«Преданья старины глубокой»

Преданья старины глубокой (fb2) - Преданья старины глубокой [litres] (Преданья старины глубокой - 1) 2434K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Валентинович Рудазов

Александр Рудазов Преданья старины глубокой

У лукоморья дуб зеленый; Златая цепь на дубе том: И днем и ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом; Идет направо — песнь заводит, Налево — сказку говорит. Там чудеса: там леший бродит, Русалка на ветвях сидит; Там на неведомых дорожках Следы невиданных зверей; Избушка там на курьих ножках Стоит без окон, без дверей; Там лес и дол видений полны; Там о заре прихлынут волны На брег песчаный и пустой, И тридцать витязей прекрасных Чредой из вод выходят ясных, И с ними дядька их морской; Там королевич мимоходом Пленяет грозного царя; Там в облаках перед народом Через леса, через моря Колдун несет богатыря; В темнице там царевна тужит, А бурый волк ей верно служит; Там ступа с Бабою-Ягой Идет, бредет сама собой; Там царь Кащей над златом чахнет; Там русский дух… там Русью пахнет! Александр Сергеевич Пушкин

Глава 1

19 вересня 6714 года от Рождения Адама.

Велика Русь и обильна. Десятки княжеств, и в каждом правит Рюрикович. Владимир, Новгород, Суздаль, Рязань, Киев, Тверь, Волынь, Переяславль, Чернигов, Смоленск… Устанешь перечислять их все, да так и не перечислишь.

Но все же есть и границы у земель русских. Степи кочевые на полудне, города латинянские на закате, леса корельские на полуночи… и царство мрака на восходе. Тиборское княжество — самое крайнее. Восходнее него нет добрых земель, есть только Тьма и Кривда.

И, конечно, их порождения.

Костяной Дворец продувается всеми ветрами. Холод и мрак, туман и слякоть, да вечные тучи, затмевающие ясное небо. Угрюмые леса подступают с полуночи, болота непролазные с полудня, скалы Каменного Пояса[1] с восхода. Дикие земли, вдали от власти русских князей и половецких ханов. В этих краях только одна власть — власть Костяного Дворца и его хозяина.

Кащея Бессмертного.

— Хек. Хек. Хек.

Эти сухие холодные звуки прозвучали так, будто кто-то откашлялся. Кто-то, у кого сильно першит в горле. Но на самом деле то был смех. Равнодушный бесстрастный смех, без единой живинки, без души и чувства. Смех высохшего скелета… однако ж издавало его живое существо.

Ну, по крайней мере, отчасти живое.

Игорь Берендеич в ужасе смотрел на чудовище, которое так неосторожно поклялся прикончить. За руки его держали молчаливые стражи в глухих латах, веющих могильным холодом. Молодой князь даже не был уверен, что это люди.

Но сколь ни страшны слуги Кащеевы, сам он страшнее стократ.

Сухопарый костлявый старик, восседающий на железном троне, напоминал змею. Холодные равнодушные глаза, хищный нос коршуна, впалые щеки, неподвижные черты, мертвенно-сизая кожа, испещренная струпьями, похожая на ветхий пергамент. Он почти не шевелился — за последние десять минут на лице не вздрогнул ни единый мускул, не опускались веки, не дрожали губы.

Маска. Высохшая кожаная маска, туго натянутая на костяной череп, вот чем казалось лицо Кащея. С затылка и висков свисают пряди седых волос, но большая часть макушки — голая плешь. Усы и брови белоснежные, длиннющая борода свисает чуть не до пояса. Каждый волосок паутинной тонкости — невесомый, почти прозрачный…

Не человек на троне сидит — кошмар ночной.

Одеяние Кащея напомнило князю Игорю свое собственное, княжеское. Риза почти такого же покроя, такое же парчовое корзно[2], те же кожаные остроносые черевики. Вся одёжа — черным-черна, словно вороньи перья, лишь сверху да снизу малость вызолочена.

Только шапка не похожа на княжескую, что в форме полушара. Да и вообще не шапка — плешивую макушку Кащея плотно обвивает легкая корона из чистого железа. Зубцов ровнехонько дюжина, все острые, будто иглы. Кажется, что волосы растут именно из нее — выше этого железного обруча не взбирается ни единая волосинка. Никаких украшений ни в одежде, ни на короне — лишь обычное сукно и металл.

До такой степени тощ чудовищный старец, восседающий на железном троне, что без содрогания и глядеть нельзя. Кажется, дунь посильней — улетит, ударь разок — все кости старикашке переломаешь. Какая угроза может исходить от этого длиннобородого скелета? Он же едва с места сдвинется — тотчас от натуги помрет.

Однако первое впечатление часто бывает ошибочным.

— Как твое имя, русич? — бесстрастно спросил Кащей.

Игорь шумно выдохнул, собрал всю оставшуюся храбрость и смачно харкнул на каменный пол. Кащей молча проводил жирный шматок слюны одними глазами — голова даже не шевельнулась.

— Я имя свое, родителями даденное, и человеку-то не всякому скажу, а уж нелюди поганой и подавно не дождаться! — гордо провозгласил Игорь.

— Забавно, — по-прежнему без единого чувства в голосе сказал Кащей. — Как же мне тогда к тебе обращаться?

Игорь молча набычился, исподлобья глядя на железный трон.

— Ты полностью в моей власти, русич. Мне достаточно произнести одно слово, и эти дивии просто оторвут тебе руки. Прояви же учтивость перед лицом царя, назови свое имя.

— Ты не царь!!! — бешено взревел Игорь. — Ты нелюдь поганая, чародей черный, засевший в лесах дремучих и чинящий непотребие над людом православным! Никто тебя не короновал, ни над кем ты не царь!

— К чему такой высокий стиль? — равнодушно поинтересовался Кащей. — Я короновал себя сам, перед самим собой. Мне этого вполне достаточно. Всякий, кому это не по нраву, волен сбить с меня корону и вволю изведать царского гнева. Не испытывай же мое терпение, русич, представься. Я желаю знать имя человека, потревожившего мой покой.

Но Игорь по-прежнему молчал. Да и что тут удивительного? Надо быть полным дураком, чтобы сказать свое имя первому встречному.

Тем более такому, как этот.

— Забавно, — вновь прокомментировал его молчание Кащей. — Я вижу, ты положительно не хочешь назвать свое имя. Что ж, Игорь Берендеич, дело твое, неволить не стану.

Игорь вздрогнул, как от удара.

— Разумеется, я с самого начала знал, кто ко мне пожаловал, — пожал плечами жуткий старик. — Ты не к знахарке деревенской явился, князь, а к Кащею Бессмертному. Верно, слышал, что я делаю с теми, кто приходит без приглашения. Но все равно пришел. Для чего?

— Сразиться с тобой в бою честном, нелюдь! — прорычал князь.

— Честном, говоришь? — чуть шевельнул головой Кащей. — А что ты понимаешь под честным боем, князь? Взгляни на меня — я стар и немощен. Взгляни на себя — ты молод и силен. Правда, при мне слуги верные — пожелаю, и не будет тебе никакого честного боя, будет лишь голова княжеская на колу. Хек. Хек. Хек. Что на это скажешь?

Игорь понурился. Не так он представлял себе все это, совсем не так. В мечтах ему виделось триумфальное шествие по Костяному Дворцу. Челядь кащеева разлетится, как сухие ветки, а потом будет героическая битва один на один.

Конечно же, быстрая победа. Может быть, легкое ранение — чтобы потом остался героический шрам, напоминающий о великом подвиге. Злодей повержен, прекрасная Василиса спасена, их уста сливаются воедино на фоне рушащегося дворца…

С чего вдруг дворец Кащея должен обрушиться, Игорь особо не задумывался — просто именно так ему это представлялось.

И на тебе! Челядь вовсе не поспешила убраться с дороги — наоборот, безмолвно скрестила бердыши перед его носом. Их оказалось гораздо, гораздо больше, чем он предполагал дома… Молодой хоробр сумел-таки зарубить пару татаровьев, но остальные молча скрутили его и передали дворцовым стражам — дивиям. А уже эти доставили к своему повелителю.

И тот, разумеется, даже не собирался сходиться с Игорем в героическом двобое. А тем паче — позволить себя убить.

Нет, Кащей Бессмертный рассматривал князя, словно какое-то мелкое насекомое.

— Нелюдь поганая!!! — взревел Игорь, не выдержав этого равнодушного взгляда.

Он изо всех сил дернулся и сумел-таки высвободить руки из мертвой хватки дивиев — те не ожидали столь внезапного рывка. Молодой князь одним прыжком подлетел к трону, и на горле сомкнулась могучая рука.

Только вот горло принадлежало Игорю, а рука — Кащею.

— Хр-р-р… — невнятно пробулькал полузадушенный хоробр, с ужасом ощущая, как тощий старик без видимого труда поднимает его над полом.

Кащей выпрямился во весь рост, держа своего гостя, как кот крысу. Пальцы, похожие на голые костяшки, неохотно разжались, и Игорь брякнулся на пол, растирая горло. Приложи Кащей чуть больше усилий, он просто оторвал бы ему голову голыми руками, и оба это прекрасно понимали.

— Встань, князь. — Старик пихнул корчащегося юношу носком черевика. — Негоже владыке целого города в пыли валяться. Не по чину. К тому же пол чистый, а вот ты — не очень. Через болото шел?

— Через болото… — стыдливо признался Игорь.

Костяной Дворец расположился так, что даже просто подойти к нему удается далеко не каждому. С полуночи сплошь глухие вековечные леса, соваться в которые молодой князь побоялся — говорят, тамошние лешие куда крупнее и злее привычных лесовиков тиборских рощ. И с Кащеем в большой дружбе — незваного гостя не пропустят.

Подобраться с заката оказалось и того труднее — эта сторона обращена как раз к обжитым землям, к Святой Руси, и там у Кащея сплошь кордоны. Татаровьины, дивии, псоглавцы и, говорят, еще кое-кто похуже…

Поэтому князь обошел Кащеево Царство по большой дуге и явился в цитадель с полуденной стороны, едва не попав в плен к людоящерам и чуть не утонув в болоте… но все-таки дошел.

Хотя лучше бы не дошел.

— Я не желаю тебе худа, князь, — холодно сказал Кащей. — Вижу, что явился ты не просто ради свершения подвига — судя по твоему гневу, я чем-то тебя сильно обидел. Может, скажешь, чем? Не припоминаю, чтобы в последние годы я вредил Тиборскому княжеству…

— Издеваешься, да?! — скрежетнул зубами Игорь. Натренированная рука привычно потянулась к поясу, ища рукоять меча. — Верни мне жену, нелюдь!

— Кого-кого? — по-прежнему равнодушно осведомился Кащей.

Но теперь это было уже какое-то удивленное равнодушие — Игорю даже показалось на миг, что в голосе жуткого старика скользнули человеческие нотки.

Конечно, на самом деле такого быть не могло — все знают, что Кащей-Ядун на диво бездушен и бессердечен, чувства и страсти ему воистину неведомы. Никто и никогда не видел, чтобы он хоть единожды улыбнулся — пусть бы даже зловредно.

— Вот уже два века княжества русские и царство твое бок о бок живут, не враждуют, — с огромным трудом подавил гнев Игорь. — Зачем же ты, царь, бесчинства учиняешь?! Зачем у князя Ратичского честную супругу умыкнул?!

Игорю пришлось проглотить всю гордость без остатка, чтобы произнести такие слова. Никто на Руси не признавал Кащея Бессмертного царем, а его поганые земли, населенные татаровьинами, псоглавцами и людоящерами, — царством.

Хотя и прийти к нему, чтобы в лицо заявить, кто он на самом деле такой, духу ни у кого не хватало. Да, примерно раз в три-четыре года кто-нибудь непременно заводил разговор о том, что не дело, мол, терпеть по соседству такое непотребство, пора уж наконец укорот Кащею дать. Но дальше разговоров никогда не заходило — большинство князей придерживались разумной политики «коли не ковырять, так не особо и пахнет».

Да и сам Игорь уже несколько лет княжит в городе, расположенном фактически на границе с Кащеевым Царством, но до этой осени даже не помышлял о том, чтобы идти в Костяной Дворец походом.

Нет, бывало, конечно, иногда — все-таки двадцать пять едва-едва стукнуло, кровь молодая еще вовсю играет. Порой перепивал Игорь меду хмельного, да вина зеленого, и начинал хвастаться перед дружками-приятелями, что вот, мол, как-нибудь соберется, да и пойдет с Кащеем ратоборствовать. А те знай поддакивали, да княжеское угощение за обе щеки наворачивали. Ясное дело, все наперебой кричали, что тоже с ним пойдут, помогут стражу Кащееву по кустам разгонять.

Только дружки тем и отличаются от друзей, что хороши лишь на пиру, да в веселье. А как до дела доходит, тут их и след простыл.

Но, конечно, Игорь Берендеич так и ограничился бы пьяным хвастовством, не случись страшное. Жена его, Василиса, дочерь покойного боярина Патрикея, Прекрасная да Премудрая, пропала невесть куда. А ведь еще месяц медовый не до конца закончился! Игорь только-только начал во вкус входить! И нате — пропала посреди ночи, прямо из своей горницы…

Как же клял себя Игорь, что впервые со дня свадьбы оставил молодую жену одну! Как же проклинал воеводу, уговорившего его поехать на ночную охоту — боевой дух-де в дружине поднять, а то они уже ворчать начали, что князь не о ратных делах думает, а лишь о бабе своей златокудрой! Чуть не зарубил сгоряча полководца.

Следов никаких не отыскали. У дверей Василисиных покоев всю ночь простояли двое стражей — самые верные, самые надежные, самые могучие и самые… пожилые. Игорь сам лично отобрал двух богатырей из числа тех, что о женских утехах и думать позабыли — естество мужское уже и рогатиной не подымешь.

Упаси Господи — в любимой жене он не сомневался нисколько! А вот во всех остальных — очень даже. Будь Василиса не его супругой, а чужой, так он бы княжеский венец отдал за то, чтоб ее умыкнуть. Недаром же ее Прекрасной прозвали…

Кустодии[3] ничего не заметили. Чернавка, в Василисиной светлице почивавшая, так и проспала всю ночь без задних ног. Только и обнаружили, что распахнутое окно, да височное кольцо на подоконнике. И капельку крови на нем — видно, Василиса успела в последний миг его выдернуть, весточку мужу оставить.

А вот о ком та весточка, кто похититель — поди разгадай…

Ан разгадали все ж таки. Брат Василисы, Кирилл-Грамотей, покумекал, да и смекнул, что ни один человек не сумел бы уволочь Василису аж из верхней светлицы терема в пять этажей. Да еще так, что никто не проснулся. Чай, не колечко украл, не шапку — женщину живую! А Василиса хоть ростом и невысока, да и станом стройна, но в карман ее не запихнешь, за пазуху не спрячешь.

Значит, не человек то был вовсе, а некий злыдень чародейный!

Стал тогда Кирилл видоков опрашивать, и отыскал таких, что видели, как летел по небу черный вихорь. Сначала к терему княжескому, а потом — оттуда. И прямо на восход. А на восходе у нас известно кто угнездился…

Точно, Кащей Бессмертный, больше некому. Кто ж, кроме него, сумеет такое проделать?

Ни на миг не усомнился Игорь. Да и что тут сомневаться? Приказал он стражников нерадивых прогнать с позором из дружины, а чернавку глупую высечь как следует, и стал думать, как свою ненаглядную у Кащея проклятого отобрать.

Войной пойти?.. Силенок маловато — надо брата на помощь кликать, одному не справиться. Да только пока-то брат соберется, пока-то явится, Кащей уж сто раз успеет… на этом месте Игорь начал рвать на себе волосы и громогласно богохульствовать.

Значит, надо так идти, без брата. Собрать дружину малую, да поспешать к Костяному Дворцу — не так уж и далеко до него, пешим ходом за две седмицы дойти можно, а конным — вовсе за одну.

Да только отговорил его Кирилл-Грамотей — у Кащея-то всюду наушники, за каждым деревом глаза прячутся, в поднебесье коршуны сторожевые парят, добычу выискивают. Узнает он, что к нему гости идут, да и утащит Василису незнамо куда.

А то и вовсе убьет, чтоб никому не досталась.

Растерялся князь. Так что же делать-то? А в одиночку идти, как прежде богатыри хаживали, подсказал Кирилл. Знамо дело, во всей дружине лучше Игоря Берендеича ратника нет — если кто и дойдет, так только он сам. А там уж либо Кащея сразит в честном бою, либо просто выждет случай удобный, да и возвернет потихоньку Василису обратно.

Именно так Игорь и поступил.

— Хек. Хек. Хек, — равнодушно рассмеялся Кащей. На самом деле он просто негромко произнес эти три коротких сухих слова, но для него они равнозначны были хохоту. — Как, говоришь, жену твою зовут?

— Василисой! Верни мне ее, царь, недоброе дело ты сотворил! Верни, и я все забуду, уйду! Уйду, и зла держать не стану!

— Василиса… — поджал тонкие губы старик. — Нет, не знаю такой, нет у меня жены с таким именем.

— Конечно, нет! — бешено сжал кулаки Игорь. — Не твоя она жена, а моя! Моя!!! Верни ее мне!!!

— Не кипятись так, князь, голова лопнет, — равнодушно взирал на его раскрасневшееся лицо Кащей. — Когда я похищаю женщину, то делаю ее своей женой. Ныне у меня их сорок девять — со всех концов света, из всех уголков мира. Было пятьдесят — люблю круглые числа, — но этой весной одна умерла. Новой пока не обзавелся. Говоришь, эта твоя Василиса очень красивая? Опиши-ка ее.

Игорь начал подозревать, что над ним насмехаются. А если даже Кащей говорит правду — все одно, не место такой погани на белом свете.

Молодой хоробр неожиданно для самого себя метнулся к ближайшему дивию, выхватил у него из-за пояса кривую саблю, прежде чем тот успел хотя бы шевельнуться, прыгнул к Кащею… и единым ударом снес тому голову!

— Ну, теперь и помереть не страшно! — выдохнул он, ожидающе поворачиваясь к дивиям.

Но те отнюдь не спешили мстить за хозяина. Молчаливые вои стояли неподвижно и смотрели сквозь прорези в шлемах на обезглавленное тело.

Голова Кащея, упавшая на пол, мгновенно вспыхнула и превратилась в горстку пепла. Но тело продолжало стоять на ногах. А в следующую секунду из обрубка шеи проклюнулся какой-то росток, стремительно выросший и превратившийся в новую голову, точно такую же, как прежде. Кащей наклонился, поднял с пола упавшую корону, отряхнул с нее пепел и вернул на плешивую макушку.

— Перед тем, как делать такую глупость, ты мог бы поразмыслить — а за что меня прозвали Бессмертным? — равнодушно сказал Кащей, перехватывая руку Игоря, невольно метнувшуюся срубить и эту голову. — Заберите у него саблю.

Дивий молча повиновался.

— Молод и горяч, — отшвырнул от себя князя Кащей. — И глуп. Тебе никогда не дожить до преклонных лет, князь, ты слишком часто совершаешь необдуманные поступки. Сначала обвинил меня в похищении твоей жены, полагаясь лишь на догадки какого-то недоумка. Потом отправился сражаться со мной в одиночку. И, наконец, всерьез рассчитывал, что тебе удастся убить меня, Бессмертного. Что же мне с тобой сделать, князь? Вероятно, казнить? Или лучше сначала подержать в подземелье годок-другой?

— Мой брат отомстит за меня! — сквозь зубы процедил Игорь.

— Глеб Берендеич, князь Тиборска? — вновь уселся на трон Кащей. — Нет, я не стал бы на это полагаться. Были князья до него, будут и после. А Кащей Бессмертный — один-единственный.

— Ты можешь срубить мне голову… — глянул исподлобья Игорь, — …но хотя бы скажи правду!

— О чем?

— Что ты сделал с Василисой?!

— Да не брал я твою Василису, — безразлично пожал плечами Кащей. — Даже не видел никогда. Хотя теперь постараюсь увидеть — интересно, чего ради ты сунулся в Костяной Дворец.

— Лжешь!!! Ты!..

— Подумай как следует — какой мне резон тебя обманывать? — равнодушно посмотрел на него бессмертный царь. — Для чего?

— А кто же тогда ее похитил?.. — растерялся Игорь, запоздало соображая, что лгать Кащею и в самом деле вроде как незачем…

— Ну, не один я на Руси умею летать по воздуху и умыкать девиц. В Кавказских горах живет один такой колдун, Джуда, старичок с бородой в сажень — он тоже любит пополнять свой гарем за чужой счет. Впрочем, это не имеет значения. Я могу с доподлинной точностью узнать, что случилось с твоей Василисой. Хочешь ли ты этого?

— Как? — недоверчиво покосился на него князь Ратича.

— Ты забыл, какие силы мне подвластны? Следуй за мной.

Костлявый старик в короне легко поднялся с трона, быстрым движением одернул плащ и размашистым шагом направился к выходу. Игорь Берендеич замешкался. Однако царь Кащей высказал вполне недвусмысленное пожелание, поэтому огромные дивии мгновенно схватили молодого князя подмышки и потащили следом.

— Отпустите, я сам пойду! — возопил Игорь.

— Отпустите его, — равнодушно приказал Кащей, даже не оборачиваясь.

Костяной Дворец! В тронный зал кащеевых чертогов князя приволокли связанным, с мешком на голове, так что разглядеть по пути удалось немногое. Однако теперь, когда такая возможность представилась…

До сего дня князь Игорь полагал, что вотчина царя Кащея должна быть такой же, как он сам, — воплощением наижутчайшего кошмара. И снаружи она именно такой и была — зловещей темной цитаделью, лежащей меж угрюмых лесов, топких болот да черных гор. Но вот изнутри…

Богатство и роскошь — вот что бросалось в глаза. Стены облицованы червонным золотом, столбы и колонны — чистое серебро, потолки украшены драгоценными каменьями, лестницы выстланы лучшим перламутром, словно крылья Жар-Птицы. Полы мраморные, а кое-где — вовсе хрустальные. Собери всех князей да бояр русских, сколько их ни есть, свали в единую кучу все их сокровищницы — и то не наберется даже на четвертинку такой диковины.

— Ну и богат же ты, царь!.. — невольно выдохнул князь.

— А ты думаешь, для чего ко мне все время лезут подобные тебе? — безразлично пожал плечами Кащей. — Дивись, князь, дивись — это все еще только пустяки, игрушки. Вот в казне моей — там подлинное сокровище.

— И все награблено, все похищено у честных христиан… — с какой-то отрешенностью вымолвил князь.

— Под «честными», надо полагать, ты имеешь в виду себя? Хек. Хек. Хек, — сухо рассмеялся-откашлялся Кащей. — Все-таки ты глуп, князь. Молод и глуп. Этот дворец стоял здесь, когда Рюрик явился в Новгород. Этот дворец стоял здесь, когда Бус Белояр корчился на кресте. Этот дворец стоял здесь, когда везущий Христа осел вступил в Иерусалим. Этот дворец стоял здесь, когда на далеком полудне под деревом сидел молодой царевич Гаутама. Этот дворец стоит здесь уже бессчетные тьмы веков, князь. Я видел времена, когда и самой Руси еще не было на свете.

Кащей окинул съежившегося русича ледяным взглядом, выждал, пока тот полностью осознает свою ничтожность, ощутит, как мимолетна и недолговечна жизнь смертного человека, а потом равнодушно добавил:

— Однако не буду скрывать — эти богатства я награбил, а не заработал.

Процессия остановилась у золотой арки, ведущей в небольшой садик под крышей. Возле нее на цепи сидели две змееподобные твари… но Игорь протер глаза и сообразил, что тварей не две, а лишь одна — двухголовая, с птичьими лапами.

— Амфисбена, — равнодушно пояснил Кащей, легонько касаясь чешуйчатой башки. — Моя любимица. Не подходи близко, князь, она огнем пышет.

А Игорь и не собирался приближаться к этому чудищу. Он обошел ее, плотно прижимаясь к стене, покуда Кащей поглаживал верного стража. Жуткая амфисбена аж буркотала от удовольствия.

В центре сада бил фонтан, кругом росли цветы, а чуть справа расположилась золотая беседка. Там возвышался ажурный хрустальный столик на длинной витой подставке. А на столике — огромное блюдо с одним-единственным краснобоким яблоком посредине.

— Хочешь? — предложил Кащей, подбрасывая фрукт в ладони. — Последнее осталось.

— Нет-нет, не хочу! — торопливо отказался Игорь. Угощение из рук этого колдуна он не принял бы ни за какие сокровища.

— Не хочешь — как хочешь, — безразлично пожал плечами старик, вгрызаясь в яблоко сам. — Смотри, пожалеешь. Хорошие яблоки в этом году уродились.

Обкусав спелый фрукт со всех сторон, Кащей швырнул огрызок амфисбене. Две змеиные головы немедленно принялись грызться из-за подачки. Игорь смотрел на это расширившимися глазами — там, куда капала слюна чудища, трава в мгновение ока жухла и увядала.

— Подойди сюда, князь, — приказал Кащей, склонившись над блюдом. — Дотронься-ка.

Игорь даже не шелохнулся. Но над ним тут же нависли дивии — один схватил парня за плечи, второй силком заставил коснуться гладкой поверхности. Князь едва не зажмурился — он все еще ожидал какой-то каверзы. Но ничего не произошло — на ощупь блюдо оказалось точно таким же, как любое другое.

— Думай о своей Василисе, — послышался холодный голос. — Вспоминай ее. Представь воочию.

Игорь невольно заулыбался — лицо суженой и так стояло перед его взором день и ночь. Кудри — словно золото червонное, глаза — небесная синь, губы — чистый коралл, зубки — белее перламутра, кожа — будто снег свежевыпавший. Верно сама Лада[4] не была столь прелестна, как возлюбленная Игоря!..

…и тут его восторженные мысли резко запнулись. В блюде отразилась Василиса — как живая. Кажется — руку протяни, и коснешься. Только вид ее молодого князя совершенно не обрадовал… потому что Василиса лежала в постели.

И отнюдь не одна.

— К-кто… к-кто это?!! — бешено прохрипел Игорь, не в силах отвести глаз от умиротворенного усатого лица. Черноволосая голова покоилась там, где дотоле пребывала исключительно голова самого Игоря.

— То ли не узнал? — равнодушно посмотрел на него Кащей. — Вон, одежа на полу лежит — облачи-ка мысленно в нее человека.

Игорь представил этого усача в указанном наряде… и едва не зарычал от гнева. Юрий Изяславич, сынок боярский, детский дружок Василисушки! Ах, блудница, ах, предательница! Ведь он, Игорь, этому Юрку по ее, змеюки, просьбе, чин тысяцкого дал, златом-серебром осыпал!.. а он, иуда!..

— Да как же так?.. — с какой-то детской обидой посмотрел на Кащея князь. — Только воротилась, и уже?.. Вот ведь девка блудливая, а!.. А кто ж ее похитил-то тогда?..

— Ты что, все еще не понял? — чуть приподнял правую бровь старик в короне. — Нет, все-таки ты удивительно глуп, русич.

Игорь проглотил оскорбление — в его глазах стояла лишь растерянность и недоумение.

— Ее никто и не похищал, — терпеливо объяснил Кащей. — Это всего лишь хитрая ловушка. Твоя жена со своим братцем обвели тебя вокруг пальца, как слепого щенка.

— Кирилл, змей подколодный!.. — догадался Игорь.

— Именно так. Тебя специально направили ко мне, да еще в одиночку — знать, ведали, как я обычно поступаю с такими храбрецами. А супруга твоя благополучно вернулась и стала самовластной княгиней. Думаю, она задумала это еще до того, как пошла с тобой под венец. Любопытно, она уже объявила себя вдовой, или все же собирается еще немного выждать для приличия?

— Своими руками задушил бы гадюку… — сжал кулаки князь.

Глаза Кащея остались прозрачными кристалликами льда. Ни один мускул на лице не дернулся. Однако судя по чуть искривившейся губе — самую чуточку! — царь нежити пришел в хорошее расположение духа.

— Полагаю, я мог бы тебе помочь, — равнодушно сообщил он. — Не за просто так, конечно.

— Все проси, все отдам! — загорелись глаза Игоря.

Горячий князь сейчас был охвачен одним-единственным чувством — жаждой мести! Ради этого он готов был саму душу свою продать!

— Бери всю казну мою — не жаль! — вскричал он.

— Заманчиво, — ничуть не воодушевился Кащей. — Но меня в данный момент интересует нечто другое.

— Что?! Скажи только — что?!

— Твоя супруга.

— Василиса?.. — озадаченно приоткрыл рот Игорь. — Но…

— Или ты и дальше собираешься держать в женах ту, кто все равно что вонзил тебе нож в сердце?

— Никогда!!! — заревел диким туром князь. — Я эту стервь самолично на кол посажу!.. на костре сожгу!.. повешу!.. утоплю!.. задушу своими руками!..

— Так почему бы вместо этого не отдать ее мне? Ведь, кажется, именно у меня ты и собирался ее искать?

В глазах князя начала появляться заинтересованность. А и в самом деле — почему бы вместо легкой смерти не даровать проклятой изменнице вечный плен в этом дворце и Кащея Бессмертного новым мужем?.. И верно — то-то будет славная месть!.. то-то посмеются на небе рожаницы!..

А для посажения на кол и Юрка с Кирькой хватит — уж на них-то он отыграется вволю!

— Бери ее, царь! — скривился в зловещей ухмылке Игорь. — Забирай! Только отпусти мне вину — вижу теперь, что напраслину я на тебя возвел…

— Что есть, то есть, — равнодушно согласился Кащей. — Что ж, пусть будет так. Я сам доставлю тебя до Ратича, и сам заберу то, что ты мне только что отдал.

— По рукам! — протянул десницу Игорь.

Равнодушные змеиные глаза чуть опустились, глядя на розовую ладонь. Кащей не ответил на жест — даже не шевельнулся. Игорь несколько секунд держал руку на весу, а потом опустил обратно, безуспешно пытаясь сгладить неловкость.

Впрочем, сам Кащей Бессмертный теперь уже не вызывал у него такого отвращения, как прежде. Наоборот — у князя словно свалилась гора с плеч, на душе стало легко и весело, а мертвое лицо-маска хозяина дворца стало казаться даже где-то симпатичным. Наверное, так чувствует себя висельник на эшафоте, с чьей шеи только что сняли веревку, разрешив идти куда глаза глядят, — все вокруг словно превращаются в лучших друзей, которых хочется обнять и расцеловать.

Правда, взамен в душе поселились гнев и горе на Василису-изменницу… но эту беду нетрудно поправить. Вот у боярина Мстивоя тоже дочка созрела на загляденье — Марьюшка-красавица…

Вдовцом Игорь проходит недолго, это уж точно.

Князь снова посмотрел в волшебное блюдо — теперь вид Василисы, милующейся с этим усатым кобелем, вызывал у супруга-рогоносца какую-то странную радость. Недобрую такую, нехорошую…

— Говоришь, у тебя как раз пятидесятой жены не хватает?.. — злорадно усмехнулся он, переводя взгляд на старика в железной короне. — Ну что ж, поделом ей, паскуде…

— Поделом, — равнодушно согласился Кащей. — Хек. Хек. Хек.

Глава 2

Иван широко улыбался. Утро выдалось замечательное. Вересень уже на дворе, а погодка по-прежнему на загляденье — тепло, хорошо. Благодать! Вон, птички летят какие-то, курлычут — в полуденные земли подались, перелетные! Ладно им в поднебесье порхать, крылатым!

Князь Берендей Вячеславич, один из младших сыновей Вячеслава Владимировича, сына Владимира Мономаха, всю молодость промыкался приживалой у старших братьев. Однако ж потом сумел-таки выдвинуться, уговорил тогдашнего князя киевского дать ему собственную волость. Как раз Тиборск в тот год изгнал очередного князя — не полюбился чем-то.

Берендея туда и определили.

До того в Тиборске князья сменялись чуть не каждый год — не приживались отчего-то. А вот Берендей прижился — до старости просидел в Тиборске, никуда больше не переходил, никому нового владения не уступил. А помер старик — заспорили князья, кому теперь в Тиборск садиться. Спорили, спорили, а как опомнились, глядят — уж давно Глеб, старший сын Берендеев, отцовский трон занял и слезать что-то не торопится. Начали было соседи усобицу, да как-то все само потихоньку заглохло…

И то сказать — времена уж давно сменились, наставление Ярослава Мудрого много лет как устарело. Род Ярославов размножился, распался на десятки ветвей, уже не распознаешь — кто кого старше, кто кому кем доводится, кому где в какой черед княжить… Князья друг другу уже не близкие родовичи, как когда-то, а троюродные, четвероюродные, а то и вовсе один Бог знает какие братья да племянники… Сплошь споры, неурядицы — не диво, что все чаще не по старой Правде наследуют, а по закону отчины: где отец сидел — там и сын сядет.

Куда как проще.

Да и князь Глеб не из таковских, чтоб спокойно вотчину кому-то там уступить. Он молодец не из пугливых. На него тележным колесом не наедешь, совиным криком не пуганешь… И разумом князя Господь не обделил…

А вот меньшому сыну князя Берендея до Глеба далеко. Сначала отец, а потом и старшой брат попросту махнули на Ивана свет Берендеича рукой — неумен княжич, на удивление неумен. Ни к какому делу не приткнешь. Недаром же дураком прозвали. Конечно прозвище это двойной смысл имеет — при непорочных девицах его лучше не произносить, стыда не оберешься…

Однако Иван его вполне заслуживал. В обоих смыслах.

Сейчас княжич скакал по лесной тропе навстречу восходящему солнцу, время от времени шмыгал носом (ширинку[5] он давно потерял, так что соплей в ноздрях скопилась тьма) и напевал песенку:

Отломилась веточка От родного дерева, Откатилось яблочко От садовой яблони! Уезжает молодец От родимой матушки, В ту ли чужедальнюю Темную сторонушку…

— Хорошо поешь, душевно! — донесся из кустов сипловатый баритон.

— Благодарствую на похвале! — весело крикнул в ответ Иван. — Кто таков, добрый молодец?

— Хороший человек в беде тяжкой, — ответил неизвестный. — Сам не выберусь… Подсоби, а?.. Что тебе стоит?

Иван натянул поводья, хлопнул Сивка по шее и легко спрыгнул на землю. Помочь кому-нибудь он никогда не отказывался.

Конь захрапел, настороженно косясь в сторону кустов. На губах рысака выступили хлопья пены. Иван нахмурился, перехватил узду покрепче и дернул Сивка за собой. Силушки в руках молодого богатыря хватало — несчастный коняга волей-неволей поплелся к кустам.

— Ну, где ты тут?.. Ы-ы-ё!!! — отшатнулся Иван.

Ладонь невольно разжалась, Сивка высвободился, истошно заржал, встал на дыбы и бросился наутек. Иван метнулся было вдогонку, да поздно, поздно — перепуганный конь мчался что есть духу. Княжич и сам в первый момент едва не наложил в портки.

Потому что прямо за кустами сидел огромный волк.

Сидел однако ж смирно, не бросался, так что Иван хоть оцепенел, хоть взялся за меч, но в драку пока не полез. Даже стал понемногу отходить от испуга.

— А кто звал?.. — озадаченно огляделся он по сторонам. — Звал же кто-то…

— Я звал, — хмуро ответил зверь.

— Е-ма!.. — выпучились глаза парня. — Волк говорящий!..

Волк угрюмо смотрел на него, не произнося ни слова.

— Ну-у-у-у… — восхищенно цокнул языком Иван, сообразив, что прямо сейчас на него нападать не станут. — Прямо как в сказке!..

— У кого-то как в сказке, а у кого-то лапа в капкане, — сумрачно буркнул волк. — Может, все-таки поможешь?

Княжич только теперь обратил внимание, что зверь сидит в очень неудобной позе, а левая передняя лапа у него покрыта запекшейся кровью. Иван почувствовал, как по горлу проскальзывает тугой комок — он ужасно не любил смотреть на открытые раны. Воротило.

Капкан-самолов оказался очень необычным. Иван не слишком-то разбирался в охотничьих премудростях, но распознать серебро вполне мог. Кому же это пришла на ум такая причуда — сковать из серебра целый капкан? С таким богатеем и знакомство бы завязать не худо — у него, видать, монет куры не клюют…

Однако кроме этого капкан еще и был обвязан ремешком, увитым необычными растениями — голубая травка с четырьмя цветками и нечто вроде гороховой лозы с листьями крестиком и багровым цветочком. Оба растения явно причиняли волчаре боль, да нешуточную.

А уж выглядел волчара настоящим чудищем, что и говорить! Матерый, гривастый, в холке выше обычного волка на добрый локоть, шерсть гладкая-прегладкая, словно гребнем расчесана, серая-пресерая — ни единого волоска иного цвета. Клычищи огромадные, лапы мощные, когти длинные, уши торчком, а глаза…

Человеческие глаза-то, не звериные.

— Оборотень! — ахнул Иван, догадавшись, на кого нарвался. — Волколак!

— Ну, в целом правильно, — уклончиво ответил волк. — Хотя тут есть свои нюансы…

— Чур меня, чур, чур, чур! — испуганно замахал руками княжич, не поняв последнего слова и решив, что это злое заклинание.

— А-а-а, да ты, оказывается, трус… — разочарованно фыркнул оборотень. — А я-то думал — храбрец…

— Лжу наводишь, нечисть! — обиделся Иван. — Я княжеский сын, мне бояться невместно!

— Да? Ну так подойди поближе, если не трусишь…

— А что думаешь?! И подойду!

Иван и в самом деле сделал несколько шагов вперед, остановившись ровно на таком расстоянии, чтобы волколак не сумел дотянуться зубами или лапой. Капкан держал его мертвой хваткой.

— А если еще ближе? — предложил оборотень. — Не забоишься?

— А-а-а, хитрый какой! — расплылся в улыбке княжич, обрадованный, что вовремя разгадал каверзу. — Я еще ближе — а ты меня на клык?!

На волчьей морде явственно отразилось недовольство и досада. Даже сквозь шерсть можно было понять, насколько оборотню хочется обматерить догадливого молодца.

— Тебя зовут-то хоть как, парнище? — наконец вздохнул волк.

— Люди Иваном называют… — уклончиво ответил княжич.

— Еврей, что ли? — не понял оборотень.

— Почему вдруг? — удивился Иван. — Русский я человек!

— А что тогда имя еврейское?.. а, ну да. Вы ж теперь все крещеные… — снисходительно усмехнулся волк.

— А ты некрещеный, что ли?.. — начал было княжич, но запнулся на полуслове. И то сказать — решил, будто оборотень крещен может оказаться!

Волк задумчиво поднял морду к небесам. Иван посмотрел туда же, но ничего интересного не увидел.

— Чего там? — с любопытством спросил он.

— Да так, ерунда всякая. Солнце. Птички. Деревьев макушки. А я вот тут — в капкане сижу…

— Чего?

— Освободи, а? — недовольно поморщился оборотень. — Ну что тебе стоит, Иван? Вот, гляди — тут всего-то и нужно, что ремешок развязать, да дуги разомкнуть. Даже дурак справится!

Иван угрюмо засопел, пытаясь сообразить, как оборотень разузнал его прозвище. В голову ничего путного не приходило — только чепуха всякая.

— Ага, я тебя, значит, выпущу, а ты меня тут же и сцапаешь, да? — наконец разродился он. — Нетушки! Я, может, и дурак, но не настолько!

— Я не ем человечину, — мрачно ответил волколак. — А ел бы — давно бы вживе не остался.

— Это как? — заинтересовался Иван. Всякие занятные истории он очень любил.

— А вот выпусти — тогда расскажу.

— Хи-и-итрый… Нечисти верить нельзя.

— Мне — можно.

— А чем докажешь?

— Да чем хочешь. Освободи меня, Иван, а я тебе еще пригожусь!

— Побожись, что не цапнешь!

— Вот те крест! — неловко перекрестился свободной лапой волк.

Иван сразу успокоился и, к великому удивлению оборотня, действительно подошел вплотную. Молодой богатырь совершенно невозмутимо наклонился, размотал ремень, уперся ногой в одну из дуг капкана и что есть мочи потянул на себя другую. Серебряные челюсти разочарованно клацнули, но все же отпустили мохнатую лапу.

Княжич попытался было прихватить драгоценную принаду[6] с собой, но огорченно обнаружил, что сделать это невозможно — большая часть капкана вкопана в землю и весит ого-го сколько! Тут, пожалуй, разве что Святогор управится. Стало понятным, почему оборотень не сумел сбежать вместе с капканом…

— Ой, да ты же некрещеный! — спохватился Иван, резко отпрыгивая назад и усиленно крестясь. — Чур меня, чур, нечистая сила! Никола Заступник, спаси, сохрани! Егорий Храбрый, оборони, защити!

— Да не трясись ты… — лениво ответил волколак, зализывая израненную лапу. — Ох, хорошо-то как… Теперь бы еще поесть чуток — три дня крохи во рту не было…

— Не подходи! — выхватил из-за пояса нож Иван. Длинный, обоюдоострый — с таким как раз хорошо обороняться от волка. — Врешь, нечисть, не возьмешь!

Оборотень вздохнул, а потом с трудом перекувыркнулся через голову, поднялся на задние лапы и начал превращаться. Кости явственно заскрипели, изменяя форму и становясь в новую позицию, шерсть ушла внутрь, открывая загорелую, выдубленную на ветру кожу, когти резко сократились до ногтей, лапы стали ступнями и ладонями, а волчья морда преобразилась в обычное человеческое лицо.

Все превращение заняло считаные мгновения — Иван не успел моргнуть даже двух раз, а вместо зверя уже стоит человек.

Бывший волк потянулся, расправляя затекшие суставы, усмехнулся, глядя на остолбеневшего княжича, и с сожалением коснулся левого запястья — оно по-прежнему осталось изуродованным зубьями капкана. Рука плохо гнулась и очень неловко двигалась.

— Не дрожи зря, Иван, — насмешливо улыбнулся оборотень. — Не сожру. Даже не укушу.

— Да я и не дрожу, — с деланым равнодушием пожал плечами княжич, устыдившийся минутного страха. — Это я так, шуткую… А тебя-то как зовут?

— Яромиром люди кличут. Яромир Серый Волк — не слыхал?

— Не слыхал.

— Да? — явно огорчился волколак. — Странно…

Иван засунул нож обратно за пояс, безуспешно пытаясь сделать вид, что доставал его просто так — посмотреть, не потерялся ли. Яромир с интересом проследил за его движениями.

Меряясь пристальными взглядами, княжич и волколак застыли друг против друга. Не каждый день все-таки происходят такие встречи.

Перед Яромиром стоял рослый широкоплечий парень двадцати лет. Глаза голубые, как васильки, лицо открытое, по-детски радостное, щеки румяные, так и пышущие здоровьем, волосы светлые, вьющиеся, вместо усов реденькая поросль, бороды и вовсе даже не намечается. Одет богато — свита[7] из дорогой заморской парчи, бархатный воротник, расшитый жемчугом и драгоценными камнями, на шее золотая гривна, теплый плащ-мятель застегнут золотой фибулой, на талии золотой же пояс с пристегнутыми кошельками, коробочками и длинным охотничьим ножом. Кудри украшает бархатная шапочка, подбитая и опушенная черной лисицей, а на ногах мягкие сапожки.

Совершенно иначе выглядел тот, кто стоял перед Иваном. Ростом пониже, в плечах поуже, но так и пышет злой звериной силой. Волосы пепельно-серые, похожие на волчью шерсть, нижняя половина лица покрыта длинной лохматой щетиной, брови густые, скрещивающиеся, в необычно желтых глазах словно навеки застыла легкая усмешка, в левую скулу глубоко врезался застарелый рубец. Оборотившись в человека, волколак оказался уже одетым, хотя и очень просто. Короткая мужская рубаха без воротника и рукавов, перепоясанная простым ремешком, кожаная гача, да узкие ноговицы, не доходящие даже до голеней. Обуви нет, нет и головного убора. Какое-либо оружие также отсутствует.

— Ты меня точно есть не станешь? — подозрительно уточнил Иван.

— Это как получится… — хмыкнул Яромир. — Ладно, ладно, не тянись к ножу, это я тоже шуткую. Не тебе же одному шутковать, верно?.. Ты кем будешь-то, друг?

— Говорю же, Иваном люди кличут. Княжичем Иваном! — гордо подбоченился Иван. — Я, знаешь ли, княжеский сын!

— Какого князя?

— Берендея!

— А, это того, что в Тиборске княжил…

— Ага. Там таперича брат мой княжит старшой, Глеб. А середульний, Игорь, в Ратиче на княжении. А я вот… вот без дела покамест. Ладно, давай, рассказывай — за что тебя так… в капкан.

— А может, я случайно попался? — прищурился Яромир. — Бегал себе по лесу, никого не трогал, шишки собирал… и угодил случайно.

— Ага, ври больше. На простых волков серебряные капканы не ставят — так никакого серебра не напасешься. Вон принада какая заковыристая — я таких в жизни не видал… Да цветочки еще эти… что за цветочки такие, а?..

— А ты, дурак, не такой уж Иван… то есть, наоборот… — задумчиво посмотрел на него волколак. — Да, принаду эту расставили именно на меня…

— Кто?.. За что?..

— А тебе не один бес? — насмешливо фыркнул Яромир. — Ты ее все равно не знаешь.

— Ее?..

— Да с бабой-ягой я поссорился… — поморщился волколак. — Вот она и устроила, ведьма старая… Выведала, по каким я тропам обычно гуляю, расставила капкан хитрый, да чарами злыми опутала — чтоб не учуял каверзу… Если б не ты, подох бы с голоду… — благодарно наклонил голову оборотень.

В брюхе у него и в самом деле явственно бурчало. Да и вообще выглядел Яромир худым, отощавшим — точно обычный лесной волк в конце грудня, когда наступают голодные деньки.

— А чего не вырвался? — потрогал капкан княжич. — Отгрыз бы лапу, да всего делов…

— Простой ты человек, Иван, — хмыкнул Яромир. — Как лапоть простой. Лапу отгрыз — всего-то… Поглядел б я на тебя в моем положении. Да мне этой лапы даже не коснуться было — видишь травки? То одолень-трава, да Петров крест — они любую нечисть что огнем жгут. И оборотня особенно. Мне к этим цветочкам даже приближаться боязно, не то что зубами дотронуться. В тот же миг без зубов бы остался, вот и все.

— Ах вот оно как?.. — заинтересованно поднял растения Иван.

— Нет, теперь-то уж не страшно. Они ягой специально на меня заговорены были — больше в них силы не осталось. Совсем.

— А на суп не сгодятся? — задумался Иван, нюхая чародейские травки.

Яромир криво усмехнулся и рассеянно пробормотал:

— Было у князя Берендея три сына — двое умных, а третий дурак…

— Один умный, — поправил его Иван. — Глеб. Правда, Игорь зато самый храбрый.

— А ты что — трус?

— Я осторожный, — уклончиво ответил княжич. — Без нужды на рожон не лезу. Вот если по нужде… по нужде… да, точно!..

— Что? — прищурился Серый Волк.

— По нужде! И все из-за тебя! — огрызнулся Иван, торопливо скрываясь за кустиками.

Оттуда послышалось тихое журчание. Яромир задумчиво пожал плечами и уселся на корточки, срывая ближайший стебелек.

— К слову о Игоре! — подал голос Иван. — Я ведь как раз к нему в гости и ехал. А у меня конь сбежал. Из-за тебя сбежал. Из оружия теперь один нож поясной, припасов нет, одежи нет, еды нет никакой. До Ратича еще далеко. Что делать будем?

— Да, когда я волк, кони от меня шарахаются… — согласился Яромир, рассеянно жуя травинку. — Ну так что ж я сделаю? Я б тебе его догнал, словил, да сам видишь… что с рукой… У меня так-то раны быстро зарастают, но это ж серебро — ждать долго… А лучше — примочку травную наложить.

— А ты чего — на руках, что ли, бегаешь? — нахмурился вышедший из-за кустов Иван, завязывая на ходу порты.

— Нет. Просто на человечьих ногах я коня не догоню — неуклюжие они, — спокойно разъяснил Яромир. — А коли волком обернусь — так рука лапой станет. На трех лапах особо не поковыляешь — только курей смешить… Пошли лучше ко мне в избу — там и покумекаем, что дальше делать.

— А ты что — тут где-то живешь?

— Да недалече совсем.

Иван немного подумал.

Потом еще немного подумал.

И еще немного подумал.

Минут через десять Яромир устало сообщил:

— У меня рука болит и живот бурчит. Ты побыстрее соображать можешь?

— Быстро княжичам думать невместно, — степенно сообщил Иван. — Быстро пускай поповичи думают. А у меня род знатный, мне иным заниматься положено…

— А есть ты хочешь? — прервал его Яромир.

— Чего замер, как неживой?! — Княжич резко выхватил из-за голенища деревянную ложку и воздел ее боевым клинком. — Дорогу показывай!

Все сомнения Ивана сразу отправились прочь. Покушать он любил не на шутку — часто и много. Это ведь и есть одно из дел, которым положено заниматься князьям да боярам — яства всякие вкушать в превеликом множестве.

Яромир Серый Волк почти сразу свернул на самую узенькую тропку — судя по следам, люди по ней отродясь не ходили, только лесные звери. В первую очередь преобладали как раз волчьи следы. А Иван рассеянно поглядывал по сторонам и ковырял в носу, не особо интересуясь, куда именно его ведут.

— Вот здесь и живу, — лениво махнул рукой волколак, огибая большой дуб.

В прогалине меж деревьями притаилась крохотная избушка, с одним-единственным оконцем, потолком из плотно притесанных бревешек, плоской односкатной крышей и небольшой дверью на деревянных крюках.

— Никого… — принюхался Яромир, переступая порог. — А ты чего замер? Заходи, гостем будешь…

Иван спокойно зашел, не обращая внимания, что испачкал рукав в смоле. Сохранность драгоценных тканей его никогда не заботила — не расползается свита по швам, и ладно.

В жилище оборотня оказалось тесно, но очень уютно. В углу чернел остывший таган, вдоль стены вытянулись широкие нары из тесаных плах.

— Располагайся, — буркнул волколак. — Вон, очаг разожги покудова.

Княжич невозмутимо шмыгнул носом, вытер сопли вконец изгвазданным рукавом и отправился за дровами. Поленница расположилась в небольшой клетушке, пристроенной снаружи. Иван приволок сколько руки обхватили, умело уложил полешки горкой, подсунул сухой бересты и чиркнул кремешком по кресалу, добывая искру.

Огниво он, разумеется, всегда носил за поясом — после ножа это самая важная вещь в дороге. А может, даже и поважнее.

Яромир тем временем занимался раной. Он щедро налил на запястье какого-то зелья из баклажки, обложил листьями подорожника, сверху шлепнул шмат сырого мяса, обвязал все это теплым платком, а потом долго что-то причитывал сверху.

— К утру все зарастет… — блаженно вздохнул он, растягиваясь на нарах.

— А это ты что ж — и ведовать умеешь? — нахмурился Иван.

— Какой же я оборотень был бы, если б пары мелочей для хозяйства не знал? — насмешливо прищурился Яромир. — Так, пустячки, ерундовинка для малой надобности… В быту иной раз полезно. К слову, у меня уже брюхо подводит…

— И у меня…

— Ну так за чем дело стало? У меня там в погребе припасы всякие — распоряжайся.

— А чего это я у тебя — заместо холопа, что ли? — недовольно посмотрел на него Иван. — Я, чай, княжий сын, мне стряпать невместно!

— Ну, меня тоже не пальцем делали, — пожал плечами Яромир. — Ты вот про Волха Всеславича слышал?

— Дак кто ж про него не слышал-то!

— Ну так я его сын.

Глаза Ивана стали круглыми, как плошки. Он пару раз открывал рот, так и не решаясь вымолвить ни слова, а потом все-таки благоговейно спросил:

— И… и какой он был?.. Волх-то?..

— Да я почем знаю? Я еще дитем был, как он помер. Оборотень был, как я, больше ничего доподлинно не скажу. Только не в одного волка умел перекидываться, а и в сокола, и в тура, и еще в кого хочешь. Даже, говорят, в змея летучего умел. Не слышал?..

Втапоры поучился Волх ко премудростям: А и первой мудрости учился Обертываться ясным соколом, Ко другой-то мудрости учился он Волх Обертываться серым волком, Ко третей-то мудрости учился Волх Обертываться гнедым туром — золотые рога.

— Мы от него это и унаследовали — младший мой братец, вон, в сокола перекидываться умеет, братец старший — туром по лесам бродит… Нас так и прозывают — Гнедой Тур, Серый Волк и Ясный Сокол. У нас еще и сестра была — Белая Лебедь — только она пропала давно… Пожалуй, одни рожаницы[8] знают, где она теперь… да и жива ли еще…

— Ишь как! — подивился Иван. — А сколько тебе лет-то, а?

— Семьдесят семь, — равнодушно ответил волколак.

Иван снова начал глупо моргать. Его собеседник выглядел от силы на сорок.

Яромир снисходительно усмехнулся и объяснил:

— Я ж оборотень, забыл, что ли? Я три человеческих срока прожить могу… если раньше не прибьет никто, конечно. Пытаться многие пытаются…

— А она кто, мамка-то твоя? Самого Волха жена, ишь ты!..

— Да как тебе сказать… — почему-то отвел глаза Яромир. — В другой раз как-нибудь расскажу, ладно? А в погребе ты все-таки пошарь — у меня в пузе кишка за кишкой с дубьем гоняется…

Иван неохотно открыл люк и спустился в прохладную сырую ямину, заполненную брюквой, морковью, репой, свеклой. В самом глубоком и холодном углу стояли крынки с маслом и молоком, лежала нарубленная лосятина.

А в самой избе[9] нашлись снизки лука и сушеных грибов — рыжики, грузди, маслята. Из-под нар Иван вытащил решето с клюквой, туесок лесного дягиля, щавеля, кислицы, кувшин березового сока.

— Угощайся, — широким жестом обвел все это богатство Яромир, баюкая пораненную руку. — Мой дом — твой дом.

Молодой княжич почесал в затылке. Звучало это, конечно, здорово, только вот готовить угощение явно предстояло ему, Ивану. Он шмыгнул носом, подумал, но потом все-таки пересилил лень-матушку и взялся за дело.

Для начала Иван промыл и залил водой грибы. Их он поставил на небольшой огонь — пусть пока размягчатся. Сам тем временем занялся мясом. Хорошенько отбив лосятину, княжич нарезал ее на куски, щедро посолил и выложил на предварительно разогретую сковороду.

В самом большом горшке смешались лук, морковь, репа, щавель, кислица, клюква, туда же пошло поджаренное мясо, сверху накрытое маслом. Размягченные грибы княжич мелко порубил, развел отваром и перелил в большую миску. Туда же покрошил свеклу и брюкву, заправил солью и молоком, капнул чуток березового сока.

В общем, в конечном итоге Иван истратил большую часть запасов оборотня. Получилось нечто наподобие свекольника и что-то вроде тушеной лосятины. Стряпал княжич, конечно, так себе, но старался изо всех сил.

— Там холодец в чугунке есть, подай-ка сюда, — приподнялся на локте Яромир.

Холодец оборотень хлебал жадно, перемалывая волчьими зубищами хрящики и костный мозг. Сожрав целый чугунок, он запил его крынкой молока, закусил дягилем, сыто выдохнул и потянул носом на запах тушеной лосятины.

— Куда в тебя лезет-то столько, проглот? — недовольно покосился на него Иван, едва успев спасти свекольник.

— Я б на тебя после трехдневного поста посмотрел… — огрызнулся оборотень, наворачивая лосятину. — Хр-р-р!.. Хор-рошо! Благодарствую… Молодец, что сварил, у меня сил нету…

— А сырое что — брезгуешь? Что ж ты за волк-то?..

— Сырое мясо мне нельзя, — мрачно ответил Яромир. — После него в человека перекидываться трудно — звериное накатывает, поглотить норовит. Так многие пропали — «вызверились», навсегда волками стали… а то и еще кем похуже. А уж если человечину попробуешь… это все. Конец. Уже не выберешься — если и сумеешь обратно перекинуться, разум все равно так и останется со зверинкой, всю жизнь на людоедство тянуть будет.

Перекусив свекольником, Иван уселся на рундук[10], утер губы рукавом и уставился на Яромира. Тот лениво прожевал последний кусок лосятины, кинул в рот горсточку клюквы, запил березовым соком и приветливо спросил:

— Ну? Что скажешь, Иван?

— Коня у меня нету больше, — почесал в затылке тот. — Сбежал мой Сивка. Как я теперь до брата доеду? На своих двоих до Ратича?

— Тьфу, я-то думал, хорошего что скажешь… — разочарованно фыркнул Яромир.

Оборотень некоторое время задумчиво глядел своему спасителю в глаза, а потом хлопнул себя по колену и решительно заявил:

— Ладно, не кручинься. Помогу я тебе, Иван.

— Это как? — усомнился Иван. — Из сундука мне нового коня достанешь?.. Или на своей хребтине потащишь?..

— Ты смотри, какой догадливый… — усмехнулся Яромир.

Княжич недоуменно заморгал, между делом собирая подливку моченым груздем. Скушав пропитавшийся мясным духом грибок, он высморкался в рукав и спросил:

— Правда, что ли?

— Брешу, думаешь? — спокойно посмотрел на него оборотень. — Да ты не переживай, я все равно в город собирался. Соль почти кончилась, ну и еще кой-чего…

— А дотащишь? — продолжал сомневаться Иван, невольно щупая пузо.

Конечно, живота мешком, как у дядьки Самсона, не обнаружилось. Однако пудов[11] этак пять с половиной княжич весил — росту немалого, плечи широченные, силенок в руках вдосталь. Кровь с молоком, настоящий молодой богатырь!

К этакой стати еще бы и ума капельку…

— Дотащу, дотащу, — успокоил его волколак. — Я, как-никак, Волху Всеславичу сын, оборотень из оборотней! Али зря Серым Волком прозываюсь, по-твоему? Я день и ночь бежать могу, ровно птица в поднебесье парит — двести поприщ[12] в день сделаю, десять пудов на спине утащу и не запыхаюсь!

— Да до Ратича почти сотня верст[13]… — озадачился Иван.

— Ну вот за полдня и добегу. Но уже завтра — утро вечера мудренее…

— Какого вечера — солнышко на полудне еще только!

— Просто поговорка. Мне сначала руку заживить надо. Отдыхай пока, Иван. И я отдохну.

Иван еще немного подумал, а потом нагло заявил:

— А у меня на коне еще и оружие оставалось! Как я теперь без меча буду? Что я — пастух, что ли, какой, с одним ножом? Я, чай, княжич, мне так-то невместно!

— А что — хороший меч был?

— Самый лучший! Мне его еще батюшка подарил — наилучший булат, рукоять самоцветная! Гюрята-коваль три дни над ним бился!.. а теперь татю какому-нибудь достанется, конокраду вшивому! Не дело княжичу — да вдруг без меча! А ну тать нападет!..

— Ладно, Иван, не кручинься, помогу тебе и в этой беде, — пожевал губами Яромир. — Я добрый… иногда.

— А что — у тебя тут оружие есть? — оживился Иван, завертев головой.

— Нету ничего. Головой подумай — зачем мне эта ржавчина? Прикинь-ка волка с мечом или кистенем на поясе — не смешно ли?

Иван представил такое зрелище и расплылся в широченной улыбке — вспомнились скоморошеские потехи, когда козлов или собак одевали по-человечьи, а потом гоняли со свистом, с улюлюканьем. Забава была веселая, вся детвора радовалась.

— Вот лук разве найдется — посмотри в том углу, на крюке подвешен, — продолжил Яромир. — А врукопашную я безоружным выхожу — в промежуточной форме, чистым волколаком. У меня когти знаешь какие — ну чисто ножи!

Иван бережно достал указанное оружие. Превосходный лук — тугой, разрывчатый[14]. Внутренняя планка можжевеловая, внешняя березовая, усилен лосиными сухожилиями, склеен лучшим рыбьим клеем, рукоять выложена костяными пластинками. Кибить[15] пока еще «голая» — тетивы лежат в туле[16] вместе со стрелами. Аж восемь тетив — для всякой погоды. Сухожильные для влажной и прохладной, кишечные — для теплой и сухой. Но самые лучшие — из сыромятной кожи, эти и в зной, и в слякоть хороши. Там же, в туле, нашлись и петли из кожаных ремешков — для прикрепления тетивы.

Княжич аккуратно заправил подаренный лук в налучье[17] и закрепил на перекидном ремне, накинув на левое плечо. А вот стрелы в туле надолго его заняли — очень уж интересными оказались, глаза так и разбегаются. Оперение от самых разных птиц взято — орлиные перья, соколиные, кукушечьи, лебединые… На одной стреле и вовсе так зарница многоцветная, а не оперение. Есть и легкие стрелы, и тяжелые, все заточены именно под этот лук, ушко аккурат под тетиву вырезано.

А уж наконечники! Полсотни стрел — и все разные. Треугольные, двушипные, листовидные, «бородатые», «рогульки», «лопаточки», «шарики», «томары»[18], «ласточкины хвосты», узкие бронебойные из наилучшей стали… Много всяких. И древки возле ушка в соответствующие цвета окрашены — чтоб сразу нужную стрелу выхватить, долго не раздумывая.

— С черными и зелеными осторожно — эти отравлены, — предупредил Яромир. — Зеленые еще так-сяк — только дурман напускают, обездвиживают, а черные — верная смерть! Белые тоже попусту не трать — у них наконечники серебряные, для нежити припас…

— А вот это что за диво? — вытянул ту самую радужную стрелу Иван. Наконечник у нее был самый простой, хотя и поблескивал странным отсветом.

— Перья Жар-птицы, — усмехнулся оборотень. — Эту стрелу до поры не трожь — зачарованная. Для особого дела берегу.

— Добрый лук, надежный… — одобрительно погладил верхнюю дугу княжич. В чем-чем, а уж в оружии-то он толк понимал — княжеский сын все-таки, его чуть не с колыбели ратному делу обучали!

— Хорошо ли владеешь?

— Да неужто нет? — обиделся Иван.

Стрелком он и в самом деле считался не из последних. Глаз зоркий, пальцы не дрожат, да и силушки в руках предостаточно.

А это ведь очень важно — боевой лук слабому не дается. Лучник должен быть очень сильным человеком, чтоб хорошо натянуть тетиву — иначе стрела и четверти перестрела[19] не пролетит, тут же наземь брякнется. А настоящий богатырь и на четыре перестрела выстрелит, и на пять, а то и целых шесть осилит! Поговаривают, Алеша, попов сын, и десять перестрелов взять мог — вот уж кто славный хоробр был, не нынешним чета!

— Да, добрый лук, — подтвердил княжич. — Только это оружие нечестное, не для двобоя. Настоящему вою и в руку надо что-нибудь — хоть кистенек или брадву[20]…

— Но лучше меч? — понимающе усмехнулся Яромир.

— Знамо дело — меч куда лучше! Что же за княжич-то — да без меча?

Оборотень задумался, оценивающе смерил Ивана взглядом, а потом медленно сказал:

— Ладно. Будет тебе меч. Такой меч, какой и базилевсу цареградскому незазорно в белы ручки принять, а не то что княжичу.

— Когда? — загорелись глаза Ивана.

— Завтра. Есть тут в лесу местечко одно заветное — вот туда завтра и наведаемся…

Глава 3

Над Костяным Дворцом клубились тучи. Багровое солнце медленно закатывалось за небозем. Ввысь устремлялись пики черных башен.

Игорь и Кащей стояли на самой высоченной, огражденной зубчатым парапетом. Два татаровьина-скотника готовили хозяйскую колесницу — очень необычную повозку с высокими бортами, но совершенно без колес. Их заменяли широкие полозья, как у дровней, но словно бы размытые. Глаз никак не мог на них сосредоточиться — они как бы одновременно были и здесь, и где-то еще.

А впрягали в колесницу крылатого змия — здоровенную зверюгу размером с буй-тура. Пузо чудища раздувалось и клокотало, перепончатые крылья медленно шевелились, толстый чешуйчатый хвост колотил по ободьям, из пасти вырывались язычки пламени. Пока один татаровьин отвлекал ящера куском кровоточащего мяса, второй ловко набросил на длинную шею хомут, закрепляя его на плечах.

— Готово, батюшка! — отрапортовал косоглазый скотник.

— Добро, — равнодушно кивнул Кащей.

Игорь смотрел на кащеевых слуг с неприязнью. Татаровьины — народ многочисленный, зело пронырливый да воинственный. Когда-то они именовали себя «та-тань», потом «хиновьями», но поселившись в Кащеевом Царстве, замирившись с людоящерами и псоглавцами, окончательно стали называться татаровьинами. На их наречии «татар-о-вьин» означает «живущий среди чужаков».

Слово «татар» — «чужак» от них проникло и на Русь. А с некоторых пор так начали кликать вообще всех враждебных иноземцев.

Татаровья у Кащея Бессмертного под рукой ходят, за него воюют, набеги на Русь да Булгарию совершают — грабят, убивают, в полон берут. А тем же им не отплатишь — кто же по доброй воле в Кащеево Царство сунется? Ловко пристроились, косоглазые, ничего не скажешь…

— Тихо, тихо, змеюка! — заорал татаровьин, хватая невесть с чего разбушевавшегося змия за шею. — А ну, охолони! Менгке, держи его, вырвется!

На руках у скотников были кольчужные рукавицы с длинными раструбами — не за лошадьми все же ходят, а за чудищами свирепыми. Цапнет такой змий зубищами — и все, культя вместо руки. А так какая никакая, а все защита.

Дивиям уход за зверинцем Кащей не доверял — у этих железных детин силища медвежья, а умишко воробьиный. В лоб кому-нибудь дать — это они всегда завсегда. А вот что толковое сделать — тут на них не положишься.

— Да дай ты ему по башке! — продолжал кричать татаровьин. — Смирно лежи, змей поганый, прибьем а то!

— Спокойно, — положил руку на чешуйчатую макушку Кащей.

Огненный змий мгновенно утих и присмирел, виновато опустив клыкастую голову. Из его нутра донеслось тихое урчание, как у толстой кошки.

— Запрягайте, — распорядился старик в короне.

Перед тем, как подняться на эту башню, Кащей некоторое время провел во внутреннем дворе. Там он перекинулся несколькими словами с ханом татаровьев — невысоким коренастым мужичком с тоненькими черными усами. Калин, сын Калина — правая рука Кащея, самый преданный, самый верный.

И еще с неким существом беседовал Кащей о чем-то — огромным, размером с целый холм. Чешуя на тулове — словно щиты богатырские, крылья — паруса корабельные, лапы — дубов корневища, шеи — столбы извивающиеся. И три головы — огромные, зубастые, из ноздрей пар пышет, из пастей огонь вырывается. Глаза мудрые-премудрые, но злые и холодные, словно у змеи — и недаром. Змей Горыныч — чудо чудное, диво дивное, сам кошмар во плоти.

Даже глянуть страшно — так огромен и свиреп ящер лютый.

Змей Горыныч и хан Калин внимательно выслушали властелина и согласно кивнули — Калин единожды, а Змей всеми тремя головами. Игорь хотел было спросить, о чем речь шла, но решил не лезть попусту в то, что его не касается. Мало ли о чем Кащей со своими подручными разговаривает — может, наказывает хлебом-солью встречать, когда с новой невестой воротится?

— Держись крепче, — приказал Кащей, вступая в колесницу и берясь за вожжи. — Ты не бессмертный, упадешь — умрешь.

— А то не знаю! — огрызнулся Игорь, бесстрашно глядя вниз. — Я, царь, к тебе в гости прийти не забоялся — неужто в небушко подняться струхну?

Кащей равнодушно пожал плечами. Его такие вопросы волновали мало.

— Но, поехали, — ничуть не повышая голоса, скомандовал он. Восклицания в речи царя нежити отсутствовали напрочь.

Крылатый змий яростно всшипел и побежал по кругу, набирая скорость. Крылья неистово заколотили по воздуху, пузо ощутимо раздулось от горячего газа, чудище срыгнуло излишки и начало подниматься в поднебесье. Кащей спокойно держал вожжи, направляя колесницу в нужную сторону.

По бокам колесницы птичьими крыльями расправились деревянные лопасти. Полозья заискрились, замерцали, опираясь вместо земли на вольный воздух. Змий нес седоков с бешеной скоростью — Игорь торопливо обвязал голову тряпицей, чтобы не оглохнуть. Ветер в ушах так и свистал.

Другое дело — Кащей. Бессмертный царь замер, как языческий кумир на возвышении — не двинется, не шелохнется. Пальцы-костяшки крепко сжимают вожжи, равнодушные блеклые глаза взирают на все еще алеющий закатом небозем.

Отобранное снаряжение Игорю вернули. И оружие, и кольчугу, и шелом. Даже кошель с монетами воротили. Стоя за спиной возницы, князь невольно думал, как было бы легко сейчас отрубить Кащею голову… впрочем, он прекрасно помнил, чем закончилась предыдущая попытка. Вторично делать из себя дурака Игорь не собирался.

Под колесницей пронеслась широкая полоса воды, поблескивающая в лунном свете. Неужто Двина?! Так и есть! А на берегу, само собой, его родной город…

Меж Костяным Дворцом и Ратичем почти триста верст. Верхом на коне Игорь добирался аж две с половиной седмицы — в обход, через чащобу, по звериным тропкам, буреломам непролазным. А змий крылатый за неполный уповод[21] домчал — поди ж, борзокрылый какой! Вот бы себе такого заиметь — то-то все обзавидуются! Завтракаешь в Киеве, обедаешь в Новгороде, а на ужину к брату в Тиборск…

То-то славно было бы!

— А что, царь, нет ли у тебя от этого змия змеенышей? — с интересом спросил Игорь. — А то уступил бы одного, а? Серебром заплачу!

— Нет, — коротко ответил Кащей.

— Нет — то есть нету, или нет — то есть не уступишь? — не понял князь.

— А какая разница? Ты так и так ничего не получишь. Хек. Хек. Хек.

Игоря передернуло. Этот ледяной кашляющий смех словно выворачивал наизнанку каждую жилочку — таким морозом обдавало, такой жутью веяло.

— Снижаемся, — бесстрастно сообщил Кащей, направляя змия вниз. — Где твои хоромы, князь?

— А тебе зачем? — насторожился Игорь.

— Если помнишь, я в твоем тереме гость нежеланный. Увидят стрельцы твои — бердышами начнут размахивать, стрелами утыкают. Да и супругу мою будущую не хотелось бы растревожить раньше времени.

Игорь почесал в затылке и неохотно признал правоту спутника. Ужас-то какой — у князя сам Кащей в возницах, на змие летучем домой воротился! Чего доброго, и в самом деле попробуют Кащея в полон взять… а дружина ему, Игорю, пока еще живой надобна.

Опять же, и верно — то-то Василисе будет сполоху, коли пробудится с милым дружком под бочком… а у изголовья муж законный стоит! И прямо сонную — Кащею в охапку, да прочь из терема! Кабы еще лужу под себя не напустила, змея подколодная!

Игорь злорадно хрюкнул.

Конечно, рассчитывать на то, что Кащея Бессмертного не узнают, не приходится. Да с кем его спутать-то можно? От царской ризы старик, правда, избавился, переменил одежу на легкий плащ с капюшоном, но что ж с того? Такую рожу ни с чьей больше не смешаешь. Да и корона по-прежнему на башке — а она такая у одного Кащея, больше никто пока не додумался венец из железа носить. И чего он золотой не обзаведется — в казне-то, чай, не пусто?

— Чего ты золотую-то корону не носишь? — тут же спросил Игорь.

— Золотые да серебряные у всех, — равнодушно пожал плечами Кащей. — А железная — только у меня. Золото пусть лучше в казне лежит, от чужих глаз подальше. Там оно сохраннее.

Крылатый змий опускался к ратичскому кремлю витушкой, описывая все более малые круги. Внизу все было спокойно — явления нежданных гостей из поднебесья никто не заметил. Сторожа на городской стене и у ворот даже не шелохнулись — за окрестностями следили пристально, но сверху, из-за туч, нападения никто не ждал. Да и кто ж оттуда напасть может, кроме птиц да ангелов Господних?

Только Кащей Бессмертный.

— Сделай такую милость, завези-ка меня сначала во-о-он к тому оконцу, где огонек виднеется, — попросил Игорь. — То Кирилла-Грамотея горенка — допрежь Василисы хочу с этим иудушкой словечком перекинуться…

Кащей равнодушно пожал плечами и повернул змия налево.

За распахнутым окном еле слышно поскуливала собака, да раздавался протяжный крик козодоя, гоняющегося за мошкарой. У стола, освещаемого лишь колеблющимся пламенем свечи, сидел бледный тощий паренек с впалыми глазницами — Кирилл Патрикеич, шурин князя Игоря. С малых лет младший сын боярина Патрикея не интересовался ничем, кроме книжных премудростей, — ни на охоту съездить, ни забавами молодецкими потешиться…

Губы Кирилла медленно шевелились, воспаленные веки болезненно жмурились и моргали. Гусиное перо торопливо бегало по шершавым листам, время от времени заглядывая в глиняный пузырек с чернилами. За сегодня чернильница доливалась уже дважды — работа спорилась.

Однако ж рядом лежал плат, испещренный кровавыми пятнами. Его владелец то и дело заходился в диком кашле, прикладывал платок ко рту и возвращал его обратно — со свежим пятном.

Молодой писец спешил. Уже много месяцев Кирилл чувствовал себя больным и усталым — еда не лезла в горло, то и дело накатывала неудержимая сонливость и этот мучительный кашель. Все кругом обрыдло — успеть бы окончить труд, прежде чем окажешься в домовине…

Где-то в глубине души нестерпимо зудело чувство стыда — с тех пор, как доверчивый Игорь покинул город, Кирилл не переставал корить себя, что поддался на уговоры сестры. Ей-то что — она сызмальства исхитрялась на все лады, козни строила против всех подряд, интриганка вавилонская…

А ему лишь бы успеть книгу закончить — больше ништо от этой жизни не надо. Потому и сдался — сыграл роль неприглядную, убедил князя, что Кащей в его беде виноват…

Кирилл тяжело вздохнул и вновь продолжил скрести перышком. Вопреки собственной воле на полях рукописи то и дело объявлялись незваные фразы, объявляющие читателю мысли пишущего:

…Господи, помози рабу твоему Кириле скоро писать!..

…охъ уже очи спать хотятъ…

…о святой Никола пожалуй избави кашлю кровяного мочи уж нету…

…не клените за ошибки неволей сделаны…

…сести ужинать ли? клюкования съ салом с рыбьим…

На последней фразе Кирилл задумался, подавляя кашель, — а в самом деле, не перекусить ли с устатку? Клюква в рыбьем жиру — блюдо не из самых худых. Да и кисель с молоком стоит в крынке, манит притомившегося писца.

Скрюченные пальцы неловко выпустили прикипевшее к ним перо, подставка с книгой отодвинулась в сторону, ее место заняла миска с клюквой. Кирилл вяло зашевелил губами, черпая скудную ужину. Вкуса он не чувствовал — только жжение в груди усиливалось с каждой проглоченной ложкой.

Прежде чем приняться за кисель, писец сыпанул в него мелкой сушеной травы, размешал и сонно пробормотал:

— Рада бы расти, да сорвали в пути. Рад бы раб Кирилл не болеть, да должен то Господь повелеть. Господи, повели не болеть рабу Кириллу ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни через год. Пусть у раба Кирилла болезнь с легких сойдет. Аминь.

Эту траву ему подарила сестра, она же рассказала и целительный заговор. Велела каждый вечер пить питье с целебной травой, причитывая наговор, пообещала, что через некое время все пройдет. Но вот, пока что ничего не проходило…

Да к тому же несколько дней он по рассеянности пропустил.

Отцу Онуфрию Кирилл об этом благоразумно не рассказывал. Сестрица Василиса всем своим премудростям у бабы-яги обучилась, Овдотьи Кузьминишны. Целых десять лет с ней в лесу жила, в чернавках ходила. Кто знает, какому ведьмовству старуха ее научила?

А что скажет отец Онуфрий, услышав, что Кирилл пользует свой кашель чернокнижным заговором, пусть и похожим внешне на молитву, нетрудно догадаться.

Обматерит от всего сердца, да и только-то.

— Эхма, а с князем-то все-таки нехорошо получилось… — пробормотал Кирилл, грустно глядя на недоеденный кисель.

— Да уж, нехорошо, — ответил чей-то злобный голос. — Не то слово. Что ж ты мне устроил-то, Кириллушка, а?!

Писец остолбенел. Голова медленно-медленно повернулась к окну, ложка вывалилась из ослабевших пальцев, где-то под ногами раздалось еле слышное звяканье. Кирилл словно превратился в соляной столп. По нижней губе медленно потекла струйка кровавой мокроты.

— Я-то думал, ты мне друг, — озлобленно процедил стоящий в колеснице Игорь. — А ты… ты… что молчишь, пес смердящий?! Онемел с перепугу, гнида?!

— Он мертв, — равнодушно констатировал Кащей.

Игорь недоверчиво нахмурился, влез в окно, прислушался к биению сердца несчастного писца — так и есть, отсутствует. Подточенный болезнью, утомленный ночным бдением, измученный угрызениями совести, Кирилл при виде князя за окном попросту скончался от страха.

Решил, что обманутый им зять вернулся с того света — за его грешной душой.

— Да как же это?.. — промямлил Игорь, безуспешно пытаясь привести Кирилла в чувство. — Кирька, ты что ж, вправду помер?.. Вот ведь как неладно вышло…

— Разве не этого ты хотел? — послышался холодный голос Кащея.

— Ну… да… но… я… я не то чтобы…

— Теперь уже ничего не изменишь.

Черты Игоря сурово заострились. Он влез обратно в воздушную колесницу и что-то невнятно пробурчал. Кащей стегнул змия вожжами и понесся выше — к княжьему терему.

Василисе Прекрасной этой ночью тоже не спалось. Голову одолевали думы.

Дочка боярина Патрикея сызмальства отличалась недюжинной смекалкой, уступающей лишь ее же честолюбию. Ей едва-едва исполнилось восемь лет, когда она невесть как упросила батюшку отдать ее на обучение к младшей из лесных сестер-ведьм, Овдотье Кузьминишне. Старая баба-яга не то чтобы сильно обрадовалась навязанной нахлебнице, но боярин все же уговорил ведунью приютить упрямую дочку. Подарочек ей преподнес драгоценный, да не один…

Десять долгих лет Василиса Патрикеевна обучалась всяким премудростям — много чего переняла у лесной колдуньи. Когда окончился уговоренный срок, баба-яга даже не хотела отпускать способную девушку — уламывала остаться еще на десять лет, сулила еще большему научить, все свои умения передать. Обещала поведать, как по воздуху летать, как молнии голыми руками швырять, как взглядом стенку прожечь, как зверями да птицами повелевать, как самой в зверя либо птицу перекинуться…

Но Василиса не послушалась. Потому что знала — уходит время, течет водичкой родниковой. Сейчас она — воистину Прекрасная, во всех русских княжествах едва ль сыщется вторая такая же. А пройдут года — и останется от нее только Премудрая. А секрета, как красоту девичью на века сохранить, баба-яга как раз и не ведает — иначе не ходила б старушонкой скрюченной…

Сначала Василиса крепко надеялась поймать в свои путы старшего из Берендеичей — Глеба. Как ни крути, он великий князь, а Игорь просто князь, подчиненный. Если рассудить как следует — всего лишь посадник.

Однако ж не вышло, не получилось… Игорь, дуралей набитый, первым ее увидел — и сразу пропал. Ну а Глеб, братец старшой, после этого к Василисе уже и близко не подходил — благородный, понимаешь!

Но и так тоже недурно получилось. Василиса даже не стала долго ждать — погуляла на свадьбе, повеселилась некое время с молодым супругом (благо собой князь Игорь весьма хорош, да и по мужской части дюже силен) и приступила к основной задумке. Выждала удобного момента и исчезла из светлицы тайным способом — окно распахнула, височное кольцо на подоконнике оставила.

Кириллушка как по маслу сработал — так уж убедительно обо всем «догадался», Василиса аж сама заслушалась. Она ведь там рядом стояла, когда любимый братец языком молол, даже пару раз на ухо ему кое-чего подсказала…

И Игорь тоже, конечно, уши развесил — сей же час шелом напялил, да и помчался на восход — суженую из кащеевых лап выручать. Эх, знать бы князю, что эта самая суженая ему вслед из окна смотрела, да улыбалась ехидно…

Ну а далее все ясно. Из Кащеева Царства живыми не возвращаются. Через несколько дней приехал с полуночи молодой боярин Юрий Изяславич, привез «спасенную» княгиню. Что-то там набрехал насчет разбойничьей шайки — никто особо не усомнился. Очень уж грозно удалой витязь усы топорщил — так и зыркал глазами, высматривал, кто тут в его словах сомневается…

Воевода в первый миг вскинулся было — раз княгиня уже спасена, надо срочно князю вослед гонца слать, назад заворачивать… да тут же спохватился. Где его разыскивать-то теперь — князя? Одна надежа, что Игорь Берендеич сам как-нибудь выкрутится — чай, хоробр не из последних…

Однако «спаситель», посапывающий сейчас рядышком, Василису уже начал откровенно тяготить. Братец Кирилл — дело другое, он тихий, неболтливый, на него положиться можно. Да и много ли нужно скромному книжнику? Выделили горенку в тереме, ну и пусть себе возится со своими пергаменами на здоровье. Ему кроме них ничего и не надобно.

А вот Юрий с каждым днем все больше наглеет, предъявляет какие-то несусветные требования, вчера уже начал откровенно угрожать. Аж свербит у боярина — так хочется самому князем стать. Чуть ли не силком Василису под венец тащит.

А снова выходить замуж Прекрасной да Премудрой как раз не очень желалось. Быть самовластной княгиней гораздо приятственнее — сама себе госпожа, никто не указ. Ну, кроме великого князя Глеба в столице — но до Тиборска далеко. А здесь, в Ратиче, главней ее никого нету. Да и в голове уже потихоньку вырисовывается другой план — как бы исхитриться и спровадить деверя вслед за муженьком. Другой деверь, Ванька-Дурак, не опасен — этого вокруг пальца обвести, что умыться поутру…

А уж дальше… Перспективы перед молодой княгиней рисовались самые радужные. Ей, чай, едва двадцать один год минуло, времени впереди предостаточно…

Хорошо бы над всем Тиборским княжеством возглавенствовать — словно княгиня Ольга в старые времена…

Хорошо бы затем вновь удачно замуж выйти — за кого-нибудь из соседей посолиднее…

Вон, Всеволод Юрьевич, в крещении Димитрий, князь владимирский и суздальский, как раз в этом году овдовел. Целых семь лет болела княгиня Мария, и вот наконец скончалась. Вдовец-то ее уже не шибко молод — а на женскую красу все еще падок.

Правда, детей у него аж полтора десятка — недаром же Большим Гнездом в народе прозван… Да и, поговаривают, снова женится собирается — на княгине Любови, дочери Василия Витебского…

Однако ж от Юрия точно нужно избавляться… Тоже, что ли, отослать куда-нибудь?.. Или уморить потихоньку — нашептать что-нибудь этакое на питье?.. Нет, это чревато — еще, чего доброго, слухи поползут нехорошие…

Отец Онуфрий и без того косится подозрительно — святоша проклятый, до всего-то ему дело есть, везде крамолу видит, никому не верит, всех подозревает в чем-то… Этот если до правды дознается — собственноручно в костер швырнет, не помилует.

Так и не сумев уснуть, княгиня накинула шелковую сорочицу, пихнула задремавшую чернавку и повелела подать чего-нибудь сладкого перекусить — простокваши с медом или яблочко персидское. Чтобы не будить «женишка», Василиса потихоньку выскользнула из княжеской спальни в переднюю. Из-за дверей доносилось еле слышное бормотание — гридни, стоявшие на страже, вели степенную беседу. Шепотом, само собой: беда, коли хозяйка услышит!

Персидские яблоки или, как их еще зовут, наранжи молодая княгиня очень любила. Словно само солнышко на столе лежит — круглое, оранжевое, так и брызжет светом. Очистишь ножичком тугую кожуру, разделишь спелый плод на дольки, надкусишь самый краешек — м-м-м…

Жаль, в наших краях такого чуда не растет.

Поглощенная лакомством, она внезапно услышала слабые звуки, доносящиеся из спальни: приглушенный лязг металла. Василиса невольно расплылась в насмешливой улыбке — уже не в первый раз она заставала Юрия Изяславича за «боем с тенью». Любит боярин с мечом покрасоваться — даже болвана специального притащил в хоромы, удары отрабатывать. Стоит такая жердь крестовидная, сверху горшок, в одной «руке» щит, в другой железяка тупая.

Для тренировки — куда как ладно.

Однако в этот раз все звучало как-то… по-настоящему. Словно бы болван вдруг ожил и начал отбиваться всерьез. Василиса нахмурилась, прислушалась и пошла смотреть, что там затеял этот буйный недоумок. Она открыла дверь… и замерла на пороге.

А к ногам упал мертвый Юрий с мечом в груди.

— Ну здравствуй… жена, — устало произнесли из темноты.

Василиса тонко вскрикнула, подаваясь назад. Но ее уже схватили за руку. На атласной коже остались отпечатки жестких пальцев, тоненькое девичье запястье едва не сломалось от резкого рывка.

— И… Иго… Игорь… — еле слышно пролепетала она, глядя на мужа в боевом облачении и не веря собственным глазам.

— Что, змея подколодная, не чаяла меня живым увидеть?.. — с какой-то злобной радостью спросил князь. — С полюбовником твоим я посчитался, теперь тобой займусь…

— Убьешь?.. — слабо пискнула Василиса, ни жива ни мертва от ужаса. Она не пыталась оправдываться или просить пощады — слишком хорошо знала супруга.

Не поможет.

— Стоило бы… Ох, стоило бы… — ласково погладил жену по щеке Игорь. — Но можешь плясать — убивать не стану. Я для тебя кое-что другое заготовил… В жены я тебя отдам!

— Кому?! — расширились глаза Василисы.

— А вот как раз тому, к кому ты меня на смерть отправила, — ехидно сообщил князь. — Забирай ее, царь, как срядились!

Василиса только теперь сообразила, что в светлице присутствует и еще кое-кто. Она перевела взгляд на выступившего из темноты человека… и почувствовала, как подкашиваются ноги.

К ней протягивал руки Кащей Бессмертный.

— Пророк Давид, защити… — прошептала она, в ужасе глядя на чудовище в железной короне.

— Это вряд ли, — равнодушно ответил Кащей, без малейшего напряжения перебрасывая молодую княгиню через плечо и поднося ей к ноздрям тряпицу, смоченную настоем сон-травы. Прекрасные голубые глаза тут же замутились, тело обмякло. — Благодарствую, князь.

— Забирай и лети домой, пока не передумал, — мрачно отвернулся Игорь, уже начиная жалеть о данном обещании. Несказанная красота Василисы вновь пробудила былые чувства.

Кащей спокойно протиснулся в окно (слюда, ранее в него вставленная, ныне валялась на полу осколками), забросил потерявшую сознание княгиню в воздушную колесницу, но сам забираться не стал. Вместо этого он спустился обратно и спросил:

— Ну что, князь, теперь-то ты веришь, что я не желаю тебе зла?

— Верю, — угрюмо кивнул Игорь. — Не держи гнева на мысли худые — обманули меня, сам знаешь…

— Значит, веришь. Веришь Кащею Бессмертному. Забавно. Хек. Хек. Хек.

— Да верю, верю, сказал же!

— Зря ты мне веришь, — равнодушно бросил Кащей.

С этими словами он одним движением сломал Игорю шею.

Глава 4

Солнце уже перевалило за полдень, когда Яромир, позевывая, вышел из избушки. Сын Волха проспал чуть не полные сутки, но зато изувеченное серебряным капканом запястье полностью исцелилось. О былой ране напоминал только округлый изломанный рубец. Он останется навсегда, но это не страшно.

Шрамом больше, шрамом меньше…

Никаких Иванов в поле зрения не оказалось. Правда, сверху доносился постук топора. Яромир поднял голову и обнаружил своего вчерашнего спасителя — тот забрался на старую виловатую сосну и теперь неспешно рубил толстый сук.

Причем как раз тот, на котором сидел сам.

— Ты что делаешь? — приподнял брови Яромир. — Упадешь же!

— А ты почем знаешь? — покосился на него Иван. — Провидец, что ли? Давай-давай, не мешай, ради тебя ж стараюсь — у тебя дров с воробьиный носок осталось…

— А, ну-ну… — усмехнулся оборотень, присаживаясь на завалинку и с интересом следя за движениями топора.

Тюк. Тюк. Тюк. Тюк. Тюк.

Тр-ресь!!! Сук переломился.

Шмяк!!! Иван шлепнулся на землю.

Бам-ц!!! Следом прилетело отрубленное полено, ударив незадачливого дровосека точно по лбу.

Княжич растерянно потер набухающую шишку и удивленно уставился на Яромира.

— Ты что, вправду провидец?! — поразился он. — Как узнал-то?

— Ну и дурак же ты, Иван… — с явным удовольствием фыркнул оборотень.

Тот обиженно засопел, утер нос рукавом и, покряхтывая, поднялся на ноги. По счастью, Иван оказался крепким, как молодой дубок, и все кости остались целы — в основном пострадало самолюбие.

— Собирайся, древолаз, — насмешливо бросил ему тяжелую котому Яромир. — Едем клинок тебе доставать.

— О, дело другое! — обрадованно потер руки Иван. — А это чего тут у тебя?

— Да так, пожитки в дорогу. Чур, потащишь ты — мне с четырьмя лапами неловко.

Сам Яромир прихватил только небольшой кошель, пристегнув его к поясу. Были там не только и не столько монеты, сколько всякие полезные мелочи.

— Ну, помогай, батька Велес… — выдохнул он, перекувыркнувшись через голову.

Иван следил за ним жадным взором. Первой начала преображаться одежда — она словно бы «ушла» под кожу, сменившись серой шерстью. Яромир на глазах менял очертания — рос, раздавался в плечах. Плоские ногти обернулись сабельными когтями, ступни стали лапами, лицо вытянулось, превращаясь в волчью морду. Он принял промежуточную форму, собственно, и называемую «волколаком». В этом обличье Яромир обычно вступал в драку.

Однако на этот раз он не стал задерживаться «посередине». Шерсть становилась все гуще, руки полностью превратились в лапы, хребет изогнулся по-другому, морда окончательно стала волчьей, и оборотень опустился на четвереньки — уже полный волк, а не волколак.

— Садись, — хрипло приказал Яромир, чуть опуская голову. — Ты, кстати, кожу свиную в портки зашил, как я велел?

— Ага. Только я не понял, зачем.

— Зачем, зачем… Ты мне на чистую шерсть — да своей задницей сейчас усядешься… А если ты вспотеешь в дороге?.. или еще чего похуже… Ну сам посуди — не седло же на меня навьючивать, я тебе все-таки не лошадь…

Усесться на волка, да еще такого здоровенного… да, для этого нужна немалая храбрость. Однако Иван только утер нос рукавом и без долгих раздумий запрыгнул Яромиру на спину. Оборотень даже не крякнул — он с легкостью мог нести хоть двух таких Иванов.

— Котому с едой взял? — спросил он.

— Взял, взял.

— Точно не забыл?

— Точно, точно.

— Ну смотри — если проголодаюсь, я тебе руку откушу… а то ногу…

— Не откусишь, тебе человечину нельзя! — радостно ответил княжич.

Оборотень повернул шею, косясь на седока. На волчьей морде нарисовалось легкое сожаление — он не думал, что княжич это запомнит.

— Держись лучше, а не болтай… — проворчал он, делая первый прыжок.

У Ивана сразу засвистело в ушах — сын Волха помчался так, что деревья превратились в сплошную стену. Матерый оборотень летел по лесу пушистой молнией, взрывая землю когтищами. На нехоженой дорожке оставались следы — диковинные, невиданные. Вроде бы и волчьи, да только не совсем — пальцев пять, а не четыре. А уж до чего здоровенные!

— Стой, я перчатку обронил! — крикнул Иван.

— Пока ты это говорил, я уж тридцать саженей[22] пробежал! — откликнулся Серый Волк.

— А пока ты мне отвечал, еще, небось, два раза по столько прошло! — огрызнулся Иван. — Трудно остановиться на минуточку, да? Мне эти перчатки матушка подарила!

Яромир пробурчал себе под нос что-то насчет маменькиных сынков, но все-таки соизволил вернуться, подобрать злополучную перчатку. Иван довольно кивнул и спрятал ее за пояс. Оборотень недоуменно посмотрел на него и спросил:

— А вторая где?

— А вторую я еще зимусь в прорубь уронил, — простодушно ответил Иван. — Вот с тех пор и не ношу, а то что ж будет — одна рука обутая, а другая босая? Неладно этак!

— Тьфу, дурак… — ругнулся Яромир.

Через некоторое время он снова остановился — резко, как вкопанный. Волчьи глаза подозрительно прищурились, и оборотень спросил:

— Иван, ты что там сейчас сделал?

— Да у тебя тут репей в шерсти застрял, — весело отозвался княжич. — Ты не волнуйся, я его вытащил.

— И что ты с ним сделал? — насторожился Яромир.

— Выкинул, конечно! Что ж мне его — кушать?

— Ой, дурак… — простонал оборотень. — Да не репей то был, а кошель мой! Одежда у меня после превращения в дополнительные шерстинки превращается, а вещицы малые — в репьи! Слезай давай, ищи, куда закинул!

Иван озадаченно почесал в затылке и поспешно бросился на поиски репья-кошеля. Яромир затрусил в другую сторону, принюхиваясь к воздуху.

— Ну что, нашел? — окликнул он Ивана минут через пять.

— Нет еще! А ты?

— Тоже нет! Ищи дальше!

Еще минут через десять Иван взмолился:

— Да ну его! Приедем к брату, я тебе серебра два таких кошеля отсыплю!

— Смерти моей захотел?! — возмутился Яромир. Его волчий рык раздавался уже с другой стороны. — Засунь себе это серебро в то место, коим на поганую яму смотришь!

— Ну так золота, я не жадный!

— Да на кой бес мне твое золото?! У меня там вещицы лежали такие, каких у тебя нету!

— А ты откуда знаешь — провидец, что ли? Ты спроси — может, есть?

— Перо птицы Гамаюн есть?

Иван сконфуженно замолчал. Такого пера у него не было.

Они пролазили по кустам и буреломам добрый час. Чутье волколака не помогало — репей-кошель ничем не пах.

— Нашел! — наконец прозвучало из зарослей.

Яромир спешно подбежал на крик. Иван аккуратно выковыривал драгоценную колючку из еловой лапы.

— Сувай взад, — хмуро потребовал оборотень. — И не трожь больше.

— В зад?.. — поскреб лоб княжич.

— Туда, где было, — торопливо поправился Яромир, сообразив, что его слова можно истолковать двояко. А с дурака станется! — В шерсть приткни, чтоб держалось… ррра-а-аррр!!! Ты что делаешь, вредитель?! Послал же Сварог на мою шею…

Иван действительно второпях вогнал этот злополучный репей так, что выступила кровь. Яромир зарычал от боли, клацнул зубами, едва не отхватив княжичу руку, и долго еще потом бежал молча, втихомолку вынашивая планы мести.

Лес с каждой минутой густел. Мрачные ели сдвигались теснее, словно срастаясь лапами. Постепенно кроны сомкнулись полностью, стало темно, как поздним вечером — полуденное солнышко едва-едва проникало сквозь крышу из хвои. Земля «омертвела» — трава в такой темени расти не может, и под волчьими лапами поскрипывали только опавшие хвоинки и веточки. В подобных чащобах обычно бродит самая злокозненная нечисть — и лешие здесь царят безраздельно, не допуская в свои владения кого попало.

Однако сын Волха Всеславича — отнюдь не кто попало.

— А что за меч-то?.. — нарушил молчание Иван, когда стало совсем скучно.

— Из кладенцов, — ответил Яромир. — Имя ему — Самосек. Раньше Еруслану Лазаревичу принадлежал!

— А кто это? — простодушно спросил Иван.

Яромир нахмурил мохнатый лоб. Похоже, он полагал, что произнесенное имя должно быть известно всем и каждому. Однако ж…

— О Уруслане Залазаровиче слышал? — наконец открыл рот он.

— Не-а.

— А о Руслане-хоробре?

— Не-а. Это кто такие все?

— Так, истории родного края мы не знаем… — задумчиво изрек Яромир. — Ладно, расскажу.

— Другое дело! — оживился Иван. Слушанье сказок для него было на третьем месте — сразу после девок и пожрать.

Огромный волк некоторое время собирался с мыслями, рассеянно труся по лесной тропе, а потом начал:

— Значит, случилось это давным-давно, когда здесь еще Горохово Царство было… Про царя Гороха-то ты знаешь?

— Ну-у-у…

— Не знаешь… Охо-хо… Ладно, слушай и про это тоже. Как того царя звали, доподлинно сейчас уже неизвестно — то ли Горох, то ли Грох, то ли Грохот, то ли Гром… Что-то такое, грохочущее. Был он как-то связан с Перуном — не то сын, не то внук, не то племянник, не то он сам и есть в человечьей личине. Скорее всего, все-таки сын. Правил этот царь как раз здесь — где сейчас княжества Тиборское с Владимирским, вот там раньше Горохово Царство лежало. И еще немножко к восходу — столица у него на другом берегу Двины стояла, те земли теперь Кащею принадлежат. Жил он давно — веков восемь назад, а то и девять… меня тогда еще и в задумке не было, так что точно не скажу. Царь был славный, великий… А Горохом его за отцовский подарок прозвали… или не отцовский…

— Ишь… И что ж ему Перун подарил-то?

— Перун.

— Да я понял, что Перун. А подарил-то что?

— Перун и подарил. Перун подарил перун — что неясного? — насмешливо оскалился Яромир. — Оружие божественное, перуном именуемое, молнии мечущее, громом гремящее. К твоему просветлению, «перун» на иных языках как раз и значит «молния». Или «гром».

— А как же он сам-то остался? — раскрыл рот Иван. — Без оружия?!

— Ну, у него, видно, их несколько было, — дернул мохнатым ухом Яромир. — Кто его знает? Я за что купил, за то и продаю — сам не видал, врать не стану… В кумирнях видал идолы Перуна с мечом, с секирой, с луком… с копьем один раз было… а вот этого самого перуна волшебного не случалось — как он выглядит, не знаю… Рассказывали, вроде такой молоточек крестовидный…

Иван озадаченно морщил лоб. Он сам, воспитанный в вере православной, о языческих моленьях знал немного — чай, уж двести лет минуло, как князь Владимир Русь в христову веру обернул. Княжич только то и слышал, что кое-где по лесам еще стоят древние капища, ютятся в отдаленных местах волхвы с ведунами, прячась от церковных костров, живут в некоторых селениях последние приверженцы старой веры… А вот встречаться с ними доселе не доводилось…

Ну вот, теперь довелось.

— А нынче где ж тот перун? — заинтересовался Иван.

— Пожалуй, одни только рожаницы знают… Воды с тех пор много утекло. Курган Гороха за Двиной, в Кащеевом Царстве — а перун Перуна, видно, с ним и похоронили… Да только тебе от него проку не будет — чтоб им владеть, нужно и самому хоть вполовину богом быть… Ладно, не о перуне у нас тут речь. Значит, жил много времени спустя в Гороховом Царстве великий хоробр — Еруслан Лазаревич, сын Лазаря и Епистимии. Он же Уруслан Залазарович. Или попросту Руслан — давно было, никто не помнит, всяк по-своему произносит. Хотя не так уж и давно, если по чести — всего пять веков минуло, как помер. При нем правил царь Картаус… или Киркоус — бес уж его знает, меня там не было… И вот однова напали на его царство кащеевы татаровья во главе с ханом своим — Даниилом Белым. Царство все разорили, многих людей убили, а самого Картауса и Лазаря, отца Еруслана, ослепили и бросили в темницу. Отправился тогда Еруслан искать средство вернуть им зрение…

— Воду живую? — догадался Иван.

— Точно, воду, — кивнул Яромир. — Долго Еруслан странствовал, много всякого повидал, даже добыл себе крылатого коня-раши по прозванию Орощ… Встретил старого ведуна — тот ему рассказал, что родник с живой водой есть в городе Щетин, у вольного лесного царя-колдуна, прозываемого Огненный Щит, Пламенное Копье. На восьминогом коне тот царь разъезжал, в огне не горел, в воде не тонул. Указал старик и путь до его земель. Отправился Еруслан туда — ехал-ехал, выехал на поле боя. Великое побоище на том месте случилось, немало народу полегло. И лежала там среди костей громадная человеческая голова — живая и говорящая. При жизни того великана-богатыря звали Росланей, сын болгарского царя Прохора. Ростом он был десяти сажен с гаком — человека мог двумя пальцами поднять, точно крысу какую. Зато его брат Черномор родился горбатым карликом-уродцем с длиннющей бородой и занимался всякими чародействами. Иные говорят, что он и вовсе человеком не был — горные карлы Каменного Пояса злую шутку сыграли, еще в колыбели царевича своим младенцем подменили. Вместе эти двое добыли на острове Буяне меч-кладенец Самосек, а потом воевали с царем Огненным Щитом — он ихнего отца убил, царя Прохора. На том самом месте, куда Еруслан приехал, их рати и бились — многие тысячи там полегли, с обеих сторон. Но победил все же царь Огненный Щит, убил Росланея, голову ему отсек. А после битвы Черномор голову побратима оживил, и под ней Самосек спрятал — знать, самому не по руке был. Известно, чародеи с таким оружием не в ладах… да и горные карлы тоже. Ну, Росланей Еруслану-то меч и отдал — с уговором, что тот за него отомстит, Огненного Щита убьет.

— О! — оживился Иван. — Наконец-то до самого важного дошел! И хороший меч?

— Хороший, хороший. Надежный. Еруслан тем мечом с Кащеем бился — и жив остался, своими ногами ушел!

— А Кащей?

— И Кащей тоже, конечно. То ли не слышал, что он доселева в своем дворце сидит, над златой горой чахнет? Но знаешь, схватиться с Кащеем Бессмертным вничью… Это немалого стоит — таких хоробров на Руси пальцами считано… Ну и Огненного Щита Еруслан тоже потом победил — Росланей ему рассказал, в чем у этого колдуна секрет. Правда, к тому времени поздно уже было, царь Картаус помереть успел. Еруслан Лазаревич тогда на его дочери-царевне женился, да и стал сам царствовать. Вот такая история.

— А Самосек?..

— А Самосек он незадолго до смерти схоронил в месте заветном — ждать нового хозяина. Мне-то он ни к чему, я этой ржавчиной особо не пользуюсь — а вот тебе, думаю, как раз по руке будет… О, а вот как раз и это место! Слезай, дальше ногами пойдем.

Иван торопливо соскочил на землю. У Яромира явственно заскрипели кости — волк кувыркнулся через голову и поднялся на задние лапы, становясь человеком. Шерсть вновь обернулась одеждой, вместо колючего репья на поясе закачался тяжелый кошель.

Нетрудно было догадаться, почему оборотень предпочел принять двуногое обличье — в этом месте чаща стала такой густой, что ветви превратились в сплошную колючую стену. Попытавшись продраться в образе волка, он непременно растерял бы добрую толику того роскошного меха, коим так гордился.

— Дай-ка топорик, — протянул руку он.

— Какой?..

— Там, в котоме.

Прорубиться сквозь этот лесной заслон оказалось не так-то легко. Вековые ели словно сопротивлялись непрошеным гостям, явившимся похитить хранимое сокровище.

— Я ноговицы порвал… — виновато сообщил Иван, с трудом отцепляясь от колючей ветки.

— Бывает… — не проявил интереса Яромир.

— И рукав порвал…

— Ну а я тебе что сделаю? Среди волколаков портных нема.

— И плечо оцарапал…

— Мне тебе что — подуть, чтоб не болело? — хмыкнул Яромир, даже не оборачиваясь. — Терпи, уже почти пришли… а вот и он, родимый!

Иван сразу позабыл о всех невзгодах. Посреди чащи открылась крохотная полянка, заросшая изумрудной травой. Перед деревьями словно провели невидимую черту — по такому ровнехонькому кругу они росли.

А в самом центре покоился огромный серый камень — и из него торчала рукоять меча. Легендарный Самосек, оружие одного из величайших хоробров старых времен…

Княжич восхищенно обошел вокруг чудесного клинка. Рукоять выглядела совсем простой — ни единого украшения, только набалдашник в форме петушиного гребня, да тоненькая медная полоска вдоль черена. Перекрестье чуть удлинено, слегка изогнуто на концах.

Сам же клинок… Большую часть скрывал камень, но и то, что оставалось на виду, ясно показывало, насколько это знатный металл. Лучший из лучших, способный рубить железо и даже сталь, нисколько не тупясь. Можно согнуть в кольцо — не сломается. Судя по золотисто-бурому фону и прядям в виде поперечных поясков на характерном волнистом узоре — «коленчатый» булат, самый драгоценный из всех.

Когда же Иван обнаружил на доле узор, напоминающий человеческую фигуру, то едва не вскрикнул от восторга — ему досталось настоящее сокровище. Подобные мечи ценятся даже не на вес золота — намного дороже.

— Ну, помогай, святой Егорий! — расплылся в улыбке княжич, благоговейно берясь за черен.

Он потянул меч на себя. Еще раз. Еще. Уперся ногами в камень и принялся тащить изо всех сил, стиснув зубы от напряжения… но все тщетно. Клинок сидел в своих «ножнах», словно врос в них корнями.

— Это что?.. почему?.. — обиженно повернулся к Яромиру Иван.

— Там все написано, — пожал плечами тот.

Княжич только теперь обратил внимание, что на камне вырезаны некие буквы. Он присел на корточки и зашевелил губами, складывая полустертые черты в слоги, а те — в слова.

Точнее, пытаясь складывать.

Читать и писать на Руси умеет едва ли не каждый. С тех пор, как солунские братья, Константин с Мефодием, принесли на эти земли глагольную грамоту, березам приходится несладко — всяк, кому не лень, бересту с них обдирает на свои записки. Да добро бы дельное что писали, так нет — любую глупость, что в голову взбредет.

Иван и сам в иные часы отсылал подружкам грамотки вроде: «Поклон от Ивана ко Ульянке. Пойди вечором на сеновал, бо яз тобе хочю, а ты меня. Да коли завязка на бересте порвана буде, выдери послуху Михальке ухи, штоб не читал княжески рукописания впусту».

Однако эти буквицы Ивану оказались незнакомы. И то сказать — братья солунские всего три с половиной века назад свои резы придумали, а надписи на камне, почитай, все пять исполнилось. Где ж тут разобрать?

— «Я, Еруслан, сын Лазаря, вонзил сей меч», — взялся толмачить Яромир. — «Слово мое твердо и безотворотно — только истинный герой сможет его отсель вытащить».

Иван еще раз взялся за рукоять и потянул — уже робко, нерешительно. Самосек по-прежнему даже не шелохнулся.

— Ладно, пошли… — обиженно шмыгнул носом он.

— Куда собрался? — приподнял брови оборотень.

— Ну как же… Раз только истинный герой может вытащить…

— Ага, только истинный герой, — ехидно ухмыльнулся Яромир. — Или…

— Или?.. — наморщил лоб княжич.

— Или тот, у кого есть зубило.

Оборотень с лукавым видом выудил из котомы тяжелое каменщицкое зубило с молотком и протянул их Ивану.

— Работай, — продемонстрировал волчью улыбку он. — Попотеешь как следует — будет тебе волшебный меч.

Иван обрадованно хлопнул себя по лбу и свирепо вгрызся в проклятый булыжник. Молоток застучал по зубилу с неистовой силой, во все стороны полетела каменная крошка, глаза княжича с каждым ударом восторженно разгорались.

Яромир же отошел в сторону и прилег на свежей травке, подложив под голову котому. Помогать сын Волха не собирался — в конце концов, он свою задачу выполнил, дальше пусть княжич действует сам. Как следует поработать руками — для этого тоже немалый героизм требуется.

Кто его знает — может, Еруслан как раз это и имел в виду?

— Уф-ф… — смахнул пот со лба Иван. Он раздолбал примерно половину камня, но Самосек по-прежнему сидел, как влитой. — Притомился я что-то…

— А ты передохни, — лениво посоветовал Яромир, даже не открывая глаз. — Я же вот отдыхаю…

— Может, тоже немножко поработаешь, а? — укоризненно посмотрел на него Иван. — Княжичам, вообще-то, молотком стучать невместно!

— Оборотням тоже. Ты не забывай — я тебя полста поприщ на горбятнике вез, а ты, Иван, знаешь, весом не карла горный… И потом — этот длинный ножик нужен мне или тебе, я что-то позабыл? — все-таки чуть приоткрыл один глаз Яромир.

— Да ладно, ладно, уже и не скажи тебе ничего… — вытер нос рукавом Иван. — Эх, а таким мечом, наверное, и змея огненного зарубить можно!

— Еруслан парочку пришиб, да, — подтвердил Яромир. — Хотя на змея с мечом не очень ловко — супротив него копье лучше. Да и вообще змеев на Руси теперь уже не сыщешь… Перевелись.

— Что так? — огорчился Иван.

— А вот то, — хмыкнул оборотень. — Уж не знаю, чего у вас это всегда так свербит — но как кто из богатырей надумает подвиг совершить, так первым делом завсегда змея ищет, хоть самого маленького. Они, врать не буду, и сами не без греха — и скот хитят, и людей, бывает, жрут… Ну так от разбойников вреда даже поболе — а их, как ни старались, перевести не перевели… Да и не переведут, наверное, никогда…

— Что, совсем-совсем змеев не осталось? — насупился княжич, ужасно напоминая ребенка, которого лишают любимой цацки.

— Осталась парочка кой-где… — лениво пожал плечами Яромир. — Раньше-то их много водилось, но очень уж хоробры за ними рьяно охотились. Вот и извели со временем под корень — вода камень точит. Последнюю змеиху-мать уж два века с четвертью, как убили — Добрыня Никитич поработал, ага. С тех пор маток у змеев нету, новым детенышам родиться неоткуда. Все, какие остались — это еще со старых времен. Они живут дюже долго — тыщу лет и больше. Вон, самый громадный в Кащеевом Царстве век коротает — Змеем Горынычем кличут. Необычная зверюга — трехголовая. Даже не знаю, как он такой на свет народился…

— А что такого?

— У обычных змеев голова одна, как положено, — терпеливо объяснил Яромир. — Всегда так было — и у нас, и в чужих землях… Вон, латиняне их «драконами» прозывают… только у них они еще раньше нашего перевелись. Говорят, самого последнего полста лет назад прикончили — да и то какого-то мелкого, дохлого… Но голова тоже всегда одна была…

Иван слушал байки оборотня с интересом, но зубилом работать не переставал. День постепенно шел на убыль, и с каждым часом каменная глыба становилась все меньше и меньше, медленно, но верно превращаясь в осколки.

И вот наконец!..

— Держи его!!! — дико заорал Иван, бросаясь к мечу.

Как только Самосек освободился от каменных тисков, то мгновенно ожил и метнулся по траве, словно булатный уж. Лезвие еле заметно колыхалось из стороны в сторону — меч спешил удрать от соискателя, добывшего драгоценный кладенец обманным способом.

Однако наперерез метнулась серая тень. Мирно лежащий и жующий травинку Яромир взметнулся в воздух, словно оттолкнувшись от земли спиной, уже в прыжке совершил кувырок, переметываясь в волка, и за считаные мгновения нагнал Самосек. Тяжелые лапы обрушились на дол клинка, пригвождая его к земле, и волк с хрустом выпрямился, оборачиваясь волколаком. Широченные плечи вздулись буграми, когтистые пальцы удерживали бешено извивающийся меч, из-под шерсти заструился дымок.

— Хватай! — прорычала жуткая морда — не совсем волчья, не совсем человеческая. — Не упусти, дурак!

Иван уже летел к рукояти. Он уцепился за черен обеими ладонями, сжимая так, что разодрал ногтями кожу. По набалдашнику заструилась кровь.

— Врешь, не уйдешь!.. — пропыхтел княжич, удерживая бьющийся кладенец за рукоять.

— Охолони, ржавчина! — прорычал Яромир, прижимающий лезвие. — Кузнецу отдам, он тебя на подковы переплавит!

— Что?! — взвизгнул Иван. — Волшебный меч на подковы?!

— Замолкни, дурак!.. — краем губ прошипел оборотень.

— Чего замолкни, чего замолкни?! Ты сам дурак, такой меч нельзя плавить!

Обрадованный кладенец начал вырываться еще яростнее.

— Не слушай дурака, он не понимает ни бельмеса! — рыкнул Яромир. — Обязательно переплавим, если не утихомиришься! Кому ты такой нужен?!

Теперь даже до Ивана начало доходить — обычно гладкий лоб пошел напряженными морщинами. Княжич занимался сложным и непривычным делом — думал.

Самосек еще некоторое время слабо подергивался, но потом устало затих, как постепенно затихает буйный жеребец, спеленатый веревками. Однако Иван и Яромир не ослабляли хватки — чувствовалось, что гнев, кипящий в мече Еруслана, все еще силен, дай малейшую возможность — удерет.

— Хорошо хоть, нападать не стал! — простодушно поделился Иван.

— Это не такой кладенец, — сурово объяснил Яромир. — Ему рука нужна богатырская — сам по себе не сражается. Ну что, охолонул?!

Кладенец под когтистыми лапищами чуть-чуть дрогнул, словно говоря «да». Яромир очень-очень медленно разжал хватку, готовый в любой миг снова прижать пленника всем весом. Но тот не шевелился, полностью покорясь судьбе.

Иван встал с корточек, поднимая отвоеванное сокровище. Рукоять Самосека покоилась в его ладонях, как ребенок на руках матери. На лице княжича начала расплываться счастливая улыбка.

Теперь, когда меч освободился из каменной темницы, обнаружилось, что его кончик закруглен — для колющих ударов практически непригоден. В те далекие времена, когда этот клинок покинул кузницу, мечи были чисто рубящим оружием — заострять наконечники на Руси начали сравнительно недавно.

— Проверь-ка его, — предложил Яромир, незаметно успевший оборотиться человеком.

Ивану не нужно было рассказывать, как положено проверять мечи. В чем-чем, а уж в оружии-то он разбирался — чай, сызмальства обучали железками размахивать.

Первым делом он щелкнул по клинку — Самосек издал чистый и долгий звон. Вторым делом Иван положил меч себе на голову и пригнул за оба конца к ушам. Тонкая полоса булата согнулась очень легко… но как только ее отпустили, мгновенно выпрямилась, ничуть не пострадав.

Ну и в последнюю очередь кладенец прошел проверку на самое главное. Иван бросил на лезвие собственный волос и довольно осклабился, глядя, как тот распадается на две половинки — острота превыше всяких похвал. Потом он от души рубанул по гвоздю, положенному на каменную плиту — все, что осталось от огромного валуна. И Самосек превзошел ожидания — он разрубил не только гвоздь, но и саму плиту!

Воистину чудо-оружие, достойное истинного героя.

— Он принял хозяина, — хмуро подытожил Яромир, глядя на княжича, скачущего по поляне, словно мальчишка с деревянным мечом. — Теперь будет верно служить до самой смерти.

— Чьей смерти? — остановился Иван.

— Твоей, наверное. Или его. Мечи тоже порой умирают, и кладенцы в том числе. Ладно, хватит баловаться — заверни лучше в тряпицу, что ли…

— А ножен к нему нету?.. — нахмурился Иван.

— А ты что — их видишь? — усмехнулся Яромир. — Может, по-твоему, тут второй камень стоять должен — с ножнами? Ничего, доедем до города, закажем этой ржавчине чехольчик…

Клинок в руках Ивана замерцал, по нему поплыли яркие разводы.

— Чего это он? — не понял новый владелец.

— Требует не абы какие ножны, а самые дорогие и нарядные, — фыркнул Яромир. — Да еще и грозится сбежать, коли не по его выйдет…

— Ишь, какой! — возмутился Иван.

— А ты думал?.. У него, сам видишь, характерец имеется, не хуже человечьего…

— Ладно, добудем ему ножны… — задумчиво поглядел на меч княжич. — Слушай, а я вот чего-то понять не могу…

— М-м-м?..

— Говоришь, Росланей-великан десяти сажен росту был?

— Ну. И что?

— Да как-то оно не того… — почесал в затылке Иван. — Во мне даже одной-единственной сажени нет, а мне этот меч как раз по руке, будто под меня и делали… Как же им этакая орясина сражалась? Он же у Росланея в руке не больше щепки должен был быть…

Яромир озадаченно нахмурился. Посмотрел на переливающийся радугой Самосек. Перевел взгляд на глупо моргающего Ивана. Снова на Самосек. Снова на Ивана. Действительно, как-то странно — чтоб такой великанище, да вдруг обычным человеческим мечом рукопашничал… Такому впору сосну вместо копья ладить, столетний дуб вместо булавы пользовать…

— Да, не то что-то… — признал он. — Тут, поди, сам Родомысл[23] не додумается — как такое могло быть… Выходит, врет где-то сказание… Только вот поди угадай, где именно, и как у них по правде дело было…

— А ты не знаешь?

— Я — не знаю. Да ладно, бес с ним! Встретим кого-нибудь, кто сам там был — да вот хоть того же Кащея! — так у него и спросим. А пока — чего зря голову ломать?

Солнце уже коснулось небозема краешком, когда огромный серый волк с всадником на спине вновь выбежал на лесную тропу. Трава едва заметно приминалась могучими лапами — он словно бы не бежал, а летел над землей. Всадник бережно баюкал в ладонях булатный клинок, еле заметно мерцающий в вечернем сумраке.

— Слушай, а мы туда едем? — забеспокоился Иван, не узнающий окрестностей. — Ратич отсюда на полуночь лежит!

— А ты зачем к брату? — ответил вопросом на вопрос Яромир. — Просто в гости?

— Не-а! — гордо вытянул подбородок Иван. — Самобрат мой старший, Глебушка, повторно жениться надумал! На носу-то у нас что, а?..

— Грязь у тебя на носу, — рассеянно ответил волколак, повертывая голову к седоку. — В земле измазался, что ли?

— Да я не про то! — обиделся Иван, утираясь рукавом. — Осенний мясоед у нас на носу — самое время невесту под венец вести. Хочет, чтоб мы с Игорем ему сватами были — батька-то наш уж помер, дядья с крестными тоже все… Я сначала до брата, потом обратно в Тиборск, а оттуда со свадебным поездом, со свахами да дружками — во Владимир…

— У князя Всеволода дочку сосватать решили? — сразу догадался Яромир. — Думаешь, отдаст?

— А чего б ему не отдать-то?! — возмутился Иван. — Все уж давно обговорено! Чай, не золотарь деревенский сватается — великий князь тиборский! Наш Тиборск, может, и победнее их Владимира будет, да только у Всеволода этих дочек четыре штуки! Да сынов аж восемь!

— И еще двое в младенчестве померли, — лениво добавил Яромир.

— Во-во! Куда ему столько — с кашей съесть? Чем наш Глеб его дочке не жених?

— До Покрова дня свадьбы не играют, — задумчиво заметил оборотень. — Еще почти три седмицы.

— Ну так куда торопиться-то? Игорь вот тоже недавно женился — в летний мясоед, аккурат после Петрова дня… Погощу у них с Василисой седмицу-полторы, а там уж двинемся, благословясь…

— Понятно… Ну, раз уж ты никуда не торопишься — сослужи-ка мне, Иван, еще одну службишку… Из принады подлой ты меня вызволил — ну так доведи дело до конца, а я уж тебе век благодарен буду, сполна за помощь отплачу, не сомневайся. Надо же меч твой новый в деле опробовать, а?

— Конечно, надо! — согласился княжич, поглаживая рукоять. — Что за службишка?

— Да пустячок… — усмехнулся Яромир. — Ножичек один возвернуть… украденный… Как раз для Самосека работенка…

Деревья впереди расступились, открывая еще одну поляну. С одного конца примыкает травяное болото, с другой — сплошной угрюмый ельник.

А в самой середке — почерневшая ветхая изба на огромных куриных лапах.

Глава 5

Ночь выдалась прохладная и ветреная. Весь Ратич сладко спал. Над кремлем разлилось дремлющее умиротворение, в княжеском тереме царила тишина и спокойствие.

Два пожилых гридня, сторожившие княжеские хоромы, сонно клевали носами. Тяжелые остроконечные шеломы лежали на полу — и так уже плеши из-за них, окаянных! Конечно, окажись здесь князь или воевода — достанется стражам на орехи; да только воевода сейчас третьи сны видит, а князь вовсе незнамо где.

Может, и помер уже…

Дружина у князя Игоря не самая большая — двести гридней всего. Ну так он князь младший, подколенный — вот у брата его, Глеба Берендеича, сила так сила! В великокняжеской дружине Тиборска одних только гридней тысяча двести, да еще отроки, да мечники, да детские, да тиуны! А еще ведь малые дружины боярские, да ополчение земское и городское, да наемники чужеземные…

Силища!

И ничего не попишешь — Кащеево Царство под боком, в любой день вороги напасть могут. Ну и другие соседи тоже не лаптем щи хлебают — и от владимирцев набеги бывали не раз, и от новгородцев, и чудь заволочская вечно нос не в свое дело сует… Да и свои же тиборчане тоже порой могут ежа подложить — вон, три года назад Кладень с чего-то взбунтовался, пришлось им по шапке дать…

— А что это владыко все домой не едет? — от скуки спросил один из гридней.

— Да пес его знает… — пожал плечами другой. — Видать, в храме дела какие…

— А какие?..

— Пойди к нему, да спроси… Может, ответит.

Гридень только гыгыкнул.

Отца Онуфрия, архиерея Тиборской епархии без нужды старались не беспокоить. Несмотря на высокий сан, он не любил официального обращения «Ваше Преосвященство», предпочитая короткое «владыко». Однако общение с ним было делом трудным — святой старец отличался тяжелым характером, а в качестве аргументов в споре любил использовать березовый посох.

— Вот кабы вместо отца Онуфрия боярин Бречислав приехал — может, тады князь бы дома остался, не попер бы сломя голову куда глаза глядят… — задумчиво предположил один из гридней.

— Может… — согласился второй. — Да только не приехал же он?

— Не приехал.

— Ну так и нечего жалеть попусту — молоко пролито, крынка разбита. Все.

— А все ж жалко…

Да, боярин Бречислав, муж многомудрый, прославился умением всегда подать нужный совет, принять правильное решение. Князь Берендей его в оба уха слушал, так ни разу не прогадал. И сын его, Глеб, тоже слушает — сам-то великий князь молод еще, горяч без меры, вспыльчив, даже буен иногда. А Бречислав-боярин всегда умеет его охладить, убедить не бежать вперед лошади. Умный он мужик, степенный, рассудительный.

Неожиданно в дверь постучали. После возвращения княгини воевода распорядился запирать ее хоромы на ночь не только изнутри, но и снаружи. Пожилой гридень взялся за тяжелый брус, но перед тем как отодвинуть, все же спросил для порядку:

— Это кто там? Ты, Маланья?..

— Нет. Я Кащей Бессмертный, — приглушенно раздалось из хором.

— Шутница… — усмехнулся кустодий, отворяя дверь.

Створки распахнулись, словно в них ударили тараном. Две тощие костлявые руки вылетели брошенными копьями, большие пальцы ударили точно в глаза гридням, вдавливая их до самого затылка, ладони круто повернулись, ломая черепные кости, и к ногам старика в короне упали два трупа.

Стражники даже не вскрикнули.

Кащей Бессмертный переступил через мертвецов и огляделся по сторонам. Тьму, царящую в коридоре, рассеивали лишь свечи на хоросах[24], висящих под потолком. Старик с мертвыми глазами коснулся стены, прислушался к чему-то и медленно зашагал вперед.

Стража терема — четверо гридней, гревшихся в сенях, — тоже не успела ничего сообразить. Из полутемного коридора вылетела расплывчатая фигура, и в воздухе замелькали тонкие пальцы, расшвыривая несчастных кустодиев. Первым же ударом Кащей убил сразу двоих — одному свернул шею, второму отломил нижнюю челюсть. В следующий миг он схватил за грудки третьего, ударяя о стену так, что оставил огромное кровавое пятно, и саданул ладонью по лицу второму, попросту снося голову с плеч.

Выйдя на мощеный двор, бессмертный царь сразу выделил главный очаг сопротивления — гридницу. Княжеский терем, людские избы, погреба, медуши, беретьяницы, скотницы — все это не представляло угрозы. А вот из гридницы отчетливо доносился смех и выкрики — по меньшей мере полсотни человек.

Кащей накинул капюшон и бесшумно растворился в ночи — к гриднице скользнула еле различимая тень. Приблизившись к скупо освещенному строению, он присел, согнул колени, сгруппировался и резко оттолкнулся от земли, прыгая прямо на стену. Пальцы цеплялись за еле заметные выемки и неровности в старом дереве, и темная фигура огромным пауком в единый миг вскарабкалась на крышу.

Оказавшись там, Кащей сдвинул пальцы и резко саданул самыми кончиками в толстую доску, проламывая ее, словно берестяной листок. Костлявые ладони рванули в стороны, ломая крышу, и в пролом устремилась тощая фигура…

Появление незваного гостя прозвучало громом средь ясного неба. Гридни, полуночничающие за хмельным медом, первое мгновение смотрели на Кащея выпученными глазами, не понимая, кто это такой и чего ему надо. Но уже в следующий миг явившийся через крышу откинул капюшон… и помещение мгновенно наполнилось гулом и криками, воины похватали мечи, топоры, палицы, клевцы, кистени…

Кащея всегда узнают с первого взгляда.

Однако пришлеца ничуть не смутило такое явное превосходство противника в численности и вооружении. Кащей совершил головокружительный прыжок, сигая сразу на десяток сажен, и приземлился у дверей, перекрывая гридням выход. Одной рукой он схватил тяжеленную дубовую скамью и швырнул ее с той легкостью, с какой мальчишка бросает камешек. Сразу двух пирующих пригвоздило к стене, раздробив ребра.

Гридни устремились в атаку. Но их встретил бушующий самум, расшвыривающий вооруженных дружинников, точно сухие листья. Причем безо всякого оружия. Каждый раз Кащей убивал с одного удара — сворачивал шеи, разбивал кадыки, сносил головы… Одному гридню вырвал срамный уд, другому проткнул ладонью живот, переломив хребет, третьего разорвал надвое голыми руками…

Нечеловеческая сила, ловкость и скорость делали его воистину страшным противником.

Княжеская дружина тоже не зря ела свой хлеб. Будь перед ними смертный человек, вся его чудо-мощь не устояла бы перед таким количеством отточенного железа. Кащею уже нанесли десяток смертельных ударов, ему несколько раз отрубали руки и ноги, дважды сносили голову… но бессмертное чудовище всякий раз возрождалось в мгновение ока и вновь убивало, убивало, убивало, с каждым ударом уменьшая число противников. Жуткий старик словно даже не замечал этих жалких потуг — на лице-черепе по-прежнему царило лишь беспощадное равнодушие.

В сердца оставшихся все настойчивее вползал холодный липкий страх. Как можно биться с тем, кого невозможно убить?! Все чаще раздавались крики, мольбы о пощаде, звериный вой ужаса… Кое-кто уже бросил оружие и попрятался под столами и лавками, некоторые пытались спастись бегством через окна, иные кинулись искать спасения в молитве. Все тщетно — Кащей убивал с безжалостностью мясника, режущего скот.

— Хек. Хек. Хек.

Ледяной бездушный смех прозвучал одновременно с гибелью последнего из княжьих дружинников. Кащей резко распахнул двери и вышел наружу — к зарождающейся суматохе. Подворье, перебуженное криками и звоном оружия, повыскакивало из постелей, кто-то уже бил в набат.

Часть оставшейся дружины спешила в гридницу, на помощь соратникам, но остальные торопились к городским вратам — там творилось что-то несусветное, даже отсюда слышны были вопли и грохот.

Кащей равнодушно двинулся туда же.

Ворота княжеского двора были распахнуты настежь. Правда, подле них стояли на страже несколько отроков. Один из них, узрев Кащея, бросился с мечом, дико вопя и бешено вращая глазами. Но старик с легкостью увернулся от удара, швырнул парня через плечо, вырвал у него меч, безучастно хватаясь прямо за лезвие, и воткнул отобранное оружие в живот владельцу.

Так же играючи он разобрался и с остальными. Последний бросился бежать, но Кащей швырнул в него шлем убитого соратника. Этот необычный снаряд просвистел в воздухе и саданул в спину удирающему с силой разъяренного тура — паренек упал как подкошенный, обливаясь кровью.

Глаза Кащея по-прежнему оставались холодными и безразличными.

Жуткий старик с нечеловеческой скоростью пронесся от княжьего подворья до главных ворот детинца. Ратич — не самый крупный город на Руси, едва десять тысяч жителей наберется. Остановить его не пытались — по пути Кащей между делом убил нескольких человек, одним-единственным движением ломая кости, вырывая из тел огромные куски мяса, швыряя несчастных с такой силой, что трескались стены.

Вот на пути попалась женщина с младенцем на руках. Кащей приостановился, выбросил руку и между делом схватил ребенка, подняв его за лодыжку. Мать зашлась криками, бросилась на похитителя с кулаками — старик в ответ легонько хлопнул ее раскрытой ладонью, и бедная женщина отлетела назад, упав бесформенной грудой. Один-единственный удар Кащея Бессмертного переломал несчастной ребра и хребет.

Младенец захныкал — ему не понравилось висеть вниз головой. Он потянулся к железной короне, висящей перед глазами, даже уцепился за один из зубцов. Кащей еще раз посмотрел на дитя в руке, а потом равнодушно саданул им о каменный столб, отшвырнул прочь и устремился дальше, даже не оглядываясь на крохотный трупик.

— Забавно, — безучастно сказал он самому себе, воззрившись на столпотворение у городских ворот. — Хек. Хек. Хек.

Куча воев еле-еле сдерживала страшный напор с другой стороны. Казалось, будто за воротами собрался десяток великанов, молотящих таранами. Воевода хрипло выкрикивал приказы, но его никто не слышал — на лицах гридней выступил красноватый пот, с каждым ударом они осыпались со стен, словно яблоки с дерева.

Кащей пошарил глазами и подхватил оброненный кем-то щит. Старик подобрал его, ухватил подобно метательному диску и закрутился вокруг своей оси. Воевода обернулся на шум, открыл рот, в ужасе узнавая дискобола, но в следующий миг его просто снесло бешено крутящимся снарядом. Край щита ударил военачальнику в челюсть, вышибая зубы и ломая хребет, тот упал наземь, и княжья дружина осталась без предводителя.

— Уймитесь, — холодно и ровно приказал Кащей. — Бросьте оружие и склонитесь перед истинным царем сих земель. Ваша смерть неизбежна.

Однако гридни с ним не согласились. Сначала костлявую фигуру накрыло ливнем стрел из луков и самострелов, кто-то бросился схватиться врукопашную… но с другой стороны ворот вновь раздался таранный удар, и воины с криками ужаса вернулись к прежним постам.

Кащей равнодушно пожал плечами, подобрал меч воеводы и закрутился диким смерчем, сметая все на своем пути. Клинок почти сразу сломался, не выдержав ударов такой силы, и главный кошмар Руси вновь принялся крушить противников голыми руками. Снова летели наземь изуродованные трупы, снова Кащея рубили, резали, рассекали и лишали конечностей — но он каждый раз возрождался в мгновение ока, продолжая истреблять все и вся.

Лучший гридень Ратича, молодой боярин Судислав Ольгердович врезался в Кащея снарядом камнемета. Тощий старик отлетел назад с переломанными ребрами и ногой, но тут же вновь взметнулся в воздух — целый и невредимый. Судислав ошалело открыл рот, но немедленно опомнился, перехватил поудобнее сулицу и с силой метнул ее во врага. Легонькое копьецо просвистело в воздухе и прошло сквозь Кащея, будто раскаленный нож — сквозь масло. Во все стороны брызнули черные капли — ядовитая кровь царя нежити.

Однако бессмертный царь, казалось, даже не заметил такой мелочи, как дыра в груди — скелетоподобная фигура лишь на миг замерла и вихрем понеслась к противнику. Судислав невольно вздрогнул, но удержался, не попятился, не побежал.

Нет, вместо этого он нанес еще один страшный удар. Тяжеленная булава молодого хоробра шарахнула Кащея по щеке, снося голову, словно пустую тыкву — но из плеч тут же выскочила новая, точно такая же, что прежняя.

Кошмарный старик подпрыгнул на три сажени, приземляясь позади Судислава, нанес резкий удар в плечо, выбивая булаву, и с силой саданул в спину ладонью, скрюченной подобно птичьей лапе. Тонкие пальцы-костяшки прошили насквозь кольчугу, кожу и ребра, выметаясь обратно с окровавленным куском мяса и оставляя за собой дыру с рваными краями.

— Хочешь посмотреть, как бьется твое сердце? — равнодушно спросил Кащей, поднимая добычу над головой.

Судислав медленно обернулся, растерянно взглянул на то, что еще миг назад покоилось в его груди, и начал медленно падать. Молодой великан обрушился, точно подрубленный дуб, хлеща во все стороны кровью. В рядах защитников Ратича раздались панические вопли — погиб лучший из лучших…

Когда число противников поубавилось, Кащей с силой ударил кулаком, прошибая толстенные ворота насквозь. Руку мгновенно обдало горячим паром — старик отпрыгнул назад, и громадные створы наконец-то обрушились. А из-за них появились три жуткие клыкастые хари на длинных чешуйчатых шеях…

— ЦАРЬ НАШ, МЫ ПРИШЛИ!!! — оглушительно проревел на три голоса Змей Горыныч, поджаривая оставшихся гридней прицельными огненными струями. — КОГО НАМ УБИТЬ?!!

— Ты неразумно действовал, — вынес ему порицание Кащей. — Тебе следовало спалить защиту города с воздуха, а затем уж ломиться в ворота. Так было бы эффективнее.

— Прости, мы не подумали!.. — ответил правой головой чудовищный ящер, покаянно опуская две другие. — Позволь нам исправиться!

— Ступай, — сухо кивнул Кащей, бросая ему все еще слабо подрагивающий ком мяса. — На вот, угостись.

— Благодарствую!.. — проревела средняя пасть Горыныча, ловя и проглатывая сердце Судислава. — Сладко мясо богатырское… Хорош ли был его хозяин в битве?

— Для смертного воя — довольно хорош. А теперь ступай и убей всех людей в городе.

За воротами словно поднялся буран — такой ветер вздули огромные перепончатые крылья. Змей Горыныч, последний дракон Руси, сделал несколько кругов, беря первоначальный разбег, и медленно поднялся в воздух. Его брюхо раздулось от горячего газа, лапы плотно прижались к животу, хвост работал из стороны в сторону, помогая рулить, а в груди что-то трубно бухтело, исходя жарким холодом…

Три шеи вытянулись по направлению к княжескому двору, где еще виднелись остатки дружины, три пасти раскрылись на всю ширь, три ревущих пламенных столба исторглись в город, испепеляя все на своем пути. Хоромы бояр и избы смердов — Змей Горыныч жег их с одинаковым неистовством. Глаза исполинского ящера горели злобой и гневом — он люто ненавидел весь человеческий род, и охотно истреблял любых его представителей.

А к Кащею подбежал запыхавшийся хан татаровьев — Калин. Высокая шапка сбилась набок, обнажая бритую голову и то, что отличало хана от обычных людей.

— Светлый царь, мои батуры стоят пред твоими очами! — торопливо поправил шапку он. — Взять ли нам этот город?

— Возьмите, — подтвердил Кащей. — Отдаю вам Ратич на поток и разграбление.

— Ай-я-я-а-а-асс-а-а-а!!! — завизжал хан, взмахивая саблей.

В ворота хлынул поток косоглазых плосколицых воинов — на спине Змея Горыныча прилетела целая полусотня татаровьев. Лучшие из лучших, сильнейшие батуры Калина. Они мгновенно рассыпались по улицам, зачищая городские концы от тех, кто еще мог оказать сопротивление, и загодя намечая места, где можно будет взять добычу.

Грабить и убивать татаровьины умеют превосходно.

— Привез? — окликнул Калина Кащей.

— А как же, конечно! — продемонстрировал щербатую улыбку хан, протягивая царю нечто продолговатое, завернутое в материю. — То, что велено, доставил.

Кащей принял подарочек. Тонкие пальцы коснулись ткани, ощупывая предмет, и полупрозрачные веки чуть опустились — Калин ничего не перепутал. Кащей чуть шевельнул дланью, опуская татаровьина, подобрал железную корону, валявшуюся там, куда упала голова, снесенная Судиславом, и широким шагом двинулся к воротам — в самом городе ему больше делать было нечего.

Ратич пылал. Смерть и разрушение неслись по его улицам в обличье татаровьев, по земле стелился сизый дым, за ревом многочисленных пожаров не было слышно людских голосов. Батуры Калина весело гикали и перекликались, потроша лабазы и приканчивая их хозяев. В мерцающем свете горящих домов блистали сабли, свистели бичи нагаек, звенели тетивы, отправляя точно в цель смертоносные клювы стрел…

Да, сегодня смерть собрала богатую жатву.

На княжьем подворье ворочался огромный чешуйчатый зверь. Хвост-бревно уже разрушил два сарая, одна из голов пролезла в большой терем и выковыривала челядь, вторая отлавливала убегающих, а третья любовно поливала сверху пламенем. Время от времени Змей Горыныч сыто взревывал — у него давно не было такого обильного обеда.

— ГОРИ-ГОРИ ЯСНО, ЧТОБЫ НЕ ПОГАСЛО… — на три глотки распевал чудовищный ящер, исторгая огненные ливни.

Вот правая голова усмотрела за сараем юную девицу, сжавшуюся в комочек и дрожащую от ужаса. Чешуйчатая шея устремилась вниз, из пасти выметнулся длиннющий раздвоенный язык, хлестнув несчастную по спине и сдирая кожу. Та дико завизжала от боли и страха, бросилась было прочь, но в следующий миг ее обхватил частокол клыков. Огромная пасть резко вскинулась к небесам, подбрасывая добычу в воздух, и наперерез бросилась средняя голова.

Два ненасытных драконьих зева схватили уже мертвую девушку почти одновременно, разрывая ее пополам, жадно сглотнули и выпустили из ноздрей по голубоватой струйке пламени. Мясо оказалось нежным и мягким, не то что у воев — те обычно жесткие, как подошва.

Кащей Бессмертный стоял на колеснице, удерживая одной рукой вожжи. Крылатый змий мерно взмахивал крыльями, описывая круги вокруг горящего города. Ледяные глаза возницы пристально следили за происходящим внизу.

Вот какой-то паренек выскочил из ворот, дав деру к близлежащему леску. Кащей тут же вскинул предмет, привезенный Калином, и несчастного… шибануло молнией. Царь нежити убил его выстрелом из перуна.

Это оружие, не так давно найденное в древнем кургане, обладало по-настоящему разрушительной силой. Молнии, исторгаемые перуном Перуна, превращали любое живое существо в горстку пепла, сжигали деревья, поджаривали тяжеловооруженных богатырей, закованных в железо.

И пользоваться им мог исключительно Кащей — в других руках оружие богов становилось не более чем бесформенной железиной с причудливыми выступами в, казалось бы, случайных местах.

Порой же оно отказывалось служить и Кащею — в самые неожиданные моменты. Иных людей перун отчего-то наотрез отказывался сжигать — причем даже сам Кащей пока не обнаружил хоть какой-нибудь закономерности. Особенно часто таковые попадались среди воинов, но иногда и смерд мог стоять перед перуном, не боясь превратиться в золу. Потому в серьезных битвах Кащей Бессмертный предпочитал не полагаться на капризный громобой, а работать другим оружием, более верным.

Но пока еще его время не пришло…

С этой высоты открывался замечательный обзор — все как на ладони. Кащей все чаще поглядывал в сторону городского собора — там пока еще тлело сопротивление. Последние защитники Ратича объединились вокруг святых стен, из последних сил удерживая единственную оставшуюся твердыню. Даже отсюда слышались оглушительные крики какого-то обезумевшего старика: «Не пропущу!»

Но эти крики с каждой минутой все слабели, а потом вдруг резко оборвались…

На восходе заалела заря, когда побоище окончилось. Ратич превратился в дымящиеся развалины — Змей Горыныч повеселился от души. Пленных татаровьины не брали — обратно предстояло добираться так же, как сюда, а трехголовый ящер не собирался рвать перепонки ради десятка полонянок. Ему и без того придется сделать две ходки — добычу взяли богатую, злата-серебра награбили вволю.

— Княжеская казна! — гордо провозгласил Калин, когда два дюжих батура, отдуваясь, подтащили к Кащею тяжелый сундук. — Тебе, царь!

Крышка откинулась, обнажая мерцающую золотую груду. Тонкие бледные пальцы поворошили монеты, просеивая тусклые желтые кружочки. Затем крышка вновь захлопнулась, а Кащей равнодушно шевельнул одной лишь бровью — еле заметно. Батуры, однако, превосходно поняли приказ — драгоценное беремя поволокли к Горынычу. На чешуйчатой спине уже закрепляли прочную ременную сбрую, дабы наездники не попадали в полете.

— Приведите пленных, — холодно повелел Кащей.

Татаровьины подтащили к нему несколько десятков человек — все, что осталось после кровавой сечи. Этих вытащили из храма Сретения Господня, где они тщетно пытались найти защиты у алтаря.

— Вострый нож, да лук тугой, ночь глухая, конь гнедой… — напевал Калин, оглядывая избитых русичей и с удовольствием похлопывая по ладони рукоятью нагайки. — Эх, батюшка, а хорошо же поозорничали все-таки!

— Да, неплохо, — согласился Кащей.

Среди пленных были женщины, дети, старики. Были священнослужители — старенький трясущийся попик, худощавый дьякон с выпученными глазами, трое певчих. Но особенно выделялся рослый старик в черной рясе — длиннобородый, со сломанным носом, окровавленным лицом и гневно горящими глазами.

Этот священник доставил татаровьям немало хлопот — именно он защищал храмовые врата до последнего, сражаясь с яростью бешеной росомахи, собственным телом закрывая женщин и детей. Вживе он остался лишь чудом — сабельный удар пришелся вскользь, сорвав широкий лоскут кожи с виска и отрубив ухо. И он единственный из всех стоял прямо, каким-то образом умудряясь глядеть сверху вниз даже на Змея Горыныча.

Отец Онуфрий, архиерей Тиборский не сгибался и перед великими князьями.

— Гореть тебе в геенне огненной, Антихрист! — исступленно прохрипел он, напирая на Кащея. — Что ты сотворил?! Что сотворил?! Да как ты посмел, зелье бесовское?!

— На колени перед царем, собака! — бешено хлестнул его нагайкой Калин.

— Не будет по-твоему, басурман! — ожег его гневным взглядом отец Онуфрий, вздрагивая от удара, но продолжая стоять. На черной рясе расплылась кровавая полоса. — Защити меня, Господь, силою Честного и Животворящего Твоего Креста, и сохрани меня от всякого зла!

— Храбришься?! — фыркнул хан. — Ничего, не таких видали, да и тех ломали! Склонись!

Два батура навалились священнику на плечи, пытаясь опустить его на колени. Но в отце Онуфрии обнаружилась нешуточная сила, совсем не вяжущаяся с его внешностью немощного старика.

— Сказано в Писании — кого убоюсь, если Господь со мной?! — яростно прокричал архиерей, резко разводя руки в стороны. Могучие татаровьины разлетелись, как сухие листья. — Иисусе Христе, Сын Божий, простри длань Твою, огради раба Твоего от козней Нечистого! Сам Господь надо мной защита, и нет страха в душе моей!

— Ну что ж, христианский пес, готовься тогда к смерти… — скрипнул зубами Калин. — Ну-ка, батуры мои, выведите-ка его в поле, да потренируйтесь в стрельбе — посеките его стрелами калеными!

— Нет, — послышался замогильный голос. — Оставьте его… пока что.

Татаровьины послушно отступили, низко кланяясь бессмертному царю.

Кащей смерил гордого архиерея ледяным взглядом и сухо произнес:

— Забавно. Так значит, ты и меня не боишься?

— Тебя ли мне бояться?! — презрительно процедил, чуть ли не сплюнул отец Онуфрий. — Я — слуга Господа, и нет силы превыше Его! Что ты можешь мне сделать, нехристь сатанинская?!

— Убить.

— И всего-то?! — едва не расхохотался архиерей. — Пугай сим татарву свою поганую — истинно верующему смерть не страшна!

— Забавно, — проявил легкую заинтересованность Кащей. — А что насчет пыток? Я могу заставить тебя молить о смерти, поп. Хочешь?

— Тело мое ты волен истерзать, ибо сила за тобой, — не стал спорить отец Онуфрий. — Но тело — это лишь грешная тленная оболочка. Муки плоти — ничто! А дух мой крепче стены каменной!

— Не слишком удачная аналогия, — указал на развалины Ратича Кащей. — Как видишь, каменные стены передо мной не устояли.

— Но дух мой — устоит!

— Может, проверить? — задумался Кащей. — Хек. Хек. Хек.

Старик в короне взвесил на руке перун-громобой, нацелился в отца Онуфрия… но в последний миг перевел прицел чуть правее, испепелив какого-то мальчишку. Тот только вскрикнул и упал почерневшей головешкой. В воздухе запахло жареным мясом.

Лицо священника резко осунулось и заострилось. Только чудовищным усилием воли он удержал себя в руках — гнев, клокочущий в душе, требовал броситься и задушить проклятого палача голыми руками. Однако разумом отец Онуфрий прекрасно понимал, что ни малейшего проку от этого не будет — так просто Кащея не убьешь…

Тот некоторое время смотрел на священника, а потом пожал плечами, и перун ударил еще одной молнией. Теперь погибла юная девушка.

— Да воскреснет Бог, да расточатся враги Его!!! — все-таки не выдержал отец Онуфрий.

Архиерей выставил перед собой тяжелый медный крест и бросился на Кащея, лелея нешуточную надежду, что символ святой веры заставит это отродье Сатаны рассыпаться на месте. Однако бессмертный царь одним быстрым движением вырвал крест, а другим — швырнул наземь его владельца.

— Забавный предмет, — посмотрел на взятую добычу Кащей. — Полагаю, он должен был как-то мне повредить?

— Ты… ты…

— Сожалею, что разочаровал, — отбросил прочь крест Кащей. На ладони у него остался белый след, точно от ожога, но тут же исчез. — Боюсь, я не имею отношения к тому, кого казнил Понтий Пилат. Символ Распятого мне не страшен.

Отец Онуфрий с трудом поднялся на ноги, отряхнул рясу и глянул на Кащея исподлобья, с неутолимой злобой. Старческие пальцы мелко дрожали от бессильного бешенства.

— Теперь нам убить его? — нетерпеливо спросил Калин.

— Нет, — отстранил его Кащей. — Не нужно. Я оставлю тебя вживе, поп. Но ты выполнишь одно мое поручение.

— Никогда! — мгновенно вспылил отец Онуфрий. — Диавольское отродье, да я даже ради спасения души не стану тебе служить!

— Дослушай вначале. Мне нужно, чтобы ты отправился к великому князю Глебу и в подробностях рассказал ему обо всем, что здесь произошло.

Архиерей несколько смутился. Он почесал переносицу, помялся, а потом крайне неохотно ответил:

— Это я сделаю. Но не потому, что ты так велел! — торопливо выкрикнул он. — Потому, что я это и так бы сделал, и без тебя!

— Само собой, — безразлично согласился бессмертный царь.

— Можешь не сомневаться, князь узнает о том непотребстве, что ты учинил! — зло прошипел архиерей. — Десять тысяч невинных душ!.. десять тысяч!..

— Невинных душ не бывает, — холодно возразил Кащей. — Впрочем, это не имеет значения. Надеюсь, у тебя хорошая память, поп? Мне бы не хотелось, чтобы ты что-либо позабыл.

— Будь надежен — ничего не позабуду! — прохрипел отец Онуфрий. — Ответь, Антихрист, зачем тебе это понадобилось?! Зачем?!! Ты разграбил город, ты взял богатую добычу — для чего нужно было столько бессмысленных смертей?! Господь Вседержитель, да что ты за Сатана такой?! Для чего ты не взял людей в полон?! Для чего превратил Ратич в руины?!

— Мне так захотелось, — равнодушно ответил Кащей. — Это недостаточно веская причина для тебя?

— Недостаточно!

— Что ж, изволь, я объясню. Вы, русичи, расселяетесь все шире, становитесь все многочисленнее. Ваши земли уже вплотную граничат с моими. И наше соседство не назовешь добрым. Вы боитесь и ненавидите меня — но против этого я ничего не имею, бойтесь и ненавидьте сколько угодно, мне это даже приятно. Но вы еще и смеетесь надо мной — и вот это меня нисколько не радует. Ваши сказочники и кощунники рассказывают про меня глупые истории, выставляют юродивым, скоморохом, жалким кукольным злодейчиком. Но я был здесь царем, когда ни вас, ни вашей Руси не было даже в задумке. Я терпел вас очень долго. Однако сегодня мое терпение закончилось.

Кащей ненадолго замолчал — в холодных змеиных глазах отразился слабый, еле заметный блик страстей. У него это было равнозначно высшей степени бешенства.

— Теперь вы узнаете, каков на самом деле Кащей Бессмертный, — чуть погодя продолжил кошмарный старик. — Можете считать это, — он указал на разрушенный Ратич, — объявлением войны. Я пришел заявить о своих правах — и покарать своих врагов. Я сотру в порошок все ваше княжество, и все вы отправитесь в Навье Царство. Я бессмертен — ибо не может умереть тот, кто сам есть Смерть. Аз есмь Кащей. Аз есмь Смерть Человеческая.

— Господь тебя покарает… — еле слышно прошептал отец Онуфрий, бессильно опуская руки. Его взгляд потух, на лице не осталось ничего, кроме боли и скорби.

Кащей даже не ответил. Он подозвал к себе хана Калина и коротко приказал:

— Попа не трогайте. А всех остальных скормите Горынычу.

Огромный ящер жадно облизнулся сразу тремя языками.

Глава 6

Избушка на курьих ножках выглядела мрачно и зловеще. Она легонько поскрипывала на ветру, столбы-коряги, врытые в землю и действительно похожие на птичьи лапы, еле заметно подрагивали, как будто изба в любой момент могла выкопаться и пойти гулять.

Вокруг возвышался частокол. И на некоторых кольях торчали человеческие черепа — Иван начал считать, досчитал до одиннадцати и сбился.

— Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом! — приказал княжич. — Нам в тебя лезти, хлеба-соли ести!

Та даже не шевельнулась. Яромир насмешливо приподнял брови и спросил:

— Иван, ты что — окончательно подурел?

— Чего это? — обиделся тот, утирая нос рукавом.

— Да с избой разговариваешь. Ты еще с деревом поговори — авось ответит.

— Здравствуй, дерево! — послушно обратился к ближайшей ели Иван. — Не-а, не отвечает чего-то…

— Тьфу, дурак! — раздраженно сплюнул оборотень. — Над тобой даже издеваться неинтересно…

Яромир прислушался к происходящему в избе, принюхался к воздуху, а потом удовлетворенно усмехнулся:

— Нету карги дома… Ну, Иван, давай…

— Чего?

— Обойди с другой стороны — там вход. Зайдешь — садись и жди. Явится старуха — ты ее не бойся, веди себя понаглее… ну как обычно. Предложит есть — ешь. Предложит пить — пей. Жди, что будет. И не засыпай ни в коем случае. Да Самосек ей, смотри, раньше времени не показывай!

— А ты?

— А я здесь подожду, в кустах, — хмуро ответил Яромир. — Мне туда лучше не ходить — сбежит старуха, если меня увидит… Она ж думает, что я сейчас в капкане подыхаю…

Иван нерешительно потоптался на месте. Встречаться один на один с бабой-ягой ему не хотелось. Ладно бы еще Овдотья Кузьминишна — та баба-яга добрая. Жена Игоря, Василиса, вон, лет десять у нее в служанках ходила, премудростям всяким обучалась. А здесь, должно, Яга Ягишна живет — эта куда злее. Говорят, даже человечиной питается… да и то сказать — черепа на кольях не с неба же к ней свалились?

— А чего мне там делать-то? — насупился Иван. — Ты что — обиделся, что она тебя в капкан заманила?

— Ну, это тоже есть, конечно… — не стал спорить оборотень. — Но главное — вымани у нее нож мой! Очень надо!

— Нож? А зачем тебе нож? Ты ж говорил, что…

— Заветный нож! Чародейский! У нас у всех трех братьев такой есть — без них мы силы теряем, вторая личина слабеет, разум теряет, превращаться труднее… Нам эти ножи от батьки достались…

— А-а-а… — нахмурил чело Иван. — Ну, так бы сразу и сказал… А где ж я его возьму — нож-то? В сундуках, что ль, пошарить?..

— Должно, яга его при себе держит… — проворчал Яромир. — Хотя мара ее знает… Ты с плеча не руби — сами мы не найдем ни шиша. Лучше подожди, пока она сама тебе этот нож покажет…

— Ага, покажет… — замялся Иван. — А ежели она меня там съест?..

— Иди-иди, не трусь, — подтолкнул его в спину Яромир. — А если совсем худо придется — вопи погромче, выручу…

— Чтоб княжеский сын, да на помощь звал?! — возмутился Иван, храбро устремляясь к избе. — Ну-ка, где там эта яга?!

Оборотень удовлетворенно усмехнулся и растворился в чаще.

Дверь избушки оказалась ветхой, рассохшейся. Петли завизжали хуже молодого поросенка — Иван едва сдержался зажать уши. Он прошел внутрь, и сзади раздался резкий стук — дверь захлопнулась за спиной, словно живая. Княжич вздрогнул, но бежать не пустился. Рукоять кладенца, завернутого в тряпицу, успокаивающе грела ладонь.

Внутри было темно и ужасно тесно. Одно-единственное окошко, затянутое кожей, почти не пропускающее свет. Две трети избы занимает огромная печь. Упечь[25] отделена рваненькой занавеской, на полу — грязненький половик, прикрывающий западню[26].

Иван постоял, огляделся, а потом уселся на коник[27], предварительно отряхнув пыль. К этой скамье никто не прикасался уже несколько дней.

— Эгей?.. — нерешительно позвал он, чувствуя, как по спине бегают мурашки. — Есть кто?..

В пустой избе бабы-яги было страшновато. Где-то за печкой еле слышно стрекотал сверчок, за окном ухала сова, да по спине продолжали бегать мурашки. Княжич терпеливо ждал, время от времени поглядывая в окошко — туда, где, возможно, притаился в кустах Яромир.

Так Иван прождал довольно долго. Уже перевалило за полночь, когда снаружи послышался свист, шум, а в довершение — гулкий удар, будто на землю сбросили что-то тяжелое. Двери растворились (на сей раз петли даже не скрипнули!), и на пороге появилась жуткая всклокоченная старуха с метлой.

— Фу, фу, фу!.. — сипло каркнула баба-яга. — Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нонче русский дух воочью проявляется, в уста бросается!

— Поздорову тебе, бабушка! — отвесил земной поклон Иван. — Прости уж, что без спросу зашел!

Старая ведьма поставила метлу в угол и встала напротив незваного гостя, упря руки в бока. Росточку она оказалась невеликого, Ивану не доставала и до плеча. Нос крючком, глаза желтые, огнем горят, зубы кривые, редкие, но острые, седые волосы космами, одета в бесформенную рванину — не поймешь, что это вообще за платье такое.

Но на плечах и верно — яга[28], как по чину подобает.

— Фу, как русска кость воня! — прошамкала бабка, потянув воздух волосатыми ноздрями. — Ну, гость непрошеный, отвечай — зачем пришел? Чего надобно?!

— А ты, бабушка, погоди кричать! — возмутился Иван. — Я, чай, не побирушка какой — я самого князя Берендея сын! Ты меня сначала накорми, напои, в байну своди, а потом уж и спрашивай!

— Хе!.. — сморщилась Яга Ягишна. — И то сказать — дура я, стала у голодного да холодного выспрашивать… Берендея, говоришь, сын?.. Хм-м-м… а ты какой же по счету будешь? Для старшого, пожалуй, молодехонек… да и середульний вроде малость постарше будет… меньшой, так?

— Так! Иваном кличут!

— Ну и то ладно. Ступай, Иван, в истопку, парься, мойся, а я пока на стол соберу… — проворчала старуха. — Байна парит, байна правит, байна все поправит… На вот, держи хлебушек.

Парная горница в избушке оказалась крошечная — едва человеку уместиться. Все освещение — тлеющая каменка, да лучина, кое-как приткнутая в щели. Топилась печь «по-черному» — дым выходил через дымволок в стене.

Однако Иван с удовольствием забрался на полок и начал нахлестывать себя веником — последний раз он парился еще в Тиборске, целую седмицу назад.

А как русскому человеку без бани обойтись? Никак не можно.

Гайтан с нательным крестом княжич, само собой, снял еще загодя, оставил в предбаннике. С крестом в баню нельзя. А хлеб, данный хозяйкой, густо посыпал солью и положил у печи — для банника. Известное дело — этого супостата не подмаслишь, так непременно пакость подстроит. Камнем кинет, кипятком плеснет, банную притку нашлет… а то и вовсю кожу сдерет, с него станется.

За стеной поскреблись. Из дымволока послышался приглушенный сиплый голос:

— Иван, ты там?

— Ага! — откликнулся княжич, работая веником. — Парюсь!

— Ты там пока ничего в рот не брал?

— Не-а, ничего пока!

— Я тебе сказать забыл — ешь-пей что хочешь, только брагу с киселем не трогай!

— А что так? — огорчился Иван. Он очень любил и кисель, и брагу.

— Брага отравлена! Яга туда сонное зелье сыпет! Она у меня так этот нож и стащила — хорошо, сам спастись исхитрился… Ты только притворись, что пьешь, а сам незаметно под стол выплесни!

— У, ведьма старая! — выпучились глаза княжича. — А кисель тоже отравлен?

— Нет, просто на вкус — как помои. Старуха его из плесени варит.

— Фу-ты! Вот ведьма…

— Ладно, мойся дальше… и осторожнее там! — прорычал напоследок Яромир. — Не засыпай ни в коем случае! А если что — вопи погромче…

— Ладно…

— И это… подмышки вымыть не забудь. А то ты их давно уже не мыл…

— Ты-то откуда знаешь?! — обиделся Иван. — Чай, не провидец!

— Не провидец. Но и нос пока что не отвалился.

Оборотень растворился так же бесшумно, как и подкрался. Иван почесал в затылке, думая, что надо было сказать что-то еще… только вот что?..

Закончив париться, княжич, само собой, оставил в кадушках немного воды, а в углу — веник. Для банника — он тоже попариться любит, но моется только грязной водой, что стекла с людских тел. Пренебрегать этим обычаем не годится — баенна нечисть при случае много всякого вреда сделать может, с ней ухо востро держи…

Когда Иван, чистый и распаренный, вышел из байны в избу, Яга Ягишна возилась в стряпном куте. От печи вились ароматные дымки, в чугунке что-то аппетитно шкворчало, на столе громоздились чашки-плошки.

Сама старуха ничего есть не стала. Только уселась напротив Ивана и сверлила его глазами, провожая каждый проглоченный кусок. Впрочем, княжич не обращал внимания — знай наворачивал. Чай, с самого утра ничего не ел — живот уже начало подводить. На миг нахлынули угрызения совести — Иван вспомнил, что Яромир тоже с утра не ел… но эта мысль тут же отступила. И то сказать — кто ж ему мешает тоже в избу зайти? Сам и виноват, что голодный.

— Вот еще шанежка… — приговаривала яга, — а вот ватрушечки… сбитень с медом… взвар клюквенный… квасок кленовый… кисель сладенький…

— Не, не, не! — отказался от киселя Иван. — Прости, бабушка, кисель не люблю с детства.

— Что ж так? Не обижай бабушку! Не хочешь киселя, так вот бражки выпей — сама варила, сама настаивала… Чисто изюм заморский!

— Да нет, бабушка, благодарствую…

— Нехорошо от угошшенья отказываться… — злобненько загорелись глаза бабуси.

Иван посмотрел на постукивающие по столу пальцы, кривую ухмылку старой ведьмы… смущенно утер нос рукавом и поднес чару к губам. Баба-яга проводила это движение торжествующим взглядом… Иван сделал первый глоток… и вскрикнул:

— Ой, что это там?!

— Где, где?! — обернулась Яга Ягишна.

Разумеется, в углу за печкой, куда показывал Иван, ничего не было. Но пока старуха туда таращилась, силясь разглядеть что-нибудь подслеповатыми глазками, княжич успел выплеснуть отраву под лавку.

— Увидел что?.. — подозрительно повернулась обратно ведьма. — Не домовой ли?..

— Да может и домовой… — пожал плечами Иван. — Так, промелькнуло что-то…

— Показалось, может?..

— Может и показалось… Ух, скусная у тебя бражка, бабушка!.. только в сон что-то клонит…

— А ты ложись, ложись, милок! — обрадованно захлопотала старуха. — Прям здесь, на лавке — ложись спокойно, не помешаешь!

Иван притворно зевнул, закрывая рот рукавом. Впрочем, особенно притворяться не пришлось — спать ему действительно хотелось не на шутку. Час-то уже поздний…

Яга Ягишна присела на рундук, вперила в Ивана немигающий взор и достала откуда-то из-за спины старенькие гусли. Костлявые морщинистые пальцы забегали по струнам, по избе поплыла тихая убаюкивающая мелодия. Княжич невольно зевнул — глаза слипались сами собой, без всякого сонного зелья… Он изо всех сил боролся со сном, но с трудом, с трудом…

Не в силах противостоять мороку, Иван опустил голову на лавку. Там откуда-то уже объявилась пышная пуховая подушка, словно подложенная руками заботливого невидимки. Младой княжич сонно зачмокал губами, уже не пытаясь сопротивляться. В голове помутилось, хотелось только спать… спать… спать…

Однако дремота оказалась все же не настолько крепкой, как было бы, хлебни Иван отравленной браги. Он слышал, как затихла мелодия гуслей, видел сквозь полузакрытые глаза шаркающие ступни старухи… Отметил, что бабка изрядно прихрамывает на левую ногу… а приглядевшись, понял, что эта нога у нее искусственная, тщательно вырезанная из кости… То-то она так неуклюже ковыляет…

В печи по-прежнему горел огонь. Но теперь баба-яга топила уже чем-то другим — дым шел сладковатый, терпкий… мельком Иван заметил, что она подкидывает в топку человеческие ребра…

— Фу, фу, фу… — проворчала Яга Ягишна, глядя на дремлющего княжича. — Ишь, худушшый какой! Хоть шаньгами покормила, все потолшше стал… Ау, Иван, спишь ли?..

— Не сплю, бабушка, живу…

Баба-яга еще некоторое время побродила по избе, постукивая по полу костяной ногой. Выждав подольше, снова прошамкала:

— Ау, Иван, теперь-то спишь?

— Сплю, бабушка, сплю… — сонно пробормотал княжич.

— И то ладно. Фу-ты, ну-ты, покатаюся, поваляюся, Ивашкиного мясца поевши… Да только жирен ли, вкусен ли?.. Надобно на зуб попробовать…

Иван сквозь дремоту отлично слышал произносимые слова, но смысл их от него ускользал. Княжич лежал колода колодой, и только рука вяло шарила под лавкой, пытаясь отыскать что-то ценное… нужное…

Старуха подбиралась все ближе… ближе… ближе… Иван заметил в свете затухающей лучины металлический отблеск… что-то сверкнуло… понеслось вниз…

…а потом ладонь пронзило чудовищной болью!!!

— А-а-а-аа!!! — дико заорал Иван, спрыгивая с лавки и нанося удар вслепую.

Из кисти хлестала кровь, на полу валялся выбитый у яги нож, а в зубах старухи виднелась обагренная колбаска — отрубленный мизинец. Ее глаза жадно горели, седые волосы растрепались, а по нижней губе сочилась кровянистая слюна.

— Вкусен, жирен!!! — прорычала ведьма, со свистом проглатывая отрубленный перст и протягивая к Ивану скрюченные пальцы. Кривые ногти больше напоминали вороньи когти. — Сладко мясо человечье!.. Ну иди, иди сюда, мой поросеночек!..

— Яроми-и-и-ир!!! — взвыл княжич, прижимаясь к стене.

Ветхая дверь слетела с петель, и в избу ворвался серый мохнатый вихрь. Матерый волколак проревел что-то нечленораздельное, бешено сверкая глазами, а потом увидел на полу свой нож. Яромир одним рывком метнулся к нему, на миг опередив бабу-ягу, и торопливо запихнул куда-то в шерсть — выглядело это так, будто он всунул клинок себе в живот.

— Я же говорил — не спи!!! — рыкнул Яромир, перекрывая ведьме выход. — Ну что, бабушка, снова встретились?!

— Волхов сын?! — поразилась баба-яга. — Да откуда ж ты тут взялся, оборотень проклятый?!

Крючковатые пальцы сделали резкое движение, словно толкая что-то перед собой, и Яромир вылетел из избушки, как будто им выстрелили из самострела. Огромный волколак пронесся добрый десяток саженей и со всего маху врезался в старую ель. Осыпалась хвоя, попадали шишки — человек-волк с трудом выпрямился, помотал мохнатой головой, злобно взрыкнул и вновь ринулся к избе. В лунном свете сверкнули зубы-сабли, когтистые пальцы бешено сжимались и разжимались, могучие плечи вздулись буграми, желтые глаза горели огнем…

— Мало тебе капкана, Серый Волк?! — остервенело каркнула баба-яга. — Ну так получай же!..

Она выхватила из-за пазухи длинный тонкий прут и выставила перед собой. Старческая рука мелко дрожала, загадочная веточка ходила ходуном — однако Яромир, несущийся к избе, замер, словно натолкнулся на невидимую стену, и резко попятился. В волчьих глазах промелькнул нешуточный страх.

— Самосек!.. Дурак, Самосек!.. — жалобно заскулил он, отступая назад и прикрываясь лапами. — Быстрее!..

Иван, все еще держащийся за окровавленную ладонь, воспрянул духом. Он резко наклонился, нащупывая драгоценную рукоять, и в воздухе блеснул меч-кладенец! Баба-яга обернулась, что-то крикнула, но Иван нанес короткий быстрый удар. Чудесный меч сам докончил дело — он едва не вырвался из руки хозяина, вонзаясь в живот кошмарной старухе. Несмотря на закругленный кончик, Самосек пронзил бабу-ягу с легкостью, пришпилив к стене, словно муху.

Загадочный прутик вывалился из руки старой ведьмы. Яромир немедленно влетел в избу, торопливо придавил эту хворостину кадкой, и рыкнул:

— В топку ее, Иван, живо! В топку!

Яга Ягишна завыла, царапая клинок. Несмотря на ужасную рану, крови не вытекло ни капли — да и вопила старуха не от боли, а от злобы. Самосек ощутимо извивался, мерцая во тьме, — будь на его месте другой меч, обычный, баба-яга давно бы уже освободилась.

— Выдергивай! — приказал Яромир, хватая старуху за плечи. Волчьи когти разодрали лохмотья и кожу, но крови опять-таки не вытекло ни капли.

Словно вовсе ее не было в бабе-яге…

Иван одним резким рывком выдернул кладенец, а оборотень резко поднял бабу-ягу на весу, едва не стукнув головой об потолок, и швырнул в гостеприимно распахнутую печь. Места там оказалось вполне достаточно — чай, бабушка не только караваи пекла…

Совместными усилиями волколак и княжич прижали заслонку, с трудом перебарывая бьющуюся в агонии старуху. Боль и огонь придали старой людоедке сил — она ратовала так, что Иван с Яромиром справлялись еле-еле.

— Задвижку!.. — рявкнул оборотень.

Иван повернул голову — и верно, заслонка была снабжена толстой железной задвижкой. Он торопливо всунул ее в паз и устало выдохнул — теперь можно было и отпустить. Крики и вой поджаривающейся ведьмы слегка поутихли.

— Бесова бабка!.. — едва не расплакался он. — Палец мне отрубила!..

— Ну-ка, дай посмотрю… — взял его за запястье Яромир, незаметно успевший кувыркнуться через голову и оборотиться человеком.

Да, мизинец было уже не спасти. От него осталось всего полфаланги, а остальное сейчас преспокойно лежало в брюхе бабы-яги. Теперь, когда пыл битвы поутих, сменившись воплями и стуком горящей старухи, боль нахлынула пуще прежнего — руку обжигало, словно огнем.

Яромир сыпанул на культяпку белого порошка из кисета и поспешно забормотал скороговоркой:

— На море, на Океане, на острове на Буяне, лежит бел-горюч камень Алатырь. На том камне, Алатыре, сидит красная девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, руду желтую, зашивает раны кровавые. Заговариваю я Ивана Берендеева от порезу. Булат, прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань.

Иван чуть не взвыл — в первый момент ему показалось, что проклятый оборотень присыпал рану мелкой солью. Но уже в следующий миг боль бесследно улетучилась, сменившись нудным зудом и покалыванием. В голове что-то ритмично застучало, как будто там угнездился выводок дятлов, а кровавый поток резко остановился, точно зачарованный… впрочем, именно так оно и было.

Княжич болезненно закусил губу, заматывая обрубок тряпицей, и спросил, едва не плача от жалости к самому себе:

— А снова не отрастет, да?..

— Ты ж не оборотень, — усмехнулся Яромир. — Не отрастет. Ничего, не горюй! Мизинец — не ладонь, и без него прожить можно. Да еще на левой руке… Вот кабы старуха тебе уд срамный отрубила…

Иван в ужасе схватился между ног — при одной мысли о таком непотребстве по тулову пробежала морозная дрожь.

— У-у-у, ведьма!.. — шарахнул в печь кулаком он.

Печь ощутимо вздрогнула. Из топки вырвался язык огня и одновременно с ним — дикий вой:

— Выпусти бабушку, кожедер проклятый!!! Язвы Моровой на тебя нет, лишай гнойный!!! Выпусти бабушку-у-у-у-у!!!

— Жарься молча, старая, не ори! — прикрикнул на нее Яромир. — Все, Иван, пошли отсюда…

— А ну, изба, поворотись!!! По старому присловию, по мамкину сословию — шугани гостей незваных!!! — озлобленно прорычала баба-яга из печи.

Избушка затряслась. Яромир с Иваном выкатились из нее кубарем, пораженно глядя, как толстые столбы, действительно заканчивающиеся своего рода лапами, выкапываются из земли, как изба отряхивается курицей… а затем делает первый шаг. И второй. И третий.

Дом Яги Ягишны и в самом деле оказался очень даже живым.

— Прыгай, Иван, удирать надо!.. — кувыркнулся через голову, принимая звериное обличье, Яромир.

Княжич с ходу взметнулся на спину оборотню, и тот пустился бежать что есть мочи. Изба испустила громогласный рев, подобный клекоту исполинской выпи, бросилась следом, но довольно скоро завязла меж вековыми стволами. Бегать взапуски по этакой чаще столь громоздкое чудище не могло…

А изнутри доносился безумный вой поджаривающейся старухи:

— Спалили бабушку, спалили!!! Призываю Лихорадок, Лихоманок, на вас, на ваши головы!!! Приидите, сестры, возьмите их, наведите порчу, наведите муки!!! Смерть, смерть, смерть!!!

Эти крики и проклятья преследовали Ивана с Яромиром еще очень долго…

— Хорошо хоть, нож вернул… — пробурчал Серый Волк, огибая разлапистые ели. — Мне без этого ножа худо было бы…

— Нож… — шмыгнул носом Иван. — Я из-за твоего ножа пальца лишился! Как я теперь без мизинца-то?

— А на кой тебе мизинец? Да еще левый? Что с него проку?

— А-а-а! А в носу ковырять знаешь как ловко?.. было… Эх, такой палец был…

Княжич еще очень долго смотрел на свою четырехпалую ладонь и обиженно шмыгал носом.

— Не расстраивайся, Иван, и без пальца люди живут! — весело крикнул Яромир. — Главное, чтоб девки любили!

— Ну, это, конечно, да… — согласился Иван. — А что это там за деревьями полыхает?.. Эвона как красиво!..

— Заря, вестимо. Погоди чуток — еще полпоприща, и выйдем на открытое место, а там уж и Ратич твой, как на ладони…

Однако Яромир ошибся. Полыхала отнюдь не заря. Точнее, не только она…

То догорал Ратич.

Глава 7

Яга Ягишна, средняя из трех сестер-ведьм, все еще стучала и вопила. Однако уже совсем слабо — несмотря на сверхъестественную живучесть, даже баба-яга вполне способна умереть. Дым ел глаза, становилось все жарче…

Силы оставляли поедучую ведьму. Старуха-людоедка уже только бессильно шипела и корчилась, тщетно пытаясь хоть что-нибудь наколдовать. Проклятая печь, которую она сама же и зачаровала никого не выпускать, теперь обернулась против хозяйки…

— Проклинаю… — еле слышно прохрипела она.

— Кого? — послышался холодный равнодушный голос.

И в следующий миг заслонка отлетела, словно рванул сам Святогор, — задвижка сломалась, петли вылезли из пазов с мясом. У бабы-яги тотчас открылось второе дыхание — она выметнулась из печи, готовая убить, разорвать, сокрушить того, кто так необдуманно ее освободил… но тут же резко остановилась.

Посреди избы стоял тощий старик в железной короне, безучастно глядящий на беснующуюся ведьму.

— Кащеюшка, ты ли?.. — облегченно прошамкала баба-яга. — Да как же вовремя-то!..

— Я всегда вовремя, — безразлично ответил Кащей Бессмертный, отбрасывая печную заслонку и разворачиваясь к выходу.

Обожженная, обгоревшая, полузадохшаяся баба-яга семенила рядом, искательно заглядывая в глаза кошмарному старику. За дверью ее лицо исказилось в блаженной улыбке, волосатые ноздри шумно втянули свежий воздух.

Изба, перехваченная Кащеем, настороженно стояла меж деревьями, переминаясь с лапы на лапу. За ней виднелся вытоптанный след-бурелом — будто десяток лосей прошел единым строем.

— Ох, Кащеюшка, я уж не чаяла живой-то выбраться, думала — все, конец бабушке пришел… — ухмыльнулась редкими зубами она. — Ты каким часом здесь-то, а?..

— Так, мимо пролетал, — пожал плечами Кащей, вступая в колесницу, запряженную летучим змием. — Решил вот заскочить, показать тебе новую невесту. Взгляни — хороша ли?

— Ой, хороша!.. — одобрительно кивнула старуха, глядя на сладко спящую красавицу. — Часом, не боярина ли Патрикея дочка?.. та, что за Игоря-князя замуж вышла?.. та, что еще у сестрицы моей младшенькой ведовству обучалась?..

— Она самая.

— Ну, Кащеюшка, ты ходок! — хихикнула баба-яга. — У живого мужа жену выкрал?

— Уже не живого. Князя Игоря я убил.

— И правильно! — скрипнула зубами старуха. — Я ж тебе не сказала — это братец его младшенький меня в печку законопатил! Братец! Да еще Волха сынок с ним был — середульний, шерсть песья!..

— Сын Волха? — проявил легкий интерес Кащей. — Забавно. Хек. Хек. Хек. И куда же эти двое направились?

— Да куда?.. Известно, куда! К братцу небось, в Ратич!.. Фу, фу, фу!.. Не найдут уже братца-то, а?.. — хихикнула Яга Ягишна, подталкивая Кащея локтем. — Как раз на похороны успеют!

— Да, похороны будут большие, — равнодушно кивнул старик. — Я разрушил весь Ратич. Змей Горыныч сейчас везет домой ратников и добычу.

Баба-яга разинула рот. Желтые глазищи пораженно выпучились, она растерянно глядела на Кащея, а потом прошептала:

— Дак ведь это… дак ведь князь Глеб-то… он же мстить полезет!.. Он же войска соберет — войной на тебя пойдет!..

— Именно, — согласился Кащей. — И я буду его ждать. Хек. Хек. Хек.

— Ах вот оно как… — задумчиво оскалилась старуха. — Ой, ладно придумал, ой, ладно!.. Давно пора!.. Давно!.. Ой, а меня ли не примешь к себе, а?.. В компанию-то?.. Силушки больше нет терпеть, так уж охота намстить им всем!.. Не пожалеешь, Кащеюшка, я уж для тебя так расстараюсь, так расстараюсь!..

— Тогда собирай манатки, старая, и перебирайся к Костяному Дворцу, — равнодушно приказал Кащей. — Я сейчас как раз созываю всех наших.

— Да я мигом, Кащеюшка, мигом! За мной не заржавеет! — встрепенулась бабка.

Кащей хлестнул крылатого змия вожжами и тот начал разбегаться — подняться в воздух с лесной поляны было для него нешуточной задачей. Однако он с ней справился.

Через несколько минут сзади послышался свист и рев. Кащей обернулся — его нагоняла огромная железная ступа для толчения льна. Сидящая в ней старуха изо всех сил загребала воздух железным же пестом, набирая все большую скорость. Сзади оставался бурлящий воздушный кокон, словно пронесся ураган или грозовая туча.

Поравнявшись с Кащеем, бабка бросила пест на дно ступы и схватила метлу — это орудие она использовала для торможения. Прутья завихрились деревянным водоворотом, и ступа начала замедлять ход, подстраиваясь под более медленного змия. Тот яростно зашипел, выдыхая клубы пара, — неожиданный соперник ему не понравился.

— Ну что, Кащеюшка, вперегонки?! — весело прошамкала Яга Ягишна, скалясь заостренными зубами.

— А где изба? — спросил старик.

— Догоняет, куроногая! — отмахнулась старуха. — Вон, вона, глянь-ко — видишь, деревья валит?..

Кащей замедлил ход и обернулся — действительно, в чаще уже виднелась свежая просека. Избушка на курьих ножках перла напролом, снося стенами молоденькие елочки и огибая более старые. А выбравшись на равнину, она разогналась по-настоящему, безуспешно стараясь догнать хозяйку.

Деревянные лапы-ходули так и мелькали в воздухе. В земле оставались глубокие следы, ветхая крыша подпрыгивала в такт бегу, ставни дребезжали, выстукивая бешеный ритм. Слепое деревянное чудовище неслось, не разбирая дороги, — любой встречный будет безжалостно раздавлен.

— Лети себе, Кащеюшка, я нагоню! — крикнула бабка, неожиданно сворачивая и снижаясь к лесу. — Перемолвлюсь-ка с Хозяином Лесным словечком…

Вернувшись домой, в Костяной Дворец, Кащей Бессмертный первым делом отправился в святая святых — в казну. Там, только там он чувствовал себя по-настоящему живым, только над грудой золота он еще мог испытать какие-то человеческие чувства… да, среди них безраздельно господствовала алчность, но это все-таки тоже чувство…

— Злато мое… — шептали сухие обескровленные губы в каком-то безумном экстазе. — Злато… Мое… только мое… Сокровище… Мое сокровище…

Костлявые пальцы перебирали монеты в полном одиночестве — никто больше не допускается сюда, в эту святыню. Два самых древних и могучих дивия вечно стоят на страже у входа — любого зарубят, кто сунется без спроса. Свежую добычу складывают здесь, и Кащей уже сам, своими руками затаскивает ее внутрь и раскладывает по ларцам и скрыням.

— Мое… мое злато…

Никто, кроме него самого, не знал точно, насколько богат властелин этих земель. Собственно, он и сам уже точно не знал — чтобы пересчитать такую гору, не хватит целой жизни.

Огромная зала — в ней легко может разместиться княжий терем…

…и огромная гора монет, слитков, украшений, каменьев, драгоценного оружия. Неисчислимое множество сундуков — взгляд теряется среди них, не в силах отличить одного от другого…

Порой Кащей что-то тратил — даже у него иногда бывали расходы… но редко, редко… За тысячи лет он собрал неисчислимые богатства, и не собирался без крайней нужды расставаться ни с единой монеткой.

— Никому… никому… никогда… только мое… только мое…

Ауреусы, дебены, денарии, динары, дирхемы, драхмы, дукаты, златники, иперпиры, милиарисии, номисмы, рупии, сестерции, сикли, силиквы, солиды, сребреники, статеры… Здесь были монеты всех стран и эпох. Одни — новехонькие, недавно отчеканенные, другие — совсем старые, полустертые. Были даже такие, о которых сам Кащей не мог сказать с уверенностью, где и когда они появились на свет.

А уж самоцветы!.. Агаты, аквамарины, алмазы, аметисты, бериллы, бирюза, гранаты, диопсид, жадеит, изумруды, кварц, лазурит, лунные и солнечные камни, малахит, нефрит, опалы черные, белые и огненные, родонит, рубины, сапфиры, топазы, турмалины, хризолиты, хризопразы, цирконы, шпинель, янтарь, яшма… Самые крупные и дорогие на отдельных подставках, поменьше — в шкатулках и сундуках, мелочь вовсе свалена вперемешку, огромной переливающейся грудой.

Золотые и серебряные диски капали меж пальцев, как вода. Холодные змеиные глаза неотрывно смотрели на них, едва не светясь от алчности. Сундук за сундуком, ларец за ларцом, скрыня за скрыней… Княжеская казна, взятая в разоренном Ратиче, потерялась здесь, как теряется корец воды, вылитый в озеро.

Из тьмы на пересчитывающего накопленные сокровища Кащея глядели восемь неподвижных глаз. Своего рода казначей — чудовищный мизгирь, уже несколько веков неотлучно пребывающий при царском злате. Те редкие тати, что каким-то чудом ухитрялись пробраться сквозь железную кустодию, неизбежно попадали в пасть этому ожившему кошмару.

Перебирание монет продолжалось довольно долго. Но в конце концов Кащей Бессмертный все же нехотя оставил их в покое и покинул сокровищницу. Алчный золотой огонь в глазах погас, они снова стали тусклыми и безжизненными.

Старик в железной короне без малейшего усилия захлопнул тяжеленную каменную дверь, повернул в замке ключ и резко зашагал прочь, оставляя за спиной двух дивиев. Безмолвные истуканы даже не шевельнулись — их не заботило ничто, кроме сохранности хозяйской казны.

— Все прошло, как планировалось? — пробасили сзади. — Не было ли непредвиденных препон?

Это был необычный голос — громогласный полушип-полурык. Почти так же говорит Змей Горыныч, только гораздо громче, с таким рокотом и гулом, словно вдруг обрел речь водопад.

— Ратич уничтожен, — равнодушно ответил Кащей. — Можем постепенно начинать переброску войск — если князь Глеб отреагирует, как я предполагаю, он помчится на нас быстрее бешеного тура.

Раздался удовлетворенный злорадный хохоток. Его обладатель чуть ускорил шаг, и теперь над левым плечом Кащея замаячил остроконечный шлем в виде луковицы.

А под шлемом… под шлемом начинался людоящер ростом в косую сажень[29] — широкоплечий, покрытый темно-бурой, почти черной мелкой чешуей, с огромной пастью, маленькими остроконечными зубами, парой узких вертикальных ноздрей помимо всякого носа, большими миндалевидными глазами и двумя крошечными дырочками вместо ушей. Облаченный в роскошный атласный кафтан с длинными рукавами и воротником-козырем, он все равно оставался чудовищем. Не помогали даже пуговицы из чистого золота, обнизанные жемчугом.

Сам Тугарин Змиуланович, каган людоящеров и старший воевода Кащея.

— Сколько у нас времени? — прорычал он.

— Достаточно, — сухо ответил Кащей. — Покуда в Тиборске узнают о произошедшем, а великий князь соберет силы, пройдет не один день. Нам некуда торопиться.

— Особенно если учесть, что мы уже почти готовы… — оскалился Тугарин.

Да, это и в самом деле было так. Кащеева рать уже больше года непрестанно стягивалась к Костяному Дворцу — неслышно, неприметно. На Руси об этом никто даже не подозревал — ни один из русских князей не держит в Кащеевом Царстве подсылов и подглядчиков. Слишком уж быстро эти храбрецы исчезают в никуда…

Это «никуда» чаще всего означает чрево Змея Горыныча.

Скорее всего, провокация с уничтожением какого-нибудь приграничного города состоялась бы только через два месяца, когда землю покроет зимний снежок. Но тут в Костяном Дворце совершенно неожиданно объявился князь Игорь, разыскивающий похищенную жену… и Кащей просто не смог устоять перед таким подарком судьбы.

В результате все произошло так, как произошло.

Сопровождаемый верным соратником и помощником, Кащей прошел по длинной анфиладе и спустился в огромное подвальное помещение. Здесь располагались кузнечные цехи — в них ковали доспехи, оружие… и дивиев.

Да, именно так. Прямо сейчас на каменном полу скакали и прыгали десятки «незавершенных» — уродливых скрюченных карликов с безумными взглядами и тонюсенькими хилыми конечностями. Причем у каждого имелась всего одна рука, одна нога и один глаз.

Именно такими дивии рождаются первоначально — до «перековки» их называют оплетаями или половайниками. Эти уродцы не способны передвигаться нормально — им приходится складываться надвое, чтобы хоть как-то переползать с места на место.

А в глубине цеха прямо сейчас шла работа. Кащей прошел под каменными сводами, не обращая внимания на жар, пышущий со всех сторон, и искры, сыплющиеся прямо за шиворот, и остановился у огромной плавильной печи. Там орудовали клещами крохотные, но чрезвычайно сильные мужички — горные карлы из великого Каменного Пояса. Едва ли в локоть[30] ростом, с бородищами до пояса, они с легкостью перетаскивали тяжеленные слитки металла, вращали шестерни, ворочали рычаги…

— Для чего посторонний в цеху?! — раздался трубный грохочущий бас. Однако он тут же стал на полтона ниже: — Охти мне… Не серчай, хозяин, не признал тебя…

— Не забывайся, карла! — рыкнул на него Тугарин.

Сам-с-Ноготь, старшина горных карлов угрюмо засопел, сдвинув густые брови.

— Не тебя меня учить, ящерица… — фыркнул он. — Я таких, как ты, с кашей ел, клещами плющил…

— Да ну?! — продемонстрировал мелкие зубки людоящер. — Проверим?

— Прекратить перебранку, — холодно приказал Кащей. — Ну что, как движется работа? Долго ли мне еще ждать?

— А вот сам посмотри, хозяин! — махнул рукой Сам-с-Ноготь.

По цеху неспешно двигались хитроумные машины, управляемые карлами. Одна из них, самодвижущаяся телега о восьми колесах, подвезла к печи доспех дивия — полный комплект брони, раскрытый посередине подобно ужасной Железной Деве. То, что находилось внутри, также напоминало ее нутро — сплошь иглы, шипы, крючья, шестеренки, какие-то трубки, каплющие вонючей слизью…

— Желающий есть?! — прогремел Сам-с-Ноготь.

Десяток оплетаев мгновенно метнулись к нему, что-то пискливо крича. Старшина карлов схватил за плечо подоспевшего первым, а остальных брезгливо отогнал. Обделенные уродцы наперебой зашипели, запротестовали, но все же неохотно вернулись к прежним прыжкам и ужимкам в дальнем конце цеха.

Оплетай-счастливчик выглядел особенно изуродованным. Единственная нога кривая и бесформенная, рука тощая и закрученная поросячьим хвостом, голова приплюснутая. Крохотное чудовище отвратительно скалилось, рассматривая Кащея и Тугарина. Людоящер что-то негромко рыкнул.

Сам-с-Ноготь задвигал руками, подавая знаки подручным. В цеху вечно стоял такой шум, что горные карлы разработали свою «молчаливую» азбуку. Бородатые коротышки понимали друг друга без слов, по одним жестам.

Несколько мастеровых подхватили оплетая и принялись укладывать его в нутро доспеха. Тот по-прежнему лишь глупо скалился.

Он не перестал скалиться, даже когда в его тело впились десятки игл, а половинки брони начали закрываться. Медленно, очень-очень медленно. Несколько минут прошло, прежде чем они окончательно схлопнулись, испустив еле слышное шипение. Из щелей выступила дурно пахнущая кровянистая слизь.

Карлы заработали рычагами, и доспех принял вертикальное положение, подпираемый сзади хитрым устройством. Выдвинулись две пары огромных клещей, удерживая железного истукана за грудь и пояс, и он неторопливо поехал к печи, из которой поднимался зеленоватый дым. Во все стороны разносился визг заключенного внутри оплетая.

— Клепки заканчиваются! — тревожно воскликнул один из карлов.

— Так пойди накуй! — гаркнул на него Сам-с-Ноготь, управляя сложной системой. — Вот, батюшка, готово, принимай нового ратника!

Визг и вопли стихли. И из печи, лязгая и погромыхивая, вышел свежий дивий — уже полностью «собранный», заключенный в железный самодвижущийся гроб. Теперь наружу ему не выбраться уже никак — живое мясо оплетая перемешалось с металлом, сотворив Кащею нового безгласного воина. Могучего, бронированного, безжалостного, не знающего сна и усталости, не нуждающегося в пище, не способного на страх и сомнения…

Узкие прорези в шлеме горели тусклым огнем — истукан смотрел на своих прежних сородичей без малейшей приязни. Он перестал быть одним из них, из оплетая став дивием. Теперь у него не осталось собственной воли, собственных мыслей, собственных желаний — все это заменят приказы Кащея Бессмертного.

Каждый «незавершенный» мечтает о такой судьбе.

Кащей равнодушно кивнул, по-хозяйски осматривая остальных оплетаев. При желании он мог «перековать» их всех за одну седмицу — нет на свете лучших ковалей, чем горные карлы Каменного Пояса, да и железа у Кащея пока что вдосталь. Но тогда эти воины станут последними — облачившись в «железную кожу», дивии перестают плодить себе подобных. Новых больше не появится. А они и так множатся медленней, чем равлик ползет по ветке: дети у этих уродцев рождаются на удивление нечасто.

Поэтому Кащей «перековывает» их уже на закате жизни, когда подступает старость, и становится ясно, что избранный уродец в продолжении рода не поможет больше ничем. Все оплетаи в этом подвале — дряхлые старики.

А вот в железных телах они могут жить веками — пока не проржавеет хитрый внутренний механизм, пока не иссякнут темные чары, оживляющие всю эту механицию.

Тугарин Змиуланович что-то неразборчиво рявкнул, простукивая безмолвного дивия, словно пустой котелок. Тот не сопротивлялся — стоял равнодушным истуканом, не шевелился, не двигал ни единым членом. Каган людоящеров не слишком одобрял эти ожившие механизмусы — ценил за высокие боевые качества, но все равно не одобрял.

Холодная кровь рептилий не мешает людоящерам следовать древнему кодексу чести — в битвах они всегда придерживаются определенных правил. Возможно, именно поэтому люди уничтожили их так легко — ныне от народа ящеров осталась жалкая горстка, вытесненная в холодные полночные земли. Теплолюбивый народ кое-как приспособился к суровым условиям… но только кое-как.

С каждым годом их остается все меньше.

В Кащеевом Царстве есть и люди — те же татаровьины. Однако куда больше народов нечеловеческих — дивии, псоглавцы, людоящеры, навьи, горные карлы, черные мурии, самоядь… Русы, не разбирающиеся в таких тонкостях, зовут их всех скопом — дивьими народами, людьми дивия. Зачастую в это наименование включают и тех, кто Кащею вовсе неподвластен — леших, водяных, русалок, полуденниц… Эти природные духи пока еще обитают достаточно широко — при желании они даже могут жить бок о бок с людьми, ухитряясь оставаться незамеченными.

— Превосходно, — развернулся к выходу Кащей Бессмертный. — Продолжайте работу — ваши труды очень скоро нам пригодятся.

Сам-с-Ноготь угрюмо кивнул, вытирая закопченное лицо рукавицей.

— Не забудь, коротышка — на закате в тронный зал! — рыкнул Тугарин, на секунду обернувшись. — К царю на совет!

— Сам не забудь, ящерица… — мрачно буркнул карла.

Действительно, на сегодня Кащей запланировал большой совет. А завтра… завтра он отбывает на переговоры с возможными союзниками. На полудень, на восход, на полуночь — всюду, где еще остались древние создания и народы, последние осколки былых времен и эпох…

Но это будет завтра.

— Не зайти ли нам в сераль? — предупредительно спросил Тугарин. — Я слышал, мой царь обзавелся новой супругой? Теперь число вновь выровнялось?

— Да, теперь их снова ровно пятьдесят, — равнодушно ответил Кащей. — Очень недурной экземпляр, нужно сказать.

— Так мы…

— Нет. Вначале — еще ниже. К капищу Кумарби.

Даже Тугарин слегка вздрогнул. Кащей действительно взялся за дело всерьез — вот уже много веков он не будил этого древнего демона…

Костлявый старик в царском одеянии и огромный людоящер в кафтане воеводы спускались очень долго. Ступень за ступенью, все ниже, ниже, ниже, ниже… Этот ход вел в такие глубины, в какие не совались даже храбрейшие из кащеевых слуг — говорят, по нему можно добраться до самой Нави…

Но так далеко Кащей опускаться не стал. Он остановился несколько раньше — на площадке, переходящей в длинную темную галерею. По ней древний царь-колдун двинулся уже в одиночестве — Тугарин остался ждать у лестницы. Прозрачные роговые веки медленно сомкнулись, каган уселся на нижнюю ступень и погрузился в глубокий сон ящера…

Галерея не освещалась ни единым лучиком. Но Кащею Бессмертному не нужен свет, чтобы различать очертания — он шел уверенно, ни разу не оступившись. И дошел до огромного зала — посреди него рос исполинский дуб, упираясь корнями в потолок.

Как это огромное дерево могло жить здесь, в подземелье, без света и воды — загадка. Его листья почернели, но не опадали, корни шевелились, будто живые, а в самом центре красовалась огромное черное дупло.

Но Кащея интересовало не дупло. Его интересовала щель меж корнями — совсем крохотная по отношению к дубу, но огромная — рядом с человеком. Добрых пяти саженей шириной. Оттуда веяло могильным холодом, пахло гнилью и разложением.

Кащей остановился у этой жуткой расщелины и спокойно изрек:

Кощный боже, змиев отче, Навий владыка зимний полнощный, В подгорных норах хранящий клады, В глубоких водах зарод творящий, В подземных ходах иное зрящий, Очами грозный, хладный-морозный, Копьем грозящий, мару водящий, Кощный боже, навий владыка. Слово мое услыши, Кумарби. На зов мой прииде, Отец Богов.

Ужасные чары подействовали немедля. Из трещины задул ужасный ветер, ветви подземного дуба закачались, в зале стало стремительно холодать, на стенах застыл мертвящий иней…

А вслед за ветром из трещины показалась огромная кровать — выкованная из чистого железа, совсем не подходящая для сна. Улечься на подобное ложе было бы верхом безрассудства — от него явственно веяло смертью.

С ложа очень медленно спустились две толстые заскорузлые ножищи. Следом за ними поднялся и их хозяин — леденящее кровь чудище, похожее на помесь медведя и большой обезьяны. Вместо одежды тварь покрывали толстые слои черной земли, каким-то чудом не сваливающейся с кожи. Когти на руках и ногах такие длинные, словно их не стригли веками, плечи широченные, покрытые крохотными роговыми пластинками. Лицо — неописуемо кошмарная харя. По счастью, нижняя его половина прикрыта железной личиной, закрепленной на висках гвоздями, вбитыми прямо в живую плоть. Веки доходили едва не до подбородка — ужасный пришелец был слеп.

Из-под личины раздался гулкий нечеловеческий бас:

— Не называй меня Отцом Богов… Я перестал им быть многие тысячи лет назад… Я пал давным-давно… Я больше не Кумарби… Я даже не помню, когда и кто называл меня так… Теперь у меня другое имя… Совсем другое…

— Тем не менее, ты по-прежнему мой отец, — холодно ответил Кащей. — Я очень давно не призывал тебя. Но сегодня мне нужна твоя помощь.

— Что ж, я помогу… Тем, чем еще могу помочь… Но я очень ослаб с прежних времен… и продолжаю слабеть… Уже недалек час… недалек час, когда я просто лягу и умру… Теперь я Старый Старик… и время мое на исходе…

— Но еще не окончилось.

— Нет… Кое-что еще осталось… сохранилось… Я помогу, чем смогу… — выдохнуло чудовище. — Говори же, чем я могу помочь своему сыну?

— Многим. Для начала — ты должен послать клич, подчинить мне лембоев и выпустить на волю всю прочую нечисть.

— Хорошо, я сделаю это… Сделаю… Я больше не Кумарби… не Кумарби… но я все еще Вий…

Глава 8

В первый миг Иван стоял не дыша, не в силах вымолвить слова. Он то открывал, то закрывал рот, глядя на все еще пылающие развалины. Чистые голубые глаза, не замутненные даже крохотным признаком мысли, непонимающе взирали на то, что еще вчера было мирным городом.

— М-да… Кто-то успел раньше нас… — задумчиво выпятил губу Яромир. — Татаровья, что ли, набег сделали?.. Больше вроде некому…

— И-и-и-иго-о-о-о-орь!!! — истошно завопил Иван, приложив ладони ко рту.

— Да тише ты, дурак!.. — аж присел Яромир. — Глотка бычачья… и умишко такой же! Чего ты орешь?!

— Брата зову! — возмущенно нахмурился княжич.

— Брата… Головой сначала подумай! А если те, что город пожгли, еще там?..

— Посеку!!! — схватился за рукоять Самосека Иван.

— А если они тебя?

— Княжича?!! — выпучил глаза Иван. — Не посмеют!!!

— Если это тот, о ком я думаю… еще как посмеют. Пошли лучше, посмотрим…

Впрочем, смотреть оказалось не на что. Почти все деревянные здания погибли от пожара, порожденного драконьим пламенем. Каменных хоромин в Ратиче было не так уж много, но они тоже изрядно пострадали. Крепостная стена в двух местах обрушилась, от ворот остались обломки, а на улицах валялись трупы.

Многие сотни трупов.

Сразу стало ясно, кто именно здесь побывал — кроме русичей встречались и татаровьины. По сравнению с русичами потери Калина были ничтожны, но все же несколько косоглазых батуров таки остались лежать мертвыми на улицах Ратича.

От княжьего подворья тянуло дымом и доносились вопли. Горестный вой уцелевших — тех, кто сумел-таки схорониться от супостата в погребах, сараях, а то и просто сундуках. Таковых набралось три сотни с малым — в основном женщины, дети, старики.

Руководил ими осунувшийся отец Онуфрий — под его началом были разведены погребальные костры, куда стаскивали многочисленных мертвецов. Святой старец выглядел сломленным и раздавленным — куда только подевалась обычная суровость во взоре? Голова перевязана, на месте левого уха ужасная рана.

— Искони бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово, — тихо шептал архиерей, глядя на мертвых и умирающих. — Со святыми упокой, Христе, души рабов Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная… Взыщи, Господи, погибшие души сии, аще возможно есть, помилуй… Неисследимы судьбы Твои… Не постави мне во грех сей молитвы моей, но да будет святая воля Твоя… Все в руце Твоей, Господи…

— Владыко! — раздался оклик. — Владыко!

— Иванушка! — бросился к княжичу отец Онуфрий, прервав молитву. — Ох, слава Господу, живой!

— Прости, владыко, опоздал я… — пробормотал Иван, по-детски кривя губы. — В пути задержался…

— И хорошо! И хорошо, что задержался! — замахал на него архиерей. — Кащей бы тебя не пощадил! Как брата бы…

— Брата?.. — сразу уловил главное Иван, отодвигая отца Онуфрия в сторону.

Игорь Берендеич лежал в домовине мирно и спокойно, словно просто прилег отдохнуть. Однако Иван сразу же заметил неестественное положение головы — брату сломали шею.

— Кто?.. — с трудом выговорил он.

— Не руби сплеча, сыне, не нужно сразу…

— Кто?! — тряхнул его за плечи Иван. — КТО?!!

— Кащей Бессмертный, — мрачно ответил отец Онуфрий. — Кащей все это сотворил, Иванушка, Кащей…

— Ага, точно, — подтвердил Яромир, принюхиваясь к воздуху. — Был здесь Виевич, совсем недавно был… Вон, доселева могилой попахивает… Да еще дерьмищем змеиным… это, к слову, не Горыныч ли так нагадил?..

— Он, паскудина, — сухо кивнул отец Онуфрий.

Действительно, от дальнего конца двора, где раньше располагалась главная беретьяница, все старались держаться подальше. Теперь на том месте кружились тучи мух — обожравшийся дракон тут же и справил большую нужду. До самой крепостной стены прослеживался широченный пролом — Змей Горыныч не сумел взлететь без большого разбега. Смердело так, что все морщились, а кое-кто даже выметал харч себе под ноги.

Впрочем, большинству собравшихся было как-то не до того…

— Беда пришла на Русь, Иванушка! — грозно нахмурился архиерей.

— Да уж вижу… — безучастно ответил княжич, все еще глядящий на мертвого брата.

— Не то! Не о том говорю! Мертвые уже у престола Господня, их не вернуть, им не помочь! А вот…

— …отмстить?! — догадался Иван. — Верно, владыко, отмстить нужно!

— Опять не о том мыслишь, сущеглупый!

— Не о том?! — горестно простонал княжич, опуская очи долу. — Опять не о том?! Да о чем же тогда мне мыслить, владыко?!

— На меня смотри, неслух! — гневно ударил его посохом по плечу архиерей. — Что тебе даст месть?! Разве воскресит она твоего брата?! Разве поднимет Ратич из руин?! До времени не о мести думать надобно — о защите! О том, чтоб невинных оборонить! Кащей с Ратича только начал — он дале пойдет, все княжество Тиборское пожечь хочет! А там и еще дале, пустоумный! Сам Антихрист идет с восхода — Гог и Магог наступают!

Иван шмыгнул носом и напряженно наморщил лоб, безуспешно пытаясь уразуметь сказанное — говорит-то батюшка красиво, правильно, только вот понять бы еще, что именно…

— Все исполню, владыко, что повелишь, все сделаю… только делать-то что?.. — робко спросил он. — Вразуми!

— До князя поспешать надобно, Иванушка! — строго сказал архиерей. — Рассказать ему! Чтоб в готовности пребывал!

— Рассказать? — задумчиво усмехнулся Яромир. — То есть сделать именно то, что нужно Кащею?

Отец Онуфрий только теперь обратил внимание, что княжич Иван явился не один. Он окинул Яромира придирчивым взглядом и промолвил:

— Здрав будь, православный. Кем будешь? Как звать-величать? Какого рода?

— И тебе привет… православный, — продемонстрировал волчий оскал оборотень. — Зовусь я Яромиром, родителей своих помню плохо — сиротинкой горемычным рос. Живу в лесу бобылем, охочусь помаленьку, рыбку ловлю…

— Яромир, ты что… — удивленно обернулся Иван, но тут же получил локтем в живот и зашелся кашлем.

— Ох, прости, княже, не зашиб?.. — с деланной озабоченностью начал отряхивать его Яромир. — И как же это я так неудачно-то?..

— Имечко славное… — задумчиво кивнул архиерей. — Видно, хорошего роду-племени, раз такое носишь… А не скажешь ли мне, как ты с княжичем-то нашим знакомство свел?

— Из беды меня княжич выручил, — вновь улыбнулся Яромир. — Загиб бы без него. Деревом меня придавило — три дня лежал, выбраться не мог…

— Яромир, да каким еще дере… уп-бубух!.. кха!.. кха!..

— Эхма, что же я неуклюжий-то какой сегодня?! — схватился за голову оборотень. — Княже, ты лучше присядь, отдохни, а мы тут со святым отцом побалакаем, обговорим все ладком… Так что, владыко, говоришь, Кащей всех порешил, кроме тебя одного?..

— Ну еще вон сколько-то христиан по погребам попряталось… — проворчал отец Онуфрий. — Сам не видишь?..

— Вижу… А в полон, значит, никого брать не стал… Да, примета недобрая… — задумался Яромир.

— Да… а ведь нет, вру, одного полоняника все ж взял! — вспомнил архиерей. — Точней, не полоняника — полоняницу. Сам зрел — была у него в телеге летучей молодка, ликом пригожая… хм-м-м, погодь-ка, православный, дай Господь памяти… да, точно! Не просто молодка, а женка княжеская! Василиса, боярина Патрикея дочка!

— Не та ли, что у Овдотьи Кузьминишны в служанках ходила? — вспомнил Яромир.

— У нее, у ведьмы старой… — сварливо буркнул отец Онуфрий. — И сама, небось, ведьмой стала — только молодой… Я ж, сыне, затем в Ратич и приехал — последить за этой княгиней скороспелой…

— И как, последил?

— Да много-то не успел — хитра Патрикеевна… — поморщился архиерей. — То да се… а потом сам видишь, чем кончилось… Ты, православный, до речи, сейчас не в Тиборск ли?..

— Скорее всего. Куда ж еще-то, владыко?

— Это хорошо. Удачно, что вы с Иванушкой тут оказались — службу мне малую сослужите, — благожелательно посмотрел на оборотня отец Онуфрий. В его голосе не было слышно ни вопроса, ни просьбы — архиерею даже в голову не пришло, что кто-то может его ослушаться. — Передашь князю все, что здесь видел. А я тут на некое время задержусь — людям помочь надобно… Кони-то у вас есть?..

— Найдутся, владыко.

— Хорошо. А то, может, моего Фараона возьмете? Добрый конь! Хоть и черен, аки вороново крыло, а только развей его, почитай, на всей Руси не сыщешь — я его еще жеребенком взял, самолично взрастил! Глянь-ка!

Яромир бросил взгляд в указанную сторону. Там действительно стоял могучий угольно-черный жеребец — без всякой привязи, спокойно глядя на святого отца. В отличие от прочих коней, распуганных татаровьями, Фараон почти сразу же вернулся к хозяину.

— Нет, не нужно, у нас свои, — отказался волколак.

— Ну, было бы предложено…

Иван тем временем уселся на край колодезного сруба, непонимающе глядя на негромко беседующих Яромира с отцом Онуфрием. Он растерянно почесал в затылке, безуспешно силясь сообразить — с чего это Серый Волк вдруг брехать начал?.. Да еще дерется! Почему бы не рассказать батюшке все как есть — что Яромир некрещеный и вообще оборотень?..

— Ах ты!.. — хлопнул себя по лбу княжич, запоздало вспомнив, с кем именно его свела судьба. — Ну, хитер, волчара!..

— Ась?.. — обернулся архиерей, о чем-то препиравшийся с волколаком.

— Да это он не тебе, владыко, — торопливо дернул его за плечо Яромир.

Теперь Иван смотрел на него уже со счастливой улыбкой — так гордился собственной смекалистостью. Догадался же все-таки! Сам, безо всяких подсказок!

Такое с княжичем случалось довольно редко.

— Все, пошли, коней наших заберем! — окликнул его Яромир.

— Каких еще ко… уй-еее!..

— Ты б, паря, поосторожнее, что ли! — недовольно пробасил отец Онуфрий, подозрительно косясь на Серого Волка. — Третий раз уже локтищем своим…

— Ненароком, владыко, Бог видит — ненароком! — насмешливо прищурился оборотень.

Зайдя в лес, Яромир сунул Ивану котому с харчами и длинный промасленный сверток, смародеренный в Ратиче, а затем одним резким кувырком перекинулся в волка. Княжич уже привычно вскарабкался ему на спину — на поверку ездить на волколаке оказалось даже удобнее, чем на лошади. Да и быстрее раза в три-четыре — Яромир и в самом деле почти не уставал, бежал полным ходом по любому бездорожью.

В свертке оказались ножны для Самосека — оборотень все-таки нашел время заглянуть в княжью оружейную. Самое ценное оттуда татаровьины оттуда забрали, но под метелочку все же не вычистили. Мечей эти косоглазые вообще не тронули — в кащеевом войске мечников не так уж много, у них другое оружие в ходу.

— А чего ты батюшке такое сказал? — полюбопытствовал Иван. — Про коней?..

— Сказал, что у нас в лесу два коня остались — быстрые-пребыстрые.

— Соврал, что ли?.. — удивился княжич. — А зачем?

— А ты что хотел? Чтоб я ему выложил, на чем ты действительно ездишь? А если он меня святой водой обольет?

— А что будет? Сдохнешь, что ли?

— Нет, с чего бы вдруг? — удивился Яромир. — Промокну просто. А тебе что, нравится, когда водой обливают?

Оборотень некоторое время угрюмо молчал, а потом неохотно добавил:

— Не люблю я попов ваших. Уж больно они к нам… необычным… ну, не любят они нас… тоже…

— Ну так! — кивнул Иван, ковыряя в ременной петле ножен новую дырочку, чтобы удобнее носить на бедре. — А как же? Вот, о прошлом годе в Любимовке волкодлак дитя малое утащил — и сожрал!

— И что? — огрызнулся Яромир. — А о позапрошлом годе на ту же самую Любимовку разбойники налетели — шесть дворов пожгли, двенадцать человек убили, да всех девок пригожих снасильничали! Так что ж после этого — всех русских людей поголовно на костер отправлять, раз среди них такая сволота попадается?

— А еще вы некрещеные ходите, — простодушно добавил Иван.

— Потому и ходим. Я если и захочу вдруг окреститься — кто ж мне позволит?

— А ты что — хочешь?

— Сдурел? На кой бес мне ваш мужик на кресте? Мне и Перуна с Велесом хватит.

— Ты про нашего Христа так не говори! — обиделся Иван. — Не забывай, в чьем княжестве живешь!

— А ты не забывай, на чьей спине едешь. Щас вот сброшу — пешком в свой Тиборск попрешься…

— В Тиборск? А мы что — в Тиборск?

— А ты как думал? Брата старшого предупреждать… — усмехнулся оборотень. — Хоть и не по сердцу мне, что мы как раз Кащею на руку играем… Ему это, ясное дело, нужно зачем-то…

— А отец Онуфрий как же? — обернулся Иван.

— Тоже помаленьку следом тронется. Ему там запряжку троечную собирают. Дело небыстрое, татаровья всех лошадей из конюшен повыгнали, а Горыныч еще и огнем вслед дунул — теперь их разве только сам Велес соберет… Ну ничего, может, хоть одноконную снарядят — а то верхом этому святому отцу сейчас неудобно… Ему же брата твоего везти — на похороны… Но мы по-всякому быстрей доберемся — меня еще ни одна тварь о четырех копытах не обгоняла…

Меж Ратичем и Тиборском около двухсот верст. Пешему — добрая седмица ходу, конному — три-четыре дня. Но чаще все-таки четыре — это в поле всаднику раздолье. А Тиборское княжество на три четверти — дремучий лес, потому дорог хороших и в помине нет, одни только направления. По лесным тропам путешествовать опасно — и разбойники пошаливают, и звери дикие, да и нечисть порой еще кой-где встречается… Тот же леший запросто может каверзу подстроить — а осенью они как раз особенно злы. Опять же Царство Кащеево под боком — оттуда тоже порой забредает… всякое.

Яромир Серый Волк отлично знал дорогу — борзолапый оборотень неоднократно бывал и в Ратиче, и в Тиборске. Он запросто мог преодолеть это расстояние за один-единственный день. Но в этот раз что-то шло не так…

Волколак не узнавал мест, по которым бежал. Тропинки странным образом исказились. Вот, казалось бы, ровная, проезжая — ан нет, прошел немного, оканчивается буреломом непролазным. Он то и дело замечал, что движется по одним и тем же местам, словно ходит кругами. Не помогал и нюх — запахи путались, переплетались, да и знакомых среди них отчего-то не попадалось…

Час шел за часом. Солнышко перевалило за полудень, а толку по-прежнему не было. Княжич с оборотнем окончательно заблудились. Яромир все больше супил шерстнатые брови.

— Все, слезай! — наконец остановился он.

— Обедаем? — догадался Иван, с готовностью расстегивая котому.

— Это само собой, — кивнул Яромир, оборачиваясь человеком и вонзая зубы в кулебяку с творогом. — Заблудились мы чего-то, Иван… Леший нас водит.

— Как?.. Тебя?.. Так ты ж оборотень!

— Оборотень, оборотень… — угрюмо отмахнулся Яромир, оглядываясь по сторонам.

Место, где они устроили привал, выглядело совсем неведомым. Деревья мрачно шевелились, точно живые, трава под ногами выглядела какой-то чужой, а за рядами стволов виднелось озерцо — и Яромир понятия не имел, что это за озерцо такое, как называется.

Не слышно было даже птичьего щебета.

— Ау-у-у, меня кто-нибудь слышит? — негромко крикнул Яромир.

— Я слышу, — простодушно откликнулся Иван.

Оборотень только криво усмехнулся и принялся расхаживать взад-вперед, настороженно прислушиваясь к звукам и запахам.

— Господи, куда же ты нас завел? — благочинно осенил себя крестным знамением княжич.

Этот простой жест кому-то, похоже, не понравился. Деревья вокруг явственно вздрогнули, колыхнулись. Вдали послышался тихий злорадный хохот — но в нем чувствовался и испуг.

— Хм-м-м… — задумчиво прищурился Яромир, втягивая воздух ноздрями. — А ну-ка, Иван, раздевайся!

— Это зачем?! — набычился княжич, невольно хватаясь за шапку.

— Сымай платье, говорю! — поморщился оборотень, в свою очередь стягивая рубаху и ноговицы. — Делай как я!

И то, и другое он сначала от души отряхнул о ближайшее дерево, а затем вывернул наизнанку и надел уже так. Иван, все еще недоуменно морща лоб, неохотно последовал его примеру. С изнанки дорогая свита оказалась даже более приглядной, чем снаружи — очень уж изгваздал Иван одежу за время путешествия.

— А шапку? — спросил он.

— Тоже выверни. И сапоги местами перемени.

Самому Яромиру было легче — он-то босой. А вот Ивану оказалось неудобно — правый сапог на левой ноге и наоборот ужасно жали.

— Ах ты, граб поганый, мать твою [цензура] раз по девяти, бабку в темя, деда в плешь, а тебе, сукину сыну, сунуть жеребячий в спину и потихоньку вынимать, чтоб ты мог понимать, как [цензура] твою мать, сволочь! — холодно, даже отстраненно произнес Яромир.

— Ты это чего вдруг? — покосился на него Иван.

— Лешие матюгов сильно не любят, — хмуро объяснил оборотень. — И молитв ваших, христианских, тоже — ты попробуй, может, выйдет что…

Иван почесал в затылке, потом припомнил старую молитву-заклиналку, которой научила еще старая нянька Пелагея, и послушно повторил:

— Избавь, моя молитва, от того, на кого я думаю: на шута, пусть шут погибнет, на всех врагов, пусть все враги погибнут. Как подкова разгибается, пусть так все враги, все шуты разорвутся!

— Еще вот это съешь, — протянул ему древесную щепку Яромир.

— Это чего?

— Лутовка. Липы кусочек. Съешь, съешь — помогает.

Иван заметил, что Яромир и сам грызет такой же, и неохотно взял щепку в рот. Чувствовал он себя при этом ужасно глупо — будто бобер на вечерней трапезе.

То ли помогло вывертывание платья наизнанку, то ли матюги Яромира, то ли молитва Ивана, то ли съеденные лутовки, но оборотень постепенно стал смекать, где они находятся. Среди запахов проявились знакомые, на глазах объявилась тропка, доселе словно притаившаяся за деревьями… да и само солнце на небе повернулось будто иначе…

— Вот ведь! — едва ли не сплюнул Яромир. — Бесов полисун, завел же таки! Глянь-ка на небо! Нам на полудень нужно было идти, а мы на полуночь пошли, да и топтались кругами, едва-едва в болото не забрели! Воду видишь?.. Это мы к самой Сухоне вышли!

— Так Тиборск-то совсем в другую сторону! — возмутился Иван.

— Я знаю! — развел руками оборотень. — Тьфу, и чем я этого граба прогневил? Не иначе, за бабу-ягу обиделся…

— А может, он с Кащеем в сговоре?

— Да вроде не должон… — засомневался Яромир. — Кащей со здешними полисунами особо не ватажится… С тутошним хозяином они уж годов десять, как рассорились…

— А может, помирился?

— Ну я-то откуда знаю?.. Чего ты привязался?

— Я к тебе ничем не привязывался! — обиделся Иван. Немного подумал и добавил: — Хотя надо бы. Уж больно ты шибко несешься — того и гляди, грохнусь…

Лесной хозяин упорно не оставлял княжича с оборотнем в покое. Тропы извивались змеями, в глазах мерцало, ветер постоянно менял направление. Молитвы и матюги помогали… на время.

А потом все начиналось сызнова.

Яромир бежал, плотно сжав челюсти. Мохнатые уши стояли торчком, чутко вслушиваясь в происходящее вокруг, мокрый нос шевелился и морщился — запахи продолжали путаться и колебаться, не давая нормальной ориентировки.

Впрочем, теперь, в вывернутой наизнанку одежде, козни лешего все же порядком ослабли. Да и съеденные лутовки давали себя знать. Медленно, но верно двое путников продвигались на полудень, к Тиборску.

Однако скорее медленно, чем верно. Солнце клонилось к закату, а до города все еще оставалась добрая сотня верст. К этому времени притомился даже матерый оборотень — мохнатые лапы едва шевелились, язык вывалился набок, дыхание стало тяжелым и прерывистым. Несмотря на то, что добросердечный Иван давно слез и шел своим ходом, огромный волчара все равно плелся еле-еле, через силу.

— Ф-фух-х… — наконец шлепнулся на пузо он. — Бесов полисун… Завести не удалось, так он дурманом меня опутывает, вялость насылает…

Волк с трудом приподнялся на передних лапах и перекатился набок, с явственным хрустом оборачиваясь человеком. Далось ему это нелегко — глаза помутнели, пальцы мелко дрожали, на босых ступнях вздулись синюшные вены. Сейчас Яромир в самом деле выглядел на истинный возраст — семьдесят семь лет.

Оборотень с трудом достал из-за пояса волшебный нож, отобранный у бабы-яги, приложил лезвие к губам плоской стороной, и начал глубоко дышать, словно чахоточный больной над лекарственным паром. Постепенно посеревшая кожа вновь начала наливаться румянцем…

— Ветер подымается… — выдохнул оборотень, поднимая голову. — Ночью ураган будет — с грозой, с ливнем… Нужно где-то переждать…

— Ты полежи пока, отдохни, а я тут пошарю, поищу, — предложил Иван, касаясь плеча одурманенного товарища.

— Далеко не уходи… — вяло приказал Яромир. — Если что — кричи… И про кладенец не забывай…

Про кладенец Иван забывать уж точно не собирался. Он передвинул перевязь с ножнами поудобнее, чтоб, если что, выхватить одним движением, проверил стрелы в туле и осторожно двинулся на разведку.

Солнышко пока не село, хотя и виднелось уже где-то совсем рядом с небоземом. Лес наполнили вечерние сумерки, деревья качались на ветру — он действительно все усиливался. Отовсюду полз сизый туман, и из него тянулись еловые лапы. Иван запахнулся в роскошный плащ, поднял повыше воротник, но все равно дрожал — эх, кабы кожух[31] сюда, тулупчик хоть какой-нибудь!

Между елями вдруг замерцал огонек. Иван пригляделся — и различил чьи-то очертания. По лесу кто-то шел. Неспешно, неторопливо.

— Эй! — крикнул княжич. — Эгей, обожди!

Незнакомец даже не замедлил шагу. Он продолжал спокойно идти по лесной тропинке, удерживая в руке… Ивану показалось, что это горящая лучина.

— Дожидай! — крикнул княжич, устремляясь следом. — Эгей, дожидай!

Спина по-прежнему маячила впереди, не замедляясь и не ускоряясь. Иван припустил что есть духу, но расстояние до лесного путника даже не думало сокращаться.

— Да стой же ты! — гневно воскликнул Иван. — Стой, говорю, а не то стрелу в спину пущу!

Незнакомец продолжал невозмутимо двигаться.

— Я не шучу! — обиженно крикнул ему вслед княжич. — Что, не хочешь по-хорошему?! Ну так не кляни меня потом, коли убью ненароком!

Иван решительно выдернул лук из налучья, наложил стрелу — с округлым наконечником-шариком, чтоб действительно не порешить упрямца, — натянул тетиву до самого уха, прищурил правый глаз, беря точный прицел, немного наклонил лук влево и… разжал пальцы.

Стрела унеслась вдаль с оглушительным свистом. Не подвел молодого богатыря глазомер — угодил Иван упрямому незнакомцу аккурат посередь спины.

И тот сей же миг… растаял в воздухе.

— Ах, чтоб тебя! — взвыл Иван, с ужасом обнаруживая прямо перед собой топкое болото.

Вот еще только что его и в помине не было. Продолжай княжич догонять наваждение, безусловно также подосланное лешим, так угодил бы прямо в трясину. Твердой земли впереди оставалось с дюжину шагов, не больше.

— Яроми-и-и-и-ир!!! — приложил ладони ко рту Иван, озираясь по сторонам и с запозданием соображая, что понятия не имеет, с какой стороны пришел. — Яроми-и-и-ир, ау-у-у-у!!!

— Ну чего орешь, чего ты опять орешь? — бесшумно выскользнул из-за дерева оборотень. — Тут я, тут… Пошли, я там избушку нашел охотничью… Развалюшка, но ночку переждать сгодится.

— Как нашел-то? — обрадовался Иван.

— Вестимо как — по запаху… Леший тебя за собой увел, а от меня отвязался — сразу и нюх вернулся, и блукать перестал… А силы я и так ножом восстановил…

— Не зря, значит, я за этот нож палец-то потерял? — невольно коснулся обрубка на руке княжич.

— Не зря. Это, Иван, нож особенный — силы восстанавливает, супротив порчи помогает, от колдовства дурного защищает…

— Волшебный, значит? А это все, или еще чего могет?

— Ну, если им человека пырнуть, так кровь потечет, а может и смерть приключиться… — рассеянно ответил Яромир. — Тоже полезно иногда. Колбасу, опять же, резать можно при случае… Отцовское наследство, не заяц чихнул… Чай, помнишь, кто у меня батька-то?..

— А я зато Рюрикович, — обиделся Иван. — Где там твоя избушка?

На небольшой поляне, притулившись под елью-великаншей, и в самом деле стояла крохотная промысловая избушка — верно, охотники из близлежащей веси срубили домик для зимней охоты. Беличьи, куньи, лисьи меха особенно хороши в снежную пору, после линьки — именно в эту годину их и нужно добывать.

Но зимнее время еще не пришло. Птичьи стаи уже собираются в теплые края, все чаще в небе слышно прощальное курлыканье, листья на деревьях пожелтели, но до первого снега пока далеко.

В стылой избе было холодно. Яромир остановился на пороге, постучал по косяку и хмуро сказал:

— Дедушка-соседушка, пусти переночевать на одну ночь, сделай такую милость…

Возражений не последовало. То ли домовой ничего не имел против, то ли вовсе его не было в этой развалюхе.

В любом случае традиции были соблюдены, и путники вошли внутрь. Оборотень плотно запер дверь, проверил петли, прошелся пальцами по мху, утепляющему потолок, и устало выдохнул:

— Ночуем здесь. Ты таганом займись, а я выйду ненадолго…

— Зачем? — нахмурился Иван, вытаскивая несколько полешек из груды в углу.

— По нужде! — огрызнулся оборотень, исчезая за дверью.

Вернулся он довольно скоро. Княжич уже развел костер и теперь лениво грыз печеное яблоко. Яромир уселся рядом, порылся в котоме и принялся за нехитрую ужину — вяленого карпа с репой.

— Сыр будешь? — предложил Иван. — Хороший.

Оборотень что-то пробурчал, но отказываться не стал.

Каменка в лесной хижине отличалась приличными размерами. Дров требовалось мало, и нагрелась изба быстро. Вместе с потуханием углей исчез и угар. Яромир закрыл дымоход в стене, и стало тише. Снаружи по-прежнему бушевали ветер и дождь, но здесь, внутри, было тепло и уютно.

— Спасибо тому, кто эту избу строил… — добродушно сказал Иван, укладываясь на нары. — Да, постеля, конечно, не княжеская, ну да ладно, мы не гордые…

Яромир его примеру не последовал. Он уселся за столом и настороженно глядел на дверь, время от времени шевеля ушами. Иван завороженно глядел, как он это проделывает — он и сам одно время пытался научиться ими шевелить, но так и не преуспел. А у оборотня это выходило лихо — фись!.. фись!..

— Меня научишь?.. — с надеждой попросил княжич.

— Не-а, — лениво ответил Яромир. — Спи давай.

— А ты чего? Так и будешь всю ночь куковать?

— Так я ж оборотень, — пожал плечами Яромир.

Иван задумался. Потом осторожно спросил:

— И?..

— То ли не знаешь?.. У оборотня тела как бы два. Пока я волк — человек спит. Пока человек — волк отдыхает. Весь день на четырех лапах бегал, человечья личина отдохнула вволю, вот спать и не хочется. Ночку человеком посижу — а к утру опять волк бодрый, беги куда хочешь. А человек — снова спи-отдыхай.

— Ишь как мудрено-то все… — наморщил лоб Иван. — Это ты чего, выходит, вроде как двоедушник?

— Вроде того… только все наоборот. У двоедушника две души в одном теле. А у оборотня — два тела при одной душе. У меня и раны потому быстро заживают — раненая личина из здоровой силу черпает, через нее лечится. Давай, спи уже…

А княжич и без того храпел вовсю. Да громко так, залихватски, от души!

Рев водопада?.. Громовые раскаты?.. Горный обвал?.. Нет уж — если вы не слышали храпа Ивана, сына Берендеева, вам неведомо, что такое настоящий шум!

Оборотень с усмешкой глянул на этого здоровенного парнягу, вместо погремушки прижимающего к груди кладенец, и вновь упер взгляд в дверь. Звериное чутье услужливо сообщало, что этой ночью обязательно пожалуют гости…

И они пожаловали.

В шуме ветра и ливня появились новые звуки — тяжелые шаги и скрип, словно перетаскивали старую корягу. Яромир потянул носом — но нет, новых запахов не появилось, по-прежнему только хвоя и еловая смола.

Дождь продолжал заливать лес. Оборотень протер крохотное слюдяное оконце — но это помогло мало, снаружи оно было испачкано еще сильнее. До ушей по-прежнему доносились неспешные скрипучие шаги — теперь уже с противоположной стороны. Незваный гость бродил кругами, с каждым разом подходя чуть-чуть ближе.

— А-вой!.. — раздалось снаружи. — А-вой!..

Яромир бросил взгляд на спящего княжича — тот продолжал дрыхнуть как ни в чем не бывало. Здоровый сон молодого русича вряд ли потревожили бы и громовые раскаты. Кстати, они тоже имели место быть — но, по счастью, очень далеко, едва слышно. Молнии полыхали на самом горизонте — едва видные, как искорки в ночи.

— А-вой, а-вой, а-вой! — звучало все громче. — А-вой!!!

Задвижка, благоразумно задвинутая оборотнем, щелкнула, словно отодвинутая невидимой рукой. Дверь распахнулась настежь, едва не сорвавшись с петель.

И на пороге выросла огромная фигура.

Глава 9

— Пробудись, княгинюшка… — донеслось до Василисы сквозь сон. — Пробудись…

Красавица широко зевнула, потянулась и попыталась открыть глаза. Удалось это не сразу — веки упорно не желали подниматься. Под ними чесалось, словно сыпанули песком. Но в конце концов Василиса Премудрая все же сумела разомкнуть очи и кое-как приподнялась на подушках.

Она лежала на роскошном ложе. Кругом резьба и позолота, великолепный балдахин сделан в виде восточного шатра и украшен султанами из перьев, ножки из чистого золота, подушки пуховые, одеяла из черных соболей, покрывало атласное…

Вокруг, низко склонив головы, стояли челядинки — судя по лицам, чудинки и мордвинки. Ни одна не смела даже поднять глаз… хотя нет, одна все-таки смотрела на Василису, как на равную.

И Василиса сразу сердито прищурилась. Она привыкла всегда и везде чувствовать себя прекраснейшей из прекрасных… но эта особа вполне могла с ней потягаться. Белокурая, румяная, черноокая, с длинными вычерненными ресницами, идеальными телесными пропорциями, одетая в пеструю накидку, усеянную драгоценными камнями.

— Ты кто? — придирчиво осмотрела ее с головы до ног Василиса.

— Можешь звать меня Зоей, варварка, — снисходительно усмехнулась красавица. — Или как меня называл жених — Каллипигой…

Василиса немедленно залилась звонким смехом. Усмешка тут же сбежала с лица Зои — она поморщилась и неохотно констатировала:

— Ты знаешь греческий.

— Конечно!.. — продолжала смеяться Василиса Премудрая. — Каллипига… Каллипига, ну просто умри — нарочно не придумаешь!.. Как это по-нашему будет… Прекраснозадая?..

— Мне больше нравится Прекраснобедрая, — сухо ответила Зоя. — Вставай, сестра, скоро сюда пожалует наш муж…

А вот эти слова подействовали на Василису ведром ледяной воды. Она мгновенно замолчала, выпучила глаза и спросила, слегка заикаясь:

— К… какой м… муж?.. Игорь?.. П… почему вдруг с… сестра?..

— О, да ты же еще ничего не знаешь! — вернулось веселое настроение к Зое. — Ну-ну-ну… Сразу запомни, варварка: ты — самая младшая жена! Я над тобой главная!

— То есть как?..

— То есть так! — радостно показала язык ехидная красавица. — Оденьте-ка ее!

Прислужницы немедленно принялись сновать вокруг Василисы, заворачивая ее в дорогие ткани, пудря, румяня, делая прическу и усеивая украшениями. Княгиня не обращала на них внимания — это и без того было для нее привычным. Голова полнилась совсем другим — мысли сумбурно сновали туда-сюда, пытаясь осознать, что с ней случилось и куда она попала.

Зоя без труда поняла, о чем думает растерянная княгиня. Она жалостливо обняла подругу по несчастью за плечи и участливо сказала:

— Ну… ну… не все так плохо.

— То есть еще хуже? — насторожилась Василиса.

— Да нет… вставай, дурочка, пошли. Уже скоро господин наш пожалует — плохо будет, коли опоздаем… Я тебе в пути все обскажу в подробностях…

Покинув горницу, Василиса оказалась в дивном саду. Здесь цвели великолепные цветы, зрели чудесные плоды, на ветвях пели удивительные птицы. На миг показалось, что ее перенесли далеко на полудень, куда-нибудь в Персию или Индийское Царство.

Однако на деле она по-прежнему находилась в Костяном Дворце. В серале Кащея круглый год стоит лето, нет снега, дождей и ветра, а в воздухе всегда разлито несказанное благоухание. Царь нежити хранит своих наложниц так же бережно, как золото и самоцветы в сундуках.

Но это Василису не обрадовало. Наоборот, она почти мгновенно начала наливаться дурной желчью.

Дело в том, что кроме нее и Зои у Кащея оказалось еще сорок восемь жен. И все — ничуть не менее красивые.

— А у старичка губа не дура… — с трудом выговорила она. — Где он их столько набрал?!

— Со всех концов света… — рассеянно ответила Зоя. — Вон, вон, смотри — это Мнесарет. Она самая старшая жена, большуха наша. От нее держись подальше. Почти такая же злющая, как сам Кащей. И лет ей уже полторы тысячи…

Василиса недоверчиво осмотрела великолепную златокудрую красавицу, скучающую у фонтана.

— Она такая старая?!

— Да мне ведь тоже уже под сорок… — жалобно задрожали губы Зои. — А я самая младшая жена… хотя теперь уже нет, теперь ты — самая младшая. Мы ведь здесь не стареем совсем, сестрица…

У Василисы отвалилась челюсть, а глаза округлились так, что княгиня стала похожа на сову. Она некоторое время молчала, а потом решительно потребовала рассказать ей все по порядку, ничего не скрывая.

И Зоя рассказала. Причем очень охотно — чувствовалось, что младшая жена Кащея любит потрепать языком.

Оказалось, что сераль Кащея Бессмертного существует столько же, сколько и сам Костяной Дворец. А сколько это в пересчете на обычные годы — никто толком не знает. Однако красавица Мнесарет, наистарейшая здешняя обитательница, была самой дорогой гетерой в Сиракузах времен правления тирана Гиерона. И по ее рассказам — тоже когда-то была здесь самой младшей женой.

Впрочем, на рассказы этой «молодой старухи» как раз полагаться не следовало — несмотря на чары сераля, голова у нее давно пришла в полнейшее расстройство. Порой она впадала в безумную истерику, начинала пороть несусветную чушь, бросалась на товарок с кулаками. И среди самых старших жен подобное поведение не было редкостью — попробуй-ка, проживи тысячу лет в этом чудесном саду на положении живой игрушки царя-колдуна…

Рано или поздно непременно сойдешь с ума.

Выяснилось, что сбежать из сераля — дело почти безнадежное. Собственно, охраны и вовсе нет, но зато есть маленькая проблема — чары вечной молодости действуют только здесь. Выйди за порог — и станешь такой, какой должна быть. Зоя это даже продемонстрировала — делала шаг, переступая невидимую черту, и резко менялась, становясь сорокалетней матроной. Возвращалась обратно — снова двадцатилетняя дева. Она повторила этот трюк несколько раз, весело смеясь при виде ужаса и отвращения на лице Василисы.

Соответственно — большинство жен вообще не могут покинуть сераль. Попросту упадут мертвыми, а то и рассыплются в прах. Однако порой они все-таки это проделывают — когда окончательно надоедает жить. Именно поэтому Кащею время от времени приходится подыскивать новых супружниц — этот педантичный старик любит порядок и круглые числа.

Так что сбежать можно только в самом начале — пока еще ты молода на самом деле, а не благодаря темным чарам. Зоя, к примеру, уже даже не пыталась — привыкла к безмятежному спокойствию и роскоши сераля и откровенно боялась окружающего мира. Да и резко стареть не хотелось…

Василиса проверила, шагнула за порог — ничего не случилось, она ничуть не изменилась. То есть — самая младшая жена может расхаживать по Костяному Дворцу свободно… а то и покинуть его вовсе… Однако Зоя тут же ее разочаровала — своя кустодия в серале все же имеется, просто стоит она чуть подальше. И выпустить не выпустят, как ни проси, как ни уговаривай. Это дивии — они неподкупны и неумолимы. Даже разговаривать не умеют, истуканы железные…

Сама Зоя родилась в Царьграде. Как и Василиса, она с младых ногтей искала себе лучшей судьбы, мечтая повторить историю императрицы Феодоры, сумевшей выбиться на самый верх из простой актрисы. Как и она, Зоя прекрасно понимала, что красота — страшная сила… если уметь ее применять. Поэтому своей внешности она уделяла огромное внимание — много спала, принимала молочные и фруктовые ванны, пользовалась всевозможными средствами для макияжа…

Правда, проведя двадцать лет в серале Кащея, она перестала заботиться об этом так, как когда-то. Ради кого, спрашивается?.. Но вот раньше, раньше… В высшем свете Царьграда Зоя славилась своей красотой, как никто другой. Волосы она красила в голубоватый цвет и посыпала золотой пудрой, на ресницах всегда была дорогая арабская тушь, ногти рук и ног — размалеваны розовым лаком…

А как роскошно она в свое время одевалась!..

Однако теперь Зоя вспоминала об этом уже без удовольствия. Именно этот блеск и пышность привели к тому, что однажды ночью в ее окне показалась чешуйчатая морда, а костлявые руки сунули в лицо тряпку с настоем сон-травы… В коллекции Кащея Бессмертного стало на одну игрушку больше.

Хотя, может оно и к лучшему?.. Ведь два года назад дивный Константинополь захватили и разграбили немецкие витязи, в очередной раз пошедшие воевать Гроб Господень…

И как им только не надоело доселева?

Пока не прибыл сам господин, Зоя познакомила Василису с прочими наложницами. Все без исключения — удивительной красоты и благородного происхождения. Не меньше чем боярышни, а то и княжны. Имелись даже царские дочки. Кащей оказался женишком разборчивым, кого попало в свой гарем не брал…

Василиса только и успевала поворачиваться — Зоя то и дело тыкала пальцем в очередную красавицу:

— Скандрасвати, из Полночного Декана… Иоанна, племянница короля Вильгельма… Зейнаб, дочка имама… Тхиеу Тиен, из Вансуана, младшая сестра императора Ли-куанг-Фука… Тегканбе, дочь асантехене… Валерия, патрицианка, из Рима… А вон Ольга, дочь вашего князя Владимира!

— Какого из?.. Мономаха, что ли?..

— Нет. Того, который на сестре басилевса женился, Анне.

— Красное Солнышко?! — округлились глаза Василисы.

Она пораженно посмотрела на апатично жующую персик женщину. Ей по меньшей мере двести лет! И она дочь Владимира Святого!

— А…

— Тихо!.. — испуганно вздрогнула Зоя, хватая Василису за руку. — Бежим, Кащей идет!

— А…

— Что, звона не слышишь?!

И в самом деле — где-то в отдалении монотонно звякал колокольчик. Прочие жены крайне неохотно потянулись на зов — некоторых, самых ленивых, подталкивали дивии, вынырнувшие словно из ниоткуда.

Василиса сочла за лучшее пойти самой.

Так вот он какой — ее новый супруг… Там-то, в тереме, она его как следует не разглядела, времени не было. А здесь… Сердце сразу провалилось в пятки — Василиса впервые пожалела о том, что вообще затеяла всю эту интригу. Теперь-то она прекрасно видела, какой глупостью было вмешивать в свои игры Кащея Бессмертного!

— Ты чего?.. — подтолкнула ее локтем Зоя. — Стой ровно!

Василиса едва удерживалась, чтобы не упасть в обморок. Ее поставили в самом конце длинной шеренги красавиц, возглавляемой Мнесарет. Кащей медленно шествовал вдоль нее, на несколько секунд задерживаясь у каждой супруги, пристально рассматривая ее с ног до головы, словно желая убедиться, не подменили ли на другую.

Однако в ледяных глазах сквозило лишь равнодушие.

Оправившись от первого испуга, Василиса начала жадно рассматривать это бессмертное чудовище, силясь уловить хотя бы каплю человеческой слабости, на которой можно будет сыграть. Конечно, Кащей стар и уродлив, но ради важного дела можно и перетерпеть… А там уж она найдет способ заставить похитителя играть по ее правилам…

Только вот Кащей совсем не выглядел влюбчивым мальчишкой, вроде того же Игоря. Чем-чем, а легкой добычей его не назовешь, соблазнить такого будет трудненько… Даже железные истуканы-дивии, казалось, проявляли больше сладострастия, нежели этот ходячий скелет.

— Да, поработать придется немало… — поджала губы Василиса.

— Что? — повернулась Зоя.

Но княгиня лишь отмахнулась. Она торопливо вспоминала всевозможные способы бросить мужчину к своим ногам. Какую тактику избрать здесь?.. Притвориться недотрогой?.. Или, наоборот, безумно влюбленной?.. Показать Кащею, за что ее прозвали Премудрой?.. Или лучше сыграть наивную дурочку?.. А может, просто подсыпать любовного настоя?.. Этот рецепт Василиса вызнала у бабы-яги едва ли не первым, хотя пока ни разу не применяла — нужды не было, своими силами отлично справлялась.

— А, новенькая, — послышался равнодушный голос.

Василиса вздрогнула — за раздумьями она пропустила момент, когда очередь дошла до нее. И все мысли сразу улетучились — взамен пришло оцепенение и ужас. Неподвижное лицо-череп, испещренное мерзкими струпьями, нависло над ней ликом самой Смерти, змеиные глаза смотрели пристально, не моргая, как будто ощупывая без пальцев. На миг у княгини появилось странное желание сдернуть железную корону с плешивой макушки… но она тут же его подавила.

— Неплохо, годится, — сухо кивнул Кащей, закончив осмотр приобретения. — Как ты думаешь?

— Я не разбираюсь в человеческих женщинах, — прогудел Тугарин, угрюмо глядящий на кащеевых жен из-под сомкнутых век — будучи прозрачными, они не представляли взору преграды. — По мне — ничего особенного. Кожа тонковата. Бледная. Волосы какие-то… желтые. Нездоровый цвет. Может, лучше обрить ее наголо? А заодно и всех остальных?

— Нет, этого мы делать не будем, — невозмутимо ответил Кащей.

— Мое дело предложить… — буркнул людоящер.

Кащей лишь пожал плечами и скомандовал:

— Начинайте свадебный ритуал.

Василиса еще очень хорошо помнила свою свадьбу с князем Игорем — времени прошло не так уж много. Вот уж где было торжество, вот где великолепие! Три дня нескончаемого пира, поезд свадебный, обручение, молебен, венчание… всего и не перечислишь. Архиерей венчал, все бояре на свадьбу собрались, великий князь Глеб в гости приезжал, сам первую здравицу за молодых молвил…

Однако здесь… здесь Василиса даже толком не сообразила, что свадьба уже закончилась. Ее просто подтолкнули к Кащею, тот равнодушно произнес несколько слов на непонятном языке… и все.

Только что была вдова, а теперь снова новобрачная.

Кащей безразлично пихнул новую супругу обратно и отошел подальше. Он оглядел строй красавиц и начал неторопливо считать, переводя перст с одной на другую:

— Одна. Две. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать. Шестнадцать. Семнадцать. Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать. Двадцать одна. Двадцать две. Двадцать три. Двадцать четыре. Двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать семь. Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать. Тридцать одна. Тридцать две. Тридцать три. Тридцать четыре. Тридцать пять. Тридцать шесть. Тридцать семь. Тридцать восемь. Тридцать девять. Сорок. Сорок одна. Сорок две. Сорок три. Сорок четыре. Сорок пять. Сорок шесть. Сорок семь. Сорок восемь. Сорок девять. Пятьдесят.

— Все на месте! — прогудел Тугарин.

Пока он считал, Василиса наклонила голову к Зое и шепотом спросила:

— А подклет этой ночью будет или следующей?

— Что-что? — не поняла та.

— Ну ночь брачная! Мне ведь с этим уродом в постель ложиться придется!.. или нет?..

Зоя удивленно расширила глаза, а потом прыснула, с трудом удерживаясь от хохота.

— Не придется… — с трудом выговорила она. — Кащею лет тыщи две, не менее — у него, небось, уж давно чресла высохли, да сморщились. Сама на него посмотри — ну чисто базилевс египтянский, которые в саркофагасах лежат! Где уж такому о сластях любовных думать!

— А зачем же ему столько жен?! — возмутилась Василиса.

— А так просто. Для красоты. Вот в саду у него цветы цветут, птички поют… и мы тоже навроде цветов да птичек. Может, перед другими чудищами хвастаться — кто больше красавиц наворовал…

Василиса ошеломленно замолчала, раздираемая двумя чувствами. С одной стороны — облегчение. То, что домогаться ее тела Кащей не будет, конечно, утешало. Уж очень неказисто старик выглядит — все равно что с высохшим трупом в постелю ложиться.

С другой же стороны… какое-то странное разочарование. Это что же — она, Василиса Прекрасная, да не сможет какого-то замшелого колдуна соблазнить? И быть ей многие века в этом саду заместо птички заморской — чтоб Кащей гостей водил, похвастаться?

Вот уж не бывать тому!

— Ну уж нет, не бывать по сему… — повторила вслух она, сверля глазами спину Кащея. — Посмотрим еще, кто кого, старый хрыч…

Служанки облекли Василису в какую-то сложную систему тканей и украшений, но сорочицу, по счастью, оставили старую. Ту самую, в которой она была во время похищения. Княгиня незаметно извлекла из потайного отделения пузырек с настоем люби-меня-не-покинь и торопливо брызнула немного на шею, запястья, локтевые изгибы и грудь. Рецепту этих духов княгиню научила баба-яга — мускус полночного оленя, восточная амбра, бобровая струя, немного пачули, розовое и сандаловое масла, несколько капель молока с медом и самое главное — трава ночница.

При точном соблюдении пропорций не устоит даже мертвый!

— О великий царь, позволь спросить о некоторой малости! — окликнула Кащея Василиса.

Она придала голосу максимум теплоты и мягкости, сделав его музыкальным, «улыбающимся», наполнив каждое слово бархатом и нежностью. Даже бесчувственные дивии невольно вздрогнули — такой жар исходил от Василисы в этот миг.

Кащей молча обернулся. Выражение его глаз ничуть не изменилось — все то же ледяное равнодушие.

— Я слушаю, — спокойно ответил он.

Василиса улыбнулась, хлопнула ресницами и подошла к своему новому мужу. Двигалась она столь грациозно и красиво, что все невольно опустили глаза к ее прекрасным ножкам. Бедра плавно покачивались, ступни оставались на одной линии, создавая впечатление легкой скованности и стесненности.

Лишь Кащей по-прежнему смотрел ей в лицо.

Подойдя вплотную, Василиса еще раз улыбнулась, глядя Кащею в глаза, удержала взгляд немного дольше обычного, но потом все же отвела его чуть в сторону. Она приоткрыла рот, медленно проведя языком по верхней губе, и заговорила. Очень-очень тихо, еле слышным шепотом с придыханием.

Говорила она, собственно, ни о чем. О всяких пустяках. Упрекнула Кащея за такое бесцеремонное похищение из мужнего дома, интонацией, однако, показывая, что на самом деле нисколько не сердится. Задала несколько ни к чему не обязывающих вопросов, получив краткие сухие ответы.

Но самое главное — изо всех сил удерживала внимание Кащея, показывая ему себя так, как опытный купец показывает дорогой товар. Несколько раз медленно и страстно откинула волосы с лица, изредка поглаживала цепочку на шее, серьги, постоянно демонстрировала Кащею ладони и запястья, время от времени чуть наклонялась, чтобы в вырезе можно было разглядеть ложбинку меж грудей…

Но время шло, и Василиса все больше терялась. Пожалуй, проще и в самом деле соблазнить хладный труп — Кащей не проявлял ни малейшего интереса. Что же касается чудесной люби-меня-не-покинь, то даже страхолюдина Тугарин уже начал потягивать ноздрями аромат, взирая на Василису с некоторой симпатией, а у Кащея и нос-то ни разу не дернулся.

Да и способен ли он вообще обонять запахи?..

— А если покороче? — наконец перебил это мелодичное журчание Кащей. — Что ты от меня хочешь, Василиса?

— Я?..

— Да, ты. Теперь ты моя супруга, всякое твое желание будет исполнено, лишь попроси. И для этого вовсе не нужно стелиться половиком — я же знаю, что на деле вызываю у тебя лишь отвращение. Как и у остальных моих жен. И не думай, что меня это огорчает.

Красавица замерла с раскрытым ртом. Почему-то она почувствовала себя оплеванной.

— Я…

— Смирись со своим новым положением и не пытайся его изменить, — равнодушно посоветовал Кащей, разворачиваясь к выходу.

За плечами бессмертного царя взметнулся черный плащ, и скелетоподобная фигура зашагала прочь из сераля. Тугарин Змиуланович двинулся следом — хотя несколько медленнее, пару раз обернувшись в сторону Василисы. На чешуйчатой морде появилось странное выражение. Даже холодная нечеловеческая кровь ящера слегка разгорячилась от чар ратичской княгини… но только не та черная ядовитая слизь, что сочится в венах Кащея Бессмертного.

Василиса проводила старика в короне глазами взбешенной рыси. Из полуоткрытых губ явственно доносилось тихое шипение. Кулаки крепко сжались — ногти, накрашенные розовым лаком, впились в ладони, едва не прокалывая их насквозь.

— Охо-хо, сестрица, да неужто думаешь, ты первая? — тихо окликнула ее сзади Зоя. — Да тут, почитай, каждая, как появляется, так попервоначалу думает, что будет Кащеем вертеть, будто флюгером. Что старый и страшный, так на это тьфу, я и сама, помнится, когда-то одному деду песни пела, что влюблена безумно… Богатей был страшный, ростовщик…

— Замолкни, дура, — прошипела Василиса. — Я не какая-то царьградская куртизанка!

— Ну да. Ты у нас ратичская боярышня, конечно… — обиженно фыркнула Зоя.

— Я — Василиса Премудрая! — процедила княгиня. — И я всегда добиваюсь того, чего хочу! Запомни! Всегда!

— Нет уж, сестрица, на сей раз не обломится тебе…

— А вот посмотрим! Скажи-ка, Кащей правду сказал? Если мне что понадобится… достаточно попросить?

— Да, конечно. Вон, любой служанке скажи — все доставят… Хоть каменьев самоцветных, хоть фруктов заморских, хоть шелков персидских… Кащей нас в роскоши содержит.

— В роскоши, говоришь… Ну что ж, посмотрим тогда… Добудь-ка мне блюдо подносное, каравайницу, ночву берестяную, сито лубяное, опару, воды теплой, закваски, муки белой, масла коровьего, яиц голубиных, сок ягодный, меда туес, вина красного, гвоздику, имбирь, корку померанцевую, малину сухую, да еще двух белых голубей. Обязательно белых!

Зоя с недоумением выслушала этот перечень, но не сдвинулась с места.

— Ну?! Ступай! — топнула ногой Василиса.

— Девочка моя, я пока еще не твоя чернавка, по поручениям твоим бегать не намерена, — подпустила холодка в голос Зоя. — Это во-первых. А во-вторых — почему бы тебе просто не пойти на нашу поварню, да самой не прихватить, что потребно? Или ноги уже не ходят? Что, притомилась вокруг Кащея задом вертеть?

— А, так тут есть поварня?.. — смутилась Василиса.

— Конечно. Думаешь, нас той же дрянью потчуют, что слуг да воев кащеевых?

Поварня в серале действительно отыскалась. Правда, не очень крупная — кащеевы жены по большей части не отличались аппетитом.

Молодая княгиня сразу развила бурную деятельность. Что-что, а по хозяйству она управляться умела — походи-ка десять лет у бабы-яги в служанках, так не такому научишься! Старая ведьма своим чернавкам присесть не давала — с темна и до темна на ногах, по горло в работе!

Печь была мгновенно истоплена, тесто замешено, все необходимые добавки заняли свои места, и Василиса медленно и осторожно приступила к самой сложной части действа. Здесь приходилось соблюдать величайшую осторожностью — ошибись чуть-чуть, и весь труд насмарку.

— А что это будет?.. — заглядывала ей через плечо Зоя.

— Пряник.

— Просто пряник?

— Да. Просто пряник, — закусила губу Василиса, разрезая голубиную тушку.

Она извлекла два птичьих сердца и замешала их в тесто наравне с прочим. Зоя вздрогнула — ей на щеку брызнула кровь.

В серале Кащея нет окон. Кажется, будто этот роскошный сад находится под открытым небом, но на деле над ним все же нависает каменный свод. Впрочем, совершенно незаметный — Кащей навел здесь очень сложные чары. Когда снаружи наступает утро — и в серале наступает утро. Когда же снаружи наступает ночь… и в серале наступает ночь.

И вот сейчас она как раз наступила. Василиса выглянула в сад, пошевелила губами, что-то подсчитывая, а потом вернулась обратно, последний раз посыпала тесто разными пряностями и смазала слоем меда.

Печь, разогретая за день выпеканием хлеба, все еще распространяла удушливый жар. Василиса приблизилась вплотную и некоторое время стояла неподвижно. Взопрев так, что на лбу выступил пот, она отерла его чистой тряпицей, провела ей же под мышками и выжала на пряник.

Зоя поморщилась — она-то уж начала было облизываться. Пряник выглядел довольно аппетитно… минуту назад. Василиса насмешливо улыбнулась и зашептала на свое печево, поводя глазами и хищно расширяя ноздри:

На море на Окиане, на острове на Буяне, стояло древо; на том древе сидело семьдесят, как одна птица; эти птицы щипали вети, эти вети бросали на землю, эти вети подбирали бесы и приносили к Сатане Сатановичу. Уж ты худ бес! Кланяюсь я тебе и поклоняюсь, — сослужи мне службу и сделай дружбу; зажги сердце Кащея по мне Василисе и зажги все печенья и легкое, и все суставы по мне Василисе, буди мое слово крепко, крепче трех булатов во веки!

Дочитав присуху, Василиса поставила каравайницу в печь.

— Пусть постоит до утра, — устало сказала она. — А утром… утром надо как-то заставить Кащея это съесть…

— Это как же ты его заставишь?

— Ну… попотчую, когда в следующий раз придет.

— Так он, может, еще месяц не придет! Думаешь, он сюда каждый день является? У-у-у!..

— М-м-м… — сердито причмокнула Василиса. — А сам-то он где же столуется?.. и чем угощаться любит?..

— Да мне-то почем знать? Может, и вовсе ничего не ест — видела ж, какой он тощий?

— Надо узнать доподлинно, — решительно заявила княгиня.

— Это как же?

— А вот сама схожу, да и гляну…

— Дивии тебя не пропустят.

— А я их и спрашивать не стану, — улыбнулась Василиса.

Она порылась в потайном кармане сорочицы, и извлекла на свет божий округлую шапочку. Крохотную, сшитую из лучшего персидского шелка, почти прозрачную. Спереди торчала пуговичка, искусно выточенная из кости.

— Кошачья косточка! — похвасталась Василиса. — Я двадцать ночей вываривала!

— Кого? Кошку?!

— Конечно. А ты как думала? Думаешь, все так просто? Нужно взять черную кошку без единого иноцветного волоска, а потом по полуночам варить в чугунном котле, пока не истают все кости, опричь одной. И вот эта оставшаяся и есть…

— Что?

Василиса лукаво усмехнулась, надела шапочку на голову и… растворилась в воздухе.

— Невидимка, — послышался голос из пустоты.

Глава 10

Из забранных чугунными решетками окон потоками лилась вода. Снаружи бушевал ливень. Ветер ярился, продувая коридоры насквозь. Прямо над Костяным Дворцом висели черные тучи, раздираемые ослепительными когтями молний. В самый длинный шпиль грозовое копье ударяло уже дважды.

Кащей очень любил такую погоду.

Сейчас в тронном зале собрался весь цвет нечисти. Вий, судья мертвых Нави. Яга Ягишна, средняя из сестер-ведьм, именуемых бабами-ягами. Калин Калинович, хан татаровьев. Тугарин Змиуланович, каган людоящеров. Репрев, вожак псоглавцев. Соловей Рахманович, прозванный Разбойником. Карачун, злой демон зимы и смертного оцепенения. Моровая Дева, старшая из сестер Лихорадок. Сам-с-Ноготь, старшина горных карлов.

Кащей стягивал к Костяному Дворцу все силы. Татаровьины, псоглавцы, людоящеры, дивии, навьи, горные карлы, черные мурии, самоядь — все народы, подчиненные бессмертному царю, выступили в поход по зову своего господина.

Прямо сейчас в окнах виднелась вереница огоньков — по раскисшей земле шли крошечные уродцы с раскаленными крюками. Все до единого в остроконечных шапках и белых самотканых кафтанах с кушаками, но уродливы донельзя — ноги конские, голова заостренная, изо рта огонь пышет. Это шуликуны — мелкие, но опасные демоны, порождения бушующих стихий.

Хотя некоторые считают их духами проклятых или погубленных матерями младенцев.

— Все ли в сборе? — холодно осведомился Кащей.

— Пущевика недостает — у леших своя сходка, тоже думу думают, решение принимают, — сообщил Калин. — И кот Баюн не явился — хотя обещал быть…

— Он, милок, все ж таки кот, — осклабилась Яга Ягишна. — Мало ли что он кому обещал? Кота в стаде бежать не заставишь — как ни бейся, а все одно сам по себе будет… Ничего, нагуляется — воротится…

— Пусть так, — равнодушно кивнул Кащей, начиная свою речь. — Я собрал вас здесь для того, чтобы сообщить радостную весть. То, чего мы так долго ожидали и о чем так долго говорили, наконец свершилось. Война Руси объявлена. В качестве такового объявления я избрал разрушение их приграничного города и убиение всех жителей — что и было сделано. Итак, свой первый удар мы нанесли, теперь ожидаем ответного шага русичей. Хек. Хек. Хек.

За столом наметилось оживление. Конечно, те, кто уже знал о произошедшем в Ратиче, отреагировали спокойнее, но и они смотрели с немалым воодушевлением.

— Хорошая новость! — грохнул пудовым кулачищем Соловей. — Царь наш светлый, Кащеюшка, стар я уже, недолго мне осталось по земле ходить, да зелено вино пить… Хочется напоследок еще разочек по бранному полю погулять…

Соловей Рахманович не прибеднялся. Не так давно старому разбойнику исполнилось триста лет — волосы поседели, лицо избороздили морщины, правая нога почти отсохла, и ковылял он еле-еле. Глаз, в незапамятные времена выбитый каленой стрелой Ильи Муромца, закрывала повязка, но и второе око за прошедшие годы изрядно помутнело и служило с трудом. Правда, сила в руках осталась немереная — как-никак, по крови Соловей наполовину велет, потому и протянул так долго…

Однако даже чистокровные велеты отнюдь не бессмертны. А уж тем более полукровки.

— Взгляните сюда, — велел Кащей, ставя посреди стола чародейское блюдо. В нем стремительно пробегали тени и картинки, словно отражение в глазу мчащейся птицы. — Наш мир стоит на пороге пропасти. Отец?

— Да… — глухо ответил Вий, обводя присутствующих слепыми очами. — Мир изменился… Я чувствую это в воде… Я чувствую это в земле… Теперь, поднявшись на поверхность, я чувствую это и в воздухе… Наш конец уже не за горами, времени осталось мало… Старые боги Руси ушли… ушли… Нет больше Перуна со Сварогом… нет и Чернобога с Мораной… Они ушли… ушли далеко… они больше не вернутся… никогда не вернутся… Новый бог, распятый на кресте, занял их место… занял мир, когда-то принадлежащий старым богам… И в этом мире нет места и нам… нет… нет…

— Именно так, — вновь взял слово Кащей. — Я сказал архиерею Тиборскому, что разгневан глупыми сказками, которые рассказывают про меня их кощунники. Надеюсь, что он поверил. Разумеется, на самом деле это всего лишь удобный повод. Мне нет дела до этих ничтожеств — пусть треплют языками сколько угодно. Нет, меня тревожит совершенно иное. Мы вымираем. Носителей разума, отличных от человека, остается все меньше и меньше. Многоплеменной огонь угасает, поглощаемый одним-единственным племенем — человеческим. Люди — вот источник всех зол и напастей. Мое царство — последний оплот против этой заразы, распространившейся по всему миру. Многие века мы — другие, отличные, несхожие — терпели их присутствие рядом, закрывали глаза на потери наших земель и гибель наших сородичей. Но всякому терпению есть предел. Мое — иссякло. Я не испытываю ненависти к людям — но мне придется уничтожить их всех. Иначе они уничтожат нас.

— Так, Кащей! — прорычал Тугарин, опрокидывая в пасть чару вина. — Именно так! Когда-то мой народ, ящеры, был многочислен, как песок в пустыне, как вода в море! Мы жили на восходе и на закате, на полудне и на полуночи! А что теперь?! Где былое величие?! Где честь ящеров?! Гладкокожие заполонили все, застроили мир своими городами! Но мы — Древний Народ! Кровь погибших предков взывает к отмщению!

— Успокойся, — холодно посмотрел на него Кащей. — Прибереги эти речи для выступления перед армией — здесь такая горячность ни к чему.

Тугарин смущенно кашлянул. Когтистые пальцы невольно сжались, без малейшего затруднения сминая медную чару в бесформенный комок.

— Ящеры еще остались в этом мире, — заговорил Кащей, проводя тонкими пальцами по блюду. — Но их немного, очень немного. Вот, взгляните.

В блюде отразились колышущиеся зеленые кроны. Здесь, на Руси, таких деревьев не встретишь. Чувствовалось, как там жарко, на той стороне древнего фарфора.

По лесной тропке бежали несколько фигур. Трое — высокие, смуглые, черноволосые, почти обнаженные, раскрашенные красной глиной. И один — пониже, желтоглазый, покрытый голубой чешуей, с ярким гребнем вдоль макушки. Такой же людоящер, как Тугарин, только другого цвета и куда более хрупкий на вид.

Его догнали прямо на глазах кащеевых соратников. В воздухе мелькнула дубинка, раздался тонкий вскрик, похожий на птичий… Людоящер упал на землю, его обступили, кто-то исступленно пнул поверженного в лицо, а потом взметнулось копье…

Влажная трава окрасилась буровато-красным.

— Трое на одного… — горестно покачал головой Тугарин. — Вооруженные на безоружного… Позор… Позор… Честь ящера навеки была бы запятнана такой победой… А эти гладкокожие…

— Это были люди из народа арауканов, — безразлично поведал Кащей. — Эта земля находится очень далеко отсюда, за многими морями. Там расположена Тауантинсуйю, империя Инков, и правит в ней Манко Капак. К восходу же от нее на многие тысячи поприщ простираются вечнозеленые леса и течет большая полноводная река. На ее берегах обитают последние из твоих сородичей. Несколько разрозненных племен. И осталось им уже очень недолго — пройдет еще два-три века, и память людская вычеркнет их навсегда. Никто не будет даже помнить, что ящеры вообще когда-то ходили по тем берегам.

— Здесь не должно произойти того же, — тихо сказал Тугарин. — Мой народ не заслужил такой судьбы.

— И здесь этого не произойдет, — пообещал Кащей. — Человек слишком долго теснил всех прочих к небытию и забвению. Пришло время воздать ему той же монетой. Взгляните на этот мир. Где все? Что осталось от многоцветья народов, когда-то населявших эти земли? Вот, смотрите.

В колдовском блюде вновь поплыли видения и образы. Картина сменялась картиной, на чудесном фарфоре мелькали горы и пустыни, поля и леса, реки и моря. Каждую из картинок Кащей сопровождал кратким пояснением.

— Вот земля индийская. Там неспокойно, там воюют. До недавнего времени Мухаммед Гури насаждал там слово Магомета — сейчас же там мутит воду Кутб-ад-Дин. Наги, когда-то жившие в горах Гималайских, якши, бродившие по лесам Декана, ракшасы, населявшие Ланку, — все они давно исчезли с лица земли. Остались одни только люди. А вот желтые воды Хуанхэ. В Чайном Царстве войн нет, там пока что спокойно. Корё и Бохай, Ляо и Си Ся, Цзинь и Хоушу, Чу и Хань, У и Минь, Уюэ и Ень: у всех у них сравнительно тихо. Правда, им неизвестно, что спокойной жизни осталось уже недолго — на полуночь от их земель зреет новая грозная сила. Темучин, избранный Чингисханом, уже скоро извергнет в мир свои орды. Но нам это малоинтересно. Берега Наньхая и Хуанхая тоже давно заселяют одни лишь люди. Последние тэнгу еще ютятся в дремучих лесах — но и им осталось совсем недолго. Их время на исходе.

Кащей помолчал, глядя на блюдо. В бесчувственных глазах на миг промелькнула какая-то тень — бессмертный царь не на шутку рассвирепел.

— Крхм!.. Аррм!.. Аррм!.. — откашлялся Репрев, поднимаясь из глубокого кресла. Его голос больше напоминал собачий лай. — Царь!.. Аррм!.. Аррм!.. Рразреши!.. Аррм!.. Рразреши задать вопрос! Вопрос!.. Вопрос!.. Когда!.. Аррм!.. Когда!.. Когда мы выступаем? Аррм!.. Аррм!..

Кащей Бессмертный медленно повернулся, внимательно глядя на одного из своих воевод. Мохнатые уши Репрева встали торчком, в крохотных черных глазках застыло ожидание.

Среди войск Кащея псоглавцы занимают третье место по численности, уступая лишь навьям и татаровьинам. Невысокие, сутулые, покрытые шерстью. Холода им нипочем, но они все равно тепло одеваются, носят вяленые сапоги, кольчуги, округлые шлемы, украшенные разноцветными перьями. И в сражении псоглавцы хороши.

Но вот на людских языках говорят с превеликим трудом — морды у них действительно скорее песьи, чем человеческие. Репрев один из всех умеет говорить по-настоящему чисто, да и то все время сбивается на гавканье и рык.

— Мы никуда не выступаем, — коротко ответил Кащей. — Хек. Хек. Хек.

— Но!.. Но, царь!.. Аррм!.. Аррм!.. Как же так? Аррм!.. Зачем!.. Зачем же тогда!.. Зачем ты ррр… рразоррил Ррратич?! Аррм!..

— Именно для того и разорил, — спокойно объяснил старик в короне. — Чтобы не нужно было никуда выступать. Оттого и дожидался смерти князя Берендея.

— Ну не то чтобы дожидался… — злобно хихикнул Карачун.

Кащей смерил морозного демона равнодушным взглядом, и тот оконфуженно замолк, растирая вечно ледяные ладони. Бессмертный царь не любил, когда его посланцы понапрасну болтали о выполненных заданиях.

Пусть и очень умело выполненных.

— Великий князь Глеб еще сравнительно молод, — снова заговорил он. — И, как и его братья, он отличается горячностью — зачастую действует прежде чем подумать. Узнав о разоренном Ратиче и смерти князя Игоря, он соберет все войска, до которых дотянется в кратчайший срок, и бросится мстить. Бросится сюда, в мое царство, под стены Костяного Дворца. А здесь я неодолим. Мы встретим его. И раздавим. А уже потом спокойно двинемся на Тиборское княжество. Голое. Беззащитное. Обезглавленное. Это будет хорошая и легкая победа. Первая в бесчисленной череде побед.

Кащей вновь провел кончиками пальцев по блюду. Теперь там отражались уже привычные и знакомые картины — леса и поля русичей.

— На что похожа сейчас Русь? — задал риторический вопрос он. — На лоскутное одеяло, сшитое гнилыми нитками. Дюжина княжеств, населенных родственными народами. Все они родня друг другу, но согласия между ними нет ни в чем. В каждом княжестве сидит Рюрикович. Они меняются вотчинами, как сапогами, перекраивают границы вдоль и поперек, дерутся за каждый город, за каждое село. И каждый втайне лелеет мысль остаться единственным из Рюриковичей, взять всех остальных под свою руку. Для нас это очень хорошо — соседи не придут на помощь Тиборску. Владимир и Новгород предпочтут спокойно выжидать, кто из нас пересилит.

— Так почему бы просто не нахлынуть на Тиборск всей лавиной? — брюзгливо пробасил Тугарин. — Да что от них останется, когда по ним пройдутся наши орды? Один Горыныч перебьет всю княжью дружину! Зачем все эти вавилонские хитрости? Меч на меч — чтобы по-честному! Честь ящера…

— Ты прав, — кивнул Кащей, поднимая узкую ладонь. — И неправ. Прав в том, что одолеть войско князя Глеба в его нынешнем состоянии будет детской забавой. А неправ в том, что думаешь лишь одним днем. Ты считаешь, я собираюсь ограничиться одним только Тиборском? Нет. Мой замысел — полностью стереть с лица земли весь человеческий род. И вот это — задачка потруднее. Если составить вместе все людские армии, сколько их есть, моя орда рядом с ними просто потеряется. Помните Крестовые Походы? Помните, сколько народу тогда нахлынуло на сарацинские земли? А в нашем случае может получиться и еще хуже — если мы слишком быстро разворошим этот муравейник, человеческий род может и позабыть мелкие распри. Как бы они ни враждовали друг с другом, мы для них — враги пострашнее. Мы — другие. Мы — не люди. Нелюди. И именно потому мы не должны раньше времени показывать, насколько в самом деле велика моя сила. Тиборск — первый ход. Следующим станет княжество Владимирское, вотчина сильнейшего из нынешних князей — Всеволода Многодетного.

— Большое Гнездо, — поправил Карачун.

— Не имеет значения. Хоть Большое Дупло. Хек. Хек. Хек. Важно то, что люди не должны слишком быстро раскусить нас. Пусть до поры полагают, что я не слишком силен — пока возможно, будем расправляться с ними поодиночке. Нельзя дать им понять, насколько в самом деле велика угроза. Будем выжидать. Будем имитировать слабость. Будем двигаться осторожно, беречь силы. В конце концов, торопиться мне некуда, я же Бессмертный.

— Но не все здесь бессмертные… — уныло сгорбился Соловей Рахманович.

— А всем и не нужно. Хек. Хек. Хек.

Кащей поднялся с трона, оглядывая соратников. Тугарин со скучным видом обтачивал когти длинным кинжалом. Хан Калин преданно смотрел в рот властелину. Соловей подслеповато моргал единственным глазом, тоскливо кривя губы. Репрев негромко взрыкивал, морща низенький мохнатый лобик. Яга Ягишна скромно грызла в уголке баранку, кутаясь в лохмотья. Карачун зябко подергивался, вращая совершенно сумасшедшими очами. Моровая Дева чему-то затаенно улыбалась. Старый Вий сидел неподвижно, не шевеля ни единым членом. Сам-с-Ноготь тихонько ворчал себе под нос.

— Хек. Хек. Хек, — повторил Кащей. — А теперь перейдем непосредственно к делам. Что мы кому поручаем. Начнем с тебя, сестрица.

Потянуло холодком — это зашевелилась Моровая Дева. Выглядела она странно — никто не мог точно сказать, старуха ли перед ним или юная отроковица. Ей каким-то образом удавалось сочетать в себе сразу все стадии — от грудного младенца до высохшего трупа. Синее лицо, полупрозрачная кожа, белые глаза и ажурное, почти невесомое одеяние. Моровая Дева улыбалась… она всегда улыбается, но всяк знает цену ее улыбке. А также красному плату, который она держит в руке — одно лишь прикосновение этого платка несет смерть.

В отличие от Калина, Тугарина или Репрева, у Моровой Девы в подчинении нет армии. Лишь крылатые сестры Лихорадки, жуткие духи хворей и болезней. Трясея, Огнея, Знобея, Гнетея, Грудея, Глухея, Ломея, Пухнея, Желтея, Корчея, Глядея и Невея.

Невея или Мертвящая — это и есть Моровая Дева, старейшая из сестер. Она не просто насылает смерть — человек, умерщвленный лично Моровой Девой, становится навьем, ходячим мертвецом. У Кащея скопились уже многие тысячи мертвых воинов, созданные этой леденящей кровь Лихорадкой.

— Что угодно моему царю?.. — тихо-тихо спросила Моровая Дева. Ее голос — липкий, душный — звучал так, словно речь вдруг обрела язва на теле прокаженного. — Я и мои сестры ждем повеления…

— Вы начнете первыми, — спокойно приказал Кащей. — Сегодня же ночью вы разлетитесь по Тиборскому княжеству. Не скупитесь на дары — пусть мор ослабит русичей как можно более. Ты же, старшая из сестер, держись пока приграничных земель, не заходи вглубь земель русских. Пусть прибавится навьев в моем войске.

— Повинуюсь… — сладенько улыбнулась Невея.

— А теперь… так, что там у вас опять?

В тронный зал вошел невысокий татаровьин. Он смущенно хихикнул, глядя в каменные глаза Кащея Бессмертного:

— Царь-батюшка, там это…

— Да?

— Еще один… — виновато развел руками татаровьин.

Кащей устало опустился на трон и забарабанил пальцами по подлокотнику. Печатая шаг, в палату вошли два огромных дивия. Между ними висел рослый парень с длинными русыми волосами, одетый в темный суконный кафтан со стоячим воротником, широкие шерстяные штаны и меховую шапку с ярко-алым навершием. Судя по чертам лица — не русич.

Татаровьин, сопровождавший дивиев, бросил на пол короткий костяной лук, слегка искривленный булатный меч и такой же нож. Кащей чуть опустил глаза — дивии разжали хватку, и молодой воин шлепнулся наземь. Он бросил гневный взгляд на свое оружие, еще один — на Кащея, а потом выпрямился, выпятив подбородок.

— Ты башкир, — сразу узнал Кащей. — Верно?

— Твоя правда, Кащей-бабай! — гордо ответил юноша на чистом русском, но с легким акцентом, выдающим происхождение. — Я Акъял-батыр, победитель многих! И я тебя не страшусь!

— А! А-а-а! — завопил Сам-с-Ноготь, спрыгивая с лавки. В стоячем положении он оказался ниже, чем в сидячем. — Я знаю тебя! Я знаю тебя, белогривый герой! Ты убил моего брата!

— Такой крошечный старичок, с длиннющей бородой? — наморщил лоб Акъял-батыр. — Как же его звали…

— Сам-в-Четверть!

— Да, я убил его! — усмехнулся герой. — И ничуть не стыжусь! Твой брат был дурным челове… карлой! Он ранил моих побратимов — Урман-батыра и Тау-батыра! Он лишил воды целую деревню! Что ты на это скажешь?

— Он был моим братом!!! — взревел Сам-с-Ноготь, бросаясь к Акъял-батыру.

— Угомонись, — холодно приказал Кащей Бессмертный, скучающе рассматривая батыра.

Старшина карлов что-то угрюмо пробурчал, но все же вернулся на место, сверля человека бешеным взглядом. Зато со своей скамьи поднялась Яга Ягишна. Старая ведьма кривенько ухмыльнулась, подходя к подозрительно косящемуся на нее парню, ущипнула его за бок и прошамкала:

— Хорошенький какой! Упитанный…

— Эй, бабушка, что делаешь?! — отдернулся Акъял-батыр. Старушечий щипок оказался больнее пчелиного укуса — ногти у бабы-яги длинные…

— И упитанный, а невоспитанный! — возмутилась Яга Ягишна. — А ну, стой смирно, бабушка тебя получше рассмотрит… разнюхает… распробует…

Она попыталась ущипнуть еще раз, но Акъял-батыр схватил старуху за руки и легонько оттолкнул ее назад. Правда, очень бережно — уважение к старикам юноша впитал с молоком матери. Пусть даже таким страшным.

— На бабушку руку поднял?! — возмутилась баба-яга, выхватывая из-за пазухи длинный прут, которым грозила Яромиру, и резко ударила им батыра. — Замри!

Акъял-батыр раскрыл рот, дернулся, но больше ничего не успел — в следующее мгновение несчастный превратился в каменную статую.

— Будешь знать! — решительно кивнула баба-яга.

Кащей, смотревший на это без малейшего интереса, прищелкнул пальцами. Яга Ягишна недовольно повернулась к нему:

— Что, Кащеюшка?

— Верни-ка его обратно, бабушка Яга, — безразлично приказал старик. — Мы с ним еще не договорили.

— Ох, ну ладно уж… Но только ради тебя… — проворчала старуха, ударяя истукана толстым концом прутика. — Отомри!

Оживший Акъял-батыр упал на колени, тяжело дыша. Пребывание в каменном состоянии не оставило приятных воспоминаний. В выпучившихся глазах появился легкий намек на страх.

— Батыр, ты немного не вовремя, — холодно сообщил ему Кащей. — Иногда я люблю под настроение побеседовать с такими, как ты — порой это бывает забавно. Но сейчас у меня, как видишь, гости — мы тут обдумываем, как нам лучше убить всех людей. Так что, сам понимаешь, ты нам мешаешь.

— Э?.. — непонимающе уставился на него Акъял-батыр.

— Чего тебе надо, егет? — бесстрастно спросил старик в короне. — Я что, и у тебя тоже жену украл?

— Жену?.. Какую жену?.. У меня вообще жен пока нет… — наморщил лоб батыр.

— Тогда зачем ты сюда явился? Что ты от меня хочешь? Золота моего? А тебе не говорили, что из моей казны еще никто не сумел украсть ни единой монетки? Или, думаешь, тебе посчастливится больше? Сомневаюсь что-то.

— Оставь свое золото себе! — гордо подбоченился Акъял-батыр. — Я пришел бросить тебе вызов, Кащей-бабай!

— Тебе что, больше нечем заняться? Зачем тебе это надо?

— Затем, что ты великий злодей!

— Разумеется, — не стал отрицать Кащей Бессмертный. — Да, я злодей, и меня это вполне устраивает. И что с того? Это что — единственная твоя причина?

— Конечно!

— Забавно. Хек. Хек. Хек. Очень забавно.

Кащей устало покачал головой.

— Как же вы мне надоели, — пробормотал он. — Скорей бы уж вас всех уничтожить, может, поспокойнее станет. Ладно, егет, будь по-твоему, раз уж тебе так втемяшилось. Исполню твое желание. На чем биться хочешь?

— На мечах, конечно! — загорелись глаза Акъял-батыра.

Кащей равнодушно повел дланью, и ближайший татаровьин, издевательски ухмыляясь, поднес юному герою его меч. Тот схватил его обеими ладонями, поднял над головой и широко улыбнулся.

— Перед кем красуешься-то? — безучастно спросил Кащей, поднимаясь на ноги и протягивая руку.

Из-за изголовья трона выползла черная змея длиной почти в пять локтей. Мелкие чешуйки блеснули в слабом свете свечей, усеивающих стены и потолок, и склизкий гад вполз на плечо Кащея, а оттуда скользнул к запястью. Кащей сжал ладонь, ухватывая кончик хвоста, и змея резко выпрямилась, в единое мгновение превращаясь в меч. Точно такой же длины, каким был в живом обличье, угольно-черный, буквально излучающий темноту, а лезвие волнистое, будто тулово змеиное, извивающееся.

Аспид-Змей — удивительный меч-оборотень, заветный кладенец Кащея Бессмертного. Ему нет преград, нет соперников. Кольчугу сокрушит любую — хоть медную, хоть железную, хоть льдокаменную. Несмотря на непомерную длину клинка, Кащей удерживал чудо-оружие без малейшего напряжения.

На лице Акъял-батыра отразилась некоторая растерянность. У него у самого был отличный меч, из превосходного булата, но все же самый обыкновенный, ничуть не волшебный. Тем не менее, батыр перехватил рукоять поудобнее, дико закричал и бросился в атаку, надеясь взять Кащея скоростью и молодецким натиском.

Увы, он недооценил противника. Перед ним стоял худущий старикашка — кажется, дунь и упадет. Но этот старикашка играючи ускользнул от бешеного града, обрушившегося на него, успевая увертываться от каждого из ударов. Сам он в атаку не переходил, лишь уклоняясь и безразлично глядя на беснующегося батыра.

Через несколько минут бессильного буйства Акъял-батыр все же сообразил, что с ним забавляются, как с неумелым щенком. Доблестный юноша закричал от гнева и обиды, удваивая напор. Смуглое лицо раскраснелось, в миндалевидных глазах набухли кровавые прожилки, на шее свирепо забилась голубоватая нитка.

В конце концов Кащею надоела игра. Он резко дернул запястьем, нанося один-единственный удар. Но этого вполне хватило. Аспид-Змей столкнулся с мечом Акъял-батыра, и великолепное булатное лезвие разлетелось вдребезги.

Тугарин резко дернулся — один из осколков вонзился ему в плечо, застряв между крупных чешуй. Бронированный ящер скрипнул зубами, выдергивая кусок металла, и слизнул раздвоенным языком выступившую кровь.

Акъял-батыр остался с рукоятью в руках. Его пальцы мелко дрожали — удар Кащея был так силен, что едва не оторвал противнику руки. Молодой башкир с недоумением посмотрел на то, во что превратился прекрасный клинок, перевел взгляд на чернеющий в бликах свеч Аспид-Змей и гневно отшвырнул прочь жалкий осколок булата.

— Что ж, убей меня, Кащей-бабай! — гордо выставил подбородок он. — Твоя взяла! Ты сильнее! Но клянусь великой птицей Самруг-кош, не будь твой меч зачарованным, тебе не удалось бы победить так легко!

— Ты в самом деле так считаешь? — равнодушно посмотрел на него Кащей. — Забавно. Быть может, ты желаешь получить еще один шанс?

Акъял-батыр ничего не ответил, но его глаза жадно загорелись.

— Хорошо, ты получишь еще одну возможность доказать свою доблесть, — пожал плечами царь нежити. — Выбирай, в чем будем соревноваться. Я дал бы тебе новый меч, но боюсь, в случае поражения ты станешь жаловаться, что я подсунул тебе негодный хлам.

— Не стану!

— Возможно. Но тем не менее — выбирай другой способ единоборства.

— Ха! Ну что ж, давай поборемся! — хитро прищурился Акъял-батыр. — Давай, коли я тебя одолею — отдашь мне все свои богатства, а коли ты меня — так снесешь мне голову с плеч!

— Забавно, — повторил Кащей. — Видимо, бороться ты умеешь лучше, чем сражаться на мечах, раз так самоуверен. Но не кажется ли тебе, что такие условия немного несправедливы? Я и так могу снести тебе голову, без всяких поединков. Вот сейчас прикажу — и снесут ее, и насадят на кол, и будет у меня новое украшение во дворе. Дивии мои верные, ну-ка…

Два огромных истукана в доспехах послушно схватили Акъял-батыра за плечи, поднимая башкира над полом. Храбрец забился в их хватке, словно заяц, попавший в волчью пасть, но где уж ему было пересилить воинов, откованных в кузнечном горне!

— …ну-ка поставьте его на землю, — закончил Кащей. — Что ж, егет, а теперь покажи свою силу.

— А-а-а-а-а-а-а!!! — закричал батыр, бросаясь вперед.

Он налетел на Кащея взбесившимся туром, ударил его головой в грудь, схватил за плечи и что есть мочи отшвырнул прочь. Костлявый старик, весящий не больше высохшего скелета, отлетел к стене камнем, выброшенным из катапульты. Акъял-батыр ринулся добить, но Кащей одним движением взлетел на ноги, молниеносно схватил противника за запястья и крутанул в стороны. У юноши выпучились глаза — в тощих старческих руках притаилась сила тысячи могучих батыров.

Акъял-батыр стоял ни жив ни мертв, не решаясь даже шевельнуться. Кащей держал его мертвой хваткой — первая же попытка высвободиться приведет к измочаленным рукам. Старик еще некоторое время разглядывал жертву, как птица разглядывает пойманное насекомое, а потом резко отбросил от себя. Батыр упал на пол, едва успев перевернуться так, чтобы не переломать ноги.

— Еще я могу попасть из лука в игольное ушко! — отчаянно крикнул герой.

— Забавно, — уже в третий раз повторил Кащей. — Но дальше уже неинтересно. По-твоему, у меня нет других дел, кроме как глядеть на твои ужимки? Скажи лучше, какого ты рода. Царского? Или, может, хотя бы байского?

— Мои родители были простыми бедняками, всю жизнь пахали землю и умерли, когда мне было пятнадцать! — гордо ответил Акъял-батыр.

— Сирота, значит, — подытожил Кащей, рассеянно подбирая с пола самый крупный осколок разбившегося клинка. — Жаль. Тогда ты для меня бесполезен. В подземелье его.

Дивии молча подхватили Акъял-батыра под руки и потащили прочь. Тот кричал и колотил ногами по полу, но сочувствия ни в чьих глазах не появилось. Скорее уж наоборот — парню еще повезло, что Кащей всего лишь приказал бросить его в подземелье. Вполне мог посадить на кол или скормить Горынычу…

— Хек. Хек. Хек, — равнодушно посмеялся Кащей, провожая Акъял-батыра взглядом. — А на чем мы остановились? Ах да. Мир изменился. Мир стал другим. Человеческое племя заполонило весь свет, не оставляя никому другому даже малого уголка. Помните ли вы, что случилось с последним сатиром?

Приспешники недоуменно переглянулись.

— Это произошло при римском полководце Сулле, когда он воевал с царем Митридатом, — начал рассказывать Кащей, между делом отщипывая от булатной пластины меленькие кусочки. Точно листок коры разламывал. — Его солдаты поймали самого последнего сатира и притащили к своему вождю. Сулла некоторое время пытался поговорить с пленником, но тот только блеял по-козлиному. В конце концов римляне просто отрезали сатиру голову и отправили в Рим в качестве диковинки, но по дороге та потерялась. И это был последний случай, когда человек видел представителя этого племени вживе. Примерно так же в свое время закончили свое существование керкопы и лапифы, минотавры и гарпии. В лесных чащобах и горных расщелинах Европы еще живут народы фейри и кобала, а на хладном севере пока что остались ледяные хримтурсы и карлики-цверги, но их горстки, жалкие горстки. На свете сохранился один-единственный великан, и тот уже очень стар. Доживает свои дни самый последний кентавр. Так что у нас дела обстоят еще сравнительно неплохо.

— Царь… — смущенно заговорил Тугарин. — Это все очень верно… но мы это уже слышали. И сегодня, и вообще…

— Ах да, — устало опустился на трон Кащей. — Приношу извинения. Для меня это больная тема. По своей сути человек есть грязный паразит, разрушающий и оскверняющий все, к чему прикасается. Мир должен принадлежать всем народам, а не одному лишь человеку. Посему человеческий род должен быть истреблен.

— Э-э-э… — робко поднял руку Калин.

— Разумеется, за исключением татаровьев, — кивнул ему Кащей. — Татаровья — единственное разумное племя из всех людских племен. Потому именно татаровья избраны мной, чтобы представлять на этом свете человеческий род, когда все остальные люди отправятся в Навь. Ну а теперь…

Тяжелые створы вновь распахнулись. Дивии, стоявшие на страже тронного зала, вновь промаршировали на середину, печатая шаг, ведомые невысоким татаровьином. И между ними вновь висел пленник… пленница.

— Отпустите сейчас же! — истошно визжала Василиса. — Я ваша царица, вы, болваны!

— Что? — привстал со своего места Кащей. — Что за наглость? Это я — их царь.

— А я — твоя жена!

— Одна из пятидесяти, — сухо дополнил Кащей. — Как ты пробралась мимо стражи сераля?

— Ой, господи, да было бы о чем говорить… — деланно зевнула Василиса, изящно прикрывая рот ладошкой. Разумеется, при этом она изогнулась так, чтобы все присутствующие могли как следует оценить общую грациозность и безупречные линии тела. — Да разве там стража? Вот у моего батюшки в пастухах кривой дедка Негожа служил — вот это был страж так страж! Хоть и бражничал беспробудно, однако ж за десять лет ни одной коровки не потерял! А эти болваны меднолобые…

— Самое лучшее железо! — возмутился Сам-с-Ноготь. — Из Каменного Пояса доставляем! Ты это, девка, не говори зря про что не разбираешься!

— Отпустите ее, — приказал Кащей, барабаня пальцами по подлокотнику трона. В ритмичном перестуке начало проявляться легкое недовольство.

Дивии всегда выполняют приказ господина мгновенно, без раздумий. Они молча разжали хватку, и бедная княгиня шлепнулась на пол, болезненно скривившись и потирая мягкое место. Но уже в следующий миг вскочила, гордо выпятила подбородок и приняла одну из лучших своих поз — «оскорбленная красавица». Крохотные глазки Тугарина заинтересованно блеснули.

— Ах, царь, нам ли с тобой вести глупые перебранки?.. — ласково вздохнула Василиса, как-то очень незаметно преодолевшая расстояние меж дивиями и троном. — Почему бы не решить дело миром, м-м-м?..

Она часто захлопала длиннющими ресницами, мило улыбнулась и уселась Кащею на колени. Внутренне княгиня содрогнулась от отвращения и боли в ягодицах — вблизи этот кошмарный старик оказался еще страшнее, чем издали, а его колени вполне могли бы служить орудием пыток. Но милая улыбка не сошла с ее лица ни на мгновение, а пальцы ласково перебирали жесткую седую бороду.

Кащей Бессмертный несколько секунд безразлично смотрел на красавицу-молодицу. Потом иссохшие пергаментные губы медленно разжались и исторгли из себя одно-единственное слово:

— Убрать.

— Эй, эй, эй, кого убрать, куда убрать, зачем убрать?! — всполошилась Василиса, возмущенно глядя на Кащея.

Но ее уже подхватили железные ручищи. Могучие дивии невозмутимо поволокли кащееву супругу прочь из тронного зала — обратно в сераль. Бедная красавица распахнула глаза так, что они едва не вылезли из орбит, не в силах вымолвить даже слова.

Только снова очутившись в серале, Василиса сумела опомниться. Она бешено топнула ногой, сверля взглядом железные спины дивиев, скрипнула зубами и вновь достала из-за пазухи шапку-невидимку. На ее счастье, Кащею не пришло в голову допытываться, каким же все-таки образом одна из его наложниц сумела ускользнуть.

— Ладно же, Кащеюшка… — зло улыбнулась Василиса. — Хочешь войны? Ну так будет тебе война. Попомнишь еще меня…

Глава 11

Великан, выросший на пороге, некоторое время топтался на одном месте, словно не решаясь войти. Яромир, сидящий за столом, скучающе зевнул, обнажив белоснежные волчьи зубы, и сказал:

— Или входи, или уходи. Но на пороге не стой. И дверь закрой — холоду напускаешь.

— А мне холод не помеха… — невнятно пробасил гость. — Ну, поздорову тебе, Волк…

— И тебе поздорову, Пастырь, — степенно кивнул Яромир. — Это ты нас вчерась весь день кругами водил?

Леший смущенно закряхтел, закрыл за собой дверь и прошел в глубь избы, капая мутной водой.

Для непривыкшего взгляда выглядел лесной хозяин жутковато — в добрую сажень ростом, с ног до головы покрыт темно-зелеными волосами… да нет, не волосами! Хвоей! Самыми настоящими еловыми иглами! Кожа его также напоминала еловую кору, глаза и рот — трещины, да и сама голова больше походила на огромную шишку. Ступни — узловатые корневища, кисти рук — еловые лапы.

Древообразное чудище встало у каменки и протянуло лапищи к тлеющим углям.

— А-а-а… — довольно ухмыльнулся леший. — А-а-а… Тепло у тебя…

— Да ты присаживайся, отдохни с дороги, — проявил гостеприимство Яромир.

— Благодарствую… — прокряхтел леший, усаживаясь на табурет.

Оборотень и лесной дух некоторое время молчали, меряясь тяжелыми взглядами. Время от времени то один, то другой посматривал на сладко храпящего Ивана. Княжич пару раз почмокал губами, прижимая Самосек к груди, но просыпаться и не подумал.

— Ишь ты, заспиха какой… — хмыкнул леший. — Храп-то прямо медвежачий…

— Да ты и сам скоро храпака задашь… — усмехнулся Яромир. — Листья желтеют, холода близятся…

— Да-а-а… — со скрипом покивал головой-шишкой леший. — Скоро уже у нас спячка…

— Скоро, да. А чего же это ты все-таки нас по лесу-то водил, дурманом меня опутывал? — не дал уклониться от главного Яромир. — Я чем-то тебя обидел, Мусаил?..

— Тихо ты, дурень! — вскочил с места леший. — Сколько раз повторять тебе, шерсть волчья, не произноси моего имени всуе! Или не знаешь, что приключиться может?!

— Знать-то знаю. А вот чего не знаю, так это того, с чего вдруг главный леший ельников так на меня взъелся. Разве мой батюшка не заключил со Святобором уговора, что нашему роду обиды от вас, полисунов, не будет?

— Заключить-то заключил… — смущенно заскрипел старый леший. — Да вишь как дело обернулось… Не я это тебя водил вовсе… Гость мой — Пущевик. Да и Святобора уж давно нету — ушел он, ушел…

— Как ушел? Куда?

— А куда ушли все остальные, можешь ответить? Велес, Ярило, Стрибог… Где все они теперь? Вот там же и он. А у нас, леших, сейчас разброд… Кащей Бессмертный к нам клинья подбивает, убеждает вместе с ним идти…

— Куда?

— Знамо куда — людей воевать… То ли не слышал? Большую войну мертвый царь затевает, всю Русь истребить замыслил… Вот вы, оборотни, с кем будете?.. С людьми?.. Или с другими?..

Воцарилось тяжелое молчание. Яромир напряженно обдумывал услышанное.

— Так это что же… — угрюмо посмотрел на Мусаила он. — Лешие против людей поднимаются?

— Пока нет. И если и поднимутся — так вначале лешие против леших. Говорю же — разброд у нас. Согласия ни в чем нет. Вот, Яга Ягишна Пущевика подговорила вас двоих прикорнать… Да не вышло у него пока что — крепкий ты желудь, оборотень… Но и насолил ты ей, видать, крепко, раз уж она к нашему роду за помощью обратилась…

Яромир ничего не ответил. Мусаил некоторое время скрипел всем телом, глядя на оборотня, а потом с шумом поднялся на ноги-корневища и трубно пробасил:

— Пошли, сам все увидишь.

— Куда?

— Пошли-пошли…

— А он?.. — посмотрел на спящего княжича Яромир.

— А ты ему что — нянька? Ничего с ним не случится, мы к рассвету воротимся. Только ты это… в другую личину перейди. Лучше будет.

Оборотень криво усмехнулся, но послушался. Он перекувыркнулся, оборачиваясь волком, и выскользнул за дверь. Следом вышел и леший, распространяя удушливый запах еловой смолы.

Две фигуры исчезли во мраке.

Этой ночью решалась судьба всего человеческого и нечеловеческого на Руси. Недаром явилась такая страшная гроза. Один-единственный день прошел с момента гибели Ратича, а среди нелюди слухи уже успели расползтись. И в то же самое время, когда далеко на восходе царь Кащей держал речь перед своими подручными, здесь, в лесной глуши, в самом сердце чащоб русских, на большой совет собрались хозяева леса.

Сюда-то и привел Яромира Мусаил.

Леший оставил оборотня у подхода к большой поляне. Отсюда хорошо можно было разглядеть сотни странных существ, о чем-то переговаривающихся под грозовым небом. Беспощадный ветер продувал все насквозь, из разорвавшихся брюшин сизых туч хлестал морозный ливень, оставляя горький привкус на языке, но лешим подобные пустяки нипочем…

— В бору веселиться, в березовой роще жениться, а в ельнике давиться… — задумчиво произнес Яромир, глядя на творящуюся там жуть. — Для чего именно здесь собрались?

— Для того, что я единственный еще не взял ничью сторону, — хмуро ответил Мусаил. — Лешие восхода и полуночи — все за Кащея. Лешие заката и полудня — пока что не хотят ратовать с людьми. А я аккурат посередине. Потому все и собрались именно у меня. И потому я привел сюда тебя, ради былой дружбы с батюшкой твоим. Стой тихо, оборотень, да смотри внимательно, что будет. Наматывай на ус.

С этими словами он покинул Яромира, присоединившись к остальным. Древо— и зверообразные фигуры повернулись к новоприбывшему, молча поприветствовали его, пропуская в свой круг, и Мусаил исчез за множеством изломанных, исковерканных теней.

Яромир наблюдал за ночной сходкой очень внимательно. Разумеется, он ни на миг не оставлял волчьего обличья — на лесного зверя лешие внимания не обратят, а вот если почуют дух человеческий… И ему тогда плохо придется, и Мусаилу — за то, что чужого привел.

В году у леших есть несколько особых дней. Седьмого липца, накануне Иванова дня, лесные духи находятся в благожелательном настроении. В этот день лешего нетрудно встретить и даже можно что-нибудь попросить — не откажет. Второго серпня, на Ильин день, у леших большой праздник, звери бродят свободно, без призору. Четвертого вересня, на Агафона-огуменника, лешие покидают леса и носятся по деревням — человеку в это время лучше сидеть дома. Двадцать седьмого вересня, на Воздвиженье, у леших большая поверка — они пересчитывают в лесу деревья и зверье, начинают приготовления к зиме. В лес на этот день ходить не стоит.

Но хуже всего — семнадцатого листопада, на Ерофея-мученика. Этот день — самый последний перед впадением в зимнюю спячку. На него лешие устраивают большую драку, гоняют зверье почем зря, ломают деревья.

До Воздвиженья остались считанные дни. А там уже и Ерофей-мученик не за горами. Лесной народ пребывает в тоскливом настроении — словно школяры в последнюю седмицу каникул, или молодые муж с женой в последние дни медового месяца. Зимняя спячка для леших — пора унылая, безрадостная.

И скоро уж придет ее срок. Впадут лешие в оцепенение до самой весны — вот и настроены недобро, шумят раздраженно, сердятся по пустякам.

За неимением Святобора, былого Лесного Царя, закатных леших возглавил Лесовик — добрый дед, похожий на старый крековастый дуб. Весь покрытый дубовой корой, с плющом в волосах и бороде, зеленым мхом, устилающим лицо, птичьим гнездом вместо головного убора, он нисколько не походил на того, кто возглавил леших восхода — Пущевика.

Злобный Пущевик, глава леших Кащеева Царства, напоминает сразу колючий куст и старую замшелую корягу. Косматые зеленые волосы развеваются на ветру, бешеные очи сверкают во мраке, будто искры костра. В его владениях вечная тьма, прохлада и сырость — даже в самую жару. Пущевик буквально источает холодный липкий ужас — кто-кто, а уж он-то будет стоять за Кащея до последнего.

Помимо обычных леших, собравшихся со всех концов Руси, на поляне присутствуют и младшие лесные духи. Грибник, Деревяник, Колток, Корневик, Кущаник, Листовик, Орешич, Стебловик, Травяник, Ягодник — всё подручные деда Лесовика. Они за растениями ухаживают, порядок в лесу блюдут. Здесь же маленькие лохматые Лесавки, старый слепой Листин, шелестящий в куче опавшей листвы. Под кустами притаились Подкустовники, во мху копошится Моховик… Немало у Лесовика мелких подручных — но они-то людям не враги, вреда от них не бывает, только польза.

Совсем другое дело — те, что ходят под Пущевиком. Манила, Водила и Блуд — духи, заставляющие людей плутать. Аука — проказливый лесной божок, подзывающий путников ложными криками. Туросик — дух в виде оленя с золотыми рогами, заманивающий охотников в болото. Стукач — дух, также заманивающий в болото, но уже подражающий топору дровосека. Боровик — дух бора, в обличье громадного бесхвостого медведя убивающий людей. Боли-бошка — дух ягод, насылающий головную боль, а то и заводящий в болото.

А сколько их еще таких же!..

Но хуже всех — лютый Карачун, сводный брат Мороза-Студенца. Лешим он родня по матери — согрешил однажды древний демон зимы с лешачихой, вот и родилось на свет невесть что — чудище жуткое, несуразное, зимний леший-буранник.

От остальных леших Карачун держится наособицу и никому не подчиняется, кроме самого Кащея. Да и тому — с неохоткой, через силу. Он и на зиму в спячку не ложится, как обычные лешаки. И то сказать — Карачун ведь демон зимней стужи, о какой спячке тут речь? Он морозами повелевает, буранами, метелями. Его день — двадцать пятого студня, самый холодный в году.

Оборотень — тоже не совсем человек. Но лешие от людей стоят гораздо дальше. Яромир не понимал ни слова из этой скрипучей, шумящей речи. Причудливые фигуры обменивались звуками, похожими на шум ветра в древесных кронах, на скрип сучьев, шелест сухих листьев, хлюпанье мха под ногами.

И все же общий смысл Яромир улавливал. Лешие принимали нелегкое решение. Раздумывали, идти ли им под Кащея, став подневольными прихвостнями подобно Пущевику, или сохранить независимость, но в отдаленном будущем — тихо и незаметно угаснуть, уступив свои леса роду человеческому.

То, что рано или поздно это произойдет, ни у кого сомнений не вызывало.

Сразу наметились две стороны. Лесовик и Пущевик придерживались противоположных мнений — первый не желал вреда людям, второй люто их ненавидел. Над поляной стоял бешеный скрип и шум — лешие не на шутку разгорячились. Ливень, хлещущий им на головы, только поддавал жару — напившись дождевой водички, лесные духи пьянеют, будто от вина, начинают буйствовать, ищут, с кем бы схватиться.

Дело близилось к большой драке.

Близилось, но все же не дошло. Мусаил, древний леший тиборских ельников, пока что удерживал бушующих древопасов в узде. Даже козлоногий и мохнатый Полисун, вооруженный окровавленной плетью, не решался начинать драку в чужих владениях.

Кстати, как раз от Полисуна Яромир старался держаться подальше. Этого лешего еще называют Волчьим Пастырем, и ему подчинены все волки русских лесов. Конечно, оборотень — не совсем волк… но лучше все же не рисковать шкурой понапрасну. Кто знает, что сделают лешие с непрошеным подглядчиком? Даже заступничество Мусаила может не помочь.

Этой ночью лесной народ так ни до чего и не договорился. Только переругались все вдрызг. В отличие от водяных с русалками, лешие не живут стаями, стараются держаться друг от друга как можно дальше, без большой нужды вместе не собираются. А уж коли подопрет необходимость собраться — непременно жди большой ссоры, а то и драки. Недружный это народ, угрюмый, необщительный. И на войне от леших проку мало — у них каждый сам за себя, ни о какой взаимовыручке знать не знают, ведать не ведают. Строем не встанут, единому воеводе не подчинятся — скорей уж удавятся.

В конце концов эти ожившие коряги условились назавтра вновь встретиться на том же месте и разбрелись по окрестным дуплам, норам и берлогам — передохнуть малость. А Мусаил отвел Яромира обратно — так же незаметно, как и привел.

— Ох, гостенечки эти, как же они мне надоели… — ворчал старый леший. — Уж четвертый день у меня тут столпотворение… Ты, это, надолго тут не задерживайся. Пущевик тебя разыскивать будет. Сейчас-то он отдыхает, притомился, да и берлогу я ему выделил далеко отсюда… Но к обеду чтоб духу твоего в лесу моем не было! Дуй себе в Тиборск или куда вы там двигались… Понял меня?

— Чего ж непонятного? — лениво пожал плечами оборотень.

— Смотри. Если следующей ночью увижу — не пощажу.

Яромир только рыкнул что-то сквозь сжатые зубы, и двинулся к лесной избушке. Дождь перестал, утих и ветер. За деревьями уже играли первые зарницы — ночь благополучно закончилась, наступило утро.

А из избушки доносились голоса. Ну, точнее, только один голос, но удивительно многозвучный:

Вы сыграйте нам такого, Чтобы ноги дрыгали, Чтобы всяки соплиносы Перед нам не прыгали! Нам хотели запретить По этой улице ходить! Наши запретители По морде не хотите ли?! Скобари вы, скобари, Чего вы скобаритися! Давно побить меня хотели — Да начать боитеся! У кинжала ручка ала, Ручка вьется как змея — Заведу большую драку — Выручай, кинжал, меня!

Яромир распахнул дверь и отшатнулся. В нос ему шибануло могучим хмельным духом. На полу плескалась брага, и по скользким доскам туда-сюда скользил «корабль» — корыто с восседающим в нем Иваном. Кочергу он использовал вместо весла.

— Пиво, не броди! Дурака не дразни! — пьяно потребовал княжич, гневно сверкая покрасневшим глазом. Второй накрепко слипся и открываться не желал.

— Тьфу, дурак… — раздраженно сплюнул оборотень, махая руками в безуспешной попытке проветрить.

Объяснение случившемуся нашлось довольно быстро — в погребе избушки, как выяснилось, хранились аж две здоровенных бочки паршивенького, но крепкого пива. Видимо, охотники загодя припасли ради долгой зимовки. Иван среди ночи проснулся и каким-то образом их отыскал. Ну а дальше… дальше княжич недолго думал, чем себя потешить…

— Ты кто таков будешь, смерд?! — смерил Яромира нетрезвым взглядом Иван. — Могу поклясться, я тебя где-то видел…

— У-у-у, да тут дело серьезное… — почесал в затылке оборотень.

Не обращая внимания на вопли и протесты, Яромир выволок корыто вместе с Иваном на вольный воздух — подышать. Оказавшись снаружи, княжич почти мгновенно выскользнул из «корабля», развалившись на мокрой траве соломенным чучелом.

— Послал же Велес эдакое чудо на мою голову… — усмехнулся оборотень, переворачивая захмелевшего детину лицом вниз — чтоб слюной не захлебнулся.

Следовало поторапливаться — Мусаил обычно слов на ветер не бросает. К полудню Пущевик отойдет от ночной свары с сородичами и вновь примется строить каверзы. Но уж на сей раз возьмется покрепче — вчера он еще только разогревался. Еще, чего доброго, и прихвостней своих на помощь кликнет…

Только вот усадить это пьяное диво, именуемое княжеским сыном, на волчью спину, да заставить его там держаться, покуда он, Яромир, не добежит до стольного Тиборска… Да уж… Веревку из песка свить, верно, и того проще.

— Вставай, дурак!.. — встряхнул бездыханное тело оборотень. — Солнышко уже поднимается, поторапливаться нужно!

— Убери руки, холоп! — пьяно промычал Иван. — Я княжеский сын, меня трясти нельзя! Запорю!!!

— Да утихни ты… — отпустил княжича Яромир.

Кудрявая голова шлепнулась на траву, челюсти клацнули, и Иван болезненно застонал — прикусил язык. Яромир почесал в затылке и с досадой отметил, что на маковке начинает пробиваться плешь. Чего доброго, лет через несколько сраму не оберешься — лысый оборотень, стыдоба какая! Придется, видно, к младшей бабе-яге на поклон идти, за лекарством…

— О, кстати!.. — прищелкнул пальцами Яромир, вспомнив о бабе-яге и ее зельях.

Оборотень метнулся в дом, принес в собственных горстях несколько капель пива, смешал в чашке с водой, добавил толченой травы из кошеля и зашептал над этой смесью:

Господин хмель, буявая голова, не вейся вниз головою, вейся в посон по воргою, а я ж тебя не знаю, где живешь, в верх сыра древа, лезь к своему государю, в медвяныя бочки и пивныя, как не лежит на огне и так на сем человеке лихая словеса у Ивана: аще испиеши чашу сию, доколе из меня словеси сии изошли, а из Ивана, сына Берендеева — похмелье. Господин хмель, как царь, сидит на царствии своем, так и ты сиди на месте своем, государь, родись.

Закончив наговор, Яромир вновь перевернул Ивана на спину, приоткрыл ему челюсть и вылил туда колдовской настой. Княжич некоторое время продолжал лежать неподвижно, а потом резко распахнул глаза и буквально взлетел на ноги, дико вертя головой. Смотрел он совершенно трезво — только перепачканная одежда свидетельствовала, что еще только что Иван мало отличался от свиньи.

— Утрись, — насмешливо бросил Яромир, роясь в котоме.

Иван брезгливо посмотрел на собственный воротник — там все еще виднелись следы рвоты. Пахло от княжича на удивление отвратно. Он дошел до родника и несколько минут безуспешно пытался привести себя в порядок. Выражалось это в размазывании по лицу грязи и непрестанном утирании рукавом носа.

— Садись, голь перекатная, поехали в Тиборск, к брату твоему, — неслышно подошел огромный серый волк.

Иван рассеянно кивнул, кое-как устроился на мохнатой спине, поправил налучье и кладенец, упирающиеся в правый и левый бока, и с трудом удержался, чтобы снова не опорожнить брюхо на траву. Яромир понесся так, что у седока помутилось в глазах.

А из-за кустов на исчезающих вдали оборотня с княжичем смотрели чьи-то глаза — злые, настороженные, похожие на трещины в старой коре. Шевельнулась рука-ветка, подволакивая к себе еще кого-то, помельче, и послышался шелестящий голос-скрип:

— Следуй за ними. Разыщи в Тиборске Жердяя. Передай ему, что я сказал. Эти двое не должны больше лезть в дела нашего господина. Понял ли меня?

— Бррр-бурр-бррр… — прорычали в ответ.

— Вот и хорошо.

Глава 12

Великий князь Глеб с силой ударил кулаком по столу. Тяжелая золотая чаша подпрыгнула, залив вином дорогой пергамент. Писец тут же выхватил драгоценный свиток, укоризненно глядя на владыку.

— На сей раз он зашел слишком далеко! — прохрипел князь, невидяще пялясь в стену. — Никогда… никогда не прощу… брат… брат мой…

— Жаль Ратич… — вздохнул пожилой боярин, стоящий рядом. — Великий город был, богатый…

— Что мне твой Ратич! — вызверился на него князь. — Город не гора, отстроится! А вот кто мне брата вернет?! Молчите?! Молчите?!! Ну, черноризцы?!

— Господь позаботится о нем, княже, — смиренно наклонил голову старик в черной рясе. — Душа княжича уже у небесного престола…

— Что мне твой престол, владыко?! Почему Господь не позаботился о Игоре при жизни?! Али не бил он поклонов в церкве?! Али не ставил свечу каждой доске?!

— Не богохульствуй, княже! — повысил голос архиерей. — Как бы не поразило тебя молоньей небесной за такие словеса!

— Что же не поразило этой молоньей того, кто убил Игоря?! — скрипнул зубами Глеб. — Почему Костяной Дворец доселева стоит там, где стоял?! Почему?!! Верно волхвы глаголили, не дело мы сотворили, нельзя было Перуна со Сварогом изгонять! Они-то уж позаботились бы…

— Опомнись, княже, послушай, что речешь! — разъярился отец Онуфрий. — О идолищах поганых сожалеешь, Господа хулишь попусту! Лучше подумай, как сделать, чтоб никого более участь сия печальная не постигла! Вот о чем думай!

Князь слегка остыл. Он еще раз ударил кулаком по столу, но уже как-то вяло, без усердия. Просто чтобы показать, что все еще сердит.

— Что посоветуете, господа хорошие? — уже почти спокойно спросил князь. — Начнем с тебя, самобрат младший. Говори, Ваня.

— Думаю, надо снарядить поиски… — загорелись глаза у княжича.

— А-а-а, опять ты за свое! — раздосадованно отмахнулся Глеб. — Стыдись, Иван, наслушался бабьих сказок… Война не сказкой выигрывается, а мечом добрым, да конем ретивым!

— Так я же о том и говорю… — слегка потух взгляд Ивана.

— Садись… — скривился Глеб. — Кто еще что посоветует?

— А шта-а тут советовать? — удивился седоусый воевода. — Бить надобно! Собираться всем миром, да, значит, и идти бить его в хвост и гриву! А то шта-а он, понимаешь, о себе возомнил?! Али непобедимым себя считает?

— Да вот, не побеждал его пока никто… — снова скривился Глеб.

— Господь да пребудет с тобой, чадо, — благочестиво наклонил голову отец Онуфрий, осеняя князя крестным знамением. — Уничтожь Зло и да сотворишь Добро.

— Эх, владыко, легко сказать, да трудно сделать… — вздохнул князь. — Может, Господь мне в помощь ангелов с мечами огнистыми пошлет? Ой, сомнительно что-то… Верно говорят люди — на Бога надейся, да сам не плошай…

— Правда всегда побеждает Кривду! — уверенно заявил молодой княжич.

— То в сказках, — насмешливо посмотрел на него брат. — Эх, Ванька, Ванька, когда ж ты только вырастешь? Глянь, борода уже пробивается, а все сказки слушаешь, да по девкам бегаешь… хотя насчет девок я зря сказал, это как раз правильно. Бегай, пока молодой.

— А разве Правда не всегда побеждает?.. — скуксился Иван.

— Всегда… — ласково взъерошил соломенные волосы брата князь. — Всегда, Ванька… Кто победил, тот, значит, и прав, так-то вот… Коли мы победим — так мы Правда, а коли нас победят — так мы уже Кривда. На побитого легко плевать, сдачи уже не даст…

Иван Берендеич изумленно распахнул чистые голубые глаза. Он искренне не понимал, из-за чего все так беспокоятся, ведь существует такой надежный способ покончить с этим мерзавцем, уничтожившим целый город… И все этот способ знают, но отчего-то не хотят применять.

То, что никто просто не верит в такие глупости, ему в голову не приходило. Он обернулся к Яромиру за поддержкой, но тот успел куда-то запропаститься.

— Значит, шлем гонцов, шта-аб, значит, войска собирали, — рубанул воздух мозолистой ладонью воевода. — Шеломы у нас прочные, стрел в тулах хватает, сабельки пока не затупились — отобьемся, княже!

— Не отобьемся! — строго нахмурился Глеб. — Не ОТОБЬЕМСЯ, дядько Самсон! Пущай осажденный в граде отбивается, а мы сами нападем!

— И то верно, — согласился воевода. — Ну-тка, грамотей, подь сюды, прочти мне, шта-а тут на черчеже накорябано!

Молодой писец с готовностью подскочил к столу и начал расшифровывать для малограмотных вояк карту. Великий князь Глеб и воевода Самсон внимательно изучали тонкие линии на размалеванном листе пергамента. Рядом громоздилась стопа берестяных лоскутов — малые чертежи различных местностей.

Иван в эти разговоры не встревал. Его бы все равно не стали слушать — разве что с усмешкой, снисходительно. Что с дурака возьмешь? Потому княжич смирнехонько сидел в уголке, смотрел на брата с боярами и старательно внимал говоримому.

Ему было скучно до одури, но Глеб велел быть здесь, никуда не уходить, раскрыть уши пошире и наматывать на ус. Детей у великого князя Тиборского пока что не было, брат Игорь погиб, и теперь ближайшим родовичем стал Иван. Ежели что случится с Глебом… Ивану садиться на княжение.

При одной мысли об этом бояре содрогались.

Иван с Яромиром явились в Тиборск три дня назад. Узнав о произошедшем в Ратиче, Глеб сначала не поверил. Даже наорал на брата, потребовав не молоть чушь и оставить свои дурацкие сказки для более легковерных. Но переговорив с Яромиром, великий князь уверился, что на сей раз бестолковый братец говорит чистую правду. А уж когда в Тиборск приехал отец Онуфрий, полностью подтвердив слова обоих…

Само по себе разграбление Ратича Глеба не слишком-то обеспокоило — что ж тут удивительного? Дело житейское. Князья русские и сами частенько в чужие волости вторгаются — села жгут, скотину да челядь в полон уводят. Полоняников потом и в рабство продать не зазорно — что ж такого? Князь Глеб и сам о позапрошлом годе такой набег устроил — на новгородцев. Немало добра пожег да награбил.

А год спустя те ему отмстили.

Однако то разбой ради добычи. На том мир стоит — почему б и не пощипать соседа, коли тот лишнего жирку поднакопил? А только одно дело — грабеж, и совсем другое — истребление. Кащей ведь не ради казны напал (хотя и ее прихватил, не побрезговал) — ради смертей. Ни единого человека в полон не угнал — целую гору добра дурно загубил. Да и то, что отец Онуфрий поведал…

Нет, Кащей одним Ратичем не насытится — это ему только закуска была, главное пиршество еще впереди…

Глеб уже бросил клич, отправив гонцов ко всем младшим князьям с боярами и вельможами. Дружина спешно вооружалась — на сей раз беда явилась немалая, малой кровью не обойдешься. В Тиборске царили ужас и уныние — Кащей Бессмертный уже много лет служит русичам главным пугалом, но все эти годы он сидел в своем царстве тихо, до прямого вторжения пока не доходило ни разу.

И вот — дошло.

— Ну шта-а, княже, когда выступаем-то? — пробасил Самсон, теребя правый ус. — Поторапливаться надобно, покуда холода не ударили…

— В наиближайшее время! — сурово нахмурился Глеб. — Пиши указ!

Молодой писец с готовностью схватился за перо, преданно взирая на великого князя.

— Всем князьям, боярам, детям боярским, да просто житьим людям — в кратчайшие сроки явиться к стенам тиборским конно, людно и оружно! Да пусть не лукавят — сколь положено, столь и должно привести люду вооруженного! Самолично проверять буду, по всей строгости — кто слукавить надумает, того разорю, по миру пущу, кнутом всенародно пороть велю!

Ему в такт кивали Несвитай и Ворох — тиборские конюший и меченоша. После воеводы эти двое в войсках самые важные — один конями заведует, второй оружием. Им как никому другому важно, чтоб бояре соблюдали уговор, как следует снабжали хозяйство конями да оружием.

И людьми, вестимо.

— Грррм!.. — негромко прозвучало из угла.

Тучный большелобый боярин, облаченный в тяжеленный медвежий кожух и высокую горлатную шапку, неспешно встал со своего места и неуклюже прошествовал на середину горницы. Присутствующие невольно притихли — боярин Бречислав по пустякам рта не открывает.

— Не стоит спешить, княже, — трубно пробасил Бречислав. — Мыслю я, что Кащей только того и дожидает — как бы нас к себе в лапы заманить. Явишься ты к нему в царство с войском, а он тебя — цоп! — и в принаду поймает. Не для того ли он и святого отца подобру-поздорову отпустил? Видно, нужно было Кащею, чтоб доподлинно ты знал, что именно он Ратич разорил, а не кто другой…

Князь Глеб наморщил лоб. Воевода Самсон и отец Онуфрий недоуменно переглянулись. Бояре зашушукались, обсуждая неожиданную мысль, пришедшую их старшому. И видно было, что мысль эта вызывает у них неприязнь.

Как же так — всему княжеству оскорбление нанесено тяжкое, и даже не отомстить?! Да куда же это годится?! Какой же князь снесет такую обиду?!

В первый момент схожие чувства овладели и Глебом. Лицо молодого князя раскраснелось, брови скрестились, пальцы сами собой сжались в кулаки… Он уже хотел шваркнуть по столу и рявкнуть, что он-де здесь князь, ему и решать! А кому что не по нраву — может проваливать хоть в баню, хоть к черту в зубы!

Но в следующий миг князь все же одумался. Его глаза встретились с мудрыми очами боярина, и перед Глебом невольно пронеслась череда советов, данных Бречиславом за все годы княжения сначала Берендея, а потом его сына. Отец Глеба всегда им следовал — и ни разу не прогадал. А его наследник, несмотря на гневливость и вспыльчивый нрав, все же уродился мужем толковым. Когда надо, умел и прислушаться к тому, кто более опытен.

— Что ж, может, и вправду… — невнятно промямлил он. — Может быть… кто его знает… А что сам-то посоветуешь, дядько Бречислав?

— А посоветую я не впрягать телегу поперек лошади, — степенно ответил боярин. — Вначале подробно вызнать надо, что и как. Отправим наушников в Кащеево Царство — пусть доподлинно все разузнают. Что Кащей замыслил, что за каверзу готовит?

— Да как же их отправлять-то?! — крикнул боярин Захария. — То ли не известно, что в Кащеевом Царстве люду православному жизни вовсе нет? Сей же час распознают подсыла, да на кол посодют!

— Верно, верно, — закивал седой головой боярин Михайла. — Уж сколько мы их засылали — так всех либо навьи схарчили, либо татарва зарезала. У Кащея там всюду глазы и ухи — на небе и на земле…

— Есть у меня один верный человечек, — невозмутимо поведал Бречислав. — Бывал он уже в Кащеевом Царстве — и живым воротился. Побывает и еще раз.

Князь Глеб приподнял брови.

— Дядько Бречислав, а отчего же ты мне о том человечке не сказывал? — сумрачно спросил он. — Или не доверяешь? МНЕ не доверяешь?! Может, опасаешься, что я Кащею тишком служу?!!

— А оттого и не сказывал, — развел руками боярин. — Не горячись попусту, княже, чай, сам понимаешь — коли даже лучшие друзья о какой-то тайне не ведают, так врагам она тем более неизвестна. Коли повелишь — открою тебе, кто мой подсыл, но — чур! — наедине, без посторонних ушей!

Теперь гневный румянец явственно набежал на щеки прочих бояр. Как?! Их — знатнейших из знатных, родовитейших из родовитых — да вдруг посчитали недостойными доверия?!

Зато князя этот аргумент убедил. Он понимающе хмыкнул, весело глядя на кучку бородачей в длиннорукавных кожухах. Атлас, бархат, шелк, объярь, тафта, мухояр, сукно заморское всех сортов — сгрудившиеся бояре походили на стаю Жар-Птиц. Червленые сапоги, высокие горлатные шапки, длинные резные посохи, тяжелые золотые браслеты, перстни с камешками… У боярина Фомы, Мешком прозванного, так даже на пальцах ног кольца, хоть под обувкой и не видно.

Бояре ворчали, перешептывались, бросая на Бречислава неприязненные взгляды. Однако не более того — по чину боярину следует двигаться неспешно, говорить негромко, смотреть прямо, держаться спокойно, смеяться тихо и редко…

Правда, блюдут они этот чин не всегда.

— Ладно, дядько Бречислав, будь по-твоему, — уже мягче сказал князь. — А только дальше что же? Вернется твой подглядчик — тогда пойдем на Кащея?

— Нет, княже, и тогда тоже не пойдем, — покачал лобастой головой Бречислав. — Помысли рассудительно — что произойдет, коли мы сейчас войной двинемся? На дворе осень, холода подступают, уж и до снега недалече. Для Кащея — самое любезное время, ему ночь да зима — верные союзники. Засядет он в своем царстве, дождет нас, да там и похоронит. Он-то уж, небось, к бою готов, а вот мы — не очень пока что. Знаешь же — в родном дому и стены помогают. Повременим немного, князь. Пущай Кащей лучше сам к нам является… и уж тут-то мы его встретим! Как подобает встретим!

— А коли не явится? — насупился Глеб. Ему ужасно хотелось броситься в драку самому, а не ждать за стенами крепости.

— А коли не явится — тогда дождем лета, соберем всех друзей да родовичей, призовем всех, кто помочь пожелает, наемникам чужеземным заплатим, не поскупимся, и уж тогда всыплем Кащею всей силой так, чтоб летел до Пояса Каменного!

Со стороны бояр и воевод все громче доносились согласные шепотки. До вельможных старцев постепенно начинало доходить, что переться в Кащеево Царство на зиму глядя — это не в лес по грибы сходить. Боязно. И лениво.

Другое дело — подождать, пока Кащей сам сюда придет. Известно же — русскому человеку дома, рядом с печкой биться куда как сподручнее. В своем огороде русич воистину непобедим! Пусть только ворог сунется — костей не соберет!

— Ох, и мудёр же ты, боярин… — восхищенно покачал головой князь. — А коли Кащей с Тиборском, как с Ратичем…

— А вот того он не сделает точно! — с полуслова догадался Бречислав. — С Ратичем у него все так лихо вышло больше по удаче, да удару неожиданному. Кто ж мог знать, что он такое выкинет? А на Тиборск он таким образом не нападет — у нас, вестимо, воев куда как поболе, чем Горыныч на спине дотащит. И к обороне прямо сейчас начнем готовиться. Кащей не дурак — ведает, что чудище его трехголовое тоже порешить можно, да и на него самого сила найдется…

— Так он же бессмертный…

— Арканами повяжем, в смоле притопим, да курган сверху насыплем — и пущай живет под ним, сколько его душе угодно! — пробасил воевода Самсон. — А то сожжем, да пепел развеем…

— Пробовали уже, — перебил его отец Онуфрий. — В старых летописях говорится, что Кащея при князе Святославе уже ловили, да сжигали — на следующее же утро живой воротился. Из пепла поднялся, аки Феникс-Птица…

— Ну, значит, иное шта-а придумаем… — проворчал старый воевода. — На всякую дупу свой штырь найдется!.. Али мы не русские?! Али не кровь в жилах течет, а водица болотная?! Всегрозный Перун… э-э-э… то есть… э-э-э… Христос-Спаситель поможет, совладаем и с Кащеем!

— А поможет ли?.. — вздохнул Глеб.

— Отринь пустые сомнения, княже! — гневно скрестил брови отец Онуфрий, ударяя в пол тяжелым посохом. — Будь тверд в вере своей, прочь изгони страх и волнение! Истинно вам говорю, что всякий, кто призовет имя Господа, будет спасен! Смотрите вперед смело и не убойтесь — Господь с нами!

Лик святого старца словно бы осветился внутренним светом. Невидимым, неощутимым, но истинно благочестивым, ярко озаряющим палату и всех, кто в ней находился. Князь и бояре благоговейно склонили головы. Отец Онуфрий, все еще хмурясь, размашисто осенил всех присутствующих крестным знамением и уселся на место, что-то ворча себе под нос и поглядывая исподлобья на неладно обмолвившегося воеводу.

Архиерей Тиборский всегда ярится не на шутку, если видит хоть самый легкий намек на неверие.

Далее князь с боярами принялись обсуждать предстоящее сватовство. До того, как взойти на трон, Глеб уже был женат, но рано овдовел, да и детей завести не успел. Потом батюшка помер, пришлось принимать княжение, государственные заботы навалились…

Но вот, все-таки выбрал время, решил жениться повторно — не до седых же волос холостым ходить! Наследник, опять же, нужен…

Ан только все подготовили — и на тебе, снова-здорово! Кто-то предложил было, раз уж война на носу, отложить пока свадьбу, выждать еще годок-другой, но на него тут же зашикали. Наоборот — теперь князю Глебу позарез нужно жениться на дочери князя Всеволода. И как можно скорее. Породниться с сильным соседом, скрепить военный союз брачным… Вместе с будущим тестем Кащея ратовать куда как сподручнее будет.

— Ну, самобрат мой младший, вот и пришло твое время… — ласково обернулся к Ивану Глеб. — Займешься тем, что у тебя лучше всего получается…

— Это чем же? — искренне удивился Иван.

Бояре тоже смотрели с неподдельным изумлением. Неужто князь решил брата спать отправить? Это у Ивана и вправду куда как ловко получается…

— В гости поедешь, на пир честной! — весело осклабился Глеб. — К великому князю Всеволоду! Сватом моим! Самому-то мне теперь недосуг — дела государственные, с дружиной оставаться нужно, да послов иноземных умасливать, помощи выспрашивать… Значит, поезд свадебный тебе возглавлять — больше некому.

Иван растерянно шмыгнул носом.

— Да ты не тушуйся, там все уже давно обговорено, — успокоительно положил ему руку на плечо старший брат. — Всего дел — забрать невесту мою, да сюда привезти. Еленой ее, кажется, зовут. Свах с тобой отправлю умелых, гридней дам в охрану, дядько Бречислав дружкой поедет…

— Прости, княже, прихворнул я что-то в последнее время, кости ломит… — перебил его боярин. — Немолод уже… Да и дела всякие навалились — лучше мне, пожалуй, здесь остаться, подле тебя…

— Да, пожалуй, лучше… — задумчиво кивнул Глеб. — А кого ж тогда…

— А я вот брата своего пошлю дружкой — он хоть и помоложе меня будет, но умишком не слабее. Приглядит за княжичем.

— Ну будь по-твоему, — согласился князь. — Брат так брат. Главное, чтоб сватовство удачно прошло. Смотри, Ванька, я на тебя полагаюсь.

— Будь надежен, не подведу! — пообещал Иван.

— Да уж не подведи. Замени там меня на смотринах, чтоб Всеволод дрянь какую тишком не подсунул. Я этого старого лисовина знаю — так и смотрит, как бы кого вокруг пальца обвести… А ты у нас по части девок как раз глазастый… эхма, Ванька, а это-то у тебя что?

Глеб схватил Ивана за руку и озадаченно цокнул языком, рассматривая обрубок вместо мизинца. Травки и примочки Яромира заживили рану, повязку Иван снял еще вчера, но нового пальца у него, ясное дело, не выросло — теперь, видно, до старости лет четырехпалым ходить придется…

— Ну никуда тебя одного отпускать нельзя… — вздохнул старший брат. — Где ж это ты умудрился-то? Топором, что ли, оттяпал?..

— Ножом… — жалостливо шмыгнул носом Иван.

— Ладно, бог с тобой… Хорошо хоть этот палец… а не другой, что пониже, — осклабился Глеб. — А то б девки разлюбили! Ха-ха!..

Бояре угодливо захохотали пошлой шутке. Молчали только боярин Бречислав, отец Онуфрий, воевода Самсон, да сам виновник насмешек.

— Ну значит, с утра отправляетесь, — довольно кивнул великий князь, дождавшись, пока смех стихнет. — Фома Гаврилыч, поди-ка сюда, обговорим…

Его прервал гулкий раскатистый хохот — то вдруг невесть с чего принялся заливаться воевода. Глеб хмуро посмотрел на седого богатыря, кашлянул в кулак и вежливо осведомился:

— Самсон Самсоныч, ты чего это?..

— Прости, княже, нечаянно!.. — утер выступившие слезы старик. — Ох, ну и умора же!.. Девки разлюбили б!.. ха-ха-ха!.. другой палец!.. ха-ха!.. Ну, уморил, распотешил!.. ха-ха!..

По крыльцу Иван спускался в глубокой задумчивости, поминутно утирая нос рукавом и скребя в затылке. Брат старшой серьезное поручение дал, доверие оказал немалое… А если он, Иван, не справится? Если подведет великого князя Тиборского? Ох, стыдно-то как будет… Хоть совсем людям в глаза не гляди…

От раздумий его отвлекла пойманная вошь. Иван цепко ухватил шестиногого зверя меж ногтями и начал медленно сдавливать, аж высунув язык от удовольствия. Глаза княжича жадно горели — недаром же бают, что Господь Бог сотворил вшей, клопов и прочую кусачую мелюзгу специально, чтоб скучающему человеку было чем заняться.

— Ну что, снова в путь-дорогу? — сипло окликнули его сзади.

— А, Яромир… — рассеянно обернулся Иван, продолжая сдавливать вошку. — Ты куда ж запропал-то? Ни разу даже в гости не зашел!

— Только у меня и дел всех — к князьям в гости хаживать… — насмешливо прищурился оборотень. — У брата я на постой встал. У меня, знаешь, здесь тоже брат живет — давненько мы с ним не видались…

— Ишь ты! Познакомишь?

— А что ж нет? Пошли. А по дороге и на ярмарку заглянуть можно. Ярмарка у вас в городе знатная…

— Ах ты, чтоб тебя, да сегодня же Воздвиженье! — хлопнул себя по лбу Иван. — У, голова дырявая!.. Крестный ход уж заканчивается… но ярмарка-то в разгаре! А там и капустки начнутся… — облизнулся он. — Пойдешь со мной?

— На молебен — не пойду, — отказался оборотень. — Чего я там — крестов не видел?

— У, язычник поганый! — нахмурился княжич. — Бесовское зелье!

— А вот на ярмарку — пойду, — невозмутимо закончил Яромир.

Иван сразу же повеселел. Собственно, сам по себе крестный ход его тоже не интересовал. Другое дело — пожрать вкусно, выпить сладко, да сплясать людям на радость!

Славен город Тиборск, велик и могуч. Тридцать пять тысяч человек — шутка ли! Немного на Руси таких громадин. В Киеве, правда, аж пятьдесят тысяч набирается, ну так на то он и Киев — матерь городов русских!

Вокруг посада тиборского деревянная стена, а кремль каменной огорожен. Хоромины по большей части одноэтажные, но боярские, купеческие да поповские усадьбы бывают в три, а то и четыре поверха. В крепости гарнизон стоит, дружина княжеская. Колокольный звон во все стороны разносится — то собор городской, купола золотые.

На Воздвиженье в Тиборске всегда устраивается большая семидневная ярмарка. Не стал исключеньем и этот год. Со всех концов княжества съехались купцы, шел оживленный торг, заключались сделки, слышны были крики, вопли, ругань и звуки рукобития, неизменно скреплявшего ряду[32]. Гости прибыли из всех соседних княжеств, а кое-кто — и из более далеких мест.

Вот носатый еврей-ювелир демонстрирует перстни и ожерелья — его сразу можно узнать по остроконечной желтой шляпе и накидке с желтыми полосами. Вот чернобородый купец из франкского королевства расхваливает дорогое ипское сукно по пятьсот векш за штуку. Вот седой венед торгует лучшим стеклом — бокалами, кубками, ложечками. Усатый лях из Кракова привез груды металлических слитков — серебро, медь, свинец. Цареградец в роскошных одеждах расхваливает драгоценные изделия, сосуды, иконы, да кресты. Вот оборванный торговец лошадьми из Трапезунда — эх, хороши у него кони! А вот арабский разносчик сладостей — и вокруг его лотка целая куча детей. Старый грек разливает всем кофе и предлагает курительные приборы. Чернявый армянин стоит возле повозки с горой овечьего сыра. Пузатый бухарец в высокой барашковой шапке привез дорогие пряности. Рядом охраняет крохотных длинноухих коньков тощий самаркандец — этот вместе с бухарцем приехал. Чуть поодаль скучает персидский меняла в огромном тюрбане из шали.

Немало и своих купцов, русских. Кто привез товар, кто, наоборот, вывозит. Богата земля Русская всяким добром. Одних мехов сколько — медвежьи шкуры, собольи, куньи, бобровые, выдровые, лисьи, беличьи… Белок богаче всего — аж бочками сгружают! Мед, лен, кость моржовая — всего довольно.

Вот ганзейские купцы торгуются за воск — требуют только самого чистого, без примесей. Однако ж такова порода торговая — хитрость да обман всегда рядышком идут, за ручки держатся. И русские купцы не исключение — так и норовят в воск дрянь какую подмешать: масло, желуди, смолу, горох… Чтоб только навару побольше! Однако ж ганзейцы тоже не лыком шиты — на мякине не проведешь, на кривой кобыле не объедешь…

Иван остановился у расстеленного ковра, за которым восседал торговец обувью. Ох, и до чего же много у него разной обувки! Глаза так и разбежались — на любой вкус товар найдется, да и мастерство немалое приложено. Туфли, башмаки, сапоги, сандалии, опанки, сабо — все есть. Хороша персидская обувь, ничего не скажешь. А здесь и индийская есть, и марокканская, и арабская… Бухара, Самарканд, Яркенд, Мадрас, Иерусалим, Дамаск, Кабул, Сринагар, Кашмир, Пешавар — все города, весь мир собрался на этих лотках.

— Бери, добрый молодец, задаром отдаю, сам себя граблю! — весело крикнул Ивану перс на чистом русском наречии. — Вот, глянь, какие сапоги — из Сираза пришли, да каблуков не стоптали! Железные каблуки-то, прочные! Красный бархат, вышивка золоченая, шнуры серебряные! Век носить, не сносить, для любой погоды хороши! Сам такие же ношу!

На ногах торговца действительно красуются почти такие же сапоги — только желтые, а не красные.

— Красота! — разгорелись глаза Ивана. — Почем отдашь?

— За так, за пустяк! — расплылся в улыбке перс. — За денарии, за дирхемы… могу и в ваших сребрениках взять…

— А сколько надо? — с готовностью взялся за кошель княжич.

— А сколько у тебя при себе, молодец?.. — хитро прищурился купец.

Иван торопливо вывернул кошель, высыпал на ладонь горсточку серебряных дирхемов и с надеждой спросил:

— Хватит?

— Ну даже не знаю… — погладил общипанную бородку перс, усиленно стараясь не выдать жадного блеска в глазах. Зоркий глаз у старого Музаффара — простофилю аж из-за небозема примечает! — Маловато, конечно, будет…

Иван сразу опустил голову. Рука с монетами грустно потянулась обратно к кошелю.

— Эх, добрый молодец, глянулся ты мне чем-то! — торопливо перехватил его запястье перс. — Давай дирхемы, да забирай сапоги — сам себя граблю, да ладно уж, чего не сделаешь ради хорошего человека…

— А вот я еще старые сапоги отдам в придачу, чтоб по-честному было! — обрадованно начал разуваться Иван.

Глаза Музаффара окончательно замаслились. Простофиля попался просто восхитительный. Купец охотно сцапал сапоги княжича (лишь самую малость уступающие купленным), заграбастал горсть дирхемов, превосходящую правильную цену товара раза этак в три, и любезно предложил Ивану заходить еще, в любое время.

Если новые деньги заведутся, конечно…

Княжич топнул подкованным каблуком, упер руки в бока и с удовольствием полюбовался на бархатные носки. Ух и хороши ж сапожки! Сразу видно заграничную работу!

— Прикупил чего? — сипло окликнул его Яромир, тем временем приценивавшийся к новому кушаку.

Иван гордо выставил вперед обновку.

— Добрые сапоги. Что заплатил?

— А, весь кошель, — равнодушно отмахнулся княжич.

— Объегорили, значит?.. — насмешливо фыркнул оборотень. — Ну-ну… Ладно, пошли.

Очень скоро Иван пожалел, что так необдуманно расстался со всеми монетами. Глаза буквально разбегались — так много было всего, что хотелось купить. Бублики, баранки, булки, пироги, сбитень, яблоки, груши — да все такое вкусное, аж слюна выделяется! Отовсюду раздавались крики купцов, завлекающих покупателей.

— Бочки, шайки! — вопил бондарь. — Дны вставляем, обруча наставляем, стенки переставляем, все наново перебираем!

— Ножи, ножницы, бритвы! — голосил точильщик, жужжа своими принадлежностями. — Точу, наточу, заточу, расточу, подточу, переточу!

— Постричь, побрить? — вкрадчиво предлагал брадобрей. — Голову оголим, браду подправим, ус поставим!

Яромир задумчиво погладил обросшую макушку и уселся на табурет. Брадобрей тут же обрадованно защелкал ножницами, хотя необычный оттенок волос оборотня в первый момент вызвал у него легкую оторопь. Да и отсутствие бороды было воспринято неприязненно — на Святой Руси гладко бреются только юноши до двадцати пяти лет. Мужчина средних лет с оголенным подбородком — либо иностранец, либо скоморох, либо мужеложец.

Известно же — Адам был сотворен по образу и подобию Бога. А раз у него борода растет — значит, и у Бога так же. Покушаться на бороду — отверзать в себе образ Господень. Грех!

— Что же это ты, молодец? — укоризненно покачал головой брадобрей. — Почто срамишься, лицо оголяешь? Не по покону это.

— Да вот, что-то не растет совсем, проклятая… — процедил Яромир, оглаживая щетинистые щеки. — Уж не знаю, что и делать…

— А ты у меня средство возьми чудодейственное! — обрадовался брадобрей, тут же извлекая на свет маленькую бутылочку. — Учеными латинянами придумано, святыми отцами благословлено, аж из самого Царьграду приехало! Раз помажешь, два помажешь, а на третий уж и расти начнет — будто лес густой! «Брадорост» называется!

Яромир выдернул пробку и принюхался. Чуткие ноздри оборотня гневно раздулись — от «чудо-лекарства» ощутимо смердело придорожной полынью, мужским потом и конским навозом. Разумеется, ни из какого Царьграда эту дрянь не привозили — смешали из чего попало прямо здесь же, на ярмарке. И Яромир мог побиться об заклад, что для плешивого это зелье обернется «Власоростом», для тугоухого — «Слухоростом», для охочего до женских ласк — «Удоростом», а для невысокого — просто «Ростом».

— Нет уж, с бородой своей я сам как-нибудь разберусь, — усмехнулся он, возвращая бутылочку. — Ты мне власа лучше подровняй. Со лба состриги, чтоб в глаза не лезли, да сбоку — чтоб уши не закрывали. Сзади — на твое усмотрение, там они не мешают.

Брадобрей спрятал «Брадорост» и сердито защелкал ножницами. Больше он разговора затевать не пытался.

Иван тем временем зачарованно пялился на выступление балагана. На деревянные щиты натянули полотняную крышу, сзади установили кумачовый занавес, а перед ним толпился народ. Хозяин — крохотный человечек с исполинскими усищами (судя по акценту — жемайт) — истошно вопил, собирая зевак:

— Эй, молодцы да молодицы, подходи, на меня погляди! Городским и деревенским, местным и пришлым, ближним и дальним — наше почтение! Немцы-лекари и евреи-аптекари, люд православный и бесермены магометовы! Купцы, молодцы, ребята-удальцы — все сюда, на диво дивное подивиться! Здесь такие чудеса, что враз дыбом встанут власа, а вся ваша брада пропадет без следа! Вот ужасный амазон из земли индийской — ликом черен, нравом дик, бревна подымает, огонь пожирает! Рад бы и человека сожрать, да кто ж ему даст? А вот Ефимка Подкова — кузнец суздальский! Наибольший человек в целом мире — покуда круг него обходить будешь, уж вечер настанет! Девица Марушка, половчанка расписная! Ликом чудесна, а телом чудесней стократ — на нем другие лики намалеваны! Императоры заграничные, цареградские и латинянские, да наши князья славные! За хорошую монету может и лик покойного Берендея показать — аккурат на сидучем месте намалеван! А вот зверь ужасный, линиями покрытый, тигрусом индийским называемый! Усат и зубат — близко не стой, не будешь рад! Заморский зверь-паук, без ног, без рук! Не спит, не питается, а только улыбается!

Пока зазывала разорялся, на сцене шли выступления. Силачи и штукари, стрелки из лука и наездники, фокусники и ученые звери. Особенно долго Иван смотрел на выступления медведя — тот плясал, кланялся, показывал разные трюки и шутки.

— А ну-ко, Топтыга, покажи, как боярышня молодая поутру в зеркало глядится, — добродушно попросил медвежий вожак.

Бурый хозяин лесов начал переминаться с ноги на ногу, трясти лапами перед лицом и сладко причмокивать губами. Раздался дружный смех — особенно заливалась одна молодица, явно и сама не прочая полюбоваться в зеркало.

— А покажи-ко, Топтыга, как теща зятьку блины пекла.

Это медведь показывал на настоящих блинах — некоторое время возил их по колоде, изображавшей печь со сковородой, а потом свирепо заревел, затряс лапами и сожрал все блины сам.

— А покажи нам, Топтыга, как отец Онуфрий поутру в собор идет, службу служить.

Медведь вытянулся во весь рост, прижал лапы к бокам и зашагал, важно задрав подбородок. Время от времени он поглядывал влево-вправо и сердито порыкивал, супя кудлатые брови. Зрители торжествующе захохотали — строгого архиерея узнали сразу же.

— А покажи, Топтыга, боярина Фому, после государственных дел утомившегося.

Медведь сразу же закачался из стороны в стороны, басовито загудел, словно напевая песню, а потом просто шлепнулся в грязь и засопел. И снова раздался хохот — кто же не знает о горячей любви боярина и хмельной медовухи? Жить друг без друга не могут!

Иван повернул голову — показалось, что на него кто-то смотрит. Так и есть — некий крепенький мужичок в кожухе пристально буравил княжича взглядом. Иван раскрыл рот, чтобы окликнуть незнакомца, узнать, что понадобилось, но тот неожиданно развернулся и растворился в толпе. Видать, смекнул, что его заметили…

— Странный какой-то… — тряхнул головой Иван.

Он не успел рассмотреть неизвестного подглядчика как следует, но что-то в нем такое было… неправильное. Бледный какой-то… хотя это-то пустяк. Но и еще что-то было… в одежде какой-то непорядок… Лоб Ивана наморщился от тяжелых усилий — работа головой всегда доставляла младшему сыну Берендея нешуточные затруднения. Но вот сейчас… сейчас… еще немного, и сообразит… сейчас…

— Ну что, распотешился? — подошел к нему Яромир, сбив мысли. — Вот, знакомься с братом моим.

— Поздорову тебе, княжич, — чуть наклонил голову подошедший с ним. Голос у него оказался резкий, клекочущий.

— И тебе поздорову, добрый молодец, — рассеянно ответил Иван, все еще морща лоб в попытке вспомнить и одновременно пялясь на пляшущего мишку. — Как звать-величать?

Новый знакомец что-то ответил, но княжич не расслышал — Топтыга как раз в этот момент громогласно заревел, изображая воеводу Самсона, распекающего гридней. Иван повернулся, чтобы переспросить, но медведь выкинул такую уморительную штуку, что он позабыл, о чем собирался спрашивать.

Брат Яромира выглядел помоложе — лет тридцать, не более того. Хотя, конечно, если он тоже оборотень, так на деле может быть сколько угодно… Локоны светлые, длинные, усы ровные, изящные, подбородок гладкий, черты лица заостренные, нос хищный, крючковатый, взгляд цепкий, острый. Телосложением строен, худощав, узкоплеч, хрупок. Одет нарядно — в дорогую сорочицу с петухами, разукрашенные ноговицы со шнурами, сапожки с изогнутыми носами.

— Ладно, братка, пойду я… куда звали, — хлопнул Яромира по плечу брат. — А вы с княжичем ступайте до хором — я там распорядился мыльню растопить. Вечерком посидим за чаркой, обговорим все ладком.

— Давай, — также хлопнул брата по плечу Яромир. — Смотри не запаздывай — Иван у нас на хмель дюже здоров, целую бочку в один рот уговорить может. Припоздаешь — ничего тебе не оставит.

Оказалось, что Яромиров брат поселился далеко от шумного детинца и даже посада. Вот уже и деревянная стена осталась за спиной, а прийти все еще не пришли.

— Почто напраслину возводишь?.. — обиженно выговаривал оборотню Иван, шагая по узенькому проулку. — Это когда ж я целую бочку уговаривал?! Что я тебе — Рыба-Кит, такую прорву выпить?!

— А на лесной заимке как дело обернулось?

— То не в счет!.. — заспорил княжич, но вдруг резко замолчал. Самосек в ножнах ощутимо задрожал, явно желая выскочить на свободу.

Яромир тоже насторожился. Верхняя губа сама собой поползла к носу, обнажая белоснежные зубы, из груди донеслось утробное ворчание, руки на глазах стали обрастать шерстью.

— Чуешь, вроде как рыбой порченой потянуло?.. — принюхался оборотень, наклоняясь вперед, готовый в любой момент перекувыркнуться. Кости уже начали изламываться, становясь по-новому. — Хм-м, откуда же это…

Они с княжичем были уже в самом глухом конце Тиборска. Улицы как-то незаметно опустели, окна загородились ставнями, да еще и стемнело как-то очень уж быстро…

А из-за поворота принялись выходить крепко сбитые угрюмые мужички с дубьем и дрекольем. Яромир резко обернулся — путь назад также перекрыли. Их обступали все плотнее. И явно не для того, чтоб бубликами угостить или последние сплетни рассказать.

Да, пахло от мужичков скверно. Слабо совсем — человеку не почуять — но и вправду точь-в-точь рыба тухлая. И в лице — ни кровинки, бледные до жути. А опустив глаза, он заметил и еще кое-что — полы одежд застегнуты слева направо, а не как подобает.

— Лембои… — задумчиво подытожил оборотень.

— Угадал, песья шерсть, — послышался чей-то голос. — Они самые.

И вот тут-то головы Ивана и Яромира невольно задрались кверху — из-за ближней хаты выступило настоящее чудище. Ростом с дерево, худющий, костлявый, а рожа страшенная, будто харя скоморошья.

— Давно не виделись, Яромир, — прошепелявил нечистый дух.

— Давненько, Жердяй… — усмехнулся оборотень.

Глава 13

Кавказ. Грузия. Тушети. Огромные горы, упирающиеся ледяными вершинами в облака, глубокие изломанные ущелья, скромная речка, текущая внизу, зеленые долины, словно усыпанные лучшими изумрудами. Удивительная красота и величие.

И в чистых синих небесах виднеется крошечная точка. То крылатый змий, впряженный в воздушную колесницу. А возничим на ней — сам Кащей Бессмертный.

Царь нежити летел навестить царя дэвов — Бегелу. Именно здесь, среди высочайших пиков Кавказа, еще сохранились последние девлох — логовища дэвов. А в горных лесах все еще водятся уцелевшие каджи — злобные человекоподобные создания.

Но вначале Кащей направил змия к огромной башне-мачубу, одиноко высящейся посреди пустынного плато. Безжизненное плоскогорье, сплошь голый камень… и чудесная башня, вылепленная из белоснежного известняка, увенчанная остроконечной вершиной.

В кладке виднелись искусно высеченные петроглифы — в основном геометрические знаки и символы. Круги и линии, дуги и треугольники… Преобладала свастика — священный символ древних ариев, означающий благополучие, удачу и добрые предзнаменования. Когда-то царевич Рама под таким знаком завоевал остров Ланку, истребив живших там ракшасов…

— КТО ПОСМЕЛ ПОТРЕВОЖИТЬ ПОКОЙ ВЕЛИКОГО ДЖУДЫ?!! — оглушительно прогрохотало со стороны башни, как только Кащей подлетел достаточно близко.

— Кащей Бессмертный, — равнодушно, ничуть не повышая голоса, ответил старик в железной короне.

Ужасный грохот мгновенно смолк. Мачуб еле заметно вздрогнул, и в верхней его части начала шириться расселина, похожая на призывно распахнутую пасть. Кащей пустил змия прямо к ней, приземляясь на просторной лоджии-хурджуме, рассекающей башню пополам. Его уже встречали — две прекрасные девушки с цветами в волосах низко поклонились гостю, без тени страха распрягая его ужасного коня.

Кащей сделал несколько шагов к беломраморному портику. Навстречу вышагивал… хотя нет, вовсе не вышагивал. Летел! Навстречу плавно летел горбатый длиннобородый карлик в зеленом халате, остроносых туфлях и расписной тюбетейке. Голова, сидящая на его плечах, могла бы принадлежать и человеку нормального роста — в отличие от всех прочих членов. Ростом — едва в треть сажени, борода же — ровно втрое длиннее, метет пол кончиком. Разноцветные глаза — черный и зеленый — пристально смотрели на Кащея, злобное сморщенное личико безуспешно пыталось скривиться в гостеприимной улыбке.

Получался звериный оскал.

— Привет тебе, Джуда, — равнодушно кивнул старик в железной короне.

— А-а-а, батоно Кащей, добро пожаловать, добро пожаловать! — распахнул объятия карлик-колдун. — Что так давно не залетал? Уж не чаяли тебя больше увидеть! Позабыл совсем наши горы, нехорошо, нехорошо… Мои жены уж спрашивают — что ж давно нашего дорогого Кащея не видно, уж не обиделся ли он на что? Неужто мы плохо его принимали в прошлый раз? А я и не знаю, что отвечать!

— Отвечай, что я занят, — пожал плечами Кащей, вступая в хадзар — столовую и кухню, объединенные вместе. — А у тебя как жизнь, все ли поздорову?

Как жизнь, он и сам уже видел. Со времени последнего визита в стенах появились свежие трещины, белоснежный известняк, столь прекрасный издали, вблизи обернулся грязным и крошащимся, а среди служанок-наложниц не обнаружилось ни одной новенькой. В центре стола каменная чаша — вода в ней мутная, зеленоватая. У очага лежит старая-престарая кошка — рядом мышь посиживает, а ей и дела нет, лень даже лапой шевельнуть.

Да, дряхлеет Джуда, сдает позиции… Придет время — и расколется его заветная склянка, упорхнет черная душа старого колдуна…

— Плохо все у меня, батоно Кащей, — угрюмо ответил бородатый карлик, без особых усилий взлетая к полкам под самым потолком. На них стояли глиняные бутыли с вином. — Старый я стал, летаю уже медленно, девиц новых не попадается… Эх, жизнь нелегкая… Эй, гость дорогой, что делаешь?!

Кащей опустил глаза — он нечаянно наступил на порог, разделяющий хурджум и хадзар. Да, этого делать не следовало — дурная примета. И не только по местным верованиям.

— Да что ж ты наступаешь, как на покойника?! — гневно воздел руки Джуда, приземляясь на пол. — Совсем почтения нет?!

Здешние жители хоронят своих умерших под полом или рядом с жилищем. Конечно, это пятый этаж мачуба, и здесь под полом нет ничего, кроме четвертого этажа… но обычай остается обычаем. На порог наступать неприлично. Да и разговаривать через порог лучше не стоит — еще невежей сочтут.

— Я не желал тебе обиды, — безразлично пожал плечами Кащей, усаживаясь в невысокое каменное кресло, покрытое камышовой циновкой. — Налей лучше вина и расскажи о новостях.

— Эх, батоно Кащей, какие у меня новости? — вздохнул Джуда, зависая прямо в воздухе, без всякого сиденья. — Сам знаешь, последние годы доживаю… Вот, на днях очередной богатырь приходил, палаван[33] какого-то мелкого царька. Назвался Иванэ. Хотел какую-то из пленниц освободить, я толком не разобрался, какую именно…

— И где же он теперь?

Джуда рассеянно мотнул головой в сторону окна. Там, в тени башни, на древней чинаре покачивался висельник — совсем еще юноша. Колдун сорвал с него доспехи и одежду, выставив несчастного на посрамление.

— Неплохой образчик, — согласился Кащей, оценив могучее телосложение бывшего палавана. — Тяжелый ли был бой?

— Да как тебе сказать… — замялся Джуда. — Непростой. Я его с воздуха колотил — да это человечье отродье ничто не брало… Чуть за бороду меня не ухватил — снеосторожничал я, слишком низко спустился… Ну да не беда — в конце концов я его заманил в ущелье и обрушил сверху валун.

— Он не выглядит расплющенным.

— Доспехи зачарованные оказались… — поморщился Джуда. — Огненный Дэв ему подарил, повезло дураку… Ну да ничего — из-под обвала вылезти не смог, никакие доспехи не помогли… Так там и задохнулся. А уж потом я его вытащил, да подвесил покачаться…

— Неплохо, — равнодушно ответил Кащей.

Джуда злобно сверкнул глазками. Да уж, его полночный друг-соперник с подобными героями бьется без особых ухищрений. Хорошо ему, бессмертному! Хоть в пепел его обрати — ничего не сделается! Конечно, ему легко! А вот если б тот Иванэ сумел-таки достать летучего карлика… бр-р-р, даже думать не хочется. У Джуды тоже припасены кое-какие секреты, его тоже так запросто не прикончишь, но все же он гораздо уязвимее Кащея, гораздо…

И оттого завидует ему черной завистью.

— Ну а у тебя что нового? — сделал над собой усилие Джуда.

— А вот, сам посмотри, — повел ладонью над каменной чашей Кащей. — На днях свежую добычу взял. Как, довольно ли хороша?

Джуду сразу перекосило от бессильного старческого сладострастия — в гладкой водяной поверхности отразилась ослепительная Василиса. Княгиня сидела на корточках посреди узкого коридора, подглядывая в щелочку меж старых камней. У Кащея чуть дернулся перст — неугомонная красавица вновь сбежала из сераля. Однако сообщать об этом Джуде он не стал — к чему тому знать о беспорядках в кащеевом гареме?

— Забавно, — сухо сказал он сам себе. — Хек. Хек. Хек. Вернусь — запру ее в подземелье, а ключ выброшу.

— А?.. — откликнулся Джуда, с усилием отрывая глаза от чудесного лика. — Батоно Кащей, сделай милость, уступи мне эту девицу! Клянусь золотой скамьей Гмерти, она прекраснее самой Дариачанги! Я тебе златогривого раши взамен подарю!

— Не нужен мне раши, крылатый змий быстрее летает. Расскажи-ка лучше, что слышно о Бегеле.

— Воевать Бегела собирается, — с готовностью ответил колдун. — Народ грузинский к его границам подступает. Им покровительствуют Иахсари и Копала из числа хвтисшвили[34]. Не дают грузины дэвам с каджи роздыху. А еще свадьбу Бегела недавно сыграл — на царице Божми женился, с каджи породнился.

— Об этом я знаю, — остановил его Кащей. — Я был на той свадьбе гостем.

— Знаешь, так знаешь. Союз теперь у дэвов и каджи. Но этого мало, не хватит. Грузия сейчас сильна, как никогда. Их царица Тамар одержала множество славных побед. Раньше у них с Бегелой был мир — она наняла каджи, чтобы те построили храмы и крепости на вершинах гор, наняла дэвов, чтобы те служили ей телохранителями… Однако продлилось это недолго — сейчас дэвы и люди опять во вражде. И мне отчего-то не верится, что дэвы победят…

— Отчего же?

— А то сам не догадываешься? — огрызнулся Джуда. — Ушло время каджи. Пришло время людей — весь Кавказ заполонили, все меньше места остается. Война с Грузией уже не за горами — не в этом году начнут, так в следующем. Беспокойно мне, батоно Кащей, тревожно на сердце… Богатыри ко мне все чаще являются, все наглее становятся! А я ведь старый уже — мне бы век спокойно дожить, больше ничего не надо! Вот скажи, батоно Кащей — для чего они не хотят просто оставить меня в покое? Я же даже девиц больше не краду… уже года два, как ни одной не украл. Сокровищ таких, как у тебя, у меня в помине нет. Чего им от меня надо?

— Богатыри не действуют логично — они руководствуются сердцем.

— Но сердце же не умеет думать — оно глупое.

— И богатыри тоже.

Великие злодеи некоторое время молча пили вино, глядя в окно — на скалистые отроги, разрывающие облака. Вдалеке виднелось скопление крохотных белых точек — то пастух гнал овечью отару. К какому народу этот овцевод принадлежит — с такого расстояния не различить.

— Слетать, что ли?.. — лениво предложил Джуда. — Украду штучку, шашлыка нажарим…

— А это человек или каджи?

— А какая мне разница?.. — пожал плечами колдун.

Да, старый Джуда не делает разницы между людьми и каджи. Пока что в здешних местах одинаково много… точнее, одинаково мало тех и других. Но людей с каждым днем становится все больше, а каджи — меньше.

Они уходят. Уходят по тайным тропам в свою страну — Каджети. Эта чудесная страна не здесь, не в этом мире. Она где-то там — за невидимой стеной, за которую нет доступа человеку…

Кстати, разговор между колдунами как раз и велся на каджвархвали — языке Каджети. Увы, Джуда почти не говорит по-русски, а Кащей весьма скверно владеет цова-тушским — родным языком Джуды. Но на каджвархвали все каджи и дэвы говорят свободно — равно как и многие колдуны.

— Я тоже начинаю войну, — наконец поведал Кащей. — Ждать и терпеть больше нельзя. Все, кто еще остался, собираются у Костяного Дворца.

— И ты хочешь попробовать уговорить Бегелу? — сразу догадался Джуда. — Ха!.. Хе-хе-хе, батоно Кащей, скорее Терек повернет вспять, чем Бегела покинет свои горы и пойдет под твое начало… Тебе ли не знать, как он уперт? Бараны не так упираются рогами друг в друга, как Бегела — в то, к чему привык.

— Я знаю. Но все равно попробую. Дэвы и каджи могут сыграть решающую роль. Кстати, что ты сам об этом думаешь? Присоединишься?

— Неужели твоя кровь не остыла за тысячи лет? — пожал плечами Джуда. — Охота тебе тратить время на никчемные глупости… У меня есть хурджин с вином. Есть казан с мясом. Есть мои прекрасные птички, ублажающие меня, бедного старца. Мне больше ничего не нужно.

— В жизни существуют не только вино и женщины, — спокойно ответил Кащей. — Я бессмертен. И у меня еще остались желания, ради которых я согласен воевать хоть со всем миром.

— И что же это за желания? Чего ты хочешь, батоно Кащей?

— Я хочу, чтобы меня уважали. Я хочу, чтобы меня боялись. Я хочу как можно больше золота. И еще я хочу убить всех людей.

— Вот это последнее — очень правильно, очень… — затряс длиннющей бородой Джуда, опрокидывая чашу вина. — Но… но разве ты сам не человек?

— Только отчасти. А ты?

— В моих жилах течет смешанная кровь, — криво усмехнулся Джуда. — Мать была наполовину человеком, наполовину каджи, отец — горным карлой. В те времена они здесь еще водились… Среди людей я чужой… но и в Каджети мне не рады. И посему я устранился от суеты мирской — пусть глупцы истребляют друг друга в кровопролитных войнах, а я не стану примыкать ни к одной из сторон. Ступай себе, батоно Кащей. Ступай. Делай, что тебе больше по душе, бейся, с кем пожелаешь, но не впутывай в это меня, не надо. Я лучше скоротаю век здесь, в своей старой башне. Еще десяток-другой лет я протяну… а там видно будет.

— Что ж, это твое решение, неволить не стану, — поднялся на ноги царь нежити.

Под парчовым корзно наметилось шевеление — то Аспид-Змей переползал по спине хозяина. Джуда непроизвольно дернулся, взмывая в воздух, но в следующий миг успокоенно выдохнул — Кащей молча вышел из хадзара.

С хурджума послышались шипение и свист запрягаемого змия. Служанки-наложницы Джуды щедро накормили ужасного зверя, после сытного обеда тот отяжелел и не горел желанием вновь взмывать в воздух и тащить куда-то эту глупую колесницу. Вздремнуть бы денек-другой, отдохнуть, успокоить рокот в брюхе… Но костлявая ладонь безжалостно сдавила чешуйчатую шею, надевая на нее узду.

Джуда еще очень долго стоял на хурджуме, смотрел вслед улетающему Кащею. Сморщенные губы кривились, бормоча что-то неразборчивое, разноцветные глаза задумчиво щурились…

В самом огромном девлох на Кавказе дым стоял столбом. Бегела, царь дэвов, принимал дорогого гостя.

Кащей Бессмертный восседал на почетном месте с бычьим рогом, наполненным лучшим вином. Каджи-прислужники то и дело бегали во двор, где возвышался гигантский квеври[35]. Там же на огромных кострах жарились целые оленьи туши. От очага с громадным кеци[36] поднимался духовитый пар — хлеб сегодня получился на славу.

Во главе стола сидел сам царь здешних мест. Он же тамада на этом пиршестве. Пузатый бурокожий великан в два с половиной человеческих роста, с ног до головы покрытый шерстью. Уши здоровенные, будто лопухи, сзади хвост собачий, на голове рога козлиные.

И остальные дэвы все точно такие же — ну разве что чуть помельче, послабее. Бегела из них самый матерый и могучий. У всех усищи, бородищи. Молодежь лохматая, косматая, старики — почти совсем плешивые. У самых дряхлых нет и рогов — в глубокой старости они у дэвов выпадают, как зубы у людей.

У женщин рогов тоже нет. Да и вообще женщин очень мало — среди дэвов они рождаются редко. На шесть мальчиков — одна девочка. Уважают дэвы своих матерей, пылинки с них сдувать готовы, к каждому слову прислушиваются.

Вот, мать Бегелы как раз сидит на самом почетном месте, даже более почетном, чем дорогой гость, батоно Кащей. Кошмарная старуха с косматыми седыми волосами и длиннющими зубами — некоторые в добрый палец длиной, торчат изо рта, будто сучки древесные. Смотрит старуха злобно, в руках веретено — овечью шерсть прядет.

Каджи на пиру гораздо больше, чем дэвов, но ведут они себя куда как смирнее. Росточком каджи даже пониже человека будут, но волос на теле — как у обезьян. Морды вперед вытянуты, носы длиннющие, нижние клыки удлинены, торчат из-под губы.

Другое дело — их царица. Прекрасная Божми — колдунья, может выглядеть как сама пожелает. Коли глянет ласково — будто само солнышко выглянуло из-за туч. Улыбнется — свежим ветерком повеет, глотком родниковой воды одарит.

А уж волосы у нее!.. Словно золото червонное журчит, переливается. До самой земли спадают чудесные локоны, а в них цветы растут — пестрые, радужные, сами собой светятся.

Однако берегись влюбившийся в эту коварную колдунью! Жестокая царица Каджети превращает в камень каждого, кто только осмелится помыслить о ее красоте! Да не целиком, а только ниже пояса — верхнюю половину живой оставляет, чтоб уйти человек не мог, а только мучался бессильно. Лишь Бегеле, могучему царю дэвов, удалось укротить эту коварную обольстительницу.

Хотя, по чести говоря, это еще большой вопрос — кто из них кого укротил…

Со своего места поднялся Дэвкажиани — Дэв-Кремень. Один из первых кунаков Бегелы. Для дэва росту невеликого, обрит наголо, кожа пятнистая, точно у барса, изо рта пламя пышет. В руках витой рог — вино в нем вровень с краями плещется, едва не проливается.

— Тост!.. Тост!.. За дорогого гостя! — возопил Дэвкажиани, щедро выдыхая огненные язычки. — Батоно Кащей! Дорогой! Чтобы у тебя все в жизни было хорошо! Жену тебе золотую! Дом чтобы полная чаша! Живи вечно, дорогой!

— Ну, это я обещаю, — безучастно кивнул Кащей.

— Я скажу! — поднял рог Бегела. — Батоно Кащей! Однажды одному царю подарили крылатого раши. Тот спросил у своих советников — для чего мне пригодится такой чудо-скакун? Первый советник ответил — для войны с твоими врагами, о царь. Но царь лишь покачал головой. Второй советник сказал — для соревнований, ристалищ и охотничьей потехи, о царь. Но царь снова покачал головой. Третий советник молвил — чтобы похитить из родительского дома самую прекрасную девушку на свете и сделать ее своей женой, о царь. Но царь и в третий раз покачал головой. Советники спросили — так для чего же тогда, о царь? И царь ответил — чтобы как можно быстрее и дальше улететь от дурного гостя, явившегося ко мне в дом незваным! Так выпьем же за то, чтобы ни одному из нас никогда не понадобился такой раши! Выпьем за тех гостей, которым мы всегда рады! За тебя, дорогой!

— А теперь расскажи нам, зачем ты сюда явился, — ласково улыбнулась Божми, как только все выпили.

Кащей смерил царицу каджи холодным взглядом. Дэвы — народ глуповатый, наивный, думают медленно, обмануть их сможет кто угодно. Даже их царь Бегела — не исключение. Известное дело — сила есть, ума не надо. Если ты можешь взвалить на закорки целый дом — к чему при этом еще и умение соображать?

Но совсем иное дело — каджи. В драке они к дэвам даже близко не стоят. Любого из них одолеет и человек — даже не воин, а простой пастух. На одного дэва нужно собрать полсотни каджи, чтоб хоть отчасти уравновесить. Однако умишка у этих носатых куда как побольше — хитры каджи, коварны, изворотливы, да и на кознодейства всякие горазды.

Перехитрить дэвов во главе с Бегелой Кащею удалось бы без труда. Наплети им с три короба, скажи, что русичи их, великих дэвов, не уважают, дурно за глаза отзываются… глядь-поглядь, вот они уже и потопали всем миром на полуночь, порушенную справедливость восстанавливать.

Только вот царица Божми царю Кащею в коварстве ничуть не уступит… а кое в чем и опередит…

Тем не менее, Кащей начал загодя заготовленную речь. Он обрисовал гостеприимным хозяевам общую картину, рассказал о том, что людей в мире все больше, а нелюдей — все меньше…

Впрочем, все это они и так знали — даже в этих суровых горах творилось то же самое, что и везде.

— Хум-м-м… — насупился Бегела, украдкой поглядывая на мудрую супругу. — Батоно Кащей, так мы в стороне и не стоим. Вот перезимуем, дождемся весны, а там и двинем на Грузию. Всех перебьем! То-то славно будет, то-то попируем!

— Станцуем на ихних костях! — поддакнул Каждэв, двухголовый великан, родной брат Бегелы. Среди дэвов частенько рождаются всякие уроды — двухголовые, горбатые… Очень уж маленькие кланы у этих чудищ — сплошь и рядом встречаются кровосмешения, то и дело на родных сестрах женятся. — Мясо, мясо, мясо, мясо… Грузинское мясо!

— Это разумно, — согласился Кащей. — Но еще разумнее будет объединить силы. Ваша война еще впереди — а моя уже начинается. Поддержите меня сегодня — я поддержу вас завтра. Вместе мы вернее одолеем наших врагов.

— Вернее? — хлопнул огромными ушами Бегела. — Хо-хо-хо-хо!!! Хо-хо-хо-хо!!! Батоно Кащей, да что же ты говоришь такое?! Неужели мы, ДЭВЫ, не сладим с горсткой жалких людишек?! Ничтожных пастухов и водоносов?! Хо-хо-хо-хо!!!

— Их гораздо больше, чем вас, — напомнил Кащей. — И со временем станет еще больше. А вам подмоги ждать неоткуда — с каждым годом число дэвов убывает.

— ЗАМОЛЧИ!!! — бешено заревел царь дэвов, вставая во весь рост. Шерсть на плечах встала дыбом, голова чуть опустилась, выставляя рога в атакующем жесте. — Что ты такое мелешь, человечишко?! Как твой поганый язык вообще повернулся нести такую ересь?! Подмога?! Ха!!! Мы — ДЭВЫ, мы не боимся людишек! Здесь, в горах Кавказа, мы несокрушимы!

— Ты уверен?

— Уверен ли я?! Уверен ли?!! Да как вообще в этом могут возникнуть сомнения?!! Ведь это НАШИ горы — они помогут нам!!!

Царица Божми успокаивающе гладила разбушевавшегося мужа по запястью. Выше просто не дотягивалась — рядом с этой мохнатой горой прекрасная колдунья-каджи смотрелась едва ли не карлицей. Бегела выпустил пар из ноздрей, угрюмо взрыкнул последний раз и вновь плюхнулся на свое место, обняв жену гигантской лапищей и злобно глядя на Кащея. На лице Божми играла ехидная усмешка.

— А в самом худшем случае у нас всегда есть Каджети, — ласково сказала она мужу. — Уйдем туда, выждем, передохнем… и со свежими силами вновь обрушимся на людишек. К чему бодаться лбами из-за никчемных пещер?

— И то правда… — расплылся в глупой улыбке Бегела. — До чего же ты все-таки умна, мое солнце…

— Должен же кто-то быть, — прищурилась Божми.

— Горько! — встал со своего места Дэвкажиани, поднимая рог с вином.

— Да свадьба уж давно прошла… — даже сквозь шерсть стало видно, как покраснел царь дэвов.

— А все равно! Горько, дорогой, очень горько! Подсласти!

— Горь-ко!!! Горь-ко!!! ГОРЬ-КО!!! — начали скандировать огромные дэвы и мелкие каджи.

— Гости требуют, — поднялась Божми.

— Воля гостей — воля богов, — глупо улыбнулся Бегела.

Он легко подхватил супругу за талию одной ручищей и поднял на весу. Коралловые губки царицы каджи и громадные губищи царя дэвов соприкоснулись в страстном поцелуе. Их подданные радостно загомонили, над столом сталкивались рога с вином, прекрасный нектар выплескивался через края и лился в ненасытные глотки.

— Тост!.. Тост!.. — снова заревел Дэвкажиани, обливая вином соседей. — За счастливую пару! За молодых! Бегела! Друг! Брат! Счастья тебе! Вечного счастья! Я поднимаю этот рог за удачу! За то, чтобы в вашем девлох всегда играла музыка! За то, чтобы столы всегда ломились от изобилия, а кровати — от любви! За любовь! За любовь, способную творить чудеса!

— Ла-ла-ла-ла, ла-ли-лай! Ла-ла-ла-ла, ла-ли-лай! — распевал Каждэв правым ртом, заливая вино в левый. — Ла-ла-ла-ла, ла-ли-лай! А-а-а-а, ла-ла-ла! Вай, вай, ла-ла-лай!

Кащей смотрел на все это со скукой. Он убедился окончательно — на дэвов рассчитывать нечего. Скорее всего, они некоторое время будут биться со здешними горцами, а потом действительно просто уйдут в Каджети. Этот народ никогда не был способен к продолжительной войне — они быстро загораются и так же быстро потухают. Работать не любят и не умеют. Да и в желаниях неприхотливы — живут в пещерах, спят на голых камнях. Если у дэва вдоволь мяса и вина — он совершенно счастлив, и больше ему ничего не нужно. Заурчит в брюхе — пойдет на охоту, добудет кого-нибудь, сожрет… и снова всем доволен!

Другое дело каджи — вот это народ умелый, работящий. На все руки мастера. И пастухи из них отменные, и плотники, и портные. Вот, взять хоть платье на дэвах. Все до последней нитки сшито каджи — сами-то дэвы отродясь иголок в руках не держали.

Конечно, одежда этим мохначам не особо-то и нужна — и без того не холодно, своей шерсти вдоволь. Но набедренные повязки они все же носят. А еще налокотники, наколенники и матерчатые браслеты. Обычай такой.

— Что ж, вы сами избрали свою судьбу, — встал из-за стола Кащей. — И не мне отговаривать вас. Но вспомните, как безжалостно истреблял ваш народ царь Музарби. Вспомните — кое-кто из вас достаточно стар, чтобы помнить те времена.

— Да-а-а-а… я помню… — еле слышно прошамкала дряхлая мать Бегелы. — Это было… больно… Погребальные костры… возле каждого девлох погребальные костры… Нас тогда истребили почти всех… мы до сих пор не оправились… Я была тогда совсем маленькой девочкой… но я еще помню… Я рада, что Музарби давно умер…

— А царица Тамар еще сильнее своего древнего предка, — сухо закончил Кащей. — И когда она выгонит вас из этих гор, не приходите ко мне жаловаться. Я не стану вам помогать.

Дэвы молча уставились на гостя злющими глазами. Им уже не хотелось провозглашать тосты в честь дорогого гостя. В полной тишине старик в железной короне прошествовал к выходу из девлох… а потом ему вслед раздался окрик Бегелы:

— Подожди, батоно Кащей!

Кащей остановился. Бегела смотрел на него очень недобро, а Божми что-то нашептывала в вислое ухо.

— Ты кое-что позабыл, — усмехнулся царь дэвов.

— И что же?

— Погостил ты в моем девлох, посидел за моим столом. Погости же теперь и в моей темнице, посиди в моих цепях, — хохотнул Бегела. — Взять его!!!

Кащей резко метнулся в сторону — в костлявой руке выросло мертвенно-черное лезвие Аспид-Змея. Но уже в следующий миг клинок вырвало нахлынувшим золотым ливнем. Это прекрасные волосы царицы Божми ожили, удлинились и выхватили страшное оружие Кащея. Ведьма-каджи торжествующе усмехнулась, глядя на клинок, извивающийся в тенетах ее локонов, и перебросила добычу мужу — когтистые ручищи царя дэвов сдавили меч тисками, не давая высвободиться.

Одновременно с этим на дорогого гостя бросились кунаки Бегелы. Кащей подпрыгнул, в воздухе с бешеной скоростью замелькали тонкие пальцы — два самых расторопных дэва пали замертво с глубокими ранами в груди. Им просто вырвали сердца.

Но уже в следующий миг рогатые великаны погребли противника под тяжеленными тушами — на руках и ногах повисли по два-три чудовища. Каждый весил пудов этак по сто — чересчур даже для нечеловеческой силы Кащея.

Однако куча великанов все равно задрожала, словно земля, из-под которой лезет крот. Трое дэвов разлетелись в стороны — их отшвырнули ударами немыслимой мощи.

Бегела вскочил со своего места, хватаясь за огромную дубину.

— Нет… — тревожно прошептал он. — Не может быть… Даже он не сможет…

— Да кончайте же с ним, не тяните! — зазвенел яростный голос Божми.

Дэвы резко подались в стороны, на мгновение приоткрывая костлявую фигуру. Командный рев Бегелы, и вот рогатые великаны слаженно ухватывают Кащея за руки и ноги. Одного он отшвыривает прочь легким движением запястья, но его место тут же занимает другой. Рывок… другой… и тощего старика просто разрывают на части. Во все стороны брызжет ядовитая черная кровь, оставляя глубокие язвы на телах и лицах дэвов.

Взметнулось облако пыли и дыма — Кащей стремительно возрождался, вновь собираясь воедино. Но с трех сторон хлынули потоки огня — то Дэвкажиани с братьями исторгли струи пламени, обращая Кащея в пепел. Опавшая зола немедленно зашевелилась, поднимаясь в подобии человеческой фигуры… начали проступать контуры лица… снежной метелью заклубилась седая борода… блеснули равнодушные змеиные глаза… но тут вперед выступил Каждэв. Двухголовый великан поднял руку, торжествующе захохотал и с размаху ударил уже наполовину восстановившегося противника по лицу.

Указательный палец дэва странным образом засветился… и Кащей обмяк, падая бездыханным.

— Восстаньте, братья! — прогудел Каждэв, ударяя этим же пальцем павших сородичей.

Колдовство Огненного Пальца сработало безукоризненно — молодые дэвы начали подниматься. Ужасные раны срастались, выплеснувшаяся кровь втягивалась обратно. При виде костлявого старика, недвижно лежащего посреди каменного пола, из мохнатых телес исторглось сердитое рычание.

— Однако батоно Кащей был очень могуч! — присвистнул двухголовый великан обеими ртами. — Крохотной толики его мощи хватило, чтобы вернуть жизнь аж двум большим воинам!

Бегела с интересом рассматривал бьющийся в его руках меч, успевший оборотиться черной змеей. Когтистая лапища сдавила чешуйчатого гада, и тот зашипел от боли. Царица Божми опять что-то зашептала супругу. Тот важно кивнул и провозгласил:

— Отволоките эту падаль в самую надежную темницу! Прикуйте стопудовыми цепями, что не могут быть разорваны даже бляго и гвелвешапи! Пусть повисит вдоволь, да хорошенько подумает, как строить козни против меня, царя Бегелы! Наперед умнее будет!

Слуги-каджи подхватили холодное тело под руки. Кащей обмяк и повис на них, будто пустая одежда на веревке. Весил он самую малость — до темницы дэвов его дотащил бы даже ребенок.

— Свет моих очей, любовь всей моей жизни, ты была совершенно права, — угрюмо сказал Бегела, повернувшись к Божми. — Батоно Кащей и в самом деле стал врагом нашего народа. Как хорошо, что ты придумала такой хитрый план — признаюсь, я слегка опасался этого ходячего скелета. Скажи — ты все еще не придумала способа убить его насовсем?

— Он бессмертен… — сожалеюще покачала головой Божми. — Но уязвимое место есть у каждого. Я ищу. И рано или поздно найду. А пока что пусть с ним позабавится Очокочи…

Царственные супруги переглянулись и расхохотались.

Глава 14

Лембои — это нечисть, родственная чертям да бесам. Но не простая, а произошедшая из младенцев, похищенных и выращенных нечистой силой.

Другими лембоями.

Растут бедные дети среди лембоев, взрослеют, да сами постепенно в новых лембоев и обращаются. Если выручить такого ребенка до определенного возраста — еще можно его вернуть родителям, но запоздаешь — все, бесполезно. Выручай не выручай — толку не будет, обратно человеком уже не станет.

Только придушить и остается.

Повзрослев, лембои порой женятся друг на друге, но своих детей рожать не способны — только красть человеческих. И ведь как умело крадут! На свете есть даже небольшие села, населенные одними лишь лембоями — и с первого взгляда их не отличить от других сел, обыкновенных.

Да что там! Лембои порой живут прямо среди людей — попробуй-ка, распознай их! Пахнут они по-другому — но этакая разница не для человеческого носа. Только и остается, что на одежу глядеть. Полы лембои застегивают слева направо, как и любая другая нечисть — лешие, водяные…

Но хоть внешне лембои от людей и не отличаются, нутро у них совсем иное, с гнильцой. Бывает так, что встретишь человека — вроде всем хорош, ликом пригож, одет опрятно, а только злобен беспричинно. Кошка или собака мимо идет — пнет непременно. Доброго слова от него не услышишь, а гадость сказать — всегда пожалуйста.

Если знаешь такого человека — посмотри, как у него платье застегнуто. Не лембой ли это, случаем. Не могут они этого в себе перебороть — как ни крутятся, как ни ухищряются, а полы на одеже все одно навыворот, слева направо.

— Разойдемся по-хорошему, Жердяй? — предложил Яромир. — Или я в прошлый раз мало тебе накостылял?

— В самую меру, — криво процедил нечистый дух, наклоняясь вперед. — Пора бы мне должок вернуть, как считаешь?

— Самосек не потерял?.. — одним краешком губ шепнул оборотень Ивану.

— А то!.. — схватился за рукоять княжич.

— Давно ли в княжеские няньки записался, песья шерсть? — усмехнулся Жердяй, нависший над Яромиром колодезным журавлем. — Усмири лучше своего неслуха, не то я его сам усмирю…

— Это он про кого? — наморщил лоб Иван.

— Про тебя, — ехидно глянул Яромир.

— Что-о-о-о?! — возмутился Иван, бросаясь вперед. — Над княжеским сыном потешаться?! Порублю!!!

— Да погоди ты, дурак! — раздосадованно схватил его за плечо оборотень. — Ладно, Жердяй, пошутковали, посмеялись… ну и будет. Чего тебе?

— И верно — хватит в бирюльки играть, — криво ухмыльнулся нечистый дух. — Видишь этих лембоев, песья шерсть? Гляди, гляди внимательно — сколько их здесь. Пересчитай для верности — смекни, одолеешь ли, коли разом бросятся? Хорошенько на носу заруби. И братцам передай — пусть не лезут, не их это дело. Вас, перевертышей, царь Кащей не тронет — вот и не лезьте. Это вам первое предупреждение… и последнее. В следующий раз встретимся — так легко не разойдемся. Понял?

— Чего уж непонятного… — фыркнул Яромир.

— Ну вот и срядились. Но ты не думай — с тебя еще причитается, я ничего не забыл, долг при случае стребую… За тобой, друже, таких должков уже немало — Пущевик на тебя зуб точит, бабушка Ягишна зла неумеренно…

— Так она что ж — жива?! — не сдержался Иван.

— А чего б ей помирать-то вдруг?.. — притворно удивился Жердяй. Разумеется, он уже прекрасно знал, что произошло меж Яромиром, Иваном и Ягой Ягишной — среди лесной нечисти слухи расползаются быстро. — Куда как жива. И ждет не дождется, как с вами двумя повстречается… Ладно, все, разбредаемся. Но если что…

Иван неожиданно заметил, что лембоев вокруг больше нет — как-то очень незаметно исчезли, словно и не бывало их здесь никогда. Жердяй последний раз оскалился жуткой харей, хитро подмигнул и сделал трехсаженный шаг назад.

А в следующий миг — растворился в воздухе.

— Неужто живыми отпустили?.. — недоуменно проворчал Яромир. — Вот те раз…

— А чего ты с ними цацкал?! — возмутился Иван. — Надо было слева — р-раз!.. Справа — р-раз!..

— А тебе сзади по башке — два и три, — закончил оборотень. — Ладно, что уж теперь кулаками махать… Чует сердце — ничего еще не кончилось, не оставят они нас так просто… Это Жердяй просто среди бела дня нападать не решился — он хоть и хорохорится вовсю, а на деле трусливей его сыскать трудно, в драке его отродясь не видали…

— А что он за чудище такое? Я про таких не слыхал…

— Да сам по себе-то он как раз не страшен — так, дух-шатун, дохляк бессильный… Только нахрапом взять и может — бывает, заглянет ночью в окно, так люди в обморок со страху падают. Рожу-то его видел?

— А чего — рожа как рожа… — почесал в затылке Иван.

Яромир одобрительно усмехнулся. И то верно — дураку, как и пьянице, море по колено, его такой пустяковиной не напугаешь…

— А на носу я, пожалуй, и в самом деле зарублю… — задумчиво почесал подбородок оборотень, копаясь в кошеле.

Нос[37] Яромира оказался испещрен десятками зарубок о самых разных делах — даже не сразу отыскал свободное место. Пришлось ставить новый знак поверх старых пометок.

— Ты чего это — неграмотен, что ли? — удивился Иван.

— Отчего ж? — усмехнулся Яромир. — Пограмотней тебя. Только мне так удобней — если кто чужой и увидит, так не поймет, об чем я тут нацарапал. Секреты свои попусту разбрасывать не годится…

Иван только озадаченно шмыгнул носом. У него-то никаких секретов отродясь не водилось — что на уме, то и на языке. Да и зачем скрывать что-то от добрых людей?..

В заброшенном конце Тиборска Ивану доселе бывать не приходилось. Эта часть посада располагается на полуночи, упирается в самый лес, и селится здесь по большей части голь перекатная, нищеброды беспортошные. Вон избенки все какие ветхие, ажно на глазах рассыпаются…

Усадьба брата Яромира обнаружилась на самом что ни есть краешке. Еще дальше и вовсе никто не жил. Впрочем, смотрелись эти хоромы куда пригляднее остальных. Настоящий терем — в таком даже боярину поселиться не зазорно.

Однако ж выглядела усадьба яромирова брата запустело. Клети старые, резьба потускневшая, ограда покосившаяся. Звуков с подворья не слышно — ни песьего лая, ни человеческой речи. Людских изб вообще не видно, да и служб никаких нет — только поварня, да мыльня. И конюшни не заметно…

Ну, с собаками да лошадьми ясно — для чего они оборотню? Вреда больше, чем пользы. А вот что в такой богатой усадьбе, да челяди не видно… непонятное что-то.

— Запоздали мы, — обеспокоенно посмотрел на заходящее солнце Яромир. — Брат нас уже дожидает.

— Так мы ж его на ярмарке встретили, — удивился Иван. — Он что ж — бегмя бег, раз первым поспел?

— То меньшой брат был. А здесь старшой живет.

По всему видно, златники у здешнего хозяина все же водились. Крыльцо огорожено не перилами, как у голытьбы, а колоннами в виде кувшинов. Сверху кровля остроконечная, башенки малые. Однако и это все порядочно обветшало — пыль, паутина…

— Что ж бедно-то так? — нахмурился Иван. — Не заботится брат твой о хозяйстве…

— А нашему роду много не нужно. Неприхотливые мы. Видел, небось, где я сам жил? Думаешь, по бедности?.. Нет, Иван, по скромности…

Впрочем, внутри оказалось почище. В горнице печь изразцовая, окна красные[38], стол белой скатертью застелен. На нем уже всякое угощение расставлено, а поднимается из-за него…

— Боярин Бречислав?! — поразился Иван.

— Ну, здравствуй, братка, — раскрыл объятия Яромир, широко улыбаясь.

— Да вроде видались уже сегодня… — ухмыльнулся Бречислав.

Лесной оборотень и знатный боярин крепко обнялись, стискивая друг друга могучими ручищами. Затем Бречислав чинно кивнул Ивану и указал на почетное место у стола — рядом с духовитым пирогом. Явно только что из печи.

— Поздорову тебе, княжич, — приветливо улыбнулся боярин. — Вижу, не стал тебе Яромир рассказывать, что мы с ним сродственники…

— А зачем? — насмешливо прищурился тот. — Очень уж хотелось посмотреть, как этот молодец рот разинет…

— Ишь ты как у вас все завернуто… — почесал в затылке Иван. — А это что ж выходит — ты, боярин, тоже Волху Всеславичу сын? Бречислав Волхович, выходит?

— Выходит так.

— И тоже оборотень?

— Опять верно. Прозываюсь Бречислав Гнедой Тур, в быка лесного оборачиваюсь, златорогого. Когда нужда такая выпадает, само собой.

— То-то и в церкве тебя редко видно… — сообразил Иван.

— И тут угадал. Только не потому, что мы креста боимся — мы вашему Христу не враги, и он нам тоже худа не желает. Просто у меня здесь, в тереме своя кумирня стоит, маленькая. Родомыслу Мудрому. Вот Яромир больше Перуну довлеет, а меньшой наш братец — Стрибогу волосы посвятил… да вот и он сам, кстати.

Скрипнула дверь, и в горницу вошел тот самый парень, которого Иван видал на ярмарке.

— О, все уже в сборе, один я опаздываю, — недовольно погладил усы он, торопливо снимая шапку и усаживаясь за стол. — Наливай!

Ему немедленно налили.

— Ну что, брательники, рассказали ему?.. — прохрипел парень, опрокинув чарку.

— Без тебя не начинали, — степенно ответил Бречислав. — Знакомься, княжич — это меньшой наш брат. Прозывают его Финистом Ясным Соколом.

— За знакомство! — опрокинул еще чарку Финист.

— Ага! — поддержал его Иван. — Ух, ну и бражка! Как слеза чиста, как топор остра!

— Хотя с Финистом-то вы уже знакомы… — задумчиво молвил Бречислав. — Ну ничего, от того, что лишний раз познакомились, худо не стало. Верно?

Финист кивнул и что-то невнятно промычал, жадно грызя хлебную горбушку, смазанную маслом, да еще прихлопнутую куском семги. Это все немцы моду завели — складывать два лакомых куска вместе. «Ботербород» называется. Сам Иван такое не любил, а вот братья-оборотни, похоже, не брезговали.

Впрочем, княжич внакладе не остался. На столе и прочего добра хватало. Хлебово и мясное, мучное и молочное, пареное и вареное, соленое и копченое, моченое и квашеное. Уха из судака, судачья же икра, осетрина с грибками, щуки и лещи копченые, заливное из белорыбицы… Всякой рыбы вдоволь.

Вот разве только сушеной нету — сушеную рыбу после Семенова дня подавать не положено. Братья Волховичи хоть и не православные, но русских порядков придерживаются. Не зря же говорят — в чужой монастырь со своим уставом не ходи.

Три оборотня — тавролак, волколак и фалколак — уплетали за обе щеки, словно соревнуясь, кто быстрей. Бречислав ел хлебово, мучное да овощи, Яромир налегал на мясо с рыбой, а Финист отдавал предпочтение всяким кашам да ботербородам.

— Как же это ты ухитряешься, боярин? — вытер масляные губы Иван. — Ни хозяйки у тебя в доме, ни челяди — а стол, гляди, богатый какой! Когда ж успел столько наготовить?

— Ну, хозяйки у меня и вправду нету, — усмехнулся Бречислав. — А вот челядь кой-какая имеется… хоть и неприметная.

— Ты ешь, ешь, не отвлекайся, — посоветовал Яромир. — Мы о скучном говорить будем.

Иван шмыгнул носом и охотно исполнил предложенное — обмакнул очередной блин в сметану, да еще икры сверху наложил. А братья-оборотни в самом деле завели какие-то неинтересные разговоры — Иван слушал вполуха, продолжая наворачивать за обе щеки.

— Необходимо установить союз, — тихо молвил Бречислав. — В одиночку Тиборск не выдержит.

— Я в царство литовское слетаю, Бову разыщу, — предложил Финист, утирая светлые усы. — Еще в Новгород загляну — с Васькой Буслаевым словом перемолвлюсь. Ну и остальных наших тоже кликну, сколько их осталось… Все не явятся, но хоть кто-то, может…

— С Владимиром сговориться нужно, — настаивал Яромир. — Он ближе всех, и сил у него немало. Будет с нами Владимир — будет и Новгород, будет и Москва, будет и Рязань. Да и Смоленск может помочь. У Всеволода авторитет немалый…

— Не поддержит нас Всеволод. Ему и своих забот хватает, — поморщился Финист. — Не до нас ему нынче.

— Нужно закрепить связь, — положил тяжелую ладонь на стол Бречислав. — Женится князь тиборский на дочери Всеволода — легче с ним рядиться будет. Зятю не откажет.

— А отдаст ли Всеволод дочь? — засомневался Финист.

— Все уже обговорено. Осталось только невесту привезти.

— Обговорено-то обговорено… А ну как Всеволод теперь на попятный пойдет? Он сейчас с Черниговом враждует. Крепко его Чермный обидел — когда-то они еще помирятся… Князю Владимирскому сейчас еще и с Кащеем ратиться — проще уж самому в петлю влезть.

— Верно мыслишь, может такое быть… — сумрачно кивнул Бречислав. — Слово свое он, конечно, назад не возьмет, но… но Большое Гнездо — муж зело неглупый, его на хромой козе не объедешь… Не силком же невесту воровать?..

— А почему бы и нет? — пожал плечами Финист. — Умыканием, как в старину делали… Поворчит тестюшка, да и смирится.

— Но осадок все равно останется нехороший… — вздохнул Бречислав. — Нет, так без крайней нужды не годится…

— Я до Владимира доеду — прослежу, чтоб все ладно прошло, — прищурился Яромир. — Начнет князь хитрить… придумаем что-нибудь, выкрутимся. Сговор-то уже состоялся, прямо князь не откажет.

— Прямо не откажет, — согласился Финист. — Если Всеволод сговор разорвет — с Тиборском поссорится. Это ему сейчас тоже ни к чему.

— Значит, уговорились, на том и порешим, — хлопнул ладонью по столу Бречислав. — Ты, меньшой, по союзничкам полетаешь. Потом в Кащеево Царство заглянешь. А ты, середульний, недотепу нашего во Владимир отвезешь. Попробуй успеть — может, не дошли еще до Всеволода слухи. А я… я здесь делами займусь…

— Сделаем.

— Сделаем.

Поверх руки Бречислава легли ладони Яромира и Финиста. Братья-оборотни кивнули друг другу, ухмыляясь одинаковыми ухмылками, и опорожнили еще по чарке.

— О Иваныче-то слышно что? — спросил Яромир. — Когда воротится? Может, поторопить?

— Поспешает Иваныч — уже из Царьграда выехал, — ответил Финист. — Виделся я с ним недавно. Он-то уж точно не опоздает — в самое время прибудет…

— Хоть одна новость хорошая… — ухмыльнулся Яромир. — Боюсь, без Иваныча нам тяжко придется — сейчас на него одного вся надежа…

— Не бойсь, братка, Иваныч никогда не опаздывает, всегда в самый нужный час является, — довольно кивнул Бречислав, поднимая чарку. — Ну, брательники, здравы будем!

Три оборотня со звоном чокнулись и выпили.

Некоторое время сидели молча, раздумчиво глядя друг на друга.

Потом снова налили.

Иван, порядком захмелевший и уже почти уснувший, широко зевнул и начал тереть глаза. Он мало что понял из услышанного — одно лишь то, что Яромир собирается везти в стольный град Владимир не только его, Ивана, а еще и некоего недотепу. Интересно, кого это? И зачем он там понадобился?

Впрочем, его это не слишком заинтересовало.

— Распри княжеские прекращать пора, — угрюмо сказал Бречислав. — Слабеет Русь. На глазах слабеет. Ворог — глянь-ка! — уж на пороге стоит, железом бряцает, а князья, знай, друг друга за бороды таскают. Брат с братом из-за клочка земли свару подымает, насмерть грызутся, точно стая паучья… А погань всякая этим разладом пользуется! Половцы выход к морю Русскому захватили, набеги делают, в полон уводят. Торговлю под корень укоротили, к Кавказу проход перекрыли…

— Твоя правда, старшой, — сокрушенно закивал Финист, опрокидывая еще чару хмельного меда. — А венгры-то! Русь Карпатская уже не Русь больше — а вовсе даже венгерская земля! На латышей пруссы наседают, на карелов — шведы… Отрезают от нас кусочки, жрут заживо, под себя прогибают… Иные латыши уже и русскими людьми себя не считают!

— А теперь еще и Кащей голову поднял… — хмуро закончил Яромир. — Этот хужей всех будет — ему не земли нужны, не пограбить, не завоевать… Виевич ни единого человека вживе не оставит, всех изведет, всех перережет, всю Русь запустошит… Да и одной Русью не насытится — дальше попрет…

Потом разговоры стали еще более скучными. Обсуждали, что будет делать лешачий народ, чью сторону возьмет — людей или Кащея. Размышляли, как отнестись к предупреждению Жердяя. Думали, откуда в Тиборске вдруг объявилось столько лембоев — отродясь не водилось их здесь, а тут будто из-под земли повылазили… Вели продолжительные споры о том, какую тактику изберет Бессмертный — а что если Бречислав неверно угадал его намерения? Любой ведь может ошибиться.

Да и кто может доподлинно сказать, что творится в голове у сына Вия Быстрозоркого и Живы Красопани? Это порождение двух противоположных начал не поддается обычному разумению. Сами Жизнь и Смерть переплелись чудовищным противоестественным образом, воплотившись в тщедушном теле Кащея, похожем на бородатый скелет, кое-как обтянутый струпной кожей.

И никто толком не знает, чего он хочет и как поступит.

— Что с княжичем делать будем? — неожиданно посмотрел на Ивана Финист. — Парень уже на ходу спит.

— На сиду, — невнятно пробормотал Иван, подпирая голову ладонями. Та столь упорно стремилась грохнуться на стол, что щеки собрались складками, запечатав глаза.

— Сомлел, болезный… — сочувственно пробасил Бречислав. — Ничего, пущай отдыхает…

— Эх, не умеет простой люд доброе питье потреблять! — добродушно усмехнулся Финист, опорожнивший не меньше Ивана, но здравомыслия ничуть не утративший. — Хорошо все же оборотнем быть!

— Куда как хорошо, — согласился Яромир, занюхивая очередную чарку собственным волосатым запястьем. — Ну-ка, братка, помоги-ка…

Сквозь сон княжич почувствовал, что его куда-то тащат. Бречислав с Яромиром отволокли гостя до ближайшей лавки, да там и бросили. Здоровенный парняга сладко почмокал губами и оглушительно захрапел. Так храпеть может только человек с чистой совестью и полным отсутствием мыслей.

То, что он ночует в доме оборотней, Ивана ни капельки не беспокоило.

Ночка выдалась тихая, безветренная. Праздничная ярмарка гудела едва ли не до зари — добрые тиборчане спешили веселиться, пока есть такая возможность. Однако сюда, на глухую окраину шум не доносился. Усадьба боярина Бречислава уже давно пользовалась в окрестностях недоброй славой — ходили слухи, что здесь живет поедучая ведьма или еще какая пакость. О том, что на самом деле в этой развалюхе проживает едва ли не самый уважаемый боярин княжества, знали немногие.

Впрочем, о том, что многомудрый Бречислав — оборотень-тур, тоже мало кто подозревал.

Волх Всеславич, богатырь-оборотень, рожденный от некоего «змея» и княжны Марфы Всеславовны, был великим чародеем. О том, кто же все-таки его отец, доподлинно не знал даже он сам, а потому вместо отчества взял «дединство».

Больше всего Волх прославился именно искусством оборотничества. Тур, волк, сокол — лишь самые излюбленные его личины. На своем веку Волх превращался и в щуку, и в змею, и в горностая, и в ужасного зверя коркодила, и в малых насекомых вроде мурашей. И не только сам — однажды при взятии неприступной крепости он оборотил мурашами сразу семь тысяч воинов, пусть и очень ненадолго.

Хотя закончил Волх весьма скверно — не поладил с навьями, им самим же и вызванными. Ходячие мертвецы одолели своего бывшего повелителя, задушили и бросили тело в реку. Однако имя его забыто не было — реку Мутную, в которой он утонул, переименовали в Волхов.

Что говорить, о жизни и деяниях великого Волха ходит множество слухов… Некоторые даже путают его с другим славным богатырем, Вольгой Святославичем, но это совершенно разные люди.

Правда, в честь Вольги тоже назвали реку, но совершенно другую…

Бречислав, Яромир и Финист родились почти подряд — старшему недавно перевалило за восемьдесят, а младшему в этом году исполнялось семьдесят пять. Как и положено оборотням, старели они куда медленнее обычных людей. Не брали их и болезни… большинство, во всяком случае. А поскольку чудесные способности дети Волха получили по наследству, а не как проклятие, они так и не превратились в кровожадных чудищ, коих так много среди обычных оборотней.

Напротив, все трое отличались разумностью и трезвомыслием.

Самый старший еще много лет назад ухитрился выхлопотать себе боярскую шапку, и с тех пор был крепкой опорой Тиборским князьям. Средний предпочитал свободно бродить по лесам и городам, всегда объявляясь в самый нужный час, а потом тихо исчезая. Младший вовсе редко появлялся на Руси, год за годом летая по чужедальним землям.

За последние дни братья-оборотни обсудили много всякого. В первую очередь, конечно, говорили о беде, черной тучей идущей на Русь с восхода. О Кащее Бессмертном, так неожиданно воспрянувшем от многолетней дремоты в своих пустошах. Насчет того, что с этим делать, сыновья Волха высказали немало разных мыслей.

Только одного никто из них не предложил — пойти под руку Кащея, присоединившись к его рати. И в стороне оставаться они не собирались. Да, Бречислав, Яромир и Финист с сызмальства накоротке со всякой нечистью, но людского в них все же больше. Хотя все трое отлично понимали, что на избранном пути их ожидает множество неприятностей…

И одна такая неприятность как раз бродила поблизости, вынюхивая и подслушивая.

Жуткая харя появилась в окне старой усадьбы уже под утро. Жердяй заглянул внутрь, поводил длиннющим носом, внимательно осмотрел спящих, язвительно хекнул и вновь выпрямился во весь трехсаженный рост. Тощий дух-шатун погрел трясущиеся руки над печной трубой, некоторое время что-то невнятно бормотал, а потом перешагнул через изгородь и со скрипом удалился. Всего через несколько шагов высоченная фигура растаяла в воздухе.

— Зря ты меня не послушал, песья шерсть… — донес ветер.

Глава 15

За прошедшие дни Василиса Премудрая успела выучить в Костяном Дворце все ходы-переходы. Дивии и татаровьины, несущие ратную службу, в упор не замечали незримую молодицу, то и дело нахально разгуливающую прямо перед их носом. Несколько раз зловредная княгиня даже подстраивала незадачливым кустодиям разные пакости-подлости. Шапка-невидимка надежно оберегала хозяйку, позволяя прокрадываться даже в такие места, куда Кащей допускал лишь самых надежных прихвостней.

Жаль, в казну забраться так и не удалось — хотя этого Василисе хотелось особенно сильно. Дивии, охраняющие святая святых кащеева дворца, преградой не стали. Однако тяжелые створы, перекрывающие вход, не собирались распахиваться перед незваной гостьей. А как их раскрыть, знает один только Кащей — никаких признаков замка или задвижки, даже замочной скважины нет. Видно, слово тайное сказать надо. Может, разрыв-трава помогла бы… да где ж ее взять-то?

Пропажа в серале обнаружилась довольно быстро, и беглянку давно разыскивали. Но как-то лениво, без особого усердия. Да и то сказать — даже если неблагодарная жена сумеет выбраться из мужнего дома, куда ей дальше-то деваться?

Василиса отнюдь не тешила себя надеждой, что сумеет живой и невредимой пересечь черные леса и болота, преграждающие путь к оставленной отчине. Кащеево Царство — родной дом для всякой нечисти, а не для хрупкой женщины, пусть и владеющей всякими хитростями-мудростями.

Вот кабы заручиться чьей-нибудь помощью, найти провожатого покрепче да посговорчивей…

Молодая княгиня даже пыталась похитить одну из летучих колесниц Кащея — на ней домой улететь. С крылатым змием совладать — дело не такое уж хитрое. Правильный подход, немного мясца, да малость сноровки. Но с этим у нее не вышло — змиев держали в клетках. Крепко-накрепко запертых, да не ключом, а чарами. Наскоком не возьмешь, булавкой не отопрешь…

К тяжелым железным вратам, знаменующим границу меж самим дворцом и растянувшимся на несколько верст придворьем, Василиса тоже старалась не приближаться. Там, снаружи, дым стоял коромыслом — ежедневно подходили новые войска, кузни выдавали оружие и бронь, со всех концов подвозили припасы. Хоть в Кащеевом Царстве и обитает сплошь нечисть, а только есть-пить ей тоже что-то надо. На одних грабежах не проживешь — да и не до грабежей сейчас кащеевым подданным. Булгары с мордвой временно позабыты, да и марийцы с чудинами могут немного отдышаться.

Не до них сейчас Кащею — на Святую Русь нацелился.

К счастью, Кащеево Царство и само себя вполне прокормить может. Людоящеры в своих болотах да чащобах на зверье всякое охотятся — и на обычное русское, и на вовсе невиданное. Водятся в их трясинах звери диковинные — вроде ящерок, только ростом едва ль не с кабана. «Воранами» кличут. Татаровьины не только нагайками махать умеют, но и кнутами пастушьими. Стада у них немалые. Да и псоглавцы не отстают — овец в южных степях пасут, стражу блюдут лучше настоящих собак. И кони у них диковинные — тоже с песьими головами. А уж пчельни какие — нигде больше такого медку не водится!

Даже навьи с пустыми животами ходить не любят — кладбища древние потрошат, падаль выкапывают, харчат их помаленьку. Они не капризные — любую гниль сожрут, еще и добавки попросят.

Что им, бездыханным…

Одна только самоядь не пашет, не жнет, стад не пасет. Жуткий это народ — рот у них на темени, поедают сами себя, и с того сыты. А как они так умудряются — никому не ведомо.

Немало войск у Кащея. Однако ж большую их часть внутрь Костяного Дворца не допускают. Псоглавцев, например: очень уж псиной от них воняет, да еще и шерсть оставляют где попало. Кащей Бессмертный — злодей аккуратный, расчетливый, порядок и чистоту любит.

И Василису это вполне устраивает — известно ж, эти мордастые до бабьего духа падкие, спасу нет. Свои девки у них, видать, неказистые, так они человеческих в полон берут, в пещеры темные уволакивают. Да и шапка-невидимка здесь не поможет — запах-то не спрячешь, а нюх у псоглавцев чутче, чем у настоящей собаки…

Сегодня Василиса направилась в малый садик Кащея — туда, где хранятся некие заветные сокровища. На первый взгляд — неприглядные, но для знающего человека — бесценные. Позавчера, даже вчера она бы влезть не рискнула — вход в этот садик перекрывает золотая арка, а сторожит ее двуглавая амфисбена. Попробуй-ка, сунься!

Да только сегодня день особый — двадцать седьмое вересня, праздник Воздвиженья. Для всех змей этот день — праздник, сегодня они скрываются под землю, ложатся на зимовье со своими царицами, лижут пресветлый камень Алатырь. А амфисбена хоть и не змея, но с ними в родстве.

К обычной змее на этот праздник приближаться нельзя — упаси Господь! Не уйдешь живым! Но другое дело — коли она на привязь посажена. Стремится чудище уйти, отправиться к своим — а не выходит! Вот и тоскует оно, рвется, шипит жалобно — не до охраны бедному. На Воздвиженье, Исаакию, Благовещенье, да на Егорьев день мимо кащеевой амфисбены пройти можно спокойно — в эти дни она не сторож.

Вот и Василиса проскользнула мимо мечущегося страшилища — двуглавая змея на птичьих лапах ее даже не заметила. В саду княгиня облегченно выдохнула, утерла пот со лба и торопливо направилась к чудесному блюду, стоящему в центре ажурной беседки. Вокруг с трех сторон изливался голубоватый свет — на дивных древах висели зачарованные лампады, мерцающие подобно малым месяцам.

Но на полпути молодица замерла и отшатнулась. В беседке уже кто-то сидел. Да не просто случайный татаровьин или ящер! Кто же не узнает эту коренастую фигуру, покрытую слоями черной жирной земли, в железной личине, с веками, опускающимися до самого подбородка?!

Вий, насылатель ночных кошмаров, судья мертвых, родной батюшка Кащея!

Медведеподобное чудовище медленно ворочалось, выискивая местечко поудобнее. Железная лавка под ним прогибалась, толстые ноги-тумбы потрескивали, с трудом выдерживая тяжкое беремя. Казалось, будто целая скала уселась здесь, воплотившись в живом существе. Вий шумно пыхтел и гуркотал, точно оползень, неторопливо снисходящий с горы.

Сначала Василиса попятилась было обратно — к золотой арке, к мечущейся на цепи амфисбене. Но в следующий миг сообразила, что страшиться нечего — мало того, что она в шапке-невидимке, так Вий вдобавок еще и слепой! Она успокоенно застыла на месте, уже с некоторым любопытством разглядывая эту страхолюдину.

Вий сидел не просто так — перед ним расположилась доска, расчерченная на клеточки, с черными и белыми кругляхами, выстроенными стройными колоннами. Тавлеи — любимая игра Владимира Мономаха. Василиса невольно заинтересовалась — она и сама с охотой посиживала за этой забавой.

Молодая княгиня подошла чуть ближе, вытянув вперед шею — ей ужасно хотелось разглядеть позицию на доске. Еще чуть-чуть… еще… и вдруг из-под железной личины Вия донеслось глухое:

— Не прячься, я тебя вижу…

Василиса замерла, охваченная ужасом. По телу словно прокатилась холодная волна — таким морозом веяло от этого голоса. Рассудок твердил, что нужно бежать прочь, но ноги отказывались повиноваться — княгиня стояла неподвижно и мелко дрожала, словно лягушка, зачарованная ужом.

Складчатая шея чудовища дрогнула, огромная голова-котел медленно развернулась — Вий смотрел прямо на незваную гостью. Ужасные очи по-прежнему прикрывались несоразмерными веками, а на голове княгини ладно сидела собственноручно сшитая шапка-невидимка, но… но Вию явно не мешало ни то, ни другое.

— Можешь снять это… — устало сказал древний демон. — От меня не укроется ничто… ни зримое, ни незримое…

Это Василиса и без того уже поняла. Она очень медленно стянула чудесную шапочку, вновь становясь видимой. Нескладное тулово Вия мелко затряслось, рассыпая во все стороны земляные комья, железная личина чуть вздрогнула. Василиса побледнела от страха, но через миг пораженно сообразила, что чудовище смеется.

— А ты не из робких, дочерь земли русской… — отсмеявшись, сказал Вий. Его голос звучал железным шаром, катающимся внутри железной же бочки. — Обычно юные девы вроде тебя падают без чувств при одном лишь моем виде… Хватит ли твоей смелости, чтобы подойти ближе и сесть рядом?..

Василиса с трудом кивнула, все еще не решаясь вымолвить ни слова. На негнущихся ногах она прошествовала к ажурной беседке и чудовищным усилием воли заставила себя усесться на скамеечку напротив Вия. Несмотря на страх, пронизывающий все жилочки, она невольно опустила взор на тавлеи, оценивая сложившуюся позицию.

— Ты играешь?.. — заинтересовался Вий.

— Нем… немного… — еле выдавила из себя Василиса.

— В таком случае сыграй со мной… Сделай одолжение, милая девица… Как-никак, я все же твой свекор…

Княгиня вздрогнула, будто от пощечины. До сего момента ей и в голову не приходило, что теперь, став женой Кащея Бессмертного, она тем самым стала снохой Вию Быстрозоркому.

— Тавлеи — превосходная тренировка для ума… — задумчиво сказал Вий, расставляя черные кружочки по клеточкам. — Это очень древняя игра, милая моя… Очень древняя… Я игрывал в нее еще в молодости… в молодости… А это было так давно, что я уже и не упомню, какие народы жили здесь в те времена… Тогда у меня еще было другое имя… да и выглядел я совсем по-другому… по-другому…

Постепенно робость оставила Василису — ее полностью поглотила игра. Она уже не обращала внимания, что противник похож на ночной кошмар. Все ее мысли занимало одно — как бы довести свою тавлею до последней линии и превратить ее в башню.

Вий оказался сильным игроком — он умело выстраивал свои ловушки и разгадывал чужие, беспощадно бил и запирал тавлеи Василисы, пока на доске не остались только черные кружочки. Он выиграл и следующую партию, и следующую, и следующую… но на пятый раз Василисе все же удалось свести игру к ничьей. Ни у нее, ни у Вия не осталось возможности хода — все тавлеи лишь тоскливо глядели друг на друга, сидя взаперти.

— О-о-о… — с явным удовольствием пророкотал древний демон. — Очень хорошо, милая девица… очень, очень хорошо… Пока что ты первая здесь, кому удалось сделать игру интересной… все остальные только проигрывают… Только мой сын так же хорош в тавлеях, как я сам… Но он отбыл… отбыл… Он очень занят, ему некогда провести время со старым отцом…

— А куда он отправился, господине? — вкрадчиво спросила Василиса, мило улыбаясь кошмарному чудищу. — Я слышала, он полетел в сторону полудня…

— На Кавказ… — равнодушно ответил Вий, заново расставляя тавлеи. — На Кавказ…

— А зачем?

— Есть ли для нас разница?.. — донеслось из-под железной личины. — Ты всего лишь одна из его жен… А я всего лишь Старый Старик… И поверь, в этой жизни осталось немного такого, что еще могло бы меня волновать…

Вий опер тяжелый подбородок на заскорузлые ладони, словно бы глядя вдаль слепыми очами и глухо произнес:

Я слеп и стар. Кругом горят лампады, Но нету света у меня в глазах. Прожив всю жизнь, чего, скажите, надо, Когда в могилу хладный ляжет прах?

— Ты понимаешь, о чем я говорю, милая девица?.. — печально вздохнул он. — Я так древен, что уже с трудом передвигаюсь… Моя година на исходе…

— Я думала, ты бессмертен, господине… — тихо прошептала Василиса.

— Уж если умирают народы и империи, что говорить об одном старом демоне?.. — прогудел из-под личины Вий. — Я бессмертен, да… но от жизни тоже можно устать… Я — устал давным-давно… И усталость подтачивает мое бессмертие… Не знаю, сколько я еще протяну… Думаю, самую малость… Может, пятьсот лет… Может, тысячу…

Глаза княгини изумленно округлились. Сколько же прожил на этом свете Вий Быстрозоркий, если тысяча лет для него — самая малость?!

— Я слышала, когда-то тебя считали богом, господине…

— Я и был богом… Когда-то… очень, очень давно… В глубокой древности меня даже называли Отцом Богов… всего лишь громкий титул, не более… Все мы в молодости любим громкие титулы… но потом детство заканчивается… Я был богом ураганов… я видел Всемирный Потоп… я даже сам немного поспособствовал его приходу… самую малость, совсем чуть-чуть… А потом я пал… я перестал быть тем, кем был… стал тем, кем стал… и нашел новый дом в Пекле… у Нияна-Пекленца… Тогда я и обзавелся этим украшением… — Вий щелкнул по железной личине. — Но и это было уже очень давно… очень… Пекленца больше нет в этом мире…

— Что? — не удержалась Василиса. — А… а где же он тогда?..

— Там же, где все остальные… Неизвестно где… Старые боги Руси ушли… ушли… Все — светлые и темные… добрые и злые… мирные и воинственные… Они покинули эту землю… кто-то, возможно, умер… кто-то просто ушел… Все они ушли навсегда и больше не вернутся… Место Светлых занял Распятый — он силен и жаден, он не желает делиться паствой… А Чернобога с Мораной заменил Люцифер-Светоносный… он все еще носит старое имя, хотя Свету не принадлежит уже очень давно…

— Боги тоже умирают?! — поразилась Василиса.

— Иногда… Как человек умирает без пищи и воды, так бог умирает без жертв и молитв… Вера — воздух бога, молитва — питье, жертвоприношение — пища, храм — жилище… Если у бога не остается тех, кто бы верил в него, возжигал ему курения и молился у алтаря, он перестает быть богом… становится смертным… может даже умереть… А дальше… дальше несколько путей… Бог может уйти… уйти куда-нибудь далеко — искать тех, кто станет ему молиться… и порой находит… Может пойти в подчинение к другому богу… полному сил… утратить часть могущества… но и сохранить часть могущества… Может лечь в долгий… очень долгий сон в надежде — не воротится ли прежняя вера?.. порой она возвращается… Может утратить божественное могущество и стать ужасным чудовищем — бездумным, безгласным, беспамятным… И может умереть… да, этот выход есть всегда…

— А что избрал ты, господине? — ужасаясь своей храбрости, спросила Василиса.

— Что-то между третьим и четвертым… Я сплю… сплю веками… и неуклонно превращаюсь в чудовище… от меня прежнего почти ничего не осталось… Возможно, когда-нибудь я уйду… уйду… Пока я остался… пока еще я остался… но меня теснят… Если ничего не изменится, мне придется либо идти под начало к Сатане, либо… либо уходить прочь… А мне некуда идти… некуда больше… Я стар… я очень стар…

— Господине, разреши задать еще вопрос… — робко сказала княгиня. — Твои глаза… для чего они закрыты?.. Ты и в самом деле слеп, господине? Но как же тогда ты различаешь предметы?.. как увидел меня?..

— Я слеп… в некоем смысле… — медленно ответил Вий. — Но это совсем иная слепота… иная… Я не вижу света… не вижу солнца и луны… не вижу звезд… Но зато я вижу сквозь землю и воду, для моего ока не преграда ни стены, ни расстояния… Что уж говорить о ве́ках?.. Я вижу сквозь них… вижу сквозь собственные глаза… сквозь голову… вижу все, что вокруг меня — спереди, сбоку, сзади… Мне нет нужды отверзать очи, чтобы видеть… А если я все же их отверзу… если подниму веки…

— Что?! — жадно подалась вперед Василиса.

— Если мои ресницы начнут подниматься… беги тогда, милая девица… беги, что есть духу… Мой взгляд убивает людей и обращает в пепел целые города… Я могу уничтожить вражескую рать одним лишь взглядом… даже скалы трескаются и рассыпаются в песок…

Василиса побелела, словно стираное полотно. Теперь она уже не могла отвести глаз от этих уродливых кожаных шматов, свисающих со лба бесформенными клецками. Брови и ресницы заволакивали пол-лица Вия, скрывая чудовищные веки, но где-то там, за этим волосяным лесом притаились смертоносные очи, способные превратить одну-единственную женщину в прах быстрее, чем та успеет пошевелиться.

— Не бойся… — донеслось из-под железной личины. Вий сразу догадался, о чем думает его собеседница. — Поднять эти веки без посторонней помощи я уже не способен… Нужны два силача с вилами, чтобы выпустить на свободу гнев моего взгляда…

— Твой ход, господине, — негромко напомнила Василиса, все еще ежась, точно в морозный день.

Вий вздрогнул, буркотнул что-то невнятное и перескочил черной тавлеей через белую, переставив ее на последнюю горизонталь. Рядовой боец стал башней, и Вий тут же нанес еще один удар — сразу на шесть клеток, убив другую тавлею Василисы. Княгиня схватилась за голову — проклятый свекор вновь обставил ее, словно малое дитя.

— Тавлеи — игра сложная… мудреная… она насыщает и обогащает разум… — задумчиво молвил Вий, по новой расставляя костяные диски. — Главное здесь — внимание и осторожность… осторожность и внимание… Самое важное место для развития — центр доски… худшие места — борта и углы… Если две тавлеи стоят вместе, защищая друг друга… поддерживая друг друга… не разрывай их — вместе они неуязвимы… несокрушимы… Расстанутся — обе погибнут зазря… Не делай позицию слишком разреженной… не разводи тавлеи далеко… но и не сбивай в кучу, не тесни… Строй позицию тщательно… заботься о безопасности… но не трясись над каждой тавлеей — порой верная и своевременная жертва ведет к победе… Если противнику ничто не угрожает, а он все равно себя усиливает — насторожись, он замыслил вторжение… Если противник жертвует тавлеями почем зря — насторожись, он замыслил что-то крупное, приносит жертву… Продумывай ходы как следует… не делай хода, не обдумав все последствия…

Василиса слушала очень внимательно, жадно ловя каждое слово. Велика мудрость древнего Вия, нет предела знаниям, накопленным за тысячелетия!

Игра продолжалась до самой полуночи. И продолжалась бы еще долее, но Василиса Патрикеевна взмолилась о пощаде — она устала, веки с трудом удерживали тяжесть длиннющих ресниц, под них словно кто-то насыпал песку. Хотелось только сомкнуть очи и опустить голову на пуховую подушку — где уж тут думать о интригах и битвах костяных дисков!

Вий отпустил сноху с явным сожалением, предварительно взяв слово, что на следующий день та вновь составит ему компанию в этой мудреной игре. Пробудившись от многолетнего полусна-полусмерти по зову своего сына, древний демон отчаянно скучал, не в силах отыскать хоть что-нибудь, могущее занять усталый разум, дать передых мучительной боли, горящей в этом изуродованном теле.

Однако слова Василиса не сдержала. Не потому, что осмелилась обмануть грозного Вия — просто на следующее утро она не сумела его разыскать. За золотой аркой, охраняемой амфисбеной, его не было. Само собой, княгиня не могла просто подозвать ближайшего челядинца и спросить, где сегодня изволит находиться почтенный батюшка хозяина этих хором.

Поэтому она вновь пустилась в странствия по бесконечным коридорам, свивающимся в диковинные лабиринты. Заблудиться в Костяном Дворце проще простого — чтобы не потеряться, Василиса приспособила кусочек мела. Крошечные белые точки на стенах не привлекали особого внимания челяди, хотя порой княгине и приходилось обновлять свои метки.

В конце концов Василиса Премудрая выбрела на внутренний двор. Один из великого множества — тот, кто строил Костяной Дворец, явно считал, что лучше пересолить, чем недосолить. Потому и настроил всего и побольше — чтоб уж точно быть уверенным, что ничего не упустил.

Невидимая Василиса старалась двигаться как можно тише и осторожнее. Большинство таких дворов использовались кащеевыми воями для тренировок и учебных боев, но только не этот.

Здесь расположился кое-кто совсем другой.

Впереди виднелся огромный холм, поблескивающий в лучах утреннего солнца, словно рыбья чешуя. Он то вздымался, то опадал, то вздымался, то опадал… И в такт этим движениям дул ветер — то к холму, то от него. Над горой клубился желтоватый пар, воздух наполнял невыносимый смрад… Василиса подошла ближе и тут же почувствовала, как накатывает дурнота — она невольно зашаталась и уселась на удачно оказавшееся рядом бревно…

…чтобы в следующий миг понять, что это вовсе не бревно. Нежные ягодицы юной красавицы ощутили нечто колючее и шероховатое, больше всего похожее на… на чешую! На змеиную чешую!

Более того — как только Василиса уселась на это «бревно», со стороны поблескивающего холма донеслось тихое, но вполне отчетливое шипение. Она попыталась было подняться, но ужасное зловоние наполнило тело слабостью, и ноги отказались повиноваться.

А над холмом взметнулись три толстенных столба, оканчивающихся кошмарными рылами. Три ящериных морды, усеянных заостренными шипами. Громадные пасти растворились, шесть ноздрей с шумом втянули воздух, шесть глаз уставились именно туда, где сидела невидимая княгиня. Исполинское тулово, сплошь усеянное бронированными пластинами, приподнялось на четырех лапах, расправило широченные крылья-паруса и резко взмахнуло ими, поднимая настоящий ураган.

Василису едва не унесло этим порывом. Она невольно схватилась за подергивающийся хвост, на котором так неосторожно расселась. Однако ветер, поднятый крыльями чудовища, стих… и княгиня с облегчением поняла, что вновь может нормально дышать. Смрадный воздух унесся прочь, уступив место свежему и чистому.

Но теперь у Василисы появилась иная забота. Змей Горыныч чуть подтянул к себе хвост и навис над невидимой княгиней всеми тремя головами. Извивающиеся чешуйчатые столбы окружили молодицу плотным кольцом, три пары желтых глаз смотрели очень недобро, явно не собираясь, подобно Вию, предложить партию в тавлеи…

Василиса торопливо сдернула с головы шапку, питая слабую надежду, что кащееву супругу этот ящер не тронет. Но в холодных змеиных глазах ничего не отразилось.

— А-а-а… — прорычала средняя голова. — Кто же это к нам сюда пожаловал?

— Человек… — фыркнула левая. — Человеческая женщина…

— Она пахнет знакомо! — дернула ноздрями средняя. — От нее пахнет нашим царем!

— Да, есть некоторое сходство, — согласилась правая. — Видимо, это одна из женщин царя!

— Но зачем она пришла сюда? — прошипела левая. — Разве женщины царя не должны сидеть в своих загонах, куда их поместили? Разве царь не предупредил, что всякий человек, пришедший сюда и разбудивший нас без причины, должен быть съеден?

— Сказал! — подтвердила средняя.

— НУ ТАК СЪЕДИМ ЖЕ ЕЕ!!! — проревел сразу тремя пастями Змей Горыныч.

Глава 16

Когда Кащей наконец очнулся, его окружал непроницаемый мрак. Он висел на каменной стене, прикованный тяжеленными цепями за лодыжки и запястья. Опустив глаза, пленник заметил еще и толстенный горняцкий костыль, вбитый прямо в грудь.

Однако боли Кащей не испытывал.

Мертвый царь позвенел цепями, равнодушно оглядывая окружение. Дэвы поместили его в каменный мешок глубоко под горами. Пищи не оставили ни крошки. Воды тоже. Пожадничали и со светом.

По счастью, Кащей Бессмертный превосходно видел даже в самой кромешной тьме. Потому вполне отчетливо разглядел противоположную стену, укрепленный балками проем, встроенные в стены железные кольца и двух скелетов, к оным кольцам прикованных. Больше в пещере ничего интересного не нашлось.

Никакого платья на бессмертном старике не осталось — сгорела в пламене Дэвкажиани. Железная корона и меч Аспид-Змей попали в лапы дэвов. Узник висел совершенно нагим.

Без одежды Кащей стал еще страшнее, чем раньше. Струпная пергаментная кожа так туго обтягивала высохший костяк, что казалось, будто под ней вовсе нет ни мяса, ни кишок — один лишь голый скелет.

Кащей напряг сухожилия. Несколько дней назад такой натуги было бы достаточно, чтобы разорвать цепи на звенышки. Но только не на сей раз — Огненный Палец Каждэва выпил из пленника слишком много сил, превратив его в беспомощного изможденного старца. Конечно, со временем силы вернутся. Не то чтобы очень быстро, но, если повезет, сюда явится какой-нибудь дурак, который поможет это ускорить…

Спешить некуда — у того, кто бессмертен, времени всегда вдосталь.

Отправляясь в гости к дэвам, Кащей с самого начала подозревал, что попадет в ловушку. Он прекрасно знал о коварстве царицы Каджети, однако ничуть не беспокоился по этому поводу. Ему и в голову не пришло обидеться или разгневаться за содеянное с ним — и он совершенно не собирался мстить Бегеле или Божми. Да и за что? Никакого ущерба ему не нанесли — просто не сумели.

Нет, чтобы навлечь на себя мщение Кащея, нужно нечто большее…

К пленению он тоже отнесся совершенно спокойно. Не то чтобы бессмертного царя радовало висение в скованном состоянии, но ему и раньше доводилось бывать в полоне. Собственно, он добрую четверть жизни провел в темнице, каждый раз терпеливо дожидаясь освобождения. Было время, когда русичи вообще всех невольников называли «кащеями» — в его честь.

Сколько Кащей Бессмертный себя помнил, его всегда пытались заковать в цепи, запереть в узилище, порубить на мелкие кусочки, а лучше всего — полностью уничтожить.

Первое, второе и третье несколько раз удавалось, четвертое — пока что нет.

Жаль, конечно, что с дэвами не удалось договориться по-хорошему. Войска Бегелы могли бы стать неплохим подспорьем против чрезмерно расплодившихся людей. И если бы не вероломная Божми, царь дэвов несомненно внял бы доводам Кащея. Но ничего не поделаешь — на рогатых великанов Кавказа рассчитывать не приходится.

— Скучно, — снова позвенел цепями Кащей.

Часы тянулись неспешно. Кащей безразлично разглядывал противоположную стену — больше в этой камере глядеть было не на что. Время от времени он напрягал сухожилия, терпеливо ожидая неминуемого момента, когда стопудовые цепи не устоят перед воротившейся силой.

Но пока что они держались.

Он не мог сказать твердо, сколько уже провел в этом каменном мешке. Вероятно, несколько дней. Казалось, дэвы успели позабыть о своем пленнике. Очень возможно, что так оно и было — чем-чем, а хорошей памятью эти великаны не отличаются.

Другое дело — Божми. Кащей был уверен, что коварная царица-колдунья то и дело вспоминает о нем… и наверняка при этом ехидно улыбается.

Из дыры, служащей единственным входом в камеру, доносились странные звуки. Слабые, тихие, но постепенно усиливающиеся. Тот, кто их издавал, приближался. Во тьме замерцал огонек. По каменному полу цокали копыта, а тишину подземелья время от времени нарушало яростное блеянье.

— М-мээээ!!! М-мээээ!!!

Кащей мгновенно догадался, что за тварь бродит по подземельям. И когда из проема показалась заросшая рыжей шерстью лапа, держащая огарок свечи, он уже твердо знал, кто перед ним. Рикирал дак, топорогрудый сатир. В целом похож на своего дальнего родича, когда-то в изобилии водившегося в рощах Балкан, но гораздо, гораздо опаснее.

Рикирал дак саженного роста, густо покрыты шерстью, морда — среднее между козлом и человеком, на голове кривые рога, сзади длинный хвост. Почти так же выглядят и обычные сатиры, только ростом помельче.

Но у рикирал дак есть два серьезных отличия. Во-первых, длиннющие когти на руках. Во-вторых, топоровидное лезвие, торчащее из груди, — за него топорогрудые и получили название. Еще их порой именуют саблегрудыми (кылыч тёш) или железногрудыми (темир тёш). Рикирал дак чудовищно сильны — в бою они обычно просто хватают врага и прижимают к груди, рассекая грудным лезвием надвое.

Обычные сатиры вымерли уже очень давно. И до сего дня Кащей полагал, что и рикирал дак тоже больше не существует. Однако ж выходит, что один еще остался…

Хотя этот явно очень старый — топорогрудые живут долго, сто тридцать лет и больше, но все же не вечно…

— Как твое имя? — холодно спросил Кащей, разглядывая отряхивающееся от пыли чудище.

— Мм-мээээээ!!!! — бешено взревел рикирал дак, оскалив заостренные клыки. Да, с такими зубками кушают обычно не травку… — ММММ-ММЭЭ-МММЭЭЭЭЭЭЭЭ!!!

Бессмертный царь почувствовал слабый зуд в ушах. А ведь перед ним отнюдь не обычный рикирал дак! У этого племени, как и у простых сатиров, есть особый дар — некоторые из них могут своими воплями внушать панику. Когда такой «одаренный» блеет во всю мощь, от него все разбегаются — птицы, звери, люди… Даже трава порой поникает и жухнет. Лучше всех это умел великий Пан — бог-сатир. От него и пошло слово «паника»…

Кащея эти вопли, само собой, не проняли. Но даже он что-то почувствовал — каково же пришлось бы на его месте простому человеку?

Сошел бы с ума, не иначе. А то и скончался на месте.

— Не так уж много было на свете рикирал дак, способных внушать панический ужас, — безразлично произнес Кащей, разглядывая рогатого. — Я знаю всех по именам. Ты Абануаю?

— М-мэк! — буркнул рикирал дак, ужасно удивленный, что человек в цепях остался столь невозмутимым после его крика. — М-мэк!

— Ты Мезиль?

— М-мэк!

— Ты Очокочи?

— М-ма! — утвердительно кивнул рикирал дак.

— А, так это ты пытался снасильничать Ткаши-мапа? — вспомнил Кащей.

— М-ма! — гордо ухмыльнулось чудище.

Как и простые сатиры, рикирал дак похотливы и распутны до безобразия — гребут под себя все, что движется. Женщин, мужчин, детей, животных — всех подряд. Сатиры предпочитали охотиться за нимфами.

И рикирал дак разделяют их вкусы — в лесах и горах Кавказа тоже водятся эти прекрасные божественные девы, духи природы и стихий. Так, Ткаши-мапа была красавицей-оборотнем, богиней лесов и животных.

Впрочем, тоже не безгрешной — немало охотников стали жертвами ее чар…

— М-мммэээ… — задумчиво проблеял Очокочи, оглядывая Кащея. — М-мммээээ…

Цокая копытами, он прошелся взад-вперед, кое-как прилепил оплывшую свечу к одному из скалящихся черепов, и с любопытством потыкал Кащея пальцем. Под нажимом острейшего когтя сизая кожа прорвалась, потекла черная кровь. Очокочи брезгливо поморщился — та дрянь, что наполняла вены царя нежити, источала нестерпимое зловоние.

— Мм-ммэк! — рявкнул он, приблизив козлиную морду к лицу старика. — Ммм-мак! Мэ?..

— Не думаю, что тебе понравится, — равнодушно ответил Кащей. — Но если хочешь — проверь.

— Ммм-ма! — фыркнул Очокочи, втягивая воздух широкими ноздрями.

Рикирал дак подался вперед… отшатнулся… снова приблизился… снова отступил… И в конце концов челюсти сомкнулись на руке Кащея. Клыки-бритвы с легкостью отхватили добрый кусок плеча.

На козлиной морде отразилась задумчивость. Чудище пережевывало кровоточащее месиво с той же флегматичностью, что обычные козы — траву. Кащей взирал на это с полнейшим равнодушием — уродливая рана уже успела бесследно раствориться.

— Ммм-м-ммэээээк!!! — заревел Очокочи, распробовав как следует. — Ммм-мммэээээк!!!

Изжеванный мясной шмат, сочащийся черной кровью, вылетел из пасти, словно стрела, и впечатался в стену. Крохотные глазки топорогрудого налились кровью, на губах выступила пенная слюна. Плоть бессмертного царя на вкус оказалась хуже любой тухлятины — такое не станет жрать даже самый отпетый падальщик.

Взбешенный рикирал дак принялся рвать прикованного пленника когтями и грудным лезвием. Кащей невозмутимо висел, нисколько не протестуя. Раны срастались едва ли не быстрее, чем Очокочи их наносил.

Спустя некоторое время чудище утомилось и уселось на пол, тяжело дыша и утирая пот. Кащей по-прежнему взирал на него с полнейшим равнодушием.

— Мм-маак! — тоскливо выдохнул Очокочи. — Мм-мааа!

— Да, мне это уже говорили, — согласился Кащей. — Ты не первый, кто пытается меня прикончить. И, полагаю, не последний.

— Мммэээ! — фыркнул Очокочи.

— Все равно ничего не получится. Я бессмертный.

— Мэ?

— Да, как боги. Даже больше.

— Мм-мэ? Ммма-м-мммэ?! — жадно уставился на него старый рикирал дак.

— Ты угадал. Мое имя — Кащей, сын Вия.

— Мммэээээээ?! — с надеждой загорелись глаза Очокочи. — М-маааа!

— Сначала освободи меня, а там посмотрим.

Очокочи порычал, попыхтел, но все-таки нерешительно дернул одну из цепей. Потянул сильнее… сильнее… сильнее… еще сильнее и… упал навзничь. Цепи тихо зазвенели, словно насмехаясь над неудачливым сатиром.

Рикирал дак бешено зарычал и начал носиться по пещере, бодая стены козлиными рогами. Кащей взирал на это с каменным безразличием.

Через некоторое время Очокочи все же успокоился и вновь принялся за работу. Выдернуть или разорвать цепи ему так и не удалось, но после долгих усилий он хотя бы сумел вытащить костыль из груди Кащея. Из рваной дыры хлынула черная кровь, но уже через несколько мгновений буйный поток унялся, а впалая стариковская грудь зажила, приняв свой обычный вид.

Топорогрудый сатир взвесил вырванный костыль на ладони, отбросил его в сторону, что-то невнятно проблеял, махнул мохнатой рукой и уселся в углу. Рогатая голова устало клонилась на грудь, ссутуленные плечи подрагивали от перенапряжения. Старый рикирал дак еще раз что-то мекнул, а потом растянулся на холодном полу и прикрыл глаза.

— Вставай, — холодно приказал Кащей. — Вставай и работай.

— М-м-ммээээ…

— Уже? Что-то очень быстро.

— Мааа!!! Мэ-мэ?!

Кащей на миг задумался. Вопрос был резонным.

— Принеси мне воды, — равнодушно предложил он.

— Мээээ?!

— Тебе лучше знать. Ведь это ты живешь здесь, не я.

— Мэ… — неохотно кивнул Очокочи, с трудом поднимаясь на ноги.

Огарок свечи, и без того почти догоревший, он прихватил с собой, оставив Кащея в прежнем мраке. Бессмертный царь терпеливо уставился на противоположную стену — ждать он мог сколько угодно.

Впереди вечность — куда же тут спешить?

Вернулся Очокочи нескоро. С новой свечой, прилепленной прямо к собственному рогу, и здоровенной бадьей в руках. На каждом шагу вода плескалась через края, и рикирал дак сердито блеял — шерсть на животе и ногах намокла и слиплась.

Сатиры не любят мыться.

— Ммееее! — раздраженно фыркнул Очокочи. — Ме-ме-ммэ-ме-ммее!

— Ты слишком много болтаешь, — сухо оборвал его Кащей. — Лучше дай напиться — в горле пересохло, сил нет.

Рикирал дак напрягся, подымая бадью ко рту висящего узника. Седая борода Кащея окунулась в холодную воду, приобретя вид уродливой тонкой сосульки, тонкие пергаментные губы протянулись к бесценной влаге и…

…огромная бадья опустела в мгновение ока. Костлявый старик выхлебал все так быстро, что Очокочи невольно осмотрел днище — нет ли где дыры, не вытекла ли большая часть?

— Одним ведром мне жажды не залить, — равнодушно сказал Кащей, безуспешно напрягая сухожилия. — Принеси еще.

Рикирал дак утомленно тряхнул козлиной бородкой, топнул копытом, но все же потащился за добавкой. Однако на сей раз воротился куда быстрее — видно, так долго он искал не воду, а бадью.

Кащей вновь жадно выхлебал все, что ему принесли. Очокочи недоуменно уставился на стариковский живот, почти прилипший к хребту, силясь сообразить крохотным умишком — куда же это такая прорва девается?

— Хек. Хек. Хек, — сухо откашлялся-рассмеялся Кащей, в очередной раз дергая цепи.

На сей раз все прошло как нельзя лучше. Легкое напряжение… рывок… и вот толстенные цепи со звоном лопаются, рассыпаясь по полу десятками звеньев, а пленник падает ничком.

Очокочи гнусаво заблеял, не отводя глаз от бесформенной груды, больше всего похожей на развалившийся скелет. Но в следующий миг Кащей поднялся на ноги, с легкостью разорвал железные кольца, все еще висящие на запястьях и лодыжках, хрустнул костями, вправляя вывернутые суставы, и смерил своего освободителя безразличным взглядом.

— Ме-э-ээээ! — требовательно мекнул тот.

— А ты что, мне поверил? — безучастно спросил Кащей. — Хек. Хек. Хек. Глупо. Очень глупо. Кащею Бессмертному верить нельзя.

В тусклом свете свечи промелькнула призрачная тень. На мохнатой шее сатира сомкнулась костлявая ладонь, и мохнатый здоровяк взметнулся вверх, едва не стукнувшись рогами о каменный свод. Из пережатого горла вырвалось сиплое блеянье, глазные яблоки выпучились в диком ужасе. Очокочи засучил руками и ногами, чувствуя, как похрустывают мелкие косточки. Еще чуть-чуть, и проклятый старик просто сломает ему шею…

Но Кащей не стал довершать начатого. Тонкие пальцы разжались, и мохнатое чудище шлепнулось на пол.

Очокочи потер горло, хрипло мекнул, сжался в комок и… взметнулся буйным вихрем. Когтистые лапы обхватили скелетоподобную фигуру, сдавливая Кащея в могучих объятьях, и резко прижали его к груди. Ужасное лезвие-полумесяц, торчащее из тулова рикирал дак, с легкостью распороло тощего старикашку надвое.

Кащей опал наземь сухим древом, рассеченным ударом молнии. Очокочи противно засмеялся-заблеял, но смех тут же захлебнулся — разрубленный старик легко поднимался на ноги, целый и невредимый. Одно резкое движение, бросок, толчок… и здоровенный сатир пушинкой отлетел к стене, больно ударившись головой о камень. Из вывернутых ноздрей ручьями хлынула кровь.

— Достаточно ли с тебя этого урока? — безразлично поинтересовался Кащей. — Или ты будешь и дальше пытаться убить бессмертного? Надеюсь, ты как следует усвоил, кто теперь твой господин?

Окровавленный рикирал дак жалобно заблеял, подполз поближе и начал униженно лизать грязную ступню кошмарного старика. До крохотного козлиного умишка понемногу начало доходить, что освобождать Кащея Бессмертного было не самым умным поступком…

— Закрой пасть, я этого не люблю, — холодно приказал Кащей, тыкая сатира ногой в морду. — Встань. Пол холодный, простудишься еще, чего доброго. А ты мне, возможно, еще пригодишься.

— Мм-мэ?

— Пока не знаю. А что ты умеешь?

— Мэ-мэ… Э-э-э… Мм-мэээ… Э… эм-мэ?..

— Для начала не так уж плохо, — кивнул Кащей. — Где здесь выход?

— Мэээ-м!

— Давай посмотрим.

Дэвы испокон веку живут в пещерах. В последнее время кое-кто стал, по примеру людей и каджи, строить себе дома, но большинство по-прежнему придерживается дедовских традиций. Девлох — это чаще всего просторный грот, так часто встречающийся в горах. Он дает защиту от дождей и морозов, а также и чужих глаз — добыча ничего не подозревает, пока не окажется в лапищах огромного дэва. Немало неосторожных путников нашли смерть, рискнув укрыться от непогоды в уютной пещерке.

Судя по всему, пленников заточили в старом, давным-давно покинутом девлох. Вокруг было сыро и холодно, просторные подземные залы отзывались оглушительным эхом на цоканье копыт Очокочи и шлепанье босых ступней Кащея. Порой под ногами попадались сгнившие ветви, присыпанные землей: все, что осталось от когда-то покрывавшего пол настила.

Узкие и широкие туннели сплетались и переплетались, образуя хаотичную паутину, способную запутать кого угодно. Где-то вдалеке журчала вода — похоже, подземная речка. Очокочи, живущий в этом лабиринте уже много лет, питался в основном крысами, летучими мышами, мокрицами, а также теми редкими пленниками, которых дэвы по каким-то причинам не желали кушать сами. Те два скелета, что висели напротив Кащея, сатир-людоед обглодал до самых костей.

Конечно, старому рикирал дак не слишком нравилось такое существование. Жизнь впроголодь, в вечной темноте…

Правда, не в полной темноте — в чем-чем, а уж в свечах Очокочи недостатка не испытывал. Несколько лет назад дэвы ограбили торговый караван, перебив всех, кто там был. Большую часть добра они сожрали, перепортили или просто выбросили, но кое-какие товары свалили в этих пещерах — впрок. Среди них нашелся и ящик свечей из лучшего пчелиного воска.

Широкий проем, ведущий наружу, перекрывали тяжелые бронзовые створы. Несомненно, работа каджи — дэвы никогда в жизни не сумели бы отковать такие надежные врата.

Кащей примерился, встал поудобнее, отогнул назад запястье и ударил по воротам нижней частью ладони. Почти без замаха, словно бы просто легонько кого-то отталкивая.

Но результат оказался таков, что Очокочи в ужасе закричал, закрывая глаза руками. Чудовищная мощь Кащея Бессмертного просто своротила тысячепудовые створы! Их вынесло наружу, будто десяток велетов единовременно ударил гигантским тараном! Бронзовые листы сломались легче, чем берестяные лоскутья!

Снаружи и в самом деле давно наступила ночь. Звездное небо затянуло тучами, дул пронизывающий горный ветер. Далеко-далеко, у самого небозема промелькнуло что-то вроде звезды с развевающимся хвостом — то старый колдун Джуда куда-то летел на собственной бороде. Видно, все же не усидел дедок в своей башне, взыграло ретивое, понесся-таки добывать новую наложницу…

А здесь, у подножия скалы, стояла воздушная колесница, запряженная крылатым змием. И рядом с ней — ослепительная красавица с цветами в волосах, задумчиво вертящая в руках железную корону Кащея. При виде обрушившихся ворот и тощего старика, вышедшего из пещеры, она даже не моргнула. Наоборот — удовлетворенно улыбнулась.

— М-МЭ!.. — сдавленно рявкнул Очокочи, высовываясь из-за плеча Кащея.

Дряхлый рикирал дак набрал побольше воздуха в грудь, готовясь издать чудовищный вопль, несущий всепоглощающее безумие, но костлявая рука метнулась сизой молнией, сжимая слюнявые губы, и Очокочи лишь сдавленно забулькал. Бессмертный царь еле заметно повел бровью и медленно покачал головой.

— Ты освободился быстрее, чем я рассчитывала, батоно Кащей, — мелодично произнесла Божми.

— Но не благодаря тебе, царица каджи, — равнодушно ответил костлявый старик. — Вижу, у тебя моя корона. Я считаю, ее следует вернуть законному владельцу.

— О, само собой! — протянула ему искомое Божми.

Железный обруч с заостренными зубцами вновь занял привычное место на плешивой макушке царя нежити. Кащей поправил свой бессменный головной убор, убедился, что тот нимало не поврежден, и вопрошающе уставился на Божми.

— Твой меч тоже здесь, — с полуслова догадалась красавица-каджи. — Здесь, в колеснице. Мне стоило немалых трудов убедить мужа расстаться с такой драгоценностью…

— Считаешь, я должен тебя за это поблагодарить?

— Ну, это было бы очень мило с твоей стороны… — улыбнулась Божми.

— Забавно, — посмотрел на нее бесчувственными змеиными глазами Кащей. — Очень забавно. Хек. Хек. Хек.

— Нет-нет, на благодарности я не настаиваю, — пожала плечами колдунья. — Но, надеюсь, эта маленькая неурядица не станет причиной размолвки меж нами, батоно Кащей? Пойми правильно — я не желаю тебе зла, но всего лишь хочу оградить свой народ от невзгод войны, грозящей со всех сторон. Уже много лет я убеждаю Бегелу оставить Кавказ людям и уйти в наш прекрасный Каджети… Поступить так, как поступили эльфы и прочие фейри… Разве мало существует миров?

— Это бегство, — равнодушно покачал головой Кащей. — Я не собираюсь бежать.

— И Бегела не собирается. Все вы, мужчины, слеплены из одного теста. Дай моему мужу волю — он непременно бросится туда, где вернее всего можно сложить голову… да еще прихватит всех дэвов, что еще остались в этих горах. А меня это не устраивает, батоно Кащей, совсем не устраивает.

— И потому ты постаралась рассорить меня и своего мужа, — сухо кивнул Кащей. — А для пущей верности — уговорила его подстроить мне ловушку, бросить в темницу и заковать в цепи. Теперь между мной и Бегелой тяжкая обида, и военному союзу уже не бывать.

— По крайней мере в ближайшие годы, — улыбнулась Божми. — Пока всемогущее время не смоет все, что произошло меж нами…

— Ну что ж, я с самого начала подозревал, что ты ведешь свою игру, — безразлично пожал плечами Кащей. — К слову — по твоей вине я лишился одежды. Я бессмертен, но она — нет.

— О, я распорядилась пошить тебе новое платье, — радушно указала на колесницу Божми. — Не такое роскошное, как прежнее, но не думаю, что это имеет большое значение…

— Никакого, — согласился Кащей, облачаясь в простой, но добротный наряд, сшитый искусными портными каджи.

Красавица-колдунья почесала подбородок глухо урчащему змию, грустно вздохнула и протянула Кащею один из цветов, растущих у нее прямо в волосах.

— Пусть он напоминает тебе о наших горах, — улыбнулась она. — Что-то мне подсказывает, что больше мы не увидимся, батоно Кащей…

— Другой на моем месте непременно пожелал бы отомстить тебе, царица, — равнодушно принял цветок бессмертный царь.

— Но не ты?

— Не я. Месть ничего не решает и ничему не помогает. Она лишь утоляет сердечную жажду, а у меня ее нет и не может быть. Месть — удел слабых и ничтожных, а я силен и велик, — безразлично промолвил Кащей. — И тем не менее, причины для мести у меня есть. Вы попрали законы гостеприимства. Коварством пленили гостя, евшего и пившего за вашим столом. Это одно из самых страшных преступлений на свете. Испокон веку за подобное следовали кара и отмщение.

— Полно, батоно Кащей, у меня не было желания нанести тебе обиду, — покачала головой Божми. — Да и что могут значить личные чувства, когда речь идет о судьбах народов? Я сделала то, что нужно было сделать — тебе ли не знать, как это бывает?

— Да, ты права, — согласился Кащей. — На твоем месте я бы поступил точно так же, ибо это правильно. Признаю, ты одержала победу — Бегела верит тебе, не мне. Я не стану более посягать на его дэвов.

— Я очень рада это слышать, — улыбнулась Божми. — Если пожелаешь, можешь забрать Очокочи в качестве отступного — я хотела и дальше оставить его стражем темниц, но твое доброе расположение мне ценнее.

— Я принимаю подарок, царица, — безразлично подтвердил Кащей, вступая на колесницу и берясь за вожжи. — Иди сюда, рикирал дак.

— Мм-мэ?.. — нерешительно проблеял Очокочи, подозрительно пялящийся на змия, переступающего с лапы на лапу. — Мммээ?

— Следуй за батоно Кащеем, — ласково погладила мохнатое предплечье Божми. — Отныне он будет кормить тебя.

— Мэ! — раздраженно буркнул Очокочи, крайне неохотно влезая в небесную колесницу.

— Не держи на меня зла, батоно Кащей! — махнула рукой Божми. — Следуй своей дорогой, и пусть сбудутся все твои желания!

— Желание у меня сейчас только одно — убить всех людей, — ответил Кащей. — А ты подумай еще, царица. Подумай как следует, я не тороплю. Вспомни, о чем я говорил. Возможно, со временем ты поймешь, что прав я, а не ты. Если переменишь решение — я буду ждать. Я могу ждать очень долго.

Огненный змий побежал по холодным камням, с силой взмахивая крылами. Круг… другой… и вот чудесная колесница взмывает в воздух, поднимаясь вслед за воспарившим чудищем. Очокочи жалобно заблеял, глядя как прочная и надежная земля остается далеко внизу. Царица Божми, уже ставшая совсем крохотной, махала вслед, кутаясь в чудесные волосы, усеянные цветами.

— Удачи тебе, батоно Кащей! — крикнула она.

Кащей крепко держал вожжи, уверенно направляя своего чешуйчатого коня. Все больше набирая скорость, небесная колесница исчезла за облаками, и устремилась к полуночи с небольшим уклоном на восход. Оттуда, из-за небозема, уже брызнули первые лучи зари — в Кавказские горы пришло утро.

Теперь путь Кащея лежал в другие горы — Каменный Пояс.

Глава 17

Свадебный поезд князя тиборского приближался к Владимиру — стольному граду Владимиро-Суздальского княжества.

Вот уже тридцать лет здесь правит добрый князь Всеволод-Димитрий Юрьевич, прозванный Большим Гнездом. Меньшой сын Юрия Долгорукого, внук Владимира Мономаха. Достойный сын достойных отцов — немало славных дел свершил нынешний князь владимирский. Многие князья одной только родовитостью и гордятся — больше-то нечем! — однако ж Всеволод Большое Гнездо не из таких, нет, не из таких… И с болгарами ратоборствовал удачно, и мордву подчинил, и половцев усмирил, к самому Русскому морю прогнал…

Да и соседи-русы на себе тяжелую руку чувствуют, в походы ходят по воле Всеволода, по его указу все послушно делают. Вот, в этом году вышла у князя ссора с тезкой, таким же Всеволодом. Князь черниговский сына его, Ярослава, из Переяславля-Южного выгнал — не понравилось, знать, усиление владимирцев, под свою руку Переяславское княжество взять решил. Немедля Большое Гнездо клич бросил — к новгородцам, муромцам, рязанцам… Все отозвались, никто в стороне не остался — в следующем году, благословясь, на Чернигов бранью пойдут…

Да, велика власть князя Всеволода, во всей Руси не найдется, пожалуй, господина превыше.

И надобно ли князю сему большей зажиточности искать? Владимир с Суздалем и без того богаты, куда ж еще? Живут здесь в первую голову кривичи с вятичами, во вторую — меря, мурома, весь, да прочие племена. Каждый свой кусок хлеба имеет. Все трудятся, все работают, достаток преумножают — свой и княжеский. Землица в здешних местах плодородная, леса изобильные, зверья всякого полно, по Итилю гости торговые караванами ходят. А степняки сюда не добираются — шибко далеко их степи, грабительские набеги делать — себе дороже выходит.

Конечно, ворогов и других хватает — к восходу булгары с мордвой обосновались, на полудне рязанцы скалятся, на полуночи тиборцы оружием бряцают… А уж кто меж Булгарией и Тиборском разместился, и говорить не нужно — разве ж о Кащее Бессмертном позабудешь? И исхитришься запамятовать, так он сам напомнит! Так уж напомнит — до самой смерти по ночам дрожать будешь, прислушиваться — не скрипят ли под окном старые кости?

Красив белокаменный Владимир-на-Клязьме, нелегко сыскать краше. Все во Владимире белым-бело, все из белого камня строится. Кругом стройность, ясность, изысканность — словно не люди сей город возводили, а ангелы божьи. Андрей Юрьевич Боголюбский, старшой брат нынешнего князя, немало к тому стараний приложил — куда ни глянь, так чудо на чуде, диво на диве.

Вот на берегу реки Успенский собор — краса и гордость, издалека его видать. Андрея Боголюбского детище. Поодаль Дмитриевский собор — недавно совсем достроен. Это уже князь Всеволод потрудился — у Германского Фридриха искуснейшего зодчего выпросил, чтоб только в грязь лицом не ударить. А уж храм Покрова на Нерли — так прекрасней, пожалуй, по всей Руси не отыщешь. Стены фигурами покрыты, колонны тоненькие пояском стоят, сверху арками соединяются.

Лепота!

Хорошо укреплен великий город. Андрей Боголюбский знатные стены возвел — в семь верст длиной, в пять саженей высотой, с бойницами, со рвом широким. А ворот в славном Владимире аж целых пять. С закатной стороны гости являются через Золотые, с восходной — через Серебряные. Еще есть Волжские и Медные ворота — эти на реки смотрят, Клязьму и Лыбядь. Ну и совсем крохотные, рядышком с Золотыми — Иринины.

Сейчас над городом празднично звенят колокола — в Серебряные ворота чинно и торжественно въезжает свадебный поезд. Четыре повозки, запряженные тройками, да еще верховых десятка три. Лошади сытые, холеные, ухоженные, в гривах ленты вплетены, сбруя бубенцами да колокольцами украшена, дуги шалями переплетены, внутри ковры расписные, подушки шелковые…

Весело мчит поезд, шумит, звенит! Лошади гривами потряхивают, копытами по мостовой звонко цокают! Пусть все знают — не кто-нибудь, сам великий князь тиборский за невестой едет!

Хотя, по чести говоря, как раз самого князя здесь вовсе даже и нету. Недосуг сейчас Глебу, не отлучиться ему из Тиборска, времена очень уж неспокойные. Ну да ничего — народу и без него хватает.

Заместо жениха меньшой брат его прибыл — княжич Иван Берендеич. Дружкой при нем — Яромир Волхович. Сват — знатный боярин Фома Мешок. Известное дело — лучше него пыль в глаза никто пустить не умеет. Сваха — супружница его, боярыня Марфа. Вон сидит — важная, надутая, словно квашня с тестом. Ну и остальных гостей без счету — подсвашки, поддружья, челядь всевозможная…

Чай, не холоп какой свататься едет — князь!

Лошади неслись по улицам, сопровождаемые криками и шутками. Яромир стоял во весь рост и оглушительно свистел, разгоняя собак и мальчишек. Мальчишки отскакивали в стороны, распевая дразнилки, собаки трусливо тявкали, чуя оборотня.

Кони тоже ржали и храпели, стремясь оказаться как можно дальше от устрашающего волколака. В человечьем обличье Яромир не внушал им такого дикого ужаса, как в волчьем, они не шарахались, не пытались удрать, но поджилки все же дрожали, изрядно дрожали…

— Поезд, дружина хоробрая князя молодого! — прокричал Яромир, оборачиваясь назад. — Вот и закончилась дороженька, подъезжаем к вратам княгининым! Да только у княгини молодой заставлены заставы крепкие, птицы клевучие, звери крикучие, болота зыбучие, реки глубокие, озера широкие! Нюхом чую, братие, немало преград впереди расставлено, немало каверз зловредных подстроено!

Преград и в самом деле хватало. Ворота белокаменного кремля оказались заперты на засов, а суровые гридни молча скрестили копья, преграждая путь. Однако Яромир юрким лесным хорем соскочил с повозки, едва не перекувыркнувшись через голову, подлетел к кустодиям и… сунул им по глиняной баклаге с вином. Гридень постарше прислушался к столь знакомому плеску и довольно кивнул, убирая копье.

— А пряник?! — возмущенно вздыбился тот, что помоложе.

— А держи! — сунул ему медовую лошадку Серый Волк.

— То-то! — строго посмотрел на него гридень, убирая копье и с хрустом откусывая подаренной сласти голову. — Воф фэпер проеффай…

Покуда поезд мчался по детинцу, мимо княжеских да боярских дворов, мимо собора, церквей, мимо хором дружинников да челяди, откупаться пришлось еще трижды. Вначале жерди поперек дороги выложили, потом веревку натянули, а в самом конце княжьи холопья живой цепью встали — пока каждому по прянику медовому не выдали, не пропустили.

Что поделаешь — обычай есть обычай.

Но вот уж и терем великокняжеский показался — знатные палаты, куда богаче тех, что у Глеба в Тиборске. Построены незамкнутым четвероугольником, двор просторный — хоть всю дружину на него выведи разом, тесно не станет. А в самой середке трехсотлетний дуб растет — он еще князя Олега помнит. Княжьи палаты вокруг этого самого дуба и строили — рубить не осмелились.

Аж четыре поверха в тереме — нижние три из камня, а самый верхний — деревянный. На первом поверхе склады, лабазы, поварни — туда со двора даже входа нет, крыльцо поднимается сразу ко второму. На втором поверхе людские помещения, гридницы, хоромы. На третьем — жилые горницы, там много окон, а потолки деревянные.

Сам великий князь Всеволод по крыльцу спускается, гостей встречает, улыбается приветливо. Немолод уж князь, в бороде серебро проблескивает, кудри точно снежком присыпаны. Однако все еще крепок — стоит твердо, глядит зорко, в глазах лукавство притаилось.

А из-за спины Всеволода человечек невеликий выглядывает — в платье заплатанном, колпаке с бубенцами. То скоморох княжеский — Мирошка.

Первым к крыльцу подошел Яромир — как положено дружке. Он взмахнул кнутом, ударил по столбу в символическом жесте, упер руки в бока и гаркнул:

— Открывай ворота, хозяин!

Никаких ворот не было и в помине — давно остались за спиной. Однако обряд нарушать не годится. Князь Всеволод лукаво улыбнулся в бороду и звучно спросил:

— Это кто ж там стучит?

— Я, дружка, верная служка! — с готовностью ответил Яромир.

— А чего тебе надобно? Зачем приехал? За рожью, али за пшеницей?

— Приехал я вовсе не за рожью, не за пшеницей, а за красною девицей! — усмехнулся оборотень. — Был ли у вас сговор с нашим женихом, что сегодняшний день мы за невестою явимся?

— Был, как не быть! А только где ж сам жених-то — что-то не зрю я его… — прищурился Всеволод.

Вот здесь Яромир запнулся. Он легко вспрыгнул на крыльцо и негромко заговорил, объясняя князю, как так вышло, что жених не прибыл лично. Гридни Всеволода схватились было за мечи, но их господин нетерпеливо отмахнулся — князь владимирский уже встречался ранее со всеми братьями Волховичами, знал их в лицо.

Хотя до сих пор не ведал, что они оборотни.

Боярин Фома, важно восседающий во второй повозке, сердито супил брови, неприязненно поглядывая на Яромира. Чванливому вельможе было обидно, что его оттеснили назад, не позволили ехать с княжичем. И кто?! Пришлец незнаемый, невесть откуда явившийся! Может, он боярину Бречиславу и брат — ну так что ж с того? У самого Фомы тоже, чай, братья есть — но что-то им такой чести не выпало!

Однако постепенно боярин начал улыбаться — на лице князя Всеволода отчетливо проступал нешуточный гнев. Ему совсем не понравилось услышанное от Яромира. В глазах заблестела ярость, губы искривились, на лбу проступила кровеносная жилка.

— Так, говоришь, захворал Глебушка? — подчеркнуто спокойно уточнил Всеволод. — Не смог, значит, ко мне в гости явиться, так?..

— Не смог, княже, — развел руками Яромир, с тревогой глядя на эту жилку. — Захворал батюшка Глеб, ага.

— Ага… Вот оно как… Ну, пусть выздоравливает, бедолага… А может, по такому случаю отложить сватовство-то? — ласково улыбнулся Всеволод. — Куда спешить-то? Перенесем на следующий год, чтоб уж все по чину…

— Никак нельзя! — выскочил из повозки Иван. — Никак нельзя, княже!

— А это что у нас за диво такое? — смерил его презрительным взглядом князь. — Уж не меньшой ли Берендеич?.. Вот, значит, кого Глебушка мне заместо себя подсовывает?.. Ваньку-Дурака?..

— А чего?.. — обиженно утер нос рукавом Иван. — Чего как че, так Ванька?.. Али не люб?

— Умолкни, дурак!.. — еле слышно прошипел Яромир, пихая княжича локтем. Тот сдавленно охнул, но все же замолчал.

— Гони их в шею, княже!.. — зашипел Мирошка, подпрыгивая и звеня бубенцами. — Гони-и-и!.. Объедят же тебя!.. Все меды хмельные выпьют, нам с тобой ни капельки не оставят!

— Ладно уж, гости дорогие, прошу на пир… — криво усмехнулся Всеволод, угрюмо взирая из-под насупленных бровей.

— Кому сказано, гони их, дурак такой!.. — взвился скоморох. — Тоже князь — на роже грязь!

Князь недовольно поморщился и отвесил дурачку легонькую затрещину. Мирошка подпрыгнул, звякнул колпаком и бросил в сторону Яромира хитрющий взгляд. Они с оборотнем какой-то миг смотрели друг другу в лицо, а потом одновременно осклабились в одинаковых ухмылках. Иван непонимающе переводил глаза с одного на другого.

Челядь, прибывшую с поездом, отправили в людскую — им угощение выставили там. А вот знатных гостей — в гридницу, на торжественный пир.

Роскошная гридница у князя владимирского — столбы расписные, потолок золоченый, во главе стола княжеский трон стоит на трех ступенях, атласным ковром выстеленных. Все кругом каменьями самоцветными украшено, на стенах иконы висят в рамах драгоценных, с икон святые лики глядят, благодатью Божией осеняют.

Лепота!

Войдя, Иван уселся в конец стола, на самое последнее место. Князь Всеволод, уже успевший пристроить венценосное седалище на трон, вновь криво усмехнулся, махнул рукой и негромко крикнул:

— Выше садись, друже, выше!

Вот теперь княжич с готовностью пересел на место почетное — теперь можно, теперь вежество соблюдено. Куда хуже, коли наоборот случится — сядешь рядом с хозяином, а тот сгонит, велит другому место уступить. Вот уж когда стыда не оберешься!

Перед гостями выставили богатые яства и пития, но есть никто не начинал — ждали, пока вкусит сам хозяин пира. Княжий священник Леонтий восславил Отца и Сына, и Духа Святого, затем принес хвалу Богородице, преломил освященный хлеб и поднес его Всеволоду. Тот с важным видом отломил кусочек — совсем крохотный, чуть более крошки, — степенно прожевал его, кивнул и провозгласил:

— Слава тебе, Господи, за угощение твое! Дай Бог нам есть и пить во славу Божию, не объедаться, не упиваться!

Действительно, божья помощь здесь бы не помешала. Пир начался жареными лебедями и заморской птицей — павлином. За ними последовали кулебяки, курники, пироги с мясом и с сыром, блины, пирожки и оладьи. Челядь без устали разносила многочисленные корцы и кубки с медами: вишневым, можжевеловым и черемховым.

Затем на столы поставили разные студни, журавлей с пряностями, кочетов с имбирем, куриц с заранее извлеченными костями, уток с огурцами. Похлебки и уху трех видов: белую, черную и шафранную. За ухой — рябчиков со сливами, гусей с пшеном, тетерок с шафраном. Дичь в основном местная, а вот пряности привозные, закупленные у заморских купцов.

Спустя некоторое время в пиршестве наступил краткий перерыв, во время которого по столам вновь разносили хмельные меды, особенно смородинный. Затем подали лимонные кальи, верченые почки и карасей с бараниной.

Прошло уже больше двух часов, а пир не дошел даже до середины. Принесли огромные серебряные и золотые тазы, на которых едва умещались исполинских размеров осетры и севрюги. Тут княжеские повара особенно расстарались — рыба была так причудливо приготовлена, что походила на кочетов с распростертыми крыльями или диковинных змиев с разверзнутыми пастями.

Потом по знаку княжеского стольника со столов убрали все, что еще было недоедено. Челядинные вышли и вернулись с громадным сахарным пирогом, изображающим красочный, искусно вылитый кремль. Тщательно отделанные зубчатые стены и башни, даже люди и животные — словно живые, словно вот прямо сейчас сдвинутся с места. Немного погодя на стол поставили еще несколько таких кремлей, но раза в три поменьше.

За ними принесли кучу крашеных деревьев, на ветвях которых висели пряники и коврижки, а также львов, орлов и драконов, отлитых из сахара. Между городами, деревьями и животными возвышались груды яблок, ягод и орехов. Но на это добро все взирали уже равнодушно.

Гости насытились.

Княжье пиршество продолжалось своим чередом, звенели чары, провозглашались здравицы, яства и питие убывали на глазах. Однако сам князь все больше смурнел. По правую руку от него стоял воевода Дунай, по левую — святой отец Леонтий. И оба, не прерываясь ни на миг, что-то тихо-тихо нашептывали своему господину.

Яромир ел благочинно, но поросшие шерстью уши стояли торчком, впитывая каждое слово. Чуткий слух оборотня не пропускал ничего говоримого в этой палате.

И слышимое ему очень не нравилось.

— А скажите-ка мне — правду ли говорят, что Кащей Бессмертный набег на Тиборское княжество сделал? — неожиданно спросил Всеволод. — Дошли до меня слухи, что его татаровья Ратич пожгли да разграбили, а всех жителей перебили почем зря. Так дело было, али брешут?

— Брешут, княже, брешут!.. — запищал Мирошка.

Иван открыл было рот, но под столом его ударили по ноге. Княжич возмущенно развернулся — на него невинно взирал Яромир. Такой взгляд бывает только у несмышленого младенца, только что обгадившего пеленки и очень сим довольного.

Остальное посольство хранило гробовое молчание. Даже боярин Фома хоть и ворчал непрестанно, а все ж не пожелал брать на себя такую ответственность. Пусть уж братец Бречислава и дальше старается — язык у него неплохо подвешен…

— А еще слышал я, что середульний Берендеич, Игорь Ратичский, тоже погиб, — вновь заговорил князь Всеволод, так и не дождавшись вразумительного ответа. — Сказывают, сам Кащей ему башку свернул, будто куренку. Собственноручно. Так ли было, али вновь брехня?

— Брехня, княже, брехня!.. — снова запищал скоморох.

Иван, попытавшийся было ответить князю, замычал от боли — Яромир снова врезал ему по щиколотке.

— У, волчара позорный!.. — простонал княжич, растирая ушибленное место.

— Что? — не расслышал Всеволод.

— Ничего, княже, то Иванушка костью рыбьей подавился, — ласково ответил Яромир.

— Костью, говоришь?.. — задумчиво погладил бороду Всеволод.

— Костью, ага.

— Костью… вот оно как… Ну ладно, не о том речь. Еще дошло до меня, что Глебушка, шабер мой любезный, клич бросил, воев к Тиборску созывает. Правда ли? И если правда — зачем ему то потребовалось?

Князь Всеволод подождал еще немного, но, если не считать очередного вопля со стороны Мирошки, ответа по-прежнему не дождался. Дорогие гости лишь беспокойно переглядывались, не решаясь встретиться глазами с грозным хозяином.

— Ну?! — топнул ногой Всеволод. — Долго ли мне еще ждать?! Верно ли мне доносят, что Кащей Бессмертный после долгого перемирья нарушил границы и объявил войну Тиборску?! Что молчите?!

— Может, подавились?.. — наивно захлопал глазами скоморох. — Рыбьими костями! Все единовременно! А что — и такое бывает!..

Яромир только хмурился и супил брови. Опасения оказались не напрасными. Князь Всеволод уже обо всем прослышал — и теперь родство с Глебом Берендеичем потеряло изрядную толику прежней выгоды… Бесполезен сейчас князь Глеб в качестве зятя — даже вреден.

— Преувеличивают сильно, княже, — наконец открыл рот оборотень. — Не все, конечно, брехня, но все ж преувеличили сильно…

— Вот как?.. — добродушно улыбнулся в бороду Всеволод. Однако глаза его оставались колючими и настороженными. — Отрадно слышать. И насколько же сильно? Что там на самом деле было?.. Э?..

— А на самом деле был там небольшой набег, и только-то. Видно, застоялась кровь у Кащея, захотелось развлечься чем-нибудь, потешить душу стычкой молодецкой.

— Да есть ли у него душа-то?.. — пробурчал отец Леонтий.

— Было бы о чем говорить, княже! — развел руками Яромир. — Так уж меж соседями заведено — сегодня один у другого чуток отщипнул, завтра наоборот. Князь Глеб оттого людишек и кликнул — хочет ответный набег сделать, посчитаться с Кащеем.

— Ну, раз всего только набег, я спокоен, — откинулся на спинку трона Всеволод. — Успокоил ты меня, дружка, благодарствую. Можете дальше яствовать, гости дорогие.

Яромира его подчеркнуто ласковый голос нисколько не обманул. Князь ему не поверил. А значит — нужно держать ухо востро…

— А что же вина так мало на столе?! — неожиданно возвысил голос боярин Фома. Он как-то очень незаметно успел захмелеть. — Меды, квасы… где настоящее питье, княже?!

Князь Всеволод смерил боярина тяжелым взглядом и сухо молвил:

— Апостол Павел в свое время говорил — пейте мало вина веселия ради, а не для пьянства: пьяницы царства Божия не наследуют. Но если тебе слова святого не в упрек, боярин, так ты скажи только — я распоряжусь доставить всего, что твоей душе угодно.

— Да уж неплохо бы… ай-й-яй!.. — по-бабьи взвизгнул Фома Мешок.

— Что, и боярин тоже рыбьей костью подавился? — приподнял брови Всеволод.

— Вестимо так, княже, — насмешливо улыбнулся Яромир, поправляя скатерть. — Что-то в севрюге костей многовато…

— А по мне — так в самый раз, — внимательно посмотрел на него князь, отщипывая кусочек рыбы с услужливо поднесенного блюда и зачерпывая ковшом-налёвкой из серебряной братины.

— Ну, на чей вкус, на чей вкус… — неопределенно повертел рукой оборотень. — А что, княже, не пора ли уже и невесту представить? Сватовство еще веснусь состоялось, сговор летось был… пора бы уж и к жениху нареченную отправлять… После Покрова и свадебку бы как раз сыграли… За угощенье, конечно, благодарим от всей души, медовуха твоя хороша… но что же дочерь-то твоя доселева не вышла?

— Негоже так — гостей не почтить! — согласно пробасил боярин Фома. — До речи говоря — глянулся ли ей наш Глеб-то?

Вопрос был не празден. Само собой, лично Глеб Берендеич и Елена Всеволодовна пока ни разу не виделись, однако весной, когда сваты так и сновали туда-сюда меж Владимиром и Тиборском, будущие молодожены обменялись портретами. Насчет невесты сказать трудно, но лик жениха льстивые живописцы приукрасили изрядно. Глеб тогда бросил один лишь взгляд на свой портрет, пожал плечами и кинул в сторону: «Еще б крылья пририсовать — и совсем ангелок будет…»

Впрочем, насчет невесты беспокоиться и не стоило. Три остальные дочери великого князя — Всеслава, Сбыслава и Верхуслава — особой миловидностью не отличались. Просватать их, конечно, просватали — княжеским дочкам женихи всегда найдутся — но не более того. А вот на руку младшенькой, вполне заслуженно прозванной Еленой Прекрасной, окрестные князья с боярами давненько точили зубы…

Боярину Бречиславу пришлось пойти на немалые ухищрения, чтобы столь лакомый кусочек достался именно Тиборску.

— Глянулся, не беспокойся, — спокойно кивнул Всеволод. — А только дочка моя — себе на уме. Абы за кого замуж не согласна…

— Это мой-то брат — абы кто?! — вспыхнул Иван, вскакивая на ноги и упираясь ладонями в столешницу.

— Не дело это, княже! — присоединился к нему боярин Фома. — Что ж ты за отец такой, коли девке капризной потакаешь?! Принудь, да и вся недолга!

Князь Всеволод смерил обоих тяжелым взглядом. Иван и Фома Мешок невольно уселись на место, словно придавленные сверху невидимыми ладонями. Хозяин палат поправил драгоценный клобук, расшитый золотом, и медленно-медленно заговорил, не произнося слова, а точно цедя их по капельке:

— Я своей дочери хозяин — как прикажу, так и будет. Она меня слушается во всем, против отцовской воли не пойдет. Но силком за нелюбого я свою Олену выдавать не стану. И уж коли она сказала, что хочет жениху испытания провести…

— Испытания?.. — насторожился Фома.

— Испытания?.. — насторожился Иван.

— Испытания?.. — противно запищал Мирошка.

А вот Яромир промолчал. И не насторожился. Лениво посматривал на князя Всеволода сквозь прищуренные веки, да почесывал щетинистый подбородок.

Оборотень давно уже смекнул, к чему князь ведет — все так, как они с братьями и предполагали. Напрямую владыка владимирский отказывать не желает — как-никак, все уже давно сговорено. Теперь на попятную пойти — сраму не оберешься. Однако ж и отдавать дочку за полночного соседа ему резко расхотелось — Всеволоду б со своими врагами разобраться, а тут еще и Кащея навязывают… Кащей Бессмертный — это вам не пустяк зряшный, от него мухобойкой не отмахнешься…

Нет уж, Глеб сейчас — зятек беспокойный и бесполезный. Пользы от него не предвидится, а вот грыжу схлопотать вполне возможно. Значит, надо как-то выворачиваться — чтоб свадьбу отменить и слова при этом не нарушить. Негоже князю свое слово нарушать — злая молва порой похуже секиры бьет…

И ясное дело — саму Елену Всеволодовну об этих жениховских испытаниях хорошо если хоть оповестили. Не ее это затея — а батюшки многомудрого. Да и задаст ведь что-нибудь этакое, чтоб даже Святогор в затылке почесал и отступился.

Если луну с неба не попросит — уже, считай, повезло…

— И что же за испытания твоя дочерь придумала, княже?.. — лениво молвил Яромир, как бы невзначай кладя руки на плечи княжичу с боярином.

— Так жених-то не приехал… — улыбнулся одними губами Всеволод. Глаза у него остались спокойными.

— Дак я за него! — вскочил Иван, легко сбрасывая руку оборотня. — Для того и стою здесь, чтоб чести родовой не посрамить! Вели, княже, все сполню!

— Ну храбрец, ну удалец… — ласково прищурился Всеволод. — Что ж, добрый молодец, будь по-твоему. Слушай, что дочка моя для вас придумала. Бают люди, что где-то за тридевять земель, в тридесятом царстве, растут яблоки чудесные. Да не простые…

— …а гнилые!.. — сунулся под руку Мирошка.

— …а молодильные, — закончил Всеволод. — Вот их-то вы моей дочери и привезете. И сроку вам на то — одна седмица.

Глава 18

— Стойте!!! — оглушительно завизжала Василиса, невольно зажмуриваясь.

Воцарилась тишина. Княгиня почувствовала в плече боль — туда капнула слюна чудовища. Ядовитая мерзость проела тончайшую ткань и обожгла нежную кожу. Но затем ужасные головы слегка отодвинулись и недоуменно переглянулись.

— Что она сказала? — рыкнула средняя голова.

— Кажется, она не хочет, чтобы ее ели, — задумалась правая.

— Ха! А кто бы на ее месте этого захотел? — сухо хмыкнула левая. — Они все что-то такое кричат! Не стоит обращать внимания! Кричащий человек даже вкуснее молчащего!

— Но может быть, стоит все же сначала выслушать? — предложила правая. — Быть может, она хочет сказать что-то важное?

— Что может быть важного у человека, да еще женщины? — фыркнула средняя.

— Но мы же ничего не теряем, — напомнила правая. — А вдруг ее послали что-то нам передать? Она же никуда не денется — давайте сначала выслушаем, а потом уж сожрем! Разве я не прав? А?

— Не прав! — упорствовала средняя. — Мы зря теряем время! Перекусим — и снова спать!

— Да, она так противно вопит… — задумчиво кивнула левая. — Так и хочется ее перекусить…

Змей Горыныч настолько увлекся спором с самим собой, что позабыл о самой его причине. А причина сидела ни жива ни мертва, боясь даже шевельнуться, чтобы не привлечь внимания разглагольствующего чудовища. Василиса лихорадочно думала, ища возможность остаться не съеденной. Одновременно она прислушивалась к спору, надеясь услышать там какую-нибудь подсказку.

Ей сразу стало ясно, что у каждой из трех голов свой характер, причем согласия им удается добиться не так уж часто. Правая голова вдумчива, по-детски любопытна и предпочитает сначала все обсудить, а уж потом действовать. Левая — насмешлива, саркастична, любит ерничать и ехидничать. Средняя — малость туповата, рубит сплеча, долгих обсуждений не одобряет.

На миг Василисе пришло в голову потихоньку надеть шапку-невидимку и ускользнуть, пока головы чудовища заняты перепалкой. Но она тут же отбросила эту мысль — не таков Змей Горыныч, чтоб позволить лакомому кусочку так запросто ускользнуть.

— Кхррм! — наконец рискнула привлечь к себе внимание она. — Господине Горыныч, дозволь слово молвить!

Головы, уже окончательно забывшие о причине спора, замолчали и уставились на молодицу, все еще сидящую на их общем хвосте.

— Какой нахальный завтрак… — пробурчала средняя, меряя Василису подозрительным взглядом. — Он еще и разговаривает!

— Ну вот и пусть поговорит немного, — опустилась к княгине правая. Несчастная сразу побледнела и невольно задержала дыхание — пахло из этих пастей отнюдь не ландышами. — Так уж и быть, мы выслушаем тебя, сладкая… сочная… аппетитная…

Среди частокола клыков замелькал раздвоенный язык, а по чешуйчатой губе потекла едкая слюна. Василиса торопливо отодвинулась — одного ожога ей вполне хватило.

— А Кащей не рассердится, если вы меня съедите?! — как можно гневнее крикнула она. — Или он для того меня похищал, чтоб ваши утробы ненасытные потешить?!

Головы Горыныча переглянулись и хором расхохотались.

— АХ-ХА-ХА-ХА!!! — гремели они, выплевывая в небеса тоненькие струйки пламени. Василиса поморщилась и зажала уши — казалось, будто рядом бьют в набат. — АХ-ХА-ХА-ХА!!!

— Не рассердится! — громыхнула средняя голова, отсмеявшись. — С чего б ему сердиться? Мы у него уже двух схарчили — не рассердился же?

— Именно… — хмыкнула левая. — Жен у царя столько, что не счесть, а других таких, как мы, в целом мире не найдешь!

— Ценит нас царь! — довольно кивнула средняя. — Любит! Уважает!

— И вообще — ты, девка, трепись поменьше, — равнодушно зевнула левая. — Лучше снимай-ка пока одежду — а то она в зубах застревает…

— Да, у второй жены столько тряпок было… — проворчала средняя. — Я целую седмицу потом из дупла шерсть выковыривал…

— А у меня доселева что-то такое торчит, — пожаловалась правая, ковыряя в зубах длинным когтем. — Никак не достану…

— Да и на вкус она малость солоновата была, — задумчиво припомнила левая. — Огурцов моченых многовато ела.

— А мне так даже больше нравится, — не согласилась правая. — Так вкуснее.

— Вкуснее… — заворчала средняя. — Мы после нее дристали жидко два дня! Задница-то у нас одна на всех!

— Кстати о задницах… — хитро прищурилась левая, наклонившись к Василисе. — Скажи-ка, сладкая, а ты сама на вкус какова будешь?

— Ужасно горькая! — выпалила княгиня. — И кислая! И… и вообще ядовитая!

Чешуйчатые морды переглянулись, явно испытывая нешуточные сомнения.

— А не врешь? — недоверчиво спросила средняя.

— А ты проверь!

Огромные головы вновь переглянулись, а потом сошлись вплотную и зашептались, подозрительно поглядывая на Василису. Змей Горыныч на своем веку сожрал бессчетное число самого разного люду, но самое худшее, что с ним пока что случалось — живот болел. И то лишь оттого, что витязь, неосмотрительно проглоченный целиком, ухитрился прожить в брюхе еще почти полчаса и все это время мстительно тыкал копьем куда придется.

С тех пор Горыныч зарекся проглатывать пищу целиком — всегда тщательно пережевывал.

Но когда головы уже пришли к мнению, что двуногая козявка совершенно очевидно брешет, левая неожиданно вспомнила о случае с другим Великим Змеем, который безвременно скончался оттого, что сожрал подозрительную старуху. Та оказалась чародейкой, и действительно сумела-таки замстить даже после смерти — бедный ящер отравился ведьминским мясом и сдох.

А Горыныч на глаза никогда не жаловался, прекрасно видел, что у Василисы шапка-невидимка имеется. Значит, она тоже не просто так боярышня…

— ХУМ-М-М-М… — задумчиво промычал он всеми тремя пастями. — ХМ-ХМ-ХМ-М-М-М…

— А может, рискнем? — предложила правая голова. — Попробуем кусочек? Чуть-чуть, а?

— Вот сам и пробуй, — буркнула средняя. — Заодно проверим — сдохнешь или нет…

— Хоть и прожил двести лет, а умишка нет как нет, — фыркнула левая, обдавая среднюю паром из ноздрей. — Голов-то у нас три, а пузо-то одно! Если сдохнем, так все вместе!

— И то! — сообразила средняя. — Тогда и пробовать не будем!

— Да нет, это я так, предложение высказал… — пошла на попятную правая. — А может, прожарить ее как следует?

— А что, от жарки яд выветривается? — оживилась средняя, с готовностью набирая побольше воздуха за щеки. — Ну шо — ыхыхать?!

— Яд от жарки не выветривается! — торопливо выкрикнула Василиса, уже чувствуя тепло, исходящее из огромных ноздрей. Сейчас средняя голова раскроет пасть… дохнет… и ее окатит потоком бушующего пламени. После такого останется лишь обгорелый остов…

— В самом деле? — подозрительно прищурилась левая голова, обвивая княгиню гибкой шеей. — Точно? Не обманываешь, сладкая?..

Василиса вздрогнула — чешуя исполинского ящера оказалась холодной, как ледышка. Даже странно — в пузе печь огненная, а снаружи прохладный, будто только что из погреба выбрался.

— Ну так проверьте, коли не верите, — уже увереннее предложила она, с удобством облокачиваясь на шею Горыныча. — Рискнете головушками?

Трехглавое чудище утробно заворчало, нерешительно переглядываясь с самим собой. Не то чтобы Горыныч действительно поверил этой нахальной человеческой молодке, но… но что если она все же не врет? Класть головы на плаху ради всего лишь куска сочного мяса?..

Возможно, в конце концов чаяния брюха все же одолели бы голос разума. Но тут во дворе появились шестеро пыхтящих татаровьев-скотников. Впрягшись в рассохшуюся фуру, они везли три ободранные коровьи туши, все еще исходящие паром.

Змей Горыныч мгновенно позабыл о Василисе, выдернул из-под нее хвост (бедная молодица громко ойкнула, шлепнувшись на жесткие булыжники) и ринулся к доставленному завтраку. Земля задрожала от топота исполинского дракона, татаровья съежились в комочек, прячась за фурой. Хотя им-то как раз ничего не грозило — Горыныч еще ни разу не обидел тех, кто доставлял ему мясо.

— БЛАГОДАРСТВУЮ!!! — проревел он, разрывая туши ужасными зубищами. Во все стороны брызнули кровь и мясной сок.

— Угощайся на здоровье, батюшка! — весело крикнул старший скотник, отскакивая назад. — Приятного аппетиту!

Что-что, а уж аппетит у Змея Горыныча был. Да еще какой! Три пасти жадно прожевали мясо, разгрызли кости и даже вылизали камни, запачканные кровью. Раздвоенные языки заплескали по гладкому покрытию, не собираясь оставлять на потребу мухам ни единой капельки.

— Подобру ли пошло, батюшка? — обеспокоенно посмотрел на раздувшееся брюхо ящера татаровьин. — Не доставить ли чего на заедку? Может, гусей стаю? Рыбки? Или мучного чего? Говядинка-то тяжеловата, разбавить надо…

— ПИТЬ ДАВАЙ! — хором взревели головы Горыныча.

Об этом он мог бы и не напоминать — другая фура уже везла громадную бочку. Скотники, пыхтя от натуги, подперли здоровенные колеса тяжелыми булыжниками и скоро отпрыгнули назад. Змей Горыныч подполз поближе, сотрясая землю громовой поступью, осторожно уселся на задние лапы и взял бочку в передние. Орудовал он ими неуклюже, совсем не так ловко, как мог бы человек, но все же вполне справлялся.

Один легонький удар в днище, и вот крышка уже отлетает, обливая чудище чем-то красным, цветом схожим со спелыми вишнями. Змей Горыныч утробно захохотал, опустил гибкие шеи к бочке, чуть наклонил ее и начал жадно хлебать великолепное вино из погребов Кащея. Головы отталкивали друг друга, сражаясь за каждую каплю. Насыщались и пьянели они все вместе, но вкус съеденного и выпитого каждая башка ощущала отдельно.

И делиться удовольствием им не слишком хотелось.

Напившись как следует, Змей Горыныч слаженно рыгнул всеми головами, испустив три языка пламени. Каменный столб в центре двора покрылся копотью… еще больше. Судя по всему, Горыныч уже не раз обливал его огнем.

— А закусить? — суетился внизу старший скотник. — Хлебцем-то, хлебцем заешь, батюшка!

— Давай сюда… — лениво опустилась правая голова.

Ржаной каравай размером больше тележного колеса был по-братски разделен между пастями и неторопливо прожеван, пока последняя крошка не исчезла в ненасытном брюхе. Впрочем, не такое уж ненасытное — после столь обильного завтрака Змей Горыныч выглядел довольным и вполне насытившимся.

Трехглавый зверь неспешно отполз в дальний конец двора, переваливаясь с боку на бок, как старая утка. Головы сыто икали, выплевывая пузырьки огненного воздуха, источающие винный аромат.

— ГРРРРР-Р-Р-РРРРР… — на три голоса зарычал ящер, плюхаясь на громадную кучу прелой соломы. — ЛЕТИТ ТУЧА, ЛЕТИТ ТУЧА, ЛЕТИТ ТУЧА — ЕЕ ПУЧИТ!!! АХ-ХА-ХА-ХА-ХА!!!

— Подобру пошло, — довольно выпятил нижнюю губу старший скотник, кивая Василисе. — Песни петь начал — в благостное настроение пришел, батюшка наш…

— Да, пожрать он горазд… — задумчиво согласилась Василиса, направляясь к Горынычу.

— Эй, эй, девка, а ты сама-то кто будешь?! — спохватился татаровьин. — А ну-ка, поворотись, когда с тобой говорят!

— Я Горыныча гостья! — брезгливо процедила княгиня. Поворачиваться она даже не подумала.

— А-а-а, ну если так… — посмурнел скотник. Он явно не поверил, но возражать не осмелился — а ну как вправду?

Сытый Горыныч и голодный Горыныч — две большие разницы. На полное брюхо трехглавый ящер даже не посмотрел в сторону Василисы. Три шеи переплелись, из ноздрей вырывался пар, а из пастей — веселая песня.

— Присаживайся, сладкая! — гостеприимно предложила левая голова.

Шипастый хвост уютно свернулся колечком, и Василиса милостиво устроилась в изгибе. Змей Горыныч блаженно потянулся и заскреб камни когтями, оставляя глубокие царапины. Средняя голова широко зевнула, выпустив облако дыма. Позавтракав, огромный ящер действительно пришел в благодушное настроение.

— Так кем, говоришь, будешь? — лениво спросила правая голова. — Царская жена, кажись?

— Василисой люди зовут, — мило улыбнулась красавица. — Покойного боярина Патрикея дочерь…

— Ну и хорошо… — снова зевнула средняя голова. — А чего приперлась?

— Не груби гостям! — всшипнула на нее правая. — Скажи-ка, сладкая, а ты в цирюльном ремесле не смыслишь ли?

— Смыслю малость. А тебя что же — подстричь, побрить?.. — озадаченно нахмурилась княгиня.

— Да нет, с зубами помочь… Не в службу, а в дружбу — сделай такую милость, подсоби? Торчит у меня в дупле тряпка дурацкая, уже мочи нету… — пожаловалась правая голова. — Кого ни попрошу — всяк отнекивается, глаза отводит… Трусы проклятые! Неужто так страшно ко мне в пасть залезть?!

Василиса аж икнула. Но идти на попятный было поздно. Умиротворенный Горыныч очень легко мог превратиться в Горыныча разозленного.

Старший скотник по ее повелению доставил все необходимое — кузнечные клещи (самые легкие, для тонкой работы), специальную лицевую повязку (скотники надевали ее, когда приходило время выносить за Горынычем навоз), толстую дерюгу, зачарованную лампаду (во дворце Кащея такие просто кишмя кишели), беленное масло и несколько листов свежей крапивы.

Василиса плотно намотала повязку, накрыла голову дерюгой, поудобнее ухватила клещи, и решительно потребовала:

— Ну, господине Горыныч, разевай рот!

Правая голова улеглась подбородком на землю и раскрыла пасть во всю ширь. Василиса трижды перекрестилась, сплюнула через левое плечо, наклонилась пониже и осторожно перешагнула частокол зубов. Сделать это оказалось непросто — клыки чудища доставали ей аж до колен.

Да и передвигаться в змеиной пасти было тоже непросто — «пол» мокрый, скользкий, под ногами подрагивает раздвоенный язык толщиной с человечье тулово, сверху слюна капает — едкая, горячая. Если бы Василиса не додумалась прикрыться дерюгой, ее прекрасные волосы изрядно бы поредели…

— А боа э буэ?! — жалобно спросила правая голова.

— Не будет, маленький, — ласково ответила Василиса, как бы невзначай прищемляя шевелящийся язык каблучком. — Ну разве что самую чуточку…

— Ум-м-м!.. — вздрогнула правая голова.

— Не дергайся! — приказала княгиня, поднимая лампаду как можно выше.

Зубов у Змея Горыныча оказалось превеликое множество. И росли они совсем не так, как у людей. Все острые, точно пики скальные, нижняя челюсть чуточку отстает от верхней, пятые клыки (а в нижней челюсти — четвертые) крупнее остальных, видны даже при закрытом рте.

— Где болит? — спросила Василиса, отчаявшись отыскать искомое самой.

— Хпраа, в гаэ кокэ! — промычала правая голова.

Чтобы добраться туда, где у людей зубы мудрости, Василисе пришлось усесться на корточки. Хоть и огромная пасть у Горыныча, а все ж не настолько, чтобы прогулки по ней устраивать. Один человек еще помещается, а вот второй уже не влезет.

В первый момент она брезгливо отшатнулась — в искомом месте смердело так, что вонь проникла даже сквозь повязку на лице. Но зато самозваная лекарка наконец нашла, что искала — кусочек материи, торчащий меж клыками. Замусоленный, утративший краски, но, несомненно, когда-то бывший частью дорогого платья.

Первым делом княгиня густо смазала десны беленным маслом. Оно боль убивает, чувствительность понижает. Попробуй-ка обойдись без него — Горыныч от боли так зубищами клацнет, что спаси Господи!.. У нее уже было так однажды — когда баба-яга учила зубы лечить, так Василиса на волках да медведях науку проходила. Один серый ее и куснул нечаянно — до сих пор еще рубец разглядеть можно.

Справиться с этой тряпицей оказалось куда как непросто. Пришлось сначала поработать руками, вытаскивать по чуть-чуть, медленно и кропотливо. И только когда наружу вышел достаточный кусок, пришло время клещей. Василиса ухватила проклятую тряпку покрепче и потянула что есть мочи.

— Ога эщо?! — беспокойно спросила правая голова.

— Уже скоро! — сквозь зубы ответила Василиса. — Терпи!

Наконец тряпка вылезла из щели целиком. Это действительно оказалось платье… точнее, что-то, когда-то им бывшее. Едкая драконья слюна превратила дорогую материю в расползающуюся ветошь — если бы злополучная одежка не схоронилась в щели меж клыков, то давно бы уж разошлась на отдельные ниточки. Василиса брезгливо подхватила эту мерзость клещами и вышвырнула ее наружу.

— Рот не закрывай, — процедила она, привязывая крапиву к клыкам.

Василиса аккуратно расправила листья, чтобы они глядели книзу, выжала несколько капель на распухшую десну, и забормотала:

Матушка крапивушка, святое деревцо! Есть у меня раб Божий Горыныч, есть у него на зубах черви, а ты оных выведи; а ежели не выведешь, то я тебя высушу; а ежели выведешь, то я тебя в третий день отпущу.

Проговоривши, она еще раз расправила листья, чтобы полностью убедиться, что те смотрят туда, куда нужно, устало выдохнула и просто-таки вывалилась наружу, упав без сил. Через миг она почувствовала в спине нестерпимый жар — Горыныч осторожно тыкал ее носом.

— Благодарствую, Василиса Патрикеевна, — пробасила правая голова, когда бедная лекарка кое-как поднялась на ноги. — О-о-о, легко-то как сразу стало…

— На здоровье, господине Горыныч… — уселась ему на хвост Василиса.

Ее пошатывало и мутило — надышалась все же вони. В драконьей пасти не розовыми лепестками пахнет…

Но слегка отдышавшись и придя в полное сознание, прекрасная княгиня вновь стала самой собой. Выразилось это в том, что она вытянула ноги вперед, приподняла пятки, держа носки кверху, и положила руки на колени. Несколько раз Василиса нажимала ладонями на напряженные ноги, стараясь опустить их к земле, все больше увеличивая нажим.

Известно, движения ради самих движений — смешная глупость. Но в этом и других упражнениях польза есть, и вполне определенная. Старая баба-яга обучила им юную княгиню, наказав проделывать во всякое свободное время, дабы придать телу еще большую привлекательность. Так, то, что она проделывала сейчас, помогает сообщить талии гибкость и изящество, подобные ивовому стволу.

Лишь повторяй неустанно — и все будет.

Спустя час они с захмелевшим Горынычем уже весело болтали о всевозможных пустяках. При более близком знакомстве трехглавый ящер оказался душевным созданием, любящим выпить, покушать и посплетничать. В последнем у него имелось немалое преимущество, способное вызвать зависть у всех базарных торговок Тиборска — он мог сплетничать с самим собой.

— Скажи-ка, господине Горыныч, а правду ли бают, что вы, змеи, девиц красных похищаете? — кокетливо похлопала ресницами Василиса, опершись локотком на ороговевший хвостовой шип.

— Случается, конечно, — степенно ответила средняя голова. — Жрать-то хочется… Хотя если по чести — нам что девица, что парень…

— На вкус вы все одинаковы, — усмехнулась левая.

— Хотя девицы все же помягче, понежнее… — задумчиво добавила правая.

— Да нет! — отмахнулась Василиса. — Я не о том! Для еды — понятно, а для… иного вы девиц похищаете ли?

— Для чего иного? — совершенно по-человечески поскреб один из лбов Горыныч. — Для выкупа, что ли? Бывает и так. Если какой Великий Змей шибко ленив, так он княжескую дочку похитит, а взамен коровье стадо требует… или два… а то золота сундук — некоторые наши его любят…

— Да не для выкупа! — совсем рассердилась Василиса. — Для утех любовных! Мне в малолетстве нянька сколько раз баяла — похитил лютый змей красавицу-боярышню, да женой своей сделал…

Она не договорила — стушевалась под недоверчивым взглядом собеседника. Трехглавый ящер долго смотрел на княгиню всеми шестью глазами, а потом дико расхохотался.

— АХ-ХА-ХА-ХА-ХА!!! — заливался на три глотки он. — ХА-ХА-ХА-ХА!!! НУ УМОРИЛА, НУ РАСПОТЕШИЛА!!!

Василиса невольно покраснела.

— Ты думай наперед, о чем говоришь, девка глупая! — все еще похихикивая, фыркнула левая голова. — Да ты посмотри на себя и на нас! Да ты рядом с нами — что рядом с тобой… да вот хоть лягушка! Если мы… ха-ха… мы… ха-ха… да с тобой… ха-ха… с тобой… ха-ха… да ты же лопнешь, девочка!

Княгиню аж передернуло — она невольно представила описанную картину воочию.

— Да и неужель Великий Змей на человечью девку польститься способен?.. — брезгливо покривилась средняя голова. — Это же скотоложство какое-то получится! Вы только на вкус и хороши — а на вид… мелкие, голокожие, мягкие, теплые, волосяные… бр-р-р-р, пакость какая!

— Так что ж — выходит, брехня все? — обиженно насупилась Василиса. — И что вы в человека превращаться можете — тоже брехня?..

— Нет, вот это иногда случается, — не стала отрицать левая голова. — Среди нашего племени тоже порой волхвы-кудесники попадаются. Оборотится такой Великий Змей человеком, да свободно среди вас и странствует — дела всякие свои проворачивает. Но чтоб вдруг на вашу девку польститься… не, не слыхал такого. Так разве только — вид сделать, шутку смешную пошутить…

Василиса сердито прищурилась. Нет, не то чтобы она вдруг возмечтала обольстить Змея Горыныча — умом княгиня пока что не рехнулась. Просто не худо было бы заиметь в Костяном Дворце по-настоящему серьезного союзника — а в дружбе с трехглавым чудищем таких дел можно наворотить, что ого-го! Он-то уж точно может домчать куда хочешь в мгновение ока…

— Это ты, наверное, с летунами перепутала, — предположила правая голова. — Их еще иногда Огненными Змеями называют. Это нечисть такая — от человека не отличишь. Они в летучих змеев превращаются, вроде тех, на которых царь Кащей разъезжает, только совсем крошечных. Рыщет такой летун у окон, разыскивает одинокую девицу покраше — а как отыщет, так в печную трубу юркнет, а уж там человеком оборачивается…

— Да, летуны — такое может быть… — согласилась левая. — Они твари подлые — сердца своим подружкам присушивают, любовный дурман насылают, кровь у них сосут, пока совсем не зачахнет… А если девица от летуна ребенка родит — так либо здухача, либо кикимору. С летуном ты лучше не связывайся.

— И с людоящерами тоже иногда такое бывает, — припомнила правая. — Они с вами куда больше схожи — рук две, ног две, росту почти такого же, только в чешуе… Бывает, если ящер не слишком разборчивый, может и случиться… всякое. Хотя насчет этого ты лучше у Тугарина поспрошай…

Так беседа плавно перетекла на людоящеров. Василиса жадно выспрашивала и о них тоже — ее интересовало все, могущее оказаться хоть чуточку полезным. Об этих чешуйчатых воях хмельной Змей Горыныч говорил с охоткой — когда-то народы людоящеров и Великих Змеев жили бок о бок, в большой дружбе и согласии. Да и сейчас старая память еще сохранилась.

А вот человеческий род Змей Горыныч ненавидел люто. До колик, до икоты. Особенно русичей. Едва лишь почуяв русский дух, он принимался свирепствовать, извергая пламя и клацая зубищами. И постепенно Василиса медленно и осторожно подвела своего собеседника к причине этакой ненависти. Ей ужасно хотелось узнать — отчего же он так лютует?

— Что ж, Василиса Патрикеевна, изволь, расскажу, — наконец сказала правая голова. — Началось все давным-давно, еще до рождения Владимира Киевского. Два с половиной столетья минуло с тех пор. Жил тогда в Киеве боярин Никита с женой Мамелфой, и родился у них сын — Добрыня. Вырос из него славный хоробр-богатырь — краса и гордость вашего племени… И был он еще совсем молод, когда занесло его на реку Почайну — а там в то время жил наш батюшка…

— Грыаранарыррарраррыкраарргграрк! — прорычала средняя голова.

— Что-что? — не разобрала Василиса.

— То имя отца нашего, — хохотнула левая голова. — У нас, Великих Змеев, имена не как у вас. У нас они красивые, звучные, мелодичные…

— Люди нашего отца звали покороче — Горыном, — спокойно добавила правая.

— Или Горынище, — поддакнула средняя.

— Господине Горыныч, так значит, у тебя имя тоже вовсе не Змей? — заинтересованно подалась вперед княгиня.

— Не Змей, — с удовольствием ответила правая голова. — Совсем не Змей. Сама посуди — да разве могут нас так звать? Знаешь ли ты хоть одного человека по имени Человек?..

Василиса молча покачала головой.

— Вот именно. А почему же у нас должно быть иначе? Нет, это всего лишь малое сокращение, пустое прозвище — для вас, для двуногих. У нас, к твоему просветлению, имя не одно, а вовсе даже три — на каждую голову.

— Но истинных имен наших тебе знать не нужно, — холодно посмотрела на Василису левая. — Ни к чему. Это отцу теперь все равно — а мы пока еще живы. И настоящие имена наши — до смерти с нами останутся.

— Так что обойдешься! — взрыкнула средняя.

— Да не очень-то и хотелось… — с деланным равнодушием отвернулась Василиса.

— Слушай лучше, что далее было, — успокоительно молвила правая голова. — Те времена были уже закатом нашего племени. Совсем немного осталось в мире Великих Змеев, а Цариц — и того меньше. Всего одна… Одна-единственная… В той пещере, на реке Почайне, свила гнездо самая последняя наша Царица. Именно в том месте она решила сделать великую кладку — такая бывает едва ли раз в сто лет… Семьдесят пять яиц! Семьдесят пять малых змеенышей! Там, в прохладном подземелье, лежала последняя надежда нашего народа… Надежда на возрождение! Если бы хоть часть этих яиц проклюнулись бы, если бы малые змееныши вышли на свет!..

— Все из-за вас, человеков! — свирепо прошипела средняя.

— Наш батюшка Горын охранял Царицу. Он не желал рисковать будущим всего змеиного рода, а потому заключил с Добрыней ряду о вечном мире. Поклялись они, что отец наш не будет трогать человеков, а Добрыня — Великих Змеев и их потомство… Кровью скрепили клятву, побратимами друг друга назвали…

Змей Горыныч замолчал. И молчал до тех пор, пока Василиса не выдержала:

— И что же случилось?!

— Предательство! — прохрипела средняя голова. — Подлость!

— Добрыня Никитич вернулся тайком, незаметно! — рыкнула правая. — Он вызнал тайный ход!.. прокрался в пещеру!.. уничтожил все яйца!.. смертельно ранил нашу мать!.. он… он… он…

— А потом он убил нашего отца… — медленно качнулась левая голова. — Мы не знаем, как человеку удалось одолеть Великого Змея — не иначе, какой-то гнусной хитростью…

— А может, просто победил? — засомневалась Василиса. — В честном бою?

— В ЧЕСТНОМ БОЮ?! — единым хором взревел Змей Горыныч, возвышаясь над княгиней бронированной башней. — ПОГЛЯДИ НА НАС, ГЛУПАЯ ДЕВЧОНКА! ПОГЛЯДИ! ОТЕЦ БЫЛ ТОЧНО ТАКИМ ЖЕ, ТОЛЬКО С ОДНОЙ ГОЛОВОЙ! КАК, КАК ОДИН ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ ПОБЕДИТЬ НАС В ЧЕСТНОМ БОЮ?!

Василису вновь замутило. Разъярившись, Змей Горыныч невольно начал испускать смрадные дымы, окутавшие все вокруг. По счастью, он и сам это заметил и с раздражением махнул несколько раз крылами-парусами, разгоняя поганую вонь.

— Потом ваши сказители сочинили что-то насчет того, будто бы наш отец похитил племянницу князя Владимира — Забаву, дочь Путяты… — сумрачно сказала левая голова. — Надо же было найти какое-то оправдание нарушенной клятве… Конечно, на самом деле ничего подобного никогда не деялось…

— Уничтожив надежду нашего рода, Добрыня Никитич уехал восвояси… — тихо произнесла правая голова. — А в подземелье остались десятки мертвых яиц… десятки нерожденных змеенышей… и умирающая Царица… Она еще была жива… на последнем издыхании, но капля жизни в ней еще теплилась… И кладка еще не была завершена окончательно — в чреве нашей матери еще оставались три зародыша… Но она не могла отложить их все — не успевала… не было времени… не было сил… Она умирала… И тогда она собралась с последними силами и исторгла все три зародыша единовременно — в одном яйце, в одной скорлупе…

— Это был ты, господине?! — поразилась Василиса.

— Да, это были мы… Мы — три единоутробных брата… три Великих Змея, родившиеся из одного яйца… три головы, сросшиеся на одном теле… Чудовище… страшилище… урод… Ни одна Царевна никогда бы не взглянула на такое уродство, как мы… Царь Кащей отыскал нас в той пещере — маленького, только что вылупившегося трехголового змееныша… Он вырастил и воспитал нас в этой цитадели… И мы — последние… Все наши старики перемерли или перебиты богатырями… новым яйцам взяться больше неоткуда… Вот уже больше века на Руси нет других Великих Змеев… и не будет больше никогда…

Три исполинских чешуйчатых морды опустились на каменный пол, тихо вздрагивая. Василиса недоверчиво моргнула — из зеленых драконьих глаз катились огромные слезы. Раньше она думала, что змеи и ящерицы вообще не способны плакать… Там, куда падали эти горючие капли, камни шипели, вверх взметались облачка раскаленного пара.

— Никогда… никогда… — шептали клыкастые пасти в безумном исступлении. — Никогда больше мир не увидит стаи Великих Змеев в небесах… никогда не перекрестятся огненные ливни в поединке… никогда не будет брачного танца молодняка… никогда не появятся новые яйца… никогда… нас больше не осталось… не осталось…

Василиса уселась рядом и робко погладила ближайшую голову по щеке. Холодная чешуя оказалась такой твердой, будто ее выковали из железа…

— Никогда… никогда… мы последние… я последний…

Змей Горыныч лил горючие слезы еще очень долго. Последний дракон Руси оплакивал свой вымерший народ… свое прошлое… свое настоящее… свое будущее…

Будущее, которого никогда не будет.

Глава 19

Солнце неторопливо закатывалось за небозем. Двор князя Всеволода затих, отходя ко сну. Лошадей дорогих гостей из Тиборска поставили в конюшни, а их самих разместили в отдельной людской, специально предназначенной для подобных случаев.

Сам князь Всеволод сейчас сладко спал в теплой постеле, добродушно улыбаясь в бороду. Старому лисовину было ужасно любопытно — как же эти бедные тиборцы будут выкручиваться? В самом деле попрутся искать молодильные яблоки?.. Или все-таки попробуют схитрить?.. Или вовсе запрягут завтра с утра лошадей, да воротятся домой несолоно хлебавши?..

— Ух, какой же я все-таки гад… — сквозь сон бормотал мудрый князь.

Тем временем в верхней горнице людской Яромир Серый Волк и боярин Фома вовсю кричали друг на друга. Точнее, кричал только боярин — оборотень спокойно посиживал на рундуке, хитро прищурив желтые глаза.

— Ну что, дружка, достукался?! — скрежетал зубами важный вельможа. — Бречиславки братец, ишь ты! Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты!

— А я-то тут при чем? — приподнял уголки губ Яромир.

Боярин на миг запнулся — ему померещилось, что изо рта собеседника лезут волчьи клыки. Он сморгнул, потер глаза кулаками — нет, точно померещилось. Видно, пора уж на боковую. И то сказать — сколько ехали, притомились, да еще на пиру целый жбан хмельного меда в одиночку уговорил! Не будь у боярина такого могутного чрева — не ругался бы он сейчас с этим тупицей, а давно бы храпел носом к стенке.

— Так что делать думаешь, дружка? — уже спокойнее спросил боярин. — Смотри — князь-батюшка с тебя спросит, ой, спросит…

— А не с тебя ли, боярин? — усмехнулся Яромир. — С меня-то какой спрос? Я так — за княжичем смотрю, чтоб в беду какую не угодил… А вот ты аж целый боярин! Вот князь Глеб тебя на кол-то и посадит…

— Ты!.. ты это!.. ты говори, говори, да не заговаривайся!.. — начал глотать воздух Фома, схватившись за стену, чтоб не упасть. — Ишь ты, за княжичем он смотрит!.. нашелся тут!.. Думай лучше, как… а до речи — где княжич-то?!

— А и правда?.. — озадачился Яромир.

Иван умудрился куда-то задеваться. Боярин с оборотнем покликали его, переворошили людскую, растревожив сладко спящую челядь, но так ничего и не нашли. Да еще и Фома Мешок все чаще зевал — в боярской голове приятно шумел хмель, хотелось прислониться к матушке-подушке и сомкнуть натруженные очи до самого утра… а лучше — до полудня.

— Иван!.. — высунулся в окно Яромир. — Иван!.. Вот ведь черт непоседливый!.. куда ж он подевался-то?..

Ноздри оборотня хищно раздувались, втягивая воздух. Он досадливо покосился на боярина — обернуться бы сейчас волком, так сразу бы почуял. А в двуногом обличье разве нос? Так — нарост двоедырчатый на лице, никакой пользы с него кроме соплей. Конечно, у оборотня и в такой личине нюх куда острее человечьего, да вот — не хватает на сей раз…

— Это кто тут меня поминает?.. — вошел в горницу сам Иван.

Видок у младого княжича был еще тот. Шапку куда-то задевал, буйные кудри растрепались, свита наизнанку вывернута, глаза довольные, как у кота, сметану скравшего, губы припухли, раскраснелись, а на шее два пятна алеются, будто цвет маковый.

— По девкам шлялся? — понимающе хмыкнул Яромир.

— Ага… — расплылся в глупой улыбке Иван.

— Ну и как — красивая хоть была?..

— Ага… — продолжал лыбиться Иван.

— Ишь, ходок… — завистливо пробубнил боярин Фома, развалившийся на лавке. — Смотри, княже, как бы завтра за тобой братья той девки не явились — дурость из башки выколачивать…

— Чего это вдруг?! — обиделся Иван. — Я все честь по чести — по любви, по согласию! Цветочек ей подарил!

— У тебя всегда по согласию, да с цветочками, — буркнул боярин. — А князю потом от отцов обиженных да мужей обманутых челобитные стаями летят! А он меня всякий раз разбираться отряжает! Я уж целый ларец завел — грамотки жалобные складывать! Коли за них за все скопом наказание выдумать… голову тебе рубить придется, князюшка, не менее того!.. Батогами не отделаешься!.. Щас вот как врежу, чтоб знал!..

Княжич виновато поежился. Его и в самом деле уж несколько раз грозились прибить — рогов этот блудодей успел наставить немало… Только за последний год четырежды подстерегали в темных проулочках, да Иванушка-богатырь всякий раз умудрялся отмахаться. Силенкой, по счастью, Господь не обидел, да и дядька Самсон всяким бойцовским ухваткам обучил…

Фома Мешок ворчал-ругался на княжича-неслуха еще довольно долго. Но потом утомившийся боярин все же пристроил ухо на мякинную подушку и сладко захрапел, отвернувшись носом к стене.

Иван тоже было прикорнул… но лишь самую малость. За окнами все еще мерцали звездочки, когда скамью встряхнули, и бедный княжич полетел на пол вверх тормашками.

— Просыпайся, собирайся, — бросил ему перевязь с мечом Яромир. — В путь пора.

— Чего?.. кого?.. куда?.. — захлопал сонными глазами Иван, потягиваясь и зевая. — Чего будишь спозарань?! До свету еще часы и часы! Самому не спится, полуношник мохнатый, так других хоть… а-а-у-а-у… чмак-чмак… не тревожь зазря… э-э-а…

— Подымайся, дурак, хватит зевать!.. — шикнул на него оборотень. — Одевайся скорей, пока все спят!.. Я и так тебе лишку дрыхнуть позволил, давно надо было растолкать!

— Ну чего опять?.. — плаксиво заворчал Иван, кое-как ополоснув рожу и утеревшись замызганным полотенцем. — Что ж тебе все спокою нету?! Волчара неугомонный!

Вместо ответа Яромир швырнул ему налучье с тулом и кожаную котому. Иван шмыгнул носом и начал неохотно снаряжаться.

Ночь на восьмое листопада выдалась теплой, безоблачной. Ветра нет и не предвидится, небо ясное, звездочки так и мерцают. Иван грустно посмотрел на небо — до рассвета далеко, еще б спать и спать…

— Мы куда? — насупленно спросил он, когда людская, полная спящей челяди, осталась за спиной.

— Куда, куда… — усмехнулся Яромир. — То ли сам не догадываешься? Задание княжеское исполнять — яблоки добывать молодильные…

Сон с Ивана как ветром сдуло. Он распахнул рот во всю ширь и… надсадно закашлялся. В княжескую глотку сослепу влетел здоровенный жук.

— Раз… кх!.. кх!.. разле… кх!.. кх!.. буэ-э!.. разлетались тут, окаянные!.. — прохрипел Иван. — И не спится ведь им! А ты чего же — ведаешь, где такие яблоки сыскать?!

— Ведаю, — коротко ответил Яромир. — Ты не горюй, Иван, это пока что службишка, не служба…

Иван послушно двинулся к конюшне. Однако Яромир молча схватил его за рукав и повернул в другую сторону — к воротам.

— Чего опять не так?! — возмутился княжич.

— Головой малость подумай — чай, не только для того она тебе, чтоб харч в нее метать? — хмыкнул Яромир. — От Тиборска до Владимира мы сколько добирались?

— Ну, восемь ден… даже поболее малость…

— И сейчас у нас почти такой же путь — только на закат, в Смоленское княжество. Мы, правда, налегке, без возов, но все едино — конно будем ден пять добираться. Да еще обратно столько же. А нам всего седмицу сроку дали! Так что на мне поедешь.

— А, ну так бы сразу и сказал… — успокоился Иван. — А чего ночью?

— Раньше выйдем — раньше вернемся. Боярину я там бересту оставил с буквицами — чтоб набрал воды в хайло и дожидал нас…

Из города Яромир с Иваном вышли Золотыми воротами — через них ближе, они на закат смотрят. Кустодии сразу же признали тиборского княжича и таровастого дружку, так славно вчера всех угостившего. И объяснять, куда эти двое собрались в столь неурочный час, не пришлось — весть о испытании, назначенном князем Всеволодом, успела разнестись по всему городу. Народ даже начал рукобитие — как дело обернется?

Хороши ворота в славном Владимире — на диво красивы. Десять саженей в высоту, из белого камня воздвигнуты, створы золоченой медью окованы. Сверху храм небольшой пристроился — чтоб никакая нечисть не проникла. И Серебряные ворота точь-в-точь такие же — только медь на них не золоченая, а серебреная.

А уж до чего опускная решетка тяжеленная! Голыми руками не опустишь, хоть надвое разорвись — чай, не калиточка плетеная. Шпиль к ней прилагается с цепями — четверо дюжих здоровяков его крутят. Ни Золотые, ни Серебряные ворота незаметно не отопрешь — никто тайком не войдет и не выйдет.

Крутя натруженными руками рукоять, один из гридней между делом спросил у Яромира совета — на что верней ставить? Как он сам думает — добудут они с княжичем этакое диво или воротятся в Тиборск с позором? Даже предложил поделиться выигрышем за верную подсказку.

Оборотень посоветовал ставить на князя — что он внакладе не останется. Хитрый Всеволод при любом раскладе выиграет.

Стрельцы, несущие стражу на вежах[39], не приметили серую тень, неслышно пронесшуюся по полю и исчезнувшую в близлежащей рощице. Яромир торопился — чего доброго, гридни смекнут, что они с Иваном пешком вышли, без единого коня. Свою оборотническую сущность сын Волха раскрывать не собирался — не та эта вещь, чтоб с кем ни попадя ею делиться.

Княжич уже привычно вцепился в серую шерсть и плотно зажмурил глаза — огромный волк несся так, что ветер свистел в ушах. Никаких иных звуков не было — мягкие лапы ступали бесшумно, без того цокота, что обычно сопровождает конскую скачку.

Хотя это, конечно, смотря по какой тропе — по мягкой земле и лошадь бесшумно проскачет…

Яромир мчался напрямки, не разбирая путей. Где коню или человеку непролазная чаща, волку-оборотню — торная дорожка. По узеньким лесным тропкам словно летела пушистая молния — с такой скоростью мелькали когтистые лапы, едва лишь касаясь земли.

Вот и рассвет заалел, вот уже и солнышко поднялось. Все бежит неутомимый оборотень, несется во всю прыть. Даже седок на спине жмется, ерзает, чуть не сваливается от усталости, а Яромир по-прежнему свеж — еще многие часы может бежать. Волчья-то половина отдохнула вволю, сил поднакопила…

Яромир бежал не точно на закат, а чуть смещаясь на полуночь — к истокам полноводного Итиля, почти смыкающегося в том месте с великой Двиной. По левую и правую руку то и дело виднелись голубые кляксы — малые озерца. До того богата озерами Карельская земля, что даже до этих краев словно бы долетели отдельные брызги.

Здесь, на равнинах и лугах, на берегах рек и озер, оборотень мог позволить чуток посбавить ходу, а то и сделать передышку — дать отдых спине. Иван-княжич все ж не ребенок малый — тяжелехонек парнище!

Да и перекусить время от времени отнюдь не лишнее…

Зато в лесах Яромир ходу не сбавлял ни на миг, стремясь пересекать опасные заросли как можно быстрее. А о том, чтобы остановиться хоть ненадолго, даже речи не шло. До Ерофея-мученика еще десять дней — лешие беснуются, свирепствуют, ищут, на ком злобу сорвать. Того и гляди — изловят слуги Пущевика путников, сполна отмстят за бабу-ягу поджаренную…

Оборотень и вовсе огибал бы коварные пущи стороной, да только в этих краях такое проделать нелегко — куда ни погляди, везде частокол древесный. Будешь совершать эдакий крюк — никак в срок не поспеешь.

Да что уж говорить — землю Русскую без вековечных лесов даже в мыслях представить затруднительно…

— Язык пересох, так пить охота, — нарушил молчание Яромир, замедляя ход. — Сделай милость, удружи…

Он повернул голову к седоку, запрокинул ее повыше и ожидающе раскрыл пасть, блеснув зубами-саблями. Иван отстегнул от пояса дорожный лагунец[40] и привычно наклонил его над глоткой соратника. Холодная родниковая вода потекла прямо на розовый волчий язык — оборотень сделал несколько больших глотков, довольно облизнулся и вновь пошел мерить ногами землю.

День да ночь — сутки прочь. Вот уже солнце и опять закатилось за небозем. А Яромир все перебирает лапами — без устали, без напряжения.

— Может, тут заночуем?.. — зевнул Иван, оглядывая речной бережок, виднеющийся по правую руку. — А завтра с утра снова…

— Чуть-чуть осталось, — рассеянно ответил Яромир. — Уже ночесь доберемся…

Иван все больше клевал носом. Еще бы — подняли ни свет ни заря, да еще весь день трясся на волчьей спине с самыми малыми передышками! Он-то не оборотень, чтоб целыми сутками бодрствовать!

— Спишь? — донеслось до него сквозь дремоту.

— Не сплю, живу… — пробормотал княжич, сваливаясь с Яромира, точно мешок с сеном.

Серый Волк завез Ивана в седую дубраву, самую глухое место в лесу. Вековые дубы еле слышно трясли пожелтевшей листвой, холодный ночной ветерок так и норовил забраться за пазуху, с ветки насмешливо лупал глазищами матерый филин.

А перед самым носом обнаружилась каменная стена в добрых четыре сажени высотой. Толстая, прочная, без единой трещинки. Не у всякого князя такую громадину увидишь — да и с чего бы вдруг князю посреди чащи укрепление отстраивать?

Нет, не человеческие руки здесь потрудились…

— Е-ма!.. — раскрыл рот Иван. — Экое диво!.. Это куда ж нас занесло-то?..

— На полудень — Смоленск, — махнул рукой Яромир, поднимаясь на ноги после превращения в человека. — На полуночь — Новгород. А прямо здесь земля вроде как ничейная — поприщ на пять вокруг ни единого жилья не сыщешь, даже самого завалящего. Глухомань!

— А за стеной-то чего?

— А за стеной — молодильные яблоки, которые князю Всеволоду втемяшились. Должны быть… — с некоторым сомнением посмотрел на стену Яромир.

— А живет-то там кто? — продолжал допытываться Иван.

— А вот это тебе знать ни к чему. Твое дело простое — влезть, нарвать яблок, вернуться. Понял?

— Понял, чего ж не понять… а почему я-то?.. — задумался Иван.

— А ты думаешь, я для чего тебя с темна до темна на горбятнике тащил? — насмешливо прищурился Яромир. — Я свое дело сделал — теперь твоя очередь. Лезь давай, рви яблоки. Да смотри — листочков не трогай!

— Почему?

— А потому, что листочки несъедобные, — хмыкнул оборотень. — Это я так просто упреждаю — а то с тебя станется травы нажраться… А потом брюхо болеть будет.

Иван почесал в затылке, шмыгнул носом, вытер сопли рукавом и задрал голову, глядя на вершину стены. Да уж — тут не заберешься, не допрыгнешь… Камень гладкий, будто лед, ни выступа, ни выбоины какой… Деревьев рядышком тоже ни одного — словно специально повырубил их кто…

Ну вот как тут залезть?

— Может поснедаем сперва? — предложил он.

— Снедать будем, когда яблоки добудем. Кто смел, тот и съел, слышал? — рыкнул Яромир, на глазах раздающийся в плечах. Человек стремительно сменялся волколаком.

Иван и опомниться не успел, как огромная мохнатая фигура ухватила его за талию и с силой швырнула в небеса. Руки сами собой стрельнули вперед, ухватываясь за каменный парапет, мелькнувший перед глазами, и княжич, тяжело дыша и утирая холодный пот, уселся на край стены.

— Эх, благодать, весь белый свет видать!.. — восторженно ахнул он, разглядывая кроны дубов, расстилающиеся до самого небозема. Вдалеке синела водная полоска — то ли Итиль, то ли Двина, то ли еще какая река… Поди разбери, куда этот волчара его затащил!

Полюбовавшись еще немного на красоты земли Русской, Иван заозирался, ища, как бы половчее спрыгнуть в сад. Четыре сажени — не шутка, тут и ноги переломать недолго!

— Яромир?.. — растерянно обернулся он.

— Да тише ты, дурак, лови лучше! — шикнул на него оборотень, бросая веревку. — Давай, спускайся, я подержу! А как спустишься — привяжи другой конец покрепче…

— К чему?

— К чему-нибудь! Поработай головой маленько — она, чай, не только чтоб шапку носить!

Иван хлопнул себя по лбу и спустил свободный конец веревки вниз со стены. Уперся ногами в холодный камень и начал осторожно сползать вниз, слыша, как Яромир с другой стороны покряхтывает от натуги.

Наконец веревка ослабла. Яромир устало выдохнул и уселся на землю, прислонившись к холодной стене. Человечья личина за день отдохнула вволю, но оборотень все равно прикрыл глаза и начал рассеянно жевать травинку, ожидая, пока княжич воротится с чудесными плодами.

Ждать пришлось довольно долго. Иван все не возвращался и не возвращался. Из-за деревьев уже брызнули первые лучи зари, когда за стеной послышался шорох, кто-то поскребся, а потом послышался виноватый шепот:

— Яроми-и-ир!

— Нашел? — встрепенулся оборотень.

— Не-а… Там это… Как оно выглядит?

— Кто?

— Дерево! С яблоками молодильными!

— Тьфу, дурак! — раздосадованно сплюнул Яромир. — Ты что ж — яблонь ни разу не видел? Не знаешь, как они выглядят? Столб такой деревянный с ветками — а на ветках шарики висят сладкие, «яблоками» прозываемые! Уразумел?

— Да там тьма-тьмущая деревьев!.. — обиделся Иван. — И почти все — яблони! Они что — все молодильные?

Оборотень запнулся и озадаченно нахмурился.

— Да вроде не должны… — промямлил он, скребя щетинистый подбородок. — А ты уверен?

— Ну что ж я — слепой?

— Да кто тебя знает… — пробормотал Яромир. — Может, там какая яблоня отличается?

— Чем?

— Да мне почем знать? Может, светится или пахнет как-нибудь особенно… Ничего такого нет?

— Да не видать вроде… — неуверенно ответил Иван.

— Ладно, подожди.

Сын Волха смерил четырехсаженную стену раздосадованным взглядом, поплевал на руки и начал неохотно карабкаться по веревке. Рывок, другой… и вот он уже стоит на другой стороне, рядом с Иваном.

— Давай быстро! — зябко поежился оборотень. — Где? Что?

— А вона! — указал Иван.

За угрюмой стеной притаился дивный сад. Несмотря на осеннюю пору, листочки на деревьях переливались изумрудной зеленью, цвели яркие цветы, источая чудесные ароматы, на ветвях раскачивались тяжелые плоды всех мастей — груши, персики, сливы, абрикосы… Однако преобладали все же яблони — каждые два древа из трех приглашали отведать спелого яблочка.

Яромир втянул ноздрями воздух и окинул сад внимательным взглядом. Если не считать безупречно зеленой листвы в середине осени, ничего особенного в этих деревьях не было. Яблони и яблони. И яблоки на них вроде бы самые обычные — краснобокие, налитые, душистые, но и только-то.

— А искал хоть внимательно? — усомнился Яромир.

— Обижаешь! — шмыгнул носом Иван. — Самолично все проверил!

Следы его проверки виднелись отчетливо. На каждом дереве, приглядевшись, можно было заметить надкусанный плод, а то и не один. Младой княжич, не доверяя глазам и носу, пробовал яблоки еще и на зуб.

А заодно и груши с персиками — так, на всякий случай.

— Не было печали… — проворчал оборотень. — Да куда ж этот старый черт свою яблоню запхал?.. Ладно, пошли, поищем…

Он широким шагом направился по тропинке, извивающейся меж бесчисленными стволами. Иван, догоняя его, крикнул:

— Эй, дожидай! Кто тут живет-то хоть, скажи! Так ведь и не сказал, волча…

Он замер на полуслове, изумленно раскрыв рот. Откуда-то из-за деревьев послышались сдавленные крики — точно филин хохочет, только с переливами странными, с клекотом…

— Это чего?.. — зашептал Иван.

— Это тревога поднялась! — скрипнул зубами Яромир. — Тьфу! Так и знал!

— Что знал?..

— Что, что… В саду заклятие-охранка стоит — на обычного человека молчит, а вот если нечисть какая вдруг заберется…

— Нечисть?! — схватился за рукоять Самосека Иван. — Где, где?!

— Я — нечисть! — рявкнул на него Яромир. — Драпаем!

— Стоять! — сипло окрикнули их сзади. — А ну-ка, шантрапа, повернулись ко мне лицом… Да медленно!

У незнакомца оказался причудливый говор — он «окал» и сильно нажимал на «к», от чего в голосе образовывался какой-то клекот.

Иван с Яромиром медленно повернулись. На них грозно смотрел рослый седой старик. Волосы косматые, длиннющие, усы тоже до подбородка, а вот бородка невелика, коротко острижена. Лицо все в морщинах, но как-то необычно — будто трещины в коре старого дуба. Одет в простую белую рубаху до самых пят, плечи, рукава и подол украшены хитрым узором, сверху донизу тоненькая ломаная полоска бежит, извивается. На шее длинная цепь с тремя золотыми дисками, скрепленными малыми звеньями. Видно, что немалых денег стоит. В руке посох березовый, с двумя живыми листочками на макушке.

— Ишь ты!.. — криво усмехнулся старик. — Ишь, хитники пожаловали!

— Мы не хитники!.. — обиделся Иван.

— А кто ж вы еще? — искренне удивился хозяин сада. — Через стену перелезли? Перелезли. Яблочки мои рвали? Рвали. Заплатить за них заплатили? Не заплатили. Кто ж вы после этого? Хитники!

— Дедусь, мы больше не будем!.. — скуксился княжич. — Прости нас ради первого случаю…

— И не прощу, и не помилую!.. — топнул ногой старик. — Говорите сей же час — кто такие, откуда явились?!

— Дедусь, да мы просто…

— Молчать!

— Да ты же сам…

— Кому сказано — закрыть рты!

Старикан прошелся взад-вперед, хмуря кудлатые брови. Иван беспокойно поглядывал на Яромира, но тот стоял неподвижно, еле заметно усмехаясь.

— А это не вы ли у меня о прошлом годе грабли уперли?.. — задумчиво посмотрел на незваных гостей садовник.

— Да на кой бес мне твои грабли?! — обиделся Иван.

— Да кто вас, хитников, знает… А у заступа ручку не вы ли сломали?

— Не мы!

— Врешь ведь… А малину не вы ли всю сожрали?! Да еще кусты поломали так, будто Индрик-зверь прошелся!

— Э-э-э… малину?.. — почему-то смутился княжич. — Малину… ну, малину…

— Ага, ага!.. — удовлетворенно погладил усы старик. — То-то смотрю — рожа твоя мне знакома, кудрявый! А ты чего лыбисси, бритоус?

В воздухе захлопали мягкие крылья — на плечо старику уселся матерый филин. Тот самый, что лупал глазищами там, за стеной. В клюве он держал крохотную мышку.

— Заполевал, охотник?.. — ласково погладил серые перья старик. — Вот молодец, вот умница…

— Дедусь, это что же — твой?.. — открыл рот Иван.

— А ты как думал, кудрявый? Это ж он мне об вас и доложил — так мол и так, два татя через стену карабкаются… А я ведь еще поленился сначала с полатей подыматься — ну, думаю, не убудет от сада, коли пацанва пару яблочек скушает… Ан вы еще и нечисть какую-то с собой притащили!.. а какую, кстати?.. Уж не упыри ли вы, часом?.. — нахмурился старик, поднимая посох.

— Не упыри, — наконец открыл рот Яромир. — Поздорову тебе, Всегнев. Не узнаешь?

Старик удивленно уставился на него. Долго-долго смотрел, поглаживая ус и что-то вспоминая, а потом медленно сказал:

— Узнаю, как не узнать… Хоть и семьдесят лет прошло, а ведь доселева помню, как один наглый волчонок у меня из стада ягненка спер… А потом из леса всю ночь жареным мясом пахло… да аппетитно так…

— Есть очень хотелось, — равнодушно пожал плечами Яромир.

— Ему есть хотелось, а мне потом всыпали так, что сидеть не мог, — проворчал старик. — Ты, дурья башка, меня ж за всякую овцу метелили!

— Меня тоже… — вздохнул Иван. — За всякую овцу… То братья ейные, то батька, то боярин Фома… Слышьте, а вы чего ж — знакомы?

— В некоторой степени, — усмехнулся Яромир. — И ты знакомься — это Всегнев Радонежич, по прозванию Филин. Волхв-облакопрогонник. И колодезник еще.

— Даждьбога волхв! Самый старший! — важно поднял перст старый Всегнев. — А ты откуда ж мое назвище знаешь, тать?

— От брата.

— О как?.. И кто ж у нас брат?

— Финист Ясный Сокол. Слыхал?

— Иди ты! — поразился волхв. — Так ты тоже Волхович?! А чего ж дурака валял, башка дубовая?! Чего сразу не сказал?! А коли б я вас, обалдуев, молоньей шандарахнул?!

Яромир только криво усмехнулся. Всегнев Радонежич насупился, фыркнул и махнул рукой:

— Ладно, ступайте в терем. Угощу, чем Корс[41] послал, да решу обстоятельно — что с вами, татями, делать…

Сегодня Корс послал старому волхву мясные щи, густую похлебку из репы, вяленицу из пареной моркови, печеный лук с давленой редькой в квасу, резаные огурцы, политые сметаной, солено-квашеную капусту и новоиспеченный хлеб из ржаной муки. Все свеженькое, дымящееся, словно только сейчас с огня.

— Наконец-то поснедаем! — облизнулся Иван.

— Снедать годи, сперва Даждьбога восславим! — сурово нахмурил брови волхв. — Слава Даждьбогу Солнцу Трисветлому, вышнему деду нашему, блага дарящему от зари до зари, восходящему а заходящему, явному а навному оку божскому, стезею правой грядущему от коло до коло! Гой! Слава! Ну вот, теперь можете жрать, покудова не лопнете…

Уплетая харч за обе щеки, Иван не переставал коситься по сторонам, открыв рот от удивления. Трехповерховый терем Всегнева Радонежича словно явился из далекого прошлого — из диких времен, когда на Руси еще били поклоны деревянным идолищам и почитали солнце на небе за божество. Утварь кругом старинная, непривычная, на стенах росписи диковинные, особенно много все того же солнца — чуть не на каждой доске улыбающийся круг с лучами.

— А это у тебя, молодец, не меч ли кладенец? — пристально уставился на рукоять Самосека Всегнев.

— Ага… — ухмыльнулся Иван. — Самолично добыл!

— Кхм!.. — кашлянул в кулак Яромир.

— Чего? — повернулся к нему княжич.

— Да так, ничего… А что, Филин, давно ли с братом моим остатний раз виделся?..

— Было дело, залетал ко мне Финист на днях, — задумчиво поведал седой волхв, кроша в щи ржаную горбушку. — Сказывал о Кащее… Говорят, в Тиборске войска собирают?

— Есть такое дело, — спокойно кивнул Яромир.

— Ишь, не сидится этому скелету засохшему… — сердито проворчал Всегнев. — И чего он суматошничает попусту? Жил бы себе да жил в своих чертогах — на злате ведь ест, на злате пьет… Так нет — вечно удумает чего-то… Меня, между прочим, братец твой и самого пытался сманить — ступай, мол, дед Филин, ко двору князя Глеба, тебя там все так заждались, аж из портков выпрыгивают…

— А ты, значит, не пойдешь?

— А чего я там не видел? — удивился волхв. — Я что — умом чебурахнулся? Кащей-Ядун — это… у-у-у… ну, сам знаешь небось…

— Ага, точно!.. — важно закивал княжич, разводя руками и безуспешно пытаясь сделать умное лицо. — Во-о-о-от… ага… Ишь!.. Ого!.. А скажи, дедко Филин, он, Кащей, вообще — кто? Нежить, что ли, какая?..

— Нежить… — задумался старик. — Да нет, пожалуй, не нежить… Скорей уж «несмерть»… Он, Кащей-то, не то чтобы живой… но и мертвым не обзовешь. Ни то, ни се, серединка на половинку — жить не живет и помирать не помирает. Есть у меня одна мыслишка на этот счет… но это так, думка пустая… А вот что я доподлинно знаю, так это то, что ратоборствовать с ним — гиблое дело. Противников ему в целом свете не сыщешь. Бессмертный он!

— А как же яйцо?! — подался вперед Иван.

— Какое еще яйцо? — не понял Всегнев.

— Яйцо со смертью кащеевой! — всплеснул руками княжич. — Вы что — не слышали?! Яйцо, а в нем иголка волшебная — переломишь ее, тут-то Кащею и упокой поют!

Волхв с оборотнем переглянулись. Яромир почесал подбородок, зачерпнул еще капустки, неторопливо прожевал и медленно сказал:

— Понимаешь, Иван, какое тут дело… Слышать-то мы слышали. Эту бухтину[42] на Руси разве только глухой не слышал. Как там было?.. Дуб, сундук, в сундуке медведь, в медведе заяц… не помню, что там еще.

— Ну и?.. — нетерпеливо загорелись глаза Ивана.

— А что «и»? Нет никакого «и». Все. Это как раз такой случай, когда слышать-то все слышали, а вот чтоб знать… знать толком никто не знает. Где искать-то этот дуб злосчастный — можешь в точности сказать?..

Иван молча покачал головой.

— То-то и оно. И никто не может. А земля Русская — не гумно, за день не обойдешь, не обыщешь. Если только этот дуб злосчастный вообще на Руси растет… а коли еще где? Вдруг в самом Кащеевом Царстве?.. Или вовсе в Нави, а?.. Нет уж, Иван, это только в сказках все легко получается…

— А я в это вообще не верю, — угрюмо молвил Всегнев. — С каких бодунов Кащей вдруг смерть свою на какой-то там дуб вешать станет? Что же он — полный олух? А ежели его вдруг грозой повалит, или странник какой случайно набредет? Или еще чего нехорошее приключится?.. Ну а ежели даже вдруг повесил для какой-то своей надобности — как так вышло, что об этом на Руси всякая собака знает? Кто весть пустил? Откуда такой доброхот взялся? Кащей свои тайны за семью печатями хранит, никто о нем ничего толком не ведает… а тут вдруг наипервейший секрет из всех — да на весь мир растрезвонили!

— Сомнительно, да, — согласился Яромир. — А сам-то что об этом мыслишь?

Старый волхв сердито посопел, глотнул квасу, утер седые усы и устало сказал:

— Мыслю я — вранье это все. Нет никакого дуба и никакого яйца со смертью. А есть один только пустой слух. Может, сам Кащей его и пустил — как раз для всяких скудоумных. Авось и поверит кто — попрется за тридевять земель вчерашний день разыскивать… А Кащею только того и надо — то-то он похихикает, на такого обалдуя глядючи!

Иван, едва не плача, шмыгнул носом и втянул голову в плечи.

— Ладно тебе, Филин, не обижай ребенка, — проворчал Яромир. — Сам-то в его годы разве сказки не слушал?

— Как же не слушать — еще как слушал… — подпер голову ладонями старик. Его глаза странно заискрились, губы сами собой растянулись в улыбке. — Ты думаешь, я отчего в облакопрогонники-то подался? Как раз оттого, что еще в подпасках все сказки переслушал, сколько их было… Велика сила сказания диковинного, куда как велика, манит оно человека, зовет в дали далекие, сулит приключения волшебные…

Всегнев Радонежич еще некоторое время улыбался, рассеянно глядя куда-то в стену, а потом резко тряхнул головой и сурово сказал:

— А только сказка сказкой, а жизня жизней, смешивать одно с другим — не дело. И жизня мне чегой-то дороже. Чего вы ко мне-то приперлись? За какой такой надобностью?

— За яблоками молодильными! — радостно ответил Иван.

— Зачем-зачем?.. — медленно переспросил старый волхв, резко каменея лицом.

— Тьфу, дурак… — тихо скрипнул зубами Яромир. — Вечно ляпнет, так уж ляпнет…

Всегнев помолчал, пожевал морщинистыми губами, смерил Ивана пристальным взглядом исподлобья, а потом настороженно спросил:

— А с каких же это бодунов вы решили, что я вам своих яблочков дам? Думаете, они у меня на деревьях растут?

— А разве нет? — удивился Иван.

— Это я просто выразился образно, для словесной красивости, — не моргнув глазом ответил волхв. — На деревьях, конечно, на чем же еще? Только яблоки молодильные — товарец редкий, ценный… С каких это бодунов я вдруг вам, шантрапе жадной, буду их отдавать?! Да и зачем они вам понадобились? Оборотни и так три людских срока живут, а тебе, кудрявый, вовсе молодеть покудова некуда — или по титьке мамкиной соскучился?

— Да то не нам — князю владимирскому!

— Ах вот оно что… — погладил усы волхв. — Значит, сдавать начал Всеволод? Что ж, это верно, ему уж за полста перевалило… Стареет, стареет князь… А вы, значит, ради его нужд стараетесь?.. Ну что ж, похвально, похвально…

Всегнев хитро прищурился, поковырял в зубах и резко закончил:

— …а взамен чего он вам пообещал? Не ври токма, хитник!

— Дочку свою… — вздохнул Иван.

— А, так вот чего ты так мельтешишь, кудрявый… — понимающе хмыкнул старик. — Ну-ну, княжеским зятьком стать — кусочек лакомый… А какую именно дочку? Определенную или на выбор? Если на выбор, так мой тебе совет — бери Еленку, она из всех всеволодовых дочек наипершая раскрасавица!

Иван густо покраснел и потупился. Всегнев насмешливо приподнял бровь и пихнул княжича локтем.

— Что, кудрявый, попал я в мишень-то? На Еленку глаз положил? Ма-ла-дец! Был бы я помоложе чуток… и-и-и!.. Я ведь, коли тебе невдомек, сам княжеского роду, да-а-а!.. Побочная веточка, правда, да еще и приемыш, в отрочестве вообще подпаском простым ходил — а все ж имечко княжье, да-а-а!..

— Дедусь, так у тебя что — нету яблок молодильных? — неожиданно спросил Иван.

— Чего это нету? — удивился Всегнев. — Есть! Просто я вам не дам.

— А если есть — чего ж ты такой старый?

Яромир с интересом приподнял брови. Ему такая мысль в голову не приходила.

Волхв угрюмо засопел, уставившись в стол, пропыхтел что-то невнятное, а потом ударил кулаком:

— Ладно, кудрявый! Покажу я вам свою яблоньку, раз уж вы так!

Всегнев Радонежич вытер ложку о рукав, положил ее на большое блюдо углублением вниз и вальяжно поднялся из-за стола. Иван и Яромир поднялись следом: оборотень — спокойно, княжич — с горящими глазами, на ходу дожевывая огурец. На верхней губе у него образовались длинные сметанные усы.

Старый волхв поманил гостей за собой. Поднявшись по лестнице, он открыл узенькую дверцу, украшенную искусно вырезанным солнцем, и с явным благоговением переступил порог. За ним обнаружилась просторная верхница… без потолка и крыши. Прямо над головой мерцали и переливались звезды, а пол покрывал толстый слой жирного чернозема. В самом центре стоял колодезный сруб, наглухо запечатанный каменной плитой, а на ней — серебряный кувшинец о двенадцати рылец.

И здесь, рядом с колодезью, тянулась к звездному небу чудесная яблоня — листья белые, словно посеребренные, ствол ясным светом светится, ветви точно живые колышутся, на черешках яблоки… вернее, яблоко. Только один-единственный плод выглядел спелым — остальные зеленые совсем, невеликие.

— Что, дивно? — гордо обвел свое хозяйство старый волхв, удовлетворенно глядя на вытянувшиеся рожи Ивана с Яромиром. — Дивуйтесь, дивуйтесь, охламоны! Больше нигде такого не увидите! Под этой верхницей у меня сплошь земельная толща, а в ней корни яблоневые! Колодец аж до самой Нави спускается, водица из него яблоню питает!

— И вода, вестимо, тоже не простая? — с ходу сообразил Яромир.

— Еще спрашиваешь, бритоус! Живая это вода! Жи-ва-я! Любую рану срастит! Думаешь, откуда у меня такая яблоня взялась?

— И откуда ж?

— А вот я вам расскажу! — с удовольствием уселся на маленькую лавочку старый волхв. Всегнев Радонежич очень любил слушать самого себя — буквально упивался собственной мудростью. — Значит, было это лет тридцать назад — странствовал я тогда по тутошним землям, зарабатывал на жизнь всяким ремеслом волховским. По облакам гадал, погоду предсказывал, сны толковал, порчу снимал… Порой и посерьезней что бывало — дожди вызывал, неугомонных покойников в гроб загонял, амулеты-обереги отковывал, если кто заказывал… Умелому волхву работа всегда найдется. Но особенно часто я с рогулькой ходил, да наговоренные сковороды ставил — вещи потерянные разыскивал, руду подземную, воду для колодезей… Вот с этим мне один раз и пофартило — попался моей сковороде родник, да такой родник, что почище всякого клада будет! Хоть сорок сундуков злата за него отдай — не жалко! Живая вода на поверхность пробилась — аккурат в этом самом месте, где теперь терем мой. Такое раз в сто лет случается — чтоб эдакий источник попался! Коли б не заблудился я тогда в лесу, коли б не понадобилось мне водицы поискать, напиться… да, пофартило… Ну я сразу, не будь дурак, местечко-то для себя приметил…

Всегнев Радонежич довольно ухмыльнулся, погладил позеленевшие камни колодези и стал рассказывать дальше:

— Места здесь запустелые — и тогда никто не жил, да и сейчас тоже. Чаща, глухомань. Перебрался я потихоньку, отстроился… ну, поволхвовал маленько, конечно, как же без волшбы в таком деле… С лешим здешним ряду заключил, землю у него выкупил. И начал потихоньку водицу набирать. Дело нелегкое — родничок хиленький был, в одну струйку. По капелькам водица сочилась — за день едва ложечка набиралась. Сделал я тогда акведукус подземный — вроде как у древних фряжцев было. Смешал живую воду с обычной — концентрация, конечно, понизилась…

— Чего? — перебил его Иван. — Это что за слово такое мудреное?..

— По-ни-зи-лась! — по слогам повторил волхв. — Стала меньше, значит.

— Да не это! Раньше — в-конце-сраться, что ли… похабень какая-то…

— Кон-цен-тра-ция! Латынское слово. Означает скопление, сгруживание. Вот нас щас тут трое, значит, концентрация наша — три человека на одну горницу.

— Мудёр ты, дедушка! — уважительно покачал головой Иван.

— На том стоим! — важно кивнул старый волхв. — Значит, начал я помалу-помалу воду живую выкачивать, с обычной перемешанную. На одну каплю живой воды — двадцать капель обычной. Чтоб раны врачевать, конечно, такая смесь уже не годится — для этого я ее уже потом процеживал, чистую выделял. А потом как-то раз и подумал — а что если посадить здесь что-нибудь?.. Вон, в Чайной Стране такое уж давно водится — ихние даосы… ну, это вроде волхвов… — ответил он на недоуменный взгляд Ивана, — так вот они и персики бессмертия на живой воде растят, и чудо-женьшень, Древо Жизни… Ну, а у нас, на Руси, милей яблока фрухта нет — вот я яблоньку и посадил. И принялось ведь! Растет, родная, не по дням растет, по часам!.. Только плодов сначала не было — очень уж они медленно завязываются. Двадцать пять лет прошло, как я семечко яблоневое здесь закопал — вот, пока всего одно яблоко зрелое!

— И всего-то?.. — наморщил нос Иван.

— А ты как думал, шантрапа жадная?! — накинулся на него дед. — Все тебе на подносике подай, да еще в ножки поклонись, чтоб взял, не побрезговал?! Плод вечной молодости — это тебе не капуста! В один день не вырастет!

— Вечной?.. — заинтересовался Яромир.

— Ну как сказать… — замялся Всегнев. — Не то чтобы совсем уж вечной… Я, по совести говоря, доподлинно и не знаю, как это яблоко подействует… Не пробовал же пока. Боязно малость — а вдруг спутал чего?.. Вдруг не только не омолодит, но еще и гадость какая случится?..

— Так ты на ком-нибудь еще попробуй! — предложил Иван. — Вот, давай, на князе Всеволоде испытаем!

— Ага, хитрован! — прищурился волхв. — Вот я сейчас возьму да и отдам единственное яблоко кому попало! У меня, правда, еще одно уже дозревает, но его еще года полтора ждать, не менее… Как дозреет — вот тогда я одно яблочко на ком-нибудь испытаю, а второе сам скушаю, коли испытание гладко пройдет. А пока всего одно — пусть висит! Мало ли что приключится — я хоть и волхв, хоть старею и замедленней простого люду… а все ж ни от чего не зарекаюсь!.. Так что нюхайте, тати!..

Старик ядовито ухмыльнулся и сунул Ивану под нос кукиш. Княжич растерянно уставился на узловатый кулак вредного деда, шмыгнул носом, обиженно засопел и дернул за рукав Яромира. Тот сделал вид, что ничего не заметил.

— А может, лучше саму воду пить? — предложил княжич, переводя взгляд на колодец. — Уж всяко…

— Живая вода не омолаживает — только врачует, — покачал головой волхв. — Раны… болезни некоторые… не все.

— А мертвого подымет?! — загорелся Иван. — Я кощуну такую слышал…

— Плохо слышал. Вон, в ушах грязища какая — хоть капусту сажай. Чтоб мертвого поднять, нужно две воды — живая и мертвая. Сначала мертвой покропи, потом живой. Или обеими одновременно — подмешай на две части живой одну мертвой, так выйдет чудо-эликсир, мертвых воскрешающий. Только где ж я тебе мертвую-то воду возьму? Говорят, в Кащеевом Царстве есть такой родник… но это ж только говорят…

— А сама по себе мертвая вода как действует?

— А это смотря на кого. На навья там, упыря или еще какую нежить — как живая на живого. Раны закроет, гниль всякую уберет, разложение остановит. А на живого человека… точно не знаю, но лучше все же не пробовать. Говорят, от мертвой воды и сам мертвым станешь — нежитью… Ум, может, и сохранится человечий, а только все одно — труп ходячий…

— Ладно, Филин, мы насмотрелись, — спокойно молвил Яромир. — Ты как — переночевать-то у тебя дозволишь?

— Да уж полдень скоро, какой там ночевать… — проворчал старый волхв. — Шли бы вы себе подобру-поздорову…

— Мы б пошли, да уж больно спать охота…

— Ну ничего — в рощице и заночуете, на траве-мураве, — упрямился Всегнев. — Дотемна еще далеко — много пройти успеете. Негде мне вас положить!

— Ну, ты хозяин, тебе решать, — пожал плечами Яромир. — А может, все-таки уступишь яблоко-то?..

— И не упрашивай!.. — фыркнул Всегнев. — Ишь, набежали на дармовщинку! Я ради этого яблока тридцать годов корячился, а вам все вынь да подай?! Неча, неча…

— Ну хоть половинку-то? — укоризненно покачал головой оборотень.

Старик сохранял ледяное молчание. Яромир хмыкнул, прищурился и сделал шаг к яблоне.

— Куда?! — сразу вскинулся волхв, поднимая березовый посох.

— Да я просто посмотрю… — ухмыльнулся Яромир, делая еще шаг.

— А ну, отошел!.. Я тебе дам — посмотрю!.. Глазами смотри, а не руками, охламон!..

— Только посмотрю… — повторил оборотень, делая еще шаг.

— Кому сказано?! — взвизгнул Всегнев, целясь посохом в Яромира. — Я ж тебя щас!..

— Я… только… посмотрю… — протянул руку к яблоку оборотень.

— Убью! — зарычал волхв, бешено сверкая глазами. На конце посоха вспыхнул ослепительный свет. — По-хорошему предупреждаю! Только тронь, уб-б-о-о-о…

Не договорив последнего слова, старик повалился мешком, выронив посох. А за его спиной обнаружился позабытый волхвом Иван — княжич обиженно сопел, взвешивая на ладони тяжеленькую бронзовую гирьку-кистенек.

— Молодец, сообразил, — одобрительно посмотрел на него Яромир. — А я уж думал — не догадаешься…

— Да что ж я — совсем несмекалистый?.. — расплылся в глупой улыбке Иван.

— Молодец, — еще раз похвалил оборотень. — Давай, рви яблоко.

— Я?.. а… а чего сам-то?..

— Мне его лучше не касаться. Очень уж фрукта непростая — кто ее знает, какие у нее с волколаками отношения…

Иван шмыгнул носом, осторожно протянул руку, коснулся бархатистой кожицы… и резко отдернул руку.

— Что такое? — нахмурился Яромир. — Жжется, что ли?

— Не, боязно просто… — сглотнул Иван, снова протягивая руку.

На сей раз он все же справился с трепетом и с силой дернул. Спелый плод легко оторвался от черешка и спокойно улегся в ладонь, светясь мягким внутренним светом. Княжич приоткрыл рот, зачарованно глядя на чудесное яблоко, потер его о рукав и рассеянно поднес ко рту…

— Не жри, дурак! — ударил его по руке Яромир.

— Я нечаянно… — смущенно покраснел Иван.

И снова потащил чудесное яблоко ко рту.

— Ну и что ты опять делаешь?.. — насмешливо прищурился оборотень.

— Уй…

Яромир подождал еще немного, и когда княжич в третий раз открыл рот, намереваясь откусить от молодильного яблока, устало вздохнул:

— Спрячь от греха. А то точно сожрешь…

— Бог видит — нечаянно я! — насупился Иван. — Ну не могу я съедобное спокойно видеть — рука сама тянется в рот положить! Надо в плат завязать, да в котому спрятать, а то и верно… не съем, так понадкусываю со всех сторон…

Оборотень внимательно проследил за княжичем, убеждаясь, что добытое с таким трудом яблоко все же уцелеет, а потом перевел взгляд на слабо постанывающего старика.

— Прости уж, Филин, что так вышло, — усмехнулся Яромир. — Ты себе еще вырастишь, а нам без этого яблока — хоть в омут головой. Пошли, Иван, а то сейчас дедушка очнется, да ка-а-ак разбуянится, ка-а-ак колданет какую-нибудь гадость… Я его знаю — он злопамятный…

Княжич с оборотнем спешно выбрались из терема старого волхва, пересекли сад и дали деру. Яромир еще на полпути кувыркнулся через голову, оборачиваясь волком, княжич с размаху запрыгнул ему на спину, вцепляясь в густую шерсть что есть мочи… да только их и видели. Ни тому, ни другому не хотелось оказаться поблизости от разъяренного волхва, когда тот вернется в сознание.

— Ух, холодно уже!.. — поежился Иван, кутаясь в свиту и грея руки в теплом волчьем мехе. — Листопад!.. Уж и зима не за горами!..

— Да, холодает… — согласился Яромир. — А ты чего там шебуршишь?

— Да я так…

— Так, говоришь?.. А ну-ка, положь яблоко на место!

Глава 20

Кащей Бессмертный неспешно вышагивал по каменным плитам. Каждый шаг костлявого старика отдавался гулким эхом — подземные своды словно перешептывались, с подозрением взирая на незваного гостя. Железная корона, украшающая мертвенно-сизую плешь, порой задевала зубцами тонюсенькие полупрозрачные нити, в изобилии свисающие с потолка.

— …что тебе надо?..

Царь нежити мерил ногами это подземелье уже несколько дней. В недрах Каменного Пояса таится настоящий лабиринт ходов-переходов. Правда, попасть сюда обычному человеку не дано — не всякого пустят горы, не перед каждым раскроются. Да и хозяева местные — создания не самые гостеприимные, не любят, когда к ним являются без спроса.

— …зачем пришел?..

Стар и древен Каменный Пояс. Словно уродливый шрам на теле Матери-Земли вздымается горная цепь, сплошь напичканная рудами и самоцветами. Велики здешние богатства, немалые чудеса таятся в каменных недрах, но заполучить их не так-то просто…

— …зачем пожаловал?.. — еле слышно доносилось от каменных сводов. — …что надобно?.. чего здесь позабыл?..

— Поговорить нужно, Малахитница, — равнодушно ответил Кащей, даже не поворачивая головы.

— …уходи, убойца… — прошелестело вдали. — …остатний раз упреждаю, уходи…

— Вначале выслушай.

— …уходи по-хорошему…

— Нет. Каменный Пояс — не только твоя вотчина. С отцом твоим поговорить желаю.

— …убирайся, пока цел!..

— Не тебе мне грозить, глупая каменная баба, — холодно промолвил Кащей. — Пугай рудничников да кладоискателей, не меня. Покажись лучше, побеседуем с глазу на глаз.

— …показаться?.. — послышалось насмешливое. — …что ж, будь по-твоему…

Кащей резко развернулся. И точно — сзади прямо из камня выступила девица. Красоты несказанной, глаза зеленые, изумрудные, коса смоляная словно к спине прилипла, а платье — из шелкового малахита. Каменное сукно, а на погляд — будто тончайшая ткань персидская. По плечам да спине ящерки мелкие мельтешат, лапками щекочут, вокруг шеи змеи живые ожерельем чешуйчатым извиваются. И смотрит девица недобро — брови скрещены, глаза горят, будто огонь в печи.

— Ну что ж, вот и показалась, смотри! — холодно сказала Хозяйка. — Рад ли?

— Где Горный Старец Озем, отец твой? — спросил Кащей.

— В спячку залег, не велел беспокоить. До весны не проснется. А может и дольше.

— Что ж, придется ему проснуться пораньше, — пожал плечами Кащей. — У меня к нему дело.

— О всем говори мне! — приказала Хозяйка. — Покуда батюшка почивает — всему здесь моя власть!

— Ты молода, Малахитница, тебе нет и единого века, — покачал головой Кащей. — Я предпочитаю иметь дело с кем-нибудь постарше.

— Молода?! — грозно нахмурилась дочерь Горного Хозяина.

— Молода, взбалмошна и своенравна. Ты до сих пор не избавилась от любви к дешевым показухам и глупым шуткам. Я знаю, отчего ты так упорно не желаешь пускать меня — я женат, а ты не выносишь женатых мужчин.

— Что-о-о?!

— Именно так. Ты до сих пор не избавилась от нездоровой страсти к человекам мужеского полу. Ревность и жадность точат тебя — будь твоя воля, ты прибрала бы к рукам всех мужчин мира.

— От кого я это слышу?! — приподняла брови Хозяйка Медной Горы. — Неужели это и в самом деле говорит царь Кащей, муж пятидесяти жен?! А?! Что насчет ТЕБЯ, мертвяк?!

Кащей ничего не ответил. Лишь продолжал неподвижно смотреть взглядом ледяной глыбы. Встречь ему ударил другой взгляд — каменных глаз Горной Хозяйки.

— Убирайся прочь, проклятый мертвяк, — наконец процедила она. — Не испытывай втуне мое терпение — беда будет.

— Я не мертв, Малахитница, и тебе это хорошо известно. Хотя и живым меня тоже не назовешь. Я пришел не к тебе, я пришел к твоему отцу. И я увижусь с ним, чего бы мне это ни стоило.

— Вот как ты заговорил… — тихонько молвила Хозяйка. — Ну что ж, будь по-твоему. До этого места нет его! — повела рукой она.

Прямо из пола взметнулись зеленоватые вихри-струйки. В единое мгновение они окутали Кащеевы ноги, твердея и каменея, обволакивая малахитом босые ступни, сплошь покрытые сизыми струпьями, поползли выше, захватывая ноговицы с гачей, и остановились только в поясе.

Кащей равнодушно опустил взгляд, рассматривая окаменевшую свою половину, и вновь воротил глаза к лицу Хозяйки Медной Горы.

— Забавно, — чуть раздвинул губы он. — Неужели ты и в самом деле рассчитываешь оборотить в камень истинно бессмертного? Хек. Хек. Хек.

Кащей шевельнулся. Едва сдвинулся с места, на один лишь шаг — но глыба малахита, захватившая его в полон, осыпалась тучей пыли. Пустая гранитная порода, в которую оборотились было ноги, на глазах становилась прежней плотью — ни живой, ни мертвой.

Хозяйка Медной Горы невольно отшатнулась, в изумрудных глазах промелькнула тень страха. Совсем легкая, почти незаметная, но все же чувствовалось — юная владычица Каменного Пояса перепугана не на шутку.

Однако виду не подала, лишь назад отступила. Кащей шагнул следом. Хозяйка отступила еще чуточку. Кащей снова шагнул следом. Еще и еще… и вот уже Хозяйка прижалась спиной к стене. Некуда больше отступать. Улыбнулась горная царевна хитро, плечами передернула, да и нырнула в камень, будто в воду.

Только край платья мелькнул.

— …теперь что скажешь?.. — вновь разнеслось между сводами.

— Скажу, что разнесу всю гору, но до твоего отца доберусь, — холодно ответил Кащей.

— …не надрывай втуне глотку, мертвяк!.. — хохотнула Хозяйка. — …отведай-ка лучше моего угощения!..

В следующий миг пол под ногами задрожал. Грохнуло что-то вдали, затряслось, рвануло воздухом сразу со всех сторон, пыль взметнулась столбами…

А потом Кащею на голову обрушился сразу весь каменный свод. Тяжеленные глыбы посыпались на костлявого старика, в одно мгновение превратив его в бесформенное кровавое месиво. Самая большая плита упала так ладно, так аккуратно — будто крышку на гроб положили.

— …ведь я тебя упреждала, мертвяк… — еле слышно прошелестело под сводами.

Горный обвал — дело гиблое, живых после него не остается. Прогрохотало, прошумело, и все — одни лишь развалины и могильное безмолвие…

Однако обвал, похоронивший под собой бессмертного царя, пребывал в тишине и спокойствии не слишком долго. Прошло несколько минут, и огромная плита-крышка начала медленно отодвигаться. Из трещины показались костлявые пальцы, похожие на засушенных червей. Миг, другой — и вот на поверхности уже вся ладонь. А за ней показалась и другая. Тощие руки раздвигали тысячепудовые глыбы легко, будто пустые бычьи пузыри.

Еще усилие, еще, и вот над плитами поднимается Кащей Бессмертный — целый и невредимый, только пылью запорошенный с ног до головы.

Судя по волнообразным движениям под изорванной одеждой, чудесный меч Аспид-Змей также уцелел. Уцелела и железная корона — ни единый зубец не погнулся, ни единой царапинки не осталось.

Непрост царский венец Кащея, очень непрост…

— Глупая каменная баба, — равнодушно произнес бессмертный царь, стряхивая с рукава гранитную крошку и поправляя корону. — Вздумала завалить меня камнями. Забавно. Хек. Хек. Хек. Забавно, но глупо.

Пути дальше не предвиделось — штольня, по которой дотоле шествовал Кащей, превратилась в груду обломков. Сплошь пустая порода, ничего ценного. Когда-то в этих местах работали горные карлы — они и накопали всяких ходов-переходов, балки наставили, брусья, укрепы каменные…

Известное дело, горным духам вроде Малахитницы это без надобности, им толща каменная — что теплая водичка. Насквозь ходят, на версту вглубь земли видят. А самоцветы да руды всякие для них игрушки, пустяковины. Только на безделье и годятся — скуку развеивать.

Кащей пожал плечами и направился обратно — разыскивать другой проход. Он не торопился — куда торопиться тому, у кого впереди вечность?

Перед тем, как войти в подземелье, Кащей оставил летучего змия и Очокочи у подножия горы — на попечение все тех же горных карлов. Их в Каменном Поясе пока что хватает, хоть и уходят они с каждым годом все глубже — от людей чтоб подальше, а к рудам своим разлюбезным — поближе. Иные, вон, под руку Кащея пошли — как раз те, что на людей особенно злы. Сам-с-Ноготь из них всех особенно озлобленный — дай этому старичку волю, так самолично каждого человека приголубит.

Да не чем-нибудь, а клещами раскаленными…

Сколько уже прошло времени, Кащей в точности не знал. Под каменной кровлей нет смены дня и ночи. В сне бессмертный царь не нуждается, в пище и питье — тоже. Ест-пьет когда пожелает и что пожелает. Пожелает — так и совсем есть перестанет, хуже ему от того не будет.

Под ногами противно хлюпало и чавкало. Босые ступни без устали мерили рудничную мокреть, давно испоганившись жирной грязью. Будто лапти буренькие надели.

— Тебе не скрыться от меня, хоть укройся горным хребтом вместо покрывала, — бесстрастно произнес в никуда Кащей. — Я знаю, где искать твоего отца, Малахитница.

Прошло еще время. Костлявый старик подошел к огромному валуну, лежащему у стены на манер каменной подушки — вот, кажется, заявится сейчас какой-нибудь великан, да и прикорнет, захрапит раскатисто.

Ан нет. Не для того здесь этот валун. Ящерки вокруг бегают, да суетливо, беспокойно — только звук шагов заслышали, так сразу и порскнули под каменюку, попрятались в щелях-трещинах. Уперся Кащей плечом, понатужился, да и откатил преграду в сторону. Легко откатил — словно и в самом деле подушка то была, а не глыбища тысячепудовая.

За валуном открылась мраморная лестница. И свет снизу пробивается. Слабенький, тусклый, но все же смотреть годится. Кащею оно, конечно, без надобности — он-то и в кромешной тьме не потеряется, все как наяву видит. От отца унаследовал зоркость небывалую.

Лестница оказалась длинная, многоступенчатая. Все ниже и ниже извивается, петли выделывает, витушки хитрые. Конца-краю не видно. Глубже, глубже, еще глубже — не до самого ли Пекла спуститься надумала?

Однако все ж закончилась — дошел Кащей до огромных створ каменных, узорами резными изукрашенных. Наглухо заперты, ни единой щелочки не видать — сунься-ка!

Ан сунулся. Размял Кащей пальцы, похрустел костями, да и толкнул ворота что есть мочи. Единого удара хватило — всхлипнули каменные стражи, заскрипели жалобно и повалились наземь. Из боков пруты железные торчат переломанные — хитро створы крепились, не последние мастера их делали.

Осела пыль, поднятая упавшими плитами, и перед Кащеем открылось небывалое диво — каменный лес. Не пещера уже, не штольня — стен вовсе никаких не видать, лишь деревья сплошняком. Огромадные, крон не разглядишь, сколько голову ни задирай, а стволы все из чистого камня. Мраморные, гранитные, из змеевика есть, еще из каких-то камней… Листочки на ветках, трава под ногами — уже из тех камней, что поблагороднее. Малахит, хризолит, яшма, еще что-то…

И все ведь живое, все дышит, шевелится. Ветерком откуда-то веет, листья колышутся, над цветами каменными пчелки порхают — словно из золота откованные, но тоже живые.

Гудит вокруг недобро, гуркочет. Слышится шепот, шипение, в прогалах меж деревьев очертания чьи-то мелькают. Видно, что не рада Хозяйка гостю непрошеному. То ли и в самом деле понадеялась похоронить Кащея под завалом, то ли думала, что он после такого угощения восвояси уберется, а только чувствуется — не ждала, что этот старик ее заветные хоромы разыщет.

Невдомек каменной девице, что царь нежити здесь гостевал еще в такие времена, когда ее самой и в зачине-то не было…

— …убирайся!.. — пронесся под сводами отчаянный крик.

— Нет, Малахитница, — равнодушно ответил Кащей, продолжая идти дальше.

Здесь, в каменном лесу, Хозяйка Медной Горы уже не смела устраивать обвалов и оползней — кому же охота поганить собственный дом? А уж когда Кащей дошел до Медного Дворца…

Ящерок и змей с каждым шагом становилось все больше. Мелкие чешуйчатые кишели живым ковром — куда ни глянь, так медянка или ужик, а то и агама каменная. Зеленые, голубые, синие, бурые, желтые — всех цветов, всех пород. Есть одноцветные, есть узорчатые, орнаментом хитрым испещренные, а есть прозрачные, точно из слюды вырезанные.

Дальше пошли огромные залы — сплошь металл да самоцветы. Медь самородная, золото, хрусталь горный — всего довольно. Даже богатства Костяного Дворца, накопленные Кащеем за тысячи лет, пожалуй, уступят сокровищам Каменного Пояса. На стенах малахит с алмазами, потолок медный, цветами диковинными разукрашен. Диво дивное, чудо чудное — любой рудознатец полруки отдаст, чтоб только вызнать, где сей клад запрятался.

Но во сто крат дивнее то, что оказалось в самой огромной палате — самой богатейшей, целиком из самоцветов чистейшей воды. Вздымается до самого потолка трон каменный, а на нем старец-великан восседает — ростом с кедр, борода из чистого серебра, одежда — из самородного золота, блестит-переливается. Глаза закрыты и дышит ровно — в глубокой дремоте хозяин Каменного Пояса, отсыпается после тяжелых трудов.

У ног великана — каменный стол, из голышей сложенный, а на нем грудой самоцветы свалены, цены неописуемой. С потолка будто гроздья виноградные свисают — и вместо ягод в них тоже самоцветы драгоценные.

Сказочно богат Горный Старец Озем.

— Что, мертвяк, настоял-таки на своем?! — гневно крикнула Хозяйка, стоящая рядом. Платье на ней успело измениться, засверкать красной медью. Не на шутку, видать, рассерчала. — Не буди батюшку, пожалеешь! Он спросонья злой, ярый — не пощадит!

— О-О-О-О-О… — прогремело сверху. — О-О-О-О-О… КТО ПОТРЕВОЖИЛ МОЙ СОН?..

— Ну что, рад?! — прошипела Хозяйка. — Разбудил-таки?!

— Малахитница, а ты ничего не путаешь? — без малейшего интереса посмотрел на нее Кащей. — Я пока что не произнес ни слова — полагаю, Горный Старец Озем проснулся именно от твоих криков. На себя и пеняй.

— А-А-А-А… КАЩЕЙ… ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?..

Глаза горного великана открылись — все еще сонно моргающие, но уже гневно сверкающие. Красные, горящие бешеным огнем, будто яхонты червленые, — да, такие очи могут устрашить кого угодно.

Кроме Кащея, конечно.

— ЗАЧЕМ ПРИШЕЛ?.. ПОЧТО РАЗБУДИЛ?.. — прогремел великан, выпрямляясь во весь рост.

Встает Горный Хозяин с трона, делает шаг… другой… и с каждым шагом уменьшается, нижает. Вот подошел вплотную к Кащею — уже не великан, а обычный дед в тулупе золоченом. Только глаза по-прежнему красным огнем светятся.

— Зачем явился в мои владения, царь мертвых? — уже негромко спросил Озем. — Разве нет меж нами твердого уговору? Разве не дали мы слово в том, что не будем мешать друг другу?

— Мне нет дела до твоих гор, — холодно ответил Кащей. — Мне нужен ключ-камень, только и всего. Отдай его мне — я уйду и больше тебя не побеспокою.

Седые брови Горного Старца поползли на лоб. Он сделал быстрое движение, и в его ладони появился небольшой камешек — простенький совсем, без изысков, без выкрутасов. Ровный, гладкий, всего на пять граней — три продольных, два поперечных. Ничего особенного, а все же исходит от этого камешка словно бы тепло — мягкое, ласковое, умиротворяющее.

Кащей смотрел на этот камень неподвижными змеиными глазами. Но где-то в глубине этих мутных буркал можно было разглядеть крошечные огоньки — алчные, жаждущие, уже загодя ощупывающие. Таким взглядом Кащей смотрел только на золото в своей казне.

— Ключ-камень? — насмешливо переспросил Горный Старец. — Величайшее сокровище моих гор? Тот, которым можно отворить землю и получить доступ ко всем моим богатствам? Неужто ты думаешь, что я отдам его ТЕБЕ?!

— Да, я так думаю. Для кого еще тебе его беречь?

— Для того, кто поведет народ верной дорогой, — поднял голову Озем. — Для того, кто укажет правильный путь. Для него храню — для человека НАСТОЯЩЕГО!

— Что ты мелешь, скудоумный дух? — равнодушно посмотрел на него Кащей. — Немало глупостей я наслушался на своем веку, но ты превзошел всех. Камень сюда.

Длань Горного Старца медленно сомкнулась, сжимая волшебное сокровище. Кащей даже не шевельнулся, только губы чуть искривились в еле заметном намеке на усмешку.

— Отдай мне камень, Озем, — повторил бессмертный царь, протягивая руку.

— Нет, — проронил подземный дух, делая шаг вперед.

— Я получу его так или иначе, — равнодушно молвил Кащей. — По-хорошему или по-плохому.

— Батюшка!.. — прошептала Хозяйка Медной Горы, касаясь спины отца.

— Не мешай, дочка, — тихо ответил тот, упирая в бока мозолистые ручищи.

Кащей Бессмертный и Горный Старец мерялись пристальными взглядами очень и очень долго. Казалось, целый час прошел, прежде чем белесые шарики полумертвого колдуна и огненные яхонты горного царя наконец отпустили друг друга.

Юная Хозяйка Медной Горы тревожно переводила взгляд с одного старика на другого, пытаясь угадать, чем закончился их безмолвный поединок.

— Ну?! — наконец не выдержала она.

Кащей и Горный Старец даже не посмотрели в ее сторону. Они по-прежнему молчали. Ладонь Озема медленно-медленно разжалась и протянула Кащею ключ-камень. Костлявый старик медленно-медленно протянул руку навстречь, коснулся чудесного порождения гор и тут же отступил назад, не попытавшись забрать то, к чему стремился так долго.

— Возьми, если он тебе так нужен, — устало прикрыл глаза Озем. — Я не стану начинать свару из-за одного камня.

— Оставь себе, — равнодушно промолвил Кащей. — Теперь я понял — он мне бесполезен.

— Жаль, слишком поздно, — мрачно ответил Горный Старец, пряча ключ-камень. — Если бы раньше — тебе не пришлось бы понапрасну тревожить мой сон. Не пришлось бы зря проделывать такой путь.

— Ничего на свете не бывает зря, — безучастно ответил Кащей. — Коснувшись ключ-камня, я получил нечто куда большее, чем он сам.

— Что же?

— Тебе этого не понять.

— Отчего же? Попробуй — быть может, пойму?

— Я получил знание, Озем. Твой камень даровал мне разгадку — раскрыл великую тайну, над которой я бился уже много лет. Воистину не зря его именуют «ключом». Теперь я знаю.

— Что? — озадаченно нахмурился Горный Старец.

Кащей лишь медленно покачал головой, развернулся и направился прочь. Он закончил дела в Каменном Поясе. Не совсем так, как рассчитывал, но все же не без выгоды. Пришло время покинуть эти горы и отправиться дальше на полуночь — к промерзлым берегам Ледовитого моря.

Владыка Каменного Пояса и его дочерь провожали бессмертного царя недоуменными взглядами, безуспешно пытаясь понять — что же такое узнал Кащей Бессмертный, что счел это знание ценнее величайшего из их сокровищ?

— Хек. Хек. Хек, — послышался равнодушный кашель-смех.

Глава 21

Князь Всеволод недоверчиво рассматривал краснобокий плод, переливающийся на ладони княжича Ивана. Он ожидал любого исхода своей шутки, но только не того, что этот дурак в самом деле сумеет разыскать и добыть молодильное яблоко.

— Хм-м-м… — промычал он, поглаживая бороду. — Нашел, значит, яблоко-то…

— Ага!.. — гордо засиял Иван, вытягивая руку как можно дальше. — Вот!

— Да вижу я, вижу, не слепой… — пробурчал князь.

Иван с Яромиром воротились в град Владимир уже на исходе следующего дня. Покинув терем старого волхва, они долго петляли, путали следы, пока оборотень не уверился, что Всегнев Радонежич если и разыщет их, жаждя мести, так нескоро. Потом встали на отдых в небольшой веси — княжич уже с ног валился, два дня не спавши. Ну а следующим утром прямоезжей дорожкой в стольный град князя Всеволода…

Князь, услышав такое известие, поначалу отнесся к нему с недоверием. Даже по шее холопу съездил — не бреши, дурак! Однако ж когда боярин Фома Мешок, аж пыжащийся от важности, самолично явился доложить, что задание успешно выполнено, волей-неволей пришлось поверить.

Сейчас Всеволод Большое Гнездо восседал на троне рассерженным барсуком, выкуренным из норы лисицей. На злополучное яблоко он смотрел с нескрываемой ненавистью, нисколько не радуясь, что нежданно-негаданно стал обладателем этакого сокровища. Что ему это яблоко — ему б от нежеланных сватов избавиться, лица при этом не потеряв!

Прочие присутствующие сохраняли уважительное молчание. Молчали важные бояре, молчали суровые гридни, молчала многочисленная челядь. Даже скоморох Мирошка, вопреки обыкновению, не кривлялся и не молол вздора, а тихо сидел и царапал что-то на берестяном листке, время от времени беззвучно шевеля губами.

Боярин Фома впервые за очень долгое время смотрел на княжича с оборотнем без раздражения, даже с ласковостью. Кто-кто, а уж он-то радовался нешуточно — не придется стоять перед князем Глебом, пытаясь найти оправдание провалившемуся сватовству! Бречиславки братец ведь верно сказал — с княжича спрос невелик, а с самого Яромира и подавно.

Все шишки на боярина Фому посыплются, как всегда.

— И где ж вы такое добро раздобыли-то? — задумчиво спросил князь Всеволод. — Тяжело, небось, было?..

— Да не! — помотал головой Иван. — Врезали разо… уй-й-й!.. Яромир, ты чего?!

— Прости, княже, я нечаянно, — заботливо отряхнул его от пыли оборотень. — Нога соскользнула.

— За нечаянно бьют отчаянно! — шумно засопел Иван. — А коли я тебе?.. сапогом по коленке-то, а?..

— Ти-ха! — ударил кулаком по подлокотнику Всеволод. — Вы еще тут подеритесь перед моим троном!

Княжич с оборотнем послушно умолкли.

— Значит, нашли яблоко молодильное… — в бессчетный раз повторил князь. — Ладно… ладно… допустим… А откуда мне знать, что оно и в самом деле молодильное?! А?! На нем не написано!

— Так щас напишу!.. — с готовностью достал писало[43] Иван, пытаясь вспомнить, как чертится реза «мыслете».

— Не юродствуй! — прикрикнул на него Всеволод. — Может, вы просто до ближайшего погреба дошли, да там и выбрали яблоко попригляднее! Яблок сейчас как раз завались — вон, на столе целое блюдо завалено, аж с горкой!

На золоченом столе, расписанном цветами и травами, и в самом деле лежало серебряное блюдо с кучей спелых яблок. Внешне они почти не отличались от того, что принесли Иван с Яромиром.

— Чем докажете, что яблоко сие — именно молодильное? — недобро прищурился Всеволод.

— Да ты, князь, сам попробуй! — обиделся Иван, протягивая драгоценный плод. — Попробуй, попробуй, воочью убедишься!

— Не верю я ему, княже!.. — пропищал Мирошка. — И ты не верь!.. Небось, навозу конячьего внутре напихал!..

— Ну, навозу не навозу… — пожевал губами Всеволод, — …а только все одно сомнительно что-то… Кто вас знает? Вдруг и в самом деле отрава какая? Вдруг чары худые? Нет уж, княжич, попробуй-ка лучше ты сам…

— Э-э-э… да я ж… это… — смутился Иван.

— Княже, да Иванушке ж всего двадцать годов, — лениво напомнил Яромир. — На него либо вовсе не подействует, либо в грудничка оборотит — что мы с ним таким делать будем?

Всеволод неопределенно дернул плечом. Безусловно, истина в речах этого дружки присутствовала. Не то чтобы владимирского князя волновала судьба Ваньки-Дурака, но все же…

— А вот нет ли у тебя, княже, какой-нибудь собаки старой или лошади?.. — предложил Яромир.

— Княже!.. — донеслось из боярских рядов. — Пожволь мне ишпробовать — поштрадаю уж жаради обшештва! Мне не привыкать!

Вперед выступил дряхлый-предряхлый старичок — трясется весь, на палку опирается, глаза потухли, щеки запали, на голове две седых волосинки, в бороде — три. Непонятно, как он вообще еще на ногах держится, старый такой.

— Дедушко Демьян?.. — с сомнением посмотрел на него Всеволод. — В самом деле попробовать хочешь?.. Так у тебя ж и зубов-то давно нет…

— И-и-и, княже, да што нам, богатырям?! — подбоченился старикашка. — Уж ражгрыжу как-нибудь! Не помолодею, так хучь нажрусь!..

Этот старичок в свое время действительно ходил среди первых хоробров на Руси. Демьян Куденевич, молодой боярин, родившийся в Переяславле Южном и служивший князю Мстиславу Изяславичу, когда-то знавал великую славу, многие годы воюя с половцами. Таких хоробров в народе величали Людьми Божиими — говорили, что сам Господь пособляет им на бранном поле.

Пятьдесят восемь лет назад, в 6656 году от Рождения Адама на Переяславль напала половецкая рать, возглавляемая Глебом Юрьевичем, сыном Юрия Долгорукого. Тогда-то Демьян Куденевич и свершил величайший из своих подвигов — всего лишь со слугой Тарасом и пятью отроками выехал в поле и обратил несметные полчища в бегство.

А другой раз и вовсе напал на многотысячную половецкую рать в одиночку, перебил великое множество, но и сам был исстрелян чуть не до смерти — думали, не останется богатырь вживе. Даже плакали по нему, будто по мертвому. Он и в самом деле после того долго спал мертвым сном, однако в конце концов все же поднялся на ноги.

Но прежняя мощь так и не вернулась — богатырь умер, остался просто человек.

После тяжелой болезни Демьян Куденевич покинул Переяславль и многие годы странствовал по земле Русской простым каликой. Когда же явилась старость, он осел в граде Владимире, был щедро обласкан Андреем Боголюбским, а затем его братом, и с тех пор жил спокойно, без забот и тревог. Никто не мог сказать точно, сколько годов ему сейчас — то ли восемьдесят, то ли девяносто, а то ли и за сотню уже перевалило. Поди разбери…

— Давай шуда, малец, — протянул руку престарелый богатырь. — Не шпорченое?

— Да вот те крест, дедушко Демьян, молодильное яблоко, волшебное! — перекрестился Иван, отдавая яблоко.

— Ну, жа твое ждоровье, княже!.. — прошамкал старик, вгрызаясь в чудесный плод окостеневшими деснами. — Ух, шлашть-то какая!..

Под десятками жадных взоров Демьян Куденевич спокойно и неторопливо сжевал всю яблочную мякоть, оставив лишь узенький огрызок с черешком и зернышками. Дряхлый старик чинно утер губы, запачканные соком, и ожидающе посмотрел на Яромира.

— Ну что, дедушко?! — подался вперед князь.

— Да што-то пока не чуштвую… — неуверенно прислушался к ощущениям старичок.

В следующий миг он обмер, запнувшись на полуслове. Огрызок яблока выпал из ослабевшей руки и покатился по узорчатому полу. Демьян Куденевич дико закашлялся, повалился на колени, скрючился и затрясся, колотясь об пол, обуреваемый неудержимыми корчами.

— Отраву подсунули!!! — взревел князь Всеволод, вскакивая на ноги. — Стража!!!

Гридни схватились за оружие, но тут же настороженно замерли — корчи оставили старика, он начал медленно подниматься на ноги.

— Не нужно, княже! — гаркнул Демьян Куденевич, резко вскидывая голову. — Не отрава это!

Из его голоса исчезло шамканье. В раскрытом рту блеснуло жемчугом — из размягчающихся десен лезли новые молодые зубы. Плешивая голова на глазах покрывалась русыми волосами, буйная борода вмиг загустела и порыжела, расползаясь по щекам. Лицо разглаживалось от морщин, глаза юношески заблестели, скрюченная спина выпрямлялась, стариковские руки-веточки наливались могучей силой.

Демьян Куденевич выпрямился во весь саженный рост, и все невольно ахнули. Легендарный богатырь вновь предстал в прежней красе — таким же, каким был полвека назад, когда громил половцев у Переяславля. Вернулись к нему и молодость, и былая мощь.

Какой-то миг бывший старик стоял неподвижно, оглядывая более не трясущиеся пальцы, а потом стиснул в могучих объятьях сначала Ивана, а потом Яромира.

— Спаси вас Бог, славные! — зычно гаркнул он. — Удружили! Эх, как же удружили!

Княжеский дьяк что-то торопливо зашептал своему господину. Тот кивнул и негромко приказал ближайшему челядину:

— Принеси-ка дедушке Демьяну платье новое — не в бане, чай…

И в самом деле — старый наряд на помолодевшем богатыре расползался по швам, лопался вдоль и поперек, грозя смениться одежей Адама. Однако тот этого даже не замечал — лишь заливисто хохотал и кружился по зале, лучась от нежданно привалившего счастья.

— Ладно, дружка, я удовлетворен, — величаво повел бровью князь Всеволод, когда Демьяна Куденевича вежливо выпроводили — баниться и одеваться в новое. — Испытание вы с княжичем выдержали. Молодцы. Ничего не скажешь. Ну-ка, дай-ка теперь и мне такое яблочко — тоже отведаю…

— Да ты что, княже, где ж мы его возьмем? — удивился Иван. — Мы ж всего одно принесли.

— Что-о-о-о?.. — недоверчиво нахмурился князь. — Всего одно?..

— Вот стервецы!.. — пискнул Мирошка.

— Княже, так не было больше! — заволновался Иван. — Мы б целый мешок нарвали, не жалко, так где ж их взять-то?!

— Могли б и расстараться за-ради князя! — подбоченился скоморох. — Чай, не квашня поганая, а целый князь!..

— Да умолкни ты, пустозвон!.. — отвесил ему затрещину Всеволод. — Однако ж по сути верно — что же вы загодя не упредили, что яблоко всего одно?! Дедушко Демьян, значит, омолодился… а мне, что же, от дохлого кроля уши?! Мне, великому князю?!

— Княже, погоди горячиться, — насмешливо прищурился Яромир, выступая вперед. — К чему впрягать телегу вперед лошади? Рассуди вначале все по чину, а там уж и думай — что куда. Яблоко Демьян Куденевич съел, то правда. Так у тебя зато кое-что поценнее осталось!

— Это что же? — задумался Всеволод.

— Зернышки, вестимо. Посади их в своем саду, прикажи заботиться, как о сыне любимом, и через несколько лет будет у тебя собственная молодильная яблоня! Ты муж еще хоть куда, в могилу покуда не собираешься — небось дотерпишь до первых плодов! А там уж…

— Мда-а-а-а… — невольно ухмыльнулся Всеволод, представив обрисованную картину. Глаза мудрого князя затянуло мечтательной поволокой…

— Яромир, ты чего это? — удивленно прошептал Иван. — Молодильную же яблоню надо же живой водой поливать! А не то обычные яблоки вырастут, а не волшебные!

— Нишкни, дурак!.. — процедил оборотень. — Не вздумай еще кому про это ляпнуть! Ишь, запомнил ведь…

— Мгрр-рм!.. — кашлянул князь, отвлекшись от сладких грез. Его перст указал на закатившийся под стол яблочный огрызок, и два челядина наперегонки бросились прибирать драгоценный объедок. — Ладно, дружка, будем считать, что первое испытание вы выполнили успешно. Перейдем ко второму…

— Ко второму?! — одновременно воскликнули Иван и Фома Мешок.

— Как ко второму?! К какому второму?! — жалобно заскулил княжич.

— Не дело это, княже! — басовито загудел боярин. — Насчет второго уговору не было!

— Ти-ха! — повысил голос Всеволод. — Ко второму, ко второму. Вы что же думали — сходите в садик, нарвете яблочек, и все на этом — отмучились? Накося — выкуси!

— Да ты, княже, я гляжу, совсем… — сердито засопел Иван, невольно кладя руку на рукоять Самосека.

— Что-что? — ласково улыбнулся Всеволод, меряя княжича колючим взглядом. — Ты, вьюнош, уж не на двобой ли меня вызвать собрался?.. Ась?..

— Нет, княже, то Иванушка шуткует так, — отпихнул княжича себе за спину Яромир. — Давай свое следующее испытание — сдюжим как-нибудь… Только ты уж теперь наперед скажи, сколько их всего будет, чтоб нам больше не путаться. Второе-то — последнее?

— Да, последне… а вот нет, не последнее, — быстро поправился Всеволод. — Всего три. Хорошее число — три. Как раз в самый раз.

— Ну так что повелишь-то, княже? — скучающе подпер подбородок Яромир.

— Слушай. На полуночи княжества моего есть Белое озеро — река Шексна оттуда вытекает…

— Не оттуда! — пропищал Мирошка.

Князь деловито отвесил скомороху подзатыльник и брезгливо посмотрел на ладонь — с нее медленно стекало что-то липкое, зловонное. Колокольный колпак оказался перепачкан какой-то омерзительной дрянью.

— Ты в чем изгваздался, остолоп?.. — понюхал руку он. — Помои, что ли?..

— Ага!.. — ухмыльнулся скоморох. — Свеженькие!..

— На поварне, что ль, окатили?..

— Не-а! — довольно покачал головой Мирошка. — Сам! Специально для тебя, княже!..

— Ах ты!.. — замахнулся Всеволод, но юркий скоморох увернулся и, звеня бубенцами, спрятался за спинкой трона. — Смотри, дошутишься, доведешь меня до белого каления, так псами затравлю…

— Лаюшками?.. — жалобно пискнул Мирошка. — Меня — лаюшками?..

— Лаюшками, лаюшками… Так, на чем мы остановились?.. ах да. Белое озеро — оно мое озеро. На моей земле. Но с неводами туда лучше не езди, потому что водяной рыбы не дает, а накладывает вместо нее полную матицу коневьих говен. Уж шесть лет минуло, как рыбари те места стороной обходят — водяной сетки путает, разбрасывает, а то и распускает по ниточкам.

— Вот беда-то какая… — цокнул языком Яромир, ни на миг не расставаясь с ехидным прищуром. — И что ж нам делать повелишь?..

— А водяного хозяина приструнить, чтоб больше не шалил попусту. Да еще получить с него пеню за все шесть лет — думаю, три пуда золота довольно будет…

— Три пуда?! — выпучил глаза Фома Мешок. — ТРИ ПУДА?! Княже, давай лучше добудем тебе лекарство от жадности! Небось у бабы-яги такое найдется…

— Тихо, боярин, не шуми зря, — успокоительно положил ему руку на плечо оборотень. — Забыл, что ли — то ж не князю надо, а дочери его… Это ж она такие хитрые задачки выдумывает — жениха испытывает… Верно ведь, княже?

— Чего?.. А, ну да, конечно, — торопливо закивал Всеволод, благодарно глядя на Яромира. — Все дочка моя, выдумщица — мне-то это озеро сто лет в обед не нужно…

«Врет ведь, гад», — подумал Иван.

«Конечно, вру», — подумал Всеволод. — «Но за гада ты мне еще ответишь».

Премудрый князь порой отличался удивительной прозорливостью — по глазам чужие мысли читал, будто книгу раскрытую. А с Иваном-Дураком и напрягаться-то особо не нужно — его мысли кто угодно прочитает. Все как на ладони.

Зато в желтых глазах Яромира князь не мог углядеть ничего, кроме затаенной насмешки — скрывает что-то глебов дружка, только вот что?.. Загадочный он человек, непонятный…

— Все, ступайте, — насупил брови Всеволод. — Сроку вам, как прежде — одна седмица.

Иван открыл было рот, но Яромир резко дернул его за рукав и потащил к выходу. Княжич шмыгнул носом, высморкался в рукав и состроил напоследок Всеволоду гримасу — даже язык высунул.

Правда, поворачиваться к князю лицом благоразумно не стал.

Боярин Фома Мешок нагнал Ивана с Яромиром уже в верхней горнице людской. Оборотень собирал котому, княжич сидел на лавке, болтал ногами и считал мух. Их оказалось всего ничего — листопад на дворе, почти вся мошкара завалилась спать на зиму.

А то и передохла.

— Что, дружка, сызнова в поход отправляетесь? — как бы невзначай спросил боярин, комкая в руках узелок. — А чего на ночь глядя? До утра б хоть выждали…

На сей раз в голосе вельможи явственно слышалась участливость — после успешно добытого молодильного яблока Иван с Яромиром заметно выросли в его глазах.

— Отправляемся, отправляемся… — рассеянно ответил Яромир, ища что-то в рундуке. — Раньше выйдем — раньше вернемся… До Белого озера путь неблизкий…

— Успеете обернуться-то?

— Конечно, успеем! — радостно отозвался Иван. — Яромир же оборот… уй-й!..

— …тистый парень! — закончил Яромир, невинно улыбаясь Фоме. — Да, я такой! Ты, боярин, раньше времени не кручинься, это пока еще службишка, не служба…

— Ну… тогда хорошо… — протянул Фома, задумчиво расчесывая бороду.

— Хорошо, ага… — поморщился Иван, растирая ушибленный бок. — Фома Гаврилыч, а что это у тебя в узле пахнет так вкусно?..

— Да вот, жена моя тут вам в дорогу собрала кое-чего… — отдал ему узел боярин. — Не побрезгуйте уж…

— Благодарствуем! — сразу сунул нос Иван. — Ой, ватрушки!

— Не помочь ли еще чем?.. — заботливо спросил Фома. — Ты не стесняйся, дружка, говори…

— Помочь… — задумчиво посмотрел на него Яромир, вытаскивая из рундука пару лаптей и зачем-то пихая их в котому. — Помочь… Боярин, а одолжи шапку свою, а?..

— А это еще зачем? — нахмурился Фома, невольно хватаясь за высокую горлатную шапку. — Для какой такой надобности?

— Надо… — хитро прищурился оборотень. — Водяного обманывать буду.

— Это как же? — стало любопытно боярину.

— А вот коли выгорит дело — тогда и расскажу. Но без боярской шапки ничего не выйдет. А из знакомых бояр у нас поблизости один ты.

— Эх, чего не сделаешь ради общего дела… — неохотно стянул тяжелый убор Фома Мешок. Под ним открылся холстяной колпак и тафья — под старость боярин нажил здоровенную плешь. — Только — чур! — с возвратом! Уговор, дружка!

— С возвратом, с возвратом, — спокойно кивнул Яромир, пряча выманенную шапку в котому.

— А еще князю расскажешь, что я вам помогал! — потребовал боярин.

— Само собой! Да у нас без твоей шапки и не выйдет ничего! — с готовностью подтвердил Яромир, пряча хитрющие глаза.

— То-то же… — пробурчал Фома.

Глава 22

Ветер дул так, что казалось, будто самая душа сейчас вылетит из тела. Однако ж Василиса Премудрая терпеливо сжимала зубы и глядела вдаль, с трудом удерживаясь, чтоб не закрыть глаза — те слезились и болели от нестерпимого напряжения.

— УЖЕ НЕДОЛГО! — проревел всеми тремя глотками Змей Горыныч. — УЖЕ САДИТСЯ!

Солнце и в самом деле садилось. Далеко-далеко огромный багровый шар, словно бы уставший за такой длинный день, медленно уходил за небозем. Закат и без того выдался дивным, а здесь, в поднебесье, он казался дивней стократ.

Василиса не теряла времени зря. Змей Горыныч успел стать ей если не другом, то по крайней мере приятелем. Правда, пока что она не заводила речи о том, чтобы отвезти ее обратно домой, — понимала, что лишь утратит шаткое доверие трехглавого чудища.

А оно и без того досталось немалым трудом.

Однако ж просто покатать княгиню на собственной спине Змей Горыныч уже согласился. Даже уговаривать особо не пришлось. Василиса лишь слегка намекнула, как бы случайно обмолвилась, что очень хотела бы побывать там, где крылатые создания бывают чуть не каждый день. Гигантский ящер тут же хвастливо предложил показать закат солнца с высоты птичьего полета.

Конечно, юная княгиня не забыла подпустить в голос восхищения и зависти — как могуч и силен Великий Змей, как жалок и ничтожен рядом с ним человек! Горынычу это чрезвычайно польстило. По меркам Великих Змеев, живущих десять, двадцать, а то и тридцать человечьих сроков, он выглядел едва ли не мальчишкой — что уж там, два века с половинкою…

Сущий пустяк — в столь юном возрасте Великому Змею положено наворачивать круги в небесах, сражаясь с собратьями за благосклонность юной змеихи-Царевны. Как выяснила Василиса, Царевнами сородичи Горыныча именовали молодых змеих, еще не познавших мужей и не откладывавших яйца. Змеиха в возрасте, «наседка», заботящаяся о будущих змеенышах, получала уважительное прозвание Царицы.

Оказалось также, что среди Великих Змеев отроки рождаются куда чаще отроковиц — на одну Царевну обычно приходится по девять-десять женихов. И в мужья она обычно берет сразу всех — если, конечно, это вообще можно так назвать.

«Свадьбы» Великих Змеев длятся подолгу — неделями, а то и месяцами, во время которых господствует дикий свальный грех. Потом «новобрачные» расстаются — новоявленная Царица укладывается в многолетний сон, покуда в ее чреве зреют будущие змееныши, а Великие Змеи разлетаются кто куда. Иногда самый могучий из них остается хранить покой будущей матери — стережет спящую змеиху от возможных покушений, покуда та не отложит все яйца.

Увы, не всегда успешно…

Солнце коснулось небозема и начало погружаться за край. Казалось, будто оно тонет там, в колышущейся зеленой бездне — к закату от Костяного Дворца на сотни поприщ тянется один только дремучий лес без конца и края. Последние лучи брызнули во все стороны, озаряя небеса розовым светом, и на солнце наползло крохотное облачко — будто одеяло, укрывающее усталого богатыря, отправляющегося на покой.

— Как красиво… — выдохнула Василиса, глядя на багровеющий закат.

— ДА-А-А… — присоединились к ней три чешуйчатые морды. — КРАСИВО…

— Мы любим иногда смотреть, как оно садится… или поднимается… — задумчиво поведала правая голова. — Это так… неповторимо… Когда мы были совсем маленькими, всего с двух людей ростом, то думали, что солнце — это другой Великий Змей, очень большой и далекий… Хала… Даже пробовали однажды до него долететь…

— И?.. — с интересом спросила Василиса.

— Никому не под силу долететь до солнца… — хмыкнула левая голова. — Лети хоть до седьмой звезды… а оно все равно еще выше. Там, в вышине, трудно дышать и ужасно холодно…

— Холоднее, чем здесь? — удивилась молодица.

Она дрожала, как осиновый лист на ветру, — и это в теплой собольей шубе! Поднявшись на этакую верхотуру и увидав Костяной Дворец целиком, княгиня решила, что еще холоднее и быть-то не может! Ну разве только в ледяном тереме деда Мороза-Студенца, что живет далеко на полуночи, на острове Холголе, у берегов Ледовитого моря. Ан нет, оказывается, не только!

— Да как же такое может быть? — залюбопытствовала она. — Ведь чем выше — тем к солнышку ближе! Значит, теплей должно быть!

— Вот и мы так думали, — буркнула средняя голова.

— А на самом деле чем выше, тем холоднее, — сообщила правая. — И дышать там труднее — воздух какой-то становится… невкусный. Будто сметана, водой разбавленная — на вид вроде то же самое, а на вкус — жиденько, пресно. И крыльями махать почему-то трудно — словно бы раньше подпорки под ними были невидимые, а тут убрали их вдруг… Для нас, правда, крылья не главное — только рулить, опору держать, да равновесие блюсти… Иные Великие Змеи и совсем без крыльев летать ухитряются… Вот, например, те, что когда-то в Чайном Царстве жили…

— Это как же? — удивилась Василиса. — Разве ж птица или мышь летучая сможет без крыльев летать?

— Где птица, а где Великий Змей! — фыркнула левая. — Вон, ступа бабы-яги тоже безо всяких крыльев летает — как?

— Колдовством, вестимо!

— Во-во! А у нас в чреве есть такой шмат — вроде сердца, тоже дышит и колотится. Вот когда Великий Змей взлетает, так этот шмат его как бы подталкивает кверху, упасть не дает. И бухтит при этом сильно — будто меха кузнечные кто раздувает. Сама вот прислушайся, коли не веришь! А как на землю опускаешься, так он успокаивается, затихает. Такая особая полетучая кишка, у людей ее нет… и у птиц нет…

Последний краешек солнца скрылся за небоземом, пронзив напоследок алым лучом облако — будто струйка кровавая брызнула. Змей Горыныч, медленно-медленно планирующий над облаками, вздернул хвост и повернул крылья — пришло время возвращаться домой. За время любования закатом они с Василисой излишне удалились от Костяного Дворца — висеть в воздухе совершенно неподвижно трехглавый ящер не умел. Потому раскрывал крылья во всю ширь огромными кожистыми парусами и тихонечко дрейфовал по ветру, будто ладья без рулевого.

Удержаться на спине Змея Горыныча оказалось не так уж сложно. Мелкие заостренные шипы, идущие по трем шеям-столбам, на спине сходились в единую линию и вырастали настолько, что меж ними можно было сидеть с превеликим удобством. А когда требовалось, на спину чудища крепили хитрую упряжную конструкцию из ремней и веревок, способную вместить до полусотни всадников. Исполинский дракон без особых затруднений мог поднять и утащить пудов триста, а то и более того.

Трехглавое чудовище опускалось все ниже и ниже, наворачивая огромные круги вокруг Костяного Дворца. Приземлиться и взлететь для зверя таких размеров — задача нелегкая, для этого нужен немалый простор. Да, сесть Великий Змей при большой нужде может даже на малом пятачке, но вот снова подняться ему будет трудновато. Опустившись в лесу или большом городе, дракон застревает, становится очень уязвимым, может даже загибнуть совсем.

И потому у стен кащеевой цитадели специально для Горыныча проложили длинную широченную дорогу, вымощенную превосходным гранитом. Первоначально предполагалось использовать мрамор — Кащей не скупится на нужды своих соратников, — но от мрамора отказался сам Горыныч.

Лапы-де скользить будут.

Вдоль этой дороги сейчас стояли восемь молодых татаровьинов с горящими факелами — они размахивали ими, показывая снижающемуся змею дорогу. Ими командовал девятый — старший скотник. Он тоже махал факелами и вопил:

— Осторожней, косорукие!.. Не стой на пути, спалит!.. Подале, подале расходись — ветрищем крыляным сдует, недотепы!.. Вон он, батюшка наш, спускается уже — а ну, дайте дорогу, дайте дорогу!..

Горыныч расправил крылья во всю ширь, вильнул хвостом, меняя направление, а потом выдохнул пламя всеми головами, слегка дернулся и резко замедлил ход. Еще немного, еще, и вот когтистые лапищи касаются гранита, крылья поворачиваются в суставах, ловя встречный ветер, чудовище переходит на бег… медленнее… медленнее… еще медленнее… и вот уже все, остановился совсем.

— Как полеталось, батюшка?.. — радушно окликнул его старый татаровьин, опуская факелы. — Хорошо ль крыла размял?..

— НЕДУРНО, — проревел Горыныч, задирая пасти вверх, чтоб выдохнуть остатки горючего газа, скопившегося за щеками. — ТЕПЕРЬ УЖИНАТЬ — И СПАТЬ!

— Уже все исполнено, батюшка! — отрапортовал старший скотник. — Пожалуй, пожалуй!..

— БЛАГОДАРСТВУЮ, — довольно рыкнул трехглавый змей, с благосклонностью взирая на крохотного человечка.

Несмотря на то, что для Великих Змеев большинство людей не слишком интересны, да и выглядят на одно лицо, этого татаровьина Горыныч отличал среди остальных. Последние пять лет именно он неизменно доставлял ему трапезы и руководил всеми прочими работами, призванными сделать жизнь трехглавого чудища как можно более приятственной. И потому человечек занял прочное место в башках Горыныча — даже дикий зверь запоминает того, кто за ним ухаживает, а Великих Змеев дикими уж никак не назовешь.

Хотя имени старшего скотника Змей Горыныч не знал и поныне.

Василиса Премудрая надела шапку-невидимку еще в полете. Спустилась наземь она тоже сама — втихомолку, не утруждая ни скотников, ни огнедышащее чудище. Хотя это было не слишком легко — пришлось карабкаться по заостренным чешуям, будто по лесенке.

Как она и ожидала, при известии о приготовленной ужине Горыныч думать позабыл о той, кого только что катал на спине. И очень скоро говорить с ним будет вовсе не о чем — нажрется от пуза и задаст храпака. Как минимум до завтрашнего полудня, а то и дольше. Великие Змеи любят подремать — особенно в нынешнюю пору, когда с полуночи все ощутимее веет приближающейся зимой.

Тяжелая поступь тысячепудовой драконьей туши затихла вдали, и Василиса осталась совершенно одна. Одна здесь — снаружи, за исполинскими стенами Костяного Дворца, под ночным небом Кащеева Царства. Только догорал на земле оброненный кем-то из татаровьев факел, да во всю мощь светила полная луна — недобрая сегодня ночь, самое любезное время для всевозможной нечисти.

Откуда-то издалека послышался грохот и лязг — то опустили подвесную решетку, перекрывающую большие ворота. Эти ворота отпирали не так уж часто — только когда Кащей выводил наружу или впускал внутрь целые армии… или одного Змея Горыныча. В прочее время обычно обходились малыми. Как вот сегодня — у малых ворот царило оживление, слышался шум, раздавался чей-то могучий бас, ему вторил раскатистый хохот, лязг оружия…

Поскольку Василисе отнюдь не улыбалось коротать ночь снаружи, она торопливо направилась туда, рассчитывая незаметно проскользнуть обратно. В худшем случае — просто явить кащеевой страже свое лицо. Без дозволения самого Кащея его жену никто не тронет — воротят обратно в сераль… возможно, запрут…

На большее не осмелятся.

Подкравшись поближе, невидимая княгиня невольно охнула. В кащеево войско явилось новое пополнение. На сей раз — всего-навсего три воя… но зато какие!

Велеты. Три матерых велета в две сажени ростом. Двух человек друг на друга поставь — и то даже до подмышек им не достанешь. Полувелеты на Руси еще кое-где сохранились — тот же Соловей Рахманович, — а вот чистокровных не видали давненько… Лет сто уж, как о них слыхом не слыхано — кое-кто и вовсе пустой сказкой считает.

Да и не было их никогда помногу — не тот это народ, чтоб в кучи сбиваться. Три велета — уже боевой отряд, десяток — толпа огромадная. Живут они по пятьсот лет, разумом такие же, как люди, а мощью да крепостью телесной — многажды превосходят.

Эти трое даже на невнимательный взор имели немалое сходство друг с другом. Видать, братья. Не старые, даже не пожилые — молодежь зеленая, едва ль по сотне лет наберется. И умом чрезмерным явно не наделены — лицами точь-в-точь отроки из княжеской дружины, под стрелами не стоявшие, шрамов не набравшие. Одеты просто — широкие рубахи, штаны, на плечах звериные шкуры. Да не волчьи или медвежьи, а гораздо крупнее — не иначе, самого Индрика себе на плащи забили.

Первый из велетов, самый высокий, изрядно сутулится, даже горбик небольшой на затылке. Опирается на длиннющую секиру — таким топориком, небось, столетнюю сосну с единого удара срубить можно.

Второй ростом ниже всех, но плечи широки, аж буграми ходят, будто скалы ожившие. На плече палица тяжеленная, из цельного дуба выточенная, железом обитая.

Третий ростом посеред будет, а на роже усищи длиннющие — у остальных-то братьев лица гладкие, даже макушки наголо обриты. В ручищах — меч оберучный, в полторы сажени длиной. Обычный человек эдакую дуру и поднять-то не сможет — пудов десять клинок весит, не меньше. А велет, гляди-ка, будто хворостиночкой легенькой помахивает!

Прибыли братья-велеты пехом — где ж таким дылдам коней по росту найти? У каждого на спине громадный мешок со всяким добром, плешивые макушки золочеными шлемами-луковками прикрываются. У длинноусого на боку гусли в полсажени покачиваются, тихо тренькают на ветру.

— А-а-а, наконец-то дошли!.. — просипел Соловей Рахманович, стоящий у гигантской воротни[44]. — Явились, не запылились!.. Долгонько же вас дожидать пришлось! Я вас еще вчерась тут встречал!

— Прости, дядька Соловей, раньше не поспели, — виновато прогудел длинноусый. — Дубыня вот прихворнул малость, желудком маялся — как его оставить?

— Короче — дело к ночи, — сердито хлопнул в ладоши одноглазый разбойник. — Ступайте в гридницу — там для вас уж все заготовлено. Оружье где оставить — покажут.

— А покушать с дороги?! — пробасил сутулый.

— Все б вам жрать, проглотам! — нахмурился старый полувелет. — Сами ж к ужине опоздали, на кого теперь жаловаться?..

— Ну дядька Соловей… — заныли велеты в единый голос.

— Ладно, ступайте, в гриднице вам и трапеза тоже заготовлена, — сменил гнев на милость Соловей Рахманович. — Да смотреть у меня — на брагу лишнего не налегать! Знаю я вас — как пойдете буянить, так все кругом в щепы!

— Напраслину возводишь, дядька Соловей!..

— Все, все!.. — подтолкнул великанских братьев в спины старик. — Ступайте, ступайте!.. Горыня, Дубыня, Усыня — царь-батюшка наш на вас полагается! Коли подведете его!.. ух я вас тогда!.. ух!.. С землей смешаю, все кишки вам высвищу, дуболомам!..

Велеты невольно задрожали — кто ж не знает о чудовищной мощи соловьиного свиста? Коли этот старый разбойник сунет пальцы в рот — прячься куда попало, не то вживе не останешься. Он, бывало, целые терема по бревнышку разметывал одним криком своим — уж такая ему сила досталась при рождении. Ростом полувелеты превосходят обычных людей лишь самую малость, зато у каждого в крови непременно какой-нибудь чудесный дар таится.

— Эй, малец! — крикнул Соловей, когда могучие велеты немного отдалились.

— Слушаю, тысяцкий! — стремглав подлетел молоденький татаровьин.

— Сгоняй-ка к бабушке-яге, спроси зелья целебного от колик желудковых — да большую корчагу спроси, чтоб на целого быка хватило! Понял ли?

— Как не понять, батюшка!

— Тогда живо беги — одна нога здесь, другая там! Скажешь, Соловей Рахманович просил! Зелье Дубыне отнесешь — мне сейчас только хворых в дружине не хватало…

Пока три новых кащеевых богатыря, чеканя шаг, входили в ворота, невидимая Василиса проскользнула меж их ногами-столбами и облегченно выдохнула, прислонившись к узорчатому столбу.

Княжеские дворы по ночам затихают, погружаются в сон. Костяной Дворец — нисколечко. Часть челяди, конечно, укладывается на боковую, зато другая, наоборот, просыпается.

А иные обитатели сей цитадели вообще знать не знают, что есть сон и для чего такое нужно. Дивии, например, или навьи — этим что солнышко, что луна, все едино.

Навьи, правда, солнечного света на дух не переносят — жжет он их, тело огнем горит, на куски распадается. Тают эти мертвяки на солнышке, будто соты медовые в воде холодной. Потому днем навьи прячутся по темным норам, а то и в могилы залезают, кладбищенской землей укрываются.

Хотя есть в Кащеевом Царстве такие места, где солнца вовсе никогда не бывает — небо от края до края тучами черными застлано. Кащей самолично расстарался, злые чары напустил, чтоб этой нежити привольные земли обустроить. Заботится бессмертный царь о своих чудищах, холит их, лелеет, чуть ли не пылинки сдувает.

Но Василиса Премудрая сейчас обо всем этом не думала. Лишь от души радовалась, что на голове надежно сидит шапка-невидимка — за воротами ее взору открылся смотр войск.

По меньшей мере три тысячи могучих людоящеров. Все в темно-зеленой, почти бурой чешуе, прочной, точно звенья кольчуги. Поверх природного доспеха — искусственный, из дубленой кожи и булатных пластин, сшитых хитроумным способом — на Руси такого знать не знают, ведать не ведают. У каждого воя при себе круглый щит, длинное копье, сулица для метания, короткий меч с зазубренным клинком, шалапуга[45]. На головах шеломы луковицами, шеи булатными воротниками прикрыты. Нежные у людоящеров горла — чешуя там тоненькая, пробить ее легко.

Сам Тугарин Змиуланович, каган людоящеров, всем чудищам чудище, прохаживался вдоль ровных шеренг, пристально изучая преданное войско. На две головы выше любого из своих богатырей, одетый в кольчугу вороненой стали с золотыми разводами, могучий, неустрашимый. Словно дракон бескрылый — так велик и ужасен славный Тугарин.

Меж воями еще слышались шепотки и переговоры, но они с каждым мигом становились тише. А засим Тугарин поднял руку, грозно повел желтыми очами, и все окончательно стихло.

— Ящеры мои! — что есть мочи загремел чешуйчатый полководец, дождавшись полной тишины. — Братья! Время пришло! Пришло время отмщения, время расплаты! Многие годы мы… мы, ящеры! Мы прозябали здесь, в бесплодных землях, вытесненные и опозоренные человечьим племенем! Души бесчисленных поколений предков вопиют об отмщении, взывают к доблести ящеров! Наша кровь холодна и черна, наш булат ржавеет без дела, наша честь… наша честь! Наша честь попрана, наша слава смята и уничтожена, наш род опозорен и унижен! Потерпим ли мы это?!

— НИКОГДА!!! — хрипло взревели тысячи могучих глоток. — НИКОГДА!!!

— Никогда! — воздел руки Тугарин. — Мы — ящеры! Я — Тугарин, сын Змиулана, помнящий тысячу благородных предков! Мое родовое древо уходит корнями в те времена, когда человечье племя ходило без одежды и рыло корни, как свиньи! И сегодня я, Тугарин, говорю — восстань! Восстань, род ящеров, восстань, и отмсти за все обиды! Отмсти за века унижения и оскорблений! Отмсти человечьему племени! Отмсти! Пришло время расплаты! Пришел час мести!

Тысячи раздвоенных языков неустанно хлестали по чешуйчатым губам — в минуты ярости людоящеры, подобно своим мелким сородичам, начинают телепать языками. Их выпуклые змеиные глаза, покрытые прозрачными роговыми веками, горели гневом и бешенством — окажись здесь и сейчас хоть единый человек, разорвут в ту же минуту. Без оружия, одними когтями и зубами.

— Мужайтесь, воины мои! — неистово призвал чешуйчатый полководец. — Мужайтесь! Земли, принадлежащие нам по праву, заняты проклятым племенем человеков! Сама почва под вашими ногами источает гнев и ярость! Она вопиет, плачет, молит, взывает об освобождении! Взывает к нам, к ящерам! Взывает к нашей чести! Откликнемся же на ее призыв! Мужайтесь, ящеры, мужайтесь, и вы завоюете земли русов! Завоюете для себя! Для своих детей и внуков!

— ЗАВОЮЕМ!!! — хором взревели людоящеры.

— Честь ящера — самое ценное, что есть у нашего рода! — немного тише выкрикнул Тугарин. — Многие века мы берегли эту святыню! Мы лишились всего — земель, славы, богатств… но только не чести! Ее мы сберегли! Сохранили! Воины мои! Мы — ящеры! Не забудем сего! Никогда не забудем!

В свете полной луны, озаряющей Костяной Дворец, тысячи воинов одновременно подтянулись, прижимая к груди когтистые ладони. Кодекс чести — единственное, что эти создания пронесли сквозь бездну веков, единственное, что сохранили со времен величия людоящеров.

— Помните!.. — уже совсем тихо сказал Тугарин. — Помните о чести!.. Всегда помните о чести ящера!.. Не опозорьте свой род!.. свою кровь!.. Честь ящера — это преданность своему роду, своей крови, своему кагану, своим соратникам!.. Честь ящера — это доблесть в бою, презрение к опасности, постоянная готовность к смерти!.. Честь ящера — это ледяное неистовство, холодная ярость и уважение противника!.. Никогда не поворачивайтесь спиной к врагу — и никогда не бейте ему в спину!.. Даже после смерти ваш труп должен лежать лицом к противнику — стыд и позор оказаться убитым в спину!.. Не навлекайте такого бесчестья не только на себя, но и ни на кого другого — даже на заклятого врага!.. Ящер никогда не должен бить в спину!.. нападать на безоружного!.. убивать спящего!.. Всегда идите в бой с открытым лицом и открытым сердцем — смерть не страшна, страшно бесчестье!.. Помните о чести ящера, воины мои, братья мои!..

Тугарин воздел руки к небесам и снова загремел — на сей раз на древнем языке людоящеров, уже почти забытом даже ими самими:

— Ish’s talash’t-a tal-a i ash-la tha’tha Sizar! D’e D’eih!!!

— D’E D’EIH!!! — оглушительно вторили ему тысячи глоток. — D’E D’EIH!!!

Пока каган людоящеров держал речь перед своим войском, в прочих концах кащеева подворья тоже кипела жизнь. Пылающие факелы освещали все, будто ясным днем, сотни костров источали ароматы жареного мяса, отовсюду слышались крики десятников и сотников, лязг оружия, грохот боевых машин.

Сам-с-Ноготь, старшина горных карлов, командовал отрядом дивиев, волокущих исполинский порок[46]. За этой катапультой катили десятки тяжеленных бочек — у одной разбухли клепки, и она оставляла черный маслянистый след.

— Сера, селитра, газолин, сосновая смола, камедь, живой огонь… — бормотал Сам-с-Ноготь, прокручивая длинный пергаментный свиток. — Эй, что застряли, копуши?! Пошустрей оборачивайтесь, не то на веретено бороды намотаю!

Еще десяток дивиев, руководимые парой мастеров-карл, выволокли другую машину — нечто вроде громадного щита на колесах, утыканного бутылочными горлами. Третий карла сидел сверху, спешно закручивая какое-то колесо.

— Новый «огненный щит»? — подошел к старшине хан Калин. — Быстро работаешь, коротышка!

— Да уж не тебе чета, сосноворослый! — ворчливо огрызнулся Сам-с-Ноготь. — Смотри лучше, что мы с ребятушками еще придумали! Эгей, катите сюда бронь-башню!..

Невидимая Василиса подалась вперед с нешуточным интересом — прямо из-под земли выкатывалось что-то совсем уж невиданное. В шесть саженей высотой, со всех сторон покрытое меленькими булатными чешуйками, спереди тяжеленный рог-таран и два искривленных рога потоньше, сверху — вышка из сплетенных бронзовых прутьев. В вышке виднеется макушка очередного горного карлы, дергающего взад-вперед какие-то железины. Когда бронь-башня подкатилась поближе, стало видно, что сзади у нее прикручена катапульта-лук, заряженная сразу двенадцатью великанскими копьями.

— Ну что, косоглазый, довольно ли хороша моя бронь-башня? — подбоченился Сам-с-Ноготь.

— Куда как хороша! — осклабился татаровьин. — Царь-батюшка будет доволен! А еще наделаешь ли таких?

— Будь надежен — времени втуне не потратим!

— Замечательно… — довольно потер руки Калин. — Репрев, подь-ка сюды!

— Аррм?! — повернулся к нему вожак псоглавцев. — Что?.. что?.. Аррм!

— Как тебе новая тележечка, а?

Репрев почесал мохнатый лоб. Бронь-башня не вызвала у него особого любопытства — повозка железная, и только-то. Пахнет от нее плохо. Выглядит непривычно. Нет, неинтересно.

— Рррррм… — утробно зарычал он, поводя черным носом. — Это кто?.. это что?.. аррм!.. аррм!..

Невидимая Василиса, стоявшая совсем рядом, слишком поздно спохватилась, что от чуткого нюха псоглавца шапка-невидимка — не оборона. Репрев, учуявший чужака, с быстротой молнии ринулся к нему, схватил за плечи, оцарапав нежную кожу собачьими когтями, и сорвал чудесную шапку, выявив на общее обозрение растрепанную и перепуганную молодицу.

— Аррм… — удивленно выдохнул псоглавец, разглядев, кого поймал.

— Это что еще за девка?! — вызверился Сам-с-Ноготь, подпрыгивая на одном месте и безуспешно пытаясь заглянуть Василисе в лицо. — Подглядчица?! Тайны техницкие выведывать?!

— Не знаю, но сейчас узнаю… — медленно вытащил из-за голенища нагайку Калин. — Кажись, где-то я ее видел…

— Да неужели запамятовал, господине?.. — смело бросилась в атаку княгиня, без особого труда вырвавшись из лап обомлевшего Репрева. — Василиса Патрикеевна я, Игоря Ратичского вдова, Кащея Бессмертного супруга законная!

— Э?.. — нахмурился татаровьин, чуть опуская нагайку. — Чего?..

— Да ты ж сам там был, сам видел, как царь наш меня в колесницу летучую поклал!.. — грудью наседала на Калина Василиса. — То ли вправду с памятью беда?!

— Не припоминаю что-то… — почесал в затылке Калин.

— Да вы, гляжу, все здесь подурели! — уперла руки в бока княгиня, не давая кащеевым прихвостням и минуточки опомниться. — А в зале-то тронном?.. На совете вашем?.. Вы же все там были, когда меня ваши медные болваны приволокли!..

— Железные! — взревел Сам-с-Ноготь.

— Вот-вот! — обрадовалась Василиса. — Вот и тогда ты, господине карла, то же самое сказал! Хотя по чести, кому какая разница — железные ли, медные ли…

— Это как это какая разница?.. — выпучил глаза Сам-с-Ноготь. — Ты, девка бестолковая, говори, да не заговаривайся!.. Хотя да, теперь припоминается что-то…

— Не шибко ты похожа на кащееву наложницу… — с сомнением оглядел княгиню Калин. — Скорее уж на черного мурия…

— Она говорит правду, — пророкотал подошедший сзади Тугарин. — Василиса Патрикеевна — пятидесятая супруга нашего царя. Хотя я не понимаю, зачем на ее лице сажа — это так теперь принято среди человечьих самок? Зря — это некрасиво.

Василиса торопливо коснулась лица — так и есть, следы копоти. Сама не заметила, когда успела перемазаться. Видно, еще во время полета на Горыныче.

— И еще я не понимаю, что она здесь делает, — положил ей на плечо когтистую ладонь Тугарин, другой рукой отбирая у Репрева шапку-невидимку. — Все жены царя должны находиться в своем загоне… Я отведу ее туда.

Василиса протестующе пискнула. Но могучий людоящер приподнял ее за шкирку одной рукой, встряхнул, будто котенка, и с легкостью потащил к черному зеву Костяного Дворца. Калин, Репрев и Сам-с-Ноготь проводили их равнодушными взглядами.

— Сожрет, небось… — задумчиво сказал Калин.

— Как пить дать, — согласился Сам-с-Ноготь.

Глава 23

Солнце уже закатывалось, когда молодой богатырь на громадном волке подъехал к берегу озера. Когтистые лапы еще некоторое время мерили тропинку, покуда впереди не показалась крохотная речушка, а рядом — старая водяная мельница. Рассохшееся колесо уже давно не вращалось, плотину размыло, жернов вовсе приказал долго жить. Если когда-то на этой мельнице и мололи муку, то еще в незапамятные времена, при дедах-прадедах.

Здесь эти двое и остановились.

Иван резво соскочил наземь, с наслаждением расправляя затекшие ноги и скидывая со спины тяжелую котому. Яромир кувыркнулся через голову и поднялся уже человеком.

— Приехали, — почесал волосатую грудь оборотень.

— Ага, приехали, — согласился Иван. — А куда?

— То ли сам не видишь?.. Белое озеро.

— Мудрено не увидеть…

Здесь Иван против правды не погрешил. Озеро Белое — не лужица, его разве слепой не заметит. С заката на восход тридцать верст с гаком, да еще полстолька — с полуночи на полудень. Берег в этом месте низкий, болотистый, а дно глубоко — только войди в воду, так сразу с ручками будет. А еще дальше даже Змей Горыныч целиком нырнет, без остатка.

Вокруг старой мельницы в изобилии растут ивы, ольхи, березы. Голые ветви протягиваются бледными руками мертвецов. Пожелтевшие листья еле слышно шуршат — в кроне устроили игру две молодые белки. У полуразрушенной плотины тихо шумит вода, мерцая в лучах закатного солнца. Ветра нет, лишь всплески рыб изредка беспокоят зеркальную гладь. В одном месте со дна поднимается струйка пузырьков — словно дышит кто-то тихонечко.

К восходу от Белого озера город лежит — Белоозеро. Через него большой торговый путь проходит — по реке, по Шексне. Растраивается он здесь, на три дорожки разбегается. На восход торговые гости в Тиборск едут, на закат — в Новгород и море Варяжское, на полудень — в Ростов, Ярославль, Владимир и еще дальше.

Только на полуночь большого пути нет — там уже ничего интересного, одни только чудины да карелы дикие. А вот по самому озеру купеческие ладьи ходят вволю, возят товары из города в город, себе и другим пользу приносят.

И еще б охотнее ходили, кабы водяной так не пакостил.

— А чего мы тут-то? — шмыгнул носом Иван, с опаской поглядывая на старую мельницу. — Нехорошее же место, сразу видно…

— Конечно, — спокойно кивнул Яромир, открывая прогнившую дверь.

Та сразу противно заскрипела, взвизгнула и обрушилась — петли заржавели так, что уже ничего не удерживали. Княжич с оборотнем закашлялись от поднявшейся пыли. Иван еще и чихнул — громко так, смачно, оглушительно.

— Отворачивайся, когда чихаешь!.. — брезгливо поморщился Яромир, вытирая забрызганное ухо. — Или хоть нос прикрывай…

Внутри было тихо и пустынно. Жернова давным-давно улетучились, колеса тоже. Только прогнивший насквозь погонный ларь одиноко болтался под потолком. Отовсюду пахло плесенью и запустением.

— Когда-то здесь жил старый мельник, — задумчиво промолвил Яромир. — Муку молол, пиво варил…

— Мельник — пиво? — удивился Иван. — И что — хорошее?

— Нет, как моча. А вот озерному хозяину нравилось — известно, водяные жабью икру за яство почитают, вместо сладкого киселя болотную тину пьют… Вот он старого мельника и привечал — всегда к нему захаживал пива выпить, в работе помогал. А как тот помер — запустела мельница. Никто здесь муку молоть не хотел — боялись водяного. Пытались его задобрить, тоже пивом угощали, да ему не пошло… Такую мочу, какую тот старый мельник варил, никто больше сварить не сумел — тут, видно, особое умение потребно…

— А мы чего сюда?..

— Водяного дожидать будем. Он за этой мельницей доселева приглядывает — беда, коли кого ночью застанет! Непременно утопить попытается. А ты чего встал?.. Доставай харчи. Поработаем малясь, потом поужинаем, да на ночлег…

— Что, прямо здесь?.. на мельнице?..

— Ну а где же еще?.. — рассеянно откликнулся Яромир, ставя упавшую дверь на место и кое-как прикрепляя петли веревочками. — До полуночи эта рухлядь провисит, а больше нам не надо… Давай-давай, не ленись, открывай котому! Чего нам там боярыня в дорогу собрала?..

На скорую руку утолив первый голод, Яромир вытащил из котомы пару деревянных налопатников с железной насадкой, внимательно их осмотрел, звонко щелкнул ногтем и отправился в лес. Воротился он уже с готовыми заступами — сломал пару суков покрепче, да и приделал их заместо рукоятей. Долго, конечно, такие заступы не продержатся, но на некоторое время все же хватит.

Одно орудие Яромир протянул Ивану, за второе взялся сам. Княжич с оборотнем копали споро, торопились — солнце почти закатилось, вместо него из-за деревьев неспешно выползала полная луна.

— А что… Яромир… — пропыхтел Иван, отбрасывая комья земли, — правду ль бают… уф-ф-ф… что вы, оборотни… при полной луне… уф-фф…

— Что в волков оборачиваемся и людей жрем? — с полуслова догадался Яромир.

— Ага…

— Как обычно — где-то правда, где-то кривда, — пожал плечами Яромир, деловито окапывая попавшийся камень. — Если оборотень перевоплощается по своей воле — то когда захочет и на любое время. А вот если оборотень подневольный, проклятый кем-то или заколдованный — то тут уже обычно на какой-нибудь срок. Бывает, что каждую ночь оборачиваешься, бывает — по третьим числам, бывает — вообще всего раз в год, на Волчьи Праздники. А бывает — и в полнолуние. Но это не так часто, чаще всего все-таки каждую ночь. А если оборотень не волколак, а другой какой — так и еще как-нибудь может быть. Бывает так, что оборотень в момент смерти обернется зверем — и все уже, с концами. Обратно в человека больше никак невозможно, человечья личина умерла, только звериная осталась. Так-то вот…

— Ага… ага… ага… ага… — мерно поддакивал Иван, глядя куда-то сквозь Яромира. Глаза у него при этом были глупые-преглупые, пустые-препустые.

— Бывает, какой-нибудь колдун обидится на что-нибудь — скажем, на свадьбу не позвали — да и превратит сразу кучу народа в волков. И если не расколдовать — так и проходят всю жизнь оборотнями, — невозмутимо продолжал Яромир. — А еще бывает, что рождается у князя Берендея редкостный дурак по имени Иван, и вырастает в дубину стоеросовую — силища бычья, умишко телячий…

— Ага… ага… чего-о?! — опомнился Иван. — Над княжеским сыном потешаться, да?!

— Эхе-хе, Иван… — насмешливо прищурился Серый Волк. — Сказки всякие мы, значит, слушать любим, а вот если полезное что — так мимо ушей?.. Зря ты это. Чему-нибудь поучиться — оно всегда нелишнее…

— Неспособный я к учению… — покраснел княжич, стыдливо сморкаясь в рукав. — Голова от думанья болеть начинает… Пущай лучше поповичи над берестой глаза портят, а я читать-писать худо-бедно умею, счету мерекаю… до двух дюжин… ну и чего еще надобно? Я вон зато с оружьем любым ловок — сызмальства у дядьки Самсона в учении ходил!

— Без этого тоже никуда, — не стал спорить оборотень, кладя заступ. — Эх, а луна-то сегодня какая большая… Знаешь, отчего мы, волки, всегда на нее воем?

— Не-а, — мотнул головой Иван.

— Рассказать?

— А это сказка будет или опять поучение?

— Сказка, сказка… — усмехнулся Яромир. — Хотя в каждой сказке толика правды есть…

— Тогда расскажи!

— Слушай. Давным-давно верховным вожаком у всех волков был матерый рыжий волчище — Чубарс. Нахален он был без меры, бесчинства всякие творил, волки под его началом зверье резали нещадно, даже людей губили целыми весями. Дошло до того, что и самим богам волки подчиняться перестали — провозгласил Чубарс, что его родовичи должны стать царями природы. Пожаловался лесной бог Святобор на бунтаря, и отправил тогда отец Сварог на землю лунного бога Хорса. Оборотился тот Белым Волком, спустился к волкам и поверг Чубарса волшебным жезлом — отправил его на луну, в вечное изгнание. А вместо него верховным вожаком стал Путята — серый волк. Вот с тех самых пор рыжих волков на Руси не водится — только серые, как я. А на луне и понынче тоскливо воет изгнанный Чубарс, и мы, волки земные, ему отвечаем… — вздохнул Яромир, печально глядя на полную луну. — Ну ладно, хватит, глубоко уже накопали. Давай шапку.

Иван с готовностью оставил землеройное дело и притащил с мельницы горлатную шапку Фомы Мешка. Яромир смерил ее деловитым взглядом, взвесил на руке, примерился и прорезал в тулье аккуратную дырку. Заветный нож, подаренный Волхом Всеславичем, чиркнул два раза, и наземь упал ровнехонький парчовый кружок, украшенный жемчужной нитью.

Любит боярин Фома дорогое платье — коли мог бы, так целиком в золото укутался.

Оборотень с княжичем старательно укрепили продырявленную шапку поверх ямы, разложили по краям жердей, привязали к ним веревок, да присыпали все сверху землей. В конце концов выглядеть все стало так, будто шапка лежит просто на земле, а никакой ямины под ней в помине нет.

— Теперь ждем, — объявил Яромир. — Пошли.

Волколак скрылся на мельнице, а вот Иван задержался — заприметил у берега гребень. Видно, девка какая-то потеряла, когда купалась. Белый гребешок, красивый, из рыбьей кости выточен. Только мокрый весь — так вода и каплет.

— Ау, кто потерял?.. — негромко окликнул княжич, подбирая находку.

Никто не отозвался.

— Мой тогда будет! — заявил Иван, озираясь по сторонам. — Ладно?..

По-прежнему никто не отозвался.

— Молчание — знак согласия! — довольно ухмыльнулся княжич, возвращаясь на мельницу. — Ульянке подарю…

Оборотень при его появлении даже не шевельнулся. Он устроился на приступочке, скрестив ноги и прикрыв глаза, да еще что-то бормоча себе под нос. Перед собой Серый Волк зачем-то разложил целую кипу полыни, тщательно перебирая и ощупывая каждый листочек.

Время постепенно близилось к полуночи. Иван с Яромиром сидели молча в темноте и ждали, когда что-нибудь произойдет… и что-то постепенно происходило.

Снаружи все громче слышались восхитительные песни. Красивые, мелодичные… но если прислушаться, можно было различить вплетающийся сорочий стрекот.

— Русалки… — тихо промолвил Яромир. — Наружу вылезти не вздумай, жди…

— Чего? — прошептал Иван.

— Когда луна сядет. Тогда и… а это еще что?!

Дверь, кое-как приделанная веревочками, приоткрывалась. Медленно, натужно, со скрипом… и в щели показались тоненькие девичьи пальцы. Бледные, хрупкие, почти прозрачные. А за ними и руки — тянутся… тянутся… и конца им не видно! Ни локтей, ни плеч — точно змеи белые ползут по полу!

— Это что за страсти такие?! — выпучил глаза Иван, обнажая Самосек.

Оборотень наморщил лоб, замялся, а потом резко вскочил на ноги и досадливо воскликнул:

— Шутовка!

А руки-то все длинней и длинней — на целую сажень вытянулись, и дальше тянутся! Ползут по полу, все ближе подбираются — не к Яромиру, к Ивану.

Княжич отступал все дальше, пока не уперся в стену — но бледные девичьи пальцы уже почти касались его ступней, цеплялись за голенища. Вот-вот за ноги схватят, потащат!

Секунду-другую Иван крепился, но хватило его ненадолго. Он дико заорал, замахнулся кладенцом и от души ударил. Кисти упали обрубленными, из-за двери послышался озлобленный дикий вой, обрубки со свистом отдернулись и исчезли.

В тот же миг дверь распахнулась, едва не свалившись с петель. Снаружи стояла рослая страшенная бабища — вусмерть бледная, мокрая насквозь, волосы длинные, всклокоченные, глаза выпученные, на губах гной запекшийся. Руки-обрубки вперед тянет, кровь с них каплет, пузырится.

— Отдай!.. — прошипело страшилище, не решаясь, однако, переступить порог. — Верни, что украл!..

— Ты что у нее взял, дурак?! — схватил Ивана за воротник Яромир. — Совсем умом рехнулся — у шутовки воровать?! Она ж всюду за своей покражей явится!

— Да не брал я у нее ничего! — возмущенно стряхнул руки оборотня княжич. — На кой черт мне ее мокрое добро?! Врет она все, стерлядь озерная!

— Гребень!.. — прошипела шутовка. — Гребень отдай!..

— Гребень?.. — смутился Иван, доставая гребешок, найденный на берегу. — Вот этот, что ли?..

— Тьфу, дурак! — ругнулся Яромир, выхватывая у него гребень. — А ну, пугани ее!

Иван с готовностью замахнулся на шутовку мечом — та отшатнулась, рассерженно шипя и брызгая слюной. Яромир вылетел с мельницы, едва не сбив шутовку плечом, промчался к берегу и с размаху швырнул гребень в воду.

— Забирай свое добро, шутовка, нам чужого не надо! — крикнул он.

Кошмарная девка немедленно оставила Ивана в покое и бросилась за злополучным гребнем — только круги по воде пошли. Яромир устало выдохнул и медленно зашагал обратно к мельнице, настороженно оглядываясь по сторонам.

Но на него уже пялились десятки глаз. На всех древах сидели, покачивая стройными ножками, нагие девицы с долгими зелеными волосами. Еще минуту назад они слаженно распевали в голос, но теперь притихли, жадно глядя на чужака, нежданно-негаданно заявившегося в их хоровод.

Вот первая русалка спрыгнула с ивы, вот вторая, третья… Самая старшая, полнотелая, с огромной отвислой грудью, важно спустилась со старой березы, отбросив в сторону изогнутый рожок, на котором только что самозабвенно наигрывала.

Они неспешно окружали Яромира со всех сторон, сладко улыбаясь, протягивая бледные руки. Оборотень рыкнул, приподняв верхнюю губу и показывая волчьи клыки.

Русалки заливисто расхохотались, даже не замедлив шагу. Этим утопленницам все равно — что обычный человек, что волколак. Защекотать до смерти можно кого угодно.

— Яромир?.. — прошипел Иван, стоящий на пороге мельницы с обнаженным мечом. — Ты там как, живой?.. Подсобить?..

— Погодь чуток, — одними губами ответил оборотень, выставляя перед собой пучок полыни.

Вот это подействовало сразу же — русалки опасливо замерли, с недоверием глядя на едко пахнущую траву. Старшая приблизилась, ласково улыбнулась и спросила:

— А что это у тебя такое в руках, молодец? Полынь или петрушка?

— Полынь! — усмехнулся Яромир.

— Тьфу! Брось ее под тын! — отшатнулась русалка.

Оборотень насмешливо взрыкнул и с силой швырнул пучок прямо ей в лицо. Бедная утопленница дико завизжала, упала, принялась тереть обожженные глаза. Ее товарки начали заливисто хохотать, но в следующий миг смех оборвался — Яромир расшвыривал «окаянную траву» направо и налево. Ее листья жгли русалок точно огнем, из глаз у них градом катились слезы, они ползли по траве к родному озеру — омыть ожоги.

— Проклятый, что тебе надобно?! — плаксиво взмолилась старшая русалка, прячась за березой. — Покинь нас, мы тебе ничего не сделаем!

— А ну, пошли прочь, мокроногие! — прорычал Яромир, стремительно обрастая шерстью. — Иван, пугани-ка их!

— Посеку, рыбьи души!!! — заорал княжич, со свистом размахивая Самосеком.

От кладенца русалки порскнули еще быстрее, чем от полыни и клыков оборотня. Всхлипывая и визжа, бедные водяницы разбежались кто куда, стремясь как можно скорее исчезнуть под спасительной озерной гладью. Замелькали босые пятки, заплескала вода, разбрызгиваемая во все стороны — русалки трусливо устремились на дно.

— Погоди, попадешься еще нам, волчья морда!.. — погрозила кулаком старшая русалка.

Иван гоготнул и швырнул в нее камень. Русалка пискнула и нырнула, едва увернувшись от тяжелого булыжника. Среди прозрачных струй промелькнуло бледное тело, стремительно исчезающее в глубине.

— Это мы зря ввязались, — мрачно заметил Яромир, глядя на вновь успокоившуюся воду. — Ладнее было бы переждать спокойно — отплясали бы эти дурочки свое, да и пошли бы спать… А теперь они все озеро переполошат, водяной сильно сердит будет… Как бы не пришлось до следующей ночи откладывать… а то и совсем впустую уходить…

— А красивые однако ж девки… — задумчиво почесал в затылке Иван. — Я еще ни разу не видел — чтоб так много красавиц, да в едином месте собралось… Бледные только шибко — я краснощеких больше люблю.

— Известное дело — русалки… — пожал плечами Яромир. — Красивые-то они красивые — а только все равно нежить… Попадешься им — защекочут и утопят. На вот тебе тоже полыни на всякий случай…

Иван рассеянно привязал пучок «окаянной травы» на шапку и уселся рядом с оборотнем, положив Самосек на колени. Две пары глаз пристально следили за озерной гладью. Пока что гладью — но по ней уже бежали легонькие волны, вода взбаламутилась, будто на дне заворочался кто-то шибко здоровенный.

Судя по всему, русалки, едва воротившись в подводный терем водяного, тут же наябедничали на проклятых сухопутных. Можно только представить, как плакали и вопили они там, какой скандал подняли, сколько жалоб вывалили на своего отца и повелителя.

Неудивительно, что водяной такого не стерпел.

Ветер поднялся почти мгновенно — вот только что была тишь-благодать, и уже завывает, будто волчья стая с голодухи! Вода забурлила, закипела, побежали пенные барашки… и над озером вырос холм от берега до берега!

Послышался залихватский хохот, а потом водяной холм опал, оставив исполинского сома и восседающего на нем водяного. Пузатый он был, как морж, ниже пояса весь в рыбьей чешуе, а выше — шерстнатый, словно медведь, да еще тиной облеплен. Вместо ног хвост, за спиной сеть рыбацкая на манер плаща, волосы и бородища зеленые, точно водоросли, усы сомовые, будто ужи извиваются, меж пальцев перепонки, на концах когти длиннющие, острые, в ушах серьги золотые, глаза огнем горят, на голове аккуратная шапочка из куги[47].

Громадный сом подплыл к берегу, и водяной неспешно сошел на берег. Именно сошел — как человек. Никто не заметил, в какой именно момент рыбий хвост сменился парой обычных ног — хоть тоже в рыбьей чешуе, но все ж вполне человечьих.

Подойдя к неподвижно сидящим княжичу с оборотнем, водяной некоторое время угрожающе хрипел, булькал и тряс огромным животом. Но Яромир взирал на него с полнейшим равнодушием, а Иван — открыв рот, с каким-то детским восторгом.

Живой водяной — подумать только!

Поняв, что этих нахрапом не возьмешь, озерный хозяин слегка притих и плюхнулся рядышком. Громадное рыбье пузо заклокотало так, будто кто-то швырнул на землю бурдюк с кислым тестом.

— Грррхм!.. — басовито прогудел водяной, взирая на Ивана с Яромиром горящими глазами. — Вы что ж это, мужички, озоровать вздумали?! Почто девчонок моих пугаете?! Жить надоело?! Так в этой беде мы живо поможем!

— Не шуми зря, дядя, — успокоительно выставил руки Яромир. — Разговор у нас к тебе.

— Какой еще разговор? — сердито пробубнил водяной, подозрительно косясь на меч в руках Ивана. — Ты, малец, смотри, ржавчину свою при себе держи — утоплю а то! Понял ли?!

Иван молча кивнул. Самосек действительно так и рвался из рук, так и тянулся ужалить водяного. Точно живой.

— Чего приперся, Волхович? — недружелюбно посмотрел на Яромира водяной. — Батька твой в свое время мне рыбу пугал, щукой по озеру носился, русалок обижал почем зря, за задницы мокрые кусал — теперь ты взяться решил?! Ишь, наследничек!..

— Не серчай, дядя, не нужна нам твоя рыба, — усмехнулся оборотень. — И русалки твои не нужны — сам с ними целуйся. До речи, зовут-то тебя как?.. Доселева не ведаю.

— Оно и хорошо, что не ведаешь. Имя мое тебе ни к чему, — сплел вместе перепончатые пальцы водяной. — Знаю я вашего брата — вызнаете, а потом колдовать станете, пакости строить… Это лешим начхать, как их кликают, они имен не таят. А мы, водяная братия, к этому осторожней относимся…

— Да ладно тебе, шепни на ушко, — осклабился Яромир. — Я ж никому, могила.

— Водяной я, водяной и есть — и довольно с вас, — отрезал хозяин озера. — Чай, именины мои вам не справлять… Так чего надобно-то?.. Почто явились среди ночи?.. Почто на мельницу без спросу вошли?.. Почто девок моих напужали?.. Да ты травой своей не тряси — я тебе не русалка, мне твоя полынь до задницы, хоть целиком меня в ней обваляй!.. А вы чего там подглядываете, мокрощелки бестолковые?!

Иван перевел взгляд на озерную гладь — там и впрямь все чаще появлялись зеленовласые девичьи головки. Любопытные русалки возвращались обратно — посмотреть, как водяной дедушка будет прогонять человечьих нахалов. А может быть, позволит и им присоединиться к веселью…

Известно, для любой русалки самое милое дело — задушить какого-нибудь паренька попригожее, да на дно уволочь. Тот, кудрявый, что с драгоценным мечом и разрывчатым луком, им особенно глянулся — молодой, румяный, широкоплечий, да и лицом куда как хорош.

Правда, улыбка на диво дурацкая, но это уже пустяки. Утопленнику большой ум не надобен.

— Иван, ну-ка, подай котому, — попросил Яромир. — Вот, держи, дядя, подарки тебе тут от нас полагаются…

Из котомы появился жареный гусь, огромный аржаной каравай, резная солоница в виде утки и в довершение всему — пара новеньких лаптей. Водяной сначала брезгливо морщил нос, шевелил усищами-червяками, но лапти его все же смягчили. Рыхлое тулово блаженно обмякло, озерный хозяин ухмыльнулся, напялил на перепончатые ступни обновку и вытянул ноги перед собой, придирчиво рассматривая подарочек.

— Годится, пожалуй, — неохотно прокряхтел он, вонзая кривые зубы в гусиную ляжку. — Принимаю. А чего взамен хочете? Рыбки, что ли, в сети нагнать? Это я щас, этого не жалко…

— Да нет, мы не за этим, — остановил уже начавшего подниматься водяного Яромир. — Говорят люди, ты уж шесть лет всех рыбаков отпугиваешь — ни единой рыбешки не даешь…

— Да еще и измываешься — конячьих говяшек в сети накладываешь! — строго добавил Иван. — Негоже так, хозяин, не по-христиански!

— А ну-ка, ну-ка… — насторожился водяной. — Это вас кто же прислал-то, а?

— Князь Всеволод, господин земель сих! — с готовностью ответил Иван.

Яромир дернулся было пихнуть не в меру болтливого княжича, но его слова явно не вызвали у водяного гнева. Наоборот — в горящих глазах отразилась задумчивость.

— Хм-м-м… Да неужто сам князь?.. Ох, боюсь, боюсь, страшно мне, горемычному, ногами не бейте только!.. — притворно захныкал водяной. — Ну-ну, ну-ну… И чего ж ему надо?

— Да немного, — прищурился Яромир. — Перво-наперво — чтоб больше не чудил. Людям рыба нужна.

— Это что ж — даже и не утопи никого? — скривился в недоброй ухмылке водяной.

— Ну отчего ж? Ты — хозяин, ты в своем праве. Топить топи, только в меру — не всех подряд, а с разбором… Ты поразмысли головой, дядя, ты ж сам себе вредишь! Если всех до одного на дно пускать — так к тебе больше ходить никто не станет, даров не будет. А то и пуще того — оголодают мужички вконец, так скинутся всем миром, да и пришлют к тебе на душевный разговор волхва из старых… или попа знающего… Напьешься святой водички по самое горло, так пожалеешь, что не прислушался…

— Ишь, указчики выискались… — проворчал водяной. — Я, чай, лучше вашего знаю — сколько мне в подводных хоромах холопьев требуется…

Яромир продолжал улыбаться, выжидающе глядя на шерстисто-чешуйного пузана. Тот невнятно кхекал, мялся, ворочался, отводя глаза, но потом все же неохотно промямлил:

— Ладно уж, Волхович, будь по-твоему. И то сказать — совсем что-то в последнее время мое озеро запустело, за всю осень ты первый меня навестил… Год года хуже, год года хуже… Уговорил, волчара речистый. Все равно уж через пару седмиц в постелю укладываюсь — и до весны… Можешь передать своему князю — пусть будет спокоен, поумерю пыл со следующего года. Доволен?.. Ну и все тогда, ступайте себе, устал я что-то с вами…

— Э нет, погоди, — покачал головой оборотень. — С тебя еще пеня причитается.

— Чего-чего? — подался вперед водяной. — Какая еще пеня?! Это ты кому говоришь, волколачья душа?!

— А тебе! — наклонился навстречу Яромир. — Сам считай! Озеро хоть и твое, да только лежит оно в княжестве Владимирском. Значит, Правде ты подчиняться должен — или Прове[48] не боишься? За шесть лет на тебе татьбы столько, что не перечислишь. Разбой — раз! За разбой по Правде положены поток и разграбление… хотя тебя разграбить трудненько будет… Ладно, тут мы еще подумаем. Убийства — два! Да убийства все не в обиду совершены, а в разбое[49] — это тоже учитываем. Княжих мужей среди твоих убийств вроде как нет — они обычно рыбалить не ходят. Значит, только люди и холопы. За людей — вира и головничество, за холопов — продажа и урок[50]. Вира за мужчину — сорок гривен, за женщину — двадцать. Головничество — по пяти гривен за всякую смерть, без различий. За холопов по двенадцати гривен продажи, да еще урока…

— Да не буду я вам ничего платить! — вспылил водяной, все больше наливающийся дурной кровью. — Вы что — очумели вконец?! Меня, Рыбьего Главаря, за каких-то утоплых к ответу притянуть хотите?! Ха!.. Смеетесь, что ли, надо мной?! Княжий суд устроили?! Да у вас даже князя нет!

— Княжич есть! — радостно поднял руку Иван.

Оборотень и водяной смерили его одинаковыми снисходительными взглядами и вновь уставились друг на друга. Хитрые желтые глаза волколака и горящие огнем буркалы озерного хозяина сражались довольно долго. Наконец водяной отвел взор и негромко спросил:

— Ну хорошо, а сколько ж вы с меня получить-то хотите?.. Неохота мне с тобой ссору затевать, Волхович, давай уж миром дело порешим… Только ты в своих гривнах не меряй, я их не понимаю! И нечего мне тут по головам высчитывать — сколько да кого утопил… Мое озеро, мое право. Хочу — топлю, не хочу — не топлю. А вот хошь, я тебе заместо пени чудо-ширинку подарю?.. Где ее кинешь — там озеро враз явится!

— Ишь, диво какое! — цокнул языком Иван.

— А то еще есть у меня огненная сорочка — от дедушки памятка осталась, — ухмыльнулся водяной. — Кто ее наденет — сразу в десять раз сильней станет! Мне-то эта штука ни к чему, я все одно с огнем не в ладах, а вот тебе, парнище, в самый раз будет. Как раз к мечу-кладенцу в пару. Это ведь кладенец у тебя, верно?..

— Ага!.. — расплылся в улыбке Иван.

— Ну и вот. Так чего возьмете — ширинку или сорочку?

— Обе! — жадно загорелись глаза княжича.

— А не жирно будет? — насупился водяной.

— Не, в самый раз! Ай-й-й!.. Яромир, ты чего?!

Оборотень сделал удивленное лицо, притворяясь, что ведать не ведает, как это его локоть ударил Ивана меж ребрами. Сам собой, не иначе. Русалки, давно рассевшиеся по ветвям, будто ребятня вокруг сказочника, радостно захихикали, заливисто булькая и треща на сорочий манер. Обиженное лицо Ивана привело их в детский восторг.

— Прости уж, дядя, но князь-батюшка велел нам с тебя чистым златом пеню получить, — усмехнулся Яромир. — Может, конечно, ему и ширинка с сорочкой по нраву придутся… а ну как нет?.. Что же нам в таком разе — потом обратно до тебя бежать, назад обменивать?.. Так ты уже спать завалишься к тому времени — до стольного Владимира отсюда поприщ триста, не меньше… Вот сам и рассуди — не весны же нам потом дожидать?

Водяной напряженно наморщил заросший шерстью лоб, подвигал длиннющими усами, почесал громадное пузо и неохотно проворчал:

— Складно баешь, Волхович… Весь в батьку — тот тоже, бывало, как завернет чего-нибудь этакое, так стой и думай — а чего он сказал-то?..

Яромир довольно ухмыльнулся, опуская хитрющие глаза. Водяной шумно засопел, побулькал животом и сказал:

— А сколько ж вы злата хотите?.. Я вам все ж не царь Мидасиус, у которого даже говяшки золотые были! Котому вашу наполню — и будет с вас! По рукам?

— Конечно, дядя, по рукам! — с готовностью подтвердил Яромир. — Только котомы у нас все заняты. Ты лучше нам во-он ту шапку боярскую наполни доверху — она у нас как раз пустая…

Водяной подозрительно уставился на горлатную шапку, мирно лежащую на земле. Конечно, места в ней немало, почти целый гарнец[51] войдет… хотя нет, гарнец, пожалуй, не войдет. Поменьше. Раза этак в полтора поменьше. Но все равно много.

Ну да это не беда — у водяного Белого озера в подводных закромах злата-серебра не то что гарнец — целая четверть[52] наберется! Расставаться с накопленным добром, конечно, жаль… еще как жаль…

— Ты еще погоди маленько, Волхович, дай подумать… — погладил зеленую бороду водяной. — Мгррм… Хрррм… Урррм…

Пока водяной думал, Иван неустанно вертел головой — не каждый же день доводится поглазеть на такую тьму голых девок! Будто в байну женскую угодил! Да русалки и сами вовсю вертели задницами — хихикали, томно хлопали глазами, подмигивали, мило улыбались…

Яромир-то их разочаровал — опытный волчара, про полынь знает, к такому не подступишься. А вот Ивана завлечь — дело нехитрое.

Ну, они и старались вовсю.

— Вот такое предложение, Волхович! — наконец оживился водяной. — Давай я эту пеню на кон поставлю! Ваша возьмет — шапку золота получите… а то и еще чего-нибудь, если Доля на вашей стороне будет…

— А если твоя возьмет?.. — спокойно спросил Яромир.

Водяной осклабился в недоброй ухмылке. Из-за его спины выползли два здоровенных угря и заскользили по мокрой траве, вырисовывая вокруг княжича с оборотнем хитрые загогулины.

— Если моя возьмет… — сладеньким голоском начал водяной, — …тогда я вас утоплю. А что?.. У меня на дне хорошо — круглый год прохладно, водичка плещется… А, девки, что скажете? Утопить мне их?

— Утопить, утопить!.. — радостно завизжали русалки, свешиваясь с ветвей.

— Слышали, что девчонки мои говорят? — довольно сложил ручищи на брюхе водяной. — Да вы не пужайтесь! Это в первый момент только неприятно, когда вода в грудь заливается — а потом уже так легко, так свободно! Утопленнику жить проще — нежити думать не нужно, бояться нечего, только и делай, что ничего не делай…

— Оно бы и неплохо, конечно… — задумчиво высморкался в рукав Иван. — Только под воду чего-то неохота…

— А на лето выпускать буду — погулять, родню навестить!.. — продолжал соблазнять водяной. — Вон, русалки мои, как Русальная неделя начинается, так разбредаются кто куды — и до осени их не сыщешь! По лесам-полям гуляют, хороводы водят, на парней охотятся!.. Хорошо же! Вот представьте: сидят родовичи в избе, ночь за окошком, темно, а тут ты — тук-тук, открывайте, братец ваш в гости явился! Подгнил правда малость, заплесневел чуток, но то ж пустяки! Вот ужо обрадуются!

— А когда она… Русальная неделя? — наморщил лоб Иван.

— В день Зеленых Святок начинается, — ответил Яромир.

— А это когда?..

— У вас его в Троицын день переименовали.

— А-а-а…

— Ну так чего скажете-то?.. — с надеждой уставился на оборотня водяной. — Пойдете ко мне в озеро жить?

Яромир насмешливо прищурился, оттопырил верхнюю губу, давая полюбоваться на волчий оскал, и помотал головой:

— Не пойдем. А вот сыграть… сыграть можно. Только так — если проиграем, так уйдем прочь, и больше ты нас в жизни не увидишь. А выиграем… насыплешь шапку золота.

Водяной помялся, а потом неохотно сунул оборотню когтистую лапу, перепачканную тиной:

— По рукам, Волхович. Уговорились.

— Вот и ладно, — ухмыльнулся Серый Волк. — Ну, так в чем посоревнуемся? Может, взапуски побегаем — чья возьмет? Давай отсюда и до во-он той березы…

— Ага, нашел дурня! — фыркнул озерный хозяин. — Чтоб водяной, да с оборотнем взапуски бегал? Может лучше ПОПЛАВАЕМ взапуски, а?..

Яромир невозмутимо пожал плечами. Конечно, он и не рассчитывал, что пузатый неповоротливый водяник согласится соревноваться в беге с ним, способным мчать быстрее любого рысака. На земле Яромира Серого Волка, пожалуй, ни одна животина не обгонит…

— А то, может, поборемся? — хмыкнул водяной, беря в горсть гладкий камень. — Чья… хррррр… ррррр… возьмет?.. хррррр!..

Перепончатая лапища сдавила булыжник так, что тот рассыпался на кусочки. Меж пальцев водяного потекли песчаные струйки.

— Ну что, сухоногие?.. — язвительно ухмыльнулся толстяк, отряхивая ладонь. — Поборетесь со мной?

— Да делов-то! — обиделся Иван. — Я не то что песок — я воду из камня выдавлю!

Он тоже резко сжал кулак, и из него потекла желтоватая жижица. Водяной открыл было рот, не в силах поверить глазам… но тут же расплылся в презрительной ухмылке и насмешливо покачал головой.

— Сыр раздавить — дело нехитрое, — заметил он. — Такое любой сможет.

Иван перевел взгляд на изгвазданную ладонь, охнул и начал смущенно вытираться. Он и вправду схватил второпях вместо камня кусок сыра.

— Так во что предлагаешь, дядя? — рассеянно почесал волосатую грудь Яромир. — В «уточку», что ли? Или, может, в «муху»?

— Не. Мы из этих глупостей давно выросли. В бабки играть будем, — решительно заявил водяной. — Уж это игра честная, в ней не смошенничаешь!

— В бабки? — обрадовался Иван. — А что, давай! Давненько я не брал в руки бабок…

Русалки с готовностью приволокли целую груду бараньих и телячьих козонков. Водяной любовно перебирал их, поглаживая разбухшими пальцами, взвешивал на руке, придирчиво разглядывал на предмет трещин и щербинок…

— Ух, сколько у тебя! — загорелись глаза Ивана.

— А то… — ухмыльнулся водяной. — Лет уж восемьдесят коплю — все отборные, одна к одной… Ну, девки, расставляйте кон — сейчас я этих княжьих выкормышей разобью в пух…

Пока русалки, восторженно повизгивая и крутя задницами, выстраивали бабки в две шеренги и придирчиво отбирали для батюшки-водяного самый удобный биток, Яромир отвел Ивана в сторону и шепнул:

— Ты в бабки-то хорошо играешь?

— Уж не спасую! — гордо выпятил грудь княжич. — В отрочестве всегда первый был! У меня даже биток счастливый был — сам высверливал, сам свинец заливал…

— Вот и ладно. Значит, ты и бить будешь — я с этими козонками не больно-то в ладах… А ну-ка, сними сапог.

— Зачем?

— Да быстрее, пока эти водяники не смотрят! — раздраженно поморщился Яромир.

Иван недоуменно взялся за голенище.

— Левый, а не правый! — шикнул оборотень.

— Да какая разница… — заворчал княжич, снимая, однако ж, левый сапог.

Яромир выхватил у него обувку и внимательно посмотрел внутрь, стараясь дышать в другую сторону. Онучей Иван не переменял уже несколько дней.

— Сойдет, — пробурчал он, запихивая в носок три зубчика чеснока и еще что-то, завернутое в черно-зеленый тафтяной платок.

— Это чего? — не понял Иван.

— Это змеиный язык, — ответил оборотень, протягивая сапог обратно. — Надевай. Давай-давай, не вороти рожу! Мы здесь не на щелбаны играем, а на невесту брату твоему! Проиграешь — выгонит нас Всеволод к навьей матушке!

— Вы чего там? — подозрительно окликнул их водяной, закончив выбирать биток. — Играть будете или сразу сдадитесь?

— Играем, дядя! — подтолкнул княжича в спину оборотень. — Сейчас Иванушка тебе покажет, как бабки метать!

Игра сразу пошла очень удачно. И мелкие бытовые чары, примененные Яромиром, тут были ни при чем. Первым выпало бить водяному — он бросил биток чуть ли не вдвое дальше Ивана. Однако встать ему пришлось на то место, куда этот биток упал — и вот здесь уже пришлось потрудиться как следует…

Да, озерный хозяин в бабках поднаторел, ничего не скажешь, только вот опрометчиво выпустил из виду, что на сей раз играть придется на суше. А он явно учился бросать биток под водой. И здесь, в совершенно иной среде, старому водяному приходилось нелегко — он все время промахивался, биток перелетал через шеренгу бабок, по привычке запущенный слишком сильно, да еще с подкруткой.

Зато Иван швырял налитый свинцом козонок в самую тютельку — после каждого удара вылетала именно та бабка, в которую он целился. Водяной все больше пасмурнел, кисло поглядывая на своих русалок. Те радостно били в ладоши успехам Ивана — им-то что, не они же будут расплачиваться…

Время от времени Яромир лениво помахивал в сторону водяных мертвячек листочками полыни. Те отшатывались, но потом снова начинали подкрадываться ближе. Для русалки живой человек, особенно мужеского полу — что сладкий пирог для обжоры. Ручки шаловливые так и тянутся — защекотать, придушить, на дно утащить… А уж когда живой мертвым станет… вот тогда они сразу интерес растеряют — теперь-то уж никуда не денется, до веку с ними останется.

— Скажи-ка, красавчик, а ты женатый ли?.. — сладко спросила старшая русалка в спину Ивану.

— Да рано мне еще… — аж покраснел княжич, утирая нос рукавом. — Двадцать годов всего…

— Да разве ж это рано? — удивилась русалка. — Да это ж в самый раз!

— В самый раз, в самый раз!.. — загомонили остальные русалки.

— Рты закройте, мокрощелки! — гневно булькнул водяной. Неудачные броски раздражали его все больше и больше.

Постепенно озерный хозяин приноровился к непривычным условиям. Его удары становились все метче, биток теперь летел точно в цель. Однако ж Иван к этому времени настолько ушел вперед в счете, что водяной мог только бессильно яриться, глядя, как его золото улетучивается вместе с каждой подбитой бабкой.

— Топельца на тебя нет, проклятый!.. — наконец ругнулся водяной, отбрасывая биток прочь. — Ваша взяла!..

— Вот и ладно, вот и хорошо, — довольно ухмыльнулся Яромир. — Ну что, будем расплачиваться? Или еще поиграем?

— Нет уж, ну вас всех к болотниковой матери! — огрызнулся водяной. — Забирай свое золото, Волхович, да проваливай подобру-поздорову, а не то еще передумаю! А ну, мокрощелки, домой — светает уже!

Переваливаясь с боку на бок, точно беременная медведица, водяной проплюхал обратно к озеру, погрозил напоследок кулаком, снял лапти и уселся на исполинского сома, все это время терпеливо ожидавшего возвращения хозяина.

Водяная лошадка отплыла подальше от берега, неся все еще ворчащего седока, и стала медленно погружаться в пучину. В какой-то миг ноги водяного незаметно сменились прежним хвостом, а потом над его головой сомкнулась озерная гладь.

Русалки неохотно последовали за ним — на восходе действительно уже занималась заря. Дневного света подводные жители не любят, им куда милее лунный.

На некоторое время Иван с Яромиром остались одни. Княжич даже начал думать, что водяной их обманул… но тут вода вновь забурлила, и на берег медленно вышли четверо парней, выглядящие так, будто пролежали на дне несколько лет.

Тела бледные, разбухшие, дурным запахом так и шибает во все стороны. А уж рожи-то, рожи!.. Глаза пустые, бесцветные, рты полуоткрыты, вода из них каплет, волосы реденькие, гнилые. У одного из ноздри дрянь какая-то торчит — не то червяк водяной, не то головастик.

Это утоплые — холопья водяного. Прислуживают ему, работу всякую выполняют. Те же русалки, только в мужском обличье… и на вид куда гаже. Утоплые на сушу выходят редко, за собой не следят, живых соблазнять не годятся. Куда уж им с такими рожами!..

Зато сильные, работящие, для всякого ремесла пригодны.

Вот и сейчас — тащат вчетвером дубовую скрыню, оклеенную шкурой нерпы и окованную железными полосами с узором. Меж полос — накладки в виде озерных кувшинок.

Вроде не так уж и велика скрыня, а чувствуется — страшная тяжесть, еле волокут.

— Хозяин сказал вам шапку златом наполнить, — сипло прогнусавил один из утоплых, ставя свой угол на землю. — Подавайте вашу шапку.

— А вон — на земле лежит, — с готовностью указал Яромир. — В нее и сыпьте.

Утоплые равнодушно подняли свое беремя и поволокли к шапке, пожертвованной боярином Фомой. Один поднял крышку, остальные начали черпать горстями золотые монеты и складывать в шапку.

Серый Волк довольно потирал руки. Безмозглые утоплые не обращали внимания, что шапка бездонная — сколько ни сыпь, а все не прибавляется. Им что хозяин сказал, то они и выполнят, а до остального вовсе дела нету.

Тем более, что скрыня водяного тоже оказалась непростой — золото в ней все не убывало и не убывало. Потому-то и тащили, видать, с таким трудом…

Ямину самозваные копари вырыли, конечно, немаленькую. Но все же и не самую большую — пришло время наполниться ей доверху, выросла над шапкой золотая горка. Утоплые тупо почесали в затылках, явно силясь сообразить, почему у них на столь невеликую емкость ушла такая прорва монет. Потом равнодушно пожали плечами и поплелись обратно к воде. Скрыня стала заметно легче — двигались холопья водяного куда веселее.

Яромир проводил их цепким взглядом, подождал, пока все четверо не скроются под зеркальной гладью, а потом стремглав бросился к яме.

— Давай мешки, быстро!.. — рыкнул он на Иван. — Пошевеливайся, пошевеливайся!..

— На пожар, что ли, торопишься?.. — заворчал княжич, расправляя сыромятные мешки, прихваченные запасливым оборотнем. — Успеем, чай…

— Да быстрее же, дурак… — начал резво перекидывать монеты в мешок Яромир. — Быстрее, быстрее!.. Сейчас дойдут утоплые до водяного, он их спросит — а что так долго ходили?..

— А они?..

— А они промычат только, да руками разведут. У них весь ум давно черви повыели. Водяной подумает-подумает — и полезет скрыню свою проверять. А как увидит, сколько там не хватает, так враз смекнет, что мы его одурачили! Так что пошевеливайся, а не то…

Дважды упрашивать Ивана не понадобилось. Не то чтобы он боялся хозяина Белого озера — чай, в ножнах не коряга какая, а меч-кладенец! Но на рожон зря лезть тоже не годится — если по чести, ему самому водяной ничего плохого не сделал, так за что ж его рубить?.. Пусть себе и дальше живет в своем озере, карпов пасет, рыбаков топит…

Такая уж у него работа.

Мешки оказались тяжеленными до одури. Иван с превеликим трудом взвалил свой на спину, крякнул и присел — показалось, будто на хребет опустился боярский терем. Яромир тоже в первый миг закряхтел от натуги, но потом собрался с силами и сноровисто зашагал вперед, будто муравей, волокущий хлебную крошку.

— Как думаешь, есть здесь три пуда? — натужно просипел он, когда озерная гладь скрылась за стеной деревьев и гнев обманутого водяного остался позади.

— Да у меня в мешке все десять! — еле выговорил Иван, с трудом волоча тяжкое беремя.

— И у меня не менее того. Значит, хватит, — ухмыльнулся оборотень. — Еще и нам самим на пряники останется…

— Тащить уж больно тяжко…

— Ничего, Иван, не тужи! Доковыляем как-нибудь до Белоозера, а уж там купим лошадок, повозку — обратно во Владимир в полном удобстве поедем…

— На что ж мы их купим-то?.. — вздохнул Иван. — У меня в кошеле только меди чуток осталось — и на пол-лошонка не хватит…

— Тьфу, дурак… — аж поперхнулся оборотень. — А за спиной-то у тебя что?!

Глава 24

Холодно ночью в лесу. Земли в этих краях суровые, морозные, снег сходит только летом, а лешие почти не встречаются. Не любят лесные хозяева студеные леса полуночи, куда милее им шумящие дубравы русских княжеств.

Здесь царствует другой владыка — Мороз-Студенец.

Эта ночь выпала на полнолуние. Зеленоватый свет с трудом пробивался сквозь застилающие небо облака. Воздух заполонили белые мухи, сыплющиеся нескончаемым потоком. Деревья точно поседели, кусты укутались в снежные шубы, земля прикрылась теплым одеялом…

Кое-где еще можно различить звериные следы. Отпечатки лосиных копыт, заячьих лап, волчьих когтей. Но с каждым мигом их все больше заносит — с восхода идет метель. Ветер свищет все громче, неся с собой мутную снежную пелену, тревожа спокойное лесное царство, сбрасывая с деревьев зимние одежды и ломая сухие ветви.

Марендя-Охотник мчал все быстрее, спеша успеть к теплому чуму до прихода большого бурана. За ним протянулись две прямые полосы — следы от лыж. Хороши лыжи у Маренди — сам срубил большую лиственницу, сам вытесал из нее отличные снегоходы. Вместо палок в левой руке копье, в правой — нгын.

Хорошая вещь — нгын, для охоты лучше него ничего нет. Главное, мунггами запастись как следует, не то как кончатся в самый плохой момент, так зубастый волк живо растолкует, что нгын без мунгга разве только для лыжной палки и годится…

Вот прошлой зимой, когда лег великий снег, ходил Марендя на полудень, в земли бородатых людей, что прячут свои чумы за каменными стенами — у них тоже нгыны видал. Похуже, конечно. У Маренди нгын мамонтовым рогом облицован, а у бородатых — деревяшки обычные. И называют они их как-то странно — «лук». Глупое слово, бестолковое. А уж мунгг как они кличут, и выговорить-то трудно…

— Стре-ла… — произнес вслух Марендя. — Стре-ла…

А, что с этих дураков взять… Правильно говорить не умеют, лопочут что-то невразумительное. Ненастоящие они люди, не знают, кто есть такой Нум-Торум, сотворивший настоящих людей, давший им морошку, бруснику и малину в пропитание, подаривший зайцев и оленей, а еще разные деревья. Видно, те бородатые — дети злого Куля, соблазнившего настоящих людей запретной едой — черемухой и кедровыми шишками.

А Маренде запретная еда и даром не нужна. За спиной удачливого охотника висят несколько куропаток и жирный заяц. Вот дойдет сейчас он до теплого чума, разожжет очаг, сварит жирного мяса, поест, да спать ляжет.

Хорошо живется Маренде!

Вот уже лесистая сопка впереди показалась — на ней стоит чум Маренди. Большой чум — раньше Марендя жил там с двумя братьями. Но один брат умер, а второй женился и ушел жить к родителям жены. Остался Марендя один-одинешенек. Может, тоже скоро женится, приведет в большой чум женщину, будут дети.

А вот и сам чум. Издалека видно — будто бы какой-то великан колпак свой на землю положил. Марендя с братьями постарался на славу. Аж пятьдесят больших шестов выстругали, шкурами изюбра их укутали, циновки из ивовых прутьев сплели.

Для себя же делали, не для кого-нибудь.

Только неладное что-то с чумом. Острый слух у Маренди — даже отсюда слышит чьи-то голоса, хоть и бормочут они еле слышно. Да еще на языке бородатых людей — Марендя его плохо знает, с трудом слова разбирает.

Заслышав речь непрошеных гостей, умный охотник сразу посбавил ходу, пригнулся и начал подкрадываться незаметно. Поглядеть — кто же это такой к нему явился без спросу? Если друг в гости зашел или просто случайный путник заблудился — угостит его Марендя вареной куропаткой, оставит у себя в чуме переждать метель. Если женщина без мужа — поселит Марендя ее в своей постели, женой сделает. Если слабый враг — убьет его Марендя острым топором. Если сильный враг — быстро-быстро убежит Марендя на лыжах.

У входа в чум стоит нарта. Не простая нарта — диковинная. Всякого в жизни повидал Марендя, а такого еще не приходилось. Полозья у нарты искрят-переливаются, будто сияние небесное, места внутри мало — не уляжешься, даже не присядешь. Наверное, неудобно в такой ездить.

А впряжен туда не олень и даже не тот безрогий лось, на которых бородатые люди разъезжают. Змий впряжен полетучий — сидит, мясо жрет, урчит жадно. Видал однажды Марендя такого змия — едва спрятался от него под кустом. Но то давно было, еще в детстве — а с тех пор Марендя змиев больше не видал. Думал, совсем они кончились на свете.

Ошибся, выходит, Марендя.

Пригляделся зоркий охотник, что там жрет змий — так чуть пимы не обмочил от лютой ненависти. Это ж его, Маренди, мясо, которое он все лето и осень в чуме запасал, к зиме готовился! Значит, не друг в чуме — не стал бы друг марендиным мясом поганого змия кормить.

Снял Марендя осторожно лыжи, улегся на снег, пополз к задней стороне чума. Там в одной шкуре худое место есть — в прошлый день прорвалось. Хотел Марендя залатать, но забыл. Хорошо, что забыл — подкрадется сейчас туда, посмотрит своим собственным глазом, что за злой дух такой в чужой чум без спросу забрался.

Так и сделал Марендя. Незаметно подкрался, змий его не заметил — жрет себе спокойно мясо, хвостом шевелит от удовольствия. И не холодно ему в такую стужу, раздетому? Вот Марендя — умный охотник, тепло оделся. Без теплой одежды быстро замерзнуть можно, а это плохо.

В чуме оказался не один незваный гость. И не два. Нет, целых три человека — Марендя специально пять раз пересчитал, чтоб не ошибиться, точно уверенным быть.

Хотя слово «человек» здесь не подходит. Совсем не подходит. Не люди это. Вот бородатые — люди, хоть и ненастоящие, а эти трое — совсем не люди. Они, наверное, из злых земель, где живут большие двуногие ящерицы, мохнатые люди-собаки, ходячие трупы и чудища-самоеды со ртом на макушке. Охотники народа хасова в те земли не ходят — страшно там очень и хорошей дичи нету.

Первый гость — страшный-престрашный старик. Тощий, как скелет рыбий, бородатый, кожа дурная, подгнившая, на плешине шапка дурацкая — из железа, с зубчиками. Холодно же должно быть в такой шапке!

Второй гость — страшный-престрашный старик. В белой шубе, босой, седобородый, лохматый, в одной руке палка тяжелая, в другой — плетка семихвостая. Аж посинел весь — мерзнет, видно.

Третий гость — страшный-престрашный старик. Будто куст оживший или коряга — зеленый весь, скрипит на ветру, глаза злым огнем горят, руки-сучья так и тянутся, схватить что-нибудь норовят.

Злые духи, точно. Даже очага не разожгли — так и сидят в темноте. Вход открыт, лунный свет в него малость пробивается — и довольно с них этого. Весь чум застудили — и дела нет, что хозяину потом заново все утеплять придется. Марендя невольно потянулся за топором, но раздумал — неумно будет одному на трех страшилищ нападать.

А ну как растерзают?..

Вместо этого охотник обратился в слух, с трудом разбирая незнакомую речь. А вдруг эти злые духи что нужное скажут? Правда, он застал разговор в самой середине, ну да это не страшно…

— …граница. Еще дальше мне нельзя, — угрюмо сказал старик в шубе. — Буду ждать здесь. Ты уж не ошибись, царь…

— Я постараюсь, — равнодушно ответил старик в железной шапке. — Не забудь — как уговорились. До поры не шелохнись, себя не выдай.

— А может, все же добром сговоримся? Куда б выгоднее вышло…

— Да, выгоднее. Но добром не получится. А эта зима — решающая. Ей придется стать такой лютой, каких еще не бывало.

— Неужто одного меня не хватит? — сжал рукоять плетки старик в шубе.

— Больше — не меньше. И для тебя у меня найдутся другие поручения.

— И все же…

— Ты сделаешь так, как я сказал. Такова моя воля, Карачун.

— Слушаю, — покорно опустил глаза старик в шубе.

— Возможно, ты не согласен? — холодно посмотрел на него старик в железной шапке.

— Я… я согласен, — выдавил из себя Карачун. — Твоя воля. Да. Это будет верно. Но я…

— Что?

— Я… я не знаю… Это… ладно, чего уж там… неважно…

Ледяной взгляд тощего старика словно пригвоздил Карачуна к земле — тот морщился, кривился, силясь что-то сказать, но всякий раз одумываясь.

— Кащеюшко, мы уж больше ждать не можем, — встрял старик-коряга. — До большой спячки всего два дни осталось — едва мне успеть последние дела доделать. До весны на нас не рассчитывай — на боковую заваливаемся…

— Разумеется, — безразлично ответил Кащей. — Что ваша братия решила на сходке?

— Да все Лесовик воду мутит… — злобно скрипнул зубами старый леший. — Мусаил тоже — ни нашим, ни вашим, ни да, ни нет, ни по грибы, ни по ягоды… Еще и середульнего Волховича на большую поляну привел, паскуда! Эх, поздно я его заметил, все уж разошлись… а то бы не быть Яромиру вживе! Полисун бы его в клочья разодрал!

— Опять этот оборотень? — повернул голову Кащей. — Забавно. Это начинает меня слегка беспокоить. Порой самая крохотная соломина может переломить спину тура, и будет очень неприятно, если так выйдет в нашем случае. Пусть Серым Волком займутся.

— Да уж занялись, Кащеюшко, — угодливо осклабился Пущевик. — Я Жердяя отправил — так пока, предупредить волчару, чтоб затихнул… Думал по-хорошему дело окончить…

— И что?

— Похоже, не внял Волхович. Опять плетет что-то неладное. Жердяй седмицу назад передал, что во Владимире он сейчас — со свадебным поездом…

У Кащея дернулся палец. Совсем чуть-чуть, практически незаметно.

— Со свадебным поездом? — ледяным голосом промолвил он. — С каким еще свадебным поездом?

— Да это Глеб Берендеич сватов отправил — на Елене Всеволодовне жениться надумал… Тиборск с Владимиром породнятся, значит…

Кащей задумался. Костлявые пальцы сжались и вновь разжались, стискивая клок шкуры. Карачун с Пущевиком выжидающе смотрели на хозяина.

— Этого мне совсем не нужно, — наконец раскрыл рот бессмертный царь. — Союз меж Тиборском и Владимиром может излишне все осложнить. Чувствую, здесь уже старший Волхович копыто приложил — давно надо было его устранить. Ну что ж, он сделал свой ход — за мной ответный. Сваты еще не выехали из Владимира?

— Не должны, кажись… — с некоторой неуверенностью помотал головой Пущевик. — Жердяй сказал, княжья дочка какие-то загадки удумала — жениха, значит, испытать… Так что на сколько-то они там задержатся…

— Дочка? — холодно посмотрел на него Кащей. — При чем здесь дочка? Какое ей может быть дело до всего этого? Несомненно, это сам старый Всеволод изворачивается, пытается увильнуть от даденного слова. Что ж, это нам только на руку. Если свадебный поезд отправится обратно пустым — можете о нем забыть. Если же с невестой — пусть Жердяй позаботится, чтобы он не добрался до Тиборска.

— Перебить их?

— Необязательно. Просто лишите князя Глеба невесты. Союза меж Тиборском и Владимиром быть не должно. А что делать с остальными — на ваше усмотрение, их жизни меня не интересуют. Княжну Елену доставить живой. Мне. Пятьдесят — не такое уж круглое число, давно уже пора увеличить гарем до ровной сотни.

— Сделаем, Кащеюшко, — обнажил кривые зубы-сучки Пущевик. — Тотчас же распоряжусь.

— Успеешь?

— Чего там не успеть… Кратким путем пройду — Древесной Стремниной. Жердяй меня там уж давно дожидает. Только вот…

— Что?

Пущевик смущенно почесал потрескавшуюся кору на темени, поерзал и вымолвил:

— Опасается Жердяй, осторожничает… Он, конечно, робок, труслив не в меру, но… но, думаю, он прав… У него и полусотни лембоев не наберется, а при свадебном поезде охрана сильная, Глеб-князь на гридней не поскупился… А если сватовство выгорит, так Всеволод может еще и от себя добавить — дочку беречь… Волхович середульний, опять же, не лыком шит… Да и у княжича Ивана меч видели особенный — Самосек, кажись…

— Самосек? — задумался Кащей. — Да, я помню этот меч. Хорошо помню. Он устоял перед Аспид-Змеем, а его владелец даже сумел снести мне голову и уйти после этого живым. И еще он убил тогдашнего хана моих татаровьев — Даниила Белого. Впрочем, это все не имеет значения — Еруслан давно гниет в могиле, а я по-прежнему здесь и по-прежнему бессмертен. Так что в конечном итоге верх одержал я.

— Ну так как — распорядиться мне, чтоб Жердяю подмогу прислали? — так и не дождался ответа Пущевик. — Может, еще лембоев подсобрать? Их по русским княжествам тысячи рассыпано — только приказов дожидают… Или лучше навьев прислать? Матушка Невея как раз на той седмице целую весь выморила — двести навьев прибавилось… Свеженькие совсем, еще даже гнить не начали. Послать их Жердяю?

— Не стоит. Напомни — по какой дороге свадебный поезд ехал во Владимир?

— Известно — по большому тракту, что через Галич идет. Самая прямая дорога — меж Тиборском и Владимиром по другой никто и не ходит…

— Именно. Полагаю, обратно они поедут по ней же?

— Вестимо, так, — скрипнул всем телом Пущевик. — Чего ж им от добра добра искать, через буреломы продираться, коли прямоезжий тракт имеется?

— Это хорошо. Ты знаешь Бычий холм?

— Тот, что в пяти поприщах от Андроновой рощи?

— Да. Прикажи Жердяю отправиться туда и передать мои слова тому, кто там спит. Пусть проснется и разберется с оборотнем.

— А это кто же там такой, батюшка? — залюбопытствовал Пущевик.

— Врыколак.

Карачун с Пущевиком аж обомлели. Старый леший похрустел сучками, помялся и неуверенно спросил:

— А он не того… не взбесится? Может, не будем тревожить?

— Да, Врыколака будить — себе дороже выйти может, — хмуро согласился Карачун. — Его хрен усмиришь потом…

— Если даже так — мы от этого все равно выигрываем, — равнодушно ответил Кащей. — Бушевать он будет не в моих землях — в русских княжествах.

— Хорошо, сделаю, как велишь, — неохотно кивнул Пущевик. — Только больше уж ничего мне не поручай — до Ерофеева дня с воробьиный нос осталось, вот-вот уже сон меня сморит…

— До весны ты мне больше не понадобишься, — безразлично посмотрел на него Кащей. — Можешь быть спокоен.

— Благодарствую, — мрачно откликнулся Пущевик. — Тогда я отправляюсь — времени уже немного…

— Да, и еще одно, — поднял указательный палец Кащей. — Пришли сюда кого-нибудь из своих подручных — пусть проводит Очокочи до Костяного Дворца. Я — дальше на полуночь, он там будет бесполезным беременем.

— Угххмм… — задумался на миг Пущевик. — Боровику поручу, он раньше грудня спать не укладывается. А где этот рогатый?..

— Бродит где-то, — равнодушно ответил Кащей. — Проголодался, охотиться пошел.

Марендя, все это время внимательно слушавший разговор страшных стариков, но так ничего толком и не понявший, неожиданно почувствовал на затылке горячее дыхание. Даже сквозь теплый капюшон.

— М-мэээ-э? — заинтересованно проблеяли сзади.

Охотник обернулся. Очень-очень медленно, безуспешно пытаясь сообразить — как кто-то сумел подкрасться к нему так, что он, Марендя, не услышал ни звука?

А обернувшись, охнул и начал нашаривать рукоять топора. На снегу стояло жуткое чудище — на две головы выше Маренди, сплошь заросшее рыжей шерстью, с ужасной козлиной мордой, длиннющими рогами и острыми-преострыми когтями. Но страшнее всего оказалась его грудь — из нее росло округлое костяное лезвие-полумесяц.

Точь-в-точь топор.

— Уходи прочь, злой дух!.. — дрожащим голосом попросил Марендя. — Не то порублю тебя топором!..

— М-ммеэээ-э!!! — словно бы расхохоталось чудище, резко бросаясь вперед.

Топор, схваченный охотником для защиты, отлетел в сторону, выбитый резким ударом, по руке несчастного протянулись четыре кровавые полосы — следы от когтей. А в следующий миг орущий от ужаса и боли Марендя взлетел в воздух, схваченный могучими лапищами Очокочи, и был прижат к груди, словно старый друг, не виденный много лет…

Только вот к груди топорогрудые сатиры прижимают исключительно охотничью добычу.

На крики из чума вышли Кащей, Карачун и Пущевик. Их взору предстал измазавшийся в крови рикирал дак, жадно рвущий острейшими клыками человечье мясо. Летучий змий подвывал, выдыхая горячий пар, и тянулся в ту сторону, откуда шел сладкий запах свежатины. Снег щедро окрасился красным — грудное лезвие Очокочи разрубило охотника Марендю на две ровные половинки.

— Я же говорил — поохотиться пошел, — спокойно указал на него Кащей.

Глава 25

В гриднице великого князя Всеволода вновь шло роскошное пиршество. Праздник, как-никак, Покров день! С тех пор, как Пресвятая Богоматерь спасла Царьград от разорения, закрыв его чудесным покрывалом, этот день нельзя не чтить. Сама Богородица со святыми угодниками сегодня спускается на землю — посмотреть, как тут ведется хозяйство.

Вообще-то, Покров день был вчера. Да только где же это видано, чтобы великий князь такой праздник в одни сутки укладывал? Пиршественный стол по-прежнему ломился от угощения, а дорогие гости думать не могли оставить щедрого хозяина в одиночестве.

Что же, бедному Всеволоду одному страдать — яствами давиться, медами хмельными упиваться? А друзья-то у него тогда на что? Помогут, всенепременно помогут!

К тому же сегодня на пир явился совершенно особый гость, с охотой принимаемый в любом городе, любом селе, любой избе земли Русской. Вещий певец Боян, странствующий по всему свету, знающий бесчисленное множество сказов и песен, провидящий прошлое, настоящее и грядущее. Говорят, он слышал пророчества птицы Гамаюн, учился у птицы Алконост, даже встретился однажды с птицей Сирин и остался после этого вживе…

А еще поговаривают, что дедом ему приходится не кто иной, как сам Велес, старый звериный бог. Может, и правда — иначе отчего этот старец живет на свете уже лет двести, а помирать все не собирается? Хоть и седой, точно лунь, хоть и морщинистый, точно старый дуб, а только в драке и сейчас не спасует, любого гридня на кулачки вызвать может!

Воистину чудесны песни Бояна! Лягут морщинистые персты на живые струны, вздрогнут те, зазвенят, заиграют — так даже птицы в поднебесье отзовутся, подпоют вещему певцу. Течет хрустальным родником волшебная мелодия, белкой по древу струится, волком по земле несется, орлом под облаками мчится… Дивная сила в голосе бояновом, великие чары таятся в его гуслях. Всяк за честь почитает его послушать.

Но пока что Боян петь еще не начинал. Ему с ожиданием заглядывали в рот, нетерпеливо поглядывали на лежащие рядом гусли, но вещий старец не торопился порадовать народ дивной песней. Спокойно цедил сладкий мед, хитро щурился, улыбался в усы…

Известно — чем дольше ждешь чего-то, тем оно потом лакомей.

Пока что гостей развлекал лишь княжеский скоморох. Мирошка вертелся между столами юрким ужом, непрерывно балагурил, скалил зубы, строил рожи и отпускал шуточки. Особенно доставалось мудрому Всеволоду — князь уже не знал, куда деваться от надоедливого дурачка.

— Княже, а разгадай загадку! Сидит зверь на окошке — хвост, как у кошки, усы, как у кошки, лапы, как у кошки, а вовсе даже и не кошка!

— Не знаю! — сердито отмахнулся князь.

— Княже, простая загадка, подумай!

— Да отстань! — озлился Всеволод.

— Подумай, кому говорят, дурак такой! — остервенело взвизгнул скоморох, подпрыгивая и звеня бубенцами.

Князь окинул взглядом смеющиеся рожи бояр, посмотрел на улыбающегося Бояна и начал медленно сжимать кулак. Мирошка с готовностью подставил ему затылок и гаденько захихикал.

— Куда б тебя тут половчее… — начал выискивать местечко почище Всеволод. — Опять колпак в помоях извозюкал?..

— Что ты, князь, то тебе чудится! — посмотрел на него честными-пречестными глазами скоморох. — Это у тебя в глазах помои стоят, вот и видятся они везде!

— Слушай, дурило, ты ж однажды все-таки достукаешься… — устало покачал головой князь.

Мирошка оскалился, захихикал, перекувыркнулся через голову, звякнув бубенцами, схватил деревянный поднос и начал выстукивать на нем барабанную дробь.

— Кто я такой?.. — сам у себя спросил скоморох. — Я — пастух Всеволод, а вон те бородатые бараны в шапках — стадо мое! Стучу на барабанке, сзываю стадо! Тега-тега-тега! Цып-цып-цып!

Среди челяди кто-то заливисто расхохотался. Взор великого князя сразу погрознел, меча молнии в чересчур смешливого холопа. Тот попытался спрятаться за спинами товарищей, но те резко подались в стороны. Вокруг бедного паренька мгновенно образовалось пустое пространство.

— Ну, значит… — сурово начал князь.

— Княже!.. Княже!.. — влетел в гридницу безусый отрок. — Там!.. Там!..

— Пожар, что ли?! — вскочил с трона Всеволод.

— Не… там… там…

— Ворог под стенами?!

— Да нет!.. Там княжич Иван воротился!.. С целым возом золота!..

— Что?.. — побледнел князь. — Да неужто одолели водяного?..

— Одолели, как видишь! — ответил входящий в гридницу Яромир. — Получай свою пеню, княже!

Иван, вошедший следом, сбросил с плеч тяжеленный мешок и с облегчением распрямился. От удара дубовые доски затрещали и прогнулись, а по полу раскатились десятки золотых дисков.

И они продолжали сыпаться из развязавшейся горловины…

Воцарилась гробовая тишина. Сотни глаз, не отрываясь, смотрели на сокровище, добытое этими славными хоробрами. А уж когда к первому мешку золота добавился еще один, в точности такой же…

— И здесь не три пуда, а шесть раз по три, — спокойно промолвил оборотень, сложив руки на груди. — Так что ты нам это зачти.

Князь Всеволод сидел вусмерть бледный и глотал воздух, точно налим, вытащенный на сушу. Да уж, на этот раз добыча оказалась куда внушительнее одного-единственного яблока, пусть и чудесного. Кстати, помолодевший богатырь Демьян сидел тут же и счастливо колотил кулачищами по столу, от души радуясь успешно исполненному подвигу. Князь даже косился на него с некоторой опаской — если приказать прогнать тиборчан взашей, еще неизвестно, как-то Демьян Куденевич себя поведет…

А ну как вступится за своих благодетелей? Он же Божий Человек — один сотни гридней стоит!

— Да как же вы с водяным-то срядились?.. — одними губами пробормотал Всеволод. — Он же и говорить-то ни с кем не хотел…

— Да Яромир кого хошь разговорит! — простодушно ответил Иван. — Он с любой нечистью накоротке… ай-й, Яромир, ты чего опять?!

— Да локоть дернулся… — отмахнулся оборотень. — Нечаянно.

Князь безотрывно смотрел на золотую груду. На какой-то миг к нему закралось подозрение, что эти двое вовсе и не были на Белом озере, а привезенные монеты раздобыли… здесь князь замешкался, не в силах измыслить такое место, где можно за просто так получить двадцать пудов золота.

Разве что клад где-то нашли…

— А чем докажете, что это именно водяной вам пеню выплатил? — слабым голосом спросил Всеволод, цепляясь за последнюю соломину.

— Слово могу дать честное, — прищурился Яромир. — А если прикажешь, так мы тебе, княже, в качестве третьего испытания самого водяного в мешке приволокем — у него и спросишь…

— Не надо водяного, — сумрачно буркнул Всеволод. — Так уж и быть, верю на слово…

— Вот и ладно. Тогда говори третью задачку — а то недосуг нам уже. Покров день прошел, самое время свадьбу играть, а мы доселе воду в ступе толчем…

— Третью я пока не приду… то есть, куда же это вы так торопитесь, гости дорогие?.. — ласково улыбнулся князь. — Неужель брезгуете за столом моим посидеть, угощения моего отведать? Нет уж, садитесь, садитесь… эй, там, подвиньтесь-ка, дайте место Ивану Берендеичу! О деле поговорить всегда успеем.

Иван с готовностью плюхнулся на лавку, растолкав всех локтями, и начал наворачивать за обе щеки. Что-что, а уж это он делать умел и любил. Да и проголодался в дороге.

Яромир немного помедлил. Он миг-другой пристально смотрел на князя, словно пытаясь просверлить его глазами, но премудрый Всеволод даже не моргнул — только ухмыльнулся и кивнул, еще раз указывая оборотню его место.

Рядом с Иваном оказался безусый отрок — лет восемнадцати-девятнадцати, не более. Он уважительно посмотрел на княжича с оборотнем, а потом пододвинулся поближе и спросил:

— А с водяным-то тяжко, небось, пришлось? Я летось в те места ездил — еле живой выбрался…

— Расскажи! — загорелись глаза Ивана.

— Да об чем там рассказывать… — с притворной скромностью отмахнулся отрок. — До озера самого я вовсе даже и не дошел — еще в лесу русалкам попался…

— Ага, мы их тоже видели! — закивал Иван. — Ух, пылкие девки!

— Да еще какие! — согласился отрок. — Мне батюшка рассказывал — они креста боятся, так я придумал сразу два их надеть. Один как положено, а второй — на спину. Они меня завидели — сразу набросились! А у меня со всех сторон кресты! Они сразу врассыпную! А я раззадорился, чресла аж огнем горят — побежал их догонять! Они визжат, орут, отмахиваются, на деревья лезут, ветками в меня кидают… Ух, весело было — полночи за ними гонялся!

— Вот хитрован!.. — завистливо шмыгнул носом Иван. — Эх, что же это я так не додумался-то?.. А дальше чего было?

— А дальше… — зарделся отрок. — Дальше неладно случилось — лопнул у меня один гайтан… Крест со спины свалился… Я даже за меч схватиться не успел — они враз мне на спину посыпались, к земле придавили… Все, думал, не уйду живой — вторые полночи уже не они меня веселили, а я их… Всего защекотали, зацеловали, да замиловали…

— Так это ж хорошо!

— Это хорошо, когда в меру… — вздохнул отрок. — А их там двадцать три девки было!.. Да пылкие, страстные, ненасытные! Лобзанья ихние горячей крапивы обжигают! Думал уж все — до смерти выдоят…

— И что — выдоили?

— Ага, помер я там в лесу! — насмешливо фыркнул отрок. — А тут так — тень моя сидит, кочета жареного кушает!

— Ах да, точно… — расплылся в глупой улыбке княжич. — А как же выбрался-то?

— Да утро наступило, они меня и оставили. Даже из лесу почему-то вынесли — на носилках чуть не до самого Белоозера доставили. До сих пор не пойму — чего это они смилостивились?..

— Видать, понравился ты им, паря, — сипло молвил Яромир, доселе молча грызущий шаньгу. — Русалки тоже иногда могут сжалиться — если как следует их повеселить, так они порой и отблагодарить могут… Но ты, паря, однако силен — две дюжины русалок полночи ублажать, да вживе остаться!.. Я б не смог.

— Да было б об чем гордиться… — густо покраснел отрок. — Подумаешь, заслуга… Те же девки, только утоплые, да ненасытные…

— И с крестами хитро придумал, — одобрительно кивнул оборотень. — Соображалка хорошая, не то что у некоторых… До речи — зовут-то тебя как?

— Крещен Александром, — степенно ответил отрок. — Но кличут все Алешкой. Третий год уж в дружине великокняжеской подвизаюсь — воевода говорит, скоро до гридней подымусь…

— А родители кто?

— Да Леонтия я сын, священника княжеского… Вон он, подле князя сидит…

— Попович, значит?

— Ага, попович.

— Прямо как тот, что при князе Владимире хоробрствовал! — восхитился Иван. — Тот, что еще вместе с Муромцем и княжеским дядей в дозоры ходил — троицей…

— А потом жену у Добрыни скрал, сподличал… — мрачно добавил Яромир. — Богатырь-то знатный был, да тоже ведь хитрован большой и в средствах не стеснялся…

— Только он Алекса Попович был, а я — Александр, — педантично поправил Алеша. — И батя у него из Царьграда родом был — говорят, при княгине Ольге подвизался…

— Да разницы-то… — отмахнулся Иван. — А стреляешь так же ловко? Десять перестрелов возьмешь? Тот Алеша брал!

— Десять?.. — явственно смутился молодой богатырь. — Не, десять пока не возьму, шибко много… Пока шесть только, больше не осиливаю… Зато попасть могу хоть в перстенек, на нитке подвешенный!

— А со скольки шагов? Я однова тоже попал — с тридцати шагов!

— А я — с пятидесяти! — гордо выпятил грудь Алеша. — Я с луком дюже хорош — в дружине метче меня никого нету! Воевода говорит — глаз точный, соколиный…

— У моего брата тоже… соколиный, — усмехнулся Яромир. — Хотя он лука и в руках-то никогда не держал…

— А что так? — удивился Алеша. — Что ж за мужик такой — если из лука стрелять не умеет?! Да мне еще и десяти годов не было, когда я в первый раз птицу подстрелил — на лету взял! И как раз сокола! Хоть в еду и не годится, да зато оперением для стрел запасся надолго… Вон, до сих пор в туле одна стрела с тех самых пор — на счастье держу…

— А вот об этом ты моему брату лучше не рассказывай… — задумчиво посоветовал Яромир.

Сзади подошел Демьян Куденевич. Помолодевший богатырь стиснул княжича с оборотнем могучими ручищами-бревнами, широко ухмыльнулся и басисто пророкотал:

— Не отблагодарил я вас как следует, славные!.. Должок за мной, непременно верну при случае! Эх, как же вы мне все-таки удружили! Прежнюю силушку в себе чувствую — даже еще больше! Коня вчера поднял над головой!

— Ух ты! — подивился Иван.

— Да с седоком вместе! — гордо добавил богатырь.

— Ух ты!!

— Да седоком-то ваш боярин был — Фома по прозванию Мешок!

— Ух ты!!!

— А то! — подбоченился Демьян Куденевич. — Снова в дружину ворочаюсь — только еще не решил, к какому князю пойти. Может, к вашему Глебу, а?.. Слышал, у него скоро большая рать намечается — соскучился я по этому делу, ох и соскучился! Поорудую лесиной, посношу бошки погани всякой!

— Хорошее дело! — одобрил Иван. — Брат мой рад будет!

— Аминь, — согласился боярин Фома, подошедший вместе с богатырем. — Князю добрые вои всегда нужны. А что, дружка, где шапка-то моя? Не потерял ли?

— Держи, боярин, — протянул ему горлатную шапку Яромир. — В целости и сохранности… почти.

Фома Мешок важно кивнул, принимая драгоценный головной убор, хотел что-то сказать… но тут же переменился с лица. Пухлые пальцы нащупали дыру в тулье.

Все благодушие как водой смыло — вельможа зло посмотрел на оборотня и сказал несколько коротких резких слов. Иван стыдливо покраснел, Яромир с интересом приподнял брови, Демьян Куденевич хохотнул, а попович Алеша выудил из-за пазухи нос и торопливо нацарапал на нем несколько значков — видимо, чтоб не забыть.

— Не горюй, боярин, вот тебе здесь от водяного подарочек — на новую шапку, — усмехнулся Яромир, протягивая Фоме тяжеленький мешочек.

Это боярина слегка успокоило. Он поворошил позеленевшие монеты одним пальцем, покряхтел, смерил Яромира тяжелым взглядом, но ругаться все же перестал.

— А зачем она тебе нужна-то была? — мрачно спросил он. — Продырявил для чего-то, понимаешь… Только не юли, дружка!

— Да так, ерунда… Над ямой ее наставили — чтоб монеты в дыру сыпались… Самого водяного, конечно, таким макаром не одурачишь, зато у холопьев его ума меньше, чем у поленьев.

— Утоплые?.. — понимающе отозвался Демьян Куденевич.

— Точно так. А ты, дедушка, с ними что, встречался?

— Не на Белом озере, но дело было однажды, — погладил бороду богатырь. — Возле Ильменя. Ох и намаялся же я с ними, детушки, ох и намахался же… Добрая сотня на меня навалилась! А я как раз купался в ту пору — только и было при себе, что гайтан с крестом, да мочалка из лыка… Голыми руками этой погани шеи ломал, ногами их по лицу… Но отмахался-таки с Божьей помощью, пробился к шестоперу — дальше чуток полегче пошло… Тяжко пришлось, едва вживе остался — думал уж все, с Господом встречусь… Вас-то они не тронули?..

— Если б мы с их хозяином не сговорились — еще как бы тронули… А так — ничего, обошлось… — рассеянно ответил оборотень. — Эй, княже!

Всеволод, степенно вкушающий с золотого блюда подслащенную клюкву, аж поперхнулся. Он кашлянул в кулак, кропотливо выбрал среди ягод самую крупную и красную, неспешно ее прожевал и только после этого обратил к Яромиру насупленный взор:

— Чего?

— Ну что, не пора ли еще последнюю задачу нам назначить? — весело спросил оборотень. — Давай, открой нам, что там твоя дочка на заедок придумала!

— Мхррр…

— Княже, народ ждет! Всем любопытно! Правда ведь?..

Со всех сторон послышалось согласное бормотание. Гости действительно жаждали узнать, каким окажется третье испытание для женихов.

Князь же сидел угрюмый, насупленный, глаза бегали по сторонам. Теперь-то он жалел, что не потрудился придумать загодя третью задачку. Решил самонадеянно, что двух первых вполне хватит, чтобы отвадить нежеланных сватов.

Надо сказать, он неплохо на них нажился — золото водяного уже отправилось в казну, изрядно ее пополнив, а помолодевший Демьян Куденевич обещал стать отличным подспорьем дружине. Таких богатырей на свете считаные единицы, редкий князь может похвастаться…

Того, что Демьян Куденевич еще только раздумывает, к какому князю пойти под начало, Всеволод Большое Гнездо пока не знал.

— Погоди еще чуток, куда спешишь-то… — сумрачно ответил князь. — Пир еще только начат… Вот, может, Боян нам покуда споет что-нибудь?.. Давно уж ждем…

— Уважь князя, дед!.. — взвизгнул Мирошка, перекатываясь через голову. — Спой, спой, спой!..

Вещий старец устало улыбнулся и поднялся с лавки, ухватывая гусли поудобнее. Перед ним немедленно расступились, две молоденькие чернавки выставили на середину небольшую скамью, и все разом обратились в слух, уже не помышляя ни о каких невестиных задачках. Князь Всеволод удовлетворенно усмехнулся и начал яростно расчесывать лоб, придумывая задание потруднее.

— О чем же спеть вам, гости княжеские? — звучно спросил Боян, оглядывая слушателей. — Спеть ли мне о славном богатыре Илье Муромце, что побил Соловья, сына татаровьинки и Рахмана-велета, Одихмантием прозванного?.. Спеть ли о Добрыне Никитиче, что побил на Пучай-реке, Сорочинской горе лютого Змея, да вызволил Забаву Путятичну, племянницу князеву? Спеть ли о Алеше Поповиче из-под Ростова, что побил на Сафат-реке половецкого хана Тугора, летавшего на бумажных крыльях? А может, желаете послушать о споре да соревновании Вольги Святославича с Микулой Селяниновичем? Или рассказать о том, как бился об заклад с целым городом, да угодил в полон к Морскому Царю славный купец новгородской Садко Сытинич?

— Да уж по десятку раз все это переслушали… — лениво отмахнулся князь Всеволод, думая о своем. — Тот того побил, этот этого… Скучно уж. Новое что спой, старче, потешь нас свеженьким чем!

— Чем же мне вас свеженьким-то потешить?.. — задумался Боян. — Хм-м… а вот не хотите ли о Кащее Бессмертном песню свеженькую, а?..

Князь Всеволод аж переменился в лице. Пирующие зашептались — в свете последних новостей любое упоминание ужасного владыки Кащеева Царства звучит стужей и мраком. Особенно если учесть слова, сказанные им архиерею Тиборскому, — по всей Руси уже прокатилось, что Кащею не по нраву, когда о нем поют песни и рассказывают сказки. И как он карает за лживые бухтины, тоже все уже знают.

Однако разве напугает такая малость вещего Бояна?

— А спой! — решительно ударил кулаком по подлокотнику Всеволод. — Мне ли, великому князю, на какого-то Кащея оглядываться?! Мне Виевич не указ!

Боян добродушно улыбнулся и положил персты на струны. Те с готовностью задрожали, словно только и дожидаясь, когда позволят исторгнуть дивный рокот. Гридницу почти мгновенно заволокло чудесной музыкой, все погрузились в зачарованное молчание, слышны остались только гусли старого Бояна.

А потом — и его голос.

Из бездны лет, сквозь пыль веков, Пройдя сто тюрем и оков, Свою он мудрость вынес. Пусть душу захватила тьма, Пусть невозможна жизнь сама, Из пасти Смерти вылез. Спокоен. И по мере сил Казну златую он взрастил Взамен любви и счастья. По землям прокатился стон — Пора пришла взойти на трон Правителя ненастья. И обрастала тьмой молва, Что «та бессмертна голова Под кроною железа. Колдун могучий и хитер», Такой народа разговор Властителю полезен. Стеною окружил свой дом, И верных ратников кругом Кащей в дозор поставил. Ни одного царя в Руси, Хоть златом землю ороси, Народ еще не славил. То с жаждой подвига придет, Очами алчными ведет Очередной лже-рыцарь. То сам под чары попадет, С похода в полон приведет Красавицу-девицу. И сказкой пролетела весть, Что якобы он прячет смерть На Острове-Буяне. Но раздается кашель-смех Достигших острова и всех, Поверивших обману.[53]

Песня окончилась, Боян замолчал. Первый миг все молчали, но потом по столам пошли шепотки — злые, настороженные. Князь сидел мрачнее тучи и свирепо сдавливал золотую чару, будто силясь смять в комок. Даже скоморох Мирошка, вопреки обыкновению, сидел тихо.

Правда, почему-то под столом.

— Кхррррр… наконец нарушил молчание Всеволод. — Что ж, благодарствуем за веселье, старче… Хорошая песня… м-да…

— Ладно, княже, спою уж вам другую складушку, — улыбнулся Боян. Струны под морщинистыми перстами с готовностью зарокотали — но теперь словно бы лукаво смеясь. — Не такую красивую, да зато повеселее. О двух братьях — Фоме с Еремой.

Гусли сами собой затряслись, пошли ходуном и заиграли залихватскую плясовую. Голос Бояна из печального и торжественного обратился живым, задорным:

Уж как жили-то два брата — Ерема да Фома, Что Ерема да Фома, Два удалы молодца. Два удалы молодца, Они били все отца: Что Ерема-то за бороду, Фома — за волоса…

Песня оказалась очень длинной, со множеством куплетов. Недотепистые Фома и Ерема брались за всякие работы — пробовали пахать землю, ловить рыбу, кузнечествовать, просили милостыню, даже грабили на большой дороге, да только ничего у них не получалось.

Гостям новый мотив понравился больше. Они отвлеклись от неприятных дум о страшном Кащее, с удовольствием внимая забавной истории. Струны Бояна задорно тренькали, едва ли не призывая пуститься в пляс.

Даже Князь Всеволод оставил в покое многострадальную чашу и начал залихватски притопывать левой ногой, время от времени словно бы случайно задевая носком сапога затылок скрючившегося скомороха.

Только боярин Фома недовольно насупился — ему не понравилось неожиданное совпадение имен. Он даже позыркал свирепо глазами по сторонам — не собирается ли кто насчет этого пошутить? Никто вроде бы не собирался, даже скоморох Мирошка помалкивал, но боярину все равно везде виделись насмешливые взгляды.

А вот Иван с Яромиром песню не слушали вовсе. Княжича куда больше заинтересовала предыдущая, о Кащее. Теперь он взволнованно что-то доказывал оборотню, взмахивая руками и поминутно утирая нос рукавом. Яромир негромко возражал, но с явным сомнением — он тоже обратил внимание, что в песне вещего Бояна место сбережения кащеевой смерти указано вполне отчетливо.

— Остров Буян, значит… — задумчиво молвил волколак. — Хм-м… А он-то откуда знает?..

— Да ты что, Яромир?! Он же ВЕЩИЙ!

— Ну мало ли кого как прозывают… Да и про обман уж верно не зря говорится…

— А пошли у него самого спросим!

— На этом все, дальше петь уж не о чем, — раскланялся Боян, окончив последний куплет и возвращаясь на прежнее место. — Все чистая правда — ни полсловечка не соврал, все как есть вам доложил. Коли у кого интерес случится — поезжайте в славный город Ратич, там доселева рядом деревня стоит, где те два брата жили…

Упоминание о Ратиче Ивана раззадорило окончательно. Он резко поднялся с лавки, задев сопливым рукавом курячью юху. Наперерез метнулась рука Яромира — шустрый оборотень успел подхватить мису, прежде чем та опрокинулась. Ни единой капли не пролилось.

Впрочем, княжич этого даже не заметил — он уже усаживался рядом с Бояном, оставившим гусли в покое и чинно черпавшим из большой корчаги маковый творог. Вещий певец с любопытством посмотрел на плюхнувшегося по левую руку Ивана, но ложку не оставил ни на минуту.

— Дедушка Боян, расскажи еще о Кащее! — сразу взял быка за рога княжич.

— О Кащее?.. — задумчиво переспросил Боян. — А что же в нем интересного, молодец?.. Может, лучше спеть тебе о Василисе Микулишне, дочери славного Микулы Селяниновича, верной жене богатыря Ставра Годиновича, что в мужеское платье переоделась, да всех дружинных Владимира-князя побила, супруга любимого из беды вызволяя?..

— А расскажи!.. — не удержался Иван.

— …только в другой раз, — спокойно продолжил Яромир, незаметно пристроившийся по правую руку Бояна. — А сейчас нам о Кащее интереснее. И про остров Буян. Это правда?

— Что правда? — притворился непонимающим Боян.

— Что смерть Кащея на острове Буяне хоронится, — терпеливо повторил оборотень.

— Охо-хо… Да откуда ж мне знать-то, сынки? — ласково посмотрел на него старый певец. — Я просто сплетню такую услышал — птичка певчая на хвосте принесла… А где уж там она на самом деле хоронится, откуда мне знать?.. То ли правда, то ли ложь — не поймешь, не разберешь…

— Ясненько… — прищурился Яромир. — И что же это за птичка такая, как звать-величать?..

— Да проболтался тут один случайно, — ответил доброй улыбкой Боян. — Было дело — повстречались мы с ним недавно, стали друг другу новые песни да сказки передавать, голосами благозвучными мериться, сплетни свежие рассказывать, медовухи малость хлебнули, вот он и проболтался нечаянным образом…

— Тоже певец?

— Ну… в некотором роде. На пирах, правда, не подвизается, князьям не поет, гуслей отродясь не держивал, но уж что-что, а петь умеет… На всей Руси, пожалуй, лучше него певца не сыщешь…

— Это кто ж такой? — удивился Иван. — Я думал, это ты, дедушка, из всех русских людей певец наиперший…

— Из ЛЮДЕЙ — да, пожалуй, первый, — согласился Боян. — А вот…

— Деда, деда, отгадай мою загадку!.. — пропищал Мирошка, неожиданно вылезая из-под стола. — Отгадай, отгадай! Сидит зверь на окошке — хвост, как у кошки, усы, как у кошки, лапы, как у кошки, а вовсе даже и не кошка! Кто таков?! Отгадай, отгадай!

— Правильно пострел мне подсказывает, — лучезарно улыбнулся вещий старец, трепля и без того взъерошенные волосы скомороха. — Вовсе не человек тот певец, а… кот. Кот Баюн. Вот у него и спрашивайте — где кащеева смерть хоронится. Он кот ученый — все сказки ведает, все тайны, все секреты… Если уж он чего-то не знает, так этого никто не знает…

Мирошка покатился в ехидном смешке, стреляя хитрющими глазками во все стороны, и вновь исчез под столом. Только угол скатерти колыхнулся.

Иван озадаченно чесал в затылке, с надеждой поглядывая на Яромира. С тех пор, как княжич повстречался с хитроумным оборотнем, он здорово приохотился в случае затруднения не думать самостоятельно, а дожидать совета Серого Волка.

Раз уж его голова лучше соображает, так пусть она и трудится, верно ведь?

Но Яромир не спешил подать голос. Он рассеянно возил пальцем в пролитом киселе и отстраненно поглядывал в сторону великого князя. Возле трона уже нарисовался Мирошка — скоморох торопливо шептал что-то на ухо господину, тыча пальцем в сторону Бояна. Вопреки обыкновению, мудрый Всеволод слушал своего дурачка с немалым вниманием, на княжеских губах змеилась гаденькая усмешка…

Неожиданно он поднялся на ноги. Все взоры немедленно прикипели к нему — хотя во многих уже стоял исключительно хмель. Боярин Фома так вовсе лежал лицом в яблочном квасе, пуская жирные пузыри. Огорчила его веселая песенка вещего Бояна — всех распотешила, а его вот огорчила.

— Помнится, спрашивали вы о третьей задачке, гости мои любезные! — зычно провозгласил князь. — Ну вот и пришел ей срок!

— Слушаем тебя, княже, — вежливо ответил Яромир. — Чего там еще твоя дочка желает?

— Желает моя дочка, чтоб вы, раз уж так ловки да смекалисты, раздобыли для меня кота Баюна! Да чтоб живым, а не тушкой! Это вам будет испытание последнее — коли сладите все успешно, так будет вам свадьба! И сроку вам, как в прежние разы — ровно одна седмица!

— Да, вот это уже не службишка, а настоящая служба… — задумчиво произнес Серый Волк.

Глава 26

По коридору Костяного Дворца, звеня кольчугой, шествовал огромный людоящер, волоча за собой хрупкую молодицу. Та поминутно оступалась и жалобно пищала — когтистая ладонь Тугарина сдавила нежное запястье Василисы так, что рука аж побелела.

— Теперь синяки останутся… — грустно подытожила княгиня, когда ее наконец-то отпустили. — А где это мы, господине Тугарин?

Вопреки ее ожиданиям, каган людоящеров приволок ее отнюдь не в сераль, а в совершенно иное место. Доселе Василиса даже не подозревала, что в кащеевой цитадели есть такое чудо — огромная круглая зала, сплошь уставленная армариумами[54].

Папирусные и пергаментные свитки, восковые дощечки и глиняные таблички, берестяные грамоты и шелковые скрутки… Но больше всего книг бумажных — на Руси этот материал пока в редкость, однако по всему прочему миру его используют уже давно. В Чайном и Индийском царствах, у бесерменов, что молятся Магомету, а в последние века — и у немцев с латинянами. Пергамен — он дорогой, а бумага — дешевая.

Правда, березовая кора с лубом еще дешевле, вот русичи и не слишком торопятся заимствовать новинку. Для чего, если всякий желающий может дойти до рощи, да надрать бересты? Потом вывари ее в кипятке, чтоб стала гладкой, и пиши себе на здоровье, что тебе надобно. Может, оттого-то на Святой Руси все поголовно и грамотны, что писчий материал прямо на деревьях растет…

Однако ж книгами эта сокровищница не исчерпывалась. Диковинные камни, засушенные растения, звериные чучела, инструменты всякие заковыристые. Столов — видимо-невидимо, и на каждом свои хитрости расставлены. А в самом центре — громадный котел кипит, мутным паром исходит. Ни единого полешка под ним нет, даже самого очага — и того не видно, а пламя все одно полыхает — синее такое, зловещее…

— Вот она, беглянка, отыскалась-таки, — угрюмо пророкотал Тугарин, толкая Василису в спину так, что та пролетела к самому котлу. — По мне, так ее надо вернуть обратно, запереть, да еще розгами приласкать…

— За что же так, господине Тугарин? — ласково улыбнулась могучему людоящеру княгиня, как бы невзначай проводя языком по верхней губе. — Разве хваленая честь ящера позволит причинить вред безоружному… слабой женщине?..

Каган людоящеров только сдавленно зарычал — Василиса угодила в самую точку. Да, честь ящера запрещает нападать на заведомо уступающего тебе противника. Известны случаи, когда людоящер, нанеся врагу серьезную, но не смертельную рану, оставлял его в покое, дожидался, пока тот не выздоровеет, и только тогда вновь вызывал на поединок.

Конечно, ящеры ничуть не благороднее людей — они просто прямодушнее. Среди людоящеров много грабителей, но очень мало воров. Людоящеры часто ссорятся и бранятся, но крайне редко лгут. Людоящер запросто может убить супругу в порыве гнева (согласно их порядкам, муж — полновластный господин жены, и имеет право делать с ней что восхочется), но никогда ей не изменит.

— Не шипи зря, вояка, — строго прошамкали из-за котла. — Только и умеешь, что железинами своими попусту размахивать! Фу, фу, фу, а вони-то напустил, вони!.. На что уж русска кость воня, а только ваша яшшерова — воня втрижды! У двери стой — ближе не подходь!

К Василисе просеменила невысокая старушка в рваненькой яге, наброшенной на плечи. Молодица аж вздрогнула — на миг показалось, что это ее старая наставница, Овдотья Кузьминишна.

Однако первый взгляд часто бывает ошибочным. Перед Василисой Прекрасной стояла совсем другая баба-яга — средняя. Яга Ягишна куда злее и коварнее младшей сестры, на черное колдовство упор делает, людоедством не брезгует.

— Поздорову тебе, бабушка, как живется-можется? — приложила руки к груди Василиса, отвешивая старухе земной поклон.

— Живется не худо, все рядком, все ладком, — улыбнулась щербатой улыбкой бабка. — Давно хотела с тобой, Василисушка, словечком перемолвиться, да ты все летаешь где-то, птичка моя перелетная… Ну вот, наконец, Змиуланыч тебя отловил… да ты присаживайся, присаживайся, в ногах правды нет. Вот, возьми мутовку, помешай пока зелье-то, а то ведь упреет, свернется…

Василиса послушно приняла кривую палку и начала аккуратно перемешивать ведьминское варево. Мерзость в котле бурлила, клокотала, время от времени исторгая смрадные пузыри. Края и стенки покрылись толстой засохшей коркой — и явно уже очень давно, еще с прошлых разов.

Княгиня втянула носом воздух и поморщилась — от котла пахло прогорклым деревянным маслом, горючей кровью земли, раздавленными кузнечиками, желчью коростеля и еще разными гадостями. Зелье она тут же узнала — это рецепт известный. От грыжи помогает, от ломоты в костях, от мокроты нутряной и еще много от чего. В бытность свою чернавкой при младшей бабе-яге Василиса Патрикеевна и сама этот настой не раз готовила.

Пока княгиня помешивала зелье, Яга Ягишна неспешно прогуливалась круг нее, опираясь на толстую суковатую палку. Бабка изрядно хромала на левую ногу, выточенную из кости, громко стучала ею по полу, будто конь копытом.

— А ты девка ничего, подходяшша!.. — дружелюбно оскалилась старуха. — Гляжу, сестрица моя тебя кой-чему все ж обучила… Да только вижу — не всему, не всему… До настоящего-то чернокнижия дошли, аль как?..

— Н-не очень… — смутилась Василиса.

— И-и-и, конечно, не дошли! Сестрица-то моя в чорных чарах разбирается худо, кое-как, да наперекосяк! — хохотнула Яга Ягишна. — Только и может, что зубы заговаривать, да сглаз отшептывать!.. Вот я — дело другое! Мертвяка упырем оборотить, хлеб на корню закрутить, корчь-хворобу натравить, смерть через след напустить — вот это ведьмовство, это я понимаю!.. Хошь — и тебя всему обучу?.. В тебе, девка, дух нужный чуется — хорошая могла б из тебя баба-яга выйти, настояшша, чорная!..

Василиса промолчала. Но бабка мгновенно углядела у нее в глазах заинтересованный блеск. Черное колдовство — дело опасное, со всех сторон рискованное, грозящее погибелью души, но зато и выгоды из него можно извлечь куда больше, чем из обычной ворожбы…

— Вот погляди-кось, какие здесь у муженька твоего книжечки богатые! — продолжала завлекать Яга Ягишна. — Кащеюшка у нас запасливей любого хомяка — все к себе в нору тащит, без разбору. Все черные книги здесь — Остролог, Рафли, Аристотелевы Врата, Громник, Молник, Мысленник, Разумник, Волховник, Воронограй, Трепетник, Путник, Зелейник, Чаровник, Метание, Альманах, Сносудец, Зодей, Звездочетие, Остромий, Чаровница, Шестокрыл, Запись о Днях и Часах… Вот разве только Коледника нет — там про Коляду, да еще Исуса Распятого, Кащею про них неинтересно…

Баба-яга задумчиво водила пальцами по корешкам книг — кожаным, деревянным, металлическим. Чаровник, Великая Книга о Двоенадесяти Опрометных Лиц, оказался переплетен в шкуру, содранную с живого волка. Недаром — там ведь про оборотней рассказывается, наставления даются — как в зверя оборотиться. Точно так же Воронограй весь обклеился черным вороновым пером, а Метание обзавелось переплетом из человеческой кости. От Сносудца же поднимался зеленоватый дым, слышался шепот — у этой книги собственное разумение, с ней можно говорить, как с человеком.

Но диковинней всех выглядела Запись о Днях и Часах — шевелящаяся, извивающаяся. Страницы выглядели слипшимися, будто намертво склеенными, а красная бархатная закладка каждый миг вздрагивала, сама собой перебираясь все дальше к окончанию. Эту книгу без большой нужды нельзя даже открывать, не то пропадешь, погибнешь…

— Ты, красавица, не спеши, я тебя не тороплю, — поковыряла в гнилых зубах Яга Ягишна. — Кащеюшка Виевич тебе тоже худа не сделает. Коль ему в жены попала — так ни о чем больше не заботься, на золоте есть-пить будешь, все тебе на ладони будет, все на блюде подастся… Оченно мне понравилось, как ты его кустодиев обдурила… шапка-невидимка, да?..

— Правильно, — гулко пророкотал огромный людоящер, протягивая старухе василисину шапку. — Вот эта самая.

— Благодарствую, Змиуланыч, — рассеянно ответила баба-яга, рассматривая чудесный колпак. — Ишь, работа-то какая тонкая… Видно, не во всем моя сестрица все же неумеха — я б такую, пожалуй, не сшила…

— Это не она, это я сама!.. — невольно обиделась Василиса. — Своими руками!

— Ого как! — удивилась Яга Ягишна. — Неплохо, неплохо… Да уж… Умение-то, оно сразу чуется, его за тыном не утаишь… Вижу, неплохо тебя сестрица моя обучила… а только все одно — не до конца, не до конца.

Баба-яга еще немного походила по зале, стуча костяной ногой, помяла в руках шапку-невидимку, поцыкала кривым зубом, а потом решительно шваркнула клюкой об пол и заявила:

— А до конца — я тебя обучать стану! Запомни, красавица моя: чтоб стать настояшшей ведьмой, нужно познать темную сторону колдовской силы, так-то вот! А иначе до самой смерти так и останешься — серединка на половинку, знахарка деревенская, старуха-шептуха!

Василиса молчала. Впрочем, Яге Ягишне это было безразлично, она продолжала разглагольствовать:

— Бабы-яги — их на белом свете всегда три. Старшая, средняя и младшая, сестры названые. Так уж испокон веку заведено. Мы — хранительницы, Василисушка. Тысячелетиями охраняем границу между живым и мертвым, стережем переход между Явью и Навью. Коли вдруг ни одной бабы-яги на свете не останется — великая беда придет. А старшая наша сестрица давно уж одним глазом в Пекло смотрит… Ей, как-никак, далеко за тышшу лет перевалило — недолго уж осталось, давно пора замену приискивать… Коли я Кащеюшку попрошу как следует, так он тебя, красавица, от себя отпустит, позволит нашим ремеслом заниматься… Антиресуешься ли?..

Василиса ничего не ответила. Баба-яга, ухмыльнулась и сняла с полочки диковинную штуковину — в центре большая бусина посажена, а вокруг нее другие, все разных цветов, на проволочках тоненьких крепятся. Покачивается штуковина, крутятся бусины вокруг серединного штыря, да ладно так, ни одна другую не задевает!..

— Глянь-ка, красавица, экое диво!.. — прошамкала Яга Ягишна. — Это Кащеюшка у греков ученых купил… а может и спер, точно не ведаю… Заковыристо устроено! Вот энта синенькая бусина — это вроде как весь наш белый свет! Вот энта большая желтая — солнышко ясное. Энта маленькая — месяц. А остальные — всякие звездочки небесные. Добропан, Красопаня, Смертонос, Кроломоц, Гладолед… Вот, глянь, какие вокруг Гладоледа колечки ладные! Будто нимб ангельский! Антиресно, а?..

Василиса по-прежнему не раскрывала рта.

— Ты что ж, бабушке даже и ответить не желаешь?.. — злобненько прищурилась старуха, раздосадованная, что все ее усилия пропадают втуне. — Нехорошо получается… Ты смотри у меня, красавица…

Неизвестно, что случилось бы дальше, но тут в дальнем углу что-то заквохтало, и Яга Ягишна тут же обо всем забыла, кинувшись к огромной корзине. Там сидел петух — здоровенный, черный, нахохлившийся.

Старуха бережно извлекла птицу на свет божий, спустила ее на пол и восторженно захлопала в ладоши, глядя на то, что осталось в корзине. Яйцо. Крошечное, черное, испещренное мелкими крапинами и совершенно круглое — будто глаз человечий.

— Ох, дождалась наконец, дождалась!.. — захлопотала баба-яга, аккуратно изымая яичко из корзины. — Уж не чаяла, не гадала — так вот, случилось все ж!.. Иде навоз?! Иде навоз?!

— Вон, в мешке, — мрачно прогудел Тугарин, по-прежнему возвышающийся у дверей чешуйчатым истуканом. — Свежий, теплый еще…

— Теплый — мало! Мало — теплый! — возопила Яга Ягишна, со стуком проносясь к мешку с навозом и черпая оттуда золотым ковшом. — Нужно — горячий! Сей же час подать сюда полную мису самого горячего, только что сделанного! Сей же час! Скорей, скорей, время не ждет! Прогадаем, прозеваем — останется Кащеюшка без подарочка!

— Распоряжусь, — еще мрачнее буркнул Тугарин, выходя за дверь.

Пока горячего навоза не принесли, старуха сунула яйцо в тот, что был. На уродливом морщинистом личике отразилось такое умиление, что Василиса невольно вздрогнула. Яга Ягишна обернулась к ней, ласково ухмыльнулась и спросила:

— Что, красавица, спросить чего хочешь?.. Этому, чаю, сестрица моя тебя тоже не учила?..

— Не учила…

— Ну так смотри, да учись теперь — лучше уж поздно, чем совсем никогда. Раз во сто лет петух может снести яйцо — да не простое яйцо, а спорышок. И петух тоже должен быть не просто петух — непременно черный, да семигодовалый. Вот я, вишь, нужный срок-то по таблицам высчитала, да и дождалась-таки…

— Чего дождалась?

— Да за что ж тебя Премудрой-то прозвали, дурышша?! — неожиданно разъярилась баба-яга. — Волос долог, ум короток! Василиск из этого спорышка выйдет, василиск! Вначале нужно его в навозе горячем напарить, чтоб подрос малость, а потом… потом его шесть недель девица должна под мышкой таскать… М-хм-м… Где б нам девицу подходяшшу взять?.. Ты, я думаю…

— Что ты, бабушка! — едва не рассмеялась Василиса. — Какая я тебе девица?! Я вовсе даже вдовица!

— И то верно… Да и морока это лишняя — с девицей… Того и гляди, как бы та спорышок-то не раздавила, не попортила, не выронила… Шесть недель не всякая выдюжит… Нет уж, мы иначе высиживать станем… Где ты там, моя красавица?..

Баба-яга просеменила к огромному сундуку и бережно достала оттуда лубяной короб. На дне, устланном мхом и листвой, важно пялила глаза здоровущая жаба. Она смерила Василису презрительным взглядом, надула на горле пузырь и гордо пробасила: «КВА!».

— Ах ты, люба моя!.. — умилилась баба-яга, целуя жабу в темя. — Вот и пришло твое времечко!.. Рада ли, дорогая?..

Поглаживая и щекоча крохотное чудище, Яга Ягишна осторожно перенесла его на стол — в заготовленное гнездо. Жаба равнодушно уселась там, еще раз басисто квакнула и замерла неподвижно.

— Прелесть, правда ведь?.. — просюсюкала старуха, перемешивая в ковше навоз. — Сейчас спорышок наш дозреет, подложим под наседку… Жаба — она лучше всякой девицы василиска высидит, хоть и подольше сидеть будет. Не шесть недель, а все двенадцать, пожалуй… ну да ничего, Кащеюшка у нас терпелив на изумление, торопиться не любит, торопливцев не уважает… Хум-хум, а это что ишшо такое?..

Василиса прислушалась. В самом деле — последние минуты к ветру, свищущему в щелях, присоединился еще какой-то звук. Тоже свист, но громче, басовитее — так свистит камень, выброшенный катапультой.

Баба-яга, прихрамывая, подошла к окну и приложила ладонь ко лбу козырьком. Василиса, ежась от холода, встала рядом с ней и удивленно ахнула. По темному небу неслась летучая звезда с длиннющим хвостом.

Она все приближалась и приближалась, пока не стало ясно, что это вовсе не звезда, а нечто еще более диковинное — скрюченный горбатый карлик, летящий на собственной бороде. Седые волосы развевались пышным шлейфом, коротенькие пальцы колдуна сжались в кулачки, морщинистое лицо исказилось в злой торжествующей усмешке.

— Встречайте гостей, хозяева любезные!.. — донес ветер.

— Джуда, старый негодник! — раскрыла приветливые объятия Яга Ягишна. — Сколько лет, сколько зим!

Крохотный старичок подлетел к мрачной башне и замедлил ход. Один виток вокруг каменной громады… другой… и вот, подобно сове, влетающей в дупло, колдун Джуда влетел в распахнутое окно, на лету обворачивая бороду вокруг талии.

— Душенька моя Яга, любовь молодости моей, как давно мы не виделись! — пропищал карлик, чмокая зардевшуюся старуху в щеку. — Десятилетия прошли, а ты ничуть не изменилась — все хорошеешь, все краше становишься!

— Ну полно, полно тебе, старый потаскун!.. — замахала на него баба-яга, улыбаясь кривыми зубами. — А ведь наш Кащеюшка как раз к тебе в гости полетел — виделись ли?

— Виделись, виделись, был он у меня! — закивал Джуда, рассеянно снимая с полки одну из чародейских книг. — Но где же сам батоно Кащей?.. Обрадовать его хочу — тронул он мое сердце, не усидел я в своем мачубе, все хорошо обдумавши! Силы мои слабы, возраст велик, хвори точат мое малое тело, но все ж в работу пока еще гожусь — чем смогу, помогу батоно Кащею в его деле благочестивом!

— Правильно выбрал, вижу теперь — удалец ты хоть куда!.. — обрадовалась старуха, потирая сморщенные ладошки. — Настоящий джигит, красавец, орел горный, быстрокрылый!

Василиса Премудрая задумчиво переводила взгляд с бабы-яги на карлика-колдуна, не понимая ни слова. Речь меж этими двоими велась на каджвархвали — увы, княгиня почти не владела этим древним наречием Каджети. Так, пара простеньких фраз, не более того…

Джуда почувствовал, что на него смотрят, и тоже обратил взор к Василисе. В злобных глазах разного цвета промелькнуло узнавание и радость — как будто этот карлик уже когда-то где-то видел молодую княгиню. Морщинистое лицо исказилось в похотливой гримасе, толстые губы изогнулись в довольной ухмылочке, он быстро что-то залопотал, обращаясь к бабе-яге. Та ответила на том же наречии и непреклонно покачала головой. Джуда продолжал настаивать, даже рубанул воздух ладонью. Яга Ягишна погрозила ему пальцем и что-то сурово сказала — Василиса явственно различила слово «Кащей». Джуда слегка поутих, но бросать на княгиню зазывные взгляды не перестал.

— Бабулечка, а что это за уродец такой? — тихо спросила княгиня.

Сморщенное личико Джуды немедленно исказилось в злобной гримасе. Да, говорить по-русски он не говорил, но понимал все отлично — каждое словечко.

— Пойдем со мной, орел, покажу тебе твою горницу, — взяла карлика под руку Яга Ягишна. — Кащеюшка-свет еще не воротился — дела у него, задерживается. Но уже скоро будет, совсем скоро — с ним все и обговоришь ладком… А покудова отдыхай. Не приказать ли вина доставить?

— Непременно приказать! — оживился Джуда. — Вина лучшего, мясца жареного, да девицу покраше… может, все-таки вон ту, с золотой косой?

— Никак нельзя, цветик мой, никак нельзя! То супруга царя нашего — младшенькая. Что Кащеюшка скажет, коли узнает? Вся ваша дружба прахом пойдет — не простит он тебе такого. Да и мне не простит, что не уберегла. С ним, с ним самим уговаривайся, когда воротится…

Баба-яга открыла дверь, пропуская Джуду вперед. Тот, как всегда, летел в полусажени над полом — к старости карлик-колдун совершенно перестал ходить ногами, предпочитая парить в воздухе.

— Обожди меня здесь, красавица, я мигом ворочусь! — приказала Яга Ягишна, сурово грозя Василисе пальцем. — Смотри — ничего не трогай, не то накажу!

— Конечно, бабушка, будь покойна, — приветливо улыбнулась Василиса, хлопая длиннющими ресницами.

Но как только дверь за старухой закрылась, княгиня тут же бросилась следом и прижала ухо к блестящей поверхности. Летящий Джуда не издавал никаких звуков, кроме чуть слышного шороха бородой по полу, но шарканье и стук старушечьих ног не различил бы только глухой. С каждым мигом они становились тише.

Удостоверившись, что Яга Ягишна ушла, Василиса кинулась обратно — к полкам, сундукам, ларцам и скрыням. Дверь осталась незапертой, но бежать кащеева жена даже не думала — чудесную шапочку старая ведьма прихватила с собой, а без нее по Костяному Дворцу долго не пробегаешь. Первый же кустодий сцапает и вернет обратно — только хуже будет.

Поэтому Василиса торопилась пользоваться редкой возможностью. Она спешно рылась в колдовской сокровищнице Кащея, выискивая что-нибудь, что-нибудь… да что угодно!

Конечно, из благоразумия она не притрагивалась ни к чему неизвестному — ей ли, Премудрой, не понимать, к чему может привести подобное? Коснись палочки бабы-яги без спроса — каменной статуей оборотишься. Дотронься до кончика кнута-самобоя — лошадью станешь. Возьми голой ладонью стебелек разрыв-травы — без руки останешься. Вдохни аромат сава-травы — умом рехнешься. Отвинти винты с Перстня о Двенадцати Ставешках — вовсе не обрадуешься.

Поиски продолжались долго. Время от времени Василиса отбегала к дверям, прислушиваясь — не возвращается ли баба-яга? Несколько раз ее вспугивали шумы снаружи — грохот ужасных машин горных карлов, звон оружия и доспехов, рев пылающих костров, печальный вой навьев — к Костяному Дворцу каждую ночь подходят десятки мертвецов, поднятых Моровой Девой. Один раз Василису всполошил тонкий свист, разрывающий самые уши, — видно, Соловей Рахманович на кого-то всерьез рассерчал.

Но чуть только все стихало, она снова принималась за дело, снова пересматривала и перетряхивала диковинные вещицы, все больше отчаиваясь найти хоть что-нибудь полезное… но тут Доля ей наконец улыбнулась. На одной из полок Василиса заметила махонький ларчик из черного оникса, открыла его… и замерла с разинутым ртом. На бархатной подушечке мирно возлежала удивительная трава о шести листах. Третий, пятый и шестой листочки — обычные зеленые, но первый — синего цвета, а второй и четвертый — красные.

А на тоненьком корешке буренькие капли — кровь запекшаяся.

Василиса ахнула, протерла глаза и торопливо схватила чудесное растение, пряча его за пазуху. Вот уж чего она не чаяла найти, так это Симтарин-траву. На свете есть немало волшебных приворотных средств — корень Ибрагим, трава кукоос, трава одан… да все и не перечислишь. Но сильнее Симтарин-травы нет ни одного — ей не воспротивишься, не отразишь, не убережешься. Смажь это растение собственной кровью — и вкусивший его полюбит тебя всей душой, отныне и навек, безоглядно, беззаветно…

Симтарин-трава растет не в земле, не в воде — ее семя нужно высаживать только в сердце живого человека, и только в нем оно проклюнется и зацветет, только горячая человеческая кровь напоит его досыта. Злое это колдовство, черное, про́клятое, но сильнее его приворотов нет.

Говорят, какая-то колдунья в древние времена таким образом сумела влюбить в себя даже бога…

Скрипнула дверь. Василиса едва успела вернуть на место опустевший ларчик и отскочила как можно дальше. Сердце истошно колотилось, грудь вздымалась и опускалась — ее едва не застигли на месте преступления!

Но это оказалась не баба-яга. В залу вступил огромный дивий, равнодушно поводя вокруг глазами-щелями. Следом вошли два молодых татаровьина в легких кольчужках, а за ними — сам Соловей Рахманович. В руках старый полувелет бережно нес золоченую птичью клетку — в таких здесь держат страшных жлезнокоготных коршунов, несущих дозор в поднебесье Кащеева Царства.

Но на сей раз в клетке находился не коршун. Нет, за толстыми прутьями лежал на боку прекрасный сокол в золотом оперении. Василиса еще никогда не видела такой красивой птицы — когти несравненной остроты, точеный клюв, гладкая грудка, перышко к перышку, и каждое точно из золота отковано. Но глаза затянуты мутной пленкой, лапы скрючены и поджаты, крылья сложены — дивного сокола не то усыпили, не то оглоушили.

— Где бабушка Яга? — хрипло спросил Соловей, недружелюбно глядя на Василису.

— Занята бабушка, гостя дорогого привечает, — ласково ответила та, хлопая глазами с милой наивностью. — Господине Соловей, а что это за птичка?

— Не твоего ума дело, девка, знай себе помалкивай, — грубо огрызнулся старый разбойник. Ласковый голос и взор невинной девы его не одурачили. — Ты чего здесь одна? Небось, украсть чего решила?.. А ну, в глаза смотреть, карманы вывернуть!

— Да я…

Дверь снова открылась, перебив Василису на полуслове. Воротилась Яга Ягишна, сопровождаемая татаровьином-скотником — он тащил бадью горячего навоза. Аж паром исходит — видно, только-только из чьих-то кишок вышел.

— Разойдись, служивые, не мешай бабушке! — растолкала всех старая ведьма, торопливо перенося спорышок василиска в новое гнездовище. — Ну во-о-о-от… Миленько-то как вышло, а!.. Будет Кащеюшке славный подарочек, вот ужо обрадую милого друга! А у тебя-то што стряслось, Рахманыч?

— Подглядчика изловили, бабушка, — грохнул клеткой об стол Соловей. — Коршуны сторожевые приметили, а я уж его подбил, точней любого самострела! Вполсилы свистел — чтоб только дух вышибить…

— Охти мне… — подалась вперед Яга Ягишна, жадно разглядывая бездыханного сокола. — Да неужто сам… Фу, фу, фу, а я-то уж думала, что славный подарок Кащеюшке приготовила!.. Ну, Рахманыч, ну, удалец, хороша твоя добыча, куда как хороша, обскакал бабушку, как есть обскакал! Эй вы, орясины косоглазые!

Татаровьины послушно склонили головы, внимая словам старой ведьмы.

— Ну-ка, отведите-ка пока Василисушку обратно ко всем прочим женкам — не до нее мне сейчас, поважней дела объявились… Ты, красавица, все как следует обдумай — с рассуждением реши, что тебе по душе, что дальше делать станешь… Ясно ли?..

— Ясно, бабушка, — мило улыбнулась бабе-яге Василиса.

— То-то же…

Княгиню вывели за дверь и повели прочь — обратно в сераль. Та шла между ними, покорно опустив очи долу — уж очень боялась выдать торжествующий блеск, затаившийся в глазах. Нежную грудь юной красавицы приятно согревала драгоценная Симтарин-трава…

Уже порядочно удалившись, Василиса Премудрая расслышала скрипучее шамканье Яги Ягишны:

— Ну вот и свиделись мы с тобой, ясный сокол Финист Волхович…

Глава 27

Когда князь Всеволод Большое Гнездо повелел поймать ему живого кота Баюна, Иван ничуть не обеспокоился. Только зевнул лениво, шмыгнул носом, да пошел собирать котому с харчами. Княжич и не заметил, что на сей раз Яромир озадачен не на шутку — ходит по горнице смурной, смотрит волком, бормочет что-то себе под нос.

— Ну что, в путь-дорогу? — весело спросил Иван, затягивая ремень.

— Погоди малость… — проворчал Яромир, чертя что-то на бересте. — Можешь пока вздремнуть — в поход утром пойдем, на рассвете…

Чему-чему, а уж этому Ивана два раза упрашивать не надо — только скажешь ему «спи», а он уж третий сон видит. Отвернулся носом к стенке, обнял кладенец, да и выводит носом рулады заковыристые. Ни забот, ни хлопот у молодца — поневоле позавидуешь.

А Яромир, весь день бегавший в волчьей шкуре, спать даже не думал. Человечий-то облик отдохнул, теперь его черед бодрствовать.

Вот он и бодрствовал — все по кузницам владимирским ходил, с кузнецами толковал о чем-то, золотые монеты рассыпал горстями. Кузнецы сначала руками разводили, кочевряжились — мол, ночь на дворе, спать охота, а работа долгая, мудреная, непривычная… Да только Яромир не отставал — все набавлял да набавлял золота.

И переломил в конце концов упрямцев, выковали те диковинный колпак из трех разных металлов — железа, меди и олова. Застегивается сзади прочными ремнями, спереди дырки для глаз и носа, а внизу оконце хитрое, для рта. Запрешь его — словно кляп вставишь, ни словечка наружу не вылетит.

Да только не для человечьей головы этот колпак — для медвежьей разве что. Намаялись кузнецы с необычным заказом — все соки из них Яромир выдавил, пока желаемого не добился. Даже наловил кошек живых — мерил им головы циркулюсом арихметицким, потом опять свой чертеж правил, заставлял ковалей заново все перековывать. Кошки орали, вырывались, помогать не желали — их-то золотом не соблазнишь…

Но все ж к утру работу окончили. Кузнецы устали, кошки устали, оборотень и тот устал — едва сдерживался, чтоб не переметнуться в волка, дать роздых человечьей личине. Но колпак получился на славу — кузнецы аж языками цокали, глядя на то, что сами же и сотворили.

Еще Яромир стребовал у них самые большие кузнечные клещи, железный шишак-ерихонку с удлиненным затылком и связку самых прочных сыромятных ремней. Это все ему отдали уже без споров — чтоб только отстал, позволил поспать.

— Куда на этот раз? — спросил Иван, уже привычно разглядывая пролетающие мимо поля и леса.

— На полуночь! — сипло ответил волк, повертывая голову к седоку. — К Ростову и Ярославлю!

— Ну, это недалече! — обрадовался княжич. — А что, кот Баюн там обретается?

— Где он обретается, мне неведомо, — неохотно признался Яромир. — Кот Баюн бродит где придется, на него разве только ненароком натолкнешься… Сами мы его не отыщем.

— А что ж тогда…

— Есть меж Ростовом и Ярославлем одна роща — в ней живет тот, кто нам его отыщет, — перебил его оборотень. — Не кручинься, Иван, даст Род, справимся и с этой задачкой! Жаль только, срок уж больно невелик — коли окажется, что Баюн сейчас где-то у валахов, можем не успеть…

Иван наморщил лоб и принялся шевелить губами, загибая поочередно пальцы. Яромир каким-то образом догадался, что он делает, и насмешливо бросил:

— Раньше времени не тужи — раз дед Боян с этим котом недавно виделся, шибко далеко он быть не должен… Главное — зря времени не терять!

Он его и не терял. Матерый волколак мчал так, что Иван натянул шапку на самые уши — чтоб не слетела ненароком, да чтоб ветер не свистел так громко. Деревья пролетали мимо быстрее сокола, падающего на добычу. За Яромиром не оставалось даже следов — когтистые лапы едва касались земли, тут же снова устремляясь в воздух.

Со стороны казалось, что по дороге несется столб пыли.

Дважды Яромир пробежал близ больших весей. В этих краях, богатых крупными городами и крепостями, людские поселения встречались часто… слишком часто. Оборотней не привечали и во времена старых богов, а теперь, когда над каждым городищем сияет святой крест, волколака, скорее всего, встретят только кольями.

Яромир не слишком рвался проверять это на деле.

Но как ни тревожили Серого Волка людские жилища, от лесов он держался еще дальше. Сегодня — шестнадцатое листопада. Завтра — Ерофей-мученик. Лешие злы неумеренно, лютуют страшно — последний денек у них остался вольготный перед мертвым зимним сном. Правда, в этих краях царит добрый дед Лесовик, но злопамятный Пущевик при нужде и здесь может дотянуться — у него всюду подручные, всюду глаза и уши.

Однако в тихую березовую рощу оборотень вступил со вздохом облегчения — уж здесь-то его ни один леший тронуть не осмелится. Тонкие белые стволы словно пели тихую хрустальную песню — такое умиротворение разливалось вокруг. Листва на ветках сильно поредела, и нагие деревянные красавицы стыдливо прикрывались жалкими остатками былой роскоши. Большая часть их золоченых нарядов шуршала под лапами Серого Волка.

Неспешно минуя большую поляну, Яромир услышал стук и гром — то сражались могучие лоси. Громадные рога, так похожие на сохи пахарей, сталкивались с оглушительным треском, вновь расцеплялись… и вновь сталкивались. Лесные великаны до того увлеклись битвой, что даже не заметили огромного волка, прошедшего под самым носом. Их занимало совсем иное — тоненькая безрогая фигурка, виднеющаяся в прогалах меж деревьями. Красавица-лосиха, терпеливо ждущая победителя — он станет ее мужем, отцом будущих лосят, безраздельным хозяином сих владений.

— Слезай, Иван, приехали, — мотнул шеей Яромир.

— А куда… — начал княжич, оглядываясь по сторонам, но тут же запнулся.

— Ага, вот именно, — широко зевнул Серый Волк, совершенно по-собачьи принимаясь чесать за ухом. — Именно туда.

В конце поляны, где деревья сходились сплошным частоколом, притулилась крохотная избушка. Старая-престарая, ветхая-преветхая… и на двух высоких столбах-корягах. Точь-в-точь как та, в которой Иван с Яромиром тремя седмицами ранее Ягу Ягишну поджарили…

— Баба-яга?! — ахнул Иван.

— Аюшки?.. — с готовностью распахнулась дверь.

Старушка, выглянувшая наружу, радушно улыбалась. Правда, улыбку слегка портил кривой клык, торчащий из-под нижней губы.

Но во всем остальном — бабка как бабка. Росту махонького, личико морщинистое, хитренькое, седые власа аккуратно уложены, на голове платочек повязан, на плечи яга собачья наброшена, в руке помело.

— Поздорову ль, Овдотья Кузьминишна? — ухмыльнулся Яромир, поднимаясь на ноги после превращения. — Все ли ладно, все ли хорошо?

— Охти, батюшки-светы, да кто ж ко мне в гости-то пожаловал! — хлопнула в ладоши баба-яга. — Яромир свет Волхович, яхонтовый мой! То-то чую — духом волчачьим повеяло! А кто ж с тобой-то, касатик? Ишь, молодец-то какой ладный, красавчик писаный!

— Иван, князя Берендея сын! — невольно подбоченился княжич. — Меньшой!

— Да уж вижу, вижу, что не простого роду-племени! — цыкнула зубом Овдотья Кузьминишна, оценивающе глядя на богатое иваново платье. — Зачем пожаловали, котики мои? Дело пытаете, аль от дела лытаете?

— Первое, бабуль, первое, — развел руками оборотень. — За помощью явились…

— Опять за помощью… — покачала головой баба-яга. — Что ж ты, касатик, просто так и не заглянешь, и не навестишь никогда… Совсем позабыл бабушку… И братцы твои все в делах, все в заботе — старшой день-деньской при князе неотлучно, меньшой вовсе по чужбинам где-то летает… Я ж вам не чужая все ж, родная кровь!.. Матушку-покойницу не позабыли еще, а?..

— Помним, бабуля, помним… — вздохнул Яромир.

— Смотрите ж мне, образины мохнатые, не забывайте племяшку мою! — строго погрозила ему пальцем старуха. — Эхе-хе, и надо ж было дуре-девке с этим Волхом спутаться — сама себя загубила… Ну да ладно, что прошло, то прошло, да быльем поросло… Не перекусить ли с дороги, с устатку?..

— Перекусить! — тут же вылез вперед Иван. — А что на обед, бабушка?

— Да всего вдосталь, касатик! — ухмыльнулась баба-яга.

В избе Овдотьи Кузьминишны оказалось куда чище и приглядней, чем у Яги Ягишны. В углу у входа мирно стоит железная ступа с пестом, вдоль стен развешаны душистые травки, печь пышет жаром, на слюдяных оконцах шелковые занавески, на конике кот черный полеживает, песенку поет кошачью.

Стол бабка густо уставила кушаньями — словно чуяла, что гости сегодня пожалуют. Пироги со всякими начинками, кулебяки, коврижки, курники, вареники, сочники, гречаники, ватрушки, галушки, пампушки — на всякий вкус печево найдется. Иван сразу ухватил особо сочный расстегай с рыбой, но тут же схлопотал по руке ложкой.

— Каждому овощу свое время, касатик! — строго погрозила ему пальцем Овдотья Кузьминишна, возвращая расстегай на блюдо. — Сперва жиденькое похлебай, потом уж к тверденькому переходи. Аль дома не приучили?

На первое старуха подала горячие щи из квашеной капусты — с луком, укропом, чесноком, хреном, редькой, салом, сметаной. На второе — сальник из бараньей печени с гречневой кашей. На третье — медовый сбитень с гвоздикой и корицей.

— Вот бярозавику еще выпейте, котики мои… — приговаривала баба-яга, потчуя дорогих гостей. — Хороший квасок, березовый, сама делала, сама настаивала…

— Вахухы уа-а, баарха!.. — пробубнил с набитым ртом Иван, роняя на стол хлебные крошки и комочки творога.

— Прожуй сперва, негоже с набитым ртом речь вести! — сварливо цыкнула на него Овдотья Кузьминишна.

— Ургу-бу-угу! — согласно кивнул Иван, давясь ватрушкой.

— Ладно, яхонтовый, рассказывай уж о заботах своих, — ласково обратилась к Яромиру старуха. — Вижу, вижу — словно на еже сидишь, так уж не терпится… Что там у вас деется-то?.. Слухи ходят нехорошие — Кащей-Ядун мечи точит, Глебушко-князь щиты вздымает… Да еще сестрицу мою вроде как ты в печку головой макнул, да не закончил — выбралась Ягишна-то, а?..

— Выбралась, бабуля, — спокойно кивнул Яромир.

— Что ж ты оплошал-то, яхонтовый?.. Взобрался на тын — так уж перелазь, не сиди враскорячку! Надо было или дожарить, или совсем не трогать! Сестрица у меня стервь злонравная, злопамятная, не простит она вам эдакой шкоды!

— Не простит, — согласился Яромир. — Поможешь ли, бабуля?

— А это, милок, смотря в чем… — хитренько ухмыльнулась Овдотья Кузьминишна. — Ну давай, обскажи бабушке все как есть, ничего не утаивай…

Иван мгновенно заскучал. Яромир в очередной раз завел длинный и скучный разговор, в котором он, простой и бесхитростный княжич, понимал дай бог половину. А то и еще меньше.

Баба-яга и волколак толковали довольно долго. Яромир подробно рассказал старой ведьме обо всем, что только приключилось за последние седмицы. Та хмурилась, бормотала себе под нос, неодобрительно цыкала зубом.

То, что эти двое чуть не прикончили ее названую сестру-ведьму, Овдотью Кузьминишну нимало не огорчило — пусть хоть совсем сгинет, старая людоедка. Бабы-яги живут порознь, да и ладят меж собой хуже кошек дворовых. А вот то, что Кащей, оказывается, похитил ее бывшую чернавку, боярышню Василису… теперь уже княгиню…

Вот это младшей бабе-яге совсем не понравилось.

— Озорник Кащеюшка, ох, озорник… — недовольно ворчала она. — Ладно б для утех сладких девицу скрал — куда ж нормальному мужику без этого дела?.. Так нет ведь — замкнет на семь замков, чтоб никому больше не досталась, а ключ в прорубь спустит… Ни себе, ни людям, скопидом проклятущий…

— Кхы-кхы, бабушка!.. — робко подал голос Иван, смолотивший все печево в одно брюхо и окончательно заскучавший. — Попить не найдется ли чего-нибудь?..

— Попить? — оглянулась Овдотья Кузьминишна. — Да на здоровье, касатик, чего душе угодно! Вот сбитня хлебни, кваску ягодного, взвару сливяного! А то вот медовухи сладенькой испей или киселя вкусненького!..

Иван бросил взгляд на Яромира — тот еле заметно покачал головой. Кисель младшая баба-яга варила по тому же рецепту, что и средняя.

— Благодарствую, бабушка… а только мне б водицы простой… Так уж сладкого объелся — запить бы теперь…

— А, ну так этого добра во дворе довольно, — отмахнулась старуха. — Ступай, касатик, посмотри — там колодезь быть должен. Водица в ней добрая, студеная, аж зубы ломит…

Иван послушно вышел, оставив Яромира с бабой-ягой чинно балакать о всякой всячине. На поляне ярко светило нежаркое осеннее солнышко, в воздухе порхали последние бабочки, кружились комары-толкуны. Недолго им уже осталось плясать — у насекомой мелкоты век короток, живут от весны до осени. Где-то в ветвях стрекотала дряхлая сорока — печально, тоскливо, словно в плакальщицы нанялась.

Колодезь Иван отыскал не сразу — тот притаился позади избушки, в тени высокой березы. Княжич опасливо обошел кругом, стараясь не приближаться к корявым лапам-столбам — ему хорошо помнилось, как мчалась по чаще та, другая изба, как страшно она ревела выпью… Ей-богу, лучше б уж медведь-шатун погнался — все не так страшно…

Ольховые бревешки, сложенные в сруб, отмерили немало лет — похоже, одногодки с бабкой. Почерневший от старости, осевший под собственным весом чуть не до земли, колодец выглядел дряхлым дедом, присевшим на завалинке передохнуть. Не было при нем ни «журавля», ни «барана» — простая бадья, привязанная к шесту.

Иван привычно перекрестил колодец, перекрестился сам и бросил бадью в дыру — к темному водяному зеркалу. Внизу плюхнуло, веревка ослабла, потом снова натянулась — княжич, насвистывая песенку, принялся наматывать ее на руку.

На свет появилась бадья. Иван улыбнулся ей, как старому другу, поднес ко рту, уже заранее предвкушая на языке сладкую колодезную водицу… и захрипел от боли.

Из воды выметнулась жирная когтистая ручища, ухватывая княжича за горло. На солнце блеснула рыбья чешуя — Иван с ужасом разглядел в бадье жуткую харю водяного Белого озера.

— Бу што, та, бр-бр-бр и-у-бр-бр боррабрр мээ-а?! — послышалось из бадьи.

— Чего?.. — тоненько пискнул княжич.

— Говорю — не позабыл еще меня, тать?! — трубно взревел водяной, высовывая наружу лоснящиеся губы. — Обкрадывать меня вздумали, паскуды?! Где Волхович?!

— Там! — пропыхтел Иван, не смея выпустить бадью. Цепко держит горло чешуйчатая ручища — повиснет на ней тяжелый груз, так еще придушит, чего доброго!

— Где «там», гниль сухопутная?! — процедил водяной, не разжимая мертвой хватки. — Кадык вырву, коль брехать станешь!.. Куда злато мое дели?!

— Ы-ы-ы… — прохрипел княжич, высовывая побелевший язык.

В локоть мягко ткнулось что-то теплое — будто ласковый котенок боднул головой. Иван скосил глаза — перевязь судорожно тряслась, ножны ходили ходуном. Самосек пытался выпрыгнуть из кожаной одежки, пособить хозяину.

Иван сглотнул, ощущая на горле холодную ладонь водяного. Его взгляд уперся в одну точку, ноздри раздулись, пальцы, удерживающие тяжелую бадью, напряглись и вздрогнули.

Время точно замерло. Как будто сам Числобог[55] указал перстом, повелев мгновениям остановить неудержимый бег.

Иван резко разжал руки — бадья с густым гулом пошла вниз. Рука водяного принялась удлиняться, высовываясь все дальше из воды, пока не показалось мохнатое плечо. Когтистые пальцы сдавили горло княжича, тяжкое беремя повисло на нем камнем утопленника…

Но в ладони уже лежала рукоять меча-кладенца. Чудесный клинок отразил солнечный луч… пошел вниз… коснулся чешуи, оставив глубокий надрез… брызнула бледная рыбья кровь… лицо водяного болезненно исказилось…

…и он разжал пальцы.

Тяжеленная бадья шлепнулась наземь, разорвавшись в колючие брызги, и обдала княжича ливнем воды и дерева. Тот утер лицо и тупо уставился на окровавленную ладонь — несколько щепок вонзились в кожу, оставив глубокие царапины. Перевел взгляд вниз — в одной из луж еще виднелся горящий глаз водяного. На краткий миг он сменился грозящим кулаком и скрылся совсем.

Иван немного постоял на одном месте, все еще сжимая Самосек. Потом рассеянно обтер лезвие полой свиты — на нем осталась кровь, попахивающая тиной. Запоздай озерный хозяин разжать пальцы, сейчас бы на траве валялась отсеченная кисть — меч-кладенец рубит нечисть так же легко, как и человека…

— Ты чего возишься? — спустился с крыльца Яромир. — Я уж решил — в колодец свалился…

— Лучше б уж свалился… — пробормотал Иван, не в силах оторвать взгляда от развалившейся бадьи. — Яромир, а Яромир…

— Ум-м?..

— А водяной из своего озера выйти могёт?.. Не просто на берег, а далеко?.. В город, например?..

— При нужде — конечно, — пожал плечами оборотень. — Водяной запросто человеком оборотиться может — все как положено, только полы не так застегнуты и вода каплет…

— А чтоб не человеком?.. Вот колодец здесь — может водяной в него перенестись?..

— Если очень нужно — да. У них для такого свой путь имеется — Придонный Тракт называется. Водяной, если очень припечет, может не то что из колодца — из ковша с водой вылезти. И наоборот — мырнет в ковш, так только его и видели. А вынырнет уж дома, в своем озере… А что?.. эй, погоди-ка…

Яромир окинул быстрым взглядом разломанную бадью, исцарапанного и промокшего Ивана, сидящего на траве разинув рот, меч Самосек, пребывающий вне ножен, и мгновенно обо всем догадался.

— Руку из бадьи высунул?.. — полуутвердительно спросил он.

— Ага… И в горло вцепился, жаба толстая… — шмыгнул носом княжич, чуть не плача. — Связался я с тобой на свою голову… Без пальца из-за тебя остался, теперь вот снова…

— Не реви, дурак, — виновато проворчал оборотень. — Тоже — богатырь называется…

— Богатырь должен по полю скакать, супостата бить! — обиженно посмотрел на него Иван. — В честном двобое! А когда рука из бадьи — это… это… нечестно это!!! Мне что ж теперь — и водицы попить нельзя?!

— Ладно, не канючь, — насмешливо прищурился Яромир. — Пошли, там бабуся блинов напекла…

— Блинов?! — вскочил княжич, мгновенно забыв о водяном. — Где?!

Яромир мотнул головой, дождался, пока раззадоренный Иван скроется в избушке, и медленно подошел к колодцу. Глубоко внизу спокойно мерцало зеркало вод — ни плеска, ни шороха. Оборотень мрачно приставил указательные пальцы к верхней губе и задумался.

Он-то рассчитывал, что водяной махнет рукой на потерю золота, не станет из-за этого прибегать к Придонному Тракту. Это ведь очень сложная дорога, запутанная — даже просто ходить по ней умеет далеко не всякий. А уж отыскать конкретного человека именно в момент, удобный для нападения… да, хозяин Белого озера крепко разозлился, раз приложил такие усилия…

Теперь ухо держи востро, от водоемов держись подальше…

А в избе Яромира встретил сердитый взгляд княжича, стучащего ложкой по столу. Никаких блинов не было и в помине — когда баба-яга успела б их напечь-то? Да и зачем, коли только что обед кончился? Обманул вредный оборотень Ивана-простягу…

Вместо блинов в печи булькал котелок с вонючим варевом. Овдотья Кузьминишна стряпала какое-то ведьмовское зелье — подбрасывала сушеные травки, помешивала черпаком на длинной ручке и неспешно начитывала заклинание:

Хожу я по залесью утренней росой, собираю я травы зельные, варю травы зельные во медяной росе, поливаю травами зельными со водою по всем кустам, по всем полям, по всем межам. Вы, звери лютые, выходите, вы, птицы быстрые, вылетайте, вы, гады склизкие, выползайте, вы, недобрые люди, прочь ступайте. Как могучи травы зельные, так бы могучей того был мой заговор под молоду, под исход, под перекрой, по восход и по закат солнца; под пояс Сажара и Кучекроя, под Замежуя, под Отвори Ворота, под Наскоча, под Золенца, под звезды ясные и темные, со всеми звездами и полузвездами. Мое крепкое слово да будет всему превозмог.

Из печи исторглось дымное красноватое облако, явственно потянуло паленой шерстью, пером и чешуей. Баба-яга вдохнула вонь, чуть прикрыла глаза и удовлетворенно цыкнула зубом. Осторожно сняв котел с огня, она передала его Яромиру и наказала:

— Ступай, яхонтовый, разбрызгай окрест избушки, как по чину подобает. Управисси?

— Управлюсь, бабуль, не впервой, — усмехнулся оборотень, бережно вынося зелье из избы.

Вернулся он быстро — уже с пустым котлом. Баба-яга распахнула ставни, внимательно посмотрела на небозем, щуря старческие глаза, и молвила:

— Ну, яхонтовый, на вечерней зорьке начнем…

— Чего начнем? — оживился Иван.

— Кота Баюна выслеживать, — рассеянно ответил Яромир. — Ты сиди пока — это бабуся сама сделает, нам туда лезть не стоит, только помешаем… Наша очередь потом наступит.

— Правильно, касатик, под руку тут соваться не надобно… — кивнула Овдотья Кузьминишна.

Смеркалось. Иван и Яромир терпеливо ожидали заката — оборотень делал зарубки на носу, княжич жевал рыбный курник. Постепенно он задремал — но жевать не прекратил. Яромир недоверчиво приподнял брови, глядя на этакое чудо — он и не знал, что кто-то на свете способен одновременно есть и спать.

Заглотнув добрую половину, Иван все-таки подавился. Закашлялся, выхаркивая крошки, уронил остатки, но тут же успокоился, улыбнулся сладкому сну, сунул ладонь под голову и страшно захрапел. Оборотень невольно вздрогнул, дернулся и досадливо пихнул княжича в бок локтем.

— Ну чего опять?! — плаксиво заныл тот, недовольно открывая глаза. — Уже и поспать не даешь!

— Спать — спи на здоровье. А храпеть-то зачем этак громко? Бабулю разбудишь — а ей в ночное…

— Ну да, как что, так Ванька виноват… — надулся Иван. — Ванька шумит, Ванька храпит, иди, Ванька, на сеновал дрыхнуть, не мешай добрым людям! Вечно так! А я что, виноват, что у меня храпунец?!

— Так я-то тем более не виноват, — пожал плечами Яромир.

Иван обиженно засопел, утер нос рукавом, прошелся по избе и уселся на другую лавку — подальше от вредного оборотня. Кот сонно приподнял голову, обнаружил рядом чьи-то колени, немного подумал и вскарабкался на них, убаюкивающе мурча.

— Вот когда кошка во сне урчит — так говорят, что мурлычет! — продолжал обижаться княжич, рассеянно поглаживая сытого кошака. — А когда Иван во сне урчит — так говорят, что храпит! Что ж я — кошки хуже?! Где справедливость?!

— Да нету ее, — усмехнулся Яромир. — Жизнь вообще штука несправедливая…

Баба-яга тем временем мирно лежала на печи, отвернувшись лицом к стене. Мелкие перебранки гостей ее ничуть не тревожили. Но чуть только солнце коснулось небозема краешком, старуха тотчас спрыгнула на пол, подхватила помело и выбежала за дверь — точно молоденькая. Напоследок она обернулась и погрозила пальцем — наружу не сметь!

Выйдя на крыльцо, Овдотья Кузьминишна подняла руки, глубоко вдохнула и бросила помело перед собой. Прутья вздыбились, зашевелились, вокруг все осветилось мерцающими огнями — там, где Яромир разлил колдовское зелье.

Баба-яга закричала что есть мочи, сунула в рот два пальца и свистнула так, что обзавидовался бы сам Соловей Рахманович. Задул буйный ветер — сразу со всех сторон. Полуночный, полуденный, восходный, закатный — все ураганы и вихри, сколько их ни есть на белом свете, слетелись к избе на куриных ногах.

Яромир с проснувшимся Иваном едва удерживались на лавках — избушка тряслась, ходила ходуном, ветхую крышу грозило унести прочь. Еще чуть-чуть, еще совсем чуть-чуть…

Но вот ветер постепенно становится тише. Перекрывая его рев, Овдотья Кузьминична выкрикнула срывающимся голосом:

— Гой вы, звери лесные и полевые, мохнатые и зубатые, хищные и травоядущие, явитесь на зов мой!

Иван аж прилип к окну — из-за деревьев тенями выступали самые разные звери. Медведь, волк, лисица, куница, барсук, заяц, белка, хорь, даже зверь Арысь… на любой вкус, на любой выбор. Всякой твари по одной штуке — да не простые звери, а и в самом деле будто тени или призраки — колеблющиеся, полупрозрачные. Все они остановились у границы, очерченной колдовским зельем, и уставились на бабу-ягу неподвижными глазами.

— Всюду вы, звери, рыщете, всюду бродите, так не слыхали ль, где сейчас кот Баюн обретается, где он гуляет? — вопросила старуха.

Над поляной поднялся тонкий стон. На самой грани слышимости, едва различимый. Призрачные фигуры словно пели беззвучную песню — и в ней явственно слышалось короткое «нет». Баба-яга покачала головой и махнула рукой — вызванные звери исчезли так же бесшумно, как и появились.

— Гой вы, птицы наземные и поднебесные, пернатые и клюватые, хищные и травоядущие, явитесь на зов мой! — крикнула Овдотья Кузьминишна. — Всюду вы, птицы, летаете, всюду порхаете, так не слыхали ль, где сейчас кот Баюн обретается, где он гуляет?

Все повторилось с полной точностью — только вместо зверей отовсюду слетелись тени птиц. Такие же смутные и призрачные, такие же молчаливые, точно так же не смеющие переступить очерченной границы. И они точно так же хором ответили «нет».

В третий раз воздела руки старая баба-яга. В третий раз закричала, уже совсем ослабелым голосом:

— Гой вы, гады болотные и водяные, скользкие и чешуйные, хищные и травоядущие, явитесь на зов мой! Всюду вы, гады, ползаете, всюду плаваете, так не слыхали ль, где сейчас кот Баюн обретается, где он гуляет?

Третий раз оказался пуще всех. Солнце успело скрыться совсем, и во мраке проступили жуткие тени змей, лягушек, ящериц и вовсе несуразных чудищ. Холодные глаза неподвижно вперились в призвавшую их старуху, в беззвучном «нет» явственно проступала скользкая бессильная злоба.

— Ступайте… — разочарованно махнула рукой баба-яга, — …хотя нет, постойте! А все ли вы здесь?! Чую нехватку!

Послышался перекликающийся шепот, шорох… и явившиеся на зов гады неохотно признали, что одной из них в самом деле не хватает. Большой белой жабы. Овдотья Кузьминишна гневно топнула ногой, седые волосы взметнулись дымным клубом… но тут меж теней протиснулась мерцающая белая фигура — огромная жаба.

Бородавчатое чудище бесстрастно выслушало вопрос бабы-яги, задумалось, медленно-медленно раскрыло рот-кошель и зычно квакнуло. Лик Овдотьи Кузьминишны просветлел, она махнула рукой, приказывая всем прочим гадам убираться восвояси, и принялась слушать речь белой жабы. Та важно клокотала и раздувалась, неспешно докладывая обо всем, что знала.

Когда старуха вернулась в избу, ее встретили два ожидающих взгляда и один безразличный. Овдотья Кузьминишна усмехнулась, потерла сухонькие ладошки и воскликнула:

— Ну что, котики мои, любопытно?..

Черный кот широко зевнул и потянулся всем телом — ему любопытно не было. Однако Иван с Яромиром сразу обратились в слух.

— Поведала мне бабушка Жаба, что разыскивать нашего зверя нужно в земле Рязанской — в двадцати верстах на восход от града Мурома, — подняла костлявый палец баба-яга. — Есть там лесок дубовый — в нем-то котище Баюнчище и мышкует уж третью седмицу…

— Ловко! — обрадовался Иван. — А что, бабушка, нельзя ль так же смерть кащееву разыскать?..

— Нельзя, — строго ответила Овдотья Кузьминишна. — Пробовали уже. Если Кащей где свою смерть и схоронил — так чарами скрытными опутал, чтоб никакое колдовство не помогло. Радуйтесь уж и на том, что кот Баюн не за тридевять земель обнаружился…

— Да я же говорил — не мог он далеко уйти, — удовлетворенно заметил Яромир. — Отсюда до Мурома всего поприщ триста, а от Мурома до Владимира и половины того не будет… Иван!

— Ась?

— Ты как, выспался?

— Ну… вроде бы… — утер нос рукавом княжич.

— Тогда собирай манатки. Благодарствую, бабуль, за помощь твою, за ласку, — чмокнул старуху в обе щеки оборотень. — Без тебя бы не справились…

— Да полно, полно тебе, яхонтовый! — замахала на него улыбающаяся баба-яга. — Не чужие, чай, родная кровь… Ты там смотри, в оба глаза поглядывай, осторожность блюди — с котом Баюном так просто не совладаешь… Начнет он колыбельную петь, дрему напускать — так ты смотри, не спи ни за что! Руку за руку закидывай, ногу за ногу волочи, а доведется — так и катком катись, только не спи! Коли уснешь — верная смерть!

— Да знаю, знаю, бабуль, — рассеянно ответил Яромир, задумчиво глядя на оплывшую свечу. — Хм-м, а не попробовать ли…

— И то верно, касатик, ладно придумал! — мгновенно догадалась Овдотья Кузьминишна, цапая свечу и острый нож. — Сейчас живо сварганим — и тебе, и Ванюшке…

В две руки баба-яга и оборотень быстро налепили несколько восковых комочков — Яромир тут же опробовал их на собственных ушах и удовлетворенно кивнул. Звуки доносились еле-еле, чуть слышно.

— Обратный путь у вас нелегким выдастся… — с сомнением добавила баба-яга, делая еще одну пару восковых затычек — для волчьих ушей. — Баюн — зверь норовистый, своей волей не пойдет, волоком волочить придется… Телегу, что ль, добудете какую?..

— Видно, придется… — пожал плечами Яромир. — Это уж на месте разберемся.

— Разберетесь… Может, разберетесь, а может и не разберетесь… Ну да ладно, яхонтовый, помогу вам и здесь малую толику… Слухай, касатик, вот чего мы с тобой сделаем…

Глава 28

Есть для Руси три особенных острова — в морях закатном, полуденном и полуночном. На закате, в море Варяжском — остров Рюен, с которого явился великий Рюрик. На полудне, в море Русском — остров Буян, на котором лежит бел-горюч камень Алатырь. А на полуночи, в море Ледовитом — остров Холгол, скованный вечными льдами, дышащий стужей, источающий мороз.

С этого острова приходят на Русь зимние холода.

Аккурат посреди Холгола, окруженный ледяной стеной, стоит чудесный терем. Белый-пребелый, искрящийся на солнце. Кругом башенки, купола, балкончики, галерейки. Окна — из прозрачнейшего льда, сияют-переливаются. Сосульки висят так часто, что страшно ступить — того гляди упадет, прошибет голову. Но это лишь видимость — крепко держатся морозные иглы, прочно.

За сотню лет ни одна пока не отвалилась.

Этот терем — жилище всесильного повелителя полуночных земель, могущественного Мороза-Студенца, Ледяного Старца. Когда-то он входил в сонмище древних богов Русской Земли, но с тех пор, как Святую Русь осенил свет Христовой Веры, дед Мороз уже не так могуч, как прежде. Теперь его власть распространяется лишь на эти края вечных льдов — а на Русь он отправляется только зимой, вместе с метелями и буранами.

До недавнего времени у этого дивного терема был не только хозяин, но и хозяйка. Супруга старого Мороза — богиня Зима, родная дочерь Чернобога и Мораны. Белолицая красавица с румяными щеками, облаченная в белоснежную душегрейку, жестока и беспощадна — ее дыхание превращает в ледяную статую, а поцелуи замораживают кровь в жилах.

Неверна и переменчива прекрасная богиня — вначале она была замужем за Карачуном, нажила с ним сына, а потом бросила, ушла к Морозу, родила ему дочку. А после и второго мужа тоже бросила, ушла восвояси — а куда именно, никто доподлинно не знает.

Наверное, туда же, куда и остальные старые боги.

У огромных ворот, выточенных из цельной глыбы зеленоватого льда, приземлилась колесница, запряженная летучим змием. В месте, где когтистые лапы коснулись снега, раздалось шипение, кверху взметнулись облачка пара — за время полета нутряной огонь порядком раскалил крылатое чудище.

С колесницы неторопливо сошел костлявый старик с мертвыми глазами. В его короне объявилось прибавление — маленький сугроб, уютно поместившийся на лысине, окаймленной железными зубцами. Седая борода оледенела, пергаментные руки покрылись инеем, на мочках и подбородке повисли крохотные сосульки. За последний час Кащей Бессмертный ни разу не шевельнулся, стоя в колеснице равнодушным истуканом.

При виде гостя стража молча склонила головы. Огромные Снеговики — снежные великаны в полторы сажени ростом, с холодными безразличными лицами и пустыми глазами. Никакого оружия при них нет вовсе — ледяные руки-ветки, оканчивающиеся острыми когтями-сосульками, сами по себе лучше всякого оружия. Ворвется такой Снеговик на бранное поле — немало воев проткнет лапищами, прежде чем сумеют его развалить. Стрелы, копья и мечи снежным идолищам не страшны — лишь большая дубина или тяжелый топор способны разбить их в комья.

Не задержали Кащея и холопья Мороза — мароссы-трескуны. О, их здесь хватало! Легкие, невесомые, они носились подобно клубящимся снежинкам, издавая при каждом шаге легкий треск. Потрескивают не сами мароссы, но промерзлая земля и стволы деревьев, когда эти призрачные духи касаются их ледяными пятками. Дыхание маросса источает стужу — дунув единым хором, они способны поднять настоящую вьюгу.

Кащей не смотрел по сторонам — его мало интересовали белоснежные красоты Холгола. Размеренным шагом он прошел все подворье насквозь — к большим обледенелым дверям, закрывающим вход во внутренние помещения.

Полдюжины мароссов старательно дули на лед, наращивая все новые слои. Другие полдюжины с кирками и лопатами его обкалывали и обтесывали, придавая стройные приглядные формы. Под руками сих искусников постепенно обретали вид прекрасные статуи, выточенные как будто из лучшего горного хрусталя.

Мастерами руководил низенький белобородый старичок в долгополом кожухе — Зюзя, неизменный ключарь деда Мороза. Коротенькими пухлыми пальцами он указывал на недостатки и несоответствия, незлобиво журил, когда кто-нибудь из мароссов намораживал слишком большой ком или откалывал больше требуемого.

— Поздорову тебе, Кащей-батюшка, — чуть поклонился он, заприметив скелетоподобную фигуру. Особой приветливости в его голосе не слышалось, но и враждебности тоже. — К хозяину по делу, аль так, летел мимо, да заскочить надумал?

— По делу, — чуть шевельнул иссохшими губами Кащей. — Где сам Студенец?

— Отлучился хозяин — на объезд поехал, берега посмотреть, — ответил словоохотливый Зюзя. — Неудачно совпало — разминулись вы с ним.

В мертвых глазах Кащея ничего не отразилось. Хотя он мог бы сказать, что ни о каком совпадении нет и речи — колесница бессмертного царя почти три дня кружила в поднебесье, дожидаясь момента, пока дед Мороз соизволит покинуть свой ледяной терем. Летучий змий страшно закоченел, отогреваясь только собственным нутряным огнем.

— Подожди немного — хозяин сулил на закате воротиться, — предложил старый ключарь. — Недолго уже.

— Хорошо, я подожду, — прошел мимо Зюзи Кащей.

Но оказавшись внутри, сразу двинулся на третий поверх — в верхнюю часть женской половины терема. И дальше, дальше, дальше — к самой просторной светлице…

Белолицая красавица Снежана печально напевала колыбельную, покачивая ледяную зыбку. В ней весело агукала новорожденная девочка, нимало не смущенная, что вокруг только лед и нестерпимый холод.

Как-никак, она приходилась внучкой деду Морозу и богине Зиме.

Хозяйке тихонько подпевали снежные девы-чернавки — Зимница и Ледяница. Они сидели рядышком за ледяными кроснами, творя дивную серебристо-белую ткань-продольницу. Через некоторое время ей суждено превратиться в чудесный сарафан для молодой матери.

На женской половине ледяного терема уже много дней царило траурное настроение. Старый Мороз запретил дочери покидать светлицу — очень уж разгневался, когда та против отцовской воли сошлась с озорником Ярилой. Предупреждал же дуреху — не станет этот весельчак жениться на снежной деве. Погуляет некоторое время, поморочит голову, да и бросит.

Еще, чего доброго, в тягости оставит…

Точно так все и вышло — стоило обнаружиться, что Снежана носит под сердцем ребенка, как Ярило-ветреник тотчас испарился бесследно. Не видели его с тех пор на Холголе. Да и в других местах больше не видели — изо всех старых богов Руси Ярило ушел чуть ли не последним, но все же ушел. Разыскивал его дед Мороз, хотел поквитаться с обманщиком, да так и не разыскал.

Видно, так и суждено его внучке расти без отца.

— Ты спи, мое дитя, до заката месяца, до заката месяца, до восхода солнышка… — устало качала зыбку Снежана, полуприкрыв заплаканные глаза. Перед ними, точно живой, стоял насмешливый красавец Ярило — улыбался, подмигивал…

Зимница с Ледяницей сочувственно смотрели на хозяйку, исполняя привычные движения, разукрашивая выходящую ткань искусными узорами. Жаль, красок недоставало — только белая с синей, большего от ледяных нитей не получишь. Вот о прошлом годе достал где-то дедушка Мороз глыбу самого настоящего красного льда — так сшили ему роскошный багряный кожух, для праздников. А в обычные дни синее с белым носит, как и снежные девы.

Ледяная дверь отворилась. Все три девицы невольно вздрогнули — в светлицу вошел костлявый старик в железной короне. Конечно, его сразу узнали — с чем можно перепутать эту тонкую бороду, эту пергаментную кожу, испещренную струпьями, эти холодные змеиные глаза?

Дед Мороз — владыка снегов и буранов, однако ж глаза у него живые, теплые. А вот Кащей Бессмертный точно две ледышки себе вставил замест очей.

— Доброго тебе вечера, дедушка Кащей, — оправившись от первого испуга, сказала Снежана. — Ты к батюшке?.. А он отлучился — но скоро уже должен воротиться…

— К батюшке. Но не только, — подошел к зыбке Кащей. — Мы давно не виделись, ледяная царевна. Так это, значит, и есть внучка деда Мороза?

— Его внучка… моя дочерь… — опустила печальные глаза Снежана.

— Понимаю, — равнодушно кивнул бессмертный царь.

Его плечи еле заметно шевельнулись — под тонкой материей что-то быстро переползало. Рукав всколыхнулся, и из него выметнулась черная извивающаяся струя. Кащей резко выкинул руку в сторону, ухватывая за хвост огромную змею, та стремительно выпрямилась, в мгновение ока оборачиваясь волнистым клинком… и обрушилась на ледяные кросна.

Удар был воистину страшным. Ткацкий стан разлетелся вдребезги, меча во все стороны ледяное крошево. Тончайшие нити поползли и свернулись, опадая на пол холодными каплями. Зимница и Ледяница вскрикнули, закрываясь руками, в их глазах заплескался ужас.

— Что за шутки?!! — вскочила на ноги Снежана.

В следующий миг ее гневный возглас сменился всхлипом отчаяния — Аспид-Змей единым взмахом рассек Зимницу и Ледяницу на равные половинки. Гибкие тела снежных дев опали сломанными куклами, из-под них начали расплываться лужи холодной синеватой воды.

Кащей перевел равнодушный взор к Снежане, и та прижала ладони ко рту, с трудом удерживая в себе безудержное рыдание. Все произошло так быстро, что она еще не до конца осознала случившееся.

Единственное, что дочерь Мороза поняла в тот же миг — она станет следующей.

— За что?.. — прошептала она, глядя на мертвых подруг. — За что?.. Чем мы провинились?..

— Ничем, царевна, — вновь поднял меч Кащей. — Здесь нет личных причин. Но мое начинание выиграет от твоей смерти.

— Пощади хотя бы дочь!.. хотя бы ее!.. — схватилась за зыбку Снежана. — Сжалься!..

— Я не способен испытывать жалость, — равнодушно ответил Кащей, резко опуская меч.

Белолицая красавица даже не вскрикнула. Лишь колыхнулось серебристое одеяние, закачалась зыбка, да тоненько заголосил младенец. Старик в железной короне совершил еще несколько рубящих движений, не проявляя ни малейшего признака гнева или злобы — лицо оставалось бесстрастным, точно вырубленное из хладного гранита.

Поднявшись в очередной раз, Аспид-Змей замер. Кащей немного постоял неподвижно, помахивая клинком из стороны в стороны, и перевел взгляд на зыбку с плачущей девочкой. Черный меч замерцал, извиваясь живой змеей, беспощадный старик сделал шаг к внучке деда Мороза… но тут его ушей достиг еле слышный перезвон.

Кащей резко развернулся и поспешно выбежал в дверь, на ходу отправляя Аспид-Змей обратно в рукав. Чешуйчатый гад скользнул по плечу хозяина, вильнул хвостом, еще только что бывшим рукоятью меча, и затих.

В ледяные ворота въезжали огромные сани, запряженные тройкой белых красноглазых коней. Из ноздрей и ртов у них вырывался студеный пар, гривы и хвосты клубились снежными облаками, из-под копыт вылетали льдинки.

Из саней весело выпрыгнул старик в багряном кожухе — рослый, краснощекий, седобородый. Борода покрылась длинными сосульками, но деда Мороза это ничуть не беспокоило — он задорно хохотал, стуча ледяным посохом по отводинам саней.

— Эй, встречайте, хозяин воротился!.. — крикнул он, сбрасывая тяжеленный кожух на руки подоспевшим мароссам. — Хорошая прогулка выдалась, душевная!.. А чья это там повозка со змеюкой стоит?.. Неужто сам дед Костец в гости заехал?

— Кащей, — сухо поправил его тощий старик, спускаясь с крыльца. — Не ждал?

— Не ждал! — весело ответил Мороз, размашистым шагом устремляясь к Кащею. — Чего ради явился, старче? Гостинцев дочке моей привез, али как всегда — с пустыми руками?

— У меня не так много времени, Студенец, — подошел ближе Кащей. — Я прибыл с просьбой.

— Что за просьба? У меня сейчас настрой добрый, так что проси, что душе угодно! — щедро развел руки Мороз. — Ни в чем отказу не будет!

— Превосходно. В таком случае моя просьба такова — не ходи этой зимой на Русь. И слуг своих дома оставь. Пусть эта зима будет теплой и бесснежной.

Дед Мороз, еще только что приветливо улыбавшийся, резко помрачнел. Густые брови скрестились на переносице, уголки губ поползли книзу.

— Это для какой же такой надобности? — сурово спросил владыка буранов.

— Этой зимой я собираюсь вторгнуться на Русь всей воинской силой, — спокойно объяснил Кащей. — Меня не прельщает пробираться по сугробам.

— Так ты хочешь, чтобы я, Мороз, помог тебе истреблять род людской?.. — тихо, но с явственной свирепостью уточнил Ледяной Старец. — Чтобы я к тебе, Кащейке, в подпевалы подался?.. Вот уж нет, вот уж не бывать по сему!

— Ты, кажется, не понял, Студенец, — сделал еще шаг вперед Кащей. — Я не приемлю отказа. Если ты не выполнишь моей просьбы, тогда тебе придется выполнить мой приказ. И я приказываю — эта зима будет теплой и бесснежной.

— Уж не ослышался ли я? — плотно сжал челюсти Мороз. — Мне приказывают?.. мне?.. И кто?.. Кащей-Ядун, скелетина ходячая!

— Ты сделаешь то, что мне нужно, — равнодушно произнес Кащей. — Доброй волей или нет, мне безразлично. Не хотелось бы применять силу, но если придется — применю.

— Что-о-о-о?! — шваркнул посохом о землю Мороз. — Угрожать вздумал, костяк засохший?!

Удар посохом словно стал для Кащея сигналом. Костлявый старикашка оттолкнулся от земли обеими ногами, совершая трехсаженный прыжок, перекувыркнулся в воздухе и приземлился позади Мороза. Узловатые кулаки выстрелили вперед, ударяя в спину противника, и Мороз отлетел назад, словно ударенный тараном.

Какой-то миг упавший лежал неподвижно. Но стоило Кащею сделать один лишь шаг, как Мороз мгновенно перекатился на спину, подхватил посох и выставил его перед собой.

Шквал!!! Самый настоящий шквал ледяного ветра сорвался с набалдашника, подхватывая костлявую фигуру подобно ничтожной песчинке. Бессмертный царь отлетел назад, врезавшись в ледяную стену. Осыпалась снежная шапка, по стене зазмеилась длинная трещина.

Кащей немедленно вскочил на ноги. Но и Мороз успел подняться. Он воздел руки и шагнул вперед, набирая побольше воздуха в грудь. Покрасневшие щеки раздулись, и старик принялся дуть что есть мочи, едва не лопаясь от натуги.

Дуновение, в первый миг слабое, почти сразу же выросло до сильнейшего урагана. Седые волосы и борода взметнулись, развеваемые ужасным вихрем, омрачившееся лицо вмиг покрылось ледяной коркой — дед Мороз не на шутку рассвирепел. Кащея отбросило назад, точно пушинку, но он взмахнул руками, уперся покрепче ступнями и безповоротно двинулся обратно.

Снег заклубился широкими столбами, поднялся лютый буран, устремляющийся в одну точку — к Кащею. Бессмертный царь с трудом пробивался сквозь снежную пелену, еле-еле преодолевая воздушный напор. Ледяная стена за его спиной рухнула, снесенная страшным давлением, летучий змий истошно вопил, трусливо прикрываясь крыльями. Мароссы и Снеговики разбежались кто куда, опасаясь попадаться под руку разбушевавшемуся хозяину — даже ключарь Зюзя куда-то исчез.

— Тепло ли тебе, Кащеюшко, тепло ли тебе, гость дорогой? — ядовито усмехнулся дед Мороз, замерев на минутку. — Ручки-ножки, поди, замерзли, а?

— Пока нет, — равнодушно ответил Кащей.

— Ну тогда не серчай, поморожу тебя еще! — начал дуть с новой силой дед Мороз.

Буран все усиливался, холодные ветры крепчали. Поднявшаяся вьюга выла стаей оголодавших волков, била снежными копьями, дышала ледяной смертью, несла с собой целые реки студеного воздуха. Костлявый старик ослеп, ничего не видя перед собой, да и сам почти скрылся за этой страшной метелью, способной в единый миг заморозить любое живое существо. Но он по-прежнему упорно шел вперед, шел к Морозу, наклонив голову, пробивая путь железной короной, словно прилипшей к голове. Кащея заносило, окутывало снежным тулупом, он уже с трудом двигался, промороженный до состояния ледяного истукана.

— Ха-ха-ха-ха!!! — заливисто рассмеялся дед Мороз, еще подбавляя стужи. — Да где тебе, да как тебе со мной, с Морозом справиться?! Ха-ха-ха-ха!!!

Кащей сделал ужасное усилие, совершая огромный прыжок. Тощее тело метнулось вперед… и попало под страшный удар посоха. Тяжелый ледяной набалдашник опустился на плешивую макушку, едва не вдавив голову в плечи, и Кащей грохнулся к ногам Мороза. Тот еще раз весело расхохотался и опустил посох книзу, в единый миг намораживая над поверженным врагом огромную ледяную глыбу.

— То-то же, Кащеюшко! — укоризненно покачал головой Ледяной Старец. — Наперед умнее будешь!

Он не стал довершать начатого. Оставив Кащея погребенным под горой снега и льда, дед Мороз неторопливо удалился, весело крутя тяжеленный посох меж пальцев и напевая:

— Вдоль по улице, по улице метелица метет…

Чуть только он скрылся в тереме, снежная куча задрожала, вспухла… и взорвалась! Кащей вылетел наружу, спешно отряхивая заледеневшие одежды и проверяя, все ли ладно с притаившимся на спине Аспид-Змеем.

Несколько перепуганных мароссов медленно приближались к Кащею. Тот окинул их равнодушным взором, смахнул снег с лица и торопливо зашагал к провалу в стене.

Времени оставалось немного.

— КАЩЕ-Е-Е-Е-Е-ЕЙ!!! — донеслось из терема.

Этот дикий рев, преисполненный яростью и горечью, мог означать только одно — дед Мороз вошел в светлицу дочери.

Кащей резко ускорил шаг. Снеговики-кустодии, встревоженные столь громогласным криком хозяина, встали у него на пути, выставляя ледяные лапы-сучья, но тощий старик даже не замедлил хода. Тщедушное тело врезалось в снежных великанов, с бешеной скоростью работая руками-ногами, и двинулось дальше.

За ним остались две бесформенные груды рыхлого снега, лишь отдаленно сходные с тем, чем они были раньше.

Летучий змий при виде хозяина радостно зашипел, испуская тонкие струйки перегретого пара. Умей он говорить, так непременно бы пожаловался на невыносимый холод и жалобно урчащее брюхо. Но говорить он не умел, а потому лишь наклонил гибкую шею, помогая надевать узду.

Дед Мороз вылетел из терема рассвирепевшим бураном. И без того высоченный старик на глазах рос, превращаясь в самого настоящего великана. Одного взгляда хватило ему, чтобы углядеть Кащея — снежное божество гневно заревело, устремляясь к ненавистному царю-колдуну.

— Вперед, — по-прежнему бесстрастно приказал Кащей, хлеща змия поводьями.

Того не пришлось понукать дважды. Яростно бия крыльями, змий помчался по обжигающе холодному снегу, таща чудесную колесницу. Взмах… другой… и вот мерцающие полозья отрываются от земли.

— ДОГОНЮ-У-У-У-У-У-У!!! — взвыл беспощадной метелью Мороз, поднимаясь в воздух.

Кащей обернулся. За ним бешено мчалась кошмарная вьюга — неисчислимая бездна снега, слепившаяся в единую орду и летящая быстрее стрелы, пущенной из лука. Леденящие вихри крушили все на своем пути, сметая и снося любую преграду. От несущегося Мороза веяло такой страшной стужей, что птицы замерзали на лету, падая наземь ледяными комьями.

Вьюга не была просто вьюгой. В клубящемся снеге явственно виднелось огромное лицо — искаженное гневом и болью, изрыгающее страшные ругательства. К небесной колеснице тянулись могучие руки-бураны, стремясь схватить, сдавить, сжать в смертоносных морозных объятиях, превратить в уродливый заледеневший комок и растереть его в порошок.

Пока что взбешенный дед Мороз не дотягивался. Самую малость, самую чуточку, но все же не дотягивался. Охваченный диким ужасом, летучий змий Кащея бил крыльями со страшной силой, стремясь уйти от этого кошмара, настигающего сзади. Однако расстояние с каждой минутой сокращалось — в отличие от змиев, буранам неведома усталость.

Кащей обернулся, посмотрел прямо в лицо, занимающее полнеба, и невозмутимо наклонился к ящичку, устроенному в нижней части колесницы. Когда он выпрямился, в костлявых руках покоилась диковинная железина с причудливыми выступами — перун-громобой.

Тьму разрезал ослепительный зигзаг. Молния чудовищной силы ударила из перуна, распоров живую метель надвое. Снопы белых искр перемешались с несущимися снежинками, вспыхивая и угасая одна за другой.

Кащей Бессмертный удерживал оружие богов наперевес, бия в деда Мороза страшными молниями, но лицо его продолжало оставаться совершенно равнодушным — ни тени, ни блика не мелькнуло на этой кожаной маске.

— ОРУЖИЕ ПЕРУНА?! — протрубило исполинское снежное лицо. — ПЕРУН БИЛСЯ СО МНОЙ СТОЛЕТИЯМИ И НЕ СУМЕЛ ПОБЕДИТЬ!!!

Кащей ничего не ответил. Он лишь продолжал спокойно хлестать настигающую вьюгу грозовыми раскатами. С каждым таким всплеском расстояние меж мчащейся колесницей и дедом Морозом чуточку увеличивалось — буран подавался назад, а летучий змий, напротив, делал дополнительный рывок.

Над Русской Землей и Кащеевым Царством давно вступила в свои права ночь. Не было видно ни звезд, ни месяца — все заволокли тяжелые снежные тучи. Поднебесье превратилось в нечто невообразимое — дед Мороз, мчащийся под облаками в обличье неохватной вьюги, застлал все пространство от небозема до небозема.

Крохотная фигурка, уносящаяся от ревущего бурана, казалась совершенно беззащитной. Ливни молний, непрестанно извергающиеся из божественного перуна, причиняли разбушевавшемуся Морозу-Студенцу не больший вред, нежели витязю в латах — камешки, бросаемые мальчишкой.

Тем более, что в кащеевых руках оружие бога-громовержца действовало едва ли в четверть силы…

Но вот впереди показалось еще одно снежное облако. Не столь огромное, как то, что мчалось за кащеевой колесницей, но завывающее не менее яростно. И в нем тоже виднелось лицо, сотканное из леденящих вихрей. Отчетливо улавливалась схожесть с Морозом — но черты выглядели корявыми, искаженными, точно портрет, намалеванный сумасшедшим живописцем.

Кащей не свернул. Он лишь убрал перун обратно в ящичек и крепко сжал поводья, направляя змия прямо в середку этой кошмарной хари. Крылатое чудище испуганно взвыло, но привычка к повиновению оказалась сильнее — змий ринулся вперед что есть мочи.

Снежная занавесь резко раздалась в стороны, пропуская Кащея, и вновь сомкнулась, представ перед Морозом непреодолимой преградой. Два гигантских бурана столкнулись, породив чудовищный снежный смерч, и вновь разлетелись, гневно сверкая глазами-вихрями.

— ЭТО МОЯ ЗЕМЛЯ! — прогрохотал второй буран.

— КАРАЧУН! — заревел Мороз. — БРАТ, ПРОПУСТИ! ПРОПУСТИ!

— УБИРАЙСЯ! — непреклонно отказал Карачун. — В КАЩЕЕВО ЦАРСТВО ТЕБЕ ХОДУ НЕТ! ТАК БЫЛО РЕШЕНО ВЕКА НАЗАД!

— ПРОПУСТИ, БРАТ! ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ!.. ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ОН СДЕЛАЛ!

— МНЕ НЕТ ДО ЭТОГО ДЕЛА! ТЫ НЕ ПРОЙДЕШЬ ЗДЕСЬ, БРАТ!

Ревущие вьюги вновь устремились друг на друга. Снежные шквалы столкнулись, хлеща куда придется мечами-вихрями. Точно два ледяных великана сошлись на этом пятачке, дабы сразиться не на жизнь, а на смерть, решить раз и навсегда — кто же из них сильнее?

Однако силы оказались почти равными. Битва стихий продлилась недолго — Мороз и Карачун постепенно начали уменьшаться, вновь принимая человеческое обличье. Два седобородых старца встали друг против друга — лицо одного исказилось страданием и желанием отмстить, на другом читалось злое упрямство и готовность лечь костьми, но не пропустить никого через границу.

— Карачун, почему?! Пропусти! Я лишь расправлюсь…

— Не обсуждается, — угрюмо ответил Карачун, готовый в любой миг взметнуться прежним бураном и продолжить битву. — Ты не пройдешь.

Огромные кулаки Ледяного Старца сжались, плечи задрожали в исступлении… но рассудок подсказывал, что это не поможет. В Кащеевом Царстве Карачун одержит верх — здесь он дома, здесь он сильнее.

— Кащей! — прокричал дед Мороз, бессильно глядя на костлявую фигуру, стоящую поодаль. — Кащей! Ты слышишь меня, Кащей?!

— Слышу, слышу, — донесся спокойный голос Кащея.

— Будь ты проклят! Будь ты вечно проклят! Ты отнял у меня последнюю радость в жизни!

— У тебя осталась внучка, — равнодушно ответил бессмертный царь.

— Будь ты проклят!.. будь ты проклят!.. — снова и снова повторял дед Мороз, глядя и не видя, слушая и не слыша. Ледяная борода промокла от горьких слез — гнев начал уходить, дав дорогу неутешному горю. — Я убил бы тебя собственными руками за то, что ты сделал, но… но ты бессмертен… бессмертен… Однако я клянусь ушедшими богами, что не уйду вслед за ними, как намеревался! Я останусь на Руси, останусь до тех пор, пока своими глазами не увижу твою смерть, пока не дождусь дня, когда смогу плюнуть на твою могилу!

— Ждать придется очень долго, — пожал плечами Кащей.

— И уж я постараюсь не дать тебе восторжествовать! — хрипло воскликнул дед Мороз, борясь с душащими рыданиями. — Ты слышишь?! Ты слышишь, что я говорю, убийца?! Эта зима станет самой морозной за последнюю тысячу лет! Мне нет ходу в твое проклятое царство, но и на Русь я тебя не пущу! Я проморожу землю насквозь, укутаю все пятисаженными сугробами, выпущу все ветра на свободу! Ты слышишь?!

Кащей промолчал. Он проводил безразличным взглядом убитого горем Мороза, медленно бредущего прочь по заснеженной земле, отвернулся и свел вместе ладони. Тонкие костлявые пальцы соприкоснулись, и Кащей еле слышно пробормотал:

— Превосходно. Хек. Хек. Хек.

Глава 29

Смеркалось. Тени деревьев удлинились, близилась ночь. По мрачной дубраве неспешно двигались две тени — человеческая и волчья.

Яромир ступал медленно, поминутно опуская нос к земле, принюхиваясь к витающим запахам, вглядываясь в еле видные отпечатки лап. На первый взгляд — следы как следы, с медвежьими схожие. Только вот когтей не видно. А из всех крупных зверей на Руси когти втягивает один только зверь Арысь… да еще сродственник его — дивный кот Баюн.

Иван брел следом, держа наготове огромные железные клещи. Ножны за правым плечом ощутимо толкались — Самосек явно обиделся, что им, благородным мечом, пренебрегли, променяв на ничтожный инструмент кузнеца. Княжич и сам бы предпочел чувствовать в руке успокаивающий холодок кладенца, но ничего не попишешь — кота Баюна велено доставить живым и, желательно, здоровым. А если им займется клинок непобедимого Еруслана… нет, лучше уж не рисковать.

— Здесь, — просипел Яромир, делая стойку, точно охотничий пес. — Выходного следа нет.

Найдя свежий след огромного кота, Иван с Яромиром сначала сделали большой круг по лесу, убеждаясь, что Баюн затаился именно здесь, а заодно осматривая местность. Теперь же они пошли по следу — точнее, волколак шел, а княжич его послушно сопровождал.

Иван закутался в теплый плащ из самой прочной юфти, накрыл голову капюшоном так, что виднелись только настороженные глаза. О прошлом годе ему довелось поучаствовать в охоте на зверя Арысь, и княжич помнил, что зверь это немало опасный — в тот раз он задавил одного из княжьих сокольничих.

А кот Баюн, верно, еще опаснее…

— Усиливается, — подал голос Яромир, втягивая воздух мокрым носом. — Рядом. Слышишь?..

Иван прислушался — и правда, откуда-то издали доносился тихий мурлыкающий напев. Он проникал внутрь, обволакивал разум мягким пухом, призывал лечь на землю и вздремнуть часок-другой…

— Вздень заглушки, — приказал волколак. — И мне тоже помоги.

Иван торопливо заткнул уши восковыми затычками, а другую пару сунул в уши Яромиру — тому было нелегко проделать такое волчьими лапами. Теперь царство звуков для обоих охотников померкло — они словно полностью оглохли. Оставалось полагаться на глаза, да чуткий нос оборотня.

Кошачий след закончился резко, немного не доходя до огромного крековастого дуба. Но Яромир, охваченный звероловным азартом, этого не заметил, продолжая бежать в прежнем направлении. Иван, послушно следуя за ним, прошел мимо этого самого дуба…

И ему на плечи свалилось что-то тяжеленное! Княжич, не удержавшись на ногах, повалился на колени, роняя кузнечные клещи, и взревел от нестерпимой боли — в спину вонзились острейшие когти, с легкостью прорвавшие толстенную юфть!

Кот Баюн прятался в ветвях, поджидая добычу. Он рассчитывал на оленя или изюбра, но не возражал и против человечины. Крадущихся в темноте Ивана с Яромиром кровожадный котище принял за охотника с собакой. Конечно, сначала он некоторое время мурлыкал колыбельную — пусть добыча размякнет, станет сонной и ленивой.

К его беде, ни Иван, ни Яромир этой колыбельной не услышали.

— Мяу-с-с-со-о-о!.. — довольно проурчал Баюн, вгрызаясь в загривок жертвы.

Но его зубы лишь стукнули о железо. Под кожаным капюшоном притаился прочный шишак, надежно защищающий маковку, затылок и плечи.

Оторопевший кот недоуменно рявкнул, чувствуя, как когти отрываются от столь желанного мяса. Иван, постанывая от страшной тяжести, резко выпрямился, подбрасывая зверя кверху. Сил хватило едва-едва — весил Баюн немногим меньше молодого медведя. Каждая жилочка в теле молодого богатыря подрагивала от перенапряжения.

Жалобно мяукнув, громадный котище шваркнулся оземь, приземляясь на все четыре лапы, и только теперь осознал, что наткнулся не просто на припозднившегося охотника. К нему во весь опор мчался огромный волк с человеческими глазами — волколак!

Кот Баюн с шипением подлетел кверху, точно обычный деревенский кошак при виде злой собаки, развернулся и дал деру. На пути встал Иван — но огромный зверь бросился ему на грудь, валя наземь, распорол плащ страшными когтями, оставив глубокие царапины, перелетел через голову и помчался дальше.

Яромир не остановился, даже не сбавил ходу. Он тоже перепрыгнул через упавшего княжича и ринулся вдогонку за Баюном, рассеивая мглу пылающими глазами. Иван досадливо крякнул, поднялся на ноги, держась за израненную грудь, подобрал клещи и похромал за Серым Волком, на бегу нашаривая верный лук.

Кот Баюн как молния бросился спасаться — он делал гигантские прыжки, стараясь выбирать самый непроходимый путь. И поначалу волколак отставал — но Баюн скоро начал выдыхаться, а вот преследователь летел с прежней прытью.

Треугольные уши дивного зверя настороженно поднялись, кошачья морда обернулась назад — Яромир уже почти настиг беглеца. Тогда усталый кот, не успевая уже взобраться на какое-нибудь дерево, шмякнулся на спину, зашипел и выставил вперед лапы с ужасными когтями.

Оборотень, разогнавшийся слишком сильно, прыгнул на него сверху и оказался в неудачном положении. Кот Баюн, лежа навзничь, скогтил Серого Волка, задними лапами приподнимая его на воздух, а передними быстро-быстро полосуя по животу.

Вот тут-то Яромир взвыл! Страшная боль пронизала все тело — когти-ножи Баюна с легкостью распороли волчью шерсть и кожу, едва не вывалив наружу кишки.

Матерый волколак извернулся и клацнул челюстями. Два огромных зверя — черный и серый — переплелись в единый клубок шерсти, катающийся по холодной земле. Когти и клыки мелькали подобно тысяче молний, во все стороны летела выдираемая шерсть и брызгала кровь. Хриплый рык Яромира и утробный вой Баюна слились воедино.

— Яромир, погоди, не мельтеши! — донеслось до Серого Волка. Одна из восковых затычек в пылу драки вывалилась. — Да дай же ты прице… ну… ну… ну где ж ты там… ага!

Свист! Зазвенела туго натянутая тетива, выпуская на волю стрелу с позелененным древком, и кот Баюн жалобно взмяучил — железный шип-наконечник вошел ему точнехонько в крестец. Дурман побежал по жилам, неумолимо подбираясь к сердцу…

Усилием всех четырех лап Баюн отбросил от себя Яромира и отпрыгнул назад. Задние лапы уже подгибались, служили с трудом, грозя вот-вот отказать совсем. Треугольные кошачьи уши прижались к голове, зрачки расширились так, что превратились в сплошные черные озера, из утробы вырывалось сдавленное пыхтение пополам с урчанием.

— Кис-кис!.. Киса!.. — поднял тяжелые клещи Иван, осторожно приближаясь к озлобленно шипящему зверю. — Кис-кис-кис-кис-кис…

— Суки… — процедил кот Баюн, пятясь назад. — Выследили, собаки легавые!.. Небось на шапку, да?! На шапку?! Не подходи, хуже будет!

— Попался!.. — радостно воскликнул княжич, резко подаваясь вперед. — Вяжи его, Яромир!

Одурманенный котище вяло отмахивался, пытался перевернуться на спину, но огромные клещи в ручищах молодого богатыря удерживали его за шкирку, точно малого котенка. Яромир, оборотившийся волколаком, вынул из ивановой котомы толстенные ремни, и теперь сноровисто стягивал ими Баюну лапы. Временами Серый Волк кривился от боли — раны на животе нещадно саднили и кровоточили.

— Суки!.. — слабо прохрипел Баюн, валясь на бок со связанными лапами. — Двое на одного, да?! Справились, да?!

Запыхавшийся Яромир кувыркнулся через голову, становясь человеком. Вывалилась вторая восковая затычка, слишком крупная для людского уха-раковинки. Оборотень охлопал пояс и бока, рассеянно пошарил взглядом по земле, посмотрел на Ивана и беззвучно зашевелил губами.

— Чего-чего?.. — нахмурился княжич, продолжая удерживать дергающегося кота клещами. — Не слышу!

Яромир снова зашевелил губами, раздраженно жестикулируя. Он раскрывал рот все шире и тряс руками — казалось, что оборотень кричит во всю мочь, но до Ивана не доносилось ни звука.

— Да не слышу я ничего! — наконец рассердился княжич. — Сейчас, погоди…

Он опасливо выпустил клещи, на всякий случай водрузив их Баюну на спину, и вынул из ушей воск.

— …затычки вынь, дурак!!! — тут же оглушил его дикий рев. — А, ну наконец-то… Где колпак?

— Какой колпак?

— Который я тебе вместе с ремнями давал.

Иван утер сопли рукавом и напряженно наморщил лоб, пытаясь припомнить, о каком колпаке идет речь. Яромир нетерпеливо переминался с ноги на ногу, бросая косые взгляды на одурманенного Баюна.

— А, я его, кажись, выронил, когда на меня этот котяра свалился! — наконец вспомнил княжич.

— М-м-м… ладно, постереги его, я сбегаю, поищу…

Оборотень ринулся обратно к дубу, на котором сидел Баюн, но пробежав несколько шагов, вернулся и ткнул княжичу в грудь пальцем:

— Смотри, Иван, кота развязывать не вздумай!

— Да ты чего?..

— Так просто — упреждаю… С тебя станется!

Иван обиженно засопел, глядя в спину оборотню, на бегу перекидывающемуся волком. Яромир все еще слегка прихрамывал, держась за живот, но уже куда меньше — раны успели зарасти свежим мясом, покрыться розоватой кожицей. Шрамы останутся еще на недельку-другую, а потом исчезнут и они.

Оставшись наедине с Баюном, княжич, недолго думая, уселся на него, как на скамью. Земля-то сырая, холодная, грязная, а кот — он теплый, мягкий, пушистый. Оцарапать не оцарапает — лапы-то связаны, да и дурман еще действует.

Теперь, когда все успокоилось, Иван сумел рассмотреть дивного зверя как следует. И, надо сказать, остался чуточку разочарован. Ну, кот. Ну, здоровенный — поменьше медведя, но побольше волка. Шерсть черная… хотя, скорее, все-таки темно-серая. Ночь, цвета плохо различаются. На спине полоски, на морде шрам, на боку рубец застарелый, правое ухо чуток надорвано, кончик хвоста отрублен чем-то острым. Видно, что повоевал котище на своем веку, во всяких стычках побывал…

Однако ж больше ничего особенного. Даже глаза — обычные кошачьи, а не человеческие, как у оборотней. Мерцают во тьме зеленые огоньки, и только-то.

— У меня стрела до сих пор в заднице?.. — вяло пробурчал Баюн, глядя мимо Ивана.

— Не-а, вывалилась давно, — помотал головой тот. — Неглубоко вошла — так, оцарапала чуточку.

— А почему я ее тогда чувствую?..

— Это зелье дурманное.

— А-а-а, вот почему у меня лапы не шевелятся…

— Не-а. Лапы у тебя не шевелятся потому, что связаны.

— Ну так развяжи.

Иван послушно потянулся к ремням, даже начал было распутывать, но тут же отдернул руки и возмущенно завопил:

— Ага, хитрый какой! Обмануть вздумал?!

— Развяжи, Иван! — вкрадчиво мурлыкнул Баюн. — Развяжи меня, а я тебе песенку спою!

— Песенку?.. — засомневался княжич. — А хорошую?..

— Хорошую… — ухмыльнулся Баюн. — Вот сам послушай…

Треугольный кошачий рот раскрылся, блеснув острейшими клыками, и оттуда полилась сладкая благозвучная колыбельная, так и приглашающая закрыть глаза и вздремнуть часок… а лучше денек…

Пошел котик во лесок, — Нашел котик поясок, Чем бы зыбку подцепить Да Ванюшку положить. Ваня будет спать, Котик Ваню качать. А котик его качать Да, серенький, величать. — Сон да Дрема, Усыпи мое дитя. — Пошел котик во торжок, Купил котик пирожок. Идет котик по лавочке, Ведет киску за лапочку. Ходят вместе они — А ты, маленький, усни…

Иван слушал, слушал, слушал… слушал… слушал… слушал… перед глазами все поплыло… нахлынула темнота… а потом его кто-то с силой пнул под зад.

Он охнул, кое-как разомкнул очи, отчего-то оказавшиеся наглухо закрытыми, и неожиданно сообразил, что уже давно лежит на жесткой земле, а Яромир невозмутимо связывает кота Баюна новыми ремнями.

Старые тот почти перегрыз — еще чуть-чуть, и лопнут.

— Это ты меня пнул? — потер ушибленную задницу княжич.

— А кто же еще? — насмешливо прищурился оборотень. — Тебе для чего заглушки ушные дадены были, дурак? Или не знаешь, что Баюн своим пением хоть целое войско усыпить может?.. Запоздай я на минутку — он бы ремни перегрыз… а потом и горло тебе…

— Сука!.. Собака продажная!.. — процедил кот уже совсем не таким сладким голоском, каким пел колыбельную. — Ничего, придет час, посчитаемся еще, перевертыш поганый…

— Может быть, — пожал плечами Серый Волк, нахлобучивая Баюну на голову хитрый колпак. — Хм… Хорошие ковали во Владимире — точь-в-точь по мерке сделали… Нигде не жмет?

— Фу-бу-фу-ву!.. — невнятно донеслось из-под колпака.

— Чего-чего? — открыл оконце Яромир.

— Сука! — рявкнул кот Баюн.

— Это мы уже слышали, — разочарованно закрыл оконце Яромир. — Ну что, Иван, поздравляю! Третью задачку выполнили — теперь-то уж Всеволод не отвертится, придется ему дочку отдавать…

— Ага, придется, — согласился Иван. — А про Кащея-то его спросить бы, а?..

— Ах да, — спохватился Яромир, снова открывая оконце в колпаке. — Ау, киса, ты как там, живой?

— Сука! — в бессчетный раз обругал его Баюн. — Леший-батюшка, помоги, заступись, злые люди над котиком неповинным изгаляются!..

— Не надрывай горло — Ерофей-мученик прошел, лешие все дрыхнуть улеглись. Теперь их до весны не докричишься, — лениво ответил Яромир, выискивая среди пожухлой травы стебелек покрепче. Найдя такой, он сунул его в зубы и улегся на землю, устремив глаза к звездам. — А коли опять колыбельную петь вздумаешь — зубы повыбью, понял?

— Теперь что же — на шапку меня, да? — зло прошипел Баюн, безуспешно пытаясь растянуть ремни на лапах. — Суки!

— Ты лучше поблагодари, что мы на тебя капканов ставить не стали, — усмехнулся Яромир. — Не люблю я их чего-то в последнее время…

— Зовут тебя как, перевертыш? — перебил его Баюн. — Какого ты роду-племени? Чтоб мне знать, на кого зуб точить…

— Зовут меня Яромиром, роду-племени я славного, древнего, прихожусь родным сыном Волху Всеславичу, — степенно ответил оборотень. — Со мной — Иван, сын Берендея, покойного князя тиборского. А изловили мы тебя не по собственному хотению, но по велению Всеволода Юрьевича, князя Владимира и Суздаля…

— Так что на него зуб и точи! — влез Иван.

Глазные дырки в железном колпаке ярко засветились — зрачки огромного кота сузились до тоненьких ниточек. Он подозрительно осмотрел своих поимщиков с головы до ног и задумался, тяжело урча.

— Да, я знаю про вас сказки, — наконец промолвил он. — «Сказ о том, как Яромир Серый Волк на закат путешествовал, да в земле Баварской вервульфа в честном двобое загрыз». «Сказ о том, как Яромир Серый Волк к бабе-яге в полон попал, да ножа отцовского лишился». «Сказ о том, как Яромир Серый Волк с ведьмаком коварным бился, да серебряным кинжалом тяжко ранен был».

Яромир невольно коснулся старого рубца на левой скуле и озадаченно нахмурился. Действительно, этой отметиной его украсил ведьмачий кинжал. Известное дело, серебро ранит сразу обе личины оборотня, поэтому после него раны заживают так же медленно, как у обычных людей, а шрамы не рассасываются, остаются навсегда. Любой оборотень предпочтет десяток обычных стрел одной серебряной.

— Откуда узнал? — ровным голосом спросил Яромир.

— На то я и Баюн, чтоб сказки рассказывать… — вкрадчиво промурлыкал кот. — У меня таких историй мно-о-о-ого…

— А про меня есть? — загорелся Иван.

Баюн окинул его снисходительным взглядом и лениво изрек:

— Меньше. Молодехонек ты уж очень — мало про тебя пока что сказать можно… Хорошей сказке устояться нужно — хоть годика три… Но из раннего… м-м-м… да, есть кое-что. Правда, не сказки, а побасенки — только чтоб мужикам ржать. «Сказ о том, как из-за княжича Ивана шесть красных девиц в одну ночь девицами быть перестали». «Сказ о том, как княжич Иван домового поймал, да по лбу от него схлопотал». «Сказ о том, как княжич Иван да воевода Самсон друг друга за женщин приняли»…

— Вранье! Все вранье! — истошно завопил Иван, страшно покраснев. — Не было такого, не было, никогда не было!

— Ну-ка, ну-ка… — заинтересовался Яромир. — Ну-ка, поподробнее…

— Да он же все врет, врет, врет, ВРЕТ!!! — не унимался княжич.

— В моих сказках только правда! — напыжился Баюн.

— Давай уже, рассказывай, как там дело было! — пододвинулся поближе усмехающийся Яромир.

— А дело было так, — замурлыкал вредный котище. — Состарился воевода Самсон на службе княжьей, овдовел. Ну и известно — седина в бороду, бес в ребро. Женился во второй раз — на Дуняше, ключницы своей дочке. Ну, девка молодая рада-радешенька — у воеводы хоромы богатые, мошна тугая, да и собой мужчина видный, богатырь на загляденье, хоть и не мальчик уже. А только со временем скучать начала — у мужа старого на уме только ратные дела, к женским ласкам поостыл уже, да и силы все ж не те, что в молодости. Принялась Дуняша потихоньку на сторону поглядывать — сначала вприглядку, а там все чаще и чаще. Молодка она была прилежная — то и дело с кем-нибудь прилечь норовила. Да и ходить далеко не надо — чай, муж не кто-нибудь, а воевода княжий, над всей дружиной начальник. Парней лихих в дружине хватает… И вот положила Дуняша глаз на княжьего меньшого брата — Ивана свет Берендеича. Зазвала милого дружка к себе в светлицу — ночью наказала приходить, когда все спать лягут. Три раза повторила — во второе окно справа лезть. Да только этот дурак все едино обсчитался и в третье залез. А то было окно самого воеводы Самсона… Ночка выдалась темная — ни зги ни видать. Полез Иван к воеводе под бочок — а тот очи продрал, да спросонья решил, что это женка его, Дуняша. Обняли они друг друга, слова шепчут ласковые — а сами чуют, что не то что-то деется… А уж как нащупали друг у друга то, чего ни у одной женщины не встретишь…

— ВРАНЬЕ!!! — истошно завизжал Иван, страшно топая ногами. — Вранье! Вранье! Вранье! Не было такого! Никто не видел! Не было!

— А дальше, дальше? — отмахнулся от него Яромир. — Дальше-то что было?

— Из окна я выпрыгнул дальше… — убито ответил вместо Баюна Иван, опустив очи долу. — Да и дал деру. К Дуньке с тех пор на перестрел не подхожу! А жалко — ладная она молодка, ядреная, краснощекая…

— А Самсон Самсоныч что?..

— Воевода Самсон — муж не самый глупый, — мурлыкнул кот Баюн. — Долго думал, да все-таки догадался, что гость ночной не к нему являлся, а к жене молодой. Однако ж шуму поднимать не стал — решил не выносить сору из избы. Только задал Дуняше своей взбучку, выбил из нее дурь, тем дело и кончилось. Блудить она не бросила, но наглости все же поубавилось…

— Хорошо хоть, не вызнал он, что то я был… — поежился Иван.

— Ошибаешься, вызнал… — ехидно засверкал глазами Баюн. — Говорю же, воевода Самсон — муж не самый глупый. Он не только рати водить умеет. Посмотрел он наутро следы под окном, нитку нашел красную от рубахи, видоков поспрошал, все тихонько расследовал — и точно удостоверился, что был то не кто-нибудь, а княжич Иван по прозвищу Дурак… Впрочем, он с самого начала на тебя и подумал.

— А… а… а что же он… что же он тогда… — начал задыхаться Иван, оттягивая бархатный воротник.

— Да говорю же — решил сор из избы не выносить. Стыд-то какой — у воеводы не жена примерная, а женка блудящая! Сраму не оберешься — ославят, освищут! Да еще конфуз какой вышел — сам воевода с полюбовником ейным в одной постеле очутился, трогали друг друга за всякие места! Позорище страшенное! Вот и смолчал воевода, сделал вид, что вовсе не было ничего.

Яромир мелко трясся, чуть ли не захлебываясь от смеха. Иван, красный как рак, тоже мелко трясся, но не от смеха, а от стыда.

— Не видел же никто… — простонал он. — Темно же было…

— Да воевода уж позабыл давно, — утешил его кот Баюн. — Расквитался и позабыл.

— Как расквитался?!

— А помнишь, через три седмицы после того случаю он тебе на учебном двобое руку дубиной переломил?

— Так он нарочно?! — выпучил глаза Иван. — А сказал — нечаянно! Еще ведь извинился, гадюка такая, прощенья попросил!

Яромира наконец-то прорвало — оборотень повалился ничком и начал колотить кулаками по земле, заливаясь хохотом. Из глаз у него текли потоки слез, лицо приобрело густой свекольный оттенок.

— Чего ты ржешь-то, волчара? — обиженно утер нос рукавом Иван.

Вволю насмеявшись, Яромир уселся на корточки и уже привычно затянул потуже ремни на лапах Баюна. Хитрый котище, рассказывая сказку про Ивана, одновременно потихоньку ослаблял путы.

— Сука, — мрачно мяукнул Баюн, когда ремни вновь заняли прежнее место. — Ты, перевертыш, учти — доброй волей я с вами не пойду, на руках тащить придется. Или за вами щас телега приедет?

— Ну, телега не телега… — уклончиво пожал плечами Яромир. — Ты за нас не беспокойся — это уж наша печаль, как тебя во Владимир доставлять… А пока давай еще побалакаем. Ты о нас, похоже, много всякого знаешь… откуда?

— Да, откуда?! — присоединился княжич. — Не было же тебя там!

— Иван…

— Да говорю же — не было! Неужто я б этакого кошака здоровенного не приметил?! Никто меня не видел!

— Иван…

— Что, думаешь, я вру, да?! Как что, так сразу Ванька врет, Ванька брешет, Ваньке почудилось все, Ванька — дурак набитый, дубина стоеросовая!..

Яромир замолчал и сунул в рот травинку, растянувшись на земле. Иван недоуменно покосился на него, почесал в затылке и тоже замолчал.

— Успокоился? — лениво спросил оборотень, жуя травинку.

— Вроде…

— Тогда закрой рот и открой уши. Послушаем, что нам Баюн… а отчество есть?.. расскажет. Кто таков, откуда взялся, где так ловко навострился сказки слагать…

— Нету отчества, — угрюмо ответил кот. — Не знаю я, кто у меня батюшка с матушкой. Я себя и котенком-то не помню — просто очнулся как-то раз посреди дремучего леса, а в голове пусто так, свежо, просторно… Кто таков — не ведаю. Откуда взялся — не ведаю. Как будто и не было меня на свете до того дня — а потом вдруг взял да и появился откуда-то. Обо всех все ведаю — стоит только имя чье-то услышать, как сразу все интересное про него расскажу… сам не знаю, как у меня так получается. А вот о себе самом — ничего… А ведь я ж не простой зверь — сами видите… Нету других таких на свете — и не слышал никто никогда о других Баюнах… Будто с неба я свалился.

— Понятно, — задумчиво поджал губы Яромир. — Грустная история, сочувствую. Только знаешь — прекрати уже ремни растягивать. Я не ленивый — перетяну наново, не погнушаюсь… Иван, у тебя пожрать еще осталось?

— Откуда? — грустно перевернул пустую котому княжич. — В дороге все съели… Надо было больше взять.

— Ладно, потерпим пока. Значит, говоришь, про кого угодно сказку рассказать можешь?..

— Ну… пока что про всех удавалось… — настороженно ответил Баюн. — Всего, конечно, не расскажу — только самое интересное… Тут тоже свои правила есть… хитрые… Если в сказке ничего занимательного нет — это и не сказка вовсе, а летопись. Летописями пусть монаси занимаются — им привычнее.

— Общую идею я понял, — кивнул Яромир. — Ну что, Баюн, расскажи-ка нам сказку про Кащея свет Виевича, которого Бессмертным прозывают…

— О-о-о, чего вам понадобилось-то! — сверкнул зелеными глазищами кот. — Ну что ж, можно и про Кащея… а что именно? Про него у меня сказок столько, что все рассказать — и жизни целой не хватит. Очень уж долго Кащей живет — с ним столько всякого происходило, что на целое княжество хватит…

— Про смерть кащееву расскажи.

— Не могу! — насмешливо мурлыкнул Баюн. — Смерть к Кащею пока не приходила. Может и вовсе никогда не придет — он же бессмертный…

— Ты не дуркуй зря, — спокойно ответил Яромир. — Прекрасно же понимаешь, что я имею в виду. Про остров Буян рассказывай — правда ли, что Кащей там свою смерть схоронил?

Кот Баюн замялся. Огни в глазницах железного колпака потухли — пушистый сказочник закрыл глаза. Тут даже Иван сообразил, что их пленник что-то знает, да только говорить не хочет.

— Иван, а Иван!.. — весело окликнул его Яромир, затаенно ухмыляясь в кулак.

— А?

— Ты куда клещи девал?

— Да вон они, под деревом валяются…

— Тащи сюда!

— Зачем?

— Тащи-тащи… Сейчас будем цирюльным ремеслом заниматься — лишим котика главной гордости!

— Усов, что ли? — насторожился Баюн.

— Нет. Того, чем ты котят делаешь.

— Сука!!! Собака легавая, перевертыш поганый!!! — начал брызгать слюной кот.

— А что ты так испугался? — притворно удивился Яромир. — Сам же сказал — ты такой на свете единственный. Значит, эти меховые шарики тебе ни к чему — только за кусты цепляться… Ты нас еще благодарить потом будешь!

— Отпустите меня, суки, я вам песенку спою! — жалобно взмолился кот.

— Знаешь, Иван, я думаю, даже хорошо, что Баюн на всем свете только один, — задумчиво выпятил губу Яромир. — Грубый он какой-то. Обзывается все время словами нехорошими. Не нравится он мне.

— А еще сказочник! — поддакнул Иван. — Сказочники добрые должны быть! Как вот дед Боян или Пелагея, нянька моя ранешняя…

— А вы их тоже собаками затравите, стрелу в задницу всадите, а потом свяжите и мешок на башку напяльте, — процедил Баюн. — Вот тогда посмотрим, какие они добрые будут…

— Собаками мы тебя не травили, — спокойно возразил Яромир. — Мы тебя волколаком травили.

— И на голове у тебя вовсе даже не мешок, а колпак железный, — радостно добавил Иван.

— Утешили… — злобно заурчал кот.

Яромир подтянул к себе кузнечные клещи и с намеком перекусил ими дубовый сук. Иван невольно поморщился.

— Обложили со всех сторон, суки… — тоскливо посмотрел на злополучную ветку Баюн. — Ладно, раз уж ничего с вами не поделаешь… На море, на океане, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь — всем камням земным отец. У этого камня нужно встать лицом к восходу и пройти три версты, три сажени, да еще три шага — там будет вечнозеленый дуб. С другим не перепутаете — он там на острове вообще единственный дуб, других отродясь не было. Высокий-превысокий, старый-престарый, растет там уже три тысячи лет с гаком. В кроне у него, на самой толстой ветке висит громадный сундук железный, булатными обручами окованный. В том сундуке медведь, в медведе заяц, в зайце утка, в утке каменное яйцо, а в яйце смерть кащеева…

Яромир подождал продолжения. Продолжения не было — Баюн молчал, явно уверенный, что все уже сказал.

— И все? — наконец открыл рот оборотень. — Так просто? Просто висит и все — ждет, пока кто-нибудь за ним явится?

— Ну не просто, конечно, — ухмыльнулся Баюн. — У самого дуба стража стоит надежная — сколько веков прошло, никто пока мимо них не прошел…

— Что за стража?

— Дивии-кладохраны. Да не простые, а огромные — сами ростом с дерево. Из лучшего железа откованы, ни днем ни ночью глаз не смыкают, стерегут сундук с яйцом каменным, никого к нему не подпускают. Называют их Косарями — за то, что вместо рук у них лезвия вострые, всякого рассекут-разрубят.

— И сколько их там?

— Когда-то было четверо. Но в стародавние времена случился на Буяне один богатырь — одного Косаря одолел, голову ему отсек… но и свою тоже потерял. Осталось стражей трое. А при князе Ярославе заплывали на остров корабельщики — за водой. Набрели на тот дуб случайно, увидели сундук — решили, что в нем злато-серебро. Кознодейством хитрым сумели еще одного Косаря загубить… но и сами все на том месте полегли. Так что с тех пор Косарей всего двое осталось.

— Ладно, допустим… А теперь расскажи-ка, что за смерть у Кащея, и как она на том дубу оказалась, — прищурился Яромир.

— Смерть-то?.. Чай, известно, какая у Кащея смерть… Игла железная. Согнешь ее — Кащея корчи колотить будут, переломишь надвое — совсем помрет.

— И почему? Почему Кащей вдруг помрет из-за какой-то иголки? Откуда она там взялась? Раз на страже дивии, значит, сам Кащей этот сундук и повесил. Зачем? Для чего?

— Зачем и для чего? — злобно осклабился Баюн. — Вы в самом деле хотите знать?

— Конечно! — возмутился Иван.

— Ну что ж, раз уж так хотите… Извольте, расскажу. Кащей — бессмертный, убить его никак невозможно…

— Про это и так все знают, — перебил Баюна Яромир.

— Конечно. Только вот никто не знает — отчего он такой бессмертный. А ключ тому — старый-престарый колдунский способ. Душу свою отдельно от тела хранить — в предмете каком-нибудь. И жить тогда можно долго-предолго — пока предмет этот невредим. Вот некоторые колдуны так и делают — колдовством черным жизнь продлевают, по кольцам да склянкам волшебным смерть свою хоронят. Ни старость их не берет, ни болезни. А Кащей вдобавок всех обскакал — какой-то особенно хитрый способ выдумал, путами чародейскими ту иголку с телом своим связал. Так что он не просто бессмертный — а самый бессмертный из всех. Хоть дотла его сожги — мгновенно в прежний вид вернется. Да еще все силы его телесные возросли тысячекратно — булатный столб в узел завяжет, птицу на лету обгонит…

— Так вот оно в чем дело… — присвистнул Яромир. — Да уж… Я, конечно, догадывался, что здесь что-то такое… Ладно, а в чем подвох?

— Какой подвох?

— Если б в этом способе никаких подвохов не было, им бы все колдуны поголовно пользовались, — спокойно пожал плечами волколак. — Да и вообще — в чернокнижии куда ни плюнь, так везде какая-нибудь каверза таится. За все платить приходится.

— Правильно мыслишь, перевертыш… — мурлыкнул Баюн. — Есть подвох, и немалый. В волшбе даром ничего не дается. А черное колдовство — самое каверзное, самое подлое. Дает щедро, а отнимает еще щедрее… Немногие на такое решаются — душу свою отдельно от тела держать. Тяжело это, тяжело и болезненно — самое себя в клочья разрывать. Это означает перестать быть собой, утратить человечность, превратиться в чудовище — бездушное, бесчувственное, бессердечное. Будешь хоть и живой… но все равно что мертвый.

— Не всякий решится, — криво усмехнулся Яромир.

— Не всякий. Вот Джуда-колдун тоже такое себе наколдовал по кащееву примеру — но осторожненько, с оглядкой. Он не всю душу припрятал, а только частицу малую — оттого убить его все же можно, хотя и очень непросто. Да и стареть он по-прежнему стареет… хотя и медленней раз в десять. Однако ж зато и нрав у него прежний остался — злонравный, жестокосердный, на сласти телесные падкий… но он и раньше таким был. Каким Джуда прежнюю жизнь жил, таким же и нынешнюю живет, ничуточки не изменился.

— А Кащей, значит, не побоялся целиком…

— А чего ему бояться? Кащей — он непрост, непрост… Как и я — единственный в своем роде. Батюшка у него — Вий Быстрозоркий, демон подземный. А матушка — Жива Красопаня, богиня небесная. Бессмертным-то он и раньше был — с такими-то родителями! Богорожденный, не хвост свинячий! Да вишь, мало ему показалось, пожадничал, решил вообще от всех возможных бед уберечься, вот и отковал себе иголочку волшебную… Так что теперь он бессмертный из бессмертных, неуязвимый из неуязвимых — на всем белом свете нет ему ни преград, ни соперников. Один-единственный остался способ ему навредить — та самая иголка. Правда, сил на некоторое время можно лишить — чарами особыми — да только это ненадолго. Убить ведь все равно не выйдет — полежит Кащей некоторое время бессилком, оклемается, да и встанет таким же, как был. А коли ему воды дать напиться — так и еще раньше подымется. У воды мощь великая, животворящая…

— А на дуб-то зачем эту иголку повесил? Лучше б под подушкой держал…

— Да нет, не лучше. Остров Буян — средоточие волшебства, одно из последних Дивных Мест. Там эта иголка сильней всего действует, от камня Алатыря мощь берет неисчерпаемую. Оттого-то Кащей столь силен, оттого и возрождается с такой прытью. Еще действеннее было бы разве что в самом Ирие, да только туда Кащею путь заказан…

Яромир помолчал, задумчиво жуя травинку. Иван тоже молчал, жалобно глядя на друга-оборотня — сам-то он даже не пытался понять, о чем рассказывает всезнающий кот, понадеявшись на сметливого товарища. У того опыта жизненного больше, да и голова лучше работает…

— Еще что-нибудь полезное знаешь? — наконец открыл рот Яромир.

— Все, что знал, сказал, — скучным голосом ответил Баюн. — Дальше сами разбирайтесь.

Серый Волк сурово щелкнул клещами.

— Хоть режьте меня, хоть вешайте, хоть водой мойте — больше ничего не знаю, — равнодушно откликнулся Баюн. — Отправитесь на остров Буян — найдете дуб, на дубу сундук, в сундуке медведь, в медведе заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце смерть кащеева. На этом сказка вся.

— Врешь ведь, поди…

— Кот Баюн отродясь не врал — всю жизнь только правду сказывал, — гордо промурлыкал котяра.

— Ну, все когда-то бывает в первый раз… Как думаешь, Иван, поверим этой кисе?

— А что ж делать-то? — утер нос рукавом княжич. — Нечего делать-то. Коли уж он единственный, кто доподлинно о кащеевой смерти ведает, так особо перебирать не приходится — либо так, либо никак… А не то худо будет.

— Устами Ивана глаголет сама истина… — медленно кивнул Яромир. — Правда, сумбурно и бестолково, но все же глаголет.

— Ну что, довольны, суки? — сердито замахал хвостом Баюн. — Получили, что хотели? Тогда развязывайте. Недосуг мне с вами, дел по горло…

— А вот мы тебя сейчас к князю Всеволоду отвезем — он тебя и развяжет… — хлопнул его по пушистому боку Яромир. — Ишь, жирку-то нагулял, мордатый…

— Сука! Не пойду я с вами, не пойду!.. Не заставите!

— А мы и не собираемся, — отмахнулся оборотень, прикладывая ладонь ко лбу. — Иван, глянь — это не за нами?..

— За нами! — обрадовался княжич, поднимаясь на ноги и отряхивая задницу, испачканную землей.

На восходе занималась заря. Ночной мрак рассекли первые лучи неласкового осеннего солнышка. И в этих лучах отчетливо проявилась избушка на курьих ножках, торопливо семенящая меж деревьев. В окне виднелось улыбающееся старушечье личико.

— Ау-у, бабуля, дуй сюда!.. — замахал руками Яромир.

— Спешу, яхонтовый!.. — откликнулась Овдотья Кузьминишна.

Изба протиснулась между двух старых дубов, аккуратно переступив через огромный корень, и замерла как вкопанная. Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла предовольная баба-яга, на ходу вытирая руки о полотенце.

— Что, касатики, изловили-таки котика? — добродушно спросила она, с силой ударяя ногой по нижней ступеньке.

От удара раскрылась складная часть крылечка, опускающаяся до земли. Отправляясь в путешествие избушкой, бабы-яги, конечно, всегда его поднимают — чтобы не цеплялось в дороге за что попало.

— Давайте, молодцы, затаскивайте его! — скомандовала старуха, открывая дверь пошире.

Иван с Яромиром поплевали на ладони, встали по разные стороны от Баюна и сунули руки ему под живот. Там их пальцы встретились и покрепче ухватились друг за друга.

— Раз-два, взяли!.. — просипел Яромир.

Княжич с оборотнем крякнули, поднатужились и потащили здоровенного кота в избу. Тот орал, шипел, матерно ругался и сучил связанными лапами, но в конце концов все же оказался на чисто выметенном полу бабкиной хибары.

Хозяйкин кот при виде чужака возмущенно зашипел, черная шерсть встала дыбом, хвост лупил из стороны в сторону, глаза метали искры. Маленького зверька отнюдь не обрадовала встреча с таким огромным сородичем.

— Связали крепко ли? — придирчиво проверила ремни Овдотья Кузьминишна. — Вот уж вправду кошак так кошак — прямо-таки царь-кот! Насчет Кащея-то его выспросили?

— Первым делом, — кивнул Яромир. — Ну, бабуль, давай — что есть в печи, на стол мечи!

— Да я мигом, яхонтовый! — захлопотала старушка. — Ступайте в байну покудова — все готово, все истоплено. Потом покушаете, и на боковую — притомились, чай, всю ночь-то не спамши?

— А может, сначала покушаем? — предложил Иван.

— Грязные, вонючие, только с охоты — да за стол?! — возмутилась баба-яга. — Не пущу! Щас помелом в корыто загоню, коли по своей воле не хотите!

— Да ты что, бабушка, это ж я так, шуткую!.. — испугался княжич, хватая со стола черствую горбушку — для банника.

— Эх, ягуся, и ты против меня?.. — тоскливо провыл из-под железного колпака кот Баюн, когда Иван с Яромиром скрылись в парной горнице. — Все против меня, суки… Чует сердце, быть мне шапкой боярской…

— Может, и так, а может, и нет, — откликнулась Овдотья Кузьминишна, складывая крыльцо. — Чай, княже владимирский не совсем уж дурак набитый, не станет такого редкого котика на шапку пускать…

— Значит, в цепи закует и на потеху выставит, — угрюмо прошипел Баюн. — Хрен редьки не слаще.

— Ну, там видно будет, — заперла дверь баба-яга. — Н-но, куроногая, поехали! Прямой дорожкой в стольный град Владимир! Эх, давненько я к князьям в гости не заглядывала!.. Надо бы пирожков напечь…

Глава 30

Над Владимиром-на-Клязьме разносился колокольный перезвон. Далеко на восходе занималась заря. А на княжье подворье важно вступало невиданное чудо — ходячая изба.

Путь от Мурома до Владимира затянулся почти на сутки. Жалеючи спящих Ивана с Яромиром, баба-яга не слишком погоняла свою диковинную избушку. По шажочку, по шажочку — вот и верста долой, а за ней и другая.

По улицам изба пробиралась тишком, под покровом темноты, сопровождаемая княжьими гриднями. А не то как набегут зеваки большие и малые, так не порадуешься. Всякому ж любопытно на эдакую невидаль подивиться!

Разбуженный спозарань Всеволод выходил во двор пасмурный, угрюмый, обреченно опустив очи долу. Тиборский княжич вновь воротился до срока — значит, и в третий раз задачка успешно выполнена, можно даже не проверять. Все, дальше выкручиваться никак невозможно — и без того уже за спиной шепчутся недоуменно.

Надо было, конечно, с самого начала приказать что-нибудь вовсе невыполнимое — хрустальный дворец в одну ночь выстроить, за один день поле засеять и урожай с него собрать или, скажем, стадо быков в одну харю сожрать… Да кто ж мог знать, что этот желтоглазый дружка такой пронырливый?! Князю все же хотелось соблюсти какую-то видимость — мол, все честно, испытания хоть и сложные, но человеку справиться под силу…

Весь замысел испортила темная лошадка — этот самый Яромир! Всеволод нисколько не сомневался, что без умелого помощника княжич Иван ни за что не сумел бы раздобыть молодильное яблоко, золото водяного… а теперь вот еще и кота Баюна.

Да, без умелого помощника… без умелого помощника… На чело князя Всеволода вдруг набежала тень, а губы задрожали в кривой ухмылке — голову посетила неожиданная мысль…

Выкрутиться-то не так уж и трудно!

— Добро пожаловать, гости любезные! — уже совершенно приветливо молвил он, поднимая глаза. — Ба-ба-ба, да кого же я вижу?! Ты ли это, бабуся?!

— Я, я, милок! — отозвалась Овдотья Кузьминишна, спускаясь по крыльцу с полным блюдом горячих пирожков. — Давненько не виделись, давненько! Соскучился ли?..

— Да как же не соскучиться, бабуся?! — с искренней радостью обнял старушку великий князь. — Почитай, лет тридцать не видались — а ты все прежняя, ничуточки не переменилась! А я вот постарел, постарел…

— Ау, княже! — окликнул его Яромир. — Принимай добычу охотничью! Мы жизнями своими рисковали, сквозь огонь-воду прошли, но кота Баюна тебе все ж добыли!

— Да-да, хорошо, положите там где-нибудь… — рассеянно отмахнулся Всеволод, жуя пирожок с черникой. — Ну, бабусь, порадовала! Ты уж у меня теперь погости — а то все одна да одна в чащобе своей…

— Погощу чуток, погощу, а как же! — охотно пообещала старушка, семеня рядом с князем. — Сейчас вот только избушку выведу из города — неуютно ей в стенах-то…

— Выведи, бабуся, конечно, — согласился князь. — А ступа-то у тебя еще на ходу?..

— На ходу, милок, на ходу, а как же!

Четверо дюжих гридней опасливо взялись за громадного кота. Тот сонно урчал, подергивая лапами, — за время пути бабка так напичкала его сметаной, что пушистый живот раздулся пузырем.

— Яромир, а Яромир! — недоуменно обратился к оборотню княжич, придерживая кошачью голову.

— М-м?..

— А чего это князь бабушку-ягу так привечает? Точно родную!

— А сам-то как думаешь? Это ноне Всеволод Юрьевич седой да важный. А лет тридцать назад был он такой же, как ты нынешний, и тоже все странствовал где-то. В отрочестве в Царьграде жил, потом на Киев с братьями ходил — Андреем, Михалком… Довелось ему и по лесам побродить, у Овдотьи Кузьминишны погостить… Она ему, помнится, пособила тогда здорово — научила, как клад богатый заполучить… Давайте, други, сгружайте кису!.. Раз… два…

— Ф-фух!.. — одновременно выдохнули гридни, бережно опуская Баюна у корней огромного дуба.

К работе приступили кузнецы. Железный колпак аккуратно распилили и сняли, но взамен на горло диковинного кота лег толстенный ошейник с двумя петлями. На этих петлях сомкнулись звенья тяжелой позолоченной цепи, обвивающей древесный ствол двойным кольцом.

Теперь кот мог свободно ходить круг дуба, даже лазить по нему, но отойти от ствола дальше чем на сажень не позволяла цепь.

— Княже, готово!.. — пробасил воевода Дунай, лично проверив прочность цепи. — Не вырвется кошак!

— У-м-м, хорошо… — невнятно пробурчал Всеволод, жуя пирожок с брусникой. — Сейчас иду…

Воевода осторожно перерезал ремни на Баюне остро наточенным копьем, благоразумно не приближаясь вплотную. И не зря — как только когтистые лапы освободились, ужасный зверь тут же вскочил и бросился на воеводу, злобно шипя и бия хвостом.

Однако цепь натянулась, и Баюн повис на ней, болезненно хрипя. Он попятился назад, уселся на пушистую задницу и бешено засверкал глазами.

— Суки… — еле слышно пробормотал громадный кот. — Живодеры поганые…

Вокруг него уже начал собираться народ. Бояре, гридни, простые холопья — все одинаково ахали и показывали пальцами, рассматривая невиданное чудище. Кот Баюн презрительно зафырчал и отвернулся.

В толпе образовался проход — вперед вышел сам великий князь. Он без особого интереса окинул котяру взглядом, дожевывая последний пирожок — с морошкой, облизал жирные пальцы и лениво спросил:

— Знаешь, кто я такой?

— Сука! — рявкнул Баюн.

— Ой, княже, да он и вправду тебя знает! — тоненько запищал Мирошка.

В толпе послышались сдавленные смешки. Князь Всеволод с каменным лицом вздел ладонь, и все мгновенно затихло.

— Так… — недобро процедил князь. — Вот вы, значит, как… Ну давай, кот Баюн, покажи большую страсть!

— Фр-р-р-р… — тихо-тихо прошипел Баюн, насмешливо щуря зеленые глазищи. — Разбежался, толстопузый…

— Но-но! — невольно потрогал живот князь. — До чего же нахальная кошка… Ну же, раззадорьте мне его!

Вперед выступили трое молодых гридней с рогатинами. Оставаясь вне досягаемости ужасных когтей и зубов Баюна, они тыкали его заостренными палками и глупо гыгыкали, глядя, как ярится и беснуется диковинный зверь.

— Мрр-рр-р-р-рвау-у-у-у!!! Мррр-р-ра-а-ау-у-у-у!!! — исступленно рвался с цепи Баюн, безуспешно пытаясь уклоняться от уколов. — Ррр-маа-у-у-у!!! Аа-а-а-р-р-р-хр-рр…

Сначала он рычал, шипел, фыркал, огрызался — с неистовым бешенством, пуская пузырчатую пену и страшно колотя хвостом по бокам. Потом постепенно начал стихать, уже не шипя, а хрипя. А потом вовсе тоненько, даже жалобно замяукал, отступая назад и прижимаясь к дубу.

В конце концов, когда слепая боль и бешенство окончательно поглотили кошачий разум, он поднялся на дыбы подобно разъяренному медведю, рванулся особенно мощно… и таки скогтил одного гридня!

В толпе раздались вопли ужаса. Юнец, по неосторожности подошедший чересчур близко, повалился наземь, выронив рогатину, и его грудь разорвали страшные когти. Одним движением огромной лапы Баюн сбил с молодого воя шелом, другим — сорвал волосы и кожу, превратив голову в бесформенное кровавое месиво.

— Мя-я-яусссо-о-о!.. — вырвал кровавый клок свирепый хищник. — Мрр-р-р-р, хор-р-р-ошшшо-о-о-оу!..

Под командой охрипшего воеводы гридни отогнали разбушевавшегося кота рогатинами и оттащили от него жертву. Несчастный юноша еще дышал, но оставалось ему недолго — Баюн изодрал его нещадно, без труда прорвав легкую кольчужку. Сердце колотилось все слабее, из развороченной груди вырывался воздух пополам с кровянистой пылью… а через несколько секунд гридень затих окончательно.

Великий князь отстраненно перекрестился, переводя обомлелый взгляд с мертвого дружинника на зализывающего раны Баюна. Коту тоже досталось немало — великолепная шерсть окрасилась кровавыми потеками, многочисленные уколы рогатин причиняли зверю сильную боль. Бока Баюна тихо подрагивали, он часто дышал, с трудом ворочая языком, и время от времени тоненько подмяукивал.

— Очертите границу, — сухо приказал Всеволод. — Чтоб близко не подходили. А ты, кошачья душа, уясни — еще что в таком духе выкинешь, так не быть тебе вживе!

— Суки… — еле слышно огрызнулся Баюн, затравленно глядя на толпу, обступившую его со всех сторон. — Самих бы вас… на цепь… суки…

— Слыхал я, ты сказки говорить большой мастак, — перевел речь на другое князь. — Ну-ка, скажи мне сказочку позабавнее…

— Не ты меня, князь, изловил — не тебе мне и приказывать!.. — фыркнул кот.

Всеволод насупил брови и звонко прищелкнул пальцами. Двое гридней зацепили крючьями звенья цепи и потащили их налево. Баюна поволокло по земле в ту же сторону — он хрипел от боли, упирался когтями, но все тщетно.

Описав полный круг вокруг дуба, полузадохшегося кота отпустили. Он растянулся ничком, тяжело задышал и бросил на князя ненавидящий взгляд. Тот лишь криво усмехнулся и спросил:

— Еще хочешь?

— Нет… — прохрипел Баюн. — Не надо…

— Тогда делай, что велю.

— Ладно, княже, слушай… Расскажу тебе я сказку, как глупый князь насрал в коляску…

— Что-о-о?!

— И поставил в уголок, чтоб никто не уволок! — торопливо закончил Баюн, сигая на дуб.

Огромный котище в единый миг вскарабкался по стволу, исчез в густой кроне и подтянул повыше цепь — чтоб не дотянулись крючьями. Меж ветвей зазвенел ядовитый кошачий смех.

— Слезай, блохастый, не то хуже будет! — скрипнул зубами Всеволод.

— Поцелуй мой пушистый зад! — насмешливо ответил Баюн, высовывая ехидную морду. — Князь — дурак, насрал в кулак!

Всеволод аж позеленел от бешенства. Подчеркнуто каменные лица гридней и челяди вызвали у него еще большую ярость. А уж когда он заметил, что скоморох Мирошка торопливо скребет писалом по берестяному листку, да еще уважительно покачивает головой…

— Кота не кормить, не поить!.. — процедил он. — Пусть сидит на дубу хоть до второго пришествия!

— Небось проголодается — смирным станет! — согласно прогудел воевода Дунай, отдавая распоряжения.

Иван шарил глазами по толпе, безуспешно пытаясь отыскать Яромира. Но оборотень успел куда-то скрыться. Зато княжич нашел боярина Фому — тот пихался локтями, продираясь к князю.

— Ваня, подь сюды! — окликнул он Ивана. — Княже!.. Княже!.. Всеволод Юрьевич!

— Что там опять? — раздраженно обернулся князь. — А-а-а, боярин… Что там у тебя?

— То ли сам не чуешь?! Иванушка с Яремой все твои задачки выполнили! Яблоко молодильное ты в саду закопал, золото подводное в казне схоронил, кота диковинного на цепь золоченую посадил! Время слово держать! И так уже запозднились пуще всякого сроку!

— Ах да, верно… — расплылся в улыбке князь. — Ступай, боярин, в гридницу, там я вам все и скажу…

— Да что тут говорить… — вполголоса ворчал Фома, следуя за князем. — Что тут говорить — выдать девицу на руки, как по чину положено, а там уж мы ее сами как-нибудь до жениха доставим… Иванушка, не отставай!

Иван слегка задержался — он наконец приметил Яромира. Оборотень стоял поодаль, беседуя о чем-то с Демьяном Куденевичем и вещим Бояном. Судя по серьезным лицам всех троих — речь шла о чем-то нешуточном.

Поднявшись по ступеням, устланным атласом, и усевшись на трон, великий князь добренько улыбнулся, опер подбородок на костяшки пальцев и ласково молвил:

— Ну что ж, испытания дочери моей любимой вы выполнили… успешно выполнили…

— Точно так! — подтвердил боярин Фома. — Теперь-то уж, благословясь, и свадебку сыграть можно!

— Можно, — скучным голосом согласился Всеволод. — Только вот загвоздка одна есть… Недовольна моя дочка осталась.

— Это чем же?.. — нахмурился Фома. — Что опять не так?.. Что не по ней вышло?..

— Да как сказать… Испытания-то были не просто так — а для жениха… Кто их исполнит — за того моя Олена и замуж выйти обещалась. А ведь исполнял-то их вовсе и не жених, а брательник его меньшой да дружка его — этот вовсе ни при чем, человек посторонний! Это что же — мне Олену за двоих сразу выдавать? А в третий раз еще и Овдотья Кузьминишна вам помогала — может, и ее теперь в женихи запишем? Что скажете, православные? Разве это дело?

Большинство бояр послушно загомонили — мол, непорядок, не годится так, прав князь. Однако нашлись и такие, кто смущенно помалкивал, опустив глаза в пол. Про себя-то все понимали, что причина, названная князем, несерьезна — так, отговорка пустая…

— А… а… а что ж ты загодя-то нас не упредил?! — не сразу нашел слова боярин Фома. Он ужасно покраснел и выпучил глаза, едва сдерживаясь, чтоб не заорать в голос, не затопать ногами от бессильного гнева. — Зачем Ваньку с Яремкой заставил впустую по лесам да полям бегать?! Неладно поступаешь, княже!

— А я тут при чем?.. — скучающе откинулся на спинку трона Всеволод. — То дочка моя все, дочка… Капризы ее девичьи…

— Так что же нам теперь?.. как же?.. — раздул щеки боярин Фома, приобретая удивительное сходство с рассерженным хомяком. — Ну, княже!.. ну уж!..

Он поискал вокруг глазами, и его взор упал на стоящего у дверей Яромира. Оборотень спокойно перешептывался с Алешей Поповичем, нисколько не интересуясь происходящим.

— Эй, дружка, а ну!.. а ну, подь сюды!.. — крикнул боярин, возмущенный таким безразличием. — Ты что же — воды в рот набрал?! Скажи что-нибудь!..

— А что сказать? — негромко откликнулся Яромир, пожимая плечами. — Всеволод Юрьевич здесь господин полновластный — плетью обуха не перешибешь, против княжьей воли не попрешь. Коли он решил — все, ничего не поделаешь… Подчинимся, боярин, что уж теперь кулаками махать…

— Умный ты человек, дружка, — благосклонно кивнул ему Всеволод. — Ты мне сразу понравился.

— Ясное дело, — прищурился Яромир. — Я прямо как слиток золотой — всем нравлюсь. А только все же правду боярин говорит, неладно вышло. Надо бы тебе нам хоть какую мзду выдать в утешение. Все ж таки старались, добывали тебе диковинки всякие — ты уж нас вознагради, не поскупись… Чтоб нам князю от тебя гостинцев каких-нибудь привезти — а то ведь рассерчает…

— Вознагражу, не сомневайся! — ухмыльнулся в бороду князь, обрадованный, что так дешево отделается. — Злата-серебра отсыплю, платьем одарю с собственного плеча, клинок булатный вручу, самоцветами дивными украшенный!.. И то сказать — не совсем же с пустыми руками ворочаться? Так Глебу и передайте — сам-то я б с удовольствием с ним породнился, да вот, вишь, Оленка моя заартачилась, дуреха… Пусть уж сердца на меня не держит — чай, соседи в дружбе жить должны!

— А еще хорошо было б, если бы и дочка твоя что-нибудь князю нашему подарила — на память добрую, — просительно улыбнулся оборотень. — Пустячок какой-нибудь — платочек, или там кошелек… Главное, чтоб ее собственная вещица была, от чистого сердца. Сам знаешь, не подарок дорог, а внимание…

— Непременно что-нибудь пришлю, непременно! — легко согласился Всеволод.

— Ну что ж, благодарствую, княже, за ласку твою, за щедрость, — низко поклонился Яромир, старательно пряча усмешку. — Загостились мы у тебя, угощенья твоего покушали — пора уж и честь знать. Не поминай лихом, князь, поедем мы домой…

— И то — солнышко еще высоко, дотемна много проехать успеете! — поддакнул князь. — Езжайте, езжайте себе! Глебушке от меня поклон — при случае ответный визит нанесу!

— Будем ждать, — усмехнулся Яромир, разворачиваясь к дверям.

— Ну, дружка!.. ну!.. — не выдержал такой измены боярин Фома. — Куда пошел?.. эй, куда пошел?.. А ну, стой!.. оборотись, когда кличут!..

Глядя на боярина, теребящего удаляющегося дружку, князь ощутил несказанное довольство. Вышло все так, что лучше прямо и не бывает.

Диковинки редкостные заполучил — раз. Придется, конечно, сколько-то подарочков за них отвалить, чтоб жадным не показаться, ну да это ничего, это не страшно. Казна не обеднеет.

Тем более, что золото со дна Белого озера ее здорово пополнило…

От зятька неудобного избавился — два. Теперь не придется Тиборску на помощь идти — его дело сторона, с Глебом Берендеичем он ничем не связан. Пусть Кащей сколько угодно соседей потрошит — ему-то какое дело? Главное, чтоб его, Всеволода, не трогал.

Точила, правда, грудь смутная опаска, что все же придет и тронет… но это уж, как водится, то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет. Русский человек спокон веку привык на авось надеяться.

— Ох, княже, кабы не пожалеть тебе… — послышался из-за трона тоненький голосок.

— Чего тебе, остолоп? — угрюмо отозвался князь.

— Пожалеешь потом, княже, да поздно будет… — пропищал Мирошка. Вопреки обыкновению, личико скомороха оставалось серьезным. — Силен ты, князь, веслами Волгу разбрызгать, а Дон шеломами вычерпать! Тебе ли от Кащея под лавкой прятаться, да соседей ему на съедение отдавать?

— Не твоего дурацкого ума дело — звени своими бубенцами, да помалкивай! — злобно огрызнулся Всеволод, барабаня пальцами по подлокотнику.

Из гридницы боярин Фома вывалился красный, распаренный — ну точно в бане побывал. Его душил бессильный гнев — хотелось врезать кому-нибудь от души.

Однако вместо этого пришлось бегать по людским и конюшням, собирать свадебный поезд домой. Возвращаться несолоно хлебавши не хотелось — да что уж теперь поделаешь? Он безуспешно пытался разыскать княжича или дружку — но оба как в воду канули.

Хлопоты со сборами затянулись чуть не до вечера. Но в конце концов все четыре повозки выехали во двор, готовые пуститься в обратный путь. На сей раз бубенцы с колокольцами из конских сбруй вынули — теперь-то что праздновать? Тиборские гридни смотрели угрюмо, один даже погрозил кулаком в сторону княжеского терема.

— Ну что, боярин, готово у тебя? — вынырнул откуда-то Яромир.

— У меня-то все готово! — огрызнулся Фома. — Ты что же это, а?! То все языкастый, аки бес мохнорылый, а тут будто воды в рот набрал?! Что ж теперь — так и вернемся несолоно хлебавши, да?!

Яромир придвинулся поближе и негромко сказал:

— Да ты не волнуйся попусту, боярин, все в лучшем виде обставим. Ты вот чего — как из города-то выедете, так ты особо лошадей не гони…

— А куда их гнать-то?! — вспылил Фома. — Мне теперь хоть совсем домой не ворочайся — ох, рассерчает на меня князь, ох и рассерчает!.. Ох, кабы еще казнить не приказал сгоряча-то!.. Ох, лучше мне и вовсе до дому не доехать!..

— Не причитай зря. Поезжайте себе потихонечку по дороге, никуда не сворачивайте, да меня дожидайте — я дотемна здесь останусь, а немного погодя вас догоню. Понял ли?

— Не очень… — смутился боярин. — Это ты чего удумал-то?

— Раз уж не вышло у нас по-хорошему невесту увезти, будем Глеба женить по старому закону…

— Это как?

— Умыканием.

Боярин приоткрыл рот, недоверчиво глядя на Яромира. Но постепенно его взгляд становился все уважительнее, а приоткрытый рот сам собой сложился в хитрую улыбочку.

— Молодец, дружка!.. — прошептал он, сдавливая опешившего волколака в объятьях. — Так и надо этому лисовину старому! Сам управишься, или пару мечников в помощь оставить?..

— Помешают только, — отказался Яромир. — Позаботься лучше, чтоб из тиборчан никто от поезда не отстал — не то Всеволод на них зло выместит…

— Ясное дело! — подмигнул боярин. — А ты точно сделаешь, дружка? Обещаешь?!

— Обещаю, обещаю…

— Ну смотри у меня, чтоб честно было!

— Да успокойся, боярин… — лениво отмахнулся Яромир. — Дружка должен доставить жениху невесту, верно? Должен. Ну вот я и доставлю — даже если придется сунуть ее в мешок…

— Эй! — возмутился Фома Мешок.

— Боярин, если я говорю о мешке, это еще не значит, что я намекаю на тебя, — насмешливо прищурился оборотень. — Мне что — уже нельзя мешок упомянуть? Мешок. Мешок.

— Прекрати!

— Мешок.

— Да хватит уже!

— Мешок, мешок, мешок…

— Да тьфу на тебя, дружка, прекращай дразниться!

— Ладно, ладно… — усмехнулся Яромир. — Ступай к поезду. Да никому ничего не говори — пусть рожи и дальше кислые будут, не то заподозрят владимирцы неладное!

— Будь надежен, все исполню!.. — все еще сердито кивнул боярин, торопливо подбирая полы тяжелого кожуха и устремляясь к веренице повозок.

Там он споро осмотрел все и вся, дважды перепроверил наличие каждого тиборчанина, а в конце для верности спросил у десятника Сури:

— Все ль на месте?

— Яромира недостает, да еще княжича, — степенно ответил рослый мечник. — Остальные все на месте.

— Этих ждать не будем — они вперед поехали, — спрятал глаза Фома. — Командуй своим, десятник.

— Слушаю, боярин, — кивнул Суря.

В обратный путь свадебный поезд двинулся уныло, без перезвону и радостного гомону. Кони ступали неторопливо, повозки еле катились, верховые горбились, не поднимая лиц. Чтоб только не видеть взглядов владимирцев — где сочувственных, а где и откровенно злорадливых. Кое-кому изначально не по нраву было, что владимирская княжна за тиборского князя замуж идет — нет бы за своего кого!

Четверо стрельцов, несущие стражу на вежах подле Серебряных ворот, глядели на уползающие вдаль повозки задумчиво, опершись на собственные луки.

— Уезжают, — сказал Сысой. — Впусту уезжают.

— Ага, впусту, — согласился Ефим. — А уж ехали-то, ехали! Гонору-то было!

— Пряники у них хорошие, — облизнулся Меркул. — Мне в лошажьем облике достался!

— Да чего вы о ерунде-то все?.. — окликнул их четвертый — Алеша Попович. — Гляньте лучше, чего я припас-то! Медовухи аж целый кувшин!

— Ушлый ты парнище, Алешка! — потер руки Ефим. — Разливай давай!

Незаметно проводив свадебный поезд, Яромир тишком двинулся обратно — к княжьему подворью. На землю легли сумерки, тени удлинились — пронырливый волколак скользил в них, как рыба в воде, не попадаясь никому на глаза.

Воротившись к княжескому терему, он нырнул за старую скотницу и оказался нос к носу с вещим Бояном. Тот подтянул его поближе и спросил:

— Ну как?

— Все, уехали, — усмехнулся Яромир. — Как, старче, не передумал?

— Не пужайся, Волхович, на попятный не пойду, — плутовато улыбнулся старик. — А княжич где?..

— А, с поездом уехал, — отмахнулся оборотень. — Без него управлюсь — в этом деле он мне только помешает…

Глава 31

Василиса Премудрая возилась у печи, меся тесто для нового пряника. Прежний, испеченный перед самым отъездом Кащея, пропал понапрасну — зачерствел до полной несъедобности. Очень уж задержался хозяин Костяного Дворца в чужедальних краях — не дождалось его угощение.

Известное дело, состарившийся пряник становится сухарем — есть его можно разве только с голода, но никак не ради удовольствия. Василиса сильно сомневалась, что царь Кащей соблазнится таким кушаньем. Собственно, она и насчет свежего пряника сомневалась — но решила все же попробовать. На сей раз она замешивала тесто с собственной кровью и толченой Симтарин-травой — если уж это не сработает, так ничто не сработает.

Шапки-невидимки молодая княгиня лишилась, так что покинуть сераль не могла. Но теперь она не очень-то и рвалась — все, что нужно было, вызнала, высмотрела, осталось только подготовиться как следует, улучить удобный момент.

Несколько жен Кащея сидели рядком у границы, за которой спадут чары вечной молодости. Красавицы томно вздыхали, оперши головы на колени, и слушали доносящиеся снаружи звуки. Дело в том, что старый колдун Джуда повадился ошиваться рядом с сералем — бормотал что-то на цова-тушском и каджвархвали, распевал любовные песни. Этих песен он знал превеликое множество — на самых разных языках. И пел на удивление ладно — ну точно соловушка длиннобородый.

Последние дни в Костяном Дворце царили вялость, сонливость, скука. Со дня на день ожидали возвращения Кащея Бессмертного — вот ужо как вернется, так всем дело сыщет. А пока что можно и побездельничать, хозяина ожидаючи.

В одном из малых скотных дворов бродило взад-вперед невиданное чудище — козлоногое, козлорогое, козлобородое. Топорогрудый сатир рикирал дак. Несколько дней назад он явился с полуночной стороны в сопровождении лешего Боровика.

Сначала ужасного Очокочи допустили во внутренние помещения, но после того, как он убил и сожрал двух татаровьев, выгнали наружу. Однако рикирал дак безудержно буянил и там, даже как-то раз вызвал во дворце беспорядки, пустив в дело свой знаменитый «вопль паники». Утихомирить его не удавалось — Очокочи плохо понимал по-русски, а уж его собственное блеянье и мемеканье никто не понимал тем более.

Хан Калин, обозленный потерей хороших воинов, предложил просто скормить гостя-невежу Змею Горынычу. Мысль всем понравилась, но дальше предложения дело не зашло — Кащей ведь явится, спросит, куда девали нового слугу…

В конце концов переведаться с Очокочи заглянул сам Вий — никто не слышал, о чем эти двое беседовали, но после этого рикирал дак малость присмирел.

Кащеева рать множилась с каждым днем. Подходили все новые псоглавцы и татаровья, из кузниц выходили свежие дивии, красный плат Моровой Девы творил навьев десятками и сотнями. Чудины, мордва, мари и удмурты, платящие дань Кащею, ежедневно подвозили всякие припасы, кланялись бессмертному царю зерном и молоком, мясом и овощами. Поварни Костяного Дворца работали в полную силу, готовя снедь и харчи для вечно голодных ратников.

К восходу от Костяного Дворца и до самого небозема земля почернела — сегодня подошла первая лавина черных муриев. Жутковатые создания, похожие на клыкастых мурашей размером с собаку, заполонили все вокруг, успев изрядно оголить близлежащий лес. В еде они не привередничали — все давай, все разжуют, все проглотят. Мясо — так с костями, листья — так с ветками. Деревья пожирали подчистую — ну точно древоточцы.

Кажется, некоторые ели даже землю под ногами.

Дозорные коршуны приносили из Тиборского княжества разные вести — как хорошие, так и дурные. Худшей новостью стало то, что великий князь Глеб не сорвался с места сломя голову, как рассчитывал Кащей. Напротив, молодой правитель окопался в своей столице, стягивал все силы в одно место и явно готовился не атаковать, но обороняться. Выходит, где-то промахнулся Кащей, не учел чего-то…

Однако хороших новостей приносили все же больше. Восходная граница земель русичей попросту вымерла — сестры Лихорадки косили люд подчистую, не делая снисхождения ни для кого. Малые, старые — нещадный мор пожирал всех.

Правда, постепенно становилось все труднее — на пути Лихорадок начали становиться местные попы. Преграду из креста и молитвы преодолеть удавалось редко — служители Христа на удивление споро и умело взялись бороться с поганой бесовщиной. К самой столице ни одна из крылатых сестер не смогла даже подобраться близко — ее как будто прикрывала незримая ладонь, опустившаяся с небес.

Одна из Лихорадок, Корчея, несколько дней назад так вовсе едва не погибла. В деревню Ракитное, где она устроила себе богатую трапезу, неожиданно влетел престарелый черноризец на черном же коне, оказавшийся самим архиереем Тиборским. В правой руке отец Онуфрий держал тяжелый серебряный крест, озаряющий ночь божественным светом, в левой — горящий вербовый факел, отпугивающий болезнетворных бесов.

Появление святого старца уже само по себе вмиг вызвало корчи у самой Корчеи. А в следующий миг из его уст полилась горячая молитва:

— Да воскреснет Бог, и рассеются Его враги, и пусть бегут от Него все ненавидящие Его! Как исчезает дым, так и они пусть исчезнут; и как тает воск от огня, так пусть погибнут бесы перед любящими Бога и знаменующимися знамением креста и в радости восклицающими: радуйся, Многочтимый и Животворящий Крест Господень, прогоняющий бесов силою на тебе распятого Господа нашего Иисуса Христа, Который сошел в ад и уничтожил силу диавола и дал нам Тебя, Свой Честный Крест, на прогнание всякого врага! О, Многочтимый и Животворящий Крест Господень, помогай мне со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во все века!

Священный крест ударил в Лихорадку ослепительным копьем, молитва обрушилась тяжелей стопудового молота. Корчея дико завизжала, колотясь в нестерпимых судорогах, взмыла в воздух и помчалась прочь — прочь, прочь, прочь, куда угодно, лишь бы подальше от проклятого священника с его крестом!

— Аминь, — ядовито усмехнулся отец Онуфрий, провожая улепетывающую тварь сожалеющим взглядом.

Не додавил!

Так что Лихорадки постепенно сбавляли пыл, действуя все осторожней и разрозненней. Отец Онуфрий пугал их до дрожи в чахлых коленках — даже сама Моровая Дева опасалась встретиться лицом к лицу с грозным архиереем.

Однако попам хватало работы и без Лихорадок. Нечисть зашевелилась. Судья мертвых, древний демон Вий послал клич, и этот клич выпустил на свободу целые полчища бесов всех пород и мастей. На кладбищах поднимались упыри, из ручьев и речек выползали караконджалы, в домах все чаще объявлялись мары, по дорогам носились встречники. Умножились пропажи детей — младенцев из зыбок похищали отвратительные старухи-богинки, ребята постарше попадали в мешки кошмарных Бабаев.

С каждым днем церковные колокола звонили все громче.

После ряда мелких и крупных неприятностей, прокатившихся в дружине, воевода Самсон с отцом Онуфрием устроили большую совместную проверку. И схватились за головы — среди княжеских гридней обнаружилась целая дюжина лембоев. Какой дьявольской хитростью этим тварям удалось затесаться в дружину, выяснить так и не сумели, но после того дня воев обязали носить кресты не под платьем, как раньше, а снаружи. Чтоб сразу видно было — свой, православный!

Да и против нечисти, случись что, дополнительная защита будет. Креста, конечно, далеко не всякая погань боится, но все же многие, многие…

Над Кащеевым Царством садилось солнце. В тронном зале Костяного Дворца у окна стояли Тугарин и Калин. Огромный людоящер и невысокий татаровьин в своей неизменной шапке разглядывали небозем с равной задумчивостью, размышляя об одном и том же.

Яга Ягишна, сидящая на рундуке в углу, неотрывно смотрела на золоченую клетку. Из клетки на нее в ответ смотрел огромный сокол — не мигая, не шевелясь. Гордая птица изрядно исхудала, оперение утратило былой лоск, но глаза горели прежним огнем.

— Молчишь?.. — ласково обратилась к нему баба-яга. — Все молчишь?.. Обычной птахой прикидываешься?.. Да ты умишком пораскинь — ну хто ж тобе поверит?.. Неужель я оборотня не отличу? Глазыньки-то не спрячешь, не спрячешь буркалы свои — они ведь у тебя не птичьи, ох, не птичьи…

Сокол молчал.

— Ну открой клювик-то! Скажи хоть словечко, светик мой! Чего стыдишься-то?.. У-у-у, волховы сыночки, дурное семя! Все вы одним миром мазаны, все козни против меня, бедной бабушки, умышляете!..

Сокол молчал.

— Смотри, Финистушка, думай сам… — гаденько ухмыльнулась бабка. — Коли клювик откроешь, смилостивишься надо мной, старой, так я тебе водицы испить дам… А может и вкусненьким чем угощу… Мяском или кашкой… А коли нет — так и сиди, как дурак, подыхай с голоду!..

Сокол молчал.

— Ой, дурак, ну и дурачина же… Што — думаешь, выручат тебя брательники?.. Выручат, да?.. Ой, не думай, не надейся зря!.. Бречиславка с Яромиркой, поди, еще и не ведают, что ты в клетку попался! А коли и проведают — так тоже толку большого не будет! Отсюда им тебя вовек не изъять — только зубы да рога попусту обломают! Оборотни вы проклятушшы, сестрицы моей племяннички!.. Уж и попортили же вы мне кровушки, давно надо было со свету вас сжить…

Сокол молчал.

— Да ты смотри, дело твое… Хочешь молчать — молчи себе. У меня-т времени вдосталь… а вот у тебя с этим как?.. Вон, вона, перушки-то уже выпадать стали… а отошшал-то как, отошшал!..

Сокол молчал.

— Что, все молчит, проклятый? — обернулся Калин. — Может, ему того… перья прижечь? Небось, как ткнем головней в задницу, так живо говорливый станет…

— Ты, Калин Калинович, зазря не беспокойся, голодом да жаждой морить — оно надежней будет, — со знанием дела возразила баба-яга. — Это он сейчас такой бравый, а вот поголодает еще седмицу-другую…

Тяжелая дверь резко распахнулась, и в тронный зал ворвался Соловей Рахманович — взволнованный донельзя, с колдовским блюдом в руках.

— Змиуланыч… Калиныч… бабушка Яга… — запыхавшись, кивнул он. — Поздорову, други…

— Ты чего такой всполошенный, Рахманыч? — весело спросил Калин. — Пожар где, аль потоп? Не помер ли кто, часом?

— Нет… а только может! Гляньте-ка, сыскалась пропажа-то наша!

Он плюхнул блюдо на стол, рядом с птичьей клеткой, и размашисто махнул наискось огрубелой ладонью. В древнем фарфоре поплыли образы — множество домов, крепостная стена, огромный дуб посередь двора…

— Ой, наш котик!.. — обрадовалась было Яга Ягишна.

Но радость тут же прошла — кот Баюн, сидящий на позолоченной цепи, выглядел не слишком веселым. Он сердито вышагивал вокруг дуба, задрав хвост трубой, тянул за собой цепь и время от времени тоскливо мяукал. После очередного «мяу» из какого-то окна вылетел сапог, угодив огромному коту точно по морде.

— На цепь котика посадили… — сокрушенно пробормотала баба-яга. — Да как же это так вышло?..

— Только сейчас увидел… — скомкал в руках шапку Соловей. — Не знаю, сколько уж он там… На той седмице поглядывал за ним — все в порядке было, в лесу мышковал…

— А ведь говорили ему, мышееду блудливому, не гуляй далеко от дома, не гуляй!.. — озлобленно фыркнула баба-яга. — Догулялся, бродяжник проклятый, доколобродился!

Калин смотрел на волшебное блюдо молча, озадаченно хмурясь. Финист Ясный Сокол, также поглядывающий в ту сторону, ехидно поблескивал глазами.

А вот Тугарин думал недолго. Могучее сердце людоящера не успело сделать и десятка ударов, а он уже принял решение. Тяжеленный кулак с грохотом ударил по столешнице, чешуйчатые губы разомкнулись, обнаружив два ряда крохотных острых зубов, и хрипло процедили:

— Я лечу на выручку.

— Да что ты, что ты, золотце мое зеленое! — ужаснулась Яга Ягишна. — То ж город Владимир! Аль забыл, что Кащеюшка сказывал? До поры до времени на другие княжества не нападать!

— Мне плевать, что сказал Кащей!!! — озлобленно проревел чешуйчатый гигант, упершись ладонями в стол. — Наш соратник в плену! Честь ящера требует немедленно идти на выручку — невзирая ни на что!

— Змиуланыч, да ты поразмысли…

— Невзирая ни на что!!!

— Дуболом скудоумный!!! — бешено завизжала в ответ баба-яга. — Да понимаешь ль ты, что весь царский замысел порушишь?!

— Да плевать мне на ваш замысел! — заорал на нее Тугарин. — Эти ваши вавилонские хитрости у меня уже в печенках сидят! Мы — ящеры! Мы не бьем в спину — только грудь в грудь!

— Нельзя, нельзя!!! — забилась в горячечном припадке старуха. — Напортишь! Никак нельзя без кащеева дозволенья!

— Нет уж, на сей раз как-нибудь обойдусь без его дозволения! — набычился огромный людоящер.

— Грррхм!.. — кашлянул в кулак Соловей. — Прости уж, друже, но бабушка Яга права… Негоже портить выстроенную линию горячечной выходкой…

— Присоединяюсь, — мрачно кивнул Калин. — Это ведь не деревенька какая — сам Владимир, столица… Кремль княжеский…

— Я никого не прошу мне помогать, — угрюмо повернулся к дверям Тугарин.

— Да обожди ты, Змиуланыч!.. — всплеснул руками Соловей. — Ну хоть пару деньков обожди — приготовим тайную вылазку, устроим все по-тихому!

— И то! — согласился Калин. — Средь моих татаровьев такие ловкачи есть — сережку из княжьего ушка выкрадут, никто и не пикнет! Завтра же отправлю во Владимир наилучших тихарей!

— Завтра? — обернулся к нему Тугарин, уже перешагивая порог. — Завтра?! А если завтра нашего соратника уже вживе не будет?.. Если его казнят на рассвете?.. Тогда что?!

— Ну хоть царя подожди — он уже вот-вот воротится!

— Я не стану ждать никого и ничего! — оглушительно хлопнул дверью каган людоящеров.

— Не пушшу!.. Не пушшу!.. — кинулась было следом баба-яга. Да только поздно — куда ей догнать такого скорохода, на костяной-то ноге?

Калин и Соловей растерянно переглянулись. Никто не ждал от Тугарина такой выходки. Конечно, все понимали, что прямым как сосна людоящерам не по нутру выжидать непонятно чего и бить исподтишка — они так не сражаются. Тугарин принял замысел Кащея лишь скрепя сердце — и никто не сомневался, что рано или поздно его недовольство прорвется наружу.

И вот — прорвалось.

— Амбагай, Ышбар, Тогральчин, Яглакар!.. — прокричал Тугарин, спускаясь по витой лестнице.

Четверо чешуйчатых мечников, стоящие в карауле у выходных дверей, подтянулись, ожидающе взирая на своего кагана.

— Вооружитесь для быстрого воздушного налета! — коротко приказал Тугарин, шагая мимо них. — Ничего лишнего не брать!

— Слушаем, каган!.. — хором прорычали ратники, маршем устремляясь к оружейной.

— Захватите и мою!.. — не оборачиваясь, крикнул Тугарин.

Громадная сутулая фигура в шлеме-луковице пронеслась сквозь переплетающуюся сеть внутренних дворов, остановившись у медленно вздымающегося и опадающего холма. Крохотные ноздри людоящера стали еще меньше — от холма веяло нестерпимым змеиным смрадом.

— Горыныч!.. — стукнул по одному из шести закрытых глаз Тугарин. — Горыныч, проснись, ты мне нужен!

Правая голова исполинского дракона чуть приподнялась на гибкой шее и внимательно посмотрела на разбудившего. На двух других начали размыкаться тяжелые двойные веки — точно ставни распахнулись.

— Змиуланыч… — сердито пробурчала средняя голова. — Почто будишь посередь ночи?.. Только прикорнули — и на тебе… Что стряслось?..

— Помощь твоя нужна! — мрачно объявил Тугарин. — Не в службу, а в дружбу, Горыныч, довези до Владимира!

— Сейчас?! — возмутилась средняя голова. — Прямо сейчас?! Да мы же только-только сели! Устали, как псоглавец после случки…

— А что тебе во Владимире понадобилось так срочно? — внимательно спросила правая.

— Соратника нашего в полон взяли! Выручать надо, Горыныч! Помогай! До места меня только довези — а там уж сам как-нибудь…

— Соратника, говоришь?.. — медленно переспросила левая голова.

Драконьи головы переплелись шеями и зашептались, взрыкивая и выдыхая ноздрями густой белый пар. Тугарин ожидал, нетерпеливо сжимая кулаки.

Наконец обсуждение окончилось. Змей Горыныч поднялся на всех четырех лапах, ударил по земле тяжеленным хвостом, наклонил все три головы и трубно проревел единым хором:

— МЫ ПОМОЖЕМ.

— Но у нас пустое брюхо, — добавила правая голова. — Покличь скотников, Змиуланыч. Пусть топлива доставят — да побольше, побольше!

Тугарин молча кивнул, тут же скогтив за шиворот какого-то мелкого татаровьина и отправив его на побегушки.

Уже через несколько минут во дворе кипела работа. Старший скотник, вытащенный прямо из постели, остервенело размахивал руками, указывая носильщикам, куда складывать приносимое, чтоб не угодить ненароком в одну из громадных пастей.

— Сюда, сюда, косорукие!.. — выкрикивал он, подзывая всполошенных горных карлов. — Тащите, тащите!.. побольше, побольше!.. Серы сюда, серы!.. огня живого, грецкого!.. На здоровье, батюшка, для хорошего огоньку!.. Вот, курочками заешь!..

Змей Горыныч жадно глотал куски серы, подтаскиваемые бородатыми коротышками, пил черную маслянистую жидкость прямо из бочек, разломил на три части и разгрыз какой-то странный камень, отливающий малиновым светом. Ему привезли целый воз живых кур — живыми он их и проглотил, заедая горючее угощение. Кудахтанье несчастных птиц некоторое время слышалось прямо из громадного живота.

Пока трехглавый дракон насыщался, на нем закрепляли сложную ременную упряжь со множеством хитрых деталей. Поодаль ожидали ратники Тугарина — уже давно наготове, в полном боевом облачении. Сам Тугарин опирался на тяжеленную двустороннюю секиру о длинной рукояти.

— …ооорххх… арррааа… ххххххсс… — послышалось сзади.

— Поди прочь, — угрюмо ответил Тугарин, даже не оборачиваясь.

— …ррассс!.. — гневно зашипели на него.

Теперь каган людоящеров резко развернулся. Позади него железной башней возвышался дивий. Щели в шлеме горят огнем, в груди что-то булькает, откуда-то снизу исходят эти самые невнятные звуки. Истукан, выкованный горными карлами, пытался говорить по-человечески, но выдавал лишь бессвязные хрипы.

— …щщаагааа!.. — сделал еще одну попытку немой страж.

— Возвращайся к Яге и скажи — я улетаю, и ей меня не переубедить! — повысил голос Тугарин.

Дивий с лязгом поднял тяжелую десницу и протянул ее к плечу людоящера. Похоже, старая ведьма приказала ему задержать Тугарина во что бы то ни стало.

Каган злобно ощерился. Мелкие зубки разомкнулись, рисуя воинственный оскал. Дивий жалобно промычал еще что-то и попытался схватить ослушника — но так, чтобы случайно не нанести телесного ущерба. Дивиям запрещено причинять вред кащеевым прихвостням — особенно таким высокопоставленным, как Тугарин Змиуланович.

А вот Тугарину никто ничего подобного не запрещал.

Свист!!! Удар!!! Могучий людоящер выхватил исполинскую секиру с таким рвением, что та промелькнула смазанным полумесяцем. Один-единственный взмах… и он отсек нерасторопному дивию полруки!

Железный богатырь звякнул шлемом, чуть опуская голову, и поднял к глазам-щелочкам дымящуюся культю, истекающую чем-то студенистым. Из недр дивия доносилось растерянное гудение.

— Полетели, быстрее! — вскарабкался по крылу Великого Змея Тугарин. — Горыныч, долго ль еще?!

— ДА ДОВОЛЬНО УЖЕ! — пророкотал Горыныч, выпуская в черное небо три полыхающих ливня. — ХВАТИТ ТОПИТЬ, ХВАТИТ!

Горные карлы, кланяясь и невнятно бормоча, потащили остатки горючего обратно в сарай. А татаровья-скотники подкатили Горынычу огромную бочку чистой ключевой воды — смягчить пожар, разбушевавшийся в драконьем пузе, дать ему малость успокоиться. Без этой разбавки слишком сильно натопленный Великий Змей порой начинает выдыхать пламя непроизвольно, пышет огнем во все стороны.

Может даже своих задеть.

— Поздорову ли пошло, батюшка? — заботливо спросил старший скотник. — Может, угольку свеженького приказать?..

Правая и левая головы молча повертелись влево-вправо, выпуская из ноздрей крохотные горячие пузырьки.

— Готовы к вылету! — рыкнула средняя голова. — Боевой отряд — на крыло!

Людоящеры-мечники вслед за Тугарином взбежали по опущенному к земле крылу и принялись укладываться в чехлы кожаной упряжи, примотанной скотниками.

Полет предстоял неблизкий — от Костяного Дворца до Владимира восемьсот верст с гаком. А Великий Змей — зверюга громадная, тяжелая, больше ста двадцати верст за час ему не взять, не осилить.

— Сколько?.. — закричал Тугарин, с трудом перекрывая шум крыльев, делающих первые взмахи.

— НА РАССВЕТЕ БУДЕМ ТАМ! — с полуслова понял его Змей Горыныч.

Распахнулись огромные ворота. Исполинский ящер вытянул хвост вдоль земли, размял пальцы на передних лапах, готовясь начать разбег…

— Змиуланыч! — послышался приглушенный оклик. — Змиуланыч, погоди!

Тугарин повернулся всем телом, расстегивая чехольный ремень, и гневно раздул ноздри — по крылу выжидающе замершего Горыныча торопливо карабкались Соловей с Калином.

— Я же сказал… — начал он.

— Ты же не думал, что мы позволим тебе лететь одному, чешуемордый?! — расхохотался татаровьин, хлопая Тугарина по плечу и укладываясь в соседний чехол.

— Мы с тобой, друже! — присоединился одноглазый полувелет. — Уж коли на брань — так вместе!

Тугарин только сейчас обратил внимание, что у Калина за спиной висит круглый щит-сафр, изогнутая персидская сабля, верная нагайка и превосходный костяной лук, а Соловей вооружился тяжелым кистенем и камчой с лезвиями. Уголки рта уродливого людоящера поползли кверху, рисуя растроганную улыбку.

— ДЕРЖИТЕСЬ КРЕПЧЕ! — прогрохотал Змей Горыныч, устремляясь вперед.

— Освободить взлетную тропу! — скомандовал старший скотник, размахивая горящими факелами. — На взлет!.. Три!.. два!.. один!.. пошел!!!

Крылья исполинского дракона распахнулись корабельными парусами, лапы мелькали все быстрее, полетучая кишка в брюхе завибрировала, колотясь о стенки и расточая ледяной жар.

Змей Горыныч разгонялся, разгонялся, разгонялся… и вот наконец резко поджал лапы к брюху, оторвался от земли и начал подниматься в небеса.

— Полетел, полетел наш батюшка!.. — замахал вслед старший скотник. — В добрый путь!..

Однорукий дивий по-прежнему стоял на том же месте, ожидая кого-нибудь, кто скажет, что делать дальше.

Яга Ягишна долго стояла у окна тронного зала, провожая кислым взглядом удаляющегося змея. Когда Горыныч окончательно превратился в точку на небоземе, она мрачно забарабанила пальцами по подоконнику.

— Ох, ну и дурачье же… — сказала бабка сама себе. — Вояки хреновы!.. Фу, фу, фу!.. Все загубят, зарубят, запортят… Ох, что ж я Кащеюшке-то скажу?! Не остановила, не задержала, дура старая! Вцепиться надо было, не пушшать!

Она побегала кругами, растерянно теребя рваненький платок. Уселась за стол, пододвинула поближе дальнозорное блюдо, торопливо сменила несколько картинок и раздосадованно сплюнула.

— Ну и что ж теперь делать-то?.. — задумчиво спросила она у пустоты.

— Вешаться, — совершенно неожиданно ответил сокол в клетке. — Веревку одолжить?

Яга Ягишна недоверчиво посмотрела на вдруг заговорившего Финиста… помолчала… и яростно зарычала, тряся прутья. Пленный тут же воспользовался моментом и больно клюнул старуху в палец. Рык и вой бабы-яги усилились.

— Волхово семя… — хрипела она. — Насмешничаете?! Все насмешничаете?! Жить не можете, чтоб не поглумиться над кем-нибудь?! Все вы!.. все вы одним миром мазаны!.. У-у-у, дождетесь, сживу вас со свету!.. Всех сживу!.. всех!..

Баба-яга побегала по залу, исходя дурной злобой, костяная нога запнулась за край ковра, и старуха шлепнулась на задницу, болезненно ойкнув. С трудом поднявшись, она остервенело замахнулась на клетку… но вдруг передумала. На морщинистом лице неожиданно расплылась слащавая улыбочка.

— Василиску мне сюда, живо! — крикнула в открытую дверь бабка.

Не прошло и десяти минут, как к тронному залу подошли два огромных дивия, удерживая за локти брыкающуюся молодицу. Василиса не успела даже снять передник, щедро обсыпанный мукой.

Третий дивий, громыхающий следом, нес на вытянутых руках духовитый пряник — когда кащееву супругу поволокли к бабе-яге, та как раз вынимала из печи свое творение.

— Что это ты, красавица, калачи взялась печь? — принюхалась Яга Ягишна, встречающая их в коридоре. — Не мне ли угошшенье? Ой, ну да не стоило так беспокоиться… Ладно, давай сюда, процведаю твое печево!

— Нет! — испуганно загородила пряник собственным телом Василиса. — Это… это… это Его Бессмертному Величеству!

— А-а-а, одумалась наконец, красавица моя!.. — расплылась в довольной улыбке старуха. — Ну, и то ладно. Умница. Подыграй-ка мне сейчас как следовает, ладно?

— В чем? — не поняла Василиса.

— Подыграй, подыграй… — пробормотала баба-яга, ласково беря молодицу под локоток и увлекая в тронный зал.

Однако там ее ласковость мгновенно испарилась. Яга Ягишна злобно вцепилась в нежную кожу Василису крючковатыми ногтями и зашипела, брызгая вонючей слюной:

— Што, Василиска, доигралася?! Добегалася?! Вот ужо я тебя сейчас прямо здесь разорву-растерзаю! Тело твое белое ножами иссеку, пальчики своими зубами откушу, волосы повырву-повыдергаю!.. Пойдут клочки по закоулочкам, жила-была Василиска Патрикевна на свете — да вся повышла!

— Ой, бабушка, пощади, смилостивься, не убивай! — с готовностью взмолилась Василиса, бухаясь на колени и утыкаясь в подол жуткой старухе. — Все сделаю, все исполню, служанкой верной буду, только жизнь оставь!

— А ты, дура-девка, не меня о том проси, а вон того красавца в клетке! — обвиняюще указала на Финиста Яга Ягишна. — Коли он смилостивится, да говорить начнет — так мы и тебя помилуем, домой к родне отпустим… А коли нет — подыхай без покаяния, уродина проклятая!

— Уродина?! — возмущенно прошипела Василиса, поднимая лицо от подола. — Это я — уродина?!

— Цыц, дура, не порть игру!.. — зашипела в ответ баба-яга, тревожно косясь на Финиста.

Фалколак в клетке смотрел на происходящее немигающими птичьими глазами, поворачивая голову то одной стороной, то другой. Открывать клюв он явно не собирался — то ли не поверил в разыгрываемый перед ним балаган, то ли просто не проявил интереса к судьбе незнакомой молодицы.

Неизвестно, что баба-яга стала бы делать дальше — быть может, в самом деле начала бы исполнять угрозы, высказанные в адрес Василисы. Но тут в зал влетел мальчишка-татаровьин, торопливо выкрикивая:

— Бабушка Яга, поспешай, царь-батюшка домой ворочается!

— А-а-а, ну вот и хорошо, пусть теперь Кащеюшка сам с тобой, дурой-девкой, разбирается! — обрадовалась Яга Ягишна, цепко ухватывая Василису за локоть. — Да пряник свой не позабудь, дурышша!..

— Бабушка, тот пленник нас уже не видит! — напомнила княгиня, когда тронный зал остался позади.

— Ну и что? — сердито откликнулась старуха.

— Но мне же больно! Отпусти руку!

Баба-яга немного подумала и коротко ответила:

— Нет.

Старая ведьма выпустила локоть молодой только оказавшись на вершине огромной башни, огражденной зубчатым парапетом. Взлетная площадка летучих колесниц Кащея.

Они успели как раз вовремя — пышущий жаром крылатый змий часто взмахивал крыльями, описывая все уменьшающиеся круги вокруг башни. Над бортами диковинной повозки виднелась костлявая фигура, равнодушно удерживающая поводья.

— Здравствовать тебе, Кащеюшка, еще сто тышш лет! — низко поклонилась Яга Ягишна. — Ох, запропал же ты, ох и запропал! Мы уже поневоле соскучились, то и дело на небушко поглядываем!

— Меня задержали дела, — безразлично ответил старик в железной короне. — Почему одна из моих жен здесь, а не в серале? Это непорядок.

— Тебя встретить восхотела, суженый мой! — ласково коснулась запястья Кащея Василиса, предусмотрительно избрав один из немногих участков, не затронутых жуткими струпьями. — Где так долго странствовал? Уж так душенька истомилась без тебя — просто мочи никакой нет!

В холодных змеиных глазах ничего не отразилось. Кащей даже не шевельнулся, продолжая молча ждать продолжения.

— Пряник отдай, дура!.. — зашипела на Василису баба-яга.

— А!.. — спохватилась та. — Вот тебе гостинец, любый мой, своими руками пекла, сама печь топила, сама тесто месила! Откушай моего угощения, не побрезгуй!

Кащей чуть опустил глаза, глядя на свежевыпеченный пряник. Выглядело творение ратичской княгини на диво аппетитно — в форме морской рыбы с загнутым хвостом, политое медом, украшенное изюминами и кедровыми орешками. Теплый еще, только что из печки. А уж запах до чего дивный!..

— Что ж, не откажусь, — пожал плечами бессмертный царь, откусывая пряничной рыбе голову.

Василиса затаила дыхание, глядя, как кошмарный старик жует чародейский пряник, напичканный Симтарин-травой. Подействует ли?..

Пергаментные губы медленно смыкались и размыкались, отправляя в высохшую глотку кусок за куском. По мертвому лицу Кащея ничего нельзя было понять — нравится ли ему, не нравится?..

По мере того, как убывал пряник, Василиса напрягалась все сильнее и сильнее. Вот уже и последняя крошка исчезла…

— Как, по нраву ли угощение?.. — не выдержала она.

Кащей стоял неподвижно, словно бы к чему-то прислушиваясь. Он медленно, со скрипом повернулся к Василисе и посмотрел на нее каким-то новым взглядом. В мертвых глазах мелькнуло что-то странное — как будто бы легкая тень живого чувства. Бессмертный царь приоткрыл рот и раздумчиво произнес:

— Странно. Я что-то испытываю. Что-то такое, чего не испытывал уже очень давно.

— Что же, Кащеюшка? — полюбопытствовала баба-яга.

— Не уверен точно. Но это отдаленно напоминает любовь. Да, я положительно уверен, что испытываю нечто вроде любви к моей молодой жене Василисе. Странно. Сейчас проверим.

Кошмарный старик приблизился к красавице-княгине вплотную. Холодные струпные пальцы легли ей на щеки, заставив вздрогнуть и брезгливо поморщиться, отвратительная харя-череп начала медленно пододвигаться, тонкие губы дрогнули, впервые после очень, очень долгого времени пытаясь сложиться в трубочку…

Василиса обреченно закрыла глаза.

Глава 32

Ночь легла на Владимирское княжество. Тишь и темнота — лишь кустодии стоят у ворот, лишь стрельцы ходят дозором на стенах.

Посреди огромного двора ветер шелестел листьями старого дуба. Меж ветвей виднелись настороженные кошачьи глаза, а у толстых корней восседал седовласый старец в белоснежном одеянии, неспешно перебирающий струны великолепных гуслей.

Друзья мои! В сей час полнощный Придут к вам в гости две сестры. Лень и Отеть с их силой мощной Раскинут в разумах шатры. О дивный дух блаженства ночи! О чистых звезд благой покров! Любой, кто неги сладкой хочет Отдаться власти их готов. К чему возня, тоска, суетность, В час поздний тьмы и тишины? Отринем же пустую тщетность, Нас до зари обнимут сны. Не так уж много в мире совершенства, Но нет на свете истины мудрей: Во сне таится истое блаженство, Ложись, закрой глаза и спи скорей. Лишь тот сегодня спать не станет, Кто призван свой исполнить долг, Невесту в новый дом доставит Лихой бродяга Серый Волк.

Мерные убаюкивающие трели, сопровождаемые медовым напевом, плыли над владимирским кремлем, словно окутывая его толстым пуховым одеялом. Те, кто крепко спал в своих постелях, умиротворенно улыбались — песнь вещего Бояна навевала им добрые сновидения. Те же, кто бодрствовал, усердно зевали и терли слипающиеся глаза, охваченные дивными грезами наяву.

— Ты что же это делаешь, старый хрыч? — прошипели сверху. — Пакостишь втихаря, да?!

Звякнула цепь — огромный кот осторожно спускался по стволу. В дубовой коре остались глубокие следы от когтей.

— Князь же на меня подумает! — возмущенно оскалился Баюн, усаживаясь рядом и колотя хвостом по земле.

На плечо старца легла могучая лапа. Однако тот даже не подумал отпустить струны — чудесные гусли продолжали источать усыпляющие звуки. Старого Бояна нимало не смутило то, что ужасные когти, медленно выползающие из пазух, прорывают тонкую ткань рубахи, почти касаясь кожи.

— Конечно, подумает, я для того именно здесь и сел, — кивнул он. — А тебе не все ли равно? Тебя он так и так не любит. За дело, кстати.

— Сука ты старая… — проворчал Баюн. — Небось, ты этим охотничкам на меня наводку дал, да?.. Конечно, больше некому… Дятел бородатый, давно надо было тебя растерзать да сожрать…

— Ладно, не серчай уж, — светло улыбнулся вещий певец. — Все равно я старый, жесткий и невкусный. Вот, испей-ка лучше со мной пития медвяного… Князь-то тебя, небось, без ужины оставил?..

Кот Баюн с недоверием посмотрел на огромный жбан медовухи, припасенный Бояном, немного подумал, философски пожал плечами, пододвинул напиток поближе и принялся лакать.

— Ты на долгую «ижицу» больше налегай, — лениво посоветовал он, облизывая перепачканные усы. — Для «спокойственных» песен это полезно.

— Учту, — кивнул Боян. — Может, тоже подпоешь?

— Щас, докушаю… Да ты тоже присоединяйся — мне одному скучно…

Сонно чмакающие губами кустодии опирались друг на друга, чтобы не упасть. Само собой, никто из них не заметил смазанную тень, промелькнувшую в какой-то паре шагов.

Матерый волколак, похожий на не в меру выросшего и раздавшегося в плечах псоглавца, принюхался к воздуху и без разбега сиганул на стену главного княжеского терема. Он с легкостью перебрасывал себя все выше и выше, зацепляясь одними только кончиками мохнатых пальцев, и тут же вновь отцепляясь, взлетая к следующему окну. Не всякой белке удалось бы вскарабкаться так легко, как это делал Яромир.

Добравшись до последнего поверха, волколак на некоторое время замер, повиснув под крышей, принюхался и вновь пополз по гладкой стене, цепляясь за еле видимые выемки и трещины. Дважды оборотень чуть не сорвался — но все обошлось.

Яромир перелетал от окна к окну, задерживаясь ровно настолько, чтобы потянуть носом и швырнуть себя дальше. Но вот наконец поиск увенчался успехом — чуткие ноздри ощутили пряный, чуть сладковатый аромат. Очень знакомый — именно так пах платок княжеской дочери, не подумавши отданный Всеволодом. К ее запаху примешивался чей-то еще — и тоже ужасно знакомый… только вот чей?..

Волчьи уши чуть приподнялись — из-за окна, забранного разноцветными заграничными стеклами, доносились приглушенные голоса. Княжна Елена принимала гостя.

Яромир некоторое время подождал, плотно прижимаясь к стене, в надежде, что нежданная помеха через минуту-другую удалится, но голоса не стихали. Тогда он сердито приподнял углы губ, обнажив белоснежные клыки, уцепился покрепче за край окна, чтоб не сверзиться, оперся ногами на толстый брус и принялся скрючиваться в три погибели.

Смена обличья — дело не самое простое. И чтоб его облегчить, оборотни обычно заводят себе какой-нибудь «толкач» — ну вроде как спусковой рычаг на самостреле. Одни слово произносят заветное, другие зелье пьют колдовское, третьи вещицу какую-нибудь пользуют. Яромир в свое время знавал одного волколака с кушаком чудесным: пока носит его — человек как человек, а как снимет — в единый миг волком черным становится.

Братья Волховичи тоже себе такие «толкачи» завели. Движения особенные. Финист вот оземь ударяется всем телом, Бречислав на одной пятке вокруг себя оборачивается.

Ну а Яромир — через голову кувыркается.

Обычно-то это дело нехитрое. Но только не сейчас, когда с трудом удерживаешься на ровной стене. И как есть тоже лезть не годится — коли молодая княжна в окне харю волчачью узрит, так всю стражу перебудит криком испуганным.

Даже дурман, навеянный Бояном, не поможет.

После полутора минут кряхтения, ужимок и постоянного риска грохнуться с семисаженной высоты Яромир наконец схватился за оконные ставни человеческой рукой. Теперь предстояло самое сложное — бесшумно ворваться в светлицу, оглоушить тех, кто там будет, сунуть княжну в мешок и незаметно уйти.

Уходить придется тем же путем, что и пришел — у Яромира не было времени вызнать расположение коридоров на женской половине княжеского терема. Прокрасться тайком удастся вряд ли, тем более с пленницей.

Оборотень осторожно растворил ставни, чуть подтолкнул задвижку, распахивая окно, уцепился покрепче и медленно-медленно подтянулся, заглядывая внутрь. В светлице горела лучина — его запросто могли увидеть.

Но чуть только Яромир разглядел ночного гостя княжны, так сразу позабыл о всякой осторожности. Брови изумленно поползли на лоб, а пальцы едва не разжались сами собой.

Так вот кому принадлежал этот донельзя знакомый аромат!.. И как это он сразу-то его не узнал?..

— Ой, Яромир! — обрадовался Иван. — А ты чего тут делаешь?

— Да так — не спалось что-то, вышел прогуляться, решил вот по окнам полазить, развеяться… — медленно ответил оборотень, перекидывая ногу через подоконник. — А ты тут откуда? Я думал, ты с поездом уехал…

— Не-а! — помотал кудрявой головой княжич. — Знаешь, Яромир, я тут чего подумал — а чего князь Всеволод за свою дочь говорит?! У нее что ж — у самой языка нету? Коли не люб ей брат мой — пусть в лицо скажет! А коли люб… тогда чего это батька за нее все решает?! Коли он силком невесту к жениху не пущает… так надо ее тайком умыкнуть!

— Я согласна! — подтвердила княжна Елена, доброжелательно глядя на Яромира.

Наконец-то Серый Волк своими глазами увидел ту, из-за которой заварился весь сыр-бор. Что ж, княжеская дочка действительно оказалась редкой красавицей. Совсем юная — едва-едва за семнадцать перевалило. Длинные каштановые волосы, заплетенные в тугую косу, шелковая бело-розовая кожа, темно-синие озера очей с очень длинными ресницами, маленький изящный носик, коралловые губки, жемчужные зубки и крохотная ямочка на подбородке. Поневоле глаз отвести не сумеешь!

Конечно, среди русичей на какую девицу ни глянешь, так залюбуешься. Щедро одарила богиня Жива славянский народ — женщин своим собственным обличьем наградила, мужчин — даждьбоговым. А все же Яромир неожиданно вдруг позавидовал князю Глебу — повезло тиборскому владыке с невестой, ничего не скажешь…

— А как ты все-таки сюда пробрался?.. — задумчиво посмотрел он на Ивана, весело болтающего ногами на лавке. — Там же вроде стража, запоры, засовы кругом… хотя о чем это я?.. К девице в светелку тишком прокрасться… ты же у нас Иван!

— Ага, точно! — довольно подтвердил княжич.

— Поспешать надо, пока до зари еще далеко! — строго посмотрела на мужчин Елена. — Мы с Иванушкой почти все собрали… дядя Яромир, спуститься не поможешь ли, а? Я сама боюсь… упаду ведь…

— Конечно, помогу, — выудил из-за пазухи моток веревки с узлами оборотень. — Я тут кое-чем запасся…

— Вот и хорошо… — успокоенно улыбнулась княжна. — А то я уж боялась… Понимаешь, дядя Яромир, Иванушка добрый, сильный, только вот… ну, немного…

— Да, я знаю, — согласился Яромир, вкручивая в подоконник железную рогульку и привязывая к ней веревку.

— Чего? — завертел головой от одного к другой Иван. — Вы чего это, а?.. Яромир, а мешок у тебя для чего?

— Да это так… — опустил лукавые глаза оборотень, пряча не пригодившийся мешок за пазуху. — На всякий случай… Случаи — они разные бывают…

Спустить владимирскую княжну по веревке оказалось совсем не сложно — девушка перебирала ладонями так ловко, будто в няньках у нее ходила куница. Правда, вылезши из окна, она сразу принялась сонно зевать — за закрытые ставни убаюкивающая музыка старого Бояна не проникала, но вот здесь, снаружи…

— Княжна, а ты откуда меня знаешь-то? — спросил Яромир, спрыгивая наземь и помогая спуститься Елене.

— Так Иванушка рассказал! — удивилась Елена. — А уж расхвалил-то как — мол, ловчей да хитрей тебя никого в целом свете не сыщешь! Правда, что ли?

— Ну, в чем-то правда, в чем-то кривда… — усмехнулся оборотень. — Оно ж всегда так — у всякой палки два конца, а держаться надо середины…

— Ну что, побегли? — спрыгнул с веревки Иван, нагруженный тюком с девичьими пожитками. — Яромир, а нам куда бежать?

Оборотень задумчиво посмотрел на него и спросил:

— Иван, а ты как вообще планировал действовать?

— Планировал?.. — не понял Иван.

— М-да, вопросов больше не имею… — вздохнул оборотень, швыряя веревку обратно в окно — чтоб не сразу заметили побег. — Ладно, княжна, держись меня, у меня все заготовлено… Шагаем тихо и аккуратно — чок-в-чок за мной следом, ни шагу в сторону, смотрим только на мой затылок.

Под дубом в центре двора по-прежнему распевали вещий Боян и кот Баюн — правда, теперь уже что-то совсем другое. Жбан с медовухой превратился в жбан без медовухи, а голоса его опорожнивших приобрели хрипотцу и неразборчивость. Огромный кот положил голову на плечо сонно бормочущему старцу и что-то вяло мурлыкал ему в ухо. До чуткого слуха оборотня смутно донеслось что-то вроде «…жаешь?»

Кустодия у кремлевских ворот дремала так же, как и все остальные — проскользнуть мимо них не составило труда. Но дальше начинался посад, и досюда боянова песня уже не доносилась…

— Тс-с-с!.. — прошептал Яромир, оборачиваясь к княжичу с княжной. — Накиньте-ка вот это…

Оборотень извлек из-за пазухи два небольших свертка, оказавшихся посконными вотолами. Иван послушно накинул этот плащ-полотнище поверх своего мятеля, опустил капюшон пониже и помог Елене застегнуть застежку.

Яромир с легкой досадой оглядел самого себя — он не рассчитывал на Ивана, а потому прихватил только две вотолы. Собственно, вначале он вообще собирался взять только одну — похищенную невесту планировалось нести в мешке — но все же проявил предусмотрительность.

Лучше ведь прихватить что-то ненужное, чем забыть что-то нужное.

— Дядя Яромир, какими воротами пойдем? — шепнула Елена из-за плеча, пока Яромир вел их по темным улицам. — Через Иринины легче всего прошмыгнуть…

— Через Серебряные, — мотнул головой оборотень. — Иринины на другом конце города — а времени у нас нехватка…

— У Серебряных кустодия большая, — предупредила княжна.

— Ничего, у нас там сегодня друг на дежурстве — поможет…

— И решетку поднимать заморимся — там вчетвером крутить нужно…

— Ничего, откроем… — усмехнулся Яромир. — С божьей помощью…

— Смотри, дядя Яромир… — с сомнением вздохнула Елена. — Коли попадемся — мне-то ничего не будет, а вот вас двоих батюшка не пощадит… И плакал тогда и Тиборск, и свадьба моя…

— А ты, княжна, выходит, в самом деле за Глеба замуж хочешь? — с интересом оглянулся Яромир.

— За Глеба… или еще за кого… Только бы вырваться поскорей! — невольно повысила голос княжна и тут же испуганно закрыла себе рот. — Прости, дядя Яромир, нечаянно шумнула, больше не буду…

— Ничего. А что ж, в отцовских палатах жизнь плохая?..

— Не плохая… Тоскливая! Скука смертная — из светлицы шагу не сметь, день-деньской за пряденьем да вышиваньем… Батюшка совсем никуда не выпускает — трясется надо мной, будто я слиток золотой! — обиженно поведала Елена. — Дед Боян погостить заехал — так мне даже песен его послушать нельзя! Даже не узнала — правда ль голос такой дивный, как сказывают?.. Кота Баюна вы поймали — так я его только в окно и видала, да и то втихомолку, из-за ставен! Бабушка Овдотья самоходной избой приехала — так ни-ни, близко подходить не смей! Коли батюшка увидит, что я вышла куда из светлицы или хоть в окно выглянула без спросу — так расшумится, так разбранится, хоть святых из дому выноси! Никуда нельзя, ничего нельзя! Распоряжается мной, точно телушкой породистой — так и выгадывает, за кого бы меня повыгоднее выдать, чтоб побольше с этого поиметь! Сначала все за вашего Глеба норовил — так я его заранее невзлюбила! А потом за Глеба раздумал — говорит, без будущего жених, скоро от его княжества голое пепелище останется. Вот тут-то я сразу обратно за Глеба захотела! Да разве батюшке поперек скажешь…

— Ну, понять-то его можно… — насмешливо прищурился Яромир. — Кому ж охота дочку любимую на верную погибель отсылать? На Тиборск неровен час Кащей нахлынет — и тут-то уж скучно точно никому не будет…

— Пугаешь, дядя Яромир? — наморщила носик Елена. — А не боишься, что я сейчас передумаю, да назад запрошусь?

— А толку-то? — фыркнул оборотень. — Поздно передумывать — коли сбежать удумаешь, так я просто мешок тебе на голову и в охапке потащу…

— Ах вот ты какой, оказывается?! — легонько ударила его в плечо княжна. — Выманил бедную девушку из отчего дома — а теперь мешок на голову?! У-у-у, гад ползучий!..

— Да это Яромир просто шуткует так! — радостно улыбнулся Иван.

— Ага… шуткую… — кивнул оборотень, незаметно обменявшись с Еленой ехидными взглядами.

У Серебряных ворот было тихо. Лишь из воротни доносилось легкое похрапывание напившихся кустодиев. Яромир приложил ко рту сложенные ладони и дважды ухнул совой.

Послышалось цоканье копыт. Из темноты вынырнула хитрющая рожа Алеши Поповича, ведущего под уздцы двух жеребцов — гнедого и каурого в яблоках. При виде Ивана он недоуменно нахмурился и почесал в затылке.

— Слышь, а чего вас трое-то? — озадаченно спросил он. — Ты же сказал — двух коней… Я третьего достать уже не успею…

— Ну кто же знал… — пожал плечами Яромир. — Ничего, нам и двух хватит. А где?..

— Туточки я, малец, — прозвучал приглушенный бас. — Вас дожидаю… Ну, прощевай, Оленушка, не поминай уж лихом, коли вдруг неладно что было…

— До свидания, дедушка Демьян! — поцеловала богатыря в обе щеки княжна. — На свадьбу приехать обещай, не обмани!

— Даст Бог — подоспею… — пробасил разрумянившийся Демьян Куденевич, помогая девушке влезть на коня перед Яромиром. — Ну, ступайте, сейчас я вам открою…

Могучая ручища легла на рукоять воротного шпиля. Древний богатырь набрал побольше воздуху в грудь, перекрестился свободной рукой и пробормотал:

— Господи, благослови…

Демьян Куденевич уперся всем телом, крякнул и начал вращать тугой шпиль, в одиночку поднимая исполинские ворота. Тяжеленная опускная решетка медленно поползла вверх, и Яромир с Иваном торопливо направили коней к проему.

— Дедушко Демьян, давай подсоблю! — прошипел суетящийся рядом Алеша.

— Не мешайся, Алешка! — процедил сквозь зубы богатырь. — Мне сам Господь пособляет — ты против него блоха!

Кони промчались через Серебряные ворота, и Демьян Куденевич облегченно зашагал в противоположную сторону, опуская решетку обратно. Просто так отпустить нельзя — коли решетка сама упадет, так уж с грохотом, что даже мертвого разбудит.

— С Богом, в добрый путь! — негромко промолвил богатырь, осеняя удаляющихся всадников крестным знамением.

За воротами, прислонившись стеной к стене, тихо стояла избушка на курьих ножках. Огромные деревянные лапы до половины вкопались в мягкую землю, а на крыльце сидела, неторопливо стуча спицами, сама хозяйка.

— Ну что, яхонтовый, сладил дело? — спокойно подняла голову Овдотья Кузьминишна. — Здравствуй, Оленушка-ягодка. Меня знаешь ли?..

— Здравствуй, бабушка Овдотья, — вежливо кивнула девушка.

— Ну, и то дело. А я ведь твоего батюшку еще во-о-от такусеньким знавала!.. — опустила руку к земле старушка. — А теперь, смотри-ка, сынов-дочерей взрастил — большие все, красивые!.. Невестушка ты моя! Вы ж смотрите у меня, касатики, до жениха Оленушку в целости довезите, волосинки сронить не смейте!

— Постараемся, бабуль, не беспокойся, — махнул Яромир, трепля коня по холке.

Его жеребец подозрительно оглядывался, храпел и раздувал ноздри — чуял в седоке неладное. Оборотись сейчас Яромир волком — разорвется лошажье сердце с перепугу.

— Держи, яхонтовый, что я тебе обещала, — вручила Яромиру наполненный кошель баба-яга. — Все, как ты просил. Чай, применить-то сумеешь, не сплошаешь?

— Не впервой, бабуль, управлюсь…

— Ну, поспешайте тогда, поторапливайтесь! Да Глебушке-то там передайте, чтоб со свадьбой не затягивал — как станет Оленушка мужней женой, так Всеволоду ее уже не отобрать, поневоле смириться придется…

— Мы знаем, бабуль, — успокоил старуху Яромир. — Н-но, пошли, залетные!..

Иван ударил своего коня поводьями, надавил коленями бока и понесся впереди всех. Душа молодого княжича светло пела — наконец обратно домой, в стольный Тиборск! Да еще с невестой для брата! Вот ужо он погуляет на свадебке, вот где веселья-то будет!..

Правда, кое-что его радость все-таки омрачало…

Глава 33

Этой ночью князь Всеволод Большое Гнездо спал крепко и сны видел сплошь приятные. За окном заалела чистая умытая заря, лениво прокукарекал старый петух. Князь широко зевнул и потянулся, нежась на мягкой пуховой подушке.

Но тут дверь резко распахнулась. В горницу вбежал, топоча сапожищами, сам воевода Дунай. Старый богатырь обнажил голову, грохнулся на колени и взмолился:

— Вели казнить, князь-батюшка, тяжко виноват я пред тобой!

Всеволод приподнялся на правом локте, протер глаза и сонно спросил:

— Чего будишь поутру, что там у тебя случилось?.. Опять, что ль, кустодии до зеленых чертей напились?.. Ну так всыпь им плетей для острастки…

— Нет, княже, хуже гораздо… — не смел поднять седую голову Дунай. — Дочку твою, Елену…

— Что? — резко отбросил одеяло Всеволод.

— Похитили этой ночью…

— Кто?

— Да тиборчане, больше некому… Страже Серебряных ворот зелья сонного подсыпали — до сих пор добудиться не можем…

Князь медленно спустил с постели одну ногу… другую… Выпрямился во весь рост, постоял какой-то миг, неподвижно глядя в одну точку… и заревел во всю мощь бешеным туром:

— Догна-а-ать!!! Вороти-и-ить!!!

— Уже коней седлаем, княже! — с готовностью сообщил воевода. — Прикажи только!

— Сей же час дружинных в погоню!!! — страшным голосом закричал на него Всеволод. — Живо!!! Живо!!! Хоть насмерть коней загоните, но дочку мою домой чтоб вернули!!!

— Сделаем, княже, исполним! — выкатился из горницы Дунай, на бегу надевая шелом.

С ужасающим грохотом из кремлевских врат вынеслась сотня всадников. Отборнейшие гридни — лучшие богатыри в дружине. Впереди всех на храпящем жеребце мчался воевода Дунай, все еще слышащий за спиной бушующего и топочущего ногами князя. Конная лавина прокатилась по деревянной мостовой, едва не раздолбав ее в щепы, и лишь на несколько минут задержалась у Серебряных ворот.

— Что там стряслось, Дунайка? — окликнул старого воеводу Демьян Куденевич, подходя к воротам. Древний богатырь помнил нынешнего дружинного командира еще мальчишкой.

— Не слышал еще, дедушко Демьян? — насупил кудлатые брови Дунай, наблюдая, как подымают опускную решетку. — Елену Всеволодовну ночесь прямо из светлицы скрали! Чернавка принесла воды умыться… а там и нет никого!

— Иди ты! — ужаснулся Демьян Куденевич. — Вот беда-то какая! А это вы что ж — в погоню? Может, и мне с вами?!

— Сами управимся, дедушко! А ты, раз уж рядом случился, окажи услугу, присмотри пока за воротами. Видишь, стражу потравили…

— Присмотрю, присмотрю, Дунайка, ступайте с Богом! Будь надежен, мимо меня ни одна паскуда не прошмыгнет! — охотно пообещал богатырь, взвешивая на руке тяжеленную булаву в два локтя длиной.

Обычному человеку такую и не поднять…

Воевода кивнул и вонзил шпоры в бока жеребцу. Тот яростно грызанул удила и резко пустился в галоп, пролетая в каменную арку и уносясь по пыльной дороге на полуночь — в сторону Тиборска. За ним устремилась вся сотня, подняв кверху длинные пики с прапорцами. Времени прошло не так уж много, далеко похитители уехать не могли.

Демьян Куденевич проводил взглядом удаляющихся всадников, неодобрительно цокнул языком и полез на стену по приставной лестнице. Там он осмотрел похрапывающих и пускающих слюнявые пузыри гридней, хмыкнул и легонько пнул ближайшего.

— Подымайся, Алеха, уехали.

Алеша Попович поднялся на ноги, отряхнул мусор с щегольского платья и с тревогой посмотрел вслед летящим по дороге гридням.

— Кабы не дознались, что это я всех сонным вином опоил… — обеспокоенно молвил он. — Не пощадит ведь князь… Может, не стоило впутываться, дедушко Демьян?

— Ничего, паря, как-нибудь выпутаемся, — махнул рукой богатырь. — Впервой, что ли? Тебе Яромир как велел отнекиваться?

— Врать велел бесстыже, да на него все сваливать. Мол, это он незаметно подкрался татем ночным, да зелье всем в питье подсыпал…

— Ну вот так и отнекивайся, если спрашивать станут! Я не я, и лошадь не моя!

— И как только этот дружка меня уговорить-то сумел… — сердито покачал головой Алеша. — До сих пор не верю, что я на это согласился…

— Зело речист парнище, — согласился Демьян Куденевич. — А только прав он — негоже князю единожды заключенный уговор нарушать так бесстыдно. Всеволод когда опомнится да пораскинет умом спокойно, так еще и порадуется, что эдак все обернулось… Да и Кащея в две руки сподручней бить будет, чем одной… Правильно Яромир мыслит, про общее дело радеет…

— Чего? — удивился Алеша. — Это он тебя такими речами подговорил, дедушко Демьян?

— Конечно. Добрый час нас с Бояном убеждал — убедил все ж, чертяка говорливый… А тебе он разве не про это говорил?..

— Э-э-э… Да, конечно, говорил, как же иначе-то… — поднял глаза кверху Алеша, невольно щупая плотно набитый кошель за пазухой. — Чего б я иначе-то…

— Темнишь ты что-то, Алеха… — задумался Демьян Куденевич. — Гм… Глянь, а это чего вон там виднеется такое?

— Где?

— Да вон, на восходе… Птица, что ль, какая?

— Не вижу — солнце мешается…

— Давай-давай, гляди лучше — у молодости глаза зоркие…

— Странная какая-то птица… — прищурился Алеша Попович. — Будто бы с тремя головами…

Демьян Куденевич прислонил ладонь ко лбу… прищурился… подался вперед… и гаркнул во всю мочь:

— Бей в набат, Алешка!!! То змей трехглавый!!!

Дважды повторять не понадобилось — Алеша Попович юркой куницей взлетел по лесенке, и храмовые колокола загудели набатным звоном, разнося тревогу, созывая воев…

Змей Горыныч несся вперед с попутным ветром, с наслаждением ощущая струящиеся вдоль тела воздушные потоки. На спине не прекращалось копошение — людоящеры прямо на лету закрепляли ременные петли, привязывали прочные канаты. Амбагай болтался под брюхом, затягивая узлы на большой доске с крюками.

— ВЛАДИМИР ПОД КРЫЛОМ! — прогремел тремя глотками исполинский ящер. — ВСЕМ В ГОТОВНОСТЬ!

Тугарин, сидящий меж шипов на средней шее, окинул стольный град цепким взглядом. Да, стены высокие, крепкие… только чем они помогут против атаки из-под облаков?

— Снижайся, Горыныч! — прокричал он, стуча по толстой чешуе. — Сделай-ка пару кружков над городом, наведи шороху!

— В набат бьют! — объявил хан Калин, прикладывая ладонь к уху. — Заметили уже, с-собаки!..

Трехглавое чудище с ревом и шумом опустилось почти к самой крепостной стене, едва не задев ее стреловидным хвостом. Внизу уже царило настоящее столпотворение — по тревоге отовсюду выскакивали княжеские и боярские гридни, тиуны, отроки, мечники, стрельцы…

Великому Владимиру не впервой было выдерживать вражеское нападение. Вот только ворог на сей раз явился непривычный — вои растерянно метались, не зная, куда бежать, кого рубить. Со стен беспорядочно летели стрелы, но пока что ни одной не удалось даже оцарапать чешуйную броню Горыныча.

— Огонь! — проревел Тугарин, махая рукой. — Вспышка слева!

Левая голова Великого Змея подалась назад, разверзла ужасную пасть и выхаркнула гудящий шар. Вязкий ком ядовитой слюны, объединившись в единую смесь с клокочущим пламенем, породил ужасный снаряд — он ударил в одну из башен, обрушив ее вместе с вопящими стрельцами и оставив после себя бурлящий огневой цветок.

— Вспышка справа!

Еще один ревущий шар присоединился к собрату, разрушив большой участок стены. К небесам взметнулись камешки, щепки, поднялся столб дыма.

— Поворот! Заходи на новый круг! Центр — дай вспышку!

Пришел черед средней головы выхаркивать накопленную слюну. Ее огненный ком оказался мощнее всех — он ударил в самую середку жилой части, превратив в полыхающий факел богатый терем. Пожар живо перекинулся на соседние дома — все вокруг заволок ядовитый дым.

— Огонь!!! Огонь!!! — истово ревел Тугарин. — Жарь их, Горыныч, жги!!!

Горючая слюна в пастях закончилась. Но простого огня осталось вдоволь — Змей Горыныч опустился как можно ниже, с силой выдыхая пламенные ливни всеми зевами. Накрыв Владимир огромной тенью, он совершил полный круг над городом, щедро поливая избы и терема адским дождем.

Паника разрасталась. Владимирский люд бестолково суетился, охваченный диким ужасом. Правда, кое-где вои уже возились с большими самострелами-скорпионами, заряжая толстые копья и нацеливая на исполинскую крылатую тень, но пока-то их еще подготовят как следует…

— Довольно, будет с них! — вскричал Тугарин. — Давай к кремлю, Горыныч!

Трехглавое чудище завершило круг и замедлило ход, опускаясь все ниже над княжеским двором. Детинец дружина защищала особенно яростно — изо всех башен градом летели стрелы, соборы исходили колокольным криком, сотники и десятники уже строили рать в боевые порядки…

Горыныч расправил крылья на полную ширь, опустил шеи и выдохнул пламя книзу рассеянным облаком. Трое гридней, поджаренные в собственных кольчугах, повалились замертво, один счастливчик успел прикрыться огромным щитом, изрядно обжегшись, но все же уцелев.

— ИДЕМ НА СНИЖЕНИЕ! — прогремели три огромных пасти. — НА ИЗГОТОВКУ!..

— Боевой отряд — на спуск! — скомандовал Тугарин, махая ручищей.

С боков Великого Змея спрыгнули пятеро людоящеров, привязанные подмышки толстыми канатами. Первым — сам каган.

Подобно живому кистеню Тугарин Змиуланович пролетел над двором по косой дуге, с размаху врезавшись ногами в какого-то отрока. Паренек отлетел назад саженей на десять — тяжеленный людоящер ударил с такой мощью, что пробил бы даже каменную стену.

Блеснули кривые ножи — людоящеры в мгновение ока перерезали канаты, спрыгивая на мягкую траву двора. Правда, Яглакар приземлился неудачно — он промедлил лишний миг, и его с бешеной скоростью проволокло по крыше подсобного сарайчика, сдирая доски и разрывая плоть. Веревка лопнула, и чешуйчатая фигура медленно сползла вниз, неестественно подогнулась, упершись в землю кончиком шлема-луковки, и замерла неподвижно. Из ослабшей ладони вывалилась шалапуга, из-под прорванной кольчуги закапала дурно пахнущая кровь.

Тугарин взревел, выхватывая из-за спины исполинскую секиру, и тут же развалил пополам какого-то воя. Амбагай, Ышбар и Тогральчин закружили вокруг кагана со своими щитами и мечами, отражая вражеские атаки — пока что немногочисленные, но с каждой секундой усиливающиеся.

— Ай-я-а-а-а-ас-с-сс-с-а-а-а!!! — спрыгнул со спины Горыныча Калин.

Коротышка-хан даже не стал привязываться. Нет, он лишь выждал момента, пока мимо не пронесется кремлевская стена, и с удивительной ловкостью спрыгнул точно на нее, приземлившись на ноги и тут же перекувыркнувшись через голову, дабы погасить набранную скорость.

С бритой головы слетела шапка. Отрок, оказавшийся рядом с Калином и уже было замахнувшийся мечом, изумленно выпучил глаза — на темени проклятого татаровьина рос самый настоящий бычачий рог!

— А… а… — раскрыл рот он.

Этот звук стал последним в его жизни — свистнула кривая сабля, разрубая плечо и ребра, и юноша упал бездыханным. Калин торопливо вернул шапку на место и подозрительно огляделся — не заметил ли еще кто-нибудь этого врожденного уродства?

— Да это ж Калин-царь!.. — вскрикнул какой-то стрелец, тыча в него пальцем. — Собака татарская!!!

— От собаки слышу! — искренне обиделся Калин, хлеща его нагайкой. Стрелец отшатнулся с рассеченной щекой… схватился за меч… но ему в живот уже вонзился конец сабли.

Змей Горыныч описал крутую дугу над кремлевской стеной и пошел обратно. Огромная тень накрыла двор грозовой тучей. Стрелец на воротной башне поднял лук, целясь в приближающегося дракона, выпустил стрелу, бесславно чиркнувшую по чешуе на левой шее, и метнулся в сторону, ожидая огненного шторма.

Но его не последовало. Вместо него от спины трехглавого чудища отделился еще один человек, держащийся одной рукой за тонкий канат. Он крутанулся вокруг своей оси, спрыгнул на башню, пробежался по деревянному настилу и… упал через стену. Стрелец вскочил на ноги… но одноглазый здоровяк уже взлетал обратно. Он уцепился за одну из бойниц и дикой кошкой вскарабкался по стене.

Глаза стрельца встретились с единственным глазом Соловья-Разбойника. Он поднял лук… но тут Соловей сунул в рот два пальца.

Несчастного ратника просто смело. Страшный свист ударил по нему с такой силой, что из ушей хлынула кровь. Но он не успел почувствовать боли — его отбросило назад, будто какой-то великан выстрелил им из пращи. Стрелец улетел вдаль и грохнулся наземь бездыханным.

— Давай к дубу, друже, мы прикроем!.. — гаркнул престарелый полувелет, набирая побольше воздуху в грудь.

Чудовищный звуковой ливень накрыл двор сплошным пологом. Там, куда поворачивался Соловей Рахманович, стены трескались и крошились, а люди падали и кричали, прижимая ладони к ушам.

По кремлевской стене летел Калин Калинович, хлеща нагайкой направо и налево. Татаровьин подпрыгивал и дергался, увертываясь от русских стрел, пока не занял удобную позицию. Там он выхватил лук и в свою очередь принялся разить русичей калеными стрелами.

Тугарин промчался по двору живым тараном, разметав всех на своем пути. Людоящер-великан остановился лишь у старого дуба, возле которого уже нетерпеливо орал и подпрыгивал похмельный Баюн. Тяжеленная секира со страшной силой обрушилась на цепь, но звенья оказались на удивление прочными — чай, не для пса дворового ковали. Тугарин свирепо взрыкнул и продолжил рубить, пока Амбагай, Ышбар и Тогральчин прикрывали ему спину, сдерживая натиск русичей.

Тем временем Змей Горыныч, полностью освободившись от седоков, несся над посадом, наводя страх и ужас на снующих внизу человечков. Время от времени одна из пастей разверзалась, изрыгая ужасные пламенные потоки.

— ГРААААААРРРРАААААРРРРРXXX!!! — оглушительно грохотало в поднебесье. — РРРРРАААААРРРАААГРАААААРРРАААААXXXX!!!

Огромная тень пронеслась над Серебряными воротами. И Горыныч дернулся от боли — в правую пасть, как раз раскрывшуюся для очередного плевка, с удивительной точностью угодила стрела. Она вонзилась глубоко в нежное нёбо, и драконья шея завихляла из стороны в сторону, силясь избавиться от болезненной занозы. По чешуйчатой губе потекла черная змеиная кровь.

Горыныч пролетел над воротами, так и не выпустив пламенного ливня, но тут же описал дугу, развернулся и пошел на новый заход — теперь уже со вполне определенной целью. Ничтожные людишки сумели ранить Великого Змея — такое нельзя прощать!

— Молодец, Алеха! — гаркнул Демьян Куденевич, отталкивая отрока в сторону. — Теперь мой черед!

Змей Горыныч с ужасающим ревом мчался прямо на богатыря, неподвижно замершего на крепостной стене. Он не успел заметить, кто именно его ранил, да и не стремился разбираться. Какая разница?

Все люди на одно лицо.

Демьян Куденевич преспокойно стоял и раскручивал над головой тяжеленную булаву, привязанную к длиннющей бечеве. Вот разверстые пасти уже совсем близко — сейчас хлынет всесокрушающий огненный шторм…

Бросок! Чудовищным усилием богатырь швырнул булаву точно в среднюю глотку Горыныча. Та с гулким воем пролетела в пламенный зев и прочно застряла глубоко в горле. Пасть изумленно захлопнулась, а драконьи глаза выпучились от боли и стесненности. Горыныч пронесся мимо, вновь не выпустив пламени… а следом за ним на бечеве умчался Демьян Куденевич.

Толстая веревка застряла между зубов Великого Змея. Богатырь цепко держался за нее, раскачиваясь на лету, и рывок за рывком взбирался все выше. Длинная гибкая шея резко хлестнула в воздухе — Демьян Куденевич подлетел кверху, едва не сорвавшись со скользкого каната. Не будь на нем кожаных перчаток, давно содрал бы ладони в кровь.

— Дедушко-о-о-о Демья-я-я-я-ян!!! — дико заорал Алеша Попович, глядя на уносящегося куда-то ввысь Горыныча и вихляющуюся под ним крохотную фигурку.

— Цепляйся, касатик, скорше! — окрикнули его сзади.

Отрок изумленно обернулся — над стеной с ужасным ревом поднималась огромная железная ступа. В ней восседала морщинистая старуха с развевающимися на ветру космами. Тяжелый пест в руках бабы-яги описывал волнообразные движения, поднимая страшный вой и шум.

— Ну, молодец, бабка!.. — загорелись глаза Алеши.

Он быстрым рывком сиганул через стену, на лету ухватываясь за край ступы, зацепился ногами за почти стершийся обод, и гикнул:

— Гони, бабка!

Овдотья Кузьминишна с силой взмахнула пестом, отталкиваясь прямо от ветра. Ступа загудела и понеслась вперед — над избами и теремами, охваченными пожарищами. Понеслась к детинцу — туда, откуда даже сюда доносился оглушительный свист престарелого Соловья.

— Не туда, бабка, не туда! — заорал Алеша, еле перекрикивая ветер, бьющий по ушам. — Вверх давай, вверх! К дедушке Демьяну на подмогу!

— Не боись за него, касатик! — крикнула в ответ баба-яга. — Демьян Куденевич — Божий Человек, ништо ему Горыныч не сделает! Кишка тонка у змеюки!

На одном из выходов[56] княжьего терема выросла фигура его владельца, облаченная в золоченую кольчугу. Гридень-телохранитель прикрывал хозяина огромным щитом. Князь Всеволод самолично принялся гаркать на дружинных, приводя их в боевые порядки.

Людоящеры, заслышав это рявканье, единым рывком повернулись к великому князю, выхватили из-за плеч луки и пустили сразу три стрелы. Телохранитель воздел щит, едва успев прикрыть владыку, и пошатнулся — тугие тетивы чешуйчатых мечников ударили с небывалой силой.

— А ну, дай сюда! — рявкнул на него Всеволод, выхватывая из-за спины гридня легкую сулицу.

Короткий замах… свист… удар! Седина в бороде не сказалась ни на крепости княжеских рук, ни на зоркости глаза — остро заточенный наконечник прошел насквозь звенья кольчуги и толстые чешуи Амбагая.

Звякнул меч, падая на мощеные плиты двора. Людоящер растерянно опустил глаза к древку, торчащему из живота, покачнулся и завалился набок, скрючив когтистые пальцы.

Теперь у Тугарина осталось лишь два мечника.

Людоящерам приходилось все тяжелее и тяжелее. Русичи наседали на них с небывалым неистовством, и их все прибывало — Амбагай уже лежал мертвым, пораженный самим великим князем, над ним хрипло сопел Ышбар, припадая на правую ногу.

Правда, им помогал лук Калина — хан татаровьев спускал тетиву с небывалой частотой. Его стрелы неизменно летели точно в цель, каждый раз находя уязвимые места и выводя дружинных из строя одного за другим.

Чудовищный свист Соловья также сдерживал пыл гридней. Одноглазый старик предусмотрительно не поворачивался туда, где мог задеть своих, но все остальные уголки поминутно захлестывало шумовыми волнами. Вой и крик разили все на своем пути, сметали любую преграду, разбрасывали закаленных в боях гридней подобно былинкам.

Вот Соловей заприметил на выходе князя Всеволода, сложил губы куриной гузкой и ударил в него тонким лучом, выстрелившим мощнее самострельного заряда. Гридень, загородивший князя щитом, повалился замертво — в щите и его груди осталась дыра размером с кулак. И не поверишь, что простым свистом проделана!

Соловей снова начал набирать воздух, князь пригнулся, ожидая нового свиста… но тут на затылок старого разбойника обрушился страшный удар. Он кувыркнулся через голову, падая с восьмисаженной высоты, шлепнулся за стену, взметнув тучу щепок, и исчез из видимости. А над тем местом, где он стоял, пронеслась огромная ступа, оседланная всклокоченной старухой…

— Ох, молодец, бабка! — восторженно закрутил головой Алеша, легко спрыгивая на стену и выхватывая из-за спины лук.

Но он поспешил радоваться — снизу вновь грянул чудовищный свист. Деревянная башня подкосилась, пробитая почти насквозь, Алеша схватился за жердину, чудом удерживаясь от падения, а из груды мусора выпрыгнул Соловей Рахманович — грязный, окровавленный, но живой и здоровый.

— Ага, попались! — дико взревел он, засовывая пальцы в рот для нового посвиста.

— Ага, попался! — хрипло каркнула Овдотья Кузьминишна, падая на него из поднебесья.

Ведьма в ступе выставила перед собой скрюченные пальцы, раскрыла рот в беззвучном крике, и из-под желтых длиннющих ногтей ударили ветвящиеся голубоватые молнии. Соловей повалился на спину, охваченный корчами, одежда на нем вспыхнула синим пламенем, повязка на глазу лопнула и свалилась, открывая пустую глазницу.

Людоящерам, лишенным поддержки Соловья, пришлось туго. Ышбар валялся без шлема, его голову разрубили подобно спелой репе. Тогральчин бессильно оседал наземь, тупо глядя на отрубленную чешуйчатую кисть, все еще сжимающую иззубренный меч.

Его, Тогральчина, меч.

Вдобавок у Калина окончились стрелы — он вычистил тулы нескольких убитых стрельцов, но и их запасы подошли к концу. Теперь татаровьин размахивал саблей, отбиваясь сразу от двух гридней, и мало чем мог пособить соратникам внизу.

Но тут Тугарин наконец перерубил цепь Баюна. Освободившийся кот с душераздирающим воплем прыгнул в самую гущу дружинных, остервенело хлеща лапами куда придется. Когти-кинжалы полосовали живую плоть, оставляя глубокие раны, гридни падали замертво с разорванными горлами, во все стороны летели клочья платья и кольчуг.

— Мяу-у-у-у-сссо-о-о-о!!! — бешено зашипело рассвирепевшее чудище, размахивая обрывком цепи, свисающим с шеи.

Боевой клич обозленного кота заставил ратников колыхнуться назад, точно сдутых ураганом. Посреди двора образовался широкий круг с яростно урчащим Баюном в середке. Зеленые кошачьи глаза смотрели с такой неутолимой злобой, что сердца русичей дрогнули. Но миг слабости очень быстро прошел — под командой сотника огромного зверя взяли в «коробочку».

Чай, доводилось охотиться и на медведя, и на зверя Арысь — можно и с Баюном совладать…

— Горы-ы-ы-ыны-ы-ы-ыч, сюда-а-а-а-а!!! — что есть мочи воззвал Тугарин, размахивая тяжеленной секирой.

Но Змей Горыныч не слышал клича кагана людоящеров. Он кружил за облаками, правая и левая головы щелкали зубищами, а средняя раскачивалась из стороны в сторону, безуспешно пытаясь захлопнуть пасть.

Этого не позволял сделать Демьян Куденевич, упирающийся ногами в нижнюю губу и со всех сил удерживающий верхние клыки. Челюстные кости исполинского дракона жалобно трещали, глаза испуганно выпучились, не в силах поверить, что простой человечек может быть столь могуч.

— Господи, помоги, дай превозмочь!.. — хрипел богатырь, резким ударом выламывая Горынычу зуб. — Не нравится, погань летучая?! Не нравится?! Знай силу русскую, змеище смердючее!

— Пошел вон, козявка!.. — прорычала левая голова, пытаясь на лету выкусить Демьяна Куденевича из пасти средней. — Убирайся, покуда цел!

Вместо ответа Демьян Куденевич разжал одну ладонь, морщась от вони сразу из двух зевов, крутанулся вокруг своей оси и что есть мочи шарахнул кулачищем в клацающую челюсть. Клык длиной в локоть хрупнул и надломился — левая шея заколыхалась в конвульсиях, оглашая небеса бешеным криком.

— Жги его, гниду! — злобно прорычала правая голова, наконец оправившаяся от нестерпимой боли в нёбе. — Узкой струей!

Левая и правая шеи одновременно изогнулись сердцевидной дугой, наклоняясь к болезненно хрипящей средней, и чуть подались назад, разжимая челюсти совсем на чуть-чуть. В глубине драконьих зевов что-то тоненько загудело, заурчало…

…и Демьян Куденевич резко отпустил руки, могучим рывком вылетая из ужасной пасти. В следующий миг место, где он только что был, с двух сторон прострелили две тончайшие струи жидкого огня, способные просверлить насквозь хоть столетний дуб.

А средняя шея забилась от боли — выпрыгнув, богатырь ухватился за верхнюю челюсть и в единый миг вскарабкался на самую макушку. Он грохнулся на плоскую чешуйчатую макушку ничком, преодолевая буйствующий ветер, и что есть мочи ударил в огромный глаз пудовым кулачищем.

Тяжелые двойные веки поспешно захлопнулись, прикрывая драконьи очи, и теперь средняя голова моталась из стороны в сторону ослепшая, не видящая противника.

— Живо спускайте меня на землю, не то вырежу ему зенки к чертям собачьим!.. — угрожающе рявкнул Демьян Куденевич, выхватывая из-за голенища длинный засапожник.

Правая и левая головы испуганно переглянулись. Три брата, три Великих Змея, волей судьбы родившиеся сросшимися на общем туловище, поневоле дорожили здоровьем друг друга. Превратись один из них в слепого калеку — жизнь остальных тоже немало осложнится.

Головы Горыныча одновременно кивнули друг другу, выпуская пар из ноздрей. Огромный ящер сложил крылья косыми треугольниками и ринулся вниз, все убыстряясь и убыстряясь. За ним оставался густой дымный след, стреловидный хвост вытянулся струной, когтистые лапы искривились и прижались к животу…

А Демьян Куденевич, не в силах удержаться на зеркальной чешуйной глади при такой бешеной скорости, соскользнул и начал падать уже самостоятельно, теряя нож и раскрыв рот в беззвучном крике. Немало довелось повидать на своем веку древнему богатырю — а вот брякаться с эдакой высоты доселе не приходилось…

Впрочем, разогнавшийся Горыныч даже не заметил избавления от досадливой блохи — сам-то он мчался гораздо быстрее падающего человечка…

В детинце тем временем творилось черт знает что. Посреди княжеского двора шипел и метался огромный кот. Уши, плотно прижатые к голове, хвост, ставший почти что беличьим, вздыбленная шерсть — да, Баюн не на шутку рассвирепел. Вот он совершил громадный прыжок, тут же перекатываясь на спину и лягаясь задними лапами. Гридень, не успевший увернуться, повалился наземь и завыл от боли, держась за изуродованные колени.

Рядом бушевал людоящер, на три головы возвышающийся над обступившими его гриднями. Чудовищная секира вращалась с такой скоростью, что никто не решался даже подступиться. Однако Тугарин уже ощетинился стрелами подобно ежу — только кольчуга и собственная чешуя позволяли ему до сих пор оставаться на ногах и сражаться.

— Всех порешу, мелюзга!.. — рокотал каган людоящеров, неистово размахивая громадной секирой.

Со стен один за другим падали стрельцы и тиуны. Хан Калин танцевал Пляску Смерти — дикие лихорадочные прыжки, похожие на взмахи крылышек мотылька. Щит едва успевал отражать удары, персидская сабля порхала сверкающей молнией. Сейчас юркий татаровьин отбивался сразу от шестерых воев — с превеликим трудом, из последних сил, но отбивался.

Чуть поодаль в воздухе кружила растрепанная старуха в железной ступе, остервенело размахивая железным же пестом. Его удары отражал тяжеленный кистень, жужжащий над головой старого полувелета. Обожженный Соловей двигался резво, но дергано и неестественно. Левая половина тела пострадала сильнее правой — ногу он подволакивал, пальцы на руке скрючились клешней и не желали разгибаться. Из уголка рта сочилась кровь.

Человек бы вовсе не пережил молний бабы-яги. А вот полувелет уцелел.

Но тут над детинцем на бреющем полете пронеслась крылатая тень. Два пламенных потока ударили в кремлевскую стену, породив еще один ревущий пожар, и дружинные бросились врассыпную, спеша укрыться от небесной угрозы.

— Сюда, Горыныч, забирай нас! — прокричал Тугарин, подавая сигналы парящему дракону.

Великий Змей сделал круг и с грохотом устремился обратно. Могучие лапищи подогнулись, разрывая узлы, закрепленные людоящерами под грудиной, и к земле полетела разворачивающаяся веревочная лестница.

Калин Калинович, оказавшийся ближе всех, совершил дикий прыжок, на лету ударяя пяткой в лицо ближайшему гридню, и схватился за нижнюю перекладину. Руки-ноги великого хана торопливо замелькали, поднимая тело все выше — к темной громаде, застилающей солнце огромными крыльями. Ветер сбил с головы шапку, и татаровьин досадливо перекривился — теперь любой мог увидеть его вечный стыд, бычий рог на темени.

Овдотья Кузьминишна неожиданно оставила Соловья в покое. Глаза старой ведьмы расширились в ужасе, заприметив что-то над княжеским теремом — железная ступа с ужасающим гулом помчалась туда, где виднелась крохотная фигурка, летящая к земле. Соловей Рахманович свистнул было ей вслед, но покалеченные губы сумели исторгнуть только невнятное бульканье пополам с хрипом.

В следующий миг рядом промелькнула веревочная лестница. Соловей метнулся следом, не обращая внимания на боль в негнущейся ноге, ухватился за перекладину и с трудом полез вверх, кое-как опираясь на онемевшую руку.

Тугарин взялся за самый конец секиры и совершил крутой оборот, заставляя воев податься назад, чтобы не превратиться в изрубленное месиво. Освободив свободное пространство, он махнул рукой — Горыныч уже подлетал. Калин, спускаясь по лестнице вниз головой, сбросил большую доску, прикрепленную ремнями, — на нее, не теряя времени, прыгнул израненный Баюн. Горыныч замедлил ход до самого слабого и заработал лапами, подтягивая утробно завывающего кота повыше.

Теперь Тугарин остался один. Он что есть мочи размахнулся и швырнул секиру в самую гущу подступающих гридней, убив одного и ранив еще четверых. Каган расставил руки как можно шире, раскрыв когтистые ладони, и испустил дикий оглушительный рев, брызгая вонючей слюной. Среди людоящеров это означает призыв бросить оружие и сразиться как есть — зубами и когтями.

Конечно, его не поняли — в следующий миг в бок гиганта вонзилась легкая сулица, удачно брошенная кем-то из дружинных. В ответ Тугарин метнулся вперед, с разлета ударяя обоими кулаками — громадные ручищи расшвыряли противников, как соломенных чучел.

Горыныч, описав резкую дугу, уже возвращался — над головой промелькнула перекладина лестницы. Исполинский людоящер резко выбросил руки вверх, хватаясь за нее на лету, и торопливо подтянулся, чтобы не врезаться в приближающуюся стену.

Он поднялся чуть повыше, на лету вырывая из шкуры застрявшие стрелы и поливая все вокруг темной кровью… и вдруг одна из веревок лопнула.

Но не под весом могучего Тугарина — нет, эту лестницу испытывали не раз и не два. Это какой-то отрок, выскочивший на кремлевскую стену, выпустил стрелу. С удивительной меткостью — раздвоенный наконечник разорвал бечеву, угодив в самую тютельку.

Тугарин грозно заревел, видя, как под его тяжестью лопаются волоконца оставшейся веревки, опустил глаза, глядя на проносящуюся мимо стену, и разжал руки, прыгая точно на нее. Не сделай он этого — и мигом позже лестница оборвалась бы сама.

Только тогда бы от кагана людоящеров осталась лишь лепешка на мостовой…

Горыныч, заметив потерю, описал очередную дугу и пошел назад. А на Тугарина налетел тот самый отрок, что сделал удачный выстрел.

Алеша Попович.

Юноша метнулся к чешуйчатому гиганту только с щитом и кинжалом. Он на бегу бросил себе под ноги щит, тут же прыгая в него, проехал у Тугарина под ногами, подпрыгнул, развернулся, и что есть мочи ударил кинжалом наискось, целясь в нежное горло.

Увы, он недооценил рост кащеева воеводы. Тугарин оказался столь высок, что даже подняв руку над головой, Алеша дотянулся ему только до плеча. Туда и пришелся удар кинжала. Причем скользящий — на плечах и спине чешуя людоящеров особенно прочна, там пробить ее почти невозможно.

В следующий миг Тугарин резко развернулся к противнику. Он насмешливо рыкнул, видя перед собой тщедушного юнца, и что есть мочи шарахнул кулаком сверху вниз, едва не расколов несчастному череп. Шлем смялся, как древесный листок. Ударь людоящер самую малость сильнее — вбил бы Алеше голову в плечи.

Отрок упал навзничь, раскинув руки и в ужасе взирая на чешуйчатую гору, застилающую солнце. Тугарин сделал шаг вперед, выпуская из ноздрей струи кипучего пара, и с силой ударил подкованным каблуком по ноге поверженного противника. Алеша закричал от ужасной боли — проклятый людоящер раздробил ему голень.

— Ты больше не можешь защищаться? — уточнил гигант, пристально глядя на корчащегося юношу.

— Убей меня, погань зеленая… — еле слышно выдавил из себя отрок, пуская кровавые пузыри.

— Нет, — мотнул огромной головой Тугарин, отступая назад. — Нет чести в убийстве того, кто не может защититься. Если ты выздоровеешь и снова возьмешь оружие — тогда убью.

Он отвернулся и вытянул руку, ловя перекладину укоротившейся веревочной лестницы. Она промелькнула мимо кремлевской стены, унося с собой Тугарина, и полетела дальше — над пылающим детинцем, а потом и посадом. На сей раз кагану ничто не помешало — людоящер спокойно вскарабкался на спину громадного дракона и уселся меж роговых шипов, угрюмо сгорбившись.

Огромная крылатая тень сделала последний разворот и понеслась на восход — в Кащеево Царство.

Проводив ее взглядом, Князь Всеволод ошарашенно оглядел разгром, учиненный кащеевыми прихвостнями. Хорошо еще, что большая часть Владимира строилась из камня — иначе город уже превратился бы в один огромный костер.

Но и того, что было сделано, вполне хватило. Не одна сотня погибших — и среди них немало дружинных. Терема, соборы, защитные укрепления — пламя Горыныча и всесокрушающий свист Соловья хорошо потрудились над тем, чтобы разрушить как можно больше.

— Давненько мне так не подгаживали… — озадаченно почесал в затылке князь. — Кащей, свинья такая, вконец совесть потерял… И воеводу я, как назло, отослал…

— Да, княже, тут уж не до догоняшек — а ну как воротятся поганые? — тоненько пропищал из-под руки Мирошка. — Чего доброго, поймают тебя за бороду, люлей вломят!

Всеволод мрачно посмотрел на кривляющегося скомороха и влепил ему оглушительную затрещину — выпустить накопившийся гнев. Мирошка покатился кубарем, продолжая глупо хихикать.

В конце концов, ведь именно в этом и заключается его работа — помогать князю избавляться от дурной желчи.

На землю медленно-медленно опустилась ведьминская ступа. От нее с великим трудом отлепился Демьян Куденевич — богатырь вцепился так, что в железных боках остались глубокие следы от пальцев. Костяшки, разбитые о клыки Змея Горыныча, нещадно саднили и кровоточили.

Поднявшись на ноги, Божий Человек первым делом поцеловал нательный крест и громко восхвалил Всемогущего Господа, в очередной раз спасшего своего верного воина.

Многочисленная челядь боязливо выползала из укрытий, все еще дрожа, озираясь, ежеминутно поглядывая наверх. Над головой до сих пор виднелись дымные полосы, испещрившие небеса ломаными загогулинами.

Погибших ратников складывали рядком, закрывая им глаза и скрещивая руки на груди. Раненым оказывали помощь. Овдотья Кузьминишна с деловитым видом семенила меж стонущих окровавленных воев, удрученно цокая языком и время от времени изрекая что-нибудь вроде «к завтрему будет на ногах» или «этот не жилец». В первом случае раненые облегченно вздыхали, во втором… тоже вздыхали, но уже обреченно.

По двору пробежал отец Леонтий — с крепостной стены аккуратно спускали его сына. Младой Алеша не стонал — он лишился сознания. Правая нога подогнулась под неправильным углом, густые локоны забрызгало красным.

— Спаси мое детище, бабушка!.. — взмолился священник. — Хоть бесов призови — только спаси!..

— Бесы нам без надобности, они в таком деле не подмога, — важно ответила баба-яга. — Не вешай носа, владыко, будет жить мальчонка! Вот только кабы хромота малая не осталась… ну да это ништо, он же стрелец, не мечник…

Князь Всеволод, угрюмо взирающий на все происходящее, встретился глазами с Демьяном Куденевичем. Древний богатырь смотрел с нескрываемой укоризной — как будто упрекал за что-то. Князь досадливо поморщился и отвернулся.

Перед его взором до сих пор стояла трехглавая тень, застилающая небеса крылами…

Змей Горыныч медленно парил на ветру, двигаясь к Костяному Дворцу. Все три головы молчали, крепко сжав челюсти. Кот Баюн вяло зализывал многочисленные раны и тихо-тихо урчал. Хан Калин пил крепкий кумыс из кожаного бурдюка. Соловей-Разбойник смазывал ожоги вонючим овечьим жиром.

Тугарин же сидел на правом плече Горыныча, между шеей и крылом. Ни на кого не глядя, он засучил рукав, вынул нож и сумрачно произнес:

— Яглакар.

Лезвие резко полоснуло по запястью — к земле устремилось несколько темных капель.

— Амбагай.

Еще один разрез — еще несколько капель.

— Ышбар.

К двум ранам присоединилась третья.

— Тогральчин.

Четвертая и последняя.

Тугарин угрюмо замолчал, глядя на четыре кровавых полосы на запястье. Им там не было одиноко — чешуйки левой руки рассекались многими сотнями подобных бороздок. От застарелых, едва видимых, до совсем свежих, только-только заживших.

Теперь к ним присоединились еще четыре.

— Ваши имена не будут забыты, братья, — еле слышно прошептал каган.

Глава 34

Свадебный поезд ехал неспешно. Кони едва плелись, колеса противно скрипели, с трудом продираясь по раскисшей от дождей земле. Большой тракт выглядел запустело — торговый сезон завершился на Покров день, новый начнется только на Введение, четвертого студня.

С середины листопада и до конца грудня дороги приходят в полную негодность, вот и сидит народ по домам, ждет зимних холодов. Промерзнет землица, покроется снежком — тогда можно будет сменить телеги на сани и ехать куда вздумается.

Осеннее солнышко сегодня не на шутку раздухарилось. Боярин Фома сидел, закутанный в толстый кожух, и ужасно прел. По лицу градом катился пот, все тело немилосердно чесалось, во рту пересохло. Конечно, кожух он мог бы снять… но не снимал.

Дело в том, что час назад боярыня Марфа сказала: «Жарко сегодня, сыми эту тяготу». Однако похмельный муженек, пребывавший сильно не в духе, назвал свою благоверную дурищей и наотрез отказался в чем-либо ее слушаться.

Вот и парился уже целый час. Скрипел зубами, но не сдавался.

К переднему возку подъехал десятник Суря. Бывалый ратник выглядел обеспокоенным.

— Господине, догоняют ведь нас — во-он верховые едут!.. — указал назад он. — Может, бронь на всякий случай вздеть?

— Кто такие? — брюзгливо спросил Фома. Он попытался было обернуться и посмотреть сам, но запутался в тяжелых полах и едва не упал носом на дно повозки. — Не разбойники ли?..

— Не видать пока… Но народу всего ничего — кажись, лошади только две…

— Ну так то пустяк… — отмахнулся боярин. — Небось гонец какой скачет…

— Эге-ге-ге-е-е-ей!!! — раскатилось сзади. — Дожида-а-ай! Фома Гаврилыч, дожида-а-ай!

— Охти мне! — схватился за продырявленную шапку боярин. — Забыл совсем, голова еловая!.. Десятник, остановь поезд, то наши едут!

Когда конь Яромира наконец избавился от седока, на его морде разлилось неописуемое блаженство. Несчастный жеребец пережил настоящий кошмар — несколько часов везти на спине ужасного волколака, пусть и в человечьем облике!

Зато княжна выглядела довольной, точно калачей наелась, и без устали щебетала обо всем подряд. Бедная девушка, в жизни не покидавшая стольного Владимира, а весь последний год и вовсе безвылазно сидевшая в женской половине терема, любопытствовала про все, что попадалось на глаза. Все ей было внове, все хотелось рассмотреть и потрогать.

Елену Всеволодовну усадили на самое почетное место, обложили подушками и окружили душной стеной ласки. Все ее желания — высказанные и невысказанные — немедленно удовлетворялись. Особенно усердствовали боярин Фома с боярыней Марфой — княжеские сваты всячески старались угодить будущей княгине Тиборска.

— Боярин, ты бы лучше приказал гнать во весь опор, — недобро прищурился Яромир, поймав умоляющий взгляд княжны. — Чего мы еле плетемся?

— Кони устали — всю ночь копытами перебирали… — отмахнулся Фома. — Ничего, поспеем… Не на пожар, чай…

— А для чего это вы всю ночь ехали? — нахмурился волколак. — Я же сказал не спешить, да нас поджидать! Почему не остановились на ночлег?

— Да как-то… ну… э… Да чтоб тебя, дружка, ну подумаешь — беда! Что ж нам было — посередь дороги ночевать?! Через три версты постоялый двор — там и отдохнем вволюшку!

— Боярин, — терпеливо сложил ладони Яромир. — Ты, кажется, чего-то не понимаешь. Останавливаться на постоялом дворе никак нельзя. Торопиться нужно. Как только пропажу княжеской дочки обнаружат — сразу вышлют погоню. Или, думаешь, Большое Гнездо такое простит? Поэтому нужно успеть до Галича раньше, чем нас догонят. Дальше гнаться не посмеют.

Фома выпучил глаза и начал хватать воздух, как рыба, выброшенная на берег. Красное, покрытое крупными градинами пота лицо исказилось в смеси испуга и гнева. Он ткнул Яромиру пальцем в грудь и зашипел:

— Да ты что же натворил, дружка?! Ты что ж, думаешь, мы от владимирских дружинных с таким обозом уйдем?! Ты что ж, не знаешь, какие у всеволодовых гридней кони?! Да развей их на всей Руси не сыщешь! Али умом рехнулся?!

— Боярин, а ты как думал? — усмехнулся Яромир. — Хотел и рыбку съесть, и на елку влезть? Может, князь нам еще и поклониться вслед должен — благодарствую, мол, что доченьку мою умыкнули, приезжайте еще, люди добрые! Так, по-твоему?..

— А что делать-то собираешься?! Догонят ведь — не помилуют!

— Ничего, боярин, не кручинься — как-нибудь и с этой бедой справимся… — лукаво прищурился Серый Волк. — Только ты это… прикажи малость повозки облегчить. Что ненужное — скидывай на обочину, добрым людям на поживу…

— Ненужного нет! Ничего нет! — забеспокоился Фома Мешок, делая такое движение, словно сгребал что-то в кучу.

— Боярин, не жадничай. В Нави от шмотья проку немного.

Впрочем, ничего особенно тяжкого при поезде все одно не нашлось. Основное-то беремя — сами поезжане, а их на обочине не оставишь…

Лошади притомились, плелись уныло, склонив головы. Погонять сверх меры нельзя — коли эти падут, так новых взять негде. Пару-тройку запасных еще можно будет достать на постоялом дворе, но этакой малостью здесь не обойдешься…

Народу-то почти полсотни!

Меж Владимиром и Тиборском — триста пятьдесят верст. Дорожка хоть и прямоезжая, да зато дюже скверная, сплошь хляби да грязища. Верховому на не самой хилой лошаденке — четыре-пять дней пути. Большому поезду — почти вдвое дольше. Если пятьдесят верст за день свершить — уже хорошо, уже повезло.

— Эх, нам бы токма до реки раньше владимирцев поспеть! — почесал в затылке десятник Суря. — Там паромом переправимся, да и пожжем его за спиной! До броду крюк аграменный делать надо — отстанут владимирцы, надолго отстанут!

— До реки еще сотня поприщ, — покачал головой Яромир. — В самом удачном случае — завтра к вечеру доберемся. Раньше никак, хоть надвое разорвись.

Крохотные фигурки на небоземе показались вскоре после полудня. Поле вокруг как стол ровнехонькое — не спрячешься, не затаишься. С одной стороны плохо — не укрыться нигде, с другой хорошо — ворог тоже тайком не подкрадется, исподтишка не бросится, да и вперед незаметно не забежит.

Хотя никаких хитростей владимирцам и не требовалось — их холеные лошади без того легко нагоняли медленно плетущийся обоз.

Яромир оглянулся, цокнул языком, поднялся на ноги и крикнул:

— Тпру-у-у!

Кони начали замедлять ход. Боярин Фома всколыхнулся в своем кожухе, упал на дно повозки и завопил оттуда:

— Ты что, дружка, очумел?! Погоняй, погоняй!..

— Далеко ли до них, десятник? — спросил у Сури оборотень, не обращая внимания на кричащего боярина.

— Да верст пять будет… — приложил ладонь ко лбу степенный ратник. — Ишь, несутся-то как… И четверти часа не пройдет — нагонят…

— Так, — задумчиво уселся на корточки Яромир, копаясь в кошеле. — Ага. Ладно…

— Это, дружка… — обратился к нему Суря, глядя куда-то в сторону. — Того… Вы это… езжайте… А мы уж с ребятушками тут стеной встанем — задержим их сколько сможем…

— Их втрое больше, — покачал головой Яромир. — Перебьют вас, десятник…

— Ну дак что ж делать-то… — виновато развел руками Суря. — Коли перебьют — знать, судьба такая… А вы зато далеко уехать успеете…

— Правильно, десятник! — наконец выпутался из мехов боярин. — Строй своих!

— Я тоже останусь! — подъехал к хвосту колонны Иван, нетерпеливо подпрыгивая в седле. — Тоже сражаться буду!

— Да что уж там, княже, один лишний меч погоды не сделает… — отказался Суря.

— Это смотря какой меч! — подбоченился Иван, кладя ладонь на рукоять Самосека.

— Никак нельзя. Ты хоробр, спорить не стану, не последний, да только князь-батюшка не порадуется, коли и остатний его брат кости сложит…

— Тихо вы, оглашенные, не суматошничайте по пустякам, — поднялся на ноги Яромир, наконец разобравшийся с кошелем. — Никого оставлять не будем — по-другому владимирцев задержим… Гоните что есть духу — а я уж все устрою.

Дважды просить не пришлось. Челядь и без того тревожно поглядывала назад — на все близящиеся конные фигурки. Расстояние меж поездом и погоней успело сократиться чуть ли не вдвое. Уже можно было различить и прапорца, трепещущие на ветру, и золоченые шеломы на маковках, и развевающуюся браду воеводы Дуная…

Яромир выпрямился во весь рост, легко удерживаясь в разгоняющейся повозке, и достал из кошеля невзрачный темно-серый камень. Кремень. Самый обычный кремень для огнива. Оборотень, ехавший последним, размахнулся и что есть мочи швырнул эту пустяковину вдаль, торопливо причитывая вслед:

Ты лети, лети, кремень, Позабудь про сон и лень, Службу выполнить пора, Был ты камнем, стань — гора!

Кони испуганно заржали. Там, куда упал крохотный кремешок, из земли вспучивался огромный холм. Он рос с умопомрачающей скоростью — вот уже застлал все небо, закрыл собой солнце! Дорога резко пошла под уклон — каменная гора, выросшая в считаные минуты, воздвиглась непреодолимым препятствием.

— Ай, молодец, бабуля!.. — расхохотался Яромир, глядя на оставшуюся за спиной громадину. — Ну, удружила!.. Славный погоне подарочек!

Обомлевшие поезжане смотрели на него выпучив глаза. Равнодушно ковырял в носу один только Иван — успел привыкнуть к хитрым выходкам Серого Волка.

— С нами крестная сила… — дрожащей рукой перекрестился боярин Фома. — Это что ж такое творится, дружка?! Никак бесовщина!

— Спокойно, боярин, это баушки Кузьминишны подарочек.

— Так я ж и говорю — бесовщина! Это что ж теперь — так и будет посередь дороги скала торчать?! Весь тракт запортил!

— Для чего же? — усмехнулся Яромир. — Завтра с рассветом все исчезнет как не бывало. Эта гора не гора, а мара — наваждение, видимость. Хотя взобраться на нее при нужде можно…

— Точно бесовщина…

— Ну, зато владимирцы теперь отстанут на время! — ухмыльнулся десятник Суря. — Пока-то эту дуру каменную объедут!.. Тут кругаля немалого дать придется!.. Семь, а то восемь верст лишку — да все по полю дикому, по грязюке!..

Действительно, почти два часа о погоне не было ни слуху, ни духу. Но потом, когда чудотворная скала окончательно скрылась из виду, на небоземе вновь объявились крохотные фигурки. Владимирцы, едущие чуть не вдвое быстрее, обогнули кремень-гору по широкой дуге, вернулись на тракт и опять нагоняли похитителей княжны.

— Теперь что делать будешь, дружка?! — свирепо уставился на Яромира боярин.

Оборотень невозмутимо хлопнул по плечу возничего, веля замедлить ход. Его повозка успела вырваться вперед — чуя за спиной волколака, лошади бежали особенно борзо. Теперь же она постепенно начала отставать, пока снова не стала последней.

Дождавшись, пока остальные его обгонят, Яромир выпрямился во весь рост и неторопливо вытащил из кошеля простой деревянный гребень. Совершенно ничем не примечательный — ни картинки, ни узора какого. Обычная деревяшка с частыми зубцами.

Однако теперь тиборчане смотрели на лукаво щурящегося оборотня во все глаза, жадно ловя каждое его движение. Яромир размахнулся и швырнул вдаль второй подарок бабы-яги, причитывая вслед:

Лети в поле, гребешок, Деревянный мой дружок, Чтобы враг к нам не полез, Превращайся, гребень, в лес!

Вновь усталые кони захрапели и резко прибавили ходу, едва не перевернув одну из повозок. Из земли, вспарывая пожухлый травяной ковер, вылетела зеленая пика. Она устремилась к небесам, распахивая колючие лапы, встряхнулась, избавляясь от прилипшей земли, и замерла неподвижно.

За первой елью последовали другие. То тут, то там на бескрайней равнине поднимался очередной лесной солдат, ощетиниваясь грозной хвоей. Они выскакивали все чаще и чаще, пока в глазах не зарябило от древес, порожденных ведьминским чернокнижием…

Преследователи совершенно скрылись за этим зеленым частоколом. До чуткого уха оборотня донеслось едва слышное ржание и ругань — воевода Дунай что есть силы клял проклятое колдовство. Теперь ему придется либо продираться сквозь густую чащу, либо давать большой крюк.

Что бы он ни выбрал — владимирцы надолго отстанут…

Они и отстали. Часа три о погоне не было ни слуху ни духу. Но потом на небоземе вновь объявились крошечные точки. Витязи Всеволода порядком утомились, их кони — еще больше, но о том, чтобы забыть о похитителях княжны и повернуть назад, не могло быть и речи.

К тому же тиборчане устали ничуть не меньше.

— Еще есть что в запасе, дружка? — с надеждой обратился к Яромиру Фома Мешок. — Выручай давай, теперь на твою бесовщину только и уповать!

— Не вешай носа, боярин, найдется и еще кое-что! — усмехнулся оборотень, уже в третий раз замедляя свою повозку.

На сей раз из заветного кошеля появился полотняный платок, окрашенный васильковым цветом. Яромир бережно развернул его, поднял как можно выше, держа за концы обеими руками, и пустил по ветру, негромко причитывая:

Лети по ветру, платок, Заключивший вод поток, Пустит вдаль тебя рука, Из тряпицы стань река!

Нежно-голубой плат приземлился точно посередь дороги — да так ровно, точно скатерть расстелили. Но он недолго там оставался — прямо из полотна вдруг брызнули водяные струи. Шире, шире, еще шире! Текучая лавина расползалась по полю, сама продавливая себе русло — словно под водой спрятались копари с лопатами, резво ведущие в обе стороны широченную борозду.

Дивная река все расширялась, удлинялась, углублялась. Тиборчане зачарованно смотрели на этакое чудо — водяной поток, текущий сразу в две стороны! В том месте, где приземлился платок бабы-яги, река будто разделилась невидимой чертой — именно от нее хлестало бурное течение. Точь-в-точь две косы женские, из лазуревых струй сплетенные…

— Здесь, пожалуй, потрудней придется!.. — радостно потер ладони боярин Фома. — Реку-то не объедешь, переплывать придется!.. а она не слишком мелка?.. — обеспокоился он. — А, дружка?.. Вброд-то не перейдут, а?..

— Княжеский терем по самую маковку скроется, — рассеянно ответил оборотень, думающий о чем-то своем. — Ты, боярин, погоняй, погоняй коньков, дотемна времени еще вдосталь…

— Куда ж их погонять-то еще? — набычился Фома. — С ног валятся!

— Ты, главное, дотемна дотерпи как-нибудь, а там отдохнем, на ночлег встанем…

— Ополоумел, дружка?! Какой ночлег?! А владимирцы как же?!

— А что владимирцы?

— Дак через реку-то твою они с божьей помощью переберутся — чай, не море-океан, не больно-то и широка! А дальше опять по следу пойдут! И прямо спящих нас!..

— Думаешь? — усмехнулся оборотень.

— Ну а как же?!

Яромир, покачал головой, поискал взглядом Сурю и окликнул его:

— Десятник, а рассуди-ка ты нас! Вот кабы это ты владимирцев возглавлял, да за нами в погоню шел — что бы ты на закате делать стал?

— Как что? — степенно ответил пожилой дружинник, крутя ус. — Ночевать бы приказал. Кони устали, люди устали. А коли во тьмище лететь сломя голову — так можно и на принаду нарваться. Хорошо, коль просто на людей затаившихся — а ну как у тебя в кошеле еще какая гадость чернокнижная припасена? Разверзнешь, чего доброго, пропасть посередь дороги — так все и ухнем сослепу! Нет, я уж восхода дождусь, лошадям роздых дам — а там снова в погоню! До Галича еще далече — небось успею нагнать…

— Слыхал, боярин, что ратный человек говорит? — хмыкнул Яромир. — Ему-то виднее, как думаешь?..

— Вестимо… — неохотно согласился Фома Мешок.

На закате свадебный поезд наконец остановился. Отъехал подальше с дороги и встал лагерем. Бока притомившихся коней вздымались и опадали, они вяло пили тепловатую воду и ворошили торбы с сеном. Поезжане разожгли костры, начали стряпать ужину.

Несколько мечников во главе с десятником Сурей встали караулом, пристально оглядывая окрестности. К ним присоединился Иван — княжич, весь день лежавший кверху пузом в одной из повозок, теперь отправился размять ноги. Хотя его так и тянуло к самому большому костру, у которого восседали боярин Фома с супругой.

Конечно, бояре Ивану ни на кой черт не требовались. Однако с ними же сидела и похищенная из отчего дома княжна. Зябко куталась в теплую свиту, но смотрела весело, с любопытством оглядываясь по сторонам. Все-таки доселе она и Владимира-то ни разу не покидала…

А Яромир к кострам не подходил вовсе. Он сказался сытым и уснул под одной из повозок, завернувшись в плащ-вотолу.

Точнее, так думали остальные. На самом же деле хитрый оборотень незаметно соорудил чучело из соломы, да и накрыл его плащом. А сам потихоньку растворился в ночи, без труда проскользнув под самым носом тиборских гридней.

Удалившись на достаточное расстояние, Яромир кувыркнулся через голову, становясь волком, и дальше уже пошел как по ниточке, ловя мокрым носом разлитые во тьме запахи. Их хватало — со стороны покинутого лагеря веяло лошадьми, сеном, потом, шкурами. А еще железом, дымом и жареным мясом — ни один нормальный зверь к такому безобразию близко не подойдет.

Почти такие же запахи шли и с другой стороны — только более слабые, далекие. Владимирцы. Снова дым и жареное мясо — значит, в самом деле встали лагерем, как Яромир и предсказывал. А вот людской пот пахнет малость по-другому — как от мокрых тел. Выходит, через наколдованную реку все же перебрались…

Подобравшись близко, Яромир снова кувыркнулся через голову, возвращаясь к человечьему обличью. Близ владимирского лагеря тоже стоял караул, но и мимо него хитроумный волколак прошмыгнул без малейших осложнений.

Мрачные гридни выглядели усталыми. Воевода Дунай супил брови, глядя в пляшущие языки костра, выковыривал из бороды набившийся сор, что-то тихонько бормотал. Время от времени старик встряхивал головой, словно кому-то кивая, гневно потрясал кулаком.

Меж расседланных лошадей заскользила смутная тень. Пока что — всего лишь заскользила. Яромир двигался короткими шажками, босые ступни как будто ощупывали холодную землю. Да так бесшумно, легко, незаметно, точно оборотень и в самом деле был всего лишь легким порывом ветерка.

Он присматривался, прислушивался, но больше ничего не делал. Спокойно ждал, покуда все затихнет, покуда лагерь погрузится в крепкий сон.

А потом… потом на свет появился заветный отцовский нож. Яромир тихонечко сновал по лагерю и резал подпруги, стремена, уздечки, поводья. Двигался он быстро, сноровисто, не давая лошадям времени сообразить, что среди них чужак. Благо народу собралось немало, одного лишнего никто не замечал.

Терпеливо перепортив кучу упряжи, оборотень лукаво прищурился и прыгнул в самую середину лагеря, кувыркаясь через голову. Человек в мгновение оборотился волком — и к небесам устремился веселый вой довольного собой хищника.

Сон с лагеря как ветром сдуло! Владимирские витязи, мирно посапывавшие у тлеющих кострищ, повскакивали, хватаясь за оружие, ошалело озираясь по сторонам, но не видя ни зги в кромешной тьме. Караульные тревожно перекликались, не понимая, как кто-то мог пробраться мимо них, таких настороженных!

Но куда живее людей среагировали кони! Волколак в своем зверином обличье вызвал у них дичайший ужас — ночную тишину вмиг прорезало многоголосое ржание. Перепуганные до дрожи в коленях, богатырские скакуны помчались кто куда, чтоб только оказаться подальше от этой серой тени, клацающей зубищами. На земле остались лишь остатки привязей, перерезанных хитрющим Яромиром.

Шум, гвалт и паника царили довольно долго. Волчья тень носилась во тьме, распугивая лошадей, разгоняя их в разные стороны. Владимирцы безуспешно пытались сообразить, что происходит, кто на них напал. Люди кричали, кони ржали, волколак выл и рычал — однако никого не трогал даже кончиком зуба…

Когда воевода Дунай наконец навел порядок, зверей и след простыл. Всех — и коней, и волка. Спешенные витязи растерянно переглядывались, подбирали порезанные куски упряжи, чесали в затылках, не зная, что теперь делать. Дюжина лошадей в лагере осталась — к некоторым Яромир не сумел подобраться, некоторые убежали не слишком далеко и быстро воротились. Но большая часть рассеялась по широкому полю — и собирать их придется долгонько… Да еще и упряжь вся перепорчена…

С восходом солнца усталый воевода спрятал лицо в ладонях, промычал что-то неразборчивое и приказал возвращаться обратно.

А в тиборском лагере из-под повозки выбрался невысокий желтоглазый мужичок, сладко потянулся, словно только что продрал очи, лукаво прищурился и негромко сказал:

— Ну, боярин, дальше можем ехать спокойно…

Глава 35

По Костяному Дворцу летели сбивчивые, противоречащие друг другу слухи. Шептались, что государь-де странный стал какой-то, не тем чем-то занимается. Точно заболел чем нехорошим — государственные дела забросил, о войне с Тиборском и всей Русью думать забыл, день-деньской сидит в трапезной с одной из своих жен, разговоры разговаривает.

Да уж не подменили ли батюшку Кащея?!

А Кащей тем временем вкушал заморские яства наедине с Василисой Премудрой, не отрывая от нее ледяного взора. Та уже битый час мусолила одну-единственную виноградину, безуспешно пытаясь преодолеть чудовищную неловкость. Молчание, залившее все вокруг, давило каменным сводом, точно гробовая крышка над головой.

Да, Симтарин-трава подействовала, спору нет. Бессмертный царь и в самом деле влюбился в нее, Василису, влюбился по самые уши.

Только вот выглядела его любовь как-то очень уж странно — одно слово, Кащей!

Сначала Василиса думала, что теперь-то ей уж точно от подклета не отвертеться. И страшно этого боялась — умом-то понимала, что ничего не поделаешь, придется, но лечь в постель с этаким чудищем, позволить ему себя ласкать… бр-р-р, даже подумать тошно!

Однако ничего подобного не последовало. Похоже, права была Зоя — отсохло давно все у старикашки, теперь так, вприглядку только…

Кащей ограничился несколькими поцелуями — скромными, целомудренными. Дальше заходить не стал, видимо посчитав, что этого вполне достаточно.

Уже четвертый день Василиса неотлучно находилась при втюрившемся колдуне. Он сверлил ее взглядом так, словно хотел проделать дырку. Но чувств при этом никаких не проявлял — ласковости во взоре не прибавилось, теплоты в голосе по-прежнему не слышалось.

Мертвец, как есть мертвец…

— Почему ты так мало ешь? — сухо спросил Кащей.

— Аппетита нет… — надула губы Василиса.

— Может быть, ты хочешь чего-нибудь другого? Пожелай — и сюда доставят любые кушанья.

Василиса окинула взглядом ломящийся стол, накрытый только для них двоих, и задумалась — каких же еще кушаний она может пожелать? Вот миска, доверху наполненная селедочными щеками. Вот заморские слизняки в раковинах — устерсы. Вот диковинный подземный гриб — тартюфель. Вот рагу из соловьиных языков. Вот суп из хвостов неродившихся поросят, извлеченных из утробы матери. Вот новорожденный козленок, сваренный в горных травах. Вот сладкие вина заграничные — фряжские, гишпанские и цареградские.

— Я исполню любое твое желание, пусть оно будет насколько угодно невыполнимым, — равнодушно сказал Кащей, чуть шевеля пергаментными губами. — Я — полновластный царь этой земли. Для меня нет ничего невозможного.

Василиса наконец проглотила злополучную виноградину и крепко задумалась. Она привычным жестом погладила цепочку на шее, провела пальцем по краешку хрустального бокала, не поднимая на Кащея глаз, и очень тихо сказала:

— Ты и в самом деле любишь меня, господине Кащей?

— Да. Не знаю, почему, — плотно сжал губы кошмарный старик, — но я действительно испытываю к тебе непреодолимое влечение. Для меня это странно. И необычно. Я очень давно ничего подобного не чувствовал.

— В таком случае — докажи это… — еще тише молвила красавица.

— Чем же я должен это доказать? Проси чего хочешь.

Василиса открыла было рот, чтобы попросить отпустить ее на волю… но тут же передумала. Попавший под чары Симтарин-травы, Кащей не отпустит ее тем более. Да и не очень-то хотелось Василисе несолоно хлебавши возвращаться в Тиборское княжество — там она теперь никто, вдова покойного Игоря, не более…

— Коли у тебя есть я — зачем тебе тогда все остальные супруги? — вкрадчиво спросила Василиса. — Суженый мой, разве могу я чувствовать себя по-настоящему любимой, если вынуждена делить тебя с еще сорока девятью красавицами?..

— Я дам им волю, — без раздумий ответил Кащей. — Весь сераль будет только твоим. Весь Костяной Дворец будет твоим. Все мое царство будет твоим. Скажи только одно слово — и все, что у меня есть, будет твоим. Пожелай — я высыплю к твоим ногам все золото моей казны.

— Ты так добр ко мне, господине… — похлопала ресницами Василиса. — Так щедр…

— В знак моей любви я готов отдать тебе любое сокровище, — равнодушно подтвердил Кащей.

— Любое?..

— Любое.

— Нет, господине Кащей, не любое… — медленно покачала головой княгиня, умело подпустив в глаза слезинок. — Ты обманываешь меня… Есть вещь, которую ты не доверишь мне никогда…

— Что же это за вещь?

— Тайна… Тайна, которую ты не раскроешь никому — даже мне… Тайна твоего бессмертия… Никто не знает, где кроется твоя смерть — и мне ты этого тоже не расскажешь… О нет, я вовсе не прошу ее раскрыть! — поспешно отвернулась Василиса, стараясь выглядеть как можно более опечаленной. — Но все же мне жаль, что одна недомолвка останется меж нами навсегда… Ты знаешь обо мне все… А вот я о тебе… увы…

— И всего-то? — бесцветным голосом спросил Кащей. — Ну, это не такая уж тайна. Видишь в углу веник? В нем — моя смерть. Сломай его о колено — и я умру в тот же миг.

Василиса медленно перевела взгляд на указанный голик. Сухой, тоненький — в самом деле, сломать его легче легкого…

Прекрасная княгиня тут же вскочила со скамьи и метнулась в угол. Крепко схватив веник, она вернулась обратно, скинула со стола заморские яства и бережно водрузила на их место драгоценный пучок прутьев. Подпустив в голос испуганной дрожи, Василиса истово взмолилась:

— Господине Кащей, так спрячь же немедленно этот веник как можно дальше, запри на сто замков, поставь кустодию надежную! Разве же можно такое сокровище просто так в угол бросать?! А коли случайно кто сломает?! Всякое ведь на свете бывает! Прошу тебя — не ради себя, но ради меня — схорони его понадежнее!

Змеиные глаза бессмертного царя неотрывно смотрели на пыльный веник, ласково поглаживаемый нежными руками Василисы. Она лелеяла его так, словно вдруг обрела давно потерянное дитя.

Очень медленно разомкнулись иссохшие губы, и Кащей вымолвил:

— Я солгал. Моя смерть не в этом венике. Я просто желал взглянуть, как ты поступишь.

Василиса изумленно открыла рот, всплеснула руками и укоризненно покачала головой, всем своим видом выказывая негодование обманом, но одновременно — невольное восхищение столь изящной уловкой!

Однако в глазах она старательно прятала злорадный огонек. Этот замшелый колдун, возомнивший себя великим хитрецом, решил, что сумеет провести ее, Василису Премудрую! Конечно, она мгновенно догадалась, что ее просто проверяют — ну какой полоумный станет прятать свою смерть в дурацкий веник?

Тем не менее, внешне она старательно подыгрывала Кащею — пусть думает, что она в самом деле желает защищать и оберегать своего «суженого»…

— Придвинься ближе, — холодно приказал жуткий старик. — Сейчас я расскажу тебе то, чего еще никому никогда не рассказывал.

Вот теперь Василиса и в самом деле обратилась в слух. Как только Кащей начал свой рассказ, алые губки пораженно разомкнулись и уже не смыкались до самого конца.

— Это началось очень и очень давно, — монотонно заговорил старик в железной короне. — В те незапамятные времена здесь не было еще ни Руси, ни моего царства. Вообще людей было куда меньше, чем сейчас, а вот нечеловеческих народов — заметно больше. Здесь — именно на этом месте, где сейчас стоит Костяной Дворец — появился на свет я. Я стал плодом случайной любви, кратковременного союза Вия и Живы. Оба они к тому времени уже стали богами, но еще достаточно молодыми, не успевшими в полной мере осознать свое величие. Ты видела моего отца — того, каков он есть сейчас. Но тогда он еще не был Старым Стариком, не был демоном, и выглядел совершенно иначе — его даже можно было назвать красивым. Я родился похожим на своих родителей. Правда, стать богом, подобно им, мне не удалось — далеко не все дети богов рождаются бессмертными. Нет, я родился смертным. Но щедрая примесь ихора в крови обещала мне очень долгую жизнь — многие века, возможно, даже тысячелетия. Потому тогда я не беспокоился о будущем. Я просто жил — жил весело и беззаботно, жил в свое удовольствие, радуясь всему вокруг. Я любил и был любим — в те времена я был завидным женихом и разбил немалое множество сердец. Но время шло, и постепенно на смену белой полосе пришла черная.

Кащей ненадолго замолчал, неподвижно глядя перед собой, постучал пальцами по столу и продолжил:

— С течением лет ко мне явилась скука. Я перепробовал многое, чтобы ее развеять — путешествовал, торговал, сражался, изучал науки и волшебство, искал разнообразных развлечений. Во всем, за что бы я ни брался, мне неизменно сопутствовала удача. Но в конце концов я вернулся туда, где родился, и занялся мирным хозяйствованием. Из нескольких мелких племен я сколотил для себя небольшое царство, и зажил здесь, в Золотом Дворце. Тогда он еще не назывался Костяным. Так незаметно пролетели века, и время все же начало потихоньку брать свое. Появилась первая морщинка, первый седой волос. Я остепенился и перестал покидать дворец без нужды. Из множества подруг осталась только одна — тоже непростого происхождения, а потому долгоживущая. Я всей душой любил ее, а она любила меня. Наши владения располагались по соседству, и мы подолгу гостили друг у друга. Все чаще заходила речь о том, чтобы связать себя священными клятвами и больше никогда не расставаться.

Кащей снова прервался, вспоминая то далекое время, и медленно произнес:

— У меня было все, чего может пожелать душа — любовь, богатство, власть. Я в полной мере мог назвать себя счастливым. Впереди у меня были еще бесчисленные века такой жизни. Тем не менее, понемногу ко мне начал являться страх. Я стал бояться, что однажды потеряю все это. Я стал бояться смерти. Убить меня было не так просто, как обычного человека, но все же вполне возможно. Да и старость когда-нибудь все же явилась бы — пусть и очень нескоро. И понемногу меня все больше увлекали тайны чернокнижия. Днями и ночами я просиживал в тайном подземелье, ища способа навечно закрепить счастье, обвести Курносую вокруг пальца. И в конце концов я отыскал искомое. В одной из древних книг я нашел полузабытое заклинание, способное перенести человеческую душу из тела в неодушевленный предмет, связать их незримыми нитями, сделать одно зависимым от другого. Меня это заинтересовало.

— И?.. — подалась вперед Василиса.

— Нет, тогда я ничего делать не стал. Несмотря на очевидные достоинства, у ритуала были и немалые недостатки. Мне он показался недостаточно хорош. И я взялся его усовершенствовать. Несколько долгих месяцев я работал в полном одиночестве, корпя над книгами в тиши своих чертогов. Постепенно ритуал обретал все большую прелесть. Теперь он даровал не просто вечную жизнь — нет, теперь к ней прилагалась совершенная неуничтожимость и тысячекратная телесная мощь. Я получил бы могущество бога, оставаясь человеком. Но кое-что меня по-прежнему удерживало. Извлекши душу из тела, я тем самым лишался всех радостей жизни — а ведь ради них все и затевалось. Навек утратить человеческие чувства, стать черствым и равнодушным — нет, мне не хотелось этого. Ритуал был полностью подготовлен, но я не обращался к нему, ища способа усовершенствовать его дальше. Однако он все не находился.

Кащей между делом пропустил жидкую бороду сквозь пальцы и быстрым движением выдернул один волосок. Тот рассыпался у него в руках, а из подбородка вмиг выскочил новый — точно такой же.

— Все бы ничего. Но пока я искал секрет бессмертия, я совсем забросил хозяйственные дела, позабыл о охране границ и поддержании порядка. А в те времена у меня были и враги — в основном завистники, желавшие прибрать к рукам мое достояние. В одну глухую ночь Золотой Дворец был взят стремительным штурмом. Мою дружину перебили до последнего человека, а меня самого взяли в плен спящим.

— Кто?.. — ахнула Василиса.

— Теперь это уже не имеет значения. Слишком много воды утекло с тех пор, и все они давно мертвы. Но важно то, что мои враги не убили меня — ведь убить человека можно только один раз. Вместо этого меня заковали в цепи и посадили в подземелье. Я стал рабом в собственном дворце. Потянулись годы нескончаемых мук и унижений. Ради пущего издевательства мои цепи были откованы из чистого злата — но меня это мало радовало. Меня морили голодом и жаждой, били и калечили, постоянно подвергали самым страшным пыткам. Пуще того — мои пленители тоже знали кое-какой толк в колдовстве, и они черными чарами вытягивали из меня силы, лишая здоровья и молодости. Три долгих года я провел в рабстве — и за эти три года из сравнительно юного и крепкого человека стал тем, что я есть ныне. Взгляни на меня внимательнее — та година до сих пор написана на мне, как на пергамене. Именно тогда я стал походить на ходячий скелет, волосы на голове выпали, а борода, напротив, выросла предлинная. Кожа испортилась, подгнила и покрылась пятнами, ногти и зубы пожелтели и раскрошились. Я превратился в дряхлого старца. Слабого. Немощного. Бессильного. Изуродованного. К концу третьего года я с трудом шевелился. Жизнь во мне еле теплилась.

— И что потом?..

— Однажды ночью, когда я уже оставил всякую надежду, мне вдруг выпал счастливый случай. Дверь темницы попросту забыли запереть. К тому времени меня уже не приковывали к стене и даже не стерегли — кого могло встревожить то ничтожество, в кое я обратился? Куда я мог убежать, будучи скованным по рукам и ногам? А даже покинув камеру — что может сделать умирающий старик в цитадели, полной вооруженных до зубов воинов? Нет, я никому не был страшен, меня не боялись. Однако каким-то чудом мне все же удалось выбраться — я был слабее новорожденного, но все-таки полз по полу раздавленным червем, волоча за собой тяжеленные цепи. И в конце концов ухитрился прокрасться в свое тайное подземелье — по счастью, меня держали не так уж далеко оттуда. Враги не прознали о нем и не нашли секретного прохода — там все осталось точно так, как три года назад, когда я последний раз запер за собой дверь. Ритуал Обездушивания был полностью подготовлен — оставалось лишь прочесть заклинание. На миг я заколебался даже тогда. Но меня в любой момент могли найти. Я пребывал на грани между жизнью и смертью. И в конце концов я сделал это.

В глазах Кащея на миг что-то промелькнуло. Как будто снова перед ним явилась та картина: глубокая ночь, подземелье древней цитадели, и он, измученный, израненный, истощенный, читает страшное заклинание, вырывающее душу из тела.

— По окончании ритуала я перестал быть собой. Вместе с душой ушли боль, голод, страх, сомнения. Ушло все человеческое. Отныне и навек я обречен был оставаться в том обличье, в каком пребывал на тот момент — в обличье немощного уродливого старика. Ты видишь эти струпья, покрывающие меня столь плотно? За несколько дней до побега я был подвергнут ужасной пытке — меня посадили в железный гроб, утыканный иглами изнутри. Ранки успели слегка поджить, прикрылись корочками подсохшей сукровицы — но не более того. А ритуал закрепил все как есть — ни один из тех струпьев не исчез до сих пор, все они по-прежнему со мной. Я не могу даже подстричь бороду — она останется такой вечно. Но зато тело вмиг налилось невероятной силой — я разорвал цепи легче, чем гнилые нитки.

— А что ты сделал с?.. — тихо спросила Василиса.

— Став бессмертным и неуязвимым, получив в свои руки мощь тысячи богатырей, я перебил всех захватчиков до единого, — равнодушно ответил Кащей. — Это было очень забавно. Хек. Хек. Хек. У них был чрезвычайно глупый вид — жалкий пленник вдруг обрел невиданное могущество, в единый миг смешав своих бывших господ с грязью. Они так смешно вопили, когда я насаживал их на колья. Да, это было забавно. Но месть не вернула мне прежней жизни — то, что было, ушло навсегда. Из мирного цветущего края моя вотчина успела превратиться в царство ужаса и мрака. Именно тогда здесь появились оплетаи — ради насмешки чернокнижник, взявший меня в плен, переделал моих прежних подданных в исковерканных уродцев. Его же злокозненный ум породил дивиев — железный гроб с иглами, наградивший меня вечными струпьями, был пробным образчиком. Спустя некоторое время я закончил его работу.

— А что стало с твоей прежней любовью?..

— Она умерла.

— Они убили и ее?..

— Нет. Пока я был в плену, она пыталась меня освободить, но лишь привлекла к себе ненужное внимание. Враги вторглись и в ее владения — ей пришлось бежать. Лишь спустя семь лет после освобождения я отыскал ее. Я больше ничего к ней не чувствовал, но все еще помнил то, что было прежде. Однако в новом виде я внушал ей лишь ужас. Она смотрела на меня с жалостью и страхом, плакала, стенала, проклинала моих мучителей. Но когда я спросил, желает ли она все еще стать моей женой, она лишь отшатнулась. Тогда я убил ее. Убил, чтобы проверить — не сохранилось ли во мне еще хоть чего-то от человека? Не станет ли мне жаль былую любовь, когда она умрет? Оказалось — нет. Глядя на остывающий труп, я не испытывал ничего совершенно. Мне было все равно. Мне и сейчас все равно.

Василиса смотрела на Кащея окаменевшим взором.

— После этого я испробовал еще многое, проверяя — не сохранилось ли хоть какое-нибудь прежнее чувство, пусть даже самое неприятное? Оказалось, что нет. Ничего не сохранилось. Гнев, ненависть, зависть, отвращение, насмешка, злорадство — ничего из этого я с тех пор не испытывал. Впрочем, одну страсть я все же сохранил — причем как раз такую, которой раньше почти не знал. Дело в том, что ритуал Обездушивания требовалось проводить совершенно нагим. Но на мне в тот момент были цепи — те самые, из чистого злата. Я не мог их снять. И это сказалось на исходе — в качестве побочного действия ритуала я приобрел болезненную страсть к злату. Глядя на него, прикасаясь к нему, я испытываю ни с чем не сообразную алчность. Златая казна заменила мне все прежние радости и удовольствия, заменила любовь и счастье, дружбу и преданность.

Кащей взял в руки золотое блюдо, и в его глазах действительно промелькнул живой огонь — злой, алчный, но все-таки живой.

— А куда же ты поместил свою душу, господине Кащей?.. — очень-очень осторожно спросила Василиса.

— В то, что первым попалось под руку, — равнодушно ответил тот. — В иглу. Когда я лежал в том гробу, что оставил на мне все эти струпья, одна из игл случайно отломилась. Я спрятал ее в собственной бороде и сберег — в том положении любая мелочь могла оказаться ценной. Именно эта иголка, все еще испачканная в крови, вместила в себя мою душу. Первые годы я просто таскал этот талисман при себе, но потом решил припрятать его понадежнее, а заодно попробовать выяснить — нельзя ли еще как-нибудь увеличить мое нынешнее могущество? Путем долгого исследования я выяснил, что существуют определенные закономерности. Чем большее расстояние разделяло меня и мою душу, тем быстрее я возрождался, будучи ранен или убит. А будучи помещенной рядом с сильным источником волшебства, она увеличивала мою силу еще больше обычного. Следовательно, нужно было схоронить иглу где-нибудь достаточно далеко от моего собственного местонахождения и одновременно — достаточно близко от какого-нибудь Дивного Места. На всем белом свете не нашлось более подходящего места, нежели остров Буян. Хек. Хек. Хек.

На поварнях Костяного Дворца день-деньской царят дым и чад, шум и гвалт. Татаровьинки и людоящерицы хлопочут у печей, котлов и жаровен, готовя провизию для многочисленных обитателей кащеевой цитадели.

Сейчас, когда мрачная громада собрала вокруг себя неисчислимую рать со всех концов Кащеева Царства, работы заметно прибавилось. Куда ни глянь, до самого небозема простираются шатры и шалаши. Здесь земля потемнела от скопища черных муриев. Там она явственно шевелится — то навьи, прячась от дневного солнышка, кротами зарылись в почву. Псоглавцы водят табуны диковинных лошадей с собачьими головами, шуликуны освещают ночь тысячами крошечных свечек, самоядь сидит ровными рядами, что-то утробно мыча теменными зевами…

Впрочем, рядовые ратники стряпают себе сами. У них кашевары свои, других не надобно. Забирают с поварен снедь, а там уж готовят из нее что вздумается. Погреба Костяного Дворца ломятся от припасов, да и новые постоянно подвозят. Урожай недавно собрали — время платить дань властелину. И платят, как миленькие платят — с Кащеем не пошутишь, от повинностей не уклонишься.

Те, кто пытался — вон, на кольях сидят.

Одна из поварен стоит наособицу от остальных. Здесь готовят яства для самого Кащея и его главных прихвостней. Кого попало сюда не допускают — только самых умелых и надежных кухарей. Запахи тут стоят особенно вкусные — прямо хоть режь воздух ножом да кушай. Уютно, тепло, хорошо — отличное местечко, чтоб посидеть-побалакать в узком кругу.

Прямо сейчас посреди этой особой поварни на мягком ковре возлежал здоровенный котище с раздувшимся брюхом. Баюн вяло подергивал лапами, шевелил белыми от сметаны усами и сонно мурлыкал.

— Мрррррррр… мррррррр… мррррррр… — разносилось вокруг.

Его пушистый живот использовали вместо подушки сразу двое — Калин Калинович и Соловей Рахманович. Хан татаровьев и старый полувелет тоже лежали на ковре рядом с теплой печью и лениво беседовали, обсуждая успешный налет на стольный Владимир. За столом сидели Яга Ягишна с Моровой Девой — Лихорадки вчера воротились домой. А у большой печи порхал колдун Джуда, замешивая тесто.

— Как, Рахманыч, оправился от ожогов-то?.. — полюбопытствовал Калин. — А и крепок же ты, однако — прямо-таки гвоздями душа к телу прибита…

— Да это что, пустяк… — покривился Соловей. — Вот когда Муромец меня убивал — вот тогда действительно тяжко пришлось… Думал, вправду сдохну… Ан нет — не добил Илья меня чутка, выкарабкался я… Глаз потерял, пластом не один год потом лежал — но вот же, поднялся все-таки…

— Да, я знаю эту сказку… — сквозь дремоту проурчал Баюн. — Рассказать?..

— Нишкни, кошка блудливая! — прикрикнула на него баба-яга. — Из-за тебя, гулены, все напасти! Змиуланыч до сих пор не в себе — третий день из своей горницы не вылазит!

— Да ладно тебе, бабушка… — зевнул Калин. — Зато силу нашу Всеволоду показали — теперь-то он точно забоится на Кащея лапку задирать…

— Хорошо, коли так… — пожевала морщинистыми губами Яга Ягишна. — Ан сумлеваюсь я все ж… Навьюшка, а ты что ж воротилась-то рано так?..

— Холодает на Руси… — еле слышно прошелестела Моровая Дева. — Морозы крепчают… Да и попы нас затравили вконец — лютует отец Онуфрий, роздыху не дает… Зимовать здесь будем…

— Морозы крепчают? — довольно прокряхтел Карачун, вваливаясь в дверь с тремя глиняными горшками в охапке. — Эт хорошо, эт правильно! Ох и лютая же зима будет на Руси в этот год, ох и промерзнут же людишки! Аж до самых косточек!

— Так что, в этом году воевать не идем?.. — с легким сожалением спросил Калин, чуть приподымая голову. — Жалко… Змиуланыч расстроится…

— Откладываем до весны, — пожал плечами Карачун. — Раз уж Глеб-князь на приманку не поддался, к нам сюда не ринулся, так нам и это сгодится. Государь живо все планы по новой обернул, чтоб и из нового расклада себе пользу поиметь. На Русь он моего братца-дуралея натравил — пущай поработает, поморозит людишек… Небось половина за зиму передохнет! А нам это на руку — мы пока еще посидим, подождем, силенок поднакопим!

— Поймал мыша — ешь не спеша! — важно вздел коготь Баюн. — Кошачья народная мудрость.

— Во-во, — согласился Карачун. — А у нас-то здесь зима будет теплая, уж я позабочусь… Припасов тоже вдоволь… да вы угощайтесь, свеженькое!..

Он бухнул на стол свои горшки — в них оказалась превосходная говурма. Скот за лето порядком отъелся — теперь, в холода, как раз время его забить. Прямо сейчас вокруг Костяного Дворца сотни скотников разделывают туши, удаляют кости, нарезают свежее мясо небольшими кусками и хорошенько прожаривают в собственном жиру, в меру подсаливая. Пока не успело остыть — в глиняные горшки и залить сверху толстым слоем жира. Лучше всего бараньим — он застывает быстрей всех. Потом оные горшки закрыть, замазать и остудить — здесь труды скотникам изрядно облегчил могучий Карачун.

В чем, в чем, а уж в холоде-то он толк знает!

— Вай, батоно Карачун, это ты молодец! — обрадованно потер сухонькие ладошки Джуда, подлетая к столу. — Давай сюда, сейчас будем хинкали делать!

— Бери, сколько надобно. Ф-фух, ну и жарко же у вас тут!.. — расстегнул шубу дух мертвящего холода. — Как вы не упарились-то еще, а?..

Под шубой у него не оказалось ничего, кроме голого тела. Синюшного, жуткого, так и веющего зимней стужей.

Точь-в-точь мертвец замороженный.

— Да мы привычные… — пожал плечами Джуда, с трудом поднимая огромный горшок. — По мне — так ничего и не жарко, в самый раз…

Карлик-колдун взялся за дело сноровисто. Закатав рукава халата, он заработал скалкой, раскатывая тесто в тоненькую лепешку, и начал быстро-быстро вырезать аккуратные кружочки.

— Душенька Яга, ты с чем больше хинкали любишь — с мясом или с сыром? — обернулся Джуда, взвешивая на руке голову тушинского сыра.

— Ой, да мне все равно! — кокетливо махнула на него рукой старуха.

— Ну, сделаю тогда всяких понемногу! — решил карлик, погружая руки в месиво из рубленого мяса, лука, перца и всякой зелени. Длиннющую бороду он обвязал вокруг пояса — чтоб не лезла в миску. — Да уж, в хинкали главное — перцу не жалеть! Перец — он везде к месту!

Кот Баюн, услышав о хинкали, открыл один глаз, хотел сказать, что ему одного мяса без теста и зелени, но потом передумал. И без того нажрался так, что живот чуть не лопается. Вместо этого он сложил лапы на необъятном пузе и сладко замурлыкал:

— Мур-мур-мур, мур-мур-мур, мур-мур-мур-мур! Мур-мур-му-у-ур, мур-мур-му-у-ур! Мур, мур, мур-мур-мур, мур-мур-мур, мур-муууууурррррр… Мур! Мур-мур!

— Эх, до чего ж душевно поет! — аж прослезился Соловей, восхищенно сверкая единственным глазом.

— Только припев что-то слабоват… — задумчиво молвил Калин.

— Слышьте вы, мужуки хреновы! — облокотилась локтями на стол Яга Ягишна. — Вот вы тут лежите-полеживаете, пуза наращиваете, отеть-матушку лелеете, песенки распеваете… а что у нас с царем происходит, никому дела нет!

— А что происходит? — чуть приподнял голову Калин. — С женой уединился — ну и чего?.. Законное дело. Я тоже бывает, как пойду к своим женам, так добрую седмицу нет меня!

— Тем пуще — время ныне спокойное, зима на носу, русичи не сунутся… — согласно зевнул Соловей. — Пускай отдыхает государь, заслужил…

— Ах вы, межеумки неповоротливые!.. — набросилась на них старая ведьма. — Все вам трын-трава, ни до чего дела нету! Фу, фу, фу! Помирать царь-батюшка будет — так тоже разок глянете, да прочь пойдете?!

— Не будет, он бессмертный, — лениво отмахнулся Калин.

Яга Ягишна зачерпнула из чашки горсть изюма, швырнула в рот и сердито зачавкала, испепеляя Калина с Соловьем бешеным взглядом. Не переставая работать кривыми зубами, она прошамкала:

— Неужель не ясно, что девка эта Кащеюшку чернокнижьем приворожила?! Аль, по-вашему, он в самом деле…

— Бабусь, да разве ж найдется на нашего царя подходящий приворот? — вяло пожал плечами Соловей. — Правильно Калиныч говорит — бессмертный он… Никакой заразой его не возьмешь…

— Коли хорошенько поискать, так на всякий замочек ключик сыщется! — сурово насадила на длиннющий ноготь изюмину баба-яга. — А ну-тк, Баюнище, поведай нам — как там дело было? Приворожила Василиска Кащеюшку, аль как?

— Мрррррррр… — запыхтел котище, чуть приоткрывая сонные глаза. — Мрррррр… Нет, не знаю пока. Рано. Вот пройдет лет хоть парочка — так все расскажу, до последней пустяковинки…

— Через пару лет не нужно будет! — отмахнулась баба-яга. — Думайте, пустоголовые, думайте, шевелите умишками-то! Я-т приворотными зельями никогда шибко не увлекалась, а вот сестрица моя меньшая как раз их все превозмогла! Видать, и Василиску тоже обучила! Вот ты что скажешь, орел горный? Какое средство на свете сильнее всех будет?

— М-м-м… — пожевал губами Джуда, любовно раскладывая мясную начинку по кружочкам из теста. — Да немало рецептов хороших есть… Вот я своих жен всегда зельем особым пою, чтоб любили меня крепко, да по дому не тосковали. На полчашки голубиной крови две ложки крови гадючьей и три капли своей собственной, помешивать куриной лапкой, дать выстояться, добавить…

— А на царя нашего эта твоя пакость подействует? — перебил его Калин.

— Нет, конечно… Это женское средство — на мужчину вообще не подействует, хоть корчагами его хлещи…

— Ну так это не то… — отмахнулся татаровьин. — Не, не то…

— Надо Старого Старика поспрошать, — промолвила баба-яга. — Он из нас всех самый древний — даже старше Кащеюшки…

— Я слышал, что самое сильное на свете — это Симтарин-трава, — задумчиво поведал Соловей. — Говорят, в старые времена…

— Это в самом деле так, — тихо-тихо прошептала Моровая Дева. — Симтарин-трава действительно способна приворожить кого угодно… Только вот…

— …только вот откуда вдруг простая смертная девица раздобудет такую редкость? — закончил за нее Карачун. — Даже у Кащея есть всего один стебелек…

Он резко замолчал. Кащеевы прихвостни молча уставились друг на друга. Наконец Калин озвучил общую мысль:

— А где царь его хранит?

Посреди роскошного сераля выстроилась вереница красавиц. Сорок девять жен Кащея — от Мнесарет до Зои. Их супруг и повелитель окинул накопившийся за века гарем безразличным взглядом, повернулся к стоящей рядом Василисе и сказал:

— Смотри, теперь я исполню обещание.

Тощий старик в черном одеянии прошествовал во главу колонны. Девяносто восемь глаз следили за ним с нешуточным беспокойством — творилось что-то странное, неправильное.

— На колени, — коротко бросил Кащей.

Бедные женщины, испуганно дрожа, покорно исполнили повеление. Тех, что промедлили, опустили силой хладносердые дивии.

— Волосы с шей убрать, — последовал новый приказ.

Это тоже было исполнено. Кащей повел головой туда-сюда, с хрустом размял костлявые пальцы и резко выкинул в сторону десницу.

По плечу скользнула черная струя. Аспид-Змей, выползший из рукава хозяина, распрямился, оборачиваясь волнистым клинком. Скелетистая рука Кащея пошла кверху в широком замахе, тонкие губы разомкнулись и равнодушно процедили:

— Я даю вам развод.

Мнесарет, старшая из жен, не успела даже вскрикнуть. Быстрый удар — и очаровательная головка отделилась от тела. Золотые кудри окрасились кровавыми брызгами.

Засим последовал следующий удар.

Следующий.

Следующий.

Следующий.

Кащей мерным шагом двигался вдоль шеренги коленопреклоненных красавиц и рубил, рубил, рубил…

Удары ничем не отличались друг от друга. Заученные, тысячекратно испытанные движения — бессмертный царь словно выполнял докучливую обязанность. Сразу чувствовалось, что казнь для него — дело совершенно привычное.

Кащей расправился уже с половиной гарема, когда оставшиеся наконец-то подняли крик и плач. Кто-то повалился без чувств, кто-то забился в припадке, кто-то попытался сбежать — но за спинами приговоренных красавиц стояли не знающие жалости дивии…

Василиса стояла ни жива ни мертва, чувствуя, как к горлу подкатывает скользкий комок. Каждая отрубленная голова отдавалась внутри нее жгучим холодом — словно это ее убивали раз за разом.

Зоя, стоящая в самом конце, в последний миг подняла голову — и Василиса невольно отшатнулась, закрываясь руками. Царьградская куртизанка смотрела на нее с какой-то детской обидой, точно упрекая в чем-то… но тут Аспид-Змей опустился последний раз, и Зои Каллипиги не стало.

— Господи… Господи… — в ужасе шептала Василиса, глядя на аккуратную вереницу обезглавленных тел.

Княгиня дико завертелась, озираясь по сторонам. Куда бы она ни поворачивалась — везде валялись отрубленные головы. Их мертвые глаза словно искали свою товарку, губы шевелились, лепеча беззвучную укоризну…

— Зачем?.. Господи, зачем?.. — повалилась на колени Василиса.

До этого момента она самонадеянно полагала, что чужая гибель — это ерунда, пустяк, не заслуживающий внимания. Не она ли хладнокровно отправила на верную смерть собственного мужа?.. Не она ли замышляла отравить своего любовника, боярина Юрия?..

Но оказалось, что одно дело — если кого-то убивают вдали от тебя, если ты этого не видишь и не слышишь… И совершенно другое — когда это происходит у тебя на глазах, когда ты видишь предсмертную агонию и слышишь крики жертв.

Не каждому, далеко не каждому удается равнодушно смотреть на подобное…

По волнистому лезвию Аспид-Змея все еще стекала кровь. Достигая кончика, она всасывалась в него со зловещим хлюпом — живой меч Кащея любит испить человеческой кровушки…

— Для чего?.. для чего?.. — бессвязно бормотала Василиса, обхватив колени руками и раскачиваясь вперед-назад.

— Разве не этого ты хотела? — холодно осведомился Кащей.

— Что?..

— Я всего лишь исполнил твое желание — теперь ты моя единственная супруга. Других больше нет. Ты довольна?

На плечо тихо плачущей Василисы опустилась ледяная ладонь. Кащей неуклюжим жестом попытался погладить волосы своей последней жены, но та невольно отдернулась.

— Можешь не благодарить меня, — невозмутимо посмотрел на нее кошмарный старик и повернулся к дрожащим служанкам, сбившимся в кучку. — Вычистить здесь все. Трупы убрать.

— А ку-ку-куда их?.. — робко пролепетала какая-то мордвинка.

— Куда хотите. Мне все равно.

Глава 36

Над Андроновой рощей заходило солнце. Совсем рядом, на опушке, встал лагерем свадебный поезд тиборчан. Распряженные лошади неспешно щипали пожухлую осеннюю травку, от костров веяло ароматным дымком. Поезжане готовили вечернюю трапезу.

Десятник Суря, стоящий в дозоре, отстегнул от пояса глиняную баклагу и приложил к губам, с удовольствием ощущая на языке кисловатый вкус ядреного кваса. При этом он не забывал зыркать туда-сюда глазами — хоть и спокойно все вокруг, а только бдить все равно надо…

— Завтра уж в Галич въезжаем… — взбил пуховую подушку Фома Мешок, укладываясь на дно повозки. — Что, дружка, как по-твоему — отстали владимирцы?

Яромир не ответил.

— Я думаю — отстали, — продолжал рассуждать боярин. — Уж три дни не видно их, не слышно… Поди перетрусили, испугались твоих фиглей-миглей чернокнижных… А то из Владимира гонец до них прискакал — мол, заворачивай обратно, братва, князь передумал… А, дружка, как по-твоему?.. Дружка?.. Эй, дружка?..

Над краем повозки показалось заросшее бородой лицо. Боярин недоуменно оглядел отходящий ко сну лагерь — Яромира видно не было.

— Ванька!.. — постучал по бортику боярин. — Эй, Ванька!..

Из-под повозки высунулись встрепанные лохмы младого княжича. Иван широко зевнул, утер нос рукавом и сонно спросил:

— Э-а?..

— Бречиславки братца не видал?..

— Не-а…

— Марфута! — крикнул Фома, наваливаясь на бортик всей грудью. Повозка качнулась, едва-едва не опрокидываясь под тушей грузного боярина. — Марфута!

Из соседней повозки высунулось толстощекое блинообразное лицо. Боярыня Марфа строго посмотрела на муженька и пробасила:

— Да не видала я твоего Ярему, дурак пузатый! Поди, по нужде отошел! Спи давай, неугомонный!

— А что там случилось?.. — приподнялась рядом с ней голова княжны Елены.

— Достукался, дурачина?! — всплеснула руками боярыня. — Оленку разбудил! Спи, спи себе, Оленушка, то мой муженек разоряется невесть с чего… Языком ему, вишь, почесать не с кем — уж на что дружка княжеский терпелив, так и то сбежал от него куда подальше!

— Ладно, заглохни, курица бестолковая… — злобно пробурчал боярин, уже сам не радуясь, что растревожил этакое осиное гнездо.

— Курица!.. Ишь, нашелся тут!.. — возмущенно пыхтела боярыня. — А ты спи, Оленушка, спи! Разбудили мою бедняжку…

— Да ничего, тетушка Марфа, ничего… — вежливо ответила княжна. — Ой, смотри, какая огромная сова!

— Это не сова, это филин, — негромко поправил десятник Суря. — Ишь, здоровущий-то…

— Ну филин, ну и что с того?.. — Боярыня проводила крылатую тень равнодушным взглядом и широко зевнула. — Он-то как раз днем спит, а ночью добычу промышляет… А людям ночью спать полагается!

Яромир тем временем все больше углублялся в рощу. Чуткий нюх оборотня уловил слабый-слабый запах — как будто рыбы испорченной душок. Среди припасов поезжан рыбы нет. Рек-озер поблизости тоже не намечается — неоткуда этакой гадостью пахнуть.

Однако Яромиру хорошо помнилось недавнее столкновение кое с кем, кто смердит именно так…

В волчьем обличье обонянье сразу усилилось во много раз. И теперь Яромир уже не сомневался — лембои! Да немало — как минимум полусотня! Чем дальше он уходил в чащу, тем сильнее пахло тухлой рыбой… ну, не рыбой, конечно, просто очень похоже. Лягушечье мясо, вон, вкусом курицу напоминает — а разве ж лягушка курице родня?..

Осторожно выглянув из-за куста, огромный волк злорадно усмехнулся. Так и есть — лембой. Правда, всего один. Видно, караульщик — остальные поблизости прячутся. Надо проследить…

Лембой ничем особенным не отличался. Лицо бледное, полы неправильно застегнуты — а в остальном точь-в-точь человек. Слежки не замечает — идет спокойно по ночному лесу, не торопится, по сторонам не смотрит. На палку суковатую опирается.

Яромир тихо-тихо крался за кустами, с каждой минутой все больше недоумевая — да где же остальные-то?! Пахнет несколькими десятками, а видно всего одного! Остальные что ж — невидимки?

Понемногу волколак начал серчать. Он сделал вокруг неспешно бредущего лембоя несколько кругов, на глаза тому по-прежнему не показываясь. Ни рядом, ни поодаль других лембоев не видно, не слышно. Да и не пахнет почти. Чуть отдалишься — уже запах слабеет. Будто этот единственный своих товарищей по карманам рассовал…

И тут Яромир замер, охваченный ужасной мыслью. Уже не мудрствуя зря, он выпрыгнул из зарослей, сбил лембоя с ног, в кувырке оборачиваясь волколаком, и люто прорычал:

— Где остальные?!

Лембой, прижатый к земле тушей матерого чудища, ошалело крутил глазами, разевая рот, как рыба в сетях, и ничего не отвечал.

— Где остальные, падаль?! — встряхнул его за плечи человек-волк. — Откуда вонь такая?! Говори, не то глотку вырву!

Лембой наконец опомнился. Он посмотрел в глаза оборотня, горящие желтым огнем… и рассмеялся. Сухо, язвительно, словно радуясь чему-то. Бледная рука медленно-медленно полезла за пазуху и вытащила оттуда… грязную тряпку.

Яромир, уже изготовивший когти — вдруг нож выхватит! — опустил лапу и недоуменно нахмурился. Тряпка, покачивающаяся перед носом, была насквозь мокрой и ужасно смердела тухлой рыбой — как будто на нее помочилась сразу сотня лембоев…

— Не может быть… — ахнул оборотень, чувствуя, как сердце обрывается и летит куда-то в пропасть.

— Обманули… кх-х-х… обманули… — злорадно проскрипел лембой, все еще тряся вонючей тряпкой.

В следующий миг он замолчал. Ужасная пасть волколака резко опустилась, единым рывком вырывая у нечисти кадык, и уже мертвый лембой обмяк, роняя злополучную ветошь.

Яромир взлетел с трупа, точно подброшенный катапультой. Кувырок в воздухе — и вот уже огромный волк с окровавленной пастью что есть духу мчит сквозь заросли, едва касаясь земли лапами.

А в голове стучит одна только мысль — поздно, поздно, уже поздно!!!

Молодой гридень, стоящий в карауле, сонно клевал носом. Спать хотелось нестерпимо. Мешал только грозный десятник, сидящий на пенечке в какой-то дюжине шагов, да страшенный храп, доносящийся из-под большой повозки. То княжич Иван почивает — ничего не скажешь, здоров молодец храпеть! Коли он уснул — так никто уж больше не уснет!

В кустах что-то прошуршало. Гридень лениво почесал бок и потянул из-за пояса чекан — скорее всего, просто кто-то из своих по нужде пошел, однако надо все ж сходить проверить для порядку…

Но он не успел даже сдвинуться с места. Новый шорох послышался уже сзади — из-за спины скользнула бледная ладонь, накрепко зажимая караульному рот, а миг спустя к ней присоединилась вторая — с тонким ножом, выточенным из человечьей кости. Одно быстрое движение, и гридень оседает с перерезанным горлом.

Почти одновременно на другом конце лагеря точно так же осел другой караульный. А за ним — третий…

Четвертым стал сам десятник Суря. Бывалый ратник мирно сидел на пенечке, вполоборота к почти потухшему костру, одним глазом следя за дремлющим лагерем, а другим — зорко оглядывая окрестности. Слева донесся шум и вроде бы легкий стон… десятник начал разворачиваться… и тут ему тоже зажали сзади рот!..

Но на сей раз орешек оказался покрепче! Суря не позволил зарезать себя так легко — он мгновенно пригнулся и с силой ударил локтями назад, вышибая из лазутчика дух. Резкий разворот, блок, прихват запястья… и вот уже нож падает из вывернутой руки лембоя, а тяжеленный кулак русича врезается ему в челюсть, выбивая передние зубы!

Один лембой грохнулся обезоруженным. Но десятника за плечи уже обхватил другой, а из кустов, пригнувшись, выскальзывал третий. Бывалый гридень заработал кулаками и локтями, отбиваясь от кривых ножей нечисти, круша им ребра, челюсти и кадыки. Лембои хранили гробовое молчание, молчал и десятник — он все еще полагал, что перед ним пара-тройка бродячих разбойников, и не желал полошить лагерь из-за такой малости. Вот-вот на помощь подоспеют остальные караульные, и наутро они с ребятками гордо похвастаются перед боярином славной победой…

Свою ошибку Суря понял, когда один из лембоев нечаянно коснулся его нательного креста и зашипел, точно схватился за горящую головню. Вот тут десятник рванулся, отшвыривая от себя липкие руки, и зычно гаркнул во все горло:

— Па-а-а-адъе-е-е-ем!!!

Это стало последним словом в его жизни. Отбросив всякую осторожность, лембои навалились на княжеского гридня всей кучей. Чей-то кривой нож плавно вошел меж булатных колец, вспарывая десятнику живот. На кольчуге и верхней рубахе расплылось кровавое пятно, рука замерла, не вытащив меч и до половины.

Суря беззвучно открыл рот и повалился ничком. Богатырское сердце стукнуло последний раз и замолчало.

Лагерь всполошился. Гридни, спящие завернувшись в теплые плащи, вскакивали, хватались за оружие… и падали мертвыми. Со всех сторон из тьмы выступали бледные фигуры с луками. Стрелы с костяными наконечниками осыпали лагерь частым дождем, а кольчуг на спящих, конечно, не было… Добрую половину защитников перебили, не дав им даже толком пробудиться.

Дюжина уцелевших кое-как сплотилась вокруг повозок, превратив их в подобие крепостицы. Во тьме засверкали мечи, сабли, палицы. Из-за повозок в нечисть полетели тиборские стрелы и сулицы. По счастью, из лембоев стрелки оказались никудышные — целились плохо, часто мазали. Подкрасться исподтишка, ударить в спину — вот в этом они мастера. А как дело доходит до честной драки — тут лембои пасуют…

Но на их стороне было численное превосходство. На каждого тиборского гридня приходилось четверо лембоев. И хотя стрелы у них почти закончились — очень уж щедро растратили в самом начале! — они все равно легко брали верх. Часть напавших уже занялась лошадьми — их отвязывали, отводили подальше и сноровисто седлали.

В шуме боя прорезался визг резаной свиньи. То боярин Фома наконец продрал глаза и сообразил, что происходит. Истошно завопив, он перекатился через край повозки и шустро пополз под нее, высоко отклячив задницу.

Но там оказалось уже занято!

— Ванька, дурак, ты что ж дрыхнешь-то?!! — плаксиво завопил боярин, отвешивая мирно храпящему княжичу тяжелую оплеуху.

— Ну чего опять будите… — сонно заворчал Иван, с трудом разлепляя глаза. — Ни днем ни ночью спокою нету…

— Да поднимайся же… а-а-а… — тоненько вскрикнул и обмяк Фома Мешок.

Дремота с Ивана слетела мгновенно. Княжич в ужасе уставился на помутневшие глаза боярина и кровавую струйку, текущую по пышной бороде.

Никто и никогда не называл Ивана хотя бы толковым. Но вот в ратных своих умениях он усомниться пока что не позволял. Молодой богатырь вылетел из-под повозки, точно камень из катапульты, с перекату поднимаясь на ноги и мгновенно вынося из ножен Самосек.

Ночную мглу прорезал ослепительный свет. Чудесный клинок Еруслана забился в могучих руках языком живого огня, с наслаждением разрубая наискось лембоя, только что вонзившего рогатину в спину боярину Фоме. В ладонь хозяина кладенец тыкался с явной укоризной — он уже битый час колотился в ножнах, чуя рядом врага, но проклятый заспиха ничего не слышал!

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! — во все горло заорал Иван, летя в атаку.

На бегу он подхватил с земли треугольный щит какого-то гридня, наискось ударил заостренным ребром подвернувшегося лембоя, ломая ему переносицу, и врубился в ряды нечисти, щедро награждая ударами Самосека.

Обезумевший княжич крушил все вокруг, ничего не замечая перед собой. Меч в ладони жил собственной жизнью, каждый раз устремляясь в самое нужное место, разя лембоев одного за другим, разбивая вдребезги хлипкую защиту.

Нелюди падали соломенными снопами, обливались кровью, не в силах устоять перед эдаким натиском. Несколько секунд — и они уже пятятся, на глазах теряя боевой настрой. Богатырь с пылающим мечом стал для них неожиданностью — к такому они не готовились.

Уцелевшие гридни, воодушевленные успехом княжича, ринулись на подмогу, гоня лембоев прочь от повозок, челяди, перепуганной княжны и боярыни Марфы, бьющейся в рыданиях над убитым мужем.

Дрогнувшие лембои ринулись к похищенным лошадям. Тиборчане, возглавляемые рассвирепевшим Иваном, ударили вдогонку, разя удирающих в спины. Роли переменились — теперь уже лембои один за другим падали замертво под мечами обозленных гридней.

Но тут над оставшимися без охраны повозками выросла длиннющая фигура — точь-в-точь осинка трясущаяся. Жердяй выступил прямо из воздуха, свысока посмотрел на бьющихся поодаль ратников, и наклонился над главной повозкой, протягивая тощие дрожащие руки.

— Бу! — насмешливо воскликнул он, делая самую страшную рожу.

Елена дико завизжала, загораживаясь тем, что подвернулось, — обычной подушкой. Кошмарная харя Жердяя исказилась в злорадной гримасе — он схватил княжну вместе с ее жалкой защитой, поднял добычу над головой и сделал гигантский шаг назад.

Да, Жердяй — худосочная дохлятина с трясущимися ручонками, но при этом он все равно остается пятисаженным великаном. Сил унести стройную девушку ему вполне хватает.

— А ну, отпусти девочку, пугало огородное! — заорала снизу боярыня Марфа. — Сладил, дылда?!

Жердяй только хохотнул, ухватывая вырывающуюся княжну поудобнее — точно кошку строптивую в охапку взял.

— Кому говорю?! — рявкнула озлобленная вдова.

Ее ладонь сама собой нашарила тяжелый оловянный ковш. Боярыня размахнулась, что есть силы врезала Жердяю по колену и… шлепнулась носом в землю, не удержав равновесия. Ковш прошел сквозь ногу нечистого духа, как сквозь клуб дыма. Нескладная высоченная фигура лишь малость пошатнулась — Жердяй досадливо опустил глаза вниз и противно захихикал, глядя на копошащуюся под ногами толстуху.

— Княжну скрали! — завопил кто-то из гридней.

— Кто посмел?! — гневно обернулся Иван, оставляя в покое разбегающихся лембоев.

Его взору предстала покачивающаяся спина духа-шатуна, словно составленного из ходулей. Жердяй стремительно удалялся прочь от лагеря и рощи — трехсаженными шагами, двигаясь лишь чуть медленней галопирующей лошади. Полтора десятка уцелевших лембоев неслись следом на похищенных лошадях — о убитых и раненых товарищах они уже и думать позабыли.

— Коня, коня!.. — заметался по лагерю Иван, подняв Самосек над головой вместо факела. — Коня мне, коня!!!

Коней не было. Тех, кого лембои не тронули, они все равно отвязали и крепко пуганули. Попробуй, разыщи их теперь в ночном лесу!

Хоть на своих двоих следом беги…

— Фома Гаврилыч!.. — позвал было княжич, но тут же виновато осекся.

Боярин так и лежал там, где принял смерть. Расстался с жизнью и десятник Суря. Не у кого совета спросить, совсем не у кого!..

— Яромир!.. — жалобно крикнул Иван, приложив ладони ко рту. — Да где ж ты, волчара проклятущий?!

— Здесь я, — сипло откликнулись сзади. — Прости, оплошал…

Иван резко обернулся, уже готовясь обрушить на выступившего из чащи оборотня поток брани и упреков, но тот выглядел столь подавленным, что у княжича не нашлось слов.

— Обхитрили меня… — поморщился Яромир. — Ведали, что пока я в лагере — врасплох не подкрадешься…

— У, кознодеи поганые! — сжал кулаки Иван. — А теперь-то что делать будем? Они ж Елену похитили!

— Что?! — аж взвился оборотень. — Да что ж ты молчишь, дурак?!

Яромир ухватил растерянного княжича за шкирку и поволок за кусты — подальше от ненужных глаз. Там он резко перекувыркнулся, оборачиваясь волком, и рявкнул:

— Садись, быстрей!

Через мгновение из-за кустов вылетел Иван верхом на чем-то огромном, мохнатом. Ближайший гридень недоверчиво протер глаза — ему показалось, что это небывалых размеров волк. Но княжич унесся вдаль, исчезая в ночи, и гридень махнул рукой — мало ли что может привидеться в такой темени?

По необозримому пространству, покрытому жухлым осенним ковылем, неслось шестнадцать конных фигур. Меж ними спешно шествовало нечто, похожее на небывалых размеров огородное пугало. Жердяй с легкостью перешагивал через мельтешащих под ногами лембоев, бережно прижимая к чахлой груди хрупкую девушку. Княжна Елена уже не кричала — только съежилась и тихо вздрагивала, с испугом глядя вниз, на журавлиные ноги коварного духа.

Следом мчался молодой богатырь верхом на громадном волке. Одной рукой Иван вцепился в густую шерсть, другой — вздел как можно выше Самосек, разгоняя ночной мрак. Чувствуя впереди злую нечисть, дивный клинок сиял ярче небесной звезды.

— Месяц, месяц, золотые рожки! — тихо причитывал Яромир на бегу, не желая полагаться на одну лишь удачу. — Разломай стрелы, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя, человека и гада, чтобы они серого волка не брали, и теплой бы с него шкуры не драли. Слово мое крепко, крепче сна и силы богатырской…

Верста.

Другая.

Третья.

Расстояние меж лембоями и волколаком все сокращалось. Жердяй бросил быстрый взгляд через плечо — на жуткой скоморошьей харе отобразилось беспокойство пополам со странным удовлетворением. Продолжая удерживать княжну, он легонько дернул локтем, и четверо лембоев отделились от общей группы, разворачиваясь к преследователям. Остальные припустили еще быстрее, обгоняя цаплеобразное чудище.

Иван вернул меч в ножны и схватился за налучье. Отличный разрывчатый лук лег на полусогнутый локоть, княжич, плотно сцепив зубы, натянул тетиву на кибить и выхватил из тула стрелу. Правый глаз закрылся совсем, предоставляя левому выцелить супротивника, тетива натянулась, зазвенела… древко почти коснулось плеча… и пальцы разжались!

Воздух задрожал, разрываемый умчавшейся стрелой. Ближайший лембой коротко вскрикнул и повалился с коня, пронзенный насквозь. А Иван уже натягивал лук по новой!

Второй стреле не повезло — прошла мимо. И третья тоже. Как ни крути, но нелегко бить точно в цель, сидя на несущемся во весь опор волколаке. Противники ведь тоже не стоят на месте, не подставляются зря под стрелы…

Четвертый раз выстрелить уже не дали — над головой свистнула сабля, Иван едва успел пригнуться. Лембой проскакал мимо и натянул поводья, разворачивая коня обратно. С другой стороны летели еще двое.

Прыжок!!! Княжич замычал от боли — прикусил язык. Оборотень сиганул так, что перелетел через коня, с разбегу выхватывая из седла всадника. Ужасная пасть окрасилась кровью — Яромир отхватил лембою руку с саблей и помчался дальше, оставив за спиной кричащего от боли калеку.

Свистнула сабля другого лембоя — но ей навстречу ударил слепящий свет дивного кладенца! На полном скаку Иван единым ударом рассек и саблю, и того, кто ее держал.

Четвертый лембой проявил благоразумие. Развернув коня, он поскакал прочь, рассудительно решив, что помирать без всякого смысла — доблесть небольшая.

Догонять его не стали — Яромир уже летел за Жердяем, ловя стихающие запахи. Мокрый волчий нос морщился и подергивался, ища в прохладном ночном воздухе обрывки конского пота, тухлой рыбы и совсем легкие, едва уловимые — дорогого фряжского притирания.

Жердяй единственный не пах ничем.

Впрочем, скрыться он не сумел бы в любом случае. Ночь выдалась ясной, а стареющий месяц озарял землю лучше всякого светильника. Посреди ровного поля высоченная фигура Жердяя выделялась, точно колодезный журавль…

Иван, уже давно выцеливший себе жертву, вновь выстрелил. Правда, намеченный лембой в последний миг дернулся, и стрела угодила в конский круп — но раненая лошадь взвилась на дыбы, сбрасывая наездника, и ринулась прочь. Спешенный лембой торопливо захромал следом — ему совсем не улыбалось попасть на зуб матерому волколаку…

Впереди показалась старая полуразрушенная мельница. Прямо посреди голого поля — ни единой избенки поблизости не видать. Странно — кто же это ее здесь построил?.. И зачем?..

Очень похоже, именно к этому замшелому ветряку Жердяй и стремился все это время. При виде него он увеличил шаг пуще прежнего, старательно работая ногами-ходулями. Яромир скрипнул зубами — душу охватило недоброе предчувствие…

— Стреляй в Жердяя! — крикнул он.

— Так он княжну уронит!..

— Стреляй, дурак!!!

Иван послушно перевел прицел левее и резко спустил тетиву. Ему повезло — стрела угодила точно в копчик тощему духу.

Но тот даже не почесался — в том месте лишь взвился клуб белесого дыма, а стрела прошла насквозь, улетев куда-то вдаль. Как будто в туман выстрелили!

— Так нечестно! — совсем по-детски обиделся Иван. — Я же попал, попал! Так нечестно!

— Помнишь ту стрелу, с пером Жар-Птицы? — не оборачиваясь, спросил Яромир. — Ее бери! Только целься лучше — другой нету!

Княжич торопливо зашарил в туле, досадливо чертыхаясь — попробуй-ка, разгляди в такой темноте, где какое оперение!

— Нашел! — торжествующе крикнул он, накладывая стрелу на тетиву. — Щас… щас… да не тряси ты так, волчара, промахнусь же!..

Яромир послушно замедлил ход. Иван натянул тетиву как можно туже, аж высунув язык от напряжения… прищурился… и выстрелил!

Две пары глаз напряженно провожали уносящуюся стрелу. Человек и волк одновременно затаили дыхание — попадет, не попадет?..

— Промазал!.. — сокрушенно застонал Иван, с досады едва не переломив лук о колено. — Промазал!..

— Где же промазал? — хмыкнул Яромир. — Попал!

— Да в плечо же только! — едва не плакал княжич. — Плечо что — пустяковина!

— Не для этой стрелы… — загадочно усмехнулся оборотень, резко прибавляя ходу.

Через несколько секунд стало ясно, что он имел в виду. Дымящаяся дыра, оставленная зачарованной стрелой, не спешила исчезать, как в прошлый раз. Напротив — она ширилась, расползаясь вниз и вверх по тощей руке. Как будто кто-то прошелся мокрой тряпкой по каракулям на заборе.

Жердяй со страхом уставился на растворяющуюся руку. Она уже не крепилась к тулову — болталась прямо в воздухе, исступленно суча пальцами-веточками. Будь на месте нечистого духа человек, он бы уже истекал кровью — а вот Жердяй двигался по-прежнему, по-прежнему удерживая в охапке княжну Елену.

Но продолжалось это недолго. Колдовская отрава, занесенная чудо-стрелой, пожирала злого духа заживо… если только он вообще когда-нибудь был живым. Вот исчез локоть… часть груди… пропала шея, оставив голову висеть над плечами, гневно кривя губешки…

Наконец Жердяй, не в силах удерживать живую ношу тем немногим, что еще осталось, разжал пальцы. Елена с воплем ударилась о землю и завопила еще громче. Жердяй, исчезающий на глазах, даже не обернулся — он упорно брел к старой мельнице.

— Приберите ее!.. — невнятно проскрипел он, взмахивая кистью, плавающей отдельно в воздухе.

Конные лембои, изрядно опередившие тощего шатуна, развернули коней и поскакали к ползающей на коленях княжне. Та вскрикнула, попыталась подняться на ноги, но только застонала от боли. Упав с трехсаженной высоты, она вывихнула ногу.

Но наперерез уже мчался гигантский волк. Правда, при виде него Елена закричала еще громче — со страху она не разглядела знакомого всадника. Ее глаза не отрывались от ужасной пасти, от слюны, каплющей с белоснежных клыков…

Иван пригнулся, прочно уцепившись левой рукой за загривок Яромира. Правую руку он выставил как можно дальше, пристально глядя на обессилевшую девушку. Волколак под ним несся так, что уши заболели от свищущего ветра.

Ближе!..

Ближе!..

Ближе!..

— Поймал! — торжествующе воскликнул Иван, на бешеном скаку подхватывая Елену за талию. — Есть!

Яромир резко взял левее. До лембойских сабель осталось полдюжины саженей, не больше. Матерый волколак взрыл землю когтищами, описывая крутую дугу, развернулся и ринулся прочь.

Проносясь мимо лембоев, он повернул голову, ехидно оскалился и крикнул что-то очень обидное. Те грозили вслед, кто-то выстрелил из лука — но где уж им попасть в столь борзолапую цель!

— А… а… а… — открывала рот княжна, покоясь в объятьях Ивана. — Что… что… где… откуда…

— Свои, свои, не бойся! — обернулся к ней Яромир.

Елена заглянула в желтые глаза оборотня и обмякла, теряя сознание. За эту ночь она столько всего пережила — скачка на исполинском волке стала последней каплей…

— Эй, Волхович!.. — еле слышно пронеслось над полем. — Погоди-ка чуток!..

Яромир малость притормозил. Лембои, коих уцелело всего одиннадцать, рассыпались широкой цепью, окружая Серого Волка со всех сторон, но того его не встревожило, он всецело полагался на резвость лап.

Нет, его встревожило нечто другое…

Жердяй. Уже почти совсем пропавший — от него осталась пара ходульных ног, кисть левой руки, да кошмарная харя, одиноко плавающая в воздухе. Зачарованная стрела выела духа почти целиком, обратила и без того наполовину призрачное тело в совершеннейшее ничто. Еще минута-другая — и исчезновение завершится окончательно.

Но того это, казалось, ничуть не огорчало. Он последний раз ухмыльнулся расплывающимся ртом и эти жалкие ошметки скрылись на мельнице. В столь «разрозненном» состоянии Жердяю даже стало легче — оставаясь прежним дылдой, он попросту не пролез бы в дверь.

Яромир и лембои замерли неподвижно. Все смотрели на развалюху, скупо освещенную лунным светом. В воздухе повисло страшное напряжение — хоть ножом его режь.

Несколько секунд все было тихо. А потом старая мельница просто… взорвалась изнутри! Ветхие стены развалились спущенными занавесями, крыша осыпалась, лопасти ветряка мягко ударились оземь, трескаясь в мелкую щепу.

Какой-то миг стояло оцепенение. На месте рассыпавшейся мельницы… ничего не оказалось. Лишь клубящаяся пыль мерцала в лунном свете. Но потом…

ООООРРРРР!.. ООООРРРРР!.. ООООРРРРР!..

Земля вздрогнула. Что-то гулко бухнуло, точно ударили стопудовым молотом. Рядом с мельницей из ниоткуда появился след босой ступни… длиной в добрую дюжину человеческих.

К первому следу присоединился второй — и одновременно снова бухающий звук. Третий. Четвертый. Как будто из развалившейся мельницы вышел невидимый великан…

— Врыколак!!! — дико закричал Яромир.

В следующий миг он метнулся в сторону. С высоты десяти саженей прямо из ничего ударил сноп ослепительного света. Жаркий, пылающий — он буквально вскипятил воздух, прожарив до угольков случайного лембоя и ошпарив бока Ивану и Яромиру. Княжич замычал от боли — показалось, будто левую руку окунули в крутой вар. Шерсть на боку оборотня закурчавилась, осыпалась пеплом, точно ткнули пылающим факелом.

ООООРРРРР!..

Один из коней вдруг истошно заржал и взлетел в воздух. Лембой в седле дергался, корчился, извивался, пытаясь высвободиться из огромной ладони. Его сдавливало не на шутку — конь и всадник плющились, словно попав в исполинские тиски… а потом лопнули! Невидимое чудовище попросту раздавило добычу — в воздухе явственно проявились очертания исполинской руки, щедро окрашенной кровью.

Лембои исступленно завопили и ринулись кто куда, уже не помышляя ни о какой княжне.

Свою бы шкуру спасти!

ООООРРРРР!..

Снова загремели гулкие шаги, из ниоткуда принялись объявляться следы босых ступней. Врыколак догнал одного из лембоев и от души пнул его — лошадь со всадником улетели куда-то вдаль. Молча, без единого звука — оба погибли еще в момент удара.

— Что за чудище такое?! — выкрикнул Иван, удерживая бесчувственную княжну одной рукой, а другой копаясь в туле. — Давай… уф-ф!.. давай я его!..

Он высвободил вторую руку, повесив бедную девушку на спину Яромиру, будто мешок с брюквой, натянул тетиву потуже и выпалил в никуда — к источнику буханья и рокотанья.

Мишень попалась хоть и незримая, да зато здоровущая! Стрела угодила… куда-то. Она повисла прямо в воздухе — похоже, застряла в невидимой шкуре Врыколака.

Впрочем, тот даже не обратил внимания.

— Не трать стрел зря! — люто рявкнул Яромир, несясь наперерез ближайшему лембою. — Врыколак нам не по зубам! Готовься, сейчас…

Не закончив фразы, оборотень швырнул себя в гигантском прыжке, вынося лембоя из седла, и тут же кувыркаясь через голову. Княжич с княжной покатились по земле — Яромир на лету оборотился человеком, разбрасывая седоков, точно бабки.

— Хватай коня!.. — метнулся к храпящему скакуну оборотень. — Держи, уйдет!..

К ним уже приближались огромные следы. Врыколак успел перебить всех лембоев и теперь искал новую добычу. Снова из ниоткуда ударил беспощадный огнь, превративший ночь в день. Впереди невидимого чудовища по траве побежал горелый след, земля взрывалась, разлетаясь мелкими комьями, воздух кипел от непереносимого жара…

ООООРРРРР!..

— Быстрее!.. — отчаянно прохрипел Яромир, силком усаживая Ивана в седло и без церемоний швыряя ему Елену. — Драпайте!.. Ну!!!

— А ты?! — возмутился Иван.

— Я его уведу! Поезжай!

— Да ни за что! — схватился за рукоять Самосека княжич. — Чтоб я друга бросил?! Я что ж — нерусский?!

— Да скачи же, дурак! — прорычал оборотень, резко кувыркаясь через голову. — Княжну довези!

Конь при виде громадного волка в ужасе захрапел, забил копытами, удирая куда глаза глядят. Иван на нем заорал, заколотил ногами по бокам, безуспешно пытаясь удержать обезумевшего скакуна, но тот не поддавался ни на крики, ни на битье…

— Эй, орясина, я здесь, лови! — что есть мочи крикнул Яромир, мча прямо на Врыколака.

ООООРРРРР!..

Вспарывая землю могучими лапами, оборотень пронесся меж невидимыми ножищами. В последний момент он поневоле зажмурился — промахнись самую чуточку, и так врежешься, что искры из глаз посыплются!

Однако ему удалось. Серая молния проскользнула мимо великана, шерстью чувствуя невидимую ручищу, не дотянувшуюся какой-то вершок. Не разворачиваясь, не замедляя ходу ни на миг, Яромир что есть сил дунул на закат — куда глаза глядят, лишь бы подальше!

Позади несколько секунд было тихо. Но потом снова забухали по земле исполинские ножищи и раскатисто загремело:

ООООРРРРР!.. ООООРРРРР!..

Яромир бежал и бежал. Не помня ног, не жалея сил. Он не пытался петлять — летел по прямой, как по ниточке. За спиной не умолкал тяжелый топот.

Сначала Врыколак шагал неспешно, потом, видя, что так ему добычу не догнать, перешел на бег. Земля вздрагивала и стонала, сотрясаемая поступью невидимого исполина.

ООООРРРРР!..

Со стороны погоня смотрелась странно. Мчит по бескрайнему полю громадный волк, уносится от… от чего?.. Преследователя-то не видать! Только рокочет что-то в воздухе, да следы на земле появляются — один за другим, один за другим…

ООООРРРРР!..

В мохнатой голове шумным вихрем проносились мысли. Что делать?! Куда вести это чудовище?! Врыколак неуязвим и неодолим — с ним, пожалуй, и целое войско не сладит… Страшит его один лишь солнечный свет — да только до рассвета еще далеко, ночи сейчас длинные…

ООООРРРРР!..

Серый Волк не знал, сколько уже так бежит. Час?.. Два?.. Три?.. Сердце стучало кузнечным молотом, и этому стуку вторило гулкое буханье упорного преследователя…

ООООРРРРР!..

Впереди показалась липовая рощица. Яромир припустил еще шибче, с разгону влетая под сень ветвей, и малость перевел дух. Он не на шутку притомился — ночка выдалась неспокойная, что и говорить…

ООООРРРРР!..

Рокот идущего по пятам Врыколака подстегнул уставшего волка — тот ринулся дальше, петляя меж оголившимися стволами.

Сзади затрещало, захрустело — липы будто сами собой ломались сухими прутиками, с корнями выпрыгивали из земли и улетали за небозем. Невидимый великан пер напролом, оставляя за собой широченную просеку и цепочку глубоких следов.

ООООРРРРР!..

Задние лапы едва не обгоняли передние. С бешеной скоростью Яромир пролетел рощицу насквозь, вновь оказавшись посреди ровного поля, и опять пустился приминать жухлый ковыль. Он уже сам не знал, куда несется, что там впереди.

Знал только, что остановка означает смерть — и этого ему хватало.

ООООРРРРР!..

Следом с неистовым рокотом выбежал невидимый Врыколак. Впрочем, уже не совсем невидимый — в роще он вырвал с корнями столетнюю липу и теперь размахивал ею, точно легоньким посошком. Дерево, бабочкой порхающее на высоте десяти сажен, смотрелось дико и нелепо — но улепетывающему оборотню оно таковым не казалось…

Погоня продолжалась. Перенести вперед одну лапу… другую… третью… повторять так, пока не свалишься от усталости или пока не наступит рассвет.

В последнее Яромиру верилось не очень.

ООООРРРРР!..

Серый Волк резко метнулся в сторону. Рядом прихлынул шквал горящего воздуха — Врыколак снова… что?.. Плюнул, что ли?.. Яромир понятия не имел, что это за огнистые лучи такие, как невидимое чудовище их посылает…

Овраг! Лунный серп отчетливо высветил впереди черную полосу — прямо посреди степи расположилась глубокая балка.

Ух, и длинная же!..

А широченная!..

Яромир не свернул. Он продолжал бежать, пристально глядя на неожиданную преграду. С его стороны спуск пологий, а вот противоположный берег — крутой, обрывистый. Не вскарабкаешься, пожалуй…

Значит, надо перепрыгнуть!.. только очень уж далеко… Дюжина саженей, никак не меньше. Попробуй-ка, перемахни! Поди, костей не соберешь…

ООООРРРРР!..

Чуть повернув голову, оборотень краем глаза уловил позади яркий белый свет. Похоже, Врыколак копит силы для нового удара.

Вот сейчас жахнет!..

Думать некогда. Яромир почти прижался к земле животом, мчась так, как не мчал еще никогда в жизни…

Быстрее…

Быстрее…

Быстрее…

Прыжок!!!

Время словно остановилось. Огромный волк оторвался от земли, медленно-медленно ползя по воздуху над глубоким оврагом. Даже месяц в небесах, казалось, засветился ярче, восхищенный таким лихим скачком.

Приближается заветный берег. Приближается… но не долететь! Видно теперь — не долететь, не хватит самой малости!

Яромир страшно закричал, делая над собой чудовищное усилие, чувствуя, как боль пронизывает кости, вынуждая их изламываться неестественным образом. Могучее тело прямо в полете начало преображаться, меняя форму, из волка становясь волколаком. Когтистые лапы на глазах вытянулись, забугрились, делаясь почти человечьими ладонями, отращивая гибкие пальцы.

Выпад! Обросшие шерстью ручищи выстрелили вперед, хватаясь самыми кончиками пальцев, Яромир судорожно вцепился в осыпающийся край, начал подтягиваться…

ООООРРРРР!..

Землю тряхнуло! Невидимый великан всей тяжестью грохнулся на дно оврага, оставив широкую изломанную трещину, всколыхнув весь овраг…

И без того рассыпающаяся глина обвалилась комьями, увлекая за собой волкоглавую фигуру. Оборотень полетел на дно, безуспешно пытаясь за что-нибудь ухватиться… ну хоть за что-нибудь!..

В полете он извернулся, упав на все четыре лапы. Приземлившись в топкую грязь, Яромир поморщился от боли, дернулся, повернул голову…

И увидел столетнюю липу, летящую прямо на него. Страшный удар обрушился на хребет, и раздался оглушительный треск. Дубина Врыколака сломалась пополам.

Хребет Яромира — тоже.

Позади тяжело грохнулся измочаленный комель, придавив задние лапы страшной тяжестью. Серый Волк тоскливо завыл, чувствуя, как силы оставляют изувеченное тело, но все равно задергался, пытаясь высвободиться…

Боль нахлынула приливной волной, захлестывая поверженного оборотня, и он потерял сознание.

ООООРРРРР!..

Глава 37

С конских губ летели пенные хлопья. Взмыленный скакун летел по полю, нещадно нахлестываемый кнутом Ивана. Княжич домчал до разоренного лагеря, скинул княжну Елену на руки боярыне Марфе и тут же ринулся обратно — выручать товарища.

Думать Иван ни о чем не думал. О чем тут думать-то? Меч и конь есть — чего еще нужно?

Заблудиться мудрено — чай, не совсем глупый, запомнил, с какой стороны месяц стоял. Да и небо звездное для зоркого человека — что грамота берестяная. Подыми глаза да читай. Вон Стожар-звезда, что на ковш похожа. Рядом горстка звездочек — Утиное Гнездо. Вон те три отдельные — Девичьи Зори. А вон пятеро великанов Кигачей, что ездят по небу в огненных колесницах.

Ну а про широкую белую полосу и говорить нечего — то Становище, древняя небесная дорога. В старые времена вроде как боги по ней ездили, а теперь, видать, ангелы Господни. Старики рассказывают, что было время, когда по Становищу и татаровья ходили — от Каменного Пояса и прямо до самого сердца Руси. Но это, вестимо, враки — татаровья-то обычные люди, где уж им по небесам путешествовать!

За думами о звездных премудростях Иван проскакал добрых пять верст. Впереди уже виднелось место побоища — разрушенная мельница, конские и лембойские трупы, пропаханные полосы, все еще пахнущие горелой травой. И двадцати минут не прошло, как Яромир увел за собой Врыколака…

— Стоять, шантрапа! — вдруг послышалось сзади. — А ну, стопори лошадь, не то как шандарахну молоньей!

Иван ошалело обернулся. Его нагонял белый всадник — седые волосы, белая одежа, березовый посох. И конь белый-белый, да еще и светится! Ну точно солнышко полуденное по полю скачет!

— Дедушка Всегнев?! — не на шутку перетрусил княжич.

— Он самый, хитник!.. — сердито прокричал старый волхв. — Что, думали, безнаказанно меня обворуете, да сбежите куда Макар телят не гонял?! А вот вам ядреный шиш! Стопори лошадь, кому говорят!

Иван послушно натянул поводья. Все равно его жеребец уже еле дышал — еще немного, и падет…

Всегнев Радонежич остановился рядом с ним. Глаза Ивана прикипели к копытам ослепительно-белого чуда, везущего волхва, — те не приминали траву! За дивным конем не оставалось следов — безусловно, он скакал по земле, не по воздуху, но… но словно бы совершенно ничего при этом не весил! Стало понятным, почему Иван не услышал погони — на таком коне нетрудно подобраться незамеченным…

— Слазь, хитник!.. — сдернул его с седла разгорячившийся старик. — Время ответ держать!

Волхв размахнулся и от души перетянул Ивана по спине посохом. Тот протестующе завопил:

— За что, дедушка?!

— За покражу!.. За шишку у меня на башке!.. Нет, вы дивуйтесь на него, люди добрые! — всплеснул руками Всегнев Радонежич. — Я ж их как родных принял, угостил от души, яблоню свою показал!.. А они, они… и-эх! Что, думали, скроетесь?! От волхва скроетесь?! Хо-хо, держите карман шире!

В воздухе захлопали мягкие крылья. На вытянутую руку старого волхва опустился огромный филин, насмешливо щелкая клювом в сторону Ивана. Всегнев ласково погладил пернатую голову и торжествующе провозгласил:

— Видал, дурачина?.. Это он мне вас выследил! А там уж я Светозара оседлал, да вдогонку… Насилу изловил вас, татей! Где яблоко мое?! — снова шарахнул посохом он. — Куда девали?! Сожрали, да?! Для вас я его ро́стил, для вас?!

— Дедусь, давай потом, а?! — взмолился Иван, терпеливо снося все удары. — Недосуг мне, тороплюсь!

— Ничё, уже не торопишься! — заверил его Всегнев Радонежич, с удовольствием работая палкой. — А ну-ка, наклонись, я тебя еще и по шее шваркну разок!.. ишь, орясина какая вымахала…

— Дедусь, ну не могу я сейчас, Яромира выручать надобно! Его, может статься, уж пришибли там… и ты виноват будешь! Ты!

— Это кто ж его?.. — на миг остановился Всегнев. — Волховичи так-то в батьку своего пошли — такие же хитрые, живучие, пронырливые… Их, пожалуй, пришибешь, ага…

— Врыколак, дедушка!

— Ага, заливай больше! — фыркнул волхв. — Мало что хитник, так еще и брехло! Да Врыколака в этих краях с прошлого века не видали! Сдох он, поди, давно…

— Да правда! — ныл Иван. — Ну сам сходи посмотри — вон, до сих пор следы на земле! Глянь — сколько лембоев передохло!

Всегнев Радонежич только теперь обратил внимание, что вокруг и в самом деле… непорядок. Он резко вскинул руку, и здоровенный филин вспорхнул в небеса, зорко оглядывая землю, истоптанную громадными ножищами. Старый волхв неотрывно следил за ним глазами, все больше мрачнея.

Как уж эти двое переговаривались — бог весть, но Всегнев, похоже, и в самом деле увидел все, что увидела его птица.

— Поди ж ты… — недоверчиво пробормотал он, расчесывая бороду. — Неужто и в самом деле Врыколак?.. Как выглядел?

— Да никак! — развел руками Иван. — Невидимый! Но здоровенный — прямо ого! Вот такущий! Следы оставляет — коня длиннее! А еще огнем пылкает!

— Точно Врыколак… — неохотно признал волхв. — Ты смотри ж…

Несколько секунд он колебался, но потом все же скрепя сердце опустил посох и легонько щелкнул пальцами, подзывая коня.

— Садись, хитник! — приказал он, забираясь в седло. — Твоя коняшка больно дохлая — на ей тебе Врыколака ни в жисть не догнать… На моей поедем!

— Ух, здорово! — обрадовался Иван, легко вспрыгивая коню на спину и усаживаясь позади Всегнева. — А свезет двоих?..

— Да еще как! — ухмыльнулся старик, ударяя коня ногами в бока. — Н-но, Светозар!..

Уши у Ивана заложило почти мгновенно, в лицо ударил страшный вихрь, едва не выдавивший глаза. А он-то полагал, что быстрей Яромира на Руси зверя нет! Ан нет — диковинный конь Всегнева Радонежича с легкостью посрамил борзолапого оборотня! Легкие копыта превратились в сплошную смазанную полосу — светящийся в ночи жеребец не бежал, а прямо-таки летел над землей!

— Догоним ли?! — прокричал Иван, преодолевая свищущий ветер.

— Небось догоним! — хвастливо крикнул волхв. — Эта лошадка, сынок, дорогого стоит! Щас-то мой Светозар еще только в десятую долю бежит — а коли во всю мощь разгонится, так нас с тобой с него просто сдует! Двадцать верст в минуту может сделать!

— Где такое чудо достал, дедусь?! — с нескрываемой завистью спросил Иван.

— Солнечный конь Даждьбога! — гордо ответил Всегнев Радонежич. — Самый последний! Даждьбог мне его самолично подарил — на память!

— На память?..

— Ну, перед тем как уйти! Он же ушел, не слышал?.. И остальные все старые ушли!

— Ушел?.. — озадаченно почесал в затылке Иван.

— Ну да! И остальные тоже!

Иван крепко задумался. А потом спросил:

— А что ж ты тогда до сих пор его волхв, коли он ушел? Выбери себе другого кого!

Спросил и испугался — так ощутимо напрягся Всегнев Радонежич. Спина аж окаменела, пальцы, сжимающие поводья, громко хрустнули.

И хорошо еще, что Иван не видел лица старика…

— Скажи-ка, молодец, у тебя ведь отец, кажется, помер? — медленно промолвил волхв.

— Ну да… — осторожно подтвердил Иван.

— И мать тоже померла, верно?

— Ага, сирота я…

— Так может, отречешься от них тогда к едрене фене, а?! — зло заорал на него Всегнев. — Других себе родителей выберешь?!

— Да я ж так просто, дедусь… — сжался в комочек княжич.

— Запомни, голова дубовая, богов не меняют! — люто прохрипел старый волхв. — Это тебе не рубаха! Раз выбрал — все, кончено!

— Да я ж просто…

— Да заглохни ты… — отмахнулся Всегнев Радонежич. — Нет ума роженого, не дашь и ряженого…

Иван покорно замолчал. Уж больно взбеленился старик — и с чего это вдруг?..

Светозар скакал за Врыколаком без малейшего труда — цепь громадных следов не проглядел бы даже слепой. Сверху бесшумно летел огромный филин, зорко оглядывая окрестности.

Вскоре появилось лишнее подтверждение верно выбранного пути. Роща, прорезанная насквозь широкой просекой — невидимое чудовище прошло через нее, как раскаленный клинок сквозь масляный брус.

Земля все ощутимее сотрясалась. Дивный солнечный конь пронесся сквозь рощу и теперь нагонял Врыколака. Далеко впереди, еле видная в лунном свете, порхала столетняя липа, удерживая незримой десницей.

Всегнев Радонежич выставил перед собой посох — листочки на нем ожили, зашевелились и полыхнули ярким светом. Будто светильник зажгли.

— Врыколак — тварь зело опасная! — крикнул старый волхв, полуобернувшись к Ивану. — Простым оружьем его не взять — да и чары ему побоку! Коли мы с тобой, кудрявый, его не утихомирим, немало бед натворит!

— А что ж он такое, дедусь?! — крикнул в ответ Иван.

— Да бес его знает! Слыхал я, к закату отсюда жил когда-то некий народ, у которого этот Врыколак заместо бога был! Требы ему устраивали, жертвы приносили, идолы ставили! Вроде тогда он тихо себя вел — разговаривал человечьим гласом, даже помогал людям иногда! А потом пришли на те земли кривичи — да все то племя и повыбили, кумирни их порушили! Остался Врыколак без паствы своей — так со временем онемел, обезумел, озверел люто! Ныне он — разрушитель безгласный, все кругом крушит-уничтожает!

— А как же мы с ним управимся, дедушка?!

— Солнце на помощь кликнем!

Иван открыл было рот, чтобы узнать подробнее, но тут в лунном свете мелькнула черная полоса широкого оврага. Над ней летит четвероногая тень, на глазах становящаяся двуногой…

Вот она падает… зацепляется… и снова падает! Следом в овраг устремляется дубина Врыколака… и ночной воздух разрывается болезненным воем!

Всегнев Радонежич резко натянул поводья, останавливая коня у самого обрыва, торопливо спешился и заскользил по крутому склону, держа посох обеими руками перед грудью. Полы длинной рубахи подняли тучи пыли, в воздухе высветились туманные очертания громадных ног Врыколака…

— Ноздря, кудрявый!.. — донеслось до Ивана. — В ноздрю!..

— Чего-чего?.. — не понял тот, но больше волхв ничего сказать не успел.

Врыколак, уже замахнувшийся добить бездыханного человека-волка, подался назад. Меж ними встал седобородый старец, озаривший все вокруг непереносимым сиянием. Точно само солнце спустилось на помощь оборотню!

— ИЗЫДИ! — разнесся над полем оглушительный гром. Иван не поверил своим ушам — этот жуткий рев исходил из уст старого волхва. — Я СТАРШИЙ ВОЛХВ ДАЖДЬБОГА! Я ХРАНИТЕЛЬ СОЛНЕЧНОГО СВЕТА! ОГНЬ СВЕТ-СВАРОЖИЧ ЧЕСТНОЙ! ОПРЯДИ НЫ ИСТО ЗДРАВОЙ! ИЗОЖГИ, ИЗРОДИ ИНО! ИСПЕПЕЛИ КРИВДЫ СИЛУ! ЯРЕ-ЯР!!!

Свет!!! Яркий, ослепительный свет ударил из посоха старого волхва! И в этом свете Врыколак начал… появляться!

Иван, также соскочивший с коня и стоявший на краю обрыва, изумленно выпучил глаза — столь ужасающим оказалось зрелище! Он представлял себе Врыколака человеком — огромным, уродливым, но человеком. Однако это чудовище… слов нет, чтобы описать то, что предстало его глазам!

Врыколака словно связали из сотен канатов цвета сырого мяса. Переплетаясь, свиваясь в узлы и петли, они образовали нечто вроде человеческой фигуры… но жуткое, непереносимо, непередаваемо жуткое, нечеловеческое! Ручищи — бесформенные выросты-хоботы, в груди и спине причудливые дыры-расщелины. Дышат, колышутся, извиваются канаты кровавые — точно змей клубки!

А уж голова-то! Ни шеи, ни волос, ни ушей, ни носа — брюква какая-то багровая! Отверстие всего одно — не то око, не то хайло. Здоровенное, алое, жаром пышущее — похоже, именно отсюда Врыколак шибал своими огнистыми снопами…

Дивный свет озарил овраг широкой полосой. Издалека казалось, будто оттуда встает солнце — так расстарался Всегнев Радонежич. И этот свет не только сделал Врыколака видимым — он напугал его, как пугает дикого зверя горящий факел. Чудовище гулко зарокотало, закрылось ужасными лапищами, пытаясь спрятаться от ужасных лучей, делающих его зримым… а значит, уязвимым!

Из раскрытого рта старца хлынул такой же чистый свет, как от посоха. Его глаза превратились в сплошные белые озера, бия невыносимо яркими лучами. Засветилась одежда, волосы и борода, самая кожа…

Врыколак боязливо рокотал, не решаясь сдвинуться с места. Но не более того. Он явно не собирался рассыпаться в прах или проваливаться сквозь землю.

А вот Всегневу Радонежичу приходилось нелегко. Старческое лицо исказилось непередаваемой мукой, пальцы впились в посох так, что из-под ногтей потекла кровь, по коже побежали огнистые трещины…

Громадная мощь, призванная волхвом, пожирала его изнутри — вот-вот прорвется наружу!

— …яре-яр!.. — вновь прошептал старик. Теперь — едва слышно.

Все его силы уходили на то, чтобы удерживать эту страшную силу, не дать сжечь себя заживо. Попробуй-ка, отпусти солнечный пламень восвояси — Врыколак тотчас воспрянет, уничтожит всех и вся!

Иван на краю оврага глупо моргал, глядя на ужас, творящийся внизу. Всегнев Радонежич упал на одно колено, опираясь на верный посох. Кончики седых волос закурчавились, из правой ноздри сочилась кровавая юшка, кожа отчетливо дымилась, трескалась, набухая белым огнем.

Еще немного — и вспыхнет старик живым костром!

В ладонь что-то торкнулось. Княжич растерянно опустил глаза — то верный Самосек колотился в ножнах, исходя бессильным гневом на тугодума-хозяина!

На миг Иван замер. Потом решительно вырвал блистающий кладенец из кожаной рубахи… и снова замер. Перевел взгляд на овраг… на Врыколака… на его пылающее око… или все-таки пасть?..

— Лошадка!.. — метнулся он к Светозару.

Солнечный конь словно только того и дожидался. Он сам наклонился, помогая богатырю усесться поудобнее, и повернул голову назад. Глаза дивного жеребца светились ярче любых звезд…

— Давай, лошадка! — ударил коленями Иван.

Светозар истошно заржал, поднимаясь на дыбы, ударил копытами воздух, и с места сразу перешел в карьер. Но не вперед — назад!

— Куда, куда?! — возопил Иван, колотя дурного коня что есть мочи. — Повертывай взад, взад!.. Да стой же ты, скотина!

Тот лишь раздраженно фыркнул, продолжая бежать. Иван схватился за голову, дернулся соскочить… но тут проклятый Светозар наконец остановился. Преспокойно развернулся, копнул копытом землю — и снова ринулся вскачь!

Но теперь уже — к оврагу. К торчащей над ним макушке с единственным раскаленным глазом… или все-таки пастью?..

С запозданием Иван сообразил — вовсе не дурил умница конь! Разбег брал! Даже такому чудо-скакуну не совершить столь длинный прыжок с места!

— Й-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! — дико закричал он, наклоняясь с седла и замахиваясь Самосеком. — Й-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Чудо-меч уже дрожал в предвкушении. Светящийся в ночи конь птицей пролетел над оврагом… Врыколак резко повернул голову… и ему в глаз вошла полоса лучшего булата!

Или все-таки в пасть?..

Иван, продолжая орать во все горло, с наклону вогнал Самосек по самую рукоять, уже чувствуя, как руки охватывает бушующее пламя… но продолжалось это какой-то миг. Светозар пролетел над Врыколаком и приземлился с другой стороны. А кладенец остался.

В глазу Врыколака.

Всегнев Радонежич упал на спину, вскрикивая и катаясь по земле — рубаха вспыхнула сразу в нескольких местах. Ослепительный свет погас, волхв снова стал обычным стариком… и на смену солнцу, пылающему в сердце и ладонях, пришла боль. Страшная, грызущая кожу и глаза, всепоедающая, всесокрушающая…

Но Врыколаку приходилось куда хуже. Исчез пугающий свет — да только что с того? Громадное чудовище уже не рокотало — оно беззвучно тряслось, махая в воздухе лапищами, пытаясь вынуть из глаза ужасную занозу…

ОР!.. ОР!.. ОР!.. ОР!.. ООООООООРРРРРРРРРРРРРРР!!!!!!!!

Мясные канаты, составляющие исполинское тулово, начали взбухать кровяными колбасами. Единственное око Врыколака светилось и дрожало, плюясь каплями вонючей слизи, головища раздувалась… раздувалась… раздувалась… пока не лопнула!!!

Иван и Всегнев торопливо упали ничком, прикрывая лица. Взорвавшийся Врыколак ударил во все стороны волнами жаркого смрада, опаляя и разлагая растительность. В небеса со свистом выстрелило что-то длинное, оставляя за собой огненный след, а на дно оврага посыпались груды печеного мяса…

Наступила тишина.

Княжич рискнул оторвать от лица обожженные ладони. Из оврага слышался тихий стон. Иван торопливо схватил Светозара под уздцы и повел его прочь — брать разбег для обратного прыжка. Спускаться с этой стороны ему не хотелось — только руки-ноги дурно переломаешь…

Спрыгнув на дно, Иван первым делом бросился к придавленному липой Яромиру. Уперся в тяжеленный ствол плечом, напрягся и люто зарычал, откатывая дерево прочь. Что-то противно хрустнуло, и Иван невольно поморщился. Ноги оборотню изуродовало крепко — да и хребет перебило…

Однако ж средний сын Волха все еще дышал — мохнатая грудь тяжело вздымалась и опадала, из волчьих ноздрей со свистом вырывался воздух.

Иван шмыгнул носом и перебежал к лежащему чуть дальше волхву. Тот тоже выглядел не ахти — обгорел так, будто в костре вздремнуть прилег, изо рта кровь сочится, правая нога сама собой дергается, будто у косиножки…

— Ты что ж копался, тетеря?.. — слабо простонал Всегнев Радонежич, глядя на Ивана налитыми кровью глазами. — Я ж тебе сразу сказал — в ноздрю бей! Чуть не подох из-за тебя, дурака… Подай баклажку из переметной сумы!

— Так вон чего ты говорил!.. — запоздало догадался Иван, роясь в многочисленных сумках Светозара. — Про ноздрю!.. Э-э-э… дедусь, так не было ж у чудища ноздрей! Эту баклажку, что ль?..

— Вот дубина-то стоеросовая! Не эту — поменьше! В этой водица родниковая! Как же ноздрей не было?! А ты куда ж кладенец-то вогнал, по-твоему?! В задницу?!

— Эту, что ли?.. — достал другую баклажку Иван. — Так это ноздря была?! А я думал — глаз!.. ну, или рот…

— Остолоп, как есть остолоп! Не эту — в этой квас! Ту, что из синего стекла! Глубже ищи! Ноздря то была! Очей у Врыколака отродясь не водилось — слепой он, на нюх ходит! У него нюх в тыщу раз острей собачьего! И рта нету — ему пищи вовсе не надобно, и так хорошо! Ноздря то была, ноздря! Он через нее воздух втягивает… с рокотом таким гулким, сам небось слышал… А как много накопит — обратно выплевывает, только уже вусмерть горячий! Нашел?!

— Нашел! — наконец выхватил нужную баклажку Иван. — Чего с ней делать?..

— Меня покропи! — приказал волхв. — Там вода живая! Да шевелись ты, копуша, я ж щас тут концы отдам, пока ты возишься, башка дурная!

Иван, аж высунув язык, взялся поливать обгоревшего старика кристально прозрачной, чуть светящейся жидкостью. Там, куда падали чудесные капли, кожа вмиг светлела, розовела, молодела, а все раны и ожоги бесследно испарялись.

Украдкой княжич капнул чуть-чуть и себе на ладони — те страшно болели, все еще чувствуя жар огненной ноздри Врыколака. И всего-то миг Иван ее касался — страшно даже подумать, во что бы превратились руки, задержись чуточку долее…

Чудесная жидкость помогла и здесь — краснота тут же сошла, боль испарилась бесследно. Иван хотел было капнуть и на отрубленный бабой-ягой мизинец — вдруг тоже исцелится! — но живая вода закончилась. И княжич в ужасе схватился за голову — для Яромира-то вовсе ничего не осталось!

— Дедусь, а у тебя еще есть?! — вскрикнул он, роясь в переметной суме Светозара.

— Не суетись, кудрявый, на него тратить без надобности… — отмахнулся волхв, устало поднимаясь на ноги. — Оборотень — зверюга живучая… Коли сразу не сдох — оклемается… Голову об заклад ставлю — уже к полудню здоровей нас с тобой будет…

— Хорошо, коли так… — недоверчиво покосился на него Иван, таща Яромира к коню. — Ух, тяжелящий!.. Как бы его человеком оборотить, чтоб полегче стал?..

По счастью, Светозар при виде матерого волколака ничуть не испугался. Что ему такая ерунда — он у самого Даждьбога в колеснице хаживал!

Все еще донельзя слабый, Всегнев Радонежич прихромал следом, с некоторым сомнением глядя на солнечного коня. Увезет ли троих? Вес-то — тьфу, пустяк, да только спина-то у него все же не змеиной длины… Где ж на ней разместиться этакой кучей?..

— Дедушка, а Яромир точно оклемается?

Волхв задумчиво поковырял в ухе и поманил Ивана пальцем. Тот послушно наклонился.

— Во-первых, я тебе, кудрявый, не дедушка, — степенно молвил старик. — Я вообще никому не дедушка — у меня внуков и в задумке быть не может. Ибо детей нема — откуда ж внукам-то взяться? А во-вторых… во-вторых…

Всегнев нехорошо ухмыльнулся и что есть мочи шарахнул Ивану посохом по хребтине. Тот подскочил и заныл:

— За что?! Ну теперь-то за что?!

— Да все за то же! Что, кудрявый, решил, что я вас, хитников, после всего этого прощу?! А в рот тебе не плюнуть, а?! Вы мне за яблочко мое еще не один раз кровавой юшкой умоетесь! Давай, грузи эту дохлятину!

В четыре руки они с Иваном кое-как погрузили волколачью тушу на Светозара и прикрутили ее потуже ремнями. Кряхтя и морщась, Всегнев Радонежич взобрался следом и уселся меж конской шеей и мохнатой грудой.

— А я?.. — растерянно шмыгнул носом Иван.

— А ты, кудрявый, рядышком пехом пойдешь. Ничего, небось не боярышня — пробежишься, не помрешь…

Иван обиженно насупился. Но делать нечего — не сгонять же старика с лошади?

— Сбегай-ка лучше за цацкой своей! — указал пальцем волхв.

— Э?..

— Меч твой, кудрявый, меч! — постучал Ивану по голове сердитый старик. — Или пущай торчать остается?.. Думаешь, булатное дерево из него вырастет?

Княжич ошалело поморгал, раскрыл рот и бросился бежать. О Самосеке-то он совсем позабыл! Это ж он вылетел из взорвавшегося Врыколака — больше нечему!

Чудо-меч остался точь-в-точь таким, как прежде. Ничуточки не пострадал, раскалился только до ужаса. Иван сорвал плащ, бережно закутал драгоценный клинок, глупо улыбнулся и понес Самосек на вытянутых руках, точно любимое дитя.

На восходе зарозовела молодая заря. Начинался новый день. Лучи утреннего солнышка доползли до бредущего по полю коня и ласково коснулись заросших шерстью век.

Яромир сонно чихнул и открыл глаза, недоуменно взирая на мирно шагающего рядом Ивана. Теряя сознание, он думал, что очнется уже в Ирии… да и то вряд ли — пустят его в Ирий, как же! Прямо в Навь отправят, в самое Пекло, к подножию гранитного трона Нияна!

— Я что — живой? — удивленно прохрипел он и тут же скривился от лютой боли.

— Живой покудова, — сердито буркнул Всегнев Радонежич. — Хотя и зря.

— А где?..

— Где положено.

— А куда?..

— Куда надо.

— Да я щас тебе все расскажу! — пообещал Иван. — Мы, значит, с дедушкой Всегневом…

— С коня меня снимите сначала, — перебил Яромир. — Ноги затекли — сам пойду…

— Пойдет он!.. — фыркнул волхв. — Пойдет! Лежи смирно, бритоус, у тя еще не все кости на место встали…

— Дедусь, ты нас до лагеря только подвези, ладно? — торопливо попросил Иван. — Тут недалече уже! А дальше мы уж сами, сами!..

— Сами они!.. — снова фыркнул волхв. — Сами! Нет уж, вы теперь от меня так легко не отделаетесь! Я с вами теперь до Тиборска доеду — челобитную вашему князю подам, пеню за яблоко скраденное стребую! Да еще за шишку эту! Вовек не расплатитесь! Ничё, ужо попомните меня, хитники!

Глава 38

В тронном зале царила мертвая тишина. Ни звука, ни шороха.

За окном разгоралась заря. По полу лениво полз солнечный зайчик. За ним следил круглый птичий глаз. Мутный, усталый, равнодушный…

О пленнике в золоченой клетке все словно позабыли. Сокол-оборотень сидел нахохлившись, время от времени разминая когтистые лапы.

Скучно. Жажда мучает. И есть хочется. А кормить никто не собирается. Уж четвертый день в клюве крошки единой нет. Дольше бы не было, да четвертого дня какая-то холопка из татаровьев сжалилась — сунула украдкой хлеба краюху.

Еле слышно скрипнула дверь. Чуть живой Финист поднял голову — к столу на цыпочках кралась молодица редкой красоты.

Василиса Прекрасная. Со свертком. Сокол повернул голову, глядя на сверток то одним, то другим глазом. Из него явственно доносился плеск.

— Ешь! — чуть слышно прошептала Василиса, просовывая меж прутьев лепешку, ломоть солонины и — самое главное! — миску с водой.

На миг Финист заподозрил подвох. Доверять этой юной ведьме он не спешил — поди разбери, что там у нее на уме… Конечно, она в этом дворце тоже вроде как пленница… да только не все тут ясно…

Но кишки подводило так, что хоть вешайся, и фалколак плюнул на осторожность. Он бережно, смакуя каждую капельку, опорожнил миску и так же медленно склевал хлеб с мясом, чувствуя, как по всему телу разливается уже не чаемая сытость.

— Помнишь ли меня, дядька Финист? — беспокойно спросила Василиса.

— Помню, конечно, — нехотя ответил сокол. — Ты у Овдотьи Кузьминишны, тетки моей двоюродной, ведовству обучалась…

Он и в самом деле хорошо помнил голоногую девчонку, десять лет жившую в избе на куриных ногах. Десять долгих лет — с восьми и до восемнадцати. Маленькая Василиса помогала старой ведьме по хозяйству, собирала для нее лесные травы, скоблила летучую ступу, каждый день ставила у печи две миски с молоком — коту и домовому. Десять лет она потихоньку обучалась чародейным премудростям и незаметно расцветала, из невзрачной девчонки-замухрышки превращаясь в удивительную красавицу.

Братья-оборотни не так уж часто навещали тетку покойной матери. Но и не так уж редко. Финист, паря в заоблачных высотах, нет-нет, да и залетал поделиться последними новостями. Яромир в своих лесных странствиях тоже порой заглядывал на огонек — бывало, гостил по несколько дней. И даже Бречислав иногда поднимал отяжелевшую задницу, оборачивался громадным быком и покидал Тиборск — вспомнить запах свежей травы, шум ветра в листве, землю, сотрясаемую могучим копытом…

И, конечно, Василиса всех их знала в лицо и по именам — мудрено не выучить за десять-то лет!

— Дядька Финист, я вызнала, где кащеева смерть хоронится! — прошептала Василиса, приблизив лицо к прутьям.

— И где ж?

— Игла в каменном яйце! Яйцо то в сундуке несокрушимом, а сундук Кащей в такое место запрятал, о котором никто и помыслить не может!

— Ну хорошо, коли вызнала, — равнодушно посмотрел на нее Финист. — Рад за тебя. Дальше что?

— Как так?.. Тебе что ж, не интересно?..

— А толку-то с пустого любопытства? Из этой клетки я все одно до кащеевой смерти не дотянусь…

Василиса лукаво улыбнулась, обернулась к дверям, секунду-другую постояла, послушала… и выудила из-за пояса тоненький золотой ключик.

— Заключим уговор, дядька Финист, — горячо зашептала она. — Я тебя освобожу и про Кащея все открою, что разузнала! А ты меня за это домой воротишь! Идет?

— А что, здесь надоело? — ехидно спросил сокол. — Ужель ласки кащеевы наскучили? Может, муж разлюбил?.. Другую себе завел — покраше?..

— Да я здесь такая же пленница, как ты! — обиженно насупилась Василиса.

— Да?.. То-то я смотрю, с голоду опухла… — участливо покачал головой Финист. — На одной воде держат, да?..

Василиса стыдливо зарделась — в Костяном Дворце она и в самом деле чуточку раздалась вширь. Очень уж роскошными яствами потчуют — поневоле не удержишься, лишний раз пообедаешь…

— Как же ты мимо стражи-то прокралась, бедолажка? Да еще ключ от моей клетки выкрала! Где так лихо разбойничать навострилась?

— Ну вот что, Финист Волхович, решайся быстрее! — не вытерпела княгиня. — Либо ты мне веришь, либо так и остаешься в этой клетке — плесенью покрываться! Кащей пока что занят, но не век же он занят будет!

— Твоя правда, здесь не поспоришь, — задумчиво согласился Ясный Сокол. — И в самом деле — наскучило мне что-то здесь сидеть…

— Так что ж — срядились?

— Срядились. Отворяй дверцу, Василиса свет Патрикеевна.

Та коротко кивнула и торопливо сунула ключ в неприметную скважину. Княгиня спешила — за последние дни Костяной Дворец вконец ей опостылел. Быть любимой женой Кащея на поверку оказалось еще тошней, чем нелюбимой. Боязно. Душно. Сидишь напротив него, смотришь в эти змеиные очи и невольно думаешь — а ну как сейчас спадут чары, опомнится Кащей от наваждения?..

И перед глазами стоят женские головы, катящиеся по окровавленной траве…

Тихий щелчок. Ключ повернулся. Сокол торопливо протиснулся в дверцу и ринулся со стола, ударяясь об пол всем телом.

На ноги поднялась уже не птица — человек. Оперение на глазах сменялось щегольской одежей, крылья вытягивались руками, хищный клюв стал таким же хищным носом. Яркие глаза Финиста остановились на невольно зардевшейся Василисе, и он ехидно усмехнулся.

— Времени у нас в обрез, — коротко сказал он. — Ты вот чего учти — если думаешь, что я тебя в когтях унесу, так лучше сразу забудь. Я все же сокол, а не Ногай-птица, человека мне не поднять…

— Ничего, просто проводишь, — спокойно ответила Василиса. — Вы, волховы наследники, все тайные тропы знаете, вот и выведешь меня из Кащеева Царства…

— Ладно, попробуем. За дверьми стража?..

Княгиня молча кивнула. Финист бесшумно прошелся по зале, заглянул за мрачный железный трон, подергал решетку на окнах и разочарованно цокнул языком.

— Не пролезть, узко… — вздохнул он. — На совесть отковано — тут разве только Святогор осилит…

— Дядька Финист, ты обратно птицей оборотись — а я тебя мимо стражи за пазухой пронесу, — предложила Василиса.

— Думаешь, получится?.. — хмыкнул оборотень. — Я, знаешь, не воробышком оборачиваюсь — соколом… Под платье меня коли запихнешь — будешь точь-в-точь роженица на сносях…

— Ничего, уж как-нибудь… Там дивии на страже — лбы здоровые, а ума с гулькин нос…

— А себя ты, видно, считаешь самой умной на свете? — послышался ледяной голос.

Финист и Василиса одновременно повернулись к дверям. В них стояла костлявая фигура в железной короне.

На несколько секунд все трое неподвижно замерли. Василиса будто обратилась в камень — совсем как в ту ночь, когда домой неожиданно воротился покойный муж, Игорь. Финист Ясный Сокол весь напрягся, подобрался — не человек стоит, лук натянутый.

Кащей же просто молчал. Змеиные глаза не выражали ничего, кроме беспредельного равнодушия.

— Не могу сказать, что удивлен таким развитием событий, — наконец процедил он, сухо прищелкивая пальцами.

Тронная зала мгновенно наполнилась лязгом и грохотом — огибая владыку, в двери хлынули железнобокие дивии.

Василиса отлетела к стене — ее отшвырнул Финист. Сокол-оборотень ударился всем телом об пол, принимая обличье полного фалколака — чудища диковинного, не птицы, не человека. Вместо рук — крылья с человечьими пальцами на концах, вместо ног — лапы птичьи, на морде кривой клюв, кожу перья заменили жесткие, чешуей кольчужной звенят-переливаются.

— И-и-и!.. — тонко прокричал Финист, с разлету ударяя ногой в грудь первому дивию.

Гигантский прыжок! Руки-крылья шумно распахнулись, обдав Василису потоком ветра. Перья встопорщились, раскрылись веером… ужасным, смертоносным веером! Острее сабельных лезвий их края, железо и камень режут!

Разворот, взмах крылом — и другой дивий отлетает прочь с отрезанной головой. Та покатилась по каменному полу с лязгом пустого шлема. Обезглавленное тулово какой-то миг стояло, размахивая руками, но Финист снова врезал ногой в прыжке, и железный болван повалился назад, увлекая еще двух дивиев.

Упавший дивий продолжал махать руками-ногами, бестолково пытаясь встать. Из осиротевших плеч валил густой дым… а потом из них выскочила другая голова — скрюченная, морщинистая, похожая на гороховый стручок. Оплетай, заключенный внутри дивия, раззявил беззубую пастенку, истошно завопил и потянулся к откатившейся голове-шлему.

Еще несколько секунд Финист Ясный Сокол под неподвижным взглядом Кащея отбивался от его ратников. Но на большее его не хватило — где уж одному оборотню одолеть дюжину дивиев! Скрутили, повалили, оглоушили и добавили пару пинков — для верности.

— В подземелье его, — холодно бросил Кащей, даже не глядя на поверженного человека-птицу. — Пусть пока посидит.

Костлявый старик безразлично прошел к трону, уселся и молча вытянул руку. Из-за спин дивиев к нему просеменила Яга Ягишна с небольшим корытцем, полным вонючего зеленого варева. На плече у нее висело замызганное полотенце.

— Подойди, — каменным голосом приказал Кащей.

Василиса с трудом оторвала взгляд от уволакиваемого прочь Финиста и через силу заставила себя сделать несколько шагов к трону.

— Господине, прости меня, глупую! — взмолилась она, заламывая руки. — Я сейчас все объясню! Со стороны это может показаться изменой, но на деле любовь к тебе всему причиной! Она, только она заставила меня…

Василиса и в самом деле загодя придумала складную сказку — в случае чего оправдаться перед Кащеем. Теперь главное — убедить его сначала выслушать, а уж потом принимать решение…

— Ты разочаровала меня, — спокойно промолвил бессмертный царь, вынимая что-то из-за пазухи.

Сердце ухнуло и обрушилось. В высохшей ладони Кащея мирно покоился ларчик из черного оникса.

Пустой.

— Ты похитила из моих запасов Симтарин-траву, — равномерно продолжил он. — А затем подсунула мне. Весьма неглупо — столь сильное средство сумело пробиться даже к моему сердцу. Но все же не слишком умно — неужели ты полагала, что никто не догадается, что эта страсть не родилась естественным образом? Или, по-твоему, мои приспешники не удивились бы, узрев столь резкую перемену во мне? Если так, то ты ошиблась.

Василиса тяжело дышала, усиленно стараясь измыслить новое оправдание.

— Не стану скрывать — сам я ничего не заподозрил, — признал Кащей. — Но в этом нет твоей заслуги — всем известно, что ни один очарованный не способен самостоятельно догадаться, что он очарован. Разве что если колдовство совсем слабенькое. Но Симтарин-трава — самый сильный приворот на белом свете. Тем не менее, когда мне представили доказательства, я не мог не признать очевидного. Теперь главный вопрос — что же мне с тобой делать?

Кащей чуть шевельнул мизинцем, и два дивия подхватили Василису под руки, ставя ее перед троном.

— К сожалению, чары по-прежнему действуют, — равнодушно посмотрел на нее Кащей. — Я все еще испытываю к тебе некое чувство. За неимением более подходящего слова будем называть его любовью. Против Симтарин-травы нет отворота. Но зато теперь, когда я знаю, что это всего лишь чары, я способен им противостоять. Увы, не до такой степени, чтобы приказать тебя казнить. Поэтому мы поступим по-другому. Подведите ее.

Дивии подтащили бледную княгиню еще ближе и разжали руки. Баба-яга, издевательски ухмыляясь, протянула Кащею свое корытце. Тот смочил в зеленой жиже полотенце… и резко хлестнул Василису по лицу.

— Нет, не надо, не надо, не надо!.. — в ужасе завопила красавица, ощущая, как все тело пронизывает острая боль. — Не надо, не надо, не… куа-а-к?..

Кащей чуть опустил безразличные глаза. Вместо Василисы на полу лежала смятая кучка одежды. Под ней что-то зашевелилось, затрепыхалось, и наружу выбралась… лягушка?!

— Превосходно, — сложил пальцы Кащей. — Хек. Хек. Хек.

— Хороший настой получился, Кащеюшка! — оскалилась редкими зубами баба-яга. — Всю ночь тирлич-траву заваривала! Доволен ли трудами моими?..

— Вполне доволен, — кивнул бессмертный царь, тщательно выжимая испачканное полотенце.

Из его рукава высунулась змеиная голова. Аспид-Змей уставился на сжавшуюся в ужасе Василису и тихо зашипел.

— Не в этот раз, — погладил жуткого гада Кащей. — Если она умрет у меня на глазах, мне будет неприятно. Ты, третий слева, подними ее.

Указанный дивий аккуратно подхватил пучеглазую квакушку, держа ладони лодочкой, и замер, ожидая дальнейших повелений хозяина.

— Отнеси ее к самому дальнему болоту и выпусти там, — приказал тот. — Надеюсь, цапли избавят меня от этой докуки.

Дивий молча развернулся и зашагал на негнущихся ногах, лязгая разболтавшимися доспехами. В его ладонях ни жива ни мертва сидела заколдованная княгиня.

— Хек. Хек. Хек, — задумчиво откашлялся-рассмеялся Кащей, потирая тонкие пальцы. — С мелочами разобрались. Перейдем к более важным вещам. Готов ли мой заказ?

— Готов, государь, принимай! — отрапортовал Сам-с-Ноготь, незаметно просочившийся сквозь лес железных ножищ. — Куда как доволен останешься!

— Надеюсь, — холодно кивнул Кащей, поднимаясь на ноги и разводя руки в стороны. — Приступайте.

Дивии выстроились вдоль стен ровными шеренгами. А их место близ трона заняли татаровьинки и горные карлы. Многочисленные челядинки споро принялись облачать своего господина в булатный доспех, откованный искусными мастерами с особым тщанием.

Первым делом Кащея раздели донага, не оставив даже нательного белья. Обычные витязи поддевают под латы одежду — для утепления, для смягчения ударов… но так то обычные! А Кащею подобное ни к чему. Он надевает булатный панцирь прямо на голое тело.

Костлявые ступни плотно вошли в тяжелые сапоги-наголенники со шпорами. Защелкнулись штифты, прикрепленные крючками, и к наголенникам присоединились налядвенники. Ремни, заклепки, клапана — служанки так и сновали вокруг неподвижного царя, застегивая, подтягивая, подправляя мелкие детали.

На впалой груди сомкнулся тяжелый нагрудник, скрывая старческое безобразие. Меж нагрудником и налядвенниками пристроились набедренники. Руки последовательно приняли наплечники, защиту рук, перчатки. Кащей дважды согнул десницу в локте, проверяя крепость раковины, и кивнул напряженно ждущему Сам-с-Ногтю.

Хрупкая татаровьинка бережно извлекла из-под нагрудника седую бороду, дважды прошлась по ней золотым гребнем и уложила поверх панциря, пока две другие обертывали тощую шею булатным ожерельем и дополнительным подбородком. Сзади на ожерелье развернулся искусно выкованный воротник, похожий на жуткую железную паутину. Это уже не для защиты — для красоты и устрашения.

— Шлем остался… — осторожно подсказал Сам-с-Ноготь.

— Не надо, — отказался Кащей, поправляя железную корону. — Хватит и этого. Отойдите.

Челядь расступилась, давая царю опробовать обнову. Кащей прошелся по зале, пробуя сочленения на гибкость, прислушиваясь — не болтается ли какая деталь, все ли плотно пригнано? Никаких огрехов не нашлось. Все части прочные, гибкие, без единой щелочки, на плечах, спине, локтях и коленях острые шипы.

Пожалуй, обычному человеку эти доспехи показались бы чрезмерно тяжелыми. Но Кащею Бессмертному самый чудовищный вес — что пушинка.

— Хорошая работа, я доволен, — равнодушно кивнул он, усаживаясь на трон. — Запускайте.

Сам-с-Ноготь обежал вокруг трона, сунул в тайную скважину хитрый четырехконечный ключ, несколько раз его провернул и отпрыгнул назад.

Назад подались и все остальные. Подножие трона выдвинулось на локоть, провернулось с тихим щелчком и поехало вверх. Оказалось, что под каменным полом скрывается искусный подъемный механизм.

Одновременно в потолке раскрылись и разъехались железные лепестки — образовалось отверстие. Точь-в-точь по форме поднимающегося диска. Кащей раскрыл ладонь — в нее скользнула черная змея, на глазах становящаяся мечом.

— Хек. Хек. Хек, — равнодушно произнес бессмертный царь, поднимаясь в небеса.

Трон не останавливался. Железный столб, выкованный горными карлами, уносил его все выше и выше — прямо к черным тучам, застлавшим все от небозема до небозема. Лишь далеко на восходе мрак кое-как разгоняли лучи утреннего солнца.

Но вот подъем завершился, и Кащей Бессмертный встал с трона. В новых доспехах — непроницаемо-черных, усеянных шипами — он стал еще страшнее, чем был. Извилистый клинок Аспид-Змея взметнулся кверху, указывая в самое сердце черной тучи, нависшей над Костяным Дворцом.

Из нее ударила молния. Ослепительное грозовое копье прошло сквозь Аспид-Змей и охватило старика в доспехах пылающим ореолом. Седая борода вспыхнула и осыпалась пеплом — но тут же снова выросла, точь-в-точь такая же, как прежде.

Ударила еще одна молния. И еще одна. И еще. Все тучи Кащеева Царства стягивались к Костяному Дворцу, словно соревнуясь — кто точнее поджарит его хозяина.

Ужасный старик все стоял с воздетым мечом, без тени волнения принимая в себя небесные копья. Струпная кожа обугливалась и тут же снова восстанавливалась, глаза раз за разом лопались и тут же объявлялись целыми и невредимыми, борода сгорала уже бесчисленное число раз — но бессмертие Кащея выдерживало все испытания.

Наконец тонкие губы кошмарного старика разомкнулись, сухо и бесстрастно проговаривая:

Лети, стрела, против света, Порази Русь в самое сердце. Да будет слово мое верно, Да будет твердо-железно. На все четыре ветра, На все четыре стороны, На все четыре времени, На все четыре солнца. Железну стрелу заклинаю, Во закатну сторону посылаю, На запад лицом, железным кольцом. Да будет твердо мое слово, Да будут крепки оковы. Стрелу в сердце Руси посылаю, Заговор ключом запираю, Ключ в Окиян-Море бросаю. Кто отыскать его сможет Все равно слова моего не превозможет. Да будет так.

Он резко взмахнул клинком, и десятки ветвящихся молний в единый миг слились вместе. С кончика Аспид-Змея ударила одна-единственная молния — неисчерпаемой мощи. В мгновение ока светящаяся волна унеслась на закат, далеко на закат, исчезая за небоземом…

Задул нестерпимый вихрь, ударил гром, и гроздья черных туч медленно двинулись следом за кащеевой молнией. Сам небосвод пришел в движение, само солнце на миг вздрогнуло, словно собираясь повернуть обратно…

— Хек. Хек. Хек, — холодно сказал Кащей, глядя на закат, в сторону Русской земли. — Да, эта зима будет не из приятных. Спускайте меня.

Горные карлы далеко внизу никак не могли его услышать. Однако трон все равно поехал обратно, медленно вращаясь слева направо. За ним оставался дымный след, из-под булатного воротника тянуло паленым.

В тронном зале уже стояли дивии с бочками наготове. Как только движение завершилось, они одновременно подались вперед, обдавая хозяина водяным шквалом. Холодный ливень окатил царя на железном троне, и к потолку взметнулись клубы пара. Доспехи Кащея раскалились жарче любой печи.

— Получилось ли, Кащеюшка? — угодливо прошамкала Яга Ягишна.

— Сейчас испытаем, — снял булатную перчатку костлявый старик. — Дайте что-нибудь.

Ему сунули толстое полено. Кащей взял его голой ладонью, погладил дерево тремя пальцами, а потом его глаза на миг побелели… и полено осыпалось горсткой пепла.

— Недурно, — кивнул старик, поднимая руку. — Подведите-ка мне вон того, безголового.

Дивия, обезглавленного Финистом, прислонили к стене — двигаться самостоятельно он уже не мог. Теперь два бывших товарища подтащили его к Кащею, лязгая доспехами, и отошли подальше. Бессмертный царь задумчиво посмотрел на крохотную головенку, торчащую из широченных плеч, и спросил у Сам-с-Ногтя:

— Его еще можно починить?

— Трудненько будет, батюшка… — развел руками горный карла. — Коли прикажешь — попробуем, но своей охотой не возьмусь. Все едино подохнет — только железо зря переведем…

— В таком случае не стоит и возиться.

Костлявая ладонь зависла над железным плечом… а потом опустилась. На один-единственный миг, касаясь дивия легче, чем бабочка, садящаяся на цветок.

Мертвые глаза снова на какой-то миг побелели. А дивий упал на пол, разваливаясь на куски. Ржавые, дымящиеся куски — могучий воин, откованный из зачарованного железа, в мгновение ока проржавел насквозь, точно долгие годы лежал на морском дне. Из доспеха-гроба вывалился крохотный трупик оплетая, скрючившегося в последней судороге.

— Теперь — что-нибудь живое, — приказал Кащей. — Есть у нас кто-нибудь ненужный?

Конечно, эту проверку тоже подготовили загодя. К трону подтащили полумертвого от ужаса мордвина. Кащей чуть наклонился и равнодушно положил на вспотевшее от ужаса лицо голую пятерню.

Уже в третий раз его глаза сверкнули ослепительной белизной. Несчастный холоп дико закричал, забился… но продолжалось это совсем недолго.

А потом он упал мертвым — да таким мертвым, что мертвее не бывает. В мгновение ока труп успел высохнуть так, словно его целый год держали на солнцепеке. Никто не поверил бы, что еще минуту назад этот человек был жив-живехонек…

Кащей равнодушно кивнул, натягивая булатную перчатку, и медленно процедил:

— Вот теперь можем начинать. Хек. Хек. Хек.

Глава 39

Над Тиборском празднично звенели колокола. В храме преподобного Антония Великого горели свечи и пел хор — сегодня венчались князь Глеб с княжной Еленой.

Народу в храм набилось столько, что не продохнуть. Важные бояре шумно пыхтели, со всей дури пихаясь локтями в борьбе за лучшие места. Могучие гридни образовали живую цепь, время от времени шикая сквозь зубы — дорогие гости напирали со страшной силой.

Перед аналоем с крестом и Евангелием на белом плате стояли жених с невестой. Архиерей Тиборский, святой отец Онуфрий только что провозгласил им благословение, а теперь читал ектению.

— Красиво тут у вас… — задумчиво повертел головой Яромир. — Только пахнет как-то неприятно. У меня нос чешется. Ладан?..

— Да тише ты, зелье бесовское! — цыкнул на него Иван. — Уважение-то поимей! Вон, батюшка смотрит!

Отец Онуфрий и в самом деле подозрительно зыркал в сторону княжича с оборотнем. Суровый архиерей то ли чуял в Яромире нечисть, то ли его просто раздражала болтовня во время богослужения.

Впрочем, ему доводилось вести службу и в проливной дождь, и во время пожара, и среди вспышки чумы, а один раз — даже сидя на сосне, над стаей ждущих завтрака волков. Кстати, тогда он все-таки усмирил их молитвой и спокойно спустился…

А тут что — мелочь, пустяк!

— Господи, Боже наш, славою и честию венчай их, — провозгласил святой старец, возлагая на княжеские головы золоченые венцы с иконами Знамения Божьей Матери. — Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Яко Твое есть Царствие и сила и слава вовеки. Аминь.

Венчающиеся по очереди выпили из чаши с вином, и архиерей повел их вокруг аналоя.

Первый круг…

Второй…

Третий…

— Хвори, боли, не привенчайтесь, а доброе здоровье привенчайся… — тихонько причитывала старушка, скромно стоящая в уголке. Бабушка Овдотья Кузьминишна таки подоспела к началу церемонии — ревущая ступа приземлилась прямо перед храмовыми воротами. Отец Онуфрий тут же покрыл ее отборным матом, но прогонять не стал — за старую ведьму вступился сам великий князь.

Глеб Берендеич лет десять назад тоже забредал в гости к младшей бабе-яге.

Хотя за право присутствовать на церемонии ей пришлось выдержать настоящую битву. Архиерей грудью встал на защиту храмовых ворот, наотрез отказываясь впустить безбожную ворожею. Овдотья Кузьминишна, искренне желавшая обеспечить молодым здоровье и долголетие, жутко обиделась и пошла на принцип.

Битый час эти двое бранились пуще базарных торговок, и в конце концов отец Онуфрий все же уступил. Взял обещание молчать и ничего не трогать, дважды обрызгал неповинную старушку святой водой, но все-таки позволил присутствовать.

В конце концов, он и без того собирался по новой освящать храм — ну так, на всякий случай.

С бабой-ягой прибыла еще и весточка от невестиного батюшки. Будущий тесть отправил будущему зятю целую стопу берестяных листов. Впрочем, первые три князь Глеб спокойно пропустил — их усеивали сплошь ругательства. Всеволод Юрьевич пенял соседу на нехорошее поведение, сулил ему кары земные и небесные, требовал вернуть похищенную дочку… или хотя бы прислать взамен мешок золота.

Да побольше, побольше!

А вот дальше начался дельный разговор. Отойдя от гнева и прекратив ломать мебель, великий князь владимирский кое-как примирился с произошедшим. Скрепя сердце, но все же примирился. Этому немало поспособствовало нападение кащеевых прихвостней и воевода Дунай, воротившийся с пустыми руками. Сразу два удара под дых! А сейчас вся Русь на Владимир глядит выжидаючи — не одряхлел ли великий князь?.. Не утратил ли старый волк хватку?.. Покажешь слабость — сразу всей стаей бросятся, в клочья разорвут!

Так что на печи отсидеться не выйдет — нужно срочно побряцать оружием, всем показать, что Всеволод Большое Гнездо обид не прощает. Как Чернигову недавно показал — вон, до сих пор черниговцы в пыли ползают, зубы выбитые собирают…

Надо воевать. Но драться одновременно с Кащеем и Тиборском — дурных нема! Князь пока еще с елки не падал, чтоб сломя голову в двойной огонь лезть.

Нет уж, лучше выбрать кого-нибудь одного — ему и отплатить за обе обиды.

А что ж со вторым?.. А второго для виду простить. Еще лучше — союз заключить. Двое на одного всяко лучше, чем один на один.

А со временем, когда все забудется, можно и за вторую обиду сполна отплатить…

И князь недолго думал, с кем мириться, а с кем браниться. Похищенную дочь простить можно — сделать вид, что это зятек так просто, шутку смешную пошутил. А он-де, тесть, не то что не возражал — даже лестницу внизу придерживал, чтоб ловчей выкрадывать было. Вроде как розыгрыш такой. Никто не пострадал, никто не в убытке — как с самого начала уговаривались, так все и обернулось. Честным пирком, да за свадебку — и чтоб детишек побольше…

Другое дело — пожарища в столице. Налет Змея Горыныча в шутку не обернешь, за недоразумение не выдашь. Вдовы с сиротами доселе ревмя ревут, погибших оплакивают. Нет уж, после такого с Кащеем на мировую идти никак невозможно. Народ не поймет. Еще, чего доброго, слушок пойдет, что князь-де не настоящий, подменыш на троне сидит, оборотень злокозненный…

На самом последнем листке князь Всеволод неохотно дал любимой дочери и отнюдь не любимому зятю свое отцовское благословение. Раз уж все так обернулось.

Когда приходят невзгоды, дурак проклинает судьбу, а умный думает о том, что еще можно спасти…

Жених с невестой держались за руки, послушно глядя на архиерея. Пока что у них не было времени не только поговорить, но даже как следует рассмотреть друг друга. Овдовевшая боярыня Марфа рьяно ухватилась за обязанности покойного мужа, позаботившись о том, чтобы все прошло как полагается.

Впрочем, нескольких взглядов украдкой хватило, чтобы рассеять первые опасения. Невеста донельзя перепугана, смотрит на жениха несмело, с робостью, но от этого выглядит только краше — даже сквозь платок все отлично видно. Будущий супруг на десять лет ее старше, уже единожды вдовец, под глазами мешки, чело нахмурено, в бороде уже первый седой волос заметен — как-никак, тяжкое беремя на плечах…

А только все равно — молодец хоть куда! В отличие от меньшого брата, у старшего Берендеича наивности в глазах не сыщешь — глядит цепко, внимательно. Зато ростом и статью — точь-в-точь таков же. Богатырь, как есть богатырь.

Свадебный поезд вернулся в Тиборск только вчера утром. Вчера же состоялось отпевание и похороны боярина Фомы, десятника Сури и прочих гридней, убитых лембоями. Как раз был третий день со дня их смерти.

С поездом приехал и Всегнев Радонежич. Старого облакопрогонника приняли неласково — он не слишком скрывал, что не крещен, молится старым идолам, да и волховского учения не чурается. Однако ж Иван объявил упрямого старика своим личным гостем и заявил, что если того хоть чем-то обидят — лично все зубы пересчитает.

Хорошо хоть, в отличие от бабы-яги волхв Даждьбога не проявил интереса к свадебной церемонии. Его куда больше заботила княжеская справедливость — получить пеню за украденное яблоко!

Князь Глеб невнимательно, почти на бегу выслушал гневную отповедь старика, отмахнулся и велел подойти с этим как-нибудь позже, когда будет свободное время. А уже через минуту напрочь забыл и о волхве, и о давно съеденном яблоке.

Вот еще, забивать голову этакими глупостями!

Другое дело — боярин Бречислав. Вот он принял Всегнева со всем радушием, как старого знакомого. Эти двое доселе не встречались, но кое-что друг о друге уже знали — по рассказам Финиста.

Трижды обойдя аналой, отец Онуфрий снял с молодых свадебные венцы, читая завершающие молитвы. Венчание закончилось — время отправляться к столу.

По традиции свадебный пир должен проходить в доме родителей жениха. Однако князь Берендей с княгиней Анастасией давно отошли в мир иной, так что гостей созвали пировать в доме самого жениха. Благо, терем у тиборского князя немаленький.

Трапезу накрыли в большой светлой зале. В окна, затянутые прозрачнейшей слюдой, били лучи скупого осеннего солнца. Столы расставили «глаголем», гостей рассадили в строжайшей последовательности — чем ближе родственник, тем ближе он к жениху с невестой.

Впрочем, со стороны жениха близкой родни набралось немного, а со стороны невесты — и вовсе никого. Все во Владимире остались.

Рассаживанием гостей занимался Яромир — как дружка. Оборотень незаметно сновал меж столами, указывая каждому его место, а потом так же незаметно пристроился за самым дальним столом, подальше от шума и сутолоки.

Пир удался на славу. Все столы накрыты белыми скатертями, в центре каждой — горячий каравай, справа и слева от него тарелки с пирогами. Ровно по три пирога на каждой. Напротив каждого гостя — ржаной ломоть, а на нем тоже длинный пирог. Напротив молодых — круглые хлебы, прикрытые платками.

Перед тем, как приступить к угощению, положено открыть невесте лицо. Со своего места поднялся воевода Самсон, держа в руке плоский пирог. Именно им он поднял платок невесты, взял его в руки и трижды обвел вокруг голов новобрачных.

— Что скажете, други?! — гаркнул седой богатырь, указывая на зардевшуюся Елену.

— Хороша молодая княгиня, хороша!.. — закричали из-за столов. — Бог свел, Бог свел!..

Знатные гости один за другим принялись подниматься, произносить поздравления, пожелания счастья, богатства, здоровья, множества детей. Несчетные зрители, плотными рядами стоявшие за спинами гостей, запели величальные песни.

Начали подавать угощение. Сначала холодные блюда — окорока, студни, бараньи головы. За ними горячие — похлебки, каши, пшенники, сальники, жареных гусей, барашков, поросят. Перемена следовала за переменой, неизменно сопровождаясь разлитием браги, медовухи, дорогих заморских вин…

Подачей блюд распоряжалась сваха — боярыня Марфа. Вдову хотели освободить от утомительных обязанностей, но та отказалась наотрез. Разрумянившаяся толстуха знай покрикивала на челядь, уже и думать позабыв о покойном муже…

Сами молодые пока ничего не ели. Перед ними поставили пустые миски, ложки связали красной ленточкой, а чары перевернули вверх дном. Сейчас жених с невестой находятся как бы «между» — уже не холостые, но еще не женатые. Так что есть-пить им до поры нельзя.

Иван, единственный здесь близкий родственник, почему-то прятал глаза и помалкивал. Рядом с братом он просидел ровно столько, чтобы соблюсти приличия, а потом потихоньку сбежал за самый дальний стол, к Яромиру.

Кроме Яромира там устроились Овдотья Кузьминишна и Самсон Самсоныч. Воевода и баба-яга весело болтали, точно старые знакомые… впрочем, возможно, так оно и было. Хитрая ведьма много с кем успела завести дружбу…

— Мы когда уже на Буян поедем? — сразу взял быка за рога Иван.

Яромир спокойно опорожнил чару и пожал плечами:

— Завтра, наверное. Или послезавтра.

— И Ваньку с собой тащишь? — неодобрительно пробасил Самсон. — За каким чертом?

— А что — не гожусь?! — обиделся Иван.

— Хоробр-то ты неплохой… — вытер усы воевода. — Да больно уж… гэ!.. хэ!..

— Чего?! — пуще прежнего разобиделся Иван.

— Ничего, у каждого свои недостатки, — усмехнулся Яромир. — А надежный товарищ в таком деле лишним не бывает. Мне Иван, как-никак, жизнь спас… уже дважды.

— Шта-а?.. — удивился Самсон. — Это Ванька-то наш?.. Ну-ну, ври больше…

— А чего как че, так сразу Ванька?!

— Телок ты еще, Ванька, — прогудел старый воевода. — Глупый, бодливый, блудливый телок. Ты уж не обижайся, я человек простой, привык правду-матку в глаза…

Иван вспыхнул, шумно засопел. А потом вспомнил сказку кота Баюна… и невольно запунцовел, не смея поднять глаза на дядьку Самсона.

— Да ты носа не вешай — повзрослеешь еще… когда-нибудь, — с сомнением поскреб разрастающуюся плешь воевода.

К столу подошли два взъерошенных старика — отец Онуфрий и волхв Всегнев. Выглядели они так, словно только что вышли из жаркой драки. Седые бороды растрепаны, глаза злющие, руки дрожат, у архиерея на скуле синец, у волхва раскровенена губа.

За плечи их обнимал боярин Бречислав. Рослый, грузный, лобастый, заросший бородой до самых глаз, он с легкостью удерживал вырывающихся старцев, не давая им продолжить грызню.

— Ну полно, полно уже вам! — укоризненно покачал головой могучий оборотень. — Онуфрий Меркурич!.. Всегнев Радонежич!.. Ну совсем никуда не годится — волоса седые, а сцепились, как дети малые! Из-за чего склоку затеяли?..

Волхв и архиерей немедленно утопили боярина в потоке злобной брани. Причем срамили они не столько друг друга, сколько его самого — зачем разнял, для чего не дал бороду супротивнику выдрать?!

— Пусти, Бречиславка, дай я эту рожу язычную ногтями раздеру! — вопил отец Онуфрий.

— Убери руки, бычара, я этому христосику сейчас нос откушу! — орал Всегнев Радонежич.

— Будет, довольно уже! — тряхнул их старший Волхович. — Гляньте-ка — все гости на вас смотрят, дивуются на глупость вашу!

На деле в их сторону никто не смотрел. Этот стол примостился в темном углу, вдали от окон, а за шумом, стоящим в пиршественной зале, ругани двух стариков никто и не услышал.

— Снег идет!.. — выкрикнул кто-то.

Гости разом повернулись к окнам. За ними в самом деле побелело — воздух заполонили снежные перья, небо заволокло тучами. С восхода доносились слабые отзвуки громовых раскатов.

— Что-то раненько в этом году… — озадаченно пробормотал воевода Самсон.

— Кащей воду мутит, не иначе! — авторитетно заявил Всегнев Радонежич.

— Он, паскуда, кому ж еще… — хмуро буркнул отец Онуфрий.

Боярин Бречислав тяжело опустился на лавку, придвинув поближе ковш сладкого квасу. Опорожнив его до дна и утерев бороду, Гнедой Тур хлопнул кулаком по ладони и веско сказал:

— Кащей уже на пороге. Зиму он, пожалуй, выждет, а весной — в гости нагрянет! А вы, божьи служители, тем временем за бороды друг друга таскаете!

Волхв с архиереем тут же снова подняли ор, тыча друг в друга пальцами.

— Да что ж мне вас — лбами стукнуть, как отроков нашкодивших?! — повысил голос Бречислав. — Всегнев Радонежич!.. Онуфрий Меркурич!.. Хоть стен-то постыдитесь!

Поняв, что здоровенный боярин сейчас, пожалуй, и в самом деле стукнет их лбами, жрецы неохотно примолкли, но злобными взглядами обмениваться не перестали.

— Так-то лучше, — скупо молвил Бречислав. — Я ведь не веселия ради вас к этому столу пригласил. Совет ваш надобен. Обоих вас! — повысил голос он, поняв, что обозленные старики сейчас вновь сцепятся. — Вот минет худое время — тогда снова своритесь хоть до гробовой доски! А сейчас не до усобиц! Когда в лесу половодье или вдруг пожар приключится — так звери о вражде забывают, вместе от стихии спасаются! А вы что ж, глупей зверья неразумного?!

— Квасу им налей, братка, пусть поостынут, — лениво хмыкнул Яромир, жуя соломинку.

Бречислав послушался совета — сунул волхву с архиереем по чаре холодного кваса. Старческие кадыки заходили вверх-вниз — но глаза каждого продолжали буравить идейного противника.

— Война на пороге, други, — тихо произнес оборотень-тур. — Большая, страшная. Времени у нас в запасе уже немного. Торопиться надо.

— Куда? — не понял воевода. — На Кащея, что ль, приступом?.. Так ты ж сам отговаривал!

— Помню, не забыл. Нет, Самсон Самсоныч, я о другом говорю. О смерти кащеевой, что на Буяне-острове…

— А, об этом… Ну так про это мы ж вроде все обговорили, нет?.. Может, все-таки прихватите дружину малую? Ну хоть пару дюжин!

— Мороки больше, — спокойно покачал головой Яромир. — Мы с Иваном оба-двое — вот уже и отряд, на все про все хватит…

— Финиста б в разведку отправить… — вздохнул Бречислав. — Что-то долго он не ворочается — пора б уж ему… Не приключилось ли чего?.. И Иваныч что-то задерживается, доселе о нем не слышно…

— Может, в пути его встретим, поторопим, — предположил Яромир.

— Хорошо бы… В дорогу все ль собрали?..

— Все! — полез под стол Иван.

Обратно он вернулся с плотно набитой котомой — чуть по швам не лопается. Похоже, харчи княжич запасал прямо здесь — сметал со столов все самое лакомое.

— Вот и ладно. Онуфрий Меркурич!.. Всегнев Радонежич!.. Теперь ваш черед. Помните, о чем вчера уговаривались?..

— Не позабыл, Бречиславушка, — степенно кивнул отец Онуфрий. — Держи-ка, Ваня.

В ладони княжичу поочередно опустились два поблескивающих креста чистого серебра, две маленьких иконы — Богородицы и Николая Чудотворца, холщовая ладанка на медной цепочке, туго завинченный кувшинчик и небольшой рукописный молитвослов с несколькими дополнительными листочками.

— Кресты с иконами самолично освящал да благословлял, — поведал архиерей. — В кувшинце святая вода — самая наилучшая. В молитвослов несколько специальных молитв вложил — сам написал, для особого случаю. От всех скорбей, от всех напастей. А на ладанку вовсе бессчетно молитв начитал — от сглаза, от порчи, от зла бесовского…

— Благодарствую, владыко, — поклонился Иван, бережно пряча подарки в поясной кошель.

— Погоди, ты еще моих даров не видал, — сердито проворчал Всегнев Радонежич. — На-ка, кудрявый!

Волхв передал княжичу два платочка, завязанных узелками, два кривых птичьих когтя, пук травы с остренькими стебельками, поблескивающий пузырек и перевязанную стопочку берестяных листов.

— Наузы сам навязывал, от железа да бронзы наговаривал, — похвастался волхв. — В пузырьке живая вода — все, что осталось. Когти — филина моего, они от худых чар защитят. Трава — нечуй-ветер, на море, пожалуй, пригодится вам. А на бересте несколько заговоров полезных накарябал — мало ли чего в дороге приключится…

— Благодарствую, дедушка Всегнев, — вторично поклонился Иван.

Тем временем братья Волховичи о чем-то тихо беседовали с Овдотьей Кузьминишной. Баба-яга бросила быстрый взгляд на божьих служителей и незаметно сунула Яромиру маленький сверточек. В присутствии волхва и архиерея старая ведьма сидела тише мыши под половицей — неровен час, объединятся против общего врага, изольют на нее скопившийся гнев! Сестры-яги не служат ни старым богам, ни новым — но некоей третьей, совершенно иной силе.

Само собой, жрецам подобное не слишком нравится — что старым, что новым.

За окнами темнело. Свадебный пир из обеда перетек в ужину. Теперь молодые также участвовали в трапезе, хотя ели лишь постную пищу, да к тому же из одной миски, из одной чашки, одной ложкой и ножом.

Отныне эти двое — одно целое, сам Господь соединил их неразрывной связью. Однако связь еще нужно подтвердить, дать ей зримое воплощение, чтобы все видели единство. Общая посуда на пиру — часть этого подтверждения… но самое главное еще впереди!

— Спать пора, спать пора! — объявил воевода Самсон, с трудом приподымаясь из-за стола — отяжелел с обильного угощения. — Дружка, ступай, указывай жениху путь — не то заблудится!

Яромир лукаво усмехнулся и чуть поклонился, указывая Глебу с Еленой на выход. Жених выглядел спокойным, а вот невеста явно заробела. На щеки девушке набежал смущенный румянец, пальцы боязливо комкали угол скатерти.

И Иван тоже почему-то прятал глаза.

Постель новобрачным постелили в подклете — как и положено в первую брачную ночь. На деревянном настиле три толстых тюфяка — первый набит мукой, второй соломой, третий гусиным пухом. Под ними кочерга и несколько поленьев — кочерга от злых сил защитит, а поленья детей приманят.

А сверху всего белоснежная простыня.

Первым в брачную комнату вошел Яромир — с тем самым кнутом, которым он две седмицы назад стегал по столбу, приветствуя отца невесты. Теперь он принялся хлестать им постель — отгонять нечистую силу. Свою работу дружка выполнял старательно — всю пыль из тюфяков повыбил!

Наконец Глеб с Еленой скрылись за дверью. Вслед им летели срамные частушки и просто шутки — гости радостно объясняли своему князю, как следует обходиться с молодой женой, а некоторые даже предлагали помочь, коли сам вдруг не справится. Глеб Берендеич беззлобно огрызался, но пару раз все же скрипнул зубами — тихим нравом тиборский князь никогда не отличался…

Воевода Самсон повернул ключ в замке и встал у двери кустодием — ему поручили роль клетника. Всю ночь седой богатырь простоит на страже, дабы не подпустить к новобрачным никакую нечисть… ну и заодно гостей подгулявших отгонять. А то мало ли — вдруг кто спьяну решит подсмотреть, что там деется?..

Чуть поодаль уселся на корточки Яромир, жуя очередную травинку. Ему, как дружке, единственному не только не воспрещено, но даже обязательно нужно время от времени заглядывать внутрь, проверять, все ли на брачном ложе благополучно? Когда молодые окончательно скрепят союз, именно дружка должен будет оповестить об этом гостей наверху.

— Так значит, завтра на Буян едете… — задумчиво молвил воевода. Просто так — чтоб о чем-то поговорить. Ночь впереди долгая. — Неблизкий путь, да-а-а…

— Неблизкий, — согласился Яромир.

— Как к морю Русскому поедете?.. Через Владимир?..

— Через Владимир мне сейчас чего-то неохота… На закат двинем — к Новгороду. А уж оттуда на полудень повернем — и до самой Корсуни. А дальше водой.

— Ну вы уж там смотрите, не подведите… — почесал бороду воевода.

— Это как получится, — пожал плечами волколак. — Человек предполагает, а Доля располагает…

— Оно да, конечно… Пирог будешь доедать?..

Яромир рассеянно кивнул, разворачивая тряпицу. Готовясь к ночному бдению, он прихватил с праздничного стола самый большой и аппетитный пирог — с капустой и грибами. Воевода, такого запаса не сделавший, теперь истекал слюной, глядя на неторопливо жующего волколака.

— Яромир!.. — прошипели из-за угла. — Яромир!..

— Иван?.. — лениво повернул голову оборотень. — Тебе чего?

— Яромир, это… — высунул кудрявую голову княжич. — Того… А чего нам завтра-то ждать?.. А? Харчи собраны, пожитки все здесь, меч с луком я прихватил, тул до отказу набил… Давай прям щас и двинем, а?..

— Сейчас? — чуть приподнял брови Яромир. — Ночью?

— Шта-а тебе втемяшилось-то, Ванька? — хмыкнул Самсон. — Иди спать лучше! Устал же, поди… весь день жрать да плясать!

— Да нет, не устал вовсе… — пробормотал Иван.

— Ну так Яромиру поспать дай — ему всю ночь не спать, тут со мной дверь стеречь!

— Ничего, обойдусь как-нибудь, — усмехнулся Яромир. — А правда — куда спешишь так?..

— Надо! — прошипел Иван.

— Ну ладно, ладно, уж и не спроси его… Надо — значит, надо. Сейчас, погоди еще чуток — закончат они там дела за дверью, я той пьяни наверху про это объявлю…

— Да нельзя! — застонал Иван. — Прямо сейчас надо!

Яромир смерил его долгим взглядом. Иван сглотнул, на глазах пунцовея, и стыдливо отвернулся, чтоб только не видеть желтых глаз оборотня.

— Я… это… — тихо-тихо забормотал он. — Помнишь, как вы с Фомой Гаврилычем — упокой, Господи, его душу — меня искали и найти не могли?.. В ночь перед походом за яблоками молодильными?..

— Ну. Ты вроде к девке какой-то шлялся?..

— Не к какой-то… — еще тише прошептал Иван, становясь алее мака.

Волколак с воеводой на несколько секунд замерли. Яромир смотрел на княжича совершенно остолбенело, у него медленно отвисала челюсть. Самсон недоуменно морщил лоб, соображая, что это с дружкой, отчего у него такой глупый вид?

А потом сообразил.

— Шта-а?! — заревел воевода, багровея вареной свеклой. — Шта-а?! Ты что ж, кабан похотливый, собственному брату невесту испортил?! Князя опозорил?! Да я ж тебя щас!..

— Тише, дядька Самсон, тише!.. — взмолился княжич.

— Шта-а?!

Яромир резко поднял руку, прислушиваясь к звукам за дверью. Воевода орал так, что в подклете его услышали наверняка…

— Драпаем, — коротко скомандовал он, пихая Ивана в спину. — Самсон Самсоныч, мы в поход — воротимся не скоро.

— Э… а как же?..

— Пирог мой можешь съесть.

За дверью что-то грохнуло, послышалась ругань и проклятия, топот босых ног — и в дверь забарабанили. Великий князь тиборский кричал и бранился, требуя немедленно отпереть…

— Быстрей! — рявкнул оборотень, хватая княжича за шкирку. — Самсон Самсоныч!..

— Да задержу, задержу чуток!.. — проскрежетал зубами воевода, всей тушей наваливаясь на дверь. — Седлайте коней скорше!.. Ну Ванька, ну кобелище блудливое!.. Своими б руками оскопил гниду…

Иван с Яромиром стремглав пролетели по лестницам и коридорам, слыша, как трещат доски под натиском разъяренного князя. Оборотень на бегу покрывался шерстью, кости отчетливо хрустели, меняя форму.

— Садись! — рявкнул он, кувыркаясь через голову. — Эх, снежок выпал, неладно…

Княжич с разлету запрыгнул на мохнатую спину и поднял повыше воротник — белые хлопья валили не переставая. Серая тень пронеслась по двору, распугивая ночную стражу, и выметнулась за ворота, исчезая во тьме ночного города…

— ВАНЬКА-А-А-А!!! — раскатилось над кремлем. На крыльцо выбежал князь Глеб в одних подштанниках. Кулаки сжаты, губы зло кривятся, глаза горят — только попадись под руку! — ВАНЬКА-А-А-А-А!!! Домой лучше не ворочайся!!! Прибью скотину!!! Своими руками прибью!!!

Эти крики преследовали улепетывающего в ночь оборотня еще очень долго. Но в конце концов Тиборск остался за спиной, стихли и вопли опозоренного князя. Иван истово вцепился в шерсть Яромира, дрожа всем телом, но почему-то глупо улыбаясь.

— Что, теперь на Буян?.. — шмыгнул носом он.

— На Буян, — криво усмехнулся Яромир. — Держись крепче, путь впереди неблизкий…

Меряя лапами заснеженную равнину, волколак поднял морду к небосводу и огласил воздух тревожным воем.

Из Кащеева Царства уже третий день шли черные тучи.

Сноски

1

«Каменный Пояс», «Земной Пояс» или просто «Камень» — старинные названия Урала.

(обратно)

2

Корзно — княжеский парадный плащ.

(обратно)

3

Стражи.

(обратно)

4

Древнеславянская богиня любви.

(обратно)

5

В Древней Руси так назывался носовой платок (чаще женский). Происходит от слова «ширина» — от вытканного полотнища для платка отрезали кусок, равный ширине холста (обычно около 50 см).

(обратно)

6

Принада — западня, ловушка.

(обратно)

7

Верхняя мужская и женская одежда для весны и осени.

(обратно)

8

Славянские богини судьбы.

(обратно)

9

В широком смысле слово «изба» означает весь дом. В узком — отапливаемое помещение в доме.

(обратно)

10

Ларь с подъемной крышкой, также использовался как скамья.

(обратно)

11

16.38 кг.

(обратно)

12

1140 м.

(обратно)

13

Верста равна поприщу — 1140 м.

(обратно)

14

Лук назывался разрывчатым, если при спускании тетивы он издавал резкий сильный звук — «разрывал» воздух.

(обратно)

15

Деревянная основа лука.

(обратно)

16

Футляр для стрел, колчан.

(обратно)

17

Чехол для лука.

(обратно)

18

Тупой наконечник в виде наперстка — предназначался для охоты на лесных птиц и пушного зверя (чтобы не испортить мех).

(обратно)

19

Мера длины, расстояние, на которое пролетала выпущенная из лука стрела. Обычно — 60–70 метров.

(обратно)

20

Боевой топор, секира с широким лезвием.

(обратно)

21

Мера времени, равная промежутку от еды до еды или до отдыха. Точной продолжительности нет — колеблется от двух до четырех часов. Рабочий день крестьянина состоял из трех-пяти уповодов.

(обратно)

22

Сажень — 216 см.

(обратно)

23

Бог мудрости и красноречия, покровитель законов, податель добрых советов.

(обратно)

24

Светильник, представляющий собой подобие круглой чаши, подвешенной на цепях и обрамленной кольцом, в котором устанавливались свечи.

(обратно)

25

Место против печи, предназначенное для стряпни.

(обратно)

26

Подъемная крышка над лазом в подпол.

(обратно)

27

Короткая широкая скамья в виде длинного ящика с крышкой. Часто украшалась резным изображением конской головы, отсюда и название.

(обратно)

28

Яга — шуба из собачьих шкур шерстью наружу.

(обратно)

29

Расстояние от пятки левой ноги до кончиков пальцев поднятой вверх правой руки. Примерно 2,5 м.

(обратно)

30

Расстояние от локтя до конца среднего пальца. Примерно 38–46 см.

(обратно)

31

Верхняя одежда из кожи и меха. Впоследствии долгополые кожухи стали называть «шубами», а более короткие — «полушубками».

(обратно)

32

Ряда — договор, условие.

(обратно)

33

Богатырь-борец, служащий правителю.

(обратно)

34

Древние грузинские боги, дети Гмерти, верховного божества (после принятия христианства стал отождествляться с Богом-Отцом). Иахсари и Копала — небесные посланники-полководцы.

(обратно)

35

Большой кувшин для хранения вина, вкопанный в землю.

(обратно)

36

Глиняная сковорода для печения хлеба.

(обратно)

37

«Нос» в данном случае означает специальную бирку, дощечку для заметок, всегда НОСИМУЮ с собой, откуда и происходит название.

(обратно)

38

Красное (или косящатое) окно — окно с рамой, обрамленной косяками.

(обратно)

39

Вежа — деревянная башня, возводимая в местах поворота крепостной стены, а также у ворот.

(обратно)

40

Дорожный сосуд для жидкостей в форме усеченного конуса с длинным носиком. Сверху закрывался крышкой.

(обратно)

41

Корс — покровитель питья и еды, славянский бог пиров.

(обратно)

42

Бухтина — народный анекдот, сюжетная шутка, изначально лишенная здравого смысла.

(обратно)

43

Писало — металлическая или костяная палочка с острым концом, предназначенная для выдавливания текста на берестяных грамотах.

(обратно)

44

1Воротня — караульная изба у ворот.

(обратно)

45

Боевая плеть с гирькой на конце бича.

(обратно)

46

Порок — катапульта, камнеметное орудие для разрушения крепостных стен.

(обратно)

47

Безлистое водяное растение.

(обратно)

48

Прове — древний бог правосудия у северных славян.

(обратно)

49

Русская Правда XI–XIII веков различает убийство неумышленное («в обиду») и заранее обдуманное («в разбое»). Ответственность за них также следует разная.

(обратно)

50

Вира — денежная пеня князю за убийство, головничество — вознаграждение родственникам убитого, продажа — денежная пеня князю за порчу чужой вещи, урок — вознаграждение хозяину испорченной вещи.

(обратно)

51

Мера объема, 3.28 л.

(обратно)

52

Мера объема, 209.92 л.

(обратно)

53

Стихи Ольги Безмирной.

(обратно)

54

Древнеримский шкаф для хранения вещей, инструментов, свитков.

(обратно)

55

Бог времени и счета.

(обратно)

56

Выход — балкон или галерея, связанные с чердачным помещением жилища.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg