«Избушка на курьих ножках»

Избушка на курьих ножках (fb2) - Избушка на курьих ножках [litres] (пер. Людмила П. Смилевская) 2606K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Софи Андерсон

Софи Андерсон Избушка на курьих ножках

Text copyright © Sophie Anderson, 2018

The right of Sophie Anderson to be identified as the author of this work has been asserted by her in accordance with the Copyright, Designs and Patents Act, 1988.

Jacket art © 2018 Red Nose Studios

Jacket design by Maeve Norton

© Л.П. Смилевска, перевод на русский язык, 2019

© Е.П. Гнедкова, иллюстрации, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Моим птенчикам. Ники, Алек, Сэмми, улыбайтесь звёздам и следуйте за своей судьбой с радостью.

Пролог

Моя избушка стоит на курьих ножках. Два-три раза в год она ни с того ни с сего вскакивает прямо посреди ночи и покидает обжитое пристанище. Она может уйти на сотню километров, а может и на тысячу, но остановится в точно таком же месте – уединённом, мрачном, на самом краю цивилизации. Избушка ютится в тёмных запретных лесах за деревнями, потрескивает в овеваемой ветрами ледяной тундре, прячется в полуразрушенных заводских постройках на окраинах городов.

Сейчас она устроилась на скалистом плато каких-то бесплодных гор. Мы здесь уже две недели, и мне всё ещё не довелось увидеть живого человека. Мертвецов – их я, конечно, вижу постоянно. Они приходят к бабушке, и та провожает их сквозь Врата. А вот настоящие, живые люди – они все там, в городке и деревнях далеко под нами.

Может, будь на дворе лето, кто-нибудь забрёл бы сюда, чтобы устроить пикник и насладиться видом. Возможно, живые улыбнулись бы мне или поздоровались. Могли бы прийти и ребята моего возраста или даже целая компания детей на каникулах. Остановились бы у горного потока и плескались бы в прохладной воде. А может, и меня бы позвали.

– Как дела с оградой? – кричит Ба в окно, заставляя меня вынырнуть из сна наяву.

– Почти закончила.

Я вбиваю очередную берцовую кость в низенькую каменную стену. Обычно я вбиваю кости прямо в землю, но здесь кругом одни скалы, поэтому я выложила вокруг дома стену из камней, воткнула в неё кости, а сверху приладила черепа. Однако по ночам ограду кто-то разрушает. Не знаю кто – дикие животные, неуклюжие мертвецы или просто ветер, – но каждое утро, с тех пор как мы тут, мне приходится восстанавливать часть стены.

Ба говорит, что забор отпугивает живых и направляет мёртвых, и это очень важно. Но чиню я его не поэтому. Мне нравится трогать эти кости, потому что их могли касаться руки моих родителей, давным-давно, когда они сами строили заборы и провожали мертвецов к Вратам. Иногда мне кажется, будто я чувствую исходящее от холодных костей тепло их рук, и тогда думаю лишь о том, как мне хотелось бы дотронуться до них – до мамы и папы. От этих мыслей сердце радостно заходится – и болит одновременно.

Избушка громко скрипит и кренится, пока окно кухни не оказывается прямо надо мной. Из окна улыбается Ба:

– Обед готов. У нас сегодня пир горой – щи и чёрный хлеб. И для Джека тоже.

До меня доносится аромат супа и свежего хлеба, и в животе начинает урчать.

– Осталась только петля для калитки, и я всё.

Я поднимаю с земли небольшую косточку, проволокой прикрепляю её на место и ищу глазами Джека. Он копошится под сухим куском вереска на выветренной скале – видно, пытается отыскать мокрицу или жука.

– Джек! – кричу я, и он поднимает голову.

Один из его серебряных глаз поблёскивает, поймав солнечный свет. Неловкий скачок – нечто среднее между полётом и прыжком, – и Джек приземляется на моё плечо. Он что-то суёт мне в ухо.

– Слезай! – Рука невольно взлетает вверх, чтобы прикрыть ухо.

Джек вечно норовит припрятать еду на потом. Уж не знаю, почему мои уши кажутся ему таким удачным местом для тайника. Теперь он запихивает добычу мне в кулак – что-то маленькое, влажное и хрусткое. Я разжимаю пальцы и вижу смятого, переломанного паука.

– Спасибо, Джек.

Я бросаю то, что осталось от паука, в карман. Знаю: Джек хотел как лучше, он поделился со мной едой, но мертвецов с меня достаточно.

– Пойдём. Ба приготовила для нас пир. – Я киваю в сторону дома и вздыхаю. – Для двух человек и одной галки.

Я бросаю взгляд на городок там, внизу. Дома жмутся друг к другу, держатся вместе в этой холодной пустой долине. Вот бы и у меня был нормальный дом там, среди живых, и нормальная семья. Но мой дом – избушка на курьих ножках, а моя бабушка – Баба-яга, Хранитель Врат между миром живых и миром мёртвых. Так что мечты мои такие же пустые, как эти черепа на заборе.

Проводы мёртвых

Сгущаются сумерки, и я зажигаю свечи в черепах. Оранжевый свет струится из пустых глазниц. Начинают собираться мертвецы. Они появляются на горизонте, похожие на туман, бредут к дому, спотыкаясь о камни, и постепенно обретают очертания.

Когда я была совсем маленькой, я, бывало, пыталась отгадать, чем они занимались, с кем жили. Но теперь мне уже двенадцать лет, и эта игра мне порядком наскучила. Сейчас мой взгляд устремлён к огням города, сверкающим далеко внизу, – к вселенной возможностей.

Я вздрагиваю, когда из темноты внезапно появляется Джек и садится на подоконник открытого окна. Слышно, как ветер колышет деревья – будто в воздухе витает ощущение свободы.

– Как же мне хочется улететь туда, вниз, Джек. – Я глажу его шею. – И провести этот вечер среди живых.

Я думаю обо всём, чем могут заниматься живые, – я читала об этом только в книжках, но могла бы делать и сама, окажись я там, в городе: поиграла бы в догонялки или другие игры с девчонками и парнями, посмотрела бы пьесу в театре, окружённая милыми, улыбающимися лицами…

– Маринка! – кричит Ба, и окно, блеснув, захлопывается.

– Иду, Ба.

Я набрасываю на голову платок и бегу к двери. Я должна встретить мертвецов вместе с ней и посмотреть, как она проводит их к Вратам. В конце концов, это «большая ответственность», я должна «сосредоточиться» и «всему научиться», чтобы в будущем провожать их самой. Не хочу думать об этом. Ба говорит, что мне суждено стать следующим Хранителем Врат и первой, кого я должна буду проводить к ним, будет сама Ба. Меня пробирает дрожь, я пытаюсь стряхнуть её с себя. Я уже говорила – не хочу даже думать об этом дне.

Ба в кухне, помешивает борщ в огромном бурлящем котле. Когда я вхожу, она поворачивается ко мне и улыбается, её глаза задорно поблёскивают.

– Ты такая хорошенькая, моя пчёлка. Готова?

Я киваю и выдавливаю из себя улыбку. Вот бы и мне любить это дело так же сильно, как она.

– Взгляни. – Ба кивает в сторону стула, на котором лежит сверкающая лаком скрипка. – Я наконец её настроила. Думаю, кто-нибудь из мертвецов нам сыграет.

– Было бы здорово. – Ещё недавно я бы с восторгом отнеслась к идее послушать что-то новенькое. Но в последнее время, какой бы из своих инструментов Ба ни починила, все ночи проводов были похожи одна на другую. – Я разолью квас?

Целая армия высоких стаканов на столе ждёт, когда их наполнят тёмным шипучим напитком.

– Да, пожалуйста, – кивает Ба.

Я пробираюсь сквозь стену тёплого кисловатого запаха, а Ба тихонько напевает какую-то песенку, в такт покачивая ложкой, полной ярко-красного супа, возле губ.

– Чеснока побольше, – бормочет она и бросает несколько зубчиков в варево.

Когда я открываю бутылку и наливаю квас, воздух наполняется кисловатым ароматом, который незаметно смешивается с запахом супа. Я смотрю, как в тёмно-коричневой жидкости поднимаются светлые пузырьки и врываются в плотный слой пены на поверхности. Один за другим пузырьки лопаются и исчезают – точно так же исчезнут мертвецы к концу ночи. Какая же бесполезная затея – пытаться узнать их получше, ведь мы больше никогда не встретимся. Но мы – Яги, и наш долг – дарить им этот последний вечер, когда они могут пережить заново свои самые яркие воспоминания и отпраздновать, что жили на этом свете, перед тем как переступить через границу миров и вернуться к звёздам.

– Вот и они! – вскрикивает Ба и бежит к двери, вытянув руки перед собой.

В дверях мнётся какой-то старик. Он совсем бледный, его очертания расплываются – значит, давно ждёт. Пройти сквозь Врата ему не составит труда.

Ба разговаривает с ним приветливо, на языке мёртвых, а я пока накрываю на стол. Тарелки и ложки, толстые куски чёрного хлеба, корзинка с укропом, миски со сметаной и хреном, пирожки с грибами, множество рюмок и большая бутылка настойки под названием «Трость» – напиток на травах специально для мёртвых. Ба говорит, он помогает мёртвым преодолеть их путь, как трость помогает при ходьбе.

Я пытаюсь прислушаться и разобрать, о чём они говорят, но язык мёртвых мне никак не даётся. Он всегда казался мне сложнее любого языка живых, которые я схватываю быстро, практически на лету.

Мои мысли снова уносятся к городку. Он выстроен вдоль узкого берега озера. Я видела, как живые, по два-три человека, спускают по утрам на воду маленькие рыбацкие лодки. Интересно, каково это – поплыть в такой с другом. Мы могли бы добраться до того небольшого островка в середине озера и побродить там вместе. А потом развели бы костёр и сидели бы под звёздами…

Ба легонько толкает меня, помогая старику усесться.

– Налей, пожалуйста, нашему гостю борща.

Мертвецы всё прибывают. Мечты прячутся в дальний уголок моего разума, а я тем временем разливаю горячий борщ и пенистый квас, предлагаю стулья и приношу подушки, пытаюсь ободрить мертвецов – улыбаюсь и киваю им. Вскоре они уже совсем осваиваются, согретые едой, напитками и потрескивающим в очаге пламенем. Дом придаёт им сил, и они постепенно обретают форму, пока не становятся почти похожи на живых. Почти.

Смех эхом отдаётся под потолком, и дом сам будто бы довольно бормочет, вторя воспоминаниям мертвецов о былых радостях и победах, и вздыхает, когда они говорят о своих горестях и сожалениях. Дом живёт для мёртвых, Ба тоже. Она легко порхает от гостя к гостю, совсем как колибри, хоть её тело и согнулось от старости.

Бывало, когда живые проходили неподалёку от дома, я слышала их шёпот. Они говорили, что бабушка уродлива, ужасна, называли её ведьмой и даже монстром. Говорили, будто она ест людей. Но такой они её никогда не видели. Как она красива, когда танцует среди мёртвых, даря им покой и радость. Как я люблю её широкую улыбку, открывающую кривые зубы, её крупный нос с бородавками и редкие седые волосы, выбивающиеся из-под косынки в цветах и черепах. Люблю её большой мягкий живот и кривоватые, неуклюжие ноги. Я люблю её умение заставлять всех вокруг чувствовать себя свободными. Мертвецы приходят сюда совсем потерянными и сбитыми с толку, а уходят счастливыми и готовыми к предстоящему путешествию.

Ба – идеальный Хранитель. Такой, каким мне никогда не стать. Я вообще не хочу быть Хранителем. Это значит до конца дней своих отвечать за Врата и проводы мёртвых. Но если бабушке проводы доставляют радость, то мне мучительно каждую ночь смотреть на то, как мёртвые растворяются в темноте Врат, – от этого я чувствую себя ещё более одинокой. Вот бы мне было суждено стать кем-то другим. Кем-то, кто имеет дело с настоящими, живыми людьми.

Избушка переступает с ноги на ногу, устраиваясь поудобнее, и распахивает окна на крыше. Над нами мерцают звёзды, расцвечивая небо едва заметными вспышками света.

– «Трость»! – весело вскрикивает Ба и зубами выдёргивает пробку из бутылки. Комнату наполняет сладковатый пряный аромат, огонь разгорается ярче.

В углу комнаты появляются Врата. Это большой чёрный прямоугольник, куда чернее, чем темнота на дне могилы. Он притягивает взгляд, так же как чёрная дыра поглощает свет, и чем дольше ты смотришь, тем сильнее тебя манят Врата.

Я приближаюсь, избегая их раскрытой пасти, руки в карманах передника, взгляд в пол. Доски под ногами пропадают в темноте, будто бы проваливаются в бездну. Краем глаза я вижу мимолётные вспышки света и цвета где-то внутри этой темноты – изгиб радуги, мерцание туманности, бушующие грозовые облака и бесконечную дугу Млечного Пути. Далеко внизу слышно дыхание океана, будто волны разбиваются о гладкие скалы. Я достаю из кармана мёртвого паука и кладу его на пол.

Душа паука выскакивает из тела и смущённо озирается по сторонам. Животных провожать не нужно – Ба говорит, они понимают Великий цикл жизни куда лучше людей. Поэтому, наверно, паук недоумевает, что он делает в доме Яги.

Я всё равно бормочу слова Путешествия мёртвых, половину забываю, другую половину коверкаю. Что-то там про силу на долгом и нелёгком пути, благодарность за отведённое время и покой после возвращения к звёздам. Душа паука оборачивается ко мне и смотрит с ещё бо́льшим смущением. Я подталкиваю паука к Вратам и в миллионный раз спрашиваю себя, действительно ли судьбу нельзя изменить. Неужели мне и правда придётся стать Ягой, всю жизнь с кем-то прощаться, когда моя душа болит и просит дружбы дольше, чем на одну только ночь?

Ба заводит песню, и мертвецы подпевают. Их голоса становятся всё сильнее и громче. Один из них берёт скрипку и начинает играть, постепенно взвинчивая темп. Ба берёт аккордеон, подыгрывает ему, и музыка захватывает всё и всех вокруг. Избушка подрагивает в такт музыке, мертвецы отбивают ритм ногами, кто-то кружится в танце. Но потихоньку, один за другим они склоняют головы, вздыхают и уплывают в сторону Врат. Ба шепчет им на ухо слова Путешествия мёртвых, целует в обе щеки. Они улыбаются, проплывая мимо, и растворяются в темноте.

К часу, когда первые лучи рассвета гасят на небе звёзды, в доме остаётся всего один мертвец. Девушка, закутанная в бабушкину красно-чёрную шаль, молча всматривается в огонь. Молодым всегда сложнее пройти сквозь Врата. Несправедливо, что время, отпущенное им на земле, так коротко. Ба говорит: «Неважно, сколь длинна жизнь, – важно, сколь она сладка». Она говорит, все мы приходим на эту землю учиться, просто некоторые души быстро усваивают уроки, а некоторые – намного дольше. Не понимаю, почему мы все не можем прожить долгую, сладкую жизнь, независимо от всяких там жизненных уроков.

Ба угощает девушку миндалём в сахаре, обнимает её и шепчет ей на ухо слова, которые я не могу разобрать. В конце концов девушка кивает и позволяет бабушке провести её к Вратам. Как только девушка скрывается во тьме, бледные золотые лучи рассвета разливаются по небу, и Врата исчезают. Крыша закрывается, и избушка вздыхает. Ба вытирает краем шали слезу в уголке глаза, но, когда она поворачивается ко мне, уже улыбается, так что и не разобрать, грустит она или радуется.

– Какао? – спрашивает Ба на языке мёртвых – она всё ещё под впечатлением от проводов.

– Да, пожалуйста. – Я киваю и принимаюсь убирать со стола посуду.

– Ты слышала, что рассказывала женщина-астроном? Про звезду, которую назвали в её честь? – улыбается Ба, переходя на наш привычный язык. – Сегодня я проводила звездочёта к звёздам!

Я силюсь вспомнить лица мертвецов и понять, кто это мог быть. Ничего не приходит в голову.

– Всё-таки язык мёртвых для меня сложноват.

– Но ты же поняла, когда я предложила тебе какао.

– Это совсем другое. – К щекам приливает кровь. – Какао – всего одно слово. Мертвецы слишком быстро говорят.

Ба передаёт мне кружку и усаживается в кресле возле огня.

– Что ты сегодня хочешь почитать?

Я снимаю с головы платок, устраиваюсь на подушке на полу и опираюсь на бабушкины колени. Она всегда читает мне перед тем, когда мы ляжем спать на рассвете.

– Лучше расскажи про моих родителей.

Ба гладит мои волосы.

– Какую историю ты хочешь послушать?

– Как они познакомились.

– Опять? – спрашивает она.

– Опять, – киваю я.

– Ну что ж. – Ба делает глоток какао. – Как ты помнишь, твои родители были Ягами и оба принадлежали к древним родам первых Яг Степей…

Джек осторожно прячет кусочек пряника в складку моей юбки, а я почёсываю перья у него на шее.

– Избушка твоей матери скакала со стороны Великих гор на востоке, а избушка твоего отца – со стороны Высоких пиков на западе. Нежданно-негаданно обе избушки резко повернули на юг и остановились на ночлег в окрестностях Тонущего города. Избушкам захотелось опустить ножки в воду.

– От бега курьи ножки горели огнём, – подсказываю я.

– От жара вода бурлила и пенилась в свете луны, – продолжает Ба. – Твоя мама выглянула из окна, и красота города так заворожила её, что она тихонько улизнула из дома, взяла гондолу и отправилась плавать по каналам в ночной тиши.

Я представляю, как лодка разрезает гладкое тёмное небо, отражённое в воде, как оно тихо бьётся о борт, когда мама гладит веслом воду, усыпанную звёздами.

– А совсем неподалёку, – Ба ритмично постукивает ногой по полу, – твой отец, тоже очарованный красотой города, танцевал на крыше своей избушки.

Я смеюсь:

– Он же ещё жил с родителями?

Ба кивает:

– Твоя мама вот уже несколько месяцев была Хранителем и жила в своей собственной избушке, а вот отец пока делил кров с родителями-Ягами.

– Он увидел мою маму и, чтобы рассмотреть её получше, наклонился… – Я жду, чтобы Ба закончила фразу.

Она наклоняется ко мне, как когда-то, наверно, наклонялся отец с крыши избушки.

– …поскользнулся и упал. – Бабушкины глаза расширились от наигранного испуга. – Он падал и падал… и наконец рухнул, но не в канал, а в гондолу твоей мамы. Её так сильно качнуло, что твоя мама свалилась в воду и закричала.

– Отец хотел нырнуть и спасти её, – спешу продолжить я. – Но снова поскользнулся, когда выпрыгивал из гондолы, ударился головой и без сознания свалился в воду.

Ба кладёт руку мне на плечо.

– И в конце концов твоей матери самой пришлось его спасать.

– Они полюбили друг друга, и появилась я, – с улыбкой говорю я.

– Ну, с тех пор прошло несколько лет… Но да, появилась ты. Ты стала для них целой вселенной, Маринка. Они тебя так любили.

Вздохнув, я ставлю пустую чашку на пол. Я обожаю эту историю, но не за освещённые луной каналы и не за танцы на крыше, не за комичное падение папы в воду и чудесное спасение, хотя всё это – приятные детали. Люблю я её вот почему: пускай мама-Яга и нарушила правила – сбежала из дома посреди ночи, украла гондолу, – ничего страшного не случилось. Мне нравится думать, что однажды нежданно-негаданно кто-то или что-то упадёт с небес и навсегда изменит и мою жизнь.

Бенджамин

Джек сидит на стене, его чёрно-серые перья колышет ветер. Он наблюдает за тем, как я пытаюсь вернуть на место выпавшую из ограды бедренную кость. Солнце уже стоит высоко в небе, но воздух пока не прогрелся. За минувшую ночь разрушилась только небольшая часть забора, но у меня так замёрзли руки, что починка занимает куда больше времени, чем обычно.

– Кар-р-р! – тревожно вскрикивает Джек прямо над моим ухом.

Я вздрагиваю от испуга и оборачиваюсь. Всего в нескольких шагах от меня стоит парень, примерно моего возраста. Я моргаю и силюсь понять: неужели мои сны наяву становятся такими реалистичными? Но парень не исчезает. Сердце бешено колотится. Это настоящий, живой мальчик. Его длинное тёмное пальто распахнуто, и из-за пазухи выглядывает крошечный ягнёнок.

– Хм-м-м… а это человеческие кости? – Парень смотрит на кость, которую я всё ещё держу в руке, и на те, что торчат из стены.

– Да. То есть нет. – Я быстро встаю и пытаюсь загородить от него ближайший (явно человеческий) череп. – В смысле, они ненастоящие.

Ложь застревает у меня в горле, и я чувствую, что краснею.

– А похожи на настоящие.

В уголках его рта играет улыбка. Но я не вижу в его лице ни тени испуга, только любопытство.

– Думаю, они и есть настоящие. – Я кладу кость на стену, пальцы дрожат, – я не хочу его отпугнуть. – Я имела в виду, они несвежие.

Его брови приподнимаются.

– В смысле я никого не убивала.

– Я и не думал ничего такого.

Он внимательно осматривает стену, затем его взгляд падает на избушку. Сейчас она сидит, сложив ноги и спрятав их под себя, так что выглядит совершенно нормально – обычный деревянный дом.

– Ты здесь на каникулах, что ли?

– Мы с бабушкой приехали совсем недавно.

– Никогда не видел здесь этого дома. Откуда он взялся?

– Он сам сюда пришёл.

Ба отругала бы меня за то, что я сказала правду, но я уже давно поняла: никто в это не верит. Лучше уж так, чем придумывать ещё более невероятную ложь. Парень смотрит на меня с вежливой улыбкой. Он думает, что я шучу, и теперь ждёт настоящего объяснения.

– Я Маринка. – Я протягиваю руку, надеясь сменить тему и прикоснуться к настоящему, живому человеку. Я понимаю, что формально Ба – тоже живой человек, но она не в счёт, тем более она уже старая.

Парень пожимает мне руку. Его ладонь тёплая и чуть влажная. Моё лицо расплывается в такой широкой улыбке, что от неё начинают болеть щёки.

Не помню, когда мне довелось в последний раз перекинуться словом с живым человеком, не говоря уже о том, чтоб прикоснуться к нему. С той минуты прошло уже, наверно, больше года. И ещё больше прошло с тех пор, как я видела кого-то своего возраста.

– Я Бенджамин.

Он отдёргивает руку, и на секунду я задумываюсь, не слишком ли сильно я её сжала, но тут меня отвлекает барашек, который копошится в складках его пальто.

– Можно его погладить? – спрашиваю я.

Бенджамин кивает, я аккуратно чешу макушку ягнёнка и говорю:

– Такой крошечный!

– Ему всего несколько дней от роду. Сирота. Несу его домой, буду о нём заботиться.

– Как здорово. Мне бы тоже хотелось завести барашка.

Бенджамин с опаской смотрит на Джека. Он расхаживает взад-вперёд по стене и не спускает глаз с ягнёнка.

– Не беспокойся, Джек его не тронет, – говорю я, на секунду усомнившись: а вдруг тронет?

– Это твой?

– Вроде того. – Я чуть приподнимаю локоть, и Джек тут же садится мне на руку. – Я его вырастила. Тоже сирота. Подобрала его ещё птенцом на Острове Стоячих камней.

– Твой дом и туда забрёл? – Бенджамин улыбается, но в его глазах вспыхивает издёвка.

– Избушка не может ходить по воде! Конечно, она туда приплыла. – Я издаю нервный смешок, представляя, насколько нелепо это звучит.

Бенджамин прячет ягнёнка поглубже в складки пальто и смотрит куда-то в небо. Паника накрывает меня холодной волной: сейчас он уйдёт, и я опять останусь одна. Может, ещё долгие годы я не смогу поговорить с живым человеком.

– Хочешь квасу? – торопливо спрашиваю я.

– А что это?

– Такой напиток.

Я прикусываю губу, жалея, что не предложила ему чего-нибудь другого. Мы далеко от наших степей, в месте, которое Ба зовёт Краем Озёр. Конечно, Бенджамин понятия не имеет, что такое квас. И наверняка на вкус он ему покажется странным.

Ягнёнок блеет – неожиданно громко для такого крошечного существа.

– Это для ягнёнка! – Мысль приходит так неожиданно, что я почти кричу.

– Э-э, я, наверно… – Бенджамин с сомнением косится на избушку, и я пугаюсь, не проснулась ли она и не сделала ли что-нибудь ужасающее, например приподнялась или вытащила когтистую ногу. Я смотрю на неё краем глаза и выдыхаю с облегчением: избушка всё ещё спит.

– Ну пожалуйста. – В груди ноет – я так хочу, чтобы он остался. – Я ещё не встречала никого из местных, и мне хотелось бы расспросить тебя о городе и… – Мой голос обрывается, когда я смотрю в карие глаза Бенджамина. Они такие большие и добрые, что моё сердце радостно замирает. Я понимаю: он останется.

– Хорошо, – улыбается он, – я попробую квас и покормлю ягнёнка, если ты принесёшь немного горячей воды.

Я иду очень тихо, стараясь не разбудить избушку. Когда я была маленькой, мы частенько играли в одну игру – «шаги Яги»: я должна была незаметно подкрасться к избушке и дотронуться до её ноги; если же она замечала меня, то топала ногами и прогоняла. Благодаря этой игре я знаю все слепые и глухие места избушки, все потайные уголки, где можно сидеть и наблюдать за живыми, оставаясь незамеченной.

Ба спит в своём кресле у печи. Я решаю, что лучше предложить Бенджамину какао: этот вкус ему, должно быть, знаком, да и пить он его будет дольше, чем квас. Я тихонько беру три кружки с полки над очагом, насыпаю в две из них какао, сухое молоко и сахар, а затем во все три наливаю горячей воды из чайника, пыхтящего на огне.

Джек с глухим стуком приземляется на крыльцо и семенит ко мне, цокая когтями по деревянному полу. Я стреляю в него гневным взглядом и подношу палец к губам. Он останавливается, склоняет голову и приподнимает крылья, будто бы извиняясь.

Я тихонько крадусь к выходу, Джек следует за мной, стуча когтями ещё громче. Вот честно, порой мне кажется, он так и хочет, чтобы я попала в переделку.

Бенджамин сидит на большом камне прямо за забором, перед ним открывается вид на долину. Камень достаточно большой для нас обоих, и меня снова охватывает трепет: ещё мгновение – и я буду сидеть рядом с настоящим, живым человеком.

Может, мы поговорим, а потом подружимся. Может, он снова заглянет ко мне, мы будем гулять и играть в игры, как все нормальные дети, – по крайней мере, мне кажется, что именно так и делают друзья. От этой мысли моё сердце переполняется радостью и готово лопнуть; кружки в руках подрагивают.

Ворота из костей загремят и наверняка разбудят избушку, так что я перешагиваю через забор там, где он обрушился. От прохладного порыва ветра у меня перехватывает дыхание. Мне нельзя выходить за забор, но каждый раз, как я это делаю, пусть даже я отойду всего на несколько шагов, я чувствую себя более живой. Кажется, всё вокруг становится больше, а цвета – ярче. Интересно, испытывала ли мама что-то подобное, когда сбежала посреди ночи на украденной гондоле?

– Пахнет прямо как какао, – говорит Джек, нюхая свой напиток.

– А это и есть какао.

– Ты же вроде говорила про квас.

– Зато оно горячее. – Я делаю глоток. Сладкое тепло разливается по мне, щекоча желудок.

Бенджамин ставит свою чашку на самый край камня и достаёт из кармана бутылочку и какой-то мятый конверт.

– Это для барашка? – спрашиваю я.

– Да, специальное сухое молоко. – Он насыпает немного порошка в бутылку, заливает его водой, трясёт, а затем меняет крышку бутылки на соску. – Хочешь покормить его?

– Ой, конечно, спасибо.

Я отставляю кружку, а Бенджамин сажает ягнёнка мне на колени. Я пытаюсь завернуть его в свою шаль, но это не так-то просто, потому что он неуклюже толкается своими тонкими ножками. Наконец он успокаивается, хотя его поза и не выглядит особенно удобной, и Бенджамин передаёт мне бутылочку.

Ягнёнок жадно сосёт молоко, оно струйкой стекает по его мордочке. Джек наигранно вскрикивает и устремляется к засохшему кусту вереска, где начинает судорожно переворачивать камни, делая вид, что ищет жуков. Он ревнует. Я потом заглажу свою вину: найду в кладовой что-нибудь блестящее и подарю ему.

Бенджамин наблюдает за ягнёнком, затем снова берёт в руки кружку.

– Так что, ты пойдёшь в школу в городе?

Я мотаю головой:

– Я учусь на дому, потому что мы часто переезжаем с места на место.

Не могу же я сказать ему: потому что я – следующая Яга; мне нужно выучить язык мёртвых и вызубрить слова Путешествия мёртвых; что мне нужно уметь готовить для мертвецов и провожать их к Вратам. Ба говорит, живым ни к чему знать всё это. Да и мне куда интереснее послушать про его жизнь.

– А ты ходишь в школу? – спрашиваю я, представляя себе, как здорово было бы сидеть в классе, полном учеников, и играть с ними на переменах. От этих мыслей начинает кружиться голова.

– Вообще да. Правда, сейчас меня отстранили.

– Как это?

– Мне неделю нельзя будет ходить в школу. Но это не потому, что я плохой или что-то в таком духе, – быстро добавляет Бенджамин. – Всего лишь дурацкая ссора с мальчишками, которая зашла слишком далеко. Мы не хотели, чтобы так вышло, – вздыхает Бенджамин. – Я там просто лишний, понимаешь?

Я киваю, но не понимаю. Чтобы понимать, лишняя я или нет, нужно хотя бы попробовать.

– Расскажи, почему вы так часто переезжаете?

– Моя бабушка – музыкант. Она путешествует для вдохновения.

Я передаю пустую бутылку Бенджамину, но ягнёнка оставляю у себя на коленях. Он такой тёплый. Ничто не сравнится с теплом живых – кажется, оно проникает прямо ко мне в душу.

– А твои родители? – спрашивает Бенджамин.

– Они умерли, когда я была совсем маленькой.

Образ избушки на курьих ножках, объятой пламенем, встаёт перед глазами. Я гоню эту мысль, делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться.

– Моя мама тоже умерла, когда я был ребёнком, – тихо произносит Бенджамин.

Я вздрагиваю, исполняясь сочувствия, и расслабляюсь. Приятно иметь хоть что-то общее с ним – пусть и такое ужасное.

– Я постоянно думаю о маме, – говорит Бенджамин, заворачивая бутылку ягнёнка в вощёную бумагу. – Хоть я и не знал её.

– Я тебя прекрасно понимаю, – киваю я. – Так интересно, какой была бы моя жизнь, если б родители были живы.

Грудь снова сковывает, когда в голове проносится мысль о краденой гондоле и танцах на крыше. Поняли бы мама и папа, почему я не хочу быть Хранителем Врат? Позволили бы мне стать кем-то другим? Я поворачиваюсь к Бенджамину в надежде, что он сменит тему.

– Так, значит, здесь только ты, бабушка, галка и ваш ходячий дом. – Бенджамин приподнимает бровь и улыбается.

– Ага, – киваю я. – И мы часто переезжаем. И я не хожу в школу. Так что мне бывает одиноко и невесело. – Я издаю смешок, хотя мне совсем не смешно.

– Ну, в школе тоже может быть одиноко, даже когда вокруг полно людей.

– Разве можно быть одиноким среди людей?

– Можно, если они не понимают тебя и не особенно дружелюбны.

Я вспоминаю ночи, когда я провожала мёртвых: их было много, и я всё равно чувствовала себя одинокой. Я думала, всё дело в том, что я жива, а они мертвы. Мне и в голову не могло прийти, что можно так же чувствовать себя среди живых.

– И что же это за кости у вас в стене?

– Такая у нас традиция.

– Как Хеллоуин, что ли?

– Вроде того. – Я бросаю взгляд на город у озера, на деревни, окружающие его. – Ты живёшь в городе?

– Я живу в деревне, вон там. – Бенджамин наклоняется ко мне и показывает куда-то в долину. Я чувствую тепло его дыхания и замираю, ощущая дрожь во всём теле. Бенджамин выпрямляется и показывает в другую сторону, на гору. – Я помогал работникам на ферме вон там, в долине за горой. Это отец придумал. Он считает, что мне надо чем-то себя занять, пока меня отстранили. Там-то мне и дали его. – Бенджамин кивает на ягнёнка, который сладко уснул у меня на коленях. – Честно говоря, я побаиваюсь, что отец не разрешит мне его оставить.

– Да что ты, я уверена, что разрешит. Разве он может отказать? – Я чешу мягкую шёрстку на подбородке ягнёнка.

– Наверно, ты права, – кивает Бенджамин. – Но всё равно сначала надо было спросить у него. Он не слишком-то мной доволен, после всей этой истории с исключением. – Тут следует пауза, и глаза Бенджамина увеличиваются. – Слушай, я придумал! Можешь оставить ягнёнка у себя, только до завтра? Я сегодня спрошу у отца разрешения, а завтра утром приду за ним. Ты не против?

– Я… я…

Голова кружится. Конечно же, я очень хочу оставить ягнёнка себе и снова увидеть Бенджамина. Сколько себя помню, я мечтала подружиться с кем-нибудь. И вот он появляется – настоящий, живой друг моего возраста, с ним можно разговаривать и придумывать разные занятия. И у нас с Бенджамином столько общего. Как будто сама судьба свела нас! Но как же избушка? И Ба? Если они узнают, что я разговаривала с живым, они с меня месяц глаз не спустят. А то и дольше. Я смотрю на Бенджамина, и его искренняя улыбка развеивает все мои сомнения.

– С радостью, – говорю я.

Но, как только Бенджамин уходит и я перешагиваю через стену, чёрные тревожные тучи сгущаются надо мной, становятся в сто раз темнее и тяжелее, чем за минуту до этого… потому что избушка, сидя на корточках, хмурится и сверлит меня взглядом двух своих передних окон.

Слишком тяжёлое одеяло

– Можем как следует откормить его, и весной наварим борща на ягнятине, – усмехается Ба.

– Нет! – Я ещё крепче прижимаю к себе ягнёнка и пытаюсь укрыть его шалью.

– И что же ты собираешься с ним делать? Он скоро превратится в здоровенную, вечно голодную овцу, а ведь избушка не всегда останавливается на лугах.

– Не думаю, что он останется надолго. Просто пусть немного окрепнет, и тогда можно будет отпустить его на волю.

Я смотрю в окно. Когда завтра Бенджамин заберёт ягнёнка, я скажу бабушке, что он сбежал. Так я решила.

Доски пола вздыбливаются под моими ногами, я спотыкаюсь. Ба приподнимает бровь.

– Так где именно ты его нашла?

– Я же уже говорила, он топтался возле забора, такой одинокий и беззащитный. – Я гляжу на ягнёнка, щёки пылают.

– С какой стороны забора?

Из печной трубы доносится глубокий вздох. Я знаю, что избушка видела меня по ту сторону забора, но всё ещё надеюсь, что Бенджамина она не заметила.

– Точно не скажу. – Я кусаю губу и смотрю на балку под потолком. – Забор рухнул, и, когда я взялась его чинить, услышала блеяние.

Ба качает головой и хмурится:

– Ты же знаешь, что тебе не следует выходить за забор. Там небезопасно…

– Я не уходила далеко, – перебиваю её я. – И что мне было делать? Бросить его там совсем одного?

– Надо было сказать мне. Я пошла бы с тобой.

– Ты спала, мне не хотелось тебя будить. Честное слово, он был совсем рядом, по ту сторону забора. – Я смотрю ей прямо в глаза, потому что эта часть моего рассказа – чистейшая правда.

Бабушкино лицо немного смягчается.

– Хорошо. Только пообещай мне…

– Больше такого не повторится, я обещаю. – На моём лице сияет самая ослепительная улыбка. – Так я могу его оставить?

Ба слегка кивает и улыбается в ответ:

– Можешь взять немного костей и построить для него укрытие на крыльце.

– Спасибо!

Я выбегаю из задней двери, быстро иду по широким гладким половицам крыльца и останавливаюсь в одном из глухих мест – здесь избушка точно меня не услышит, если я заговорю с ягнёнком.

Я кутаю ягнёнка в шаль и укладываю в большое пустое ведро. Весь оставшийся день я строю ему самый уютный домик, какой только можно собрать из костей. Прилаживая их одну к другой, я внимательно осматриваю каждую и думаю: какие из них остались от дома моих родителей? Ба говорила: единственное, что уцелело после пожара, – это кости от их забора. Она собрала их, и теперь они смешались с нашими. Увы, в память о родителях мне не осталось ничего, кроме этих костей.

На землю опускается тьма, Джек каркает, сидя на черепе на дальнем конце забора. Уже пора зажигать свечи. Первым делом я кормлю ягнёнка и устилаю его новый дом старыми шерстяными одеялами, чтобы он не мёрз ночью. Затем я зажигаю свечи в черепах и распахиваю ворота из костей в ожидании прихода мертвецов.

Вечер застаёт меня в оцепенении. Я ещё более рассеянна, чем обычно. Я роняю миски, спотыкаюсь о стулья и чуть ли не подпрыгиваю от любого шума, доносящегося снаружи. Ба думает, что дело в ягнёнке, и это правда, но не вся: куда больше меня заботит завтрашний визит Бенджамина. В животе порхают бабочки – я страшно взволнованна.

После того как я вдребезги разбиваю второй стакан за вечер, Ба предлагает перенести ягнёнка в мою комнату. Она целует меня в щёку и советует поспать часок-другой, но я-то точно знаю, что не смогу. Я вся на взводе из-за завтрашней встречи.

Я открываю дверь своей комнаты, и по лицу расползается улыбка. В самом углу избушка сотворила для ягнёнка небольшой хлев с полом из травы, обнесённый невысокой изгородью. Рядом с ним возвышается покрытая мхом крепость, точь-в-точь как те, что избушка строила для меня, когда я была маленькой.

Беда в том, что я больше не маленькая. При взгляде на крепость, где я так любила играть, неприятное чувство накрывает меня, как слишком тяжёлое одеяло. Ребёнком я обожала играть в волшебные игры, которые придумывала для меня избушка. Она создавала уютные жилища и целые маленькие миры, где невысокие деревья шагали по комнате, а цветы пускались в пляс. Всё это так восхищало меня, что я чуть не лопалась от счастья.

Теперь я выросла. Как бы ни старалась избушка мне угодить, всё, о чём я мечтаю, – это покинуть её и узнать настоящий мир, жить среди живых, найти друзей, и не на один лишь день, а, может, на всю жизнь.

Я пытаюсь отвлечься чтением, но герои рассказа бредут вдоль озера, и вот я уже мечтаю о том, как было бы здорово погулять с Бенджамином. Я бросаю книгу и берусь за настольную игру, где нужно складывать слова из деревянных табличек с буквами. Я складываю слова «друг», «жизнь», но место второго игрока пустует, и мне становится интересно, умеет ли Бенджамин играть в эту игру. Я сдаюсь и усаживаюсь у окна рассматривать созвездия фонарей в городке там, далеко внизу.

До меня доносится шум пира и про́водов, затем становится тихо. Я слышу, как Ба настраивает балалайку. Она играет мою любимую колыбельную из детства, но сегодня эти звуки, как и поросшая мхом крепость, совсем не радуют меня, а лишь заставляют съёжиться. Только когда Ба отправляется спать, я снова обретаю покой и могу вернуться к своим мечтам.

Первый луч рассвета окрашивает небо в розовый цвет, и избушка наконец погружается в сон. Я выжидаю, чтобы она уснула покрепче, кутаюсь в шаль и тихонько выхожу на улицу.

Джек сидит на черепе и наблюдает за мной, пока я крадусь вдоль забора. Я прижимаю палец к губам и бросаю на него многозначительный взгляд, который, как я надеюсь, говорит ему: «Пожалуйста, не выдавай меня». Мне повезло: Джек сидит тихо. Но моё сердце стучит так громко, что, кажется, само может разбудить избушку. В ушах звенит обещание, которое я дала бабушке вчера днём.

Прохладная изморозь покрыла кости забора, посеребрив их тонким слоем кристаллов льда. Меня колотит дрожь. Я оглядываюсь по сторонам, проверяя, действительно ли я в безопасном месте. Убедившись, что избушка меня не увидит, я перешагиваю через забор, опускаюсь на камень, где вчера мы сидели с Бенджамином, и жду.

Джек устраивается рядом со мной, то и дело суёт голову мне под руку, чтобы я его погладила. Я подкармливаю Джека крошками пряника из кармана передника и слежу за тем, как медленно рассеивается туман.

– Ка-а-ар! – пронзительно кричит Джек. Он взмывает в воздух и неловким взмахом крыльев сбивает один из черепов с забора.

Сердце подпрыгивает до самого горла, и я оборачиваюсь, чтобы проверить, не разбудили ли мы избушку. Но она крепко спит, аккуратно сложив ноги под крыльцом. Я соскальзываю с камня – хочу поднять череп, выпрямляюсь и вижу его – Бенджамина. Широкая улыбка согревает мои щёки, я взволнованно машу ему рукой.

– Привет! – Он улыбается в ответ. – Всё играешь со своими костями?

Я заливаюсь краской, понимая, что по-прежнему сжимаю череп в руке.

– Да, извини, он упал с забора, и я…

– Можно подержать? – спрашивает Бенджамин.

Я передаю ему череп, он поднимает его повыше и смотрит в пустые глазницы.

– Странно, правда?

– Что странно?

– Ну, знаешь, когда-то это был живой человек, ходил себе по улице… Интересно, каким он был, какой жизнью жил?

– Что ж, кто бы это ни был, его больше нет.

Я забираю у Бенджамина череп и возвращаю его на место. Я и так каждую ночь слушаю болтовню мертвецов об их жизни. Прямо сейчас меня куда больше интересует собственная.

– Как ягнёнок? – спрашивает Бенджамин.

– Отлично. Спит у меня в комнате. Я могу принести его, если хочешь, но я подумала, что мы могли бы…

Слова застревают у меня на языке. Прошлой ночью казалось, так просто позвать Бенджамина погулять, но сейчас меня одолевают сомнения. Я никогда не отходила от забора дальше, чем на несколько шагов. Что, если Ба права? Что, если там и вправду опасно?

– Прогуляться? – Бенджамин заканчивает фразу за меня. – Как раз собирался предложить. Мне кое-что надо отнести в хибару, пополнить запасы. – Он указывает куда-то на гору. – Сходишь со мной?

Всё ещё неспособная произнести ни слова, я киваю и сжимаю кулаки, чтобы унять дрожь в руках. Понятия не имею, что такое хибара и что нужно для пополнения запасов, но впервые в жизни я собираюсь уйти далеко от избушки. Это будет первое в моей жизни приключение! От волнения кружится голова. Я делаю глубокий вдох, представляю свою маму на украденной гондоле и говорю себе: «Всё будет хорошо».

За забором

Как только избушка скрывается из виду, мне становится гораздо легче. Конечно, страх попасть в переделку никуда не делся, но я решила, что это только лишний повод наслаждаться каждым мгновением, пока есть такая возможность.

– А что такое хибара?

– Что-то вроде пристанища для путников. Обычно это просто маленькие хижины, в которых может остановиться кто угодно. Но та, в которую мы идём, – это целая пещера на склоне горы.

– И почему ты пополняешь в ней запасы?

– Мой отец учитель. Завтра он ведёт туда детей в поход, вот и попросил меня заранее занести кое-какие вещи. – Бенджамин поворачивается ко мне с улыбкой. – Но я-то понимаю, что это всего лишь повод чем-то меня занять.

– Он работает в твоей школе?

– Да. И это ещё одна причина, по которой я чувствую себя там лишним.

– Правда? Почему же?

Бенджамин пожимает плечами:

– Мало кто хочет дружить с учительским сынком.

Я хмурюсь. Всё-таки слишком многого я пока не понимаю о живых. Из тумана появляется Джек, и мне вдруг становится радостно оттого, что он рядом.

– И это единственная причина?

– Почти все мальчишки постоянно играют в футбол, ну и разговоры у них только о нём.

– Тебе не нравится футбол?

Я смотрю вперёд, и от зрелища захватывает дух. Валуны, по которым мы идём, так глубоко сидят в тумане, что кажется, будто они парят над облаками.

– Нет. Не особо. Я люблю рисовать. – Бенджамин перепрыгивает с камня на камень, и его шаги отдаются странным звонким эхо. – Это место называют Пустыми камнями. Из-за звука, который создают эти валуны, когда по ним ходишь.

Я прыгаю на шаткий валун и балансирую на нём, наклоняясь вперёд и назад. Поверить не могу: это место находится так близко от избушки, а я могла никогда сюда не попасть. Что же ещё в жизни я пропустила из-за того, что мне запрещено выходить за забор? От этой мысли я чувствую себя такой же опустошённой, как эти полые камни.

Бенджамин оборачивается и протягивает мне руку. Я могла бы легко перепрыгнуть на соседний валун, но я обвиваю пальцами его ладонь и вся свечусь, когда он притягивает меня к себе.

– А что ты любишь рисовать? – спрашиваю я.

– В основном птиц. – Бенджамин смотрит под ноги, и я вижу, что его уши слегка порозовели. – Думаю, это ещё одна причина, почему я не вписываюсь. В школе не так много двенадцатилетних, которые любят наблюдать за птицами. Иногда меня за это дразнят.

– Я люблю птиц.

Я вытягиваю руку, и на неё тут же приземляется Джек. Бенджамин смотрит на него с улыбкой.

– Он очень красивый.

– Да, – киваю я. – Это точно.

Поле валунов резко обрывается. Мы ступаем на каменистый склон и медленно поднимаемся в гору. Теперь я вижу, как разевает рот пещера – невысокий, широкий шрам в скале перед нами. Нам приходится карабкаться: к тому времени, когда мы наконец добираемся до пещеры, руки и ноги болят и дрожат от напряжения; поднимаясь по ледяным камням, я вся окоченела. Но, стоя рядом с Бенджамином и наслаждаясь видом, не испорченным забором из костей, я чувствую себя просто невероятно. Как будто мне что угодно по плечу.

– Хочешь, я разведу огонь? – спрашивает Бенджамин, снимая рюкзак. – Здесь должен быть чай.

– Я могу, – предлагаю я. – Я почти всегда дома разжигаю огонь.

В пещере попахивает несвежими влажными носками, но меня это ничуть не смущает. Как приятно находиться там, где бывают настоящие, живые люди, да ещё и с одним из них. Я иду в дальний угол пещеры, он заставлен разными интересными мне предметами. Кто-то соорудил здесь низенькую деревянную платформу, наверно для того, чтобы на ней сидеть или лежать. Рядом пристроилась небольшая печка с трубой, уходящей вверх сквозь камень. Возле печи аккуратно сложены брёвна, на камнях стоят несколько сковородок и эмалированных мисок.

Развести огонь оказывается совсем не сложно: щепки для растопки уже подготовлены, мелкие ветки нарезаны, дрова сухие. Проходит всего несколько минут, и в печи уже пляшут языки пламени, и по пещере разливается тепло.

– Хорошо получилось. – Бенджамин греет руки у огня.

Я улыбаюсь:

– А что ребята будут делать завтра в походе?

Я пытаюсь представить себе, какой урок можно провести в горах и каково было бы оказаться здесь с целой группой детей. Наверно, это так весело.

– Думаю, они будут изучать камни. Здесь все записи моего отца. – Бенджамин достаёт из рюкзака папку и передаёт её мне, а сам тем временем аккуратно складывает в коробку, стоящую в углу, разные мелочи: рулетки, мотки ниток и крошечные лупы.

Я просматриваю бумаги в папке, но толком ничего не могу разобрать. Как мне хотелось бы прийти сюда завтра и посмотреть, чем будут заниматься дети!

– Бутерброд? – Бенджамин разворачивает небольшой кулёк и передаёт мне. Хлеб идеально ровный, квадратный и белый – совсем не похож на бабушкин, домашний. Бенджамин показывает, как положить в бутерброд поджаренный картофель, чтобы он хрустел, когда на него надавливаешь. – Вкусно, правда?

– М-м-м, – киваю я и отрываю корку для Джека.

– Он всегда с тобой?

– Почти.

Я поглаживаю мягкие перья на груди Джека и даю ему ещё кусочек хлеба. Он быстро прячет его ко мне в носок и тянет за шнурок ботинка.

– Всё время прячет еду на потом, – объясняю я. – Думаю, это инстинкт. Но он всегда со мной делится. А ещё играть любит: кататься, скользить, качаться на ветках. Иногда я сама собираю для него головоломки из палочек и ниток.

От этих мыслей ноет сердце. Я люблю играть с Джеком, а когда я была маленькой, любила играть и с избушкой. Но я всегда мечтала поиграть с живым человеком. С кем-то своего возраста. С бабушкой бывает весело, но у неё слишком болят ноги, так что ни в догонялки, ни в мяч с ней не поиграешь.

– Я хочу нарисовать его. – Бенджамин достаёт из рюкзака жестяную банку с карандашами и толстый блокнот.

– Можно посмотреть твои рисунки? – Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть обложку.

Уши Бенджамина снова краснеют, но он всё же отдаёт мне блокнот. Я листаю его и вижу птиц, диких и домашних животных, прорисованных до мельчайших деталей.

– Это удивительно. – Я переворачиваю страницу и вижу незаконченный портрет женщины с прямыми волосами и добрыми, как у Бенджамина, глазами.

– Это моя мама. Я рисовал её по фотографии. – Он забирает у меня блокнот, переворачивает страницу и достаёт из банки карандаш. – Можно тебя нарисовать? Мне нечасто удаётся найти кого-то, кто мне попозирует.

Я не знаю, куда смотреть, поэтому продолжаю кормить Джека хлебом, пока карандаш Бенджамина с шелестом носится по бумаге. Он рассказывает мне, как ему хотелось бы обучаться искусству, как он мечтает стать художником, когда вырастет. Мне бы тоже хотелось самой выбирать, кем я стану. Так сильно, что это желание вызывает боль глубоко в груди.

– Ты веришь в судьбу? – Слова вырываются сами.

– Не знаю. А ты?

Я поднимаю глаза и глубоко вздыхаю. Всю жизнь мне говорили: моя судьба предопределена. Мне хочется верить, что я могу как-то избежать или изменить её. Но я не знаю, как объяснить это Бенджамину.

Я всё ещё не нашла что ответить, когда Бенджамин откладывает карандаш, переводит взгляд с меня на бумагу и передаёт мне блокнот. Я разглядываю девочку на странице: вьющиеся волосы, нос в веснушках. Она улыбается, бросая крошки гордой галке. Так странно смотреть на себя чужими глазами. Не знаю почему, но я вдруг ощущаю себя более настоящей.

– Ты отлично уловил Джека, и… – Я рассматриваю свои глаза на рисунке. Хоть я и улыбаюсь, глаза у меня грустные. Может, Бенджамин специально нарисовал их такими, а может, и нет, но в любом случае мне кажется, он и меня отлично уловил. – Ты прекрасно рисуешь.

– Спасибо, – отвечает Бенджамин, убирая блокнот в рюкзак. – Я немного доработаю рисунок сегодня вечером, а потом, если захочешь, подарю его тебе. Может, погуляем завтра вместе? Я бы показал тебе город.

Сердце останавливается. Я хочу этого больше всего на свете – побродить по городку у озера. Но разве я могу?

Гнев прожигает меня насквозь. Это нечестно, что Ба и избушка заставляют меня сидеть за забором. Что может быть плохого в небольшой прогулке с другом?

– Да, – уверенно говорю я. – Я приду.

Не знаю как, но я сделаю это. Если я упущу эту возможность познать дружбу и жизнь за забором, кажется, моё сердце разобьётся на тысячи осколков.

Мы возвращаемся через долину Пустых камней. Воздух холодный, но кожа у меня буквально пылает. В голове роятся идеи побега, но они рассыпаются, стоит мне попытаться удержать хотя бы одну.

Бенджамин провожает меня, пока не показывается избушка. Она всё в той же позе, похоже, спит. Осторожная улыбка трогает мои губы: я понимаю, что мне удалось уйти незамеченной.

Мы договариваемся о завтрашней встрече. Бенджамин говорит, он так и не спросил отца про ягнёнка, и я отвечаю, что с радостью оставлю его у себя ещё на одну ночь.

Когда я перелезаю через забор, кажется, всё складывается как нельзя лучше. Я думаю о маме и её полуночном путешествии на гондоле, о том, что иногда стоит нарушить правила, ведь тогда может случиться что-то замечательное. Сегодняшний день был удивительным, а завтрашний будет ещё лучше.

Я открываю дверь, и меня обнимает тепло. Ба всё ещё в постели, в доме тихо. Даже ягнёнок спокойно спит в моей комнате, положив голову на поросший мхом бугорок земли. Я ныряю в мягкие объятия своего матраса и улыбаюсь. От восторга хочется визжать, и мне приходится накрыть лицо подушкой. Не могу поверить, что всё это происходит наяву! Как будто звёзды наблюдали за моими мечтами и теперь одну за другой претворяют их в жизнь. Я закрываю глаза и проваливаюсь в сон, надеясь, что звёздам под силу изменить и мою судьбу.

Кажется, проходит всего две минуты, и меня будит треск костей. За окном темно, значит, я проспала почти весь день. Я сажусь на кровати и смотрю в окно. Забор дрожит и покачивается под напором воздуха. Меня накрывает холодная волна ужаса.

Черепа и кости с душераздирающим грохотом срываются с забора, летят, катятся и прыгают в чулан для скелетов, притягиваемые мощным дыханием избушки. Дверь чулана захлопывается, и избушка резко поднимается.

– Нет! – только и успеваю закричать я, вскакиваю с кровати и тут же спотыкаюсь о поросшую мхом крепость. Ягнёнок истошно блеет, перескакивает через забор и скользит копытами по полу. Джек срывается со своего насеста на спинке моей кровати и, каркая, описывает круги по комнате. А избушка идёт себе длинными, ровными шагами.

– Нет! Нет! Нет! – Я распахиваю дверь своей комнаты. – Ба, умоляю, останови её!

Ба появляется передо мной, тонкие редкие волосы разлетелись вокруг её головы, как нимб.

– Что стряслось? Что не так?

– Останови её! – кричу я, и слёзы катятся по щекам.

Избушка набирает ход, скачет вперёд ритмичным шагом. Я падаю на пол и хватаюсь руками за голову. Ба встаёт на колени рядом со мной и поглаживает меня рукой по спине.

– Что остановить, милая?

– Избушку! – кричу я ей.

– Ты же знаешь, что я не могу, – вздыхает Ба. – Знать, пришло время продолжить путь.

– Но мы пробыли здесь каких-то две недели!

Не может этого быть. Только не сейчас. Бенджамин вернётся, с его большими карими глазами и добродушной улыбкой. Мы отправимся в город. Мы станем хорошими друзьями. Впервые в жизни у меня есть и мужество, и возможность вырваться на свободу и познать жизнь там, за забором. И вот избушка отбирает всё это у меня.

– Я хочу остаться здесь, Ба, – всхлипываю я.

– Ох, Маринка.

Ба обнимает меня, эти объятия и утешают, и душат. Избушка уже перешла на галоп, уносит меня от Бенджамина, от моего единственного шанса обрести друга и побродить по сияющему городу на берегу озера.

– Ты же знаешь, нам нужно переезжать с места на место, чтобы живые не нашли Врата. Это важно…

– Но почему? – в гневе кричу я, отстраняясь. – Что такого важного? Все живые в конце концов придут к Вратам! Все они умирают! Почему это должно быть такой великой тайной? Почему мы нигде не можем задержаться подольше и завести друзей? – Я смотрю на неё горящими глазами. Она должна, должна остановить избушку, вернуть её назад. – А барашек! – кричу я.

– Пусть остаётся с нами, – мягко отвечает Ба. – Весной наварим постного борща.

– Ты не понимаешь.

А я не могу сказать, что Бенджамин вернётся и будет искать своего барашка, но всё, что он найдёт, – это каменистый выступ скалы, такой же пустой, как мои мечты и надежды. Я не могу сказать ей, как это больно.

– Ненавижу эту избушку! Ненавижу эту жизнь!

Будто со стороны я слышу, как выкрикиваю бабушке грубые слова, вижу, как отталкиваю от себя её руки. Меня потряхивает от страха, что я совсем не властна над своими эмоциями и действиями. И пока я остаюсь в этой избушке, я никогда не буду властна над своей жизнью, будущим и судьбой.

Я бегу в свою комнату, бросаюсь в кровать и рыдаю, пока меня не сражает сон. Избушка скачет всю ночь.

Пустыня

Горячий, сухой воздух когтями впивается мне в горло. В окно льётся ослепительно яркий свет. Я заставляю себя подойти к окну и осмотреться, прикрывая ладонью глаза. Песок и только песок. Слепящее солнце. Дрожащий от жары воздух. Куда ни глянь, ни намёка на соседство людей.

Я с силой выдыхаю, пытаясь смахнуть со лба влажные от пота волосы. На сердце такая тяжесть, что кажется, будто оно вот-вот остановится. Никогда мне не было так больно, как сейчас. Мои надежды только-только окрепли и тут же разбились вдребезги, а на осколках станцевали дурацкие куриные ноги избушки.

Джек стучит клювом по окну, и створка раскрывается. Горячий воздух бьёт в лицо, будто кто-то открыл дверцу раскалённой печи. Джек расправляет крылья, с минуту стоит, оглядывая окрестности, а затем безо всякого изящества плюхается в песок. Что ж, удачи с поисками еды.

Я не притрагиваюсь к каше с вареньем и игнорирую бабушкины попытки завести беседу. Пропускаю мимо ушей её предложения принять горячую песочную ванну, порисовать или отправиться вместе с Джеком на поиски скарабеев и скорпионов.

– Брось, Маринка, разве всё так плохо? Ночью придут мёртвые, у нас будет такой праздник!

– Что это за праздник, когда все гости мертвы, – бурчу я.

– Ещё какой праздник! – Бабушкино лицо расплывается в улыбке, а глаза блестят от волнения. Я отворачиваюсь, и Ба вздыхает. – Ты же сама сказала вчера, что хочешь с кем-то подружиться.

Я смотрю в окно. Глаза пощипывает.

– Каждую ночь ты можешь заводить новых друзей, – мягко говорит Ба.

– Мёртвых? – усмехаюсь я.

– Да, мёртвых. – Ба пожимает плечами. – Живые, мёртвые – какая разница? Люди они и есть люди.

Я хватаюсь руками за голову. Живые и мёртвые – это не одно и то же. Между ними огромная разница.

– Если бы у тебя нашлось время выслушать…

– Какой смысл слушать их? – Мой голос срывается на крик. – К утру они все исчезнут!

– Если бы у тебя нашлось время выслушать, – спокойно повторяет Ба, – ты узнала бы их истории. Их жизни прибавились бы к твоей, и этот бесценный дар от тебя никуда не денется.

– Но это не дружба! – кричу я. – Дружба – это когда вы вместе можете что-то делать, когда друг всегда рядом с тобой, а не только одну ночь!

– Мёртвые должны пройти сквозь Врата, ты же знаешь.

– Так дай мне тогда подружиться с живыми. – Я смотрю ей прямо в глаза. В этом взгляде и вызов, и мольба.

– Так нельзя. – Ба отворачивается и мотает головой. – Яге так не положено. Мы должны охранять избушку и Врата от живых.

– Но я не расскажу им ни о Вратах, ни об избушке.

– Я понимаю. – Ба кладёт руку на мою. – Но это просто небезопасно. Мы должны отделять мир мёртвых от мира живых. Это наш долг как Хранителей Врат.

– А что, если я не хочу становиться Хранителем? – Слова, которые я так долго держала в себе, срываются с губ.

– Стать Хранителем – твоя судьба.

– А если нет? – Я высвобождаю свою руку из-под её. – Что, если я не хочу такой судьбы?

– Нет, Маринка. Есть в жизни то, чего нам не дано изменить. – Ба не повышает голос, но он становится твёрже, как будто сила одних только её слов может убедить меня. Джек залетает в окно и садится на пол в тени стула. – Птицы должны летать, рыбы – плавать, а ты – быть следующим Хранителем.

– Если бы родители были живы… – Мой голос дрогнул и оборвался.

– Ты бы стала следующим Хранителем, просто жила бы в их избушке. У тебя было бы больше времени подготовиться, но потом ты всё равно бы стала Хранителем. – Ба снова берёт меня за руку. – Мне жаль, действительно жаль, что они погибли. Но я старалась растить тебя, как это делали бы они. Я люблю тебя так же сильно, как они любили, и желаю тебе только счастья.

– Но я несчастна! – рыдаю я. Глаза застилают слёзы, и комната превращается в калейдоскоп из звёзд и пузырей.

– Ты должна смириться с тем, кто ты есть. – Ба сжимает мои пальцы. – В твоих жилах течёт кровь Яги, и тут уж ничего не поделаешь. Если бы ты больше заботилась о жизни, которая у тебя есть, а не тратила время на мечты о той, которой нет, думаю, ты стала бы куда счастливее.

От бабушкиных слов мне нисколечко не легче. Она не понимает, как сильно я хочу сбежать от всего этого. Я встаю слишком резко и опрокидываю стул.

– Мне пора кормить ягнёнка, – бросаю я и выхожу на улицу набрать воды из колодца.

Никаких признаков жизни. Ни растений, ни зверей, ни одной птицы в небе, нет даже насекомых, которые копошились бы в песке. Нигде нет воды, и колодец наполовину пуст. Повезёт, если её хватит хотя бы на неделю. По крайней мере, избушка не задержится здесь надолго.

Стены избушки скрипят, и она, чуть покачиваясь, зарывается поглубже в песок, будто бы услышав мои мысли и теперь всем своим видом показывая, как ей здесь хорошо. Я пинаю песок и шагаю обратно в свою комнату, не остановившись даже, чтобы согреть воду для ягнёнка.

Джек садится мне на плечо и тыкается клювом мне в ухо. Я глажу его и кормлю козинаками, затем начинаю готовить бутылочку для ягнёнка. Молочной смеси, которую дал мне Бенджамин, осталось совсем немного. Надеюсь, и обычное сухое молоко подойдёт.

В комнате грязно и плохо пахнет: спасибо ягнёнку, который провёл здесь всю ночь. Думаю, целый день сегодня придётся убирать, да и забор, конечно, надо выстроить. Потом будет готовка, проводы мертвецов… Не может быть, чтобы такой была вся моя жизнь. До самого последнего дня. Нет, я хочу большего. Хочу увидеть маленькие и огромные города. Хочу ходить на разные шоу и концерты, фестивали и танцы. Я хочу встречаться с живыми людьми и дружить с ними.

Я решила назвать ягнёнка Бенджи. Каждый раз, глядя на него, я буду вспоминать друга, который мог бы у меня быть, если б у дурацкой избушки не было ног. Я буду чувствовать ту же боль, что и сейчас, и изо всех сил стараться избежать такого же будущего, как моё настоящее.

День тянется мучительно долго. Жара стоит невыносимая, и, хоть я устала после долгой работы по дому, я не могу уснуть после обеда, а ведь надо бы. Даже когда солнце садится и температура потихоньку спадает, легче мне не становится.

Ба зовёт меня смотреть закат на крыльце. Она говорит, небо просто великолепно.

– Я мешаю борщ, – коротко бросаю я, отправляя в котёл пригоршню чеснока.

Через несколько минут Ба, шаркая, заходит в дом, забирает у меня ложку и кладёт мне на ладонь крошечный розовый с белым цветок в форме звёздочки. Он невероятно красивый и не похож ни на один из цветов, которые я видела раньше.

– Ты нашла его там? – удивляюсь я.

– Ну, мне помогли. – Ба кивает на Джека, который торопится запрыгнуть внутрь. Он горделиво расправляет перья. – Я попросила его найти красивый цветок для моей пчёлки.

Ба целует меня в щёку и обнимает. Моя голова опускается ей на плечо, и вдруг до меня доходит: какая же она маленькая! За этот год я выросла так, что теперь смотрю на неё сверху вниз.

– Не называй меня так. Я уже не ребёнок.

– Ты всегда будешь моей маленькой пчёлкой.

Ба берёт цветок и вставляет его мне в волосы за ухом. Её запах обволакивает меня: лавандовая вода, хлебные дрожжи, борщ и квас. Я вдыхаю такой знакомый аромат, и часть гнева во мне утихает. Он всё ещё там, жжёт в животе, но, кажется, Ба сумела ненадолго унять его.

Мёртвые прибывают с первыми звёздами. Сегодня они удивительно яркие – в струящихся одеяниях и тонких шарфах самых разных оттенков. У всех, даже у стариков, длинные, блестящие волосы цвета воронова крыла. В борщ они добавляют специи, а воздух наполняют сиянием. Ба даёт им гитары, и они настраивают их каким-то незнакомым мне способом, наигрывают мелодии, чуждые для моего уха: таинственные трели и причудливые гармонии. Избушка ритмично приподнимается и опускается, когда мертвецы хлопают в ладоши и отбивают такт ногами.

Когда мертвецы пускаются в пляс вокруг меня, мои ноги начинают предательски отбивать ритм. Вокруг сплошь улыбки и смех. Должно быть, они прожили очень счастливые жизни, и мне хотелось бы узнать, что за воспоминания приносят им столько радости. Я прислушиваюсь, но язык мёртвых мне всё ещё не даётся.

Когда появляются Врата, в животе начинает ныть от ощущения пустоты. Сейчас они уйдут, не дав мне возможности узнать их получше – как и все, кого я встречала в жизни. Ба целует их в щёку, произносит слова Путешествия мёртвых, и они исчезают один за другим. Живые, мёртвые – может, никакой разницы и нет. Никто не задерживается надолго.

Я вызываюсь заняться уборкой. Всё равно мне не уснуть. Ба крепко обнимает меня и уходит спать, а я слоняюсь по комнате, собираю миски и стаканы. Я наполняю большую корзину грязной посудой и несу её на улицу, чтобы вымыть.

И тут я вижу её.

Она сидит на ступеньках крыльца и глядит в небо. На ней длинное зелёное платье и шарф, гладкие, как шёлк, и блестящие, как весенняя листва после дождя. Она выглядит почти как живая, только края её силуэта сливаются с цветом ночи.

По небу проносятся метеоры. Древние старейшины верят, что это – странствующие души мёртвых, так говорит Ба. Я с открытым ртом смотрю на девушку.

– Тебе нельзя здесь находиться. Ты должна была пройти сквозь Врата.

– Я не хотела.

– Но ты должна.

Даже когда я произношу эти слова, в голове возникает вопрос: «Должна ли? Действительно ли она должна уйти?» Врата всё равно уже закрыты, ей не пройти. Первый раз на моей памяти происходит что-то подобное. Мёртвые всегда уходили.

И тут другая мысль как гром поражает меня.

– Скажи ещё что-нибудь! – настаиваю я, с грохотом роняя корзину, полную грязной посуды.

– Я не хочу уходить, – тихо бормочет девушка, и мне хочется её обнять. Потому что, хоть она и говорит на языке мёртвых, я понимаю каждое её слово.

Нина

Её зовут Нина, мы разговариваем каких-то пять минут, и я тоже не хочу, чтобы она уходила. Нам обеим по двенадцать, но она гораздо меньше меня. У неё тёмные прямые волосы, у меня – рыжие и кучерявые, и у обеих небольшая щербинка между передними зубами.

Мы наблюдаем за падающими звёздами и рассказываем друг другу истории, которые слышали о них, – хотя я и не говорю Нине о душах мёртвых. Я вообще не хочу говорить о смерти и о том, почему Нина оказалась здесь.

Нина слышала, что падающие звёзды – это козлы, которые волочат свои копыта, разбегаясь по небу. Больше всего Нина говорит о животных. Мы болтаем часы напролёт, составляем из звёзд причудливые картины и вспоминаем сказки о созвездиях, названных в честь черепах, жирафов, скорпионов и змей.

Наконец звёзды в небе тают и оно подёргивается розовым светом. Нина поднимается и делает несколько шагов прочь от крыльца.

– Подожди! Куда ты? – Я хочу удержать её, но, конечно, мои пальцы лишь проходят сквозь её руку.

Она всё же останавливается и смотрит на бесконечные пески, хмуря брови.

– Не знаю куда, – шепчет она. – Я ведь не знаю, где я.

– Там ничего нет. – Я машу рукой в сторону пустыни. – Оставайся здесь, со мной.

В голове роятся мысли: по ночам, когда открываются Врата, я могу прятать её в своей комнате; днём мы можем вместе проводить время, болтать, играть в разные игры, а потом, когда избушка сорвётся с места, будем вместе путешествовать по новым неизведанным далям…

– Но я должна… мне нужно…

– Пойдём, я покажу тебе барашка, – быстро перебиваю её я.

– У тебя есть барашек?

– Да, он остался сиротой. Я забочусь о нём.

Я поднимаю корзину с посудой, которую давно уронила, и зову Нину посмотреть на домик Бенджи, который я перенесла на заднее крыльцо, пока убирала в комнате. Там он и уснул, зарывшись в мою старую шаль. Заслышав нас, он просыпается и вытягивает голову, явно желая, чтобы его погладили и дали молока.

– Такой милый! – Нина улыбается, щекочет Бенджи под подбородком, а он пытается лизнуть её пальцы. – У нас был верблюд, но отец продал его несколько лет назад. Мы тогда переехали в новый белый дом на краю пустыни. – Улыбка Нины становится шире, когда её захватывают воспоминания. – Там был колодец, и мой отец выкопал небольшие каналы, чтобы поливать почву. Он посадил инжир, жожоба, апельсиновые деревья и могар. Он даже вырастил олеандр, потому что мама очень любила цветы. – Тень печали падает на лицо Нины. – Мама заболела первой. Затем мои сёстры. Затем я… – Её глаза сужаются, она силится вспомнить. – Почему я здесь?

Я набрасываю на неё свою шаль: я видела, что Ба так делает, когда мёртвые не хотят проходить сквозь Врата. Странно, но моя шаль не падает с её плеч, хоть я всё ещё не могу дотронуться до неё рукой. Ба говорит, всё дело в избушке. Она даёт мёртвым силы для их путешествия, и поэтому они кажутся совсем настоящими. В чём-то они снова становятся как живые, но не во всём, и каждая душа меняется по-своему. Во время проводов мёртвые могут есть и пить, хотя их тела находятся не здесь, а затем они, совсем невесомые, уплывают куда-то к звёздам.

Я заканчиваю мыть посуду и складываю её в корзину сушиться.

– Хочешь каши? – спрашиваю я. – Это крупа на молоке, – уточняю я, потому что Нина смотрит на меня в замешательстве.

Из дома доносятся шаги. Ба уже проснулась и напевает радостную мелодию.

– Тс-с-с! – Палец взлетает к губам, всё тело немеет от испуга. – Оставайся здесь, с Бенджи. Я принесу тебе еды, – шепчу я.

Дверь скрипит так громко, что мне кажется, будто избушка прознала про Нину и теперь хочет меня выдать. В раздражении я быстро захлопываю её, руки трясутся. Каждый раз, как у меня появляется возможность с кем-то подружиться, избушка норовит всё испортить.

– Ты рано встала. – Ба целует меня в щёку.

– Я ходила проведать ягнёнка. – Я отворачиваюсь, чтобы она не заметила, как моё лицо заливается краской. – Можно я позавтракаю с ним на улице? Такое дивное утро сегодня.

– Конечно, – улыбается Ба. – Я рада, что сегодня у тебя хорошее настроение.

Я виновато киваю и принимаюсь готовить молоко для Бенджи и кашу для нас с Ниной. Я перемешиваю кашу в большой кастрюле, натираю в неё шоколад и кладу в карман лишнюю ложку.

Мы с Ниной завтракаем на заднем крыльце. Я радуюсь, что выбрала для домика Бенджи одно из слепых мест. Даже если избушка знает о Нине, она не может услышать наш разговор. Джек устраивается рядом с нами и клюёт кашу с моих рук, как когда-то давно, когда был ещё птенцом. Я рассказываю Нине, как я нашла и вырастила его.

– У тебя есть братья или сёстры? – спрашивает она.

– Нет. – Я мотаю головой. – Я живу с бабушкой. Родители умерли, когда я была совсем маленькой.

– А у меня пять сестёр, – вздыхает Нина. – Ни минуты тишины и покоя.

– Мне бы понравилось. Слишком уж здесь тихо. – Я прикусываю губу, слыша бабушкино пение.

Нина смотрит вдаль, и, кажется, её силуэт начинает расплываться.

– Я не знаю, как мне добраться домой, к сёстрам.

– Наша избушка умеет ходить, – радостно сообщаю я. – Может, она согласится отнести тебя домой.

– Правда? – Нина хмурит брови.

– Наверно. – Ложь заставляет меня снова покраснеть. – Не думаю, что мы задержимся здесь надолго, максимум на неделю или две. Потом избушка перенесёт нас в новое место – может, в джунгли, в горы или на берег океана.

– Ты видела океан? – Глаза Нины загораются.

– Конечно.

– Какой он? – Она нетерпеливо ёрзает на стуле.

– Чем-то он похож на пустыню. Только вместо песков – вода без конца и края. Волны движутся, как дюны, только быстрее. Солёные брызги обжигают лицо, как песок, принесённый ветром.

– Но ведь там всё совсем по-другому?

– Да. Там прохладно, свежо и…

– Мокро? – угадывает Нина.

– Да, очень влажно, – смеюсь я.

– Я так хочу увидеть океан! Можешь попросить вашу избушку отнести нас туда?

Хотелось бы, чтобы это было в моих силах. Быть может, если я покажу Нине океан, она передумает возвращаться домой.

– Избушка сама решает, куда ей идти, – неохотно признаюсь я. – Но она часто останавливается на берегу моря, – добавляю я, когда вижу отчаяние на лице Нины. – Не так давно мы остановились на маленьком острове. Куда ни бросишь взгляд – везде океан. Он менял цвет по сто раз в день, перекликаясь с цветом неба и светом солнца. Волны омывали берег и гоняли по краю пляжа гальку то вверх, то вниз. Мёртвые… – Я замолкаю.

– Мёртвые? – переспрашивает Нина.

Я чуть было не заговорила о том, как мёртвые брели прямо по воде, но быстро вспомнила о другом случае, чтобы замести следы.

– Один раз волны выбросили целую кучу мёртвых медуз. Они были такие скользкие, совсем прозрачные. Джек съел одну и отравился.

Джек взъерошивает перья и отворачивается.

– Вот глупыш, – смеётся Нина. – Он такой милый. Тебе повезло, что у тебя есть питомец.

– Он теперь не совсем мой, он может сам о себе заботиться. Когда Джек научился летать, я думала, он бросит нас. Но он всегда возвращается. И я этому рада.

– Думаешь, он останется с вами навсегда? – спрашивает Нина.

– Надеюсь.

Я смотрю на Джека, а в горле стоит ком. Ничто не навсегда. Всё уходит: живые, мёртвые, избушка. Я гоню от себя эту мысль и спрашиваю:

– Мне надо осмотреть забор. Сходишь со мной?

Нина кивает, и я веду её в дальний угол, где избушка не увидит нас своими окнами. Я окидываю взглядом контур ограды, чтобы убедиться, все ли кости на месте. Я говорю Нине то же самое, что Бенджамину, – это традиция. Она смотрит на черепа и съёживается.

– У нас таких странных традиций точно нет.

На секунду я вижу избушку глазами Нины. Пустые черепа, надетые на обветренные кости. Неровные деревянные стены, кривая крыша с изогнутой трубой. Балюстрада крыльца, опоясывающего дом, где выше, где ниже, изгибается под странными углами. Под покосившиеся сваи набился песок, в который закопались ноги.

Нина описывала свой дом чистым и белым, утопающим в цветах и ароматах красивых кустарников и деревьев. Представляю, каким странным и даже жутким ей должен казаться мой дом. Я поворачиваюсь к избушке спиной и перелезаю через забор.

– Пошли, – зову я Нину. – Прогуляемся немного.

Как только мои ноги касаются песка на той стороне забора, волна восторга накрывает меня. Сейчас меня не волнует, что я ослушалась бабушку. Меня не беспокоит даже, что меня могут поймать. Всё, что я чувствую сейчас, – это радость побега, даже если продлится он совсем недолго.

Я снимаю обувь и позволяю песку обнять мои стопы. Избушка остаётся позади. Огромное золотое солнце сидит низко на горизонте, согревая неподвижный воздух. Нина останавливается и садится на корточки возле маленькой круглой ямки, не шире моей ладони.

– Это ловушка. – Она показывает в центр. – Там зарылся муравьиный лев, насекомое с огромными челюстями. Он спрятался внизу и ждёт, когда появится муравей.

– И что, муравей просто падает в яму? – Мне интересно, почему он не может её обойти.

– Он скатывается по склонам воронки. Муравей изо всех сил пытается спастись, но не может. – Голос Нины становится ниже, она складывает запястья вместе и изображает пальцами, как муравей отчаянно перебирает ножками. – Он скользит и скользит, подталкиваемый песком, и наконец падает прямо в пасть муравьиного льва. – Нина захлопывает ладони и смеётся.

– Хочешь, подождём тут, понаблюдаем?

Мы усаживаемся на песок и смотрим на воронку в песке.

– А если появится муравей, мы спасём его? – спрашиваю я. – Ну, знаешь, в последний момент…

– Ты прямо как моя сестра, – улыбается Нина. – Конечно, ты можешь его спасти, но тогда муравьиный лев останется без обеда. А ведь на самом деле муравьиный лев – это личинка. Если он будет хорошо питаться, он превратится в красивое насекомое, похожее на стрекозу, с четырьмя крыльями в крапинку и глазами, которые в сумерках светятся серебром.

Теперь я не знаю, что делать. Я не хочу помешать муравьиному льву превратиться в красивую стрекозу и не хочу смотреть, как умирает муравей. Но муравей так и не появляется, и я чувствую облегчение.

Солнце поднимается всё выше, и на горизонте заметны поблёскивающие волны жара. Теперь муравьи точно попрятались, иначе они изжарятся на раскалённом песке ещё до того, как попадут в ловушку. Сердце замирает, когда я понимаю, что придётся вернуться домой – лишь там можно найти тень.

Я тихонько провожаю Нину в свою комнату, пока и избушка спит, и Ба задремала в своём кресле с балалайкой в руках. Печная труба приподнимается и опускается, осторожно вдыхая, и в комнате ощущается освежающее дуновение ветра. Избушка может казаться старой и странной, но, по крайней мере, она заботится о бабушке. Я осторожно закрываю дверь в свою комнату, чтобы не разбудить их обеих.

Окно распахнуто, в него льётся жар. Джек сидит на подоконнике и смотрит вдаль полузакрытыми глазами, чуть приподняв крылья в надежде уловить ветерок. Мы с Ниной сидим на полу. Я показываю ей, как играть в шашки, а она учит меня игре, в которой один должен угадать, что думает другой. Но у меня не очень-то получается, и в конце концов я засыпаю, так и не догадавшись, какой же оранжевый цветок она загадала.

Когда я просыпаюсь, воздух уже прохладный и мягкий. В черепах горят свечи, отбрасывая на песок жёлтые отблески и чёрные тени. До меня доносится пение: Ба уже вовсю готовит еду для мёртвых.

Грудь сдавливает, дышать становится тяжело. Нина не должна проходить сквозь Врата, раз она не хочет, и я не должна снова терять друга. Избушка пытается контролировать и мою жизнь, и её. Это несправедливо.

Я сдвигаю шторы, чтобы скрыть от Нины черепа, притягивающие взгляд. Затем я даю ей почитать книгу и беру с неё обещание ни при каких обстоятельствах не выходить из комнаты.

Но, когда я прихожу помочь бабушке подготовиться к проводам, перед глазами всё время стоит навязчивый образ: Врата открываются и затягивают Нину внутрь, как муравья, угодившего в ловушку. От мысли, что я могу потерять её, кровь стынет в жилах. Я не знаю, как это предотвратить. И не знаю, как мне управлять собственной судьбой.

Урок плавания

Ба сварила уху из рыбных консервов и овощей. Дерево потрескивает в очаге, языки пламени облизывают стенки котла. Жара, запах рыбы и специй, страх потерять Нину – всё это смешивается, и меня тошнит.

– Сегодня у нас рыбный пир для мертвецов из пустыни.

Ба улыбается и кивает в сторону стола. На нём уже расставлены стаканы и квас и ещё куча блюд из рыбы: маринованная селёдка с холодной сметаной из погреба, блины с копчёным лососем и укропом, солёная сушёная вобла, маленькие пельмени с рыбной начинкой. Делать мне уже нечего, так что я сажусь и беру себе блин, надеясь, что еда успокоит ноющий желудок.

– Ты выспалась? – спрашивает Ба, и я киваю:

– Извини, что не помогла тебе с готовкой.

– Ничего.

Ба пристально смотрит на меня, и я пытаюсь понять, не подозревает ли она меня в чём-то. Я приподнимаюсь на стуле и оглядываю стол.

– Всё очень аппетитно.

– Да, иногда вместо борща хочется чего-то новенького. – Ба пробует рыбный бульон и добавляет в котёл немного перца. – Давай повторим слова Путешествия мёртвых.

– Я их не знаю. – Я хмурюсь и добавляю про себя: и не хочу знать.

Тысячу раз я слышала слова Путешествия мёртвых и делала всё возможное, чтобы пропустить их мимо ушей.

– Попробуй, – настаивает Ба. – Соловей не вспомнит песню, пока не запоёт.

Я тяжело вздыхаю и начинаю говорить, спотыкаясь на каждом слове:

– Да пребудет с тобой сила в твоём долгом и трудном путешествии. Звёзды ждут тебя.

– Зовут тебя, – поправляет Ба.

– Отправляйся в путь с благодарностью за время, проведённое на земле. – Я тру виски, делая вид, что пытаюсь что-то вспомнить.

– Каждый миг становится вечностью, – шепчет Ба.

– Дальше что-то о бесконечно ценном? – спрашиваю я, и мои мысли возвращаются к Нине. Как здорово было бы показать ей океан…

– Ты несёшь с собой воспоминания о бесконечно ценном, – кивает Ба. – А затем…

– Дальше идёт кусок, который всё время меняется. – Я запихиваю в рот блин, надеясь, что теперь-то Ба перестанет меня спрашивать.

– Всё верно, – улыбается она. – Ты перечисляешь, что́ душа получила от своей жизни и теперь уносит к звёздам. Чаще всего это любовь семьи и друзей, но у мертвецов бывает множество других даров: волшебство музыки, радость открытий, свет надежды…

Ба продолжает говорить, но мой разум уже не здесь. Если я проведу всю жизнь, провожая мёртвых, то что сама смогу взять с собой к звёздам?

– Маринка? – Ба снова возникает передо мной и ставит на стол тарелку с пряниками.

– Что, прости? – бормочу я.

– Ты помнишь последние слова?

Я вздыхаю и мотаю головой.

– С миром возвращайся к звёздам. – Ба описывает руками в воздухе круг. – Великий цикл завершён.

Шею сзади неприятно покалывает, как иголками, когда Ба скрещивает руки на груди, смотрит мне прямо в глаза и говорит:

– Круг должен замкнуться.

Сердце бьётся быстрее, мне дурно. Она знает. Она знает про Нину. Я отвожу взгляд и вытираю вспотевшие ладони о юбку.

– Вот почему труд Хранителя так важен. Мы обязаны помочь душам завершить их путешествие. Вернуться к звёздам, откуда они когда-то прибыли.

– А если они этого не сделают? – тихо спрашиваю я и ощущаю покалывание по всей голове.

Ба на секунду застывает, даже приоткрывает рот от удивления. Может, она и не знает про Нину.

– Они навсегда останутся потерянными! – Ба тяжело дышит, как будто хуже этого ничего не может быть во всей Вселенной.

Я беру с тарелки пряник и смахиваю с него крошки. Я не голодна, просто пытаюсь отвлечься. Не хочу думать о том, что только что сказала Ба.

– Думаю, пора тебе произнести слова Путешествия мёртвых. – Ба медленно кивает. – Сегодня ты должна провести кого-то через Врата.

– Нет, не могу. – Я мотаю головой и машу руками. – Я не готова.

– Иногда, чтобы научиться, нужно просто нырнуть. – Ба широко улыбается, я вижу все её неровные зубы. – Помнишь, как ты училась плавать?

Я закатываю глаза и издаю стон. Конечно, помню. Избушка тогда стояла на отвесной скале над глубокой лагуной с тёплой лазурной водой, по её ровной глади был разлит солнечный свет. Ба всё время просила меня искупаться, но я боялась намочить лицо.

Как-то раз я стояла на скале и смотрела через лагуну на далёкий океан. Вдруг избушка резко поднялась, выпрямила одну из своих тощих длинных ног и столкнула меня в воду. Мой полёт длился секунды, я истошно кричала, пока не оказалась в странной звенящей тишине подводного мира. Борьба с водой показалась мне вечностью, но я наконец вырвалась на поверхность, хватая ртом воздух и отчаянно пытаясь нащупать хоть что-то твёрдое. Но схватиться было не за что, под ногами не было земли – только бескрайнее небо над головой.

Лицо то и дело накрывала вода. Чем больше я лупила руками по поверхности, тем сильнее меня затягивало вниз. Несколько раз хлебнув солёной воды, я сделала последний вдох и позволила пучине поглотить меня.

Я открыла глаза, моргнула – и панику как рукой сняло. Вокруг было так тихо, спокойно; подводный мир оказался голубым и бесконечным. Клочки ила висели в воде, пронизанные лучами солнца. Я начала двигаться, медленно и плавно, как черепахи, за которыми наблюдала раньше. Тело медленно продвигалось вперёд, и я попробовала повторять те же движения, но с бо́льшим усилием. Вскоре я уже летала по воде, поднималась глотнуть воздуха, затем опускалась под воду и скользила к берегу.

После этого я плавала каждый день, лицо под водой, глаза открыты. Но избушку я ещё долго не могла простить, а если честно, и до сих пор не уверена, что простила. Я была так зла, что не обращала внимания ни на буйную виноградную лозу, которую она вырастила, чтобы обнять меня, ни на то, как она мягко тычет меня когтем, предлагая сыграть в догонялки.

Не помню, чтобы я с тех пор вообще играла с избушкой. Вдруг накатывает тоска по тем далёким дням, когда я была маленькой, а избушка была моим лучшим другом. Но затем я вспоминаю, что со мной сделала избушка, и во мне снова закипает гнев.

– Я могла погибнуть! – говорю я и бабушке, и избушке.

– Чепуха. – Ба смеётся и качает головой. – Избушка глаз с тебя не спускала, а ты прекрасно знаешь, как она плавает. Тебе ничто не угрожало. – Ба нежно поглаживает печную трубу. – Избушка всегда будет заботиться о тебе, Маринка. Пора бы уже знать это.

Дверь со скрипом открывается, и в комнате появляется первый из мёртвых. Это полупрозрачный бледный старик с широко распахнутыми глазами. Ба бросается к нему, сияя. Слова льются из её рта, я пытаюсь прислушиваться, но в моей голове крутятся мысли про Нину, великий цикл, возвращение к звёздам и про панику, охватившую меня, когда я провалилась в голубую гладь лагуны.

Мёртвые всё прибывают, расплывчатые и непрозрачные, разговорчивые и молчаливые. Мне интересно, смогу ли я понимать их, как понимаю Нину. Но нет. Не так, как надо. Читая язык тела и выражения лиц, я вижу лишь примерную картину их воспоминаний. То тут, то там выхвачу из разговора понятное мне слово. Совсем не как с Ниной.

Нина. Надо бы проведать её, но я боюсь открывать дверь своей спальни, пока Врата здесь, в большой комнате, и за ними один за другим скрываются мертвецы.

– Маринка, – зовёт Ба.

Она медленно ведёт старика, пришедшего сегодня первым, к Вратам. Я знаю, чего она хочет. Она хочет, чтобы я произнесла слова Путешествия мёртвых и проводила его. Она выбрала именно этого старика, потому что он полностью готов, его душа уже практически в пути. Взгляд его уносится куда-то вдаль, будто он уже видит звёзды и своё место среди них.

Я отворачиваюсь от бабушки и, делая вид, что не слышу её, продолжаю бродить по комнате, разливать напитки и фальшиво улыбаться. Никого не хочу вести сквозь Врата. Ни старика, ни тем более Нину.

Я выпрямляю спину, делаю глубокий вдох и говорю себе, что никто не заставит меня провожать мёртвых, как когда-то заставили плавать. И хотя меня гложет острое чувство вины перед бабушкой, прилив сил и решимости взять свою жизнь под контроль пусть на короткое время, но придаёт смысл всему происходящему.

Серина

Когда я возвращаюсь в свою комнату несколько часов спустя, Нина выглядит более тусклой и туманной, края её силуэта растворяются в воздухе, как пар. В голове проносятся бабушкины слова – они останутся потерянными, – но я гоню их прочь и веду Нину на улицу, пока Ба и избушка крепко спят.

Мы возимся в песке, таскаем воду из колодца и строим из влажного песка замки. Надеюсь, истощившиеся запасы воды заставят избушку перенестись куда-то, где идут дожди. Например, на побережье.

Если бы избушка перебралась к морю, может, Нина была бы так счастлива, что вмиг бы позабыла о своём прошлом. Когда она вспоминает семью, она мрачнеет и говорит, что хочет домой. Она не знает, что это невозможно. Она не понимает, что мертва.

В животе ноет боль. Я стараюсь отвлечь Нину от воспоминаний, а себя – от мыслей о том, что рано или поздно ей придётся сказать правду. Но тогда я её потеряю. А ведь я всего лишь хочу, чтобы друг остался со мной дольше, чем на одну ночь. Что же тут плохого?

Я всё время увожу наши беседы в сторону настоящего или будущего. Мы обсуждаем, кем хотим стать, когда вырастем. Она мечтает стать фермером, как отец, выращивать посреди пустыни цветы, овощи и фрукты, наполняя жизнью пустой и сухой песок. Она говорит, если посадить нужные семена, можно будет вырастить не только растения, но и почву, насекомых, птиц и животных. А ещё верит, что можно создавать целые новые миры, высаживая крошечные семена и заботясь о ростках.

Нина спрашивает, кем я мечтаю стать. Я не говорю, что мне суждено стать следующей Ягой. Я представляю себе, что моё будущее не предопределено; что я могу стать художником, как Бенджамин, или актрисой, или учительницей в школе. Я перебираю в голове все профессии, о которых читала в книгах, всё, чем можно заниматься вместе с живыми людьми, наслаждаясь жизнью, – и моё сердце трепещет. Я представляю себе, как живу в нормальном доме без ног, на одном месте. И там у меня есть друзья.

Когда солнце поднимается высоко над головой, избушка начинает шевелиться. Она лениво зевает входной дверью, вытягивая ноги над горячим песком. Мы скрываемся в тени и уединении заднего крыльца, кормим Бенджи и кидаем в воздух кусочки хлеба. Джек их ловит, пока ему не надоедает и он не скрывается от нас на крыше в тени печной трубы.

Я говорю бабушке, что иду читать Книгу Яги – старый потрёпанный справочник Хранителей, поэтому она начинает готовить без меня. Нина показывает мне стайку дроф, летящих вдоль горизонта перед закатом. Её глаза загораются, когда она вспоминает о хамелеонах и кобрах, которых видела в своём саду, и о том, как отец однажды показал ей нору фенека в пустыне. Мне нужно срочно отвлечь её, чтобы она снова не затосковала по дому. Я рассказываю ей о грохочущих волнах океана и о гигантских китах, которые выскакивают из воды, когда уляжется шторм.

Сумерки сгущаются слишком быстро. Я забираю Нину обратно в комнату через окно, а сама выхожу зажигать свечи в черепах. Мне тяжело. Я твержу себе: это просто усталость, но в глубине души знаю, что всё гораздо серьёзнее. Всё дело в Нине и в том, что я не говорю ей правду.

Первая из пришедших мертвецов так похожа на Нину, что меня охватывает ужас: мне кажется, что она выбралась из моей комнаты, чтобы пройти сквозь Врата. Но эта девушка на несколько лет старше. У неё такие же длинные тёмные волосы и блестящие глаза цвета меди. Такой же смущённый вид, будто она потерялась и ничего не может вспомнить. Ба набрасывает на неё свою шаль, подводит к столу и наливает кваса.

– Ты умерла, дитя моё, – говорит Ба, и я оборачиваюсь: хоть она и говорит на языке мёртвых, я понимаю каждое слово. – Сюда ты пришла, чтобы отпраздновать, что жила на свете, а затем с радостью отправиться дальше. Ты покинешь мир живых и пустишься в долгое путешествие, чтобы снова занять своё место среди звёзд.

Девушка смотрит на бабушку и попадает под действие её заразительной улыбки.

– Я умерла? – неуверенно повторяет она.

– Да. Твоё время на земле истекло, и теперь ты здесь, чтобы подготовиться к Путешествию мёртвых. Оно будет и сложным, и прекрасным, но прежде, чем ты уйдёшь, мы отпразднуем твою жизнь и воспоминания. Хочешь немного борща? Маринка, налей нашей гостье тарелочку борща. Как тебя зовут, дитя моё?

– Серина. Я заболела. – Она щурится, силится что-то вспомнить. – Как и моя мама и сёстры.

Я роняю половник в котёл. Голос у неё точь-в-точь как у Нины.

– Сколько у тебя было сестёр? – спрашивает Ба.

– Пять. Спасибо. – Серина берёт у меня миску и нюхает дымящийся красный суп. – Мы жили на самом краю пустыни. Вокруг нашего дома росли олеандры, которые посадил отец.

Это сестра Нины. Ошибки быть не может. Я смотрю на дверь своей комнаты. Ручка медленно поворачивается, щель между дверью и косяком расширяется. Я бросаюсь туда и втискиваюсь внутрь, отталкивая Нину. Она смотрит на меня с любопытством.

– Мне показалось, я слышала свою сестру.

Я решительно качаю головой:

– Это друзья моей бабушки. Ты должна оставаться здесь.

– Но голос прямо как у неё. – Нина наклоняется ко мне, будто невидимая нить притягивает её к двери.

– Это не она. – Я делаю глубокий вдох и пытаюсь говорить спокойно. – Пожалуйста, Нина, побудь здесь. Прошу, присмотри за Джеком, – добавляю я, заметив, что он расхаживает по спинке кровати. – Чуть позже я принесу немного объедков для него.

Нина неохотно кивает, её взгляд всё ещё прикован к двери.

– Пообещай мне, – настаиваю я. – Это важно.

Нина смотрит на меня и вздыхает:

– Обещаю.

Я хлопаю дверью и бегу прямиком к бабушке, практически оттаскиваю её от мёртвой женщины, с которой она разговаривает.

– Я хочу провести Серину сквозь Врата, – взволнованно шепчу я.

Ба удивлённо смотрит на меня:

– Это замечательно, но Врата ещё даже не открылись.

Я смотрю сквозь силуэты мертвецов в угол комнаты, где обычно появляются Врата, и едва сдерживаюсь, чтобы не застонать.

– Если ты и правда хочешь помочь, то первым делом надо выслушать. – Ба кивает в сторону угла, где сидит Серина и изящно грызёт чак-чак. – Пусть поделится с тобой воспоминаниями и снова проживёт свою земную жизнь. Она будет готова отправиться дальше, только когда осознает, что именно получила от этой жизни, и попрощается со всеми, с кем хотела бы.

Я хмурюсь. Почему проводы должны быть такими сложными? Почему я не могу просто сказать слова Путешествия мёртвых и отправить её в путь?

– Иди. – Ба подталкивает меня к Серине. – Это просто. Расспроси девушку о её жизни. И слушай её. Только действительно слушай.

Я медленно иду к Серине.

– Привет. – Я неловко улыбаюсь. – Я Маринка.

– Я Серина.

Она приветливо улыбается в ответ. Она так похожа на Нину, что мне кажется, будто мы давно знакомы.

– Итак… – Я придумываю вопросы, надеясь, что наша беседа не затянется. Вот бы Серина поскорее прошла сквозь Врата, чтобы Нина не услышала её и не пошла её искать. – Вы жили на краю пустыни?

– Да.

Серина рассказывает о своей жизни, и со мной начинают происходить странные вещи. Она говорит о своём доме, о семье – то же самое, что я слышала от Нины, – но, когда я слушаю её, избушка, мертвецы, собравшиеся вокруг стола и возле огня, будто меркнут у меня на глазах – я едва их различаю. Ощущение, будто часть меня перенеслась в сад Серины. Я чувствую почву под ногами, вдыхаю аромат цветов, будто они растут прямо у меня под носом, слышу шорохи и щебетание птиц, прячущихся среди листвы.

Затем я начинаю чувствовать её. Моё сердце бешено стучит, когда она гоняется за бабочками, и разрывается от счастья, когда рождаются её сёстры. Мне приходится стиснуть зубы, чтобы не разрыдаться, когда умирает её мама. Это ли имела в виду Ба, когда говорила, что я прибавлю жизни мёртвых к своей? Если да, то мне это не по нраву. Страшно держать в голове чужие воспоминания и чувствовать чужую боль.

– Пора.

Ба дотрагивается до моей руки, и избушка со всеми мертвецами снова становится реальной. Врата открыты, всё в комнате тянется к ним. Вдали, едва различимый во тьме, кружится водоворот галактик и туманности вспыхивают разными цветами.

– Что ты возьмёшь с собой к звёздам? – спрашивает Ба Серину.

– Любовь к моей семье и родному дому, – отвечает девушка без раздумий, и эта короткая фраза полна такого глубокого смысла, что я даже хлопаю в ладоши. Я, только что прожив её жизнь, чувствую ровно то же самое.

Ба целует Серину в обе щеки и кивает мне.

Я знаю, что должна сделать. Я веду Серину к Вратам, и слова Путешествия мёртвых слетают с губ без заминки:

– Да пребудет с тобой сила в твоём долгом и трудном путешествии. Звёзды зовут тебя. Отправляйся в путь с благодарностью за время, проведённое на земле. Каждый миг становится вечностью. Ты несёшь с собой воспоминания о бесконечно ценном, о любви к своей семье и родному дому.

Серина делает шаг и скрывается в темноте.

– С миром возвращайся к звёздам. Великий цикл завершён.

Надо мной проносятся облака, а где-то внизу шумит океан. По стеклянным склонам гор вспыхивают радуги. Мне кажется, я узнаю это место, будто я бывала здесь раньше. Воспоминание реальное и осязаемое, но всё же непонятное. Я тянусь к Вратам, уверенная, что они помогут мне вспомнить всё, как было, но Ба с такой силой дёргает меня назад, что плечо хрустит.

– Никогда не переступай порог! – Я встречаюсь с бабушкиным хмурым взглядом. – Никогда не проходи сквозь Врата!

По телу пробегает ледяная дрожь. Никогда не видела бабушку такой суровой, и внутри что-то покалывает, словно я только что чудом выжила в какой-то страшной катастрофе. Но мне не понятна ни сама опасность, ни бабушкина реакция, ни ощущение, которое я испытала, шагнув к Вратам.

Ещё несколько минут

Я сижу на ступеньках крыльца и смотрю, как метеоры разрезают глубокое синее небо. Размышляю, нет ли среди них Серины. Входная дверь со скрипом открывается, и появляется Ба. Она отдаёт мне две кружки горячего какао, хватается за балюстраду, и та опускается, в то время как ступеньки приподнимаются, помогая бабушке усесться.

– Хочешь, я принесу подушку? – предлагаю я.

– Нет, мне удобно. – Когда она садится на ступеньку рядом со мной, её суставы поскрипывают. – Ты отлично справилась, я горжусь тобой.

Она берёт у меня кружку, улыбается и треплет меня по щеке. Я хмурюсь и отстраняюсь. Я всего лишь хотела поскорее провести Серину сквозь Врата, чтобы Нина не нашла её. Гордиться тут особо нечем.

Ба потягивает какао и смотрит куда-то в глубь пустыни. Полоса оранжевого света на горизонте расширяется. Я рада, что Ба больше ничего не говорит. Во мне кишит такое множество мыслей и чувств, что, кажется, одного-единственного слова будет достаточно, чтобы вывести меня из равновесия.

Я не хотела провожать мёртвых. Я даже представить себе не могла, что смогу. И теперь, раз я это сделала, означает ли это, что стать Ягой – моя неотвратимая судьба?

Все мои мечты о будущем и о дружбе рассыпаются, когда я вижу перед собой жизнь Хранителя Врат, долгую и однообразную. Навсегда привязанную к этому дому. Каждую ночь с новым грузом воспоминаний мёртвых, которых мне предстоит проводить. Вся жизнь – из прощаний. А когда бабушки не станет, я останусь совсем одна. От этих мыслей я чувствую себя опустошённой и холодной, как пустыня ночью.

– Проводы утомляют. – Ба гладит меня по волосам и забирает у меня пустую чашку. – Тебе нужно немного поспать.

– Да, Ба. Только ещё несколько минут посмотрю на рассвет.

Я знаю, что она смотрит на меня, но я не в силах поднять на неё глаза. Интересно, чувствует ли она, сколько невысказанного повисло в тишине между нами? Может, она и гордится мной, но мне стыдно. Может, ей кажется, что я на шаг приблизилась к роли новой Яги, но я не хочу ею быть. Мне нужно другое будущее. То, которое я могу выбирать и создавать. Но я не знаю, как заставить её понять меня.

Ба целует меня в щёку, желает мне сладких снов и собирается встать. Балюстрада наклоняется к ней, Ба ласково гладит её и шепчет:

– Спасибо тебе, избушка.

Балюстрада выпрямляется, помогая бабушке встать, и она скрывается внутри. Как только за ней закрывается дверь, из моей комнаты слышится стук. Створка окна открывается, и Джек неуклюже усаживается ко мне на ботинок. Он приветственно каркает и прижимается шеей к моей лодыжке. От его нежностей у меня глаза на мокром месте. Сейчас я не считаю себя достойной его любви.

– Иди. – Я осторожно отталкиваю Джека. – Посмотри, может, найдёшь скорпиона или ещё кого-нибудь в этом духе.

Он наклоняет голову и смотрит на меня своими ярко-серебряными глазами.

– Иди! – Я толкаю его сильнее. Несправедливо оскорблённый, он недовольно каркает и отпрыгивает от меня, распушив перья.

Я вою от злобы на себя: за то, что обманула Нину; за то, что из эгоизма пыталась спровадить Серину; за то, что не смогла объясниться с бабушкой; а теперь ещё и за то, что так грубо обошлась с Джеком.

Позади меня раздаётся скрип, и ступеньки начинают разворачиваться.

– Что? – огрызаюсь я, моё разочарование сменяет гнев. – Ты-то чего хочешь от меня?

Я хватаюсь руками за ступеньку, пытаясь удержать равновесие, потому что избушка разворачивает доски, на которых я стою, так, чтобы мне открылся вид на окна моей комнаты.

Нина сидит на подоконнике, едва различимая в предрассветном мраке. Края её силуэта расплываются, она уже почти прозрачная. Сквозь её грудь просматриваются очертания моей масляной лампы. Нина выглядит совсем потерянной, сбитой с толку и испуганной. Чувство вины сжимает мне живот.

– Хорошо. – Я угрюмо смотрю на ступеньки. – Я скажу ей.

Но, как только я произношу эти слова, я тут же хочу отказаться от них. Сердце бьётся быстрее и быстрее, ладони потеют. Я не хочу, чтобы Нина узнала, что я скрывала от неё правду. Не хочу, чтобы она уходила.

– Я скажу ей, – повторяю я, а у самой в голове зреет план, – если ты отнесёшь нас к морю.

Ставни захлопываются, и избушка зарывается в песок.

– Пожалуйста. – Я встаю и прислоняюсь лбом к корявой доске возле двери. Холодная стена будто бы сжимается от моего прикосновения. Я топаю ногой по крыльцу. – Пожалуйста, – повторяю я твёрдым голосом. – Я никогда ни о чём тебя не просила. Позволь мне показать ей океан, и тогда я всё ей скажу. Я даже сама проведу её сквозь Врата. Только, пожалуйста, дай мне показать ей океан.

Избушка вздыхает и наклоняется вперёд, чтобы размять ноги.

– Спасибо. – Я сияю, меня накрывает волна счастья и облегчения. – Джек! – Я смотрю по сторонам и вижу, как он копошится возле забора. Он поворачивается ко мне спиной и продолжает разрывать песок клювом и когтями. – Пошли, Джек, мы уходим.

Он не обращает на меня никакого внимания. Я закатываю глаза.

– Ладно. Прости меня, – говорю я и поднимаю руку.

Джек медленно поворачивается и вышагивает в сторону дома, не глядя мне в глаза. Проходя мимо меня, он картинно взъерошивает перья.

Чулан открывается и с грохотом поглощает кости с забора. Затем избушка поднимается и идёт. Чтобы удержать равновесие, я расставляю руки и, пошатываясь, вхожу в свою комнату.

– Мы отправляемся на море, – почти пою я, кажется, слишком громко – от волнения.

Нина глядит на меня в замешательстве. Ей понадобилось несколько мгновений для того, чтобы вспомнить, кто я такая, и чтобы до неё дошёл смысл моих слов. И вот она улыбается и наливается цветом.

– Правда?

– Правда, – киваю я, и от широкой улыбки болит лицо. – Я покажу тебе океан.

Пляж

Мне никогда не доводилось видеть, чтобы избушка переходила с места на место при свете дня. И никогда раньше я не путешествовала с другом. Меня то и дело сотрясает смех, от ощущения невесомости кружится голова. Обещание, данное избушке, забыто и брошено где-то в пустыне.

Мы с Ниной сидим на подоконнике и смотрим, как сменяются картины за окном. Избушка галопом скачет по пустыне, оставляя за собой облако мелкого песка. Она преодолевает крутые серые горы, спускается в пышную зелёную долину, с осторожностью пробирается через джунгли и наконец ближе к середине дня выбегает на узкую длинную полоску пляжа со сверкающим белым песком.

Избушка устраивается на самом краю пляжа, в паре шагов от воды. Она вытягивает свои длинные куриные ноги, опускает когтистые ступни в воду и с облегчением вздыхает.

В окна льётся прохладный ветерок, неся с собой резкий, свежий аромат солёной воды и морских водорослей. Глаза Нины становятся огромными, в них отражается и искрится весь пейзаж.

– Мы можем спуститься к воде? – с нетерпением спрашивает она.

– Скоро, – киваю я. – Но сначала пойду посмотрю, как там бабушка.

Ба пока спит, но я знаю, что скоро она проснётся. Я делаю сладкий чёрный чай, нарезаю хлеб и колбасу. Немного приношу Нине, немного – Джеку в знак примирения, а затем иду кормить Бенджи из бутылочки. Когда я возвращаюсь, Ба уже сидит на крыльце, потягивает чай и любуется океаном. Её седые волосы выбиваются из-под платка и разлетаются, как облако.

– Разве не прекрасно? Я и не думала, что проснусь вот здесь. – Она с нежностью гладит балюстраду. – Наверно, избушка поджарила ноги в пустыне и пришла сюда охладиться.

Я киваю, придумывая, как вернуть бабушку в дом, чтобы мы с Ниной могли улизнуть.

– Что ты сегодня будешь готовить?

– Я думаю сегодня устроить выходной. – Ба берёт меня под руку. – Мы могли бы поплавать, поваляться на песке, приготовить вечером что-нибудь на костре – только ты и я.

– А как же мёртвые? – Мой голос становится выше. – А проводы?

– Каждому время от времени нужно отдыхать. Если мы не зажжём свечи в черепах, мёртвые отправятся в дом другой Яги. Это всего на одну ночь, так что ничего страшного. – Ба радостно пританцовывает. – Я уже много лет не видела, чтобы избушка мочила ноги. Думаю, это знак. Ну что? Айда купаться!

– Нет! Мы обязаны провожать мёртвых. Я… – Я хватаюсь за первый же повод, который приходит мне в голову. – Я только что проводила свою первую мёртвую душу. Хочу быть уверена, что у меня снова получится.

– Конечно, получится. Но ты посмотри вокруг. – Ба делает руками движение, будто бы дарит мне этот пляж. – Думаю, избушка перенесла нас сюда, чтобы отпраздновать твои первые проводы. Давай устроим день отдыха и веселья. – Она приподнимает брови и улыбается.

Я смотрю себе под ноги.

– Я хочу, чтобы сегодня был обычный день. Хочу, чтобы ты готовила для мёртвых, пока я строю забор. Именно этим мы всегда и занимаемся. Я не хочу ни купаться, ни валяться на пляже. – Слова оставляют во рту кисловатый привкус: это одна большая наглая ложь. Я хочу плавать и загорать, но не с бабушкой, а с Ниной.

– Что с тобой? – нежно спрашивает Ба.

– Ничего, – бросаю я в ответ. – Ты всегда говорила, что я должна провожать мёртвых, и теперь, когда я действительно этого хочу, ты спрашиваешь, что не так.

Бабушкино лицо мрачнеет. Она больше не танцует и горбится, как старушка. Ощущение, будто сердце вытаскивают из груди. Наверно, так себя и чувствуют бессердечные: внутри пусто и холодно. Я гоню от себя это чувство и встаю со ступенек.

Не обращая внимания на великолепное голубое небо, мягкий белый песок и ленивые волны, я шагаю к чулану для скелетов и начинаю вытаскивать из него кости для забора.

– Маринка? – Ба зовёт меня, но я не реагирую. Я с силой запихиваю в песок бедренную кость, руки дрожат. – Я не хотела тебя расстроить. Мы можем устроить проводы, если ты так хочешь, – говорит Ба.

Я киваю, но мне стыдно взглянуть на неё. Я продолжаю заниматься забором.

– Тогда я пойду готовить. – Ба проходит через крыльцо, и за ней захлопывается дверь.

Слеза скатывается по моей щеке, и я смахиваю её, царапая кожу песком. Я заглажу вину перед бабушкой. Я обещаю себе, что непременно сделаю это. Проведу с ней время в другой день. Но не сегодня. Сегодня – для нас с Ниной. Я должна показать ей океан. Это мой последний шанс провести с ней время, пока Врата не поглотят её навсегда.

Я несу охапку костей и, проходя мимо окна своей комнаты, шепчу Нине, что мы пойдём гулять, как только я управлюсь с забором. Она широко улыбается, глаза сияют от солнечного света и волнения, и это немного утихомиривает моё чувство вины. Работа с костями тоже успокаивает, и я убеждаю себя, что всё делаю правильно. Будто я исполняю последнее желание Нины. Думаю, даже Ба сумела бы меня понять.

Ба выходит и спрашивает, не хочу ли я перекусить, но я отвечаю, что не голодна. Тогда она говорит, что собирается вздремнуть до вечера. Она уходит в дом, затем какое-то время наигрывает медленную печальную мелодию на флейте, и вот наконец в доме тихо. Я выжидаю ещё полчаса, чтобы она крепко уснула, и выскальзываю с Ниной на улицу.

Мы идём по берегу и скрываемся от глаз избушки за огромными раскидистыми пальмами. Нина сбрасывает сандалии и бредёт по пене волн, осторожно лижущих песок. Она шевелит пальцами ног и хихикает:

– Ах, как здорово!

Я улыбаюсь ей в ответ. Видеть Нину такой счастливой просто потрясающе. Если бы только не эта ноющая боль в сердце: Ба так хотела отдохнуть, провести этот день со мной.

– Смотри! – визжит Нина.

Волна накатывает и приносит с собой крошечных рыбок, и теперь они шныряют возле её ног. Я снимаю обувь и вместе с Ниной прыгаю по волнам, заталкивая мысли о бабушке в самый дальний уголок своего разума. Потом мы бродим по берегу, рассматриваем блестящие ракушки и морских обитателей, которые прячутся в спокойных водах на отмели.

Нина никогда не видела морских ежей и морских звёзд. Каждый раз, как я показываю ей что-то новое, её глаза загораются от удивления. Даже я смотрю на всё вокруг как первый раз в жизни – её восхищение переполняет меня. Мы всё глубже заходим в море, пока по самую шею не оказываемся в тёплой, шелковистой воде.

– Это невероятно! – Нина сияет, её лицо светится от счастья, длинные волосы и зелёный шарф обвевают её, как водоросли.

– Попробуй оторвать ноги от дна.

Я отталкиваюсь ногами и показываю Нине, как можно лежать на спине – как бревно, покачивающееся на поверхности воды. Она повторяет мои движения, и мы лежим рядышком, глядя на ярко-голубое небо, которое изредка прочерчивают морские птицы. Волны катятся, то приподнимая нас, то мягко опуская, вода мягко журчит. Я слышу эхо океана под нами и счастливые вздохи Нины.

– Я и представить себе не могла, что бывает столько воды. – Нина переворачивается на живот, и её лицо погружается в воду. – Она такая солёная.

– Ничего, ты привыкнешь. Давай за мной, только не закрывай глаза.

Я ныряю под воду перед Ниной, и она устремляется вслед за мной, часто моргает, пока не фокусирует взгляд на моём лице. Она улыбается. Я показываю пальцем вниз и плыву на глубину, дальше от берега. Мы с Ниной рассматриваем водоросли, волнующиеся на морском дне, крабов, снующих по песку, и рыб, спокойно плавающих в сияющих столбах света. Из ниоткуда появляется осьминог и тут же скрывается в облаке тёмных чернил.

– Это был осьминог? – спрашивает Нина, как только мы выныриваем на поверхность. – Я про них только слышала. И не знала точно, существуют ли они на самом деле. Попробуем догнать его?

Мы ныряем под воду и спешим туда, где скрылся осьминог, но он плавает слишком быстро. Мы просто гоняемся друг за другом по воде, поднимая брызги. Я смеюсь до боли в боках и успеваю так наглотаться солёной воды, что в носу и горле жжёт.

Вскоре я начинаю мёрзнуть. Вода становится прохладнее, а волны толкают нас всё выше вверх и тянут вниз всё сильнее. Узкая линия пляжа будто бы отступает вдаль. Я показываю Нине, как поймать волну и на ней скользить к берегу, и вот мы сидим на песке, позволяя последним лучам солнца нас согреть и высушить.

Когда солнце погружается в джунгли за пляжем, до нас дотягивается тень от избушки, холодная и тёмная. Мурашки бегают по коже. Я не хочу возвращаться туда. Я знаю, что избушка потребует от меня исполнить обещание; она покажет Нину бабушке и заставит её пройти к Вратам. Я закутываюсь в шаль и аккуратно тяну Нину за платок.

– Пойдём в ту сторону, – говорю я и увожу её по берегу, подальше от избушки и от Врат.

Ночной берег, кажется, простирается в бесконечность. Холодный влажный ветер дует с моря, и волны разбиваются совсем рядом с нами, взбалтывая песок и превращая воду в пену. Мне кажется, я вижу странных тёмных существ, они корчатся и извиваются в волнах, словно угри. Но Нина уверяет, что мне это только чудится.

Над горизонтом заметно оранжевое свечение, и, когда мы подходим ближе, я уже могу различить несколько отдельных источников света, отражённых в океанских водах.

– Наверно, там город, – говорю я и пытаюсь угадать, большой он или маленький, много ли в нём жителей, есть ли там рынок, библиотека, театр…

– Мне холодно, – шепчет Нина.

Я снимаю шаль и хочу укрыть ей плечи, но шаль падает сквозь неё и складывается на песке у её ног. Я с удивлением гляжу на Нину. Её еле-еле видно. Думаю, я знала, что она потихоньку угасает, и всё же для меня это потрясение – увидеть её такой, ну, мёртвой.

Нина смотрит на шаль на песке и обхватывает себя руками.

– Что со мной происходит? – Её глаза огромные и прозрачные. Сквозь них я вижу звёзды в небе.

– Ничего, – торопливо отвечаю я и протягиваю к ней руку, но тут же опускаю: вспоминаю, что не могу к ней прикоснуться.

От порыва ветра я содрогаюсь. Из джунглей доносится чей-то крик. Что я делаю? Даже если мы доберёмся до города, что тогда? На дворе ночь. Я должна быть дома с бабушкой, Джеком и Бенджи. Я бросила их всех, и ради чего? Нина мертва. Она угасает прямо на глазах. Ей необходимо пройти к Вратам. Я смотрю на неё и вспоминаю слова Бенджамина: одиноким можно быть и среди людей. Сейчас, хоть я и с Ниной, я совершенно одинока.

Я смотрю назад, в сторону избушки. С заката прошло немало времени, но Ба так и не зажгла свечи в черепах. Я бы разглядела их свет даже издали, если б они горели. Мне кажется, бриз доносит до меня запах ухи, но, скорее всего, это просто запах океана. Внезапно я понимаю, что больше всего на свете хочу оказаться дома. Хочу, чтоб Ба обняла меня крепко-крепко, хочу чувствовать, как пол избушки покачивается у нас под ногами.

– Мы должны идти туда? – Нина смотрит в ту же сторону, куда и я, – вдоль берега, туда, где вдалеке осталась избушка. – Я чувствую, что нам надо туда. – Она разглядывает свои ладони. Пальцев уже почти совсем не видно. – Что со мной происходит? – Её голос дрожит.

Не знаю, как выговорить то, что я должна сказать. Горло сжимается.

– Ты мертва, – шепчу я. Как только слова слетают с губ, я чувствую, как этот груз падает с моих плеч.

– О, – кивает Нина. Она выглядит не такой ошарашенной, как я ожидала.

Я закапываю пальцы ног в песок и упорно смотрю вниз.

– Прости, я должна была сказать тебе раньше.

Начав говорить, я не могу остановиться. Я объясняю ей, почему живу в избушке, что такое Врата и как происходят проводы мёртвых. Рассказываю, что она должна была отпраздновать свою жизнь и подготовиться к путешествию к звёздам, но я не стала помогать ей, потому что хотела, чтоб она осталась и стала моим другом. Я рассказываю, как одиноко мне в избушке на курьих ножках, когда все, с кем ты встречаешься, мертвы и покидают тебя той же ночью. Я снова и снова прошу у неё прощения, но легче не становится. На самом деле всё внутри меня съёживается оттого, что я наконец говорю всю правду. Я не останавливаюсь, пока не иссякают слова, и теперь просто стою и смотрю, как Нина растворяется в свете луны.

– Ты тоже мертва? – спрашивает она.

– Нет. – Я мотаю головой. – Конечно, нет.

Порыв ветра налетает, и в лицо мне брызгает вода. Я чувствую вкус соли на губах.

– Тогда почему и ты таешь?

Правда и ложь

Я совсем сбита с толку. Смотрю на Нину, затем на свои руки. Мои пальцы полупрозрачные, сквозь них хорошо видны песок и ракушки. Я снова и снова переворачиваю ладони. Это невозможно. Я не мертва. Так почему же я растворяюсь?

Дыхание перехватывает. Я срываюсь и несусь обратно, к избушке, но ноги проваливаются в песок, и я бегу будто бы в замедленной съёмке.

В голове роятся мысли. За забор выходить нельзя. От живых всегда исходит тепло. Врата показались такими знакомыми, когда я к ним потянулась. Возможно ли, что умерла? Помню странное ощущение в руках тогда, в хибаре Бенджамина, – сейчас я испытываю то же самое. Я снова смотрю на свои пальцы и сквозь них вижу свои ноги. Я сжимаю кулаки, впиваюсь ногтями в ладони – и ровным счётом ничего не чувствую.

Мои руки просто онемели от холода. А прозрачность – это не более чем игра лунного света. Я сильнее и сильнее давлю ногтями в ладони, пока не чувствую боль. Вот так. Я не могла умереть. Но в мозгу всё ещё зудит мысль: что-то не так.

– Быстрее, – кричу я. – Нам нужно вернуться.

Я бегу поближе к воде, где песок влажный и можно разогнаться. Мне нужна Ба. Она объяснит, что со мной. Она всё исправит.

– Можно помедленнее? – кричит Нина, задыхаясь от бега. – Что происходит?

Я не могу помедленнее, да и объяснить ничего не могу. Голова кружится, перед глазами всё плывёт. Щёки горячие и влажные, но я не знаю, слёзы это или просто брызги морской воды. Сердце отчаянно бьётся, кровь стучит в ушах. В голову приходит мысль: что бы сейчас ни происходило, Ба скрыла это от меня. Во мне закипает гнев.

Стук в ушах всё громче, и вот уже земля ходит ходуном у меня под ногами. Мне становится легче, когда я вижу, что избушка бежит мне навстречу, с шумом пробираясь сквозь тьму. Огромные куриные ноги останавливаются посреди месива из пены и песка, и избушка наклоняется, будто хочет меня подхватить.

– Маринка. – В дверях появляется Ба. – Я так переживала!

Тут она замечает Нину и меняется в лице: беспокойство, затем осознание и, наконец, разочарование. Я смотрю ей прямо в глаза и поднимаю руки.

– Я исчезаю! – кричу я. – Почему я исчезаю?

Что-то проскальзывает в бабушкиных глазах, но я не успеваю понять – это печаль или, может, чувство вины?

– Поговорим об этом позже. Ты посмотри на эту девочку! – Она поворачивается к Нине. – Боже мой, скорее заходи внутрь. – Ба кивком зовёт Нину подняться. – Как тебя зовут?

– Я… – Нина кусает губу, в глазах стоят слёзы. – Я не знаю.

Кажется, будто она вот-вот совсем растает. От неё осталось только бледно-зелёное платье, неясная тень тёмных длинных волос и большие испуганные глаза.

– Как её зовут, Маринка? Давно она здесь? – спрашивает Ба.

– Почему я исчезаю? – кричу я ещё громче, топая ногами по песку. – Я мертва?

Бабушкины плечи опускаются, как под грузом.

– Я всё объясню, но чуть позже. Давайте внутрь.

Она набрасывает на Нину шаль и заводит её в дом. Избушка даёт Нине силы для путешествия, и она уже кажется более живой. Я изучаю свои пальцы. Они снова непрозрачные. Я сжимаю кулаки и тут же чувствую, как ногти впиваются в ладонь.

Хлопает входная дверь. Ба проходит внутрь, и не подумав ответить на мой вопрос. Для неё мёртвые и проводы важнее всего. А как же я? Неужели я не имею права знать, кто я такая и почему застряла здесь, в этой избушке? Я с силой пинаю ногой ступеньку, да так, что в кровь разбиваю большой палец.

– Чёрт! – кричу я куда-то в пустое небо. – Ненавижу эту избушку!

Избушка присаживается в песок, протягивает ко мне ступени крыльца и распахивает передо мной дверь. Я отворачиваюсь от неё и смотрю на море. Так нечестно. Ба должна была ответить мне, объяснить, почему я исчезала. В уголках глаз скапливаются слёзы.

Джек садится мне на плечо и больно бьёт меня крылом по уху.

– Отстань! – кричу я, сталкивая его. – Какой же ты неуклюжий!

Я валюсь на колени в песок, мне невероятно стыдно.

Джек ни в чём не виноват. Я хватаюсь руками за голову, надеясь, что так она перестанет кружиться, и Джек суёт мне в ладонь что-то влажное и мягкое.

Я разжимаю пальцы, смотрю на раздавленный рыбный пельмень и разражаюсь хохотом. Странный он, этот хохот, вызванный сложным сочетанием чувств, над которыми я не властна. Джек выворачивает шею, косит на меня серебристыми глазами, сияющими в свете луны, и каркает.

– Иди домой, пчёлка. – Нас обоих укрывает бабушкина тень.

Я с трудом поднимаюсь и вытираю глаза. Не хочу, чтобы она видела меня в слезах. Пусть знает: её обман меня жутко разозлил.

Нина сидит у огня, накрытая бабушкиной шалью, в руках у неё миска свежей ухи. Она пристально смотрит на языки пламени под котлом, и в глазах её пляшут воспоминания о прожитой жизни. Она выглядит чуть более осязаемой, но края её силуэта всё же немного расплываются.

– С ней всё будет хорошо? – спрашиваю я, и внутри всё сжимается.

Ба хмурится.

Она оборачивает вокруг меня тёплое шерстяное одеяло и сажает меня к столу. Затем наливает мне ухи, и между нами поднимается пар.

– Почему ты не сказала мне, что она здесь?

Я пожимаю плечами, не отрывая взгляд от супа.

– Ты знаешь, какая это большая ответственность – быть Хранителем Врат. Мы обязаны помочь этим душам завершить цикл. Они не могут оставаться в этом мире после смерти, ты же прекрасно это знаешь. Они растворятся и навсегда останутся неприкаянными.

Я гоняю ложкой кусок бледной рыбы, топлю его в бульоне, слежу, как он всплывает. Не верится, что Ба может так спокойно рассуждать о нашем долге перед мёртвыми, когда сама ещё не ответила на мой вопрос.

– Я так разочарована, что ты скрывала её от меня, – качает головой Ба.

– А как насчёт того, что ты от меня скрываешь? – срываюсь я. – Когда ты собиралась сообщить мне, что я мертва?!

Я сверлю её глазами, больше всего на свете желая, чтобы она сказала, что я не мертва. Пусть вернёт всё как было.

Ба вздыхает, сидя напротив меня. Открывает рот, но не произносит ни слова. Она ёрзает в своём кресле и снова пытается ответить.

– Ну и что это меняет? – Она слегка пожимает плечами. – Ты следующий Хранитель. Я всегда тебе это говорила.

– Для меня это всё меняет. – Я плачу, когда горькая правда становится очевидна. Я мертва. Разве я могла умереть? Я ничуть не похожа на тех бледных мертвецов, которые стекаются ночами к избушке. – Это бессмыслица какая-то, – говорю я, мотая головой. – Я чувствую себя живой. Я существую. А ты говорила, что души не могут оставаться в этом мире после смерти. Так почему же я здесь?

– Ты другая. Ты Яга, будущий Хранитель Врат…

– Так что, все Яги мёртвые? – перебиваю я. – Ты мёртвая?

– Нет, Яги не все мёртвые. И то, что ты мертва, совершенно ничего не меняет. – Ба отмахивается от темы моей смерти как от пустячной. – Ты долго жила в этой избушке, и она дала тебе достаточно сил, чтоб ты казалась живой. Пока ты здесь, ты можешь делать всё, что делают живые.

– Но почему я растворилась? – спрашиваю я, хотя ответ мне уже известен.

– Потому что ты ушла отсюда. – В бабушкиных глазах стоят слёзы. – Чем дальше ты уйдёшь от избушки, тем сильнее померкнешь. Существовать ты можешь только здесь, на границе жизни и смерти.

Я кладу ложку в миску и больше не притворяюсь, что могу есть. Мне дурно, голова кружится. Как я могу остаться здесь навсегда? Если я мертва, если существовать я могу только здесь, в этой избушке, значит, всё потеряно. Сегодня утром у меня хотя бы была надежда как-то избежать этой судьбы. А теперь я понимаю, что никуда мне не деться. От этого дома на ногах, вечно срывающегося с места, не дающего завести друзей. Я здесь навсегда.

– Так нечестно! – Я реву до звона, до боли в ушах. – Я не хочу здесь жить, не хочу быть следующим Хранителем! – Моя кожа пылает, все мышцы напряжены.

Ба мрачнеет, я вижу тень печали в её глазах.

– Ты ничего не можешь изменить, Маринка. Ты сама сделала этот выбор.

– Я не выбирала такую жизнь. Я не хочу этого. Я хочу жить нормальной жизнью, в нормальном доме, с нормальной бабушкой.

Я жалею о том, что сказала, но не могу взять свои слова обратно, поэтому просто сижу и смотрю на стынущую передо мной уху. Ба берёт мои руки в свои:

– Ты умерла младенцем, и я провела тебя сквозь Врата. Но ты вернулась. Ты захотела остаться здесь, со мной и избушкой. Ты точно Яга.

Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на неё не моргая. Я не могу быть Ягой. Ба такая спокойная и мудрая, она любит эту жизнь среди мёртвых. С ними она и улыбается, и поёт, и танцует. Но я не такая. Я вообще на неё не похожа. В голове проносится мысль, и леденящий холод проносится по венам.

– Ты ведь не моя родная бабушка, так?

Ба крепко сжимает мои руки:

– Я люблю тебя, как родная бабушка. Даже больше. Ты – лучшее, что когда-либо случалось со мной в жизни.

У меня отвисает челюсть.

– Не понимаю. А как же всё, что ты рассказывала о моих родителях? – Я цепляюсь за воспоминания, но они ускользают. – Это всё неправда? – Оттого, что я не могу понять, где правда, а где вымысел, голос срывается. – Они действительно мертвы?

– Да, они погибли, их дом сгорел, как я тебе и рассказывала. Только ты была с ними.

Образ пылающего дома Яги встаёт перед глазами, как и тысячу раз до этого, но на сей раз я сомневаюсь, правдив ли он.

– Это был дом Яги? – настойчиво спрашиваю я. Комната плывёт перед глазами, весь мой мир трещит по швам.

Ба смотрит на наши руки, всё ещё сплетённые на столе, и качает головой.

– Почему же ты лгала? – Я вырываю руки и смотрю прямо ей в глаза.

– Прости меня. Я не хотела лгать или скрывать от тебя что-то. Просто… – Она смотрит в потолок, будто надеется найти там нужные слова. – Я хотела бы, чтобы ты была мне внучкой, и потому родители-Яги проникли во все истории, которые я тебе рассказывала. Время шло, и всё труднее становилось сказать тебе правду.

– Так мои мама и папа не были Ягами?

Ба снова качает головой, и в голове сияет проблеск надежды: по рождению я не Яга! Но надежда умирает так же быстро, как и появляется: я вспоминаю, что я мертва и навеки привязана к этой избушке.

– А кости? – выдыхаю я, глядя на бабушку исподлобья и вспоминая, сколько раз я возилась с забором, думая, что родители делали то же самое.

– Тебе очень нужно было хоть что-то в память о родителях. И тебе нравилось проводить время во дворе. – Ба смотрит на меня виноватым взглядом. – Ты была счастлива думать, что эти кости когда-то принадлежали им.

– Хоть что-то вообще правда?

Я встаю. Больше всего сейчас хочется уйти, хлопнув дверью, но у меня ещё столько вопросов, на которые мне необходимо получить ответы, да и бежать мне всё равно некуда. Я отступаю к стене и прислоняюсь к ней, ноги как ватные. Перед глазами проплывает мама, рассекает по тёмной, усыпанной звёздами воде.

– А история с гондолой? – реву я. – Всё это ложь!

– Нет, это чистая правда. Я проводила твоих родителей сквозь Врата, и их жизни влились в мою. Все истории, которые я рассказывала про них, правдивы. Они познакомились в городе на воде, прямо так, как я тебе рассказывала. От себя я добавила только, что дома их были домами Яги. Я хотела, чтобы все мы были семьёй, и не только ты и я, но твои родители тоже. Думаю, я просто рассказывала тебе свои мечты. Вернее, свою главную мечту – о семье.

Я смотрю на бабушку так, будто вижу её впервые. Как на кого-то, кто мечтал быть не просто Ягой. Мечтал жить другой жизнью, за пределами избушки на курьих ножках.

– Родители любили тебя больше всего на свете. – Ба вытирает глаза краем шали. – Жалели они лишь о том, что не увидели, как ты растёшь. Они так хотели, чтобы ты жила дальше. Когда я провожала их, я почувствовала все их переживания, как свои. Поэтому я была так счастлива, когда ты вернулась. Я знала, что буду любить тебя не меньше, чем они, и могла подарить тебе жизнь. Хоть и не жизнь среди живых, а жизнь Яги. Я понимаю: это не одно и то же, но, если ты попробуешь, всё может сложиться замечательно. Скажи, скольким людям повезёт путешествовать по миру в заколдованном доме?

С потолка спускаются виноградные плети, усыпанные крошечными белыми цветами. Они изгибаются подо мной и сплетаются в качели. Я не даю магии избушки окутать меня и снова сажусь к столу.

– Но я не хочу быть Ягой.

Моё сердце словно распадается на сотни осколков.

Ба снова берёт меня за руки и смотрит мне прямо в глаза:

– Ты навеки связана с избушкой, избушка – с Вратами, а мёртвых всё равно нужно провожать.

Я отвожу взгляд, но Ба сжимает мои руки, пока я снова не поворачиваюсь к ней.

– Ты хорошая девочка, Маринка. Так что я уверена: ты будешь заботиться об избушке так же, как она заботится о тебе. И знаю, для мёртвых ты тоже сделаешь всё, что нужно. – На её лице появляется улыбка. – А ещё ты умная, упрямая и неудержимая. Если кто и может придумать, как стать Ягой и не только Ягой, то это ты, Маринка.

– Но как… Что ты имеешь в виду?

– Нам нужно провести её через Врата. – Ба кивает в сторону Нины. – А потом ты придумаешь, что делать. Всё встанет на свои места, я в этом не сомневаюсь. Утро вечера мудренее.

Я смотрю на Нину. Она удобно устроилась у огня.

– Нам обязательно провожать её сейчас? Это не может подождать до завтрашней ночи?

Ба качает головой.

– Она и так провела здесь слишком много времени. – Она подталкивает меня к Нине. – Помоги ей вспомнить, кем она была.

Я говорю с Ниной. Называю её по имени, помогаю ей вспомнить их белый дом на краю пустыни. Каналы, которые вырыл её отец, и растения, что он посадил. Инжир, апельсиновые деревья и олеандры, которые он вырастил, потому что мама Нины так любила цветы. Говорю о её сёстрах, о верблюде, которого они когда-то держали, о хамелеоне и кобре, которых она видела в своём саду.

Чем больше она вспоминает, тем ярче сияют её глаза. Вот её бабушки и дедушки приезжают из далёких земель, привозят диковинные фрукты, дарят деревянную куклу с розовыми крашеными щеками. Вот она сажает семена вместе с отцом, под ногти набивается грязь, деревья тянутся ввысь, наполненные жизнью. Вот они сидят с мамой и любуются пёстрыми крыльями, кружащими над ними в закатном свете. Я там, с ней. Вижу и чувствую всё это.

Радость от воспоминаний Нины смешивается с горечью скорой потери друга, и в горле встаёт ком.

Врата открываются. Всё в комнате тянется к ним. Я изо всех сил цепляюсь за стул, чтобы меня не засосало. Ба появляется рядом с Ниной.

– Что ты возьмёшь с собой к звёздам? – спрашивает она.

– Радость заботы о жизни, – отвечает Нина.

Ба целует её в обе щеки и ведёт к Вратам, бормоча слова Путешествия мёртвых. Я смотрю на них в недоумении: почему она не позволила мне произнести слова?

– Мы уносим с собой воспоминания о бесконечно ценном, радость заботы о новой жизни. – Ба улыбается и оборачивается ко мне. В её глазах стоят слёзы, и я понимаю: что-то здесь неладно. – Я должна пойти с ней. Прости, – шепчет она.

– Что?! Нет! – Я вскакиваю, опрокидываю стул и врезаюсь в угол стола. – Ты говорила, мы никогда не должны проходить сквозь Врата!

– Она пробыла здесь слишком долго, она слаба. Я должна показать ей путь. Провести через стеклянные горы. А может, и дальше… Ты не пропадёшь, Маринка. Я верю в тебя, и в избушку тоже. – Ба кивает и делает шаг в темноту. – С миром возвращайся к звёздам. Великий цикл завершён.

– Нет! Стой! – Я с силой отталкиваю стол, бросаюсь к ней, но уже поздно. Врата исчезают, и вот я остаюсь совсем одна.

Следующий Хранитель

Я сижу в полной тишине и не отрываясь смотрю на то место, где только что были Врата. Жду, когда вернётся Ба. Она обязательно вернётся. Она должна. Она не бросит меня здесь одну.

Избушка вздыхает, через дымоход внутрь проникает сквозняк, и пламя свеч подрагивает. Умирающий в углях огонь катит по комнате плотные тени. Я забираюсь в бабушкино кресло и натягиваю на себя одеяло. Ба сказала, утро вечера мудренее. Может, она имела в виду, что вернётся утром и тогда всё встанет на свои места. Но она не возвращается. Резкие солнечные лучи пронизывают небо и освещают пустую, тихую комнату. Никакой возни, никто не поёт и не шаркает по полу. Даже Бенджи молчит, а Джек не щёлкает когтями по полу.

– Джек! – кричу я.

Мой голос подрагивает и срывается на рыдания. В окне появляется голова Джека, и он каркает. Облегчение накрывает меня волной. Я не одна. Джек всегда возвращается, и Ба тоже вернётся.

Я заношу Бенджи в дом, чтобы он не казался таким пустым, и принимаюсь приводить всё в порядок к бабушкиному приходу. Пока я убираю посуду и остатки еды с прошлой ночи, Бенджи неуклюже скользит по полу. Ба, наверно, будет голодна, когда вернётся, так что я развожу огонь, замешиваю тесто для свежего чёрного хлеба и оставляю его постоять в тепле.

Ба всё не возвращается. Я хожу по пляжу и подыскиваю место, где можно поплавать и позагорать. Я выбираю местечко под огромной пальмой, которая склоняется и отбрасывает широкую тень. Бабушке понравится здесь, в прохладе. Я собираю сухие ветки для костра и придумываю, что бы нам такого приготовить. Сегодня у нас будет выходной, как Ба и хотела, и мы проведём его вдвоём. Я почти всё предусмотрела: есть еда и напитки, свечи, книги, одеяла и бабушкина балалайка, чтобы она могла наигрывать и петь песни звёздам.

У меня уже всё готово, но Ба так и не возвращается. Я чувствую, как внутри всё сжимается.

Солнце садится, и Джек каркает, сидя на черепе. Ну конечно! Ба не может вернуться, пока не откроются Врата, а это всегда происходит ночью. И как я этого раньше не поняла. Я очень туго соображаю. Я зажигаю свечи в черепах, но ворота из костей оставляю закрытыми.

С наступлением темноты у ворот собираются мёртвые, но я не обращаю на них никакого внимания. Я не позволю им войти. Я не буду никого провожать без бабушки.

Я накрываю на стол, ставлю свежеиспечённый чёрный хлеб, солёное масло, адыгейский сыр, хрен и квас – всё, что так любит Ба, – сижу и жду, когда Врата откроются и Ба вернётся. Бенджи дремлет на моей подушке на полу, Джек – на балках под потолком.

На дворе уже ночь, и внутри меня всё замирает. Я слышу, как мертвецы беспокойно шаркают в темноте, время от времени доносится нетерпеливое бормотание и стоны. Я накрепко закрываю ставни, но всё же слышу их. От шума холод пробирает меня до костей, я не могу не думать о том, что я – одна из них. Я тоже мертва. Если вдуматься, то у меня даже нет костей, до которых можно продрогнуть.

Кто я такая? Заблудшая душа, которая не захотела проходить сквозь Врата и стала почти настоящей благодаря магии избушки. Если я могу существовать только здесь, рядом с избушкой, то что же это за жизнь?

В голове одно за другим проплывают воспоминания. Вот я маленькая, сижу у бабушки на коленях, уткнувшись в её тёплый живот, пока она рассказывает мне сказки. Вот я наряжаюсь в рыцарские доспехи и сражаюсь с целой армией деревянных палочек, которую избушка сотворила для меня. Покачиваюсь на крыше, удерживаемая буйными виноградными лозами, пока избушка шлёпает по болотистым местам. Сменяются пейзажи, избушка скачет всю ночь напролёт. Прямо из окна своей комнаты я наблюдаю за фламинго, китами и белыми медведями. Танцую с мёртвыми под бабушкин аккордеон и засыпаю, когда она наигрывает на балалайке колыбельные. Если бы в детстве я прошла сквозь Врата, ничего этого не было бы. Конечно, лучше такая жизнь, чем вообще никакой.

Я смотрю в огонь, чувство вины давит на меня. О многих вещах, которые я наговорила бабушке, я теперь горько жалею. Я не ненавижу свою жизнь, – или смерть, как это ни назови. Было хорошо расти здесь, в этой волшебной избушке, рядом с ней. Мне нужно, чтобы Ба вернулась домой. Остальное не имеет значения. Жива я или мертва, Яга я или нет – всё это уже не важно. Я просто хочу, чтобы Ба снова была рядом.

Джек пикирует на пол, и его когти клацают позади меня, пока я меряю шагами комнату.

– Ш-ш-ш! – шиплю я на него, не понимая, что делать дальше.

Я останавливаюсь и смотрю на место, где каждую ночь появляются Врата.

– Врата! Отворитесь! – кричу я с напускным драматизмом.

Ничего не происходит.

Я произношу слова Путешествия мёртвых как никогда громко и чётко, а в конце добавляю: «радость заботы о жизни» – то, что говорила Нина, что звучало в последний раз, когда Врата были открыты. Мне кажется, эти слова прекрасно подходят и для бабушкиной жизни. Заботиться о других было ей в радость. Хотя чаще ей доводилось заботиться о мёртвых, чем о живых, она всегда говорила, что разницы для неё никакой нет.

И всё же слова не заставляют Врата открыться.

– Избушка! Сделай так, чтоб Врата открылись! – требую я, глядя на потолок.

Ничего не происходит. Громко топая, я возвращаюсь к бабушкиному креслу и падаю в него. Джек хлопает крыльями, и я прикрываю голову руками, уверенная, что вот-вот он приземлится ко мне на плечо. Но он пролетает надо мной, и что-то мягкое падает мне в ладонь. Я кладу это себе на колени.

Это бабушкин платок, с цветами и черепами. Он пахнет ею: лавандовой водой, свежим хлебом, борщом и квасом. Я набрасываю на голову платок, снова смотрю на огонь и жду. Она обязательно вернётся. Ей просто нужно чуть больше времени. Кто знает, насколько высоки стеклянные горы и долог ли путь к звёздам. Она отведёт Нину, куда будет нужно, а потом вернётся, и всё наладится.

Мягкий стук вырывает меня из оцепенения. Не знаю, сколько времени я глядела на огонь, но он уже почти погас, и в комнате стало прохладно. Лунный свет льётся сквозь окно, украшая Джека серебряным сиянием. Он взъерошивает перья, открывает глаза и косится в сторону входной двери. Я смотрю туда же, куда и он. В дверях я вижу пожилую худую пару. Я с укором смотрю на балки под потолком. Избушка не имела права пропускать мертвецов через костяные ворота.

– Здравствуйте, – говорит старик, голос его дрожит. – Можно нам войти? Жена так устала.

Я хмурюсь, силясь понять, о чём он спрашивает. Едва могу разобрать язык мёртвых. Его жена горбится, крепко держась за него. Её спина изогнута, как крюк, – похоже, без его помощи она не может ни встать, ни голову поднять. Не могу их выгнать. Я неохотно киваю.

Они медленно продвигаются к столу, и мужчина помогает жене усесться. Теперь они здесь, и я понимаю, что мне придётся проводить их. Самой. Волнение пронзает меня. Я возвращаюсь к затухающему огню, вертя в руках бабушкин платок, осторожно складывая его: треугольник, поменьше, ещё меньше. Меня злит престарелая пара: вторглись в моё пространство, заставляют проводить их, а ещё и бабушки рядом нет, чтобы сделать это за меня. Ведь это она Хранитель Врат, а не я.

– Хотите, я разведу огонь? – предлагает старик с доброй улыбкой на лице, вертя в руке шляпу.

– Нет, спасибо, я сама. – Я бросаю в очаг сухие палочки, и они начинают потрескивать. – Угощайтесь, пожалуйста, – запоздало добавляю я, чувствуя вину за грубость. Ба была бы мной недовольна.

– Это очень любезно. – Мужчина тянется к хлебу и отрезает два тонких ломтика для себя и жены. – Там ещё мертвецы. – Он смотрит на дверь.

Я подхожу к ней и захлопываю её ногой, не обращая внимания на неодобрительный скрип избушки.

– Так вы знаете, что мертвы? – Я сажусь к столу и смотрю на старика, заинтригованная: обычно мертвецы не понимают, что с ними произошло, пока Ба им не расскажет.

– О да, последнее время мы к этому готовились. – Он кладёт ладонь на руку своей жены. – Я так рад, что мы вместе совершим это путешествие.

Теперь я его отлично понимаю. Язык мёртвых странен: то я на секунду теряю нить, то слова снова обретают смысл. Интересно, в чём тут дело: в том, чтобы слушать, как всегда говорила Ба, или в искреннем желании понять? Прямо сейчас я знаю, что хочу понять, о чём говорит этот старик. Даже если только потому, что это отвлекает меня от мыслей о бабушке. Я наливаю им с женой по стакану кваса.

– Мы женаты семьдесят один год, – с гордостью говорит мужчина.

– Ух ты. – Не представляю себе, как это долго.

Он с любовью смотрит на жену.

– Мы знаем друг друга всю жизнь. Наши родители жили по соседству.

– Мы ещё детьми играли вместе, – улыбается старуха.

Они рассказывают мне о своей жизни: как сидели вместе в школе, поженились, когда её окончили, и занялись собственным делом – изготовлением глиняных горшков. Они вспоминают, как каждое лето катались на одном и том же речном пароходе, о том, как всегда мечтали о детях, но этой мечте не суждено было исполниться. Слеза стекает по щеке старухи. Муж обнимает её, достаёт из кармана носовой платок и вытирает ей глаза. Я ощущаю пустую боль, живущую в глубине души этих двух людей, так долго мечтавших о чём-то. Я думаю о бабушке и о лжи, которую она сочинила, потому что так хотела иметь семью. Вот бы Ба была здесь. Я сказала бы ей, что теперь понимаю и прощаю её и что она всегда будет моей бабушкой.

Старик рассказывает мне, как они с женой стали давать уроки детишкам, учили их работать с глиной на гончарном круге. Как его племянники приезжали погостить к ним каждое лето. Супруги заканчивают предложения друг друга и крепко держатся за руки. Он подмигивает ей, и в её глазах танцуют радостные огоньки.

Их рассказ уносит меня в их дом, обставленный горшками и утварью ручной работы. Я чувствую запах чая, глины и эмали, слышу детский смех. Десятилетия воспоминаний пролетают слишком быстро. Семьдесят один год – это вовсе не так долго, как мне казалось. Я даже не замечаю, как открылись Врата, пока старик не помогает жене встать, и они медленно проходят к ним.

– Что вы возьмёте с собой к звёздам? – спрашиваю я, внезапно вспоминая о своей роли во всём этом и торопливо разливая по рюмкам настойку.

– Теплоту душевной близости, – улыбается женщина, а муж кивает.

Они выпивают настойку, целуют меня в щёки и, держась за руки, проходят сквозь Врата. Слова Путешествия мёртвых срываются с моих губ, когда они исчезают в темноте:

– Да пребудет с вами сила в вашем долгом и трудном путешествии. Звёзды зовут вас. Отправляйтесь в путь с благодарностью за время, проведённое на земле. Каждый миг становится вечностью. Вы несёте с собой воспоминания о бесконечно ценном, о теплоте душевной близости. С миром возвращайтесь к звёздам. Великий цикл завершён.

Я вглядываюсь в темноту, где скрылись супруги, и ищу там бабушку. Пытаюсь разглядеть волны, тихо вздымающиеся подо мной, и слабые очертания стеклянных гор. Огни вспыхивают, как светлячки. Я чувствую, что меня тянет к ним.

– Ба! – хочу крикнуть я, но из горла не доносится ни звука. Мой голос поглощает тьма.

Я склоняюсь дальше во Врата, вижу повсюду звёзды – надо мной, подо мной, вдалеке. Ба где-то там. Если бы я прошла сквозь Врата, я могла бы найти её и вернуть домой. И тогда всё снова стало бы хорошо.

Я делаю глубокий вдох, выпрямляюсь во весь рост и спокойно прохожу сквозь Врата.

Болезненный раскол

БАМ! Что-то огромное и тяжёлое пролетает мимо моего лица и грохается у моих ног. Я отпрыгиваю, смотрю на упавшую с потолка балку и бросаюсь обратно к Вратам. Они исчезли.

– Избушка! – кричу я. – Я хотела вернуть бабушку домой. Открой Врата!

Избушка качается из стороны в сторону.

– Ну пожалуйста! – не унимаюсь я. – Я не справлюсь одна.

Я обхватываю руками голову. Она кажется неподъёмно тяжёлой: весу ей прибавляют воспоминания о пожилой паре, о Нине и Серине.

– Я не могу быть Хранителем. Я должна найти бабушку.

Две толстенные лозы вырастают из разных углов и перекрещиваются там, где только что были Врата. И на случай, если намёк не понят, несколько тонких усиков сплетаются в ажурное рукописное «нет» прямо посередине креста.

Всё моё тело напряжено, мне трудно дышать. Снова избушка всё решает за меня: не даёт пойти туда, куда я хочу, и быть с теми, с кем хочу. Мне нужен воздух; я бросаюсь к входной двери, распахиваю её – и только лишь для того, чтобы оказаться лицом к лицу с мёртвыми.

Как тучи, они сгустились вокруг черепов на заборе. Их растерянные лица поворачиваются ко мне, когда я появляюсь на крыльце. Они ждут утешения. Но я избегаю смотреть на них и бреду вдоль забора, одну за другой задувая свечи в черепах. С каждой гаснущей свечой мёртвые улетучиваются, и я чувствую, как позади меня сжимается и проседает избушка. Я ощущаю её разочарование, тяжело повисшее в ночном воздухе.

– Я не могу их проводить, – бормочу я. – Ты захлопнула Врата.

Худенькая старушка делает шаг мне навстречу.

– Я ничем не могу вам помочь, – говорю я, пока она не успела обратиться ко мне, и задуваю свечу, оказавшуюся между нами.

Воздух пронзает громкий треск. Я оборачиваюсь и смотрю на избушку, но никак не могу понять, откуда этот звук.

Я задуваю ещё одну свечу, ещё больше мёртвых растворяются в воздухе, и снова треск. Затем скрип, и вот я слышу болезненный звук, будто что-то раскалывается. Когда я подхожу к последней свече, мои руки подрагивают. Как только пламя угасает, я вижу её. Трещину в стене избушки, совсем рядом с чуланом для костей. Я подхожу поближе, и брови сходятся в одну. Я ничего не понимаю. Избушка никогда раньше не трескалась. Я дотрагиваюсь до стены: дерево сухое и крошится.

– Что с тобой? – шепчу я, но избушка не отвечает. Она пугающе тиха и спокойна.

Холод сковывает меня, и я спешу внутрь. Я закидываю в очаг поленья, сколько влезает, усаживаюсь на краешке бабушкиного кресла и нахмурившись гляжу на огонь. Джек проталкивает мне в носок мокрый кусок хлеба. Я поднимаю его и сажаю к себе на плечо, но чувствую себя всё такой же одинокой.

Мне нужна Ба. Она точно знает, как починить трещину. И она бы с радостью проводила всех мёртвых, что собрались у забора. Её место здесь.

Если избушка не позволит мне пройти сквозь Врата, мне нужно придумать другой способ вернуть бабушку домой. Я поднимаюсь с кресла и начинаю убирать со стола, и, когда я прячу остатки еды в кладовку, в голове у меня рождается мысль.

Я заглядываю в кастрюли и перебираю банки, и уголки рта вытягиваются в лёгкую улыбку. У нас кончаются кое-какие припасы: овсянка и мука, рыбные консервы и фрукты, перец и масло, чай и сахар. Практически пуст холодильник – заросший мхом уголок в кладовке, в которой стараниями избушки всегда гуляет сквозняк. Я достаю из кармана передника лист бумаги и карандаш и пишу список.

– Смотри. – Я победно размахиваю исписанным листом, глядя на балки под потолком. – Нам нужно на рынок.

Избушка глубже зарывается в песок.

– Ну ладно, может, и не срочно, – уступаю я. – Но запасы нам определённо нужно пополнить. Кое-что из этого нам очень нужно.

Бенджи просыпается и громко блеет.

– Сухое молоко, например! Теперь, когда у нас есть Бенджи, сухое молоко уходит очень быстро. К тому же я не так хорошо готовлю, как Ба. Мне нужно больше консервов и готовых соусов.

Избушка со стоном устраивается поудобнее.

– Пожалуйста, – продолжаю я. – Отнеси меня на рынок, и я приготовлю щедрый пир. Я провожу целую армию мертвецов. И я не буду пытаться пройти сквозь Врата.

Печная труба фыркает, отправляя тлеющие угли плясать по комнате. Избушка мне не верит.

– Послушай, прости меня. – Я касаюсь рукой стены и делаю глубокий вдох. – Прости за всё. Я знаю, что должна была проводить Нину раньше, но думала только о себе. – Я прерываюсь, когда я осознаю, что действительно раскаиваюсь. – Это я во всём виновата. – Я тяжело опускаюсь на пол. – Ба говорила, что провожать мёртвых – это большая ответственность, но я её не слушала. И теперь из-за меня Ба прошла сквозь Врата. Я должна вернуть её и всё исправить, но я не знаю как. Может, другая Яга сможет помочь? Пожалуйста, – повторяю я, – отнеси меня на рынок, вдруг я найду кого-то, кто поможет вернуть бабушку домой.

Крошечные синие цветы прорастают у меня между пальцев и щекочут кожу. Я не уверена, что это значит, но стараюсь думать о хорошем.

– Прямо сейчас? – Я поднимаюсь с пола. – Мы можем отправиться сейчас? Правда?

Избушка наклоняется, и я слышу тихий шорох, когда она достаёт ноги из песка.

– Спасибо. – Я улыбаюсь балкам под потолком.

Меня переполняют волнение и надежда. Мы долгие месяцы не были на рынке. Это настоящий рынок, для живых, один из самых больших в тех землях, которые Ба называет Землёй Истоков. Именно туда отправляются Яги, чтобы купить всё необходимое. Там всегда полно народу, улыцы кишат продавцами и покупателями, которые настолько увлечены торговлей и спорами о цене, что избушка на курьих ножках легко может подобраться к рынку никем не замеченной.

Там есть лавка, где продают настойку «Трость» для мертвецов. А прямо позади неё стоит избушка, которая отошла от дел и больше не странствует по свету. Там живёт Старая Яга, одна из Древних Старейшин и наверняка знает, как вытащить бабушку из мира мёртвых, я в этом не сомневаюсь.

Кости забора со стуком засасывает в чулан, и испуганный Бенджи жмётся ко мне. Я наклоняюсь, и он карабкается ко мне на руки, а Джек тем временем садится мне на плечо. Я несу их обоих к окну, чтобы вместе посмотреть, как будет двигаться избушка.

Старые половицы под ногами подпрыгивают, и моё сердце вместе с ними. Длинные, медленные шаги переходят в бег. Избушка движется на север вдоль побережья. Я бросаю последний взгляд на пляж, где плескалась с Ниной, и, хотя глаза мои наполняются слезами при мысли обо всём, что здесь случилось, образ Нины, смеющейся и качающейся на волнах, вызывает у меня улыбку.

Песчаный пляж сменяют каменистый берег и отвесные скалы, и затем горизонт озаряет сияние, которое ни с чем не спутать, – город. Огромные тёмные корабли, расцвеченные яркими огнями, выходят в море, а ветер разносит повсюду запах порта: водорослей, рыбы и людей. Настоящих, живых людей.

Рынок находится на городской окраине. Издалека он похож на океан посреди суши, навесы над лавками вздымаются, как волны. Избушка переходит на размеренный шаг и кругами подходит ближе. Когда она находит подходящее тихое местечко, она складывает ноги и осторожно опускается на землю.

Кажется, я никогда не смогу уснуть, да и Джек не менее взволнован, чем я. Он протискивается в щель под нижней створкой окна, широко расправляет крылья и величаво хлопает ими в ночи. Я уверена, что лавка будет открыта. Ба заходила к Старой Яге, которая держит её, в любое время дня и ночи. Я завязываю бабушкин платок под подбородком, набрасываю на плечи шаль и, глубоко вдыхая пряный воздух рынка, одна выхожу в ночь.

Старая Яга

Я знаю, что осевшая на месте избушка Старой Яги и её лавка стоят где-то на краю рынка, и поэтому обхожу торговые ряды по большому кругу, то и дело поглядывая на свои руки, чтобы убедиться, что я не растворяюсь. Вокруг всё тихо и спокойно, но воздух будто бы наэлектризован: кажется, рынок ждёт не дождётся, когда проснутся живые.

Как только я верну бабушку домой, мы вместе пройдёмся по рыночной толкучке среди живых. Она поторгуется за старые музыкальные инструменты и консервы, а я буду рассматривать подержанные книги и одежду. И вместо того, чтобы предаваться мечтам наяву, я буду крепко держать её за руку и жить только этим мгновением. Не то что раньше.

Холодный влажный ветер разрывает цепь моих мыслей. На месте, где, как мне казалось, должна была находиться лавка, стоит вода, будто бы её смыло потоком. Я перехожу через блестящую лужу и смотрю вверх.

– Что ты видишь?

От звука голоса я подпрыгиваю. Я щурюсь и вглядываюсь в темноту, туда, откуда прозвучали слова. Длинная изогнутая трубка, покачиваясь, указывает на лужу.

– Что ты видишь? – повторяет голос, и я понимаю, что он говорит на языке мёртвых. Волна облегчения накрывает меня. Это Яга!

Я гляжу на лужу в замешательстве. Лужа как лужа.

– Воду? – отвечаю я неуверенно.

Вслед за рукой, держащей трубку, появляется лицо: тёмная, испещрённая морщинами кожа и глаза, сияющие в свете луны. Это Старая Яга, которая торгует настойкой для мёртвых. На секунду я чувствую желание броситься к ней и заключить в объятия, потому что она – кто-то такой знакомый, кто поможет вернуть бабушку домой. Но я просто стою, оторопев; от надежд и сомнений голова идёт кругом.

Старая Яга усмехается, и я хмурю брови. Не понимаю, что такого смешного в моём ответе про лужу. Из её трубки вырывается едкий дым. Я задерживаю дыхание, пока он не рассеется.

– Рада видеть тебя, Маринка. Проходи.

Она подзывает меня кивком головы, и я прохожу через тяжёлые полотняные шторы, мимо столов, украшенных черепами, и стеллажей, заставленных бутылками с настойкой, к дальнему углу её лавки, где скрыта от глаз корявая дверь её избушки в отставке.

На деревянной стене нарисована бутылка «Трости» в окружении образов мёртвых. Многие бы приняли их за портреты живых, но я их узнаю без ошибки: испуг на лицах и размытые контуры тел угадываются даже в этих набросках.

Медленно и со скрипом входная дверь открывается, и я вижу комнату, похожую на нашу. В очаге ярко горит огонь, в воздухе витает запах борща. Но в том углу, где Ба хранит музыкальные инструменты, сложены блестящие медные котлы и трубки, а на полу перед шатким книжным шкафом разбросаны старые книги и бумаги.

Старая Яга усаживает меня на стул и наливает миску супа.

– Ты здесь, потому что твоя бабушка прошла сквозь Врата.

– Откуда вы знаете? – Я поворачиваю голову и смотрю на неё во все глаза.

Хоть она и старая, намного старше бабушки, волосы у неё густые и чёрные, как ночь. Всего несколько тонких белых завитков поблёскивают на её голове, как звёзды. Она так уверена в себе и горделива, смотрит с таким достоинством, что я начинаю нервничать.

– Я понимаю шёпот, который льётся сквозь Врата. – Старая Яга сидит напротив меня, спина прямая, взгляд пронзительный. – Не думаю, что ей пора было уходить.

– Нет. – Я тыкаю ложкой в миску с борщом. – Ей пришлось пройти сквозь Врата, чтобы помочь одной из мёртвых найти дорогу к звёздам. Она вернётся. Правда? – Я перестаю дышать в ожидании её ответа.

– Я всего однажды слышала о Яге, которая вернулась через Врата. – Старая Яга наклоняется ко мне. – Ты знаешь эту историю?

Я мотаю головой. Она идёт к книжному шкафу, достаёт толстую кожаную папку и перебирает разрозненные листы.

– Она где-то здесь. Я собиралась включить её в новый том Сказок Яги. Ты читаешь их?

– Да, конечно. – Я киваю, и в голове проносятся воспоминания о предрассветных сказках перед сном. – Ба часто читала их мне, когда я была маленькой.

– Я раздавала каждой Яге новый том сказок каждые десять лет или около того. Этот задерживается уже на несколько лет. Трудновато найти время, чтобы напечатать больше тысячи экземпляров.

– Тысяча экземпляров, – шепчу я. Я и подумать не могла, что Яг так много. Только здесь, на рынке, мне доводилось видеть одну, максимум двух. На мгновение становится приятно от мысли, что нас так много, я даже начинаю представлять себе, каковы они из себя, другие Яги. Но я отгоняю от себя эти мысли. Это бесполезно, ведь я их никогда не увижу. Как и я, они все влачат одинокую жизнь, овеянную тайной.

Старая Яга возвращается к столу с несколькими пожелтевшими листами.

– Вот сказка. Сможешь прочитать?

Я смотрю на исписанную витиеватым почерком бумагу и качаю головой:

– Она на языке мёртвых.

– Ну и что с того? Сегодня вечером ты с ним отлично справляешься. Намного лучше, чем когда я видела тебя в прошлый раз.

Мои щёки заливаются краской. Ба всегда говорила со Старой Ягой на языке мёртвых, когда мы навещали её, и я не особенно слушала их беседы. Теперь-то я понимаю, что мне следовало быть вежливее. Я всматриваюсь в исписанный лист и начинаю медленно читать:

Девочка, которая не хотела уходить

Давным-давно, когда лето было длиннее, а деревья – выше, к Вратам пришла крошечная девочка. Казалось, будто лёгкий весенний ветерок принёс её на своей спине. Была она рыжеволосая, с радостной улыбкой. Нетерпеливая и с норовом, как у пчелы, пойманной в банку.

Мои глаза расширяются, и я читаю всё быстрее:

Яга напоила её козьим молоком, завернула в тёплое одеяло из верблюжьей шерсти и стала петь ей колыбельные, чтобы подарить мир её беспокойной душе. А когда малышка наконец успокоилась и сладко уснула, Яга поцеловала её в обе щеки и проводила сквозь Врата, как требовал долг и как было заведено.

Но девочка приплыла обратно.

Тогда Яга угостила её сливовым вареньем, завернула в собственный платок и стала напевать ей старые песни. Девочка снова уснула, Яга поцеловала её в обе щеки и вновь проводила сквозь Врата.

Но девочка приплыла обратно.

Яга, боясь, что девочка растворится, как и все души, которым не удаётся вернуться к звёздам, сделала глубокий вдох, чтобы набраться смелости, обняла малышку покрепче и сама шагнула сквозь Врата.

Она была тяжелее, чем мертвецы, которые медленно уплывают к звёздам, и упала в пучину чёрного океана. Руками и ногами она отчаянно боролась с ледяными волнами. И всё же она крепко держала девочку и доплыла с ней до самого основания стеклянных гор.

Она чувствовала, как девочка тянет её обратно, в мир живых, поэтому сжимала её всё крепче и карабкалась по отвесным скалам стеклянных гор, хватаясь за них из последних сил, ломая ногти и кроша зубы.

А девочка всё тянула её обратно, в мир живых, поэтому Яга всё крепче прижимала её к своей груди и несла всё дальше, через великую радугу и кромешную тьму, пока наконец они не прибыли туда, где рождаются звёзды.

Там Яга поцеловала девочку в обе щеки и отпустила её к звёздам, откуда она и пришла. Измученная, оторванная от мира живых, Яга не знала, удастся ли ей вернуться домой.

Каждый её шаг был битвой против природного порядка вещей и Великого цикла. Яга сражалась против солнечных ветров и метеоритных дождей, против бушующих грозовых туч и глубоких чёрных дыр. Она заставляла себя идти вперёд и вперёд по лунным лучам, и к тому времени, как она наконец достигла Врат, ей казалось, что она состарилась на тысячу вечностей. Тёмная пустота нестерпимо давила на неё, но она была счастлива, что исполнила свой долг перед девочкой.

Но стоило ей переступить через порог мира живых, как она услышала позади себя крик ребёнка. Яга обернулась и увидела рыжеволосую девочку, коротая крепко держалась за её шаль, улыбаясь своей радостной улыбкой.

Яга вздохнула: она знала, что не сможет снова пройти сквозь Врата, ведь она была слишком стара и слишком слаба, чтобы одолеть этот путь дважды. Она сдалась перед упорством девочки и позволила ей остаться, решив, что вырастит из неё Ягу, раз она так не хочет проходить сквозь Врата. Хоть девочка и не родилась Ягой, но теперь она не может ни вернуться в мир живых, ни уйти в мир мёртвых.

Сказка заканчивается, и я откладываю лист бумаги. Пальцы дрожат.

– Это обо мне, да? О том, как Ба пыталась проводить меня к звёздам, когда я была ещё ребёнком?

– Ты была упрямой малой, – улыбается Старая Яга. – Но это и к лучшему, думается мне. Бабушка любила тебя как собственную внучку и, думаю, воспитала тебя отличной Ягой. Жаль, она ушла так рано. Ты уж очень молода, чтобы одной справляться и с избушкой, и с Вратами. Но уверена, у тебя всё получится.

– О нет, – тороплюсь сказать я. – Ба вернётся. И сказка так говорит. Она уже это делала и снова сделает.

Старая Яга ничего не отвечает, и от её молчания у меня мурашки бегут по коже.

– Она вернётся. – Я пытаюсь произнести это более уверенно, но мой голос дрожит. Несколько слов из сказки звучат у меня в голове: «Она была слишком стара и слаба, чтобы одолеть этот путь дважды».

– Как твоя избушка? – спрашивает Старая Яга.

– С ней всё в порядке. – Я пропускаю её вопрос мимо ушей, холодная волна ужаса пронзает мою грудь: я осознаю, что Ба, быть может, ушла навсегда. Я прячу эту мысль в глубинах сознания, не в силах принять её.

– Ты уже провожала мертвецов сама?

– Нет, – вру я. – Это бабушкина обязанность.

– И твоя тоже, раз ты – следующий Хранитель Врат. Ты должна приступить к ней как можно скорее, если не хочешь, чтобы твоя избушка пострадала.

– Что это значит? – хмурюсь я, вспоминая ужасный треск, который я услышала, выгнав мертвецов.

– Избушка Яги живёт ради мёртвых. Проводы – это смысл её существования. Иначе она медленно умирает.

Я вспоминаю трещину в стене избушки, возле чулана для скелетов, иссохшееся дерево по её краям – и у меня сводит живот.

– И пострадает не только твоя избушка. Мёртвых необходимо провожать. В этом мире они как в ловушке – потеряются навсегда. Другие избушки могут проводить больше мертвецов, чтобы не допустить этого. Но и они пострадают оттого, что примут твоих мертвецов. Крайне важно, чтобы каждая избушка провожала мертвецов, иначе весь цикл выйдет из равновесия. – Старая Яга, хмурясь, указывает на меня концом своей трубки. – И ты, конечно.

– Я? – Во рту пересохло.

– Ты связана со своей избушкой уникальной связью. Что будет с тобой, если избушки не станет?

Я перевожу взгляд на свои пальцы, и они начинают дрожать, ведь я вспоминаю: они могут раствориться. Когда я представляю, что моё тело исчезнет, а душа навсегда останется неприкаянной, меня начинает тошнить. Я впиваюсь ногтями в ладони: мне срочно надо почувствовать, что я пока жива.

– Итак, ты должна провожать мертвецов, – серьёзно говорит Старая Яга. – Ты очень красиво изъясняешься на языке мёртвых, когда хочешь. Ты знаешь слова Путешествия мёртвых?

– Да. Нет. Ну, иногда. В смысле, я только-только их выучила. Я не готова, – мотаю головой я: всё ещё тяжело от воспоминаний о мертвецах, которых я проводила.

– И совсем некому толкнуть тебя в воду, чтобы ты научилась плавать, – улыбается Старая Яга.

Я вспоминаю, как избушка столкнула меня со скалы в лагуну. Кажется, будто это происходит снова: я теряю почву под ногами, ловлю воздух ртом, задыхаюсь, отчаянно тянусь хоть к чему-то твёрдому.

– С тобой всё в порядке? – Старая Яга выглядит обеспокоенной. – Хочешь переночевать здесь? У меня есть свободная комната. А завтра мы обсудим, как тебе провожать мёртвых в одиночку.

– Мне нужно вернуться домой, к Джеку и Бенджи.

Я встаю, покачиваясь. Мой мир рушится, а Старая Яга хочет обсуждать проводы. Но я не могу. Не могу быть следующим Хранителем. Должен быть способ вернуть бабушку домой, чтобы она провожала мёртвых, не давала избушке развалиться, мне – растаять, а Великому циклу – выйти из равновесия. Быть Хранителем – её долг, а не мой.

– Хорошо. – Старая Яга провожает меня к двери. – Приходи завтра вечером. Если хочешь, я помогу тебе подготовиться к проводам.

– Спасибо, – бормочу я.

Я слышу себя как будто со стороны. Вижу, как мои руки раздвигают полотняные занавески по пути на улицу, и я переступаю через лужу уже в свете раннего утра. Чувствую себя как в колючем, затяжном ночном кошмаре, в котором мне не хватает воздуха. Я очень стараюсь, но не могу проснуться.

Слева от меня слышится смех. Я поднимаю глаза и вижу двух девчонок примерно моего возраста, они наблюдают за мной из соседней лавки. Одна шепчет что-то другой на ухо, и обе хихикают.

– Где ты взяла этот платок?

– Ты похожа на уродливую ведьму, которая живёт в том старом гнилом доме.

– Это не мой, – бросаю я, стягивая платок с головы.

Я хотела сказать, что это бабушкин платок, но ведь это уже неправда. Как она могла так поступить со мной? Бросить меня здесь совсем одну, когда я могу в любой момент растаять! И ещё надеяться, что я стану следующим Хранителем.

Не нужен мне её шарф – шарф Яги. Не хочу быть похожей на Ягу и тем более быть ею. Я бросаю шарф в лужу, цветы и черепа на нём съёживаются, тонут в грязной воде, а я разворачиваюсь и ухожу, отчаянно пытаясь придумать, как мне найти выход из всего этого.

Сальма

Я возвращаюсь к избушке и разглядываю трещину возле чулана для костей. Она стала длиннее, и полоса иссохшегося дерева вокруг неё расширилась. Разочарование жжёт меня изнутри.

– Это ты виновата! – огрызаюсь я. – Если бы ты пропустила меня сквозь Врата, я привела бы бабушку домой, она и дальше провожала бы мёртвых, и всё снова было бы хорошо.

Избушка оседает и медленно покачивается из стороны в сторону.

– Какая же ты упрямая! – кричу я. – Пожалуйста, просто…

Я мотаю головой, внутри всё клокочет. Спорить с избушкой бесполезно. Я знаю, что она не пропустит меня сквозь Врата. Ба сказала, что мне нельзя переступать через границу миров, и избушка будет исполнять её волю. Даже сейчас, когда пропустить меня сквозь Врата – наш единственный шанс спастись.

Джек пока не вернулся, зато Бенджи сладко спит в моей комнате. Я ложусь рядом с ним у поросшей мхом крепости, и из груди вырывается стон. Старая Яга не помогла мне. Понятно, она думает, что Ба ушла навсегда. Но должен быть способ вернуть её. Если бы я смогла пройти сквозь Врата, быть может, я могла бы принести её обратно, как несла меня когда-то она.

Я усаживаюсь на полу, в голове зреет спасительная мысль. Моя избушка не пропустит меня сквозь Врата, но ведь избушка Старой Яги не станет меня останавливать. Завтра вечером я отправлюсь к ней, попрошу помощи, и, как только откроются Врата, я запрыгну туда и приведу бабушку домой.

Я снова склоняю голову на мягкий мох, закрываю глаза и пытаюсь уснуть, утешаясь надеждой, что завтра смогу всё исправить. Но в голове то и дело встают образы исчезающих мертвецов и рушащихся избушек. И когда наконец я засыпаю, они продолжают преследовать меня и во сне.

Ра-та-та!

Я резко открываю глаза.

Ра-та-та!

Я вскакиваю на ноги, щурясь от яркого света, льющегося через окна. В воздухе гремит шум рынка. Отдалённые шаги, голоса живых. Грохот горшков, шелест пакетов и звон монет.

Ра-та-та!

– Иду, – отзываюсь я.

Должно быть, это Старая Яга пришла меня проведать, хотя мне и непонятно, почему избушка просто не впустила её. Мне приходится тянуть дверь изо всех сил, чтобы хотя бы сдвинуть её с места, и, когда мне наконец удаётся это сделать, я понимаю, почему избушка так сопротивлялась.

Это одна из девочек, смеявшихся над моим платком. Живая девочка. Я не верю своим глазам. Никто из живых раньше не решался подойти к двери избушки. Тут я вспоминаю, что прошлой ночью не стала строить забор, и меня накрывает чувство вины. Однако оно недолго мучает меня: я представляю, скольких встреч с живыми я лишилась из-за того лишь, что строила забор, как было до́лжно. И сколько ещё их будет, если я никогда не выстрою его снова.

– Привет. – Девочка кусает губу и смотрит на меня исподлобья. – Я Сальма. Отец сказал, что я должна прийти и извиниться за то, что насмехалась над тобой. – Она громко вздыхает. – Он слышал нас с подружкой сегодня утром, ну, когда мы сказали, что ты похожа на старую ведьму. Мы просто шутили. Ты прости меня. Я принесла тебе вот это.

Сальма протягивает мне ярко-зелёный шёлковый платок. Сердце сжимается: он так напоминает мне платье Нины. Я смотрю на него и ни слова не могу проронить. Никто никогда не дарил мне раньше подарков, кроме бабушки, конечно.

– Принесла его, потому что свой ты уронила в лужу, – продолжает Сальма. – И потому что этот будет прекрасно сочетаться с твоими волосами.

– Спасибо. – Я чувствую мягкий, прохладный шёлк между пальцами и думаю о платье Нины – как оно плавно скользило по воде, когда мы плавали. – Он очень красивый.

Сальма кивает. Её взгляд скользит по дряхлым деревянным стенам и кривоватым окнам.

– Дом у тебя такой странный. Очень похож на тот, что стоит возле лавки моего отца. Так его и описывала старуха, сказала, что здесь я тебя и найду… Это что, ягнёнок? – Глаза Сальмы загораются, когда позади меня по полу проскальзывает Бенджи. – Можно на него посмотреть? – с нетерпением спрашивает она.

Я сомневаюсь, ведь я не должна пускать в дом живых, но её глаза так сияют, а на щеках такие ямочки, что я невольно делаю шаг назад.

– Да, конечно. – Я вешаю платок на спинку стула и подхватываю Бенджи. – Хочешь его погладить?

Сальма почёсывает пальцем шёрстку на голове Бенджи и смеётся.

Порыв ветра выбрасывает из печной трубы облако сажи прямо на Сальму. Она отпрыгивает назад, размахивая руками перед лицом.

– Прости, дом такой старый, что…

Моё сердце вдруг начинает бешено биться, когда я думаю, что она может увидеть то, чего ей видеть не следует, – например, лозу, свисающую с потолка, или череп, который мне нужно склеить, или Книгу Яги, оставленную открытой на подушке из мха.

– Я как раз собиралась пойти на рынок, – торопливо бросаю я, опуская Бенджи на пол. Он убегает в мою комнату, и я увожу Сальму обратно к двери. – Пройдёшься со мной? – спрашиваю я в надежде на несколько часов забыть обо всех своих заботах и прогуляться по рынку с живой девчонкой.

Я чувствую неодобрение, которое исходит от стен избушки, но из-за него я лишь больше желаю уйти отсюда с Сальмой. Мне всё равно нечего здесь делать. Нечего, пока я не верну бабушку домой. Я беру свой новый платок и крепко завязываю его под подбородком.

– Не так, – улыбается Сальма и протягивает ко мне руки, чтобы развязать узел. Её тёплые живые пальцы касаются меня. – Вот, – говорит она, волнами укладывая платок вокруг моей шеи. – Так намного лучше. Хотя тебе не помешало бы купить новое платье. Хочешь, я покажу тебе лавку моей сестры Айи? Родители же смогут купить тебе платье?

– Может быть, – неуверенно отвечаю я. – Подожди-ка.

Я бегу в кладовую и достаю немного денег, которые Ба хранит в пустой консервной банке. Я могла бы и правда купить себе платье, красивое, такое, как носят живые девочки. Вот Ба удивится, когда увидит меня в новом платье и красивом платке!

Я закрываю за собой входную дверь, не обращая внимания на грохот костей из чулана и умоляющий взгляд окон, и отправляюсь вместе с Сальмой на рынок.

Сальма за руку ведёт меня многолюдными улочками между рядов лавок. Первое время я боюсь, что начну исчезать, и она почувствует, как моя рука растворяется, но потом я полностью отвлекаюсь на живых. Их здесь сотни: молодые и старые, в одежде и шляпах самых немыслимых оттенков и фасонов. Я, как могу, притворяюсь, что я просто одна из них, прогуливаюсь по рынку вместе с подружкой.

Всё кажется каким-то нереальным или, напротив, более чем реальным, как будто все цвета и звуки вокруг стали вдруг насыщеннее. Горки ярких специй такие высокие – гравитация им нипочём. Медные лампы и серебряная утварь поблёскивают то тут, то там, как осколки солнца и луны. Обезьяна в жилетке кричит откуда-то из моря бело-голубой керамики, а заклинатель змей улыбается мне, сидя перед радугой расшитых драгоценными камнями тапочек.

В последний раз, когда я была здесь с бабушкой, я тихонько шла за ней, увешанная корзинами с покупками. Она говорила, что мы не должны привлекать внимания и что живых нужно опасаться: «Бойся козла спереди, лошади – сзади, а живых – со всех сторон».

От мыслей о бабушке начинает ныть сердце, в животе я чувствую пустоту. Когда она вернётся, я расскажу ей, как мы благополучно прогулялись по рынку с Сальмой. Может, нам и не стоит так остерегаться живых. Может, в будущем у нас всё изменится.

– Тут работает моя сестра. – Сальма подводит меня к большой лавке, затенённой длинными струящимися шелками, и я вижу перед собой улыбающуюся полную женщину – взрослую копию Сальмы.

– Привет, я Айя. – Её взгляд пробегает по моему старому шерстяному платью и переднику. – Тебе, наверно, очень жарко во всём этом. Я сделаю вам холодный мятный чай, а ты пока осмотрись.

Она скрывается где-то за шторами, а Сальма тем временем ведёт меня вдоль вешалок, берёт платья и прикладывает к моему подбородку.

– Ты должна примерить вот это.

Она протягивает мне длинное зелёное платье, в тон моему новому платку, и я снова вспоминаю Нину. Ткань мягкая и совсем невесомая, а вокруг во́рота сплетается орнамент из блестящего бисера.

– О да. – Айя появляется с подносом в руках, на нём три стакана холодного чая и финики. – Как специально для тебя сшито.

– Какое красивое. – Я смотрю на платье в нерешительности. Оно кажется таким воздушным.

– Давай. – Сальма подталкивает меня в сторону примерочной. – А пока ты меряешь, я сбегаю куплю шебакию.

К тому времени, как Сальма возвращается, я уже чувствую себя восточной принцессой. Я пью сладкий мятный чай, пока Айя расписывает мою руку хной. Платье – как прохладный ветерок по коже, а бисер ловит свет и блестит, как капли росы.

– Ты выглядишь совсем по-другому. – Сальма улыбается, протягивая мне печенье в форме цветка, посыпанное кунжутом. – Ты должна купить это платье.

Согласиться с ней несложно. Я выбираю ещё один платок, для бабушки – чёрный, с огромными красными цветами и длинными золотыми кисточками. Улыбка расползается по лицу, когда я представляю себе, как они покачиваются, пока Ба танцует среди мёртвых.

Я расплачиваюсь за платье и шарф и хочу собрать свои старые вещи, чтобы отнести их домой. Но тут Айя замечает, что они никуда не годятся, кроме как в костёр. Сердце сжимается, но я избавляюсь от этого чувства и оставляю платье и передник у Айи.

Следующие несколько часов проходят как в волшебном сне. Переполненная энергией рынка, я почти забываю о том, что Ба ушла и что мне нужно провожать мёртвых. Я не только выгляжу по-другому – я чувствую себя совсем другой. Но слишком уж рано солнце садится за рыночные навесы, проливая сквозь них ярко-оранжевый свет. Сердце отчаянно стучит, когда я понимаю, что целый день не появлялась дома. Бенджи, наверно, страшно голоден.

– Мне пора, – говорю я, чувствуя, что задыхаюсь: реальность снова наползает на меня. – Спасибо, что показала мне тут всё.

– Не за что, – улыбается Сальма. – Я волновалась, когда шла к тебе, но всё вышло просто отлично. И ты такая хорошенькая в новом наряде.

Краска заливает мои щёки. Ещё утром Сальма и её подруга называли меня уродливой ведьмой, а сейчас она говорит, что я хорошенькая. Так приятно думать, что, хоть я и в некотором роде Яга и вообще мертва, я всё же могу сойти за обычную девочку. По крайней мере, пока я рядом с избушкой.

– Готова поспорить, Ламья, моя подружка, даже не узнает тебя. – Глаза Сальмы светятся. – А хочешь, приходи завтра в мой риад, посмотрим, узнает или нет?

– Риад? – переспрашиваю я.

– Мой дом. С садом посередине. И с бассейном. – Сальма указывает на большие, яркие дома на краю рынка. – Я живу вон в том, розовом. Ламья обычно приходит после завтрака. А ты сможешь прийти?

Я стою с открытым ртом. Поверить не могу, что меня пригласили в обычный дом, где живут обычные люди. Именно об этом я мечтала, сколько себя помню. Но разве я могу пойти? Я ведь даже не знаю, что произойдёт сегодня вечером и где я окажусь завтра.

И всё же я не в силах отказаться.

– Приду, если смогу.

Я улыбаюсь, киваю на прощание, поворачиваюсь и бегу по рыночным улицам в сторону дома. В голове мелькают картины, вызывающие смутное чувство вины: если сегодня вечером мне удастся вытащить бабушку из мира мёртвых, быть может, и она, и избушка будут так мне благодарны, что с радостью позволят сходить в гости к Сальме. Может, они поймут наконец, как сильно я не хочу быть Хранителем, и вся моя жизнь изменится. Я всё равно буду привязана к избушке, но, быть может, мне подарят больше свободы: например, отходить от забора, насколько смогу, дружить с живыми, а может, даже самой выбрать судьбу. Улыбка на моём лице всё шире: впервые с тех пор, как я узнала, что мертва, я могу представить себе будущее, в котором я счастлива.

Вверх тормашками

Я слышу отчаянное блеяние голодного Бенджи ещё задолго до того, как приближаюсь к избушке. Чувство вины пронзает грудь, и я, спотыкаясь, взбегаю на крыльцо и пытаюсь не обращать внимания на угрюмые окна и отвратительную дыру возле чулана для скелетов.

Пока я болталась туда-сюда по рынку, делая вид, что я – нормальная живая девчонка, Бенджи сидел голодный, избушка разваливалась, и никто не готовился к проводам. Великий цикл, вероятнее всего, сбивался, а мёртвые души исчезали в мире живых. И всё из-за меня. Чувство вины перерастает в гнев и разочарование: я и нескольких часов не могу выделить самой себе, чтобы всё вокруг не рухнуло.

Как только я открываю входную дверь, Бенджи несётся ко мне и тыкается мне в колени, а Джек бросается на меня, визжит и каркает так, будто меня не было сто лет.

– Всё в порядке, я дома!

Я складываю руки над головой, чтобы защититься, но Джек бьётся о мои плечи и локти. Он цепляется когтями за рукава платья и вытягивает из ткани тонкие нити. Клювом он пытается просунуть мне в ухо какую-то еду, но запутывается в моём новом платке, и я вижу, как что-то красное и тягучее капает на зелёную ткань.

– Вон отсюда! – Я со всей силы отталкиваю его.

Джек остервенело хлопает крыльями, делает в воздухе круг и садится на пол с глухим стуком. Я осматриваю платок и платье. Они замызганы чем-то похожим на красный соус. На плече ткань немного разошлась.

– Глупая птица! – ору я. – Неуклюжая, безмозглая, глупая птица!

Я жалею об этих словах уже тогда, когда выкрикиваю их, но поздно: сказанного не вернуть.

Джек склоняет голову, с удивлением смотрит на меня своими серебряными глазами. Затем он сердито каркает и ковыляет к задней двери, прихрамывая.

– Прости, Джек! – кричу я, но он скрывается, даже не обернувшись.

Я беру Бенджи на руки и шёпотом прошу прощения, пока развожу огонь и ставлю греться чайник. Он сосёт мои пальцы и тихо плачет, пока греется вода. Затем я даю ему бутылочку и глажу его мягкую шёрстку, пока он жадно пьёт молоко. Наевшись, он засыпает, и я бережно укладываю его на подушку на полу.

Я переодеваюсь в одно из своих старых платьев, а новое замачиваю в тазу с водой. В избушке тихо. Даже слишком тихо. Я выхожу на крыльцо и зову Джека, но он не возвращается. Даже когда я варю кашу, накладываю целых полмиски для него и усаживаюсь на крыльце, насвистывая знакомую ему трель.

Янтарное сияние заката меркнет в тёмно-синих сумерках, и я уже собираюсь уходить в дом Старой Яги, когда вдруг слышу грохот костей в чулане.

– Ты хочешь, чтобы я построила забор? – спрашиваю я, глядя на балки под потолком.

Они кивают, и я начинаю тихо стонать. Я понимаю, что избушка ни за что не откроет Врата, зная, что я задумала в них пройти, а значит, она просто хочет, чтобы забор отпугивал живых. Она злится, что я сегодня ушла с Сальмой, и не желает, чтобы я заводила друзей.

– Я построю его, когда вернусь, – бросаю я.

Избушка кряхтит и поднимается на ноги.

– Нет! – кричу я. – Ну пожалуйста! Я должна сегодня снова пойти к Старой Яге. Она учит меня… она всё объясняет: о бабушке, о проводах и… – Сердце бешено стучит: избушка не может взять и уйти именно сейчас, когда я так близка к тому, чтобы вернуть бабушку домой. – Я построю забор, когда вернусь, обещаю!

Окна смотрят на меня с недоверием, но избушка всё же опускается. Трещина возле чулана становится ещё больше, и я задыхаюсь, чувствуя, будто эта трещина – в моём сердце. Ледяной ветер, кажется, гуляет даже в моих пустых венах.

Я моргаю и глубоко дышу, пока это ощущение не проходит. Затем я плотно прижимаю к груди платок и отворачиваюсь от трещины.

– Я ненадолго. – Я схожу с крыльца, но рука ненадолго застывает на балюстраде. – Присмотри за Бенджи. И поглядывай, не появится ли Джек.

Ком встаёт в горле, но я пытаюсь сглотнуть его, уверяя себя, что сегодня вечером найду бабушку. И вместе мы всё исправим.

Я спешу в дом Старой Яги, пробираюсь сквозь занавески и окидываю взглядом черепа, украшающие её лавку. Свечи для проводов в них пока не горят, но уже стемнело, так что я не сомневаюсь, что скоро она их зажжёт.

– Маринка. – Старая Яга открывает мне дверь и приглашает внутрь. – Как ты сегодня?

– Хорошо. Готова провожать мертвецов.

– А как избушка?

– Всё в порядке. – Я с удивлением изучаю обеденный стол, на котором стоят только хлеб и салат – маловато для пира перед проводами.

– А Джек?

– Вы помните Джека?

– Конечно. Когда ты первый раз принесла его сюда, он был ещё птенцом, ты кутала его в свой платок. Ты же заботишься о нём так же, как избушка – о своей Яге.

– Ну, сейчас он уже сам по себе.

– Но вы всё ещё приглядываете друг за другом, так ведь?

Старая Яга придвигает мне стул и нарезает немного хлеба. Я киваю, и снова сожалею о том, что выгнала Джека.

– Галки – очень общительные и смышлёные птицы, как их родня – вороны. Помню, когда мне было примерно столько же, сколько тебе сейчас, я наблюдала за волками и воронами в степи. Вороны привели волков к добыче, и за это хищники позволили им разделить с ними трапезу.

Я накладываю себе в тарелку салат, а сама тем временем поглядываю на дверь. Когда же Старая Яга будет зажигать свечи, чтобы призвать мёртвых?

– Представляешь, они и играли вместе. Вороны тянули волков за хвосты, а те пытались их поймать. Я не сразу поняла, что это для них была весёлая игра, – улыбается Старая Яга. – Ну, а ты как? Всё ещё играешь с избушкой?

– Что, простите? – Я так занята мыслями о мёртвых, что не сразу понимаю, ко мне ли она обращается.

– Ну, вы ещё играете? В салочки, догонялки, прятки…

Названия игр из детства вызывают в памяти почти забытые картинки. Мы с избушкой часто играли в прятки в лесу. Так я узнала, что избушка умеет карабкаться на деревья и тихо красться по опавшим листьям. И в салочки мы тоже играли. Помню, как я неслась сломя голову по полуночным лугам, а избушка догоняла меня, громко топая. Сердце бешено колотилось, всё тело дрожало, и от волнения я громко визжала, до боли в горле.

Когда я не могла больше бежать, избушка подхватывала меня одной из своих больших куриных ног и сажала на крышу – покататься. Держась за печную трубу, я подпрыгивала вверх и падала вниз, и так до тех пор, пока не чувствовала, что мои лёгкие вот-вот разорвутся от смеха.

– Я уже давно не играю с избушкой. – Я гоню от себя воспоминания и выпрямляюсь. – Мне почти тринадцать. – Но взрослой я себя после этих слов не чувствую. Понимаю, что прозвучали они из уст маленького потерянного ребёнка.

– Очень жаль. – Старая Яга обводит взглядом комнату. – Хоть нам с избушкой уже сто лет в обед, мы всё равно играем каждый день. То в крестики-нолики, то… держись крепче… ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ!

Прежде чем я успеваю за что-нибудь схватиться, избушка сваливается набок. Мебель скользит по полу, унося нас с собой. У меня глаза на лоб лезут от испуга, а Старая Яга тем временем совершенно спокойно вертит в руке свою трубку, пока позади неё с оглушающим грохотом валятся книжные полки.

– Что происходит?! – кричу я, отчаянно пытаясь ухватиться за каминную полку, пока мой стул уносит к стене.

Всё, что стояло на полу, теперь скатилось к стене, а избушка всё и не думает останавливаться. Внутри меня всё переворачивается, когда при следующем толчке мы валимся со стены на потолок.

– ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ! – снова кричит Старая Яга, визжа от смеха и раскачиваясь на стуле, чтобы удержать равновесие.

Я тоже пытаюсь удержаться, но моё лицо плотно прижато к стене, а ноги застряли под столом.

– Тебе нужно оставаться в вертикальном положении, когда избушка переворачивается, – кричит Старая Яга.

Я врезаюсь в потолок и в конце концов оказываюсь зажатой между ножками стульев. Вообще-то, как я полагаю, это дом сейчас стоит вверх ногами, так что, может быть, я и правда нахожусь в правильном положении.

– Ты проиграла! – Старая Яга поднимается со стула, который волшебным образом абсолютно ровно стоит на потолке.

– Дурацкая игра. Вы посмотрите, какой беспорядок! – Я выбираюсь из-под горы мебели, красная и перепуганная. Сердце колотится как бешеное.

Старая Яга смеётся, и это злит меня ещё больше. Я сижу на балке под потолком, нахмурившись, и пытаюсь отдышаться.

Старая Яга подходит к распахнутому окну и подзывает меня:

– Ты посмотри на это.

Она высовывается в окно и указывает вверх. Куриные ноги избушки тянутся к небу, и её пальцы с когтями извиваются в свете звёзд.

– Моя избушка теперь не может ходить ни далеко, ни быстро, – вздыхает Старая Яга. – Думаю, скоро она совсем перестанет двигаться. Но танцевать на Млечном Пути она всё ещё любит.

Я чувствую, что волосы у меня на шее встают дыбом, а по позвоночнику пробегает холодок.

– Что же будет с вашей избушкой, когда она перестанет двигаться?

– Все мы – часть Великого цикла, – пожимает плечами Старая Яга. – И все мы рано или поздно вернёмся к звёздам.

Я думаю о бабушке и вспоминаю, зачем вообще пришла сюда.

– Так мы будем сейчас провожать мёртвых?

Старая Яга искоса поглядывает на меня:

– Моя избушка очень старая. Даже древняя. Она на своём веку проводила уже достаточно мёртвых, чтобы исполнить своё предназначение. Уже много лет, как её сменила избушка помоложе.

– И что это значит?

– Моя избушка отошла от дел, мы больше не провожаем мёртвых.

– Но вы же говорили, что поможете мне с проводами! – Мне не хватает воздуха: все мои планы насчёт сегодняшнего вечера рушатся на глазах.

– Я сказала, что помогу тебе подготовиться к проводам. Могу научить тебя варить борщ, квас. А можем вместе выучить слова Путешествия мёртвых.

– Я всё это знаю и умею, – бросаю я. – Мне только нужно научиться самой открывать и закрывать Врата.

Старая Яга вертит в руках трубку и понимающе кивает.

– Если ты будешь привязана к своей избушке, сможешь лучше управляться со своими Вратами.

– И как это сделать?

– Здесь нужно время и терпение.

Старая Яга ведёт меня по потолку, затем по стене, пока её избушка перекатывается, на сей раз медленно и спокойно, чтобы снова встать на ноги.

Я разочарована. Нет у меня ни времени, ни терпения. Я должна вернуть бабушку домой прямо сейчас. Избушка рушится, мёртвые пропадают – и всё это из-за меня.

– А нет ли другого пути? – спрашиваю я. – Более быстрого.

– Что ж, есть церемония Соединения. – Глаза Старой Яги сияют. – Я помню свою церемонию, когда я привязала себя к этой избушке. Это такой волнующий момент в жизни Яги. И какой праздник был…

– Церемония? Праздник? Ба никогда не говорила ни о какой церемонии. – Я хмурюсь. Не хочу снова сердиться на бабушку, но она должна была рассказать мне об этом.

– Может, она хотела сделать тебе сюрприз, – пожимает плечами Старая Яга. – Ты не обязана знать об этом, пока не настало твоё время. У меня где-то были фотографии с последней церемонии, где я побывала… – Она окидывает взглядом комнату, заваленную перевёрнутой мебелью и разлетевшимися бумагами, и смеётся. – Но чтобы найти их, мне придётся немного прибраться. Я тебе всё расскажу завтра, хорошо?

– Если хотите, я могу помочь с уборкой, – предлагаю я: мне не терпится разузнать про церемонию.

– О, не беспокойся. – Старая Яга машет рукой на весь этот беспорядок. – Тебе надо пойти домой и поспать. Увидимся завтра.

Меня выставляют за дверь раньше, чем я успеваю ещё хоть что-то сказать. Черепа в лавке, кажется, смеются надо мной – их рты скривились в ухмылке. Я прохожу мимо них и шагаю в темноту рынка. Не могу избавиться от ощущения, что меня обманули или разыграли. Я так хотела привести бабушку домой сегодня вечером.

Что, если она уплывает всё дальше и дальше от меня? Что, если уже слишком поздно? Что, если она ушла навсегда?

Я гоню эту мысль прочь и поднимаю глаза к небу. Оно глубокого сине-чёрного цвета, с востока на запад по нему перекинута дуга Млечного Пути – сияющая вереница облаков. Я делаю глубокий вдох и выпрямляюсь. Неважно, как далеко сейчас бабушка. Я найду способ вернуть её домой. Я должна. И не только для того, чтобы спасти себя и избушку, но и ради всех мертвецов, которые могут раствориться, потому что некому проводить их обратно к звёздам. Постараюсь не думать о других избушках, которые страдают по моей вине. Весь Великий цикл сейчас зависит от того, удастся ли мне привести бабушку домой.

Когда я возвращаюсь, избушка всё ещё спит: карнизы опущены, труба тихонько похрапывает. Из-под крыльца торчит одна из огромных куриных ног, а кости для забора разбросаны рядом с открытым чуланом: напоминание о том, что я обещала построить забор, и о том, что будет, если я этого не сделаю. Я вздыхаю и качаю головой, но всё же сажусь на корточки и приступаю к работе. Если я не сдержу обещание, избушка унесёт меня отсюда прямо посреди ночи и я не узнаю ничего о Церемонии и не научусь управлять своими Вратами.

Я наклоняюсь к подвалу, чтобы достать длинную бедренную кость, и тут мне в глаза бросается что-то блестящее. Это проволока, отливающая серебром в свете звёзд. Большой моток толстой проволоки, которой я часто приматываю кости и черепа к воротам.

В моей голове рождается бунтарская идея. Я медленно достраиваю забор, позволяя идее пустить корни и превратиться в план.

Забор готов: я выстроила его совсем рядом с избушкой и прикрыла простынями и одеялами, чтобы скрыть от любопытных взглядов. Я сижу на ступеньках и прислушиваюсь к дыханию избушки, чтобы убедиться, что она крепко спит.

Одна из огромных куриных ног дёргается прямо у меня перед глазами. Избушке снится, что она бежит.

Всю жизнь только она решала, куда мы отправимся и как надолго задержимся там. Но сегодня всё изменится. Я достаю из подвала проволоку и приступаю к воплощению своего плана, хоть руки у меня и дрожат.

Я накручиваю проволоку вокруг каждого куриного пальца, пропускаю её между столбиками балюстрады, обвиваю вокруг кривой деревянной лодыжки, натягивая изо всех сил. Я проползаю под крыльцом, чтобы найти вторую ногу. Пропустив проволоку через три доски крыльца, я приматываю колено второй ноги к полу.

Довольная тем, что теперь избушка не сможет даже встать, не то что уйти, я выбираюсь из путаницы проволоки и куриных ног с широкой улыбкой на лице. Сегодня я в первый раз в жизни усну, точно зная, что проснусь на том же месте.

Риад

Сплю я не так хорошо, как рассчитывала. Всю ночь избушка стонет и поскрипывает. Она неловко потягивается, и Бенджи начинает скользить по полу, испуганно блея. Я прячу голову под подушку, чтобы не слышать, как трещат доски и скребутся о проволоку деревянные ноги. Я твержу себе, что с избушкой всё будет в порядке. И мертвецы, которых я не проводила, тоже не пропадут. И Великий цикл не собьётся по моей вине. Но ничего не помогает. Чувство вины и тревога бурлят у меня в животе, как неспокойный океан.

Утром я притворяюсь, что не замечаю тоску в окнах и укор в опустившихся балках. Я вожусь с Бенджи и готовлю ему еду, а ещё пытаюсь найти Джека, который так и не вернулся домой. Я зову его, но его нигде нет. Воздух кажется слишком плотным, мне трудно дышать, на грудь будто давит тяжёлый груз. Нужно во что бы то ни стало сбежать отсюда.

Взгляд падает на новое платье и шарф, которые сохнут перед очагом, и я вспоминаю, что Сальма пригласила меня в гости. Я могла бы отвлечься до вечера, когда снова пойду к Старой Яге. Я рассматриваю пострадавшее платье повнимательнее. Пятна пропали, но вот дыру на плече нужно будет заштопать.

Бабушкина шкатулка с иголками и нитками стоит у неё в спальне. Её кровать аккуратно застелена, а под тщательно сложенной ночной рубашкой прячется один из её любовных романов. Помню, как первый раз нашла бабушкину книгу и попросила почитать мне её. Она, краснея, ответила, что эта книжка не совсем для детей. Воспоминание вызывает и улыбку, и грусть. Оно значит для меня гораздо больше теперь, когда я знаю, как сильно бабушка хотела, чтобы в её жизни случилась романтическая история и чтобы появилась семья. Может, она была так же одинока, как я теперь.

Я сажусь на корточки и вытаскиваю шкатулку из-под туалетного столика. Тут прямо на голову мне падает фотография в рамке, и я успеваю поймать её. И вот я уже глажу лицо на фотографии большим пальцем. Это бабушка, держит меня, ещё совсем маленькую, на руках. Улыбка у неё такая широкая, глаза прямо светятся гордостью. Эмоции захлёстывают меня, сменяя друг друга: тоска, печаль, вина, надежда, а затем гнев, яростный, жгучий.

Я злюсь на себя за то, что удержала Нину в этом мире, но и на бабушку я тоже злюсь. Почему она решила проводить Нину, вместо того чтобы остаться со мной? Ей важнее провожать мёртвых или быть моей бабушкой?

Я швыряю фотографию на стол лицом вниз и пулей выскакиваю из спальни со шкатулкой под мышкой.

Я сажусь зашивать платье, но руки трясутся. Они трясутся и когда я выхожу из дома. Я сжимаю ладони, боясь, что могу раствориться и меня сдует ветер. Однако, когда я добираюсь до риада Сальмы, солнце уже вскарабкивается на середину неба, а я всё ещё цела. Со вздохом облегчения я берусь за тяжёлое железное кольцо на богатой резной двери и стучу дважды.

Служанка открывает дверь и ведёт меня через прохладную тёмную комнату на залитый солнцем внутренний двор. Пол покрыт мозаикой из плитки с замысловатыми узорами. Ступени ведут к глубокому овальному бассейну, а вокруг фонтана поднимается туман из брызг.

– Маринка, – зовёт Сальма. – Приходи плавать.

Я смотрю на воду, кафель на дне окрашивает её в глубокий синий цвет.

– У меня нет купальника.

– Ламья, одолжишь свой купальник, раз ты всё равно не плаваешь? – Сальма поворачивается к девочке, отдыхающей на низком деревянном лежаке, и я сразу узнаю её: она-то и смеялась надо мной вместе с Сальмой.

Ламья достаёт из сумки жёлтый купальник и бросает его мне. Я благодарю её и ищу глазами, где бы мне переодеться.

– Ты узнаёшь Маринку? – спрашивает Сальма, и от улыбки ямочки у неё на лице становятся заметнее.

– Не узнаю. – Ламья смотрит на меня и качает головой. – А должна?

– Это девчонка в платке, которая приходила к старухе, которая живёт рядом с лавкой моего отца.

Глаза Ламьи от удивления увеличиваются чуть ли не вдвое.

– Колдунья?

– Больше не колдунья. – Сальма торжествующе улыбается. – Я водила её в лавку Айи.

Я волнуюсь и краснею: смущённая и их разговором, и тем, что мне негде переодеться, я неуклюже натягиваю на себя купальник прямо под платьем.

Сальма опирается локтями о край бассейна и внимательно смотрит на моё плечо. Она хмурится. Я слежу за её взглядом, и от ужаса у меня начинает бешено биться сердце. Только бы не раствориться прямо у них на глазах!

– Это что, дырка? – спрашивает она серьёзно.

Я с облегчением вздыхаю. Моё тело в порядке, пострадало только платье.

– Моя галка порвала его когтями. Я пыталась зашить, но получилось не очень хорошо.

– Твоя галка? – Ламья поджимает губы. – Ты держишь дома галку?

– Я вырастила её, – киваю я.

– Гадкие птицы. – Ламья вытаскивает из сумки крошечный горшочек и начинает рисовать тонкой кисточкой рыжие завитки на своих ногтях. – Жадные, и голоса у них такие злые, совсем не мелодичные. Куда лучше заводить дома певчих птиц. Ты видела канареек Сальмы?

Я рассматриваю разноцветных птиц в полукруглой клетке в углу.

– Они прекрасны, – говорю я сквозь зубы.

Галки красивы, щедры и достаточно умны, чтобы общаться с помощью тысячи разных звуков. И мне не нужно запирать Джека в клетке, чтобы он оставался со мной. Сердце ноет, когда я думаю о нём. Скорее бы он вернулся домой.

– Ты такая бледная, такая худенькая. – Сальма смотрит на мои ноги, когда я снимаю платье и остаюсь в купальнике.

– Как скелет, – хихикает Ламья.

Грудь стискивает, и я изо всех сил стараюсь дышать ровно. Ламья не представляет, насколько близка к правде.

– Это невежливо, Ламья. – Сальма брызгает на неё водой. – Не обращай на неё внимания, Маринка. Она с самого утра не в духе.

– Ты первая начала, – ворчит Ламья и откидывается на лежак, щурясь от солнечного света.

Сальма закатывает глаза.

– Давай, Маринка. – Сальма кивает на огромный полосатый шар в углу. – Неси сюда этот мяч.

Я беру мяч и спускаюсь к бассейну. Не могу смотреть на свои ноги, не вижу в них ничего, кроме костей. Однако от освежающего прикосновения прохладной воды мне становится немного лучше.

– Ловишь? – спрашиваю я, готовая бросить мяч Сальме.

Мы перебрасываем друг другу мяч, потом по очереди ныряем, выясняя, кто сможет погрузиться глубже. В общем-то ни у неё, ни у меня не получается нырнуть уж очень глубоко, так что мы больше смеёмся, чем соревнуемся. Я побеждаю, когда мы плывём с ней на скорость по-лягушачьи, но, когда плаваем кролем, она меня легко обходит. Наплававшись до изнеможения, мы просто лежим на воде и смотрим в небо. Прилетает аист, видит нас и взмывает вверх. Сальма говорит, они часто прилетают по вечерам, но она всё время гоняет их, чтобы не разводили в бассейне помойку.

Служанка приносит нам сладкие фруктовые напитки и бегрир – что-то вроде ноздреватых блинов, политых мёдом. Поев, Ламья вроде бы становится добрее и даже предлагает накрасить мне ногти, как у неё. Она замечает, что мои ногти коротковаты, а кожа рук грубовата, но тут же даёт мне ароматный крем, который, по её словам, сделает кожу мягче. Думаю, она очень старается быть приветливой.

Немного странно проводить время с девчонками. Из того, что они говорят, я понимаю далеко не всё, да и в целом не уверена, что вписываюсь в их компанию, но думаю, будь у меня чуть больше времени, я могла бы во всём разобраться. И я хочу этого. Я столько времени потратила на мечты, что теперь, когда я здесь, среди живых, я хочу узнать о них всё. Чем они занимаются? Как заводят друзей?

– Зачем ты приходила к старой ведьме? – спрашивает вдруг Ламья, прерывая мои размышления о дружбе.

– Она не ведьма. – Я вырываю ладонь из её рук.

– Хамза, старый сказочник, говорил, что видел, как по ночам к ней заходят люди – и больше не выходят. Говорит, она их съедает.

– На то он и сказочник, – хихикает Сальма.

– В каждой сказке есть доля правды. – Ламья наклоняется к нам поближе и переходит на шёпот. – Бабушка всегда говорила, что вокруг её дома прямо витает чёрная магия. Ты и сама знаешь, что у неё есть дар, Сальма.

Я обмираю. Я и сама не раз слышала такие разговоры. Порой, когда наша избушка останавливалась неподалёку от городов и деревень, мимо нашего забора проходили живые люди. Взрослые спешили убраться подальше, делая странные жесты руками, будто пытались от чего-то защититься. Дети на спор заставляли друг друга подойти поближе к забору, чтобы хоть одним глазком взглянуть на бабушку.

Только они не называли её ни бабушкой, ни Бабой-ягой. Они придумывали ей обидные прозвища, шептались, что она делает ужасные вещи. Не понимаю, почему живые пускают такие сплетни про Ягу, чем она их так пугает. Это же глупо. Наступит день, когда им не обойтись без Бабы Яги, и, что бы они там ни говорили, встретит она их с теплотой. Я хмурюсь, думая о мёртвых, которых нужно провожать. Мне тоскливо от мыслей о том, что хоть один из них может растаять из-за меня.

– Старуха странная, – кивает Сальма, отправляя очередной кусок бегрира в рот.

– Что она вообще продаёт? – задумывается Ламья. – И почему все её покупатели сами выглядят, как ведьмы и колдуны?

– Это всё традиционные напитки, – вздыхаю я. – И многие из её покупателей носят традиционную одежду своего народа. Она не ведьма и вовсе не странная.

Я забираю своё платье, переполненная чувством, что мне здесь не место. Сальма, только что дувшая на свои ногти, вдруг вскакивает.

– Уже не так жарко. Мы тебя проводим.

– Не стоит, – отвечаю я, не желая, чтобы девчонки увидели избушку. Я, конечно, накрыла куриные ноги и проволоку простынями, но всё равно выглядит она подозрительно. Уверена, что Сальма и Ламья будут задавать вопросы.

– Всё в порядке, – улыбается Сальма. – Я так и так обещала отцу помочь забрать вещи из лавки.

Я неохотно соглашаюсь прогуляться с девчонками до лавки отца Сальмы, но уверяю их, что прекрасно дойду оттуда до дома сама. Мне горько от того, что Ламья сказала о Старой Яге. Я хочу домой.

Солнце опускается к горизонту, воздух раскалён и наполнен запахами специй. Торговцы собирают свои товары, а маленькие попрошайки клянчат непроданную еду с прилавков. Сальма не обращает на них внимания, а Ламья смотрит с отвращением.

– Фу, это Рэтти. – Ламья кривит рот, замечая маленького мальчика возле прилавка отца Сальмы. – Уходи! – кричит она. – Я уже говорила, нечего тебе здесь попрошайничать.

– Я не попрошайничаю, – отвечает мальчик. – Акрам сказал, что, если я помогу ему убраться здесь, он даст мне немного бессары.

– Мне всё равно, чем ты тут занимаешься, – фыркает Ламья. – Просто держись подальше от меня. От тебя воняет грязной уличной крысой.

Сальма усмехается, делает шаг и, обходя мальчика, с силой толкает его локтем. Он падает наземь и поднимает на неё глаза. Лицо у него красное и озлобленное.

– Скажи, он ведь и правда похож на крысу. – Сальма берёт меня под руку и шепчет мне на ухо, однако так громко, чтобы и мальчишка смог расслышать. – Большие уши, маленькие глазки-бусинки и дурацкие передние зубы.

Я молчу и хочу прямо сейчас провалиться сквозь землю. Почему Сальма так жестока с ним? Я поднимаю глаза и вижу, что Старая Яга наблюдает за нами из-за плотных занавесок своей лавки. Мне стыдно, и я отворачиваюсь. Когда я снова поднимаю глаза, её уже не видно.

– Мне правда пора. – Я высвобождаю руку. – Спасибо за сегодняшний день.

Я пытаюсь выдавить из себя улыбку, но мне тошно.

– Я зайду за тобой завтра, – кричит мне вслед Сальма, и внутри всё сжимается.

Я не понимаю, зачем девчонки стараются быть такими милыми со мной, когда к другим они так жестоки. Толкать мальчика было подло. А с какой злобой они отзывались о Старой Яге и о Джеке, хотя даже не знают их! Я так долго мечтала подружиться с живыми, а теперь не уверена, что они вообще мне могут понравиться.

Разочарование тяжело давит на плечи. Я бреду домой, ноги тяжёлые и гудят от усталости. Чувствую себя ещё более одинокой, чем утром. Кажется, хуже уже быть не может… Но вот я вижу избушку и понимаю: может.

Вселенная всё шире

При виде царящего во дворе хаоса я чувствую себя так, будто кто-то воткнул мне нож прямо в живот и провернул его рукоять несколько раз. Дышу я короткими, рваными вдохами и выдохами. Кости забора, покрытые пылью и грязью, раскиданы по земле. Балясины крыльца потрескались и переломались, торчат вкривь и вкось. Избушка пыталась высвободиться из оков, но от этого проволока только глубже врезалась в дерево, раскалывая его.

Горячие слёзы катятся по моему лицу, пока я ползаю на коленях и пытаюсь распутать проволоку.

– Прости, прости, прости меня, – рыдаю я, высвобождая ноги и пальцы избушки.

Проволока слишком глубоко впилась, и на одной из лодыжек зияет широкая рана, из неё сочится кроваво-красный сок. Я больше не могу ничего распутать, сдаюсь и лезу в подвал за кусачками.

Повозиться мне приходится долго, и вот наконец избушка свободна, а вокруг валяются куски проволоки. Я осматриваю повреждения и ума не приложу, что делать. Интересно, сможет ли избушка излечиться сама? Ведь выращивала же она для меня качели, крепости для игр, даже потайные двери создавала. Или ей понадобится помощь, чтобы излечиться? Чувство вины сжимает мне горло. Ба надеялась, что я буду заботиться об избушке, – и вот что я натворила. Никогда ещё мой дом так не страдал.

Джек приземляется мне на плечо, бьёт крылом по уху, а когтями впивается в платье.

– Джек. – Я протягиваю руку и треплю его по шее. – Как я рада, что ты вернулся. Прости меня за то, что было.

Он пытается просунуть мне в ухо что-то сухое, царапая кожу. Это оказывается крупный расплющенный жук.

– Спасибо. – Я улыбаюсь, смахивая слёзы.

Я хочу засунуть жука в карман, но вспоминаю, что на этом платье нет карманов. Вдруг я ловлю себя на мысли, что мне не хватает старого платья с передником и бабушкиного платка.

– Пошли. – Я хлопаю ладонью по руке, и Джек неловко сползает мне на локоть. – Будем чинить избушку.

Я заливаю раны водой из ведра, изорвав простыни на бинты, оборачиваю глубокие порезы, из которых сочится сок, – на лодыжке одной ноги и колене другой. Избушка замерла и не шевелится и только раз вздрагивает от моего прикосновения, да так, что сбивает меня с ног. Я почти уверена, что, падая, видела, как она сотрясается от беззвучного хохота, который тут же прекратился. Тягучее чувство беспокойства у меня в животе ослабевает: есть надежда, что с избушкой всё в порядке.

Закончив с мытьём и перевязкой, я осматриваю результат своей работы и принимаюсь собирать обрезки проволоки. Затем я аккуратно складываю кости в подвал: у меня нет времени строить забор, но я обещаю себе, что сделаю это, как только вернусь от Старой Яги этим вечером.

Я развожу огонь и грею воду, чтобы сделать Бенджи молока. В ожидании еды он прыгает и скользит по полу, а поев, сворачивается калачиком на подушке и сладко засыпает под бабушкиным креслом. Джек так и сидит у меня на плече. Я подкармливаю его кусочками тушёнки из банки и рассказываю обо всём, что произошло с тех пор, как он улетел.

Он внимательно слушает историю о том, как я связала избушку, пока она спала, и как я ходила к Старой Яге, надеясь пройти сквозь Врата её избушки. Когда я рассказываю Джеку, как её избушка перевернулась вверх тормашками, я уже смеюсь, хотя тогда всё это меня страшно разозлило. В ответ Джек издаёт звук, ужасно похожий на хихиканье.

Я рассказываю ему о девчонках, с которыми познакомилась: как весело мне было резвиться с ними в бассейне, как интересно было слушать, о чём они болтают. Делюсь и своими сомнениями: хоть они и были в основном приветливы, но говорили порой злые, обидные слова. Я рассказываю Джеку, что Ламья думает, будто Старая Яга – злобная ведьма, и что Сальма толкнула мальчика на рынке.

Джек вскрикивает, и я вспоминаю, как сама оттолкнула его, как обзывала – и как больно я сделала избушке, когда связала ей ноги. Я вздыхаю и пытаюсь не обращать внимания на тошнотворную мысль: я ничем не лучше этих девчонок.

Наконец я шёпотом рассказываю Джеку о церемонии Соединения, которая, быть может, даст мне возможность управлять своими Вратами. Затем я аккуратно сажаю его на бабушкино кресло, где лежит одеяло из верблюжьей шерсти, и прошу его присмотреть за избушкой и за Бенджи, пока я не вернусь от Старой Яги. Он кивает и на секунду просовывает клюв мне в кулак, прежде чем отвернуться, зарыться в одеяло и уснуть.

Моё новое платье порвано и перепачкано: в нём я и лазала по земле, распутывая проволоку, и кормила Бенджи с Джеком. Но это не важно. Я переодеваюсь в одно из своих стареньких шерстяных платьев и, выходя из дома, наконец чувствую себя собой.

Избушка выглядит чуть лучше. Ступени крыльца выровнялись, и балюстрада, тихо поскрипывая, встаёт на место. Некоторые из сломанных балясин срастаются, и раны на ногах выглядят уже не так жутко, как раньше. Я изучаю повязки: хотя раны под ними всё ещё глубокие, сок из них уже не сочится.

Но трещина возле чулана для скелетов выглядит просто ужасающе. Дерево вокруг неё высохло и крошится. Я опускаюсь на колени и хмурюсь.

– Почему же ты не можешь остановить это? – шепчу я, прижимая руку к сердцу и пытаясь унять боль в груди.

Избушка неподвижна, но ответ я и сама знаю. Прошло четыре ночи с тех пор, как Ба ушла, а избушке нужен тот, кто будет как следует провожать мертвецов. Хоть в горле и стоит комок, я уверяю себя, что это не обязана быть я.

– Я приведу бабушку домой, – бормочу я себе под нос и иду в сторону лавки Старой Яги, полная решимости найти способ открыть Врата и вернуть бабушку, пока снова не навредила избушке или кому-то другому.

Уже темно, воздух тёплый и сладкий от ароматов из недавно закрывшихся продуктовых лавок. Этим вечером черепа у дома Старой Яги, кажется, встречают меня дружескими улыбками, и входная дверь сама распахивается передо мной, выбрасывая в ночную тьму треугольник света от камина.

– Молочной лапши? – спрашивает Старая Яга и тут же ставит на стол две полные миски, не давая мне времени ответить.

– Спасибо, – киваю я и сажусь напротив неё.

В избушке идеальная чистота, ни одного напоминания о вчерашней игре с переворачиванием. Даже на книжных полках полный порядок. Тут я замечаю альбом с фотографиями, который Старая Яга выложила на стол.

– Вы нашли фотографии с церемонии Соединения? – Я задаю вопрос, а по спине от нетерпения пробегает дрожь.

Старая Яга кивает, её глаза блестят. Когда она открывает альбом и поворачивает его ко мне, она выглядит ничуть не менее взволнованной, чем я.

– Это последняя прошедшая церемония Соединения. Её проводили для молодой Яги по имени Наталья.

Посередине страницы я вижу большую чёрно-белую фотографию. Под ней выцветшими чернилами выведена надпись: «Яга Наталья и её избушка. Церемония Соединения».

Женщины и мужчины стоят большой группой и смотрят прямо в камеру с серьёзными выражениями лиц. Всё это – Яги. Позади них видны никак не меньше пятнадцати избушек: одни стоят ровно, другие – на одной ноге, а третьи размыты, будто бы подпрыгнули в неподходящий момент. Избушка посередине украшена гирляндами из цветов, а на её крыльце стоит молодая улыбающаяся девушка.

– Никогда не видела, чтобы Яги собирались все вместе. – Затаив дыхание, я рассматриваю фотографию. – Ба не рассказывала мне, что у вас есть такие церемонии.

Почему Ба никогда не брала меня с собой на церемонии? Я хмурюсь. Быть может, если б я общалась с другими Ягами, я не чувствовала бы себя такой одинокой.

– Наверно, она не хотела приучать тебя к тому, что случается так редко. Между двумя церемониями могут проходить десятилетия, а то и столетия. – Старая Яга поочерёдно указывает на два лица на фотографии. – Вот твоя бабушка. А вот я. – Затем её палец перемещается на один из размытых домов. – А это, кажется, ваша избушка.

Я всматриваюсь в лица на фотографии, узнаю и бабушку, и Старую Ягу. Затем я замечаю дату, нацарапанную в углу фотографии.

– Разве может быть такое, что эта фотография была сделана больше ста лет назад? – удивляюсь я. – Это какая-то ошибка.

– Яга может прожить сотни лет, даже тысячи. Ведь избушки дают нам энергию сродни той, что помогает мёртвым преодолеть их путь к звёздам.

Я снова опускаю взгляд на фотографию, и внутри меня закипает гнев. Ба должна была рассказать мне всё это.

– Бабушка рассказала тебе всё, что тебе пора было узнать. – Старая Яга будто бы читает мои мысли. – И наверняка она считала тебя достаточно смышлёной, чтобы ты смогла сама разобраться во всём, что тебе будет непонятно.

– Сколько лет бабушке? – приходит в голову новая мысль.

– Пятьсот или около того, – пожимает плечами Старая Яга.

– Совсем не старая для Яги, правда? – улыбаюсь я: раз бабушка ещё молода, мне не составит труда привести её домой.

– Многие Яги гораздо старше твоей бабушки, это правда, – медленно качает головой Старая Яга. – Но, когда ты станешь Хранителем, ты узнаешь, что сквозь Врата проходят люди любых возрастов.

– Сколько я проживу? – спрашиваю я не задумываясь и тут же понимаю, насколько этот вопрос странный, я ведь даже не жива.

– Никто не знает, надолго ли задержится в этом мире.

– Это понятно. – Я с нетерпением перебиваю её. – Но если я живу в избушке, как Яга, я тоже могу остаться здесь на сотни лет?

Эта мысль и восхищает, и пугает: может, меня ждут столетия, наполненные удивительными приключениями, а может, сотни лет одиночества.

– Вполне возможно. – Старая Яга склоняет голову и улыбается. – Правда, ты не такая, как другие Яги, верно?

– Потому что я мертва? – еле выдавливаю из себя я.

– Что ж, поэтому тоже, – кивает Старая Яга. – Но в большей степени потому, что ты не рождена Ягой. У тебя есть выбор.

– И какой же у меня выбор? – усмехаюсь я. – Существовать я могу только в избушке, так кем же другим я могу быть?

– Смотря кем ты хочешь быть.

– Я-а-а… хочу быть Хранителем, – вру я, краснея и волнуясь.

Не вижу смысла говорить о том, кем бы я хотела быть. Единственное, что мне нужно прямо сейчас, – это узнать, как провести церемонию и соединиться с избушкой, сделать так, чтобы она открыла Врата, и вернуть бабушку домой. Тогда она будет провожать мёртвых, избушка перестанет рушиться, и всё у нас будет в порядке. Даже если у меня есть шанс стать кем-то другим, не Хранителем, я ничего об этом не узнаю, пока не верну бабушку в мир живых.

– На церемонии Соединения, – Старая Яга вроде как изучает фотографию, но сама краем глаза следит за мной, – Яга обещает быть Хранителем своей избушки и Врат столько времени, сколько отпущено ей на земле. Это большой праздник в честь установления связи, которая может длиться сотни, а то и тысячи лет. Ты уверена, что готова к этому?

– Конечно. – Мой голос звучит куда выше, чем должен бы.

Я проглатываю ложку супа и изо всех сил стараюсь казаться спокойной. Уверяю себя, что всё это вовсе не значит, что я окажусь прикованной к своей избушке на ближайшую тысячу лет. Как только я верну бабушку домой, она снова примет на себя обязанности Хранителя.

– Так Врата откроются прямо на церемонии? – спрашиваю я, уставившись в миску с супом.

– Да, – кивает Старая Яга. – Ты должна будешь принести клятву своей избушке и Вратам, призвав звёзды в свидетели. Можешь выучить традиционные слова клятвы, а можешь сказать свои. Ты пообещаешь беречь избушку, охранять Врата и провожать мёртвых, как заведено.

– Я скажу своими словами, – быстро отвечаю я, уверенная, что, если проскочу сквозь Врата, как только они откроются, мне не придётся вообще ничего говорить и тем более давать обещания, которые я не собираюсь выполнять.

– Ты действительно хочешь это сделать? – Брови Старой Яги приподнимаются.

– Конечно. – Я смотрю ей прямо в глаза. – И чем скорее, тем лучше. Можно завтра ночью?

Старая Яга колеблется всего мгновение, а затем разражается громким хохотом:

– Почему бы и нет? Я люблю весёлые пиры, что-то давненько их не было. Где бы тебе хотелось провести церемонию?

– Как это – где?

– Нельзя устраивать церемонию прямо здесь, на рынке. Живые слишком близко. Нам нужно отправиться в какое-то тихое место. – Старая Яга вздыхает, бросая взгляд на балки под потолком. – Жаль, что моя избушка не сможет пойти. Она так любила пиры.

– А вы можете хоть что-то сделать, чтобы она снова могла ходить?

– Боюсь, нет. Старость порой жестока. Хоть это и благословение – жить так долго. – Она посылает воздушный поцелуй в сторону очага. – Ты же переживёшь без меня одну ночку, правда?

Избушка гремит половицами и будто бы глубже зарывается в землю.

– Тогда решено. Итак. Твоя избушка сможет отправиться туда, куда будет нужно?

– Не знаю. Если не очень далеко. – Я прикусываю губу, вспоминая раны на ногах моей избушки. Надеюсь, их можно залечить до завтрашней ночи.

– Я всегда любила степь, – подмигивает Старая Яга. – Но ты можешь выбрать любое место, какое пожелаешь. А я организую встречу.

– Как же? – интересуюсь я.

– Шёпотом через Врата.

– Ого. – Я верчу головой, не понимая, где они могут появиться. – Вы говорили, что избушка отошла от дел, и я думала, что её Врата закрылись навечно.

– Теперь они не больше крошечного окошка. Но его вполне хватает, чтобы разослать шёпот. Я открою Врата, как только ты уйдёшь. – Старая Яга смотрит на меня так пристально, что на секунду я начинаю сомневаться: уж не подозревает ли она, что я хочу пройти сквозь Врата?

– Степь – отличное место, – говорю я, желая сменить тему.

– Что ж, прекрасно, – улыбается Старая Яга.

Тепло обволакивает меня, мозг гудит от мыслей о завтрашнем дне. Соберутся все Яги!

Интересно, со сколькими Ягами я завтра познакомлюсь. От нервного напряжения покалывает кожу. Встречи с людьми могут быть во благо: познакомившись с Бенджамином, я обрела смелость переступить через забор и следовать за своими мечтами. Но бывает и сложно. Познакомившись с Ниной, я приняла несколько крайне эгоистичных решений и из-за них потеряла бабушку. А встреча с Сальмой и Ламьей убедила меня в том, что не все живые так хороши, как мне казалось. Мне следует быть осторожной. Но завтра мне не придётся хитрить, чтобы встретиться с кем-то, с кем нельзя. Я познакомлюсь с Ягами.

Каждый день мечтая познакомиться с живыми, я даже не принимала в расчёт, что есть и другой мир, который я могу узнать получше. Такое чувство, будто вселенная вокруг меня становится шире и шире. Завтра я не только верну бабушку домой, но и узнаю много нового и о Ягах, и о самой себе. Быть может, в будущем меня ждёт уйма возможностей, о которых я и не подозревала.

Колкие слова

Я несусь домой на крыльях надежды, засыпаю и вижу сон, в котором Ба играет на своём аккордеоне, а избушки пляшут под её музыку. Врата открыты, и все мёртвые, которых я не проводила наяву, уплывают к звёздам с улыбками на лицах. Тут моя избушка подпрыгивает, и я вижу её такой же размазанной, как на фотографии Старой Яги. Но вдруг она спотыкается и падает, рана на колене открывается, и из неё на землю хлещет кроваво-красный сок. Просыпаюсь я в холодном поту, дрожа всем телом. Сегодня избушке предстоит скакать до самой степи, но её ноги замотаны бинтами.

Я бреду к входной двери на ватных ногах и выхожу на крыльцо. Балюстрада уже выглядит не так жутко. Балясины кое-где перекручены, однако все, по крайней мере, срослись. Я опускаюсь посмотреть на куриные ноги, и напряжение в теле медленно спадает. Раны зажили. Осталось осмотреть только самые глубокие.

Когда я разматываю бинты, ноги, поскрипывая, выпрямляются. Шрамы есть, но всё не так плохо, как было прошлой ночью.

– Хочешь вечером отправиться на пир? – шепчу я. – Церемония Соединения в степи. Для нас с тобой.

Избушка вытягивается в мою сторону, распахивает окна и таращится на меня. Меня разбирает смех. Первый раз в жизни вижу её такой удивлённой.

– Это «да»? – спрашиваю я. – Ты сможешь добежать туда?

Избушка подрагивает и выпрямляется во весь рост. Никогда не видела её такой решительной, такой мощной – если не обращать внимания на зияющую трещину возле чулана для скелетов.

– Отлично. – Я глажу рукой балюстраду. – Только лучше тебе до вечера спрятать ноги под крыльцо.

Избушка складывает куриные ноги и прячет их под ступени крыльца, а я иду внутрь, чтобы приготовить молоко для Бенджи и кашу для нас с Джеком.

Убирая посуду, я слышу настойчивый стук в дверь. Я замираю: это, должно быть, Сальма. Она ведь говорила, что зайдёт за мной сегодня, а я забыла выстроить вокруг избушки забор. Если бы он стоял на месте, она бы, наверно, остереглась заходить, ведь обычно забор заставляет живых быстрее проходить мимо. Мелькает мысль не открывать, но стук не прекращается, и я решаю открыть и сказать ей, что у меня другие планы на сегодня.

– Доброе утро, – улыбается мне Сальма со ступеней. – Мы с Ламьей идём купить мороженого. Хочешь с нами?

– Нет, спасибо. – Я засовываю руки в карманы и в одном нащупываю список, который написала, когда убеждала избушку отнести меня на рынок. – Мне нужно за другими покупками.

– Я могу помочь, – отвечает Сальма и наклоняется рассмотреть список, который я держу в руке. – Почти всё это продаётся в лавке Али, и я могу попросить его сына доставить все покупки прямо сюда.

Я не знаю, что ответить. Было бы неплохо пополнить припасы и не таскать на себе тяжеленные корзины.

Однако я не могу не думать о том, как жестоки вчера были Сальма и Ламья с мальчишкой на рынке.

– Что-то не так? – Сальма приподнимает одну бровь.

– Тот мальчик, возле лавки твоего отца…

– Рэтти? – прыскает Сальма. – Даже не думай о нём, он не будет нас трогать.

– Нет, дело вовсе не в этом, просто… Тебе не кажется, что ты поступила с ним некрасиво? Не стоило его так толкать.

От удивления у Сальмы отвисает челюсть.

– Я? Некрасиво? Ты просто не знаешь его, Маринка. Он ужасный. Попрошайка и воришка. Это такие люди: если ты стараешься быть с ними добрее, они тебя никогда в покое не оставят. Так что только так с ними и следует поступать. Так уж здесь всё устроено.

Её слова меня не убеждают. Ба была добра ко всем, кто приходил в наш дом. К богатым и бедным, красивым и уродливым, к тем, от кого пахло цветами, и к тем, от кого разило нечистотами. Она всех кормила досыта, всех провожала с одинаковой заботой, и все они исчезали в одних и тех же Вратах.

– Поверь мне. – Сальма берёт меня за руку, и её тепло согревает меня. – Я не была бы так несправедлива к тому, кто этого не заслуживает. И кстати, где новое платье?

– Сегодня я пойду в этом. – Я отнимаю руку и смотрю на свой старенький передник, абсолютно уверенная в себе.

Сальма чуть морщит нос.

– Что ж, оно смотрится на тебе не так уж и плохо. Правда, простенько. О! Знаешь, что будет с ним отлично сочетаться? – Она роется в своей красивой сумке на ремне. – Вот что! – Она протягивает мне деревянную подвеску в форме канарейки, висящую на кожаном ремешке. Крылья, клюв и глаза птицы сделаны из крошечных кусочков меди, вдавленных в дерево. – Забирай, – говорит Сальма, вешая птицу мне на шею. – Тебе она всё равно идёт больше, чем мне.

Я касаюсь пальцами гладкого дерева.

– Спасибо.

– Мне всё ещё неловко, но, кажется, Сальма старается быть милой.

Джек взволнованно ковыляет к нам по полу, перья подрагивают, когти часто стучат по полу. Сальма недоверчиво поглядывает на него и делает шаг назад.

– Давай. – Она тянет меня за руку. – Пойдём, купим всё, что тебе нужно.

С Сальмой проще согласиться, чем спорить, да и мне нужно как следует наполнить кладовку, ведь Старая Яга сказала, что поможет мне приготовить несколько блюд, которые нужно будет захватить с собой на пир.

Сальма ведёт меня через рынок к большой продуктовой лавке, где торгуется со старым бородачом, пока я пью сладкий мятный чай, который подаёт мне один из его работников.

– Готово, – объявляет она с улыбкой. – Сын Али всё тебе доставит сегодня к вечеру. Тогда и расплатишься с ним.

– И всё? – радуюсь я.

В прошлый раз, когда мы с бабушкой приходили сюда, нам пришлось возвращаться за покупками несколько раз, и каждый раз мы тащили за собой корзины, доверху наполненные банками. Сальма же сделала это так просто!

– И всё! Пойдём найдём Ламью и купим мороженого.

Воздух жаркий и влажный, солнце стоит высоко в небе. Было бы неплохо полакомиться мороженым, да и угостить Сальму в благодарность за помощь с покупками кажется мне правильным решением.

Мы забираем Ламью из лавки Айи и бродим по рынку, наслаждаясь мороженым. Я всего пару раз в жизни ела мороженое, а то, которое выбрала сегодня, – лимонное – и вовсе пробую впервые. Оно такое вкусное и освежающее – как прохладный летний ветерок.

На рынке кипит жизнь, повсюду буйство красок. Над прилавками хлопает ткань навесов, по утоптанному грунту цокают ослы и грохочут колёса телег. Где-то вдалеке поёт бамбуковая флейта и слышен смех живых. Сальма и Ламья широко улыбаются, и моё сердце радостно бьётся от надежды, что я в них ошиблась. Может, я неправильно поняла то, что они говорили и делали; может, в конце концов, они вовсе не злые и не жестокие.

Мы подходим к высокой круглой башне с крышей-куполом на краю рынка, поднимаемся по лестнице на самую её вершину, усаживаемся в тени и изучаем лавки. Над ними раскинулось лоскутное одеяло навесов, и всё же Ламья без труда находит лавку отца Сальмы и Айи и даже указывает на дом Старой Яги, что виднеется из-за её лотка с настойкой «Трость».

– Жутковато, правда? – морщится Ламья. – Такой старый, тёмный и гнилой!

Сердцу тяжело в груди, я встаю, чтобы успеть уйти до того, как Ламья снова заведёт разговор о Старой Яге. Не хочу, чтобы её колкие, язвительные слова испортили мой последний день здесь. Не знаю, когда я снова попаду на рынок после сегодняшнего вечера.

– Дом Маринки похож на старухин. – Сальма облизывает своё мороженое и поворачивается, чтобы найти мою избушку, но, к счастью, она скрыта от глаз длинным красным зданием, обвешанным коврами.

– Правда? – Ламья отстраняется от меня, затем мотает головой и начинает смеяться. – Да нет, дом Маринки не может быть таким же уродливым.

– Нет, может, – кивает Сальма. Она продолжает как ни в чём не бывало облизывать своё мороженое, не замечая, что каждое её слово бьёт меня, как тяжёлый булыжник. – Разве не так, Маринка?

– Они не уродливые, ни мой дом, ни её! – огрызаюсь я, моя шея пылает. – Вы обе не знаете, о чём говорите! – Мой голос всё громче, а лицо – краснее. Я хотела бы замолчать, но в голове будто прорвало плотину, и слова льются сами собой. – Вы понятия не имеете о том, что красиво, а что нет. Вы пышете злобой. Вы обе жестокие!

Сальма хлопает глазами от удивления:

– Но я была добра к тебе!

– Ничего подобного! – ору я, срывая с шеи подвеску и швыряя её к ногам Сальмы. – Ты пыталась сделать из меня совсем другого человека!

– Я всего лишь помогла тебе купить новое платье, – морщится Сальма, по-прежнему не понимая, что со мной. – Думала, оно тебе понравилось.

У меня перехватывает дыхание, когда я понимаю, что не во всём здесь виновата Сальма. Это я хотела стать кем-то другим. Я хотела жить, как Сальма. Вот и соглашалась, не задумываясь, со всем, что она предлагала. Была бы я сильнее, я бы заступилась за Джека и за Старую Ягу, когда Ламья говорила обидные слова. Да и за мальчика на рынке заступилась бы.

Ламья тем временем задирает подбородок и смотрит на меня сверху вниз.

– Сальма пыталась помочь тебе стать похожей на нормальную девчонку, а не на уродливую ведьмину дочку.

– Я не ведьма! – Кулаки сжимаются, в глазах загораются злые огоньки.

Ламья смеётся, но это не настоящий, не добрый смех. От него у меня по коже разбегаются мурашки.

– Ламья просто шутит. – Сальма протягивает ко мне руку. – А я просто сказала, что твой дом похож на старухин. Это же правда. Пойдём вместе, пусть и Ламья посмотрит. Тогда она увидит, что ничего жуткого в твоём доме нет, хоть он и выглядит странновато.

– Держитесь подальше от моего дома!

Слова сами срываются с губ, я и представить не могла, что скажу такое. Но как представлю себе, что злые девчонки будут ошиваться возле моей избушки, оценивающе осматривать её и отпускать едкие комментарии, – нет, это уж слишком. Ба была права. Избушку надо защищать от живых.

– И от меня держитесь подальше!

Я сбегаю вниз по винтовой лестнице, в голове будто сгущаются грозовые тучи. Вселенная вокруг меня становится не только больше, но и темнее. И теперь, когда бабушки нет рядом, а моя избушка трещит по швам, я не представляю, куда мне пойти, чтобы укрыться от этой пугающей темноты.

Проблеск света

Ноги сами несут меня к дому Старой Яги, я вся сжимаюсь, чтобы сдержать рыдания. Дверь открывается передо мной, но хозяйки нигде не видно. Я падаю на стул возле очага, закрываю глаза, жадно вдыхаю запах борща и представляю себе, что я дома, с бабушкой.

Скрипит дверь, и входит Старая Яга, в тяжёлых кожаных перчатках и толстых стеклянных очках на лбу.

– Маринка, с тобой всё в порядке?

Я удивлённо смотрю на неё, не понимая, почему она так странно одета.

– Да. Просто… – Слова застревают в горле, я не знаю, с чего начать. По щеке сбегает слеза, и я вытираю её тыльной стороной ладони.

– Неужели ты снова была с этими двумя девчонками?

Я киваю и всхлипываю:

– Больше никогда. Ненавижу живых.

– Правда? – Старая Яга стягивает перчатки и ставит на огонь чайник. – Почему же?

– Потому что они ненавидят нас, – с горечью в голосе отвечаю я.

– Не думаю. Девочки, с которыми ты общалась, просто молодые и глупые. Наверно, многого не понимают и многого боятся. Но не все живые одинаковы. У меня, например, немало добрых и мудрых друзей среди живых.

– У вас есть друзья-живые? – Я вытягиваюсь в струну, уставившись на неё; спину покалывает. – Но Ягам не позволено дружить с живыми!

– Вообще-то да, поэтому буду признательна, если ты никому об этом не расскажешь. Но мне нравятся живые. Потому-то я и решила поселиться прямо на рынке, когда моя избушка отошла от дел.

Я смотрю на неё с разинутым ртом.

– Но Ба говорила, что Яга должна защищать свою избушку и Врата. Говорила, что мы должны остерегаться живых.

– И была абсолютно права. – Старая Яга разливает чай и кивком приглашает меня к столу. – Я не раз попадала в переделки, заговорив с живыми.

– Так зачем же вы это делаете?

– Затем же, зачем и ты, я думаю.

Я не свожу глаз со своей чашки. Кажется, Старая Яга так довольна своей жизнью! Вряд ли она общается с живыми, потому что хочет стать одной из них и сбежать от своей судьбы и одиночества. Но я не могу озвучить свою мысль, ведь я должна убедить Старую Ягу в том, что хочу стать следующим Хранителем.

– Теперь я понимаю, что дружба с живыми того не стоит, – уверенно говорю я. – Уж лучше никаких друзей, чем такие, как Сальма и Ламья.

– Эти девчонки и впрямь бывают жестоки, – соглашается Старая Яга. – И всё же не спеши ставить крест на живых. Поверь, в этом мире больше хороших людей, чем плохих. Просто нужно быть осторожнее и с умом выбирать себе друзей.

– Не нужны мне друзья. – Горькие слова сами срываются с губ. – Да и нет смысла заводить с кем-то дружбу, когда твой дом всё время перебегает с места на место.

– Слова настоящей Яги. – Старая Яга отпивает глоток чая и улыбается мне.

Я неловко ёрзаю на стуле.

– Мы можем начать готовиться к церемонии? Вы сказали, что поможете мне со сборами.

– Этим-то я и занималась, когда ты пришла. – Глаза Старой Яги загораются. – Только я готовлю кое-что поинтереснее, чем борщ. Пойдём, посмотришь.

Я иду за ней к двери, из которой она появилась немногим ранее. Странные химические запахи щекочут мне нос, а я с благоговением оглядываю стены комнаты, в которой мы оказались. Одну её сторону заполняют огромные медные горшки и трубы. На месте их прочно удерживают растущие вокруг стволы, корни и лозы.

Другая часть комнаты отдана под длинный деревянный стол. Прямо над ним избушка сотворила полки, заставленные всевозможными склянками, горлышки которых оплетены стеклянными завитками.

– Разве не чудо? – Старая Яга с гордостью оглядывает комнату. – Избушка сотворила для меня эту лабораторию больше восьми сотен лет назад, и она так крепко держит каждую колбочку и пробирку, что здесь ни разу ничего не разбилось и не сломалось. Даже когда избушка галопом скакала по степям. Или когда переворачивалась вверх тормашками на потеху гостям. – Старая Яга подмигивает мне.

– Для чего же всё это? – восхищённо шепчу я, изучая всё вокруг широко распахнутыми глазами.

Начищенная медная посуда сияет так ярко, что на неё больно смотреть; я поворачиваюсь к полкам и разглядываю бутылки и склянки, наполненные порошками, гранулами и жидкостями всех мыслимых и немыслимых цветов.

– Это всё для приготовления настойки «Трость». – Старая Яга указывает на половину комнаты с горшками, а затем на ту, где стоит стол. – А это – для разных экспериментов и изобретений. Прямо сейчас я готовлю фейерверк.

– Фейерверк?

По всему телу пробегает лёгкая дрожь, и я начинаю рассматривать всё, что лежит на столе, ещё внимательнее. Круглые бумажные шарики, напоминающие луковицы, аккуратно разложены по столу, из каждой свисает ниточка. Одна из луковиц открыта, и внутри я вижу какой-то чёрный порошок и завитушки из бумаги.

– Это на сегодня, – улыбается Старая Яга. – Хочешь помочь?

– Конечно, – киваю я, мои пальцы чуть дрожат.

Когда я натягиваю перчатки и очки, которые выдаёт мне Старая Яга, ни одной мысли о Сальме и Ламье не остаётся у меня в голове. Я подхожу к столу.

– Можешь заняться звёздами. – Старая Яга постукивает по полке, и с неё спускается лоза, которая подносит ко мне подставку, полную разноцветных порошков. – Вот это придаст нашему фейерверку цвет.

Старая Яга одну за другой достаёт из подставки склянки, называя состав порошков внутри них и объясняя, каким цветом загорится каждый: хлорид бария – бледно-зелёным, хлорид кальция – оранжевым, а нитрат натрия – жёлтым. Потом она рассказывает, что получится, если смешать разные цвета: например, смешав карбонат стронция, который горит красным, с хлоридом меди, который горит синим, я могу получить фиолетовые вспышки. Наконец Старая Яга показывает, сколько порошка нужно положить в каждый заряд, и оставляет это дело мне.

Я делаю маленькие звёзды на одном конце стола, а Старая Яга чем-то занята на другом. Сначала я кладу в каждый заряд только один порошок, но затем начинаю добавлять побольше то одного, то другого, представляя, какими изумительными красками будет расцвечено небо этой ночью.

Старая Яга раскладывает мои звёзды по бумажным луковицам, с вдохновением рассказывая мне о каждом слое и о том, что получается из всей смеси. Она успевает объяснить мне, что луковицы на самом деле называют воздушной оболочкой, что есть подъёмный заряд, который поднимает луковицу в небо, есть взрывной, который вызывает сам взрыв, и есть предохранитель, который отвечает за то, чтобы взрывы происходили на определённой высоте.

– Где вы научились всему этому? – спрашиваю я, когда она на секунду замолкает, чтобы перевести дух.

– У живых! Вот почему я общаюсь с ними – чтобы узнать что-то новое и о мире, и о себе. У меня всегда были друзья-живые, первого друга я нашла ещё в степях, когда была примерно твоего возраста. Это был темноволосый мальчик, из кочевников. Он восхитил меня волшебными трюками. – Старая Яга шевелит в воздухе пальцами и неожиданно достаёт из ниоткуда блестящую золотую монету. – А вот создавать фейерверки я научилась куда позже, у мастера Цзяо на Востоке. Я всегда интересовалась химией, хотя тогда, не одно столетие назад, и науки-то такой не было. Я постигала алхимию с учёными и монахами из разных стран. В те дни нам так мало было известно о химии, что мы и впрямь верили, что можем сделать золото из яичной скорлупы и навоза. Ты не представляешь, какой запах здесь стоял, когда мы проводили свои научные эксперименты. – Старая Яга смеётся, её глаза блестят. – С тех пор наука шагнула далеко вперёд. Я училась у многих великих химиков: Бойля, Лавуазье, Розалинд Франклин. – Она вздыхает. – Кажется, только вчера я занималась с Менделеевым, а ведь с тех пор прошёл целый век.

– Сколько же вам лет? – спрашиваю я.

– Бабушка разве не говорила тебе, что задавать такие вопросы Старейшинам – это дурной тон? – Старая Яга смотрит с укоризной, но всё ещё улыбается, так что, думаю, она шутит.

– Простите, – краснею я. – Ба говорила, что вы из Древних Старейшин, но я никогда не задумывалась о том, что это значит. Думала, вы просто старше, мудрее, ну и тому подобное.

– Старше – это точно. Древние старейшины – это Яги, которые прожили более тысячи лет. Но с возрастом не всегда приходит мудрость, и мне хотелось бы верить, что за свои годы я кое-чему успела научиться.

– Например, химии?

Старая Яга кивает:

– У тебя должны быть и другие занятия, кроме как проводы. Твоя бабушка вот очень любила музыку, не так ли?

– Она могла починить любой музыкальный инструмент, какой мне когда-либо доводилось видеть, а потом сыграть на нём! – с гордостью отвечаю я, изображая бабушку, которая, отбивая ногой ритм, играет на аккордеоне, склонив к нему голову, или бренчит на балалайке, или подносит к губам флейту. Я пытаюсь проморгать нахлынувшие слёзы и напоминаю себе, что сегодня постараюсь вернуть её домой.

– А ты? – спрашивает Старая Яга. – Что любишь делать ты?

Я откладываю звезду, которую только что закончила, и погружаюсь в раздумья. Губы складываются в тонкую линию: мне нечего сказать, я не знаю, что люблю делать. Есть, конечно, какие-то повседневные дела, например чтение и сны наяву, но никакой страсти у меня нет. Как у Бенджамина к рисованию, или у Нины к её растениям и животным, как у Старой Яги к химии или как у бабушки к музыке. И тут в голове вспыхивает проблеск света: я понимаю, чему именно хочу посвятить свою жизнь. Хочу исследовать мир, познавать всё новое и так узнать, к чему именно у меня лежит душа. Но, чтобы осуществить этот план, мне нужно вернуть бабушку домой, чтобы она снова стала Хранителем. Вместо меня.

– Я просто хочу стать Хранителем, – лгу я, размышляя о сегодняшней церемонии и о поисках бабушки. Старая Яга тем временем стягивает с себя перчатки и снимает очки, достаёт новую порцию склянок и ставит перед нами. – Думаю, этого будет достаточно.

Я приподнимаю очки, гляжу в окно и понимаю, что уже стемнело.

– Нам пора? – спрашиваю я, и в животе всё сжимается.

– Если ты и в самом деле хочешь этого. – Старая Яга достаёт из-под стола большую металлическую коробку и начинает складывать в неё заряды.

– Конечно. Скорее бы уже. – Я улыбаюсь, потому что знаю: это правда. Сегодня я увижу столько Яг, сколько никогда не видела. Сегодня над моей головой будут взрываться фейерверки, которые я же сделала. И я пройду сквозь Врата, чтобы вернуть бабушку домой.

Это будет удивительная ночь. А уже завтра бабушка вернётся домой, снова будет провожать мертвецов, трещина на избушке зарастёт, Великий цикл восстановится, а я получу свободу и узнаю наконец, чего я хочу от своей жизни. Возможно, быть мёртвой, навеки привязанной к своей избушке на курьих ножках, – это не так уж и плохо.

Церемония соединения

Старая Яга высовывается в окно и взвизгивает от восторга:

– Я уже и забыла, как это здорово – оказаться в избушке, которая несётся во всю прыть!

Она втягивает голову обратно, её волосы взлохматил ветер, а сама она сияет. С потолка к ней опускаются две виноградные лозы и сплетаются в гамак.

– О, спасибо тебе, милая.

– Милая? – Я вскидываю бровь.

– Конечно. – Старая Яга удобно устраивается на ложе. – Твоя избушка – милейшая барышня.

– Откуда вы знаете? – удивляюсь я: никогда раньше не задумывалась о том, «она» моя избушка или «он».

– Просто чувствую. Гляди! – Её рука взлетает и указывает на что-то, виднеющееся на горизонте.

Небольшое пятно, едва заметное в лунном свете, увеличивается с каждой секундой. Джек расхаживает по подоконнику и тоже смотрит на него. Я подхожу ближе к окну и щурюсь, чтобы разглядеть непонятный размытый предмет.

– Это же другая избушка!

– О, да это старина Онекин! Сто лет его не видела… Да нет, пожалуй, уже все двести прошли. – Старая Яга кладёт руку себе на грудь и широко улыбается.

Вторая избушка всё ближе, и вот она уже поравнялась с нашей. Моё сердце бьётся ещё сильнее, откликаясь на топот двух пар куриных ног.

Из окна второй избушки нам машет старик в ярко-жёлтом котелке.

– Приветствую, Яга Татьяна! – кричит он. – Ты ещё больше похорошела с тех пор, как мы виделись последний раз.

Старая Яга смеётся и машет ему платком:

– Что ж, спасибо, Яга Онекин. Ты тоже хоть куда! Отличная выдалась ночка для пира!

– И правда. – Яга Онекин поднимает глаза на висящую в небе луну: она огромная, яркая и полная. – Ну что, наперегонки?

Его избушка вырывается вперёд, поднимая клубы пыли, которые летят нам в окно. Джек громко вопит и хлопает меня по плечу.

– И ты стерпишь это, избушка? – Старая Яга крепче цепляется за виноградную лозу, и наша избушка набирает скорость.

Я спотыкаюсь и хватаюсь за подоконник, чтобы не упасть. Избушка скачет во всю прыть, как никогда раньше. Пейзажи за окном меняются в мгновение ока, сливаясь в одну размазанную картину. Волнение пронизывает меня, и я кричу в хлещущий из окна воздух:

– Быстрее! Давай, избушка! Ты можешь! Быстрее! Быстрее!

Джек вторит моим крикам, высоко задирая клюв и хлопая крыльями.

Избушка барабанит ногами всё сильнее и быстрее, и вот мы уже снова бежим вровень с избушкой Онекина. Он улыбается и приподнимает шляпу, когда мы обгоняем его. Старая Яга кивает ему в ответ. Я прыгаю от счастья.

– Я знала, что ты сможешь, избушка! – Я победно хлопаю по подоконнику.

Старая Яга смеётся и поудобнее укладывается в гамаке.

– Так это ваше имя? – спрашиваю я. – Татьяна?

– Да, Яга Маринка. – Старая Яга протягивает мне руку. – Меня зовут Яга Татьяна. Рада познакомиться.

Я пожимаю ей руку и краснею. И как мне раньше не пришло в голову спросить её имя?

– Вы знаете всех, кто соберётся на пиру сегодня ночью?

– Да. Они все приходят на рынок за моей настойкой. Потому-то я и делаю её, – подмигивает она. – Мне нравится заводить друзей. Даже если они приходят и уходят.

На горизонте появляются всё новые избушки, пыль от них стоит столбом. Воздух сотрясает топот множества куриных ног, и я содрогаюсь.

– Никогда раньше не видела столько избушек сразу!

– Сбор избушек – и впрямь поразительное зрелище, – вздыхает Старая Яга. – Жаль, что это случается так редко.

– Почему же Яги не собираются чаще? – Я задаю вопрос, но, кажется, и сама уже знаю ответ.

– Наш долг – защищать избушки и Врата от живых. Такие сборища привлекают слишком уж много внимания. – Старая Яга отмахивается от собственных слов, как от назойливой мухи, и смотрит на меня краем глаза. – Мне самой хотелось бы, чтобы мы встречались чаще. Жизнь Яги – это привычка к одиночеству.

– Не совсем. – Я лгу, чтобы она вдруг не подумала, будто я не готова к церемонии. – Мы каждую ночь пируем с мёртвыми.

– Это правда, – кивает Стара Яга. – Я всегда любила пиры перед проводами. Но дождись сегодняшней церемонии. Ничего подобного ты раньше не видела. Кстати, пора бы мне уже приодеться.

Она спрыгивает с гамака и открывает здоровенный чемодан, который принесла с собой. Он прямо-таки ломится от одежды. Она копается в вещах, путаясь в оборках огромного пышного платья, и вытаскивает ещё одно, маленькое, сделанное будто бы из одних только кисточек.

– Никогда не умела упаковывать вещи. – На пол летят меховая шапка, кружевной воротник и боа из перьев, а за ними небольшая сумка, украшенная перламутром, переливающимся всеми оттенками морской воды. – Я думала, может, ты захочешь приодеться, но не была уверена, что именно тебе приглянется. – Старая Яга достаёт мятый пучок накладных волос синего цвета и начинает смеяться. – Думаю, это давненько вышло из моды. Пора мне, пожалуй, навести порядок у себя в шкафах.

– Я прекрасно себя чувствую и в этом. – Я аккуратно разглаживаю своё скромное шерстяное платье, хотя с интересом поглядываю на содержимое её чемодана.

– Лишь бы тебе было комфортно. – Старая Яга уходит с длинной чёрной юбкой и белой блузкой, расшитой цветами. – Но не стесняйся, посмотри, пока я переодеваюсь, – может, тебе что понравится.

В её чемодане перемешались такие интересные ткани и модели, что мне хочется угадывать, из каких они земель и эпох. Почти на самом дне я нахожу чёрное бархатное платье с каймой из разноцветных черепов и цветов. Оно кажется тёплым и мягким, но при этом ткань достаточно плотная, а рисунок так напоминает о бабушке.

– Оно отлично на тебе смотрится. – Старая Яга улыбается, когда видит меня в этом платье. – Сегодня будет весело. – Она запрыгивает обратно в гамак и смотрит в окно. – И не важно, отважишься ты на соединение или нет.

– Что вы имеете в виду? Конечно, отважусь, – твёрдо заявляю я.

– Я просто хочу сказать, что ничего страшного не случится, даже если ты передумаешь. Соединение – это очень важный шаг, особенно для таких, как ты…

– Вы хотите сказать, мёртвых? – По шее пробегает холодок.

– Я хочу сказать, молодых, – мягко отвечает Старая Яга.

– Простите, – смущённо бормочу я; от стыда, что говорила с ней так резко, кровь приливает к моим щекам.

Я поворачиваюсь к окну в раздумьях о сегодняшней ночи: церемония, проход сквозь Врата, путь к звёздам. Раз я мертва, значит, я поплыву над чёрным океаном и стеклянными горами. Потом я отыщу бабушку и отнесу её домой, как несла меня она, когда я была ещё ребёнком.

– Я уверена, что пройду обряд. Я не передумаю.

Звук топота куриных ног меняется, отдаёт глухим эхом.

– Степь, – шепчет Старая Яга, её глаза блестят. – Как я рада вернуться. Всегда считала это место своим родным домом.

Луга, светящиеся серебром в лунном свете, простираются до самого горизонта. Куриные ноги топают по земле, и от неё поднимается свежий запах дождя. Вдали виднеются очертания невысоких гор и чернеет силуэт леса.

Приближаясь к полосе деревьев, избушка замедляет шаг и переходит на галоп, как и все остальные избушки. Чем ближе мы к деревьям, тем лучше я слышу бой барабанов, который приносит ветер. Кажется, звуки окрыляют меня, я будто стала легче и выше. Джек усаживается на подоконник и с нетерпением смотрит в ночь сияющими глазами.

Я вижу огромное сборище на краю леса и чувствую покалывание во всём теле. Даже представить себе не могла ничего подобного. Огромный забор из костей светится рыжим цветом тысячи черепов. Десятки избушек пляшут под музыку, которая льётся из открытых дверей и окон. Несколько старых избушек сидят скрестив ноги и наблюдают за тем, как молодые избушки гоняют по траве кожаный мяч размером с корову.

Из моего чулана вырываются кости и несутся занять место в заборе рядом с другими. А бедренные и берцовые кости складываются в странного вида тележку, которая неуклюже гремит над верхушкой забора.

– Обязательно прокатись, это весело. – Старая Яга выводит меня на крыльцо. – Ой, подожди минутку, у меня твоя вещь. Ты обронила его возле моей лавки несколько ночей назад. – С этими словами она достаёт из кармана бабушкин платок, тот самый, с черепами и цветами, и завязывает его у меня под подбородком. – Вот так. – Она спускается со мной по ступеням и указывает на лужу на влажной земле. – А сейчас что ты видишь?

Я вглядываюсь в воду и вижу, как мои волосы выбиваются из-под бабушкиного платка.

– Своё отражение! – Я наклоняюсь ближе к поверхности воды. – Я вылитая Яга.

– Почти, – коротко посмеивается Старая Яга. – Что ж, увидимся на церемонии.

Я подхожу к жужжащей от нетерпения толпе, и ещё до того, как я успеваю разобраться, что к чему, меня плотным кольцом окружают Старейшины. Они пожимают мне руки и хлопают по спине.

– Я Яга Анна…

– Яга Дмитрий…

– Приятно познакомиться…

– Чудесная ночь для соединения…

– Какая великолепная избушка…

– Яга Елена! Скорее иди сюда, познакомься с Ягой Маринкой.

К нам подбегает совсем молодая девчушка, и моё лицо расплывается в улыбке. Никогда ещё мне не доводилось встречать Ягу своего возраста.

– Привет, Яга Маринка. Поздравляю с соединением. – Яга Елена улыбается мне, как старой знакомой, берёт меня под руку и уводит от Старейшин. – Пойдём покатаемся на костяной карусели?

Я следую за взглядом Яги Елены и вижу ещё несколько костяных тележек, которые гремят на вершине забора. Яга Елена ведёт меня туда, где забор чуть ниже, и одна из тележек опускается прямо к нашим ногам. Мы забираемся в неё, садимся на сиденья из тазовых костей и откидываемся на спинки из лопаток. Мой желудок сжимается, когда тележка взмывает обратно к вершине забора, где дорожка из костей ныряет то вверх, то вниз, образуя большое кольцо вокруг всех избушек.

Джек порхает над нами, пока мы несёмся вперёд, держась друг за друга на безумных подъёмах и отчаянно визжа на головокружительных спусках. Всё вокруг превращается в водоворот ярких огней, смеха и звёзд, и от этой бешеной кутерьмы у меня темнеет в глазах. Когда тележка наконец останавливается, я выхожу из неё на ватных ногах и с улыбкой во весь рот.

Яги повсюду: расставляют угощения на длинных столах и тараторят так быстро, что у меня голова кругом. Все очень приветливы. Улыбаются, сыплют комплиментами мне и моей избушке, кормят Джека прямо с рук. Некоторые рассказывают, как познакомились с моей бабушкой, вспоминают, какой замечательной она была. Я улыбаюсь им в ответ, оберегая свой секрет. Ба ушла не насовсем, скоро я верну её домой.

За этот вечер я встретила столько Яг, но ни с одной не успела толком познакомиться. Они убегают танцевать, растворяясь в толпе, как мёртвые в темноте Врат, но скулы у меня уже болят от улыбки: я рада, что все они рядом, такие же Яги, как я. Ну, почти как я. Я не вписываюсь ни в мир живых, ни в мир мёртвых, но здесь, думаю, всё сложилось бы, будь у меня побольше времени. Жаль, что праздник не продлится долго. Татьяна была права: Ягам стоит встречаться почаще. Интересно, сможем ли мы собрать ещё одну такую встречу, когда Ба вернётся?

– Смотри! – Яга Елена тянет меня за руку. – Твою избушку украсили.

Я оборачиваюсь и вижу свою избушку, освещённую свечами в черепах, свисающих с крыши, и обвешанную гирляндами из крупных алых цветов. Она такая нарядная, что меня переполняет гордость.

– Ты волнуешься из-за соединения? – спрашивает Яга Елена.

Я киваю, все мои нервы как будто наэлектризованы.

– А ты проходила через такую церемонию?

– Что ты, нет, – отмахивается Яга Елена. – Я живу с мамой, Ягой Валентиной. Я и не думаю становиться Хранителем, пока мне не стукнет как минимум пятьдесят. А может, и все сто. Ты смелая, раз отважилась на этот обряд в таком возрасте.

Но это неправда: я вовсе не считаю себя смелой. Я холодею, неуверенность переполняет меня. Мысль о том, что я сбегу от гостей, от шума и света церемонии во мрак Врат, вызывает у меня дрожь.

Возле меня появляется Старая Яга, у неё в руках несколько толстых металлических труб. Яга Онекин рядом с ней, несёт большой ящик, в котором хранятся сделанные нами фейерверки.

– Хочешь зажечь первые заряды? – спрашивает Старая Яга с улыбкой.

– С удовольствием, – киваю я. – Но как же Бенджи и Джек? Они не испугаются?

– Кто такой Бенджи? – спрашивает Яга Елена.

– Мой барашек. Он в домике на заднем крыльце.

– Если хочешь, я побуду с ними, пока ты запускаешь салют, – предлагает девочка.

– Спасибо большое.

Я показываю Яге Елене, где прячется Бенджи, закутанный в одеяла, почёсываю его и Джека на прощание, зная, что вот-вот брошу их. В глазах стоят слёзы, но я стараюсь проморгать их, убеждая себя, что уход сквозь Врата того стоит. Я вернусь очень скоро и приведу бабушку.

Сотни гостей собрались возле переднего крыльца моей избушки, их лица сияют в свете свечей в черепах. Старая Яга отводит меня в сторону и показывает, как обращаться с трубами (она называет их пушками), чтобы отправить в небо наши звёзды.

Яга Онекин помогает мне поджечь первые пять фитилей, мы отбегаем к крыльцу и смотрим, как гигантские красные, зелёные, золотые, синие и фиолетовые одуванчики разлетаются по тёмному небу. Толпа восторженно вопит, и, когда последние светящиеся брызги достигают поверхности земли, я чувствую, как меня овевают знакомые запахи и тепло моей родной избушки.

Пять Древних старейшин собрались в комнате, встали вокруг того места, где всегда появлялись Врата, и что-то громко и радостно поют на языке мёртвых. Яги заполняют комнату, и она оживает. Все хлопают, отбивают ногами ритм и пританцовывают, передавая друг другу тарелки с угощениями и стаканы, наполненные квасом. Сама избушка покачивается в такт музыке, а очаг улыбается мне с довольным видом.

Ожерелье из крошечных белых цветов падает мне на шею, я поднимаю глаза и вижу усыпанные цветами лозы, которые обвивают всё вокруг. Они свисают с потолочных балок, сползают по стенам, укрывают мебель. Яги подталкивают меня к Вратам, и, когда я делаю шаг, виноградные плети с нежностью обвивают меня, накрепко связывая с избушкой. Я чувствую её радость, внутри становится тепло.

– Помни, Маринка, ты не обязана делать это, – шепчет Старая Яга мне на ухо. – Ничего страшного, если ты передумала.

Я прохожу мимо неё и позволяю себе утонуть в сладковатом аромате цветов. Вот я уже у самых Врат, шелковистые лепестки цветов и мягкие стебли обвивают мои руки и лицо. Древние старейшины оборачиваются ко мне и запевают другую песню. Она медленная и торжественная. Я пытаюсь разобрать слова, но никак не могу сосредоточиться. Сердце бешено колотится в груди.

Песня становится всё тише и под конец звучит едва слышно, как шёпот. Думаю, в ней поётся о красоте Великого цикла и чести быть Хранителем. Я стараюсь освободить руки из объятий лозы и дышать спокойнее.

Яги собираются вокруг меня, умиротворённые и тихие, их рты приоткрыты в ожидании действа. Через трубу в комнату проникает сквозняк, и свечи подрагивают от дуновения ветерка.

– Дом Яги! – Один из старейшин кричит так громко, что я вздрагиваю. – Открой свои Врата, чтобы Яга Маринка могла дать тебе клятву, призвав в свидетели звёзды.

Вот оно. Сейчас откроются Врата, всего несколько шагов – и я наконец приведу бабушку домой. Я снова буду в безопасности, и в стенах избушки не появятся новые трещины. Мёртвые, которых не проводили как до́лжно, не растают, а Великий цикл снова обретёт равновесие. Всё, что пугало и мучило меня с того дня, как Ба ушла, исчезнет, стоит мне только прижаться к её груди; она обнимет меня, и всё снова будет хорошо. Избушка исцелится, Ба продолжит провожать мёртвых, а я смогу сама распоряжаться своим будущим.

Я жадно вдыхаю полной грудью. И, как только появляется чёрный прямоугольник Врат, я бегу к нему со всех ног и прыгаю.

Темнота

Всё вокруг замедляется, когда Врата затягивают меня. Усыпанные цветами лозы ломаются и падают мне под ноги. Яги стоят вокруг меня, раскрыв рты, и взволнованно глотают воздух. Некоторые хватаются за голову. Отовсюду на меня смотрят удивлённые глаза, в зрачках отражается свет, падающий откуда-то из пустоты Врат. Воздух свистит у меня в ушах, тёмный океан тянет меня вниз. Я складываю руки на груди, ожидая, что вот-вот холодный поток затянет мою шею, голову…

Но тут мне в спину впиваются когти, кто-то хватает меня за руку, и жуткая боль от удара об пол пронзает мою голову. Меня поглощает темнота и пустота, и только приглушённый звук балалайки, наигрывающей мою любимую колыбельную, нет-нет и нарушает тишину.

Распахнув глаза, я вижу склоняющиеся ко мне расплывчатые лица, на них написано беспокойство. Я зажмуриваюсь, и горячая слеза отчаяния катится к моему уху. Вот бы мне прямо сейчас провалиться сквозь землю.

Надо мной слышится шёпот Яг:

– С ней всё в порядке?

– Что это было?

– Кажется, она пыталась прыгнуть во Врата.

– Зачем ей это делать?

– Как странно!

– Праздник окончен?

Почему нельзя захлопнуть уши так же, как веки? Не хочу ни видеть, ни слышать их. В голове пульсирует боль, на спине саднит царапина, которую оставил Джек, а рука, похоже, вывихнута. Но что хуже всего, так это ноющее, жгучее осознание, что все Яги смотрят на меня и только обо мне и говорят.

– Она очнулась?

– Перенести её?

– Маринка!

– Ты в порядке?

– С ней всё будет нормально. – Я слышу голос Старой Яги прямо над собой и чувствую, как её рука ложится мне на лоб.

– Давайте-ка освободим им место. – Голос Яги Онекина заглушает остальные, и я мысленно благодарю его, когда он выводит всех из комнаты.

Лёгкие сводит, и я понимаю, что всё это время не дышала. Я поворачиваюсь на бок, спиной к Старой Яге, и смотрю туда, где только что были Врата. Их там нет. Я знала: так и будет, и всё же не могу сдержать слёз. Они льются по щекам, во мне закипает злость.

– Почему? – реву я срывающимся голосом, но тут боль пронзает мою голову, и я сжимаюсь в комок.

– Отнесёшь Маринку в её комнату? – спрашивает Старая Яга, прикладывая что-то холодное к моему лбу. – Ты сильно ударилась. Но скоро всё пройдёт. Просто постарайся немного отдохнуть.

Над моим лицом мелькает жёлтая шляпа-котелок Яги Онекина, его руки проскальзывают подо мной и поднимают в воздух. Перед глазами плывут тёмные пятна, всё тело немеет.

Старая Яга и Онекин шепчутся о чём-то у меня под дверью, а затем повисает тишина.

Джек садится на спинку кровати и трётся клювом о моё ухо. Я отворачиваюсь от него, кровь стучит в висках. Я была так близка к цели. Я могла вернуть бабушку. Если бы только…

Я проваливаюсь в беспокойный сон. Подо мной барабанят куриные ноги, избушка ритмично скачет куда-то. Я хочу её остановить, но не могу издать ни звука. Я пытаюсь пошевелиться, но кажется, что простыни превратились в верёвки, а кровать – в клетку.

Наконец избушка замедляет шаг и опускается на землю. Она продолжает крениться, и я скатываюсь с кровати. Я не успеваю спохватиться и плюхаюсь, а половицы выталкивают меня к входной двери.

– Что происходит? – хриплю я, пытаясь встать на ноги.

Входная дверь распахивается, я выскальзываю на крыльцо, бьюсь о каждую ступеньку, пока не приземляюсь наконец на твёрдую иссохшуюся землю. Я часто моргаю, мир перед глазами бешено кружится. Мы снова оказались на рынке.

– Что происходит? – повторяю я. – Избушка! Ты что делаешь?

Избушка приподнимается и поворачивается ко мне задом.

– Избушка недовольна тобой. – Старая Яга помогает мне подняться на ноги.

– Но почему? – Мой голос звучит как-то плаксиво, я откашливаюсь и продолжаю: – Чем же это она недовольна?

На сей раз выходит зло. Я в отчаянии пинаю ногой заднее крыльцо, и избушка отстраняется от меня.

– Довольно. – Старая Яга крепко хватает меня за локоть. – Избушка устала. Сегодня она прошла немало вёрст. Завтра поговорите.

Я позволяю Старой Яге увести меня по тёмным и пустым улочкам рынка в её лавку. Мы проходим мимо черепов и бесконечных рядов бутылок. Козырёк над дверью избушки Старой Яги встречает нас улыбкой. В комнате тепло, пахнет фейерверком и борщом. Я падаю на стул возле огня. Мой разум затуманен, а голова побаливает.

– Почему избушка так недовольна мной? – снова спрашиваю я Старую Ягу, когда она подаёт мне кружку горячего какао. – Не понимаю.

– Кому же понравится, когда его обманывают? – Старая Яга усаживается напротив меня. – Избушка думала, что ты хочешь связать себя с ней навеки, а ты всего лишь хотела пройти сквозь Врата.

– Я хотела вернуть бабушку домой. – От гнева жжёт глаза, а голос становится всё выше. – Почему избушка не понимает этого? Почему Джек не понимает? А вы? Что вам всем за дело до меня? Я могла бы вернуть бабушку, если бы вы все не вмешивались! – Я в упор смотрю на Старую Ягу и глотаю воздух такими короткими вздохами, что сводит лёгкие.

– Мы вмешались, потому что беспокоимся о тебе. Проходить сквозь Врата опасно. Можно никогда не вернуться.

– Но риск того стоил! – кричу я. – Я бы сделала что угодно, только бы вернуть бабушку домой! В конце концов, это моё решение, вы не имели никакого права!

– Твоей бабушки больше нет, – тихо говорит Старая Яга.

– Неправда! – выкрикиваю я и вскакиваю на ноги.

Голова кружится, я роняю кружку, и она разбивается об пол. Я смотрю на свои руки и через них вижу осколки чашки и пролитое какао. Всё моё тело расплывается, и на мгновение я ощущаю себя невесомой, как утренний туман. Затем я снова обретаю форму, и мои лёгкие наполняются воздухом.

– Маринка, сядь, пожалуйста. – Старая Яга протягивает руку, но я отшатываюсь от неё и уверенно иду к двери. Открыв её, я срываюсь с места и бегу что есть сил через рынок.

На улице холодно и темно, но тьма уже рассеивается, скоро рассвет. Несколько торговцев уже выставляют свой товар, потирая руки и выдыхая на них белые клубы пара. Я мчу мимо них.

Мне нужна моя избушка. И бабушка. Старая Яга не права: я смогу вернуть её домой, я это сделаю. Ба всё исправит, и мы снова заживём, как прежде.

Перед глазами всё расплывается. Я останавливаюсь и жду, когда картинка опять станет чёткой, и меня окутывает такой знакомый, успокаивающий запах горящего в очаге дерева. Я вдыхаю его, выпрямляюсь и спокойным шагом иду вперёд, к своей избушке.

Запах дыма усиливается. Он пропитывает воздух и становится уж слишком насыщенным. Я иду быстрее, снова перехожу на бег. Что-то не так. Откуда валит этот густой дым?

Треск горящего и ломающегося дерева нарушает тишину. Вопит галка. Я бегу изо всех сил, ноги отчаянно колотят по земле. Я слышу крики людей и плеск воды. Я поворачиваю за угол и вижу это. То, о чём я не хотела думать. Избушка, моя избушка – в огне.

Огонь

– Мы не специально его подожгли! – Сальма бежит ко мне, вытягивая руки, будто пытается заслонить от меня горящий дом. – Мы хотели помочь отцу разложить товары, но вдруг заметили, что твой дом стоит вроде как задом наперёд, мы подумали, что это странно, и просто хотели посмотреть, но тут Ламья сказала, что видит под крыльцом твоего дома огромные ноги, а ещё череп рядом валяется, ну я и ответила, что это глупости, вот и зажгла спичку, чтобы показать ей, что ничего такого нет, и тут… – Она делает глубокий вдох. – Я увидела череп, перепугалась и упала, и вот уже повсюду огонь, и мы не можем его потушить. Всё произошло так быстро! Прости, прости меня. – Тут её лицо кривится, она в замешательстве. – Но почему у тебя под домом лежит череп?

Я проталкиваюсь мимо Сальмы и бегу к своей избушке, но чьи-то сильные руки хватают меня за плечи, и низкий голос говорит, что там небезопасно. Мужчины и женщины снуют туда-сюда, носят воду и что-то друг другу кричат. Ламья сидит прямо на земле, раскачивается и что-то бормочет про черепа и огромные когти.

Это я во всём виновата. Если бы я не удержала Нину и дала бы ей пройти сквозь Врата, Ба не ушла бы с ней, и я не оказалась бы на этом дурацком рынке с Сальмой и Ламьей. Ну почему, почему они не могли оставить мою избушку в покое?

Дым поднимается в ночное небо. Вся моя избушка в огне, чёрное пятно в жутком ревущем пламени. Такого же, какой отобрал у меня не только родителей, но и мою жизнь. Я смотрю и не могу поверить своим глазам. Сколько себя помню, меня преследовало одно и то же видение: избушка Яги в огне. А этот пожар – настоящий, вот же он, пылает куда жарче и неистовее, чем в самых страшных моих видениях. Грозит отобрать у меня всё, что я люблю: мою избушку, Джека, Бенджи. И все мои надежды на будущее.

– Джек! – кричу я, пытаясь оттолкнуть руки, которые всё ещё удерживают меня.

Стены избушки трещат и ломаются, и моё тело становится полупрозрачным. Как невесомые мертвецы, я выскальзываю из цепкой хватки и несусь к избушке.

– Джек! – ору я так громко, как только могу, и тут же закашливаюсь, когда наполненный пеплом воздух попадает мне в горло.

Из дыма вылетает Джек, врезается мне в плечо и хватает когтями за руку.

– Джек, – рыдаю я, – где Бенджи?

Джек, неловко хлопая крыльями, улетает в сторону заднего крыльца, и я пробираюсь за ним. Крыльцо объято пламенем. Я поднимаю руки, пытаясь защитить от жара лицо, и подхожу ближе к огню. Бенджи блеет, как обезумевший, и колотит копытцами по костяной ограде своего жилища.

Я ступаю на крыльцо, жар и дым прожигают мне лёгкие. Кажется, платье плавится на моей коже. Бенджи проталкивает голову в щель возле колодца и истошно блеет, зовя меня. Я пинаю ногой трубу колодца – удар, ещё удар, третий, и наконец она поддаётся и падает, раскидывая кости и выпуская поток пара. Пламя чуть отступает, и я хватаюсь за щеколду, которая держит дверцу, но мои пальцы то становятся прозрачными, то снова обретают форму.

Но я так и не успеваю открыть дверцу: избушка кренится набок, и мне приходится схватиться за балюстраду, чтобы не грохнуться на пол. Мы отрываемся от земли: избушка встаёт на ноги, они горят и потрескивают. За завесой дыма кричат и вопят люди, мне удаётся увидеть несколько потрясённых лиц.

– Стой! – кричу я, изо всех сил вцепившись в балюстраду. – Живые же смотрят!

Но я понимаю, что выбора у нас нет. Потушить огонь сейчас гораздо важнее.

Избушка несётся быстрее и быстрее, перескакивая через людей, рыночные прилавки и здания. Дым и языки пламени разлетаются позади нас, как грива. Тлеющие куски дерева падают на землю, как крошечные метеоры, а искры пляшут вокруг нас, словно светлячки. Впереди маячат размытые огни пристани, отражающиеся в океанской глади.

Последний гигантский прыжок – и избушка плюхается в воду. Вокруг нас поднимаются брызги и всё шипит. Меня накрывает холодная волна. Плачет Бенджи, Джек громко вопит. Я соскальзываю по половицам и чувствую на губах привкус соли и золы.

Избушка покрякивает и вздыхает, покачиваясь из стороны в сторону, пока не гаснут последние угли. И вот мы сидим в огромном облаке едкого дыма. Джек прыгает ко мне на колени, и с него стекают крупные солёные капли. Я обхватываю его рукой, несу к входной двери и открываю её. Он топает в дом, похожий на комок скользких мокрых перьев, а я возвращаюсь на крыльцо за Бенджи.

К тому времени, как мы все оказываемся в комнате, сырой и почерневшей, но безопасной, избушка снова оживает. Шлёпает по мелководью, бежит по песку, пересекает пустыню и взбирается на гору, поросшую лесом.

Я нахожу на верхних полках в бабушкиной комнате одеяла. Они провоняли дымом, зато сухие. Я снимаю с себя мокрую одежду, заворачиваюсь в одеяло, усаживаюсь в бабушкино кресло. Бенджи я сажаю себе на колени, а Джек устраивается у меня на плече. Так мы и сидим с ними всю ночь, мягко покачиваясь. Ровный бег избушки убаюкивает нас.

– Прости меня, – шепчу я балкам под потолком. – Я не хотела тебя обмануть или расстроить. Мне так не хватает бабушки. Вернуть её домой для меня важнее всего на свете. Она – единственный человек, которого я по-настоящему люблю, и мне страшно жить без неё. Она нужна мне. Но не только для того, чтобы она снова, как раньше, провожала мёртвых. Мне очень нужна её любовь и забота.

Виноградная лоза сползает с балки и обвивается вокруг меня. Она становится плотнее, обнимает меня, я прижимаюсь щекой к её мягкой, бархатистой поверхности. Её усики цепляются за бабушкин платок, который я тереблю в руках, и тут я впервые осознаю, что избушка тоже тоскует по бабушке.

– Отнеси нас в какое-нибудь пустынное место, – прошу я. – Туда, где вообще нет людей.

Хватит с меня живых. Хочу, чтобы всё стало как раньше. Только я, бабушка и души мёртвых.

Земля снегов

Просыпаюсь я оттого, что у меня стучат зубы. Лёгкие наполнил колючий холодный воздух. Даже глаза замёрзли и не желают открываться, пока я не согрею их ладонями; веки чешутся и побаливают. Слёзы наворачиваются, когда я окидываю взглядом комнату. Всё вокруг или чёрное от сажи, или серое от пепла, или белое от снега и инея. Кое-где в крыше, стенах и полу зияют дыры. Большая часть дерева обратилась в ломкий уголь, и я боюсь представить, сколько времени понадобится избушке, чтобы заново вырастить разрушенные места. Мне дурно.

Я встаю и с трудом дохожу до окна, руки и ноги тяжёлые, будто деревянные. Под ногами трещат доски, и я морщусь от досады. Бенджи семенит за мной, и, когда он поскальзывается на обледеневших досках, я подхватываю его и кутаю в одеяло, которое всё ещё служит мне одеждой.

Сквозь окно в комнату проникает мягкий приглушённый свет. Невозможно даже примерно определить, который сейчас час. Солнце прячется в густом молочно-белом небе, повсюду лишь бесконечный снег, мягкий и ровный, куда ни взгляни. Пейзаж совсем пустой, лишённый даже намёка на жизнь. Именно этого я и просила, но теперь, когда я здесь, моё тело протестует. Меня переполняет желание бежать – куда угодно, без оглядки, – но идти мне некуда.

Джек спрыгивает с моего плеча, усаживается на подоконник и стучит клювом по стеклу. Рама медленно отодвигается, роняя угольки. Ледяной воздух проникает в комнату и кусает мне кожу. Я кутаюсь в одеяло, а Джек взъерошивает перья. Он чуть приподнимает крылья, словно не может решиться, полетать ему на улице или нет.

– Ничего там нет, Джек. Давай лучше разведём огонь.

Избушка вздрагивает от этого слова, и у меня замирает сердце. Сама не хочу видеть огонь, но без него мы тут все замёрзнем. К тому же это единственный способ просушить избушку.

Все дрова, которые у нас есть, промокли. Я оглядываю мебель, но и она вся влажная. Я поднимаю взгляд на балки, решая, что же мне сжечь, и тут одна из них ломается и падает неподалёку от меня.

– Спасибо тебе, избушка, – улыбаюсь я. – Мы тебя очень быстро подлечим, – говорю я, надеясь, что это правда.

Я беру топор и раскалываю балку на брёвна и щепки. Это нелёгкая работа, но, во-первых, она согревает меня, а во-вторых, настроение улучшается от мысли, что я делаю что-то полезное.

Как только огонь разгорается, я раскладываю всё, что есть в доме, вокруг очага на просушку. К счастью, еда не пострадала – всё хранится в жестяных банках под плотно закрытыми крышками. Я пою Бенджи молоком и варю кашу с вареньем для нас с Джеком. Затем я приступаю к уборке.

Повсюду сажа, зола и уголь. Я растапливаю снег в котлах и тщательно намываю всё от пола до потолка. Затем по второму кругу, потому что всё по-прежнему серое и пыльное. Когда я заканчиваю с уборкой, у меня ноют спина и руки, а пальцы покраснели и растрескались. Но избушка всё ещё выглядит грязной. Я валюсь в бабушкино кресло и хватаюсь руками за голову.

Вокруг меня лишь тишина и пустота. И разговоры с Джеком, Бенджи и избушкой не помогают. Мой голос, раздающийся эхом в тихом, спокойном воздухе, лишь напоминает о том, что я совсем одна. День тянется и тянется, и я чувствую, как разруха и одиночество поглощают меня.

Каждая вещь в доме напоминает мне о бабушке – от почерневших кастрюль до обугленных музыкальных инструментов. И за что бы я ни взялась, я точно знаю, что со всем она справилась бы в сто раз лучше и в сто раз быстрее, чем я.

Как бы мне хотелось, чтобы она была рядом, чтобы помогала, разговаривала со мной. Но больше всего на свете мне хотелось бы ещё раз посидеть с ней рядышком, попросить прощения за все глупости, которые я говорила и делала, сказать ей, как сильно я её люблю.

Думаю я и о Старой Яге. В первый момент меня охватывает гнев, ведь она не дала мне пройти сквозь Врата и вернуть бабушку домой. Но всё же я чувствую, что скучаю по ней. Было весело переворачиваться с ног на голову в её избушке, мастерить фейерверки и бегать наперегонки с избушкой Яги Онекина по пути на церемонию. Интересно, как она там, на рынке, не будет ли у неё неприятностей из-за меня? Но потом я вспоминаю её: спина прямая, взгляд гордой и уверенной в себе женщины. И я понимаю: если кто и может в пух и прах разнести слухи о бегающем доме, то это она. Когда я задумываюсь о том, что должны были подумать об мне все Яги, которые присутствовали на церемонии, я ощущаю покалывание по всей коже. Для них я просто глупый ребёнок. Они не понимают, как мне нужна Ба.

Небо за грязными окнами утопает в густых серых сумерках. Я зажигаю свечи и продолжаю убирать. Даже с приходом ночи я не ложусь спать от страха, что огонь может перекинуться на всё вокруг или, наоборот, потухнуть, и тогда мы все околеем во сне.

В конце концов я засыпаю в бабушкином кресле, просыпаясь каждый раз, когда роняю щётку из рук.

Утром я встаю, измученная как никогда, но, осматривая избушку, я чувствую, как меня переполняет гордость. Здесь чисто, и уже видны первые признаки исцеления.

Оконные рамы и стены обрастают новым деревом. Густой мох и трава покрывают дыры в полу, а в щелях на крыше сплелись виноградные плети. На месте упавшей вчера потолочной балки вырос толстый свежий побег. Несмотря на холод, я спешу на улицу – осмотреть избушку снаружи.

Балюстрада обрела новые узоры, а куриные ноги стали толще. Я с облегчением выдыхаю. Но тут я бросаю взгляд на трещину возле чулана для скелетов. Она тянется уже до самой крыши. Стена чёрная, обугленная, покрытая коркой изо льда и сажи. И передняя сторона избушки на четверть омертвела, на ней ни признака исцеления. Если никто не провожает мёртвых, избушка не сможет полностью восстановиться.

– Избушка. – Я усаживаюсь на ступеньке, обхватив руками ноющий живот. – Нам нужна Ба, чтобы провожать мёртвых. Иначе ты продолжишь разрушаться.

Избушка покачивается из стороны в сторону.

– Но я не смогу сама провожать мёртвых. – Мои глаза наполняются слезами.

Балюстрада тянется ко мне, словно пытаясь расправить мои сгорбленные плечи.

– Нет. – Я отодвигаюсь и мотаю головой. – У меня не хватит сил. Мне нужна Ба.

Балясины тыкают меня в спину, настаивая, чтобы я выпрямилась.

– Перестань. – Я пересаживаюсь на ступеньку ниже. – Я могу привести бабушку домой, я точно знаю. Мне нужно только, чтобы ты позволила мне пройти сквозь Врата.

Все окна захлопываются, и избушка закапывается в снег.

Я вглядываюсь в бесконечные белые просторы, моё тело напрягается. На уши давит тишина, лишь изредка нарушаемая треском или звуком падающей в снег щепки.

Сначала звуки разрушения приводят меня в бешенство: кажется, избушка просто пытается вынудить меня провожать мёртвых. Но это неправда. Она закрыла Врата, чтобы я не пропала. Старая Яга сказала, что это опасно и что я могу не вернуться. Значит, избушка хотела защитить меня, и из-за этого пострадала сама.

Сердце ноет. Я не хочу быть Хранителем. Но не могу позволить избушке и дальше разрушаться. Я знаю, что в моих силах ей помочь.

– Хорошо, – наконец соглашаюсь я. – Я буду провожать мёртвых и не буду пытаться пройти сквозь Врата.

Дом приоткрывает одно из окон и смотрит на меня подозрительно.

– Это не уловка, я тебя не обманываю. – Я глубоко вздыхаю. – Я не могу смотреть, как ты трескаешься, рушишься и разваливаешься. Не могу потерять ещё и тебя. И не потому, что без тебя я сама исчезну, – спешу добавить я. – Просто ты – моя семья. И я люблю тебя.

Избушка улыбается всеми окнами, дверью, козырьком над ней. И всё же есть в этой улыбке какая-то нотка грусти. Она не такая широкая и радостная, какой должна бы быть. Я встаю и качаю головой. Иногда мне трудно понять, что на уме у моей избушки на курьих ножках.

– Давай начнём, – говорю я, пытаясь проморгать невесть откуда взявшиеся слёзы. – Открывай чулан, я буду строить забор.

Я очищаю кости и проталкиваю их сквозь ледяной наст. Кости прячутся под снегом, а мои надежды и мечты о будущем – в потайной уголок моего сердца, где-то так глубоко внутри, что, боюсь, мне уже никогда их не найти.

Пытаясь проглотить ком в горле, я убеждаю себя, что это всего лишь на одну-две ночи. Я провожу нескольких мертвецов, и избушка излечится. Может быть, тогда я уговорю её отпустить меня на поиски бабушки. Но я чувствую себя побеждённой, и мысль о проводах тяготит меня. Вот бы был другой способ помочь избушке и исправить всё, что я натворила.

Джек и Бенджи бродят по снегу, тщетно пытаясь отыскать жуков и траву, пока я развешиваю позвонки между берцовыми костями, а сверху прикрепляю черепа. Когда забор готов, я набираю ведро снега, чтобы натопить воды, и захожу в дом. Я готовлю завтрак и проверяю запасы, чтобы решить, какие блюда приготовить на сегодняшний пир.

Весь день я готовлю: варю борщ из консервированных овощей, леплю пельмени с тушёнкой, пеку пирог с сушёными грибами и ватрушку – я как раз нашла баночку с бабушкиным сырным соусом. Я выпекаю чёрный хлеб и пряники, расставляю закуски и фруктовую пастилу из банок, а затем выношу на улицу застывающий кисель и ставлю его в снег.

В избушке пахнет свежим хлебом и пряными травами. Здесь тепло, в воздухе прямо витает гостеприимство, и сейчас я впервые чувствую себя ближе к бабушке, чего не бывало с того дня, как она ушла. Мне легко представить, что она здесь, рядом, готовится к проводам, и кажется, что сегодня ночью, когда Врата откроются, она будет стоять со мной бок о бок.

Сгущаются сумерки, я зажигаю свечи в черепах, распахиваю костяную калитку, разливаю по стаканам квас и сижу на нервах, ожидая прибытия мёртвых. Вдалеке раскалывается ледяная глыба, вызывая глубокий рокот, похожий на гром, и на горизонте, как туман, появляются мёртвые.

Когда я завязываю под подбородком бабушкин платок и открываю входную дверь, чтобы поприветствовать их, внутри меня всё сворачивается в тугой узел. В комнату просачивается леденящий сквозняк, и пламя в очаге разгорается ярче. Голова кружится от холодного воздуха, огня и мёртвых, плывущих над снегами. Мысль о том, что мне придётся провожать их совсем одной, ужасает. Да, я провожала пожилую пару, Серину и Нину, но это другое. Сколько же их! От предчувствия, что скоро я прибавлю все их жизни к моей, что тысячи и тысячи чужих мыслей и воспоминаний поселятся в моей голове, каждый мускул моего тела начинает дрожать… Сердце отчаянно бьётся, а ноги будто бы врастают в половицы.

Я выхожу на улицу, чтобы сделать глоток свежего воздуха, смотрю на трещину возле чулана и напоминаю себе, зачем я делаю то, что делаю. Затем я морщусь, смаргивая слёзы, и выпрямляюсь в полный рост. Я готова провожать мёртвых.

Ветер свистит в печной трубе, проносится по избушке и вырывается из входной двери, облетает черепа на заборе, одну за одной задувая свечи. Я сбегаю с крыльца, чтобы зажечь их снова. Но избушка встаёт, хватает меня одной из своих огромных курьих ног и бросает на крышу, как делала раньше, когда я была маленькой.

– Ты что делаешь? – кричу я, приземляясь на мягкую снежную подушку рядом с печной трубой. – Мы должны проводить мёртвых!

Рядом со мной вырастает тоненький побег и смахивает слезу из уголка моего глаза.

– Со мной всё в порядке. – Я отмахиваюсь от побега и смотрю, как полупрозрачные мертвецы растворяются в ночном небе. – Давай, их нужно проводить!

Виноградные лозы выползают из-под печной трубы и обвивают меня.

– Не понимаю. – Я морщу лоб. – Вы с бабушкой всегда хотели, чтобы я стала следующим Хранителем. И теперь, когда я наконец пытаюсь проводить мёртвых и позаботиться о тебе, ты меня останавливаешь.

Крошечные синие цветы появляются у меня между пальцев, как в тот раз, когда я просила избушку отвезти меня на рынок. Сейчас, думаю, мне понятно, что она хочет сказать.

– Ты хочешь, чтобы я рассказала, как я себя чувствую, – шепчу я. – Всю правду.

Избушка кивает.

Вздохнув, я стягиваю с головы бабушкин платок в черепах и цветах.

– Я не хочу быть Хранителем Врат. – Мой голос тихий и неуверенный. Я откашливаюсь и пытаюсь придать голосу твёрдости. – Не хочу всю жизнь провожать мёртвых и жить лишь их радостями и горестями. Я хочу жить своей собственной жизнью, со своими радостями и горестями.

Избушка не издаёт ни звука и не шевелится, так что я продолжаю говорить. Слова, наконец произнесённые вслух, заставляют меня чувствовать себя сильнее и слабее одновременно.

– Я не хочу, чтобы жизни, прожитые мертвецами, вливались в мою. Мне нужна всего одна жизнь. Моя. И я хочу, чтобы у меня была возможность выбирать, как ею распорядиться. – Я смотрю на бескрайнее небо и звёзды, сияющие сквозь темноту. – Я знаю, что мертва и навеки привязана к тебе. Но я мечтаю о другой судьбе. И я чувствую, где-то глубоко внутри, что всё это возможно.

Плети винограда крепко обвиваются вокруг меня, пока избушка наклоняется всё дальше и дальше назад, и вот мы обе лежим на спине и смотрим на бесконечное звёздное небо. Над нами танцуют зелёные огни северного сияния, и меня обволакивает тепло: мне кажется, избушка меня наконец-то понимает.

В этой вселенной, полной возможностей, должен найтись другой способ сделать всё правильно, кроме как принять судьбу, которой я не желаю.

Я глажу рукой обвивающую меня лозу и тихо шепчу, призвав в свидетели все звёзды на небе:

– Я хочу свою собственную жизнь. Хочу сама выбирать свою судьбу.

Джек вылетает из окна, прижимается к моей шее и суёт кусочек пирога мне в ухо. Я протягиваю руку, чтобы вытащить его, и мне на лицо падает бабушкин платок.

– И я хочу, чтобы Ба вернулась, – добавляю я. – Знаю, что могла бы привести её домой, если бы ты позволила мне попробовать.

Избушка вздыхает и обнимает меня ещё крепче. Она качает меня, и я засыпаю под звёздным небом, как бывало когда-то давно, когда я была ещё совсем ребёнком. Где-то посреди ночи я чувствую, как лоза приподнимает меня, несёт внутрь и укладывает в постель.

Хоть я и не знаю, что будет дальше, мне уже гораздо лучше оттого, что я сказала избушке всю правду. Я уверена, мы с ней обязательно что-нибудь придумаем.

Край Озёр

Мне снится, что избушка скачет по степи и пол ходуном ходит подо мной. Когда я просыпаюсь, я понимаю, что мы и правда в другом месте: воздух не кусает мне горло, а ресницы не подёрнуты инеем.

Окно моей комнаты распахнуто, Джек сидит на подоконнике. Зелёные и синие пятна за его спиной кажутся такими знакомыми, что я вскакиваю и бегу к окну, а сердце готово выпрыгнуть из груди.

– Край Озёр! – выдыхаю я. Мы вернулись на тот же скалистый выступ, где я познакомилась с Бенджамином. – Спасибо тебе, избушка!

Я быстро одеваюсь и выношу Бенджи на улицу. Он так и рвётся на волю из моих рук, и, когда я наконец спускаю его на землю, он начинает прыгать и кружиться в воздухе, восторженно блея. Напрыгавшись и набегавшись, он опускается на колени и начинает жадно грызть побеги свежей травы у большого валуна.

Горы не такие безжизненные, какими я их помню. Весна одарила их свежей травой и полевыми цветами, тёмно-зелёные кустики вереска кое-где усыпаны фиолетовыми бутонами. Джек громко каркает, взмывая в воздух, пикирует прямиком в куст вереска и принимается искать жуков под обветренными камнями.

Я любуюсь долиной, маленьким городком на берегу озера, крошечными деревнями, разбросанными то тут, то там, и меня накрывает печаль. В прошлый раз, когда мы были здесь, я верила, что смогу посетить маленький городок, если мне удастся сбежать из дома. Теперь же я знаю, что никогда не смогу сбежать. Я возвращаюсь к входной двери.

– Скажи, пожалуйста, зачем ты перенесла нас сюда?

Избушка поворачивается так, что её глаза-окна смотрят на Бенджи. Он медленно бредёт в сторону Джека, пережёвывая свежую траву.

– Мы пришли вернуть Бенджи домой? – Я опускаюсь на ступеньку и вздыхаю. Я знаю, что здесь – среди травы и пастбищ – ему будет намного лучше. Но, кроме него и Джека, у меня совсем никого не осталось.

Из чулана вываливаются кости, и я оборачиваюсь, не совсем понимая, что происходит. И тут что-то во взгляде, которым смотрит на меня избушка, в том, как смиренно опущены козырьки над дверьми, заставляет волнение разлиться по моему телу, как поднимаются пузырьки со дна стакана.

– Ты позволишь мне пройти сквозь Врата? – шепчу я, едва решаясь поверить в это.

Избушка медленно кивает.

– Спасибо! – Я вскакиваю и прикрываю рот руками. Слёзы счастья и облегчения катятся по моим щекам, я смахиваю их и смеюсь. – Джек! – кричу я, спеша поделиться хоть с кем-то радостными новостями. Он ковыляет ко мне, оборачиваясь и поглядывая на кустики вереска, где под камнями водятся жуки. – Сегодня ночью Ба вернётся! Я приведу её домой!

– Какая такая Ба?

Я поворачиваюсь на голос, прикрываю рукой глаза от солнца и смотрю туда, откуда он доносится. Бенджамин машет мне от валуна, где мы сидели в прошлый раз, когда я была здесь.

– Твой дом, наверно, ушёл тогда? – улыбается он со знакомой издёвкой в глазах.

– Да, это правда. – Я подхожу к нему и тепло улыбаюсь в ответ. – А Ба – это моя бабушка. Она кое-куда отлучилась, но сегодня вечером я приведу её домой.

– Достаточно таинственно, – кивает Бенджамин. – Где вы пропадали? Я прихожу сюда каждый день искать тебя, но вас и след простыл.

– Извини. Ты, должно быть, очень беспокоился за Бенджи… то есть за своего барашка! Я назвала его Бенджи. – Мои щёки пылают. – Я не хотела уходить, но избушка… то есть нам срочно пришлось уйти, и…

– Ничего страшного. – Он глядит на Бенджи. – Я знал, что ты о нём позаботишься. О ком я беспокоился, так это о тебе… в смысле, искал тебя. – Его уши краснеют. – Рад тебя снова видеть.

– Я тоже очень рада. – Моя улыбка становится шире. – Поможешь мне с забором? Помню, кости тебе очень понравились.

Бенджамин помогает мне установить берцовые и бедренные кости, развесить позвонки и прикрепить черепа.

Приходит время обеда, и я выношу бутылку кваса и немного еды, приготовленной для вчерашних проводов, которые так и не состоялись. Бенджамин расстилает на земле одеяло, а я расставляю тарелки с пирогом, ватрушками, хлебом с маслом и пастилой на десерт.

– С тех пор как ты пропала, меня беспокоил вопрос, что же это за штука – квас. – Бенджамин нюхает напиток и делает глоток. – Интересно. – Он морщится, будто ему в рот положили кислющий лимон. – Кислый и газированный. Но мне нравится! – Он отпивает побольше. – Так где ты была?

– Даже если я скажу, ты не поверишь. – Я отщипываю небольшой кусочек пирога для Джека, а сама откусываю большую часть того, что осталось.

– Всё равно выкладывай.

Бенджамин смотрит на еду, будто не знает, с чего начать. Одной рукой он берёт кусок пирога, другой – ватрушку и откидывается назад, готовый слушать.

– Я была в пустыне, строила там замки и смотрела, как муравьиный лев расставляет ловушки в песке. Потом я показывала другу океан, который он видел впервые в жизни, мы прыгали на волнах на тропическом пляже и выслеживали осьминога на мелководье. Потом я отправилась на рынок, где нашла друзей, которые потом оказались мне вовсе не друзьями. Но зато там я видела заклинателя змей и плавала в бассейне прямо посреди дома. Потом я делала заряды для салюта с… – В горле встаёт ком. Я отчётливо слышу слова Старой Яги, что бабушка ушла навсегда и что идти за ней сквозь Врата не имеет смысла.

Бенджамин смотрит на меня с любопытством, как будто пытается разгадать какую-то загадку.

– А ты как? – спрашиваю я, желая сменить тему. – Всё ещё отстранён?

– Нет, уже вернулся в школу. И перестал ввязываться в дурацкие споры с парнями. – Бенджамин вздыхает. – Но всё равно я не вписываюсь.

Я киваю. На этот раз я точно знаю, о чём он говорит. Я не вписываюсь ни в круг живых, ни в круг мёртвых, да и с Ягами у меня толком ничего не вышло.

– Но, кажется, и в школе есть свои радости, – улыбается Бенджамин. – Вот недавно к нам пришёл новый учитель рисования, он мне нравится. А на другом уроке мы строили кормушки для птиц.

– Звучит интересно!

Я думаю о том, как здорово было бы наполнить свою жизнь всеми радостями живых, мёртвых и Яг. Если бы я могла продолжать жить в избушке, но иметь при этом друзей среди живых, ходить на праздники Яг, но не прятаться вдали от городов. Я гоню эти мысли прочь. Нет смысла мечтать о жизни, которой у меня быть не может.

– На сколько ты задержишься в этот раз? – спрашивает Бенджамин.

– Не знаю. – Я отдаю последний кусочек пирога Джеку, и сердце начинает ныть в груди. – Когда Ба вернётся, мы, наверно, снова отправимся дальше.

– Жалко. – Бенджамин оглядывается на Бенджи. – Хочешь оставить его себе?

– Нет. – Я мотаю головой. – В смысле, конечно, я бы с удовольствием оставила его, но ему будет лучше с тобой. Мы всё время переезжаем с места на место. Пусть остаётся здесь.

Джек хлопает меня крылом по плечу, и тут в голове проносится мысль, от которой сердце замирает. Сегодня ночью, как говорила Старая Яга, я могу и не вернуться, пройдя сквозь Врата. Я мертва. Может, я отправлюсь к звёздам, и тогда Джек останется совсем один.

– Можно оставить тебе Джека? – быстро спрашиваю я, пока не передумала. – Всего на одну ночь, пока я схожу за бабушкой.

– Конечно.

Бенджамин выставляет согнутую в локте руку и кладёт на неё кусочек хлеба. Джек смотрит на него подозрительно и отворачивается.

– Давай, Джек. – Я беру его и пересаживаю Бенджамину на руку. – Завтра увидимся.

Джек громко каркает и хлопает крыльями. Бенджамин снова предлагает ему хлеб, Джек сердито хватает его и суёт Бенджамину в ухо.

– Извини. Он часто так делает. Не удивляйся, если дело дойдёт до жуков в носках и ушах.

– Ничего.

Бенджамин гладит Джека, пока тот не успокоится. Мне становится значительно легче. Если я не смогу вернуться обратно, по крайней мере, я буду знать, что Бенджамин позаботится о Джеке и с ним всё будет в порядке.

Солнце садится за гору на той стороне долины, и на нас падает прохладная тень.

– Мне пора готовиться к вечеру.

Я встаю и отворачиваюсь, пытаясь проморгать слёзы. Одна лишь мысль о том, что я могу никогда больше не увидеть Джека, Бенджамина, Бенджи или этот великолепный пейзаж за моей спиной, лишает дара речи. Моё тело теряет силы, и, сколько бы я ни моргала и ни дышала, я знаю, что остановить поток слёз уже не смогу.

Я вызываю в голове бабушкин образ и уверяю себя, что всё делаю правильно. Мне нужно привести её домой. Это единственное, чего я хотела с того дня, как она ушла. И вот наконец избушка позволяет мне сделать это.

Сквозь Врата

Дрожащими пальцами я зажигаю свечи в черепах. Огни маленького города на озере тоже подрагивают, отбрасывая оранжевое свечение на гладь воды. Я стараюсь не смотреть в их сторону и проверяю, крепко ли закрыты костяные ворота.

Я захожу внутрь, сажусь за стол и жду, чувствуя, как покалывает шею. Я снова встаю и, не зная, куда себя девать, меряю шагами комнату.

Избушка идёт на поправку. О разрушительном пожаре сейчас напоминают всего несколько следов. Почти всё сгоревшее дерево обросло новым, даже прочнее прежнего. Вся мебель и все ткани чистые, хотя кое-где заметно, что их коснулся огонь. Я вхожу в свою комнату и смотрю на поросшую мхом крепость, которую избушка выстроила для меня. Глаза покалывает.

– Что будет с тобой, если я не вернусь? – спрашиваю я балки под потолком.

Избушка будто бы пожимает плечами и вытягивает ноги. Должно быть, это значит, что она побежит искать себе другую Ягу. Я поджимаю губы и отбрасываю упавшие на лицо волосы. Я не хочу быть следующим Хранителем, но мысль о том, что кто-то другой будет хозяйничать в бабушкиной избушке, невыносима.

Я шагаю обратно в большую комнату и смотрю туда, где должны появиться Врата.

– Давай, открой их. – Я не хотела, чтобы слова прозвучали так резко, поэтому спешу добавить: – Пожалуйста.

Всё тело напряжено, зубы стиснуты. Я должна сделать это сейчас, пока не передумала.

Дуновение ветра проносится по дымоходу, и все свечи в комнате гаснут. Я моргаю, пытаясь привыкнуть к темноте, и вижу звёзды где-то вдали, во мраке. Я шагаю к Вратам на ватных ногах, всё внутри сворачивается в тугой узел.

Чем ближе я подхожу, тем сильнее ощущаю притяжение звёзд, как будто они тянут меня за юбку длинными прохладными пальцами. Сердце бешено стучит в груди, а кровь бежит по телу быстрее, чем когда-либо. В ушах звенит, и я вдруг чувствую себя такой живой, что аж задыхаюсь.

Я останавливаюсь на последней половице и тянусь к Вратам. От страха я вся дрожу. Ощущение, будто я стою на цыпочках на краю высокого утёса и малейшего дуновения ветра будет достаточно, чтобы подхватить меня и унести в неведомую даль.

Я представляю себе бабушку, её улыбку, обнажающую кривые зубы, вижу, как она танцует среди мёртвых, и, сосредоточившись на этом образе, делаю шаг вперёд.

Тишина обволакивает меня, как только я вхожу в темноту. Затем из черноты один за другим появляются огни, красивые, мерцающие, как светлячки. Сначала они медленно движутся вверх, затем ускоряются, пока не превращаются в светлые полосы, и тут я понимаю, что это не они движутся, а я. Я падаю. Барабанные перепонки вот-вот лопнут, и я уже слышу рокот чёрного океана прямо под собой.

Сердце бешено бьётся от страха. Что-то здесь не так. Мертвецы спокойно уплывают к звёздам. Они не падают в чёрный океан. Слова из сказки про девочку, которая не хотела уходить, проносятся у меня в голове: «Она была тяжелее, чем мертвецы, которые медленно уплывают к звёздам, и упала в пучину чёрного океана». Но прежде, чем я успеваю подобрать слова, чтобы объяснить себе, почему я падаю, а не лечу, я плюхаюсь в ледяную воду.

Я отчаянно пытаюсь дышать, но мои лёгкие будто сжимают тиски, я не могу вздохнуть. Руки и ноги бесполезно болтаются, пока меня то выбрасывает вверх волна, то затягивает вниз ледяной поток.

Когда мне уже кажется, что грудь вот-вот взорвётся, я делаю вдох. Я дышу и ритмично отталкиваюсь ногами от воды, считая в уме движения, пока не возьму себя в руки. Успокоившись, я начинаю грести руками и ногами, продвигаясь вперёд.

Где-то вдалеке волны разбиваются о стеклянные горы с глухим звоном, который напоминает мне о прогулке по Пустым камням с Бенджамином. Я плыву на этот звук, то выпрыгивая вверх на гребне волны, то пропадая в воде, пока всё мое тело не немеет от холода.

Проблески света, отражённые в отвесных стеклянных скалах, проплывают мимо меня. Огромная волна подхватывает меня и выбрасывает на плоскую твёрдую поверхность. Руки скользят, ищут, за что бы ухватиться, но поверхность гладкая как зеркало.

Как бы я ни старалась, ухватиться за стекло не получается. Каждый раз, как я снова падаю в ледяную воду, разочарование больно жжёт меня изнутри. Я пытаюсь вгрызаться в скользкую поверхность горы ногтями и зубами, как Ба в сказке, но всё тщетно. Гора возвышается надо мной, такая гладкая, тёмная и невозможная. Что же мне делать? Ни вперёд, ни назад…

– Ай! – Что-то бьёт меня по плечу с оглушительным воплем и шумом мокрых взъерошенных перьев. – Джек! Ты что здесь делаешь? – Мой голос тонет в гуле ледяных волн.

Джек прыгает на стекло, и его когти с треском впиваются в гладкую поверхность. Он бьёт по ней клювом, и трещина расширяется. Джек долбит дыру, пока она не становится достаточно широкой, чтобы я могла просунуть в неё пальцы. Затем он перепрыгивает чуть выше и выдалбливает следующую.

Я медленно продвигаюсь вверх. Стекло больно впивается в пальцы, но становится легче, когда я приподнимаюсь и помогаю себе ногами. Чем выше я взбираюсь, тем тише становится рёв океана подо мной, пока наконец не превращается в негромкий шёпот. Наконец моя рука нащупывает горизонтальную поверхность, и я поднимаюсь на небольшую плоскую вершину горы.

Чернильную темноту вселенной то тут, то там пронзают свет и цвет: серебряные звёзды, фиолетовые и зелёные туманности, вздымающиеся красные облака. Метеоры или, быть может, души мёртвых пролетают мимо нас и возвращаются к звёздам. Я подношу руки ко рту и заворожённо гляжу в бесконечное пространство, глаза распахнуты так широко, что больно смотреть.

Джек садится мне на плечо, и я чешу перья у него на шее. Хочется поблагодарить его за помощь и отругать за то, что полетел за мной, но я не говорю ни слова. Слов тут недостаточно. Мы наблюдаем за длинной молочно-белой дорожкой из звёзд, которая, извиваясь, приближается к нам, пока её сияющий свет не оказывается прямо у моих ног. Я вдыхаю полной грудью, чтобы вместе с воздухом набрать побольше смелости, закрываю глаза и ступаю на звёздную дорожку, ожидая, что вот-вот провалюсь, как сквозь облако.

Но мои ноги парят над дорожкой. Я открываю глаза и с улыбкой начинаю долгий путь к звёздам. Здесь ни холодно, ни жарко. Я не чувствую ни прикосновения мокрой одежды к телу, ни капель воды, стекающих с волос. Но зато я ощущаю боль в ногах, которая усиливается с каждым шагом.

Я совсем теряю чувство времени, и мои веки становятся всё тяжелее от усталости. Они закрываются, и я почти засыпаю, пока внезапно глаза не распахиваются от яркого света впереди. Звёзды кружатся в блестящем водовороте, в центре его свет становится таким ярким, что больно смотреть.

Джек вонзает когти мне в плечо и хлопает крыльями, будто бы пытаясь оттащить меня назад. Но я бегу туда, к свету, сначала медленно, потому что едва волочу потяжелевшие ноги, затем всё быстрее, приближаясь к светящемуся водовороту. Здесь рождаются звёзды. Здесь я найду бабушку.

Свет обволакивает меня, цепляется за мою кожу, и вот я уже сама вся сияю. Я смотрю на Джека: он тоже светится, его перья стали цвета его серебряных глаз. Я смеюсь, но звук смеха уносят потоки света.

– Ба! – кричу я, и мой голос летит к звёздам. – Ба! – кричу я громче, но ответа нет.

Мои ноги отрываются от дорожки, и я парю в невесомости. Меня тянет к свету, туда, где он самый яркий, и я, вращаясь, плыву к нему. Свечение обволакивает кожу слой за слоем. Свет кружится вокруг нас с Джеком, он повсюду, куда я ни повернусь. Здесь так тепло и спокойно. Но я совсем не чувствую бабушкиного присутствия. У нас дома, в избушке, я чувствовала её, а здесь – нет.

Её здесь нет.

Я часто моргаю, пытаясь не дать волю слезам и сбросить с себя весь этот свет и блеск. Мне трудно примириться с этой правдой.

Её здесь нет. По крайней мере, такой, какой я её помню. Она стала чем-то другим, какой-то частичкой этого круговорота света и энергии, который я не понимаю.

Я смотрю на свои руки: они исчезают, растворяясь в свете. Внезапно я осознаю, что больше всего на свете хочу уйти. Не хочу становиться частью всего этого. Пока нет. Я пытаюсь двигать руками и ногами, будто плыву, чтобы вернуться туда, откуда пришла.

– Маринка!

Сквозь свет я слышу голос, он вспыхивает крохотными искрами, тонущими в вихре света. Это голос мальчишки, он кричит откуда-то издалека. Я изо всех сил плыву в ту сторону, откуда он доносится.

– Маринка!

Снова крик, и я узнаю его. Бенджамин! Мои ноги едва касаются звёздной дорожки, и я бегу по ней, сбрасывая свет и блеск со своих рук.

– Бенджамин! – кричу я, вглядываясь в бесконечную тьму вселенной. Кажется, я вижу его силуэт – крошечный чёрный контур на фоне далёкого прямоугольника света. Врата. Мой дом там, на той стороне. Я бегу изо всех сил, и вокруг меня брызжут искры света – это Джек отряхивает свои перья.

Звёзды тянут меня назад, я чувствую это спиной. Но сила притяжения Врат, моей избушки и Бенджамина куда сильнее. Я точно знаю, где мне место.

Я ступаю на вершину стеклянной горы, смотрю вверх, на Врата там, над чёрным океаном, и моё сердце вздрагивает. Как же мне добраться до них?

Я думаю прыгнуть. В конце концов, я мертва, я должна взлететь. Но прошлый раз я просто упала в воду. Если я снова упаду, возможно, мне никогда не добраться до Врат.

Должен быть какой-то способ. Ба ведь тоже это делала когда-то. Я стараюсь припомнить все слова «Девочки, которая не хотела уходить». Ба оседлала солнечный ветер или метеоритный дождь? А может, она плыла на спине грозовой тучи?

– Что же мне делать, Джек? – Я тру лоб, пытаясь придумать способ выбраться отсюда.

Джек каркает, срывается с моего плеча и улетает к Вратам. Я не моргая смотрю в пространство, где он растворяется, и мои глаза начинают слезиться. Наконец я слышу его крик и вижу его приближающийся силуэт. Он держит что-то во рту. Когда я понимаю, что это, улыбка расползается по моему лицу.

Он кружит, обматывая лозу вокруг моей талии. Я оборачиваюсь ею ещё несколько раз, а затем завязываю в тугой узел. Сразу чувствую, как избушка тянет меня вверх. Я закрываю глаза и делаю шаг с обрыва.

Как и в первый раз, сначала я падаю медленно. Будто бы тьма взвешивает меня и решает, бросить меня или поднять. Затем она меня отпускает, и я лечу вниз. Только в этот раз лоза удерживает меня, резко дёрнув за талию, и я остаюсь болтаться над бурлящими волнами.

Лоза тянется вверх, я всё ближе к Вратам и своему родному дому. Я подтягиваю к себе ноги, крепко хватаюсь руками за лозу и начинаю карабкаться по ней. Когда прямоугольник света оказывается прямо надо мной, я поднимаю голову и вижу улыбающееся лицо Бенджамина. Он протягивает мне руку, предлагая помощь.

Я могла бы забраться и сама, но я сжимаю его пальцы и, сияя, позволяю ему протащить меня сквозь Врата. Я падаю на пол и вдыхаю запах кваса, борща и мокрых перьев Джека, прыгающего возле меня. Врата закрываются и исчезают, а лоза тянется обратно к балке, из которой выросла.

– Спасибо, – шепчу я избушке, Джеку и Бенджамину.

– Что это было? – спрашивает Бенджамин, косясь туда, где только что были Врата.

– Не могу сказать. – Я усаживаюсь на полу, мокрая одежда облепила меня, и внезапно я всем телом ощущаю холод.

Бенджамин стаскивает с бабушкиного кресла одеяло из верблюжьей шерсти и заворачивает меня в него.

– Выглядит так, будто в это место тебе не хотелось бы возвращаться.

– Это точно. По крайней мере, пока. Но я ходила искать бабушку.

– Ты нашла её?

Я мотаю головой, пытаясь проморгать подступающие слёзы.

– Её больше нет.

Слова буквально душат меня. Я делаю глубокий вдох, пытаясь сбросить напряжение, сковавшее мне грудь.

– Мне очень жаль. – Бенджамин помогает мне усесться в бабушкином кресле и ставит на огонь чайник. Тепло пламени обволакивает меня, кончики пальцев покалывает – кровь приливает.

– А как ты здесь оказался?

– Твоя избушка пришла за мной, – улыбается Бенджамин. – Похоже, ты не шутила, когда говорила, что она умеет ходить.

Я смотрю на потолочные балки, не веря тому, что слышу. Неужели избушка действительно пришла к Бенджамину, к живому, и попросила помочь мне вернуться домой? Я с благодарностью глажу каминную доску.

– Спасибо тебе, избушка.

– Кому рассказать – не поверят. – Бенджамин садится напротив меня. – Раннее утро, птицы распевают свои предрассветные песни в поле за моим домом, я сижу и рисую их и тут вдруг слышу эти жуткие шаги. Я поднимаю голову и вижу, как твоя избушка несётся прямо на меня. – Бенджамин смеётся. – У меня сердце в пятки, и птицы от страха разлетелись в разные стороны. Одна даже врезалась мне в голову. Тут дверь сама открывается, и я иду искать тебя. – Уши Бенджамина покраснели. – Остальное ты и сама знаешь.

Я смотрю в окно, пытаясь определить, где мы находимся. Мягкий утренний свет отражается в каплях росы на зелёном поле. На другой стороне виднеются несколько домов. Их разделяют цветущие сады, где между кормушками порхают и щебечут маленькие птички.

– Мы в долине? У тебя в деревне?

Слёзы наворачиваются на глаза, уж не знаю почему. Избушка никогда не подходила так близко к домам живых. Она сделала это ради меня.

Бенджамин делает нам какао, мы выносим его на улицу и усаживаемся на ступеньках, потягиваем тёплый напиток и делим последний оставшийся пряник. Я отламываю кусочки и подкармливаю Джека, а он приносит мне червей, которых достаёт из мягкой влажной земли.

– Джек, наверно, выбрался из моей комнаты, как только я уснул. – Бенджамин качает головой. – Прости.

– Ничего. Я рада, что всё так получилось. – Я выставляю локоть, и Джек садится на него, чтобы я его погладила.

– Вы надолго задержитесь в деревне? Ты, Джек и избушка? – спрашивает Бенджамин.

– Не знаю, – признаюсь я. – Это избушке решать.

Я холодею, вспомнив про трещину.

Стены избушки поскрипывают, она закапывается поглубже в землю, чтобы показать мне, как ей здесь хорошо, а, мол, трещина – с ней мы потом разберёмся. Сердце начинает радостно биться: я понимаю, что мы останемся здесь на какое-то время.

Ба всегда говорила: «Не важно, сколь длинна жизнь, – важно, сколь она сладка». Думаю, то же можно сказать и о дружбе. Не знаю, надолго ли мне удастся задержаться здесь, с Бенджамином, но я благодарна за всё отведённое мне с ним время. Жаль, что я не ценила время, отведённое мне с бабушкой. Ничто не остаётся с тобой навсегда. Никто не вечен.

– Чем ты будешь сегодня заниматься? – Бенджамин ставит кружку на ступеньку и потягивается.

– Не знаю.

Я плотнее кутаюсь в своё одеяло и смотрю в сторону чулана для скелетов, но он закрыт. Избушка не хочет, чтобы я провожала мёртвых сегодня ночью. Ощущение пустоты наполняет меня, и я хмурюсь. Когда не надо строить забор, готовиться к пиру, когда нет бабушки, – что же мне теперь делать?

Сажая семена

Я иду переодеться в сухую одежду, а Бенджамин тем временем сидит на крыльце и рисует Джека. Затем он настойчиво зовёт меня пообедать у него. Нужно всего лишь перейти на ту сторону поля, так что я могу быть уверена, что не исчезну, однако всё равно нет-нет да проверяю свои руки, бредя по траве.

У Бенджамина очень симпатичный отец. Он пожимает мне руку и говорит, что сын рассказывал ему обо мне. Затем он наливает нам по чашке чая, мы сидим на кухне и пьём его, пока он готовит нам всем обед. Бенджамин показывает ему в окно мою избушку и говорит, что я здесь на каникулах. Отец смотрит на ту сторону поля, в замешательстве поглаживая подбородок.

– Но как твой дом оказался здесь?

– Пришёл. – Бенджамин подмигивает мне, и я улыбаюсь в ответ.

Жареная картошка, горошек с огорода, маленькие круглые пряники и пудинг – всё это очень вкусно, но вот от жареной ягнятины я вежливо отказываюсь. Я смотрю на Бенджи, который резвится на лужайке за окном.

– Вы оставите Бенджи у себя? – спрашиваю я, пугаясь, что отец Бенджамина может его зажарить и съесть.

– Да, и он точно не попадёт ко мне на тарелку. – Он быстро кивает, догадываясь, что у меня на уме. – У нас большой сад и поле. Он может пастись там хоть до глубокой старости.

– Я не знала, что это поле – ваше. – Я заливаюсь краской: оказывается, избушка устроилась на их земле. – Извините, что…

– Всё в порядке, – перебивает меня отец Бенджамина. – Оставайся здесь, сколько нужно, мы всё равно не используем это поле целиком. Только по краям есть несколько возделанных грядок. Хочешь посмотреть?

Я не замечаю, как бежит время. Бенджамин с отцом показывают мне свежевскопанные грядки, горшки с какими-то травами. Над небольшим цветущим лугом кружат насекомые, а в живой изгороди гомонят птицы.

Нине бы здесь понравилось. Мысль о ней вызывает прилив грусти, но тут Бенджамин открывает коробку с семенами и предлагает посадить их вместе. На самом верху я вижу пакетик с семенами олеандра, который, по рассказам Нины, отец вырастил для её мамы.

Я беру семена дрожащими пальцами, и тут у меня перехватывает дыхание: прямо под ними лежит пакетик с изображением цветка – крошечного, розовато-белого, в форме звезды. Точь-в-точь как тот, что Ба подарила мне в пустыне. Тогда она обнимала меня и называла своей пчёлкой. Мне кажется, это знак: Ба и Нина прощают меня, и всё у меня будет хорошо.

Мы сажаем семена в горшки, и Бенджамин даёт мне по два каждого вида, чтобы я выращивала их у себя на крыльце.

Спускаются сумерки, и Бенджамин с отцом идут проводить меня до избушки. Я очень хочу домой, но мне становится тяжело от мысли, что ночью я окажусь там совсем одна и только Джек составит мне компанию.

Когда мы приближаемся, избушка сужает окна, будто щурится, стараясь разглядеть, с кем это я иду. Затем она без предупреждения встаёт, делает широченный шаг вперёд и усаживается прямо перед нами.

Отец Бенджамина застывает как вкопанный. Он на несколько секунд раскрывает рот, затем издаёт какие-то звуки, как будто задыхается.

– Ш-ш… что?! – Он переводит взгляд то на избушку, то на Бенджамина, то на меня.

– Я же говорил, что она ходит, – пожимает плечами Бенджамин.

Мы помогаем отцу Бенджамина подняться по ступеням, заводим в комнату и усаживаем у очага. Бледный от холода и ужаса, он молчит, пока не согревается горячим чаем. А потом начинает задавать мне вопрос за вопросом.

Я не так уж и много могу ему рассказать, кроме того, что у избушки и правда есть ноги, что она живая и что она заботится обо мне. Я объясняю, что, показав свои ноги, избушка доверила им с Бенджамином большую тайну. Отец Бенджамина говорит, что всё понимает, и даже сочиняет историю, будто я – двоюродная сестра Бенджамина, чтобы местные не задавали лишних вопросов. Однако когда он понимает, что кроме меня в избушке никого нет, он наотрез отказывается оставлять меня здесь одну на ночь. Я убеждаю его: со мной всё будет в порядке, и через некоторое время он соглашается уйти, но только при условии, что утром я обязательно приду к ним на завтрак.

Они уходят, а я сижу на ступеньках крыльца, любуясь звёздами и луной, скрытой за кружевным облаком. Значит, Ба где-то там, и домой она уже никогда не вернётся.

Я никогда больше не увижу её. Не увижу, как она улыбается и танцует с мёртвыми, не услышу, как она играет разные мелодии, не попаду в её объятия и не прижмусь к ней, пока она рассказывает мне сказку. Волна неистового горя сокрушает меня, из груди готов вырваться крик. Каждый мой мускул вздрагивает, слёзы льются по моему искажённому лицу.

Избушка чуть пошатывается из стороны в сторону, как будто хочет укачать меня. Я чувствую, как балюстрада ложится мне на плечи и обвивает их жёстким деревянным объятием, балясины осторожно гладят меня по спине. Я пропускаю руки сквозь деревянные столбики и тоже обнимаю свою избушку.

Издали доносятся болезненный скрип, треск, стук, потом снова скрип.

– Что такое? – спрашиваю я, вглядываясь в кромешную темноту.

Джек, хлопая крыльями, улетает туда, откуда доносится странный шум. Через пару минут он возвращается, выписывает в небе круги и взволнованно каркает.

Скрип. Треск. Стук. Скрип. Треск. Стук.

Звук усиливается, и то, что его издаёт, приближается. Огромная чёрная тень с громким треском плюхается прямо возле моей избушки. Дверь распахивается, и на пороге появляется Старая Яга с улыбкой на лице.

– Приветствую, Яга Маринка! Рада видеть тебя.

– Ваша избушка! – ахаю я, глядя на её переломанный, скрюченный дом. Её ноги потрескались, крыша провисла, окна вот-вот вывалятся.

– Долгая выдалась прогулка. Я уж грешным делом думала, не дойдём. – Старая Яга с грустью и гордостью смотрит на свою избушку. – Ты отлично справилась. – Она гладит балюстраду, затем спускается с крыльца и направляется ко мне.

– Почему вы пришли? Откуда узнали, где я?

Чувство вины сжигает меня, ведь её старенькая избушка проделала весь этот путь и так измучилась только для того, чтобы Старая Яга повидалась со мной.

– Я слышу шёпот из Врат, забыла? – Она присаживается на ступеньку рядом со мной и улыбается. – И когда ты плюхнулась в чёрный океан, я услышала довольно-таки громкий всплеск.

Я отвожу взгляд и вся заливаюсь краской.

– Ой, перестань. – Старая Яга машет рукой, будто хочет отмахнуться от моего стыда и чувства вины. – Некоторые ошибки мы вынуждены совершать – так мы чему-то учимся. Ты цела и невредима – это главное.

Но что меня по-настоящему интересует, так это тот самый плеск.

– Почему? – Я смотрю на неё в замешательстве.

Она наклоняется ко мне, её глаза сверкают.

– Мёртвые уплывают к звёздам. Только живые с плеском падают в воду.

Я делаю вдох и ощущаю воздух совершенно по-новому: он заполняет лёгкие настоящего, живого человека. Но ведь этого не может быть! Или может?..

Ростки

Я гляжу на Старую Ягу непонимающим взглядом.

– Что вы такое говорите? – шепчу я, а по телу бегут мурашки.

– Ну, я точно не знаю. – Старая Яга устраивается поудобнее на ступенях. – Но, думаю, твоя избушка воспользовалась магией Яги.

Избушка позади меня раздувается от гордости.

– Я не понимаю. – Кожу покалывает, как иголками. Не хочу спешить с выводами и строить иллюзии только для того, чтобы их тут же разбили вдребезги.

– Избушка Яги даёт мёртвым силы казаться живыми.

Я медленно киваю.

– А твоя избушка могла дать тебе силу, которой хватило, чтобы стать живой. По-настоящему.

– Это вообще возможно? – бормочу я, не решаясь поверить.

– Почему бы, собственно, и нет? Я долго размышляла об этом по дороге сюда и не придумала другой причины, почему ты провалилась в чёрный океан. Может быть, избушка вдохнула в тебя жизнь ещё до того, как ты прошла сквозь Врата, чтобы не дать тебе вернуться к звёздам. А может, она просто решила, что лучший способ сделать тебя счастливой – это оживить тебя. – Старая Яга глядит на свою избушку, потом поворачивается и смотрит на мою. – Избушки Яги – мудрые и преданные. И если они знают, чего хочет их Яга, они сделают всё, что в их силах, лишь бы дать ей это. Как моя избушка, когда вырастила для меня лабораторию или проделала нелёгкий путь сюда.

Она с любовью смотрит на свой полуразрушенный дом.

– Думаю, твоя избушка желает тебе счастья, поэтому оживила тебя.

– Это правда? – спрашиваю я у ближайшего окна, чувствуя, как по венам бежит кровь, более отчётливо, чем когда-либо в жизни. – Я жива?

Избушка кивает и пожимает плечами одновременно, как будто не совсем уверена, сработали ли её попытки вдохнуть в меня жизнь.

– Как же мне узнать наверняка? – спрашиваю я и у избушки, и у Старой Яги.

– Например, можешь утром отправиться в тот городок у озера и посмотреть, растаешь ли ты, – предлагает Старая Яга.

– Я не дотерплю до утра. – Я мотаю головой, подрагивая от волнения. – Я теперь вообще не смогу уснуть!

– Сможешь, ещё как. – Старая Яга подталкивает меня к входной двери. – У тебя выдались нелёгкие деньки, а завтра будет и того интереснее. Так что лучше тебе поспать. Особенно если ты жива.

Я готовлюсь ко сну, смакуя каждое ощущение, будто оно – первое в моей жизни: брызги воды на лице, когда я умываюсь, свежий запах соснового мыла, тепло, которое исходит от моего тела и согревает прохладные простыни и одеяла, мягкость перьев Джека, когда я целую его перед сном, и нежный шёпот лёгкого ветерка в поле. Не знаю, выдумала ли я всё это, или я и вправду жива.

Но до того, как я засыпаю, тёмная, тяжёлая мысль прокрадывается ко мне в голову. Если я жива, то что же теперь будет со мной и с избушкой? Уйдёт ли она от меня? Избушке нужен Хранитель, который будет провожать мёртвых. А не девчонка, которая мечтает жить среди живых.

Я хмурюсь, и грудь сжимает острая боль. Я всю жизнь прожила в избушке Яги, с бабушкой Ягой. Значит, я тоже Яга. И я не могу променять свою избушку на жизнь среди живых. Потому что я не такая, как они. Это мой родной дом, и он мне необходим.

Грустные мысли проникают в мои сны, и они наполняются неприятными картинами жизни в доме, который не может выстроить для тебя крепость, поиграть с тобой в прятки, бегать с тобой наперегонки, пока ты не выбьешься из сил, или обнять тебя, пока ты сидишь на крыльце.

Я просыпаюсь и слышу голоса, но в голове такой туман, что я не сразу могу определить, чьи они: это Старая Яга, Бенджамин и его отец. Они на улице, болтают и смеются, как старые друзья. Я плетусь к выходу, протирая глаза и прогоняя сон.

– Доброе утро, Маринка. – Старая Яга протягивает мне кружку чая. – Ты как раз вовремя, может, он ещё не остыл.

– Спасибо. – Я усаживаюсь на ступеньке и улыбаюсь Бенджамину и его отцу. – Так вы уже познакомились с Татьяной? – Я вовремя вспоминаю, как назвать её правильно, чтобы не ляпнуть «Яга Татьяна» или «Старая Яга».

– Да, – кивает отец Бенджамина. – Татьяна рассказала, что она давняя подруга твоей бабушки. Я очень рад, что она здесь и за тобой есть кому приглядеть. Признаюсь, я сильно беспокоился, что ты тут совсем одна. Поэтому-то мы и пришли, когда ты так и не появилась к завтраку.

Я поднимаю глаза и понимаю, что уже полдень.

– Простите, я проспала.

– Ничего, – улыбается Бенджамин. – Ты хотела бы прогуляться в город? Там устраивают музыкальный фестиваль прямо на берегу озера. Могли бы сходить вместе.

От нетерпения я вся дрожу. Я смотрю на Старую Ягу, и она улыбается мне.

– Я приготовлю тебе каши, а ты пока собирайся, – предлагает она. – Потом зайдёшь за Бенджамином.

Я уже готова идти, но всё ещё стою на нижней ступеньке крыльца. Ноги как свинцом налились, ладони потеют.

– Всё будет хорошо. – Старая Яга подталкивает меня на траву.

– А если я исчезну? – От этих слов сердце замирает.

– Скажешь Бенджамину, что тебе нездоровится, и вернёшься домой.

Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь попрощаться с избушкой, но мой взгляд падает на дом Старой Яги. Он выглядит ещё хуже, чем казалось прошлой ночью. Её избушка, кажется, вот-вот развалится и уйдёт под землю.

– Ваша избушка сможет восстановиться? – спрашиваю я, нахмурив лоб.

Глаза Старой Яги становятся влажными и блестящими, она раскрывает рот, но ни слова не может сказать. Я не задумываясь бросаюсь ей на шею и крепко обнимаю. Она тоже обнимает меня и выдавливает из себя горький смешок.

– Иди, – говорит она. – Я просто немного расклеилась. Иди повеселись как следует. – Она снова сжимает меня в объятиях, потом мягко отталкивает и идёт к своему крыльцу. – Я пока побуду со своей избушкой. Увидимся, когда вернёшься.

Взмах руки – и она скрывается за дверью. Я поворачиваюсь к своей избушке.

– Скажи, пожалуйста, – шепчу я ей, – ты можешь хоть как-нибудь помочь избушке Старой Яги?

Дверной проём и окна щурятся.

– Если ты правда готова сделать все, лишь бы я была счастлива… Я знаю, ты уже сделала: оживила меня, хотя и не должна была… – Дыхание сбивается. – Наверное, я слишком много прошу, но, если ты можешь, спаси избушку Яги Татьяны… – Не знаю, что и добавить. – Пожалуйста?

Избушка медленно кивает, и я улыбаюсь ей в ответ.

Я бегу к дому Бенджамина чуть ли не вприпрыжку. Улыбка не сходит с моего лица, и, когда мы выходим из деревни и направляемся к городку у озера, у меня уже сводит щёки.

Хотя я и проверяю время от времени свои руки, в глубине души я знаю: я не растаю. Я чувствую себя слишком живой, чтобы быть мёртвой. По моим венам течёт кровь, а разум гудит от всего нового, что я вижу, слышу и трогаю.

Мы бредём по тропинке вдоль берега. Под навесом шелестящих листьев пляшут свет и тени. На маленьких островках расселись бакланы, расставив крылья, чтобы высушить перья. Гуси криком предупреждают, чтобы мы держались подальше от их гнёзд в камышах, а пушистые гусята неуклюже переваливаются с ноги на ногу возле них.

На сцене одни музыканты сменяют других, их инструменты сияют на солнце, некоторые танцуют, а некоторые поют. Мелодии поднимаются в воздух и проплывают над озером. Бабушке бы так понравилось это представление! От этой мысли всё тело как будто становится тяжелее, а ноги больше не хотят плясать.

Бенджамин, должно быть, что-то заметил: он спрашивает, не хочу ли я отдохнуть и перекусить. Мы идём к лавкам с едой. Я выбираю нечто, похожее на пушистое розовое облако, – не представляю, каким оно может быть на вкус. Я отщипываю небольшие клочки и жду, когда они растворятся у меня на языке, а Бенджамин отрывает большие куски и скатывает их в маленькие розовые конфетки.

Солнце уже клонится к закату, а музыка всё играет. Мы успеваем ещё немного потанцевать возле сцены, в толпе живых, и вот я чувствую, что воздуха у меня в лёгких совсем не осталось. Наконец фестиваль подходит к концу, и мы идём обратно вдоль берега, любуясь серебряными отблесками лунного света на ряби озера.

Тело и голова у меня тяжёлые, я совсем выбилась из сил, но это одно из самых приятных ощущений, которые я когда-либо испытывала: я устала делать то, о чём раньше могла лишь мечтать. Я спешу домой – мне не терпится рассказать избушке и Старой Яге, как прошёл мой день.

– У тебя есть минутка? – спрашивает Бенджамин, когда мы доходим до его дома. – Хочу отдать тебе кое-что.

Он бежит внутрь и возвращается, держа в руке рамку, которая кажется мне знакомой. Это наша с бабушкой фотография, где я ещё совсем маленькая. Уши Бенджамина краснеют.

– Я взял её без спроса, прости. Но на то была веская причина.

Другой рукой он протягивает мне большой лист бумаги. Это зарисовка, которую он сделал тогда, в пещере. Только он добавил на картину бабушку. Она выглядит точно так же, как на фотографии, которую он взял, – широкая улыбка, полные гордости глаза. Бенджамин немного подправил первый эскиз, добавил теней и деталей. И теперь, когда я смотрю на картину, мои глаза больше не кажутся мне печальными: в каждом зрачке сияют радостные искорки.

– Надеюсь, ты не обидишься. – Бенджамин переминается с ноги на ногу.

– Мне очень нравится, – шепчу я. – Она прекрасна.

Огромная луна ярко светит надо мной, когда я пересекаю поле и подхожу к своей избушке. Что-то в её очертаниях изменилось, и я вглядываюсь в темноту, пытаясь понять, что именно.

С одной стороны крыльца вырос новый кусочек пола, а по бокам возвышаются две стены. Между стенами на равном расстоянии друг от друга растут три мощных побега, которые явно станут опорой для крыши. Когда я подхожу ближе, я понимаю: две избушки соединила новая комната.

Виноградные лозы расползаются по стенам и обвивают избушку Старой Яги. Даже сквозь тьму я могу разглядеть, что там, где они касаются стен и крыши, её избушка исцеляется. Стены стали крепче, выпрямились и сверкают в лунном свете, как будто кто-то натёр их воском.

Я ступаю по новому мягкому полу и вижу: посередине новой комнаты сидит Старая Яга, смотрит на свежие побеги, которые вырастают из стен и сплетаются над нами, образуя крышу. Джек примостился у неё на плече, но, завидев меня, он каркает, взлетает и пересаживается ко мне на локоть.

Старая Яга смотрит на меня с улыбкой, но не говорит ни слова. Я сажусь с ней рядышком, в тиши под звёздами, и мы всю ночь сидим и смотрим, как две наши избушки срастаются в одну.

Эпилог: Яга и больше, чем Яга

Моя избушка стоит на курьих ножках, но большую часть года её можно найти в маленькой деревушке неподалёку от мерцающего огнями города, раскинувшегося на изогнутом берегу озера. Через поле живёт мой друг Бенджамин, а в траве и цветах, разделяющих наши два дома, пасётся Бенджи. Правда, теперь он уже не ягнёнок, а толстый и вечно голодный баран. Ба, наверно, с радостью пустила бы его на мясной борщ. Я всё ещё скучаю по ней, но ведь она всегда здесь, со мной, в моих мыслях. Она приходит, когда бы я ни позвала её. Джек так и следует за мной, куда бы я ни собралась, а избушка всё так же бережно заботится обо мне.

Старая Яга тоже приглядывает за мной. Наши избушки срослись в одну. Ноги её избушки свернулись и вросли в пол, зато ноги моей стали толще, крепче и расставлены чуть шире, чтобы легче было выдерживать больший вес. Она теперь и бегает быстрее, к слову. Ни одна избушка не смогла нас обогнать, когда мы участвовали в летнем забеге в степи.

Я и живая, и мёртвая, и Яга. Я не такая, как все, кого я знаю. Но я счастлива. Ведь я могу путешествовать по разным мирам.

У нас в гостях часто бывают Яги. Они любят приходить и слушать рассказы о моей жизни, смерти и путешествии к звёздам. Они покупают настойку «Трость» у Старой Яги, рассказывают нам собственные истории и берут сборники Сказок Яги, которые я помогаю Яге Татьяне записывать и издавать гораздо чаще, чем раньше.

Я нашла себя и в мире живых. Я часто бываю в городке у озера, хожу в библиотеку, театр, а отец Бенджамина даже договорился, чтобы мне позволили пару раз в неделю посещать занятия в школе.

Моя судьба не предопределена, и мне это по нраву. Возможностей у меня не меньше, чем звёзд на небе. Ими переполнен и мир живых, и мир Яг; ими расцвечены даже праздники в честь мёртвых.

Я помогаю Старой Яге с проводами, а порой и сама провожаю души умерших. Выходит, быть Хранителем не так уж и плохо, если у тебя при этом есть и другая жизнь.

Но мы никогда не устраиваем проводы здесь, в Краю озёр. Пока мы в долине, избушка держит чулан для скелетов наглухо закрытым. Но, когда приходит время, избушка вскакивает прямо посреди ночи и уносит нас со Старой Ягой, а иногда и Бенджамина с отцом, в неведомые новые края. Я рада, что у моей избушки есть ноги. Благодаря им мы можем отправиться вместе в любую точку мира.

Мы путешествуем по островам и болотистым землям, по тропическим лесам и пустыням, крутым горам и глубоким каньонам. Когда мы прибываем на место, мы строим забор из костей, готовимся к пиру и зажигаем свечи в черепах. Пиры мы всегда устраиваем на славу. Мы поём и танцуем вместе с мёртвыми, слушаем их истории, а затем провожаем их сквозь Врата.

И всё же лучшие праздники для нас – это дни, когда Яги собираются все вместе. Старая Яга и Яга Онекин долго придумывали план, как заставить их встречаться не реже раза в год. Пока им удалось устроить гонки избушек в степи и большой хоровод в Краю Высоких деревьев. А совсем скоро мы проведём ночной заплыв на уютном пляже необитаемого тропического острова.

Сейчас наша избушка удобно устроилась в поле отца Бенджамина. Я сижу на ступеньках крыльца и наблюдаю за семейством оленей, пасущихся при свете луны. Рядом сидит Старая Яга, и дым от её трубки поднимается, кажется, до самых звёзд.

Джек возится возле нижней ступеньки, ищет червей. Недавно прошёл дождь, так что земля влажная и мягкая. Старая Яга указывает своей трубкой на лужицу, возле которой копошится Джек.

– Что ты видишь? – спрашивает она.

Я наклоняюсь и гляжу в воду, ожидая увидеть там своё отражение: рыжие волосы, рассыпающиеся из-под моей новой шерстяной шапки. Джек подбрасывает в воздух маленький камешек, он падает в лужу, и тёмная гладь подёргивается рябью. В небе пляшут искорки звёзд, серебряная луна и бесконечная дуга Млечного Пути. Я вижу целую вселенную в крошечной луже – и улыбаюсь.

Словарь Маринки

Адыгейский сыр – мягкий белый сыр.

Балалайка – треугольный музыкальный инструмент с тремя струнами.

Бегрир – ажурные восточные блинчики, политые мёдом.

Бессара – густой фасолевый суп.

Борщ – суп из свёклы; есть множество вариантов приготовления на любой вкус.

Ватрушка – круглая лепёшка с начинкой.

Вобла – рыба, часто подаётся высушенной и засоленной.

Квас – кислый газированный напиток, приготовленный на основе брожения из муки или хлеба.

Кисель – десерт из застывшего фруктового сока.

Козинаки – сладкий батончик из семечек, орехов и мёда.

Пастила – батончики из высушенного фруктового сока или пюре.

«Трость» – травяная настойка для умерших; названа в честь трости для ходьбы, так как помогает мёртвым совершить путешествие.

Тушёнка – консервированное тушёное мясо.

Уха – рыбный суп.

Чак-чак – жаренные во фритюре шарики или тонкие палочки теста, политые мёдом и оставленные застывать.

Шебакия – жаренное во фритюре кунжутное печенье, политое мёдом.

Щи – суп из капусты.

Интервью с Софи Андерсон

– Софи, расскажите, что вдохновило вас на «Избушку на курьих ножках».

– Бабушка рассказывала мне сказки про Бабу-ягу и её избушку на курьих ножках, когда я была совсем маленькой. Некоторые её истории меня пугали, но и восхищали одновременно. Баба-яга – больше, чем просто ведьма из сказок. Она бывает жестокой, но и доброй, способной к состраданию. Я хотела изучить именно эту сторону её характера, дать ей роль, которая объяснила бы и её связь со смертью, и страх, который люди испытывают перед ней.

Сама избушка вышла очень похожей на дом моей бабушки: в нём есть место и воспоминаниям об умерших, и празднику жизни с вкусными угощениями, красивой музыкой и удивительными историями.

Образ Маринки мне помогли создать мои дети, которые точно так же мечтают перелезть через забор и сами строить свою судьбу. Но, как только я начала описывать Маринку, она стала для меня невероятно реальной. Казалось, что её мир и история уже существуют, а я лишь приоткрыла для себя окошко и заглянула туда.

– Какие легенды и произведения из фольклора ваши любимые?

– Благодаря бабушке русские народные сказки [и былины. – Ред.] занимают особое место в моём сердце. Среди моих любимых персонажей Василиса Прекрасная, которая выполняет, казалось бы, невозможные поручения Бабы-яги, чтобы получить от неё череп с горящими глазами, который потом помогает ей избавиться от злобной мачехи; Снегурочка, которая искала любовь и счастье, хоть из-за этого ей и пришлось растаять; Садко, который играл на гуслях, пока морской царь не пустился в пляс и не устроил бурный шторм. Я люблю и другие сказки со всего света: африканские сказки об Ананси, мудром и хитром паучке, который однажды свил паутину до самых облаков, чтобы раздобыть у Бога Небес все его истории; афро-американские сказки о Братце Кролике, которому смекалка помогает одержать верх над более крупными зверями. И, конечно, восточные сказки «Тысячи и одной ночи» – прям рассказывала Шехерезада, чтобы спасти свою жизнь: эпические истории о странствиях, джиннах, колдунах, говорящих животных и волшебных предметах.

– Если бы вам удалось оказаться в избушке на курьих ножках на один день, куда бы вы отправились и почему? Чем бы вы занялись?

– Я всегда мечтала увидеть места, о которых говорится в сказках, что рассказывала мне бабушка. Так что я уселась бы на крыше избушки и смотрела бы, как она пересекает местность, где я живу сейчас, и валлийские холмы из моего детства, переплывает Ла-Манш и скачет через всю Европу, пока не доберётся до заколдованных лесов, озёр и морей на родине моей бабушки.

Но это далеко не всё!

Я столько всего в мире хочу увидеть своими глазами: огни северного сияния и нарвалов, баобабы и медведей, японских макак, принимающих ванны в горячих источниках, и порхающих бабочек-монархов.

Мы с избушкой отплясывали бы самбу на улицах Рио, поучаствовали бы в танцах с огнём на Фиджи, окунулись бы в Мёртвое море и прогулялись бы по улицам цветущей вишни в Корее. Не уверена, что один день способен вместить все мои планы, но было бы очень интересно попробовать! И конечно, всё это вдохновило бы меня на новые истории.

– Что вы изучали, когда работали над книгой?

– Я прочитала немало славянских сказок, в том числе все про Бабу-ягу, которые смогла найти. Ещё я изучила древние славянские верования, и многие идеи, которые я из них почерпнула, вошли в «Избушку на курьих ножках»: смерть как путешествие, стеклянные горы, чёрный океан и связь Бабы-яги с древней богиней смерти.

Я экспериментировала с русскими рецептами: сварила свой первый борщ и впервые в жизни попробовала хрен. Я слушала традиционную русскую музыку, выучила немало интересных русских пословиц и поговорок, и, сидя у себя в кресле, посетила удивительные уголки света: Африку, Венецию, Россию, Арктику – и всё это благодаря магии книг и фильмов.

– Ваша история затрагивает как радостные, так и грустные темы. Что вам хотелось бы, чтобы читатели вынесли для себя из сказки?

– Что жизнь состоит из радостей и печалей, одиночества и общения, гордости и сожаления. Жить – значит переживать всё это. Что-то может казаться вам душераздирающим, но на самом деле ничто не сможет по-настоящему разорвать душу в клочья. Всегда есть надежда на светлое будущее, и найти её вы можете в самых неожиданных местах – при встрече с юным другом или старой Ягой; в доме, который вы считали враждебным; в клюве птицы или в ряби, бегущей по поверхности лужи. Даже смерть может внушить нам веру в жизнь.

Надеюсь, мои читатели будут ценить каждое мгновение жизни, будь оно светлое или тёмное, и продолжат стремиться к счастью. Мы сами вершители своего будущего, и возможностей у нас не меньше, чем звёзд в небе!

Благодарности автора

«Избушка на курьих ножках» прошла долгий и удивительный путь, ведомая целым созвездием светил литературы. Вселенная благодарностей достаётся:

Яге Джемме Купер, моему агенту, за то, что подняла Маринку на крылья восточного ветерка, добавила мудрости на страницы книги и отправила её (со мной вместе) в мир с куда более обнадёживающим будущим.

Яге Ребекке Хилл из издательства Usborne и Яге Мэллори Касс из издательства Scholastic – моим редакторам, которые приняли Маринку с распростёртыми объятиями и позаботились о её истории со всей страстью и проницательностью, пока она не зазвучала громче, чем я могла себе представить.

Целому оркестру добрых и талантливых Яг-издателей, который дал Маринке силы переплыть чёрный океан и взобраться на стеклянные горы. Я благодарю каждого из вас, и отдельную трель балалайки посвящаю Бекки Уокер, Саре Стюарт, Саре Кронин, Анне Ховорт, Стиви Хопвуду и Ханне Рирдон Стюарт из издательства Usborne; публицисту Фрите Линдквист; Мелиссе Ширмер и Мейв Нортон из издательства Scholastic; Джордано Атерини из издательства Rizzoli Ragazzi, чьё прекрасное письмо вызвало у меня слёзы радости.

Блестящим художникам, которые превзошли все мои мечты, воплотив в жизнь избушку на курьих ножках: Кэтрин Милликоуп, которая создала идеальную обложку; Мелиссе Кастрильон, чьи потрясающие иллюстрации украсили обложку; Элизе Паганелли, которая околдовала страницы книги изысканными сказочными иллюстрациями; Red Nose Studios, которые представили «Избушку на курьих ножках» из магии и глины для американской обложки.

За заботу о моей душе, пока разум мой бродил по миру вместе с избушкой на курьих ножках, моя бесконечная любовь и признательность достаётся:

Моему мужу Нику и нашим детям Никки, Алеку и Сэмми. Вы заставляете мою вселенную сиять и переполняться чудесами.

Всей галактике моей семьи по обе стороны Врат: родителям Карен и Джону, братьям Ральфу и Россу; моим дедушке и бабушке, особенно Герде, чьи сказки вдохновили меня на эту историю, и всей семье, которую я обрела благодаря Нику, с отдельным тостом за Шейлу и Фрэнка за их безграничную любовь и доброту.

Моим друзьям: Лорейн, чей смех расцвечивает небо дивными красками; Джиллиан, которая поддерживает меня с другой стороны света; Мэтью, который дарит мне музыку, и Наде, которая поддерживала меня с момента, когда было написано первое слово этой истории. Ещё спасибо Кену за ручку, Мишель за заколдованную прялку и Кирану Милвуду Харгрейву за по-настоящему волшебную цитату.

Целая туманность благодарностей разлетается библиофилам, которые помогают книге попасть в руки читателя: библиотекарям, учителям, книготорговцам, рецензентам и блогерам (Джо Кларк, Фиона Нобл, Винсент Рипли, Скотт Эванс и Эшли Бут, вам – отдельная благодарность).

И главное – спасибо читателям, которые проводят своё драгоценное время за чтением этих строк и чьё воображение заставляет историю ожить. Когда книга находит своего читателя, её возможности становятся бесконечными, как звёздное небо.

Оглавление

Пролог

Проводы мёртвых

Бенджамин

Слишком тяжёлое одеяло

За забором

Пустыня

Нина

Урок плавания

Серина

Ещё несколько минут

Пляж

Правда и ложь

Следующий Хранитель

Болезненный раскол

Старая Яга

Сальма

Вверх тормашками

Риад

Вселенная всё шире

Колкие слова

Проблеск света

Церемония соединения

Темнота

Огонь

Земля снегов

Край Озёр

Сквозь Врата

Сажая семена

Ростки

Эпилог: Яга и больше, чем Яга

Словарь Маринки

Интервью с Софи Андерсон

Благодарности автора Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg