, а ведь так все обычно и бывает в жизни. И стихи ничего…

ШПИКОВАЯ ДРАМА

Иногда я на своих читателей удивляюсь. Напишешь, скажем, пустячок вроде «Контролера», и на следующий день почтовый ящик ломится от восторженных посланий: «Ах, Шекет, какой вы душка, здорово этого Хлестика изобразили, ну совсем, как Гоголь!» Не знаю, кто такой Гоголь, но получать такие послания приятно, даже если они в электронном виде.

А бывает, напишешь эпохальное произведение, и что в результате? Почтовый ящик пуст, редкий читатель, живущий в отдаленной галактике, оставит сообщение: «Ну вы даете, Шекет, и что только вы своим романом хотели сказать?»

Вы подумайте: автор теряет здоровье, создает книгу высочайшего трагедийного уровня (это я об «Омлете, шпице Татском» говорю), а у него спрашивают: «Что вы сказать хотели?»

В общем, читатели — те еще фрукты. И потому, если честно, пишу я прежде всего для себя — уж сам-то я себя понимаю, как никто другой, мне ничего объяснять не надо, сам могу разобраться в собственной писанине. «Шпиковую драму» я тоже для себя создавал, не думая о возможных читателях, и это самое правильное, что может сделать настоящий автор.

Однако, уже запустив свое новое произведение в издательскую сеть, я о читателе все-таки вспомнил и понял, что если не предпошлю роману предисловие с кратким изложением сюжета, то читатель опять останется в недоумении, и мой почтовый ящик будет завален вопросами типа: «Что вы хотели сказать? Где свадьба героев? Почему Берлинн не похож на Аполлона?»

Героя моего романа, как вы, должно быть, поняли, зовут Берлинном, родился он в семье колонистов Шпрехена-2, где и провел свое детство, продолжавшееся несколько дольше, чем обычно: юноше было двадцать, а он только закончил начальную школу и не умел даже рассчитывать в уме трехмерные интегралы. Естественно, что и о теории игр мой герой слыхом не слыхивал.

Однажды, выйдя в галактическую компьютерную сеть, Берлинн обнаружил там виртуальный игорный дом, заинтересовался, поставил на кон все отцовское состояние и, естественно, проиграл его с первого же захода. Результат: отец выгнал Берлинна из дома, и бедняге ничего не оставалось, как записаться в космофлот, где он дослужился до младшего офицера. Его любили — не за характер, но за удивительную способность проигрывать во всех играх, в которых Берлинну приходилось участвовать. Он проигрывал в зелт, прудак, аристон, бекласс, шурд и даже в самое тривиальное лото. Он проигрывал все свое жалование, а потом играл на то, что ему не принадлежало, например, на бортовые двигатели звездолета, и их проигрывал тоже. Он желал отыграться во что бы то ни стало и еще глубже опускался на дно долговой ямы. Он стал угрюм, скрытен и слыл во флоте психом, с которым кроме как об игре и поговорить было невозможно.

От полного распада личности беднягу Берлинна отделяла только страстная мечта узнать наконец такой способ, чтобы угадать в лото все шестьдесят чисел. Ему говорили, что способа такого нет и быть не может, потому что теория вероятностей и генератор случайных чисел полностью исключают возможность предсказания выигрышного сочетания. Но что Берлинну была теория? «Суха теория, — говорил он, цитируя другого моего героя, — а древо жизни пышно зеленеет».

Однажды, когда звездолет «Барсук», где влачил службу Берлинн, стоял на ремонте в доке планеты Шпик-4, мой герой отправился погулять в местный парк иллюзий и услышал разговор, который вели за его спиной два аборигена.

«Вот она, — сказал один, — та самая, кто выиграла шестьдесят. Она получила секрет от адмирала Канистры, погибшего в Паранаболке, и дала ему слово сыграть только раз и больше никому не открывать тайны выигрыша».

«И что? — спросил второй. — Она действительно держит слово?»

«Да, — подтвердил первый. — Никому еще не удалось выведать у нее тайну, а сама она сыграла только раз и обогатилась на свю жизнь»…

Берлинн обернулся, но никого позади себя не обнаружил, а чуть поодаль увидел две женские фигурки, на которые и обратил свое пристальное внимание. Первая фигурка принадлежала старухе лет ста пятидесяти, о которой можно было сказать одно слово: «Ведьма». Рядом со старухой стояла прелестная девушка, ровесница Берлинна, и он влюбился сразу, потому что решил, что именно она и являлась владелицей тайны шестидесяти чисел.

Логически рассуждая, любой на месте Берлинна сделал бы противоположное заключение — как, на самом деле, могла молодая девушка узнать у Канистры тайну выигрыша, если адмирал погиб лет за сто до ее рождения? Берлинн, однако, не думал о такой частности: выбор свой он сделал и немедленно приступил к атаке.

С томным видом Берлинн подошел к женщинам и скромно представился, не доверяя никому процедуру представления собственной персоны. Девушку звали Лайзой, а старуху, оказавшуюся Лайзе родной бабушкой, называли Графинкой, и Берлинн так и не понял, было это имя, прозвище или, может быть, какой-то местный титул.

Лайза, которой ужасно докучали поклонники-космоматросы, была рада общению с молодым человеком, из всех комплиментов признававшим только один: «Вы прекрасны, как главный приз!» О своей любви Берлинн сказал Лайзе в тот же вечер, когда они встретились на вечеринке в клубе космопорта. Девушка, правда, не очень поняла, признавался ли ее новый знакомый в любви к ней или он имел в виду игру в лото, о которой говорил с придыханием и закатыванием глаз.

Разумеется, она сделала выбор в пользу первой гипотезы и потому, когда Берлинн, не желавший упускать ни минуты, предложил Лайзе встретиться ночью в ее спальне, чтобы обсудить шансы на будущее, девушка решила, что речь идет о будущей совместной жизни, и сказала «да». Могла ли она думать, что Берлинн имел в виду вовсе не предложение руки и сердца?

Спальни Лайзы и ее бабушки Графинки располагались рядом и соединялись большой, никогда не закрывавшейся дверью. На Шпике-4, где с жильем всегда была напряженная ситуация, такое расположение спален считалось роскошью — в иных домах спальня вообще была общей. Но Берлинн об этом не знал — на его планете каждый желавший мог иметь собственный дом, сотканный из стеблей прубанны.

Дальнейшие события развивались со скоростью звездолета, преодолевающего световой барьер. В полночь Берлинн явился к Лайзе, воображая, что станет обладателем как девушки, так и ее тайны, причем второе занимало моего героя больше, чем первое. Лайза же готова была отдать себя, но ни о какой тайне не имела ни малейшего представления. Так они и беседовали. Берлинн кричал «Откройся!», а Лайза отвечала «Конечно, люблю!», полагая, что именно это хотел услышать ее неожиданный возлюбленный.

Дискуссия могла бы продолжаться до утра, если бы страдавшей бессонницей Графинке не надоело слушать пререкания молодых. В отличие от внучки, она давно забыла о том, что такое любовь, но тайну шестидесяти чисел помнила по гроб жизни, и страстные вопли Берлинна оценила сразу.

В самый разгар свидания — Берлинн на коленях с заломленными руками, Лайза перед ним с бледным лицом и страстным взглядом — Графинка ворвалась в спальню внучки и закричала: «Молодой человек, отстаньте от девушки, только я знаю эту тайну, только я!»

Ах, какой облом! Берлинн повернулся вокруг оси и с теми же заломленными руками обратил свой призыв «Откройся!» не к внучке, а к бабушке. Поняв, какой оказалась дурой, Лайза упала в девичий обморок, легкий, как ветер мая, а Графинка твердо заявила: «Открыть тайну? Только через мой труп!»

Нашла кому угрожать! Доведенный до отчаяния Берлинн все понимал буквально. Через труп? Пожалуйста, будет тебе труп. Мой герой достает излучатель, штатное оружие космопроходцев, и делает из Графинки труп, к которому обращает свой призыв раскрыть наконец тайну.

От вспышки Лайза пришла в себя, увидела мертвую бабушку и бросилась ей на грудь, а Берлинн понял, что собственными руками убил мечту своей жизни. Кто ему откроет теперь тайну шестидесяти чисел? Лучевик упал из руки Берлинна, и юноша поплелся прочь, оставив в спальне свое несбывшееся счастье.

Едва он скрылся из глаз, Графинка поднялась на ноги и сказала внучке: «Этот тип — сумасшедший. Он действительно убил бы меня, если бы не промахнулся. Ничего, я отплачу ему той же монетой». Лайза, окончательно переставшая понимать происходящее, вторично упала в обморок — на этот раз уже до конца романа.

Берлинн вернулся в свою комнатку в космопортовской гостинице, где, как и в спальне Лайзы, двери не закрывались вовсе. Он бросился на постель, проклял судьбу и вдруг услышал голос Графинки: «Я скажу тебе числа, а ты запоминай, может и пригодятся».

О чем мог подумать Берлинн, увидев в дверном проеме убитую им старуху? Лично я подумал бы, что мне мерещится. Лайза решила бы, что вечером выпила слишком много дамского вина «Шанель». Любой из читателей предположил бы, что это голографическая запись из архива. Но Берлинну такое и в голову не пришло. Графинка вернулась с того света, чтобы сообщить победные числа — такой была его первая и единственная мысль.

Медленно продиктовав случайный числовой набор и убедившись, что Берлинн все аккуратно записал в тетрадку, Графинка удалилась с сознанием исполненного долга. «Все, — сказала она внучке в ту же ночь, — теперь этот тип будет знать, как морочить бедным девушкам голову!»

Между тем осчастливленный Берлинн, поверивший в одночасье в потусторонний мир и в женскую благодарность, отправился в местное отделение лотерей и продиктовал компьютеру-банкомату одно за другим числа из своей драгоценной тетрадки. Он готовился встать под дождь из галактических банкнотов, но вместо этого услышал заунывный голос компьютера: «Угаданы три числа из шестидесяти. Ваша ставка бита»…

«Проклятая Графинка», — подумал Берлинн и, глядя в глаза компьютеру-банкомату, увидел вместо пластиковой оболочки фигурку старухи, так ужасно обманувшей его ожидания. Я бы на месте моего героя тоже лишился рассудка, так что последующие действия Берлинна были вполне предсказуемы.

Окончательно рехнувшись, несчастный юноша хотел было выстрелить в себя из лучевика, но не тут-то было — он ведь уронил оружие возле «трупа» старухи! Пришлось воспользоваться другим способом, популярным среди самоубийц на Шпике-4: с криком «Провалиться мне на этом месте!» Берлинн нажал на кнопку выключателя, и пол под ним действительно провалился, открыв шахту глубиной сто семьдесят метров, куда в местных гостиницах бросали устаревшее оборудование, поломанную постояльцами мебель и грязное белье, с которым никто не хотел возиться.

Берлинн умер в полете, воображая, что падает в ад, где непременно встретится с Графинкой и отомстит за ее вероломство. Последние строки романа удались мне больше всего — это настоящий апофеоз силам судьбы, которые играют человеком, когда им больше нечем играть.

А теперь скажите: что в этом сюжете непонятного? Почему отдельные читатели не поняли авторской мысли? Нет, господа, иногда я на своих читателей удивляюсь. Как-то я даже не удержался и высказал одному читателю все, что я о нем думаю.

НЕУДАВШАЯСЯ ЛЮБОВЬ МАРГЕТТЫ

Для читательских писем у меня в почтовом ящике отведена особая ячейка, куда я заглядываю лишь изредка, чтобы не портить себе настроение. Прошли времена, когда юные девицы заваливали меня непристойными предложениями. Сейчас пишут, в основном, старые и болезные, которые ничего не предлагают, а только требуют, и побольше, и лучше в галактических кредитах, а не в израильских долларах.

Поэтому я заглядываю в читательский почтовый ящик для того, в основном, чтобы очистить его от накопившихся залежей. Однажды, отправляя письма в корзину, я обратил внимание на одно, помеченное грифом «важно, интересно, не пропустить!». Подсознательный импульс заставил меня вскрыть электронную оболочку, и на меня уставилось голографическое изображение тингопарта с Арикуна-4, заявившее на ломаном галактическом диалекте иврита:

— Шекет получать предупреждение есть. Одно из разных. Иначе ты быть молодой, а не иначе будет как есть и хуже.

Что еще за предупреждение, что это за «иначе — не иначе»? Не люблю, когда со мной разговаривают таким тоном. Наверняка этот тип не прочитал ни одной моей строчки и судил о моем творчестве по бездарным критическим опусам в периодической печати Галактического клуба писателей.

Я не мог оставить это хамское предупреждение без последствий и послал сигнал ответа. В воздухе проявилось еще одно голографическое изображение тингопарта с Арикуна-4, заняв место рядом со своей первой копией, так что я потерял ориентацию и не знал, какой тингопарт — из письма, а какой — настоящий. Пришлось обратиться к обоим с требованием оставить меня в покое и не загружать почтовый ящик бессмысленными отправлениями.

Один из тингопартов слушал молча и хлопал глазами, а второй — настоящий — почесал левой рукой за рожками, дернул копытом и заявил:

— Предлагать имею. Торговая сделка. Писатель как ты очень важно. Жизненный опыт.

— Вот оно что! — воскликнул я, уразумев наконец, с кем имею дело. — Я сам был когда-то коммивояжером, мне понятны ваши усилия, но я не…

— Писатель описать любовь. Ты описать любовь не уметь. Согласен или?

— Или, — твердо сказал я. — Мои критики действительно утверждают, что любовь мне описать не удается. Но это их частное мнение, не соответ…

— Любовь ты нет! — оборвал меня тингопарт на полуслове. — Я даю. Ты платить.

Пришлось призадуматься. Вообще-то — мне ли было это не знать? — тингопарты слыли лучшими торговцами в ближней системе галактик. Товар у них качественный, но и цены они заламывают будь здоров. Если тингопарт предлагает любовь, то можно быть уверенным, что это настоящая любовь, страсть, неземная красота и пылкое вдохновение. В общем, стоило подумать.

— Какой объект предлагается? — деловито спросил я.

— Показать каталог или выборочно? — задал встречный вопрос тингопарт, и небольшой его хвостик встал торчком в предвкушении сделки.

— Выборочно, — заявил я. — Покажи лучший образец.

О Господи! Да к такой красотке я бы и в лучшие свои годы не осмелился приблизиться, не то чтобы объясниться в любви и ждать взаимности!

— Вряд ли, — уныло заметил я, — эта милая девушка полюбит такую старую перечницу, как Иона Шекет. Мне на прошлой неделе исполнилось девяносто, вам это известно?

— Неплохо сохранился, — сделал комплимент тингопарт, тряхнув черно-красным плащом, заменявшим ему кожу. — Но, конечно, нетоварный.

— Вот я и говорю, что ничего не получится…

— Для товар есть подарок, — сообщил тингопарт.

Это естественно — к ценной покупке хороший продавец всегда прилагает какой-нибудь дешевый подарок: плетеное кресло, например, куда я мог бы водрузить свои мощи.

— Какой подарок? — поинтересовался я.

— Молодой быть, — заявил тингопарт. — Ты получать любовь и впридача стать молодой.

— Заманчиво, — протянул я.

— Подарок фирма!

— За подарок не платят, — сказал я. — Платят за товар. Какую цену ты хочешь?

— Ерунда! Душа как есть.

Мне не нужно было повторять дважды — за любовь и молодость тингопарт желал получить от меня мою душу в ее электронном воплощении. А возможно, даже полную запись. В Оккультном университете мы в свое время проходили процесс отдушивания и вздушивания человека. Душу можно вложить, душу можно потерять, душа может покинуть тело по собственной воле — так и происходит в момент смерти. Но чтобы душу продать? Теоретически это допускалось, но преподаватель душеметрии повторял нам, студентам, каждый день: «Господа, не все, что допускает теория, следует использовать на практике. Теоретически можно воплотиться сразу в двух инкарнациях, но, надеюсь, вы не станете проводить такой эксперимент, ибо это чревато раздвоением сознания и безумием».

— Душа не продается, — твердо заявил я. — Тем более душа Ионы Шекета.

— Я не покупать твой душа! — воскликнул тингопарт. — Это ты покупать любовь и получать молодость есть подарок. А душа есть цена оплата тарифная ставка.

Хотел бы я знать, как бы вы поступили на моем месте. Девушка была прекрасна, а молодость мне хотелось вернуть даже больше, чем получить любовь. Но отдать за это душу… Как же я смогу любить — без души? Как без души я смогу наслаждаться вернувшейся молодостью? Я буду жить, но стану автоматом. Я буду говорить о любви, не не сумею почувствовать ее тонкого и неосязаемого аромата. Я верну молодость, но мне и в голову не придет заново совершать все те безумства храбрых, что были свойственны Ионе Шекету и снискали ему славу во всех рукавах Галактики.

Но девушка… И молодость… О этот вечный жизненный соблазн!

— Любовь проходит, — сказал я тингопарту с сожалением, — и молодость тоже не вечна. Душа между тем бессмертна, и потому цена, которую ты заломил, просто возмутительна. Я буду жаловаться в комитет потребителей.

— Сертификат есть! — завопил тингопарт. — Учет и контроль! Если товар некачественный и проходит, то возврат. И мы возвращать для покупатель полная стоимость.

— Вот оно что, — понял я. — Ты гарантируешь, значит, что и любовь, и молодость будут продолжаться вечно, так? А если они вдруг закончатся, то я смогу товар вернуть и получить душу обратно?

— Истина! — воскликнул тингопарт, и из его рожек брызнули искры. — Если ты сказать: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!», сделка аннулировать, товар вернуть, оплата вернуть, учет и контроль.

Кодовая фраза показалась мне почему-то знакомой, но я не стал вдаваться в технические детали.

— Как зовут девушку? — спросил я, разглядывая ее удивительную фигурку.

— Маргетта, — сверившись с гарантийным талоном, сообщил тингопарт.

— Хорошо, — согласился я, помедлив. В конце концов, чем я рисковал? Поживу неделю-другую без души, но зато молодым и с любимой женщиной. А потом мысленно остановлю мгновенье, отдам товар, верну назад душу и опишу все, что со мной произойдет, в новом романе, который назову по имени главного героя, продавшего душу и получившего взамен любовь и молодость. Например, «Фоост» — вполне приличное имя и название. Именно так — с двумя долгими «о», будто любовный стон.

Откуда-то из подпространства вынырнул дискет-договор, я вложил его в дисковод компьютера, нажал клавишу подтверждения и протянул было руку, чтобы собственным пальцевым узором закрепить произведенную сделку. Тингопарт следил за мной внимательным взглядом, и плащевая кожа на его спине шевелилась от удовольствия, копытца били по полу, будто продавец действительно присутствовал в моей комнате в своем телесном воплощении, а не только в голографической проекции.

Мой палец уже прикоснулся к нужной клавише, но какая-то сила удержала меня от последнего необратимого действия. Интуиция? Инстинкт? Или моя бессмертная душа не желала даже на время расставаться с таким привычным для нее телом?

Голографическая Маргетта послала мне воздушный поцелуй, сбросила с себя изумительную прозрачную пелеринку и подняла точеную ножку, чтобы после заключения сделки немедленно перешагнуть из виртуального пространства в мою более чем реальную комнату, где сам воздух наполнился предчувствием будущего любовного счастья.

— Ну! — нетерпеливо сказал тингопарт.

Если бы он не стал меня торопить, я бы, вероятно, совершил-таки это последнее в моей жизни движение. Но я терпеть не могу, когда меня понукают — тогда я начинаю действовать еще медленнее, и всем моим знакомым, к числу которых тингопарт до последнего времени не принадлежал, это было известно.

Я отдернул руку и еще раз внимательно проверил условия сделки. Любовь и молодость — товар. Душа — цена. «Остановись, мгновенье» — код возврата в случае, если покупатель признает товар некачественным.

Вроде бы все нормально. Однако…

Хорошо, что у меня богатое воображение! Я представил себя, молодого и красивого, в объятиях Маргетты, представил, как отнесутся к нашей связи ее родители, которые безусловно еще живы и здоровы. «Ах, — скажут они, — это бездушное создание, променявшее мудрость на молодость, и наша девочка, еще не познавшая радости жизни!» Мы будем идти по улице, и каждый станет показывать на нас пальцем, потому что человек без души — все равно что часовой механизм…

Но даже не это главное. Отдав душу, я не смогу любить. Я не смогу понять, истинная это любовь или всего лишь наваждение. Я не разберусь, качественный я товар получил или подделку! Мне будет все равно. И я никогда не скажу «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — по той простой причине, что ощущение прекрасного не знакомо человеку бездушному, каким мне придется быть всю оставшуюся жизнь.

— Нет! — воскликнул я, выдернул из компьютера дискет и швырнул его в голографическое изображение тингопарта.

Поняв, что я раскусил его гнусный обман, этот негодяй злобно фыркнул и растворился в воздухе, оставив после себя легкий запах серы. Исчезла и прекрасная Маргетта, бросив на прощание в мою сторону призывный и печальный взгляд.

«Шекет, — сказал я себе, — ты же сам был коммивояжером. Ты знаешь, какими методами пользуются тингопарты, стараясь облапошить доверчивых покупателей. Как же ты мог поддаться на эту дешевую провокацию?»

Ответа у меня не было. Бес попутал, с кем не бывает…

Я отправил в корзину всю читательскую почту, выпил две полные чашки баргуданского кофе с фрильками и сел писать новый роман. Название у меня уже было — «Фоост» с двумя «о», призывными, как любовный стон. С сюжетом у меня тоже проблем не оказалось — я описал наш диалог с тингопартом (в романе я назвал его Меффом-Стоффом), но позволил моему герою поддаться на увещевания и подписать договор. Чем это для Фооста обернулось, рассказывать не стану — читайте мое произведение, о котором критики отозвались, как о худшем романе года. А такое признание, согласитесь, многого стоит.

СТРАШНАЯ МЕСТЬ ФУНЕРАЛА

С недавних пор ко мне в почтовый ящик начали сваливаться из разных концов необъятной Вселенной послания примерно такого содержания: «Очень жаль, что такой известный космопроходец, разведчик и эксперт, как Иона Шекет, изменил своим профессиям и на старости лет занялся писанием романов». Я должен сказать прямо, что ничего подобного не произошло и произойти не могло. Я и сейчас продолжаю космические экспедиции, которые непременно опишу в одном из томов своих мемуаров. А романы я кропал с юности, продолжаю это делать и сейчас, не вижу в том ничего дурного и время от времени пересказываю содержание того или иного опуса.

Роман «О, тело!» я написал лет двадцать назад, в дни, когда был безумно влюблен в изумительную Грижу, аборигенку с планеты Загарабабаре, весившую полторы тонны, но лучше других женщин Вселенной умевшую подогреть на медленном огне истинную мужскую страсть. И истинную мужскую ревность, к сожалению, тоже.

О ревности и шла речь в романе «О, тело!». Произведение это было написано на одном дыхании после страстной ночи (другого дыхания у меня просто не осталось, попробуйте сами совершить сексуальный акт с дамой, масса которой больше массы гоночного астролета!). В «О, тело!» сублимированы все мои ревнивые страхи — я очень боялся, что Грижа предпочтет мне какого-нибудь звездопроходимца с Прамбы-3 или Маркозы-9…

Сюжет романа прост, как вечный двигатель второго рода. Действие происходит на планете Крип-2, маленьком космическом островке, колонии большого цивилизованного мира Венета-8. Венетианцы держали на Крипе-2 свой гарнизон, во главе которого стоял бравый фунерал Мавротус — личность, известная всей Галактике, поскольку именно он на протяжении многих лет укрощал племена Турки-11 и Лузды-877. Боевое везение Мавротуса было очень странным и специфическим. Стоило его звездолетам высадиться на необитаемой планете, как там, будто по мановению волшебной палочки, возникали вражеские армии, жуткие монстры грозили войскам фунерала лазерными клыками, и вообще начиналось смертоубийство, из которого Мавротус неизменно выходил победителем..

Лично у меня, как у автора, с самого начала были сомнения в том, что Мавротус описывал в докладах своему командованию именно то, что происходило с ним на самом деле. Выдумывал, скорее всего. Откуда на Лузде-877 филиал Кнессета? Неоткуда ему там взяться! Фунерал, однако, с таким вдохновением описывал парламентские баталии и свою в них победу, что не влюбиться в него могли только беззубые старухи и новорожденные девочки.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что бравого вояку полюбила от всей души молодая дочь венетианского губернатора. Как это принято на Венете-8, девушка отправилась к отцу и заявила с порога: «Вот что, папаша, я еду с Мавротусом на Крип-2 и буду ему женой, потому что только таким образом я могу победить этого фунерала раньше, чем он сам одержит надо мной блистательную победу!».

«Ах, Тестимония! — воскликнул отец-губернатор. — Подумай хорошенько. Мавротус — солдат…»

«Не солдат, а фунерал», — прервала Тестимония.

«Каждый солдат мечтает стать фунералом, — печально сказал отец-губернатор, у которого был печальный опыт. — И потому жизнь у настоящего фунерала далеко не сахар. Враги хотят его убить, солдаты — подсидеть, а венетианский сенат только и думает о том, под каким предлогом его сместить, чтобы он не пугал население своими ужасными историями».

«Я ненавижу сахар, — холодно ответила дочь. — Мое решение твердо».

«Знает ли о твоем решении фунерал Мавротус?» — печально осведомился губернатор-отец.

«Сейчас узнает», — заявила Тестимония и отправилась в аппартаменты героя, чтобы сообщить ему о своем решении.

Так началось это страстное любовное приключение. Фунерал влюбился в Тестимонию с первого взгляда, как только увидел сумму брачного взноса. «Да на эти деньги я смогу купить семь военных звездолетов и окончательно подавить сопротивление злых аборигенов Турки-11!», — воскликнул он и в ту же ночь увез Тестимонию на Крип-2. Нужно было торопиться — ведь невеста могла передумать!

Если читатель никогда не видел жителей Крипа-2 и Венеты-8, то рекомендую взглянуть на голограмму, помещенную в моей книге. Я сам придумал эти персонажи, а потому внешние их данные тоже находятся на моей совести.

Итак, Мавротус был красавцем-мужчиной о трех ногах и пяти руках, причем одну из конечностей он специально отращивал для держания лазерной пушки. Это был воин по рождению, призванию и обязанности. А Тестимония, как ее изобразил художник, была нежной девушкой, рост которой не превышал трех с половиной метров, а верхний глаз лучился духовным светом, освещавшим даже самые темные уголки подсознания. В общем, замечательная пара, вот только ознакомиться с обычаями предков молодожены не удосужились. Мавротус не имел понятия о том, как жили родители, деды и прадеды его любимой Тестимонии, а невеста, в свою очередь, не поинтересовалась древними обычаями аборигенов Крипа-2, родины фунерала.

Это их обоих и погубило.

То есть сначала все шло хорошо и даже прекрасно. Тестимония приводила в порядок коллекцию трофейного оружия в количестве ста миллионов наименований, а Мавротус покорял диких обитателей звездного скопления Пранд. Дома фунерал бывал эпизодически, использовал это время исключительно для любовных услад в супружеской спальне и был доволен жизнью, наивно полагая, что так будет всегда, в смысле — до самой смерти. Он имел в виду, конечно, собственную смерть, поскольку был уверен, что жена переживет мужа лет на пятьсот, как это было принято в семьях воинов-крипанцев.

Мавротус не хуже своего тестя, губернатора Венеты-8, знал афоризм о солдате, мечтающем стать фунералом. Знал, но забыл в пылу сражений. Если бы память ему не изменила, вряд ли он так легко поддался бы на наглую провокацию собственного адъютанта Джагго. Этот солдатишка, нюхавший атомарный порох только из-за спины своего начальника, вознамерился занять его место!

«Почему он такой известный, — раздумывал Джагго, — а я такой несчастный? Почему он побеждает всех подряд, а я не могу победить его лично?»

После долгих раздумий Джагго создал гениальный, по его мнению, план, к осуществлению которого приступил, как только вернулся с Мавротусом из очередного похода. В отличие от Тестимонии, Джагго, сам будучи крипанцем, прекрасно знал все аборигенские обычаи, на этом он и построил свою стратегию, тактику и интригу.

«Послушайте, господин фунерал, — сказал он как-то своему начальнику, чистившему лазерную саблю, — с кем это ваша супруга разговаривает с японском садике среди камней?»

«А, это капитан Капсуль», — равнодушно ответил Мавротус, бросив взгляд в окно.

«Вот он что, — многозначительно произнес коварный Джагго. — Молодой, видать, да ранний. В фунералы метит».

«Ты так думаешь?» — спросил Мавротус и еще раз взглянул в окно. Ему показалось, что Тестимония улыбается Капсулю слишком призывно и чересчур откровенно.

«Безусловно, — твердо отвечал Джагго. — Я ведь с ним сплю вместе во время походов… Нет, вы не подумайте ничего предосудительного, мы спим не как мужчина с женщиной, а как солдат с солдатом. Так вот, Капсуль сто раз говорил мне, как мечтает занять ваше место и как с этой целью намерен влюбить в себя вашу дражайшую супругу».

«Ха! — воскликнул фунерал и разрубил лазерной саблей столб, стоявший посреди парадного зала. — Тестимония обожает меня, только меня и никого, кроме меня! Это записано в нашем брачном контракте!»

«А почему тогда она подарила Капсулю наследный платок, что отошел к ней согласно тому же брачному контракту?» — спросил Джагго, совершая самый рискованный ход в своей опасной игре.

Он-то знал, что наследный платок, переданный мужем жене по брачному соглашению, не мог быть никому ни подарен, ни отдан во временное пользование, ни даже показан — наказанием должна была стать смертная казнь через удушение. Джагго это знал, Мавротус это знал тоже, а Тестимония знать не могла по той простой причине, что речь шла о древнем обычае аборигенов Крипа-2, рассказывать о котором пришельцам с других планет нельзя было под страхом все той же смертной казни!

Когда Мавротус в первую брачную ночь, совершив обряд лишения невинности, подарил жене алый платок, сшитый из кожи ящера, он, конечно, предупредил Тестимонию, что это — самое ценное, что есть у него на свете. Храни, мол, как чековую книжку.

Тестимония и хранила. Об истинной ценности платка она не подозревала, но если муж сказал — значит, так и будет. Однако интрига Джагго требовала, чтобы платок оказался в руках Капсуля, и в ту самую ночь, когда в сердце Мавротуса зародились первые сомнения в супружеской неверности Тестимонии, негодяй-адъютант пробрался в ее кабинет, подобрал слово к ее сейфовой шкатулке и выкрал злосчастный платок. Подкинуть улику ничего не подозревавшему Капсулю было для Джагго парой пустяков. Он просто сказал приятелю: «Посмотри, какая красивая вещица, да ты держи, не урони, я сейчас вернусь», а сам побежал к фунералу, подвел его к окну и показал на стоявшего неподалеку Капсуля, который вертел вещицу в руках и понятия не имел, куда бы ее сунуть.

«Наследный платок! Мой наследный платок у Капсуля!» — в ожесточении воскликнул Мавротус.

«Вот именно, — сказал Джагго. — Налицо, во-первых, супружеская измена, а во-вторых, необходимость кары!»

«Не учи меня! — ответил Мавротус. — Я ее полюбил, я ее и убью».

«Мудрое и правильное решение», — согласился Джагго, потирая все свои три верхние конечности.

Описание сцены убийства я сократил до мининума. Удушение по крипанскому обычаю — не тот процесс, который приятно наблюдать, и даже читать о нем я бы не рекомедовал нежным девушкам и детям до двенадцати.

И все бы у Джагго получилось, как он задумал, да вот незадача: когда он доставал платок из сейфовой шкатулки Тестимонии, это видела ее служанка Джама и доложила, естественно, по инстанции. Ну что ей стоило сказать самому фунералу — все могло бы закончиться совершенно иначе! Так ведь эта дуреха не нашла в себе сил нарушить инструкцию и написала докладную, которую передала в особый отдел, а там, сами понимаете, пока суд да дело… В общем, облом.

Хотите знать финал? В двух словах: Джагго разжаловали, Капсуля на всякий случай расстреляли, Джаму наградили личным скафандром, безутешный отец-губернатор поставил дочери памятник на перекрестке галактических рукавов.

А фунерал Мавротус покончил с собой, бросившись в эргосферу черной дыры GHF 882-2. Самая мучительная смерть, вечное падение и бесконечное сжатие…

Роман вышел уж лет двадцать назад, а Мавротус все еще падает к месту своего окончательного упокоения. Тут даже авторская воля бессильна — не могу же я изменить физические законы черных дыр!

КРУС РОБИНСОН НА НЕОБИТАЕМОЙ ПЛАНЕТЕ

Я не любитель компаний. Там всегда найдется человек, понятия не имеющий о том, кто такой Иона Шекет. Обычно на меня набрасываются с требованиями: расскажи да покажи, да чтобы побольше, пострашнее и позаковыристее. И это приятно. Но вдруг замечаешь тихо сидящего в уголке аборигена, который таращит глаза, ничего в происходящем не понимает и очень громко спрашивает соседа:

«Кто это такой? Почему все вокруг него вертятся? Он что, премьер-министр или лауреат Берагозовской премии?»

«Это же сам Иона Шекет!» — восклицает пораженный сосед и отодвигается от аборигена подальше: кто его знает, вдруг заразный?

«А кто такой Иона Шекет?» — продолжает недоумевать абориген, не только себя выставляя в неприглядном виде, но и на меня бросая тень своего невежества. «Ведь если есть некто, не знающий ничего об Ионе Шекете, — начинают думать присутствующие, — то, может, действительно, не такая уж Шекет большая величина на космическом Олимпе?»

И вот уже один слушатель отваливает от меня в сторону, за ним второй, третий… Глядишь, через какое-то время в одиночестве оказываюсь и я, а не только этот незваный абориген, разорвавший тонкую материю духовного общения героя с толпой.

Нет, я не люблю компании, и теперь вы знаете причину.

Из всякого правила, однако, есть исключения. Таким исключением стала встреча с господином Сельмиром на вечеринке в честь опубликования моего опуса «Страшная месть фунерала». Я с удовольствием отвечал на вопросы, воображая, что хотя бы в виде исключения нынешняя вечеринка обойдется без обычной неприятности.

Так нет же! Когда я рассказывал о том, где находится планета, на которой жил фунерал Мавротус, из тени раздался чей-то низкий голос:

— А кто такой этот Шекет?

Разумеется, внимание аудитории тотчас же извлекло из тени странную фигуру, похожую на кривошипно-шатунный механизм производства первой половины ХХ века. Я распознал в незваном госте аборигена с Барбасы-1 и сказал неприязненно:

— Если кто не знает Иону Шекета, то мог бы не приходить на это чествование.

— Простите, — пролепетал абориген. — Откуда же мне знать Шекета, если я только вчера вернулся из «Угольного мешка»?

— Как? — вырвалось у меня. — Вы — тот самый Амос Сельмир?

— Да, — скромно признался барбасец, и со всех сторон послышались ахи, охи и причитания. Да, в нашу компанию действительно попал Амос Сельмир, о котором в утренних новостях сообщали, что этот господин провел три стандартных года в полном одиночестве на абсолютно необитаемой планете в туманности «Угольный мешок».

Я растолкал гостей, взял Сельмира за один из его кривошипов и увел к себе. Всю ночь я слушал его рассказ и должен признаться, что ничего скучнее мне не приходилось слышать никогда в жизни. На безымянной необитаемой планете Сельмир оказался случайно, поскольку его звездолет сбился с курса и влетел в темную туманность «Угольный мешок». В полном мраке, где даже рентгеновские локаторы оказались бесполезны, корабль наскочил на астероид, Сельмир катапультировался и опустился на планету, не занесенную ни в один регистр. Средств связи у него не было, но, к счастью, воздух оказался пригоден для дыхания, а местные кораллы — единственная и довольно странная форма жизни — вполне съедобны.

Первый месяц Сельмир бродил по планете и ел кораллы. Второй месяц Сельмир бродил по планете и ел кораллы. Первый год он бродил по планете и ел кораллы… Каждый год, каждый месяц и каждый день были похожи друг на друга, как две немаркированные биокапсулы. Он мне так и рассказывал: «На тринадцатый день я шел на восток и ел кораллы… На триста восьмой день я шел на восток и ел кораллы… На тысячу семьсот…»

Поняв, что сейчас усну, я прервал путешественника словами:

— Скажите, дорогой Сельмир, ну хоть что-нибудь с вами происходило, кроме того, что вы шли и ели кораллы? Гроза, например?

— На планете не было гроз, — сообщил он.

— Нападение хищников?

— На планете не было хищников…

— Но хоть что-нибудь с вами происходило на протяжении этих трех лет? — в отчаянии воскликнул я.

— Да, — печально сказал Сельмир. — У меня семьсот шестьдесят три раза случилось несварение желудка из-за чересчур однообразной пищи.

— Вы так точно это знаете? — поразился я.

— Конечно, я вел счет, делая царапины на поверхности скафандра!

— И вы не сошли с ума от такого однообразия? — невежливо осведомился я.

— Почему не сошел? — удивился Сельмир. — Сошел, конечно. Раньше я мог решать в уме гонсатовские уравнения седьмого порядка, а сейчас даже дифференциальные уравнения в частных производных поддаются мне с трудом!

— Понятно, — вздохнул я и подумал о том, что если этот горе-путешественник надумает опубликовать книгу о своих приключениях, то в ней будут тысячи совершенно одинаковых страниц.

Однако мое воображение уже разыгралось, и, выпроводив Сельмира, я сразу продиктовал моему компьютеру название будущего романа: «Необыкновенные приключения Круса Робинсона».

Первое, что я сделал с прототипом, это пересадил его с одноместного разведывательного звездолета на линейную торговую баржу «Багдадский вор» с большим экипажем. И разумеется, никакого «Угольного мешка». Баржа в моем романе попадает в пространственный тоннель между двумя черными дырами и, естественно, погибает в результате действия мощных приливных сил. Экипаж не успевает спастись и почти в полном составе сваливается под сферу Шварцшильда, так что о дальнейшей его судьбе никто ничего знать не может — даже автор, если он, конечно, уважает законы природы, не им придуманные.

Крусу Робинсону, медику, лечившему в полете перевозимых на барже разнопланетных животных, удается спастись, поскольку в момент катастрофы он находился в желудке ругаболля с Акро-94. Ругаболль, конечно, не выдержал пространственного прилива, но принял на себя главный удар сил натяжения, тем самым сохранив моему герою не только жизнь, но даже рассудок.

Прилив вынес Круса Робинсона на необитаемую планету, не такую скучную, конечно, как планета Сельмира — были там и странные животные, питавшиеся вечерними закатами, и растения, чьи стволы, вытягиваясь вверх и изгибаясь, создавали над планетой арки высотой до тысячи километров… В общем, скучать Крусу Робинсону не пришлось ни одной минуты — надеюсь, что и моему читателю тоже.

Он едва успел прийти в себя и размять члены, окоченевшие от полета в пространственном приливе, как на планету с грохотом стали падать уцелевшие части погибшей баржи. Сначала упал отсек с продовольствием, причем все консервные банки от удара пришли в состояние самораспаковывания, так что Крус Робинсон до конца жизни был обеспечен качественной космической пищей. Несколько часов спустя на планету сковырнулся покореженный капитанский ботик — вездеход, способный перемещаться по земле, под водой и по воздуху. Так уж получилось, что в результате сильнейшего удара все покореженные части встали на свои места и даже более того: некоторые детали в результате рентгеновского облучения в эргосфере черной дыры приобрели неожиданные свойства, и капитанский ботик оказался способен даже зарываться под землю и передвигаться в толще планеты.

Крус Робинсон не успел порадоваться своему везению, как его едва не убил свалившийся ему чуть ли не на голову огромный контейнер, в котором оказался корабельный арсенел — семнадцать широкозарядных атомных фрустеров, две тысячи шестьсот семьдесят широких зарядов к ним, две самонаводящиеся и саморазмножающиеся ракеты «Аргонавт» и еще много всякого оружия, так необходимого путешественнику на необитаемой планете.

Подумав, Крус Робинсон назвал свою планету Даниэлой, и, когда роман вышел в свет, многие читатели спрашивали меня, почему я придумал именно такое название. «Господа, — отвечал я, — что вы ко мне пристаете? Даниэлой планету назвал мой герой Крус Робинсон, автор не имеет к этому никакого отношения! Или вы считаете, что герой литературного произведения не обладает собственной волей, не зависящей от воли создателя? Да оглянитесь вокруг — разве я и вы, все мы не такие же герои такого же литературного произведения, написанного кем-то на заре развития Вселенной, а может, и до ее рождения? Почему собственную свободную волю вы цените, как высокий дар, а такой же свободной воле Круса Робинсона отказываете в праве на существование?»

Итак, Крус Робинсон провел на Даниэле сто семнадцать долгих лет. В первые годы он был занят, в основном, строительством дома, используя местную металлоидную древесину в качестве каркаса этого мегалитического сооружения, достигавшего в высоту верхнего магнитного пояса планеты. Разумеется, жить в этом сооружении он не собирался и в последующие годы объездил на вездеходе все континенты Даниэлы, погружался во все ее моря, вгрызался в недра и едва не добрался до самого центра планеты, но вовремя остановился, сообразив, что из центра ему будет трудно выбраться на поверхность: он попросту не будет знать, в каком направлении лучше всего двигаться, ведь все направления, ведущие из центра чего бы то ни было, абсолютно равноправны!

Скучать у Круса Робинсона не было ни одной минуты времени — мозг его даже во сне занимался научными исследованиями; в частности, разрабатывал для Даниэлы общую теорию эволюции.

А однажды — произошло это на восемьдесят шестом году пребывания Круса Робинсона на Даниэле — к нему явился гость: такое же шестеренкоподобное существо, понятия не имевшее, как оно оказалось на этой планете. Похоже, что память гостю отшибли магнитные поля в пространственно-временной каверне, доставившей столько неприятностей самому Крусу Робинсону.

Поскольку событие это случилось в четверг после сильного дождика, Крус Робинсон назвал своего нового приятеля Четвергом и использовал его на работах, не связанных с интенсивной мыслительной деятельностью — например, если нужно было расстрелять падавший на Даниэлу астероид или вскипятить одно из внутренних морей, чтобы было где купаться и мыть грязную одежду. Тут и пригодился арсенал «Багдадского вора», так что все, свалившееся на моего героя с неба, не пропало даром для сюжета.

Так бы и жили Крус Робинсон с Четвергом на славной необитаемой планете Даниэле, но мимо пролетал крейсер «Пдикрмрвдык», приписанный к базе адруков на Грмыпрезе-3. Разумеется, бесхозную планету тут же оприходовали, занесли в регистр космофлота и колонизовали, а Круса Робинсона с Четвергом интернировали и доставили на Землю в специально для них построенный лагерь для перемещенных лиц. Там они и дожили последние свои дни, не понимая, кому помешала их безбедная и беспечная жизнь на необитаемой планете.

К чести своей могу сказать, что сюжет о Крусе Робинсоне сразу после выхода романа стал популярен, как в свое время — бродячий сюжет мировой литературы о любовном треугольнике, в котором, как в его Бермудском аналоге, погибали люди, судьбы и желания. Об Амосе Сельмире, прототипе моего героя, никто даже не вспомнил. Да я и сам о нем вскоре забыл, купаясь в лучах славы.

МАК-АЛЕФ, ИЛИ ТОРЖЕСТВО ЖЕНЩИНЫ

Некоторые думают, что в наши дни разгула всеобщей галактической демократии не может быть планетных систем, на которых все еще осталась монархическая власть. Человек (а мои читатели, в основном, являются людьми, хотя случается, конечно, что книги мои приобретает какой-нибудь разумный столб с Ахромаза-4), так вот, человек, говорю я, привык к тому, что все в этом мире выбирается — от сорта шампуня в магазине дешевых товаров до президента Галактического содружества народов. Человек (это я опять своего читателя имею в виду) почему-то уверен, что королей, императоров, царей, шахов или, того хуже, табридов можно встретить сейчас лишь в виртуальных мирах компьютерных триллеров или в исторических костюмных представлениях, с таким воодушевлением разыгрываемых в дни праздников на площадях Парижа и Тель-Авива.

Мне-то, много путешествовавшему по Галактике от ее центра до внешних пустынных рукавов, лучше известно, какие странные режимы еще встречаются порой кое-где, особенно в пределах молодых звездных скоплений, где истинная цивилизация только делает первые шаги. В системе Альдерамина, к примеру, вот уже третье тысячелетие правит деспот Бууууркапоз, и никто не знает, сколько своих подданных он отправил в иные миры потому только, что они произносили имя владыки, недостаточно растягивая гласную «у» или, напротив, растягивая ее слишком сильно.

И уж конечно, мало кому из землян известно имя Мак-Алефа с планеты Шмот-3. На родине о нем слагают саги, перлы и шкамцы, а за пределами своей звездной системы он известен лишь узкому кругу галактических путешественников.

История Мак-Алефа чрезвычайно поучительна, она легла в основу сюжета моего романа. «Мак-Алеф» вышел в свет в прошлом месяце и уже удостоился (вот уникальный случай!) положительных отзывов. По-моему, критикам больше всего понравилось феминистское звучание моего замечательного произведения. Ведь кто у нас ходит в литературных критиках? Разумеется, женщины, поскольку они от природы яляются хранительницами традиций и стабильности.

Что же происходит под оболочкой моего романа? Начало интригующее. На далекой планете Шмот-3 проживает народ, управляемый добрым табридом Дрункамом. Все пляшут и поют, что очень не по душе кое-кому из табридской свиты. Почему, скажите на милость, подданные должны плясать, когда им положено работать в поте лица и во славу отечества?

Мой герой Мак-Алеф — представитель древнего шмотского рода, один из тех, кто недоволен правлением Дрункама. Правда, быть недовольным — еще не значит открыто проявлять свое недовольство. Мак-Алеф прославился тем, что с утра до ночи бродил по местным топям, и его неизбежно засасывала трясина, в частности трясина политических интриг, одна из самых распространенных в шмотских болотах. На вопли Мак-Алефа сбегалось пол-табридства, беднягу, конечно, спасали, и он возвращался к вечеру домой, где его встречала дражайшая супруга, набрасывавшаяся на мужа со словами: «Как тебя еще земля носит, такого непутевого? Даже утопиться толком не умеешь! Другой на твоем месте давно стал бы табридом, а ты выше гупраса подняться не можешь, и это при твоих-то талантах и при такой жене, как я!».

В общем, жизнь у Мак-Алефа была не сладкая, но изменить ее он не мог, будучи, как многие мужчины Шмота-3, личностью смелой до безрассудства, но нерешительной до полного инфантилизма. Призывы собственной супруги подняться, возглавить, повести, принять и создать проходили мимо ушей Мак-Алефа, вся жизненная энергия которого была направлена на то, чтобы погромче звать на помощь, погружаясь в очередной раз в гиблую трясину шмотских болот.

Все изменилось в одночасье, когда своими воплями Мак-Алеф привлек внимание вемдеев — разумного племени, обитавшего в самых заповедных болотных местах. Вемдеи вообще-то не общались с подданными табрида Дрункама, поскольку считали их существами недалекими, не способными предсказать собственную судьбу даже в пределах одного светового дня. Сами же вемдеи прекрасно видели не только в тумане болот, но и в тумане времени — природа наградила их специальным органом зрения, назвать который глазом у меня не поворачивается язык, а назвать его как-то иначе мне не позволяет мое уникальное правдолюбие.

Итак, Мак-Алеф так вопил, погружаясь в болото, что несколько вемдеев не выдержали и вытянули его за волосы, заглянув предварительно в будущее и удостоверившись в том, что, спасшись, он не причинит их племени никакого ущерба.

Выбравшись на сухую поверхность, Мак-Алеф повернулся было, чтобы потопать домой и принять ванну, но один из вемдеев крикнул ему вслед:

— Эй, ты что, даже не хочешь знать, что ждет тебя завтра, послезавтра и через два дня?

— Я и так знаю, — бросил Мак-Алеф, не оглядываясь. — Ждет меня моя супруга со своим несносным характером, и так будет завтра, послезавтра, через месяц, год и всю жизнь.

— Эй, — крикнул другой вемдей, — завтра ты станешь карбайским дробом!

— А послезавтра — журмакским требом! — воскликнул третий вемдей.

— А через неделю — табридом нашего мира! — добавил четвертый.

— Болтуны, — бормотал Мак-Алеф, топая к дому. — Должность дроба занята, и вакансий здесь не предвидится. Требом мне тоже не быть никогда — талантов не хватит. А табрид у нас Дрункам, и он еще достаточно молод…

— Что это ты бормочешь? — подозрительно спросила Мак-Алефа его дражайшая супруга, у которой не было собственного имени, поскольку на Шмоте-3 собственными именами обладают лишь мужчины и незамужние девушки, а жен называют, если уж возникает необходимость, именами их спутников жизни. Это естественно, поскольку жена на Шмоте-3 есть глава семьи, а разве вы называете собственное тело одним именем, а голову — другим?

Мак-Алеф рассказал супруге о глупостях, изреченных вемдеями, и пока он мылся в ванной, жена его размышляла, что самому Мак-Алефу было совершенно не свойственно. В отличие от супруга, она прекрасно понимала, что вемдеи видят будущее не хуже, чем соседнюю кочку на своем болоте. И если они сказали «Быть Мак-Алефу табридом», то так и произойдет. Это с одной стороны. С другой: если ничего для этого не делать, то предсказания вемдеев исполнятся сами собой, а это противоречит материалистическому мировоззрению. Вывод: нужно действовать.

Всю ночь жена Мак-Алефа составляла план, в то время как муж ее спал, ворочаясь с боку на бок, и ежеминутно сталкивал свою супругу с кровати, что заставляло ее мысли двигаться в самых разнообразных направлениях.

А утром Мак-Алеф получил ментальное уведомление из табридской канцелярии о скоропостижной смерти от проглатывания кости карбайского дроба Иннобента Рамкапорского и о назначении на эту вакантную должность некоего Мак-Алефа, гупраса даргамского.

— Ну и ну! — удивленно воскликнул Мак-Алеф. — Я — карбайский дроб, подумать только!

— Вот оно, — прошептала его верная жена. — Первое предсказание вемдеев…

— Только не говори мне, что завтра я стану журмакским требом, — запротестовал Мак-Алеф. — До завтра я даже дела карбайского дроба принять не успею!

— Жизнь покажет, — философски заметила супруга и сняла со стены лазерную иглу, которой Мак-Алеф никогда не пользовался, поскольку смертельно боялся крови.

— Ты чего это? — испуганно спросил он.

— Жизнь покажет, — загадочно проговорила супруга и унесла иглу в спальню, где спрятала оружие под подушку.

В тот день она не пустила Мак-Алефа на болота — а ну как супруг ненароком утонет и не успеет сделать ее женой треба и табрида? А на другое утро почта принесла весть: в дополнение к должности карбайского дроба Мак-Алеф назначался на пост журмакского треба, поскольку прежний треб переел за ужином мяса дикого лопаря и отдал ночью концы в страшных мучениях.

— Послушай, — сказал Мак-Алеф супруге, — не ты ли, я слышал, распорядилась вчера послать в подарок журмакскому требу лучшего лопаря из наших заповедников?

— А что мне оставалось делать, если от тебя инициативы не дождешься даже в супружеской постели? — пожала плечами госпожа Мак-Алеф. — Кстати, я пригласила сегодня на обед этого никчемного правителя, табрида Дрункама.

— Ты собираешься подать на стол отравленное мясо лопаря? — ужаснулся Мак-Алеф.

— Ты дурак, — ответила жена. — Два раза использовать один способ убийства? Нет, могут догадаться! Ты пригласишь табрида отдохнуть на нашей постели и лично заколешь его лазерной иглой.

— Я? — пришел в полное отчаяние Мак-Алеф. — У меня рука не повернется! Я так уважаю табрида Дрункама!

— Тряпка, — резюмировала супруга. — Придется мне самой взяться за это мужское дело.

И взялась. Разумеется, все прошло без сучка без задоринки. Крови, правда, оказалось столько, что отмыть супружескую постель не удалось, и новый табрид Мак-Алеф выставил этот предмет мебели на аукцион, где кровать приобрел сын Дрункама Малкольц.

Между тем Мак-Алеф отправился на болота, чтобы попробовать в очередной раз утопиться, поскольку вовсе не ощущал в себе сил для управления таким огромным табридством, как Шмот-3. На этот раз ему даже погрузиться толком не удалось, поскольку сопровождавшая табрида свита вытащила своего господина за волосы. А тут опять вемдеи подоспели и принялись за свое.

— Завтра, — сказали они хором, — тебя убьет сын Дрункама Малкольц.

— Что вы несете? — не выдержал Мак-Алеф. — Вы же сами мне в прошлый раз говорили о дробе, требе и табриде! Ни о каком убийстве и речи не было!

— А чего ж ты убежал, не дослушав? — спросили вемдеи. — Будь у тебя больше терпения, ты бы имел полную информацию.

В состоянии прострации бежал Мак-Алеф с болота, преследуемый свитой, желавшей обтереть повелителя от грязи, налипшей на его одежду.

— Завтра меня убьет Малкольц! — сообщил Мак-Алеф своей жене, надеясь на сострадание.

— И правильно сделает, — отпарировала она. — Он уже приобрел нашу супружескую кровать, значит, хочет лежать на этом ложе вместе со мной. Это прямой намек, ты не находишь?

«О женщины, вам имя — вероломство!» Так думал бедняга Мак-Алеф и был, конечно, неправ, потому что жена его никакой веры не ломала — напротив, она свято верила в прогноз вемдеев, а потому на следующее утро пригласила в гости Малкольца и лично отвела его в чулан, где Мак-Алеф прятался от судьбы.

Сцену смерти моего героя я пересказывать не в состоянии — меня начинают душить слезы раскаяния, когда я перечитываю это место. Ну зачем моя авторская воля оказалась такой суровой? Что мне стоило по всей справедливости наказать злую жену бедняги Мак-Алефа, добрейшего существа на Шмоте-3, всю жизнь хотевшего лишь одного — спокойной смерти в трясине тихого болота? В отличие от своего героя, я-то прекрасно знал, что в тихом болоте водятся вемдеи!

Эх, да что говорить… Бывшая супруга Мак-Алефа вышла замуж за нового табрида Малкольца, и только тогда выяснилась истинная подоплека этой трагедии. Оказывается, все так и было задумано! Малкольц, сын Дрункама, давно зарился на отцовский трон. Ждать, пока табрид отдаст концы, Малкольц не хотел. И тогда в его голове возник хитроумный план, который он осуществил вместе со своей любовницей, женой ничего не подозревавшего Мак-Алефа.

А что же вемдеи? — спросит читатель. Неужели они не знали об этом жестоком и несправедливом плане? Знали, конечно, но что они могли сделать? Предсказывать будущее они умели прекрасно, а исправлять настоящее не собирались. Они сказали Мак-Алефу правду, и не их вина, что этот незадачливый табрид ничего не видел дальше собственного носа.

Теперь вы понимаете, почему критика приняла этот мой роман удивительно благосклонно? Единственное замечание высказала критикесса Тумпальдина Бампер. «Иона Шекет, — заявила она, — должен был назвать свой роман „Жена Мак-Алефа“. Ведь именно эта женщина является истинной героиней, а не ее муж-тряпка. Но разве автор способен преодолеть свой мужской шовинизм?»

Что мог я сказать в ответ? Автор отвечает критикам, публикуя свое новое произведение. Так я и сделал.

КУНИЦИАНСКИЙ СКОПЕЦ

С горьким чувством приступаю я к рассказу о том, как провалился в читательском прокате один из лучших моих романов «Куницианский скопец». Ни одно из своих литературных произведений не сочинял я с таким вдохновением, с такой любовью к созданному мной персонажу. Но читатели — не говорю о критиках — не поняли ни моего замысла, ни воплощения.

Едва книжный файл появился на виртуальных прилавках, я начал получать отзывы от разгневанных читателей. «Я не понимаю, — писал один, — как мог такой большой писатель, как Шекет, надумать такой гнусный поклеп на человечество? Жестокость свойственна людям, но разве на галактических просторах ее меньше? Нас, людей, в Галактике и без того ненавидят, потому что мы несем всем другим цивилизациям свет разума. Почему же вы заставляете вашего Шерлока поступать так, чтобы о нас, людях, думали еще хуже? Если после вашего романа не разразится погром на какой-нибудь планете, где люди несут свет разума другому, менее просвещенному народу, я буду очень удивлен»…

Обратили внимание на стиль? «Мы, люди»… «Мы несем свет разума»… А сам наверняка какой-нибудь обезьяно-мураг с планеты, где живого человека в глаза не видели, а о существовании планеты Земля знают лишь из сочинений некоего Ионы Шекета, которого еще смеют критиковать!

Впрочем, судите сами, заслуживал ли мой роман той грязной волны инсинуаций, какая накрыла его сразу после первого упоминания о публикации.

Как видно из названия, действие происходит на планете Куниция — это, кстати, вполне реальное место на расстоянии ста восьмидесяти шести парсеков от Солнечной системы в направлении на Крабовидную туманность. Живут на Куниции, как вы сами понимаете, куницианцы — довольно мирная цивилизация, кое в чем даже похожая на нас, землян. Во всяком случае, по две руки и две ноги у них имеются, туловище (довольно массивное и бесформенное) тоже, а вот что касается головы… Голова на плечах даже не у всякого землянина имеет место, что же говорить о существах, мозг которых сосредоточен в нижней части туловища и похож на воздушный шар, прицепленный к поясу толстым шнуром, по которому передаются мысли в виде электрических импульсов?

Мой герой по имени Шерлок прибыл на Куницию со своим семейством (жена, дочь, домашний робот и персональный компьютер) и обосновался в столице государства, чтобы вести торговые дела. Прошел месяц, и в Шерлоковских клиентах ходила уже половина населения Куниции, а это как-никак семнадцать миллионов триста тысяч взрослых особей. Жена Шерлока вела компьютерное хозяйство, дочь гуляла в сопровождении домашнего робота, а глава семейства насаждал среди куницианцев земную мудрость — как, впрочем, и земное коварство.

Коварство-то и вышло Шерлоку боком, причем в буквальном смысле этого слова.

Когда торговая фирма «Шерлок и только Шерлок» приобрела всепланетную известность, к нему стали обращаться разорившиеся куницианцы с просьбами продать товар в долг или того хуже — с просьбами ссудить деньги, чтобы купить на них товары. Шерлок, будучи человеком хотя и расчетливым (покажите мне нерасчетливого торговца!), но добрым в душе, товары в долг давал и деньги ссужал. Как и положено на любой нормальной планете, Шерлок отбирал у клиентов расписки: мол, ежели не верну взятое в срок, то обязуюсь ответить за свою необязательность так-то и так-то.

«Так-то и так-то» варьировалось от случая к случаю и от клиента к клиенту. Некий Росмонд Пашабаша, например, отдал Шерлоку в виде компенсации за просроченную ссуду всю тридцать седьмую северную параллель с расположенными на ней строениями и с пересекавшими ее дорогами. А однажды приплелся к Шерлоку молодой куницианец Лубранцо и попросил в долг одиннадцать тысяч триста восемьдесят семь галактических шекелей, ибо именно столько стоил ракетоноситель, который он хотел приобрести.

— Пожалуйста, — сказал Шерлок своим приятным скрипучим голосом. — Что вы оставите в залог возврата ссуды?

— Ничего, — пожал Лубранцо третьим своим плечом, — поскольку у меня ничего нет.

— Вот как? — поднял брови Шерлок. — Хорошо, готов пойти вам навстречу. Надеюсь, что вы сполна заплатите мне, когда закончится срок ссуды.

— Ясное дело! — с воодушевлением воскликнул Лубранцо, и Шерлок понял, что платить этот господин не собирался ни при каких обстоятельствах.

С подобными случаями Шерлок на Куниции уже встречался и успел потерять на этом значительную часть своего состояния. Даже самые почтенные куницианцы не считали для себя зазорным брать и не отдавать, поскольку в глубине души каждый из них считал людей с Земли существами чуждыми, неразумными и даже в чем-то порочными, ведь порочным по идее можно объявить даже восход солнца, поскольку при дневном свете становятся видны интимные части тел и душ, обычно скрываемые от посторонних взглядов и мыслей.

— Понятно… — процедил Шерлок в ответ на восклицание Лубранцо. Надо сказать, что господин этот был одним из самых крикливых, на любом перекрестке он готов был утверждать, что земная цивилизация — источник галактического разврата, а лично торговец Шерлок — просто грязная тварь. Но, несмотря на это, Лубранцо к Шерлоку пришел таки на поклон, поскольку другого выхода у него просто не оставалось.

— Понятно… — повторил Шерлок, сдерживая праведный гнев, и продолжил:

— Вот что, господин хороший, давайте сделаем так: если к утру первого парфумера долг не будет выплачен, вы позволите мне вырезать из вашего тела три килограмма мяса. Справедливо?

— Ах! — воскликнул Лубранцо. — Мясо — это то, чего во мне в избытке! Я всегда хотел похудеть именно на три килограмма! Впрочем, — добавил он поспешно, — это, конечно, шутка, я готов доказать, что и у меня есть чувство юмора.

Торговый договор был подписан, утвержден у нотариальной компьютерной программы и введен в действие, после чего Лубранцо удалился, весело рассказывая по дороге домой о замечательной сделке, заключенной с грязным паршивым землянином.

Кстати, ракетоноситель, купленный господином Лубранцо на Шерлоковские деньги, оказался с дефектом и взорвался на седьмой секунде после старта, так что заработать на своем приобретении клиент не сумел — наоборот, потерял последнее.

Оставшееся до первого парфумера время Лубранцо провел в кругу друзей, пытаясь утопить в алкоголе мрачные воспоминания о ненадежном ракетоносителе.

Первого парфумера в дом к Лубранцо явился Шерлоковский робот и гнусным металлическим голосом зачитал текст расписки.

— Хозяин, — закончил он чтение приговора, — ждет вас к восьми часам в зале приговоров Куниции, где намерен получить от вас три килограмма вырезки.

— Юморист твой хозяин! — воскликнул не проспавшийся Лубранцо, но робот и не думал шутить. Когда без минуты восемь клиент еще даже не надел штанов, была введена в действие судебная программа, и бедняга Лубранцо оказался в зале приведения приговоров в исполнение, будучи в полном неглиже и душевной сумятице.

Шерлок ожидал Лубранцо, перекладывая из руки в руку лучевой скальпель разового пользования.

— Эй, вы что, рехнулись, милейший? — изумился Лубранцо, узрев это варварсвое оружие и поняв наконец, что угроза Шерлока вовсе не сотрясение воздуха. — Мы же цивилизованные существа, особенно вы, земляне!

— Поздновато вы, дорогой Лубранцо, вспомнили о цивилизованности землян, — мрачно сказал Шерлок. — Вчера еще вы говорили о нас вообще и обо мне лично совершенно противоположные гадости. Подставляйте бок, я намерен забрать свой долг.

— Да что ж такое! — завопил Лубранцо. — Судьи! Прекратите беззаконие!

Но электронные судьи Куниции, висевшие на стенах зала, лишь мигнули первыми значащими цифрами на своих табло. Что они могли сделать? Совершенно законная сделка. Обещал — плати.

Поняв, что судьи бессильны, Лубранцо обратился к общественности, включив на передачу все расположенные в зале приговоров визионные камеры.

— Караул! — завопил он. — Грязный землянин хочет зарезать честного куницианца!

— И этот куницианец еще называет себя честным… — презрительно сказал Шерлок. — Что же тогда в его представлении обман?

Он нацелился скальпелем в правый бок Лубранцо, и миллионы зрителей во всех домах Куниции замерли от ужаса, наблюдая на своих экранах эту душераздирающую сцену.

— Помогите! — кричал Лубранцо. — Кто-нибудь! Заплатите за меня этому подлецу! Я верну!

Но все уже имели возможность убедиться в том, как возвращает долги достопочтенный господин Лубранцо. Никто даже не подумал поручиться за него своими деньгами.

— Не шевелитесь, — потребовал Шерлок, — иначе я отхвачу больше мяса, чем записано в договоре, а лишнего мне не нужно.

Туповатый в обычных обстоятельствах Лубранцо неожиданно для Шерлока проявил признаки гениального мышления и заявил:

— Долг требует, чтоб мясо я отдал, но кровь свою я дать не обещал!

Он даже стихами заговорил в этот час расплаты!

Шерлок опустил скальпель и задумался. Черт возьми, вот к чему приводит поспешность в заключении сделки! Нужно было посоветоваться с хорошим адвокатом-землянином, уж он бы не забыл о том, что в мясе обычно есть еще и кровь, пусть даже светло-зеленого цвета, как у куницианцев. Вырезать мясо без крови невозможно, и следовательно, сделка теряет юридический смысл…

— Ну что, поел моего мяса? — усмехнулся пришедший в себя Лубранцо, поняв, что выиграл у Шерлока не только свою жизнь, но и деньги, потраченные на ракетоноситель.

— М-м… — протянул Шерлок, мучительно раздумывая над горькой судьбой землянина, несущего свет разума далеким варварским цивилизациям. — Э-э… Верно, отдавать свою кровь по контракту вы не обязаны.

— Значит, я свободен от долгового обязательства! — победно воскликнул Лубранцо.

— Ни в коем случае, — мстительно объявил Шерлок. — Вот мозг ваш, висящий на веревочке. Это ведь тоже мясо, не так ли?

— Ну? — сказал Лубранцо, поняв неожиданно, что беды его только начинаются.

— А крови в нем нет ни капли, поскольку ваш мозг питается не кровью, а электрическими импульсами организма?

Лубранцо молчал, но вместо него ответили висевшие на стенах судьи:

— Верно, господин Шерлок. В мозге куницианца нет кровеносных сосудов.

— И вес его равен…

— Конкретно мозг господина Лубранцо весит два килограмма девятьсот двадцать граммов.

— Восемьдесят граммов живого мяса я ему прощаю, — язвительно сказал Шерлок и одним движением отсек от тела господина Лубранцо висевший, будто воздушный шарик на веревочке, мозг.

Подбрасывая мозг Лубранцо, как мяч, Шерлок покинул зал приговоров, вернулся домой и в тот же день, свернув свой бизнес на Куниции, вылетел с планеты в неизвестном направлении. С ним отправились домочадцы — жена, дочь, робот и персональный компьютер. И разумеется, вся нажитая на Куниции сумма в галактических шекелях.

От греха, как говорится, подальше. Людей с Земли на Куниции и так не жаловали, что уж говорить теперь, после столь жестокой, хотя и справедливой, расправы?

Финальная сцена романа: звездолет Шерлока удаляется в подпространство, а безмозглый Лубранцо возлегает в своей постели под ментальным одеялом, не понимая, почему у него с утра такое плохое настроение…

Вот и скажите мне, почему «Куницианский скопец» вызвал у читателей столь бурные отрицательные эмоции! По-моему, все дело не в содержании произведения, а в том, что читатели не поняли его названия. Действительно, почему «скопец», если у моего героя были жена и дочь, и даже виртуальный гарем, о котором не знал никто, в том числе автор?

Отвечаю: «скопец» в данном случае означает, что Шерлок успел таки скопить на Куниции достаточную сумму денег, чтобы заняться бизнесом на любой другой планете Галактики. Так он, кстати, и поступил.

ТАЙНА ГАМБСОВСКИХ КОМПЬЮТЕРОВ

История создания моего романа «Двенадцать компьютеров» очень примечательна. Дело в том, что впервые за мою творческую жизнь в литературе мне начали угрожать совершенно не известные существа. Не всегда это были люди, чаще аборигены с какой-нибудь дикой планеты вроде Ирухуруса-23, понятия не имеющие о том, что такое творческая фантазия.

Я сам виноват — проговорился в интервью с репортером из «Галактического противосияния», что начал писать роман о решении проблемы черной дыры Кукур-2. Якобы нашелся некий гениальный ученый (вы ж понимаете, в литературных произведениях все ученые гениальны), который разгадал код вскрытия Кукура и вознамерился овладеть скрытыми в этой черной дыре сокровищами. Конечно, все это игра моего воображения. Во-первых, нет и не может быть кодов вскрытия черных дыр — что это вам, сейф с электронным замком? Во-вторых, кто доказал, что великий космонавт Ийон Тихий действительно сбросил в эту черную дыру обнаруженные им сокровища цивилизации пурмахов? Да, так гласит красивая легенда — сбросил, чтобы никому не досталось. А сокровища немалые: семь рубинов — каждый величиной с астероид Веста, одиннадцать триллионов тонн чистого золота, не синтезированного, а реально намытого в золотоносных песках Пассифлоры, и, самое главное, — оригинал гениальной картины Вурмераса «Божье наказание».

Поступок Тихого я объяснить не берусь, к тому же, я вообще не уверен, что великий космонавт совершил то, что ему приписывают. Репортеру «Галактическом противосиянии» я сказал в порыве авторского самолюбования, что знаю секрет Кукура-2 и намерен изложить его в своем новом романе. Число предложений о продаже информации не поддается счету. Когда я ответил твердым «нет», мне начали угрожать убийством, самоубийством и покушениями на мою прижизненную славу. Я держался из последних сил и сочинял роман, скрываясь от киллеров, киберов и прочих искателей приключений в… Нет, я никогда не расскажу о том, где работал над «Двенадцатью компьютерами», иначе в следующий раз мне придется искать новое убежище, что не входит в мои творческие планы.

Как бы то ни было, «Двенадцать компьютеров» были опубликованы, и вот тут-то началась настоящая потеха. Большинство читателей, естественно, поняли, что я написал литературное произведение, а не руководство к действию. Но искатели секрета Кукура-2 с логикой не в ладах — все, что касается сокровищ пурмахов, они принимают за чистую монету. Купив мой роман, они не восхитились его безупречным стилем, не стали следить за перипетиями приключений главных героев, не восприняли сатирического подтекста — нет, до их замороченного сознания дошло только одно: тайна Кукура-2 находится в памяти одного из двенадцати компьютеров фирмы «Гамбс и сыновья», модель «Из дворца».

Роман еще не успел толком развернуться в издательской сети, а охотники за сокровищами уже начали поиск пресловутого «кукуровского компьютера», не дав себе труд дождаться публикации финала моего произведения, в котором все объяснялось и выводилось на чистую воду.

К счастью, покушения на мою персону после публикации романа прекратились, я вернулся к нормальной жизни и даже встретился с читателями в виртуальной сети «Живые здесь не ходят». Пообщался я также и с критиками — в другой виртуальной сети «Живых здесь не оставляют». И везде я пересказывал сюжет романа, поскольку, как выяснилось, ни читатели, ни даже критики не дочитали его до конца: где-то в районе десятой главы все пускались на поиски «кукуровского компьютера», пользуясь разбросанными в тексте там и сям указаниями. Вот какова сила писательского слова! Это могло бы потешить мое самолюбие, но я-то писал роман, надеясь, что хоть кто-нибудь дочитает его до слова «Конец»!

Итак, действие «Двенадцати компьютеров» разворачивается на планете N (истинное название планеты я не доверил даже своему компьютеру). Здесь жил гениальный ученый Абабуй, решивший проблему черной дыры Кукур-2. «Сокровища пурмахов легко достать, — сказал он, умирая от смеха в клинике для тихо помешанных. — Решение этой простенькой проблемы я записал в память одного из моих двенадцати компьютеров. В какой именно? Да я не… Ха-ха-ха… Не могу ска… Ха-ха-ха…»

И умер. Смерть от смеха, кстати, очень мучительна, поскольку болезнь поражает органы речи и дыхания. Однажды начав смеяться по пустячному поводу, человек уже не может остановиться.

После смерти Абабуя один из его дальних родственников, по чистой случайности слышавший предсмертные вопли ученого, вознамерился «кукуровский компьютер» найти и информацией воспользоваться. Проблема, однако, заключалась в том, что родственник (звали его Кыся) ни уха ни рыла не смыслил в компьютерах, поисковых системах и черных дырах. А потому поиски он начал вовсе не так, как поступил бы на его месте нормальный системный программист. Кыся послал запрос о компьютерах модели «Из дворца» в галактическую поисковую паутину. Представляете себе эту глупость? В «паутине» пауков всегда было больше, чем реальной информации. Пауки, эти компьютерные грабители с большой дороги, не упускают случая перехватить любые мало мальски важные сведения и продать их втридорога, а то и самим воспользоваться информацией. Лично я никогда не пользуюсь галактической паутиной — имею печальный опыт.

Именно этот опыт позволил мне правдиво описать, как паук-грабитель по имени Бандер подцепил в паутине запрос Кыси, лично явился к пользователю и заявил с порога:

— Дорогой, давайте так: вы мне сообщаете параметры компьютеров, а я вам за это отвалю от найденных мной сокровищ тридцать миллионов тонн золота с Пассифлоры.

— Грабеж! — занервничал Кыся. — А «Божье наказание»? А рубины величиной с Весту?

— Это мне, — скромно сказал Бандер. — Между прочим, что означает выражение: «Канай, канарей»?

— Н. не знаю, — огорчился Кыся.

— И с такими познаниями в компьютерах вы собираетесь искать набор «Из дворца»? — с презрением пожал плечами Бандер, приведя Кысю в полное душевное расстройство.

— Миллиард тонн золота и один алмаз, — пискнул бедняга.

— Не нервируйте меня, — буркнул Бандер. — Сговоримся на пятистах миллионах. Зачем вам алмазы? Вы даже не женаты!

Убийственный аргумент, и Кыся не нашел, что возразить. А ведь мог бы спросить, например, зачем алмазы самому Бандеру, у которого не то что жены, но даже собственной квартиры в то время не было, поскольку он недавно вышел из тюрьмы, где просидел две пары штанов за преступления, связанные с незаконным использованием информации.

Как бы то ни было, Бандер вошел в долю и приступил к поискам компьтеров модели «Из дворца», уничтожив предварительно все упоминания о них в галактической поисковой паутине.

Сначала подельщикам везло. Оказалось, что перед тем, как приступ смеха сразил его окончательно, Абабуй успел сдать весь комплект в комиссионный магазин на планете Баирдец-3, где компьютеры и пылились в витрине, дожидаясь покупателя.

— Замечательно! — воскликнул Кыся. — Берем!

— Разумеется, — саркастически заметил на это Бандер. — Надеюсь, у вас есть сотня галактических шекелей?

— Э… — сник Кыся, который не далее как вчера вечером передал господину Бандеру свои последние сбережения. — Но я… Мои деньги… Они… э… разве не у вас, а?

— У меня? — удивился Бандер. — Как ваши деньги могли оказаться у меня? Я их у вас украл?

— Нет, я сам их вам…

— Значит, это не ваши деньги, — твердо сказал Бандер. — Это мои деньги, а где доля, которую должны внести вы?

— Но я… — от беспримерной наглости компаньона у Кыси схватило сердце. — Моя доля… э… пятьсот миллионов тонн…

— Вы их сначала получите, — злорадно заявил Бандер и вошел в магазин, оставив Кысю за дверью.

Можете себе представить душевное состояние бедняги, стоящего перед витриной и наблюдающего, как продавец снимает с полок заветные компьютеры и передает их компаньону… то есть, злейшему Кысиному врагу, которому он в тот момент готов был перекусить горло собственными вставными зубами.

Отчаяние придает силы даже самым слабым и безвольным. Бандер еще не успел внести залоговый чек, как Кыся ворвался в торговый зал и при сотне свидетелей вознамерился выцарапать компаньону глаза. Результат: Бандер в больнице, Кыся в камере, а компьютеры «Из дворца», как неходовой товар, разукомплектованы и проданы по одному самым разным людям и прочим разумным созданиям, в том числе и таким, кто случайно оказался в магазине и отхватил по дешевке совершенно не нужную ему вещь.

Неделю спустя Кысю выпустили из камеры, а Бандера — из больницы. Компаньоны встретились у входа в пресловутый комиссионный магазин, где каждый намеревался получить информацию о том, в какие стороны расползлись гамбсовские компьютеры.

— Теперь я знаю, что означает выражение «Канай, канарей», — мрачно сообщил Кыся, набравшийся тюремного опыта.

— Оно означает, — заметил Бандер, — что больше ста миллионов тонн пассифлорского золота я вам теперь не отдам ни при каких обстоятельствах.

Кыся промолчал — сил для сопротивления у него больше не осталось.

Поиску каждого из двенадцати гамбсовских компьютеров я посвятил по главе своего литературного труда. Так получилось, что один компьютер увезли на Кахрон-5 аборигены, желавшие рассчитать изменение орбиты этой слишком далекой от светила планеты. Другой компьютер оказался на Лизме-9 в будуаре светской дамы, прельстившейся удивительным дизайном этого предмета, имевшего форму писающего мальчика — результаты вычислений компьютер изливал из себя в виде струйки горячей информационной жидкости. Третий компьютер был занесен судьбой в дебри Аранжона-6, где он висел на дереве, освещая по ночам охотничью тропу своими индикаторными лампочками. Четвертый компьютер купила девица с Марса, пожелавшая вычислить параметры своего будущего супруга. Пятый компьютер…

Да что я вам все это перечисляю? Надеюсь, у вас, в отличие от большинства так называемых читателей, хватит терпения добраться до последней главы, где вы узнаете то, что ощутил Кыся, когда после множества приключений оказался перед лицом сразившей его истины: нет в гамбсовских компьютерах никакой информации о «кукуровской проблеме»! Нет и никогда не было. Да и быть не могло, ибо что в черную дыру упало, то, естественно, пропало.

Вы, конечно, захотите узнать, почему эта известная научная истина открылась одному лишь Кысе? Так я вам, как автор, скажу: Бандер до этого печального дня не дожил. Я убил его… то есть, мой герой, этот нервический и ни к чему путному не пригодный Кыся отправил Бандера на тот свет, когда обнаружилось, что в одиннадцати компьютерах нет никакой информации, а двенадцатый, вожделенный, буквально завтра окажется в руках компаньонов. Алчность лишила Кысю рассудка, и он-таки перекусил Бандеру глотку своими вставными зубами.

И зачем? Только для того, чтобы убедиться: настоящая наука никогда не скрывает истину! Если ученые говорят, что из черных дыр невозможно извлечь даже упавшую туда сухую хлебную крошку, то что уж говорить о золоте, алмазах и «Божьем наказании»?

Своих героев я сумел наказать за плохие оценки в школе, но как поступить с читателями моего романа, пустившимися во все тяжкие, чтобы обнаружить необнаружимое? О, это нетерпение молодости! Господа, если кто-нибудь из вас встретит на жизненном пути человека или иное разумное существо, которое, дрожа от нетерпения, пытается вычерпать космос вокруг черных дыр, пожалуйста, передайте ему: пусть дочитает наконец роман Ионы Шекета «Двенадцатый компьютер»!

ЗОЛОТОЙ ЗЕЛЬЦ

Вскоре после публикации романа «Двенадцатый компьютер» я проводил профилактику сознания и убирал из памяти не нужные мне сведения. Зачем мне было помнить, как восьмого марта меня подрезал на повороте от Солнца к Сириусу некий абориген Паргуса-4, даже не извинившийся за свое дорожное нарушение. Или вот еще: к чему держать в памяти, к примеру, что двадцать три, помноженное на тридцать восемь, дает восемьсот семьдесят четыре? Всю эту ненужную информацию я время от времени выбрасываю из памяти и готов поделиться с читателями своей методикой.

Так вот, я изо всех сил старался забыть печальную информацию, связанную с выходом в свет моего «Двенадцатого компьютера», как вдруг галактическая почта внедрила в мое занятое сознание письмо следующего содержания:

«Малоуважаемый Шекет! Я и раньше считал ваши потуги на литературное творчество не более чем прогрессирующей графоманией, а теперь убежден в этом полностью и окончательно. Почему вы позволили одному своему персонажу (Кысе) прирезать другого (Бандера)? Профессиональные авторы так не поступают! Разве Бандер с Кысей достигли своей цели — обогащения? Читатель в моем лице ждал продолжения их бездарных приключений, а что он (в смысле — я) получил? Труп полюбившегося персонажа? Только такие графоманы, как вы, мало уважаемый Шекет, способны так поступать с собственными читателями. Учитывая изложенное, я требую продолжения „Двенадцатого компьютера“ с теми же персонажами. Примите и проч.».

Подписи, естественно, не было, а возможно, я сам стер ее из собственной памяти вместе с результатом умножения двадцати трех на тридцать восемь. Но проницательность неведомого читателя меня поразила настолько, что я немедленно прекратил издевательство над своей памятью — ведь именно в тот момент я как раз собирался избавиться от воспоминаний о злополучном персонаже Бандере и его глупом и жадном подельнике Кысе.

«Стоп! — сказал я себе. — Разве ты сам не хотел продолжить серию их приключений? Разве это в твою бездарную голову пришла мысль прирезать Бандера перед самым финалом? Нет, это все Кыся, это его безудержная жажда богатства любой ценой! Я же вовсе этого не хотел. Спасибо читателю — он наставил меня на путь истинный».

Теперь вы понимаете, надеюсь, почему в моем новом романе «Золотой зельц» никто не найдет результата умножения двадцати трех на тридцать восемь, а равно и воспоминаний о том, как меня подрезал на повороте… Нет, этого эпизода из своей биографии я решительно не помню, а потому вставить его в роман не было никакой возможности.

Нет в моем новом романе и Кыси, этого теплокровного убийцы. После совершенного им преступления я просто не мог видеть его не отягощенную мыслями физиономию — есть же и у автора определенные права на жизнь собственных персонажей!

А Бандера я с удовольствием воскресил для жизни в новом литературном произведении. Да, Кыся перекусил Бандеру горло своей вставной челюстью, но зубы оказались тупыми и, к тому же, нечищенными. Если бы Кыся перед совершением преступления показал свою челюсть дантисту, я, как автор, вынужден был бы смириться перед неизбежностью летального исхода. Но Кыся терпеть не мог дантистов, как, впрочем, и авторов. Результат: прокусить горло до смерти прокусываемого он не сумел, однако Бендеру все же пришлось проваляться в больнице больше года — как раз до начала следующего романа. Дело было в том, что в горло моего персонажа попала виртуальная инфекция от нечищенной челюсти Кыси — тут я, как автор, оказался бессилен. Надо чистить челюсти, господа читатели, даже если они у вас вставные, как у Кыси, брошенного мной на произвол судьбы.

Из больницы Бандер вышел злым, как тираннозавр после охоты на игуанодона. Сначала единственным его желанием было найти Кысю и отомстить. Потом воскресло второе желание — обогатиться. Из двух зол — мести и жажды денег — Бандер выбрал второе, и я, как автор, с ним согласился: мне куда интереснее было сочинять роман о поисках клада, чем о погоне за постылым Кысей.

К слову сказать, больница, в которой лечился Бандер, располагалась на Щаруноре-2. Если кто не знает: именно на этой планете водятся жующие создания зельцы, способные по собственному желанию обращаться в золото. Водятся зельцы в горной местности, совершенно недоступной и даже не обозначенной на картах. Иногда отдельные экземпляры зельцев (должно быть, совершенно выжившие из ума) спускаются в долину, где находится столица Щарунора-2, и отдаются во власть первого встречного индивидуума. Обладатель зельца обычно прячет свое достояние подальше от пристальных взглядов соседей и налоговой полиции — зачем ему лишние хлопоты, ведь зельцы на Щаруноре-2 занесены в Красную книгу и каждый экземпляр подлежит немедленной сдаче в государственный заповедник под названием «Монетный двор».

К чему я напоминаю читателю об этой особенности щарунорской жизни? К тому, что, выйдя из больницы, Бандер, естественно, узнал о существовании зельцев от первого же встречного щарунорца.

— А в самом городе, — осторожно спросил Бандер, — есть ли счастливые обладатели золотых зельцев?

— Да уж, конечно, — уверенно заявил первый встречный, представившийся господином Китайком. — У многих есть, но никто ведь не признается! Кому хочется платить налог на недвижимость (ибо золотой зельц неподвижен), домашний скот (ибо зельц все-таки животное), движимое имущество (ибо зельц, что ни говори, может служить и гужевым транспортом), а также налог на добавленную стоимость — это, согласитесь, вообще безумие, придуманное государством, чтобы грабить честных граждан?

Гневно произнеся эту длинную тираду, Китайк быстро пошел прочь, а Бандер, даже после болезни не лишенный сообразительности, направился за ним следом. «Откуда у Китайка, — думал он, — такие точные знания о зельцах, если сам он не является тайным зельцевладетелем?».

«Можно, конечно, — продолжал рассуждать Бандер, не упуская Китайка из виду, — бродить по городским улицам в ожидании спустившегося с гор зельца, но сколько это отнимет времени? Год? Три? Всю жизнь? Не проще ли отнять золотого зельца у того, что уже им владеет? Логично? Логично. Более того — не только логично, но и правильно».

Китайк между тем дошел до своего жилища и скрылся за бронированной дверью, вид которой лишь утвердил Бандера в том, что мысль его была логичной, правильной и, к тому же, простой, а следовательно, гениальной.

Предстояло сделать две вещи. Во-первых, убедиться в том, что Китайк действительно владеет золотым зельцем. Во-вторых, убедить Китайка расстаться с собственностью в пользу Бандера.

Первый пункт программы был выполнен моим героем в ту же ночь, когда взошли три щарунорские луны, похожие на обкусанные буханки хлеба. Бандер постучал в бронированную дверь и, когда заспанный Китайк спросил, какого хрена ему тут надо, сказал сладким голосом:

— Ах, дорогой Китайк, это я, супруга вашего зельца. Мне бы мужа своего назад получить… Хотя бы на ночь… Нам бы селеночка зачать в любовном экстазе…

Как поступил бы любой щарунорец, золотым зельцем не обладавший? Выругался бы последними словами и пошел досыпать. В мыслях же Китайка немедленно начался полный разлад. С одной стороны, как хотелось ему заполучить еще и золотого селеночка! С другой — а вдруг это провокация налогового управления? Где это видано, чтобы жены золотых зельцев спускались с гор за своими супругами? Мало в горах других зельцских особей, с которыми можно зачать селеночка без риска для жизни?..

Китайк заметался. Начал было открывать дверь, но тут же запер ее еще на один запор. Бросился было к тайнику, в котором хранил своего золотого зельца, но тут же понял, что за ним могут следить рентгеновские глаза налогового инспектора. Слыша из-за двери все эти шумные метания, Бандер удовлетворенно кривил губы и разрабатывал план последующих действий.

Когда в доме все стихло (Китайк спрятался под одеялом и решил притвориться спящим), Бандер подошел к окну спальни и завопил:

— Телеграмма для Китайка, владельца золотого зельца!

— Ш-ш-ш… — зашипел Китайк, появившись в окне в полном неглиже. — Как-кая телеграмма? К-какой еще зельц?

— Читаю! — продолжал вопить Бандер. — «Грузите зельцы бочками! Братья Каракозы!»

— Тише-тише, — заволновался Китайк. — Это полная глупость, милейший. Какие бочки? Какие зельцы? Вы весь город разбудите!

— Особенно агентов налогового управления, — согласился Бандер и понизил голос. — Отдайте золотого зельца, и я навсегда оставлю вас в покое.

— Нет у меня никакого…

— В задней комнате, за перегородкой, — заявил Бандер, зафиксировавший на слух недавние метания Китайка.

— Нет у меня никакого… — повторил Китайк, но куда менее уверенным шепотом.

Бандер лишь плечами пожал — торопиться ему было некуда.

— Послушайте, милейший, — решился наконец Китайк, — я пожалуй отдам вам бронзового зельца, стоящего у меня в гостиной. Это семейная реликвия, но я готов…

— Золотого, — рявкнул Бандер. — Золотого, иначе я иду в налоговое управление!

— Ну и идите, — злорадно ответил Китайк. — Лучше отдать часть государству, чем вам всего зельца целиком!

— Значит, — с удовлетворением констатировал Бандер, — вы признаете, что владеете золотым зельцем, хотя минуту назад утверждали обратное? Хорошо, я принимаю ваш аргумент и готов взять лишь голову зельца — согласитесь, налоговый инспектор заберет гораздо больше!

Китайк молчал, обдумывая предложение. Он так погрузился в раздумья, что не расслышал шагов в собственной гостиной — это Бандер проник в квартиру, открыв бронированную дверь платиновой отмычкой. «Думай, думай», — бормотал он себе под нос, вскрывая потайную панель, за которой обнаружил золотого зельца, потупившего свои умные глаза.

— Пошли, — коротко сказал Бандер и, не оглядываясь направился к выходу. Золотой зельц топал следом, зыркая глазами по сторонам и обращая в золото все, на что падал его томный взгляд.

Ах, если бы Бандеру была известна эта удивительная особенность местной золотородящей фауны! Но мой герой шел вперед, не оглядываясь, а зельц оставлял за собой золотую бронированную дверь, золотые ступеньки на лестнице и беднягу Китайка, обращенного в золотую статую, когда зельц бросил на бывшего хозяина прощальный взгляд.

По дороге к космопорту зельц смотрел в небо, на три луны, на звезды, на красоту ночной природы — к счастью, зельцы не настолько дальнозоркие создания, чтобы обращать в золото удаленные небесные тела, так что обошлось без вселенских катаклизмов. А в звездолете, куда Бандер погрузил золотое животное, способность зельца к трансмутации и вовсе угасла, поскольку в сильных магнитных полях реакции холодного ядерного синтеза не идут, согласно физическим законам, действующим в любой части Вселенной.

Мог ли Бандер знать об этом? Мог, конечно, поскольку об этом знал я, автор романа «Золотой зельц». Однако своим знанием, приобретенным во время долгих межзвездных странствий, я не стал делиться с придуманным мной персонажем, о чем совершенно не жалею. Вот еще! Могу себе представить, что начудил бы Бандер, знай он истинные возможности золотого щарунорского зельца и физические законы трансмутации.

Финальную сцену романа я считаю своей творческой удачей (не то чтобы остальные сцены удались хуже, но эта своей эстетической новизной превзошла даже мои собственные ожидания). Представьте себе: звездолет класса «моль» пронизывает пылевое облако, на корпус через шлюз-тоннель вылезает удрученный очередной жизненной неудачей Бандер с бывшим золотым зельцем в руке и с воплем «Да пропади ты пропадом, железяка несчастная!» швыряет несчастное животное в черный, как любят писать плохие литераторы, провал мироздания.

Формально Бандер прав — действительно, в условиях подавления трансмутантных способностей зельц из золотого превратился в обычное, никому не нужное железо. Прокляв весь населенный космос и прочие галактики впридачу, Бандер печально сидит на корме звездолета, свесив ноги в пустоту Вселенной, и не подозревает, что, удалившись от корабля на расстояние половины световой секунды и оказавшись, следовательно, вне действия наведенных магнитных полей, зельц вновь обрел свои былые способности и обратился в золото. Более того, золотой зельц принялся трансмутировать вокруг себя все, что попадало в его поле зрения: астероиды, кометы, пролетавшие мимо звездолеты и даже космическую пыль…

Поистине, космос за кормой бандеровской «моли» становится золотым, но мой герой не знает об этом и на последней странице романа горестно произносит: «Миллионера из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы».

А что? Вполне достойная профессия — правда, не очень популярная в наше время.

НЕТ ПОВЕСТИ ПЕЧАЛЬНЕЕ НА СВЕТЕ…

С сожалением вынужден констатировать, что литературная критика — это проявление лютого каннибализма в наш просвещенный и гуманный век. Литературный критик имеет неприятную привычку выедать у рецензируемого автора печень и мозги до тех пор, пока не лишит объект своего внимания воли к творчеству.

Так было во все времена — наши не исключение. Критики из Древних Афин довели Софокла до психического расстройства, и пусть мне не говорят, что на самом деле автор «Царя Эдипа» прожил счастливую жизнь — я лучше знаю, что происходило на самом деле, поскольку присутствовал при смерти этого великого человека, исполненяя обязанности партульного в Комитете по охране времени «Брументаль». А что некий Писарев вытворял с классиком русской словесности Александром Пушкиным! В общем, не говорите мне о критиках — нет существ более презренных и менее пригодных к нормальному цивилизованному общению.

Я это к тому говорю, что после выхода моего романа «Печальная история Ромино и Этты» критики набросились на меня так, будто я написал не шедевр современной лирической трагедии, а графоманское подражание сюжету некоего Шекспира, пьесу которого под названием «Ромео и Джульетта» я, скажу честно, не только не читал, но даже не видел одноименный виртуальный блокбастер, побивший, говорят, все рекорды кассового успеха.

Сначала я бросился было в бой, пытаясь убедить критиков, что рассказанная мной история — не компиляция, а истинное происшествие, имевшее место на Вороне-9 именно в те дни, когда мой звездолет совершил на этой планете вынужденную посадку по пустячной, в сущности, причине: у моего компьютера разболелся головной световод, и этот негодяй потребовал срочной замены всего расчетного блока. Тогда-то я и стал свидетелем ужасной трагедии, которую описал в своем романе, будучи под впечатлением от гибели столь красивых и юных существ.

Но разве критиков успокоишь предъявлением справки от начальника космопорта Вороны-9? «Шекет — плагиатор!» — вот их вердикт, поставивший жирный крест на моей литературной карьере.

Судите, однако, сами. Для тех, кто никогда не был ни на одной из планет в системе Вороны, сообщаю: места это дикие, и живут там два принципиально разных класса разумных существ. Точнее было бы сказать — не живут, а произрастают, поскольку и монты, и капульки являются особями растительного происхождения: первые укореняются в твердых скальных породах и больше всего напоминают стелющиеся земные кустарники, а вторые пускают корни в мягких почвах и тянутся вверх наподобие пальм или корабельных сосен.

Поскольку монты и капульки растут в разных климатических и сейсмических зонах планеты, то обычно они друг с другом не враждуют, поскольку и не встречаются. Но иногда самые любопытные особи — молодежь в особенности, ибо молодым воронцам любопытство свойственно в наибольшей степени — пересекают ничейные земли, чтобы испытать свою корневую систему в непривычных условиях произрастания. Так вот и получилось, что компания юных монтов, среди которых находился и мой герой Ромино, отправилась по камням пустыни Роузмарки в сторону ближайшего леса капулек.

Монты, скажу я вам, очень красивые создания — с вьющимися ветвями, огромными цветами, бросающими вокруг себя пронзительные взгляды, и сильной корневой системой, позволяющей каждой особи перемещаться по скалам со скоростью до десяти километров в час — даже я не могу бегать так быстро, а у меня, как вы знаете, две длинные человеческие ноги, а не перепутанные друг с другом тонкие панцирные корешки.

Получилось так, что Ромино с приятелями, среди которых находился и его лучший друг Мерукац, приплелись к лесу капулек ранним вороньим вечером, когда деревья устроили бал по случаю совершеннолетия Этты, стройного создания, буквально вчера перешедшего из стадии прикрепленного ростка в стадию личной свободы. Такое событие случается раз в жизни — то ты висишь на стволе у родителя и вдруг спрыгиваешь на рыхную почву, и проникаешь в нее своими нежными корнями, и рыхлишь, и пьешь влагу, и учишься ходить, высоко переставляя корневые щупальца… Незабываемые впечатления!

В общем, Этта пребывала в состоянии эйфории и вдруг увидела вросший от удивления в землю куст Ромино. Взгляды их встретились и до самого конца романа так и не смогли оторваться друг от друга. Поди расскажи кому-нибудь, что взгляды могут связывать крепче, чем самые прочные канаты! Поверить действительно трудно, но, мне кажется, я сумел в своем произведении передать это томительное влечение, это упоительное скрещение световых потоков, излучаемых глазными светильниками Ромино и Этты…

Черт возьми, господа! Любой селекционер на любой планете Галактики был бы просто счастлив, если бы ему удалось в своих теплицах скрестить столь разные породы растений — монтов с капульками. Любой селекционер гордился бы тем, что у него растет уникальное разумное существо: монтокапульк.

Но разве на Вороне-9 есть хоть один селекционер? Их там в помине не было, как не было на Земле сверхсущества, которое прививало бы человеку по мере его эволюции правила разумного поведения и общения. Человек до всего доходил своим умом, и если в конце концов на нашей родной планете возникла единая раса, соединившая гены китайцев, европейцев и даже пигмеев Африки, то в том нет заслуги инопланетного селекционера.

Разве индеец племени Сиу, обнаружив на своей территории бравого янки, думал о том, как бы слиться с ним в единую человеческую особь? Нет, он снимал с неприятеля скальп, если неприятель не успевал выстрелить первым.

Так же и на Вороне-9. Ромино и Этта соединились взглядами, и этому нужно было только радоваться, поскольку рождалась новая раса — самое совершенное растение не только на Вороне-9, но, возможно, во всей Галактике. Что, однако, сделали капульки, обнаружив в расположении своего леса пятерых монтов, один из которых нагло присосался взглядом к самой имениннице? Разумеется, бросились в атаку, размахивая ветвями и высоко выбрасывая из земли перепачканные злым соком корни.

— Какая ты красивая! — говорил тем временем взгляд Ромино, облучая всю поверхность ствола молодой прелестницы Этты.

— Какие у тебя изумительные листья! — отвечал томный взгляд юного стройного деревца.

— Я не предполагал, что капульки могут быть так прекрасны! — говорил Ромино, пересчитывая лучом своего взгляда каждый листок на ветках своей любимой Этты.

— А я не думала, что у монтов такие удивительно сильные и упругие стебли, — отвечала Этта, и два влюбленных существа все ближе придвигались друг к другу.

Тибл, высокий капульк, уверенный в том, что хороший монт — это мертвый монт, вклинился между Ромино и Эттой как раз тогда, когда лучи их взглядов начали менять цвет с белого на розовый — это означало, что влюбленные готовы приступить к созданию общего семени, способного при надлежащем уходе вырасти в самое прекрасное и разумное существо на Вороне-9.

Разве Тибл понимал, что в тот момент энергия взглядов способна была даже камень расплавить, не то что перерубить не такой уж прочный ствол?

— Ах! — одновременно воскликнули Ромино и Этта, когда Тибл буквально на их глазах переломился пополам и скончался с рычанием, побудившим остальных капульков к немедленным агрессивным действиям.

Четверо спутников Ромино, естественно, в долгу не остались. Кустарникам трудно бороться на равных с высокими стройными деревьями — тем более, что хозяевам было куда легче, чем пришельцам, заново укореняться в рыхлой почве после каждого успешного удара кроной по стеблям. Эта батальная сцена описана в моем романе с предельным реализмом и даже, я бы сказал, с натуралистическими подробностями. Оторванные ветки монтов падали на землю и пытались пустить корни, но капульки пускали ядовитые для противника соки, и вот уже пал первый монт, куст его почернел и растекся, будто желе на тарелке. Вот уже и второй монт отдал жизнь за Ромино, третий тоже недолго держался против наступавшего неприятеля, а потом подошла очередь Мерукаца, и он скончался под ударами, проклиная всех монтов и капульков скопом.

Не прошло и получаса, как от четверых монтов не осталось даже посмертного желе — все впитала в себя плодородная почва. Для Ромино же с Эттой время остановилось — полчаса для них стали вечностью и мгновением, всей их жизнью и кратким мигом. Семя будущего монтокапулька вызревало в световом луче взглядов, и был у капульков только один способ прервать этот живородящий процесс. Ну что бы им именно тогда остановиться, подумать хорошенько своими ветвистыми головами! Для чего живет на планете разумный капульк? Не для того разве, чтобы расти над собой, создавать себя-нового из себя-старого? Разве не в эпосе капульков сказано было: «И посади Семя»?

Да, конечно, но я, как автор, не готов осудить своих персонажей-капульков за то, что они так и не поняли в тот момент, какое именно семя намерены уничтожить. Истина обычно осознается тогда, когда в этом уже нет нужды. Гениальные прозрения и откровения становятся достоянием не современников, а потомков. Герои, изменившие мир, погибают в безвестности, и примеров тому не счесть.

Я уверен, что когда-нибудь на Вороне-9 поставят Ромино и Этте памятник, как в земном городе поставили памятник никогда не существовавшим шекспировским героям, не имевшим — теперь вы в этом убедились сами — к моим персонажам ни малейшего отношения. Будучи писателем-реалистом, а не каким-нибудь сочинителем благополучных житейских историй, я вынужден был в финале своего романа описать то, что произошло в действительности на далекой планете Ворона-9. Совместными усилиями лесу капульков удалось оттащить от Ромино влюбленную в него Этту. Более того, капульки, поднатужившись, буквально выдернули Ромино из почвы, и луч его взгляда сразу потерял свою жизненную энергетику. Ветви съежились, корни вытянулись, листья опали.

Ромино умер, и зачатое им семя будущего монтокапулька умерло вместе с ним.

— Ах, — сказала потрясенная Этта, увидев, как тело ее возлюбленного превращается в грязное и смрадное желе. — Любовь моя, мне без тебя нет жизни!

И с этими словами Этта сама погасила луч своего взгляда, расслабила корневую систему и замерла навеки, как это происходит обычно с капульками, лишенными жизненных соков почвы. Так она и стоит на невысоком плато неподалеку от нового космопорта Вороны-9.

А новая раса монтокапульков не возникла до сих пор.

Печальная и возвышенная история.

Вот и скажите, что общего у моего романа с мало кому, кроме критиков, известным сюжетом Вильяма, сами понимаете, Шекспира! Ничего. Тем более, что английский драматург наверняка, в отличие от меня, не бывал на Вороне-9 и не видел своими глазами тонкое, окаменевшее от горя деревце.

После того, как критики обвинили меня чуть ли не в плагиате, я твердо решил: бросаю литературную деятельность, поскольку она приносит мне одни неприятности. Да, я так решил, но не удержался и все-таки создал свою лебединую песню — веселую и полную оптимизма.

ВАНЗИРСКИЕ ХОХОТУШКИ

Критики, конечно, существа недостойные, но, если говорить совсем честно, то вовсе не из-за их глупых нападок я перестал сочинять романы. Когда в человеке горит внутренний огонь, никакой критик не способен загасить своим ведром помоев это пламя. Но если огонь погас…

Так вот, во мне погас огонь сочинительства. Бывало уже такое: понимаешь, что заканчивается определенный этап жизни, исчерпана некая миссия, пора приниматься за другое дело. Так я в свое время оставил службу в зман-патруле, в галактической разведке, в Институте безумных изобретений… Отовсюду я уходил без сожаления, потому что видел перед собой новые перспективы, новые пути, новые возможности.

Но как уйти от себя? Ведь сочинительство — не служба, не работа по найму. Сочинительство — зов души, и если душа ни к чему больше не влечет своего хозяина, то о каких возможностях, путях и перспективах можно говорить всерьез? В таком настроении я сидел как-то наедине с компьютером и размышлял о бренности славы.

— Послушай, — неожиданно заявил компьютер, всегда лучше меня знавший, что мне необходимо в данный момент, — Судьбу писателя определяет его последнее произведение. Ты решил оставить творчество, когда написал трагедию. Потому тебе в голову и лезут мрачные мысли. Сделай милость, создай еще одно — действительно последнее — нетленное произведение словесности. Напиши комический роман. Потом можешь навсегда забыть о сочинительстве, если уж тебе так приспичило.

— Комический роман… — пробормотал я. — Что может быть комичного в нашей непутевой Вселенной?

— Да ты же сам заставил меня запомнить сто семьдесят восемь пикантных случаев из твоей жизни! — возмутился компьютер. — Вот номер первый: ты лежишь в постели с Далией, и вдруг открывается дверь…

— Ничего смешного, — хмуро отрезал я. — Юмор для бегемотов.

— Раньше ты считал иначе, — заметил компьютер. — Хорошо, вот случай второй: сажаешь ты звездолет на планете Орамон-7 и видишь…

— Не напоминай мне ту кошмарную историю! — нервно воскликнул я. — Смешной она мне тогда показалась только потому, что в болоте собственных снов утонул не я, а бедняга Жорбиневнерус Восемнадцатый. Хорошо смеется не тот, кто смеется последним, а тот, кто смеется, глядя на ситуацию со стороны. А когда сам находишься в шкуре…

— Хорошо-хорошо, — прервал меня компьютер. — Вот тебе случай восемьдесят восьмой: операция под кодовым названием «Женщины Ванзиры». Речь там…

— Помню! — воскликнул я. — Вот действительно любопытная история. Ну-ка, открой мне новый файл и назови его «Ванзирские хохотушки».

Компьютер так и сделал — по-моему, он при этом еще и микрочипы протирал от удовольствия: вот ведь, заставил-таки хозяина взяться за новое произведение!

— Имей в виду, — сказал я, чтобы сбить с паршивца спесь, — чтобы это было в последний раз. Все файлы из группы «Пикантные случаи» сотри из своей памяти к чертовой матери!

— Сделано, — тут же с готовностью сообщил этот разумный и потому готовый на всяческие подвохи аппарат.

Я сразу понял, конечно, что не уничтожил он этот файл, а переписал в закрома своей необъятной долговременной памяти, и когда-нибудь непременно напомнит мне о том, что именно я воскликнул, когда лежал в постели с моей женой Далией и вдруг открылась дверь…

Ну да ладно. Компьютер, как нянька: спорить бесполезно, слушаться бессмысленно. Но разве не самые бессмысленные поступки порой определяют жизнь на долгие годы?

«Ванзирские хохотушки», мое последнее (надеюсь!) литературное произведение — истинный случай, имевший место на планете Ванзира-9. Должен вам сказать, что ванзирцы — народ суровый и к юмору не склонный. Такими их создала природа. Хотел бы я посмотреть на ваше чувство юмора, если бы вы весили полторы тонны, имели десять конечностей, расположенных в самых неожиданных частях тела, и питались песчаными дюнами, поскольку иной пищи ваш организм не принимал бы ни при каких обстоятельствах!

Все началось с того, что известный на Ванзире-9 толстяк по имени Фластов решил поправить свои финансовые дела удачной женитьбой. Если масса среднего ванзирского мужчины близка к полутора тоннам, то Фластов весил не меньше трех и очень этим гордился. Женщины его обожали. То есть, это он так считал и был уверен, что не ошибается в своей оценке женской натуры. Ибо что самое главное в мужчине? Вес, естественно, — политический вес, например, или деловой, и уж тем более самый настоящий, физический вес, измеряемый в тоннах. В последнем у Фластова не было равных.

Приняв решение жениться, Фластов обратился в планетарное сводническое бюро и затребовал список женщин, желающих свести знакомство с приятным мужчиной для серьезных отношений. И все было бы хорошо, но произошла накладка, какие время от времени случаются даже с лучшими компьютерными банками данных: вместо списка свободных и любвеобильных особ Фластов получил перечень замужних дам, почтенных матерей, среди которых оказалась даже одна прабабушка.

Если вы думаете, что следствием ошибки были и все остальные поступки Фластова, то вы заблуждаетесь. Не будучи дебилом от рождения и умея читать, Фластов прекрасно понял, что произошел сбой в банке данных. Он собрался было отослать список назад в бюро и затребовать правильную информацию, но тут в его огромную, размером с аэростат, голову пришла гениальная мысль. «Одинокие женщины, — подумал он, — обычно надеются заполучить богатого мужа. Мне это надо? А вот замужние красотки обычно имеют богатых мужей и, следовательно, именно на них я и должен обратить свое благосклонное внимание. Пусть чужие мужья платят за мое удовольствие!»

Заметьте, Фластову и в голову не пришло, что мужьям эта роль может не очень понравиться.

Задумано — сделано. Размножив семьсот тридцать восемь красиво написанных (трехмерный шрифт, виньетки, мультипликация, запах аппетитных песчаных дюн!) приглашений на любовное свидание, Фластов разослал письма по адресам и принялся ждать решения своей судьбы. Семьсот тридцать восемь женщин получили пахнущие дюнами послания и решили, что Фластов издевается. Заметьте, ни одна из них не обиделась на, мягко скажем, неприличное предложение. Обидело то, что подобное же предложение было сделано еще более чем семи сотням особ женского пола. Дело в том, что в приложении к каждому письму были перечислены все остальные адресаты. Именно эта ошибка и сгубила все фластовское предприятие.

Не прошло и суток, как семьсот тридцать восемь разгневанных женщин собрались в большом зале ванзирского театра боевых действий и единогласно приняли решение: на призыв Фластова ответить, на свидание явиться и обидчику отомстить. Еще через сутки Фластов получил семьсот тридцать восемь согласительных писем, в которых было обозначено одно и то же время для предполагаемого любовного свидания. Время было одно и то же, но места встреч назначались, конечно, разные.

Коварных дам интересовало, к кому из них явится соблазнитель, не понимающий разницы между честной домохозяйкой и искательницей приключений?

Фластов оказался перед страшной дилеммой: если буриданову ослу пришлось выбирать между двумя стогами равно ароматного сена, то мой герой должен был выбрать между более чем семью сотнями прелестниц. Выбирать Фластов не любил никогда — обычно он брал все и сразу. Отступать от жизненного правила он не собирался и решил явиться на все семьсот тридцать восемь свиданий. Как? Да очень просто! Или ванзирская наука не изобрела клонирование?

Вырастить клон массой в три тонны — занятие долгое и трудоемкое, а до свидания оставалось меньше суток. Вот и пришлось Фластову потратить все оставшиеся у него деньги, чтобы воспользоваться услугами фирмы темпорального сжатия. Беднягу опустили в колодец времени на глубину нескольких десятков лет, а потом подняли. Потом опять опустили и подняли, потом еще и еще. Итого: семьсот тридцать семь раз. Если учесть оригинальный экземпляр, как раз и получилось семьсот тридцать восемь штук.

В назначенное время все Фластовы направились на свидания со своими возлюбленными, которых ни они, ни их прототип прежде и в глаза не видели. Дамы, надо заметить, не ожидали такого развития событий — каждая решила, что Фластов выбрал именно ее, и каждая заигрывала с этим трехтонным ловеласом, стараясь не допустить излишних интимностей и воображая, как будет рассказывать своим подругам о тщетных потугах негодяя-соблазнителя.

А тут еще мужья! Семьсот тридцать восемь разъяренных мужчин, у каждого из которых были все основания подозревать собственную жену в измене. Собравшись на совещание все в том же ванзирском театре военных действий, обманутые мужья приняли решение — мстить.

Представьте ситуацию: Фластовы объясняются дамам в любви, дамы, хихикая про себя, заставляют трехтонные туши выделывать танцевальные па, от которых содрогаются межэтажные перекрытия, а в это время батальон мужей устраивает изменницам и соблазнителям настоящий театр военных действий.

Поскольку все происходит одновременно, то каждая дама полагает, что именно с ней приключилось это несчастье, и звонит подругам, чтобы посоветоваться: муж ломится в дверь, Фластов готов провалиться сквозь пол — что делать? А у подруги ситуация точно такая же, и только тогда до всех женщин доходит, что произошло на самом деле.

Решение приходит само собой. «Я невиновна, — говорит каждая из прелестниц своему разъяренному супругу. — Негодяй Фластов сейчас на свидании у Мурри (Харри, Дарри, Бурри и так далее)». Мужья бросаются проверять утверждеия своих жен, и несколько минут спустя возникает совершенно невообразимая смесь сотен Фластовых, такого же количества рыдающих от хохота женщин и изрыгающих проклятия мужчин. Где чья жена? Где чей муж? Где истинный Фластов, а где его клоны?

В течение трех планетарных суток полиция Ванзиры-9 разбиралась в том, кто кому и с кем изменил, причем далеко не во всех случаях виновной стороной оказывался один из Фластовых. Неизвестно, как бы развивались события, если бы на четвертые сутки у клонов не закончилось демонстрационное время и они не исчезли бы один за другим на глазах изумленных полицейских. А единственный оставшийся экземпляр Фластова похудел за это время настолько, что стал вровень с остальными мужчинами и перестал быть для женщин объектом сексуального вожделения.

Закончилась эта история ко всеобщему удовольствию: каждый из мужей подарил Фластову одну ванзирскую крону, а каждая из жен — по одному ванзирскому поцелую. Деньги помогли Фластову расплатиться с долгами, а поцелуи — вернуть утраченный оптимизм.

Единственный, кто вышел из этой передряги с видимым ущербом, — это хозяин своднического бюро. Ему пришлось заплатить Фластову большую неустойку в качестве моральной и физической компенсации за допущенную ошибку.

Такова эта непритязательная история без всякой морали. Я хотел назвать ее «Много шума из ничего», но компьютер напомнил мне, что пьесу с таким названием много веков назад написал некий Шекспир. Вполне может быть. Поэтому я назвал свой последний роман «Ванзирские хохотушки» и надеюсь, что мое расставание с читателями не вызвало среди них эпидемии самоубийств, как это случилось, когда ушел из жизни великий альтаирский писатель Бармаглинотирукос, после смерти которого обезумевшие поклонницы его гения сотнями бросались в пропасти, травились ракетным топливом и стрелялись из лазерных рогаток.

Мой уход из литературы вызвал у читателей удивительную реакцию, но это уже совершенно другая история.

Оглавление

Часть четвертая. Литературная вселенная Ионы Шекета

  МОЙ ПЕРВЫЙ РОМАН

  ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИЛИ НАКАЗАНИЕ?

  СТРАСТЬ И ТРАГЕДИЯ ХАНЫ КАРЕНН

  ЦАРЬ И ТРИ ЕГО ЧАДА

  ВЕЧЕРНИЕ СЛАДОСТИ

  ТРАГИЧЕСКИЙ ВЫБОР ОМЛЕТА

  КОНТРОЛЕР

  ОТВЕРГНУТАЯ ЛЮБОВЬ ТАНИНЫ

  ШПИКОВАЯ ДРАМА

  НЕУДАВШАЯСЯ ЛЮБОВЬ МАРГЕТТЫ

  СТРАШНАЯ МЕСТЬ ФУНЕРАЛА

  КРУС РОБИНСОН НА НЕОБИТАЕМОЙ ПЛАНЕТЕ

  МАК-АЛЕФ, ИЛИ ТОРЖЕСТВО ЖЕНЩИНЫ

  КУНИЦИАНСКИЙ СКОПЕЦ

  ТАЙНА ГАМБСОВСКИХ КОМПЬЮТЕРОВ

  ЗОЛОТОЙ ЗЕЛЬЦ

  ВАНЗИРСКИЕ ХОХОТУШКИ

Реклама на сайте