«Ночь на хуторе близ Диканьки»

Ночь на хуторе близ Диканьки (fb2) - Ночь на хуторе близ Диканьки [litres, с иллюстрациями] 5582K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Олегович Белянин

Андрей Белянин Ночь на хуторе близ Диканьки

© Белянин А. О., 2016

© Художественное оформление, © «Издательство АЛЬФА-КНИГА», 2016

* * *

«Это что за невидаль: Вечера на хуторе близ Диканьки? Что это за вечера? И швырнул в свет какой-то пасичник!»

Вот вроде бы так начинается книга, так нас учили по школьной программе, верно?

Нет! Всё было совсем не так. Всё это, слава богу, началось гораздо ранее нижеследующих событий, хоть и увидело свет куда как позже. Ну а по совести говоря, чтобы не обманывать вас, любезные читатели мои, оказывается, и не было вначале никаких «Вечеров…».

Да что уж говорить, хлопнув смушковой шапкой с малиновым верхом, кою и самому заседателю из Миргорода не стыдно примерить будет, так, чтоб ни одна собака брехливая даже гавкнуть не смела да и морду свою поганую скривить в сторону хорошего человека, так вот, хлопнув об пол шапкой, побожусь, что истории те, что записаны пасечником Рудым Панько, и впрямь произошли в тихих краях наших. Но не пасечник их писал! Обман это всё… Так почему бы не рассказать ту правду, что вдруг стала мне известна? Вот только как поведать вам всё, не пытаясь подделаться под народный (тогда!) и высокий (теперь!) литературный стиль бессмертных строк. Ну да ладно, как смогу, так и начну, а уж вы решайте сами: читать не читать, верить не верить…

Но я и не стану врать, что, как любят говорить толкиенисты, «всё было не так, профессор не прав!». Всё так! Просто старая рукопись, попавшая мне в руки, ох, да и не рукопись, пожалуй, а объёмная пачка разрозненных пожелтевших листов, исписанных ажурным бисерным почерком, с грубоватыми рисунками на полях, вызвала у меня странные подозрения: всё ли мы знаем о том человеке, что придумал Диканьку и написал те самые «Вечера на хуторе…»?

И выходило, что ох как далеко не всё…

Папка была очень старой, кожаной, потрескавшейся от времени, а записи, которые она хранила, были куплены мной… даже не знаю зачем? Вот привязался на воскресном рынке какой-то полубомж, в крепком подпитии ещё с половины восьмого утра, то ли цыган, то ли немец[1], то ли ещё невесть какой чертяка с явно выраженным малороссийским акцентом, на голубом глазу уверяя меня, что «слухал про пана писателя, так шо вот оно вам тогда буде щиро интересно!», и всучил-таки мне за сто рублей эту разваливавшуюся древность.

Правда, когда через пять минут я проверил карманы, оказалось, что дал тому ушлому типу не сто, а тысячу целковых. Как?! Настроение резко упало, поскольку до дома мне теперь предполагалось идти пешком, ибо «панов писателей» любого уровня известности даже в нашей скромной провинции ни один таксист даром не возит. А тут ещё и дождь, чтоб его, проклятого, нашёл же время пролиться!

То есть в подъезд я ввалился уже практически мокрым насквозь, пряча под рубашкой злополучную покупку. Так у нас ещё и лифт отключили-и-и! Пешком на восьмой этаж!

Дома первым делом бросился в душ, потом налил большую кружку крепкого чая с малиной, удобно уселся в кресле, развязал верёвочки на папке и…

Господи боже, каково же было моё удивление, когда с первых страниц, чуть ли не рассыпающихся в моих руках, полилась певучая украинская речь и замелькали знакомые названия: Диканька, Миргород, Сорочинцы, почудился запах свежего сала с чесноком, аромат горилки с перцем, послышался перестук царицыных черевичков, а за окном разлилась дивная гоголевская ночь!

И пусть даже сейчас всё ещё до конца не понимая, чьи путевые заметки попали мне в руки, я попытаюсь рассказать эту историю вам. Другим языком и другим словом, и уж тем более не дерзая говорить от первого лица, а лишь скромным взглядом стороннего наблюдателя. Итак, пожалуй, начнём с того, что его звали Николя́…

Его звали Николя́. Именно так, на французский манер, с ударением на последний слог, он и предпочитал представляться людям, с ним ранее незнакомым. Понятно, что сёстры и матушка молодого человека обращались к нему иначе, да и в провинциальном Нежинске среди Богданов, Оксан, Левко, Мыкол, Тарасов и Ганн это вычурное «Николя» звучало совершенно не к месту, но…

Что до этих условностей молодому повесе, высокому и мускулистому, с едва пробивающимися усиками, хитрой полуулыбкой и насмешливыми карими глазами. Не одна сельская или хуторская красавица грезила в снах своих о молодом весёлом паныче с хорошо подвешенным языком и неокольцованным безымянным пальцем правой руки. Но ни одна покуда не взволновала всерьёз его сердца.

Увы, наш герой как раз только и входил в тот счастливый период благородной юности, когда романтическое отношение к противоположному полу скорее заставляет вас совершать безумные подвиги в честь прекрасной дамы, чем без лишних разговоров волочить ту же даму на сеновал или под венец.

Вздохи и слёзы загорелых селянок не тревожили его сердца, полностью отданного во власть величайшей из недотрог – он искал душою свою Лауру, свою Джульетту, свою Лукрецию, уж на худой конец, так и прекрасную Елену, взбреди ей в голову мыть ноги где-нибудь на отмели великого Днепра.

Последнее чрезвычайно огорчало тётушку, к которой выпускник Нежинской гимназии Николя прибыл на лето из города ради поправления здоровья и отдыха от скучной латыни, церковных псалмов и Евклидовой геометрии.

– Да что тебе надо, дитё ты неразумное? – всплёскивала полными руками добрейшей души Анна Матвеевна, заставляя скатерть, шитую красными петухами, громадными блюдами с пирогами, варениками, голубцами в виноградных листьях, могучим борщом да прочими полезностями. – Совсем ничего не ешь, уж так худ, что сердце кровью обливается! От нынче же скажу отцу Кондрату, чтобы посмотрел, что ты там за книжки небогоугодные за пазухой прячешь. Уж он-то у нас строг к вольтерьянству, таких епитимий, бывало, в церкви направо-налево отвешивает, что и матёрые запорожцы разлетаются, как спелые груши! Говори сей же час, что прячешь? Не доводи до слёз, ушибу…

– Стихи это, тётушка, – с тоской размышляя, как бы повежливее убраться из-за стола, был вынужден признаться молодой человек. – Вирши по-вашему.

– Вирши? Ох ты ж мне, грехи наши тяжкие… Чьи вирши-то? – Анна Матвеевна словно бы за поддержкой обернулась к двум слегка перезрелым дочерям.

– Великого английского стихотворца Шекспира Уильяма.

– Полюбовные, поди? – Двоюродные сёстры за столом прыснули смехом. – А почитай нам, Николенька, мы ужасть как полюбовные истории любим! Поди, всё интереснее, чем парубки за овином брешут…

– Цыть, охальницы-балаболки! – прикрикнула маменька, грозно вздымая деревянную ложку, и лицо её благолепное, умудрённой опытом зрелости стало пунцово-красным. – Я вам дам полюбовности! За овином, говорите? Так вона господина исправника уж попрошу тех парубков в шею гнать, а то и в солдаты лоб забрить за недозволенные речи! Знаю я, поди, что они там вам рассказывают. Было время, понаслушалася! А могла ить за самого настоящего генерала замуж выйти, если б не…

Тут затуманившийся воспоминаниями взгляд её пал на пустое место за столом.

– Николенька? Ах ты ж, стервец такой, ах ты ж…

Поздно. Осчастливленный свободой своей, молодой человек весьма вовремя утёк из дому. Яркое июньское солнце встретило его тёплыми объятиями, свежий ветер расцеловал в обе щеки, а ноги сами понесли за околицу, огородами, мимо зелёных яблонь и слив, в сторону тихой Диканьки. Именно там, в середине села, стояла огороженная плетнём добротная ухоженная хата, где с божьего благословения проживал сельский Тор, его единственный друг, добрейшей души кузнец Вакула.

Когда молодой паныч был ещё сопливым мальчишкой, именно Вакула, хоть и на год младше возрастом, отважно защищал Николя от компании соседских задир. В свою очередь и Николя проникся искренней дружбой к смуглому, крепколобому малышу, с трёх лет помогавшему отцу в кузне, и даже за год или два худо-бедно выучил приятеля грамоте. И тот и другой выросли, оба рано потеряли отцов, но если Николя от тяжёлого потрясения ударился в книги, то сын кузнеца с крестьянской основательностью продолжил родительское дело…

– Здрасьте, тётя Солоха, а Вакула дома? – ещё от плетня, не заходя во двор, крикнул недавний выпускник-гимназист.

– Нема его в хати, – сухо поджала сочные губы всё ещё роскошная женщина неполных сорока лет, поправляя расшитый платок, накинутый поверх заправленной в юбку рубахи. Вакула не раз рассказывал приятелю, что на его маму до сих пор изрядно заглядываются многие именитые козаки.

– А тебе он на що? Геть отседа! – Солоха недолюбливала молодого человека, никогда не скрывая своего неприятия их дружбы с её сыном, а потому возмущённо продолжила: – От дурень так дурень! Плечи шире, чем бричка у заседателя, а ума Бог дал не более, як трезвому куму на именинах у свояченицы. Говоришь ему: он паныч, а ты хто?! Ты що, ровня ему чи как? Та щоб он гикнулся от своей учёбы, ты будешь мать слухать?! Щоб у вас обоих под глазом по пузырю с копну величиной набежало, у него пид левым, у тя пид правым! Щоб вас пчёлы в язык покусали! Щоб вин… ой лышенько, ох серденько боли-ить…

Всё это и Николя, и Вакула слышали не раз и научились пропускать мимо ушей. Если дома друга не было, значит, он мог быть только в кузнице. Молодой гимназист пуще прежнего припустил вдоль околицы туда, где на самом отшибе стояла маленькая низкая хатка с кривой трубой и залихватски забекрененной крышей, на манер запорожских капелюх.

Сквозь открытое оконце долетал весёлый перестук молотка и запах свежей краски. Мало кто не знал, что скромный кузнец балуется ещё и «малюванием», а от верного друга тем более никаких секретов не было. Да Николя и сам порой привозил ему разные картинки из Нежинска, по большей части всяких диковинных птиц или заморские цветы, беззастенчиво вырезанные из профессорских энциклопедий.

– Га-а, кого бачим?! Яку учёну цацу до нашей хаты ветром донесло! – Вакула отложил молот и радостно обнял друга. – А ну, поворотитесь-ка, паныч. Экий важный вы стали, прям как из самого стольного Санкт-Петербургу!

– Словно сто лет не видались, – с улыбкой подтвердил Николя, чуть морщась от боли, ибо кузнец гнул подковы, как гречневые блины. – А я вот с матушкой твоей поздороваться успел.

– Ох, опять, поди, лаялась?

– Вполне умеренно. – Николя пристроился задом на тёплую наковальню и, улыбаясь, спросил: – А что ж, Вакула, правду ли говорят на селе, будто бы твоя мать ведьма?

– Брешут, сучьи бабы, – не очень уверенно откликнулся кузнец, припоминая, как под окнами Солохи поочерёдно трутся и местный дьяк, и степенный козак Чуб, и достойный запорожец Свербыгуз, который ежели начнёт расписывать истории, то все тока за животики хватаются, и даже порой, страшно подумать, сам сельский голова!

А голова на селе это… о-го-го! Это сила и власть, почёт и уважение! Да и кто не мечтает стать головой? Пред ним именитые козаки ломят шапку, девушки при встрече щебечут «добридень!», и даже господин исправник не гнушается откушать у него рюмку водки на Святках или церковном празднике в самом Миргороде.

– Как у тебя с Оксаной?

– Та-а… – неопределённо пожал широкими плечами кузнец и, понизив голос, прошептал: – А у старом храме за Диканькою, бают, шо нечистый балует…

– Расскажи! Ты же знаешь, как я люблю ваши малоросские сказки.

– Так сидайте сюды та слухайте. – Вакула кинул старый тулуп на один из мешков с углём. – Ось шо у нас на той недели такое було… И смех и грех в одной пропорции…

Когда надо, единственный сын красавицы Солохи умел ввернуть учёное словцо, пусть и не всегда вовремя и к месту, но впечатление это всё равно производило чрезвычайное. Девки млели на ходу, и даже сам пан комиссар, качая мудрой головой, почитал разумным добавить лишний грошик за починку колёс своей брички. Учёный человек в наших краях такая же редкость, как турецкий павлин в курятнике. Какой же петух ему там позволит горло драть?

Но простите Христа ради, что отвлёкся, так вот, история, рассказанная диканьковским парубком своему городскому приятелю, была и жуткой и завораживающей одновременно. Якобы один молодой бурсак спьяну подкатил с полюбовностями к старухе на постоялом дворе, а наутро старуха оказалась красивой девицей, которая от внезапно вспыхнувшей в сердце страсти так на месте и померла. А батька её, знатный запорожский сотник, потребовал от того бурсака читать молитвы над телом бедной панночки. Так бурсаку в том храме такие ужасы виделись, что он наутро седой вышел, а через день и вовсе преставился…

– Что, вот прямо так просто взял и помер?

– Ни! С гопаком, писнями та разными прибамбасами, – даже слегка обиделся рассказчик. – Вот вам крест, паныч, шо так оно и було! А коли не верите, так нехай вам про то лысый дидько[2] расповедае…

– Да не пыжься ты, как кобыла цыганская, которой трубку в одно место вставили и всем табором дуют, – улыбнулся тонко в усики Николя. – Так что, говоришь, будто в том храме и поныне нечисть шурует?

– А то ж!

– Так я посмотреть хочу.

– Шо?

– По-вашему, побачить. – Славный правнук запорожского атамана Гоголя свободно владел обоими языками, но в разговоре с Вакулой всегда переходил на русский.

Кстати, по просьбе последнего, искренне полагающего, что, ежели вдруг его в Санкт-Петербурге сама царица об чём-нибудь спросит, а он и ответить не знает как. Ну чтоб самому не обидно и матушку государыню в неудобное положение не ставить. Может, оно и двусмысленно получилось, но куда денешься…

Вакула честно приложил крепкую ладонь на высокий лоб друга, убедился, что не горячий, значит, на лихоманку не спишешь, и уточнил:

– Николя, паныч, вы шо, сдурели чи как?

– Хочу сам убедиться, что в том храме, о котором ты рассказывал, действительно есть какая-то потусторонняя сила. По-научному элементарии!

– Ох ты ж, – восхитился кузнец, мысленно пробуя на вкус новое слово. – Ну так вам бы до того в церковь сходить, помолиться, исповедаться, причаститься, мало ли шо…

– А что?

– Та сгинете там, а я по вашу душу свечку пудовую ставить должен?! – Вакула важно перекрестился, подмигнул другу и хмыкнул: – Та тю! Шутю я, шутю! Вдвоём пойдём, нешто я вам не товарищ, а свиной хвост в еврейской каше?! От то-то и оно!

Разумеется, Николя не стал спорить, да и кто бы стал? Отказываться от помощи первого сельского силача было по меньшей мере глупо, а по большей – и вообще мозгов не иметь. К тому же, по совести говоря, Вакула был единственным, кто называл молодого паныча именно Николя, а не Коля, Николай, Николенька, Николай Васильевич. В общем, эта странная, на взгляд окружающих, дружба подпитывалась огнём чистых сердец с обеих сторон, и когда в ту же кузню вдруг заявились незваные гости…

– Вакула, здоровеньки булы! Ты, поди, спишь, а шо ж, вилы батьки моего не готовы?! – В оконце заглянул один из диканьковских парубков, высокий лоб, под три сажени, если считать с шапкой. – Ой, а то хто? Нешто сам паныч до кузнецкого братки заявивси? Подивитесь, хлопцы!

В маленькое помещение тут же вломились аж шестеро не знающих, чем развлечься, крепких украинских парней. Недостаток культурного образования (меньшее, что только можно поставить им в упрёк) с лихвой компенсировался здоровым питанием, жизнью вдали от индустриальных центров, свежим воздухом и практически полной безнаказанностью. То есть общеизвестная присказка «когда парубки гуляют, сам голова из хаты носу не высовывает!» имела под собой самое практическое объяснение. Голова просто боялся быть бит…

– Та то ж паныч Мыкола, гимназист ученый, – на раз опознал первый хлопец, лет эдак двадцати (ежели не с хвостиком). – У его тут тётка живе, та ещё у ней две дочки. Страшны як бисы…

Николя, не говоря дурного слова, сгрёб первое, что ему попалось под руку, и запустил в болтуна. Тот на миг замер, получив тяжёлой подковой по зубам, а потом без писка рухнул навзничь.

– Шо? Хлопцы, так воны ж наших бьють?!

– От тоби и вилы батькины, – дружелюбно прогудел Вакула, опуская сельскохозяйственный инвентарь прямо на новенький сапог сунувшегося заводилы. Тот не сразу понял, что двинуться уже не может…

– Бейте их, козаки, бо вже достали-и!!!

По чести говоря, настоящих козаков, а тем более запорожцев, в самой Диканьке было мало. А сами парубки, хоть и справедливо числили себя козацкого роду, ни в одном военном походе участия не принимали, а турок и ляхов отважно рубали покуда лишь во сне да в фантазиях.

Невысокий крепыш Вакула сгрёб двоих драчунов и некрепко приложил лбами. Звук был как от пустых крынок, а хлопцы отлетели в разные стороны. Николя, считавшийся в гимназии тихоней, втайне изучал то, что англичане называли боксом, и чётко знал, с какой руки, увернувшись, бить противника в центр подбородка и чем хук отличается от апперкота.

Первый же удар получился настолько удачным, что веснушчатый хлопец вылетел через неплотно прикрытую дверь, оставив свои же сапоги в качестве трофея победителю. Ещё один ретивый соискатель ударил кузнеца в грудь, едва не вывернув запястье, взвыл от боли и позорно бежал. Остальных вынесли те, кто предпочёл сохранить зубы в целости.

– Та шоб на вас кошки клали под забором! Шоб у вас, собачьих сынов, руки-ноги поотсыхали! Шоб вам, москалям, никто поутру не дал рюмки водки опохмелиться! Шоб вам обоим прямо тут зараз же и опухнуть!!!

Не обращая никакого внимания на жалобную ругань побеждённых, Вакула и Николя церемонно обнялись. Дружба простого кузнеца и паныча знатного рода не нуждалась в лишних подтверждениях, пустых клятвах или красивых словесах.

– Як же вы ловки в драке, паныч…

– Да говори мне «ты»!

– Не, не можно. Вы ж пан, а я… Никак не можно!

Переубедить кузнеца было нереально, его так с детства воспитали. Николя в очередной раз махнул рукой, убедившись в бесполезности спора. В конце концов, не это важно. Сейчас, после короткой драки, когда горела кровь и радостно ныли мышцы, его пытливый ум вновь обратился к тайнам заброшенной церкви за селом…

Приятели договорились встретиться на перекрёстке четырёх дорог до полуночи и вместе отправиться в расхристанную церковку в двух верстах от Диканьки. У молодого кузнеца ещё было довольно работы на сегодня, а Николя надеялся умаслить тётушку, дабы она не посылала тревожные письма милой матери его, Марии Ивановне, и не отвлекала её от нежных забот о младших сестрицах Машеньке, Лизоньке и Олюшке.

В общем и целом товарищи сочли сегодняшний день вполне себе успешно начатым, вновь обговорили место и время встречи, после чего весёлый гимназист покинул гостеприимную кузницу верного друга своего и вернулся в тётушкины пенаты. Причём туда он бежал ещё быстрее, чем оттуда!

И не подумайте, ничего такого физиологического, как если бы неспелых груш человек объелся или напугался чего, передумал, решил отсидеться под крылышком заботливой Анны Матвеевны. Нет, сердце его было сердцем льва, а в жилах кипела кровь первых братьев лыцарей – запорожцев! Причина, заставляющая нашего героя увеличивать шаг, была куда более прозаичной и романтичной одновременно. Имя сей причине – литература!

В нашем случае сиречь сочинительство. Страдая (или наслаждаясь?) тайной страстию к театру, Николя скрытно пробовал силы свои в написании стихов и пьес. Однако же сегодня по дороге от кузницы пришла к нему в голову мысль совершенно оригинальная.

– И почему доселе никто не удосужился записывать предания и легенды простого народа Украины? – бормотал он себе под нос, совершенно довольный самим собой как собеседником и слушателем. – Ведь те самые «бабкины сказки» находят воплощение своё в бессмертной поэзии столичных господ сочинителей. Один Александр Сергеевич Пушкин с его нянюшкой чего стоят! Так чем же волшебные истории нашей Малороссии могут быть хуже?! Да и чем же они хуже-то, скажите на милость?! Разве не один народ их сложил? Разве певучая речь наша не внятна слуху братскому? Разве наши чудные истории запорожского козачества и колыбельные молодух, баюкающих детей своих милых, менее поэтичны, чем у любой иной народности, населяющей великую Родину нашу – Россию? Однако же не дело сие, господа хорошие, ох не дело…

И, полный решимости исправить досадное это недоразумение (если не оплошность или, того хуже, злонамеренную чиновничью ошибку!), вернувшись в дом, Николя заперся у себя во флигеле, достал три листа хорошей бумаги, очистил заранее кучу гусиных перьев, старательно, высунув язык набок, хитро сощурившись, словно дворовый пёс, заметивший соседского кота на крыше своей будки, и бросился заполнять лист мелким, хорошо читаемым почерком:

«Ведьмы, колдуны, русалки и всяческая иная нечисть встречается в краях наших довольно часто. Уж по-любому так чаще, чем в больших городах. Думается мне, что хоть столицы великие наши, Киев, Москва да сам стольный Санкт-Петербург, строились на так называемых линиях силы, а только сила та давно выдохлась. Раньше там стояли языческие капища, храмы древних богов, столь старых, что люди и не помнили сакральные имена их. А ныне? Ныне попробуй-ка встретить на Тверской в Москве или на блистательном Невском хоть того же чёрта?! Разве чижик-пыжик на тонких ножках прошмыгнёт вдоль Фонтанки. Нет уж, господа хорошие, придётся вам ехать за ним в нашу тихую Украину. Сюда, сюда, подальше от центра, собралась нечистая сила всех мастей…»

На этом месте господин сочинитель отвлёкся на дивные запахи борща с курятиной, свежеиспечённых ватрушек и душистого мёда. По старым традициям ужин тётушка готовила так, словно бы собиралась каждый вечер кормить роту солдат из Миргорода, а до кучи ещё и напоить их войсковое начальство. При всём том главной печалью добрейшей женщины был хороший метаболизм её стройного племянника, сметавшего всё, но категорически отказывающегося толстеть…

– От беда така-ая, шо ж ты не ешь, Николенька?! От же гусак печёный, гля, жир так и течёт по пальцам, як янтарь! А кашки гречневой, с грибами да маслицем, я те ща и молока сверху налью да сахару насыплю сколько хошь! А расстегай с севрюжкою с пылу с жару, севрюжка-то она тока вечор в реке плескалася. А может… стопочку перцовой аппетиту ради?

– Мы уже приняли, – радостно хихикнули сестрицы двоюродные, и, судя по румяным яблочкам девичьих щёк, не по одной. Но кто ж их осудит? Вопрос философски-риторический, а на украинской земле ещё и довольно обидный.

Не желая ввязываться в диспут и памятуя о позднем времени, Николя сказался усталым, выговорив себе разрешение удалиться во флигель прилечь пораньше. Прекрасно зная, что беспокоить его не станут, молодой человек тем не менее на всякий случай напихал разных вещей на кровать, создав таким образом не особо достоверную копию себя, спящего с головой под одеялом, спустился с подоконника, обнял здоровущего цепного пса, почесав разомлевшую зверюгу за ухом, и, перепрыгнув высокий забор, дал дёру в ночь.

А видели ли вы украинскую ночь?

О, вы не видели украинской ночи! На высоком необъятном небесном своде, прямо с середины его, глядит месяц. Земля вокруг вся замерла в дивном серебряном свете. Чудесный воздух ночной прохладно-душен и полон неги, и медленно двигается в нём целый океан благоуханий. Умолкло далёкое село. Тихо вокруг. Вот и спят уже все благочестивые люди. И лишь городской искатель приключений на филей бесшумно скользит вдоль старого плетня к далёкой дремотной Диканьке…

– Дивитись, люди добри, який парубок гарный. – От звука необычайно нежного и по-украински распевного девичьего голоска Николя едва не споткнулся. – Ой, лишеньки, так то сам паныч-гимназист!

Молодой человек остановился. Шагах в десяти от просёлочной дороги, у одинокого тополя, стояла дивная красавица в простом сельском наряде, белой вышиванке, коричневой юбке чуть выше колен, черноволосая, чернобровая и черноглазая. Прекрасная той яркой и ошеломительной красой, каковая до сих пор частенько встречается порой в бескрайних просторах наших.

– Добрый вечер! – галантно поклонился Николя, легко переходя на вполне знакомую ему манеру речи. – А что, не во гнев вам будь сказано, делает столь прекрасная панночка ночью у дороги?

– Та так, скучаю…

– Панночка скучает? – не сразу поверил доверчивый гимназист. – Ночью, одна, в чистом поле? Действительно, почему бы и нет…

– А что ж, паныч, не развлечёте ли бедную девицу? – Красавица жалобно повела бровками и эдак причудливо, по-женски качнула круглым бедром. Движение сие было крайне соблазнительное и столь же целомудренное, било наповал, и неискушённый Николя не устоял.

Да и кто бы устоял перед такими очами, кроткими, глубокими и просящими…

– Что угодно моей ясновельможной панночке?

– Та так, а можно я положу на вашу милость свою ножку?

Подобная откровенность несколько смутила благородного юношу из хорошей семьи. Тем паче что, как и говорилось вначале, невзирая на внешнюю приятственность, девичьим вниманием Николя чрезмерно обласкан не был. По разным причинам. Всё как-то не с руки, не до того, учёба, стихи да грешные мысли о театральной карьере занимали всё свободное время его. Возможно, поэтому на этот раз долго он и не раздумывал:

– Да не только ножку, а хоть и вся положись на меня! В смысле нет, извините, бога ради. «Положись» – это двусмысленно, да?

– Та, есть трохи, – с игривой капризностью усмехнулась роковая красавица, вздыхая так, что груди её полные призывно колыхнулись под рубашкой. – Так шо насчёт ножки?

Николя и ответить-то не успел, как девица, взметнув коротким подолом, ловко оседлала молодого человека, крепко сжав коленями его шею, взявшись за уши, как за поводья.

– Но! Пошё-ол… – прорычала хрипло.

Гордый потомок запорожских козаков взбрыкнул как норовистый конь, но сбросить прекрасную наездницу почему-то не получилось. Более того, одним движением отломив гибкую ветку от того же тополя, незнакомка так ловко хлестнула парня по икрам, что он и не заметил, как припустил рысью!

– Что за бесовская сила? – удивился Николя, а ноги его уже оторвались от грешной земли и понесли его на сажень, на две, на три вверх мимо спящей Диканьки, едва ли не под самые звёзды. От страха высоты и ужаса происходящего начал он молиться про себя и…

– Куды?! – громогласно раскатилось откуда-то снизу, и длинная железная цепь обвила правую лодыжку нашего ретивого героя. – А ну, вертайтесь взад!

В единый миг Николя, практически вспорхнувший под небеса, самым бесцеремонным образом был низвергнут обратно, в придорожную пыль, и наверняка бы разбился, как аптекарская колба, свистнутая пьяным солдатом у гарнизонного лекаря и проданная за стопку водки хитрой шинкарке, если бы не надёжные руки верного друга.

А руки кузнеца, хоть и огрубевшие от постоянной работы с железом, обладали тем не менее столь недюжинной силой, что не только сдёрнули с ночных воздусей странную пару, но ещё и ловко подхватили околдованного приятеля. Восседавшая же на нём красотка с матерными словами (тоже нередкими в устах украинских красавиц), сверкнув ляхами, кувырком вылетела в кусты!

От изумления с Николя разом рухнули все чары…

– Э-э, во-первых, спасибо. Во-вторых, что это было, а?!

– Шо? – на мгновение смутился Вакула, наматывая длинную цепь на локоть. – Якие же могут быть спасибки промежду добрыми приятелями. А шо це за красава, про то у вас спросить надобно. Нешто вы, паныч, никогда ведьму не бачили?

– Ведьму?!

– А то ж! У нас таких по губернии, як в Киеве на базаре, щиро богато. – Вакула сложил цепь в мешок, достал оттуда два молотка, взвесил в руках, а потом тот, что поменьше, протянул другу. – Та берите, берите, мало ли шо…

– Точно, вооружение никогда не повредит. И, кстати, напомни, что у вас тут вообще с ведьмами делают? Борются с ними как-то?

– Так шо з ними бороться? Молотком её по лбу али в мешок с камнями та в Днепр!

– Это самосуд, – не очень уверенно определил господин гимназист, но тем не менее первый полез мстить в кусты.

Зрелище, открывшееся взглядам друзей, было неприятным…

– Ось бачьте, паныч. Кажись, мы з вами старуху вбили!

– А-а… красавица где?!

Вакула подумал и ещё раз указал взглядом на лежащую в репейнике дряхлую, костистую бабку в драных, возрастом за стопятьсот лет, лохмотьях, с кривым носом набекрень и жёлтыми ногами кверху.

– Но там же была девица с ресницами, косой и вот такими вот этими… упс, на себе не показывают.

– Та чего уж, покажите! – Вакула оценил, уважительно хмыкнул и уточнил: – Ще дышит али как?

– Не знаю.

– Ну, так то вы подывитесь, а я прикрою.

Предложение в целом звучало вполне логично. Друзья детства не первый раз вляпывались в разные ситуации, и обычно Николя как раз таки лез первым, а Вакула прикрывал. Что, кстати, по трезвом размышлении отнюдь не делало кузнеца захребетником или трусом. Подумайте сами, вот ежели, к примеру, двое мальчишек бегут с поворованными яблоками из сада господина исправника, а следом за ними несутся два вдохновлённых погоней цепных пса, то кто рискует больше – тот, кто впереди, или кто прикрывает тыл? То-то и оно! А в сельских драчках тыл и фронт вообще так часто меняются местами, что и не уследишь, пока не вломили…

– Ну, шо там? Ох, не томите, паныч, шо с бабкой-то? Може, не насмерть вбили?

– Похоже, не дышит. – Молодой гимназист осторожно, двумя пальцами, попытался прощупать пульс на щиколотке старухи. Нет, он знал, что надо на запястье, просто ноги были ближе. – Сколько я помню, научный метод предполагает приложение зеркала к устам умершей. Если на поверхности стекла не останется влажного пятнышка, бабке точно кранты!

– И де же я вам тут зеркальце раздобуду?!

– Можно ещё стук сердца послушать, – задумался Николя.

– О! Так вы и слухайте.

– Почему сразу я?

– Так ить чья бабка, тот и слухает, – парировал кузнец.

– Да с чего же она моя?!

– Тю, не орите ж так, всю Диканьку разбудите, – шикнул Вакула, и действительно, со стороны села донёсся полусонный собачий гавк. – А чья ж вона, чья? Мабуть, не вы её по небу на своём горбу катали? Чужих старух эдак-то, поди, не возют. Тока родня так на шею садится!

Любящий поспорить паныч Николя собрался было с философским ответом на зазубренной латыни, но передумал и плюнул. Пёс с ним, всё равно не проймёт. Но и приникнуть ухом к бабкиной впалой груди горячего желания не было…

– Давай просто отнесём её куда-нибудь? Да хоть к тебе в кузницу, здесь оставлять как-то не по-христиански будет.

– Ни! За! Шо! – набычился Вакула, а когда он вот так упирался рогом, уж тут сдвинуть его со своей позиции было не проще, чем бычка-шестилетка. – У моей кузне дохлой бабке не место! Та шо ж вы её к себе не хотите?

– Ага, вот тётушка-то обрадуется, – наигранно всплеснул руками Николя, раздосадованный, что такое чудесное разводилово не прошло. – Она ж спит и видит, как я заявляюсь поутру с трупом незнакомой старушки через плечо. А уж сестрицы двоюродные как подпрыгнут от счастья-а… Их и так никто замуж не берёт (пьют и страшны как кикиморы), так ещё такая веселая слава на всю губернию! Решат ещё, что, раз я гимназист, так мне оно для опытов надо…

– Ни-и, у нас за таковые шалости и дом сжечь могут, – рассудочно добавил кузнец, как быстро вспыхивающий, так же легко и отходящий сердцем. – Так от шо я мыслю, паныч, а ежели нам по здравом размышлении не турусы разводить, а на пару взять да и отнесть покойницу, к примеру, хоть в у ту заброшенную церкву, шо на отшибе стоит? Утром скажем, шо, дескать, нашли от, а отчего вона вмерла – того знать не знаем, ведать не ведаем!

– Как это – не знаем?

– Да от уж так! Иль вы господину исправнику по правде скажете, шо от та красава (с вот такими…) на вас по небу летала, а потом кузнец Вакула з Диканьки вашу светлость за ногу споймал, так шо бабуля об грешную землю навернулась да волей божьей и помре?!

Николя задумался. В принципе, тому же исправнику по пьяни, вполне возможно, и не такие чудеса виделись, благо горилка здесь добрая. Но что-то внутри говорило…

– Не поверит.

– Так и оно ж! Щё брехуном назовёт, и це добре, коли плетей воспитательных всыпать не прикажет, несмотря на ваше благородное происхождение… А як же ж!

Последний довод был наиболее весомым и решил дело. Усталый молодой человек компенсировал душевные страдания, взвалив бабку на широкую спину друга. Тут уж Вакула не мог особо спорить: кто сильнее, тот и тащит. В принципе, он и самого Николя мог бы до кучи на закорках понести, ничего, не закряхтел бы, к тому же до старого, полуразрушенного и потрёпанного ветрами храма идти было не слишком далеко – по прямой две, в обход три версты.

А уж прогуляться в хорошей компании, с верным другом, по ночной прохладе, свежему воздуху, наполненному ароматами полыни и спелых яблок, так вообще одно сплошное удовольствие. Даже если с трупом за плечами…

– Ось вона, вже близенько.

И впрямь, на невысоком холмике, в окружении десятка засохших вязов и тополей, стояла маленькая церковка. Стены её, некогда белёные, ныне были вымыты дождями до красного кирпича, в дырах покосившегося купола свистел ветер, посеребрённый крест давно утерян, а некогда широкая дорожка заросла крапивой да репейником. Уж, наверное, лет десять, а то и больше никто не служил здесь церковных служб, не вершил треб, не пел тропарей, не освящал пасху, не благословлял, не венчал молодых, не крестил новорождённых и не отпевал в последний путь усопших…

Честные люди забыли сюда дорогу, а нахохлившиеся вороны на чёрных ветках, страшные вестники смерти, жадно следили круглыми бусинами чёрных глаз за парой молодых ребят с недвижимой бабкой на горбу…

– Ось дывитесь, як зашевелились чёртовы птахи. Поди, добычу чуют. Чорный во-о-орон, шо ж ты вьёсси-и…

– Слушай, вот не надо военных песен, – остановил друга Николя. – Что-то не нравится мне тут. Не комильфо, мон шер ами…

– Не выражайтесь матюками, за Христа ради, – тут же попросил Вакула, левой рукой придерживая сползающую старуху, а правой мелко крестясь. – И так же ж на душе погано, а туточки ще вы лаетесь по-иноземному, як немец какой!

– Вообще-то это был французский.

– Та нам у Диканьке всё едино, хто не по-людски говорит, так, стало быть, немец!

– Ладно, отложи ведьму в уголок, всё равно не убежит, а мы с тобой пока церковь осмотрим.

Кузнец пожал широкими плечами, послушно сбросил труп под кустик, подкинул на плечо мешок с инструментом и, лихо заломив шапку, пошёл за верным другом навстречу новым испытаниям. Ежели кто вдруг отчего-то подумал, что Вакула по природе своей был мазохистом, обожающим лезть куда не просят, ловя за это плюхи и тумаки, так оно совсем не так, как кажется.

Просто традиции дружбы на тихой нашей мати Украине извеку почитаемы, и нет на ней уз святее товарищества! Чем в полной мере и пользовался его городской приятель. Тот ещё хитросделанный тип, как вы, наверное, поняли…

Двери в заброшенный храм давным-давно были сорваны с петель и валялись у входа. Изнутри навстречу им прыснули летучие мыши, а из-под ног шмыгнули худые злобные крысы. Не то чтоб так уж и страшно, конечно, но оптимизму оно никому не добавляло, это точно.

– Шо це таке?

– А что? – не понял Николя, как всегда идущий первым, а также традиционно не обращающий внимания на мелочи.

– Лампадка горит. – Вакула ткнул пальцем через плечо друга.

В дальнем углу, у почти чёрного от копоти и грязи алтаря с распятием Христовым, действительно теплился робкий огонёк.

– Храм-то уж сколько лет заброшенный, так хто ж лампадку запалил? Ох, не ладно здесь, паныч. От гуторили же бабы на селе, шо тут нечисть всякая жуткая, а вы – брешут, брешут…

Николя укоризненно обернулся к приятелю, дабы потребовать подробнейших объяснений (когда, где, в какое время, при каких обстоятельствах он говорил «брешут»), но передумал. Просто покачал головой и пошёл прямо на свет лампады, собирая по пути крошечные огарки давно остывших свечей.

Вакула поступил так же, и уже через пару минут вся церковка была освещена двумя десятками свечей, зажжённых от лампадного огонька.

– Ну вот, теперь совсем другое дело! Жить можно!

– Тока чую я, шо недолго…

– Да ты, как мне сдаётся, труса празднуешь?!

– А в ухо?

Как вы понимаете, Вакула не хуже Николя поднаторел в библейском искусстве ответа вопросом на вопрос. Друзья ухмыльнулись друг другу и приступили к осмотру места.

Ведь что ни говори, а мужчины, они в любом возрасте дети. Ежели есть какая тайна или просто какой необъяснимый запрет, без дела никем зазря не возводимый, так ведь непременно сыщется пара ретивых хлопцев с шилом в заднице, что не даёт им сидеть со спокойствием на одном месте, а так и толкает в шею, ровно бес мелкий из-за левого плеча нашёптывает: поди, глянь, вдруг чё интересное, а?!

Да разве ж есть у народа русского и украинского, что, по сути, единое тело и душа, силы противостоять эдакому-то искушению. Вопрос безответный, ибо и так все всё про себя знают, так чего уж теперь…

– Ось бачьте, шо я сыскав! – Вакула толкнул носком смазанного дёгтем сапога серый череп с рожками. – Може, то бес поганый, а може, какое научное латинское прозвание для сей диковинки имеется?

– Бесиус вульгарис, – со знанием дела ответил Николя, приняв профессорскую позу, хотя меж лопаток его пробежал предательский холодок.

Пребывание в роли верхового коня под юной ведьмой не задело особых струн в его душе, разве что добавило ещё один камешек к огород доверия к женщинам. А вот явный череп бесовского существа – это вам не фунт изюму. Хотя одна находка, конечно, ничего не решает, а…

– Та тут их, як полюбовников у дьяконовой кумы! Шо не козак, так мимо ихней хаты не пройдёт, не вытянув по-журавлиному шею, шоб хоть одним глазком подсмотреть в оконце, как там хозяйка какую рубаху на новую переменяет… Ох и добрая баба!

– Ты тоже подсматривал?

– Я-то?! Ни! Упаси господи, та тю на вас! Да ни в одном глазу! Шоб я сдох! Шоб у вас за такие-то мысли… Тьфу, тьфу, тьфу, с нами крестная сила и духовная рать!

– Вакула, не истери.

– Я?! Чого? Та ни в жисть! Шо я, голых баб не бачив?!

– Погоди. – Николя остановил красного, как борщ, друга. – Это уже не просто череп, это более на мумию египетскую похоже.

– А шо це за зверь? Я ж тока про казни египетские у отца Кондрата слыхал, когда ему в притворе чёрта намалював. Ох и мерзкий был чёртяка! А отцу Кондрату з глузду почудилось, шо рожа у нечистого дюже на его свояченицу похожа…

– Но ты, конечно, не с неё писал.

– А с кого же ж?!

Николя остановил эмоциональный всплеск чувств возбуждённого друга и продемонстрировал ему страшное существо, до половины торчащее из кирпичной стены у самой алтарной зоны. Вытянутый череп, собачья морда, козлиные рога и тело трёхлетнего дитяти с лягушачьими лапками. Раз взглянешь, так вовек не забудешь и до старости во сне вздрагивать станешь…

– Може, я на него плюну?

– Зачем?

– Т-так. Уж дюже воно погано, – взмолился кузнец.

Николя пожал плечами и разрешил. На свою голову. Ибо в тот же миг по всему храму словно бы пронёсся холодный порыв ветра, завывая по-волчьи, взметая пыль, заставляя зажмуривать глаза и сжимая самые храбрые сердца ледяной рукой страха…

– Спаси-сохрани, царица небесная-а…

В один момент ожила вся церковь. Наполнилась хохотом, визгом, хрюканьем и (да простит меня интеллигентный читатель) звуком ветров, пускаемых задницами неведомой нечисти. Что-то тяжко загрохотало по крыше, гулко застучало по потолку, подозрительно заскреблось по углам.

Разом погасли все свечи, кроме разве что маленькой лампадки, наоборот вспыхнувшей ещё более ярким оранжевым пламенем. Потом вдруг резко настала такая тишина, что Николя, казалось, слышал, как волосы шевелятся на голове его друга. А потом в дверной проём пополз синий туман, хищными осьминожьими щупальцами скользя по полу, с нехорошим шипением и гадостным запахом заполняя все углы…

– Вакула.

– А-а-а-а!!!

– Ты чего орешь?

– А шо вы мене пугаете?! – едва ли не бабьим фальцетом ответил могучий кузнец, раскатывая по полу длинную железную цепь.

– Что это? Зачем вообще? Это же суеверия махровые.

– Угу, подвиньтеся трохи…

– Да, конечно. – Николя отступил на шаг назад, дабы не мешать другу с оцеплением. – Но, право, я даже изумлён слегка, ты ведь по местным меркам считаешься культурным человеком. Кузнец! Это же, по сути, рабочая кость, цвет нации, сливки общества, центр вселенной, можно сказать. Ты же грамотный! Рисовать умеешь…

– Малювать, – нервно поправил кузнец, не отрываясь от дел.

– …малювать умеешь, церковные службы не пропускаешь, у самого пана головы на хорошем счету. А нервничаешь из-за каких-то природных явлений. Ну дунуло в двери сквозняком, так чего же сразу бледнеть-то?!

Вакула наверняка хотел как-то ответить, и даже не словами, а чем-то потяжелее, но не успел. Раздался дробный стук копыт, и в дверном проходе показались две колонны маленьких, не больше вершка, уродливых бесов. Голые, с длинными мохнатыми хвостиками, бодро поднятыми вверх, рожки торчком, пятачки выше бровей, и шаг печатают, как гренадёры в Киевском пехотном полку.

Николя даже невольно залюбовался их почти что армейской выправкой, но, когда мелкая нечисть выстроилась вдоль стен, под дикий, немузыкальный вой влетел в закрытый храм чёрный гроб! И, что страшнее всего, в гробу том сидела та самая бабка…

– Ха-ха-ха! – театрально-демоническим голосом расхохоталась старуха, встав в полный рост и разгоняя подолом облака перед слегка обалдевшими (или не слегка, если уж совсем по совести) приятелями. – Вот и смерть ваша настала, охальники!

Молодой человек открыл было рот то ли от изумления, то ли для ответа, но верный друг сгрёб его сзади за штаны, втягивая в очерченный цепью круг.

– Сопротивляться дерзаете, дурачочки? Так нет же вам!

Зависший в воздухе гроб, словно фрегат на всех парусах, рванулся вперёд и… отлетел, будто бы ударившись о невидимую стену! Стоящую на капитанском мостике бабку едва не выкинуло на фиг вверх тормашками, гулко стукнув затылком о край гроба. Даже бесы осторожно хихикнули в кулачок…

– Это чёй-то было, злодеи?! – Как вы заметили, старуха, в отличие от образа чернобровой красавицы, на малороссийский акцент даже не претендовала, а материла друзей на чистом русском. – Я ж вас, щенки куцехвостые, наизнанку выверну! Я вам уши оборву и при вас же съем, в соль макая, как яичко на Пасху! А потом причинадалы отвинчу, на колбасу порубаю и…

Вакула целомудренно прикрыл уши другу, а бабка, вновь встав в гробу в позу Стеньки Разина на челне, бросилась на штурм. Молодой гимназист так и замер, словно заворожённый суслик посреди малороссийской степи, а его приятель, наоборот, опустился на колени и, беспрестанно осеняя себя крестным знамением, пустился читать молитвы.

– Хосподи, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да свершится воля Твоя, да…

Ведьма завизжала, залаяла по-собачьи, бесы упали на пол, зажимая ладошками уродливые уши свои, пытаясь спастись от чистых слов, обращённых к престолу небесному. Не терпит этого их чёрная сущность, но и отступиться от христианской души не смогли они, ибо нет для мира нечистого ничего желаннее, как загубить православного козака! Впрочем, не только козака.

Вполне подойдёт для сей цели и богобоязненный кузнец, и образованный паныч из Нежинской гимназии. Хотя Вакула по-любому был предпочтительней, даже если просто исходить из общей массы мясного продукта. Николя же куда как менее румян и более тощ…

– Всё равно возьму! Мои будете! Никуда вам не деться! – орала бабка в гробу, долбя невидимую стену, очерченную кузнецом, с упорством турецкой армии, бьющей в стены Азова. Но наши герои божьими молитвами и твёрдой рукой держали оборону.

– Молоток дай.

– Да рассеются врази твои, як… шо?

– Молоток, говорю, дай.

– Та вона у мешке, вам надо, вы и берите. И не отвлекайте ж меня за-ради всего святого!

– Извини, – мрачно улыбнулся потомок великих запорожцев, пошарил в мешке кузнеца и вытащил среднего весу молот на длинной ручке. – Подвинься, пожалуйста. Что ты там только что говорил?

– А? Так, шо… э-э… во имя Отца и Сына и…

– …Святаго Духа! – закончил Николя, со всего плеча врезая железным молотом по летящему на них гробу. Удар оказался столь эффективен, что злобную старуху вышвырнуло на пол и накрыло обломками того же гроба сверху.

Бесы изумлённо притихли…

– А шо, так тоже можно було? – недоверчиво обернулся кузнец. – Отец Кондрат учил тока молитвою душу от нечистой силы защищать. Про молот я в проповеди отродясь не слыхивал.

– Западноевропейская нечисть, британская в особенности, жутко боится холодного железа, – авторитетно заявил геройский гимназист, счастливый самой возможностью поблистать книжными знаниями. – Отчего же и в наших пенатах украинских сие сработать не должно? Вот я и решился на научный эксперимент в условиях, приближенных к экстремальным, и по результату хоть сей же час садись да диссертацию на профессорское звание пиши! Хотя думаю, что учёные умы наши не готовы ещё к…

– Вот вы, значит, как, молодёжь, а? Драться решили?! Никакого уважения к старшим, ходи, стало быть, бабушка, голодной… Кума! Кума! Наших обижают!

Парни и переглянуться не успели, как в дверной проём влетела ещё одна ведьма на метле. Две нижние челюсти отвисли одновременно. Николя выпустил из рук молот, упавший по закону Ньютона на ногу Вакулы.

– Мамо! – возопил тот. И не подумайте, что из-за молота. Ну то есть не только из-за него…

– Сыне?! – столь же искренне удивилась прекрасная Солоха, пытаясь побыстрее развернуть метлу обратно. – А що ты тут робишь? Що тебе не спится, а?

– Так это твой, что ли? – Старуха-ведьма вылезла из-под гроба, отряхнула подол и чуть виновато зыркнула на друзей. – Вот ведь недаром же говорят, что чужие дети быстро растут. Как вымахал-то, кума? Всё, чернявого есть не будем. Но второго-то можно?

– Що? А-а… энтого можно, энтого даже нужно, – поняв, что ситуацию уже не исправить, решилась мама кузнеца. – Сыноньку…

– Шо, мамо?

– Цепочку разомкни, коханый мой.

– З чего бы то?

– Ну як же? – Солоха спустилась, тщательно подбирая слова. – Та ты не бойся, родненький, тебя ж, кровиночку мою, при мне никто не покусаеть. А его не жалей, вин дурний, вин тебя ничему хорошему не научит!

– Эх, мамо, мамо, – горько вздохнул Вакула, доставая из необъятного мешка своего таких размеров молот, что Николя его и поднять-то не дерзнул бы, чтоб пупок не надорвать, и легко покачал инструмент в руках.

– Сыне, ты що? – не на шутку всполошилась Солоха.

– Вот уж и впрямь воспитала сыночка, – язвительно поддержала старуха. – Ни себе, ни добрым людям. Третий день голодная хожу, ни одного бурсака на постоялом дворе. Отдай паныча, жадина!

– Сынонька, Вакулушка, серденько моё, послушай мамоньку свою. Що тоби в том балаболе?! Он же ж и языка нашего простого не розумиет. Та тю на него! А вона бабушка голодная. Тебе бабушку не жалко?! Кидай его сюды, ну?

– Ловите, мамо, – без малейшей улыбки ответил Вакула, запуская молот в короткий перелёт.

Пудовый кузнечный инструмент приземлился ровно в руки пышной мечты половины мужского населения той же Диканьки и близлежащих хуторов. Кума рухнула на куму, придавив последнюю и метлой, и молотом, и собственной задницей. Мат взлетел аж до самого потолка!

Мелкие бесы не сдержались, воодушевлённо хлопая в ладоши и топоча копытцами, им же любое буянство только в радость. А в перекрытие всего поднявшегося шума, словно гром небесный, раздался первый петушиный крик, возвещающий начало нового дня. Единый миг – и исчезло всё, ровно не было…

– До дому, до хаты? – хрипло спросил кузнец, от души крестясь на тихую лампадку.

– Пожалуй, – всё ещё не пришедший в себя от сих изумительных чудес, вздохнул Николя. – А что тут было-то? Твоя мать, почтенная Солоха, получается, на самом деле ведьма?

– Привиделось, – обрезал Вакула, выходя из круга и подбирая молот. – Не могло того быти. Вона же ж мамо, и шоб… ни-ни!

Молодой гимназист посмотрел на солидный кулак, поднесённый к его носу, признал весомость аргумента и кивнул. В конце концов хорошо всё, что хорошо кончается, а там, бог даст, без суеты да спешки разберёмся. Поэтому друзья не стали стоять в круге, честно дожидаясь третьих петухов. Вооружились молотами, смотали цепь и, укрепив сердце своё молитвою, осторожненько, плечом к плечу вышли из заброшенной церкви.

На первый взгляд ничего такого уж страшного не произошло. На второй, кстати, тоже. Можно было перекреститься, выдохнуть и выйти навстречу первым лучам восходящего светила. Свежее утро встретило их розовым светом, сладким ветром, дышащим с цветущих полей, птичьим щебетом, необъяснимой, первозданной чистотой малоросской природы, в коей каждый миг и час проявляется великая щедрость и неизбывная доброта Господа Бога.

Дыша этой радостью, этим счастьем вечной жизни, едва ли не держась за руки, словно беззаботные крестьянские дети на весеннем лугу, пошли герои наши от того жуткого места к родной Диканьке, и сердца их пели! Просто потому, что молодые люди элементарно не понимали, во что вляпались…

– Так шо, паныч, може, ко мне в кузню заглянем?

– Нет, извини, надобно успеть до завтрака, а тётушка встаёт рано.

– Кланяйтесь от меня доброй Анне Матвеевне. У прошлом годе ставил я ей кованый засов на ворота. Так она добре заплатила, так ще и стопку водки поднесла и отрезом ситца одарила, дай ей боже всяческого благополучия!

– И ты передавай поклон маме. – Николя вовремя закусил губу, надеясь, что друг не обиделся.

Вакула, конечно, поиграл желваками, но также решил не развивать тему дражайшей Солохи, которая, как оказалось, и впрямь ведьма. Выходит, не брехали «сучьи бабы», а если и да, уж во всяком случае не относительно его маменьки…

– Молчу, – после неловкой паузы добавил Николя.

– От то верно, – без улыбки подтвердил Вакула. – Шо мне показалось, то и вам погрезилось, и нехай воно всё буде як оптическа иллюзия. Я про них на Сорочинской ярмарке слыхал, там цыгане с лошадьми такие штуки вытворяют, сплошной обман зрения. Шо?

– Я молчу.

– И шо ж вам не верю…

– Э-э, вроде как в животе бурчит, завтракать пора, да? – выпутался молодой гимназист.

Кузнец кивнул, церемонно пожал руку приятелю и распрощался от всей души:

– Коли днём будете у наших краях проходить, так же и проходите!

– Я после обеда загляну?

– Ни, ни, не приведи господь! Отдыхайте.

– Ну, кстати, да… я так вроде что-то пописывать начал.

– От впредь и пописывайте, так будет добре. А шо касается маменьки моей…

– Сказал же, молчу.

На этой дружески-оптимистичной ноте наши герои попрощались и пошли каждый в свою сторону. Господину гимназисту из Нежинска следовало едва ли не бегом нестись до тётушкиного дома. Куда он практически и прилетел на крыльях молодого энтузиазма и здорового вдохновения.

Все невероятные приключения сегодняшней ночи категорически требовали срочного выплеска на бумаге, коя, как известно, терпит всё. И покуда нежной души тётушка не позвала Николя к завтраку, у вдохновлённого героя нашего было не менее часу, дабы спокойно посидеть, кусая кончик гусиного пера и набрасывая на чистый лист красивые убористые строчки. По крайней мере, он очень на это надеялся.

На счастье его, в тётушкином доме все ещё спали, редко кто так уж любит добровольно вставать на зорьке. Вот и домашняя прислуга тётушки, отличнейшим образом изучившая нравы и привычки своей хозяйки, державшей дворню в разумной строгости, тем не менее редко просыпалась раньше семи утра, стало быть, и весь дом преспокойнейшим образом видел сны до половины седьмого. Николя как раз успел перелезть через забор, проскользнуть по саду и, забравшись в открытое окошко комнатки своей, скинуть сапоги да, на свою беду, не сесть сразу за сочинительство, а, не раздеваясь, лишь на минуточку упасть лицом в подушку. Тут же и уснул бедный. А уже через какие-то час-полтора милейшей души Анна Матвеевна постучала к нему в дверь:

– Вставай, Николенька, к завтраку пора! А то ить знаю я тебя, опять небось до полуночи вирши свои сочинял. Оно, конечно, занятие куда как безобидное, однако ж многие молодые люди книгами увлекались, потом сами чего пописывали, а уж опосля и пускались во все тяжкие! Говорят, даже газеты французские почитывали. – Тётушка понизила голос и сделала неопределённый жест плечами. – А в газетах тех, грехи наши тяжкие, вольнодумства всякие с неприличностями…

Николя открыл дверь одетый, свежий, отдохнувший, как будто не только что прилёг, в вязаных домашних тапочках на босу ногу и с улыбкой во всё лицо.

– И вам доброе утречко, тётя. – Он быстро чмокнул старушку в щёку. – Да, верно, зачитался сегодня. А что у нас на завтрак?

– Проголодалось дитятко… – умилилась Анна Матвеевна, поскольку обычно её племянник особым аппетитом не отличался. Посадят за стол – всё съест, не посадят – и так счастливый ходит.

Но нервы и эмоции, потраченные долговязым как коломенская верста «дитяткой» этой ночью на беготню от ведьм и битву в старой церковке, а также короткий сон требовали срочно подкрепить силы. Поэтому за столом он был приветлив, немногословен и ел за четверых, к шаловливому хихиканью сестриц и полному удовольствию тёти.

– Уж не влюбился ли наш красавчик?

– Ах нет, от любви, говорят, сохнут, кусок в горло не идёт.

– Ты ему сало пододвинь! Видишь, через весь стол тянуться приходится. И соленья туда же, всю миску!

– А ты курочку отдай по-хорошему, вдруг бросится да с рукой откусит? Сама отдай, не искушай человека…

– Изголодался братец у себя в гимназиях-то, может, уж сразу и обед накрывать?

Пока девицы соревновались друг перед дружкой в туповатых остротах, сама хозяйка дома молча сидела напротив племянника, подперев подбородок и мечтательно полуприкрыв глаза. Почему так умиляет всякую женщину вид обедающего мужчины? Только ли в материнском инстинкте дело, пусть и с невероятной щедростью отпущен он всем представительницам слабого пола на Великой, Малой и Белой Руси?

Или же дело в самой кулинарии, ибо только в Париже мужчины готовят лучше баб, а у нас на Украине всё прямо наоборот. Мужик в хате как на чужой территории, только миски переколошматит да яичницу сожжёт, а баба за час так богато, щедро да вкусно стол накроет, что и самого пана комиссара до вечера за уши не оттащишь!

Или же видела в тот момент Анна Матвеевна молодость свою, покойного ныне мужа, могущего, бывало, откушать под хорошее настроение да горилку с перцем целого запечённого порося! И ничего ему с того не было, одно здоровья прибавление! Жаль, помер рано…

Кто угадает мечтательный взгляд женский? Кто проследит слезинку, пробежавшую по морщинистой щеке? Кто вернёт нам хоть на мгновение весенним ливнем пронёсшиеся годы?

Николя встал из-за стола на четверть пуда тяжелее, чем за него сел. Живот его был набит, как кладовая домовитого пасечника с хутора близ Диканьки. Дважды икнув и сердечно поблагодарив за завтрак, молодой человек очень неторопливо вернулся к себе во флигель, где и взялся наконец за перо и бумагу. С этого памятного дня все написания его были полны уже не отвлечёнными философствованиями, не умственными красотами, а личным, пережитым, пусть и не до конца осознанным, жизненным опытом.

«Удивительные чудеса, свидетелем коих я был недавно, вызывают в мятущейся душе моей противоречивые чувства. Отчего же красавица черноокая обернулась старухой-ведьмой? И ведь покуда юные черты её соблазняли взгляд, говорила она на украинском языке, а став бабкою, с какого-то невнятного беса перешла на чисто русский? Неужели один язык более подходит для искушения и обмана, а другой возвращает нас к горькой правде? Каким чудным образом устроен мир, что всё в нём подражает и переменяет друг друга?»

Молодой человек отложил написанное, перечитал, подумал и, дав себе мысленно слово ещё раз вернуться к тексту с правками, подтянул в себе другой лист.

Обмакнул перо и, высунув кончик языка, принялся рисовать ту самую ведьму. Сначала в первом её прекрасном и искусительном воплощении, потом в старушечьем облике, берущем за сердце от жути. Разумеется, снискать лавры великих художников Егорова или Брюллова он не дерзал, но общее обучение благородных людей в те времена включало и курс изобразительного искусства.

Посему худо-бедно, но передать по памяти бумаге впечатления свои Николя смог. Подержал рисунок у открытого окна, чтоб побыстрее высохли чернила, а потом вместе с записями убрал под кровать. Мало ли, вдруг кто наткнётся, пойдут расспросы, уговоры, призывы всё рассказать исправнику, а то и сорочинскому заседателю, не говоря уже о том, чтобы бегом мчаться в церковь исповедоваться у отца Кондрата.

Когда же выяснится, что по большому счёту никто и не пострадал, а любой козак в Диканьке сто раз побожится, что прекрасная Солоха ни в одном глазу не ведьма (и хозяйство у неё знатное, и горилка в доме местного производства, а не невесть какого еврея-самогонщика), то и выйдет, что он, Николя, на добрых людей худое слово молвил. Вызвал нелепые подозрения на пустом месте. А ежели все так делать будут, то, поди, и до бунта недалеко, так что ли?! Тогда мигом прощай уютный флигелёчек в тётушкином доме и шагом марш по этапу в пыльный, душный Нежинск с клеймом брехуна-сочинителя за плечами. Нет уж, чиновное панство, нехай всё будет тихо да гладко, чем меньше власть знает, тем спокойнее народ спит, а мы покуда…

Под этим «мы» и многозначительным «покуда» молодой человек решительно скрыл собственную беспомощность и робкую надежду на то, что в обозримом будущем его друг сдаст пану голове собственную мать, раз она всё-таки ведьма. Хотя по зрелом размышлении Николя признал, что если Вакула окажется способен предать маму, то и их мужской дружбе конец, он никогда больше не смог бы его уважать.

Примерно с этими мыслями наш герой на минуточку прилёг на кровать, потянулся до хруста в суставах и вновь не заметил, как уснул. Ему снился дивный сон, словно бы продолжение какой-то чудесной сказки. Вот будто бы сидит он в своей комнатке, пьёт чай, а в раскрытое окошко заглядывает слон. Расписной такой, в индийских узорах, без одного бивня, дышит через хобот запахом карри, но говорит на хорошем русском, хоть и иноземными словами:

– Открой свои чакры, настрой свой лингам, насыть себя праной, а когда приблизишься к сути Брахмана, то не забудь поделиться со мной галушками…

– Что? – не сдержался мало что понявший гимназист.

– Горилки нэма? – печально опустил уши слон, переходя на украинский. – И совести нэма…

– Чего?!

Ой, у вишнёвому саду Соловейко щебетав. До хаты к милой я просився, А её батька мене не пускав! –

хорошо поставленным, практически оперным голосом, хоть и чуть гнусавя в хобот, прогундел слон, изобразил пляску на одной ноге и исчез, вильнув хвостиком.

Сон кончился.

Откуда-то из сада доносилось печальное девичье пение, разморённое жужжание пчёл, яблочный аромат и дивный, ни с чем не сравнимый запах середины лета в Малороссии. Лета чистого, солнечного, с белозубой улыбкой, румянцем во всю щёку и загорелой кожей. Кто ни разу не был в братских объятиях дивной родины нашей, Украины, тому не понять. Того можно лишь пожалеть…

– Приснится же всякая дрянь, – зевая, сам себе сообщил Николя и резко повернул голову, заслышав издалека знакомый разбойничий свист.

Резкий звук сей, разрывающий пространство, подобно тетиве татарского лука Чингисхана или самого Батыя, разорителя стольного Киева, был прекрасно знаком слуху молодого человека. Ещё с первых малолетних и босоногих шалостей своих по густым садам и речным отмелям условный свист козаков атамана Сирко верно служил двум приятелям. Позже они договорились использовать козачий посвист (к слову сказать, не получавшийся никогда у Николя) только в самых исключительных случаях, требующих немедленного решения, а также участия обеих сторон.

– Иду, иду, – быстро натягивая сапоги, буркнул молодой гимназист и пулей метнулся по лестнице вниз, едва не сбив по пути милую тётушку, разметав по углам взвизгнувших сестриц, чудом избежал столкновения лоб в лоб с перепуганным фикусом и, плечом раздвинув в стороны конюха и дворника, бегом вырвался на свободу.

Тётушкины квохтанья глохли под напором нежнейшего украинского мата, где каждое слово в сравнении с русским звучало благостнее, мягче и лиричнее. Сравните сами: пидлота, сволота, дурень и милейшее слуху – пришелепкуватий!.. Не будем заморачиваться переводом, у родни это не принято, верно?

Поскольку дом Анны Матвеевны стоял ближе к окраине, быстроногому герою повествования нашего не требовалось так уж много времени, чтобы удрать за околицу. Тем более что так далеко бежать-то, по сути, и не требовалось – за плетнём уже переминался с правой на левую ногу его широкоплечий друг с чёрными усиками и стрижкой под горшок.

Если вдруг кто не в курсе, или не понял, или счёл это новогламурным собчаковским стилем, поясню: на голову обросшего волосами парубка (хлопца, парня, юноши, отрока) надевался самый натуральный глиняный горшок, и портняжными ножницами безжалостно обстригалось всё, что из-под него торчало. Пять минут, и всё готово, следующий!

Между прочим, именно так стриглись даже французские короли! Только горшок им на голову надевали золотой или серебряный. Хотя чаще бывало, что и ночной, но они же французы, им всё можно…

– Ох, я же весь заждавси, як дивчина на выданье.

– Вакула, вот не надо греческих страданий, а? Я прибежал так быстро, как смог.

– Та то-то вы не так уж шибко бегли. Могли б и швыдче.

– Да что случилось-то?

– Да у нас такое случилось. – Вакула изобразил нечто среднее между зубной и головной болью. – Мамо в хате заперлась, матюками лается, як собака, и мене не слухает. Як скажена!

– Можно подумать, это с ней в первый раз. – Николя приобнял друга за крутые плечи. – Но ведь ты меня не за этим позвал. Давай выкладывай, в чём проблема?

– Чёрта я бачив.

– Где? – сразу заинтересовался молодой человек, прекрасно знающий, что галлюцинациями кузнец не страдает и до зелёных чёртиков не пьёт.

К тому же после того как они оба могли засвидетельствовать парад мелких бесов в заброшенной церкви, то и предположение о том, что в окрестностях Диканьки можно встретить всамделишного чёрта, даже с научной точки зрения выглядело абсолютно логичным.

Николя вспомнил свой недавний рисунок и подумал, что для его литературного повествования портрет чёрта был бы очень даже кстати. Он, разумеется, отдавал себе отчёт, сколько в культурном мире разными художниками понарисовано всяческих чертячьих морд. Ежели на каждую хоть по разу плюнуть, уж и целого года, поди, не хватит. Да и что это за развлечение глупое, скорее сплошная потеря времени, ровно кому делать нечего, как тока с утра до вечера в картинных галереях по чертям с разбегу плеваться?!

Но суть не в этом, а в том, что господину начинающему писателю до икоты вдруг захотелось заполучить себе в рукопись собственного чёрта…

– Я говорю: где ты его видел?

– Дак я зараз и талдычу вам, – щёки Вакулы полыхнули смущённо-гневным румянцем, – у своей же хате!

– Ого! Давай в подробностях.

Кузнец скорбно кивнул, остановил друга за старым тополем, воровато зыркнул по сторонам, не видать ли где пана головы, волостного писаря иль самого заседателя, а убедившись, что каждый из них, слава тебе господи, занят своим делом, перекрестясь, пустился рассказывать необыкновенную историю.

Когда ранним утром приятели разошлись каждый своей дорогой, Вакула, естественно, отправился к себе домой. Правда, сначала он заскочил в кузницу, оставив там мешок с инструментами, и только потом, помолясь стоящей в уголке иконке Николая-угодника, направился к дому. Столь ранним утром никого, кроме двух-трёх брехливых псов, по пути он не встретил, две сплетничающие старухи у колодца также не выразили желания к общению, потому их тоже не стоило брать в расчёт, а дверь в родную хату вдруг оказалась заперта изнутри. Не сказать бы, что Вакула сильно удивился, просто постучал:

– Мамо, отворите. То я!

Внутри дома началась какая-то беготня, суета, шум, но двери отворить никто не поторопился. Постучав ещё пару раз, осторожно, с чётким пониманием того, что в случае чего чинить дверь, выломанную с косяком, придётся ему же, кузнец решил постучать в оконце.

И каково же было его изумление, когда, прилипнув носом к стеклу, узрел он чертячью морду, любующуюся на него изнутри хаты! От шока и удивления Вакула отпрянул, зажмурился, перекрестился, быстро прочёл «Отче наш», а когда, вновь открыв глаза, собирался уже кулаком пудовым своим дать врагу рода человеческого в пятак, чёрт уже исчез.

Вместо него в оконце мелькнуло заспанное лицо прекраснейшей Солохи, поправляющей платочек на голове и даже не глядящей в сторону собственного сына. Бедный парень попытался привлечь её внимание стуком, поскрёбыванием, размахиванием руками, криком и топаньем ногами, но Солоха, в упор не замечая реальности за окном, кого-то лаяла в хате, торопливо носясь взад-вперёд, зевая и матюкаясь, судя по артикуляции губ.

Нет, такого учёного слова, как «артикуляция», простой кузнец, разумеется, не знал, он и слово «пропорция» учил не один год, в результате вставляя его к месту и не к месту. Но тем не менее Николя всё понял правильно, сомнений в словах приятеля (как и в его адекватности) не проявил, но один каверзный вопрос всё ж таки задал:

– Если всё это произошло утром, так почему ты пришёл за мной только сейчас? Время-то уже обеденное.

– Та я об чём?! Жрать же охота, а маменька так и не отперлася, – горячо всхлипнул голодный кузнец. – Там уж бабы собрались, гуторят, шо Солоха не в себе. Скоро и пан голова заявится с дьяком. А ежели в доме и впрямь чёрт? Не дай же бог, дойдёт до господина исправника…

В общем, убедившись, что в хату его не пускают, простодушный Вакула поступил точно таким же образом, как и его учёный друг, – завалился спать у себя в кузне. Долго спать ему не дали, на просёлочной дороге лопнула железная шина на чумацком возу, пришлось чинить.

Заглянув после работы домой, Вакула убедился, что положение только ухудшается, и, соответственно, не придумал ничего лучшего, как приплести верного товарища к этому делу. Не совсем понятно, как появление молодого гимназиста могло повернуть ситуацию в нужное русло, но кто в годы беспечной молодости задаётся лишними вопросами?

Однако же на сей раз вопрос сам заявил о себе, когда наши герои вышли-таки к кузнецовой хате, окружённой сердобольными соседями…

– Ой, лышенько-о!.. Ой, горюшко-о! Ой, Хосподи, та шо ж я так ору, дура-а…

– Куме, а шо там бабы бают, будто бы Солоха приболела? Мабуть, вона с похмелюги лежить, так то лечится. Мне полведра горилки завсегда помогают!

– А я вам говорю, шо Солоха повесилась! У хати! Не знаю як! Гвоздь у стену лбом вбила, верёвку привязала да и…

– Втопилась! Я кажу, втопилась! В бадью з водою башкой, и уся недолга, аж булькнуло!

Бедный Вакула обернулся к приятелю с самым страдальческим выражением лица. Понятно, что в малороссийских сёлах народ столь же душевный и заботливый, что и в любом селе Новгородской, Московской или Тверской губернии. Все всё про всех знают, никому спуску не дадут и без внимания не оставят. А что, разве у вас не так же? Удивлён…

– Ось бачьте, люди добри, Вакула заявивси!

– Га, блудный сын! Где его бисы носили?!

– Ты б полегче, куме? Вин же кузнец, у него руки як наковальни. Раз вмажет, так с носом набекрень и похоронют…

Друзья плечом к плечу беспрепятственно прошли мимо смутившихся соседей и встали перед дверями в белёную хату Солохи. Николя первым постучал в дверь и громко прокричал:

– Тётя Солоха, добрый день! Будь на то ваше доброе расположение, а не могли бы вы отпереться?

К немалому изумлению всей почтенной публики, в ту же секунду дверь распахнулась, и на пороге появилась дражайшая мама Вакулы, причёсанная, разнаряженная, хоть прямо сейчас замуж или даже в столичный театр, с ясными глазами, белозубой улыбкой и широкой душой…

– А я-то гадаю, що там громыхае? Може, гроза где? Та ни, то мой сыноньку з товарищем добрым заглянули. Идите, хлопцы, идите до хаты, вареники уже на столе!

– А-а… – только и выдохнули бабки-сплетницы, не зная, какими словами обложить роскошную красавицу Солоху, обломавшую им всё удовольствие.

– А на вас тьфу! Курви, стерви, подлюки пидколодные, – счастливо улыбнулась соседкам заботливая мама кузнеца, пропуская молодых людей в дом и демонстративно захлопывая за ними дверь.

Добрые жители Диканьки, сетуя и качая головами, вынужденно разошлись в разные стороны.

Ну а что же тут поделаешь, коли сын с мамой нашли общий язык и не собираются раздувать желательную скандальность на всё село? Не по-людски как-то получается…

– Заходьте, будь ласка, до дому, до хаты, гости дорогие! – нарочито суетилась дражайшая (уж оставим это определение, дарованное ей самим дьяком!) Солоха. – Сыноньку, ты що ж товарища за стол не сажаешь? Ох, то не по-человечески буде, мы ж, поди, не басурмане, не католики, не турки, а?! Сидайте, сидайте! Може, вже по стопочке горилки, для аппетиту?

Вакула, изумлённый ничуть не меньше Николя, привыкшего уже за долгие годы скорее к мату и проклятиям из уст родительницы кузнеца, молча сел за стол плечом к плечу с другом, абсолютно не понимая, что тут вообще происходит, а его добрая (точно не надо ставить кавычки?) маменька продолжала нагнетать…

– А я-то тесто затеяла, та и не слышу, що там кто-то у хату ломится. Так у мене и не заперто було! От кого б я запиралась-то?! Нешто от сыноньки любимого, кровиночки моей, солнышка моего ненаглядного? – Солоха в страстном порыве чувств даже потрепала Вакулу за щёку. – А що там злые языки брешут, так вы их не слухайте! От я выйду да как погоню всех поганой метлой с моего двора! Ой, та що ж я, як дура, всё болтаю да болтаю?! У мене ж хлопцы голодные-е…

– Сыты мы, – твёрдо сказал голодный до бурчания в животе кузнец, локтем толкая друга. – Ще потравит чем…

– Да, большое спасибо, не беспокойтесь, мы так, зашли на минуточку. Вакула?

– Шо? А-а… та, мамо, мени для колеру кобальтового яйца куриные треба. Два, а лучше шесть.

– Да поди ж в курятнике возьми!

– Ни-ни, мамо. – Вакула встал из-за стола, цепляя маму под руку. – Давайте мы вместе пойдём. А то у вас петух злой як собака! Кусается, зараза, так, шо аж больно.

Солоха упиралась, охала, ахала, пыталась вырваться и удрать, лишь бы не оставлять Николя одного в доме. Но совладать с собственным сыном, слывшим первым силачом во всей губернии, разумеется, не смогла. Таким образом, у нашего героя было примерно три-четыре минуты, каковыми он и воспользовался в полной мере, проводя такой бессмысленный и беспощадный шмон, на который разве что способен только миргородский отец настоятель, проверяющий личные вещи бурсаков.

В единый миг чисто прибранная ухоженная хатка стала подобна разграбленной французами Москве или ордами варваров Риму! Всё вверх дном, всё разбросано, раскидано, перевёрнуто, опрокинуто, распахнуто, выпотрошено и развёрнуто. А толку с гулькин нос…

– Неужели Вакула обознался?

И где-то на третьей минуте разрушения крестьянского быта молодому человеку улыбнулась удача. Ну-у как улыбнулась…

– Чё надо, гимназист?

Из бадьи, где Солоха собиралась или уже поставила тесто, на Николя глянула мерзкая немытая рожа со свиным пятачком, козлиными рогами, собачьими ушами, кабаньими глазками, испанской бородкой и тонкими усиками, как у самого что ни на есть петербургского щёголя.

– Э-э?!

– Крышку закрой. И рот тоже. Ты меня не видел, я тебя, – хмуро предложил чёрт, прекрасно понимая, что не прокатит.

Николя, на миг впавший в замешательство, тем не менее твёрдой рукой ухватил нечистого за козлиную бороду.

– Вот ты каков, враг рода человеческого!

– Пусти, дурак, я защищаться буду, у меня лишай, я укусить могу!

– Вакула-а! Сюда! Пойма-а-ал… – только и успел крикнуть начинающий литератор, как чёрт вывернулся и кинулся наутёк, нарезая круги по хате. При этом нечистый дух вертел во все стороны поганым хвостом, бил копытами посуду, плевался и кидался всем, что попадётся под руку. К тому же матерился он столь изобретательно, что у Николя от зависти опустились руки.

Ежели допустить дословную передачу всего текста, то, наверное, оно было бы верхом неуважения ко всем добрым читателям, но чего ж иного можно было ожидать от чёрта?! Красный до ушей Николя, пожалуй, запомнил лишь:

– В… на… на… по… в… если ты… в… тебе… на… и… на… через плечо!

Не подумайте, что все эти неприглядности сходили рогатому с рук. Пару-тройку раз молодой человек успевал-таки приложить похабника сапогом под хвост. Потом, правда, чёрт резко обернулся и, винтом подпрыгнув вверх, копытцем сбил преследователя в угол.

Крепко приложившись затылком об стену, Николя сполз вниз, помутневшим взором видя, как нечистый бросается на грудь его, раскрыв поганый свой рот с мелкими острыми зубками, и наотмашь врезал врагу первым, что попалось под руку. Не сказать, чтоб удар был так уж силён, однако от чертячьего визга заложило уши, и хвостатый негодяй в сей же миг исчез в печке…

– Николя! Братка, да ты живой ли?! – Крепкой рукой Вакула поставил господина гимназиста на ноги. – Шо тут було?! Мы ж с маменькой от курей идём, полну корзину яиц понаотбирали, а петух же, ей-богу, кидался до нас як цепной пёс! Бачим, из трубы нашей хаты живой чертяка выпрыгнул!!! Да як даст стрекача через весь двор на тоненьких ножках, стрекулист поганый, так через плетень и усвистел! А маманя у корзину с яйцами молча села, тока за сердце держится…

– Ты… был прав, – чуть покачиваясь, признал Николя, пытаясь сфокусировать взгляд на двух-трёх кузнецах, размыто плывущих перед ним справа налево. – Это был чёрт. Настоящий. Мы тут… подрались немножко…

Вакула округлил глаза, перекрестился и с трудом вырвал из рук приятеля тяжёлую доску с нерукотворным ликом Христа Спасителя. Николя держал её мёртвой хваткой, как единственное оружие, которым можно было всерьёз дать трепака нечистому.

– Ох ты ж, страсти господни… А це у вас шо? – Кузнец осторожно сдвинул чуб приятеля – на лбу Николя алел чёткий отпечаток раздвоенного копытца. – Та-ак… то недобре, вас же в единый миг заарестуют да на допрос к дьяку поволокут, а там и до отца Кондрата дойдёт, коли не до Священного синода! Може, сбрешем, шо на вас свинья наступила, пока вы пьяный пид забором заспались, га?..

– Почему нет? – без особого энтузиазма откликнулся Николя, осторожно ощупывая голову. – Крепко припечатал?

– Да уж неслабо! Бог милостив, к завтраму сойдёт, а покуда, – кузнец порыскал где-то в сундуке и достал новенькую шапку из чёрных смушек с синим атласным верхом, – ось купил по случаю на Сорочинской ярмарке, думал, шо свататься в ей пийду. Но для вас ничого не жалко!

Он плотно, до бровей нахлобучил шапку на голову друга, так что отпечатка чертячьего копыта теперь и видно не было. Хотя сам Николя в своём городском платье стал походить на какого-то заезжего немца, бог весть с чего возжелавшего непременно привезти в качестве сувенира козацкий головной убор. Такие, говорят, и по сей день встречаются в Киеве на Крещатике, скупающие оптом местное козачье барахло…

– От то и добре. Пошли-ка отселя, по дороге погуторим.

Через минуту героическая парочка, кузнец и гимназист, вышли во двор, под руку прошествовав мимо так и сидящей на яйцах Солохи.

– Мамо, мы до шинка. Вы бы там трохи прибрались у хати…

Солоха молча кивнула, скорлупа хрустнула ещё раз.

Вакула и Николя прошли огородами к стоящему на отшибе невысокому, потрёпанному ветрами дому. Дверь висит на одной петле, музыка слышна ещё за полверсты, над входом пустой штоф, а внутри вечное гулянье. Воистину народная тропа к таким заведениям никогда не зарастает.

Быть может, и не всегда здешняя лира пробуждает в сердцах чувства добрые, но кто не знает, что в любом украинском местечке шинок – это ж наипервейшее культурное заведение. Это вам не среднерусская распивочная или трактир. Выпить козак распрекрасно может и дома, что и делает каждодневно, раз уж именно горилкой Господь Бог щедро благословил мати нашу Украину.

А в шинок он идёт ради душевного общения, ради разговора за жизнь, ради чудесных историй, которые рассказывают приезжие чужаки, ради певчего из-под Полтавы, как никто берущего нижние басы, ради того искреннего тёплого, крепкого мужского словца, коего так недостаёт городским жителям в их повседневном бытии. Что ни говори, а в сравнении с людьми, живущими в глубинке, на земле, под чистым небом милой сердцу моему Малороссии, вся Москва да и сам стольный Санкт-Петербург в чём-то усталы и даже унылы…

Пока шли, Николя, до сих пор неуверенно перебирающий ногами, честно описывал верному другу всю событийную линию, способствовавшую изгнанию из хаты дражайшей Солохи натуральнейшего чёрта. Доверчивый кузнец охал, ахал, кивал, крестился, но ни на единый миг не подвергал сомнению слова друга. Да и в чём бы он сомневался, когда сам первым увидел мерзкую чертячью харю через окно собственной хаты?

Вид этой поганой морды до сих пор стоял пред внутренним взором богобоязненного кузнеца, одновременно пугая и заставляя в предвкушении сжимать тяжёлые кулаки. Разумеется, никто их не взвешивал и не собирался, но, думается, речь идёт о чисто физических величинах, где масса помножена на скорость. Исходя из этих научных пересмотров, можно смело предположить, что кулаками своими скромный кузнец мог бы валять дебелых диканьковских козаков, как переспелые груши, а попадись ему под тяжёлую руку тот самый чёрт, что проштемпелевал его друга… Лететь бы нечистому до самой Луны, вдариться в неё дурной башкой, сломать оба рога и плакать там, строча жалобы на украинский беспредел в толерантные суды самого Страсбурга иль Брюсселя! Да и нехай! Бог им там всем судья, а мы, добрые христиане, здесь родились, здесь умрём, но никакой власти чёрта над собой не попустим. Ибо на том стоит и стоять будет земля Русская!

Вот и ныне шёл потомок козаков осёдлых из Сечи и практически волок на своём горбу потомка атаманов запорожских. Надо признать, волок без особого усилия, так как Николя хоть и был на голову выше Вакулы, но сложение имел жилистое и сухопарое.

– Слава те господи, навродь и дошли, – выдохнул кузней, кивая в сторону шинка. – Я ще такий голодний, шо, може, и слона бы зъив!

– Слона… вряд ли, – вспомнив свой странный сон, откликнулся Николя. – У него бивень сломанный и соусом карри в нос шибает, аж жуть.

– Э-э… то навроде хрена буде?

– Не сказал бы…

– А на шо воно похоже?

Николя хотел было сказать, что, с его непредвзятой точки зрения, оно больше всего похоже на смесь куриного помёта с горчицей, но решил, что сие неаппетитно, и гастрономическая тема не получила дальнейшего продолжения.

Молодые люди, чуть пригнувшись, шагнули в низенький дверной проём питейного заведения. Внутри было темновато, свет лился лишь в два крохотных окошечка, стоял один больщущий стол от стены до стены, две длинные лавки, три кособокие табуретки, вот и вся мебель. У горячей печи суетилась шинкарка, жилистая, горбоносая баба вполне себе четко выраженной национальности, она подавала жидкий борщ и пшенную кашу на сале.

Лук и чеснок щедро отсыпались прямо на стол в качестве бесплатной закуски к горилке, коя подавалась тут практически в неограниченном количестве. И хоть по крепости была она пониже государственной, но зато и дешевле на порядок. Так это ещё при условии, что горилку в Диканьке гонит каждая вторая старуха, но ведь не у каждой допросишься, да и общество не то, что в шинке.

– Здоровеньки булы, панове, – первым поздоровался вежливый Вакула. – Не то чтоб мы хотели нанесть вам всем какую ни есть обиду, но, не во гнев вам будь сказано, нам с товарищем погуторить треба, да выпить, да брюхо чем ни придётся набить. За то готовы проставиться честной кумпании!

– Так то ж Вакула! Кузнец, шо малюет знатно! Га-а! Сидайте, добры люди, будь ласка!

Четверо диканьковских козаков, сидевших за столом, церемонно кивнули, подвинув тяжёлые зады и освободив друзьям место в дальнем углу.

Николя также поклонился завсегдатаям, прошёл за другом и присел в уголке. Шинкарка, прикинув опытным взглядом платёжеспособность новых клиентов, выставила две миски каши, белый каравай и полулитровый штоф с мутной жидкостью. Такая же бутыль по кивку кузнеца была выставлена завсегдатаям как компенсация за возможность посидеть отдельно, без всенепременного участия в пьяной застольной беседе, ради чего, собственно, приличные люди и идут в шинок!

Правда, один из козаков, самый поддатый, или не самый трезвый, попытался было выразить некоторое возмущение тем горьким фактом, что «учёный паныч» не снял перед ними шапку, чем не уважил общее застолье. Определённая логика в этом, по правде, конечно, была, поэтому Вакуле пришлось ещё и кулак показать, что на некоторое время успокоило буяна. Но, как оказалось, ненадолго…

– В общем, поверь, это был самый что ни на есть натуральнейший чёрт.

– От я ж его, сукина сына, в окне бачив! Ох, мамо, мамо-о…

– Да уж, как такая эффектная, многоступенчатая, я бы выразился, женщина, как Солоха, могла запустить в свой дом чёрта?

– Та хиба ж я её розумию?! Мамо, вона… вона… у ей свои закидоны…

– Понятно. Но, ей-богу, чёрт в доме – это уже перебор.

– Та тю… – Чего конкретно это «тю» могло или должно было значить на данный момент, осталось неизвестным, так как тощий козачок лет сорока с хвостиком решил на минуточку докопаться до городского гостя.

– А шо пан гимназист перед честным козачеством шапку не ломае? Може, он видит у том себе якой ущерб чести?!

Вакула переглянулся с другом, получил утвердительный кивок, попросил шинкарку поставить ещё один штоф честной компании, после чего, нимало не чинясь, поймал болтуна за штаны и за ворот, одним широким движением выкинув оного из шинка! Прощальное «шоб тебе здохнуть!» исчезло где-то за огородами…

– Ты, конечно, можешь думать всё, что душеньке твоей угодно. Однако же при научном, логическом взгляде на вещи нельзя отрицать того явного факта, что…

– Не було.

– В смысле?

– Не було того факту!

– То есть ты отрицаешь, что сам, своими глазами видел собственную маму на метле?!

Вакула в отчаянии опрокинул стопку, ища в голове своей чуть более объёмный ответ, чем «не було!», но…

– А може, тот паныч нас зовсим не уважаеть? Може, он и Господа Бога не уважаеть, коль пред нашими святыми иконами шапку не ломае, ась?!

Три собутыльника кривыми улыбками изобразили, что штоф практически пуст. А стало быть, компания пребывает в состоянии недопития, что не есть дюже добре…

– Ваше благородие, нам бы ще горилочки… – хором завели козаки, а кузнец, не обращая на них внимания, смог наконец выразить свою точку зрения:

– Мамо, вона ж всегда мамо! Может и приласкати, а может и рушником по заду. Як я можу ридну маменьку видьмой назвати? Ни як! Може, оно так и було, шо греха таить, однако же…

– Что?

– Ну як же вы не бачите?! Мамо и видьма – то ж не в пропорции!

– Вакула, тебе никто не говорил, что ты переувлекаешься этим своим золотым сечением? – покачал головой Николя, лихорадочно нащупывая последние серебряные монетки в кармане.

– Так зараз тот паныч и самого Бога не уважаеть, так я ему так дулю пид нос суну, шо вин…

Кузнецу пришлось вставать второй раз, извинившись перед всей честной компанией, и отправлять буяна в новый полёт по параболе за плетень. Трое козаков удовлетворённо крякнули и церемонно подняли стопки за товарища-лётчика!

– Ладно, не будем же мы ссориться на пустом месте, – примирительно поднял руку Николя. – Давай пойдём путём химического эксперимента. Ты следишь дома за почтенной пани Солохой, и если чёрт самоорганизуется второй раз, то…

– Плохо дило, – честно признал Вакула. – Слухай, а може, то не чёрт был, а який-нибудь парубок в вывороченном тулупе. Ось же вони в ночь перед Рождеством мажуть себе рожи дёгтем, на башку рога бараньи, да и пошли из-за плетня брехать по-собачьи, орать по-козлиному! Тьфу, срамотища! А вы не признали…

– Слишком жирная на мой вкус. – Господин гимназист, поморщившись, передвинул свою порцию каши другу. – Но нет, прости, этот тип был именно что чёрт, и не попадись мне под руку икона святая…

– Ну так уж вона и святая, то я её намалював!

– Ясное дело, что не монашеского письма с Афона, но ведь в церкви ты её освящал?

– Та як же?! – торопливо ответил Вакула, потому что козачок, выползший из-под плетня, благословился крестным знамением, быстро выпил стопочку у приятелей и с неубиваемым оптимизмом навис над нашими героями.

– А позволю себе спросить учёного паныча, вот ежели колесо у брички оббить железом да загрузить её солью или, к примеру, чугуном, так вот дойдёт ли та бричка до Америки али хоть до Берлину?

И, пока Николя пытался воспроизвести в голове все физические величины сей задачи, козачок мигом увёл миску с кашей из-под носу Вакулы, с размаху надев её ему же на голову! Шинок аж подпрыгнул от искреннего мужского хохоту!

– От Голопупенко, от ловкач! Какие кунштюки откалывает, сучий бес!

– Да уж он у нас мастер устраивать всякие забавные штуки! А памятае, панове, как в запрошлом годе он козу волостного писаря в платье бабье переодел и запустил у хату к писарю, а тут и сам господин писарь на четвереньках до дому дополз и к той козе целоваться… Га, га, га!

– Ох и рожа у нашего кузнеца, подывитесь, добри люди! Помню, была у кумы корова брюхаста, так вот кума от ей молока надоила, та и иде з кринкой до хаты, а там сам пан голова у плетня присел. Прихватило животом, тока усы кверху. Ну так дурная баба перепугалась да и со всей дури ему…

Что дальше произошло и чем закончилась эта чудесная история, никому дослушать не удалось: Николя только и успел снять миску с головы друга и крепко шарахнуть ею же в лоб весёлого козака Голопупенко. Глиняные осколки так и брызнули во все стороны, а глубоко обиженный, ровно разбуженный медведь посереди зимней спячки, Вакула уже поднимался из-за стола.

– Прибьёт ще, хлопчик, – попытались храбро улыбнуться пьяницы. – Та ты що, мы ж нищо?! Так то шутка, як меж собой трохи, по-соседски, дурью помаялись, як про между благородными людьми водится.

– А шо у вас тут, панове, так весело? – В дверях шинка появился невесть откуда здоровенный козачина в красной свитке.

И, собственно, больше он тоже ничего не спрашивал. Не успел. Озорник Голопупенко от крепкого пинка полетел прямиком ему в грудь, пушечным ядром выкинув гостя наружу.

Следом разъярённый Вакула отправил и трёх друзей-собутыльников. Не подумайте, что никто не сопротивлялся. Дебелые козаки от всей души пытались навешать ответных тумаков рослому сыну прекрасной Солохи, как греки персам, и с тем же успехом. Минуты не прошло, как все четверо завсегдатаев шинка с синяками, шишками и прочими телесными повреждениями разной тяжести лежали во дворе, на солнышке. Баба-шинкарка ругалась на чём свет стоит на иврите…

– Таки шоб ви знали, у меня тут приличное заведение и никаких, прости господи, шоб мне лопнуть, драк не попускается! Я таки на вас управу сыщу, я таки и до самого пана головы (он мне уже месяц как ведро горилки должен!) дойду, а может, и до самого исправника! Да что там, что там, ой вей, я таки самому комиссару пожалуюсь! Нет такого закону, чтоб в моём приличном заведении миски об лоб бить! Кстати, шоб вы все сдохли, каша хоть вкусная была?!

Вакула, дважды опустив голову в бадью с водой, вытер лицо рушником и, судя по всему, был готов продолжить буйствовать, когда, легко высвободившись из-под куча-малы, козак в красной свитке кинул на стол целую полтину серебром.

– Уймись ты, чёртова баба! И подай нам водки на стол, бо я хочу угостить таких гарных хлопцев. От бы им со мной на Сечь пойти, любо было б, право, любо, а?!

Четвёрка диканьковских завсегдатаев шинка радостно обернулась было на его слова, но в тот же миг, встретив огненный взгляд гостя из-под чёрной изогнутой брови, почёсываясь и постанывая, пошла себе восвояси.

– А подай-ка нам ещё до того варенухи, сала, галушек да окорок, – потребовал гость, крутя чёрный и длинный ус свой. – Сам пью, сам гуляю, сам за всё плачу!

– Это кто? – шёпотом спросил Николя.

– А бис его знае, – пожал плечами Вакула. – Може, простой козак, може, и запорожец, а може, то с самой Сечи знатный пан полковник заявився.

– Не очень похож, – подозрительно сощурился молодой гимназист. – Ни трубки, ни сабли, ни пистолетов. И одет как-то… слишком вызывающе, что ли…

– А я-то сам с Запорожской Сечи буду, – нарочито громко продолжал горланить незнакомец, поправляя на голове высокую барашковую шапку с красным верхом. – Вот и шаблюка моя верная, у ляхов с бою взял. Вот и пистоль турецкий в отделке богатой. А где ж люлька моя? От и она! А не угостить ли табачком честное собрание, братцы?

Николя готов был поклясться чем угодно, что, когда этот человек появился на пороге, вот ничего из всего вышеперечисленного у него не было! С другой стороны, ему ещё в детстве доводилось слышать дивные рассказы о козаках-характерниках, хранителях древней магии. Чудесных воинах, защитниках Руси, способных отводить глаза противнику, наводить морок, не есть, не пить и не спать неделями, притом сохраняя силу и разум. А были и такие, вроде легендарного Сирка, что полки турок и ляхов боялись их пуще огня и одно имя грозного атамана порой разворачивало вспять вражеские войска…

– А коли я чем волею или неволею нарушил вашу беседу, так то не в обиду или какое вашей чести оскорбление. За шо, не во гнев будь вам сказано, так готов и проставиться!

Такое культурное обращение требовало соответственного ответа. Потерять лицо (ровно как и ударить им в грязь) друзья уже не могли. Если минутой ранее Вакула мечтал лишь о том, чтобы спалить к бесу всё это заведение, а потом ещё и сплясать гопака на угольях, то теперь законы приличия требовали разделить стол и беседу со столь важным гостем.

– Я кузнец местный, с Диканьки, а то мой приятель Николя с гимназии.

– Ну а меня кличьте Байстрюк, – широко улыбнулся щирый запорожец, обнажая отличные лошадиные зубы. – Так за то не отметить ли нам начало нового знакомства?

Шинкарка, почуяв в госте большую выгоду, мигом вывалила на стол, что даже было припрятано в закромах. Вот уже стояла пред благородным товариществом миска со смальцем, солёные огурцы, розовое нежное сало, резанное достойными ломтями, духмяный свиной окорок, сметана и полкаравая белого хлеба. Само собой, ровно из ниоткуда появилась здоровенная бутыль настоящей русской водки и солидный штоф мутной горилки с перцем.

Запорожец в красной свитке собственной рукой наполнил три стопки, но Николя, остановив Вакулу, прикрыл свою ладонью.

– А что, пан Байстрюк, могу ли я спросить вас прямо: в каком родстве вы приходитесь чёрту?

На миг всё замерло, словно бы и течение времени вдруг остановилось.

Дрогнувший кузнец ахнул. Однако гость подмигнул, опрокинул горилку в горло, занюхал рукавом и кивнул:

– Та якой же вы догадливый, паныч!

– Уж простите.

– Та ни в коем разе. Я и есть чёрт!

Шинкарка побледнела на месте и выронила половник.

– Не боись, своих не трогаем, – игриво подмигнул Байстрюк и на недоумённые взгляды друзей пояснил: – Ни, она ни разу не ведьма, а так, горилкой палёной торгует трохи…

– Ой вей?! Да шоб ви знали, моя горилка на пять градусов крепче государственной! – возмутилась перепуганная женщина.

– А я про шо? Ох, Менделеева на тебя нема…

– Сына портного Мойши Менделя из Шепетовки? Ха! Так за то я вас умоляю…

Однако дальнейшие вопросы чёрт Байстрюк оставил без ответа, а лишь плеснул себе ещё стопарик и смачно выкушал, заедая целым ломтём сала шириной в ладонь кузнеца.

– Стало быть, вы… – Вакула потянулся за нательным крестом.

– Без фанатизма, – жёстко предупредил запорожец, снял шапку и показал маленькие крепкие рога на манер козлиных.

– Ось так. Значит, шоб я, православный козак, за одним столом з нечистым духом горилку пил?! Наливайте.

– Правильно, – поддержал друга Николя. – Мы надеемся, вы всё-таки расскажете, зачем сюда заявились и чего вам от нас надо? Предупреждаю сразу: душой не торгуем!

– Та я и не надеялся, – буркнул Байстрюк, вновь пряча рога под роскошной запорожской шапкой. – Дело у мене до вас, хлопцы. Важное дело. На сто рублёв.

– З нечистой силой не якшаемся. – Вакула уверенно опрокинул стопку, занюхал рукавом и кивнул чёрту. – Ще одну налей!

– Со всем моим благорасположением к панам приятелям!

Николя же отказался пить, а его друг церемонно чокнулся с запорожским гостем.

– Так вот в чём суть моей просьбы. – Байстрюк зацепил пятернёй горсть квашеной капусты, отправил в рот, похрустел, поцокал языком, заценил вкус и продолжил: – Клянусь самим сатаной и всеми его присными, шо не посмел бы подойти к двум таким достойным людям с недостойным предложением. Я ж не мелкий бес, шоб вас на какие ни есть лохотронства разводить! А вот шо кузнец и паныч слыхали про Сорочинскую ярмарку у позапрошлом годе?

– Ох и знатная пропорция была! – Нимало не заплетаясь языком, но слегка осоловело поблёскивая глазками, Вакула задумчиво налил себе третью, вежливо привстал, произнёс короткий тост «за соучастие!» и уточнил: – Так же ж та ярмарка у Сорочинцах каждый год по осени шумит, добрые люди что могут продают да покупают, отчего ж нам о ней не знать?

– Да от того, что всё знать невозможно, – поправил друга догадливый Николя. – Так вы, Байстрюк, не знаю, как вас по батюшке, похоже, хотите поведать нам занятную историю. А не будет ли в том греха?

– За то рог даю! – громко поклялся чёрт, крутя длинный ус. – Нет и не будет вам греха, коли историю мою выслушаете, а там уж и поступайте, як вам честь козацкая подскажет!

– Ещё по одной? – предложил Вакула, но гость уже начал своё повествование…

– А ведомо ли вам, паны-браты, что село то, Сорочинцы, не на простом месте стоит? Да и то сказать, разве ж кто хозяйство огромное наугад ставит? На перекрёстке семи дорог, на семи ветрах, во чистом поле, так, чтоб откуль ты ни шёл, а ярмарку миновать никак не можно было. Известно ведь, что нет того товару, чтоб на Сорочинской ярмарке сыскать нельзя! Чего там только нет: и пшеница, и соль, и мука, и горшки, и ложки, и кони татарские, и нижегородские волы, и голландские куры, и фрукты всякие турецкие, сыры кругами, величиной с колесо от комиссаровой брички, и варенуха французская янтарного цвету, клопами пахнущая, а уж скока всего распрекрасного бабы да девки покупают, про то и представить трудно! Бусы да мониста, серьги да кольца, ленты да ткани, кружева да черевички, чего только не сыщешь на ярмарке. И всё бы то было добре, да вот в позапрошлом годе появился там один важный польский шляхтич…

– И шо вин? Задумав всих нас поворотить в католики?!

Чёрт вздохнул, наполнил стопку вспыхнувшего кузнеца и успокоил:

– Та не! Шо вин, совсем дурной? С глузду спрыгнув?! Не, поставил он себе лавку, пошлину заплатил пану голове, всё честь по чести, да и торговлю завёл. А сказать чем… тьфу, срамота, честному козаку и выговорить-то такое неудобно! Рубахи женские нижние с кружавчиками по подолу на всё людское обозрение выставил, а?!

– Срамота-а… – серьёзно признал Вакула, оборачиваясь за поддержкой к другу.

– Нижнее бельё, – пожав плечами, кивнул Николя. – Ну и что? В Польше, Венгрии да землях немецких все такое носят. В чём же беда?

– Дак вот на первый взгляд и ни в чём. – Чёрт скептически хмыкнул и вновь смачно захрустел капустой. – А только бабы да девки красные шибко за товар ухватилися, бо брал за то красавец-шляхтич всего один поцелуйчик! У губки!

– Недорого.

– Так-то оно так, да только… Наутро исчез тот шляхтич, а с ним и полсотни девок без следа пропали!

– Та то, поди, сказки…

– Да разве я когда не в свой черед, в обход товарищей, лишнюю рюмку водки выпил, шо мне за то и веры нету?! – всерьёз обиделся чёрт в красной свитке. – А коли вам, панове, оно и всё равно, так мне христианские души терять не с руки! Бо энтот паскудник, считай, всё моё хозяйство увёл! Шо ж, я рукава засучил – и в погоню, а догнав, то дело в полной печали нашёл…

Вакула и Николя заинтересованно вытянули шею.

– Так вот шоб вы знали, то был известный польский чёрт Смолюх, мне извечный соперник и конкурент! И за таковую обиду послал я ему вызов – один на один на шаблюках биться!

– Дуэль?

– Она ж, зараза иноземная! Да тока, по всем законам, коли я его вызвал, то и ему от вызова того уклониться нельзя, мелкие бесы засмеют. Он же поляк, а у них гонор выше собственного носу! Ответил честь по чести, что подуэлиться на шаблюках не прочь, однако ж будут с его стороны два секунданта. И…

– И вы надеетесь, что мы…

– А як же ж! Выручайте, хлопцы, – едва ли не на коленях взмолился запорожский чёрт. – Не дайте ж попустить рогатому прощелыге з Варшавской крайны. Там и робить-то ничого не треба, стойте себе, любуйтесь, як мы друг дружку за чубы дерём!

Николя посмотрел на друга и пожал плечами. Действительно, на первый взгляд ничего такого уж страшного или даже неприличного в предложении нечистого не было. Да и ежели подумать хорошенько, так разве есть кому какая беда от того секундантства? Как происходят дуэли, Николя в книжках читал, а возможность стравить двух нечистых, нашего и ихнего, вообще, поди, богоугодное дело, с какой стороны ни посмотри. К тому же украденных безвинных украинских девушек тоже было жалко…

– В принципе, я не против. Но какие гарантии?

– И шо там вы гуторили про сто рублёв? – вовремя вспомнил кузнец, изогнув бровь. Четыре (или уже пять?) стопок горилки нипочём бы не отвлекли его от вышеозвученной громкой суммы.

Байстрюк попытался было выкрутиться, что то-де было фигуральное выражение, но слово не воробей, вылетит – не прихлопнешь. Посему он честно поднял руки вверх и огласил все условия.

Сама дуэль проводится на нейтральной территории, там, где нет ни католичества, ни православия, ни, прости господи, какого ни на есть буддизма, на польских саблях, но по русским правилам – от первого удара до первой крови!

Каждая сторона имеет право привести двух секундантов, обязанных обеспечить порядок и благородное соблюдение правил. Вне зависимости от исхода дуэли личность секунданта завсегда остаётся неприкосновенной. За одно участие в данном мероприятии обоим друзьям предлагается по пятьдесят рублей золотыми червонцами. То есть сто рублей на двоих, сумма немалая. Если вспомнить стоимость целого вола на той же Сорочинской ярмарке, то и вообще….

Хозяйственный Вакула быстро прикинул, что сможет легко отстроить себе новую хату, посвататься богачом к неприступной красавице Оксане, и даже, бог даст, ещё и на свинарник трохи останется. Ну, в случае чего всегда ведь можно занять у друга, ибо ему-то куда девать такую чертову прорву деньжищ?

Николя, как натура более утончённая и даже в чём-то романтическая (хотя чего ж греха таить, романтическая во всём!), на финансовую часть соглашения смотрел сквозь пальцы. Его манили иные горизонты. Такие, как возможность увидеть настоящего чёрта Смолюха.

Ох, да кто его не знает?!

В определённых кругах просвещенных европейских читателей это была личность не менее легендарная, чем сам Борут! Это тот тощий чёрт в панском кожухе и шапке с пером, чей профиль порою виден в безоблачную ночь на самой луне! Да что там на луне, пройдите старой Варшавой мимо памятника королю Сигизмунду, и там, на перекрёстке, за улицей Козла, увидите вы с левой руки корчму, где на скатерти и полотенцах изображён тот же самый польский чёрт!

Варшавские поляки к тому же искренне верят, что тот, кому взбрело в полночь выпить доброго польского пива, хоть той же «Варки» или чёрного «Окочима», непременно получит заветную кружку из рук самого Борута. А уж если кто сумеет выпить подряд десять кружек да ещё потом и сплясать под диавольскую скрипку, так тот точно уйдёт из кабака с карманами, набитыми золотом!

Смолюх, конечно, рангом пониже, помоложе, но зато выше гонором и ещё не скатился до того, чтоб ловить христианские души по кабакам да чешским госпо́дам! Выходит, что не боится он появляться среди крещёного люда, хотя каждому честному человеку ясно, как запорожцы относятся к шибко добрым панам-католикам. При первой же встрече бьют промеж глаз нещадно!

Как же после всего этого не воспользоваться редчайшим шансом увидеть польского чёрта и не поглазеть на его дуэль с чёртом русским?!

– Шо скажете, паныч Николя?

– Что ж я скажу, друг Вакула…

– Лишних грошей немае!

– Верно. И учиться никогда не поздно.

– Тока чую, от я б молот потяжелее взял. Та так, мало ли шо…

– Лучше два. Один для меня, и не такой тяжёлый.

– В полпуда?

– Вполне.

– Та я до себе двухпудовый возьму. И цепоньку потолще. И ще до того, може, одну икону…

– Стало быть, по рукам? – Чёрт в красной свитке мгновенно разлил на троих и поднял свою стопку в знак полного подтверждения договора.

– Договорились, – церемонно чокнулся Николя.

– От тока сбреши там, нечиста сила, – подтвердил кузнец. – Убью же ж!

Один миг прошёл, все и вздохнуть не успели, как втроём оказались в чистом поле, в незнакомом им месте.

– Мы хучь выпить-то выпили? – жалобно пискнул Вакула, озираясь вокруг.

Николя помнил, что стопки они подняли, вроде даже как чокнулись, но пригубили ли… Кто ж теперь знает?

Странный пейзаж окружал обоих друзей. Под ногами распростёрлась голая, чёрная, обугленная земля, чудом удерживающаяся, чтобы не провалиться в тартарары! Сквозь крупные и мелкие трещины на поверхности её вспыхивали зелёные и оранжевые огни. Небес никак не было видно, всё над головой затянуто плотными грозовыми тучами. То тут, то там сверкают молнии, однако ж ожидаемый спасительный ливень никогда не прольётся на адские пажити.

Справа и слева высились грозные вершины вулканов, выбрасывающие вверх жёлтую раскалённую лаву, брызги коей едва не долетали до сапог наших героев. Горячий ветер доносил издалека стоны и вопли страждущих.

– Га! Здравствуй пекло, дом родной! – в полный голос захохотал коварный Байстрюк, обнимая за плечи товарищей. – Здесь мы Смолюха приветим! А як же? Другого такого миста нема. Бо у пекле ни христианина, ни буддиста, ни иудея, ни католика, ни православного козака – нет. Уси едины! Так як вы, хлопцы, про всё мыслите?

Насмешливый тон Байстрюка быстро вернул нашим героям трезвость ума и жажду жизни. Вакула широко перекрестился, отчего вся природа местная явственно вздрогнула. Земля под ногами испуганно замерла, прекратив вращение и качание, небушко прояснилось, тучки разбежались, а с притихших вулканов ощутимо потянуло свежим ветерком.

– Эй, та вы шо? Вы бы это, не шутковали так, – перепуганно обернулся нахальный Байстрюк. – Мы ж не где-нибудь, а в самом пекле, тут вам не там, здесь оно…

Договорить чёрту не удалось, поскольку Николя твёрдой рукой поймал его за чуб, как опытный учитель в бурсе ловит за ухо нерадивого школяра.

– А почто ж ты, сукино вымя, чтоб тебе, заразе, не довелось поутру рюмку водки выпить, опохмелиться, не сказал, что мы идём в пекло?!

– Я шо… Я ж… хлопцы, так вы… и сами…

– Николя, давай мы ще з тобою и помолимся тут Христу Богу Милосердному, – мстительно предложил кузнец, ловя обеими руками чёрта за усы. – Шоб ты, сукин кот, поганая твоя морда, и куда те надо без нашего согласия хвост поганый не волочил! Га? Га! Шо ты там себе под нос бурболишь, вражий сын?

Байстрюк хоть и был в силе на своей же территории, выражаясь фигурально, у себя дома, где и стены помогают, но тем не менее особо так рыпаться не рискнул. Уж больно решительно выглядели эти два приятеля, гимназист и кузнец, связываться с ними всерьёз выходило себе дороже…

– Дзень добрий, шановне паньство, – мягким баритоном раздалось за их спинами.

Все трое (ну, насколько позволяли возможности) резко обернулись. Позади них, буквально в десяти шагах, стоял стройный красавец-шляхтич, затянутый в чёрный кафтан с пышными рукавами, из которых выглядывала белая свитка такого дорогого сукна, что и сорочинский заседатель не мог бы себе позволить на нижнее белье купить даже в самом стольном Санкт-Петербурге.

Плечи широкие, ровно у того же Вакулы, лик красоты неописуемой, один тонкий нос чего стоит, глаза чёрные, с поволокой, в обрамлении таких дивных ресниц, что хоть десять спичек на них уложи – всё одно выдержат! Сам гладко выбрит, усы устроены на польский манер, длинные и закрученные кверху, на роскошном поясе богатая польская сабля с золоченой гардой и ножнами, усыпанными всяческими драгоценностями.

Да если к тому добавить ещё бархатные штаны с люрексом, а ноги обуть в высокие, до колен, сафьяновые сапоги на каблуке и с загнутым носком… Так, в общем, мимо такого богатого шляхтича пройти да не заметить просто невозможно! Наш местный запорожец Байстрюк в сравнении с ним выглядел буквально голодранцем…

– Пше прошу, если вмешиваюсь не в своё дело. Но у меня тоже есть рахунек[3] к этому украинскому прощелыге! Быть может, пан и его холоп позволят мне избавить их от проблем?

– Шо-то я ни зрозумив, кого вин холопом назвал? – тихо спросил Вакула.

Николя пожал плечами и покрутил пальцем у виска.

– Агась, то е вин глупак?

Николя неуверенно кивнул и, отпустив Байстрюка, обратился к новоявленному дуэлянту:

– Дзенькуе бардзо за комплимент. – Молодой гимназист показал, что при желании легко может говорить и по-польски. – Но раз вы столь прекрасно владеете русским, так охотно представлю вам моего доброго друга, кузнеца Вакулу. Отнюдь не холопа, как это, может быть, у вас принято, а свободного козака, честно зарабатывающего на хлеб насущный молотом и наковальней. Желательно ли пану проверить его рукопожатие?

Обдрившийся от недавней обиды Вакула счастливо шагнул вперёд, обращая под аристократический нос шляхтича пудовый кулак размером с добрую дыню.

Видимо, в тот момент и до поляка дошёл общий смысл сего простонародного аргумента. По ходу дела понял это и Байстрюк…

– Так шо, пан Смолюх, вот он я! А то мои добрые товарищи, сиречь секунданты. А ты шо ж, вражья харя, один пришёл? Или за твою светлость никто не подписался, а?!

Элегантный польский чёрт не стал даже отвечать на столь низкие инсинуации. Он лишь слегка покачал головой и с демонстративным равнодушием щёлкнул пальцами у самого уха. В тот же миг за его спиной выросла странная пара фигур. Судя по доспеху, леопардовым шкурам да имитации крыльев – два польских гусара. Вот только под шлемами их поблёскивали голые черепа, а из пустых глазниц светилось синее пламя. Что уж были за твари сии, из какого ада выпущены, ради чего сюда призваны – оставалось только гадать.

– А вот то и мои добрые приятели, – презрительно скривил губки красавчик Смолюх. – Ещё лет пятьдесят назад героически погибли в бою с татарами. Я их сам выкопал! Жизнь вдохнул, себе на службу призвал. Жалованье, правда, не плачу. Сами кормятся, с клинка сабли, как орлы-падальщики…

В тот же миг, словно подтверждая слова господина своего, оба мертвеца выхватили из ножен тяжёлые карабелы, отсалютовав ими на кавалерийский манер.

– Добро ж тебе, пан Смолюх, потешаться, – сквозь зубы пробормотал Байстрюк, засучивая рукава красной свитки. – Я-то в секунданты живых людей привёл, достойных товарищей, а ты меня мертвечиной потчуешь?!

– Кому что жрать привычнее, – хохотнул польский чёрт. – Бардзо смаково, пан! Дзенькую за свежее мясо. А ты иди грызи кости, шелудивый пёс!

Далее следовала тягомотная дежурная перебранка со взаимными оскорблениями, плевками под ноги, низкопробным бахвальством из разряда «кто круче и у кого больше», с целью не столько унизить соперника, сколько поднять собственный боевой дух. Модный Смолюх всё чаще сыпал польскими ругательствами, более прямолинейный Байстрюк отвечал ему распевным малороссийским матом. Коий хоть и схож по сути своей с русским по буквам да понятиям, но тем не менее произношение оного куда как приятнее для слуха. Вот вроде и лается человек непотребно, а всё как будто бы стихи вслух читает. Быть может, в этой мягкости, душевности, домашней простоте и есть некое отличие дивной нашей родины Малороссии от великой России? Бог весть…

– Э-э, паныч Николя, а шо-то мне кажется (може, перекреститься треба…), шо тот Байстрюк з нами в дурачка играет? Может так быть, шо вин нам вместо ста рублёв дулю покаже, а? – быстро зашептал Вакула.

– Если смотреть на сложившуюся ситуацию с позиции непредвзятого оптимизма, то логическое решение при научном подходе, не лишённом известного скептицизма, говорит нам, что теоретически без экспериментальной методы мы не…

– А можете то ще раз и по-людски?

– При любом раскладе он нас обманет, – уверенно ответил начинающий литератор. – Иначе ведь и быть не могло, раз мы связались с чёртом.

– Так… шо ж?! Ну боже ж мой, я козак простой, тёмный, пропорционального образования не имеющий, но вы-то як?! Вы-то пошто на всё сие дело подписалися?!

– Ради науки! Ну и интересно же всё-таки.

Вот тут кузнец не стал спорить. Вакула и сам по природе своей был любопытен до икоты. Если только вспомнить, что в его жилах текла кровь настоящей ведьмы, так и… Не-не! Кузнец, слава богу, был душой крещёной, даже богобоязненной, а потому за слова «твоя мать ведьма» свернул бы челюсть любому шутнику. Хоть по факту так оно, как водится, и было, но!

Сын ведьмы не всегда сам ведьмак, верно же? Если в жилах доброго кузнеца и была часть «нечистой крови», то она находила себе реализацию в творчестве, а не в чём-то ином. То есть Вакула успешно самовыражался в живописи. Или, честнее, в малювании.

– Так что ж мы, пан Смолюх, будем биться али браниться?

– Дальше за меня будет говорить моя сабля!

– Начинается, – напомнил господин гимназист, толкая локтем друга. – Что ж, господа! Не угодно ли вам примириться?

– Шо? – дружно недопоняли лях и запорожец.

– Ясно, не настаиваем. Тогда предоставьте нам ваши сабли!

Простодушный кузнец, вытаращив глаза свои, с немалым восхищением глядел на образованного приятеля, отнюдь не подозревая за ним таких знаний. Но в Нежинске была неплохая библиотека… И Николя с малолетства относился к категории самых преданных её читателей, нахватавшись всего и всякого в сочинениях господ французов, чья изящная, хоть и несколько затянутая манера повествования изобиловала довольно-таки детальным описанием дуэлей благородных людей. Почему же не применить эти правила к неблагородным чертям?

– Чтоб мне с моста башкой в реку пьяному зимой свалиться, из проруби выбраться та ещё и в сугробе уснуть, – пробормотал Байстрюк, крутя ус. – Ежели я хоть шо понял, но звучит же! Ей-ей, звучит-то как! Бери шаблюку мою, я его и без оружия не убоюся…

– Пся крев, если я хоть на миг позволил бы наглому запорожцу взять верх в храбрости над польским паном, хоть бы тот пан и был самый безродный шляхтич от Катовице до Гданьска и от Варшавы до Кракова! – в свою очередь призадумался Смолюх, кусая тонкие губы. – Что надлежит сделать, мой юный друг? Вы хотите сравнить наши сабли? О, черна курва, это справедливо!

В руки Николя легли две сабли. Польская карабела длиннее и тяжелее, ни малейшего сомнения в том, что уж если удар придётся в цель, то мало никому не покажется. В опытных руках такая сабля и быка напополам развалит.

Запорожский клинок был более изогнут, лёгок и остёр как бритва. Казалось, что и в руках его держать опасно, а уж махать им и вовсе страшное дело – либо ногу себе же отрубишь, либо уши. Таким образом, каждое оружие содержало в себе как плюсы, так и минусы, а посему оба клинка были признаны равными. Не по параметрам, разумеется, но согласитесь, абсолютно честные дуэли невозможны по самому факту.

– Что ж, если примирение сторон не состоялось, то прошу вас к барьеру!

Вообще-то к барьеру обычно становятся с пистолетами, но черти, воодушевлённые взаимной обязанностью соблюдать некоторое подобие правил, всё поняли верно и встали на расстоянии двух шагов друг от друга с обнажёнными саблями в правой руке, левая за спиной, и выставив носок правой ноги вперёд.

– Та бийтись вже, а то стоят, як две знатные панночки у церкви на Пасху! От гуторять и гуторять, глазами лупают, а сами тока и ждут, як бы подруге в космы вцепиться! Ну шо ж, уже бы и начали. Ты дай ему леща, а ты ему плюху! Гоп, гоп, пишлы, пишлы, панове-е…

Неслабо охреневшие от такой малодопустимой фамильярности из уст простого кузнеца, два чёрта заломили шапки, сдвинули брови и бросились в атаку, крутя саблями над головой. Мёртвые польские гусары, ни во что не вмешиваясь, притушили свет своих глазниц, встав в сторонке и скрестив руки на груди. Николя и Вакула, наоборот, хлопали в ладоши, свистели, подбадривая каждый «своего». Парни явно увлеклись, даже забыв, где находятся и ради чего они сюда пришли.

– В лоб ему вломи, поганому католику! Та шоб моему отцу черти в пекле бороду опалили, ежели запорожская нечисть хоть в чём варшавской попустит! Гаси его! Гаси, а то ще и от меня у пятак словишь!

– Смолюх, ух! Не робей! Байстрюку рога забрей!

– Это шо?.. Не зразумив. Вы за кого болеете? За того ляха?! От то ж и фокус…

– Почему нет? Болеть за одного и того же неинтересно.

– То ж не патриотично?

– Бывает.

– И то верно. Байстрюк, шо ты як баба на сносях?! Забий вже его!

Ну, по совести говоря, наверное, дуэлянты их даже не слышали. Лёгкая перебранка молодых людей таяла втуне, покуда черти искренне, истово и рьяно гвоздили друг дружку. Сабли так и мелькали в горячем воздухе, высекая оранжевые и голубые искры. Судить, кто был лучше, просто не представлялось возможности. Оба были невероятно быстры, ловки, хитры, увёртливы и дрались как черти! Уж простите, Христа ради, за масло масляное, соль солёную, мясо мясное, жир жирный, а мёд медовый.

Противники традиционно не были равны. Байстрюк тяжелее, старше, опытнее, и его скорость владения острейшей турецкой саблей прямо-таки завораживала. Польский шляхтич держал спинку прямо, двигался танцевально, не сгибая ног в коленях, словно циркуль юного геометра, а удары наносил размашистые, от плеча. Запорожец, наоборот, вертелся ужом, выписывая клинком невероятные финты, восьмёрки и знаки бесконечности, нападая со всех сторон и отплясывая вокруг своего противника, словно парубок вокруг дивчины на вечёрках.

Даже неопытному зрителю было видно, что Смолюх привык биться в тяжёлой кирасе против такого же пана рыцаря, а наш козачина выходил в бой в одних шароварах, голый по пояс и защищаемый собственной саблей лучше любого доспеха.

– Ох и славно же рубятся, право слово! Шоб нам с вами, паныч, довелось вот так же лихо горилку пить, як они рубятся!

– Согласен. Очень разные техники фехтования, стойки, стили, и даже жаль, что нет возможности чуток зарисовать всё это дело.

– Та легко! Вернёмся до хаты, я ж вам их в один миг намалюю.

Оба мертвеца-гусара сердито шикнули, приложив указательный палец к губам. Друзья виновато пожали плечами – действительно, не стоило пустой болтовнёй отвлекать дерущихся. Всё ж таки тут дуэль, а не посиделки на завалинке, разок задумался, оглянулся, проморгался, и всё – пропал ни за понюшку табаку!

Так что секунданты наши терпеливо переминались с ноги на ногу, наверное, ещё с полчаса, а то и дольше. Байстрюк со Смолюхом упоённо пластали воздух, всё более и более увлекаясь самим процессом, не нанеся тем не менее друг дружке никакого видимого урона.

Ещё через какое-то время Николя зевнул. Потом Вакула сел прямо на тёплую землю и, делая вид, что не спит, захрапел так, что, наверное, перебудил всех бесов в пекле. Возмущённые гусары и шикали, и шипели, и надбровные дуги хмурили, но толку…

Всем известно, что ежели малоросский козак уснул, так его только трубами Страшного суда и поднимешь! Что, по сути, тоже является гиперболической гипотезой, ибо научным методом никем не проверено. А без научного метода оно всё вполне может показаться умным людям некоторой бездоказательной мифологичностью.

Посему и Николя, державшийся вежливого поведения более друга своего, тоже подустал от беспрерывного мельтешения двух фигур и звона сабель и, сев спиной к широкой спине Вакулы, тоже вознамерился слегка вздремнуть, да по привычке пробормотал: «Господи, спаси и помилуй», после чего перекрестился и…

Нет, закрыть глаза он не успел, поскольку грянул такой гром небесный, что и сама земля под ним содрогнулась.

– Шо?! Я не сплю! – возопил подпрыгнувший на сажень кверху обалдевший кузнец, продирая кулаками глаза свои. – А шо случилось-то, люди добри?

– Негоже поминать в месте сем Всевышнего, – пояснил заметно побледневший Байстрюк. – А уж креститься тут…

– Пся крев, – поддержал его шляхтич. – Ты что ж, паныч, решил всё пекло погубить? Секундант тоже мне, курва-лярва…

И тут же, не меняя тона, одним коротким взмахом всадил свою карабелу в живот запорожского чёрта. Тот охнул, покачнулся, выронил из ослабевших пальцев своих верную турецкую сабельку и, сведя глаза к переносице, рухнул навзничь!

– Сдохни, запорожский пёс, – презрительно сплюнул пан Смолюх, выдёргивая свой клинок и указуя им на Вакулу с Николя. – Так что скажут паны, честна ли была дуэль?

– Дуэль? Да, вполне честной, – твёрдо заявил молодой гимназист, чувствуя, как холодеет спина его. – Вот к самой вашей рубке у нас претензий нет, верно?

– То так, – сурово поддержал друга кузнец. – Однако ж потом вы того Байстрюка попросту зарезали, як волк овцу.

– Скорее барана, – поправил Николя.

– А шо, барана режут иначе?!

– Нет, разумеется, просто уточнил. В остальном ты прав. Это было не по-честному.

– То есть паны секунданты недовольны?

– Да, – встали плечом к плечу гимназист и кузнец.

– Что ж… – Польский шляхтич снял шапку свою, почесал рожки и, подумав, признал: – Я на вас зла не держу, ибо секунданта рубить – честь потерять. А честь для нас, ляхов, превыше всего на свете! Вы вольны уйти.

Вакула покосился на друга. Николя кусал нижнюю губу, лихорадочно размышляя: а куда они, собственно, пойдут, если сидят в пекле, дороги домой не знают и никто их провожать не собирается?

– Дзенькую бардзо! До видзеня в аду. – Смолюх церемонно поклонился приятелям. – Хотя вы и так в аду, верно? Однако же секунданты мои считают поведение ваше… э-э… слишком шумным. Храпеть во время благородной дуэли… то не можливо, паны!

Два мертвеца-гусара, не тратя времени, выхватили тяжёлые сабли свои, и началось…

– Ох ты ж мне, вражья морда, сучье племя, чёртово вымя, пёсий сын в правильной пропорции! – объявил ни капли не испугавшийся Вакула, засучивая рукава. – Ось я тоби промеж глаз приглажу трохи!

Пудовый кулак врезался в физиономию ближайшего мертвеца, ровненько меж сияющих огоньков, прежде чем тот успел взмахнуть саблей. Гусар пушинкой отлетел по параболе, всем весом сбивая с ног не успевшего отскочить Смолюха.

Николя вообще решил рук не марать, а сам шагнув навстречу противнику, по-бурсацки пнул ему с правой сапогом промеж ног! Не думаю, что у мертвеца что-то там в реальности сохранилось, но чисто по генетической памяти покойный гусар пискнул фальцетом, выронил саблю и рухнул на колени, держась обеими руками за «воспоминание».

– Минуточку. А чего мы их, собственно, бьём?

– Не розумею вас, паныч Николя. Воны ж чертяки, бесы, нечистая сила. Як их не бить?!

– Нет, друг мой, я имею в виду другое. Смысл нам мозолить кулаки, когда достаточно их просто перекрестить?

– Та так неинтересно, – капризно надул губы кузнец Вакула, но тут…

В одно мгновение лежащий пластом Байстрюк вдруг вскочил на ноги и встал над пытающимся выбраться из-под мертвеца шляхтичем.

– Ось и мой час настав, пан Смолюх!

Взмах турецкой сабли – и твёрдая козацкая рука отсекла голову надменного противника от тела его. Мёртвые гусары мигом погасили огненные очи свои и рассыпались пеплом, ровно и не было их.

Запорожский чёрт же, поглядев на верных друзей (верных не ему!) с руками, поднятыми для крестного знамения, также решил не слишком искушать судьбу.

– А вы что ж, паны секунданты, решили, шо я вже и вмер? Ни! Сечевого козака так просто не забить!

– Судя по всему, поляка тоже, – пробормотал себе под нос Николя, видя, как тело шляхтича встало на ноги и отправилось на поиски собственной головы, смешно спотыкаясь и шаря руками.

– Як в жмурки грае, – подтвердил Вакула. – Так шо, пане Байстрюк, не худо бы и рассчитаться, як промеж добрыми людьми водится. А то нам пора до дому, до хаты…

– Сто рублёв, як с куста! – важно объявил запорожец, доставая из кармана необъятных, как Чёрное море, шаровар приятно позванивающий мешочек. – Ще свидимся!

Друзья и глазом моргнуть не успели, как оказались в том же питейном заведении, за тем же столом, где ворчливая шинкарка ставила перед ними блюдо с галушками и сметану, а промежду приятелей, на равном расстоянии друг от друга, лежал вместительный кожаный кошель.

– Чую я, шо добре перебрали мы с вами, паныч…

– С чего вдруг?

– Та мне привиделось, будто бы я с вашей милостью в самом пекле был, где двое чертяк, наш запорожский и польский, шаблюками рубилися, а за то до нас вот этот кошель с золотыми червонцами представили.

– Получается, что мне привиделось то же самое. А так не бывает, с ума поодиночке сходят. – Николя неторопливо развязал кошель, доверху наполненный серебром, и подвинул его к другу.

– От же гадюка рогатая, а обещал, шо заплатит звонким золотом!

– Не ворчи, всё одно это чистая прибыль.

– Як делить будем, по совести али по-братски?

– Поровну.

Вакула со вздохом признал, что его украинские хитрости тут не работают, и быстренько разделил серебряные монеты на две равные кучки. Полтинники царской чеканки были потёртые, но вполне себе полновесные.

– Я до хаты, – объявил кузнец, ссыпая свою долю за пазуху.

– Так же, – подтвердил молодой гимназист, вставая из-за стола. – Сколько с нас?

Деятельная шинкарка, быть может, в первый раз в жизни забрала галушки обратно, подумала и буркнула что-то вроде как «с чёртовых приятелей денег не берём». Наши герои хоть и удивились такому повороту (знать бы, чему больше – что они отныне у чёрта в друзьях или что в еврейском шинке платить не надо?), но спорить не захотели, а посему просто поклонились, покидая сие гостеприимное и увеселительное заведение. Вакула двинулся в одну сторону, Николя в другую, у каждого были свои дела и свои планы.

Гимназист даже почти успел к ужину, который его добрая тётушка приказывала подать кухарке уже в пять часов с расчётом на то, чтоб встать из-за стола никак не раньше девяти. Да и, по правде говоря, кто бы уложился за меньшее время, когда на стол подаётся семь, а то и восемь перемен блюд.

Был здесь и бараний бок с гречневой кашей под соусом из брусники. Была знаменитая миргородская солянка с капустой, белыми грибами и тремя сортами мяса. Монастырская уха из сома на курином бульоне с рюмкой водки. Вареники с вишней со сметаной и мёдом под рябиновую настойку. Пироги с визигою на сливочном масле, из лучшей муки, с хрустящей пропечённой корочкой. Жареный петух с потрошками в обрамлении маринованных яблок и отварного картофеля, с тёртой морковкой и луковой подливой. Ну а цельный молочный поросёнок, приготовленный на вертеле, с черносливом и пшеном, по старинному семейному рецепту, коим тётушка так сильно дорожила, что и кухарке всех тонкостей не рассказывала и дочерей своих держала в неведенье?

Впрочем, не сказать, чтобы обе великовозрастные кобылы так уж и чаяли перенять тайны матушкиного искусства. Они шумно, как две галки на заборе, обсуждали последние местные новости:

– А все говорят, будто бы в Диканьке завелась самая настоящая ведьма! Летает на помеле, ругается неприличными словами да ещё и гадит сверху на головы, ровно ворона!

– Как это?!

– С завидной меткостью! Её все-все видели, она в собаку чёрную оборачивается да так на прохожих лается матюками каторжанскими, так что у супруги дьяка икота второй день не проходит.

– Дьякова-то? Так пьёт же, дура, без просыху и стыда перед Господом, – бормотала вполголоса тётушка, мало обращая внимания на пылкие речи дочерей, но заботливо наполняя тарелку молодого человека. Благо вследствие всех недавних потрясений у Николя был отличный аппетит!

– А один известный козак утверждал, что, когда он спал в овине, туда залетела ведьма с распущенными волосами, в одной рубашке, подоила его быков в ведро и ушла! А ему на прощанье мазанула из того же ведра по губам чем-то таким гадким, что он потом плевался весь день.

– Тоже, поди, пьянючий был. Когда рядом с коровами спишь, и не такое привидится. А уж чем там ему скотина безвинная по губам мазнула…

– Ах, маменька, что ж у вас всё пьян да пьяна?! Бывают ведь и чудесные вещи, и люди трезвые о них свидетельствуют.

– В Диканьке-то? – всплеснув руками, искренне удивилась Анна Матвеевна. – Ох, вот уж там-то ежели люди трезвые, то это и есть вещь чудесная. Ты что ж не ешь-то, милый?

– Сыт я, тётушка, преогромнейшее спасибо. К себе пойду, лягу пораньше. – Николя с трудом встал из-за стола, с ещё большим трудом поклонился, ибо накушался преизрядно, и, оборачиваясь к родственницам-болтушкам, на всякий случай уточнил: – А как зовут ту ведьму, неизвестно?

– Солоха! – в один голос уверенно заявили обе сестрички.

«А вот это уже совсем нехорошо…» – подумал Николя и, медленно ковыляя, поспешил к себе во флигель. И в самом-то деле, конечно, слухи слухами, сплетни сплетнями, но если досужие бабы на селе не переключатся на какую-нибудь другую персону, достойную долговременного перемывания костей, так ситуация и впрямь дойдёт до исправника, а может, и до самого пана заседателя.

Хоть, в принципе, с этими людьми, как полагал господин гимназист, договориться можно было посредством небольшой взаимопомощи, благо денег они сегодня заработали немало.

Байстрюковские полтинники вполне могли послужить и хорошему делу, такому, как взятка властному чину. Ровно перед ужином Николя успел заскочить в свою комнатку и ссыпать серебро под матрас для более надёжной сохранности.

А вот если разговоры дойдут до отца настоятеля?

Маленький старичок с окладистой бородой и громоподобным басом служил в пятикупольном храме Миргорода и славился крутым нравом. Епитимьи раздавал направо-налево, а уж исповедоваться у него побаивались не только резвые молодухи, но и многие богомольные старушки, самый великий грех которых был в поедании ломтика сала в постный день или невольном пришепётывании во время молитв, да и то исключительно из-за старческой потери зубов. Кои, кстати сказать, жилистый отец Кондрат, бывало, выбивал не по одному у дебелых козачков, недостаточно почтительно крестившихся на золотые купола. А уж что сей деятельный батюшка мог бы учинить, прослышав, что в его епархии обретается натуральная ведьма естественного происхождения-а…

– Нам срочно нужен чёрт, – пробормотал Николя, доставая заветные записи свои и раскладывая их на столе. – Или кто-нибудь ещё из их нечистого племени, чтобы хоть на время отвлечь внимание простого народа от драгоценнейшей пани Солохи.

Обмакнув гусиное перо в синие чернила, попытался припомнить он живые черты Байстрюка. Один, второй, третий рисунок был безжалостно смят и брошен на пол. Вроде бы и профиль получался, и подбородок нужной твёрдости, и выгиб брови, а вот острый взгляд огненных глаз запорожца передать никак не удавалось. Да и то ведь, по чести, в гимназии Нежинской не великих художников готовили, на то в Санкт-Петербурге цельная академия есть.

Отложив так и не доделанный рисунок, Николя попробовал изобразить надменного Смолюха. А вот польский чёрт получился на удивление легко и сразу. Почему-то европейский тип лица показался более подходящим к перьевой графике молодого исследователя. Довольный результатом, молодой человек добавил несколько строк в описание чудесной дуэли двух чертей, в коей они с приятелем оказались секундантами…

«Удивительнейшим образом нечистая сила копирует привычки и обычаи человеческие. А может, и наоборот. Может, они лишь, как люди, спешат повторить то загадочное и непонятное, что довелось узреть хоть краешком глаза. Вот чёрт Смолюх, не к ночи будь помянут, вырядил себя первостатейнейшим шляхтичем, гонору выше Гданьской ратуши, да бахвалится и саблею рубится чисто на польский манер.

А с чего? Разве ж может нечисть беззаконная свою национальность иметь?!

Польский чёрт, русский чёрт, английский, французский, ещё какой-нибудь заезжий немец… До чего же все они на людское падки! И пьют, и буянствуют, и греховодят, и пляшут, и дерутся, и штуки всякие откалывают, прямо как скоморохи на ярмарке, веселя прохожих!

Однако же не мог не вызвать изумления моего тот странный факт, что противники и не пытались всерьёз убить друг дружку. И уж наверняка прекрасно знали, что простой саблею чёрта не возьмешь. Тут-то и возникает логический вопрос: а зачем вообще всё оно было?

Нет ли в этом действе некоего секретного смысла или, упаси Господь, коварного умыслу с неведомой нам целью?..»

За окном раздался знакомый свист. Николя сей же час отложил свою писанину, сдвинул брови и перегнулся через подоконник в сад. Из-за забора была видна высокая папаха Вакулы. Кто бы сомневался, что сын почтеннейшей Солохи появится почти сразу же, как подумаешь о его мамане?

Николя поднял руку над головой, после чего дважды свистнул в свою очередь. Кузнец легко перемахнул забор, потрепал по холке обалдевшего от такой фамильярности злющего цепного пса ростом с хорошего телёнка и, лавируя меж вишен и яблонь, как козачий челнок в Чёрном море промеж парусных судов Осман-паши, встал под окошком.

– Что случилось?

– Да уж, паныч, тут такое случилось-приключилось, что и не знаешь, право, как про то и рассказать! Ежели б имел я талант рассказчика, хоть как тот же достойный козак Свербыгуз, и то не смог бы в единый миг пересказать чудную и страшную сию историю. Розумиете?

– Не очень, – честно признался Николя. – Давай залезай!

Кузнец подпрыгнул, поймал подоконник, легко подтянулся на сильных руках и быстро скользнул в комнатку приятеля.

– Тётушка думает, что я сплю. – Молодой человек задул свечу и обернулся к приятелю своему. – Ну, вот теперь рассказывай!

– Та я ж не знаю як, таланта немае.

– Вакула! Не нуди, рассказывай, как можешь.

Богобоязненный кузнец перекрестился на икону святого Николая-угодника в углу и драматическим шёпотом, известным по причине громкости своей разве что в театрах Киева и, быть может, Москвы, поведал приятелю страшную историю. Нет, не шекспировскую, конечно, но всё одно драму, как и на чем её ни верти… Ежели пойти сухим путём констатации фактов, кои, надо заметить, ещё требуется признать фактами как таковыми, ибо простейший доказательный метод исключает рассказ от одного лица как непроверенный и недостойный посему должного уважения. Но мы-то с вами, дорогие сердцу моему почтеннейшие читатели, верим словам простого кузнеца из Диканьки?

Верим же?! Да и почему бы не верить, право слово? Мы с вами русские люди, и Вакула, и Николя, и даже распоследний запорожский чёрт Байстрюк, от всей души считающий себя РУССКИМ, под тем подпишется. Быть может, какому немцу оно и кажется странным, однако же промежду добрыми людьми разница в русском и украинском произношении одной и той же фамилии не так велика. Козаков – Козаченко, Купцов – Купченко, Ерёмин – Ерёменко.

Да и какая, по сути, разница, ежели вдуматься непредвзято, без политических или, того хуже, иноземных экивоков? По всей святой земле нашей фамилия даровалась от имени или профессии. Так и не столь велика разница в производных имён, профессий или прозвищ, как разница между украинцами и москалями! От те деловые люди, а уж командовать любя-ат…

Вот только не подумайте хоть на миг, что мы супротив самой Москвы и москвичей хоть что-то имеем, как и супротив славного терпимостью своей ко всему и всякому (тьфу ты ж боже!) стольного Санкт-Петербурга. Который на памяти моей так же был неслабо отмечен присутствием в нем нечистой силы. Ну да про то была бы другая история…

В общем, ежели отложить любые инсинуации и фантазии на эту тему, рассказ Вакулы был максимально краток и внятен. При сём том кузнец не любил трепаться о сельских новостях, и сплетни обычно из него приходилось тянуть клещами, а тут парня понесло!

В общем и целом, ежели считать не по существу, а по факту, вдруг ни с того ни с сего стала происходить на селе сущая дьяволиада! Слава те господи, благородное козачество украинское всегда готово встать поперёк дороги чёрту и сказать оному: «Геть отселя!» На что нечистый едва ли не плачет, но волочится назад в пекло, понимая прекрасно, что на святой Руси ему, поганому, делать нечего. А вот что делать, коли уже пол-Диканьки убеждено в том, что мать нашего кузнеца является ведьмой?

– Погоди, мы это уже обсуждали, – наконец сумел вставить в запутанные речи друга своё слово и Николя. – Пока в дело не вмешалась церковная власть в лице отца Кондрата, бояться нечего. Кто будет обращать внимание на досужие разговоры и бабские сплетни?

– Та шо ж вы николи не дослухаете, паныч!

– Да ты мне уже с полчаса мелешь разную высокопарную пургу о Диканьке, чёрте, москалях, Санкт-Петербурге и ничего полезного не говоришь!

– Во же как вы со мною? Так нате вам, пришла беда пуще прежней! Я-то вечор до дому потёк, так сперва в кузне гроши сховав, а так вже иду до хаты и…

– Что?

– Шо – что?! Такое безобразие богомерзкое, шо до сих пор волосья дыбом, от пощупайте трохи. – Вакула снял высокую шапку, и Николя убедился – да, похоже, что чёрные волосы друга, стриженные под горшок, как-то непривычно вздыблены.

– Бачу, як у плетня маманя моя с неведомым козаком шуры-муры крутить! А он к ей со всякими галантностями так и подкатывает, так и шепчет, не слыхать чего, на ухо!

– Ну а ты?

– Шо я? Не стерпел той обиды, ещё издали кричу: «Эй, мил-друг, да ты, я вижу, мастер обниматься! А вот не желаешь ли сперва отведать этой груши?!» – грожу ему кулаком, он оборачивается, и…

– Вакула! Мать твою, ведьму, за химок и на исповедь, хватит тут нагнетать, говори уже!

– Оборачивается он, и вижу я, шо то старый козак Чуб, отец моей Оксаны! От такой негеометричной пропорции у мене аж всё упало…

– Уф, – прикусил язык Николя.

На первый-то взгляд, разумеется, ничего преступного в поведении вдовы Солохи и вдовца Чуба не было. Захотели два взрослых человека устроить собственную жизнь, попастись, так сказать, на старости лет на одной поляне, так что ж, кто им запретит, верно?

Однако же если взглянуть на эту игривую ситуацию под другим углом, так выходил и коленкор иного оттенка с присвистом. Сочетайся Солоха и Чуб законным браком, стало быть, и дети их отныне станут друг дружке братом и сестрой, а посему влюблённому Вакуле уже никто не позволит жениться на красавице Оксане…

– Ну, думаю, это ещё не трагедия. Просто надо завтра уже засылать сватов. Пока Чуб ещё не твой новый отец, шанс есть.

– Який шанс, паныч Николя?! Та нешто та толстая жадина, шоб ему с пяти понюшек табака ни разу чихнуть не привелось, за меня свою дочку отдаст?!

– Почему нет, ты же теперь богатый жених.

– Та вы про чертячьи гроши? – едва ли не на истерии, в голос взвыл Вакула, но, опомнившись, сам зажал себе рот. – Звиняйте, Николя, коли Анна Матвеевна вже спит. Так вы ще не знаете, шо то были за рубли да полтинники?

Он сунул руку за пазуху и достал горсть мелких камешков.

– Убью, – то ли пообещал, то ли пригрозил неизвестно кому начинающий писатель и, переворошив постель свою, извлёк на свет божий ровно такую же горсть гравия. Серебряные монеты, полученные друзьями за противозаконную деятельность секундантов, превратились в мелкий щебень.

Пару минут Вакула с Николя сидели молча. Потом кузнец решительно встал:

– А шо мы хотели? Нечистая сила николи о добрых людях не заботится, им же человека обмануть тока в радость! Да и не должен честный христианин с чертями за ручку здоровкаться, горилку пить, разговоры любезные разговаривать, бить их сразу надо было, хоть богоугодным делом отметились бы…

– Может, ты и прав. Но сейчас-то что делать?

– Як – шо? К ответу Байстрюка поганого призвать!

– Хм… мысль хорошая, но где его искать?

– А вот про то есть у меня одно соображеньице. Поселился у нас в Диканьке, на самой окраине, во прошлом годе один знатный запорожец. Зовут его Пацюк! Уж не знаю, за какие грехи али по какой своей причине ушёл вин из Сечи, а тока старухи говорят, шо будто бы приходится он дальней роднёй самому чёрту!

– Ох уж мне эти ваши всезнающие старухи. – Николя покачал головой, хлопнул по коленям ладонями и тоже встал. – А не поздно ли сейчас по гостям ходить?

– Ни! Мы ж на хвилынку, тока спросить…

– Пошли.

В сад спустились тем же, проверенным ещё с детства способом, через окно. Сторожа Анна Матвеевна не держала, а собаки даже ухом не повели, прекрасно зная обоих друзей. За околицей идущий быстрым пружинистым шагом Николя приметил сидящую у тополя девичью фигурку. Ноги врозь, головка набок, глаза в кучку, и под левым здоровенный эдакий фонарь, озаряющий окрестность на полверсты рассеянным светом.

– А-а, то ж я её приложил трохи, – сдвинув шапку на затылок, похвалился кузнец.

– З…зачем?!! – обалдел бывший гимназист.

– Дык вы ж сами мени про ведьму гуторили! Ну, шо была-де краса-девица и на вас, не во гнев будь сказано, як на козле, скакала.

– Но это не она!

– Як так не вона? Та, може, я ее знизу не особо разглядел, но навродь бы и похожа, не?

– Не, говорю тебе, не она это. – Николя наклонился над несчастной, не вовремя вышедшей в полночь к деревцу у дороги подышать чистым эфиром перед сном грядущим, и похлопал её по щекам.

– Ой мамоньки-и… – простонала очухавшаяся дивчина. – Шо це було, хлопцы? Вышла из хаты посмолить трохи, пока батька не видит, и…

– Курение вредно для здоровья, – переглянулись Николя с Вакулой. – Видимо, вы потеряли сознание и ударились головой о дерево. Идите домой, пожалуйста.

– А то шо?

– А то ще раз об дуб ударитесь.

– Точно, што ль?

– З гарантией, – сурово подтвердил кузнец.

Девица взвесила обстоятельства, отставила игривость и, слегка покачиваясь, направилась к ближайшему хуторку.

– Вроде как вона ще и датая. Уж дюже горилкой з хреном ароматизировало в проверенной пропорции.

Паныч-гимназист просто пожал плечами и пошёл вперёд, ему такого не показалось. Вакула пустился догонять приятеля, на ходу уточняя, как же всё-таки выглядела та самая ведьма в деталях и особых приметах, чтоб впредь не отмечать кулаком каждую встреченную после заката гарную украинскую дивчину.

Коих, надобно признать, на земле малороссийской с каждого году рождается более чем предостаточное количество, так что слава о чернобровых красавицах катится не только по дорогам всей Российской империи, но и даже по всяческим иноземным Европам!

До стоящей на отшибе низенькой одинокой хатки, более похожей на бобровый домик у лесной запруды, приятели добрались скорым шагом по лёгкому ночному ветерку. Месяц высоко светил над головами так, что светло казалось почти как днём. Воздух был чист и прозрачен, словно хрусталь. Едва колеблемые листья высоких тополей представлялись выкованными из тончайшей зеленоватой меди или холодного золота. Живое серебро заливало окрестности, ещё во многих домах на селе окна горели оранжевыми огоньками, но всё тише лаяли псы, и случайные парочки влюблённых спешили добраться до своего крыльца, покуда встревоженные родители их не вышли на поиски с фонарём в одной руке и с тяжёлой палкой в другой.

Вся Диканька мирно погружалась в короткий летний сон, помолясь Богу и приняв стопочку на грудь для самых приятственных сновидений. Все ложились почивать…

Но не наши отчаянные герои, кои замерли у тощего, покосившегося забора в некотором здоровом размышлении: а стоит ли всё-таки вот так, без приглашения и даже без магарыча, ломиться в дом бывалого сечевого запорожца?

Деликатно постучав и не дождавшись ответа, друзья были вынуждены, перекрестясь, пойти на самое что ни на есть невежливое проникновение в чужое жилище.

Осторожно пнули дверь, так оная отворилась с таким противным скрипом, что у Николя с Вакулой мурашки побежали от шеи до поясницы и без причины заныли зубы. В сенях было темно, пахло незнакомыми травами, столь ароматными, что кружилась голова. Толкнув вторую тяжёлую дверь, парни плечом к плечу вошли в горницу, обставленную отнюдь не по украинским традициям.

На полу пёстрые восточные ковры, стены увешаны пистолетами, саблями, ружьями, щитами, колчанами стрел и кривыми татарскими луками. Икон не видно. Вместо доброй русской печки – очаг в центре комнаты, в нём горит невысокий огонёк, а в углу, по-турецки скрестив ноги, перебирает струны старой бандуры здоровущий козачина лет пятидесяти.

В жёлтых лошадиных зубах люлька с длинным чубуком, на бритой голове один седой оселедец, замотанный за левое ухо. Одет в белую рубаху да синие шаровары, в коих можно было укрыть хоть двух баранов, а то и целого бычка, а на ногах восточные тапки без задников, с загнутыми носами, в блёстках. На груди виден чёрный крест на гайтане. Хозяин сидел, полуприкрыв глаза, и на незваных гостей никак не реагировал.

– Гхм… – нерешительно прокашлялся кузнец, уже разок накосячивший сегодня, а потому действующий с неприсущей ему деликатностью. – Здоровеньки булы, пан Пацюк! Вот мы и пришли до твоей милости. Что ж поделаешь, коли такое происшествие знатное…

Запорожец и бровью не повёл.

– Добрый вечер, простите, пожалуйста, что мы так поздно и без приглашения, – вступил второй скрипкой Николя, ободрённый хотя бы тем, что уже с порога не попёрли. – Мы с другом хотели бы получить у вас, как у человека опытного и знающего, небольшую консультацию по некоторым личным вопросам.

Пацюк глухо кашлянул в длинные седые усы.

– А ежели за совет твой салом копчёным, горилкою али мукой гречневой, работой какой да и всем прочим поделиться, как то промеж добрых соседей водится, так мы ж от всей души, не поскупимся, так сказать, в пропорции!

– Вакула, ты не слишком часто злоупотребляешь этим словом?

– Вы про шо, паныч?

– Ни про что, проехали…

– Так уж як скажете, пан Пацюк, шо ж нам теперича делать, як быть? – заключил кузнец.

Бывший запорожец вдруг резко ударил по струнам…

Взяв би я бандуру, Та й заграв, що знав. Через ту бандуру Бандуристом став. А всё через очи… Коли б я их мав, За те сини очи Душу я б виддав!

Песня оборвалась так же резко, как и началась.

– Сидайте, хлопцы.

– Спасибо, ничего, мы постоим.

– Сидайте!

В один миг непонятная сила пнула под колени приятелей, заставив бухнуться задом на ковёр. Ноги их сами собой согнулись на восточный манер, неудобный и непривычный, но раз хозяин того желает, так кто бы спорил.

– Шо за беда до вас приключилась, панове?

– Э-э, вам с текущего момента или с самого начала? – уточнил Николя, в отличие от доверчивого Вакулы прекрасно отдающий себе отчёт, что попали они в чернозём аж по помидорки черри, как говорят англичане.

– Сперва треба покурити!

В минуту на руках Вакулы и Николя появились короткие козачьи люльки, отделанные медью и серебром. Волей-неволей друзья затянулись. Ох-х…

– Добрый табак, – первым прокашлялся побледневший кузнец. – Отродясь такого доброго табака не пробовал! Ох, святый боже, шо ж то за чудной табак? Поди, из самого Нежинска али из Полтавы?

– Ни, – насмешливо поморщился Пацюк, прекрасно видя, что молодые люди вообще курили в первый раз. – То з Востоку, с самой Чуйской долины табачок. Та вин ще слабенький, старая курица не чихнёт!

Насчёт старой курицы как раз таки Николя был совершенно согласен, поскольку наблюдал зелёных собак, водивших на задних лапах хоровод вокруг его друга Вакулы. Причём хоровод не простой, а французский, с весёлым канканом, с дружным подниманием задних лап практически до полного неприличия и возбуждающими повизгиваниями. Что в этот момент виделось самому Вакуле, не знает никто, но блаженная улыбка его после первой же затяжки, граничащая с полнейшим идиотизмом, говорила о многом…

– Вот такие у нас дела, уважаемый пан Пацюк, – с некоторым удивлением услышал Николя свой собственный голос. Видимо, он уже что-то рассказал?

– Розумию вас, хлопцы, – покачал головой старый козак, метнув огненный взгляд из-под кустистых бровей. – Стало быть, что ж, тому, у кого проблема с чёртом, так и надобно идти к чёрту.

– Дак и мы про то же! Однако, не в обиду вашей милости, Пацюк, думается нам, что вы единственный, кто знает к нему дорогу, – тут же включился в разговор Вакула, не забывая меж делом отмахиваться от пёстрых обезьян, непотребно танцующих у него на коленях. Рука кузнеца была всё так же тверда и тяжела, но обезьяны попались упорные.

– Тому не треба далеко искать чёрта, у кого чёрт за плечами, – мудро протянул Пацюк.

Николя, не заморачиваясь ни на минуту, кинулся за спину друга искать чертей и почему-то не нашёл ни одного. Собаки были, правда уже в бело-синюю полоску, но чёрта нет…

– То ж я образно, хлопцы. Чёрт у одного из вас у хате, да тока толку из него немае.

– А шо, правда, пан Пацюк, шо мамо моя ведьма?

– Так зараз любая баба ведьма! – усмехнулся старый запорожец. – Почему на Сечь бабам ходу нет? Уж то усим ведомо, но ежели где, буде Богу угодно, появится хоть одна гарная баба, так сразу братству козачьему полный конец (кабы не сказать хуже) пришёл! Розумиете?

– А як же…

– Так и шо ж вам от мене ще треба?

– Я знав, но забыв, – честно признался Вакула, неслабо кренясь на верного друга. – Ось яка досада, пан Пацюк. От, може, мой товарищ знает?

– Как бы… это… а что мы вообще курим, можно спросить?

– Валяй, – ухмыльнулся в усы седой запорожец. – Тока я тоби сей научной формулы не открою. То стара рецептура, ще дедовска, як мак з коноплёй мешати.

– В наукообразной пропорции? – догадался Вакула.

Пацюк важно кивнул, встал и, отобрав у приятелей трубки, развернул их обоих на выход.

– Ежели у вдовы Солохи якие дела з нечистым, так нехай вин вам бумагу напишет, шо с той же Солохою ничего общего не имае, и Христом Богом поклянётся, шо вона не ведьма!

…Уже на улице, за плетнём, друзья кое-как отдышались, отправили зелёных и пёстрых собак в долгий полёт на голландскую территорию, даже помахали им вслед, и только после постепенно пришли в себя.

– А шо, паныч Николя, совет-то был дельный!

– Не спорю. Однако мне больше интересно другое. Он сказал, что нам делать, а сам даже не выразил ни малейшего удивления, узнав о твоей маме, о чёрте в её хате, о нашем участии в дуэли Байстрюка и Смолюха.

– И меня слухал вполуха.

– Да, так, словно давно всё знал. Ох и непростой запорожец у вас поселился…

– Непростой, – согласился кузнец, задрав голову вверх.

Николя проследил взгляд друга и…

– Царица небесная, астрономия с астрологией, да что ж у вас тут такое творится?!

В фиолетовом небе гасли звёзды. Нет, не все сразу, не кучей, не чётко обозначенными квадратами, на которые любят делить небесную твердь учёные звездочёты и составители гороскопов, а как-то тихо, буднично, по одной, словно бы чья-то крохотная тень быстренько накрывала чистое светило и прятала себе в карман.

– Бачьте, да то ж, поди, ведьма звёзды ворует. Уж не ведаю, за яким бесом, однако же…

– Вакула, а напомни-ка мне, кто у вас в Диканьке ведьма?

– Шоб мне опухнуть… мамо!

Кузнец развернулся, подхватил шапку и опрометью бросился бежать на другой конец села к собственной хате. Николя, недолго раздумывая, припустил следом. Хотя ведь, наверное, спроси в тот момент хоть того, хоть другого, что они намерены делать, если это действительно прекрасная вдова Солоха, ни один не смог бы дать сколько-нибудь вразумительного ответа.

Впрочем, добежать приятели всё равно не успели. Чехарда со звёздами прекратилась, и в серебряном свете полумесяца чётко проявилась ладно сложенная женская фигура в одной ночной рубашке и прямо с небес, подняв руки кверху и приведя себя в такое положение, как человек, летящий на коньках, будто бы по ледяной покатой горе скатилась прямо в печную трубу…

– Не успели, – констатировал очевидное запыхавшийся гимназист. – Что теперь делать будем?

– Я до хаты не пойду, – после непродолжительного чесания в затылке решил кузнец. – Ну её, маму, она под горячую руку может и кочергой з порога огреть. Всё одно ж ни черта не докажем.

– Да, кстати, и чёрта вроде видно не было. А этот ваш Пацюк говорил, что нам-де непременно нужна справка от чёрта! То есть письменный документ с печатями для предъявления любому чиновнику. Вот где понадобился бы пан Байстрюк.

– То вже завтра, я на боковую, – объявил Вакула. – А ежели ваша милость простой лавкой в моей кузне не погнушается, так и милости просим переночевать. Поди, вже поздно до флигелю ноги топтать?

Николя, не колеблясь ни секунды, принял разумное предложение друга. Время уже было далеко за полночь, идти потемну в одиночку аж до тётушкиного дома не улыбалось ни капли. В кузнице у Вакулы ему уже доводилось ночевать и раньше; несмотря на минимальный сервис и почти полное отсутствие удобств, сон там всегда был безмятежным и крепким.

Возможно, потому что нечистая сила боится огня и железа, а сего на рабочем месте сельского приятеля находилось в избытке. Главное, встать пораньше и прибыть в тётушкин дом к завтраку, но это дело нехитрое…

В кузне Вакула уступил другу широкую, но недлинную лавку, а сам лёг прямо на пол, бросив себе старенький тулупчик, коему, по совести говоря, и место-то было на самом бедном пугале, но отчего ж не жить как-нибудь?

Длинные ноги Николя свешивались со скамьи, но тем не менее уснул он почти сразу же, едва положив руки под усталую голову. И снилось ему, что идёт он по колено в рокочущем море, над головой кричат чайки, а недалеко, на отмели, лежит прямо под солнцем чудно одетая пани Солоха: длинные волосы завиты, как парик у петровского чиновника, на ней странный мешок с дырами для рук и головы, короткий, так что аж ещё чуть-чуть, и нет в женщине таинства, глаза полуприкрыты, губы едва шевелятся, а на всё побережье разносится печальственное:

Но нас с тобой соединить паром не в силах, Меня, мой милый, с похмела не отпустило…

А вот самого молодого человека отпустило, едва пропели третьи петухи. Вакула уже был на ногах, умываясь в ведре с фырканьем и плесканьем. Приятели поприветствовали друг друга молчаливыми кивками. О вчерашнем походе к таинственному запорожцу Пацюку не говорили. Николя потёр виски, в оконце светило восходящее солнце.

– А шо, паныч, я в ночь не шибко храпел?

– Нет, – вспомнив «рокочущее море», соврал Николя. – А ты никогда не слыхал песни про паром?

– Паромщица, па-ром-щи-ца, гули-гули-гули-рамцам-цам?

– Э-э… нет, не очень похоже. Наверное, не оно. Так что, я пойду?

– Та як же можно? Хоть чаю з бубликами отведайте! Нешто можно человеку без завтраку?

– Ну, – молодой человек сразу почувствовал голодное бурление в желудке, – завтрак, конечно, не помешал бы.

– А я про шо! Будь ласка, просим до хаты, – обрадовался хитрый кузнец, который, судя по всему, просто опасался в одиночку идти к собственной маме, у которой запросто можно было застать и чёрта в гостях. Но, как принято у добрых приятелей, никто не задавал лишних вопросов, не подкалывал, не насмешничал, а лишь всей душой желал исполнить первую заповедь русского козачества – нет на свете уз святее товарищества!

Ну и к тому же раз это самое товарищество обещает добрый завтрак после тяжёлой ночи, так кто ж скажет «нет»?! Малороссия наша, кроме всяких иных прелестей, славна ещё и самой лучшей на свете кухней. Чего стоит одно украинское сало! Право слово, вот где бы вы ни пробовали сей чудесный продукт, хоть в Белой Руси, хоть в земле прусской, где он именуется шпиком, а, право же, лучшего сала, чем в Миргороде да окрестных хуторах, – нипочём не отыщется!

Или вот ещё борщ…

Слово заветное для каждого мужчины. Ежели в хате есть настоящий наваристый украинский борщ, стало быть, и мужика из той хаты поганой метлой не выгонишь! Это ж вам не польский «борщч», который на деле-то лишь прозрачный розовый бульончик на свёкле с двумя-тремя клёцками на дне тарелки. Тьфу! Хоть полведра выпей, а нипочём не наешься…

Да разве может кулинарное убожество сие сравниться с нашим малоросским борщом, густым, могучим, в коем и ложка стоймя стоит, но ежели ещё и по русской традиции чутка сметаны добавить, так вообще вкус неподражаемый! Божественный вкус, право слово!

А ежели после борща вареник с творогом, вишней, картошкой да яблоками? А к тому галушки, прекраснее которых и сам пан заседатель не ел? А свинину, тушённую с черносливом да капустою? А пироги с курятиной да яйцами? А рыба речная с Днепра, где такие сомы с осётрами водятся, что не приведи господи нос воротить, ибо грех же, как есть грех! Ну и стопочку горилки для аппетиту и лучшего пищеварения…

Вот тогда-то и поймёшь, что лучше нашего малороссийского стола, полного яств и разносолов, на всём белом свете не сыскать, уж простите за откровение и не сочтите за рекламу. А те же поляки называют нашу кухню «хлопско идло», вроде как холопская еда, ну да и как же их не бить после таких слов?!

Пока дошли до двора вдовы Солохи, солнце уже полностью взошло над горизонтом. В ещё прохладном воздухе уже разносились птичьи трели, лёгкий ветерок ласкал поцелуями своими нежные листья высоких тополей, хрустальная роса украсила жемчужинами и алмазами каждую травинку, а к колодцу, грациозно покачивая бедрами, спешили стройные дивчины босиком, в простых платьях, едва успевшие расчесаться да заплести яркие ленты в длинные косы свои. А вот уже и хата дражайшей Солохи показалась из-за поворота…

– А если там опять чёрт?

– Та тю на вас, паныч! Мёдом тут намазано, шо вин кажное утро до нас шастать буде?!

– Не знаю, твоя мама, тебе видней.

Вакула задумчиво сдвинул брови, поиграл желваками, со страшным хрустом сжал кулаки и подвинул друга в сторону. Николя не стал спорить, в конце концов, если кто-то ходит к вдовой маме кузнеца, это в первую очередь личное дело самой Солохи, во вторую – её сына Вакулы и уже в десятую – всех прочих. В том числе и Николя.

Молодой кузнец подошёл к дверям, тяжело бухнул в неё локтем и позвал:

– Мамо! То я, Вакула, отвори!

– Ой, та хто там?

– Мамо, отворяй, хуже буде!

– Ой, та шо ж за спешка така?!

– Мамо, не бесите.

Вакула бросил на друга суровый взгляд, говорящий, что уж ежели там что не так, то он тут сей же час такое устроит, шо всей Диканьке жарко станет. Но в тот же момент дверь распахнулась, и на порог шагнула заспанная пани Солоха…

– Сыноньку, а що ж ты не сказал, що не один будешь? – На круглом лице первой диканьковской ведьмы играла широчайшая улыбка. – Та то ж, поди, паныч! Ох, яка честь, яка честь, щоб мени провалиться, коли вру! Щоб у меня язык отсох, як у столетней сплетницы, щоб мене крышкой погреба по маковке стукнуло, щоб я сметану пролила, а её кит съел та не подавився, щоб я опосля того сама мышей руками ловила!

– Мамо, мы усё поняли. – Вакула широким плечом вдвинул Солоху обратно в хату. – Перекусить бы чего, а?

Хозяйка засуетилась, усадила приятелей за широкий стол, в один миг накрыла его чистой скатертью и поставила в центр запотевшую бутыль самогона литра на полтора-два.

– И… всё?! Мамо, мы ще глаза не продрали, кто ж пьёт с утреца да без закуси?

– Як кто, сыне, а москали? – притворно удивилась Солоха, выразительно кося глазами на покрасневшего Николя.

Вакула сердито сдвинул брови, и бутыль исчезла ещё быстрее, чем появилась. Взамен на скатерть была поставлена миска с варёными яйцами, блюдо солений, кольцо кровяной колбасы, чёрный хлеб с чесноком, белое сало и огурцы с помидорами.

– Большое спасибо, тётя Солоха, – вежливо поклонился Николя. И тут же получил в ответ красноречивый взгляд, что если б он был её племянником, то она самолично открутила бы ему башку ещё в колыбели, сказала б, что так оно и было, да ещё сплясала гопака!

– Так я ще до колодезя пийду, воды принесу, самовар поставлю, будем чай з бубличками пить! Та вы ешьте, ешьте, хлопцы…

Она потрепала Вакулу за щёку и удалилась в сени, важно покачивая задом. Не потому что собиралась как-то покрасоваться, а по причине врождённой у большинства украинских сельчанок мягкой влекущей грациозности. «Ох, добра баба…» – не раз шептали диканьковские козаки, вожделенно поглядывая ей вслед.

– Ну, з Богом. – Кузнец широко перекрестился и кивнул другу. – Не побрезгуйте, паныч, благородной еды нема, но и то преизрядная провизия для голодного человека, а?

– Богатый стол, – согласился Николя, без малейшего чванства засучивая рукава и делая себе бутерброд с салом. Минут пять не было ничего слышно, кроме хруста огурцов, мужского чавканья и треска облупляемых яиц. Вот с третьего яйца всё и началось.

Собственно, и не с него-то, яйцо как раз было вполне себе чистым и съедобным, да только наш герой случайно смахнул со стола немного яичной скорлупы. Разумеется, как человек воспитанный, он опустился поднять, и вот тут…

– Вакула.

– Шо?

– У тебя хвост.

– Не розумию? Шо у мене?!

– Там, под столом, с твоей стороны, на полу серый хвост, – едва слышным шёпотом просигналил Николя.

Кузнец побледнел, чуть не подавился колбасой, скосил глаза налево и вниз, после чего быстро топнул по чему-то сапогом.

– Мя-у-а-у-у!!! – взвился под потолок несчастный белый кот, с воплем вылетев из-под стола, метнулся в сени и едва не вышиб лбом дверь.

– Это не тот хвост, – холодно вздохнул молодой гимназист. – Тот, что серый, с кисточкой, от тебя справа.

Вакула яростно повращал желваками и с ещё большей силой опустил на пол уже правый сапог. Вой раздался такой, что со стола спрыгнула вся посуда, скатерть с головой накрыла Николя, а кузнеца отшвырнуло к стенке вместе со скамьёй!

– Ять, ять, ять! – Носящегося по горнице чёрта словно бы заклинило на одной забытой букве русского алфавита.

Пока нечистый наматывал круги, друзья кое-как смогли встать на ноги.

Николя с уважением показал другу большой палец в манере римских цезарей на гладиаторских боях в Колизее. Скромный кузнец смущённо поклонился, уж кто-кто, а он давно мечтал дать тайному полюбовнику своей мамочки хорошего тумака.

– Я ж вам, православно-ушибленным на всю голову, мстить буду-у! – на последней истерической ноте пообещал рогатый, исчезая привычным ему способом через печную трубу.

– Теперь видел? Убедился?

– Да, – кивнул кузнец, ставя скамью на место и собственноручно доставая ту бутыль, которую недавно убрала прекрасная Солоха. – Може, за то стоит выпить?

– Не уверен. То есть себе, конечно, наливай, а я не буду.

– Та шо ж я, дурень який, в одиночку пить? – Подумав, кузнец поставил самогон обратно. – А пийдем-ка лучше в шинок, може, и перехватим там того Байстрюка? Нехай вин напишет нам бумагу, шо моя маменька не ведьма.

– Угу. Только мы её ночью на метле видели, когда она звёзды воровала, и чёрта второй раз в её хате ловим.

– Та тю!

– Да и, честно говоря, тётя же волноваться будет.

– Шо вы такой нудный, паныч…

– Ладно, ладно, идем. Без обид?

– А то ж! Якие обиды могут быть меж настоящими товарищами?

На этом герои наши пожали друг другу руки и, оставляя полный разгром в хате, вышли во двор. Им даже удалось путём необыкновенно ловкого, в чём-то даже суворовского, манёвра (спрятавшись за овином) избежать встречи с возвращающейся Солохой и уже практически бежать под далёкий заполошный крик:

– А що це таке було у мене в хате?! Ох вы, нищеброди, голодранци, поганци, бисово семя, клятые ляхи, щоб вам зпьяну не довелося вилкою поймать солёный грибочек у миске, закусить! Щоб вам пусто было, щоб я на ваших могилах горилку пила з цыганским хором, щоб…

Николя в очередной раз отметил себе, что искусство ругаться достигло на Украине куда больших высот в разнообразии и столь непостижимых вершин в метафорах, что во всей необъятной Российской империи равных им просто нет! Много в чём иные российские да и иноземные народы способны были бы просветить нашу дивную родину, однако же в плане меткости ругательств нехай они у нас в Диканьке обучаются!

Вакула и Николя добрались до шинка под всё более и более приглушаемый расстоянием эмоциональный монолог великолепной Солохи. Сколь же чудесное заведение, право слово. Где ещё русскому человеку искать утешения и понимания? Центральная часть России изобилует для этой цели кабаками да трактирами, а у нас в Малороссии исключительно шинки! И ежели правду говорят, что истина в вине, так в наших краях правда жизни скорее пребывает в горилке, где-то на дне бутылки, промежду донышком и плавающим красным перчиком.

– Главное, чтобы этот рогатый запорожец был там.

– Та я думаю, шо и сама шинкарка, ежели она, прости её господи, всё едино приходится какой-никакой, а роднёй чёрту, так кому, как не ей, знать к нему дорогу?

– Ты прав. Один раз встретив Байстрюка, его уже никогда не забудешь. Она точно с ним знакома! И, быть может, не только как продавщица спиртного.

– Думаете, шо они ще и… – Вакула выразительно потёр указательные пальцы друг о друга.

– Нет, конечно! Фу-фу! Я практически уверен, что тётка платит дань Байстрюку информацией об особо пьющих козаках, о всех сельских сплетнях, о тех, кому срочно нужны деньги и кто готов (чтоб его!) продать душу свою чёрту за всякие обещания.

Каковые, как вы все, надеюсь, знаете, обращены к безбедной жизни в мире сём, за что готовы платить непрекращаемыми муками в мире ином! А как вы хотели? Уж коли продал душу, так забудь о жизни вечной. Быть может, для кого Господь и слишком строг, но оцените ваши права и свободу личного выбора…

– Може, вы и правы, паныч Николя, а тока мне всё едино непонятно. Ну нехай мать моя с нечистым дружбу водит…

– Гипотетически.

– То исть?

– Научный термин. Значит, это пока не факт.

– Та язык об него сломаешь, но тока при сём том непонятно, а шо ж моя маменька с того знакомства имеет?

– Э-э, одна неприличная мысль у меня есть, – несколько смутился гимназист, но развивать не стал, поскольку кузнец молча сунул другу кулак под нос. Не то чтоб Вакула всерьёз намеревался с чего-нибудь там разбивать хорошему человеку нюхальник, это так, для порядку, у мужчин оно принято.

– Тогда не знаю…

– От и я о том же…

На самом-то деле вопрос был непростой и, более того, очень даже серьёзный. Ибо общеизвестно, что нечистый никому никогда и никаких услуг даром не оказывает, а ведьмы в этом плане (тем паче наши ведьмы, украинские!) любого чёрта за пояс заткнут и по лысине пришлёпнут.

Ну не будет благородная пани Солоха, крутящая цирковые пируэты на метле, без всякой компенсации рогатому всякие полезные ему нужности сдавать. А стало быть, ещё предстоит выяснить, кто кого держит на крючке – чёрт Солоху или наоборот?

Шинок был открыт несмотря на ранний час. Тощая хозяйка как раз протирала грязным полотенцем окна. Из печной трубы уже валил сиреневый дымок, в воздухе разносился аромат свежеиспечённого хлеба и вроде как даже жаренной на сковороде курицы.

Недаром, конечно, хвалят баб наших малороссийских за их кулинарные дарования, но тут уж, по совести говоря, какая дура не приготовит, ежели продукты есть? А вот хитрые еврейки, особливо те, что содержат питейные заведения, из самой костлявой щуки такую отменную рыбу-фиш сотворяют да такое печенье сахарное в виде ушек, что и сам пан голова под горилку с перцем откушать не погнушается! Это ж какой талант сему народу даден, слов нет, зависть одна, почёт и уважение…

– Ой вей, глядите, добры люди, кто к нам пожаловал, хотя еще совсем так рано, но как же я вся вам рада! Деньги покажите сперва!

– И вам день добрый, – ответно поклонился Вакула, вежливо, но без заигрываний, как в наших московских кабаках. – Желаемо выпить чаю, може, и кофей турецкий сыщется, ну и пироги там, бублики, баранки какие, что ещё там у вашего библейского народа водится. Гроши есть!

Хозяйка заохала, заахала, запричитала что-то восторженное, много раз похвалила друзей за столь ранний визит и на выбор предложила любой стол в заведении. Да, собственно, там, как вы понимаете, в такое утро ещё и не было никого. Ну почти никого, бравый козак Свербыгуз лежал пластом у самого порога в обнимку с пустой бутылкой, храпя самым немузыкальным образом.

Вакула и Николя просто перешагнули через спящего гостя и выбрали себе тот самый стол, за коим и произошло их случайное знакомство с Байстрюком. Если, конечно, хоть кто-то верит, что встреча с чёртом может быть случайной. Такие есть?

– Слушай, между нами, а почему у него такая смешная фамилия – Свербыгуз? Это ж значит, что у него свербит в гузке, да?

– Та почти так, – поморщился кузнец, рукавом стряхивая со стола вчерашние крошки. – Он у нас козак добрый, ни минуты на месте не сидит, ровно у него шило у заднице. Зовсим покою не знае! И батька его такой же был, и дед, та, може, и прадед, от с того весь их род – Свербыгузы!

– Понятно. – Николя отвёл взгляд от пускающего пузыри потомка славного козачьего рода и попросил подать чай с мятой.

Шинкарка сделала такое страшное лицо, что паныч-гимназист тут же попросил водки и сала. Штоф появился на столе, но пить никто не собирался. Вопреки всеевропейскому заблуждению, что на Великой, Малой и Белой Руси живут сплошь пьяницы, наши терпеливые герои, несмотря на глубочайшую разницу в воспитании, образовании и социальном положении, в каких-то определенных вопросах были единодушно солидарны.

Сначала дело делай, потом его же горилкой полируй. А не наоборот!

Поэтому они лишь нюхали водку да заедали бубликами, дабы не обижать добрую женщину, и не прошло и получаса, как на пороге с громкой песней показался высокий черноусый чёрт в красной свитке и лихо заломленной на затылок роскошной шапке из серых смушек с синим верхом.

Ой там, на гори-и, ой там, на крутой, Ой там сидело пара голубив…

– Ось бачьте, люди добри! И тут сидит пара голубив, – захохотал черноусый чёрт.

Весь вид Байстрюка говорил о том, что, во-первых, он очень доволен собой, а во-вторых, праздновал он свою победу, не прерываясь ни на минуту, изо всех сил, со всеми подряд и мешая всё, что попало. На морде запорожского чёрта были видны полустёртые следы европейской губной помады «Мери Кей», красная свитка перепачкана жирными пятнами, на шароварах перламутровые следы непонятного происхождения, сапоги в навозе, грязи и блёстках, а на кудрявом чубе до сих пор виднелись вкрапления весёлых карнавальных конфетти.

Ноги нечистого выписывали неповторимые кренделя, с чувственных губ не сходила язвительная улыбка, а в глазах плясали канкан такие похабные бесенята, что хотелось плевать…

– И давно вы тут гуляете, шановни паны? Кузнец Вакула, тот, шо так малюе знатно, як никакому Рафаелю али самому Леонардо сундук не расписать цветами лазоревыми по красному фону. И хто с ним ще рядом? Ох, лышенько, так то ж паныч Николя, который…

В один миг приятели взяли Байстрюка в оборот, завели руки за спину и, ни разу не сунув в рыло (хоть и просила душа!), усадили чёрта за свой стол.

– Хлопцы, та ежели вы там, може, насчёт тех денег обиделись, то ж мелочь!

– Слыхали, паныч? Сто рублёв ему мелочь?! Поубивав бы…

– Знаешь, мне тоже жутко хочется вломить ему штофом промеж рогов!

– О, так у вас ще горилка е! – обрадовался запорожец.

– Ни, горилки про тебя нема, – жёстко обрубил Вакула. – Николя, брате, держи его крепче. Зараз я тому сучьему рылу гостинцев по мордасам навешаю! Уж так у мене кулаки чешутся, аж жуть…

– Панове, та вы шо? Мы ж з вами товарищи!

– Тамбовский волк тебе товарищ, – твёрдо объявил начинающий писатель, поддерживая друга. – А ну пиши, гад, бумагу партикулярную о том, шо пани Солоха нипочём и ни при каких условиях не может являться ведьмой! Вопросы?

– Тока не бейте…

Надо признать, что искушение было слишком велико, но судьба мамы кузнеца была куда важнее. Ибо, что бы там кто себе ни думал, а Вакула маму свою любил, и Николя никогда бы не позволил себе допустить хоть какой-либо вред драгоценнейшей пани Солохе.

Тут уж, как понимаете, дружба взяла верх над службой. Ибо, будь Николя даже самым высоким чином в церковной иерархии и заботься он о бессмертной душе своей пуще самого папы римского, и то не позволил бы себе сдать властям маму верного друга. Чем, быть может, и отличаемся мы от добрых католиков. На чём стояла и стоять будет русская земля…

– Пиши! – Николя отвесил чёрту подзатыльник, и тот в единый миг вытащил из-за пазухи сложенный лист гербовой бумаги и чернильницу. Окунув в неё длинный коготь свой, Байстрюк быстро начал строчить красивым каллиграфическим почерком.

– А ежели тока шо не так, – Вакула снял нательный крест и сунул его под нос нечистому, – в ухо его засуну, из другого вытащу!

Бедный Байстрюк зачихал так, словно ему в обе ноздри набили турецкого табаку, и взмолился:

– Шо угодно для вас сотворю, добры люди, тока не кладите на меня страшного креста! Ить одним чиханием не отделаюсь, сидеть мне в аду с диареей лет сто без передыху!

Николя и Вакула, переглянувшись, признали угрозу вполне серьёзной, но крестик убирать не спешили, мало ли…

– Подивитеся, паныч, чого вин там накорякал?

– «Сей документ выдан благородной вдове пани Солохе в том, шо она николи не является ведьмой! А буде у кого сомнения, так с ними добро пожаловать в пекло, где и надлежит жалобу на то подать в письменной форме, на циркулярном языке, со всеми печатями и заверением не ниже уровня сорочинского заседателя, а то и самого пана комиссара. Так что всем, сим документом не удовлетворённым, прямая дорога в дупу, и шоб вы сдохли!» – вслух прочёл Николя. – Ну, по-запорожски жестковато, конечно, однако же суть описана верно. Что ж, лично я одобряю…

– То бишь усё по уму-разуму писано, як у учёных людей принято, и ни один комар носу не подточит?

– Да, – кротко согласился Николя, ещё раз пробегая глазами свеженаписанный текст. – Осталось только завизировать.

– То как?

– Печать нужна.

– А-а, то раз плюнуть, – широко улыбнулся Байстрюк во всю свою лошадиную пасть. – Зараз усё вам проштемпелюем!

Он в один миг снял сапог и, вскинув волосатую ногу свою на стол, поставил на бумаге чёткий оттиск раздвоенного копыта.

– Ну шо, – призадумался кузнец, почесав в затылке, – чем воно не печать? Як по мне, так то и добре! А коли какой учёный москаль али немец то попробует оспорить, так я ему, сукину сыну, своей рукой дулю под нос суну!

Вакула, не чинясь, сгрёб драгоценную бумагу, сложил её вчетверо и сунул себе в шапку.

– Так, может, теперь паны за то со мной трохи выпьют?! – с многозначительной ухмылкой подмигнул запорожский чёрт.

Николя и Вакула практически одновременно пожали плечами и подняли так и не выпитые стопки.

Байстрюк взялся за штоф, поднял его и провозгласил тост:

– Шоб у нас усе було и нам за то ничего не було!

Все трое церемонно чокнулись и выпили. Собственно, вся беда была в том, что молодые люди не сразу поняли, что произошло – о штоф запорожца стукнулись не две, а три стопки.

Но кто же столь резво и без мыла влез в их честную компанию? Ох, пресвятые угодники…

В общем, то ли нечистый на водку дунул, то ли подлая шинкарка горилку не на анисовом семени, а на полыни горькой настаивала, но в единый миг в головах героев наших зашумело, взоры помутились, в коленях появилась некая танцевальная гибкость, и, придя в чувство, оба обнаружили себя дрыхнущими под столом, помятыми и неароматно дыщащими друг на дружку.

– Ой, башка-то трещить, як старый лёд по весне…

– Да мы вроде только по одной и приняли, – держась за затылок, попытался привстать Николя, но стол стоял крепко, пресекая все потуги. Дважды. Пока не дошло.

– Так навроде и було. – Вакула так же попробовал приподняться, трижды и даже четырежды повторив подвиг друга, то есть просто бодая столешницу снизу. Стол опять оказался крепче.

Пожав друг другу руки, приятели повернулись тылами и одновременно выбрались на свет божий, с изумлением узрев, что день-то вообще уже клонится к вечеру. Пойманная за хвост (шутка!) хозяйка честно призналась, что гудёж тут был добрый, однако же щедрый пан Байстрюк за всё заплатил, и вроде как полновесными деньгами, а не мелким щебнем.

Так что примерно час назад усатый запорожец с достойным козаком Свербыгузом удалились по своим делам. Нет, куда и зачем, не сказали, когда вернутся – тоже, да, собственно, а так уж оно кому таки и надо, если всё уплачено честь по чести, ой вей?

При коротком совещании друзья признали, что в общем и целом уже, наверное, нет.

– Главное дило, шо бумага важная подписана, а там нехай тому Байстрюку пусто будет, раз вин, бисова душа, николи нам грошей не возвернул!

– Кстати, да. Совершенно с тобой согласен, – кивнул молодой гимназист. – Ты сам-то справку не потеряй, мало ли когда пригодится. Вдруг прямо сегодня придётся документ тому же пану голове предъявлять?

– Што ж, мы завсегда готов… – Голос кузнеца осип на самой оптимистичной ноте вследствие ощупывания шапки. – Так тут нет ничего. Ей же богу, нет! Та яка ж бесовщина, так и шапка-то не моя?! Моя чёрных смушек, а то, дивитесь, паныч, чёрно-билая!

Николя принял из рук друга головной убор и при беглом осмотре охотно подтвердил – мало того что цвет шапки не тот, ещё размер неподходящий, Вакуле она едва бы на кулак налезла.

– Возможно, я ошибаюсь, но тебе не кажется, что это шапка того козака Свербыгуза?

– Так шо? – ахнул кузнец, лихорадочно крестясь. – Нешто вин, гад, в моей шапке ушёл?! Там же бумага маменькина! От же ж сволота, пьянота, прощелыга непохмеленный, шоб у него коровье вымя на лбу выросло!

Пан гимназист прикрыл приятелю рот ладонью. Что уж тут разоряться, надо было срочно выяснять, куда запропастился столь уважаемый (непонятно за что) во всей Диканьке бравый козак Свербыгуз, где его искать и не потерял ли он, не приведи господи, царица небесная и все пресвятые архангелы, бесценную справку с печатью о том, что на самом деле прекрасная пани Солоха ни разу не является ведьмой?!

– И шо ж теперь делать, паныч? – трагическим шёпотом просипел Вакула из-под ладони.

Посмотрев в круглые глаза приятеля, Николя вздохнул, закусил губу, подумал и решительно обернулся к шинкарке.

– Так куда направился ваш постоянный клиент, козак Свербыгуз?

Хозяйка заведения даже бровью не повела. Молодые люди переглянулись, упёрли руки в бока и встали перед ней, как два валуна в степи – не объехать, не обойти, не перепрыгнуть.

– Что ж скажешь нам, добрая женщина, нешто не бачила, куды Свербыгуз з тем клятым Байстрюком пятки некошерным салом намазали?

– Ничего не знаю, ничего не видела, ничего не слышала, и шо вы пристали к честной вдове, которая одна тянет такую работу, восемь детей и пьяницу-мужа?! Я ж таки и пожаловаться могу! У меня, шоб вы знали, даже господин исправник два раза водку кушал и не подавился! Я ж таки людей позову-у!

Вакула начал буреть, как украинский бурак (да простите за новое масло масляное), и засучивать рукава, но его образованный друг лучше знал, как разговаривать с женщинами…

– Исправник, говорите? Ну-ну. А пан голова к вам не захаживал? Ох, что-то мне говорит, что сегодня зайдёт…

– Зачем? – на миг остановилась шинкарка.

– С проверкой. Я слышал, он очень любит проверять местные питейные заведения. А то вдруг вы водку некипяченой водой разбавляете?

– Что? Я?! Да разве-таки я воровка какая?! Разве мне веры нет? Разве я у кого корову сглазила или мужа увела?! Да пусть хоть целая комиссия из Миргорода с самим паном заседателем приезжа… – Тут добрая женщина зажала себе рот обеими руками, но поздно.

Кузнец также смекнул, что к чему, и довольно усмехнулся во всю пасть:

– Га! Так вот Богом клянусь, шо сей же час соберу такую высокую комиссию, шо прибудет в ней не менее пятнадцати, а то и двадцати чиновных душ! И каждый из них в сём деле крепко разбирается! За счёт заведения не один штоф горилки попробует! И водку русскую! И самогон хуторской, сельский, подпольный, в пропорции! На всю неделю гудёж до самих небес будет! А уж как наш пан голова знатно сивуху дует…

Хозяйственная шинкарка на миг закатила глаза, подсчитывая возможные убытки от визита столь обширной начальственной комиссии, которую, быть может, неделю, а то и две предстоит кормить и поить бесплатно, помолилась своему еврейскому богу и сдала всех с потрохами, добровольно, без пыток.

– Пьянчужку энтого, Свербыгуза, ваш знакомец, пресветлый пан Байстрюк, с собой увёл. Куда – не сказал. Да тока, ежели между нами, то шоб вы знали, я таки думаю, прямиком в пекло!

– И вы их не остановили?

– А таки с чего оно мне надо?!

– Тоже верно, извините. – Николя потянул за рукав друга. – Пошли-ка отсюда. Пошли, пошли…

– Что ж, – уже на улице спросил огорчённый кузнец, – стало быть, пропала моя шапка да важная бумага?

– Если не найдём Свербыгуза, стало быть, так.

– Да где ж то его отыщешь? Ежели они с тем чёртом в красной свитке ушли, так, думаю, права проклятая баба – парят они сейчас ноги в адских котлах та истории весёлые друг дружке рассказывают!

– Ну тогда, наверное, и нам туда дорога?

Николя не сразу осознал, что, собственно, сказал. Богобоязненный кузнец истово перекрестился, потом сдвинул густые брови свои, разгладил небольшие усы над верхней губой, почесал в загривке и хлопнул свербыгузовской шапкой оземь:

– А хоть бы и так! Что ж я, не козак, коли испугаюсь?! Шо мне в том пекле?! Да не будь я православный христианин, ежели не переворочу набок все их чертячьи рыла!

Приятели остановились у плетня, быстренько обсудили, кому что надо сделать, кто за что отвечает, и, пожав друг дружке руки, разошлись в разные стороны, договорясь встретиться на закате у старой кузницы.

Николя направился к тётушке отчитаться за долгое отсутствие, успокоить, ну и кое-что забрать на время, так сказать, позаимствовать без разрешения. Не подумайте ничего плохого, воровать он не собирался. Ни-ни, ни в одном глазу!

Это же наипервейшее правило любого студиозуса или школяра – ежели что взято и возвращено, то оно и не украдено! Зачем же беспокоить добрых людей всякими вопросами «можно?», «нельзя?», «не затруднит ли одолжить?». Общеизвестно, что тот, кто спрашивает, чаще всего получает отказ, а тот, кто не спрашивает, – сам себе молодец або злобный Буратино…

Посему за ужином наш молодой человек наплёл кучу сказок о том, как всю ночь слушал соловья, а весь день постигал дивную музыку наливающихся колосьев в полях под Диканькой.

Двоюродные сестрички фыркали, хихикали, шептались, что, поди, братец-то их влюбился в какую ни есть чернобровую селянку, но, слава богу, особенно ни к чему не цеплялись.

Отдав дань богатому столу и категорически отказавшись принять стопочку настойки из боярышника с пустырником для хорошего сна, паныч-гимназист удалился к себе во флигель, и никто не заметил, как одна серебряная вилка исчезла у него в рукаве.

Где тихая Анна Матвеевна держит святую воду и елейное масло, тоже ни для кого не было секретом. Взяв с собою в карман малый пузырёк и небольшую бутылочку, наш образованный герой уединился во флигеле, присел к столу и достал из-под кровати заветные листы бумаги.

Первое время сидел он, тихо скрипя пером, изо всех сил пытаясь передать непростое лицо запорожского сечевика Пацюка. Хоть и в память облик его врезался – не сотрёшь, но уж больно сложными оказались глаза хитрого козака.

Уловить их выражение, передать блеск и россыпь морщинок было задачей, достойной самых наилучших столичных живописцев, коим заказывают парадные портреты все члены царствующей фамилии, а за ними генералы, министры да князья с графьями! У Николя таковых талантов не было, однако же учиться он умел, почему и старался изо всех сил.

Кое-как получив хотя бы некоторое удовлетворение от готового рисунка, молодой человек устало откинулся на стуле и, переменив лист, пустился записывать то, что посчитал важной и небесполезной информацией для грядущего литературного творчества своего.

«Ежели вдуматься в день сегодняшний и рассмотреть ситуацию сию с точки зрения исторической, то стоило бы признать, что среди героического запорожского козачества нашего всегда были люди чудесные. Кои отличались от прочих необыкновенными способностями и тайными умениями. Вспомнить хоть дивные дела атамана Сирка! Он же, воюя супротив поляков, желающих всех нас переворотить в католичество, а также и супротив турок, лелеющих мысль оборотить и тех и других в своё магометанство, успешно бил обоих врагов милой родины нашей. И что же? Умел он отводить врагам глаза. Мог приказать своим козакам воткнуть пики в землю и обернуть их берёзовою рощей. Или пойти в атаку на турецкие полки всего одной лишь сотней, а янычарам то виделось как многими тысячами! И ведь таких чудесных атаманов на Малороссии нашей был не один Сирко, а многие и многие…»

На том закончивши записи свои, вновь спрятал оные в надёжное хранилище. Ибо он знал точно, что постельное бельё тётушка прикажет переменить раз в неделю, а вот до матраса и перины руки ленивых дворовых девок таки не дойдут. И слава богу…

На закате, когда дом доброй тётушки Анны Матвеевны погружался в сон, сам герой наш, вооружась добытым «оружием», вновь тихой сапой спустился через окно в сад и, легко перемахнув забор, направился к кузнице верного друга детства. Вакула сидел на чурбачке у входа, при нём уже находился крепкий мешок со всем содержимым.

– Ну как?

– Проследил, паныч. Так шо были правы вы, до мамоньки опять чёрт заявився.

– Отлично, идём! Пора кое-кому рогатому холку намылить.

– А то ж!

Приятели плечом к плечу шагнули в темноту, слабо отдавая себе отчёт, на что подписываются и чем рискуют, однако же исполненные веры в себя и в промысел Божий. А общеизвестно, что ежели к какому делу приступить помолившись да перекрестясь, то вот тут-то оно и сложится. Да разве иначе и можно было бы?! Вопрос риторический, атеистам отвечать необязательно…

– Готов? – спросил Николя, приставляя лестницу, осторожно залезая на крышу и оглядываясь вниз.

Вакула молча кивнул и по примеру друга показал большой палец.

– Ну если все готовы, то…

Кузнец деликатно стукнул кулаком в дверь. Звуки звона стопок и смачных поцелуев мгновенно стихли.

– Поувереннее!

– Добро! – Вакула так шарахнул кулаком, что многострадальная дверь едва ли не изъявила желание от таковых побоев сбежать к лысым бесам в Турцию. Однако ж, как и надеялись хитромудрые приятели, внутри хаты забегали, засуетились, и нервный голос прекрасной пани Солохи осторожно спросил:

– А… а кого до нашей хаты ветром надуло?

– То я, мамо! Твой родный сыне Вакула!

– Блин…

В яростном возгласе Солохи было не больше тепла, чем в снеге на Рождество. Ну вот, уж поверьте на слово, не так встречает заботливая маменька вернувшегося с трудового дня сына, коий, как предполагалось, весь световой день отмахал тяжёлым молотом в кузнице, изготавливая по заказу дуги, подковы, гвозди, шила, ножи, косы и топоры для добрых селян.

Включая, кроме всего прочего, ещё и художественные работы по росписи сундуков, наличников, заборов и всего, что нуждается в свежей покраске.

Ежели почтеннейшей публике желательно покороче, то не так представлял честный кузнец Вакула своё возвращение домой. Ну и точка на этом. Для нас главное другое…

– Мамо, отворите!

– Та я… щас… тока… приберусь трохи.

– Мамо?!

– Та щас, щас, одна хвилинка!

Вакула сокрушённо покачал головой, вздохнул и, чуть поднажав плечом, снял дверь с петель вместе с засовами. Полминуты делов…

– Сам же и починю, – буркнул наипервейший силач на всю округу и в ус не дуя. – Молитесь, мамо, шоб ваш гость з рогами успив до печки допрыгать, а не то… Я ж его собственный поганый хвост заставлю на сковороде зажарить и без хлеба зъисть!

Ну, чуть забегая вперёд, признаем, что чёрт всё-таки оказался умнее и успел удрать от гневного кузнеца. Дунул вверх по дымоходу, как и предполагали главные персонажи нашего повествования. Однако же, счастливо избежав тумаков Вакулы, нечистый легко попал в руки Николя, который дожидался его у выхода из трубы на крыше. В один миг намотал он длинный чёртов хвост на кулак и, став носом к пятачку, честно предупредил:

– Вот только дёрнись, морда твоя козлиная. У меня с собой святая вода и елей – оболью, помажу, перекрещу и не помилую!

– Шо? Не розумию ту варварску москальскую мову, – пискнул насмерть перепуганный чёрт, вытаращив глазки свои так, словно собирался ими же драться.

– Повторить то же самое по-украински, сучье вымя?!

– А-а… да хрен бы с ним, мы, черти, любой язык понимаем…

– Вот и не фиг выкаблучиваться, – удовлетворённо хмыкнул Николя. – А теперь собирайся в дорогу дальнюю.

– Куда? В Санкт-Петербург?

– Да нет, с чего бы…

– Предчувствие.

– Нет, всё проще, идём к тебе в пекло!

Чёрт прикинул масштабы разрушения, а также все непростые последствия, если только он приведёт в ад психованного гимназиста со святой водой в кармане, и решил от греха подальше уйти в обморок. То есть схватился за сердце, упал на спину и попытался скатиться по соломе вниз.

Однако у потомка знаменитого атамана были другие планы. Железной рукой держа чёрта за хвост, второй рукой обнял он трубу и удержался на вершине. Минутой позже из хаты вышел Вакула, посмотрел наверх, проследил, чтобы добрая пани Солоха вдруг не пошла следом за сыном, и кивнул:

– Сигайте!

Николя, не выпуская чертячий хвост, сел на задницу и легко соскользнул вниз, в заботливые и надёжные объятия друга.

– Споймали?

– А то, – хмыкнул гимназист.

– Та вин дохлый який-то…

– Притворяется. Буквально пару минут назад вообще из себя невесть какого патриота строил. Требовал обращаться к нему исключительно на украинском.

– От же бисово племя! Нешто ж мы не единый народ?!

– Для врагов рода человеческого – нет…

– Та дайте ж я ему промеж рогов ума добавлю, шоб знал, як добрых людей меж собой стравливать!

– А я чего? А я ничего! Я вообще за мир и дружбу между народами, – мигом прочухался нечистый дух. – Как по мне, так ежели б все люди были одинаковые, то и нам хлопот меньше, но…

– Но Господь Бог наш создал мир во всём его дивном разнообразии! – рыкнул Николя, и Вакула под шумок, не вдаваясь в интеллектуальный спор, просто отвесил чёрту щелбана в лоб.

Нечистый отпал минут на пять.

– Теперь ты и тащи…

Кузнец покраснел, но признал справедливость упрёка, принял из рук друга чёртов хвост и поволок за собой рогатого, как, быть может, ребёнок по снежной зиме тянет за собою детские саночки с красивой куклой. Ну, в нашем случае с рогатым, волосатым, козлоногим уродцем, через раз дышащим в две дырки свиного пятачка.

…Дивная в неописуемой красоте своей малороссийская ночь, раскинувшаяся над ними, щедрым лунным серебром вычерчивала, словно школяр мелом, высокие тополя, дремлющие хаты Диканьки, далёкий горизонт и поблёскивающий вдалеке пруд. Лёгкий летний ветерок едва колыхал древесные листы, воздух дышал свежайшими ароматами, кои не смог бы составить ни один французский парфюмер. Ибо откуда же им в коньячной Франции знать, обонять и вдыхать столь чистые запахи трав, цветов, зелени и самого эфира, коим буквально наполнена наша светлая малороссийская земля?!

Не знаю, где ещё есть такая природная щедрость, такой простор, такое беззаботие, простодушная радость бытия, как на милой сердцу моему неньке-Украине. Сбереги её Боже от всяческих потрясений, войн, раздоров в единых объятиях с любимой сестрой своей, великой Россией…

А пока пытливый взгляд загулявшего пьяницы (хотя что ж пытливого в пьяном взгляде?!) мог бы заметить идущую от села странную компанию: двое парней, один высокий, другой плечистый, волокущих за собой по колдобинам непонятное существо – то ли козёл, то ли свинья, а то ли вообще невесть какой кривоногий немец?

Когда они дошли до рощицы за околицей, что окаймляет пруд с давно заброшенной мельницей, нечистый дух взмолился о снисхождении на хорошем литературном русском. Видимо, понял, кто из двоих похитителей его опасней, а с кем лучше не ссориться.

– Многоуважаемый господин гимназист, не могли бы вы попросить вашего могучего товарища слегка умерить шаг? У меня уже вся спина в репейниках, а появляться в таком виде в пекле как бы не совсем комильфо…

– То есть должны ли мы понимать слова ваши как готовность к сотрудничеству? – Николя жестом остановил Вакулу.

– Ах, право, есть ли у меня выбор? – кокетливо потупился чёрт. – Однако же сколь приятно встретить в этой сельской глуши культурно образованного человека.

Но, прежде чем Николя ответил, его друг с размаху отвесил нечистому звонкую оплеуху.

– Шо мы з ним тут рассусоливаем, паныч?

Чёрт грязно выматерился, и культурный лоск слетел с него, как шелуха с жареных семечек.

– Вот же проклятый выродок, как больно дерётся-а!

– И это только начало, – делая строгое лицо, пообещал Николя. – Вакула, вяжи его крест-накрест к мельничному колесу, будем допрос с пристрастием учинять.

– Только не крест-накрест, – взвыл перепуганный не на шутку нечистый. – За шею привяжите, за руки, за ноги, но не крест-накрест, фараоны египетские! Я ж тут и кончусь весь…

– Буде сделано, як приказано, – по-военному козырнул артистичный кузнец, подняв два пальца к виску. – Може, ще и молитву ему на ухо прочитать?

Нечистый дух сплюнул сквозь кривые зубы и решил более не искушать судьбу.

– Ох, нет на вас креста, добрые люди. Ну да ладно, что уж там, говорите, чего душа ваша желает, всё сделаю, всё исполню, обо всём договоримся… Ой! Да что ж вы всё дерётесь-то?!

– А что же нам делать, если ты нормальных слов не понимаешь? Я же говорил уже вроде: идём в пекло.

– В какое пекло? В ад, в преисподнюю, туда, что ль?! Да нет проблем, панове! А тока разорвут вас там ещё на входе и со мной не поделятся. Вас-то, положим, не жаль, а мне-то оно на кой, я стражу бесплатно кормить не подписывался!

– Про то не твоя забота и не твоего ума дело, – спокойно ответил кузнец, встряхивая набитый железом мешок. – Вот скажи-ка лучше, где бы нам в том пекле запорожского чёрта Байстрюка сыскать?

– Ух ты… – призадумался нечистый. – Байстрюк у нас чёрт авторитетный, не с моим свиным рылом в его калашном ряду поперёк дороги вставать. Хлопцы, раз уж такое дело, что все мы тут в одной лодке тонем, так, может быть, хоть просветите, в чём сия замута.

– Почему нет. – Николя получил одобрительный кивок от друга и быстренько ввёл нового хвостатого «союзника», веры коему было не больше, чем султану турецкому, в курс дела.

Маленький ушлый чёрт слушал очень внимательно, хотя в конце повествования не смог удержаться от злорадного хихиканья…

– От ить бестия же Байстрюк! Большой профи, ничего не скажешь: и справку нужную выдал, и сам же её спёр! Да шоб так людишек дурить, большой талант надобен, не каждому чета. Эх, да чтоб мне в пекле простудиться, ежели не помогу вам, хлопцы, того зазнайку на место поставить! – видя занесённый кулак Вакулы, мгновенно поправился нечистый дух.

– Тогда клянись сей же час всем, шо для тебя, поганца, свято, что доставишь нас в пекло и до Байстрюковой хаты доведёшь! Не то перекрещу в единый миг, як кулич на русскую Пасху!

– Самоубийца? – спросил чёрт у Николя, кивая на воодушевлённого Вакулу.

– Нет. Просто, несмотря ни на что, очень любит маму…

– Не понимаю ваших сантиментов, – поднял лапки чёрт, поковырял длинным когтем в носу, извлёк что-то, рассмотрел, ужаснулся, отвернулся и, стряхнув пальцем в траву, вздохнул: – Добро же вам. В пекло так в пекло! Однако ж слова в безопасности вашей не даю. Да что уж там, сам при первом же случае всё припомню, подставлю по полной, так сказать.

Друзья крепко взялись за руки.

– Что ж, хлопцы, вижу, козаки вы, а не бабы. Смотрите же! Налево от озера тропинка малая в лес ведёт, а в лесу том живут цыгане и выходят из нор своих ковать железо в такие ночи, что не каждая ведьма ездит на кочерге. Чем они промышляют на самом деле, вам знать нечего. Хотя, чего греха таить, лошадей ворованных всем табором через камышину сзади надувают! Так вот, идите вы в те стороны, от которых заслышите стук. Станет вам терновник дорогу заслонять, колючками царапаться, а вы плюньте, почешитесь да и идите! Как придёте к быстрой речке, тогда можете остановиться. Там и увидите, кого вам надобно. Да не позабудьте набрать в карманы того, для чего и сами карманы созданы. Сие добро любят и люди и диаволы…

Закончив таинственную речь свою, подпустив туману и завладев вниманием почтеннейшей публики, чёрт убедился в том, что наивный Вакула несколько расслабил железные пальцы свои, резко вырвал хвост и пустился наутёк, ровно поддатый дьячок от трезвого отца Кондрата. Мигу не прошло, как сгинул он в ночи, оставив приятелей с пустыми руками, но полными надежд и грядущих перспектив.

– Так шо ж, паныч Николя, воспользуемся ли советом?

– Отчего ж нет…

– Ну дак мало ли. Я не к тому речь веду, шоб вас, значится, как-то задеть или, не приведи мне боже, обидеть, ни в коем часе! Однако же дело сие касается больше меня и моей матушки… Так чтоб я вас просил свою голову за спасибо в пекло совать?! Не по-людски то будет…

Николя без долгих размышлений саданул друга кулаком в ухо. Вакула покачнулся, но лицо его озарила тёплая улыбка: узы товарищества всегда были святы меж ними и нерушимы ничьей диавольской властью.

Подобные вещи не редкость у нас в Малороссии, ибо здесь каждому понятно, что никакой такой уж разницы меж человеком простым и благородным нет. Каждый держит слово, каждый не чужд доблести, каждый любит всем сердцем эту жизнь, это солнце и всей душой верует в Господа, подарившего нам этот чудесный мир. А посему и на изнанку его, в виде самого пекла, взглянуть способен без особого страха и боязни.

Да и чего бояться честному человеку, чего мы там у них не видели? Уж кто-кто, а наши герои за сравнительно короткое время насмотрелись на столько нечистых рыл, что удивить их всерьёз было бы, наверное, весьма трудно…

– Так шо, паныч Николя, до пекла?

– Легко!

На сём и порешили. А поскольку маршрут был обозначен заранее, да и кому же ещё, как не чёрту, знать о короткой дороге к нему же домой? Ни у кого не было сомнений в исходе предприятия, тем более что ведь на этот раз ребята готовились. Честно готовились, а не собирались наобум махнуть в чёрный омут с головой.

Быть может, с первого взгляда оно и не казалось заметным, но Николя умел учиться, а простодушный Вакула ещё и любил это дело! Простой парубок из затерянной в степях Украины тихой Диканьки хватался за любую возможность повысить своё нулевое образование.

Грамоте и счёту, как вы помните, его выучил Николя, а вот «искусство малювания» кузнец изучил сам, гуляя по ярмаркам и посещая все окрестные божьи храмы. Да ещё и в бытность свою в самом Миргороде, проходя мимо, заглянул он случайно в окно пана комиссара, от души поразившись дивному портрету, висевшему на противоположной стене.

Портрет сей, изображающий Богоматерь, кормящую Младенца, имел исключительное сходство с прекрасной супругой того же комиссара, что впервые поставило перед молодым живописцем сложный философский вопрос: а допустимо ли копировать черты людей реальных для создания образа художественного? После долгих и мучительных размышлений решил он – какого беса нет?!

Ходили слухи, что именно когда Вакула вернулся из Миргорода, то и влюбился в свою Оксану. Тайной, скромной, тихой любовью, что у благородных людей именуется платонической. А также начал осторожно пробовать свои силы не только в покраске заборов, но и в простеньких росписях по притворам деревенских храмов…

Так вот сейчас приятели плечом к плечу шли по ночной тропе мимо озера, через рощу, на таинственный стук кузнечных молотов, звучащих издалека. Казалось, они не просто бьют по звонким наковальням, а старательно выковывают какую-то незнакомую мелодию, от которой ноги сами пускались в пляс. Ай нэ-нэ, ромалы…

– Ох, будь у нас хоть сколько времени, показал бы я вам гопака!

– Не спорю, друг мой, но времени у нас катастрофически мало. К утру желательно вернуться из пекла. Что-то говорит мне, что нам там не очень понравится…

– Так а шо? Зато ж хоть спляшем! Гоп ца дрица, гоп ца-ца! Не, не так пляшут гопак, не так. Я ж говорю вам: гоп ца-ца! Не зай-зай-зай, а гоп…

Меж тем кроны древесные всё более и более смыкались над их головами, сплетали ветви, закрывали листьями холодный лунный свет, так что вскорости наступила полнейшая ночь. Друзья наши шли, вытянув вперёд руки, словно бы слепые, и осторожно ощупывая ногами почву, прежде чем решиться полностью сделать шаг.

Музыка же таинственная и вовсе пошла на спад, её заменили совсем другие звуки: треск сучьев на ветру, скрежет корней, словно бы пробивающих себе путь из-под земли наверх, зловещий шёпот трав и далёкий страшный вой, вроде и волчий, а вроде как и с истерическими женскими нотками в голосе. От него мороз продирал по коже, и, буде Вакула предложил приятелю плюнуть на всё да вернуться домой, Николя, не задумываясь, согласился бы.

Равно как и если бы молодой гимназист первым навострил лыжи из лесу, так кузнец, поди, ещё и обогнал бы его в похвальном и разумном рвении. Однако ж поскольку планом отступления ни тот, ни другой вовремя не заморочились, то, стиснув зубы и сведя брови, парни тупо шли вперёд, невзирая на все опасности, реальные или мнимые.

И вот вскорости появился просвет в чаще, вот уже посреди колючих, как задница грозного подмосковного ёжика, проявилась узенькая тропинка, идти по которой можно было лишь боком. Но и эта приятная мелочь воодушевила сердца героев наших, наполнив их уверенностью в благом деле.

Когда же отважные и расцарапанные герои вышли наконец к матово-блестящей, словно воронёная сталь, реке, оба пребывали в самом раздражённом состоянии духа. То есть ежели какая нечистая сила очень хотела их напугать, так, как это часто бывает, добилась она сим прямо противоположного результата.

– Гляди, костёр!

– Стало быть, не сбрехнул наш рогатый чертяка, – удовлетворённо стиснул кулаки кузнец, расцарапанный так, будто он к той же Оксане не вовремя в баню заглянул, а там кроме неё ещё пять гарных дивчин мылись. К слову сказать, и Николя выглядел немногим краше, ибо колючий кустарник людей образованных и могущих назвать его по-латыни почему-то ничем не отличает и дерёт так же без малейшего уважения.

– Я первым пойду. – Николя кивнул в сторону тонкой жердины, заменяющей мостик.

– Та, може, я первым, паныч?

– Нет, не обижайся, но ты тяжелее. Если под тобой сломается, уже ни один на тот берег не попадёт.

– Так шо, значит, я толстый?!!

– Вакула, вот не начинай, – морщась, попросил начинающий писатель, ибо раз в году, на Масленицу, эта болезненная тема волновала кузнеца, как её ни топи. – Ты не толстый, ты здоровый.

– Так то вы думаете, шо толстый?

– Нет, ты тяжёлый. Понимаешь разницу? Не толстый, а тяжёлый. Мышечная масса, а не жир!

– То я в батьку пошёл, – сокрушённо вздохнул Вакула, на самом деле бывший вполне себе крепким и гармонично сложенным парнем.

Ну да, тяжелее, чем его друг-гимназист, что ж поделать? Модного слова «диета» в те времена в украинских сёлах попросту не знали и худобу почитали первым признаком нездоровья…

Николя улыбнулся и храбро поставил ногу свою на осиновую жердину. Хлипкий мосток дрогнул, но вроде бы держал. Подобно канатоходцу, коего в детстве видеть довелось в заезжем балагане, молодой человек шагнул вперёд и, расставив руки в стороны, быстро перебежал на противоположный берег. Жердь хоть и прогнулась под его весом, но вполне себе выдержала.

– Давай сюда!

– Иду, паныч, – без особого энтузиазма буркнул кузнец, ставя в свою очередь сапог свой на жердину. – Ох, спаси и помилуй, царица небесная-а…

Лучше б ему, видимо, и не говорить таких слов в этаком месте, ибо в тот же миг словно гром грянул среди ясного неба, дерево с ужасным треском переломилось под ногой его, и Вакула рухнул в реку. Чёрные, как дёготь, искры так и брызнули во все стороны! Николя замер столбом, не зная, что и поделать, когда сонная гладь у берега всколыхнулась и два огромных бревна, вильнув хвостами, скользнули к его другу.

– Крокодилы африканские… Откуда ж, мать их за химок и об стенку?!

Никто ему не ответил, хоть вопрос сей и не относился к тонкой философии или безответной риторике. А только в середине реки всплыл грозный и мокрый кузнец, в неслабом изумлении увидев перед собой две оскаленные жуткими зубами пасти…

– Я те покусаюсь, скотина зелена! Я те зараз усю харю набок заворочу! Я те хвост на рыло натяну, голым в Африку пущу и скажу, шо так и було! От яка ж подлюка зубастая-а…

Бледный Николя только и успел пригнуться, когда первый крокодил, длиной в три сажени, вылетел из реки с выпученными глазами и безмолвным криком «я больше не буду!». Второй гад был раскручен за хвост и отправлен широким махом транзитным рейсом в сторону родной Диканьки, где вроде бы как вполне себе успешно приземлился аж во дворе кумовой хаты.

Там же и был нещадно бит кумой, которая всем потом хвасталась новыми черевичками из неопознанной зелёно-жёлтой кожи. Да тока она в наших краях слывёт наипервейшей брехуньей, поэтому в сей истории с крокодилами лично ей веры нет…

– Ну ты, брат, суров, – с уважением протянул Николя, протягивая другу руку и помогая вылезти на берег.

Мокрый, злой, но вдохновлённый недавней дракой, кузнец довольно улыбался и был полностью готов к последующим приключениям. Тяжёлый мешок он в реке не упустил, более того, именно этим мешком и была, по сути, выбита добрая половина крокодильих зубов.

– Просушиться бы?

– Ну, друг мой, мы же в пекло идём, там и высохнешь. – Николя кивнул в сторону горящего невдалеке костерка. – А нас, похоже, ждут. Пойдём уже, неудобно так опаздывать.

Вакула недобро усмехнулся и, задвинув образованного приятеля за спину, на этот раз первым пошёл вперёд. Николя не протестовал. Если из-за широких плеч кузнеца ему не было видно флангов, то уж сам фронт он прекрасно обозревал, ровно на голову возвышаясь над тем же Вакулой.

И возвышаясь, естественно, только ростом! Кто бы позволил мне делить этих парней по значимости? Кто важнее, любимее, значимей, интереснее для уважаемого пана читателя – Вакула или Николя? Нехай каждый решает сам, а я с вами и спорить не стану…

– Здоровеньки булы, добри люди и недобри нелюди, – вежливо поздоровался единственный сын вдовы Солохи, снимая шапку и, как положено, кланяясь непонятно кому сидящим вкруг костра. Э-э, хотелось бы более точно знать, кто же там сидел? Но увы…

По общему силуэту вроде как гуманоиды, ежели хоть кто-то в Малороссии в те годы знал сие мудрёное слово. Одеты в чёрные и серые плащи с капюшонами, на манер католических монахов, из четверых сидельцев трое горбаты, лиц из-под капюшонов не видно, а к невысокому костру все четверо протягивают озябшие руки, более похожие на лягушачьи лапки с когтями.

– Так что же скажете, панове? Мы здесь не для того, шоб кого обидеть или каким ещё образом прогневать, а лишь спросить, что, ежели бы мы с товарищем присели к вашему огню?

Трое ничего не ответили, даже головы не повернули, зато четвёртый, с самым большим горбом, одним движением сунул в сторону кузнеца горящую палку, так что не отпрыгни тот в сторону, так свадьбе с Оксаной не бывать! Какой в ней смысл? Проще сразу на Восток метнуться, там евнухи в цене…

– Шо ж вы так неловко, шановни паны? – ничуть не обидевшись и даже припустив большей доброты в голос, вздохнул скромный кузнец. – Так шо, ежели, будь на то ваша милость, трохи подвинуться, шоб не в упрёк было сказано, хоть штаны после речки просушить. Уж больно вода в ей холодная-а…

И, не прерывая вежливых слов своих, поднял за шкирман того горбатого, одним лёгким, математически рассчитанным движением зашвырнув оного в недавно покинутую реку. А чего? Крокодилов-то там уже не было.

Вакула, не чинясь, занял освободившееся место, зябко потирая кулаки. Никто из остальных сидящих у костра не проронил ни слова, но в лягушачьих лапках мигом появились заточенные куриные кости…

– Минуточку, – поспешил деликатно вмешаться молодой гимназист, покуда не начался традиционный украинский махач. – Простите, забыли, извиняемся, вот же вам!

Он сунул руку в карман, вспомнив, для чего карманы предназначены, и, вытащив горсть медной мелочи, швырнул прямо в середину костра. В тот же миг все трое бросились с лютым воем разгребать горящие угли, вытаскивая себе по монетке.

Не удержавшись, Вакула кое-кому добавил ещё и пинка, для скорости и старания. Не будем судить его за этот вполне себе христианский поступок. Тем более что даже тот горбун, что был закинут кузнецом в реку, быстренько выбрался на берег и, расталкивая соучастников своих, кинулся ковыряться в огне. Обернувшись на миг к героям нашим, он откинул капюшон, явив друзьям своё получеловеческое-полусобачье рыло…

– Га! Вы ещё тут?! Так идите же, куда собирались!

В ту же минуту земля под ногами героев наших закачалась, растрескалась, вверх ударили оранжевые струи пламени, и Николя с Вакулой, успев на прощанье крепко обняться со страху, рухнули вниз, в преисподнюю!

Впоследствии на не слишком трезвых дружеских посиделках друзья хвастались друг дружке, что на тот момент совсем ни капельки не испугались. На самом-то деле они летели вниз, вопя в полный голос! Кто визжал, а кто матерился, сейчас, наверное, нельзя сказать с абсолютной точностью. Да и важно ли сие нам, читателям, для данного повествования?

Главное, что в тот роковой момент рухнули они оба с огроменной высоты прямо на широкую кровать, где две голые красотки-ведьмы как раз таки собирались заняться чем-то весёлым и полезным для обоюдного образования, но разлелись в разные стороны. От тяжёлого удара о перины пыль взлетела вверх, словно серое облако, плотное и вонючее!

Такое, что герои наши едва прочихались, как будто бы их сунули головой в мешок, полный наилучшего турецкого табаку, доставленного белорусской контрабандой в торговый Миргород…

– Ох ты ж, бесовская пагуба! – С трудом отдышавшись, кузнец осенил себя крестным знамением.

Что начало-ось…

Отовсюду, со всех сторон, побежали к ним ведьмы, черти, упыри, вурдалаки, бесы и прочая разнокалиберная нечисть. Все орут, визжат, хохочут, размахивают рогатинами и вилами, машут ножами и кривыми саблями на турецкий манер и тычут чуть ли не в лицо рыла свои поганые свиные, собачьи, кошачьи и бычьи. Тьфу, да и только…

– Христианские души! Православные козаки! Добыча-а…

– Вакула, давай, – спокойно, ежели вообще не равнодушно, попросил Николя.

Кузнец, хоть и изрядно побледнев, тем не менее достал из-за спины верный мешок свой, развязал и вытащил длинную железную цепь. Взмахнув коей над головою, в единый миг очертил круг и замкнул его с нахальной ухмылкой. И первый же шустрый бес, что дерзнул над той цепью свою поганую волосатую ножку с копытцем приподнять, был испепелён на месте!

– А шо вы хотели, панове? Я ж ту цепку в божьем храме освятил и до ночи держал в ведре со святой водой. Есть ще желающие лизнуть?

Нечистая сила, услышав слова сии, мигом припухла! Дураков, готовых покуситься на героев наших, не было. Однако, дабы не затягивать паузу, как в дурных провинциальных театрах, когда некоторые зрители и в буфет за водкой добежать успевают, молодой гимназист, утомившись «прелестями» местных красавцев и томимый естественным желанием сделать отсюда ноги, громко произнёс:

– Простите, что без приглашения и сразу не представились.

– Ещё преставитесь, – буркнул кто-то, но на него шикнули – «не перебивай».

– Так вот, мы бы до ваших пейзажей и не рвались, но возникла нужда срочно встретиться с паном Байстрюком. Не подскажете, где его можно видеть?

Нечисть возбуждённо зашепталась. Байстрюк, видимо, и впрямь был чёртом авторитетным, чьё слово и кулак имели вес.

– Что ж, хлопчики, мы укажем вам к Байстрюку дорогу, – пролаяла наконец какая-то старая ведьма с лицом, подобным сучьему вымени. – А только за то сыграйте ж вы с нами в карты!

– Покер, вист, бридж? – предположил образованный Николя. Хотя, по совести говоря, имел весьма приблизительные понятия о правилах этих игр.

– Сыграем в дурня!

– Шо воны казалы? – изумлённо вытаращился на друга Вакула. – Да шоб мне, козаку, сесть играть с бабами в дурня?!

– Ну не мне же, – шёпотом признался Николя. – Меня в дурака даже сестрицы двоюродные обыгрывают. Карты – это не моё, так что давай выручай.

– Да к чему ж я?!

– А мы вообще ради чего сюда припёрлись? Ради справки для твоей мамы или моей? Спорит он ещё…

Кузнец дважды набирал воздух в грудь для ответа и дважды выпускал его через нос, ровно надутый индюк, но найти достойных аргументов так и не смог. В конце концов, речь действительно шла об его маменьке.

– Так что, пошли же, сыграем! – загомонила вся толпа.

Приятели переглянулись, достали кожаную флягу и, качнув ей в качестве молчаливого тоста, пригубили по очереди.

– Горилку пьют, – с завистью протянул какой-то тощий бес.

– Святую воду, – поправил Николя. – С научной точки зрения на кровь она влияет сильнее алкоголя. Так что, если кто решит укусить в припадке гостеприимства, милости просим…

По толпе пронёсся дружный вздох разочарования, видимо, подобные мысли были у каждого, и не в одной в голове. Но делать нечего, граждане пекла (ада, преисподней, потустороннего мира, Аида, Нави или как ни называй…) расступились, давая широкую, едва ли не ковровую дорожку в центр большущего зала, где в отблесках пламени и смрадном дыму угадывался знатный стол, накрытый всяческой снедью, ровно как, допустим, кума бы кума встречала.

На белой скатерти, расшитой по краю красными узорами, лежал и печёный поросёнок с хреном, и галушки в бадье, и варенуха, и вареники с вишнею, картофелем да творогом, едва ли не целый воз, и соленья всякие, и колбаса вязками, и сало ломтями толщиной с мужицкую ладонь, а уж всяких пирогов, куличей, булок, калачей да бубликов вообще несоизмеримое глазом количество!

А в самом центре стола, словно Вавилонская башня, высилась колоннада всяческих приятных взгляду бутылей, исключительно с горилкой, самогоном, чачей и русской водкой. Не облизнуться не было никакой возможности…

– Сидайте, сидайте, гости дорогие! – Из толпы выдвинулись две красотки с фигурами самых гарных дивчин, в коротеньких юбках, одетые на сельский манер, вот только разве что с кошачьими мордами. – Ешьте, пейте на славу! Ничего не потравлено, всё для вашего удовольствия, не говорите потом, шо в пекле козакам не рады! Ох и рады, як никому не булы рады!

Не то чтоб герои наши, хоть и являлись по причине молодости своей ещё вполне простодушными, так уж сразу всему и поверили. Однако, заслышав непроизвольное бурчание в животе Вакулы, Николя признал, что подкрепиться бы не мешало, и уж если их и впрямь решили тут погубить, так не таким же приятственным способом. У нас на щедрой Украине принято хозяину кушать вместе с гостем, а себя любимого варениками травить – кому какая радость?!

– Так шо, быть может, шоб не обидеть хозяев зазря, помолившись да перекрестясь, и откушаем?

– На вид всё вполне безопасно и вроде как вкусно. Но ты всё-таки хоть стол перекрести на всякий случай. Мало ли…

Вакула кивнул и по совету друга осенил всю снедь крестным знамением. Ничего особо страшного не произошло. Разве что порося печёного разорвало в мелкие огрызки, а изнутри у него выпрыгнул мелкий бес с кривыми зубами, нагадил в углу стола, высморкался в край скатерти и ушёл с матюками. А так в целом всё нормально…

Усевшись на лавку, Вакула первым делом потянулся к горилке, но Николя предупреждающе положил ему ладонь на плечо. Не то это место, где стоило бы в честь знакомства алкоголем злоупотреблять. Осмотреться бы надо. Да и если уж и пить, так по поводу. Вот выиграем в дурня, найдём Байстрюка, отнимем у него Свербыгуза, поменяем на том же Свербыгузе шапку, получим взад бумагу о том, что прекрасная Солоха ни в коей мере не ведьма, и тогда уж пригубим, Господь не осудит.

– Ну хучь сала-то можно? – буркнул голодный кузнец, цепляя на вилку здоровенный розовый шмат и отправляя его в рот. Тока зубы клацнули и по губам мазнуло, а само сало непонятным образом оказалось во рту ближайшей ведьмы.

– Что за чертовщина бесовская?

Он, не думая, ухватил печёную курицу в золотой хрустящей корочке, оторвал от неё жирную ножку и уже вознамерился отхватить кусок, как опять попал мимо своего рта в чужой! И вот уже вторая морда наглая самодовольно чавкает у него над ухом под злорадный хохот всей прочей поганенькой публики.

Веселуха вокруг поднялась страшная! Черти с пёсьими мордами, на тонких ножках, как у французов, пустились в пляс вокруг ведьм, а те вертели хвостами, будто бы итальянские балерины, пристукивая копытцами, словно черевичками. Музыканты же нечистые раздували щёки и дудели в унисон или били в своё же пузо на манер турецкого барабана, а носами выводили такие трели, что куда там валторне или фаготу!

– Празднуете, диаволово семя? – тихо спросил кузнец, косясь на друга.

Николя, не говоря ни слова, подцепил кусок колбасы, извалял его в горчице, хрене, обильно обсыпал сверху чёрным перцем и сунул себе в рот! Как и ожидалось, не донёс, волей-неволей направив в чужое рыло. Да только та ведьма, что прелесть сию перехватила, – ахнула, взялась руками за горло, из глаз слёзы брызнули, из носу пар пошёл длинной струйкой в высокий потолок! Так и отвалилась, сердешная, задрав волосатые ноги свои выше головы…

– Знай наших! – церемонно пожали друг другу руки паныч и кузнец.

В единый миг стихла музыка бесовская. Оскалились зубы, изменилось общее настроение, даже каким-то предчувствием неумолимой драки запахло в горячечном воздухе. Однако же, прежде чем потянулся Вакула за освящённой цепью в мешок, какая-то главная на тот момент ведьма провизжала во весь свой пискливый голос:

– А не пошли бы вы, мать вашу, с нами в картишки перекинуться? Раз попили, поели, так, как у добрых людей водится, надобно бы и честь знать…

– Это шо ж я, за хлеб-соль, которых и не попробовал, вам, сукино племя, ещё и «спасибо» сказать должен?!

– Облезут, – подтвердил Николя.

– И я об том же ж! Можно я ще им фигу покажу?

Убедившись, что фига у кузнеца действительно весомая и вполне себе оскорбительная, нечистая сила посовещалась, и в единый миг гарны дивчины-кошки всё убрали со стола, освободив площадь для игры в карты.

Вот тут уже и приятели наши сделались совершенно серьёзны, ибо любая карточная игра есть почти церковное священнодействие. В ней, конечно, можно обманывать, мухлевать, хитрить и подтасовывать, но кара пойманному за шулерством страшна и неотвратима.

В дворянском собрании за то бьют по морде подсвечниками, в вольном гусарском обществе, страшно оскорбив словесно, стреляются через платок, а у нас, простых козаков на Малороссии, принято рожей об стол приложить да и выкинуть хитреца на улицу, набив ему те же краплёные карты прямо в штаны! Народная традиция, ныне почти что утерянная, но, говорят, в Карпатах и на острове Хортица поныне вполне себе применяемая к реалиям по жизни…

– Ох, что-то я задумался об отвлечённом. Вакула, ты готов? Так раздавайте уже!

– Добро же, панове, сами напросились, – кивнула старшая ведьма, выдвигаясь вперёд и доставая из-под мышки такую засаленную колоду карт, кою и поповна, возжелавшая погадать на жениха, в ручки взять побрезгует. Там уж и короли, и валеты, и дамы слились в одно лицо, а шестёрку от семёрки не каждый профессор отличит даже под микроскопом или нужным методом с применением химического анализа английской школы!

Однако ж, делать нечего, своей колоды не прихватили, стало быть, придётся играть чем дают. Старая ведьма почесала хвостом собачьим нос свой, заодно и пятачок подруги, и быстро раздала на двоих. Николя мельком заглянул в карты друга – дрянь дело, да и только. Хоть бы одна приличная карта, ни картинок, ни козырей, а всё шестёрки да восьмёрки мастями вперемешку. Ни пойти не с чего, ни отбиться…

– Вот же у меня козырная шестёрка, мой ход! – под радостный вой нечисти объявила ведьма.

– Ходи, ходи, сучья баба, – пробормотал озадаченный Вакула. – А только играем до трёх раз!

– Добро же! Как только из тех трёх ты хоть один выиграешь, сведём вас к Байстрюку. А коли все три проиграешь, так не обессудь, не только друг дружку, а может, и света белого более не увидите.

– Ходи уже, сволота подлючая…

– Дак нате ж вам!

Ведьма, не раздумывая, пошла с десяток. Кузнец принял. Затем вальты пошли, за ними ходу дали дамы, короли да тузы, а впоследок и полная ладонь козырей по одному добавилась. Короче, к тому моменту, как на руках у Вакулы были наилучшие карты на свете, первая игра окончилась.

– Дурень! Дурень! – завизжало, казалось, всё пекло. – Оба дурни!

Делать нечего, перемешав колоду тщательнейшим образом, хитрый кузнец умудрился получить себе на руки неплохой расклад – один туз, два козыря и кралю.

– Ну, теперь же держитесь, чёртовы подпевалы! – воскликнул он, решительно пойдя с дамы. Однако ведьма вдруг, не покривив губ, тут же покрыла её десяткой.

– Эй, подруга! Что ж ты пиковую даму крестями бьёшь, коли нынче козыри бубны?!

– Да сам глаза разуй, козак, – искренне удивилась ведьма. – Может, у вас энто и дама, а только у нас нет!

Глядь, и впрямь под десяткой крестовой лежит восьмёрка крестей, а дамою будто бы и не пахло. Что за чудеса? Или же нет, правильнее будет сказать – что за диавольские козни?! Вакула беспомощно обернулся к стоящему за спиной другу, тот лишь повёл плечами.

– Чёрт же лысый их разберёт, что тут творится. С козырей ходи!

Отчего бы и нет? Добрый кузнец пошёл с козыря, ведьма приняла.

Ободрившись, подпустил он ей три семёрки, однако был запросто бит, а глянув в карты свои, вдруг обнаружил, что туз его исчез невесть куда, а вместо него на том же месте, под большим пальцем, сидела лишь девятка треф.

– Что це за дела?!

Пришлось принимать, принимать, и вновь игра окончилась тем, что Вакула остался дурнем с полным веером карт. Обидно, конечно, козаку бабам в карты проигрывать, да что поделаешь…

– Дурень! Дурень! Дважды дурень! – завопила нечистая сила.

Николя с Вакулой обменялись непонимающими взглядами.

– Шо це було?

– Это я хотел тебя об этом спросить. Ты намереваешься и в третий раз проиграть?

– Ох, оставьте, паныч, и без вас тошно!

– Тошно ему, нет, вы слышали? Играть лучше надо!

– Та вот сами бы и зыграли! Нате вам!

Молодой гимназист и опомниться не успел, как уже сидел за тем же столом на месте своего приятеля, а широкоплечий кузнец быстро тасовал колоду.

– Но… я… я не…

– Грай, грай, грай! – взвилась толпа, каркая, словно стая ворон на трупе сдохшей коровы в овраге. – Грайте, паныч! Все карты раздали. Нехай уси видят, шо и ты весь дурень!

Николя до хруста стиснул зубы, готовый надавать тумаков верному товарищу за такую подставу, но поздно. Основной принцип игры он, конечно, знал, как знает любой школяр, просто всегда почитал дурня слишком простонародной игрой, недостойной его грядущих перспектив и фантазий о карточных салонах Санкт-Петербурга, Варшавы или даже Парижа. А вот сейчас, похоже, настал час расплаты за высокомерие…

– А вот тебе шестёрку для начала! Берёшь?

– Э-э нет, чертовка старая, – вовремя опомнился Николя, перестав себя жалеть и грызть. – Не знаю, как в ваших палестинах, а у нас кто проиграл, тот и ходит.

– Добро ж тебе, ходи, – хихикнув, переглянулись ведьмы.

– Тока крупными не ходят… – начал было советовать кузнец, но тут же притих под шквалом злобных взглядов. И то верно, коли двое играют в карты, так третий с советами не лезь!

– А и пусть. – Николя, недолго раздумывая, спустил короля, и ведьма в единый миг накрыла её бубновой восьмёркой. Приподнял карту, а под восьмёркой шесть бубей…

«Фига се…» – подумал Николя, но вслух ничего не сказал, сунул руку за пазуху, достал флягу со святой водой и отхлебнул глоток ради успокоения нервов. Да, видать, не в то горло пошло…

– А-а-пчхи-и!!!

В единый миг всех, кто был напротив, так забрызгало, что, как говорится, приходи, кума, любоваться! Это в том смысле, что у нечисти от единой капельки святой воды на мордах появились прыщи и язвы, а двух ведьм вообще взрывной волной снесло к чёрту на рога.

Вой и визг поднялся невероятный! Казалось, во всём пекле такое цунами пронеслось, как ежели бы паны с панночками варенухи перебрали да на всех вдруг и выплеснули…

Так что вот такое веселие пошло по кругу: бесы взад-вперёд верхом носятся, ведьмы воют, чертовки в голос голосят, черти лысые-волосатые-кривоногие бегают по стенам, как в дупу ужаленные, и словами такими кидаются от потолка до пола, что даже у Вакулы уши покраснели.

Он-то, когда ему кобыла подкованная на ногу наступала или горящий уголь из горна за шиворот падал, и то таких весёлых глаголов не использовал! Однако же именно кузнец первым сообразил, что следовало сделать в такой в общем-то, по чести сказать, непростой ситуации.

– Что, не по нраву вам чих козачий?! А ну, бисово племя, доставляйте нам Байстрюка с мамкиной справкою! А не то быть мне католиком, коли не перекрещу сей же час вам поганые морды!

– Одобряю, – в наступившей тишине прокашлялся Николя, стуча себе кулаком в грудь.

Нечисть замерла разом в тех же весёлых позах, в коих и бесилась доселе.

– Пан кузнец шутит? – на всякий случай уточнил кто-то.

Вакула хмыкнул и достал из мешка своего тяжёлый крест размером едва ли не с локоть. Взвесил его на руке, словно молот, и выразительнейшим образом, на манер запорожца Пацюка, изогнул чёрную бровь…

– Так и сдался же нам тот Байстрюк с его проблемами? – неуверенно протянула та самая ведьма, что тасовала карты.

– Ужо проводим до него! Проводим! – в один голос загомонила нечисть.

Встали все из-за стола да и пошли одной толпой куда-то по длинному коридору. Вроде как и под землёй, однако ж и светло как днём. Молодые люди шли рядом плечом к плечу, потому что мало ли что да как, понимали, где находятся, куда без приглашения заявились. Бесы да ведьмы меж тем вышагивали важно, словно павлины в Бахчисарае или даже лакеи в летнем доме самого генерал-губернатора. Они высоко задирали пятачки и эдак, поводя ладошками, указывали грязными когтями по сторонам:

– Вот там у нас сковороды, где грешников живьём жарят. Причём без масла и смальцу!

– Подгорают же, – поморщился Николя, но бесы равнодушно сплюнули. Дескать, нехай горит, у нас энтого добра немерено…

– А вон там у нас сплетники да сплетницы калёное железо лижут! А там лжецов с предателями на кол сажают! А вон там бабы распутные… Кстати, можем заглянуть! Такое на сцене во французских труселях вытворяют, вы, поди, в своей Диканьке того отродясь не видывали, а оно как есть познавательно!

– Не за тем пришли, – мрачно пробурчал целомудренный кузнец.

– Да и чего мы там не видали, – поддержал его Николя. – Вот когда по прошлой зиме в Миргороде господин исправник спьяну пошёл общественные бани инспектировать, а женское отделение и не предупредили… Вот уж всем было познавательно! Исправника еле спасли, когда бабы с шайками наперевес в атаку пошли, а уж думали войска с пушками вызывать…

– А шо ж вы мне не рассказывали?

– Да к слову не пришлось.

– Эх, большие города, цивилизация, благородное общество, бабы в банях, пушки, – завистливо вздохнул Вакула. – А тут и вся жизнь пройдёт между хатой да кузней, меж столом да наковальней без культурной образовательности.

Нечисть всякая в мужской разговор не вмешивалась, но всё ж таки чувствовалось некое разлитое в горячем воздухе, чуть искрящее недоумение. Неужто и впрямь там, наверху, на светлых землях родной нашей Украины, есть ещё чудеса неведомые, коим равных и в самом пекле не сразу сыщется?

А ведь любому мелкому бесу, не говоря уже о ведьмах да чертях, завсегда хочется перед простым человеком хоть чем-то да погордиться. Грудь впалую выпятить, пятачок выше лба задрать да и пройтись перед всем белым светом эдаким гоголем!

Меж тем дорога коридорами, мостами да узкими тропками вывела их мимо озёр огненных, полных лавою, мимо вулканов кипящих, мимо мук неземных и воплей, и стонов, и скрежета зубовного прямиком к ухоженной малороссийской хатке, обсаженной почему-то огроменными кактусами колючими. Из трубы вился синеватый дымок, а за пять шагов в ноздри шибал сивушный запах самого убойного первача…

– Вот оно, жилище Байстрюково, – пролаяла главная ведьма. – Мы вас привели, слово сдержали. Плати, что ль?

Николя и рта раскрыть не успел, как кузнец тем же крестом железным молча припечатал старую склочницу по зубам!

– Ежели хоть один уцелел, могёте кузню мою спалить.

– Сё?! Сё се таке, а?! – шепелявя абсолютно беззубым ртом, изумлённо спросила ведьма. – Охти сь мне эти косяки юсские, и слова им не скяси! Съязу так по сюбам и бьють…

Так вот, покуда бесы собирали главной ведьме зубы в кулачок, друзья без особой спешки шагнули за плетень, оказавшись в один момент на территории старого знакомца.

– Может, постучать?

– Стучите вы, паныч, а то у мене такая нервозность в левой ноге собразовалась – боюсь, коли пну, так и дверь снесу к чертям собачьим!

– Мы здесь! – тут же подняли радостный визг собачьи черти за их спиной. – Ждём дверь!

– Та тьфу на вас, – одновременно обернулись приятели. – Без сопливых солнце светит, поди, и без ваших советов сами управимся.

Николя шагнул на порог, со всевозможной деликатностью постучав костяшками пальцев в дверь хаты. Недаром в Нежинской гимназии он считался одним из самых вежливых и тактичных учеников. Грубого слова никому не скажет, в шалостях да драках не замечен и уроки учит прилежно, и за стенами заведения о нём дурных слухов не ходит. Так что вот если бы сегодня педагоги Николя вдруг невесть с чего прочли бы хоть треть описания его приключений за это лето, так не поверили бы глазам своим нипочём. «Брешут писаки, бумагомаратели, щелкопёры проклятые!» – был бы, несомненно, их ответ.

Что ж, думается мне, и в наше время добрые учителя не всё знают о своих воспитанниках. И дело тут не в том, что Николя был какой-то двуличный хитрец. Слава богу, прямо наоборот! Просто размеренная жизнь тихого, сонного Нежинска никогда не требовала от него таких подвигов, от коих зависела жизнь его в столь скромной и мирной Диканьке…

– Вы чего замерли, паныч?

– А-а? Уф, задумался…

– Об чём же?

– О какой-то ерунде. О Нежинске, о гимназии, о моих профессорах, о том, что если бы не твоя Диканька, так, может, мне бы и в голову не взбрело тут со всякими чертями дружбу водить и описывать все сии событи… – Тут он прикусил язык, резко поняв, что чуть было не проболтался о своей тайной страсти к сочинительству.

– И впрямь ерунда, а подвиньтесь-ка, паныч? – согласился Вакула и сделал шаг вперёд, осторожно стукнув в дверь кулаком. Две доски дали трещину, но косяки пока держали.

– Может, его в хате нема?

– Там он, там! – откликнулись бесы с ведьмами, занявшие козырные места за плетнём, словно важные барышни в столичном театре. – Стучите ещё, поди, пьяный лежит или сало трескает! Стучите, хлопцы!

Николя и Вакула переглянулись. По идее, следовать советам нечисти – путь скользкий и до добра никак не доведёт, но, с другой стороны, раз они сюда добрались, что ж теперь – бросать всё, разворачиваться и драпать до дому? А как же пропавшая справка? Не по-людски как-то получается…

– Давай, – тихо кивнул Николя.

– Чего уж, – подтвердил Вакула, вполсилы ударяя дверь кулаком. Как она устояла, одному чёрту известно, да неизвестно, какому именно.

Кузнец поморщился с досады, размахнулся от души и вдарил…

– Кто там? – не вовремя показался на пороге хозяин дома.

И в тот же миг словил такой удар в пятак, что ласточкой пролетел через всю хату, выбил окно на противоположной стороне, сломал плетень и задавил десяток-другой мелких любопытных бесовок, выползших изо всех щелей…

– Ты чего? – вытаращился молодой гимназист.

– Та я не нарочно. Перебрал трохи?!

– Да уж, оторвался от души…

– Извиняться не буду, нехай бы сразу отпирал! – сдвинул брови Вакула, да в общем-то ничего подобного никто и не ждал.

Нечисть взорвалась такими аплодисментами, что друзья едва не оглохли. Вверх полетели чепчики, вставные челюсти и детали нижнего белья! Видимо, слишком уж многие мечтали навесить по мордасам заносчивому Байстрюку и были искренне счастливы, что вот оно на их глазах наконец-то произошло…

Запорожский чёрт, будучи мрачнее тучи, подошёл к старым знакомцам, демонстративно, двумя руками, с хрустом вернул на место скособоченную челюсть и прямо в лоб спросил:

– Шо це за нетерпячка така, паны-братья?

– Дело у нас до вас, пан Байстрюк, – не особо вежливо кивнули наши герои.

– Проходьте в хату, – столь же бесцеремонно поклонился им рогатый запорожец. – Там погуторим, як промежду добрых соседей водится. А може, ще и горилки добавим, га?

Вакула с Николя шагнули в дом. Уже на пороге Байстрюк обернулся, злобно сверкнул взором на хихикающих зрителей, и через минуту в окошко высунулся чёрный ствол небольшой козачьей пушки, из тех, что запорожцы ставили на стругах в турецкую баталию.

– Шоб вам усим пусто было! Шоб у вас усих повылазило! Шоб вас разорвало да наперекосяк склеило! Та и нате ж вам!!!

– Охти ж, паськудьство я-а-акое! – только и успела простонать старшая ведьма, как грянул громоподобный выстрел картечью!

От плетня осталось одно название, пыль и пороховой дым взлетели аж под самый потолок, а нечисть, матерясь и почёсываясь, бросилась ползком строчить жалобы на неуправляемого запорожца самому сатане или кому там ещё из высшего начальства в том же пекле!

– От це так! – удовлетворённо хмыкнул Байстрюк, закатывая ещё горячую пушку обратно и аккуратнейшим образом задёргивая кружевные занавесочки ручной работы городецких мастериц.

– А шо ж вы замерли, хлопцы? Сидайте, ще трохи выпьем, закусим, може, и яку писню заспиваем! Ну, що?!

У Николя с Вакулой на тот момент не было ни сил, ни голоса, ни возможности ответить. Просто, как только герои наши ступили в чёртову хату, в единый миг так и замерли на месте соляными столбами – прямо на них уставились три молоденькие бесовские чаровницы: дивная блондинка, чудная брюнетка и яркая рыжулька.

Фигуры столь совершенных форм, лица как с иконы писанные, и все прямо как есть совершеннейше голые! То исть в чём мать родила, в чём в бане моются, в чём в постели… ну, приятных дел не запретишь и красных ушей не спрячешь. Даже маленькие рожки на лбу ничуть не портили прелестниц, а, наоборот, придавали им некий томный готический шарм…

– А ну, брысь пид лавку, бесстыдницы, – нарочито грозно рявкнул Байстрюк, хотя глаза его смеялись. – Будете мне ще добрых гостей смущать, хоть у профиль не смотри, ежели и есть на шо всем полюбоваться!

В то же мгновение три чернобровые красавицы обернулись обычными домашними кошками и с довольным мурлыканьем начали тереться о сапоги запорожца. Николя с Вакулой облегчённо (а может быть, и слегка разочарованно) выдохнули.

– Благодарствуем за приглашение, – первым опомнился пан гимназист, когда его молчаливый друг откровенно подпихнул приятеля локтем. – Также прощения великодушного просим за то, что волей скорбного случая слегка поломали вам дверь и несколько скособочили челюсть на юго-запад. За то ещё раз просим извинить нас по всем позициям. Если чем можем искупить, то поверьте уж, что всенепременнейше отбояримся.

– Та тьфу, плюнули и забыли, – преспокойно отмахнулся чёрт в красной свитке. – Сидайте ж за стол, выпьем и погуторим. Вы ж, я так розумию, по важному делу пришли?

– За справкою, – тихо напомнил кузнец. – Про маму, шо вона ни в коем разе не ведьма.

– Да я ж ту бумагу уже вам дал!

– А у нас её козак Свербыгуз за яким-то бесом спёр! Так от шинкарка говорит, шо он с вами ушёл.

– Та сбрехнула, сучья баба.

– Что?! – вскинулись приятели.

– Так все ж бабы брешут, – уверенно заявил Байстрюк, едва ли не силой усаживая гостей за пустой стол. – Да что ж, мы выпьем уже сегодня али нет?

Приятели молча приняли невесть откуда появившиеся гранёные стопки, после чего хозяин хлопнул в ладоши, и три гибкие кошки в один момент выставили на белую скатерть запотевший штоф янтарной горилки с красным жгучим перцем на донышке.

Тут же появились и горячие вареники, и сметана, и квашеная капуста, и кольца домашней колбасы, и нарезанное толстыми ломтями сало, и солёные огурцы с хрустом, и свежий белый чеснок, и ржаной ароматный каравай. Вот буквально всё для голодного козака!

Вакула невольно сглотнул слюну, Николя, как человек с классическим образованием, вовремя нажал ладонью на собственный живот, глуша его неудовлетворённое бурчание. С другой стороны, а разумно ли хоть что-то откушать в пекле? Святые отцы бы не одобрили…

– Ну, панове, за здоровье? – Байстрюк поднял свою стопку, выразительно подмигивая нерешительным гостям.

Отказываться было неудобно. Поэтому кузнец привстал и осенил себя крестным знамением:

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, хлеб наш насущный дай нам днесь…

Договорить ему не пришлось. Хату сотряс кошмарный взрыв, как если бы какой недоумок поднёс свечу в пороховом арсенале Нежинска, дабы прочесть почётче, как тут на бочонке «порох» написано – с твёрдым знаком на конце али нет?!

Молодым людям меж тем даже волосы не растрепало, зато все стены были перепачканы сажей, стол перевёрнут вверх ногами, Байстрюк, бледный, сидел в луже сметаны с пустой миской на голове и капустой на ушах, а вместо трёх ухоженных кошечек в углу жались три перепуганные крысы с голыми хвостами…

– Вот что крест животворящий делает, – значимо подтвердил Николя, одобрительно хлопая друга по плечу. – Хотя, конечно, мы ведь и не за этим пришли. Нам справка нужна. Если вы говорите, что Свербыгуз не с вами, то где же он?

– Чёрт же его, гуляку, знае, – выкашлял клуб чёрного дыма хозяин разгромленной хаты. – Шляется, поди, от кабака к шинку и обратно. Да я вам тех бумаг сей же час хоть сто штук подписать готов! От тока не надо мне тут всё подряд гробить, скока ж можно вже, бо усё пекло на ушах…

Вакула виновато опустил голову, но на сто справок сразу согласился. Байстрюк кое-как встал, вытащил из-за пазухи пачку гербовой бумаги, поковырял длинным когтем в левом ухе и, добыв оттуда чернил и поймав одну крысу за хвост, ейным же хвостом, высунув язык от усердия, в три минуты оформил целую кучу документов, свидетельствующих, что «подательница сего отнюдь-таки никак не ведьма!». Полезнейшая вещь, между прочим…

– Во, и усих делов-то на три копейки, забирайте! Тока уж своей рукой имя впишите, та и нехай у вас хучь на всю Левобережную Украину вплоть до Лысой горы ни единой ведьмы у сёлах нема! Мне оно жалко разве?

– Щиро дякую. – Кузнец быстро спрятал важные бумаги в карман широких шаровар. – Будете у наших краях, дак милости просим вас до нашего шалашу! Как промежду добрых христиан водится, в потребное время, в умеренной пропорции, во славу Бож…

Запорожский чёрт вовремя поспешил топнуть раздвоенным копытом об пол – в тот же миг, приятели и опомниться не успели, как уже сидели на пару в обнимку с кирпичной трубой на соломенной крыше дражайшей пани Солохи!

Едва-едва занимался рассвет, край неба уже был выкрашен в золотисто-розовый колер. Дул свежий отрезвляющий ветерок, а весёлый петушиный крик уже намеревался взлететь ввысь, радуясь свету божьему и оповещая весь мир о начале нового дня…

Ой, дивчина, сердце мое, Чи пийдешь ты за мене? Не пийду я за тебе, Нема грошей у тебе-е! –

интригующим распевом раздалось крайне нетрезвым голосом откуда-то снизу.

Вакула толкнул сапогом Николя, они оба опустили вниз свои взоры. Там, за плетнём, на четвереньках брёл неизвестно куда достойный козак Свербыгуз.

– Можно было б и до пекла не волочиться. Ось, бачьте, яки вин тут рулады заворачивает…

– Кто ж знал? – зевая, согласился молодой гимназист.

– А вон, подивитесь, и шапка моя валяется. Пошли, ще едну справку заберём?

– И то дело, – согласился Николя, ловко разворачиваясь и съезжая по соломе во двор, как ребёнок с горки. Кузнец поступил так же, ловко приземлившись в лопухи позади хаты.

Вдвоём они легко догнали очень неторопливого пьяницу, нахлобучили ему его шапку по самые брови, а себе забрали Вакулову, предварительно извлекая из неё сложенный лист бумаги, полностью оправдывающий достопочтенную и прекрасную Солоху.

После чего парни ещё и поставили Свербыгуза вертикально, указав ему нужное направление и слегка добавив коленом для придания научнообзываемой кинетической энергии. Пинок оказался столь полезным, что достойный козак мелким шагом добежал аж до середины улицы, где уже и рухнул через низкий плетень в чей-то курятник, к вящей радости проснувшегося дворового пса.

– Пойду-ка я к тётушке, – задумчиво решил Николя, на прощанье пожимая руку друга. – Покуда там не хватились, уже которую ночь дома не ночую.

– Так и мне пора до хаты. Мамо рано встаёт. Ежели тока в полночь на метле не летает, – хмыкнул Вакула и добавил: – А бумаги нехай у меня в кузне полежат, может, и сгодятся когда.

– Ну, если неспелых слив наешься, так и сгодятся.

– Добрый вы, паныч…

– Всё ради тебя, дружище!

На том и расстались.

Один вернулся во двор, другой быстрым шагом почти что побежал к далёкому тётушкиному дому. А солнышко между тем своим чередом поднималось над просыпающимися степями и рощами, золотило всё ещё сонное село, и чудесная природа наша дышала свежестью и теплом. Да пусть я и повторяюсь, а только есть ли где на всём белом свете столь прекрасная и щедрая земля, как наша дивная Малороссия, тихая и песенная сестра своей великой родственницы России.

И сам воздух, напоённый ароматами трав и мёда, здесь иной, не то что в стольном Санкт-Петербурге, холодном, но прекрасно-аристократическом, порой свысока посматривающем в нашу сторону, но после первой же стопки горилки охотно запевающем старые украинские песни.

Ибо кто же на всём Западе, в горделивой Польше, строгой Германии, шальной Франции, вольной Венгрии, да что там, даже в басурманской Турции, не знает лиричного и дикого…

Розпрягайте, хлопци, коней Та лягайте спочивать. А я пиду в сад зелений, В сад криниченьку копать. Маруся раз, два, три, калина, Чорнявая дивчина В саду ягоды рвала!

Как же возможно дивным сим поэтичностям не отозваться в любом русском сердце?! Кто как, а я такого не знаю…

На завтрак будущий господин сочинитель не пошёл. Ну, то есть совсем не пойти он, разумеется, не мог, его бы добрейшая тётушка живьём съела от беспокойства. Просто сослался на бессонную ночь, пение соловьёв, чтение романтической литературы, а посему полную и лютейшую невыспанность.

Цапнул со стола большую ватрушку с творогом, чмокнул заботливую Анну Матвеевну в морщинистую щёчку и, подмигнув вечно хихикающим сестрицам, упрыгал к себе в мансарду. Но спать не лёг и глаз не сомкнул, покуда не набросал пару рисунков и не записал несколько строк в своих тайных мемуарах:

«Чудесно всё-таки было видеть, как самая ничтожнейшая нечисть использует все средства, лишь бы обмануть человека. И в карты плутуют беззастенчиво, и выкрутасы всякие устраивают, и без одёжки, голышом ходят, лишь бы как-то отвлечь, искусить, соблазнить христианскую душу. Как мы с того пекла живыми выбрались, до сих пор ума не приложу. По всем церковным, бытовым и даже литературным законам быть нам с Вакулою как минимум битыми. А вышли практически победителями! Так, может, недаром говорит простой народ, что не так уж и страшен чёрт, как его малюют…»

Николя хотел продолжить и дальше, что из всего вышеозначенного следовало бы произвести некий глубокомысленный философский вывод, а быть может, даже и серьёзное научное умозаключение. Оно уже практически готово было каким-то образом сформироваться и почти вертелось на кончике языка, но сон подкрался сзади, бесшумно ступая на мягких лапах рыси, и молча ударил по затылку. Молодой человек уже и не помнил, как уснул, но хотя бы в своей постели, а не на прикроватном коврике. Хотя кто его точно знает…

Проснулся Николя аккурат к обеду. На ноги вскочил бодрым, со здоровым чувством голода. Организм молодой, обмен веществ быстрый, ночь прошла на голодный желудок, а от утренней ватрушки вообще остались весьма размытые вкусовые воспоминания.

Поэтому вниз, в обеденную залу, наш гимназист практически летел. И только что не на крыльях любви! Хотя кто сказал, что гастрономическая любовь к жареной курице или печёной свинине менее сильное чувство? Всяких там новомодных вегетарианцев нижайше просим в это дело не лезть, ибо, выражаясь языком простым, крестьянским, сельскохозяйственного наречия, ни хрена они в этом не понимают…

– Ох, Николенька, да ты здоров ли? А то ить такой бледный с утреца был, такой замотанный, жуть просто, – заботливо заквохтала нежнейшей души тётушка Анна Матвеевна, женщина, которые и в наши дни всё ещё встречаются в Малороссии не как самый редкий типаж. – А вот изволь-ка за стол! Пироги с капустою уже остывают, и уточка в сметане истомилась вся, а уж поросятина с подливою и подавно ждёт не дождётся. Так, может, всё ж таки рюмочку наливочки вишнёвой для аппетиту?

– Со всей душой, – счастливо подтвердил молодой человек, озаряя широкой улыбкой зарумянившихся сестёр.

А вот и нет! Не так вы подумали. Румяность на ланитах девичьих объяснялась отнюдь не наливкой, а совершенно иными свойствами, то есть проявлением самого что ни на есть на свете женского свойства, имя коему – любопытство!

– Так что там за овином батрачка мельникова говорила? – Сестрицы вновь сцепились языками, напрочь игнорируя старшего брата, активнейшим образом набивающего рот всяческими вкусностями.

– А вот она и говорит, что, дескать, неладно всё на пруду! Опять русалки шалят…

– Шалят? Да старая Соломониха врала, будто бы там шумят ночами, крики, визг, ровно ловят кого!

– Так ты Соломонихе веришь?

– А ты мельниковой батрачке?! Да ведь тётка Соломониха за всю жизнь ни разу не сбрехнула! Не то что какая-то там батрачка-наймичка!

– Ох да, поди, и так все вокруг знают, что у той Соломонихи язык как поганое помело, соврёт – недорого возьмёт!

– Угомонитесь уже, балаболки! – строго прикрикнула Анна Матвеевна, хотя в добрых глазах её искрилось здоровое провинциальное любопытство. – Ну давайте уже, говорите, о чём там на мельнице сплетничают, а? Верно, Николенька?

Николя кивнул, ибо ответить внятно не мог по причине усиленной борьбы с жареной свининой и практически полной победы над пирогом с капустой и мясом. Но, как вы понимаете, двум девицам никакого дополнительного стимулирования уже больше и не требовалось.

В течение целого получаса, не меньше, всё застолье было посвящено одной теме: на старом пруду, за давно не работающей мельницей, по ночам на берег выходят русалки, водят хороводы и вроде как даже уже кучей соблазнили некого парубка Левко, сына сельского головы.

Впрочем, последнему ни одна из сестёр не верила, так как тот самый Левко слыл известным бандуристом, сердцеедом и брехлом собачьим. Но в остальном Николя вдруг поймал себя на том, что неожиданно прислушивается к этим глупым бабским сплетням. Что-то задевало его за живое, теребило интерес и щекотало в подмышках тайным желанием пойти и со всем разобраться. Почему-то он был абсолютно уверен, что это дело чем-то его касается, каким-то боком задевает и манит… Как там писал знаменитый столичный поэт Александр Сергеевич Пушкин?

– «Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю… Всё, всё, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья…»… – пробормотал он, и слава те господи, ни тётушка, ни сестрицы его не услышали. – Спасибо огромное, всё было очень вкусно, а не пройти ли мне к себе? – церемонно поклонился Николя, покидая общую залу.

– Опять читать пошёл, – печально вздохнула Анна Матвеевна, глядя ему вслед. – Уж лучше б влюбился, что ль…

– От него дождёшься, – в один голос поддержали сестрицы. – Тока с Вакулой и ходит!

Но ведь в те невинные времена чистая мужская дружба их брата с простым кузнецом никого не смущала и на всяческие неприличные мысли с пошлыми шуточками никоим образом не наводила. Вот жили же люди, а?

Наш герой не спешил. Он мыслил! Он пытался сложить у себя в голове все кусочки таинственной мозаики, ему казалось, что где-то тут гуляет разгадка, прямо-таки вопияла во весь голос, требуя, чтобы хоть кто-то поймал её за хвост. А студенческое любопытство – это же такое соблазнительное искушение, равного коему, пожалуй, и трудно отыскать.

Переодевшись и пообещав вернуться к ужину, молодой человек бодрым шагом решительно отправился за городскую окраину, туда, где между Диканькой и маленьким хутором пасечника, угнездившимся в отдалении, зеркальной гладью отражал сонно плывущие облака старый пруд.

Погоды этим летом радовали. Ни сводящего с ума солнечного зноя, испепеляющего всю степь, ни чрезмерных дождей и портящей сено сырости. Время шло к семнадцати часам пополудни, жаворонки уже отпели своё, уступая небесную сцену иволгам и соловьям, а те, в свою очередь, пели вплоть до вступления сверчков и цикад, появляющихся не ранее чем на закате. Иначе бы их те же птички и съели…

Николя шёл просёлочной дорогой, лёгким шагом, вздымая пыль и на ходу сбивая прутиком колючки репейника, чьи сине-розовые головы отлетали к чёрту на рога, словно головы турецких янычар под взмахом кривой запорожской шаблюки его легендарного предка!

Несе Галя воду, Коромысло гнётся, А за ней Андрийку, Як барвинок… –

напевал он, иногда подпуская петуха[4], но ни капли не стесняясь и не стыдясь, ибо не в опере же, а так, гуляет парень. То есть парубок!

Понятно, что русский и украинский языки были для него совершенно родные и естественные. Да и какая уж в них великая разница, а?! Думается мне лично, что даже самый что ни на есть упёртый москаль или, не приведи боже, важный столичный критик с Васильевского острова всё равно, при всём своём зазнайстве, превосходстве, а порою и (чтоб его!) снобизме, прекрасно понимает нашу малоросскую речь. Да и вы, читатели добрые мои, неужели хоть раз лазали в электронные словари, чтобы понять смысл какого-либо слова или строчки из песни? Ох, не верю, не верю…

– Прибыли, стало быть. Всем привет, – тихо поздоровался Николя, ещё издали махая рукой заросшей паутиной и лопухами мельнице. – Так, говорите, вот прямо здесь, вот в этом самом пруду, и водятся те самые русалки?

Едва различимая узкая, забытая тропинка повела его в низину. Традиционных видов мельниц у нас два – ветряные и водные. Последние надёжнее, хотя и ветра нашу милую родину вниманием буйным не обходят. Герой сего повествования спустился к полуразрушенному строению.

Видимо, раньше тут протекал один из многочисленных рукавов великого Днепра, вращавший мельничное колесо. А нынче русло пересохло, сузившись в мелкий ручеёк, способный напоить страждущего в жару, но, увы, никак не запустить мельницу.

Деревянное колесо в два человеческих роста высотою по-прежнему поливалось тем же ручейком, но давным-давно оставалось недвижимым. Везде был виден разор и запустение. Двери мельницы давно обвил вьюн, все подходы заросли лопухами да борщевиком, а сонный пруд едва ли не до середины зарос ряской и тиной.

– Какие уж тут русалки?

Николя подобрал случайный камушек, запустив им в центр пруда. Камень ушёл в воду без булька и брызг…

– Хоть сие действие и противоречит законам физики, – тщетно пытаясь разглядеть хоть какие-то круги на воде, пробормотал молодой человек, – но серьёзные выводы делать рановато. Мы и не будем!

Он выбрал уютное местечко на берегу пруда, присел, а потом даже прилёг, ибо, с его точки зрения, так лучше думалось. Недаром же великие мыслители Древней Греции и Рима предпочитали обмениваться философскими мыслями полулёжа, завёрнутыми в простыни, держа чаши с разбавленным вином и любуясь видом на красивые пейзажные изумительности.

– Сколь же велико множество мифов, сказок, тайн и всяческих историй на дивной земле нашей, – откровенно зевнул Николя, щурясь на блики солнца, играющие на зелёной поверхности пруда. – И ведь пусть уму академической наклонности всё это кажется глупыми выдумками, но что-то заставило меня бросить высокую литературу, отправиться по следам бабских сплетен, дабы, прости господи, искать факты и доказательства существования русалок, навок, водяниц, поляниц и прочих чедесных существ? Быть может, кто иной бы в их реальность не поверил даже! Однако как не поверить тому, кто ещё недавно с чёртом да ведьмами в самом пекле в карты игрался…

Чую, последние слова были произнесены уже, наверное, невнятным полушёпотом, поскольку махровый недосып дал о себе знать, и пан гимназист без малейшего сомнения сомкнул вежды.

Казалось бы, только на единое мгновение, как был в тот же миг разбужен тихим звуком чьих-то шагов. Мгновенно вскочив на ноги, молодой человек продрал изумлённо глаза, уставившись на стройную девушку в длинной, почти до щиколоток, белой рубашке. Длинные волосы её золотистого цвета были распущены и волной спускались по спине ниже пояса. Голову её украшал венок из белых лилий, лицо было бледным и невероятно красивым, словно у самой дорогой фарфоровой куклы.

Незнакомка первой раскрыла прекрасные губки свои, печально улыбнувшись:

– Спой мне песню, храбрый парубок!

– И вам здрасьте, – несколько смущённо пробормотал Николя. – Я, конечно, вам спеть могу, но, честно говоря, у меня с голосом не очень. То есть, разумеется, не так чтоб совсем уж погано, может, даже чуть лучше, чем у кумова козла, однако всё же вряд ли достойно слуха столь ясновельможной панночки…

– Образованный, что ль?

– Нежинская гимназия.

– Ясно, – вздохнула красавица, поправив венок. – Тогда не настаиваю, с преподаванием пения у вас там действительно тухло. Дьячки, поди, учат?

– Они, проклятые, – охотно признался Николя. – Только псалмы и распевали. А там арию какую итальянскую или хоть песенку из модного водевильчика, так боже упаси!

– Поняла, не пой, не надо.

– Я и не собирался, честно говоря.

– Тогда окажи мне другое действие. – Незнакомка стыдливо опустила дивные очи.

– Э-э… мм… не то чтоб я так уж против… – зарделся молодой человек, смущённый такой девичьей прямолинейностью.

– Я щедро заплачу тебе!

– О, так за это ещё и деньги платят?!

– А что ж плохого, если я уплачу тебе за услугу? Мой отец – козачий сотник, он очень богат! Я одарю тебя золотом, серебром и лучшими жемчугами! У него много дорогой парчи, сундуков с драгоценностями, прекрасных лошадей, тонкорунных овец, могучих волов. Он ничего не пожалеет ради своей любимой дочери.

– Да я и так… я готов, чем могу… неудобно, право, даже как-то…

– Так помоги же мне, парубок!

Николя храбро шагнул вперёд, широко раскинув объятия, и… в тот же миг был остановлен чувствительным щелчком по носу!

– Эй, ты чего себе навоображал-то?! – На бледных щёчках девушки вспыхнул слабенький гневный румянец. – И ведь ещё губы вытянул! Я тебя о помощи просила, а не… Дурак!

Николя пал на колени, уверяя красавицу, что он вовсе не имел в виду ничего такого и не держал на уме всяких непристойностей, но дочь сотника, ещё раз повторив «дурак!», уже залилась горючими слезами.

Рыдала она страстно и долго, что свидетельствовало о большом опыте в этом нелёгком деле. Окончился слезоразлив лишь тогда, когда молодой человек Христом Богом поклялся исполнить любую волю прекрасной панночки, хоть бы для этого ему пришлось и помереть вот тут, на этом месте!

– Так что же мне надлежит сделать?

– Приходи сюда, к пруду, в полночь, – всё ещё вытирая хрустальные слёзки свои, вздохнула голубоглазая печальница. – Нынче русалки гулять будут, хороводы водить, под светом лунным венки плести. Вот тогда ты мне и поможешь…

– О, так, значит, русалки всё-таки есть?!

– А ты с кем сейчас разговариваешь? – удивлённо повела плечиком девушка, развернулась и скользящей походкой направилась к пруду. Не оглядываясь, вошла она в воду глубже, глубже, до тех пор, покуда вся не скрылась, а на поверхности пруда остался лишь венок из белых лилий… – Помоги мне найти ведьму-у…

От этих слов Николя вздрогнул, икнул и проснулся. Сел на траве, похлопал себя по щекам, зевнул и рассмеялся – привидится же такое?..

– Да, сморило меня, как котёнка на печи. Наверное, тут где-то рядом мак в полях цветёт, раз столь чудесные сны снятся. Русалки, панночки, ведьмы… Вакуле, что ли, пойти рассказать? Вот уж смеху будет, а?!

Однако же, бросив беглый взгляд на пруд, вздрогнул, и весёлый смех застыл на губах его – на сонной поверхности воды всё ещё плавал белый девичий венок. Николя невольно перекрестился…

А пару часов спустя, попросив дворника Петровича передать тётушке, чтоб не ждала племянника к ужину, молодой человек направился тихой сапой к хате пани Солохи. Мать его приятеля как раз развешивала бельё во дворе, подоткнув юбки повыше и сияя голыми коленками. Как минимум шестеро женатых козаков и холостой дьяк из соседнего села пускали слюни за плетнём.

– От добра баба! Бес, а не баба! Чёрт-те шо с мужским полом делает, Евино семя!

Николя высоко задрал подбородок и, минуя вуайеристов, прошёл через калиточку во двор.

– Добрый день, тётя Солоха!

– Ведьма на помеле тебе тётя, племянничек, – беззлобно откликнулась мама Вакулы. – Опять пришёл, шоб сынулю моего единственного с панталыку сбивать? Ох, паныч, нарвётесь же вы оба…

– Это вы мне как ведьма говорите?

– Яка така ведьма?! – от души удивилась прекрасная Солоха, расстегнула две пуговки (под восторженный вздох из-за плетня) и достала из декольте вчетверо сложенный лист бумаги. – Ось у мене и справка есть! Побачьте, паныч, коли грамоте розумиете!

– Между прочим, я тоже участвовал в добыче этой справки, – шёпотом напомнил Николя. – Не то чтобы жду каких-то благодарностей, но…

– От и молчи, – так же шёпотом ответила ведьма Солоха. – Ты до моего Вакулы пришёл? Так в кузне его шукай, а дома его нема.

– А кто в доме? – зачем-то спросил Николя, но прекрасная Солоха вдруг сделала такое злое лицо, что молодой гимназист чуть не отпрыгнул в сторону.

– Шёл бы ты, паныч… своими ногами. Покуда я их не повыдергала, спички не вставила и не сказала, шо так воно и було!

Николя размышлял, наверное, секунды две, оценивая уровень угрозы и реальность её воплощения в жизнь. После чего вежливо поклонился, развернулся и, сиганув через плетень, пулей рванул в кузницу друга. Козачки только рты раззявили, когда паныч-гимназист пролетел над ними в красивом шпагате и галопом скрылся вдали.

– А вот шо вы думаете, добри люди, ежели б он так бежал до самой Полтавы, так успел бы к рассвету?

– Ну, допустим, оно, конечно, не так чтоб и вероятно, однако ж и отрицать нельзя, ибо, как говорил пан коллежский асессор, «не треба так недооценивать молодежь нашу»…

– Кого? Чего?! Да храни меня, Пресвятая Богородица, ежели я когда поутру, рюмку водки выпив, не сбегал вот так от свояченицы пана головы?! Хо-хо! Куды как быстрее бегал!!!

Впрочем, все, посовещавшись, дружно признали, что гоняет городской парубок не так чтоб совсем уж погано, хоть и с диканьковскими ему вовек не тягаться, и что Солоха по-любому чёрт в юбке, а не баба! Что, разумеется, являлось поэтическим преувеличением, ибо, как вам скажет любой киевский литературовед, Солоха была-таки ведьмой, каких на Украине немало, но чтоб чёртом в женском обличье?! Нет, это перебор…

А Николя резвой кавалерийской рысью доскакал до окраины села и сбросил скорость только за два шага до кузницы друга. Из трубы шёл дым, слышалось мерное постукивание молотом о наковальню. Вакула, в отличие от некоторых, зарабатывал хлеб свой в поте лица, как и положено доброму христианину.

– Ось бачьте, люди добри, яку важную птицу до нас ветром закинуло…

– Пошёл ты знаешь куда?

– От и поздоровкались, – широко улыбнулся кузнец, кивая приятелю. – Сидайте, паныч! Бо я ще в работе, так уж вы как-нибудь сами себя повеселите, добре?

Николя на мгновение смутился, потом вспомнил, что простодушный кузнец просто не мог иметь в виду каких-либо скабрёзных двусмысленностей, более подходящих уму человека с классическим образованием, и, выдохнув, спокойно опустился на лавку в дальнем углу.

– Что делаешь?

– Кую. Нешто не видите?

– Вижу.

– Так шо ж спрашиваете?!

– Я имею в виду, что конкретно куёшь?

– Та так… – вдруг засмущался широкоплечий кузнец. – То баловство такое… для Оксаны. На сундук углы красивые да обшивку железную, в кружевах. А шо, нельзя?

– Она тебе за это хоть платит?

– Батька её платит, старый дуб, козак Чуб, – с раздражением бросил Вакула. – Коли б не для моей милой Оксаны, так нипочём бы от него заказ не принял! От поубивав бы, а не принял!

Николя понимающе кивнул. Сложные отношения молодого кузнеца и дебелого Чуба давно стали главной и нескончаемой темой сплетен на всю Диканьку. Напомним тем, кто забыл, мало ли…

История покруче шекспировской трагедии про Ромео и Джульетту. В целом всё просто. Молодой кузнец Вакула полюбил красавицу Оксану, дочь козака Чуба. А сам козак Чуб по уши втрескался во вдовую мать кузнеца, общепризнанную на селе прекрасную Солоху.

И надо признать, что сама Солоха отвечала ему полной взаимностью под прикрытием откровенного флирта. Так что если бы свадьба Чуба и Солохи произошла ранее венчания Вакулы и Оксаны, то кузнец был бы по гроб жизни в полном пролёте, ибо женихаться к сводной сестрице у нас, православных христиан, как-то не принято.

Вот почему Вакула любыми средствами и способами пытался привлечь внимание неприступной красавицы, хотя сама Оксана относилась к происходящему крайне легкомысленно. Бессердечная девица, как говорили старухи на селе. Впрочем, кто ж им верит, бесовкам беззубым?

– Сундук – это хорошо. Девушки любят подарки.

– А то ж! Ще я его весь размалюю цветами красными да синими, гореть будет, як жар! Хоть весь околоток исходит своими прекрасными ножками, а не найдёт подобного сундука!

– Это правильно. Кстати, а какие у тебя планы на вечер?

– Ну… думал, шо до Оксаны загляну. Коли, конечно, батьки её, старого дурня, дома не будет. А шо?

– Да так. Хотел тебе предложить прогуляться немного в другую сторону.

Вакула отложил молот.

– Так, паныч Николя, а явите ж таку божескую милость, та и расскажите мне, убогому, за Христа ради, шо приключилося? В яку жижу навозную у свинячьего загона вы на сей раз обеими ногами вляпались?

– Ну, свиньи там точно ни при чём. Тема гораздо более приятственная внешне. – Мечтательно прикрыв глаза, молодой гимназист вызвал в памяти чудесный облик ясновельможной пани, дочки сотника. – Вакула, скажи, а ты русалок видел?

– Энто тех, шо пучеглазые, с зелёными волосьями, грудями до пояса да рыбьим хвостом? Не, таких не бачив.

– Таких и я не видел, – брезгливо поморщился Николя и красиво, в красках, описал верному другу свой чудесный сон, который, ежели призадуматься, вполне себе мог оказаться и не сном вовсе.

Кузнец слушал, не перебивая, с большим интересом, и в карих глазах его уже начинал разгораться безбашенный огонёк отпетого искателя приключений на свою же пятую точку.

Собственно, это неутомимое любопытство, любовь к сказкам и страсть ко всему необычайному и являлись самой надёжной основой дружеских скреп нашей парочки. Поэтому Николя ни капельки не удивился, когда по окончании его рассказа Вакула снял старенький кожаный фартук, отложил рукавицы и удовлетворённо буркнул:

– Я з вами, паныч. Тока думаю, сеть бы рыболовную взять треба. Ну, може, ещё багор какой ни есть, из тех, коими на Днепре осетров да сомов под жабры хватают.

– Вообще-то мы не на рабылку идём. Там же только русалки будут.

– А ведьма? – напомнил кузнец.

Николя хлопнул себя ладонью по лбу, казнясь за легковерную забывчивость. Действительно, если паночка непременно желала, чтобы молодой человек волшебным образом обнаружил и указал ей на какую-то ведьму, то к такому походу стоило подготовиться, как к военной операции.

Один тот факт, что им удалось безнаказанно выбраться из пекла, да к тому ж и прихватить с собой кучу документов, оправдывающих маму Вакулы, ещё не гарантировал, что опознание ведьмы пройдёт столь же гладко…

– Вроде как у хате был багор, – вспомнил кузнец. – Та и сеть-то уж точно у хате. Пошли, паныч.

– Э-э, не думаю, что тётя Солоха будет мне рада.

– А то вже не её бабское дело! Я козак или гриб какой мухоморный?! Своей головой живу, своими руками на хлеб зарабатываю, сам и решаю, з кем мне дружбу водить! – жёстко обрезал Вакула, сдвигая брови к переносице, а шапку на затылок. – Пошли вже, бо солнце на закате. Али шугаетесь?

– Нарываешься, да?

– А чего ж нет?

На сём завершив еврейский обмен вопросительными предложениями, приятели вышли из кузницы, засучили рукава и встали, подняв кулаки к груди, друг супротив друга. Вакула, несомненно, был коренастее и сильнее раз в пятьдесят. И будь дело в греко-римской борьбе, так равных ему, наверное, не нашлось бы даже среди профессиональных циркачей Европы!

Однако Николя был на полторы головы выше, руки тоже имел более длинные, а из-за сухопарого телосложения скорость движений имел не хуже, чем у ветряной мельницы в потребные погодные условия.

– До первой крови али покуда кто с ног долой?

– Хватит языком молоть, дерись уже!

Кузнец прорычал что-то невнятно-одобрительное и, наклонив лобастую голову, словно молодой бык, бросился на товарища. Николя не делал попытки ни отступить, ни увернуться, он просто встретил верного друга прямым ударом твёрдого локтя в нос.

И, собственно, в тот же миг был сбит с ног, самым нелицеприятным образом повален в пыль, а кузнец уже сидел на животе у него, замахиваясь правой, а левой прикрывая струйку крови, бегущую из одной ноздри.

– Я победив!

– С чего бы? – хрипло усомнился молодой гимназист. – Договаривались же до первой крови. Так что слазь с пуза.

– Как, я потом же добавил, шо с ног долой?

– А я подтвердил? Я согласился?! Вакула, ты ж мне и слова сказать не дал. Ты спросил: «До первой крови?» Я как раз собирался ответить «да», а ты сразу бодаться! Слезай давай!

– Так чья ж победа? – Озадаченный кузнец протянул руку, помогая приятелю подняться. – Ох, чую же, дурите вы меня, паныч, а тока как, не розумию…

– Да уж как обычно, – отмахнулся Николя, отряхивая с одежды пыль и мелкие соломинки. – Ты сначала чётко договаривайся об условиях поединка, а уж потом дерись. А так первое слово дороже второго!

Вакула задумчиво почесал в затылке, потом расхохотался и от души обнял друга. Парни не в первый и, дай бог, не в последний раз мерились силой, причём победителем при любом раскладе, как правило, выходил более ловкий пан гимназист, а могучий, но доверчивый кузнец раз за разом пытался понять, как же у него это так получается…

После чего герои наши плечом к плечу отправились по тропинке вдоль редкого плетня на двор прекрасной пани Солохи. Надобно признать, что плетень вкруг Диканьки шёл аккурат от кумовой хаты, и каждый, кто по ночи плёлся из шинка через село, никогда не удосуживался взять с собой палку, дабы отгонять брехливых псов, надеясь всегда позаимствовать приличный прут из плетня. Возвращать обратно, однако же, никто ничего не собирался, посему в определенных местах кумов плетень напоминал бородавку той же кумы, из коей (бородавки, а не кумы!) торчали в разные стороны три или четыре крепкие волосины…

Лицо прекраснейшей пани Солохи надо было видеть! Да, именно так, и сей же момент мы попробуем объясниться – почему…

Во-первых, дверь в хату вдруг оказалась заперта, и это посреди бела дня. Нет, ну понятно, что несколько ближе к вечеру, но ведь и не ночь же! Во-вторых, на требовательный стук Вакулы – «мамо, отворитесь!» – изнутри послышался шум, суета, звук разбитой посуды, грохот чьих-то сапог, явно бегающих по стенам, сдержанные женские матюкания, а потом резко повисла тишина.

Дверь распахнулась. На пороге, сияя широкой улыбкой с намертво стиснутыми зубами, стояла чуть встрёпанная кузнецова мама. Как уже упоминалось выше, её лицо надо было видеть. Тут и сам не рожденный ещё Станиславский крикнул бы: не верю-у!

– Ой, це кто? Тю, так то сынок мой любимый, да ще не один, а с добрым приятелем! Проходьте, проходьте, паныч-гимназист, будь ласка! А я вже и стол накрыла, сейчас и отужинаем, уж не обессудьте сесть с простым людом…

– Та мы на хвилинку, мамо, – сухо откликнулся кузнец, левой рукой удерживая друга. – Ще в ночь будем працювать, бо заказов много! И ковать, и красить, и малювать надо. А де-то туточки у нас сеть была?

Солоха сделала круглые глаза. Да, собственно, Николя тоже вряд ли мог бы объяснить, за каким ёлкиным хреном им в кузнице рыболовная сеть сдалась.

– От не надо вопросов, мамо! Не доставайте. Шо нам треба, то треба, и всё! А тока ще и багор был, и горилки пузырь?

– Сыноньку, – взмолилась Солоха, едва не падая на колени, – що ж вы с приятелем в той кузне учинить решили?! У мене слов нема, одни фантазии…

Меж тем Вакула, не вдаваясь в объяснения, быстренько нашёл всё, что ему требовалось, перекрестился на иконы и, подтолкнув друга плечом, вышел вон. Николя галантно поклонился пани Солохе, развернулся на выход и, не глядя, пнул стоящий у дверей большой мешок с картошкой (или неизвестно с чем). Мешок охнул и простонал фальцетом:

– Во тьму адскую ввергаюся и муки египетские претерпеваю безвинно, аки агнец божий…

Уже за плетнём Вакула, отводя взгляд, уточнил:

– Кто там был-то?

– Скорее всего, дьяк. Но поверь мне, дружище, я попал куда надо. Если сегодня у него что и встанет, так только волосы дыбом…

Вакула удовлетворённо хмыкнул. После чего приятели искренне рассмеялись, хлопая друг дружку по спине.

А то и верно, по сути проблемы, да какая кому разница, с кем на ужин встречается вольная вдовица? Разве что досужим сплетникам всякие разные слова языком поганым молоть! Так за то им в пекле сковородки раскалённые, без масла, положены и тыканье вилами. Кому оно охота? По факту – никому, однако же сие никогда не останавливало, не останавливает да и навряд ли когда будет останавливать диавольское семя сплетников.

Уже дойдя до кузни, Вакула потратил ещё с часок, чтобы нацепить на ту же сеть железные крючья. Потом он сунул её в проверенный мешок, взял багор наперевес и подмигнул Николя:

– Так шо, паныч, пойдём подивимся на тех русалок, среди которых одна, как ни верти, самая что ни на есть натуральная ведьма? От ведь яка специфична пропорция…

Тут уже и не поспоришь. Кто бы знал, сколько дивных волшебств и таинств хранит прекрасная земля наша?! Есть, есть, конечно, дивные сказки и мистические истории в больших и малых городах европейских, однако же ежели по совести присмотреться да подумать умом своим природным, а не начитанным, так в единый миг ясно становится, что земля русская, народ наш в сём сказочном плане, – в сотни тысяч раз других богаче!

Нет ни у кого таких чудесных историй, дивных легенд, волшебных преданий, леденящих душу ужасов и возвышающих до небес сказаний! Кто хочет подискутировать о сём с Николя и Вакулой, а рискните-ка чахлым здоровьицем! Один языком научным вам всё докажет, а другой уже и кулаком куда надо ума добавит, ежели человеческими словами не дошло…

Итак, добавив к вышеуложенному, в тот же мешок, поверх сети с крючьями, пару небольших молотов, горсть соли в тряпице, краюху чёрного хлеба, приличный шмат сала и полулитровый штоф горилки, кузнец закинул груз за плечи и пошагал следом за своим приятелем в очередной авантюрный поход на заброшенную мельницу, к старому пруду с кувшинками…

– А шо, паныч, не в обиду вам будь сказано, как ежели присмотреться с трудового взгляду, не було ли в вас такой грешной мысли, шо вот как заявились вы, положим, до Диканьки, так оно зараз усё и попёрло?

– В смысле?

– Да ить как же тихо, спаси господь, мы тут до вас жили-и…

– Не буду спорить, некоторая логика в твоих умозаключениях есть, – без спешки протянул Николя, прекрасно зная, как его друг обожает витиеватые фразы. – Сам я о сём феномене размышлял неоднократно. И на сей момент даже близок к уверенности, что всё, с нами происходящее, есть некий всплеск волшебных чудествований, возникший не на пустом месте единократно, а наверняка имевший место зреть долгие годы, покуда мне не довелось Божьим ли промыслом, диавольской ли кознью потревожить корень сей проблемы.

Кузнец беспомощно вздохнул, и скрип его мозгов, осмысливающий всё вышесказанное, раздавался в мягкой темноте вплоть до самой мельницы. Украинская ночь вновь брала свои права над миром. На сине-чёрном бархате её всё ярче и ярче сверкали далёкие звёзды, к описанию которых стоило бы скорее привлечь перо персидских поэтов любовной лирики.

Дивные ароматы остывающей степи и послезакатной свежести разлились в воздухе. Лёгкий ветерок едва касался поцелуями своими усталых листьев тополей, яблонь и вишен. Тощий месяц серебряной турецкой саблей завис в небе, обещая высоко поднятым нижним краем своим хорошую погоду и всяческое благоденствие земле нашей. А под разлившимся повсюду хрустальным светом уже таинственно мерцал старый пруд, переливаясь жемчугами и перламутром…

– Скажите ж, Христа ради, от какой басурманской заразе, чтоб ему не довелось на Святках, с морозу, рюмку водки выпить для сугреву, взбрело в такой глуши мельницу ставить?! Честному люду и не добраться же…

– Вакула, что-то вы часто стали во всём виноватых искать, не находишь? То москали, то немцы, то басурмане, то католики…

– Та-а к слову пришлось, – сплюнул кузнец. – Известно ж всем, шо москаль как чего увидит, так неизменно сопрёт, а немец человеческого языка не розумиет, а басурманин в Христа Бога не верует, а католик хоть и верует, да не так! Ох ты ж, Матерь Божья, какой бред я несу…

Тут надобно признать, что Вакула, работающий с металлом, не мог позволить себе пустого зазнайства и хвастовства, а потому был человеком вполне себе самокритичным. В сравнении с тем же Николя, который отличнейше умел и даже любил порой прихвастнуть.

– Великодушно прощаю, – важно поклонился Николя, периодически ощущавший себя в той же Диканьке то немцем, то москалём. – Поскольку мы, собственно, уже и пришли. Вот тут я спал, вот отсюда появилась прекрасная панночка, вот здесь она шагнула обратно в пруд.

– Добре, стало быть, тут мы и ждать будем. В коем часе дивчина вам быть велела?

– В полночь.

– Ну так и сидайте. Уж, поди, скоро появится…

Вакула вывалил из мешка всё содержимое, аккуратно разложил на траве и даже кивком указал приятелю на бутылку. Николя, разумеется, отказался. Он и в прошлый раз то ли пребывал во сне, то ли под чарами, а сейчас уж точно намеревался разобраться с этой историей на трезвую голову.

И уж если совсем между нами, то сотникова дочка в мокрой рубашке очень ему понравилась. Быть может, он даже надеялся, кто знает, а вдруг, ну мало ли, верно?!

Ох, не травите душу, давайте просто пойдём по следам этой чудесной истории, не гадая, а вот что могло бы быть, ежели бы да кабы…

– Уж полночь близится, а панночки всё нет, – едва ли не дословно цитируя великого русского поэта, пробормотал Вакула. – Може, их там трохи подкормить треба?

И, прежде чем вспыхнувший Николя успел удержать его за руку, кузнец накрошил в ладонь хлеба, щедрым взмахом высыпав крошки в озеро. Пока молодой гимназист подыскивал подходящие случаю не очень приличные слова, сонная гладь дрогнула и одна за одной появившиеся на поверхности мокрые девичьи головки стали ловить хлеб распахнутыми ротиками…

– Гляньте ж, паныч, як воны смачно чавкают, тараньки мокрохвостые, – разулыбался единственный сын вдовы Солохи, быстро хватая засапожный нож и мелко нарезая сало. – А вот я вам ще добавлю!

– С ума сошёл?! Они же… русалки!

– Так и шо с того? Ось бачьте, як сало трескают, за обе щеки уписывают, так шо писк за ушами на всё озеро, а?!

Николя закусил губу, но против фактов не попрёшь, они сами по себе вещь упрямая, и юные красотки активно драли друг дружке косы, вылавливая из воды кусочки солёного украинского сала.

В иной момент, наверное, это здорово бы его позабавило, но не сейчас. Раз уж его сон о прекрасной панночке оказался правдой, раз русалки действительно есть и даже водятся здесь в большом количестве, стало быть, и та ведьма, которую просила найти сотникова дочка, тоже не выдумка.

И ведь не сказать, что ведьм ему до сего часа видеть не приходилось, как вы помните, прямо наоборот! Кучу! Однако же конкретно найти одну, определенную, просила русалка, то есть нечисть пошла против нечисти. А стало быть, та ведьма ох как непроста…

– Паныч, паныч, та смотрите вы уже! Вона они на берег выползают!

Николя вздрогнул, вырвался из плена мутных мыслей и бегом вернулся в реальность. Из пруда неторопливо, с расстановкой, плавными шагами, все в белом, словно балерины Мариинского театра, выходили русалки. Это было то ещё зрелище…

– Держите меня четверо, бо я такого отродясь не бачив, – простонал кузнец, красный, как свекла в борще с галушками. И уж поверьте, добрые мои читатели, его можно было понять.

Николя как раз собирался поддержать друга чем-нибудь ободрительным на латыни и даже открыл рот, только сказать, к сожалению (или к счастью?), ничего не успел.

– Ох, паныч, я ж думал, шо так и помру необразованным дурнем в том грешном деле…

Красавицы-русалки, стройные, длинноногие, с роскошными волосами, рассыпанными по плечам, в мокрых рубашках, облепивших крепкое девичье тело, с шикарными бёдрами, впечатляющими грудями с выпирающими сосками, томно вздыхая, присаживались на коряги в красивых изгибистых позах или возлегали на песке, суша косы свои под лунным светом.

Саму сцену эту было бы легче представить глазами современного человека, который в вопросах искушения и эротики давно уже разбирается не хуже любого профессора.

А описать соблазнительные красоты юных прелестниц в манере девятнадцатого века довольно-таки затруднительно, ибо земля наша малоросская или милые жители её во все времена отличались убедительной скромностью и достойным целомудрием.

Да и кто бы в целой Российской империи, а то и во всём мире хоть на миг сомневался во врождённой добродетельности наших украинских девушек?! Покажите мне этого ополоумевшего дурня, и я первым плюну ему в рожу…

– Ой, мамо-о… Ой, шо ж воны творят… Ой, я ж прямо тут и забуду ту дуру Оксану – бабу снежну, когда от тут, пид боком, скучают такие крали! – с завыванием в голосе и тоской в глазах простонал кузнец. – Та шо ж мы тут сидим, паныч? А може, по чуть-чуть горилки для храбрости да и… э-эх!

Николя молча сунул разлакомившемуся приятелю кулак под нос. Кузнец кротко вздохнул и опустил взгляд.

– Что-то меня накрыло… Звиняйте! Шо ж я, голых девок не бачив?!

– Угу, облизнёшься ещё раз, всё Оксане расскажу.

– Ни, ни, ни, ни в одном глазу!

– Ты пришёл помочь мне, добрый парубок. – Из воды вышла та самая сотникова дочка и, откинув за спину мокрые волосы, одним вздохом приподняв дивные груди свои повыше, обратилась к нашему герою: – Я щедро награжу тебя, если только ты поможешь мне найти мою мачеху.

– Вроде бы речь шла о ведьме?

– Вот не надо цепляться к словам. Мачеха, ведьма, оно не одно и то же?

– Ну, в большинстве случаев, пожалуй, что да…

– Стало быть, договорились, – нежно улыбнулась сотникова дочка. – А этот медведь с тобой?

– Вакула. Кузнец. Местный, из Диканьки, сын вдовы Солохи, – торопливо отрапортовал второй герой нашего повествования, вскочив на ноги и отвешивая низкий поклон.

Панночка милостиво кивнула и ввела друзей в курс дела. А дело сие было сколь чудесно по сути, столь же и печальственно в повествовании. Постараемся изложить его вкратце, так как полная версия известна всем образованным людям.

Раньше, лет пятнадцать – двадцать назад, не так далеко отсюда, за рощей, стоял большой хутор. Доныне остатки его, ещё не разобранные практичными селянами для ремонта свинарников и овинов, можно было бы видеть под зарослями плюща и сорной травы.

В том хуторе жил суровый козачий сотник, водивший запорожские полки на турок и ляхов, а возвращавшийся с тяжёлой добычей и легкими ранами. Жена его волей божьей померла, оставив отцу чудесную, милую красавицу-дочь, на прелестное личико которой вкупе с богатым приданым засматривались многие парубки. Но едва девушке исполнилось шестнадцать, как отец её решил отойти от ратных дел и не придумал ничего умнее, как жениться на восемнадцатилетней.

Юная мачеха была не менее красива и умна, чем её чуть более юная падчерица, а посему неудивительно, что в партерной борьбе за внимание единственного мужчины в доме девушки не нашли гармоничного взаимопонимания. Такое бывает, когда хозяин дома очень занят в Сечи…

Старшая загрузила младшую домашней работой, включая уборку двора и уход за скотом. Младшая в слезах призналась отцу, что новая жена его точно ведьма, что она превращалась то ли в кошку, то ли в собаку и якобы даже приставала к ней по ночам с неизвестными, но явно богомерзкими целями. Мачеха же спокойно заявила, что падчерица психическая, кидается на людей с отцовской саблей и даже продемонстрировала неглубокий порез или просто царапину на руке.

В результате чего сотник (то ли по мужской логике, то ли одурманенный аргументами супруги) наорал на дочку, в жёсткой форме запретив ей нести на людях всякую антинаучную фигню. От шока, душевных страданий и юношеского максимализма девушка утопилась в этом вот самом пруду у мельницы. Но волей божьей не померла, а стала русалкой!

Быстренько сдружилась с остальными – вдруг оказалось, что пруд сей был чрезвычайно популярен у молоденьких девиц как место сведения счётов с жизнью. Старухи тут упорно не топились, наверное, у них было своё тайное местечко. Но наша повесть не об этом…

Так вот, в один из душных июльских вечеров мачехе вдруг стукнуло в башку пойти на мельничный пруд от жары искупаться. Мозг расплавился, видимо…

Естественно, русалки, вдохновлённые призывом юной падчерицы, тут же навалились толпой и утянули её на дно. Вроде бы справедливость восторжествовала: отец с двойного горя запил и умер под забором, его хутор пришёл в упадок, холопы и наёмники разбежались по другим хозяевам.

Но и мачеха оказалась не лыком шита (или на то была воля Божья?), и впрямь оказавшись ведьмой, а потому мигом затерялась в толпе бледных красавиц-русалок, вполне, кстати, похожих меж собой по внешнему типажу – высокие, стройные, длинноволосые, грудь от третьего и выше, плюс все как на подбор сплошь красавицы!

Теперь уже падчерица начала чувствовать себя полной дурой и мечтать о реванше. С коим, как вы уже догадались, всё было не так просто, ибо к заброшенной мельнице давно заросла народная тропа и найти хоть кого-то, кто был бы готов помочь невинной панночке восстановить доброе имя и историческую справедливость, никак не представлялось возможным. Пока на берегу пруда не задремал один молодой гимназист…

– Так шо, по сути, от нас треба? – Спокойный голос Вакулы прервал романтические мысли начинающего писателя.

– Я не с тобой разговариваю, кузнец!

– Ой, ой, ой, яка цаца…

– Да вот, цаца!

– Успокойтесь. – Николя успел встать между надутым приятелем и новой знакомицей. – Давайте без грубостей и перехода на личности, как промежду добрых христиан водится.

– Так вона ж вже русалка!

– Это не значит, что я некрещёная, дурень!

– Ещё раз прошу, уймитесь, дорогие. – Теперь уже молодому человеку пришлось возвысить голос. – Как я понимаю, мы собрались здесь по другому делу, верно? Вот и отлично. А теперь, ясновельможная, выдохните, улыбнитесь и скажите нам, как именно мы должны найти ведьму. Где вообще нам её искать?

– Ну? – поторопил Вакула.

– Баранки гну, – огрызнулась прекрасная панночка, но удержала себя в руках. – После полуночи все русалки выходят на берег. Сейчас начнут гопак танцевать, хороводы водить, гулять в обнимку под лунным светом, печальные песни петь, плакать и всё такое. Вот тут вы её и увидите!

Николя и Вакула безнадёжно уставились друг на друга.

– Э-э, увидим, как же… А какие-нибудь особые приметы у неё есть? Как именно нам узнать ведьму, оборотившуюся русалкой?

– Ну как-как, – капризно топнула ножкой дочка сотника. – Мужчины, всё-то у вас сложно! Да вы просто смотрите повнимательнее. Та, которая будет плакать тише всех, не искренне, без настроения… та, наверное, и есть ведьма!

– Звиняйте, ради бога, – кланяясь, попросил кузнец, за рукав оттаскивая приятеля в сторону. – Ох, чую, паныч, шо влипли мы. Та подивитесь сами, як же можно по таким приметам ведьму опознать? Не будь вона дурой, так, поди, и рыдала б пуще других товарок! Сложное ли дело дивчине в доброй компании слёзы лить да сопли на кулак наматывать?!

– Я тоже так думаю, – согласился Николя. – Но есть мысль: а что, если пойти от противного?

– И кто тут противный? Обидеть хотите, паныч…

– Это всего лишь фигура речи, – устало покачал головой молодой человек. – Не надо всё принимать на свой счёт, это эгоцентризм.

– Шо?! – Вакула не знал, обижаться ли ему или уже драться, но друг успокоительно похлопал его по плечу и тихо изложил свой план на ухо.

Лицо кузнеца просветлело.

– От до чего ж умный вы человек, паныч Николя! От шо значит классическое образование! Эх, да кто б мени дал возможность всем научным премудростям обучиться, я б от Диканьки до самого Санкт-Петербурга с обозом соли пишёл систематических знаний ради…

– Как Ломоносов?

– Ломоносенко? Тот, шо дворником у пана исправника работает, а сам к его же супружнице турусы подпускает, хоть у ей морда и страшна, як собачье вымя…

– Нет, другой, из Холмогор, потом расскажу. Не отвлекайся.

И впрямь к этому часу уже все русалки, общим числом тринадцать (тоже знаковая цифра!), постепенно вышли из пруда, расселись на берегу. Посмотрели друг на дружку и, словно бы заранее оговорив программу выступления, в едином порыве бросились рыдать. Вой поднялся такой, будто турки Киев взяли, французы – Москву, а немцы Царицын и Камызяк… Плачь, мать русская земля!

Слёзы текли ручьями и даже фонтанчиками, заливая зелёную траву, стекая в озеро и распространяя вокруг общую атмосферу сырости. Однако как ни старались приятели, но выделить из чёртовой дюжины прелестниц ту, которая рыдала бы громче или тише других, не представлялось возможным. Видимо, искомая мачеха-ведьма действительно не была такой уж идиоткой и разумно держалась золотой середины.

Пожав плечами, Николя был вынужден признать, что его план потерпел полное крушение. Если бы впадание в крайности решало исход дела, та же панночка давно бы сама изловила обидчицу.

– Плохо дело, – стиснув зубы, пробормотал наш герой. – Они теперь тем более на одно лицо. Все зарёванные, носы красные, глаза мокрые, губы дрожат, и воют на одной ноте…

– Так шо ж мы, так и до святого Рождества можем тут торчать, а николи ведьму не увидеть. Ох и шо-то прохладственно стало. Може, мы по чуть-чуть?

– Что? – вздрогнул Николя.

– Ну, трохи примем, сугрева ради…

– Да! Именно! Что ж ты молчал, Солохин сын?!

Молодой человек вырвал из рук приятеля штоф горилки и кинулся к стоящей поодаль панночке.

– Вот!

– Что?

– Водка!

– Я не пью.

– Жаль, поскольку надо, – уверенно заявил выпускник гимназии. – Поверьте, слезоразливом мы ничего не выясним, ведьма да и все прочие за столько лет к нему уже привыкли. Нужен новый, радикальный подход. Предложите им всем выпить!

– И что будет? – возмутилась панночка. – Я получу вместо одной ведьмы толпу пьяных в хлам подружек?! Так ещё неизвестно, что хуже…

– Вот и проверим! Сами увидите, что ни одна пьяная женщина не способна скрыть свою истинную сущность – ведьма в ней проявится на раз-два-три!

– У меня смутные сомнения…

– Они всех терзают, – подтвердил Николя, силой всучивая бутылку сотниковой дочке. – Вперёд! Пока они рыдают, то даже не поймут, чего, собственно, отхлебнули…

Вот примерно так и началось то самое историческое событие, названное в истории Малороссии как «бабий бунт». Хотя баб там, как вы понимаете, было немного, в основном всё невинные девушки. Что, впрочем, никак не умаляло уровня причинённых ими разрушений…

– А что там за водка-то? – на миг засомневалась прекрасная панночка, опытной рукой свинчивая крышку. – Ну-ка… тьфу, гадость какая! Ох… ещё раз попробую… Нет, точно гадость! Как вы только это пьёте?! Шас… ох и дрянь! Не, я не понимаю-у…

– Вам достаточно. – Николя успел остановить сотникову дочку на четвёртом глотке. – Идите уже и поделитесь с остальными.

– Ик?!

Вакула с долгим вздохом самым деликатнейшим образом развернул девушку за плечи, направив её в нужную сторону. За каких-то пять – десять минут все русалки успели угоститься, а кое-кто и по два раза. Чуть больше полулитра ядрёной украинской горилки с перцем на тринадцать тоненьких девчат – это уже по-любому неслабо для настроения и вдохновения. Ну, вот оно их и накрыло по полной…

– Мамо-о! А ти ж мени казала, як любовь зла! Мамо-о, за що ж я полюбила того козла-а?! – не самыми оперными голосами грянуло на весь берег через пару минут.

Вакула поспешно прикрыл уши.

Хорошо поддатые русалки в обнимку по двое-трое, душевнейше пели нестройным хором, завязывая с традиционным слезоразливом. Согласитесь, любая женщина знает, что, после того как от души поплакала, настроение сразу повышается. Так отчего бы и не спеть про любовь? Тем более что кое-где отдельные прелестницы уже и в пляс пошли!

– Ох, паныч Николя, а шо ж нам делать?

– Смотрим, бдим, на провокации не ведёмся.

– А шо це за зверь такой – «провокация»?

– Ну, это по-научному значит: если к тебе кто-нибудь прямо тут будет приставать с разными интересными предложениями, не поддавайся!

Судя по красным щекам и маслено заблестевшим глазкам, Вакула на тот момент как раз таки был очень даже не против поддаться на какую-нибудь хорошенькую «провокацию». Пьяненькие с одного глотка (а много ли им надо?), девушки уже вовсю хохотали, гонялись друг за дружкой, визжали, верещали и вполне себе празднично проводили время. Однако если ведьма среди них и была, то она и сейчас точно так же не отрывалась от коллектива.

– А давайте во что-нибудь поиграем?

– В ворона! Будем играть в ворона!

Девушки встали в круг, изображая бдительных куриц, охраняющих цыплят, а одна должна была искать брешь, пытаться пробиться в центр и утащить жертву.

– Шо-то она як-то вяло играет, – тоном опытного театрального критика протянул кузнец, встряхивая возвращённую бутылку над ухом. – Усё вже выпили, мокрохвостки…

Действительно, выбранная русалка как-то не очень старательно подошла к исполнению своих обязанностей. Она путалась в длинном подоле рубашки, бестолково размахивала руками, дважды просто падая на ровном месте и всё время хныча…

– Я не хочу быть вороном! – Так и не сумев пробиться в круг, девушка просто села на сырую траву и расплакалась. – Мне жалко отнимать птенцов у бедной матери.

– А давайте я буду вороном? – тут же вызвалась другая.

Эта русалка справлялась со своей ролью не в пример лучше. Она быстро бегала, ловко бросалась на девушек, и, когда наконец настигла жертву, лицо её на миг исказила хищная радость, а на пальцах даже вроде бы выросли когти…

– Вот она, ведьма! Вот эта! – в один голос возопили Николя и Вакула.

Только никто не обратил на это внимания. Та же сотникова дочь, приняв свои пятьдесят грамм, весело кружилась с остальными, а ловля какой-то там ведьмы для неё перешла в разряд проблем неважных и неинтересных.

– Панночка! Подождите, вы же сами просили? Ну так вот она, ведьма! Да вы… хоть послушайте, а?! В конце концов, можно подумать, это нам нужно?!

– Паныч, а ну в сторону! Уйдёт же, подлюка крашена…

Кузнец сунул руку в мешок, извлёк сеть с крючьями и одним широким махом накрыл почерневшую от ярости ведьму.

– Спаситя-а! Ратуйтя-а! Увага-а, парубки девственности ли-шаю-уть!!! – в голос разоралась пойманная русалка, в один миг обернувшись черноволосой тёткой, худой, как вилка, и злобной, как двадцать драных кошек в одном мешке с валерьянкой.

– Девочки, наших бьют! – вдруг крикнул кто-то ещё, и менее чем через минуту приятели уже стояли в кольце решительно настроенных русалок.

– Панночка?! – осторожно подал голос Николя, озираясь по сторонам.

Увы, прекрасная дочка сотника, ни на кого не обращая внимания, упаковала свою мачеху-ведьму в ту же сеть и, небрежно закинув её себе за спину, спокойно пошла в пруд. Топить, что ли, собралась? Так вроде ведьма и так утопленница – какой смысл? Ну разве что по второму разу или там в иле поглубже закопать, кто ж разберет таинственную душу прекрасной малоросской русалки…

– А шо нам-то теперь робить, паныч Николя? – дрогнувшим голосом спросил бесстрашный кузнец. Драться с девушками он не умел по определению, тем более с такими красивыми, не очень одетыми, уже мёртвыми, и вообще ни разу не пробовал…

– Бред какой-то, – уныло признал гимназист, прижимаясь спиной к спине друга. – Девчат, вы чего? Мы же хорошие! Мы вам ведьму нашли!

В ответ зловещая тишина, горящие глаза, холодное дыхание и появившиеся из никоткуда острые щучьи кости в руках. Приятели уже приготовились к худшему, как вдруг панночка обернулась:

– Спой им песню, парубок…

– Та шоб я, православный козак, всякой нечисти под луной нежные песни спивал?! – в полный голос гневно взревел Вакула, размахивая тяжёлым багром, потом собрался с духом и начал:

Там, де гори й полонини, Де стримки с горилкой рики, Де смеричок, гай, розмай, Льеться письня на простори, Широченна, наче море, Про Диканьку, ридный край!

Русалки замерли. Хищный блеск их глаз немного погас, на кукольных личиках появилось выражение живого интереса. Видимо, проводя основную часть времени под водой, где с молчаливыми рыбами и словом не перекинешься, а болтливые лягушки, кроме себя, никого не слушают, девушкам действительно не хватало элементарных народных песен. Простых, чистых, незамысловатых и невероятно поэтичных. Импровизированный концерт продолжался часа два…

– Ещё! Ще больше писен гарных та разных!!! – тут же закричали все, когда Вакула попросил перерыв и уже начал похрипывать после такой сольной программы на свежем воздухе.

– Не, не можу…

– Вакула, ты чего? Ты мне тут давай не выкобенивайся, пой!

– Не можу, паныч, – просипел кузнец. – Бо я голос сорвав. Горилки бы хлебнуть…

– Они всё выпили, – похолодел Николя. – Девушки, поздно уже. Рассвет скоро, а вы ещё и не ложились. Может быть, наградим нашего певца бурными аплодисментами, разойдёмся по домам да и баиньки?

Это в общем-то вполне миролюбивое и даже компромиссное предложение было встречено гробовым молчанием.

Кузнец шагнул вперёд и демонстративно прохрипел:

– Ось бачьте, шо не можу! Нияк не можу!

– Не может, – переглянулись русалки, и милые личики их вновь стали суровыми. – Так нехай нам другой парубок заспивает.

– А… я не умею!

– Паныч, – тихо прошептал ему на ухо Вакула, – вы жить хотите? До солнышка, може, час-два, спивайте уже хоть как, я уши заткну…

– Сердце красавиц склонно к измене и к перемене, как ветер мая-а! – ужасно фальшиво, на итальянский распев, начал бледный от страха и красный от стыда (да, одновременно) молодой гимназист.

– А шо? Нехай по-москальски поёт, мы ж уси русские люди, – поддержали его первые три русалки, и остальные одобрительно закивали. Николя принял позу и выдал:

Сердце красавиц Склонно к измене И к перемене, Как ветер мая! Клятвами страсти Ввергнет в напасти, Сердце отпустит, В губы укусит, Но-о изменя-а-ю им первый я! Я! Я! Оа-ха-ха-ха-а…

Слава Тебе, Господь наш на небесах, что услышал это немелодичное пение и в безмерной милости своей допустил рассвет ровно на час раньше положенного природой срока. По крайней мере, именно так показалось всем присутствующим. Солнечный свет вспыхнул над горизонтом в тот самый момент, когда очередная итальянская ария в исполнении пана гимназиста (то есть на слух с безбожным перевиранием мелодии и текста) подходила к концу.

Но не успели лучи его коснуться земли под ногами наших героев, как русалки в едином порыве бросились в пруд – тока булькнуло! А у ног Вакулы и Николя насчиталось двенадцать полновесных жемчужин, видимо, плата за концерт, не иначе…

– Забирай себе. Просверлишь дырки и сделаешь подарок своей Оксане.

– На ожерелье маловато будет, – не стал спорить охрипший кузнец. – Но на браслетку аль серьги хватит! Так шо, до дому, до хаты?

– Дай отдышаться хоть. – Николя тяжело опустился задом на мокрую от росы траву. – Совсем погано пел, да?

– Не то слово, паныч. Без обид?

– Пошёл ты…

Друзья обменялись приятельскими зуботычинами и с наслаждением втянули свежий воздух рождающегося утра. Ах, кто бы знал, кому бы рассказать, кому бы суметь объяснить простыми человеческими словами, как дивно сладок прохладный воздух тихой Украины…

Когда ещё только взошло солнце, ещё нет той жары или того невыносимого пекла, что обжигает страстью своей степи, поля и нивы. Да и кто бы не восхитился дивной родиной нашей на краю великой Российской империи, создавшей свой колорит, свою культуру, свой образ жизни, открытый всей душой любому доброму человеку…

– Пойду до хаты, бо вже так спать охота, ажно челюсти сводит. – Кузнец потянулся до хруста в суставах и широко зевнул, лязгнув зубами, как подковами. – А то я за вашими заботами вже и забыв, як ночью спати. Тока и знай бегаем, як два скаженных кобелюки, да и ладно б ще за девками, а то ж от них!

– Никому не рассказывай, – подумав, предупредил Николя.

– Та вы шо, я ж могила!

Ну, далее, как и положено в романтическом произведении, наши герои скромно усмехнулись своей негромкой победе, устало сощурились навстречу весёлому солнышку, глотнули всей грудью свежего ветра и плечом к плечу пошли домой.

– Тока трохи сеть жалко.

– Тебе за одну жемчужину хоть сто штук сетей дадут.

– Хм, поторгуемся… Як думаете, за сколько грошей шинкарка возьмёт?

– Пошли спросим?

Вакула пожал плечами – чего ж спорить, предложение разумное.

Шинок в наших краях никогда не закрывается надолго. Поскольку шинки на Украине, как правило, держат жиды (хорошее, толерантное слово, европейское, кстати!), то закрывать двери перед потенциальными покупателями у них таки категорически не принято. Хоть бы он зашёл за одной-единственной рюмкой водки, опохмелиться!

То есть в четыре-пять утра постучать в двери шинка с коммерческим предложением – это вполне себе по-малороссийски и, главное, опять же всем взаимовыгодно, как оно и должно промежду добрых соседей водиться.

Однако когда верные наши приятели добрались до просыпающейся Диканьки, то были искренне удивлены тем непреклонным и в общем-то вполне себе явным фактом, что в питейном заведении их ждали. Запорожский чёрт в красной свитке, лихо сбитой на затылок шапке с синим верхом и улыбкой от уха до уха как раз разливал горилку на три стопки.

– О, панове! Рад бачить товарищей-козаков, сидайте уже. Так шо, выпьем?!

– С утра пораньше? – поморщился Николя, покосился на удовлетворённо кивнувшего друга и подтвердил: – А почему бы и не выпить, как всем честным христианам поутру после вчерашнего?

– Шинкарка! – Байстрюк хлопнул по столу кулаком. – Почему стол не накрыт, старая ведьма, чтоб тебя черти на том свете так же долго крючили, як ты честную кумпанию ждать заставляешь!

Хозяйка только щёлкнула зубами, как волк, и в тот же миг на столе появилась шкварчащая яичница, с салом, домашняя колбаска, порубленная тонкими кольцами, что хоть на солнце сквозь неё смотри, да чёрный хлеб, порубленный ломтями такой толщины, что не у каждой попадьи рот столь широко раскрывается. Чёрт в свитке привстал из-за стола, дождался, покуда кузнец с гимназистом поднимут свои стопки, и произнёс короткий тост:

– Нехай у нас всё буде так, щоб нам за то ничё не було!

– С Богом, – чокнулись приятели.

Байстрюк поморщился так, словно вместо водки выпил стакан рыбьего жира. Все трое присели за стол и, вооружась трёхзубыми вилками, деликатно разделались с яичницей. Чёрт предложил было разлить по второй, но Николя отрицательно помотал головой:

– Сдаётся мне, что вы не случайно тут отираетесь? Раз уж решили нас завтраком угощать, то давайте же сразу перейдём к делу.

Байстрюк задумался. Пользуясь затянувшейся паузой, Вакула потянулся к уху товарища:

– Покуда вы тут разговоры важные балакаете, я там трохи с шинкаркой погуторю? Може, она в жемчугах хоть цену присоветует, коли не сопрёт.

Убедившись, что кузнец осторожно выступил с коммерческим предложением к ушлой хозяйке заведения, Николя вновь обернулся к чёрту в красной свитке.

– Так и шо? – пробормотал Байстрюк, неуверенно опрокидывая в глотку вторую стопку. – Я-то сам козак вольный, сам пью, сам гуляю! Шо мне до того пекла? Да гори оно всё огнём с муками их, вилами та сковородками! Все ведьмы дуры, как одна. А почему дуры? А потому шо бабы! А я им шо, кутёнок лопоухий чи как?! Да не будь я вольным сечевиком, коли не поучу их всех нагайкою!

– Проблемы, – скорее утвердительно, чем вопросительно вставил молодой человек.

– Ни, то у вас проблемы, паныч. Бо нельзя добрым людям в дела чужие встревать, свои порядки чинить, мешать нечистой силе по всей святой Руси бузотёрить да строить всяческие проказы. На то меня и наняли да и золота отсыпали, затем тут и сижу…

– Вас послали убить нас?

– Тю! Да шо ж ты так орёшь, пан гимназист?! – искренне возмутился Байстрюк, поправил шапку свою и, снизив тон, добавил: – Ну да, шоб повбивал вас усих, и того и другого.

– Что?!!

– А-а, да не ори ж, и так вже трохи оглох на одно ухо…

– Ещё б нам о вашем здоровье заботиться, – проворчал Николя, потом добавил: – Прямо корсиканские страсти какие-то, право. Могу ли спросить: так что ж вы нас, возможно, ядовитой водкой отравили? Ох, чую, мутит уже…

– Закусывай лучше! Что ж я, с ума спрыгнул – алкоголь на вас переводить? – Запорожский чёрт чуть не перекрестился от обиды. – Да тьфу же, понаприсылают к нам в Диканьку таких вот образованных на всю голову. Не хочу я вас вбивать, а тока… должен!..

– Про шо речь, шановни паны-братья? – К столу вернулся довольный кузнец, подбрасывая десяток серебряных монет в кулаке.

– Вижу, торг с шинкаркой прошёл успешно? – холодно обернулся Николя. – А нас тут убить хотят.

– Кто?!

– Он.

Один удар кузнецкого кулака, утяжелённого драгоценным металлом, и Байстрюк вылетел в окно вместе с рамой! На полу, под лавкой, только его сапоги остались…

– Спасибо.

– Да нема за шо, паныч! Обращайтеся. А шо, яичницы не осталося вже? Так я колбасу зъим.

– На здоровье, – искренне пожелал Николя, который, честно говоря, свиную домашнюю колбасу недолюбливал, уж больно жирна.

Надеюсь, вы, образованные читатели мои, не решили, что в еврейских шинках нашей Малороссии подают только кошерную еду? Да сохрани господь, они бы все там разорились, если бы, соблюдая указания Торы, не работали по субботам и не подавали гостям сала!

А ежели присмотреться с другой стороны, так и кто же на целом свете не любит свинину? Как можно её не любить? Есть же какие-то святые вещи для каждого порядочного украинца, и среди них, после веры христианской, своё заслуженное место занимают горилка с салом.

…В дверях встрёпанной курицей, только что побывавшей в зубах у лисы, показался запорожский чёрт. Сходство усиливалось ещё тем, что Байстрюк был весь в птичьем помёте и перьях, а в руке держал свежее яйцо.

– Ось, бачьте, паныч! Вин аж до курятника долетев, а то и на другий конец двора, – с тихой гордостью похвалился скромный кузнец.

– Па-а-шёл ты! – Байстрюк кинул в него яйцом, но не попал, поскольку Вакула вовремя пригнулся. Жёлтое пятно украсило недавно беленную стену за его спиной.

Чёрт плюнул на пол, злобно зыркнул на шинкарку, и та вмиг выставила на стол новый запотевший штоф водки. Выхлестав прямо из горла едва ли не половину, запорожец тяжело опустился на скамью, сунул копыта в сапоги и опустил лицо в ладони.

– Ох вы ж, сукины дети, и шо мне з вами такими робить?!

– Понять, простить? – предположил Николя.

– Агась, да шоб меня потом в пекле за блестящие фаберже подвесили?!

– Якие такие фаберже? – выгнул бровь любопытный кузнец. Николя подсказал на ухо, Вакула покраснел, но не особо испугался. – Та тю, то ж не за шею. Жить-то можно…

– Можно, но грустно, – подчеркнул многоопытный Байстрюк, вновь отхлёбывая прямо из горла. – Так вот, хлопцы, посовещаться нам треба, нос к носу снюхаться да всем товариществом порешить, як мне вас не забить, но по ходу и надёжным ответом пред самим Люцифером-диаволом ото всего отмазаться. Може, у кого какие ни есть на то идеи?

Все трое отставили в сторону лишние проблемы и призадумались. Волей капризницы-судьбы терпеливый гимназист из Нежинска, простодушный кузнец из Диканьки и коварный чёрт в красной свитке из Запорожской Сечи оказались в одной лодке в бушующем море, без руля и ветрил.

Действительно, надо было что-то делать, поскольку, по словам Байстрюка, положение складывалось серьёзное. Выходило, что вся нечистая сила святой Руси вдруг заметила, что в веками работающий, словно часы знаменитого Павла Буре, механизм соблазнения и искушения рода человеческого вдруг попали две случайные песчинки – гимназист и кузнец.

Вроде как мелочь смешная, несущественная в эдаких-то масштабах, однако же кого радуют крошки в постели? Вот ведь согласитесь, за последние несколько дней герои наши столь успешно рушили всяческие бесовские планы, что не привлечь внимания к себе не могли. Это верно, это факт!

Однако же спрошу: но были ли они сами столь сильны, чтоб противостоять нечисти без поддержки Господа Бога нашего Иисуса Христа? А вот тут уже фактов нет, сплошные гипотезы…

Вакула, конечно, был человек простой, верующий, посты соблюдал, службы в церкви не пропускал, даже по праздникам пел на клиросе. Николя же, наоборот, скорее был отравлен образованием классическим, кое хоть и включало в себя уроки Закона Божия, но тем не менее учило любую истину поверять сомнениями!

Хорошо это или плохо, на сей момент дискутированию суть не подлежит. Примем сие как данность, и не более того. Но раз уж некая нечисть на Украине подняла такой хай из-за двух православных приятелей, что даже затребовала для них наёмного убийцу в лице всё того же отмороженного на голову запорожца, то относиться к этой проблеме без должной серьёзности было бы крайне неразумно.

Да и, признать по совести, положа руку на сердце, погибнуть во цвете лет, даже не успев жениться и оставить после себя розовощёких младенцев на руках рыдающих вдов, наши герои никак не спешили. А без потомства белый свет покидать грешно…

Вакула только собирался свататься к своей неприступной Оксане, копил на строительство собственной хаты и, кстати, нехило поднялся материально за последние дни. Николя же ещё и не соопределился со своей дамой сердца, хоть нравились ему многие, да и сам он не раз вызывал приятственное биение девичьих сердец. То есть речь-то о том, что как ни верти, с какого боку ни глянь, а помирать героями-великомучениками нашим приятелям как-то рановато.

– Вот кто я? Я есмь чёрт! – не спеша объяснял не особенно пьяный, но уже не такой уж трезвый Байстрюк. – Живу себе в Запорожской Сечи и души христианские на грех толкаю. Работа такая, шо робить? Но ежели я вас не хочу забить, ну не хочу, и всё?!! Запали вы мне у сердце! Мы ж з вами и горилку пили, и супротив ляха на шаблюках рубилися, и в пекле вы до меня в гости захаживали, як промежду добрых соседей водится.

Молодые люди молча кивнули. Верно, было, не сотрешь.

– Так и кто ж я теперича? Я чёрт али запорожец?! А може, я запорожский чёрт и на том стоять буду! Не позволю своих сотоварищей своей же рукою в могилу извести, нет на то моей козацкой воли и правды! И нехай они там в своей Раде на навоз изойдут…

– В пекле? – на всякий случай уточнил Николя.

– Та тьфу, не велика разница, – сплюнул Байстрюк, насупился и потребовал: – Шинкарка, бисово племя! А ну подай нам ще горилки, сала, ветчины! Бо вже пан Вакула усю колбаску под шумок стрескав.

– И шо не так-то? – застеснялся кузнец, пойманный с поличным на последнем куске колбасы в зубах.

– Всё так! На здоровьечко! – пожелали чёрт с гимназистом.

– Так шо, панове? От мне за вас ведьмы аванс дали – два десятка монет! – Чёрт в красной свитке бухнул тяжело позвякивающий кошелёк на стол. – Берите! Нехай оно ваше буде. Да тока скажите, як мне этих сучьих баб обмануть, шоб они до меня впредь не лезли, а?

– Надо подумать, – согласился Николя, пододвигая золото притихшему другу. – Мы подумаем. И кажется, у меня есть идея…

Минут пять, вежливо и честно, не перебивая, кузнец и чёрт слушали гимназиста, а наш главный герой с воодушевлением расписывал им широко известный сюжет с кучей левых вариаций.

По окончании весьма поучительной в плане образования лекции Вакула отобрал у Байстрюка остатки водки, а Байстрюк нервно затребовал себе третью бутылку. Пили молча, не чокаясь. Николя растерянно переводил взгляд с одного на другого, и в глазах его читалась некоторая обида.

– Нет, ну а что не так-то?

– Та уж не шоб я как-то не доверял тому пану Шекспиру, – осторожно начал Вакула, закатывая глаза к потолку. – От тока Джульеттою той я наряжаться не стану. Вы-то, поди, по осени в какую ни есть столицу умотаете, а мне с эти позором дальше жить. Ни, не стану. Нипочём не стану, звиняйте!

– Тогда можно ещё по-гамлетовски. Потыкать друг в дружку якобы отравленными рапирами, а потом…

– А не сочтите за обиду, паныч, но тока чую, шо крыша з вашей хаты уже набекрень поехала. Так от не буду я в вас отравленными железяками тыкать и в себе чем попало ковырять не дозволю. Ось так!

– Ну хоть сам бы чего предложил, а? Сидит тут себе, критикует. Художника обидеть легко!

– Кузнеца обидеть ещё легче! – резонно возразил Вакула. – От тока потом зубы вставить сложнее.

– Резонно сие и логично весьма, – поддакнул запорожский чёрт, с трудом оторвавшись от бутылки, явно желая показать, что он может легко говорить и по-русски.

– Так, можно подумать, мне одному это надо?! В конце концов, мы все так или иначе повязаны. Давайте уже и вы хоть что-нибудь предлагайте, а я посмеюсь…

Вакула и Байстрюк пренебрежительно пожали плечами. Следующие минут пятнадцать бедный Николя был по самую маковку засыпан чудеснейшими предложениями выхода из этой непростой ситуации. Как то, к примеру:

1) Пойти и самим в том пекле всем ведьмам да бесам по мордасам надавать! Али мы не козаки?

2) Принять мученический венец, помыться, причаститься и по-быстренькому помереть. Али вы не христиане?

3) Поднять на уши всю Диканьку, подать прошение о защите пану коллежскому асессору и спрятаться под защиту в тюрьму. Али мы не законопослушные граждане?

4) Всех ведьм обмануть, гроши собрать, хату с кузней продать да махнуть всем втроём отдыхать на Туретчину! Али ж мы не товарищи?

5) Взвесить всё, написать завещание, раздать долги, напиться для храбрости и тупо повеситься. Али вы не… Не, вы по-любому самоубийцы!

6) Да ещё стол накрыть, горилки там, сала, колбасы в пропорции. Накормить, напоить всех ведьм в стельку да помириться с полной полюбовностью. Али они не бабы?

7) Прошение писать к королям всех соседних государств, чтоб способствовали переговорам с пеклом, а самим покуда волынку тянуть. Али мы не украинцы?

Думаю, внимательный читатель легко разберёт, кто какой совет давал и почему. Ну и также с чего нашего романтически настроенного молодого человека всё это никаким боком не устраивало.

– Можно ещё у пани Солохи под юбкой спрятаться, – жёстко обрезал Николя. – Нет! Ерунда это всё. Наши извинения, бегство, крестовые походы или мирный договор с нечистой силой ничем не помогут. Думаю, не только в ближнем зарубежье, а и в заокеанском Новом Свете ведьмы с чертями до нас доберутся. А уж Турция им вообще дом родной! Вот вы, Байстрюк, сотворите уж такую милость, скажите хоть, к примеру, как именно вы нас убить подрядились?

– Обливаясь слезами от сострадания!

– А без вранья?

– Ну, так шо ежели в примерности, то от так, – чуть рисуясь, подмигнул рогатый запорожец. – Сперва бы трохи придушил, а потом при всех свидетелях у землю закопав, выкопав, оживив, расстреляв, опять закопав, опять выкопав, шаблюкою изрубив, закопав вже по кускам, снова выкопав, оживив, к столбу привязав, огнём спалив, пепел собрав, ще раз закопав, потом…

– Выкопав, – с первого раза угадал кузнец. – Лучше б и не слухал, така негуманна пропорция… А ще нудная, як будто дьяк куму уламывает с ним в баню сходить, бо то буде такое богоугоднейшее дело, за которое уси грехи спишутся! Тьфу.

– Сами ж просили, – надулся Байстрюк, но Николя поднял вверх указательный палец.

– А пожалуй, в этом свой смысл есть. Вот только бы если… Можем мы внести кое-какие личные коррективы?

– Та чего уж, рискните, хлопцы. Ще по стопочке?

– Нет. Значит, так. Вы что-нибудь про голема слышали?

Вакула с Байстрюком с интересом навострили уши.

– А я таки знаю про того голема, – попыталась встрять вездесущая шинкарка. – Правда, дело было в Праге, в жидовском квартале, там где ребе Иегуда бен Бецалель под пьяную руку решил помочь евреям по хозяйству и таки помог, на их же голову…

Под строгими мужскими взглядами отступила, молча выставив на стол третий (или уже четвертый, если не пятый?) штоф самопальной самогонки. На этот раз молодой гимназист уложился минуты в полторы, потому что расхохотавшийся Байстрюк хлопнул его ладонью по спине так, что у парня аж зубы клацнули.

– От молодца! От разумная ж твоя голова, паныч! Это ж скока смеху буде, скока грошей загребём, угодим дурам-бабам и себя по-братски не обидим! Добре же вам, к вечеру ждите у кузни. Ох, чую, повесели-имся-а…

Он заговорщически подмигнул двум приятелям и, резко топнув каблуком об пол, исчез, будто бы его и не было.

– Так, а мы шо, паныч Николя? Идём до мене тех големов стругать?

– Идут они, как же! – всплеснула руками хозяйка шинка. – А таки платить, ой вей, никто уже и не собирается?!

– Но это же всё Байстрюк заказывал, пусть он и…

Вакула взглядом указал другу на тяжёлую кочергу в пределах одного шага от закипающей шинкарки, и приятели безропотно расплатились. В конце концов, деньги у них были, благо с постоянных клиентов никто не драл три шкуры. А уж тем, кто запросто пьёт с чёртом, в наших местечках завсегда скидки предоставляются…

Дальнейшие события, наверное, стоило бы описывать едва ли не поминутно, однако ни у меня, ни у вас не хватит никаких сил для эдакой партикулярной дотошности. В рукописи упоминалось лишь, что каждый из честной компании был занят своим делом.

Запорожский чёрт отправился прямиком в пекло заверить главную заказчицу, старую ведьму-картёжницу, что её оскорбители пойманы и сегодняшней же ночью будут преданы лютой смерти в заброшенной церкви за селом. В той самой, где паны приятели впервые столкнулись с нечистой силой лбами, но вышли из того дела полными победителями.

А ведь каждый козак на милой нашей Украине знает, что лучше прогневить чёрта, чем бабу! Тем более коли та баба и есть самая натуральнейшая ведьма…

Вакула должен был дотопать до своей кузницы, где сховать хорошенько и жемчуг, и деньги от шинкарки, которая, по мнению простодушного кузнеца, хоть «переплатила» за жемчужину аж втридорога, но почему-то была очень довольна сделкой и просила обращаться.

Если б сама Солоха вдруг узнала, что за жемчуг попал в руки её единственного сына и за сколько он начал его продавать, то не только повыдёргивала бы все волосья барыге-шинкарке, но и всё её питейное заведение спалила бы собственноручно к ёлкам-палкам и в пьяном виде сплясала полтавского гопака на пепелище! И пофиг, что засудят!

Николя, в свою очередь, отметился у тётушки, переменил одежду и даже успел сделать небольшой набросок пером той самой русалочьей ведьмы, которую он опознал для прекрасной панночки у пруда. Подумав и перемазав чернилами пальцы, добавил к рисунку ещё несколько строк, выдающих юношеское смятение его тонкой души…

«Дивность той ночи была тем более чудесна для меня, что показала разные стороны характера нашей малороссийской нечисти. Да, навки, майки, русалки, утопленницы, привидения, живущие на воде и под водою, встречаются повсеместно. Говорят, даже в той же Варшаве русалке уже памятник поставили и вытиснили на гербе города. Но, ежели представить, сколь воинственна должна она быть с щитом и саблею, столь же невинными казались мне до поры наши озёрные девы. А вот, оказывается, чуть им не угодил – тебе рыбье ребро в горло, за ногу, да и на дно! Съедят же вместе с речными раками, роняя хрустальные слёзы из прекрасных глаз, культурно отщипывая маленькие кусочки тонкими своими пальчиками с ухоженными когтями. Брр…»

Решив подумать о феномене ненаучного превращения ведьмы в русалку как-нибудь на досуге, он вновь убрал свои тайные записки. На мгновение остановился у открытого окна, с наслаждением вдыхая сладостные ароматы лета и бормоча себе под нос:

– А ведь если кто-нибудь когда-нибудь бог весть с чего и ради какой нелепой или, что ещё хуже, тайной цели взял бы на себя труд прочесть сии записи мои – да разве б поверил он мне? Разве согласился бы трезвым умом и холодной логикой с существованием всех этих бесов, ведьм, чертей и ещё, прости господи, кучи всякой неблагочинной нечисти, обитающей не то чтобы где-то в пекле, а буквально вот на соседней улице? Нет, не поверю, сказал бы он. И был бы прав! Я и сам себе до сих пор не верю. Однако же…

Однако же далее развивать эту мысль не стал, просто потому, что были дела более насущные. К примеру, поспешить в кузницу, где Вакула уж наверняка ждёт его, дабы приступить к обсуждению их тайных планов. То есть той их части, что касались непосредственно двух друзей и Байстрюку известны не были. Не во все детали всех надо посвящать, знаете ли…

А по пути ещё успеть заглянуть в пятикупольный храм Покрова Богородицы, помолиться, свечи поставить и вообще. Хотя в церковь при гимназии Николя ходил прилежно и считался на хорошем счету у батюшки, но в Бога верил не столь сильно и рьяно, как в розовые детские годы.

Думаю, проблема сия в той или иной мере знакома многим образованным людям, ибо сказано в Писании: «Многие знания порождают многие скорби». Так вот, сейчас, глядя на суровые черты Николая-угодника, своего святого покровителя, молодой человек вдруг почувствовал, что очень правильно сделал, утаив часть плана своего от Байстрюка.

Нельзя так безоглядно доверять чёрту! То есть вообще нельзя! Даже если он носит красную свитку и смушковую шапку с малиновым верхом, по-козачьи крутит усы и выглядит перед вами самым что ни на есть настоящим сечевым запорожцем.

Когда Николя широким шагом вышел на тропинку, ведущую к кузнице, то над её крышей уже дымился весёлый дымок, а сквозь открытую дверь долетал звонкий перестук молота. Вакула выставил на подоконник уже шестого человечка, склёпанного из двух длинных гвоздей.

– Сколь ще треба? – не оборачиваясь, спросил он.

– Десятка хватит, дай-кась полюбуюсь на твою работу.

– Пойдёт?

– Побежит вприпрыжку!

– Ну, так то и добре. Сидайте, паныч, я быстро. Може, выпьете чего? – гостеприимно предложил кузнец.

– Не откажусь. Чай есть?

– Нема.

– Кофе?

– Теж нема.

– Горилка?

– И её, проклятой, нема, – искренне посокрушался Вакула. – От вода в бадейке! Пейте ж, паныч!

– Спасибо, – кротко вздохнул Николя.

– Та на здоровьечко ж!

Не успел молодой человек толком сделать пару глотков, как вся кузница явственно вздрогнула.

– Ну шо, панове-добродии, уже зробили? – Прямо из пылающего горна на миг высунулась любопытная физиономия Байстрюка.

– Так вот же тебе, подивись, нечистая сила! – Кузнец с гордостью указал кивком головы на подоконник.

– Добре! От же шоб мне на Туретчине православным Писанием торговать у мечети, як то добре! До закату жду вас у той церкви за Диканькою. Бо доски на гробы для вашей милости уже измерены та обструганы.

– Мы не опоздаем, – сухо подтвердил молодой гимназист. – Но уж и вы там не подведите.

– Як же ж можно?! Берега различаем, выше краёв не плюём, товарищей не пропьём! – с какой-то неуловимой козацкой лихостью объявил запорожский чёрт, фамильярно подмигнул и исчез в снопе искр.

– Шо-то мне трохи зябко, паныч.

– Я тоже боюсь.

– Так я ж не про то!

– Мне-то не бреши.

– Вам не буду, – сдался Вакула, который, как и многие деревенские люди, выросшие на природе, относился к подобным визитам чёрта более настороженно.

Временами он вообще считал, что им бы давно надо сдаться властям или идти на покаяние в самый дальний монастырь где-нибудь на Соловках или за Уралом. И будь даже Николя против, Вакула пошёл бы босиком один, но трезвым умом понимал: чтобы получить отпущение грехов на исповеди, ему пришлось бы попутно сдать на церковный суд всех.

И в первых рядах маму Солоху, которая, как уж тут ни верти, а ведьма. Потом ещё Пацюка, который, не во гнев ему будь сказано, всё же приходится слегка роднёй чёрту, также достойного козака Свербыгуза, который запросто пьянствует с нечистым в шинке, да, по совести, и ту же шинкарку, которая… Нет, её, впрочем, не жалко, она и на каторге не пропадёт.

Посему он лишь со всяческим тщанием помолился в хате перед иконами и отправился в кузницу исполнить честь по чести свою часть договора. Как вы поняли, касающуюся умения работать не головой, а руками. Тут ребята делились обязанностями без обид…

– Что ж, пора бы и отправляться. – Николя, вставая, хлопнул себя ладонями по коленям. – Ты, кстати, куришь?

– Не-е, ни боже мой!

– А честно если?

– Ну там трохи, коли мамо не бачить, – смущённо ухмыльнулся кузнец.

– Люлька есть?

Вакула пошарил где-то в глубине своих необъятных украинских шаровар и наконец выудил коротенькую козацкую трубку с гнутым чубуком на красивой новой цепочке.

– Огниво теж брать?

– Да, разумеется.

– Так всё одно тютюну нема.

– А табак нам и не понадобится, – многозначительно протянул молодой гимназист, вперясь пустым взглядом в нарождающуюся вечернюю зарю. – Не понадобится, ибо не его курить будем…

Какое-то время приятели потратили на сборы, впрочем вполне себе по-солдатски короткие, покидали всё необходимое в мешок, рассовали по карманам и, перекрестясь на далёкие золочёные купола, бесстрашно пустились в путь.

Им надо было до наступления ночи прибыть в заранее указанное чёртом место, а там уже согласно оговорённым ранее в шинке условиям и планам дружно провести некую невесёлую проказу.

Да, да именно так! Уж поверьте, проказы в наши дни бывают разные, но в большинстве случаев цель у них одна – повеселить себя и добрых людей. Но невесёлая проказа?

Ох, да разве придумал бы хоть кто что-либо подобное на всей обширной земле нашей?! Но вот в этом самом случае дело выходило столь кривобоко, что и на хромой козе не подъехать, и шепелявому на морозе не выговорить. Давайте же и мы не станем забегать вперёд, поскольку даже пьяные цыгане никогда не ставят телегу впереди лошади…

Тем более что у приятелей состоялся вполне себе интересный разговор. Кажется, всё началось с того, что Николя в запале бросил через плечо нечто вроде:

– Придём, до рассвета продержимся, а там уж, как солнышко взойдёт, все бесы да ведьмы пусть хоть подавятся своей бессильной злобой!

– Стой, стой! Сохрани вас боже, паныч, – аж споткнулся на ровном месте побледневший кузнец. – Боже сохрани вас на том и на этом свете благословлять хоть кого-нибудь такою побранкою.

– Э-э?!

– Шо, э-э?

– Ну в смысле, а что тут такого-то, почему нельзя?

– Да разве не знаете вы, что случилось с тёщею кума, что жила на другом конце села?

– С тёщей? – призадумался Николя. – Да я самого вашего кума знать не знаю, не то что всю его родню, включая до того ещё и тёщу, прости господи.

– Так от я скажу вам, шо про них уся Диканька знает! Правда, было то, признаться по чести, ещё как лет шесть или семь назад, однако же как-то летним вечером покойный тесть покойного кума, та ще покойная тёща его, та наймит, та наймичка, та детей штук с пятеро, уж не упомню поимённо…

– Тоже покойные?

– Та не! Храни их Матерь Божия, все живы-здоровы, ну не перебивайте уже, – ворчливо буркнул кузнец, который и впрямь не любил, когда в историю лезут прямиком с литературной критикой и немытым рылом. – Так от, як только сели все за стол и тёща высыпала с большого казану у миску горячие галушки, як все, воздев их на длинные спички, та начали есть… Однако ж откуда ни возьмись вдруг незнакомый чоловик стучит в окно…

– Какой человек?

– Та бог его разберёт, какого он был роду-племени, и…

– Я имею в виду, мужчина или женщина?

– Ох, паныч Николя, вы як будто москаль али немец! Ясно же, шо у нас на Украине коли сказано, шо чоловик, так то мужчина. А была бы баба, я б сказал «жинка» бо «дивчина». Та шо ж вы мене вечно перебиваете? Неинтересно чи как?!

Молодой гимназист в знак примирения поднял руки вверх и изобразил нескрываемое любопытство на лице:

– Нет, больше не буду, да, жутко интересно! И?

– И… и просит допустить его до трапезы. Ну як же не накормить голодного человека? Дали и ему в руки спичку. Только гость пошёл уплетать галушки, як корова сено! Глядь-поглядь, а миска вже и пуста, донышко гладко, як панский помост! Тёща щедро насыпала ещё, думая, шо вот человек наелся и будет жрать поменьше. А ну ничуть не бывало! Покуда остальные съели по одной и опустили спички за другими, так и там всё опорожнено. «Та шоб ты подавився, окаянный, теми же галушками!» – в сердцах бросила бедная женщина, глядя со слезами на голодную семью. Так вот в этот миг гость вздрогнул, поперхнулся, схватился за горло и упал. Бросились до него, а у того уже и дух вон!

– Подавился?

– От и оно ж…

– Так ему и надо, обжоре проклятому! – в сердцах воскликнул Николя и осёкся под укоризненным взглядом приятеля.

– Так бы оно и так, да не так всё вышло. С того самого времени не было покою кумовой тёще. Чуть только опустится ночь, дак уж мертвец к ней через всю Диканьку так вдоль плетня и тащится. Сядет верхом на трубу и улыбается, гад, а галушку в зубах держит!

– Ух ты…

– А главное дело, шо днём-то усё спокойно, ни слуху ни духу про него, а як тилько станет темно – то сей же час дивись на крышу хаты, от уже и оседлал, собачий сын, трубу!

– И галушка в зубах?

– И галушка в зубах.

– Брехня, – тепло вздохнул Николя, и Вакула ответил ему столь же честной улыбкой.

Так кто бы спорил, может, и брехня? Ибо чудесен свет и дивны проявления всяческих волшебств Духа Божия над благословенной землёю нашей, а всей правды и выдумки на ней всё одно никто не знает. Так чего бы двум приятелям и не побалакать от хорошего настроения…

Но вот дальнейшую часть пути они прошли в задумчивом молчании. Оно со всех сторон понятно: суровые козаки не бабы и не нуждаются в сиюминутном сцеплении языками так, что только треск стоит на всю округу. Коли ситуация тому способствует, так добрые товарищи распрекрасным образом могут помолчать, давая каждому побыть со своими мыслями наедине. Ведь нет греха в том, чтоб держать язык за зубами, а вот обратная позиция, хоть и куда более приятственна поначалу, однако ж и чревата.

Немало молодых парубков, а также и степенных полковников ещё с времён не к ночи упомянутого вероломного гетмана Мазепы пострадали за это дело. Недаром говорят старики на Запорожье: не можешь молчать, так уж лучше пой!

Собственно, они бы, наверное, и спели, ведь козаки всегда поют – что в походе, что в бою, что за столом. Да и в самом деле, не стихи же им декламировать и литературные пьесы ставить?!

Герои наши как раз договорились меж собою, с какой песни начнут, когда ближайшие кусты заволновались и в прощальный свет уходящего солнышка бодро шагнул усатый сечевой чёрт в красной свитке.

– От я до вас и добрался, шановни паны! И доброго же вечера всем нам, коли не шутите.

– Гробы готовы? – не вдаваясь в детали и не напрягаясь излишней вежливостью, прямо спросил Николя.

– Будут готовы, моё серденько, – патетично ответил Байстрюк, едва не срывая шапку и не падая на колени. – Хоть весь околоток исходи своими панскими ножками, а не отыщешь таких!

– Ну так шоб не в обиду будь сказано, однако ж, по чести говоря, хотелось бы, шоб вони были, так сказать, в пропорции, – внёс своё дельное предложение образованный кузнец.

Байстрюк нервно потёр виски, Николя же, наоборот, одобрительно подмигнул приятелю.

– Вакула прав, хотелось бы, так сказать, посмотреть на нашу последнюю кровать. Вдруг у него плечи не умещаются, а мне ноги подгибать придётся?

– Ох, не доверяете, козаки? – Сокрушённо хлопнув шапкой с малиновым верхом по груди, запорожский чёрт почесал рожки. – Да вы уж сами побачьте, як тут шо! Та будь я, не к ночи сказано, католическим протодиаконом, коли в тех гробах станет для вас хоть одно неудобство! А големов принесли?

– Полный мешок, – подтвердили друзья.

Вакула высыпал в ладони хвостатого соучастника штук десять – двенадцать кованных из гвоздей человечков.

– Добрая работа!

– Старался.

– Так до того ще треба трохи вашей крови. Могу куснуть?

– Не бойтесь данайцев, зубами грозящих, – жёстко обрезал Николя, практически цитируя полузабытого древнегреческого автора. – Нужна кровь, так мы сами поделимся.

– У меня в кармане должен быть гвоздь, – подтвердил Вакула. Он вновь полазил в шароварах своих и действительно выудил маленький гнутый гвоздик.

Николя на мгновение задержал дыхание, но честно выдержал укол в безымянный палец. Кузнец поступил так же. Байстрюк жадно слизнул две капли крови, покатал их на языке и вдруг резко сплюнул на гору железных големов в своих руках:

– А поднимайтеся, козаки!

После чего он широким жестом сеятеля бросил половину человечков налево, половину направо. Подобно зубам дракона, брошенным легендарной рукой Язона в плодородную землю Колхиды, гнутые железяки упали на землю и практически сразу начали расти. Вот пяти минут не прошло, как, к вящему изумлению Николя и Вакулы, прямо из тёмной травы стали вырастать люди.

– Матерь Божья, Пресвятая Богородица, та шо же воно творится на белом свете?!

– Это не научно, поскольку… поскольку… да они же есть, и что ты с этим фактом сделаешь? Скажешь, закрыв глаза свои, что этого нет, потому что этого быть не может?!

И впрямь да, что бы ни говорили изумлённые герои наши, но трудно было бы спорить с объективной реальностью. А реальность эта была просто невероятной…

Чёрт в красной свитке, хихикая в кулачок, щерил лошадиные зубы, пока из доброго чернозёма нашего, который веками поит и кормит детей своих, неспешно, но целеустремленно вырастали Вакулы и Николя.

– Дивитесь, паныч, як они швыдко в рост пошли! Ровно подсолнухи вверх тянутся. Чудеса-а.

– И главное, как похожи! Признаться, таких фокусов я не ожидал. Высокий класс!

– Да уж, не на ярмарке в Сорочинцах усим табором одну кобылу надувать, – гордо захохотал нечистый, крутя чёрный ус свой. – Уж коли я за дело берусь, так за то головой ручаюсь, шо будет вам весёлая история! Уж обо мне-то такая слава идёт, шо нет такой собаки на улице от Киева до самой Полтавы, шоб не знала Байстрюка да стала гавкать, коли я с сотоварищами гуляю! Так от думаю, шо настал подходящий момент нам трохи горилкою оскоромиться.

– Нет. – На этот раз Николя категорически удержал обоих соучастников от искушения.

– Нет?

– Так мы ж трохи. Сугреву ради? – удивился кузнец.

– А и то верно, – после минутного размышления признал запорожец. – Небось поутру в шинке отпразднуем, верно?

– Да что ж вы всё о выпивке да о выпивке? – устало выдохнул молодой гимназист.

– А о чём же ещё, паныч Николя? Я ж, поди, запорожский чёрт, сечевик, ещё атамана Сирка помню та Азовское сидение. Шо ж мне робить, кроме как не пить? Неужто вы хотели пан-добродию, шоб я христианские души в пекло волочил, га?!

– Нехай лучше пьёт, – тихо посоветовал Вакула на ухо другу.

Тот кивнул, если здраво подумать, то кузнец во всём прав. А если учесть мнение многих отцов церкви, что крепкий алкоголь также придумали в аду, то и не случайно хоть некоторые наши черти так люто закладывают за воротник лишь из чистого сострадания к людям. Как знать?

Меж тем вокруг честной компании уже сформировалась другая компания из двух десятков Вакул и Николя, в смысле по десять особей того и другого вида. Опять не так, но… да тьфу на все формальности, вы же меня поняли, чего уж там.

– Уж полночь близится, а старой ведьмы нет, – напомнил Байстрюк. – Вон и церковь наша, ще трохи, и дойдём широким шагом. За мной, хлопцы!

Гимназисты и кузнецы, выстроившись в две колонны, безропотно последовали за чёртом в красной свитке. Николя и Вакула вежливо держались от новоявленных големов (если их вообще можно так назвать) чуток в стороне.

Да и, честно говоря, несколько странно находиться в слаженном строю себе подобных. Не таких подобных, как ежели идёшь в сомкнутом солдатском строю или в доброй компании весёлых хуторян, едущих верхом по необъятным степям Украины. Это как раз вполне нормально, а вот идти плечом к плечу со своей безвольной копией, фантомом, куклой, зомби, буратино, големом, альтер-эго или ещё какой мистической благоглупостью…

В общем, как это ни называй, а Николя и Вакула предпочитали топать чуть левее от своих дружно марширующих копий. Байстрюк остановил всех у той самой расхристанной церкви, в которой приятели стояли спина к спине, огородившись железным кругом от наступающей нечистой силы.

Воспоминания, надо признать, не самые приятственные для обоих, но, с другой стороны, вспомните собственную молодость, как часто вы проявляли чудеса кротости и смирения, чтобы не лезть туда, куда не просят? Надеюсь, вы ответили себе честно. А если честно, то, значит, либо вы прекрасно понимаете наших героев, либо у вас было невинное детство и абсолютно скучная, но зато совершенно безгрешная молодость. Итак…

– Так шо? – Байстрюк поглядел на ущербную луну и, что-то мысленно прикинув, щёлкнул пальцами. Звук был такой, словно в ночи кто выстрелил из длинного кавказского ружья. – Ось подивитесь!

Прямо перед входом в странную церковь на полузатерянной тропинке, плечом к плечу, доска к доске, или борт к борту, или как там будет правильнее, стояли два чёрных гроба классической формы. Один длиннее, другой шире.

Стало быть, как ни верти, но получилось, что гробы действительно были подготовлены по индивидуальному размеру на каждого. Абсолютно на каждого, хоть на Вакулу, хоть на Николя, хоть на любого из их чудесных клонов. Но, разумеется, вы все уже поняли, для кого именно были предназначены два гроба, или, как говорят у нас в Малороссии, две домовины.

Что, в принципе, не особо удивительно. У тех же немцев, к примеру, слово «дом» означает храм Божий. Почему бы у народа украинского нечто подобное не значило бы гроб…

– То есть, как я понимаю, нам нужно лечь вот прямо сюда?

– А то ж! – подтвердил усатый чёрт.

– Я в домовину не полезу! Я ще живой!

– Не ляжешь живым, так тебя туда уложат мёртвым, – на ухо пояснил Вакуле Николя. – Друг мой, просто поверь и ляг, диавол тебя раздери, в этот, чтоб его, гроб!

– Ох, паныч, только после вас, – кисло улыбнулся кузнец, а Байстрюк уже тревожно трепал обоих за плечи.

– Та ложитесь вы уже! Чую, все ведьмы у пекле свои мётлы салом с дурманом намазали и вже сюда летят, як журавлиный клин по весне.

Молодые люди переглянулись, вздохнули и, перекрестившись, легли в гробы, каждый в свой.

– Ох, шо-то мне… як бы так… як-то оно не…

– Не в той пропорции?

– А як вы догадались, паныч?

– Сам удивлён.

– От прошу не принять мои слова за обиду, – деликатно прорычал Байстрюк, едва сдерживаясь, чтоб не перейти к рукоприкладству. – Так шо я, о чём речь веду, шоб вы меня правильно поняли, со всем моим уважением – заткнитесь уже, дорогие, мать вашу за ногу!

– Звиняйте, – хором покаялись кузнец с гимназистом.

А в ультрамариновых небесах дивной украинской ночи уже нарастал неясный гул. А вот вскорости и тучки набежали, скрывая серебряный серп полумесяца, и сырая земля стала слегка подрагивать, словно бы под копытами многотысячной татарской конницы.

Потом и ветер резко задул, и холодное дыхание его уж никак не добавляло оптимизма, а, наоборот, заставляло замирать сердце. Послышался отдалённый визг и вой, усиливающийся с каждой минутой, и вот уже в небесах промелькнули первые ведьмы на помеле, кружась над двумя гробами, словно чёрные вороны. Злобный хохот раздался со всех сторон, и, когда опустились они на землю, старая знакомица, ведьма-картёжница из пекла, на четвереньках бросилась вперёд.

– Отдай! Мои, мои они! Сама………! Своими зубами понадкусываю, чего понравится-а…

– Да тьфу на тебя, дурна баба. – Запорожский чёрт поднял правую руку с тускло блеснувшим в ней стволом турецкого пистолета. Раздался характерный щелчок взводимого курка. – Не замай моих сотоварищей!

– Собутыльников, что ль?!

– А про то не твоим жидким умом судить. Забить забью, а кусать не позволю! Не затем мы з хлопцами магарыч пили, хлеб-соль ели, салом закусывали, весёлы песни на пьяную голову спивали…

По нью-йоркской мостовой Кони шли на водопой, А на них сидели грозно наши козаки! Заспивает отаман: «Где сховался чорний пан?! Ох, и словит гарну дулю с козацкой руки-и!» Козаки, козаки, Йедут, йедут по Нью-Йорку наши ко-за-ки-и!

– От тока не надо петь военных песен, а?! – дружно взмолились и другие подоспевшие ведьмы.

Судя по голосам, хриплому дыханию и звукам, напоминающим сладострастные стоны, к старой церкви слетелось не меньше полусотни диаволиных полюбовниц. Осторожно приоткрыв правый глаз, Николя насчитал шестьдесят шесть молодых, и старых, и красавиц, и просто медвежутей на костылях, горбатых и стройных, с лошадиными, собачьими, свиными мордами, одетых и не очень, так что на миг ему даже показалось, что один Байстрюк эту бешеную бабскую свору нипочём не удержит. Да и захочет ли?

– Коли уж за гроши те поганые, шо вы мени на горилку отсыпали со всевозможной шинкарской скупостью, я на товарищей верных руку поднял, так не достанутся же вам они!

– Врёшь, чёрт! Брешешь, як пёс! Отдавай оплаченное! – завыли, завизжали, закричали и захрюкали со всех сторон.

– А нате ж вам, сучьи бабы! – рявкнул рогатый запорожец, поднимая пистолет над головой и стреляя в небо.

– Мать-перемать, твою же в задницу дивизию-у! – Сверху с матюками рухнула какая-то припозднившаяся ведьма.

– Упс… ошибочка вышла, прощения просим, – без малейшего раскаяния в голосе фыркнул Байстрюк, а на звук выстрела уже спешили из кустов скрывавшиеся до поры до времени прототипы Вакулы и Николя.

– Измена-а, – пискнул было кто-то из старых ведьм, но чёрт, шагнув вперёд, сунул ей в зубы разряженный пистоль.

– Не ори, як скажена. Не измена, а подарок! Так що ж, бабоньки, кто тут буде посмелей трохи, кому треба самолично обидчиков ваших уполовником забить, а?!

Повисла нерешительная тишина. Похоже, ведьмочки были просто не в состоянии поверить в бескорыстную реальность свалившегося на них счастья.

– Ось бачьте, дуры, що я про вас зробил! Берите хучь кого, грызите, душите, режьте, на куски рвите – слова не скажу. Нехай и вам щасте буде!

– Ох, лышенько, – единым вздохом раздалось в ночи. – Сходить мне до ветру на этом самом месте, до чего ж усё чудесенько та гарнесенько-о…

Вся толпа разнообразных девиц, тёток и бабок просто обалдела на корню от столь невероятно щедрых представленных возможностей. Кузнецы и гимназисты равнодушно взирали на подкрадывающуюся к ним смерть. Откуда ни возьмись в руках женщин появились ножи, цепи, сковородки, скалки, а кто не озаботился, просто оскалили редкие зубы и навострили когти.

– Точно вже можно, чё ли? – на всякий случай уточнила самая старшая ведьма.

Байстрюк важно кивнул, отступая к двум гробам. Наши герои лежали тише мышей под веником в хате, ни живы ни мёртвы, а вокруг пошла плясать Корсунская битва! Воодушевлённые численным превосходством ведьмы, ведьмочки, чертовки, бесовки, поляницы и навки кинулись на покорных големов так, что от них только клочки полетели по закоулочкам.

– Так шо, паны-братья, – сквозь зубы прошипел Байстрюк, самым любезным образом улыбаясь милым дамам, льющим кровь вёдрами направо и налево. – Лежите себе тихо, можете трохи и вздремнуть, а коли кто буде до вашей милости домогаться, то вы до меня тока мигните! Я ж им усим устрою такую египетскую панораму, шо они забудут, яким зубом до мужеского племени цыкать! У их где було кругло, там плоско будет, а где плоско було, ще и вмятину образуем размером с Полтавскую губернию! Га?

– Шо?

– Это не мы, – дружно переглянулись Николя и Вакула.

– Шо?! – ещё раз и уже громче спросила старая ведьма-картёжница, вдруг встав перед чёртом в красной свитке и оттопырив собачье ухо. – Так вони живы, що ли?!

– Показалось вам, бабуля!

– Ось, чую, брешешь, брешешь, кобель запорожский. – Старуха хищно задёргала носом. – А ну откачнись у сторону, дай мне самой тех мертвяков за кой-шо пощупать.

– Та на! – Бравый сечевик широким жестом раскинул руки, так врезав правой ладонью ведьме по носу, что склочную картёжницу унесло пятками в ночь, треснув затылком о свод небесный так, что аж звёзды посыпались, настучав по маковкам ещё четырём-пяти подруженькам.

Двух уложило напрочь, две временно откинули копыта, и как минимум одна, хихикая, убежала за рощу, задрав подол выше головы. Как говорят у нас на милой Украине – сбрендила баба.

– От така наша перемога, – многозначительно выпятив широкую грудь и засучив рукава, прорычал рогатый козачина. – А теперь тикайте, хлопци-и!!!

Мигу не прошло, как рванулся он с места в низком старте, и только пыль заклубилась по просёлочному тракту в сторону польской границы. Когда стук козачьих сапог с подковками растаял в повисшей тишине, Николя, приподнявшись на локте, тихо бросил приятелю:

– Сбежал, сукин сын. Вот же подстава…

– Та и мы с вами хороши, паныч, чёрту на слово поверили?!

– Ведьмы к нам идут. Думаешь, бить будут?

– Та не, шо вы, кому оно надо?! Борща з нас наварят, та и вся недолга.

Хриплое дыхание ведьм приближалось с неумолимостью чумацких волов. По крайней мере, у половины баб глаза были так же налиты кровью, а из ноздрей вылетали струи горячего пара.

– Бачьте, а голумов вони усих забили.

– Големов, – поправил его образованный друг.

– Та чем нам тот хрен ихней редьки слаще? – философски вздохнул кузнец. – Так шо, мы помрем али вы вже маете який-то хитроумный план?

– Последнее желание, – храбро выкрикнул молодой человек, вставая из гроба в полный рост.

– Яко тако желание? – В передние ряды протопталась неубиваемая ведьма-картёжница.

– Покурить на дорожку!

– А чего ж нет? Пожалуй, в том беды нет. Навродь покурить-то парубкам можно? Нехай себе покурят! – посовещавшись меж собой, завизжало бесовское племя. – А ужо потом мы им добавим огоньку в одно место!

Молодой гимназист с бледным от храбрости лицом кивнул, достал из кармана кисет, набил трубку и попросил Вакулу щёлкнуть кресалом.

– Ох, паныч, уж коли мамонька моя прознае, шо я курив…

– Если ты сей же час не раскуришь сию проклятую трубку, то о твоей матушке можно и не беспокоиться.

– Почему?

– Просто на небесах нам будет не до того. – Николя сунул трубку в зубы верного товарища, убедился, что тот хорошенько затянулся, и в свою очередь тоже старательно запыхтел козачьей люлькой. Сладковатый запах ладана защекотал ноздри.

– То ж не табак, – дружно встали ведьмы, словно бы натолкнувшись грудью на непреодолимую стену. – Та що ж вы такое курите, аспиды?! Мы-то твоей мамке усё расскажем!

– Не отвечай, Вакула, они того не стоят. Кури.

– Та и в мыслях не было, тю на них. Сижу курю…

– И главное дело, издеваются ищо же, подлецы! – в сердцах взвыла старая ведьма, с тоской слушая крик петуха, продирающего своё птичье горло в просыпающейся Диканьке. – Поганьци и есть, одно слово…

Вся присутствующая здесь прекрасная половина пекла поддержала её разочарованным воем и клятвами страшной мести. Однако третьих петухов никто дожидаться не стал: попрыгав на мётлы да грабли, рванула хвостатая нечисть в разные стороны, с визгом и матерными выражениями.

– А можно спросить, паныч, откуда у вас ладан появился? – крепко затянулся кузнец.

– Из церкви.

– Отец Кондрат дав?

– Угу, только он ещё об этом не знает, – кротко признался Николя.

– Нешто спёрли? Ох то ж грех…

– Просто взял без спросу.

– А-а, ну тады и грех не беда, – уверенно хмыкнул Вакула, возвращая трубку другу, и, закинув руки за голову, вольготно растянулся в гробу.

Прозвучал в рассветной тишине третий крик петуха. Свежим дыханием повеяло с зелёных рощ и лугов. Вот уже и птичье пение взлетело над Божьим миром, и золотые лучи ласкового солнышка обняли пробуждающуюся землю. Благость и неземное счастье разлились повсюду, и светлая радость наполняла сердца героев наших. Враги рода человеческого вновь были посрамлены…

– А шо, панове-добродии, скажены бабы вже ушли? – раздался сзади знакомый голос чёрта в красной свитке. – Та вы, коль шо не так, не переживайте, я ж за вас потом… я бы им ужо…

Молодые люди встали, обернулись и, не сговариваясь, сунули дымящуюся козачью люльку в лошадиные зубы Байстрюка. Рогатый запорожец выпучил глаза, невольно затянулся, жутко закашлялся, пустил дым из ушей и в тот же миг исчез, рассыпавшись пеплом по ветру! Тока серой и завоняло…

– От, ну не любят черти ладан, шо тут зробишь?

– Держу пари, шо завтра утром он опять будет сидеть в шинке.

– По рукам, паныч!

И, взвалив себе на плечи каждый свой гроб, пошли они короткой дорогой через луг, мимо рощи, к маленькой кузнице на краю Диканьки. В то время как под набирающими мощь солнечными лучами тихо таяли в траве останки изуродованных големов, превращаясь в обычные погнутые гвозди.

В тот день старательный Николя внёс новую запись-размышление в свою первую рукопись.

«Отчего же нечистый дух так боится ладана церковного? Возможно ли объяснить сие исключительно научным путём, к примеру, посредством химического опыта? И способны ли человеческие знания раскрыть нам сей странный феномен?

Есть ли в самом составе ладана некие вещества, которые при соприкосновении с чёртовым обонянием вызывают у испытуемого объекта лютые спазмы вплоть до полного исчезновения? С другой стороны, а можем ли мы при трезвом взгляде ума считать нечистую силу физическим явлением, если она одновременно есть явление мистического и даже мифического плана? Но, однако же, если предположим мы, что весь вопрос непереносимости ладана не в химической составляющей, а исключительно в божеской благодати, спускаемой в церквях и храмах наших с молитвами на то, чем батюшки православные наши наполняют свои кадила? Оставим данный сонм вопросов до лучшего дня, когда бедная голова моя будет более светлой или же покуда какой научный ум подскажет мне правильное решение, одарив добрым советом. Вот только где же мне найти столь блестяще образованного учёного в нашей провинциальной глуши? Опять сплошные вопросы, да что ж такое…»

Весь день Николя провёл дома, стараясь как можно чаще попадаться на глаза любезнейшей Анне Матвеевне. Добрейшей души тётушка, уж было впавшая в искреннее огорчение от того, что любимому племяннику, быть может, скучно в их простом доме, вскоре была совершеннейше утешена его волчьим аппетитом за столом.

Сестрицы двоюродные наперебой заваливали молодого человека свежими сельскими сплетнями, и он много шутил, улыбался, читал им Шиллера на немецком и всячески вёл себя самым обаятельным образом. Если же в голосе его и сквозила некоторая смешливая нервозность, то настолько трудноуловимая, что вряд ли кто её и заметил.

Николя же, собственными глазами и на шкуре собственной убедившись в существовании мира потустороннего, с активностью вторгающегося в тихий быт милой нашей Малороссии, понимал, что жизнь его уже не будет прежней. Таинственные события, закипевшие вкруг маленькой Диканьки и втянувшие его в свой водоворот, с каждым разом становились серьёзнее и значительнее, а противостояли столь мощному напору нечисти всего два молодых человека…

Если же вы, дорогой читатель, постараетесь поставить себя на место нашего героя, то, возможно, вообще будете сучить ногами и требовать подать вам в нужный момент современное огнестрельное оружие или ещё чего покруче, какой-нибудь тяжёлый «гарбуз» массового поражения, да и шарахнуть им со всем праведным гневом хоть по тому же пеклу без разбору!

Вполне же по себе христианский поступок, не правда ли? Уж коли нечистая сила со всей дури ломится в наш с вами общий дом, так кто же сказал, что добрые люди не имеют права дать им сдачи салом по сусалам?! И могут, и должны, и, более того, прямо-таки обязаны!

Эти мысли не давали покоя молодому человеку. Он прекрасно понимал, что волей капризной судьбы или же неумолимого рока ввязался в очень опасную историю, более того, подписал на это своего единственного настоящего друга, а надежды на то, что нечисть беззаконная про них забудет, плюнет, простит, поцелует и помилует, не было ни на ломаный грош!

Как не было и не могло быть надежды на то, что, словив пару раз по зубам, хоть одна проклятущая ведьма запросит перемирия, дав клятву на крови впредь и рыла своего нечистого не совать на окраину Диканьки. Ох, боюсь, что всё будет прямо-таки наоборот…

– А вы слыхали, что к нам сам господин исправник едет? – поделилась за ужином одна из сестриц, первой открыв животрепещущую тему.

– Так что ж ему у нас делать? – удивилась тётушка, наливая новую чашку чая. – Рази в наших краях какое страшное злодейство объявилось? Уж не цыгане ли пакистанским табаком торговать начали или, того хуже, каторжане с Сахалина до Киева добежали?

– Не только до Киеву, а аж до самой Диканьки, где по хуторам и хатам попрятались, – сделала страшные глаза вторая сестрица.

– Да, вот только не каторжане, – важно хмыкнула первая. – Каторжане что, тьфу, кто их боится?! Говорят, будто бы нечистая сила пошаливать начала.

– Ох ты ж, прости и помилуй царица небесная, – мелко перекрестилась Анна Матвеевна, придерживая левой рукой блюдечко с вареньем. – Да что ж такое творится-то? Куда власти смотрят?! А как нечисть шалит, уже, поди, кому известно?

– Уж такие слухи ходят, маменька-а… – практически в один голос пропели сестрицы.

А дальше разговор перешёл уже в трудно управляемое русло чисто женских сплетен. Искать в них хоть какой-либо смысл или логику уж никак не стоило. Однако же эмоции, вдохновение, а порой и чистой воды фантазии буквально хлестали через край!

– И в старой церкви целый шабаш устроили! Говорят, двух местных парубков поймали и щекоткою мучили нещадно. Померли оба, а на лицах улыбка-а!

– На брошенной мельнице русалки игрища устроили! Кучу козаков заманили, соблазнили бельём нижним, на такой грех толкали, что песни любовные до самого утра слышны были! К тому же на немецком пели, видать, что запрещенное…

– А вчерась, говорят, вообще вся нечисть со всех окрестностей в Диканьку слетелась, какого-то проклятого кузнеца, или ткача, или гончара (какая ить кому разница?) бить собирались!

– Да и с тем кузнецом-ткачом-гончаром ещё его же ученого кума, деверя, приятеля евонного прищучить хотели! И ведь прищучили же! Тоже помер…

– Врут, – неожиданно вставил своё веское слово Николя, но его не услышали.

– Говорят, над тою Диканькою каждую ночь летят ведьмы на помеле и звёзды с неба в подол собирают. Уж у Большой Медведицы двух с краю не хватает.

– А по селу сама красная свитка разгуливает! Как есть натуральный чёрт – и трубка в зубах, и усы козачьи, и одет на запорожский манер, а под шапкою-то рога-а! Ох, кабы ещё кто не помер…

Тётушка только и успевала то креститься, то по ложечке засовывать в рот крыжовенное варенье, то даже наливку кушать для успокоения нервной системы.

– Только отец Кондрат говорит, что всё это брехня богомерзкая! Ну, кроме как той части, что касается прекрасной пани Солохи.

– Ить до неё, как все бабы видели, не только дьяк или же пан голова на рюмку водки захаживают, но ещё и сам черт! Вот те крест, маменька, чтоб мне помереть на месте!

– Ну так и что ж с того, балаболки?

– Так говорят же, что сам господин исправник завтра в Диканьку собирается, с настоящей ревизией! Вот бы посмотреть, маменька-а…

Молодой гимназист чуть не подавился чаем и понял, что ситуация выходит из-под контроля. Если власти и впрямь попробуют проинспектировать Солоху, то ох и ах…

Пожалуй, пора бежать. Срочно пора! Но не в эмиграцию.

– Засим сердечно благодарю вас за дивный ужин. – Николя встал, чмокнув Анну Матвеевну в щёчку. – А вас, сестрицы, за полную приятности застольную беседу. Не отдохнуть ли мне? Что-то голову кружит, поди, к дождю…

Вышесказанное вполне себе удовлетворило родственниц, и Николя, получив три ответных поцелуя, неторопливо направился к себе. Неторопливо не есть полная правда, поскольку, едва прикрыв за собою двери, молодой человек поскакал по ступенькам ретивее горного козла!

А уж там, лишний раз пересмотрев тайные записи свои, Николя твёрдо решил, что судьба его друга и впрямь в серьёзной опасности. Собственно, не самого кузнеца Вакулы, разумеется, а скорее его матушки, дражайшей пани Солохи. Если за дело возьмётся местный батюшка да вместе с господином исправником, то они доведут до нашего украинского суда, а там молиться поздно, лучше сразу отпевание с прибаутками заказывай…

Конечно, всеми необходимыми справками на этот случай приятели озаботились ещё в свой прошлый визит в пекло, но разве же пан исправник не обратит внимания на столь подозрительную готовность к юридическому оправданию? Судите сами, допустим…

«Солоха, скажите честно, вы ведьма?» – «Ни, та що вы?! Вона я и справочку приготовила!» – «Хм. И вправду, данная бумага с печатью подтверждает, что вы не ведьма. А откуда и кем был выписан сей документ?» – «Та ж чёртом Байстрюком из пекла!» – «Кем?!!» – «Та чёртом же ж. Нешто вы ему не верите?!»

– Надо бы срочно предупредить Вакулу, – тихо пробормотал Николя, спускаясь с подоконника в сад. – Да и его мама должна знать, что к ним едет ревизор!

А далее давай бог ноги – привычным маршрутом, через забор, вдоль околицы, полем, мимо рощи, по направлению всё к той же приснопамятной Диканьке до звонкой кузницы своего верного товарища. А дружеские узы, как вы помните, всегда считались на святой Руси незыблемыми. Как там говаривали сечевые запорожцы? Нет уз святее товарищества!

Сам Николя ещё мысленно добавил бы от себя: нет на всём свете таких огней, таких сил, что победили бы русскую силу! И пусть земля наша украинская всего лишь малая часть великой прародины России, но и в малости сей имеем мы свою гордость, свою честь и свою звонкую славу!

Сможет ли кто когда хоть помыслить, что упрямый козак предаст свой край, свою православную веру, своё христианское братство?! Да все славные запорожские лыцари в гробах своих перевернутся, ежели сам дух украинский хоть на миг обернётся союзом с католической Польшей или магометанской Турцией! Пропала тогда наша честь и наша вольность!

Но разве ж справедливый Господь допустит таковую напасть на дух русского Запорожья? Нет, нет, нет, покуда защищает Он милостью своей тихую неньку Украину, не бывать сему!

Николя широким шагом спешил по просёлочной дороге мимо рощицы в старенькую кузню. Всякие глупости быстро выветрились из его светлой головы, да и кто бы в свои молодые годы мог так долго и серьёзно думать о своих проблемах? Уж явно не легкомысленный герой наш…

А на повороте у молодого дуба вновь стояла гарная украинская дивчина, прислонясь спиной к дереву, подогнув левую ногу и игриво покусывая травинку. Не узнать чернобровую красавицу было просто невозможно, уж так врезалась в память, не захочешь, а вспомнишь в холодном поту…

– Здравствуйте, бабушка!

– Пишёл на хрен, хлопчик.

– Отчего же так грубо?

– Казали же тебе, иди уже! Иди швыдче, куды послали, не доводи до греха.

– Возможно, вы ещё не знаете, – тем не менее задержался на минуточку молодой человек. – Завтра-послезавтра в Диканьку пожалует господин исправник из Нежинска. И если ему хоть что-то покажется подозрительным, то за дело возьмётся сам коллежский асессор! А пан асессор, как известно, насквозь видит любую ведьму.

– Ну так и шо?

– Да так, что вашей нечистой братии лучше оставить Диканьку в покое.

– Ой, а то шо?!

Николя цыкнул зубом и выразительно провёл большим пальцем под горлом. Ведьма невольно икнула, сглотнув травинку целиком.

– А уж что пан коллежский асессор потом делает с ведьмами, вам лучше вообще не знать, – многозначительно протянул Николя. – По крайности мне бы оно точно не понравилось, не люблю ничего противоестественного.

– Шо? – побледнела пожилая дивчина, видимо более всего способная к задаванию глупых вопросов.

– Как говорили латиняне, o tempora, o mores![5]

– Шо?!

– По моему, у вас серьезные проблемы. Вы всё время повторяете один и тот же вопрос.

– Шо?! – окончательно запуталась чернобровая дивчина.

Николя понял, что большего он всё равно не добьется, увы, есть такие ситуации, ничего не поделаешь, пора уходить. Молодой человек ускорил шаг, стараясь не слушать долетающие в спину матюки и пустые вопросы типа: «А шо такого? И що с того? Да ты хто, шоб мне тут? Куда пошёл, а? Иди сюда-а-а, подлюка, сволота, мерзота така-а!»

Возвращаться назад с дополнительными объяснениями действительно не имело смысла. Попытался предупредить человека (ну, допустим, ведьму), так вроде уже сделал доброе дело, чего там, не благодарности же дожидаться. Захочет, примет совет не высовываться, а нет, так пусть пеняет на себя, строгость нашего господина исправника широко известна на всю округу.

Да что округа, редко кто во всей Малороссии может сомневаться в его проницательном уме! Разве что сам пан заседатель, когда играет в карты на щелбаны с паном комиссаром под шинкарскую горилку и домашнее сало, мог бы многое рассказать о чертах его характера, но и тот не стал бы отрицать очевидного – вся нечисть боится бдительного начальственного ока, даже если обладатель оного лишь проезжает мимо на быстрой бричке в Полтаву.

Из кузницы слышался звонкий стук тяжёлого молота. Вакула, в отличие от верного приятеля, зарабатывал на хлеб по-библейски, в поте лица своего. В Диканьке живут простые люди, и та же Солоха нипочём не стала бы кормить сына-лентяя. Не говоря уже о том, что, для того чтобы посвататься к кареглазой дочери степенного козака Чуба, работящий Вакула должен был иметь немало грошей и крепкое хозяйство. Иначе тот ни за что на свете не отдал бы Оксану голоштанному кузнецу.

В наших украинских традициях даже питьё сивухи может быть подвигом, достойным всяческого одобрения, а вот лень никогда не почитается заслуживающей уважения у добрых людей. Ну, быть может, разве что старыми сечевыми запорожцами, и то если они не в походе…

– А, то вы, паныч, – на миг приподнял взгляд Вакула, опуская в зашипевшую воду раскалённую добела подкову. – Заходьте уже, сидайте! Яки новости, шо где и как твориться на белом свете?

– Ну… так чтоб касалось меня или тебя, вроде ничего.

– То и добре.

– А вот что касается твоей матушки, ну-у…

Вакула кротко вздохнул, возведя глаза к небу в мучительной скорби. Николя виновато пожал плечами.

– Та добивайте уже, – буркнул кузнец. – Тока побыстрее, я ж ще до бани сходить хотел, бо завтра праздник, а я за нашей беготнёю грязный, як дьяконова свинья!

– Не понял?

– Та воскресенье ж, святой день, церковный праздник…

– А-а! – Николя хлопнул себя ладонью по лбу.

Всё верно, по вере православной практически каждое воскресенье хоть какой-никакой, а церковный праздник. По чести скажем, что молодые парубки в храм Божий ходят не столько и не только помолиться да бухнуться на колени перед образами, но ещё и на красных дивчин посмотреть.

По сельским традициям нашим, когда ж ещё дочку нарядами разукрасить да с личиком, полным кротости, в люди вывести, как не на церковную службу? Там можно и на других посмотреть, и себя показать, а буде на то воля Господня, что ежели дочка хорошему жениху глянется… Ну, там уж дело житейское, главное – вовремя подцепить молодого козачка на крючок, а любая маменька знает, как сделать, чтоб дело выгорело и не сорвалось.

Хотя, если по чести задуматься, так какой же хлопец, парубок, козак или даже лицо духовного звания мужеского пола сможет не заглядеться на стройных девушек наших. Стоит такая красавица, глаза як вишни, щёки румяными яблочками, губы как мёд, так и тянет попробовать!

А сама наряжена в длинную сорочку белого полотна с вышивкой по подолу да рукавам, юбка расшита жёлтым да оранжевым, безрукавка украшена цветными узорами. Фартук с закладками и богатой каймой. На шее жемчуга или красные бусы, на голове венок с яркими лентами, а на ножках чудесные черевички на невысоком каблучке. А как восхитительно произносят красавицы наши при встрече своё певучее «добридень!»…

Ох, что-то заболтался я, простите великодушно, вернёмся же с поспешностью к героям нашей повести. Тем более что паныч уже поведал приятелю-кузнецу всё, что знал. И о грядущем визите в Диканьку властей предержащих, и о предполагаемой цели этого визита, и о том, каким образом в свете предполагаемых событий им обоим надлежит себя вести.

Вдруг господин исправник или даже пан коллежский асессор сочтёт справку, подписанную чёртом, как раз таки не оправданием, а доказательством того, что мама Вакулы ведьма? Тем более что божиться за обратное никто бы не стал. Ну а наши приятели знали наверняка – как есть ведьма!

– А може, ничего не буде? Може, ще пронесёт?!

– Как тебя в прошлом годе с неспелых груш пронесло? – кисло уточнил Николя, прекрасно понимавший, что за пани Солохой ниточка потянется до Вакулы и далее к нему самому.

Уж если господин исправник с коллежским асессором вцепятся в эту историю, то всенепременно дойдёт и до комиссара. По чьей командной воле частым гребнем будет прочёсана не тока сама Диканька и окрестные хутора, а быть может, и половина губернии. Тут уже рюмкой водки да салом не отбрешешься, поди, и целый свиной окорок не спас бы ситуацию.

– Ох и шо-то я ничего не розумию, – честно признался кузнец, устало опускаясь на узкую скамью у стены. – Шо мы, зазря до пекла за справкой ходили, а?!

– Не знаю.

– А хто знает? Вы ж у нас образованный, наукам обучены, на латыни балакаете, як немец. Та придумайте уже чего!

Молодой человек крепко задумался, но, по совести говоря, ничего толкового так и не шло в голову. Однако, с другой стороны, общеизвестно, что если сам не можешь решить задачу, так стоит прислушаться к мудрому совету более опытного человека. Ну или не человека, выбирать особо не приходится.

– Байстрюк нам более не товарищ. К запорожцу Пацюку я лично ни ногой. Панночка со старой мельницы тоже нам не помощница. Остаётся…

– Ой, не томите уже!

– Хорошо, не буду. Как думаешь, а тот чёрт, что у твоей мамы в полюбовни… Извини, у твоей мамы в приятелях, к ней ещё захаживает?

– От ночью и подивимся, – выпуская пар из ноздрей, не сразу согласился Вакула. – А сейчас я до бани. Вы со мной?

– Отчего ж нет, – пожал плечами Николя. – Полотенце найдётся?

– Пошукаем у мамы в хати.

Да и не сказать, кстати, чтоб искать пришлось долго. Крайне любезная пани Солоха, просто сочащаяся материнской любовью, так что Николя, образно выражаясь, даже слегка забрызгало, с превеликой охотой выдала им не только полотенца, но ещё и две пары сменного белья, добрый кусок дегтярного полтавского мыла, а берёзовые веники были заготовлены ею ещё с весны.

– Тока щоб вы недолго там, хлопчики. Мне, поди, тоже в баньку лишний раз сходить не грех.

– Ну нам оно и не к спеху, – тут же уступил Вакула. – Идите первой, мамо, а мы подождём.

– Та що ж вы будете ждать? До ночи, чо ли? Я ж так казала, сама долго париться люблю. Идите вы первыми!

– Нет, нет, – осторожно поддержал друга Николя. – Ваш сын прав, мы уступим.

– Та говорю ж, идите!

– Идите вы!

– Да идите вы вже знаете куда?! – рявкнула прекрасная Солоха, и на миг в голосе её прорезались нотки досады. – А ну пишлы до бани! Оба! И щоб до ночи вас там духу не було! Я… я… может, без спешки париться люблю, в пене, при свечах, и не одна…

– А с кем? – тихо спросили товарищи.

– А… а з горилкой! Щоб вам прямо тут пусто было, щоб у вас уши опухли, щоб на вас сзади возом с солью ударило, щоб вам такая тёща попалась, рядом с которой я просто ангел з крылами!

В себя Вакула и Николя пришли уже за хатой, у дверей глинобитной баньки с предбанником и кособокой трубой.

– Чую, беда, паныч.

– Согласен. Что-то очень уж темнит твоя маменька.

– От то ж, – мрачно покачал головой Вакула. – И шо мне робить? Як можно человеку жити, коли у него мамонька ведьма?!

– Со справкой о невинности, – весомо напомнил педантичный гимназист.

– Об чём?!

– Прости, неточно выразился. Я имел в виду, что у неё есть бумага о том, что она не ведьма. По крайней мере, в сугубо юридическом плане. Как думаешь, чем твоя мама намерена заняться сегодня в бане?

Вакула сжал кулак и поднёс его к носу друга.

– Даже не думайте, паныч.

– Дурак, я не о том, чтоб подсматривать, – старательно обиделся Николя, хотя сам именно на это и надеялся. В целях чисто научного эксперимента, разумеется. – У меня другие предложения.

– Ну? – После недолгого размышления кузнец опустил кулак.

– Ну, раз она так настаивает, что именно ночью ей надо было быть в бане, так давай ночью там будем мы!

– И ежели кто мыслил себе на огонёк забрести та оселедец прополоскать аль ещё чего грешного, так мы ему за то и холку намылим, и с заду напарим, – широко усмехнулся Вакула, мстительно сведя брови. – От то дело! От за шо я вас люблю, паныч Николя, так то за редкий ум и верность товариществу!

– Да брось. Всё в порядке. Мне и самому жутко интересно, кто придёт ночью в баню.

– Та небось тот же чертяка со свиным рылом и тонкими копытами, як у стрекулиста…

Николя не ответил, лишь улыбнулся про себя. Ему было совсем не столь очевидно, что прекрасная пани Солоха ждёт именно чёрта. А может, ждёт, но кого-то другого, может, чёрта, да не этого, кстати, может, даже не одного, а?

Тихо посовещавшись и договорившись о том, кто и что будет делать, друзья обнялись на прощанье (все же прекрасно понимают, на что способна обиженная женщина, тем паче натуральнейшая ведьма, хоть и со справкой) и разошлись в разные стороны. Вакула взялся топить баню, а Николя отправился к нему в кузню за цепью и мешками.

Ну, чтоб было чем связать этого неведомого бисова сына да во что его с копытцами упаковать. Страха перед неведомым в их сердцах и не мелькало. Да и чего убоится козак? Неужто чёрта лысого или собственной маменьки?! Да и не таких видали, как говорится, а зазря шаровары не пачкали, труса не праздновали, сдаваться не умели, зато в ответку били от души!

В кузне Николя вынул щепку из засова, большего замка и не требовалось, никто во всей Диканьке не рискнул бы спереть у кузнеца хоть гвоздичек. Да если, к примеру, проезжал бы мимо знатный польский пан или, чего хуже, пан коллежский асессор, который, между нами говоря, завсегда думает, что уж ему-то везде всё позволено, и то не посмел бы посягнуть на кузнецов молот. Даже если б каким-то чудом и сумел его поднять.

– Мешок, мешок, мешок, – бормотал себе под нос молодой человек. – Вот ведь не сказал точно какие, когда у него тут этих мешков, как у цыганки юбок! Эх, ну что поделаешь…

Он высыпал из двух больших мешков уголь прямо на пол, аккуратно сложил их ещё в один, относительно чистый, туда же сунул уже проверенную в деле длинную цепь, пару молотков и зачем-то, бог весть, ещё одну толстую новенькую подкову. Вновь заперев дверь той же щепочкой, молодой человек поспешил ко двору дражайшей Солохи.

Солнце уже клонилось к закату, заливая мир оранжевым золотом, с превеликой щедростью даря его даже самым бедным хуторам и хатам. Скоро в изумрудном небе вспыхнула первая серебряная звёздочка, за ней вторая, третья, и к полуночи всё вокруг укрылось живым серебром, прохладным и нежным. Спите, добрые люди, отдыхай светлая земля наша, и пусть сам покров Богородицы хранит ваш сон…

– Ох и где ж вас так долго черти носили, паныч Николя?! – с укором обратился кузнец к подоспевшему приятелю. – Маменька вже три, а то и четыре разу з хаты выбегала. Ругается, як столетняя ведьма, шо мы з вами до сих пор не помытые!

– Вот мешки, вот всё необходимое. Я на крышу, ты у двери?

– Добро! Та не переверните же. – Вакула взял другое деревянное ведро, полное золы и пепла из печки. – Храни вас Бог, паныч.

– Аналогично.

– Шо?!

– И тебе того же, в пропорции.

– А-а, так бы сразу и сказали. Лестница от там, у плетня.

Как я думаю, вы, читатели мои любезные со своим острым умом и поразительной догадливостью уже поняли, что на сей раз задумали деятельные герои наши. На что именно толкала их буйная молодость и отсутствие весомого жизненного опыта. Нет? Ну тогда не будем ломать театральную интригу, а продолжим по порядку…

Николя осторожнейшим образом прислонил длинную лестницу к крытой соломой крыше хаты, вскарабкался наверх и умудрился устроить ведро с золой так, что при первой же попытке пролезть через трубу на волю всё содержимое ведра было бы высыпано на голову того, кто пожелал бы так выбраться. Уж простите великодушно за дотошность описания сей военной хитрости.

Сам же Вакула, подхватив на плечо солидных размеров полено, столь же тихо и аккуратно подпёр оным дверь хаты. Таким образом, дражайшая Солоха могла лишь матерски ругаться на чудесном малороссийском диалекте, но из дому бы никуда не вышла, а вылезти через маленькое оконце ей не позволяло то роскошество, на которое обычно любуются степенные козаки, когда баба идёт впереди них, покачивая тем же роскошеством с дивной соблазнительностью.

– Что ж, паныч Николя, теперича в баню и ждать?

– Думаю, мы даже помыться успеем, – уверенно подтвердил молодой человек, стряхивая угольную пыль с волос. – Ну хотя бы ополоснуться.

– Та кто ж против-то? Заходите, вода горячая. Я вже и веники замочив!

– Искреннее тебе мучас грасиас!

– То, поди, по-немецки?

– Э-э, знаешь, все они там в Европе немножечко немцы, – не стал развивать тему Николя, быстренько разделся в предбаннике и полез набирать в шайку горячую воду.

Вакула присоединился к другу через минуту, лишний раз послушав, не орёт ли мать из хаты, а если и орёт, хорошо ли слышно. Убедившись, что маменька, видимо, ещё не прознала, как ловко они её провели, кузнец поскидывал одёжу на лавку и, взяв левой рукой вторую шайку, а правой вооружась берёзовым веником, вошёл в густые клубы пара. Естественно, не забыв запереть дверь на крючок.

– Паныч, вы де?

– А тебе зачем?

Откуда-то из серого облака выплеснулась волна ледяной воды, и кузнец взвизгнул не хуже своей Оксаны.

– А-а-аю-уй, пресвятые угодники-и! От же доберусь до вас веником!

Николя, разумеется, догадался, что угроза сия относится к нему, а не к святым угодникам, и плеснул ещё раз, но уже горячей. Вакула зарычал и пошёл вершить мстительное воздействие, наугад размахивая букетом берёзовых веток с мокрыми листиками. Парни, хохоча, лупасили друг дружку мокрыми вениками, прикрываясь шайками, как щитами. Вот ведь усы уже у обоих пробиваются, а всё ровно дети малые. Мужчины, что тут скажешь…

А вот когда час спустя они сидели в предбаннике на лавке в одном исподнем, красные, взлохмаченные, довольные, только-только собираясь принять по стопочке (вовсе даже не горилки, а лечебной настойки на берёзовых бруньках), как в дверь осторожно поскреблись…

– Возношу-у благодарственную молитву Христу Господу-у за то, что направил стопы мои-и у сторону вашей хаты, дражайшая Соло-оха, – козлиным голоском пропели с той стороны двери. – Отверзитесь же за-ради-и душевной беседы на богоугодные-е темы с лицом духовного-о звания!

– Ой, та я ж уся голая?! – старательно пропищал Николя.

– Скромность ваша-а, прекрасная пани Соло-оха, вне сомнения, достоинством своим превосхо-одит саму библейскую Сусанну-у, – едва не захлёбываясь слюной от вожделения, продолжал дьяк. – Пустите-е уже, не то, прости господи, прямо тут и взорвуся-а-а…

Вакула молча встал и, отворив дверь, за химок втащил дьяка в предбанник.

– Здоровеньки булы, Осип Никифорович, з каким ветром мимо нашей хаты?

– Так я до вашей маменьки-и… ик?!

– В баню?

– А хоть бы и в баню, – неожиданно проявил последнюю храбрость тощий дьяк, прекрасно отдавая себе отчёт, что, по всей видимости, будет тут же и похоронен без креста и отпевания. – Да чтоб ты знал, дубина стоеросовая, священнослужитель должен по первому зову прийти на помощь душе мятущейся, страждущей с благой вестью об избавлении от искушения греховного!

– В бане? – гнул своё кузнец, скатывая козлобородого любителя бороться с грехом усугублением оного наподобие того, как бабы скатывают пуховые перины для переезда в новый дом.

– Ввергаюсь во тьму-у-у кромешную, – успел простонать на прощанье Осип Никифорович, исчезая в мешке из-под угля.

– Тьфу, от же порода жеребячая, тока руки замарал! Ще тут псалмы мне петь собрался, гад…

– Тсс, – Николя быстро прикрыл рот другу, – там ещё кто-то топает!

Вакула быстро завязал мешок и, встав на изготовку у двери, замер, прислушиваясь. Он поднял к груди тяжёлые кулаки, а Николя, молча кивнув, повторил на бис, как в Нежинском театре:

– Ой, лышенько, це хто?

– Та то я, Солоха, твой козаченек Чубчик! – басовитым шёпотом раздалось из-за двери.

– Открывать? – одними губами спросил смутившийся гимназист. – Всё-таки отец твоей Оксаны. Можно сказать, будущий тесть.

– Чую я, шо он ко мне больше в батьки метит, – сдвинул упрямые брови кузнец. – А коли у их с моей мамонькой шуры-муры в полную полюбовность сойдутся, то вже не видать мне Оксанки як ушей своих. Ну, открывайте ж!

Николя кивнул, скинул крючок и открыл двери.

В единый миг степенный козак Чуб, в коем весу было не менее доброго полтавского кабана (а может, и поболее, ежели считать с сапогами и шапкой), был подхвачен могучей рукой за грудки и ввергнут в предбанник.

– Га?! Хлопцы, а де Солоха?

– У хате, – вежливо ответил кузнец. – А вам шо до неё?

– А то не твого ума дило, – важно ответил дебелый Чуб, поскольку ничего не испугался, да и чего б ему тут бояться – в бане с двумя парубками? – Я козак вдовый, Солоха тоже не замужем. Отчего бы нам з того и не испить чаю на ночь глядя?

– В бане, – понимающе переглянулись Вакула и Николя.

– От шо я вам кажу, хлопци, – после секундного размышления решил папа Оксаны, разглаживая длинные усы. – Коли вы вже у бани, та, может, тут и подождите ще трохи? До рассвету, а?

Щёки Вакулы мгновенно стали пунцовыми, как те яйца, что дети раскрашивают на Святую Пасху.

– А я вам вона ще горилку оставлю, шоб не заскучали. – Недалёкий самоубийца сунул руку за пазуху, извлекая добрый штоф самопальной водки с перцем. – Ох и ядрёна-а! З ног сшибает, шо копыто моего мерина! Я-то думал себе Солоху угостить дружелюбного общения ради, як между добрыми соседями водитьс…

– Солоха, ты тут? – неожиданно раздался ещё один прокуренный бас. Причём говоривший даже не пытался сделать голос на полтона ниже.

– Пан голова, – ошарашенно прошептал Чуб, беспомощно озираясь. – А от ему-то, женатому кобелюке, якого беса тут надо?!

– Я здеся. – Тем же фальцетом, не дожидаясь команды, Николя проявил разумную (или не очень) инициативу. – А що ж вы без предупреждения, пан голова? Може, я тут уся голая?

– Так уж прям и уся?

– Та я щас оденусь, – пропел молодой человек, а побледневший Вакула покрутил пальцем у виска. – Что не так-то? Ты вообще молчишь, я один выкручиваюсь, как могу…

Но Николя прекрасно отдавал себе отчет, что подобные шуточки с представителем высшей власти на селе уже изрядно припахивали вольнодумством и могли легко заслужить батогов. А у нас в Малороссии с такими вещами не церемонятся и дела в долгий ящик не откладывают…

– Хлопци, спрячьте ж меня куда-нибудь, – взмолился козак Чуб. – Но так, шоб я своими очами бачив, як тот вражий сын, шоб ему по ночи в своей же хате на сале пидскользнуться да задом на кота хряпнуться, до моей Солохи домогаеться!

– Вашей? Та вы женитесь сперва.

– И женюсь!

– От женитесь, тогда и будете указывать, шо нам робить да как!

– Ах ты ж, щенок. – Вспыхнувший Чуб поднял было руку на закусившего удила Вакулу, но в дверь властно ударили кулаком.

– Солоха, отворяй! Бо в твоей хате шум який-то, буде хто тарелки колотит та ругается матерски, так, шо поневоле заслушаешься. – В голосе сельского головы отчётливо звучали самые игривые нотки. – Так, може, там воры? Може, то нечистый шалит? Може, нам з тобою лучше у той же баньке отсидеться, от греха подальше, а? А?!

Приятели быстро переглянулись и в четыре руки засунули степенного козака Чуба в мешок с дьяком. Снизу пискнуло, чихнуло, хрустнуло, выматерилось, но не протестовало. И правильно.

Дальше вопрос об том, открывать или не открывать дверь, встал ребром! Голова был мужчина видный, массивный, в плечах не меньше Вакулы, а ежели в рост, так, пожалуй, ещё и на голову выше.

Свалить его вдвоём, используя фактор неожиданности, парни, разумеется, смогли бы, но сама попытка накинуться с кулаками на представителя сельской власти имела бы в сём случае столь далеко идущие последствия, что, пожалуй, могла бы довести героев наших вплоть до сахалинской каторги…

– Шо робить будем?

– А я откуда знаю?

– Та вы ж у нас весь из себя образованный!

– Ну, попробуй сам хоть раз что-то предложи.

– Як?

– В пропорции!

– Вже люто ненавижу это слово…

О большем договориться не удалось, поскольку дверь в баньку вынесло едва ли не с косяками, а бледный, как козье молоко, пан голова на четвереньках начал бегать по предбаннику, пока не нашёл ещё один мешок, не залез в него и не завязался самостоятельно, хоть последнее трудно себе представить.

Николя и Вакула выкатили глаза друг на дружку.

– А чего вы здесь делаете, добрые люди? – с интересом спросил чёрт на тощих немецких ножках, просовывая свой любопытный сопливый пятачок в предбанник. – Я его не обидел, грубого слова не сказал. Тока хлопнул дружески по плечу да спросил вежливо: «Как здоровьечко, пан голова, отчего в гости не заходили, ждём тебя, давно ждём-с!» А он вдруг…

Кузнец только перекрестился со всей возможной торжественностью, а Николя даже не мог объясниться впоследствии, какая чудесная сила заставила его схватить мешок с инструментом и огрести им нечистого по башке. Чёрт рухнул, как пьяный лях под Конотопом, задрав кверху нечищеные копытца.

– И шо вы натворили, паныч?

– Ты хотел чёрта поймать, вот он!

– Та я ж его живым взять собирался. За каким, прости господи, огородным хреном мне тут дохлый чёрт сдался?!

– На тебя не угодишь…

– Ох и чья бы корова про то мычала, – уже гораздо спокойнее буркнул и впрямь весь день чем-то недовольный кузнец, быстро одеваясь. Николя последовал его примеру.

Рогатого гостя с хвостом и копытцами они сунули в мешок. Нечистый через раз дышал в одну дырочку, значит, покуда живой. По молчаливому обоюдному согласию остальных участников весёлой банной затеи решили никуда не выпускать. Ну, по крайней мере, не сейчас.

Полежат в мешках до утра, успокоятся, отоспятся, а там уж будем думать. В конце концов, Бог не выдаст, свинья не съест. Однако, уходя, хозяйственный кузнец поднял выбитую дверь, вернул её на петли и для верности прибил её к косяку тремя гвоздями.

– Як там маменька у хати? Притихла навродь…

– Вроде да, не слыхать. Ты, кстати, полено-то убери, смысл теперь женщину дома держать?

Вакула так и сделал, после чего взвалил мешок с побитым чёртом себе на плечо и припустил к калитке. Николя пропустил приятеля и осторожно прикрыл калитку за собой.

Но не успели они отойти и на десяток шагов, как раздался жуткий шум. В печной трубе громыхнуло упавшим ведром, а мгновением позже прекрасная Солоха на помеле, взлетая прямо к Млечному Пути, оттолкнулась пяткой от Пояса Ориона, на миг запуталась в Волосах Вероники, посмотрела сама на свое отражение в зеркальном серебре полумесяца и, ругаясь на чистом польском, опять нырнула в трубу!

– Ох и «прекрасная» же пани Солоха! Отродясь бы не подумал, что ведро угля и золы способно так эффектно изменить внешность женщины.

– А то ж! Добра затея была такую проказливую шутку ей пидсунуть. Та я ще пару новых слов на приятном языке католическом выучил. Ох, мамо, а мы вам дверь отпирали…

Приятели, ухмыльнувшись, вдохнули полной грудью бодрящий свежими ароматами воздух украинской ночи и поспешили к кузнице. Поверьте, если уж вас так припёрло о чём-либо советоваться с нечистым, то делайте это, предварительно приковав его за ногу к наковальне и угрожая облить святой водой так, чтоб плешь образовалась не хуже, чем у доминиканского монаха. Так, чтоб потом собачий сын и рыла своего не мог сунуть в пекло, где над ним в тот же миг не только беззубые ведьмы по-лошадиному ржать станут, а и любой мелкий бес, что может быть росточком с ноготь, да всё одно хихикал бы тоненько и обидственно аж до крайности!

То есть, ежели кто вдруг не понял, разводить приятельство с нечистью никто из наших героев не собирался.

Вакуле, как человеку глубоко религиозному и набожному, даже мысль сия в голову бы и не стукнула. А молодой пан гимназист хоть и не чужд был идее разных опытов во имя госпожи науки, тем не менее умел учиться на своих ошибках. Да и опыта того теперь у обоих было… хоть чумацкий воз лопатой грузи! Нахлебались уже всего и всякого полным половником, без хлеба.

Кто бы вообще поверил, что в крохотной Диканьке, которая на просторах Российской империи даже безымянной точкой не отмечена рукой щепетильного картографа, могут твориться столь чудесные вещи. То сечевой чёрт в шинке палёную горилку пьёт, то ведьма-красавица на козачьей спине сидит, то русалки из воды выйдут погулять под лунным светом, то запорожец в своём курене заставляет вареники самим в сметане полоскаться да ему же в рот скакать!

Разве могло бы нечто подобное произойти в благочинной Москве или блистательном Санкт-Петербурге? Да и кто ведает, сколько ещё волшебных историй знает наша улыбчивая малая родина…

– Так, добре дошли, – почти по-болгарски выдохнул Вакула[6], хотя, по чести говоря, до его маленькой кузницы они скорее бежали, чем шли. – Давайте так, паныч, я мешок развяжу, а вы наготове стойте. Как вдруг чёрт сиганёт рогами вперёд, тут вы его и захапаете!

– Не буду я его хапать, вдруг он кусается?

– Та вы не бойтесь, будет кусаться, я ж его вот этим молотком сзади по башке шандарахну. Такой благовест отзвоню, залюбуетесь!

– Дорогие, уважаемые, милейшие Вакула и Николя, – замогильным фальцетом раздалось из мешка. – Не сказал бы, что мы с вами такие закадычные приятели, но, однако ж, встречаемся не в первый раз. И ваше любезное предложение осчастливить меня молотком по затылку представляется мне несколько безрадостным. Возможно, сие видится только мне одному, не спорю! Но, может, уже как-нибудь договоримся?

– А ну цыть, чёртово семя! Ишь, моду взял лезть в разговор добрых христиан. – Кузнец и впрямь схватился за самый тяжёлый инструмент. – Вот уж я поучу тебя культурным манерам!

– Угомонись ты, – успел остановить ретивого друга молодой гимназист. – В конце концов, мы его для чего хотели поймать? Для разговора и совета.

– Так и шо ж, за то будем со всей нечистою силой миловаться?!

– Миловаться не надо, – уверенно донеслось из мешка. – Миловаться – это не ко мне, я с мужчинами не милуюсь. То исть не пробовал, и как-то, честно говоря, особого желания нет. Хотя ежели выбирать – либо так, либо молотом по башке, то, знаете ли… Может, я и зря так уж сразу отказываюсь?

Вакула и Николя слегка покраснели, потом, не сговариваясь, отвесили чёрту по пинку. Мешок крякнул, но матерно выражаться не стал, прокашлялся и вежливо спросил сквозь зубы:

– Ладно, ваши требования, панове?

– Завтра после воскресной службы в Диканьку заявится сам господин исправник, – деловито пустился обрисовывать скользкую ситуацию Николя. – Кто-то пустил слух, что у нас тут живёт ведьма и эта ведьма по совместительству… как сказать бы, чтоб никого не обидеть?.. как раз таки получается, что приходится родною мамой нашему Вакуле.

– Тоже мне новости, – хмыкнул нечистый из мешка. – Ну приедет, ну посмотрит, ну решит, что ведьма, а в чём проблема-то? У Солохи, как я понимаю, справка есть.

– Есть? – Молодой человек обернулся к другу.

Кузнец кивнул, пошарил где-то в углу и вытащил аж четыре листа, исписанные кривым крупным почерком.

– Озвучьте, – самым что ни на есть судейским тоном потребовал чёрт.

– Прочтите услух, паныч, а то шо-то у меня в носу свербит.

– Это как-то связано с чтением? – удивился Николя, но особо спорить не стал. – Что ж, с удовольствием зачитаю сей исторический и даже в чём-то научный документ. Итак… «Сей документ выдан благородной вдове пани Солохе в том, шо она николи не является ведьмой! А буде у кого сомнения, так с ними добро пожаловать в пекло, где и надлежит жалобу на то подать в письменной форме, на циркулярном языке, со всеми печатями и заверением не ниже уровня сорочинского заседателя, а то и самого пана комиссара. Так что всем, сим документом не удовлетворённым, прямая дорога в дупу, и шоб вы сдохли!» Отпечаток раздвоенного копыта и невнятная роспись на латыни. Вакула, мы идиоты. Причем оба…

– Та ну? – не поверил кузнец. – А шо не так?

– Подпись! Что нам стоило своими глазами прочитать, чего он там в конце накорякал? «За то душу свою отправлю прямиком в ад, в чём зуб даю и левой рукой подписуюсь. Полноправный чёрт славного Запорожского войска, рогатый пан полковник Байстрюк!» Представляешь реакцию господина исправника на такую бумагу?!

Николя опустился тощим задом на лавку, уронив лицо в ладони. Вакула замер в отчаянии.

– Слышь, носатый, ты это, тока не реви, – утешающе донеслось из мешка. – Байстрюк, он чёрт авторитетный и не таким, как вы, подставлял ножку в гопаке! С такою бумагой Солоху вашу по всем судам затаскают и в самый дальний Соловецкий монастырь сошлют покаяния ради! Нет, тут надо тоньше подходить, с определённым изяществом, в должной этой, как её…

– Пропорции? – рискнул вставить Вакула.

– Вот именно. Та развяжите меня уже, налейте горилки – будем думу думать…

В один миг прямо на наковальне была расстелена чистая тряпица, на ней, как по волшебству, появились ломти чёрного хлеба, белое сало в крошках крупной соли, две головки чеснока, крупная крымская луковица, а венцом всему – бутыль горилки, которая всегда хранится в доме хорошего хозяина. Пусть даже не для себя, но не бежать же в шинок, коли вдруг гости придут, верно же?

– Хм, а когда я тебя спрашивал, так мне, значит, нет горилки? – мрачно припомнил Николя.

– Та шо вы, как этот… сидайте вже, паныч. – Кузнец виновато поморщился и быстро выставил три глиняные стопки. – Ну и з богом, выпускайте бесюгана!

Николя покивал головой и молча пнул мешок.

– Э-э, образованный, ты чё? Думаешь, я отсюда сам не смогу выйти и тебе по ушам надавать?! Не зли меня, хуже будет!

– Один раз мы уже чёрту поверили, – ответил молодой гимназист на укоризненный недоумённый взгляд товарища. – А теперь пойдём другим путём.

– Чё-то я не понял, парни, вам нужен мой совет или так и будете кота за…

Николя быстро снял нательный крестик и приложил его к мешку в том месте, где, судя по натянутой ткани и характерным складкам, должна была находиться голова нечистого.

– Ой-й ёу-у! – С дичайшим воплем бедный чёрт в мешке взвился вверх, стукнулся об потолок, потом вниз, опять вверх, и так четыре раза, как попадья, случайно севшая на горячую плиту, а с плиты в корзину с яйцами. Вроде как в одном случае больно, в другом обидно, но и перепрыгнуть некуда.

Кузнец смиренно вздохнул и, не торопясь, убрал всю закуску с наковальни. Горилку зачем-то откупорил, понюхал (не прокисла ли?), заткнул обратно тряпочкой и тоже спрятал от греха подальше.

Николя меж тем спокойно поймал всё ещё подпрыгивающий на манер беременной жабы мешок, придавил его об пол коленом и с присущей выпускникам Нежинской гимназии вежливостью и тактом тихо спросил:

– Ещё раз к святому кресту лбом приложить?

– Ежели б ты, длинноносый, его мне ко лбу приложил, я б сознание потерял и не дрыгался, – вскинулся нечистый. – Но ты… ты ж мне… от такенное клеймо прямо на противоположное место припечатал, собака страшная-а…

– Ладно, вылезай, – слегка смутился молодой человек. – Я не нарочно. Но тем не менее! Вздумаешь с нами шутки шутить, и второй раз перекрещу без малейшего сострадания.

Вакула развязал тугой узел. Чёрт осторожно высунул наружу пятачок, поводил им слева направо и, не скрывая испугу (а причины были!), зачастил:

– Панове, я вам помогу! Вот чем хотите поклянусь, хоть бы меня, если совру, Святым Писанием на месте придавило!

– По рукам, – согласились суровые герои наши, но руки ни один чёрту не подал.

Он особо и не обиделся, на четвереньках выполз из мешка, без разрешения сел на лавку, тут же вскочил с неё, укоризненно развернулся и продемонстрировал на верхней части бедра, или по-простому ягодице, а по-научному – заднице вульгарис, свежий ожог в форме православного креста.

– Извинений не будет, – ещё раз предупредил Николя.

Нечистый покосился на Вакулу.

– А я шо, самый дурный?! Могу до того ще и промеж рогов леща добавить.

– Фараоны египетские, – шмыгнул пятачком ухажёр дражайшей пани Солохи. – И чёрт бы с вами… хотя я и так тут. Ладно, ежели в двух словах, скажу: чтоб вы ни сделали, а господин исправник только своим глазам верит. Ни слухами, ни уговорами, ни даже той справкой от Байстрюка его не проймёшь. Однако же один способ есть, но он непростой.

– Какой же?

– Сказки надо читать. Вот припомните ли вы одну такую, про то, как простой козак клад нашёл, а мама у того козака была болтливее всех сорок в Закарпатье?

Николя с Вакулой переглянулись, и… это было их роковой ошибкой. Нечистый прыснул с места, как тощий уличный кот по мартовскому гулянью! В один миг шмыгнул между ног, прыгнул с места в оконце, выбил рогами стекло и скрылся в начинающей светлеть ночи.

Кузнец свистел и гикал ему вслед, пока рогатый искуситель рода человеческого поднимал клубы пыли по просёлочной дороге от Диканьки в сторону Полтавского тракта. А может, оттуда прямиком и до турецкой границы, в подданство султана, каким-нибудь мелким шайтаном в гарем устраиваться. А чем, собственно, не карьера?

– Утёк, паныч Николя! Так бежав, шо тока копытца сверкали, думаю, его теперь и на тарантайке самого пана исправника не догонишь!

– Ну, нам оно и не надо. А вот скажи-ка мне лучше, ты эту сказку про козака с кладом помнишь?

– А то! Рассказать?

– Сделай милость, – попросил молодой человек в тихой надежде, что если это та самая история, то у них и впрямь есть шанс избавить Солоху от всех и всяческих неприятностей.

Не будем так уж дотошно пересказывать сюжет, который, кстати, повторятся и в русских, и в белорусских, и даже в европейских сказках, ибо устное народное творчество разумных границ не знает. Суть одна, мужчина, нашедший клад, вынужден обставить свою находку таким фантастическим образом, чтобы его болтливой жене (маме) никто и нипочём не верил. Далее, спойлерить не станем, вернёмся к нашему линейному повествованию…

– Ну что ж, – удовлетворённо потянулся молодой человек, сладко зевая во весь рот, когда его друг закончил сказку. – Есть две новости, хорошая и плохая. С чего начнём?

– Та уж давайте сперва ту, шо дурна, – обречённо махнул рукой Вакула.

– Похоже, ты сегодня пропустишь службу в церкви.

– Прости, Господи, меня грешного, – широко перекрестился кузнец. – А яка ж тогда добра новость?

– Даже если господин исправник сочтёт твою маменьку ведьмой, ему всё равно никто не поверит. Да и он сам себе в первую очередь!

– Ох, думается мне, паныч, шо вы затеяли яку-то чудесну проказу. И что ж? Я з вами!

Приятели церемонно пожали друг другу руки и, не тратя лишнего времени, приступили к делу. А успеть надо было очень и очень многое. Не станем забегать вперёд, раскрывая все карты или же, по-новомодному, московскому выражению, расставлять рояли в кустах. Хотя кому бы взбрело в голову покупать столь дорогущую и не нужную ни в одной хате вещь?

Даже у самого пана головы нет в доме рояля, а коли душа под горилку пляски потребует, так проще кликнуть музыкантов из шинка, поставить им штоф, дык они, добрые люди, такое на скрипках, дудках да на бандурах сыграют, что хоть в высшем обществе послушать незазорно будет, а тот рояль – на дрова вместе с кустами! Тю на них!

Господин исправник тоже очень важный чин. Живёт в городе, в каменном двухэтажном доме, держит коляску и пару лошадей. Любой жаждущий оторвать его поутру от дел государственной важности, хоть простой мужик, а хоть бы и степенный козак-хуторянин, рискует быть выпоротым.

Чтобы подать ему прошение, одной курочкой или же, скажем, крынкой сметаны никак не отделаешься. Сперва заплати рубль целковый, после выкладывай в приёмной колбасы, окорока копчёные, крупу гречишную, сало да самогон, а уже потом, оставив всё это на кухне или в коридоре, кланяйся и проси нижайше принять бумагу к рассмотрению.

И бумага та должна быть написана по всем правилам, хорошим почерком, без помарок и клякс, а не то опять же взашей, и весь разговор. Господина исправника боятся больше пана головы! Да что там, и сам коллежский асессор вполовину не так грозен. К тому же проезжает мимо Диканьки раз-два в год, на резвых лошадях и в самой быстрой в округе тарантайке. И слава богу, как говорится…

Церковная служба в воскресенье на селе тоже праздник особый. Народ наряжается самым наилучшим образом. Козаки начищают дёгтем да смальцем сапоги свои, не пьют с утра и на церковном дворе не нюхают табак. Бабы торжественно выводят разодетых и причёсанных детей, подолом нежно, по-матерински, утирая носы самым младшим.

Парубки ведут себя до непривычности степенно, расхаживая перед румяными дивчинами гоголем, исподволь высматривая самые нежные девичьи губы, для того чтоб на выходе сорвать с них быстрый поцелуй, покуда суровый батька с бдительной мамкой не видят.

В храме, на службе, само собой, присутствовала и Солоха. Признаться, она только и успела кое-как прибраться в хате да привести себя в порядок. В баню попасть не удалось, какой-то собачий сын, чтоб ему пусто было, накрепко заколотил туда двери. Мы-то с вами отлично знаем, кто это был, но ей не скажем, верно?

Пока она стояла в церкви, а потом возвращалась до дому, качая бедрами так, что даже женатые козаки щурились ей вслед, оценивая её сзади и бормоча «от же добра баба!», два наших хитроумных героя старательно превращали её двор в страшную малоросскую сказку. Благо оба уже насмотрелись всякого и прекрасно знали, кого им предстоит встретить.

Разумеется, напугать такого многоопытного человека, как господин исправник, никто и не рассчитывал, но удивить, изумить, поразить, заставить сомневаться в реальности – это запросто! Тем паче что особенно долго ждать не пришлось, парни решили играть на опережение. То есть до возвращения хозяйки Николя развлекался в доме, а Вакула пошёл встречать дорогого гостя…

– Доброго здоровьечка, ваше всячески высокое превосходство!

– О, да ты кто такой? – Господин исправник, тучный мужчина с красным лицом и богатыми бакенбардами, строго глянул на молодого крепкого парня, перегородившего дорогу лошадям.

– Та я ж Вакула, кузнец местный, сын вдовы Солохи. Ещё у прошлом годе ставил новую ось на коляску вашей милости, когда она, коляска, не во гнев будь вам сказано, перевернулась у ту лужу, де свиньи кума отдыхали. Не помните? Вы ж тогда ще ласточкой прямо в середину як плесканули, то аж брызги…

– Так ты сын Солохи? – перебил на миг посерьёзневший исправник. – А ну-ка покажи, где ваша хата! Да не болтай лишнего.

– Така велика честь служить вашей милости, – низко поклонился Вакула, пряча хитрую ухмылку. Он легко вспрыгнул на козлы, потеснив кучера, сам взялся за поводья и пустил лошадей медленным прогулочным шагом самой дальней дорогой, кругом, за околицей.

– Так что ж, кузнец, вот жалуются на вас. Пишут, что, дескать, мать твоя самая натуральнейшая ведьма. Як так? – Господин исправник искренне считал, что свободно говорит и на русском, и на украинском.

– Та вы шо, яка ведьма? Брешут! – уверенно откликнулся мамкин сын. – Хотя, по чести слово молвить вашему превосходительству, то на селе и впрямь нечисть балуе.

– Не верю.

– Да вот вам крест. – Богобоязненный Вакула абсолютно честно перекрестился на церковные купола. – Даже при дневном свете такие порой турусы подпускает, з хаты выходить боязно!

– До чего же глупый народ эти селяне, сплошь и рядом темнота с суевериями, – пробормотал властный чин, разгладил бакенбарды и громко пообещал: – Ничего, разберёмся!

– На то вы над нами и поставлены, – подтвердил кузнец, повернул лошадей, а через пару минут уже натягивал поводья у ворот собственного двора.

– Ох, та що ж такое деется, сыноньку?! – Из окошка высунулась перепуганная Солоха, буквально пару минут назад вернувшаяся домой. – Та що ж ты мени ничего не сказав, зараза така?! Ох ты ж, яки важны гости до нашей хаты, а я… я ж… Ничого не прибрано, не наготовлено, не жарено, не парено! Ой, лышенько-о….

Господин исправник хмыкнул в усы, тяжело спустился с коляски и шагнул к калитке, заботливо распахнутой перед ним Вакулой.

– От, ваша милость, не побрезгуйте з дороги, Христа ради! – Из хаты выпорхнула пани Солоха с бутылкой водки и полной рюмкой на подносе.

– Ну, отчего бы и нет?

– Та на здоровьечко! До дна!

Исправник привычно выдохнул, опрокинув рюмку прямо в рот. Потом замер на миг, поморщился, вытер глаза и недоверчиво икнул:

– Так это же обычная вода.

– Що?

– Вода, я говорю.

– Не може того быти! – твёрдо сказала Солоха, храбро отхлебнула прямо из горла и побледнела.

– Та и смотрю, мамо, шо опять нечисть балует, – подытожил кузнец, пока гость с хозяйкой недоумённо таращились друг на друга.

– А ласково просимо до моей хаты, – наконец опомнилась Солоха. – Я ж ще с утречку курочку в печь томиться поставила! От точно ж знала, що до мене таки важны гости заглянут!

Она, вильнув юбками, метнулась вперёд, а господин исправник деликатно придержал кузнеца за ворот:

– Спрошу ещё раз, парень. Только честно, маменька твоя не ведьма ли?

– Ни, ваше сиятельное благородие, – самым бесстыжим образом, глядя начальству прямо в глаза, второй раз соврал Вакула. – Маменька, она… ну, може, трохи того…

– Чего?

– Того. – Кузнец изобразил многозначительное верчение пальцем у виска. – Та вы не бойтесь, она трезвой не кусается, но як выпьет, у-у…

– Какой чёрт понес меня в эту Диканьку? – зачем-то спросил господин исправник и решительно шагнул на крыльцо.

Улыбающаяся от уха до уха прекрасная Солоха с поклоном растворила двери. Важный чин только и успел шагнуть на порог, как резко поскользнулся, замахал руками и рухнул в сени, увлекая за собой пытающуюся его удержать хозяйку дома.

Вакула удовлетворённо отметил грохот двух упавших тел, дребезг кочерги, звон битых горшков и насчитал в эмоциональной тираде господина исправника аж восемь ярких матерных вариаций.

– Да шо ж… ять, вашу за ногу… ять, такое творится?!

– Та я ж тут щас усим башки понаотворачиваю, щоб их усих приподняло та й гепнуло! Яка подлюка тут усе салом понамазывала, а?! Убью, убью же ж…

– Знову нечисть шуткует, – сокрушённо покачал головой Вакула, аккуратно перешагивая через порог, который его друг час назад собственноручно изгваздал свиной шкуркой.

Солоха вскочила на ноги легко, а вот тучного исправника пришлось поднимать в четыре руки. Вакула усадил дорогого гостя на лавку, придвинул стол и подмигнул матери.

– Мамо, подивитесь, який важный гость у нас в хате…

– Ой, божечки, так нешто я не бачу! – Прекрасная Солоха разулыбалась так, что господин исправник почти был готов сменить гнев на милость. – Та я ж вас сейчас отпотчую, бо вже, поди, курочка запеклася! Ще перед службой воскресною у печь поставила. От прямо щас мы её и…

Она открыла заслонку печи, и оттуда выпрыгнул чёрный, как турок, петух, в длинном прыжке вскочивший на стол прямо перед ошарашенным такой наглостью гостем.

– Эт-то… что?

– Кука-ре-ку! – ответил петух, прохаживаясь по столу.

– Заткнись, птица, не с тобою разговариваю, – холодно попросил господин исправник. – Я спрашиваю, какого лешего у вас тут про-ис-хо-ди-ит?!

– Нечисть балует, ваше превосходительство, – разведя руками вздохнул кузнец, и его бледная мама старательно заикала.

– Та-а-ак. – Суровый чин сдвинул брови, рыча, как не вовремя разбуженный медведь. – Нечисть, значит? Ну я ей, вашей нечисти, укорот дам! Я сюда велю… солдат, батальон со святой водою, я ж…

Он попытался встать, ибо любому ведомо, что столь грозные обещания пристало раздавать стоя, однако же…

– А-а?! Лавка проклятущая к штанам прилипла. Встать не могу… сукины дети… Кой чёрт понёс меня в эту Диканьку?!

Вакула скромно промолчал. Во-первых, он же и дал Николя добрый клей, дабы тот намазал скамью в оговоренном месте, а во-вторых, ответ на последний вопрос всё едино был ему неведом. Кой чёрт понёс, скажите на милость? Да вы же сами своей начальственной волей поехали по дурацкой сплетне сельскую ведьму посмотреть, хрен его знает за каким практическим интересом. И что ж теперича-то риторические словосочетания издавать, воздух сотрясать, материться почём зря в чужой хате при посторонней женщине. Всё равно объяснение одно…

– Нечисть балуе… – начал было третий куплет той же песни бодрый кузнец, но осёкся под пылающим взглядом приклеенного начальства.

– Иди сюда. Помоги мне.

– Як помочь?

– Отдери меня!

– Шо?! Я не… у мене невеста…

– Идиот! От лавки отдери!!!

– А-а, так то со всяческим нашим старанием! – Вакула подхватил господина исправника под мышки, напрягся и одним могучим рывком поставил его на ноги. Треск разорвавшихся шаровар форменного кроя был слышен на всё село.

– Твою же мать?!!

– А я и туточки, – шагнула от печи вконец перепуганная Солоха. – Може, вам що зашить? Дак я мигом, оглянуться не успеете, а штаны вже як новые. А ну, повернитесь-ка! У-у як всё запущено-о…

– Рот себе зашей, дура, – едва ли уже не на грани истерики простонал господин исправник. – Так, парень, выводи меня отсюда.

– Та вы ж, не во гнев будь отмечено вашей милости, хотели вызнать, шо моя маменька ведьма чи как? Ну там, може, ей епитимью какую…

– Мозг ей! Мозг, понимаешь?! Дура она! Живого петуха в печь суёт, мебель клеем мажет, вместо водки воду наливает, что вообще святотатство! – Их высокоблагородие оттолкнуло Вакулу и, прикрывая ладошками порванные шаровары, дунуло вон из хаты. – Руки хоть отмыть есть где?

– У баньке! – с поклоном напутствовал кузнец.

Солоха меж тем тупо ловила по горнице чёрного петуха. Всё произошедшее находилось за гранью её понимания. Но не будем спешить осуждать бедную женщину. Хорошо уже, что дальнейшее веселье её по милости божией миновало.

Грозный господин исправник бочком-бочком, как раскормленный к празднику гусак, допрыгал до баньки, которая, как вы помните (а вы помните, поскольку невнимательные читатели бегут наших книг как огня), ещё прошлой ночью была надёжно заколочена.

После трёх-четырёх безуспешных попыток войти гость обернулся за помощью всё к тому же исполнительному кузнецу. Вакула безотказно поднапрягся и просто сорвал дверь с гвоздями и половиной косяка, а оттуда…

– Ой, це хто? – В дверном проёме, на уровне колена, возник бледный, как козье молоко, пан голова. – Господин исправник, вашество сиятельное благородие, и вы тут, а?

– Голова?!

– Ну так вроде шо трохи да. – Пан голова едва ли не на четвереньках покинул своё убежище. – Тока я пойду. У меня делов… ох, як у дурака махорки! И наипервейшим делом, пожалуй, я напьюсь… Прощевайте, панове!

После чего он дунул со двора столь быстро и решительно, что даже не воспользовался калиткой, а проложил себе новый путь прямиком через плетень. Так же на четвереньках! Да! Дыра в плетне осталась в косую сажень шириной.

– Вот только ещё раз скажи мне, что у вас тут нечисть балует, и я тебя самолично лет на двадцать пять на нерчинскую каторгу закатаю!

– Молчу, молчу, – покаянно опустил голову Вакула, хоть и невооружённым глазом было видно, какие слова рвутся у него с языка.

– Вот и молчи, – пробормотал себе в усы господин исправник, когда большущий мешок рухнул ему под ноги, матерясь и хихикая самым бесстыжим образом.

Если я прямо тут напишу вам, шо высокий чин ни капли не испугался и даже ничему не удивился, и это будет полной брехнёй! Визг его высокоблагородия долетел, наверное, до самого Киева, если даже не до столичного Санкт-Петербурга. А может, и в Берлине аукнулось, кто знает?

– Ось, пан дьяк, шо мени послышалось?

– Так нет же, драгоценный вы наш пан, пан Чуб, то явно визжала свинья отца Кондрата! Господи, иже еси на небеси, да сотворится воля Твоя, яко… А шо, мы уже в свинарнике святого отца? Да ещё и нетверёзые?!

– Тю на вас, Осип Никифорович, як же мы можем быть нетверёзыми, коли пригубили тока одну фляжку, та и то сугрева души за-ради?

– Как верно вы всё подметили! Матерь Божья, Пресвятая Богородица, спаси и помилуй нас, грешных, а-аминь…

– Звучит як тост?

– Да наливайте уже!

Господин исправник, дрожащими от множества чувств руками кое-как развязал мешок, из коего тут же выползли на свет божий две пьяные морды.

– Да какая же сила кинула вас в один мешок?!

– Нечисть балует, – в один голос слаженно ответили Вакула, степенный пан Чуб и тощий дьяк с жеребячьим голосом.

– Мне пора, – неожиданно решил господин исправник. – И провались тут всё пропадом, не хватало мне тут вместе с вами умом тронуться. Сами разбирайтесь! Кой чёрт понёс меня в эту Диканьку?!

Риторический вопрос остался без ответа, и сидящий на крыше в обнимку с печной трубой тихушник Николя показал приятелю большой палец на манер древнеримских гладиаторов. В то время как кучер гнал лошадей, а его высокоблагородие, придерживая рваные штаны, пинал его сапогом в спину, требуя как можно быстрее покинуть это страшное место, полное неконтролируемых сельских идиотов…

Что бы и как бы ни думали о себе невольные участники всего нашего веселья, но главные кукловоды были скромны и на шумных аплодисментах не настаивали. Они сумели исполнить задуманное – теперь строгий и неподкупный господин исправник вряд ли когда ещё возжелает посетить их скромные пенаты. А если он всё же и захочет хоть когда написать об этом доклад пану комиссару, то выглядеть в нём будет совершеннейшим дурнем…

– А не заглянуть ли нам к дражайшей пани Солохе, дабы вознести молитву Господу за избавление, аки библейские братья Серапионовы, там же и поднести к губам нечто горячительное, ибо тут всё кончилось, а душа сохнет, подобно пустыне египетской, коя…

Чуб снял шапку и запихнул оную в рот словоохотливого дьяка:

– Но до всего прочего, Осип Никифорович, почитаю предложение ваше весьма разумным и не лишённым некой привлекательности. Так шо, до Солохи?

– Сие дело было бы вполне богоугодно, а при правильной молитве доподлинно полезно и душе, и телу грешному, – радостно закивал дьяк.

Разрешения Вакулы никто не спрашивал, да оно б было как-то даже странно.

У нас в Малороссии женщины, а тем паче вдовы куда как более свободны в решениях своих и праве выбора, чем те же крестьянки из центральной части Российской империи. Да на тот момент, положа руку на сердце, сам Вакула не стал бы спорить. Его матушке явно требовалось хоть как-то успокоить нервы, а что подошло бы для этого лучше, чем добрая компания и хорошая горилка?

Чуб и дьяк наперегонки строили бы ей куры, она бы купалась в мужском внимании и уж наверное как-нибудь позабыла до конца разобраться в произошедшем. Кому, как не ей, натуральной ведьме, знать, что все те шалости и проказы, с которыми столкнулся господин исправник у неё в хате, к нечистой силе никоим боком не приладились. То есть абсолютно!

Вот и представьте теперь, сколько сил и смекалки потратили приятели для того, чтоб важный гость сначала вообще забыл, зачем именно приехал, а потом и вовсе зарёкся направлять свои стопы в сторону Диканьки. А то ишь чего удумал – на ведьм охотиться?!

Да у нас на вольной Украине, ежели задуматься да присмотреться, так каждая вторая баба на киевском базаре – ведьма! Всех хватать – поди, и году не пройдёт, а вся Сибирь от Урала до Камчатки станет гуторить на «ридной мове»…

Через полчаса из хаты прекрасной Солохи уже доносилось нескладное многоголосие:

Давно решив, шо не закохаюся я бильше николи, И тут пришла ти, мий котик, котик, котик! Був я свидомий, хай смиються люди надо мной, Як без тибя мени заснути, мий наркотик, котик, котик! А може, можливо зможемо…

…Герои наши бодро дотопали до кузницы, где, не сговариваясь, просто рухнули каждый в своём углу и храпели без задних ног. Им обоим досталось. Организм требовал отдыха. Не будем им мешать, лезть в их сны, пытаться что-либо там подсмотреть, оценить с точки зрения психоанализа. Вернёмся сюда через два-три часа, ну, где-нибудь поближе к обеду. Договорились?

– Спите, паныч? – Вакула проснулся первым, потянулся, встал и, не в силах сдержать радости, пнул растянувшегося на лавке друга коленом по рёбрам.

Николя, не размыкая глаз, отмахнулся кулаком и тоже попал.

– Та вставайте вже, будь ласка, царство божие проспите!

– Докладывай, что произошло? – переворачиваясь на другой бок с риском навернуться с лавки на пол, потребовал молодой человек. – Чего я не знаю?

– Добре же, а тока и вы не храпите!

– Угу… хр-р…

– Так вот вам за то тумака!

Николя вскочил на ноги, дал сдачи, и добрых пять минут верные приятели тузили друг дружку под микитки. Кузнец был в разы сильнее, но у паныча-гимназиста руки длиннее и реакция лучше. Ни за что ни про что, так, по причине широты русской души, они дружно наградились затрещинами и плюхами, после чего несколько подуспокоились, пожали друг другу руки и присели рядышком на лавку.

– А шо ж, паныч, нехилый совет подкинул нам тот чертяка?

– Он хитрил, как мог. Ты же понимаешь, что их диавольскому племени только дай заморочить честного козака.

– Та то ясно як билый день! Но и мы ж не сплоховали, обвели господина исправника вокруг пальца, як дитё малое. Знаете, шо вин кричав в голос, когда до своего тарантасу бежав?

– Нет, типа откуда же, этот ж не я там с трубой обнимался…

– «Кой чёрт понёс меня в Диканьку?!»

– Звучит как тост.

– А я за шо! Може, про то треба трохи выпить?

– Ну разве что совсем по чуть-чуть. А то ко мне, кажется, уже тётушка принюхиваться начинает. Причём сама-то, шалунья старая, без рюмки наливочки за стол не садится.

– Обижаете, паныч! Мы ж з вами не пьяници какие пидзаборные, тока ради доброго здоровьечка и пригубим…

Вакула церемонно достал из секретного уголка заткнутую бутыль мутного самогона и две маленькие глиняные стопки, на один глоток, не более.

– Кой чёрт понёс меня в эту Диканьку! – дружно проорали они, чокнулись и торжественно выпили, по русской традиции занюхивая рукавом.

Николя, как человек начитанный, всегда любил театр, поэтому вся честь написания сценария сегодняшней проказы, несомненно, принадлежала ему. Что бы такое устроить: время рассчитать, детали подготовить со всевозможной убедительностью да ещё и спрятаться суметь у всех на виду – нужны и руки и голова. А с другой стороны, ведь именно Вакуле по ходу всего дела ещё приходилось появляться в нужный момент с сокрушённым лицом и словами «нечисть балует…».

Признайте же, что на эдакие вещи ох какой редкий артистический талант нужен, поди, уж никак не хуже, чем у солистов Нежинского провинциального театра, которые порой со сцены в цветах по колено уходят, а в иной час и под градом мочёных яблок бежать пытаются.

Ибо ежели поймает публика-дура, то так отметелит, что только в богоугодной лечебнице и спасение, коли доковыляешь, конечно. Об чём каждый артист заранее беспокоится, потому горилку, сало и пятнадцать копеек медью завсегда в саквояжике держит на всякий пожарный, мало ли как спектакль пойдёт? Вот то-то и оно…

– Так шо ж, паныч Николя, перемогли мы систему? – улыбнулся кузнец.

– Да хрен её знает, если честно. А вот то, что пани Солоху мы спасли, это уже как пить дать, ничем не опровергнешь.

– Господин исправник орал матерски, шо не ведьма она, а дура!

– Практически индульгенция, – согласился Николя.

– Но дура, то ж не обидно?

– Это как минимум не подсудно.

– То так.

– А я о чём?

– Так и оно ж…

Друзья помолчали, думая каждый о своём. Николя, как нам доподлинно известно, размышлял на тот момент, имеет ли он право человеческое художественно изобразить пана исправника, за похождениями которого наблюдал издали. Вот ведь, с одной стороны, не изобразить неудобно, ибо их высокоблагородие, как ни верти, а участник всех вышеперечисленных событий!

Но ведь, с другой стороны, в свою рукопись молодой человек первее всего вносил лица и образы (хоть вернее было бы сказать – хари и морды!) лично виденной им нечисти. Нет, портреты ярких диканьковских персонажей тоже находили себе место на бумаге, но было их в разы менее. Николя сам себя ловил за чуб на том, что графические портреты врагов рода человеческого удавались ему не в пример веселее, раскованнее и даже в чём-то художественнее.

Хоть и признанные столичные рисовальщики наверняка высмеяли бы молодого человека за его наивные потуги, но была ли у него иная возможность доказать свою правоту? Просить господина Егорова или уж самого Карла Брюллова плюнуть на культурную Италию, где у них оплаченный пансион, и приехать со всей своей палитрой на благословенную в тиши и неге своей неньку Украину? Так они и разбежались оба…

– А ты о чём задумался?

– Так шо… про Оксанку, трохи сердце щемит.

– Что ж так? Я, признаться, думал, что у вас всё уже на мази, осенью сватов засылать. Нет?

– Ни, – тяжело вздохнул кузнец. – Який же бес розумеет, шо на уме у бабы? А коли вона ще дивчина, так и…

– Туши свет, бросай бомбу?

– Две! Оксанка, она ж така… така… ну як сказать… От ежели б вашей милости взбрело ангела словами описать? Вот тут талия тонкая, а от тут…

– Вообще-то ангелы бесполы.

– А от тут у ей грудь от такая-а-а!!!

– На себе не показывай, – завистливо вздохнув, посоветовал Николя. Кузнец быстро опустил руки. – Что, совсем дело никак не движется?

– Ой та боже ж мой, можно подумать, шо я б вам не сказав?! Стоит, як пидсолнух в огороде!

Именно что не сказал. Вакула вообще не любил делиться личным.

Через пару минут Николя полностью был в курсе всех проблем тонких взаимоотношений единственной дочки козака Чуба и единственного сына дражайшей вдовы пани Солохи. Пару раз молодой человек едва удерживался от неприличного хохота, закусывал губу, но слушал не перебивая…

– Так от я вже сам и не розумию, треба оно мне али не? Она ж дивчина з сюрпризами та закидонами. У прошлых вечёрках опять спрашивала, добуду ли я ей те лабутены.

– Э-э…

– Ну то бишь черевички, да только на иноземный манер! А нешто я знаю, шо це таке, энти лабутены?

– Ну вроде как обувь, да? – уточнил Николя.

– Взутя, – поправил кузнец.

– Обувь.

– Я ж и кажу, взутя!

– Да ёлкина мама, пусть будет взутя, – всплеснул руками бывший гимназист. – Но по-русски это всего лишь обувь, чтоб ты знал!

– Так я и знаю…

– А чего тогда выё…ёживаешься?

Вакула поразмышлял, кротко вздохнул и признал, что реально выёживаться было не над чем.

– Отлично. Так вот, – примирительно протянул Николя. – Если мы с тобой самого господина исправника на сто восемьдесят градусов развернули, так неужто же ты будешь впадать в грусть из-за…

Кузнец гордо расправил плечи, ненавязчиво заполнив небольшую комнатку едва ли не от стены к стене. В карих глазах мелькнул опасный огонёк.

– Та вы, паныч Николя, никак меня обидеть хотели? Нешто я не вольный козак, нешто у меня гордости нема, шоб ось я так из-за какой-то юбки слёзы лил? Як тот, этот, ну… ваш, который… вин её ще потом придушив?

– Отелло, – догадался образованный друг.

– От он и есть. – Кузнец хлопнул ладонью по колену. – Так я не он, я долго страдать не стану, объеду Россию, та краше найду! От тока кажите, шо я сбрехнул, так петь мне з минарету козлиным голосом, коли не поменяю я уши ваши местами зправа налево!

– Вообще-то речь шла о том, что если вместе мы – сила, так почему ты впадаешь в грусть, вместо того чтобы попросить меня помочь?

– Ох… – тихо выдохнул разом сдувшийся Вакула. – Простите, Христа ради, паныч, то я за-ради той Оксанки вже голову потерял. Уж вот, на товарища верного голос повысил, як пёс цепной. А так и шо, впрямь помочь можете?

– Ну, надо разобраться в ситуации, оценить объект и сложность задачи. Может, хотя бы познакомишь для начала?

– Та за-ради бога. Пишлы!

– Пошли, – подтвердил Николя, легко вставая с лавки. – Давно хотел посмотреть на девушку, вот так легко вскружившую голову такому крепкому парню.

Кузнец сжал пудовые кулаки свои, похрустел пальцами, способными мять царские пятаки и гнуть подковы, как ивовые прутья.

– А и впрямь, что ж я як баба? Пойдёмте ж, коли старый козак Чуб с дьяком ещё гудят у моей маменьки, то, стало быть, полагаю, Оксана дома одна.

– Зайдём без повода? – уточнил галантный гимназист. – Ну, я имею в виду, что, может быть, стоит там шампанское взять, конфет французских, цветы опять же…

– Зачем?

– Затем, что мы в гости идём или как?

– Могу трохи горилки взять, – пожевав нижнюю губу, решился Вакула. – Думаете, шо ежели она выпьет, так и…

– Ничего подобного я не думаю! Ещё не хватало честных девушек на селе спаивать! Фу-фу-фу.

– Так они её сами пьют, аж даже хлещуть, – попытался оправдаться Вакула, быстро пряча бутылку на место. – И то верно, чего ж за-ради добрую горилку зазря тратить? Напьётся да и ще песни орать начнёт, приставать всячески со всеми… этими, як же их на латыни… непристойностями! Ох, може, тогда всё ж таки взять ту бутылку?!

В общем, опуская долгие переговоры, пустую болтовню и солёные мужские шутки, коими уж если и сыплют на дивной родине нашей, то так, шо немцу же не просто смерть, а смерть через «даст ист фантастиш!!!», собрались они кое-как, умылись, причесались и направились в гости.

А выйдя из тесной кузницы и вдохнув всей грудью дивный воздух наш, полный ароматов и таких чудесных благовоний, что и ни в какой индийской лавке тех басурманских редкостей, что завозят на Сорочинскую ярмарку турки али греки, не нанюхаешься, самые светлые надежды вдруг пробудились в чистых сердцах героев наших…

Да и есть ли где запахи более чудесные и приятные обонянию человеческому, нежели в благословенной Малороссии? Есть ли где вековые липы, такие, что вот подносишь к носу жёлтые цветочки их, а там аромат, аромат же – чистый мёд! А цветы?! Цветы столь прекрасные, что и красок нет, чтоб их описать, там, думаю, охры и на копейку не пошло, всё ярь да бакан!

И запахи сии чаруют уж так сладко, что и умом поверить никаких сил не хватает. Восторг один, всей души христианской восторг! Есть ли где ещё на свете такая дивная земля, как наша? Вечно будем Господа Бога молить в светлой благодарности сердечной за то, что сотворил Великую Русь, и Русь Белую, и Русь Малую, единой, словно и сама Пресвятая Троица!

И нет на свете той диавольской силы, которая посмела бы их разлучить. А буде в кои веки найдётся вдруг такая сила – да проклянёт её Господь на веки вечные, да не будет ей божественного прощения, да сгорит в адском пламени брат, поднявший руку на брата…

– Что ж, дивитеся, вон она!

– Кто?

– Та хата Оксанина!

– Вакула, прости за прямоту, ты дурак?! На фига мне сдалась хата твоей Оксаны? Ты меня с ней или с её хатой знакомить собрался? – яростно зашипел Николя.

Его приятель скорчил смущённую мину, так и не дозволяя себе носу высунуть из-за плетня. Честно говоря, они торчали тут уже, наверное, минут пятнадцать – двадцать, только и успевая отмахиваться от «добрий день, а шо вы тут робите, хлопци?» всех проходящих мимо сельчан. Как вы логично догадались, единственная улица Диканьки по определению была ещё и самой оживлённой.

Двух особо приставших парубков Вакула крайне вежливо отправил в трёхбуквенное путешествие, одному козаку пришлось дать «плюшек» в дорогу, а шесть любопытных бабок Николя на раз-два-три переключил со всем интересом на дом вдовы Солохи, где шумно кутили Чуб с дьяком.

Памятуя классиков, никто не посмел уйти обиженным. То есть, вопреки мнению некоторых особо упёртых москалей, дураков в Диканьке нема! В конце концов парней оставили в покое…

– Ну что, так и будем ждать у моря погоды за плетнём?

– Ни-ни… бачьте, паныч, ось… ось она ще раз в оконце мелькнула! Яка ж гарна дивчина!

– Я не рассмотрел. – Николя плюнул на все приличия и выпрямился во весь рост. – Лично ты как хочешь, а я пошёл.

– Куды?

– Твою невесту смотреть.

– Так… она ж… она ж и поленом поперёк хребта огреет, не задумается! Ох лышенько, ох горе горькое… Прощевайте, паныч, храни вас Пресвятая Матерь Божия! А я ще трохи тут посижу…

Молодой человек похлопал по плечу друга, кротко вздохнул, пригладил волосы ладонями и решительно отворил калитку во двор козака Чуба. Впрочем, постучать в дверь сразу не решился.

Конечно, знаменитая Нежинская гимназия дала ему столь высокое культурное воспитание, хоть за стол к самому польскому гетману или султану турецкому садись, а и тут бы не уронил себя, но по отношению к будущей невесте приятеля, которая впоследствии может и стать женой оного, молодой человек подошёл с особо деликатным обращением. То есть тихонько примостился у полураспахнутого по причине хорошей погоды оконца и осторожненько заглянул внутрь…

Взору его открылась уютная украинская горница, овальное зеркало на стене, иконы в красном углу, белёная печь в яркой росписи, накрытый к обеду стол, а перед ним босыми ножками по вязаной дорожке прохаживалась высокая стройная дивчина в простой вышиванке и юбке в клетку, чуть повыше круглых коленей.

Чёрные волосы заплетены в косу, столь длинную, что опускалась она аж до… до самой… короче, значительно ниже пояса. На голове яркий венок из цветов и шёлковых лент, на лебединой шее две нитки коралловых бус, грудь высокая, талия в гармонии, а личико столь прелестное, словно его божьи ангелы по ночам целовали.

Николя заворожённо смотрел на эту юную Психею из никому не известной Диканьки, и сердце его билось в радостном возбуждении. Нет, он не влюбился в пассию своего друга, но мысленно уже сделал себе пометочку – приложить все усилия, сдвинуть любые горы, а потребуется, так и молить самого генерал-губернатора киевского на коленях, лишь бы соединить эту пару…

– Что людям вздумалось говорить, будто я хороша? – простодушно надув губки, щебетала прекрасная дивчина, то так, то эдак вертясь перед честным зеркалом. – Лгут люди, совсем я не хороша! Разве хороши чёрные брови мои и карие очи? Чем хорош лоб мой, як у рыбы толстолобика? Неужели же нет ему равных на свете?

Она отошла на шаг назад, выпучила глаза и надула пухлые щёки.

– И что ж хорошего в этом курносом носе? А в губах? Их словно укусила пчела! А в косе моей, что ж, разве она не похожа на змею, душащую меня за шею! Нет, теперь я верно вижу, что совершенно не хороша!

– Ну як там, паныч? – шёпотом просипел Вакула, чуток высовываясь из-за плетня.

Николя обернулся, демонстративно закатил глаза и, широко ухмыльнувшись, показал большой палец.

– Нет, хороша! – Неожиданно всплеснув руками, красавица запрыгала, кружась на одной ножке. – Ах как хороша! Какую радость принесу я тому, кому буду женою! Пожалуй, он всю меня зацелует до смерти!

– Не, ну шо там Оксана, а?

– Чудная девка, – так же шёпотом ответил Николя. – А скромная-а… Полчаса крутится перед зеркалом и не наглядится, да ещё и хвалит себя вслух на всю хату!

– Да, парубки, вам ли я чета?! Вот посмотрите, как плавно я ступаю, а какие ленты у меня на голове! Вам и на ярмарке не увидеть богаче галуна! И вон ещё добра полные сундуки, и всё это накупил мне отец мой, чтоб женился на мне самый лучший джентльмен на всём белом свете!

Под каблуком изумлённого нехарактерным словом молодого человека хрустнул какой-то сучок. Кузнец охнул, быстро нырнув вниз, за плетень, да, на беду свою, свалив один из тех глиняных горшков, или макитр, что бабы вывешивают сушиться после помывки. Проклятая посудина рухнула на хвост любопытствующего уличного кота, который сколь громким, столь и противным мявком своим заставил кареглазую красавицу выглянуть в окошко.

– А вы кто? Разве хотите, чтоб приложила по спине лопатою? Вмиг пронюхаете, когда батьки нет дома.

– Э-э… хм, здравствуйте. – Выпрямившись во весь рост, Николя улыбнулся и отвесил церемонный поклон. – А я, видите ли, некий прообраз бога любви Купидона. Пришёл, так сказать, донести до вас добрую весть о некоем благородном парубке, сражённом вашими длинными ресницами прямо в своё козачье сердце!

– Ой, та шо ж вы такое говорите? – зарделась Оксана, опустив дивный взор свой. – Неужто я могла кого-то поразить в самое сердце? Сбрехнули, поди?

– Не смею брехать пред такой красотою и даже привычки оной не держу. Приятель мой до вас всей душой влюблённый и очень уж страдает. Не ест, не пьёт, исхудал от неразделённой любви.

– Ох ты ж мне, божечки, як же интересно вы рассказываете…

Николя только открыл рот, как капризная красавица заметила прячущегося за плетнём Вакулу.

– О, та я ж вон того знаю! Ты же Вакула, кузнец! Сын вдовы Солохи, за которою мой батька, старый дурень, волочится. Так шо ж, сундук мой готов?

– Бу…будет готов, моё серденько, – постучав себя кулаком в грудь, решился заговорить могучий кузнец. – Если б знала, сколько возился около него, три ночи не спал, не выходил из кузни, всё представлял, как ты тот сундук то раскрываешь, то закрываешь, то раскрываешь, то…

– Три ночи без сна, говоришь?! Оно и видно. Иди проспись, Вакула…

– Зато ни у одной поповны не будет такого сундука, – мягко игнорируя равнодушие хорошенькой кокетки, вступился за друга Николя.

– Железо положил такое, какое не клал на сотникову тарантайку, когда ходил на заработки в Полтаву! – взмолился скромный кузнец. – А как будет расписан! По всему полю раскиданы красные и синие цветы! Гореть, гореть будут як жар!

– Романтично, – милостиво кивнула Оксана, и друзья воспрянули духом.

– Не сердись же на нас, красавица! Позволь хоть поговорить та подивиться на тебя.

– Кто ж вам запрещает, говорите та дивитесь.

– Позволь хоть стать нам под подоконником твоим? – Николя подмигнул Вакуле, и тот, единым махом перелетев через плетень, стал навытяжку рядом с другом-гимназистом.

– Да кто ж вам мешает, стойте…

– Чудесная Оксана, позволь уж и поцеловать тебя! – произнёс ободрённый кузнец, раскатывая губы.

Николя со своей стороны также ринулся вперёд в намерении отхватить чисто дружеский поцелуй с румяных щёчек.

– Эй?! Да вам, гляжу, когда мёд, так и ложка нужна? – Оксана столь ловко выпуталась, нырнув обратно в хату, что герои наши едва не чмокнули друг дружку.

– Ну не любит она меня, паныч, – повесил нос Вакула.

– Абсолютно. Я бы даже сказал, с банковской гарантией!

– Мучит меня бедного, а я за той грустью света белого не вижу.

– Да ты что?! Ох, приятель, это ж…

– Люблю её, як ни один чоловик на свете не любил и любить не будет николи!

– Слушай, кузнец, а правда ли болтают, шо твоя мать ведьма? – вдруг вспомнила прекрасная Оксана, вновь появляясь в окне и проявляя интерес к беседе.

Вакула поднял на неё печальный взгляд, и она неожиданно рассмеялась. Смех этот будто бы разом отозвался в его сердце и тихо встрепенувшихся жилах так, что душа едва ли не воспарила под облака от невозможности расцеловать так приятно смеющееся лицо её…

– Что мне до матери, моё серденько? Ты у меня всё, что есть дорогого на свете.

– Гм, вообще-то нет, – осторожно вмешался Николя. – Я имею в виду, что нет, дражайшая пани Солоха, мама моего друга, ни в одном глазу не ведьма! У неё и документ об этом есть.

– А бабы в церкви гуторили, що до вас сам господин исправник с проверкою собирается?

– Уже был, всем удовлетворился и уехал, клятвенно обещая впредь до вашей Диканьки ни ногой!

– Вишь как чудно, – изогнула дивную бровку красавица. – Да только знай, Вакула, отец мой не промах, он и сам не женится на твоей матери.

– То как, покозакует и в кусты? – нахмурился кузнец.

– Ой, та я как бы того не говорила, – чуть зарумянившись от стыда за родителя, поспешила оправдаться Оксана. – Однако ж заболталась я с вами. Чего же не идут девчата? У Параськи на хате вечёрки сегодня. Мне становится скучно.

– Да бог с ними, моя красавица!

– Как бы не так! С ними же, верно, придут и парубки. Тут-то пойдут балы с подкатами. Представляю, сколько наговорят смешных историй!

– Вау?! – передразнил неудержавшийся Николя. – Так тебе весело с ними?

– Да уж веселее, чем с вами! По-любому!

В этот момент со стороны улицы раздался девичий смех и весёлые голоса, а через минуту или же пару минут в двери хаты козака Чуба уже ломилась весёлая компания из шести девиц и четырёх парубков. Девушки быстренько скользнули в дом, а молодые люди ревниво остановились напротив Николя и Вакулы.

– Издевается она надо мною, – тихо пробормотал кузнец. – Я ей столько же дорог, як проржавевшая подкова. Но пусть только примечу, кто ей тут нравится более моего, враз отучу!

– О, Одарка! – изумлённо воскликнула весёлая красавица, оборотясь навстречу к одной из девушек. – У тебя новые черевички! Ах, якие же воны хорошенькие! Та ще з вышивкой и золотом!

– Зацени, – тихо предложил Николя другу.

Вакула сунул нос в оконный проём, уставясь на обувь легкомысленной подружки его избранницы.

– Хорошо же тебе, Одарка, у тебя есть человек, который всё тебе покупает. А от мне, несчастной, некому добыть такие славные черевички…

– Опять завела ту же нудну шарманку, – проворчал бедный кузнец, сокрушённо качая головой. – Да уймись ты вже, моя ненаглядная Оксана, я тебе достану такие черевики, якие редкая варшавская панночка носит!

– Кто, ты? – изумлённо и споро обернулась в его сторону Оксана. – Посмотрю же я, где ты достанешь черевички, кои я могла бы надеть на свою белую ножку.

– А вот те крест, достану!

– Вакула, заткнись, – шёпотом взмолился молодой гимназист. – Разоримся же к едрёне-фене, откуда у нас столько денег на все её капризы?!

– Вот те слово козацкое! – Вакулу, походу, тоже перемкнуло, и он закусил удила.

– Да разве принесёшь те самые черевички, которые носит сама царица? – неумолимо продолжала вбивать гвоздь за гвоздём в крышку кузнецова гроба неприступная красавица.

– Вишь каких захотела, – со смехом закричали девушки, но зарвавшаяся Оксана в пылу спора грозно топнула ногой.

Все на миг притихли.

– Будьте же вы все свидетельницы, ежели тока добудет мне кузнец те самые царицыны черевички, то вот вам всем моё слово, шо в тот же час выйду за него замуж! Щоб мне лопнуть поперёк сзаду, коли сбрехнула! Щоб у меня спереди усё до колен обвисло, щоб у меня волосы до Рождества дыбом стояли, щоб у меня брови выпали, а усы выросли, щоб у…

Хохочущие девушки увели с собой бушующую красавицу.

– А вы-то чего ржёте? – обратился Николя к хихикающим в кулак парубкам.

– Та тю, паныч, не суй свой длинный нос на чужой поднос, – со смехом ответил самый наглый.

И не успел опомниться, как паныч выбросил свою левую руку вперёд, одним ударом превращая нос самого насмешника в спелую синюю сливу, брызнувшую юшкой.

– Наших бьют, – неуверенно переглянулись молодые козачки, засучивая рукава и на всякий случай обратясь взглядами на задумчивого кузнеца.

Тот отреагировал не сразу, но менее чем через минуту поперевыкидывал всех храбрецов за плетень. Далее связываться с единственным сыном вдовы Солохи никто не дерзнул, ибо на данный момент – «хоть дурные и булы, но вже кончились!».

– Смеётся она над тобою.

– Та я и сам над собой смеюсь, – вздохнул Вакула, отряхая могучие кулаки свои. – Куда только задевался ум мой? Она меня не любит, ну да и бог с ней! Нешто на усём свете есть только одна Оксана?!

– Кстати, и хозяйка она так себе, только и знает, как наряжаться да вертеться перед зеркалом.

– Та и я про шо! Слава богу, много добрых дивчин и без неё на селе. Нет, полно, пора ж взрослеть та перестать дурачиться!

– Ты прав, друг мой, – задумчиво подтвердил Николя, обнимая приятеля за плечи. – Вот только…

– Шо, паныч? – обернулся кузнец.

– Да чтоб мне до старости Байстрюку копыта чистить, плюнь и достань уже эти царицыны черевички! Сунь ей их под нос, твоей ненаглядной Оксане! Докажи всему свету, что ты не хвост собачий, а сын козачий!

– А в глаз за сомнения?

– Рискни.

– Не буду, – опомнился Вакула. – Вы ж мой друг?

– Вот именно.

– И я про то ж.

– Значит, плюнем на всё и просто добудем эти чёртовы черевички, – грозя кулаком вслед ушедшей с подружками Оксане, прорычал бывший гимназист. – Чтоб их тем же вечером у неё собака погрызла, а любимый кот ещё и наложил туда тёплых подарков от обиды, что его салом обделили… Теперь это уже вопрос принципа!

– Оно так, паныч Николя. Пойдём и добудем!

– Verba non puer, sed viro![7]

– Шо?!

– Это по-латыни, не обращай внимания.

Товарищи (как бы ни было дискредитировано это слово в наши дни!) пожали друг дружке руки и прошли через калитку на улицу и далее сквозь толпу расступившихся парубков, как горячий нож сквозь вологодское масло. Никто и слова супротив не тявкнул, включая того нахала, что так старательно придерживал нос свой, распухший уже до размеров доброй груши в саду у Чубова кума.

Кстати, ежели кто захочет прикупить до себя тех груш взамен клятых турецких, так уж поверьте на слово – равных по сладости им во всей Малороссии нема! А коли вдруг у кого появятся в том сомнения, так милости просим летом в гости до нас, на милую любому россиянину ридну неньку Украину – нашу общую колыбель и тихую родину…

Довольно только вспомнить, как в детстве целовала нас маменька, как мы засыпали у её груди, как пахло от неё тем тёплым родным молоком, что нынче, быть может, встретишь только в Млечном Пути, на чёрном бархате неба, чтобы навсегда сохранить в душе своей любовь и нежность…

А кто из нас и когда способен забыть биение материнского сердца? Да нехай те моральные уродцы ищут себе новую родину на Туретчине, на Неметчине или в любых других чужих (звучанию слова русского) землях!

Но мы-то с вами иные, мы с родиной своей и в горе и в радости, поскольку за границей и горилка пресна, и водка солёна, и пельмешки тайские с креветкою, и блины-палачинки, а борщ наш, всеми искренне любимый, прозывается по всему царству полтавскому – борщом холопским! Да попустим ли мы стать холопами тех горделивых ляхов?!

Могучий атаман Сирко в гробу бы перевернулся при таких словах! Он бы, как и великий гетман Хмельницкий, проклял бы на веки вечные свой народ, вдругорядь сунувший волю свою в католическое ярмо. «На веки вечные едины с единокровным русским народом нашим!» – сказал Богдан, и нет веры тому, кто речёт иначе. Знаем, помним, верим, на том и крест целовали…

– Так от, паныч Николя, шо ж в сём деле робить будем? – спросил кузнец, когда они отошли на изрядное расстояние от Чубовой хаты и остановились под кумовой вишней.

– Если мы при всех заявили, что достанем эти проклятые богом черевички (глубоко сомневаюсь, что Господу есть до этого дело), то теперь обязаны сдержать слово.

– Так то понятно. А як, як?

– Ну, думаю, для начала нам надо найти того человека, который подскажет нам, где найти искомую обувь.

– То вы про черевички? – зачем-то уточнил кузнец.

– Будь по-твоему, пусть это называется взутя, черевички, или как ты их ещё называл, не помню, и слава богу! Я же не против, мне абсолютно пофиг. Так мы идём?

– Куды?

– Вакула, я с тебя периодически тупею, – остановился Николя, мученически возведя глаза к небу. – Кто у нас знает, как достать царицыны черевички во времена правления Николая Первого? Ты? Я? Нет. Значит, нам прямая дорога к тому же запорожцу Пацюку!

– Ни, паныч, до него не пойду. Я ще в тот раз вареников наелся!

– Тогда опять ловим чёрта, который к твоей маме в…

Вакула поднял кулак, и друг-паныч вовремя заткнулся.

– Тогда кто, Байстрюк?

– А от то добре! Нехай вин нам свои долги оплатит. Як я розумию, шо сей пан запорожец опять у шинкарки горилку квасит?

Николя почесал в затылке и признал, что, скорее всего, предложение разумное, и, более того, сразу согласился, что если где и искать запорожского чёрта, так только в жидовском шинке, как же иначе? Далее они оба просто пошли крюком в обход села, мимо заброшенной и мало кем посещаемой хатки бывшего запорожца Пацюка, мимо Вакуловой кузницы к еврейскому шинку.

– Ох, паныч, идём мы, идём, да тока я и Байстрюку не верю.

– Я тоже не верю. И что? – пожал плечами задумчивый Николя.

– Та, може, нам як-то иначе добыть те черевики?

– Да никак! Вот ты хоть на минуту своим умом подумай, как нам без чёрта добыть царскую обувь женского покроя и размера? Обратимся с официальным письмом, чтобы матушка императрица в Диканьку с нарочным курьером пару своих туфелек отправила?!

– Ни! Храни нас, Пресвятая Богородица, – перекрестился законопослушный кузнец, – а только за одну таковую наглость нам ще на уровне пана комиссара в солдаты лбы забреют!

– Вот именно…

– Опять же ж государыня наша, дай ей Бог всяческого благополучия в пропорции, росту высокого, сложения крепкого, так, поди, и ножка у ней трошки поболее, чем у моей Оксани. Она ж в её черевичках утопнет…

– Балда пушкинский, так ты у неё даже размер не уточнил?! – сокрушённо хлопнул себя по лбу Николя. – Вакула, ну… ну это просто… это северный пушной зверёк какой-то! Представь, ну вот добрались мы до матушки императрицы, а у неё размер ноги, скажем, тридцать пять! Или, не пытайся представить, а допустим, сорок четыре! Как вообще твоя Оксана собирается всё это примеривать?!

– Да нешто я у женских размерах чего понимать должен?! Поди, не подкова, разносит как-нибудь али ваты набьёт.

– Извини. Действительно. Можно ещё на тройной носок надевать…

На том, даже не обнявшись и не пожимая друг другу рук, замолчали приятели. Но если вдруг кто в тот момент вознамерился выразить хоть какие-то сомнения в том, что роковая красавица без черевичков способна поколебать их дружбу, так гори он в пекле! И не иначе!

– Вот и шинок. Так, думаешь, там он? – предположил Николя, кивком головы указывая на уже ставшее знаковым питейное заведение.

Кузнец удовлетворённо хмыкнул, полностью уверенный в очевидной правоте своей. Да и задумайтесь сами, что бы ни произошло в жизни, каким боком ни повернулась бы индейка-судьба, где же ещё искать запорожского чёрта, как не в еврейском кабаке?

Чорние брови, карие очи, Темни, як ничка, ясни, як день! Ой, очи, очи, очи дивочьи, Де ж вы навчились зводыть людей? –

сочным, с мягкой хрипотцой, мужским голосом доносилось из раскрытого оконца с новенькой рамой. Навстречу им вышел (или, скорее, выпал) пьяный в черниговскую зюзю бравый козак Свербыгуз. Он попытался что-то сказать, дважды набирал воздуха в грудь, даже раскинул руки, перегораживая друзьям дорогу, но, видно, силы его покинули, он задушевно улыбнулся неполным набором жёлтых от табака зубов и рухнул поперёк дороги.

Попыток привести его в чувство никто предпринимать не собирался. От Свербыгуза шёл такой убойный перегар, что ни одна муха не решилась даже приблизиться к носу достойного козака, а те, кто дерзнули подлететь хоть на фут ближе, падали в обморок, задрав кверху лапки – теперь уже тоже пьянючие вникакую!

Общеизвестно, что у нас в Малороссии каждый напивается по-своему: сапожники – в стельку, плотники – в доску, мясник – в мясо, хуторянин – в свинью, лесоруб – в бревно, печник – в дрова, лесник – в пень, нищий – в рванину, моряк – в гавань, золотарь, чистящий выгребные ямы, – в гов… Прошу прощения.

Так вот, запорожцы наши столь же традиционно надираются в зюзю! Это от того, какую букву «зю» они ногами выписывают, как именно назюзюкаются или назюганятся, так что, говорят, даже русская фамилия Зюганов произошла от таких вот пьяниц…

– Як вы мыслите, паныч Николя, хто его мог от так горилкою накачать?

– Сколько я помню, дорогой друг Вакула, этот индивидуум регулярно напивается, как ты выражаешься, в геометрической пропорции только с нашим рогатым знакомцем.

– Вы як по книге читаете!

– Ну, логику ещё никто не отменял. Древние греки говорили: «Лечи подобное подобным».

– Ага, то примерно як «клин клином вышибают»?

– Именно. Идём брать Байстрюка за свадебные колокольчики.

– Це шо?

– Сейчас объясню…

Но, прежде чем искать запорожского чёрта, они в четыре руки подняли валяющегося поперёк дороги Свербыгуза, чисто из христианской добродетели, повесив его на ближайший плетень. Руки, грудь и голова – в чей-то огород, задница и ноги – с красивым видом на околицу!

Рядом на всякий случай положили две палки из того плетня – вдруг какому прохожему вздумается поучить пьянчужку основам культурного потребления алкоголя и умению вовремя закусывать? Ну да и просто так приложить пару раз смеху ради тоже не грешно.

Сами же герои наши шагнули в двери шинка едва ли не одновременно, вежливо поздоровавшись с хозяйкой сего почтенного заведения. Запорожец в красной свитке, храпящий на столе опустив голову на руки, не успел слова сказать, когда кузнец молча поднял полупустой зелёный штоф с царским орлом и хряпнул им ему же по лбу! Брызги стекла и водки так и прыснули во все стороны.

– Кого я вижу, хлопцы?! – Чёрт без малейшей обиды резко вскинул голову, отирая рукавом горбоносое лицо своё. – А де ж вы запропали? Хозяйка, ставь водку моим дорогим гостям!

– Где запропали? Вообще-то вы в прошлый раз нагло бросили нас на растерзание толпы обезумевших ведьм, – холодно напомнил господин гимназист из Нежинска. – С вас должок, сукин ты сын, Байстрюк!

– И вот тока вякни, шо ты тут ни при чём, – весомо подтвердил Вакула, засучивая рукава.

– Я ни при чём…

Это были его последние слова на тот момент. Шинкарка лишь кротко вздохнула, когда от удара кузнецова кулака запорожский чёрт в очередной раз вышиб недавно заменённое окно и кометой тысяча восемьсот двенадцатого года вылетел на улицу. Минуты три его не было…

– А де ж наша водка?! – первое, что спросил Байстрюк, возвращаясь в шинок.

Чёрт его знает, как он это делал…

Любой нормальный человек, будь он силою хоть как царь Пётр или как Козьма Минин, и то не встал бы на пороге после крестного целования с кулаком Вакулы, а с этого запорожца как с гуся вода, как с немца – шпик, с эстонца – разбег, с негра – коричневый колер!

– Чего хотели, панове-добродии?

– Тебя, – не подумав, ляпнул кузнец, и Николя был вынужден извиниться за друга:

– Ну, не совсем так уж прямолинейно, как, может быть, вам показалось в меру вашей испорченности. Но на самом деле нам крайне нужен ваш совет.

– Так то ж совсем иное дело! – Байстрюк мгновенно сунул за пазуху руку, извлекая лист бумаги, когда тяжёлый кулак Вакулы вновь замер у него под носом.

– Тока попробуй предложи…

– Никаких договоров и подписей кровью, – поддержал друга Николя. – Наши условия иные – либо совет, либо в глаз. Но если выслушаете, то в любом случае выпивка за наш счёт!

Запорожец подумал, театрально изогнул чернёные брови свои, покрутил ус, чисто ради того, чтоб потянуть время, и важно кивнул:

– Добре же, хлопци, горилка з вас!

Николя одним кивком подтвердил вышеозвученное предложение, и ушлая шинкарка мигом выставила перед Байстрюком штоф водки и три стопки. Тарелка с нарезанным салом появилась минутой позже. Честь по чести, не поспоришь, не обманешь, на мякине не проведёшь.

Да и кто в нашем мире, не только в тихой провинции, а и даже, допустим, что вдруг в самом столичном Санкт-Петербурге, вздумал бы обвести вокруг среднего пальца самого чёрта? Ох, что-то мне говорит, что не так уж и много таких…

– Не дурень, усё розумию, – важно подтвердил Байстрюк, выслушав героев наших. – Был бы дурень, так не розумив бы. Давайте, без драки и угроз, ещё раз – чего вам треба?

– Черевички от самой царицы! – опережая друга, успел втиснуться Вакула.

Николя сокрушённо покачал головой, но вмешаться не успел, потому что запорожский чёрт быстро взял нить переговоров в свои шаловливые ручки.

– Ну, то можно. Однако же шановне панство понимает, шо за всякую услугу есть своя плата?

– Угу, – переглянувшись, мрачно кивнули Вакула с Николя.

– Так вот, ежели угодно будет вашей милости добыть те черевички, бо их же потребно украсть, так кто же их даром али за гроши вам запродаст, то и на то тоже, как ни верти, а всё ж таки оговорённая традициями оплата душою як следствие кажется разумною. Так ли, панове?

Николя подмигнул, и кузнец ещё раз взмахнул тяжёлым кулаком своим. Байстрюк вновь вылетел в уже пустой оконный проём, бутылка с горилкой и тарелка с салом полетели вслед…

– Та шо же це таке?! – взревел нечистый с другого края двора. – От лупит и лупит, як молотом, никакого понятия об галантности! Нет шоб сесть, налить, выпить, закусить та и обсудить всё миром меж собой, як промежду добрых товарищей водится. Хотите черевички, будут вам черевички! Но драться-то зачем?!

– Та я ще не дрался, я тока начал. – Вакула вновь мял кулаки, и Байстрюк честно предупредил:

– От тока тронь меня ще раз, я ж сдачи дам! И лететь тебе, кузнец, до немецкого Мюнхену…

– Довольно, – Николя решительно встал между двумя козаками, – не судите строго моего друга, хотя, по сути, он прав. С вас крупный должок за подставу с ведьмами. Ведь то, что нас не убили в ту ночь, никак не ваша заслуга.

– Так, а вы чего ждали? Крем-брюле с извинениями?! Я ж, поди, не ангел. Подставлять христианские души, може, то моя прямая обязанность.

– Не, ну не подлюка ли? Пустите, паныч, я ему ще вмахну пятачину…

– От тока рискни, тока…

– Так, всё ясно, обстановка перенакалилась. – Николя вновь успел вмешаться, когда чёрт с кузнецом уже трясли друг дружку за грудки. – Предлагаю сесть и выпить.

Вакула и Байстрюк напряжённо переглянулись, но кивнули. Молодой человек подмигнул кривоносой шинкарке, с поразительным хладнокровием наблюдавшей все пылкие дебаты и аккуратно отмечающей меж тем угольком на стене стоимость причинённого ущерба.

Минуты не прошло, а стол уже был накрыт заново. Водка, чёрный хлеб, сало, чеснок, солёные огурцы – чего ещё желать честной компании, соображающей на троих?

После первой стопки – «ну, нехай буде!» – настроение у всех улучшилось, щёки разрумянились, и дальнейший разговор по делу пошёл не в пример как бодрее. Алкоголь в правильных дозах, под полезную закуску оказывает необычайно благостное воздействие на организм человека. Нет, не так, на организм чоловика! Ибо не каждая дивчина-жинка-баба, выпив, способна рассуждать более трезво и логично, чем до стопки горилки. А наши герои, будучи коренными украинцами, с молоком матери впитали эту чудодейственную и непонятную всяким там немцам особенность русской души – принять на грудь для просветления в голове!

– Так шо я розумию, паны-браты, – неспешно начал Байстрюк, многозначительно покачивая в ладони пустую стопку. – У нашей царицы обувочка хоть и тонкой работы, а всё ж таки европская классика, вид не тот! Вам бы треба добыть золотые черевички самой Екатерины Великой! Ось то была кокетка, ось модница, як вспомню, аж чистые слёзы на глаза и радость на сердце такая, як у маленького дитяти при виде маминой титьки…

– Попрошу без вульгаризмов, – практически на латыни выругался молодой гимназист. – Тем более что, как ни верти, но сейчас у нас царь Николай, а не, храни её Господь, великая матушка императрица. Её черевички в прошлом…

– Ну, то вопрос решаемый, – тонко улыбнулся коварный чёрт.

– Душу не дам, – твёрдо обозначил рубежи богобоязненный кузнец. – И свою не дам, и панычу не дозволю!

– Здалась вам та душа?! Шо вам в ей такого? Да тьфу, и всё, ни потрогать, ни посмотреть, ни понять, тока болит як зараза.

– А ще она в праздники Христовы радуется, ще той душой мы за Отчизну страдаем, в ту душу любовь пускаем, ту же душу дитям малым дарим, с нею же на Страшном суде пред святым ликом Господа нашего предстанем…

– От тока не надо мне тут религиозной пропаганды!

– Вернёмся к главному вопросу, – вовремя вмешался Николя, разливая уже побуревшим от гнева собеседникам по второй. – Екатерина Великая была большая модница, не спорю, да и дурень полный стал бы спорить с самой историей, однако ж как нам добыть её черевички? То есть ежели она вообще их носила, а не какие-нибудь немецкие туфли или голландские сапожки.

– За то и выпьем? – предложил запорожский чёрт.

Все согласились, чокнулись и пригубили. Закусывали розоватым салом хуторского посола с одной тоненькой прослойкой мяса. Удовольствие небесное! Сами попробуйте. Это вам не городскую водку ржавой селёдкой в желудке давить. Это ж горилка с салом!

– Ось, дивитеся, панове, – важно продолжил Байстрюк, – шо я можу любого из вас доставить до самого Санкт-Петербургу времён правления матушки Екатерины! Ну, не в единый миг, далеко же – час туда, час там, час обратно, – навродь как до утра по-любому обернёмся. Так шо уж вы решайте промеж собою, кто за черевичками на моём горбу поскачет.

Вот тут кузнец и гимназист взяли положенную не то что в Нежинске или даже, допустим, в Полтаве, а и в самой Москве принятую во всех приличных театрах долгую паузу…

И впрямь, как запросто решить столь непростую задачу? Ясно же, что если полетит Николя, так он, как человек, набитый гимназическим образованием, знающий и латинские, и немецкие, и французские слова, вполне себе способен договориться с кем угодно и об чём угодно. Однако же будет тогда считаться, что черевички для прекрасной Оксаны добыл он, а не Вакула. Верно?

Сам же простодушный кузнец хоть и знал одно умное слово «пропорция», всё одно заметно отличался от друга весьма приятным женскому взгляду сложением и внешностью. Ходили неподтверждённые слухи о предпочтении покойной матушкой императрицей кареглазых крепышей внешности хоть того же Понятовски или Милорадовича. И как знать, быть может, именно скромному Вакуле куда быстрее могла бы улыбнуться удача?

В общем, как вы уже догадались, ни один не хотел уступить другому такого весёлого времяпрепровождения, как прогулка верхом на чёрте в столицу Российской империи и обратно. Тем паче что ни Вакула, ни даже Николя там ещё ни разу не были да и не имели шансов быть. На что мог надеяться выпускник провинциальной гимназии, не говоря уж о простом, хоть и симпатичном кузнеце?

А если ещё вовремя вспомнить, что речь-то идёт о поездке в легендарное прошлое великой Екатерины, то тут хоть дерись, но всем интересно и никто не уступает. Быть попаданцем – это ж круто!

– Треба лететь обоим, – озвучил общее мнение Вакула.

– Та вы шо, на дуб за гарбузами полезли, на банане пидскользнулись та з того же дубу вниз башкой и рухнули?! – искренне возмутился запорожский чёрт. – Як же я вас двоих на закорках до столицы допру? Мне шо, брюхо надорвать треба? Так шоб вы знали, я против!

– Ах ты, нечистый сукин сын, – мгновенно вскипел кузнец, единственный сын вдовы Солохи, коему, как вы наверняка заметили, было довольно искры, чтоб из неё разгорелось пламя.

Положение рисковало перейти в разряд неразрешимых задач, если бы не…

– Ба, знакомые всё лица! А иду себе и думаю: с кем бы выпить? – В дверях шинка появился натуральный чёрт, полюбовник (или ещё только ухажёр, кто знает?) дражайшей пани Солохи. – Вижу, на плетне висит достойный козак Свербыгуз. Пошарил по его карманам, нашёл пять копеек медью. Так за что, хозяйка, ставь штоф, гуляем!

– А этот потянет? – тихо спросил Николя.

– Цей тощий дрыщ? – в сомнениях цокнул языком Байстрюк. – Може, да, а може, ни…

– Я на нём не поеду, – уверенно сообщил кузнец, кладя тяжёлую руку на плечо рогатого запорожца, как сам пан судья в Полтаве кладёт пудовую ладонь свою на приговор о вечной каторге. – Я на ём поеду.

– В смысле как на ём?

– В пропорции, – обрезал кузнец, и Байстрюк, не задавая более глупых вопросов, разлил водку на троих.

– Милости прошу до нашего шалашу, – гостеприимно улыбнулся молодой гимназист, и по его кивку шинкарка мигом проставила четвёртую стопку. – Присаживайтесь, пожалуйста! Вам налить?

– А то я как дурак трезвый буду?! – храбро отозвался ничего не понимающий чёрт, даже не догадываясь, что в тот же момент самолично затянул подпругами козачье седло на спине своей.

– Вздрогнули, панове? – предложил Байстрюк. Все подняли, чокнулись и выпили. – Та шо ж, и полетели?

Кузнец в один миг прыгнул на закорки запорожца, а Николя, ни капли не стесняясь, взгромоздился на шею обалдевшего чёрта.

– А-а, не понял?!

– Неси меня сей же час в Санкт-Петербург, к самой царице! – высокопарно воскликнул молодой человек. – А не то, клянусь Матерью Божией, перекрещу тебя сей же миг и не помилую! Да, да, такие вот непростые условия.

Байстрюк бросился на выход первым и едва ли не вертикальным взлётом ушёл под небеса. Полюбовник прекраснейшей пани Солохи простонал что-то невнятное о козачьем беспределе и бодро припустил вдогонку. Приятели и опомниться не успели, как уже летели на страшной высоте с неприличной скоростью, развернувшись в сторону центральной части России.

А там свободным воздушным коридором на север, мимо старушки Москвы, к Финскому заливу, где на широкой Неве и находилась блистательная столица Российской империи. Наверху, под облаками, было довольно-таки прохладно, и молодые люди невольно прижались к спинам чертей, так теплее.

– Та шо ж вы до мене так трётеся? Змирзли чи как? – первым не сдержался Байстрюк. – Вот ведь уже неприличность чувствуется, ей-же-ей.

– Зябко, – повинился кузнец, и Николя, летящий слева, согласно шмыгнул носом.

– Так нечестно! Я на таковое не подписывался! И уж тем более всего-то за одну рюмку водки?! – неожиданно взвизгнул тощий чёрт с немецкими копытами, резко стряхивая Николя со спины своей, словно норовистая лошадь, сбрасывающая неопытного седока.

Однако же молодой человек чудом успел вцепиться в длинный хвост врага рода человеческого. И, вскарабкавшись вновь ему на загривок, так перекрестил сукиного сына, что чёрт в единый миг стал послушнее овечки…

– Умоляю, всё сделаю, Оксана в сей же день будет наша.

– Какая наша? Твоя и моя, что ли?! Так вот тебе ещё раз креста христианского понюхать!

Недавнего полюбовника (или, прошу прощения, недавнего воздыхателя!) вдовы Солохи едва ли не вывернуло наизнанку.

– Всё! Всё, молчу как рыба в кастрюле. Только не кладите на меня страшного креста, паныч! – взмолился рогатый стрекулист, и Николя удовлетворённо ухмыльнулся.

Далее путь их пролегал меж времён, звёзд, галактик и планет, вращаемых в пространстве волею божией. Прекрасные созвездия ухмылялись героям нашим.

Большая Медведица вылизывала шершавым языком своим загривок Медведице Малой. Стрелец упрямо целился в одну ему видимую мишень. Сияющие Волосы Вероники опутывали небо, Рыбы безуспешно пытались вырваться из сетей, двигаясь в прямо противоположные стороны, Лев рычал издалека, угрожая царственной лапой своей смешливым Близнецам. Млечный Путь казался мостом, связующим прошлое и будущее. А вбитая в ночь Полярная звезда словно держала на себе, как на стальном гвозде, всю эту восхитительную картину…

Ежели на тот момент кто-то спросил бы Вакулу и Николя, за каким бесом летят они в столицу, так ни тот, ни другой наверняка и не вспомнили бы, зачарованные до глубины души красотой и величием вселенского замысла Божьего.

– Иду на посадку! Будь ласка, панове, держаться крепче, не сходить з мист, благодарим, шо воспользовались нами, надеемся, шо то не в последний раз и мы с вами не хряпнемся об… – только и успел произнести Байстрюк, когда земля с нереальной скоростью бросилась им навстречу.

Товарищи, взвыв от страху, лишь на миг зажмурили глаза свои, как оказались у Невской заставы стольного Санкт-Петербурга, на резвых жеребцах вороной и пегой масти! Ездить верхом оба умели с малолетства, правда, чаще на простых сельских лошадках, охлюпкой, без седла.

– Куда теперь? – неуверенно спросил Вакула, сворачивая за другом на обширный проспект.

– В Зимний дворец, до самой царицы, – на скаку откликнулся Николя. – Это уж без вариантов, отступать некуда.

– Та рази ж оно можно так? Без записи, без протекции…

– Раньше надо было думать, дорогой друг. А ты что ж, решил, что два чёрта для нас с тобой благоприятные условия предоставят? Ох, Вакула, слов на тебя нет…

– А-а, стойте, паныч! Ось я бачу, шо то по слуху – наши запорожцы.

И кузнец вдруг резко замахал рукой поперёк скромной брички, пытавшейся обойти их на перекрёстке. Пять минут переговоров на ридной мове, душевный вопль: «Земляки!» – и вот уже козачья бричка довела всадников наших до самого Зимнего дворца, где с заднего входу в отдельных палатах обиталось посольство Войска Запорожского. Широкоплечие гвардейцы на две головы выше отнюдь не малорослого Николя грозно стояли на страже.

– А ну, бисов сын, полезай ко мне в карман! – потребовал молодой гимназист и едва успел спрыгнуть с седла, как мелкий чёрт уже сидел в кармане его полукафтана.

– Я сам! – грозно пискнул Байстрюк, исчезая в кармане кузнеца.

Вакула, не удержавшись, плюхнулся на бок, в то время как Николя ловко приземлился на ноги. Кони растворились одним хлопком с лёгким запахом серы. Лица стоявших в охране гвардейцев не выразили ни малейшего удивления сим фактом. Тут и не такое видали, это ж Санкт-Петербург, детка…

– Нам во дворец! К царице! По делу! Срочно!

Охрана и усом не повела.

– Шановне панство, нам треба до тех запорожцев, шо тут квартируют. Будь ласка, донесите до их милости, шо приихав кузнец Вакула из Диканьки!

– Проходите, – расступились гвардейцы.

Николя, быть может, впервые глянул на приятеля своего с нескрываемым уважением. Ибо одно имя это отворило ворота в Зимний дворец, для чего любому иному смертному потребовалась бы немалая протекция.

– Так ты их знаешь?

– А то!

– Но… откуда?

– Дак то ще мой батька ставил новое колесо на их бричку, когда они проезжали от Полтавы через нашу Диканьку.

Верных товарищей сопроводили до тех покоев, в которых атаманы верного Войска Запорожского дожидались приёма у великой императрицы. Раскрылись четвёртые, если не пятые двери, за ними обширная комната, столь плотно задымлённая, что и количество присутствующих в ней лиц навскидку не угадаешь. Огненные взоры обратились на героев наших.

– Це хто? – сквозь плотные слои табачного дыма вопросил один из запорожцев.

– Добрий день, шановне панство! – громко приветствовал всех представителей Войска Запорожского приободрившийся Вакула. – Помогай вам Бог! Вот где увиделись!

– Так шо там за чоловик? – удивился кто-то.

– А вы и не поняли? Это ж я, Вакула, сын того кузнеца, шо поставил вам новую шину, когда вы, дай вам Бог всяческого здоровья и долголетия, проезжали весною через Диканьку.

– Ох, так ты шо ж, сын того кузнеца? – удивился запорожец, крутя длинные усы свои. – Помню, шо ты малой малювал важно? Абы хто накрасив на задку брички углем неприличное слово…

– То я!

– Як же ты так вырос-то, а? И году не прошло… Ну, здорово, здорово, земляк! Зачем же тебя Бог принёс в столицу?

– Искал вашей милости!

– Што ж, земляк, – сказал, приосанившись, тот же запорожец, желая показать, что он может легко говорить и по-русски. – Што, брат, балшой город? Етить его, мать твою, верно?

– Губерния знатная, – отвечал равнодушно сын вдовы Солохи, едва ли сдерживая себя, чтобы не закашляться от табачного дыма. – Нечего сказать, дома стоят большущие, картины висят насквозь важные. Многие дома исписаны буквами из сусального золота до чрезвычайности. Нечего сказать, чудная пропорция!

– Как говорится, omnes viae ad Romam ducunt![8] И добавить, по сути, к вышеозвученному нечего, – весомо добавил Николя, противореча сам себе.

Запорожцы же, услышав кузнеца с гимназистом, столь свободно изъясняющихся на разных языках, вывели себе заключение, очень выгодное для обоих.

– После потолкуем с вами, земляки, побольше, теперь же идём мы к царице!

– К царице? – опомнился кузнец, ловя пинка локтем в бок. – Так сотворите же такую божескую милость, возьмите ж и нас с собою!

– Вас?! – расхохотался один из старых запорожцев с таким видом, с коим говорит дядька своему четырёхлетнему воспитаннику, просящему посадить его на настоящую лошадь. – Да шо ж вы будете там делать, хлопцы?

– Нет, не можно, – поддержал другой козак. – Мы, брат, будем толковать с царицею про своё.

– Проси! – в один голос приказали Николя с Вакулой, дружно хлопнув правой ладонью по карману. Байстрюк и тощий чёрт даже не успели уклониться.

Практически в тот же момент кто-то из полковников Запорожского войска вдруг сказал:

– А что ж? Возьмём и в самом деле, братцы!

– Пожалуй, возьмём, – не веря своим ушам, произнесли другие. – Надевайте же скорее такое же платье, як мы!

В тот же миг показался в дверях человек в белом парике и зелёной ливрее, шитой золотом, стукнул большой палкой об пол и важно сказал:

– Императрица ждёт.

Запорожцы засуетились.

– Ты хоть понимаешь, что они приняли тебя за твоего деда? – шёпотом спросил Николя, только сейчас осознавший, в какое же далёкое прошлое они попали.

– А в кого я, по-вашему, уродился? – спокойно вздохнул Вакула. – Дед мой знатным малювальщиком был, хоть, говорят, более всего любил изображать русалок з грудями и баб без одёжи на всех заборах. Та поспешаем же, паныч!

Пятью минутами позже, переодевшись на скорую руку на козачий манер, верные товарищи уже спешили по длинной лестнице в первую залу. Самым последним робко следовал кузнец, опасаясь, в отличие от паныча-гимназиста, поскользнуться на каждом шагу на паркете. Прошли три залы, а Вакула всё не переставал удивляться. Вступивши в четвёртую, он невольно подошёл к картине, висящей на стене.

– Что за чудная живопись! Вот кажется, живые! А дитя святое и ручки прижало, и усмехается, бедное!

– Ты чего замер? – поторопил его Николя, но простодушный кузнец словно бы находился в полной прострации.

– Боже ты мой, какие краски! Тут умбры, я думаю, и на копейку не пошло, всё сурик да кобальт! А голубая так и горит! Вот же важная работа!

– Угомонись уже…

– Но сколь ни были удивительны сии малювания, а вот та ручка медная достойна большего удивления. Экая чистая выделка! Всё-то, я думаю, самые дорогие немецкие кузнецы делали!

Запорожцы прошли меж тем ещё две залы и остановились. Тут им и до́лжно было дожидаться. В помещении столпилось несколько генералов в шитых золотом мундирах. Запорожское посольство поклонилось на всякий случай на все четыре стороны и скромно стало в углу.

Минуту спустя в залу вошёл в сопровождении целой свиты величественного росту человек, широкий в плечах, в гетманском (уж не менее того!) платье, весь при золоте, бриллиантах и в жёлтых сапожках. Волосы его были растрёпаны, один глаз скрывался под чёрной повязкой, на лице изображалась надменная величавость, а во всей осанке – привычка повелевать.

Все русские генералы, кои расхаживали до того довольно спесиво в богатых мундирах своих, тут же засуетились и с низкими поклонами ловили слова его и даже малейшие движения. Запорожцы же отвесили вовсе поклон в ноги.

– Все ли вы здесь? – медленно уточнил важный человек.

– Та вси, батьку! – хором ответили козаки.

– Не забудете говорить, как я вас учил?

– Ни, батьку, не позабудемо! – подтвердили представители Запорожского войска.

– Это кто, царь? – шёпотом спросил кузнец.

– Куда тебе, царь, – столь же тихо откликнулся Николя. – Это ж сам Потёмкин!

В другом конце залы послышались шум и голоса, так что Вакула не знал, куда деть глаза свои от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и придворных в шитых золотом кафтанах и с пучками волос. Он если что и видел, так только сплошной блеск и сияние, а более ничего. Однако запорожцы в один миг все упали ничком и закричали:

– Помилуй, мамо! Помилуй!

Кузнец и Николя, не видя для себя иного решения, растянулись на полу со всем усердием.

– Встаньте же! – прозвучал над всеми повелительный и в то же время весьма приятный голос.

– Не встанем, мамо!

Царедворцы, генералы, фрейлины и все кто ни попадя засуетились, толкая запорожцев.

– Умрём, а не встанем!

Потёмкин кусал себе губы, покуда не подошёл с краю к главному из козаков и не прошептал что-то матерное ему на ухо. Все робко встали с колен. Тут осмелился и кузнец поднять голову.

Перед ними стояла небольшого росту (не чета нашим малоросским бабам!) женщина, несколько даже дородная, в белом парчовом платье, напудренная, с голубыми глазами, пышной причёской и величественно улыбающимся видом. Тем самым, который так умел покорять себе и мог принадлежать лишь одной царствующей особе.

– Сфетлейший князь Потёмкин обещал нынче же познакомить меня с моим народом, коего я до сих пор не фидела, – с едва уловимым немецким акцентом произнесла государыня. – Хорошо же фас здесь содержат?

– Та спасибо, мамо! Провиант дают хороший, хотя бараны местные зовсим не того размеру, шо у нас на Запорожье, – вежливо поклонились козаки. – Та почему ж не жить как-нибудь?

Лицо Потёмкина всё поморщилось, словно они говорили совсем не то, чему он учил.

– Помилуй, мамо! – вдруг решился один из козаков, бросаясь с поклоном вперёд. – Мамо, зачем же губишь верный народ твой? Разве держали мы когда руку поганого татарина? Разве соглашались на что-либо с турчином? Разве изменяем тебе словом, делом али помышлением?

Светлейший меж тем чистил небольшой щёточкой свои бриллианты, коими были унизаны его руки, и в разговор не вмешивался. Всё уже и так пошло наперекосяк…

– После же слышали, что ты желаешь нас поворотить в карабинеры? Чем же виновато Запорожское войско? Разве ж не мы перевели армию твою через Перекоп и помогали генералам твоим порубать крымцев, что служили султану турецкому? Шо творишь, мамо?!

Мало что поняв, Екатерина тем не менее милостиво кивнула головой и спросила:

– Так чего же хотите фы?

Запорожцы многозначительно подмигнули друг другу.

– Теперь пора, царица спрашивает, чего хотите? – пользуясь паузой, быстро шепнул маленький Байстрюк из кармана кузнеца.

Вакула отважно шагнул шаг вперёд, упал на колени и возопил:

– Ваше царское величие, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из чего, не во гнев будь сказано вашей милости, сделаны черевички, шо на ножках ваших? Думаю так, шо ни один мастер на всей Украине не смог бы такое сделать! Боже ж ты мой, что, ежели б волею вашей и моя жинка надела такие черевички!

…Повисло долгое и страшное молчание. Потёмкин уж поднял было руку для требования сей же момент арестовать наглеца, когда государыня вдруг рассмеялась. Придворные за ней послушно рассмеялись тоже. Запорожцы, старательно хохоча, начали толкать под руку кузнеца, думая, не сошёл ли он с ума. В принципе, да, сошёл, но по делу!

– Фстань, – сказала ласково государыня Екатерина. – Прафо, мне нрафится такое искреннее прямодушие. Если тебе хочется иметь такие башмачки, то это нетрудно сделать. Эй, принесите сей же час самые дорогие мои туфельки с золотом! – Императрица повернулась к скромному господину в сером камзоле. – Фот фам пример, достойный пера фашего!

– Что вы, ваше величество, – скромно ответил сей придворный стихотворец, чьё имя знаково для любого читателя литературы русской. – Сюда нужно, по крайней мере, Лафонтена!

– По чести скажу фам, я до сих пор без ума от фашего «Бригадира»! До чего же фы удивительно хорошо читаете! Однако же… – продолжила государыня Екатерина, обращаясь снова к притихшим запорожцам. – Я слышала, будто бы у фас на Сечи никогда не женятся?

– Як же то можно, мамо! – ответил тот самый запорожец, что пытался говорить с кузнецом «по-русски». – Ведь чоловику, сама розумиешь, нельзя без жинки.

– Как это? – якобы удивилась Екатерина, усмехаясь тонкой и дивной улыбкой своей.

– То от так! – продолжили хитрые козаки, специально упрощая речь свою до намеренно простонародной. – Мы ж не чернецы, не монахи, а люди грешные. Падки, как и всё честное христианство, до скоромного. Есть у нас немало козаков, шо имеют жён, от тока не живут с ними на Сечи. Есть же таки, кто имеет жён во Туретчине, в Украине, в Польше, в России. Разве то грех?

– Мм, однако же широкая география у ваших фкусов, – только и успела пробормотать светлая государыня, когда вдруг кузнецу принесли башмаки.

– То черевички?

– Вообще-то скорее туфли, – прокомментировал Николя, стоящий за спиной друга. – И, ей-богу, это лучшие женские туфельки на высоком каблуке, какие я только видел на дивных девичьих ножках на губернских балах при Нежинской гимназии. Комментируй уже, дубина!

– Ваше государственное величество, – опомнился сражённый Вакула, – что ж, ежели такой красоты черевички на ногах ваших, так яки же должны быть сами ножки? По моему скромному розумению, не иначе как из чистого сахару!

Государыня Екатерина, которая и вправду имела самые стройные и прелестные ножки, не могла не оценить подобный комплимент из уст простодушного кузнеца.

Видя её ободрительную улыбку, заулыбалась и вся свита, даже Потёмкин нашёл, что положение спасено и козачий народ вполне пришёлся ко двору.

– Так шо ж, ваше императорское величество, – заботливо убирая туфли за пазуху, разлакомился продолжать любопытный сын вдовы Солохи, – а коли по чести спросить, не во гнев будь вам сказано, правда или брешуть, шо цари едят один только мёд да сало? А ещё хотелось бы…

Николя сгрёб приятеля за шиворот, силком утаскивая его подальше от Екатерины Великой за широкие спины запорожцев. Те уже ловко перевели разговор на свои сечевые обычаи, и молодые люди шёпотом обратились к чертям, сидящим тихонько у них в карманах:

– Выносите нас отсюда, бисовы дети!

В единый миг дворец пропал, Вакула и Николя оказались за тем же шлагбаумом, а в вечернем воздухе уже веяло прохладой.

– До хаты, до дому? – предложил кузнец.

Николя, зевая, кивнул.

Обратная дорога показалась им втрое, а то и вчетверо короче.

«Каким же чудесным промышлением Божьим, – в полусне размышлял утомлённый гимназист, представляя себе тайные записи свои, – попали мы в прошлое, видели саму великую царицу и благороднейшего князя, положившего к ногам её весь Крым с Малороссией, выход в Чёрное море, земли Тавриды, Феодосии, Фанагории и Тамани, сломавшего хребет самому владычеству турецкому на окраине Российской империи! Возможно ли сие? Не снится ли нам оно? А ежели всё случившееся с нами правда, то сколь же могущественны силы бесовские, способные сотворить такое, и сколь же выше их простой христианский крест…»

…Беда пришла, откуда не ждали, со стороны Киева, в лице летящей на живой свинье голой ведьмы в одном девичьем венке.

– О, дивись, це хто? Так то ж пан Байстрюк! – звонко прокричала она, ещё издали размахивая руками. – А що це на вас за важный вельможа едет?

– Лети своею дорогой, Наталка, – огрызнулся запорожский чёрт. – Не бачишь, заняты мы!

– Та вы ж, поди, тоже к Диканьке спешите? Ох, чую, знатно повеселимся этой ночью! Уж будут пляски та шалости, балы та забавы, горилка та закуска!

– А что ж такое намечается, красавица? – не сдержался молодой гимназист, поправляя на макушке козачью шапку с синим хвостом.

– Так вы шо ж, не знаете? Оксанку Чубову заманили в западню, – радостно рассмеялась ведьма, голыми пятками лихо пришпоривая свинью, как татарская наездница резвого скакуна. – Вот вже удивится тот кузнец, шо малюет знатно! Отольются ему все пакости, что строил нам на неделе! Догоняй, Байстрюк, а то и глотка христианской крови не достанется-а…

– Стоять! – Вакула так дёрнул нечистого за ворот, что тот едва не встал на дыбы. – Може, я шо не так розумию, но вроде та подлюка голозадая про мою невесту гуторила?

– И очень похоже, что она в беде, – лирично подтвердил Николя, пиная своего обессиленного чёрта. – А ну в галоп, марш, марш!

– От козаки, – тяжело вздохнул Байстрюк и обменялся с товарищем по несчастью сочувствующим взглядом. – Мало того шо на шею сели, так они ще и ножки свесили?! А вот буде з вас. Геть отселя!

В то же мгновение страшная сила сорвала героев наших, закрутила в воздухе и, когда они уже мысленно примирились с неизбежностью смертной погибели, бросила головами вниз в скирду сена, стоящую у маленькой кузницы.

– Ох ты… тьфу, спасибо тебе, царица небесная, – начал было Вакула, широко крестясь и отплёвываясь соломинками, а друг его уже бежал в кузницу. – Паныч, да шо вы за человек такой?! Нет шоб хоть помолиться в честь чудесного избавления…

– Помолись за нас двоих. – Николя вышел из кузницы с мотком толстой цепи на плече, тяжёлым молотом в одной руке и простой крестьянской косой в другой. – Как закончишь с молитвами, присоединяйся ко мне.

– А вы куда?

– Спасать твою невесту.

– Оксана-а! – вскричал опомнившийся кузнец, мигом вставая с колен и подхватывая молот на плечо. – Я з вами! А тока где ж нам тот шабаш шукать? Спросить бы хоть у кого.

– В заброшенной церкви за селом, больше негде, – уверенно ответил молодой выпускник Нежинской гимназии. – С неё всё началось, там, думаю, сила нечистая и реванш взять хочет.

– Ну-ну, нехай рискнут, бисовы дети…

Герои, не тратя больше слов, бодро заспешили вдоль околицы по тропинке за рощу. А над миром меж тем разливался тихой негой своей благословенный украинский вечер.

Вспомните то удивительное пограничное состояние природы, когда сумерки ещё прозрачны, солнечных теней уже нет, а лунные покуда не проявились. Воздух столь свеж, что, кажется, была бы кружка, так и пил бы его, как самую лёгкую и бодрящую брагу. Над головами только-только начали проклёвываться серебряные звёздочки, а петушиный крик уже обещал скорый приход полной отдохновения ночи как заслуженной награды за тяжесть трудов жаркого дня.

Николя шёл плечом к плечу с верным другом без страха и упрёка, словно бы в этот миг вся рать его чернышенских предков-козаков стояла у него за спиной. Руки стискивали древко косы, острый взгляд отмечал подозрительные тени, скользящие то справа, то слева, мысли были упоительно легки и сами собою складывались в чёткие возвышенные строки.

«Так есть ли что-либо на земле светлее уз товарищества? Ведь ежели посмотреть на нас сейчас трезвым взглядом умного человека, то спросит он: зачем же иду я на верную смерть в зримую любому засаду, где приманкой служит лишь одна капризная дивчина, которую вот так уж угораздило полюбить моему другу? Да и то, если тот же Вакула так очарован прелестями дочери козака Чуба, так пускай сам и спасает её, как легендарный паладин из европейских романов! – Молодой человек невольно покосился на широкую спину приятеля и поправил запорожскую шапку на голове. – Неужели, идя рядом, не вписываюсь я в логичное развитие сюжета его и её судьбы? Где же тогда моя роль, в чём моё участие, разве столь уж непременно надобно оно? Чудеса, да и только! Что же столь яростно толкает меня на верную погибель? Второй раз ведьмы да нечисть всякая с нами шутки шутить не станут. Но, получается, и впрямь в крови нашей есть святая вера в товарищество, и сильнее её нет ничего на всём белом свете, так что уж пусть теперь и сама смерть ломает себе зубы о наши христианские души…»

– Ну от и добрались, – тихо объявил кузнец, кивком головы указуя на полуразвалившийся храм божий.

Старая заброшенная церковь без креста, с давно выбитыми стёклами и покосившейся оградой выглядела сказочно и невинно в мягком лунном свете. К полуночи, когда «волчье солнышко» войдёт в зенит, так, наверное, храм и вовсе казался бы сделанным не руками человека, но вылепленным из туманной серебряной дымки. Тихо и мирно спал он, но от той тишины странная тревога вползала в сердце, сжимая кольцами страха, словно чёрная змея.

– Думаете, она вже там?

– Да, – рассеянно откликнулся Николя, шаря взглядом по сторонам. – Знаешь, быть может, нам всё-таки надо было позвать людей на подмогу?

– Тю, паныч, та кто пошёл бы на ночь глядя? Та ще из-за того, шо нам какая-то ведьма Наталка на живой свинье казала, шо Оксану нечистая сила за околицу заманила? Так то, може, один бы её батька з нами и пошёл! Ежели ще трезвый, а шоб старый дурень Чуб перед сном горилки не выпил – з того бы зараз все кобели на Диканьке передохли…

– Тоже верно. Так давай и мы зайдём с козырей!

– То як же?

– Тупо прём вперёд, ищем в церкви Оксану, огораживаем круг по полу цепью и держимся в осаде, как козаки при Азовском сидении.

– Ох и добре же ваши речи слушать, паныч Николя, як по написанному читаете.

– Образование – великая вещь.

– И то верно, в разумной пропорции!

Николя поморщился, словно у него резко заболели все зубы сразу, потом сплюнул на землю, перехватил косу поудобнее и быстрым шагом пошёл к церкви.

Нечисть уже и не особо скрывала поганые рожи свои. В кустах откровенно хрюкали черти, целый полк самых разнообразных ведьм, от горбатых старух до осьмнадцатилетних красавиц с чёрной душой, распластались в траве или замерли в густом фиолетовом небе.

Мелкие бесы короткими перепрыжками вздымали пыль от одного пригорочка до другого. Слышалось шипение ядовитых гадов, хлопанье крыльев нетопырей, лязг волчьих клыков, скрежет ножей и чьё-то невнятное рычание.

– Главное, не бежать, – тихо предупредил Николя. – Иначе не выдержат и кинутся на спину.

– Сам чую, – глухо подтвердил кузнец, демонстративно перебрасывая тяжёлый молот из руки в руку с той же лёгкостью, с коей малое дитя держит сахарного петушка на палочке. – Да тока у них до нас другое дело, дотерпят, поди, без разговоров не убьют. Ще не бачив ни одной ведьмы, шоб поболтать не хотела, есть у них тот бабский грех…

– Пожалуй.

И то верно, кто же слышал о нечистой силе, упускающей возможность почесать языком со своей жертвой? Что бесы, что черти, что ведьмы да колдуны, все треплются так, словно им по жизни поговорить не с кем. А тут такая редкая возможность – сразу два молодых козака да ещё красавица-дивчина, романтизм, страсть, любовь, борьба, чувства-а…

– Вон она, в центре, у алтаря!

Вакула чуть подвинул друга и первым кинулся к связанной девушке с кляпом из её же шёлковых лент в дивном ротике. У ног несчастной горела крохотная свеча…

– Не дышит, паныч! Може, вже вмерла?!

– Глупости, – присоединился к осмотру Николя, первым делом проверивший пульс красавицы. – В обмороке, сознание потеряла. По щекам её похлопай… да аккуратно же!

Тяжёлая ладонь кузнеца с непривычной нежностью всё ж таки влепила Чубовой дочке две такие пощёчины, что несчастная в сей же миг пришла в себя.

– Ой мамоньки-и… ой що деется?! Та где я и зачем же, Христа ради, меня сюда принесли? Может, я уже вся украдена и… и…

– Не бойся, моё серденько, то я, Вакула!

– А-а, узнаю тебя, что же, сундук мой готов?

– Походу, она головою ударилась, – решительно сказал Николя. – Поднимай её, выноси на свежий воздух. Может, разум вернётся. Ну а нет…

– Не смейте так говорить, паныч! Оксанонька, золотце моё, рыбонька моя, солнце ясное, подивись на меня взглядом осмысленным, а?!

Тут диавольский хохот раздался со всех сторон! Молодой гимназист едва успел с нереальной скоростью растянуть стальную цепь в не очень ровный круг, как вся церковь мигом наполнилась ликующей нечистью.

– Поймались! Купились! Бейте их, грызите, царапайте-е! – Только ломанулись бесы с ведьмами вперёд, как замерли перед железом, не в силах преступить круг.

– У-у, нехорошо, не по-соседски получается, козаки! Выходите уже, погуторим по-светски, як в культурных хатах всей Европы принято!

– Паныч, можно я им ту Европу неприлично зарифмую?

– Не стоит, было бы перед кем оправдываться. Пусть хоть слюной захлебнутся, а мы из круга ни ногой.

– Зовите Солоху! – прокричал кто-то свинячьим голосом с подхрипывающими гласными.

– А що мене звать, так вот она я. – Из смешанной толпы вышла дражайшая пани Солоха с помелом наперевес. – Дайте подивиться, що тут у вас деется? Так, що Оксанку споймали, то добре. Будет знать, як мешать моим полюбовностям з её батькою. О, и тощего паныча Николя зловили?! Яка негаданна радость! От будет знать, учёна крыса, як мого сыноньку з пути сбивать…

– Мамо-о, – тихо выдохнул побледневший кузнец.

– Вакула-а, – в той же тональности всплеснула полными руками Солоха, со стуком роняя на пол помело. – А ты що тут робишь? А ну, марш до хаты, неслух эдакий!

– Ни, мамо. Я тут буду. С Николя та Оксаною.

– Забить их, забить всех! Крови христианской хотим, крови-и-и! – загомонила толпа.

Солоха наклонилась, медленно подняла помело и встала одна против всех.

– Оксану ешьте, паныча длинноносого – ешьте, но коли хто моему единому сыноньке тока зуб покажет – своей рукой усю челюсть выбью!

– Да что же за безобразие тут творится?! – в голос взвыл кто-то из вурдалаков. – Получается, мы из-за одной дуры-ведьмы такого блюда лишимся? Уберите её уже отсюда, ужинать пора!

– Якая сволота там ще чирикает? – спросила мать кузнеца, с необыкновенной скоростью вращая помелом над головой. – От я ж те башку дурную в твою дупу засуну и всим скажу, що воно так и було!

Толпа старых ведьм бросилась на неё со всех сторон с сетью и верёвками. Пары минут не прошло, а мятежную Солоху выдворили из церкви. Вакула дёрнулся было на защиту матери своей, но рука Николя оказалась быстрее и твёрже – один взмах косы над цепью, и добрых полдюжины ведьм лишились любимых бородавок на носу, а кто и самих носов! Вой поднялся-а-а преоглушительный…

– Щиро дякую, паныч!

– Да ради бога, для тебя не жалко.

– Ох, хлопцы, а що тут вообще творится? – вдруг проявила свойственное женскому полу любопытство красавица Оксана. – Може, то мне снится?

– Може, и снится, мое серденько, – поспешил кузнец с ответом, успокаивающе гладя чело и щёки своей возлюбленной.

– А, так ежели оно снится, то я могу сказать, що…

Что именно хотела сказать красавица Оксана, друзья так и не услышали, поскольку в тот же миг аж три чёрных гроба с мертвецами атаковали их «цитадель»!

Кружа у самого потолка, под укоризненными взорами полустёртых святых со старых фресок, полуразвалившиеся мертвецы, сидя в гробах, ухмылялись им щербатыми ртами.

– Эх, раз! Ещё раз! Ещё много, много раз! – в ритме цыганочки приплясывала нечисть, покуда Вакула, сдвинув к переносице грозные брови свои, без предупреждения не шарахнул по ближайшему гробу тяжёлым кузнецким молотом. Щепки так и брызнули во все стороны!

Перепуганный мертвец всеми костями выбросился в соседний гроб, который, не выдержав перегруза, нырнул в сторону, ударяя носом в бочину гроба третьего и всей мебелью врезаясь в обалдевшую толпу нечистой силы. Добрую четверть выкосило на месте…

Вот Господом Богом клянусь, что как минимум у половины оставшихся на ногах резко отбило желание впредь чего-то хотеть от страшной пары кузнеца и гимназиста. Уж больно непослушная жертва встала им поперёк зубов. Хоть вроде бы и в засаду заманили по всем турецким правилам.

– Эй, козаки! – в наступившей тишине взвыл кто-то из придавленных гробом. – Давайте уже по-хорошему. Мы вас уважаем, вы нас, мы вас без боя выпустим, а вы нам ужин оставите! По рукам?

– По мозгам!

Тяжёлый кузнецкий молот вылетел из круга на голос и, судя по малоприятному «бумс!», попал куда надо. Вакула поднял к груди могучие кулаки свои, и Николя, секунду назад пожалевший об утере боевого оружия викингов, решил, что кузнец и так может за себя постоять.

– Паныч, а паныч, – вежливо потеребила его за рукав красавица Оксана, – а як вы думаете, мой Вакула и впрямь меня так любит?

– О, я бы даже сказал, что…

Николя не сразу понял, что его не слушают и в ответе не нуждаются. Увы, с нашими милыми украинскими девушками и не такое бывает…

– Да ведь вряд ли где найдётся в другом месте, хоть бы и в самом Киеве или, скажем, даже в Полтаве, такой молодец, как кузнец! – малым ручейком начала щебетать дивная Оксана, и речь её всё более и более напоминала набирающий силу речной поток. – Он же ж всегда любил меня! Он дольше всех выносил все мои капризы! Я ще в прошлую ночь ворочалась з боку на бок, а не могла заснуть, сама себя бранила за то, що так строга с ним! Та могла бы разок позволить поцеловать себя в щёчку! Мне бы ни о чём не думать, а я, дура, всё думала о нём. И знаете шо, паныч Николя…

– По-моему, вы влюблены в него по уши.

– Хто?! Я?! Ах-ха-ха! – звонко рассмеялась красная, как спелая свёколка, прелестница. – Не-е, ну да, може, трохи, а так не… нельзя разве?!

Ох, Матерь Ты Божия, Пресвятая наша Богородица, да разве ж кто на целом белом свете поймёт хоть когда дивную женскую душу? Николя только покачал головой, а под своды старой церкви взлетел новый клич со свежей идеей:

– Вия! Позовите Вия!

– Да, да, Вия сюда! Только он может разомкнуть круг! Он сильнее всех, он могучий, древнего Вия зовите! – загомонила нечистая толпа в предчувствии кровавой расправы над христианскими душами. – Ступайте же за Вием!!!

– А Вий – это кто? – шёпотом спросил молодой гимназист.

– Так про то разве лысый дидько ведает, – пожал широкими плечами своими чуть побледневший Вакула, как всегда к месту и не к месту всё сваливающий на чёрта. Хотя, конечно, «лысый дидько» порою значило и нечто иное, но мы о том приличия ради писать не станем.

Но тут настала странная тишина в церкви. Угомонились на время бесы и ведьмы, а вдали послышалось волчье завывание, заухали совы, запищали малярийные комары, а вскорости в густой ночи раздались страшные тяжёлые шаги, словно бы и сама земля вздрагивала от страха…

Нечисть почтительно расступилась, давая дорогу кряжистому великану, ростом в две сажени и себя поперёк шире, весь в чёрной земле, а лицо его страшное и безмолвное казалось французской железной маской. С великим трудом разомкнул он безгубый рот, полный жутких в желтизне и запахе зубов своих, более похожих на кривые пеньки плохо забитых гвоздей.

– Поднимите мне веки, не вижу! – утробным голосом произнёс Вий.

Оксана в ужасе кинулась на шею кузнецу. Тот понял, что смерть разлучит их уже в эту минуту, и быстренько достал из-за пазухи царские туфельки.

– Вот, любимая моя Оксана, я принёс тебе те самые черевички, которые… – хотел добавить он «носит сама царица», как прекрасная дивчина, опустив перед ним смущённый взор свой, тихо пролепетала:

– Нет, не нужно мне черевичков. Я и без черевичков на всё…

– Простите, что вмешиваюсь в вашу идиллию, – чуть нервно напомнил о себе паныч Николя. – Но нас тут вроде как убивать собираются, нет?

Четверо чертенят подбежали к Вию, железными вилами поднимая ему веки. Огненный взгляд уставился на героев наших.

– Вот они! – Вий вытянул вперёд грязную руку свою. – Хватайте их!

Оксана, взвизгнув, бросила царскую туфлю прямо в разинутый рот чудовищного великана. Тот захлопнул пасть, проглотил и продолжил:

– Рвите их! Убивайте и… их… ик? Ой… шо це за хрень?!

В то же мгновение живот его страшно раздулся, внутри всё утробно заурчало, черти и ведьмы прислушались, а самые догадливые уже развернули лыжи свои на выход, но тут грянул взрыв!

Грохот был такой, что заложило уши. С церкви сорвало крышу, всю нечисть раскидало в стороны по округе на три версты вверх и на четыре в стороны, словно бы рванул сам пороховой погреб Петропавловской крепости! Лишь только тройка храбрецов за железным кругом осталась полностью невредимой, а взвившийся в небеса петушиный крик возвестил начало нового дня.

– Это ваше. – Николя задумчиво приподнял с полу перемазанную зелёной слизью царскую туфельку, шитую золотом, с серебряной пуговкой с изображением царского герба. – Думаю, вот с этого серебра его так и разорвало. Да, не стоило разевать пасть на Российскую империю. Берите же, хоть на память!

– В хате всё до дела сгодится, – оттирая чудесную обувь фартуком, объявила хозяйственная Оксана. – Но чтоб ты знал, Вакула, я и без черевичков твоя на веки вечные!

– Серденько ж моё, – едва не всплакнул счастливый кузнец, обнимая свою избранницу.

…Когда все герои наши возвращались в Диканьку, на полпути перехватила их толпа селян во главе с козаком Чубом, паном головою, трезвым как стекло Свербыгузом, похмелившимся кумом, сонным дьяком и прочими. Встревоженные жители Диканьки вооружились кто чем мог и спешили на грохот страшного взрыва.

– Доченька моя?

– Отец! – Счастливая дочь кинулась в заботливые объятия родителя своего.

Вакула вздохнул и выразительно посмотрел на друга. Тот лишь на миг задумался, а потом решительно снял с головы новенькую запорожскую шапку из чёрных смушек с малиновым верхом, а подумав, добавил ещё свой пояс, шитый золотом и мелкими жемчужинами. Для счастья друга ничего не жалко…

– Батьку, не гневись! – Кузнец протянул подарки старому козаку Чубу и опустился перед ним на колени. – Помилуй, батько! Возьми нагайку, бей, сколько душа твоя пожелает! Во всём каюсь, дурак был, бей, тока не гневись!

– Э-э…

– Ты ж когда-то братался с моим покойным отцом. Вместе хлеб-соль ели, турок били, магарыч пили! За-ради его памяти и товарищества святого помилуй, батько!

– А шо? Це добре! – вмешался бравый козак Свербыгуз, передавая Чубу тяжёлую нагайку свою на двенадцать узлов. – Подивитесь, люди добри, який важный пан нам поклоны бьёт?

Старина Чуб тоже не без тайного удовольствия видел, что кузнец, который ни перед кем на селе и в ус не дул, сгибал в руках царские пятаки, как пшеничные блины, стоял теперь на коленях у ног его. К тому же шапка была очень красива, и пояс не уступал ей…

– Да не тяните уже, – поднял голос Николя, и сельчане поддержали его согласным гулом.

Чтобы не уронить себя перед обществом, а пуще всего перед паном головою и кумом, Чуб принял нагайку и три раза, от всей души, ударил Вакулу по спине. Кум удовлетворённо икнул три раза и поднял вверх большой палец.

– Ну, будет с тебя, вставай. Старых людей завсегда слушай! Забудем же всё, что было промежду нами. Теперь говори, чего тебе хочется?

– Батька, – не вставая колен, попросил кузнец, – отдай за меня Оксану!

– Ну… ежели она сама не против. – Старина Чуб припомнил своё сидение в мешке у коварной Солохи, последующую пьянку и посмотрел в сторону единственной дочери своей. Та лишь стыдливо кивнула. – Добро же, засылай сватов!

Оксана, более никого и ничего не стесняясь, бросилась на шею вставшего Вакулы, одаряя его щедрыми поцелуями. Украина-а, есть ли где дивчины прекраснее твоих? Есть ли где губы слаще, очи бездоннее, любовь искреннее и чище, чем на окраине великой нашей Родины России?

Понятно, что кому-то милее пухлые немки, кому-то тощие француженки, а кому-то и англичанки рыжие с лошадиным лицом – невесты! Ну а уж мы с вами просто порадуемся тихому семейному счастью скромного кузнеца, что малюет важно, и, как говорится, дай им Бог…

Втримай, не видпускай, мои руки у тебе в руках, Ти один мене згрев, мий улюблений Вакула. Все пройде, а ти свити, ясний мисяц на моих шляхах, Ти у мене красунчик-ЛМЛ, я до тебе шепнула…

…Вечером того же дня молодой нежинский гимназист пересматривал тайные записи свои о чудесных делах, произошедших с ним в Диканьке, всё думал, можно или нет поведать обо всём том миру. Да и как решить, нужно ли оно вообще кому-либо?

– Быть может, если и выпустить чудесные сии истории в свет, так уж никак не под своим собственным именем? – вслух размышлял Николя, сидя над листами бумаги в своём крохотном флигеле. – Уж знаем мы их, журналистов, критиков да щелкопёров. Им тока пальчик единый дай, так они тебе всю руку по плечо оттяпают! А ведь Вакула мой друг, как же можно позволить, чтоб о нём или даже, допустим, о его маменьке, дражайшей пани Солохе, хоть кто-то говорил плохо? Хоть, конечно, пусть все истории мои, записанные здесь, писаны без единой капли вранья, но…

– А, братец, ты чего тут сидишь? – В комнату молодого человека впорхнули две беззаботные девицы. – Маменька к чаю зовёт! Там пасечник приехал, такой мёд привёз – загляденье просто! Вот чистый сахар, а не мёд!

– Что за пасечник?

– Да какой-то рыжий Панько с хутора под Диканькой.

Николя подумал, что-то записал, тонко усмехнулся про себя и встал из-за стола.

– Чудесно. Просто чудесно. Что ж, чую я, предстоит мне долгая дорога в сам стольный Санкт-Петербург.

– В Санкт-Петербург? – всплеснули руками сёстры. – Да зачем же?!

– Так я там уже был в правление Екатерины Великой. Интересно посмотреть, как у них всё изменилось за столько-то лет.

Девушки недоумённо переглянулись, фыркнули и в едином душевном порыве повертели пальцем у виска.

– Шучу! – рассмеялся Николя, обнимая их обеих за плечи. – Шучу же! За историями поеду, за волшебными историями большого города…

Сноски

1

У нас в Малороссии любой иноземец, англичанин ли, француз, а то и просто чужак, все едино немец! – Здесь и далее примеч. авт.

(обратно)

2

Здесь: чёрт.

(обратно)

3

счёт, чек к оплате за что-либо (польск.).

(обратно)

4

«Подпустить петуха» в те чистые времена означало лишь взять не ту ноту, а вовсе не то, в чём соревнуются герои негритянских комедий.

(обратно)

5

о времена, о нравы!

(обратно)

6

«Добре дошли!» в переводе с болгарского означает «добро пожаловать!».

(обратно)

7

Речь не мальчика, но мужа!

(обратно)

8

все дороги ведут в Рим! (лат.)

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg