«Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол»

Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол (fb2) - Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол [сборник litres] (Вещий князь) 4536K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Анатольевич Посняков

Андрей Посняков Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол: сборник

Сын ярла

Глава 1 Клятвы

Первый совет мой — С родней не враждуй, Не мсти, коль они Ссоры затеют… Совет мой второй — Клятв не давай Заведомо ложных. «Старшая Эдда». Речи Сигрдривы

1 августа 855 г. Северная Норвегия (Халогаланд)

Длинная стрела из черненого ясеня с крупными перьями ворона, просвистев, перелетела через весь фьорд – серый, колыхающийся холодным прибоем – и, зло задрожав, впилась в ствол толстой сосны, росшей на круче, у самого берега. Пестро-серый дятел, перестав долбить кору, озадаченно прислушался, поводил длинным носом, потряс красной макушкой: не по его ли душу охотник? Или, еще хуже, мальчишки балуются? Не хотелось бы попадаться к ним в руки – мясо хоть и жесткое, да ведь все перья повыщиплют для своих мерзопакостных стрел, хоть, видят боги, мелковаты перья у дятла, не очень-то подходят для оперения боевых стрел, куда уж лучше ворон или орел, да сойдет и беркут, все лучше, чем дятел или там дрозд… Для боевых стрел… А для игр – и от дятла сойдут перья, потому и осматривался сейчас подозрительно краснобровый красавец: не видать ли где поблизости шумного мальчишечьего народа, от которого ждать ему одних пакостей? Нет, судя по беспечно скачущим у самой кромки прибоя тяжелым беловато-серым чайкам, все было в порядке. Дятел еще немного пооглядывался, поводил носом и снова принялся за свою бесконечную работу.

Напрасно беспокоился дятел. Никаких мальчишек здесь не было и в помине. А вот на противоположном берегу – а место это было одно из самых узких – сжимая в руках длинный тисовый лук, на скале, обрывающейся круто в воду, стоял высокий юноша в короткой оленьей куртке, с развевающимися на ветру волосами, белыми, словно лен, с серыми, как низкое небо, глазами. Тонкие губы его кривила презрительная усмешка, придавая красивому лицу юноши несколько надменный и злой вид. Если б не эта ухмылка, он был бы писаным красавцем.

Рядом, чуть позади, опирался на кленовый посох не старый еще, но уже сутулый мужчина – по виду богатый крестьянин-бонд. Волосы и борода мужчины, заплетенная в две вилообразные косички, были того же цвета, что и у юноши. Алый шерстяной плащ, перехваченный на левом плече золотой застежкой-фибулой, нарочито небрежно ниспадал с плеч прямо на черные камни. Шею мужчины украшала толстая золоченая цепь, безвкусная и жутко дорогая, из тех, какие в девятнадцатом столетии будут носить разбогатевшие лавочники, на богато вышитом поясе висел большой ключ; очень большой, прямо-таки огромный, вряд ли в ближайшей округе сыскался б замок, который можно было бы открыть подобным ключом, впрочем, вполне вероятно, он ничего и не открывал, а служил тем же целям, что и золотая цепь – показать всем богатство хозяина.

– Неплохой выстрел, сын! – Проследив за полетом стрелы, одобрительно кивнул мужчина, коего все ближайшие соседи знали как богатого бонда по имени Свейн Копитель Коров. Коров у него и вправду было много, даже куда больше, чем у дальнего родственника и соседа через фьорд – старого Сигурда-ярла. Хоть и ярл Сигурд, а Свейн всего лишь бонд, однако норны – девы судьбы – в последнее время больше улыбались Свейну, хоть и давно перестал он ходить каждое лето в далекие морские походы. Не было славы, зато копилось добро в сундуках да тучнели на верхних горных лугах стада красноухих коров. Богатство было. Но не было славы. Потому и посмеивались втихаря соседи над родом Свейна.

– Ничего… – словно бы вспомнив что-то, пробурчал про себя Свейн. – Ничего, посмотрим еще, кто будет смеяться громче, когда мой сын Фриддлейв станет хевдингом молодых воинов! А затем, кто знает, и морским конунгом, до славы которого куда там Сигурду и его сынку Хельги. Ты слышал, Фриддлейв?

– Да, отец. – Обернувшись, кивнул юноша. – Уж я утру нос этому задаваке Хельги!

– Ты не просто утрешь ему нос. Ты, Фриддлейв, станешь вождем отряда молодых! – Свейн Копитель Коров похлопал сына по плечу. – Уже нынешней зимой, по решению тинга, соберет всех окрестных парней старик Эгиль Спокойный На Веслах. Вы будете жить и постигать воинское искусство в горах, там где снег, ветер и тучи, и тот из вас, кто будет лучше других, тот и станет вождем и к лету получит от Сигурда его лучший боевой корабль – «Транин Ланги».

– Корабль?!

– А ты не знал? Сигурд принародно пообещал это, прежде чем уплыть в Ирландию. – Свейн хрипло засмеялся. – Надеется получить с берегов Эйрина старый должок, ну-ну…

– Эгиль ведь тоже из рода Сигурда. Как и его дружок – колдун Велунд, что, может быть, будет учить Хельги, – осторожно напомнил отцу Фриддлейв. Свейн отмахнулся – какая разница? Эгиль лишь приставлен к молодым воинам по решению общего собрания – тинга – и поклялся на алтаре богов быть справедливым и строгим. А Велунд не будет вмешиваться в состязания – он слишком благороден для этого, тем более, если он будет учить сына Сигурда.

– Ты будешь первым – и наш род будет лучшим в округе, слава о нем разнесется по всему Халогаланду и Вику. – Свейн снова засмеялся, на этот раз громко, открыто, весело, словно стремился перекричать налетевший с моря ветер, полный соленых брызг и холодной пронизывающей влаги. – Ты – моя надежда, сын, – перестав смеяться, резко произнес он. – Наш род может стать главным в округе, и, я верю, станет таковым благодаря тебе! Поклянись же в том, что не пощадишь ради этого ни сил своих, ни жизни!

– Клянусь, – сурово сжав губы, не раздумывая, ответил Фриддлейв. – Клянусь мудростью Одина, силой Тора, хитростью Локи и красотой Бальдра. Я стану лучшим, я стану вождем!

– Да будет так, сын!

Гулкое эхо пробежалось по скалам, словно дети, играя, прыгают с камня на камень. Пересекло залив, отразилось от противоположного берега и затихло вдали, у самых предгорий.

У подножия скал, на берегу широкого ручья разлеглись двое молодых парней из рода Сигурда – Дирмунд Заика и приблуда Хрольв, принятый в род позапрошлой зимою. Дирмунд, бледный, словно поганка, с такими же бесцветными глазами, подпер рукой щеку и злобно сплюнул.

– Уж скоро должен бы вернуться Сигурд, – продолжая начатую беседу, лениво бросил Хрольв, кругломордый, чуть туповатый, наглый – таким он стал в последнее время, впрочем, может быть, и всегда имел подобные качества, да опасался открыто проявлять их, пока не прижился. А, как прижился, приобрел себе дружка – Заику – Дирмунд и правда заикался, особенно, когда волновался или когда заставали его за каким-нибудь неблаговидным делом, какой-нибудь неслабой пакостью, на которые был Заика великий мастер, за что частенько и получал увесистых тумаков даже от более слабых. Получив, убегал в горы, где, забравшись в безлюдные места, хныкал – при Сигурде ныть опасался, быстро бы получил еще, а вот один не стеснялся: выл, словно волк, да строил в мечтах ужасные наказания обидчикам. В такие минуты виделся себе Дирмунд могучим и славным мужем. Вот он – огромный, мускулистый, в блестящей кольчуге-бирни – расправляется с врагами. Ух, как они его боятся, аж дрожат, подлые изгои-нидинги! «Дрожите, дрожите. Не ты ли, Норм, не так давно пнул меня ногой? Я чуть в котелок тогда не упал, еле увернулся, представляешь, как было б больно, если б котелок опрокинулся? Чтоб лучше представил – на тебе, попробуй…»

Дирмунд улыбнулся, почти воочию увидев себя в виде могучего великана, льющего кипящую воду за шиворот орущему бедняге Норму.

«…A ты, Хельги, сын Сигурда? Не ты ли сочинил про меня премерзкую вису? Вот тебе расплавленного олова в глотку! Стони теперь, бейся в судорогах, кричи от яростной боли? Что, не можешь? Так-то… А это кто еще здесь, прячется за котлом? А, мелкая тварь Снорри! Кто это вчера надо мной насмехался и передразнивал? Не ты? Ах, не ты! А ну-ка, иди сюда… О-па, за ухо тебя… Что плачешь, больно? Плачь, плачь, еще не то будет. Вот сейчас оторву тебе одно ухо… Ах, как горяча кровь и как весело слышать вопли врагов!…теперь – другое. Кричи, кричи, мелкая тварь Снорри. В следующий раз будешь знать, как насмехаться!»

– Что ты сказал про Снорри, Заика? – Тряхнув замечтавшегося приятеля за плечо, громко переспросил Хрольв. – Уши ему надрать? Хорошее дело. Завтра подстережем, в камышах… Заманить бы только.

– Заманим. – Ухмыльнулся Заика и тут же погрустнел. – Вот еще б и Хельги показать, что к чему, как вернется он с Сигурдом из Ирландии.

– Да, с Хельги потруднее будет. – Согласно кивнул Хрольв. – Он не Снорри все-таки. Да и то проучить можно. Только ты придумай – как, ладно?

– Да уж, придумаю. – Заика осклабился. Все-таки хорошо, что он стал водиться с этим приблудой Хрольвом, объявившимся близ усадьбы Сигурда в позапрошлую зиму. Пригрели тогда его, дали кров и пищу. А, поскольку идти малолетнему Хрольву было, по его словам, абсолютно некуда, через некоторое время приняли в род. Многие, кстати, считали – зря приняли. Глуповат оказался приемыш, глуповат и злобен. Ну, да зато силен – этого не отнимешь – все хоть какая-то польза. Парни из рода Сигурда заметили вскоре: обижался Хрольв даже на самые безобидные шутки, потому и общались с ним редко, только по необходимости, как и с Заикой, про того-то все хорошо знали, что за ягода. Так вот, мало-помалу, и сошлись они. Не потому, что очень уж хотелось друг с другом общаться, а потому, как чувствовали оба, что держат их в усадьбе – не взрослые, молодежь, конечно – почти что за нидингов. Ну и ладно. Посмотрим еще, кто тут нидингом окажется…

Никто, правда, всерьез их не воспринимал, хотя, надо сказать, опасаться такой парочки были все основания – тупая сила Хрольва плюс изворотливый ум Заики представляли собой весьма опасное сочетание; и первым его испробовал двенадцатилетний Снорри. Испробовал буквально на своей шкуре – когда купался в лесном озере, кто-то подвесил его одежду на высокий ясень. Снорри, как углядел висящие шмотки, к нему и кинулся… да так с маху и провалился в яму – и не лень же было копать! А в яме – все дно колючим тернем да шиповником выстлано. Пока выбрался Снорри – исцарапался, будто в когтях у рыси побывал – так и сказал в усадьбе, стыдно было в собственной глупости признаваться.

Вот бы теперь и с Хельги так…

– Д-да, хорошо бы. – Дирмунд мечтательно прикрыл глаза, представив на месте «мелкой твари» Снорри сына Сигурда-ярла. А ведь можно так и с ним. И еще не так можно… А если… Нет… Хотя, почему нет?

– Х-хрольв, – тихо позвал Дирмунд. – Ты поможешь мне стать вождем. И тогда все будет наше – и лучший корабль Сигурда, и младшая дружина, и… П-представляешь, мы сколько рабов мы сможем к-купить г-где-нибудь в Гардарике, а затем их п-продать в С-скирингссале, а п-потом опять купить… или з-захватить… с-сделать н-наложницами м-молодых к-красивых девок, т-типа Сельмы, дочки Торкеля-б-бонда, а еще…

Дирмунд вздохнул, пряча в глазах искру вожделения и страсти.

Хрольв подавился черникой и обалдело вытаращился на приятеля.

– Что с-смотришь? – Нервно усмехнулся Заика. – Думаешь, не смогу?

Приблуда утвердительно покачал головой.

– С-силой не смогу, – согласился Заика. – С-смогу х-хитростью. К-кто у нас г-главные с-соперники? Ф-фриддлейв и Х-хельги. В-вот м-мы их и стравим! П-пускай п-погрызутся.

– А может, их сразу того… – неожиданно высказал попавшее на ум Хрольв, и Заика посмотрел на него с некоторым удивлением: все-таки, несмотря на свою тупость, иногда Приблуда предлагал и дельные вещи, жаль, что не часто.

– У тебя т-тот лисенок, что попался недавно в с-силки, жив еще? – подумав о чем-то, вместо ответа поинтересовался Заика.

– Да жив. – Отмахнулся Хрольв. – Этот дурачок Снорри дает за него два гарпуна.

– Откажись от г-гарпунов, – посоветовал Дирмунд. – Л-лисенка не отдавай, скажи – с-самому н-нужен.

– Да зачем?!

– М-может б-быть, на что-нибудь и сгодиться. Пока же… С-скажи: к-клянешься помогать мне?

– Ну, клянусь.

– Не так с-сказал. – Заика нахмурился. – К-клянись по-настоящему – ведь д-дело нешуточное!

– Клянусь. – Уже намного серьезнее произнес Хрольв, глядя прямо в глаза приятелю. – Клянусь всеми богами: Одином, Тором, Фрейей и Бальдром, в том, что не предам тебя, Дирмунд… если и ты поклянешься не предавать меня. Клянешься?

– К-клянусь. – Заика чуть вильнул взглядом, впрочем, Хрольв, похоже, этого не заметил.

– Теперь, до того, как Эгиль с-станет собирать м-молодых воинов, мы отправим в Валгаллу Х-хельги…

– В Валгаллу?

– Ну, в Нифльгейм. Лишь б-бы его з-здесь не было. Х-хочешь спросить, почему именно его, а не Фриддлейва? А потому, что в д-дружине, что соберется у Эгиля, п-почти все – из рода Сигурда, а с хутора Свей-на – п-почти и нет никого, к-кроме Фриддлейва – т-так что с ним легче будет с-справиться. А если убить с-сразу обоих, ну, в одно в-время – мало ли кто что з-заподозрит. Б-удем осторожны.

– Как же мы расправимся с Хельги?

– Есть одна м-мысль…

Дирмунд Заика посмотрел вверх, туда, где над журчащей лентой ручья нависали угрюмые красновато-черные скалы.

В стороне от дорог, в горах, где ночует туман, а иногда, случается, задерживаются и самые настоящие тучи, у небольшого озера, в числе других строений из серых тяжелых бревен, стояла кузница – сквозь распахнутую дверь вырывались наружу оранжевые отсветы пламени да слышался звон железа. Удар… Еще один… Шипение…

Жилистый седобородый старик в кожаном фартуке – кузнец и колдун Велунд, закончив работу, аккуратно прикрыл за собой дверь и направился к дому – низкому приземистому зданию, обложенному черными валунами. В доме, у самого очага, располагалось узкое ложе, застеленное соломой и медвежьими шкурами. Напротив очага, на стене висели птичьи черепа, пучки пахучих трав и две скрещенные секиры с узорчатыми полукруглыми лезвиями. Огонь очага отражался в их серебристой стали, словно кровавый отблеск убийств. Да, немало вражеской крови испили на своем веку эти секиры, выкованные Велундом еще в пору своей молодости, когда небо было высоким и синим, а солнце светило так ярко, как никогда не светит старикам.

Съев скудный ужин – просяную лепешку с сыром, Велунд вздохнул, опускаясь на ложе. Как никогда раньше он чувствовал свою старость и неминуемое приближение смерти. Впрочем, смерть не пугала его, как никогда не пугала викингов. Пугало другое. Слишком много знал он – и делах воинских, и в кузнечных, и в тайных колдовских, что б уйти вот так, просто, никому не передав то, для чего жил. Признаться, все чаще подумывал старый кузнец об ученике, что был бы достоин владеть всеми его знаниями. Был бы достоин… Где ж найти такого? Вот, взять хоть Хельги, сына Сигурда, старого друга и побратима. Казалось бы, всем хорош Хельги – и молод, и быстр, и отважен, а все же нет в нем некой отрешенности, такой, что была когда-то у самого Велунда и позволила ему овладеть Знанием. Слишком уж часто юный сын Сигурда обращает внимание на мелочные обиды, на глупые розыгрыши и обычные радости жизни. Нет в нем ни серьезности, ни желания стать серьезнее и взрослее. Может, это от того, что он слишком юн? Может быть… Но ждать, когда повзрослеет Хельги, некогда Велунду – сам уж слишком стар, и недалек тот день, когда валькирии вознесут его в сверкающие чертоги Одина. Может быть, вернувшись из Ирландии, Хельги станет взрослей и серьезней? Может быть…

Велунд закрыл глаза, представив себе изумрудные травы, голубовато-фиолетовые луга, совсем не такие, как здесь, и волны, не морские, а волны из трав – голубые, серебристо-зеленые, синие, что появляются, когда дуют ветры, а в Ирландии они дуют всегда. Травы колышутся, а в небе одновременно – и лазурные блеск и солнце и тучи, разноцветные, синевато-оранжевые, рядом – теплые белые облака, снизу подсвеченные желтым, а чуть вдалеке, за рекой – сверкающая дуга радуги. Огромная радуга, гораздо больше, чем здесь, у водопада. Ближе к морю луга сменяются перелесками и холмами, затем – плоскогорьем из черного блестящего базальта, выложенного ровными квадратными плитами, словно здесь когда-то поработали великаны, кто знает, может, это именно так и было… Чуть в стороне, у реки, покачивается «Толстая Утка» – торговый корабль Сигурда… Велунд явственно представил все это и улыбнулся. И вдруг вздрогнул, почувствовав в полудреме нечто такое, что давно уже не ощущал. Присутствие богов. Вернее, не самих богов, а только лишь обрывков их мыслей. Словно круги по воде, донеслись они до старого кузнеца, заставляя низко клонить давно поседевшую голову. Первый казался самым большим и гулким, центр его находился в Ирландии, словно именно там зарождалось чье-то злое черное колдовство. Велунд ощутил, как пахнуло холодом. Это не был привычный холод зимних фьордов, это был чужой холод, холод кровавых кельтских колдунов – друидов. Но почему он достиг Халогаланда, этот чужой кельтский холод? Что за злобные силы призвали на помощь друиды? И, главное – зачем? Велунд хорошо знал Ирландию – да и какой викинг ее не знал? – и помнил, что когда-то друиды правили всем островом. До тех пор, пока их не вытеснили поклонники распятого бога. С тех пор кончилась власть колдунов и никогда больше не подняться ей в Ирландии, ибо – это хорошо видели все, кто был там – уже давно по всему острову никто больше не уважал друидов, более того, над ними смеялись, а смех – самый главный враг страха и власти. Так, может быть, друиды хотят другую страну? Где нет обителей распятого бога и нет его жрецов-монахов? Неужели их прельстил Халогаланд? Страна дождей, туманов и снега, где поселения крайне редки, людей очень мало, да и те, что есть – никогда и ни за что не станут рабами. Тогда что ищут здесь коварные кельтские боги? Или, что вернее, их не менее коварные жрецы-друиды, давно потерявшие у себя на родине и власть, и славу.

Узнать! Обязательно узнать, ибо ничего хорошего от чужих жрецов ждать не приходится.

Велунд поклялся в этом себе самой страшной клятвой, и это была бы последняя клятва за день, если бы…

Если бы не бессонница Гудрун, старшей жены ушедшего в Ирландию Сигурда-ярла. Не взял ее с собой Сигурд, как та ни упрашивала, лишь улыбнулся жестко, и Гудрун отстала. Поняла – многое известно Сигурду еще с той поры, когда пытались они выстроить хозяйство на Зеленом острове, на захваченных землях. Поначалу все шло хорошо, просто отлично: рабы выстроили из камней башню, ограду, завели огороды и коров. А потом настал мор. Он обрушился внезапно, сначала на животных, потом на людей – и, казалось, не было спасения от страшной смерти, если бы… Если бы не жрецы распятого бога – а такими, казалось, были все жители Изумрудного Эйрина, как называли свою землю ирландцы. То ли помогли их молитвы, то ли бесстрашие – они оказывали помощь больным, ничуть не опасаясь заразиться, а все ж таки отступила болезнь, забрав в обитель смерти лучших воинов Сигурда и едва не прихватив его самого. Днем жрецы распятого бога вознесли благодарственные молитвы, а ночью явились фении – воины из тайного братства ирландцев. Они перебили всех оставшихся, подожгли драккар, и Сигурду – непобедимому ярлу Сигурду – пришлось спешно спасаться бегством, покинув негостеприимные берега Коннахта, что в западной части острова. Через год Сигурд вернулся и сжег все монастыри на островах – напрасно молили о пощаде жрецы распятого бога. А фении – они так и не появились. Лишь Гудрун – жена Сигурда Гудрун – знала, где скрываются их отряды: совсем недалеко, в местечке под названием Круахан-Ай – «Спина Друидов». Достаточно было бы одного быстрого удара. Но Гудрун ничего не сказала. Ни тогда, когда бежала, ни – напутствуя Сигурда с местью. Не сказала потому, что давно уже, тайком от Сигурда и дружины, пробиралась по ночам в сарай к узколицему рабу-ирландцу. Он был коротко стрижен – так, как в Халогаланде, Трендалаге и Вике обычно стригли рабов. Здесь так стриглись друиды. Чем привлек ее этот уже довольно пожилой человек с узким вытянутым лицом, Гудрун не могла бы сказать – чем-то… Может быть, колдовством, может быть – взглядом… посмотрит, аж мурашки по коже. А может, и тем и другим. Никогда – ни до, ни после – Гудрун не получала от Сигурда ни таких взглядов, ни таких ласк. Может быть, потому и была так холодна, завистлива и злобна? И, останься она тогда в Коннахте, кто знает, что с ней было бы? Как ночью в башню ворвались фении – дикие, полуголые, с вымоченными в меловой воде волосами и пылающими глазами – Сигурд с остатками дружины организовывал оборону, а они прорвались совсем с другой стороны, откуда не ждали. Гудрун была дочерью ярла, и внучкой ярла, и правнучкой ярла, и… Она не стала кричать и звать на помощь, молча взяла в руки секиру. И наткнулась на взгляд предводителя фениев… Тот самый взгляд бывшего раба… С ним был мальчик, такой же узколицый, видимо, сын…

Он отправил всех вон и протянул руки к Гудрун. Та отбросила в сторону секиру…

– О, мой друид! – только и смогла произнести она, когда предводитель фениев исчез во мраке дождливой ирландской ночи. – Клянусь, я никогда не забуду тебя. Клянусь…

– Клянусь, – ворочаясь на жестком ложе, тихо прошептала Гудрун.

А черное колдовство друидов холодной петлей охватывало Халогаланд, и, кто знает, не помогали ли им в этом и местные северные боги?

Может быть, они тоже поклялись уничтожить народ Севера? А в чем поклялись кровавые жрецы-друиды?

Глава 2 Друиды

Что же до призраков, Постойте неподвижно — И вы почувствуете, как они Шевелятся у самого вашего уха. Джули О'Каллахан

Август 855 г. Ирландия – Халогаланд

Хлестал дождь, яростно и колко, вонзался в море тысячами буравчиков, нес с гор потоки мутно-коричневой жижи, падал вниз мутнозелеными водопадами, смешиваясь с бурным холодом волн. Низкие разноцветные тучи – от темно-бурой до светло-малиновой – обложили небо, словно охотники дикого зверя. И не вырваться было из этой засады даже самому маленькому солнечному лучику; не блеснуть весело, словно бы невзначай, из прорех яркой небесной лазури, наоборот – тучи становились все гуще, все тяжелей, все непроглядней. Порывы прилетевшего из Каледонии ветра швыряли мокрую взвесь на черные, словно покрытые мыльной пеной, скалы, круто обрывающиеся в морскую пучину, где, видно, сама морская богиня Дагд показывала сегодня свой крутой норов, в пику святому Патрику, крестившему Ирландию четыре века назад.

Это был север страны, называемый так же Уладом, именно отсюда был родом славный герой Кухулин, который… Впрочем, не о нем сейчас речь. Скрываемые серой пеленой дождя, из дубовой рощицы, что выросла на дальних холмах, вышли четверо – двое взрослых и двое детей. Дети сутулились, отворачиваясь от ливня, передергивали плечами, когда стекали за шиворот очередные порции холодной влаги. Взрослые – один шел впереди, другой замыкал шествие – относились к дождю более философски. Тот, что впереди, иногда останавливался, посматривал на тучи и… улыбался. Боже, ну и рожа у него была! Тяжелая, непропорционально большая голова с массивным подбородком покоилась на маленьком скрюченном теле. Черные, коротко стриженные волосы намокли и смешно топорщились, тонкие губы шептали какие-то слова – то ли ругательства, то ли проклятья – с большого крючковатого носа стекали на грудь крупные капли. Глаза… Черные, глубоко посаженные, они, казалось, пронзали насквозь, любой неуютно почувствовал бы себя под таким взглядом. Вот и дети… Стоило крючконосому обернуться, как они съежились и дружно прибавили шагу. Лет десяти, мальчик и девочка, кажется, брат и сестра – светловолосые, светлоглазые, с одинаковыми веснушками на мокрых мордашках. Девочка, старательно перепрыгнув лужу, поскользнулась, и мальчик бросился к ней, поддержал, да вот сам не устоял на ногах, растянувшись на мокром сине-зеленом мхе. Он чуть замешкался, поднимаясь, и шедший позади молодой узколицый мужчина, лениво пнул его в бок. Мальчик вскрикнул и быстро поднялся на ноги, закусив губы. По щекам его потекли слезы, впрочем, может, это был просто дождь. Девочка обернулась, в глазах ее промелькнули на миг жалость и страх. Промелькнули и погасли под недобрым взглядом крючконосого.

Шедший впереди вдруг замедлил шаг, предостерегающе подняв руку. Все замерли, спрятавшись в желтоватых зарослях дрока…

Впереди блеснули черные квадратные плиты. Плиты плоскогорья Антрим, что прозывалось мостовою гигантов. Угрюмые базальтовые глыбы громоздились одна подле другой, словно и впрямь в незапамятные времена созданные неведомым великаном. Черный базальт круто обрывался в море. Шум прибоя глухо доносился сюда, перемежаясь с тревожными криками чаек.

– Пойди, посмотри, – обернувшись, коротко бросил крючконосый. Его спутник поспешно кивнул и исчез за кустами.

Капли дождя с шумом разбивались о камни, непроглядные тучи тянулись далеко на восток, к скалам Каледонии, на юг, к Лейнстеру, и на север, к зеленому морю. А вот далеко на западе, над Коннемарой, появились, наконец, желто-розово-палевые просветы и даже – о, чудо! – луговым васильком мелькнуло в прорехе небо. Впрочем, судя по выражению лица, обстановка на западе ничуть не обрадовала крючконосого, скорее наоборот. Он с тревогой всмотрелся в небо и со злобой сплюнул. Неслышно, словно змея, появился второй.

– Все спокойно, мой господин, – тихо сообщил он. – Карра на месте.

– Тогда идем. – Кивнул крючконосый, и черные глаза его вспыхнули торжеством.

По узкой тропинке, вьющейся меж камней, все четверо быстро спустились к морю, где за скалой покачивалась на волнах большая обшитая коровьими шкурами лодка – карра.

В глазах узколицего на миг отразился страх. Уж слишком велики были волны и слишком неказиста лодка.

– Неужто она доплывет до страны финнгаллов? – отвернувшись, с ужасом прошептал он.

– Не переживай, Конхобар. – Покровительственно похлопал его по плечу старший товарищ. – В страну северных дикарей мы отправимся на корабле одного из них – финнгалла Сигурда, того самого Сигурда, что гостил в Лиффорде у Эрика Железной Рубашки.

– Но, возьмет ли он нас? И стоит ли так спешить? Я имею в виду северную страну, быть может…

Крючконосый неожиданно разразился странным хрипловато-квакающим смехом. Скуластое лицо его покраснело, глаза презрительно сощурились.

– А ты что, Конхобар, забыл, как от моего лица передал Эрику восемь кумалов? – отсмеявшись, произнес он.

– Нет, не забыл. А! Так это были кумалы для Сигурда? Поистине, ты мудр, о, мой друид!

Друид самодовольно ухмыльнулся.

– Так тогда поспешим же скорей к карре! – Озаботился вдруг узколицый Конхобар. – Мне кажется, я слышу стук копыт, там, со стороны Эмайн Махи. Не воины ли это владетельного господина Эохайда У и Нейла, чтоб его поскорей сожрали могильные черви?

Друид внимательно всмотрелся в ту сторону. И в самом деле, где-то наверху, на базальтовых плитах, заржали кони.

Махнув рукой, друид без лишних слов перебрался в карру и протянул руки за детьми. Конхобар одного за другим передал друиду детей – кажется, это были его дальние родственники – и, отвязав лодку от камня, тяжело перевалился через борт.

Когда воины Эохайда У и Нейла показались внизу, карра уже скрылась за серой пеленой дождя. Целая лужа воды хлюпала под ногами, однако, если б не дождь, воины наверняка уже продырявили бы всех стрелами. Впрочем, они их и без того выпустили, вот только с меткостью оказались проблемы: попробуй-ка, попади тут, когда не видно ни зги!

– Недаром я молил вчера о дожде самого Крома Кройха, – довольно произнес друид. – Не отвлекайся, Конхобар, греби чаще, – тут же добавил он, – иначе мы разминемся с Сигурдом.

Вот этого он мог бы и не говорить – Конхобар и так орудовал веслом, как корова хвостом, отгоняющая слепней в жаркий июльский полдень. Не очень-то хотелось ему – младшему жрецу – попадать в лапы к властелину Улада Эохайду Уи Нейлу, провозгласившему себя светочем христианства. Еще хуже было бы попасться епископу Тары, после всего того, что они там натворили с Маги Дуль Бресал… Маги, кстати, тогда, похоже, так и не спаслась. Жаль, красивая была девка, правда, своенравная, словно молодая необъезженная лошадь. Попытался как-то пристать к ней Конхобар – так всю щеку расцарапала, а на шее до сих пор полосы от ногтей. Кошка – не женщина, а еще жрица богини Дану!

Младший жрец скривился, украдкой ощупывая шею. Младший жрец… Всего лишь младший… Эх, был бы жив отец!

– Щупаешь, хорошо ли тебя пощипала красавица Маги? – Расхохотался крючконосый, и Конхобар вздрогнул, который раз уже поражаясь необычайной проницательности хозяина, друида Форгайла Коэла. Форгайл Коэл – «Тощий» Форгайл – это имя значило многое для поклонников старых богов по всей Ирландии: от лесного Манстера до гор Улада, и от лейнстерских лугов до красных скал Коннемары. Четыреста лет прошло с тех пор, как крестил Ирландию святой Патрик, поблекли за это время старые боги, а от былой власти жрецов-друидов остался только пшик да насмешки. А ведь бывали времена, когда знаменитый друид Конхобар Катбаду (в его честь и был назван узколицый) правил половиной страны. Прошли давно те времена, канули в глубины моря, откуда вышли когда-то воинственные племена Фир Волг. Первыми предали старую веру аристократы, посчитав, что хватит делиться властью с друидами. За аристократами потянулись и прочие, и вот уже Ирландия считается наихристианнейшей страной, и лишь одни названия свидетельствовали о прежних богах: Тара – священная столица Ирландии – теперь там архиепископство, Келл-Дара – «Храм из дуба» – самый почитаемый в Лейнстере храм богини Бригиты – теперь – святой Бригиты – давно уже выстроен там монастырь, недавно, говорят, все-таки сожженный дубгаллами-норманами. Велика была сила друидов – много тайных знаний хранили они и многое умели использовать. Однако за четыреста лет совсем другой стала Ирландия – нет в ней теперь ни почтения, ни уважения к друидам, нет и страха. Хитрые монахи переделали старых богов в святых – словно испокон веков так и было, ну уж, если и не испокон, то со времен святого Патрика, точно! Много монастырей в Ирландии, куда больше, чем в какой иной стране, было бы и больше, если б не свирепые северные язычники – дубгаллы и финнгаллы – однако и те, хоть пока и сжигают обители, да все чаще приходят христианские проповедники и в их страны. Да и боги их – Один, Тор, Локи – слишком известны, слишком близки кельтским богам ирландцев. И сами-то норманны – так зовут финнгаллов в стране франков – дома у себя не сидят, шастают по морям на своих драконьих лодках, дело ли им, что там, у них в собственной стране, происходит? Морской народ, кочевой, несерьезный… Нужен оседлый народ. Молодой, дальний, не испорченный ни Константинополем, ни Римом. Вот такой народ и можно будет обратить в свою веру, не силой, исподволь, выдавая своих богов за чужих, а привезенные кровавые обряды – за изначально присущие. Есть такая страна, далекая, лесная, где зимой дуют сбивающие с ног ветра, становятся твердыми озера и реки, а с неба падают на землю замерзшие капли воды, белые, холодные, сверкающие, словно волшебный камень Лиа Фаль. Лиа Фаль… Камень, струящийся сиреневым светом, дающий силу… Так и не удалось тогда выкрасть его из Тары, сами еле ноги унесли, а Маги Дуль Бресал – женщину-кошку – похоже, поймали. И сидит она теперь в монастырской темнице, надеясь на дружка своего, Конхобара. Зря надеется. Конхобар больше о собственной шкуре думал. Спору нет, Магн девка красивая, да уж больно в монастыре Келл-Дара стены крепкие, а монахи… это ж богатыри, вроде Кухулина, а не монахи! Рыжие, откормленные, мордастые, кулаки – что кузнечные молоты. Ка-а-ак дадут по башке – второй раз в монастырь не полезешь! Даже финнгаллы-викинги, уж, на что народ жадный до битвы – и те в Келл-Дару не суются. Правда, говорят, пробовали когда-то. Мало не показалось. Именно там и пробило пущенное копье легкое Сигурду-ярлу, что искал в молодые годы удачи в Эйрине. Пока молод был, и не вспоминал Сигурд о ране, зажила, казалось… А вот, как пришла старость, все чаще задыхаться стал ярл, все хуже себя чувствовал и даже начал подумывать о почетной смерти в бою. И нашел бы такую смерть, как не найти? Да вот удержал его сын, Хельги, младший и единственный. Четверо сыновей было когда-то у Сигурда, как на подбор красавцы: Ивар, Эйрик да Хаген с Хельги. Ивар погиб в Нортумбрии, в походе с Рагнаром Мохнатые Штаны, знаменитым конунгом, геройски умер, как и подобает викингу. Эрик с Хагеном сложили головы в земле франков, в жестокой схватке с воинами лысого короля Карла. Остался один Хельги. Младший. Два года уже, как стал Хельги воином и видел уже четырнадцать зим. Ради него и задержался старый Сигурд на этом свете, как ни хотелось ему в Валгаллу! Так решил – вот изучит Хельги всю воинскую премудрость, покажет себя, станет настоящим вождем-хевдингом, тогда можно и о Валгалле подумать. Пойти с сыном в последний бой и умереть с честью, так что б рассказывали потом скальды, как умер старый Сигурд и как сын его, молодой конунг Хельги Сигурдассон, устроил по такому случаю торжественную и пышную тризну, такую, что целую неделю не было трезвого человека во всей Норвегии, от Вика до Халогаланда!

Стоящий на носу корабля Сигурд украдкой оглянулся на сына. Светловолосый, синеглазый, он сильно напоминал мать, наложницу из Гардарики. Жаль, жаль, что она так рано умерла…

– Ты должен стать вождем младшей дружины! – Подойдя ближе, громко сказал ярл. – Ты и только ты, сын мой! И тогда ты получишь от меня лучший драккар и мы вместе отправимся в викинг, где ты обретешь добычу и славу, а я – достойную смерть.

– Так будет, – кивнув, сквозь зубы отозвался Хельги.

– Не думай, что это будет просто. – Усмехнулся Сигурд. – Не так-то легко стать первым среди множества молодых и сильных, которые сейчас проводят в воинских играх каждый день… Впрочем, и ты зря времени не теряешь. Как думаешь, кто будет твоим главным соперником в лагере Эгиля?

– Фриддлейв, – не колеблясь, тут же ответил Хельги. – Фриддлейв, сын Свейна Копителя Коров.

– Да, Фриддлейв достойный соперник, – согласился ярл. – Он смел, отважен и честен. Однако, помни, сын мой, средь остальных тоже найдутся желающие выдвинуться в вожди, и даже те, о которых мы с тобой никогда бы не подумали. Такие могут нанести удар исподтишка, как нидинги.

– Я не боюсь их, отец!

– Ты прав, бояться их не стоит, как не стоит бояться змей. Просто нужно всегда помнить про их ядовитые зубы.

– Отец, кажется, по левому борту лодка! – Хельги показал рукой на темную точку, нелепо маячившую средь темно-голубых мерно вздымающихся волн на фоне далекого берега.

– Да, похоже, это карра Форгайла. – Всмотревшись, кивнул Сигурд, седая борода его, намокшая от дождя и волн, смешно дернулась. – Не опоздал ирландец. Еще бы – пять его коров мычат под палубой «Толстой утки», вернее, бывших его коров, а теперь наших. Правда, еще пришлось погрузить его кувшины. Большие такие, нелепые… Эй, там, на борту, кидайте канат!

«Толстая утка» – так назывался кнорр Сигурда, большой торговый корабль с выгнутой по-лебединому грудью и палубным настилом на носу и корме. Чтобы управлять кнорром, требовалось не меньшее искусство, нежели боевыми ладьями – драккарами и снекъями – а, пожалуй, даже и большее: ладьи имели и паруса и весла, а кнорр – только парус – весла на носу и корме использовались лишь иногда, при подходе к пристани. Как Хельги ни упрашивал отца еще по весне взять драккар – был у Сигурда и такой, назывался «Транин Ланги» – «Длинный журавль» – не захотел Сигурд. Не в морской поход собрался, а навестить старого своего дружка-приятеля Эрика, что давно осел в Ирландии и должен был Сигурду полтора десятка коров. Вот, отдал, наконец, да еще этот друид Форгайл в попутчики напросился, не за так, правда. Доволен был ярл: и коров забрали почти целое стадо, и рыбу, всю, что привезли, выгодно продали, хоть у жителей Эйрина и своей рыбы навалом, да вот только не умеют ее так коптить, как в усадьбе Сигурда-ярла! С выгодой сходил в Ирландию Сигурд. Под стать хозяину и люди его – радовались, веселые песни горланя. Только один Хельги не веселился, дул губы, куксился – ни одного-то боя не было, вот ведь напасть! Того не понимал глупый, что для настоящего викинга выгодная торговая сделка ничуть не хуже с блеском выигранной битвы. Ничего, пройдет учение, умней станет.

Карра – обшитая коровьими шкурами плетеная лодка – наконец подгребла к левому борту, встав с подветренной стороны. Хельги с любопытством смотрел, как перебираются на кнорр четверо – двое друидов и двое детей, мальчик и девочка, видно, родственники.

– Погрузили ли вы кувшины, уважаемый ярл? – первым делом осведомился старший друид, Форгайл. Тощий, угрюмый, с непропорционально большой головой. Нос крючком, глаза черные, недобрые, по сторонам так и зыркают. Неприятный тип. На месте отца Хельги б его выкинул в море. Правда, нельзя – не по чести так поступать. На языке викингов друид говорил хорошо, словно полжизни прожил в Норвегии, хотя, может быть, так оно и было.

Буркнув, что ничего с кувшинами не сделается, Сигурд отвернулся, с надеждой всматриваясь в небо – на западе явно светлело.

– Боги дадут нам легкий путь. – Усмехнулся кормщик, Эгиль Спокойный На Веслах, высокий жилистый викинг, возрастом чуть младше Сигурда. Эгиль давно плавал с Сигурдом и знал все корабли ярла. Именно Эгилю тинг поручил этой зимою обучение молодых воинов.

Ветер усилился, разгоняя разноцветные тучи, и вот уже золотом заиграли на спинах волн первые лучи солнца. Подняли парус – шерстяной, полосатый – и кнорр ходко пошел на север. В трюме, у мачты, тревожно мычали коровы, а за кормой «Толстой утки» взметнулась на волнах брошенная, никому больше не нужная, карра.

Было первое августа, Праздник Лугназад, в честь бога Луга, когда-то сильно почитаемого по всей Ирландии. Когда-то… Друид Форгайл Коэл презрительно сплюнул за борт. Давно позабыли ирландцы своих древних богов, может, потому-то их и треплют повсеместно жестокие финнгаллы – жители северных фьордов? Слишком давно впитала Ирландия веру в распятого бога, слишком. И слишком выгодна оказалась эта вера для знати, давно с завистью зарившейся на богатства и власть друидов. Нет, никогда уже не воспримет Зеленый остров своих древних богов, никогда! Форгайл, как никто другой, хорошо понимал это – довелось немало общаться со знатью, включая самого владетельного Эохайда, риага Улада. Одна надежда – на новый молодой народ, да на дающий волшебную силу камень Лиа Фаль, так, кстати, и не выкраденный из Тары.

– Так что там с Магн Дуль Бресал, Конхобар? – подойдя к узколицему жрецу, тихо поинтересовался Форгайл.

– Говорят, ее схватили люди епископа Тары, о мой друид!. – Так же тихо ответил Конхобар. – Думаю, держал в монастырской темнице, если, правда, ее не разрушили финнгаллы.

Форгайл Коэл с усмешкой покачал головой, и огонь недоверия вспыхнул на миг в черных недобрых глазах его. За шесть дней до праздника Лугназад гадал он на бараньей лопатке и коровьих внутренностях: жива Магн и не в плену у епископа. Правда, и в Ирландии ее нет, видно успела сбежать, в ту же Каледонию или Бретань. Если так, трудновато ее найти будет, а найти нужно обязательно: сильно подозревал Форгайл – похитила все-таки Магн волшебный камень, хоть и не поведали о том боги, да самолично слыхал Форгайл, как третьего дня судачили о пропаже странствующие монахи в заезжем доме. Что пропало – прямо не говорили, да и сами были не из Тары, из Манстера, мимо Тары проходили только, там и услыхали о краже от местной братии. Епископ, похоже, сильно не опечалился пропажей – ну ее к черту, эту языческую реликвию, пропала и пропала. Меньше будут вспоминать старых нечестивых богов.

Присев рядом за стол, внимательно прислушивался друид к беседе монахов. Сделал выводы… Боги, конечно, знали о том, где и у кого находится камень, да вот не сказали и Форгайл догадывался – почему. Ждали настоящей жертвы. Вот потому-то и прихватил друид жертвенные кувшины, усыпанные по днищам желтой пыльцой омелы. И детей взял поэтому. Теперь ждал, когда покажутся на горизонте туманные норвежские фьорды.

…Очень красив был Бильрест-фьорд. Длинный узкий залив – синий, переливающийся изумрудными волнами – со всех сторон обступали высокие берега, густо поросшие соснами. В хорошую погоду, когда воды фьорда делались, словно зеркало, казалось, что сосны растут и на дне, а меж их ветвями плавают серебристые рыбы. В конце залива, слева, с высокой, похожей на перевернутую ладью, кручи, в воду сверкающим водопадом падал ручей, брызги его – разноцветные, яркие – были похожи на драгоценные камни, а, когда светило солнце, переливались самой настоящей радугой. Вот потому и прозвали это место Бильрест-фьорд – Радужный залив. Хорошее было место. А сколько дичи водилось в лесу! Белки, куницы, рыси, даже лоси и кабаны встречались.

Усадьба Сигурда-ярла располагалась на небольшом холме, в самом конце залива, рядом с водопадом. Длинный, обложенный серыми валунами, дом, где жили все родственники ярла – человек сорок, не считая слуг и рабов – напротив: амбары и летний хлев (зимой скотину держали в доме). Ближе к заливу был выстроен приземистый корабельный сарай, похожий на выброшенного волнами кашалота, зимой в сарае хранился «Транин Ланги», боевая ладья Сигурда. Сейчас «Транин» горделиво покачивался у причала, рядом с «Толстой уткой». Меж домом и сараем тянулись огороды, аккуратно огороженные низкими каменными оградками, за ними – сарай для дров, а уж дальше начинался лес – тянулись до самых гор темно-зеленые угрюмые ели.

Если встать лицом к морю, то на левом берегу фьорда окажется луг (луг принадлежал Сигурду), за лугом – пастбище, а дальше, за горами и лесом – Снольди-Хольм – хутор Торкеля-бонда, зажиточного крестьянина, владевшего, кроме коров и хутора, еще и пятью лодками.

На противоположном берегу залива виднелась большая богатая усадьба братьев Альвсенов, известных задавак, мнивших себя ровней Сигурду-ярлу, сразу за их усадьбой блестела голубоватая гладь озера, а за озером, в лесу, что напротив пастбища, стоял хутор Свейна Копителя Коров, от которого вела через лес тропка к старой дороге.

Оранжевое вечернее солнце зависло над морской гладью, прочертив по воде яркую переливающуюся дорожку, тянувшуюся до скалистого берега. Кончился идущий целый день дождь и розовато-палевые облака, снизу подсвеченные солнцем, разбежались по голубым краям неба, словно пасущиеся коровы, съев всю траву, направились к сладким кустам на окраинах луга.

Меж мокрых кустов и сосен по старой дороге, подскакивая на ухабах, быстро ехала повозка, запряженная каурой лошадью. Правил лошадью узколицый друид Конхобар. Дорога шла лесом, то и дело ныряя в урочища, и Конхобар еле успевал отворачивать лицо от мокрых веток. Жутко трясло, вскрикивали сидевшие в повозке дети, мальчик и девочка, а располагавшийся позади них тощий Форгайл Коэл лишь нехорошо усмехался, аккуратно придерживая накрытую рогожей поклажу. Бочки с засоленной рыбой, как пояснил Форгайл узколицему, громко, чтобы слышали дети. Для детей – отвезти их к соседнему фьорду, к Рекину-ярлу, Рекин вот-вот отправлялся на юг, в Скирингссал, где у детей жили дальние родственникам. Для того – попасть к Рекину – и попросили повозку друиды. Сигурд себя плохо чувствовал – давали знать старые раны, а вот старшая жена его, Гудрун, высокая, надменная, красивая – правда, старовата уже – разрешила взять повозку. Уж больно умильно смотрел на нее узколицый друид Конхобар, как смотрел когда-то, в старые времена, тот, другой… А как похож! Казалось – снова возродился предводитель фениев, такой же молодой, красивый… как тогда, ночью… А ведь с ним тогда был и мальчик, сын. Так вот этот! И он, кажется, не против быть принятым в род. И Гудрун будет не против… Жена Сигурда облизала тонкие губы.

Конхобар почтительно опустил глаза и незаметно для других улыбнулся. Он тоже вспомнил Гудрун. С той ночи, когда, слыша любовные стоны, представлял себя на месте отца… Да, Гудрун почти не изменилась – такая же высокая, красивая, сильная. Правда, лицо чуть высохло, стало более жестким, властным, надменным.

Форгайл меланхолично отвел от лица ветку – в повозку упали крупные капли – и задумчиво уставился на дорогу. Высокие деревянные ободья колес то и дело ныряли в глубокие лужи, разбрызгивая по сторонам коричневатую глинистую жижу. Отфыркиваясь, прядала ушами лошадь, ругался вполголоса Конхобар, радостно кричали на ухабах развеселившиеся ни с того ни с сего дети. Погруженный в свои мысли друид Форгайл Коэл не слышал их. Он думал о Магн Дуль Бресал. Ведь это она выкрала-таки камень Лиа Фаль в Таре и скрыла, не принесла друидам. Зачем, спрашивается? Не иначе как затаила зло за то, что надругался когда-то над ней Форгайл. Завлек Магн – темноволосую, синеглазую, тогда еще совсем юную – в священную рощу (вернее, в бывшую священную рощу) богини Бригиты, учил заклинаниям, затем дал выпить напитка, специально приготовленного, дурманящего, отнимающего разум. А потом, как поплыла Магн, зарычал друид Форгайл волком, срывая одежду с молодого девичьего тела. Не раз и не два тешился с Магн друид, а затем впал в раздумье – убить ли Магн или приобщить к священному делу друидов? Решил сначала убить – уже потянулся к ножу, да уж больно красива была Магн, и совсем не плохо было бы заиметь такую, на все готовую, жрицу. Только вот родители Магн не очень-то согласились бы с предложением Форгайла. Пришлось их убить. Договорился с одним совсем еще молодым ярлом – Хастейном. В одну из дождливых ночей напали на их жилище злобные собаки финнгаллы, убили всех, кроме Магн. Ту оставили, привязав к дереву. Пылал подожженный финнгаллами дом, в лужах темной крови лежали отец с матерью и братья, еще совсем юные. Крупные слезы катились из темно-синих глаз Магн, вдруг побелевших от горя, и жизнь, казалось, закончилась. В этот момент и появился Форгайл, утешил как мог несчастную, увез в тайный храм, что сохранился тогда средь горных кряжей Коннахта, воспитал жрицей. Поначалу частенько угощал напитком, а потом, как поумнела Магн да совсем взрослой стала, перестал помогать и напиток. Не отдавалась больше Магн Форгайлу, как ни скрипел тот зубами, да и заклинаний друидов знала уже немало – сама могла свободно какою-нибудь пакость устроить учителю. В общем, не так, как задумывал жрец, получилось с Магн. Слишком уж своенравной та оказалась, непокорной, правда, что сказать, в учении успешной. К добру это или к худу – размышлял теперь Форгайл. Если камень Лиа Фаль у Магн, та вполне может узнать о том, кто на самом деле виноват в смерти всех ее родичей. Друид передернул плечами. Хоть велика его сила, так и Магн не девочка, разных гадостей вполне натворить может.

Вздохнул Форгайл, осмотрелся, вскрикнул. Ну, Конхобар, чтоб его разорвали Фир Волг, куда гнал-то? Чуть не просмотрел старую дорогу, что поворачивала к Снольди-Хольму.

– Стой, стой, Конхобар! – Замахал руками друид. – Поворачивай.

Узколицый удивленно обернулся: вроде к усадьбе Рекина все прямо и прямо?

– Эта ближняя дорога, – лживо пояснил Форгайл. – Был я в здешних местах лет двадцать назад, знаю.

Ну, ближняя, так ближняя. Друиду видней. Пожав плечами, Конхобар поворотил коня, и повозка, медленно переваливаясь на кочках, въехала в густой лес, темный, колючий и даже на вид – страшный. Не бегали звери в этом лесу и не пели птицы, даже ветер, казалось, не дул, и непоколебимо застывшие ели возвышались вокруг вечными молчаливыми стражами. Тишина стояла – мертвая.

Когда уже порядочно отъехали от дороги, Форгайл велел остановиться. Отвел в сторону Конхобара, кивнув на детей, незаметно протянул веревки…

«Так вот зачем ему понадобились жертвенные кувшины!» – С ужасом в глазах догадался наконец узколицый.

Форгайл накинулся на детей, словно почуявшие добычу волки. Схватил, связав за спиной руки. С помощью опешившего от страха помощника вытащил под старую ель спрятанные под рогожей кувшины – пузатые, с нелепо широким горлом.

– О, Кром Кройх! – подняв голову к небу, возопил Форгайл, возвышаясь над несчастными детьми с широким ножом в руках. – Прими же наконец настоящую жертву.

Мелькнувшее красное солнце отразилось в разящей стали друида. Взмах ножа – и полетели в кувшины головы, журча, подлилась кровь…

Довольный, друид вытащил из складок плаща желтоватую ветку омелы. Опустил в кровь, провел жирную черту на лице узколицего Конхобара. Тот стоял на коленях, с тщательно скрываемым страхом следя за действиями главного жреца.

– О, Кром Кройх! – произнес Форгайл, теперь уже тихо. – Напейся же свежей крови и скажи мне, как достичь власти? В Гардарике? Или лучше это сделать здесь? Сомнения гложут меня, о, Кром. Скажи же, как поступить? Дай знак!

С минуту друид прислушивался. Все вокруг было по-прежнему: мертвая тишь да черные суровые деревья. Лишь стояли под старой елью два нелепых кувшина, окрашенных жертвенной кровью.

Конхобар недоверчиво посмотрел на главного жреца – ну и где же старые боги?

И в этот момент гнетущую тишину разорвал мощный звук грома! Откуда ни возьмись, появились в небе темные тучи, и яростная вспышка молнии заставила узколицего быстро прикрыть глаза рукой. Загрохотала гроза, вспыхнули у самого края дороги подожженные молнией деревья. Хлынул ливень.

Конхобар поспешно спрятался под телегу.

А Форгай все стоял у кувшинов, подставив дождевым каплям крючконосое злое лицо. Черные глаза друида были закрыты, лишь иногда он чуть шевелил губами, словно бы разговаривал с кем-то. Он говорил с Кромом, кровавым богом кельтов.

Взять власть здесь? Нет, невозможно – северные боги слишком сильны, лучше объединится с ними. Гардарика – другое дело. Там много племен, и у каждого племени – свои боги, с ними можно расправиться по одиночке. Да, Гардарика – это очень хорошо, можно попробовать. Местные боги согласны помочь – Хель, богиня смерти и хитрый бог Локи. Их тоже нужно задобрить. Камень Лиа Фаль? Он выпал в другой мир вместе с той, что владела им. Куда выпал? Он здесь же, в этой стране, но в далеком будущем. Достать его оттуда сложно – пусть друид пытается сам. Хотя можно попробовать сделать так, чтобы владелица камня сама захотела вернуться. Сломать ее тамошнюю жизнь…

– Магн. Все-таки Магн… – чуть слышно прошептал Форгайл и вслушался в шум грозы.

Местные боги. Не надо говорить с главными, достаточно других. Да, вот Хель говорит, что узнала кое-что у норн, слепых дев судьбы. Есть в Норвегии человек, который станет великим конунгом в Гардарике. Это Хельги, сын Сигурда-ярла.

– Хельги, сын Сигурда-ярла, – эхом повторил Форгайл. – Я возьму его тело и сделаю его своим, что же касается души сына ярла… – Друид расхохотался и жуткий каркающий смех его растворился в грохоте грома.

Глава 3 Охота

Ночь была в доме, Норны явились Судьбу предрекать Властителю юному. «Старшая Эдда» Первая песнь о Хельги, убийце Хундинга

Осень 855 г. Халогаланд

Осень пришла в Бильрест-фьорд неожиданно быстро: весь август и половину сентября жарило, будто летом, вдруг – раз! – за одну ночь берега залива покрылись ковром из сорванных ветром листьев, золотистых, огненно-красных, рыжих. По такому ковру приятно пройтись, вдыхая полной грудью бодрящий воздух, тем более, что по началу так же сверкало – но уже не грело – солнце. Впрочем, недолго баловала жителей фьорда солнечная погода, день, два – и появились плотные серые облака, похожие на прокисший кисель, быстро затянули небо, словно по мановению рук злобных финских колдунов, живущих на краю света.

Хельги, сын Сигурда-ярла, поежился, с опаской посмотрев на небо. Нет, он не был трусом, но финских колдунов опасался, а кто их не опасался? Тем более, здесь, на узкой тропинке, что вела через лес в горы. А что такое тропинка? Та же дорога. А дорога, всем известно, очень нехорошее, колдовское место. Кто знает, где у нее край, у дороги? И ведет она известно куда: если все время идти, идти, идти, то, в конце концов, можно покинуть и мир людей – Мидгард – и выйти в иной мир. Хорошо, если в мир богов-асов – Асгард, а если в нижний мир – Нифлхейм – страну смерти? Или очутишься вдруг внезапно в огненной земле Муспельхейм! Хельги не очень-то хотелось там оказаться, четырнадцать лет жизни – это еще мало. Ни подвигов совершить еще не успел, ни вообще… Хельги внимательно всмотрелся вперед, за деревья. Что это там мелькнуло? Кажется, что-то огненное! Неужто, и в самом деле, страшные огни Муспельхейма? А что, вполне может быть! Старики говорили, Бильрест-фьорд не очень-то хорошее место. Это все из-за радуги, что всегда появляется весной. Ведь именно радуга Бифрост соединяет, как мост, мир людей и мир богов-асов. Попадет туда Хельги, посмотрит на него главный бог Один своим единственным глазом – как огнем пронзит – откуда, мол, ты здесь взялся, Хельги, сын Сигурда, сына Трюггви? Какие такие славные подвиги совершил? И засмеется нехорошо, словно гром загремит, а волшебный конь Одина Слейпнир затопочет всеми своими восемью ногами… Нет, не стоит торопиться покидать Мидгард. Успеется еще. Сперва надо подвиги совершить, а уж потом можно и поговорит и с Одином, и с другими богами.

Ага! Вон, опять впереди что-то мелькнуло, прямо за елкой.

Хельги машинально засунул руку под оленью куртку, потрогал на шее золотой амулет в виде Мьельнира – молота Тора, бешеного рыжебородого пьяницы, сына Одина и Земли. Такой амулет, по идее, должен бы отогнать всякую нечисть, особенно гномов и великанов. Впрочем, кто его знает? Не мешало бы и какую-нибудь вису прочесть, уж тогда точно все йотуны-великаны разбегутся, ибо велика сила ритмичного слова! А складывать висы Хельги умел, даже давнишний приятель отца – старый кузнец Велунд, про которого ходили упорные слухи, что он колдун – его хвалил.

Бойтесь, О, великаны, Меча, что…

Нет!

Так не пойдет!

Хельги помотал головой. Некрасивая получалась виса. От такой, если великаны и сгинут, то, пожалуй, только от хохота. По-другому надо. Ведь, кто такие великаны? Жители подземеного Иотунхема. Ну, и меч, конечно, тоже достоин более красивого описания… Например, так:

Бойтесь, О, жители Иотунхейма, Крушителя бранных рубашек, Что помечен именем Тора…

Прочитав, Хельги вдруг же рассмеялся. Ну, надо же, кого испугался? Великанов? Так дураку ясно, что днем они превращаются в камень. Вон, как раз один такой рядом. Здоровенный. И, кажется, шевелится! А ведь великаны не днем в камни превращаются, а на рассвете, при лучах солнца. Но солнца-то сегодня как раз и не видно – одни тучи. Тогда что же помешает вот этому камню превратиться в великана и тут же напасть?

Хельги еще раз громко повторил вису и незаметно оглянулся в поисках отставших приятелей. Ну, где же они? Харальд Бочонок – толстый, жизнерадостный, веселый, большой любитель поесть и выпить, и Ингви Рыжий Червь, длинный, курносый, веснушчатый, поесть любит не меньше Бочонка, однако как был тощий, так и остается, видно, не в тюленя рыба. Харальд с Ингви приходились Хельги очень близкими родственниками – двоюродными братьями по матери, именно они и сгоношились сегодня с утра на охоту. Звали с собой еще молодежи – Дирмунда Заику с приблудным Хрольвом, да те отказались. По такой погоде, сказали, только ведьмы с великанами шляются. Видно, правы оказались…

Хельги прислушался. Ни голосов, ни другого какого шума позади слышно не было. Видно, приятели, Харальд с Ингви, хорошо отстали. В этом сын Сигурда-ярла был сам виноват – нечего было нестись вперед, как угорелый, знал ведь – Харальд с Ингви лентяи известные, любят все делать не торопясь.

Хельги внезапно вздрогнул.

Ну, вот и дождался неприятностей! Камень-то – зашевелился! Вот-вот превратится в великана, и виса не помогла. Попросив о помощи Бальдра – наиболее симпатичного бога – Хельги вытащил из ножен широкий нож, запоздало пожалев о том, что оставил дома свой меч, меньше года назад торжественно врученный ему во время посвящения в воины. Побоялся потерять. А что, на охоте всякое бывает, особенно с такими балаболами, как Харальд с Ингви. Где их только тролли носят?

Вот дернулся росший рядом с камнем куст, вот с ветки клена медленно упали листья – красные, словно кровь. А за ними… За ними промелькнуло что-то огненно-рыжее, ловкое, быстрое… Лиса!

Точно – лиса!

Хельги перевел дух и счастливо улыбнулся. Все-таки хорошо, что он не встретился в лесу с великаном. Лиса – куда лучше. Даже – очень хорошо. Подшибить, на шапку сестрице Еффинде или… или, лучше не Еффинде, у нее и без того шапок уйма, лучше Сельме, дочке Торкеля-бонда, хозяина дальнего хутора. Сельма девчонка красивая, не один Хельги на нее успел глаз положить. Вот, пригодилась бы сейчас лисица…

Сельма…

Хельги не мог бы сейчас вспомнить, когда он впервые увидел ее – может быть, три года назад, на празднике богов, а может, и еще раньше, когда с отцом ездили по зиме погостить к Торкелю. Казалось, он всегда ее знал. А видел, к сожалению, редко. Уж слишком далека усадьба Торкеля, хотя, как сказать… Иногда Хельги так сильно хотелось увидеть Сельму – да пусть хотя бы издали, одним глазком – что он готов был идти хоть на край света, в страну злобных колдунов, троллей и йотунов. Сельма была такая… Хельги даже не мог и сказать – какая – хотя и слагал недурные висы. А тут вот словно немел. Вот приезжала как-то в начале весны Сельма с отцом и братьями, так он даже приветствовать ее как следует не сумел: как увидал, так и встал, словно столб, хлопая ресницами и мучительно чувствуя, как неудержимо краснеют щеки. Сельма… Кожа гладкая, белая, как морская пена, как облака, что бегут по синему небу, а небо – это глаза Сельмы… нет, не как небо… Как воды весеннего фьорда – темно-голубые, глубокие, опасные. А губы – мягкие, чуть припухлые, такие губы, что…

Хельги устыдился своих мыслей и почувствовал, как запылали уши. Где ж, интересно, лиса?

Юноша притаился за елкой, внимательно разглядывая будущую добычу. Ага, вот она, что-то ищет в пожухлой траве. А хвост, хвост-то какой! Правда, рано еще лису бить, ну, да уж если сама в руки идет. А может, поймать ее? Приручить, как Приблуда Хрольв когда-то приручил лисенка, правда тот от него сбежал, еще бы не сбежать от такого глупня. Да, лучше лису поймать, бить еще рано – шкура не та, не зима все-таки. Оглушить тупой стрелой, да… Главное быстро. Убрать нож. Выхватить из-за плеча лук. Наложить стрелу… Ага! Эх, мимо…

Только рыжий хвост замелькал за деревьями!

Врешь, не уйдешь, красавица рыжая! Справа горы, слева фьорд – некуда тебе деться, некуда!

Бросившись вперед, Хельги погнался за лисой, старательно огибая деревья и не обращая особого внимания на хлещущие в глаза ветки. Теперь он уже был даже рад, что Харальд с Ингви отстали – пускай завидуют. Хельги прибавил ходу, стараясь не упускать из виду мелькающий впереди рыжий пушистый хвост.

Далеко позади остались друзья, Харальд Бочонок и Ингви Рыжий Червь, поглощенные разделыванием попавшего в капкан енота.

Не так далеко от этого места, кутаясь в старый шерстяной плащ, изрядно поеденный молью, тащил вязанку хвороста молодой раб по прозвищу Трэль Навозник. Смуглое лицо и черные, как смоль, волосы выдавали в нем жителя далекого юга, италийца или ромея, впрочем, вряд ли он сам помнил, откуда он родом. Был Трэль Навозник примерно на год моложе Хельги и четыре года – рабом, с тех пор, как привезли его корабли Сигурда-ярла, еще в ту пору, когда имя Сигурда было известно в Норвегии каждому. Оно и сейчас известно, но уже не так – стар стал бильрестский ярл, стар и немощен, видно, злые колдуны наслали заклятье, за три года превратив мощного здоровяка в харкающую кровью человеческую развалину, державшуюся только за счет воли.

С утра хозяйка Гудрун послала раба за хворостом. Получив на дорогу колотушек – его все тут били, считая непроходимо тупым, Навозник накинул на плечи старый выцветший плащ, подаренный сердобольной Еффиндой, и, прихватив веревку, отправился в лес. Было холодно, выл ветер, швыряя в лицо холодные брызги дождя, низкие хмурые тучи, казалось, придавив, сплющили землю. Даже горных вершин не было видно – одна непроглядная серая мгла.

Если б кто знал, как Трэль Навозник ненавидел такую осень и зиму! Ненавидел холодный дождь, снег, мокрый, пронизывающий насквозь, ветер, ненавидел эти горы, лес и ручей, ненавидел весь Бильрест-фьорд и людей Сигурда-ярла. Ненавидел, хотя Бог, тот самый, чей знак в виде креста Навозник носил на шее, призывал к любви и прощению. А Трэль Навозник все равно ненавидел! Понимал, что грешит, но ничего не мог поделать с собой и лишь иногда, когда никто не видит, молился, шептал про себя полузабытые слова: «Господи, Иисус Христос, всеблагой и всемилостивый…» Местные язычники не отобрали у него нательный серебряный крестик – особо большой ценностью он для них не являлся, а без нужды расчетливые викинги предпочитали не ссориться с чужими богами, мало ли…

– Господи, если ты сейчас слышишь меня, не дай мне замерзнуть и помоги хоть когда-нибудь вырваться из этого промозглого Ада. – На лесной поляне громко, никого не опасаясь, молился Трэль Навозник – да и кого тут было бояться-то? Вокруг ни души, одни сосны да ели машут своими черными корявыми лапами. Раб прикрыл глаза, в голове его вдруг пронеслись видения: огромный город у теплого моря, многоголосый рынок, ряды с блестящими тканями, белые зубчатые стены, великолепные дворцы, украшенные статуями, деревья. Не эти до смерти надоевшие елки, а высокие благородные кипарисы, которые…

Стоп!

Навозник вздрогнул, услышав голоса, раздавшиеся где-то рядом. Ничего хорошего он давно уже ни от кого не ждал и тут же юркнул за ближайшую сосну, заметая за собой листья. Нет, он вовсе не был тупым, Трэль Навозник, а не разговаривал на языке язычников не потому, что не понимал, а потому что не считал нужным. Уж лучше быть глупцом. До поры, до времени.

На поляне показались двое, в теплых волчьих плащах, видимо, они спешил куда-то, даже не обратили внимания на следы, не слишком-то тщательно заметенные Трэлем.

– Н-н-надеюсь, т-т-твой лисенок сделает все, как н-н-надо? – Обернулся идущий впереди. Навозник узнал Дирмунда Заику – светлые волосы, щегольски заплетенные спереди в две косички, блеклые светло-голубые глаза, длинные острый нос, делавший Заику похожим на попавшего под дождь воробья. Неприятный тип. Вторым был Хрольв, молодой бродяга, две зимы назад принятый в род Сигурда-ярла. Многие в роду были против такого родственника – чужаков не очень-то любили, – однако Сигурд-ярл настоял-таки на своем. Может быть, просто пожалел бесприютного бродягу, изгнанного из своего рода неизвестно за какие провинности, а может быть, готовил на будущее отряд воинов своему наследнику Хельги. Хрольв был парнем сильным и в таком отряде отнюдь не лишним. С этим согласились все, однако отношение к Хрольву по-прежнему оставалось настороженным у большинства родичей, исключая, пожалуй, молодого Дирмунда Заику. Неизвестно как, но они с Хрольвом сблизились, может быть, потому, что характером были схожи – оба нелюдимые, хмурые. Только Хрольв взрывной, вспыльчивый, а Заика, наоборот – себе на уме. К тому же – Хрольв силен, как лось, а Дирмунд слаб и труслив. В общем, нашли друг друга: Хрольв – сила и наглость, а Заика – хитрость и ум.

– Лис сделает все, как надо. – Махнул рукой Хрольв и засмеялся. Круглое лицо его, с подбородком, поросшим свалявшейся щетиной непонятного цвета, раскраснелось и лоснилось от пота – видно, быстро бежали. Заика тоже вспотел и тяжело дышал – он вообще-то не был большим охотником бегать по лесам. Куда уж лучше ехать в телеге.

– Зря, что ли, я три месяца прикармливал его мясом, как раз на том месте? – Немного погодя, добавил Хрольв и нехорошо ухмыльнулся.

Отдышавшись, Хрольв с Дирмундом покинули поляну и свернули на южную тропу, ведущую к ручью, что впадал во фьорд у самой усадьбы Сигурда.

Трэль Навозник проводил их безразличным взглядом и, взвалив на плечи вязанку хвороста, медленно двинулся в обратный путь, отворачиваясь от дождя. Ветер дул все сильнее, выл в вершинах деревьев, швыряя в лицо холодные брызги. Судя по всему, начиналась буря, отнюдь не редкость в здешних местах. Ненадолго остановившись, Трэль прикинул, успеет ли добраться до усадьбы? Вроде бы выходило – успеет. Раб прибавил шагу.

Хельги бежал за лисом. Тот оказался увертлив, быстр, нахален – ускользал перед самым носом. Однако и сын Сигурда не троллем деланный – не отставал ни на шаг, словно и сам был не человеком, а диким пронырливым зверем. Лицо юноши раскраснелось, в глазах цвета морской сини искрами горело упрямство. Холодный, несущий дождь, ветер, растрепал волосы цвета спелой пшеницы – шапку Хельги давно уже потерял – запутавшиеся в волосах дождевые капли сияли маленькими росинками. Вот, впереди, за елкой, снова мелькнул рыжий хвост.

Нет, не уйдешь!

Хельги пустил стрелу. Ага, кажется, есть! Нет… показалось. Ну и увертлив же, словно не лис, а злой бог Локи, известный своими каверзами. А может, и вправду, Локи? Вдруг это он обернулся лисом? Чего уж проще, коли этот хитрый и коварный бог обращался уже и в лосося, и в волка, и в кобылу? В лису-то ему – раз плюнуть! Но ведь боги страшно наказали Локи, виновника смерти Бальдра, сына Одина и Фрейн. По велению богов, Локи привязали к скалам в глубокой пещере, вверху, прямо над ним, поместили змею и яд с ее зубов постоянно капал на лицо Локи, и лишь жена Локи Сигюн подставляла под капли яда чашу, стремясь хоть ненадолго освободить от мучений своего беспутного мужа. Освободиться Локи мог лишь в день Рагнарек – день конца света, когда падут все боги и все герои – неужели он уже наступил? Или это не Локи шастает здесь за деревьями, а просто слишком уж ловкий лис? На всякий случай, следовало бы прочесть вису.

Хельги попытался было сочинить строки прямо на бегу. Получалось плохо – все-таки искусство скальдов требовало сосредоточия и покоя. Да и вообще, не очень-то ладилось у сына Сигурда с этим делом. Плюнув на все, почувствовавший охотничий азарт Хельги прибавил ходу. Он пробежал за лисом почти весь лес, тянувшийся до самых гор, окутанных тяжелыми черными тучами. Не доходя до гор, лис резко свернул влево, к морю, и побежал вдоль ручья – вот здесь-то его и можно было взять.

Хельги с разгона спустился к ручью, чуть не упал, попав в узкую полосу мокрой травы, но все-таки удержался на ногах, даже лук и стрелы из рук не выпустил. Ручей вырывался из леса и резко спускался вниз, к фьорду, чтобы ворваться в него ревущим радужным водопадом, замерзающим только в самые суровые зимы. По обе стороны ручья, словно рога чудовищ, высились черные отвесные скалы. На верхушке одной из них, той, что находилась слева, росла корявая сосна с двумя вершинами. Мощные корни ее, похожие на исполинских змей, обвивали скалу, так же, словно корни мирового ясеня Игдрасиль обвивали Вселенную. Вот туда-то, меж скалами, и шмыгнул лис. Хельги снова пустил стрелу и на этот раз попал! Лис с визгом завертелся на месте, видно, стрела ударила в заднюю лапу.

Издав торжествующий крик, Хельги понесся вперед. Тысячью голосов крик его отразился от скал и, задрожав, поднялся в небо. Со скалы, с той, на вершине которой росла корявая сосна, покатились вниз камешки. Хельги как раз оказался под ней, когда, тихо раскачавшись, сдвинулись со своих мест валуны, увлекая за собой более мелкие камни. Они понеслись вниз, быстро и неудержимо, и ничто уже не смогло сдержать стремительного бега лавины. Обвал был мгновенным и страшным, Хельги даже не успел поднять глаза вверх – лавина накрыла его вместе с добычей – лисой. Наверное, это и в самом деле был Локи…

Неугасимый огонь Муспельхейма тысячью солнц взорвался в голове юноши, и сразу же наступила тьма. Холодная тьма Нифлхейма – обители смерти.

Заика и Хрольв спустились со скалы, с той самой вершины, где росла корявая сосна… и в изобилии были очень удобные камни. Удобные – для камнепада. Переглянувшись, ухмыльнулись друг другу и быстро пошли к усадьбе.

Прячущиеся в ельнике друиды – тощий Форгайл Коэл с пронзительными нелюдскими глазами и его помощник, узколицый Конхобар – проводили их взглядами.

– Так сын Сигурда мертв? – с интересом осматривая обвал, спросил Конхобар, поплотнее закутываясь в теплый, подбитый волчьим мехом, плащ.

Старший друид лишь презрительно сплюнул.

– О, нет, конечно же, нет, мой молодой друг, – с усмешкой ответил он. – Что проку нам в его смерти? В его настоящей смерти, я хотел сказать. Три дня тело сына ярла будет лежать, без движения и без души. А на третий день… На третий день…

– Ты сам вселишься туда, о, мой друид! – догадался узколицый. – И завладеешь телом. А я буду верно служить тебе. Тебе – в новом обличье. Но что ты сделаешь со своим старым телом?

– Ты все правильно понял, Конхобар. – Форгайл Коэл внимательно осмотрелся вокруг. – А по поводу моего тела не беспокойся – оно вовсе не останется таким, как сейчас.

Друид улыбнулся, и Конхобар с ужасом увидел, как из уголков губ его полезли вдруг желтые клыки, скулы вытянулись, а из груди вырвалось злобное глухое рычание.

– Волкодлак! – в ужасе прошептал Конхобар. – А я-то думал, что это древнее искусство давно утрачено.

– Да, утрачено. – Возвращаясь к привычному обличью, кивнул Форгайл Коэл. – Но не всеми. Волк уйдет в леса, а ты, друг мой, скажешь в усадьбе, что я уплыл обратно в Ирландию с Рекином. И сегодня же смиренно попросишься в род Сигурда. Будешь тише воды, ниже травы, пока… потом же… Потом узнаешь. – Друид вдруг усмехнулся: – Думаю, тебе не трудно будет стать родичем будущего молодого ярла. Хозяйка Гудрун смотрит на тебя, как чайка на гнилую рыбу.

Конхобар самодовольно ухмыльнулся.

– Тихо! – Форгайл приложил палец к губам и прислушался. Где-то поблизости, за деревьями послышались голоса.

– Нам пора. – Кивнул друид. – Мне – в лес, а тебе – в усадьбу. Вот…

– Он снял с пальца небольшой серебряный перстень с голубым камнем. – Спрячешь там, где кувшины. До скорой встречи, Конхобар.

– До встречи, о, мой друид, – эхом откликнулся узколицый.

Хельги обнаружили только к вечеру. Харальд Бочонок и Ингви Рыжий Червь пошли по следам. Выйдя к ручью, сразу же наткнулись на следы обвала. Сдирая в кровь руки, оба принялись растаскивать камни – ох, и не легкое же было дело! Но еще хуже почувствовали себя парни, когда, разбросав часть валунов, обнаружили безжизненное тело Хельги. Похоже, у того были сломаны ребра, а из пробитого черепа сочилась темная кровь. Харальд бросился к другу, осторожно приложив ухо к его груди. Сердце юного ярла еще билось…

Горем и плачем наполнилась усадьба бильрестского ярла, когда Харальд с Ингви принесли тело его единственного сына. Страшная весть достигла ушей старого ярла еще до того, как в дом внесли Хельги. Ведь Харальд и Ингви тащили свою невеселую ношу вдоль ручья, где из проруби рабы таскали воду, в проруби, мимо огородов, где женщины выбивали толстые шерстяные покрывала, мимо сараев, где тоже народу было в избытке.

Сигурд встретил процессию, как и подобает ярлу – спокойно и с большим достоинством. Морщинистое лицо его обрамляли длинные волосы, совсем белые, такая же борода спускалась до самого пояса. Ярл опирался на резной посох и постоянно кашлял. На шее блестел золотой амулет, изображавший Слейпнира – восьминогого коня Одина. Тяжелое дыхание старого ярла со свистом вырывалось из груди. Глаза его, блеклые и ничего не выражающие, вдруг взорвались огнем надежды, когда старик понял наконец, что единственный сын его, Хельги, все-таки еще не умер.

– Лекаря! – стукнув посохом, вскричал старый ярл. – Самого лучшего лекаря. Я знаю одного такого, он живет у Рекина. Сам лично поеду.

Приехавший лекарь лишь покачал головой, осмотрев Хельги. Все бы ничего, если б у сына ярла были только сломаны ребра. Но вот эта дыра в черепе… Неплохо было бы принести хорошую жертву богам.

Жертву…

Сигурд-ярд усмехнулся. Уж об этом он и без приезжего лекаря догадался, и не один он. Велел заколоть лучшего коня, эх, какой конь был, да что конь… Разве такую жертву ждут боги?

– Нужно принести в жертву раба. – Посоветовал приблуда Хрольв. – Вон, хоть Трэля Навозника. – Он кивнул на юного раба, подкладывавшего в очаг хворост. – Все равно туп и никому особо не нужен.

– О чем ты говоришь, Хрольв? – Старый ярл осуждающе взглянул на Хрольва. – Ты предлагаешь принести в жертву за моего сына самого никчемного? Значит, вот как ты относился… относишься к Хельги?

– Т-т-ты его не т-т-так понял, ярл, – вступился за Хрольва Дирмунд Заика. – 3-з-знаешь ведь, что Х-х-хрольв не очень-то силен н-на язык.

– А как же мне его понять? – Невесело усмехнулся Сигурд. – Это ведь он предложил в жертву Навозника. Надо же, догадался.

– П-п-постой сердиться, Сигурд. – Покачал головой Дирмунд. – Г-г-говорят, в своей стране Трэль Н-н-навозник был сыном знатного человека, п-п-посмотри на его амулет.

– Что же его до сих пор никто не выкупил? – Язвительно усмехнулся подошедший Ингви.

– С-с-слишком далеко его с-с-страна, – парировал Заика. – И п-п-притом, интриги.

Старый ярл внимательно посмотрел на него. В блеклых глазах старика появилось одобрение.

– А ты не глуп, парень, – похвалил он Дирмунда. – И эта затея с рабом, думаю, не очень плоха, только убить его надобно с амулетом, надеюсь, он его еще не потерял.

– Думаю, что не потерял. – Ухмыльнулся Хрольв, протягивая руку к рабу, корпевшему над очагом. В тот же миг прямо в лицо ему полетела горящая головня, а Трэль Навозник, оттолкнув старого ярла, перепрыгнул через очаг, и, сбив на ходу пару светильников, выскочил из дома.

– Держите, держите его! – заорал Ингви.

В длинном доме Сигурда, как и во всех подобных домах, не было окон, и погасшие светильники погрузили почти в полную темноту. Лишь прыгающее пламя очага вытаскивало из тьмы стены и балки, да из открытой двери тянулась белесая полоска сумрачного зыбкого дня. У самого очага, держась за обожженное лицо, с воем катался Хрольв. Впрочем, катался он недолго – не переставая выть, схватил висевший на стене меч и бросился в погоню, брызжа слюной и страшно вращая глазами.

Все остальные – четверо взрослых воинов и молодежь: Дирмунд, Ингви и встретившийся им уже на улице Харальд Бочонок – понеслись следом.

А тот, казалось, мчался, куда глаза глядят. Обогнув корабельный сарай, упал на колени, быстро вскочил на ноги и бросился к лесу…

Первым его обнаружил Дирмунд Заика. Тяжело дыша, Хрольв с мечом в руке стоял на поляне у старого пня. Около пня лицом вниз лежал Трэль Навозник, растянутый меж двумя елками, к стволам которых были привязаны его руки. Обнаженный по пояс, он тяжело дышал и сплевывал на желтые листья кровь из разбитой губы. Худенькая спина его, покрытая шрамами от ударов, мелко дрожала. Не от холода, от предчувствия лютой неминуемой смерти.

– А, это ты, Дирмунд. – Обернувшись на звук шагов, осклабился Хрольв. – Хочешь посмотреть, как полетит кровавый орел? Скажешь, не сумею? Ну, смотри…

Приблуда замахнулся мечом. Вот сейчас он раскроит спину несчастно раба, вырвет ребра, вытащит наружу легкие – и «кровавый орел» взлетит навстречу мучительной смерти. Длинноносое лицо Дирмунда озарилось нехорошей улыбкой. И в самом деле, почему бы не посмотреть на забаву?

– Стой, Хрольв! – Выскочил из лесу Ингви Рыжий Червь. – Чем делать кровавого орла, вспомни, для чего предназначен этот раб!

– П-п-правда, – неожиданно поддержал Ингви Дирмунд Заика. – Этот раб д-должен быть п-принесен в жертву. Т-ты же с-сам предложил его ярлу.

С копьем в руках, Ингви загородил лежащего раба.

– Уб-бери меч, Хрольв, – тихо посоветовал Дирмунд. – П-помни, еще не в-время.

Завыв, Хрольв с яростью воткнул меч в пень. На снегу, меж елками, сотрясался в рыданиях юный раб Трэль Навозник.

Его обогрели, накормили, даже напоили хмельным скиром, а назавтра…

Назавтра все обитатели усадьбы, кроме лежащего без всяких проблесков сознания Хельги и ухаживающей за ним Еффинды, старшей дочери Сигурда, направились в священную рощу, что находилась в десяти полетах стрелы, выше по течению Радужного ручья. Два старых ясеня и липы обступали широким овалом поляну, на которой был установлен камень с высеченными на нем магическими рунами. На толстых ветках ясеней висели скелеты петухов, баранов и зайцев – остатки прежних жертвоприношений. Растянувшуюся вдоль ручья процессию возглавлял сам старый ярл Сигурд. Он первым подошел к руническому камню и, склонившись к нему, начал что-то шептать, обращаясь к богам: Одину, Бальдру, Тору. Время от времени старик поднимал голову и пристально смотрел в серое, затянутое облаками небо, словно желал увидеть там некие божественные знаки. Однако не знаки увидел он, а человека, медленно спускающегося с холма, поросшего редкими елками и можжевельником. Пристально приглядевшись, Сигурд улыбнулся, признав в идущем своего старого друга. Узнали его и другие. Многие при этом боязливо попятились, кто-то схватился за меч, а кое-кто принялся лихорадочно слагать висы.

– Велунд, – тихо произнес старый ярл. – Рад видеть тебя во время скорби.

Обогнув ясень, Велунд с усмешкой осмотрел собравшихся. Могучий старец, до самых глаз заросший косматой бородою, сильный и кряжистый, словно старый дуб с заскорузлой от времени корой. Длинные, до пояса, волосы его, такие же густые, как и борода, были стянуты на лбу узким кожаным ремешком. Шапки старик не носил. Из-под кустистых бровей насмешливо взирали на окружающих синие пронзительные глаза. Горбатый нос придавал Велунду сходство с орлом или с подобной ему хищной птицей. Длинная шерстяная туника, темно-серая, безо всяких украшений, туго обтягивала мощную фигуру старца, поверх туники была небрежно накинута волчья шкура.

– Рад встретить тебя и твоих людей, Сигурд, – проскрипел Велунд, подойдя ближе. – Я ведь, ты знаешь, именно к тебе и шел.

– Это зачем же? – Сигурд внимательно посмотрел прямо в глаза пришельцу, ожидая увидеть там всегдашнюю презрительную насмешку. Велунд, однако, выдержал взгляд и насмехаться, похоже, не собирался.

– Я узнал про твое горе, Сигурд, и пришел, чтобы помочь тебе, – просто сказал он и неожиданно улыбнулся. – А то, вижу, ты и в самом деле собрался умилостивить богов ненужными рабами. – Велунд кивнул на Трэля Навозника. – Напрасная жертва. Не боишься оскорбить богов?

– Зато ты, говорят, их вообще не признаешь, – проворчал Сигурд. – Что ж, благодарю тебя за то, что не остался глух к моему горю. Будь же сегодня гостем в Бильрест-фьорде, может, и вправду сумеешь помочь… А жертвы мы все-таки принесем – зря сюда шли, что ли? Эй, ребята… – Он обернулся. – Тащите с телег быка и баранов… Раба? Нет, пожалуй, раба не надо. Еще и вправду обидятся боги. Хоть и говорит Заика, что наш Навозник из знатной семьи, да ведь эта семья дальняя… впрочем, боги могут и принять жертву. В общем, убьем этого раба весной, чтоб урожай был лучше.

Окропив жертвенной кровью камень, люди Сигурда развесили жертвы на ясенях. День был все таким же туманным, хмурым, лишь чуть позже, когда тронулись в обратный путь и на горизонте завиднелись серо-голубые воды родного фьорда, неожиданно сквозь пелену облаков проглянуло солнце, сначала робко, вполнакала, маленьким желтым мячиком, а затем и в полную силу. Хороший знак – обрадованно шептали люди, а Сигурд довольно улыбнулся, искоса поглядывая на Велунда, сидевшего рядом, в телеге. Что ни говори – а ведь приняли боги жертву! Может, и раба стоило забить? Да уж ладно, не возвращаться же!

Родовой дом Сигурда встретил вернувшихся неласково: к вечеру поднялся ветер и дым от очага, выходивший через отверстие в крыше, порывами ветра снова задувало внутрь. Впрочем, к подобному все привыкли с рождения. Не обращая ни малейшего внимания на навязчиво лезший в глаза дым, люди Сигурда готовились к ночи. Женщины пекли маленькие ржаные лепешки и варили в котле мясо – охотничьи трофеи Харальда с Ингви. В другом котле поспевала каша. Вкусный запах, смешиваясь с дымом, разносился по всему дому, от хлева до дверей. Кое-кто уже с предвкушаемым удовольствием потягивал носом воздух, сглатывая набегающую слюну, а некоторые – в том числе и Харальд Бочонок – уже успели добраться до бражки из сушеных ягод, что старшая жена Сигурда Гудрун поставила дня четыре назад. Ничего получилась бражка, хмельная. Выпить пару рогов – так и на песни потянет, правда, пока вполголоса – из уважения к ситуации. Ну, это за ужином, а пока можно послушать рассказы бывалых – вон, Приблуда Хрольв хвастает, как он ловко раскраивал черепа саксам. Похвальбун этот Хрольв, больше никто. Хвастает, что станет берсерком, а настоящий бы берсерк отказался от мести? Даже – от мести рабу? Нет, никогда бы не отказался, изрубил бы тогда в лесу всех, не только Трэля Навозника, но и Заику и его, Ингви Рыжего Червя. Так прозвали его еще в раннем детстве, когда сразу после рождения принесли к колдуну-годи, чтоб сказал – оставить или выбросить. Тот долго присматривался – не нравился ему Ингви – маленький был, рыжеватый и тощий, к тому же и вытянутый, длинный какой-то, ну, совсем, как червь. Так Ингви звали вот уже почти пятнадцать лет, а он не обижался – червь и червь – чем плохое прозвище? Куда уж лучше, чем какой-нибудь Норм Дохлая Кошка или, там, Горм Ублюдок.

В отсеке дома, отделенном плотными шерстяными покрывалами, на широкой лавке лежал Хельги. Горел светильник на длинной металлической ножке. Неровное зеленоватое пламя бросало на лицо сына ярла какой-то потусторонний отблеск, словно юноша принадлежал уже не земному миру, а миру теней.

Велунд сидел в изголовье, похожий на старого мудрого ворона, Сигурд даже на миг испугался: уж не сам ли Один пожаловал в Бильрест-фьорд в образе старого кузнеца?

– Готово ли варево? – Поднял глаза Велунд.

Сигурд кивнул, выглянул за покрывало, что-то отрывисто бросил рабам, суетящимся у очага. Трэль Навозник принес небольшой котелок с мутной дурно пахнущей жидкостью, которую старый кузнец велел сварить из принесенных с собой трав. Сразу пахнуло дымом, зеленый язычок светильника дернулся и по стене, увешанной оружием, забегали тени. Странные тени. Одна была похожа на оленя, другая на быка, третья… Третья вообще ни на что не похожа, может быть, чуть-чуть на повозку, а, скорее, на стоящего на колесах кита. Сигурд махнул рукой, и тени исчезли. Ушел и Навозник, украдкой бросив взгляд на несчастного Хельги. Сын ярла случайно попал под обвал… Случайно… Навозник поспешно отвернулся, чтобы старый колдун ничего не смог прочитать в его темных глазах. Хельги хорошо относился к нему… Может быть, рассказать Сигурду то, что он слышал в лесу? Тому самому Сигурду, что только что собирался принести его в жертву? И обещал это сделать уже этой весной… Нет уж! Пусть – как знают. Тем более, кто поверит рабу?

Осторожно открыв рот Хельги, Велунд влил туда немного отвара, зачерпнутого из котелка большой деревянной ложкой, с вырезанными на ней волшебными угловатыми письменами-рунами. На губах юноши запузырилась коричневатая пена. Сигурд-ярл вздрогнул и посмотрел на Велунда. Тот успокаивающе кивнул – все так, как должно быть.

– Ты поможешь мне, Сигурд, – тихо произнес он, вытаскивая из принесенного с собой мешочка амулеты: несколько плоских камней с рунами, бараньи кости, кольца и маленький серебряный молоточек. – Задвинь поплотней покрывало…

– Так… Теперь – испей сам.

Велунд протянул ярлу котелок. Предупредил:

– Только три глотка!

Сигурд недоверчиво ухмыльнулся, затем вздохнул – уж, во всяком случае, хуже ему уже не будет – и выпил.

– Теперь я. – Колдун взял у старика котелок. Отпил. Сигурд посмотрел вокруг – ничего не менялось. Нет, кажется, звучала песня, все громче и громче – ну, это пели собравшиеся вокруг очага родичи, за ужином. Что-то уж больно громко. Старый ярл хотел было выйти, сказать, чтоб умолкли, да вот не смог даже подняться – ноги не слушались. А песни странные пелись:

Сигурда сын Бездвижный лежит. Срок не пришел, Но время приспело: Померкнувший взор И бездвижна рука. Никто не избегнет Норн приговора.

Последние строки громко пропели женщины. Казалось, они здесь, рядом, очень близко – вот, как будто стоят прямо за покрывалом… Да нет! Вот же они! Здесь, кружат в хороводе прямо над ложем – туманные призраки. Вот Фрея – богиня любви и смерти, вон, она кружит под самым потолком, в призрачной колеснице, запряженной огромными котами. А вот, рядом, Хель – прекраснейшая повелительница Страны смерти. Прекраснейшая она только до пояса: Сигурд ясно увидел, как в разрезе туники промелькнули части скелета. Это плохо, что она здесь объявилась, плохо… А где же ее свирепый пес? Видно, остался охранять души мертвых, чтобы не выползли в Мидгард, воспользовавшись временным отсутствием хозяйки, чтоб не принялись вредить роду человеческому. Мудрая богиня Хель: сама ушла, но сторожа оставила. Но – зачем ушла? Зачем ей Хельги?

Все громче звучала песнь:

Никто не избегнет Норн приговора!

А вот, в синей туманной дымке, почти не видимые, появились норны – девы судьбы, плетущие нити человеческой жизни и смерти. Вот их прялки, вот нити – где ж здесь отыскать нить Хельги?

То же самое, низко поклонившись, спросил Велунд. Норны все разом обернулись к нему, но ничего не ответили, лишь загадочно улыбнулись.

– Это плохо, что Хель здесь, – обернувшись, шепнул Сигурду старый колдун. Впрочем, об этом Сигурд и без него знал: чего ж хорошего в том, что к ложу умирающего явилась владычица смертного царства? И откуда только прознала, змея?

Велунд неожиданно взмахнул серебряным молоточком.

Гибнут стада, Родня умирает, И смертен ты сам! —

Громко прочел он.

Но смерти не ведает Громкая слава Деяний достойных.

Фрея… Прекраснейшая богиня Фрея остановилась прямо перед Велундом, улыбнулась.

Дай, о, достойная, Знак, что ведет К жизни, иль к смерти, —

обратился к ней старый колдун.

Фрея неожиданно засмеялась и вдруг обратилась в змею, покрытую блестящей золотой чешуей – слышно было, как звенели чешуйки, когда Фрея ползла к норнам. На полпути остановилась, подняла голову – голову прекрасной женщины с копной рыжих волос – внимательно посмотрела на Велунда и кивнула на Хель. Велунд все понял.

Знаю – валькирия Спит на вершине, Ясеня гибель Играет над нею.

Так обратился он к Хель. И повелительница смерти снизошла к нему, внимательно прислушалась.

Так поспеши же, Смертная дева, Ибо, пока здесь ты, В доме твоем Зло притаилось.

Хель страшно осклабилась – так велика была сила ритмичного слога – протопала, прогремела костями по ложу, направилась прочь, на глазах делаясь все меньше и меньше. И злобно шипела, как шипит раздавленная сапогом гадюка! Нет, не справился бы с ней Велунд без помощи Фреи.

А золотая змея – Фрея – добралась до слепых дев – норн, обвилась вокруг одной из нитей – Сигурд понял: это судьба Хельги. Фрея осторожно высвободила нить и та заиграла, переливаясь разноцветными красками, словно радуга.

А Хельги… Лежащий без движения Хельги, вдруг глубоко вздохнул и открыл глаза. Сигурд почувствовал, как сжалось сердце. Улыбнулся, взмахнул радостно рукою. В этот момент, откуда ни возьмись, ворвался в дом огромный ворон, черный, с серыми подпалинами. Ворвался, замахал крылами… и опрокинул на постель котелок с варевом. С глухим стуком упал котелок, варево, испаряясь, поднялось к закопченному потолку зеленоватым туманом. Этот туман почуяла Хель. Обернулась, вытянув корявую ногу, и зацепила нить судьбы Хельги острым кривым ногтем. Впрочем, не одна нить оказалась зацепленной…

Глаза сына ярла закрылись. И, кажется, уже навсегда… Где-то неподалеку, за усадьбой, а может, и в нелюдском мире, утробно завыл волк.

Глава 4 Музыкант

Забудьте небо, встретившись со мною! В моей ладье готовьтесь переплыть К извечной тьме, и холоду, и зною. А ты уйди, тебе нельзя тут быть, Живой душе средь мертвых… Данте Алигьери «Божественная комедия»

Наши дни. Северная Норвегия

Странные дела творились в Норвегии в последнее время. На календаре было начало двадцать первого века, а казалось, будто вернулись древние языческие времена. Молодежь, поначалу – с дальних хуторов, а затем и из более цивилизованных мест – бросала работу и учебу ради поклонения старым богам. Это поклонение находило свое выражение в музыке – страстной, агрессивной, мощной, неотесанно скандинавской, сыгранной на пределе человеческих возможностей, а то уже и за ними – кто знает, не помогали ли музыкантам сами боги? Один, Тор, Локи… Языческое музыкальное буйство было вскоре обозвано блэк-металлом, это была европейская музыка, вмещавшая душу северных варваров. Грубая, яростная, нордически жесткая и вместе с тем – изысканно благородная. Считалось, что именно по этим принципам и должны жить потомки викингов. Музыканты, даже совсем еще юные, клялись на крови в верности избранной музыке (не только музыке – жизни!), как это сделали «Дактрон», черный металл набирал мощь в Норвегии, границ которой становилось уже мало – появлялись волонтеры по всей Европе: в Финляндии, Англии, Польше, России…

Такую музыку играл Игорь Акимцев, сменивший за последние три года не одну группу – в России с подобным было трудно, почти невозможно, куда-то пробиться – однако, по мнению Акимцева, дело того стоило. Игорь быстро приобрел славу одного из самых «крутых» ударников, в определенных кругах его считали ничуть не хуже «Кузнечика» из знаменитой норвежской группы «Димму Боргир», а уж «Кузнечик» давал жару – молотил так, что, казалось, расплавятся колонки и мониторы, даже ходили упорные слухи, что на материале «Димму Боргир» некоторые музыкальные фирмы проверяют качество аппаратуры. Примерно так же вкалывали – другого слова тут и не подберешь – и Фенрис из «Дактрон», и Кьетиль «Фрост» Харальдстад из «Сатирикона», впрочем, таких виртуозов можно было пересчитать по пальцам. Во многом именно их напор вкупе с ритм– и бас– гитарами составлял плотную звуковую стену – основу блэк-металла – на которую накладывалось яростное рычание вокала, напоминающее рычание раненого волка, да что волка – медведя! Наиболее продвинутые группы включали в музыкальный ряд готический потусторонний клавишный рев, а некоторые не брезговали и симфоническими оркестрами. Легендарные «Бурзум», к примеру, так вообще выпустили альбом ну совершенно этнического инструментала.

Не менее важной составляющей, чем музыка, являлись в «блэке» стихи. Мрачные, диковатые, страшные! Не у всех такие получались, впрочем, при желании можно было спрятать литературную несостоятельность за жутким ревом вокалиста – все равно там сам дьявол слов не разберет, но это считалось нечестным, неблагородным, совсем несовместимым с обликом древних северных воинов.

Акимцев же, мало того, что был классным барабанщиком, так еще и сочинял стихи – изысканно декадентские, сотканные из потусторонних языческих образов и древних рифм. Игорь сам не знал, как у него так получалось, откуда бралось все это. Просто писал такие стихи – и все. Даже переводил на английский – тоже неплохо получалось, в принципе, только на этом языке их и исполняли, жаль, вокалисты не очень-то хорошо им владели, зато рычали в полную мощь!

Игорь не помнил, когда впервые появился на его горизонте некто Нильс Харальдсен, продюсер маленькой независимой фирмы. Подошел после концерта, пожал руку. Пригласил в бар – говорил по-русски неплохо. Слово за слово, пригласил поиграть в Норвегию. Акимцев не удивился – обычное дело, многие его знакомые музыканты давно уже играли за пределами родного Отечества, которому, такое впечатление, кроме «Фабрики звезд», ничего и не надобно было. Подумав, согласился. А почему бы нет? В конце концов, что он терял-то? Эпизодические концерты в качестве приглашенного ударника в группах, которые явно не дотягивали даже до чуть выше сложного уровня, в «блэке» (да и не только в нем) так играть нельзя, это ж не попса поганая и не грандж, одного желания да нахальства тут мало, техника нужна, а техника достигается только упорнейшим трудом, потом и кровью. Игорь и сам так работал – вкалывал, рук и ног – ударнику все требуется! – непокладая, в свободное от основной деятельности – звукорежиссера – время. «Звукачом» Акимцев был неплохим – денег всегда захалтурить мог по мере надобности, пил мало, вообще почти не пил, некогда было. Занимался любимым делом – а что еще нужно для счастья? С детства еще барабанить начал, наслушавшись «Кельтик Фрост», как в первый раз сел за ударные – аж поджилки тряслись: две бочки, том-том, альты, тарелки, хэт – боже! – и вся эта красота переливалась зеленовато-жемчужным перламутром, сияла ослепительной медью тарелок и вкусно пахла пластиком. У Игоря было такое ощущение, будто он сел в дорогой сверкающий лимузин, забыв все навыки управления. Ну вот, помнил только, что вроде бы правая нога – на сцеплении, левая – тормоз и газ, руки – руль, рычаг переключения передач, ручник, еще и всякие маленькие рычажки имеются, типа переключения света фар и указателей поворотов. Глаза разбегаются, а в груди страшный холод – ехать-то надо! Так и за ударной установкой: ноги на колотушки – две бочки! – да еще и хай-хэт, на нем тоже ногой играть нужно, впрочем, палками тоже можно, а сколько альтов, три том-тома, плюс тарелки, плюс малый, так называемый «рабочий» барабан с пружиной. Руки и ноги работают совершенно автономно: руки на альты, тарелки, том-том, правая нога – на бочку, левая – на хэт… С ума сойдешь с непривычки. А как добиться приличной игры? Труд, труд и еще раз труд. Только так, и никак иначе. Игорь даже повесил на стойку найденный в кладовке клуба красный шелковый вымпел с вышитой желтой надписью «Ударник коммунистического труда». Так его все и называли, шутя, даже бывшая «любимая». Бывшая – потому, что Акимцев ее оставил. Жадноватая оказалась девушка, с претензиями. Окончательный разрыв произошел после того, как Игорь продал машину ради комплекта «Перл». Казалось бы, ну и что в этом такого – машина все равно была старая, а «Перл» – это не ударные – сказка!

В Норвегию так и поехали, с «Перлом», на старом универсале «Вольво», принадлежащем Харальдсену. Игорь уезжал с легким сердцем – поиграть с крутыми музыкантами – а «норвеги» по праву считались лучшими в «блэке» – да и денег заработать, тоже лишним не будет: родители – пенсионеры, им помогать нужно.

По пути, через Финляндию и Швецию, Харальдсен не уставая расхваливал свою группу. По его словам выходило, что ни музыкант – так уровня не меньше «Сатирикона», гитарист – один из сильнейших в Норвегии, басист – просто сказка, ударник вот, Игорь, а вокалиста еще не нашли. Но имеется уже на примете один парень с дальнего хутора в окрестностях Тронхейма, где, как понял Акимцев, и находилась студия Харальдсена.

Городок Намсус, куда они приехали, больше напоминал деревню – тихую, уютную, ухоженную, с типичными небольшими коттеджиками с красными крышами на фоне сиреневых, не таких уж далеких, гор. Рвались к синему небу желтые стволы сосен, покачивались на волнах фьорда многочисленные рыбацкие суденышки, а прямо перед окнами маленького отеля, где временно поселился Акимцев, журчала небольшая речка (или большой ручей), срывающаяся в залив дымчато-радужным водопадом.

– Бильрест-фьорд, – важно пояснил Харальдсен. Он был совсем не похож на рок-продюсера: кругленький, аккуратно подстриженный, подвижный, отчаянной жестикуляцией и быстрой манерой разговаривать напоминающий, скорее, итальянца, нежели жителя суровых северных фьордов. На норвежца как раз больше походил Игорь: высокий, стройный, мускулистый – ну-ка, помолоти на ударных! – с копной длинных, чуть вьющихся волос цвета спелой ржи. Портрет дополняли небольшие усы и бородка, отпущенная Игорем не так давно, после того, как ему исполнилось двадцать пять.

Музыканты действительно оказались неплохие – Харальдсен не обманул – лидер-гитарист – смуглый, черноволосый Безель – манерой игры чем-то напоминал Ноктюрно Культо из «Дактрон», его напарник – ритм-гитарист Арнольф – длинный худощавый швед – был чуть менее техничен, однако тоже ничего, но больше всего Акимцеву понравился басист Иорг – толстый, жизнерадостный, любитель поесть и выпить, они с Игорем как-то сразу сошлись и частенько теперь пили пиво в одном из кабачков Намсуса. Вот с вокалистом возникли проблемы. Тот парень, о котором взахлеб рассказывал Харальдсен, оказалось, находился пока в психиатрической лечебнице. Сбрендил с катушек на почве прогрессирующего сатанизма. Дело не удивительное – в «блэке» еще и не то случалось, словно сам дьявол или кто-то из древних злобных богов сознательно направлял музыкантов в направлении преисподней. Скажем, к примеру, харизматический основатель «Бурзум» Варг «Волк» Викернес попал значительно круче, чем несостоявшийся вокалист Харальдсена – отсиживал срок с тюрьме за убийство Евронимуса, лидера группы «Мейхэм», в которой сам Варг и начинал когда-то свой творческий путь. И много подобных историй было, слишком много для обычно сдержанных норвежцев.

С вокалистом решили вопрос просто – а переманить кого-нибудь из деревенских групп, тут таковых много было. И концертик как раз в тему образовался. Площадка для выступлений была под стать музыкантам – на поляне среди глухого леса, что тянулся от шоссе до самого моря. Дикое, колдовское место! Не в первый раз уж там были концерты, словно тянуло что-то туда «чернушников»-музыкантов. Даже полиция заинтересовалась – под старой сосной нашли два кувшина с детскими черепами, вот и копали: а не музыкантишки ли кого принесли в жертву? С них станется. Правда, докопаться ни до кого не удалось – черепа и кувшины оказались слишком древними – уж никак не меньше тысячи лет.

По традиции, концерт начался ровно в полночь. Резко зажглись прожекторы, бухнул ударник – так себе бухнул, по мнению Игоря, можно б и поэнергичней было – завыл, зарычал вокалист – молодой сутулый парень, раскрашенный под вампира. Голосок «вампир», как оказалось, имел слабенький, то и дело срывающийся на фальцет, нет, такой вокал явно не был нужен. Вторая группа, из соседней деревушки Гронг, оказалась еще хуже первой – один имидж, музыки – ноль. Публика вяло свистела. Нет, ребятишки, не умеете играть – нечего и соваться.

А вот третьи… В рубищах из мешковины, с косматыми, распущенными по плечам, волосищами – такое впечатление, специально месяц не мытыми, они смотрелись вполне презентабельно по местным меркам. И играли неплохо – сыро, агрессивно, напористо. А вокалист, вернее, вокалистка просто напрочь сразила Игоря, как и уже успевшего изрядно набраться пива Иорга. Настоящая брутальная личность – в устрашающем черном балахоне, с бледным, как у покойницы, лицом. Распущенные черные волосы развевались на ветру, подобно крыльям злобного василиска, в глазах – темно-синих, каких-то словно бы неземных – отражалась одна пустота. А уж голос… Очень напоминало англичан «Крэйдл Оф Филт»: такой же почти оперный вокал, срывающийся в кошмарное рычание, только видно было – это гораздо круче!

– Это Магн, – перекрикивая колонки, проорал на ухо Игорю Харальдсен. – Сумасшедшая – два года провела в дурдоме, и никто не знает, откуда она взялась. Даже она сама не знает.

А Магн продолжала петь под бешеный скрежет гитар и пушечные раскаты ударных. В голосе ее – то тянущем арии, то рычащем – слышалась жуткая, инфернальная тоска, проникающая в самые глубины мозга. Игорь не мог разобрать слов – похоже, это был норвежский язык, а может, и не норвежский, а какой-то более древний – язык кровавых богов и демонов ночи. Девушка завораживала, притягивала к себе, не только голосом, но и странной, какой-то потусторонней красотою. Магн была красива той холодной, не от этого мира, красотой, как может быть красивой мертвая царевна, лежащая в ледяном гробу.

Впечатление это Акимцев не растерял и в гостинице. Так и не уходил из головы брутальный образ певицы. Не в силах уснуть, Игорь подошел к окну, распахнул. Сидевший на подоконнике огромный, черный, с серыми подпалинами, ворон нехотя замахал крыльями, поднимаясь в серое предрассветное небо. Напротив отеля журчал окутанный туманом ручей, ниспадавший водопадом в залив. Вблизи водопада были устроены парапеты для туристов и просто любителей дикой природы, на одном из них маячила в утреннем тумане женская фигура в длинном черном балахоне.

Магн! Игорь сразу узнал девушку. И та вдруг обернулась, подняла глаза – темно-синие, потерянные – и неожиданно улыбнулась. Эта улыбка ее, слабая, нерешительная, словно согнала на миг с лица мертвенную холодную бледность, и Игорь сразу почувствовал, как же она все-таки удивительно хороша, эта несчастная сумасшедшая Магн. Кстати, может, она и не такая уж сумасшедшая? А может… Может, больше и не нужно искать вокалистов? Переманить вот эту девчонку – и дело с концом! Правда, отпустят ли ее из группы? Разборки могут быть самыми кровавыми. Впрочем, не это важно. Главное – согласится ли Магн? Вообще, с ней можно хотя бы разговаривать?

Тоскливый волчий вой прорезал вдруг предрассветную тишь. Послышалось приглушенное рычание, словно где-то здесь, рядом, бродил волк. Черный ворон с серыми подпалинами закружил, закаркал над одиноко стоящей Магн, шумно размахивая крыльями. Клубящийся над водопадом туман словно бы стал темнее, потянулся к парапету узкими зловещими змеями, таясь в расщелинах, стелясь ближе к земле, как стелился по полям сражений Первой мировой войны удушающий газ иприт. Рычание послышалось снова, и даже, вроде бы ближе, вот-вот, уже рядом… и на смотровую площадку – словно бы прямо из водопада – выпрыгнул огромный волк! И откуда он здесь взялся? Впрочем – лес близок, а там кто только не водится. Он был зловещим, этот серый поджарый зверь. Будто туго натянутые канаты, мускулы его перекатывались под шерстью, темно-серой, почти черной, с желтыми подпалинами на брюхе и по бокам. Шерсть на загривке вздыбилась, волк щерил пасть, показывая острые желтые клыки, и злобно рычал.

Игорь не раздумывал долго – спрыгнул с подоконника на выложенную брусчаткой площадь, прихватив с собой пивную бутылку – единственное оружие. А волк уже повалил Магну на землю, пытаясь добраться до горла острыми, как бритвы, зубами. Сильные лапы его раздвинулись в стороны, упираясь в асфальт когтями, желтоватый кончик хвоста нетерпеливо подрагивал, словно чудовищному зверю хотелось как можно быстрее разорвать несчастную девушку в клочья. Удивительно, но Магну стойко держалась – и откуда в ней такие силы? Впрочем, сумасшедшие – они все сильные. Не останавливаясь, Акимцев с разбега пнул волка прямо в желтовато-серый бок, тот зарычал, повернул к неожиданному защитнику широко раскрытую пасть, полную острых зубов и желтой тягучей слюны. Лапы его – с желтыми кривыми когтями – упирались в грудь Магны, руки девушки сжимали шею волка. Игорь бухнул бутылку об ограждение парапета – вокруг полетели стекла, несколько, кажется, попало на Магн, засветились сиреневым светом – интересно, с чего бы? Однако некогда было разглядывать – оставив свою тщедушную жертву, волк с рычанием бросился на Акимцева. Огромных размеров зверь с темно-серой, почти что черной, шерстью и желтоватыми лапами, из пасти его донеслось смрадное дыхание. Устоять против такой зверюги, казалось, было невозможно…

Очнувшийся от видений Велунд, колдун и кузнец, долго непонимающе крутил седой головой. Он слышал волчий рык, но волка не видел. Но знал, догадывался, что это за волк, вернее – что кто-то принял обличье волка. Воздев руки к небу, Велунд обратился к богам, Одину, Тору и Бальдру…

Волк вдруг застыл, попятился, словно бы кто-то невидимый набросил петлю на его толстую шею. Воспользовавшись этим, Игорь оглянулся на Магн:

– Бежим! – прокричал он. Девушка в ответ лишь улыбнулась, поднимаясь с земли. С шеи ее капала кровь.

А волк все пятился к парапету, поджав хвост, и с ненавистью смотрел на них, глухо рыча.

Коварная Хель, повелительница царства смерти, взмахнула рукою… Вылетела из рукава ее туники стая воробьев, полетела в чертоги Одина, на миг затмила небо.

Подойдя к Игорю, Маги положила ему руки на плечи – синь глаз ее поглотила Акимцева, как морской прилив поглощает низкий берег.

– Ты… – просто сказала она. – Ты… Тот, кто может…

Волк дернулся. Завыл и прыгнул…

Отброшенная в сторону, Маги ударилась головой о камень. Волк подбежал к ней, обращая внимание на удары Акимцева не больше, чем подвыпивший турист на комаров, потянулся зубами к шее… Нет, не стал перегрызать горло… А только сорвал клыками цепочку с сиреневым камнем, что носила на шее Маги. Сорвав, поднял вверх морду, завыл торжествующе и снова бросился на стоявшего у парапета Акимцева. Тот резко отпрыгнул влево, и зверь пролетел мимо, успев, однако, развернуться и сбить Игоря задними лапами… Так они и свалились в водопад – Игорь Акимцев и волк.

Тело Игоря, едва подававшее признаки жизни, обнаружили рыбаки. Поместили в Тронхеймский госпиталь, там и лежал Игорь в глубокой коме, к большому огорчению Харальдсена и всех «чернушников»-музыкантов.

А Маги отыскали в лесу, окончательно потерявшую остатки разума.

Волка же не видел больше никто. Впрочем, его и так никто не видел, кроме Маги, Игоря да черного, с серыми подпалинами, ворона.

И только старый Велунд, могучий старец Велунд, чародей и кузнец Велунд, ухитрясь, изловчился-таки вырвать из когтей Хель нити судьбы, одна из которых, оборванная Хель, повисла в заскорузлых руках кузнеца серой безжизненной паутиной…

Никто не избегнет Норн приговора!

Глава 5 Первый бой

Где ты сражался, Воин могучий, Где ты кормил Гусят валькирий? Почему кольчуга Обрызгана кровью? «Старшая Эдда» Вторая песнь о Хельги, убийце Хундинга

Осень 855 г. Норвегия

Никто не избегнет норн приговора…

Велунд хорошо понимал это, но не знал до конца другого – что с душой сына Сигурда-ярла? Мертва? Ведь нить ее оборвана острым когтем Хель. Зачем ей это надо? И, может быть, это видение вообще ничего не значит? Впрочем, вряд ли. Велунд знал – и в этом-то мире ничего не происходит просто так, тем более просто так ничего не происходит в мире богов. Нет, неспроста Хель так тянулась к душе Хельги! Ведь тот, как предвидел Велунд, должен был стать великим конунгом в Гардарике… И неспроста с нитью его судьбы тесно переплелась нить судьбы другого человека, человека из будущего мира, что без страха бился с огромным волком-оборотнем. И Велунд почти помог ему победить своим колдовством. Почти помог… Лишь вмешательство богов – видимо, не только Хель, но и хитрейшего Локи – да, тут явно не обошлось без него! – ослабило колдовство старого кузнеца. Ослабило до такой степени, что позволило ускользнуть злобному оборотню, который – это предчувствовал Велунд – натворит еще немало кровавых дел. А тот человек из будущего лежал теперь недвижим, без сознания и сил, словно выловленное из реки бревно. Так же, как лежал сейчас Хельги в доме Сигурда, а его душа, похоже, жива. Душа того, что сражался с волком… с волком… Кузнец никак не мог понять его роли, словно грязная душа оборотня была окутана непроницаемым коконом… Волк сначала напал на какую-то девушку – такую же закрытую для колдовских чар Велунда, как и оборотень, а уж затем за нее вступился тот, чья душа еще жива… пока жива. Но кто же эти? Волкодлак и девушка? Может быть, они как-то связаны с чужаками, приплывшими летом из Ирландии на корабле Сигурда-ярла? Один из них – с узким лицом и холодными, немигающими, как у змеи, глазами – был не так давно принят в род Сигурда по совету Гудрун, старшей жены ярла. Велунд недолюбливал Гудрун – уж слишком жестокой и хитрой была эта женщина, к тому же властолюбивой. Узколицый стал членом рода. Но куда делся второй – с непропорционально большой головой, крючковатым, как у совы, носом и черными, обжигающими глазами, в которых вспыхивал иногда жуткий огонь Муспельхейма… или чего-то иного… обиталища чужих богов, охочих до человеческой крови? Велунд чувствовал мощный выброс злобной чужой воли, словно бы заглянули в Халогаланд чьи-то недобрые боги. Чужаки были ирландцами, а Зеленый Эйрин был хорошо знаком викингам – и кузнец знал о том, как нелегко приходится там поклонникам старых богов. Вся Ирландия давно уже была покрыта монастырями распятого на кресте бога, а старые капища оказались заброшены, хотя кое-где и приносились жертвы, и никто особенно не преследовал старых жрецов. Не преследовал, но и не уважал. Хуже того – насмехались над ними все, кто только мог, а насмешка убивает веру и власть. Что стало смешным – того невозможно бояться. Значит, двое чужаков – жрецы, иначе с чего б им бежать с Эйрина? Именно они и воззвали к богам, наверняка принеся хорошую жертву – не детей ли? Именно это чувствовал Велунд. Тогда волк-оборотень и девушка тоже находятся под покровительством чужих богов, то-то никакое колдовство не в силах пробить их защиту. Но как же могут чужие боги так нахально действовать здесь, в Норвегии? Кузнец вдруг усмехнулся. Могут. Могут – если договорились с местными богами… а что хотят местные? Тот же Локи и Хель? Воспользоваться случаем и устроить конец мира – только тогда Локи сможет выбраться из пещеры, куда был брошен волею остальных богов.

Но почему был выбран именно Хельги? Потому что должен был стать конунгом Гардарики – далекой и могучей страны, населенной сильным свободным народом? Вот чего хотят чужие жрецы! Захватить власть в Гардарике и исподволь обратить в свою кровавую веру. Но, почему они не могут это сделать в Норвегии? Мешают слишком сильные боги? А в Гардарике, что, таких богов нет? Есть… Но, каждое племя считает главным своего бога. Велунд знал это по рассказам купцов, приезжающих из Альдегьюборга, что выстроен на северной окраине Гардарики, на берегу озера-моря Ладоги. Вот этим-то, вероятно, и хотят воспользоваться чужаки… а боги викингов им в этом активно помогают. Правда, далеко не все боги. Не чувствовал Велунд во всем этом деле ни мудрости Одина, ни обаяния Бальдра, ни бесшабашной ярости Тора. Одна только хитрость Локи, да злобные чары Хель, повелительницы страны смерти. Они – именно они – приближают день Рагнарек, когда воины начнут убивать своих родичей, и в великой битве падут все боги и все герои, погаснут звезды, а два злобных волка разорвут на куски луну и солнце. Кузнец вздрогнул, представив это. Нет! Нужно сделать все, чтобы не допустить подобного, и, в первую очередь, не дать чужакам, которых в темную используют Хель и Локи, завладеть телом Хельги, чтобы от его имени творить свои злые дела. Даже если душа сына Сигурда умерла…

Свет.

Сквозь сомкнутые веки пробивался свет, Хельги чувствовал это, но почему-то не мог открыть глаза, словно бы что-то мешало, какая-то пелена, лежащая на лице, он тоже ее чувствовал. Что бы это могло быть? Запекшаяся кровь? Юноша протянул руку, осторожно протереть кровь… Хм… Кажется, никакой крови не было. Да и пелена вдруг куда-то делась, словно бы взяла да испарилась сама собою. Хельги осторожно открыл глаза, осмотрелся…

Он лежал на своей спальной лавке в длинном доме семейства Сигурда. Ноги его были укрыты медвежьей шкурой, голова покоилась на жестком валике. Остро пахло навозом и дымом. Это был родной, с детства знакомый запах. Приподнявшись на локте, Хельги прислушался к собственным ощущениям – вроде бы легко отделался, по крайней мере жив и руки-ноги целы. Правда, в голове как-то пусто и звон такой стоит, словно перепился на пиру хмельного скира и после этого три дня не ел. Что-то подозрительно тихо вокруг, интересно, где все?

Обернувшись, Хельги ударился локтем о деревянную кадку с водой. В кадке плавал корец, легкий, резной, изящный. Зачерпнув корцом воду, отпил, откинул рукой свисающее с потолка покрывало. Дым от горящего очага, черный, пахучий, въедливый, привычно стелился по потолку и стенам. Около очага, выложенного круглыми булыжниками, сидел старый Сигурд, седобородый, высохший, с желтой болезненной кожей – и отчаянно кашлял. Откашлявшись, обернулся… В блеклых от старости глазах его вспыхнула радость!

– Хельги! – тихо вымолвил он.

– Отец!

– Боги вернули мне сына! – Обняв Хельги, торжественно произнес Сигурд. – И помог мне в этом славный Велунд, знай об этом, сын мой!

Хельги пошатнулся, ухватившись за поддерживающий крышу столб, украшенный охранительными рунами. Медленно сполз, упал бы, если б не подхватил на руки Сигурд. Осторожно положив сына обратно на лавку, старый ярл провел рукой по разметавшимся волосам юноши.

– Спи, сын мой, спи. Набирайся сил, они тебе скоро понадобятся.

Второй раз Хельги проснулся утром. Вокруг по-прежнему было темно, но он почему-то знал, что уже наступило утро. Может, потому что мычал в заднем углу дома скот, а за покрывалом ходили-разговаривали люди, а может, просто почувствовал порыв свежего ветра, дернувший волной плотное покрывало.

В доме посреди зала жарко горел очаг, над которым висел кипящий котел, подвешенный на длинной цепочке, спускавшейся с черной от копоти притолочной балки. В котле что-то варилось, оглушительно булькая, рядом, на лавке, сидели, то и дело хихикая, две девицы, в одинаковых синих, с овальными металлическими застежками, сарафанах. Одна из девиц, рыжеватая, вполне симпатичная, с хитрыми зеленоватыми глазами, время от времени деловито помешивала булькавшее в котле варево длинной деревянной ложкой. Вторая – белокожая, с длинными светлыми волосами, заплетенными в две толстые косы, и тонкими чертами лица тоже была довольно красива. Пахло от варева довольно вкусно.

Первая была родная сестра Хельги Еффинда, вторая же… Откуда она здесь? Приехала погостить?

– Сельма! – одними губами прошептал Хельги. – Сельма…

Девицы тут же, как по команде, обернулись. Еффинда – рыжеватая, круглощекая, веселая – подмигнула:

– Проснулся, братец! Горазд же ты спать. Наши уже с утра пошли на ручей за рыбой. Харальд Бочонок, Ингви, все, даже Дирмунд Заика увязался за ними. Говорят, где-то у ручья бурей выкинуло на берег кита. Представляешь, сколько это мяса! Вон, Сельма сама видела, она уж второй день у нас гостит.

– Целая гора, – подтвердила Сельма, стрельнув глазами, потом обернулась к подруге. – А ты так и будешь братца словами кормить, Еффинда?

Еффинда всплеснула руками и швырнула в Хельги ложку. Тот ловко увернулся и засмеялся. Вроде и вправду отступила болезнь, только вот ребра еще побаливают да в голове звенит.

– Сестрица Еффинда, может, я пойду, посмотрю наших? – с аппетитом уплетая вторую миску овсянки, осведомился Хельги.

– Нет, батюшка не велел тебе долго ходить.

– Так я же не долго! Только до Радужного ручья – и обратно. А хотите, пойдем вместе? Посмотрим того самого кита.

Еффинда отрицательно покачала головой – кто же будет готовить пищу? А вот Сельма громко рассмеялась и накинула на плечи накидку из шкуры волка.

– Ну, пойдем, коли ты так хочешь. Ой, Сигурд будет ругаться…

– Ничего, – привычно застегивая на левом плече теплый шерстяной плащ, успокоил ее Хельги, даже не застеснялся ничуть, словно каждый день гулял с Сельмой. Даже уши не покраснели! А Сельма-то – тоже хороша, ну разве пойдет гулять с кем-нибудь из молодых людей скромная девушка? Ну, разве что только с женихом, а женихом ее Хельги не был, да, похоже, никто пока к Сельме и не сватался… Так, может?

– Эй, ты что, заснул?

Хельги улыбнулся и вслед за девушкой выбежал из дому.

Солнце!

Оно сверкало в ярко-голубом небе волшебным брильянтом, тысячью огоньков отражаясь в ослепительно белых сугробах так, что было больно смотреть, и Хельги прикрыл глаза рукой. Лишь через несколько минут, привыкнув к свету, он оглядел усадьбу, ручей, голые, давно потерявшие листву деревья, покрытые лесом холмы и далекие горы. С залива, начинавшегося прямо тут же, почти у самой усадьбы, дул ветер – совсем не по-осеннему теплый. Волны – сине-зеленые, глубокие, словно глаза разбитной женщины – мерно бились о низкий берег, оставляя после себя блестящие черные камни.

– Взбежим на холм, а? – азартно воскликнул Хельги. – Глянем, где наши.

– Еффинда говорила: тебе нельзя сейчас сильно бегать, – предупредила Сельма и, не дождавшись ответа, быстро понеслась на холм. Хельги еле-еле догнал ее и, задыхаясь, встал на вершине рядом. Следующий холм был пониже, справа от него возвышались горы, а слева, у самой кромки залива, копошились люди, словно муравьи обступившие огромную черную тушу. И вправду – кит!

– Что я говорила? – Хитро улыбнулась девчонка, и Хельги, словно первый раз, заметил вдруг, какие у нее жутко голубые глаза – словно глубокая морская синь, загнутые кверху ресницы, ослепительно белая кожа, изящный, чуть присыпанный веснушками нос и небольшая родинка над верхней губой, слева.

– Ну, что встал? Бежим!

– Ага.

Взявшись за руки, они подбежали к крутому склону. Хельги чувствовал теплую руку девушки, улыбался во весь рот и желал в этот миг только одного – чтоб этот бег вообще никогда не кончался. Остановились лишь у обрыва, задумались – как бы половчей обогнуть.

– А давай – прямо вниз, на плаще… – неожиданно предложил Хельги. – Ну, как зимой, с горки…

Сельма смешно наморщила нос, опасливо огляделась – вокруг никого не было – усмехнулась и махнула рукой:

– Давай. Если плаща не жалко!

Хельги не нужно было долго упрашивать. Долой с плеч плащ, вот его – прямо на землю, на мокрую, от дождя или тающего снега, траву… Сельму в охапку, и – вниз, по крутому склону! Так, чтоб ветер в лицо, и солнце, и…

Понесло хорошо! И ни о чем не думалось. Лишь ветер свистел в ушах да звонко смеялась Сельма. Они пронеслись по мокрой траве и с разгона чуть было не ухнули в грязную глубокую лужу. Поднялись на ноги, уселись у корней старого ясеня, подставив лица солнцу. Нечасто выдаются в Халогаланде такие деньги. Особенно сейчас, поздней осенью, почти что зимой.

– Хельги. – Приподнялась на локтях Сельма. Толстые косы ее разметались, в темно-голубых глазах стоял дикий восторг и почему-то немного грусти. Отороченная бобровым мехом шапка валялась рядом.

Повернувшись к девушке, Хельги улыбнулся, чувствуя себя так, как никогда раньше не чувствовал. Еще бы! Он! Вместе с Сельмой!

– Знаешь, что к сестре твоей Еффинде посватался Рюрик Ютландец, – тихо произнесла девушка и тяжело вздохнула. – Сигурд-ярл обещал сыграть свадьбу.

– Так чего ж ты не рада?

– Рада. – Сельма широко улыбнулась. – Только все равно обидно, ты знаешь – мы с Еффиндой подруги, хоть и редко видимся – от Снольди-Хольма, сам знаешь, путь не близкий. Вот, уедет Еффинда… Тоже страшно. Ведь покинуть родные места, все равно, что переселиться в Нифлхейм.

– Да, это так, – важно согласился Хельги. – Но ведь викинги же ходят в далекие страны! Как и мы пойдем этим летом, с младшей дружиной… – Он хотел было не менее важно, даже где-то небрежно, добавить, что собирается стать хевдингом младшей дружины, но запнулся, посчитав, что такие хвастливые слова были бы не достойны благородного викинга.

– Но викинги возвращаются, пусть даже не все! И притом – они же мужчины.

– Это ты верно заметила. – Хельги сел на плаще, обхватив коленки руками, как сидел когда-то давно, в раннем детстве. Сельма уселась рядом, погладила его по волосам, светлым и длинным, шепнула на ухо:

– Хельги.

– Да?

– А как ты думаешь – мне тоже пора замуж?

Хельги не знал, что и сказать. Вернее, знал… да сказать побоялся.

– А я еще и не за всякого выйду, – дразнилась Сельма. – А то попадется еще какой-нибудь скряга, типа ваших соседей, братьев Альвсенов!

Засмеявшись, Сельма засунула за шиворот Хельги целую пригоршню мокрых листьев.

Так они и просидели у ясеня, пока не замерзли, а потом все-таки дошли до кита.

С какой искренней радостью встретили Хельги друзья!

Первым навалился Харальд Бочонок – толстый парень, похожий на упитанного медвежонка, любитель хорошо покушать – волосы его, цвета прелой соломы, лезли прямо в нос приятелю.

– Ты еще не сожрал этого кита, Харальд? – вырвавшись из медвежьих объятий, весело поинтересовался Хельги. – Слава богам, хоть что-то нам всем оставил.

Харальд засмеялся, заржал, как конь, показывая крепкие зубы.

– Кстати о жратве, – заметил кто-то сзади. – Неплохо было бы перекусить.

Хельги обернулся: насмешник Ингви по прозвищу Рыжий Червь – рыжеватый веснушчатый пацан с курносым носом и близко посаженными светло-серыми глазами, тоже старый приятель.

– Поешь пока снега, Ингви. – Усмехнулся сын ярла. – Но знай: за моим пиршественным столом всегда найдется место для тебя… Ну и для Харальда, если он будет поменьше есть.

Все, включая самого Харальда, радостно захохотали.

– Все ржете, как саксонские кони. – Подъехал к смеющимся всадник один из старых воинов Сигурда, Эгиль Спокойный На Веслах.

– А, это Хельги тут вас веселит. – Слезая с коня, улыбнулся Эгиль. – Я так и подумал. Собирайся, Сигурд-ярл хочет видеть тебя! Бери коня и скачи.

– А он разве не здесь?

– Нет, он ушел раньше и многие с ним, – пояснил Ингви. – Как видишь, только молодежь здесь и осталась.

– Рад был вас всех увидеть. – Вскакивая на коня, Хельги помахал рукой.

И вдруг…

И вдруг почувствовал какой-то необъяснимый страх. Да перед кем – перед собственным жеребцом! Словно бы никогда раньше не ездил верхом. Да что ж это такое? Откуда этот нелепый страх? Видно оттуда же – откуда и звон в голове. Покачав головой, Хельги прыгнул в седло.

Сигурд ждал его, сидя на покрытом волчьими шкурами ложе прямо перед очагом. По обе стороны ложа горели светильники на высоких ножках, в очаге потрескивали угли. Под ногами старого ярла стояла небольшая скамеечка – для тепла и удобства.

– Сын мой, – торжественно произнес ярл. – Ты знаешь, что уже совсем скоро Эгиль Спокойный На Веслах по решению тинга соберет всю младшую дружину. Какое-то время вы будете жить отдельно от своих родичей – там и решится, кому быть хевдингом.

– Я знаю, кому! – не удержался Хельги. – Верь, отец, либо я стану вождем, либо умру!

– Ответ, достойный воина. – Усмехнулся в усы Сигурд. – Вот только не торопись в Валгаллу раньше зова Одина. Кому я тогда оставлю корабль? Фриддлейву или… или Дирмунду Заике?

Упомянув Заику, Сигурд сам засмеялся своей шутке.

– Велунд просил меня, – неожиданно оборвав смех, произнес Сигурд, – просил, чтобы ты, мой сын, стал наследником и его знаний.

– Велунд? – Хельги вздрогнул. – Но… как же тогда младшая дружина?

– Учение у Велунда не помешает тебе. – Покачал головой старый ярл. – К тому же, до того, как Эгиль начнет собирать молодежь, еще есть время.

– Но это время для тренировок! Я видел, как каждый день бегает по горным тропам Фриддлейв…

– Помолчи, сын мой. – Сигурд поморщился. – Ты думаешь, у Велунда тебе будет легко?

– Да, но…

– Молчи! С завтрашнего дня будешь жить в горах, у кузницы Велунда. Ближе к весне – пойдешь в младшую дружину к Эгилю. Велунд тебя отпустит к ним в лагерь, однако помни – двойную ношу придется нести тебе – Эгиля и Велунда, и сколько продлится твое учение – год или два или четыре, знают одни лишь норны.

«Одни лишь норны…» – эхом отдалось в голове Хельги.

Что ж, поживем – увидим. Чей это корабельный сарай на берегу Бильрест-фьорда? Чей там корабль, скакун моря? Сигурда? Нет, пожалуй, уже и не Сигурда. Не Сигурда, а его сына – Хельги-ярла! Если только… Если только он станет вождем молодых! И все они – Ингви, Харальд и прочие – будут верны своему ярлу – Хельги, сына Сигурда, в числе других состязаясь с ними в воинском искусстве, в котором сын Сигурда обязательно должен быть первым, потому что, если не первый – то какой же он ярл? Кто ж пойдет за неумехой-нидингом? Нет, он должен взять все знания Велунда и должен стать первым, утерев нос этому задаваке, красавчику Фриддлейву – говорят он, тролль, когда-то с Сельмой на лугах цветы собирал! И тогда придет время, когда именно к нему, Хельги, пойдут хускарлы-дружинники и затрепещет над боевым кораблем молодого бильрестского ярла синее боевое знамя! На страх врагам, на радость друзьям и родичам. Так должно быть. Именно так. И так будет.

Кузница стояла далеко от усадьбы Сигурда, в горах, у небольшого озера. Хельги добрался туда лишь к вечеру, отвел коня в сарай, поклонился хозяину. Велунд буркнул что-то неразборчивое – то ли приветствовал, то ли обругал, поди, догадайся. Кивнув на лавку перед очагом, протянул миску каши. Дождавшись, пока гость – да какой там гость, ученик – поест, молча бросил на ту же лавку охапку соломы: спи, мол. Пожав плечами, Хельги повалился спать. Не спалось и он принялся думать о Сельме. О том, какие синие у нее глаза, какая белая и гладкая кожа, губы, которые так и хочется… Вздохнув, юноша перевернулся на другой бок – все равно грезилась Сельма. Будто бы скачет она на лошади, с распущенными косами и сияющими глазами, красивая, как богиня Фрейя. А рядом с ней – он, Хельги. Вот они остановились, спрыгнули прямо в душистые травы…

А вот они вдвоем с Сельмой собирают цветы на верхних лугах. Цветы самые разные: розовый пахучий клевер, ромашки, словно маленькие солнышки, красновато-пурпурный иван-чай, желто-бело-сиреневые лесные фиалки, колокольчики и васильки, как осколки неба. Целый букет в руках у Сельмы, а в глазах… в глазах ее, огромных, глубинносиних, блестящих, отражается восторженное лицо Хельги. А пухлые девичьи губы уже так близко-близко, что…

К середине ночи Хельги находился на той самой грани меж сном и реальностью, когда нельзя точно сказать – спит человек или бодрствует, скорее – спит, а может быть, просто лежит, чуть смежив веки. В такие минуты боги обычно насылают видения. Видения посетили и Хельги…

Они нахлынули сразу, такое впечатление – схватили за шиворот и потащили за собой, словно скулящего беспомощного щенка, а, протащив, бросили на поляне посреди густого леса. Поляна – смутно знакомая – была полна странно одетых людей, а впереди, прямо перед собой, на возвышении, Хельги увидел бледную темноволосую девушку с широко раскрытыми безумными глазами, он откуда-то знал, что зовут ее Маги… Маги что-то произносила длинным витиеватым речитативом, немного похожим на то, как говорят скальды, а потом… А потом вокруг жутко заскрежетало, завыло, заухало и загремело, так громко, что Хельги в ужасе закрыл ладонями уши – но это не помогало: скрежет, грохот и вой проникал в самые глубины сознания, это было настолько дико, что юноша не сразу почувствовал какое-то неудобство, словно бы в голове его поселился кто-то еще и смотрит теперь на миг его глазами. Это присутствие чужого ощущалось так явственно, что Хельги забыл даже про ужасные звуки, пытаясь понять, что же с ним происходит… Странно, но в этом чужом почему-то не чувствовалось Зла.

Вскрикнув, Хельги открыл глаза и поднялся с ложа – грохот сразу исчез, как исчезло присутствие чужого.

– О боги! – прошептал Хельги и до утра уже не сомкнул глаз.

Утром кузнец встал еще до восхода солнца. Поднял с лавки Хельги, сунул в руки по камню – беги.

Хельги знал – бежать надо изо всех сил. Набрал в грудь побольше воздуха, побежал, сначала медленно, потом все быстрее. Перепрыгивал через упавшие деревья, через тонкий лед замерзших ручьев, не снижая скорости пробирался лесной чащобой, царапал лицо в ореховых зарослях, бежал, стиснув зубы и держа под мышками тяжелые камни. Велунд не следил за ним, и был, особенно поначалу, соблазн срезать путь или хотя бы бросить камни, потом незаметно подобрать их – бегал-то все равно по кругу. Был соблазн, что и говорить, и Хельги хорошо знал это. Знал и другое – поступив так, обманул бы не Велунда – себя. Зачем тогда учится, зачем тренироваться, зачем? И станет ли он тогда первым, давая себе поблажки? Ответ сын Сигурда-ярла тоже знал. А потому бежал, бежал, бежал, не обращая внимание на усталость.

Оббежав тронутое первым зеленоватым ледком озеро, бросил у кузницы камни, стащил через голову мокрую тунику, взял в вытянутые руки две тяжелые дубовые палки. Застыл, словно статуя – заиграли на руках жилы, из закушенной нижней губы закапала кровь.

Так прошел и следующий день, и другой… и неделя… и…

– Крепись, юноша. – Улыбался Велунд. Горбоносый, смуглый, с непокорной седой бородищей, он уселся рядом с учеником, прислонившись спиной к камню. – Рука воина должна быть твердой вне зависимости, что в ней: лук, секира или меч.

– Меч, учитель. – Скосив глаза, самым краешком губы улыбнулся Хельги. – Ты обещал выковать меч, не хуже франкского!

– Не надо спешить, сынок. – Покачал головой Велунд. – Будет тебе меч. Железо есть. Пока же помни – уже совсем скоро соберется молодежь в лагере Эгиля. Ты должен стать первым.

– Я буду первым, учитель!

Ночью где-то недалеко выли волки, выли тягуче, призывно и страшно, словно жаловались на что-то, что должно было вот-вот произойти. Словно предупреждали.

– Ишь, развылись. – Подавая Велунду молот, прислушался Хельги. В кожаном фартуке на голое тело, юноша был похож на огненную статую – по плечам его прыгали оранжевые отблески пламени, волосы стягивал узкий ремешок, такой же, как и у Велунда. Полностью отрешенный, как того и требует истинное искусство, словно бы со стороны он видел сейчас Велунда, кузницу, себя, отражающегося в бадье с водою.

Ночь. Ветер. Пыщущий жаром горн, на наковальне – узкая полоска блестящей стали. Удар – искры… Еще удар – и звон только что выкованной стали… Удар – искры…. Удар – звон… Удар!

В несколько слоев ковал Велунд меч. Давно, очень давно, еще в пору своей молодости, научился он этому у франкских кузнецов, когда был жив их великий конунг Карл. Мерно стучал небольшим молоточком, указывал, куда надо бить. А Хельги – на подхвате, словно невесомый, играл в руках его тяжелый молот. Да не Мьольнир ли это, знаменитый молот Тора? Хельги улыбнулся, услыхав шутку учителя. Да, похоже на Мьольнир. Велунд щурился. Ну, хватит махать. Смотри, как огненная полоса превращается в клинок. Почему так сложно? Знай, сынок, что хорошая вещь никогда не бывает простой. Кто так говорит – лжец. Вот взять, к примеру, меч. Казалось бы, чего проще? Ан, нет. Здесь каждый металл важен и каждый должен занять свое место. Вполне определенное место. Главное – соблюсти точность. Сталь? Да, сталь очень важна, стальной клинок остр, но не прочен, легко может сломаться. Вязкость и прочность придаст мечу железо. Да не целой полоской, а словно бы вязаное из тонких прутьев. А вот поверху пустим сталь. Видишь, как проявляются на остывшем клинке железные полосы? На что похож рисунок? На змею? А почему на рыжую? Ну, ладно, на змею, так на змею. Дадим же этому мечу имя – Змей Крови. А на рукояти вырежем две зигзагообразные руны «СС»!!!

Увидев руны, Хельги почему-то вздрогнул. Почему – и сам не знал. Словно на миг проснулся в нем тот, чужой, что присутствовал в том сне…

Велунд засмеялся.

– Что ты так вылупился, сынок? Рун давно не видал? Да закрой же рот – ворона залетит. А ну-ка, вспоминай вису:

«Сиг» – руна победы, Коль ты к ней стремишься, Вырежи их на меча рукояти…

Дальше!

Хельги сглотнул слюну, на миг прикрыл глаза и продолжил:

Вырежи их на меча рукояти И дважды пометь именем Тюра!

Змей Крови! Великолепный получился меч – послушный, прочный, удобный. И красивый, как смерть на поле брани. А, главное, выковали его они вдвоем с Велундом, хотя кузнец говорил, что в стране франков такие мечи кует целая группа кузнецов – настолько сложно это искусство. Хороший вышел меч… Не меч – песня!

Теперь бы еще научиться владеть им, так, как владеет Велунд… или так, как когда-то владел Сигурд.

По редколесью, что на дальнем берегу фьорда, от усадьбы Сигурда в горы шли двое: Дирмунд Заика – рыжеватый, с длинным отвислым носом и тонкими выпяченными губами и дружок его, приблуда Хрольв – кругломордый, наглый, с подбородком, покрытым щетиной непонятного цвета – то ли светло-русой, то ли рыжей. В руках у обоих охотничьи луки, за плечами котомки – складывать добычу. Дирмунд на ходу мечтательно улыбался, а Хрольв, наоборот, хмурился.

– И чего мы поперлись в эти места? – хмуро выговаривал он приятелю. – Пошли бы к роще, там и ветер меньше, и дичи больше.

Ничего не отвечал Дирмунд Заика, не смотрел даже на Хрольва, впрочем, в глаза он никогда никому не смотрел, себе на уме был. Буркнул только, что, мол, здесь от усадьбы ближе.

– Ага. – Кивнул Хрольв. – Зато и людей больше: Снольди-Хольм во-он за той горкой. А гляди, вот и людишки с хутора. Кажись, сам вислоусый Торкель… Ну да, он. Не иначе – на пастбище собрался, проверить, как там – что и говорить, хозяин справный, и девка у него ничего, Сельма, я б с такой в овсах повалялся, а, Заика?

Дирмунд вздрогнул, обернулся к дружку, в его маленьких глазках на миг мелькнул гнев.

– Что прищурился? – Ухмыльнулся Приблуда. – Думаешь, не знаю, что нравится тебе дочка Торкеля-бонда? А? Ведь нравится? Ага, киваешь… Кивай не кивай – а она больше на Фриддлейва глаз положила да на нашего дурачка Хельги, жаль, не до конца прибили его тогда каменюками… Послушай-ка, Заика! – Остановившись, Хрольв хлопнул себя ладонями по коленкам. – А ведь ты не только из-за будущей дружины и наследства Сигурда решил поквитаться тогда с Хельги! Еще и из-за Сельмы, так?

– Д-д-дошло, как до утки – на третьи с-с-сутки. – Заика деланно засмеялся и еле успел подавить внезапно вспыхнувший в глазах огонь ненависти и злобы.

– Да не переживай ты так, Заика! – Хрольв с размаху стукнул его по плечу своей тяжелой ручищей, да так сильно, что Дирмунд присел. – Сквитаемся еще с этим Хельги, он же тоже будет в лагере у Эгиля.

– П-п-правильно говоришь, Хрольв. – Шмыгнув носом, слабо улыбнулся Заика. – Пок-к-квитаемся и с Хельги, и с этим з-з-задавакой Фриддлейвом. А лучше – как я и говорил, с-с-стравить их, пусть передерутся, а?

– Здорово придумано, Заика! – восхитился Хрольв. – Я всегда говорил, что ты умный.

Дирмунд довольно осклабился, не скрывая, как приятна ему похвала.

– Интерес-с-сно, дома ли С-сельма, – почесав рыжеватую башку, задумчиво произнес он. – А то бы з-з-заявились в г-г-гости.

– И заявимся! – поддержал его идею Приблуда. – А что? Пошли-ка! Тем более, что Торкель, говорят, на охоту собрался. А мы, ежели шагу прибавим, к вечеру у его усадьбы будем. А потом можно будет в дальний лес махнуть, к Ерунд-озеру, там тетеревов да рябчиков тьма!

– Через т-т-три дня надо вернуться – С-Сигурд с-с-сказал: в море п-пойдем, з-за рыбой.

– Ну и вернемся. Успеем. А не вернемся – так перебьются и без нас, в усадьбе бездельников много: толстяк Харальд, Ингви Рыжий Червь да хоть тот же мелкий Снорри.

– Эт-то точно. – Согласно кивнул Заика, и приятели, пройдя через заросли ясеня, повернули на дорогу, ведущую к усадьбе Торкеля.

Встретив по пути слуг Торкеля с хворостом, узнали, что Сельма с утра еще отправилась куда-то, скорее всего – к Ерунд-озеру, навестить тетку свою, Курид.

– 3-з-знаем, к-к-какую тетку, – буркнул Заика. – От Ерунд-озера д-д-до кузницы Велунда – рукой под-д-дать.

– Так мы туда и собрались! – Обрадовался Хрольв. – Я ж и говорю – там рябчиков! Ну, сегодня, конечно, заночуем, а уж завтра, с утречка… Ух, давненько я рябчиков не едал.

Дирмунд молча кивнул и вслед за приятелем свернул на тропинку, ведущую к лесу.

Они вышли к Ерунд-озеру к вечеру, как и рассчитывали. К этому времени кончился то и дело накрапывавший в течение всего дня дождь пополам со снегом, стих ветер. Озеро было подернуто льдом, тонким, зеленоватым, прозрачным. В блестящей ледовой глади отражались высокие сосны. Далеко, на противоположном берегу угадывались низкие строения – хутор Курид. Из озера вытекал неширокий ручей, тоже уже почти замерзший. Пробив во льду ручья лунку, приятели наловили рыбы. Хрольв, достав трут, принялся разводить костер. Удар… Еще удар… И вот уже застелился над озером легкий дымок. Хрольв довольно потер руки, обернулся к Заике… а тот вдруг быстро разбросал ногой уже готовый разгореться хворост.

– Ты что, сдурел? – возмутился Приблуда и размахнулся – наградить приятеля хорошей затрещиной, но тот приложил руку к губам и кивнул в сторону лесной чащи. Хрольв опустил руку и присмотрелся: уже стемнело, и было хорошо видно, как не так уж и далеко от них плясали на стволах сосен красные отблески костра.

– Охотники?

– Вряд ли. Торкель сюда не ходит, а больше некому?

– Чужаки?

– К-к-кто знает?

– Я проберусь, посмотрю… может, и мы там чем поживимся. – Не дожидаясь ответа, Хрольв Приблуда ужом юркнул в кусты.

Он отсутствовал недолго, но Заике так не казалось. Навалилась ночь, озеро потемнело, не видно уже было ни зги, лишь слышно, как где-то рядом истошно ухала сова. А может, и не сова, может – злобные тролли? Заика почувствовал вдруг, как подступает к самому горлу липкая пелена страха. Хотел было уж ретироваться на тот берег, поближе к жилым местам, не дожидаясь неизвестно куда сгинувшего напарника, только собрался – как тот и объявился, выскочив из кустов, мокрый, тяжело дышащий, пахнущий холодной болотной жижей.

– Четверо, – отдышавшись и напившись из ручья воды, сообщил он. – Мужичаги во-от с такими кулачищами. Один, кажется, берсерк – уж больно буйная у него бородища, да и глаза… ух, не хотел бы я с ним повстречаться на узкой тропке. У каждого – меч и стрелы. Одеты плохо – точно, бродяги. Изгнал, видно, тинг за что-то, вот и шляются. Рябчика жарят! – Хрольв облизнулся.

– Оп-п-пасные люди, – согласился Заика. – Н-н-надобно бы нам убраться п-подобру-п-поз-здорову.

– Да, нам с ними не справиться. Пойдем-ка вдоль озера, там где-нибудь и заночуем.

Они проснулись уже утром. Резко похолодало, и Ерунд-озеро заволокло плотным густым туманом. Солнца не было видно, лишь смутно угадывался в хмуром мареве маленький палево-золотистый шарик. Немного подкрепившись сырой форелью – огня так и не разжигали – Хрольв и Дирмунд Заика решили не искать себе приключений, возвращаясь домой через лес, а пойти в обход, через кузницу Велунда. Хоть так и дальше будет – да вернее.

Пройдя берегом, они повернули направо, миновали болото и через несколько полетов стрелы благополучно выбрались на широкую лесную тропинку, ведущую от кузницы к хутору Курид. Выбрались – и сразу же затаились в кустарнике, услыхав приближающийся стук копыт.

Лежа в кустах, Заика почувствовал, как сильно забилось сердце. Неужели – погоня? Нидинги? Но как они их заметили? Мысли эти пронеслись в трусливой душе Заики всего за пару секунд, а потом Хрольв сильно дернул его за руку – смотри, мол.

Дирмунд осторожно выглянул из-за кустов и увидел… Сельму. Дочь Торкеля-бонда, спешившись, гладила за ушами каурую кобылу, а рядом с ней… рядом с ней, растянув рот до ушей, стоял ненавистный Хельги и что-то рассказывал, от чего Сельма то и дело смеялась, поправляя съехавший на шею платок, голубой, вышитый желтыми нитками. Заику аж передернуло от вспыхнувшей ненависти и злобы. Руки сами собой потянулись к луку со стрелами… Эх, не был бы он умен… или был бы не так труслив…

Хорошо хоть, голубки вовремя разлетелись. Свистом подозвав коня, Хельги вскочил в седло, помахал рукой девчонке. Та улыбнулась и, тронув поводья, на прощанье взмахнула платком. Разъехались, каждый в свою сторону. Хельги – направо, к кузнице, а дочь Торкеля-бонда – налево, к хутору Курид.

Выбравшийся из кустов, Дирмунд Заика тоскливо посмотрел вслед Сельме. Нагнулся вдруг, поднял упавший на землю платок – голубой, с золотистой вышивкой. Постоял задумчиво и вдруг нехорошо улыбнулся.

– Как придем, надо б сказать Сигурду про бродяг. – Подошел к нему Хрольв. – Вместе-то мы их быстро вытурим, а может, и убьем, если кому повезет.

– С-с-сказать Сигурду про бродяг? – В задумчивости повторил Дирмунд. – А з-зачем? – Он посмотрел на платок. – Пос-с-слушай-ка, Хрольв. Д-давай, сделаем так… Сними-ка со своей лошади к-к-колоколец, он у тебя все равно коровий… Теперь с-с-слушай дальше…

– Ну, я всегда говорил, что ты умный! – Выслушав предложение приятеля, заржал, словно конь Хрольв. – Вот уж никогда бы до такого не додумался. Башка у тебя соображает, Заика, точно быть тебе хевдингом! Если и не получится – вдруг к тому времени уйдут бродяги-то и ладно, а получится – так славно выйдет.

Ничего не ответил Заика, лишь слабо улыбнулся. Маленькие глазки его, блеклые, почти что бесцветные, отражали злобное торжество.

Хельги со все большим остервенением занимался у Велунда, осваивая тактику битв. Учился двуручному бою – когда нет щита, лишь два сверкающих клинка птицами летают в воздухе, учился уклонениям от ударов, прыжкам: «прыжку кота» – мягкому, с приземлением на цыпочки; «прыжку медведя» – такому, что сбивал противника с ног; «прыжку лосося», позволяющему пробиться кувырком через головы врагов. Учился метать секиру: страшной убойной силы оружие, действующее иной раз куда как похлеще меча! Не день и не два метал, пока не научился попадать в тонкий ствол ясеня двумя секирами сразу. Потом снова настала очередь меча – Велунд так и предупреждал: о мече забывать не следует, удобное оружие – всегда с собой, а ведь недаром говорится в сагах:

Муж не должен Хоть иногда Отходить от оружья, Ибо, как знать, Когда на пути Оно пригодится.

– Твой меч – пожалуй, лучший меч в здешних краях, Хельги. – Не хвастая, говорил Велунд. – Всегда помни об этом и знай – не стоит, как другие, бояться подставить лезвие под удар – выдержит. Это – выдержит. А ну, смотри!

Кузнец брал в обе руки по мечу и начинал вращать ими – сначала медленно, потом все быстрее, пока лезвия не сливались в два сверкающих круга.

– Пробуй!

Легко сказать!

Как ни бился Хельги – не получалось. Но он не сдавался, поднимал с земли выбитый Велундом меч, начинал снова и снова. И снова ничего…

– Дело не в мечах, дело в тебе. – Положив руку ему на плечо, улыбнулся кузнец. – Настройся на битву, слейся с железом, почувствуй его, словно бы это продолжение твоих рук. Давай же, смотри на клинок… ближе к глазам… и не моргай… Не о врагах думай – о холодном железе, о разящей стали, о благородстве кованого клинка. А теперь – пробуй!

Теперь стальные круги заиграли и в руках Хельги… И снова на миг послышался тот страшный грохот, скрежет и вой, что преследовал Хельги во снах, вернее, в том зыбком мареве между сном и реальностью.

Вскрикнув, Хельги выронил мечи, сжал ладонями уши… Затем успокоился, огляделся – не видел ли Велунд? Нет, похоже, не видел. Тем лучше. Подобрал клинки…

Он совсем не чувствовал усталости, лишь утром едва смог подняться. Болели не только кисти рук – все тело, словно и не тренировался он почти все время в беге с камнями и в прыжках меж деревьями.

– Что, тяжеловато? – Усмехнулся Велунд. – А ведь совсем скоро лагерь молодых воинов. Ты напрасно думаешь, что твои друзья-соперники спят и накапливают жир. Харальд Бочонок каждый день швыряет в воду огромные камни, все дальше и дальше, Ингви достиг большого искусства в метании дротиков, а Фриддлейв, говорят, совсем не дает себе покоя и уже превосходит их обоих. Помни, Хельги, во главе дружины может стать только лучший!

Хельги помнил…

Знал, все это: и бег с камнями, и прыжки, и вечный голод, и ноющая боль по утрам во всем теле – еще цветочки. Так, небольшая разминка…

Он вспомнил случайную встречу с Сельмой на дороге у Ерунд-озеро, та ехала к тетке на хутор. И смелая девчонка остановилась, заговорила с ним, не опасаясь злых чужих взглядов. Впрочем, никого вокруг не было, ни злых, ни добрых. Хельги не осмеливался спросить самого себя – любит ли он Сельму? Наверное, любит… Но любовь ли это, ведь он еще никогда никого не любил. Кто б объяснил…

Хельги усмехнулся. Еще бы знать наверняка, как относится к нему Сельма. Любит ли? Или это просто дружеское влечение? Ведь собирала же она цветы с Фриддлейвом, сыном Свейна Копителя Коров. Да, что там ни говори, а красив Фриддлейв – благородные черты лица, матово-белая кожа, волосы светлые, словно выбеленный на солнце лен. Повыше Хельги на полголовы, постарше на год. Храбр, отважен, щедр – нелегко будет одолеть такого. Что ж, тем приятнее будет состязание. Хельги знал одно – он обязательно должен быть первым во всем – иначе, что с него будет за предводитель-хевдинг?

А Сельма… Сельма… Вот не видал ее несколько дней – и все, кажется, и день померк, и солнце светит тускло, и вообще все не так, как должно быть.

Хельги обернулся на конюшню. Взять коня, помчаться… А что? Вот именно так и сделать!

Юноша отвязал каурого жеребца, ласково потрепал по холке, погладил – конь посмотрел на юношу умными большими глазами, ткнулся мордой в плечо, всхрапнул ласково.

И снова – только ветер в лицо, и ветки из-под копыт, и успеть уклониться бы – корявые еловые лапы. Как это здорово: нестись вперед на верном коне, подставляя лицо свежему ветру, эх, еще б верной дружины недоставало, да ведь скоро и будет она, дружина, обязательно будет, никуда не денется, ибо он, Хельги, сын Сигурда-ярла, станет первым среди лучших молодых воинов Бильрест-фьорда!

Пролетали мимо заснеженные луга, летом покрытые розовым клевером, фиолетовые горы, леса, с темными вкраплениями урочищ, вдалеке, за горами синела блестящая гладь моря.

Выехав на тропинку, ведущую к хутору Курид, Хельги придержал каурого: здесь они последний раз встречались с Сельмой, она еще хвасталась платком – девчонка, что поделать… Однако что это там голубеет? Уж не платок ли? И правда, платок. Голубой, с желтой вышивкой – Сельмин платок, чей же еще-то?

А что это за бурые пятна? Неужели – кровь? И в самом деле…

Хельги настороженно осмотрелся. Платок он поднял с самого края тропы, как раз там, где уходила в лес повертка, узкая, почти неприметная. А ну-ка… Проверить, догнать, узнать!

Не думая больше, Хельги вскочил на коня и повернул в лес. Здесь пришлось ехать потише – мешали ветки и колючие кусты можжевельника, в изобилии разросшегося на самой тропке. Что-то звякнуло вдруг – кажется, коровий бубенчик – и какой дурак привязал его на ветку?

Пожав плечами, Хельги осторожно поехал дальше. Нагнулся под особенно колючей веткой…

Не успел он поднять голову, как краем глаза заметил летящую в него секиру! Нет, что это была именно секира, а не лесная птица и не белка, Хельги понял уже потом, быстро выныривая из-под конского брюха. Вскочил на ноги, вытащив из ножен меч, огляделся: ага, вот и первый нидинг – о подобных бродягах всякий был наслышан: украли что-нибудь у себя на родине, или убили кого, или еще чего нехорошего совершили, вот и выгнали их решением общего собрания – тинга – а это уж очень тяжелое наказание, даже, пожалуй, тяжелей смерти – поди-ка, поскитайся, без родни, без крова – да еще каждый встречный-поперечный имеет полное право тебя убить, потому что ты не человек, а вообще никто, сплошное недоразумение – безродный бродяга-нидинг.

Тем временем, нидинг – высоченный рыжебородый мужик с подбитым левым глазом и широким носом – снова размахнулся было швырнуть в Хельги копье, да передумал, разглядев жертву. Видно, внешний вид Хельги не внушил ему особого опасения. Рыжебородый обернулся, свистнул кому-то. Тут же за елками возникли еще двое – один тощий, слева, другой стоял позади, и Хельги толком разглядеть его не смог. Что ж – намерения бродяг не оставляли никаких сомнений, нужно было действовать.

Хельги чуть присел, согнув ноги в коленях, покачался на них туда-сюда, краем глаза наблюдая за задним – тот уж как-то резко нагнулся, видно – за упавшей секирой. Ага – так и есть! Теперь подойти ближе к рыжебородому… Так… Задний, кажется, уже размахнулся… Нет, еще рано… А вот теперь – пора! Хельги резко ушел в сторону, настолько быстро, что нидинги не успели ничего сообразить, а пущенная секира поразила рыжебородого точнехонько в лоб! Один есть. Тут же выскочив на тропу – он вовсе не собирался вечно отсиживаться за деревьями – Хельги нанес удар мечом… И попал в пустоту – бродяги явно не были новичками в битвах, по крайней мере, тот из них, что только что стоял перед Хельги. И вот он же возник снова, уже с секирой на длинной, украшенной рунами ручке. Взмахнул… и словно ветер просвистел над головой сына Сигурда, холодный ветер смерти. Нет, не зря Велунд учил его уворачиваться. А нидинг не унимался, махал своей секирой – словно сено косил, летели сбитые с деревьев ветки и листья. Вроде бы он был какой-то неказистый, длинный, сутулый, с темной свалявшейся от грязи бородою. Но секирой, пес, орудовал вполне профессионально – ни разу на пути ее не встретились ни ствол дерева, ни особо толстая ветка. Только позади вдруг хрустнул трухлявый ствол… Нидинг повалился навзничь, выронив из рук секиру. Хельги бросился было к нему… но тут же отпрыгнул далеко в сторону длинным и мощным «прыжком лосося». Он вспомнил про второго! Ведь не зря же тот затаился, не подавая признаков жизни. Да и этот, с секирой, уж слишком нелепо упал… Ага, вот, встал уже, озадаченно оглядываясь – не шевелясь, Хельги пристально наблюдал за ним из зарослей можжевельника. Но где же, однако, второй? Хельги осторожно выглянул… и получил бы удар мечом под лопатку, если б не почувствовал за спиной чье-то осторожное дыхание. Отпрыгнул, пробежал к толстому дереву – ага, эти двое, кажется, зажимали его в клещи, старательно оттесняя… куда? Хельги внимательно осмотрелся… Ага, ясно куда – в болотце. Хоть и тронутое льдом, а все ж таки ненадежен ледок-то. И тут в мозгу юноши грохнуло, заскрежетало, завыло… но сразу же стихло… и появилась одна задумка, сначала не вполне четкая – словно не самим Хельги придуманная, но все же вполне выполнимая. Идете сюда? Что ж, давайте.

На этот раз оба нидинга напали одновременно – Хельги наконец разглядел второго – низенького роста, с широким морщинистым лицом, он походил бы на старый трухлявый пень, поросший сизой бородой-мхом, если б не был так опасно подвижен. Как легко он ставил ноги – ни одна ветка не хрустнула. Он был вооружен мечом, коим и нанес быстрый удар – в это время второй как раз замахнулся секирой. Хельги не стал дожидаться дальнейшего развития событий, а, высоко подпрыгнув, ухватился за крепкий сук, спрыгнул, перевернувшись в воздухе через голову, и оказался позади темнобородого. Тот среагировал поздно – стальной клинок Хельги уже пронзил его сердце. Теперь оставался один коренастый, пожалуй, самый опасный изо всей троицы. Поигрывая мечом, он невозмутимо улыбался и медленно подбирался к Хельги. Юноша сделал первый выпад… поспешил, лишь расцарапав левую руку противника. Тот нанес быстрый рубящий удар – Хельги еле успел подставить меч – к немалому удивлению нидинга, такие приемы здесь мало кто использовал. Не давая ему опомниться, Хельги закрутил меч сверкающим кругом – теперь уже защищался бродяга. Почувствовав, что встретил достойного противника, он стал гораздо осторожнее и больше уже не улыбался, сосредоточив все внимание на борьбе. Удар! Уклонение влево. Еще удар – отбив! Ну-ну, быстро соображает, перенял тактику. Вернее, это он, Хельги, навязал врагу свою. Интересно, а меч у тебя насколько хорош? Приподнявшись на носках, Хельги изо всех сил опустил клинок, вложив в это движение всю силу своего молодого тренированного тела – меч нидинга не выдержав, треснул. Дрожащий обломок клинка с силой вонзился в землю. Хельги опустил Змей Крови – убивать безоружного не много чести для благородного викинга! А вот бродяга на поверку оказался напрочь лишенным и благородства, и чести: улыбнулся, показав зубы и, когда Хельги подошел ближе, подло, исподтишка, метнул в него рукоятку меча с острым торчащим обломком. Слава богам, Хельги успел среагировать – пущенный с силой обломок лишь задел его левое ухо. Нидинг бросился было бежать, развернулся и, зацепившись ногой за пень, рухнул лицом вниз… Якобы рухнул – этот прием кто-то из бродяг сегодня уже использовал, и Хельги на него не купился. Сжимая меч, с опаской подошел ближе, ожидая, что сейчас нидинг бросится на него, хватая за горло – единственный шанс не дать Хельги возможности воспользоваться мечом. Ну-ну, давай, бросайся… Ученые уже, ждем…

– Он больше не встанет, мой мальчик, – раздался вдруг голос Велунда. Старый кузнец вышел из-за сосны и, подойдя к лежащему недвижно бродяге, кивнул на его спину. Из-под левой лопатки нидинга торчал обломок меча, тот самый, воткнувшийся в землю…

– Но… – Хельги замялся. – Что ты здесь делаешь, учитель?

– Грибы собираю. – От души расхохотался кузнец. – Я знал, куда ты поехал, и помнил, что где-то здесь видели нидингов. Не предупредил, потому как, кто же будет предупреждать тебя в битве? Сам же направился за тобой. Много ошибок ты совершил, сынок…

Велунд прошел вперед по тропинке:

– Не привязал коня, вообще, даже не подумал о нем.

Хельги стыдливо зарделся.

– К тому же слишком много распрыгался без особых на то причин. Подумаешь, бродяги.

Сын Сигурда-ярла вспыхнул до корней волос. А он-то так гордился сегодняшней битвой, но вот, оказывается… теперь, хоть и не приходи в усадьбу. Не воин – посмешище.

Хельги сел на пень и закрыл горящее лицо руками. Очень хотелось заплакать.

– Ну, что ты там расселся? – Услыхал он голос Велунда, далекий, словно бы из другого мира. – Вставай-ка, нечего время терять. Нужно успеть заехать к хозяйке Курид за брагой, есть что отметить.

Хельги поднял глаза.

– В общем-то, сегодня я очень доволен тобой, мой мальчик! – с улыбкой произнес кузнец.

Глава 6 Волк

Тогда разъярился Дух богомерзкий Житель потёмков… «Беовульф»

Ноябрь 855 г. Бильрест-фьорд

Прошло чуть меньше месяца с тех пор, как узколицый друид Конхобар стал членом рода Сигурда-ярла. Сам обряд посвящения – вступление левой ногой в специально содранную кожу с левой ноги кобылы – занял не так много времени, больше ушло на согласование: каждый ли член рода был согласен усыновить безродного ирландца? Конечно же, большинство отнеслось с подозрением, и вряд ли бы узколицый так быстро стал родичем, если б не помощь и покровительство Гудрун. Он ей нравился – узколицый хорошо знал, почему – и тем пользовался: никогда не проходил молча мимо хозяйки, все время заговаривал о чем-то, правда, надо сказать, без излишней настойчивости, ненавязчиво, но с претензией. Гудрун подобные ухаживания нравились, еще б не понравились сорокалетней женщине живые воспоминания о бурной любви, да если еще принять во внимание болезнь мужа… Постепенно и очень быстро Конхобар стал в усадьбе незаменимым, чего, надо сказать, и добивался, сперва – помня указания друида Форгайла Козла, а затем и сам стал находить в своем положении массу выгод. Всегда вежлив, выдержан – не чета прочим грубиянам – ирландец, как должное, принял на себя обязанности управителя усадьбы, а Гудрун была и рада такому помощнику – все сделает так, как сказано, четко и вовремя, да к тому же, как становилось уж совсем худо Сигурду – лежал в лежку – самолично заваривала ему сон-траву Гудрун и, дождавшись, когда муж уснет, шла в амбар, где, с любовной страстью в глазах давно дожидался ее ирландец. Не злоупотребляла подобными встречами Гудрун – умна была, хитра, коварна – знала: не много уже осталось Сигурду земных дней, а уж там, как повезет, кто будет владеть усадьбой – она, всем известная хозяйка Гудрун, или этот неумелый щенок, Хельги. Да, по законам, вроде бы – Хельги, но жизнь – есть жизнь, она посильнее законов будет, Гудрун то хорошо знала.

Два десятка дойных коров – часть принадлежащего Сигурду стада – жевали сено в дальнем сарае под присмотром Трэля Навозника, черноволосого, темноглазого, смуглого – увидишь такого, сразу скажешь: раб, нидинг, слуга – именно так описывались рабы в древних сагах. Сарай стоял почти впритык к лесу, где шумели, качая ветками, темные голубоватые ели, и росшие на холмах корявые сосны вздымали к небу вершины, покрытые жесткими иглами. В противоположной стороне, за еле видневшейся усадьбой братьев Альвсенов, широкой оранжевой полосой плавилось в море закатное солнце. Несколько рыбацких лодок – маленьких, издали похожих на жуков, деловито перебирающих лапами – пользуясь хорошей погодой, покачивались на волнах Радужного залива. Ловили сельдь, и всем работы хватало. Чьи были лодки – Сигурда или Альвсенов – с усадьбы было не разглядеть, да и Трэля Навозника, честно говоря, это мало интересовало. Он лежал на копне сена, подстелив старый выцветший плащ. Отломив соломину, сунул в уголок рта, развалился, положив под голову руки, наслаждаясь редкими минутами покоя, закрыл глаза, представив далекое детство: теплое перламутровое море, оливковые рощи и огромный город с белыми стенами и золотыми, сверкающими на солнце воротами. Гавань, полную кораблей, самых разных, от узких рыбачьих фелюк до огромных военных дромонов, вооруженных неугасимым огнем, горящим даже в воде. Рынок, многоголосый, разноязыкий, полный пряных запахов; огромный – кажется, до самого неба, купол храма Святой Софии. Колокольный звон медленно плыл над городом, поднимаясь в синеве, как цветы незабудки, небо. Где-то в оливковой роще выл волк… Волк?

Раб открыл глаза, перевернулся на живот и, выйдя из теплого, пахнущего навозом, коровника прислушался, вглядываясь в черный лес, начинающийся сразу за невысокой оградой, сложенной из круглых камней. Именно здесь, в лесу, похоже, и выл волк. Трэль поежился. Что стоит хищнику перемахнуть через ограду? Конечно, через закрытую дверь в коровник ему не пройти, а если через сеновал? Запросто проберется. А до дома отсюда далековато, пока прибежит помощь, волки спокойно пару коров сожрут и его, Трэля, в придачу. Навозник вздрогнул, услышав, как зашуршало на сеновале сено. Прислушался, на всякий случай, взяв в руки увесистый посох. Впрочем, что против стаи посох?

Так, игрушка.

Соскочившая с сеновала черная тень стремительно бросилась прямо на Трэля. Тот отбросил посох и широко расставил руки: огромный, черной масти, пес размером с теленка, поскуливая, принялся лизать щеки раба и тот щекотал собаку за ухом, запуская руки в косматую шерсть.

– Айн, хороший мой Айн, – шепотом приговаривал Трэль. – Как я рад, что ты пришел!

Могуч, космат и страшен с виду был Айн, правда, изрядно ленив, и это его качество сводило почти на нет все предыдущие достоинства. Особенно летом, на верхних лугах, пес предпочитал целыми днями валяться в кустах, укрывшись от солнца, и лишь иногда лаял на отбившихся от стада коров. Впрочем, с волком он бы стравился. С одним волком. А вдруг их там стая? Ведь волки никогда не рыщут в одиночку. Может, все-таки добежать до усадьбы, позвать на помощь? Нет – там одни насмешки посыплются, да еще и тумаков получишь. Скажут – Трэль Навозник так же глуп, труслив и ленив, как и его пес. Да и, пока он бегает, вдруг волчина и вправду проберется в коровник? Поди потом, доказывай, что ты не особо и виноват. Навозник почесал левую лопатку и передернул плечами. Кожа на его спине была покрыта шрамами, не так давно оставленными кнутом хозяйки Гудрун, – с неделю назад заснул-таки, проглядел, как орел унес овцу из выпущенной на последнюю траву отары. Вот тогда-то, после наказания, и отправили Трэля в дальний сарай, с глаз подальше – коровы, не овцы, орел не унесет, вот, правда, волки… Так волков никогда и не было поблизости от усадьбы. Не было… Да вот ведь, заразы, взялись откуда-то. А может, и вправду, какой-нибудь одинокий волк, приблудный? Вон, что-то не воет больше. Ладно, что будет, то и будет. Зарыться вместе с Айном в солому да поспать – все больше толку будет. А если и порешит ночью волк корову – так что, к побоям привыкать, что ли?

В урочище, что меж горами и усадьбой Сигурда-ярла, всегда, даже в самый светлый день, а тем более, сейчас, ноябрьским вечером – было неуютно и сумрачно. Свет заходящего солнца с трудом проникал сквозь темные мохнатые лапы елей, окончательно теряясь в кустах можжевельника и жимолости. Прямо через лес вела неширокая тропка, идущая к хутору Свейна Копителя Коров, по обе стороны от нее громоздилась непролазная чащоба, с кучами бурелома и колючим малинником. Многочисленные звериные тропы терялись в черном лесу, впрочем, и они встречались лишь изредка – дичи здесь было мало.

Огромный волк с темной, почти черной шерстью, остервенело рыча, рыл лапами землю. По виду это был редкостный экземпляр: повадками он чем-то напоминал сбежавшую от человека собаку, но передвигался бесшумно и мягко, словно рысь. По хребту его, от кончика хвоста до загривка, тянулась неширокая полоска светлой шерсти, светлой, конечно, на общем серо-черном фоне. Длинная косматая шерсть зверя, темная по бокам, к брюху светлела, приобретая тот коричневато-желтый цвет, что скорее свойствен шакалам, нежели волкам. Мускулистые лапы заканчивались желтыми когтями, вообще же, встань волк на дыбы, его пасть оказалась бы вровень с лицом самого высокого человека – не слабый был зверь и не просто было достать такого охотникам, если б они и задались сейчас такой целью. Впрочем, в черном лесу не бывало охотников – не было дичи.

Что же делал здесь, в этом гиблом месте, этот великолепный экземпляр? Неужели вырывал из мерзлой земли чьи-то полусгнившие трупы, вместо того чтобы насытить утробу свежей живой кровью?

А, похоже, что так!

Рядом с волком, под елями, валялись два больших кувшина, покрытых желтовато-коричневой прошлогодней хвоей. Вокруг них волк и рыл землю могучими лапами. Вот на миг остановился, услыхав собачий лай, повернул жуткую морду, прислушался. И снова заработал лапами – вырывая закопанные в землю полусгнившие трупы. Вырыв, есть почему-то не стал, лишь разбросал части тел лапами да завыл, подняв морду к низкому небу, тоскливо, безнадежно, злобно.

Быстро темнело. Темно-серые, под масть зверя, тучи заволокли небо, пошел дождь, редкий, противный и нудный. Трэль Навозник зарылся в сено и уснул, притянув к себе Айна. Где-то далеко, за священной рощей, в ответ на зов из урочища, внезапно завыли волки.

Огромный зверь опустил морду, прислушиваясь к вою. Ноздри его раздулись, из раскрытой пасти стекала на землю желтая тягучая слюна. Некоторое время волк принюхивался, оставаясь на месте и, словно бы, раздумывая, а затем, прижав уши, помчался на зов собратьев длинными мощными прыжками.

Он обнаружил их сразу, как только пересек дорогу. Небольшая стая – с десяток особей – подозрительно обступила чужака. Это были еще довольно молодые звери, средь них лишь пара трехлеток. Голенастые, словно подростки, и уже успевшие отощать, видно, серым не очень-то везло с добычей в последнее время. В глазах их стояла жалкая тоска, шерсть потускнела, поблекла, на тощих лапах веревками выделялись жилы. Сгрудившись позади вожака, серые, поджав хвосты, с надеждой взирали на могучего новичка. А тот принюхивался к вожаку старому, много повидавшему зверю, с порванным левым ухом и покрытой шрамами мордой. Видно, когда-то это был настоящий боец, но старость и невезение доконали и его: шерсть свалялась, из кончика хвоста торчал репейник. Но глаза… глаза горели прежним боевым задором! Чужаку, видно, не понравились эти глаза, ибо, только взглянув в них, он сразу совершил мощный прыжок, словно знал – остальные не будут вмешиваться, а двух вожаков на одну стаю – много.

Старый волк ждал этого – резко отпрыгнул в сторону, зарычал, показывая клыки, желтые, давно уже не видевшие живого мяса. Промахнувшийся чужак быстро развернулся, ощерил пасть, затих, ожидая ответа. И старый прыгнул! Серой молнией – откуда и силы взялись? – метнулся влево и резко притормозив передними лапами, вытянул шею вправо. Клацнул зубами, раскровянил-таки пришельцу плечо – еще немного, добрался бы и до шеи и тогда, кто знает, как обернулась бы схватка. Старый вожак горделиво обернулся, ища глазами поддержки своих. Лучше б он этого не делал!

Воспользовавшись этим, темно-серый рванулся вперед, распластался на брюхе и, извернувшись, впился сопернику в горло. Старый вожак захрипел, забил лапами, стараясь расцарапать противника когтями – тщетно, темно-серый оказался сильнее, злее, нахальнее, был в нем какой-то кураж, неистовая злоба, чего был лишен старый волк, повалившийся на седой мох с перегрызенной шеей. Он быстро слабел, и темно-серый, рыча, рвал его на куски, еще живого. Летели по кустам кровавые ошметке, и вся стая – несколько самок и волчата-подростки, поджав хвосты следила за новым вожаком. Тот, наконец, насытился, повел из стороны в сторону ощеренной окровавленной мордой. Волки подошли ближе, молча склонили головы, подставив холки. Темно-серый торжествующе завыл, и вся стая поддержала его, пожрав поверженного вожака. Теперь у них был новый вожак – молодой, сильный, злобный.

Стая обнаглевших от безнаказанности волков, под предводительством нового вожака, принялась рыскать по окрестностям Бильрест-фьорда. Резали прямо в загонах овец, не брезговали и нападениями на одиноких путников, а однажды чуть не загрызли младшего брата Фриддлейва, хорошо сам Фриддлейв вовремя оказался поблизости, а то бы…

Много раз выходили на охоту мужчины из усадьбы Сигурда-ярла, да и не только они – и все без толку. Уж такой вожак оказался у стаи – легко, играючи, обходил самые хитроумные ловушки, а о засадах, казалось, знал или даже предвидел их заранее. Словно бы издевался над охотниками – многие из них видели его: огромный, темно-серой масти, зверь с черными, пылающими огнем Муспельхейма, глазами.

Когда волки в очередной раз загрызли теленка, терпение Сигурда окончательно иссякло. В облаву были посланы все, включая Хельги и узколицего Конхобара, недавно принятого в род.

У дальнего коровника, недалеко от усадьбы, прямо перед сеновалом вырыли глубокую яму, утыкали кольями с обожженными на огне остриями. Слева и справа от коровника, а также и спереди располагались точно такие же ямы, так, что меж ними оставалась лишь узкая тропка, по которой только и должен был загонять скот ленивый раб Трэль Навозник. Ветви росших позади сарая деревьев крепко-накрепко переплели между собой – так, что, если б и захотели волки, да бежать им было бы некуда – один путь: в яму. Не в одну, так в другую. В соседнем овине сидели несколько человек с копьями – добить хищников, если те вдруг попытаются выпрыгнуть, хоть и маловероятно то, да бывали случаи, лучше уж побеспокоиться заранее.

Навозник лишь скептически усмехался про себя – вслух не рисковал, помня побитую спину – знал: вряд ли пожалуют волки при таком скопище народу. Что ж они, совсем идиоты, что ли?

А волк все-таки пришел! Не в самую ночь, уже под утро, когда стирается тонкая грань между сном и явью. Явился один, не подставляя стаю. Прошмыгнул меж кустов в коровник невесомой темно-серой тенью. Подняв уши, залаял Айн и тут же, захрипев, упал с прокушенным горлом. Кровь выливалась на свежевыпавший снег мелкими упругими толчками, несчастный пес, умирая, судорожно сучил ногами. По лицу Навозника Трэля текли слезы. Никого и никогда не любил он здесь, в усадьбе, а вот к собаке привязался. Теперь и этого был лишен.

Молнией метнулся волк – огромный, темно-серый, со светлой полоской по всему хребту до хвоста – пролетел над оградой, прополз под кустами на брюхе, извернулся и исчез – словно в воду канул. Кинулись искать, махнули уже было рукой, да Трэль Навозник заглянул с испугу на сеновал – там и обнаружил зверя. Огромные черные глаза, совсем непохожие на волчьи, сверкали лютой злобой и ненавистью. С широко раскрытой, источающей трупный смрад пасти медленно стекала слюна, могучие когти царапали дерево перекрытий.

Издав утробное рычание, свирепый хищник прыгнул на тщедушного раба, раздирая когтями грудь. Трэль изо всех сил сжал руками косматую волчью шею, чувствуя, как капает прямо на лицо горячая слюна.

Держать! Только б удержать зверя до прихода подмоги. А острые клыки хищника приближались все ближе, а в черных глазах зверя, казалось, стояла злобная усмешка.

Нет… Не удержать. Уж слишком не равны силы. Огромный свирепый хищник и недокормленный мальчишка-раб. Конечно, жизнь раба – не такое уж счастье, но подобная жуткая смерть… Нет! Нет! Нет!

Трэль в отчаянии замотал головой, чувствуя, что еще немного, и острые челюсти зверя сомкнутся на его шее… Он даже закрыл глаза… И челюсти сомкнулись бы, не подоспей вовремя Хельги. С ходу метнул копье – волк уклонился, подскочив, вытащил из ножен меч. Отпустив бледного раба, чудовищное создание бросилось на Хельги, страшно сверкая глазами. Тот ждал, без страха в душе. Еще бы, что ему какой-то там волк, когда имеется меч и умение им пользоваться! Улыбаясь, ждал зверя сын Сигурда. Уже в прыжке хищник посмотрел ему прямо в глаза… И вдруг проскочил мимо! Развернулся, выскочил наружу и, одним прыжком перепрыгнув ограду, исчез в лесу. Хельги улыбнулся – ну, ну, беги. Там и ждет тебя яма.

Почти сразу же за оградой, на небольшой поляне, скрытой молодыми елками, около ямы, в которую неминуемо должен был попасть серый ночной гость, с коротким копьем в руках маячила сутулая фигура узколицего ирландца Конхобара. Не очень-то нравилась ему вся эта затея с поимкой волков – ирландец лучше предпочел бы заниматься управлением домом: милостивая хозяйка Гудрун не так давно поставила его присматривать за рабами и слугами. Уж это дело оказалось Конхобару по душе, хорошее дело. А тут стой вот, жди волка. Все остальные, вон, давно уже ушли спать, а его, Конхобара, как раз под самое утро вышла смена. Хорошо хоть – луна. Светло.

Ирландец зевнул, стараясь отогнать сон, как вдруг со стороны загона послышались крики и какое-то глухое рычание.

– Неужели волк? – с опаской подумал Конхобар и покрепче обхватил копье, утешая себя мыслью, что уж в этом-то месте волку одна дорога – в яму.

Хищник появился внезапно. Выпрыгнул из кустов, огромный, темно-серой масти, зверь, помчался прямо на яму… И вдруг остановился перед застывшим, как изваяние, Конхобаром. Повернул голову, взглянул строго. Ирландец ахнул, узнав черный сверкающий взгляд зверя – это был взгляд сгинувшего друида Форгайла. Неужели этот волк и есть волкодлак-оборотень?

– Да, это я, Конхобар. – Сами собой образовались в мозгу узколицего огненные слова. – Я не могу… – продолжал волк, скалясь окровавленной пастью. – Не могу много общаться с тобой… Я ухожу, но ты… жди.

– О, мой друид! – Конхобар в страхе упал на колени перед волком. – Будь осторожен – здесь яма! Лишь только там, ближе к кустам, узкий проход. Беги же!

Ничего больше не сказал волк. Поблагодарил младшего друида кивком головы и, осторожно пробравшись по самому краю ямы, прыгнул с обрыва в лес…

– Ушел! – Выскочил на поляну Хельги с обнаженным мечом в руке. – Все-таки опять ускользнул.

– Да. Это хитрейший волчище. – Как ни в чем не бывало поднялся с земли ирландец. – Проскочил краем, сбив меня с ног. Впрочем, думаю, вряд ли он больше объявится здесь – я хорошо зацепил его копьем.

И правда, с тех самых пор не появлялись больше волки около усадьбы Сигурда. Хотя, доходили смутные слухи, стая по-прежнему разбойничала в дальних лесах у Ерунд-озера, ну, так то, наверное, была другая стая…

Больше всего славы получил от ночной засады узколицый Конхобар. Его так и звали теперь – Конхобар, Избавитель От Волка. Раб Трэль Навозник вновь отведал плетей за тупость, впрочем, ему к этому не привыкать было. А Хельги… Что Хельги? Повод для насмешек был – надо же, упустил-таки волка – хоть вообще в усадьбу не показывайся. Он и не показывался больше, жил у Велунда.

Огромный волк темно-серой масти по прежнему творил разбой во главе стаи, а в лунные ночи, насытившись и рычанием разогнав в стороны волков, выходил на поляну в Черном лесу и выл, подняв морду к звездам. В вое этом слышалась вовсе не злоба, а одна лишь жуткая нечеловеческая тоска.

Глава 7 Секира эгиля

Гнев и вражда, И обида не спят; Ум и оружие Конунгу надобны, Чтоб меж людей Первым он был. «Старшая Эдда». Речи Сигрдривы

Декабрь 855 г. Бильрест-фьорд

Лагерь молодых воинов под руководством Эгиля Спокойного На Веслах располагался в густом лесу у среднего течения Радужного ручья и тщательно охранялся – вход и выход из лагеря без специального разрешения Эгиля был строго-настрого запрещен: молодежь должна была повариться в собственном соку, привыкнуть к особому специфическому настрою дружины, в которой каждому было нужно заявить о себе и, вместе с тем, оставаться таким, как и все остальные. Харальд Бочонок, Ингви Рыжий Червь, красавчик Фриддлейв – сын Свейна Копителя Коров, Хельги, и даже Дирмунд Заика с Приблудой Хрольвом – в числе других молодых воинов жили все вместе, в длинном, обложенном дерном, доме, откуда то и дело разносились раскаты смеха. Старый Эгиль, сидя на лавке перед входом, в полудреме смотрел на катившееся к закату солнце, нет-нет да и прислушиваясь к тому, что происходило внутри дома.

Конечно же, говорили о девках. О чем еще-то? Харальд Бочонок рассказывал о пухленькой рыжеволосой Ингрид, дальней родственнице красавчика Фриддлейва. Ингрид Харальду давно нравилась, а вот добиться взаимности – он не знал, как. Как-то раз, зимой еще, подарил ей лисенка, вернее, хотел подарить: только вытащил из корзинки, а тот хвать Харальда за руку – был таков, только хвост замелькал за деревьями. Ингрид хохотала на весь Бильрест-фьорд, Ингрид считалась известной хохотушкой, не то что вечно молчаливый Фриддлейв. Он сейчас молчал, никак не реагируя на веселые росказни Бочонка.

– А вот еще случай был, – подождав, когда все перестанут смеяться, продолжал Харальд. – Снег уже таял, как позвал я Ингрид на горку – покататься. Уселись в санки – ну, думаю, тут-то я ее и обниму, затискаю, а, если повезет, то и поцелую… Ты не слушай, Снорри, тебе про то рано еще!

Снорри – светлорусый малыш лет двенадцати – по здешним меркам, уже вполне взрослый – внимающий Харальду, буквально раскрыв рот, покраснел, низко опустив голову, что тут же вызвало у его сотоварищей новый приступ хохота.

– Ишь, Снорри-то наш, загрустил. – С притворной суровостью покачал головой Хельги. – Видно, тоже клеился к Ингрид. То-то я смотрю – зачастил он к хутору Свейна. Да что ты притих, Снорри! А, молчишь? Все с тобой ясно – сразу видно человека, в любовных делах опытного. Ну, чего так сидеть? Научил бы хоть Харальда целоваться, а то он ведь бедный так и не умеет, верно, Бочонок?

– Да… Пожалуй… – Хмыкнул Харальд, широко расставляя руки. – Иди, иди сюда, Снорри!

Бедный Снорри съежился в углу, словно хотел слиться с лавкой. Хельги улыбнулся, подмигнул Харальду – пора мол, заканчивать с шуткой. Бочонок махнул рукой:

– Ну его в горы, этого Снорри! Похоже, не дождешься от него помощи.

– Похоже, что так, Харальд! – сквозь общий смех поддакнул Ингви Рыжый Червь. – Видно придется тебе учиться у Ингрид.

– Эй, вислогубые! – В дверь просунулась косматая голова Эгиля Спокойного На Веслах. – Хватит ржать, как саксонские лошади, спать давно пора, иль не заметили, как солнце село?

А ведь, действительно – не заметили. Угомонились быстро – за день-то не мало пришлось побегать – Эгиль был учителем суровым и спуску никому не давал, даже своему внучатому племяннику Снорри.

Эгиль прошелся меж широкими лавками, оглядывая спящих. Вот Ингви, вечно взъерошенный и чем-то похожий на воробья-переростка, нескладный, эдакий недотепа с виду – однако жилистый, упорный, выносливый и далеко не дурак. Вот, на соседней лавке храпит Харальд Бочонок, толстый, подвижный и даже во сне улыбающийся. Круглое лицо, нос картошкой, лезущие в глаза волосы цвета прелой соломы – казалось бы, обычный деревенский простак, ан нет! Совсем не таким простоватым был Харальд. Напротив Харальда – Хельги, сын Сигурда-ярла. Светловолосый, синеглазый с тонкими чертами лица и чуть припухлыми губами – такой должен нравиться девчонкам, да, похоже, на уме у него покуда лишь одна Сельма, дочка Торкеля-бонда с дальнего Снольди-Хольма. Она же, похожа, зацепила и красавчика Фриддлейва, сына Свейна Копителя Коров. Напротив Фриддлейва – Дирмунд Заика, себе на уме. Не нравился этот парень Эгилю, хоть и знаком был с самого детства, было в Заике что-то нехорошее, подленькое, что, может быть, и сойдет на нет постепенно, под влиянием совместного обучения… а может, и не сойдет, останется – знал Эгиль и подобные случаи. За Дирмундом – лавка его дружка Хрольва, дежурившего ныне у очага. Хрольв – приблуда, принятый в род несколько лет назад, Эгиль хорошо помнил, как тот дичился первое время, даже боялся спать вместе со всеми – убегал к коровам, на сено. Хрольв, конечно, поглупее Заики будет, да и злобен изрядно – ну, то черта, для воина отнюдь не лишняя. Снорри… Вот он, малыш, ворочается, не спится ему что-то: гонял его Эгиль больше других, чтоб, несмотря на возраст, стал Снорри хорошим воином. Подойдя к спящему Снорри, Эгиль по-стариковски погладил его по волосам. Спи, спи, малыш… младой возраст – штука быстро проходящая…

Обойдя всех, Эгиль улегся сам и тут же захрапел, едва вставил в пазы спальную доску, превращающую обычную широкую лавку во вполне комфортное ложе – при всем желании не свалишься с такого, как не вертись.

Хельги почему-то не спалось. Грезилась Сельма, да и громкий храп Эгиля был слышен даже здесь – в заднем углу дома. Напротив Хельги ворочался малыш Снорри. Видно, тоже никак не мог уснуть. Хельги запоздало пожалел о своей шутке по поводу поцелуев – нехорошая какая-то получилась шутка, надо будет при случае загладить вину перед Снорри. Впрочем, похоже, как раз сейчас наклевывался подходящий случай.

Хельги осторожно приподнялся на ложе.

– Снорри, эй, Снорри! – прошептал он. – Ты же не спишь, я вижу.

– Не сплю, – тихо откликнулся Снорри. – А что?

– Кажется, Хрольв Приблуда задремал у очага.

Снорри повернул голову, присмотрелся. Затем согласно кивнул. Ну и сторож этот Хрольв! Так в походе враги всем головы поотрезают, с таким-то стражем.

– Давай-ка привяжем к его поясу котел – то-то с утра будет потеха!

Снорри не пришлось уговаривать дважды. Правда, не ожидал он такого от Хельги, ну да… Быстро соскочив с лавок, «заговорщики» тихонько подобрались к очагу, около которого, упершись лбом в поддерживающую крышу вертикальную балку, спал Хрольв Приблуда. Хрольв чему-то кривовато улыбался во сне, из полуоткрытого рта его стекала тонкой нитью слюна.

– Видно, девки снятся! – со знанием дела пояснил Хельги, и Снорри зажал себе рот рукою, чтобы не рассмеяться.

К поясу и ногам Хрольва они привязали буквально все, что обнаружили рядом, благо веревок в доме хватало: большой котел, свисавший с потолка на толстой цепи, два котелка поменьше, сучковатое осиновое полено, деревянную бадью с водой и недоеденную кабанью голову, недавно присланную в качестве подарка Свейном Копителем Коров, отцом красавчика Фриддлейва. Полюбовавшись в смутном пламени очага делом рук своих, Снорри и Хельги остались крайне довольны. Правда, последнему этого показалось мало.

– Смотри-ка, Харальд как разоспался! – шепнул он, останавливая Снорри. – Ишь, вытянул руки… Слушай, там, у очага, где-то был окорок… Тащи-ка его сюда… Эх, жаль, в одежде все спят, так бы рукава связали… Ну, да ладно. Давай-ка, Заику к ложу привяжем!

Ни один из спящих не остался без внимания орудующей в доме парочки, даже старый Эгиль – тому тщательно заплели бороду в длинную толстую косу. Осмотрев все, Хельги и Снорри довольно переглянулись и потерли руки.

– Ну, вот, теперь можно и поспать. – Почесал живот Хельги. – Прикинь, какой утром переполох будет.

– Да уж. – Согласно кивнул Снорри и, проходя мимо так и не проснувшегося Приблуды, зацепился ногой о котелок.

Котелок со звоном опрокинулся…

Встрепенувшийся Хрольв спросонья задергал ногами, да с такой прытью, что зазвенело все, что можно, кабанья голова попала в очаг, туда же со страшным грохотом свалился и сорвавшийся с цепи котел.

– Иотуны! – дико закричал пришедший в себя Хрольв. – Иотуны! Великаны!

Все, как один, вскочили с лавок… Вернее, те, кто смог. Некоторые – привязанные – остались, не понимая, какая колдовская сила их держит.

– Великаны! Великаны! – прыгая вокруг очага и звеня привязанными к ногами котелками, нагнетал обстановку Хрольв. – Я прогнал их, прогнал!

– Что, что случилось? – Спрыгнув с ложа, схватился за секиру Эгиль, привычно погладил бороду… С бородой явно было что-то не то.

Разбуженный Харальд Бочонок потянулся к мечу… и вместо него вооружился окороком. Рядом, не в силах оторваться от ложа, грязно ругался Заика.

– Великаны! Великаны! – носясь по всему дому, дико гомонил Хрольв. – Я видел их, видел! Почти убил одного вот этим вот мечом.

– Ах, чтоб тебя! – заругался красавчик Фриддлейв, со всей дури ударившись ногой об опрокинутую бадью.

Ингви Рыжий Червь молча освобождался от пут.

Наконец, по знаку Эгиля, все выстроились на поляне перед домом. Сменили часовых на улице – те клялись всеми богами, что в глаза не видали никаких великанов, вообще никого не видали.

– Даже зверь лесной вокруг не шатался, – доказывал один из стражей – Норм из Снольди-Хольма – низенького роста, коренастый, он выглядел довольно комично, когда, потрясая копьем, призывал в свидетели самого Одина.

В общем, порешили, что дело темное. Йотуны не йотуны – а без троллей тут явно не обошлось, хотя Хрольв упорно твердил обратное.

– Какие тролли?! Великаны то были. Я лично видал двух: один огромный, как скала у ручья, другой маленький, злобный.

– Что ж ты не поразил их секирой, Хрольв? – невзначай поинтересовался Хельги, но Приблуда лишь отмахнулся.

Разговоров о ночном происшествии хватило на три дня, да и потом частенько вспоминали этот случай – даже сам Эгиль Спокойный На Веслах. Спорили до хрипоты: тролли то были или в самом деле великаны. Хельги невозмутимо поддакивал, а малыш Снорри старательно прятал глаза и невпопад хохотал.

На следующий день Эгиль разделил отряд на две группы: «Медведи» и «Рыси». В «Медведи» попали Дирмунд Заика, Хрольв, Фриддлейв, Харальд Бочонок и еще несколько парней с дальних хуторов. Остальные – Хельги, Ингви Рыжий Червь и малыш Снорри – оказались «Рысями» и должный были, по мысли Эгиля, совершить диверсию в укрепленном лагере «Медведей», который тем следовало разбить за ночь в неизвестном для соперников месте.

– Вот – секира. – Эгиль торжественно вручил предводителю «Медведей» Фриддлейву собственное оружие. – Спрячьте ее понадежней и охраняйте. Вы же… – Он повернулся к Хельги. – Добудете ее любым, приличным настоящему викингу, способом. Задание ясно?

– Ясно! – хором отозвались молодые воины.

«Медведи» тут же скрылись в лесу, а «Рысям» вроде как и нечем было заняться аж до самого утра, что отнюдь не значило безделья – Эгиль велел рубить деревья да копать в глубоком снегу длинные ямы для устройства полосы препятствий. Ухайдакались, и Хельги чувствовал, как стекают по лбу крупные соленые капли, слышал рядом тяжелое дыхание Ингви и Снорри – последнему приходилось особенно тяжело в силу возраста. Эгиль не делал различий: сказано, всем рубить деревья и таскать тяжелые стволы, значит – всем. К вечеру, когда уже начинало темнеть, Снорри не выдержал: споткнувшись, упал лицом в снег да так и застыл, потный, смертельно уставший, грязный.

Бросив топор, Хельги уселся рядом, положил руку на плечо Снорри, оглянулся: Ингви, стиснув зубы, молча тащил деревину.

– А здорово мы повеселились прошлой ночью! – вскользь заметил Хельги, и Снорри перестал дрожать, обернулся. Правда, ничего не сказал – видно не ворочался язык от усталости – однако в глазах его мелькнула искорка веселья.

– Думаю, и завтра неплохо проведем время, – продолжал Хельги. – Уж заставим «Медведей» побегать, верно, Снорри?

– Да уж, ясное дело, заставим. – Кивнул тот и улыбнулся. Подошел, присел рядом Ингви. Отдышался, сказал что-то смешное. Хельги незаметно кивнул на брошенную Снорри осину. Ингви не переспрашивал – молча встал, схватился было за бревно. Хельги придержал его за руку:

– Эй, Снорри! Давай-ка, обтеши ветки.

Снорри кивнул, схватил топор, заработал – так, что полетели по сторонам вкусно пахнущие смолистые щепки. Старался – еще бы, уж это-то было ему вполне по силам, не то что тащить тяжеленный ствол. Хельги переглянулся с Ингви.

– Здорово у тебя получается! – тут же похвалил малыша тот. – Давай-ка так – ты и дальше обтесывай, а мы с Хельги будем таскать деревья, лады?

Снорри лишь молча кивнул, счастливо улыбаясь, еще бы не лады. Усмехнулся в усы стоящий за старым дубом Велунд, шепнул что-то подошедшему Эгилю и тихонько засмеялся.

«Рыси» были на ногах, как только взошло солнце. То есть как бы считалось, что оно взошло – сыпал мелкий снег, похожий на недоваренную овсянку, сквозь затянувшие небо густые серые тучи не пробивался ни один солнечный лучик, лишь на востоке, за горами – сейчас не видными из-за туч – чуть-чуть алело. Хельги переглянулся с Рыжим Червем, и оба улыбнулись – подобная погодка была им на руку – куда как проще подкрасться к становищу «Медведей»… Вот только где оно, это становище?

– Думаю, не так далеко, – на ходу делился мыслями Ингви. – Сам смекай, они же должны были выбрать место, выстроить что-то, пусть даже и в снегу, да к тому ж еще сначала добраться – и все за одну ночь. А темно!

Хельги согласно кивнул – нагнулся, подвязать завязки на обуви, незаметно бросив быстрый взгляд назад, ухмыльнулся чему-то и, выпрямившись, добавил, что, по условиям игры, «Медведи» могли воспользоваться лошадьми, угнав их с чьего-нибудь пастбища.

– Вряд ли они стали связываться с лошадьми. – Перепрыгивая через сугроб, покачал головой Ингви. – Потом не оберешься проблем с их хозяевами – сразу шум поднимут… Нет, вряд ли.

Хельги с уважением взглянул на приятеля: оказывается, у Ингви был аналитический склад ума. Вот вам и Рыжий Червь.

Прячась за деревьями, «Рыси» бесшумно вышли на тропинку, ведущую из усадьбы Сигурда-ярла к кузнице Велунда и дальше, к Ерунд-озеру. Выставив часового, уселись вокруг густой елки – безумно хотелось жрать, да вот никаких дорожных припасов им не полагалось – все должны были добыть сами, на ходу.

– Смотрите. – Сглотнув слюну, Хельги отломил сухую ветку и, разгладив рукой снег у самых корней, нарисовал крестик: – Это наш лагерь. Вот – тропа. Вот здесь – ручей, а тут – скалы. За ними Священная роща и дорога, еще дальше река, ну, так далеко они вряд ли успели уйти. Слева от дороги лес, озеро, хутор Свейна Копителя Коров и усадьба Альвсенов, тут холмы, пастбище… Ну, в общем, ясно?

Сын Сигурда ярла окинул взглядом свою небольшую команду: он как-то сразу стал вести себя, словно уже был вождем-хевдингом и, странное дело, все его слушались. Впрочем – а кто бы выпендривался-то? Ингви для этого слишком умен, остается малыш Снорри.

– Ясно. – Снорри кивнул и, немного помолчав, неожиданно поинтересовался, почему Хельги не изобразил на чертеже дальний лес и Ерунд-озеро.

Ингви Рыжий Червь лишь хмыкнул, а Хельги терпеливо разъяснил, что среди «Медведей» многие не дураки покушать: и красавчик Фриддлейв, и Приблуда Хрольв, и уж, тем более, Харальд Бочонок – в этом месте Ингви хихикнул – поэтому они, конечно же, не пошли к Ерунд-озеру.

– В тамошнем лесу, конечно, и рябчики водятся, и зайцы, так ведь их добыть еще надо, а это время. Тем более, что для становища там никакой приличной поляны нет, один бурелом.

Снорри недоверчиво хмыкнул, и Ингви тоже бросил недоуменный взгляд на Хельги – уж слишком простоватым выглядело объяснение.

– Вы на тропу хорошо смотрели? – неожиданно поинтересовался Хельги.

– Вообще не смотрели. – Пожал плечами Ингви Рыжий Червь. – Чего на нее смотреть-то?

– А пошли-ка!

Хельги осторожно выбрался из-под елки, стараясь не обрушить скопившиеся на ветвях белые снеговые шапки. Снег так и валил, не переставая, даже стал гуще, лишь где-то далеко на юге небо чуть-чуть посветлело, напоминая изрядно сдобренную маслом овсяную кашу. Вспомнив о каше, Снорри вздохнул.

– След! – не удержавшись, воскликнул он, первым выбежав на тропу.

– Не след, а следы, – поправил его Ингви Рыжий Червь и оглянулся, ища глазами Хельги. Тот что-то запаздывал… Ага, наконец появился.

– Ну что, видели? – громко спросил он и многозначительно покрутил пальцами вокруг ушей.

Подслушивают?!

– Конечно, – нагнувшись, быстро шепнул Хельги. – И следят за нами почти от самого лагеря. Я б и сам так поступил, поэтому их и обнаружил.

– Их?

– Может быть – и одного, но лучше считать, что двое.

– Да, – согласился Ингви. – Лучше уж переоценить врага, чем наоборот. Кстати, мне кажется, они давно бы уже могли неожиданно напасть на нас.

Хельги улыбнулся.

– Правильно, Ингви. – Он кивнул головой. – Но – не нападают. Значит, мы делаем то, что им нужно. А что мы делаем?

– Мы? Идем… на север, к Ерунд-озеру! – Ингви Рыжий Червь хлопнул себя по лбу. – Но ведь следы…

Хельги повернулся к тщательно изучающему следы Снорри:

– Скажи-ка, что ты видишь?

– Ну, следы… – Снорри задумался, посмотрев на заснеженную тропку. – Словно бы один человек прошел – но дураку ясно, шли несколько, нога в ногу – от того и следы глубокие, раздолбанные… Только вот… – Он вдруг замолчал, пробежал несколько шагов по тропе, внимательно вглядываясь. Остановился напротив корявой сосны с выступающими корнями, обернулся, озадаченно почесав затылок.

– Правильно, Снорри! – неожиданно громко воскликнул Хельги. Подбежал, ударил по плечу: – Я так и знал: они наверняка пошли в дальний лес к Ерунд-озеру.

Сноррри озадаченно посмотрел на него серыми удивленными глазами, хотел было что-то сказать, да Хельги не дал ему и рта раскрыть: схватил его за руку и потащил в сторону от тропы, на поляну.

– Ну, нашли место для совета. – Хмыкнул Ингви Рыжий Червь, усаживаясь на корточки прямо посреди густой мокрой травы. – Одно хорошо – никто не подслушает. – Ну, так что ты там увидел, Снорри?

– На корнях сосны… – взволнованно произнес тот. – Словно счищали с обуви налипший снег. Да нет, точно счищали. А потом шли вокруг сосны… снова к тому месту… получается, что… Что они по кругу ходили!

– Тс-с! Не так громко, Снорри. – Хельги предупредительно поднял большой палец.

– То есть «Медведи» хотели, чтобы мы подумали, будто они пошли по тропе на Ерунд-озеро, – продолжал Снорри. – Хотя на самом-то деле…

– Их там нет, – продолжил Хельги. – Кстати, вы не знаете, а с чего бы мы-то направились именно сюда?

– Ну… – замялся Ингви. – Нам-то уж все равно было, лишь бы в лагере не сидеть. Могли и на юг пойти, к ручью, и к Священной роще.

– А сказать вам, почему не пошли? – Хельги дурашливо прикрыл правый глаз рукою. – Потому что та тропинка, что вела к ручью, была уж больно заснеженной, почти что и не видна совсем – одни сугробы, помните?

Снорри кивнул.

– И другие тропки так же… – продолжал Хельги. – А вот та, которую мы выбрали…

– Да, пожалуй, что она самая приличная, утоптанная.

– И лес сразу начинался.

– Верно, Снорри! А теперь подумай, кого «Медведи» выберут главным?

– Тут и думать не надо – наверняка Фриддлейва. Правда, и Харальд Бочонок, и Приблуда Хрольв, да многие, будут ему исподтишка мешать.

– Верхние пастбища, – тихо перебил Ингви. – Или озеро и лес между усадьбой Альвсенов и хутором Свейна Копителя Коров. В общем, все, что к западу от старой дороги.

– Но почему?

– Да потому, Снорри, что красавчик Фриддлейв знает те места, как никто другой! А ведь он, наверняка, старший. Впрочем, сейчас дело в другом: в тех, что за нами смотрят. – Хельги незаметно осмотрелся. Ага, шатались, шатались веточки ольхи, что росла у тропинки, а ветра, между прочим, не было.

– Здесь недалеко конюшня и хутор Курид с Ерунд-озера, – пригнувшись, зашептал Хельги. – Нам нужно пять лошадей.

– Да зачем нам лошади, куда как лучше лыжи…

– Тс-с! Сделаем так…

Посовещавшись еще немного, «Рыси» встали и, не оглядываясь, быстро пошли к лесу, на ходу стряхивая с одежды прилипший снег.

Светлая полоса медленно шла с запада, там, над морем, голубела уже чистая полоска неба.

Зашевелились в сугробах ольховые заросли и на тропу выбрались два молодых парня: Бьорн с хутора Курид и Харальд Бочонок.

– Ну вот, видишь – все вышло, как и предложил Заика, – восторженно потирая руки, воскликнул Бьорн: невысокий, коренастый, с длинными жилистыми руками, он чем-то напоминал медведя. Харальд отвернулся, махнув рукой. Дался ему этот Заика. Нет, он, конечно, умен, но уж больно скользкий – ишь, чего придумал: аккуратно забросать землей лужу у самого лагеря, а потом, уже здесь, несколько раз пройти по тропе – типа все «Медведи» тут побывали. Не по душе были Харальду подобные придумки, да делать нечего – все-таки в этой игре он и его лучшие друзья – Ингви и Хельги – были соперниками, так решила судьба в лице Эгиля. А раз так – надо тянуть лямку до конца: по мысли Дирмунда Заики ему вместе с Бьорном необходимо было вызвать у «Рысей» переполох, похитив их самое слабое звено – малыша Снорри. А уж затем, к исходу вторых суток (а всего было отпущено трое), в дело вступили бы основные силы «Медведей», как раз сейчас строившие из снега укрепленную стоянку в горах за усадьбой братьев Альвсенов. Место предложил выбранный вожаком Фриддлейв: он знал там каждый камень, да и с пищей проблем не возникало – рядом отцовский хутор.

Ближе к полудню снег утих, и выглянувшее солнце осветило дальний лес, за которым блеснул голубоватый лед Ерунд-озера.

– Красиво как! – мечтательно потянулся Бьорн. Они с Харальдом стояли на вершине холма, прячась за редколесьем и внимательно наблюдая за тропинкой – У нас там сейчас хозяйка Курид как раз печет лепешки… Ой, смотри, смотри!

Он вытянул вперед руку: трое всадников быстро промелькнули между деревьями, скрываясь в дальнем лесу.

– Они?

Скакавший последним замешкался, что-то выронив, обернулся – и Харальд с Бьорном хорошо разглядели рыжего Ингви.

– За ними! – скомандовал Бочонок и «Медведи» бегом ломанулись к лесу.

К вечеру совсем распогодилось. Над близким морем засияло – совсем по-летнему, так, что больно глазам – желтое солнце, освещая обширные строения усадьбы Альвсенов, небольшое озеро, пастбища с пасущимися коровами и овцами. За пастбищем смутно угадывался хутор Свейна Копителя Коров, отца вожака «Медведей» красавчика

Фриддлейва. Сам Фриддлейв – высокий, красивый, светлоглазый – стоя на свежем пне, с удовлетворением осматривал только что выстроенные на снегу укрепления: ограду со рвом и снеговым валом, политым озерной водой, и лежащую горизонтально высокую башню из крепких жердей. Хитрый Дирмунд Заика предложил поставить башню вечером, как стемнеет – иначе уж слишком было бы заметно.

– Да кому заметно-то? – Усмехнулся Хрольв Приблуда. – Ведь эти придурки, «Рыси», рыщут сейчас в дальнем лесу у Ерунд-озера! Лучше поставим башню сейчас, а ночью можно будет и отдохнуть, и подкрепиться.

Фриддлейв, однако, поддержал не его, а Заику. Страховался на всякий случай, тоже не полный дурак был. А вдруг разгадают «Рыси» Заикины хитрости?

– Эй, Фриддлейв! – неожиданно закричал часовой с сопки. – Тут к тебе какой-то мужик. Главного спрашивает.

Фриддлейв пожал плечами и быстро направился к сопке, поросшей редковатыми молоденькими сосенками. У одной из них злобно кусал удила огромный вороной конь, на котором сидел здоровенный бугай с буйной рыжей бородищей. Фриддлейв сразу узнал младшего Альвсена – Бьярни и почтительно поздоровался.

– Не дело это – устраивать игрища у нашей усадьбы, – вместо ответа недовольно буркнул Бьярни. – Пропадет хоть одна овца – уж я разделаюсь с вами!

– Нам не нужны чужие овцы, Бьярни. – Пожал плечами Фриддлейв, но Бьярни Альвсен уже скрылся за сопкой. Да… Пожалуй, насчет овец надо строго предупредить всех «Медведей».

– Здоровый парень этот Бьярни, – с завистью прошептал малыш Снорри, провожая глазами быстро несущегося по склону всадника. – И конь у него – под стать.

– Здоров, да, говорят, туп изрядно. – Хмыкнул Хельги. Вместе со Снорри они уже давненько сидели на вершине скалы, укрывшись за камнями и подстелив под себя мягкие еловые лапы. Ждали темноты. Под скалой тихо паслись лошади, взятые под честное слово у Сельмы.

– Что скажешь насчет становища, Снорри? – Хельги повернул голову к напарнику. Тот был совсем еще ребенком – светленький, сероглазый, щупленький, такому б в лапту играть или в фантики, а он вот, в иные игры играет и, по законам викингов, считается воином. Как не хотел Хельги брать Снорри в напарники, а пришлось, не оставлять же его крутить преследователей в дальнем лесу, с такой непростой задачей, пожалуй, только Ингви и справится, да и тому нелегко придется, посланные следить «Медведи» ведь не полные же идиоты.

– Неплохое укрепление, – вглядевшись, честно признался Снорри. – И вал скользкий, и колья крепкие, и башня высокая, интересно, чего ж это они ее еще не поставили?

– Нас опасаются. – Снова усмехнулся Хельги. – И правильно делают. Ты б на их месте, где секиру спрятал?

– На вышке, – не моргнув глазом, тут же ответил Снорри. – А где же еще-то?

– Я тоже так думаю, – согласился Хельги. – И Фриддлейв про то догадывается. Поэтому на вышке секиру прятать не станет. Скорее всего – закопает где-нибудь в сугроб, и как нам ее отыскать?

– Лучше сначала спроси, как проникнуть в становище! – Засмеялся Снорри. – А то уж сразу – секиру.

– Как раз проникнуть не очень-то мудрено, – вскользь заметил Хельги. – Видишь пастбище между скалами? А рядом – коровник. Это ведь одна дорога из их становища. И ведет она мимо усадьбы Альвсенов… В общем так, Снорри: сегодня, ближе к вечеру, проберешься в коровник и свяжешь коровам хвосты.

– Зачем?!

– Не спрашивай, делай!

Снорри ушел сразу же после захода солнца, когда побежали по волнам последние кроваво-красные полосы. Багровые облака, кучерявые, плотные, похожие на слипшиеся куски овсяной каши, стелились низко над морем и, вроде бы, готовы были вот-вот разрядиться рыхлым мокрым снегом.

Хельги проводил глазами напарника, дождавшись темноты, спустился со скалы и быстро пошел берегом, оставляя «Медведей» по правую руку. С моря дул ветер, дул все сильнее и сильнее, гнал по небу низкие тучи. Не на руку то было Хельги, и он спешил, не выбирая дороги, падал, срываясь, с камней – мощных валунов, покрытых седым скользким мхом – ушиб коленку, чуть не закричал от боли, закусив нижнюю губу, и, вовремя заметив выставленного соперниками часового, скатился в сугроб, да так и застыл там, прислушиваясь. Вокруг все было тихо, только в становище слышался скрип и резкие отрывистые команды – видно, ставили башню. Ага – вот и она, поднялась, застыла на фоне неба нелепой чуть вздрагивающей решеткой. Поленились люди Фриддлейва строить нормальную башню: сделали кое-как, на скорую руку сбив длинные смолистые жерди. Хельги осторожно выбрался из лощины и быстро пополз вперед, к самой ограде. Поднявшийся ветер раскачивал редкие сосны, шумел кустарником, скрипел жердями башни. Хельги сильно устал – попробуй-ка, проползи столько времени на брюхе, хоть и мягок снег – иногда останавливаясь, он переводил дух и бросал настороженный взгляд вверх, на небо. Нет, вроде бы дождя еще не было. Тем не менее, следовало спешить. Тьма все сгущалась, и путь был плохо виден, тем не менее, Хельги, не останавливаясь больше, упорно полз вперед. Ну, где же эта ограда, где же? Наконец остро запахло смолой, и Хельги уткнулся головой в колья. Огляделся, достал из заплечного мешка трут и огниво…

– Что это трещит там, за частоколом? – Стоявший на башне Дирмунд Заика свесился вниз, вглядываясь в вечернюю тьму. Хрольв Приблуда хмыкнул и пояснил, что это ветер раскачивает башню.

– Как бы с нее не сверзиться, если вдруг пурга. – Он опасливо глянул вниз. – Можно шею сломать ни за что, ни про что.

Эти двое – Заика и Хрольв – несли караульную службу, остальные противники расположились на ночлег в хижине – некоем подобии длинного дома, сколоченного из тех же жердей, что и башня, и накрытых еловым лапником и снегом. Рядом с хижиной, справа, высилась уборная, сплетенная из мелких жердин и сосновых веток. Викинги были чистоплотным народом. Внутри хижины было довольно просторно, правда – темновато, выкладывать большой очаг поленились. Кто-то весело рассказывал про прошлогоднюю рыбалку, отчаянно привирая в подробностях. Фриддлейв лежал на соломе рядом и улыбался, глядя в сторону. Чего ж ему было не улыбаться? До окончания игры оставалась одна ночь. Эта ночь. «Медведи» выполнили задание: выстроили лагерь и сохранили секиру Эгиля – вряд ли уже стоит ожидать появления «Рысей». Впрочем, секиру все-таки стоит проверить, на месте ли? Так просто, на всякий случай.

Фриддлейв бесшумно встал и, выйдя из хижины, направился к уборной: хорошее местечко он придумал для того, чтобы спрятать секиру, хоть многие и предлагали в башне, однако башня слишком заметна, а вот здесь… Вряд ли догадались бы «рыси», даже если б и были сейчас здесь. Фриддлейв усмехнулся: ну да, будут они здесь, как же! Поди, давно уже запыхались, гоняясь по дальнему лесу, пес знает за кем. Молодец все-таки Заика, хорошо придумал: и с тропой, и со следами. Утрем нос этому задаваке, Хельги, сыну Сигурда!

А Хельги, сын Сигурда, еле успел сейчас слиться с задней стенкой уборной: уж слишком не вовремя вышел из хижины Фриддлейв. Осторожно повернув голову к ограде, Хельги принюхался: оттуда уже явственно тянуло смолистым дымком. Хорошо… Лишь бы его не учуяли раньше времени стражи на башне.

Выйдя из уборной, Фриддлейв подошел к башне, что-то весело крикнул часовым и скрылся в хижине. Стоящий у стенки уборной Хельги вдруг ощутил, что с Фриддлейвом что-то не так. Вот только что же? Думай, Хельги, думай! Что же такое сейчас сделал – или не сделал – Фриддлейв? Вышел из хижины в уборную – обычное дело, затем подошел к башне, проверить часовых – тоже вполне естественно. Но где же, где же было не то? Что «не то», Хельги бы не смог сейчас объяснить… но что-то… Еще раз о Фриддлейве: вышел – тут вроде бы ничего подозрительного, вошел в уборную… Стоп! Зачем люди ходят в уборную? Ясно зачем. За тем, чего Фриддлейв не сделал! Ни характерного журчания не слышал Хельги, ни… гм…каких других звуков, а ведь он стоял рядом.

Ха! У сына Сигурда-ярла внезапно вспотели ладони… Неужели? Ну, конечно же! Быстро проверить! Опасно? Конечно. Но охота пуще неволи…

Ужом – ни одна жердинка не скрипнула – Хельги проник в уборную и осмотрелся. Вернее, определился на ощупь – темно все-таки. Вот, судя по запаху, выгребная яма, вот стенки, крыша. Интересно, где? Вряд ли в выгребной яме – хотя и там стоит пошарить, Фриддлейв, а особенно Заика – мастера на подобные штучки. Хельги наклонился – в яме вроде бы нет. Ощупал стены – тоже пусто, осталась одна крыша из еловых веток и сена. Хельги сунул руку… и сразу почувствовал прозрачный холод стали. Есть! Осторожно, так, чтоб не зашуршала ни одна соломинка, предводитель «Рысей» вытащил наружу украшенную рунами секиру Эгиля Спокойного На Веслах.

И в этот момент часовые на башне зашлись вдруг истошным криком:

– Пожар! Пожар!

С добычей в руках Хельги выскочил из уборной и, уже не прячась, помчался к дальней ограде. Да его никто и не видел в поднявшейся суматохе: все проснувшиеся «Медведи» бежали туда, где пожирало смолистые жерди мощное оранжевое пламя.

– Вот он, лови его! – внезапно закричал Хрольв, указывая копьем на бегущую фигуру Хельги.

Тот даже не обернулся, лишь прибавил скорость, швырнул на ходу секиру прямо в частокол – та воткнулась, хищно дрожа – не останавливаясь, ухватился за длинную рукоять – и вот он уже на вершине ограды. Нагнулся, вытащил секиру, спрыгнул, не выдержав, оглянулся – пущенный кем-то камень тут же до крови расшиб бровь. Далеко, за серой громадой коровника Альвсенов призывно заржали кони. Молодец, Снорри, кажется, не подвел!

Петляя, словно заяц, Хельги несся по склону холма, сжимая в руках секиру. Пошел снег, ударил в лицо ветер, завыла, закричала пурга. Преследователи приближались, что угрожающе крича. Вот и коровник – Хельги с разбегу упал на живот, пополз под коровами, чувствуя на руках замерзшие комья навоза. «Медведи» оказались брезгливее – бросились между коровами – и запутались, падая – недаром же малыш Снорри вязал коровам хвосты. Тревожное мычание разорвало ночь, казалось, его было слышно и на другом берегу фьорда.

Выбравшись из коровника, Хельги рухнул в снег, прополз немного, поднялся на ноги у самых кустов. Вот и лошади. Снорри, держащий поводья. Молодец, малыш! Быстро в седло! Ага, попробуйте-ка теперь, догоните!

Сквозь разрывы туч на миг выскользнула луна – голубая, холодная, страшная, как око великанши. Выхватила из темноты корявые сосны и низкую каменную ограду усадьбы. «Рыси» перемахнули ограду с ходу, не останавливаясь. Лишь Хельги чуть-чуть задержался у входа в дом.

– Эй, братья! Какие-то нидинги угоняют ваших коров! – громко крикнул он, пятками ударив коня.

Быстро промелькнул серебристый лед озера, показались верхние пастбища Сигурда, лес – темный и страшный – а вот, впереди – дорога, за ней – Священная роща, замерзший ручей, откуда до лагеря Эгиля рукой подать.

Погоня давно отстала, но молодые «Рыси» продолжали нестись вперед, радостно крича. Впереди, потрясая секирой Эгиля, скакал Хельги: мокрые волосы его были испачканы в грязи и навозе, кровоточила разбитая левая бровь, в глазах сияли неописуемое торжество и радость. Те же чувства переполняли и малыша Снорри.

– Мы победили! – весело кричал он. – Победили! Слава богам!

Огромный волк, устрашенный воплями, сошел с тропы и скрылся за деревьями, высунув морду. Молодые всадники пролетели мимо, окатив зверя грязью. Тот недовольно зарычал, и в черных глазах его вспыхнула злобная, совсем не звериная, ненависть. Дождавшись, когда всадники скроются в ночной тьме, волк в два прыжка выскочил на небольшую поляну и, встав меж двух сугробов, поднял к небу оскаленную морду и завыл, страшно, протяжно, тоскливо, словно жаловался богам на свою судьбу.

«Кровь!» – Внезапно вспыхнули в мозгу волка – друида Форгайла Козла – огненные слова. Словно бы говорил с ним сам Кром Кройх – древний жестокий бог кельтов.

«Людская сладкая кровь. Напейся же ею, друид, и пусть вся округа живет в страхе!»

– Я сделаю так, о, Кром! Сделаю, – про себя прошептал Форгайл и, бросив выть, скрылся в лесу.

А по зимней дороге, громко крича, неслись победители: сын Сигурда-ярла Хельги и малыш Снорри, внучатый племянник Эгиля Спокойного На Веслах.

Далеко в горах, в кузнице, глядя в темную воду, набранную в большую бадью, довольно улыбался Велунд.

Глава 8 Снорри

Дружина судила — Витязем станет, Доброе время Настало для воинов. «Старшая Эдда». Первая песнь о Хельги, убийце Хундинга

Март 856 г. Бильрест-фьорд

Хельги лежал на вершине скалы, тихо, словно притаившийся в засаде волк. Справа и слева, и позади – везде вокруг были такие же скалы – некоторые чуть пониже, поросшие редкими кривыми соснами, иные высокие, словно северные горы, обиталище троллей. Внизу, прямо под скалой, журчал ручей, недавно освободившийся ото льда. Было видно, как в прозрачной воде, среди острых камней, серебром играла рыба. Вдоль ручья, по левому берегу, тянулись ивы, правый же был гол, как макушка плешивого. Именно там, между скал, жалась к ручью тропка – узенькая, обрывистая, опасная. Один неверный шаг – и в воду, прямо на камни. Вряд ли кто остался бы жив после такого падения. Проходя по берегу, тропка натыкалась на скалу и круто уходила вверх, серпантином огибая скользкие черные валуны, тоже по-настоящему опасные, камнепады здесь отнюдь не были редкостью, и, чтобы взобраться на вершину одной из скал, требовалась большая ловкость. Зато потом, с вершины, открывался изумительный вид почти на весь Бильрест-фьорд. На востоке, за усадьбой Сигурда-ярла, невидной из-за покрытого лесом холма, ярко синело море, чуть ближе к югу – горы и лес, и верхние пастбища. Обширную усадьбу братьев Альвсенов тоже закрывали холмы, лишь был виден причал да пришвартованные к нему лодки. Еще было видно дорогу, что вела через лес к хутору Свейна Копителя Коров, отцу красавчика Фриддлейва.

Хельги усмехнулся, вспомнив, как вчера сильно рассорился с Фриддлейвом из-за какой-то ерунды, то ли миску его кто-то куда-то выкинул, то ли еще что, Хельги сейчас уже и не помнил, знал только одно: вовсе не миска и не иное что являлось истинной причиной ссоры, нет, Фриддлейв ясно видел в сыне Сигурда своего самого опасного соперника в борьбе за лидерство. Чувствовал Красавчик, что медленно, но верно проигрывает эту борьбу – хоть и всем взял: и красив, и умен, и ловок, да и храбр – уж этого тоже не отнимешь – чем не дружинный вождь-хевдинг? Ан нет, все больше молодых воинов из лагеря Эгиля Спокойного На Веслах, явно выделяли Хельги, да и подчинялись ему с большей охотой. Ингви Рыжий Червь и Харальд Бочонок – понятно, друзья-приятели Хельги с раннего детства – ну, малыша Снорри Фриддлейв в расчет не брал, только усмехался презрительно: тоже мне, воин. А вот трое парней из Снольди-Хольма – эти могли бы хорошо послужить Фриддлейву, если бы не сын Сигурда-ярла. Всем своим поведением парни ясно показывали, на чьей они стороне, и Фриддлейву оставалось лишь завистливо кривить губы. И на кого же он мог рассчитывать? Выходило, что, не считая нескольких родичей с хутора, только на Дирмунда Заику и Приблуду Хрольва. А все остальные, случись вот сейчас уже выборы хевдинга, пожалуй, поддержали бы сына Сигурда-ярла.

Хельги улыбнулся: думать о таком было приятно. Повел плечами – яркое весеннее солнце приятно пригревало спину, очень хотелось вздремнуть, подстелив под себя лапника, но приходилось терпеть: вот-вот должны были пожаловать преследователи.

Юноша поправил колчан с тупыми стрелами, вытащив из ножен, положил рядом с собой меч – не Змей Крови, а другой, с затупленным лезвием. Осторожно выглянул: ага, кажется, с той стороны ручья послышался шум падающих камней! Хельги наложил на тетиву стрелу, приготовился…

Трое воинов в кожаных, с пришитыми железными полосками, панцирях, неслышно ступая, пробирались поросшим ивняком берегом. Шли быстро, вдоль почерневших сугробов, тихо: ни одна ветка не хрустнула, не покачнулась, словно и не было там никого. Лишь на миг, промелькнув, отразился в ручье шлем малыша Снорри. Он шел последним, за Хрольвом Приблудой и Фриддлейвом. В плотной шерстяной тунике и панцире от ходьбы стало жарко, Снорри облизнул губы, чувствуя, как холодный пот противно течет по спине. Вот бы сейчас в ручей! Даже в такой, мартовский. Нырнуть, разбежавшись, в холодную воду, смыть липкий пот и накопившуюся за весь лагерь усталость. Жаль, нельзя. Сегодня – последнее задание Эгиля: обнаружить и захватить вражеского лазутчика, тайком пробравшегося в Бильрест-фьорд. Разрешались любые приемы, кроме смертельных, хотя, всякое бывало в военных играх, случалось и гибли. Что ж, у каждого своя судьба, никто не избегнет норн приговора… Вчера кинули жребий: лазутчиком выпало быть Хельги. Всех остальных Эгиль поделил на три группы – по четверо воинов в каждой – ну, парни, кто первый найдет и обезвредит врага? Фриддлейв тогда закусил губу, прошептал про себя что-то злобное, Снорри не разобрал – что, но догадался, в чем поклялся Фриддлейв самому себе. Ясно в чем: первым отыскать Хельги! Почти целый день Фриддлейв без отдыха гонял команду, но, похоже, без толку. Снорри вздохнул: хоть Хельги его друг, но захватить его сейчас в плен – большая честь. Эгиль Спокойный На Веслах вместе с кузнецом Велундом лично обещали наградить победителей. Велунда Снорри побаивался, а кто его не побаивался? Говорят, в своей кузнице он спокойно общается с ведьмами и йотунами, Хельги, правда, рассмеялся, узнав о таком, но разуверить приятеля не смог, как ни старался. Да, хорошо было бы, если б именно Хельги стал вожаком младшей дружины. Хотя… Фриддлейв Красавчик совсем не уступает сыну Сигурда в ловкости, уме и отваге. И в силе… Нет, Фриддлейв даже, пожалуй, посильней будет. Зато Хельги лучше владеет мечом… А Фриддлейв – секирой. В общем-то, на равных они, наверное. Хотя, конечно, не сила, не ловкость, и даже не ум важнее для вождя. Удача! Вот то, что делает хевдинга настоящим вождем. Удача и слава – вот что манит к нему воинов. Хевдинг без удачи – не хевдинг, а нидинг, годный лишь на то, что б его самого принесли в жертву богам, как бывало в старину с конунгами в неурожайные годы. Когда есть было нечего, когда рыба уходила далеко в море, а земля переставала родить и не было зерна даже на то, чтобы сварить пиво, тогда люди убивали конунга и разрубали на части его тело: часть кидали в море (чтобы была рыба), остальные части закапывали в полях у каждой усадьбы. Сигурд говорит – это помогало. Снорри передернул плечами: интересно, кто удачливее, Фриддлейв или Хельги? Вроде бы пока удача больше улыбалась Хельги. А если они его поймают сегодня… или завтра, или еще через пару дней? Что, тогда будет считаться, что удача отвернулась от Хельги? А, если не поймают – тогда удача отвернется от них? Воин без удачи – это плохо.

С противоположного берега ручья донесся шум камнепада. Фриддлейв остановился, прислушался. На лице его мелькнула довольная улыбка. На том берегу шумел Хрольв Приблуда – специально сталкивал с тропы камни. Пусть – если лазутчик затаился на скалах (а это – лучшее место, Фриддлейв и сам бы его выбрал) – он ждет опасности именно с той стороны. Пусть волнуется, готовится напасть первым, до боли в глазах всматриваясь в каменистый берег. А в это время основные силы Фриддлейва – в лице молчаливого крепыша Норма из Снольди-Хольма и малыша Снорри – нанесут свой удар. Да и солнце с этой стороны, садясь, будет светить им в спины, а врагу в лицо. Ничего, сын Сигурда-ярла, мы еще с тобой потягаемся! Придет время, и люди заговорят о ярле Фриддлейве.

Красавчик внимательно всматривался в высокие вершины серовато-желтых скал, покрытые быстро таявшими сугробами – именно там и должен был прятаться Хельги…

– Видите ту скалу? – остановившись в ивовых зарослях, шепотом обратился Фриддлейв. Снорри и Норм молча кивнули.

– Вон – тропинка. Мы с Йормом пойдем по ней, а ты, Снорри, обогнешь скалу справа, вдоль обрыва, сможешь?

– Лазил же за птичьими яйцами, – обиженно отозвался Снорри. – Тем более, может, там и нет никого.

– Может, и нет. – Пожал плечами Фриддлейв. – Посмотрим.

Солнце скрылось, и черные тени от скал легли на воды ручья, стало значительно холоднее. Хельги чувствовал, как замерзли щеки; осторожно растер их руками, прислушался… Нет, не зря на том берегу ручья летели камни. Кто-то пробирался там узкой тропою, это явно были воины одной из групп Эгиля. Хотя, конечно, может, и не они, может, кто-нибудь с хуторов. Может, и не они. А может, и они! Вполне могли быть. Могли быть… А значит – нельзя было шевелиться, выдавать себя, нужно было лежать, сросшись с сугробами, как древесный гриб сращивается со стволом. Хельги так и сделал. Ждал.

Казалось ему, словно как-то не так падали камни со скал. Слишком уж часто. Словно их специально сталкивали… Вот, вот, опять! А не засада ли это? Как тогда, в лагере: шумят в одном месте, нападают – в другом. Но тогда нападавшие должны точно знать то место, где прячется Хельги! Впрочем, Фриддлейв – если это Фриддлейв – далеко не дурак, догадается.

Словно змея, Хельги медленно сполз со своего места, бесшумно юркнул в обрыв и затаился под корнями сосны, одной из тех, что во множестве росли на вершине. Корявые, покрытые скользкой ледяной коркой корни казались свернувшимся клубком змей. Они торчали во все стороны – хищно, разлаписто, даже как-то зловеще. Идеальное место, чтобы спрятаться.

Что ж, если вы так шумите, подите-ка, поищите! По логике вещей – если шумели со стороны скал, значит, нападения следует ждать со стороны ивовых зарослей, жаль их отсюда не видно. Зато и его, Хельги, не видать. Вот только внизу, прямо под ногами – пропасть! Ручей. А на самом дне – черные острые камни. Свалишься – костей уж точно не соберешь. Хельги передернул плечами и покрепче ухватился за корни – надеялся, что соперники не очень-то долго будут шариться на вершине. Если вообще будут…

Нет, точно появились!

Хельги улыбнулся и мысленно похвалил себя за осторожность: внизу, прямо под ним, на узкой, проходящей по самому карнизу скалы, тропке, появился воин в полном вооружении – Хельги сверху был отлично виден его шлем. Интересно, кто бы это мог быть? Харальд Бочонок? Нет, явно не та фигура! Не той комплекции. Скорее, это либо Ингви, либо Дирмунд Заика. Или нет… постой-ка… Ну, точно – Снорри!

Интересно, кто командир его группы? Кто послал Снорри сюда, в обход пропасти, в самое опасное место? Тут малейший шаг, и… А если сверху еще что-нибудь свалится? Какой-нибудь совсем небольшой камешек. Хельги с ужасом взглянул на валявшиеся на дне пропасти камни.

А Снорри, между тем, уже был прямо под ним, даже было слышно дыхание. Тропа под ногами мальчика сузилась настолько, что, пожалуй, была доступна только альпинисту со спецснаряжением, а Снорри шел так, безо всяких страховок и карабинов, надеясь лишь на свою ловкость… ну и на удачу, конечно, без удачи никак невозможно жить викингу!

Зря надеялся! Хельги услышал чьи-то осторожные шаги наверху. Скорее догадался, чем почувствовал, как кто-то наклонился прямо над его убежищем. Камешек, совсем маленький, круглый, сорвался вниз, увлекая за собой остальные камни. Все это случилось в один миг, в какие-то доли секунды, просто промелькнуло вдруг что-то перед глазами. Р-раз!

И звон – удар камня о купол шлема.

И короткий крик Снорри…

Ноги его предательски скользнули с тропинки, обдирая в кровь ладони, мальчик из последних сил попытался схватиться за казавшиеся крепкими камни. Получилось… На какой-то миг… Но вот он, камень, ненадежный, шатающийся… Недолго продержится Снорри, да и те, наверху, что-то не очень-то спешат на помощь. А может, уже и ушли? Ну, сорвется Снорри со скалы – и что? Смерть всегда присутствует в военных игрищах. Это почетная смерть, и каждый викинг мог гордиться такой смертью своего сына… как будет гордиться и отец малыша Снорри. Стоп! У Снорри и отца-то нет, погиб со славою в Англии, сражаясь вместе с Железнобоким Бьорном. А мать? Мать была наложницей и умерла еще до гибели Харальда Красного Щита, отца Снорри. Харальд Красный Щит был славным викингом и хорошо, что он успел официально признать сына, иначе судьба Снорри могла сложиться по-другому.

Все эти мысли молнией пронеслись в голове Хельги… Хельги точно знал – та смерть, которая ожидает Снорри – это почетная смерть, самое то для викинга. И раньше, случалось, гибли в военных играх – и отцы погибших с гордостью вспоминали сыновей. Что ж, видно, такая же судьба выпала и Снорри. Боги решили послать ему почетную смерть…

Хельги улыбнулся краешком губ – был рад за Снорри…

И тут в голове его вновь раздался страшный всепоглощающий грохот, словно бы несколько йотунов-великанов одновременно застучали в колдовские бубны. Эти ужасные звуки наваливались, становились все громче, все невыносимей, приближаясь, словно бы изнутри. Хельги обхватил голову руками… сознание его померкло на миг…

А тело уже делало все необходимые движения: отцеплены ножны с мечом – брошены в пропасть, чтоб не мешали. Тупые стрелы и лук – туда же. Ноги зацепить за корень. Вот, этот, похоже, подойдет, толстый… Свесится вниз головой…

Усилием воли Хельги попытался прогнать нахлынувшее наваждение. Нет, никак не стоит мешать Снорри встретить достойную викинга смерть! Тут не только в Снорри дело – ведь могут вернуться те! Да и шум… Словят Хельги, обязательно словят! И пройдет гулять по всему Бильрест-фьорду молва о неудачнике Хельги! А, скажут люди, этот тот самый Хельги Неудачник, что так глупо попался у скал? И тот, что помешал славно погибнуть Снорри, сыну Харальда? Ну и сынок у Сигурда-ярла!

Если б Хельги был Хельги – без всяких раздумий он остался бы в укрытии и выиграл состязание.

Но… В голове его снова грянули бубны…

У того, кто лежал сейчас в коме, не было никаких сомнений…

– Держи руку, Снорри!

Снорри вздрогнул, посмотрел наверх. В глазах его, серых, как дождевые облака, загорелась – вспыхнула взрывом! – надежда. Видно, не очень-то он торопился в Валгаллу.

Уцепившись за руку – удалось! – мальчик попробовал подтянуться. Хельги почувствовал, как предательски затрещал корень.

– Снорри! – крикнул он, уже не обращая внимания на возможных преследователей. – Быстренько сбрось шлем и все оружие.

Снорри среагировал мгновенно – в один миг все полетело в пропасть. А шлем покатился, поскакал по камням со звоном.

– Подтягивайся. Потихоньку, – вися вниз головой, командовал Хельги. – Лезь прямо по мне. Вот, так…

Снорри вдруг остановился. Устал?

– Корень, – тихо предупредил он. – Он, кажется, трещит…

Хельги не мог этого видеть, лишь ощущал предательскую податливость. Вот-вот – и в пропасть.

Висеть так вот, вниз головой, было крайне неудобно. Мало того, что корень вот-вот мог треснуть, так и нога – соскользнуть. Он посмотрел на мальчика:

– Не шевелись, Снорри.

Снорри кивнул, и Хельги почувствовал, как с каждой минутой хватка его слабеет, видно парень сильно устал за день. Юноша быстро перехватил руку мальчика…

– Снорри, – позвал осторожно. – Сможешь дотянуться до куста?

– До того хилого? Попробую… Ага… Ой!

Снорри чуть не сорвался, но все-таки, уцепился, согнул тонкую ветку… Хельги перевел дух, чувствуя, как текут по лбу липкие капли пота:

– Ну, давай же, Снорри! Ползи! Ползи, как змей.

И тот пополз. Медленно, иногда срываясь… Хельги чувствовал руки мальчика… вот они добрались до пояса, вот до ног, а вот… Наконец-то! Снорри выбрался на вершину!

Хельги улыбнулся и попытался подтянуться… В этот момент корень, старый, трухлявый и такой ненадежный корень наконец треснул и сын Сигурда-ярла полетел в пропасть…

Недолетел!

Повис на ремне. Успел-таки накинуть ремень ему на ногу малыш Снорри и теперь потихоньку вытягивал друга. Хоть и не был толстяком Хельги, да и силы у мальчика были уже на исходе. Не мускульной силой вытащил – как говорят бывалые туристы: на морально-волевых.

Выбравшись на вершину скалы, ребята повалились рядом на снег… и захохотали.

«А может, и не зря я помог ему? – Усмехнулся про себя сын Сигурда-ярла, смотря на счастливое лицо Снорри. – Но ведь в самом начале я и не думал его спасать… что же… или кто же… кто же заставил меня?»

Хельги тяжело вздохнул, представив ужасный грохот, так внезапно раздавшийся в его голове. Интересно, сколько же длилась вся эта скользкая ситуация? Да не так и много, солнце, вон, до конца еще не село.

Юноша приподнялся на локтях:

– А, знаешь, Снорри, я тут подумал…

Хельги не успел продолжить. Перед самым носом его ударилось в землю копье.

– Рад был отыскать тебя, Хельги, сын Сигурда, – издевательским тоном произнес красавчик Фриддлейв. Улыбнувшись, вытащил меч:

– Надеюсь, у нас будет славный бой!

– Хотелось бы верить. – Пожал плечами Хельги. – Правда, мой меч на дне пропасти.

Фриддлейв обернулся:

– Йорм, дай ему меч… Впрочем… – Он ненадолго задумался, потом ухмыльнулся. – Давай тогда простым боем, согласен?

Отстегнув ножны, Красавчик отбросил их в сторону, туда же полетел шлем и панцирь с туникой.

Простой бой – бой без оружия… Хельги хорошо знал, чему улыбался Фриддлейв: Красавчик не без оснований считался лучшим кулачным бойцом. Хельги, правда, тоже был не из последних, но с Фриддлейвом еще не сходился в схватке, видно, не приходило время, а вот теперь – пришло.

Снорри и Йорм из Снольди-Хольма отмерили круг диаметром в девять шагов, захватив почти всю площадь скалы, и, подобрав разбросанное вооружение, уселись на большой плоский камень.

Хельги и Фриддлейв закружили друг против друга, выбирая момент для атаки. По виду – мощные мускулы, широкая, мерно вздымающаяся грудь – красавчик Фриддлейв казался гораздо сильнее поджарого и тонкого Хельги, хотя и тот не выглядел слабаком. Он сделал первый выпад, ударив полусжатой ладонью в живот соперника. Спокойно приняв удар – не живот, а словно броня из мышц! – тот ловко подсек Хельги обе ноги, и сын Сигурда повалился на спину, словно сжатый сноп. Фриддлейв тут же прыгнул на него с проворством и яростью рыси, целя ногами в грудь. Однако Хельги не стал дожидаться удара: быстро откатился в сторону, вскочил на ноги и тут же ударил противника в висок левой рукой, правда, удар получился не очень точным. Фриддлейв покачал головой, словно оглушенный бык, и, яростно засопев, бросился к Хельги, не обращая внимания на удары. Схватив сына Сигурда-ярла в охапку, Красавчик ухватил его за штаны и, перевернув вверх ногами, перебросил через себя. Хельги снова грохнулся в сугроб и опять быстро вскочил – некогда было разлеживаться. Фриддлейв явно намеревался провести свой коронный прием – высоко подпрыгнув, раздробить противнику ребра. На этот раз Хельги не стал уклоняться, а, дождавшись момента, когда пятки Фриддлейва вот-вот должны были опуститься на его грудь, ловко поддел их руками… Перевернувшийся в воздухе Фриддлейв тяжело рухнул на обе лопатки. Хельги тут же нанес ему несколько ударов в лицо – знал, в ближней борьбе Красавчик явно сильнее и единственный шанс против него – это удары.

«Не отвлекайся на руки и ноги соперника. – Вспомнил Хельги, как учил Велунд. – Смотри в глаза. И чувствуй, когда на тебя нахлынет бьодваск – внутренняя сила, чем-то сродни берсеркерской.

– А как я узнаю, когда придет этот бьодваск?

– Узнаешь. Почувствуешь сам».

Фриддлев все-таки поднялся на ноги: с разбитого носа его текла кровь, под левым глазом набухал свежий синяк. Красавчик был страшен. Издав глухое рычание, он бросился на соперника… «словно партизан с коктейлем Молотова на немецкий танк…» Эта непонятная фраза внезапно возникла в мозгу Хельги и тут же исчезла, словно наваждение. Хельги потряс головой, словно норовистый конь. Слава богам, что хоть больше не грохотало в ушах. Вспомнив уроки Велунда, он спокойно посмотрел прямо в глаза Фриддлейва, махавшего руками, словно мельница. Словно само собой к Хельги пришло знание – внезапная догадка, озарение – Красавчик вовсе не так взбешен, каким хочет казаться: выдают глаза, холодные и спокойные. И не так просто он машет руками – отвлекает внимание… от чего? От ног, конечно! Скорей почувствовав, чем увидев, Хельги резко присел, пропуская над головой свистящий удар левой ноги Фриддлейва, и тут же подсек его правую ногу, одновременно резко дернув за левую. Красавчик полетел на землю, перевернулся, но Хельги на этот раз не дал ему подняться на ноги: захватив левую руку, произвел болевой прием – Фриддлев взвыл, но не сдавался! И Хельги почувствовал вдруг какое-то озверение, несколько раз ударив воющего соперника коленом в живот… Дикая радость от вида беспомощного поверженного соперника был сродни сексуальной – вот он, бьодваск, о котором рассказывал Велунд! Хельги бил бы еще и еще, испытывая ничем не объяснимое наслаждение от чужой боли, если бы не подбежавшие Снорри и Йорм, схватившие его за плечи. По-звериному зарычав, Хельги отбросил от себя Йорма…

И вновь раздался страшный грохот. И видение – рычащая черноволосая женщина с безумными глазами цвета морской пучины. И волк. Огромный, темно-серый, со сверкающим злобным взглядом оборотня.

Хельги очнулся только тогда, когда уже схватил за шею Снорри… Тот захрипел, задыхаясь, и Хельги ужаснулся, увидев вдруг прямо перед собой серые широко распахнутые глаза, полные боли. Отпустив мальчика, сын Сигурда издал торжествующий крик и без сил повалился на землю, рядом с поверженным Фриддлейвом.

– По правилам, мы должны схватить его. – Потирая ушибленную шею, гулко произнес Йорм, кивая на Хельги. – Правда, решать должен старший.

– Нет. – Услышав его слова, Фриддлев приподнялся на локтях. – Хельги, сын Сигурда, победил меня в честной битве, и я не хочу, чтобы потом люди говорили, будто Фриддлейв воспользовался чей-то слабостью. Когда он придет в себя, мы дадим возможность ему уйти и начнем преследование снова.

– Воистину, это слова благородного мужа! – восхищенно присвистнул Снорри, а Йорм кивнул, соглашаясь. Фриддлейв же слабо улыбнулся: превратить поражение в дело, достойное славы, это большое искусство, которое, очень на то похоже, удалось ему вот сейчас, здесь.

– Ты благородный воин, Фриддлейв, сын Свейна. – Пошатываясь, поднялся на ноги Хельги. – Ты силен и отважен. Я горжусь, что победил тебя в честном бою.

– Мы пойдем за тобой, как только твоя спина скроется за теми деревьями. – Фриддлейв кивнул на ивы, росшие внизу, на правом берегу ручья. – Торопись же!

Хельги ничего не ответил, лишь улыбнулся. Он точно знал – куда идти, сообразил, придумал, пока лежал на земле рядом с тяжело дышащим соперником.

Фриддлейв, Снорри и Йорм проводили уходящего взглядом. Ни Йорм, ни Снорри не вспомнили о Приблуде Хрольве, что таился средь скал на том берегу бурного потока. Только Фриддлейв помнил о нем – потому и отпустил сейчас врага, не ведая, что о том, кто с шумом разбрасывал камни, не забывал и Хельги. Потому и не скрылся в зарослях ив, как советовал Фриддлейв, не пошел и меж скал, где поджидал неведомый враг, а, обогнув скалу по узкому карнизу, с которого только что чуть было не сорвался Снорри, прошмыгнул ползком, таясь меж сугробами, черными, такими же, как и быстро наступавшая вечерняя тьма. Напрасно поджидал его Хрольв и напрасно тратили время на погоню Фриддлейв, Йорм и Снорри.

Изрядно проползя вдоль ручья, Хельги поднялся на ноги недалеко от мостика, в лесу, перед родной усадьбой. Наступившая ночь была холодной и светлой – высыпали на небо звезды, как часто бывает на севере, недаром здешние места назывались Халогаландом, что значит «Страна света». Хутора и усадьбы Бильрест-фьорда, пожалуй, были самыми северными поселениями, даже нидаросские селения ярла Ре-кина сына Гундера были расположены в полдегре пути к югу, не так уж и близко, ведь дегр – время плавания одного корабля за сутки.

Оглядевшись, Хельги быстро побежал по лесной тропе, чувствуя, как сохнет прямо на теле мокрая от таявшего снега туника. Разводить костер обсушиться было бы верхом глупости: следовало помнить и о других вражеских группах, что рыскали сейчас по всей округе. Однако и бегать всю ночь по лесу – удовольствие ниже среднего, хорошо было б и выспаться, поднакопить силы к утру. И перекусить бы неплохо – в желудке пусто, как в рыжей башке Бьярни Альвсена, а лук и стрелы – пусть даже тупые – остались на дне пропасти, хотя, конечно, можно было бы и без них разжиться съестным – пособирать, к примеру, на скалах птичьи яйца… а еще лучше – отлежаться на верхних лугах, в каком-нибудь заброшенном пастушьем шалаше. Этот вариант и прокручивал в голове Хельги, пока бежал через лес. Вот показалась дорога, что вела на юг, к усадьбам Рекина. Хоть и несся Хельги почти на автомате, а все ж таки пред дорогой остановился, словно увидал знак «Проезд без остановки запрещен», уж слишком открытое было место. Остановился не зря – почувствовал запах дыма, видно кто-то разжигал костер. Кто-то? А кому тут еще быть-то, кроме соперников-конкурентов? Кругом один лес, пастбища начинались дальше. Хельги осторожно всмотрелся в только что вспыхнувшее пламя; близко подходить не стал, знал – сидящие у костра обязательно выставили часового. Себя выдавать не хотелось.

Сын Сигурда осторожно пересек подернутую твердым настом лыжню и, нырнув в густой подлесок, затаился, прислушался. От костра слышался веселый смех и чьи-то громкие голоса. Хельги улыбнулся, узнавая голоса Ингви и Харальда Бочонка. Даже как-то теплее на душе стало, словно повеяло чем-то родным, домашним, друзья все-таки. Правда, друзья друзьями, а в данной ситуации словят Хельги, не моргнув глазом – соперничество есть соперничество, ничего с этим не поделаешь, Хельги и сам бы поступил так на их месте. Поэтому углубился в лес, обошел костер, делая большой крюк, почувствовал, как легкий ветер принес запах жаркого – видно, жарили рябчика. Рот сразу наполнился слюной, в желудке заныло. Закусив губу, сын Сигурда прибавил шагу. Ночной лес обступал его со всех сторон, угрюмо шумели кусты, тянулись к небу черные лапы деревьев, где-то неподалеку утробно ухала сова. Тропа то была хорошо заметна, то вдруг исчезала совсем, и, несмотря на светлую ночь, Хельги изрядно замучился, отыскивая ее. Потом плюнул, пошел на запад, ориентируясь по звездам. Шел долго, спотыкаясь и падая, один раз даже чуть не угодил в болото, хорошо – вовремя заметил. Остановился передохнуть, осмотрелся – впереди, за деревьями, в серебристом свете луны блеснул лед. Озеро. Справа, вдалеке, темнеют приземистые строения хутора Свейна Копителя Коров. Значит, правильно шел. Теперь взять еще круче вправо, в предгорья, на верхние луга Сигурда-ярла. Интересно, есть ли там сейчас хоть кто-нибудь? Может быть, Трэль Навозник? Именно его и хотел Сигурд отправить подлатать старую хижину – пора было готовиться к новому пастбищному сезону – стоял конец марта и все чаще дули с моря теплые ветра. Трэль Навозник… Самый никчемный и самый безобразный Сигурдов раб, как говаривала бывало хозяйка Гудрун. Насчет безобразности Трэля Хельги был с ней полностью согласен – черные волосы, смуглая кожа, янтарные глаза, как две миндалины – на взгляд викинга, разве может что-то быть безобразнее? Ведь кожа должна быть белой, а волосы светлыми, глаза же – синими или серо-голубыми. Так, и только так, выглядят истинные герои, ну а все прочие – вот, как Навозник.

Гулко залаяла собака. Как же зовут новую собаку Навозника, взятую вместо разорванного волком Айна? Кажется, Торс, здоровый такой пес, Хельги помнил его еще забавным щенком, любил играть с ним у очага, щедро бросая кости. И Торс вроде бы должен его вспомнить. Если здесь и в самом деле Навозник. Впрочем, кому же еще?

– Торс, Торс! – тихо позвал Хельги.

Черная тень метнулась из кустов, сбив его с ног, чей-то горячий язык принялся облизывать щеки.

– Торс, Торс, – гладя собаку за ушами, приговаривал Хельги. – Хороший пес, хороший. Интересно, где твой хозяин, спит, что ли?

– Нет, я не сплю, – раздался из темноты ломающийся мальчишеский голос – голос Трэля Навозника. Рабу этой весной исполнилось четырнадцать лет. Хозяйка Гудрун, с подачи нового управителя Конхобара, собиралась осенью продать его в Нидаросе, на хуторах Рекина, или обменять на какую-нибудь нужную вещь, типа ткацкого стана или прялки. Незавидная судьба ждала Трэля – всем было известно, как жестоко расправлялся Рекин с нерадивыми рабами, а что Навозник был нерадив и туп, так про это весь Бильрест-фьорд знал, потому и продать раба здесь было уж никак невозможно. Кому он такой нужен-то?

– Мне нужен кров и пища…

Навозник молча кивнул на покрытую полусгнившей соломой хижину. Из полуоткрытой двери несло дымом.

Глава 9 Альвсены

Есть и другие у дев заботы, Чем пиво пить С конунгом щедрым… «Старшая Эдда» Первая песнь о Хельги убийце Хундинга Слышали люди О сходке воителей, Державших совет, Для многих опасный: Беседы их тайные Беды несли. «Старшая Эдда» Гренландские речи Атли

Апрель 856 г. Бильрест-фьорд

Ох, и долго же ругались братья Альвсены после той достопамятной ночки, после которой их перепуганные коровы дали так мало молока, что, по выражению Бьярни Альвсена, вряд ли хватило бы и кошке! Да что ругались – Бьярни чуть было не проткнул мечом не вовремя подвернувшегося под руку Хрольва, хорошо старший брат, Скьольд, вовремя отвел лезвие. Три овцы отдал Альвсенам отец Фриддлейва Свейн Копитель Коров – после того хорошо досталось Фриддлейву крепкой ясеневой палкой, долго гуляла она по его плечам. Уже после, в лагере, Фриддлейв сорвал зло на Дирмунде Заике – это ведь его был план, что так подвел «Медведей». Поколотил Фриддлейв Заику такой же крепкой палкой. Бил да приговаривал: не стоит недооценивать противников, вот тебе за это, вот! Утомившись, выбросил измочаленную палку, ушел. А Заика, плача, смывал снегом идущую из носу кровь. Вот так наказал его Фриддлейв, хотя, если разобраться, не так уж и виноват был Заика, это Хельги слишком хитер оказался: ну, с секирой, можно сказать, повезло ему, а вот с дальним лесом он хорошо придумал, ловко провел дружка своего Харальда – накинул тот ночью веревку на шею спокойно дежурившего у костра малыша Снорри – тихо все прошло, удачно, парень даже не пикнул – осторожненько подтянул, глянул… и не знал дальше, ругаться или смеяться: поймав вместо худенького тела Снорри обернутое тряпками соломенное чучело! Хотел было уж опрометью нестись к Фриддлейву, да понял – не успеет, эта ночь последней считалась, а до того никак не выкрасть Снорри было, уж так загонял всех Ингви, заплутал по лесам, не поленился даже и за Ерунд-озеро сползать, к хутору Курид, а Харальд с Бьорном, как два идиота, конечно же, за ним следом поперлись, бешеной-то касатке десять дегров – не крюк. Бьорн-то не очень расстроился – у него на хуторе родичи имелись, а вот Харальд – да, обиделся поначалу на дружков своих, Ингви и Хельги, потом, правда, плюнул, ну их в горы, смеяться только что потом будут, сволочи. Они и смеялись, да так, что в доме молодых воинов Эгиля дрожала крыша.

– Сижу я себе спокойно на дереве. – Отпивая из крынки холодное молоко, рассказывал Ингви Рыжий Червь. – Смотрю, где ж наш Харальд? Потом вижу – вот он, внизу, ползет-ползет, змей, ага, и веревку – ап! Ловко метнул, ничего не скажешь – прямо на шею Снорри… то есть это он думал, что Снорри, а, когда увидал, кого изловил вместо Снорри… Ой, ну и рожа у него была, парни!

– Да ладно. – Надулся Харальд Бочонок. – Смотри вон, от молока не лопни.

Все молодые парни – члены воинской общины – фелаги – Хельги, Фриддлейв, Снорри, Хрольв Приблуда и прочие – в очередной раз вспоминали подробности недавней игры. Кроме уморительных росказней Ингви, бывшим «Медведям» особенно нравился рассказ Хельги о том, где и как он обнаружил секиру Эгиля.

– Так, говоришь, никаких звуков не издал Фриддлейв? – смеясь, обычно переспрашивал кто-то. – Зачем же тогда в уборную ходил, а, Фриддлейв?

Фриддлейв угрюмо отмалчивался – а что ему было говорить-то? Проиграл и проиграл – настоящий викинг должен уметь проигрывать – и Фриддлейв умел, да только вот отношения его с Хельги – и без того не особо сердечные – в конец испортились, хотя, видят боги, Хельги и пытался примириться с Красавчиком, да тот не шел навстречу: больно уж горд оказался. Ну, да и пес с ним! На сердитых воду возят. Предчувствовал Хельги, что придется ему еще столкнуться с Фриддлейвом – хоть и проиграл сейчас тот, однако многие в младшей дружине его поддерживают и слушаются беспрекословно, хоть и хихикают иногда над рассказами Хельги. Змеиный Язык – такое прозвище появилось было у сына Сигурда-ярла, и он догадывался, кто его пустил в оборот. Не самое плохое прозвище, если учесть что Змей – «Орм» – одно из любимейших носовых украшений, венчавших форштевни боевых ладей викингов. Змея – символ мудрости. Правда, не очень-то прижилось прозвище, другое через несколько лет возникло, ну, да то и другая история…

Хельги улыбнулся, прислушиваясь, как шумят снаружи деревья. Словно бы кто-то тихонько перебирал струны арфы. Никогда раньше не замечал в себе Хельги склонности к музыке да и висы сочинял, честно говоря, так себе. До последнего времени. Теперь же все время в голове крутились какие-то мелодии, а волшебные скальдические строки слагались, будто сами собой. Надо же. И откуда у него прорезалось вдруг это умение?

Эгиль Спокойный На Веслах вместе с Велундом гостил сегодня в усадьбе Сигурда-ярла и обещал вернуться лишь к утру. Потому и весело было в доме – о чем только не переговорили: в который раз уже об игре, потом перемыли косточки жадюгам Альвсенам – тут даже Фриддлейв улыбнулся – ну, конечно, зашел разговор и о девках, а как же без них-то? Сначала так просто болтали: кто, где да с кем; потом перешли на более конкретную тематику:

– Говорят, в гости к Альвсенам приехали девчонки с дальней усадьбы Рекина-ярла. – Вполголоса заметил Ингви Рыжий Червь… и вызвал настоящую бурю!

– Девчонки с дальней усадьбы?! – Разом переспросили все.

– Ну да, оттуда, – важно подтвердил Ингви.

– К этим жадюгам, Альвсенам?!

– Да не может быть!

– С чего б это ездить к ним этим девкам, что им, своих парней мало?

– Ну, нет, врешь ты все, Ингви.

– Да не вру, клянусь молотом Тора! – Ингви Рыжий Червь уселся на ложе и хлопнул себя ладонями по коленкам. – Просто вы мне не даете дальше сказать.

– Так говори же.

– Так вот. – Ингви многозначительно обвел взглядом заинтересованно притихших парней. – Есть у Альвсенов родичи в тех усадьбах, не со стороны самих братьев родичи, а по жене Скьолда, старшего брата, Смельди Грачихи, она ж сама из тех мест. Как вы знаете, овец у Альвсенов много, и еще они несколько пар прикупили – да вот беда, женщины их да рабыни прясть шерсть не успевают, да и ткать тоже – уж больно много шерсти у Альвсенов.

– Да, шерсти у них много.

– И не только шерсти.

– Ну и вот, решилась-таки Грачиха: третьего дня съездила да привезла погостить своих родичей: трех девок, их наш раб Трэлль Навозник видал, как ехали на двух телегах, говорит, красивые.

– Кто, телеги красивые?

– Девки, тролль ты лесной!

– Ну, положим, для Навозника любые девки красивые…

– А за тролля можно и по ушам схлопотать!

– Тихо вы, не ругайтесь, я ж не все еще сказал! – Ингви погрозил усыпанным веснушками кулаком особо ретивым и продолжил рассказ, при этом несколько отвлекся от девчонок, зачем-то перейдя к подробнейшей характеристике Смельди Грачихи, жены старшего брата, Скьольда, имевшего весьма красноречивое прозвище – Жадюга. Надо сказать, что и жена его Смельди тоже отличалась этим ценным качеством, и еще было неизвестно, у кого оно проявлялось ярче. Всем памятен был случай, когда Грачиха сгноила в бочках почти всю весеннюю рыбу, не желая тратиться на соль, этой тухлятиной потом неделю несло по всему заливу. А еще ходили упорные слухи, что на воротах усадьбы братьев всегда сидит раб, высматривающий возможных гостей, и, как только кого высмотрит – сразу кричит, а Смельди пинками гоняет рабынь, чтоб побыстрее прятали всю еду, оставив только засохшие корки. Тем гостей и потчует, угодливо улыбаясь да жалуясь на плохие времена.

– Ты о девках говори, про Смельди мы и так знаем, – нетерпеливо перебил Приблуда Хрольв, и многие одобрительно поддакнули ему.

– Да я и говорю. – Обиделся Ингви. – Говорю, что Смельди Грачиха день-деньской заставляет своих родственниц прясть – для того их и позвала в гости, так что те на двор только и выходят, а сами знаете, какая в доме Альвсенов грязища – пыль, копоть, шерсть в воздухе летает, еще и пот в глаза – попробуй-ка, поверти веретено без остановки. – Рыжий Червь вдруг улыбнулся и многозначительно поднял вверх палец.

– В общем, ночью приезжие девчонки бегают иногда смыть пыль к водопаду! – торжественно сообщил он. – Трэль Навозник их там самолично видел.

Сообщение это произвело фурор. Честно сказать, изматывающий вроде бы режим и бесконечные тренировки были не так уж и тяжелы для молодых закаленных организмов. Да, по утрам у всех ломило кости и казалось, что уже и не встать, однако, уже к первой же утренней пробежке по лесу усталость и боль исчезали куда-то бесследно и не показывались в течение всего дня, чтобы навалиться потом, под утро.

Идея быстренько сбегать к водопаду, посмотреть на девчонок была немедленно высказана сразу несколькими, остальные одобрительно закивали. Правда, оставался один нюанс: без разрешения Эгиля никто и никогда не должен был покидать лагерь в течение всего обучения, в связи с чем возникали две проблемы:

1) чтобы никто их не увидел, кроме, может быть, самих девчонок.

2) чтобы никто не проговорился.

В общем-то, обе проблемы были вполне решаемы. Встал вопрос – кто пойдет? Хотелось, конечно, всем, но также все понимали: идти таким скопом – загубить все дело и напугать девчонок. Решили – по очереди, по пять человек, кинули жребий – кому первым? Кроме Ингви, выбор пал на Харальда Бочонка, Хрольва, Фриддлейва и Хельги. По предложению последнего было решено безо всякого жребия взять с собой малыша Снорри – уж его-то девчонки явно не испугаются. Снорри аж глазами захлопал от радостного удивления – никогда еще он не принимал участия в подобном предприятии. Ну, что ж… Надо же когда-то начинать.

Они покинули лагерь, напутствуемые скабрезными шутками, от которых уши малыша Снорри сделались пунцовыми, словно только что сваренный рак. Стоявший ночную стражу – как раз была его очередь – Дирмунд Заика проводил исчезнувшую в лесу процессию откровенно завистливым взглядом, прислонил к дереву короткое копье и, тяжело вздохнув, задумался о несправедливости жизни. Вот так всегда: как часовым, так Заика, а как по девочкам – так Хельги и Фриддлейв, даже Приблуде сегодня повезло. Радовался Приблуда, улыбался, аж рот до ушей растянув, еще бы: немного в Бильрест-фьорде развлечений найдется.

Ночь стояла удивительно тихая, безветренная. Застряв в черных вершинах сосен, ярко серебрилась луна, заливая все вокруг призрачным колдовским светом. Такого же цвета трава, первая, едва вылезшая, мягко стелилась под ногами. Где-то за дорогой, в чаще, тоскливо завыл волк.

– А хорошо бы было устроить на них облаву, – кивнув в сторону воя, тихо предложил красавчик Фриддлейв. Это была хорошая идея и Хельги пожалел, что выдвинул ее не он, а Фриддлейв. Это был большой плюс Красавчику, имевшему все шансы стать лидером, чего, понятное дело, не меньше, а может, и больше, хотел и Хельги.

Когда потянулись слева верхние луга, Ингви Рыжий Червь предложил позвать Трэля Навозника, чтоб тот показал точно, где он там кого видел.

– Обойдемся и без Навозника, – сухо возразил Хельги.

Фриддлейв промолчал, и Хельги понял: если что-то пойдет не так, Красавчик обязательно вспомнит эти его слова, и не замедлит высказаться в пользу Рыжего Червя, мол, тот дело предлагал, да этот Хельги Змеиный Язык, как всегда, все испортил. Так ли на самом деле думал красавчик Фриддлейв, или нет, сказать было трудно – скорее всего, вились в его голове подобные мысли, как не виться, если реальных претендентов на роль вожака молодых, пожалуй, только двое – он и сын Сигурда-ярла. Надо же – сама судьба свела их сейчас выпавшим жребием, волей-неволей приходилось действовать единой командой.

Водопад показался неожиданно: блеснул из-за холма серебром, загудел, перекрывая шум подбиравшихся почти к самому берегу елей. Слева от водопада, через лес, темнела усадьба Альвсенов. Тишина стояла вокруг, лишь иногда за сараями глухо брехали собаки.

– А правда говорят, что есть такие селения, где аж целых два десятка домов? – Неожиданно шепотом поинтересовался Снорри.

Фриддлейв хмыкнул, а Ингви Рыжий Червь пояснил, что еще и не такие есть – домов в пол сотни!

– Полсотни! – ахнул Снорри. Потом шмыгнул носом, недоверчиво покачав головой: – Разве столько бывает? Наверное, врут люди.

– Хватит болтать! Смотрите.

Фриддлейв показал рукой на тропинку, что вела от усадьбы к мосткам на берегу ручья, у самого водопада. Около мостков, справа и слева, темнели заросли ивы. Кажется, слева, в кустах, что-то шевельнулось. Нет, показалось. Хельги потряс головой и вместе с другими спрятался за деревьями: на тропинке показались вышедшие из лесу девчонки. Трое, как и говорил Ингви. Шли весело, переговариваясь и смеясь, в одних тонких туниках – ночь выдалась теплая. Одна темноволосая, длинная, другая рыжая, а третья… Третья смотрелась настоящей красавицей: лица, правда, было не разглядеть, но Хельги чувствовал – красавица – а как серебрились в свете луны ее длинные, распущенные по плечами волосы! Нет, Сельма, конечно, лучше, но…

Смеясь, девчонки по очереди потрогали ногами воду в ручье и дружно сбросили туники. Харальд Бочонок цинично прищелкнул языком, а примолкший Снорри забыл все свои вопросы.

Впрочем, нагие приезжие нимфы не очень-то долго позволили любоваться собой: поднимая тучи брызг и, радостно визжа, с разбегу бросились в воду.

– С ума сошли! – ахнул Приблуда. – Холодина же!

– Пожалуй, пора запускать Снорри, – деловито предложил Ингви Рыжий Червь.

– Давай, давай, Снорри, раздевайся, – поддержал его Фриддлейв. – Да побыстрее, что ты там копаешься? Подплывешь к девчонкам, скажешь, что с соседнего хутора, мол, и друзья твои на том берегу купаются, ну, дальше сам сообразишь, не маленький. Да не дрожи ты, уж тебя-то они точно не испугаются.

– Они-то не испугаются, а я? – снимая рубаху прошептал Снорри. – Штаны-то хоть оставьте.

– Как хочешь. – Пожал плечами Фриддлейв. – Хочешь обратно мокрым идти, пожалуйста, лезь в штанах в ручей.

Пройдя по берегу до кустов, Снорри, не отвечая, бесшумно погрузился в холодную воду и быстро поплыл к девчонкам. Ивовые заросли слева от мостков снова шевельнулись. Хельги покрутил головой. Интересно – ветра вроде бы нет. А, это, наверное, Трэль Навозник, бросив стадо, спустился с верхних лугов, подсматривает! Надо б его за такие дела вздуть как следует.

Снорри, между тем, уже подплывал к девчонкам, и те, судя по всему, его не очень-то испугались. Вылезли на берег, быстро оделись. О чем-то заговорили, засмеялись, засмеялся и Снорри, показал рукой на лес – мол, там дружбаны сидят, дожидаются, познакомиться хотят, аж до страсти.

– А сколько их там? – с интересом поглядывая на Снорри, спросила одна из девчонок, длинная.

– Че… четверо… Не считая меня. – Отозвался тот.

– Что-то больно уж много. – Стрельнув глазами, хохотнула рыжая и предложила, неожиданно подойдя сзади: – А может, он врет все? Давайте, выбросим-ка его обратно в ручей!

– Не надо в ручей, – всполошился Снорри. – Не надо! Не на…

Все-таки девчонки его окунули. Вынырнув, Снорри выбрался на берег, обиженно отфыркался, громко обозвал девок дурами и заявил, что сейчас вообще уйдет восвояси.

– Ну, это, если мы тебя отпустим, – под общий хохот тут же сообщила рыжая. – Ну, ладно, зови давай своих друганов. Пускай к ивам плывут, да только не очень торопятся, мы хоть причешемся. Да только, смотри, чтоб не увидал никто. Давай, давай, плыви, не подсматривай!

– Больно надо. – Отмахнулся Снорри, чем вызвал новый приступ веселья.

Одна из девчонок – та самая, с серебряными волосами, что так понравилась Хельги – оставив подруг, отошла за ивы, к ручью.

– Куда ж ты, Эрна? – закричали вслед те.

Эрна лишь отмахнулась: пока еще появятся эти деревенские ухажоры, на хуторах парни неторопливые, лучше еще раз окунуться – водица, правда, холодна, да благо ночь теплая. Когда еще тетка Грачиха с усадьбы выпустит! Харальд с Ингви и Фриддлейвом уже подходили к девчонкам, а Хельги, зайдя за ивы, не отрывал глаз от Эрны. Как здорово та плыла! Быстро, ловко, с явно видимым удовольствием. Хельги не смог бы сказать, куда из его сердца делась в этот миг Сельма, да, скорее всего, никуда не делась, просто… Просто тут было нечто иное, вон и Фриддлейв тоже вроде бы словно всех своих девок забыл. Забыл… А вот кто-то явно не забыл! Хельги четко разглядел, как из густого кустарника слева от мостков, отделилась вдруг быстрая черная тень, бесшумно ныряя в воду. А не за Эрной ли поплыл неведомый злодей? Что злодей – Хельги ни секунды не сомневался, с чего бы хорошему-то человеку прятаться? Они вон, ведь не прячутся… гм… в смысле – прячутся, но не ото всех. Ладно, посмотрим, кто там такой…

Не долго думая, Хельги скинул тунику и нырнул. Ледяная вода обожгла тело, вынырнув, юноша принялся яростно работать руками. С шеи его на тонкой цепочке свисал амулет – золотое изображение Мьольнира, волшебного молота Тора… Да, так и сеть! Кто-то быстро плыл к беспечной купальщице. Интересно, с какими целями? Девчонка ведь не одна, с подругами, да и усадьба близко. Хоть и скрыта за лесом, да ведь стоит только крикнуть… Если, конечно, успеет. А что? Подплыть прямо под девчонку, дернуть за ногу, чуть-чуть притопить, потом вытащить на берег – пять минут – и делай с ней все, что хочешь, если и выживет – так все равно ничего помнить не будет. Покуда там подруги прочухают, тем более, они, кажется, и впрямь увлеклись новым знакомством. Что ж, их понять можно: надоест каждый день веретена крутить, не норны же, в самом-то деле! А потом – и вовсе выкинуть в ручей, сама утонула, и поделом, кто ж в этакой воде купается?

Эх, жаль, меч остался на берегу. Впрочем, а зачем меч? Ведь можно же сделать с неведомым злодеем то, что он хочет сделать с девушкой. Нет, не изнасиловать его, конечно, а так же – чуть притопить… Вон он как раз погружается глубже. Рыжая шевелюра – мощное мускулистое тело, мокрая бородища – ха, так это же Бьярни – младший из братьев Альвсенов! Надо же… Тогда он точно, не оставит девчонку в живых. После, когда найдут труп, запросто свалит на нидингов, тех, кто якобы покушался и на его коров. О, боги! Да на них же, молодых, и свалит все свои гнусности Бьярни: коров чуть не угнали, почему б и не лишить чести девчонку? Поди потом, попробуй, докажи что другое на тинге!

Не раздумывая больше, Хельги поднырнул под уходившего в глубину Бьярни и с силой дернул его вниз, обхватив ноги… И, как только шею его сдавили короткие пальцы Бьярни, сообразил: какой же он идиот. Не Бьярни идиот, он, Хельги, сын Сигурда-ярла. Ну, ясно же было с самого начала: таился от людей младший Альвсен, еще б ему не таиться, коли такое задумал, а значит, можно было просто вынырнуть, заорать, напугав и его и эту девчонку, Эрну. Бьярни тут же б и ретировался, не совсем же круглый дурак, хоть и прозвали его Бьярни Тупой Котел, это от того, что башка его круглая уж больно на котел похожа…

Однако и силища же в руках этого рыжего тролля! Хельги почувствовал, что еще немного, и он навеки останется здесь, на дне ручья.

Уперся в дно, поднимая песок, изловчился, выкрутил голову, и изо всех сил укусил Бьярни за руку, еле видную в сбаламученной, почти черной воде. Тот дернулся, и Хельги молнией вылетел на поверхность, жадно хватая воздух, словно вытащенная из воды рыба.

Девчонка, Эрна, обернулась, увидела Хельги, закричала. Тот не стал ничего объяснять, лишь выбрался на берег, подтянул мокрые штаны и улыбнулся, увидев, как спешит к нему все компания.

– Приятная встреча, ребята. – Расхохотался Хельги, размазывая по плечам песок. Все думал о Бьярни – и куда тот все-таки делся? Спрятался под мостками? Или вынырнул дальше, вверх по течению? Погруженный в тревожные мысли, Хельги даже не слышал, как Снорри представил его:

– А это еще один наш друг, только он сперва потерялся…

Потеряться-то Хельги не потерялся, но зато вот потерял кое-что: золотой молоточек Мьольнир, висевший на шее. Так и сгинул он, видно, в холодной воде ручья, во время борьбы с Бьярни.

И снова на мостках послышался смех, не умолкавший теперь почти что до самого утра. Он растекался по всей поверхности озера, достигая самых глухих его уголков. Хельги нараспев читал сочиняемые на ходу висы, всякие грустные (любовные) и смешные. Это занятие ему нравилось, а ребята поглядывали на него удивленно – ну, надо же, что ж он раньше-то таил, что такое может?

Вырвался к луне Свет Слейпнира моря, Серебристой, что сияет, Дороги ладей, Словно солнце ночное. Дарующим кольца…

Выбравшись из воды у дальнего берега, Бьярни Альвсен обернулся на смех и с яростью сплюнул. В руке он держал маленький золотой амулет – Мьельнир, колдовской молот Тора.

– Узнаю, – злобно шептал Бьярни. – Узнаю. Найду. Убью.

Над водопадом, над усадьбой и хутором, над верхними лугами, покрытыми молодой ярко-зеленой травой, над всем Бильрест-фьордом медленно загоралось утро.

– И здесь не п-п-повезло, – злобно буркнул Дирмунд Заика, узнав от Хрольва Приблуды о скором отъезде девчонок с усадьбы Альвсенов. Весть эту Приблуда услыхал случайно от пастухов с верхних лугов, а тем сказали слуги из усадьбы. Сердце Хельги дрогнуло: ну, надо же, ведь только познакомились! Даже поцеловаться и то толком не успели, не говоря уже о чем-то большем, да и было ли бы оно, это большее? Вряд ли. Понятие девичьей чести было для здешнего народа отнюдь не пустым словом, и высоко ценилась среди женихов из приличных семей, а именно такие и нужны были девчонкам. Но все-таки жаль, конечно, что они так быстро уехали.

Лагерь молодых воинов подходил к концу, каждый теперь стал взрослее, умелей, ответственней, даже малыш Снорри. Два ярко выраженных лидера обозначились в молодой дружине: Красавчик Фриддлейв и Хельги сын Сигурда-ярла. Фриддлейв – умен, отважен, честен, но и несколько высокомерен, задирист – это многим не нравилось. Хельги – «свой парень», такой же, как все, но в чем-то – в беге, борьбе, сражении на мечах и секирах – гораздо лучше всех, даже, пожалуй, и лучше Фриддлейва – ведь у того не было такого учителя, как Велунд, хотя и Эгиль Спокойный На Веслах был в чем-то очень даже неплох. Полные боевых упражнений дни Хельги полностью принадлежали именно ему, а вот вечера и – часто – ночи – Велунду. Старый кузнец много чего знал и делился этим знанием с Хельги, которого любил, как собственного сына. Именно Велунд учил Хельги навыкам борьбы без оружия – без этого, кто знает, вырвался бы Хельги из медвежьих объятий младшего Альвсена? Именно Велунд учил рунам, учил связной речи, учил высокому искусству скальдов.

Познай руны мысли, Если мудрейшим Хочешь ты стать.

Склонив седую голову, Велунд внимательно смотрел на Хельги. Тот сидел напротив кузнеца, на узкой лавке и украшал рунами ясеневую рукоять секиры, недавно выкованной Велундом.

– Словом можно убить не хуже, чем этой секирой, – наставительно произнес кузнец, и Хельги усмехнулся: кто бы спорил?

– Учись владеть словом так же, как мечом, – продолжал Велунд. – Ибо бывают случаи, когда меч твой, копье и секира окажутся вдруг бесполезными. Никогда не давай выводить тебя из себя, следи за своими словами и не менее внимательно следи за словами других, помни: враг многое может узнать из неосторожно произнесенного слова.

Познай руны речи, Если не хочешь, Чтоб мстили тебе.

Хельги вздрогнул, услыхав эти слова, и его волнение не укрылось от Велунда. Ничего не спросив, старый кузнец продолжал обучение:

Совет тебе мой — Клятв не давай Заведомо ложных; Другой же совет — На тинг придешь ты, С глупцами не спорь; Злые слова Глупый промолвит, О зле не помыслив. Но и смолчать Ты не должен в ответ — Трусом сочтут Иль навету поверят; Славы дурной Опасайся всегда…

Велунд замолк, давая возможность ученику осмыслить сказанное. Хельги сильно изменился за год: стал выше ростом, раздался в плечах, на верхней губе и подбородке появился пушок, правда, лицо его оставалось с виду таким же детским, как и физиономия малыша Снорри. Детским, если не смотреть в глаза – взгляд Хельги был даже не юношеским, это был взгляд взрослого, много чего повидавшего, человека. И один только Велунд догадывался – почему…

Заике неожиданно повезло: хозяйка Гудрун вызвала его из лагеря через узколицего Конхобара Ирландца, управителя домом. Зачем он понадобился Гудрун – об этом Заика мог только гадать, впрочем, Ирландец просветил его еще на подходе к усадьбе.

– Это я посоветовал хозяйке вызвать тебя, – тихо сказал он, останавливаясь на узком мосточке через Радужный ручей. Слева от них шумел водопад, справа высились скалы. В синих водах залива отражалось утреннее желтое солнце.

– Гудрун пошлет тебя в усадьбу Альвсенов, – продолжал Конхобар, и Дирмунд вздрогнул: слишком уж памятна была ему та ночка, когда в коровник неожиданно ворвались Альвсены. Одни боги знают, чего стоило тогда Фриддлейву не допустить кровопролития: младший из братьев, рыжебородый Бьярни по прозвищу Тупой Котел, так дико вращал над головою секирой, словно берсерк, выбежавший из дальних лесов покрушить черепа. Разговор шел в основном только со старшим братом, Скьольдом, тот, хоть и прозван был Жадиной, однако понимал еще слова, а более того – свою непосредственную выгоду.

– Что я должен д-д-делать у Альвсенов? – хрипловато спросил Заика, не показывая виду, что изрядно напуган.

– Ты скажешь им о Хельги, сыне Сигурда, – оглянувшись, пояснил Конхобар. – Братья должны знать: в случае смерти Сигурда-ярла – а она не за горами – их главный соперник на усадьбу вовсе не Гудрун, как они думают, а этот молодой щенок, Хельги.

«Он и мой ближайший соперник. – Усмехнулся про себя Заика. – И не только по усадьбе Сигурда».

Дирмунду внезапно вспомнилась Сельма, дочка Торкеля-бонда, как приезжала она прошлым летом в усадьбу: высокая, красивая, с длинной светлой косой и кожей, белой, словно морская пена. Дирмунд тогда пытался заговорить с девушкой, та что-то отвечала, Заика не слышал – что – будучи не в силах оторвать взгляд от этих глаз, темно-голубых, бездонных, глубоких, как воды фьорда.

– Ты в точности исполнишь все, что попросит тебя хозяйка Гудрун. – Ирландец посмотрел прямо в глаза Заики: ну и взгляд у него был, аж мурашки по коже!

– За это я тоже помогу тебе кое в чем. – Конхобар улыбнулся. – Тебе ведь нравится дочка Торкеля из Снольди-Хольма?

Откуда? Откуда он узнал? Проследил, иль сказал кто?

– Не волнуйся так, Дирмунд, ты ж вовсе не дурак. – Хрипловато засмеялся Ирландец. – И не смотри на меня такими глазами. Помни, сказал: помогу – значит, помогу. Не стой же изваянием, иди в усадьбу.

– Значит, Хельги… – тихо протянул Скьольд, старший из братьев Альвсенов. – Значит, Хельги.

– Кто такой этот Хельги? – С шумом встал из-за очага младший, буйнобородый Бьярни. – А, тот желторотик, сын Сигурда, да я с ним одним пальцем справлюсь! – Бьярни громко захохотал.

– Э, не торопись. – Скьольд недоверчиво посмотрел на Дирмунда Заику, что сидел перед ним тихо, словно амбарная мышь. – Ты, парень, часом, не хочешь ли нас подставить?

Заика побелел, представив, что с ним могут сейчас сделать Альвсены.

– Ну, убьем мы этого Хельги – и что скажут все люди в Бильрест-фьорде? – обернувшись к младшему брату, продолжал Скьольд.

– Что скажут в Бильрест-фьорде? – эхом повторил тот и вопросительно уставился на брата.

– А то и скажут: Альвсены специально его убили, чтобы в будущем завладеть усадьбой Сигурда. Вот как скажут! – Скьольд с размаху ухнул кулаком по столу.

– Так вы т-т-тайно, – вздрогнув от удара, осмелился посоветовать Заика.

– Т-т-тайно! – передразнил его старший Альвсен, светлая, щеголевато заплетенная в две косички, борода его задрожала от гнева. – А что, считаешь в Бильрест-фьорде одни дураки живут? Не догадаются?

Спавший с лица Заика попытался было улизнуть, да не тут-то было: Бьярни крепко схватил его за шиворот и, приподняв над лавкой, встряхнул так, что клацнули зубы:

– Ну, длинноносый, готовься отправиться в Нифлгейм.

Старший Альвсен едва успел вырвать кинжал из руки братца. Воспользовавшись этим, Дирмунд Заика освободился от мощной хватки Бьярни и в страхе забился под лавку.

– А ну, вылезай, червь! – с угрозой произнесли братья. Бьярни потянулся к копью.

– С-с-стойте, с-с-стойте. – Встав на ноги, замахал руками Дирмунд. – Я п-п-придумал, что в-в-вам делать, п-п-придумал.

– Придумал бы лучше, как тебе сейчас в живых остаться! – Поднимая копье, гулко захохотал младший братец.

– Постой-ка, Бьярни. – Скьольд придержал копье за древко и обратился к Заике: – Ну, говори, что ты там придумал?

– Н-надо в-в-вызвать Хельги н-на бой, в-вязаться в какой-нибудь спор, чтобы он… ну, в-вроде как в-в-вас оскорбил бы где-нибудь н-на людях.

Скьольд задумчиво почесал бороду. Хоть и прозывали его Скупой На Еду (а в просторечье – Жадиной), а мозги у него были в полном порядке, в отличие от младшего братца.

– Оскорбил, говоришь? Угу… Где только вот у нас людное место?

– Да хоть на рыбном причале напротив усадьбы Сигурда, – неожиданно подсказал Бьярни. – Там всегда народишко трется.

Скьольд с удивлением посмотрел на брата – видно не ожидал от него подобной быстроты мысли.

– Ладно. – Жадина положил мощную длань на дрожащее плечо Заики. – Задумка неплохая. Только смотри, не проговорись, червь! – Он красноречиво поднес огромный, поросший рыжими волосами, кулак к самому носу Дирмунда.

Заика от всего сердца возблагодарил богов, когда ему наконец удалось покинуть навязчиво гостеприимную усадьбу. Да и то, младший Альвсен нагнал его уже у дороги:

– Есть разговор, – зачем-то оглядываясь на ворота, тихо произнес он.

Дирмунд вопросительно поднял глаза. Бьярни снова оглянулся и вытащил из-за пазухи небольшой предмет в виде золотого молоточка – Мьелнира:

– Случайно, не знаешь, чей?

Заика присмотрелся. Изящная золотая вещь, украшенная рунами. Похоже, подобная была у Хельги.

– Опять этот Хельги! – Злобно ощерился Бьярни. – Так точно его?

– П-п-по крайней мере, очень п-п-похожа. – Пожал плечами Заика.

Полные серебристой рыбой лодки весело покачивались на волнах у причала. По причалу деловито сновали люди, в основном, конечно, с усадьбы Сигурда, но была лодка и из Снольди-Хольма, приплыли за солью. Молодежь весело перекликалась, отгоняя обнаглевших чаек, рабы деловито таскали рыбу в больших плетеных корзинах. Шумел невдалеке радужный водопад, в спокойных водах фьорда отражалось лазоревое небо с медленно двигающимися по нему белыми, как морская пена, облаками.

Хельги с друзьями – Ингви и малышом Снорри – тоже спустился с усадьбы к причалу, якобы сильно интересовало его, где сейчас снуют треска да пикша, на самом-то деле – просто хотелось повидать Сельму. Ну, неужели же она не приехала, не воспользовалась такой возможностью? Хотя, вполне могла и не приехать, если задержалась в гостях на Ерунд-озере, у тетки своей, Курид. Еще когда вышли из усадьбы, Хельги все выглядывал – не мелькнет ли где светлая коса? И вот, наконец, увидел. Вернее, сначала услышал.

Сельма сидела на скамейке, перед самым причалом, и что-то со смехом рассказывала сестрице Еффинде. Та громко смеялась.

Когда подошли ближе, Хельги тоже повысил голос. Сельма обернулась – на губах ее на миг заиграла улыбка. Заиграла и тут же погасла. И в самом деле: открыто, при всех, улыбаться кому-то – не очень-то скромно для юной девушки, потом пойдут пересуды, кому улыбнулась, да как, чего и не было придумают, особенно долгими зимними вечерами. Подойдя ближе, Хельги почтительно поздоровался, не сводя глаз с девушки. Та выглядела, как истинная красавица – примоднилась в дорогу: синее плиссированное платье из заморской ткани, красно-коричневый сарафан с орнаментом, заколотый двумя бронзовыми застежками-фибулами с причудливым рисунком. К одной из фибул на тонкой цепочке был привешен большой ключ, видимо, от амбара – не малый знак почтения для юной девушки. На висках солнцем поблескивали кольца, ожерелье из темного янтаря красиво оттеняло белизну кожи. Для кого нарядилась?

Увидев сына Сигурда, Сельма приветливо кивнула – хотела б, наверное, и поцеловать, да и Хельги не прочь бы был заключить девчонку в объятия – но ведь люди кругом! Что подумают? Даже вдвоем пройтись рядом – и то дело такое, молвой людской осуждаемое, после таких прогулок один выход – сватов засылать, да побыстрее, пока родичи девушки не схватились за колья. А уж чтоб поцеловать… Нет, было и такое, вон, хоть не так давно, у кузницы – но там другое дело, там место отдаленное, тихое, безлюдное. Да и ночь на дворе была…

– Смотрите-ка, кто пожаловал! – показывая пальцем на быстро приближающуюся лодку, громко вскрикнул Снорри. – Никак Бьярни Тупой Котелок? И что тут ему понадобилось?

– Здоровья и милости богов всем родичам Сигурда-ярла, – вспрыгивая на причал, приветствовал собравшихся Бьярни, тряхнув буйной бородищей цвета ржавого железа. Волосы его спереди были заплетены в две щегольские косички, зеленая туника перепоясана золоченым поясом, на плечах – ярко-красный дорогой плащ, заколотый серебряной фибулой с изображением лани.

– И ты будь здоров, славный Бьярни сын Альва сына Эйрика. – Так же почтительно ответила Еффинда. Подойдя ближе, Бьярни неуклюже поклонился и шмыгнул носом: видно жалел, что к Еффинде уже успел посвататься Рюрик Ютландец, молодой и удачливый конунг.

– Наш кнорр уходит завтра поутру в Скирингссаль, – пояснил Бьярни. – Вот я и заехал спросить – не нужно ли чего Сигурду, или хозяйке Гудрун… или тебе, прекрасная Еффинда?

Еффинда засмеялась. Улыбнулась и Сельма. Бьярни повернулся к Хельги:

– Говорят, некоторые шастают ночами по чужим коровникам, – сплюнув, небрежно произнес он таким тоном, за которым неизбежно следует хорошая драка.

Хельги вздрогнул и покраснел. Этого, похоже, и добивается Бьярни – драки – видно, за тем и приплыл. Ждет, подлый нидинг, когда Хельги не выдержит.

– Если б я пришел в коровник раньше – ух, и не поздоровилось бы кой-кому, клянусь Тором, – продолжал насмехаться Альвсен. – Да так и будет, клянусь!

Все на причале замолкли и смотрели на Хельги – как поведет себя сын Сигурда-ярда? Кинется не обидчика – и тем самым нарушит обычай гостеприимства? Или смолчит, спустит обиду?

…молчать ты не должен в ответ, — трусом сочтут иль навету поверят.

Вспомнил Хельги слова Велунда. И ответил примерно так же, холодно улыбаясь:

Бьярни, Клятв не давай Заведомо ложных, Злые побеги У лживых обетов.

Бьярни осекся. Как-то не правильно повел себя сын Сигурда-ярла. Не бросился сразу в драку, не оскорбил… но и не смолчал, не снес обиду. Надо бы ему тоже ответить…

А Хельги продолжал, пока младший Альвсен чесал свой затылок. Сложная виса получилась, красивая, Велунд был бы доволен:

В доме Сигурда Караван коней моря увидев Щедрого На Кольца, Что несутся на спинах волн Всегда найдет гость, кто б он ни был. Радуется Эгир, Почет и славу Зверям пучины, Так рад и Сигурд, Что скажешь ты?

Бьярни лишь досадливо сплюнул – прямо скажем, не силен он был в древнем искусстве скальдов, да и от сына Сигурда не ожидал такой прыти. А тот ведь не умолкал:

Если ж не хочешь, Путь коней волн, Ничего нам сказать, Полон отваги, Пусть боги рассудят Даятелей злата Пустые наветы.

Тут Бьярни не выдержал и, зарычав, словно волк, выкрикнул что-то непотребное, на что Хельги лишь невозмутимо пожал плечами, ответив висой – ах, как ловко они получались у него с недавних пор и какое удовольствие было их сочинять! И кто бы мог раньше подумать, что Хельги такое сможет?

Советуют люди: С глупцами не спорь, Злые слова Глупый промолвит, О зле не помыслив.

– Это кого ты назвал глупцом? – Яростно ощерился Бьярни. Маленькие свинячьи глазки его налились кровью, рука схватилась за меч.

– А разве было сказано, что Бьярни – глупец? – хлопнув в ладоши, вдруг громко осведомилась Сельма. – Или ты, Бьярни, хочешь сказать…

– Ничего я не хочу сказать, – угрюмо буркнул Бьярни. – Хотел только спросить, может, что вам в Скирингссале нужно? Ну, вижу, что ничего. Поплыву уж обратно – на пастбище еще заглянуть надо.

Младший Альвсен прыгнул обратно в лодку и, поймав парусом ветер, легко заскользил по волнам.

– Ничего, ничего, щенок, – злобно шептал он. – Мы еще с тобой встретимся.

– А он вовсе не так туп, как про него говорят, – проводив взглядом быстро удаляющуюся лодку, задумчиво произнес Ингви Рыжий Червь. – Мне кажется, Хельги, ты сейчас нажил себе опаснейшего врага…

– Не сейчас, Ингви. – Сын Сигурда покачал головой. – А гораздо раньше. И не одного врага, а целых двух – не забывай о старшем Альвсене, Скьольде.

– Да… – протянул оказавшийся рядом Снорри. – Эти братья – опасные люди, не хотел бы я иметь их врагами. – Он невесело усмехнулся, а потом вдруг схватил Хельги за руку: – Не расстраивайся, помни, уж я-то всегда буду на твоей стороне!

Ингви Рыжий Червь еле сдержался, чтобы не захохотать в голос, Хельги укоризненно посмотрел на него, потом обернулся к Снорри:

– И ты, Снорри, сын Старого Харальда, сына Хакона, всегда будешь желанным воином в моей дружине, – серьезно промолвил он. – И мы будем всегда сражаться вместе, плечом к плечу!

– Вместе. Плечом к плечу, – зачарованно повторил Снорри. В серых глазах его предательски блеснули слезы. Надо же – самый уважаемый для него человек – Хельги, сын Сигурда – предлагает ему, малышу Снорри, стать – не в когда-то в будущем, а вот уже сейчас – под свое боевое знамя и, надо же, Хельги, оказывается, знает его родичей.

– Вас двоих в дружине не маловато там будет? – обернувшись, осведомился Ингви. – А то б и я бы тоже к тебе пошел, Хельги, и толстый Харальд тоже, коли уж ты начал набирать воинов.

– Вы с Харальдом – мои друзья, – просто ответил Хельги и улыбнулся. Хорошую идею, сам не осознавая того, подсказал ему Снорри: почему бы не начать собирать дружину уже сейчас?

Ласково светило солнце, разбегаясь над водопадом разноцветными брызгами радуги, громко кричали чайки, дрались на камнях из-за рыбьих внутренностей, шипели на вырывающих добычу котов, белых, с рыжими пятнами. Снорри подозвал одного, почесал за ушами, – кот замурлыкал, подняв толстый хвост, потерся боком об ноги мальчика.

Хельги чуть поотстал от друзей, свернул к камням, к густым кустам вереска. Шел нарочито медленно, знал – кому надо, заметит…

Уселся на плоский камень, прислушался, услыхав звук чьих-то легких шагов. Чьих-то?

– Сельма! – Вскочив, Хельги схватил девушку за руки. – Ты сегодня такая красивая!

– Только сегодня?

– Ну, нет… и вообще…

Сельма рассмеялась, в темно-голубых бездонных глазах ее сверкали кусочки солнца.

– Жаль, что ты не можешь остаться. – Вздохнул Хельги.

– Отец велел возвратиться к вечеру. – Грустно улыбнулась Сельма. – Да и разве могли бы мы с тобой вместе гулять здесь, на виду у всего Бильрест-фьорда?

Ничего не ответил Хельги, только кивнул. Права была Сельма, абсолютно права. Даже провожать ее до лодки – и то не должен был Хельги, тем более, делать что-то большее. Даже то, что они сидели сейчас вместе на камне – и то было чревато последствиями, такие времена были, такие обычаи.

– Ну, мне пора, Хельги. – Сельма поднялась на ноги. – Прощай.

– Прощай, – прошептал Хельги. Потом не выдержал, у самых кустов нагнал девчонку, обнял, поцеловал…

– Хватит, хватит… – Слабо сопротивлялась та. – Вдруг, увидит кто?

Она побежала к лодке – легкая, словно воздушная, в развевающемся на ветру сарафане.

– Сельма… – глядя ей вслед, еле слышно шептал Хельги. – Любимая…

Глава 10 Конхобар ирландец

Норн приговор У мыса узнаешь И жребий глупца; В бурю ты станешь Грести осторожно… «Старшая Эдда» Речи Фафнира

Май 856 г. Бильрест-фьорд

Устье Бильрест-фьорда закрывали два скалистых острова, торчавшие, словно клыки в пасти волка: угрожающе, надменно, незыблемо. Огромные волны – светловато-зеленые, темно-голубые, палевые – гонимые ветром, яростно пенясь, налетали на острова, рассыпаясь белыми шипучими брызгами, терзая непокорную сушу своими шершавыми языками. Одна за одной, никогда не успокаиваясь, волны – дочери морского великана Эгира – шли напролом, подтачивая, казалось бы, нерушимые скалы, время от времени со страшным грохотом обрушивающиеся в пучину. Горе тому кораблю, чей кормчий не знал фарватера! Не одна ладья нашла свой последний приют на острых обломках скал, скрытых от глаз коварным прибоем. Оба островка – названные в честь морских дев: Раун – Всплеск и Дребна – Бурун – были необитаемы, и даже сами жители Радужного залива посещали их не так уж и часто, хоть и хватало на тамошних скалах птичьих гнезд, полных вкусных яиц, да только добраться до островов было не так-то просто. Впрочем, находились иногда смельчаки, особенно среди молодежи.

Стояло ясное майское утро, довольно позднее, туман уже почти исчез, оставив последние парящиеся языки лишь в глубокой тени скал, в прозрачной воде фьорда, скрытой скалистыми берегами от порывов ветра и волн, серебрились косяки рыб, над самой поверхностью волн с криком носились чайки, серовато-белые, толстые, наглые. Одна такая, набравшись смелости, спикировала на небольшую рыбачью лодку и, ухватив с кормы немаленькую треску, натужно поднялась в небо.

– Чтоб тебя тролль проглотил! – замахнувшись на птицу веслом, выругался Хельги, с удовольствием оглядывая добычу: сельдь, толстобрюхий палтус, жирная треска. Неплохо за сегодняшнее утро! Вот только этих воровок слишком много налетело.

– А ну, пошли вон! – Хельги погрозил птицам кулаком и тщательно накрыл улов загодя припасенной рогожей: ну-ка, теперь попробуйте, возьмите! Обиженные чайки, негодующе крича, покружили над лодкой и улетели искать более легкую добычу.

– Вот, так-то лучше. – Улыбнулся сын Сигурда ярла и, поставив небольшой парус, направил лодку к северному берегу фьорда. Когда за скалами показались пологие холмы, поросшие редкими соснами, юноша, закрепив рулевое весло, быстро скинул старую, пропахшую смолой и рыбой, тунику и, потянувшись, достал из лежащей под скамьей сумы новую – ярко-синюю, словно нынешнее майское небо, щедро расшитую серебряной нитью. Надел, подпоясался наборным поясом, недешевым, из тех, что стоят на рынке в Скирингссале две серебряные монеты, а здесь, в Халогаланде, за такие пояса дают и все три. Поправил на поясе нож в парадных ножнах, причесался костяным гребнем… Н-да-а… Однако странное занятие для рыбака.

Ухватив рулевое весло, уверенно обошел прибрежные камни и мягко причалил к деревянным мосткам, посеревшим от времени. Видно было, что мостками не очень-то часто пользовались: доски подгнили, а кое-где и совсем провалились, так, что несведущий человек мог бы легко поломать ноги. Впрочем, это никак не относилось к Хельги.

Привязав лодку, юноша в два прыжка пробежал мостки и оказался у большого серого камня, округлого, несколько напоминавшего очертаниями человеческую голову. Камень так и прозвали – Голова Мимира. Рядом с камнем тянулись к небу сосны, а мелькавшая меж ними тропинка почти совсем заросла кустами орешника и дрока. Жаль, сейчас не осень – а то поел бы орехов!

Подложив под голову руки, Хельги растянулся на траве, возле камня. По густо-голубому небу медленно проплывали облака, белые, как первый выпавший снег. Одно было очень похоже на драккар – высокий нос, парус – ну, точно, боевая ладья, совсем такая, как уже ремонтирующийся «Транин Ланги» – боевой корабль Сигурда. Будущий драккар Хельги… Будущий…

Хельги знал, что по всем прикидкам, именно он, сын Сигурда-ярла, более всех остальных – даже больше красавчика Фриддлейва – достоин стать хевдингом – вождем фелагов – молодых воинов. Ибо кто лучше всех выполнял все задания Эгиля? Он, Хельги. Кто лучше всех овладел искусством боя? Опять же – он. Правда, не без помощи Велунда, а, вернее, именно с его помощью. Хельги иногда спрашивал себя: а что же дало ему больше, как воину, и как будущему вождю – лагерь молодых воинов под руководством старого Эгиля Спокойного На Веслах или учение у Велунда? Скорее – последнее. Кто научил хитростям боя? Велунд. Волшебным рунам? Велунд. Кузнечному делу? Опять же Велунд. Как он хмурился, когда Хельги делал что-нибудь не так, и как радовался, когда тот достигал того, что викинги называют «идротт». Это емкое слово означало высшую степень умения, да уже и не умения даже, а, пожалуй, искусства. В любой области: в рукопашном бою и во владении мечом и секирой, в управлении кораблем и в сложении вис и скальдических песен, в плавании и в умении владеть собой. Многому научился Хельги у старого кузнеца, однако многому еще приходилось учиться и сколько продлится учение, не знал точно и сам Велунд. Кстати о висах и скальдике: этому никто не мог научить, это шло откуда-то изнутри, из самых глубин сознания, словно бы даже и помимо воли. Что же касается Эгиля и лагеря молодежи… Вот здесь-то – Хельги чувствовал это – он получил то, что никак не мог дать ему Велунд: опыт общения с коллективом. Быть вождем – сложная наука, и сын Сигурда не мог бы сказать, что овладел ею полностью. Подобный опыт приходит только с годами, если и приходит вообще. Нельзя быть излишне суровым, но и не нужно строить из себя бессердечного йотуна-великана. Нельзя слишком сближаться со всеми, но и негоже быть в стороне. Нельзя потакать друзьям, но уж совсем худо – обижать их недоверием и злобой. Сложная наука. Очень сложная.

Хельги вздохнул. Уже совсем скоро тинг, на котором соберутся все самые уважаемые жители округи. Соберутся, чтобы сказать – кто же будет вождем молодых воинов, кто возглавит военный поход на драккаре «Транин Ланги»? Хельги, сын Сигурда-ярла? Или, может быть, Фриддлейв, у которого тоже не мало сторонников? Или, может, даже кто-нибудь еще, какой-нибудь хитрец, о котором он, Хельги, пока ничего не знает? Все может быть. Если б дело касалось только молодежи, то, пожалуй, сын Сигурда-ярла мог бы опасаться за исход решения тинга. Самые уважаемые парни, несомненно, выступят за него. Те же Харальд Бочонок да Ингви Рыжий Червь, старые дружки, которые, ежели что, пойдут за Хельги даже в обиталище нидингов. Да и не только они, многие. Тот же Снорри, хоть и он маловат еще. Снорри… После того случая, на скале, Снорри не удержался, поведал о своем спасении от неминуемой смерти. Сначала Харальду, когда вместе дежурили по дому, потом – Ингви, а затем уж пошла молва гулять. И никто, включая самого Снорри, не мог понять – почему Хельги не дал ему погибнуть? Найти гибель во время военной игры; это была бы достойная, славная смерть, куда лучше, чем утонуть в море во время рыбалки или сорваться с той же скалы, собирая птичьи яйца. Многие, слишком многие, вспоминая тот случай, осуждающе поглядывали на Хельги. Да и сам сын Сигурда-ярла должен был бы понимать всю очевидную нелепость своего поступка. Ну, зачем он протянул руку Снорри, лишив почетной для викинга смерти? Все знали: Хельги должно быть стыдно за этот поступок, и Хельги, соглашаясь, стыдился. Только, как-то не очень. Словно бы где-то в глубине души знал – он поступил тогда правильно. Но – почему? Вспоминая об этом, сын Сигурда с недостойным викинга страхом ожидал чего-то такого… что врывалось иногда в его мозг жутким барабанным боем и это «что-то», по-видимому, жило в нем самом, проявляясь все чаще и чаще.

Хельги вздрогнул, услышав какой-то грохот. Нет, это всего лишь слетели со скалы камни. Юноша перевернулся на бок, сорвал желтый цветок мать-и-мачехи, понюхал, выбросил, снова посмотрел в небо, бездонно-синее, глубокое, отчужденно-холодное. Что ему, этому небу, до того, что происходит вокруг.

Что-то долго не идет Сельма, а ведь вчера договаривались. Там, у Велунда. Хельги улыбнулся, вспомнив тайную вчерашнюю встречу…

Вообще-то они повстречались случайно: Хельги шел в кузницу, а Сельма ехала с хутора своей тетки Курид в усадьбу Сигурда, навестить давнюю подружку Еффинду. Столкнувшись друг с другом на узкой лесной дорожке, улыбнулись разом. Хельги почтительно поклонился, так, как и следует вести себя при встрече с девушкой. Поговорили немного, вспомнили выходку Бьярни Альвсена у причала, а затем, когда, по всем правилам хорошего тона, полагалось бы распрощаться, Хельги вдруг неожиданно предложил Сельме заехать в гости к Велунду. С чего бы это сын Сигурда так расхрабрился? Потом-то он уж догадался – с чего: опять в башке застучало.

А Сельма – уж с ней-то что такое случилось? – взяла, да и согласилась. Только переспросила про Велунда:

– Люди говорят, он колдун. Я его даже побаиваюсь.

– Зря. – Мотнул головой Хельги. – Велунд очень хороший человек. Он – мой учитель.

– А ты достанешь мне кувшинки из озера? – поинтересовалась Сельма.

Кувшинки? Да он для нее звезду с неба готов достать и бросить эдак небрежно к ногам – владей!

Велунд встретил их, пряча улыбку в усы. Обнял Сельму, поинтересовался здоровьем Торкеля-бонда и старой Курид.

– Все хорошо, слава богам, – почтительно ответила девушка. – Все здоровы.

Вечером, да уже ночью, поужинав печеной форелью, Велунд отправился спать. А Сельма и Хельги вышли на двор. Стояла тишина и безветрие, лишь где-то неподалеку, в лесу, неутомимо стучал красноголовый дятел. В черном высоком небе светлячками горели звезды, отражаясь в спокойной глади озера, на берегу которого и располагалась кузница – длинное приземистое строение, выстроенное из толстых дубовых досок. За кузницей во тьме смутно угадывался обложенный булыжниками дом, чуть дальше – сараи. На заборе, рядом с кузницей, сохли сети – старый кузнец любил иногда побаловать себя рыбкой.

Хельги и Сельма, взявшись за руки, сидели на траве, перед озером.

– Ты обещал мне кувшинки, – скосив правый глаз, прошептала Сельма.

Хельги кивнул, улыбнулся…

Поднявшись на ноги, отошел в ольховые заросли, разделся и осторожно зашел в воду. Ну и холодина ж, однако! Что ж, назвался груздем… Махнул рукой Сельме, поплыл… Ага – вот они, кувшинки. Одна, вторая… вроде бы, больше нет, впрочем – во еще одна, у берега… Брр, а холодно, не смотри, что май-месяц и снег давно сошел – а все ж не успела нагреться водица!

Зажав в зубах мокрые стебли, он выбрался на берег, и едва успел натянуть штаны, как сзади подошла Сельма. Юноша повернулся, протянул кувшинки…

– Красивые… – прошептала девушка.

И тут на Хельги снова нахлынуло «это»! Забили, заухали барабаны, страшный скрежет раздался вокруг, словно заскрипела зубами злобная великанша, в глазах потемнело, и Хельги крепко поцеловал девушку прямо в пухлые губы. Обхватил ее за талию, потянулся к застежкам-фибулам… почувствовал под рукой теплую шелковистую кожу…

– Тсс! – Тяжело дыша, Сельма отстранилась. – Хватит, – прошептала, она и видно было, как нелегко далось девушке это слово.

Сердце Хельги билось, словно колдовской бубен. Все ж ему удалось справиться с собой – или – не только с собой? Вот так вот вести себя с девушкой – чревато последствиями. Во-первых, девушка может обидеться… Правда, похоже, Сельма не очень обиделась, да и не видел никто. Что же касается старого кузнеца – уж в его-то молчании Хельги был уверен.

– Утром я провожу тебя до усадьбы, а затем уйду в море за рыбой, – тихо сказал Хельги. – Кстати, хочешь, довезу тебя до Снольди-Хольма? Встретимся на том берегу, у старых мостков…

Сельма появилась внезапно – Хельги уже начал подремывать, разнежившись под лучами солнца. Тем неожиданней была холодная водица, коей его и обрызгала Сельма, зачерпнув пригоршней из ближайшей лужи.

– А? Что такое? – Очнувшись, очумело завращал глазами Хельги… – Сельма!

Они спустились к лодке, подняли парус, и небольшое юркое суденышко, лавируя, пошло к устью Радужного залива. Солнечные лучи, отражаясь от волн, зайчиками запрыгали в глазах, и Хельги смешно щурился, высматривая тайные знаки фарватера. Вот – кривая сосна – от нее полповорота влево, вот – черная скала, здесь наоборот – направо, и теперь прямо, все время прямо, почти до самых островков, а уж там…

– Лодка! – посмотрев вперед, воскликнула вдруг Сельма. – И – прямо на нас. Ух, и достанется же мне от батюшки, если увидят… Да и тебе тоже.

Хельги кивнул, напряженно всматриваясь в небольшой быстро приближающийся челн. Кто бы это мог быть? Вряд ли кто-то из людей отца Сельмы, Торкеля-бонда, слишком уж далек их хутор. Скорее, кто-то с усадьбы Сигурда или братьев Альвсенов. Да все равно кто – слухи пойдут быстро. О том, что дочка Торкеля и сын Сигурда-ярла вместе (!), одни (!), без кого бы то ни было еще, катались на лодке. Такие слухи – позор для девушки и всего ее рода. Вот, если б были они мужем и женой, тогда, пожалуйста, плывите хоть куда вместе, а до свадьбы – ни-ни! Позор.

– Прячься быстрей под рогожу! – выправляя парус, крикнул Хельги, да Сельма и без него сообразила, что делать. Подоткнув подол, проворно стянула с рыбы рогожку, улеглась ближе к корме, где посуше, накинула на себя…

И вовремя!

– Да поможет Эгир с уловом! – уже кричал со встречной лодки рыбак – узколицый Конхобар Ирландец. Подплыв ближе, ухватился рукой за борт, а глаза – неприятные, холодные – так и шарили вокруг, все примечая: и снулую от жары рыбу, и рогожку, неизвестно, что прикрывающую, и валяющуюся рядом женскую фибулу от сарафана, и парадную тунику юноши.

– А как твой улов, Ирландец? – натужно улыбаясь, поинтересовался Хельги.

В ответ узколицый лишь махнул рукой:

– Пытался наловить что-нибудь в устье. Альвсены говорили – видали там косяк сельди, да вот, видно, ушла.

– Бывает, – согласился Хельги, с нетерпением ожидая, когда же отплывет Ирландец, когда же наступит избавление от любопытных, все примечающих глаз, неприятных, словно бы неживых.

Наконец узколицый кивнул на прощание, оттолкнулся веслом, и лодка его ходко пошла вдоль берега.

– Слава богам! – Отбросила рогожу Сельма. – Все платье теперь рыбой вонять будет. Хельги, подай-ка гребень.

Хельги молча протянул ей костяной гребешок. Распустив волосы по плечам, девушка принялась тщательно расчесывать их, время от времени кидая лукавые взгляды на своего обожателя. До чего ж она была красива в этот момент! Светлые, как пшеничная солома, волосы, длинные и густые, темно-голубые глаза, глубокие, словно воды фьорда, чуть припухлые губы, небольшая родинка, светлая, чуть тронутая весенним загаром, кожа. Левый рукав платья соскользнул с плеча Сельмы, обнажив его, и Хельги обдало жаром. Как бы хотелось ему сейчас попробовать то, что было под запретом для каждой уважающей себя девушки… Он вспомнил вдруг, когда первый раз испытал «это». В прошлую зиму, вместе с Харальдом и Ингви, ездили на охоту в дальний лес. Возвращаясь, заплутали в пурге, выйдя к усадьбе Рекина-ярла. Рекин, как и полагалось ярлу, встретил гостей с почетом. Обнял всех троих по очереди, начиная с Хельги, жестом пригласил в дом. Дом Рекина был побогаче, чем у Сигурда, такой же крепкий, надежный, обложенный тяжелыми серыми валунами. Он напоминал большой длинный сугроб, вытянутый в направлении длинного залива, во дворе, за выложенной из камней оградой, как и у Сигурда, располагались постройки: амбар, летний хлев, сараи. Корабельных сараев было аж целых пять – Хельги аж слюной подавился от зависти: однако много кораблей у этого Рекина.

В доме, освещенном светильниками, гостей провели на почетное место – к самому очагу. Усадили на покрытые шерстяными накидками лавки, все родичи Рекина – в праздничных разноцветных одеждах – успели уже быстро переодеться – чинно уселись рядом. Сам ярл – кряжистый вислоусый муж в дорогом алом плаще – наполнил рог пивом, торжественно пронес над очагом и протянул Хельги. Такие же рога оказались в руках Ингви и Харальда, а также и у всех родичей хозяина усадьбы. Харальд плотоядно облизнулся. Все выжидательно посмотрели на Хельги. Тот догадался – зачем.

– Всем известно богатство и честь Рекина-ярла, – начал он, внимательно оглядывая собравшихся и по их глазам угадал, что не промахнулся. Ободренный этим обстоятельством, продолжил тост дальше, похвалив усадьбу и жену хозяина, и предложив, по традиции, выпить за здоровье. После чего поднес к губам рог, предварительно плеснув из него пива на горящие угли – вкусно запахло рожью.

Следующий тост, во здравие Сигурда-ярла, произнес Рекин, потом выступил Ингви – коряво, правда, но ничего, уже, похоже, всем все равно было. Пенилось в пузатых дубовых бочках пиво, булькала в котле мясная похлебка, а на столе, в деревянных мисках, лежали сочные куски свежеиспеченной форели.

На ночь гостям постелили на почетном месте – почти прямо напротив очага. Хельги, как сыну ярла – отдельно, Харальду – вместе с Ингви. По мнению Хельги, могли б и поближе к дверям постелить, все не так пахло бы хлевом – в доме Рекина, как и во всех прочих домах, скотину зимой держали в доме. Хельги вставил в пазы между балками вертикальную спальную доску, украшенную охранительными рунами, получилось нечто вроде коробки – уж никак на пол не скатишься, даже, если очень захочешь. Натянутое меж балками плотное шерстяное покрывало приглушало звуки, создавая полную иллюзию одиночества. Лишь слышно было, как тяжело вздыхали коровы – казалось, прямо над ухом – да где-то на улице истошно лаял пес. И чего разлаялся? Может, крадется к дому злой великан йотун? Или это оборотень, обитатель Нифлгейма – пробует крепость двери своей корявой когтепалой лапой? Хельги заворочался, снял со стены меч, на всякий случай положил рядом на ложе. Хлопнула дверь – видно кто-то вышел в уборную либо еще по какой надобности – прощекотал спину холодный поток воздуха. Однако так и радикулит заработать недолго! Пробежали по дому чьи-то осторожные шаги. Остановились прямо напротив. Хельги крепко сжал рукоять меча.

– Ты спишь, уважаемый господин? – тихо поинтересовался из темноты настойчивый девичий голос. Не дожидаясь ответа, откинулось покрывало, и на ложе Хельги скользнула юркая тень. На ощупь – а темно было, хоть глаз коли – сын ярла определил, что это – женщина. Неужто, младшая жена Рекина? Да, пожалуй, нет. Для почетных гостей у каждого уважающего себя хозяина, а уж тем более – ярла – специальная наложница есть, красивая и молодая, а то и не одна. Ночная гостья между тем подвинулась ближе, так, что сквозь тонкую ткань платья прощупывалась высокая грудь. Сквозь тонкую ткань… Хельги почувствовал тогда, как нежные девичьи руки погладили его по спине, и сразу же ощутил губами жаркий поцелуй. А затем наложница Рекина быстро скинула рубаху. Обнаженное тело ее прижалось к Хельги, горячее, нежное, зовущее. Горя от нетерпения – ведь, не железный же – сын Сигурда-ярла провел руками по девичьим бедрам, крепко сжал талию – тонкую, шелковистую, теплую, почувствовал, как крепнет, наливаясь соком, грудь, тяжелеют соски и становится громким дыхание…

Хельги уснул уже под утро, чувствуя, как руки красавицы – хотя, кто ее знает, что там за красавица, темно ведь, не видно! – ласково гладят его длинные разметавшиеся по ложу волосы. Уже засыпая, услышал, как раздаются рядом – с ложа, где спали Харальд и Ингви – томные страстные звуки. Видно, и к ним прилетели желанные ночные гостьи…

– Хорошеньких наложниц подсунул нам Торкель. – Уже на обратном пути, как проехали лес, засмеялся Харальд. – Всю-то ноченьку спать не дали!

– А ты еще и не доволен? – Придерживая коня – сегодня пока получалось с ним управляться – рассмеялся Хельги. – Видно, не угодил тебе хозяин?

Ингви громко захохотал, бросив, что никогда больше не будет спать с Бочонком на одной лавке.

– А девки ничего были, – подытожил он. – Страстные. И совсем не обязательно, что рабыни. Может – и хозяйские жены, говорят, что Рекин наполовину финн, ну, саам, как они себя называют. А у них это принято – сам от стариков слыхал, всех своих жен отдать гостю…

Все эти видения вихрем пронеслись в голове Хельги. Сельма сидела в лодке, повернувшись к нему спиной, и белое плечо ее вызывало у юноши такое жгучее желание, что… Вот, казалось бы, просто: протянул руку, и медленно спустил платье дальше – оно все равно без фибулы. Хельги воочию представил, как обнажается спина девушки, как та оборачивается, улыбаясь, как… Он уже готов был услышать в голове гул… Но…

– А ведь он обманул тебя, этот ваш Ирландец, – закалывая сарафан фибулой, обернулась Сельма.

– Как обманул? – Потряс головой Хельги.

– Да так. – Сельма усмехнулась. – Говорил, что с устья плывет, а ведь, если б так было, никак он бы с нами не встретился, ведь оттуда течение по южному берегу.

– И правда. – Согласно кивнул юноша. – Значит, не с устья возвращался Ирландец, а с одного из островов, с Рауна, да, именно с него, как раз такой путь и получится. Но что он там делал? И зачем врал? Какой ему в этом смысл?

– Значит, не очень-то хотел, чтоб знали люди, что он ходил на Раун. Может, что-то там прятал? А давай-ка, посмотрим! – Сельма азартно хлопнула в ладоши. – Нам ведь все равно почти по пути.

Оправдывая свое название, остров Раун – «левый клык» устья фьорда – встретил их всплесками волн. Волны бились повсюду: огромные – со стороны моря, чуть поменьше – с залива. Словно рассерженные коты, выгибая спины, они с шумом разбивались о скалы мириадами пенных брызг, и, казалось бы, не было никакой возможности пристать к острову даже совсем небольшому судну. Однако Хельги был достаточно умелым кормщиком и знал нужный путь: ворвавшись в самую гущу бьющихся о черные камни волн, дождался, когда сравняются друг с другом вершины двух скал, и в этот момент направил судно вправо, туда, где брызги скрывали узкий проход между камнями. В этот момент суденышко подбросило на волне, и Сельма крепко ухватилась за Хельги. Тот ободряюще улыбнулся. Ловко проскочив меж острыми краями камней, лодка очутилось в тихой небольшой заводи, с трех сторон окруженной черными отвесными скалами. Меж скалами светлела расщелина, поросшая густым колючим кустарником – именно туда Хельги и направил лодку. Схватив веревку, соскочил первым, привязал лодку за камень, помог выбраться Сельме.

Еле заметная тропка – по всему было видно, что пользовались ею крайне редко – тянулась между кустами по дну расщелины, постепенно расширяющейся кверху. Как молодые люди ухитрились не разорвать в клочья одежду, пробираясь меж колючими ветками, известно одним богам. Место было дикое – черные, теснящиеся вокруг, скалы, густой темный кустарник, и шум прибоя, и жалобные крики чаек над головой, а высоко в небе – парящий орел-стервятник.

– Ну и островок. – Покачала головой Сельма. – И чего только тут надобно было Ирландцу?

Хельги хмыкнул. Они стояли на небольшой, покрытой бурой травою поляне в центре острова, вокруг росли низкие корявые сосны, за соснами возвышались скалы. Тень от одной из скал, самой высокой, разрезала поляну напополам.

– С вершины этой скалы видно всю округу, – обернувшись, похвастался Хельги. – Хочешь, взглянем? Там есть небольшая такая тропинка… Ага, вот она.

Молодые люди пошли по еле заметной тропинке, огибающей скалу серпантином, перебрались через сваленную бурей сосну и остановились перед большим, перегораживающим тропу, камнем.

– Я сейчас заберусь на него, а потом помогу тебе, – внимательно осматривая камень, задумчиво произнес Хельги. – Не хотелось бы просто так убираться восвояси – ведь что-то да нужно здесь было Ирландцу.

– Смотри, кровь! – Неожиданно вскрикнула Сельма, указывая на бурые пятна на левой стороне валуна. Проведя рукой по пятнам, Хельги понюхал пальцы. Действительно, кровь. Вытащив нож, он внимательно осмотрелся, затем осторожно заглянул в кустарник, разросшийся возле самого камня, словно бы надеялся там что-то найти… Сельма недоуменно посмотрела на него и пожала плечами. Ползать по кустам вместо того, чтобы думать, как забраться на камень – занятие пустое.

– Ага! Есть! – Торжествующе улыбаясь, сын Сигурда ярла выбрался из кустов. В руке он держал ствол елки с торчащими сучьями, тщательно обрубленными по краям.

– Хорошая лесенка, – сразу же заценила Сельма. – Мне кажется, ты знал, что она тут есть.

– Раньше ее здесь не было. – Отрицательно покачал головой Хельги. – И, думаю, появилась она не так давно… с тех пор, как сюда стал наведываться Ирландец. Вряд ли он так же ловко лазает по скалам, как я или, скажем, малыш Снорри. Что ж, пойдем, посмотрим, что там, на вершине скалы. Чувствую, и там мы отыщем что-нибудь эдакое…

Предчувствия Хельги полностью оправдались: едва они ступили на плоскую вершину, как тут же обнаружили остатки кострища. Угли были еще теплыми. И зачем Ирландцу приспичило жечь здесь костер? Хельги инстинктивно почувствовал за всем этим какую-то мрачную тайну. Притихшая Сельма внимательно разглядывала желтоватую веточку, поднятую с земли, рядом с костром. Веточка была обагрена кровью.

– Омела, – тихо прошептала она. – Именно стрелой из омелы Локи когда-то убил Бальдра.

Хельги кивнул, он тоже хорошо знал эту историю из жизни богов, да и кто ее не знал?

– А еще говорят, омелу используют злобные ирландские колдуны друиды. – Задумчиво произнес юноша. – Теперь ясно – откуда кровь: Ирландец приносил здесь жертву. Щенка или, скорее, ягненка…

– Да, в усадьбе Сигурда как раз недавно пропал ягненок, я вчера слыхала. – Согласно закивала Сельма. – По приказу хозяйки Гудрун высекли вашего раба, Навозника, дескать, не доглядел… а теперь видно, что Навозник-то тут ни при чем. Вот так Ирландец – устроил тут капище. Нечего принимать в род кого ни попадя.

– Погоди, Сельма, не шуми. – Хельги предостерегающе поднял руку. – Дай подумать.

– Ну, думай, думай. – Девушка, похоже, обиделась.

Хельги чуть улыбнулся:

– Да ты не дуйся. Я вот подумал: а что, у нас здесь лесов поблизости мало? Зачем Ирландцу непременно понадобилось плыть именно на этот остров? Ну-ка, еще посмотрим.

Они осмотрели всю вершину, заглянули под каждый камешек, обшарили каждый кустик – нет, ничего. Плюнув, решили набрать с собой птичьих яиц – все хоть не зря лезли.

– Ты подержи меня за ноги, – подойдя к отвесному краю скалы, попросил Хельги. Далеко внизу с грохотом разбивались о камни волны. Этот край скалы выходил в открытое море, малыш Снорри как-то хвастал, что в хорошую погоду видел отсюда берега Англии, правда, никто ему не верил. Хельги вот, ничего не видел, как ни старался, одно море, ярко-синее, бескрайнее, в пенных бурунчиках волн.

– Держи крепче, Сельма! Кажется, там было много гнезд… Тяни! Скорее тяни!

В голосе Хельги было что-то такое, отчего девушка мгновенно напряглась.

– Что? Что случилось? – набросилась она с вопросами, едва вытянув парня.

– Я знаю, зачем сюда приплывал Ирландец. – Нехорошо улыбнулся Хельги.

– Зачем же?

– Там, внизу, на отвесе скалы – сверкающая на солнце слюда.

– И что же?

– Слюда выложена руной «Сиг».

– «Сиг»… Сигурд?

Хельги кивнул:

– А рядом с руной – стрелка. И указывает она в море, точнехонько туда, где только и можно пройти в фьорд крупному кораблю.

– Тайный знак! – ахнула Сельма. – Но кому?

– Люди говорят, в море видели чужие драккары. Может, это корабли Хастейна Спесивца.

Озадаченные, молодые люди быстро спустились вниз со скалы и, отвязав лодку, быстро поплыли прочь, туда, где выступал лесистый берег Снольди-Хольма. Хельги не довез Сельму до самого дома, да та и сама этого не хотела – блюла девичью честь, опасаясь досужих разговоров. Высадилась чуть раньше, в лесу. Махнула рукой на прощание и исчезла в густых зарослях. А Хельги, помахав в ответ, отправился в обратный путь, задумчиво глядя перед собой. Ласковые волны фьорда легко несли судно на своих синих спинах, дул легкий ветерок и было слышно, как на берегу, в ивняке, пели птицы. Кружась, все так же кричали чайки, отдыхая на пенных гребнях волн, а особо наглые воровали из лодки так и не прикрытую рогожей рыбу. Где-то на западе собиралась низко над морем хмурая дымка. Хельги не замечал ничего: думал. Что или кто заставил Ирландца предать своих новых родичей? Ведь ему и так неплохо жилось в усадьбе Сигурда-ярла. А может, это вовсе не Ирландец выложил знаки на острове, и напрасно обвинять его во всем? Вернее, так: не напрасно, а преждевременно. Сначала надо за ним последить, по мере возможности. Тайно, чтобы никто пока ни о чем не догадывался. А уж потом, получив достаточные доказательства, действовать. Да, именно так и следует поступить.

Хельги улыбнулся и вдруг испуганно оглянулся, ощутив в глубине мозга знакомый холод. Только вот барабаны на этот раз не били, и не скрежетало ничего, но… Но Хельги так никогда раньше не рассуждал! Никогда! Еще год назад, в подобном случае, он просто убил бы Ирландца, не говоря худого слова: виноват – значит, поделом, а не виноват, так и пес с ним. Но сейчас… Словно бы кто-то все решал за него, Хельги… И тот случай со Снорри… И тогда, когда он осмелился поцеловать Сельму… О, боги…

Ветер утих. Вздохнув, сын Сигурда-ярла спустил ненужный парус и приналег на весла.

Конхобар Ирландец, привязав лодку у причала, явился в усадьбу и, отправив выгрузить улов попавшегося на глаза Навозника, взяв лошадь, выехал за ворота. Сказал, что поедет проверить скот на горных лугах. Каменистая дорога вилась между кустами жимолости и дрока, пересекала ясеневую рощу и мостик через Радужный ручей, сразу за мостиком сворачивая к горным отрогам, где и находились верхние пастбища Сигурда-ярла. Не особенно оглядываясь – знал: вокруг было пустынно – Ирландец, пришпорив коня, проскочил поворот и выехал на старую дорогу, что вела к лесному урочищу, к тому самому, где около года назад были принесены первые жертвы Крому Кройху – кровавому кельтскому богу. Принесены Форгайлом Козлом, Черным друидом Теней Мертвых, ныне обретающимся в теле огромного волка. Два раза в месяц в условленный час – днем, чтобы быть вне подозрений – являлся Конхобар на то самое место, где были закопаны в землю два жертвенных кувшина и обезглавленные трупы жертв. Являлся для встречи с Волком, сиречь – Черным друидом Форгайлом. Узколицый Конхобар и раньше-то побаивался старшего жреца, а уж после того, как тот стал оборотнем-волкодлаком, – и подавно. Эх, если б не Форгайл! Ведь совсем неплохо жилось Конхобару в доме Сигурда, старого и больного ярла. Почти все дела в усадьбе решал он – естественно, с соизволения своей любовницы, хозяйки Гудрун – и эта власть, власть над рабами и слугами, стала для Конхобара уже привычной и такой сладостной и необходимой. А кем он был в Ирландии? Никому ненужным младшим жрецом давно почти никем не почитаемых богов, униженным и презираемым. Конхобар настолько явственно ощущал свое убогое положение – особенно после смерти отца, бывшего отнюдь не последним среди друидов – что сразу же откликнулся на зов Форгайла, предложившего не больше не меньше, как восстановить прежнюю кровавую веру в новой стране, где нет еще сильных богов. Такой страной должна была стать Гардарика, о которой Конхобар имел лишь самые смутные представления со слов викингов. И самым могучим конунгом в Гардарике должен был со временем стать Хельги, сын Сигурда. О том, что именно в его тело мечтал переселиться Форгайл, старался никогда не забывать Конхобар, вот, правда, сегодня чуть не забыл, когда змееныш так некстати встретился у него на пути с острова, где Ирландец, принеся очередную жертву богам, выложил условный знак для знаменитого разбойника Хастейна Спесивца, когда-то помогавшего друидам справиться с Магн. О знаке том они с Хайстейном условились незадолго до того, как друиды вынуждены были бежать из Ирландии на кнорре Сигурда-ярла. Теперь настала пора выполнять обещание, что Конхобар, надо признать, делал совсем неохотно, но все-таки делал, опасаясь возможной мести Спесивца. По той же причине он поддерживал и Форгайла. Впрочем, если уж зашла речь о трусости младшего жреца, то надо отметить, что дело-то было не столько, вернее, не только, в ней. Все свою жизнь Конхобар Ирландец мечтал жить богатым и сильным. Ярл, эрл, князь, тан, ард – без разницы, как называться. Лишь бы властвовать, лишь бы видеть униженно согбенные спины, купаясь в льстивых речах и угодливых взглядах. В этом смысле кое-что давала ему Гудрун, назначив управителем усадьбы, и Конхобар мог бы быть вполне довольным, если б не знал – а он был далеко не глуп и, как никто другой, умел чувствовать свою выгоду – что для всех здесь, включая самого распоследнего раба, он навсегда останется презираемым чужаком, недавно принятым в род и если и пользующимся кое-какими привилегиями, так только с соизволения истинной хозяйки усадьбы. А расположение женщины, известно дело – вещь ненадежная, сегодня она любит, завтра возненавидит, и никакой логикой это необъяснимо. Чувствовал, остро чувствовал Конхобар Ирландец всю шаткость своего положения в усадьбе Сигурда-ярла, хотя сам Сигурд относился к нему вполне доброжелательно, не догадываясь о любовной связи Ирландца с Гудрун… А, может, и догадывался, да только глубоко наплевать ему было на Гудрун, давно надоевшую хуже сгнившей селедки. Давно уже не делил старый ярл ложе со старшей женой, утешался наложницами, от которых вполне мог бы иметь еще детей, ежели б не та же Гудрун, знавшая толк в особых травах, периодически опаивая наложниц, чтоб не понесли – незачем плодить будущих конкурентов. Сигурд, скорее всего, прогнал бы Гудрун, развелся бы, ведь проще некуда – всего и надо-то объявить о разводе в присутствии нескольких послухов – да, видно, не хотел бильрестский ярл связываться с людской молвой на старости лет, пойдут ведь после развода самые разные слухи по всей земле Норд Вегр – «Северному Пути» – от Халогаланда и Трендалага на севере до Вика на западе и юге. О таком положении Гудрун хорошо был осведомлен Ирландец. Знал и другое – сколько еще имеется претендентов на усадьбу, начиная с Хельги и заканчивая тем же Хастейном Спесивцем. Потому особую политику вел, не храня птичьи яйца в одной корзине. Да, не был Конхобар храбрецом, но и дураком – точно не был. Знал: не сегодня-завтра призовет Один старого Сигурда. Останется хозяйкой усадьбы Гудрун? Замечательно, и он при ней, а, если повезет, так еще и официальным мужем станет. Налетит, откуда ни возьмись, Хастейн со своей разбойничьей вольницей? И тут Конхобар свой кусок урвет, и не самый малый – еще бы, кто Спесивцу фарватер указывал? Станет хозяином усадьбы этот мальчишка Хельги? Вот это не очень хорошо, но ничего, что-нибудь придумать можно. Сбудутся все желания Черного друида, и душа его, вселившись в тело Хельги Сигурдассона, начнет свое черное дело? Мгм… Чем дальше, тем меньше нравилась эта затея Конхобару. И чего ему делать в далекой Гардарике, когда и тут вроде бы неплохо? Исчез бы этот друид Форгайл навсегда – вот было бы хорошо, уж с остальными-то как-нибудь разобрался бы. Исчез бы… Конхобар опасливо оглянулся по сторонам и сразу же увидел Волка. Огромный, темно-серый, с желтоватой полосой по всему хребту до кончика хвоста, волкодлак сидел подле кривой сосны, скалил ужасную пасть и прямо-таки прожигал младшего жреца черными пронзительными глазами. Неужели прочел мысли? Ирландец поежился и тут же упал на колени:

– О, мой друид, какая радость и честь для меня лицезреть тебя даже и в этом теле!

Ничего не ответил Волк, лишь склонил набок голову и, казалось, презрительно ухмыльнулся.

«Помни, Конхобар, после смерти старого Сигурда именно Хельги должен стать ярлом!» – наконец возникли – словно вспыхнули – слова прямо в мозгу Ирландца. Тот вздрогнул и еще ниже уткнулся в землю в глубоком поклоне. А когда поднял голову, Волка уже не было.

– Хельги должен стать ярлом? – усмехнувшись, повторил про себя Конхобар. – Что ж, поживем – увидим…

Хорошая идея пришла ему в голову буквально только что: а что, если вообще убить Хельги? В кого тогда переселится Черный друид? В хозяйку Гудрун? Только обставиться надо хитро, чтоб Форгайл ни в жизнь не догадался, кто тут замешан, чтобы выглядело все предельно естественно. Мало ли врагов да завистников у сына Сигурда-ярла? Вот хоть те два ублюдка – туповатый наглец Хрольв и хитрый и трусоватый Дирмунд Заика. Хорошие ребята, и так ненавидят Хельги, что это у них написано буквально на лицах. Их и нужно использовать. Еще кто? Фриддлейв – это, кажется ему наступил на больную мозоль Хельги в лагере молодых воинов? Нет, Фриддлейв – это на крайний случай, слишком честен – глупец одним словом.

Выбравшись из урочища, Ирландец пришпорил коня и с тревогой посмотрел на небо, большую половину которого уже застилала огромная темно-лиловая туча. Вокруг стояла тишина, давящая, гнетущая, мертвая, так, как всегда бывает перед бурей. Эх, нехороша непогода в лесу, но еще хуже она в море! В море… Так ведь этот дурачок, Хельги, по всем прикидкам, еще не успел возвратиться. Чей, интересно, гребень валялся у него в лодке и кто так тщательно прятался под рогожей? Рыжая Ингрид? Или дочка Торкеля-бонда? Впрочем, кто бы ни был, не до них пока…

У самой усадьбы загонял в ворота овец Трэль Навозник – худой, темноволосый, смуглый. Коротко стриженный, как стригутся в Ирландии друиды, а здесь подстригают невольников.

– Эй, раб! – Подъехав к воротам, Конхобар спешился и пнул Трэля ногой. – Не возвращался ли еще Хельги с моря?

– Нет, господин. – Навозник отрицательно покачал головой. – Его лодки до сих пор нет у причала, а ведь дело к грозе!

Раб опасливо покосился на огромную тучу.

– Вижу, что к грозе, – хмуро буркнул Ирландец и, загнав лошадь в конюшню, огородами пробрался к причалу. Туча вот-вот должна была разродиться грозой, да не простой, а с дождем и ураганным ветром. Подойдя к берегу фьорда, Ирландец внимательно всмотрелся вдаль и сразу же заметил – не так уж и далеко – маленькую рыбачью лодку. Видно даже было, как мелькают весла – Хельги торопился успеть к берегу до грозы. Куда же он обычно ставит лодку? Ага, вот к этому колу привязывает, вон, тут и веревка…

Оглянувшись по сторонам, Конхобар Ирландец вытащил нож и тщательно надрезал веревку в нескольких местах. Детская, конечно, затея – но это как посмотреть – может, и выгорит, буря-то надвигалась нешуточная… а, если и не выгорит, так тоже неплохо, что-то как-то не очень активно ведут себя по отношению к Хельги все его недруги.

Первый гром грянул, когда Ирландец уже заходил в ворота усадьбы. И тут же начался ливень, сильный, беспросветный, яростный. Крупные капли врезались в землю, словно стрелы, выпущенные из тугого лука, в миг образовались лужи, с гор побежали ручьи, сливающиеся в мутные все сметающие потоки…

– Ну и погодка. – Зайдя в дом, поежился Конхобар. – Все ли наши в доме? Нет Хельги? А где ж он? Ну, нашел время рыбачить! Да, кстати, кто-то из слуг, уж и не упомню кто, видал на причале Заику. Интересно, что он там делал? Успел хоть прийти-то? Ах, он на верхние луга отправился… Интересно, а что же тогда болтают слуги?

Буря застала Хельги почти у самого причала. Казалось, еще немного, и… Бах!!! Сверкнула молния, раздался гром, и налетевшая волна с грохотом ударила в лодку. Развернув, подняла на гребне, чтобы с размаху швырнуть на скалы…

Хельги яростно заработал веслом, надеясь на милость богов и свое искусство. А волны не унимались, становились все больше, все сильнее, все яростней, играя лодкой, словно маленьким детским корабликом из коры дуба. И, если б Хельги хоть на миг бросил весло – лодку тут же перевернуло бы и выбросило на камни. Сын Сигурда хорошо понимал это, поэтому греб как никогда в жизни. А вокруг неудержимо гремел гром, сверкали разряды молний, и стена дождя стала настолько плотной, что почти слилась с морем.

Хельги греб, закусив губы, как конь закусывает удила, и в какой-то миг почувствовал – надолго его сил не хватит, слишком уж разошлась стихия, видно, крепко поссорился морской великан Эгир со своей женой Ран. Ишь, как ругаются! Аж все море пенится, словно котел с брагой, а земля дрожит, как наковальня под молотом Тора… Хельги храбрился, но чувствовал, что слабеет. С каждым взмахом весла, с каждым вздохом, с каждым ударом молнии… Что ж – и такая смерть почетна для викинга. Валькирии не дадут ему утонуть, утащат в Валгаллу – золоченый чертог Одина, на пир богов и героев…

О, боги! Кто это?

Опустивший было голову Хельги вздрогнул, увидев прямо перед собой, в пелене дождя, лицо женщины с синими сияющими глазами.

Кто это? Видно, одна из дочерей Эгира, может быть, Бледугхадда – «Кровавые Волосы»? Нет, скорее, Химинглеффа – «Небесный Блеск»… О, боги!!! Это вовсе не дочери Эгира… это та самая женщина, Магн, являющаяся в страшных снах… И в ушах Хельги, перекрывая гром, вновь загремели барабаны, послышался страшный скрежет и рычание – пение Магн. Но – странное дело – Хельги теперь вовсе не испытывал страха, может быть, просто от предчувствия близкой смерти. Более того, он вдруг заметил, как резко прибавилось сил, руки его словно получили чужую силу, схватили брошенное на дно лодки весло, заработали, загребли за двоих, да так, что почти разом лодка оказалась у самого пирса. Вот, наконец, и знакомый колышек… Ухватившись за веревку, Хельги подтянул лодку, выбросил на причал весла, подтянулся… Веревка оборвалась со страшным треском, и сын Сигурда-ярла полетел с причала обратно в лодку, вновь оказавшуюся в лапах стихии, но теперь уж – без руля, ветрил и весел…

Что ж… «Никто не избегнет норн приговора…»

«Кому повешену быть – тот не утонет» – цинично продолжили тему где-то в глубине мозга. Впрочем, Хельги этого не слышал. Он уже принял решение. Единственно возможное решение в данных условиях. Скинув сапоги и тунику, бросился в набежавшую волну. Вынырнув, набрал в легкие побольше воздуха, и снова нырнул, стараясь больше плыть под водой, к берегу. Так и плыл, как утка, ныряя и выныривая, хватая воздух широко открытым ртом и выискивая близкий берег покрасневшими от воды глазами. Берег-то был рядом. Но там были камни! Острые замшелые убийцы. Как проскочить между ними? Как-как? Хельги неожиданно улыбнулся такому нелепому вопросу – конечно же, на гребне волны! Так и сделал: подождал очередную волну – вот она накатила, большая, сероспинная, страшная – и на этот раз не подныривал, просто расставил пошире руки… и птицей, а, вернее – летучей рыбой – перелетел через камни, ободрав лишь кожу на коленях.

– Легко отделался, сынок! – раздался над лежащим ничком юношей чей-то грубый насмешливый голос.

Хельги поднял голову.

Велунд!

– Вижу, я не зря учил тебя плавать. – Помогая юноше подняться на ноги, скупо улыбнулся кузнец. – Хотя, конечно, ты выбрал для купания совсем не подходящую погоду. В следующий раз выбирай, слышишь?

Хельги ничего не ответил, лишь улыбнулся. Мокрый, полураздетый, дрожащий. Но, тем не менее, очень довольный. Доволен был и Велунд. Доволен именно им, Хельги, сыном Сигурда-ярла. Так они и шли вдвоем, озаряемые желтыми вспышками молний: молодой парень с мокрыми спутанными волосами и могучий седобородый старик. Им в спины им сквозь разрывы туч светило оранжевое чистое солнце.

Глава 11 Зазнайство и подлость

Будешь, князь, Коварно обманут, Горе узнаешь От козней… «Старшая Эдда» Пророчество Грипира

Май 856 г. Бильрест-фьорд

– Ты зря думаешь, что все уже окончилось, парень. – Покачал головой Велунд, искоса бросив взгляд на Хельги, сидящего на лавке, возле кузницы, и чему-то улыбающегося. Юноша вздрогнул, словно бы кузнец прочел его тайные мысли. А ведь, действительно, так и было! Расслабился сын Сигурда-ярла, еще бы, среди молодых он, пожалуй, и был теперь лучшим, да не «пожалуй», а точно! Ведь сколько ляпов допустил в лагере молодых его ближайший конкурент красавчик Фриддлейв, и это не говоря уже о ком другом! А сколько молодежи поверило в будущего ярла – Хельги сына Сигурда, и не сосчитать. Ну, Харальд Бочонок и Ингви Рыжий Червь – эти, само собой, плюс Снорри, кроме них – еще много парней с дальних хуторов, с того же Снольди-Хольма, даже с усадьбы Свейна Копителя Коров, отца Фриддлейва. Скоро, уже совсем скоро настанет тот день, когда тинг провозгласит сына Сигурда вождем младшей дружины, вознесется на мачте ладьи «Транин Ланги» красно-белый полосатый парус, и вся дружина под предводительством славного хевдинга Хельги Сигурдассона отправится в дальний поход под синим боевым стягом с изображением ворона. Куда идти – Хельги еще не решил, вот как раз сейчас об этом и думал, паря в облаках от предвкушения близкого счастья. «Транин Ланги» – прекрасный корабль, слаженный из ясеня, липы и дуба. А как он слушается кормчего, так маленькие дети не слушаются матерей! Как плавно перетекает с волны на волну, ни одна дощечка не затрещит, как ходко идет под парусом, ровно в два раза быстрее, чем на веслах. Пятнадцать скамей на «Транине» – пятнадцать пар весел, обшивка внакрой, мощный киль, крепкие заклепки, на форштевне резное изображение журавлиной головы с длинным клювом, ведь «Транин» – значит «Журавль». Приметный корабль «Транин Ланги», обычно-то все на носу ставят Дракона или Змея – «Ормринн», а Сигурд вот, Журавля поставил, и ни разу не подводил еще «Транин Ланги» старого ярла, как не подведет и молодого. Хельги представил себя у форштевня драккара на гребне волны – попутные ветер, волны и брызги в лицо, а за спиной – верная дружина – и тщеславно заулыбался. Что ему теперь мелкие проблемы! Вот, Ингви говорит, кто-то подрезал швартовочную веревку на причале, тогда, прямо перед бурей. Говорят даже, незадолго до бури на причале видели Дирмунда Заику, правда, сам он это отрицает, да и ладно. Хельги как-то спросил прямо при встрече, пойдет ли Дирмунд с ним? Заика сразу же закивал, только вот глаза забегали, видно, все-таки он и подрезал веревку, чтоб его тролли забрали… Ладно, хватит о Дирмунде, куда он денется-то? А в основном младшая дружина подбиралась неплохая, все парни умелые, проверенные, с такими можно натворить дел и в Англии, и в Ирландии, да хоть и на побережье страны франков. Ничего, выберем еще, куда пойти.

– Эй, эй, парень! Ты там не заснул?

– А? Что? Нет, я не сплю, учитель! Просто думаю.

– Ну, думай, думай. Заодно вспомни-ка, что боги дали тебе дар скальда. Что такое море?

– Земля кораблей, дорога ладей, – тут же без запинки ответил Хельги.

Велунд, однако, не унимался, видно, не очень-то его удовлетворил ответ:

– Еще о море!

– Путь морских конунгов.

– Меч?

– Ньорд брани, Ас металла, Крушитель бранных рубашек, Уж кольчуги…

– Достаточно. Ладья?

– Слейпнир моря. Конь волны. Зверь пучины. Стрела ясеня. Вяз вепря стяга попутного ветра.

– Молодец! Снова – море.

– Земля коней волны. Дорога зверей пучины.

– Неплохо. Битва?

– Сходка мечей. Пиршество воронов.

– А лучше?

– Сходка ужей крови… тьфу… росы смерти. Пир гусят Одина.

Кузнец довольно усмехнулся в усы. Похоже, в искусстве скальдов – отнюдь не менее важном, чем владение мечом – его ученик был явно не последним человеком в Бильрест-фьорде. Правда, зависело это не только от Хельги… И не от Велунда…

Довольная улыбка кузнеца не укрылась от наблюдательных глаз юноши. Он поднялся с лавки, почтительно поклонился и попросил разрешения съездить в усадьбу – проведать старых друзей.

– Возьми белого коня и езжай. – Махнул рукой старик. Проводив Хельги, он долго еще стоял у края дороги, под сенью шумящих на ветру лип и смотрел вслед ученику, хмуря густые брови. Не нравилось ему тщеславие Хельги. Хорошо, стал первым в лагере Эгиля, но ведь на этом ничего не закончилось! Да, приобрел верных друзей, но остались и враги и даже, быть может, появились новые. А уж они-то не будут сидеть сложа руки, и что-то еще решит тинг… А этот – уже, поди, видит себя ярлом – вот уж поистине: молодость – сестра глупости. Что ж, пусть обожжется. Чужие ошибки никогда никого ничему не учили. Все учатся на своих. Вот, как Хельги. Ну, пусть. Учится…

А Хельги в это время скакал вдоль Радужного ручья, подставив разгоряченное мыслями лицо ветру. В глазах его синим пламенем горела гордость… или, верней, гордыня… И вовсе не к усадьбе Сигурда держал путь Хельги: доехав до развилки, свернул на Ерунд-озеро, к хутору Курид. Знал – где-то в тех краях должна быть Сельма…

В тот же час, в ту же сторону, ехали Дирмунд Заика, длинный, неказистый, с большим носом и маленькими близко посаженными глазками, и его кругломордый приятель Приблуда Хрольв. Хрольв не очень-то хотел куда-то идти сегодня: слушал, раскрыв рот, рассказы узколицего Конхобара Ирландца. Тот рассказывал о походах в дружине Железнобокого Бьорна. Бьорн был конунгом щедрым на кольца, и Хрольв недоумевал – почему же ушел от него Ирландец? Скорее всего, напакостил чем-нибудь Бьорну или убил кого-нибудь не того, всякое случается, сам же Конхобар ничего конкретного не рассказывал, окромя того, как с треском крушил черепа непутевых защитников Уэссекса. Ну, а дальше Хрольв не дослушал – привязался Заика: пойдем да пойдем на охоту к Ерунд-озеру. Приблуда усмехнулся: знаем, знаем, кто так тянет Дирмунда в те края – Сельма, дочка Торкеля-бонда!

Сев на коней, Дирмунд и Хрольв выехали из усадьбы и, повернув налево, поскакали вдоль Радужного ручья. Конхобар Ирландец – с узким лицом и хитроватым взглядом прожженного мошенника – немного погодя тоже взнуздал коня и, осторожно, стараясь не попадаться на глаза жителям усадьбы, быстро понесся следом. Он нагнал их на вершине холма, где Хрольв с Заикой остановились дать передохнуть лошадям.

Внизу, вплоть до самого моря, переливались изумрудной зеленью травы. В голубом небе ласково пели жаворонки, пахло жимолостью и цветущим нежно-розовым клевером. Изумительный красоты пейзаж, впрочем, не очень-то занимал приятелей, хоть и смотрели они в сторону моря. Влажный морской ветер заставлял хищно раздуваться ноздри Хрольва, лицо его сотоварища было напряжено, на тонких губах играла нехорошая улыбка.

– Что, «Транин Ланги» все еще гниет в корабельном сарае? – подъехав ближе и не обращая никакого внимания на недовольный взгляд Заики, поинтересовался ирландец. Пусть и потрепанный в сражениях, однако любовно подремонтированный, боевой корабль «Транин Ланги» представлял собой большое богатство и силу. Старый Сигурд не очень-то разрешал использовать корабль, берег – все знали, для кого. Прошлым летом еще, в конце августа, ладью заново тщательно просмолили, заменили, где надо, заклепки, покрыли позолотой высокую фигуру журавля на форштевне. Красивым кораблем был «Транин Ланги», красивым и мощным.

– Знаю я человека, что с радостью принял бы вас к себе с таким кораблем, – продолжал Конхобар. – И немало б вы с ним натворили дел.

– С-с-случайно, не Хастейном Спесивцем з-з-зовут того человека? – с усмешкой переспросил Дирмунд Заика.

Ирландец улыбнулся:

– Ты всегда был умен, друг мой. – Осклабился он. – И на этот раз догадался правильно. Догадайся же – почему Хастейн не придет и не заберет корабль?

– Сигурд-ярл, – не задумываясь, ответил Дирмунд. В блеклых глазах Заики промелькнул огонь ненависти, злобы и зависти. – Думаю, Сигурд с-с-слишком известен и пользуется большим уважением с-с-среди морских конунгов. Это нужно иметь в виду даже такому человеку, как Х-х-хастейн Спесивец.

– Да, Хастейн не дурак. – Кивнул Хрольв. – А вообще-то, хорошо бы было, чтобы…

– Чтобы с-с-старый Сигурд поскорее отправился в Валгаллу, – закончил его мысль Дирмунд.

– Да! – Вскочив на ноги, Хрольв громко захохотал. – После смерти Сигурда останется лишь молодой Хельги.

– Уж с ним-то мы с-с-справимся, уж теперь-то не п-п-получится, как в прошлый раз. – Хохотнул Заика. – Все дело в Сигурде.

– Да, Хастейн много бы дал за то, чтобы старого ярла не стало. Он бы поддержал нового владетеля Бильрест-фьорда. – Ирландец со значением посмотрел на Дирмунда. Заика приосанился, расправив узкие плечи. В маленькие бесцветных глазках его появилось горделивое выражение, словно давно уже стал он бильрестским ярлом.

– Хастейн Спесивец, – задумчиво повторил Заика. – Но хорошо бы прежде расправится с Хельги!

– Замечательная мысль! – тут же поддержал его Ирландец. – Только не стоит торопиться, надо все тщательно обдумать.

Под впечатлением случившейся только что беседы, все трое направились к лесу. На узких губах молодого друида играла торжествующая улыбка. Ирландец давно уже присматривался ко всем обитателям усадьбы, искал возможных союзников, и вот, кажется, нашел.

В лесу было чудо, как хорошо! Солнечные лучи, чуть приглушенные еловыми ветками, падая на землю, светились теплой зеленоватой дымкой. Хрустели под ногами сучки и старые шишки, где-то, совсем рядом, озабоченно стучал дятел. Вспорхнув, пролетела кукушка, закуковала, усевшись на ветку, Дирмунд хотел было сбить ее камнем, размахнулся уже, да передумал – жаль было тратить время на столь незавидную добычу. Идущий впереди Хрольв вдруг замер, быстро спрятавшись за кустом можжевельника, и Заика с Ирландцем быстро последовали его примеру.

– Рябчик! – обернувшись, шепнул Хрольв, указывая рукой на одиноко стоящую сосну, что росла на небольшой полянке, за ольховыми зарослями. Заика присмотрелся и заметил на нижней ветке сосны упитанную красновато-пегую птицу.

– Подберемся поближе, – скомандовал Хрольв и, не дожидаясь ответа, быстро пополз к поляне. Уж как не хотелось Дирмунду – а уж, тем более, Ирландцу – ползти по сырому мху, а все ж пришлось, никуда не деться. Они заползли в ольховник и разом замерли, услышав вдалеке чей-то голос.

– Кто бы мог здесь так орать? – Удивленно переглянулись все трое. – И, главное, зачем?

– Может, з-з-змея кого укусила, сейчас они как раз в-в-выползают, змеи. – Дирмунд Заика опасливо осмотрелся вокруг.

– Укусила б, так не орал, – резонно возразил Конхобар. – Вон он, крикун, по той тропинке идет. Выходить не будем, отсюда посмотрим, кто.

– М-мудрое решение. – Одобрительно кивнул Дирмунд, и все выжидательно затаились в кустах.

Ждать долго не пришлось – голос – а, точнее, голоса – быстро приближались, и вот уже на поляне показался Хельги, высокий, красивый, с длинными, развевающимися на ходу волосами цвета спелой пшеницы. На поясе юноши висел меч в украшенных золотыми бляшками ножнах, через левое плечо перекинут лук и колчан, полный стрел. Рядом с ним быстрой, упругой походкой шла Сельма, дочка Торкеля, бонда. Хельги, улыбаясь, смотрел на девушку и громко читал висы, тщательно, с выражением, практически не сбиваясь:

Познай руны речи, Если не хочешь, Что б мстили тебе! Их слагают, Их составляют, Их сплетают…

Хельги остановился на поляне, посмотрев в небо:

Познай руны мысли, Если мудрейшим Хочешь ты стать! Руны письма, Повивальные руны, Руны пива И руны волшбы, — Не перепутай, Не повреди их, С пользой владей ими; Пользуйся знаньем До смерти богов!

Смеясь, Хельги и Сельма пересекли поляну и скрылись в лесной чаще.

– Жаль, н-н-не пристрелил его т-т-тут, – запоздало шепнул Заика, и Хрольв бросил на него недоумевающе опасливый взгляд. Что болтает тут этот дурак? Выстрелить стрелой в человека, вот так запросто читающего волшебные висы – то же самое, что направить стрелу в собственное сердце. Ну, уж нет, Хрольву отнюдь не улыбалось погибнуть от собственной же стрелы.

– Не спеши так, Дирмунд, – успокоил Заику друид. – Не много толку в такой смерти, гораздо лучше сначала опозорить соперника, да так, что навеки закроется для него путь в Валгаллу.

– Да, так, п-п-пожалуй, лучше, – злобно сверкнув маленькими, похожими на свиные, глазками, согласился Заика и тут же внимательно посмотрел на Ирландца: – А ты-то за что так не любишь сына Сигурда-ярла?

Молодой друид усмехнулся. Он давно уже ждал этого вопроса, и ответ был готов.

– Мне кажется, сын Сигурда не очень-то подходит на роль хозяина усадьбы, – твердо заявил Конхобар, посмотрев прямо в глаза Заике.

Тот лишь понятливо усмехнулся. Значит, недаром, ползали по Бильрест-фьорду слухи об отношениях Ирландца и Гудрун – старшей жены Сигурда. Да, Гудрун, несмотря на всю ее придурь, была неплохой хозяйкой: жестокой, властолюбивой, хитрой. Однако, что толку от этого ему, Дирмунду Заике?

А еще нужно было помнить о братьях Альвсенах, что владели обширной усадьбой на другом берегу Радужного залива. Рыжебородые верзилы – грубые неотесанные мужики с руками, словно кузнечные молоты – тоже имели права на усадьбу Сигурда: Сигурд-ярл приходился им двоюродным дядей по матери, это считалось очень близким родством, и не раз и не два бросали братья алчные взгляды на усадьбу. Все остальные обитатели Бильрест-фьорда хорошо знали об этом и со страхом ждали смерти Сигурда – в том, что она вызовет целую вереницу кровавых распрей, никто не сомневался. Мир в Радужном заливе держался лишь на авторитете старого и больного Сигурда-ярла – нельзя было ему умирать, никак нельзя.

– Очень красивое у тебя ожерелье, хозяйка, – повстречав у овина Гудрун, льстиво заметил Ирландец.

– Да уж. – Усмехнулась та. – Немало серебра отвалил за нее Сигурд на рынке в Скирингссалле.

И правда, красиво было ожерелье, красиво и изящно: янтарь – солнечный камень, сердолик, бирюза и яшма, перемежались крупными золотыми подвесками с изображением волшебных птиц и животных.

– Многие бы позавидовали такому ожерелью, – не унимался Конхобар. – Пожалуй, за такую драгоценность можно нанять полдружины или парочку-другую берсерков.

– Да, это так. – Кивнула Гудрун, по всему видно было, что похвала Ирландца ей очень приятна. – На ночь запираю его в сундуке, – понизив голос, сообщила она. – Почему-то не очень-то доверяю рабам, особенно во-он тому уроду. – Она кивнула на Трэля Навозника, рыхлившего мотыгой землю неподалеку.

– Да уж, урод редкостный. – Согласно кивнул Ирландец. – Смуглый, темноглазый, черноволосый, такому украсть что-нибудь – раз плюнуть. Но, хозяйка Гудрун, не рабов беречься надобно, а других воров, тайных…

– Это кого же? – настороженно переспросила Гудрун.

– Того, на кого и не подумаешь никогда, – закрыв тему, уклончиво ответил Ирландец.

Опасаясь оборотня Форгайла, Конхобар, хорошенько подумав, решил избавиться от Хельги несколько иным – вовсе не самым радикальным – способом: сделать все, чтобы тинг изгнал сына Сигурда из Бильрест-фьорда. Станет Хельги нидингом, уйдет, неизвестно куда, вот и волкодлаку Форгайлу вроде бы нечего станет делать в округе – уйдет на поиски, вот только, как бы не прихватил с собою его, Конхобара, чего уж никак не хотелось бы. Что-то нужно было придумать. Ну, во-первых, несколько ослабить могущество Черного друида – принести древним богам хорошую жертву, не какого-нибудь там барана, а жертву настоящую, человеческую. Пусть видят боги – и он, Конхобар, ничуть не хуже Форгайла! Во-вторых, хорошо бы направить волкодлака на след юного нидинга, да так, чтоб Форгайл знал точно, где находится Хельги, и обошелся бы без помощи Конхобара. Для этого можно было бы через третьих лиц предложить Хельги бежать, хотя бы с помощью того же Хастейна Спесивца, чьи драккары вот-вот должны были пожаловать в Бильрест-фьорд. В общем-то: сгинул бы где-нибудь на чужбине сын Сигурда-ярла – самое милое было бы для Конхобара дело. И конкурента на усадьбу нет, и Форгайлу не к чему прицепиться. Вообще-то, хорошо бы, чтоб и Форгайл вместе с Хельги сгинул, то-то была бы радость! Ирландец улыбнулся, рисуя себе радужные перспективы. Потом качнул головой, отгоняя грезы: хватит думать, действовать нужно, действовать.

А юному сыну Сигурда-ярла совсем вскружило голову предчувствие будущей славы. Да и, надо сказать, большую роль в этом сыграл и сам старый ярл. Уж как он радовался, когда Хельги оказался лучшим из молодых воинов, хоть, конечно, и не очень-то далеко ушел от того же Фриддлейва, а в чем-то от него и отстал, но, тем не менее. По такому случаю, Сигурд вытащил из сундука серебристую кольчугу-бирни и торжественно вручил ее сыну:

– Носи в битвах, и пусть гордится тобою весь твой род и верная дружина!

– Аой! – дружно выкрикнули присутствующие при этом событии родичи, они же – «верная дружина» в лице Харальда Бочонка, Снорри и Ингви. Облачившись в кольчугу, Хельги накинул на себя алый английский плащ и совсем стал похож на удачливого морского конунга. Посмотрел свысока на товарищей детских игр, сбросил плащ на руки Снорри… Ингви с Харальдом усмехнулись, переглянувшись. А Хельги ничего не заметил, вернее, не хотел замечать… Звезда, тролль его забери!

Уже ближе к вечеру он выехал из усадьбы, направляясь обратно в кузницу Велунда. Честно говоря, выехал неохотно – ну, чему еще-то мог его научить старый кузнец? Подъезжая к ручью, оглянулся полюбоваться водопадом, пошарил рукой у седла… Плюнул досадливо – надо же, угораздило забыть суму. Так ведь у очага и оставил, нет, чтоб набросить через плечо… а, хотел ведь еще приказать кому-нибудь из слуг, чтоб донесли ее до коня, да забыл, собой, красивым, любуясь.

Приподнявшись на стременах, Хельги оглянулся в поисках кого-либо из слуг – послать за сумой. Вот, кажется, пробежал Трэль Навозник… Крикнуть? Нет, далеко, все равно не услышит… да и исчез он уже из виду. Видно, ничего не поделаешь, придется возвращаться – в сумке изящный костяной гребень, подарок Сельмы, да кое-что из мелочи – выпаренная морская соль, чеснок и тому подобное – что просил привезти Велунд.

Быстро проскакав в ворота, сын Сигурда-ярла спрыгнул с коня и вбежал в дом. Сразу навалилась тьма – после солнца-то! – хотя и горели светильники, да и в очаге билось пламя. Чья-то тень мелькнула в сторону, скрылась за покрывалом. То ли Сигурд вставал за чем-нибудь, то ли кто-то из молодых… хотя, вряд ли – те все за рыбой ушли. А вот и сума, да, там и лежит, на лавке, где оставил. Перекинув ремень через плечо, Хельги перебросился несколькими словами с вошедшей сестрицей Еффиндой и, простившись, выбежал во двор. Белый конь его призывно заржал, увидев хозяина. Хельги погладил его по холке и вскочил в седло. На этот раз ехал медленно, справедливо рассудив, что торопиться-то особо некуда, на кузницу Велунда он так и так успеет к ночи. Вокруг ярко светило клонившееся к закату солнце, выплеснув на спокойные воды фьорда блестящую золотую дорожку. Низвергающийся со скалы водопад – полупрозрачный и мутнозеленый – с грохотом поднимал тучи разноцветных брызг – розовых, изумрудно-бирюзовых, палевых. Слева от водопада, у причала, копошился какой-то человек в синем богатом плаще – присмотревшись, Хельги узнал узколицего ирландца Конхобара – видно, готовил лодку. Интересно, куда это собрался, на ночь глядя? Куда? Хельги усмехнулся: ну, ясно, куда. Наверняка на остров Раун, что в устье фьорда. Видно, и вправду, кружат неподалеку хищные драккары Хастейна Спесивца. А что если… Что если проследить за Ирландцем? Проследить… Но ведь тот далеко не дурак и сразу заметит чужую лодку, спрятаться-то на пути негде. Впрочем, зачем прятаться? А что если просто опередить Ирландца? Да, но куда там спрятать лодку – тоже ведь негде… Обычную лодку – негде, а вот лодку саамов из нерпичьих шкур вполне можно легко вытащить на берег. У кого же была такая лодка… Ха! У кого – да у малыша Снорри!

– Лодка? – Снорри как раз собирался плыть и уже нес весла. – Да, возьми, если тебе нужно.

Хельги молча забрал у паренька весла, уселся в лодку и быстро отплыл, забыв на берегу суму с поклажей. Даже не поблагодарил Снорри, словно тот сделал что-то само собой разумеющееся, за что и благодарить не надо. Лодка пошла быстро – легкая оказалась, увертливая, правда, можно было в любой момент перевернуться, поставив низкий борт по волну, но Хельги быстро приноровился и знай себе работал веслом. Раз-два, раз-два, раз… Пробегали мимо скалистые берега и спускавшиеся кое-где прямо к морю низменности, покрытые ярко-зеленой травой с желтыми веселыми одуванчиками, да впереди слепило глаза такое же веселое оранжевое солнце. Хельги тоже улыбался, радуясь прекрасному дню, солнцу, свежему морскому ветру… ну и себе, любимому, вернее – своему статусу. А на берегу, у причала, смотрел ему вслед белоголовый малыш Снорри, смотрел, не отрываясь и глотая вот-вот готовые брызнуть слезы. Слезы обиды. Малыш Снорри… Напрасно уже прозывали его Малышом, впрочем, похоже, это прозвище так и прилипло к нему, как к Ингви – Рыжий Червь, а к Харальду – Бочонок. Вовсе не напоминал теперь Снорри того сероглазого наивного пацаненка, каким был еще год назад. За год он вытянулся – уже доставал Хельги почти до уха, а Харальда – так и вообще перерос – окреп, так, что чувствовалось, как играют под кожей мускулы, да и оружием владел теперь, пожалуй, не хуже других, а что касается пращи и лука – так, может, еще и получше. Рад был Снорри, что принял самое непосредственное участие в зимних игрищах молодых, рад был новым друзьям, из которых лучшим считал Хельги, сына Сигурда-ярла. Вот только Хельги, похоже, теперь так не считал…

Подождав, пока саамская лодка не превратится в еле заметную точку, Снорри сглотнул слюну и, подхватив оставленную Хельги суму, нехотя побрел в усадьбу. Нехотя – потому что знал: в усадьбе нет никого, кроме старого ярла, слуг и хозяйки Гудрун, да и те вскоре собирались в священную рощу – принести богам кое-какие жертвы да пообщаться с соседями, что тоже обещались подъехать. Все остальные были кто-где. Кто на охоте – те на несколько дней отправились, а кто ловил рыбу артелью – эти должны были вернуться к ночи. Снорри не пошел ни с теми, ни с другими, было у него одно деликатное дело в усадьбе – раб Трэль Навозник обещал третьего дня подарить ему щенка. Крепкого, белозубого, лохматого – Навозник слыл среди слуг большим специалистом по собакам, и Снорри очень на него надеялся – хоть один верный друг будет – пес.

Разминувшись по пути с Ирландцем, Снорри свернул к огородам – поискать Трэля Навозника. На огородах того не было, как не было и в коровнике, и в овине, и у амбаров, и в доме. Остальные слуги лишь молча хлопали глазами. Откуда им знать, где рыщет этот безобразный Навозник? Вроде бы хозяйка Гудрун посылала его на верхние пастбища, а может, и еще куда. Да что с ним сделается, с рабом? Жрать захочет – явится к ночи, а сгинет где, так туда ему и дорога.

Дождавшись, когда Снорри Малыш скроется за каменной оградой усадьбы, Конхобар Ирландец свернул от причала влево, к водопаду, где, прямо у скал, начинались желтоватые заросли дрока. Кусты шевельнулись, словно Ирландца здесь давно уже поджидали, и между ветками показалась озабоченная длинноносая физиономия Дирмунда Заики.

– Все сделано. – Спускаясь к кустам, кивнул Ирландец. – Там точно будут люди со всех хуторов?

– Т-точно. – Кивнул Заика. – К-как раз у священной рощи. И Хельги м-мимо н-не проедет.

– Запомните, ожерелье на самом дне. И не ройтесь там сразу, дайте сначала выступить хозяйке Гудрун, думаю, она уже должна туда подъехать.

– Д-да з-знаю. – Отмахнулся Заика. – 3-забирай с-своего Н-н-навозника.

Нагнувшись он пнул ногой связанного по рукам и ногам раба, лежащего навзничь в кустах, прямо у копыт пегого конька Дирмунда.

– Поможешь донести до лодки?

– В-вот еще! Руки м-марать.

– Что ж, видно, придется самому.

Пожав плечами, Конхобар Ирландец ловко перекинул связанное тело через плечо и быстро понес к лодке, привязанной к камням здесь же неподалеку. Дирмунд Заика посмотрел ему вслед, сплюнул и, взгромоздясь на конька, быстро затрусил к лесу.

Вытащив лодку, Хельги спрятал ее в кустах и быстро пробрался на вершину скалы, где и затаился среди серых камней, укрывшись сосновыми ветками. Всполошившиеся было птицы скоро перестали галдеть – сын Сигурда-ярла лежал недвижно, он умел ждать. Впрочем, ждать оказалось недолго. Не успел еще край солнца коснуться морской глади фьорда, как послышался шум упавших камней и чьи-то ругательства. А затем, на вершине скалы показался из-за камней узколицый Конхобар Ирландец. Он был не один – употев, тащил на себе тощую худенькую фигуру, в которой, присмотревшись, Хельги тут же узнал раба Трэля Навозника. Зачем Ирландец притащил сюда раба – сыну Сигурда было вполне ясно: за тем же, зачем и барана когда-то – принести в жертву. Да и все последующие действия Ирландца не оставляли никаких сомнений в его гнусных намерениях. Не развязывая раба, Ирландец, разорвав, стащил с него рубаху и сделал на плечах два надреза острым широким ножом. Навозник поморщился и высказал в адрес Ирландца несколько самых мерзких ругательств, о которых Хельги в своем укрытии едва не захохотал во весь голос, да вовремя удержался. Уязвленный Конхобар в ответ злобно пнул Трэля ногой и пообещал в случае повторения подобных слов первым делом отрезать тому язык. Навозник лишь невесело усмехнулся – похоже, он представлял теперь, зачем его сюда привезли, потому как несколько притих – видимо, обдумывал, как лучше поступить. Тем временем Ирландец не терял времени даром: вымазал в крови жертвы собственный лоб и щеки, разжег костер, используя старый трут, и, вытащив из-под камня какие-то железные крючья, принялся калить их на огне, вполголоса напевая что-то незнакомое, но, видимо, торжественное. Хельги с любопытством следил за всеми этими приготовлениями и реакцией на них Навозника. Надо сказать, тот вел себя вполне достойно, как настоящий викинг: не выл, не орал и не просил пощады. Лишь темные глаза его побелели, когда Ирландец резко ткнул ему в грудь раскаленный крюк.

– О, Бог мой, Иисус Христос, – подняв глаза к небу, принялся молиться Навозник, и – странно – в глазах его не было страха. – Дай мне силы достойно умереть ради твоей славы, как умирали за тебя первые христиане великого Рима, попавшие в руки злобных язычников. Я знаю, Ты ждешь меня, и я знаю, что скоро буду в царстве Твоем, и встречу там тех, кого когда-то любил. Это будет прекрасная встреча, жаль только, что они помнят меня еще совсем неразумным дитем.

Хельги не понимал языка, на котором молился Трэль, но чувствовал, что это именно молитва, молитва распятому Богу, которого называют Иисусом Христом. Чувствовал ли сын ярла какую-либо привязанность и жалость к рабу? Вряд ли. Ну, может, лишь чуть-чуть, где-то в глубине души… души…

И снова, и опять, как когда-то раньше, ударили в голове барабаны! Гулко, яростно, мощно! Жуткий скрежет поплыл, казалось, прямо над морем, отражаясь от скал и горных кряжей – и раздалось… нет, на этот раз не рычание, а тонкий высокий голос – и это тоже пела Магн, сумасшедшая девушка из видений. На этот раз она пела на языке, сильно напоминавшем тот, на котором говорил Хельги, по крайней мере, он даже разбирал некоторые слова:

Бил, как прибой, Булатный бой. И с круч мечей Журчал ручей. Гремел кругом Кровавый гром, Но твой шелом Шел напролом.

Да, это была хорошая, боевая песнь. Вот только жаль, скрежет становился все сильнее. Хельги не выдержал, выскочил из-за камней и пинком отбросил Ирландца в сторону от связанной жертвы.

– Я рад приветствовать в своем священном месте сына Сигурда-ярла, – поднявшись с земли, ничуть не смущаясь произнес Конхобар Ирландец и почтительно поклонился. – Я, с разрешения хозяйки Гудрун, молюсь здесь своим древним богам, коим, кроме меня, и некому больше молится, – с грустью в глазах продолжал Ирландец. – Хорошо хоть, благодаря славному ярлу Сигурду, у меня теперь есть настоящая жертва – Сигурд отдал мне этого никчемного раба. Тебя же, его сына и будущего бильрестского ярла… – Конхобар снова низко поклонился, – я приглашаю разделить со мной жертву.

Очнувшись из-под власти боевой песни Маги, Хельги кивнул. Да, это было почетное приглашение. Не всякого пригласят вот так… Тем более, что сам Сигурд отдал Ирландцу самого ненужного раба. А как же только что Ирландец назвал его, Хельги? Будущим бильрестским ярлом – вот как! Кажется, он неплохой парень, этот Ирландец… А что он приносил здесь жертвы и собирается сейчас принести в жертву Навозника – так каждый человек волен приносить жертвы своим богам. И правильно Ирландец выбрал для этого уединенный остров – чтобы не досаждать местным богам. Что же касается его тайных знаков… так с ними можно будет разобраться и после, сейчас же…

Узколицый Конхобар с поклоном пододвинул к ногам незваного, но, как оказалось, почетного, гостя плоский серый камень. Хельги уселся, поблагодарил кивком – ему впервые воздавали такие почести, словно самому настоящему ярлу. Было приятно, чего душой кривить… Тем более, что и зрелище разворачивалось вполне интересное.

Упав на колени, Ирландец воздел руки к небу. Некоторое время посидел так, покачиваясь, словно ветви сосны на ветру, а затем, выхватив из-за пояса широкий нож, подполз к поющей молитвы жертве, примерился…

И снова в голове Хельги грянули барабаны!!! И вой… И жуткий скрежет… Сознание его словно бы провалилось… а когда вернулось…

Когда вернулось, откуда-то снизу слышался тоскливый, быстро уносящийся вой. Вой Конхобара Ирландца, только что сброшенного со скалы в море сыном Сигурда-ярла.

Развязанный – интересно, когда это он его успел развязать? – Трэль Навозник очумело вертел головой, не в силах поверить неожиданному спасению. И так же очумело хлопал глазами Хельги. Глазами, синими, как морские глубины…

– Почему? – выбравшись из воды на черные камни, спросил самого себя Конхобар Ирландец. – Почему этот идиот Хельги отверг предложенный ему почет? Почему вступился за никчемного раба? Почему? Ни один нормальный финнгалл-викинг никогда бы не поступил так. А этот? Может быть, он ненормален? А что, вполне вероятно. Нечто похожее на берсеркерское безумие. Что ж… Надо было придушить змееныша раньше… Впрочем, и без того еще не все потеряно, если Заика и в самом деле умен… А может быть… Может быть, стоило сделать ставку на Хельги? Ирландец усмехнулся своему дурацкому предположению и, отжав одежду, скрылся в ближайшем лесу.

Заика и в самом деле оказался умен. Не дождавшись Хельги у священной рощи, он вместе другими возвратился обратно в усадьбу, а уж когда слуги притащили с причала чью-то оброненную суму – Заика узнал, чью – ненавязчиво напомнил хозяйке Гудрун о пропавшем ожерелье. Та вновь заголосила, еще пуще, чем у священной рощи. Здесь-то ей кого было стесняться – все свои.

– В-видно, к-какой-то подлый раб похитил ожерелье, – покривив губы, грустно покачал головой Дирмунд. – Н-надо бы об-быскать их всех… Да в-вот, х-хоть посмотреть в-в этой суме…

Он запустил руку на самое дно… Покопался. Выкинул на пол резной гребень… И, торжествуя, извлек на свет пропавшее ожерелье! Янтарь – солнечный камень – сердолик, бирюза и крупные золотые подвески.

И в этот момент в дом вошел Хельги:

– А, вы отыскали мою суму? Молодцы. – Поднял с пола гребень, нахмурился. – А чего ж разбросали вещи?

Все – Харальд Бочонок, Ингви Рыжий Червь, Хрольв, Эгиль – в ужасе посмотрели на него, словно на выходца из страны мертвых. Снорри Малыш подавился овсяной кашей.

Глава 12 Тинг

А третий совет — На тинг придешь ты, С глупцами не спорь… Но и смолчать Ты не должен в ответ, — Трусом сочтут, Иль навету поверят. «Старшая Эдда» Речи Сигрдривы

Май 856 г. Бильрест-фьорд

– А я же предупреждал тебя: ничего еще не кончено, – усмехнувшись в усы, произнес Велунд. Хельги сидел на лавке у кузницы и меланхолично смотрел в сторону озера, над топкими берегами которого клубился густой утренний туман. Было зябко, но, судя по обильной росе, день не обещал быть дождливым, впрочем, сына Сигурда-ярла это волновало сейчас меньше всего. Отпущенный под честное слово, он ждал решения тинга, который должен был собраться сегодня на большой поляне у священной рощи. Как решит тинг – собрание всех свободных людей округи – так и будет. Вот объявят Хельги вором, приговорят к изгнанию – и род старого Сигурда покроется позором навеки! Двенадцать послухов-свидетелей должны подтвердить виновность, и так же двенадцать – а лучше и побольше – может, в качестве противовеса, выставить и сам Хельги. Двенадцать… Но кого? Харальда, Ингви, Снорри? Да, эти, пожалуй, встанут на его сторону, правда… в последнее время их отношения хорошими не назовешь. Хотя – и плохими тоже. Скорей – никакими. И виноват в этом он сам. Слишком уж зазнаваться стал, как же – будущий ярл! А как он обидел Снорри?

– Чувствую, стаи твоих мыслей движутся в правильном направлении. – Велунд внимательно посмотрел на своего ученика. – Я научил тебя почти всему, что знал сам: владению мечом, искусству боя, сложению вис. Жаль, не успел обучить скромности и смирению. Хоть, говорят, эти качества и не нужны викингу. Но они крайне необходимы вождю! Без этого невозможно жить и управлять людьми. Попытайся вспомнить сейчас, что ты сделал не так в последние дни.

– Ну… – задумался Хельги. – Не знаю даже, с чего и начать.

– Начни с начала. Вот ты явился в усадьбу, тебя встретил Сигурд, радостный и довольный…

– Подарил блестящую кольчугу – специально ее берег для меня, – продолжал юноша. – Алый английский плащ… Я его потом снял, отбросил…

– Куда отбросил?

– Кому-то на руки, кажется, слугам… Нет, вроде бы кому-то из друзей.

– С чего бы это они должны выполнять обязанности слуг?

Хельги вздохнул. Вспомнил тут же, как небрежно разговаривал с друзьями, Харальдом и Ингви, как все меньше и меньше подходили к нему они, зато мошкарой вились вокруг льстецы, типа Конхобара Ирландца и хитрого Дирмунда Заики. Как обидел Снорри, забрав у того лодку и даже не поблагодарил, не кивнул на прощание, поступил, словно бы со слугой. Как…

– Достаточно. – Кивнул головой Велунд. – Думаю, ты понял теперь, что, теша свой гонор, почти растерял настоящих друзей, отдалился от них, сделав выбор в пользу льстецов и подхалимов. Не грусти, не ты один делаешь такие ошибки. Посмотри-ка на большинство морских конунгов, хоть на того же спесивого Хастейна, ладьи которого, говорят, видали у наших берегов. Да, он силен и удачлив, но давно уже потерял всех, кому можно верить. Ты тоже потеряешь… Если не научишься владеть собой.

– Я научусь, Велунд! – Хельги прыжком вскочил на ноги. В синих глазах его горела решимость. – Вот только… Вот только – как быть с тингом?

– А что, у тебя и в самом деле нет больше друзей? – вопросом на вопрос ответил старый кузнец.

Молочно-белая вода озера была холодноватой, бодрящей и Хельги, несколько раз переплыв от одного берега к другому, выбрался на большой черный камень, приготовился нырнуть… и тут же услышал, как его кто-то позвал. Показалось?

Он мягко соскользнул в воду, огляделся. Рядом, в прибрежных кустах, явно кто-то скрывался – уж слишком громко гомонили птицы. Интересно, кто бы это мог быть? Может, Сельма? Хельги давно уже не видел ее – в это время много было работы в Снольди-Хольме, на хуторе отца девушки Торкеля-бонда. Стадо коров у Торкеля, да овцы, да распаханные поля: овес, рожь, гречиха. Хватало работы в Снольди-Хольме, как хватало ее и в других усадьбах. Может быть, Сельма нашла-таки время, вырвалась и решила тайком – чтобы без ущерба для девичей чести – навестить Хельги, встретившись с ним подальше от людских глаз. Озеро у кузницы Велунда было для этих целей как нельзя более подходящим. Вокруг густые кусты да болота – не подойдешь просто так, если не знаешь брода, Сельма знала.

– Эй, кто тут? – Осторожно – мало ли! – высунувшись из-за камня, тихо позвал Хельги.

Кусты зашевелились, раздвинулись, и на берег озера выбралась смуглая, покрытая болотной тиной, фигура Трэля Навозника. Черные волосы его, уже успевшие отрасти, тоже были в тине.

– Ты, видно, пришел половить лягушек, раб! – выходя из-за камня, со смехом произнес Хельги.

Разговаривать с рабом? Еще вчера он и не подумал бы этого делать, вот еще! Но вот сегодня, после беседы с Велундом…

– Ты звал меня. Зачем?

– Ты спас меня от лютой смерти, господин. – Трэль поклонился. – Я никогда не забуду этого.

– И только за этим ты искал меня? – Хельги недоверчиво посмотрел на раба.

– Нет, господин. – Тот покачал головой. – Я знаю, кто подбросил в твой мешок украденное ожерелье.

Хельги вздрогнул. Однако беседа с рабом становилась все интересней!

– И кто же?

– Конхобар Ирландец.

– Кто?

– Ирландец, – твердо повторил Трэль. – А Дирмунд Заика должен был навести на тебя людей. Я слышал, как они уговаривались об этом.

– Но Ирландец – мертв, а Заику тинг вряд ли будет подвергать суровому испытанию.

– Ирландец мертв? – Навозник неожиданно расхохотался. – О, мой господин, такие люди так просто не умирают. Достаточно взглянуть на Гудрун, отнюдь не убитую горем. Что же касается Заики, то – да, он вряд ли в чем признается. Я же просто решил предупредить тебя, чтоб ты знал – кто. Теперь же – прощай, мне пора. И помни, мой господин, ты можешь всегда положиться на меня.

Поклонившись, раб исчез в кустах. Выбравшись из воды, Хельги задумчиво уселся на камень. Значит, Ирландец и Заика… Но как доказать? Да никак. Раб – для тинга никакой не свидетель. Тем более такой раб, как Трэль Навозник, всем известный своей ленью и глупостью. Глупостью? А он, оказывается, не такой уж дурак, этот Навозник. Даже, скорее, наоборот – весьма умен. Что он там болтал про Гудрун и Ирландца?

К полудню ветер развеял туман, но, выглянувшее было, жаркое солнце тут же скрылось за плотными серовато-белыми облаками, лишь иногда показывая свой сверкающий край сквозь голубые разрывы. У самых предгорий, между ручьем и священной рощей, средь поросших сосновым редколесьем холмов, на большой поляне собрались почти все свободные жители Бильрест-фьорда – от Снольди-Хольма на севере до дальних южных хуторов – исключая, пожалуй, лишь глубоких стариков и младенцев.

Председательствовал на тинге Скьольд Альвсен по прозвищу Скупой На Еду или просто – Жадюга – высоченный верзила с заплетенной в две щегольские косички бородкой и маленькими, чуть подслеповатыми глазками. Рядом с ним, на большом пне, сидел его младший братец, рыжебородый Бьярни и бросал злобные взгляды на Хельги, стоящего напротив, у старого дуба. Рядом с тем же дубом, ближе к Альвсенам, располагались хозяйка Гудрун и двенадцать свидетелей, как и требовал обычай. Старый ярл Сигурд сидел чуть в отдалении, в специально принесенном резном кресле и сурово поджимал губы, время от времени бросая вокруг презрительные взгляды. Собравшийся вокруг остальной, снедаемый любопытством, люд, напирал на первые шеренги с такой силой, что вскоре они должны были поглотить всю поляну, и Скьолд несколько раз приказывал воинам отогнать толпу чуть дальше к роще. Народу собралось десятков шесть, по здешним понятиям – целая уйма! Не так уж и часто собирался тинг, чтобы его совсем игнорировать, тем более, что многим было интересно встретиться со знакомыми, узнать новости, обсудить последние сплетни да и просто пообщаться, радуясь хоть какому-то изменению в привычной монотонности жизни. По какому поводу собрался тинг – давно уже знали все. Хозяйка Гудрун обвиняла своего пасынка в краже ожерелья. Вину свою тот, похоже, признавать не собирался, хотя пресловутое ожерелье было найдено в его суме в присутствии огромного количества свидетелей. В общем-то, довольно простое дело. Но лишь на первый взгляд. Все – и истица, и ответчик, и свидетели – были близкими родственниками, происходя из старинного рода Сигурда. Может быть, они и замяли бы произошедшее, если б Хельги покаялся, но раз нет – деваться некуда – пришлось вынести сор из избы на всеобщее обозрение. Впрочем, для чести рода это было лучше, чем многочисленные расплодившиеся слухи, ходившие по всей округе. Некоторые – особенно с дальних хуторов – говорили, что будут судить саму хозяйку Гудрун, которая якобы похитила целое стадо коров у братьев Альвсенов. Другие всерьез утверждали, что да, судить будут Гудрун, но не за кражу, а за колдовство – это ведь она третьего дня наслала на весь Бильрест-фьорд ужасную бурю. Шептались так же и о том, что младший сын Сигурда Хельги напал с дружками на хутор Свейна Копителя Коров и угнал у него всех овец. Находились очевидцы, которые то нападение видели и в подробностях о нем рассказывали, только вот, как только их приглашали выступить на тинге, сразу немели, будто воды в рот набрали. В общем, всем было интересно.

Пошептавшись с несколькими стариками, так же важно усевшимися около дуба, Скьольд Альвсен поднял правую руку и, дожидаясь тишины, обвел всех собравшихся долгим подозрительным взглядом, словно все вокруг были сообщниками Хельги в том нехорошем деле.

– Многопочтенный ярл, свободные бонды и кэрлы! – погладив щегольскую бородку, громко произнес наконец Скьольд. – Мы собрались здесь по многим причинам, одна из которых… – Тут он понизил голос, и в толпе стих даже самый малейший шепоток. – Одна из которых – претензии достопочтенной Гудрун из рода славного Сигурда-ярла к ее же пасынку Хельги из того же рода. Хозяйка Гудрун обвиняет Хельги в тайном хищении ожерелья, оцениваемого ею в стоимость тридцати дойных коров.

– Тридцать дойных коров! – тихонько ахнули в толпе. Кто-то даже закашлялся.

– Свидетелем на суде выступает свободный воин Дирмунд, по прозвищу Заика, из рода Сигурда. Выйди же на середину поляны, Дирмунд, и поведай, как было дело?

Заика – в синем, отороченном бобровой опушкой, плаще и красной, вышитой разноцветными нитками тунике – выйдя на середину поляны, поклонился судьям, а затем и всем остальным собравшимся. Редкие рыжеватые волосы его были тщательно расчесаны гребнем и связаны тонким сыромятным ремешком, так, что смешно торчал длинный нос, впрочем, Дирмунд не казался себе смешным, наоборот, был горд и счастлив.

– Д-дело было так о, с-свободные бонды и кэрлы. – Он пригладил рукой волосы и продолжил, брезгливо косясь на стоящего рядом ответчика: – Хозяйка Г-гудрун еще т-третьего дня утром хватилась своего ожерелья. С-слуги кинулись искать – тщетно! Мы уж д-думали, что похитили его ночные тролли, б-болыне и винить некого, как только к вечеру, прямо перед бурей, п-помните бурю?

– Помним, помним, знатная была буря. У Свейна ветром крышу снесло с сарая.

– Не с сарая, а с овина.

– И не крышу, а старое сено.

– Эй, эй, досточтимые! – прервал шумящих Скьольд. – Мы тут о старом сене говорим или об ожерелье? А ты… – Он повернулся к Дирмунду. – Не отвлекайся на посторонние темы. Продолжай.

– Продолжаю, о, д-достойнейший. – Послушно кивнул Заика. – Так вот, как раз перед б-бурей в дом пришел свободнорожденный С-с-снорри по прозвищу Малыш…

– Это тот тощий, что ли? Белесый?

– Ну да, он.

– Ничего себе – Малыш! Эдакая оглобля.

– Досточтимые!!! Говори, говори, Дирмунд, не прерывайся.

– Т-так я и г-говорю. Так вот, упомянутый Снорри п-приволок с собой суму, ну, кожаный такой м-мешок, все вы знаете…

– Знаем, знаем.

– Вот и я г-говорю, все вы з-знаете. Думали – чей мешок? С-стали п-проверять – оп, а н-на дне-то – то с-самое ожерелье! А м-мешок п-потом уз-знали – Хельги м-мешок. Он же с-сам его и опознал. Вот т-так и было д-дело.

– Слышали, досточтимые?

– Слышали. Еще послухи есть?

– Как не быть! Двенадцать человек, как обычай велит. Хотите, послушаем еще кого, хоть вот Хрольва. Или сюда, Хрольв, не стесняйся! – Скьольд Альвсен поманил пальцем несколько обалдевшего от такого внимания Приблуду. Тот вышел – тише воды, ниже травы, куда и всегдашняя наглость делась?

– Ну и рожа! – прокомментировали в толпе. – Такой и сам что хочешь слямзит.

Скьольд строго посмотрел на Приблуду и велел рассказывать, как было дело.

– Так это… он, это… все уже… рассказал… это… – Очумело вертя глазами пробормотал Хрольв. Вид у него был при этом такой, словно он ждал, что его с минуты на минуту начнут бить. Видно, с раннего детства не выносил Приблуда подобного многолюдства. Да ладно бы – в толпе стоять, так ведь нет – на самой середине поляны, как петух на насесте.

– Сначала говорить научись, паря! – выкрикнули из толпы. Кто-то свистнул.

Видя, что от подобного свидетеля никакого толку все равно не добиться, Скьольд жестом отпустил бедолагу Хрольва на место и вызвал других, слово в слово повторивших то, что незадолго до них произнес Дирмунд Заика. Удовлетворенно кивнув, судья наконец обратился к ответчику, язвительно поинтересовавшись, что тот может сказать в свое оправдание.

– Я не брал ожерелье. – Упрямо мотнул головой Хельги, и все снова притихли, ожидая дальнейшей развязки событий. Скьольд Альвсен, обернувшись, незаметно подмигнул брату – этот дурачок Хельги выбрал совсем никудышную тактику защиты. Вместо того, чтобы что-то говорить – упрямо все отрицать, даже самые очевидные вещи. Да-а, мнение тинга явно будет не на его стороне. Да и двенадцати свидетелей с его стороны что-то не видно, впрочем…

– Свободнорожденный Хельги сын Сигурда, имеются ли у тебя послухи, числом не менее двенадцати, согласные под присягой подтвердить твою невиновность?

Хельги снова мотнул головой, хотя видел, как выбежали из толпы Харальд, Ингви и Снорри, да еще к ним присоединилось несколько парней с хуторов.

– Не надо подтверждать то, чего не знаете, – гордо произнес сын ярла. – Знайте же, ваша честь значит для меня гораздо больше, чем собственное доброе имя.

– Хорошо сказал! – пролетело в толпе. Правда, проскользнуло и другое: – Ну и дурачина! Теперь-то уж точно подвергнут его испытаниям.

– Тихо, тихо, уважаемые! – утихомиривал толпу Скьольд. Обернувшись к брату, тихо приказал: – Разводите костер.

Бьярни кивнул, тряхнув буйной рыжей бородищей и, радостно ощерясь, принялся подгонять младших родичей. Те быстро притащили хворосту, расщепили сушину – миг, и запылало на старом кострище высокое злое пламя.

– Котелок, – прошептали в толпе. Это было давно известное испытание – из кипящей воды нужно было достать кольцо. Руку перевязывали, а через некоторое время смотрели – если не было волдырей, значит обвиняемый не виновен, ну а если ж были… ясно.

– Ну, нет, сосед. Котелок – это женское испытание. Наверняка заставят парня таскать в руках угли.

– Да, пожалуй. Ух, и не сладко ж ему придется.

– Что ж, поделом. Не надо было воровать ожерелья!

– Не надо было молчать, как пень! Выкрутился бы, как угорь из сетки.

– Ну, этого ему гордость не позволяет, он же сын ярла.

– А тогда пусть терпит! Знавал я случай, когда от угольков в ладонях сходили с ума.

– Да, так часто бывает.

– Да неужели?! Слышь, Горм, а, похоже, не зря мы сюда пришли. Вот уж развлеченье-то, зря Хререкр с Грендлем остались на хуторе.

– Ну, кому-то ж надо пасти свиней.

– Уважаемые свободнорожденные! – повысив голос, обратился к собравшимся Скьольд. – Все вы видите, что обе стороны поставлены в равные условия, однако Хельги, сын Сигурда, не предоставил двенадцати послухов и отказался отвечать на вопросы тинга прямо и правдиво. Так?

– Так! – хором выкрикнули в толпе.

– Однако мы все видим, что прямая вина Хельги сына Сигурда точно не доказана. Да, ожерелье нашли в его суме, но никто не видел, как и когда он его туда положил. Так?

– Так!

– А раз так, то пусть дальше рассудят боги!

Скьольд Альвсен кивнул на пылавший костер, поинтересовавшись, знакома ли Хельги суть испытания. Тот кивнул и, разминая ладони, медленно пошел к костру, навстречу к горящим углям. Сын ярла был уверен в себе – он не смалодушничает, закричав от боли, стойко вынесет все… Но вот потом – останутся ли на ладонях волдыри – этого он не знал. А вдруг – останутся? Рядом с ним, чуть поотстав, шли друзья, готовые подбодрить – Снорри, Ингви, Харальд. Хельги не видел их, даже не смотрел в ту сторону, он шел к пылающим углям. Гордо, непоколебимо, уверенно, так шли на триумф древние герои… В голове его били барабаны. Ритмично, яростно, громко!

Подойдя ближе, сын ярла остановился, побледнев, зажал уши руками… И тут же обернулся к собравшимся.

– Дозволено ли мне будет задать несколько вопросов уважаемым судьям? – улыбаясь, громко поинтересовался он.

– Задавай! – закричали в толпе, кто-то снова засвистел, заулюлюкал.

– Благодарю. – Изящно поклонился Хельги и, поправив алый плащ, застегнутый на левом плече, направился к Скьольду Альвсену и другим избранным тингом судьям.

– Во-первых, я хочу спросить вас, уважаемые, каким именно образом ожерелье было оценено в тридцать дойных коров?

– Э… – несколько замялся Скьольд. – Ожерелье было оценено самой хозяйкой Гудрун.

– То есть – заинтересованным лицом, – усмехнулся Хельги. – Эдак и я могу оценить свой плащ, скажем, в два драккара!

– Во, дает! – В толпе послышался смех. Видно, многим понравился столь неожиданный поворот событий.

Хельги поднял руку и, обращаясь не столько к судьям, сколько ко всем собравшимся сразу, громко заявил, что, наверное, будет вполне справедливым, чтобы ожерелье оценили купцы, скажем, в Скирингс-салле или Бирке.

– Но ведь туда одна дорога пять дней! – хлопнув ладонями по коленям, возмущенно воскликнул Скьольд.

– Ну, это уж дело истицы. – Пожал плечами сын ярла. Прислушался – и услышал в толпе то, что давно уже ожидал – одобрительный ропот. Поклонился народу и продолжил:

– Теперь второй вопрос: принимает ли уважаемый суд вещественные доказательства?

– Принимает, – сухо кивнул Скьольд, недоумевая, что там еще придумал этот Хельги. Вот уж никак не ждали от него такой змеиной хитрости.

– Тогда попрошу доставить сюда одну из вещей Сигурда-ярла.

– Какую именно?

– Раба по имени Трэль Навозник.

Тут уж народ захохотал в полный голос. Скучное судебное заседание становилось все занимательнее. Будет о чем рассказывать домочадцам на дальних хуторах долгими зимними вечерами! Доставить Навозника – «вещь Сигурда-ярла» – тут же взялись Харальд с Ингви. Сразу же и умчались на лошадях, ободряюще хлопнув Хельги по плечу.

Пока они ездили, сын ярла задал очередной вопрос: считается ли злосчастное ожерелье личной собственностью Гудрун, или оно принадлежит всему роду Сигурда, в том числе и ему, Хельги?

– Вызовите хозяйку Гудрун! – кивнул слугам Скьольд.

– Не торопитесь. – Ехидно улыбнулся Хельги. Снорри таращился на него во все глаза – никогда он еще не видал своего друга таким… таким… как тогда, над пропастью. – Не торопитесь, – повторил Хельги. – Объясните народу, что значят слова «хозяйка Гудрун»? Что, у усадьбы Сигурда-ярла уже есть другой хозяин? Вернее, хозяйка?

Это как же так? Ведь отец мой Сигурд – да живет он вечно – вроде еще не в Валгалле.

– Э… – Не зная, что сказать, Скьольд бросил на ответчика весьма красноречивый взгляд, полный злобы и ненависти. А на хозяйку Гу-друн было страшно смотреть! Губы ее посинели, всегда надменное лицо пошло красными пятнами. Видно, она уже не раз пожалела, что пошла на эту авантюру с ожерельем. Все вокруг показывали на нее пальцами и смеялись. Большего позора Гудрун не испытывала за всю свою жизнь. Не выдержав, плюнула и, подозвав маячивших в отдалении слуг с лошадьми, вихрем умчалась прочь, провожаемая скабрезными замечаниями присутствующих.

– Ну вот, одной меньше, – сквозь зубы прошептал про себя Хельги и снова натянул на уголки рта самую разлюбезную улыбку: – Так что там с вещественным доказательством?

– Ведут уже! Вон он, этот Навозник. Ну и образина, как такую земля носит? Вот уж, поистине – Навозник.

– Можем ли мы выслушать его, уважаемый тинг?

– Раб не может быть свидетелем! – Скьольд снова попытался забрать инициативу в свои руки.

– А кто сказал, что это свидетель? Это же вещь. Только – говорящая. Как, например, грамота или рунический камень – вещи читаемые… Чем эта вещь хуже?

– Молодец, Хельги, так их!

Повинуясь воле собравшихся, Скьольд Альвсен махнул рукой. Хотят слушать раба – пусть слушают. Тем более, дело, кажется, оборачивалось совсем не в пользу Гудрун.

– Я знаю, кто украл ожерелье и спрятал его в мешок сына Сигурда-ярла, – подняв глаза, произнес Трэль Навозник, и все затихли.

– И кто же? – вкрадчиво переспросил Скьольд.

– Конхобар Ирландец, – твердо ответил Трэль.

Некоторое время в толпе стояла мертвая тишина, а затем началось: крики, свист, вопли, озвучивающие самые нелепые предположения.

– Так Ирландец пропал сразу после бури!

– Вот потому, видно, и пропал!

– Бежал к Рекину или еще дальше, в Скирингссаль.

– Да нет, подался обратно на Эйрин.

– Нет, скорее, к Хастейну, говорят, это его драккары видали в море.

– А я всегда говорил: нечего принимать в род кого ни попадя…

Скьольд переглянулся с остальными судьями. Пора было закрывать слишком затянувшееся собрание.

– Мы, как и многие из вас, тоже поверили бы Хельги, – пожав плечами, заявил он. – И объявили бы его невиновным… Если б у него нашлось хотя бы несколько послухов, готовых подтвердить под присягой его честное имя. Но ведь таких, к сожалению, нет…

– Есть!

– Есть!!

– Есть!!!

Три друга – Харальд, Ингви, Снорри – выйдя из толпы встали рядом с Хельги плечом к плечу.

– Есть.

К ним присоединилась еще пара молодых воинов, из тех, что были в лагере Эгиля.

– Стойте, и меня возьмите…

– И меня…

– И нас…

Старый Сигурд, не скрывая слез, плакал от счастья. Эта змея, совсем отбившаяся от рук, Гудрун, едва не ввергла его род в век позора. И только благодаря Хельги… Хельги…

А в голове у Хельги по-прежнему били барабаны. Громко, жизнеутверждающе, яростно!

Уже потом, вечером, когда от очага летели под темную прокопченную крышу яркие звездочки искр, Хельги попросил отца подарить ему одну вещь.

– Вещь? Выбирай любую, сынок.

– Я хочу единолично владеть рабом Трэлем Навозником.

– Владей. Я сказал.

– Отлично, отец! Слуги, позовите моего раба сюда.

Пригибаясь, к очагу подошел Навозник – смуглый, черноволосый, тощий – да, по меркам викингов, сущий уродец, ведь красивый человек должен быть белокур, светлоглаз и крепок.

– Слушайте все! – Встав со скамьи, сын ярла положил на плечо раба правую руку. – Отныне и навсегда я объявляю бывшего раба Трэля Навозника равным и свободным человеком. И никто не смеет быть больше хозяином над ним!

– Да будет так! – хором откликнулись друзья: Харальд, Ингви, Снорри… несколько парней с хуторов и прочие, и прочие, и прочие…

Навозник даже забыл поклониться. Вполуха выслушал Сигурда, разрешившего ему вести свое хозяйство рядом с усадьбой и пользоваться общим выгоном и местами для рыбной ловли. Не дослушал и выбежал из дому прочь. Во двор, за усадьбу. В новую жизнь, на свободу, на волю…

В самых воротах усадьбы повстречал его Велунд верхом на белом коне. Проводил глазами и, переведя взгляд на дом, улыбнулся. Внутри дома уже раздавались первые пиршественные крики…

Глава 13 Битва за снольди-хольм

Так убегали В страхе безмерном Перед Хельги враги, И родичи их, Как козы, бегут По горным склонам, Страхом гонимы, Спасаясь от волка. «Старшая Эдда» Вторая песнь о Хельги, убийце Хундинга

Июнь 856 г. Бильрест-фьорд

Этой весной совсем обнаглели волки. Снова не стало покою жителям дальних хуторов, да и в ближних усадьбах нет-нет да прошмыгивали под утро быстрые серые тени. И ладно бы дело было ранней весною, когда сводит от голода животы не только у волков, но и у людей, когда нет сил, чтобы выследить и поймать жертву, когда одиночке – верная гибель, и только стая, спаянная в единое целое крепким и злобным вожаком, имеет шансы выжить. Стая была – с десяток волков-трехлеток, из которых несколько узкомордых самок, был и вожак – огромный черно-серой масти зверь со светлой полосой на хребте, от хвоста до холки. Не было в округе волка хитрее, злее, проворнее, хоть и казался он на вид несколько тяжеловесным – если б приспичило вожаку встать на задние лапы, вряд ли кто из людей был бы выше. Огромный волк жестоко правил стаей: стоило кому-нибудь из проблемных трехлеток чуть приподнять хвост – и тут же вожак сломя голову кидался в бой, сбивая непокорного с ног черным стремительным ураганом, и сразу же вгрызался в шею или в белое беззащитное брюхо. Вожак не знал пощады. Но и стая с ним не знала голода даже лютой северной зимою. Ничуть не опасаясь охотничьих ловушек, нагло, стремительно, ловко волки врывались на хутора и усадьбы, хватали прямо из загонов овец, а, бывало, разрывали и собак на шевелящиеся кровоточащие части, которые тут же исчезали в волчьих утробах. И не только собаками ограничивалось дело. И не только голодной зимою. Вот, в самом конце мая, один из младших детей хозяйки Курид с Ерунд-озера, отправился за хворостом в ближайший лес. И лес-то был рядом, однако что-то долго не приходил парень. Кинулись искать – и обнаружили на поляне лишь дымящиеся кровью ошметки: все, что осталось от мальчика. Еще, не так давно, был такой же случай в Снольди-Хольме, с малолетним племянником Торкеля-бонда. Того, племянника, не Торкеля, правда, сожрать не успели, но руку порвали крепко, хорошо, помощь вовремя подоспела – только и видели серых. А мальчишка, зажимая окровавленную, почти что уже и отгрызенную, кисть, старательно сдерживал стоны. Лишь в глазах его стоял страх. Уже позже, дома, он рассказал о том, что один из волков – черный огромный зверюга – кажется, понимает человечий язык и умеет читать мысли. Почему ему так показалось, мальчик не пояснил, показалось почему-то – и все:

– Уж больно глаза у него страшные. Черные, пронзительные, совсем не волчьи…

Ну, конечно же, не волчьи! Это были глаза Черного друида Форгайла, вот уже около года наводящего ужас на всю округу в образе страшного оборотня-волкодлака. Не отходя далеко, кружил Форгайл-Волк в окрестностях Бильрест-фьорда, все выжидал удобного случая вторгнуться в тело сына Сигурда-ярла. Да вот беда, случай все не представлялся. То ли колдовство оказалось слишком слабым, то ли сопротивлялись местные колдуны, то ли плохо работал младший жрец Конхобар, которого что-то в последнее время совсем стало не видно в усадьбе Сигурда – сколь ни вглядывался Форгайл, неслышно подкрадываясь к усадьбе почти каждый вечер, а так и не увидал своего помощника, видно отправился тот куда-то по хозяйственной надобности, либо сгинул где. Это плохо, коли сгинул. Где ж найдешь теперь помощника? Эти-то, серые, для контактов с людьми совсем не годятся. Вот и думал про себя Форгайл, решал задачу, все выжидал. Умел ждать, этого не отнимешь, однако, чем больше ждал, тем сильнее дичал, в волчьей-то шкуре! Уже стало нравиться ему разрывать клыками сырое трепещущее мясо, лакать свежую кровь да крыть волчиц – в такие минуты совсем забывал Форгайл о том, что был когда-то человеком, одно в нем естество оставалось – волчье.

Лишь иногда, лунными ночами, все реже и реже, вспоминал Форгайл о своем предназначении и выл на луну, долго, тоскливо и страшно. Ведь поначалу все делал он, чтобы проделать брешь в душе сына Сигурда-ярла, и, казалось, получалось, и вот-вот – и все, и будет друид Форгайл Коэл обретаться в новом теле, а сын Сигурда так и сдохнет в бессловесном образе волка. И тогда… О, тогда начнется новая жизнь, пусть, еще не скоро, но начнется – и именно он, друид Форгайл Коэл, из гонимого у себя на родине типа, превратится в великого конунга далекой и дикой Гардарики, которую он, с помощью древних богов, сделает еще более дикой, и толпы свирепых воинов, подчинясь мановению его руки, бросятся в поход во имя старой кельтской веры, во имя древних богов, давно проклятых в Ирландии святым Патриком. Реки крови протекут по всей Ирландии, от Коннахта и Ульстера до Лейнстера и Миде, и тогда заново воссияет сиреневым светом волшебный камень Лиа Фаль и свет этот возвестит возвращение былого могущества друидов – забытых жрецов древней веры. Лиа Фаль… Этот камень вырвал-таки Форгайл с груди отступницы Маги, но сгинул волшебный кристалл в глубинах фьорда, на дне под Радужным водопадом. А, может, и проглотила его уже какая-нибудь глупая рыба. Боги! О, древние боги! О, Кром Кройх, о богиня Дану, о Дагд, о, древние племена Фир Болг! Разве мало жертв принесли вам друиды, покидая Ирландию? Разве мало детских голов упало в широкие горла жертвенных кувшинов, разве мало вырванных из груди сердец окрасилось желтой пыльцой священной омелы? Так, где же вы, боги? Где ваша помощь? Где? Где? Где? Неужто, осталась дома, в Ирландии, где вас презирает любой мальчишка, поклонник распятого Бога? Или вы испугались местных богов: Одина, Тора, Бальдра? Но ведь друиды принесли богатые жертвы и местным. Особенно – владычице мертвых Хель и коварному Локи. Так, может быть, мало жертв?

Волк вдруг захлопнул свою клыкастую пасть. А ведь, и правда, мало! Последняя жертва Крому – двое детей – была принесена почти год назад! Это, конечно, если не считать тех жертв, что, по его словам, регулярно приносил старым богам младший жрец Конхобар. Да что толку от его жертв! Разве ж сможет он поднести богам человека, если этот человек предварительно не связан и не оглушен? Нет, Конхобар – жалкий друид, совсем не такой, каким был его давно погибший отец. И, очень на то похоже, ему понравилось жить здесь, в усадьбе Сигурда-ярла. Разленился Конхобар, расслабился, совсем забыл, для чего оставлен в усадьбе. За такое следует его наказать. Немножко погрызть, не до смерти, а так, чтоб понял. Чтоб вновь заиграл в его душе страх, чтоб приползал он на поклон прямо на брюхе, чтоб боялся, чтоб знал, чтоб верил!

Волк поднял голову и вновь завыл, на этот раз угрожающе, злобно, глухо. И вся стая, услыхав новый расклад, подхватила этот вой, как разбойничья шайка подхватывает разудалую песню. Этот многоголосый вой нарастал, поднимаясь все выше и выше к звездам, замер там на миг и сорвался вниз, затихнув в глухих урочищах Халогаланда.

Человек, пробирающийся светлой – как всегда в это время на севере – ночью к усадьбе Сигурда вздрогнул, услыхав волчий вой, замер в кустах и какое-то время прислушивался, после чего, услышав стук захлопнутой двери, тихонько свистнул три раза. Закутанная в шаль женская фигура – черная на светлом фоне неба – в ответ махнула рукой, и прячущийся в кустах, оглядываясь, покинул свое убежище.

– О, Конхобар, – с глубокой страстью выдохнула женщина, опустив на траву сжимаемый в руке узелок. – Ты, наверное, наслышан о моем позоре?

– Ничего страшного. – Развязывая узелок, усмехнулся Ирландец – это именно он пробирался кустами к усадьбе, прячась от людей… и от волка. Узрев содержимое узелка, глаза его загорелись: – Овечий сыр, рыба, лепешки… О, благословенная хозяйка Гудрун, вижу, ты мне не дашь умереть с голоду.

– Ешь, – присев на траву рядом, тихо сказал хозяйка. Терпеливо дождалась, когда Ирландец насытится, затем жестко повернула его к себе лицом и впилась губами в губы…

Занятые собой, любовники не заметили, как прошел, с мотыгой за плечами и топором за поясом, почти рядом с ними Трэль Навозник, бывший раб Навозник, а ныне – просто Трэль, свободный житель Бильрест-фьорда вольноотпущенник Трэль. Далеко в предгорьях, у самых верхних лугов, получил бывший раб небольшой участок земли от Сигурда-ярла. Взял в долг семян, топор и мотыгу, теперь вот отправился с ночи – хотелось выстроить за день небольшую хижину, чтобы не ночевать более никогда в опостылевшем доме Сигурда, где все напоминало о рабстве. Весело напевая, шел Трэль, поднимаясь в горы навстречу солнцу. И всегда сумрачный лес казался ему приветливым и светлым, а узкая горная тропа – широкой дорогой. Горные вершины окрасились золотом первых лучей солнца, громко пели птицы, а позади, далеко за холмами, блестело синевой море.

Он выстроил хижину быстро, уже к обеду. Нет, не ленив был Трэль, и не глуп, и даже не безобразен. Стройный, правда, быть может, излишне худой, со смуглой кожей и правильными чертами лица, обрамленного темными, чуть вьющимися волосами. Из-под спутанной, падающей на лоб, челки весело блестели чуть вытянутые миндалевидные глаза, темно-зеленовато-карие, почти черные. Вполне приятен на вид был Трэль, даже красив, но красотою чужой, непривычной, далекой… А значит – по-здешнему – безобразен… Впрочем, что о нем думают местные, довольно мало волновало бывшего раба и раньше-то, а уж, тем более, теперь.

Вытерев со лба пот, Трэль отошел от хижины на несколько шагов и с удовольствием оценил творение своих рук. Хорошая получилась хижина: не высокая, но и не низкая, с крепкими ясеневыми стропилами и стенами, сплетенными из гибкой ивы и обмазанными глиной. Осталось лишь накрыть камышом крышу, выложить из камней очаг – и можно жить хоть до глубокой осени, а на зиму… на зиму что-нибудь придумать.

Поднявшись повыше в горы, юноша осмотрелся. Не так уж и далеко, по левую руку, средь зеленовато-седых мхов блестело озерко с болотистыми берегами. Интересно, успел ли уже вырасти новый камыш, или придется довольствоваться прошлогодним? Приготовив веревку, Трэль, напевая что-то веселое, быстро зашагал в сторону озера. Из-под ног его с квохтаньем вспархивали в небо пестрые куропатки. Трэль быстро достал пращу – подбил парочку, бросил в заплечный мешок – вот и обед – и, улыбнувшись, быстро зашагал дальше…

А немного погодя – чуть-чуть разминулись – к его хижине вышли из лесу шестеро. Двое огромных верзил, почти великанов, с маленькими глазками и буйными окладистыми бородищами, похожие, словно родные братья; молодой ярко-рыжий парень с циничной ухмылкой, и еще двое мужчин, светло-русых, не молодых и не старых, с покрытыми шрамами лицами. Шестым был Конхобар Ирландец. Собственно, он и указывал путь. Все были вооружены, хорошо вооружены, пожалуй, даже слишком хорошо для обычной шайки бродяг-нидингов: у верзил одинаковые, обитые железными шипами, палицы, у ярко-рыжего – боевой, со стрелами, лук, у мужчин со шрамами – секиры, и это уже не говоря о мечах и шлемах, что болтались на поясах у каждого. Кроме того, на всех, кроме рыжего, были короткие панцири из толстой бычьей кожи, с нашитыми на них стальными бляшками, на рыжем же красовалась изящная серебристая кольчуга. Судя по всему, несмотря на молодость, он и был здесь старшим.

– Переждем здесь. – Кивнул Конхобар на хижину и выжидательно посмотрел на рыжего парня.

– Но хижина только что выстроена, и хозяин, вероятно, где-то не далеко, – резонно возразил тот.

– Ну, мой господин. Будто ты не знаешь, что сделать с хозяином? – Цинично усмехнулся Ирландец. – А вот, кажется, и он…

Все оглянулись на затрещавшие вдруг кусты. Видно, хозяин недостроенной хижины был силен и увесист. Все напряглись, приготовили секиры и палицы, а рыжий предводитель наложил на тетиву хищную стрелу с черными перьями ворона.

– Вот он… – Тихо прошептал кто-то, и на поляну перед хижиной выбрался из кустов… огромный лось!

Это был изумительной красоты зверь, стройный, изящный и сильный. Темно-бурая шерсть его, заметно светлеющая к брюху, лоснилась, а ветвистые рога, казалось, подпирали небо. Копыта были такой величины, что свободно снесли бы полчерепа кому угодно, красноватые глаза подозрительно осматривали поляну.

– Такого бы завалить… – мечтательно произнес один из верзил.

– Молчи, Горм, нашел время. – Тут же охолонул его рыжий. – Если нападет – забьем, если уйдет – что ж, пусть так и будет.

А лось постоял еще немного, понюхал широкими ноздрями воздух и, громко всхрапнув, развернулся и медленно скрылся в лесу.

Конхобар Ирландец перевел дух. Завалить такого красавца было бы не просто даже этим вооруженным до зубов воинам. Да и не обошлось бы без шума, а кто знает, чье внимание привлек бы этот шум? Хозяина хижины – точно.

Они прождали хозяина почти до вечера, так и не дождались и, выставив часового, принялись за еду, не обращая никакого внимания на комаров и слепней, тучами прилетевших вслед за уже давно ушедшим лосем.

– Отчего же ярл Хастейн не торопится с нападением? – осмелился задать вопрос Конхобар Ирландец.

– Оттого, что не дурак, – чавкая, со смехом отвечал рыжий. – Сказать по правде, Конхобар, от встречи с Рюриком Ютландцем остались у Хастейна четыре… нет, только один драккар. Так, что ярл не будет рисковать – для того и нас вперед выслал и тебя вот использует. Кстати, ты подготовишь удобный момент?

Ирландец лишь усмехнулся. Еще бы не подготовить! Хорошо бы вот только напомнить Хастейну кое о чем.

– Надеюсь, Хастейн-ярл не забыл своих прежних обещаний? – Тихо, но настойчиво, поинтересовался он.

– Ты что, Конхобар, первый год его знаешь? – возмутился рыжий. – И что, он когда-то тебя обманывал?

– Нет, – подтвердил Ирландец. – Пока все было честно.

– Ну, вот и дальше так же будет. Да не бери в голову, Конхобар! – Рыжеволосый расхохотался. – Хастейну нужен корабль, а тебе усадьба… или лучше золото?

Ирландец замялся. Действительно, а что лучше в его положении? Усадьба? Но каким образом впоследствии обосновать права на нее, если вдруг его разлюбит Гудрун? Тогда – золото… Или – лучше земли в Ирландии…

– Хочешь земли – получишь. – Пожал плечами рыжий. – Ты знаешь, как уважал Хастейн твоего отца. Потому и ты в любом случае не останешься в накладе.

– Я подумаю о награде позже, – почесав затылок, честно признался Ирландец. – Теперь же я покину вас, чтобы встретиться кое с кем для пользы нашего общего дела… К вам же у меня тоже будет одна просьба… Когда будете жечь дальние хутора под видом обычных бродяг, начните с хутора Торкеля, это, кстати, и лучше будет – он ведь самый дальний. Есть на том хуторе одна девчонка…

– Ах, девчонка!

– Доставьте ее мне.

– В целости и сохранности? – с хохотом поинтересовались верзилы.

– В целости и сохранности, – твердо повторил Конхобар.

– Доставим, можешь не беспокоиться. – Посерьезнев, кивнул рыжий… – Только вот насчет ее целости я сомневаюсь… – под смех приятелей добавил он, когда сутулая фигура Ирландца скрылась за дальними соснами.

А Конхобар шел и думал: чего же он на самом деле хочет? Восстановить свое прежнее положение в усадьбе? И по-прежнему полностью зависеть от Гудрун? Хм… Или лучше точно выполнять все приказы Форгайла, которого неизвестно где носит, в надежде на масштабное будущее? Ну уж нет, лучше б послать Черного друида куда подальше, желательно так, чтобы он не затаил зла на младшего помощника, уж слишком расплывчатым и туманным, да к тому же – далеким, было это расписанное Форгайлом будущее. Как говорят местные: лучше одна селедка на удочке, чем косяк трески в море. Вот, не было бы Хельги, не было бы Хастейна, не было бы жадных Альвсенов, тоже точащих зубы на усадьбу в ожидании смерти Сигурда, как удачно бы все сложилось. Вдова Гудрун – владелица усадьбы, а он – при ней, а впоследствии – и законный муж, и тоже владелец. Да, хорошо бы было. Так ведь нет, не дадут Гудрун спокойно властвовать! Тот же Хельги, те же Альвсены, да еще многие, чай, найдутся. Как умрет старый ярл – жди, слетятся вороны. В такой непредсказуемой ситуации Хастейн и его разбойнички, пожалуй, то, что надо. Да и с ними, честно говоря, тоже связываться особо бы не хотелось, да уж раз коготок увяз, еще с Ирландии, так делать нечего.

Не в первый раз уже приходили к Конхобару Ирландцу подобные мысли, так вот и колебался он, не зная, то ли то сделать, то ли это. И вовсе не одинок он был в подобных терзаниях, не много найдется в мире людей, которые точно бы знали – чего хотят, а обычно мечутся туда-сюда в поисках лучшего, как им представляется, решения, потом бросают его, не доведя до конца, потом даже иногда возвращаются… И таких людей – большинство. Вот и Конхобар не был исключением.

Решив поддержать Хастейна, четко продумал план – хоть стратег был никудышний, да зато тактик – отменный. Во-первых, посеять панику на дальних хуторах, чтобы появилось у бондов занятие – обороняться от шайки нидингов, вместо того, чтобы плести интриги да чесать языками на тинге. Во-вторых – и это, пожалуй, было главным – перессорить между собой всех влиятельных лиц в округе, тем самым облегчив Хастейну нападение. Как говорили древние римляне – разделяй и властвуй. В-третьих, под шумок хорошо бы было расправиться с Хельги… и с Волком. Даже хотя бы с кем-нибудь одним, слишком уж в разрез шло их существование с новыми планами Конхобара. В последнем случае неплохо бы было – так, на всякий случай – заранее заручиться поддержкой древних богов – Ирландец знал, как: давно уже высмотрел для них хорошую жертву – Сельму, дочку Торкеля-бонда.

На очередном тинге, посвященном новому размежеванию – старое давно никого не устраивало и служило предметом постоянных раздоров – Сигурд и хозяйка Гудрун в пух и прах разругались с Альвсенами, претендующими на луга близ Радужного ручья, с незапамятных времен принадлежащих роду Сигурда ярла. Впрочем, у братьев было на этот счет особое мнение. Альвсенов поддержал Свейн Копитель Коров – те обещали ему перенести межу к лесу, таким образом резко расширилось бы пастбище Свейна, а Сигурда и Гудрун – Торкель, которому, в случае удачного разрешения земельного спора отошла бы часть пашни. Остальные бонды, рангом пониже, поддержали либо тех, либо других. В стороне никто из них не остался, знали – тех, кто ни с кем, обычно грабят и жгут обе стороны, так пусть уж хоть кто-нибудь один. В воздухе Бильрест-фьорда явно запахло хорошей сварой. Альвсены собирали по урочищам конные отряды, Сигурд-ярл готовил драккар и воинов для налета на их усадьбу, и лишь старый Велунд безуспешно пытался примирить всех, хотя бы на время. Ведь вольноотпущенник Трэль не так давно принес нехорошую весть о шайке нидингов, объявившейся в лесу у Ерунд-озера. К сообщению бывшего раба почти все в Бильрест-фьорде отнеслись безразлично: мало ли бродяг бывало в тех местах, кому надо – и сами справятся, хватит и на дальних хуторах сил против нескольких харь, коих, по словам того же Трэля, насчитывалось всего-то с полдесятка.

– Отобьемся! Заодно – позабавимся. – Уверенно потрясали секирами хозяева дальних хуторов, в первый раз, что ли, гонять по лесам всякое отребье. Слушая их, бывший раб Трэль Навозник лишь качал головой. Нет, не очень-то походили те пятеро (Конхобара он уже не застал, не увидел) на обычных бродяг, скорее напоминали дисциплинированных и хорошо вооруженных воинов. А что мало их было… Так наверняка это лишь разведка, остальные силы таятся где-то поблизости, может быть, в дегре пути от Бильрест-фьорда стоят на якорях их драккары, готовые ринуться в бой по первому же сигналу. Бонды лишь посмеялись над словами Трэля, а тех, кто и прислушался, быстро подняли на смех. Кого слушаете-то? Трэля Навозника, недавнего раба, о непроходимой тупости которого было давно известно всем, включая новорожденных младенцев. Ну и что с того, что Навозник получил свободу? Умнее ведь он от этого не стал. Особенно насмехались над бывшим рабом хозяйка Гудрун и Дирмунд Заика с Хрольвом. Последних двоих очень бы хотел повидать сейчас скитающийся по лесам Ирландец, да вот пока что-то не складывалось. Ничего, будет еще время, повидает…

В лесном урочище было темно, несмотря на светлую июньскую ночь – могучие, поднимающиеся к самому небу ели закрывали свет мощными седыми кронами. Кучи бурелома, валяющиеся там и тут, делали крайне затруднительным продвижение небольшого отряда, ведомого сыном Сигурда-ярла. Продвигались пешком – коней оставили на кузнице Велунда, не прошли бы тут кони, поломали б ноги. Самим-то как бы не поломать.

– Осторожней! – Пригибая колючую ветвь, обернулся назад Хельги. За ним, почти след в след, шли Харальд Бочонок, Ингви Рыжий Червь и малыш Снорри. Впереди, в качестве разведчика, бесшумно двигался Трэль.

– Ну, где же твоя хижина? – дождавшись, когда бывший раб приблизится, шепотом поинтересовался Хельги.

– Скоро будет, – успокоил его Трэль и, обернувшись, попросил Харальда дышать чуть потише. – А то все нидинги раньше времени разбегутся.

Харальд усмехнулся – ему понравилась шутка вольноотпущенника, вообще, этот толстый жизнерадостный парень был не прочь повеселиться, а добродушным увальнем казался лишь на первый взгляд, улыбнулся и Ингви – парень с мозгами, он раньше других понял из рассказа Навозника всю опасность, исходящую от небольшого отряда бродяг, первым засомневался – бродяги ли это? Вот и уговорил Хельги проверить. Того, правда, долго уговаривать и не пришлось – как узнал, что ближайший к нидингам хутор – Торкеля-бонда, так сразу же кликнул верных людей. Тут же и собралось таковых аж два с половиной десятка.

– Куда столько! – возмутился Ингви. – Так мы их спугнем только. Хватит и нас одних: тебя, Хельги, меня, Харальда, ну, еще и Снорри взять можно – парень ловкий.

Таким составом и пошли, прихватив с собой Трэля – указывать дорогу. Хоть и знали все места наперечет, да ведь пока только один Трэль видел чужих воинов.

– Вот и она. – Остановившись, вольноотпущенник кивнул на хижину, одиноко торчащую на поляне.

– Похоже, пуста, – тихо прошептал Хельги, обернулся. – Ингви, вы посмотрели вокруг?

– Уже! – осклабился только что бесшумно вылезший из кустов Ингви. – Все чисто. Снорри настороже остался, если что – подаст знак.

– Ну, тогда идем.

В хижине, казалось, ничего не указывало на недавнее присутствие людей. Потухший очаг, сиротливо стоящий у стены стол из старого пня, голая широкая лавка. Ингви пошире распахнул дверь. Харальд повернулся к Трэлю:

– Может, тебе просто привиделись эти бродяги?

– Да нет, они здесь точно были… – Хельги провел рукой по котелку и понюхал пальцы. – Если это, конечно, не Трэль пользовался медвежьим жиром.

– Нет у меня медвежьего жира. – Прошептал в ответ тот. – Да и ни к чему он мне – ни секиры, ни меча у меня нет, смазывать не надо.

– Значит… – Задумался Харальд.

– Значит – они здесь были, – прервал его Хельги. – И это именно те, кого мы ищем – воины. Опытные умелые воины. Волки. Думаю, медвежьим жиром они не только оружие смазали, но и все снаряжение, чтоб не скрипело, не звякнуло. Чуете, к чему веду?

– Конечно. – Ингви тщательно осмотрел котел. – Собрались наведаться в гости. Вот только к кому?

– Ну, это ясно – к кому. – Хохотнул Харальд. – Кто тут поближе-то? Тетка Курид на Ерунд-озере да Торкель со Снольди-Хольма. Велунд их вряд ли сильно заинтересует.

– Скорей к озеру – может, и увидим их, – вспрыгивая с лавки, воскликнул сын ярла. Остальные поспешили за ним, по возможности соблюдая осторожность. Еле слышным свистом вызвали из засады Снорри – тот возник из кустов вереска практически бесшумно, словно привидение. Вопросительно уставился на ребят.

– Идем к Ерунд-озеру! Посмотрим, что там за дела, – на ходу шепнул ему Хельги. Снорри кивнул и, поудобней перехватив короткое копье, последовал за всеми.

Они шли быстро, почти бежали, бесшумно огибая кусты и деревья, казавшиеся почти нереальными в полупрозрачной хмари раннего начинавшегося утра. Белесое небо цеплялось за черные вершины сосен, где-то впереди блеснуло среди мохнатых елок плоское зеркало Ерунд-озера.

– Скорей, к западным скалам, – оглянувшись, яростно шепнул Хельги. Впрочем, и так не надо было никого подгонять: все – даже бывший невольник – неслись, как могли. Мелькали перед глазами стволы деревьев, и корявые еловые ветки больно били в лицо.

Вот наконец и западные скалы. Вернее, западные отроги гор. Не очень высокие, поросшие редким сосняком, но вполне отвесные, круто обрывавшиеся к поверхности озера.

– Ну, вот. Похоже, мы их сейчас увидим. – Улыбнувшись, заметил сын ярла, поудобнее устраиваясь за камнями над самым обрывом. Остальные последовали его примеру.

– Ох, и красотища! – не удержавшись, восхитился Снорри.

И правда, окружающий пейзаж был вполне достоин этого возгласа.

Прямо перед ними, внизу, расстилалось озеро, чуть тронутое утренним туманом у своего восточного болотного берега. Вода в озере была настолько спокойной, что казалось какой-то колдовской, мертвой. Словно живые, отражались в ней заросшие высокой травой берега, высокие сосны и хмурые угрюмые ели. По левому берегу, за камнями, так же отражающимися в озере, проходила дорога, даже не дорога, а тропка, ведущая к хутору Курид. Тут же, за камнями, тропинка раздваивалась, заворачивая к Снольди-Хольму. Расстояние от обрыва, где укрылись ребята, через озеро до развилки, составляло где-то около двух полетов стрелы, так что все было видно как на ладони. Нет, лиц, конечно, не разглядеть, но фигуры увидеть можно.

– Будем ждать, – шепнул Хельги. – Только смотрите, на засните.

– Ну, это к Снорри. – Тихонько засмеялся Харальд Бочонок. – Это ведь он у нас любитель поспать, а, Снорри?

– Всего-то один раз и уснул в лагере Эгиля, – обиженно отозвался Снорри. – А попрекать, видно, всю жизнь будут.

– Ладно, хватит вам, – шикнул на них Хельги. – Звук по воде расходится, сами знаете, как…

Он с напряжением в глазах всматривался в левый берег, в любой миг ожидая появления нидингов. Напряжение было настолько велико, что сын ярла почувствовал вдруг, как задвоилось в глазах, затяжелели веки а в глубине мозга сначала тихонько, а потом все громче, забили, заухали барабаны…

– А зори здесь тихие… – почему-то прошептал он, теряя сознание… и тут же очнулся, увидев над водой черные тени:

– Вот они!

– Да где? Где же? Ага… Теперь вижу! – азартно выдохнул Ингви. – Один, два… пять… Пятеро, как и говорил Трэль. По кустам таятся, собаки. Слушай, Хельги, и как ты их только заметил?

– Зорче надо быть. – Обернулся к нему Хельги. – И черники побольше есть – говорят, глазам помогает.

– Ну, черника еще и от поноса помогает. – Засмеялся Харальд. – И плащи ею красят, и бражку делают. Со всех сторон полезная ягода.

– А мне так больше голубика по вкусу…

– Цыц! – Хельги хотел было дать леща вспомнившему про голубику Снорри, да вовремя удержался. Вместо этого кивнул на нидингов:

– Ишь, прислушиваются к чему-то. Вон как жалами водят!

– Так это они к развилке вышли, – догадался Снорри. – Теперь, видно, совещаются – куда дальше. Я бы на их месте выбрал хутор тетки Курид. Хлопот меньше.

– Так и в Снольди-Хольме воинов мало. Почти все с Торкелем на тинг уехали, землю делить.

– Но ведь нидинги об этом не знают!

– Смотри, смотри! Как раз туда и уходят. К Снольди-Хольму.

– Что ж, выходит, знают?

– Да и слишком уж быстро разыскали все тропы.

Хельги резко поднялся на ноги.

– Некогда болтать, други. Скорее в Снольди-Хольм. Как думаете, намного они нас опередили?

– На десять полетов стрелы, не больше. Если в Снольди-Хольме крепко заперты ворота, должны б успеть продержаться.

– Ага, если не подожгут…

Срезая путь, побежали через холмы. Первым несся вперед сын Сигурда-ярла, который, казалось, совсем не чувствовал усталости. За ним, не отставая, бежали Ингви и Снорри, затем Харальд, и замыкающим – тяжело дышащий Трэль. Бывшему рабу приходилось труднее всего, хоть и привык он к тяжелой работе, да ведь мирный труд совсем не то, что работа воина, к которой юные викинги готовили себя с самого раннего детства. Бегать без устали, плавать, ориентироваться в лесу – вот то, чему они учились всегда и что теперь пригодилось. Трэль, чувствуя, что отстает, схватился за правый бок, остановился, немного отдышался и вновь побежал, по пояс проваливаясь в коричневую болотную жижу. Что гнало его вслед за молодыми норманнами? Его, бывшего раба, не так давно получившего свободу? Это ведь они, норманны, сделали его рабом, это они презирали и издевались над ним, заставляя работать на себя, так какая же разница, если одни из них истребят других? Трэль снова остановился, качнул головой, отгоняя навязчивые мысли. Чуть улыбнулся. Нет, норманны тоже были разными. Были и те, что издевался, но были и другие… Взять хоть этих, друзей Хельги Сигурдассона. Трэль не помнил, чтоб и раньше-то они как-то обидели его, а если отбросить раннее рабское состояние, если говорить про «теперь», так ведь теперь все эти люди – Хельги, Харальд, Ингви и малыш Снорри – первыми среди всех отнеслись к нему как к равному. Не только внимательно выслушали, но и уважительно попросили показать место, где он заметил нидингов, и ни разу не позволили себе в чем-то его упрекнуть. А Харальд – так еще и кинжал подарил. Носи, говорит, на здоровье. Его, Трэля Навозника, приняли, как своего, пожалуй, лучшие из молодых воинов Бильрест-фьорда. И это не говоря уже о Хельги, именно благодаря ему Трэль не только получил свободу, но и вообще живет на этом свете. Трэль, конечно, понимал, что в предстоящей схватке от него мало толку, но и предоставить ребятам действовать без него, бросить их, тоже не мог – считал, что это очень подлый поступок, вполне простительный рабу, но никогда и ни за что не позволительный свободному, отвечающему сам за себя, человеку.

Бывший раб сделал выбор. Пусть его даже убьют там, в потасовке у Снольди-Хольма, он погибнет не зря. Умрет даже и не столько за Хельги и его друзей, а за нечто большее, за то, что называют гордостью, благородством и правдой.

– В конце концов, недаром ведь ходили слухи, что я из благородного рода. – Усмехнулся Трэль и, вытащив из-за пояса широкий кинжал – подарок Харальда, резко прибавил ходу.

Когда небольшой отряд во главе с сыном ярла поднялся на последний перед хутором Торкеля холм, со стороны Снольди-Хольма уже валили густые клубы дыма. Сам дом – слава богам – еще не горел, но вот амбары, овин, коровник и другие постройки пылали так, что, казалось, жарко было даже здесь, в некотором отдалении.

Хельги не стал долго ждать и распределять диспозицию, некогда было. Просто крикнул: «Вперед!» – И, вытащив меч, рысью помчался с холма. Таиться не стоило – похоже, нападавшие их уже заметили. Двое здоровенных верзил завращали над головами устрашающего вида палицами, а рыжеволосый парень в блестящем шлеме, натянул тетиву лука. Хельги тут же пригнулся и услышал, как над левым ухом обиженно-злобно пропела стрела. Еще двое нидингов в кожаных панцирях деловито терзали секирами запертые ворота дома.

– А мы, похоже, вовремя! – Обернулся на ходу Ингви и, подмигнув, не останавливаясь напал на одного из верзил. Тот яростно осклабился и с размаху ударил Ингви палицей, целя в голову. Уж, конечно, Рыжий Червь не стал дожидаться окончания удара – ловко отпрыгнул в сторону и ткнул верзилу острием меча в руку. Тот зарычал и, перекинув палицу в левую руку, снова нанес удар… и с тем же результатом.

Харальд Бочонок набросился на второго здоровяка, вороном закружил вокруг него, стараясь не подставлять под удар палицы серебристую секиру, которой очень гордился.

Малыш Снорри сунулся было к рыжему, но тут же упал, сбитый с ног одним движением руки. Рыжий не успел выхватить меч и просто вырубил нападавшего юношу луком.

– Снорри, оставь этого. – На бегу крикнул Хельги и сразу же нанес удар мечом, целясь в незащищенную кольчугой кисть врага. Тот угадал маневр, подпрыгнул и в свою очередь нанес удар. Страшный, быстрый, сокрушительный, со всего размаха. Хельги бы не успел отпрыгнуть – за ним находился обложенный камнями колодец – и без кольчуги и панциря пришлось бы туго. Хищная торжествующая улыбка уже появилась на губах рыжеволосого, когда сын ярла просто подставил под удар лезвие своего меча. Это было неожиданно – хорошие клинки являлись редкостью и мало кто решался сражаться таким образом – обмениваясь ударами, а уж тем более, подставлять под удар свой меч. Тем не менее, Хельги подставил и был уверен в победе. Ведь этот клинок он выковал сам под руководством мудрого Велунда! И сварное лезвие не подвело. Звонко, без напряжения, приняло удар и с хрустом переломило клинок врага. Рыжий озадаченно взглянул на собственный меч… Это был его последний взгляд – быстрый скользящий удар сына ярла перерубил ему шею. Нелепо взмахнув руками, рыжий упал на землю, орошая траву алой дымящейся кровью. Хельги обернулся – оставив терзать ворота, к нему бежали еще двое. И каждый был вооружен секирой – плохо дело, против секиры не очень-то помашешь мечом. Ага, разошлись на бегу в стороны – видно, хотят взять в клещи. Ну, погодите-ка… Хельги вспрыгнул на ограждение колодца, развернулся, стараясь держать в поле зрения обоих врагов. Вот один уже почти рядом… Второй забежал за горящий сарай, готовится зайти сзади… Ну, ну… Да где же ты! Из-за сарая второй так и не вышел, зато показался вполне довольный, размахивающий пращой Снорри. Молодей, парень! Ловко! Однако остался еще один…

Оставшийся оказался опытным бойцом – Хельги это почувствовал сразу. Секира в руках противника вертелась так, что ее лезвие сливалось в один серебрящийся круг. В какой-то момент сын ярла едва успел уклониться, и острое лезвие со свистом пронеслось над его головою. Однако с этим покрытым шрамами нидингом определенно следовало быть поосторожнее. А тот не прекращал атак, все время вынуждая Хельги к защите. Сын ярла попытался было контратаковать – куда там, тут же чуть было не поймал секиру правым плечом – и снова ушел в защиту, вернее, в бесконечные уклонения, ибо удар секиры – пожалуй, слишком сильное испытание для меча, даже для такого хорошего, как меч Хельги. Следовало срочно что-то предпринять – уж больно активно орудовал секирой нидинг. Может быть – так? Хельги неожиданно резко – как учил Велунд – подпрыгнул на месте и, перевернувшись через голову, мягко, словно рысь, приземлился позади противника. Тот, хоть и не сбился с толку, однако боевой задор ослабил, хоть и на чуть-чуть, да того и добивался хитрый сын ярла. Быстро поднырнул под секиру и с одного удара перерубил древко почти ровно посередине. Ну, что, глупень? Помахай-ка теперь обрубком! Мужик зарычал, яростно сверкнув глазами, словно сломали его любимую игрушку – а, похоже, так оно и было – и, бросив бесполезный обрубок, нырком бросился вперед, намереваясь одним быстрым движением сломать противнику шею. Хельги, однако, был начеку, в принципе, он и ожидал чего-то подобного, правда, больше ждал ножа из-за пояса, ну а противник, видимо, решил взять его голыми руками… Что ж… Сын ярла чуть шевельнул мечом, выбирая, как половчее вогнать его под кожаный панцирь… И в этот момент нидинг кубарем покатился по земле прямо к его ногам! Хельги проворно отскочил в сторону, ожидая очередную каверзу… И понял, что зря. Сбоку, из-за колодца, размахивая пустой пращей, выскочил смеющийся Снорри.

– Ловко! – лохвалил Хельги, посмотрев на недвижно лежащего нидинга, коему пущенный снаряд угодил прямо в переносицу, чуть пониже открытого шлема из толстых железных полос. – Теперь покрепче свяжи его, а уж потом потолкуем… Как там остальные?

Остальные были ничего себе. Харальд с усердием бешеного берсерка молотил секирой верзилу, да так, что от палицы того летели щепки, а вот Ингви приходилось хуже: с висящей, словно плеть, правой руки его капала кровь, а зажатый в левой меч вяло держал на расстоянии противника, сменившего брошенную палицу – Ингви постарался? – на короткую рогатину. Да, плоховато дело… Хельги с сожалением покачал головой и обернулся к Снорри. Тот кивнул, раскручивая пращу. Первый удар пришелся по шлему – звон вокруг пошел такой, словно зазвонили разом колокола всех монастырей, когда-либо ограбленных викингами. Второй камешек влетел верзиле прямо под левый глаз, а третий – промеж ног, да так ловко, что несчастный аж заскакал, высоко подкидывая ноги и гнусно ругаясь. Хельги поднял с земли лук рыжего.

– Я предлагаю вам мир, – наложив на тетиву стрелу, спокойно предложил он. Верзилы переглянулись. Тот из них, что сражался с Харальдом – видимо, старший – чуть кивнул, и оба, разом отпрыгнув, подняли оружие над головами.

– Надеемся на твое благородство, юный ярл. – Крикнул тот, что постарше. Видимо, не все верзилы оказывались на поверку глупцами, как говорила о них людская молва. Эти двое глупцами точно не были. Увидев, что произошло с их предводителем, лишь одновременно пожали плечами. Бывает…

– Вы – люди Хастейна? – то ли спросил, то ли утвердительно произнес Хельги.

– Если ты имеешь в виду того, кого называют Спесивым, то – да, – дружелюбно улыбнувшись, ответил старший верзила.

– Так, значит, это Хастейн собирается напасть на нас. – Почесал затылок Харальд Бочонок.

– Теперь уже вряд ли. – Покачал головой верзила. – У Хастейна всего один драккар – весной его здорово потрепал Ютландец.

– А вы что же оставались с таким нидингом?

– Теперь уже не останемся, – твердо кивнули оба. – Лучшие люди погибли или в плену. Думаем поискать себе другого ярла – Хастейн не наш вождь, мы прибились к нему в Ирландии. Не нужны ли Сигурду опытные в боях люди?

– Не знаю. – Хельги пожал плечами. – Об этом следует говорить с Сигурдом. Чьего вы рода?

– Мы из рода Ютландца. Я – Горм, а это – мой родной брат Альв.

– И вы, из рода Ютландца, сражаетесь с ним за Хастейна?! – Сын ярла удивленно переглянулся с друзьями. – Видно, давно разошлись ваши дорожки с вашим же родным ярлом.

– То наши дела, – спокойно ответил Горм. – Думаю, Ютландец еще пожалеет о том, что прогнал нас. Если уже не пожалел. Так вы свяжете нам руки или позволите идти так?

– Идите. – Пожал плечами Хельги. – Вы же дали клятву… Дом! – Он взглянул на пылавшую крышу, и глаза его округлились: – О, боги! Дом! Харальд, Снорри, скорее!

Схватив секиры, все – естественно, кроме пленников – принялись дружненько рубить дверь, прерываясь иногда на призывы к находящимся внутри защитникам. Дескать, кругом свои, пора бы отпирать засовы, не то сгорите. Защитники, впрочем, выбираться наружу не торопились. То ли не верили, то ли задохнулись все в дыму.

– Позволь я, – попросил подбежавший Трэль. Хельги отодвинулся от двери. Достав нож, Навозник принялся деловито ковыряться в дверных петлях.

– Готово, – через некоторое время весело крикнул он.

Подняв с земли валяющийся щит, обитый железом, Хельги осторожно заглянул в черное нутро дома. Пахнуло дымом и жаром…

– Надо идти, – крикнул Трэль и, бросившись к колодцу, смочил водой подобранную тряпицу. Разорвал, протянув половину Хельги, намотал на лицо – сын ярла поступил так же – и, глубоко вздохнув, бросился в дом…

В доме, полном густого дыма, обнаружились задохнувшиеся слуги, кашляющий дед со слезящимися глазами и неподвижно лежащая девушка…

– Сельма! – Сразу узнал Хельги. В синем сборчатом платье, в коричневом сарафане, крашеном корою дуба, дочь Торкеля-бонда, похоже, была мертва. Застывшее, словно бледная маска, лицо, посеревшие губы, закрытые глаза… А может? Все затуманилось в сознании Хельги и вновь забили барабаны. Не сознавая, что делает, он опустился на колени и, припав губами к полураскрытым губам девушки, начал с силой вдувать в ее легкие воздух, одновременно нажимая руками на грудь. И р-раз… И два… И три… Толпившиеся вокруг соратники, широко раскрыв глаза, в ужасе смотрели на явно сошедшего с ума Хельги. Целовать мертвую, да еще и обнимать ее! Да-а… это уж никуда не гоже… А сын ярла, не обращая никакого внимания на застывших изваяниями друзей, продолжал свое непонятное дело. Продолжал до тех пор, пока… Пока ресницы Сельмы не дрогнули и из груди не вырвался легкий вздох.

– Жива! – Оторвался от губ девушки Хельги, обвел все присутствующих счастливым радостным взглядом. – Слава богам, жива!

Глава 14 Поединок

Спешат бойцы На сходку мечей, Быть ей – решили — У склонов… «Старшая Эдда» Первая песнь о Хельги, убийце Хундинга

Июнь 856 г. Бильрест-фьорд

Было раннее утро. Тот самый час, когда затихли уже все ночные шорохи, но ничего, ни единый звук, не выдавало приход нового дня. Над фьордом клубился зеленовато-белесый туман, густой, непроницаемый, гулкий. Наползая на берега, туман растекался по низменностям липкой овсяной кашей, стекал в овраги, медленно, но верно подбирался к ручью. По всему – и день ожидался такой же туманный, пасмурный – солнце всходило в густых облаках, а сумрачное низкое небо затянули серые тучи, вот-вот готовые пролиться дождем. В этот час далеко по всей округе разнесся стук копыт, и небольшой отряд всадников, пригнувшихся к гривам коней, выскочив из леса, промчался по старой дороге вдоль Радужного ручья и вновь скрылся в лесной чащобе.

Часовой на недавно сложенной из камней башне в усадьбе Сигурда – кажется, это был Снорри – услыхав стук копыт, напрягся и пододвинул к губам огромный рог, висевший на специальной балке. Миг – и все обитатели усадьбы будут разбужены низкой угрюмой нотой, напоминавшей мычание рассерженного быка. Часовой набрал в легкие побольше воздуха… Стук копыт затих вдалеке за ручьем, так же внезапно, как и послышался. Что ж… Пожав плечами, воин отвел рог в сторону и поправил на плече лук.

А всадники проскакали, петляя, по темному лесу, выбрались на дорогу и свернули к длинному озеру с топкими болотистыми берегами, поросшими молодым камышом и реденькими ивами. За озером виднелись сквозь уходивший туман серые крыши строений. То был хутор хозяйки Курид, вдовы одного из бондов и дальней родственницы Торкеля.

Подъехав лесом к самому хутору, всадники остановились – в серых, с навершьями, шлемах, в добрых кольчугах и кожаных панцирях, некоторые – с круглыми деревянными щитами, выкрашенными в красный цвет и оббитыми железными полосками. Все с копьями, мечами, секирами. Один из воинов, в кольчуге и золоченом шлеме, поднял вверх руку – остальные столпились вокруг, выслушивая указания. Затем кивнули, и несколько всадников понеслось в обход хутора, а двое, спешившись, перелезли через каменную ограду и, оглядываясь, побежали через двор к воротам.

Хозяйка Курид, видимо, не обращала никакого внимания на возможные опасности – да таковых и не видали тут уже давно. Ну, появлялись, бывало, в лесах шайки бродяг, однако не настолько многочисленные и дисциплинированные, чтобы напасть на усадьбу, полную вооруженных людей, слуг и прочего народа. Вот и привыкли на хуторе Курид к спокойной жизни – даже часовых не выставили, а единственный сторож-мальчишка храпел себе в копне желтого прошлогоднего сена. Его сначала разбудили – ведь недостойно викинга убивать спящих! – а затем сразу и закололи длинным узким кинжалом, ударив прямо в сердце. Парень лишь чуть дернулся, ничего не понимая, а из уголка рта его потекла на гнилую солому темно-красная ниточка крови.

Въехав во двор, предводитель в золоченом шлеме поднял над головой огромных размеров секиру и молча опустил ее вниз. Так же беззвучно – не издавая никаких воинственных криков – воины выбили дверь и ворвались в дом. Он был такой же, как и все дома в округе, дом тетки Курид – длинный, вытянутый, с покрытой дерном крышей, похожий на перевернутый кверху килем корабль.

Нападавшие действовали стремительно и быстро. Не гася тусклых светильников – самим бы ничего не было видно – принялись колоть копьями налево-направо, туда, где на широких лавках спали родичи Курид. И только тихие предсмертные стоны раздавались по сторонам в этот утренний час. Тут уж викинги не считались с честью – нападение совершено, многие, попытавшиеся было оказать сопротивление – те, кто спали у самого входа – тут же были убиты, ну а, раз остальные не захотели проснуться – это уж их дело. Они что, глухие? Ни звона мечей ни стона раненых не слышат? Что ж, тем хуже для них…

Впрочем, не все протекало так гладко. В доме Курид тоже было не так уж мало воинов, а настоящему викингу собраться – только подпоясаться – да и собираться-то не надо, схватил со стенки висящий там меч или секиру – и вперед, в битву!

– Бей нидингов! – схватив прислоненное к балке копье, грозно закричала сама хозяйка. Едва проснувшаяся, с длинными седыми волосами и крючковатым носом, она напоминала злобную фурию. Однако копьем действовало умело, ловко насадив на него одного из не ожидавших такого отпора нападавших.

– Ага! – Возопила Курид, собирая вокруг себя немногочисленных уцелевших защитников. – Да поможет нам Один! – Она ловко отбила древком летящую секиру и, в свою очередь метнула копье с такой сокрушительной силой, что то насквозь пронзило шею врага. Ободренные этим успехом, обороняющиеся перешли в контрнаступление: размахивая мечами и секирами и издавая устрашающие вопли, они попытались прорваться к выходу. И в какой-то момент им это вроде бы удалось… Удалось бы…

Если б в дверях не появилась мощная фигура вражеского вожака. Двумя ударами огромной секиры он напрочь раскроил черепа защитников и остановился прямо напротив Курид, словно нехотя отбив удар ее меча.

Та вдруг остановилась, пристально всматриваясь в лицо врага, полускрытое шлемом. Однако рыжую бородищу шлем скрыть не мог.

– Я узнала тебя, Бьярни Альвсен, – гулко сказала Курид и презрительно бросила меч к ногам вражеского вождя. – Ты убил всех моих родичей, убей же и меня! Но знай, я приду за тобой из другого мира. – С этими словами Курид прыгнула на Альвсена, словно разъяренная рысь, и, изрыгая ругательства, вцепилась сильными пальцами в шею.

– Ах ты ж, старая дура! – захрипел не ожидавший подобного Бьярни и, с силой оттолкнув от себя женщину, снес ей голову мощным ударом секиры. Вместе с Курид полетел на землю амулет на золотой цепочке, сорванный несчастной с шеи врага. Амулет в виде молота Тора, когда-то потерянный в водах Радужного ручья сыном Сигурда-ярла.

– Что стоите? – Отшвырнув катящуюся по земляному полу голову ногой, Бьярни Альвсен строго взглянул на соратников: – Убивайте всех, даже младенцев. Помните, никто не должен остаться в живых. И торопитесь – мы должны вернуться домой до обеда.

Вскоре все было кончено. Добив раненых – и своих и чужих – отряд Бьярни Альвсена быстро скрылся в лесу. Одни трупы остались лежать во дворе некогда богатого дома, а от подожженной усадьбы поднялся высоко в небо густой черный дым.

Никто не остался в живых, ни женщина, ни старик, ни ребенок, никто, кто бы мог рассказать о случившемся. Лишь в лесу, у самого озера, увидев всадников, нырнула, как была, в воду, Сельма, дочка Торкеля-бонда, предварительно хлопнув по крупу лошадь. Та понеслась вскачь, и несколько воинов, отделившись от отряда Бьярни, понеслись следом. Затем вернулись, догнали остальных, ведя на поводу лошадь. Бьярни остановился было, подозрительно осматривая окрестности, потом вдруг схватил себя за шею – выругался, не найдя амулета, затем ухмыльнулся, махнул рукой и, пришпорив коня, понесся к лесу…

Дождавшись, когда гулкий топот копыт затихнет далеко за лесом, выбралась на топкий берег Сельма. Сняла тонкое шерстяное платье, выжала, хотела было чуть подсушить на ветру, повесив на ветках… да, повернув голову, увидела черный дым над хутором тетки своей, Курид. Вскрикнув, девушка быстро натянула платье и, полная нехороших предчувствий, направилась к хутору…

Как раз в этот момент из-за дальних отрогов гор спускались к дороге трое: двое верзил, сбежавших под шумок от сына Сигурда-ярла и узколицый Конхобар Ирландец. Выйдя к Ерунд-озеру, остановились.

– Хорошенькие дела творятся у вас на хуторах! – Кивая на дым, усмехнулся старший верзила, Горм, а Ирландец только удивленно присвистнул да прикинул про себя, кто бы это мог натворить таких дел? Они осторожно приблизились к горящему хутору и замерли, затаившись в орешнике. На хуторе был кто-то живой и этот живой плакал… вернее – плакала…

Конхобар Ирландец бесшумно подкрался ближе, спрятался за оградой и махнул рукой, подзывая остальных. В три бесшумных прыжка верзилы оказались рядом.

– Похоже, нам стоит побыстрей убраться отсюда. – Почесал бороду Горм.

– Видите девку? – Обернулся к верзилам Ирландец. Те дружно кивнули.

– Хватайте. Только тихо и, главное, быстро.

Весть о том, что какое-то нидинги, перебив всех, сожгли хутор Курид, достигла усадьбы Сигурда уже к полудню. Покрытый дорожной пылью вестник – один из людей Торкеля – передав тревожную весть, без сил повалился на лавку. Сердобольная Еффинда поднесла гонцу воды – тот жадно припал губами к чаше и пил долгими глотками.

– Наверное, это дело рук Хастейна, – с угрозой в голосе произнес Сигурд и приказал быть начеку. Впрочем, все знали это и без его указаний. Слишком многие в Бильрест-фьорде помнили прошлые набеги Спесивца. Хельги с младшей дружиной вызвался прочесать дальний лес и предгорья у Ерунд-озера. Идею это поддержали и Велунд с Сигурдом-ярлом. Последний, правда, поначалу высказался за то, чтобы послать в леса не только молодежь, но и старых испытанных воинов. Затем, подумав, согласился с кузнецом – испытанные воины пригодятся и в самой усадьбе, мало ли что случится, ищи их потом по лесам.

Гордый доверием отца и учителя, Хельги, облачившись в серебристую кольчугу и алый английский плащ, тут же и выступил, собрав охочих людей из числа молодых. Харальд Бочонок, Ингви Рыжий Червь и Снорри ехали рядом с вождем. Позади, чуть поотстав, скакали парни с хуторов – не все, некоторые пошли за Фриддлейвом, который тоже собрал свою небольшую дружину. Конечно, была она гораздо меньше, чем дружина Хельги, но – и то хлеб. Тем более, что главное было проявить себя, а затем, с течением времени, и переманить чужих воинов. Все это хорошо понимал и сын ярла, ни на миг не забывая о так и не успокоившемся до конца конкуренте. Он и сам бы на месте Фриддлейва не успокоился.

Прослышав о двух дружинах, зашевелились и Альвсены. Старший, Скьольд, как наиболее авторитетный из братьев, лично объехал все ближайшие усадьбы, а на дальние хутора послал гонцов с вестью: собрали де недоносков аж две дружины, а толку-то от них, ежели что – чуть, опыта ведь никакого, одна молодежь желторотая, нет, уж на этих надежды напрасны. Разве по силам им справиться с опытнейшими воинами Хастейна? Другое дело – испытанные бойцы, закаленные во многих битвах – воины из рода Альвсенов. Правда, мало их, так ведь всю молодежь, по решению тинга, нужно передать под начало славного и хитромудрого Скьольда, тогда уж точно, никакой Хастейн не страшен. А то, что выходит? Младшая дружина – больше, чем все ополчение. Да и две их, по сути, дружины-то, а командует кто? Те, у кого молоко на губах не обсохло, уж они накомандуют, мало вам, что люди Спесивца – они, они, больше некому – буквально только что сожгли и разграбили хутор хозяйки Курид, так ждите еще. От молокососов этих – Хельги и Фриддлейва – ждать настоящей защиты нельзя. Несерьезный народ, им бы еще в игрушки играться. Вот хорошо бы собрать поскорее тинг да выбрать всем миром настоящего хевдинга, Скьольда Альвсена – пусть старшим над всем ополчением будет, ума хватит с избытком, а что же касается молодых, так и для них вождь найдется – известный всем своей смелостью Бьярни. Да, пусть несколько необуздан, зато щедр! Не верите, так спросите у его воинов, те, как один подтвердят: «Бьярни – щедрый на кольца, как истинный ярл!». Заодно, пока готовимся к отпору, можно и с землицей разобраться, чтоб сто раз не собирать тинг. Луга вот, что за лесом у старой дороги, да землица убитой Курид, что порушена сейчас ворогом, она ведь когда-то роду Альвсенов принадлежала, так, пожалуй, можно ее сейчас вернуть. А кому больше-то? Кто еще дальние хутора от врагов защитить сумеет, молодежь сопленосая, что ли? Ага, ждите, ждите… Нет, не такие уж дурни живут на дальних хуторах, чай, знают: братья Альвсены – самолучшая им защита. Больше некому – Сигурд-ярл стар, да и воинов у него мало – только и смогут защитить, что свою собственную усадьбу, и то, как сложится. Торкель? Ну, об этом и говорить смешно – людей у него еще меньше, чем у Сигурда. Свейн Копитель Коров? Гм… Тот давно на Альвсенов смотрит, сыну вот только потакает чрезмерно, ну, так то никогда исправить не поздно.

– Вот курвы! – только и прошипела хозяйка Гудрун, узнав о притязаниях Альвсенов на земли хутора Курид. – На ту землицу-то наш род куда больше прав имеет. А что касаемо лугов за лесом – так это же наши кровные луга! И ты, о, мой ярл, будешь все это терпеть?

Посмотрев прямо в лицо Сигурду, Гудрун ожгла его взглядом.

– Не время сейчас ссориться с Альвсенами. – Покачал головой тот. – Не время.

– А когда будет время? – Не уставала заедаться Гудрун – чувствовала, что недолго еще протянет Сигурд, так хоть перед смертью решил бы проблемы.

– Когда отразим атаку Спесивца, – твердо ответил ярл. – И не раньше того.

Он задумался, посмотрев на игравшее в очаге пламя. Потом поднял голову:

– Ну, конечно, если Альвсены совсем зарвутся – мы терпеть не станем, дадим отпор. Вернется Хельги, предупрежу…

– Хельги… – Презрительно усмехнулась Гудрун. – Как бы его самого от Альвсенов спасать не пришлось…

Поднявшись с лавки, она вздохнула и направилась к выходу. В распахнутую дверь врывались свежие запахи лета. Поправив лямку сарафана, Гудрун прошлась по двору, придирчиво проверяя работу слуг, затем подошла к дальней ограде, сложенной из серых камней, и, прислонившись к старой липе, задумалась, устремив взгляд к дальнему лесу. Ствол бы узловатый, шершавый, теплый, а дальний лес, видневшийся за недавно прореженными соснами, тонул в голубовато-зеленой дымке. Рядом с липой, над кустами шиповника, жужжали пчелы, а где-то совсем рядом, за оградой, в траве, деловито пересвистывались перепелки. Бежали по небу редкие облака, вот уже и солнце пошло к закату, а Гудруг все стояла, непривычно задумчивая, все смотрела в сине-голубую даль. Кто грезился ей там, за деревьями? Конхобар Ирландец?

А в дальнем лесу все было спокойно. Сколько ни рыскали вокруг Ерунд-озера дружинники Хельги, так и не встретили никого, кроме бывшего раба Трэля с большой вязанкой камыша за плечами.

– Собираюсь, наконец, покрыть крышу в своей хижине, – с улыбкой пояснил он, а на вопрос – не видел ли кого чужого? – лишь отрицательно качнул головой. Нет, никого чужого в округе не наблюдалось. А из необычного…

– Слышал, что хутор Курид пожгли, видимо, люди Хастейна, – вспомнил Трэль «необычное». – Ну, так об этом вы, верно, и без меня знаете.

Хельги кивнул, задумчиво перебирая поводья. Белый жеребец его фыркнул, нетерпеливо перебирая ногами.

– Поедем к Торкелю. – Решительно махнул рукой сын ярла. – Может, он чего знает?

Скакать решили в обход, вокруг Ерунд-озера, через сожженный хутор несчастной Курид. Вдруг и там что высмотрят? Ведь что получалось? Получалось, что люди Хастейна Спесивого, напав на Снольди-Хольм, на этом не успокоились и сожгли хутор Курид, перебив там всех. Но – не слишком ли их мало для такого дела? Они и на усадьбу Торкеля-то напали, заранее зная об отсутствии там воинов – интересно только, кто их об этом предупредил? А ведь предупредил, точно, сами бы наобум не сунулись, в пятером-то. Тем более невероятно, чтобы эти же люди решились вдруг напасть на Курид, где людей хватало. Может, получили подмогу от Хастейна? Гм… А ведь море от хутора Курид довольно-таки далеко. Не успел бы Хастейн выслать подмогу, да и до него самого сначала добраться надо. Сутки бы прошли – это, как минимум! А еще потребовалось бы время для того, чтобы подготовить нападение, все рассчитать, прояснить пути отхода. И все это быстро, да так, что никто ничего. А если это люди Хастейна, то им явно нужно к морю, к кораблям… или к корабли. Пленные верзилы, кажется, говорили, будто один корабль и остался у разбойного ярла после разборок с Рюриком Ютландцем, будущим Хельгиным родственником, давно уже сватался Ютландец к сестрице Еффинде, и та, похоже, была бы не прочь стать женой удачливого косматобородого ярла. Значит, к морю им нужно было бы возвращаться после разграбления хутора Курид, а к морю от тех мест две дороги: севером, мимо Снольди-Хольма, либо южнее – рядом с усадьбой Сигурда. И в том, и в другом случае вражьи силы уж никак не могли проскользнуть незамеченными, тем более – с добычей. Что в усадьбе старого ярла, что в Снольди-Хольме, у Торкеля, народишко, опасаясь все того же Хастейна, в последнее время нес службу не за страх, а за совесть, по крайней мере часовые на башнях не спали. Нет, никак бы не проскользнули враги, никак. Если это и в правду люди спесивого Хастейна. А вот, похоже, получается, что и не они это вовсе. А тогда кто же? Обыкновенные бродяги? Тоже непохоже. Уж слишком организованы, да и куда ушли? Значится, не викинги Хастейна это и не бродяги. Значится, кто-то из своих подличал! Однако зачем?

Хельги придержал коня, обернулся, случайно встретившись взглядом со Снорри. И тот вдруг замер, увидев в глазах вождя и друга искорки страха! Нет, это не был страх перед битвой, этот страх был чем-то иным, тоскливым ужасом перед Непознанным.

Хельги ощутил его тогда, когда думал. Когда мыслил, рассуждал, сопоставлял факты, использую логику и опыт, так, как никогда не смог бы мыслить и рассуждать обычный пятнадцатилетний подросток. Все мысли, все поведение юного сына Сигурда-ярла были мыслями взрослого человека. Хельги подспудно ощущал это, ощущал и боялся, как боялся первобытный человек бури, грозы и града. Словно кто-то сидел в нем… кто-то мудрый… или, нет, не так… более взрослый. И это состояние, раньше приходившее редко – только в момент зыбкой границы меж сном и бодрствованием, либо в миг, требующий подъема душевных и физических сил – теперь оно появлялось все чаще. И все чаще сын ярла задавал себе пугающий вопрос: а он ли это, Хельги, так рассуждает, так мыслит, так действует? Или, может, вселилось в него нечто из мира нелюдей, как боевое безумие вселяется в берсерков?

Справившись с внутренним страхом, Хельги подмигнул Снорри и, подогнав коня, вылетел к воротам сожженного хутора. За ним последовала дружина, подбадривая себя выкриками. Увидев еще дымящиеся развалины и трупы, все притихли. Остановились, спешились…

Коровник, амбары и прочие деревянные постройки выгорели напрочь, так, что остались одни головешки. Дом – полувросший в землю – практически уцелел, вернее, уцелели только обложенные камнями стены да земляная крыша, местами, правда, успевшая провалиться. Из темного провала дверей пахнуло дымом и сладковатым запахом разлагающихся трупов. Видно, и внутри не все успело сгореть. Снорри остановился у входа и вопросительно оглянулся на Хельги. Тот кивнул, и Малыш ловко, словно мышь, юркнул в дом. Некоторое время его не было – и все напряженно ждали, пока наконец не появилась словно из-под земли измазанная углем физиономия.

– Там, внизу, одни убитые, – вытерев рукавом слезящиеся от дыма глаза, сообщил Снорри. – Остальное все сожжено, да и темно, не видно.

– Надо поискать что-нибудь из оружия и внимательно осмотреть убитых – вдруг кого опознаем? – высказал дельную мысль Ингви Рыжий Червь, и сын ярла кивнул, соглашаясь. Он и сам собирался это предложить.

Все разошлись по двору, а Снорри опять нырнул в дом. На этот раз за ним последовал Ингви.

– Чужих нет, – осмотрев двор, решительно сообщил Рагнар, парень из соседнего хутора. – Видно, забрали с собой.

– Милая предосторожность, – усмехнулся сквозь зубы Хельги. – Совсем не похожая ни на бродяг, ни на Хастейна. Им-то кого так стесняться?

Он скрипнул зубами, понимая, что не обмануло его внутреннее чувство… внутреннее чувство – если можно было бы так называть то, что происходило иногда в его голове. Да, это именно кто-то из своих. Из жителей Бильрест-фьорда. Цель подобной провокации ясна: власть и нажива – сиречь, спорные земли. Альвсены? Свейн Копитель Коров? Да кто угодно, включая Торкеля и самого Сигурда, вернее – Гудрун, та вполне могла провернуть подобное и без ведома старого ярла.

– Слышь, Хельги, взгляни… – Малыш Снорри тронул молодого хевдинга за плечо. – Я никому пока не показывал, даже Ингви, – оглянувшись, тихо продолжил он. – Кажется, такой был у тебя…

Снорри разжал руку: на узкой, почти совсем еще детской, ладошке его вспыхнул золотом амулет. Мьольнир – волшебный молот Тора. Хельги сразу узнал его, вон, на краю золотинка отколота… Его, его амулет. Оставленный на дне Радужного ручья после схватки с Бьярни Альвсеном. Видно, Бьярни его и подобрал потом. Значит, Альвсены… Вполне могли, вполне… Хоть и глуп Бьярни, да зато старший его братец, Скьольд, умнее умного. К тому ж хитер, льстив, коварен. И умеет проигрывать, затаив зло, как он поступил тогда, на суде тинга. А вдруг – не Альвсены? Мало ли кому мог попасться на глаза амулет, вынесенный течением на песчаный берег ручья. Может, и кому-то из местных, ныне, увы, погибших. Нет, один амулет – это еще не улика. Однако на определенные мысли наводит. Вполне.

– Помолчи пока о находке, Снорри, – попросил сын ярла, тщательно пряча амулет за пазуху. Малыш кивнул, проведя себя пальцем по горлу – мол, не расскажет никому, хоть режь его на куски. Хельги шутливо ткнул его кулаком в бок, подмигнул и прыгнул в седло: – Едем!

Срезав путь лесной тропкой, всадники Хельги выехали к горным пастбищам Сигурда – так называемым «верхним лугам». Густо усыпанные желтыми одуванчиками, полные сочной зеленой травы, луга тянулись горной террасой, полого спускаясь к лесу. От леса пастбище отделяла плетеная изгородь и колючие заросли можжевельника. На лугу паслось стадо коров голов в тридцать. Рядом с изгородью находился старинный межевой камень, с высеченными на нем охранительными рунами. До половины вросший в землю, он казался незыблемым стражем вековой собственности Сигурда-ярла. Казался… Казался бы… Если бы не блестевшие на солнце вражеские шлемы! Именно вражеские, чьи же еще? Кому, кроме заклятых врагов Сигурда, придет в голову выкорчевывать межевой камень? А именно этим черным делом и занимались сразу четверо спешившихся воинов. Часть всадников отгоняла коров к лесу, связанные пастухи угрюмо толпились у изгороди. Заправлял всем этим непотребством высоченный здоровяк с буйной рыжей бородищей, торчащей во все стороны. Бьярни Альвсен! Хельги сразу узнал его, еще бы не узнать. Ах, вот он, собака, чем занимается! Нагло захватывает чужие земли! И разграбление хутора Курид, скорее всего, его рук дело. Что же делать? Первый желанием Хельги конечно же было немедленно атаковать Бьярни и его людей, он так и поступил бы, если б был обыкновенным пятнадцатилетним юношей… Однако и тут вдруг проявил несвойственную годам мудрость.

– Стойте! – Он поднял руку, не дав своей дружине полностью показаться из леса. – Харальд, Ингви, Снорри – со мной, остальным спешиться и затаиться. Сидеть и ждать. Действовать только по моему знаку.

Дружинники молча кивнули и быстро исполнили приказание своего вожака. Сам же Хельги, в сопровождении верных друзей, выехал из-за кустов и медленно поехал к лугу.

Бьярни заметил их, мигнул своим людям, подбоченился и насмешливо ждал. Людей у него было раза в три больше, чем вся дружина Хельги. Старые, испытанные в боях воины, не раз выступавшие верными помощниками Альвсенов в самых неблаговидных делах. Напасть на таких – погубить всю дружину. Ну, если и не всю, то большую часть – точно. И с кем тогда останется Хельги? Хоть и дружина без вожака – толпа бродяг, но и вождь без дружины – пустое место.

– Я вижу, вы по ошибке забрались в чужие земли, – подъехав ближе к Альвсену, вместо приветствия громко произнес Хельги. – Напрасно стараетесь.

– А может, и не напрасно? – Презрительно посмотрел на него Бьярни. – Это ведь давние земли нашего рода, и вам стоит скорее убраться с них подобру-поздорову. – Он цинично ухмыльнулся и бросил красноречивый взгляд на своих воинов, деловито обступивших незваных гостей полукругом.

Сын ярла тоже улыбнулся Альвсену, причем не менее цинично, и, неожиданно для того, негромко свистнул. И тут же – из лесу, из-за кустов, с предгорий – буквально отовсюду раздался ответный разбойничий посвист. Словом, складывалось такое впечатление, что пастбище было полностью окружено изрядным количеством воинов. Люди Альвсена почувствовали себя неуютно. Заоглядывались, загалдели, а некоторые – это было хорошо видно – незаметно подались в противоположную от леса и изгороди сторону. Бьярни недовольно засопел, глаза его налились кровью.

– Ты, Хельги сын Сигурда – вор и жалкий нидинг! – не в силах сдержать злобу, громко выпалил он, вытаскивая из ножен меч.

Хельги вздрогнул. Не такой видилось ему завершение встречи, но… что ж. Оскорбление нанесено, и смывается оно только кровью.

– Я вызываю тебя на бой, Бьярни Альвсен, – гулко сказал он. – На честный поединок. Если победишь ты – эти земли будут твоими, если нет – они останутся в собственности Сигурда-ярла.

Воины из дружины Бьярни одобрительно зашумели. Хорошо сказал сын Сигурда, поступил, как настоящий викинг.

Добровольные помощники с обеих сторон быстро разметили выбранное для поединка место. С трех сторон его ограничивали кусты и серые полукруглые валуны, а с четвертой – глубокий овраг с текущим по каменистому дну узким ручьем.

– Камни, кусты и овраг, – громко возвестил кто-то из воинов Бьярни. – Заходить за них запрещается. Битва до первой крови? До глубокой раны? Насмерть?

– Насмерть! – усмехнувшись, зло прищурился Бьярни, откидывая прочь шлем.

– Насмерть! – эхом повторил Хельги не менее зло. Бьярни нужно было убить – это не вызывало никаких сомнений ни у Хельги, ни… Слишком много зла сотворил младший Альвсен, особенно в последнее время, и за все сотворенное должен был ответить. Ответить именно сейчас. И, если есть на земле справедливость, орудием ее должен был стать Хельги, сын Сигурда-ярла.

Оружием поединка выбрали меч. Хоть Бьярни явно предпочел бы секиру, да, услыхав про меч, согласно махнул рукой, сплюнул презрительно – явно не считал Хельги за опасного соперника. Полетели на траву кольчуги и туники – чтоб все по-честному, без обмана. Да… Сын ярла явно проигрывал младшему Альвсену по комплекции. Тот – здоровенный, с шарами-мускулами, перекатывающимися под бледной, покрытой мелкими веснушками, кожей; со шрамами на груди – славными следами былых битв – с рыжей, буйно развевающейся на ветру бородищей. И Хельги – да, поджар, как хорошая охотничья собака, высок и хорошо сложен и вроде бы тоже мускулист, в общем. Выигрывал бы в сравнении со сверстниками, пусть даже и с Фриддлейвом, но только не с Бьярни. Давид и Голиаф. То есть, наоборот, Голиаф и Давид. Бьярни весело улыбался. Исход боя не вызывал у него никаких сомнений, как не вызывал их и у всех его воинов… и даже у части дружинников юного хевдинга, притихших в ожидании неизбежного. Хельги почувствовал это, обернулся, ободряюще подмигнул своим, а стоящему с похоронным лицом малышу Снорри даже скорчил смешную рожу и показал язык. Снорри не выдержал, улыбнулся. Улыбнулся и толстяк Харальд, он вообще не умел долго грустить, а день без хорошей шутки считал навсегда потерянным. Ингви Рыжий Червь ободряюще хлопнул Хельги по плечу и отошел, кивнув воинам Бьярни. Кто-то из них тоже кивнул в ответ и махнул рукой. Начали…

Бьярни Альвсен медленно и неотвратимо попер на Хельги, словно рыжебородый айсберг. Он больше не смеялся, не щурился презрительно, глаза его – маленькие, глубоко посаженные, злые – излучали смерть. Подобравшись ближе, с ходу нанес молниеносный удар – умел работать мечом, этого не отнимешь – только лезвие сверкнуло в лучах вечернего солнца, запутавшегося в вершинах сосен. Удар был страшен и неминуемо разрубил бы сына Сигурда пополам, от шеи до копчика, если бы Хельги, конечно, стал его дожидаться. Ага, как же! Ищите дурака. Застыл на мгновение, следя за клинком, как учил Велунд, и, когда безжалостное лезвие, ускоряясь, со свистом пошло вниз, быстро, но плавно, переместился вправо, и тут же, в свою очередь, нанес удар… Нет, положительно, Бьярни был отличным бойцом! Как он ухитрился сделать мечом столь хитрый финт – известно одному Локи, коварному богу. Но сумел-таки отбить выпад соперника, лишь на груди осталась тонкая, быстро краснеющая царапина. Альвсен шумно выдохнул, как выдыхает рвущийся в бой бык и, перебросив меч в левую руку, снова бросился в атаку. Меч в руке его засверкал, словно молния, словно жаркое июльское солнце, отражающееся в журчащих водах ручья. Хельги был готов к этому. Недаром Велунд учил его сражаться обеими руками и, что правша, что левша перед ним, не имело для сына ярла никакого определяющего значения. Он лишь усмехнулся про себя да покрепче сжал губы – что ж, верти, верти свои мельницы, рыжая борода, Тупой Котелок, если надеешься здесь кого-то загонять, так это зря. Вряд ли получится. Уроки Эгиля тоже не прошли даром. Хельги пока особо не рыпался, берег дыхание и силы. Однако, когда представлялся удобный случай, немедленно контратаковал. Только делал это незаметно и очень быстро. Удар – отскок. Удар – уклонение. Со стороны могло показаться, что сын ярла начинает понемногу уставать, не в силах вынести яростные непрекращающиеся атаки Бьярни. А тот уже ломился напролом, с такой частотой размахивая клинком, словно косил высокую стерню. После первой же царапины оставив мысль поиграть с соперником, словно кот с мышью, Бьярни решил побыстрее расправиться с ним одним хорошим ударом и был крайне раздосадован – удара-то не получалось! Слишком вертким оказался этот Хельги. Прямо вьюн какой-то, а не воин. Ладно, посмотрим, долго ли ты продержишься…

Хельги сразу почувствовал, когда противник изменил тактику – то шерудил мечом, словно траву косил, а тут вдруг затаился, заходил кругами, словно рысь вокруг попавшей в капкан добычи… Ясненько. Решил взять измором. Ну-ну… Надо бы ему в этом помочь… Нанеся несколько ударов, Хельги тяжело задышал, так, чтобы слышал Бьярни, и нарочно подставил под лезвие вражеского меча левую руку… Подставил-то нарочно… А вот убрать еле успел! Уж слишком проворным оказался Бьярни! Брызнула кровь, упали на вытоптанную траву крупные красные капли. Хельги побледнел. Не рассчитал все-таки. А Бьярни уже торжествовал победу! Уже снова размахался мечом, снова бросился в последний натиск, осталось совсем немного, совсем чуть-чуть, вот-вот…

«Будь внимательным, мальчик, используй местность» – вихрем пронеслись в голове Хельги слова Велунда. Юноша задумался, отбил очередной удар… Вообще, отбивы были не характерны для клинкового боя – клинки были слабые – хоть и верил сын ярла в силу своего меча, да ведь, похоже, и у соперника был не худший, явно работы франкских мастеров, добытый в одном из набегов. Ни на миг не упуская из виду врага, боковым зрением Хельги внимательно осматривал местность. В мозгу словно бы отпечатывались моментальные снимки. Кусты. Камни. Камни. Кусты. Пустошь. А за пустошью что? Кажется, овраг. Овраг…

А вот тут тоже удобные камешек… И трава вон, у лужи… Вроде бы грязная, скользкая. Нет, все же недостаточно скользкая… Ладно.

Словно бы оступившись, сын ярла упал на землю, неловко зацепив рукой лужу, и сразу вскочил на ноги. А в место, где он только что лежал, тут же воткнулся дрожащий клинок. Люди Альвсенов обидно захохотали, посмотрев на забрызганного грязью Хельги, уж слишком жалко тот выглядел.

– Добивай его, Бьярни! – послышались выкрики. – Давай!

Юные дружинники Хельги покрепче стиснули губы:

– Мы сразимся с ними, – обернувшись к Харальду, сквозь зубы прошептал Снорри. – И умрем вместе со своим вождем!

– Твои слова – слова викинга, Малыш, – так же тихо, без всяких обычных ухмылок, ответил Харальд и крепко сжал Снорри плечо. – Мы так и поступим, если… Смотри, смотри! Он заманивает рыжего в овраг!

И действительно, Хельги, время от времени делая резкие выпады, явственно перемещался к оврагу, так, что каменистый обрыв постепенно оказывался за спиной соперника. Это хорошо было видно зрителям, а вот что касаемо Бьярни… Нет, тот вдруг остановился, презрительно хохотнул – видно тоже разгадал нехитрый в общем-то маневр. Поднял меч, отступил влево… И тут вдруг вроде бы выдохшийся Хельги набросился на него боевым соколом! Казалось, откуда и силы взялись? Удар слева. Отскок. Удар справа. Снова слева. И справа… А теперь сверху. На! На! На!

Только звон стоял в воздухе, словно где-нибудь в кузнице делали свое дело кузнецы. Да, оба меча были на диво хороши, плохие давно бы сломались. Хельги вновь зашел справа. Рыжий скосил глаза на овраг, ухмыльнулся и, нанеся удар, резко отпрыгнул влево, к той самой луже, около которой недавно валялся Хельги…

Наконец-то!

Чуть присев – блестящее лезвие со свистом пролетело над самой головой – сын ярла резко ударил ногой в колено соперника. Тот взвыл, поднял над головой меч… И левая нога его предательски скользнула по мокрой от грязи траве. На миг, всего на миг, Бьярни потерял равновесие…

Этого мига оказалось вполне достаточно Хельги. Еще бы, уж слишком долго он его ждал и слишком тщательно готовил.

Резкий выпад вперед. Без всякого замаха, удар, скорее, характерный для копья или рогатины, нежели для меча… И с противным хлюпаньем лезвие погрузилось в бледное брюхо Бьярни Альвсена. Тот удивленно захлопал глазами, а затем повалился в траву, грузно, словно копна сена. Из распоротого живота его вывалились наружу дымящиеся сизые внутренности. Бьярни чуть приподнялся на локте, дернулся, словно бы хотел что-то сказать, и затих, устремив недвижный взгляд в синее вечернее небо.

– Это честная победа, – помолчав, произнес один из дружинников Бьярни, густобородый, пожилой, со шрамом на левой щеке. – Мы все подтвердим это. А ты, парень… – Он повернулся к тяжело дышащему, но счастливому Хельги. – У Сигурда-ярла – достойный сын. Вполне достойный, чтобы стать ярлом.

Солнце садилось в темно-синих водах фьорда, и алеющая за деревьями заря занимала полнеба. Воины Альвсенов забрали мертвое тело вождя, чтобы похоронить его с честью. Хорошо умер Бьярни, славно, как и подобает настоящему викингу. Осталось лишь похоронить его с честью, достойной этого великого воина.

– Не расслабляйтесь, – вытирая кровь с руки, тихо приказал своим Хельги. – Снорри, пробегись по тем, кто остался в лесу. Пусть не спускают глаз и не ослабляют тетивы луков.

– Сделаю. – Чуть посерьезнев, кивнул Снорри и, снова широко улыбнувшись, исчез за деревьями.

– Молодец, парень, – послышался рядом знакомый чуть хрипловатый голос. – Правда, слишком долго возился.

Хельги обернулся:

– Велунд!

Старый кузнец, улыбаясь, смотрел на ученика, и налетевший ветер играл его длинной седой бородой.

Глава 15 Сельма

Нет ее краше В целой вселенной! Хоть и красивей Хьерварда жены Воинам кажутся… «Старшая Эдда». Песнь о Хельги, сыне Хьерварда

Июнь 856 г. Бильрест-фьорд

Совсем не стало покоя жителям дальних хуторов в это жаркое лето. И дело было не только в участившихся нападениях нидингов – хотя, каких участившихся, всего-то два и было! – нет, не только в этом. Снова обнаглели волки, снова повадились к людским местам быстрые серые тени, лишая спокойного сна людей и животных. На этот раз волки не резали коров и овец, не задирали собак, а, налетев стремительной молнией, хватали детей, унося их с собой неведомо для каких целей. Нет, не пожрать сразу, наполнив желудок сладкой человечьей кровью – для утоления голода серым бестиям вполне хватило бы и овец, и дичи. Да и детских костей не видали в окрестных лесах, хоть и разорили там разъяренные бонды не одно волчье логовище. Нехорошие слухи поползли по окраинам Бильрест-фьорда, от хутора к хутору, от усадьбы к усадьбе. По слухам этим, вожак волчьей стаи был оборотнем. Многие мельком видели его – большого темно-серого зверя со светлой полосой на спине, от хвоста до загривка. Огромный был тот волк, страшный. Один из пастухов со Снольди-Хольма рассказывал: видал как-то этого зверя, бежал тот к лесу большими прыжками, да остановился вдруг на пути, оглянулся… и словно бы ожег пастуха горящим колдовским глазом. Обмер пастух, застыл, не шевелясь, изваянием, а волк отвернул голову и скрылся в лесной чаще. Ни жив, ни мертв, вернулся пастух с верхних лугов на усадьбу Торкеля-бонда. Рассказал о встрече, и, выслушав его, решили люди: не обычный волк это – оборотень. И детей таскает для своих мерзких обрядов. Да и не только детей – третьего дня, как раз тогда, когда люди спесивого Хастейна – а больше некому! – сожгли и разграбили хутор хозяйки Курид, пропала Сельма, младшая дочка Торкеля. Пошла навестить тетку Курид и до сих пор не вернулась. И не нашли ее ни средь убитых на сожженном хуторе, ни – истерзанную – рядом, в лесах. Видно, уволок оборотень. Торкель аж посерел весь, исхудал, три дня проведя в безуспешных поисках. Потом вздохнул – на все воля богов – да, на всякий случай, решил съездить к дальнему кузнецу Велунду, что считался в округе обладателем колдовской силы. Побаивались Велунда люди, без особой нужды не ездили к старой кузнице.

А волк и вправду не ел детей. Налетал серокрылой птицей, хватал ребенка и, закинув на загривок легкое тело, быстро уносился в чащу. Один – без стаи, терпеливо ждущей вожака в одном из тайных логовищ – несся по урочищам, стремясь к ведомой только ему одному цели. Целью этой был Черный лес, что совсем не близко от Снольди-Хольма и других северных хуторов. Однако именно там, в Черном лесу, присыпанные хвоей, лежали под старой елью пузатые смешные кувшины. Лежали, дожидаясь своего часа. То были жертвенные кувшины самого Крома Кройха, жестокого кельтского бога, давно потерявшего былую силу у себя дома, в Ирландии, и надеющегося обрести ее вновь с помощью верных друидов. Конхобар Ирландец, младший жрец древних богов, по возможности, подпитывал черную ауру Крома свежей дымящейся кровью. Но то была не та кровь. Кром хотел человека. Об этом всегда помнил Форгайл Коэл, друид, обретающийся в теле волка. Для того и нужны были ему дети. Взрослого, несмотря на всю свою силу, не дотащил бы оборотень-волкодлак до места будущей жертвы. Поэтому – крал детей. Да и детская невинная кровь – куда уж угодней Крому!

Подтащив очередную жертву к кувшинам, Волк-Форгайл дожидался тьмы, а перегрызал ей горло острыми, как бритвы, зубами, стараясь, чтобы хотя бы часть хлынувшей крови попала в жерло кувшина. Затем, пожрав еще трепыхающуюся теплую плоть, поднимал окровавленную пасть к небу и выл на луну, долго, надрывно и страшно. В такие минуты, злобно рыча, вскакивали на ноги сторожевые псы на ближайших пастбищах, а пастухи, просыпаясь, молили богов о защите. А волк выл, надеясь обрести благоволение своего кровавого бога, знал и чувствовал Черный друид Форгайл, что все больше превращается в зверя. Все меньше человеческого с каждым днем оставалось в нем и все больше волчьего. Нет, не хотел друид окончательно превратиться в волка, но все больше нравилось ему находиться в шкуре сильного, наводящего ужас, зверя. И даже уже не мог бы ответить самому себе, что больше заставляет его красть детей – необходимость священной жертвы или огромное желание вгрызться в теплую плоть, чувствуя, как рвутся под рядом зубов сухожилия, как трещат тонкие кости и приятно щекочет ноздри пряный запах крови. Волк убивал и уже не мог остановиться.

Дождь, свежий летний дождь прошелестел над лесом, над полями, лугами и пастбищами, полными сладкого клевера и ромашки, напоил влагой деревья, кусты и травы, наполнил водой лужи и изошел парящей дымкой в лучах жаркого солнца, вспыхнув на сиреневом небосводе многоцветной сверкающей радугой. Радужная полоса – синяя, красная, желтая, еще, бог знает, какая – гигантским коромыслом растянулась через весть Бильрест-фьорд, от водопада до кузницы Велунда, уходя вниз где-то за лесным озером.

– Да, скорее всего, это необычный волк, – выслушав Торкеля, покачал головой Велунд. Старый кузнец знал, что говорил – уже не раз и не два выслушивал он рассказы о страшном чудовище в образе огромного волка. И то, что волк принялся красть детей, наводило Велунда на весьма нехорошие мысли.

– Это чье-то древнее колдовство, – твердо произнес кузнец. – Я могу только догадываться, чьи боги собирают в нашей округе свою кровавую жатву. И не в волке тут дело, вернее, не только в волке… Что же касается твоей дочери… – Велунд помолчал, задумчиво посмотрев вдаль, где за дальним лесом снова собирались тучи. – Думаю, что к ее исчезновению волк не приччастен, – продолжал он, чуть погодя. Полагаю, это людских рук дело…

– Так кому ж было надо? – Торкель, седоватый, плотный, с вислыми усами на круглом лице, напоминал в этот момент рассерженного тюленя. – Кому ж? Может быть, скоро потребуют выкуп?

– Может быть. – Кивнул Велунд. – Если же нет… Я помогу тебе, Торкель, в твоих поисках. Не благодари сейчас, не надо. Ступай, и жди вестника. Помни, дочь твоя отнюдь не в лапах злобного оборотня.

Торкель уехал к себе на хутор, по пути собирая от встретившихся пастухов очередные скорбные вести о пропавших детях. Сельма… Любимая младшая дочь. Вот о чем с грустью в глазах думал сейчас Торкель. И еще подумал: даже, если и волкодлак не имеет никакого отношения к ее пропаже, с этим зверем – кем бы он ни был – нужно кончать. И, чем быстрее, тем лучше. С этими мыслями его согласились бы все жители хуторов. Вздохнув, бонд пришпорил коня, сворачивая на дорогу к Снольди-Хольму. Остро пахло иван-чаем и жимолостью, белели на кочках цветы голубики, а из близкого леса, прямо из-за кустов можжевельника, смотрели в спину несчастному бонду черные пронзительные глаза, горящие недобрым огнем глаза огромного волка. Волк снова задумал убийство.

А старый кузнец и колдун – ох, не зря его побаивались в округе! – Велунд, проводив гостя, оседлал вороного коня и быстро поскакал вниз, к фьорду. Правда, не доезжая ручья, свернул вдруг влево, оставив за собой священную рощу, проехал по старой дороге, поросшей травою и папоротниками почти до холки коня, еще раз свернул и оказался в Черном лесу. Темном, непроезжем, опасном. Снова пошел дождь, и первые капли его застряли в высоких сосновых кронах, зашумели в верхушках сизовато-голубых елей, оросили пыльную каменистую тропку, сворачивающую от дороги.

Велунд спешился, привязал коня – тот всхрапывал, прядал ушами, почему-то не нравилось ему это место – и скрылся за вересковыми кустами. Черный мох мягко запружинил под ногами, вылетели из кустов, поднявшись на ветку сосны, какие-то мелкие птахи. Старый кузнец шел, огибая встречающиеся на пути кусты и деревья, шел, не останавливаясь, словно точно знал – куда. Да и, если хорошо присмотреться, видна была чуть заметная – видно, что давно не пользовались – заросшая высокими папоротниками тропка, не разберешь, людская или звериная. Велунд прошел по ней немного, остановился, шумно вдыхая воздух. Почти полная тьма сгустилась вокруг мокрым колдовским покрывалом, а впереди, буквально в нескольких шагах, почувствовал – скорее, почуял – старый кузнец что-то нехорошее, чужое, злое. Постояв, Велунд глубоко вздохнул и, раздвинув тяжелым посохом тяжелые ветви елей, сделал пару шагов. Затем нагнулся… И обнаружил под старой елью странные нелепые кувшины с широким горлом. Провел рукой по горловине… И тут же отдернул – кувшины были покрыты липкой запекшейся кровью. Рядом, в кустах, обнаружились обглоданные детские кости. Старый кузнец посмотрел на все это, плюнул и, повернувшись, быстро зашагал обратно. В глаза его горел огонь, и, если б огонь тот мог хоть на миг увидеть оборотень, то, наверное, сразу бы и покинул эти места навсегда. Правда, может, и не покинул бы. Может, еще бы посопротивлялся.

Поговорив с Сигурдом и выпив предложенной медовой браги, Велунд вытер усы и попросил позвать Хельги. В очаге, над красными углями, жарилась насаженная на вертела рыба – треска и скумбрия. Стекающий с рыбьих туш жир, падая на угли, вспыхивал на миг маленькими трескучими звездочками. Старый кузнец протянул к огню руки и обернулся.

– Звал, отец? – вбежав в дом, обратился к Сигурду Хельги.

– Звал. – Кивнул тот. – Учитель Велунд хочет говорить с тобой, сын.

Хельги почтительно поклонился.

– У меня к тебе два дела. – Не тратя времени на предисловия, коротко пояснил старый кузнец. – Первое – в Черном лесу, второе – пока не знаю, где. Первое не терпит. Второе, впрочем, тоже. У тебя, я надеюсь, уже имеются верные люди, на которых можно полностью положиться?

Сын ярла молча кивнул.

– Пусть возьмут с собой секиры и лопаты, скачут в священную рощу, принесут в жертву богам белого петуха и нарубят ветвей с ясеня, того, что растет сразу за камнем с волшебными рунами. Не перепутают?

– Да вроде не пили еще. – Усмехнулся Хельги. – Так я пойду, свистну их?

– Давай. Пускай после ждут нас на старой дороге. Хотя мы, скорее всего, будем там раньше. – Велунд встал с лавки, прощаясь с Сигурдом. Обернулся к вот-вот готовому выбежать на двор Хельги. – О втором деле поговорим по пути. Вели слугам седлать коня.

Сельма! Услышав об ее пропаже, Хельги сильно пожалел, что не узнал об этом раньше. Ведь буквально только что его дружина вернулась из рейда по дальним лесам. Сельма… Неужели, и ее разорвал на куски злобный оборотень? Велунд сказал, что нет, а старому кузнецу можно было верить. Значит, одно из двух – либо девчонку схватили люди спесивого Хастейна, либо… либо это дело рук Альвсенов, вернее, теперь уже одного Альвсена, Скьольда. Бьярни не далее как вчера схоронили, насыпав над сожженной могилой высокий курган. Вместе с младшим Альвсеном в Валгаллу отправились: вороной жеребец по кличке Гром – любимый конь Бьярни, старый слуга, пара наложниц, ну, и всякого рода материальные ценности, типа дорогого оружия, заморских тканей и целого таза серебряных арабских дирхемов. Никто особо не горевал о погибшем, даже Скьольд. Но злобу против Хельги определенно затаил старший братец, затаил, тут и думать нечего, не терпел, когда так нагло вмешиваются в его планы. Значит, вполне, может быть, и Сельма у него. В целях давления на Торкеля, бывшего в большом авторитете среди владельцев дальних хуторов. Если же Сельма у Хастейна, тот явно озаботится выкупом… впрочем, может и подержать, как заложницу, до нападения на Билрест-фьорд. В таком случае освободить девчонку будет труднее… Ладно, главное сейчас – установить точно, где она да что с ней, а уж потом… потом видно будет.

Хельги с Велундом оказались у края Черного леса раньше остальных. Правда, не очень-то намного и опередили: не успели осмотреть-с я, как послышалось гиканье, веселые голоса и смех, и из-за кустов, ломая напрочь сухие ветки, вынеслись на дорогу всадники. Харальд, Ингви, Снорри, парни с хуторов, даже Дирмунд Заика с Приблудой Хрольвом. Вся дружина Хельги. У каждого поперек седла перекинута лопата и связка ясеневых веток – все, как и наказывал Велунд. Увидав кузнеца, молодежь попритихла; спешившись, столпилась вокруг, почтительно склоняясь в поклоне.

– Пошли. – Махнул рукой Велунд. – Коней только привяжите крепче да выставьте охранение.

– Да кому надо… – беспечно протянул было Харальд, но, наткнувшись на яростный взгляд Хельги, сразу осекся. Знал – будущий ярл, хоть и друг с самого детства, а расслабиться не даст, и не зря не даст. Явно была на это причина. Какая? О том он, может быть, и сам скажет.

Сомкнулись над последним молодым воином темные еловые лапы, и все дружина оказалась вдруг в царстве ночи. Настолько густо росли здесь деревья, что дневной свет почти не проникал в чащу, сумрачную, дикую, колдовскую. Идти становилось труднее – все чаще встречались на пути упавшие деревья, то и дело приходилось огибать кучи бурелома. Но пока шли удачно – никто не подвернул ногу, и дерево ни на кого не упало, захрустев ломающимися ветками. Да и Велунд шагал уверенно впереди – видно, хорошо знал дорогу. Ага, наконец, остановился на опушке, со всех сторон окруженной седыми мохнатыми елями. Пришли.

– Разжигайте костер из ясеня, а вы – вытаскивайте из-под ели кувшины… там увидите какие… Остальные, пройдитесь вокруг опушки, соберите кости. Чьи кости? Ну, как вам сказать… Нет, разбрасывать их не надо – кидайте в костер. А теперь добавьте ясеня!

Костер занялся сразу, запылал, яростно и гулко, словно только и ждал момента поглотить собранные страшные вещи. Распарывая сгустившуюся тьму, взметнулось к небу оранжевое очистительное пламя, и дым священного ясеня стелился между деревьями, очищая это место от скверны.

Старый колдун Велунд, разбив кувшины посохом, бросил в огонь окровавленные осколки и нараспев читал висы:

Воины станом Стали чеканным, Сети из ясеня Крепки вязали. Гневалась в пламени Вера чужая, Ясеня гибель, Чужая слава.

– Кидайте, кидайте еще ясеня, не жалейте! – прервав вису, крикнул он воинам, и те старались, раскочегарили костер так, что жаркое пламя опалило ближайшие деревья.

– Как бы не случилось пожара. – Подошел ближе к Велунду Хельги.

– Не тревожься, ярл. – Улыбнулся в бороду тот. – Пожара не будет. Впрочем, если даже и будет, главное – огнем выжечь скверну. Я чувствую, как вскипает кровь чужих богов, как меркнет их злобное колдовство, нет, не сладко придется теперь порождению зла, и корабль из ногтей мертвецов не придет теперь на земли Бильрест-фьорда. А ведь он пришел бы за нами.

И тут Хельги ощутил в мозгу ненависть. Словно страшный черный ком разросся у него в голове, ком чужой злобы, взорвался тысячью разноцветных огней, так, что, казалось, вспыхнул весь мир, словно…

«Словно ядерный взрыв» – так отпечаталось в мозгу, и эти непонятные слова пришли изнутри Хельги, только вот барабаны на этот раз молчали и не рычала надрывно сумасшедшая девушка Магн. Впрочем, нет, лицо ее появилось на миг перед глазами сына Сигурда-ярла.

«Остановите его!» – прошептала Магн и исчезла, растаяла в жарком от пламени воздухе, словно наваждение.

А где-то в предгорьях, в дальнем урочище, выпустив из пасти очередную добычу, жалобно завыл волк. Тот самый, огромный оборотень, с темно-серой шерстью и горящими колдовскими глазами друида Форгайла Коэла. Только теперь в один миг потерял волкодлак весь свой гонор. Словно бы даже стал меньше, скукожился, заскулил, испуганно шаря глазами по елкам и, поджав хвост, понесся прочь длинными усталыми прыжками. Куда держал путь оборотень, не знал даже он сам. Куда-нибудь. Лишь бы подальше от оскверненного места. Не уберег. Не сумел. И гнев древних богов будет страшен!

– Не знаю, что вам и сказать. – Выставив гостям нехитрое угощение, пожал плечами бывший раб Трэль Навозник. – На дальних хуторах видели двух верзил, так вы их и сами видели, то люди Хастейна. Но видели их давно, видно тогда же они и покинули ближайшие окрестности. Нет, вряд ли они прихватили с собою Сельму. Просто не успели бы, да и зачем она им? Только лишние заморочки. Им бы самим побыстрее убраться.

– Так-то оно так. – Сын ярла запил козьим молоком просяную лепешку с сыром. – Да только вроде как некому больше! Некому, кроме, пожалуй, Альвсена…

– Вряд ли это Скьольд. – Трэль подлил гостям молока из большой деревянной крынки. – Был бы жив Бьярни, я б еще поверил, а так…

Слишком уж грубый нажим. Не похоже на хитреца Скьольда. Он, хоть и жадный, а мозгами шевелить умеет.

Хельги кивнул. Харальд и Снорри, допивая молоко, удивленно посматривали на хозяина хижины. Ну никак они не могли привыкнуть к тому, что бывший раб Трэль, о непроходимой тупости которого ходили легенды, на поверку оказался весьма неглупым малым. Хельги, например, так очень нравилось с ним общаться. Веяло от Навозника некой непоколебимой логикой. А она была нужна сейчас, логика…

– Давайте порассуждаем еще, – упрямо повторил Хельги. Харальд и Снорри покосились на него с некоторым суеверным страхом – слишком уж он не походил на всех в такие вот минуты тяжких раздумий, скорее, был близок к Навознику, да и вообще, казался чужим.

– Значится так! – Хельги даже сам вздрогнул: снова незнакомые интонации, далекие и чужие, чужие… Но, если они помогут… По крайней мере, до сего дня внутренние непонятные силы еще не принесли ему зла. Тогда пусть… Тогда – не нужно мешать… Не нужно… Не нужно… Не…

– Значится так! – окрепшим голосом произнес сын ярла. – Слушай мою команду. Ты, Харальд, берешь Ингви – и летите в Снольди-Хольм, выясните там точно, когда ушла Сельма, с кем, куда, вплоть до того, в чем была одета и какие песни напевала, когда выходила из ворот усадьбы. Все ясно?

Харальд кивнул.

– Вперед, – напутствовал Хельги. – На все про все вам срок – до вечера. Вечером собираемся… собираемся… здесь! Надеюсь, Трэль, ты позволишь воспользоваться твоей собственностью?

Бывший раб лишь поклонился.

– Прекрасно. – Хельги потер ладони. – Теперь ты, Снорри. Слушай внимательно, чтобы не перепутать… Сейчас снимешь с себя всю свою одежку, да, да, прямо здесь, уж слишком она у тебя вызывающе богата: висюльки какие-то, серебришко, даже вон, казалось бы, мелочь, фибула – так и та золотая! Нет, в таком виде тебе никто из простого народа ничегошеньки не расскажет. Надевай вот, рубище, подай-ка, Трэль… Н-да-а… А погрязнее ничего нет? Ладно, сойдет и это, вот потопчем ногами… ага… В самый раз. Ты чего скуксился, Малыш? Я тебя не побираться отправляю, а с важным заданием, так что подбери сопли и немедленно доложи о готовности.

– Я всегда готов, ярл!

– Вот. Так-то лучше будет. Все, вперед. Жду тебя тоже к вечеру… Впрочем, можешь чуть опоздать – концы не близкие. Но только чуть-чуть, понял? Запомни, если к утру тебя не будет, наша дружина разнесет усадьбу этого нидинга в пух и прах. Да ты не смейся, ты проникнись – чуешь, какое обострение обстановочки может родиться в Бильрест-фьорде, благодаря тебе, любимому? А раз чуешь, так чего тут застыл, как камень с рунами? Давай, давай, работай. Да, позови там остальных… Слушайте сюда, ребята…

Они явились под утро. Прошелестели плащами, словно натуральные нидинги. Словно бы пробрались тайно. Но нет. Не тайно пробирались дружинники, знали, ожидают их с нетерпением в хижине вольноотпущенника Трэля.

Дочка Торкеля-бонда покинула Снольди-Хольм утром. Не слишком рано, но и не слишком поздно – солнце уже давно поднялось, и работники Торкеля во всю трудились на полях и огородах. Они и рассказали, что направлялась Сельма навестить тетку Курид. Навестила… Однако по всему выходило, вряд ли она столкнулась с отрядом Бьярни – те напали на усадьбу Курид гораздо раньше. Вероятно, ее перехватили другие. Кто именно? Да хоть те двое верзил, люди Хастейна, так позорно упущенные Хельги. Но зачем им Сельма? Зачем? А зачем молодым мужикам нужна женщина? Потешились да кинули в болото, предварительно сломав шею… Нет, вряд ли! Если, как они говорили, у Хастейна всего один драккар, вряд ли будут обострять отношения с местными. Скорее, наоборот. К морю верзилы не проходили, значит, прячутся где-то в лесах, а Сельму держат на всякий случай. Как заложницу. Ну, и выкуп стрясти с Торкеля – при удаче все хлеб.

Да, скорее всего, они. Вот и пастухи Торкеля видали в дальнем лесу двух здоровенных бродяг. Необычных бродяг – в хорошем платье, в кольчугах, с оружием… Теперь бы еще Снорри поскорей явился. Интересно, что там творится у Альвсенов.

– А ничего там интересного не творится. – Усаживаясь наконец за стол, пожал плечами Снорри. Он уже успел переодеться, скинув грязное рубище. Даже вымылся в роднике, только вот вытереться не успел, и, сползая со лба, текли по щекам крупные холодные капли. – Ничегошеньки там не происходит, у Альвсенов, не считая всегдашней ругани самого Скьольда да супруги его Смельди Грачихи.

– Что, уже и сам Скьольд ругаться начал? – переспросил Хельги. Не очень-то похоже было это на старшего Альвсена – тот всегда отличался эдакой хитроватой сдержанностью, в отличие от собственной супруги и покойного Бьярни.

– Да, и Скьольд ругаться начал. – Смешно сдувая с носа водяные капли, важно кивнул Малыш. – Я там поговорил с работниками. Сказали, собрался было Скьольд во фьорд, сунулся к лодке – ан нету! Хорошая была лодка, вместительная, ходкая, прочная – тут заругаешься.

Грачиха, конечно, на слуг понесла: не усмотрели, мол, или, того хуже, продали кому-нибудь… Правда, кому тут продашь? – Снорри недоуменно пожал плечами. – Скирингссальских купцов давно не было, а у наших у всех свои лодки имеются, да и приметная она, Скьольдова лодка, все рунами изукрашена, попробуй ею воспользуйся без ведома хозяина.

– Стоп! – Сын ярла резко хлопнул ладонью по столу. – Молодец, Снорри! Значит, говоришь, приметная лодочка у Скьольда? Отлично! Свои ее уж никак взять не могли, даже при всем желании – кому охота связываться со Скьольдом? Сильного ветра вчера не было – унести в море не могло. Значит, что получается?

– Бродяги! – тут же сообразил Малыш. И поправился: – Ну, те, двое, которые…

Хельги улыбнулся.

– Кстати, и сбежавший Ирландец где-то тут бродит, – подал голос Трэль, внимательно слушающий беседу. – Вы про него не забывайте, этот пес много чего натворить может.

– Вряд ли. – Сын ярла презрительно усмехнулся. – После того полета со скалы в воду, Ирландец вряд ли захочет строить кому-то козни.

– Плохо ты его знаешь, ярл. – Задумчиво покачал головой юный вольноотпущенник. – Вряд ли он отрекся от своих старых богов. Он будет искать жертву.

– Ты так думаешь… – резко встрепенулся Хельги.

– Я ничего не думаю, ярл. Просто рассуждаю.

– И рассуждения твои весьма похожи на правду. – Вскочив из-за стола, сын ярла задумчиво заходил по хижине. – Значит… – Он резко остановился, внимательно взглянув на собеседников.

– Остров, – кивнул Трэль.

Остров. Тот самый, что назывался Раун – Всплеск. Там, где Ирландец уже приносил жертвы своим кровавым богам. Сначала – ягнят, а потом захотел и человека. Это, не говоря о знаках, выложенных из блестящей на солнце слюды и точно указывающих фарватер. Знаки те давно уже сковырнул специально посланный Хельги Снорри Малыш. Так, на всякий случай. Чтоб не отсвечивали.

Они пришли туда к вечеру. Хельги, Харальд Бочонок, Ингви и Снорри. Стоял густой туман, и Хельги благодарил богов – пожалуй, в ясную ночь не смогли бы они пробраться на остров столь незаметно. Оставив лодку на мелководье и поручив Снорри прикрывать вполне возможный отход, ловко соскользнули на камни, выбрались из воды не там, где обычно – чуть дальше, где не пристать никакой лодке, да зато и не ждали их оттуда. Мокрые, словно тюлени, таясь по кустам – туман постепенно таял, открывая взору вершины скал – пробрались в бухту. Никакой лодки там не было. Ни украденной у Скьольда Альвсена, ни какой другой. Интересные дела… Неужели, опоздали? Или, наоборот, пришли раньше?

Поднялись вверх, к скале, бесшумно, слово бестелесные духи. Посмотрели за камнями, прочесали кусты. Ни одна ветка не хрустнула – сказывались уроки Эгиля. Быстро отыскали «лестницу» – сучковатый ствол молодой сосны, тот же самый, что и был раньше. Оставив Харальда внизу, вмиг взметнулись на плоскую вершину скалы, выступающей из тумана, словно ложка из густого киселя. Вокруг было пустынно. Никого. Значит, действительно, явились раньше. Значит, следует устроить засаду, распределить людей, а уж затем…

– А зола-то – теплая! – нагнувшись к кострищу, тихо сообщил Ингви. – Кто-то тут был, очень может быть – даже еще утром.

Опустившись на колени, Хельги завозил руками по траве и камням – в глубине души опасаясь наткнуться на свежие кровяные капли. Нет, ничего подобного поблизости не было. Сын ярла перевел дух. Интересно получается. На острове никого, жертву, по всей видимости, Ирландец не приносил. Но ведь зачем-то они сюда высаживались? Может быть… Хельги посмотрел на Ингви, и тот кивнул, сразу понимая, в чем дело. Свесился с вершины, держась ногами за камень, тут же вскочил на ноги, кивнул:

– Да. Они восстановили знаки. Лазили так, словно кабан прошелся.

– Значит – Хастейн. – Невесело усмехнулся про себя Хельги. – И Сельма будет у него заложницей. Что ж, могло случиться и хуже…

Было слышно, как далеко внизу бьются о скалу волны. Поднимался ветер, разгоняя остатки тумана, и волны становились все больше, все наглее, все злее.

– Как бы нашу лодочку не выбросило на камни вместе с малышом Снорри, – озаботился Ингви.

Хельги лишь отмахнулся:

– Успеем. Да и Снорри не зря там сидит. Уж от камней увернуться сумеет.

Клубившиеся в расщелинах остатки тумана змеями уползали в море. Пробегавшие по небу облака – светло-серые, розоватые, палевые – словно покрылись снизу яркой сверкающей позолотой, подсвеченные невидимым солнцем. Поднимаясь над скалами острова, громко кричали птицы. В пределах видимости, сквозь клочья тумана, виднелась покачивающаяся на волнах лодка со спущенными за борт сетями. Молодец, Снорри! Решил прикинуться рыбаком. Ха! А, кажется, что-то вытягивает? Интересно, кого? Треску или сельдь? А может, зубатку? Вон, как тяжело идет.

Оба!

Засмотревшись на лодку, Харальд Бочонок споткнулся о невидимый в траве камень и кубарем полетел в небольшой овражек. Тут же и выбрался, ничуть не сконфузясь – дело житейское бывали с викингами случаи и похлеще – нагнал Хельги и, усмехнувшись, протянул ему некий предмет.

– Ключ, – останавливаясь, прошептал сын ярла. – А у кого на одежде мог быть подвешен ключ? Явно не у тех двух верзил.

– Может, у Ирландца?

– Может. – Кивнул Хельги. – Только у него совсем не такой ключ. А вот подобный я видел у Сельмы… Ну, конечно же! – Он хлопнул себя по лбу. – Судите сами: какой смысл Ирландцу – если все-таки это он захватил Сельму – везти ее к Хастейну? Никакого. Ему ведь нужна жертва для своих мерзких богов. Хорошая жертва. Значит…

Юноши переглянулись и, не говоря ни слова, разбрелись по всему острову. Теперь уж искали тщательно, не так, как ночью, в тумане. Облазили каждую щель, каждый вывороченный камень – тщетно.

Показав сияющий край, из-за синих вершин гор медленно поднималось солнце. В кустах запели мелкие птахи, низко над пенящимися волнами заносились ласточки – верная примета к дождю. Да оно и было видно по облакам, по легкой сизоватой дымке на горизонте, по прохладе и не исчезнувшей с ночи сырости.

Сын ярла, тяжело вздохнув, уселся на камень. Задумался. Его друзья, Ингви и Харальд, устало дыша, повалились на траву рядом.

Интересная штука получается: выходит, Ирландец вместе с верзилами отвез-таки Сельму к спесивому Хастейну. Если, правда, это Ирландец. Может, тут одни здоровяки действовали, без всякого Ирландца? Но тогда, тем более, незачем им заезжать на остров. Выложить новые знаки, взамен разрушенных старых? Так они же не знают фарватер, его только Ирл… Стоп!

– Ингви, что ты там говорил про кабанов?

– Про каких кабанов?

– Ну, когда ты лазил смотреть на скале знаки?

– А! – Ингви потянулся. – Так я и говорю – излазано там все, будто стадо кабанов промчалось. Если б, конечно, кабаны умели лазить по скалам… Ха! – Он резко замолк. – Так ты думаешь, что…

– Верно, Ингви. Кто у нас самый легкий, малыш Снорри? Ну-ка, давайте, зовите его сюда, пусть подплывает. Да не стесняйтесь, можете свистеть.

Услыхав призывный свист, Снорри закинул на борт сети и быстро заработал веслом.

– Веревку прихвати, – принимая конец, бросил Ингви.

Скала отвесно уходила вниз, туда, где, шипя, бились змеи прибоя. Снорри висел над пропастью на веревке и деловито командовал:

– Ниже… Правее… Теперь чуть влево… Ниже… Есть!!!

– Не удержавшись, он завопил во всю глотку, распугивая любопытных чаек и глупышей.

– Что там такое, Снорри?

Три взлохмаченные головы, любопытствуя, показались над оборванный краем вершины. Правда, никакой пещеры так и не увидели, как ни старались. А вот веревка ослабла, и висевший на ней малыш Снорри тут же перевернулся вниз головой.

– Эй! Эй! – закричал он. – Вы там не очень-то… Эй, не так сильно… Все, в самый раз, не тяните больше. Давайте еще вниз помаленьку…

Потихоньку отпускавшие веревку ребята почувствовали вдруг, как та резко напряглась и сразу ослабла. Видно, Снорри наконец добрался до пещеры.

– Эй, Малыш, как там?

Ответом была тишина. Лишь через некоторое время веревка дернулась и послышался крик Снорри:

– Поднимайте. Только поосторожней.

– Да уж не растрясем тебя, не беспокойся. – Хохотнул Харальд, старательно наматывая выбранную веревку на руку. – И раз… И два… И еще раз… Вот те раз!!!

Крайнее удивление выразила не только физиономия Харальда. Еще бы не удивиться, когда после очередного рывка над краем скалы показалось бледное лицо Сельмы.

Сельма… Хельги почувствовал в глубине души щемящую клокочущую радость, словно, вот ради этого он и жил все последнее время. Ради этого лица, бледного и такого родного, ради глаз, синих, как небо, отраженное водами фьорда, ради чуть припухлых губ, растянувшихся сейчас в слабой улыбке… Да, вот, ради этой улыбки!!!

Хельги не удержался и, быстро оглянувшись – соратники деловито готовили лодку и рассматривали пойманную Снорри зубатку – поцеловал девушку в губы, целовал долго и сладко, словно бы пил медвяную брагу и никак не мог напиться. Сельма, что удивительно для разумной девушки, на этот раз не сопротивлялась. А в голове сына ярла громко били барабаны…

– Корабли! – Прервал занятие влюбленных сбежавший со скалы Снорри. – Там, в море!

– Корабли? Это может быть только Хастейн! Но ведь у Хастейна только один драккар? А ты сколько увидел, Снорри?

– Пять. И каждый – не меньше, чем в двадцать скамей!

– Пять двадцатискамейных судов, – левой рукой обнимая Сельму, прошептал Хельги. – Вполне хватит, чтоб прихлопнуть весь Бильрест-фьорд. Одним внезапным ударом…

Глава 16 Внезапный удар

Кто этот вождь, С дружиной плывущий? Чьи рати сюда К берегу правят? «Старшая Эдда» Первая песнь о Хельги, убийце Хундинга

Июнь 856 г. Бильрест-фьорд

Они шли один за другим – все пять драккаров спесивого Хастейна. Из тех кораблей, что называют «длинными» – двадцать (а то и побольше) скамей, значит – только на веслах сорок викингов, плюс еще столько же на смену, плюс… Короче, вполне набирается около сотни. Да взять эту сотню пять раз, по числу кораблей, простая арифметика получается, почти раз в три – ну, пускай, не в три, но в два-то точно! – больше, чем все население Бильрест-фьорда, включая самые дальние хутора.

Вот подошли ближе, спустили паруса – видно было, как слаженно опускаются весла. Корабль самого Хастейна – с позолоченным флюгером на мачте и синим флагом с изображением ворона – вальяжно шел в середине. Хитер был ярл, видно, не очень-то доверял Ирландцу, и если тот был сейчас на его драккаре…

Хельги усмехнулся, представив, что – вот уже сейчас – произойдет с первым кораблем. Вот вспенил воду весла левого борта, разом – красиво, надо признать – повисли в воздухе правые. Драккар легко развернулся, юркнув в проход меж камнями, куда указывала стрелка на скале, только что переложенная Снорри.

Ну! Ну же!

Есть!!!

Со страшным треском – так, что было слышно даже на островке – первый драккар Хастейна нарвался на подводные камни. Хорошо сел, качественно. Правда, вряд ли затонет – не те пробоины, не та была скорость – опытные пираты шли недоверчиво медленно, но вот, все же, попались. Было хорошо видно, как быстро – но безо всякой паники – выскочили из-за весел воины. Молодец, кормчий – быстро сообразил, что не слезть им с камней собственными силами. Либо ждать помощи от других судов – а это время, да и какая, к троллю в горы, внезапность? – либо бросить корабль, а уж потом, после удачного набега, стащить его с мели с помощью захваченных пленников, а успеет к тому времени затонуть – так и пес с ним. Драккар Сигурда «Транин Ланги» – тоже неплохой корабль, вполне годится в качестве боевого трофея.

Судя по действиям команды налетевшего на камни судна, они выбрали второй вариант. Подошел – медленно, осторожно – следующий корабль – встал бортом. Викинги быстренько – некоторые пижоны даже бежали прямо по веслам, пара человек упала-таки в воду, правда, тут же вынырнули, мерзавцы – перебрались на него, и тут же разом вскипели под веслами волны – корабль-спаситель спешно покидал устье негостеприимного фьорда.

– Ну, теперь побоятся сунуться! – Презрительно захохотал Снорри.

– Плохо ты их знаешь, Малыш. – Хельги не сводил глаз с вражеских драккаров. Хоть и далековато, да кое-что видно. По крайней мере, в агрессивных намерениях их теперь не оставалось сомнений: на всех кораблях спешно опускали мачты – чтоб не мешали в боевых действиях – вон, как забегали, видно, придумали-таки какую пакость. И правда! Все четыре драккара вдруг исчезли из виду. Словно бы пропали, растворились в сизой морской хмари.

– Какое черное колдовство! – округлив глаза, с явственным ужасом с голосе пробормотал про себя Снорри. Судя по всему, он сейчас и не очень удивился бы, если б все драккары Хастейна вдруг разом обрели драконьи крылья и, поднявшись в воздух, со свистом спикировали бы на усадьбу Сигурда-ярла.

– Это ковры, – невозмутимо произнес Ингви. – Они набросили на борта кораблей ковры, серые, как море. Об этом упоминал еще старый скальд Браги.

– Ах, да… – Хлопнул себя по лбу Хельги. Теперь и он вспомнил. Да, действительно, были такие описания в старых сагах. У того же Браги Бодассона, прозванного Старым.

– Да… – Покачал головой Снорри. – По всему видно – это бывалые воины.

– А ты сомневался?

Усмехнувшись, сын ярла задумчиво осмотрел горизонт. Они – он сам с друзьями и вытащенная из тайной пещеры Сельма – стояли на плоской вершине скалы, куда забрались в один миг, после сообщения Снорри о чужих драккарах. Лишь чуть укрылись за камнями, когда корабли подошли слишком быстро. И куда теперь, обжегшись с верным фарватером, двинутся яростные ватаги Хастейна?

– Я б на их месте начала с отцовской усадьбы, – нахмурившись, отозвалась Сельма. – Там море рядом, не надо и во фьорд заходить, можно со стороны луга. Да и эти двое… Ну, те, что схватили меня и затем передали Ирландцу… Они хорошо вызнали те места, я слышала, как хвастали этим Ирландцу. – Девушка на миг запнулась, подумав о чем-то нехорошем, так, что явственно стала видно набежавшая на лицо тень.

– Хутор Курид – это их работа? – с ненавистью глядя на уходящие, уже почти совсем незаметные, корабли, тихо поинтересовалась она.

Хельги покачал головой:

– Нет. Курид – это работа Бьярни Альвсена.

– Недавно убитого им в честном поединке, – кивнув на Хельги, ничтоже сумняшеся поспешил дополнить Снорри.

– Это плохо, – задумчиво протянула Сельма. – Плохо для всех нас.

Харальд и Снорри недоуменно переглянулись. Ингви стоял чуть в стороне, не слыша, а вот Хельги все понял правильно. Говоря «для всех нас», Сельма, конечно же, имела в виду обитателей всего Бильрест-фьорда, от центральных усадеб до дальних лесных хуторов. Опасность от внешнего врага грозила сейчас всем – и эта опасность усугублялась во много раз опасностью внутренней: распрями, недоверием, предательством. И Скьольд Альвсен здесь не один такой, что хочет под шумок прибрать к рукам чужие земли. Много желающих найдется, на кого, быть может, и не подумал бы никогда. Тот же, к примеру, Свейн Копитель Коров. До поры до времени сидит себе тихо у себя на хуторе, ни Альвсена толком не поддерживает, ни Сигурда, ни еще кого. Сам себе на уме хитрован. И таких хитрованов – почти на каждом хуторе. Кто их знает, с кем они будут связывать возможность резко улучшить свое существование – с привычным порядком вещей с ведущей – правда, пошатнувшейся за годы болезни – ролью Сигурда, или – с Хастейном? Хастейн – коршун. Морской конунг. И никогда он не будет сидеть в Бильрест-фьорде – разграбит, сожжет и отвалит, как волк, с добычей, оставив после себя разлагающуюся кучу трупов. А вот на обломках-то этих, после его ухода, и можно будет начать новую игру в Бильрест-фьорде. Молодец, Сельма, умная девочка! Быстро сообразила… не то, что некоторые. Правда, Снорри для подобных рассуждений еще маловат, а Харальд вообще не любит особо мозгами ворочать.

– Да, кое-кто может и поддержать Хастейна. – Вздохнул Хельги.

– Если Хастейн вообще нуждается в поддержке. – Невесело усмехнулась Сельма. – И тогда этот кто-то сильно рискует, как говорил Ирландец, «держать руки в гнезде гадюк».

Ничего больше не сказал сын Сигурда-ярла. Да и что говорить-то? Полностью права была Сельма, со всех сторон права, как ни крути, и картина недалекого будущего округи вырисовывалась весьма жуткая. И, самое плохое, что вполне реальная…

– Ты сказала – Ирландец. – Хельги вопросительно посмотрел на девушку. – Он что-то еще говорил?

– Да нет, больше ничего особенного. – Сельма неожиданно улыбнулась. – Хотел принести меня в жертву какому-то своему богу. И, знаешь, мне показалось, будто он кого-то очень сильно боится.

– Ну, ясно кого – Хастейна. Вот погоди, Хастейн еще ему выдаст за погубленный драккар.

– Хастейна? Может быть… – Сельма задумчиво посмотрела в сторону моря. – Хотя… я думаю, Ирландец боится вовсе не людей. Сильно боится. Очень сильно. Какую-то темную злую силу. Именно против нее он выспрашивал помощи у своего божества.

– И напрасно. – Хохотнул Хельги. – Не везет его божеству с жертвами, хоть убей! То с Трэлем не вышло, то вот с тобой. Невезучий человек этот Ирландец.

– Зато деятельный и, похоже, далеко не глупец. Сам посмотри: сколько времени прошло, как приняли его в род Сигурда? Всего ничего. Гораздо меньше, чем, скажем, у Хрольва Приблуды. И кем стал Ирландец – управителем усадьбы! А Приблуда до сих пор кто? Да никто! Вот, кстати, еще один возможный предатель. Чего ему терять-то у Сигурда? В смысле – у тебя?

– Ну, уж эдак-то всех в возможные предатели занести можно. Да вот взять хоть того же Дирмунда…

– Да не о Дирмунде речь, Хельги. Об Ирландце. Неспроста он сюда приехал, ох, неспроста. И как развернулся? То он с Гудрун, то с нидингами, то с Альвсенами о чем-то сговаривается, то вот, с Хастейном. Ты что обо всем этом думаешь?

– Думаю, Ирландец ни с кем. Просто ищет свою выгоду… и, пока, кажется, сам не знает – какую. А что он кого-то или чего-то боится… Может быть, ты и права. Недаром же пытался принести человеческие жертвы, а это, сама знаешь, делают или в крайнем случае, или по большим праздникам. А какой у Ирландца в последнее время праздник? Вот и я не знаю… Ладно, пес с ним, с Ирландцем. Давайте думать, что нам сейчас делать? Ведь драккары Хастейна уже к ночи будут… Ингви, не заметил, куда повернули?

– К Снольди-Хольму.

– Что я говорила? – обреченно произнесла Сельма. – Мало нам бродяг да Альвсенов.

– Значит, до утра время еще есть. Хастейн – викинг – и не станет нападать ночью. Но вот утром, едва рассветет…

На соседний берег переправились тут же. Высадили Сельму в сопровождении Снорри – Хельги все-таки опасался отпускать девчонку одну в начавшиеся смутные времена. Прощаясь, сын ярла долго глядел им вслед, пока те не скрылись за валунами. Затем, будто проснувшись, крикнул друзьям:

– Вперед! У нас еще много дел.

Дел, действительно, было много. Поднять тревогу в усадьбе, сколотить хотя бы небольшой отрядец на помощь Торкелю, послать людей по дальним хуторам – предупредить – ближних соседей собрать на тинг. И все это нужно было успеть сделать до вечера. В крайнем случае – ночью. Уж утром-то Хастейн время терять не станет.

Подняли парус, быстро наполнившийся ветром, и лодка ходко побежала к родному причалу. У противоположного берега навстречу им шли под веслами рыбаки, высоко взлетая на спинах волн. Приподнявшись на корме, Хельги закричал, завопил что-то – лишь чаще замелькали чужие весла.

– Видимо, люди Скьольда. – Посмотрев через борт, пожал плечами Ингви. – Не хотят и знаться.

– Ну и пес с ними. – Сын ярла махнул рукой. – Пошлем потом слугу к Альвсену, заодно предупредит и Свейна.

Не оглядываясь больше на рыбачью лодку, друзья навалились на весла.

А рыбаки, посмотрев им вослед, перевели дух.

– Надо же, чуть не столкнулись нос к носу, – недовольно проворчал кругломордый и нагловатый Приблуда Хрольв. – И чего их на острова носило? Нет, нужно было нам в усадьбе ждать. В крайнем случае, в лес бы ушли.

– Ага. – Усмехнулся его собеседник, Дирмунд Заика. – В лес. И ч-что м-мы бы сказали п-потом Хастейну? В-возьми н-нас в д-дружину? Вот н-нам бы секирами башки и п-проломили б!

– Так ведь наш друг Ирландец – у Хастейна!

– Чей д-друг? – Заика расхохотался. – У Ирландца – с-свой интерес, а у нас – с-свой. Нет уж, чем с-сидеть, Х-хастейна д-дожидаясь, лучше з-заранее…

– Следил бы лучше за веслами, умник! Вон, сейчас налетим на камень.

– Д-да з-знаю я. – Отмахнулся Дирмунд. – Я т-тут все к-камни знаю. Во-он з-за тем м-мысом – ладьи Х-хастейна.

– За каким мысом?

– Н-ну в-вот. 3-завернем…

– И где же Хастейн?

– А во-он, смотри – разбитый д-драккар! П-прямо н-на п-подводных камнях.

Нечистая парочка ловко – надо отдать ей должное – причалила к разбитому кораблю. Пустому, как может быть пуст котелок с брагой после доброго пира. Ни сундуков, ни оружия, даже щиты и парус – и те сняты. Мачта аккуратно опущена.

– Н-да… – задумчиво протянул Дирмунд. – Д-думаю, они его не т-так просто бросили.

– Еще бы! – Усмехнулся Хрольв. – Вон дырищи-то!

– Могли бы с-стянуть с к-камней-то, – не слушая его, размышлял вслух Заика. – Могли. Но н-не с-стянули. 3-значит, не х-хотели лишнего ш-шума… А где у н-нас легче в-всего п-пристать к берегу со стороны м-моря?

– Да нигде!

– Н-нигде-то нигде… А вот у С-снольди-Хольма – м-можно. Если опытный к-кормщий… да еще Ирландец с-с-с н-ними… Х-хотя, Ирландца, н-наверное, н-нет. Иначе б н-на камни н-не сели. С-ставь-ка п-парус, Хрольв!

Пару раз рыскнув, лодка поймала парусом ветер и ходко пошла к северу, держа курс к Снольди-Хольму.

А Конхобар Ирландец в это время был от них совсем рядом. Стоял себе преспокойно на мысе, смотрел на разбитый драккар и хвалил сам себя. За то что не поспешил на корабль Хастейна, как ни уговаривали его верзилы. Было у него еще тут одно дело. В пещерке на острове. Прежде, чем встретиться с морским конунгом, решил Конхобар ублажить-таки страшного кельтского бога. Друид он все-таки или кто? Тем более, жертва была шикарная. Красивая девка, такую можно перед жертвой и самому употребить… Впрочем, нет, вряд ли понравится такое паскудство великому и кровавому Крому. Пусть уж насытится. Пусть знает – кто его настоящий поклонник, он, младший жрец Конхобар, или черный друид Форгайл, чтоб он пропал куда-нибудь на веки вечные. По-прежнему боялся Конхобар друида в образе волка и словно бы чувствовал на себе его пронзительный обжигающий взгляд.

Лишь усилием воли отвлекся Конхобар Ирландец от страшного образа и тут же цинично усмехнулся, представив себе гнев пиратского конунга. Все-таки хорошо, что он не поспешил на его драккар. А теперь, похоже, не очень-то и спешить придется. Да и с жертвой, пожалуй, можно пока обождать. Может, еще на что и сгодится. Времена-то наступают смутные…

– Да кто там видал этого Хастейна? Да никто! – Скьольд Альвсен выставил вперед руки, словно закрывая возможных оппонентов, которых, впрочем, и вовсе не находилось – себе дороже с таким спорить. Тем более, не было на поляне в священной роще никого из дружины Хельги – все разъехались, кто по дальним хуторам, кто к Снольди-Хольму. Потому и мог безвозбранно парить собравшийся на поляне народ Скьольд, не до него было.

– Я знаю, зачем старый Сигурд требует себе всю военную власть, дескать, Хастейн там какой-то нарисовался. – Ухмыляясь в бороду, продолжал Скьольд. – Да и вы, думаю, догадываетесь.

– Догадаться не трудно! – воскликнул Свейн Копитель Коров. – Вновь прежнюю силу хочет взять Сигурд. Не для себя, для сынка своего, Хельги. Я лично не дам ни одного воина, даже слуг не пошлю, самому, ежели что, пригодятся.

– Правильно, Свейн! Золотые слова. – Тут же поддержал Скьольд, и по поведению дальних бондов было хорошо видно, что и они – «за». – Наших воинов давать – только Сигурда усилить, а зачем Сигурду сила – ясно, против нас же и обернется.

Лишь Фриддлейв, красавчик Фриддлейв, светозарный сын Свейна, ничего не кричал, вообще вел себя тишайше. Хоть и не признал себя побежденным после ристалищ в лагере Эгиля, хоть и скрипел зубами на хевдинга младшей дружины – правда. Еще и не утвержденного тингом – да, видно, считал происходящее совсем уж негодным делом, глядя на отца, только зубами скрипел. Встретиться с Хельги в честном бою – это да, это еще посмотрим, а вот так, исподтишка, разве ж это достойно честного викинга? Да никак не достойно, нечего и думать, хоть что бы там не говорил Скьольд.

Потому тихо-тихо, пока шли дебаты, кивнул своим воинам Фриддлейв – хоть и мало у него их было, да все ж куда ни шло – тихой сапой пробрались в овражек, спустились тихохонько да дали шпоры коням… Только их и видели. А уж какое там решение примет тинг, на большую часть состоящий из людей Скьольда Альвсена – их дело. Фриддлейв их не слыхал. И действовать будет, как велит кодекс чести викинга. А велит он сейчас все силы напрячь на борьбу с внешним врагом, Хастейном, а уж внутренние разборки потом. Несмотря на молодость, был Фриддлдейв истинным викингом, избегал участвовать в позорном деле.

То же самое сказал про него Хельги, в ответ на слова Харальда. Нет, не будет Фриддлейв подличать, вот, в честном бою, да, может, и придется с ним сразиться. Однако удара в спину от Фриддлейва можно не ждать. Не тот характер.

– Так что Фриддлейв на нашей стороне будет, что бы ты про него не говорил, Харальд, – скупо заметил Хельги. – И его люди для нас не лишние, хоть, конечно, и маловато их.

– Но ведь им может приказать и Свейн!

– Да ну? И кого они скорей послушают? Старого бонда или его молодого наследника, имеющего большие шансы стать, ну, уж если и не ярлом, то морским конунгом, точно. Так что, Фриддлейва я пока рассматриваю как нашего союзника, а отнюдь не врага. – Хельги ухмыльнулся, отводя от лица мохнатую еловую ветку.

В эту ночь никто не спал в усадьбе Сигурда-ярла. Все молча готовились к битве. Точили мечи и секиры, готовили стрелы, вытаскивали на берег лодки.

Кнорр «Толстая Утка» – торговый корабль Сигурда – три недели назад ушел в Скирингссаль и до сих пор, слава богам, не вернулся. Лишь боевая ладья, драккар «Транин Ланги» одиноко покачивался у причала. Жаль, нельзя его бросить в бой – нет хорошей, проверенной в битвах, команды – как пить дать, потопят его суда Хастейна; налетят с четырех сторон, возьмут на абордаж и, перебив команду, потопят. Или – того хуже – захватят. И будет бывший корабль Сигурда позорно бороздить моря под флагом спесивого морского конунга. Лучше уж пусть потопят или сожгут.

Сигурд задумчиво посмотрел на драккар, затем подозвал Хельги.

– Возьми своих верных людей и отгони корабль за мыс, – приказал старый ярл. Голос его был звучен и ясен, давно уже не слыхали в усадьбе такого голоса ярла. – И постарайтесь управиться до рассвета. Думаю, после разгрома Торкеля Хастейн не даст нам большой передышки.

Хельги поклонился отцу и в раздумьях вышел из дома. Было, над чем задуматься. Взять верных людей? Да, имеются таковые, но ведь не очень-то много их здесь, в усадьбе. Ну, Харальд с Ингви, Снорри – впрочем, тот еще не вернулся от Торкеля и хорошо, если вернется – еще с десяток парней наберется в усадьбе, да столько же по ближним хуторам – по дальним не стоит и шариться, все равно не успеть. Всего около двух десятков получается. Ровно в два раза меньше, чем нужно на весла. Правда, можно попробовать идти и под парусом, чего никто не делал во фьордах, да вот беда, ветер утих. Но стоит попробовать, иначе – как? Пройти можно, единственное опасное место – узкий проход меж островами, где сидел сейчас на камнях брошенный драккар Хастейна. Там уж, нечего делать, придется поработать веслами. Поработать от души – за двоих, а то и за троих. Это притом, что взрослых воинов Сигурд для такого дела не даст – они нужны здесь, в усадьбе – ярл так и выразился: «СВОИХ верных людей», имея в виду младшую дружину. Что ж, придется, с кем есть.

– Харальд, Ингви! Пробегитесь по ближним хуторам, свистните наших. Ты, Норм, пойдешь со мной на корабль, да захвати инструмент, мало ли что там. Трэль? Какая встреча! Ты что здесь забыл? Принес козий сыр в обмен на зерно? После обменяешь. Ты мне нужен, идем.

Деловито распоряжаясь, Хельги очень хотел выглядеть сейчас истинным ярлом. А еще больше хотел, чтобы все обошлось с Торкелем. Чтобы Сельма… Сын ярла вздохнул. Нет, не обойдется с Торкелем, пожгут, как пить дать его усадьбу, хоть и согласился Сигурд двинуть туда к утру со всей дружиной. Но ведь, пока идем. Да еще драккар этот… Успеть бы! Впрочем, вероятно, успеем. Во-он, небо-то еще краснеет на западе, за островами, не так и давно спрятался там оранжевый край солнца. Успеем… Вот только как там все сложится? Впрочем, это уж дело богов. «Никто не избегнет норн приговора».

Драккар оказался вполне пригоден к ближнему морскому походу, недаром его ремонтировали весь май под тщательным приглядом Сигурда. Изящный красивый корабль с фигурой серебряного журавля на носу. Правда, протекал малость, да не хватало щитов по бортам. А в остальном, вполне. Хоть сейчас отправляйся в плаванье к неведомым берегам. Хельги ласково погладил корабль по дощатой, внакрой, обшивке. Внимательно осмотрел днище, дыры для весел, прикрытые сейчас круглыми деревянными затычками, и велел поднимать мачту. На самом дне драккара плескалась вода – не так, чтобы очень много, но и не мало. Хорошая работа для мальчишек из усадьбы. Да, надобно их тоже позвать, хоть и не удержат весло, так зато воду вычерпывать будут. Ветер. Хорошо бы, боги послали ветер. Хоть небольшой, хоть откуда… Вот-вот, уже начинают идти по воде волны. Сын ярла послюнил большой палец. Есть! Пусть в бок, пусть небольшой, но есть. Ветер!

С причала послышался шум, и на борт корабля прыгнули «верные люди» Хельги. Почти все младшая дружина, не считая парней с дальних хуторов, которых уже некогда было звать. Да, не было еще и Фриддлейва с ребятами с хутора Свейна Копителя Коров. Ну, Фриддлейв не очень-то и желал сражаться под командованием Хельги, хотя формально и он, и его люди, считались-таки в общей дружине. Но вот действенных методов заставить их исполнять службу пока что не находилось. Ну, не воевать же с ними в самом-то деле? Эх, было бы время… Ладно, пес с ним, с Фриддлейвом. Открыто против не выступает – и то хорошо. Пока… А вот где эти морды, Заика с Приблудой Хрольвом? Что-то не видать. Неужто, свалили куда, заразы?

– С утра еще за рыбой отправились, – пояснил кто-то. – Сказали, уж всяко к вечеру будут, да вот нету пока. Может, мы их по пути-то и встретим.

– Может, и встретим. – Сын ярла равнодушно пожал плечами. В конце концов, это всего лишь два человека. Погоды не сделают, а вот споров да крику от них… Право, лучше б и не встречать их. Честно сказать, не очень-то эта парочка нравилась Хельги в последнее время. Скрытничали, увиливали от общих дел, задирались с тем же Снорри, правда, вождю открыто перечить не смели, но за спиной издевались, доходили такие слухи. Ладно, разберемся и с ними. Потом.

Хельги вдруг поймал себя на мысли, что зря оставлял все проблемы младшей дружины на потом, а они ведь были, эти проблемы, хоть тот же Фриддлейв и эти двое. Эх, надо было сразу все решать, по крайней мере стараться решить, а то вот наступил решающий момент и, кто знает, как те себя проявят? Ну, Фриддлейв-то, пожалуй, подличать не будет, а вот Заика с Приблудой… Покачав головой, сын ярла отогнал грустные мысли. В конце концов, и Заика, и Хрольв – с детства знакомые люди, родичи, уж конечно, они не способны на предательство и подозревать их в этом – само по себе нехорошее дело.

С гиканьем вздернули парус. Затрепетал, полосатый – для красоты и крепости – закружился на рее, ловя ветер. Поймал. Вздрогнул. Дернулись весла. И под восторженные крики присутствующих драккар «Транин Ланги», набирая ход, величаво отвалил от причала. Хельги стоял на корме, у правого борта, сжимая руками рулевое весло. Он был сейчас и за ярла, и за кормчего – знал залив, как пять пальцев, мог бы и с закрытыми глазами пройти. И все равно волновался. Боевой корабль, это вам не маленькая рыбачья лодка!

А драккар оказался послушным, как хороший конь. Лавируя, почти не зарывался носом в воду, перетекал с волны на волну, подчинясь воле сына Сигурда-ярла. Даже брызги не поднимались выше форштевня, и вода не заливала палубу – ну, никакой красоты, одна обыденность. Весла почти и не пригодились – привязанные к рее канаты держали хватающий ветер парус. Хельги только командовал:

– Лево. Еще левей. Вправо.

Красота!

Красота длилась не долго. Впереди, в призрачном свете белой ночи, возникли – неожиданно, хотя их все и ждали – черные, вздымающиеся к небу, скалы. Острова. Слева, у дальнего берега, словно выброшенный на камни кит торчал покинутый вражеский драккар. Ингви Рыжий Червь, обхватив форштевень ногами, до боли в глазах вглядывался в пенные волны. По команде Хельги опустили парус. Ингви поднял правую руку – вспенили черную воду весла правого борта, и Хельги чуть подрулил в ту же сторону. Проскочим. Должны проскочить. Ага, чуть стукнулись левым бортом о камень, ничего, крепкий корабль выдержит, быстренько взять еще правее, да не зарываться – там тоже камни.

– Не грести, – неожиданно крикнул вдруг Ингви. – И еще неожиданнее был его следующая команда: – Назад!

– Что такое? – удивленно переспросил Хельги, когда драккар, застыв на миг на волне, резко двинул обратно.

– Корабли, – передал по цепочке Ингви. – Чужие корабли. Идут прямо сюда.

Чужой корабль – прямая опасность. Тем более – корабли. И, скорее всего, это были боевые ладьи Хастейна.

– Мачту – вниз! – Деловито скомандовал Хельги. – Все на весла. Быстро идем к правому берегу.

Черный приземистый силуэт судна быстро заскользил вправо. Там была мель, но сейчас был прилив. Можно подойти прямо к лугу, к кустам и деревьям, укрыться средь свисающих прямо к воде веток. Так и сделали. Проскользнули ловко, тихо, изящно, даже не зацепили никакой камень. Подошли к самым деревьям, причалили бортом, наломав, закрыли корабль ветвями. Успели. Все сделали вовремя.

Чужие корабли, обогнув застрявшего на камнях собрата, уверенно входили во фьорд. Видно, кто-то хорошо знал фарватер. Шли тихо, словно тайные призраки ночи. Совсем, совсем рядом! Так, что были видны заклепки и железные полосы, на щитах, висевших по борту. На хищном носу драккара, шедшем вторым, держась за форштевень в виде головы дракона, стоял человек в алом плаще и серебристой кольчуге, словно светившейся на фоне светлого неба. Лица воина из-за дальности было не видно, но Хельги подумал, что вот, это и есть морской конунг Хастейн Спесивец, знаменитый пират, терзающий своими набегами не одно побережье. Было хорошо слышно, как стекает вода с весел.

И тут рядом, на берегу, затрещали кусты. Кто-то ломился на берег, словно кабан, не разбирая пути и, конечно же, не видя драккаров, скрытых деревьями и кустами.

– Если он вскрикнет, наткнувшись на нас – нам конец, – прошептал Хельги случившемуся рядом Харальду.

– Он не вскрикнет, ярл, – тихо ответил тот и, вытащив из-за пояса нож, бесшумно перебрался на берег. Темная фигура его скрылась в таких же темных зарослях. Тишина вокруг стояла – мертвая…

Харальд вернулся, когда последний корабль пиратов медленно проплыл мимо затаившихся воинов. Вернулся не один. Кто-то – худющий, но довольно высокий – не говоря ни слова, перевалился через борт «Транина Ланги».

– Малыш! – узнал пришедшего Хельги.

Да, это был Снорри. С расцарапанной щекой, растрепанными волосами и глазами, блестящими, как у молодого волка. Пахло от него пожаром и кровью.

– Что с Сельмой? – не выдержав, тут же спросил Хельги. – Жива?

Тяжело дыша, Снорри устало кивнул головой.

– Я бежал от самого Снольди-Хольма, – отдышавшись, вымолвил он. – Хотел предупредить Сигурда… да, видно, уже поздно.

– Так значит, Хастейн все-таки напал ночью… Что с усадьбой?

– Сгорела. Дотла. Одни головешки остались. – Снорри неожиданно улыбнулся: – Но людей там не было – все ушли в леса, мы с Сельмой все же успели предупредить. Ой, дайте попить. – Юноша вытер со лба пот. – Туда бегом, обратно бегом, да еще тут щеку ножиком разворотили. Все этот тролль Харальд.

– Шляются тут по ночам всякие, – тут же откликнулся Харальд. – Скажи спасибо, что не убил.

– Спасибо, что не убил, – язвительно передразнил Снорри. – Навалился, эдакий медведюга, я уж не знал, что и делать. Весь ужом извертелся.

– Хорошо – я его лицом к себе повернул, хотел ни чикаться с ножиком, а свернуть шею…

– Добрый дружок Харальд!

– Да не заедайся ты, Малыш, всякое ведь бывает. Лучше расскажи, что там случилось со Снольди-Хольмом?

– Не заедаюсь я. Обидно просто. – Отмахнулся Снорри. – А что касается Снольди-Хольма, слушайте…

Хастейн действительно решил напасть на усадьбу Торкеля ночью. Нет, конечно же, не перерезать сонных, сначала предупредить, как и положено викингу. Только так предупредить, чтоб уж ясно было – рыпаться бесполезно. Потому и корабли морского конунга шли на всех парусах – на берег чуть ли не вылетели, но пристали красиво, тормознув веслами, повернулись бортами. И сразу же посыпались на берег воины. Засверкали секиры, заблестело недобрым светом железо, и так же блеснули алчные глаза викингов. Снольди-Хольм произвел на них впечатление богатой и хорошо укрепленной усадьбы. Да так оно и было – находясь на самой окраине населенных мест, Торкель-бонд отгородился от возможных грабителей высокой деревянной стеной, даже выстроил каменную башню, как делали ирландцы. На башне стоял стражник. Покричав немного под частоколом – разбудить ради приличия ограбляемых – воины Хастейна тут же всадили в стражника с десяток стрел. А он, паразит, как стоял, так и стоял – прямо и несгибаемо – только стал похож на ежа. Потом уж, как ворвались в усадьбу, прочухали – никакой это не стражник, а соломенное чучело. А в самой усадьбе – ни одного человека. Ну, естественно, и ни одной коровенки, ни овечки, ни козлика (кроме нападавших), гусей – и тех уволокли в дальний лес люди Торкеля-бонда. И, поди теперь, сыщи их.

– Нипочем не сыщешь! – авторитетно заверил Хастейна один из приснопамятных братовьев-верзил, Горм. – Леса тут – дикие. Одно слово – чаща! Лучше уж напасть там, где не ждут.

– Да уж, куда лучше. – Сплюнул себе под ноги оскорбленный до глубины души Хастейн. – Только вот знать бы – где нас не ждут?

– В усадьбе Сигурда, конунг! – хором выпалили недавние переветники – Хрольв и Дирмунд. Дирмунд даже заикаться перестал от волнения. Еще бы, такой момент удобный наклевывался. Впрочем, Снорри, скрывающийся на одной из скал вместе с разведчиками Торкеля, этих двоих не разглядел. Далековато было. Видел только, как запылала усадьба, подожженная с четырех концов людьми разгневанного морского конунга.

– А ведь у Хастейна не так уж и много людей, – закончив рассказ, поделился наблюдением Снорри. – Ну, не так много, как могло бы быть на пяти – да, даже и на четырех – драккарах. Иначе он вполне мог бы отправить отряд и посуху… если у него найдутся проводники…

– Мог бы? – прислушиваясь к чему-то на берегу, переспросил Хельги. – А, похоже, отправил!

Где-то неподалеку, за деревьями явственно звякнуло железо. Чиркающий такой звук, вполне характерный, словно кто-то случайно задел по кольчуге острием копья или секиры.

– Так что же мы стоим? – шепотом возмутился Снорри. – Надо же быстрей! Помогать нашим в усадьбе.

– Не торопись, парень, – с мудрой – совсем, как у Велунда – усмешкой остановил его Хельги. – Говоришь, в дальний лес ушли люди Торкеля? Вот и беги снова туда. Чай, найдутся охотнички посчитаться с Хастейном! Уговоришь. Да, думаю, и уговаривать долго не надо будет.

Снорри послушно кивнул, не осмеливаясь оспорить новый приказ хевдинга. Хотя, если честно, очень хотелось оспорить. Ну, какой толк в битве от крестьянского народа Торкеля? Ясно, что никакого. Юноша открыл уже было рот, чтобы сообщить об этом Хельги, но тот так посмотрел на него, та-ак сверкнул глазами, что всякое желание спорить тут же пропало. Это был взгляд не пятнадцатилетнего Хельги.

Этот взгляд был чужим, незнакомым, холодным. Взглядом настоящего конунга, по мановению руки которого рассыпаются в прах целые государства.

Стражник на деревянной башне в усадьбе Сигурда, увидев чужие корабли, громко затрубил в рог. Драккары Хастейна шли быстро, уверенно, словно точно знали – никаких мелей впереди нет – ведь проходили же к самому причалу и боевой драккар, и даже толстопузый низко сидящий кнорр. Впереди лежала добыча. Ну, пусть не такая уж беззащитная – за низкой оградой блестели шлемы воинов – но все же, и не с такими справлялись. Осталось только эту добычу взять. А что возьмут – никто из воинов Хастейн и не сомневался. Четыре драккара – сила! Сам Спесивец, впрочем, осторожничал. Не изменил себе и на этот раз, хотя, казалось бы, все впереди чисто – вон он, причал, приставай с налета бортом, выпустив тучу стрел, чтобы редкие защитники фьорда и голов не могли бы поднять, высаживай воинов, круши, режь, грабь. Нет, корабль Хастейна по-прежнему шел вторым. Потому и не нарвался на притопленный камень, что незадолго до этого с немалыми трудами скинули в воду люди Сигурда-ярла. А вот драккар, идущий первым – сел! Ударился со всего маха, так, что затрещало дно, и в пробоину хлынула холодная вода фьорда. С десяток стоящих на носу воинов от содрогания судна полетели вниз, поднимая белые брызги. Тут же вынырнув, они быстро поплыли к берегу. Там их уже ждали: трое сразу же были убиты лучниками, двоих разбило волной о камни, ну а остальные прорвались. Выбрались на низкий берег, держа в зубах мечи; завязался бой.

Тем временем, оставшиеся корабли Хастейна развернулись бортом и медленно подошли к отмели. Там и встали. Пиратский ярл – в блестящем шлеме, в кольчуге, покрытой алым фризским плащом – такой плащ можно было запросто обменять на раба, а где-нибудь в Ирландии – и на земельный участок, случаи были – резко взмахнул мечом. И, повинуясь его знаку, выскочившая на отмель орда, поднимая тучу брызг, с дикими воплями помчалась к берегу. Подбежав к прибрежным камням, первая шеренга выставила вперед щиты, то же сделали и вторые, давая возможность подойти остальным. А дальше развернулись широким строем, легко смяв прибрежную оборону Сигурда, и, бросились к усадьбе, охватывая обороняющихся пологим, быстро сужающимся, полукружьем. Стрелы уже не помогали – некогда было, слишком близко сошлись. В ход пошли копья, дротики и секиры. Пометав все это друг в друга, воины с рычанием вытащили мечи. Кое-кто подхватывал с земли брошенные секиры и копья, снова метал во врага, или, наоборот, уже не метал, а рубил, колол, резал, с восторгом впитывал в себя пьянящую музыку битвы. В глазах викингов Хастейна сияло неподдельное счастье! Еще бы, ведь они и жили только ради этого!

Сам Сигурд ярл лично командовал обороной. Расставив немалочисленных воинов за оградой, взобрался на покатую крышу дома и теперь хорошо видел всю картину схватки. Трое мальчишек – даже еще не воинов – сидели рядом, готовые сорваться и нестись по первому же слову ярла. Центральной группой защитников, что сражались уже у самых ворот, руководил Эгиль Спокойный На Веслах. Не молодой, седобородый, как и сам Сигурд, но жилистый и подвижный. Основная масса нападающих хорошо увязла среди людей Эгиля, а вот небольшой отрядец все-таки побежал по кустам, желая обойти оборону с левого фланга. Там, конечно, тоже были люди – ими руководил Велунд – вон, отсюда видно, как развевается его седая борода. – Но довольно мало и не того класса. Не воины, слуги.

– Беги! – Показав мечом направление, Сигурд тихонько пнул мальчишку. – Скажи, пусть готовят луки и стреляют прямо по кустам.

Мальчишка унесся, сверкая пятками… И через некоторое время старый бильрестский ярл, будто обретший в битве вторую молодость, увидел, как падают в кустах можжевельника пронзенные стрелами воины. Не получилось у них внезапного удара, не получилось! Ага, теперь захотели обойти справа… Ну, ну, попробуйте. Еще один пинок. И снова помчалась, прямо по капустным грядкам худенькая мальчишеская фигурка… Длинная черная стрела, настигнув, поразила его прямо в шею, с противным хлюпаньем выйдя из горла. Захрипев, гонец упал, орошая грядки кровью.

– Хороший выстрел, Горм. – Хастейн, с обнаженным мечом, обернулся к здоровяку. – Отправь кого-нибудь из молодых поближе к дому. Пусть спрячутся за амбаром и убивают всех, кто будет бежать – или от Сигурда – это ведь он там маячит на крыше – или к нему.

Верзила Горм усмехнулся. Схватив за плечо, крикнул что-то пробегавшему мимо воину. Тот кивнул и, прихватив с собой еще одного, прячась в траве, быстро понесся к амбару.

Сам же Хастейн, походя отмахиваясь от обороняющихся, со зловещей улыбкой на лице, медленно пробивался к воротам. Впрочем, что там были за ворота? Так, одно название. Скорей, от диких зверей помеха, да и чтоб скотина не разбежалась. Да и сложенная из камней ограда низка и перемахнуть ее – даже не для воинов Хастейна дело. А вот левее ворот стоял коровник, а за ним корабельный сарай. Оба – выстроенные из крепкого дерева, с узкими бойницами-амбразурами, сквозь которые и посылали теперь люди Сигурда меткие стрелы.

– Факелы, метайте факелы! – Отбив летящую стрелу мечом, в бешенстве закричал Спесивец. – Чего же вы ждете, дурни?

– Боятся, что, если усадьба сгорит – сгорит и будущая добыча, – обернувшись, пояснил верзила Горм, с секирой в руках расчищавший дорогу ярлу.

– Зря боятся, – буркнул про себя пиратский вожак. – Мне не нужны ни зерно, ни коровы. А драгоценности Сигурд вряд ли прячет в амбаре.

Бой продолжался с переменным успехом. Хоть люди Сигурда и уступали нападавшим в боевом опыте, да зато это была их земля, где знали они каждый кустик, каждое деревце, каждый камень. Этим и пользовались.

Тем более, что хитрый Хастейн не бросил в бой всех своих викингов. Само собой, на кораблях были оставлены часовые, а небольшой отряд, на лодках, доплыл до усадьбы Альвсенов, что виднелась за холмом, правее от водопада. Подплыли чинно, подняв кверху свободные от оружия руки. Дескать, ничего не хотим плохого. Хотим только переговорить с многопочтенным хозяином Скьольдом, слава о мудрости которого достигла и ушей Хастейна-ярла. Скьольд, до поры до времени таившийся тут же неподалеку в кустах, решился все-таки показаться. А что делать? Захотят сжечь его усадьбу, так сожгут. Правда, тем временем весь скот угонят люди Скьольда в дальние леса, увезут все богатство, так что потом приходите, жгите. Черт с ним, с домом да амбарами, да коровниками. Уйдете – другие выстроим. Время было нужно Скьольду, время. А что Сигурда разоряют – так это вообще прекрасно, самым главным конкурентом меньше.

– Что надо от меня славному Хастейну-ярлу? – Окруженный воинами, спустился к пиратским лодкам Скьольд.

– Хастейн-ярл совсем не хочет с тобой ссориться, – улыбаясь, заверил его один из викингов, высокий, со светлой, аккуратно подстриженной бородой. – Сигурд – его давнишний враг, попортивший ярлу немало крови. Да ты, должно быть и сам слышал об их старой вражде?

Скьольд кивнул, хотя ни о чем таком не слышал. Правда, может быть, все-таки и слышал когда-то краем уха.

– В знак дружбы прими от Хастейна-ярла вот этот плащ. – Высокий обернулся и, взяв поданный воинами сверток, с поклоном протянул его Альвсену. Тот, быстро отступив назад, развернул сверток… и не смог сдержать довольной ухмылки: уж больно хорош был подарок. Из тонкой, явно фризской, шерсти, ярко-синий, вышитый по краям золотой проволокой. Такой плащ стоил немало.

– Скажи Хастейну-ярлу: их дела с Сигурдом меня не касаются. – Держа подаренный плащ под мышкой, ласково улыбнулся Скьольд.

Проводив викингов, он помахал им рукой с такой же блаженной улыбкой, а, как только те скрылись из виду, обернулся к своим с жуткой гримасой:

– Ну, что встали, бездельники? Скорей бегите на птичник – чтобы к полудню ни одного гуся не осталось в усадьбе, ни одного цыпленка, ни одной уточки.

– Уж, всяко, успеем до полудня! – Клятвенно заверил хозяина один из воинов.

– Смотрите у меня… – Усмехнулся Скьольд. И сам знал – успеют. Так просто кричал, для порядка. Успеют. А после полудня – приходи, Хастейн, жги, дурачина! Вот, еще и плащик подарил, глупый, хороший плащик…

Посмеиваясь, Скьольд бросил взгляд в конец фьорда, где от усадьбы Сигурда уже поднимались к небу клубы черного дыма.

Расставив вокруг воинов, Хастейн Спесивый с разбега забрался на крышу длинного дома Сигурда. Битва, похоже, подходила к логическому концу – ну, долго ли могли сопротивляться профессиональным разбойникам мирные – в основной своей массе – люди ярла? Самые яростные защитники – воины Эгиля – давно уже нашли свою смерть, кто-то был ранен, а кое-кто из числа слуг поспешил сдаться в плен.

Старый ярл, с мечом в руках, ждал приближения врага и улыбался. Все болезни словно покинули его, вернув для последнего боя былую ловкость и силу. Внизу, около дома послышался какой-то шум – это спешили на помощь ярлу уцелевшие воины – Сигурд остановил их небрежным взмахом руки. Он знал – это последняя битва. И был рад этому. Потому, зря дожидались его в лесу верные люди, зря прядали ушами заранее спрятанные кони. Мог бы уйти Сигурд. И мог вернуться, внезапно нагрянуть потом, собрав людей по дальним усадьбам, мог бы… Но не хотел. Молча ждал Хастейна, улыбался.

Морской конунг жестом прогнал своих с крыши. Отбросив в сторону щит и секиру, вытащил меч:

– Согласен ли ты скрестить со мной даятеля злата, Сигурд-ярл? – осведомился Хастейн. – Иль твой крушитель бранных рубашек давно заржавел без дела?

Сигурд перестал улыбаться:

– Кормилец воинов скоро напьется твоей крови, Спесивец, – с этими словами, Сигурд легко, словно юноша, прыгнул вперед и первым нанес удар. Удар этот, нанесенный с недюжинной силой, мог бы стать и последним для пиратского ярла, если б тот не проявил свою всегдашнюю осторожность и не отпрыгнул резко в сторону. А старый ярл не унимался – лезвие его меча вновь взлетело, казалось, к самому небу, вспыхнуло на миг в лучах восходящего солнца, и вновь упало, встретив на излете затянутый кольчугой бок Хастейна. Да, если б не его ловкость и не качество кольчуги… Что и говорить. Хищно осклабившись, морской конунг нанес скользящий удар по клинку Сигурда, и старый ярл слишком поздно понял опасность – так бились франки лысого короля Карла – резко провести лезвием вниз по вражескому клинку и, если повезет, раздробить руку. Хастейну повезло. Пальцы старого ярла разжались, залитые кровью, однако он успел-таки подхватить выпавший меч левой рукой. Размахнулся… И в этот момент вожак пиратов, высоко подпрыгнув, ударил в грудь старика обеими ногами. Хрустнули ребра. Сигурд упал, выронив меч, и торжествующий Хастейн рысью набросился на него, вгоняя меч в шею. Кровь погибшего ярла оросила крышу длинного дома.

– Аой! – Подняв окровавленное лезвие к небу, торжествующе прокричал Спесивец.

– Аой! – хором подхватили его викинги, жаждущие немедленно приступить к грабежу усадьбы. Чадя, горели подожженные пиратами амбары, стонали раненые – люди Хастейна волками шарились около них: тяжелораненых добивали, легких, предварительно связав за спиной руки, отводили в сторону, к остальным пленникам. Пленников было не так уж и мало. В основном слуги. Жаль, не было женщин – те успели-таки скрыться в горах. Зато вот вывезти все добро старый ярл не успел. С довольными криками пираты вытащили из дома огромные, обитые железными пластинами, сундуки, полные сокровищ. Золото, иноземные ткани, дорогое оружие, серебряные монеты с непонятными надписями, посуда из цветного стекла – чего здесь только не было!

– Чуете, что мы еще найдем у этого скряги, Скьольда? – хохоча, азартно прокричал Хастейн, погружая ладони в сундук и кидая драгоценности в воздух.

Подхватив награбленное, викинги подожгли дом и, подгоняя пинками пленников, направились к драккарам. Ха! Кто-то уже сообразил перегнать флагманский корабль от мелководья к причалу. Туда и стоит нести сундуки, разделить по справедливости – на четыре части, затем каждую – еще на двенадцать, а уж после – личная доля!

Опьяненные относительно легкой победой и богатой добычей, пираты не сразу сообразили, что с их кораблями творится что-то не то. Ну да, уж слишком много воинов толпилось на кораблях, вроде столько не оставляли? И сами драккары: их ведь осталось три из пяти: один до сих пор на камнях у входа во фьорд, другой уже затонул у причала. Тогда откуда четвертый? Вон он, с другой стороны причала – щегольской, легкий, с серебристой головой журавля на форштевне. Не было такого вроде. А может, был?

А с кораблей полетели стрелы. Копья, секиры, дротики. Захваченные врасплох викинги быстро перестроились, отбежав на берег, за камни. Впрочем, было уже поздно – третья часть, пораженная стрелами и дротиками, нашла свою смерть на мелководье или у причала. С победными воплями, звеня оружием, посыпались с кораблей воины – их вел молодой незнакомый конунг с безусым юношеским лицом, в алом плаще и серебристой кольчуге. На мачте незнакомого корабля взвилось синее знамя с изображением белого журавля.

Хастейн приказал своим отступать. Снова, как всегда, действовал осторожно, проклиная растяп часовых на драккарах. Надо же, позволить врагам захватить корабли! Хотя еще посмотрим, кто кого. Еще поборемся. Еще посражаемся. Вот сейчас отойдем к берегу, перестроимся, затаимся за камнями, и тогда…

Пиратский ярл не успел придумать, что «тогда». Из-за спасительных камней в его воинов, свистя, посыпались стрелы. А с холма, со стороны близкого леса, спускался конный отряд. Хастейн выругался. Он знал – это конец, но не собирался сдаваться. А, вот, впереди несется с причала молодой конунг. Интересно, кто бы это мог быть? Неужели старый враг Рюрик Ютландец? Как-то пронюхал, паскуда, что у Хастейна мало сил. Нет. Это не Ютландец. Уж слишком молод. Что ж – прихватить с собой в Валгаллу вражеского ярла – что может быть приятней и почетнее? С ним и дорога в небесные чертоги не в пример веселее, а уж там, кто знает, может быть, они даже и подружатся.

– Аой! – Вытянув меч вперед, пиратский ярл рванулся обратно, оставляя своих воинов на пир вражеских копий.

Он шел напролом, проигравший морской конунг знал – пощады не будет, да и не нужна она ему была, эта пощада. Умереть под шум битвы, с мечом в руках – что может быть лучше?

Хельги заметил его еще издали. Кто-то из близких, кажется, Ингви, рванулся было наперерез и тут же упал, держась за шею. Остальные кучей столпились вокруг молодого ярла – однако, здесь и Заика с Хрольвом – эти-то откуда взялись? – все знали: нет позорнее в бою, чем гибель хевдинга.

– Не мешайте. – С металлом в голосе воскликнул сын Сигурда. – Он ищет смерти. Что ж – он ее найдет.

Со звоном скрестились клинки – опять не по правилам, Хастейн не ожидал такого от этого сопленосого бодрячка. Надо же, откуда он знает приемы иноземного боя? Следует быть осторожней. Следующий удар пиратский ярл нанес неожиданно. Долго выжидал, когда враг откроется. И рубанул, отвесно, с плеча, слышно было, как хрустнули под кольчугой кости. Ага! Теперь – по следующей руке, а затем – в шею. Хельги еле сдержал стон от нестерпимой боли. Левая рука его повисла плетью, в глазах потемнело… Потемнело только на миг. Очнувшись, сын Сигурда ловко отбил удар. Хастейн – а Хельги почему-то не сомневался, что имеет дело с вражеским ярлом – как и следовало ожидать, оказался очень опасным противником. Умным, осторожным, жестким. Такого не возьмешь ни измором, ни обычными приемами боя. Значит… Значит – нужны необычные. Хельги, притворно пропустив неслабый удар – понадеялся на крепость кольчуги и не зря – отошел – не отскочил! – в сторону. Делал вид, что устает. Увидев это, Хастейн заработал мечом с удвоенной силой. Так, что молодой хевдинг поскользнулся, упал – на радость пиратскому ярлу, занесшему меч для окончательного удара… Но его так и не последовало, этого удара. Хельги поскользнулся не просто так – крутанулся с нижней позиции, опираясь на локоть, захватил ступней лодыжки противника, дернул на себя – и тот с шумом завалился на спину. А вот вскочить на ноги Хельги ему уже не дал! Не вставая, с силой ткнул мечом под кольчугу врага, снизу, чувствуя, как рвутся ткани. Хастейн взвыл от нестерпимой боли и, засучив ногами, затих. Его победитель, поднявшись на ноги – молодой, счастливый и грязный, как распоследняя свинья – под одобрительные крики дружинников, издав победный крик, поставил ногу на грудь поверженного врага. Он не знал в тот момент, что попирает ногою тело убийцы отца… и убийцы друга. Ингви Рыжий Червь так и не оправился от удара в шею, нанесенного ему пиратским ярлом. Умер, выпустив из холодеющих пальцев копье, упав лицом в грязную коричневую лужу.

Вскоре все было кончено. Большая часть пиратов пополнила ряды воинов Одина, некоторое количество предпочло плен. Усадьба, правда, лежала в руинах, но зато какие трофеи – целых три драккара…

Хельги, сын Сигурда, показал всем, что достоин называться ярлом. Операция возмездия оказалась неплохо спланированной, хотя, может быть, в чем-то и примитивно. Пока воины Хастейна предавались грабежу, Снорри привел людей с хуторов, часть из которых тут же посадили на «Транин Ланги», а часть – ведомая вольноотпущенником Трэлем, знавшим в округе все козьи тропы – пустилась пешком к усадьбе Сигурда. Эффект неожиданности сработал как надо. Хельги, правда, переживал, что корабли не удастся захватить так просто. Удалось. Может быть, оставленные на кораблях викинги были слишком увлечены видом горящей усадьбы – даже не столько усадьбы, сколько видом больших сундуков и алчными воплями сотоварищей. А может быть, просто удача. Ведь ярл без удачи – все равно, что лодка без весел и паруса.

А как яростно сражались жители хуторов! Вот, казалось бы, от кого б не ожидал. Ладно, Фриддлейв – тот все-таки воин, но и другие были ничуть не хуже. Отец, Свейн Копитель Коров, не хотел отпускать Фриддлейва, так тот сам ушел, рассудив, что отсиживаться в стороне, когда другие сошлись в смертной сече – дело, недостойное воина. Побурчав, Свейн отпустил-таки с сыном нескольких человек, а ближе к концу битвы и сам с остальными примчался. Тогда же прибыл и отряд Скьольда. Как же – делить победу кто будет?

К той же победе примазались и два предателя – Заика с Хрольвом. Именно они указали пиратам фарватер. А как дело повернулось по-другому, тут же повернули мечи им в спины. Бились со злостью – еще бы! – надеялись на Хастейна, а вон оно как обернулось. Чуть башки свои не свернули! Хорошо хитрый Заика придержал при разграблении усадьбы Хрольва. Посоветовал не лезть вперед да без особой нужды не светиться. Так и не сражались они со своими, в кустах неподалеку отсиживались, а как пошло грабилово – тоже не вышли, Дирмунд сказал: подождем. Не очень-то хотелось Заике показываться перед оставшимися в живых родичами в рядах их врагов. Ладно бы, Хастейн их всех поубивал, тогда бы оно ничего, так ведь он и пленных набрал, а эти-то, право, разнесут весть о падении усадьбы Сигурда-ярла, да двух предателей тоже упомянуть не забудут. И пойдет гулять по всем фьордам дурная слава – от Халогаланда до Вика. Нет уж, не надобно это Заике. Вот чуть погодим, посмотрим. А затем потихонечку проскользнем на корабль, а уж в море – там видно будет. Можно и заколоть кой-кого из пленников или в шторм, как лишний груз, выбросить в набежавшую волну за борт. Так что придержал Заика рвущегося делить сокровища Хрольва. Правильно придержал, как оказалось. Теперь-то и они – в рядах победителей. А откуда взялись – никто их особо и не расспрашивал, кому надо? Бились отважно – все видели – так что молодцы, так бы и дальше.

Сигурда похоронили в одном из захваченных драккаров. Вместе с ним в последнее плавание отправился его любимый белый жеребец и три наложницы-финки. Это не говоря уже о разного рода коврах, оружии, драгоценностях…

– Больше добра Сигурд с собой в Валгаллу унес, нежели Хастейн бы разорил, – сквозь зубы бурчала Гудрун, вернувшись с другими женщинами из леса. А сестрица Еффинда плакала, как и многие в Бильрест-фьорде. Сигурд-ярл все-таки был справедлив и не очень-то зарился на общественные земли. А вот как поведет себя новый хозяин? Или, скорее, хозяйка? Все понимали, что молодой ярл Хельги Сигурдассон вряд ли будет вести спокойную жизнь бонда. Тем более, теперь. Имея три драккара, включая «Транин Ланги» и флагманский корабль Хастейна. Гудрун тоже догадывалась об этом и, кусая губы, посматривала то на освещенное отблеском погребального костра лицо Хельги, то на Свейна Копителя Коров, то на скромно стоящего позади Скьольда. Ладно хоть этот дурачок Хельги скоро свалит в дальний поход, но вот эти шершни, Скьольд со Свейном. Особенно Скьольд… Гудрун вздохнула. Предчувствовала – немало сил придется еще приложить в борьбе за власть и влияние в Бильрест-фьорде. Те же самые мысли обуревали и Скьольда, украдкой поглядывавшего на хозяйку усадьбы. А та снова подумала о Хельги. Вот уйдет он – и поднимут алчные головы и Скьольд и Свейн, а не уйдет, останется – зачем тогда она, Гудрун? От непростых мыслей разболелась голова у Гудрун, и так она прикидывала, и эдак, все плоховато выходило, не в ее пользу. Главное, и людей-то верных мало, жаль, где-то запропастился Конхобар Ирландец.

А Конхобар Ирландец никуда не запропастился. Сидел себе на скале, на острове, посиживал. Ждал – что из этого нападения выйдет. Знал лучше многих других о том, что маловато у Хастейна воинов, даже на весла – и то не хватает, сильно потрепал его Ютландец у фризских шхер. Победит Хастейн – хорошо, нет – тоже что-нибудь придумать можно. Жаль вот только, кто-то помог бежать намеченной жертве – дочке Торкеля-бонда. Сама она из тайной пещеры не могла б выбраться ни за что, разве что прыгнуть в море, рискуя разбиться о камни. Правда, сам Ирландец так же вот летал, сброшенный этим недоноском Хельги, но вот, слава Крому, живой остался, даже костей не переломал. Потому, на всякий случай, крепко-накрепко связал девчонку – нипочем не развязалась бы без посторонней помощи. Но вот, видно, нашли, развязали… Узнать бы – кто. Впрочем, и так догадаться можно. Конхобар усмехнулся – это все дела решаемые. Обвести вокруг пальца простоватых финнгаллов – ума хватит. Про девчонку сказать, что от Хастейна людишек ее на скале спрятал, а что руки связал – так это исключительно для того, чтобы та с перепугу глупостей каких не наделала. Так что, не мстить за это нужно Ирландцу, наоборот – серебришка отсыпать щедро. А с Сельмой… может, то и к лучшему. Вот другая проблема, с волком, то есть с друидом Форгайлом Козлом, гораздо больше тревожила Конхобара. Не показывался в последнее время волк – даже убивать перестал – это знак хороший! Видать, плохи дела у Форгайла. Не потому ли, что, ходили слухи, уничтожил капище в Черном лесу местный колдун, кузнец Велунд. Разбил, собака, жертвенные кувшины. И, правильно, между прочим, сделал. Теперь обиделся, видно, Кром, на друида, не отстоял тот жертвенники, не смог, не сумел. Хорошо это! Пускай бы пропал этот волк-друид на веки вечные, не мешал бы его, Конхобара, реальным планам. А то ведь… Как представил Ирландец жутковатый взгляд Форгайла, так снова захолонуло сердце.

Черный друид Форгайл Коэл, обучавшийся колдовству еще на Зеленом острове, в школе друидов, в Круахан-Ай, средь каменистых ущелий Коннахта… Затосковал друид в последнее время, забросил стаю и, охотясь теперь в одиночку, все чаще выл на луну. Знал – лишь одно могло бы помочь ему вернуть милость кровавого бога – сиреневый камень Лиа Фаль, что дает власть и силу. Власть… Волк усмехнулся бы, если б умел усмехаться, а так только шире раскрыл клыкастую пасть. Скорее – лишь крупицу власти. Но, и этой бы крупицы хватило, иначе все пойдет прахом. А ведь так хорошо начиналось! Форгайл вспомнил, как вместе с младшим жрецом Конхобаром почти сразу же по прибытию в землю финнгаллов принес первую обильную жертву. И как сразу почувствовал свою возросшую колдовскую мощь. А потом… Потом так и не смог проникнуть в душу умирающего – вернее, уже умершего – сына местного ярла. Место в его умирающей душе занял кто-то другой… Отнюдь не случайно. Старый колдун, что живет на кузнице. Несомненно, это его работа. Недаром, веет от него чем-то опасным, страшным, так, что ни один волк, включая самого Форгайла, так и не осмеливался и близко подойти к кузнице. Да, кузнец – опасный противник. Недооценка его – ошибка. Большая ошибка. И вторая ошибка – младший друид Конхобар. Вот ведь, змееныш, как не стало за ним постоянного пригляду, тут же начал свои делишки крутить. Недаром говорят – пастух спать, овцы – в лес. Разобраться надо и с ним, и с кузнецом. Но для этого… Для этого снова надо стать человеком. И стал бы… Да вот только как? Хорошая жертва нужна, и жертвенник. А ничего ж, ничегошеньки нет. Замкнутый круг получается. И чтобы его разорвать, нужно снова стать человеком, иначе… иначе чувствовал Форгайл, как все больше завлекает его звериная, волчья жизнь, как просыпаются, веселясь и дразня, инстинкты его древних пращуров. Иногда, средь бела дня, понимал вдруг друид, что скоро окончательно превратится в зверя – и лихорадочно соображал, как не допустить этого. Днем с собой справлялся. Ночью – нет. Тогда, чтобы не озвереть окончательно, специально отбился от стаи и ночью старался спать, а охотился днем. И меньше охотился, а больше думал. И знал – когда-нибудь да придумает выход. Обязательно!

Дул ветер, раздувая пламя погребальных костров. Выжившие справляли тризну по погибшим друзьям. Ингви… Ингви Рыжий Червь. Ты славно бился и умер в бою, как настоящий викинг.

– Когда-нибудь мы еще встретимся с ним в небесных чертогах, – поднимая рог с хмельным питием, негромко сказал Хельги.

И все повторили:

– Так будет, ярл.

А Велунд, старый кузнец Велунд, всю битву не выпускавший из руки смертоносный лук – он мог бы, если б хотел легко поразить Хастейна во время боя с Хельги – лишь улыбнулся.

Через семь дней так и не утихший ветер наполнил свежим дыханием полосатые паруса трех драккаров Хельги Сигурдассона, молодого бильрестского ярла. На носу его корабля «Транин Ланги» поднимали весла друзья и сподвижники: Харальд, Горм с дальнего хутора, Снорри. Ближе к корме, не особо желая выделяться, сидели Дирмунд Заика и Хрольв, а по левому берегу, по лугам, покрытым розовыми полосками душистого клевера, мимо редких сосен, взмывающих кронами к небу, вслед за кораблем бежала девушка, красавица в синем сарафане, и прощально махала белым платком.

Сельма…

Хельги посмотрел на нее и грустно улыбнулся.

Первый поход

Глава 1 Камень

Тот камень, что у Дома жизни героев лишил, Лугайд Ламдерг метнул его в Илланна, сына Фергуса, Фиахна бросил в Лугайда его, и кровью омылся герой, Дважды по семь мужей пало от этого камня. Предания и мифы средневековой Ирландии. «Разрушение дома Да Хока»

Июль 856 г. Бильрест-фьорд

– Да тяните ж вы сильней, ленивые свиньи! Слева, слева поддайте!.. Да слева, говор-рю, не справа… Эх, чтоб вас…

Узколицый человек в дорогой, крашенной желтоватым дроком тунике из тонкой шерсти, махнув рукой, устало опустился на камень. Волны, шипя, бились у самых его ног, с разбега налетая на землю, а чуть правее шумел искрящийся водопад, над которым в хорошую погоду неизменно зажигалась разноцветная радуга. Сейчас погода была хорошей: над синими водами залива ласково сверкало солнце, освещая голубоватые луга, усыпанные клевером и ромашками, высокие, тянущиеся к самому небу сосны, кусты можжевельника и дрока, растущие ближе к оврагу, орешник, иву на берегах глубокого ручья, серебряные зеркала многочисленных озер, усадьбы, лес и – чуть дальше – в сиреневой дымке горы. На холме, за спиной узколицего, поднимались новые строения усадьбы, пахнущие свежей смолой, а прямо напротив, в заливе, не так уж и далеко от деревянного причала, деловито сновали лодки. Скопившиеся на причале люди – большей частью рабы да слуги – по команде узколицего тянули канаты, которые заводили куда-то в воду сидящие в лодках. Видно было – пытались поднять какой-то затонувший корабль, но тот – вот незадача – в который раз, показав драконий нос, подняв тучу брызг, с шумом срывался обратно в море.

Узколицый поднялся с камня и, досадливо сплюнув, – похоже, все нужно было начинать сначала, – обернулся на чьи-то шаги.

– Чего тебе, Вазг? – Перед ним стоял усыпанный веснушками пацан, светлоглазый, с растрепанными ярко-рыжими волосами.

– Хозяйка Гудрун звала тебя, господин Конхобар, – поклонившись, почтительно вымолвил тот. – И сказала – пусть идет побыстрее.

Пацан почесал пальцами босой ноги другую.

– Побыстрее? – с издевкой повторил Конхобар. – Ну, пошли, раз зовет. Посмотрим, с чего там такая спешка.

Прихватив валяющийся прямо на траве плащ, он пошел вслед за мальчишкой, привычно размышляя о превратностях жизни. Причем не только размышляя, но и прокачивая возможные неприятности. Конечно, повезло, что и говорить, когда во время недавнего нападения пиратов Хастейна он, Конхобар Ирландец, остался в стороне от этого так и не завершившегося успехом дела, к которому, надо признать, и сам приложил некоторые усилия. Но – случилось, как случилось, – и Конхобар был несказанно рад тому, что не явился тогда на корабль Хастейна. Не до того было. На всякий случай хотелось принести жертву Крому, древнему божеству кельтов: и место для жертвоприношения было выбрано неплохо – на маленьком скалистом острове, и намеченная жертва удовлетворила бы самый взыскательный вкус – как-никак дочка Торкеля-бонда, отнюдь не самого последнего человека в Бильрест-фьорде – Радужном заливе, как, по названию фьорда, прозывали и всю округу, прилегающую и даже не очень прилегающую – так называемые дальние хутора. Не вышло тогда с жертвой – бежала дочка Торкеля из тайной пещеры с помощью друзей, в первую очередь с помощью Хельги, молодого местного ярла, после смерти своего отца Сигурда от рук предводителя пиратов Хастейна унаследовавшего усадьбу и земли. Усадьбу, правда, пираты успели сжечь, так вот теперь – отстраивали. Правда, сам молодой ярл, как оказалось, не горел желанием заниматься хозяйством – не очень-то ему это нужно было, в неполные-то шестнадцать лет. Тем более и корабли у него имелись – аж три штуки: отцовский, «Транин Ланги», да два трофейных, хастейновских. Была и дружина. Уже мало кто в округе открыто выступал против юного ярла: позвал с собой – и явилась почти вся молодежь. Люди постарше, конечно, не очень-то захотели идти пытать счастья за тридевять земель, ну, это только те, у кого свое хозяйство было, а у кого не было, те повалили к Хельги: идем, мол, с тобою. Тот уж и не рад был, что собрал такую ораву – опыта-то ими командовать маловато, – но вида не показывал, стервец, улыбался да жевал себе соломинку. Ну, слава богам, отплыли. Кажется, в Англию. Там бы их и прибили или волной какой перевернуло. Ну, в общем, пока все к лучшему.

После отплытия Хельги и объявился в разрушенной усадьбе Ирландец. Думал, ласково встретит любовница. А любовница – хозяйка усадьбы Гудрун, вдова Сигурда-ярла – поначалу-то встретила ласково, три ночи с ложа не отпускала, забавница, а потом пошли проблемы.

Причем именно ее проблемы, как хозяйки усадьбы. Во-первых, интриги. Эти ж, местное вражье, никуда не делись. Так и мутили воду в округе Скьольд Альвсен по прозвищу Жадина да дружок его Свейн Копитель Коров. Пока молодой ярл был, смирно сидели, а как ушел в поход, так давай накатывать на вдовушкину землицу. Это мол, пастбище, завсегда роду Альвсенов принадлежало, а та рощица – Свейну. Не знала, что с ними и делать, вдовица, да вот теперь хоть один верный человек появился. Это она про Ирландца так думала. А тот никому верным никогда не был и впредь быть не собирался. Делал то, что лично для него выгодно. Вот явился в усадьбу, к Гудрун под бок – ничего баба, целуется жарко и в постели хороша, не смотрите, что сорок, – да ведь забот-то у нее оказалось выше крыши! А зачем Ирландцу чужие заботы? У него что, своих мало? Вон, люди сказывали, рыщет по дальним лесам огромный волчище – днем, не таясь, ходит. Правда, людей есть перестал, но это, может, и брешут. Знал, хорошо знал Конхобар, что это за волчище. Самый настоящий волкодлак-оборотень, Черный друид Форгайл Коэл, что вместе с Конхобаром приплыл год назад из Ирландии, гонимый насмешками и презрением к старой языческой вере. Перед этим гадал Форгайл на человеческих внутренностях – и было ему озарение, посланное жестокосердным богом Кромом. Узнал Форгайл, что сын его старого знакомца, финнгалла-викинга Сигурда, в недалеком будущем станет правителем далекой страны Гардарики, в которой богов множество, а главного бога нет. Да и живут там люди отдельными племенами. Потому и не будут особо противиться, когда Хельги – так звали сына старого Сигурда – сначала исподволь, тихой сапой, а затем – когда рыпаться уже поздно – и силой принудит их признать древних кельтских богов, живущих человеческой кровью. И пошлет неисчислимые воинства на битвы, и захватит все страны, и зальет их кровью, и восстанет брат на брата, а сын на отца – и наступит (так говорится в преданиях) конец света, когда падут все боги и все герои. Боги сказали Форгайлу, что сможет тот заменить душу Хельги своей, а значит – стать повелителем мира. И Черный друид обрадовался, погрузился в сладостные мечтанья. О том, как накажет он ирландцев, за то, что отвергли старую веру, за то, что ни во что не ставят друидов, за то, что насмехаются над ними и презирают, за то, что являются верными поклонниками распятого бога, за то… В общем, за многое. Власть – вот чего не хватало Форгайлу, униженному и оскорбленному жизнью. Прихватив с собой младшего жреца Конхобара, жертвенные кувшины и двух приблудных детей для будущей жертвы, друид Форгайл последовал за Сигурдом – вернее, за его сыном Хельги – в их страну, называемую Норд Вегр – Северный Путь. А там… А там не сложилось. Не смог Форгайл заменить своей душой душу Хельги – что-то или кто-то помешал, место оказалось занятым, вот только кем? И Черный друид, вспомнив древний обряд, обратился в волка, но не смог вновь стать человеком – не дали местные боги. Где-то он сейчас рыщет? Право, лучше бы сгинул.

Конхобар поежился, представив пронзительный, обжигающий взгляд друида в образе волка. Нет, лучше бы сгинул…

Вдова Сигурда ждала его в доме – его-то отремонтировали в первую очередь, да почти что и не выгорел дом внутри, так, пара столбов да лавок. Дом был большой, вытянутый в длину, словно выброшенный на берег кит, – места хватало всем многочисленным родичам, да еще рабам и слугам. А в суровые зимы нередко в задней части дома, за очагом, располагался и скот. Окон, по сути, не было – если не считать нескольких узких дыр, скорей бойниц, нежели окон. Внутри дома густо стелился дым. Поднимаясь от очага, разлетался по стенам, ел глаза, прежде чем выйти наружу в отверстие крыши. Кроме очага, чадили и сальные светильники, укрепленные на витых железных столбцах. Над очагом, на больших вертелах жарилась рыба. Жирная вкусная треска. Хозяйка Гудрун самолично переворачивала каждую рыбину, следя, чтобы не подгорела. Треска, правда, все равно подгорала. Да и нельзя было ничего толком и разглядеть в этом смрадном чаде, впрочем, обитатели дома к нему привыкли с раннего детства – другого жилья у них не было, если не считать летние хижины пастухов и вольноотпущенников.

– Сейчас приходил наш вольноотпущенник Трэль – он живет в предгорьях у дальних лугов, – вместо привета сразу начала Гудрун. – Так вот, он сказал, что видел у наших пастбищ вооруженных всадников.

– И что? – пожал плечами Ирландец, лихорадочно соображая, к чему такому клонит хозяйка усадьбы и как это все может выйти боком лично ему.

– Да ничего! – Вдовица взвилась вороном. – Это люди Скьольда! Не просто так появились они у наших лугов. Боюсь, скоро недосчитаемся пары-тройки овец, а то и коровенки!

– Ну-ну, успокойся, Гудрун. – Ирландец присел на скамью рядом. Скьольд Альвсен, владелец соседней усадьбы, давно зарился на горные пастбища Сигурда и после гибели старого ярла, видно, решил, что пришел их черед. – Это ты сама догадалась про Скьольда или Трэль Навозник сказал? – осторожно переворачивая подгорающую рыбину, поинтересовался он.

– Навозник, – кивнула вдова.

– Ха! Навозник! – Конхобар деланно всплеснул руками. – Я так и знал. И ты его послушала? Да ведь он полный придурок.

– Нет, – покачала головой Гудрун. – Он вовсе не такой дурень, каким прикидывался, когда был рабом. И врать нашему роду не станет.

– Сожрал бы он весь ваш род с потрохами, если б смог! – цинично перебил собеседницу Ирландец. – Не забывай, Навозник – бывший раб, и если б Хельги в припадке безумной щедрости не отпустил его на волю, я бы посмотрел еще, на вашей ли стороне он сражался б во время пиратского набега или на стороне Хастейна! Нет, доверять ему нельзя.

– Но ведь воины-то были! Их не только Навозник видел, – резонно возразила Гудрун.

– А откуда ты знаешь, что это Скьольд их послал? А может, Торкель? Или Свейн Копитель Коров? А может быть, это вообще бродя-ги-нидинги?

– Ну, я не знаю… – Вдова беспомощно развела руками. – Вот съездил бы и посмотрел сам.

– А что, и съезжу! – согласился Ирландец. – Вот только после того, как подниму затонувший драккар с сокровищами.

– Ох уж этот драккар… – тяжело вздохнула хозяйка Гудрун.

Боевой корабль Хастейна, налетевший на камень и затонувший почти рядом с водопадом, Гудрун с Ирландцем поднимали уже недели две – и все никак не могли поднять, уж слишком глубоко тот корабль находился. По словам Конхобара, на корабле определенно были сокровища, они были на всех кораблях покойного пиратского ярла, пусть в разном количестве, но определенно были – недаром его люди так любили вспоминать веселый набег на побережье Кента. Туда явились, где не ждали. И даже столкновение с могучей дружиной Рюрика Ютландца не нанесло сокровищам Хастейна особого урона – потерял только людей да три драккара. Так что точно знал Ирландец – были на затонувшем драккаре сокровища, были. Осталось только их оттуда достать. Достать…

– О, боги! – Конхобар хлопнул себя по лбу. – Поистине я глупее Навозника. Ну зачем же мучиться, поднимая со дна весь драккар, когда гораздо легче просто достать с него сокровища.

– И как же? – скептически ухмыльнулась Гудрун, но в глазах ее вновь загорелась потаенная алчная надежда. А вдруг и вправду получится?

Кого б только взять в ныряльщики? Доверять никому нельзя – хоть сам ныряй вместе с Гудрун. Ирландец даже чуть не расхохотался, представив такую картину. Нет, надо либо особо доверенных, либо тех, кто не проговорится, – хорошо бы кого с дальних хуторов. Главное – обеспечить тайну в момент подъема, потом-то уж пускай языками чешут, сокровища-то вот они – надежно спрятаны в сундуках… вот только в чьих? Гудрун или его, Ирландца? Да, пожалуй что, Гудрун, у Ирландца-то и сундуков своих нет. Значит, нужно сделать захоронку. Тайком от Гудрун. Мало ли, пригодится.

– Нужны верные люди, – вслух произнес Конхобар, и вдова понимающе кивнула. Одно дело – под смешки соседей поднимать просто пустой, разбитый камнями корабль, с целью последующего трудоемкого ремонта и продажи, и совсем другое – нырять за сокровищами.

– Из тех, кого я знаю, Трэль Навозник – лучший ныряльщик, – подумав, заявила хозяйка. – Глубже всех ныряет и дольше. Только холодной воды не любит, так ведь сейчас тепло.

– Навозник? – Ирландец нахмурился. Нет. Уж слишком ненавидит его бывший раб после того случая на островном жертвеннике.

– Слыхала, слыхала про твои шалости, – усмехнувшись, поддела Гудрун. Вот ведь зараза – любила прихватить за живое. – Хотя, если ему хорошо заплатить… он ведь копит деньги, хочет вернуться домой, дурачок, как будто ему здесь плохо. Рассказывал пастухам про каменные дома, теплое море, огромный город, где живет столько людей, сколько не наберется в Халогаланде, Вестланде и Вике вместе взятых. Врал, в общем. А те и рады – уши развесили.

– Огромный город у теплого моря? – задумчиво переспросил Ирландец. – Есть такой город, не врал Навозник. Называется Константинополь. В общем, можно, наверное, привлечь и его, только уж ты сама, без меня договаривайся. Пообещать-то ему можно много…

– А потом – камнем по башке и в болото, – понимающе хохотнула Гудрун. – Никто и не хватится.

Ирландец посмотрел на возлюбленную и ласково улыбнулся. Умная все-таки женщина! Слишком умная…

Вдова потянулась к рыбе… И в этот момент в дом ворвался давешний рыжеволосый пацан, как его? Вазг. Ворвавшись, споткнулся о брошенное кем-то полено, так и покатился кубарем до самого очага.

– Чего тебе? – строго посмотрела на него Гудрун.

– Корабль, госпожа! – морщась от боли, громко произнес Вазг.

– Корабль? Что за корабль? – всполошилась Гудрун, да и Ирландец не остался сидеть, вскочил со своего места. Любой приближающийся корабль таил в себе опасность.

– Быстро вооружить всех, – распорядилась Гудрун. – Позвать людей с дальних лугов. Ты, рыжий, бери лошадь, скачи по хуторам. А мы пойдем взглянем, что там за корабль…

Освещенный лучами солнца, в Бильрест-фьорд медленно и важно входил корабль. Большой, пузатый, под наполовину убранным парусом. С двумя надстройками на носу и корме. Было видно, как деловито шевелятся весла. Смешно, словно у водомерки. Многочисленные зеваки по обоим берегам фьорда деловито обсуждали все достоинства и недостатки корабля, а также мастерство кормчего.

– Это кнорр, не драккар, – с облегчением вздохнула Гудрун. – Все равно, пусть воины немедленно бегут к причалу. Мало ли кого он там привез? Уже побежали? Отлично… Интересно, как кормчий узнал фарватер?

Ирландец кивнул, внимательно рассматривая судно. Ему тоже это было бы весьма интересно узнать.

А корабль между тем осторожно подходил к причалу. Вот дернулись весла. Упал парус.

– Эй, на причале! Примите концы, – сложив руки рупором, крикнул стоящий на высоком носу человек. В зеленом плаще, чернобородый. – Будь здрава, хозяйка Гудрун! – заорал он, увидев спускающуюся к причалу вдову. – Не узнала меня? Я Адальстан из Фризии.

– Какой еще Адальстан… – недовольно пробормотала Гудрун, но вдруг на лице ее расцвела радостная улыбка: – Адальстан! Фризский торговец!!! Эй, на причале! Примите концы, да смотрите покрепче привязывайте. А ты, Адальстан, прошу ко мне в гости, уж уважь вдовицу.

– Слышал, слышал о смерти Сигурда, – сойдя на берег, важно покивал головой купец. – Что ж, в чертогах Одина прибавился еще один храбрый воин. Выпьем же сегодня за это славного ромейского винца.

Торговец был невысокого роста, кругленький, говорливый. Он явился в усадьбу Гудрун уже к вечеру, прихватив лучшие образцы товаров. Явился не один – с напарником, ромейским купцом Михаилом – высоким сутулым мужчиной средних лет с узкой черной бородкой и длинными седоватыми волосами. Одет ромей был не по-здешнему – в узкую, палевого цвета накидку чуть не до самой земли и смешные остроносые башмаки из тонкой воловьей кожи.

– Михаил платит мне отдельно за каждый рейс, – поудобней усаживаясь на лавке перед столом, почти упиравшимся узким краем в очаг, пояснил Адальстан. – Вашего языка он пока не понимает, но делает большие успехи.

– Да хранят ваш очаг боги, – улыбнувшись, поклонился Михаил, приложив руку к сердцу.

– И что за товары вы привезли? – не выдерживая больше, спросила Гудрун. При этом ее вопросе в доме, до этого вроде бы абсолютно пустом, вдруг каким-то волшебным образом появились люди, в большинстве своем женщины. Одни выглядывали из-за полотняных штор, закрывавших широкие лежанки-отсеки, другие приносили какие-то яства, которые жарили на улице, третьи пялились на купцов из-за очага – оттуда, где зимой держали скот. Даже из-под лавки торчала чья-то рыжая голова.

Было чему дивиться. Купцы не ударили лицом в грязь. Кивнув носильщикам-слугам, кругленький Адальстан принялся поедать предложенную рыбу, исподтишка кидая внимательные взгляды на хозяйку усадьбы и ее домочадцев. Тем же самым занимался и ромейский коллега купца.

Расстелив прямо на полу под светильниками дешевое грубое сукно, слуги, подчиняясь только им заметным знакам купцов, принялись поочередно выкладывать из увесистых тюков все самое-самое. Тут были и полупрозрачные ромейские ткани-паволоки, нежно-палевые, перламутрово-желтые, бледно-голубые; и фризское сукно тонкой шерсти, надежное, хорошо покрашенное, гладкое; и украшения – золотые пекторали, изящные кольца, серебряные подвески, браслеты из цветного стекла; великолепная посуда – увесистое золотое блюдо, на котором, пожалуй, поместилась бы вся пропеченная над очагом рыба, а ее было немало; яркие плащи, струящийся меж пальцами шелк, оловянные английские кубки и прочая, и прочая, и прочая. Глаза загорелись у всех, включая хозяйку, которая тут же и приобрела пектораль и с десяток колец. Зарилась и на золотое блюдо. Серебряные арабские монеты-дирхемы, повсеместно игравшие в то дикое время роль международной валюты, почти что закончились, а на что обменять – было не очень понятно.

– О, рабы, рабы! – наперебой защелкали пальцами купцы. – Мех, рыбий зуб, воск! Мед, орехи, шкурки.

– Ну, мед с воском я, пожалуй что, и найду, – задумалась Гудрун, отправляя слугу в амбар. – А вот рабов у нас и у самих мало. Вы бы подождали с месяц, когда вернется молодой ярл с нашими викингами. Были б вам и рабы, и рабыни. Красивые, молодые, работящие.

– Некогда нам ждать, хозяйка Гудрун, – погрустнел Адальстан, уже изрядно смешавший византийское вино с местной бражкой. – Сказать по правде, через три дня ждут нас у Рекина-ярла, что рядом, три драккара Ютландца. Пойдем в Бирку и даже дальше – в Альдегьюборг, а туда без этого сопровождения – ну, никак. Сами знаете, пиратов вокруг – сколько муравьев в муравейнике не всегда бывает. Приходится платить Ютландцу изрядно. Но платим не зря, Ютландец – авторитетный конунг. Он, кстати, и дал лоцмана.

– Падчерица моя, Еффинда, по весне еще замуж за него вышла, – подперев щеки руками, поведала Гудрун. – Так что, выходит, родственник нам Ютландец.

– Да, выходит, так, – важно кивнул Адальстан и, положив голову на руки, захрапел.

– У-то-мился, – кивнув на него, по слогам произнес ромей и широко улыбнулся. – Есчо винца?

– А пожалуй! – махнула рукой вдова, толкнув под локоть клюющего носом Ирландца.

На следующий день буквально все в округе, включая самые дальние хутора – от младенцев до самых старых дедов, – знали о приезде купцов. И потянулись – по воде и суше – к причалу усадьбы Сигурда… нет, уже, пожалуй, усадьбы Гудрун – целые караваны. Кто победнее – шел пешком, залихватски закинув на плечо рогатину – дорога дальняя, да все лесом, мало ли… Кто побогаче – ехал верхом на лошади, а то и в телеге, а то и не одна телега тянулась к причалу, скрипя смазанными древесным дегтем осями, а несколько. Ну, это уж не говоря о многочисленных лодках, снующих по всему Бильрест-фьорду. Покупали все. Вернее, не столько покупали, сколько меняли, серебришко водилось отнюдь не у всех. Зато насчет воска, меда, рыбы – этого всего было до дури. Рыбий зуб, правда, реже встречался, но и его волокли из старых запасов, еще бы не приволочь – не так-то уж и часто заглядывали в Бильрест-фьорд торговые корабли.

– Нам бы еще рабов, Михаил, – смешно поднимаясь на цыпочках к уху более высокого коллеги, азартно шептал Адальстан. – И не нужен нам тогда никакой Альдегьюборг.

– Подождем. Может, рабов нам продаст Ютландец?

– Хе… Ютландцу легче скинуть их в Скирингсале или в той же Бирке. Навару больше, – резонно возразил фриз. – Вот бы встретить по пути какого-нибудь удачливого морского конунга… Я слышал, Ютландец собирается немножко пощипать Англию… Есть смысл потащиться за ним сзади. Вдруг у него будет столько пленников, что не вместят корабли? Вот тогда мы их и купим.

– Зачем нам еще корабли?

– Да не корабли, Михаил! Рабы!

– Да, рабы нам нужны, – важно кивнул головой ромей, внимательно разглядывая округу. Так далеко на север он забирался впервые, хотя давно уже имел общие дела с группой фризских купцов, с тем же вот Адальстаном. Норд Вегр – Северный Путь – так называется эта страна, а самая северная ее часть зовется Халогаландом, то есть Страной Света, говорят, в июне здесь ночи ничем не отличаются от дня, а еще немного к северу летом никогда не заходит солнце. Велики чудеса твои, Господи! Чуть южнее, вспоминал Михаил, лежит другая область – Трендалаг, к западу – Вестланне, а к юго-востоку – Вик, самая населенная часть Норд Вегра. Извилистые заливы – фьорды, быстрые горные речки, скорее, ручьи, ревущие с гор водопадом, вот как здесь. И над водопадом – изумительно – радуга! Самая настоящая радуга из семи ярких цветов.

У водопада качалась на волнах стоящая на двух якорях лодка. Какой-то молодой парень, юноша, смуглый и черноволосый, то и дело нырял с нее головой вниз и, выплывая, жадно хватал губами воздух.

Некоторое время Михаил с удивлением наблюдал за всеми манипуляциями смуглого и его команды – в лодке, кроме него, находилось еще трое – надменного вида узколицый красавчик и двое коротко стриженных слуг. Никаких раковин – вообще ничего – ныряльщик со дна фьорда не доставал. Скорее всего, не донырнуть было.

– Совсем как у нас ловцы губок, – усмехнувшись, произнес Михаил.

– А, это люди хозяйки Гудрун, – проследив за его взглядом, прояснил картину фриз. – Достают утонувший корабль.

– Что-то непохоже, – хмыкнул про себя ромей, уходя в трюм. Корабль, так корабль, его какое дело? У каждого свои проблемы.

Ближе к вечеру, когда купцы велели слугам нести в трюм оставшиеся товары, разложенные прямо на причале, ныряльщики – вернее, один ныряльщик и вся остальная шарашка – наконец угомонились. Хорошо было видно, как блестят в лучах заходящего солнца маленькие серебряные кружочки, которые узколицый бросал в подставленные ладони смуглого парня. Михаил даже сосчитал, сам не зная зачем: одна, два… пять. Не хило! Пять серебряных монет за полдня работы. А парень красив, очень красив. Жаль что он не раб, это видно по длинным, спускающимся до самых плеч, волосам. Такого можно было бы с большой выгодой продать на константинопольском рынке для утешения богатых матрон… или императорских чиновников, говорят, больших любителей мальчиков. Ромей усмехнулся, внимательно разглядывая парня. Вот тот оделся, тщательно замотал монеты в тряпицу, обернулся… О Боже!!! Михаил не поверил своим глазам. Надо же, этот парень так похож… Так похож… Нет. Все-таки далековато здесь, да и волны бликуют, можно и обознаться. Ага, парень-то, похоже, направляется сюда, к кораблю. Молодец, решил тут же потратить кровно заработанные денежки. Вот здесь-то и можно будет его рассмотреть… Вот он идет по причалу, здоровается со знакомыми, улыбается направо и налево – видно, его здесь все хорошо знают. Длинная простая туника, из грубой шерсти, нет, скорей всего – изо льна. Синяя – выкрашенная местной ягодой, как ее? Черникой. Узкие коричневые штаны – краситель явно из коры дуба. Башмаки лошадиной кожи. На шее что-то блестит, вероятно, какой-нибудь варварский языческий амулет, здесь в ходу такие. Вот он остановился, что-то спросил у кормщика, повернулся… Идет сюда… Боже! Одно лицо! Узкие скулы, прямой нос, тонкие брови. Губы чуть тонковаты, но и у нее были такие же… А глаза! Да это же ее глаза, глаза Клавдии! Слегка вытянутые к вискам, непонятно какого цвета – то ли зеленовато-карие, то ли черные. Египетские – так сказал про них один заезжий поэт из Фессалии. Но Клавдии, похоже, давно уже нет в живых.

Выбравшись с корабля на причал, ромей быстро подошел к ныряльщику.

– Здравствуй, Никифор, – тихо произнес он.

Трэль вздрогнул, обернулся – и встретился с пронзительным взглядом ромейского купца. На тунике его блеснул серебряный крестик.

– Ты говоришь по-гречески? – зачем-то осмотревшись по сторонам, осведомился купец.

Бывший раб не знал, что сказать. Он был ошеломлен и несколько даже испуган. Этот язык. Язык, на котором он говорил в раннем детстве и теперь уже почти забыл. На этом языке пела колыбельные песни мать. Как же ее звали? Но кто этот человек?

– Меня зовут Михаил. Михаил Склир, – представился ромей. – Отойдем в сторону.

Трэль послушно кивнул, чувствуя, как что-то притягивает его к этому заезжему человеку. Может быть – неизбывная тоска по далекой, давно потерянной родине? Ха, он, оказывается, не совсем позабыл язык. По крайней мере, понимал кое-что, о чем спрашивал купец.

– Ты здесь раб? – поинтересовался тот. И тут же посмотрел на длинные волосы парня. – Пожалуй, все-таки, нет. Вольноотпущенник?

Трэль кивнул, соображая, как вести себя с этим торговцем. Сойдя с причала, они свернули к водопаду, спустились с холма по узкой тропинке и медленно пошли берегом ручья, заросшего густыми плакучими ивами.

– Ты христианин? – Купец показал на крестик. Бывший раб снова кивнул. Да, пожалуй, он был христианином, хотя в этих местах не было ни одного христианского храма. Тем не менее именно Иисусу Христу Трэль возносил молитвы, когда было трудно, именно Его благодарил за изменения к лучшему.

– Могу я взглянуть? – Купец осторожно дотронулся до крестика. Перевернул его… и вздрогнул. На блестящей поверхности были четко видны буквы – монограмма «К. Л.».

– Козьма Левантиец, – прошептал ромей. – Да, именно так звали мастера…

– Какого мастера, господин?

Купец не ответил, лишь поднял глаза к небу и долго стоял так, что-то шепча про себя – видимо, молился. Трэль не осмелился мешать ему и молча ждал, чем все это закончится.

– Похоже, я знал твоих родителей, парень, – закончив молиться, тихо сказал ромей. – Клавдию и Константина Дрезов. Попробуй рассказать, как ты здесь очутился? Хотя это трудно… Что ты помнишь?

Честно говоря, Трэль мало что помнил. Ведь прошло… да, наверное, уже лет десять. Значит, было ему тогда года четыре. Помнил море, мать – немножко, даже лицо стерлось из памяти, осталось лишь ощущение чего-то доброго… отца совсем не помнил. Помнил большой красивый корабль, море. Затем – каких-то бородатых людей в повязках на головах… они жутко кричали и махали кривыми клинками. Потом – многоголосье какого-то большого рынка. Огромное количество людей, целая толпа. Плачущая мать. Отца уже не было…. И снова корабль. Темный вонючий трюм. И наконец, дом Сигурда-ярла, почти на все десять лет – тупая работа раба.

– Да, именно десять лет назад они и пропали… Впрочем, не будем о грустном. – Купец улыбнулся, но улыбка его показалась бывшему рабу какой-то неестественной, волчьей. Еще бы… Сам Михаил Склир тоже, хоть когда-то и любил Клавдию, приложил руку к исчезновению командующего катафрактариями Константина Дреза и его семьи. Не сам, конечно, приложил, не своей волей, а волею базилевса Михаила Исавра. Уж слишком влиятельным иконоборцем был Константин Дрез и, по слухам, даже неоднократно поддерживал павликиан. Вот этого последнего – а павликиане, говорят, выступали не только против богатств церкви, но и, страшно подумать! – против императора, – и хватило для негласного смертного приговора. Слишком слаб и юн был тогда император, совсем ребенок – игрушка в руках знати, – да и всего три года минуло, как его мать, императрица Феодора, восстановила в Византии иконопочитание, против чего в свое время выступала вся династия Исавров. И вот, оказывается, наследник Дреза жив. Нанятые пираты плохо сделали свое дело – им же было приказано истребить всех. Нет, все-таки, видно, решили нажиться, вислоухие собаки, мало им показалось выплаченных по приказу императрицы денег. Вместо того чтобы убить всех, убили только самого Константина, а его жену и сына продали в рабство. И вот теперь – только Божьим чудом! – выросло проклятое семя…

Михаил задумался. Может быть, лучше сразу убить змееныша? Или… Или это дает шанс половить рыбку в мутной воде дворцовых интриг. После того дела – ликвидации Дреза и его семьи – как-то исподволь, незаметно, отодвинули Михаила Склира от дворцовых поставок, даже пытались убить. Вот почему и пытал он теперь в далеких краях изменчивое торговое счастье. Но все еще могло бы перевернуться. Феодора умерла, а император Михаил, тезка купца, еще молод. Да, павликиане притихли, но ведь достаточно только искры… А искрой вполне может стать этот диковатый парень. Лишь бы доставить его в Константинополь… А может, он и сам хочет вернуться домой? Правда, если б знать, где его дом… Впрочем, это совершенно неважно…

– Ныряя, ты зарабатываешь деньги, Никифор? – приняв решение, небрежно осведомился купец, заранее зная ответ.

– Да, – кивнул тот. – Я все-таки хочу когда-нибудь вернуться на родину.

Ромей улыбнулся:

– Кнорр Адальстана к твоим услугам, Никифор!

– Никифор? – Печальная улыбка тронула уголки губ бывшего раба. – Непривычное имя… знаешь что? Называй меня просто Трэль, как звали меня здесь все долгие годы.

– Как скажешь, Ни… Трэль. Так ты согласен вернуться?

– Согласен ли я?! – Глаза юноши вдруг наполнились слезами. – Если б ты только знал, Михаил, как я мечтал об этом всю свою жизнь.

– И твоя мечта имеет все шансы стать былью!

Трэль грустно покачал головой.

– Деньги, – тихо сказал он. – Все дело в них. Неужели я доберусь до града Константина, имея с собой лишь несколько серебряных монет?

Хитрый ромей уже хотел было предложить юноше путешествовать безо всяких денег, но вовремя прикусил язык, сообразив, что это было бы слишком подозрительно.

– Ты же работаешь сейчас здесь? – осведомился он.

– Да, – кивнул Трэль. – Но сколько заработаю – знает только один Бог.

– И, если не секрет, чем занимаешься?

– Это не моя тайна. – Юноша пожал плечами и, немного подумав, добавил: – Впрочем, вам от нее все равно не будет никакого проку. Мы пытаемся достать сокровища с затонувшего драккара.

– Драккар? Это… э… э…

– Это местная боевая ладья. Очень хорошая и быстроходная. За день работы – за порожний – наниматель платит мне пять серебряных монет.

– Арабских дирхемов, вероятно… – понимающе кивнул купец. – И сколько ты уже заработал?

– Пока только десять, – со вздохом отвечал Трэль. – Эх, если б вы прибыли осенью.

– Десять монет. – Купец задумчиво почесал узкую бороду. – Не так уж и мало. Но, конечно, не хватит, чтобы добраться до места. Хотя… в качестве аванса… Ты знаешь, в Константинополе у тебя имеется собственность… ее вполне можно попытаться отсудить. Черт… Ввязаться, что ли, в это дело?

Вспыхнувшие надеждой глаза юного вольноотпущенника с мольбой взглянули на купца. Тот некоторое время поломался для вида, потом широко улыбнулся:

– Что ж. Пожалуй, возьмусь! Где наша не пропадала?!

– О, благодарю тебя, чужеземец, – остановившись, низко поклонился Трэль. – Знай, до тех пор, пока ваш кнорр не ушел, я смогу заработать еще полтора десятка монет, и это в самом худшем случае.

– Смотри только не останься на дне, – пошутил купец и, простившись, быстро зашагал к кораблю. По светло-голубой глади неба бежали узкие темно-серые тучки. Оранжевое, садящееся прямо в море солнце протянуло по волнам длинную блестящую дорожку. В небе громко кричали чайки.

– Уеду! – глядя вслед купцу, сам себе сказал Трэль. – Уеду, чего бы мне это ни стоило.

Кнорр уходил на четвертый день, утром. Вечером третьего дня уставший, как загнанная собака, Навозник медленно вполз в лодку, из последних сил вытаскивая из морских волн мокрое смуглое тело. Он вынырнул не пустой – с добычей. Маленький сундучок с женскими украшениями. Ирландцу, впрочем, на первый раз было явно достаточно. Раскрыв сундук, он хищно заулыбался, выплатил Трэлю аж целых десять монет и уговорил-таки нырнуть еще раз. Эх, если б бывшему рабу не нужны были средства, стал бы он вообще работать с этим нидингом?

Впрочем, ладно. Уговорил, так уговорил. Тем более Трэль вовсе не собирался возвращаться поутру к месту работы. Рано утром отчаливал кнорр. И если Михаил не соврал… Да зачем ему врать? Что он такого может поиметь с бедного вольноотпущенника? Ну, что ж… Принимая во внимание все вышеперечисленное, почему бы не нырнуть? В последний раз…

Теплый верхний слой воды сомкнулся над телом Трэля, и тот, не выпуская из рук тяжелых камней, быстро пошел на дно. Зеленовато-голубой цвет быстро сменился темным, заметно похолодало, начало давить в груди. Выпустив один камень, юноша схватился правой рукой за выступ в борту драккара, огляделся в поисках еще одного сундучка… и в этот момент в глаза ему будто сверкнула сиреневая молния! Не на самом корабле, а под ним, прямо рядом с бортом. Поднырнув, Трэль засунул пальцы в сыпучий песок… Большой, просто огромный, камень вспыхнул на его ладони неземным фиолетовым светом. Видно было, что этот камень – сам по себе сокровище… хотя что там камень по сравнению с возможностью вернуться домой. Можно, конечно, было его и припрятать, да вот как потом реализовать? А, пес с ним! Пусть подавятся Ирландец и Гудрун. Только бы заплатили…

Сунув сверкающий кристалл за щеку, Трэль быстро поплыл к поверхности. Зеленовато-синие водоросли вились вокруг него, словно старое боевое знамя. Вынырнув, юноша бездыханным упал на дно лодки. Но тут же очнулся, вытащил изо рта камень.

– Двадцать монет, – набравшись наглости, прошептал он.

А в алчных глазах Ирландца взорвались тысячи солнц. Он сразу узнал, что это за камень. Лиа Фаль – волшебный кристалл Ирландии, выкраденный из священного храма Тары жрицей по имени Магн дуль Бресал. Этот камень символизировал всю Ирландию, весь изумрудный остров, все ее пять королевств, и только жрецы распятого бога не могли оценить и понять всех его волшебных свойств, считая просто языческим амулетом. А ведь говорилось в древних преданиях, что лица, владеющие камнем, будут владеть всей Ирландией, и не только ею. И еще – камень давал Силу и мог предсказывать будущее. Правда, только тому, кто знал, как спрашивать. Конхобар, к сожалению, не знал. Не знал и как вызвать Силу – не рассказывал ему об этом Форгайл никогда. Ладно… Ирландец, оглянувшись, спрятал камень за пазуху и от щедрот своих выдал ныряльщику целых пятнадцать монет с замысловатой арабской вязью. А куда ему двадцать? Перебьется, невелика птица. Да и к тому же…

Появились у Конхобара кое-какие мысли.

Велев гребцам немедленно править к берегу, он быстро направился в усадьбу. Испросив у Гудрун разрешения отправить двух слуг на дальние луга, немедленно вышел, передав гребцам приказание хозяйки. Те дружно кивнули и, озадаченно переглянувшись, тут же отправились к месту новой работы, недоумевая – и что это они сделали не так?

А все они сделали не так. И самое главное – видели камень. За одно это – а скорее, именно за это – их следовало убить, и как можно быстрее.

Потому и развил бурную деятельность Конхобар Ирландец. Взяв лошадь, поскакал со всей возможной скоростью якобы на горные пастбища, по пути свернул, проехал через Черный лес – знал, собака, там все звериные тропки, – еще раз свернул и гнал, гнал, гнал, пока не оказался в землях Свейна, прозванного Копителем Коров. Остановился невдалеке, свистнул. Из пастушечьей хижины вышли двое – заросшие, диковатые, сверкнули нехорошо глазами, приготовили копья. Узнав Ирландца, расслабились, взглянули вопросительно: чего, мол, приперся? Видно, давненько его знали, потому как, кроме вопроса, зажглась в их маленьких глазенках такая же маленькая алчная надежда. А вдруг? А вдруг удастся заработать? Ведь Ирландец просто так не приходит.

А тот сразу же молча отсчитал деньги.

– Двое, – скупо пояснил он. – Не воины, слуги. Вышли сейчас с усадьбы Гудрун к верхним лугам.

– Ничто, – синхронно мотнули головами двое. Похоже, они и думали одинаково. – У ручья перехватим – и в болото.

– Правильно мыслите, – одобрительно ухмыльнулся Ирландец. – Только это еще полработы. Завтра поедете со мной в лодке, заместо гребцов…

– Э… Хозяин не отпустит.

– Знаю, что не отпустит. Так вы и отпрашиваться у него не будете. Выйдете рано утречком лесом, еще до обеда вернетесь. С карманами, полными серебришка, а?

– Хорошее дело, – разом улыбнулись оба. – Только с оплатой не обмани.

– Когда я вас обманывал, парни?

– Всегда.

– Ла-адно. Замнем для ясности. Так как?

– Знамо дело, сполним.

– Ну, да помогут вам боги…

И вот – снова в седле Ирландец. Снова мчится, уклоняясь от колючих веток, разбрызгивая копытами грязь. Кажется, миг и прошел – а он уже у причала. Спешился, оглянулся… И к кораблю.

– Где здесь купец Адальстан? А, чернобородый? Вижу… Храни тебя боги, господин купец… Говоришь на языке саксов? Отлично. Отплываете завтра? Возьмете меня… хотя бы до Мерсии? Идете в Эссекс? Что ж… пожалуй, и мне туда же… Жаль, что не в Эйрин. Плачу до Лондиния пять золотых колец… Хорошо. Семь. Но имейте в виду, в Эссексе у меня влиятельные родственники, и если обманете… Хорошо, сговорились. Значит – завтра.

«Хуу…» – сойдя с причала, выдохнул воздух Ирландец. Ну, вот вроде бы и все. Камень, волшебный камень Лиа Фаль у него!!! Если не врут предания, он вполне может стать королем! Или – предсказывать будущее, тоже можно хорошие деньги сделать. Камень… Нет, не зря он пытался поднять сокровища с этого дурацкого драккара. И свидетелей – никого. Двое гребцов-слуг – уже никакие не свидетели, уже… да, судя по всему, уже… хладные трупы. Что же касаемо Навозника… ха! Вот и он завтра того… Того самого… Жаль, конечно, не такой он и дурак оказался, как раньше прикидывался, такого бы помощника… ну да ладно. Пускай уж останется на дне фьорда, туда, в общем-то, ему и дорога. Ого… Кто это там, на круче? Вот уж поистине – помяни дурня, он объявится.

– Вечер добрый, уважаемый Трэль, да хранят тебя боги. – Ирладец привстал в стременах, даже чуть поклонился, впрочем, проходивший мимо по своим делам Трэль все равно принял все это за издевку. Что-то скупо буркнул да свернул в сторону. – Эй, постой, На… Господин Трэль! Завтра я еду в Снольди-Хольм по делам, так что будете без меня.

– Хорошо, – безразлично кивнул вольноотпущенник. Вот уж куда он, поразмыслив, завтра не собирался, так это на лодку Ирландца.

– И там двое новых гребцов. Ты не удивляйся, старых хозяйка Гудрун куда-то отправила. Начнете без меня, а я подгребу к полудню.

Трэль кивнул и поспешно скрылся из виду, моля Бога, чтобы не заметил Ирландец в глазах его радостного чувства надежды.

А Ирландец и не старался ничего замечать, по барабану ему теперь все было. Камень! Волшебный камень Лиа Фаль у него! Теперь только и дело – добраться до Тары, священного центра Ирландии.

С радостным сердцем, насвистывая, шагал Конхобар обратно в усадьбу. Чтобы успокоиться, свернул в сторону, к лесу. Прошел к ивам, нагнулся к ручью – смыть с лица пот.

– Ну, здравствуй, Конхобар! – раздались вдруг слова прямо в его сердце. Испуганный, Конхобар обернулся и в ужасе замер. Прямо перед ним стоял огромный волчище. Темно-серый, почти что черный, со светлой полосой по хребту, от хвоста до холки. Глаза волка пылали мраком.

– О, мой друид… – только и вымолвил Конхобар. А мысли его неслись, прыгая, цепляясь одна за другую, как белки во время лесного пожара. Знает ли друид? Неужели – увидел?

– Мне нужна жертва, Конхобар, – снова мысленно обратился к нему волк. – Я устал быть зверем.

Странно, но, кажется, Ирландец услышал в этой просьбе мольбу.

– Завтра полнолуние. – продолжал потерявший прежнюю силу оборотень. – Мой единственный шанс. Я знаю, ты всегда был верен мне, Конхобар. Ты помнишь наш план.

Ирландец кивнул.

– Приведи мне человека на наше старое место, – попросил волк. – Я вновь попробую. Вдруг получится?

– Исполню в точности, мой друид, – низко склонился Ирландец, стараясь, чтоб не увидел волк искорку торжества в его взгляде.

– Я знал, что ты поможешь мне. – Волк наклонил голову. – Жду тебя в полночь. И не одного – с жертвой.

Миг – и страшный зверь скрылся в лесной чащобе.

– Человека? – усмехнулся вослед ему Конхобар. – Угу. Жди…

Ночью разразилась гроза, страшная, с непроницаемой пеленой дождя и разящими сполохами молний. Гремел гром так, что закладывало в ушах. Запершиеся по усадьбам люди молились Тору. Ведь это он метал молнии.

Двое мальчиков ехали на одном коне вдоль ручья. Застигнутые дождем, спрятались в зарослях ивы, со страхом наблюдая разрыв молний.

– Я тебе говорил, Вазг, – до грозы не доберемся, а ты все – успеем, успеем, – плачущим голосом сказал тот, что помладше, на вид лет, может, восьми. Светленький, тощенький, беззащитный.

– Не реви, Снорг, – походя дал ему подзатыльника рыжий Вазг. – Ну, гроза. И что? Мало ты гроз видел? Переждем вот – дальше поедем.

В этот момент снова грохнуло, да так, что мальчишки зажали уши руками. Мало того – где-то в лесу истошно завыл волк. Конь – пожилой и смирный каурка – встрепенулся, встал на дыбы, словно молодой жеребец, и, заржав, резво ускакал к усадьбе.

– Ну, вот, – утирая слезы, проныл малыш Снорг. – Так я и знал…

– Ничего, – утешил его Вазг. – Пойдем пешком, а за коня нас ругать не будут, он все равно стар.

Похоже, этого Вазга ничуть не смущали молнии. Еще бы! Вот уже третий день он следил за Ирландцем и таки выследил – обнаружил, куда тот прячет сокровища, поднятые с затонувшего драккара. За настенным ковром, в выдолбленной в бревне нише. Вазгу хватило ума взять не все – только чуть-чуть: кольца, подвески, браслеты. Все тяжеленькое, блескучее, золотое! Было и куда спрятать находку – давно уже присмотрел местечко в Черном лесу, построил шалашик. Дурной славой пользовался тот лес, так оно и к лучшему. Никто лишний раз носа не сунет. А сам Вазг в приметы да разговоры не верил: сколько раз бродил по Черному лесу, и ничего – до сих пор жив, живее многих. Вот и сегодня позвал с собой дурачка Снорга – проверить на ручье переметы. Проверили – попалась пара форелин, мало, правда, так не затем Вазг и ездил. Украденное-то спрятать надо, а то вон жжет грудь под рубахой. Еще догадается Ирландец, обыщет. Нет, уж лучше пусть в лесу полежат, в захоронке, целее будут. Сноргу об этом знать незачем – в сторонке походит, а если и подсмотрит – так ему ж только хуже будет.

Дождь между тем кончился, и налетевший ветер разогнал тучи. Еще погромыхивало кое-где над морем, но видно было, что все, кончилась гроза, выдохлась. Засинело вечернее – а наверное, уже и ночное – небо. Рассыпались желтые звезды, и оранжевая луна повисла прямо над лесом, холодная, круглая, страшная.

Лес стоял вокруг, темный и, казалось бы, непроходимый. Шумели черные сосны, и мохнатые ветки елей больно царапали щеки.

– Пожалуй, пришли, – осмотревшись, сказал сам себе Вазг и, оглянувшись, крикнул приятелю: – Ты подожди тут, на полянке, у меня что-то живот прихватило.

– Поешь свежей черники, – закричал в ответ тот, и… и последние слова застряли в его горле. Огромный черный волк вдруг возник перед ним и беззвучно, словно во сне, прыгнул, впиваясь острыми клыками в горло. С хлюпаньем еще шевелящееся тело мальчика беззвучно упало на мягкий мох, и капли свежей крови оросили черные угли кострища.

Того самого, в котором старый кузнец Велунд жег жертвенные кувшины. Черные черепки от них еще оставались.

– Эй, Снорг! Ты где? – заподозрив неладное, испуганно закричал Вазг, не успев запрятать сокровища. Оглянулся… И увидел прямо перед собой жгучие черные глаза. Глаза друида Форгайла…

Утром, еще до восхода солнца, по причалу, оглядываясь, прошел Конхобар Ирландец.

– Мы договаривались с купцами, – надменно кивнул он стражнику и, никем не задерживаемый, прошел в носовую палатку, из которой почти тут же раздался чуть приглушенный храп…

Задремал и стражник. Да только ненадолго.

– Эй, воин, – послышался глуховатый голос с причала. Стражник открыл глаза. Говорил смуглый парень в бедноватой, но добротной одежде.

– Ромейский купец Михаил обещал мне…

– А, знаю, – вспомнил стражник. – Давай проходи на корму.

Он снова попытался уснуть, да, видно, была не судьба. На этот раз сон прервал ярко-рыжий нахальный мальчишка с нехорошим взглядом черных разбойничьих глаз.

– Разбуди хозяина, – бросив стражнику маленькое золотое – точно, золотое! – кольцо, нагло приказал юнец.

Стражник хотел было, оставив себе кольцо, послать наглеца куда подальше, да что-то его остановило. То ли напористый тон просителя, то ли взгляд, злобный, совсем не детский и даже какой-то волчий.

– Что надобно? – протерев глаза, нелюбезно осведомился Адальстан.

– В Ирландию, – не моргнув глазом, ответил мальчишка. – Я хорошо заплачу. Это задаток! – Он кинул капитану ярко сверкнувший браслет.

– Но мы идем в Англию, в Эссекс! – пожав плечами, возразил фриз, явно любуясь браслетом.

– Хорошо. Пусть будет Эссекс, – согласно кивнул рыжий, и торговец самолично провел его в трюм.

Как только первые лучи солнца позолотили окрестные горы, пузатый купеческий кнорр медленно отвалил от причала и, развернувшись на веслах, поднял широкий шерстяной парус, взорвавшийся от свежего попутного ветра. Седобородый старик, верхом на белом коне въехавший на вершину холма, посмотрел вслед отходящему кораблю, нахмурился и неодобрительно покачал головой. А над синими водами фьорда вставало солнце.

Глава 2 Собаки моря

Воспет победитель неправый Всей ложью преданий и книг. Но нету бесславнее славы, Оплаченной рабством других. Томас Мур. «Ирландские мелодии»

Июль 856 г. Восточная Англия

С высокой колокольни монастыря валили клубы густого черновато-сизого дыма. Видно, монахи жгли сырое сено, подавая знак королевским дружинникам гезитам, целый отряд которых остановился в деревне, расположенной не так далеко за лесом. Хейнсборо – так называлась деревня. Что на языке англов значило «хейнс», Хельги не знал, а вот про «боро» ведал. Небольшая деревянная крепость на вершине холма – вот что такое «боро». И если по уму, надо было бы эту крепостицу сжечь, прежде чем грабить монастырь, да вот не сожгли, не разведали, пристали ранним туманным утречком к берегу – и вперед, за добычей. Окружили монастырь классно, комар носа не подточит – выскочили из кустов, налетели – без шума и криков. Зачем зря кричать, рассказывая о себе на весь белый свет? Быстренько напали, взяли, ушли. И – вдоль бережка – высматривать другую добычу. Надо сказать, такая тактика приносила успех. Да, может быть, добычу, что брали в прибрежных аббатствах и селах викинги Хельги Сигурдассона, и нельзя было назвать значительной, да зато она была стабильной – молодой ярл перед нападением прикидывал все возможные опасности. Да и было-то ему от роду неполных шестнадцать. Тем не менее дружина повиновалась ему беспрекословно. На трех боевых кораблях вышел в поход Хельги: «Транин Ланги» – «Большой Журавль» – отцовский, сорокавесельный красавец, быстрый, словно вправду журавль. Две другие ладьи когда-то принадлежали морскому конунгу Хастейну Спесивцу, убитому Хельги во время нападения Спесивца на усадьбу в родном Бильрест-фьорде. Большой – ничуть не меньше «Транина» – драккар и маленькая узкая снеккья – «змейка» – легкое десятискамейное судно. Драккаром командовал Фриддлейв – ну а кому больше доверить-то? Хоть и понимал Хельги – та еще штучка этот Фриддлейв, а делать нечего, слишком уж мало у него опытных хускарлов-дружинников, в основном, конечно же, молодежь. Бывалых всего-то десятка полтора наберется – и те бывшие воины Хастейна во главе с верзилой Гормом. Вот и повыбирай тут. Весельчак и задира Харальд Бочонок – старый, еще с раннего детства, дружок, – конечно, добрый воин, но вот что касается морского дела…

Да и думать не очень любит. Правда, Хельги таки рискнул, поставил его на снеккью вместе с Малышом Снорри, тоже старым знакомцем, правда совсем еще юным. Пусть покомандует, глядишь, что и выйдет. А утопит снеккью – не жаль, не тот, знаете ли, кораблик. Эх, был бы в живых Ингви Рыжий Червь – тот-то по складу ума мало кому уступал, вот бы кому и доверил драккар, да только, увы, погиб Ингви во время битвы с пиратами Хастейна.

Хельги вздохнул и, приложив руку к глазам, внимательно осмотрел место сражения. Собственно, оно уже подходило к концу, да и не было никакого сражения: опешившие от неожиданного появления викингов монахи почти не оказали стойкого сопротивления, лишь пара-тройка рыпнулись было с дубинами, но тут и упали, сраженные стрелами Снорри. Да один дернулся на колокольню – там и повис на канатах со стрелой в груди, больше звонить никто не рисковал – себе дороже. А вот сено на башню все ж таки протащили, собаки, и сумели поджечь… Да в конце-то концов, догадается хоть кто-нибудь его потушить – или нет? Ага… метнулся кто-то. Похоже, Снорри. Нет, положительно не зря взяли его в поход.

Двое викингов – верзила Горм и еще кто-то из его команды – вытащили из какого-то приземистого здания, по всей видимости амбара, толстого упирающегося человечка в длинной черной тунике – сутане – и с большим серебряным крестом на груди. Крест викинги, конечно, тут же присвоили. Человечек этот назывался аббатом и должен был прояснить кое-что насчет этого зловредного «боро», сиречь крепостицы.

– Что делать с этой тварью, ярл? – сильно тряхнув пленника, прорычал Горм. – Утопить или, может, скинуть его во-он с той башни. – Викинг кивнул на колокольню. Дым с нее уже не шел.

Аббат побелел – видно, понимал язык викингов. Честно говоря, и сам Хельги понимал некоторые слова на языке англов и саксов.

– Умоляю, не убивайте! – взмолился аббат, взирая на молодого ярла со смешанным чувством надежды и страха. Голос у монаха оказался несолидный, какой-то бабий, писклявый.

– Тогда отвечай на вопросы, – сухо произнес Хельги, и пленник закивал, смешно тряся жирными щеками.

– Звонарь говорил нам про какую-то крепость за лесом. Это правда?

– Правда, мой господин, – пропищал аббат. – Потому мы и не выстроили крепкой стены, да она нам и не нужна, чуть что – помощь подоспеет быстро… Вернее, я хотел сказать, подоспела бы…

Монах грустно посмотрел вокруг. Как неожиданно выплыли эти язычники из тумана, бесшумно, как призраки, без криков и ругани. Даже таран обмотали целой штукой превосходного шерстяного сукна – не пожалели, сволочи. И ничего не жгли, только молча грабили и убивали.

Это-то и было страшно. Да и утро-то, как назло, выдалось туманным, так что если не заметили в крепости дым – совсем плохо дело.

– Всадники! – подбежав, выкрикнул Снорри, показав мечом в сторону леса. Там на вершине холма, где не было тумана, показались люди в доспехах.

– Дождались наконец дружину местного ярла. – Снори шмыгнул носом. – Будем драться.

– Не ярла, а эрла или тана, – поправил его молодой ярл. – А драться мы с ними не будем. Зачем? Их слишком много, да и далеко они еще. Вполне успеем уйти.

Они успели уйти. Погрузили в драккары добычу. Рабов не брали – с этим товаром заботы много, да и когда еще можно будет их продать, ведь охота только начиналась: всего лишь без малого полмесяца бороздили боевые ладьи Хельги серые волны Северного моря, терзая восточные берега Англии, от Нортумбрии и Мерсии до Кента. Схема всех нападений была примерно одинаковой: к берегу подходили обычно ночью (благо знали куда – со слов верзилы Горма, излазившего здесь вместе с Хастейном буквально каждый куст), поднимались немного вверх по реке – если была река – или выходили на отмель. Высаживались – тихо, без шума и пыли – и брали мечом все что нужно под носом у местных гезитов-дружинников. Пока к ним скакал гонец – хотя, конечно, гонцов старались не выпускать, были на то выделены особые люди, – пока те прочухивались, корабли молодого ярла успевали загрузиться добычей и тихо отчалить. А уж в море поди поймай их. «Собаки моря» – так прозвали морскую дружину Хельги местные эрлы и таны.

В общем, начало военного похода можно было считать удачным. Правда, некоторые так не считали, и Хельги догадывался кто. Мало было богатства. Ну что это: шерсть да редкие сокровища деревенских церквей. Вот бы чего стоящего. Честно говоря, и самому-то Хельги надоело шариться по мелочам. Взять бы крупную добычу – и домой, в Бильрест-фьорд. Но вот крупной добычи пока не случалось.

– Выслеживать надо, – ворчали по этому поводу старые, еще хастейновские, волки. – И своих людишек на берегу хорошо бы иметь, и схроны, и отстойники тайные.

Да, оно конечно. Хорошо бы все это иметь, Хельги о том и без советчиков всяких вшивых знал. И подумывал уже – как бы реализовать. Не столько местных опасался, сколько таких же, как сам, «охотников за черепами», коих в здешних водах водилось больше, чем муравьев в муравейнике, в основном, конечно, даны. Правда, боги милостивы – до сих пор ни с какими «коллегами» дружина молодого ярла не встречалась. А вполне бы могла! Налетят десятка два драккаров, заберут все честно награбленное добро, да еще самого продадут в рабство – не очень-то радовала Хельги подобная перспектива. Можно, конечно, было прибиться к какому-нибудь морскому конунгу с десятками судов, типа Железнобокого Бьорна или того же Ютландца. Да вот добыча тогда, скорее всего, оказалась бы даже меньшей – попробуй-ка раздели на всех, что останется? – а свободы действий никакой. Сиди себе смирно, исполняй приказы, вот вся свобода. Не очень-то хотел этого Хельги, да и многие не хотели. А многие – хотели. Шушукались, в редкие минуты покоя собираясь в кучки. Тот же Фриддлейв, Заика, Хрольв… Да и эти, хастейновские, тоже мутили воду, козлики, ожидая малейшего просчета ярла. Вот и думай тут. И как да где побольше богатства награбить, и как самому в ощип не угодить, да за своими глаз да глаз нужен. В основном именно по последней причине молодой ярл выходил на охоту каждый день, не давая людям бездельничать. Знал – для воинского коллектива безделье самое гнусное дело. Сразу же разговоры пойдут, сплетни, игры, поножовщина. Обычное дело. Потому и вчера были они в набеге, и позавчера, и позапоза… А вот завтра, видимо, придется охолонуть. Уж слишком много добра в драккарах, повернуться негде. Правильно твердили хастейновские – схрон нужен, отстойник. Без него – как без рук.

Хельги чуть привстал на корме:

– Эй, позвать ко мне Горма!

Горм явился с почетного места – греб на носу, там все лучшие сидели, чтоб, ежели что… бой-то обычно с носа и начинался.

– Ты говорил о схронах, Горм, – улыбнулся Хельги. – Вот, о них и подумаем.

Горм надулся от важности. Все видели, как его – именно его, никого другого – пригласил хевдинг для важного совета.

– Непростое дело, мой ярл, – тихо сказал он, усаживаясь на корме рядом. Шатер, ввиду теплого дня, был свернут, и ветер приносил с весел вкусные соленые брызги.

Хельги долго разговаривал с Гормом, затем отправил привязанную за кормой разъездную лодку за Харальдом и Фриддлейвом, поговорил и с ними. Да, действительно, дело оказалось не таким уж простым, хотя, казалось бы, куда уж проще: выбрал безлюдное место да затихарился там.

– Это не Халогаланд, ярл, и даже не Вик, – усмехаясь, говорил Горм. – И безлюдные места здесь – большая редкость. В Англии семь королевств, нас интересуют только четыре, по побережью. Главным считается Уэссекс, но он на юге, Сессекс и Эссекс подчиняются ему беспрекословно, а вот правители Нортумбрии и Мерсии – северных королевств – не особо. Есть еще Восточная Англия, где мы сейчас, – они должны хорошо помнить веселые налеты Хастейна… Кстати, здесь и можно поискать.

Стали искать. Медленно, опустив парус, на одних веслах подходили к берегам, вдали от населенных мест. Высаживали разведку. Те возвращались, докладывали. Там за лесом целых четыре деревни и хорошо укрепленный монастырь, в другой стороне – широкая дорога, ясно, что ведет она к достаточно людным местам, а вон тут, рядом, вообще, похоже, город. Н-да-а… Так и до осени можно плавать. Целый-то день рыскали без устали, и вправду словно собаки. Только к вечеру наконец повезло. Речка – а скорее, ручей – оказалась достаточно глубокой, шириной, конечно, подкачала – если расправить весла, как раз упрешься в берега. Весла сложили. Потащили на веревке. Разведка доложила – рядом имеются озеро и болото, поросшее камышом и мелкими корявыми елками. «Хорошее» место. Да и речка, если честно, не вызывала особых чувств – вся позеленела, заросла травою и ряской. Не речка – болото. Впрочем, довольно глубокое: посередине – с человеческий рост, вполне достаточно самому большому драккару. Тут и решили встать. Заперлись в камыши, сняли с форштевней носовые фигуры – и маскировки ради, да и чужих богов гневить на пустом месте не гоже. Мачты, естественно, давно были сложены, лежали аккуратненько на подставках. Хорошо замаскировались – отойди от реки шагов на пять – уже не заметишь. И похоже, действительно не было тут никого. Одни кулики да лягушки. Подкрепились, не зажигая огня, солонинкой, что в достатке взяли в монастырских закромах, да винцом – оттуда же. Выставили часовых, выкопали на берегу глубокую яму. Сложили сундуки, чтоб не мешались на драккарах. Закопали – да не полностью, а оставили чуть-чуть ямку, залили ее водой, принесли тины – любо-дорого посмотреть, словно всю жизнь тут это болотце и было! Пусть добро полежит, целее будет. Откопать недолго.

Пока обустраивались, не заметили, как стемнело. Еще с вечера заволокли небо густо-синие тяжелые тучи, не замедлившие пролиться дождиком. Так он и стучал каплями – то усиливаясь, то мелко, по-осеннему, морося. На кораблях поставили шатры, в которых укрылись от комаров и непогоды викинги. Выставили часовых – уж тем-то пришлось не сладко, попробуй высиди недвижно под дождиком, да еще и снизу мокро – местность кругом болотистая.

Молодой ярл, не ленясь, лично проверил часовых и, возвратившись на корабль, завалился в шатер, скинув намокший плащ. Улегся на медвежью шкуру и лежал так, смотря в вершину шатра синими, как морские глубины, глазами. Длинные, цвета спелой пшеницы волосы ярла спутались и лезли в глаза мокрыми светлыми прядями. Он не обращал внимания – и непонятно, то ли спал, то ли бодрствовал под шум дождя и унылое пение комаров. Слегка подремывал, думал…

Сельма, дочь Торкеля-бонда, занимала сейчас мысли молодого ярла. Высокая, белокожая, красивая. Темно-голубые сияющие глаза, чуть припухлые губы, светлые волосы, заплетенные в толстую косу, – Хельги, правда, они больше нравились распущенными – тогда Сельма становилась совсем похожей на валькирию или морскую деву. Молодой ярл вспомнил, как первый раз поцеловал девушку – и та не сопротивлялась, хотя знала: если увидит кто, весь род Торкеля не оберется позора. Хорошо, места вокруг были глухие, безлюдные – озеро возле кузницы Велунда. Велунд считался колдуном-годи, и люди его побаивались, в окрестностях кузницы предпочитали не появляться без особой нужды. Занятие волшбой для мужчины считалось предосудительным, в основном женщины этим тешились, ведьмы, а тут вдруг – колдун! А с чего это старый Велунд занялся колдовством – никто уже и не помнил, слишком уж много времени прошло с тех пор, сам он о тех временах не рассказывал даже единственному своему ученику – Хельги, а расспрашивать опасались.

Ярл вздохнул и слабо улыбнулся, вспомнив, как вместе с друзьями – Харальдом Бочонком, Малышом Снорри и Ингви Рыжим Червем – спас Сельму от ужасной смерти, вырвав из гнусных лап Конхобара Ирландца. Похоже, очень похоже, что и Ирландец имеет отношение к самому черному колдовству… Слышал бы сейчас эти мысли Конхобар Ирландец – возгордился бы тут же!

А как плакала Сельма, прощаясь, как бежала вслед кораблям…

Молодой ярл, юный норманнский хевдинг, коему не исполнилось еще и шестнадцати лет, закрыл глаза, проваливаясь глубоко-глубоко в темные дебри сна…

Далеко-далеко – не по расстоянию, по времени – в реанимационной палате тронхеймского госпиталя чуть шевельнулись ресницы лежащего в коме русского парня. Игорь Акимцев – поэт и рок-музыкант, приехавший в Норвегию поиграть в блоковой группе, себя показать и людей посмотреть, заодно заработать денег, – музыкант был классный – на ударных инструментах вытворял чудо, молотил ничуть не хуже Кузнечика из местных, норвежских, «Димму Боргир», да что там Кузнечик – слышалась иногда в его игре и жесткая мощь семидесятых, да такая, что позавидовал бы и Ян Пейс из «Дип Перпл» или ледзеп-пелиновский покойничек Джон Бонэм. Кроме того, Игорь и стихи сочинял, да и вообще, умен был и начитан… Только вот, похоже, невезуч. Несколько месяцев уже лежал в коме, с тех самых пор, как ухнул прямо в водопад, схватившись в смертельной схватке с огромным волком, взявшимся неизвестно откуда в самом центре небольшого норвежского городка. И волк-то этот напал не на него, на сумасшедшую девушку Магн, брутальную вокалистку одной из местных команд. Ну и что же, раз она сумасшедшая, так ее можно всяким зверюгам рвать? Игорь тогда не думал – выпрыгнул прямо в окно, схватился с волком – и оба рухнули в ревущий поток водопада. С тех пор лежал Акимцев в глубокой коме, и лишь иногда… лишь иногда…

Ему виделись картины. Настолько реальные, что, казалось, такого просто не может быть! Сначала появлялась вдруг ниоткуда юная красавица с темно-голубыми глазами, настолько красивая, что Игорь не удержался, поцеловал ее прямо в припухлые губы… поцеловал и понял вдруг, что сделал что-то не то. Что-то нехорошее, осуждаемое. Почему так подумал – не знал пока. Потом вдруг неоднократно нападали на него во сне какие-то бородатые люди, то с мечами, то с секирами, очень похожие на древних викингов, как их изобразили американцы в старинном фильме с Кирком Дугласом, и Игорь вынужден был обороняться, – слава богу, в руке его тоже был меч, и он откуда-то знал, что меч этот очень хорош. И оказывается, он, Игорь Акимцев, умел неплохо владеть этим мечом, и не только им! Откуда? Ну, впрочем, сон есть сон. Вот только было почему-то никак не проснуться, не вырваться из липкой, все сильнее затягивающей паутины – правда, отпускало иногда, но и тогда Игорь не выходил из комы, а просто не видел сны. А затем они приходили снова. Наваливались резко, словно кто-то рывком затягивал Игоря туда… вот только куда? Он хорошо помнил, как вдруг очнулся, вися над пропастью, а под ним, еще ниже, падал – нет, еще не падал, но это должно было случиться вот уже сейчас, быть может, в следующую секунду – в каменистую пропасть ребенок. Светловолосый мальчишка с серыми испуганными глазами. Игорь, не думая, схватил его тогда за руку… чувствуя, что снова сделал что-то не то. Наплевав на это нехорошее чувство, вытащил-таки парня, выбрался сам… И тут опять все померкло.

Все чаще наведывались сны… и Игорь пропустил тот момент, как-то исподволь, ненавязчиво наступивший, когда он стал отождествлять себя с каким-то пятнадцатилетним Хельги, сыном ярла. И этот самый Хельги жил очень давно – похоже, как раз во времена викингов. Впрочем, проблемы, которые свалились на его голову, были, пожалуй, не по силам и взрослому. Игорь, когда столкнулся, ахнул. Ну, помог, по мере сил. В деле управления коллективом Акимцев был спец – сколько групп удержал от распада, находил со всеми общий язык, не пряником, так кнутом, – и получалось вполне, а ведь, всем известно, рок-музыканты народ буйный и к дисциплине отнюдь не склонный. Особенно басисты, уж те-то интриганы по природе, сколько раз Игорь на них обжигался. То начинают ныть – требовать себе сольных партий, Глены Хьюзы недоделанные, то тихой сапой уводят в раскол полгруппы. Тут главное – заметить тот момент, когда уже надо окончательно рвать, когда уже никакие разговоры не помогут, и ни кнут, и ни пряник. Игорь в этом немножко разбирался – еще бы, почти всю сознательную жизнь играл в группах. Вот и теперь, когда приходило время, старательно помогал Хельги, чувствуя, как без этой помощи парень резко слабеет, делается вялым, нерешительным, сонным.

В общем, интересные сны Игорю снились. Вот только тело его по-прежнему лежало в коме.

Молодой ярл перевернулся на левый бок и, чуть приоткрыв глаза, улыбнулся. Странные мысли приходили к нему во сне.

На небольшом холмике среди кустов вереска притаились ночные стражи: Дирмунд Заика да Приблуда Хрольв. Дождь так и лил, не переставая, и, судя по затянутому тучами небу, видно было, что собрался идти уж по крайней мере всю ночь. Темную, теплую, мрачную. Хорошо – Дирмунд догадался выбрать местечко повыше, не у самых болот, а то бы и не присесть. Правда, далековато от остальных, так ведь оно и неплохо – лучше видеть опасность, ежели что, да и поговорить без помех можно, чем сейчас оба и занимались глухим шепотом, тонущим в шуме дождя. Как всегда, наедине – обсуждали ярла. Его глупость, трусость и недальновидность.

– Чувствую, как были мы бедными, так и будем с таким ярлом, – качая похожей на капустный кочан головой, злобно шептал Хрольв. – Ну вот скажи мне, Дирмунд, зачем он добычу зарыл, а? Вместо того чтоб разделить ее по справедливости, между всеми. Зачем не берет рабов? Негде сейчас продать? Верно. Так ведь не рабов нужно брать, а рабынь. Потешились, да ножом по горлу.

– Х-хорошая м-мысль, – кивнул Заика. – Ззря мы п-пристали к Х-хельги. Эх, встретить бы к-кого п-получше. Хоть т-того же Железнобокого Б-бьорна или его б-братцев. Г-горм г-говорит – с-сто кораблей у Бьорна!

– Сто кораблей! – ахнул Хрольв. – Вот это я понимаю. Вот это сила! А мы тут… – Не договорив, он с презрением сплюнул.

– Ч-что это там шуршит, в к-кустах? – насторожился вдруг Дирмунд. Замолкнув, приятели некоторое время прислушивались, напряженно вглядываясь в ночную тьму. Зудели, прячась в кустах, комары, где-то рядом, в траве, квакала лягушка, на болоте надрывно хохотала выпь. Вот кто-то пролетел низко над кустами, шумно махая крыльями. То ли сова, то ли филин. Пискнула, оказавшись в когтях, полевая мышь, и огромная птица вновь взмыла в небо.

– Нет, вроде все чисто, – укутываясь поплотнее в плащ, шепнул Хрольв.

– Н-надо менять ярла, – зачем-то оглядевшись – и кого он хотел тут увидеть, в мокрой ночной тьме? – тихо сказал Заика.

– Давно пора, – тут же согласился Хрольв. – Только на кого? Нас с тобой уж точно не выкрикнут. Кто остается-то? Толстопузый Харальд или этот задавака Фриддлейв Красавчик?

– Горм, – усмехнулся Дирмунд.

– Горм? Но он же не из наших?

– А м-много ли н-наших на к-кораблях? Н-нет и п-половины. Остальные – л-либо с д-дальних хуторов – те себе н-на уме, – либо в-воины Х-хастейна. Т-тот же Горм. Он-то бы с удовольствием с-стал м-морским ярлом.

– Но он дал клятву!

– И что? – Дирмунд Заика посмотрел на приятеля, как смотрят на совсем уж глупого несмышленыша. – Г-горм и его л-люди д-давали клятву Ютландцу – и б-бежали от него. Клялись и Х-хастейну – и п-предали его т-тоже. Тем б-более п-предадут и Хельги. Ты что, н-не с-слышал, к-как шептались на к-корабле люди Г-горма?

– Слышал, – признался Хрольв. – Вернее, видел. Они всегда замолкали, когда кто-то подходил близко.

– Н-ну вот. Д-думаю, они п-перережут кое-кого и уг-гонят пару драккаров, а то и в-все. – Заика замолк. – Х-хорошо бы, чтоб нас н-не прирезали, – помолчав, добавил он, и Приблуда согласно кивнул. Да, в этакой суматохе все может быть.

– Н-надо поговорить с Г-гормом… С-скоро его очередь п-проверять к-караулы. С-сделаем так…

Горм, недавно получивший новое прозвище – Душитель, после того как обеими руками просто придушил двух англосаксонских воинов, явился под утро. Дисциплина в походах викингов была строгой, и даже вожди не позволяли себе расслабляться – блюли службу не за страх, а за совесть. Вот и Горм, как и положено, пришел проверять часовых. Подполз незаметно, змеей, так что и не услышали бы его стражи, если б не ждали.

– Молодцы, – поглядев на замаскированное ветвями убежище, похвалил Дирмунда Горм. – А где второй?

– Отошел отлить. Сейчас б-будет. – Заика улыбнулся и, внимательно осмотревшись – нет, похоже, Горм пришел один, – выпалил: – Н-нам оч-чень н-не нравится Хельги.

– И что? Мне он тоже не нравится, – усмехнулся Горм, думая, а не ткнуть ли наглеца острым кинжалом в шею? От этих людишек молодого ярла всего можно ожидать.

– Уб-бери к-кинжал, Горм, – сквозь зубы бросил Дирмунд. – Иначе Хрольв п-пронзит тебя копьем.

– Вот как? – Горм Душитель метнул взгляд назад и успел увидеть, как шевельнулись кусты. В общем-то, такому опытному рубаке не стоило особых трудов уделать сейчас обоих, но… Но эта их готовность к убийству говорила сама за себя. Скорее всего, ребятки не полощут зря языками. Впрочем, всегда можно будет переиграть. – Хорошо. Что ты предлагаешь?

– Убить ярла. И т-тех, кто б-будет за него, – с ненавистью произнес Дирмунд. – В к-крайнем с-случае – угнать драккар.

Они поговорили еще, подождав Хрольва, а затем Горм ушел, вполне довольный неожиданно случившейся беседой. Вот уж поистине не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Давно уже Горм и его люди вынашивали план устранения Хельги. Не хватало лишь сторонников в рядах родичей молодого ярла, и вот таковые нашлись. Горм даже вспомнил, что, кажется, видал этих двоих на корабле Хастейна. Хотя вполне мог и ошибиться. Впрочем, это уже было не важно – подготовка заговора шла полным ходом. Горм, а теперь еще и Дирмунд – Приблуду Хрольва можно было почти не брать в расчет – не те мозги – играли буквально на всем. На жадности – не слишком-то богатой покуда была добыча. На подозрительности – а зачем это ярл не поделил награбленное между всеми? На похоти – а почему бы не взять рабынь? На зависти – уж слишком благоволит вождь к своим землякам, несправедливо это. На страхе – три драккара мало, до сих пор везло, но ведь милость богов не вечна. На гоноре – а чем это мы хуже мальчишки-ярла?

Так постепенно и вызревало недовольство, подпитываемое усилиями Горма и Дирмунда. Нельзя сказать, что Хельги уж совсем не чувствовал чего-то такого – отрывками доходили до него тайные разговоры. Однако какой поход без интриг? Они всегда были и всегда будут.

Через несколько дней бесплодных поисков добычи небольшая эскадра Хельги-ярла вошла в узкий залив между Нортумбрией и Мерсией. Хельги знал уже, что и то и другое королевство формально должны бы подчиняться находившемуся южнее Уэссексу, король которого Эгберт еще около тридцати лет назад объединил все семь англосаксонских королевств в единое государство – Англию. Увы, единой Англия была лишь по названию. Король расположенной на севере Нортумбрии Элла вел себя как фактически независимый государь. Именно он захватил в плен знаменитого викинга Рагнара Кожаные Штаны, и тот принял лютую смерть в яме с ядовитыми змеями. Говорили, что сыновья Рагнара – в том числе и знаменитый морской конунг Бьорн Железнобокий – поклялись страшно отомстить Элле, а это были такие люди, что слов на ветер не бросали. Потому опасно было подходить к берегам Нортумбрии – хотя, конечно, давно терзали их даны. Викинги, гезиты короля Нортумбрии, гезиты короля Мерсии, еще какие-то мелкие дружины эрлов и танов, откровенные, засевшие по лесам разбойники – в такой мутной водичке можно было ухитряться годами ловить золотых рыбок, что многие и делали. В том числе и Хельги сейчас.

Все три корабля молодого ярла медленно входили в реку. Река назвалась Трент и протекала через всю территорию Мерсии, покрытую пологими холмами с буковыми и дубовыми рощами, лугами с зеленовато-голубыми травами, многочисленными озерами, полными вкуснейшей рыбы. На холмах вокруг озер и вблизи рек располагались селения, названия которых либо оканчивались на «форд», что на языке англосаксов значило «брод», либо на «тон» – «деревня». Те, которые на «форд», были покруче, побольше, с укреплениями, ну а «тоны» представляли собой обычные навозные деревухи, в которых, если не задаться целью наловить для продажи рабов, и грабить-то было нечего. На холмах кое-где возвышались «боро» – крепости местных танов, их еще можно было попытаться взять веселым молодецким налетом, в надежде на возможные ценности, хотя какие ценности могут быть у провинциального англосаксонского тана? Разве что ковры на стенах, оружие да лошади на конюшне. Лакомую добычу представляли монастыри – там многим можно было бы поживиться, в первую очередь драгоценной церковной утварью да не менее драгоценными книгами, кои монахи добросовестно переписывали в скрипториях. Да, много там было богатств, плохо только, что неразрушенных монастырей на восточном побережье Англии осталось уж слишком мало. Немало сокровищ награбили в них даны.

«Все уже украдено до нас». Неизвестно откуда пришла вдруг в голову Хельги эта нелепо звучащая фраза, когда, проплывая мимо низких берегов, смотрел сквозь разрывы березовых рощ на серые развалины сожженных обителей.

Не очень-то хотел молодой ярл подниматься так далеко на север, да вот послушал опытного человека – Горма. А чего бы и не послушать? Ведь кроме Горма и его людей в Англии никто до сих пор не был.

– Тревога, ярл! – внезапно подскочил к Хельги молодой воин. Ярл оглянулся – действительно, со снеккьи, шедшей последней, сам Малыш Снорри подавал руками вполне определенные знаки – «на хвосте чужие». Присмотревшись, Хельги и сам заметил в утренней дымке хищные силуэты чужих драккаров. Те по-хозяйски входили в широкий залив на всех парусах, не задерживаясь, словно знали здесь каждую мель. Всего кораблей было тринадцать.

– Это даны, – пояснил Горм. – Многие из них живут здесь, на английских землях. Видно, возвращаются откуда-то.

– Быстро к берегу! – скомандовал ярл, и его боевые ладьи послушно вспенили веслами воду.

Судя по всему, чужие – ха, интересно, кто на самом-то деле был здесь чужим? – еще не заметили незваных гостей. А те и не горели желанием познакомиться – ясно было, чем закончится подобное знакомство: три, вернее, два с половиной корабля против тринадцати – никакое везенье здесь не катит.

Подойдя ближе к болотистому, поросшему высоким камышом берегу, драккары затаились, словно змеи в убежище. Не отрывая тревожного взгляда от чужаков, Хельги быстро отправил людей рубить ветки с деревьев. Ветками замаскировали корабли. Ничего получилось, если не очень присматриваться.

Присматриваться, похоже, никто и не собирался. Даны заходили, как к себе домой, – да они и были дома – и представить себе не могли, чтобы какой-то наглец сунулся в их обиталище с тремя жалкими корабликами. Ладно бы Железнобокий Бьорн с сотней драккаров – это уж можно было понять, но другие… Вряд ли нашлась бы здесь сейчас поблизости сила, способная соперничать с данами. Ничего не боясь, датские корабли, не опуская парусов, быстро прошли мимо. Видно, набег – а откуда еще они могли возвращаться? – был на редкость удачным. На всех драккарах слышались шутки и песни, вызывая зависть у спрятавшихся в камышах норманнов. Да, определенно, даны возвращались домой. Многие из земляков Хельги тоже селились на чужих землях – хоть в той же Ирландии, – заводили хозяйство, женились на местных, частенько бросая пиратский промысел, в общем, жили да поживали.

Флот данов наконец скрылся за излучиной реки. Хельги поднял руку, готовясь отдать приказ немедленно покинуть залив, чуть было не ставший смертельной ловушкой.

– Не спеши, ярл, – подошел к нему Горм Душитель. – Мои люди, те, что рубили ветки, видали за излучиной богатую деревеньку.

– Но это, по-видимому, селение данов!

– Может, оно и так, ярл, – согласился Душитель. – Но это не место для всей той своры, уж слишком мало селеньице. Значит, выше по реке у данов имеется хорошо укрепленное место, а эта деревня… вероятно, жители просто платят им дань.

– Н-нет, это не д-даны, – подтвердил незаметно подошедший Заика. – Я в-видел там м-монастырь.

– Монастырь? – переспросил Хельги. – Что ж, это хорошая добыча.

Ограбить? А почему бы и нет? В конце концов, за тем и пришли. За подвигами, за богатством, за славой.

– Лучше всего разделиться, – дальше советовал Горм. – Мы, ярл, на «Транине» зайдем с реки, а остальные – из-за мыса, со стороны моря.

– Пусть так и будет, – кивнул Хельги. Действительно, идея Горма выглядела совсем недурной.

Так и сделали. «Транин Ланги» – с Хельги, Гормом, Дирмундом Заикой и Хрольвом, – чуть шевеля веслами, медленно потащился вдоль берега реки, а два других корабля – с Харальдом Бочонком и Снорри, – не разворачиваясь – драккару все равно, что нос, что корма, – ушли в сторону моря. Дождавшись, когда они исчезли за мысом, Хельги махнул рукой. Резко прибавив скорость, «Транин Ланги» вылетел на середину реки и изготовился к внезапному нападению. Правда, селение, увиденное молодым ярлом за излучиной реки, оказалось настолько небольшим, что, пожалуй, не стоило всех потраченных на него трудов. С десяток домишек, какие-то амбары, коровники. Церковь – похоже, даже не монастырь, а просто одиноко стоящая на холме церковь… Ага! Уже зазвонили в колокола, – заметили гады. Только бы не вернулись даны. Ничего, не впервой, успеем!

Хельги вытащил меч, обернулся – подбодрить людей. Что такое? Его верные воины, молодежь, с кем делил похлебку еще зимой, в лагере Эгиля, вдруг разом упали под ударами – нет, не может быть! – копий своих же. Значит, все-таки может. Предательство! Интересно, кто же?

Молодой ярл обернулся – и вовремя. Едва успев уклониться от летящей прямо в голову секиры Горма, неловко поскользнувшись на корме, с шумом упал в воду.

– Ты точно убил его, Горм? – тут же подбежали Дирмунд и Хрольв.

Душитель ничего не ответил, угрюмо глядя в воду.

– Ага, вот он! – крикнул Хрольв, заметив почти у самого берега светлую голову ярла.

Тучи стрел взметнулись над драккаром, и одна из них нашла свою цель, впившись в незащищенную кольчугой шею.

– Есть! – радостно крикнул Дирмунд. – Т-ты все-таки п-попал в н-него, П-приблуда.

– Я да не попаду? – усмехнулся тот, радостно потирая руки.

– Рано радуетесь, – охолонул их Горм. – Взгляните-ка лучше туда…

Он показал на излучину реки, где показались возвращающиеся драккары данов. Да, видно, жители деревушки не зря платили им дань.

– Убираемся, – быстро скомандовал Горм. – В конце концов, своего мы достигли. А что касается тех… – он кивнул на море, – то пусть выбираются сами.

– М-мудрые слова, п-предводитель! – взяв в руки весло, одобрительно кивнул Заика.

Они гребли так, как, пожалуй, не гребли уже давно. Сливаясь в одну буровато-зеленую линию, замелькали за бортом луга, холмы и рощи.

– Быстрее, быстрее! – оглядываясь за корму, командовал Горм Душитель, новый морской ярл и командир «Транина Ланги».

Успели. Вылетели в залив, как сумасшедшие, и, подняв парус, ушли в открытое море.

А на помощь селению тем временем спешили боевые ладьи данов. Вот они развернулись бортами прямо посередине реки – всего пять кораблей, видно, датский ярл не посчитал нужным задействовать всех – и, дружно взмахнув веслами, ловко причалили к берегу.

Зайдя со стороны моря, Фриддлейв, Харальд и Снорри бросили свои драккары и, огибая холмы и болота, быстро побежали к деревне. Бежать пришлось довольно долго – не так-то и близко была деревуха от моря, – но молодые викинги не ведали усталости. Ведь впереди их ждали богатство и слава. И приветственное слово ярла. Выбежав из-за холма, они набросились на деревню сразу – как волки, разодрав собак, набрасываются на беззащитных овец. В легких кольчугах, а большинство – в кожаных панцирях из бычьей кожи, – с секирами, мечами и копьями. С круглыми, выкрашенными в алый цвет щитами, обитыми железными бляшками. Мощь! Красота! Сила!

Вот впереди всех красавчик Фриддлейв, сын Свейна Копителя Коров, с выбившимися из-под шлема белыми, как лен, волосами. Красивый, как Бальдр. Хоть и недолюбливал Фриддлейв Хельги, завидуя ярлу по-черному, однако все же был верен, не нарушал клятвы. Заика с Хрольвом к нему и не подходили, знали – напрасно потратят время. Вот если б пришлось встретиться с выскочкой Хельги в открытом бою, в честном поединке, тогда бы… ух, как тогда бы несладко пришлось молодому ярлу… А сейчас… Сейчас они в одной команде, и хуже нет позора для дружины, чем гибель ярла.

– Аой! – скаля белые зубы, кричал на бегу Фриддлейв.

– Аой! – эхом отзывался Снорри, сероглазый Малыш Снорри, впрочем, давно уж не такой и малыш. Не смотри, что тринадцать лет, – ловкий, выносливый, жилистый, тощий, как волк-трехлеток. В кожаном блестящем панцире, в коническом шлеме с металлическим полузабралом-очками, с жаждущим крови мечом… Рос Снорри стеснительным малым – маловато сверстников было, в основном водился со старшими, а уж те, ясно, немало над ним потешались. Пока не начал вступаться Хельги. Хельги-ярл. Счастье – умереть за такого!

– Аой! – чувствуя безумие надвигающей битвы, кричал Харальд Бочонок. Упитанный, но быстрый и сильный. Друг Хельги с раннего детства. Простоватый весельчак, любящий и хорошо поесть, и выпить, с круглым лицом и лезущими прямо в глаза растрепанными волосами, похожими на копну сена. Тем не менее опытный и умелый воин. Секира в руках Харальда – грозное оруже. Вон как сверкает на солнце острое лезвие! Горе врагам.

– Аой!

Ага, вот показались и защитники. Всего-то десятка два, остальные, видно, укрылись в церкви. Интересно только, где же воины Хельги? Запаздывают что-то, соратнички, впрочем, тут можно обойтись и без них, взять деревню на меч одним наскоком – тут, похоже, как раз тот случай.

Дзыннь!

Кто-то швырнул на бегу секиру, и та попала прямо в шлем одному из английских воинов в длинных кольчугах.

Дзыннь!

Столкнулись перекрещенные мечи. Ударилось копье о щит. Захрипели первые раненые. Вот она, музыка боя!

Радостно сверкая глазами, Снорри Малыш ворвался в самую гущу врагов и бил мечом направо и налево, никому не давая пощады, словно маленький демон битвы. Англы расступались перед ним, и парень сам не заметил, как тут же проскочил вражеский строй. Ошарашенно оглянулся по сторонам и… вот те раз! Со стороны реки бежали прямо на них вооруженные люди. Целая толпа, как минимум сотни две! А у самого берега покачивались на мелких волнах драккары с поднятыми по-хозяйски мачтами.

Влипли!

Снорри обернулся предупредить – да видел уже, что и остальные заметили врагов. Кто-то побежал к лесу… А Снорри с Фриддлейвом и малой частью дружины зайцами понеслись на холм. Там и засели, ожидая веселой неминуемой смерти. Вот они внизу, воины данов, скалятся, сволочи, и солнце играет на клинках их мечей, золотом горит в наконечниках копий.

– Смотри! – хлопнул Малыша по плечу Фриддлейв. Два драккара, быстро отчалив от берега, взяли курс в море.

– Наши корабли! – в отчаянье крикнул Снорри. Похоже, это и вправду был конец.

– Беги, предупреди наших. Догонишь?

– А как же! – Снорри кивнул и, бросив секиру, рысью понесся с холма, благо даны еще не успели взять его в клещи. Он бежал, не разбирая дороги, быстрее, быстрее – не опоздать бы, предупредить бы, успеть… Хлесткие ветки больно били в лицо, со щеки текла кровь – то ли от веток, то ли задели мечом, это было неважно. Важно успеть. Нагнать, предупредить. Ага, вот и кончился лес. Вот берег, вот драккары. Вот бегущие к ним наши… А где же враги? Неужели… Да вон они – там, за лесом. И сейчас ударят…

– Эй, эй! – громко закричал Хельги. – Не надо туда. Там даны… там даны…

Словно в ответ на его крик, выскочили из-за леса драккары данов. Мало того – из кустов показались воины. Видно, успели-таки высадить десант…

Они погибли почти сразу. Харальд Бочонок и все, кто был с ним. Часть, еще до прямого столкновения, просто перестреляли стрелами. Оставшиеся дрались, как львы. Полтора десятка. Против сотни. Когда Малыш Снорри дошел – все было кончено. Он поднял меч, глотая в бессильной злобе злые соленые слезы.

– Аой, – выкрикнул он и напал на первого попавшегося воина, чувствуя, как захлестывает шею брошенная кем-то широкая ременная петля.

«Аой…» – хотел было повторить Снорри, но захрипел и упал в липкую от крови друзей грязь.

На холме добивали оставшийся отряд Фриддлейва. К обеду добили – лишь раненых взяли в плен. В том числе и валяющегося в беспамятстве Фриддлейва.

А уже довольно далеко отсюда, в Северном море, освещенные ласковым солнцем, радовались первой добыче – торговому франкскому кнорру – предатели – воины Горма Душителя, истинные собаки моря.

Глава 3 Послушница

Хоть издалека ты пришла, о женщина, Нашлось у тебя чем помочь мне, Много всего рассказала ты мне… Предания и мифы средневековой Ирландии. «Видение Фингена»

Июль 856 г. Мерсия

Огромные темно-серые волны с грохотом вламывались в корабль. Стонал корпус, и непривычно голые, щегольски висевшие щиты давно смыло в море; надстройки на носу и корме трещали под ударами волн, словно готовы были вот-вот развалиться.

– Ничего! Наш кнорр – крепкий кораблик, – отплевываясь от соленой воды, крикнул на ухо Трэлю Адальстан, толстенький купец из Фризии, которого, казалось, ничуть не занимали ни волны, ни ветер, ни брызги. Вместе с выразившим готовность помочь вольноотпущенником они держали рулевое весло, привязанные к надстройке прочными канатами из сыромятной кожи. – Это разве шторм? Вот… – Кнорр резко ушел вниз, ухнув в раскрывшуюся черную бездну. – …Не так давно – так это был шторм! – переведя дыхание, словно ни в чем не бывало продолжал беседу купец, когда корабль, скрипя всеми своими частями, выбрался на крутую спину волны, готовясь опять рухнуть вниз. – Все корабли Ютландца разбросало от Англии до Фризии – потом еле… – Ух-х-х! – собрались.

Сердце Трэля проваливалось в пятки с каждым подобным уханьем с волны вниз, спирало дыхание, и волны заливали корабль. Было очень страшно, но юноша не подавал виду – и тем заслужил благоволение Адальстана, который был на своем корабле за кормчего. Тот все не унимался – что и говорить, любил поболтать этот фриз:

– Говорят, это сердятся… – Ух-х! – морские боги. Я, правда, уже кинул им в жертву несколько монет, да и ты… – У-у-ух!!! – Тьфу! Да и ты, я видел, что-то бросал, а вот твои… – У-у-ух!!! – попутчики что-то не очень озаботились.

– Это их дело, дядюшка Адальстан! – крикнул в ответ Трэль, из последних сил старательно удерживая весло. Держать было трудно – вдвоем еле управлялись, но, как сказал Адальстан, – если бросить руль, ветер неминуемо перевернет кнорр бортом к волне, и тогда…

– Тогда можешь прощаться с жизнью, парень! Так что держись.

Вокруг выло, грохотало, визжало, и огромные водяные валы – не синие и даже не серые, а какие-то пурпурно-черные – с грохотом проваливались в разверзшуюся бездну, куда, несомненно, увлекли бы и корабль, если б не мужество рулевых и команды. Да и пассажиры, проблевавшись несколько раз, теперь проворно вычерпывали воду, а куда им было деваться? Даже ненавистный Трэлю Ирландец, надо признать, орудовал небольшим тазиком – или большим блюдом – не за страх, а за совесть, то и дело покрикивая на рыжего парня по имени Вазг, которого в обычное время почему-то побаивался. Трэль машинально отметил эту странность еще в первые дни плавания. Эх, если б он еще знал тот древний язык, на котором перекрикивались Вазг с Ирландцем, да еще смог бы расслышать кое-что из-за шума волн…

– Давай, Форгайл, давай, друид, не филонь, работай! – озлобленно кричал Ирландец. – Или отправимся прямиком к Морриган. Да брось ты кружку, идиот! На вон, возьми блюдо… Да работай же, иначе, клянусь всеми богами, тресну по морде…

– Пойми, Конхобар… – оправдываясь, стонал друид. – Мое тело сейчас – это тело ребенка…

– А плевать на это хотели морские боги! – злорадно хохотал Ирландец, упиваясь неожиданно представившейся возможностью всласть поиздеваться над Черным друидом. Конхобар сейчас совсем не боялся его, ибо то, что происходило сейчас вокруг, было во много раз страшнее всех будущих козней друида. Да и будет ли оно – это будущее? Глядя на огромные волны, с грохотом несущие кораблик в пучину, Ирландец все сильней сомневался в этом. – Что ж ты не молишь древних богов, Форгайл? – отплевываясь от волн, продолжал издеваться Ирландец. – Или нет уже сил?

Друид в образе рыжего мальчика лишь злобно шипел в ответ. А Конхобар Ирландец не унимался, доставал Черного друида Форгайла все сильнее, словно выбрасывал на него весь свой страх, копившийся столь долгое время. Друид лишь скрипел зубами, но блюдо не бросал – все вычерпывал воду, с опаской посматривая на младшего жреца, неожиданно вышедшего из повиновения. Попробуй-ка пофилонь! Ладно – в морду даст, но ведь и за борт выкинуть может, с него станется.

Улучив минутку, рыжий друид бочком протиснулся мимо двух моряков, с руганью пытающихся увернуться от сломанной мачты, и нырнул в спасительное нутро трюма. Тут тоже хватало и воды и работы, да зато не было поблизости Конхобара. А ведь как все хорошо начиналось!

Вечером, сразу после отплытия, на палубе кнорра встретились нос к носу все трое: Ирландец, бывший раб Трэль и рыжий мальчишка Вазг – пока еще Конхобар принимал его за мальчишку. Кнорр слишком маленький корабль, чтобы делать вид, что не замечаешь других, пришлось общаться. Первым, как более наглый, приветствовал остальных Ирландец.

– Ого, кого я вижу? – низко склонился он в шутовском поклоне. – Господин Трэль, видно, собрался-таки вернуться на далекую родину? – Не в бровь, а в глаз – угадал Конхобар и деланно посетовал: – Кто же остался нырять?

– Не твое дело, – резонно пробурчал Трэль, а что ему еще оставалось делать?

– Конечно, не мое, – согласно кивнул Ирландец. – Только если ты поверил во-он тому узкобородому ромейскому пройдохе, значит, остался таким же тупым, каким и был раньше. Доставит он тебя на родину, как же! Вон глаза-то – так и зыркают… Да и, сказать по секрету, хозяин Адальстан проболтался как-то, что ромей очень любит мальчиков. Так что вы смотрите оба… Хе-хе… – Ирландец издевательски расхохотался. – А ты, рыжий? – обернулся он к третьему пассажиру кнорра. – Что, в усадьбе не всем собакам хвосты пооткручивал? В неведомые земли потянуло? Интересно, знает ли об этом хозяйка Гудрун? – Ирландец тут же отвернулся и презрительно сплюнул за борт, что, по всем поверьям, ну никак нельзя было делать, да только плевал он теперь на поверья. В суме и зашитые в пояс лежали сокровища, которых должно было хватить на безбедную жизнь хоть в Ирландии, хоть в Англии, да где угодно. Да еще волшебный камень Лиа Фаль! Вот уж никогда не получит его глупый друид Форгайл…

Рыжий Вазг, утерев пот, встал рядом и деловито осведомился:

– Ну и где камень?

Подсмотрел, сука! Или проболтался кто…

Камень пришлось, конечно, отдать. Себе дороже спорить с друидом. Хотя, конечно, не такой уж он и страшный в новом теле, но… Споет друид гламдицин – песнь поношения, – и враз покроется все тело страшными кровавыми струпьями, так и сгниешь заживо. Знавал Конхобар подобных певцов-филидов, что сидели у домов зажиточных крестьян в Коннахте и в Лейнстере. Песен они там не пели, только грозились – и никогда не оставались без обильной еды или выпивки. Правда, говорят, пару филидов крестьяне все-таки побили камнями. Ну, туда им и дорога. Снова, как прежде, всколыхнулся, заворочался в душе Конхобара древний первобытный страх. Страх перед волшебной силой друида. Только теперь примешалось к этому страху еще и острое чувство сильнейшей досады. Ну надо же! Ну опять он. Да что ж такое, никуда от этого друида не деться! Всю жизнь ведь ломает, собака, все планы. И вот, до глубины души прочувствовав это – вроде б вся жизнь была впереди, и на тебе – уже не первый день ощущал Конхобар, что страх перед Черным друидом становился в душе его гораздо слабее, чем раньше. Может, его пересилила досада, а может, и другое. В прежнем-то, волчьем, облике был Форгайл не в пример страшнее. Огромный клыкастый зверюга с дикими пронзительными глазами. Тут любой увидит – умрет от ужаса. А сейчас что? Рыжий тщедушный пацан. Соплей перешибить можно. Какой уж тут ужас – смех один. Нет, явно перемудрил друид с новым своим телом, впрочем, был ли у него выбор?

Ладно, еще поборемся. Отдав друиду камень, Конхобар постарался пореже с ним разговаривать. Больше общался с командой да задирал Трэля.

Так и продолжалось все это до шторма. Буря налетела внезапно – прямо, можно сказать, с чистого неба. Только что весело светило солнце – и вот, на тебе! Адальстан хмурился и тогда, подозрительно оглядывая сиреневые тучки далеко у линии горизонта. Когда исчезли чайки, нахмурился еще больше – приказал спускать парус и привязывать к палубе все, что можно привязать. Мачту вот, правда, опустить уже не успели… Да и пес с ней, сломалась и сломалась. Правда, пару человек команды все-таки пришибла, зараза…

Где-то впереди, среди бушующей со всех сторон стихии, неожиданно возник берег. Он быстро приближался – так, что очень скоро стали видны черные камни. О камни со страшным шумом и брызгами разбивались набегавшие волны.

– Эй, на руле! – обернувшись к корме, дико заорал Ирландец. – Вы там что, ослепли? Нас сносит на берег.

– Можешь прыгать, – тут же откликнулся Адальстан, видно, расслышал-таки. – А мы погодим, верно, парень? – Он ободряюще подмигнул Трэлю. – Там за мысом река. Вот в нее-то мы и войдем.

Как сказал – так и вышло. Поднявшись в последний раз на спине огромной волны, кнорр, повинуясь рулевому веслу, легко скользнул вниз и, чуть чиркнув килем о подводный камень, можно сказать, влетел в дельту реки. По инерции чуть проплыл по течению, свернул за излучину – и на спокойной воде встал на якорь. Словно и не было никакого шторма.

– Возблагодарим же богов! – радостно возопил кто-то.

– Не богов, чучело, – презрительно скривился Ирландец. – Благодарить надо кормчего. Ну и того дурня, что ему помогал – или мешал, не знаю, – рулить вон тем здоровым веслищем.

– Что это за земля? – оправившись от шока, деловито осведомился ромей. – Кажется, не совсем похоже на Эссекс.

– Ты прав, Михаил, – согласно кивнул фриз. – Нас отнесло к северу. Это Мерсия.

– Мерсия?! – Ромей в ужасе закатил глаза. – Но здесь же…

– Не кричи так, – обеспокоенно закрутил головой Адальстан. – Распугаешь команду. Ты хотел сказать, здесь же даны? Да, именно так. Но, хоть убей, не пойму, чем они отличаются от нашего покровителя Рюрика Ютландца? Вообще же, ты прав, – внезапно посерьезнел он. – И хорошо б нам отсюда выбраться поскорее. Но пока не утихнет шторм…

– Похоже, нам уже ничего не поможет, кроме молитвы, – вдруг перебил его Михаил, кивая на середину реки. – Драккары данов!

Они, конечно, предпочли сдаться. Ну что такое потрепанный штормом кнорр с командой из двадцати человек и тремя пассажирами против трех боевых кораблей с тремя сотнями хорошо вооруженных профессиональных воинов? Адальстан даже и рыпаться не пытался. Улыбнулся да приветственно помахал рукою. Ну, даны. Ну, ограбят. Первый раз, что ли?

– Двенадцатую часть можешь оставить себе, – после того, как кнорр был обобран буквально до нитки, милостиво разрешил предводитель данов – высокий черноусый викинг с такими белыми волосами, каких не было, пожалуй, и у Фриддлейва Красавчика. Адальстан бросился к нему со словами благодарности. Не столько за возвращенную часть товара, сколько за то, что не убили и не взяли в рабство, а ведь вполне могли бы. – Не благодари, не надо, – скривился датский хевдинг. – Мы же не разбойники, мы честные викинги. Понимать надо!

– Да уж, честные, – пробурчал себе под нос Ирландец. – Таких разбойников еще поискать – наищешься.

Обобрали всех качественно – какие там, к троллям лесным, сокровища в поясах – их выпотрошили в первую очередь, – спокойно, профессионально, с полным знанием предмета. Ирландец бы, конечно, возмутился, но счел более благоразумным промолчать. Что же касается Трэля – так у него и брать было нечего, монеты он уже давно отдал кормчему.

– Хорошо некоторым, – глядя на него, кривился Конхобар. – Гол, как рыбина. Умеют же люди устраиваться! Интересно, а где наш рыжий? – внезапно забеспокоился он. – Ты, случайно, не видал его?

Трэль пожал плечами. Делать ему больше нечего, как только следить за всякими рыжими.

– Может, его волной смыло? – с затаенной надеждой расспрашивал всех Ирландец. – Или даны по башке стукнули?

Поискали. Не было нигде на кнорре рыжего Вазга. Не было, естественно, и камня, про который пока знал только прощелыга Конхобар. И, зная о том, хмурился. Еще бы… С таким камнем может друид дел наделать. И еще вопрос, будет ли он лояльно относиться к нему, Конхобару. Всенепременно захочет наказать. Ух, сволочина!

– Эй, Адальстан, чего там вопит этот датский ярл?

– Предлагает пойти в деревню и выпить!

– Да ну?

– Говорит, у них там сегодня какой-то праздник.

– Так тогда идем?

– Всенепременно!

Эх, знать бы, куда подевался рыжий!

А рыжий в это время спокойно сидел в камышах, любуясь суматохой на кнорре, презрительно ухмылялся и думал. Камень теперь был при нем. Осталось добраться с ним до Ирландии, до священного холма Тары, а уж там… Да, и теперь вполне свободно можно избавиться от надоевшего детского тела! С камнем это проще простого. Вот только кого выбрать? Местный крестьянин? Нет, он, кроме проблем своей деревни, ничего не знает и знать не хочет. Тем более куда-то там путешествовать – уж слишком крестьянину это затруднительно. Да и подозрительно тоже. Тогда – викинг? Вон тот, беловолосый хевдинг. Нет, тоже опасно. Столько людей будет вокруг… конечно, с камнем пройдет и это… но к чему лишний раз рисковать, хватит уже, отриско-вался. Вспомнив шторм, рыжий Форгайл-Вазг передернул плечами. Хорошо бы попался какой-нибудь средней руки купец… или странник. Да, да, именно странник. Вон, слышно, как бьют колокола. Монастырь поклонников распятого бога? Скорее всего. А где монастырь, там и паломники. В конце концов, можно и в нынешнем своем виде раздобыть рясу… да уж больно несолидно это рыжее тело. Не вызывает оно никакого трепета, никакого желания склониться в угодливом низком поклоне, вообще, если и вызывает какое-то желание – так это влепить хорошую затрещину или оттаскать за ухо. Нет, надо искать новое тело.

Осторожно выбравшись из камышей, рыжий пацан, не привлекая особого внимания местных жителей, быстро направился к монастырю. Путь его пересекала дорога, и рыжий, не дойдя до деревни, свернул на нее, машинально отметив, что здесь совсем недавно была хорошая сеча – вдоль дороги и рядом, в лугах, валялись уже освобожденные от доспехов и оружия трупы. Некоторые из них казались знакомыми. Пройдя по дороге мили две, рыжий нашел то, что искал. У копны свежего сена, в тенечке, сидели, развернув между собою тряпицу с нехитрой трапезой, два монаха. Пожилой – невысокого роста, полненький, с толстым добродушным лицом и лысиной, обрамленной венчиком седых волос, и молодой парень – тощий и длинный, с вытянутым, каким-то лошадиным, лицом. Стараясь не шуметь, рыжий обошел копну сзади и достал из-за пазухи камень…

В психиатрической клинике доктора Нортигейма, что близ норвежского города Тронхейма, дернулась закатанная в смирительную рубашку девица. В темно-синих глазах ее вспыхнули, подобно газовой сварке, фиолетовые искры. Двое санитаров – волонтеров из гражданской службы, – разговаривая, прошли мимо палаты, в которой находилась девушка. Один – молодой вислогубый парень, стриженный под ноль, с серьгой в левом ухе – глянул в решетчатое оконце двери.

– Задергалась что-то наша Магн, видно, не очень-то помогают уколы, – догнав напарника, быстро сказал он. – А красивая ведь девка, жаль – сумасшедшая. Я б такой…

– Говорят, она пела в какой-то группе, – обернулся другой санитар – более старший, обросший бородой и волосами так, словно вернулись вдруг веселые времена хиппи. – Я, правда, не слышал… Но говорят, неплохо пела. Да ну ее, Свен, пошли-ка лучше выпьем пивка.

– Ты же знаешь, я не пью, – покачал головой Свен.

– Как хочешь, – пожал плечами «хиппи». – Тогда я один. Посмотришь там все?

– Само собой, можешь не беспокоиться.

Заверив напарника в лучших намерениях, вислогубый Свен быстро обошел коридор и вновь очутился у запертой палаты Магн.

Его коллега «хиппи» достал из холодильника несколько банок пива и, блаженно вытянув ноги, растянулся перед телевизором в пустом полутемном холле. Начиналась его любимая музыкальная передача. С легким уклоном в ретро. В ревущие семидесятые.

Свен хорошо изучил привычки напарника. Знал – от пива и ящика его сейчас не оторвешь, даже если очень захочешь.

А несчастная девушка, сумасшедшая Маги, жрица Маги дуль Бресал, чувствовала волшебное излучение камня. Его все-таки взяли человечьи руки. Там, в далеком прошлом и ее настоящем. Маги не знала, кто отыскал камень, только чувствовала какое-то зло. И еще знала четко – нужно немедленно вернуться обратно. Иначе… этот сверкающий кристалл, волшебный Лиа Фаль, символ Ирландии, будет служить злу. Такого не должно было случиться. В общем-то, Магн давно ожидала чего-то подобного и готовилась – вскрыла в коридоре электрический щит – для проникновения обратно в прошлое: кроме внутренней энергии ей нужна была и внешняя. А розеток в палатах не полагалось. Там, у щита, ее и застукали санитары – закатали в смирительную рубашку, и если б не сосед – сумасшедший электрик, бывший в клинике на хорошем счету, – полетела б к чертям вся затея. Тот вечерком просунул-таки провода в палату Магн. Вон они висят, с аккуратно срезанной на концах изоляцией, прямо над койкой, покачиваются, словно жало змеи. Девушка попыталась подняться – куда там, – а ведь рядом, ведь всего-то чуть-чуть… Может быть, ударить ногами в стенку? Да, от сотрясения, возможно, они и свалятся… а может, и не свалятся. Но санитары сюда прибегут – вмиг. Значит…

Внезапно Магн насторожилась. В замке двери с той стороны кто-то копался. Словно бы вставлял ключ дрожащими от нетерпения руками…

А сидящий внизу, в холле, второй санитар, попивая пивко, смотрел телевизор.

Ключ в замке повернулся, дверь медленно приоткрылась, и внутрь палаты просунулась вислогубая похотливая морда…

Затем пролез и ее владелец. Захлопнул дверь и уселся верхом на койке Магн.

– Я все-таки сделаю тебя, красавица… – горя от желания, прошептал он, разрывая смирительную рубашку. Вот показались ноги – стройные, красивые, смуглые; рука санитара скользнула чуть вверх – никакого белья на пациентке не было, – затем поднялась еще выше, к пупку… снова скользнула вниз… И опять вверх, на этот раз нащупав горячие, напряженные соски… Девушка застонала… и призывно улыбнулась.

– А, так ты и сама хочешь? – снимая штаны, обрадовался санитар. – Знать бы раньше… Но развязывать тебе руки я, пожалуй, не буду…

И в следующую секунду тела санитара и пациентки слились в любовном экстазе. Они любили друг друга яростно, страстно, раскачиваясь с такой силой, что скрипела, угрожая развалиться, кровать. Свен рычал от наслаждения, нижняя губа его еще больше отвисла, словно у представителей имперского дома Габсбургов.

– Еще… Еще… Еще… – извиваясь всем телом, страстно шептала Магн, желая лишь одного – чтобы напитанные электрическим током провода сомкнулись на шее любовника. – Еще! Еще!

И наконец это произошло! Посыпались искры, и тело любвеобильного санитара задергалось в страшных конвульсиях. Глаза его вылезли на лоб, запахло паленым мясом, а тишину клиники прорезал ужасающий вопль, тут же и затихший…

А коллега несчастного спокойно смотрел себе телевизор. Группа «КПСС» с мельнбурнским симфоническим оркестром исполняла свой старый хит «Рок-н-ролл олл найт». Зал, конечно, подпевал. Подпевал и накушавшийся пивка санитар. Где там услышать какой-то крик?

Лишь уже далеко за полночь, после концерта, «хиппи» вдруг заводил носом. Явственно пахло паленым. Черт! Только пожара и не хватало. Бегом поднявшись на второй этаж, санитар сразу увидел приоткрытую дверь одной из палат. Именно оттуда и несло дымом. Подбежал, распахнул дверь… И теперь закричал сам!

На койке со спущенными штанами валялся его мертвый напарник, вислогубый Свен. А пациентки, сумасшедшей девчонки Магн, нигде не было!

Хельги несся по узкому коридору, со всех сторон навстречу ему летели яркие зеленые светлячки, а где-то впереди, не так уж и далеко, сверкало… Непонятно что сверкало. А когда ярл долетел наконец до выхода из этого светлячкового коридора, то оказалось вдруг, что и сверкания-то никакого нет – один потолок – ослепительно белый, каких просто не может быть, и огромное – почти во всю стену – окно из бесцветного стекла – такое стекло Хельги видел в храмах распятого бога, но только это было гораздо лучше – прозрачное, словно бы невидимое. И сам он лежал на мягком ложе, укрытый покрывалом, тонким, словно льняная туника… И не мог шевельнуться! Скосив глаза, заметил сбоку, на маленьком столике, какие-то странные вещи. Тоже вроде бы как стекло, только цветное, живое, мерцающее. Да, странное место. Не очень-то похоже на чертоги Одина, как их представляли себе викинги. Дверь. Да, тут была и дверь, естественно, тоже белая… Вот она открылась безо всякого скрипа. Вошла светловолосая женщина в светло-зеленом одеянии и таком же колпаке, посмотрела на лежащего… и вскрикнула.

«А может быть, это и есть Валгалла», – подумал молодой ярл, теряя сознание.

Опять тот же сон! Игорь Акимцев усмехнулся самому себе. Сон вновь касался древних времен – судя по мокрому земляному полу, на котором он лежал в куче прелой соломы, по стенам из скользкого камня. Где-то наверху, под самым потолком, имелось маленькое, с ладонь, оконце – скорее, бойница, – сквозь которое и проникала в темницу – а как еще назвать? – полоска тусклого дневного света. Все было реальным и жутким в этой своей реальности. Игорь чувствовал, что озяб, что солома отвратительно пахнет, что жутко болит – прямо не повернуть – шея, вот тут, слева. Игорь чуть приподнялся, потрогал левой рукой рану – и, закричав от нестерпимой боли, снова упал на солому… и свет померк в глазах его.

«Ага! Похоже, я все-таки пока не в Валгалле». Открыв глаза, Хельги ощупал взглядом темницу. Низкий потолок, маленькое оконце, солома – пусть прелая, но довольно мягкая, прохладно и не очень сыро – условия вполне приемлемые. – интересно, где это он? Наверное, в монастырском подвале… или нет, скорее всего – в башне. О, боги, как болит шея! Ярл осторожно покрутил головой… вроде бы вертится. Потрогав рукой рану, поднял пальцы к глазам… ага – наконечник стрелы явно вытащили. И даже смазали рану целебной дурно пахнущей мазью. Так что, похоже, еще поживем. Вот только кому он вдруг стал нужен живым? Ну, это, положим, ясно. Если данам – то для выкупа, наверняка догадались по оружию и одежде, что он человек не простой. Какому-нибудь местному тану – для того же самого, а вот если монастырским жрецам… как их там называют? Монахам. Монахам-то он для чего сдался? Тоже для выкупа? Или захотят принести пленника в жертву распятому богу?

Сев на соломе и подтащив колени к груди, как когда-то в детстве, Хельги попытался вспомнить, как он здесь очутился. Память услужливо выхватывала цветные картинки… Река. Драккар. На берегу реки – селение. На него и собирались напасть… А затем – торжествующее лицо Горма с занесенной для удара секирой. Предатель! Подлый предатель. Недаром предупреждала Сельма… Ладно, что дальше? А дальше река, брызги… заросший камышами берег… и резкая боль в шее – видно, пустили стрелу, – а потом – темнота. Выходит, предатель Горм и его людишки захватили драккар. «Транин Ланги» – «Большой Журавль» – лучший из кораблей Сигурда. Конь волны, зверь пучины, скакун борта. А эти, Дирмунд Заика и Хрольв? Они погибли, в плену или тоже предатели? Пес их знает. Пока о них сказать нечего – ни хорошо, ни плохо… Другие корабли, драккар и снеккья? На них друзья, Харальд и Малыш Снорри. Они должны были обогнуть селение с моря. Успели? И что им сказал потом Горм? А может, он просто перебил их всех, внезапно напав? А не могли вернуться даны? Скорее всего, ведь он же как-то очутился в темнице. Но, может, корабли Харальда и Снорри сумели скрыться? Да, с ними же еще и Фриддлейв, а он умен и отважен, несмотря на все недостатки…

Вопросы, вопросы, вопросы…

Жутко заскрипев, наверху отворилась дверь… нет, лучше сказать – откинулся небольшой люк, сколоченный из толстых дубовых досок, и в темницу заглянула отвратительная толстая рожа в темной монашеской рясе.

– Похоже, он уже очнулся, – оглянувшись, сказала кому-то рожа и исчезла, громко хлопнув люком. Исчезла ненадолго – люк почти сразу открылся, и в темницу, чуть не придавив еле успевшего откатиться в сторону ярла, плюхнулась деревянная лестница. Четверо дюжих стражников в длинных кольчугах, вооруженные копьями и мечами, скатившись вниз, быстро связали пленника и, вытащив наверх, повели по узкому коридору, освещенному чадящими факелами. Делая вид, что вот-вот потеряет сознание, Хельги старательно запоминал дорогу – авось пригодится. Десять шагов прямо, пять влево – здесь какая-то дверь, за ней – ниша… еще коридор, лестница наверх – площадка – дверь.

Осторожно приоткрыв дверь, один из стражников заглянул внутрь и, что-то сказав, обернулся к своим, сделав повелительный жест.

Те, ни слова не говоря, быстро втащили пленника в небольшое, вытянутое в длину помещение и, крепко привязав к высокому креслу, исчезли, повинуясь взгляду сидящего напротив кресла монаха. Монах был безволос и худ, очень худ, его изможденное лицо скорее напоминало обтянутый пергаментом череп. Лишь глаза – умные, жестокие, властные – были живыми на этом мертвенно-бледном лице. Темная ряса с откинутым капюшоном придавала монаху весьма зловещий вид.

– Я – отец Этельред, настоятель этого аббатства. – Посмотрев на Хельги, монах скривил в улыбке тонкие бескровные губы. – Ты видишь, я хорошо знаю язык данов. Но ты – не дан. И твои люди – не даны. И я хочу знать – кто вы, сколько вас и откуда пришли.

– Я Хельги, ярл из Бильрест-фьорда! – откинув голову – при этом больно стукнувшись затылком о спинку кресла, гордо заявил Хельги. – Если ты хочешь выкуп – ты получишь его, если же мне суждена смерть – я умру.

– Бильрест-фьорд… – задумчиво переспросил монах. – Где это?

– Как это где? – Молодой ярл поразился невежеству настоятеля. – Ты слыхал что-нибудь о Халогаланде?

– Ах, Халогаланд, – усмехнулся отец Этельред. – Так вот вы откуда взялись. И что, вам мало Ирландии? Здесь у нас почти одни даны и геты.

– Мы свободные викинги и охотимся там, где хотим. И нет нам никаких дел до данов и гетов.

– Хорошо сказал, ярл. – Монах засмеялся противным дребезжащим смехом. Голос у него оказался приятным – бархатным, звучным, а вот смех – лучше бы и не слышать. Словно дверь заскрипела несмазанными ржавыми петлями.

– Я забыл твое имя, ярл.

– Хельги, сын Сигурда, сына Трюггви, сына Олава…

– Достаточно, достаточно, мой господин, – снова непонятно чему засмеялся монах. – Я вижу, ты знатного рода.

– Что же тогда ты держишь меня связанным?

– Если ты поклянешься не причинять окружающим зла…

– Я не даю никаких клятв нидингам, – невежливо перебил его Хельги и, неловко дернув головой, снова ударился о спинку кресла. – Впрочем, убивать тебя и твоих людей я не собираюсь, – немного помолчав, буркнул он. – По крайней мере – пока.

– Вот и отлично. – улыбнулся монах и крикнул кому-то: – Развяжите его.

Мигом подбежавшие неизвестно откуда взявшиеся люди ловко освободили Хельги от пут, и тот принялся растирать затекшие руки.

– Выпей. – Отец Этельред наполнил два кубка из принесенного кем-то кувшина. – Это красное греческое вино.

– Лучше б это была английская кровь! – тут же ответил Хельги и вздрогнул. Он и не собирался произносить ничего подобного, как-то само собой вырвалась эта диковатая фраза. Впрочем, отец Этельред не обиделся, наоборот – снова расхохотался.

Хельги отвели в небольшую комнату – она называлась келья, – предоставили мягкую постель и кувшин вина, перевязали шею чистой тряпицей. Все бы хорошо – да только заперли снаружи дверь на крепкий засов, собаки бешеные. Впрочем, об этом отец Этельред предупредил заранее. Придется, мол, поскучать до вечера, а вечером, мол, все и обговорим. Что «все» – не сказал. Вот и думай. Хотя что тут думать-то? Сумму выкупа обговаривать надо. Ох, не зря приставучий монах этакие разговоры с утра разговаривал. А пожалуй, настоятель зря надеется. Кто выкуп-то платить будет? Гудрун, что ли?

Он пришел вечером, как и обещал. Такой же страшноватый, жесткий и вместе с тем услужливо-бархатистый. То, что предложил настоятель, в принципе, не содержало в себе ничего нового, но, надо признать, оказалось для Хельги вполне неожиданным. Отец Этельред, походив некоторое время вокруг да около, вдруг, искоса посмотрев в лицо ярла белесыми, холодными, как у рыбы, глазами, предложил пленнику заняться своим прямым и любимым делом – грабежом и разбоем. Как оказалось, был у отца Этельреда трофейный кораблик – небольшой, но юркий, не стало б дело и за людьми, не было вот только предводителя с именем, которое бы многие знали – ну, хотя бы слышали – и уж никак не могли бы связать с мирной монашеской обителью. Да и людей, честно говоря, пусть бы этот предводитель сам и набирал, чего зазря давать почву слухам? А кораблика с достаточно умелым и решительным экипажем – настоятель уже все тщательно подсчитал – вполне хватило бы для захвата и потопления одиноких судов из соседних селений, что пока, составляя конкуренцию монастырю, без особой опаски занимались каботажным плаванием у берегов аж от Нортумбрии до Эссекса, а в случае чего – отсиживались под защитой укрепленных фортов. Скрыться обычно успевали. Да и не очень-то рвались за одиночной добычей морские конунги викингов – ладно, был бы еще кнорр, а то какие-то почти плоскодонные лодчонки-циулы.

– А на этих циулах, друг мой… – вкрадчиво пояснял монах, – немало всякого добра перевозят. Надеюсь, я не предложил ничего зазорного для твоей чести, ярл? Ведь многие ваши люди нанимались к кому угодно.

– Да, но эти «кто угодно» были по меньшей мере конунгами… или, как вы их там называете, – королями.

– Поверь мне, ярл… – Отец Этельред улыбнулся так, как улыбнулась бы ядовитейшая змея, умей она улыбаться. – Здесь, в Мерсии, у меня власти побольше, чем у иного короля. К тому же я думаю, ты сразу согласишься на мое предложение, увидев корабль.

– И что у тебя за корабль, монах? Надеюсь, не сшитая из коровьих шкур карра?

– Идем, – поднимаясь со скамьи, просто ответил настоятель.

Спустившись по узкой каменной лестнице – странно, нигде не было видно стражи, – они вышли из ворот монастыря и направились к берегу реки по широкой, укатанной тележными колесами дороге. Хельги, любопытствуя, вертел головой во все стороны. Монастырь оказался не таким уж маленьким, каким казался с борта боевой ладьи. Мощные стены, колокольня, деревянный частокол на заднем дворе, тянувшийся далеко-далеко, до самого леса. Рядом с монастырем – деревня, в полдесятка домов. Именно домов, а не каких-то убогих хижин, правда, вросших в землю, но добротных, выстроенных из крепких бревен. Богатая деревня. И ни ее, ни монастырь не трогают даны?

– Мы платим им дань, – угадав вопрос, готовый сорваться с языка ярла, откровенно пояснил отец Этельред. – Довольно большую. Часть нашей добычи как раз и пойдет данам… до поры до времени.

Дорога вилась меж холмов и вересковых пустошей, спускаясь в речную долину, там и сям за холмами виднелись поля с крестьянами и селения с веселыми, крытыми соломой хижинами. На клеверном лугу у реки паслись упитанные коровы. Выше по течению, громко крича, купались ребятишки, а еще выше… А еще выше к небольшим мостикам был причален корабль. Боевая ладья, небольшая и юркая. Снеккья… Хельги узнал ее с первого взгляда.

– Да, это именно тот корабль, о котором я говорил, – невозмутимо кивнул головой аббат. – Я купил его у данов. Хочешь спросить, где команда? Догадайся сам.

– Даны… – Ярл скрипнул зубами.

– Не скрою, почти все погибли, но кое-кто остался в живых и был пленен. Тебе что-нибудь говорят имена Фриддлейв и Снорри?

Хельги вздрогнул, схватив настоятеля за загривок.

– Не так сильно, ярл, – усмехнулся тот. – Без меня тебе ни за что не вызволить их. И это еще одно, что привяжет тебя ко мне, – цинично продолжил он. – Выбирай сам. Или относительная свобода, привычное дело, слава и некоторая доля богатства, да еще и возможность выкупить друзей, или долгая смерть в монастырской темнице.

– Ах, у меня, оказывается, есть выбор? – не менее цинично усмехнулся Хельги, подавляя в себе желание со всей силы треснуть кулаком в эту похожую на голый череп морду.

– Значит, считаю, договорились, – кивнул отец Этельред. – Не скрою, я рад иметь дело с таким авторитетным ярлом, как ты, Хельги, сын Сигурда. С сего дня ты полностью свободен и можешь делать все, что тебе заблагорассудится… естественно, думая о предстоящем деле. Можешь уже сейчас осмотреть корабль.

Впрочем, молодой ярл спрыгнул на борт снеккьи и без его напоминаний. Деловито осмотрел несколько небольших пробоин, уже заделанных, и заделанных неплохо, провел рукой по новой мачте, пока еще не поставленной, нахмурился… Явно сосна, да еще и смолистая, – мачту лучше делать из ясеня, к тому же предварительно подсушенного.

– Что-то не так? – тут же поинтересовался аббат. Стоя на мостках, он пристально наблюдал за ярлом. – Ах, мачта. Ну, пока будем пользоваться тем, что есть. А там – посмотрим.

Ниже по реке, на песчаном пляже, послышались крики. Какие-то женщины в черных одеждах прогоняли купающихся ребят, набирая в кадки песок. Говорят, такой песок используют для шлифовки камней, – видно, при монастыре были и мастерские.

– Послушницы, – пояснил отец Этельред. – Тут неподалеку женский монастырь.

Кто такие послушницы, Хельги не знал, но понятливо кивнул. Вероятно – жрицы.

Покинув причал, они пошли к монастырю следом за женщинами. Те несли кадки парами, продев сквозь плетеные ручки длинные палки. Шедшая последней вдруг неловко подвернула ногу, упала. Черный капюшон упал с ее головы, подул ветер, растрепав густые темно-русые волосы, коротко подстриженные до плеч. Женщина, а вернее, девушка обернулась, глаза ее вспыхнули синим… И Хельги вздрогнул, наткнувшись на этот взгляд. Он узнал девушку, являвшуюся ему во снах, в грохоте барабанов и скрежете сумасшедших волынок. Магн. Так, кажется, ее звали…

– Эта у них новенькая, – кивнул аббат. – Монахи нашли в лесу – ничего не говорит, только глазищами зыркает – похоже, вовсе потеряла разум. Бывает… Ну, да на все Божья воля.

– Как ее имя?

– А черт ее… Ой, прости, Господи! – Монах мелко и часто закрестился.

А Хельги смотрел на послушницу, не в силах оторвать взгляда…

Ночью пошел дождь, проливной, нескончаемый, сильный. Ветер задувал в неприкрытое ставнями окно кельи, и ярл проснулся от брызг. Заворочался на узком монашеском ложе… И вдруг услыхал еле слышный стук в дверь. Отворил…

Возникшая на пороге фигура медленно сняла капюшон.

Магн!

Хельги не знал, что сказать. Но Магн, по всей видимости, знала.

Подойдя ближе к ярлу, она неожиданно обвила его шею руками. Глаза ее – синие, неуловимо прекрасные глаза безумной красавицы – вдруг стали близкими и такими большими, что казалось, Хельги в них сейчас утонет. В висках гулко застучали барабаны…

Магн вдруг улыбнулась, словно обнаружила в глазах молодого ярла то, что давно искала.

– Ты… – тихо сказала она. – Тот… кто может…

Отпрянув, она некоторое время неотрывно смотрела на Хельги, а затем, сбросив монашеский балахон, нагая, снова подошла ближе. Вспышка молнии осветила на миг ее дивное молодое тело.

– Ты… – снова прошептала девушка, впиваясь губами в губы молодого ярла…

Глава 4 Ирландец

О люди, что стремитесь к власти, За девять волн, зеленоплечих, грозных, Не отойдете вы без покровительства богов могучих… Предания и мифы средневековой Ирландии. «Книга захватов Ирландии»

Июль – август 856 г. Северное море – Мерсия

– Благодаренье Господу – мы вырвались из лап мерзких язычников живыми! – от чистого сердца произнес ромейский торговец Михаил Склир, тезка ныне здравствующего Михаила Исавра, императора Византии, или, по-тамошнему, базилевса. Когда кнорр фризского купца Адальстана отошел на значительное расстояние от слишком гостеприимного берега, купцы и команда постепенно успокоились, если, правда, можно было назвать спокойствием злобную ругань и вопли, которые время от времени извергали из себя оба купца, подсчитывая убытки.

– Ублюдки! – раненым медведем ревел Адальстан, имея в виду данов. – Чтоб вас сожрали Ермуганд и Грендель вместе взятые.

– Проклятые язычники! – вторил ему ромей. – Гореть вам в пламени адовом во веки веков.

– Аминь, – подойдя, присоединился к купцам Трэль. Или, как его все время звал Михаил, Никифор. Трэль-Никифор поддерживал торговцев исключительно из вежливости, ему лично датские викинги не сделали ничего плохого, не считая пары сломанных ребер и синяков под обоими глазами. Все потому, что вольноотпущенник оказался слишком болтливым и позволил себе выругаться в адрес грабителей, называя вещи своими именами. Вот и получил ногами по ребрам. Так, мелочи, могло быть и хуже.

– Бедный мальчик. – Оглянувшись на него, Михаил причмокнул губами. – Что сделали с тобой эти язычники-варвары! Болит?

Трэль чуть скривился.

– Вижу, что болит, – ласково – даже, пожалуй, излишне ласково – кивнул головой ромей.

– Хорошо бы лопух приложить, – поднял глаза Адальстан. – Или – ссаной тряпкой.

– «Ссаной тряпкой»! – презрительно скривив губы, передразнил его коллега. – На нос ее себе привяжи. У нас же в ходу другое лечение, и первое дело – массаж. О, это поистине чудо. – Михаил посмотрел на юношу влюбленными глазами. – Обязательно приходи сегодня ко мне в шатер, Никифор.

Трэль рассеянно кивнул, всматриваясь в море. По правому борту судна тянулся зеленый английский берег, по левому колыхалось море, тоже зеленое, только не травянистое, как берег, а густого изумрудного цвета.

Поклонившись озабоченным купцам, юноша поднялся на носовую надстройку, непривычно голую без украшавших ее щитов. Те щиты, что не сорвало штормом, не замедлили реквизировать даны. Ромей проводил его неожиданно томным взглядом и предвкушающе вздохнул. Красивый юноша этот Никифор. А на корабле совсем нет женщин – вот уж поистине упущение. Были бы женщины, разве ж возжелал бы Михаил Склир однополой плоти? Хотя, может, и возжелал бы. Положа руку на сердце – плохим христианином был Михаил, почитывал языческие книжки – всяких там Аристофанов, Аристотелей, Платонов – и некоторые языческие обычаи воспринял. А что? Совсем даже неплохо… Михаил задумался, вспомнив чудесные вечера в Фессалониках, в кругу изысканных друзей, тоже увлеченных древностями. Пиры до утра, стихи и песнопения, страстные объятья гетер. О, поистине эллины были великие люди. Как там у Аристофана?

Михаил попытался припомнить приличествующий случаю отрывок, да, так и не вспомнив, махнул рукой. Вечером вспомнит. А не вспомнит – так там будет занятие поинтересней. Эх, хорошо б побыстрей добраться до цивилизованных мест. Хотя бы до Рима или Равенны. А там уж и до Константинополя рукой подать. Хороший подарок преподнесет базилевсу, вернее, его матери он, Михаил Склир, когда-то богатый, а ныне, увы, почти разорившийся торговец. Всю свою жизнь торговал ромей живым товаром. Руку набил и глаз – потому сразу и отметил Трэля, верней Никифора. Родители его были видными иконоборцами и слишком честными людьми – не смогли вовремя переориентироваться, когда императрица Феодора под влиянием страшных восстаний многочисленной черни решилась-таки заменить иконоборческие установления Исавров на нечто совсем противоположное. И выиграла! И получила благословение церкви и, что немаловажно, немалые деньги. Михаил Склир, тоже иконоборец, проиграв всю малоазийскую выручку на скачках, тоже, как оказалось, выиграл – предав своего друга Коснтантина Дреза, отца Никифора. Именно он, Михаил, организовал нападение пиратов на корабль, на котором семья Константина возвращалась в Константинополь из Фессалоник. Те и подстерегли добычу совсем недалеко от Смирны, наплевав на весь императорский флот. Тем более что императорский флот в тот день «забыл» о пиратах. Забыл по приказу свыше. Ни один огненосный дромон не показался в море!

А разбойники словно это и знали. И почему бы не знать, коли пиратский предводитель Савва Одноглазый был одно время начальником работоргового каравана богатейшего константинопольского негоцианта Михаила Склира?

Славное было дело. И как гладко прошло, на редкость удачно. Константин Дрез был не последним человеком в Византии, и его казнь – даже при явных уликах – явно не вызвала бы одобрения вельмож и просто влиятельных в государстве людей. А так – сгинул и сгинул. Пираты – они такие. Не спросят, кто такой, – быстро головенку открутят. Теперь вот оказалось, что сын Константина жив. Вот он, на кнорре! Он ли? Он, он! Те же глаза, то же лицо, да еще и крестик, сработанный знаменитым мастером Козьмой Левантийцем, тоже, кстати, иконоборцем. Может, не трогать его пока? Хотя – почему бы нет? Все равно рано или поздно – а в цепи заковать придется. Хороший будет подарочек императору, вернее – его окружению. У Константина остались влиятельные родственники, и не только в столице. Теперь можно будет на них нажать, поводить за нос, поторговаться – просто замечательный простор для интриг открывается, жаль, самому только в начале поучаствовать и придется. Ладно, посмотрим сегодня, что за человечек Никифор. Может, и еще куда удастся его приспособить?

Расправив прямоугольный парус, кнорр фриза Адальстана держал курс вдоль выступающего берега Восточной Англии. Погода была солнечной, ветер – попутным, и ничто не предвещало нового несчастья. Тем более что где-то здесь поблизости находился и значительный флот Рюрика Ютландца, «крышевавшего» Адальстана, впрочем, и не только его одного.

Тот же попутный ветер нес на зеленоватых волнах стремительного зверя пучины – драккар «Транин Ланги» под командованием предателя и клятвопреступника Горма. Горма по кличке Душитель. Не так уж и боялся Душитель Ютландца, хоть и ожидал встретить в здешних местах его флот, – старые знакомые они меж собой были, Горм и Ютландец, а уж старые знакомые всегда смогут договориться. Поэтому, не обращая внимания на то появляющуюся, то исчезающую тень кораблей где-то на горизонте, Горм гнал драккар вперед, туда, где на фоне холмистого побережья Англии маячил парус торгового кнорра, недавно замеченного с мачты впередсмотрящим.

– Вот и первая добыча! – потирал волосатые руки Душитель. – Уж ясно – не пустой идет кнорр из Мерсии!

Предчувствуя близкую поживу, его приспешники согласно кивали головами, желая лишь одного – скорей бы.

– Уж я не буду прятать добычу от людей, как делал этот щенок Хельги, – стоя на корме, бахвалился новоявленный морской ярл. – Поделим сразу, по-честному, по справедливости. А уж если попадутся на кнорре девки – достанутся всем!

– Слава великому Горму! – громче всех выкрикнул Приблуда Хрольв. Круглое, похожее на сковородку, лицо его сияло от возбуждения. Ему с умильной улыбкой столь же громко вторил Дирмунд Заика, прикидывая, как бы половчей соскочить из обреченной команды этого авантюриста Душителя. Один корабль – это один корабль. Всякое может случиться. На кнорре, чай, тоже воины найдутся…

– Мы нагоним его вечером, – прикинув расстояние, уверенно заявил кормчий. – Сразу после захода солнца.

– Отлично! – хлопнул в ладони Горм. – Готовьте секиры, ребята!

Солнце садилось за лесистыми холмами Восточной Англии, темнело, и Адальстан направил кнорр ближе к берегу. Не хотелось бы в полной тьме оказаться в открытом море. Ладно хоть были б видны звезды, но ведь, похоже, туманилось.

– Пойдем спать, Никифор. – зевая, позвал юношу ромей. – Заодно сделаю тебе массаж – не будут так ныть ребра.

Трэль неохотно оторвался от зрелища заходящего солнца. Ох уж этот Михаил! Пристал со своим массажем. И так бы прошли ребра, в первый раз, что ли? Тем не менее обижать купца не хотелось, и юноша, стараясь не зацепить ногой кого-либо из спящих прямо на палубе матросов первой смены, осторожно пошел к носу, где, прямо на носовом возвышении, желтел шатер ромейского купца. Вообще-то раньше ромей спал на корме, в одной каюте с Адальстаном. Но вот сегодня, ссылаясь на жару, велел разбить для себя шатер. Что ж, у каждого свои причуды.

Михаил встретил гостя приветливо. Предложил дорогого вина, лично помог снять тунику.

– Ложись на спину, друг мой. – Поставив оловянный кубок на небольшой столик, купец показал рукой на ложе, устланное мягкими овечьими шкурами. – Закрой глаза… расслабься…

Трэль сделал так, как ему сказали, чувствуя, как ловкие пальцы купца забегали по его животу и груди. И вправду – через некоторое время боль стала легче. А ромей не унимался, руки его, словно невесомые птицы, гладили грудь юноши все сильней, с какой-то затаенной страстью…

– Не открывай глаза, – шептал Михаил. – Не надо…

Трэль и не собирался открывать, пока не почувствовал своими губами соленый вкус чужих мужских губ.

– Тьфу!

Отплевываясь, он сбросил с себя тяжелое навалившееся тело. Купец оскалился, словно лишенный добычи волк, и, зарычав, вытащил из-за пояса длинный узкий кинжал…

Поглядев в разъяренные глаза ромея, Трэль увидел там собственную смерть и немедленно выскользнул из шатра.

– Корабль! – вдруг истошно завопил часовой. – Корабль прямо у левого борта!

И тут же с вражеского корабля – приземистого и узкого драккара – полетели на кнорр копья, секиры и стрелы. Трэль отчетливо увидел, как одна из стрел, пронзив обнаженную грудь Михаила, окровавленная, вышла между лопатками. Коварный обольститель упал и, выгнувшись дугою, застыл с быстро стекленеющими глазами.

Умер, подумал Трэль.

Впрочем, особо думать было некогда. На палубу с воплями запрыгивали викинги. Уклонившись от летящей секиры, юноша перегнулся через борт и удивленно вскрикнул. Он узнал корабль! У левого борта фризского кнорра как ни в чем не бывало покачивался на волнах до боли знакомый драккар «Транин Ланги», лучший боевой корабль Сигурда, покойного бильрестского ярла, ныне принадлежащий новому ярлу – Хельги, сыну Сигурда.

– Эй! – дико закричал Трэль прямо в лицо прыгнувшему на борт викингу, в котором почти сразу узнал старого знакомого – Дирмунда Заику. Заика что-то вопил и вращал над головой небольшой палицей. – Эй, Заика! – снова закричал парень. – Это ж я, Трэль. Трэль Навозник. Где Хельги?

– Ах, Хельги? – осклабился Заика. – Т-тебе нужен Хельги? Так отправляйся же к нему, Навозник!

С этими словами Дирмунд Заика ударил вольноотпущенника палицей по голове. Вернее, это он целил в голову, да Трэль не стал дожидаться удара, уклонился и, заехав Дирмунду кулаком в морду, с разбега бросился в воду, благо берег был рядом. Ничего себе, думал он, плывя, если свои так встречают, что же говорить о чужих?

С кнорра в воду прыгали многие, и пираты, похоже, заметили это. Оставив на захваченном судне часть викингов, «Транин Ланги» ходко пошел к берегу.

Похоже, их предводитель знает здесь все мели, подумал Трэль, прячась среди вересковых кустов. Он нарочно проплыл подальше к югу. Кто знает, что там на уме у этих? Что-то не видно средь них ни Хельги, ни толстяка Харальда. Даже худенькая фигурка Малыша Снорри и та не мелькает. Что же со всеми ними случилось? Убили? Да ведь не могли же всех сразу! И что делать потом, утром? Куда идти? Хотя, конечно, главное – спрятаться, а там видно будет. Ведь сдернули же куда-то Ирландец и этот противный рыжий пацан, Вазг. Неизвестно, как Ирландец, а рыжий уж точно никаких языков, окромя родного, не знает. Но ведь ушел же! Значит знал, куда…

Трэль вдруг вздрогнул, повернувшись к морю. На фоне черных волн пылал неестественно яркий костер, и желтые языки пламени, казалось, лизали небо. Это горел кнорр, торговое судно неудачника Адальстана. Что сталось с ним – о том сейчас думать не хотелось, что же касается ромейского купца Михаила, то туда ему и дорога. Трэль поежился – все-таки ночью было довольно прохладно. Интересно только, врал этот Михаил про родителей или нет? Ну, пока можно считать, что врал, – все равно от этих знаний в ближайшее время не будет никакого толку. А вот на будущее… На будущее нужно запомнить. Константин Дрез. Клавдия. И этот… Козьма… Козьма Левантиец.

Всю ночь пираты ловили и добивали уцелевших. Немало «кровавых орлов» вылетело этой ночью из растерзанных спин несчастных фризов. Страшные крики уцелевших, казалось, должны были привлечь на побережье всю королевскую стражу. Если, конечно, в этой местности был король и его воины не боялись злых демонов ночи. Никто так и не пришел. Видно, не было здесь короля, либо воины были трусливы.

А пираты ушли еще до восхода. Напоследок здоровенный верзила в алом плаще, сняв шлем, с видимым удовольствием осмотрел дело своих рук. Трэль узнал его, даже не особо присматриваясь. Верзила Горм, из бывших викингов Хастейна. Так вот, значит, кто командует теперь лучшим кораблем Сигурда! А о судьбе Хельги и его друзей можно теперь строить лишь самые печальные предположения.

Утром, когда вокруг защебетали, запели птицы, Трэль выбрался из кустов и, накинув на себя чей-то сорванный плащ, погруженный в невеселые мысли, побрел, не особенно-то выбирая направление, проще говоря – куда глаза глядят. А глаза глядели на дорогу. Укатанную, наезженную, широкую, видневшуюся за соседним холмом. Да, дорога была. Куда она только вела?

– Я знаю, он был здесь. – Магн подложила под голову руки и уставилась в голубое небо с редкими бегущими облаками, белыми-белыми, словно первый снег в горах Халогаланда. Они с Хельги, обнаженные, лежали в копне свежего сена, и легкий ветерок, обдувая разгоряченные любовью тела, приносил свежий запах лаванды и мяты.

– Кто – он? – привстав на локте, переспросил Хельги, стыдливо любуясь высокой грудью девушки. – Который раз ты говоришь мне об этом, так ничего и не поясняя.

– Придет время – и ты узнаешь, – улыбнулась Магн, жутко красивая, словно древняя жестокая богиня.

Хельги не мог бы сказать, что за чувство охватывало его при виде этой странной – не от мира сего – девчонки. Была ли это любовь? Скорее, нет. Он любил Сельму, любил чисто и безоглядно, той самой любовью, трепетной и нежной, которую воспевают скальды. Что же касается Магн… Нет, здесь было другое. Молодой ярл не чувствовал стыда – в конце концов, ярлу дозволялось иметь несколько жен, и он ничуть не считал произошедшее изменой, да это и не было изменой, как не были изменой отношения с наложницами. Правда, Магн была не наложница… И от одного ее взгляда Хельги терял над собой контроль, взгляд этот проникал в самые глубины сознания, в самую душу. И тогда в голове снова – как и когда-то – начинали бить барабаны и ужасный скрежет уносил сознание Хельги в такие высоты, с которых, казалось, не было возвращения. Но он все-таки возвращался – и не помнил, что он делал с Магн или, скорее, Магн делала с ним. Ему иногда казалось, что девушка часто смотрит словно бы сквозь него и, обращаясь, адресует свои слова вовсе не ему, Хельги, а кому-то другому. Странное это было чувство. Странное и тягостное. И немножко страшное.

– В монастыре никого не убивали? – внезапно, как и всегда, поинтересовалась Магн. Странный вопрос. Убивали ли кого-нибудь в монастыре? Да вроде пока нет. Если только рядом… – Рядом? – резко напряглась Магн. – Расскажи.

– Да что тут рассказывать? – Хельги пожал плечами. – Третьего дня монахи нашли у дороги два мертвых тела – какого-то паломника и рыжего мальчишку. Да мало ли их здесь, паломников и мальчишек.

– Да, пожалуй, это не то, – согласилась Магн. – А может, и то… – задумчиво произнесла она. – Не знаю пока…

Девушка резко прижалась к Хельги всем телом и дразняще провела ладонью по его животу.

– Что ты лежишь, словно колода? – прошептала она. – Я же все-таки женщина…

Двое крестьян – зависимых от монастыря лэтов, – ругаясь, грузили в телегу трупы – худого парня, по виду паломника, и рыжего мальчишки, похоже, не местного. Погрузив, присели отдохнуть в тени кустов дрока, один достал плетеную флягу, сделав долгий глоток, протянул другому:

– Хороша водица!

– Лучше б там у тебя был добрый эль, дядюшка Эрмендрад, – тоже отпив, усмехнулся тот. – По-моему, – он понизил голос, кивая на трупы, – зря мы тут с ними толчемся. Закопали б здесь, не говоря худого слова, монахи прочли бы молитвы, какие надо… Я прав, а?

– Неправильно говоришь, братец Оффа, – покачал головой Эрмендрад. Он был постарше, этакий типичный крестьянин себе на уме, одетый на первый взгляд в рвань, но если хорошо присмотреться, и узкие штаны, крашенные в скромный коричневый цвет корою груши и дуба, и такого же цвета туника – все было из добротной шерсти, а пришитые яркие заплатки… вряд ли они скрывали дыры. На ногах у Эрмендрада ловко сидели башмаки из лошадиной кожи, подвязанные на щиколотках крепкими сыромятными ремешками, густые седоватые волосы прикрывал круглый колпак, отороченный заячьим мехом. Морщинистое лицо крестьянина, несколько вытянутое, с чуть длинноватым носом и небольшой бородкой, отнюдь не казалось изможденным. Глубоко посаженные глаза неопределенного цвета выдавали недюжинный, тщательно скрываемый ум. Хоть и был Эрмендрад зависимым лэтом, работал на монастырь несколько дней в неделю, но и свою землицу не забывал: неслись у него и куры, и утки – яиц на оброк хватало, – да и пара коровенок была, и лошадь. А что ж – семью-то кормить надо: жену, Эрдигарду, да шестерых детей, из которых трое старших – вполне в хозяйстве помощники. Как удавалось так вот жить Эрмендраду – довольно-таки зажиточно, – один Бог знал… да еще военный вождь данов. Темными ночами частенько приходили в хижину Эрмендрада тихие неприметные люди – датский херсир хоть исправно платил монастырю дань, все ж таки не рисковал оставить без присмотра ушлого настоятеля. А Эрмендрад богатство свое напоказ не выставлял – умен был. Его напарник, молодой парень Оффа, с круглым простоватым лицом и светло-рыжими волосами, смотрел на мир проще: если уродился лэтом – значит, сам Бог велел на монастырь работать.

– Вот смотри, – оглянувшись и не заметив ничего подозрительного, лишь чуть шевельнулись кусты дрока, что и понятно – ветер, продолжал Эрмендрад. – Мы сегодня должны отработать на монастырь от восхода солнца до самого его заката, так?

– Ну, так, – согласно кивнул Оффа.

– А мы тут сколько уже возимся?

– У-у-у… – Оффа улыбнулся. – Долгонько… Так ведь, пока лошадь нашли, пока ось чинили…

– Вот то-то и оно. – Эрмендрад наставительно поднял вверх палец и довольно улыбнулся. Что поделать, любил иногда поучить молодежь, была у него такая слабость. – И назад в монастырь торопиться не будем. Явимся к полудню, там, пока яму роем, – и вечер. Вот и день прошел. А завтра в своем-то хозяйстве работы хватит.

– Ох, и умен же ты, дядюшка! – восхищенно присвистнул Оффа. – Вот бы мне этак рассуждать научиться.

– Поживи с мое. – Эрмендрад самодовольно улыбнулся.

Слова его вызвали искренний интерес не только у простоватого Оффы, но и человека куда как умнее и пройдошистей. В кустах дрока, как раз за спиной разговаривающих крестьян, давно уже – как увидел повозку – прятался Конхобар Ирландец. Покинув надоевший кнорр вслед за рыжим Вазгом, он потерял его из виду и, прикинувшись паломником, долго бродил по всем дорогам, пока не наткнулся на трупы. Рыжего Конхобар узнал сразу и в смерть его от разбойников не поверил – нет, тут дело явно не обошлось без черного колдовства Форгайла! Потому, увидев подъезжавшую к трупам телегу с крестьянами, Ирландец даже не стал обыскивать парня, знал – никакого волшебного камня он там не найдет, а на всякий случай спрятался за кустами. Мало ли. Подслушанная беседа несколько позабавила его, но то, что он услыхал далее, заставило резко насторожиться.

– Хочешь посмеяться, дядюшка? – садясь на облучок телеги, обернулся Оффа. – Третьего дня пошел косить на дальний луг, вдруг слышу: голоса чьи-то, смех… Подобрался поближе, глядь, а в копне целуются. Тот молодой дан, что недавно подобрали у реки, и девка-послушница. Ну, та, безумная. Магд, кажется…

– Магн, – поправил Эрмендрад. – Девку жалко – красивая, а вот ум Бог забрал.

– Или дьявол, – засмеялся Оффа.

– Да уж скорее второе, – усмехнулся про себя прятавшийся в кустах Ирландец. – Однако – Магн. Магн? Сумасшедшая Магн… Нет, не может быть. Хотя… Если это так… Если это та самая Магн… Ее ведь можно запросто натравить на Форгайла! Да и натравливать не надо, похоже, она сюда за тем и явилась. Если это, конечно, она. Надо узнать поточнее, и как можно скорее. Переночевать сегодня в хижине… и не у хитрована Эрмендрада, а вот, скажем, у Оффы. Заодно расспросить поподробнее… А завтра – к монахам, здрасте, мол, я тоже поклонник распятого Бога, пришел… как это у них называется? А, замолить грехи. Но пока займемся Оффой. Посмотрим, где его хижина… А, вот как раз и попутчики.

Из-за холма на дороге, ведущей к монастырю, показалась толпа паломников. Не такая уж большая, но и не маленькая – человек десять.

– Эй, братья! Подождите, – выскочил из кустов Конхобар.

Хижина Оффы – а жил он с женой и двумя маленькими детьми (остальные четверо умерли в прошлую голодную зиму) – небольшая, шагов шесть на восемь, до половины вросшая в землю, располагалась в самом конце деревни, у леса. Стены из подгнивших бревен (спасибо отцу настоятелю и за такие) были кое-как – переделать все некогда было – проконопачены мхом, узкие оконца на ночь затыкались сеном, деревянные, рассохшиеся от солнечных лучей ставни валялись на улице рядом. В конце двора, огороженного низким плетнем, стоял покосившийся амбар, а за ним – хлев, где мычала одинокая коровенка. Во дворе копошилась пара свиней и несколько уток. Куриц и иной какой живности не было вовсе. Бедновато жил Оффа. Вообще-то он никогда и не приглашал паломников, хотя бывали времена – особенно по большим праздникам, когда и в монастыре и в деревне для всех не хватало места. Нашел бы, где разместить, если постараться, да вот хоть в амбаре. Или сам бы туда ушел с женой да детьми, долго ли? Так и поступил сейчас, когда попросился к нему ночевать сутулый узколицый парень. Довольно приятный на вид, правда, несколько надменный и чем-то неуловимо напоминавший деревенского хитрована дядюшку Эрмендрада. Явился прямо к ночи, сказал, отец келарь посоветовал, как самую спокойную хижину. Ну, раз отец келарь… Оффа развел руками. Нашлись бы, конечно, в деревне дома и получше, но вот насчет спокойствия – тут отец келарь прав. Хижина-то на самой околице, у леса, – и собак поблизости нет, все в деревне, а единственный пес Оффы Хакон сдох в конце весны от бескормицы.

– Я вот так скажу, не повезло этой девке, – допивая эль из фляги, выставленной на стол запасливым гостем, поведал Оффа. – Ну, той, про которую ты спрашивал, а я вот пару раз сталкивался, да и монахини рассказывали… Одна, сестра Ульфила, вон, был случай, сидела с моей Вульфридой, и…

– Ты мне про ту девчонку расскажи, друг Оффа, – перебил хозяина Ирландец. – Она что, в самом деле безумна?

– Ха! – Оффа ударил кружкой по столу. – Говорю ж тебе, совсем. Монахини в глаза ее только взглянули – бесовские, сказали, глаза; епитимью матушка настоятельница наложила – сено косить да вязать в снопы. Но, что и говорить, девка работящей оказалась, потому и не гонят ее из монастыря, хоть и неизвестно, кто она да откуда. Нашли в лесу – глухое местечко, не всякий и знает, – монахини там травы лечебные собирали, после рассказывали: словно вдруг вихрь налетел – а дождя-то быть не должно, небо-то чисто было, – монахини от дождя в самую чащу спрятались. Дождь быстро прошел, словно и не было, тихо так стало, благостно, птички запели, а сестра Ульфила – есть там такая сестрица, ужас до чего непоседливая женщина, – вот как-то раз… это как раз было в тот день, когда в монастырь, по велению отца Этельреда, принесли раненого дана, в богатой такой кольчуге, видно сразу – конунг, мы его с дядюшкой Эрмендрадом и несли, так этот дан, потом уже…

– Друг Оффа! Ты мне не про дана, ты про блаженную рассказывай!

– Так я и говорю. А что, эль уже кончился? Еще одна баклажка есть? Эх, хороший ты человек, братец, это я тебе от чистого сердца. Ну так вот. – Оффа отхлебнул из налитой гостем кружки и продолжал, вытерев мокрые губы засаленным рукавом туники: – Сестрица Ульфила и услыхала – будто стонет кто-то. Вот сестры и пошли на стон, перекрестясь осторожненько, глянь, а на поляне, у пня, лежит девица в разорванном платье, ну, нагая почти. Сама бледная, дышит тяжело и стонет этак жалобно. Ульфила похлопала ее по щекам – та и очнулась, глаза раскрыла – точно, безумная. Видно, разбойники снасильничали – вот и сдвинулась немного умом, такое бывает. Ну, да Господь милостив. Матушка настоятельница, добрая душа, пригрела бедняжку в обители, в послушницы взяв. А сестрица Ульфила рассказывала как-то жене моей, Вульфриде, что послушница новая, Магн, – сестра Венедикта, так ее называть стали, по имени святого Венедикта, чей день был, когда нашли несчастную там, в лесу, – так вот, сестра Венедикта другим сестрам о себе ничего рассказать не смогла – видно было, начисто все позабыла, ну а так – смирна, работяща, приветлива, слова худого не скажет и в молитвах прилежна. Матушка аббатиса ее в пример ставит.

– Вот как? – Ирландец недоверчиво покачал головой. Как-то не вязался образ примерной монахини с вулканическим темпераментом жрицы Магн дуль Бресал. Может, и не она это вовсе? – Он разлил по кружкам остатки эля: – Ну, за выздоровление сестры Венедикты!

– Да, а ведь не любят ее сестры. – Поставив кружку на стол, Оффа почесал кадык.

– Кого? – не сразу понял Ирландец.

– Да эту… сестру Венедикту. – Оффа махнул рукой. – Горда, говорят, слишком. Хотя как безумная может быть гордой? Ну, им виднее, конечно.

– А поглядеть на эту сестрицу можно? – Конхобар пытливо уставился на заметно запьяневшего Оффу. Они сидели в доме, жена Оффы и дети были отправлены спать в амбар.

– А что на нее глядеть? – удивился Оффа. – Девка как девка. Красивая, правда, – глазищи синие, волосы густые, темноватые, только вот остриженные, не знаю – сестры ее подстригли или так и раньше было. Завтра после заутрени пойдет на дальний луг ворошить сено. Если, конечно, дождя не будет. Там ее и можно увидеть. Где дальний луг? Я тебе, так и быть, покажу, уж больно человек ты хороший, братец!

Произнеся эту фразу, Оффа улыбнулся и, упав головой в деревянное блюдо с резаной капустой, резко и заливисто захрапел.

Утром, как и все в округе, поднялись с первыми лучами солнца. Судя по их яркости и лазурному, первозданно чистому небу без всяких признаков облаков, дождя сегодня явно не ожидалось, по крайней мере в первой половине дня.

Гость и все семейство Оффы плотно позавтракали овсяной кашей с пареной репой и, запив все это чистейшей ключевой водицей из монастырского родника – похоже, напитки покрепче водились в этом доме только по большим праздникам, – помолясь, вышли из-за стола.

– Во-он, видишь, дорога? – запрягая худую лошаденку, показал рукой Оффа. – А за ней – дубовая роща. Вот за этой рощей – луг, там и работает сестра Венедикта вместе с другими сестрами. Ну, счастья тебе. Вечерком заглянешь?

– Точно не обещаю, – честно сказал Конхобар и улыбнулся. Видно, чем-то по душе пришелся ему этот бесхитростный крестьянин.

Подтянув на плече суму, Ирландец поправил на голове зеленый колпак и быстро пошел в указанную Оффой сторону. Размышлял на ходу не о Магн – она ли это, надобно было еще убедиться, – о Черном друиде Форгайле, в руках которого находился теперь волшебный камень. Ха, не за этим ли камнем пожаловала Магн? Она уже увела его однажды из Тары и теперь, видно, надеется увести еще раз, из-под носа друида. Если это Магн… Впрочем, пока пес с нею. Пора и о себе подумать. Что ему, Конхобару, вообще теперь делать-то? Как-то пока не думал на эту тему Ирландец, некогда было – то неожиданная компания на кнорре мешала, то даны, то, вот, Магн. А поразмыслить над этим давно надобно было, ибо никого на свете, в общем-то, и не любил Конхобар, окромя себя самого. И жизнь свою нужно было устраивать. Эх, вот дурень, сидел бы сейчас в усадьбе у хозяйки Гудрун… по уши в ее проблемах с Альвсеном, Свейном, бондами и прочими, и прочими, и прочими. И при этом никакой реальной власти, что характерно. Все – от имени и по приказанию Гудрун. Нет, спору нет, красивая баба Гудрун, но и ведь и властная, да такая, что… Нет, хватит, наелся. Теперь – только своя земля, своя усадьба, свои крестьяне. Слава богам, хоть не маячит на горизонте Форгайл, чтоб он подавился камнем. Интересно, куда подался? Хм… Да чего тут интересного? Ясно куда – в Тару, в священный – когда-то священный – центр Изумрудного острова, как поэты-филиды называли Ирландию. А для этого есть два пути: один по морю, вокруг английских королевств и Уэлльса, а второй – сначала по суше, а затем опять по морю. Второй гораздо короче и удобнее. Кто знает, может, и достигнет своего Форгайл? Поди ведь не бросил эту дурацкую идею – вселить в тело Хельги Сигурдассона свою черную душу. Ведь именно Хельги – как сказали боги – станет конунгом Гардарики, которую Форгайл хочет превратить в опорный пункт для завоевания власти во всем мире. Ну, пускай превращает. Не верил в последнее время Конхобар в успех этой затеи. Хотя кто знает, может, и выгорит? Помириться, что ли, с друидом? Нет, тот уж слишком злопамятен, да и… да и снова ощущать тот липкий противный страх, от которого так недавно и с такими трудами избавился? Нет уж. Пусть уж лучше не вспомнит про него Форгайл. Правда, может и вспомнить. А что ему нужно для того, чтобы претворить в жизнь свои мерзкие планы? Две вещи: камень Лиа Фаль – он у него уже есть, и Хельги, сын Сигурда. Причем оба они – и ярл и камень – должны встретиться на древнем жертвеннике Тары. Тара – это третья составляющая. Конхобар усмехнулся – как он ловко догадался! Значит, если не будет ярл а, то и нечего Форгайлу делать раньше времени в Таре – хоть с камнем, хоть без. Интересно, где он рассчитывает отыскать Хельги, отправившегося в военный поход месяца два назад? А ведь совершить подмену души, похоже, можно лишь в Таре, ведь в Халогаланде это не получилось, а Тара все-таки древнее святилище, и там легко докричаться и до кровавого Крома, и до… Ха! «Ну, я и дурень! – Остановившись, Ирландец хлопнул себя по лбу, да с такой силой, что зеленая шапка его, кувыркаясь, отлетела в кусты. – Мало тебе еще, дурошлепу!» – выругал сам себя Конхобар. Вчера ведь только этот самый Оффа взялся было талдычить про какого-то раненого дана, что был доставлен в монастырь по велению настоятеля… Дана зачем-то доставили в монастырь? Хотя известно, что все побережье Англии кишмя кишит данами и те могли бы сами оказать помощь своему. Тем более – если верить Оффе – конунгу. Что это за дан такой странный? А ведь Хельги-ярл как раз в этих местах должен бы обретаться. Если, конечно, не прибился к Железнобокому Бьорну. Стоп… Кто это там так медленно тащится впереди? О, боги! Да это ж Трэль Навозник, ну прямо никуда от него не деться.

И правда, по той же дороге, навстречу Ирландцу, шагал, припадая на правую ногу, бывший раб, а ныне законный вольноотпущенник.

– Надо же, какая неожиданная встреча! – притворно расставил объятья Ирландец. – Что ж ты не поплыл с купцами дальше? Серебра не хватило?

Трэль вздрогнул. Вот кого он меньше всего хотел бы сейчас видеть. Нет, пожалуй, покойного ромейского купца – еще меньше.

– Нет больше ни купцов, ни кнорра, – хмуро, сквозь зубы пробурчал Трэль.

– Снова даны? – удивленно поднял глаза Конхобар. – Но ведь они нас уже грабили.

– Мало ли в море других разбойников? – уклончиво ответил вольноотпущенник и, обойдя стоящего прямо перед ним Ирландца, медленно пошел к обители.

– Эй, погоди, парень! – Подумав о чем-то, Конхобар бросился было за ним, но, махнув рукой, повернул обратно. В конце концов, никуда дальше монастыря Навозник не денется, а вот ситуацию с Магн следовало прояснить побыстрей.

Он вышел к лугу, изрядно проплутав. Все-таки дорога шла не совсем через рощу, а у холма раздваивалась: одна повертка вела к роще, а другая – на луг. Конхобар сначала повернул на ту, что вбегала в рощу, – уж больно она выглядела укатанной, сразу было видно, что этой дорогой часто пользовались, а как еще пользоваться, как не возить сено с луга? Проплутав в роще почти до полудня, Ирландец наконец услыхал женские голоса – и тут же вышел к лугу, затаившись в кустах орешника. Змеей подполз поближе, выглянул.

Две женщины-монахини в темных, наглухо закрытых балахонах деловито косили сено, а третья – в таком же балахоне – аккуратно укладывала в копны ранее скошенную и уже просохшую на солнце траву.

– А что было дальше, сестрица Венедикта? – обернувшись, крикнула одна из тех, что косили.

– А дальше – вот…

Конхобар вздрогнул. Это точно был голос Магн. Давно, казалось бы, забытый голос.

Магн запела старинную песню, и монахини – а может, это были всего лишь послушницы, уж больно молодо выглядели, – слушали ее с большим интересом, видно, песня нравилась им больше, чем молитвы.

Дракон проснулся И распалился, Чуждый учуяв На камне запах…

Ирландец улыбнулся. Он тоже знал эту сагу о деяниях Беовульфа, славного конунга гаутов. Подложил поудобнее под голову руку. Слушал…

Песня вскоре кончилась, и монахини, судя по всему, стали собираться к обедне. Конхобар даже чуть пожалел их, прикинув, какое расстояние им придется пройти по полуденной жаре после изнуряющего физического труда. Ну да – как они говорят – Господь милостив!

– Ну, мы пойдем, смоем пот у ручья, – бросив копну, сказала одна из монахинь.

– Идите, сестрицы, – оторвалась от снопов сестра Венедикта. Магн! Точно Магн! Синеглазая, темноволосая, по-прежнему одуряюще красивая… – И я б с удовольствием пошла с вами, кабы не епитимья. Сами знаете, матушка аббатиса запретила умываться ровно месяц. Идите… А я доложу копну и догоню вас. Если что, ждите меня у ручья.

– Бог тебе в помощь, сестрица.

Монахини, перекрестившись, ушли, скрываясь за лесом, а Магн… А Магн, проводив их взглядом, быстро бросила работу, сунула в рот два пальца… и громко свистнула, как свистят пастухи – их, кстати, Конхобар видел с холма, когда несколько заплутал в роще.

«Однако», – удивился он. Следующее действие послушницы вызвало в нем гораздо большее удивление, если не сказать иначе…

Потянувшись так, что обнажились стройные тонкие руки, девушка развязала тесемки на шее, нагнулась, ухватив руками подол… и, резко стащив с себя балахон, бросила его на копну сена. И почти сразу же послышался стук копыт. Он быстро приблизился, и вот уже из-за кустов вылетел на луг всадник… юный ярл Хельги, сын Сигурда. За спиной его виднелся длинный охотничий лук. У луки седла болтались дрозды и заяц.

Едва он спешился, Магн – ох, а она по-прежнему все так же распутна! – обняла его за шею и увлекла за собою в копну, на ходу сбрасывая одежду.

– О, мой ярл, – извиваясь, шептала она. – Мы обязательно должны найти его… Мне так тяжело здесь… эти монахини… кажется, они за мной все время следят…

– Найдем, – наконец откинувшись, заявил ярл. – А что касается слежки… Там за орешником, сломана ветка – явно кто-то шел. Ха! – Он поднялся и нашарил на траве лук. – Похоже, он сейчас там прячется. Думаю, сейчас я смогу подстрелить его…

Вжжжик!

Посланная ярлом стрела впилась в ствол чуть повыше макушки Ирландца. Ярл доставал вторую…

– Эй, кончай свои шутки, Хельги-ярл, – размахивая руками, выбрался из кустов Ирландец. – Так ведь и убить можно, – как ни в чем не бывало радушно улыбнулся он. – О, привет, Магн! Как поживаешь? А ты все такая же красивая. Да опусти ты, наконец, лук! Кстати, знаете, у кого волшебный камень?

Глава 5 Стратеги тайных дел

Кто не сеет – жатве рад, Кто не ищет – делит клад, И мечом грозит не тот, Кто в огне его идет. П. Б. Шелли

Август 856 г. Мерсия.

Скользящая в тумане циула больше напоминала длинную широкую лодку, нежели морское судно. Покачиваясь на мелких волнах, она ходко шла вдоль низкого берега, направляясь из Нортумбрии в Эссекс или Кент и обращая мало внимания на стелющуюся над самой водой серовато-желтую хмарь. Видно, кормчий хорошо знал путь. Груз судна был вполне обычен – мед, воск, олово и несколько рабов, приобретенных хозяином циулы Гуинлетом – коренастым чернобородым саксом средних лет с угрюмым лицом и нехорошим взглядом – у конунга данов, с которым Гуинлет давно уже крутил общие коммерческие дела. Вообще-то, даны не часто продавали невольников в Нортумбрии, предпочитали везти в Скирингсаль или в Бирку, где за рабов можно было выручить во много раз больше. Избавлялись лишь от больных да слишком истощенных, кто вряд ли выдержал бы морской переход. Гуинлет хорошо знал это – недаром, словно коршун, кружил вокруг данов, в надежде на недорогую поживу. Вот и в этот раз не прогадал: обменял свой старый плащ на трех пленников-подростков – двух пиктов и одного норманна. Пикты, правда, были слишком щуплы, впрочем, и норманн мало чем от них отличался, хоть и выглядел чуточку старше, – из-под рваных лохмотьев сквозила бледная кожа, сквозь которую просвечивали кости. Плюс ко всему у норманна что-то было с правой рукой – рана заживала медленно, хорошо хоть не гноилась, да если б гноилась, не отдал бы Гуинлет свой отличный почти что новый плащ из тонкой фризской шерсти. В Кенте он рассчитывал выручить за рабов в три раза больше. Вот только подкормить их немного. Двое мальчишек-пиктов – судя по мозолистым рукам, крестьяне, – этих понимающий человек, гезит или тан, купит сразу, а вот что касается норманна – похоже, то викинг, ишь как щерится, волчонок. Не хотел Гуинлет его брать, да продавец навязал в придачу, бери, мол. Чего ж не взять на халяву? Может, кто и купит…

Туман между тем рассеивался, змеился у скал, жался к прибрежным камням узкими белесовато-прозрачными языками. Небо – с утра затянутое плотными облаками – прояснялось, пару раз уже выглядывало солнце, и Гуинлет видел улыбки на лицах своих гребцов. Что ж, видно, будет славный денек! И до Кента осталось не так и много. Кажется, появился и попутный ветерок. Гуинлет послюнявил палец. Да, вполне определенно, появился, скоро можно ставить парус. Хозяин циулы обернулся к кормчему, улыбаясь, хотел что-то крикнуть…

И в этот момент из-за мыса появился корабль. Небольшой – меньше циулы, – хищный, с головой змеи на форштевне. Гуинлет знал – даны и норманны называют эти головы «ормринн». Чужой корабль – с опущенной мачтой, на одних веслах – быстро шел наперерез. И откуда он здесь взялся?

– Копья! Готовьте копья, – заорал Гуинлет. – Берите под лавками стрелы. Да ставьте же, наконец, парус, идиоты! Может, уйдем.

На судне завозились, забегали, хватая вооружение. Несколько стрел полетели в сторону чужака – да так и не долетели, упали на полпути в воду. Впрочем, чужой корабль быстро приближался. Уже стали видны стоящие на носу воины… нет, это не викинги. Вооружены как саксы, в длинных кольчугах и островерхих конических шлемах. Вот только тот, на корме – в блестящей кольчуге и алом плаще, – тот, похоже, норманн. И вон еще кое-где мелькнули норманнские панцири из бычьей кожи. Странная команда.

– Приготовиться к нападению! – крикнул Гуинлет и тут же обернулся к гребцам: – А ну, наддайте, ребята!

Может, и повезет – уйдем? Гуинлет скривил губы, понимая, что не стоит обманывать себя и других, – ну что там скорость почти плоскодонной циулы по сравнению со стремительным бегом хищного северного корабля? Да вон он уже нагоняет. Уже видны большие глаза змеи на форштевне, вырезанные из какого-то блестящего зеленоватого камня. Нет, не уйти…

– Эй, бросайте весла! – разгадав маневр нападающих, заорал Гуинлет. – Да не все, только левый борт… Все внимание – на правый… Не дайте им подойти, упирайтесь веслами. Лучники, не стойте же статуями. Стреляйте!

В приближающийся корабль полетели стрелы. Впрочем, было уже поздно. Не теряя скорости, чужак врезался в низкий борт циулы, на ходу ломая весла. В команду Гуинлета тучей полетели дротики и секиры. Вот один свалился с раскроенным черепом, вот двое других, скуля, повалились в море… Зловещая морда змеи возвышалась над левым бортом. Нападающие с громкими криками посыпались на обреченное судно. «Эх, не нужно было экономить на воинах», – запоздало пожалел Гуинлет и упал, обливаясь кровью…

– Судно потопить, команду – за борт, добычу – на снеккью, – спрыгивая на палубу циулы, деловито распорядился светловолосый предводитель пиратов. – Да поторапливайтесь, здесь могут быть корабли короля Уэссекса.

– Здесь есть рабы, ярл, – подбежав к вожаку, доложил один из пиратов.

– Рабов тоже за борт, – распорядился ярл. – Впрочем, подождите… – Он задумчиво почесал подбородок. – Сначала посмотрим. Может, среди них есть искусные ремесленники?

– Да пожалуй, что нет, ярл, – усмехнулся воин. – Для этого они слишком молоды. Да вон, взгляни сам.

Ярл обернулся: воины вели к низкому борту связанных пленников. Трех тощих мальчишек… саксов или пиктов. Ну кому такие нужны?

– За борт, – махнул рукой ярл. – Утонут, так утонут, ну а выплывут – их счастье.

– Хельги? – услышал он вдруг позади чей-то удивленный молодой голос. Задержал шаг, повернул голову. – Ну точно, Хельги-ярл, клянусь молотом Тора! – произнес по-номаннски один из мальчишек-рабов.

Хельги присмотрелся… и губы его расплылись вдруг в радостной улыбке.

– Снорри! – воскликнул он. – Неужто это ты, Снорри Малыш?

Глотая слезы и ничуть этого не стесняясь, Снорри и ярл обнялись. За их спинами послышался шум падающих тел – это воины Хельги-ярла сбросили за борт двух тощих мальчишек-пиктов. Снорри обратил на это внимания не больше, чем на легкий ветерок. Такое тогда было время. А мальчишки все-таки выплыли. Выбрались на низкий берег и, бросив проклятья в адрес уходящей ладьи, быстро побежали к недалекому лесу.

– Так вот, значит, как… – сидя прямо на борту снеккьи, произнес Хельги задумчиво и грустно. – Сначала – Ингви, потом вот – Харальд…

– Мы встретимся с ними в Валгалле, ярл!

– Не сомневаюсь… А Фридддлейв, говоришь, решил попытать счастья у данов?

– Да, говорят, он вступил в их дружину. Я бы тоже, наверное, подался к ним, если б не рука. Вся горела, словно в огне, – так и валялся все время в сарае, ничего не соображая… если б не старик-пикт, наверное, умер бы… Тот был лекарем, прикладывал какие-то снадобья, даны разрешали… – Снорри бережно погладил руку. – К тому же они почему-то приняли меня за раба, – обиженно дополнил он.

– А за кого же тебя еще принять? – засмеялся Хельги. – Тощий, оборванный, грязный! А что с ребятами с хуторов? Ты видел их?

– Кто погиб, а кто – с данами. Расскажи лучше о себе, Хельги-ярл.

– А что рассказывать? – Погрустнев, Хельги пожал плечами. – Думаешь, это мой корабль? Напрасно. Это корабль местного ярла – отца Этельреда. А я служу ему, как обычный наемник.

– Но в этом нет ничего зазорного, ярл! Так многие делают. Да вот и знаменитый скальд Браги Старый тоже был наемником у…

– Знаю, Малыш. Но как же мне все это надоело. Я, свободный ярл, – не свободен! Мой корабль – не мой, а мои воины – не мои. Я не могу плыть куда угодно в поисках счастья и славы, я должен всегда возвращаться, словно собака, посаженная на цепь.

– Так давай уплывем прочь!

– С тобой вдвоем, Снорри? Не забывай, эти воины, саксы или англы, – впрочем, я не вижу меж ними различия, – это не свободные викинги, на берегу у них матери, жены и дети. На английском берегу, Малыш, а не на нашем. – Хельги помолчал. – Честно говоря, – немного погодя продолжал он, – я ввязался в это дело, желая выкупить вас из датского плена. Этельред обещал помочь мне в этом. Но теперь вижу, что никто в помощи не нуждается. Ты – здесь, Харальд Бочонок – мертв, остальные – у данов, пусть боги принесут богатство и славу Фриддлейву и всем прочим.

– Ты не рассказал обо всех, ярл, – глядя на тянувшийся по левому борту берег, напомнил Снорри. – Я понимаю – верзила Горм со своими людьми предал тебя, захватив драккар. Но куда делись Хрольв и Дирмунд Заика?

– Не знаю, Малыш, – покачал головою Хельги. – Может, их убили люди Горма, а вполне может быть – они сейчас на его стороне. Не знаю… Но с Гормом Душителем я посчитаюсь обязательно, клянусь конем Одина! – Молодой ярл с силой стукнул в борт кулаком. – Предатель должен умереть.

– Предатель должен умереть, – эхом повторил Снорри. – Только где же ты его теперь сыщешь, ярл?

– Сыщу, Снорри, сыщу, – нехорошо усмехнулся Хельги. – Ты думаешь, кто здесь потихоньку грабит прибрежные деревни? Осторожненько так, деловито. Не оставляя в живых никого – ведь почти все деревухи здесь платят данам, и если те узнают, с этим тихушником будет быстро покончено.

– Напрасно ты думаешь, что даны будут заниматься деревнями, – покачал головой Снорри. – Ну, может, конечно, когда и будут, но только не сейчас – точно. Сейчас почти все ушли в большой поход. Кто с Ютландцем, а кто и с Железнобоким Бьорном. Так что этот твой тихушник может долго здесь безобразничать. Думаешь, это Горм?

Ярл молча кивнул.

– Знаешь, кого я встретил третьего дня? – неожиданно усмехнулся он. И тут же ответил: – Никогда не поверишь – Ирландца!

– Ирландца? Но что он тут делает?

– А пес его… Говорит, ищет какой-то драгоценный камень, который у него то ли украли, то ли сам он его потерял где-то.

– Выходит, дорогой камешек-то, – покачал головой Малыш. – Уж Ирландец не станет из-за дешевого…

– Да уж, – согласно кивнул Хельги. – Похоже, все они на этом камне свихнулись – и Ирландец, и Магн, есть тут такая девчонка… Короче, вечером сам увидишь.

Летнее солнце висело в небе желтым ослепительным шаром, дул небольшой встречный ветерок, и нагруженная добычей снеккья тяжело переваливалась на волнах.

– Дым, хевдинг! – обернувшись к сидящему на корме Хельги, крикнул кто-то из воинов, указывая острием копья на ближайший берег, вернее, на дельту небольшой речки.

– Правый борт, навались! Левый – суши, – перехватив взгляд ярла, скомандовал кормчий, и судно, повернув по пологой дуге, быстро пошло к берегу, ловко вписываясь в излучину речки. Здесь снеккья и тормознула, бурно вспенив веслами воду. Двое воинов, взяв в руки длинные копья, встали на нос – промеривать глубину, еще двое прикрывали их длинными треугольными щитами.

Через некоторое время по левому берегу, на излучине, показалась деревня, вернее, то, что от нее осталось. Все, что можно было сжечь, – горело, а кое-где уже лишь теплились угли. Дома, амбары, изгороди – не осталось ничего целого: если и не подожжено, так изрублено. Не просто так рубили – пакостили изрядно, яблоневые сады и те – словно ураган прошел, поломал. Вокруг валялись обезглавленные трупы жителей – стариков, детей, женщин, – головы их обнаружились рядом, в колодце. Хельги вдруг почувствовал, как мозг его взорвался вдруг холодом и неудержимой барабанной дробью. И вовсе не от открывшейся картины, – собственно, ничего необычного в ней, по большому счету, и не было – ну, поразвлекались малехо нападавшие, ну, порубили голов, пораспарывали животы женщинам – нет, это не было чем-то необычным… Явственно ощущалось что-то другое, какая-то несуразность, и несуразность не тщательно спрятанная или замаскированная, нет, наоборот, торчащая на виду. Но что же? Конечно же… Обернулся:

– Малыш, ничего необычного не заметил?

Снорри пожал плечами. Пепелище как пепелище, ничего особенного, бывало и повеселее. Если вот только…

– Головы здорово срублены, – внимательно осмотрев трупы, сказал он. – Одним ударом.

– Хорошо, – кивнул Хельги. – Еще что? – Немного подсказал, видя, как Снорри озабоченно чешет затылок здоровой левой рукой: – Повнимательней взгляни на убитых.

Озабоченное лицо Малыша озарилось улыбкой:

– Убиты только женщины, старики и дети. Очень мало мужчин, воинов.

– Именно! – Молодой ярл задумчиво озирал сожженную деревню. Тем самым нездешним взглядом, от которого у Снорри шли по коже мурашки. – Значит, знали, – тихо произнес он, словно разговаривая сам с собой. – Знали, что мужчин не будет… А почему их нет? Гм… Спросим у Этельреда, ведь это, кажется, одно и то же мерсийское графство, что монастырь, что эта деревня.

– Куда делись мужики? – Отец Этельред внимательно посмотрел на ярла. С чего бы это ему интересоваться грязными, вонючими мужиками. – Какие мужики – свободные кэрлы или лэты?

– А пес их… – Хельги почесал голову. – Скорее, кэрлы… Не может же вся деревня ходить в лэтах? Там же ни монастыря рядом, ни поместья какого-нибудь тана.

– Много ты понимаешь, – буркнул про себя аббат. – Если нет поблизости укрепленного замка, это еще не значит, что в округе нет тана, – уже громче добавил он. – А кэрлы из той деревни наверняка ушли в фирд, что собрал вчера господин Гильдебранд, местный глафорд.

– Куда ушли? – переспросил ярл, отпивая прохладный эль из предложенного аббатом кубка.

– В фирд. Ну, ополчение. Гильдебранд иногда собирает их, во главе с вожаками, ну, проверяет, имеют ли кэрлы хоть какое-то оружие и не разучились ли им действовать. Из соседних деревень тоже все кэрлы туда ушли, в Эйстингс, к Гильдебранду. Да тот не будет их долго держать, завтра вернутся – скоро страда все-таки… К чему бы такие вопросы, ярл? – отец Этельред подозрительно взглянул в глаза собеседнику.

– Да так… – уклонился от прямого ответа тот. – Есть тут кое-какие подозрения.

Снаружи звякнул колокол, и настоятель, выпроводив язычника-ярла, поспешил к вечерней молитве. А вокруг догорал теплый августовский вечер с прозрачным воздухом, полным запахом жнивья, и плавившимся в колоколах горячим оранжевым солнцем. Хельги и Снорри медленно брели от монастыря к лугу. Брели просто так, безо всякой цели, вечерня их, как язычников, не очень прельщала.

– Вижу, нешуточные заботы омрачили твое чело, ярл! – насмешливо произнес попавшийся на пути Ирландец. Вот уж кого молодой ярл хотел меньше всего лицезреть, так это его. Хотя, конечно, была в этой истории с камнем какая-то тайна, словно бы недосказанность, хотя вроде бы и очень подробно рассказал ее Ирландец, кляня на чем свет стоит похитивших драгоценность воров, один из которых, по его словам, был самым натуральным паломником. Правда, Маги – ярл это видел – не очень-то поверила Ирландцу. Что ж, надо будет ее подробнее расспросить, вдруг да всплывет еще где-нибудь этот дурацкий камень. А Ирландец… нет, доверять этому парню нельзя.

– О, и славный Снорри здесь? – деланно удивился Конхобар, взглянув на спутника ярла, – о том, откуда и кто прибыл с Хельги, он давно уже знал во всех подробностях от того же Оффы, родной брат которого нанялся в дружину. – Поистине, сегодня день встреч. Местные говорят, даны сожгли соседнюю деревню, – как ни в чем не бывало продолжал он, игнорируя испепеляющие взгляды. – Впрочем, не все этому верят.

– Вот как? – насторожился Хельги.

– Судите сами: если вся округа исправно платит данам дань, какой смысл им сжигать деревню? – Конхобар оглянулся и понизил голос: – Причем напавшие – кто бы они ни были – хорошо осведомлены о местных делах. Даже, я бы сказал, слишком хорошо. Иначе б откуда они тогда знали, что в деревне в этот день почти совсем не будет воинов?

– Случай, – невесело ухмыльнулся Снорри.

– Случай? – Ирландец внимательно посмотрел на Хельги. – Ты тоже так считаешь, ярл? Как бы нам самим не угодить под такой вот случай. А мне не очень-то по нраву, когда кто-то, имеющий и военную силу, и корабль, пристально следит за округой, за каждым ее жителем… за нами, думаете, нет? Напрасно.

– Ты сам-то что обо всем этом думаешь? – превозмогая давешнюю неприязнь, быстро осведомился Хельги. Положительно, беседа с Ирландцем начинала ему нравиться.

– Я ничего не думаю, ярл, – тут же ответил Ирландец. – Кто-то из деревенских снабжает новостями… пока еще не знаю кого, но снабжает – точно, тут и думать нечего, не бывает таких совпадений.

– Согласен с тобой, – кивнул ярл. Они и не заметили, как дошли до луга, с пересекающей его небольшой речкой.

– Искупаться бы… – вопросительно улыбнулся Снорри.

– Пожалуй, – согласился ярл. – Если тебе, конечно, не помешает рука.

– Прекрасная идея! – поддержал Ирландец, почтительно осведомившись, можно ли и ему составить компанию двум благородным викингам.

– Вода ничья, полезай, – снимая тунику, пожал плечами Хельги, бросив долгий и печальный взгляд куда-то за дубовую рощу.

«И чем его прельстила эта злючка Магн? – осторожно заходя в воду, подумал Ирландец. – Впрочем, ясно чем…» – Он цинично улыбнулся своим мыслям и, набрав побольше воздуха, с уханьем присел в воду, где уже вовсю плескались Хельги и Снорри.

– Вот уж поистине словно дети! – завистливо прошептал Конхобар. – Так ведь и сколько им? Снорри – тринадцать, а ярлу нет еще и шестнадцати… или уже есть? Но вряд ли больше… Есть где развернуться Магн.

– Ты сказал – деревенские… – греясь на песке, продолжил беседу Хельги. – Почему? Почему не монахи?

– Потому… Потому что монахи все на виду. – Ирландец не сразу и сообразил, о чем спрашивает молодой ярл, а сообразив, подивился цепкости его мысли. – Их вожак… ну этот, с кислой рожей, отец Этельред, без своего ведома ни одного монаха никуда не выпустит. Стало быть, монаху быть тайным соглядатаем несподручно… Значит – деревенский. И это, скорее всего, не свободный – не знает простой кэрл разных тайн, хотя, может, конечно, и есть такой, на всякий случай… Думаю, это все-таки кто-то одинаково близкий и к деревенским делам, и к монастырским, скажем, какой-нибудь лэт.

– Пусть так, – кивнул Хельги. – Но ведь еще и должна быть какая-то связь!

– Не понял?

– Ну, как-то он должен докладывать то, что узнал.

Ирландец с уважением взглянул на ярла. Нет, положительно, он его раньше недооценивал.

– Тут надо подумать – как?

– Гонец?

– Может быть. Но не слишком ли накладно и рискованно держать здесь двоих? Хотя, конечно, гонец может и ничего не знать. Просто подаст условный сигнал…

– Сигнал. Вот это верно.

– Да. Как на острове, в Бильрест-фьорде.

– Угу. Помню. Здорово ты меня тогда скинул со скалы, ярл! Летел и думал – утону или нет. Ладно, не будем о прошлом. Но тут нет высоких скал. Таких, чтоб было видно с моря.

– Кто тебе сказал, что они обязательно будут приходить с моря?

– А корабль?

– Но его можно спрятать. Или послать гонца.

– Тоже верно. Да-да… Ведь любой условный знак – если его, скажем, расположить на холме или вон на той башне…

– На колокольне…

– Да, на колокольне… Любой знак будет виден не только тем, кому он предназначен. Значит?

– Значит, это простой знак. Ну, в смысле обычный, не вызывающий подозрения ни у кого из местных – ни у крестьян, ни у монахов.

– Значит, сначала подал знак. Один и тот же. Мол, имею вам что сказать. А затем…

– А затем в условленном месте встретился с посланцем. Всего и делов.

– Да… всего и делов.

– Эй, Снорри! Снорри! Да проснись же!

Пока Ирландец и молодой ярл были заняты весьма занятной для обоих беседой, Малыш Снорри преспокойно уснул прямо на песке, в тени кустов жимолости, подложив под голову левую руку. Со стороны монастыря слышалось громкое пение. То монахи возносили молитву. Смеркалось.

Магн ждала его на лугу, за деревней. Хельги привязал коня сразу же за околицей, оглянувшись, быстро исчез в орешнике. Ярл шел скорее на ощупь. Вокруг, в кустарнике, было темно, лишь наверху, между ветвями, кое-где мелькало светлое еще небо, да далеко на западе, за холмами и пастбищем, затухая, алела заря, играя в черных водах реки редкими кровавыми сполохами.

Увидев Хельги, Магн вылезла из реки, мокрая, как русалка. Привычно обняв, поцеловала… И голова молодого ярла снова взорвалась громким уханьем барабанов! Он не мог бы себе объяснить, что влечет его к этой женщине, что-то такое необъяснимое, похожее на страстную непреодолимую силу. Причем Хельги знал точно – он любит Сельму, и эта любовь в нем не угасала ни на миг, но вот Магн… Магн была иной. Пугающе непонятной, влекущей, загадочной. И сам Хельги со страхом чувствовал, что во время близости с Магн как бы становился другим, не Хельги, сыном Сигурда-ярла, а кем-то еще… словно бы жил в нем, иногда просыпаясь, совершенно чужой человек… Это он, этот человек, заставлял его рассуждать… нет, не так… скорее не заставлял, а направлял, что ли, как ветер направляет корабль с поднятым парусом, но ведь кроме ветра бывает и штиль. Это он, чужой, неудержимо влек его к Магн, впрочем, здесь разум юноши не сопротивлялся. Что же касается Магн…

– Посмотри мне в глаза, – шепотом попросил молодой ярл, обхватив ладонями голову девушки, высокая грудь которой еще вздымалась от только что испытанной страсти.

– В глаза? – так же тихо переспросила Магн. – Зачем?

– Посмотри… Вот… так…

Посмотрев, Хельги отпрянул первым. Глаза Магн были… нет, не безумны. В них горел нездешний огонь, огонь колдовства и потустороннего древнего Знания.

– Ты любишь не меня… – покачал головой ярл.

– Ты тоже.

– Но… ты делаешь это со мной, словно чувствуя кого-то… кого-то вместо меня, так?

– Ты догадлив.

– Так объясни!

– Попробую, если поймешь. – Магн поднялась на локтях, и Хельги невольно залюбовался ее грациозным телом, освещаемым холодным голубоватым светом луны. – В тебе – две души, – серьезно промолвила она и тут же поправилась: – Нет… не так. Есть разум, и есть душа… Только они разные, понимаешь? Нет? Знаешь, я и сама до конца не пойму. Я знала тебя там, в далекой стране, и тогда ты был другим. И, увидев тебя здесь, я поняла, что это ты… Не знаю. – Магн села на корточки, зажмурилась, обхватив голову руками. – Не знаю, – медленно раскачиваясь, снова повторила она. – Знаю одно – ты тот, кто может… кто должен…

– Что должен?

– Остановить Его! Но опасность велика. Ты можешь не выдержать, и тогда…

– Тогда?

– Страшно представить, что будет тогда.

Магн вздохнула, и от нее повеяло вдруг таким холодом, что Хельги явственно почувствовал озноб.

– Кто ты, Магн? – одними губами, скорее выдохнул, нежели прошептал он.

Девушка не ответила, поднимаясь. Накинула балахон с капюшоном, обернулась.

– Мне пора, ярл, – насмешливо произнесла она. И дополнила, уходя: – Мы должны найти камень. Я и ты.

– Постой, Магн. Расскажи подробней о камне… Да постой же…

Хельги бросился за ней вслед – куда там: девушка испарилась, исчезла, словно ее и не было здесь никогда… или она и вправду была русалкой?

Плюнув, ярл вспомнил, что не одет. Спустившись к реке, нашарил в кустах тунику…

Прямо над головой, в черном ночном небе, висела луна, яркая и большая, похожая на недремлющее око огромного змея. Тени деревьев – лунные тени – причудливо изгибались, напоминая когтистые лапы чудовища, где-то совсем рядом яростно кричала какая-то птица. Захрапел, узнавая хозяина, привязанный у околицы конь. Хельги потрепал его по холке, дотронулся до седла… И замер, почувствовав рядом чье-то дыханье. Он был где-то здесь, этот неизвестный ночной гость. Затаился в орешнике? Или чуть дальше спрятался за старым плетнем? Ага, вот шевельнулись кусты… Хельги неслышно достал нож, чуть пригнулся, примериваясь ловчее ударить. Или нет. Сначала взглянуть – кто там? Всадить нож успеется, дело нехитрое. Ярл неожиданно усмехнулся – вот снова он рассуждает совсем не так… Ладно. Неслышно повернувшись, он резко оттолкнулся от земли и в один прыжок оказался в орешнике, смыкая пальцы на горле неизвестного.

– Псстт… – не оказывая никакого сопротивления, зашипел тот, задыхаясь, и Хельги чуть ослабил хватку. – Доброй ночи… Х-хельги-ярл, – облегченно выдохнул… Конхобар Ирландец. – Вижу, не спится?

– Твое какое дело?

– Никакого. Просто хотел позвать тебя кой на кого посмотреть.

– Тогда идем, – пожал плечами ярл.

– Только тихо, – на ходу предупредил Ирландец, и Хельги презрительно скривился. Истинный викинг и безо всяких предупреждений ходит по ночам тихо, как рысь.

Они осторожно прокрались орешником и вышли к реке, где только что Хельги был с Маги. Не останавливаясь, Ирландец прошел по берегу и, свернув к побережью, вдруг резко упал в камыши. Ярл тут же последовал его примеру, чувствуя, как хлюпнула под его телом жирная липкая грязь.

– Вот он. – Конхобар кивнул на маленькую фигуру человека, едва заметную даже в свете луны. Он крался за дюнами к старому дубу. Вот затаился. Огляделся. Снова пошел. Немного пробежал, пригнувшись. Вышел к рыбацким лодкам, разложенным для починки. Что он там делал, было не видно – луна неожиданно скрылась за тучей, да и вокруг лодок мельтешили развешанные для просушки сети. Когда ночное светило снова показалось во всей красе, черная тень исчезла.

– Ты не бросился в погоню, ярл? – тщательно скрывая иронию, шепотом осведомился Ирландец.

– Зачем? – в свою очередь усмехнулся Хельги. – Все равно он – или они – никуда не денется. Объяснить почему?

– Не надо, – тут же ответил Ирландец несколько уязвленно.

– Тогда ты объясни мне одну вещь, – обернулся к нему ярл.

– Всегда к твоим услугам!

– Ты не мой друг и имеешь все основания меня ненавидеть. Почему же ты мне помогаешь?

– А вот на этот вопрос, ярл… – серьезно произнес Конхобар, – я тебе отвечу чуть позже. Не согласишься зайти со мной к одному гостеприимному лэту? Зовут его Оффа, и он может порассказать много чего интересного.

– Пошли, – кивнул Хельги. – Успеем до заутрени? А то бедняга Снорри изображает в моей келье небольшую тайную пьянку – кричит и ругается разными голосами. Впрочем, там стены толстые, не особо слышно. Но боюсь, парень не справится до рассвета.

– Ты скоро будешь там. А сейчас – идем.

В хижине Оффы их, видимо, ждали, причем стол был накрыт на троих. Кувшин, деревянная тарелка с лепешками и жаренной на вертеле рыбой, три деревянные чаши.

– Выпьем, благороднейший ярл? – усаживаясь за стол, предложил Ирландец. Хельги кивнул, и круглолицый крестьянин самого простецкого вида с поклоном передал ему наполненную – как вскоре выяснилось, совсем недурным элем – чашу.

– Что ты сказал отцу Этельреду? – поставив чашу на стол, как бы между делом поинтересовался Ирландец.

– О Стилтоне. Чтобы завтра все зависимые мужики – лэты и уили – из этой деревни с утра явились к монастырю с плотницким инструментом – чинить мост, он и вправду нуждается в починке. Вернее – в полном ремонте.

– Неплохо придумано, – согласно кивнул Конхобар. – И то, что Этельреду этот мост вовсе не нужен, пожалуй, мало кто догадается. Как сказал Оффа, Этельред все время грозился его починить, так, Оффа?

Оффа кивнул, подливая эля.

– Тот же Оффа бесхитростно поведал мне и о плоте, и двух плоскодонных лодках, что перевозят паломников у разрушенного моста, и плотик этот, и лодочки, как ты догадываешься, принадлежат…

– Отцу Этельреду, – закончил Хельги. – Я это знал и раньше от самого настоятеля. Поэтому и предложил в целях ловушки для… пока еще неясно кого.

– Отлично! – Ирландец возбужденно потер руки. – А как ты догадался пойти к реке? Ведь только там по берегу очень удобная тропка, мне о ней сказал Оффа, да и о лодках тоже. То место худым считается, ночью туда и копченой рыбой никого не заманишь.

– Догадался, – не вдаваясь в подробности, буркнул ярл. – Завтра с утра должен появиться знак?

– Именно. Думаю…

– На колокольне. Вряд ли здесь что-то другое лучше видно с моря. Что-нибудь вполне обычное, типа побелки или покраски…

– Как раз и проявится наш таинственный ночной незнакомец. Значит, до завтра, ярл?

– До завтра. Стой. – Вставший было из-за стола ярл уселся обратно. – Ты не ответил на мой главный вопрос, Ирландец, – хмуро напомнил он.

– Почему я тебе помогаю? – невесело усмехаясь, переспросил тот. – А кому я еще должен помогать? Кто я здесь? Никто. Паломник, которому совершенно некуда идти. Можно, конечно, зацепиться и здесь. Я грамотен, могу переписывать книги, но это значит – полная зависимость от монастыря и этого… отца Этельреда, век бы не видеть его гнусную рожу. К тому же я его совсем не знаю. По тем же причинам я не могу помогать данам, рассчитывая на их поддержку, – ну, во-первых, их еще надо найти, а во-вторых, кто знает, как они меня встретят? Немного пожить при монастыре, а затем, при первой же оказии, вернуться в Бильрест-фьорд, к Гудрун? Ну, не кривь губы, ярл, словно ты не знал о наших с ней отношениях. А кто поручится, что Гудрун встретит меня с радостью? Да если и встретит, кто я в усадьбе? Опять-таки никто, чуть-чуть вознесенный над прочими слугами исключительно по воле хозяйки. Ну и что мне прикажешь делать?

– Складно излагаешь, – заметил Хельги, доливая из кувшина эль. – Давай дальше.

Ирландец вдруг запнулся, взглянув на собеседника с самым настоящим страхом.

– Ну, что замолк?

– Это не он… – покачав головой, пробормотал себе под нос Конхобар. – Не может быть, чтоб в шестнадцать лет так…

– Что ты там шепчешь, давай говори дальше!

– Слушаюсь, ярл! – Овладев собой, Ирландец улыбнулся. – Но, в общем-то, я уже все рассказал.

– Слабые какие-то у тебя отговорки, – усмехнулся Хельги. – Ну что ж, раз других нет, принимаются и эти.

– Благодарю тебя, о мой ярл. – Выйдя из-за стола, Конхобар поклонился в пояс. – Ты не пожалеешь об этом, клянусь.

– Ну-ну, только без клятв, я им все равно не очень-то верю, – с усмешкой пробурчал Хельги. Ирландец вдруг на миг поймал его взгляд – совсем не юношеский, пронзительный, жестокий, умный – такой взгляд Конхобар видел как-то очень давно в Коннахте, у одного из содержателей тайных заезжих домов – самых гнусных вертепов Ирландии. Этот взгляд испугал и одновременно сильно приободрил Ирландца. Кажется, он наконец сделал верный выбор. Впрочем, это было еще не все…

– Оффа проводит тебя к монастырю, о мой ярл. И договорится со стражей…

Ярл засмеялся:

– Ты, полагаешь, я не договорился со стражей заранее?

– Прости мою тупость.

– Ладно. – Отсмеявшись, Хельги поплотнее запахнул плащ. – Прощай, Ирландец, – качнул головой он. – Вернее, до завтра…

Оффа предупредительно распахнул дверь. Резко повеяло ночной прохладой, морем и запахом прелого сена. Конхобар потянулся к кувшину – кажется, там еще что-то осталось. Дверь медленно закрылась за ярлом… и тут же резко распахнулась вновь. На пороге возник Хельги.

– А о волшебном камне ты мне расскажешь чуть позже! – направив большой палец прямо в грудь Ирландцу, твердо заявил он. – И со всеми подробностями.

Конхобар поперхнулся элем.

А Хельги ушел и ни о чем по пути особенно не думал. Хотя сознавал в глубине души – полезное у них с Ирландцем может выйти сотрудничество. Конхобар – это вам не Малыш Снорри, голова у Ирландца работает, как многим и не снилось, пусть даже и мысли его несколько извращенные, нет, скорее, циничные. Хорошим помощником будет Ирландец в тайных делах, хоть и трусоват он, и себялюб, и сволочь, конечно, первостатейная. Впрочем, и Хельги… да, с некоторых пор и он начал сам себя бояться, так что они друг друга стоили, Конхобар и Хельги, судя по последнему времени – стратеги тайных дел. Именно так обозвал вчера молодого ярла отец Этельред – тоже сволочуга та еще.

Глава 6 Засада

Надел он черный капюшон, Повесил крест на грудь, А сверху четки нацепил И вышел в дальний путь. «Робин Гуд молится Богу» Повозки разбиты, и древки в крови, В крови коричневой, горькой – мечи, От земли до самых небес… Предания и мифы средневековой. Ирландии «Видение Фингена»

Август 856 г. Мерсия

Черными, почти непроходимыми лесами и березовыми рощами, изумрудно-зелеными заливными лугами и болотными топями, мимо серебристых озер, мимо многорыбных рек, мимо деревень, городков и замков в толпе паломников, неотличимый от других, шел друид Фор-гайл Коэл, возвращаясь в Ирландию. Не пустым шагал он к священным холмам Тары, волшебный камень Лиа Фаль, символ Зеленого Эйрина, жег грудь гнусного проходимца Форгайла. Знал друид: камень давал власть и возможность видеть будущее. Так говорилось в древних сагах, кои распевали когда-то по всей Ирландии бродячие поэты филиды. Форгайл хорошо знал древние саги. В них говорилось о завоевателях Фир Волг и племенах богини Дану, о славном уладском богатыре Кухулине и не менее славном короле Конайре, о разрушениях Динн Риг и дома да Дерга и о многом-многом другом. Вот только о том, как использовать камень, ничего не говорили саги. То ли молить древних богов надобно перед ним, то ли приносить кровавые жертвы. Сомневался Форгайл, единственное понимал – вся сила камня проявится именно в Таре, бывшей когда-то священным центром Ирландии. Туда и шел. Предполагал – гораздо больше о камне знают старики-друиды и хранители законов брегоны, что не исчезли еще окончательно под влиянием проповедей поклонников распятого бога. Найти бы этих стариков… Форгайл усмехнулся. Можно найти. Не такое уж и трудное дело. Правда, хорошо бы помощника, желательно шустрого молодого парня, не глупого и расторопного… каким был младший жрец Конхобар, с которым, конечно же, надобно будет посчитаться. Уж слишком независим стал, перестал бояться, а исчез страх – исчезло и уважение к древним богам. Чувствовал друид – нет сейчас Конхобару никакого дела ни до богов, ни до него, Форгайла, и его честолюбивых устремлений. Оказался Конхобар из тех людишек, коих интересуют лишь свои личные, смешные и маленькие, дела, бросил он Форгайла, бросил древних богов, по сути дела – предал. А предатели достойны лишь смерти. Ничего, Конхобар, подожди – дождешься!

Новый свой образ Форгайл выбрал весьма удачно – паломник средних лет с круглым добродушным лицом. Обычный монах из Ирландии. Друид так и представился попутчикам: отец Киаран, монах из Иниш Кеи. Иниш Кея – о том было хорошо известно друиду – был островом на севере Ирландии, где располагалось сразу несколько монастырей. Паломники – их насчитывалось с десяток, в основном саксы, но было и два манстерца – направлялись в старинный монастырь святой Бригиты, что располагался в центре ирландского королевства Лейнстер, что не очень-то далеко от Тары. Их маршрут вполне устраивал друида. Устраивало и другое: особым любопытством паломники не страдали, в душу друг другу не лезли, большей частью либо молились, перебирая четки, либо хором пели псалмы. Форгайл тоже делал вид, что молился, шептал чего-то, подняв глаза к небу, поди разбери, молится он там или богохульствует. Вот с песнопениями дело обстояло хуже – ни слуха, ни голоса у друида не было. Так он и не высовывался, лишь рот открывал вместе со всеми. Шел чаще всего последним, в компании одного молодого парня – даже, казалось бы, смутно знакомого, вроде бы где-то когда-то видел, но вот где – не вспомнить никак. Да и пес с ним. Парень, похоже, был чужестранцем – язык саксов понимал, но говорил плохо, а о родном его языке можно было лишь гадать. На вид ему было лет пятнадцать. Смуглый, черноволосый, с темными, чуть вытянутыми к вискам глазами – такие типы редко встречались в этих краях, – молился (Форгайл как-то подслушал) на совсем непонятном языке, не очень-то и похожем на латынь. Да и одет был не так, как все – в длинные темные рясы с капюшонами, подпоясанные простыми веревками, – нет, его платье было мирским: узкие штаны и длинная шерстяная туника с ременным поясом, на котором болтался широкий нож в кожаных ножнах и четки, подаренные одним из монахов. Звали его Никифор – тоже странное имя, монахи сказали – греческое. Он пристал к паломникам в лесу, еще близ монастыря на побережье Мерсии. Шел дождь, и он вышел на поляну к костру, сел, поклонившись. В разрезе туники мелькнул серебряный крестик. Монахи молча подвинулись, кто-то протянул незнакомцу деревянную миску с кашей. Тот поблагодарил кивком и жадно принялся есть – видно, был голоден.

– Мы идем в Ирландию, в обитель святой Бригиты, а ты? – ласково спросил его седобородый отец Деклан, которого в небольшой группе паломников все признавали старшим.

Незнакомец улыбнулся.

– Мне все равно, – коверкая саксонскую речь, тихо сказал он. – Оттуда можно добраться до Миклагарда?

– Миклагард? – удивленно переспросил отец Деклан. – Похоже, язычники даны так называют Константинополь. Это совсем в другой стороне, мальчик… Хотя… Слыхал я, что часть монахов из монастыря святой Бригиты собирается совершить паломничество в Рим.

– В Рим?

– В Рим. А Рим – не так уж и далеко от Константинова града.

– Можно мне пойти с вами, отец? – Юноша умоляюще посмотрел на монаха.

– Конечно же, – с тихой улыбкой кивнул отец Деклан.

Среди пологих холмов, поросших смешанным лесом, в дельте широкой реки Уз, что в этой части принадлежала еще Мерсии, за излучиной начинались земли Нортумбрии. Формально и Мерсия и Нортумбрия со времен короля Эгберта подчинялись Уэссексу и все вместе гордо именовались Англией. Впрочем, король Нортумбрии Элла не очень-то подчинялся уэссекскому властелину. Частенько воины короля Эллы нападали на селения соседней Мерсии, прихватывая изрядно землицы соседей. Мерсийцы платили им тем же, и уже непонятно было, кому изначально принадлежал тот луг, у излучины, или лесное озеро, или та кленовая роща, вблизи которой на холме вольготно располагалась деревня, довольно большая, в два десятка домов, скорее, ее можно было назвать и поселком, большую часть жителей которого составляли свободные общинники кэрлы. Хватало, правда, и зависимых от ближайшего монастыря людей – лэтов и уилей, – и таких становилось все больше. Взять, к примеру, хоть Гирда – не молодого и не старого местного мужика… Да, селение называлось Стилтон, потому как находилось вблизи брода. Так вот о Гирде. Были когда-то у Гирда и землица, и хороший дом, да вот беда, налетели как-то даны. Выстояли тогда стилтонцы, отстояли родные очаги, да и, спасибо, помог местный аббат, отец Этельред, – выстояли. Только нивы уберечь не смогли. Что посеял Гирд (впрочем, и не только он), то и пожгли язычники-даны. Правда, злые языки говорили, что не добрались даны до дальних полей, а вот чужих воинов с горящими факелами там видали. И воины те будто бы были людьми отца Этельреда. Такие вот ходили по Стилтону слухи. Правда, никто ничего точно утверждать не мог, тот парень, что видал их, утоп как-то по пьяни в районе брода, хоть жена его и утверждала, что не шибко-то он и пьян был. Жена эта, кстати, тоже вскорости померла – и на неделю не пережила мужа – пошла как-то в лес за ягодами, да обратно уже и не вернулась. Что поделать – волки, говорили ведь ей одной не ходить, не послушала. Хорошо хоть отец Этельред детишек покойной вдовицы пригрел: двух девчонок послушницами в монастырь женский пристроил, а мальчика к себе в услужение взял. Иначе б что? Померли бы сироты с голоду. Вот уж поистине благодетель. Так и Гирд об отце настоятеле отзывался, когда тот – ну, не сам, конечно, через людишек своих – предложил ему несколько мешков зерна для посева. С отдачей, правда. Да что там это отдача, Гирд готов ноги был целовать и самому святому отцу, и людям его – зерна-то у него не было, ни на посадку, ни на похлебку, ни даже на пиво. Раньше бы охота спасла, однако ж за помощь супротив данов затребовал отец Этельред у стилтонских кэрлов ближайший лес с лугом. Кэрлы, конечно, благодарны ему были за помощь, но ведь не до такой же степени! Собрали общину, старост – хорошо хоть луг отстояли, а вот с лесом пришлось расстаться. Рыбу тоже много не половишь – правый берег реки с омутами отец Этельред захапал, ссылаясь на давние дарственные. Так вот и жили и Гирд, и многие. Вроде б по осени и был урожай богатый, до вот беда – град. И отдавать-то должок нечем. Хоть самого в рабство запродавай или супругу с детьми – многие, кстати, так и поступили. А с Гирдом сам благодетель, отец Этельред, говорил. Ласково так, понимающе. Знаю, мол, господин любезнейший Гирд, все твои беды. Неужто не жаль тебе запродать в рабство жену да кровных детушек? А себя запродашь – да кто ж их кормить будет? А ведь насчет долга – ох, и велик он у тебя – и поговорить можно. Нешто мы звери или зловредные язычники даны? Христианин с христианином уж всяко договорятся. Давай-ко вот грамотку составим. И тебе хорошо, и нам. Землишка твоя… типа теперь нашей будет. Да не бойся, не отберем ее у тебя, так на ней и будешь. Просто кое-что обители отдавать будешь – не забыл, чай, что должен? Ну, с трех кабанчиков – одного, так же и с жеребчиков пары, яиц от курочек – половину, да от уточек столько же, к осени еще и самих уточек пожирней выбери, уж постарайся… Что? Нет у тебя ни курочек, ни уточек. Ну, не страшно. Заведешь, с нашей да Господа помощью. А пока поработаешь на обитель, чай, не переломишься. Пару-тройку деньков в неделю… ну – четыре там… В общем, договоримся, давай грамотицу подписывай. Грамоте не обучен? Так крестик вон в уголке ставь. Ты, я слыхал, плотник хороший? Вот и явишься завтра поутру в обитель со всем плотницким инструментом.

Так вот и стал бывший свободный крестьянин-кэрл Гирд зависимым от монастыря лэтом. И жена его с тех пор лэтка, и дети. Жил, и даже, можно сказать, получше, чем раньше, в плохие времена, – с голоду помереть не давали, правда, и похуже, много хуже, чем в хорошие. Был свободный человек – а теперь перед монастырской братией спину гнул да кланялся низехонько. Да не один Гирд – много таких было в Стилтоне. Словно паук-кровосос присосался монастырь к деревне, да разве только к одной этой? Однако ж, честно признать, не одно плохое от этого было. Хотя, конечно, плохого много, но хватало и хорошего. Голод да неурожай – монастырь ссудит зернышком. Потом, конечно, стребует, да ведь не все сусеки выметет, кое-что и оставит; разбойники или даны напали – скачет гонец в обитель, – тут уж всем миром навалятся супротив язычников – и монахи, и воины, и крестьяне; мор пойдет, лихоманка – опять же монастырские лечат; а если спор какой о меже ли, иль о том, кто кому из крестьян должен, – отец Этельред быстро рассудит, да уж, чего говорить, постарается, чтоб по справедливости. Есть, конечно, и королевский суд – так до короля как до неба пешком. И все так живут. Какие деревни – под монастырями, какие – под танами, а какие и прямо под королем! Самой-то по себе быть деревне – хуже нет. Кто хочет, тот и забидит, потому как нет у нее ни суда, ни защиты. Правда, и требуют судьи да защитнички – ого-го! Ну, тут уж никуда не денешься. Вот и сегодня собрался Гирд на монастырский двор. Да и не только он, все мужики, кроме свободных кэрлов, впрочем, тех и осталось-то – пальцев на одной руке пересчитать хватит. Вчера еще прискакал гонец из обители, приказал всем лэтам поутру в монастырь явиться. Для чего – не сказал, бросил только сердито – там, мол, и узнаете, да стегнул коня… Делать нечего, собрались Гирд да односельчане его, пошли. Скорее всего, думали – старую дорогу замостить отец Этельред решился, что ж, дело хорошее, однако ж – и жатва скоро. Гутарили промеж собой по пути мужики, не спешили особо. А как завиднелись за дальним лесом серые монастырские стены, решили – вряд ли будет аббат сейчас старую дорогу мостить, не дурак ведь, всяко сбора урожая сперва дождется, а уж потом, по осени… Там-то что, там-то можно. Заулыбались мужики, к такому выводу придя, шутки-прибаутки пошли, песенки. Отец келарь аж прикрикнул в воротах – ишь, развеселились, быдло…

А с колокольней ничего не происходило. Хотя – по всем прикидкам – должно было. Ни красили ее, ни белили, ни перестраивали. И даже у колоколов никто не маячил, не размахивал ни холстиной белой, ни алым плащом, ни еще каким знаком.

– Либо мы ошиблись и это не башня, либо нападение произойдет не сегодня, – выглянув в узкое окно, хмуро пробурчал Хельги. Он вместе с Малышом Снорри сидел за столом в келье и завтракал. После захвата карры отец Этельред расщедрился – прислал к завтраку жареных дроздов с перепелками, бобовой похлебки от пуза да изрядный кувшинец красного италийского вина, который Хельги вместе с младшим товарищем и усидели уже за беседой. Ярл-то после этого еще ничего выглядел, щеки только покраснели, а вот младший товарищ совсем поник головою да иногда, поднимая оную, водил по стенам сонными осоловелыми глазами.

– О, да ты спишь опять? – кинул на него взгляд Хельги. – Ну и спи, пес с тобой, а я так пойду прогуляюсь.

Накинув на спящего шерстяной плащ, молодой ярл вышел из кельи, осторожно прикрыв за собой дверь. На улице ярко светило солнце, хотя, судя по синим, собирающимся за холмами тучкам, к концу дня, а то и к полудню вероятен был и дождик с грозою. Впрочем, может и не быть – ветер-то с моря. Очень, кстати, удобно для нападения данов… или для тех, кто пакостит вместо них. Да, но вот условный знак… Ага, и это уже здесь. Стоявший на монастырской стене Хельги заметил внизу, рядом со рвом, длинную фигуру Ирландца в зеленом плаще и щегольской коричневатой тунике. Откуда он только деньги на такую одежку берет? В кости, наверное, выигрывает, шулер.

Завидев ярла, Ирландец махнул рукой, как будто отгоняя оводов, – на самом же деле подавал знак ярлу. Тот понял, кивнул – вроде бы со стражниками поздоровался, однако Ирландец сразу же отошел ото рва и медленно, чтобы хорошо было видно со стены, пошел по пыльной дороге в направлении луга.

Спустившись во двор обители, Хельги оказался в бурлящем людском водовороте. Ах, ну да, ведь сегодня по его же просьбе настоятель пригнал сюда зависимых мужиков из Стилтона. Ожидая аббата, мужики занимались кто чем. Кто рассказывал что-то веселое, азартно хлопая себя по ляжкам и опасливо косясь на стражников, кто просто сидел, с любопытством посматривая вокруг, а часть крестьян образовали небольшой кружок и явно играли в кости… Да, наверняка Ирландец этим же промышляет… Опа! Засмотревшийся на игроков Хельги наступил на ногу кротко сидящему лэту – неприметному мужичку с черновато-рыжей, чуть тронутой сединой, бородой и светлыми глазами, вполне философски взирающими на мир из-под чуть прикрытых век. На плечи мужичка поверх драной туники был накинут синий – вернее, когда-то синий, а теперь уже выцветший, – крашенный черникой плащ. У ног стоял деревянный ящик с торчащими из него долотом, топором, коловоротом и еще какими-то плотницкими инструментами. Заметив ярла, мужик встал и низко поклонился. Хельги прошел мимо него, как проходят мимо своей тени, обратив внимание лишь на то, что отличало этого мужика от других, – на инструменты. Глянул машинально, запомнил – мало ли, сгодится – и, нетерпеливо расталкивая плечом толпу, выбрался за ворота, где, с облегчением вздохнув, резко прибавил шагу.

Он догнал Ирландца уже на лугу – тот чуть слышно свистнул из-за кустов, когда ярл проходил мимо. Ничего нового беседа с Конхобаром не дала – он знал все то же, что и ярл.

– Может, мы ошиблись с колокольней? – предположил Ирландец.

Хельги отрицательно качнул головой:

– Вряд ли. Здесь нет больше высоких башен, а редкие скалы, что к югу на побережье, низки, да и не скалы это, скорей, утесы. Ты не забывай, сигнал должен быть хорошо виден с моря… по крайней мере в солнечную погоду.

– Следовательно, он должен быть размером с саму колокольню, – невесело усмехнулся Ирландец. – Ну, или почти.

– Вот-вот… – Хельги вдруг напрягся, взглянув на собеседника сделавшимся неуловимо чужим взглядом, тем самым. – Ты можешь сейчас спросить кое-что у этого своего приятеля, Оффы, кажется… Он ведь с утра уже толкался у врат обители – точил лясы с монахами да пришедшими стилтонскими лэтами.

– Да, – мгновенно напрягся Конхобар. – Что именно я должен узнать?

– А сам не догадываешься?

Качнув головой, Ирландец испытующе посмотрел на ярла, усмехнулся и, поклонившись, быстро зашагал обратно к монастырю. Хельги долго смотрел ему вслед и думал, и думы его были не очень-то веселы. Очень похоже, опять кто-то решил за него – истинный норманнский ярл, тем более такой молодой и горячий, вряд ли бы стал близко общаться со столь колоритной сволочью. Правда, надо сказать, сволочью умной и в данных условиях – куда как полезной. От того же Снорри, например, здесь пока не было никакого толку.

Пройдя в обход, мимо луга и рощи, ярл добрался до монастыря лишь к обедне. Встретил в воротах Ирландца – тот, видно, нарочно его дожидался, – чуть дернул подбородком – как, мол? И досадливо поджал губы – Конхобар лишь виновато пожал плечами в ответ. Выходит, и здесь пустышка. А можно было бы догадаться: ну что такого о монастырских делах может знать Оффа? Он что, особо приближенная персона? В лучшем случае только то ему станет известно, о чем толкуют между собой монахи, вообще-то люди, мало склонные к пустой болтовне, или вон что треплют языками столпившиеся во дворе мужики. Ага, вот и отец Этельред, явился не запылился, взлетел, сокол наш, на старую винную бочку, что стояла напротив лестницы неизвестно с каких времен. Нечего сказать, хорошую трибуну выбрал себе отец-проповедник! Собравшийся во дворе народ принял его с благоговением, выслушал, можно сказать, доверительно, покричал что-то с истовым рвением – и быстро затопал прочь вслед за двумя дюжими монахами. Судя по радостным физиономиям мужичков, от деревенских дел их оторвали ненадолго, максимум дня на два, как и обещал отец Этельред хитромудрому ярлу. Сам настоятель проводил лэтов отеческим благословением, затем, когда последний мужик скрылся за воротами, слез с бочки, смачно зевнул, повернулся было к лестнице, ведущей во внутренние апартаменты… и вдруг замер в задумчивости. В той самой задумчивости, когда вспомнишь вдруг, что вроде как бы забыл что-то важное, и даже ухватишь-таки мысль – о том, что именно забыл, – да так и не решишь окончательно, то ли исполнить задуманное, то ли и так сойдет. Постояв некоторое время, аббат наконец принял решение. Жестом подозвал к себе мальчишку-послушника, что-то шепнул на ухо – мальчишка понятливо закивал – и, дав отеческого пинка, выпроводил за ворота. Обернулся, соизволив-таки заметить Хельги:

– Как спалось, дорогой ярл? – Ох, и зенки у него, хитрющие, пронизывающие; ну да Хельги и сам парень не промах. Покивал головой, неплохо, мол, спал, повыспрашивал насчет стилтонских лэтов – все верно, на ближайшие каменоломни отправились, приготовить запасец камней для ремонта старой дороги. Не так много там камней и надо – к завтрашнему вечеру без особого напряга управятся. – Ну что, ярл? – поинтересовался аббат. – Не нашли еще предателя?

– Найду, – спокойно глядя ему в глаза, заверил Хельги. – Не сегодня, так завтра.

– Ну, ищи, ищи… – закивал настоятель. – Однако помни – мужичков монастырских от жатвы надолго отрывать негоже! Да и… не застоялась ли кровь благородного ярла без хорошей битвы?

Хельги – насколько мог широко – улыбнулся. Мол, без битвы истинному викингу и жизнь не в жизнь, скорей бы снова в поход. Отцу Этельреду таковые речи понравились, он тоже разулыбался, еще шире, чем ярл, уж такую умильную рожу состроил – слаще не бывает, однако глаза оставались холодными, все примечающими, без всякого блеска эмоций. Хельги так и подмывало поинтересоваться про башню, может, чего там с ней и творили прямо с утра пораньше, пока они с Малышом Сноррри дрыхли без задних ног? Спросил бы… Да остерегся – а вдруг это сам отец Этельред дела с нападениями крутит? Все может быть. Проводив настоятеля до церкви, остановился у ограды, якобы с интересом разглядывая витражи храма. На самом деле стоял и думал: а на кой хрен ему, Хельги-ярлу, все это надо? Ну, вот эти вот поиски, интриги, ирландцы, отцы настоятели? Послать бы их всех подальше, сесть на добрый корабль с верной дружиной и вновь чувствовать себя свободным морским хевдингом. Будь Хельги… скажем так… самим собой, долго б не думал – прихватил Снорри и Магн, подняли б парус на снеккье – и ищи-свищи их в открытом море. Разбились бы, скорее всего, о скалы. Что толку от корабля без верной дружины? А где она, эта верная дружина? Частью полегла под мечами данов… а частью – большей и лучшей частью – стала жертвой гнусного предателя Горма. И это ведь он, Хельги, взял в поход и его самого, и его людей, приняв клятву верности… которую Горм нарушил. Это ведь на его, Горма, совести гибель Харальда, старинного друга, и гибель многих. И корабль «Транин Ланги», и плен Снорри тоже, и не только Снорри… Месть! Он, Хельги, сын Сигурда, должен отомстить Горму и его ублюдкам! Обязательно. И тут не в эмоциях дело – кто будет уважать ярла, который позволил остаться в живых нидингам, виновным в предательской смерти его друзей? Слухи по морям разносятся быстро, от хевдинга к хевдингу, от дружины к дружине. Так что это вполне практичное и очень нужное дело – выследить и разгромить дружину Горма, отнять обратно корабль, а уж потом… потом можно будет подумать и об остальном. Но без разгрома Горма ничего остального не будет. Потому что не будет ни корабля, ни верной дружины, ни свободы. Если что и будет, так только слава… презрительная и дурацкая. Нехорошая, обидная слава, с которой просто нельзя жить. Выход из всего этого один – голова Горма. Нет, не такой он дурак, чтоб идти к данам, – кто поручится тогда за целостность его (его?!) корабля и дружины? И к Рюрику Ютландцу он не пойдет – уж Ютландцу-то хорошо знаком «Транин Ланги», еще со времен Сигурда. Значит, будет пакостить здесь, как одинокий, отбившийся от стаи волк. Впрочем, почему будет? Он, он, Горм, здесь, и никуда он не ушел, никуда. И для того чтобы уготовить ему конец, имеется у Хельги все: и – пусть небольшой – корабль, и – пусть пока не свои – люди, и – а вот это свои… – ум и хитрость. Правда, Горма, судя по последним делам, тоже никак нельзя назвать дураком. Как же он сумел так быстро найти на побережье верных людей? А может, он их и не искал? Ну, конечно, он же сам все время хвастал набегами на здешние земли, недаром Хельги его даже использовал в качестве кормчего, как человека, хорошо знающего местные воды… И так же хорошо Горм знал и местных людей, а он, Хельги этого вовремя не просек, не сопоставил – вот теперь и расплачивайся! Ничего, Горм Вешатель, Горм Ублюдок, недолго теперь тебе осталось, недолго… Надеюсь только, не в паре с отцом Этельредом он действует? Подозрителен отец Этельред, да хитер изрядно – недаром его человечек, отец келарь, толстенький да проворный, все в друзья лезет. Неужели – в паре? Да если и в паре? Никто не избегнет норн приговора!

Ага, вот и вернулся послушник, что бегал куда-то по поручению ушедшего в храм аббата. Не один вернулся, с каким-то лэтом. Куцая пегая борода, смешная такая, черно-рыжая шапка блином, крашенный черникой плащик… ну, обычный совсем мужичага… а в руке у него… А в руке у него ящик с инструментами. Долото, коловорот и прочее. Плотник. Интересно, что в монастырских стенах сломалось?

– Что-что, уборная! – грубо заявил подошедший Снорри. Это что же получается, он, Хельги, сам с собой вслух разговаривать начал? Надо такие дела прекращать.

– Уборная, говоришь? – повторил ярл, следя, как мелькает на стенах выцветший плащик плотника-лэта.

– Ага, – кивнул Снорри. – Выхожу это я раненько утром пописать… хотел, как путний, в уборной, не все ж со стены – стоять неудобно, да и ветер… Так ведь чуть в выгребную яму не провалился!

– Меньше надо было заморского вина пить.

– Не, вино тут ни при чем, – покачал головой Малыш. – Какая-то тварь доску там оторвала, широкую такую…

– Уборная, говоришь… – снова повторил Хельги и насторожился, увидев на вершине колокольни знакомый синеватый плащ. – Так-так…

Оставив скучать внизу недоуменного Снорри, быстро взлетел вверх по узким скрипучим ступенькам… Вот их-то лэт и менял. Опять облом!

– Прохудилась вот лестница, – колобком выкатился неизвестно откуда отец келарь. – Говорил уж отцу настоятелю сколько, да ведь пока Эрмендрад сегодня с утра не сверзился…

– А с чего это Эрмендраду с утра по колокольням лазить? – скучающим голосом переспросил ярл, а сам уже чувствовал, как стучат, стучат в висках барабаны. – Звонарь-то у вас вроде как Вабба.

– Звонарь-то Вабба, – покивал колобок. – А колокол песком чистит Эрмендрад, лэт. Повинность у него такая сыздавна.

– Эрмендрад… И часто чистит?

– Да когда как. – Отец келарь – Хельги постоянно забывал его имя – вполне сносно говорил на языке викингов: научился в плену. – Скорее часто, чем редко, ишь как играет. Вот Эрмендрад снимет его поутру раненько – и чистит. Снимет – и чистит, молодец, старательный крестьянин.

Хельги тоже полюбовался на колокол, бьющий прямо в глаза сияющей медью. Тяжелый, такой еле снимешь.

– Да, снимать-то его не просто. Тем более когда еще и ступеньки прогнили. Вабба уж сколько говаривал, да и Эрмендрад этот с утра провалился, пришлось ему, бедолаге, стыдно сказать, с уборной доску выломать, потом-то, конечно, поставил ее на место, никто, хе-хе, в елей не провалился. А что это светлейший ярл бродит по колокольням? – Резко сменив тему, отец келарь взглянул на Хельги маленькими, все подмечающими глазками.

– Тебя увидал, отче, – сразу же улыбнулся ярл и, понизив голос, заговорщически прошептал: – А не осталось ли у тебя того заморского вина?

– Заморского вина? – Келарь заметно оживился. – Да как же не найти для благородного ярла?

Они поднялись в келью вместе: языческий ярл и отец келарь. Последний осторожно нес в руках большой оловянный кувшин.

– Опять! – глядя на них, простонал Снорри и, обхватив голову руками, повалился на узкое ложе.

Значит, Эрмендрад. Монастырский лэт, из тех, кого называют хитрованами. Ирландец подсуетился, выспросил про него многих, так что ничуть уже не сомневался Хельги – он! Он, гад. И то – уж слишком велик для зависимого крестьянина Эрмендрадов домик, да и всяких вещиц в нем побольше, чем у иного тана: большой дубовый стол, лавки, даже стулья имеются – это уж слишком! – сундуков целых три, два больших и один маленький, крыша вроде бы и крыта соломой, так соломой самой лучшей, свежей. И ткацкий стан в доме имеется, а во дворе амбар, да коровник, да птичник. Откуда такое богатство? Да особо-то и не скрывал его Эрмендрад – а в деревне-то и захочешь, не скроешь, – чего скрывать, все милостью Божией да соизволением отца Этельреда – дай Боже ему здоровья – заработано. Ага, милостью Божией… Говори, как же…

Конхобар цинично усмехнулся. Посидел немного на камне – беседа шла на лугу, без лишних ушей, – поинтересовался, когда брать будем? Того, что придет за вестью. А он обязательно придет, и уже сегодня вечером, в крайнем случае в самом начале ночи, иначе как же вражьи морды – Горм! Горм! Больше некому! – узнают конкретное место? В угадалки играть будут? Вряд ли, не такие это люди.

– Посмотришь ближе к ночи за домом Эрмендрада, – приказал ярл, и Ирландец кивнул, соглашаясь. – Как только выйдет куда – так и ты… Эх! – Хельги вдруг досадливо сплюнул. – Экие мы с тобой глупцы. Зачем же Эрмендраду куда-то на ночь глядя переться, коли он в любой момент может тайный знак оставить… да уже и оставил, скорее всего.

– В старых лодках? Посидим с вечерка, ярл. И этого хорошо б прихватить, Снорри. Хоть мал, да биться ловок, сам когда-то видал.

Хельги отрицательно покачал головой и тихо сказал:

– Нет.

– Что «нет», ярл?

– Не будем мы никого выслеживать. Зачем?

– Понял, – тут же кивнул Ирландец. – И в самом деле, какой же я дурень, запутался тут во всем этом дерьме. А Этельред и его воины не подведут?

– Не подведут. Ему самому эти собаки, похоже, давно уже надоели.

– С Эрмендрадом этим что?

– А ничего. Пока ничего. До ночи он предупредить уже никого не успеет. – Хельги довольно потер руки, – потому что и сам знать не будет. И Этельреду я только вечером все расскажу.

– Ну, все-то не надо, – пошутил Ирландец, и ярл чуть насмешливо улыбнулся:

– Хорошо, все не буду. А Эрмендрада надо будет схватить немедля после полуночи, связать, да и пусть полежит где-нибудь до утра, а там видно будет, иначе ведь сбежит, тварь такая. Справишься?

– Конечно, – расплылся в довольной улыбке Ирландец. Ох не хотелось ему участвовать в предстоящей ночной сече. – Если что, Оффу позову, парень надежный.

Ярл усмехнулся: знал, не любит его компаньон открытого боя, трусоват, знаете ли. Что ж, зато многими другими достоинствами не обижен и со стариком Эрмендрадом, ручаться можно, справится в лучшем виде.

Медленно теребя веслами воду, почти совсем бесшумно, таясь, словно волк, пробирался к берегам Мерсии боевой корабль с серебряной головой журавля на форштевне. «Транин Ланги», бывший драккар Сигурда-ярла и бывший драккар его сына, молодого бильрестского ярла Хельги Сигурдассона. Новый командир, Горм Душитель, стоя у форштевня, злобно смотрел вперед, где среди низких холмов, черных во мраке ночи, опытный взгляд смог увидеть чуть более светлую полоску реки.

– Ну, где он? – Горм недовольно обернулся и словно бы пронзил взглядом стоящего рядом Заику.

– Д-д-должен б-бы уже в-в-возвратиться. – заикаясь сильнее обычного, ответствовал Дирмунд, так же напряженно вглядываясь в ночную тьму. – М-месяц з-за об-блаком, к-как бы он н-не проплыл м-мимо.

– Ему же будет хуже, – зловеще пообещал Горм, и сидевшие на веслах воины из бывшей дружины Хастейна встретили его шутку довольным, чуть приглушенным смехом.

– Хватит ржать, как саксонские кони! – так же вполголоса рыкнул на них Душитель. – Иначе смотрите у меня…

– А вот, кажется, и лодка, ярл! – крикнул кто-то с кормы. Все обернулись. И вправду, увидали приближающуюся со стороны моря маленькую темную тень на лунных волнах. Послышался громкий крик глупыша:

– Кри, кри-и, кри-и… – Три раза.

– Кри-и, кри-и… – крикнули в ответ с драккара, и лодка, быстро приблизившись, ткнулась носом в корму. Быстро схватили канат, привязали.

– Что так долго, Хрольв? – грозно вылупился Горм на приплывшего Приблуду.

– Как-то светловато там, – принялся оправдываться тот. – И показалось, будто б следил кто-то за мной.

– Показалось или следил?

– Не знаю… Скорей, показалось. Вот! – Сунув руку за пазуху, Хрольв вытащил небольшую дощечку и передал Горму. Тот взял и, напряженно дыша, отошел к борту, дожидаясь, когда ночной бриз освободит от небольшой тучки луну. Ждать пришлось недолго. Голубоватый заструившийся свет вдруг показался ярким, хотя полнолуние давно прошло, и висевший в небе рогатый месяц напоминал скорее секиру, воткнувшуюся в мачту драккара. Любопытный Заика подобрался ближе и ясно различил на дощечке вырезанные и натертые сажей руны. Зигзагообразную «С», похожую на тупую стрелу «Т» и вертикальную, наискось перечеркнутую палку – «Н». «СТН»…

– Стилтон! – осклабился Горм. – Знаю, есть там такая деревня. А ну, ребята, давай к реке. Да не к этой, дурни! Сейчас вдоль берега, а затем, за мысом, сразу свернем. Эй, Эйрик! – Он повернулся к кормчему. – Ты не забыл еще те две скалы, что прямо у речки Уз?

– Забудешь их, как же, – сквозь зубы буркнул Эйрик. – Левый борт табань, правый – греби… Теперь вместе…

Было видно, что и кормчий Эйрик – кряжистый, немолодой уже викинг с угрюмым, украшенным безобразными шрамами лицом, и сам Горм Душитель прекрасно знали местность и, случись нужда, прошли бы здесь и с завязанными глазами. Это-то и успокаивало несколько напряженного Заику. Ну никак он не мог привыкнуть плыть ночью. Да, впрочем, не только он один. Тем не менее, несмотря на тьму – впрочем, не такую уж и непроглядную, луна то скрывалась за тучами, то показывалась вновь, – продвигались довольно быстро. Дирмунд и оглянуться не успел, как, обогнув выступающий в море мыс, драккар ловко вошел в широкую реку, прошмыгнув меж двух больших черных камней. Стало темнее, значительно темнее, и лишь речная гладь, тронутая еле заметной рябью, светлела в тусклом свете луны. На носу завозились, поспешно сняли изображение журавля – ни к чему злить местных богов. Вот излучина, тут вроде какие-то камни… мостки… А где же деревня?

– Деревня там, впереди, – уверенно показав рукой, произнес Горм, готовя секиру. – Напрасно вы ожидаете увидеть в домах огни. А вон там, левее, видите, пламя? Это костры пастухов. Между ними – деревня. Все готовы?

– Готовы, ярл! – шепотом, но вполне слышно, откликнулись головорезы.

Кормчий чуть шевельнул рулевым веслом, и драккар, не снижая скорости, изящно и ловко въехал носом в мягкий песок пляжа.

– Вперед, – прыгая с корабля, тихо скомандовал Горм. – Идите след в след и помните – без моей команды факелы не зажигать, иначе лично раскрою череп! – Для убедительности Душитель проиллюстрировал свои слова взмахом огромной секиры.

Они шли как волки, неслышные и невидимые в ночи, ставя ноги в следы, оставленные идущими впереди. Где-то там, за близким лесом, лежала добыча. Нет, не зря Душитель хвастал знанием этих мест. Везде, почти в каждой деревне и даже в монастырях, были у него свои люди. Правда, эти люди когда-то работали на Ютландца, а затем на кого-то из данов, ну да достаточно один раз предать… А Горм платил щедро. Даже, бывало, щедрее, чем своим викингам. Но никто не жалел о том. Добыча… Как сладостно ее предвкушение каждому настоящему воину! Скот и птица – не брезговали и этим, кушать-то надо, сладкие мягкие женщины – для употребления тут же, потом их следовало убить, что и делали; сундуки, полные добра, накопленного запасливыми кэрлами. Тот, кто копит добро, копит его для завоевателя! К чему копить, когда можно взять? Истинные викинги всегда так и поступали. Правда, истинные викинги никогда не нападали ночью на сонных – против чести это, бить спящих, надо хотя бы разбудить… Горму Душителю, как и его людям, не было никакого дела до чести. Сам он давно не помнил свой род, а если б и вспомнил, никогда б не признался – слишком много было на нем крови, и крови родичей тоже. Что для него кровь родича? Что для него клятвы? Что для него честь? Ничто. Дорожная пыль, унесенная налетевшим ветром, брызги, канувшие обратно в море. И для самого Горма, и для его людей, прозванных собаками моря.

Деревня открылась неожиданно. Вон она, у леса! Дирмунд Заика чуть не ударился шлемом в забор. И тут, как раз в тему, вышла луна, освещая дома и хижины. Вон сколько их, только бери…

– Вы трое – слева, вы – справа… Вы – вот в этот дом, а ты, ты и ты – в тот, – злым шепотом деловито распоряжался Горм. – Помните, факелы жечь, когда я скажу. Ну, да поможет нам Один!

Выслушав наставление хевдинга, викинги, как один, бросились к деревне. Она была рядом, в полете стрелы. Бежать оказалось легко, словно по хорошо утоптанной дороге, да это, похоже, и была дорога, а впереди…

– Опа! – Заика вдруг не поверил своим глазам, когда целая цепь воинов, только что бежавших впереди, вдруг провалилась под землю. Другая цепь чуть было не ухнула туда же, а некоторые и ухнули, не успели затормозить. Оставшиеся воровато оглядывались. Яма! Огромная яма, даже не яма, а довольно широкий, не слишком-то и хорошо замаскированный ров, тянувшийся, наверное, до самого леса.

– Стоять! – заорал Горм. – Факелы!

Кто-то зажег…

И тут же со всех сторон в викингов полетели стрелы.

– Засада! – первым сообразил Горм и, размахивая секирой, дикими прыжками понесся обратно. А его воины, привыкшие в последнее время к полной безнаказанности, падали в ямы, прямо на острые колья, метались вдоль рва, кое-кто, по примеру хевдинга, рванулся было назад – там их уже ждали воины саксов. Кое-где завязывались драки – бились меч о меч, и секира уже разнесла чей-то щит, но саксы знали, что делали. Вот вспыхнула копна соломы, осветив ярким светом бегущих викингов, – и снова им вслед полетели стрелы, а выскакивающие из лесу саксы внезапно, словно подземные тролли, брали бегущих в рогатины. Слева и справа уцелевшие викинги яростно защищались – они вовсе не были трусами, и эта ночная засада оказалась для них неожиданностью лишь в первый миг… И этого мига саксам хватило вполне. Лучшие воины Горма корчились в ямах, к которым почему-то никто не спешил подойти.

– Заика… – услышал вдруг нырнувший в кусты Дирмунд голос из-под земли. Тролли?

– Это я… Хрольв… Я здесь, в яме. Помоги… Помоги же скорее!

Что-то очень не понравилось Заике в последних словах приятеля. Вернее, не столько в словах, сколько в выражении, с которым он их произнес. В голосе Хрольва Приблуды слышался неподдельный ужас!

Подползший было к самому краю ямы Дирмунд резко вскочил на ноги, увидав в свете факелов странные блестящие ленты, копошащиеся и внутри ям, и уже лезущие наружу, словно живые. О, боги!!! Да они и были живыми. Змеи! Мерзкие ядовитые гадины. Вот почему викинги не выбирались из ям!

Оттолкнув холодеющую руку Хрольва, Заика вскрикнул и, наступив во что-то чавкающее, словно заяц, помчался прочь, не особо разбирая дорогу.

Мазнув секирой, Горм с ходу срубил двух саксонских воинов и побежал к реке напрямик, лесом. Он знал – утром с ними все будет кончено. Только корабль давал шанс выбраться. И шанс неплохой. Отплыть – ищи их, свищи, – отсидеться у того самого болотца в Восточной Англии, где дурачок Хельги зарыл когда-то сокровища, зализать раны и снова терзать проклятых саксов. Или англов, кто знает, как их тут правильно назвать. Горм улыбнулся и прибавил шагу. Погони, похоже, не было. А вот, по всей видимости, и тропинка… Ага, луг… Вон и река… И драккар. Слава богам…

– Приветствую тебя, Горм! – произнес, казалось, прямо над ухом чей-то издевательский голос. Душитель обернулся и похолодел. Везде – у леса, у самой реки и даже, что самое скверное, на борту драккара стояли английские воины в островерхих, расширяющихся книзу шлемах. А прямо к нему, довольно улыбаясь, шел… недобитый щенок Хельги. Хельги-ярл. Остановился, не доходя до Горма шагов с десяток, что-то крикнул своим. Ага, вон и та рожа знакома. Мелкая тощая тварь с луком в руке, кажется, – Снорри его мерзкое имя. Обложили, собаки. Что ж… Рано ты скалишь зубы, щенок!

– Что ж ты не подходишь ко мне, Хельги-ярл? – подняв над головой сверкающее лезвие секиры, громко и вместе с тем вкрадчиво произнес Горм. – Или боишься? Иди же – я хорошо тебя встречу.

После таких слов любой викинг кинулся бы в бой без оглядки. Так же поступил и Хельги. А ведь он прекрасно осознавал, что выстоять против Горма мало шансов. Душитель сейчас был как загнанный волк и хотел прихватить с собой охотника.

Верзила с огромной секирой и скромный молодой ярл, почти мальчик, – он казался тростинкой по сравнению с дубом.

– Ну, иди, иди же! – яростно кричал Горм. И все кругом понимали – вряд ли ярл выйдет живым из этого поединка. Вряд ли. Торжествующе безумные глаза Горма говорили это лучше всяких слов.

Хельги вытащил из ножен меч, краем уха слыша, как пронесся по рядам воинов неуловимый вздох. Что меч против такой секиры?

– Ты хотел сразиться со мной, Душитель Горм? – усмехнулся ярл. – Что ж, я иду.

Сделав шаг, Хельги вдруг неловко оступился, пробормотав что-то под нос, видимо, проклятия. В висках его раздавалась барабанная дробь. Вставая, ярл обернулся и, незаметно подмигнув стоящему с луком Снорри, тихо сказал:

– Спорим, ты не попадешь этой орущей орясине в правый глаз?

– Спорим, – широко улыбаясь, шепотом отозвался Малыш.

И в этот момент пылающий недюжинной яростью Горм бросился вперед, размахивая секирой, словно мельница крыльями. Молодой ярл изящно отступил в сторону и, пропустив мимо огромную тушу, с интересом наблюдал, как та кубарем летит в грязь, так и оставшись лежать там недвижно.

Подойдя ближе, Хельги-ярл пнул тело ногой и с натугой перевернул на спину.

– Попал, – тихо сказал он, глядя на торчащую из правой глазницы Горма стрелу со сломанным древком. И, обернувшись, снова подмигнул Снорри.

– Нет, он положительно не глуп, – пробормотал себе под нос отец Этельред, стоя на захваченном драккаре.

Глава 7 Предательство

Теперь довольно речей, Это малая толика славных суждений, Пусть храбрые воины знают, Как мудростью им умудриться. Предания и мифы средневековой Ирландии. «Установление владений Тары»

Август 856 г. Мерсия

Выехав из монастырских ворот, Хельги подстегнул коня и, перейдя на быструю рысь, взобрался на зеленую вершину холма. Вокруг шумели белоствольные березы, сладко пахло клевером, среди густой листвы пели птицы, а внизу, на разнотравье, жужжали дикие пчелы. На вершине холма светлела недавняя вырубка – то ли по приказу отца Этельреда срубили несколько деревьев монастырские лэты, а то ли постарались темной ночкой лихие людишки, до чужого – монастырского – добра жадные. С вырубки открывался великолепный вид на излучину реки и пристань – широкие мостки, сколоченные из крепких бревен, – у пристани покачивались два корабля – маленькая юркая снеккья и двадцатискамеечный драккар «Транин Ланги». При взгляде на них сердце молодого ярла наполнилось вдруг щемящей радостью, словно повеяло таким родным, давно знакомым, домашним. Мачты обоих кораблей покоились на подставках, паруса были аккуратно свернуты рядом, весельные порты прикрыты круглыми, украшенными охранительными рунами крышками, носовые фигуры сняты. Вот они, боевые ладьи, – звери пучины, слейпниры моря… Хельги хорошо помнил почти все выражения-кенинги, иносказательно называющие корабль, и мог бы навскидку придумать сколько угодно новых. Корабли… Без них викинги не представляли жизни.

На причале и на самих ладьях несли охранную службу вооруженные копьями и мечами воины в длинных кожаных рубахах, покрытых железными нашлепками, каждая из которых чуть накрывала предыдущую, – таким образом, доспех сильно напоминал рыбью чешую. Головы воинов венчали островерхие шлемы. Это были наемные стражники отца Этельреда.

Ярл вздохнул и, подогнав коня, медленно поехал к реке. Наконец-то «Транин Ланги» был отбит у бесчестного ублюдка Горма. Но вернулся ли он теперь к прежнему хозяину – Хельги? Вопрос. Стража-то на нем местная. А у Хельги, кроме Снорри и, скажем, того же Ирландца, больше своих людей и нет. Ну, Магн еще. Надо что-то думать, шевелить мозгами, ведь теперь-то его ничего не держит в наемниках коварного аббата. Теперь-то, после битвы с нидингами Горма, можно и о своей судьбе подумать. Впрочем, что тут думать… Хельги снова вздохнул. Думай, не думай – нужны люди. Люди… Вот где их только взять? Местные… Есть, есть – и много – тех, кто недоволен загребущими руками отца настоятеля, однако у всех них здесь семьи, дом, хозяйство. Бросить все ради… чего ради? Свободы, полной и всеобъемлющей, которую дает только море, надежный корабль и верная дружина? Так не нужна им такая свобода – уменьшит отец Этельред оброк, этому они куда как больше рады будут, нежели какой-то там призрачной свободе. Свободу ведь нужно уметь защищать. А здесь защиту дает монастырь. Рядом – глафорд, чуть дальше – король. Вот и выходит, что никак, никогда и никоим образом не обменяют крестьяне эту защиту и относительно спокойную жизнь на даже самый маленький кусочек свободы. Лучше будут кланяться, да зато жить, ни о чем особо не думая. Что посадить? Ну, это отец келарь знает. А неурожай? И что же? Чай, в обители запасы найдутся, всяко не бросит святой отец верных его рабов с голоду помирать. Вот так и становились бывшие свободные кэрлы зависимыми лэтами. Не только из страха силы, но и из страха потерять покой, который им худо-бедно, да гарантировали сильные мира сего. Не все крестьяне, правда, такими были. Свободные кэрлы уходили все дальше в леса, распахивали вересковые пустоши, надеялись сами на себя… э, нет! Не на себя надеялись, на общину, на общество, на всех сразу, где один человек – ничто. А у викингов – «что»? Ведь бонды и даже ярлы и конунги, из тех, что живут в усадьбах, – они же тоже надеются на весь род. Один человек – ничто, пылинка в руках судьбы-норны, а род – все! Будет жить род – будет жить человек, погибнет род – умрет и он. Таковы человеческие законы… Вот только морские конунги им не подчинялись! Хотя и там – что конунг без верной дружины? Как вот сейчас Хельги.

Ярл нарочно, не останавливаясь, проскакал мимо причала, чтобы не теребить понапрасну душу. Правда, не удержался-таки, обернулся, бросив на драккар непонятный восторженно-тоскливый взгляд. И, стегнув коня, быстро помчался к дальнему лугу.

– Ишь как посмотрел, змееныш, – бросил один из стражников. – Не нравится мне его взгляд, ох, не нравится.

– Да… – посмотрев вслед скачущему ярлу, согласно кивнул другой. – Его б воля – перерезал тут всех, на корабль – и в море. Недаром говорят люди: как волка ни корми, а он все в лес смотрит. Что скажешь, Хильд?

– Скажу, что целиком прав, братец. – Хильд – здоровенный мужик с бритым загорелым лицом и угрюмым взглядом – почесал огромные кулаки.

– И куда ж только отец Этельред смотрит? – вступил в беседу третий стражник, до того скучавший на самом краю мостков. – Нешто не понимает?

– Избавиться давно пора от этого язычника! Пригрели на груди змеюгу. А ну как подаст тайный знак своим – тут-то нам и хана!

– Нет, братцы, не совсем вы правы. Вот у меня есть знакомый в Стилтоне, Гирд, плотник, так он об этом язычнике с большой похвалой отзывался.

– А, это, наверное, после той ночной битвы, где проклятые даны попались в ямы со змеями?

– Так.

– Да ведь то были его, нашего язычника, кровники! Вот он им и отомстил, с нашей помощью. Я сам слыхал, как про то отец Этельред говорил отцу келарю.

– Ну, отец келарь выжига известный… Хотя, конечно, не о нем речь. О язычниках.

Вот так вот беседовали о молодом ярле наемные воины Этельреда. А Хельги между тем, выехав на луг, нетерпеливо погнал коня к лесу и, вмиг домчав до опушки, приподнялся в стременах, оглядывая округу. В висках барабанной дробью билась жилка – как и всегда, когда он ожидал Магн. Магн… Эта молодая женщина, казалось, олицетворяла какую-то жуткую колдовскую силу, словно бы притягивающую молодого ярла. При одном виде Магн он словно сходил с ума, так яростно хотелось ему обнимать, срывать одежду, обнажая гибкое молодое тело, целовать возбужденно приоткрытые губы, ощущать нежную шелковистость кожи, тонуть в черно-синем омуте глаз. Магн… Наверное, эта была не любовь – ведь ярл по-прежнему любил Сельму, являвшуюся для него олицетворением всего чистого, что только можно найти в женщине, – нет, скорее, его чувство к Магн напоминало бурную страсть. Вот вроде бы не вспоминал он послушницу уже дня три, но тянуло, тянуло, тянуло к обычному месту встречи, а Магн все не подавала знака, лишь вот вчера, проходя мимо пастбища, шепнула пару слов пастушонку. Тот передал, не забыл и не обманул – всего лишь два слова: «Там же». Там же… Это значило здесь, на лесной опушке за дальним лугом, где ветер шумит в вершинах высоких осин, а сорванные листья клена, падая, описывают узоры, похожие на те, что вышивают послушницы… Послушница… Да где же она, наконец? Ведь солнце клонится все ниже, уж вон скоро совсем спрячется за голубыми холмами, отразившись в палевом золоте облаков широкой оранжевой полосою. А тогда – скоро вечерня, а уж с этим – Хельги знал – в монастырях строго, что в мужских, что в женских, не дай бог, кто пропустит молитву, тем более послушницы, совсем еще юные девы с бледными лицами и грустными большими глазами. Ну, где же?

– Я здесь, мой ярл, – смеясь, отозвалась Магн, словно подслушала мысли.

Хельги обернулся. Девушка стояла за высокой березой, прижавшись к стволу всем своим восхитительным телом, не таким белоснежным, как у Сельмы, а чуть смугловатым, волнующим, словно бы диким. Снятая одежда была небрежно брошена рядом, у корней дерева.

– Догоняй! – крикнула она – шалая – и, оставив березу, бросилась в глубь леса, высоко задирая стройные ноги.

Закусив губу, молодой ярл бросился вслед. Он поймал ее почти сразу – конечно же, послушница и не думала убегать, лишь, играя, пряталась за кустами, и вот наконец Хельги почувствовал устами вкус ее губ…

Если бы так вела себя Сельма, это, возможно, вызвало если б и не шок, то легкое недоумение. Не должна была вести себя так честная девушка, не должна – и все тут, позор на весь ее род и на род того, кто рискнул с ней связаться. Это относилось ко всем свободнорожденным девушкам… но Магн… Это было ее! Вот это вот неистовство, это бесстыдство, эта страсть, это вечное желание блуда, написанное в темносиних зовущих глазах. Словно без этого Магн была бы не Магн.

И снова, когда расслабленный ярл откинулся на спину, устремив взгляд в высокое, быстро темнеющее небо, она заглянула в его глаза… Жуткий был взгляд, холодный, мертвый. Словно бы это глядела бездна. Хельги знал, чувствовал, ощущал, что ни одна мысль его, ни одно сокровенное желание, ни одна самая страшная тайна не были секретом для Магн. И знал также, что Магн видит там кое-что еще… Что-то такое, чему пока не было объяснения, как не было объяснения ни внезапно врывающимся в голову барабанам, ни острому, по-взрослому всепроникающему уму, ни циничному пренебрежению чтимыми обычаями и нравами. Хельги подозревал, что это мог бы, пожалуй, объяснить его учитель, кузнец и колдун Велунд, но он остался дома, в далеком теперь Бильрест-фьорде, где отражается в глубоких водах залива глубокая синева неба, кричат чайки, а над водопадом встает в тучах сияющих брызг дивная разноцветная радуга. Магн же увертывалась от любых объяснений, несмотря на все просьбы. Щелкала по носу, словно Хельги был совсем уже мелким несмышленышем. Ничего, может, и ей когда что-нибудь понадобится… Вот тогда посмотрим.

А ведь понадобилось, Хельги как в воду глядел!

– Мы должны добраться до Тары, – посмотрев ярлу в глаза, тихо произнесла Магн. – Он тоже идет туда. Уже идет. Я чувствую.

– Кто он? В какую Тару? – Хельги приподнялся на локте.

– Черный друид, – скорбно поджав губы, ответила Магн. – Ты видел много зла в своей жизни? – неожиданно спросила она.

Хельги задумался.

– А пожалуй, не очень, – честно признался он. – Везло, наверное. Хотя это смотря что считать злом.

Магн серьезно посмотрела на него:

– Убийство людей – это зло?

– Смотря каких. Бывает, что и добро.

– Хорошо. Убийство беззащитных детей и женщин, надругательство, боль и пытки…

– Да, это зло.

– Когда брат убивает брата, сын идет на отца, а воины вырывают из чрева матерей еще не родившихся детей?

– Такое зло бывает. Но не так часто.

– А когда это не будет считаться злом, а лишь доблестью? Когда все люди начнут истреблять друг друга? Когда черное колдовство будет править миром и чужие уродливые боги примутся собирать свою кровавую жертву? И никто… слышишь, никто не сможет противостоять им, даже самые смелые воины. Даже не так – самые смелые воины как раз и будут служить Злу, и все люди станут как зомби…

– Как кто?

– Ты понимаешь, о чем я.

Хельги обхватил ладонями готовую разорваться голову.

– Думай, ярл, – тихо промолвила Магн. – Если ты не поможешь нам – ты поможешь восторжествовать злу, и реки крови зальют землю. Поверь мне, я не преувеличиваю.

– Я помогу, – прошептал ярл. – Только… ты сказала – нам.

– Всем тем, кто ненавидит зло, – быстро ответила Магн, но он понял – вот тут она лжет. Был кто-то еще. Что ж, может быть, вскорости будет разгадана и эта загадка.

– Что я должен сделать?

– Сначала – добраться до Тары, священного центра Ирландии – древней земли иров. Там уже будет он, Черный друид Форгайл – с виду человек, а по сути – чудовище с сердцем волка.

– Значит, его нужно будет поймать, а потом убить?

– Нет… Его не нужно ловить, он придет сам. Ведь ты… ты тоже нужен ему, маленький Хельги-ярл. И… и я даже не знаю… А ну посмотри мне в глаза!

Девушка обхватила голову ярла руками:

– Что ты чувствуешь?

– Холод, – честно отвечал Хельги. – Холод и мрак… И словно в самом мозгу колдуны-финны колотят в свои бубны. Все сильнее, все громче… громче… громче… Громче!!!

Вдруг выгнувшись дугой, юноша потерял сознание.

А в далекой северной стране, в белой больничной палате открыл глаза пациент, давно лежащий в коме. Он не видел ни потолка, ни работающей аппаратуры, привычно зеленеющей экранами, ни внезапно распахнувшейся двери. Он видел лишь синие глаза Магн. Ощущал ее горячую кожу. И чувствовал вкус ее губ…

Когда Хельги очнулся, он лежал на Магн сверху, и та улыбалась, а по лицу ее, чуть скуластому, но очень красивому, по шее, по животу и груди стекали крупные капли пота.

– Да… – отбросив улыбку, серьезно произнесла Магн. – Ты действительно тот, кто может остановить его.

Он проводил девушку почти до самого монастыря, что находился за рощей, чуть к югу.

– Я жду твоего знака, мой ярл, – прощаясь, улыбнулась она, и Хельги кивнул, вскакивая в седло. В принципе, он и сам давно хотел изменить свою нынешнюю жизнь. Что ж, Ирландия так Ирландия. Ха, тем более полезным в пути будет Ирландец. Ярл, правда, не сказал Магн, что, кроме верного дружка Снорри, собирается взять с собой еще и пройдоху Конхобара, знал – не очень-то та любит Ирландца, судя по всему, они были знакомы давно и это знакомство вряд ли можно было назвать удачным.

– Это оборотень. Нет, он определенно оборотень, клянусь посохом святого Гилберта. – Настоятель монастыря отец Этельред вытер жирные губы рукавом сутаны и потянулся худощавой, словно бы птичьей, рукой к остаткам упитанного рябчика, запеченного с шафраном и листьями мяты.

– Кто оборотень? – не понял похожий на колобок отец келарь, собеседник и сотрапезник аббата. Они сидели вдвоем в просторной, забранной гобеленами, келье.

– Этот мальчишка, ярл. – Аббат скривил губы. – Он слишком умен – слишком для обычного норманнского вождя и уж куда как слишком для своего возраста. Он всегда действует наилучшим образом, как поступил бы я сам, даже тогда, когда эти действия совсем не свойственны обычному норманну или дану. Как он расправился с вожаком разбойников, а? А тот-то, дурак, надеялся, что ярл будет с ним честно сражаться… Нет, определенно, молодец! – Отец Этельред рассмеялся. – Но очень опасный молодец, очень. Я когда-то знавал подобных людей, да и ты, думаю, тоже, брат келарь. Помнишь старую Энгельгарту?

– Эту ведьму?! – Келарь, вздрогнув, пролил вино на стол. – В своей деревне она извела всех красивых женщин, ворожила, летала по воздуху, а однажды даже наколдовала бурю и…

– А кроме того, рассказывала истории на трех языках, – перебил настоятель. – Один из которых латынь, а второй греческий, третьего я не знаю – но и она не знала ни одного, хоть говорила… иногда… я сам слышал в подвале…

– Хорошо хоть Господь сподобил управиться с нею. – Отец келарь посмотрел на висевшее в углу распятие и размашисто перекрестился. – Не упомню только, что с ней сделали, – кажется, сожгли на костре.

– Нет, – покачал головой аббат. – Сожгли другую. Эту – утопили.

– Вот и молодому змеенышу туда же дорога, – поддакнул отец келарь.

– Пожалуй, ты прав, брат. – Отец Этельред помассировал руки – тонкие, ухоженные, с пальцами, щедро унизанными золотыми перстнями, что не совсем соответствовало духу монашества, хоть монастырский устав бенедиктинцев, к которым относилась обитель, в принципе, отличался известным либерализмом. – Ярл ведь больше не нужен мне, – продолжал он, откинувшись на высокую спинку изящного резного кресла. – Вернее, не так нужен, как в первые дни, – чуть запнувшись, поправился он. – Эх, если б этот парень не был таким пугающе умным… – Аббат замолчал, в задумчивости глядя куда-то мимо собеседника.

– Вот именно – пугающим, – осмелившись, поддакнул келарь. – Тем более наши воины уже научились управлять кораблями и вполне могут справиться сами, поскольку…

– Да, но так можно было всегда все свалить на язычника. Воспылал любовью к Господу норманнский ярл Хельги, приняли его в обители с почетом и надеждой, а он, собрав тайно шайку из разных бродяг да отщепенцев, начал вдруг разбоями баловаться! Опозорил братию, известное дело – язычник. А сейчас что?

– Что? – тупо переспросил отец келарь.

– А сейчас не на кого валить будет, кроме как на обычных разбойников. Ну, да ладно, Господь милостив. – Аббат перекрестился. – Перебьемся как-нибудь и без ярла. Удавим волчонка, пока он первым не показал зубы. Кстати, его мелкого дружка, естественно, тоже надо убрать.

– Удавим?

– Это я фигурально выражаясь, – пояснил настоятель. – Как мы с ним поступим – не очень важно. Можно утопить, можно сжечь, а можно… ха-ха, бросить в яму со змеями, как поступил с Рагнаром Мохнатые Штаны король Нортумбрии Элла.

– Если он и правда оборотень, так лучше б отрубить ему голову, а сердце проткнуть осиновым колом, – вполне резонно возразил отец келарь, и аббат с ним вполне согласился. С делом решили не тянуть.

Такие вот тучи сгущались над головой молодого ярла.

А он, молодой и счастливый, возвращаясь с дальнего луга, вовсю гнал коня к обители, стараясь поспеть до дождя.

Они взяли их ночью. Бесшумно, подсыпав в вино сон-травы. Пришли, связали обоих – да утащили в узилище. Снорри – в монастырский подвал, а Хельги-ярла – в дальнюю башню. Были насчет него у отца настоятеля и еще кое-какие планы.

Глава 8 Время мужицких королей

Музыка достанется простонародью, Геройство пребудет в кельях монахов, Обернется мудрость неправым судом… Гордость и своеволие Обуяют сыновей крестьян и рабов. Предания и мифы средневековой Ирландии. «Разговор двух мудрецов»

Август 856 г. Мерсия. Монастырь св. Бенедикта

Ночь выдалась темной. Не сверкали звезды, и луна пряталась за плотными черными облаками, словно обиженная на любовника дама, скрывающая лицо под вуалью. Лес – темный и мокрый от то идущего, то затихавшего ненадолго дождя – тянулся почти до холма, где, довольно далеко от монастыря, высилась башня, выстроенная лет двести назад по приказу короля Мерсии для защиты от набегов нортумбрийцев. Теперь вроде бы замирились, да и вроде как бы было одно королевство – Англия. Так и башня стала не нужна, разве что только от данов – но те редко нападали с суши. Местные крестьяне давно растащили бы ее по камешку на разные нужды, если б не суеверный страх.

Башня считалось проклятой – говорили, что в ней жил когда-то сумасшедший монах, по ночам превращающийся в медведя, нападавшего на ближайшие деревни. Днем же любой неосторожно приблизившийся к башне и посмотревший в глаза монаху немедленно превращался в столб. Столбы эти – увесистые каменные глыбы – во множестве торчали вблизи башни, от луга до леса. Да, вряд ли кто из местных крестьян осмелился бы посетить это проклятое место, тем более сейчас, ночью. Однако же… Однако же нет! Чья-то темная ловкая тень, выскользнув из леса, быстро пробежала по лугу, прячась за стоящими глыбами. Прятаться, впрочем, было не особо-то нужно – тьма. Тем не менее осторожно пробирающийся к проклятой башне человек соблюдал похвальную осторожность. Часто останавливался, оглядываясь вокруг, некоторое время прислушивался, а затем продолжал свой путь дальше. Целью его, несомненно, была башня. Высокая, сложенная из плоских серых камней, скрепленных надежным раствором, башня принадлежала бенедиктинскому монастырю и так и называлась – Дальняя. Раньше это сооружение было не особенно-то и нужно обители, но вот лет с десяток назад новый аббат, отец Этельред, приспособил ее для содержания особо важных пленников – разбойников, а большей частью должников-недоимщиков из числа местных крестьян. Башня, особенно учитывая ее дурную славу, действовала на них весьма угнетающе. Для пущего пригляду за узниками, да и так, на всякий случай, мало ли – ха-ха! – местные полезут, держал настоятель по мере надобности караул из самых отпетых мерзавцев – обычные-то стражники сюда не годились – уж больно сильно боялись. Караульщики – пять-шесть человек – располагались в основании башни, а узники находились выше. Попав в такой караул, мерзавцы, почувствовав ослабление монастырского пригляда, тут же начинали неумеренно пьянствовать, обменивая у местных крестьян брагу и медовуху на подстреленную в лесу дичь и продукты для узников. За несение службы эти ребята не опасались ничуть – выбраться из башни можно было только имея крылья, а поскольку у несчастных узников таковых не было, то куда они денутся?

Вот и этой ночкой стража не спала. Сидели, скопившись у очага, угрюмились да лениво метали кости. Сквозь неприкрытую дверь ветер заносил снаружи сырость и дождь, впрочем, это, похоже, ничуть не трогало стражников, наоборот, каждый из них нет-нет да и поглядывал в ночь. Словно бы ждали кого-то.

– Эй, Ульва! Ты точно договорился с ней? – в очередной раз метнув кости, осведомился огромный медведеподобный стражник, до самых глаз заросший буйной клочковатою бородищей.

Сидевший напротив него Ульва – молодой светло-русый парень с хитрющим каким-то лисьим лицом и маленькими бегающими глазами – в ответ лишь небрежно кивнул, не отрывая от костяшек жадного взгляда.

– Ага! Выиграл! – дождавшись, когда упадут кости, азартно выкрикнул он. – Давай сюда твою шапку, Вильфред!

Вильфред – тот самый косматый бородач – недобро прищурился.

– А не тебя ль, Ульва, приговорили к четвертованию в Честере за нечистую игру? – с угрозой в голове осведомился он.

Остальные трое – такие же косматые, жадные, нечесаные – с нескрываемым интересом прислушивались к начинавшемуся недоброму разговору. Вильфреду Медведю сегодня явно не везло – продул уже и башмаки, и крашенный корой дуба почти новый шерстяной плащ, всего-то с двумя дырками, и вот шапку.

– Не знаю, про кого ты там говоришь, Медведь, – нехорошо улыбаясь, тихо произнес Ульва. – А только шапку я у тебя выиграл честно! Так подай ее сюда.

– Честно? – брызнул слюной Медведь. – Ну, значит, только шапку и честно. А остальное? – Проявив неожиданную для его комплекции прыть, разобиженный до глубины души Вильфред зверем метнулся к Ульве, вытянув вперед корявые руки. – Удушу гада! – вепрем заревел он.

И удушил бы, если б один из космачей не подставил ему подножку.

– Уймись, брат Вильфред, – беспрекословным тоном произнес он. – А ты, Ульва, отдай ему башмаки и плащ, шапку можешь оставить себе. Что вылупился? Отдай, сказано, или…

– Ла-адно. – Ульва неохотно бросил вещи растянувшемуся на земляном полу Медведю. – Попадись ты мне в честерской корчме «Лодочник»… Ла-адно…

– Вот, так-то лучше будет, – удовлетворенно кивнул космач, видно, он и был здесь за старшего. Лет сорока, а может, и чуть побольше, по внешнему виду он ничем не отличался от сотоварищей, выдавали лишь глаза – зоркие, цепкие, умные, – глаза прирожденного лидера.

– Где ж твоя брага, папаша Гриффит? – выглянув в дверь, зыркнул глазами Ульва.

– Не время еще, – спокойно сказал космач. – Сказала, принесет, значит – принесет. Если, правда, матушка-настоятельница не помешает.

– А правда говорят, что твоя знакомая – ведьма? – не унимался Ульва, вконец разозленный результатом игры. – Болтали тут про нее всякое.

– Может, и ведьма, – усмехнулся Гриффит. – Твое какое дело, хмырь безрадостный? – Резко повысив голос к концу фразы, Гриффит ловко выхватил из ножен меч, и, не успел Ульва опомниться, как злая сталь клинка задрожала у его шеи. Вильфред Медведь злорадно осклабился:

– Так его, дядюшка Гриф!

– Что, уж и пошутить нельзя? – обиженно заканючил побледневший Ульва. – Уфф! – Гриффит убрал меч, и он шумно перевел дух. – О! Кажется, вот и она.

Все прислушались: и в самом деле, на улице, рядом с дверью, слышались чьи-то шаги.

– Слава святой Агате, – тихим, но достаточным для того, чтобы услышали все, голосом произнесли за дверью.

– И святой Женевьеве слава, – тут же отозвался косматый Гриффит, и в каморку вошла женщина в темном балахоне послушницы. В руках она держала увесистую, плетенную из лыка корзину.

– Ну, здравствуй, дядюшка Гриф! – Не снимая капюшона, вошедшая поставила корзину на грубо сколоченный стол. – И вам всем здоровья, братцы. – Она поклонилась остальным.

Стражники – больше похожие на разбойников с большой дороги, иные бы ни за что не согласились дежурить в проклятой башне – выжидательно уставились на старшего, кое-кто из них уже радостно потирал руки. Гриффит окинул всех довольным, торжествующим взглядом и быстрым движением руки вытащил из корзины высокий оловянный кувшин с узким высоким горлом, плотно заткнутым не особо-то чистой скрученной тряпкой.

– Медовица! – Вытащив тряпку, он шумно понюхал горлышко и блаженно улыбнулся. – Ну, сестра, не ожидал. Вот спасибо тебе!

– Все за труды ваши, – потупилась та. – Не только от меня, от всех послушниц вам благодарность. Не вы бы, так по сю пору возились бы мы с тем забором.

– Всегда рады услужить, – галантно склонился Ульва. – Выпьешь с нами, сестрица?

– Что ты, что ты, братец, – в притворном ужасе закрестилась «сестрица». – Пить не буду, а вот за компанию с вами посижу – все одно раньше утра мне в обители не появиться.

– Вот и правильно! – одобрительно кивнул Гриффит. – Эй, Ульва, чего расселся? А ну, тащи кружки.

– Уже! – С шиком ухнув кружки на стол, Ульва подсел ближе к «сестрице» и попытался было игриво ущипнуть ее за бок, да тут же получил по шее. – Ох, и тяжелая у тебя рука, матушка, – притворно завопил он. – Ну, так выпьем же, други!

«Други» молча опрокинули кружки. Вслед за первой не заставила себя ждать и вторая, а за ней и третья, и… нет, до четвертой дело не дошло. Подсыпанная в медовуху сон-трава подействовала уже на третьей кружке. Первым уснул Ульва, склонившись на мягкое плечо послушницы, тут же сломались и косматый Гриффит, и другие. Дольше всех сопротивлялся неожиданно навалившемуся сну Вильфред Медведь, но и он наконец захрапел, свалив голову на руки.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнула послушница. – Так-то…

Осторожно обойдя спящих в самых живописных позах стражников, она, посмотрев на отверстие в потолке, некоторое время шарила глазами по стенам каморки. Заглянула под стол, под лавки… Недоуменно пожав плечами, задумалась… и быстро выбежала наружу, столь же быстро вернувшись с небольшой деревянной лестницей, ловко воспользовавшись которой оказалась на втором этаже башни. Сверху там тоже был люк, на этот раз запертый на большой висячий замок. Досадливо сплюнув, послушница спустилась обратно и, пошарив на поясе у Гриффита, обнаружила целую связку ключей, прихватив которые снова вознеслась наверх, утащив за собой и лестницу. Лязгнув, открылся замок… Третий этаж – и снова пусто. И снова нет лестницы. Тьфу ты… Пришлось тащить. Между тем с каждым последующим этажом вокруг делалось все темнее, единственные источники света – ярко пылавший очаг и небольшой факел – остались далеко внизу. Девушка остановилась, прижимаясь к стене и тяжело дыша. По чистому лбу ее ручьем стекал пот, мокрые темно-русые волосы смешно торчали в разные стороны.

– Ху-у-у…

Немного переведя дух, послушница приступила к следующему люку, на этот раз оказавшемуся последним. Скрипнув, отвалилась во тьму тяжелая дубовая крышка, запахло сыростью и прелой соломой.

– Рад тебя видеть, Магн, – как ни в чем не бывало спокойно сказали из тьмы, звякнув тяжелой цепью. – Ну, давай же, не стой, лезь!

– Ты все такой же шутник, ярл, – прошептала Магн, забираясь.

Хельги проворно помог ей, и некоторое время они сидели молча, тесно прижавшись друг к другу.

– Я пришла за тобой, – наконец произнесла девушка. – Сегодня ночью мы бежим вместе.

– Ты пришла ко мне, а не за мной, – поправил ее ярл. – Мы, конечно, бежим… Но только позже.

– Как позже?

– Так. – Губы ярла тронула невидимая в темноте улыбка. – Во-первых, цепь. Не думаю, что ты хороший кузнец. А во-вторых, я слишком хорошо знаю аббата. Вряд ли отсюда можно так просто бежать.

– Но ведь стража…

– Не те стражи страшны, о которых мы знаем, – со смехом пояснил Хельги. – Страшнее другие. Ручаюсь, мы не пройдем с тобой и двух миль, иначе отец Этельред был бы плохим стратегом. Впрочем, это не так важно, скоро у него забот прибавится. К тому же надо еще и вызволить Снорри. Что ж, вызволим. – Ярл расхохотался, так спокойно, словно сидел не в проклятой башне, а у себя дома в далеком Бильрест-фьорде.

– Так, значит, я зря…

– Разве я сказал, что зря? – удивился ярл. – Нет. Я ждал тебя и знал, что ты придешь. Вернее, надеялся. Но когда приносящие еду стражники заговорили меж собой о каком-то заборе, который они помогли починить монашкам, и о вине, которое им обещали за это… Я понял, что надеялся не зря. – Голос Хельги стал вдруг невыносимо серьезным: – Слушай меня внимательно, Магн. Все мои слова, точь-в-точь, ты завтра же передашь Ирландцу. Да, да, ему, не кривься. Думаю, дня три в запасе у нас есть. Эх, маловато. Хотя… Какой здесь ближайший праздник?

– День урожая. Или нет… Есть еще день какого-то местного святого, то ли Гилберта, то ли Гилдреда, не помню точно.

– Это и не важно. Важно – когда?

– Ровно через неделю.

– Отлично. Недели нам хватит, лишь бы только хватило терпения у отца Этельреда. Да нет, должно хватить, – похоже, он хочет объявить меня колдуном и казнить при большом скопище народа. День святого Гилдреда… или Гилберта… придется ему как раз кстати. Теперь слушай и запоминай. Скажешь Ирландцу, пусть сделает так…

Ярл говорил долго. И все это время Магн слушала, старательно запоминая сказанное, пропуская совсем уж непонятные слова и выражения, типа «ранний феодализм», «опиум для народа» и «проклятые эксплуататоры трудящихся крестьянских масс».

– Все запомнила? – наконец закончил ярл.

– Да.

– Тогда в путь.

Поцеловав девушку на прощанье, Хельги лег на гнилую солому и заснул блаженным сном младенца. В голове его – гулко-гулко – продолжали стучать барабаны.

Утром пробуждение стражников было суровым. Первым поднялся старший – Гриффит. В голове шумело, в глазах двоилось, а в еще более, чем обычно, косматой бороде застряли остатки лепешки. На столе стояли кружки.

– Дьявол! – увидев спящих напарников, выругался Гриффит и, похолодев, схватился за пояс… Нет, ключи были на месте.

Шатаясь, он вышел на улицу освежиться. Давно вставшее солнце сушило остатки дождя, и от густо растущей у подножия башни травы поднимался к небу полупрозрачный дрожащий пар. Такое же марево виднелось над лугом и лесом. Подышав воздухом и помаленьку трезвея, Гриффит спустил штаны и принялся шумно мочиться на лестницу, забрызгивая башмаки и штаны. Впрочем, не это волновало сейчас папашу Грифа. Он, не отрываясь, смотрел на лестницу. Вчера еще, с вечера, самолично подтащил ее к самой башне, чтоб не так промокла. А сегодня что? А сегодня лестница лежит пес знает как! Куда там – у башни! Словно всю ночь ее черти таскали. Да вон и следы…

Предчувствуя недоброе, Гриффит схватил лестницу и, распинав стражников, вознесся на верхотуру, отпирая замки дрожащими – не только от выпитого – руками. Вот и последний люк… Вроде бы – цел.

– Лезь, Ульва!

Ульва опасливо вытащил меч. Вообще-то, к узнику обычно не лазали, а пищу подавали, насадив на копье. Он, конечно, прикован к стене цепью, но…

– Лезь, лезь, не бойся, – насмешливо подбодрил Гриффит и для придания уверенности тихонько ткнул Ульву копьем в зад.

– Ой! – вскрикнул тот, распахивая люк.

– Ну сколько можно? – заворчали из тьмы. – Ни днем ни ночью от вас покоя нет. Всю ночь орали как сумасшедшие, так и с утра не поспать!

– Он там, – радостно обернулся с лестницы Ульва. – Лежит, звенит цепью и ругается. А говорит вроде не по-нашему… Но все понятно.

– Еще бы мне не ругаться? – возмутился узник. – Вы хоть пожрать принесли, или как?

Ничего не ответив, Гриффит сделал знак Ульве. Тот проворно спустился и ловко переставил лестницу вниз…

– На! – С усмешкой оглядывая больное на головы воинство, Гриффит протянул Ульве изрядный кусок мяса. – Отнесешь этому, вверх. Да смотри не сожри по дороге!

Магн отыскала Ирландца с очень большими трудами. Да и не нашла бы, кабы не помощь Гайды, монастырского пастушонка, которому третьего дня еще послушница лично заговорила чирей.

– В лесу он прячется, твой узколицый, в хижине, где прошлое лето пастуха убитого нашли, – деловито щелкнув кнутом, сообщил он пробегающей мимо Магн. – Оффа, мужик наш один, к нему тайно ходит: лепешки носит да новости рассказывает.

– А ты откуда знаешь?

– Видал. – Пастушонок смешно сощурил глаза – серые-серые, как облака над морем или ненастный осенний день. Рыжеватые волосы его, спутанные и давно не стриженные, падали на лоб и даже налезали на усыпанный веснушками нос. – Показать хижину-то?

– Покажи, будь ласков. Чирей-то как?

– Прошел, слава Господу! – Гайда широко улыбнулся. Улыбка у него оказалась приятная – лучистая какая-то, будто солнечный луч в хмурый денек, и это несмотря на отсутствие двух передних зубов, выбитых еще в начале лета отцом келарем за пропажу бычка. – А то ведь и на лавку, бывало, не сядешь. Ты вот что. – Пастушонок оглянулся и понизил голос: – Особо-то не выспрашивай про своего узколицего, тут до него и отцу келарю какое-то дело, смекай. После вечерни приходи на старый коровник, сможешь?

– Смогу.

– Ждать буду. – Гайда помахал рукой и, свернув, погнал стадо к лугу.

Не обманул после вечерни. Ждал. Увидев знакомую фигуру, аж привстал с камня, свистнул.

– Ну, пойдем, что ли? – подбежав, спросила Магн.

– Пойдем, – кивнул пастушок. – Только смотри не отставай, я быстро хожу.

Они быстро пошли мимо луга, мимо желтых стогов, вкусно пахнущих сеном, мимо колосящегося пшеничного поля. Пересекли дорогу с парой монастырских возов и, обогнув старый раскидистый дуб, свернули в овражек, маленький, но неожиданно глубокий, так что пастушонка скрыло с головою. Выбравшись из овражка, вышли на узенькую тропу, что, петляя по склонам холма, уходила в лес, но не со стороны дороги, а как бы исподтишка, кустами можжевельника и малины. За лесом садилось солнце. Усталое, отсветившее целый день и оттого пожухлое, оранжевое, смурное от легких перистых облачков. Осины и стройные ряды высоких берез отбрасывали длинные сиреневые тени. Еще не было темно, но по всему – может быть, по немного посиневшему небу, а может, по тишине с чуть слышным шелестом листьев – чувствовалось приближение ночи. Выбираясь из кустов, тропинка проходила среди берез и ныряла в чащу.

– Тебе туда, – останавливаясь, тихо сказал пастушонок, показав рукой на тропу. – Видишь орешник?

Магн кивнула.

– Там, за ним, – хижина. Я с тобой не пойду – там нехорошее место. Подожду вон возле осины.

– Лучше шел бы домой, – улыбнулась послушница. – Дорогу я запомнила, обратно доберусь как-нибудь.

– Нет уж, – серьезно возразил Гайда. – Я тебя сюда привел, я и обратно выведу.

– Ну, как хочешь. – Магн махнула рукой и исчезла в ореховых зарослях.

Хижина показалась внезапно, словно вдруг выросла прямо из-под земли. Вот только что ничего вроде не было, и – раз – сразу из-за кустов показались глинобитные стены. Пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, девушка осторожно вошла внутрь и разочарованно выдохнула. Пусто! И не очень-то похоже, чтобы вообще здесь кто-то жил. Ни стола, ни лавки, лишь куча соломы в углу, и, конечно же, ничего съестного. Вообще ничего.

– Не стесняйся, присаживайся прямо на солому, – откуда-то снаружи посоветовал язвительный голос на родном языке Магн.

– Не знаю, где ты прячешься, Конхобар, – садясь на солому, усмехнулась та, – но лучше бы ты вылез.

– Ты, наверное, хотела сказать – зашел?

На улице раздался смешок, и в хижину вошел Ирландец. Привалился к стене, насмешливо-вопросительно оглядывая гостью.

– Не знаю, почему тебе так доверяет ярл…

– Где он? – быстро прервал Конхобар и посоветовал: – Давай без предисловий, ладно?

– Хорошо, – надменно кивнула Магн. – Слушай, что передал тебе ярл. Сделаешь так…

Девушка говорила долго, почти слово в слово передавая все то, что наказывал Хельги. Ирландец – надо отдать ему должное – внимательно слушал, переспрашивая в непонятных местах, и со всей серьезностью кивал головою.

– Я знал, что ярл умный, – выслушав, кивнул он. – Но не думал, что настолько.

В глазах Ирландца горел смешанный огонь азарта и надежды.

Гайда таки дождался послушницу и проводил ее почти до самого монастыря. Вокруг уже сделалось темно, особенно в перелесках, где, казалось, бродят вокруг какие-то чудища, а один раз даже кто-то вздохнул – так, что мальчик вздрогнул, правда, виду не показал, хотя догадался сразу, тут и дурак бы догадался, – то вздыхала неуспокоившаяся душа убитого пастуха. На лугу было значительно светлее, с подернутого облачностью неба кое-где проглядывали редковатые звезды, а впереди, вплоть до самой обители, хорошо просматривалась знакомая лента дороги.

– Вот и пришли, – ласково разлохматив пастушку волосы, улыбнулась Магн. – Прощай… и спасибо тебе. Знай, ты выручил не только меня.

– Прощай. – Гайда отвернулся и зашагал к пастбищу, где маячили летние пастушьи шалаши. Пройдя несколько шагов, он вдруг остановился и, окликнув послушницу, подбежал к ней. – Знай и ты… – тихо произнес он. – Ты очень, очень красивая. – Пастушок улыбнулся. – И добрая, – добавил он еле слышным шепотом.

Магн рассмеялась и, поцеловав пастушонка в лоб, быстро пошла к дороге. По пути обернулась – Гайда все стоял на том же месте, смотрел ей вслед, – помахала рукой. Пастушонок ответил тем же и долго стоял так, пока темная фигурка послушницы не скрылась за поворотом.

А Ирландец – с помощью Оффы и других своих деревенских знакомых – сразу же развил бурную деятельность. Для начала собрал в пастушьей хижине всех обиженных на монастырь. И вел с ними речи.

– Ты, – говорил, – Энгельхарт, – лэт, день и ночь горбишься… нет, не на монастырь, а на отца настоятеля да келаря, волков ненасытных, а имеешь от этого что? Дети с голоду пухнут, и жена – как старуха, а помнишь, не так и давно ведь была красавица? Полдеревни сваталось. Кто ж состарил жену твою, Энгельхарт? Монастырь. Там, там, на зажравшихся монахов пашет твоя ненаглядная дни напролет, сучит узкими пальцами пряжу. Ту пряжу продаст на рынке аббат, еще больше серебра поимеет. А ты что стоишь, Альфред? Ах, да, ты же свободный кэрл, что тебе монастырь? Только вспомни, сколько мешков зерна ты брал по весне в обители? Десять? А отдать надо будет сколько? Двадцать? Ну, это еще по-божески. А будет чем отдавать? Ты не забывай еще, что и молоть зерно придется на монастырской мельнице, а какова цена, знаешь? Ну, и кого ты будешь отдавать в кабалу, себя или дочерей? Нет, это не я безрадостный, это жизнь у тебя такая. Хо, кого я вижу? Дядюшка Хоре. Что же ты стоишь там в углу, старина? Проходи ближе, садись – эй, посторонитесь ребята! – вот тебе эль. Да, да, славный эль, только чуть горький… как и твоя судьба, Хоре. Ты ведь был, говорят, первым богатырем в деревне? А сейчас? Все твое здоровье ушло на обитель. Уж и не перечесть, сколько стен ты построил, сколько дорог замостил – и вот результат. Ни кола ни двора – случись, помрешь, так и достойно похоронить не на что. А, братья Глейсы! Что ж вы там жметесь у входа? У вас землица-то чья? Ошибаетесь, монастырская. И лес – монастырский, и луг. О том у отца Этельреда все надлежащие грамоты есть. И на вашу землицу, и на общинный луг, и на выгон… Сколько вы ему платите? А ведь это ваш луг был, деревенский, и выгон был вашим, и лес… Не так? Что молчите?

– Так, все так, Конхобар!

– Верно говорит Ирландец.

– Я этого б отца Этельреда…

– Да всех этих отцов…

– А у меня рядом, в Стилтоне, родственники, так их вообще…

– А у меня…

– А вот я…

– Звери они – не монахи!

– Сущие кровопивцы!

– На нашей крови жиреют, сволочи!

– Вот бы обитель ихнюю подпалить, чтобы сгорели все эти проклятые грамоты.

– Да, красного петуха им пустить, красного петуха!

– Правильно говоришь, Энгельхарт.

– Мы все с тобой пойдем. Ужо, подымем чернецов на вилы!

– Да и рогатины, чай, найдутся…

– Долой монастырскую братию!

– Долой!

– Тихо, тихо, братья! Не так сразу надо. Сначала сговоримся, соседей подымем. У них ведь, чай, тоже немало обид накопилось?

Не одну и не две деревни обошел за несколько ночей Ирландец – всю округу. Почти и не спал вовсе – под глазами круги появились, однако доволен был, знал, дело спорится, люди окрест – словно солома, осталось только искру поднести.

И поднесли!

Отец Этельред уже ложился в постель, когда в его роскошную келью истово застучали:

– Открой, батюшка, неладно в округе!

– Что такое?

– Мужики сиволапые бунт подняли. Монастырские хлеба жгут. А вокруг обители их – сонмы! Откуда, прости Господи, и взялись-то? Орут, глаза выпучив, в руках рогатины, у кого и луки.

– А стража, что стража?

– Стража, батюшка, давно уже разбежалась, кто успел. А кто не успел – того на монастырских воротах повесили.

– Так… Одежду мне… Да не эту, мирскую. Где отец келарь? Ну?

– Отцу келарю, царствие ему небесное, сиволапые вилами живот проткнули и, глумяся, кишки к забору прибили! Так и помер отец наш, в муках…

– Свят, свят… Все за грехи наши.

Отец Этельред выглянул в окно и в страхе попятился. Вся округа – от леса до женского монастыря и еще дальше, до самого Стилтона, – была покрыта тысячами дрожащих огней. То пылали факелы в руках восставших крестьян. Часть из них проникли в монастырский подвал и уже выпускали узников, вид которых наводил их на весьма нехорошие мысли по отношению к братии. Другие с криками и прибаутками долбили ворота главного здания, используя вместо тарана статую святого Бенедикта, вытащенную из монастырской церкви.

– Иэх, взяли, ребятушки! Погуляем!

– Понатерпелись. Ну да теперь наша сила! Иэх, взяли, раз-два…

Со страшным треском ворота пали, и жаждущая расправы толпа с воплями кинулась внутрь. К полуночи вся обитель пылала, объятая пламенем.

– Ничего, – выбравшись из подземного хода, произнес отец Этельред, с ненавистью глядя на все раздувающееся пламя пожара. – Ничего. Веселитесь пока… А уж скоро и мы… повеселимся… дайте только срок, дайте…

Аббат отряхнул колени от налипшей земли – подземный ход местами был низок, – поправил на левом плече плащ и, сквозь зубы читая молитву, быстро пошел к реке. Вот и она – отец Этельред услышал плеск волн, а затем увидел черные тени двух кораблей и часовых, прохаживающихся по причалу.

Тяжело дыша, выбрался из камышей, взошел на причал:

– Кто старший?

– А ты сам-то кто таков будешь?

– Не узнал, деревенщина?!

– Отче!

– Сколько здесь воинов?

– Десять. Старший – Вудред, десятник.

– Быстро все на корабль. Да не туда, идиоты. На тот, маленький… Кто-нибудь умеет рулить? Нет? Эх, грехи мои тяжкие. Придется самому. Так, гребите. Да гребите же! Теперь те, кто слева, замерли… Я сказал, только те, кто слева, ты чем слушаешь, дубина? Теперь правые. А теперь все разом вместе… Ну, молодцы… Кажется, выбрались… Нам главное – до утра продержаться, а там… Там посмотрим. Надеюсь, его величество король Мерсии, узнав о бунте, выделит достаточно воинов. А если не выделит он, уж точно выделит король Уэссекса, это ведь он именует все наши семь королевств Англией. Бытрее за мыс… Так… Вот тут и постоим до утра, слава Господу, ветра почти что нет. Ну, твари… Это я не вам. Ну, ироды… Ладно, кончится скорое ваше время, тогда узнаете муки первых святых. А сейчас, что ж. Каждый мужик – король.

Отец Этельред оперся на рулевое весло. Справа по борту, на берегу, за лесом, неудержимо пылало пламя. Оно даже стало как будто больше, сильнее, вот уже к самому небу летели красно-желтые искры… А может, то были звезды?

– Хельги? Хельги-ярл? – Донельзя изможденный, но обрадованный до глубины души Снорри бросился к ярлу со счастливой улыбкой на своих еще совсем по-детски припухлых губах.

– Тсс! – Воровато озираясь, Хельги приложил палец к губам. – Какой я тебе ярл? Я Хельг, сын крестьянина из-под Стилтона. И ты тоже крестьянин, кэрл.

Они стояли у самых ворот пылающего монастыря, и косматые языки пламени терзали небо. Откуда-то сверху, стреляя искрами, валились балки, а жар стоял такой, что можно было, пожалуй, жарить гусей. Ну, если и не гусей, то маленьких вкусных уточек – любимое блюдо аббата.

– Хотите попробовать, а? – Вынырнув из толпы, к ним подбежал Ирландец, держа в руках по две аппетитно пахнущие утки, насаженные на вертела.

– Не время сейчас… Хотя давай. – Хельги впился зубами в жареную, чуть подгоревшую птицу. – А ничего, вкусно, – похвалил он и, вытерев губы, добавил: – Нам пора сматываться, Ирландец. Утром, по-моему, будет уже поздно.

– По-моему – тоже, – согласно буркнул Ирландец. – Жаль вот, не удалось добраться до монастырской сокровищницы, ее, похоже, уже разграбили. Впрочем, если покопаться… Нет, все-таки жизнь дороже.

Прав, тысячу раз прав был Ирландец насчет сокровищницы. Разграбили, ироды, практически всю. Уже после пожара шмыгнул туда толстенький монах-паломник, с седоватыми венчиками волос вокруг лысины, посмотрел, понюхал воздух и, сверкнув черными глазами, безошибочно вытащил из притолоки кирпич, за которым и обнаружили не найденные иродами золотые монеты и увесистый крест из чистого золота на золотой цепи. Крест был щедро украшен средней величины изумрудами, обработанными неизвестным ювелиром матовой скромной шлифовкой. Крест этот и золото хранил отец Этельред на черный день. Монах ухмыльнулся, надел крест под сутану и, набив заплечную суму монетами – не жадничал, понимал – нести-то тяжеловато будет, – быстро вышел наружу. По освещенному пламенем пожара двору возбужденно носились люди…

Впрочем, Ирландец этого не видел. Просто предугадал…

– Магн должна привести лошадей.

– Сюда?!

– Нет, конечно. Она будет ждать у луга.

– Тогда что ж мы стоим?

Всем подряд улыбаясь и что-то дико крича, друзья выбрались из толпы и, очутившись на заднем дворе обители, бросились прочь, перепрыгивая через канавы.

Кстати, чуть не наступили на прячущихся там узников, то есть бывших узников, уже – как и Снорри – освобожденных восставшими. Одного звали Эрмендрад, другого – Дирмунд Заика. Поглядев вослед бегущим, они деловито переглянулись, кивнули друг другу и, не сговариваясь, пошли на север, в Нортумбрию. Бунт, конечно, веселое дело. Да больно уж опасное для здоровья.

На лугу у самой дороги прядали ушами кони.

– Молодец, Маги, – еще издалека крикнул Хельги и, подбежав ближе, удивленно спросил: – Ты что, плачешь?

И в самом деле, плечи девушки содрогались в рыданиях, а по лицу текли невидимые в темноте слезы.

– Зачем? – рыдая, спросила она. – Зачем они сделали это?

Хельги повернулся и увидел прибитый к дереву труп. Труп пастушонка Гайды. Два окровавленных гвоздя торчали из его плеч, и один – большой – из грудной клетки.

– Бедняга, видно, принял стилтонских крестьян за разбойников и пытался защитить скот, – подойдя ближе, тихо сказал Ирландец. – Что ж, жаль, конечно, парня… Похоронить его мы не успеем.

– Нет, – мотнул головой Хельги, чувствуя, как поднимается откуда-то изнутри черная тягучая горечь. – Нет, – повторил он. – Мы должны ехать. Садись на коня, Маги. И не плачь – это жестокое время.

Стегнув лошадей, всадники помчались прочь. Куда? Дорогу приблизительно знал Ирландец. Да самое главное было сейчас и не это, главное было – уйти.

Едва они отъехали, шевельнулись кусты, и на дорогу выбрался молодой светло-русый парень с остреньким лисьим лицом и бегающими глазками шулера. Посмотрел вослед всадникам, а затем перевел взгляд на прибитого мальчишку.

– Дурак ты, пастух, – пробормотал он. – Сказал бы сразу, куда делись твои напарники и где спрятаны лошади, – легко бы умер, а так…

Он махнул рукой и засмеялся противным дребезжащим смехом.

Далеко в госпитале, в белой реанимационной палате видел кошмарные сны Игорь Акимцев. Видел и горы трупов, и пылающий монастырь, и зверски убитого крестьянами мальчика-пастушка, и даже последующую расправу с восставшими. Видел и знал: виновник всего этого – он.

А позже, много позже, через одиннадцать веков после этих событий – и за пару десятков лет до рождения Игоря Акимцева, – в главе под названием «Англия до нормандского завоевания» советские историки напишут следующее:

«Как указывали К. Маркс и Ф. Энгельс, „процесс становления феодализма в англосаксонских государствах проходил медленнее, чем на материке“. Этот процесс, как верно указывал т. Сталин, сопровождался усилением классовой борьбы закрепощаемого английского крестьянства, выражением которой стали многочисленные восстания, самое известное из которых произошло в Мерсии в середине девятого века. Восставшие сожгли монастырь св. Бенедикта, являвшегося крупнейшим феодальным собственником Англии, и даже на некоторое время создали собственные органы управления, высоко оцененные В. И. Лениным в работе „Государство и революция“. Предводителями восставших были некто Хельг – сын зависимого крестьянина-лэта, и Конх-Ирландец, судя по всему, представитель угнетенного крестьянства Ирландии. Оба они, вероятно, погибли в ходе расправы с восставшими. Подобные крестьянские выступления происходили в те времена не только в Мерсии, но и в Нортумбрии, и в Эссексе, и в Кенте. Многие историки-марксисты считают, что есть все основания полагать, что именно этот накал классовой борьбы (а не только нашествия данов, на которые ссылаются реакционные историки Западной Европы и США) и явился важнейшей причиной консолидации королевской власти в Англии при Альфреде Великом. А то время – примерно с середины девятого до начала десятого века – английские хроники, вероятно, имея в виду органы самоуправления восставших крестьян, называют „временем мужицких королей“».

Глава 9 Ловушка

С таким коварством золото волос На ней покрыла сетка золотая, Что взору вряд ли разрешить вопрос, Где мертвая краса и где живая. Э. Спенсер

Август – сентябрь 856 г. Мерсия

Капище было старым, очень старым. Поставленные правильным кругом огромные каменные глыбы резко вздымались вверх, а в середине была положена ровная квадратная плита – жертвенник. Покрытые серым мхом глыбы давно почернели от времени, а те, что поменьше, давно превратились в небольшие холмики, заросшие бурой травой. Вокруг капища теснился лес. Черный, почти непроходимый, страшный. Тем более сейчас, когда закатный шар солнца повис где-то далеко за лесом, освещая лишь верхушки сосен да низкие кучерявые облака. Каким чудом они оказались у капища, никто бы сказать и не мог. Увидев позади себя тучу дорожной пыли, приняли ее за погоню и на всякий случай свернули в ближайший лес, куда вела довольно-таки широкая утоптанная тропинка… затем полностью затерявшаяся в лесной чащобе. Покрутились, полазали по буреломам – нет, похоже, лошадям дальше было не пройти. Снорри даже порывался залезть на высокое дерево, посмотреть… но вот кто-то, кажется Ирландец, наткнулся-таки на тропинку. Узенькую, еле заметную, больше похожую на звериную. Что ж, все лучше, чем ничего. Взяв коней под уздцы, вся компания беглецов – Хельги, Снорри, Магн и Ирландец – медленно пошла по тропе, настороженно сжимая в руках мечи и копья. Шли долго – тропинка то выводила на веселые солнечные полянки, то вновь ныряла в чащу, – а один раз пересекли такое урочище, что уже не чаяли и выйти, – рыча, шастал там по кустам какой-то большой зверь, похоже – медведь. Правда, на глаза так и не показался, хоть и хрипели лошади. Ушел, слышно было, как затрещали кусты малинника. Только ближе к вечеру боги словно услышали их молитвы – внезапно лес расступился, и показалась большая поляна, с этими вот самыми плитами. Капище. Самое смешное, что, похоже, обратно из него было не выйти, по крайней мере сейчас, на ночь глядя.

– Устраиваемся на ночлег, – объявил Хельги, и все облегченно вздохнули – утомились шататься по лесам, да если б еще и лес-то был путный, а то ведь одни урочища. Наломав веток, устроили шалаши. Магн предлагала один, большой, прямо у жертвенника, однако Хельги рассудил иначе. Шалашей соорудили пару. Небольших, незаметных, и не в капище даже и не на поляне, а чуть глубже, в лесу. – На всякий случай, – пояснил ярл. – Вдруг кто нагрянет?

Магн хмыкнула, Снорри, глядя на нее, рассмеялся, а Ирландец одобрительно кивнул. И правда – вдруг кто нагрянет? Кто знает, может, этим капищем пользуются?

Ночь пришла незаметно. Просто потемнело небо, а в лесу и без того было темно, лишь поляна с плитами светлела между стволами. На краю поляны развели костер в маленькой, специально для этого вырытой яме. Поджарили подстреленного в лесу зайца. Зайца подстрелил Снорри и даже полез за добычей в чащобу, игнорируя осуждающий взгляд ярла. А вот теперь пригодился заяц! Вкусный. Дрожащее пламя костра выхватывало из темноты ближние камни капища и стволы деревьев до самых вершин. Хельги поморщился. Эти отсветы были бы хорошо заметны издали, если б было кому смотреть. Сразу после того, как заяц поджарился и привязанных меж деревьями лошадей напоили водой из текущего рядом ручья, ярл велел затушить костер. Готовились спать, разделив ночную стражу на смены. Первой дежурила Магн, затем Снорри, Хельги и – уже под утро – Ирландец. На черном небе мерцали звезды, прятался за облаком узкий край луны, заливавшей капище зеленоватым колдовским светом. Где-то недалеко, в балке, тихо верещали сверчки. На надоедливо звенящих комаров уже давно не обращали внимания – привыкли, да и не до них, честное слово, было. От ручья струился туман. Густой, дрожащий, холодный. Магн поплотнее закуталась в плащ, бросив взгляд на луну… Ага, серебряный полумесяц уже над краем капища, а вот когда будет вон над той сосной – тогда можно будет будить Малыша Снорри.

Снорри проснулся быстро, как и полагалось викингу. Протер кулаками глаза, кивнул и, обойдя капище – не появилось ли чего подозрительного? – уселся под старую ель, положив на колени копье. Охватывающая лес тишина была лишь кажущейся. Малыш прислушался к ночным звукам. Вот грузно захлопали чьи-то крылья. Сова. Ага, вот и пискнула мышь. В отдалении послышались чьи-то шаги, тяжелые, но вместе с тем осторожные. Снорри приподнялся, крепче сжав в руке копье. Кабан! Здоровенный секач, да не один – со всем стадом. Было слышно, как хрюкали детеныши и самки. Поводив длинной клыкастой мордой, кабан призывно хрюкнул и, спустившись к ручью, стал шумно пить. За ним последовало все стадо. Напившись, ушли… только чуть погодя, уже довольно далеко, раздались вдруг приглушенный визг и злое рычание. Видно, напала-таки на кабаненка рысь. Да, это ее дурное мявканье. А вот странный тягучий вопль – так кричит выпь. Похоже, в той стороне болото. Вот снова пролетела какая-то большая птица, на этот раз куда как более ловкая, чем сова. Коршун? Или пустельга? Нет, пустельга вроде бы по ночам не летает, да и не такая она огромная. Вот захрапели в темноте лошади. Затихли. А вот опять кто-то идет к водопою. Даже, скорее, крадется. Какой-то большой зверь. И, видно, опять не один. Стадо. Или стая? Волки? Нет, коли б были волки, не стояли бы так спокойно кони. Снова кабаны? Но не слышно хрюканья. Лоси? Косули? Лани?

Чья-то нога неосторожно шлепнула по воде ручья. Нет! Это не зверь. Явно люди! Снорри быстро поднялся и осторожно прокрался ближе к ручью. Впрочем, и красться-то долго не пришлось – идущие вышли на поляну. Они ничуть не скрывались – а кого опасаться в этом безлюдном, давно заброшенном месте? – трое, один впереди, двое других – следом, с какой-то тяжелой ношей. Они шли прямо к капищу и, остановившись у жертвенника, бросили ношу наземь. Снорри ужом прополз к шалашам, разбудил всех, шепотом поведав об увиденном.

– Магн и ты, Ирландец, – к лошадям, а мы со Снорри посмотрим, – распорядился ярл и вслед за Малышом пополз к капищу.

А там уже разворачивалось весьма интересное действо! Пришедшие зажгли воткнутые в землю факелы, четыре, по краям жертвенника, один – среднего роста, длиннобородый, возраст из-за полутьмы было не определить – завозился у жертвенника, а двое других – здоровенные парни – наклонились к ноше. Послышался чей-то стон… Следящие переглянулись. Ношей, что притащили сюда парни, оказалась завернутая в рогожу связанная нагая женщина. Даже не женщина, юная дева с прекрасным, белеющим в свете луны телом и длинными темными волосами. Длиннобородый обернулся к ним и что-то повелительно произнес. Разом кивнув, парни грубо подхватили девушку и быстро потащили ее к каменной плите жертвенника. Перевернув на спину, привязали, воткнув по углам вешки. Девушка застонала и что-то сказала длиннобородому, в голосе ее, дрожащем и беззащитном, явственно слышалась мольба. Тот что-то злобно прошипел в ответ и, наклонившись, несколько раз ударил девушку по щекам. Послышались приглушенные рыдания. Между тем здоровяки низко поклонились длиннобородому и встали по обе стороны жертвенника. Главный взмахнул рукой. Блеснуло изогнутое лезвие серпа. Девушка вскрикнула и закрыла глаза, готовясь к неминуемой смерти.

Не дожидаясь этого, Хельги поднялся и, схватив короткое копье, изо всех сил метнул его в длиннобородого! Пронзенный почти насквозь, тот со стоном повалился на жертвенник, заливая своей кровью испуганную нагую красавицу. Помогая ярлу, Снорри быстро пустил несколько стрел подряд, и одна из них, судя по короткому вскрику одного из парней, явно попала в цель. Парень схватился за шею и навзничь повалился в кусты. Его напарник не стал дожидаться нового потока стрел, а, низко пригнувшись, бросился прочь, намереваясь укрыться от неведомых врагов в густой лесной чаще. Как раз там, где были привязаны лошади. Донесшийся оттуда крик красноречиво свидетельствовал о том, что Магн с Ирландцем отнеслись к своим обязанностям часовых явно непредвзято.

Снорри и Хельги быстро освободили пленницу от пут. На вид ей было вряд ли больше двадцати, а скорее и того меньше. Бледное, чуть заостренное книзу лицо, пышные темные немного волнистые волосы, черные загнутые ресницы, аккуратно, по ниточке, выщипанные брови – девчонка, видно, была большой модницей, – глаза темно-зеленые, большие; белая, чуть тронутая ровным светло-коричневым загаром, кожа, тонкая талия, грудь – средних размеров, не большая и не маленькая, плоский живот с изящной ямочкой пупка…

– Красивая, – вздохнул Малыш Снорри и сглотнул слюну.

Девушка посмотрела на него и неожиданно улыбнулась.

– Кто вы? – спросила она на языке саксов.

– Путники, – уклончиво пояснил Хельги, предложив прекрасной незнакомке свой плащ.

Чуть прикрыв наготу, та благодарно кивнула, дрожа от накатившей прохлады раннего утра.

– Их друзья не придут сюда? – покосившись на убитых, поинтересовался ярл.

Девушка отрицательно качнула головой:

– У них нет друзей, есть лишь сообщники по грязным делам. Вряд ли они придут сюда, тем более что эти… – она презрительно кивнула на трупы, – выкрали меня втайне.

– Выкрали?

– Да. Я – Гита, дочь Седрика, купца из Честера.

– О, так вы из Честера? – переспросил неслышно подошедший Ирландец. – А мы как раз туда и направляемся.

– Мой отец даст вам много серебра, только доставьте меня к нему, – попросила Гита, и в зеленых глазах ее проскочили искры – видно, она не привыкла к отказам.

– Седрик… – задумчиво повторил Ирландец. – Седрик из Честера. Не тот ли это Седрик, корабли которого постоянно ходят в Ирландию?

– Да, – кивнула Гита. Дрожь ее унялась, и теперь девушка, одетая в запасную тунику Снорри, благосклонно принимала оказываемое ей внимание.

– Так эти негодяи… – начал было ярл, но Гита предвосхитила вопрос:

– Да, они обманом похитили меня и поначалу хотели потребовать у отца выкуп. Но потом встретили Вульфрама, жреца…. – По плечам девушки вновь пробежала дрожь.

– Ты, наверное, хотела сказать – друида? – поправил Ирландец. – Что, в Англии еще существуют друиды?

– Не знаю, как во всей Англии, – Гита вздохнула, – а у нас в Мерсии и в соседней Нортумбрии, бывает, встречаются. Особенно когда неурожай, голод или иная какая напасть. Но и Вульфрам тоже не собирался приносить меня в жертву. Он встретил Эйра с Хорсой – ну, этих парней – в Честере, в корчме Лохматого Теодульфа…

– Знаю такую… – разговаривая словно сам с собою, снова кивнул Конхобар. – Бывшая римская харчевня. То еще местечко!

– Вот и я говорю, – подтвердила девушка, с благодарностью принимая из рук Снорри плетеную флягу с элем. – Они увезли меня в какую-то деревню, не помню, как она называется, у местного тана там выстроена в усадьбе такая высокая башня. Нет, в ней меня не держали, заперли в сарае. Сами все совещались о чем-то, а потом Вульфрам ушел. Парни промеж собой говорили – пошел в Честер, узнать, что да как. Вернулся к утру, злой, пнул во дворе хозяйскую собаку. Потом разбудил Хорсу – тот постарше, – отошел с ним к изгороди, шушукались там, я половину слов не разобрала, но кое-что услышала. В Честере, в той же корчме, он встретил какого-то монаха, паломника. И вроде как, оказывается, этот монах никакой не монах, а друид, имеющий над этим самым Вульфрамом необъяснимую власть. Что-то он ему там приказал, этот монах-друид, что нужно было обязательно выполнить, хотели они того или нет. Когда разговаривали, они иногда в сторону сарая, ну, в мою, значит, все посматривали этак нехорошо. Я-то, дура, тогда и не подумала ничего худого, ладно, их проблемы. К вечеру посадили меня на лошадь, вроде как договорились с отцом, поехали… а как свернули с прямой дороги к лесу – я и спросить не успела куда. Стащили с лошади, да в мешок. Ну, а потом уж вы видели… Вообще, вы производите впечатление благородных и сильных людей. Молю, отвезите меня в Честер! – Гита упала на колени, и стоило больших трудов снова поднять ее на ноги.

Они тронулись в путь, едва рассвело. Выбрались из леса, остановились на короткий привал, а потом Хельги случайно взглянул на солнце – о, как высоко оно уже поднялось!

Вокруг тянулась ровная, покрытая лугами местность, кое-где перебиваемая пологими холмами с густым смешанным лесом. Изредка попадались дубравы и кленовые рощи, а за холмами, параллельно дороге, то и дело мелькала широкая лента реки. Места кругом были вполне населенные – не раз и не два виднелись выгоны, слышался лай собак, а однажды совсем рядом – еле успели свернуть в кусты – проскакал им навстречу большой, хорошо вооруженный отряд. От воинов пахло луковой похлебкой.

– Вижу, и у вас много врагов? – улыбнулась Гита, скакавшая на одном коне со Снорри, как с более легким по весу. Малыш, конечно, был вне себя от счастья.

Ярл ничего не ответил, лишь задумчиво кивнул. Покосившись на Гиту, Магн подстегнула коня. Не очень-то по нраву пришлась ей возможная соперница, хотя та и вела себя более чем скромно. Ну, может, слишком много болтала о чем-то со Снорри, видно, рассказывала что-то смешное – Малыш все время морщился и фыркал.

– Похоже, они подружились, – кивнул, проезжая, Ирландец. А Магн, услыхав, лишь покривила губы.

Снова потянулись мимо смешанные леса, луга, напоенные запахом трав, буковые и дубовые рощи. Все чаще встречались деревни, и беглецы уже давно не бросались в придорожные кусты, завидев первого встречного, только Гита при этом всегда поплотнее закутывалась в плащ с надвинутым на глаза капюшоном. Ехали не так чтоб очень медленно, но и не быстро – лошадь под Снорри и Гитой все время плелась позади, хоть и была выносливой саксонской породы. Хельги то и дело останавливался, поджидая отставших, а те плелись как ни в чем не бывало, вполне довольные друг другом.

Между тем погода начинала портиться. Синие, копящиеся с утра облака слились наконец в одну большую тучу темного, мутно-фиолетового цвета, – цвета протухших внутренностей. Дело пахло дождем, и проливным. Хельги оглядывался, ища места для дневки. Впрочем, близился вечер, и, судя по туче, вполне можно было присматривать, где бы заночевать. Смешанный лес, начинавшийся узким клином справа от дороги и далее расширявшийся к югу, показался молодому ярлу весьма заманчивым. Подождав остальных – Снорри с Гитой по-прежнему еле плелись сзади, – Хельги махнул рукой, показывая на лес, и вся команда дружно свернула с дороги. Лес ненадолго прервался лугом, а за ним, почти сразу за зарослями дрока, ярл отыскал вполне приличную поляну – вблизи ручья и с трех сторон окруженную буреломом, – вообще же лес казался ему достаточно диким, слишком диким, чтобы принадлежать королю, местному тану или крестьянской общине. Ну, в последнем случае – ладно. Уж с кэрлами-то можно, ежели что, как-нибудь сговориться.

Едва Маги с Ирландцем успели нагнать вырвавшегося вперед ярла, как начался дождь, тут же превратившийся в ливень. Хельги успел заметить, как только что выехавшие на луг Снорри и Гита резко повернули обратно. Снорри махнул рукой – дескать, переждем дождь под деревьями. Было видно, как, спешившись, они привязали коня под старым вязом. А потом уже не стало видно ни зги. Одна лишь темносерая пелена ливня. Тяжелые капли срывались вниз, словно стрелы, барабанили по кронам деревьев, проникали сквозь плащи, стекая за шиворот противными холодными змейками. Стоя под широкими лапами ели, Хельги подумал, как хорошо, что они успели проехать луг. Впрочем, это они успели, а вот кое-кто – нет… Ладно, не маленькие, найдут себе укрытие, хоть под тем же вязом.

Они и стояли под вязом, привязав лошадь, и с надеждой смотрели, как далеко на западе пробивается сквозь фиолетовую мглу яркая полоска неба. Сначала узенькая, она быстро расширялась, становилась все ближе и, наконец, поймав солнечный луч, засияла чистой лазурью, а над лугом повисла яркая разноцветная радуга, именно разноцветная, а не какая-нибудь убогая зеленовато-розовая полоска.

– Красиво как! – сбросив промокший плащ, воскликнула Гита, ловя протянутыми руками осколки внезапно показавшегося солнца. – Тепло. Смотри, как стало тепло, Снорри! Даже жарко. А ну-ка…

Лукаво обернувшись, она схватила за подол просторную тунику, столь же мокрую, как и плащ, и, одним движением сняв ее, аккуратно повесила на ветки. И повернулась к юноше, ослепительно красивая, нагая, сияющая. С темных, влажных от дождя волос ее стекали вниз узкие ручейки и, пробегая по шее к груди, срывались с твердых коричневатых сосков сияющими бриллиантами. Такой же бриллиант блестел в изящной ямочке пупка.

– А ты что же? – улыбаясь, тихо произнесла девушка и, подойдя ближе, схватила подол промокшей туники Снорри. – А ну, подними руки…

Малыш плохо понимал ее слова. И не только потому, что совсем не знал языка.

Миг, и полетела в траву сорванная туника, а губы впервые почувствовали вкус поцелуя…

– Не забыл, о чем мы договорились? – оглянувшись по сторонам, быстро спросила Гита. Снорри кивнул, чувствуя под своими руками шелковисто-мокрую кожу.

Они добрались до поляны довольно поздно, вызвав справедливые замечания остальных. Уже горел костер, варилась в котелке дичь – утка или тетерев, из лесу доносился стук секиры – Ирландец рубил для шалашей ветки.

– Пойди, помоги, – бросил Хельги и чуть задержал взгляд на Снорри. Уж больно не понравились ярлу его глаза – какие-то не от мира сего, шалые, словно напился Малыш отвара сушеных мухоморов, как делают, говорят, коварные финские колдуны. Ярл искоса посмотрел на Гиту и про себя цинично усмехнулся. Что ж. Все когда-то бывает в первый раз. Что сказать… повезло Малышу. Лишь бы не натворил теперь каких глупостей. Впрочем, похоже, Снорри не собирался творить никаких глупостей, а, наоборот, изо всех сил помогал Ирландцу – орудовал секирой так, что сучья трещали. Почесав затылок, ярл тоже поспешил туда же.

– Странная женщина, – отойдя в сторону, к лошадям, сказала сама себе Магн, искоса взглянув на Гиту. – Почему она выбрала мальчика? Что это, нездоровое влечение, как у развращенных аристократок Рима? Непохоже. Тогда почему?

Ночь прошла безо всяких приключений. Никто не потревожил сон спящих в шалаше путников.

Утро выдалось солнечным, чистым. И лес был под стать ему – вымытый, весь какой-то нарядный, сверкающий на фоне ослепительно синего неба. Над лугом плыл пряный и вместе с тем какой-то чуть сладковатый, невыносимо приятный запах – запах цветов. Каких здесь только не было! Ромашки, густо-синие васильки, лиловые колокольчики, трехцветные, бело-желто-сиреневые фиалки, пурпурно-синий иван-чай, розовый сладкий клевер. На вершине холма дорога раздваивалась – более широкая шла через луг, прямо, мимо далеких деревень и вересковых пустошей к высокой зубчатой стене у самого горизонта, скорее угадывающейся, нежели хорошо видимой, а узкая, поросшая редковатой пожухлой травою, повертка, более похожая на тропу, сворачивая влево, исчезала среди кустов жимолости и дрока.

Кусая губы, Гита смотрела на далекую стену.

– Это и есть Честер? – обернулся к ней Хельги.

– Нет… то есть да, – вздрогнув, ответила Гита. – Нам лучше свернуть влево – так будет удобней.

– Но прямо же явно короче! – возразил Ирландец. – И, думаю, мы будем в Честере уже после полудня.

– Не всегда прямой путь самый короткий, – улыбнулась Гита. – Он ведет через земли глафордов, по своим повадкам более схожих с разбойниками, нежели с людьми благородной крови. Та же дорога, – она кивнула на тропку, – обходит их владения стороною.

– Что ж, пожалуй, это разумно, – согласно кивнул Хельги и, повернув коня, крикнул: – В путь!

Пробравшись сквозь росшую прямо на пути жимолость, беглецы обогнули болотце и, выбравшись на сухое место, прибавили ходу. Тропинка – то расширяясь, то вновь становясь уже – прихотливо изгибалась между холмов и дубовых рощиц, иногда ныряя в ореховые заросли и проходя по краям длинных и глубоких оврагов, густо заросших чертополохом и репейником. Вскоре дорожка углубилась в смешанный лес, темный и дикий, и, выйдя к лесному озеру, раздвоилась около старой осины со сломанной веткой.

– Нам налево! – крикнула позади Гита.

И вновь потянулись с обеих сторон огромные, скрывающие солнце, деревья. Те редкие лучики света, что изредка все-таки пробивались сквозь высокие темно-зеленые кроны, терялись без следа в колючем густом подлеске. Зеленовато-бурые папоротники высотой почти до холки коня лениво покачивались под легким дуновением ветра, словно бы осуждающе качая головами. Тропа стала заметно у́же, захрустели под копытами какие-то коряги и ветки, пришлось спешиться и взять лошадей под уздцы. Они долго пробирались сквозь остатки пожарищ, сквозь буреломы и строй мертвых деревьев, даже потеряли счет времени, лишь тоскливо взирая на маячивший впереди сухостой. За сухостоем потянулось болото, тропинка стала топкой, зачавкала под ногами и копытами жирная болотная жижа. Вот впереди снова показалось озеро, и снова тропа раздваивалась. И – Хельги вздрогнул – опять у старой осины, впрочем, их – этих осин – тут было множество.

– Направо! – крикнула Гита, и отряд, напоив лошадей в озере, послушно последовал ее совету. Отъезжая, ярл обернулся – у старой осины была сломана ветка.

– Это такой знак для путников, – быстро пояснила девушка. – У каждой развилки.

Обогнув озеро, тропа расширялась и ныряла в березовую рощу. Стало заметно светлее и суше, сверху, сквозь шелестящую листву, пробивались зеленовато-желтые полосы света, яркие, радостные, какие-то по-домашнему теплые. Слева, на поляне, потянулся малинник, а сразу за ним в просветах между деревьями виднелась дорога.

– Ну, вот, уже совсем скоро, – улыбнулась Гита. Она сидела на лошади перед Снорри, и тот, непривычно молчаливый и тихий, осторожно придерживал девушку за талию.

Между тем солнце уже клонилось к закату. Надвигались сумерки, и беглецы прибавили ходу – в город обязательно нужно было поспеть до ночи. На дороге все чаще попадались путники и целые обозы, едущие в город и из него. На отряд Хельги никто не обращал особого внимания, не такой уж он и был многочисленный, чтобы представлять угрозу королевским дружинникам или местным глафордам. Вот проскакали навстречу двое вооруженных всадников в синих плащах – королевские глашатаи или посланники управителей графства. Беглецы почтительно посторонились, уступая дорогу, и даже удостоились благодарственного кивка. Проехал длинный крестьянский обоз с сеном – тут уж уступили дорогу крестьяне.

– Далеко ли до Честера? – не удержавшись, спросил на ходу Ирландец.

– К ночи будете, – ответил кто-то из крестьян. – Если, конечно, поторопитесь.

Беглецы подстегнули коней. Странно, но на этот раз лошадь, несущая двойной груз – Снорри и Гиту, – не плелась далеко в хвосте, как обычно, а даже вырвалась вперед.

Хельги скакал, улыбаясь. Радовался наступающему теплому вечеру, предстоящему концу утомительного пути, отдыху, окружающим лугам и рощам, да и просто теплому, бьющему прямо в лицо ветру. Он давно уже не ощущал себя таким беззаботно-счастливым, каким был когда-то раньше… до того, как появились в его мозгу бьющиеся, как стучит в сердце кровь, барабаны, чужие, холодные, непонятные. А ведь давненько не слышал уже молодой ярл этих пугающих звуков, льющихся откуда-то изнутри, да, с тех самых пор, как сгорел монастырь… нет, пожалуй, с того момента, как, убегая, остановились они перед телом прибитого к дереву пастушка. Нет! Нет! Нет! Нет больше этих страшных ритмичных ударов, не раздается в голове леденящий душу скрежет, и не вопит волчьим голосом сумасшедшая девушка Магн. Магн… Да вот же она, Магн, сидит в седле, как влитая, в черной рясе послушницы и зеленом плаще на правом плече. Не очень-то похожа на сумасшедшую. Правда, речи ее были странные. И дело, ради которого сломя голову скакал сейчас ярл, тоже отдавало безумием – остановить Черного друида и отнять у него какой-то там колдовской камень. Впрочем, почему бы не отнять? Сделаем, раз обещали. Добраться до Ирландии? Легче легкого.

Вечером они уже будут в Честере, вернут дочь обезумевшему от горя купцу Седрику, торговые корабли которого постоянно ходят к Изумрудному острову, а уж в Ирландии можно будет и половить этого друида, а поймав и отобрав от него камень, добраться до Бильрест-фьорда с местными викингами или пристать на первое время в дружину одного из морских ярлов, добыть в бою корабль и… Все складывалось как нельзя лучше. И без всяких пугающих непоняток!

– Йо-хо-хо!

Хельги захохотал во весь голос, подпрыгнул в стременах, дотянувшись до мелькнувшей над ним ветки, сломал, выбросил, снова расхохотался, как обычный мальчишка, которым, в общем-то, и был, невзирая на высокое звание ярла.

– Йо-хо-хо!

Они въехали в город поздним сиреневым вечером, когда густо-синее небо постепенно темнело, а сквозь редкие черные облака загадочно мигали звезды. Честер – город, построенный гордыми римлянами для защиты от нападений пиктов. Высокая зубчатая стена, тянущаяся по крайней мере на две мили… и какое-то запустение внутри. Не поймешь, город или деревня. Римские виллы – с колоннами, заложенными камнями и кирпичом так, что остались лишь маленькие оконца-бойницы, и тут же, рядом, вросшие в землю хижины с копошащимися в уличной грязи свиньями. Мостовая из круглых камней, и – прямо напротив – многочисленные огороды, засаженные капустой, чесноком и репой. Дивная – даже сейчас – ограда с арками, и стог сена, смотревшийся на фоне каменных стен крайне нелепо. Такое впечатление, что саксы, завоевав когда-то эту неприступную римскую твердыню, не знали теперь, что и делать с городом. Нет, конечно, небольшая крепость на холме в центре города, явно подновленная, выглядела вполне внушительно, что же касается остального… Узкие кривые улочки, припозднившиеся торговцы, какие-то бродяги, паломники, нищие. Деловито проезжавшая стража – дружинники местного лорда. Этих людей – лорда, дружинников, крестьян – кормил не город, кормила земля, а городская жизнь, замерев на время, сделалась как бы ненужной, окончательно все же не умирая. Все больше селилось у величественных римских стен различного рода умельцев, бросивших деревенскую жизнь ради своего ремесла и, надо сказать, не прогадавших; все больше разорившихся крестьян, а также их выросших сыновей, вместо того чтобы идти в кабалу к лорду или монастырю, оседало здесь, ибо в городе было то, что давало им средства выжить: работа и люди. Работу давало море. Не только и не столько рыбная ловля, сколько порт – на реке Ди, и рядом, у моря, строились многочисленные причалы, и десятки торговых судов грузились товарами, чтобы выгодно сбыть их в соседней Ирландии. Большинство тех товаров привозили в больших плоскодонных лодках по реке Трент, дальше перегружали в Ди, или Диву, как когда-то называли эту не очень-то широкую, но вполне полноводную речку римляне. Везли не только из Мерсии, из Восточной Англии, Кента, Эссекса, поднимаясь выше по Темзе. Везли восточные ткани – аксамит, шелк, бархат; пряности – гвоздику и перец, дорогую посуду, франкские мечи, кольчуги из далекой Гардарики, соты душистого меда, воск для свечей – товар, пользующийся большим спросом в многочисленных монастырях Ирландии, – олово, что добывали в шахтах Нортумбрии, тонкую шерстяную ткань из Уэссекса и Фризии. Впрочем, собственно сама торговля кормила немногих – купцов, моряков, грузчиков. Куда как больше кормилось от них: строители кораблей и лодок, содержатели таверн и доходных домов, сводники, ремесленники и многочисленные мелкие торговцы – зеленщики, молочники, мясники. Народу хватало. Правда, по сравнению с прежними римскими временами не очень-то их всех было много. Куда больше людей кормились с земли. И так было не только в Честере и не только в Англии – везде. Торговля и ремесло обслуживали не всех – только богатых.

Закутанная в плащ Гита уверенно вела путников по узким городским улочкам, настолько узким, что пришлось спешиться. То и дело с обеих сторон попадались ограды, лаяли за воротами домов псы, один, понаглее, даже осмелился показать зубы, пришлось хорошенько треснуть его по башке тупым концом копья. Тьма вокруг стояла кромешная, не помогали даже звезды, а факелов на здешних улицах, похоже, никогда и не зажигали вовсе. Как ориентировалась Гита – уму непостижимо, однако она шла быстро, практически нигде не останавливаясь, видимо, хорошо знала дорогу. Немного пройдя вперед в полной темноте, путники обошли очередную ограду и, выйдя на небольшую круглую площадь с базиликой, резко повернули направо, в темный загаженный переулок, пахнувший тухлой рыбой и гниющими отбросами. Где-то впереди послышались грубые приглушенные голоса и пьяные выкрики, промелькнула узкая полоска дрожащего света.

– Такое впечатление, что мы идем к какой-то корчме, – подозрительно поведя носом, остановился Ирландец.

– Ты прав, – чуть замедлила шаг Гита. – Мы туда и идем. Мой отец сейчас в отъезде, а слуги не впустят в дом ночью, – пояснила она. – Да и во двор на ночь выпускают злобных собак. Так что лучше переночевать в корчме до утра.

– Пожалуй, – согласился Хельги. – Но кто будет платить за ночлег?

– Хозяин корчмы дядюшка Теодульф, Теодульф Лохматый, – старый приятель отца, – рассмеялась Гита. – Ничего не нужно будет платить – мы обретем кров и пищу бесплатно.

– Бесплатным только сыр бывает… – вполне резонно пробормотал про себя Ирландец. Впрочем, и он не протестовал против ночлега в корчме – а куда тут еще-то было идти?

Подойдя ближе к корчме, Гита остановилась и, поманив за собой Хельги, вошла в приоткрытую дверь. Остальные остались с лошадьми.

Заведение Теодульфа Лохматого представляло собой старинное римское здание, чуть перестроенное и оттого приобретшее довольно-таки безобразный вид. Большой, тускло освещенный сальными свечами зал корчмы полностью занимал весь атриум – просторный крытый двор. В заваленном камнями бассейне дымился очаг, аккуратно выложенный из кирпичей. В очаге краснели угли, а над ними, на положенных прямо на кирпичи вертелах, истекая скворчащим соком, аппетитно жарились большие куски мяса. По обеим сторонам очага тянулись длинные столы, сколоченные из толстых досок, и такие же лавки. На лавках вокруг столов и по углам, у небольших круглых столиков, точнее, у самых натуральных рассохшихся от времени бочек шумно кучковались людишки самого подозрительного вида – в лохмотьях, с расчесанными язвами. Они дико спорили о чем-то, попивая выставленный хозяином эль из больших деревянных кружек. Рядом с ними – а кое-кто уже и на коленях – тусовались полуголые жизнерадостные девицы. Видимо, это были вполне платежеспособные клиенты – корчемный мальчишка не раз и не два метался от их стола к большой стоящей в углу бочке с хмельным напитком. В дальнем углу одетая чуть почище троица азартно играла в кости. Гита, на миг обернувшись туда, чуть приподняла капюшон… остановилась – Хельги перехватил ее взгляд и настороженно обозрел игроков, не обративших никакого внимания на вошедших, – и быстро поймала за рукав мальчишку-корчемщика.

– Позови-ка дядюшку Теодульфа! – негромко попросила она, и мальчишка, кивнув, скрылся в узком дверном проеме, ведущем в та-блиниум – бывшую парадную часть дома, ныне превращенную в некую помесь склада, кухни и бухгалтерии. Было видно, как сидевший на низком табурете небольшого роста человек с длинными косматыми волосами – видимо, сам хозяин – деловито пересчитывает стоящие пред ним глиняные кувшины. Вбежавший мальчишка что-то с поклоном сообщил ему, кивнув на общий зал, и, получив под зад увесистый пинок, тут же покинул таблиниум.

Надо сказать, что появление новых гостей отнюдь не прошло незамеченным для остальных посетителей корчмы. Сидевшие на скамье рядом с очагом трое отвратительного вида типов, увидев закутанную в плотный плащ женскую фигурку, тут же принялись отпускать по ее адресу сальные шутки. А один, набравшись наглости, хотел было хлопнуть ее по ягодицам, но, наткнувшись на бешеный взгляд потянувшегося к мечу Хельги, счел за лучшее пока притушить свои амбиции, вернее, подогреть их изрядной порцией эля – мальчишка как раз принес им кружки.

– Господин Теодульф просит вас пожаловать к нему, – поставив пиво, тихо сказал мальчишка, подойдя к новым гостям. – Следуйте за мной.

Пожав плечами, ярл пошел вслед за Гитой. Войдя в таблиниум, девушка откинула капюшон.

– Мне и моим спутникам нужны три чистые спальни, пища и эль, – быстро сказала она. – И – никаких вопросов, дядюшка Теодульф.

Хозяин корчмы – коренастый, коротконогий, с непропорционально длинными, словно у обезьяны, руками – поднял круглую физиономию с широким красноватым носом, буйной бородищей и длинными, давно не чесанными патлами, за которые, видимо, и получил свое прозвище.

– Радостно мне видеть тебя здесь, красавица, – узнав гостью, осклабился он. – Есть хорошие клиенты…

Он тут же умолк, увидев тень досады, явственно промелькнувшую на лице девушки. Поднявшись из-за стола, поклонился:

– Весь к вашим услугам.

Слуги увели лошадей на конюшню, а новые постояльцы получили в свое распоряжение три маленькие узкие комнаты – бывшие спальни прислуги. Одну заняли Хельги с Магн, другую Ирландец и Снорри, а третью полностью предоставили в распоряжение Гиты. Запив только поджаренное мясо оказавшимся вполне приличным элем, все вскоре заснули на широких лавках, накрытых серыми волчьими шкурами. Все, кроме Гиты. Выждав какое-то время, та выглянула из комнаты и осторожно, на цыпочках вышла к таблиниуму, уже почти пустому в столь позднее время. Угомонились гуляки, исчезли неизвестно куда девушки, лишь троица игроков по-прежнему стучала костяшками. Один из играющих – молодой светло-русый парень с лисьим лицом и бегающими глазками профессионального шулера – оглянулся… Гита подала ему знак, и светло-русый, похлопав по плечу одного из партнеров, быстро покинул зал, выйдя вслед за Гитой в темный внутренний двор.

Хельги снилась Сельма. Будто бы они, взявшись за руки, шли вдвоем по огромному скошенному, тянувшемуся аж до самого горизонта, лугу, напоенному сладким запахом клевера. Вокруг, куда хватало глаз, тут и там были разбросаны копны мягкого сена. Сельма, выпуская из своей руки руку юноши, вдруг повалилась в копну, и Хельги почувствовал своими губами жар ее кожи, ослепительно белой, как морская пена. Глаза девушки были такими синими, что, кажется, в них можно было вполне легко утонуть, прыгнув, как в глубокий омут. Медленно и вместе с тем свободно Сельма протянула руку к бронзовым фибулам сарафана… Осталась в одном невесомом платье из тонкого льна, белом, почти прозрачном, сквозь которое просвечивала кожа. Забыв обо всем, Хельги целовал девушку, целовал не останавливаясь, чувствуя, как руки его словно бы сами по себе поднимают подол ее платья…

– Ярл!

Хельги вздрогнул.

– Да проснись же, прошу тебя.

Сквозь узкое, пробитое в стене окошко пробивался мертвенный свет луны. Магн провела рукой по лицу Хельги. Полностью одетая – что было на нее не похоже, – с кинжалом в правой руке.

– Я чувствую вокруг что-то неладное, ярл, – раздувая ноздри, тихо произнесла она. – И эта девчонка, Гита… она мне что-то совсем не нравится.

– Полно болтать пустое, Магн, – рассмеялся Хельги. – Мне так Гита нравится, а уж что касаемо Снорри… – Он еще громче захохотал, повалившись на ложе, и Магн стоило больших трудов успокоить смеющегося ярла. Девушка навалилась ему на грудь, закрывая рот руками, их взгляды неожиданно встретились… и Магн вдруг, вскрикнув, отпрянула. Кинжал выпал из ее руки и со звоном упал на мозаичный пол.

– Кажется, я страшно ошиблась… – прошептала девушка, и в глазах ее, темно-синих, как вечернее небо, вдруг загорелась тоска.

Пройдя по темному коридору, Гита остановилась напротив спальни Ирландца и Снорри. Обернувшись, подняла руку. Кому-то кивнула и, приложив палец к губам, на цыпочках подошла к двери.

– Снорри, – позвала она. – Иди сюда, мальчик мой.

Малыш вздрогнул – похоже, он вовсе не спал. Вскочил на ноги, узнавая голос, покосился на спящего мертвым сном Ирландца и, широко улыбаясь, толкнул дверь.

– Идем. – Гита взяла его за руку. – Там во дворе есть одно укромное место…

Они вышли во двор, освещаемый луною. Обернувшись, Снорри заметил вдруг какое-то шевеление в углу, за сараем. Потянулся к мечу. Но ловкие руки Гиты быстро расстегнули пояс.

– Помнишь, как тогда? – целуя юношу в шею, нежно прошептала она. – А ну, закрой глаза и подними руки… выше… вот так…

Гита пощекотала его под мышками, и Снорри тихонько засмеялся… почувствовав, как кто-то чрезвычайно сильный быстро зажал ему рот. А кто-то заломил руки за спину. А кто-то связал, сунул в рот кляп, накинул на голову мешок, словно барану или только что украденному поросенку. Мыча, он завертел головой, увы – силы были неравны.

– Один, – посмотрев на него, тихо сказала Гита, подмигивая толпившимся во дворе вооруженным людям, в которых опытный глаз тут же признал бы косматых завсегдатаев корчмы, в том числе и трех игроков в кости, включая того самого светло-русого парня с остреньким лисьим лицом. Парень вопросительно смотрел на Гиту, и на его физиономии явственно проступало выражение недоверчивого ожидания и досады.

– Успокойся, ты в доле, Ульва, – с насмешкой бросила ему девушка. – И говорить с отцом тоже придется тебе.

Ульва важно кивнул и довольно осклабился. Ну как же! Ну кому, как не ему?

Гита между тем снова махнула рукой и вошла внутрь корчмы.

– Да… – задержавшись, обернулась она. – Если ты хотел меня обдурить, Ульва, так я не дура!

– О чем ты, Гита? – деланно пожал плечами шулер.

– О ярле, – усмехнулась та. – Думаешь, не знаю, кого ловят по всей Мерсии?

Ульва обиженно сплюнул. И тут не повезло!

– Плюйся, не плюйся, а серебро, вырученное за ярла, – мое, ясно? И делиться им я ни с кем не собираюсь, разве что с этими. – Она кивнула на радостно потерших руки оборванцев. – Правда, ярла нужно будет еще взять… Хотя… – Она внимательно прислушалась к еле слышному звону, донесшемуся с улицы. – Похоже, это теперь не наша забота. Ульва! Быстро перепрыгни через ограду и проводи воинов внутрь, да проследи, чтоб не очень шумели. С узколицым мы легко справимся, а вот ярл – другое дело. Да еще та стриженая кошка, сдается мне – с ней тоже нужно держать ухо востро. Ну, готовы? Пошли…

Неслышно, словно рысь, Магн выскочила на шум – и была тут же спеленута сразу четырьмя воинами. Затем они вошли в спальню Ирландца. Там обошлось еще тише.

Двое других воинов, вооруженных мечами и палицами, деловито направились к распахнутой двери.

– Стойте! – еле успела их остановить Гита. – Во-первых, вас слишком мало для ярла, а во-вторых, вы еще его там пришибете ненароком. Плакало тогда наше серебришко! Давайте-ка лучше я… – Она плотоядно усмехнулась. – Войдете, когда позову, да смотрите тогда не теряйтесь!

Помахав рукой воинам, она тихо вошла в спальню, на ходу снимая тунику. Молодой ярл, не раздеваясь, спал, лежа на спине и широко раскинув руки. Обнаженный меч его лежал рядом.

Мягко, словно кошка, Гита улеглась рядом, тесно прижавшись голым животом к ярлу и убрав в сторону меч.

– Кто здесь? – тут же проснулся тот. Ищущая рукоять меча рука его наткнулась вдруг на горячее женское тело. – Магн?

Не говоря ни слова, Гита обвила шею ярла руками и, крепко поцеловав в губы, вдруг отпрянула, встав у самой двери. Свет луны выхватывал из полутьмы соблазнительное гибкое тело. Длинные темные волосы вьющейся копной падали вниз, почти до самых бедер, струясь по груди и плечами.

– Гита?! – изумился ярл. – Но как же…

– Тсс! – Девушка приложила палец к губам. – Иди же ко мне, иди…

Забыв обо всем, Хельги встал с ложа и, словно завороженный, двинулся к обнаженной нимфе. Та подалась вперед, и вот уже ярл сомкнул руки на ее талии, чувствуя, как нежно трепещет молодое, жаждущее любви тело.

– О, ярл… – смеясь, прошептала девушка, крепко обнимая Хельги и незаметно поворачивая его ближе к входной двери. – Подожди, я сниму с тебя пояс…

Разомкнув руки, Гита отстранилась от юноши… и неожиданным ударом вытолкнула его наружу.

Взлетевшая в темноте сеть тут же накрыла ярла с головою. Сопротивление было бесполезно.

– Надеюсь, и я получу свою долю, – смеясь, прохрипел хозяин корчмы.

– Всенепременно, дядюшка Теодульф, – ничуть не смущаясь своей наготы, заверила его Гита. – Как и договаривались. Ульва, прохвост, а ну-ка подай сюда плащ!

Глава 10 Думы

Нет больше у меня сил, Не могу я бежать, Не могу я прыгнуть, Не далеко вижу я нынче… Предания и мифы средневековой. Ирландии «Песни Дома Бухета»

Сентябрь 856 г. Честер и его окрестности

Сказать, что Седрик из Честера был богат, – значило ничего не сказать. Знающие люди считали Седрика одним из богатейших купцов Мерсии, и вряд ли они сильно ошибались. Десять кораблей – целый флот! – от маленькой карры из коровьих шкур до огромного пузатого кнорра, – все они принадлежали Седрику. В Ирландии Седрик торговал с ирландцами, продавая в монастыри Лейнстера воск и вино. В Ирландии же Седрик торговал и с норманнами, через гавани Дуб-Лини и Уотерфорд, – им он поставлял дорогое оружие и лес для ремонта драккаров – в Ирландии не всегда находился необходимой твердости дуб. Через Ирландию же Седрик имел отношения и со скоттами, с их королем Кеннетом Мак-Альпином, который разрешил купцу основать несколько оловянных рудников в северной Каледонии у высокой горы Бен-Невис. Не за так, конечно, разрешил, и не за красивые глаза – кто теперь знает, сколько стальных клинков за чисто символическую цену поставил королю Кеннету Седрик? А сколько бархатных тканей было отправлено королю Мерсии? И сколько драгоценной посуды – королю Нортумбрии? И Этельвульфу, владетелю не такого уж и близкого Уэссекса, претендующего на главенство среди всех семи королевств Англии, сколько всего было отправлено? Соответственно росло и богатство Седрика, а вот его конкуренты почему-то постоянно попадали в неприятные ситуации: то сожгут корабли разбойники-даны, то кровожадные пикты устроят засаду в далеких горах, а то вдруг, ни с того ни с сего, взбунтуются досель покорные слуги. Много богатств у Седрика, да и видом купец пригож: лицом бел, борода окладистая, густая, каштановая, собою статен. Верный христианин Седрик, не раз и не два на монастыри жертвовал, да и десятину святой матери церкви платит вовремя, не то что некоторые. Чего же не жить Седрику? Ан нет. С детьми уж слишком не повезло купцу. Семь сыновей у него было – все семеро померли во младенчестве от огневицы, одна дочка осталась, Гита, да от второго брака (первая-то жена, мать Гиты, умерла рано) – малолетний сын, Эдель. Души не чаял в сыне купец, баловал, холил, а вот о дочке забыл, оно и понятно – женщина, все равно будущему мужу достанется. Пригожа собой была Гита, да и распущенна – росла без матери, со слугами, батюшка все время в разъездах, где тут воспитывать. Взяли одно время в няньки старую ведьму, так та, чертовка, такому сраму юную девицу обучила, о чем только в развратных книжках римских прочитать можно было. А Гите понравилось, еще бы! Не раз и не два – пока жива была старая ведьма, так с ней, а потом и самостоятельно – посещала Гита честерские вертепы, из которых самым знаменитым был «Лодочник» Лохматого Теодульфа, много чему научилась, да и славу приобрела худую. Отец, о том прознав, решил накрепко – в монастырь девке пора, прямая дорога в постриг! Ужи договорился с матушкой Урсулой, что рядом, на речке Ди, главенствовала Христа ради в обители святой Агаты, да вот только прознала про то развратница Гита… Дело повела ходко. Сговорилась в вертепах с двумя хануриками, Эйром и Хорсой, те якобы ее и украли. Типа, похищена неизвестными, платите, дорогой папаша, выкуп, ежели хотите, чтоб дщерь ваша аббатство святой Агаты украшала. Вот так-то! А не захотите платить – ваше дело, позору после не оберешься, Гита-то уже почти что в послушницах ходила, да и на монастырь тот Седрик определенные виды имел. Так бы и прошло все как по маслу, если б не встретился ханурикам некто по имени Вульфрам, волхв. Долго он с Эйром и Хорсой разговаривал о делах своих неправедных, а после и склонил их к тому, чтоб поскорей Гиту в жертву принести Водану, лжебогу языческому, поганому. Эйр с Хорсой парни туповатые, деревенские, хоть и христиане с виду, да язычество в них близко сидело. Испугались волхва, еще бы – из одной деревни были. А тот себе на уме был – знал, ничто так не усладит Бодана, как кровь развратной красавицы Гиты. И эта кровь, как точно знал Вульфрам, очень способствует колдовству, очень. Запугал ребят – те и руками махнули. В жертву, так в жертву. Вот тут-то зареклась Гита больше с дураками дела иметь. Могла бы ведь в помощнички себе выбрать и кого поумней, поциничнее, да хоть вон Ульву-Шулера, правда, не было тогда в Честере Ульвы, ну да не про него разговор. Нашлись бы подобные ухари, только свистни. Так ведь нет! Не хотела Гита ни с кем делиться, специально и выбрала глупых увальней деревенских, получили б те от Седрика денежки, а уж дальше – дело техники. Однако лопухнулась девочка, да так, что чуть было и вправду на жертвеннике не померла. Хорошо, нежданные спасители вовремя подоспели, иначе б… Едва оправившись от нервного потрясения, несчастная жертва сразу же просекла, кто у спасителей главный – высокий худощавый парень, довольно приятный норманнский ярл, – и тут же заметила опасность, а даже и две – в лице узколицего циничного умника и ревнивой, похожей на рассерженную кошку девицы. Не вызывал никакого подозрения один мальчик – Снорри. Вот на него-то и направила опытная обольстительница все свои чары. На ярла не рискнула – справедливо побоялась Магн, ну а узколицый Ирландец оказался уж слишком умным, враз бы просек игру, Гита уже с подобными умниками сталкивалась, было дело. А Снорри ее не разочаровал… Бедный глупенький мальчик. Выслушав завлекательную сказочку о злобном деспоте-отце, он уже почти согласился было на роль покойных парней, да вот только в корчме Теодульфа заметила Гита старого знакомого – Ульву. И тот-то ее узнал, вот что самое страшное! Пришлось срочно корректировать планы, ну, в этом направлении голова у Гиты работала, уж постаралась матушка-природа, такая-то красотуля, да еще и умна изрядно… Вот только совести еще хотя бы малую толику – цены б не было девке… Вот и сидела теперь там же, в корчме, придумывала очередную пакость – как бы, получив папашино серебришко, скинуть с хвоста Ульву с Теодульфом… ну, или хотя бы кого-нибудь одного. Да, ярл этот тоже в струю попал. Это уж Ульва, дурачок, проболтался, о том, что ищет норманна с товарищами вся королевская стража. Гита сразу смекнула – тут тоже вполне можно наварить серебришка, надо только рогом стричь и таблом не щелкать. Такой вот была красивая девочка Гита. Ну да Бог ей судья, не о ней, в общем-то, речь…

А те, о ком речь, томились сейчас в темном подземелье, в старой, еще римских времен, тюрьме. Просторно, ярлу так вообще нашлась отдельная келья и цепь, вот только света да воздуха не хватало, зато крыс хоть отбавляй, все веселей сидеть. Впрочем, что зря сидеть, думать надо – как выбраться.

Думай, думай, Хельги! Да он уж и расслабился, разучился думать, соображать, а зачем, когда рядом такие умники есть, как Магн с Ирландцем? Да вот и они опростоволосились! Так что думай, ярл, думай!

Далеко-далеко в будущем очнулся поэт и рок-музыкант, барабанщик Игорь Акимцев. Опять эти сны… Оказывается, он может на них влиять, вернее, не на них, а на него… Хельги, сына ярла. И очень удачно в эти сны вписалась Магн, сумасшедшая вокалистка блоковой сцены. Игорь получал истинное удовольствие от этих снов, оттого что додумывал все за молодого ярла, втемяшивал в его мысли свои, решал за него и думал. Эта была неплохая игра, жаль вот только – никак не удавалось проснуться. Игорь гордился собою даже во сне – как здорово он придумал с крестьянским восстанием… Гордился… До тех пор, пока не увидел глазами Хельги результаты бунта в лице прибитого к дереву мальчугана. Игорь вскричал даже во сне. Нет… Никогда больше… И ни за что… Но ярл вдруг сам… словно бы стучался к нему, звал… звал на помощь. Непросто, тяжело было снова решиться… Но похоже, наш юный ярл попал-таки в заварушку. Пусть вспомнит – как. Вспоминай, Хельги, а уж потом разберемся!

Картина первая – спасенная красавица Гита. Обнаженное девичье тело, душераздирающий томный стон, взгляд из-под опущенных ресниц… Слишком уж острый. Дальше… Они едут вдвоем, Гита и Снорри. Гита все время говорит ему что-то, а у Снорри в глазах что-то такое, безумное… Вот они отстали… Не должны были отстать, однако отстали. Чем занимались? Можно догадаться. Но что проку Гите в мальчишке? А может, просто ни к кому больше не подобраться? По принципу – на безрыбье и рак рыба. Следующая картина. Высокий холм, потрясающий вид – где-то далеко впереди синеют зубчатые стены. Честер. Вот дорога, ведущая к городу. Казалось бы – езжайте! Но нет. Гита уверяет, что знает более короткий путь. Ничего себе короткий! По болотам, лесам и оврагам. А вот приметненькая сосна с обломанной веткой, прямо у лесного озера. Кони жадно пьют из озера воду. Снова лес, узкая тропа, овраг. И снова лесное озеро. И сосна с обломанной веткой.

Такая же… Или та же? Да, вот и след копыт на песке! Это то же самое озеро! Гита что, заблудилась? Или специально водит по кругу, тянет время? Зачем? Чтобы войти в Честер вечером, в темноте? Похоже, что так. Как тщательно она закрывает лицо плащом… Вот и Честер. Корчма. Любезный хозяин, обликом – натуральный разбойник. Гита чуть обернулась… На кого-то смотрит? Похоже… Вон тот парень у дальней стены. Игрок в кости. Очень знакомая рожа. Какая-то лисья. Теперь вопрос – для чего Гите это надо? Кинуть папку на денежки? Вполне вероятно, учитывая те слухи, которые о ней ходят… эх, раньше знать бы! А раз так, понятно, почему он, Хельги ярл, и компания томятся сейчас в узилище. Деньги. И тут они. Наверняка за них… нет, скорее, все-таки за него назначена какая-то награда. Снорри еще слишком молод, чтобы представлять опасность для любезнейшего отца Этельреда. Даже как объект для мести и то мало интересен. О Магн и Ирландце, похоже, вообще никто не догадывается. Послушница да никому не известный паломник сгинули в огне бунта – и бог с ними. Сказать по правде – и не вспомнит-то их никто! Значит, и сцапали их всех просто за компанию, на всякий случай. И охраняют не очень пристально. Если эта змея Гита так умна, должна понимать – никто за них платить не будет. Стало быть, не стоит их и держать здесь, легче выгнать или… Или? Зачем выгонять – зря ловили, что ли? Да и мало ли, языками болтать начнут. Нет, уж лучше придушить по-тихому, не говоря худого слова. А уж трупы куда выкинуть, чай, найдется. Так, именно так и будет действовать умная девочка Гита. Теперь второй вопрос: где они все находятся? Подвал – да, определенно, и не земляной, а с каменной кладкой, римский, конечно же, стали бы тут местные огород городить. Значит, что это? Скорее всего – тюрьма для рабов, эргастул, – непременная принадлежность римских вилл, обычно располагающихся где-нибудь в живописной местности за городом. За городом…

Снаружи загремели засовом. Распахнулась дверь, скрипнув давно не смазанными петлями, – нет, не королевская это тюрьма! Посветлело – явно снаружи было окно, так что не такое уж и глубокое это подземелье, да, пожалуй, и не подземелье вовсе! А вот и страж. Кряжистый длиннорукий мужик в потертой тунике с рожей потенциального висельника. Ну никак не тянет на королевского стража. Что-то промычав – немой? – мужик поставил на пол – а больше тут и некуда было – деревянную миску с черствой лепешкой и луком. Обед. Хмуро взглянув на узника, страж подозрительно покрутил головой, словно ожидал увидеть тут невесть что, и вышел, лязгнув засовом. Н-да-а. Похоже, с отцом Этельредом еще не договорились. А пока не договорились, нужно действовать. Вот только как? Думай, Хельги-ярл, думай! Что, одной только Гите серебришко нужно? А все ее помощнички? Думай…

Профессиональный мошенник и игрок в кости Ульва вышел из корчмы Теодульфа в препоганейшем настроении. Темнила что-то госпожа Гита, явно темнила! И с отцом не договорилась, и ярла отцу Этельреду не продала, хотя, казалось бы, чего уж проще – послать гонца в обитель, то-то аббат обрадовался бы. Так ведь нет – уж трое суток прошло, а серебришка как не было, так и нету. Темнила что-то Гита, змея. И где держала пленников, никому не рассказывала.

Проходя мимо рыночной площади, Ульва остановился. Было воскресенье, в синем небе ярко светило солнце, в церквах звонили колокола, и нарядно одетые горожане неспешно прогуливались по кривым улочкам, с рынка доносились запахи навоза и рыбы. Немного подумав, мошенник свернул к торговым рядам, сколоченным из толстых досок. Приехавшие из ближайших деревень кэрлы продавали дары огородов: крепкую кругленькую капусту, желтоватую репу, пурпурную свеклу, лук, чеснок и всякие травы. Местные ремесленники выложили на прилавки произведения своих рук, необходимые в крестьянском быту: гвозди разных размеров, заклепки, только входившие в здешнюю моду подковы, косы, серпы, замки – качественные, большие, увесистые, сделать такие вряд ли деревенскому кузнецу под силу. Вот у замков и толпились кэрлы, поглядывали искоса, судачили. Гвозди да косы они и со своей кузницы поимеют, а вот замки… Повесить такой на амбар – никакой собаки не надо, и ведь главное, есть не просит, замок-то. Дороговато, правда, так ведь и поторговаться можно. Вон подошел совсем уж дикая деревенщина, косматый, в засаленной, потертой тунике, с торчащей вперед буйной пегой бородищей. Интересно, этому-то что здесь надо? На грязную хижину замок? Что он там, бриллианты хранит? Ульва заинтересованно остановился в сторонке. С детства страдал неумеренным любопытством. Кузнец подозрительно смотрел на оборванца, готовый в любой миг схватить его за руку, буде попытается спереть замок. Мужик между тем, внимательно осмотрев изделия, показал кузнецу два пальца и что-то замычал. Боже, он к тому же еще и немой!

– Десять. Десять серебряных шиллингов за два замка, – закивал, улыбаясь, кузнец. – Понял, да?

Немой вновь замычал и отрицательно покачал головой. Вновь показал пальцы. Четыре на левой руке и столько же – на правой.

– Восемь? Ну, нет, братец. Ты посмотри, какие замки-то! Надежные, никто не откроет! Девять монет – за оба. И не мычи, больше не уступлю.

Махнув рукой, немой отошел. Походил по рынку еще – Ульва заинтересованно таскался сзади, – снова подошел к замкам…

В общем, согласился-таки на девять шиллингов. Зверовато оглянувшись по сторонам, достал кожаный мешочек, развязал, отсчитал девять монет, тщательно послюнявив пальцы. Десятую засунул в рот, а замки с ключами, аккуратно завернув в тряпицу, сунул в заплечный мешок.

Интересно, зачем этакому мытарю замки? И еще интересней – откуда у него серебришко?

Ульва был страшно заинтригован, так и шлялся по рынку за немым, хоть не за тем пришел – хотел среди старых знакомцев потолкаться, новости послушать. Вон они, знакомцы-то, тишком-молчком продают простофиле кэрлу крашеную лошадь. Лошаденка-то, видно, старовата… то есть как раз этого и не видно – зря, что ли, дубовым корьем покрасили, – ишь, шерсть-то как блестит, грива расчесана волосок к волоску, не коняга, а загляденье. А кэрл вроде не такой уж и простак – полез-таки лошаденке в зубы, так ведь и продавцы не одну луковую похлебку хлебали – мелом зубы подчистили, а где и подклеили рыбьим клеем – поди-ка расшатай! Да, видно, не вызвали подозрения зубы. Впрочем, где же немой?

Ульва быстро прошерстил взглядом заметно поредевшую к вечеру толпу. Ну вот он, мужичага, свернул на Йоркскую дорогу. Не на коне едет, на своих двоих, пешедралом чешет, видать, не особо и далеко.

Выйдя за городскую стену, немой оглянулся – Ульва тут же опустил голову и затерялся среди возвращающихся с рынка крестьян – и быстро свернул в небольшую кленовую рощицу, что тянулась мили на три к югу. Роща вскоре сменилась орешником, затем пошли какие-то луга, овраги, можжевельник, потом тропинка, словно резвая лошаденка, взлетела на некрутой холм и, повернув налево, юркнула в каменные ворота шикарной загородной виллы. То есть шикарной вилла казалась лишь издали, стоило подойти ближе, как становилась хорошо видной и облетевшая штукатурка, обнажавшая расшатанную кладку, и просевший кое-где фундамент, и какие-то одиноко стоящие за оградой колонны, напрочь лишенные крыши. Все это псевдовеликолепие густо заросло колючим кустарником, крапивой и чертополохом пополам с репейником – видно было, что этими старинными развалинами пользуются достаточно редко. Но все-таки пользуются, – подобравшись ближе, Ульва забрался на каменную ограду и тут же замер, распластавшись на ней в самой нелепой позе. Хорошо, что его скрыли деревья, а то непрошеного гостя быстро бы заметили двое вооруженных короткими мечами людей, лениво сидевших на рассохшейся деревянной скамье напротив каких-то развалин и коротающих время за игрой в кости. Рядом с ними в траве небрежно лежали рогатины. Собственно, изнутри эта заброшенная, наверное, еще с римских времен усадьба выглядела еще хуже, чем снаружи – там внутренняя убогость скрывалась высокой оградой. Кроме непокрытых крышей колонн – остатков когда-то великолепного беломраморного портика, – никаких других зданий в прямой видимости не наблюдалось – кругом одни развалины – если не считать низкого, приземистого строения, белевшего в глубине сада… вернее, бывшего сада, а теперь уже, наверное, леса. Впрочем, и это здание тоже напоминало развалины. Только имело вполне крепкую дверь из толстых дубовых досок, обитую снаружи широкими железными полосами. Ага… вот и крепления для замка. Интересно, а куда они приспособят второй? К наружным воротам? Зачем? Ведь через ограду легко перелезет любой мальчишка. Ульва потихоньку перебрался на дерево – определенно яблоня, только вполне одичавшая, ага, вот и яблоки, мелкие и отвратительно кислые даже на вид. Впрочем, из таких-то вот яблок и получается совсем не дурной сидр.

– Сорви-ко яблочко, братец Альстан, – бросив кости, лениво попросил один из сидящих напарника. – Твоя ведь очередь. Надоело тут – хуже некуда. Зря мы согласились, лучше б к тем парням пристали, что шалят на Йоркской дороге.

– Не торопись, Худышка, – засмеялся Альстан – низкорослый худощавый мужик лет сорока с редкой сивой бороденкой и длинными волосами неопределенного, какого-то рыжеватого, цвета. На вытянутом смуглом лице его, покрытом небольшими шрамами, торчал огромный кривоватый нос, делавший Альстана весьма похожим на ворона. Ульва, видимо, узнал его, поскольку сидел на суку ни жив ни мертв, ожидая, когда Альстан соберется за яблочком. Впрочем, тот так и не собрался, а только посоветовал Худышке – здоровенному толстому парняге с глупым лицом и кулачищами что твои бочки – сходить самому.

– А лучше навести-ка Немого. Что-то он долгонько возится там с замками. Навести, я сказал!

Альстан чуть повысил голос, и Худышка резво сорвался с места. Ульва же мысленно клял себя на чем свет стоит. Это ж надо – собрался проследить за немым деревенским простачком, позаимствовать у него немножко монет, а набрел на такую компанию, что встретить не приведи Господи! Ну, Худышку-то он раньше не знал, только слыхал пару раз, а вот Альстан Ворон – птица полета известного. Раньше промышлял в Честере кражами, и так ловко у него получалось, – ни одна собака не прочухивала! А вот потом, когда чуть не попался королевским стражам, бежал из города Ворон в леса. С тех пор не одного человечка пришил на лесных дорожках, да не из богатых – те все больше с охраной передвигались, – крестьянами пробивался, даже бабами и то не брезговал, потому и прозвище ему было Ворон, не только из-за облика, из-за привычек еще. Вообще, тип преотвратнейший, больших богатств в лесах, правда, не загребал, все по городу тосковал, по профессии воровской своей прежней, и, ходили слухи, подался-таки в Нортумбрию, в Йорк, однако вот здесь-таки оказался, неизвестно пока зачем. Неизвестно… Нет, что-то такое они здесь крутят: замки эти дурацкие, копья. Ну, Бог не выдаст, свинья не съест – посидим, посмотрим, может, и не зря за Немым пошел?

Между тем со стороны приземистого здания – и что они там прячут? – вернулись Худышка с Немым.

– Все сделали, Ворон, – ухмыльнулся Худышка, подбрасывая на ладони большой ключ. – Теперь и те никуда не денутся, и мы – вольные птицы. Так идем сегодня?

– А как же? – осклабился Альстан Ворон. – До темноты время есть, управимся. «Троечку» не забыли еще?

Ульва понимающе хмыкнул, поглядел, как все трое вышли за ворота, и без особой опаски спустился с дерева. А опасаться и вправду было нечего, вернее – некого. Время до темноты имелось не только у тех троих, но и у молодого честерского шулера, по иронии судьбы не так и давно скрывавшегося от закона в роли наемного стражника одного из мерсийских монастырей. И чуть было не сложившего там башку, но вот уберег нечистый… Однако задали загадку Ворон и его люди. Ну да на разгадки Ульва мастак, тем более время есть, а опасаться некого, это уж точно, – кроме этих троих никогошеньки здесь больше не было, в этом Ульва был уверен, и не только потому, что сам никого не видел, но и по другой причине – он знал, что такое «троечка». Так у честерского отребья именовался определенный способ грабежа на больших и малых дорожках. Заключался он в следующем. На дорожке меж деревней и ближайшим городком в рыночный день – а вернее, уже после оного, к вечеру – выбиралась открытая поляна, ну, или какое-либо другое веселое место, где и устраивалась элементарная засада, только более хитрая. Чуть припозднившийся крестьянин обыкновенно встречал там пару монахов-паломников, смиренных божьих людей. Останавливался послушать новости да узнать, чего нового делается в богоспасаемом королевстве Мерсии, как не остановиться, разговор с паломником – это уж такое событие, о котором потом полдеревни судачить будет, а тот, кто говорил, да еще и все новости запомнил-рассказал, – тот уж если и не герой, то первый парень на деревне точно, не на месяц, так на неделю-другую. В ходе беседы выяснялось, что один паломник (Немой) идет в город, а вот другому (Альстану Ворону) с крестьянином вполне по пути, и если уважаемый кэрл соизволит подвезти (это если есть телега, а если нет, то просто составить компанию), то… Обычно «уважаемый кэрл» соизволял. Ну, а дальше все шло по классической схеме. Мнимый монах (Немой) стоял на стреме позади, впереди, за кустами, внезапно возникала здоровенная фигура Худышки с увесистой дубиной, Ворон, деловито осматриваясь, тут же предлагал попутчику хватать все самое ценное и бежать – «есть тут одна тропка, нипочем не догонит!». Ну а потом несчастный мужичок галантно умертвлялся, а все «самое ценное» обращалось в собственность лиходеев. В общем, ничего сложного. Не обязательно, конечно, три человека, можно бы и четверо, и сколь угодно, но вот трое – необходимый минимум для успешной и плодотворной работы. Потому и «троечка». Потому и слезший с дерева У льва не дергался в поисках мифических напарников ушедших, а деловито обследовал то самое приземистое здание. Правда, толку от этого обследования было чуть. На двери торчал увесистый замок, который открывать без ключа – провозишься как минимум до утра, даже обладая кое-какими талантами и набором инструментов, а уж мошеннику Ульве, таковыми талантами и инструментарием, увы, не обладавшему, нечего было и пытаться. Чувствовал он какую-то тайну, облизывался, словно кот на сметану, да ничего поделать не мог, кроме как помимо воли восхититься хитростью Ворона. Вот ведь удумал, черт! Видно, наняли их что-то (или кого-то) сторожить, Ворон с напарниками согласился, ну, заодно и к старому верному промыслу вернуться решил. А поскольку неусыпно сторожить охраняемый объект при таких делах оставалось некому, повесил замочки. Простенько и со вкусом! Поди открой. Тем более и времени-то у неизвестных злодеев – буде таковые бы обнаружились – оставалось не так-то и много. До темноты, а уже вон смеркалось, чай, сентябрь, не лето. Во тьме-то какой дурак на дорожке появится? Крестьянин какой припозднившийся лучше, совсем уж на ночь-то глядя, в корчме переждет, в том же «Лодочнике», целее будет. Так что нету никакого смысла промышлять разбоем ночью – кого грабить-то?

Повертелся вокруг замков Ульва, повздыхал, даже забрался на зданьице – походил по крыше. Конечно же, без толку. Другой бы на его месте плюнул на это дело слюной и пошел бы себе обратно, от греха подальше, но только не Ульва. Дотошный был – спасу нет, – и, честно говоря, понадеялся свой кусочек урвать, мало ли? Это ведь в любом тайном деле так: можно и голову сложить, а можно и кой-чем разжиться, кто удачлив да не дурак. Уж себя-то, любимого, Ульва дураком не считал, вон как ловко вывернулся во время крестьянского бунта. Единственное, что Гита, кошка драная, похоже, его обдурила. Лохматого Теодульфа в долю взяла, тварь. Вот корчмарь-то теперь и получит часть прибыли с норманнского ярла, а он, Ульва, только за счет Седрика и разживется, и то в зависимости от того, насколько далеко будет простираться Гитина милость – денежки-то папашины, выкуп-то, она, змея, наверняка проконтролирует. Ох ведь и умна, курва. Будет себе сидеть, поджидать тихонько, а ему, Ульве, опять самая опасная роль – встреча с Седриком да переговоры о выкупе. А все знают – Седрик на расправу крут. Вот и думай тут, что лучше. В Гитины авантюры вязаться или спокойненько добывать себе пропитание известным в определенных кругах ремеслом. Правда, попасться можно, как уже и бывало. Королевские графы руку отрубят живо, а то и голову. Чего опять-таки не хотелось бы. Может, вот здесь повезет? А что? Терять-то особо нечего, да и время есть – Седрик-то в Ирландию отплыл, когда еще вернется. Вообще же, покуда есть время, нужно быстренько осмотреть всю округу. У льва спрыгнул с крыши и начал описывать круги по заросшему саду, внимательно глядя по сторонам. Впрочем, и глядеть-то особо не надо было. Чуть в стороне от запертого на замок строения обнаружился шалаш из еловых веток а рядом с ним кострище и даже дровишки, аккуратно сложенные в небольшую поленницу. Рядом с поленницей валялся средних размеров котел на тонкой, закопченной огнем цепи. Подняв котелок, Ульва ногтем отколупнул присохшее варево. Понюхал. Поморщился и понимающе усмехнулся. Судя по мерзости варева, Ворон и компания вряд ли бы стали его есть. Значит, готовили не для себя. Следовательно – за замками не «что», а «кто». Люди. Теперь только узнать – какие? А не ярл ли со товарищи? Ульва усмехнулся. Нет, вряд ли Гита связана с Вороном. Она, конечно, девица та еще, но ведь не до такой же степени. Впрочем, кто ее знает? Найдя в развалинах потаенное место для ночлега, Ульва натаскал туда веток, улегся и принялся фантазировать, что ему выгорит от здешнего дела.

Тем временем уже сильно смеркалось, так что еще чуть-чуть, и троица Ворона должна была вернуться в гнездо.

В тот самый миг на дорогу неподалеку от заброшенной виллы свернула повозка, на каких английские кэрлы обычно возят сено. Сено в повозке было и на этот раз, только немного, а на сене сидели паломники – отец Деклан, отец Киаран и совсем еще молодой юноша со странным именем Трэль. Отец Деклан с тревогой посмотрел на быстро темневшее небо.

– Клянусь святым Колумбаном, мы не успеем в Честер до ночи, – промолвил он, покачав головою. – Думаю, надо было б остановиться на ночлег в деревне, а, отец Киаран?

Отец Киаран в ответ лишь пожал плечами. Он вообще был какой-то диковатый, неразговорчивый и нелюдимый, и эти черты его совсем не вязались с внешним обликом – нос картошкой, круглое добродушное лицо, темное от загара, брови вразлет и лысина, обрамленная смешно топорщившимися волосами, этаким седым редковатым венчиком. Вполне типичный облик обычного деревенского дядюшки-добряка, к которому по вечерам приходят со всей деревни малолетние дети, садятся рядом вокруг – а кое-кто и забирается на колени – и слушают, открыв рты, интереснейшие рассказы о далеких странах, о людях с бычьими головами и о таинственном мохноногом вепре, что появился, говорят, в соседнем Уэльсе и поел там страшное множество людей. Только вот не вязались с этим обликом ни всегдашняя угрюмость отца Киарана, ни жутковатый взгляд его пронзительных черных глаз. Что ж, у каждого человека – даже и у монаха-паломника – могут быть свои недостатки, на все воля Божия.

– Зачем же нам возвращаться обратно в деревню? – угрюмо буркнул отец Киаран, явно недовольный возможной задержкой. – Отмеривай потом завтра лишние полпути. Лучше отпустить возницу да заночевать где-нибудь здесь в поле или на лесной поляне. Волков ведь здесь нет?

Возница – средних лет кэрл в тщательно заштопанной тунике – отрицательно качнул головой. Ему, в общем-то, было все равно, как возвращаться в деревню – с паломниками или одному.

Присмотрев вполне приятную на вид лужайку с копной свежего сена и бегущим в соседнем овражке ручьем, паломники простились с возницей и принялись устраиваться на ночлег. Наломали в лесу за дорогой веток – укрыться от возможного дождя, – наскоро перекусили пресными лепешками с сыром и, помолившись, улеглись в копне. Темнело, но было еще далеко до той непроглядной ночной черноты, что обычно бывает здесь осенью. С заходом солнца – его лучи еще долго подсвечивали облака – заметно похолодало, и паломники ворочались во сне, стараясь получше укрыться сеном. Трэль громко чихнул – попала в нос какая-то соломина или труха. Над ручьем клубился легкий туман, от деревьев тянулись через дорогу до самого луга черные длинные тени.

Вполголоса переругиваясь, из лесу вышли трое: Альстан Ворон, Немой и Худышка. Видно, не очень-то им везло сегодня. Альстан хмурился, Худышка ругался, а Немой, внимательно оглядывая округу, то и дело со злобой сплевывал. Да и как не плеваться-то? С самого начала не заладилось сегодня. Увидали обоз – да слишком большой, уж больно много крестьян возвращалось с ярмарки в Честере. Тем не менее последили и за ними – вдруг кто отстанет? Напрасные хлопоты. Потом показался-таки возвращающийся с поля мужик, пел песни, шатался. Разбойнички обрадовались было, да рано. Упал мужичок в канаву без их усилий, сам собою, пьян был, как пес, и где так нажрался?

– В п-поле, – приподняв голову, внезапно четко ответил на риторический вопрос Ворона мужик и, тут же отключившись, громко захрапел, пуская слюни.

Худышка с Немым тщательно обыскали пьяницу и из вещей, представляющих хоть какую-то ценность, обнаружили лишь плетенную из лыка баклагу. Пустую, с сильным запахом перебродившего эля.

– Вот, сволочь! – пнув мужика, обиделся Альстан. – Голову ему отрезать, что ли? А, пес с ним, неохота возиться. Пошли, что ль, обратно?

Немой вдруг схватил его за рукав туники и, что-то замычав, показал рукой на копну сена, стоявшую на лугу сразу же за оврагом.

– Ну, копна? – пожал плечами Ворон. – Так ты что, предлагаешь ее украсть? Нет? А… Там кто-то есть? Молчи, Худышка, я и сам вижу…

Переглянувшись, разбойники разделились и, бесшумно ступая, с трех сторон окружили копну…

Вольноотпущеннику Трэлю – в крещении Никифору – снился дивный сон. Высокие зубчатые стены, ослепительно белые великолепные дворцы с портиками, мраморные статуи, высокие деревья с темно-зеленой листвой и ярко-синее море. Он сам – еще совсем маленький, в легкой короткой тунике – бежал по вымощенному разноцветной плиткой двору. Бежал навстречу прекрасной женщине с иссиня-черными волнистыми волосами и волшебной красоты глазами, такими же, как и у самого Трэ… Никифора. Имя этой женщины Трэль никак не мог вспомнить, во сне же он называл ее – мама… Вот наклоняется – в руках у нее целая горсть серебряных монет. Отсчитывает их в подставленные ладошки Никифора… Одна… Две… Пять… «Купи себе что-нибудь, когда пойдете на рынок с няней, – смеясь, говорит женщина. – Только смотри не потеряй!» – «Не потеряю!» – смеется в ответ Никифор и убегает, пряча монеты за пазуху. Огромные дома, солнце, сияющее – больно смотреть, всадники, повозки, носилки, многочисленные нарядно одетые люди. Гомон. Он приближается, становится звучным, словно море. И вот он – рынок. Огромный, полный народа и шума. Торговые ряды – длинные, словно городские улицы. На прилавках драгоценные ткани – желтые, зеленые, синие – в глазах рябит, а вот чуть дальше – золотые и серебряные украшения, посуда, игрушки – воины с копьями и мечами, разноцветные рыбки, миниатюрные лошадки, запряженные в изящные колесницы. Выпустив руку служанки, Никифор полез за пазуху… и похолодел. Никаких денег там не было!

Трэль внезапно проснулся. Помотал головой, отгоняя остатки сна. Вокруг было темно и тихо, а из ближайшего оврага наползал на луг мокрый холодный туман. Рядом, в копне сена похрапывали паломники, отец Киаран с отцом Декланом. Матерчатый пояс вольноотпущенника небрежно валялся у самой копны. И когда успел развязаться? Трэль нагнулся к нему и почувствовал вдруг, как пробежал озноб по всему телу. Пояс был подозрительно легким. Вовсе не таким, каким стал, когда Трэль зашил туда парочку серебряных монет. Даже злодеи-викинги и то не нашли, а тут… Так и есть! Шов распорот. А монеты, конечно же, испарились. Исчезли неведомо куда…

– Эй, эй, просыпайтесь! – Юноша принялся безжалостно расталкивать своих спутников. – Да проснитесь же! У вас ничего не пропало?

– У меня нечего красть, – начал было отец Деклан и вдруг схватился за пояс: – Четки! И кому они понадобились?

А на отца Киарана было страшно смотреть. Сунув руку за пазуху, он вздрогнул и с громкими криками: «Камень! Камень!» скрылся в лесу.

Так и не догнали его отец Деклан с Трэлем, как ни старались.

А возвратившиеся в свое логово разбойники весело подсчитывали добычу, не замечая, как за этим увлекательным делом наблюдал из своего укрытия честерский шулер Ульва. Светало.

Глава 11 Отрубленная рука

Горестный сказ, тяжко услышать… …Здесь мы сидим. Предания и мифы средневековой. Ирландии «Книга захватов Ирландии»

Сентябрь 856 г. Честер и окрестности

Сделав глоток красного ромейского вина из высокого серебряного кубка, Гита откинулась спиной к висевшему на стене ковру и с усмешкой посмотрела на Ульву:

– Ну и когда ж ты договоришься с моим разлюбезным родителем?

В глазах Гиты, темно-зеленых, словно сумрачный лес, таилось гневное осуждение. И в самом деле, пора было уже и поторопиться Ульве – Седрик вот уж два дня как вернулся домой, а этого придурка – Ульву, не Седрика – черт-те где носит. Пора бы и дело делать, ежели, конечно, хочет немного подзаработать. Ну а не хочет, так и без него обойтись можно. Мало ли в Честере других негодяев? Тот же Теодульф, к примеру, хоть и не хочется его светить раньше времени.

Ульва все это понимал прекрасно, потому и молчал, потупившись, а что тут скажешь? Что обнаружил кое-что интересное на заброшенной вилле? А зачем про то знать Гите? Совсем не обязательно. Правда, и сам-то Ульва не знал, чем оно ему пригодится, ну, да время покажет. А с Седриком он разберется, не первый раз.

– Смотри больше не затягивай, – строго предупредила Гита и, так и не предложив шулеру вина, выпроводила его вон.

А тот и не собирался сидеть в корчме лохматого Теодульфа, где временно поселилась эта взбалмошная девчонка, Гита, больно надо! Выйдя на улицу, пошатался немного да завернул в одну неприметную хижину на самой окраине. Крытая соломой хижина из обмазанных глиной гибких ивовых прутьев была не высокой, не низкой, не очень большой, но и не такой уж и маленькой. Средней. Дворик с сараем, тремя яблонями и огородиком был обнесен высоким частоколом, в котором имелась калитка, запертая в любое время дня и ночи. За калиткой глухо брехал пес, а рядом тянулись какие-то заборы и хижины.

Оглянувшись по сторонам, Ульва свернул к хижинам и громко забарабанил в нужную калитку. В ответ лишь злобно залаял пес.

– Интересно, – озадаченно почесал голову шулер. – И где ж носят черти старого колдуна Вульфрама? Может, ушел в лес за травами? Или снова отправился к мерзкому капищу?

Ульва вздохнул. И в том и в другом случае немного пожить у Вульфрама за определенную мзду ему пока не светило. Жаль. Были, конечно, и еще варианты, но этот был бы самым лучшим. Что ж, нет, так нет. Может, конечно, старый черт и объявится вскорости, ну да пока, видимо, придется заночевать у Теодульфа. Парень постоял еще немного, пнул калитку ногой, плюнул и собрался было уйти, как вдруг встретился взглядом с незнакомцем, только что подошедшим к частоколу. Это был пухленький круглолицый монах, с носом картошкой и седоватыми, смешно торчавшими в разные стороны венчиками волос, обрамляющих обширную загорелую лысину. Всем своим обликом монах напоминал простоватого деревенского дядюшку.

– Не скажешь ли, любезный, где мне сыскать господина Вульфрама? – поинтересовался монах, улыбаясь шулеру, словно лучшему другу.

– Вот его хижина, – отворачиваясь, буркнул Ульва. – Правда, не спеши стучать – отобьешь руки.

– Что так?

– Нет дома Вульфрама. И не было уже дня три, а то и поболе.

– Да-а… – заугрюмился монах. – А я так на него рассчитывал… Послушай-ка! – Он решительно схватил за рукав собиравшегося уходить парня. – А может, и ты мне поможешь кое в чем? Не за так, конечно. Есть тут у меня одно дело…

Ульва собрался было послать его подальше, да вдруг неожиданно передумал. В конце концов, чем черт не шутит? Не удалось использовать старика, так Господь – или дьявол – послал монаха. Интересно, что у него за дела со старым язычником?

– Ну, так и быть, – нелюбезно буркнул Ульва. – Говори свое дело.

– Не здесь, любезнейший, – заулыбался монах. – Пойдем-ка… э… да ты и сам, верно, знаешь местечко, где можно будет поговорить без помех?

Ульва кивнул и вместе с монахом быстро зашагал в сторону моря. Была там одна рыбацкая корчма…

Как оказалось, монаха почему-то сильно интересовало всякое городское отребье. Разбойники, конокрады и вообще все ловкие на руку люди, не упускавшие случая стянуть чужое, и не только то, что плохо лежит, а и то, что лежит, в общем-то, вполне хорошо… как думали потерпевшие. Зачем этакие знакомства Божьему страннику, монах не пояснял, дал только понять, что имеется у него кое-какая работенка для людей подобного рода, а что конкретно за работенка – пока говорить не стал.

– Ты мне только поведай, сын мой, без утайки об этих нехристях. А я уж сам после прикину, что к чему. И награжу щедро… правда, не сразу.

– Ха! – хлопнул ладонью по столу Ульва. – Так я и знал. Расскажи – сейчас, а награда – после? Ищи дурака, любезный!

– Как знаешь, – пожал плечами монах. – Видно, кто-то другой – не ты – заработает просто так пять серебряных монет.

– Пять серебряных монет… – повторил Ульва. – Но – потом. А когда это – потом?

– После того, как обнаружим некий предмет, – твердо сказал паломник, и черные глаза его блеснули на миг злобным огнем.

– Ладно, согласен, – неожиданно широко улыбнулся Ульва. – Понравился ты мне чем-то, словно брат родной. Но – услуга за услугу. Сначала ты отнесешь одно послание… я скажу куда… Ну как?

Монах молча кивнул и протянул руку.

– Не спеши, – усмехнулся Ульва. – Сначала написать надо.

– Так ты грамотен?

– А ты думал. Эй, хозяин. Тащи-ка сюда ненужные свитки! И перо не забудь.

Вмиг набросав письмо, Ульва тщательно перевязал его тонкой, вытянутой из рукава туники ниткой и торжественно вручил паломнику:

– Пойдешь сейчас в сторону рынка. Там спросишь дом купца Седрика. Передашь слуге.

Монах кивнул и, засунув свиток в рукав рясы, быстро покинул корчму. На губах его играла довольная улыбка. Кажется, этот хитромудрый случайно встреченный парень знает всех негодяев Честера отнюдь не понаслышке. Тем лучше, тем лучше. Отец Киаран – а это был именно он, или, вернее сказать, друид Форгайл Коэл в образе отца Киарана – даже не стал распечатывать свиток. И так успел все прочитать, пока Ульва, прикусив язык от усердия, выводил гусиным пером мелкие латинские буквы. Речь в письме шла о каком-то выкупе на весьма кругленькую сумму. Если Седрик согласен, он должен положить серебро (или золото) у реки под старую лодку, а затем выставить знак – три горящих факела на ограде.

«Исполни все в точности, – предостерегало послание, – если ты не хочешь лишиться дочери, а обитель святой Агаты – послушницы».

– Черт побери, и это знают! – выругался Седрик, прочитав письмо. – Откуда они могут знать о монастыре? – Он строго взглянул на слугу – невысокого тощего человечка в длинном черном плаще. Тот пожал плечами и предположил, что о монастыре им вполне могла рассказать сама похищенная.

– Да уж, эта может, – согласно кивнул купец. – Поди, спелись уже…

Он задумался, нервно зажав в кулаке окладистую густую бороду, белое лицо его было мрачным, брови насуплены. Давно уже была обещана монастырю непутевая дочь его, Гита, не такой уж маленькой была та обитель, чтобы не исполнить обещанного, да и – главное – Мордред, советник уэссекского корля Этельвульфа, был родным братом матушки настоятельницы, а в Уэссексе крутил Седрик большие дела – и с сукном, и с рабами, – все при посредничестве Мордреда, через еврейских торговцев и викингов. Не с руки было Седрику ссорится сейчас с монастырем, ох, не с руки, да и Гита – надеялся – в обители все ж таки исправится хоть чуть-чуть, а там, глядишь, и сама настоятельницей станет, нынешняя матушка аббатиса, чай, тоже не вечна.

Купец сидел в резном полукресле, поставив ноги на низенькую скамеечку, обитую лиловым бархатом. В просторной комнате на втором этаже каменного дома горели жаровни, распространяя вокруг тепло и запах лаванды. В небольшие оконца, выходившие во двор, были вставлены полупрозрачные кусочки цветного стекла. По мозаичному полу, словно в церкви, бегали разноцветные зайчики – синие, желтые и красные. Седрик протянул руку, взял стоящий на столе увесистый оловянный кубок с элем. Выпил. Усмехнулся.

– Значит, так, – посмотрев на помощника, произнес он. – Отправишь сейчас же людей с поклажей… да так, чтоб видно было, что это тяжелая поклажа… Пусть положат ее под старую лодку… Вечером зажжем факелы… А ты тем временем возьмешь людей и… – Нагнувшись, Седрик что-то зашептал помощнику на ухо.

А этот парень не очень-то откровенен, – посмотрев на Ульву, сделал заключение монах… Черный друид Форгайл. Он чувствовал, что шулер явно чего-то недоговаривает, по крайней мере, рассказал далеко не про всех тех, о ком Форгайл слышал когда-то из уст честерского волхва Вульфрама. Применять к молодому негодяю волшебные чары друидов было некогда. Да и могло не сработать: Ульва не очень-то верил ни в друидов, ни в колдовство, ни в богов. А это плохо, когда человек неверующий циник. Не очень-то сподручно пробовать на нем волшебство. Потому Форгайл лишь пожал плечами, отпил вина да, похлопав собеседника по плечу, спросил, как мог душевнее:

– Что ж ты не рассказываешь мне об Альстане Вороне, друг мой?

Ульва чуть было не подавился костью.

– И о Немом, и о Худышке… кто там еще сейчас с Вороном?

– Кроме этих трех нет никого, – машинально отозвался шулер и понял, что проговорился. Не краснея, тут же начал врать, дескать, вся шайка Ворона давно подалась на промысел в Йорк, потому, мол, и не счел нужным о них упомянуть. Зачем, коли те в Йорке?

– В Йорке, говоришь? – Монах недоверчиво посмотрел на Ульву, и тот вздрогнул. Черные глаза паломника словно бы прожигали его насквозь, становясь все больше, больше, больше… Вот они уже закрыли все!

– Говори, – тихо приказал друид.

– Да, они здесь, – монотонным голосом отвечал шулер. – Все трое. На заброшенной вилле возле реки. Ворон и его люди сторожат на вилле каких-то пленников, я не знаю кого. Между делом промышляют разбоем…

Голова Ульвы бессильно упала на стол.

– Эй, хозяин, – обернулся друид. – Еще эля для моего друга!

Стемнело, и над каменной оградой, окружающей богатый дом Седрика, зажглись три факела. Яркое, прыгающее на ветру пламя выхватывало из надвигающейся темноты толпившихся на дворе воинов.

– Едем? – увидев выходящего из дома купца, нетерпеливо поинтересовался один из них.

– Рано, – успокоил его Седрик. – Мои люди дадут знать. – Он оглянулся на высокую башню, недавно выстроенную в самом углу двора. С башни этой открывался обширный вид на всю округу, до самого моря. Видна была и рыбачья пристань на берегу реки Ди, вернее, сейчас уже не видна, но вот если там тоже зажгут факелы, то… Факелы так и не зажглись. Выждав всю ночь, Седрик наконец махнул рукой.

Сквозь распахнутые ворота выехал отряд воинов с золотыми единорогами на щитах – гербом короля Этельвульфа. Всадники проскакали по рыночной площади, пустой, ввиду позднего времени, нырнули в узкую улочку у базилики и, резко свернув, выехали за городские стены. Впереди несся сам Седрик – в серебристой кольчуге, алом плаще, в полукруглом позолоченном шлеме с широким наносьем. Городские собаки провожали отряд остервенелым лаем.

– Закрывайте ворота, ребята, – спустившись с башни, приказал слугам маленький смешной человечек в длинной черной тунике, перехваченной серебристым поясом. Винитер, помощник и мажордом купца.

Выехав за город, всадники с Седриком во главе перешли на галоп. Мелькнули слева городские стены, справа – темные заросли. Впереди блеснула широкая лента реки. Вот и рыбачья пристань. Старая лодка. А под ней… Под ней, с аккуратно перерезанными шеями, лежали двое воинов Седрика. Те, что следили. Те, что видели. Те, что должны были подать знак…

– Я убью этого поганого монаха! – Разозленный, купец вскочил в седло. И снова помчались воины, прихватив с собой остывшие трупы. Осталась позади рыбачья пристань с широкой лентой реки. Промелькнули слева темные заросли. Справа показалась городская стена. Вот и ворота… Стража. Собачий лай. Узкие улицы. Старая базилика. Площадь, пустая и гулкая. Вот и дом. – Эй, слуги, отворяйте ворота! Винитер, зайди потом посоветоваться…

Утром пошел дождь. Он не перестал и к обеду, лил и после полудня и, вполне вероятно, собирался точно так же лить вечером, а быть может, и ночью. Улицы города – в основном не мощеные, а те, что мощенные, так еще римлянами, да и то на них грязи хватало, – быстро превратились в непроезжие лужи, грязные, большие, холодные. Редкий прохожий осмеливался перемахнуть их с разбегу, а кто и осмеливался – так поднимались такие брызги, что лучше б и не прыгал, сердечный, лучше б, как все, – бочком, бочком, по самому краешку…

Выглянув в узкое окошко корчмы, красавица Гита недовольно поморщилась. Выгнала с постели очередного молодого парня, что брала каждую ночь в качестве грелки и утешения и каждую ночь использовала, а использовав, прогоняла. Потянулась, широко зевнув и показав великолепные зубы – впрочем, в этой девушке все было великолепным, кроме души. Обнаженная, походила по комнате – ах, как волнующе колыхались ее бедра и грудь! – нагнулась к открытому сундуку. Порылась, натянула длинное платье темно-зеленого бархата, отороченное по вороту и манжетам тонкой золотой нитью. Застегнула воротник серебряной фибулой с крупным красноватым камнем. Посмотрелась в серебряное зеркало, поставленное по приказу хозяина корчмы Теодульфа, и, оставшись вполне довольной увиденным, быстро распахнула дверь. – Ой!!!

Подсматривающий за нею мальчишка-слуга, получив по лбу, с воем покатился по полу.

– Найдешь хозяина, – усмехнулась Гита, – скажешь, чтоб шел быстро сюда.

Поднявшись, мальчишка кивнул, потирая ушибленный лоб, и бросился искать Теодульфа. Впрочем, того и не надо было искать. Чего его искать? Вон он, за прилавком, вернее, у большого, заставленного крынками, горшками, кувшинами стола, что слева от очага. Улыбаясь гостям, лично разливал эль по кружкам, гонял слуг: это тому неси, это этому, подай с поклоном, да смотри не расплескай по пути, растяпа. Особенно вон того ублажи, во-он в дальнем углу сидит, неприметненький такой, маленький, в длинной черной тунике.

Подбежав к хозяину, мальчишка поклонился и что-то быстро сказал. Кивнув, Теодульф долил до конца эль и удалился, незаметно показав служкам увесистый волосатый кулак.

– Как спалось, госпожа? – войдя, поинтересовался он.

– Неважно. – Гита махнула рукой. – И вообще, все у нас неважно. Сам знаешь, папаша, козел, не очень-то хочет выкупать родную доченьку!

– Там сидит…

– Надо бы его подогнать, – не слушая, задумчиво продолжала Гита, снимая с безымянного пальца большой серебряный перстень. – Вот что сделаешь. Сегодня же пошлешь верного человечка на виллу, пусть они там отрубят руку этой девице, Магн.

– Что сделают?

– Отрубят руку, – четко произнесла девушка. – Я что, непонятно говорю, или это ты глух? Так вот. Руку пусть доставят… Впрочем, нет… Вот им перстень, пусть наденут на палец и подбросят руку сегодня же на папашкин двор… Нет! Даже не на папашкин. На монастырский! Знаешь, где обитель святой Агаты?

Корчмарь кивнул.

– Так вот туда. Монастырские-то быстрее папашу достанут. Раскошелится, никуда не денется. Все… Что встал?

– А с этой девкой что? У которой руку…

– Там же ее пусть и зароют! Вообще, мне там только ярл нужен… и то не он сам, а те денежки, что мы сможем за него получить от этого, как его…

– От отца Этельреда. Скоро должны вернуться гонцы.

– Ох, скорей бы… Что еще?

– Там, в зале, наш человечек сидит. Ну, этот, который у Седрика…

– А, Винитер, старая крыса. Так отсыпь ему чуть серебришка. Передай – остальное позже получит, когда дело сладится.

Не успели завсегдатаи корчмы выпить по кружке эля, как с заднего двора, что-то зажав в кулаке, выбежал мелкий пацан, рыжеватый, босой, в короткой тунике. На ходу оглянулся и припустил прямо по лужам, не обращая никакого внимания на дождь.

– Ну и погодка, – поежился Альстан Ворон, прячась от дождя в шалаше на разрушенной вилле. Шалашик в нескольких местах протекал, что и говорить, а кое-где – и изрядно, так что нельзя было ни стоять, ни сидеть, правда, вот Худышка храпел, сволочь, не обращая никакого внимания на потоки воды, льющиеся прямо ему на морду.

– Этим-то что, – кивая на эргастул, не унимался Ворон, любящий вот так иногда поворчать. – Сидят себе в тепле, в сухости, под надежной крышей… Пойти, что ль, их проведать? Немой, похлебка готова? Да сиди, сиди, сам отнесу, развлекусь хоть.

Взяв в руку бадью с варевом, Ворон, подняв капюшон, быстро пошел к эргастулу. Отцепляя от пояса, позвенел ключами… Отпер один замок… Скрипнув, отворил дверь… Второй… А темно-то кругом! О, сколько их тут! Все на месте, а куда ж им деться? Женщина – эх, использовать бы ее по назначению, да пока страшновато, мало ли, что там с нею хотят проделать, – да двое парней: длиннолицый да молодой, пацан совсем еще. А пахло тут – хоть нос зажимай, впрочем, Ворон не морщился, и не к таким еще запахам привык.

– Жрите!

Поставив бадью, Ворон не уходил, напрашивался на беседу. Ирландец это просек враз, посмотрел на стража и, ухмыльнувшись, сказал:

– Напрасно ты связался с этой девчонкой.

– Что? – недовольно поморщился Ворон – и у него самого неоднократно подобная мысль мелькала, да гнал он ее от себя пока, понимал – не время.

– Что слышал, – не очень-то вежливо пояснил Ирландец. – Впрочем, не хочешь, не слушай. Хотя я б, наверное, мог кое-что тебе присоветовать….

– Альстан Ворон обойдется и без твоих дурацких советов! – пнув для острастки невесть что возомнившего о себе пленника, гордо ответствовал Ворон. – Ладно, потом, может быть, поговорим… – забирая опустевшую бадью, туманно пообещал он.

Захлопнув дверь, подошел ко второй камере, где помещался самый важный пленник. Тишина. Спит, наверное…

Ага, спит, как же! Еще только начал Ворон греметь снаружи ключами, как сразу проснулся Хельги, подошел, насколько мог ближе, к двери. Прислушался. Весь разговор слышал. Слово в слово. Ну, молодец, Ирландец. Как там этого хрена зовут? Ворон какой-то… Ну, в этаком роде и продолжим…

Заскрипев, отворилась дверь.

– Эй, парень, спишь, что ли?

Пленник, громыхнув цепью, тяжело уселся на сено.

– Ну, здравствуй, Ворон, – зевнув, небрежно сказал он. – Чего раньше не приходил?

Альстан озадаченно громыхнул ведро наземь.

– Откуда ты меня знаешь?

– Кто ж в Уэссексе не знает Ворона?

– Так ты из Уэссекса? Я так и подумал, что нездешний. Да и говоришь по-нашему не совсем чисто.

– Многие настоящие парни рассказывали мне про тебя, – не обращая никакого внимания на еду, продолжал пленник. – Многое про тебя говорят, и про лесные твои дела, и про прочие…

Ворон гордо закашлялся, видно, такие слова были ему приятны.

– Передавали мне для тебя кое-что. Жаль, раньше не приходил.

– И что же? – оглянувшись, Ворон перешел на шепот.

– Чтоб ты не связывался с девкой! – громко сказал, словно припечатал, ярл. – Иначе она обманет тебя так же, как обманула когда-то меня.

– Так ты ее знал и раньше?

– Конечно, знал, – не моргнув глазом, соврал Хельги. – Жаль, что ты с ней связался. Я тут хотел предложить тебе кое-что, но уж видно, не судьба теперь.

– Тебя хотят отдать какому-то аббату, – проявил явную заинтересованность Ворон. Хельги мысленно возликовал. До потолка бы прыгал, если б мог, шутка ли – такое дело. Ну, говори, говори, Ворон, говори, разлюбезный, истекай речью, вот уже и завязалась промеж нами ниточка, теперь бы не порвать ее неосторожным словом, наоборот, укрепить бы…

– Я знаю, – кивнул ярл в ответ. – Я стащил у него всю монастырскую казну.

– Неужели всю? – недоверчиво переспросил тюремщик.

– Ну, не всю, сколько было. Этот дурак аббат надеется выпытать, где я ее спрятал.

– А ты успел ее спрятать?

Вот после этих слов нужно было ковать, пока горячо.

– Я ее и не прятал, – расхохотался Хельги. – Я построил драккар! Настоящий боевой корабль, быстрый и грозный.

– Так и знал, что ты из данов.

– Не хочешь со мной в долю? Дело верное.

– Ага, – мелко засмеялся Альстан. – А для этого ты сейчас попросишь тебя выпустить. Знаем мы эти штуки!

– Вовсе нет, – покачал головой ярл. – Драккар стоит не так далеко, за мысом. Во главе дружины мой верный человек. Но, как ты понимаешь, нам нужен и человек на берегу. Ловкий, умный, смелый. А такого человека пока нет. Тебя бы я взял, Ворон. Впрочем, сделаю подарок дружине. Если хочешь войти в долю, скажешь главному два слова… – Хельги неожиданно замолчал.

– Какие такие слова? – вкрадчиво переспросил Альстан.

Вот здесь теперь следовало выдержать хорошую паузу. Чтоб уж наверняка.

– Ты хорошо подумал? – понизив голос, спросил ярл. – Нет? Так иди подумай. Вернешься, скажешь. И вот еще… Твои напарники, там, наверху. Кто поручится, что они не подслушают и не выдадут тебя Гите? Ведь кормить пленных вовсе не твоя работа, а Немого. Ну, один раз ты пришел от скуки, а второй – это уже будет выглядеть подозрительно, согласен?

Альстан сухо кивнул.

– А ты не дурак, – обернулся он на пороге и многообещающе произнес: – Жди!

Когда он ушел, у Хельги предательски дрожали руки. Наконец-то! Наконец-то пошла та беседа, которую он до мельчайших подробностей продумывал все ночи напролет и которую настолько в тему поддержал, не зная того, Ирландец, – видимо, их мысли текли параллельно. Немой – это, конечно, был гиблый случай. Хельги к тому же подозревал, что он еще и глухой. Да и следить за реакцией Немого на слова – дело нелегкое. Попробуй разберись в его мычании. Нет, конечно, если б не случай, пришлось бы разрабатывать и Немого, ну, хотя бы попытаться. А тут вот… Нет, недаром Хельги так радовался ливню. Ливень – скука – надоевшие рожи. Куда податься заради доброй беседы? А и ходить далеко не надо… Бадью в руки, и…

Хельги бесшумно засмеялся, боясь спугнуть удачу. Теперь бы еще там, снаружи, все пошло, как он рассчитывал.

– Эль кончился. – Пошарив под ложем, Ворон недовольно воззрился на сотоварищей. Боже, как же они ему надоели за все это время… с Немым не поговоришь, ясное дело, а Худышка – тот настолько туп, что и с ним не получится доброй беседы. А предложение дана не так и плохо, если разобраться. И ничем по крайней мере сейчас, ему, Альстану Ворону, не грозит. Выпускать из узилища никого не надо, только прогнать лишние уши да быстренько закончить беседу. Быть глазами пиратов на берегу – неплохая работа. Не очень опасная и вполне денежная. Тем более и обычным промыслам не помеха. В общем, живи да радуйся. Да и данам повезет. Где они еще найдут такого компаньона, как Ворон? Сплошная выгода со всех возможных сторон. Видно, Всевышний решил таки-сжалиться наконец над бедным грешником Альстаном, убрать валящиеся на него невзгоды. Да что ж они, не поняли, что ли?

– Эй, я что, непонятно сказал? – Рассвирепевший Альстан пинками разбудил Худышку. – А ну, быстро валите в деревню за элем… Что лыбишься? Твоя как раз очередь. Ну и Немой за компанию прогуляется. Да не размокнете вы, вон небо-то проясняется. А без эля, сами знаете, тоска.

– Это уж точно – тоска, – согласно кивнул Худышка и принялся натягивать башмаки.

Поплотней завернувшись в плащи, оба тюремщика, прихватив с собою изрядных размеров баклагу, вышли за ворота и припустили по мокрой дорожке быстрой размеренной рысью.

Проводив их долгим подозрительным взглядом, Альстан Ворон нетерпеливо направился к пленнику…

Немой с Худышкой покупали эль долго. Несмотря на дождь, обошли не одну деревню. Где не нравился вкус, где цвет, а где и запах. Испробовав таким образом как минимум пару кружек и немного от того захмелев, тати, плюнув, повернули обратно, решив прикупить столь необходимый для жизни напиток в ближайшей к дороге деревне. Приняв это важное решение, они завернули в деревенскую корчму, где снова начали пробовать, но в конце концов все-таки и купили. Худышка, икнув, встал из-за стола и, прижав к груди драгоценную баклагу, словно мамаша младенца, чуть пошатываясь, побрел на улицу. Сзади потащился Немой, тоже уже изрядно навеселе. Выйдя за околицу, запели песни. Вернее, пел, то есть пытался петь, естественно, один Худышка, Немой лишь подвывал ему, словно попавший в капкан волк.

Ворон к ворону летит, Ворон ворону кричит: Ворон! Где б нам отобедать? Как бы нам о том проведать? Ворон ворону в ответ: Знаю, будет нам обед. В чистом поле под ракитой Богатырь лежит убитый.

– Здрасьте, дяденьки! – раздался вдруг позади них тонкий детский голосок. – Чего это вы распелись?

– А ты… ты кто это, а? – удивленно обернулся Худышка. – А-а-а… – протянул он, узнавая мальчишку. – Хозяйский служка. Ну, как там лохматый Теодольф? Не спился еще? Чего к нам?

– С посланием, дяденьки.

– Ну, говори свое послание.

– Велено главному передать, Альстану Ворону.

– Ну так что встал? Пошли, передашь.

Махнув рукой, Худышка и Немой обнялись и пошли к вилле, описывая по пути неправильные концентрические круги.

В чистом поле под ракитой Богатырь лежит убитый.

Ворона они ждали долго. Успело уже и проясниться, и снова пошел дождь, и опять развеялось, да и потемнело изрядно.

– Да где ж его носит-то, дяденьки? – нудно канючил пацан. – Мне уж и обратно пора давно, прибьет ведь дядюшка Теодульф.

– Смотри, чтоб тетушка Гита не прибила, – заржал Худышка. – Подсматриваешь за нею поди, негодник? А вообще, непонятно, куда это Ворон делся? – продолжил он уже серьезно. Похмелье от эля улетучивается быстро, тем более под дождиком. – Да и этих хмырей уже кормить пора… ты б сходил, Немой. А, ключи. Так запасной под лавкой лежит. Обойдемся и без Ворона, эля нам больше достанется.

Взяв ключ и бадью с варевом, Немой отпер замок. Лязгнув, открылась дверь. Вторая…

Раздались крики. Худышка и посланный Гитой пацан разом обернулись.

Из распахнувшейся словно бы от удара ноги двери эргастула вылетел Немой, размахивая руками и мыча. За ним, изрыгая гнуснейшие проклятья, показался Альстан Ворон в самом жалком обличье – измазанный землей и избитый. Под левым глазом его наливался синевой хар-роший синяк.

– Ушли… – начал было он, но, заметив посланника, тут же придержал язык. – Устроили там черт-те что, – вильнув взглядом, произнес он, кивая на эргастул. – Сидел, разбирался… Тебя чего прислали?

Пацан мотнул в сторону остальных. Мол, тайна.

– Немой, Худышка, погуляйте, – тут же распорядился Ворон. – Ну?

Посланец изложил поручение слово в слово и замолк, неизвестно чего ожидая.

– Рука, говоришь, нужна? – задумчиво посматривая на мальчишку, медленно произнес Альстан. – А вот и перстень… Эй, Худышка, Немой, давайте-ка сюда… Будет им рука. – Он недобро ухмыльнулся и быстро схватил пацана за руку. – А ну, ребята, держите его. Где там у нас нож?

Пацан вдруг закричал отчаянно и тоскливо, понимая наконец, какую глупость он совершил сейчас, последнюю глупость в жизни. Мелькнуло над ним острое широкое лезвие, и крик замер, сменившись нехорошим сипом и бульканьем…

– Рука, говоришь, нужна? – нехорошо улыбаясь, приговаривал Альстан Ворон, отрубая мертвому мальчишке левую кисть. – Будет вам рука, будет…

Глава 12 Гита

Что ж! Блажью женской я по горло сыт, Пора безумцу протрезветь немножко; Пословица, ты знаешь, говорит: И лучшая из кошек – только кошка. Дж. Гаскойн

Сентябрь 856 г. Честер и окрестности

В дверь осторожно постучали. Встав с ложа, Гита одернула платье и хозяйским тоном милостиво разрешила войти. Дверь бесшумно отворилась, и на пороге возник монах – толстенький, кругленький, со смешным венчиком седых волос вокруг блестящей лысины. Пришелец нисколько не походил на тот образ отрекшегося от мира сего отшельника, изможденного и худого, какой сложился в голове Гиты еще с самого раннего детства, скорее, напоминал простоватого деревенского дядюшку. Правда, вот взгляд его был непрост, очень непрост: твердый, чуть насмешливый, умный.

– Я от отца Этельреда, – смиренно поклонился монах. – Святой отец поручил мне уладить некоторые дела с этим… э…

– С ярлом, я полагаю.

– Ну да, ну да.

– Пятьсот шиллингов! – тут же заявила Гита. – И деньги – вперед.

Монах ошарашенно заморгал, уж слишком велика была сумма, примерно такая же, как вергельд за жизнь знатного человека.

– Шиллинги пожалуйте мне, – хищно улыбнулась девушка. – И можете хоть сейчас забирать своего ярла. Надеюсь, вы прибыли с охраной? Хотя он, конечно, скован…

– Да, конечно, охрана имеется… Вот только насчет шиллингов… – Посланец на миг замялся. – Нет у меня с собой столько серебра…

Гита презрительно скривилась. Ну и скаред этот монах, вернее, тот, кто его послал.

– Серебра нет, – улыбнувшись, повторил посланец. – Есть золото.

Он вытащил из-под сутаны увесистый золотой крест на толстой цепочке. Крест был щедро украшен средней величины изумрудами матовой шлифовки. Впрочем, огранки в те времена и не было.

– Вот, – просто сказал монах. – Возьмите от щедрот пославшего мя отца настоятеля.

– Видно, здорово насолил ему этот ярл, – вполголоса произнесла Гита, откровенно любуясь крестом. – Подождите немного, святой отец…

Открыв дверь, она выглянула в коридор, цапнула за руку пробегавшего мимо слугу…

Почти сразу же в коридоре возникла приземистая длиннорукая фигура хозяина – Лохматого Теодульфа.

– Вели своему человечку проводить святого отца… куда – сам знаешь. Вот записка… – Гита быстро нацарапала пару строк на обрывке грамоты и протянула кабатчику. Прижав записку к груди, тот молча поклонился и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. – Сейчас, – кивнула Гита монаху, – вас проводят. Для успокоения можете взять с собой вашу охрану.

Между тем хозяин корчмы Теодульф Лохматый не на шутку озаботился вдруг поиском нужного человечка. Обычно он посылал двоюродного племянника, рыжеватого мальчишку Эда, да вот тот, как на грех, запропастился куда-то. Слуги в ответ лишь пожимали плечами и высказывали предположение, что парень ушел в деревню навестить тетушку.

– Какая, к чертям собачьим, тетушка? – возмутился Теодульф, но сразу же махнул рукой. Это он мог, Эд, податься к тетке. Так хоть предупредил бы! Надо будет по возвращении вздуть его как следует. Однако кого же послать? Очень уж не хотелось посвящать в дела посторонних людей, даже и слуг.

Теодульф внимательно оглядел зал. Рыбаки в углу. Напротив – двое кэрлов, давно уже сидят, видно, обмывают покупку коровы. Ага, к ним уже присматриваются из своего угла шулеры. Выжидают, когда можно будет предложить метнуть кости. Выждут. Эти – выждут. И простофили кэрлы выйдут из корчмы и без коровы, и без денег. Это уж точно, можно не сомневаться, тем более с такими мастерами своего дела, как Ульва, который, несмотря на молодость… Ульва! Так ведь он вполне посвящен во все Гитины дела, хотя, конечно, девчонка и держит его на расстоянии, что и понятно – целее денежки будут. Но тут, видно, больше рассчитывать не на кого.

– Эй, господин Ульва. – Теодульф приветственно помахал рукой и показал глазами на внутренние покои. Понятливый Ульва не заставил себя долго упрашивать, кивнул собеседникам, прошел мимо кэрлов, слегка зацепив их привычным оценивающим взглядом, и, оглянувшись, скрылся в каморке Теодульфа. – Знаешь Йоркскую дорогу? – без обиняков спросил его корчмарь.

Ульва кивнул.

– Там через две мили дубовая роща, затем – вдоль реки, потом направо, через луг, и сразу за холмом – заброшенная вилла. Там наши пленники, не знал?

Ульва громко поцокал языком, всем своим видом выказывая некое удивление, дескать, надо же!

– Поедешь сейчас с одним монахом, – продолжал Теодульф. – Там на вилле Ворон за старшего, ну, ты его должен знать. Вот записка… Пусть отдадут монаху ярла. Он уже заплатил, так что ты зря к нему не подкатывай, хе-хе. Все понял?

– А деньги? – поднял наглые глаза шулер.

– Какие деньги? – возмутился корчмарь. – Ты ведь и так в доле.

– Так ведь еще не получал.

– Получишь, как вернешься.

Увидев монаха, Ульва выругался про себя самой гнуснейшей бранью. Еще бы… Этот черноглазый черт, похоже, убьет сейчас одной стрелой двух куропаток сразу. И с Вороном встретится, и пленного ярла получит. Интересно, зачем ему пленник? А еще интереснее, что он, Ульва, ничегошеньки за это не поимеет, ну, может, лишь самую малость.

– Получишь за все свои труды две золотые монеты, – обернувшись, сверкнул глазами монах. Ох, не монашеские были у него глаза, скорее дьявольские! И странную власть имел монах над Ульвой, ведь сколько раз мог бы уже и уйти от него шулер, да вот не уходил, словно бы держала его какая-то неведомая колдовская сила. А вернее всего, просто хотелось выдоить из этого странного монаха хоть сколько-нибудь серебришка, тем более что и дела, которыми тот активно интересовался, оказались насквозь знакомыми. Грех было не воспользоваться, только вот не мог бы наверняка сейчас сказать Ульва, что изо всего этого лично для него выйдет.

Заброшенная вилла встретила их тем, чем и положено заброшенной вилле: заросшим садом, запустением и гнетущей тишиной. Даже вроде бы птицы не пели. Ульва громко покричал у ворот, поозирался с таким видом, будто был здесь впервые. Никто на крик его не явился. Ни Немой, ни Худышка, ни сам Альстан Ворон. Интересные дела-а… Ловко перемахнув через просевшую ограду, Ульва отпер засов и распахнул ворота перед монахом – тот был один, не взял с собой воинов, как посоветовал ему Теодульф. Да с таким-то взглядом – куда ему воины? Ульва явственно ощущал исходящий от паломника запах страха, не простого страха даже, а какого-то запредельного потустороннего ужаса. Все это сильно действовало на нервы. Как и окружающая обстановка.

Через совсем небольшое количество времени выяснилось, что на вилле никого нет, узилище-эргастул тоже пусто, и лишь открытая дверь поскрипывала себе печально, раскачиваясь под редким дуновением ветра.

Ульва озадаченно поскреб затылок. Однако дела становились все интереснее. Интересно, куда ж они все подевались? Ведь, если верить словам Теодульфа Лохматого, настоятельница обители святой Агаты получила вчера вечером отрубленную руку этой девицы, Магн, с Гитиным приметным перстнем, надетым на безымянный палец. Мол, неизвестные злодеи, возмущенные до глубины души несусветной жадностью Седрика, отрубили несчастной девушке Гите руку, а завтра, может статься, отрубят и голову. Вообще, на взгляд Ульвы, не так уж и плохо было придумано. Зная упрямую настойчивость матушки настоятельницы, можно было предположить, что у Седрика она объявилась уже с самого утра. Еще бы – монастырю Гита была еще нужнее, чем самому купцу, ведь он давал за ней весьма существенное вспомоществование на помин души в будущем. Значит, к обеду – ну, пускай даже к вечеру – Седрик, с помощью матушки аббатисы и отрубленной руки, вполне дошел до нужной кондиции. Должен бы дойти, правда, Седрик тоже был упрямцем известным… А не его ли люди приложили руку к тому, что здесь происходит? Прознали каким-то образом про виллу, проследили, подумали – ага, вот там-то гнусные негодяи и держат бедняжку Гиту. И налетели, сорвавшись сразу после обедни, – чего тут скакать-то? Утащили пленников, а убитых и раненых забрали с собой. Этак, если они про Гиту расколются, совсем неважнецкий расклад выйдет, с любой стороны. Да и этот черт… Ульва покосился на монаха… Вряд ли теперь заплатит, что обещал.

А тот ходил кругами по заросшему саду, и под порывами налетевшего ветра черная ряса его трепетала, словно крылья ворона. И чего он тут ходит?

– Здесь пахнет кровью! – остановившись у дальней ограды, около заросшего ряской пруда, тихо изрек монах. Затем обернулся к Ульве: – Полезай в пруд. Пошарь там.

Шулер хотел было отказаться, сказав что-нибудь дерзкое, да натолкнулся на волчий взгляд монаха. Такой и убьет, недорого возьмет.

– Вот тебе, чтоб вода не казалась холодной. – Усмехнувшись, монах швырнул Ульве сверкающую золотую монету.

Поймав деньгу на лету, парень быстро попробовал ее на зуб и резко повеселел. Ради такого дела, пожалуй, стоило сюда ехать даже с этим дурацким паломником, с виду добрым, но изнутри больше похожим на черта.

Не снимая башмаков – мало ли, что там, на дне, – он медленно вошел в воду. И чуть было не споткнулся обо что-то, валяющееся у самого берега. Нагнувшись, потрогал… Что-то мягкое. Потянул на себя… И сел прямо в воду от страха, вытянув из-под ряски кровоточащий обрубок руки! Значит, эту девчонку, Магн, они кинули в пруд…

– Тащи на берег, посмотрим, – азартно потер руки монах.

Не чувствуя холода, Ульва с трудом поднялся на ноги и, поднатужившись, вытащил на берег мертвое тело. Это не было телом Магн! Ребенок. Пацан с отрубленной кистью руки. Ха, да это ведь Эд, служка из корчмы Теодульфа! Интересные заворачиваются дела!

– Да, их держали именно тут, – осмотрев темницу, задумчиво произнес монах. – А затем, похоже, они как-то ухитрились сбежать… Или охранники их отпустили сами и теперь действуют заодно, вытягивая из купца серебро. Похоже, что так… – Он мрачно взглянул на труп. – А ведь все это случилось недавно. Быть может, даже еще вчера… Так!

Паломник резко подступил к Ульве, с такой быстротой, что шулер попятился, снова рискуя угодить в пруд.

– А ну-ка, припомни, где они могут скрыться? – деловито поинтересовался он.

Ульва кивнул… И тут же получил еще одну золотую монету. Вероятно, чтоб лучше думалось.

Не очень-то скрывая радость, шулер задумчиво потер виски:

– Да много где… Это еще зависит от того, кто эти «они». Если они все-таки сговорились – один расклад, если нет – другой.

Он присел на корточки, отодвинул опавшие на землю листья. Монах бесшумно опустился рядом.

– Допустим, это вилла. – Ульва положил рядом с собой небольшой серый камень. – Здесь, где красные листья, рощица, а за нею деревня. За деревней, милях в десяти, женский монастырь. Ну, тот, святой Агаты. Здесь река, здесь еще одна деревня, тут – башня глафорда Адальреда и усадьба его тут же… там пристань…

– А здесь что, южнее?

– Лес. До самой реки Трент. Все леса да болотины. Там же где-то, говорят, есть старое капище – поставленные друг на друга огромные каменюки. Опять-таки точно не скажу, есть ли оно, нет ли. Сам я не видел. Но места глухие, безлюдные. Думаю, вряд ли они туда пошли. Народу там никакого, проезжие редко – все больше по реке, – откуда ж пожива? Нет, если это компания Ворона, не пойдут они туда ни за что.

– А если это другие?

– За других не скажу. Я б на их месте до реки попытался добраться, не до нашей Дивы, до Трента. А там – вниз по течению с торговцами либо на плоту. В конце концов, лодку и позаимствовать можно…

– Так-так… – сказал сам себе монах. – Уйти туда, откуда пришли. Не такая уж и плохая мысль. Кому ж в голову взбредет искать ярла у того самого монастыря, настоятель которого… Ладно. – Он поднял голову и строго посмотрел на шулера: – Ты не рассказал мне о возможном убежище разбойников, парень!

– А, это уж очень просто. Тут и рассказывать нечего. Либо будут устраивать засады в лесу, на Йоркской дороге, либо вернутся в Честер, хотя я бы, на их месте, честно говоря, не решился бы. Городок маленький, все на виду, кому надо их в момент вычислят. Тем более если они решили обмануть Гиту и Теодульфа.

– Кто это – Теодульф?

– Лохматый такой корчмарь. Чу! – Ульва вдруг прислушался. – Слышите голоса, святой отец! Похоже, идет сюда кто-то…

– Да не идет, а уже пришел, олух! – в сердцах выругался монах, проворно прячась за дерево.

В воротах показались двое – седой старик и молодой смуглолицый парень. Зашли, зыркнули глазами и, увидав не успевшего окончательно скрыться монаха, вдруг завопили оба разом:

– Брат Киаран! Брат Киаран, ты ли это? Поистине, это чудо!

– Я, братие, – показался из-за деревьев несколько раздосадованный монах. – Не убили меня разбойники, слава Господу! Ограбили только. Вы, кстати, их больше не видали?

– Как же! Вчера кто-то по лесу так и шастал, так и шастал. Мы как залезли на вершину дуба, так и не вылезали, в молитвах душой пребывая.

– А потом они и костер развели. Под самым нашим дубом, верно, отец Деклан? – прервал седого молодой парень.

– Верно, братец Трэль, – кивнул отец Деклан и радостно похлопал монаха по плечу. – Наконец-то мы снова вместе, брат Киаран. Уж теперь-то точно доберемся до Ирландии.

– Да уж. Туда б вам всем и дорожка, – сквозь зубы прошептал Ульва.

– А что за разбойники были? – по очереди обнявшись с паломниками, поинтересовался монах, сиречь брат Киаран.

– Из себя все страхолюдные, – усмехнулся смуглолицый Трэль, говоривший, по мнению шулера, с каким-то дурацким акцентом. – Один – с таким большим носом. – Трэль показал руками, с каким. – Другой – здоровенный верзила, а третий… он, по-моему, вообще не разговаривал… или – неговорящий… как это?

– Немой?

– Ну да. Вот и я говорю – немой.

– Это они, – кивнул, выходя из кустов, Ульва, и на хмуром лице отца Киарана на миг промелькнула улыбка.

– Это мой новый друг, спасший меня от разбойников, – представил он шулера. – Готовится стать послушником и поможет нам всем кое в чем.

«Стать послушником? – в ужасе закрыл глаза Ульва. – Что за дикая идея? Впрочем, монах, наверное, шутит».

Хельги с Ирландцем поднялись на холм и огляделись. Прямо перед ними – так, что, казалось, можно протянуть руку и потрогать, высились древние римские стены. Стены Честера. Кое-где на башнях виднелись тяжело вооруженные воины королевской стражи. Длинные, почти что до пят, панцири, из набегающих друг на друга металлических чешуек, конические полукруглые шлемы с массивным наносьем, короткие копья и мечи у пояса, треугольный щит, деревянный, с выпуклым стальным умбоном, предохраняющим руку. Сделать бы весь шит стальным… но тогда попробуй его потаскай, с обычным-то, бывает, намаешься, особенно когда вопьется в него фрамея – специальный дротик с длинной втулкой, так, что и не достанешь, не перерубишь мечом.

За стенами и дальше, за краем песчаных дюн, плескалось море, синее, с белыми барашками волн и надрывно кричащими чайками. Там, за морем, лежала Ирландия. Место, куда нужно было еще добраться. Нужно Магн, а всем остальным? Пусть лжепослушница ищет какой-то камень, который принесет миру тьму. Стоит ли верить ей? Хельги не знал. Но также чувствовал: если в словах Магн о камне и его предполагаемом владельце есть хоть небольшая крупица правды, тогда… Тогда нужно переправляться в Ирландию за ними обоими, за камнем и его владельцем. Пожалуй, в их положении это был бы и самый простой выход. Вряд ли щупальца отца Этельреда дотянутся до них через море.

– Нужен корабль, – приложив руку к глазам, тихо сказал Ирландец. – Ты, случайно, не знаешь, ярл, как нам на него попасть без денег и не имея воинской силы? У нас ведь даже оружия нет, кроме сплетенного Малышом Снорри лука, кстати, вполне недурного, вот бы никогда не подумал…

Оружие…

Хельги замолчал, погружаясь в грустные мысли. Его меч, Змей Крови, изготовленный с помощью колдуна Велунда, остался в какой-то убогой корчме! Неизвестно в чьих корявых лапах. Эх… Нет, ярл не имеет никого права уходить из этого города, не вернув меча!

– А если нам внезапно нагрянуть в корчму? – обернувшись, быстро спросил ярл. Конхобар улыбнулся:

– Я именно это и хотел тебе предложить. Во-первых, там нас никто не станет искать, а во-вторых, Гита…

– И Седрик… вернее, аббатство, – тут же дополнил Хельги. – Неплохая мысль. Мне об этом много чего наплел Ворон. Что ж, в город так в город. Правда, Магн и Снорри я бы отправил совсем в противоположную сторону.

– В лес?

– Ну, не настолько далеко.

– Я понял, – усмехнулся Ирландец, в который раз мысленно хваля сам себя за то, что решил быть с молодым властелином фьордов. – Видно, ты давно все продумал, ярл!

– Было время, – скромно кивнул Хельги и рассмеялся. – Ну-ка, зови наших… Хорошо б, конечно, раздобыть для них лошадей…

– А что там маячит позади нас? – тут же переспросил Конхобар. – Сдается мне – самые натуральные лошади! Правда, там и люди. – Он приложил руку к глазам, силясь рассмотреть небольшую группку людей – двух пеших и двух всадников, – направляющихся к переправе через реку Ди. – Паломники, – кивнул он.

– И сам вижу, – бросил сквозь зубы ярл. – Останавливаются. Прощаются. Ага, один лезет на коня… берет под уздцы второго… Скачет. А ведь сюда скачет, дорога-то рядом. Ты что так смотришь? Думаешь, стоит?

– Конечно, стоит, ярл. Пешком им до женской обители топать и топать…

Всадника сшибли красиво. Еще бы! Представить только, как он пялился на обнаженную Магн, что безо всякого стыда возлежала прямо на опавших листьях, – аж шею свернул, бедолага! А когда повернул обратно… Тут же и полетел кувырком на землю, получив хороший удар палкой, вернее, увесистым сучком. А и поделом! Когда управляешь конем, на дорогу смотреть надо, а не по сторонам, на голых девок. Вот и досмотрелся.

Впрочем, всадник вскочил на ноги довольно быстро. Ну только что лежал неподвижный и вдруг раз – разлепил глаза и кинулся прямиком в кусты, да так проворно – куда там зайцу! Если бы Снорри не поставил подножку – ни за что б не поймали. Хотя, по зрелом размышлении, и не особенно-то нужен всадник. Главное – конь. Но и всадник был вполне колоритен. Белобрысый парень с лисьим лицом прожженного пройдохи и хитрована, совсем не похожий на человека, способного владеть конем. К тому же – кое-кому известный.

– Ба! А не наш ли это знакомец? – ухмыльнулся вдруг Ирландец, деловито связывая добыче руки собственным поясом.

– А как же? Наш, – кивнул Хельги. – Тот самый, что не очень-то хорошо обошелся с нами в корчме вместе со своими дружками! А не утопить ли его в реке, братцы?

– Да, пожалуй что, так и сделаем. Эй, Снорри, давай-ка сюда мешок.

– О, пощадите, любезнейшие господа! – взмолился пойманный шулер Ульва – это, конечно же, был он. – Я здесь совершенно ни при чем. Это все она, мерзкая девка Гита. Да вы, наверное, и сами догадались…

– Мы-то догадались… – Хельги посмотрел на шулера строгим пронзительным взглядом. – А вот ты теперь догадайся о своей судьбе. Нет, мы не будем тебя топить. Лень тащить до реки. Лучше повесим во-он на том суку. Нравится?

– Не очень, – дрожа всем телом, честно признался Ульва.

– А раз не очень, так поможешь нам кое в чем. – Ярл упер руки в бока. – Конечно, мы бы и без него справились, – обернулся он к Ирландцу. – Но с ним, думаю, будет не в пример изящней.

– О, поистине золотые слова! – Лежащий на земле Ульва часто закивал головой. – Я вам точно пригожусь, господа, вот увидите.

– Ладно, уговорил. – Ярл поднес к самым глазам шулера отнятый у Худышки нож: – Ну, смотри, коли чем провинишься…

– Понял, – снова кивнул Ульва. – Понял… Не надо больше.

– Вечером незаметно проведешь нас в корчму к этому…

– Лохматому Теодульфу?

– Соображаешь. А еще ты нам поведаешь все и о Теодульфе, и об этой нехорошей девчонке Гите. Особенно о последней. Все, до мельчайших привычек. Как одевается, что пьет, кого любит… Ну, соображай же скорей!

Ульва лишь горько посмеялся про себя. Уж если б он сегодня соображал, так не попался бы так глупо. Сейчас-то уже рвать отсюда, похоже, поздно – руки шулера связали за спиной тонким сыромятным ремешком, а – что гораздо хуже – деньги-то, блестящие золотые кружочки, увы, перекочевали к этому чертову ярлу! Ближе к вечеру, когда Магн и Снорри, воспользовавшись лошадьми Ульвы, а вернее – Теодульфа Лохматого, уехали в монастырь святой Агаты, Хельги посмотрел на оранжевый круг заходящего солнца и решил: пора.

– Смотри не вздумай хитрить, – обернувшись, предупредил он пленника. – Это, кстати, в твоих интересах. Если все пройдет как надо – получишь свои золотые обратно, клянусь Бальдром!

Непонятно, что оказало большее действие на шулера – угрозы или желание не расстаться с деньгами, а только он кивнул и – тоже поклявшись самой страшной клятвой, что никуда не денется, – попросил развязать руки.

– Я бы ему не доверял, ярл, – усмехнулся Ирландец, подозрительно разглядывая лисью физиономию Ульвы.

Хельги улыбнулся:

– А я так и делаю. Если что – он тут же получит в сердце вот этим кинжалом! – Ярл погрозил пленнику выхваченным из-за пояса здоровенным ножищем, не так давно реквизированным у Альстана Ворона. – Да его деньги у нас. Так что, думаю, он сделает все, что я прикажу. Верно… как там тебя?

– Ульва, достопочтенный господин.

– Ульва… Ну и имечко. Однако, в путь. Веди же нас, Ульва, и помни о смерти и своем золоте!

Между тем солнце уже зашло, и длинные тени римских зубчатых стен протянулись по запущенному рву и лугу почти что до самого леса. Быстро темнело, в фиолетовых сумерках было видно, как, двигаясь со стороны пристани, стараются укрыться за городскими стенами маленькие человеческие фигурки – видимо, рыбаки.

До корчмы добрались быстро – в общем-то, населенная часть Честера была не столь уж и велика, это когда-то, еще при римлянах, город находился в расцвете, а после нашествия саксов быстро пришел в запустение и напоминал сейчас скорее большую деревню – с обширными огородами, лужайками-пастбищами и даже пашнями. Еще не все могли прожить только лишь ремеслом, в ту эпоху почти все производилось в усадьбах, однако и здесь начиналось уже шествие мастеровых и торговых людей, льющихся ручейком в удобное для торговли и ремесла место. Честер был удобен – перекресток дорог из Мерсии, Нортумбрии, Уэльса, порт и, кроме того, вполне судоходная река Ди. Можно и сырье подвезти – ту же белую глину, кстати, недалеко и добывали, да и руду, и уголь, – и тут же сбыть произведенное заезжему торговцу. Правда, пока работали в основном на заказ, на рынок, свободной продажи почти что и не было, не считая некоторых вполне ценных изделий, которые уж явно не залежатся, типа тех же замков. В общем, народу в городе хватало… Ну, не как в римские времена, раз в пять-шесть поменьше, но и то сотни три как минимум набиралось. Еще не было какой-то упорядоченной городской жизни, не было городского совета, выборов, все это придет позже. Пока же Честер считался находящимся под покровительством то крупного местного землевладельца-лорда, то короля Мерсии – в зависимости от того, кто из них в данный момент времени был сильнее. Впрочем, горожанам – если можно их так назвать, – похоже, было абсолютно все равно, кто владеет городом, король или лорд. Чьи стражники маячат на башнях? Чей флаг там гордо реет? Да какая, в самом-то деле, разница? Лишь бы жить не мешали.

Жители Честера – как и все люди в это время – ложились спать рано, с петухами, как только садилось солнце и темнело настолько, что нельзя было работать. Полуночничали лишь некоторые монахи в монастырях, стража на башнях, да… да вот, пожалуй, и все. Так что, когда ведомые Ульвой Ирландец и ярл добрались до корчмы Теодульфа Лохматого, ворота им открыли не сразу. Сначала долго допытывались – кто да куда, лишь только затем, углядев сквозь приоткрытую щель местного завсегдатая Ульву, смилостивились, пустив-таки внутрь двух его приезжих дружков – ирландских бродячих поэтов – филидов.

– Осторожненько проходите, – шептал сторож-слуга, освещая путь чадящей жировой плошкой. – Спящих не разбудите.

Судя по всему, у Лохматого Теодульфа сегодня был удачный день. Во всех углах главного, расположенного в таблиниуме, зала, постелив на старинный мозаичный пол свежей соломы, в самых живописных позах спали припозднившиеся с ярмарки окрестные кэрлы.

– Воскресенье, – оглянувшись, пояснил слуга. – Народу много. Во-он, видите, уголок… Там и ложитесь. Плату давайте мне. О, любезнейший господин мой! – Он посмотрел на Ульву. – Доложить ли госпоже?

– Утром доложишь. А где Теодульф?

– Хозяин почивает уже. Продуктами платить будете, или деньги имеются?

– Да есть деньжат немного. Но только не за этот угол.

– Отлично! Тогда можно и отдельную спаленку организовать… и девочек.

Ирландец оглянулся на ярла. Тот чуть заметно кивнул.

– Вот и организуй нам. Пока что только спальню, а там видно будет.

– Исполним в лучшем виде, не сомневайтесь, – тут же заверил слуга – старый, с морщинистым лицом и трясущимися руками, – исчезая за углом, в длинном коридоре, хорошо, впрочем, знакомом идущим. В тусклом мерцающем свете горящего жира метались по стенам и потолку уродливые тени ларов – римских домашних божеств, немых свидетелей безвозвратно ушедшей жизни. – Располагайтесь. – Остановившись в конце коридора, слуга отворил дубовую дверь. Небольшая комната с изящными колоннами, поддерживающими кровлю, и двумя светильниками, искусно сделанными из зеленоватого мрамора и бронзы. Правда, ложе, вернее, кровать была только одна, да зато весьма широкая – от стены до стены комнаты.

– Отлично, – кивнул ярл. – Ты иди, старик. Вот тебе деньги. И… на сегодня обойдемся без девочек. Слишком устали в пути.

– Как угодно господам, как угодно. – Слуга ловко зажег в светильниках сальные свечи и, льстиво хихикнув, исчез с низким поклоном. По коридорам ларциума – места хранения ларов – он не прошел и десятка шагов. Бесшумно открылась дверь, и чья-то тонкая рука, схватив слугу за шиворот, проворно утащила его в спальню.

– Кого это ты там привел, старик?

Слуга передернул плечами:

– О, как вы меня напугали, госпожа Гита.

Гита – в длинной тунике темно-красного бархата, перетянутой в талии узким золотым ремешком, – была чудо как хороша. Темные волосы ее стягивал позолоченный обруч, на ногах были надеты деревянные сандалии с тщательно вырезанным изящным узором в виде переплетающихся фантастических птиц. В зеленых, чуть удлиненных глазах девушки отражалось оранжевое пламя свечи.

– Так кто на этот раз ищет ночлега в корчме Теодульфа? – усмехнувшись, переспросила Гита, ноздри ее хищно расширились, а в глубокой тишине еще явственнее слышалось глубокое дыхание. Как и всегда в предвкушении какой-то неожиданной, но такой приятно-томящей игры. Старый слуга знал какой.

– Какие-то ирландские странники. Оба высокие, один чернявый, второй светловолосый. На лица приятны, – поспешно пояснил он. – С ними проводник – наш Ульва. Про себя говорят – поэты… девочек пока не пожелали.

– Поэты? Ах да, знаю, – задумчиво кивнула Гита, не обращая никакого внимания на упоминание Ульвы. А что на него внимание обращать? Он свое отработал. – Кажется, в Ирландии их называют филиды, или барды. Довольно мило, особенно в нашей глуши. – Она немного постояла, барабаня пальцами по изящному мраморному столику на гнутых ножках. Высокая грудь так и продолжала вздыматься, словно в предвкушении каких-то изысканных наслаждений. – Слушай, старик. – Гита приняла решение. – Сейчас же отнесешь этим бардам кувшин ромейского вина… Э, не протестуй, с Теодульфом я потом сама договорюсь. Иди же… Хотя… Постой. Вино принесешь сюда, мне. И не забудь круглый поднос. Тот, позолоченный. Ступай, старик, да смотри не задерживайся.

В это же самое время наступил черед исполнения следующей части плана Хельги. Тем же фиолетовым вечером, ясным и прохладным, Магн и Снорри, спешившись, постучали в ворота женского монастыря. Обитель святой Агаты издавна пользовалась королевскими милостями, владея на полном основании весьма обширными и плодородными землями – «боклендами», на земли эти, а также и на ближайшую округу еще в незапамятные времена монастырю были пожалованы «сока и сака» – право собирать налоги со всего населения, а также и судить их. Таким образом, все – даже, казалось бы, свободные кэрлы (а теперь – «сокмены») – являлись, в той или иной степени, кто больше, кто меньше, зависимыми от монастыря, в который, естественно, ручьем текли доходы. Богатство обители святой Агаты бросалось в глаза во всем. И в мощных крепостных стенах, более приличествующих усадьбе какого-нибудь знатного тана, нежели богоспасаемому женскому скиту, и в многочисленных мастерских, расположенных на территории монастыря, в скриптории, где трудолюбивые сестры деятельно переписывали не только труды блаженного Августина, но и «Утешение философией» Манция Северина Боэция и даже Вергилия с Тертулианом. А какая колокольня была в монастыре, какие благостные звоны плыли в воздухе, радуя собою округу, вот уж поистине серебряные звоны, так ведь и, поговаривали, колокола-то были отлиты из чистого серебра. Богат был монастырь, не беден. Под стать ему и настоятельница, матушка Урсула. Мощная, седовласая, крепкая, с несколько грубым лицом и пылающим взором. А голос? Такому голосу мог бы позавидовать и какой-нибудь норманнский ярл! Да и умна была матушка, уж наградил ее Господь разумом изрядным. Потому и, выслушав пришельцев, вмиг разобралась аббатиса, что тут к чему. Ну, про Гиту-то она и раньше догадывалась, знала, что собой представляла девчонка, ни за что бы такую в обитель не взяла, да уж слишком лакомый кус – часть от всех доходов богатейшего купчины Седрика – к Гите прилагался. Хоть и не беден монастырь, а ведь потому и не беден, что все прежние настоятельницы тоже были женщины ума превеликого, выгоды своей не упускали. Вот и матушка Урсула упускать не хотела. Шутка ли! А что касаемо своенравной девчонки Гиты, так в монастыре не дома – враз рога-то пообломать можно! И подвалы темные с крысами да скелетами ради такого, чай, найдутся, и еще кое-что для-ради кроткого вразумления чадушки, благодатью Божьей обиженной. Ну, Гиты то есть.

– Значит, вот как. – Аббатиса задумалась. Она сидела перед длинным столом в массивном – под стать самой – кресле с высокой резной спинкой из ирландского дуба, поставив ноги на небольшую скамеечку, и пытливо рассматривала незнакомцев. Синеокую девицу в скромной одежде послушницы и молодого светлоглазого парня – явно откуда-то из северных стран. Верить им или нет? Скорее – верить. И вовсе не потому, что они своим видом вызывают какое-то особое доверие, нет, да Хельги на это и не рассчитывал, рассчитывал на другое – на хваленый ум аббатисы. А уж та логически помыслила: по всему выходило, могла ведь эта паршивка Гита такие дела учудить, подставив отца родного, вполне могла. В ее это характере, ну да ничего, обитель девку исправит, срок только дайте, и не такие грешницы каялись. А Гита эта… Тоже, Мария-Магдалина выискалась…

Ух, злодейка. И руку – якобы свою – она же подкинула, не стыдно было душу безвинную загубить, ладно, скоро отольются кошке мышиные слезки, ужо в подвале темном, сыром насидится-наплачется.

– Так. – Матушка Урсула подвинула поближе небольшой кусочек пергамента. Взяла гусиное перо, обмакнув в чернила, и быстро набросала несколько строк:

«Достопочтенному господину Эльдельберту, тану Эсбурга и прочих мест, от Урсулы, дщери Божией, поклон. С подателями сего письма надлежит немедля скакать в Честер, взяв с собой двух воинов, по пути заехать к купцу Седрику. Буде он дома, пускай тоже собирается в путь. Если же нет, то тогда скакать, не задерживаясь, Божьею милостию. С письмом придут девица именем Маги, послушница, и молодой дан по имени Снорри. В Честере возьмете девицу, вам известную, да на обратном пути, за ради Господа нашего, заедете в деревню Эймстон, где мужички, лэты и уили, совсем против Бога идут и шестую седмицу десятину не платят, а кроме того, и оброка от них, вижу, не дождаться. Мужичков тех покарать надлежит с примерной строгостию, на то у вас и воины будут. А уж я в долгу не останусь. Да поможет вам Господь, аминь».

– Нате! – Аббатиса свернула пергамент в свиток и тщательно запечатала его перстнем, капнув воску из горящей на столе свечи. – Скачите в соседнюю деревню, ее с холма видно. То манор тана Эльдельберта. Дадите ему письмо – он все сделает. Завтра к утру и выедете, помолясь.

– Ой, матушка! – вскрикнула Магн. – К утру-то, пожалуй, поздно будет! Лучше б сейчас скакать!

– Сейчас, говорите? – Аббатиса почмокала губами. – Ну, индо так и пусть будет. Если, правда, Эльдельберт не с охоты. Если с охоты, да пирует – никуда в ночи не поскачет, только утром. Ну, что стоите? – Матушка Урсула небрежно протянула для поцелуя руку, к которой по очереди приложились сначала Магн, а затем, глядя на нее, и Снорри. Молодому викингу, правда, подобный ритуал дался с большим трудом, и только уважение к пославшему их ярлу спасло аббатису от презрительной насмешки Снорри… В лучшем случае от насмешки…

Когда они выехали из врат обители святой Агаты, в небе уже зажглись звезды. Желтые, далекие и холодные, они висели в черно-фиолетовом небе недвижно, как и сто, и двести лет тому назад, и даже еще до Рождества Христова. Звездам не было никакого дела ни до воинов, которых, прочитав письмо матушки Урсулы, спешно скликал эгсбургский тан Эльдельберт, ни до двух пилигримов – отца Деклана и Никифора-Трэля, жгущих костер у пристани, ни до сидящего рядом с ними в образе монаха Черного друида Форгайла, досадливо поджидающего Ульву (напрасно, заметим в скобках), ни до Дирмунда Заики, вместе с неким бежавшим лотом Эрмендрадом нашедшего-таки кое-какой приют в Нортумбрии у данов, ни до Красавчика Фриддлейва, ставшего уже уважаемым воином у них же, ни до действа, неспешно разворачивавшегося в небольшой спальне корчмы Лохматого Теодульфа, бывшей римской вилле. А действо, там разворачивающееся, было весьма интересным…

С золотым подносом в руках Гита вплыла в комнату странствующих поэтов, красавица с пылающим взором. Стояла полутьма, лишь в дальнем углу тускло мелькало зеленоватое пламя сальной свечи, отбрасывая от черных фигур гостей бегающие причудливые тени. Один из них, похоже, уже спал, утомленный дорогой, а двое других молились, стоя на коленях перед распятием.

– Эй! – тихонько позвала Гита.

Оба молящихся обернулись. Лица их скрывала тень капюшонов.

– Я принесла вам вина, – улыбнулась девушка. – И хотела бы послушать песни. Ведь вы и вправду барды?

Гости молча поклонились.

– Конечно, мы споем тебе песни, – кивнул один из них. – Только хорошо бы принести сюда арфу или хотя бы лютню.

Гита подошла к двери и, раскрыв ее, громко хлопнула в ладоши. Второй гость – Хельги – невольно залюбовался ее точеной фигуркой. Чьи-то шаркающие шаги раздались в коридоре, послышался чей-то шепот…

– Арфы, к сожалению, нет, – обернувшись к гостям, пожала плечами Гита. – Есть это… – Она протянула им лютню и бубен.

– Отлично, – поблагодарил бард. – Что же ты хочешь услышать, красавица?

– Что-нибудь про любовь, – усмехнулась Гита.

– Про любовь? Можно.

Кивнув, Ирландец задумчиво тронул струны.

– Это грустная песня о сватовстве короля Эохайда к Этайн, жене некоего Элкмара из Бруга. Песня о несчастной любви.

Глаза присевшей на край ложа Гиты зажглись неподдельным интересом. Все-таки очень мало было в тот век развлечений, чтобы пропустить просто так заезжих бардов.

– О женщина, пойдешь ли ты со мной, – торжественно начал Ирландец, —

В дивный край, где нет наконечников копий, Твои волосы словно венок первоцвета, Тело, как снег, бело и прекрасно…

Грустный мотив лютни подхватил бубен и тут же повел свою линию, вторгаясь в музыку сначала ненавязчиво, еле слышно, а затем все громче и громче.

Сладчайшие теплые реки текут в том краю, Любые там вина и мед. Благородны там люди без всяких изъянов, Без похоти и греха там зачатье…

Руки ярла словно сами собой били в бубен. Так, как никто никогда здесь не слышал. Был в этой музыке ласковый шум волн и грохот прибоя, первые шаги ребенка и топот несущихся скакунов, шелест крыльев орла и первый весенний гром. Вот он перестал играть… прислушался к чему-то снаружи, и вновь руки его ударили по туго натянутой коже, на этот раз громко, так, что отдавалось в ушах…

Звон мечей! Хрипы убитых! Рев летящих копий!

Удары бубна все нарастали. И вот уже Гита поднялась с ложа, не в силах противиться ритму, и закружилась, извиваясь телом.

О женщина, если придешь в благородный мой край, На чело тебе ляжет златая корона… —

пел Конхобар Ирландец, а Гита кружилась под ускоряющийся рокот бубна. Она, похоже, уже не слышала ни слов, ни лютневой музыки, только рваный ритм в голове, где-то в самых потаенных местах мозга.

Изможденная, она упала на ложе и уже не видела ни снявшего капюшон ярла, ни разводящего руками старого слугу, ни ворвавшихся в дом чужих воинов. Даже отца своего, Седрика, и то не узнала.

– А ты, ярл, колдун почище меня, – изумленно шепнул Ирландец. – Мы бы с тобой в паре немало заработали в королевствах Эйрина. Интересно, что на нее больше подействовало, моя песнь или твой бубен?

– Все вместе, – натянуто улыбнулся ярл и, обернувшись к Снорри и воинам Эльдельберта, спросил: – Там должен быть Теодульф, хозяин…

– Он не сопротивлялся, – покачал головой Снорри. – Хватило ума… Да, вот…

Улыбнувшись, он протянул ярлу меч… Змей Крови…

– Ты мой самый верный друг, Снорри, сын Харальда Кривые Усы, – растроганно вымолвил ярл.

Снорри ничего не ответил на это. Просто стоял и молча смотрел, как слуги Седрика уносят во двор Гиту, красавицу со змеиным сердцем. Первую женщину Снорри.

Глава 13 Волки

Мечтать на море, чтобы дунул шквал, Не то же ль самое, что домогаться В аду – жары, на полюсе – прохладцы? Дж. Донн. «Штиль»

Октябрь 856 г. Честер – Ирландское море

– Думаю, я еще смогу быть вам кое-чем полезен, – получив свои золотые, ухмыльнулся Ульва. В бесцветных глазках его стояла та самая, тщательно скрываемая, смесь наглости и алчности, что так характерна для мелких жуликов, где бы и когда бы они ни жили. Незадачливый честерский шулер явно рассчитывал подзаработать, продав компании ярла еще ряд каких-либо тайн.

– Если ты об отрезанной руке, то, увы, опоздал, – этак лениво бросил Хельги, хотя и насторожился.

– Жаль, – услыхав ответ, с досадой вздохнул Ульва. – Интересно только, от кого вы узнали про руку?

Вопрос его Хельги с нарочитым высокомерием оставил без ответа. Сам же, словно бы безо всякого дела, стал перебирать вытащенные из сумы серебряные монеты, честно полученные от Седрика.

Они – ярл, Ирландец и Снорри – сидели на крутом обрыве холма, прямо над речкой Ди, в этом месте неожиданно широкой, даже широчайшей по местным меркам – до другого берега было, пожалуй, с полмили. Ниже по течению реки располагались причалы – рыбацкие и торговые, – где покачивались пришвартованные корабли Седрика. Один из них – пузатый кнорр под названием «Око Единорога» – должен был завтра поутру отплыть в Ирландию, в место, которое поселившиеся там соплеменники Хельги и Снорри называли Дуб-Линн – Черная Гавань. Назвали по цвету реки, на берегу которой и выстроили укрепление – около местного поселка, что называли Город Бродня Плетней, – а уж затем рядом под защитой высоких башен стали селиться и бродячие ремесленники, и крестьяне, и торговцы всяческой мелочью. От Черной Гавани совсем немного оставалось до холма под названием Тара, бывшего когда-то священным местом Ирландии. Область, лежащая вокруг Тары, в небольшом королевстве Лейнстер называлась Миде, или, еще иначе, Уснех.

– Что, два названия? – Хельги обернулся к Ирландцу, искоса посматривая на притихшего шулера.

– Ну, вообще-то, это место называлось всегда Уснех, – пояснил Конхобар. – А вот в давние времена жил некий жрец Миде, что первым возжег в Ирландии священный огонь, который горел, не угасая, целых шесть лет, от него и зажгли все огни в Ирландии. Вот за то – а может, и за другое, нам теперь неизвестное, – и получал потом Миде мешок зерна и свинью от каждого жилища. Правда, это не понравилось друидам, они так и говорили: «Воистину, недобрый дым несет нам огонь, зажженный в этих краях». Наверное, завидовали. Узнав про то, Миде собрал своих сторонников, заманил друидов в один дом и велел отрезать им языки, чтоб не болтали. Языки те – а заодно и самих друидов – так и зарыли там же, в Уснехе. Вот оттого-то Уснех и зовется Миде. Туда-то нам и надо.

– И не только вам, – не выдержал Ульва. – Встретил я тут как-то одного монаха – кругленького такого, смешного, похожего на сельского простака-дядюшку, правда, глаза у него были черные, словно бы огненные. Прямо как бы метали стрелы! Ужас, а не глаза. – Шулер замолк, определяя, стоит ли эта новость того, чтобы затребовать за нее хотя бы чуть-чуть серебришка.

– Так-так… – заинтересовался Ирландец. – Черные, говоришь, глаза?

– Совершенно черные и, знаете, какие-то недобрые, злые. Делайте со мной что хотите, но я бы не очень-то доверял человеку с такими глазами!

– Но, похоже, ты ему все-таки доверился, – кивнул головой Хельги. – Правда, нас не очень-то интересует, что там было дальше… но уж коли начал, рассказывай.

– Так я и говорю… – Ульва вздохнул. – Искал он что-то. И еще зачем-то хотел выкупить тебя, ярл!

Хельги удивленно вскинул брови.

– Да-да! – быстро продолжал шулер. – Даже уже заплатил за тебя Гите, и я сам его провожал к заброшенной вилле, а там, увы, не было уже никого.

– Монах, говоришь? – задумчиво переспросил ярл. – Ничего удивительного – посланец отца Этельреда. Много с ним было воинов?

– Ни одного, мой ярл!

– Хм… Как же он собирался нас… или меня… везти?

– Не знаю. – Ульва пожал плечами. – Знаю, что он еще что-то искал. Расспрашивал про разбойников, мошенников, вообще про нечистых на руку людей. Видно, украли у него что-то ценное, иначе с чего б ему так волноваться? Я уж хотел ему рассказать про Ворона – ну, вы его знаете, – так он и сам уже к нему приехал. А его-то и нет! А потом к нему знакомые подошли, тоже монахи, один старый, другой молодой, черноволосый. И, мой ярл, непохоже, чтоб этот черноглазый черт им очень обрадовался. Я вам к чему все это говорю – может, он искал что-то ценное и для вас, верно?

– Может быть, – безразлично заметил Хельги и обернулся, услышав мягкие шаги. То возвращалась из города Маги.

– На площади повесили какого-то разбойника. – Усевшись рядом, она протянула всем купленные лепешки и мясо. – Кажется, одного из тех, что стерег нас. Впрочем, я их не очень-то хорошо помню.

– Толстого, немого, горбоносого? – вскользь поинтересовался Ульва.

– Скорее, толстого.

– Может быть, и Худышка, – пробормотал про себя шулер и впился зубами в лепешку. Никак он не хотел уйти сейчас от этих людей, щедрых на золото и серебро, чувствовал – можно и еще что-то из них вытянуть, чуял, как ворон падаль. Пока, правда, не очень-то получалось вытянуть, так ведь и отплывают они только завтра. А за это время много чего может произойти.

Поправив плащ, Магн присела на стылую землю рядом с Хельги. Бледное лицо ее вытянулось, под глазами залегли глубокие темно-фиолетовые круги. Да, нелегко дались ей последние дни, да что там дни – месяцы.

– Мы скоро будем в Ирландии, ярл, – тихо произнесла она. – Готов ли ты к битве?

Хельги молча кивнул, положив руку на украшенную волшебными рунами рукоять меча, выкованного когда-то в кузнице Велунда. Он не вполне представлял еще, с кем будет битва, но чувствовал, что хороший меч ему вполне пригодится.

Стояла та солнечная погода – довольно редкая в здешних местах, – что бывает иногда осенью. Было довольно тепло, синее высокое небо скорее напоминало о лете, нежели о близких октябрьских ненастьях. Легкий ветерок срывал красные листья с кленов, и те падали на пожухлую траву, тихо-тихо кружась. Чуть вдалеке, за холмом, видна была желтая дубовая рощица, небольшая, аккуратная, словно бы вырезанная из пергамента. Вниз с холма вела извилистая тропинка, по которой, направляясь к пристани, шли трое монахов.

– Паломники, – посмотрев на них, пояснил Конхобар. – Видно, хотят посетить монастыри Ирландии, иначе б с чего им сюда тащиться?

– Пожалуй… – задумчиво кивнул ярл.

– Седрик сказал, что мы можем хоть сейчас располагаться на судне, – добавила Магн. – Только, пожалуй, там пока нечего делать. Шумно и тесно.

– Да и, похоже, к нам прибавятся еще и вот эти… – Ирландец кивнул на паломников.

Сидевший рядом с ним Ульва пристально вгляделся в монахов и, быстро выплюнув изо рта длинную соломину, которую лениво жевал, осторожно оглянулся на компанию ярла. Похоже, ему больше здесь нечего ловить, тем более… Тем более…

– Пойду немного пройдусь, – поднявшись с травы, произнес он и исчез в желтых зарослях дрока.

Между тем паломники уже подошли к пристани и, остановившись возле кнорра, принялись о чем-то расспрашивать моряков. Видно, и вправду собрались за море. Один из матросов, указав рукой на Честер, посоветовал им договориться с хозяином судна. Монахи кивнули и, пройдя вдоль реки, быстро направились к городу. Дорога вела меж холмов, через березовую рощу с золотистой листвой, через пожухлые кусты жимолости. Там, уже перед самым городом, и выскочил навстречу паломникам честерский шулер Ульва. Почтительно поздоровался, пожелав успехов и благоденствия, и красочно расписал все свои мнимые приключения, связанные с нападением на него разбойников, якобы имеющие место быть у самых городских стен.

– Так что отобрали у меня лошадей аспиды, не знаю, как и сам жив остался, – разведя руками, грустно заключил он.

– Жаль, – покачал головою отец Деклан. – А мы так рассчитывали на эти деньги. Ну, да бог с ними. Хорошо хоть тебя упас Господи.

– Да, это хорошо, – кивнул кругленький «добрячок» брат Киаран, бросив исподлобья на Ульву злобный, насквозь пронизывающий взгляд. Шулер нисколько не смутился, а лишь незаметно кивнул – поговорить бы.

– Есть здесь у меня один знакомый, что мог бы ссудить нас деньгами на дорогу, – когда вошли в город, быстро сказал Киаран. – Вы нас ждите у дома Седрика, а мы пока сходим.

– Да будет с вами удача, – кивнул отец Деклан. – Пойдем, Никифор.

Они оба пошли к рынку и, узнав у торговца рыбой точное месторасположение дома купца, свернули в сторону старой базилики. Туда же, чуть пропустив их вперед, направилась и другая пара в лице ушлого шулера Ульвы и черноглазого монаха, сиречь друида Форгайла. По пути им встретился большой отряд воинов, деловито проскакавший к воротам.

– Ну? – Остановившись на углу, друид строго посмотрел на Ульву. – И что же ты поведаешь мне? Имей в виду, куда ты дел лошадей – интересует меня меньше всего. Выяснил главное?

– А как же, уважаемый! – Шулер кивнул. – Слуги Седрика и воины местного тана Эльдельберта в очередной раз решили покончить с разбоем. Не так давно схватили и повесили Худышку, одного из людей Ворона, я сам его видел, Худышку-то, висит, как живой, только птицы уже глаза выклевали. А сам Альстан Ворон, думаю, подался отсиживаться на болота. Он же далеко не дурак, Ворон-то.

– Это все лишь твои предположения и догадки, – усмехнулся друид. – Конкретного же у тебя, вижу, ничего нет. А жаль. Золото у меня еще не закончилось.

Глаза Ульвы алчно блеснули.

– Третьего дня я был в городе, – оглянувшись, быстро зашептал он. – Случайно встретился с Гермой, это из наших, тоже не очень-то в ладах с королевским законом… Короче, он сказал, что видал Немого, сотоварища Ворона, тот покупал на базаре огниво и трут, а в корчме Теодульфа взял бочку соленого мяса.

– И что?

– Как что? – Ульва пожал плечами. – На болота они подались, вот что, тут и думать нечего!

– Но там их достанут воины.

– Ни в жизнь! Есть там одно местечко, у старого капища…

– И ты знаешь путь? – Друид не мигая уставился прямо в глаза Ульвы, и тот лишь кивнул, сглотнув набежавшую слюну. – Едем сегодня же. – Оглянувшись, вытащил из рукава монету. – Купишь лошадей и припасы. Остальное можешь оставить себе.

– Слушаюсь, господин, – помимо воли низко поклонился шулер. – Но…

– Что еще?

– Э… Господин, я думаю, было бы не худо нанять каких-нибудь воинов, парочку-другую головорезов, иначе как мы управимся с Вороном и Немым? Да и кто знает, сколько там их всего, на болотах? А у меня тут есть несколько человек на примете…

– Помолчи, – поморщился Форгайл, что-то прикидывая. Затем еще раз воззрился на Ульву. Смотрел какое-то время, не отрываясь, а затем удовлетворенно кивнул: – Так я и знал. Ты что-то утаил от меня. Что-то важное. Говори же!

И язык изумленного шулера повернулся вдруг, словно сам собою.

– Я знаю, где находится ярл, – тихо, почти по слогам, произнес Ульва. – Он на пристани, ждет отправления кнорра Седрика в Дуб-Линн. Ваш попутчик.

– Хм… Неплохо, – задумался друид. – Вот что, парень. Коли желаешь хорошо заработать, сделаешь, как я сказал. Наймешь сегодня же пару головорезов, о которых говорил. Пусть сделают так… – В нескольких словах Форгайл быстро обрисовал ситуацию и затем спокойно закончил: – Мы же с тобой сегодня же двинемся на болота.

– Одни? – в страхе воскликнул Ульва.

– Одни, – усмехнулся друид.

Ближе к вечеру ярл и его люди, поднявшись на борт кнорра, разместились в узкой каморке в корме. Можно было, конечно, разбить корабельный шатер прямо на палубе высокой надстройки, да только холодновато уже было в шатре темными осенними ночами, да и, главное, привлекал он излишнее внимание к его обитателям. Шатер – значит, знатные особы, всем любопытно. Нет шатра – плывут себе обычные пилигримы, люди, мягко сказать, не очень-то состоятельные, подстелили под голову соломы, да и спят себе в тесном закутке или, того хуже, в трюме. Туда, впрочем, шкипер как раз и хотел препроводить двух ирландских монахов – смуглолицего юношу и еще крепкого седобородого старца. Правда, те отказались – больно уж затхло пахло в утробе кнорра – и расположились на носовой палубе, подложив под головы мешки и укрывшись старым плащом.

– Ну вот мы почти и дома, – улыбнувшись, сказал отец Деклан.

Стремлюсь я к ирландской земле, Омытой морем обильным, —

нараспев начал читать он.

Обильны частые горы, Часты леса многоводные, Многоводны реки в извивах, В извивах глубины озер. Великий корабль Ирландия, Ирландия гор зеленых. Стремились к ней Ир и Эбер, Стремлюсь я к земле ирландской.

– Похоже, ты знаешь не только молитвы, святой отец, – устраиваясь поудобнее, пошутил Трэль.

– Да, я ведь вырос в дальнем монастыре Имбар Даллангайт, что затерян меж крутых скал Коннахта. – Отец Деклан мечтательно посмотрел в небо. – Мы изучали не только молитвы, но и песни наших певцов – филидов и бардов, и искусство хранителей законов брегонов, и греческий, и, само собою, латынь.

– Греческий? – оживился Трэль.

– Тот древний и звучный язык, на котором говорили эллины, на котором творил великий Гомер, писали Аристофан и Анаксагор. Ты не знаешь ничего этого, Никифор?

– К сожалению, нет, отче. – Юный вольноотпущенник с горечью покачал головой. – Ты же знаешь, я вырос рабом у норманнов… вы называете их финнгаллами.

– Ничего, Никифор. – Отец Деклан провел рукой по волосам юноши. – Теперь Господь даст тебе совсем другую жизнь. Совсем другую…

– Я все же хочу добраться до своей родины, отче… Которую совсем не помню.

– Доберешься. Обязательно доберешься, Никифор! А в святой город Рим мы с тобой поедем вместе с братьями. Ну, а уж там – решай сам. Из Италии в град Константина частенько ходят суда. Позволь спросить – что ты намерен делать в Константинополе?

– Не знаю, – честно ответил Трэль. Он и в самом деле не знал. Не раз и не два задумывался юноша о своей судьбе, повернувшейся вдруг совсем неожиданной стороной, начиная со встречи с ромейским купцом Михаилом, погибшим в стычке с пиратами. Купец говорил, что он, Трэль… вернее, Никифор, Никифор Дрез, – выходец из очень знатного рода. И некие люди якобы очень бы возрадовались, узнав, что ветвь этого рода не сломлена и нить жизни его отнюдь не прервалась. Значит, в Константинополе – если купец не врал – у него, Никифора, найдутся и влиятельные друзья и не менее влиятельные враги. Только что ему-то от всего этого? Этот солнечный далекий город, град святого Константина, он чужой для него, и что он, бывший раб Трэль Навозник, будет там делать? Даже язык и тот уже полузабыт. Так не лучше ли было остаться в стылых северных фьордах? Ведь он теперь не раб, у него есть хижина, небольшой участок, немного семян… Нет!!! Сколько себя помнил, все долгие годы Трэль жил одной мечтой – покинуть эту холодную землю и никогда больше даже в самом страшном сне не видеть ни снега, ни льда, ни фьордов. Хитрый ромей поманил его отблеском красивой сказки, поманил, как оказалось, в своих гнусных целях, и вот что теперь из всего этого вышло. И нужен ли ему этот далекий Константинополь? Может, лучше будет поступить в один из ирландских монастырей? А что? Совсем неплохая идея, и неплохой приют для уставшего странника. Правда, вот устал ли он? Трэль усмехнулся. А пожалуй, что и нет. Вполне выдержит еще немало путешествий, хоть в тот же Рим, уж это обязательно, тем более с верными спутниками, например с отцом Декланом – за все время скитаний юноша сильно привязался к старому монаху. А потом, после Рима, кто знает? Может, и Константинополь покажется не таким уж далеким?

Трэль перевернулся на жестких досках палубы, пододвинув под левый бок побольше соломы, лег, вытянувшись на спине. С черного чистого неба прямо в глаза ему ярко светили звезды. Похоже, завтра будет хороший день, с пронзительно-синим небом, ослепительным, почти что летним, солнцем и ласковым зеленовато-голубым морем. В такой день хорошо плыть по волнам на надежном судне, таком, к примеру, как кнорр «Око Единорога». Несмотря на несколько отдававшее язычеством название, «Око Единорога» представляло собой крепкое и просторное судно, из тех, что называют пузатыми, весьма грузоподъемное и вполне устойчивое на волнах. Основным движителем корабля был прямоугольный шерстяной парус с вытканным изображением волшебного голубого зверя с длинным могучим рогом, весла тоже имелись, но лишь на носу и корме, применяясь лишь во время швартовки и отхода от причала. Вообще же Трэлю кнорр нравился куда больше боевой ладьи – драккара, – пусть не такой изящный и быстрый, да зато надежный и основательный. Драккар – корабль-разбойник, корабль-пират, корабль-воин, кнорр же – честный морской труженик.

Трэль почесал голову – хоть и мылись недавно с отцом Декланом в реке, а все же одолевали вши, впрочем, как и всех. Затем осторожно – чтобы не разбудить – отодвинулся от своего храпящего спутника, поправив на нем старый шерстяной плащ. Встал, тихонько подошел к борту. Тьма! Почти что непроницаемая, глухая – не видно ни зги, и даже никакой огонек не мелькнет со стороны высоких городских стен. Если не знаешь – ни за что не угадаешь, что здесь рядом – город. Да и с чего бы это честным горожанам – тем более деревенским кэрлам – жечь по ночам огонь? Честные люди ночью спят. Тут лишь два исключения – монахи и стражники. Кстати, на кнорре последних что-то не видно. Странно. Должны были бы быть, хоть и стоял корабль у родного причала, да мало ли лихих людишек шастает по окрестным лесам? Вон совсем недавно повесили одного из них на городской площади. Страшный, говорят, был злодей. Ага! Вот, кажется, и пожаловали… ночные гости…

Трэль спрятался за одним из висевших на носовой надстройке щитов. Хоть и темна ночка, да береженого Бог бережет, к тому же у тех, на причале, факелы… Значит, не разбойники, те не стали бы так себя выдавать.

– Эй, кормщик! – стукнув в борт корабля, грубым голосом заорал один из пришельцев. – Давай просыпайся. Возьмешь до Темной Гавани? Сколько?! Ну, ты б вполовину сбавил хотя бы…

Кормщик спросонья, видимо, отвечал шепотом, по крайней мере Трэлю его было не слышно. Зато ночные гости – похоже, их было двое – орали, не чинясь. Впрочем, вскоре затихли, видимо, договорились… Так и есть – хлопнули по рукам. Со скрипом спустили сходни. Затопали по палубе обутые в грубые башмаки ноги. Кто-то из гостей что-то недовольно забормотал, видно, не понравился трюм. Да и правда – кому понравится-то, коли еще не так давно в нем везли лошадей? Ну, что на носу, что на корме место есть. Не так чтобы уж очень много, но для шатра вполне хватит.

– Ульва говорил – не ставить шатер и не очень-то шуметь на кнорре, – протопав, произнесли, казалось, над самым ухом юноши.

– Да мало ли что он говорил, – презрительно ответил другой голос, тот самый, грубый, что только что спрашивал кормщика. – Что ж нам теперь, в вонючем трюме валяться или тут, прямо на досках? Кормщик!!! А ну, тащи сюда шатер, в рот тебе дышла от двух повозок! Гауторб, дай ему монету… Дай, я сказал, не жадись, после с шулера свое получим.

– Да уж, получим, – усмехнулся осторожливый Гауторб. – Если не сгинем на проклятом острове.

– Скорее мы с тобой сгинули бы здесь, – хохотнул второй. – Вспомни Худышку. Красиво висит, а?

По всей палубе прокатился хохот.

– Чтоб тебя разорвало от таких слов, Родинка! – в сердцах буркнул Гауторб и завозился, помогая морякам разбить шатер. Вскоре, с руганью, к нему присоединился и Родинка. К тому времени Трэль уже лег обратно, привалясь к борту и накрывшись краем плаща.

– Это кто еще здесь? – Родинка споткнулся об отца Делана.

– Пилигримы, – пояснил чей-то глуховатый голос, видимо, кормщик или кто-нибудь из матросов. – Постоянно они тут, то в Ирландию, то обратно. Непоседливый народ, Божьи странники.

– Чего ж они валяются-то прям под ногами? Ладно, ладно, не бурчу… Ну-ка, держи веревку… Ага!

Поставив наконец шатер, оба ночных визитера забились туда и засопели, устраиваясь поудобнее.

– Нет, ты как хочешь, дядюшка Гауторб, а я все-таки предлагаю схватить его прямо у сходней, – неожиданно произнесли прямо над ухом Трэля.

– Тихо ты… – шикнул Гауторб. – Ишь, разговорился. Ульва что сказал? Сначала проследить, а хватать после.

– Ага, проследить, – не унимался Родинка. – Ты что, знаешь этот поганый Дуб-Линн как свою глотку?

– Бывал когда-то, – вздохнул Гауторб.

Они говорили совершенно свободно, хоть и шепотом, но вполне слышно, что и понятно – немало не самых глупых людей сбивали с толку вышитые стены шатра. Изнутри кажется – собеседники абсолютно одни, и забывается как-то, что стены вокруг – всего лишь тонкая тряпка. Слушай, кто хочет. Что и делал сейчас Трэль. Не потому, что страдал излишним любопытством, а просто никак не мог уснуть. Усни тут, попробуй! Ишь, разболтались, гады!

А «гады» между тем продолжали обмениваться фразами, иногда довольно-таки интересными и загадочными. Много говорили об Ульве – вот тут Трэль прислушался, уж не о странном дружке отца Киарана идет речь? И где вообще сам Киаран? Может, убил его Ульва, если и не сам, так нанял кого-нибудь, да вот хоть этих двоих. Еще, как понял юноша, ночные гости сели на кнорр со вполне конкретным заданием, полученным от Ульвы: по прибытии в Дуб-Линн схватить кого-то и, как выразился «дядюшка» Гауторб, «дальше ждать, сидеть тише полевой мыши». Интересно, кого они схватить собираются? Впрочем, выяснить это можно было только лишь утром. Вскоре разговоры затихли, и лишь тихий плеск волн разгонял тишину ночи. Незаметно для себя самого Трэль задремал, в который раз увидев во сне белые стены чудесного града Константина…

Полная луна висела низко над черным лесом, освещая мертвенно-кровавым светом болотистую пустошь близ небольшого холма, где в редколесье проступала небольшая поляна, идеально круглая, как и само ночное светило. Точно по кругу поляны, ограниченной болотами и лесом, угрюмо тянулись вверх черные базальтовые плиты, вытесанные в неведомые времена. Посередине этого круга, на земле, лежала еще одна большая плита – жертвенник. Слышались какие-то звуки. То глухое рычание, то чей-то визг, то пронзительные крики выпи. Место было глухое, дикое, куда не осмеливалась бы сунуться ни одна христианская душа, тем более сейчас, в полночь. Однако близ края поляны мирно горел костер, возле которого на еловых лапах сидели двое: Альстан Ворон и Немой. Обоих разбойников, казалось, ничуть не беспокоили ни ночные крики, ни само место, где они находились, ни даже несколько обглоданных волками трупов, без особого трепета выкинутых в ближайший овраг. Позади костра, в лесу, под большой елкой был устроен просторный шалаш, даже, скорее, полуземлянка, с покрытой лапником кровлей. Рядом с ней, прислоненные к мощному стволу дерева, виднелись две рогатины и длинный охотничий лук. Судя по замечательному запаху, идущему от костра, тати подстрелили зайца, который сейчас и жарился над углями на импровизированном вертеле.

– Я всегда говорил, что здесь хорошее место, – втянув ноздрями воздух, продолжал начатый монолог Альстан. А что еще за беседу можно вести с Немым? – Тихо, спокойно и, главное, нет никого. Место-то поганое. Вон оно, капище. – Ворон кивнул назад, на жертвенные стелы. – Местные сюда не придут – боятся, а королевская стража – тем более, троп не знают. Что ты мычишь? Думаешь, Худышка навести может? Худышка-то может, да только повесили его недавно на рыночной площади, аккурат напротив церкви. Что смеешься? Ульва? Да, эта тварь здешние места знает. Только вряд ли сунется – уж слишком труслив. Даже в тот раз, когда за его голову была назначена награда, он так и не рискнул укрыться здесь – нанялся на службу к настоятелю какого-то дальнего монастыря, аж на том побережье. Представляешь, куда забрался? А ты говоришь – Ульва. Нет, ему только сельских дурачков околпачивать в кости в какой-нибудь тихой корчме, а не шастать по лесам да болотам.

Альстан Ворон засмеялся тихим глуховатым смехом, напоминающим клекот какой-нибудь хищной птицы. Немой пошевелил палкой угли и перевернул жарящегося зайца…

А в это время тот, о ком они так уничижительно говорили, находился совсем недалеко от них, в заброшенной пастушьей избушке. Правда, не один, а в компании монаха с добрым лицом и черными дьявольскими глазами.

– Утром мы наверняка обнаружим их, – поплотнее заворачиваясь в плащ, заверил своего патрона Ульва. – Ну, или, по крайней мере, их логово.

– Если никуда не уйдут, – желчно усмехнулся друид.

– Не уйдут, – махнул рукой шулер. – А и уйдут, так не далеко. Не дураки же они, в самом-то деле, самим на виселицу лезть? Так что никуда они от нас не денутся, уважаемый!

Смачно зевнув, Ульва повернулся на другой бок и тут же уснул на жесткой узковатой лавке. А его спутник не спал. Похоже, он и не собирался ложиться. Вышел на улицу и вдруг опустился на четвереньки, подставив лицо луне, и завыл, дико, тоскливо и тревожно. И тут же в разных местах леса раздался ответный вой, словно бы серые воины отвечали на зов своего вожака. Довольная усмешка исказила лицо друида. Он снова завыл, и вой его, сначала глухой и тихий, быстро набрав высоту, вдруг рухнул вниз, словно оборванная струна лютни. И, странное дело, окрестные волки отозвались точно таким же воем, перешедшим в визг и внезапно оборвавшимся, словно его и не было.

– Ну, развылись, – недовольно поморщился Ворон, за обе щеки уплетая зайца. Жир стекал по его узкой бороденке и шипел, падая на угли. – Думаешь, сюда доберутся? – Он искоса взглянул на Немого, полностью поглощенного пищей. – Черта с два! По болотной гати волки не сунутся, а лесной тропой тоже не пойдут, потому как сейчас сыты, а дичи здесь мало. Да у нас, в крайнем случае, и рогатины есть. Так что можем спать спокойно. – Разбойник потянулся к бочонку с элем и, вытащив зубами пробку, начал жадно пить. Кислая, перебродившая жидкость стекала по его бороде и усам, падая на штаны и тунику. Утолив жажду, Ворон передал бочонок Немому. Тот тоже сделал несколько глотков и поднял глаза к небу.

– Хочешь провести ночь на дереве? – проследив за его взглядом, развеселился Ворон. – Ну-ну. Смотри только не упади, ха-ха-ха. Вот уж не знал, что ты такой боязливый.

Немой лишь помычал в ответ. Доев зайца, они еще раз приложились к бочонку и, затушив костер, улеглись спать. Волки больше не выли, лишь в лесу кто-то громко хлопал крыльями да по-прежнему иногда протяжно кричала выпь. Немой заснул сразу, как только забрался в землянку, а вот Альстан Ворон все ворочался, несколько раз вставал попить, а затем, чуть толкнув спящего – тот как храпел, так и храпел, – осторожненько выбрался наружу. В свете луны были отчетливо видны огромные плиты капища и черные ели, обступающие поляну. Воровато оглянувшись, Ворон подошел к одной из них, нагнулся, скрываясь от лунного света, и достал из-под корней дерева какой-то небольшой завернутый в тряпицу предмет. Предмет этот имел над ним какую-то волшебную власть с тех самых пор, как Альстан только увидел его среди вещей одного монаха. И словно бы забыл обо всем, в том числе, что у монаха еще было и золото, а под сутаной прощупывался большой крест, тоже, вероятно, не медный. Ничего этого не взял Альстан, похитил только… великолепный сверкающий камень, размером с куриное яйцо, время от времени мерцающий чарующим зеленовато-сиреневым светом.

Осторожно развернув тряпицу, разбойник огляделся и, положив кристалл на ладонь, принялся любоваться им, выйдя из тени деревьев. Холодный свет луны, пройдя через навершие одного из камней жертвенника, словно упругий, бьющий неизвестно откуда луч, упал на грани кристалла. И тот вдруг вспыхнул, ярко, как солнце, Ворон еле успел зажмурить глаза… И тут же погас, привычно засветившись сиреневым…

Вспышка, видная из-за леса, отразилась в черных глазах друида. Осклабившись, он снова встал на колени и завыл, на этот раз призывно и беспрекословно, как будто трубач собирал верную рать. В ответ опять послышался вой… Слева… Справа от дороги… И снова слева, из леса… Миг, и жалкую хижину пастуха окружила целая орава волков. Штук десять вполне серьезных, сильных зверей, красивой светлосерой масти. Их шерсть была густой и длинной, загривки – крепки, мощные мускулы пузырились на груди и лапах. В пастях, можно быть уверенным, торчали нешуточные клыки. А глаза, желтые и блестящие, не отрываясь, смотрели на монаха в черной сутане, угодливо и даже с каким-то затаенным страхом.

– О мои братья! – раздув ноздри, произнес Форгайл и завыл, встав на корточки, и вой его, грозный и беспощадный, дружно подхватили волки. – Вперед же! – прорычал друид, из раскрытого рта его капала на землю слюна. – Вперед, вы чуете куда. Разорвите там всех, мои братья! Вперед!

С этим криком он, не вставая на ноги, бросился к лесу и несся так с изумительным проворством. А за ним с горящими в лесной тьме глазами неслась и вся стая.

– Однако, дела, – приоткрыв дверь, изумился Ульва и, дрожа от страха, принялся лихорадочно рассуждать, как ему дожить до утра. Выходить из хижины что-то не очень хотелось.

А волки неслись во главе с друидом. Неслись мимо деревьев, перескакивая овраги, неслись по болотной гати, забрызгивая шкуры ряской и тиной, неслись, чтобы сеять смерть…

И они принесли смерть.

Рыча, ворвались в землянку, и Немой не успел даже проснуться, как из разорванного горла его густыми толчками потекла кровь. И волки рвали его на куски, еще живого.

Стоявший снаружи Ворон тут же схватил рогатину и отпрыгнул к ели. Один из молодых, волк-трехлеток, прижав уши и зарычав, бросился на разбойника и промазал, на лету щелкнув пастью. Ловко уклонившийся Ворон тут же распорол ему брюхо, и дымящиеся сизые кишки упали в красные заросли папоротников. Миг – и еще один зверь, завизжав, рухнул с распоротым горлом. Но остальные алчущие крови бестии уже окружили человека ровным полукружьем. Их смрадное дыхание чувствовалось со всех сторон, рядом, и так же отовсюду желтели глаза.

– Ах, курвы… – выругался Ворон и, размахивая рогатиной, с воплями бросился на прорыв. Волки расступились, чтобы тут же навалиться сзади. Однако Альстан Ворон был не так глуп. Чуть пробежав, он резко развернулся, отскочил назад и, опершись на рогатину, проворно взобрался на ближайшее дерево, где и уселся на крепком суку.

Озадаченные волчищи, рыча, пытались в прыжке достать его ноги. Один из них, самый проворный, с белой, галстуком, грудью и желтоватым хвостом, подпрыгнул выше всех и… со всей силы получил удар кулаком по загривку. Такой силы, что серый, упав на землю, тут же испустил дух. Волчары заходили кругом.

– Что ж. Настала моя пора, – тихо прошептал монах, наблюдавший побоище из тени деревьев. Нагнувшись, он взял прислоненный к стволу сосны лук. Послюнявив палец, деловито попробовал ветер. Наложил стрелу, прицелился…

Вжжжик!

Сшибленный с дерева Ворон кулем повалился на землю. Волки быстро бросились на него, стуча клыками…

– Стоять! – тихо сказал им друид, и звери замерли, послушно прижав уши. А Форгайл в образе добряка-монаха медленно подошел к несчастному – стрела попала тому в горло – и, пошарив за пазухой, вытащил некий предмет, завернутый в грязную тряпицу… – Он! – прошептал друид и, обернувшись к терпеливо ждущим волкам, разрешил: – Рвите!

Раздалось злобное рычание, и все вокруг быстро забрызгалось кровью.

– Камень Лиа Фаль опять у меня. – Обрадованный, друид возвращался назад. – Теперь остался ярл. И если этот подонок Ульва нанял стоящих людей, то и с ярлом все будет в порядке… О, боги! О, Кром Кройх, о, Дагд, о, Моргана! Клянусь, скоро вас ждут достойные жертвы! Клянусь! Клянусь! Клянусь!

А волки, рыча, рвали жертву, из пастей их стекали тягучие слюни. Вот один из них, насытившись, поднял окровавленную морду к луне и завыл. А вскоре выла уже вся стая. Это был вой победителей, громкий и страшный, словно бы подтверждающий слова клятвы друида.

Глава 14 Шторм битвы

Я вижу знамена – предвестье сраженья, Что реют, как птицы, В обличье несчетных цветов. Предания и мифы средневековой Ирландии. «Борома»

Октябрь 856 г. Ирландское море

Утром, едва рассвело, кнорр «Око Единорога», отдав швартовы, вышел в Ирландское море, взяв курс на Дуб-Линн – поселение, основанное лет тридцать назад знатным норвежским хевдингом Торкелем. Подняв парус, поймали попутный ветер, и судно, тяжело переваливаясь на волнах, неожиданно быстро пошло на запад, сзади в корму кораблю били лучи восходящего солнца.

Трэль и отец Деклан проснулись рано. Помолились да съели лепешку – одну на двоих, – подивившись расписному шатру, стоящему рядом. Из шатра раздавался молодецкий храп. Внизу, между носом и кормой, располагалась палуба с большим квадратным проемом, ведущим в трюм и тщательно закрытым коровьими шкурами. Что делалось на кормовой палубе, было не видно – мешал парус, тень от которого падала на нос и волны впереди корабля, но паломники слышали распоряжения кормчего, стоящего у широкого рулевого весла, как и положено, у правого борта. Тяжело протопав, поднялись – а скорее, взбежали – на носовую палубу моряки, схватились за носовые весла. Загребли, повинуясь крику кормчего, огибавшего мели. Дернувшись, судно чуть повернуло влево, затем снова выправилось и, выйдя на прежний курс, ходко пошло вперед. Утирая пот, моряки вытащили тяжелые весла и положили их на палубу, рядом с бортами. Кормчий что-то одобрительно закричал им с кормы.

Его крики разбудили Хельги. Выбравшись на палубу, молодой ярл громко приветствовал кормчего – дюжего широколобого мужика с красным лицом и густой, растрепанной ветром бородищей непонятного рыжевато-пегого цвета, одетого поверх туники в теплый ирландский бовин – длинную шерстяную куртку с поясом. Звали его Эддриком, а прозвище было – Секач, он и в самом деле напоминал огромного рассерженного кабана, особенно когда скалил зубы. Несмотря на это, а может быть, именно поэтому Эддрик Секач считался лучшим кораблеводителем в Честере и был одним из немногих, кто осмеливался выходить в море в одиночку. Впрочем, зная курс как свои пять пальцев, Секач – как ходили слухи – мог запросто уйти от любого пирата. Хельги, кстати, подобным слухам не очень верил – уж слишком несопоставимые скорости у драккара и тяжелого кнорра. Скорее всего – об этом тоже поговаривали втихомолку, – Эддрик делился с пиратами кое-какой информацией. Потому его и не трогали.

Поплотнее запахнувшись в плащ – чай, не лето, – ярл взглянул на небо, голубое, с белыми кучерявыми облаками, похожими на снежные башни. Ничто не предвещало бури. Впрочем, и путь был недалек. Дня два. Вполне можно было успеть в промежутках меж страшными осенними штормами, хозяин кнорра Седрик вовсе не собирался прекращать торговые операции в угоду погоде. Берег давно скрылся из виду, но судно не сбавило хода. Лишь кормчий время от времени ворочал веслом, ориентируясь по солнцу, по косякам серебристой сельди, по сероватобелым птицам-глупышам, что всегда чуют землю. Как и любой викинг, Хельги тоже умел пользоваться всей этой премудростью и с ходу угадал в Эддрике опытного кормчего. А такие всегда пользовались уважением.

Потягиваясь, выбрались на кормовую палубу и остальные: Снорри, Ирландец, Магн. Эддрик Секач недовольно покосился на них, но ничего не сказал. Заплачено было щедро.

Снорри, усевшись прямо на палубу, принялся внимательно наблюдать за действиями кормчего, Ирландец задумчиво смотрел вдаль, а Магн, пойдя к украшенному щитами фальшборту, встала рядом с Хельги, потерлась плечом, словно кошка. Ярл чуть отстранился – ведь любви меж ними не было, была лишь одна страсть, что хорошо понимали оба.

– Нас ждут трудные дела в Таре, – вздохнув, тихо произнесла Магн.

– Да ну? – усмехнулся Хельги. – А мне вот что-то теперь не верится. Ну каким образом этот черный друид, про которого ты мне рассказывала, доберется теперь в Ирландию? Нам просто повезло – ведь сейчас время штормов.

– Доберется, – снова вздохнула Магн. – И камень Лиа Фаль уже у него. А с этой вещью можно натворить дел.

– Откуда ты знаешь? – изумился ярл, искоса поглядев на собеседницу.

– Я не спала вчера ночью. Вышла на палубу – была луна, яркая и кроваво-алая, потом она зашла за облако. Стало темно… И в этой темноте, далеко за холмами, я вдруг увидела вспышку. Яркую, как тысячи солнц! Это был камень, ярл. И Черный друид тоже заметил его… не мог не заметить. А значит – уже отыскал. И теперь сделает все, чтобы добраться до древнего святилища Тары… И чтобы схватить тебя, ярл! Ведь ты нужен ему для самых ужасных целей.

– Я помню, ты говорила. Пусть попробует меня взять. – Ярл нехорошо усмехнулся.

– Поверь, это ничего не стоило бы друиду, – возразила Магн. – Не стоило бы, если б ты был обычным человеком… таким, как все…

– А я необычный?

– Нет! Прислушайся к самому себе. Твои мысли, разум, душа переплелись еще с кем-то… с тем, кого не могут достать колдовские чары друида… уж слишком далек он, слишком далек… – Синие глаза девушки затуманились.

– Да кто – он? – воскликнул Хельги. – В конце концов, я должен знать!

– Узнаешь… – утерев рукавом слезы, слабо улыбнулась Магн. – Придет время, узнаешь. Сейчас же этого пока не знает никто.

– Парус!!! – вдруг заорал один из матросов, тот, что сидел верхом на мачте. – Справа по борту парус!

Команда кнорра – по численности как минимум раза в два-три меньше, чем на драккаре, ведь тут не нужно было грести – забегала по палубе, приготовляя стрелы и копья. Послышались крики, деловитая возня и ругань.

– Может, это торговый кнорр? – Хельги подошел к кормчему.

– Может, и кнорр, – усмехнулся тот. – Только уж больно быстр для кнорра. Смотри, как идет! И прямо нам наперерез. Нет, это не кнорр…

– Драккар!

– Так и есть. Ты, судя по выговору, с севера? Так, может, это твои соплеменники?

– Может, – не сводя глаз с приближающегося драккара, сухо кивнул Хельги. – Только это ничего не значит. Ограбят, убьют или продадут в рабство и тебя, и меня.

– Да это я знаю, можешь не рассказывать. – Кормчий расхохотался, так громко, что затряслась его буйная борода. – Значит, будешь помогать нам, – отсмеявшись, серьезно произнес он. – Ты и твои люди.

– Да, – отозвался Хельги. – Я и мои люди. Мы будем сражаться. А если среди нападавших окажутся вдруг знакомые – мы узнаем об этом в битве. Эй, Снорри, Ирландец, Магн!

Впрочем, никого из команды ярла и не надо было звать. Все давно уже приготовили оружие. Снорри натягивал лук, Магн разворачивала пращу, и даже, прямо скажем, несколько трусоватый Конхобар Ирландец сжимал в руке короткое метательное копье.

А встреченное судно летело, словно на крыльях. Уже были хорошо видны носовая фигура в виде головы дракона, алые щиты на бортах и толпившиеся на носу вооруженные люди. На их головах в лучах холодного солнца блестели шлемы. Парус драккара уже был снят, теперь поспешно опускали мачту. Да, явно готовились к бою.

На носовой палубе кнорра тоже деятельно кипела работа. Все – включая паломников и двух ночных пассажиров, быстро свернувших шатер, – засуетились, забегали, готовясь к отражению штурма. Кто-то тащил дротики, кто-то – стрелы, а кое-кто, нехорошо улыбаясь, пробовал пальцем смертоносное острие секиры. А с вражеского корабля роем летели стрелы. Она из них, пропев победную песнь, ударила в шею Эддрика. Выпустив из рук рулевое весло, кормчий упал на палубу, обливаясь кровью.

Между тем драккар разгонялся все быстрее, все чаще мелькали над волнами весла, корабль целил прямо в середину кнорра, как раз туда, где не было ни надстроек, ни весел. К рулю быстро встал Хельги, имевший достаточно опыта, чтобы вовремя просечь вражеские действия. По его указанию матросы быстро спустили парус, часть моряков взялась за весла, быстро затабанив и уменьшив ход судна. К тому же Хельги чуть повернул корпус судна навстречу вражескому драккару, уберегая от удара менее защищенную среднюю часть, и форштевень пиратской ладьи с треском въехал прямо под носовую надстройку кнорра. Вот уж тут разбойники несколько озадачились. Да, они, конечно, полезли на надстройку, словно на гору, но защитникам было очень удобно поливать их стрелами и спихивать копьями в воду. Завыв, заулюлюкав, несколько пиратов огромными, прямо-таки нечеловеческими прыжками бросились на кнорр.

– Снорри, – обернулся к верному сотоварищу ярл. – Я знаю, как ты действуешь луком. Поэтому не ищи их вождя, стреляй только в берсерков, видишь?

– Да, мой ярл!

И меткие стрелы Снорри полетели во вражеских безумцев. Это были опасные люди – берсерки, впадающие во время боя в особое бешенство. Во многих случаях они вполне могли бы покрошить и своих. А стрелы словно бы не брали их, вызывая лишь приступ ярости. За счет этой ярости и злобной нечеловеческой силы берсерки, сбивая висящие щиты, с воем карабкались на надстройку, и защитники попятились перед их неодолимой силой.

– Стреляй, стреляй, Снорри! – кричал ярл. – Не давай им передышки. И ты, Маги… Где твоя праща?

А вокруг пели стрелы, визжали секиры, с воем проносились дротики. Этот шум битвы был приятен Хельги, как приятен он был и Малышу Снорри, однако, что до остальных, то, пожалуй, те скорее молились, чтобы сражение закончилось. Неважно – как. Лишь бы не слышать этот ужасный вой и злобные крики, лишь бы не видеть толпы орущих язычников, лишь бы…

– Ирландец, бегом проберись на нос и скажи, чтобы рубили канаты и копья, – в который раз взглянув на явно преобладающий рой нападавших, быстро скомандовал Хельги.

Конхобар кивнул, он и сам видел, о каких канатах и копьях ведет речь ярл. Ну конечно, о тех, что, зацепившись за борта кнорра, стянули два судна в одно. Уклоняясь от стрел и отчаянно труся, Ирландец на брюхе прополз над трюмом.

– Рубите! – поднимаясь, яростно закричал он. – Рубите… – Он указал на драккар.

– Мы поняли, – обернувшись, кивнул молодой смуглолицый монах.

– Навозник?! – удивленно воскликнул Конхобар. – Ты здесь откуда?

– Да, когда-то меня звали именно так, – сваливая копьем врага, оглянулся Трэль. – И я никак не ожидал тебя здесь встретить.

– Рубите канаты, – уклоняясь от летящего дротика, крикнул ему Ирландец. – Похоже, это наш единственный шанс.

Почти все члены команды уже были убиты, и лишь двое верзил – ночных гостей – организовали оборону носовой палубы. Коренастый Гауторб лихо орудовал секирой – и рядом с ним полукругом протянулась широкая кровавая полоса. Другой, тощий и длинный Хильред, по кличке Родинка – из-за здоровенного пятна на левой щеке, не менее успешно действовал копьем, время от времени подбадривая себя криками «Коли!». Видно, эти двое были настоящими профессионалами.

Огибая их, Трэль крикнул что-то отцу Деклану. Тот кивнул и, схватив окровавленную секиру, принялся рубить канаты, привязанные к остроконечным якорям-кошкам, впившимся в корпус кнорра. Вражеский ярл, в синем плаще, с развевающимися белыми, словно выгоревший на солнце лен, волосами, закричал что-то, яростно показывая рукой на действия защитников кнорра. Где там… Его уже никто не слышал. Шум битвы поглотил все. Лишь несколько воинов на корме драккара подняли луки. Тяжело пропели стрелы. Часть из них бесполезно стукнулись в борт, часть попали в щиты, и лишь одна – видно, более удачливая – впилась-таки в грудь отца Деклана. Монах упал на палубу, обливаясь кровью. Бросив секиру, Трэль подхватил его на руки.

– Не умирай… Не умирай, отче! – тщетно молил он, но глаза пилигрима, бездвижно застыв, уставились в небо. И Трэль заплакал, опустив внезапно ставшую тяжелой ношу на доски палубы, скользкие от крови. Слезы текли по лицу его, глаза горели жаждой мести. – Ничего, – прошептал Трэль. – Я отомщу за тебя, отец, хоть поступать так и не велит Господь.

И он вновь взмахнул секирой, круша черепа врагов с удвоенной силой.

– Еще! Еще воинов на нос! – вскричал вражеский ярл. У него еще оставались воины, в отличие от защитников кнорра. Счет битвы шел на мгновения.

– Они сделали все, как ты сказал, ярл! – тяжело дыша, выбрался на корму Ирландец.

– Хорошо, – улыбнулся ярл, чувствуя, как бьют в висках барабаны и словно что-то удерживает его от того, чтобы тоже, упиваясь, броситься сейчас в гущу боя. Нет, он не должен быть сейчас простым ратником. Он должен быть мозгом битвы! В этом, именно в этом залог… ну, если и не победы, то уж и не поражения. – Эй, кто еще жив здесь? – Ярл оглянулся по сторонам, не выпуская из рук рулевого весла. – Быстро всем ставить мачту и поднимать парус.

– Но это безумие!

– Нет. Это наше спасение! Поднявшийся ветер – наш друг, пусть даже потом он станет врагом.

– Что они делают, безумцы? – посмотрев на грозные, высоко вздымающиеся волны, вскричал вражеский ярл. – Они поднимают парус!

Да, они подняли парус. И рванули вперед, сразу же оставив далеко позади себя вражеский драккар. И тут на море пришел шторм!

Как и всегда, он налетел внезапно, хотя и раньше можно было заметить и нахмурившееся сизое небо, и волны, вздымающиеся словно спины китов. Правда, никто этого не замечал, все были заняты битвой. Кроме Хельги, сына Сигурда-ярла. Тот, в отличие от пиратского вожака, видел все. И знал – шторм в такой ситуации, пожалуй, лучший выход.

А волны взлетали все выше и, достигнув огромнейшей высоты, застывали на миг, чтобы с ревом низвергнуться обратно. Они лезли одна за другой, словно те же пираты, и корпус судна жалобно трещал под их стремительным натиском. Хельги знал одно – судно не должно встать к волне боком. И удерживал рулевое весло, навалившись из последних сил.

– Снорри, парус! – перекрывая шум бури, прокричал ярл, понимая, что посылает лучшего друга на верную смерть. Но что еще оставалось делать?

Снорри кивнул, едва не сбитый набежавшей волной, скинул с себя тунику и проворно полез на вершину мачты. Кнорр кидало из стороны в сторону, то поднимало вверх, словно на гигантских качелях, то опускало в разверзшиеся кипящие ямы. А Снорри, закусив губы, лез, упрямо и быстро, как лазал когда-то за птичьими яйцами по отвесным норвежским скалам. Будь ветер лишь чуть сильнее – парус давно сорвало бы, унесло вместе с мачтой, а так… а так корабль неудержимо несло прямо на скалы!

– О, боги! О, могучий Тор, о, Бальдр, о, мудрый Один, – шептал Снорри. – Клянусь, я сделаю это.

А набежавшая волна окатила его с головой и чуть было не опрокинула кнорр.

– Я сделаю это, – вцепившись в рулевое весло, упрямо твердил Хельги, чувствуя, как трещат суставы.

Добравшись до вершины мачты, Снорри резанул ножом по канату… Сорванный парус унесся вмиг, подхваченный ветром. Судно чуть рыскнуло, но Хельги был начеку и быстро выпрямил курс.

– На весла! – как можно громче воскликнул он. – Все, кто есть. На весла!

Побежали, затопали по ныряющей палубе. Кое-кого на бегу смыла волна. Но некоторые – Ирландец и Трэль – все же ухватили тяжелые весла. И, сделав пару мощных гребков, развернули корабль так, что форштевень разрезал накатившуюся волну надвое. Тем не менее этот удар был страшен! Корпус судна содрогнулся, часть щитов по бортам надстроек свалилась в воду. Туда же полетел и не успевший слезть с мачты Снорри. Захлебываясь, нырнул в накативший вал… и вынырнул только тогда, когда почувствовал, что сейчас вот-вот захлебнется. Отплевываясь, оглянулся назад, – увидев очередную волну, снова нырнул… А кнорр унесся вперед. Лишь позади него, неизвестно как уцелевшая, летела на тонкой веревке легкая разъездная шлюпка. Из последних сил Снорри доплыл до нее и тяжело перевалился через борт.

– Эй! – попытался крикнуть он, но легкие издали лишь легкий хрип.

Между тем ветер заметно утих и гнал мелкие облака лишь высоко в небе. Волны, конечно, громоздились друг на друга по-прежнему, но уже без той неистовой ярости, да и стали чуть ниже. Похоже, шторм затихал, и закончился он так же внезапно, как и начался. Никто и не понял, когда, в какой вдруг момент кипящий котел волн сменился мирной зыбью. Стемнело, и в лиловом, очистившемся от туч небе проглянули первые звезды.

– О, боги! – взмолился ярл. – Даю слово – я принесу вам хорошую жертву.

Двое верзил, раненые, притащились с носа. Коренастый дядюшка Гауторб и длинный сутулый Хильред Родинка.

– Без тебя мы все бы погибли, ярл, – криво усмехнулся Гауторб. – И вот тебе наши руки! Кроме того, нам есть о чем рассказать тебе.

– После, друзья, – отмахнулся молодой ярл. – После. Пока же необходимо пересчитать людей. Кто жив, а кто, волею богов, помер.

– Сделаем, – разом кивнули оба. Помочь им вызвался Конхобар Ирландец.

Все убитые, кто не стал добычей волн, были положены рядом, на носовой палубе, завернутые в плащи. Кормчий Эддрик Секач – вот уж кому, похоже, изменило счастье, – ирландский монах отец Деклан и еще с полдесятка людей из команды кнорра. Остальных приняло море. В том числе и Снорри.

– Да примет тебя в последнее плавание волшебный корабль Нагльфар, что сворачивается, словно платок, – молился о Малыше Хельги. – Пусть будет удачным твое новое плавание под началом невидимого великана Хрюма, и пусть всегда в парус Нагльфара дует попутный ветер.

– Он туда все время дует, ярл, – показавшись из-за кормы, хмуро перебил его чудесно спасшийся Снорри. – Чем молить богов, лучше бы чего-нибудь скушать, а то в этой дурацкой лодке за кормой вообще нет провизии!

Скушать… Обрадованный до чрезвычайности, Хельги сдавил младшего приятеля с такой силой, что чуть было не отправил его обратно в страну мертвецов, в которой, похоже, Снорри пока так и не побывал.

– Да хватит же меня обнимать, – отбивался Малыш. – Дайте пожрать лучше!

– Парень прав, – заявил Ирландец. Сидевшая рядом Маги перевязывала его окровавленную руку. – Неплохо бы было чего-нибудь перекусить. Когда в последний раз ели?

– А что там есть в трюме? – Ухмыльнувшись, Хельги искоса взглянул на оставшихся в живых моряков кнорра. – Надеюсь, Седрик не будет особенно возражать, если мы чуть уничтожим его запасы съестного?

– Не будет! – хором ответили моряки и, не дожидаясь дальнейших указаний, всем скопом ломанулись в трюм.

Миг – и все, урча, принялись набивать животы солониной, доставая мясо руками из больших дубовых бочек. Нашелся и бочонок эля, и даже не один. Послышались шутки…

Только Трэль не принимал участия в общем веселье. Как христианин, он читал молитву над телом отца Деклана…

А где-то рядом, ну, может, и не так уж и рядом, но точно где-то недалеко, причаливал к большому острову потрепанный штормом драккар.

Причаливал в безлюдном месте, откуда и делал вылазки в последнее время, отколовшись от датских викингов в Нортумбрии. Хозяином драккара и хевдингом дружинников-хускерлов был сын Свейна Копителя Коров Фриддлдейв Красавчик, а в дружине у него ошивались двое недавно прибившихся субчиков – беглый монастырский лэт Эрмендрад и Дирмунд Заика.

Глава 15 Шепот дождя в таре

Когда дождь Что-то шепчет — Это снег. Дж. О'Каллахан «Белый звук»

Октябрь 856 г. Ирландия: королевство Лейнстер – Миде

Снова дождь, как всегда, дождь. Он накрапывал, словно бы шептал что-то, стучал по листьям деревьев и тысячами капель рассыпался в больших коричневатых лужах, в которых иногда – крайне редко – отражалось солнце.

– Не знаю, кто такой Птолемей, но покойный отец Деклан рассказывал как-то, что жил он давным-давно, еще до пресветлого Рождества Христова, и был великим ученым-книжником, хоть, правда, и язычником, не про вас будь сказано. – Трэль улыбнулся, искоса бросая на викингов – Хельги и Снорри – насмешливый взгляд. – Так вот, – продолжал он. – Этот самый Птолемей называл это поселение Эблана.

– А местные до сих пор зовут его Бейл Ата Клот, что значит «Город на переправе», – перебил вольноотпущенника Ирландец.

Под навязчивый шепот дождя все трое стояли над свежей могилой на христианском кладбище близ норманнского логфорта Дуб-Линн – «Черная Заводь», – так называлось это местечко в устье широкой реки Лиффии уже около тридцати лет. Кроме норманнов – именно норманнов, а вовсе не разбойников-викингов, – поселившихся в здешних местах со времен Торкеля-ярла (а приплыли они на шести десятках кораблей!), селение… а уже можно сказать, что и небольшой город… населяли и местные люди. Кто-то из них роднился с норманнами, а кто-то их презирал, тем не менее люди постепенно смешивались между собой, а норманны все чаще перенимали веру в Христа, уже не называя его больше просто распятым богом.

Кладбище – небольшое, но вполне ухоженное, благостное – располагалось в березовой рощице на левом берегу реки, откуда были хорошо видны не такие уж и далекие горы Уиклоу, а если было солнце – как вот сейчас, – то хорошо просматривалась и самая высокая вершина Лугнакуилл, названная так, вероятно, в честь древнего покровителя Ирландии бога Луга. Горы Уиклоу небольшие, густо пересеченные лесными долинами и ущельями, сиреневыми от вереска. Частенько меж горных отрогов встречались и озера, в одном из которых и брала свое начало река, на которой стоял Дуб-Линн. Норманнский лонгфорт и прилегающий к нему городок расположились в благодатной, даже осенью изумрудной долине с тучными пастбищами, напоенными запахами тысячи трав. На лугах даже в октябре паслись коровы, а чуть дальше, к горам, густо росли дубы и березки. Чего, правда, не было, так это угрюмых лесных урочищ с седыми густо-зелеными елями и корявыми соснами. Все леса здесь, на восточном побережье острова, были какими-то веселыми, ярко-зелеными, радостными. Или это только казалось Хельги?

Искомый холм Тара находился в нескольких десятках миль к северу, среди дубрав и лугов, по-осеннему желтых. В низком небе висели разноцветные тучи – темно-лиловые, фиолетово-пурпурные, розовато-желтые; лишь на крайнем западе виднелась узкая полоска яркой лазури.

Похоронив убитых, все пятеро – Хельги, Снорри, Трэль, Магн и Конхобар Ирландец, – не тратя времени на пустые разговоры с местными поселенцами, сразу же направились на север, к Миде, где и была расположена Тара – священная столица Ирландии. Вернее, бывшая священная столица. Остались позади приземистые, крытые камышом и соломой жилища Дуб-Линна, маячили на юге похожие на желто-зеленые купола вершины гор Уиклоу – там, в этих горах, был расположен монастырь Глен да Лох – «Долина двух озер» – одна из самых известных обителей Лейнстера.

Хельги шел спокойно, не обращая внимания на дождь, что-то шепчущий сырой траве и бурым намокшим листьям, рассуждая о том, что раньше просто пропустил бы мимо ушей. Например, о двух странных пассажирах «Ока Единорога» – «дядюшке» Гауторбе и Хильреде Родинке. Как они ловко сражались! Слишком ловко для обычных людей. И это их непонятное признание… Якобы Теодульф Лохматый послал их шпионить за ярлом, который, по мысли корчемщика, и должен непременно привести их к каким-то ирландским сокровищам. Глупее ничего не могли выдумать? Нет, даже и после битвы с пиратами – а бились эти парни, надо признать, весьма недурственно, – и после их нелепого признания Хельги не очень-то доверял им, точнее сказать, вообще не доверял. Потому и не стал нанимать лошадей и проводника – по версии, пущенной среди местных людей Ирландцем, они все – паломники и намереваются посетить монастырь Глен да Лох. А раз монастырь сей не так уж и далек – тогда зачем лошади? Да и путь пешком явно угодней Богу. Гауторб с Хильредом тут же предложили пойти в обитель вместе. Дескать, кругом одни разбойные ирландские рожи, и вовсе не стоит отказываться от услуг двух таких хороших бойцов, как они. Ну да, бойцы они и впрямь были неплохие, а вот что касается рож… По словам того же Ирландца, это еще как посмотреть, чьи рожи более разбойные. А уж физиономии этих двух явно не вызывали никакого доверия. Хельги вдруг заметил, что уже очень давно не вспоминал Сельму… Словно бы отдалилась она в его мыслях, словно бы стала немножко чужой, хотя… Может быть, слишком она была далека? И слишком много чего произошло за последнее время.

Слева блеснула серебром излучина реки, справа потянулись низкие, приземистые холмы, где-то безлесые, а где-то покрытые рощами. Магн – как хорошо знающая дорогу – уверенно шла впереди, лишь иногда останавливаясь и советуясь о чем-то с Ирландцем, общалась с которым лишь в случаях крайней необходимости и встречала презрительной насмешкой почти каждое сказанное им не по делу слово. Вот они опять остановились, на этот раз у большого – в три человеческих роста – креста с кругом посередине. Крест полностью покрывала изумительная по тонкости резьба, соединяющая в себе и христианское и языческое, – какие-то маленькие фигурки людей, неизвестно, что делающих – то ли молящихся, то ли проносящих себя в жертвы. В центре креста располагалось изображение человека в длинной сутане, в левой руке он держал большой крест, в правой – языческий закрученный посох. Вот и пойми. То ли святой Патрик, то ли бог Луг. Каждый проходящий, видимо, понимал это по-своему. Трэль перекрестился, Магн прошептала какую-то краткую песнь, Снорри, любопытствуя, попытался было забраться на вершину креста, но сорвался, ободрав ладони, упал на землю и, плюнув, пошел дальше. Ирландец чуть задержался, поджидая идущего позади ярла.

– Я хочу поговорить насчет тех двоих, – начал он, едва Хельги поравнялся с ним.

Ярл улыбнулся. Это было как раз то, над чем он сейчас и думал.

– Ты полагаешь, они пойдут за нами? – тихо спросил он.

– Думаю, да, – кивнул Ирландец и тщательно осмотрел холмы. – Не такие они дураки, чтобы отказаться от своих целей, тем более что уже оказались в гавани Дуб-Линн. Однако не ясно: что, Теодульф Лохматый совсем поглупел, отправив…

– Отправив всего двоих? – продолжил ярл. – А зачем больше? Привлекать внимание? Думаю, у них здесь наверняка есть сообщники. Уж слишком уверенно держались оба, когда мы входили в реку. Словно бы хорошо знали не только фарватер, но и все, что здесь расположено.

– И еще должен появиться этот… – Конхобар усмехнулся. – Черный друид. Он вовсе не так страшен, как про него рассказывают, но вот Лиа Фаль… Если друид владеет камнем – он получит Силу.

– Кроме силы камня он хочет получить и меня.

– О да, мой ярл. Предсказано, что когда-то ты будешь самым сильным конунгом в Гардарике. Вот он и хочет взять твою душу.

– Знаю, – отмахнулся Хельги. – Об этом же говорила и Магн. Правда, непонятно как-то. Впрочем, она всегда говорит не очень понятно, когда речь заходит о… Однако стоит поторопиться. Что-то не нравится мне вон та туча! Уж не собирается ли она пролиться хорошим дождем? А ведь и без того не жарко.

– Да, пожалуй, лучше укрыться в лесу, – кивнул Ирландец. – Эй, Снорри! Магн!

Путники едва успели свернуть в ближайшую рощу, как по желтым листьям деревьев, сменив тихий шепоток мороси, вновь ударили крупные холодные капли.

– Только ливня нам и не хватало, – останавливая лошадь у большого креста, буркнул «дядюшка» Гауторб. – Слышь, Родинка, может, свернем во-он к тому лесу? Заодно проверим, не забыл ли ты мешок с провизией?

– Мешок-то я не забыл, дядюшка. – Хильред Родинка с подозрением смотрел на темную, стремительно набухавшую холодной влагой тучу. – Только вот думаю, вряд ли мы успеем доскакать до леса. Лучше уж поискать местечко поближе. Да вон хоть тот дуб. По виду он вполне крепок.

Быстро повернув коней, всадники понеслись к дубу. И вовремя! Едва они успели спешиться, как хлынул с небес холодный всепроникающий ливень.

– Что там у нас по пути? – поежившись, спросил Родинка, снимая с коня мешок.

– Заезжий дом Эхайда Далриата. Я думаю, они там и заночуют, больше-то негде!

– Эо… Дал… О Господи, ну и имена у этих ирландцев… А в этой чертовой Таре у нас точно найдутся помощники? Ведь их четверо, не считая бабы. Покуда не особо-то равный расклад получается. А драться они умеют, я видел.

– Успокойся, парень. – Гауторб впился зубами в козий сыр, пожевал немного и плюнул на пожухлую траву желтой тягучей слюной. Затем полез за пазуху и вытащил оттуда серебряный перстень с круглым голубым камнем. – Вот эту штуку надо показать кое-кому… и у нас сразу появятся помощники. Если верить Ульве.

– Хм… Верить Ульве… Я б ему вообще никогда не поверил. Ты что, дядюшка, забыл, как он обманывает игроков в кости?

– Не забыл, – хмыкнул Гауторб. – Только, думается, вовсе не Ульва послал нас сюда. Нет, не его это дело. Ульва лишь только передал чью-то волю. И ведь честно заплатил кое-что!

– Интересно, чью волю?

– Вот и мне интересно. Впрочем, имя этого человека, думаю, мы никогда и не узнаем. Исполним поручение да получим свое. И в обратный путь, если, конечно, дождемся попутного корабля. Хотя… – Гауторб почесал бороду. – Хотя и тут можно неплохо устроиться. Завести землицу, стадо коров, рабынь…

– Нет уж, дядюшка, – решительно возразил Родинка. – Мне совсем не улыбается торчать на этом поганом острове, даже и с коровами да рабынями. Лучше уж вернуться домой, а там…

– Домой, так домой, – покладисто согласился Гауторб. – Только сначала дело сделаем. Гляди-ка, дождь ведь все не кончается. Погоди-ка… А если они идут и в дождь? Нет, нечего тут сидеть, неизвестно чего дожидаясь. Давай-ка поскачем. Лучше бы приехать в заезжий дом раньше них.

– Так ведь вымокнем, дядюшка!

– В корчме просохнешь. В путь!

Из-под копыт коней полетели комья мокрой коричневой грязи. Доскакав до креста, всадники повернули и, закрывая лица от льющихся с неба потоков воды, исчезли в серой пелене ливня.

Потрепанный бурей драккар угрюмо торчал у западных берегов Мерсии, прячась меж серых камней. Всю ночь и весь день лил нудный холодный дождь, то чуть переставая, то усиливаясь, шерудил в соломе крыш, словно нашептывал что-то, – о, как надоел это шепот дождя! – и низкое, затянутое серыми облаками небо, при отсутствии всякого намека на ветер, не давало никакой надежды на то, что эта гнусная погода вдруг счастливо переменится. Кто-то из викингов спал в разбитых на палубе шатрах, кто-то лениво ловил сетью рыбу, лишь четверо часовых – двое на самом корабле и двое на берегу – четко несли службу, как и положено воинам. Корабль-волк, корабль-разбойник, волею ветра и случая оказавшийся у этих негостеприимных берегов, был готов в любой момент поднять спущенные с носа сходни и, словно призрак, исчезнуть в туманной пелене моря. Правда, существовал еще и флот короля Мерсии. Впрочем, какой там флот – три корабля-то! Хотя и здесь торчать тоже не было особой радости. Ну, подремонтировались, подлатали борта, починили мачту, поставили заплатки на парус. Что еще? Волк не должен жить без добычи. А если добычи нет, ее нужно искать.

«Да, ее нужно искать», – выходя из полосатого шатра на корме, произнес про себя пиратский хевдинг – еще совсем молодой человек с очень красивым надменным лицом, обрамленным длинными, белыми, словно лен, волосами. Красавчик Фриддлейв, сын Свейна Копителя Коров. О, недаром он примкнул к данам и быстро выдвинулся среди них смелостью, отвагой и изрядной жестокостью. Хотя все викинги не брезговали расправами с пленниками и врагами, однако Фриддлейв находил все больше удовольствия в самых ужасных расправах, и «кровавый орел» все чаще срывался с острия его меча, а секира была красной от крови.

– Эй, Норм! – крикнул он часовому. – Разбуди-ка новеньких. Заику и этого… Эрмен… Эрен… Тьфу-ты… В общем, ты понял.

– О да, мой ярл, – откликнулся Норм – круглолицый деревенский парень, младший сын одного из трендалагских бондов.

Оба – Дирмунд Заика и Эрмендрад – проснулись быстро, да и, в общем-то, не особо крепко и спали, скорее, подремывали, погруженные в думы. А думы у них были примерно одинаковые. Не сделали ли они очередную глупость, примкнув именно к Фриддлейву, вовсе не самому крутому морскому ярлу и, как недавно выяснилось, далеко не самому удачливому?

В данный момент Фриддлейва сильно интересовали окрестности Честера, а именно: как, где, чего пограбить, знают ли о том Эрмендрад или Дирмунд. Увы, в этом смысле ни тот ни другой помочь ему не могли – Эрмендрад, как и все крестьяне, никогда в жизни не был дальше своей сельской округи, расположенной на восточном побережье Мерсии, а вовсе не на западном, у которого стоял сейчас драккар; Заика же если и знал что, так опять-таки все его знания целиком касались того же восточного побережья. Оставался один путь – захватить кого-нибудь из местных жителей и, хорошенько порасспросив, кинуть в море, чтобы, гад, никому не выдал.

– Вы и пойдете. – Хевдинг кивнул обоим. – Можете еще прихватить Йорма. И чтоб к полудню кто-нибудь да был.

Дирмунд и Эрмендрад, пожав плечами, отправились звать Йорма, а затем, уже втроем, спустились по сходням на каменистый берег, грязный и топкий от льющего целые сутки дождя.

– Д-да уж, в-встреть т-тут кого-нибудь, – буркнул Заика, взглянув на серое мокрое небо. – Н-небось п-по домам в-все сидят.

Остановились посовещаться в перелеске, на холме, в виду побережья. Наверное, в солнечную погоду с него много чего можно было бы увидеть, но, увы, только не сейчас. Норм предложил вполне здравую мысль – отойти подальше от берега и устроить засаду где-нибудь на дороге, между селениями, – наверняка кто-нибудь куда-нибудь да поедет, ведь, несмотря на дождь, жизнь-то не кончилась!

– П-пожалуй, т-так и с-сделаем. – согласился Дирмунд. – Вон з-за тем лесом, п-похоже, х-хорошее место.

За лесом, угадывающимся за серой стеной дождя, проходила наезженная, утопающая в грязи дорога, разбавленная на всем протяжении большими коричневатыми лужами. По обеим сторонам ее, слева и справа, тянулись реденькие кусты, частью буровато-красные, а частью уже сбросившие листву. Лес, конечно же, был бы куда лучшим укрытием, да вот беда – дорога проходила от него слишком далековато. Ладно бы день был нормальным, но в такой дождь ничего толком не видно.

– Ладно, с-сойдут и к-кусты, – махнул рукой Дирмунд, и вся троица, укрывшись в зарослях, приготовилась ждать, поплотнее закутавшись в плащи.

Слава богам, ждать пришлось не долго. За поворотом послышался скрип колес, а вскоре показалась и повозка – обычная деревенская телега, запряженная худой пегой лошадкой. Лошадка тяжело дышала и пыталась вытащить повозку из очередной лужи.

– Ну, так мы и до вечера не доедем, – стукнув по плечу возницу – белобрысого деревенского мальчугана, угрюмо пробормотал добродушный с виду монах в порванной рясе. – Эй, любезнейший! А ну-ка прибавь-ка ходу.

– Вряд ли это в его силах, мой господин, – обернулся к монаху сидевший впереди, рядом с возницей, парень с лисьим лицом и хитроватым взглядом. – Думаю, быстрее мы дойдем только пешком.

– Так пошли же! Я чувствую впереди кое-что… – Монах спрыгнул с телеги и грозно зыркнул на парня черными пронзительными глазами. Тот тут же проворно соскочил в грязь.

– Эй, уважаемые! – закричал с повозки мальчишка. – А заплатить?

– Бог подаст, – махнул рукой парень и поспешил вслед за широко шагавшим монахом.

Юный возница посмотрел им вслед, гнусно, по-взрослому, выругался и повернул телегу обратно, кулаком утирая слезы.

– Сволочи, – шептал он. – Да накажет вас святой Колумбан.

Этот ирландский святой, известный своей строгостью и неутомимым благочестием, почему-то казался мальчику самым подходящим типом для того, чтобы покарать обидчиков. Скрипнув колесами, повозка наконец выбралась из грязи, и исхудавшая лошаденка понуро потащилась обратно.

А монах и его слуга – друид Форгайл и незадачливый прощелыга Ульва – оказались в руках пиратов.

– Да, мы из Честера, – надменно заявил друид. – А у вас недалеко корабль? Что же вы стоите? Ведите. Мы все расскажем вашему ярлу.

Заезжий дом Эхайда Далриата располагался на уютной, с трех сторон окруженной рощей поляне, близ самой дороги. Длинный, просторный, аккуратный, огороженный невысокой оградой из серых камней, он был словно под стать хозяину – благообразному господину с черной подстриженной бородой и круглым улыбающимся лицом, – из тех господ, что называют душой компании, тем более сельской, где в окрестных деревнях все друг друга знают. Таков был и Эхайд Далриат. Волосы его, чуть тронутые на висках сединой, были коротко подстрижены. Пожалуй, слишком коротко… Хоть и прибыл он лет двадцать назад из Коннахта, а быстро завоевал уважение окрестных людей. Все знали, что у господина Далриата можно занять чуток зерна до самой осени или коровьего молока для детей. Все знали, что Эхайд может и простить небольшой долг, а большой потребует точно в срок, не позже и, самое главное, не раньше, да и процент берет умеренный. Все знали старую жену Далриата, светлоокую Конглу, ныне умершую. Все знали, как горевал о ней несчастный вдовец. Все знали, как взял он наконец к себе в дом молодую наложницу по имени Мидир, знали, как выгнал нерадивого слугу, да и все его слуги знали – суров Эхайд Далриат, да справедлив и отходчив. Все знали, как любит он посмеяться, все знали, как – довольно-таки часто – отсылает он дары в монастырь Келл Дара, все знали о благочестии его, уме и благородстве. Знали, что больше всего на свете любит он поиграть в фидхелл – древнюю игру знати. Вот только никто не знал, что был Эхайд Далриат сыном друида. Имя погибшего в кровавой стычке отца его, Фергуса Ронана, много чего значило на каменистых просторах Коннахта, особенно в той его части – сокровищницы тайных и грозных знаний, – что называлась Круахан-Ай, или «Спина друидов». Никто, даже ард риаг Маэл Шехнал – верховный король Ирландии, однажды посетивший заезжий дом господина Далриата, не знал об этом. Никто, кроме Черного друида Форгайла. Только он один знал, что не бросил Эхайд Далриат старой веры, не предал заветов отца ради святого Патрика и по-прежнему – очень осторожно, но регулярно – приносил древним богам хорошие жертвы. Обычно несчастных, ни о чем не подозревающих путников, тех же монахов-паломников что останавливались в заезжем доме Далриата перед каким-нибудь языческим праздником. Последний раз такую жертву принес Эхайд первого августа, в День Лугназад, что когда-то пышно отмечали в Таре, да и по всем королевствам Ирландии, от Манстера до Улада. Теперь наступала пора новых жертв. Давно уже, очень давно – по мнению Эхайда – не чувствовали старые боги вкуса свежей человеческой крови. Потому обрадовался Эхайд гостям, как родным.

И очень сожалел про себя, когда один из них показал ему серебряный перстень с круглым голубым камнем – знак Черного друида Форгайла. Впрочем, хозяин заезжего дома перестал так уж расстраиваться, когда узнал суть приезда гостей. Мало ли, среди тех, кого надо будет схватить, окажется человечек, не очень-то нужный друиду. Тем более что, как тут же выяснилось, Форгайла интересовал только один…

Они пошли дальше, воспользовавшись некоторым просветлением в небе. Раскисшая дорога, вся в грязи и глине, вела мимо холмов и рощицы, за которой виднелись строения, огороженные аккуратной оградой из серого камня.

– Заезжий дом, – кивнула Магн. – Тут мы и заночуем, а уже завтра днем будем в Таре.

Ирландец лишь усмехнулся, переглянувшись с ярлом.

– Будьте настороже, – улучив минутку, предупредил тот. – И не спрашивайте пока ни о чем. Быть может, все сложится и не так, как предполагается.

Вольноотпущенник Трэль про себя подивился странным словам ярла, а Снорри, похоже, было все равно – где-нибудь ночевать или идти дальше.

Хозяин заезжего дома – сама любезность – принял их с почетом. Поклонившись, справился о здоровье, тут же распорядился насчет еды и провел гостей в дом.

– Здесь – трапезная, – показал он на обширную полутемную залу. – А вон там – общая комната, где можно и спать, и оставить вещи. Для вас же, благородный господин, – широко улыбнувшись, он повернулся к ярлу, – я приготовлю славную спальню там, наверху. – Хозяин кивнул на узкую лестницу, ведущую в деревянную пристройку.

На столе, длинном, сколоченном из почерневших от времени толстых дубовых досок, до блеска отшлифованных рукавами, появились яства в деревянной, а на той стороне, где сидел ярл, и в серебряной посуде. Лепешки, жареное мясо, орехи, запеченная в тесте форель, лосось, сваренный с шалфеем и луком, какие-то птицы – то ли утка, то ли гусь, – политые шафранным соусом, эль, конечно, а также и грушевый сидр, из тех коварных напитков, что за доброй беседой можно выпить сколько угодно, да только вот потом не встанешь из-за стола, тут и уснешь, упав головой средь объедков. Перед тем как сесть ужинать, Хельги, в сопровождении угодливого хозяина, осмотрел дом. Залу, гостевую, очаг. У очага задержался подольше, уж слишком вкусные запахи исходили оттуда, особенно от жарящихся на вертеле уток.

– Милости прошу! – кивнув на накрытый стол, расплылся в очередной улыбке Эхайд Далриат.

И сам сел на лавке рядом с гостями; слуги, повинуясь его знакам, таскали от очага пищу, а Эхайд самолично подкладывал ее ярлу и все улыбался, улыбался… Так, что даже сидевший по левую руку ярла Ирландец скривился, бросив на него красноречивый неприязненный взгляд.

Отпробовав эля, гости стали собираться спать. Да и пора было уже – на улице быстро темнело.

– Трэль, ты хорошо понимаешь местный говор? – поднимаясь к приготовленному месту ночлега, внезапно обернулся к вольноотпущеннику ярл.

– Да, отец Деклан учил меня.

– Тогда вот что… Осторожненько так переговоришь со слугами, они, кстати, тоже, похоже, принимают тебя за слугу… Посмотришь, куда чаще всего они будут бегать. В какое место. Посмотришь – и все. Да, хорошо бы было, если б ты незаметно прихватил огрызок пилы. Понял?

Трэль молча кивнул и вышел во двор.

– Эх, самому бы понаблюдать, – пробормотал про себя Хельги. – Ведь чувствуется, что нехорошо что-то здесь, явно нехорошо, но вот что? Поди, догадайся… Хотя, может, и кажется все… Магн!

– Да, мой ярл? Я приду к тебе в полночь.

– Хм… Ну, а пока скажи, эта… этот заезжий дом, он такой же, как все в Ирландии?

– Да. Во всей стране такие же, от Манстера до Улада и от Лейнстера до Конннемары. А что, не очень понравился?

– Наоборот, даже слишком. Ты ничего не чувствуешь?

– Нет, ярл. – Девушка тоскливо вздохнула. – Ты знаешь, я должна бы чувствовать камень… Но… Быть может, Форгайл все-таки более великий колдун, чем я думала…

– Кто?

– Тот, кого ты скоро увидишь. – Проведя по волосам ярла, Магн повернулась и, покачивая бедрами, отправилась в гостевую залу.

– Постой! – Хельги задержал ее за руку. – Мне бы нужно посидеть допоздна с хозяином, да так, чтобы он не заметил подвоха. Может быть, сыграть с ним в кости?

Магн расхохоталась:

– В кости? О, мальчик… Эхайд Далриат не играет в кости, он обожает фидхелл.

– Фидхелл? Что за игра такая?

– Ну как тебе сказать? Берется доска, поле расчерчивается на клетки. В центре ставится фигура верховного правителя, по бокам его – четыре короля – Манстера, Улада, Лейнстера и Коннахта. По сторонам доски еще четыре правителя с войском. Нападение их и надо отбить.

– Кажется, понял… – В висках Хельги стукнули барабаны. Отбросив сомнения, он решительно направился в трапезную.

Хозяин заезжего дома встретил его возвращение крайне неприязненно, хотя, почти сразу справившись с собой, натянул на лицо обычную улыбчивую маску.

– Не спится, – пожаловался Хельги на языке родных фьордов. Хозяин хорошо понимал его, как и многие на этом острове, слишком уж частыми гостями были здесь норманны. – Может, сыграем в фидхелл?

– В фидхелл? А ты умеешь в него играть, о благороднейший? – Хозяин обрадованно поднял брови.

– Играл когда-то, правда, многое забыл, – уклончиво ответил ярл. – Ну, если ты кое-что напомнишь…

– Конечно же, напомню, благороднейший ярл! Эй, слуги! – Он три раза хлопнул в ладоши. – Несите же сюда скорей мою любимейшую забаву!

Слуги – все, как на подбор, саженные молодцы – не заставили себя долго ждать.

В сущности, правила игры оказались не такими уж сложными – Хельги чувствовал себя так, будто когда-то уже игрывал во что-то подобное, и хозяину заезжего дома не пришлось особенно расслабляться, учитывая еще и то, что молодой ярл меньше смотрел на доску, а больше по сторонам. Примечал, куда да зачем бегают слуги.

Игра затянулась до позднего вечера, Хельги, конечно же, проиграл, к вящему удовольствию хозяина, и отправился в гостевую комнату, спать.

По пути заглянул к остальным, переговорил. С Ирландцем, с Трэлем, со Снорри. Картина складывалась не очень-то благостная. Во-первых, хозяин Эхайд Далриат вел себя явно неадекватно: лебезил, льстил, улыбался. Да так, что это переходило границы обычной любезности. А ведь по своему статусу, как уверяли и Магн, и Ирландец, хозяин заезжего дома – это вовсе не держатель захудалой английской корчмы. Он обязательно являлся одним из самых богатых и уважаемых землевладельцев округи, и его слово чести приравнивалось к королевскому. Во-вторых, Трэль и Снорри несколько раз замечали подозрительное поведение хозяйской девчонки – довольно миловидной, глазастой, светловолосой, – кто она там была, прислужница, или наложница, или то и другое вместе, они так и не выяснили, да зато заметили другое.

Слишком уж часто бегала она на задний двор дома. Да не с пустыми руками – с чугунком, а затем и с баклажкой. Сначала снесла их куда-то, потом принесла обратно. Поставила на полку у очага, села смотреть, как играют в фидхелл. Хозяин, что тоже странно, ее не прогонял, словно бы и делать по дому было нечего. В-третьих, Ирландец не зря пялился глазами в серебряное блюдо с жареной птицей, стоящее на столе напротив ярла. Он и опознал в птице журавля. Везде и всегда ели всяких птиц, кроме уток, гусей и перепелов, еще и соловьев, и дроздов, и цапель, ну, и журавлей тоже. Везде, кроме Ирландии. Ирландцы журавлей не ели. Категорически. И дать кому-то съесть мясо журавля означало в их глазах подготовить того человека к какому-то неизбежному черному колдовству.

Немного поразмышляв, Хельги еще раз выслушал каждого из своих людей и, отдав несколько распоряжений, удалился в гостевую спальню. Узкая комната располагалась в деревянной пристройке, в которую из главного здания вела узкая лесенка. Судя по тому, что ни очага, ни жаровни в пристройке не наблюдалась, она обычно использовалась только летом, ну, или в начале осени, но уж никак не в конце октября, когда и здесь, в Ирландии, временами холодало, несмотря на теплый и благодатный климат.

Ярл не поленился и тщательно, на ощупь – огарок стоявшей у ложа свечи давно догорел – обследовал помещение. Вроде бы, на первый взгляд, никаких потайных ходов там не было. Хельги в задумчивости уселся на ложе… тоже немного странное – широкое, почти что квадратное, непривычно высокое… Ложе! Ярл бесшумно упал на живот, влез под ложе… Ага! Пальцы нащупали еле заметные щели… Люк!

Вытащив меч, он положил его на широкие доски пола и затаился. Вокруг стояла тьма, и по крытой камышом крыше, шепча холодными каплями, молотил дождь. Снаружи, у входа, кто-то осторожненько завозился. Хельги про себя улыбнулся, услышав, как взвизгнула смазанная жиром пила. Трэль все-таки обнаружил во дворе обломок…

Но почему они – хозяин и его люди – считают, что он будет здесь один? Или не считают? Или у них не один план, а несколько? Осторожно приподнявшись, ярл переложил меч на край ложа и сам лег рядом, притворяясь спящим. Ага! Снизу вдруг послышался какой-то шум… приглушенная ругань, и прямо под ложем что-то скрипнуло. Одновременно с этим – а может, и чуть раньше – произошло еще два события. Во-первых, где-то наверху, под самой крышей, вдруг ярко вспыхнул факел, и во-вторых… Ха-ха! Во-вторых, кто-то – пожалуй, несколько человек – с криком и руганью покатились с подпиленной Трэлем лестницы. Ярл не стал дожидаться их. Молнией слетев под ложе, распахнул уже приоткрывшийся люк и спрыгнул вниз, чувствуя, как под его мечом хрустит чья-то грудь. Послышались вопли. Оказавшись под пристройкой, Хельги отпрыгнул в сторону, одновременно описывая острием меча дугу. И, кажется, снова кого-то задел, судя по приглушенному крику… Их оказалось двое – старые знакомые, «дядюшка» Гауторб и Хильред Родинка. Гауторб, стеная, лежал на земле, а Родинка держался за раненую руку.

Никаких попыток достать его оружием они не предпринимали. То ли было уже не до того, то ли приказано было обязательно взять ярла живым. Ну да, ну да вон, и мешочек припасли, и веревки.

Черная тень заезжего дома контрастно виднелась на фоне неба. Дождь заметно утих, и стало заметно светлее. Наступало утро.

Вполне справедливо посчитав этих двоих уже не опасными, ярл побежал к основному входу. И совершенно напрасно туда торопился – Магн с Трэлем уже выводили лошадей из конюшни, туда же со всех ног неслись Ирландец и Снорри. С Ирландцем, не считая огромного синяка под глазом, вроде бы было все в порядке, а вот Снорри прихрамывал и держался за окровавленную руку. Впрочем, на коня он вскочил с разбега…

– Уходим! – ловя уже оседланную лошадь (тоже весьма подозрительно, для чего бы это держать ночью оседланных лошадей? Но вот и пригодились), крикнул ярл, и вся компания стрелой выскочила из негостеприимных стен заезжего дома.

Подстегивая коней, галопом понеслись на север. К Таре.

Хозяин заезжего дома Эхайд Далриат, шатаясь, вышел во двор. Двое слуг бережно поддерживали его под руки, лоб закрывала окровавленная повязка.

– Мы догоним их, господин, – подняв на дыбы гнедого коня, крикнул один из слуг.

– Я и не сомневаюсь, – буркнул Эхайд. – Только смотрите не убейте в пылу ярла! Скачите же и помните об этом.

– Не стоит никуда скакать, уважаемый господин Эхайд Далриат. – громко и насмешливо произнес чей-то голос.

Все обернулись. У ворот ограды стоял лысый монах в длинной сутане с полным добродушным лицом. Чуть позади него маячили двое вооруженных копьями воинов – один, судя по плащу и кольчуге, – норманн, другой непонятно кто – с узким, каким-то лисьим лицом.

– Вели своим людям повернуть обратно, Эхайд Далриат. – Монах подошел ближе и, понизив голос, добавил: – Вели, сын друида Корма-ка, вели ради древних богов, Бригиты и Крома.

– Но кто ты… – отпустив слуг, ошарашенно произнес хозяин заезжего дома.

– А ты не узнал меня, Эхайд? – усмехнулся монах. – Тогда посмотри мне в глаза.

– Не может быть! – ахнул Эхайд Далриат. – Не может быть… Неужто…

– Да, это я, Форгайл Коэл, учившийся когда-то в Круахан-Ай с твоим почтенным отцом, гордостью друидов, – подняв голову, надменно произнес монах. Черные глаза его пылали злостью и жаром.

– О, мой друид. – Эхайд почтительно приподнял левое колено. – Мы догоним твоих врагов.

– Уже не надо, – усмехнулся Форгайл. – Они, я полагаю, помчались в Тару! И будут там дожидаться меня. Что ж… И дождутся!

– Они все падут перед твоим волшебством, о мой друид! – Эхайд Далриат торжественно воздел руки к небу.

– И я в этом нисколько не сомневаюсь, – тихо промолвил друид и еще тише добавил: – Особенно теперь, когда боги показали мне суть камня. Эй, Эхайд! – повысив голос, обратился он. – Давай же скорее мне лошадь. А вы, – он обернулся к воинам, – ждите меня здесь.

Слуги подвели гнедого коня, и друид, вскочив в седло, рысью помчался в Тару.

– С-слушай, Ульва, н-не-п-плохо б-бы было что-н-нибудь п-перекусить, – обернувшись к своему сотоварищу, произнес один из воинов.

Тара, древнее святилище Тары, называемое еще Уснех и Миде, было когда-то давно священным центром Ирландии, с тех пор на крутом холме, среди поредевшей дубовой рощи, осталось пять плит, стоявших кругом. Каждая плита являла собой одну из пятин острова: Манстер, Коннахт, Лейнстер, Улад и Миде. У каждой представители всех королевств приносили щедрые жертвы древним богам. Лилась жертвенная кровь, орошая землю, и сердца божеств радовались и давали друидам все новые Знания. Никогда не пустовали жертвенные кувшины, и никогда не переводилась волшебная пыльца омелы. Раньше… Теперь же у самого подножия холма раскинулся монастырь поклонников распятого бога. Епископство Тара – так теперь назывался Уснех. Все старые реликвии – копье бога Луга и волшебный камень Лиа Фаль – хранились в монастыре, откуда камень и был похищен отступницей Магн дуль Бресал. Похищен, чтобы обрести истинного Хозяина. А Хозяину, Черному друиду Форгайлу, камень был нужен, чтобы достичь с его помощью власти. Камень давал Силу. И тысячекратно увеличивал способность Форгайла влезать в чужие тела, уничтожая душу. Все вместе это давало Власть, к которой и стремился друид, как, наверное, никто никогда не стремился. Все просто. Камень давал Силу. Сила давала Власть. А Власть давала Месть! О, скоро, уже совсем скоро толпы диких народов Гардарики уверуют в древних божеств и зальют кровью все, до чего смогут дотянуться под руководством Черного друида Форгайла.

Небрежно бросив поводья, друид спрыгнул с коня и, сжимая в руках Лиа Фаль, быстро направился к жертвенникам. Его враги – главный – норманнский ярл, а также отступница Магн и Конхобар-предатель, – склонив головы, стояли вокруг жертвенников и, казалось, чего-то ждали… Чего-то?

– Вы ждете меня? – выступил из-за деревьев Форгайл в обличье монаха. – Я пришел.

С этими словами он ухмыльнулся и поднял вверх камень. Луч выглянувшего из-за тучи солнца, пройдя сквозь вершину одной из плит жертвенника, вонзился точно в кристалл, и тот загорелся вдруг ярким неземным светом.

– Стойте же, словно статуи, все. И ты, отступница Магн! И ты, предатель Конхобар, опозоривший славное имя. И вы, двое пришельцев из далеких стран. Ты же, именуемый Хельги, сын Сигурда, подойди ближе! Ближе! Еще ближе… Вот так… Сейчас я забираю твой разум, а затем возьму душу… Иди же сюда, ярл!

Черные глаза друида, не мигая, смотрели на Хельги и, казалось, жгли. Страшные, неприятные, похожие на глаза огромной змеи. Давно уже, со времен святого Патрика, не видали в Ирландии змей. И вот одна приползла в образе друида, вернее, несчастного монаха-паломника.

Хельги шел, словно опившийся хмельным скиром, шатаясь и чувствуя, как постепенно теряет разум. Он уже ни о чем не думал, и не было никаких сил сопротивляться. Хотелось одного, чтоб все шло как шло. Медленно, неотвратимо, верно. Зияющая тьма разверзла свою смрадную пасть перед молодым ярлом, тьма завораживала, звала и тащила. Солнце поблекло, и средь бела дня на небе вдруг зажглись звезды… Или это только казалось Хельги…

Игорь Акимцев дернулся в коме. Забегали на мониторах зеленые кривые, замигала белая лампочка над кроватью, опутанной пластиковыми полупрозрачными жилами.

Акимцев увидел вдруг отчетливо и ясно какого-то смешного монаха, стоящего перед ним в самой нелепой позе. Что-то он такое держит в руке, какой-то блестящий камешек? Синеватый, невзрачный, но, скорее всего, драгоценный. Ишь как сверкает на солнце. Вероятно, лазурит или аквамарин, а может быть, и сапфир. А все вокруг так отчетливо… Серое небо, дубы, какие-то плиты… Кажется, можно даже потрогать…. Мокро… Но, черт побери, каким образом… А что это за люди вокруг? Не очень-то похожи ни на докторов, ни на видения, уж слишком реальны.

Надо же, и Магн здесь! Похоже, снова сбежала из сумасшедшего дома. Эй, Магн! Ты будешь петь в нашей группе? Если да, то завтра же начинаем репетировать…

Блестящая игла шприца ткнулась в вену… Видение – или реальность? – померкло.

Хельги шагнул вперед и выбил из руки друида волшебный камень. В потемневшем враз небе загрохотало, и понеслись зигзагами к земле целые тучи молний, одна из которых ударила в жертвенник.

Грохот, вспышки, пламя!

И повалившийся на землю монах, и Магн, на лету подхватившая камень и исчезнувшая вместе с ним неизвестно куда. И снова молнии…

– Скорее! – очнувшись, закричал Хельги. – Бежим отсюда!

Ни Ирландца, ни Снорри с Трэлем не нужно было упрашивать. Они понеслись вниз с холма под звуки грома и сполохи молний, как несутся стрелы, пущенные из тугого лука. А молнии ударяли сразу за ними, готовые поразить бегущих, и только Божья десница отвела страшную смерть. А впереди, вот уже рядом, виднелись ворота монастыря.

Магн так и исчезла. Исчез и камень. Куда? О том знали сама Магн да древние боги. Исполнилось пророчество: «Кто похитил камень один раз, может сделать это еще».

Черный друид… Он очнулся. Подполз к жертвеннику. Поднялся на колени. Взмолился:

– О, древние боги! О, великий Кром, разве я был вам недостаточно верен? Или мало приносил жертв?

И кровавые кельтские боги явили жрецу свою милость. Ведь это их голоса явственно услышал друид в грохоте грома. Услыхав, не поверил, переспросил, улыбаясь. И тут же пообещал заступникам достойные жертвы. Потому что теперь знал: не только Хельги, сын Сигурда, станет конунгом в далекой Гардарике. Им станет и Дирмунд Заика.

А дождь все шептал…

Из варяг в хазары

Глава 1 Гадание на перуновом капище

Простер на нас крыла владыка бездны — Да, он велик! Мы знаем, что стенанья бесполезны, До смерти – миг. Гертруд фон Ле Форт «Лишенные отчизны»

Март 862 г. Приднепровье

Еще стояла весна, совсем ранняя, смурная, с морозной ночной прохладцей и изливающимися мелким холодным дождем хмурыми дневными облаками, неповоротливыми, как застоявшиеся в стойле коровы. Лишь иногда сквозь серую пелену облачности проглядывало солнце. Отражалось на миг в освобождавшейся ото льда реке и, пробежав по черным ноздреватым сугробам, исчезало в сумрачной лесной чаще, обжигая напоследок черные вершины елей золотым весенним пожаром. Нечасты были погожие дни, нечасты, вторую весну подряд этак вот дождило, словно чем-то не угодили люди светлой матери Мокоши и Даждьбогу – сверкающему солнечному божеству, что прятал свой лик за серой пеленой облаков, как красавица-скромница прячет глаза за прядями спущенных на самый лоб волос. И не сказать, чтоб мало жертвовали богам – губы всех идолов в славном городе Киеве не успевали высохнуть от крови. Тем не менее, Даждьбог гневался и явно не торопил весну. Может быть, завидовал Перуну – грозному богу грома? Тому-то приносили не только петухов да коней, но, бывало – и человека. Да, невесело начинался год, не солнечно как-то, угрюмо. Не баловал солнышком март-протальник, хмурились крестьяне-оратаи, пробуя пястью землю, известно ведь: с марта пролетье, весна начинается, а ежели раненько протальник веснянку затягивает, то и все лето тепла не видать. Вернее, будет тепло, как не быть, никуда не денется, да ненадежное это тепло – сегодня солнце, а завтра, гляди, дожди зарядят, как бы и урожай не сгубили, бывали в иные лета случаи…

В густом лесу, по правому берегу реки, было тихо и сумрачно. Привычно хмурилось низкое небо, и слежавшийся за зиму снег холодил ноги. Несколько человек: трое, судя по внешнему виду знатных воинов: ярко-алые плащи, шитые серебром, кольчуги, мечи у пояса – привязав коней у дороги, углубились в лес. Следом за воинами шли еще четверо в онучах да пестрядных кафтанишках, кой-где и заштопанных – слуги-челядины. Идущий впереди молодой воин – рыжеватый, длинноносый, бледный – то и дело оборачивался, останавливаясь, и подгонял отстающих слуг бранным нехорошим словом. Челядины со страхом кланялись да поспешали, насколько могли. Ух, и страшен же был взгляд длинноносого! Черный, пронзительный, словно бы не людской, а из какого-то другого мира, мира колдунов и злобных оборотней. Ох, упаси, Рожаницы, от такого взгляда! Двое других воинов были немногим лучше: длинный светловолосый варяг с вислыми усами и жиденькой бороденкой, да хитроватый жукоглазый парень – тощий, чернявый, с круглым, как бубен, лицом. Оба – тоже в кольчугах, с мечами, правда, плащи не такие богатые, как у первого: у варяга – из простой шерсти плащик, коричневой корой дуба крашенный, а у чернявого – так вообще черникой, вон, и выцвел уже кое-где.

– А корзно-то у Истомы неважно! – оглянувшись, скептически шепнул один из слуг – светлобородый парень лет двадцати на вид – идущему позади пожилому. Тот нахмурился – не дело челядина господ обсуждать, тем более таких знатных.

– Помолчи-ка лучше, Найден, не то как бы нам худо не было, – покосившись на воинов, боязливо поежился пожилой. И тут же льстиво улыбнулся, увидев, как оглянулся предводитель.

– Хватит болтать! – сказал, словно ворон прокаркал, тот. – Прибавьте-ка лучше шагу.

Хорошо ему говорить: в толстых сапогах-чулках лошадиной кожи, в таких никакой снег не страшен, ни сугробы, ни болота, ни ручьи талые. А тут попробуй-ка – онучи-то давно уж все вымокли, идешь – хлюпаешь, ноженьки мерзнут, все равно как босой.

– А зачем мы туда идем, дядько Найден? – догнав парня, шепотом поинтересовался замыкавший процессию светлоокий отрок.

– Ишь ты – «дядько»! – усмехнулся, услыхав, пожилой. Найден-то, оказывается, уже «дядькой» стал, надо же, а ведь еще и маткино молоко на губах едва-едва обсохло. Тоже еще – «дядько», смех один.

Пожилой презрительно сплюнул в снег.

– Незнамо зачем идем, Важен. – Найден пожал плечами. – То господам ведомо.

– Вот, вот. – Обернулся пожилой. – А вам про то и ведать не надобно. Пошевеливайтесь-ка лучше, не то живо кнута отведаете!

При слове «кнут» Важен передернул плечами. Кнута не хотелось, и он, перепрыгивая через истекающие ручьями сугробы, поспешно догнал пожилого.

А Найден вдруг погрузился в думы, разбуженные вопросами отрока. И в самом деле, куда идут они, на ночь глядя? Вроде бы где-то здесь, в этих местах, рос священный дуб, любимое дерево громовержца Перуна. Может – туда? Тогда понятно. Видно, решили попросить у Громовержца совета или заручиться поддержкой в каком-нибудь важном деле, так многие делали. А что на ночь глядя, да в протальник, в самую неудобь, так и это ясно – бывают такие дела, что отложения не терпят. Все правильно. Прояснив ситуацию сам себе, Найден повеселел, и обступившие со всех сторон раскидистые темно-зеленые ели уже не казались ему такими уж мрачными. Да, ясно, здесь где-то недалеко старинное Перуново капище, а раз капище, значит, и волхвы там рядом живут, стало быть – не в лесу ночевать придется, а в какой-никакой хижине. Впрочем, и в лесу не так уж страшно – не зима, чай. Запалил костер побольше, да сиди, грейся. Вон, у воев и луки имеются, ужо подстрелят дичину, да на костер – ух, и вкусно! Найден сглотнул слюну. Скорей бы…

Серое небо быстро темнело, еще немного – и вообще ничего под ногами видно не будет. Как тогда идти?

Неожиданно впереди посветлело. Ели расступились, раздвинулись, и глазам утомленных путников предстала обширная поляна с росшим посереди нее раскидистым вековым дубом. Позади дуба, на темном фоне леса, угадывались приземистые бревенчатые строения, крытые еловыми лапами, а еще дальше – колодец. Однако навстречу путниками никто не вышел – может быть, волхвы здесь жили только летом, когда проплывающие мимо по реке рыбаки и купцы не забывали приносить божествам обильные жертвы, а может, кудесники ушли куда-нибудь вот именно сегодня по каким-нибудь своим неотложным делам. Не было вокруг никого, один дуб скалился на проходящих мимо людей вросшими в кору кабаньими челюстями.

– Пришли, – догадался Найден.

Длинноносый с варягом скрылись в строении, а тощий жукоглазый Истома тут же принялся распоряжаться слугами. Пожилой с отроком отправились по дрова, а Найден был послан к колодцу – посмотреть, оттаяла ли вода. Вода, конечно же, еще не оттаяла, хотя и журчала под наледью – родник все-таки, да и не зима – конец протальника-марта. Испросив у Истомы топор, Найден азартно принялся отбивать наледь. К ночи похолодало, и светлая борода его от дыхания быстро покрылась инеем, но парень не замечал этого, предвкушая близившийся ночлег и пищу. Те же чувства, похоже, овладели и остальными слугами – те рубили дрова, да так, что треск стоял по всему лесу. Махнув крыльями, улетела прочь какая-то большая птица. На дубовых ветках загалдели грачи.

«Грач на горе – весна на дворе», – вспомнил Найден и улыбнулся. Сняв нагольный полушубок, бросил в снег, нагнулся над колодезью и, протянув руки к освобожденному роднику, с наслаждением напился чистой холодной водицы. Пожилой – звали его дядько Поздей – с Баженом-отроком споро разожгли костер. Истома подошел к Найдену, протянул лук с тремя стрелами:

– Запромыслишь тетерева?

– Знамо, – радостно кивнул парень. Еще бы не запромыслить, не все время в челядинах был, приходилось и охотничать. Подхватил лук-стрелы, да в лес. Не в самую чащу, а тут, близ поляны, только с другой стороны – уж больно там для тетеревов место удобное, ну не может такого быть, чтоб… Ага! Ну, вот… есть один! Вылетел прям из сугроба, угнездился на ветке… Тут Найден его аккуратненько стрелою и сбил, не дожидаясь, покуда совсем стемнеет. Знатный тетерев попался, увесистый. Другого, правда, уж и не пришлось – стемнело. Направившись было к капищу, Найден остановился и, воровато оглянувшись, быстро сунул в снег оставшиеся стрелы. Так, на всякий случай. Вдруг пригодятся? Заприметив место, пошел себе к кострищу, насвистывая. Эх, и жарило – хороший костер разложили Поздей с Баженом.

– Все стрелы истратил? – поглядев на тетерева, недоверчиво осведомился Истома.

– Все, как есть, чтоб меня Род забрал, – поклялся Найден, глядя на Истому веселыми, чистыми, как родниковые льдинки, глазами. – Увертливый попался. Да и темновато уже…

– Ладно, – махнул рукой Истома и, отдав тетерева Поздею, отправился в избу.

Найден проводил его взглядом и усмехнулся. Не нравился ему этот Истома. Слишком уж хитер, пронырлив. Да и хлипкий он какой-то, низкорослый, гадливый, недаром прозвали – Истома Мозгляк.

Найден украдкой потрогал оберег под рубахой. Разве ж без оберега солживил бы пред Перуновым дубом? А так… Нездешним был Найден, с севера, из словен ильменских, что жили у самого Нево – озера-моря, да не Перуну поклонялись, а владыке подземелий Велесу да подводному богу-ящеру. Вот такого-то ящера – небольшого, из светлой бронзы, и носил Найден на шее. Ящер помогал, еще бы, недаром ведь многие так и прозывали народ Найдена – люди Ящера. Потому и не очень-то боялся парень Перуна, знал – ежели что, заступится Ящер. Вот и сейчас… Глядя вслед Истоме, отчего-то заподозрил Найден неладное. Что-то здесь было не так. Не понятно вот только – что? Вроде бы все, как и должно быть – капище, Перунов дуб, тайная жертва для тайного дела… Жертва… А где она, жертва-то? Тетерева уже жарили, никаких петухов-кур с собой не тащили, да и… Впрочем, а зачем тащить? Когда жертвы сами шли своими ногами. Найден вдруг похолодел, поняв, кто именно обречен на заклание. Кто-то из них, слуг: Важен, Поздей, или сам он, Найден. Вон, и Мозгляк странно себя ведет – все топоры тишком от кострища убрал, спрятал подальше. Да и лук забрал, и про стрелы не напрасно выпытывал. Что ж делать-то? Бежать куда ни глядя? Так ночь, да и места вокруг глухие, незнаемые. В этакой-то чащобе живо пропадешь-сгинешь, не поможет и Ящер.

– Эй, Важен! – выглянул из-за ограды капища Истома Мозгляк. – Принеси-ка водицы.

Важен быстро поднялся на ноги, пошел к колодцу, взял стоящее рядом ведро из крепких буковых плашек, стянутых лыковыми обручами, нагнулся, набрал воды. Понес, улыбаясь чему-то.

А может, и не будет сегодня никакой жертвы? Может, уж слишком осторожничает Найден? С утреца, ужо, приведут кобылу, из тех, что у дороги привязана, зарежут, а сегодня уж так пришли, пообвыкнуть-ся. Да и как их в жертву-то принесешь, чай, ни он, Найден, ни Важен с Поздеем, так просто стоять не будут, ежели вдруг кинутся, а в драке еще посмотреть надо, кто кого, ведь расчет ровный – трое на трое, а то, что те вооружены, да вой бывалые… так и Найден с Поздеем не в поле найдены, дубинному бою как-никак обучены, схватят, вон, с костра головни, иди-ка, возьми их, попробуй! Так что напрасно мысли дурные лезут в лохматую Найденову голову, напрасно. Сонными захотят взять? Так, вроде спать никто и не собирался.

Найден прислушался – из-за ограды капища, за которой исчез отрок, не доносилось ни звука. Постояв немного, Найден пожал плечами и пошел поближе к костру, к Поздею. Тот вполголоса мычал «веснянку»:

Весна-красна! На чем пришла? На чем приехала?

– На сошечке, на бороночке, – усевшись рядом, подтянул Найден. – На овсяном колосочке, на пшеничном пирожочке…

– Эй, робяты, – К костру незаметно подошел Истома, – пойди-ка кто-нибудь, подмогайте отроку…

Найден поднялся.

– Сиди, паря, я подмогну, – махнул на него рукой Поздей. – Ужо, разомну ноженьки.

Он ушел вслед за Истомой. Найден бросил в костер веток: раздался треск, искристо полыхнуло пламя, поднялось на миг аж до неба.

Вот такие кострища разводили летом, на Купалу, и в его родной деревне, что затерялась средь лесистых берегов широкой реки Волхова. Взгрустнулось Найдену, вспомнилось, как напала на деревню белоглазая чудь – мужиков сразу всех поубивали, а детей да женщин – в полон. Продали потом кривичам. Найдену тогда едва двенадцать исполнилось, от кривичей и попал к полянам, в богатый Киев-град, к Никодиму-купцу. Хорош был купец, и дом его богат, да вот сгинули где-то его ладьи с товарами, разорился Никодим-гость, в долги залез. Вот за долги и пошел на торг Найден вместе с другими челядинами да холопями.

Где-то недалеко, у реки, завыл волк. Не по-обычному завыл – унывно, глухо, а совсем по-другому – яростно так, призывно, словно и вправду звал кого-то. Подзывал стаю? Если так – плохо дело, порежут звери лошадей, у дороги привязанных, хоть и оставлена там хорошая стража, да маловато их, не сладят со стаей. А как без лошадей отсель выбираться? Найден вздохнул и вздрогнул. Прямо из капища, словно бы в ответ волку, внезапно раздался такой же вой – дикий, громкий, страшный! И тот, дальний, волк, видно, прислушался, замолк. А потом ответил – заскулил жалобно, будто слепой щенок, словно признал того, что в капище, за старшего… А откуда в капище волк? Страшно стало Найдену. Откатившись от костра, он побежал к лесу, в противоположную от волчьего воя сторону. Оберег-ящер жег его шею, словно манил прочь от капища, и Найден не сопротивлялся этому зову, наоборот, прибавил шагу, проваливаясь по колено в темный ноздреватый снег. Вокруг обступали черные ели, больно били по лицу колючими лапами. Защищая глаза рукою, Найден упрямо шел вперед, все дальше и дальше от поляны, наконец, задыхаясь, упал в снег под высокой сосной. Тяжело дыша, перевернулся на спину – высоко в небе сквозь темные прорехи облаков сверкали звезды.

– О, мать-Мокошь, о, Велес! – взмолился парень. – Не дайте пропасть, дайте выбраться.

А от капища послышался вдруг рассерженный рев, словно ярился там огромный чудовищный зверь. Найден рывком поднялся и, поплевав на руки, проворно полез на сосну.

– Так где же третий? – длинноносый грозно взглянул на Истому. Черные глаза его пылали яростью. Вислоусый варяг вытащил из ножен меч. Истома повалился на колени.

– Не губи, княже! – гнусаво верещал он. – Сыщу беглого, сыщу.

Небольшой костер, разведенный посередине капища, тускло освещал вкопанного в землю идола Перуна и толпившихся вокруг него других богов – Рода, Даждьбога, Мокоши. У подножия главного идола, со связанными за спиною руками, валялись на земле двое слуг – Поздей с Баженом.

– Убери меч, Альв, – приказал варягу длинноносый и усмехнулся: – Что ж, придется Тору обойтись на сей раз без жертвы… ибо Перуна мы никак не можем обидеть. Хватит валяться, Истома, бери нож!

Мозгляк быстро вскочил на ноги, выхватил из-за пояса узкий ромейский кинжал и вопросительно уставился на длинноносого:

– Что прикажешь, Дир-боярин?

– Убей этого. – Боярин пнул в бок Поздея. Не заставив себя долго упрашивать, Истома Мозгляк бросился к пожилому слуге, чуть приподнял левой рукой голову, а правой умело перерезал горло. Поздей захрипел, задергался и затих, устремив глаза к небу. Из раны толчками вытекала кровь. Лежавший рядом Важен с ужасом глядел на окровавленные руки Истомы.

Удовлетворенно кивнув, боярин Дир нагнулся и, зачерпнув ладонями кровь, вымазал ею губы идола.

– О, великий Перун, – тихо произнес боярин. – Я уважаю тебя и даю тебе славную жертву, не какого-нибудь «курятю», и даже не лошадь, а человека. Да, это достойная жертва. Будь же и ты милостив и разреши мне сделать то, ради чего я сюда пришел. – Дир замолк, прислушиваясь к чему-то, затем снова кивнул и обернулся к варягу:

– Перун не будет гневаться. Этого… – он указал на мертвого Поздея, – подвесьте за ноги к ветвям дуба, а этого… – боярин пнул отрока, – тащите к колодцу.

Варяг Альв и Истома поспешили исполнять приказанное. Истома и раньше-то побаивался Дира, ближнего боярина киевского князя Аскольда, а уж сейчас, когда черные глаза боярина горели пламенем Тьмы, и подавно. Что же касается Альва… Альв Кошачий Глаз – викинг из Трендалага – был знаком с Диром еще и раньше. Дирмунд Заика – вот как звали боярина на севере Норвегии, в Халогаланде, что не так и недалеко от Трендалага. И, по слухам, мало кто уважал Дирмунда на его родине, в Бильрест-фьорде, однако вот теперь… Теперь его многие побаивались. И не только потому, что он пришел в Кенугард вместе с Хаскульдом. Альв вон, тоже пришел, и что? Так и остался простым викингом, а Дирмунд давно – хевдинг, дружинный вождь, боярин поместному. И, кстати, не заикается больше. Да и взгляд у него – на что уж Альв человек смелый, а и у него мурашки по коже. Да и Хаскульд-конунг, говорят, Дирмунда побаивается. Все чувствуют – необычный человек Дирмунд, нелюдской какой-то. Чувствуют, а перечить боятся, вот и Альв Кошачий Глаз поперся с ним в какую-то дыру, чуть ли не на край света – в древлянское порубежье. Капище там, видите ли. Так мало ли где поближе капищ да священных рощ? Нет. Подавай где подальше, поглуше. Ой, не только Перуна собрался ублажить Дирмунд, и не Тора… Тому, страшно сказать, даже и жертвы не досталось – сбежала жертва по вине Мозгляка Истомы. Вот, интересно, какому богу достанется этот светлоглазый отрок? Уж не Тору, и не Даждь-богу – точно.

Притащив к колодцу, с отрока, по знаку хевдинга, сорвали рубаху, прижали плечами к холодному колодезному срубу…

Подойдя ближе, Дирмунд вытащил из колчана длинный железный прут и небольшую серебряную баклагу с широким горлом. Протянул баклагу Истоме:

– Будешь собирать кровь. А ты… – он обернулся к варягу. – Взрежешь ему живот.

Альв молча кивнул и, подумав, убрал меч в ножны. Взял у Истомы кинжал. Примерился…

А Дирмунд-хевдинг вдруг посмотрел в небо и возопил на незнакомом языке, мало напоминавшем язык северных фьордов.

– О, великий Кром Кройх! О, Морриган, о, Дагд, о, богиня Дану! Напейтесь же свежей крови и скажите – приближаюсь ли я к концу своего пути? И как долго мне еще ждать? Скажите же… Это я, Черный друид Форгайл Коэл, взываю к вам!

С диким воплем Дирмунд пронзил острым прутом белую грудь отрока. Струя алой крови хлынула в подставленный Истомой сосуд. Важен страшно закричал, забился от боли. И в этот момент Альв Кошачий Глаз вспорол ему живот, вытаскивая наружу внутренности… Кишки, селезенку, печень и… затрещали ребра… сердце. Еще живое, бьющееся…

Окровавленными руками хевдинг Дирмунд Заика – вернее, друид Форгайл Коэл в его теле – разложил дымящиеся внутренности на снегу. Внимательно вгляделся в них в пляшущем свете костра…

«Дальний путь», «могучий враг»… Ясно. Но почему до сих пор… Ага – «трудная дорога». Хаскульд будет княжить долго. И медленно терять власть. Народная молва будет гласить, что они правят вместе. А потом он, Дирмунд, станет настоящим конунгом. Не надолго. Что? Почему здесь, на сердце, знак смерти? Чьей смерти? Его, Дирмунда! Смерть от руки… от руки самого страшного врага и соперника! От руки Хельги, сына Сигурда-ярла! О, боги… И ведь колдовство почему-то не берет этого змееныша, даже волшебный камень Лиа Фаль – и тот не помогает… Почему же? О, как бы хотелось это знать, да, видно, пока тут боги бессильны. Вон, и внутренности на этот счет ничего не показывают, а только предрекают недолгую власть и смерть. Кто же такой этот Хельги? Нет, он не обычный человек, явно… Но – кто? Как узнать? И где он сейчас? У себя, в Бильрест-фьорде? Или – в Англии, с Железнобоким Бьорном? Ну, хотя бы это-то узнать можно?

Дирмунд потряс в руках наполненную кровью баклажку, так же, как трясут стаканчик с игральными костями. И так же метнул… Вишнями рассыпались на снегу кровавые пятна, складываясь в волшебные руны… «Аль»… «де»… Альде… Альдегьюборг! Альдога! Город на севере, у великого озера-моря! Туда вскоре прибудет Хельги! И там… И там его должны встретить…

– Альв, Истома! – Дирмунд подозвал приближенных. – Как откроются торговые пути, поедете в Альдегьюборг, Ладогу, как еще называют этот город. Теперь запоминайте: дождетесь там Хельги, молодого ярла из Халогаланда. Хельги, сына Сигурда, найметесь в его дружину. И через верных купцов будете присылать мне донесения обо всем, что он делает. Истома, ты умеешь писать рунами?

– О, да, боярин Дир.

– Тебя, Альв, не спрашиваю. Знаю. Все запомнили?

Оба – и Истома, и Альв – молча кивнули.

– Ну, тогда в путь.

– А этот, третий? – вспомнил вдруг Альв.

Дирмунд – к большой радости Истомы – отмахнулся.

– Волки выполнят нашу работу, – туманно пояснил он.

– Волки? – вздрогнув, переспросил Альв. – Так они, поди ж, уже сожрали наших коней вместе с охраной. Как же мы вернемся?

– Вернемся, – успокоил боярин. – Окрестные волки не тронут наших коней и к утру расправятся с беглецом… Да, этого тоже подвесьте на дубе… – Он кивнул на истерзанное тело Бажена, и злобная усмешка скривила его тонкие губы.

А Найден, сидя на вершине сосны, вдруг услыхал песню. Она звучала совсем рядом, со стороны реки. Прислушавшись, парень даже разобрал слова:

Весна, весна красная, Приди, весна, с радостью, С радостью, с радостью, С великой милостью.

Люди! И поют весенние песни – «веснянки». Ну, правильно, что же еще им петь в этакую пору? Конечно, «веснянки», чтоб лето было хорошее, чтоб урожай. И славить весну, по обычаю, надо на реке, возле проруби, пока солнце не встанет. А лед-то уже не крепок, усадист. Поди, и провалиться можно. Да ведь дело важное, как тут без риска? Такие песни всей деревней поют, сначала одна деревня, потом другая, так и переходит песня от селения к селению.

Улыбнувшись, Найден спрыгнул с сосны и быстро направился на звук песнопений.

– Приди, весна, с радостью! – выйдя из леса к реке, запел он, поклонившись людям. Тех было много, один раз по сорок да еще половина, видно, из нескольких селений сразу. Не прерывая пения, люди – в праздничных, расшитых разноцветными нитками, одеждах – расступились, приняли путника в круг.

Приди, весна, с радостью! С великой милостью. Со льном высоким, С корнем глубоким, С хлебами обильными.

Стая волков медленно, но верно окружала поющих людей. Прижав уши, серые твари ползли по темному снегу, чертили отощавшим брюхом по черным проталинам, оставляя на колючих кустах свалявшиеся клочья шерсти. Впереди полз вожак – злобный, поджарый, ничуть не потерявший силу от зимней бескормицы. Темная полоса тянулась по всему его хребту, от хвоста до холки, ближе к брюху шерсть светлела, на мощных лапах она тоже была светлой. Вожак был страшен: оскаленная пасть, глухое рычание, глаза, горящие желтым огнем. Следом ползли молодые волки-трехлетки, обычно наглые, но за зиму отощавшие, утратившие уверенность в своих силах. Не по зубам было им открывающееся на берегу реки многолюдство – старую лошадь задрать бы – и то хлеб, а тут… Молодые волки тоскливо переглядывались, но упорно ползли вперед, опасаясь клыков вожака, а тот тут же загрыз бы любого, осмелившегося не подчиниться…

Вот и берег реки, люди…

Вожак бросился на них первым, безошибочно выцеливая из толпы приблудного светлобородого парня, словно запах его был давно знаком волку. Вожак прыгнул на пришельца, раскрыв пасть, полную острых зубов. Стая с рычанием бросилась на остальных…

Битва была недолгой. Вожака сразу, еще в прыжке, подняли на рогатины, а остальных недоносков просто забили палками. Забивая, удивлялись: с чего бы это всегда осторожные волки вдруг резко поглупели и потеряли страх настолько, что пошли на верную гибель? Неужто голод настолько достал?

Что ж, им же хуже, а местным мужикам – мягкие шкуры, вот уж, поистине, не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

А в быстро затягивающихся смертной пленкой глазах вожака застыл только один образ – образ светлобородого парня, Найдена. Не знал Найден, что, не встреть он людей, не помогла б ему и сосна. Не отсиделся бы, уснул, или помер с голоду – волки бы никуда от сосны не ушли. Ибо не смели ослушаться Того, Кто Велел…

Но так могло бы быть, да, слава богам, не случилось. И Найден, быстро обретя новых друзей, уже весело шагал вместе с ними в деревню. Над лесом, над проталинами, над еще замерзшей рекой, заливая светлым пожаром вершины деревьев, вставало золотистое солнце, принося с собою первое весеннее тепло и радость близкого лета.

Приди, весна, с радостью!

Глава 2 Ночные гости

Один лишь ветер здесь хозяин; Разбита дверь в дому; Я ветром и войной измаян, И я вхожу во тьму. Хорст Ланге «Кошки»

Март 862 г. Северная Норвегия

Низкое небо хмурилось над узким фьордом, окруженным скалистыми берегами. Моросил дождь, вымывая из горных расщелин остатки снега. С моря дул ветер, бросал на берег мутно-сизые волны, и те, шипя, откатывались назад, оставляя на черных камнях грязные клочья пены. В том месте, где залив вонзался в сушу, за низкой оградой из круглых камней темнела усадьба – длинный дом, наполовину вросший в землю, амбары, хлев, конюшня, корабельный сарай, приземистый и узкий, за ним, ближе к фьорду – смотровая башня из толстых жердей. Двое слуг в промокших туниках из грубой шерсти кололи во дворе усадьбы дрова, складывая их в поленницу у дверей дома. Занятие это, как видно, полностью их занимало, поскольку они не обращали внимание ни на дождь, ни на серые воды фьорда, ни на лодку – а, скорее, даже небольшую ладью – что быстро подходила к причалу, не опустив квадратный шерстяной парус, сшитый из красных и зеленых полос. Ловко обогнув скалы – видно, кормчий хорошо знал фарватер – лодка подошла к причалу. Один из сидевших на веслах соскочил на скользкие камни и, схватив веревку, быстро привязал суденышко к пирсу. Бросив ему кормовой конец, кормщик – молодой смуглый парень – тоже вылез из лодки, за ним поднялся на причал высокий человек с узким красивым лицом и темными мокрыми волосами. Велев остальным ждать, кормщик и узколицый, не оглядываясь, быстро пошли к усадьбе. Справа от них шумел водопад, окутанный радужной пеной, от этого водопада и прозвали залив – Бильрест-фьордом – Радужным. Войдя во двор усадьбы, прибывшие удивленно переглянулись – уж больно запущенным выглядело хозяйство. Прохудившаяся крыша амбара, давно не ремонтированный сарай, клочья старого сена и щепки, валяющиеся по всему двору. Из коровника доносилось недовольное мычание.

– Эй, слуги! – крикнул узколицый. – Дома ль хозяева?

– Да нет никого, – обернувшись, ответил один из слуг. – Все в Скирингсалле, с хозяином, Хельги-ярлом.

– А, так Хельги-ярл, выходит, в Скирингссалле?

– Да, там. И хозяйка Сельма с ним.

– А где же хозяйка Гудрун?

– Какая хозяйка Гудрун? – удивился слуга, а его напарник бросил на землю топор:

– Вы, видно, поминаете старую госпожу? Так три года прошло, как померла она.

– А, вот как…

– В один год со старым кузнецом Велундом.

– Что? Так и Велунд умер?

– Да, он умер. Ненадолго и пережил старую хозяйку. Как почувствовал, что время ему умирать пришло, так дождался бури, сел в лодку – с той поры его и не видели… Молодой-то ярл был тогда в походе с Железнобоким Бьорном, а когда возвратился – горевал очень по Велунду. Так никто не горевал и по старой хозяйке.

– Однако большие перемены в Бильрест-фьорде, – снова переглянулись пришельцы. – А что, живы ли еще старый Скьольд Жадина, да Свейн Копитель Коров, да Торкель-бонд из Снольди-Хольма? Или и они уже все умерли?

– Нет, они не умерли, – покачал головой слуга. – Живы все, кроме Торкеля-бонда – тот прошлым летом утонул в бурю. Дернули его тролли отправиться как-то на лодке к Рекину-ярлу, выплыл-то – солнце светило, а потом вдруг разгневался Тор-громовержец, молния заполыхала, да такой шторм поднялся, что и многие старики таких не упомнят. Так и утонул Торкель, больше его не видали.

– Еще бы вам его видать, коли он утонул, – усмехнувшись, резонно заметил узколицый. – А что, в Снольди-Хольме нет теперь хозяев?

– Да как же нет, господин? А хозяйка Сельма, жена нашего молодого ярла? Вот они вдвоем и владеют Снольди-Хольмом.

Гулко скрипнув, отворилась вдруг тяжелая дверь дома, сколоченная из толстых дубовых досок еще во времена старого ярла Сигурда. Из помещения высунулось наружу сморщенное женское лицо:

– С кем это ты там разговариваешь, Эйвир? – Старушка прищурила глаза и вдруг радостно всплеснула руками: – О, боги! Да это ж, никак, Ирландец с Трэлем! Помнишь меня, Трэль-мальчик?

– Помню, бабушка Сигрдрива, – улыбнулся в ответ смуглый. – Рад, что ты нас узнала.

– Так что же вы здесь, на дожде, стоите? – Сигрдрива дребезжаще рассмеялась. – Зайдите же в дом, сейчас распоряжусь насчет еды. Уж пока так, по-малому, а как вернется молодой ярл, так, уж конечно, устроит пир. Он вас всех частенько вспоминал, как с похода вернулся.

– А зачем он в Скирингссалль уехал, а, бабушка Сигрдрива?

– Зачем? – Сигрдрива задумалась, деловито гремя посудой над очагом. – А новый корабль выстроить хочет, вот зачем! Старые-то корабли давно прохудились, да и неудачен поход оказался – уж сколько там наших сгинуло, не перечесть!

– Достойная смерть.

– Пожалуй… Выпьете скира?

– Охотно. А ты с нами, бабушка Сигрдрива?

– Куда мне, старой… Впрочем, не откажусь. – Передумав, старушка почмокала губами и единым махом опрокинула огромную кружку хмельного молочного скира.

В ходе дальнейшей беседы со старой Сигрдривой гости узнали практически все, что случилось в Бильрест-фьорде за время их весьма продолжительного отсутствия. Ну, про тех, кто умер, они услышали еще во дворе, а вот что касается остальных… Скьольд Альвсен по-прежнему точил зубы на пограничные с его усадьбой земли и верхние луга, когда-то принадлежавшие Сигурду-ярлу, а ныне – его наследнику Хельги. Свейн Копитель Коров спелся со Скьольдом и, воспользовавшись временным отсутствием молодого ярла, попытался, было, присвоить себе общинные пастбища, что тянулись вдоль Радужного ручья, однако получил достойный отпор и пока на этом успокоился. Правда, продолжал вынашивать коварные планы, ожидая возвращения из викинга сына – молодого хевдинга Фриддлейва, слава о воинской доблести которого достигла и берегов Бильрест-фьорда. Впрочем, где сейчас шатался Фриддлейв с дружиной, сказать было затруднительно. Во всяком случае, у берегов Иберии в составе экспедиции Хельги и Железнобокого Бьорна его кораблей не было, как не было их и у побережья ирландского королевства Лейнстер. Говорили, будто Фриддлейв нанялся на службу к английскому королю Этельберту, а может – и к ромейскому императору Михаилу. Если так, то Свейну Копителю Коров долгонько дожидаться сына придется.

– Да, в Константинополе я слышал о варанге по имени Фриддлейв? – важно кивнул головой Трэль… вернее, бывший Трэль, бывший раб Трэль Навозник, а ныне брат Никифор, монах монастыря святого Колумбана, что в Лейнстере, близ холма Тары.

– Что ж ты не остался в своем Миклагарде, парень? – подав к столу круглые ячменные лепешки и рыбу, осведомилась Сигрдрива. – Молодой ярл говорил – ты именно туда отправился.

– Там я чужой, – невесело усмехнулся Никифор. – Никто меня не ждал в Империи, а все мои родственники давно умерли… Можно было бы, правда, отсудить у них дом, но… – Никифор махнул рукой. – Не для того Господь дал нам разум, чтобы судиться из-за каких-то домов, уж куда лучше изучать науки в дальней монастырской келье, под руководством мудрых отцов-монахов.

– Что-то ты не очень долго там пробыл. Али монахи не такие ученые оказались? – усмехнулась Сигрдрива – ох, и язвой же, видно, была эта бабуся в молодости!

– Монахи-то ничего себе, – грустно покачал головой Никифор. – Да вот злые наветы, к сожалению, не дали мне возможности полностью посвятить себя служению Господу и наукам.

– Какие еще наветы? – полюбопытствовала Сигрдрива.

– Да один козел, содержатель гнусной корчмы под названием заезжий дом, нажаловался на нас королю Лейнстера, а также и верховному королю всей Ирландии, – прикончив третью кружку скира, пояснил узколицый Ирландец, бывший друид, затем – любовник Гудрун, а потом – добропорядочный лейнстерский землевладелец… увы, тоже, к сожалению, уже бывший. Да, если б не этот козел, хозяин заезжего дома, который они с Никифором якобы спалили дотла, притом понося страшными словами и самого короля Лейнстера, и всю его семью… Если б не он, не сидел бы здесь Конхобар Ирландец, не пустился бы на ночь глядя в море на утлой лодчонке. Хорошо, Трэль… вернее, брат Никифор, вовремя предупредил о том, что королевские судьи хотят наконец, казнить обоих – и Конхобара и Никифора – за поношение хозяина заезжего дома и небрежение законами Ирландии.

– В общем, еле упаслись, бабуся! Что, скира уж больше нет?

– Да нет. Есть брага. Будете?

Хмурый, невыспавшийся и злой возвращался из Скирингссалля молодой бильрестский ярл Хельги Сигурдассон. Словно чувствуя настроение хозяина, шли, понурив головы, кони. Бок о бок с супругом молча ехала Сельма – высокая, белокожая, с темно-голубыми, как воды фьорда, глазами. Молчала – не потому, что боялась мужа, у самой на душе было не легче, правда, если Хельги-ярла тревожили дела воинские – так и не сладилось в Скирингссалле с постройкой нового драккара, то Сельму больше занимали проблемы семейного очага – как-то там в усадьбе Торкеля маленькая Сигрид, дочь? Приболела третьего дня Сигрид – запылала вся, как бы огнеманка не приключилась. Когда уезжали, правда, повеселее дочь стала, улыбнулась даже на прощание, так ведь все равно тяжело на сердце было. Как ни хотелось Сельме быть мужу верной во всех делах помощницей, да, видно, доля женская иного от нее требовала. Хотя за последний год не было у Хельги советчицы более опытной, чем собственная жена, мудрой та оказалась не по годам, да и любила молодого мужа, не без того, сопровождала лично во всех делах, даже и на охоту, бывало, с ним ездила, только что в походы с ним не ходила, ну, так то уж совсем не женское дело. Вот и в Скирингссалле…

Поначалу вроде неплохо все складывалось. Издали еще, у кромки берега, что ближе к причалам, увидали подъезжающие к городу люди Хельги-ярла могучие остовы кораблей из гибкого ясеня. Словно ребра китов, щетинились вокруг килей шпангоуты, мастера с помощниками споро раскалывали на доски высушенные стволы деревьев. Не абы как драккар строится. Не возьмешь какое ни попадя дерево, да и на доски не распилишь быстрехонько острозубой лучковой пилой, нет уж, тут торопиться не надо, лучше больше труда вложить, вбить, как положено, клинья, да расколоть ясеневое бревно на досочки, от того в тех досках и сохраняется живая сила, от того и гибок корабль, надежен и прочен, легко скользит с волны на волну, изгибаясь на гребне, словно живое существо. Да и как не живое? Если конь – живой, то уж корабль и подавно, недаром прозывают ладьи конями пучины, скакунами моря. Вот такого-то скакуна и хотел приобрести Хельги по сходной цене, да опоздал немного. Все корабли, что достраивались сейчас на берегу, делались для ютландского конунга Рюрика, кстати – родственника Хельги, мужа сестры, Еффинды. А свободных мастеров, как оказалось, не было.

– Позже приходи, ярл, – устало вытерев со лба пот, покачал головой Эйрик Лебединый Строитель. – Ближе к лету.

Ничего не ответил на это бильрестский ярл, даже и торговаться не стал. Нехорошо это – уже заказанные кем-то корабли покупать, поруха для чести викинга. Простился с мастером, повернулся, да и махнул своим – поворачивайте, мол. В город, правда, заехали, на рынок – так и там пока мало что продавали – не сезон еще был. Ну, воск, ну, мед из Гардара, прошлогодний, так у самого Хельги в Снольди-Хольме этого меду – залейся. Купил, вот, на пару дирхемов украшений жене – золотые фибулы на сарафан с изображением извивающегося кольцами Ермуганда – мирового змея, да увесистое ожерелье из далекой страны ромеев. Посмотрев на ожерелье, ярл невесело усмехнулся, вспомнив Никифора-Трэля. Где-то его носит? Добрался ли до своей родины, нашел ли родичей в Миклагарде – городе императора Константина? Наверное, нашел, иначе б вернулся. Ну, что ж, счастья ему. Верным другом оказался Никифор, несмотря на то, что был раньше рабом. Именно Хельги-ярл отпустил его на волю. Сколько же времени прошло с тех событий? Целых шесть лет. Протекли годы, словно вода в ручье. А как раньше казалось? Вот, управиться бы с врагами-завистниками, завоевать авторитет, став настоящим морским конунгом, отыскать богатство и славу… Так прошли годы. И что? Слава есть, богатство тоже. Враги порублены, а плечом к плечу – любимая женщина. Все есть. А счастья нет. Почему так? Чувствовал Хельги, что не сделал еще чего-то такого, главного, ради чего, наверное, и жил. Ведь он не был обычным ярлом, таким, как многие, и остро чувствовал это – очень часто в голове его, в глубинах мозга, звучали чужие мысли, мысли более старшего и опытного человека, нежели был сам Хельги. Именно тот, кто иногда посещал его мозг, смог справиться с Черным друидом тогда, шесть лет назад, в Таре – священном центре Ирландии. А Магн? Девушка с темными волосами, немного сумасшедшая, но пленительно прекрасная… и так и не понятая до конца. Именно она сказала Хельги о том, что только он, Хельги-ярл, может остановить рвущегося к власти Черного друида. Ибо, обычное колдовство против друида бессильно. Жаль, так не вовремя умер Велунд. Хельги так надеялся, что старый кузнец объяснит ему наконец все то, что с ним происходит. Молодой ярл не знал, что и сам Велунд далеко не всеведущ. Велунд… Первый учитель, вложивший в сына Сигурда все то, что знал и умел сам. Ковать оружие и владеть мечом, вычислять путь корабля и не бояться бурь, ладить с людьми и управлять ими, предвидеть возможную неудачу, использовать колдовскую силу рун и слагать волшебные висы – это все он, старый кузнец и колдун, которого многие в Бильрест-фьорде не понимали, а некоторые откровенно боялись. Всему этому научил Хельги Велунд. Правда, что касается предвидения и сочинения вис… Тут – Хельги чувствовал – не обошлось без Того… без Того, чье сознание вторгалось в его мозг под грохот барабанов, под жуткий скрежет и яростный вой, вторгалось в самые тяжкие мгновения жизни. Нет, молодой бильрестский ярл явно не был обычным человеком и знал это, как знал и то, зачем пришел в этот мир – остановить друида на пути к власти. Остановить… Легко сказать. Ведь кто знает, куда делся друид из Тары? И куда исчезла Магн? А камень? Лиа Фаль – волшебный символ Ирландии, многократно усиливающий колдовство – он у друида? Или его забрала Магн? Вопросы, вопросы…

Хельги обхватил голову руками и улыбнулся, перехватив тревожный взгляд жены. Та показала глазами на стремительно затягивающееся темными тучами небо. А ведь, похоже, они не успеют добраться до усадьбы Рекина. Еще немного – и начнется пурга.

– Да, похоже на то, – кивнула Сельма. В мужском платье – теплых меховых штанах и такой же куртке, с прядями золотых волос, выбивающимися из-под войлочной шапки, раскрасневшаяся от езды, она выглядела сейчас настолько привлекательно, что Хельги, чуть приотстав, обнял жену, несмотря на то, что позади ехали слуги, а подобное проявление чувств считалось предосудительным. Сельма не отпрянула, прижалась теплой щекой, ожгла мужа темно-голубыми очами, вспыхнувшими вдруг так призывно, что… Хельги вздрогнул от охватившего его желания. Если бы не едущие рядом слуги, кто знает, может, его не остановили бы ни снег, ни холодный ветер? Ветер… Однако надо бы поискать ночлег.

– Здесь, в предгорьях, должна быть охотничья хижина с очагом. – Нагнал ярла один из слуг – Гирд – рыжий веснушчатый парень в смешном куцем плаще из грубой шерсти. – Я бывал здесь раньше, еще со старым хозяином, Торкелем, да дадут боги ему счастливую жизнь в Валгалле. Вон там, у скалы, надо свернуть. – Гирд показал рукой.

Хельги кивнул и молча повернул коня. Все остальные так же молча последовали за своим ярлом.

Рыжий слуга не обманул – хижина действительно оказалась на своем месте, в небольшой расщелине, густо поросшей смешанным лесом – липой, осиной и низкорослыми мохнатыми елками. Узкая, петляющая между стволами деревьев тропинка было занесена снегом.

– А, похоже, хижина пуста. – Сельма ткнула мужа кулаком в бок. Шепнула, чтоб побыстрей отправил всех за дровами. Ярл так и поступил, без особых раздумий. Спешившись, слуги привязали коней под елками и, вытащив из переметных сум топоры, углубились в лес, с опаской поглядывая на низкое хмурящееся небо.

Сельма вошла в хижину первой, Хельги чуть задержался, отдавая распоряжения, а когда открыл дверь…

Его молодая супруга лежала обнаженной, постелив сброшенную одежду на узкую лавку. Высокая грудь ее вздымалась, пухлые губы чуть приоткрылись. Ярл улыбнулся и, не говоря ни слова, бросился к лавке, на ходу отстегивая плащ… Миг – и оба, обнаженные, сжимали друг друга в объятьях. Хельги словно бы потерял голову, касаясь шелковистой кожи, гладя тонкую талию, ощущая губами твердую упругость сосков…

Уже позже, ночью, когда за стенами хижины завывала вьюга, а внутри уютно трещал углями очаг, Сельма снова прильнула к мужу, провела рукой по щеке, не обращая внимания на спящих слуг. Заглянула прямо в глаза, вздохнула.

– Чувствую, ты скоро снова уйдешь в поход, мой ярл, – прошептала она. – И на этот раз – надолго.

В уголках глаз молодой женщины блеснули слезы, и Хельги ласково вытер их кончиками пальцев.

– Я должен, – виновато промолвил он. – Должен идти, понимаешь?

– Я знаю, – грустно кивнула Сельма. – Что ж… Исполняй свой долг, а я исполню свой – буду вести хозяйство и ждать тебя, как и подобает жене викинга. – Она помолчала немного, следя, как играют на стенах причудливые темные тени. Обняла мужа: – Куда на этот раз?

Тот покачал головой:

– Еще не знаю. Быть может, в Альдегьюборг, к Рюрику. Ведь говорят, он туда отправился.

– В Альдегьюборг? – переспросила Сельма. – Ну… я думаю, это не очень-то далеко.

– Да уж, не дальше земли франков, – тихонько хохотнул ярл.

– Там, в Альдегьюборге, многие живут из наших краев, да ведь и Рюрик… как-никак, родственник. Да и Еффинда, давняя подружка. Вот бы ее хоть когда-нибудь повидать, но, видно, пока не судьба. Впрочем, встретишь – передай поклон и подарок, какой – еще придумаю. – Сельма немного успокоилась, узнав, что на этот раз муж собирается не куда-нибудь в далекую Иберию, или, не дай-то боги, в Миклагард, к ромеям, а в хорошо ей известный по рассказам купцов Альдегьюборг, город, что на берегах Нево, великого озера-моря. Туда многие плавали и возвращались с богатством. Хотя что толку от богатств в разлуке с любимым? Но и сидеть в усадьбе – позор для викинга – потом все соседи засмеют, так что все равно, как ни крути, а в поход Хельги-ярлу отправиться, конечно, надо. Так лучше уж в Альдегьюборг, чем в те далекие места на краю света, куда знают дорогу лишь одни злобные великаны да злобные горные тролли. Альдегьюборг…

Хельги уже забрался рукой к жене под одежду и ласково поглаживал пупок, когда, швырнув в хижину изрядную порцию холода и снега, резко распахнулась дверь.

– Чужаки, ярл! – всовывая голову в дверной проем, выкрикнул часовой – рыжий Гирд.

– Чужаки? – Хельги встрепенулся, с удовлетворением наблюдая, как – без лишнего шума – вскакивали со своих мест слуги. Ну, конечно, не так проворно, как викинги, однако для слуг – неплохо.

– Где ты их видел, Гирд? – подвесив к поясу меч, осведомился ярл. – И в каком количестве?

– В горах. Сколько – не знаю, пара человек, точно, а может, и больше – пурга, и собственной руки не разглядишь – я лишь слыхал, как они переговариваются. Один спрашивал, не сбились ли они с пути.

Все настороженно переглядывались. Чужие – всегда опасность. Кто знает, откуда они родом и что у них на уме?

– Откуда здесь чужаки? – взвешивая в руке копье, задумчиво поинтересовалась Сельма. – Вроде и населенных мест-то здесь поблизости нет… хотя, нет. Недалеко же усадьба Рекина.

– Вряд ли они оттуда, – покачал головой ярл. – Уж не отправились бы они в путь в такую метель. Скорее, из Скирингссалля, больше неоткуда. А если из Скирингссалля и – невзирая на пургу – значит, за кем?

– За нами! – Сельма сглотнула слюну. – Больше не за кем.

– Вот и я так думаю, – согласился Хельги. – Значит, их не двое, а гораздо больше. Нас-то семеро. Интересно, кто бы это мог быть?

– Кто? – хмыкнула Сельма. – Мало у тебя врагов да завистников?

– Тоже верно. Ну… – Ярл деловито огляделся. – Пригасите огонь. По моей команде выскакиваем наружи и прячемся в лесу, рядом с хижиной.

– Но ведь пурга…

– Я сказал – выскакиваем! – Хельги сверкнул глазами. – В хижине нас взять – плевое дело. Так что вперед… Все готовы? Гирд, гаси огонь… Открывайте дверь…

Дверь медленно отворилась. Хельги осторожно выглянул… И тут же отпрянул. Просвистев, снаружи ворвалась в хижину чужая стрела с вороньими перьями. Ворвавшись, впилась в притолочину, злобно задрожав, словно почуявшая близкую добычу змея.

– Поздно выходить, – досадливо бросил ярл и обернулся, улыбаясь хищно, словно скалился волк. – Что ж, готовьтесь к схватке!

– Всегда готовы, ярл!

Хельги вытащил меч, чувствуя, как в предвкушении боя сладостно заныло в груди…

Глава 3 Встреча

Кто ты? Кто? Мы не знаем тебя! Что тебе нужно в нашем лагере? Отчего глаза твои, Как два цепных кобеля… Сергей Есенин «Пугачев»

Весна 862 г. Северная Норвегия

Ветер выл злобно и неистово, словно одинокий волк, швырял в лицо пригоршни снега, забивая глаза и нос, так, что было трудно дышать. Лес, горы и темное низкое небо – все смешалось в дикой снежной карусели, сливаясь в один сумрачно-серый фон. Непонятно, где здесь было небо, где лес, а где горы. А уж про дорогу и говорить нечего. Замело, закрутило так, что и захочешь вернуться назад, да не выйдет. Двое путников, в шерстяных плащах и подбитых мехом куртках, настороженно всматривались в пургу, один из них сжимал в руке меч, второй держал наготове лук с настороженной стрелой.

– Так где твой медведь, Радимир? – крикнул прямо в ухо товарищу тот, что с мечом – высокий худощавый парень с пробивавшимися усиками и глазами, серыми, как холодное зимнее море. – Может, тебе показалось?

– Да нет, – покачал головой Радимир, выглядевший чуть старше своего спутника, высокий, плотно сложенный, сильный, с темно-русой кудрявистой бородкой, щегольски заплетенной в косицы. – Я же своими ушами только что слышал рычание.

– Может, волки?

– Нет, волки так не рычат. – Радимир зыркнул глазами по сторонам. – Волки-то или, скажем, рысь, совсем по-другому рычат, а здесь – словно бы человек разговаривает, жалобно так и будто бы недовольно, мол, почто разбудили? Вот опять! Слышал?

И правда, с той стороны, куда смотрели путники, послушался глуховатый шум. Тот, что помоложе, сунул меч в ножны и сдернул из-за спины лук:

– Думаю, ты зря пустил стрелу, Радимир. Хоть видел, куда летела-то?

– Да вроде видел. Чернота какая-то, думаю – берлога. А медведь-то – шатун, на наше горе. Вернее, на горе нашим скакунам.

– Ты, верно, хотел сказать – на его, медвежье, горе.

– Ну да… Ох, ничего себе!

Радимир едва успел пригнуться, как прямо над его головой просвистели вылетевшие из снежной мглы стрелы. Оба путника разом бросились в снег и ловко откатились в сторону, укрывшись в ельнике. Где-то позади них, не так и далеко, послышалось гулкое воркотание рыси. Рыси?

– Да какая ж это рысь, Радимир? Это же лошади!

Радимир недоверчиво обернулся – да, прямо за ними, чуть глубже в ельник, зябко переступали копытами привязанные кони. Чужие кони. Один, два… семь. Семь.

– Выходит, их семеро. Что ж… – Молодой спутник Радимира пожал плечами и улыбнулся, как улыбнулся бы всякий викинг в ожидании близящейся схватки.

Враги показались внезапно. Зашумели, вывалились, галдя, из серой пелены снега, нелепо скученной группкой – и тут же попрятались кто куда, едва хоронящиеся в ельнике люди успели послать несколько стрел. Похоже, промахнулись. Презрительная усмешка заиграла на губах сероглазого юноши. Ну и враги им попались! Разбежались после первого выстрела! Нидинги! Трусы…

– А ну-ка, парень, лежи и не шевелись!

Сероглазый не успел и охнуть, как почувствовал под левой лопаткой холодной острие меча, легко проткнувшее куртку.

– Теперь поднимайся, – продолжил приказывать неведомый враг. – Медленно… Ах, ты ж…

Ага! Враг забыл о Радимире! А может, не заметил его или просто не принял во внимание, понадеявшись на своих. И зря понадеялся! А Радимир – молодец, настоящий викинг, даром, что не из людей Севера. Как вовремя он метнул копье! Но тот, что за спиной, похоже, увернулся, собака. Ловко, надо признать. Не стал и вытаскивать меч – все равно не успел бы, просто отпрыгнул в сторону, схватив воткнувшееся в снег копье. А вот тут-то мы и потягаемся. Сероглазый быстро вскочил на ноги, на лету подхватив вражеский меч… А меч хорош – красавец, видно, что надежной франкской работы, из тех, что стоят целое стадо коров, с прочным светлым клинком, скованным из полос железа и стали, с удобной рукоятью, простой, безо всяких украшений, лишь только на самом навершии – две руны в виде зигзагообразных молний – «Сиг». «Сиг»…

«Сиг» – руны победы. Коль ты к ней стремишься, Вырежи их на меча рукояти И дважды пометь Именем Тюра.

Но ведь… Сероглазый поперхнулся слюной. Он узнал меч – меч Хельги-ярла, молодого владетеля Бильрест-фьорда.

– Стой, Радимир! – Он рванулся вперед, к тому, что стоял с занесенным для удара копьем. Подбежав, схватил за плечо: – Стой и ты, Хельги!

Молодой ярл быстро, словно молния, обернулся, метнув копье – не стоит подходить к викингу сзади. Это был смертельный удар, немногие в Халогаланде смогли бы его выдержать. А вот сероглазый оказался ловок. Крутнулся влево, закрывая бок правой рукою… еще чуть-чуть и не успел бы – просвистев, копье ударило в руку. Хрустнула кость, на снег полетели кровавые брызги. Сероглазый упал в снег, прижимая к боку раненую руку, его спутника уже окружили люди ярла.

Хельги подошел к поверженному врагу, нагнулся, поднимая со снега собственный меч.

– Хельги… – улыбаясь, прошептал раненый. – Я все-таки догнал тебя, Хельги-ярл.

Ярл вздрогнул. Всмотрелся: бледное худощавое лицо, светлые волосы, серые глаза… Да ведь это же…

– Снорри! – закричал ярл, падая на колени рядом с давним другом. – О, боги! Снорри! Где ж ты так долго шлялся, Малыш? И вот, я чуть было не убил тебя!

– Но ведь не убил же? – Снорри рассмеялся. – Скажи, чтоб не трогали Радимира, это мой друг. Скажи…

Тут Снорри потерял сознание.

Они всю ночь просидели в хижине у жарко пылавшего очага, несмотря на то, что снежная буря кончилась и можно было продолжать путь. Однако рана Снорри требовала обработки. И Хельги-ярл – спасибо Велунду – знал, как это сделать. Сломанную руку («Хороший бросок, ярл!» – превозмогая боль, шутил Снорри) обложили лубками, туго перетянув лыком. Вот, пожалуй, и все, что смогли сейчас сделать, впрочем – а что еще-то? Срастется рука как надо! А то, что боль пока нечем унять – так какой же викинг не вытерпит боль? А Снорри, сын Харальда и внучатый племянник Эгиля Спокойного на Веслах, был настоящим викингом. Как и его спутник Радимир из далекого народа кривичей. Сильный, хорошо сложенный, темно-русый, Радимир был очень красив – прямой нос, тонкие, с изгибом, брови. Глаза необычного светло-зеленого цвета с поволокой, что так нравятся женщинам, смотрели дружелюбно и прямо, однако, по всему чувствовалось, что враги, если потребуется, встретят совсем другой взгляд – яростный, свирепый. Снорри познакомился с Радимиром на большом острове, что местные называли Ручном, а северные люди и аллеманы – Рюгеном. И тот, и другой, и Радимир, и Снорри, оказались в дружине Радислава, князя ободритов. Снорри привлекали поиски богатства и славы (Хельги-ярл так и не собрался в тот год в поход, не до того было – свадьба, смерть и похороны Торкеля, интриги Скьольда Альвсена и Свейна Копителя Коров – пришлось, скрепя сердце, отпустить Снорри и еще с полдесятка молодых ребят к чужому хевдингу), Радимир же бежал на Руян из своих родных мест. Почему – никому не рассказывал, даже Снорри, с которым подружился. Примерно с год все шло хорошо – набеги на богатые фризские земли, аллеманские и куршские пленницы, добыча и слава. А к концу лета князя Радислава нашли на берегу мертвым. Поговаривали – пришибли собственные же волхвы-кудесники, то ли золото он с ними не поделил, то ли женщин. В общем, разные слухи ходили. После смерти Радислава началась на острове борьба за власть, всяк хотел сам княжить, не до походов было – меж собою грызлись. Не по душе то было многим, народ потихоньку разбегался, кто в Фризию, кто в Англию, а кто и к Железнобокому Бьорну, знаменитому конунгу. Некоторые – к Ютландцу, тот как раз в очередной раз собрался в Гардар – страну русов, уважали его там многие, а некоторые – боялись, а кто не уважал и не боялся, те хотя бы знали, кто такой Рюрик Ютландец. А чего б Рюрику не ходить в Гардар, коли у него там родственники? Мать его, Умила, чай, не кто-нибудь, а дочь самого Гостомысла-конунга, а люди из Гостомыслова рода по сю пору власть в Гардаре делят, взять хоть ярла Вадима, по прозвищу Храбрый. Вот и Рюрик вполне может в Гардаре править, вполне. В числе прочих засобирались к Ютландцу и Снорри с Радимиром, да потом раздумали. Уговорил Снорри дружка податься на север, в Халогаланд, к старому своему хевдингу Хельги-ярлу. Не гоже вот так просто к Ютландцу срываться, не показавшись на глаза родному ярлу, бесчестно это. С тем и Радимир согласился, что бесчестно. Составил компанию – ему все равно куда было, лишь бы не в родные места. Добрались до Скирингссалля, а оттуда уж и в Бильрест-фьорд решили, будет возможность – морем, с купцами, а не будет – так и на лошадях, посуху. Дорога, правда, трудновата, да какой же викинг трудностей опасается? Если их и нет, трудностей да опасностей разных, так сам себе наделает! Вот и эти, Снорри с Радимиром, уж, казалось бы, куда там в путь собираться в метель да бурю, ан нет – как раз такая-то погодка и по душе настоящему воину! Заодно можно будет и Хельги-ярла нагнать, если это, и вправду, он корабли у мастеров скирингссалльских осматривал. «Я тут все горы знаю! – бахвалился Снорри. – Если сразу к Рекину не свернет – нагоним ярла!»

Нагнали…

– Что ж вы сразу стрелы пускать начали? – укоризненно покачал головой Хельги. – Сначала б разузнали, кто в хижине.

– Да мы и хижины-то вашей не видели, – усмехнулся Снорри. – Думали – берлога. А вообще – кто бы говорил? Ты ведь сам, Хельги – ярл, не очень-то со мной разговаривал, сразу ка-ак махнул копьем, я еле увернулся!

Радимир громко захохотал. Рассмеялся и Хельги. И в самом деле: с чего б это он вздумал учить Снорри выдержке? Сам-то ведь тоже хорош… Эх, куда ж девалась его хваленая рассудительность? Его рассудительность? Его? Да нет. Нет же! Не его… А Того… Того, кто посещает его мозг в самые опасные моменты. И тогда Хельги – обычный молодой парень – вдруг становится необычайно прозорливым, выдержанным, умным. Впрочем, он и так, сам по себе, далеко не глуп. Например, быстро догадался, что Тот помогает ему, Хельги, а вовсе не вредит. Привык даже. Интересно вот только, кто этот Тот? И… и не почудилось ли все это? Ведь уже давно, пожалуй, года три, со времен последнего открытого столкновения со Скьольдом, не чувствовал Хельги-ярл ничего необычного. И даже как-то не по себе становилось первое время. А потом привык, и вот уже засомневался даже – а было ли что?

– Если выйдем завтра с утра, думаю, к вечеру будем у Рекина, – задумчиво произнесла Сельма. Снорри тут же перебил ее:

– А зачем нам сворачивать к Рекину? Лучше уж ехать сразу до Бильрест-фьорда.

– Мы так и хотели, – кивнул Хельги. – Как твоя рука?

– Горит, словно в огне! – приподнявшись на ложе, захохотал юноша. – Хороший удар, ярл! Боюсь, он будет стоить тебе не один бочонок пива.

– Для тебя, Снорри, у нас, в Снольди-Хольме всегда найдется доброе пиво, – торжественно пообещал ярл. – Как и для твоих друзей.

К утру распогодилось. Засияло солнце, растапливая снега, зазвенела капель с крыши, а над деревьями, над проталинами на полянах закружили, галдя, черные тучи грачей. В страну Нордвегр, от Вика до Халогаланда и Трендалага, приходила весна.

– Но они могут заехать к Рекину и дальше плыть морем?

– А что, у Рекина есть лишние лодки? Да и не рискнут они.

– А если Хельги почует неладное? У него же, говорят, нюх на это дело. Недаром кое-кто зовет его Вещим.

– И кто же этот «кое-кто»? Не старый ли и хромой Сердар, давно выживший из ума?

– Но хватит ли у нас воинов для засады?

– Их всего семь человек, Лейв. Сам ярл – недоносок Хельги – его жена, и пятеро старых слуг, из которых самый ловкий – рыжий бездельник Гирд.

– Но… успеем ли мы?

– Успеете, если не будешь слишком долго со мной препираться. Тебе нужно серебро или нет?

– Да нужно, дядько Скьольд… Только вот…

– Что – «вот»?

– Только, вот, хотелось бы побольше.

– А ты, я смотрю, жадноват, Лейв Копытная Лужа. Я ж и так даю целых пять монет. Куда тебе больше?

– А остальным?

– Остальные – мое дело. Самое главное – ты, Лейв! Кроме тебя, известного своим умом да силой, никому из моих не потянуть такого важного дела. Ну, сам посуди, неужто я могу доверить его своим глупым слугам?

– Да, оно, конечно, ум у меня есть… но серебра следовало бы прибавить.

– Ну, хорошо. Шесть монет.

– Вот, другое дело!

– Но – после.

– А…

– А сейчас иди-ка на конюшню, Лейв, да бери лошадей. Людишек я подошлю, да и в путь. До вечера-то едва управитесь.

Когда Лейв вышел, Скьольд Альвсен кликнул жену, старую Смель-ди Грачиху, известную своей скупостью далеко за пределами Бильрест-фьорда. Впрочем, и сам Скьольд отнюдь не отличался щедростью, за что и был прозван по простому – Жадина. Та еще была эта семейка, претендовавшая на власть в Бильрест-фьорде. Правда, три года назад молодой ярл прижал им хвосты, да, видно, не надолго.

– Зря ты пообещал ему шесть монет, – поставив на стол перед мужем большую деревянную кружку скисшего пива, недовольно пробормотала Грачиха. Погруженный в собственные думы, Скьольд обратил на нее не больше внимания, чем на надоедливую муху. Лишь шмыгнул носом да протянул ноги поближе к огню очага. Он ничуть не изменился за шесть лет – все такой же жилистый, мощный, с темным морщинистым лицом и бородой, заплетенной в косы. Старшая жена его, Смельди, некрасивая, с широкими выступающими скулами и плоским, вытянутым книзу лицом, недалекая и скупая, тоже не стала лучше.

– Зря ты пообещал этому бездельнику шесть монет, – вытерев руки грязным засаленным сарафаном, снова повторила она. – Монеты – они ведь на земле-то не валяются!

– Не валяются, – согласился Скьольд. – И что Лейв – бездельник, тут ты тоже права. Однако он все-таки наш племянник. Надо б его женить.

– Женить?! – Смельди Грачиха как стояла – так и села с размаху на лавку. – Этакого-то урода?

Да, Лейв Копытная Лужа, если присмотреться (а даже если и не очень-то присматриваться) красавцем явно не был. Руки длинные, узловатые, грязные, сам весь круглый, с покатыми толстыми плечами, похожий на гриб боровик, лицо тоже круглое, угреватое, нос картошкой, глаза непонятного цвета, то ли светло-карие, то ли пегие, то ли вообще бесцветные, волос на голове редок, такой же и на подбородке – ну это понятно, Лейву от роду всего-то пятнадцать лет, из которых большую часть дразнили его все сверстники, за то, что соплив, да неухватист, да глуп. К тому же – злобен, мстителен, ну и трусоват немного, что есть, то есть. Кто постарше да посильнее – перед теми стелился Лейв, словно лен-трава под дуновением ветра, а кто послабей, помладше – ух, тут давал Лейв волю своему нраву. Мог и побить ни за что, и прижучить.

Тех, кто помладше. Лет на пять. Да и то – один на один, если двое – боялся. Вообще, с детства не любил Лейв всяких скопищ, вечно там над ним подшучивали да смеялись. А он и не отвечал ничего, боялся да копил злобу, вымещал потом на мелких, кто попадется. Тем, правда, тоже это скоро надоело. Выждали момент, собрались вместе, да и отлупили Лейва – мало не показалось. Побили бы и больше, да наш толстяк не стал того дожидаться, ноги в руки – и бежать куда подальше. По пути споткнулся, нос раскровянил. Подумал – не иначе, как башку пробил, вот-вот мозги на землю вытекут. Побежал к ручью – посмотреть, велика ли рана – да день ветреный оказался, ничего в ручье не отражалось. Тогда принялся Лейв искать подходящую лужу, нашел быстро – в ямке из-под копыта коровьего – нагнулся посмотреть – тут его кто-то и пнул от души в зад. Так и повалился парень мордой в лужу, брызги в стороны. Отсмеявшись, так его и прозвали с тех пор – Лейв Копытная Лужа. Было это года четыре назад, в тот самый год, когда жив еще был Торкель-бонд и его пегая корова родила двухголового теленка. То был плохой знак, все про то знали, а особенно Лейв, так и ждал все время неприятностей – вот и дождался. А того парня, что пнул его, Лейв запомнил – тощий Снорри Харальдсен. Запомнил и решил – отомщу! И за четыре года не забыл Лейв своей клятвы, правда, вот случая отомстить пока не представилось. Сгинул где-то Снорри, может, и нет уж в живых, ну, туда и дорога. Лучше б, конечно, чтоб погиб он не в бою, а где-нибудь в яме со змеями, как Рагнар Мохнатые Штаны когда-то. Вот то-то было бы хорошо.

Отвлекшись от своих мыслей, Лейв Копытная Лужа важно вошел в конюшню, на ходу отдавая распоряжения слугам. Нет, несмотря на всю опасность предстоящей затеи, все-таки было очень приятно чувствовать себя ответственным за столь непростое дело. Лейв ухмыльнулся и принялся тщательно выбирать лошадей. Скьольд, он такой, не доглядишь, так подсунет какую-нибудь дрянь, не смотри, что родной дядька!

А тем временем Скьольд и его старшая жена Смельди Грачиха продолжали начатую беседу. И касалась она теперь вовсе не денег, а Лейва, который об этом, конечно же, не знал, и даже не догадывался. Ну, а если б догадался или подслушал, тогда б… Тогда б еще больше заважничал, ибо жизненные перспективы для него открывались прямо головокружительные.

– Так вот, надо б его женить, – отхлебнув кислого пива и скривившись, снова повторил Скьольд. – И невеста на примете имеется.

– Это кто ж такая? – изумилась Грачиха.

– Ингрид, внучка Свейна Копителя Коров, старого моего дружка.

Смельди Грачиха широко открыла рот, да так и осталась сидеть, не в силах произнести ни слова.

– Рот-то закрой, муха залетит, – заботливо посоветовал Скьольд и, допив кружку, снова послал жену за пивом в амбар. Слугам ни Скьольд, ни Смельди не доверяли: пошли-ка слугу за пивом, так он же, гад, все пиво, пока несет, и выхлебает!

Дождавшись супруги с пивом, Скьольд снова приложился к кружке и снова скривился. Пиво было кислым. И не потому, что хозяин усадьбы любил кислое, а потому, что осталось с прошлого праздника, уж и не упомнить, с какого. В тот раз так и не выпили до конца, гостей было мало, а слугам Скьольд не наливал, жадничал. Вот и пил теперь кислое, а что, не выливать же?

– Красавица Ингрид, говоришь, пойдет за нашего Лейва? – переспросила Смельди. И сама же ответила: – Да ни за что! Не отдаст ее Свейн, хоть он тебе и друг.

– Не отдаст? – Скьольд ухмыльнулся. – А теперь вот послушай меня, женщина. – Он отхлебнул из кружки. – Чьи там верхние луга, что у Черного леса, сразу за угодьями Свейна? Правильно, этого ублюдка Хельги, сына старого дурака Сигурда. Богатые луга, сочные, много коров прокормить могут. Свейн на них давно глаз положил, да опасается молодого недоноска. Хоть тот за морем был – не тронул Свейн луга – мало ли, вернется, скандалу не оберешься… А вот ежели погибнет Хельги от разбойничьей руки? Мало ли народу по горам шастает? Сожгут его тело, справят погребальную тризну… А ведь луга-то он с собой не заберет. А наследников у него – одна дочка мелкая…

– Жена еще есть. Дочка Торкеля-бонда.

– Допустим, и жену тоже разбойники того… прибьют. А?

– Складно как у тебя получается, Скьольд.

– А ты думала? – Скьольд Альвсен довольно погладил бороду. – И слушай дальше. Будет ли благодарен Свейн тому человеку, с помощью которого и ублюдок Хельги, и его жена, дочка Торкеля, переселятся в мир иной? А? Конечно будет, а как же! И кто же этот человек, я тебя спрошу? Что, молчишь? А я отвечу. Это наш Лейв. А между прочим, приданое за Ингрид Свейн дает изрядное.

– Значит, наш Лейв прибьет их обоих, и молодого ярла и его су-иругу, – кивнула Грачиха. – Что ж, дело хорошее. А сможет?

– Сможет, – заверил Скьольд. – Все мои слуги помогут. А потом… потом шепну я ненароком Свейну, кто ему с лугами помог…

– А ежели упрется Свейн?

– А ежели упрется, пусть-ка попробует без меня на тинге те луга отстоять, чай, на них желающие-то найдутся!

– Да уж, найдутся, – согласно кивнула Грачиха, прикидывая в уме, много ль приданого даст за Ингрил старый Свейн. По прикидкам выходило – много. Смельди заметно повеселела и даже, набравшись наглости, хлебнула из мужниной кружки.

– Ну, ты уж совсем, женщина, – недовольно поморщился Скъолд, но тут же осклабился. Эх, хорошо б все сегодня сложилось. Должно сложиться, должно. Недаром ведь вчера вечером принесли в жертву Одину белого петуха да жирную курицу Тору. Не забыли и Хель с Локи – обоим по куропатке досталось. Теперь уж, конечно, помогут боги в задуманном, подивившись неслыханной щедрости Скьольда. Теперь уж – помогут. Должны…

Не успело солнце перевалить за полдень, как четверо верных Скьольдовых слуг, прихватив с собой кое-какие припасы, ходко понеслись на север, к дороге, что вела с юга. Впереди на белой рысистой кобыле скакал Лейв Копытная Лужа.

Глава 4 «Ты должен!»

Лепестковым, розовым слоем Мир от сознанья закрыт; Пусть достанется он героям, Тем, кто спасает и мстит — Зигфриду, Хагену; сонно вспомни: всего лишь одна капля крови дракона — и смерть сразит колдуна. Готфрид Бет «Сады и ночи»

Наши дни – весна 862 г. Северная Норвегия

– Слышь, ты, нидинг! Ты едешь, или как? – крикнул щуплый светлорусый пацан лет двенадцати на вид, нырнул в такси – старый, видавший виды «Сааб». Уселся на переднее сиденье, повернулся к водителю:

– Пожалуйста, подождите. Сейчас этот чертов Нильс купит пива и…

– А не рано вам пива? – Таксист, длинноусый мужчина средних лет, с усмешкой посмотрел на парня. Тому стало неуютно. Он даже принялся что-то путано объяснять про безалкогольное пиво и про своего беспутного приятеля Нильса, и про предстоящий концерт в Черном лесу… Таксист не вникал, еще не хватало, так это вникать в тинейджерские проблемы, вернее, в проблему вот этих конкретно подростков: щуплого светленького, что сидел сейчас в машине, и второго, «чертова Нильса» – во-он он выходит из павильона, выглядит постарше своего приятеля – лет шестнадцать (и все равно, как такому пиво продали?) – волосы темные, длинные, этакая волнистая грива, как было модно носить во времена его, водителя, молодости, в эпоху «Лед Зеппелин», «Дип Перпл» и разных там «Шокинг Блю». Впрочем, эта мода на длинные волосы из Норвегии, похоже, не очень-то и уходила, даже в армии – и то разрешали носить, правда, без подобного прикида, как вон, у этих. На «чертовом Нильсе» – потертая куртка из черной кожи, вся в блестящих заклепках, под ней длинная маечка с изображением какого-то черепастого урода с непонятной надписью… даже не готикой, а черт-те как… «Дакт……. «Дат»… «Дак-т-рон» какой-то. И этот, на сиденье, тоже туда же. Таксист скосил глаза. Малыш малышом – а поди ж ты, тоже, как они говорят, «в прикиде». Майка с бледнолицым окровавленным монстром и змеей, такая же черная куртка, шорты из обрезанных джинсов. Не холодновато коленкам-то? В ушах у обоих… не поймешь что, то ли серьги, то ли булавки. А ведь у него самого, у таксиста Акселя Йоргенсона, могли бы быть такие. Не серьги, а дети. Даже чуть постарше. Если бы Марта тогда согласилась родить… Если бы… Так ведь нет – «поживем пока для себя». Пожили… Первый аборт… и все! Никаких детей. Навсегда. Поначалу даже как-то спокойно восприняли это известие и Аксель, и Марта, ну, правда – зачем они нужны-то, дети, одна с ними морока, подгузники, соски, памперсы. Так вот и жили, «для себя». Да и вроде бы неплохо жили, между собой ладили, чтоб серьезных каких размолвок – ни разу. Аксель даже и не изменял почти – ну, та связь с Ирмой, диспетчером, не в счет, она все-таки, можно сказать, не женщина, а товарищ по работе – да и чего было изменять? Марта – женщина что надо, настоящая нордическая красавица, с высокой грудью и ногами «от шеи», и в сексе была неутомимой, вот только насчет детей… Да и черт с ними, с детьми. Черт-то с ними, да только чем старше становился Аксель, тем все чаще при виде подростков возникали у него мысли: «А вот этот мог бы быть моим», «А эта годится в дочки», «А вот если б эти были моими детьми, я бы им…» Ну и так далее. Грустные, честно признаться, мысли. Вот и сейчас… Этот, светленький, что сидит сейчас на переднем сиденье, чем-то похож на Марту. Такой же нос уточкой, пухлые губы, веснушки… Как только Марта с ними не боролась, а все равно высыпают каждое лето. А второй, волосатый Нильс вроде посерьезней, молчаливый – видно, клещами слова не вытянешь. Аксель сам таким был в детстве, да и сейчас, впрочем, не очень-то разговорчив. Ладно, черт с ними…

– Куда везти, ребята?

– В Черный лес.

– Ку-да?!

– Ну, где концерт.

– А, на площадку? Так бы сразу и сказали, а то – «лес».

– Так мы и…

Не слушая больше, Аксель включил двигатель и осторожно, стараясь не задеть припаркованный впереди «Вольво», отъехал от тротуара. «Концерт», надо же! Ну да, туда такие только и едут. А вообще, хорошо, что муниципалитет выделил молодежи площадку подальше от населенных мест – грохот там временами стоял такой – коровы на ближайших хуторах пугались. Подобную музыку, состоящую из дикого гитарного скрежета и молотиловки ударных, Аксель не понимал, но и не хаял. Всякому овощу – свое время. В молодости-то хаживал на концерты, покруче нынешних дела были. Бывало – и входные двери на какой-нибудь «Моторхед» головами вышибали, а как брали автограф у Удо Диркшнайдера из «Акцепт» – вообще отдельная история… Кто теперь помнит Удо? Да никто. А тогда, в начале восьмидесятых, казалось – круче музыки нет.

Справа проносились хмурый еловый лес и близкие синие горы, слева, за маленькими белыми домиками, синело море. Все-таки, в красивой стране они все живут. Интересно, понимают ли? Нет, судя по беспечному виду – вряд ли. А мелкий пацан – кажется, зовут его Ханс – так ведь и не пересел на заднее сиденье, к приятелю, «чертову Нильсу», так и сидел вполоборота, болтал. А когда Аксель по доброте душевной предложил остановиться да пересесть, лишь небрежно повел плечом: «А меня сзади укачивает». Укачивает его, видели? Тогда на трамвае езди…

– Вон, здесь поворот, не проедьте.

– Знаю. – Аксель усмехнулся. «Не проедьте». Уж как-нибудь дорогу узнал, за двадцать-то лет.

Свернув на проселок, машина углубилась в лес. Дорога сделалась уже, стало заметно темнее. Вот уж, действительно, Черный лес! Вон и кемпинг, за ним небольшой ресторан, а чуть дальше, на большой поляне, сцена. Кто-то уже по ней шлялся в таких же «прикидах», как и пассажиры.

– Уже начался! – Ханс досадливо хлопнул себя по коленкам. – Говорил же, надо было раньше выйти. Опоздали теперь! А все ты: «успеем, успеем»!

– Ничего и не опоздали, – соизволил наконец ответить Нильс. – В самое время приехали.

– Да какое ж в самое время, когда, вон, уже играют вовсю?!

– И не играют, а аппаратуру настраивают. Вон, кстати, Фенрис!

– Где?!!!

Ханс чуть было не выскочил из машины на ходу. Аксель притормозил:

– Заплатить не забудьте.

– Ах, да… Вот, пожалуйста.

Монеты. Одна, две, четыре… Мельче, конечно, не могли найти? Наверное, на школьных завтраках целый год экономили. Ладно, их дело…

– Спасибо. Счастливо повеселиться.

Выехав из леса на шоссе, Аксель включил радио. И тут же чертыхнулся, услыхав искаженный старой рацией гнусавый голос Ирмы, диспетчера. Вызов в соседний городок. Вот уж некстати. А херре Йоргенсон уж было настроился на тихий домашний вечер. Вкусный ужин, пиво, телевизор…

«Как дела, дорогой?» – «Спасибо, все хорошо. А у тебя, милая?» – «Тоже нормально. Знаешь, я тут недавно смотрела передачу о международном усыновлении…»

Да и черт с ним, с вечером. Можно и поработать, деньги никогда лишними не бывают. А на обратном пути заехать на рынок, купить рыбы… Впрочем, какая рыба? Ночь на дворе.

Аксель два раза подряд еще смотался в соседний город: один раз вез профессора из местной клиники, другой – пожилых туристов с парома. Всю дорогу слушал их восторженные описания Эйфелевой башни, Елисейских полей и замка Ле Мон Сен-Мишель. Да, оно, конечно, неплохо во Францию съездить, можно было бы летом махнуть с Мартой. Вот только климат там не очень – больно уж жарко, сухо. Куда ж тогда? В Санкт-Петербург, в Россию? Так там обманут либо ограбят. Вон, в прошлый год ездили соседи Аренсены в Россию – так без бумажников вернулись и без вещей, хорошо еще сами живы остались. Нет, такой вид экстремального туризма, как поездка в Россию, был Акселю не по нутру. А какие в России дороги? О, об этом Аренсены тоже порасска-зывали. А уж водители! Злобные, дикие, дорогу никому не уступают, словно играют в детскую игру «кто на горе хозяин?». Впрочем, с чего бы им быть вежливыми-то, коли уж они по таким дорогам ездят, про какие Аренсены рассказывали? Да, наверное, и не бывает таких дорог, врут все соседи. Самим надо съездить, да посмотреть. Набраться бы только смелости. Однако уж скоро полночь. Пора, пожалуй, завязывать на сегодня. Заехать разве что по пути в Черный лес, забрать кого-нибудь из припозднившейся публики. Правда, многие на своих автопоедут, да и муниципальный транспорт там, если верить слухам, бесплатный – подарок мэра перед выборной кампанией. Так, может, не заворачивать? Ехать сразу домой? Ладно, можно и свернуть, делов-то на десять минут. Навстречу, сигналя фарами, выехал разноцветный автобус, за ним грузовик с трейлером. Аксель съехал к обочине, остановился, пропуская – дорога-то узкая. Автобусы шли вереницей, один за другим, украшенные горящими лампочками, словно огромные новогодние елки. Видно было, что тут ловить нечего. Ну, разве что какая-нибудь слегка подгулявшая парочка попадется. Аксель доехал до кемпинга, развернулся и, поставив машину напротив наполовину заполненного автобуса, заглушил двигатель. Зашел в кемпинг – внутри было на удивление прилично и чисто – выпил чашку черного кофе, довольно недурного, возвратившись, осмотрел машину… правое заднее надо бы качнуть, да уж ладно, потерпит до завтра. Да, похоже, пассажиры тут не светят. Хорошо хоть кофе приличный. Аксель открыл дверцу, уселся и тут услышал:

– Такси! Такси.

Однако!

– Вон тебе такси, Ханс, не ной только.

Надо же! Те же ребята. Светленький Ханс и длинноволосый темненький Нильс. Оба раскрасневшиеся, довольные. И явно под хмельком. Старший-то еще куда ни шло, а вот на месте папаши мелкого, Ханса, можно было бы и всыпать.

– Ой, здравствуйте! – Ребята узнали таксиста, заулыбались.

– Возьмете до Гронма?

– Так тебя ж укачивает?

– Не, меня только на заднем…

Распахнув двери, ребята забрались в салон. Мелкий Ханс – снова на переднее сиденье.

– Наверное, весь год на такси копили? – выруливая, усмехнулся в усы Аксель.

– Почти. – Ханс кивнул. – До города у нас точно хватит… А вы не могли бы… – Он просительно улыбнулся. – Не могли бы сделать небольшой крюк, не доезжая до города… там совсем чуть-чуть, к Снольди-Хольму.

– Да там и пешком чуть-чуть, – хохотнул Аксель.

– Он просто боится пешком, – объяснил с заднего сиденья Нильс. – Там темно, знаете. А дорога лесом.

– Я боюсь? – встрепенулся Ханс. И тут же опустил плечи. – Ну и боюсь. И что же? Там еще старое кладбище… Сам-то небось не пробовал прогуляться ночью по снольди-хольмской дороге?

– С чего бы это мне там гулять, я что, некромант?

– Ну, как концерт? – вмешался в перепалку Аксель.

– Мирово!

– Классно!

– Особенно «Дактрон», они все-таки приехали, а Нильс говорил – не приедут.

– Кто говорил?

– И вот та деревенская команда, забыл, как он называются…

– «Мертвые тролли».

– Во! Тоже клево.

– Клево? – Нильс подался вперед. – Не слышал ты их прошлым летом. Вот там было клево, там такая девчонка была, так пела, ну, как примерно… Даже не знаю, как…

– Как «Крейдл Оф Филт»?

– «Крейдл Оф Филт» твой, вообще, отстой, попсуха!

– Жаль, не было той группы из Намсуса, помнишь?

– А, с русским ударником. Так он в фонтан свалился. Или в водопад. В общем, с тех пор в госпитале.

– Да не может человек просто так в фонтан свалиться!

Аксель, не выдержав, вступил в спор.

– Русские, ребята, все могут, – со знанием дела произнес он. – Особенно, когда выпьют. А пьют они много.

Мальчишки замолкли. Так и молчали минут пять, пока Нильс что-то не прошептал ерзавшему на сиденье товарищу. Тот просительно заглянул таксисту в глаза:

– А можно… ну, это… остановиться ненадолго? Нам пописать надо…

– Меньше пива пейте! – притормаживая, хохотнул Аксель.

Весело переговариваясь, мальчишки сбежали с дороги в лес… Холодало. На темном небе ярко сверкали звезды и красные огоньки самолета. Какая-то радиостанция передавала «Лестницу в небо». Аксель сделал звук погромче. Ребята что-то задерживались. И гомон, вроде бы стих. Не случилось бы чего?

Они выбежали на дорогу в стороне от машины. Замахали руками в лучах фар.

– Там!

– В лесу!

– Девушка! Лежит, прямо на земле.

– И вроде живая.

– Так – «вроде», или живая? – выходя из машины, поинтересовался Аксель. – Сейчас посмотрим. – Он прихватил из салона мощный фонарик.

Втроем они вошли в лес…

Она сама вышла навстречу. Молодая темноволосая девушка с пронзительно синими глазами, одетая в рваную мешковину.

– Мадемуазель, синьора, фройлян, фрекен! – подхватил ее под руку Аксель. – Не ходите в лесу полуголой – простудитесь. Вас куда-нибудь отвести?

– Кто… вы? – чуть слышно произнесла девушка.

– Я Аксель Йоргенсон, таксист, а это – мои пассажиры, вполне безопасные ребята, можете не волноваться. Ханс, уступи даме переднее место.

– Ханс… – словно механическая кукла, повторила девушка. – Где… я?

– В лесу, около Тронхейма. Точнее – между Намсусом и Гронгом. Вам-то куда надо?

– Мне… надо? Мне… надо… туда! – Она вдруг ткнула пальцем в рисунок на майке Нильса.

– Ах, на концерт? Так он уже закончился. Вы опоздали, э… К сожалению, не знаю, как вас зовут?

– Меня… зовут… Магн…

– Магн! – Нильс хлопнул в ладоши. – А я-то думаю, где вас видел? Вы пели с «Троллями» летом. Жаль, что вас сейчас не было, «Тролли» без вас много потеряли.

– Так, короче! – Аксель решительно прекратил дискуссию. – Время позднее, куда вас везти? У вас есть здесь поблизости друзья, родственники?

– Друзья… Друг… Да! Он упал, упал в водопад, в схватке с… Что с ним сейчас?

– А! Так ваш друг – русский барабанщик! – заулыбался Нильс. – Он жив. Жив. Только в госпитале.

– Ты говоришь про ту клинику, что на окраине Намсуса? – перебил Аксель. – Я вез сегодня одного профессора оттуда, так он говорил про этого парня. Не хочу вас пугать, Магн, но, похоже, дела его не очень-то хороши. Хотите, отвезу вас туда?

Магн молча кивнула.

– И мы, и мы тоже туда поедем!

– А вас, думаю, давно заждались родители, на месте которых… – Аксель махнул рукой и запустил двигатель.

Уже больше трех недель русский музыкант Игорь Акимцев лежал в коме в реанимационной палате частной клиники, что располагалась в семи милях к западу от Снольди-Хольма. Попал он туда благодаря басисту Йоргу, с которым подружился вроде бы не так и давно, и тем не менее жизнерадостный весельчак Йорг принял участие в судьбе несчастного барабанщика, так некстати свалившегося в водопад. Да и чего ж, честно говоря, и не поучаствовать, если владелец клиники Норденшельд приходился Йоргу родным дядькой по матери. Сам господин Норденшельд увлечение племянника музыкой не одобрял, считая, что из того мог бы получиться классный хирург, однако всегда помогал родственничку, и не только финансово. Помог и на этот раз, тем более, что случай с этим русским оказался весьма интересным – временами тот открывал глаза, вполне осмысленно осматривая оборудование палаты и врачей, а потом сознание пропадало, словно исчезало куда-то, чтобы вернуться через пару дней. И никакие препараты не могли вывести г-на Акимцева из этого состояния, хоть доктора и старались. Прямо мистика какая-то! Иногда и самому доктору Норден-шельду казалось, что, если бы не частые отлучки сознания, пациент бы давно выздоровел, ну, если и не до конца, то хотя бы окончательно пришел в себя. Однако ничего подобного покуда не происходило, скорее, наоборот… Доктор хмурился, глядел на исписанные кривыми синусоидами энцефалограммы и недоуменно пожимал плечами. Интересный случай. Очень интересный.

Марина Левкина, дежурная медсестра, принятая в клинику год назад с большим испытательным сроком, выполнив все оставленные лечащими врачами указания, устало опустилась в кресло комнаты отдыха. Сняв туфли, протянула руку к телевизионному пульту, настроила на петербургский «Пятый канал» – шел какой-то немецкий фильм, старый и нестерпимо нудный, городские новости, к сожалению, уже закончились, что и понятно – миновала полночь. Вздохнув, Марина взяла с тумбочки русско-норвежский разговорник – изучение языка входило в один из пунктов контракта. Хорошо хоть английским неплохо владела, потому и смогла устроиться, через знакомых, конечно, сначала в обычную муниципальную больницу – санитаркой – затем, чисто случайно, встретилась в баре с Арендтом, молодым хирургом, практикующим в клинике Норденшельда. Переспали, конечно. Потом еще пару раз встречались, хотя доктор Арендт и был женат, да и вообще не нравился Марине даже чисто внешне – маленький, тощий, длинноносый, с белесой, вечно растрепанной шевелюрой. Единственное, что привлекало в нем Левкину – место работы. Клиника Норденшельда была бы для нее вариантом из волшебной сказки. Цинично – но иначе не скажешь. Впрочем, не следовало считать Марину такой уж циничной – растить одной ребенка на зарплату медсестры в России вещь тоже довольно-таки циничная, тем более, что нужно было еще и помогать матери, одинокой пенсионерке, вместе с внуком Димой проживающей в коммунальной квартире на Петроградке. А зарплаты в частной клинике вполне хватило бы, чтобы забрать Димку сюда, хотя бы на лето, до школы. Да, хорошо бы было…

Марина улыбнулась. Никогда не баловавшая ее прежде судьба, похоже, решила повернуться к ней лицом. Вообще, работать здесь ей нравилось, тихо, пристойно, хоть иногда и бывали напряги, как в случае с поступившим месяц назад пациентом – русским музыкантом из Питера, земляком Марины, красивым молодым парнем. Игорю Акимцеву – так звали русского – было двадцать шесть лет, и раньше (а приехал он еще в начале лета) Марина его в городе не видала. А если б видела, то обязательно запомнила – Игорь вообще был в ее вкусе – высокий мускулистый блондин с длинной вьющейся шевелюрой, небольшими усиками и бородкой, скорее даже – просто элегантной небритостью. Иногда, оставшись в палате одна, Марина даже украдкой касалась рукою волос недвижно лежавшего пациента. Касалась – и мечтала. Ждала – когда же он наконец придет в сознание. Хотя, ничего особенного, никаких таких благ для себя Марина от Акимцева не ожидала. Он ей просто нравился. Даже такой – неподвижный. Да и характер… Насколько Марина знала по рассказам того же Арендта, Акимцев вовсе не свалился в водопад по русской традиции – упившись вдрызг, нет, он заступался за девушку, местную сумасшедшую, по имени Магн. Что там и как конкретно произошло, Арендт не знал – история была темная. Впрочем, Левкиной и того было достаточно, чтобы вообразить практически незнакомого ей человека рыцарем без страха и упрека, Мужчиной с большой буквы. И, надо сказать, этот придуманный ею образ почти во всем соответствовал действительности.

Внизу, за окнами, послышался шум подъезжающего автомобиля. Марина выглянула в окно – галантно открыв дверцу, водитель выпустил из машины (да, это было такси) темноволосую девушку в каком-то ужасном рубище, бледную, растрепанную и босую.

В холле раздался звонок, и Марина, сама не зная еще – почему, поспешила туда, на ходу привычно оглядывая себя в зеркале. Стройная голубоглазая шатенка, длинноногая, в светло-зеленом фирменном халате… этот халат, доходящий лишь до половины бедер, был очень к лицу Марине, и она это знала.

– Что случилось? – спросила она охранника Макса. Макс – широкоплечий крепыш в строгом черном костюме с галстуком, был человеком приличным, обожал собственную жену и не лез, как прочие мужики, с разными глупостями. За эти качества женский персонал клиники Макса очень уважал, ну и, конечно, почти все женщины его хотели. А как же без этого?

– Вот эта девушка, – Макс кивнул на босоногую, – говорит, что она родственница нашего пациента из реанимации, того русского.

– Вы тоже русская? – спросила Левкина, но не получила вразумительного ответа.

– Я встретил ее на дороге, между Гронгом и Намсусом, – пояснил таксист – вислоусый симпатичный дядька лет сорока с небольшим. – Похоже, ей и самой требуется медицинская помощь.

– Как вас зовут? – вежливо поинтересовался охранник.

– Меня – Аксель, а ее… ее, кажется, Магн.

– Да, – неожиданно кивнула девушка. – Магн.

– Магн? – Макс улыбнулся, незаметно подмигивая Марине. – Тогда я, кажется, знаю, в какую клинику вам нужно. – Охранник потянулся за мобильником.

– Постойте, Макс. – Марина схватила его за рукав пиджака. – Может быть, и мы сможем помочь ей? Ведь она как-то связана с нашим пациентом.

– Я. Хочу. Его. Видеть! – глядя Марине в глаза, отрывисто произнесла Магн.

– И все?

– Да. – Девушка кивнула. – Увидеть. И уйти.

– Ну, если так, то… – Марина вопросительно посмотрела на Макса.

– Если только под вашу ответственность, – протянул тот. Видно было, что и его тоже снедало любопытство.

Марина повернулась к ночной гостье:

– Вы говорите по-английски?

– Похоже, не говорит, – подал голос таксист. – Но, если надо, я могу перевести.

– Это и я смогу, – хохотнул Макс. – В палату ее пускать не стоит, – шепнул он на ухо медсестре. – Пусть посмотрит через стекло в двери.

Марина молча кивнула. Они поднялись на второй этаж и, пройдя по узкому коридору, украшенному картинами местных художников, оказались перед дверью палаты Акимцева. Магн потянулась к ручке…

– Туда нельзя, – мягко отстранил ее Макс. – Смотрите отсюда.

Ночная гостья подошла поближе к стеклу, прижалась лицом и зашептала что-то, быстро и яростно.

«Друид», «Гардар», «Ты должен», «Только ты» – расслышала Марина несколько слов. Другие вряд ли услышали больше. Окончив речь, Магн заплакала, затем согнулась, словно старуха, постояла так немного, закрыв лицо руками, и вдруг, выпрямившись и выкрикнув «Ты должен!», с размаху ударила по стеклу кулаками. Со звоном полетели осколки, и темная кровь брызнула на светлые больничные стены…

Прядали ушами кони, бил в лицо ветер, и вечернее оранжевое солнце отражалось в уголках глаз. Всадники – небольшой отряд Хельги-ярла – весело переговариваясь, свернули на горную дорогу. Остался последний этап пути. Теперь-то скоро и Бильрест-фьорд, во-он, за той скалой уже можно будет разглядеть крыши. Лошади радостно ржали, предчувствуя близкий отдых. К ночи должны были успеть. Должны были… Вот, если проедут до захода солнца мостик над узким ущельем – тогда точно успеют, там-то останется совсем немного, совсем чуть-чуть. А во-он он, мостик, уже видать!

Хельги обернулся, ободряюще крикнул что-то, улыбаясь во весь рот. Засмеялась Сельма, и в глазах остальных тоже сквозила радость.

– Ну, наконец-то, мы почти на месте! – довольно выкрикнул Снорри, как и положено викингу, не обращавший никакого внимания на раненую руку. Он повернулся в седле:

– Скоро ты увидишь мою родину, Радимир.

Радимир кивнул, поправил плащ и пришпорил коня.

Все припустили к мосту с радостным смехом и прибаутками – сказывалось спавшее напряжение трудного пути, и люди радовались этому, веселясь, словно дети. Так, гурьбой, они и двигались, беспечно шутя. Вот и мост. Узкий, деревянный, а под ним – бездонная пропасть, уходящая, казалось, в самые мрачные глубины подземного мира.

Хельги щурясь от яркого солнца, готовился въехать на мост по традиции – первым, вместе с супругой. За ним должны были последовать ближайшие друзья, а потом – и все остальные. Мост был рубежом. До моста – чужбина, а за мостом – родная земля.

Хельги-ярл улыбнулся… И вдруг…

Вдруг почувствовал звенящий удар откуда-то изнутри, прямо в мозгу. В голове словно рассыпался на куски ледяной оползень, из тех, что срываются по весне с горных кряжей. Разлетелся на тысячу холодных осколков… На миг Хельги охватила жуткая боль… И с этой болью пришло знание. Он точно знал теперь, что обязательно должен ехать в Гардар – страну русов, ибо именно там замыслил Черный друид продолжить свое злобное дело.

– Я должен! – тихо сказал Хельги. – Должен. И я остановлю друида, чего бы мне не это стоило.

Он посмотрел вокруг словно бы чужими глазами… глазами Того… И сразу заметил то, чего раньше почему-то не замечал. Как протянулись на дороге за мостом длинные черные тени от взрыхленного снега, словно прошло там уже несколько человек, а ведь навстречу никто не попадался. Как неестественно громко орут за краем пропасти весенние птицы – спугнул кто? Как блеснул на той стороне за черным камнем солнечный луч. Отразился в льдинке или кусочке слюды? Или отпрянул от вражьего шлема? Давно уже не ощущал себя Хельги-ярл таким подозрительным, лет шесть уже, и вот… А ведь и в самом деле, там, на той стороне, кто-то прячется. Ведь – и следы на дороге, и потревоженные кем-то птицы громко кричат, и шлемы бликуют. А от балок моста, если присмотреться (что ярл незаметно и сделал), тянутся куда-то за камни узкие ременные петли… Знакомое дело… Чуть потянуть, и…

Хельги резко поднял коня на дыбы, повернул его в сторону от моста.

– Мы поедем в обход, – приказал он и, не слушая возражений, быстро поскакал прочь.

Слуги и воины, недоуменно пожимая плечами и ругаясь, вынуждены были последовать за своим ярлом. А ведь дом был так близко!

– Радимир! – обернулся ярл, остановив коня за лесом. – Сейчас мы с тобой незаметно вернемся к мосту. Лошадей оставим здесь. Вы же… – он бросил взгляд на остальных, – Готовьтесь к ночлегу. И выставьте трех часовых. Идем, Радимир.

– Я с вами, ярл!

– Нет, друже Снорри! Не обижайся, но ты можешь оказаться не слишком ловок. Лучше организуй охрану здесь. Сельма, ты тоже посматривай.

– Мог бы и не говорить, – улыбнулась та. – Думаю, ты знаешь, что делаешь.

Покончив с распоряжениями, Хельги-ярл и Радимир из народа кривичей исчезли в лесу и, дождавшись темноты, подползли к самому мосту. Ветер утих, вызвездило. Ночь выдалась тихой, было слышно, как от небольшого морозца трещит уже успевший подтаять снег. Треск, однако, становился все ближе, и у самого края моста замаячили наконец чьи-то черные тени.

– Почему они повернули? – спросил кто-то. – Может, вы плохо замаскировали веревки?

– Нет, хорошо замаскировали, хозяин. Может, этому Хельги что-нибудь нашептали тролли? Ведь не зря же некоторые прозывают его Вещим?

– Да, может, и так, – согласился первый, как показалось Хельги, с видимым облегчением.

– Что ж, поскачем обратно – и доложим, что ничего не вышло.

– Может, подождать до утра?

– Зачем? Они же сказали, что поедут в обход. Видно, не судьба нам с ними здесь поквитаться.

Тени исчезли, послышалось конское ржание, и Хельги с Радимиром, переглянувшись, медленно пошли к своим.

А на той стороне осторожно пробирались в ночи люди Скьольда Альвсена. И первым – Лейв Копытная Лужа. Трусоват был Лейв и откровенно спешил убраться подальше от заподозрившего неладное бильрестского ярла. Одно дело – угробить ярла с женой в пропасти, и совсем другое – сразиться с ним в открытом бою. Убитым быть ох как не хотелось. Лейв, честно говоря, уже давно жалел, что согласился на предложение Скьольда и поэтому рад был убраться подальше.

Глава 5 Пожар

Мы – первенцы предвещанного блага, чье имя – Свет, — теперь во тьме; нам не ступить ни шага без новых бед. Гертруд фон Ле Форт «Лишенные отчизны»

Лето 862 г. Альдегьюборг

Богат и славен город Альдегьюборг – Альдейга – Ладога, что стоит у седого Волхова, недалеко от впадения его в озеро-море Нево. Раздольно раскинулись по левому берегу усадьбы из серых, рубленных в лапу, бревен, с частоколами, амбарами, кузницами. У причалов, на волне волховской, покачиваются корабли – пузатые кнорры, острогрудые морские ладьи, большие, красивые, настоящие скакуны пучины! Рядом с ними – ладейки поменьше, плоскодонные, речные, такие и на порогах удобнее, и волоком их тащить легче. Некоторые купцы – гости заморские – и не рискуют на своих кноррах волховские пороги пройти, даже и с лоцманом ладожским, уж больно своенравен да лют в тех местах батюшка Волхов, оборонился мелями, валунами замшелыми обложился, ощетинился камнями острыми, поди-ка, сунься, заморский гость! Да и зачем добрый морской корабль на порогах гробить? Куда как лучше перегрузить товар на плосокодонные речные ладейки, пусть и заплатить придется грузчикам да ладейным, так ведь не очень-то и много, всего-то одну куну на всех. Куна – то по местному серебряная монета, арабская либо древняя, римская, что купцы «кунеус» – «кованой» – называют, отсюда и куна, а не от «куницы», как многие бестолочи заморские в гордыне своей думают.

– Все, господин Лейв. Гони куну! – вытерев мокрые ладони о подол рубахи, произнес Бутурля Окунь – артельный староста лодейных. Работники под его руководством только что закончили перегружать товары из высокого кнорра в маленькие речные ладейки. В три таких суденышка как раз и уместился весь товар с кнорра. Товар знатный: сельдь в бочонках, китовый жир, сукна разноцветные, фризские, да прочего – фибул узорчатых да товару кузнецкого – по мелочи. Для Ладоги товар обычный, так ведь купчина-то, похоже, не совсем дурак – ниже по реке собирается, то ли в Киев, то ли к кривичам, а может, и в Белоозеро. Ему б, конечно, попробовать на реку Итиль, к болгарам да хазарам – уж взял бы наварец изрядный. Ежели б дошел не разграбленным да живым. А ведь может и дойти – воинов-то хватает.

Впрочем, и конкурентов – тоже. Бутурля Окунь скосил глаза на ладьи хазарского купца Вергела. Вот же смелый человек это хазарин, добрался-таки до Ладоги! А ведь не прямая дорожка плыть-то, через болгар, а те, известно, всех, проплывающих на Русь, стращают, росказнями разными потчуют, дескать, в лесах ладожских одни людоеды живут, путь туда трудный, опасный, только болгарским купцам под силу, они с людоедами ладят, так что болгарина-то к торговле пропустят, а вот какого-нибудь хазарина или араба – бабушка надвое сказала. Редко, редко приходили в Ладогу из далеких южных краев хазарские гости, арабы – и то чаще, а больше болгары, уж те-то почти рядом – соседушки. Все на великой реки Итиль жили. А от Волхова к Итилю путь хорошо известен. Сначала по Нево-озеру, затем – по Сяси – комариной реке – потом волоком, да по малым рекам – Колпи, Лиди, Чагоде – ну, а те как раз в Итиль и несут свои воды.

Варяжский купец Лейв – совсем еще молодой парень, не купец – купченок – на вид противный – слюнявый, сытомордый, упитанный – важно почмокал губами и, пошарив в прицепленной к поясу мошне, вытащил серебряную монету. Да не куну, а – то Бутурля враз приметил – ногату! Из нового серебра, еще не истершуюся, что арабы так и прозывают – «нагу», что значит «хорошая, отборная». Отсюда и «ногата». Хоть по виду и схожи – несведущий человек и не отличит почти – да зато по весу разные – за гривну двадцать ногат дают, а кун – двадцать пять. Ничего не сказал Бутурля Окунь купченку, словил на лету ногату, сунул за щеку, и, поклонившись, быстро спустился по крутым сходням кнорра.

– А гость-то, однако, не беден, – усмехнулся Всеслав Сушина – мужик из артели, сухой, худющий, длинный, словно иссохшее дерево, вот уж точно – Сушина. – Вот бы к такому наняться. Я чаю, люди ему понадобятся, варягов-то с ним не так и много. Заработать можно, потом всю зиму у огня кости греть, это не то, что с нашим жуком Бутурлей. А, Найден?

Найден вздрогнул. Закончив погрузку, он сидел на длинном полусгнившем бревне, брошенном почти у самой воды неизвестно для каких целей, и задумчиво смотрел на противоположный берег – холмистый, густо поросший угрюмыми елями и сосняком.

– Что, дядько Сушина?

– Я говорю, хорошо б к тому варягу наняться.

– А, это можно. – Найден пожал плечами. В принципе, к зиме подработать, конечно, нужно, да вот только срываться сейчас с Ладоги не особо хотелось. И так, после побега из южных земель, едва на ноги встал, к артели прибился, и ведь, удивительное дело, взяли его, чужака. Хотя, если разобраться – какой же он, Найден, чужак? Да, то место на берегу Волхова, где когда-то белоглазая чудь спалила его деревеньку, давно уж заросло молодым лесом, однако кое-кто из артельных ее помнил, ну, не саму деревеньку, а мужиков. Старосту, Хромого Неждана, многие знали, частенько нахаживал Неждан в Ладогу с медом, воском, с рухлядью мягкой. А Неждан Хромой приходился Найдену дедом, вот, видно, потому и махнул рукой Бутурля Окунь, когда решал, взять ли, нет, в артель чужого незнакомого парня. Взяли. Все ж таки не совсем чужой – остались еще такие в Ладоге, что деда помнили, хоть и помер он давненько, тому уж лет двадцать будет. Как стал Найден артельным – а то в березозоле-месяце случилось – жизнь веселее пошла. Да, работы много было, отдыхать некогда, иной раз и пот глаза застит и гнус-комар ест, а все ж не один, все при деле. И голову преклонить есть где – построили артельные себе шалашик, просторный, ельником крытый, изба целая, а не шалашик, там и стол, и лавки из березовых стволиков сложены, лыком связаны, рядом с шалашиком, на полянке – кострище, аккуратно булыжниками обложенное; дрова есть, река рядом, уж хоть и не баловал Бутурля кормлением, да белорыбица на ушицу завсегда была. Так вот и жил Найден, спокойно да размеренно, правда, мыслишка нехорошая грызла – а что ж зимой-то? Зимой-то гостей-купчишек заморских нету не нужны никому артельные. Остальным-то парням – из взрослых, в возрасте, мужиков, тут, почитай, только двое и было – Сушина да Бутурля Окунь, староста – все равно. Их-то в родных деревнях ждут – как закончится август-серпень, наступит хмурень-сентябрь, так и уйдут по домам ребятки, до следующего сезона. У Бутурли давно в самой Ладоге домик выстроен, с печью-каменкой да дощатым полом. И хозяйка в доме имеется, хоть и неказиста – Найден ее как-то видел, мужу блины приносила – рябая, мелкорослая, а все ж какая-никакая женщина, как же без женщины-то? Вот и сам Найден подумывал, что неплохо б жениться – срок подошел, уж весной двадцать лет стукнет, и собой пригож – крепок, лицом чист, над очами серыми кудри русые вьются – да ведь только кто ж пойдет за него, безродного? Кто ж свою дщерь отдаст?

Найден вздохнул, украдкой взглянув на противоположный берег. Там – знал – на полянке, что близ лесного озерка, собираются время от времени девки – песни попеть, да поболтать, да в озере искупаться. Найден их там видел, когда шалашик строили – подходящее лыко искал. Вот и сегодня, наверное, соберутся ближе к ночи. Хорошие девки – хохотуньи, насмешницы – ну, куда от таких уйти? Однако ж к зиме тоже что-то придумывать надо. С Бутурлей-жучилой не больно-то заработаешь. В лучшем случае – пару затертых монетин-дирхемов. Можно, конечно, попробовать и собственный домишко справить – ребята помогут, ежели что. Небольшой сруб и надобен, леса вокруг навалом, печку-очаг сложить – дядько Сушина знает, как – хвастал. А ведь и правда, чем плоха мысль? И незачем по чужедальним краям горе-злосчастие мыкать, хватит, намыкался уже – рабом-челядином – да еще чуть в жертву не принесли в Перуновом капище. Найден до сих пор вздрагивал, когда слышал волчий вой – все после того случая в Полянской земле – до сих пор стоял у него в ушах страшный крик отрока Бажена. Крик боли и ужаса. Нет уж, хватит. Никаких больше чужих краев. Лучше тут, со своими. А построит дом – можно и жену поискать, чем Бутурля Окунь не сват, а Сушина не дружка? Пусть и жучила артельщик, однако на такое дело наверняка согласится – не корысти, так почета ради.

– Не, дядько Сушина, наверное, не поеду с варягами, – поразмыслив, покачал головой Найден. – Избу построю лучше.

– Избу?! Тю-у-у… – Сушина присвистнул. – Дело хорошее. Только и не дешевое, однако. О том ведаешь?

– Да знаю, – досадливо махнул рукою Найден. – Осенью придумаю что-нибудь.

– Ну, думай, думай. Смотри, быстрей только думай, а то уже страдник кончается, там и серпень, и хмурень, не заметишь, как и грудень наступит, да посыплются с небес белые мухи.

– Ладно, дядька Сушина, не каркай. Спросил бы лучше у Бутурли – будет еще сегодня работа?

– Вряд ли, – пожал плечами Сушина. – Не будет боле, то я и без Бутурли знаю, вон, гостей-то у причала, раз-два – и обчелся. Сегодня, уж точно, раненько закончим.

– То и славно бы… – под нос себе прошептал Найден, поглядев на дальний берег. Интересно, собрались ли уже девки?

Сушина оказался прав – работы в тот день больше не было. Артельные – кто из ближних селищ – отпросились домой, некоторые ушли с бродцом за рыбой, а Найден, зайдя в шалаш, вытащил с притолочной лесины белую холстинную рубаху с вышивкой-оберегом по подолу и горловине, вымылся до пояса – надел, подпоясался красным поясом с узорочьем, кудри частым гребешком расчесал, им же бородку пригладил – ну, хоть куда парень, жених женихом. На ногах – лапти новые, лыковые, к поясу браслетки цветного стекла привязаны, местные браслетки, ладожские, у стекольных дел мастера Твердислава недавно на три щуки выменянные. Браслетки эти Найден не зря взял – девкам дарить, мало ли… Посмотрелся в кадку с водой, лицо ополоснул, и, довольный, побежал вниз, к Волхову.

– Эй, дядько Нихряй, как рыбка?

– Да плоховато пока, парень.

– На тот берег не перевезешь ли, за лыком?

– Хо? За лыком?! Ну, садись… Хе-хе… Знаю я твое лыко… Да осторожней, лодку не переверни. Чай, обратно сам доберешься?

– Да запросто, хоть и вплавь.

– Ну, дело твое, молодое…

Истома Мозгляк не напрасно шлялся сегодня с утра по торговым рядам, что тянулись у пристаней, сразу за частоколом. Ко всему приценивался, пробовал, рассматривал, мерял – сукна на зуб пробовал, мед – вместе с сотами трескал, аж по усам текло, после еле отмылся, так ничего толком и не купил, зато массу новостей вызнал. И про хазарина Вергела, купца, и про Рюрика-конунга, сразу опосля Купалы вверх по реке с дружиной ушедшего, и про девок, что, тайком от родителей, хороводы у сопок водят, и про растяпистого варяжского гостя, господина Лейва, что куну от ногаты не отличает, а туда ж – торговать собрался, нечего ему торговать – молод еще. И про Вадима Храброго – родичем Рюрику приходившегося – тоже узнал Истома, бесшабашный был Вадим, страшненький, жизнь человеческую, ни свою, ни чужую, ни во что не ставил, впрочем, то повсеместно было, однако Вадим больше других подвигами безрассудными прославился, да кровью, да удалой злобной лихостью. Волк – одно слово. И все этот Вадим воду мутил у словен ильменских, не одно уж побоище вызвал, не одну деревню спалил, и даже не десяток – куда как больше. Правда, Рюрик от него не особенно-то отличался, да ведь Рюрик-то вроде как за порядок стоял, для того его и пригласили, чтоб между собой снова не перегрызться, власть да славу деля, знамо дело – чужой князь, он никому особенно не обязан и ни к чьему роду в сторону большую не склонится. Пусть уж лучше он, чужак, всеми правит, нежели сосед! А вот Вадиму-то это не по нраву пришлось. Правда, и сам Вадим не многим-то был тут люб, все б ему жечь да грабить, волк – он и есть волк. Про Вадима вполуха послушал Истома, также и про молодого варяжского купца Лейва, исподволь, умело, и про других варягов выспрашивал. Тут и вызнал про некоего Олега – Хельги – молодого варяжского воина, недавно пришедшего из-за моря с небольшой дружиной. Видать, к Рюрику стремился Олег, да запоздал немного. Или – не очень-то и звал его Рюрик, кто знает? Во всяком случае, уходить из Ладоги вслед за Рюриком Хельги-Олег не торопился – жил себе у Торольва Ногаты, местного варяга, видно, решал – то ли податься за Рюриком, то ли самому чем заняться. Ладья у него была – небольшая да справная – ходкая, на пятнадцать пар гребцов, под парусом из красно-белых полос, на носу – чудище, по обычаю варяжскому, правда, чудище это, как к берегу ладожскому пристали, быстрехонько убрали – местных богов не гневить, да и уважение выказать.

– Значит, в раздумьях пока этот Олег-Хельги? – задумчиво сказал Истома Мозгляк. – Ну, стало быть, и нам торопиться некуда. Можно и о себе подумать, не все о хозяине…

Мозгляк зябко передернул плечами. Хозяин – варяг Дирмунд – был зловещ и страшен. Не внешне – внешность-то у него была самая обычная, рыжий длинноносый парень, а внутренне. Чувствовалась в нем какая-то злобная нездешняя сила, и силы этой боялся Мозгляк, да и напарник его, Альв Кошачий Глаз, тоже побаивался, хоть и бахвалился, что варяжские викинги никого не боятся.

Значит, можно и своей выгодой покуда заняться. Намечалось тут кое-что… Пройдя городские ворота, Истома Мозгляк прошел мимо детинца, чьи грозные стены из толстых, в три обхвата, бревен, внушительно возвышались на вершине холма, обогнул просторную – в несколько домов да с изгородью – усадьбу кузнеца Изяслава (было слышно, как стучит по наковальне молот), прошел мимо приземистой избы Вячки-весянина и, не доходя до подворья варяга Ульфа Сломанной Стрелы, свернул к невысокому холму, на полуденном склоне которого, в зарослях можжевельника и чертополоха, располагался постоялый двор Ермила Кобылы. На том постоялом дворе остановился и проживал уже около месяца хазарский купец Вергел со слугами и помощниками. Впрочем, не он был сейчас нужен Истоме. Зайдя в длинный большой дом, освещаемый чадящими светильниками и тусклым пламенем очага, Мозгляк поклонился хозяину и, повинуясь его знаку, молча уселся за стол. Прямо над столом нависала закопченная притолочная балка, увешанная сушеными травами и птичьими черепами, с торца располагался очаг, над которым в огромном котле аппетитно булькало варево. Хозяйский служка принес деревянную кружку с брагой и ячменную лепешку. Истома кивком поблагодарил хозяина. Лицо корчмаря, в полном соответствии с прозвищем, было мосластым и вытянутым, и в самом деле напоминая кобылью морду. Сходство усиливали пегая растрепанная борода и такая же шевелюра, похожая на конскую гриву. Обернувшись, Ермил дал подзатыльника служке и направился к очагу – проследить за тем, как помешивают варево. Мозгляк лениво проводил его взглядом и тут же широко улыбнулся, увидев наконец того, кого, собственно, и собирался здесь встретить. Войдя в корчму, склонился в полупоклоне смуглый черноволосый парень с плоским, ноздреватым, словно непропеченный блин, лицом и узкими коричневато-темными глазками. Скуластый, кривоногий, жилистый, в праздничном кафтане из ярко-алой парчи – интересно, по какому такому случаю нарядился?

– Здрав будь, Имат-друже! – сказал Истома. Имат был чем-то похож на него – тоже кругломордый, с выпирающими скулами, только Истома – хлипковатый, тощий, плюнь – и с ног свалится, Имат же, совсем другое дело. Чувствовалась в нем изрядная сила.

– Играем, друже Имат? – Мозгляк вытащил стаканчик и кости.

– Играем, Истома-хакан, – осклабился Имат – старший помощник хазарского гостя Вергела. – Вели хозяину кумыс принести.

– А есть у него? – недоверчиво спросил Истома.

– Есть, – хохотнул Имат. – Вергел-купец два бурдюка ему продал.

– Дело у меня к тебе, Имат… – Отпив кумыса и сморщившись, тихо произнес Мозгляк. – Где б поговорить, чтоб никто не слышал? А то, не дай боги, донесут Ильману Карасю, а уж тот-то лиходей известный… Не даст нам дело сделать – виру запросит.

– Да уж, Ильман такой, – согласился хазарин. – Да не узнает он ничего, коль ты сам не скажешь. Пошли на двор.

– Хорошо. На двор, так на двор…

Во дворе они даже поспорили, повысив голос до крика, затем испуганно оглянулись по сторонам – не подслушал ли кто? – и, почесав затылки, наконец ударили по рукам…

В доме варяга Ульфа по прозвищу Сломанная Стрела было непривычно тихо. Сам хозяин вместе со слугами и сыновьями вот уже три дня, как отбыл на охоту, оставив вместо себя управителя, тощего старика Кнута. Остались и гости – Альв Кошачий Глаз и чернявый Истома Мозгляк. Как ни звал их Ульф на охоту – не поехали, на дела сославшись. Ну, дела, так дела. На самом-то деле не очень-то рад был их видеть Ульф, но гостеприимство проявил – куда денешься? Альв Кошачий Глаз приходился ему то ли четырехюродным братом, то ли троюродным племянником, в общем, родич. А родича следовало принять, тем более здесь, в чужом городе, который, собственно, сам Ульф, живший в Ладоге уже более десяти лет, давно считал своим. По отъезде Ульфа Альф Кошачий Глаз откровенно маялся бездельем. Пил хозяйскую брагу да оставшееся от недавнего праздника пиво, а еще – забродивший сок брусники. Тоже вещь неплохая, глотнешь – аж глаза на лоб лезут, а они у Альва и без того выпученные, зеленые, потому и прозвали – Кошачий Глаз. Приходу напарника Альв обрадовался, даже придвинул поближе к тому кружку. Истома не отказался, нашарил в полутьме – жилище У льва представляло собой обычный северный дом, большой и длинный, без окон, с обложенной дерном крышей – лавку, плюхнулся.

– Вот что, Альв, – отхлебнув начал Мозгляк. – Хватит пить, пора подумать и о нас самих. Да, да! Этот Хельги-ярл, за которым мы следим, похоже, просидит здесь до самой осени. Можно и нам все это время так же сидеть в безделье.

– Вот, вот!

– Да вот только – нужно ли? Не лучше ль какой-никакой навар получить?

Альв Кошачий Глаз громко расхохотался, выплеснув брагу на пол. Все ж таки налил из кувшина еще и стал язвительно выспрашивать, много ль у Истомы лишнего серебра и с чего он намеревается получить доход.

– Не смейся зря, Альв, – обиженно буркнул Мозгляк. – Лучше послушай. Говорил я сегодня с Иматом, помощником хазарского гостя… Он бы купил молодых красивых рабынь, можно даже и порченых. Погоди, не переспрашивай… Ты, верно, хочешь знать, откуда мы этих рабынь возьмем? А я скажу – откуда. Люди на торжище говорили… Тут, недалеко за рекой, в сопках, есть одно озерко…

– Стой, стой. – Варяг неожиданно замахал руками. – Клянусь молотом Тора, ты хочешь навлечь на себя гнев здешних хозяев! А за гневом непременно последует месть!

– А мы что, собираемся здесь поселиться? – злобно ощерился Мозгляк. – Да и хазарин не сегодня-завтра снимется с места, на дни счет идет, Имат предупреждал. Да и мы б с тобой, прихватили девок да развлеклись бы… потом бы Имату продали… Никто ничего и не узнает.

Альв Кошачий Глаз задумался. Потеребил вислые усы, хищно, по-волчьи, улыбнулся. Айв самом-то деле, чего б не развеяться? Чай, им здесь, и в правду, не жить. Съедет Хельги-ярл – и они за ним, по велению Дирмунда-конунга. А Хельги наверняка к Рюрику подастся – они ж родичи – а Рюрик в Ладоге жить больше не собирается – всем об этом говорил – и подался прочь, ближе к истокам Волхова, видно, новый город выстроит вместе с «сине хюс» и «тру вагр» – родичами и верной дружиной.

– Ладно, Истома. – Варяг хлопнул ладонью по столу. – Не худое дело ты замыслил. Будь по-твоему, словим девок. Словим…

Солнце еще не село, когда Альв и Истома, прихватив с собой слуг, на лодке хозяина Ульфа отчалили от низкого берега Ладоги.

Припозднившийся одинокий рыбак, дядько Нехряй, задумчиво посмотрел им во след и покачал головою. И куда людей несет, на ночь глядя?

А закат над Волховом был красив – ярко-алый, с чистым, чуть тронутым оранжево-желтыми облаками небом и длинными черными тенями сопок.

– Не спится, ярл? – Распахнув двери, в дом вошел хозяин, Торольв Ногата, приземистый, длиннобородый, в узких, по моде фьордов, штанах с железными обручами на щиколотках, в зеленой тунике тонкой шерсти и красном богатом плаще, расшитом золотыми нитками. Такие плащи запросто можно обменять на нескольких рабов или даже на целое коровье стадо. Хельги был одет не хуже – такие же штаны, туника тепло-коричневого цвета, темно-голубой, с серебром, плащ из фризской ткани, заколотый изящной золотой фибулой местного, ладожского производства. На фибуле был изображен зубастый ящер, глазами которому служили два мелких красных камня.

– Я выполнил твою просьбу. – Торольв уселся ближе к очагу, бросил плащ слугам. Светильники на длинных подставках тускло чадили, отгоняя надоедливых комаров. Жены и слуги хозяина целый день занимались сушкой холстов, а теперь, к вечеру, сворачивали их, под песни и детские крики, доносившиеся из приоткрытой двери.

– Конунги из северного народа правят в Белоозере, Полоцке, Кенугарде – здесь его называют Киевом – и еще много где, но я назвал тебе самые крупные города.

– Полоцк, Белоозеро, Кенугард, – повторил Хельги. – Который ближе?

– Белоозеро, – не задумываясь, отвечал хозяин. – Вот смотри.

Он положил на стол ячменную лепешку, не маленькую, с ладонь, какие принято печь в Халогаланде и Вике, а побольше, изрядно побольше…

– Вот здесь, по рекам… Сясь, Воложба… – Торольв тщательно выговаривал местные названия, рисуя схему ножом на лепешке. – Тут волок. Может напасть весь – местный народ, язык их похож на язык финнов. Там вот и Белоозеро. Если с купцами – быстрее получится, они все пути знают. Можно наоборот, сначала на полночь, в Полоцк, это у народа кривичей, затем к югу, в Кенугард. Не знаю, зачем тебе это нужно, ярл…

– Хочу предложить свой меч и дружину наиболее достойному.

– Хорошее дело, – одобрительно кивнул Торольв. – Но добраться до всех ты не сможешь и за год. К тому же, чем плох Рюрик? Зачем тебе другие конунги?

Хельги-ярл улыбнулся:

– Не хотелось бы начинать службу у родича. Ведь больше славы в том, что добудешь сам!

– Так ты, ярл, родственник Рюрику?! – изумился хозяин дома. – А я и не знал!

– Не совсем так, – покачал головой Хельги. – Просто моя сестра Еффинда стала его женой.

– Ха! Значит, по законам фьордов, ты будешь самым близким родичем детям Рюрика! – Торольв хлопнул себя по ляжкам.

– Да, пожалуй, что так, – кивнул молодой ярл. И правда, дядя по матери считался у людей ясеня (как иногда называли норманнов) ближайшим родственником своим племянникам, уж, по крайней мере, куда более близким, чем родной отец. Это накладывало определенные обязательства, но Хельги пока о них не думал. Мысли его были о другом: во-первых, разыскать наконец черного кельтского колдуна и снести ему башку, чтоб не замысливал больше разных злых дел, ну, а во-вторых… Ну, а во-вторых, нужно и о себе подумать, и, даже не столько о себе – хотя и это важно – сколько о давних друзьях, что составляли теперь костяк его верной дружины. Многие из давних друзей погибли, сгинули в чужедальних землях – Ингви Рыжий Червь, Харальд Бочонок, парни со Снольди-Хольма. Их души теперь на вечном пиру Одина. Из тех молодых воинов, что когда-то тренировались у Эгиля Спокойного На Веслах, один Снорри и остался. Верность и честь – именно такие слова могли бы быть девизом этого молчаливого восемнадцатилетнего парня, никогда в жизни не предававшего друзей. Верность и честь. Именно за эти качества и ценил Снорри Харальд сена Хельги-ярл, сознавая, однако, что при всех положительных качествах Снорри – ясности ума, порядочности и смелости, недостает ему, пожалуй, только хитрости, коварства и злости. А может, и хорошо, что недостает? Зато этих качеств в избытке у Конхобара Ирландца, бывшего любовника недавно умершей Гудрун – мачехи Хельги. Когда-то вместе с Черным друидом Форгайлом Коэлом бежав из Ирландии на кнорре старого бильрестского ярла Сигурда, молодой жрец Конхобар быстро понял свою выгоду и, бросив Форгайла, сделал ставку на Хельги, тогда – совсем еще юношу. Прогадал или нет материально, наверное, сказать трудно, несомненно одно – именно на службе у молодого ярла столь удачно проявились такие качества Ирландца, как хитрость, рассудительность и здоровый цинизм. В этом он вполне дополнял Хельги. Именно рядом с ярлом Конхобар наконец почувствовал себя в своей стихии – стихии интриг и хитроумно разработанных комбинаций. Именно рядом с Хельги Ирландец избавился от неизбывного страха перед своим бывшим хозяином – Черным друидом, именно с ярлом впервые почувствовал себя по-настоящему свободным… и очень нужным. Друид Форгайл проклял Ирландца и поклялся отомстить предателю – Конхобар знал о том и относился к угрозе более чем серьезно, несмотря на насмешки брата Никифора. Брат Никифор, ирландский монах из монастыря Келл-Дара, что означает «Дверь из Дуба», являлся в действительности единственным сыном ромейского вельможи Константина Дреза, убитого пиратами с подачи императора Михаила Исавра. Константин был влиятельным иконоборцем и даже, по слухам, поддерживал явных мятежников – павликиан, осмелившихся усомниться в божественной сущности императорской власти. Совсем еще ребенком Никифор был продан в рабство и оказался на далеком Севере, в земле фьордов, где несколько лет тянул лямку раба под позорной кличкой – Трэль Навозник. Он тогда ненавидел всех жителей Бильрест-фьорда, но, тем не менее, оказал большую услугу Хельги, ошибочно обвиненному в краже. Хельги-ярл не забыл об этом и сделал Трэля вольноотпущенником, а впоследствии, довольно неожиданно, встретил его на английской земле, куда занесла Никифора-Трэля прихотливая и злая судьба… Уже будучи ирландским монахом, он все-таки добрался до своей далекой родины, но, увы – не нашел там ничего, на что надеялся: ни любящих родственников, ни дома, ни достойного занятия. Походил по шумным улицам Константинова града, постоял перед жемчужными водами залива, да и вернулся обратно в Ирландию, в ставшую родной обитель. Из-за того, что владелец заезжего дома узнал в скромном монахе одного из спутников норманнского ярла Хельги, нанесшего немалый урон его чести и заведению, пришлось Никифору бежать из Ирландии– хорошо, помогли братья, да и Конхобар кстати встретился… А ведь они раньше друг друга ненавидели – Конхобар и Никифор, но вот теперь, поди ж ты – днями напролет играли в финдхелл – древнюю ирландскую игру, чем-то напоминавшую шахматы…

Вот ради этих людей и ради собственной славы приходилось Хельги решать нелегкую задачу – как совместить поиски Черного друида с богатством и воинским счастьем? Скорее всего, нужно было идти на юг, в Кенугард, и желательно – через Полоцк. Но в верховьях Волхова не миновать встречи с Рюриком – а тот, конечно же, предложит служить ему. Придется отказаться, а Рюрик обидится. Нет, негоже обижать родственника. Но на юг все-таки надо, надо… Чувствовал Хельги, что именно Кенугард-Киев как-то связан с Черным друидом. Значит, на юг. Интересно, куда это все запропастились – Никифор, Ирландец, Снорри со своим дружком Радимиром? Ну, Ирландцец с Никифором – никак не привыкнуть к новому имени Трэля – вероятно, играют в финдхелл в какой-нибудь корчме, скорее всего – в варяжской, но, могли пойти и к Ермилу Кобыле, у того бражка более крепкая, на всю Ладогу славится. Там же, кстати, могут и Снорри с Радимиром ошиваться. Снорри, правда, хмельное не очень-то любит, но за компанию с приятелем почему бы и нет. Может, и самому сходить?

– А в самом деле, сходи, ярл, развейся! – посоветовал Торольв Ногата. – Там, в кобылиной корчме, и красные девки имеются… для тех, кто тайное слово знает.

– Ты знаешь?

Торольв, расхохотавшись, кивнул. Оглянулся – нет ли поблизости кого из жен, нагнулся, прошептал торопливо. Хельги-ярл улыбнулся – запомнил. Мало ли – пригодится, хоть и любил Сельму, да ведь эдак и захиреешь в чужой стороне без девичьей ласки.

Тут же и выехал – на хозяйском коне – негоже ярлу пешим. Конь видный – серый, лоснящийся, быстрый. Хельги пустил его рысью – только плащ за спиной развевался, словно застрявшее низко над землей синее грозовое облако. Как и в Халогаланде, вечера в Альдегьюборге были длинными, светлыми. Солнце садилось медленно, словно бы неохотно, окрашивая снизу золотым светом редкие облака. Со стороны пристани еще доносился шум – видно, артельщики заканчивали работу. Мычали гонимые с лугов коровы, чуть не чертили по земле полным выменем, звенели колокольцами-боталами, повинуясь указующему хлысту пастуха. Хельги придержал коня, пропуская стадо, тронул поводья, полюбовался бегущими навстречу девчонками – свежими, молодыми, красивыми, в белых льняных рубахах, вышитых оберегом по рукавам да вороту, и длинных синих юбках. Босые, с венками на русых волосах, словно юные богини девственности и чистоты. Стрельнули глазами в сторону всадника. А как же не засмотреться на такого красавца? Переглянулись, да и ну, бежать дальше, со смехом да с прибаутками. А одна – высокая, стройненькая, златовласая, с глазами, как васильки, задержалась, из-подо лба посмотрев, зарделась вдруг незнамо с чего. Неужто всадник понравился? Хельги, не выдержав, оглянулся… Однако смех вдруг резко стих, а девчонки, пригнувшись, спрятались в ольховых зарослях у чьего-то высокого частокола. Что такое? Неужто испугались молодого варяга? Быть того не может! Нет, тут, скорее, в другом дело… Ага! Из-за поворота вышли несколько мужиков, видно, рыбаки иль торговцы. Усталые, но довольные – похоже, день был удачным – они шли, степенно переговариваясь, обсуждая дела, как сделанные, так и еще предстоящие. Хельги нарочно спрыгнул с коня, якобы подтягивая подпругу. Интересно ему стало с чего б это девки попрятались? Тем более, девки-то такие симпатичные. Особенно та, златовласка. Ух, и глазищи у нее! Кто ж на такую красоту не оглянется?

А девчонки, выждав, когда мужики пройдут, выбрались из зарослей и побежали вниз, к пристани. Интересно, куда же на ночь глядя? И почему тайком? Хельги надеялся, вдруг та оглянется, васильковоглазая… Нет, не оглянулась, поскромничала. Ой, девки, девки… Видно, собрались хороводы водить где-нибудь на дальней лесной поляне. Как же родичи-то пускают? Или родичам другое сказано? В капище наверняка отпросились, богов якобы всю ночь славить, а в кустах скрылись, потому как родных увидели, отцов да братьев, к капищу-то совсем другая дорога.

Проехав мимо приземистой избы Вячки-весянина, Хельги выбрался на дорогу, ведущую к усадьбе Ульва Сломанной Стрелы и, не доезжая до нее, свернул к холму, на склоне которого, средь зарослей можжевельника, располагался постоялый двор Ермила Кобылы.

Никифор и Ирландец как раз были там. Как всегда, неспешно попивали брагу и, окруженные азартной толпой зрителей, лениво переставляли фигуры по разграфленной доске. На этот раз Ирландец играл центральными, оборонялся, а Никифор нападал на него сразу из четырех углов. Очередность хода определялась кубиками. Ирландец – в длинном зеленом, по лейнстерской моде, плаще и изумрудного цвета тунике задумчиво хмурил брови. Узкое лицо его выражало явную озабоченность, видно, его оппоненту везло больше. Брат Никифор был одет, как и полагается монаху, в коричневатую рясу, весьма короткую для такого статного молодца, так, что из-под подола, кроме башмаков из дивной конской кожи, торчали края узких штанов, перехваченные у щиколоток кожаными ремешками. На груди Никифора висел изящный серебряный крест, а к поясу, вместо четок, был привешен устрашающих размеров кинжал, больше похожий на короткий меч. Кинжал явно не гармонировал с рясой и всем обликом кроткого монаха, коему безуспешно пытался следовать бывший раб. Не по-монашески длинные, черные, как вороново крыло, волосы падали на глаза, большие, темнокарие, чуть вытянутые к вискам. Смуглое лицо молодого монаха заросло трехдневной щетиной, хоть он и дал себе обет ежедневно бриться.

– Твой ход, Конхобар, – неудачно метнув кубики, усмехнулся Никифор. – Гляди, не сделай ошибки, как в прошлый раз.

– Да уж как-нибудь… Интересная игра? – подняв глаза, Ирландец окинул взглядом завсегдатаев. Те закивали.

– Если бы у вас были монеты… Или хотя бы какие-нибудь сущие безделицы, типа беличьих шкурок… – Конхобар неожиданно улыбнулся.

– То что? – нетерпеливо спросил его кто-то из гостей. Беседа шла на языке фьордов, который хорошо понимала добрая половина присутствующих.

– То мы бы, думаю, смогли научить вас играть. – Ирландец задумчиво тронул фигуру и тут же увидел ярла.

– Здравствуй, Хельги-ярл! – поднявшись, приветствовал он. – Садись, испей с нами пива… или, скорее, того, что здесь именуют пивом.

– Тут есть чудесная вещь, называется «березовитца пианая», – улыбаясь, кивнул на кружки Никифор и тут же спохватился: – Я сам-то, конечно, не пил, так, по рассказам знаю…

– Ага, не пил, – усмехнулся Хельги.

– Ну, то не хмельное. – Осенив себя крестным знамением, Никифор тут же выхлебал весь напиток до последней капли. Чтобы, значит, никто и проверить не мог – хмельное там или не хмельное.

– Завтра едем в Полоцк, – усаживаясь на почтительно освобожденную кем-то лавку, сообщил друзьям ярл.

– А почему не сразу в Кенугард, или к Рюрику? – спросил Ирландец.

– Есть кое-какие соображения, – уклончиво ответил Хельги. – Расскажу по пути. А где Снорри с Радимиром?

– Снорри с Радимиром? – переспросил Ирландец и вдруг расхохотался. Улыбнулся и Никифор, а все окружающие – так просто покатились со смеху.

– Тут такая интересная история, ярл, – отпив, взялся объяснять Ирландец. – Где-то пополудни – мы с братом Никифором уже были здесь, играли – вдруг слышим какой-то шум снаружи. И вроде как знакомые голоса.

– Кто-то угрожал разнести всю корчму по бревнышку, – подтвердил Никифор. – Это Снорри был, как оказалось.

– Да, – кивнул Конхобар. – Вот мы и подумали, с чего бы это Малыш так разошелся? Вроде на него не похоже. А дело тут было вот в чем. Снорри с Радимиром решили искупаться, выкупались и уже возвращались обратно, проходили мимо Велесова капища, как вдруг на них набросился какой-то здоровенный тролль с топором…

– С криком «варяжские рожи»! – добавил монах.

– Да, именно с таким криком, как потом рассказывал Снорри. Они, конечно, не стали дожидаться, когда он им поотрубает бошки, выхватили мечи, и плохо пришлось бы тому троллю, ежели б перед началом схватки Радимир не пожелал уточнить, что он-то уж никак не «варяжская рожа», а из кривичей. Тут тролль засомневался, бросил топор, начал выспрашивать. Ну, наши тоже мечами махать не торопились, чужой город все-таки. Слово за слово – выяснили, что тролль этот – звать его, кстати, подходяще – забыл, как…

– Онфим Лось.

– Ну, да, Онфим Лось. Так вот, этот Онфим Лось, оказывается, приходится Радимиру каким-то родичем и вот он, Лось этот, принялся Радимиру жаловаться. Дескать, отпросилась племянница на ночь моленье творить Велесу, чтоб поискал хорошего жениха. Ну, отпросилась и отпросилась – дело обычное, какой девке хорошего жениха не хочется? Не раз уж так отпрашивалась. Но тут вышла надобность и у самого Онфима зайти к волхву-кудеснику, это колдун местный, по каким-то своим надобностям, то ли старую свою жену отравить задумал, то ли что другое, а только зашел в капище, думал, там и племянница его…

– Ладислава.

– Ладислава. Странные у них здесь имена, еле выговоришь. В общем, глянул наш тролль вокруг – ан, племянницы-то и нет! Вообще никаких девок вокруг нет, одни идолы да старый волхв, как кот, облезлый. Они волхва за шкрябень – где девки, гад? А тот ни жив – ни мертв со страху, испугаешься тут, когда ни с того ни с сего на тебя трое налетают да в шею мечами тычут. В себя, правда, кудесник быстро пришел, нет, говорит тут, никаких девок и не было никогда, а что вы тут мечами машете, так за то вас Велес-бог лично накажет – потонете, мол, вскорости в каком-нибудь подходящем омуте. Ну, наши тоже не дураки, быстренько на торг сбегали, купили белого петуха, с волхвом помирились – петуха в жертву Велесу принесли. А на торгу и узнали, что видели девок на перевозе. Какой-то рыбак…

– Нехряй.

– Нех-т-рей… Слушай Трэль… Тьфу, брат Никифор. Как ты имена эти запоминаешь? Мне вот никак что-то не наловчиться. Ну, да ладно. Так вот, этот Hex… Них… Нехряй-рыбак, оказывается, дал каким-то девкам лодку с уговором, что к утру вернут. Спокойно дал, видно, не в первый раз уже. Вот ты бы, брат Никифор, дал бы незнакомым девкам лодку?

– Конечно, дал бы! – не моргнув глазом, кивнул монах. – Ведь Господь наш Иисус Христос завещал делиться. Так и говорил: «Просящему у тебя – дай!»

– Тьфу ты… А вот я бы – не дал! И любой нормальный человек не дал бы…

– Вот святой Петр, который раньше тоже был рыбаком…

Хельги с размаху стукнул кружкой об стол:

– Короче. Где сейчас Снорри и Радимир?

Монах и Ирландец переглянулись:

– А пес их… Ушли куда-то, я думаю, к этому Онфиму Лосю в гости. Они же с Радимиром родичи.

– Да думаю, они б уже должны вернуться, ярл.

Хельги кивнул. Пожалуй, да…

Они посидели в корчме еще немного, а затем, когда последний луч заката растворился в белесом небе, возвратились домой, к Торольву. Ни Радимира, ни Снорри там не было.

– Да брось ты беспокоиться, ярл. – Махнул рукой Торольв. – Понимаю, хевдинг всегда должен знать, где его люди. Но…

Хельги, тем не менее, беспокоился. Да, не девицы пропали – взрослые воины, викинги, каждый из которых стоит как минимум пятерых, и уж за себя-то постоять они, конечно же, вполне смогут, и плохо придется тем лихим людям, ночным нидингам, что осмелятся напасть на Радимира и Снорри. Все это так. Но не нападения боялся Хельги, не об этом болела его голова… Ярл опасался «подставы». И откуда взялось вдруг в голове такое слово? А ведь слово верное. Альдегьюборг – как кипящий котел. Кто – за Вадима Храброго, кто за Рюрика, кто пес их знает за кого еще, у каждого рода – свои интересы, и интересы эти, как жернова, а они, Хельги-ярл с дружиной, возможно, окажутся теми зернами, из которых кто-нибудь слишком ушлый смелет муку власти. Грубо говоря, «повесит» – опять не совсем понятное слово, и далекий шум в голове, словно рокот прибоя – в общем, «повесит» на «пришлых варягов» какое-нибудь преступление, пакость какую-нибудь, поди потом, отмывайся! А если и отмоешься, так поздно потом будет, против варягов восстание в этих краях враз поднять можно, многие роды бойцов выставят. И не потому, что так уж не переносят варягов, а чтоб поймать в мутной воде золотую рыбку и не опоздать к дележу возможной добычи. А кто может быть крайним в такой ситуации – догадаться несложно. Чужак, тот, у кого нет здесь достаточной опоры. Конхобар Ирландец и Никифор, с подачи Хельги прокачав ситуацию, врубились в нее достаточно быстро. Ирландец даже заявил, что не раз предупреждал Снорри и Радимира, чтобы вели себя осторожней, да все без толку.

Хельги-ярл усмехнулся. Ну да, будут викинги вести себя осторожней, как же! Хорошо, голову такому советчику сразу не проломили, видно, уважали Ирландца, ну а тот-то, что же, совсем забыл у себя в Лейнстере обычаи северных людей? Иначе б с чего такое советовал. Осторожнее… Тьфу!

– Я попросил Торольва, чтобы послал мальчишку к этому… Лосю, – бросив быстрый взгляд на ярл, нарочито безразлично произнес Конхобар, и Хельги одобрительно кивнул. Мальчик вернулся быстро – не так и далеко жил этот Онфим Лось, которого в доме Торольва многие знали. Как же, знаменитый кузнец, не раз и не два чинили у него оружие!

Молодой ярл задумался, обхватив голову руками, как уже не раз делал в прошлом. Думай, Хельги-ярл, думай! Шевели мозгами… И снова, как тогда, зазвучал в голове далекий, быстро приближающийся шум. Гром, вой и скрежет становился все громче, все ужасней, невыносимей. Нет, невыносимо больше, нет… Какой-то невероятной белизны дом возник вдруг перед закрытыми глазами молодого ярла, ослепительно белый, какие-то люди в светло-зеленых одеждах и круглых смешных колпаках столпились вокруг. Зачем? И что они держат в руках? Что-то нестерпимо блестящее. Оружие? Нет вроде бы непохоже…

Видения кончились так же внезапно, как и начались. Очнувшись, Хельги почувствовал, как в голову его словно бы хлынули мысли. Все то, что он видел сегодня – отдельные фразы, события, люди – складывались постепенно в стройную систему. Хельги-ярл еще не знал, когда придет догадка, но уже ждал ее прихода, как рыбак ждет клева крупной рыбы. Он даже начал рассуждать вслух, стремясь опереться на помощь Ирландца и Никифора.

– Племянница кузнеца – Велесово капище – в капище вообще нет девок… А где тогда девки? Ха! Да я ж их видел сегодня собственными глазами! Молодые девчонки-красавицы прятались от каких-то мужчин, видимо, родственников. А потом они куда-то свернули… свернули… Куда ведет улица от дома Вячки-весянина?

– К реке, – уже о чем-то догадываясь, тихо ответил Ирландец.

– Так… А зачем Радимир, Снорри и этот Лось заходили на постоялый двор? С чего бы это они там так орали? Чего хотели от хозяина? Может, он когда-то напоил их кислым пивом, нет? И я думаю, что нет. Их туда привели, к корчме. И привел этот кузнец, Онфим Лось. А что искал Онфим Лось? Правильно, племянницу… как ее… Ладиславу. И Ладиславу не одну, а в числе других девок. Кто ж, на ночь глядя, поплывет за реку – а они ведь поплыли, иначе зачем брали лодку? Без подруг? А почему кузнец искал девок именно на постоялом дворе? Не думаю, чтобы молодые девчонки ходили на постоялый двор, там ведь народ ушлый – лишат невинности, кто потом замуж возьмет? Да и родичи девок давно б тогда этот постоялый двор спалили, ежели б его хозяин, Ермил Кобыла, чем-то таким промышлял, верно? Невыгодно это Ермилу, чревато. Значит – не он. А кто на постоялом дворе давно проживает? Узнать бы!

– И узнавать не надо. Хазарский купец Вергел с воинами, слугами и прочим скарбом, – ответил Никифор. – А ведь молодые красивые девушки – очень неплохой товар, очень, – произнес он уже тише.

– Нет, не думаю. – Хельги отрицательно покачал головой. – Вергел этот еще не раз сюда явится, зачем же ему воровством девиц заниматься? Опасно это и для чести его убыточно.

– А вот если не сам Вергел…

– Молодец, Ирландец! Именно! Не сам купец, а кто-то из его слуг, не из простых, а, скорее, помощник… Сколько у хазар кораблей? Пять судов? Однако есть, где спрятать от зоркого хозяйского ока. А как подальше отплывут – уже легче, скажет, мол, давно купил.

– И слуга этот не первый день девок скупает, – выслушав ярла, добавил Ирландец. – Ведь кузнец это откуда-то узнал? Значит, слухи уже ходили. А поскольку его племянницу у хазар, по-видимому, не нашли…

– Тогда они переправятся за реку! – Хельги стукнул себя кулаком по коленке. – Ведь о том, что какой-то рыбак дает каким-то девицам лодку на ночь, узнали и Радимир, и Снорри, а теперь – и мы знаем. А что знают двое – знает и свинья. Значит…

– Драккар!

– Нет. Он хорошо заметен. А я думаю, те, кто на том берегу, наверняка выставят караульщиков. Лодка. Небольшая. Лучше – три. Возьмем с собой еще воинов…

– Ты в них так уверен, ярл? Сам же сказал – что знают двое…

– Ты прав, Ирландец! Значит – только мы втроем… И не думаю, чтоб там было опасно. Вряд ли девицы выставляют охрану из вооруженных воинов. Надеюсь, у Торольва есть лодки?

Найден подкрался к поляне незаметно. Давно уж высмотрел с реки, как хоронятся за деревьями девчонки, как прячут в тростнике лодки, сам быстренько спрятал свою, да не рядом, а отплыл подальше, не поленился, потом лесом, лесом. Шел осторожно, да все себя спрашивал – а та, черноокая, пришла ли? Вот и поляна. Озеро, серебряное от отражающегося в нем неба. Оранжевые языки пламени, стелющийся по воде дым. И девичьи песни!

Найден подобрался ближе. Молодые девчонки числом где-то с десяток – в одних рубахах, с венками на головах – водили хоровод вокруг старой березы и пели:

Береза моя, березонька, Береза моя белая, Береза кудрявая! Мы идем, идем к березе! Мы идем, идем к березе! Ты не радуйся, зелен дуб! Ты не радуйся, зелен дуб! Не к тебе идем мы гулять! Не к тебе идем мы гулять!

Найден невольно пропел вполголоса последние строчки. Песня была веселая, радостная, как и звонкие девичьи голоса. Походив вокруг березы, девушки подошли к озеру и, разом скинув рубахи, со смехом попрыгали в воду. Полетели брызги, послышался веселый смех. Найден, не отрываясь, смотрел на черноокую. Пришла, пришла все-таки… Как бы вот выйти, познакомиться? Нет, лучше на обратном пути. Парней-то, похоже, здесь вообще нет. Или остались у берега – охранщиками?

Накупавшись, девушки, как были, нагие, принялись прыгать через костер и петь песни про Яшу-Ящера, что живет в омутах волховских, в жертву ему раз в год белую кобылу приносят. А тут девчонки гадали. Брала каждая из костра головню и бежала подальше в лес, покуда головня не погаснет. А как погаснет, на том месте девушка внимательно осматривалась вокруг и, на что взгляд падал, то с собой и несла к озеру: лист упавший – так лист, ветку – так ветку. Иная – и гриб боровик с собой тащила, и папоротник. Как уж они там дальше гадали, Найден не видел. Одна из девчонок – светловолосая – побежала с горящей головней в его сторону. Белая рубаха с вышитым воротом развевалась парусом между деревьями, цепляяся за сухие иголки. Найден стоял, не дыша. И вдруг услышал, да нет, скорее – почувствовал, легкий шорох прямо за своей спиной. Не успел оглянуться, как что-то темное метнулось мимо него. Человек! И не один – двое! Накинулись на несчастную девчонку, повалили наземь, в рот – кляп, связали – та и пикнуть не успела, только, изловчившись, ткнула головней наугад – один из лесных татей вскрикнул, видно, попала девка прямо в морду! Пострадавший налетчик пнул девчонку в бок и огляделся. Найден уже хотел было вступиться, выскочить, хоть и безоружный, закричать… да крик комом застрял в горле! Он узнал обоих. Кругломордого чернявого Истому и вислоусого варяга Альва. Тех, на чьих руках была кровь жертв в Перуновом капище. Они что, и сюда пришли? Пришли за ним, Найденом? Нет, похоже, за девушками! И на одной, видно, не остановятся. Вон, привязали ее к дереву, размотали аркан, переглянулись и осторожно пошли к озеру. Ах вы, гадюки ползучие! Весь страх улетучился из груди Найдена. Схватив с земли подходящую лесину, он с криком побежал вслед за татями.

– А ну, стой! Стой! – на бегу громко орал он. – Ужо отведаете у меня палки, ужо!

Он не услышал, как завизжали от его крика девчонки, как послышались от реки грубые мужские голоса… Упал, получив удар в голову. Пронеслись перед глазами разноцветные искры, и все померкло…

– Уходим. – Истома Мозгляк подобрал аркан. – Да не торопись, Альв, пока они еще придут!

– Да, – оглядываясь по сторонам, согласно кивнул варяг. – Похоже, он был один. – Он кивнул на распластавшееся по земле тело Найдена. – Той перережем горло?

– Зачем? – удивился Мозгляк. – Ты ведь знаешь, сколько нам обещал за нее Имат. Кинем в лодку – и все. Имат встретит.

– А эти?

– Эти? – Истома скривился – девка все-таки угодила ему горящей головней в щеку, хорошо хоть не в глаз. – А с этими придумаем кое-что. Не до нас им будет, ой, не до нас…

Нехорошо усмехнувшись, Истома нагнулся и подхватил пленницу. Миг – и все трое уже сидели в лодке и ходко гребли вниз по реке. Там, в ивовых зарослях, их ждал Имат с верными людьми.

– Крики, – недовольно произнес он, отсчитывая монеты. – Это плохо. Вах, плохо. Могут караван проверить, а нам завтра отправляться…

– Не проверят, – возразил Истома. – Не до того им всем будет, не до того…

Сев на коней, они скрылись в ночи.

Хельги-ярл отыскал-таки Снорри и Радимира. Те встретились ему по пути, на реке. Возвращались вместе с напуганными девчонками, которые, хоть и стучали зубами, а нет-нет и бросали заинтересованные взгляды на воинов. А вот кузнец Онфим Лось хмурился: Ладиславы-то среди подруг не было. Весь лес обшарили, но так и не нашли…

– Ништо, – шептал про себя Онфим. – Ништо. Ужо весь гажий угол обшарю. А этого хазарина, ухх…

На всякий случай проплыли вдоль по реке. Пусто. И вверх поднялись, и почти до самого устья опустились, а когда вернулись… Когда вернулись – над Ладогой стояло зарево. Оранжевые языки пламени поднимались к самому небу, было слышно, как трещат бревна. По всему городу метались полуодетые люди, плакали и кричали дети.

– Пожар! – воскликнул кузнец. – Пожар, братие! Поднажмем-ка, йэх, поднажмем!

Ладога выгорела почти что дотла. Уцелели лишь те дома, что стояли за холмом, за детинцем. Детинец тоже не сильно пострадал – его-то было кому тушить в первую очередь. Да, по счастливой случайности, уцелел и дом Торольва – дожидаясь возвращения гостей, хозяин не спал ночью, а ходил по двору, смотрел на небо. Вот и успел принять меры. Частокол, правда, сгорел, и амбар, и конюшня. Ну, да хоть коней успел вывести…

– Ну, что я тебе говорил? Не до нас будет! – расхохотался Истома Мозгляк.

– Да, ты это здорово придумал, с пожаром, – согласно кивнул Альв Кошачий Глаз. – Теперь уж точно хазар никто искать не будет.

– Ни хазар, ни нас. А мы с тобой пристанем к какому-нибудь каравану да пересидим где-нибудь в Белоозере. Так, на всякий случай.

Ухмыльнувшись, поджигатели углубились в лес, тронутый прозрачной предутренней дымкой. Стояла мертвая тишина, даже не пели птицы – до восхода солнца оставалось совсем немного. На востоке уже виднелось алое зарево, а на западе… На западе тоже бушевало зарево. Оранжевое зарево пожара.

Глава 6 Халиса

Во душе его Поет вещий Олег. Здесь все сказочно и чудно… Велимир Хлебников «Уструг Разина»

Лето 862 г. Белоозеро

– Смотри, какой красавец! – с восхищением произнес Хельги, указывая на огромного лося, вышедшего из лесу на низкий берег реки, по которой медленно плыли плоскодонные суда хазарского купца Вергела.

Легкий ветерок чуть шевелил буро-зеленые листья склонившихся к воде ив, остро пахло смородиной и медом. На носу и корме судов были разбиты шатры, в которых укрывались сейчас Вергел, его помощники и охрана, в качестве каковой он и нанял Хельги сразу после пожара. На первой лодке плыл сам хозяин, его старший помощник Имат – смуглый молодой парень с круглым ноздреватым лицом – и Хельги-ярл с Ирландцем и Никифором. Снорри и Радимир располагалась в пятой, замыкающей, лодке, остальные дружинники – весьма, впрочем, немногочисленные, рассредоточились по всему каравану. Выгодно расторговавшись парчой и богатым оружием, Вергел закупил в Ладоге выделанные коровьи шкуры, полтора десятка бочек меда, кое-что из кузнечного товара, ну и, конечно, рабов, вернее – рабынь – самый ходкий товар на восточных рынках. Собственно, ради этого Вергел и предпринял столь опасное путешествие. Славянские рабыни – светловолосые, белокожие, стройные – связанные попарно, находились в самом середине каравана, над их головами по приказу хозяина натянули навес из плотной ткани, не из сострадания, а чтоб лица не загорели. Белая-то рабыня выше ценится, нежели какая-нибудь смуглянка, уж в этой торговле Вергел знал толк, недаром начинал когда-то приказчиком Али-бей Селима, знаменитого сирийского работорговца. Сам купец – высокий, худощавый, смуглый, с большим крючковатым носом и пронзительными черными глазами – изволил отдыхать в кормовом шатре флагманской ладьи, рядом с ним, там же, на корме, стоял другой шатер, поменьше – для дочери купца Халисы, сопровождавшей отца в дальнем пути. Шатер на носу был отдан в распоряжение наемных варягов. Кроме рабынь, в средней лодке почти все караванщики были людьми свободными. Относительно свободными считались и гребцы, большую часть которых составляли должники Вергела, хотя имелся и с десяток наемных, тем купец весьма неплохо платил. Были и помощники, и слуги, и хорошо знающие путь люди, тот же кормщик Иосиф – высокий красивый парень иудейской веры. Несмотря на молодость, Иосиф ходил здешними реками в пятый раз и знал каждую мель, каждый порог и даже каждый камень. Несмотря на это, кормщик регулярно выставлял кого-нибудь из команды впередсмотрящими, мало ли что. Может, река обмелела, а может, бобры плотин настроили, навалили деревьев, того и гляди ладью прошибет на быстрине. Да и людишек местных, чуди да мери лесной, опасаться стоило. Не раз уже нападали на караваны в узких местах, грабили. Слава Иегове, не встретились они Вергелу на пути в Ладогу, а уж там-то, на постоялом дворе Ермила Кобылы, узнал купец, как ему повезло. Вот и решил перестраховаться – нанять дружину никому еще неизвестного молодого варяжского ярла, недавно прибывшего в Ладогу. Хельги-ярл – так звали варяга – легко согласился и не запросил дорого. А дело свое, судя по толковым распоряжениям, знал. Вергел, правда, до конца ему не верил – он вообще редко кому доверял – но, похоже, молодой ярл был человеком чести. Предложение хазарина как нельзя кстати оказалось и для Хельги: буквально на следующий день после пожара в поджоге, естественно, обвинили пришельцев. То есть Хельги-ярла и его небольшую дружину. Обвинили облыжно, без всяких доказательств, хорошо хоть, пока лишь на уровне слухов, которые – как хорошо знал молодой ярл – имеюти обыкновение разрастаться и до крайности осложнять жизнь тем, против кого они направлены. Хельги даже догадывался, кто именно раздувал подобные слухи. Естественно, те, кто был недоволен варяжским присутствием – те же чудины, весь, кривичи, словене. У каждого был в Ладоге свой интерес, но на время все объединились против пришлых, это было на данный момент выгодно и удобно. Еще бы, у варягов тут ни кола, ни двора, вот и подожгли, по злобе, аль по пьяни – неважно. А коли подожгли, так пусть отвечают. Тысяцкий ладожский уже собрался было отдать распоряжение, да опоздал. По совету Торольва Ногаты Хельги успел принять предложение Вергела – и тут же отплыл вместе с хазарами. И не считал такое поведение трусостью – нет, то был всего лишь хорошо просчитанный ход. В самом деле, уходя из Ладоги с хазарским купцом, Хельги-ярл убивал одной стрелою целых трех зайцев: оставлял с носом ладожских недоброжелателей, попадал в Белоозеро – ведь именно через него и проходил торговый путь – ну и – а как же без этого? – добывал богатства и славы для дружины и для себя лично.

Напившись воды из реки, лось без страха посмотрел на проплывавшие мимо ладьи и, недовольно фыркнув, скрылся в лесной чащобе.

– Да, хороший мешок мяса, – кивнул Ирландец, стоя на носу рядом с ярлом. – И сколько леса вокруг – просто какие-то непролазные дебри! Похоже, они вообще нигде не кончаются, а тянутся себе до самого края земли. Ах, ты ж…

Выругавшись, Конхобар хлопнул себя ладонью по лбу и, поймав жирного овода, с отвращением швырнул его в воду. Что касается подобной живности – слепней, оводов, комаров – их тут было просто немеряно. Хельги даже задавался вопросом – кого же они тут жрут, в безлюдных чащобах, неужто друг дружку? Или зверья хватает?

– Как красиво вокруг! – незаметно подойдя сзади, произнесла Халиса, хозяйская дочка. Хельги с Ирландцем разом обернулись, и молодой ярл почувствовал вдруг, как сильнее забилось у него сердце. Молодая хазарка была столь ослепительно красива, что, казалось, красота ее затмевает солнце. Иссиня-черные, чуть вьющиеся волосы, нежная, золотисто-смуглая кожа, тонкий стан, под тонкими ниточками бровей обрамленные длиннющими ресницами глаза, черные, как бездонное ночное небо. А в глазах – желтые искорки-звезды. Халиса довольно неплохо говорила на языке славян. Как обмолвился как-то Вергел, ее кормилицей была ильменская рабыня. Хельги тоже учил этот язык, вместе с Ирландцем и Никифором. Учителем был Радимир, не перестававший удивляться поразительным успехам ярла. Хельги и сам удивлялся своим способностям, хотя и догадывался, откуда они у него…

– Красиво? – переспросил Ирландец. – Вот уж не сказал бы. Взгляни, девушка, сколько бесполезного леса вокруг! Плывем уже третий день – и ни одного селения.

– Так, может, селения скрыты в лесах?

– А тогда где же лодки, причалы, рыболовные снасти, стога на лугах, наконец?! Нет, не живет здесь никто – столько земли пропадает даром.

– Не считай чужих земель, Конхобар, – вступил в разговор Хельги. – Лучше б нам хоть когда-нибудь посчитать свои, да так, чтоб для подсчета не хватило бы пальцев на руках и ногах!

– Хорошо сказал, ярл! – засмеялся Ирландец и поинтересовался, почему «молодая леди» так редко радует их своим обществом.

– Обычаи хазар весьма строги, – улыбнулась девушка. – Я сейчас здесь только потому, что отец побоялся оставить меня в Итиле. У него там слишком много врагов и завистников, даже среди тарханов – нашей знати – при дворе самого кагана. Они не раз уже нападали и пытались увезти меня в свой гарем. Вообще, отец считает, что меня давно пора отдавать замуж, ведь мне уже целых семнадцать лет… Еще чуть-чуть – и никто не поедет свататься, кому нужна старая дева?

Халиса улыбнулась, показав ровные белые зубы. По восточному обычаю, она разговаривала, не поднимая на собеседников глаз, и лишь один раз, улучив момент, несмело взглянула на молодого варяга. Хельги перехватил ее взгляд и почувствовал странное удовлетворение от смущения девушки. Халиса покраснела и потупила взгляд. Лишь приход хозяйского помощника Имата помог ей выйти из неловкого положения. Зыркнув по сторонам узкими глазами, Имат что-то произнес по хазарски. Халиса ответила неожиданно твердо и даже, как показалось Хельги, с оттенком некоторого пренебрежения. Потом еще добавила что-то. Имат поклонился чуть не до земли и, приложив руки к груди, удалился на корму, по пути срывая зло на нерадивых гребцах. Он, конечно, использовал бы и хлыст из воловьей кожи, всегда заткнутый за пояс, однако не посмел делать это на глазах у хозяйской дочери. Лишь хлестнул по доскам борта, да так, что полетели щепки. Эх, если бы только молодой ярл мог видеть невзначай брошенный на него взгляд Имата! Взгляд, полный зависти, ненависти и злобы. Халиса… Эта красавица была истинной страстью Имата, давно уже лелеявшего планы заполучить ее в жены, и, увы – Имат вовсе не был глупым – понимавшего, сколь несбыточны его желания. Несбыточны – в данный момент, пока она – дочь богатея купца, а он – всего лишь приказчик, пусть даже и старший. Но ведь все может измениться! И, кто знает, где будет тогда Вергел, где Имат, а где Халиса…

– Отец зовет меня. – Простившись, девушка повернулась, пошла мимо мачты, чуть покачивая стройными бедрами под зеленым шелком одежд. Остановилась, оглянулась, улыбнулась: – Я пришлю вам снадобье для вашего человека с последней лодки. И скрылась за наполовину спущенным парусом. На последней лодке, под небольшим навесом, устроенным по просьбе Радимира, лежал бедняга Найден.

– Думаю, это снадобье придется весьма кстати, – проводив девушку взглядом, сказал Ирландец.

Ярл посмотрел на него:

– Что, его дела так плохи?

– Жарко. – Ирландец пожал плечами. – Если б было чуть попрохладней, парень бы давно поправился.

Найдена вытащили из леса Снорри с Радимиром, когда, вместе с ладожским кузнецом Онфимом Лосем, неудачно преследовали неизвестных злодеев. Впрочем, что значит – неудачно? Пропала лишь одна девушка – племянница кузнеца Ладислава, а ведь могло быть гораздо хуже! Найден тоже так считал, когда, слабым голосом попросив напиться, поведал о том, что произошло на поляне у лесного озера. Правда, он утаил о том, что узнал тех двоих, что пришли за девчонками, уж слишком страшной и кровавой была та тайна, и Найден чувствовал, что лучше ее оставить при себе. Узнав о том, что спасшие его варяги собираются покинуть Ладогу с хазарским купцом, он через Радимира попросился к Хельги в спутники. Опасался возможной встречи с теми двумя… Да и, что немаловажно, в купеческом караване можно было и подзаработать, Найден клялся, что не будет обузой, и первые два дня работал веслами наравне с другими гребцами, а потом, вот, слег. Напекло ушибленную голову хорошо хоть череп не был пробит, лишь временами кружило голову, да вздулась на затылке огромная шишка.

Зачем Хельги-ярл согласился взять его? Тому было несколько причин. Во-первых, Найден – по его же словам – хорошо знал пути к Белоозеру, пренебрегать этим не следовало, мало ли, как там все сложится, может, придется срочно возвращаться обратно, а никто из людей молодого ярла здешних мест не знал. Во-вторых, этот ильменский парень неплохо говорил на языке хазар и волжских болгар, и, как почти каждый местный человек, естественно, мог объясняться по-варяжски.

Было еще и «в-третьих». Найден проговорился, что знает какую-то страшную тайну, касающуюся не последних людей в Киеве-Кенугарде. Хельги нюхом чуял, что тайна сия стоит того, чтобы ради нее оказать небольшую услугу Найдену, тем более, что особых хлопот он, до последних дней, не доставлял. Да и сейчас дела у раненого явно шли на поправку, он уже сидел, а не лежал пластом, как раньше.

– Смотрите-ка, что это? – Брат Никифор указал на узкий мыс, даже, скорее, песчаную отмель, поросшую редкими кустиками. На отмели, у самой воды, шагах в десяти от медленно плывущей ладьи, что-то блестело.

– Неужто, золотой ромейский солид?

– Я сплаваю, посмотрю, ярл?

– Давай. – Хельги кивнул. – Только быстро.

Вмиг скинув штаны и сутану, монах бросился в воду. Не успели лодки проплыть и нескольких сажен, как он уже вернулся, запрыгал на одной ноге, выбивая из ушей попавшую воду, и протянул ярлу найденную на отмели вещь:

– Вот.

Хельги с Ирландцем вздрогнули. Это была изящная золотая фибула с изображением Слейпнира – восьминогого коня Одина и двумя рунами с обратной стороны – «Сиг» и «Альф». Такие фибулы с инициалами хозяев делали в Скирингссалле, городе, расположенном неподалеку от Бильрест-фьорда.

– Если б я нашел подобную вещь в Халогаланде, я бы точно знал – чья она, – поглядев на руны, задумчиво произнес ярл.

– «Сиг» и «Альф», – понимающе кивнул Ирландец. – Скьольд Альвсен!

– Но откуда здесь взяться Скьольду? – натянув рясу прямо на мокрое тело, изумленно воскликнул Никифор.

– Скъольду, конечно, неоткуда. А вот его людям… – Конхобар повертел фибулу в руке. – Очень похоже, что ее не так давно потеряли. Даже не успело занести песком.

– И какая-нибудь сорока или галка тоже не успела утащить ее в свое гнездо, – согласно кивнул Хельги. – Неприятная находка. Люди Скьольда – вряд ли наши друзья. Следует быть осторожными… Если эти руны действительно означают то, что мы подумали, все может быть.

Приложив руку к глазам, ярл пристально вгляделся вперед, словно ожидая увидеть за ближайшей излучиной паруса боевых ладей своего старого врага Скьольда.

– О, боги, так и знал, что вчера оставил ее там, у воды, – набросив на плечи плащ, Лейв Копытная Лужа обнаружил отсутствие застежки. – А ведь дядя Скьольд подарил ее мне на счастье! Что же теперь – и счастья не видать?

С самым скорбным видом он посмотрел на двух проводников – длинного вислоусого варяга и тощего славянина с круглым, как бубен, лицом.

– Да, уж если сам Скьольд решился на такой щедрый подарок, значит, и в правду желал тебе удачи, Лейв, – кивнул вислоусый Альв Кошачий Глаз. Альв был родом из Халогаланда и когда-то неплохо знал Бьярни Альвсена, младшего брата Скьольда, отличавшегося буйным нравом и совсем не дружившего с головой, пустой, как котел. Бьярни, убитого на поединке молодым Хельги – так многие и звали до самой смерти – Пустой Котелок, тогда как его старшего братца Скьольда за глаза называли Жадиной.

– Вот вернусь, а дядюшка спросит: «Где же моя фибула?» – продолжал канючить Лейв. – И что же я ему отвечу? Сказать – потерял? Не поверит. Начнет всякие гнусности измышлять, типа того, что в кости ее проиграл или обменял на падших женщин.

– Не переживай, Лейв. – Альв Кошачий Глаз покровительственно похлопал юношу по плечу. – Скажи слугам, пусть еще на ладье поищут, может, под скамью закатилась?

– Кстати, ладожские кузнецы делают вещи не хуже, – поднял верх палец кругломордый Истома Мозгляк. – Вернемся, закажешь – сделают. Этот ваш Скьольд и не отличит.

– Ага, не отличит. – Лейв захлюпал носом – несмотря на жару, успел где-то простудиться и теперь кутался в плащ. – Да и Альдейга эта сгорела, откуда ж там теперь кузнецы?

– О, не говори так, благородный витязь. – Истома растянул губы в улыбке. – Полгода, год, и отстроится город – краше прежнего. Леса-то вокруг полно.

– Интересно, отчего там пожар случился? – несколько успокоившись, почесал голову Лейв. – Наверняка из-за чьей-нибудь кузницы. Все не по-людски у этих славян – понастроят кузниц в самом граде – потом, вот, горят. Нет чтоб где-нибудь на окраине кузницы ставить, как у нас, в Бильрест-фьорде, но куда там, ума не хватает, не зря ведь позвали к себе конунгом Рюрика Ютландца.

– Навряд ли из-за кузницы загорелось, – усмехнулся Мозгляк. – Люди говорят – подожгли город пришлые варяги.

– Так там и пришлых-то вроде не было, кроме нас…

– Да нет, Лейв, были. Некий Хельги с малой дружиной прибыл чуть позже тебя, вслед за Рюриком.

– Хельги? – Лейв вздрогнул. – Не тот ли это Хельги, молодой бильрестский ярл, сын старого Сигурда?

– Сигурда я знал, – кивнул Альв Кошачий Глаз. – А Хельги… Нет, не знаю такого. Впрочем, говорят, он из Вика.

– Из Вика? Точно – не из Халогаланда?

– Да точно никто не скажет. А что тебе этот Хельги?

– Да так… – Лейв Копытная Лужа махнул рукой и встал на ноги. – Пойду-ка, поищу лучше фибулу.

Он вышел из шатра. Ночь была хоть и не непроглядно темная, но уже и не такая светлая, какие были в июне. Было слышно, как на быстрине плескалась рыба. На черной речной воде виднелись ладьи, вытащенные носами на берег. Многие гребцы и слуги спали прямо в ладьях, завернувшись в плащи, а некоторые – в шалашах на берегу, там же были поставлены шатры для помощников и воинов Лейва, вернее, Скьольда Альвсена, именно он снарядил эту экспедицию, прослышав о баснословных прибылях восточных купцов. Несмотря на всю свою скупость, Скьольд не был глуп и, когда нужно, шел на возможный риск, если прибыль с лихвой перекрывала затраты. Вот как в этом случае. Отправив проштрафившегося племянника с глаз долой, Скьольд давал ему возможность реабилитироваться, причем не столько в собственных глазах, сколько в глазах Свейна Копителя Коров, который, на предварительной беседе, не возражал против того, чтобы выдать за Лейва свою внучку, красавицу Ингрид. Правда, только в том случае, если Лейв проявит мужество и смекалку, а главное, покажет способности в торговле. Бедняге Лейву ничего не оставалось делать, как, понурив голову, отправиться в дальние страны во главе экспедиции. Хорошо хоть, Скьольд на этот раз не пожадничал – выделил людей щедро, и сильных – для охраны, и умных – для торговлишки. Только гребцов пришлось искать на месте. Как ни жаль было Лейву оставлять у пристани Альдегьюборга надежный широкогрудый кнорр, а пришлось нанять плоскодонные ладейки – не проплыл бы кнорр по здешним рекам, да и волоком его тащить – весьма проблематично. С проводниками тоже загвоздка вышла – спохватились, уже когда отплыли. Хакон – старый Скьольдов слуга, бывший в здешних местах лет двадцать назад, речные пути, как выяснилось, запомнил плохо – не раз и не два ладьи садились на мели, правда, стаскивали их быстро – все ж, плоскодонные, не килевые. Хорошо хоть, на одной из стоянок вооруженные слуги привели двоих незнакомцев. Сказали, что те вышли из лесу и изъявили желание видеть главного. Лейв Копытная Лужа подозрительно осмотрел пришельцев. Один – высокий вислоусый викинг, вроде бы производил неплохое впечатление, но вот второй… Мелкий, круглолицый, увертливый. Глазки так и бегают, так и шарят. Ну, сказали, что здешние места знают неплохо. Тем более, викинга узнал Хакон – Альв Кошачий Глаз когда-то гостил у Бьярни Альвсена, вернее, не просто гостил, а скрывался от мести. Убил кого-то в Трендалаге, вот и скрывался. Отсиделся да и свалил куда-то за море вместе с Бьярни, тогда еще совсем молодым парнем. Впрочем, Хакон не стал вдаваться в подробности, сказал только, что хорошо знает Альва. В общем, Лейв махнул рукой и согласился взять этих двоих в дружину. Впрочем, дружина – это громко сказано. Вряд ли можно так назвать толпу вооруженных слуг, людей явно неблагородных и не особо горевших желанием сложить жизни за хозяйское добро. Даже к обязанностям часовых относились они спустя рукава, что было чревато. Альв Кошачий Глаз, как настоящий викинг, конечно, терпеть подобное разгильдяйство не стал. Наладил-таки охрану: по его совету, Лейв однажды проверил караул и прилюдно предал казни виновных. Это произвело надлежащее действие, повысило как сознательность слуг, так и авторитет Альва. С тех пор Лейв привык на него полагаться, хоть до конца так ему и не верил.

Оглянувшись на шатры, Лейв Копытная Лужа осторожно подошел к крайней ладье, где ютились прикованные к скамьям рабы.

– Грюм, – тихонько позвал он.

В ладье послышалось шевеление, и над бортом показалась лысая голова.

– Звал, хозяин?

– Звал, звал… – Лейв поманил слугу пальцем. – Знаешь, чего мне хочется, Грюм? – Он кивнул на спящих рабов, и слуга понятливо осклабился.

– Которую из двух? – деловито осведомился он. – Чернявую или немую?

– Мальчика!

– Мальчика? – Грюм гнусно захихикал. – Как скажешь, хозяин. Шалаш я выстроил, как ты просил. Какого мальчика?

Лейв Копытная Лужа заглянул в ладью. Задумался, придирчиво выбирая.

– Вон того, светленького, – Решился наконец Лейв. – Губы его похотливо раздвинулись, по углам рта стекали слюни. – Приведешь в шалаш, свяжешь, я позже подойду. Сам будешь на страже.

– Слушаюсь, хозяин, – поклонился слуга. С бритым лицом, лысый, тощий, но жилистый, сильный, он, казалось, был безраздельно предан Лейву, исполнял любое его желание. На самом же деле Грюм являлся доверенным человеком Свейна Копителя Коров, именно его Свейн когда-то подарил своему приятелю Скьольду, чтобы знать все, что тот замышляет. Мало ли, пригодится. Грюм сумел быстро стать нужным – расторопный, понятливый, молчаливый – чудо, а не слуга. Его-то и выбрал Скьольд для пригляда за племянником, пообещав по возвращении свободу. Свейн Копитель Коров, в свою очередь, тоже обещал кое-что…

Проводив молодого хозяина взглядом, Грюм бесшумно нырнул обратно в ладью. Рабов было не так и много – сколько смогли сторговать в Скирингссалле. Две женщины, темноволосая тощая фризка и немая славянка с тупым забитым взглядом, за бесценок купленная уже здесь, в Альдегьюборге, да полдесятка мальчиков-франков. Кто-то из морских конунгов, кажется, Железнобокий Бьорн, недавно хорошо потрепал побережье франкского королевства – рабов в Скирингссалле и Бирке продавали уж совсем за смешные цены.

На мальчиков этих Лейв возлагал определенные финансовые надежды. Женщины, правда, ценились дороже, да только не те, что были у Лейва – уж больно страшные, таких в гарем ни за что не купят. Грюм покачал головой. Да, пожалуй, и сам он, на месте молодого хозяина тоже выбрал бы…

– Эй, как там тебя? Карл, вставай, поднимайся. Сейчас, выдерну цепь… Вот так… Да не греми ты… И не скули – бить не буду. Заткнись, я сказал! – угрожающе зашипев, Грюм пнул мальчишку в бок и, выкинув из ладьи, потащил к лесу.

На торжище в Белоозере было довольно людно. На дворе стоял серпень-август, заканчивался сезон, и многие восточные купцы останавливась здесь для отдыха и мелкого ремонта после трудного перехода по озеру-морю Нево, Свири-реке, Онежскому озеру, Мологе…

Почти сорок домов насчитывалось в Белоозере, не считая тех, что за тыном, да не учитывая усадеб на том берегу Шексны-реки. Население – словене, а больше – весь – занималось ремеслом да охотой, иные кормились обслуживанием купеческих караванов либо торговлей, мехами – «мягкой рухлядью». Этим в основном и жили. Жита почти не сеяли – обменивали привозное на шкурки соболей, куниц, белок. Хлеб сюда везли с юга.

Почти по всему посаду дымили кузницы – местные кузнецы частенько в них же и жили, просто пристраивали к жилой половине дома бревенчатое место для горна и наковальни. Железо выплавляли в обычных домашних печах, используя большие горшки. Славились и белоозерские ювелиры, чего только не делали: височные кольца, подвески – треугольные, с разным зверьем, что так нравились веси, бубенцы, игольники, браслеты, богато изукрашенные цветными каменьями шейные гривны, серебряные, золотые, медные перстни, фибулы, пряжки. По домам же многие хозяева лепили горшки, резали из кости гребни, правда, иногда и покупали привозные, фризские, те считались получше, вон их сколько на торгу – все прилавки завалены. А еще – ткани заморские и восточные – парчовые, атласные, шелковые, и из полуночных стран – разноцветное сукно тонкой шерсти, и местные – льняные. Тут же рядом булгарские купцы торговали изумительно красивыми кувшинами и тарелками из цветной глины – серыми, желтыми, красными, сделанными с помощью гончарного круга – новшество, еще не появившееся в здешних краях, да огнивами с тяжелыми бронзовыми рукоятками.

У пристани покачивались на светло-серых волнах Шексны торговые суда, булгарские, хазарские, словенские. Средь них – и плоскодонные ладьи молодого варяжского купца Лейва Копытной Лужи. Сам Лейв, в сопровождении верного слуги Грюма и Альва с Истомой Мозгляком, неспешно прохаживался по торговым рядам. Приценивались, торговались, спорили, крича и ругаясь. Как ни искал, так и не нашел Лейв подходящей золотой фибулы. Похожие были, но только бронзовые, а это, ясно, совсем не то. Вызнали и цены на рабов – можно было б и продать здесь всех скопом тем же булгарам, да только подозревал Лейв, что восточные купцы специально занижают цены, да и старый Хакон советовал пока повременить с продажей – раз взялись дойти до Булгара-города, или вообще, до самого Итиля, то чего уж…

Взяв в руки узкий кинжал в изящных сафьяновых ножнах, предложенный в числе прочих товаров горбоносым темноликим купцом в белой чалме и полосатом халате, Лейв подкинул его в руке, спросил цену. Узнав, нахмурился… И услыхал вдруг за спиною знакомую речь. Явно говорил норманн-варяг. Интересно, много их тут? Молодой купец обернулся… и тут же быстро отвернулся. Это был его давний обидчик, Снорри из Бильрест-фьорда. Тот самый, что когда-то на глазах у всех пнул его, опрокинув в лужу, и кому он, Лейв, прозванный с той поры – Копытная Лужа – поклялся отомстить.

Оставив Альва с Истомой любоваться молодыми рабынями, которыми торговал один из купцов, Лейв отошел в сторону и кивком головы подозвал Грюма:

– Видишь во-он того парня, светловолосого, в синем плаще?

– Да, господин.

– Незаметно пойди за ним и вызнай все, что сможешь.

– Сделаю, господин. – Грюм поклонился и исчез в толпе.

– Вот мы и встретились, глупый и нахальный Снорри, – прошептал Лейв. – А ты думал, я прощу тебе свой позор? Ну, нет… Похоже, теперь моя очередь.

Снорри между тем еще потолкался по рынку, чуть не поругался с каким-то вислоусым варягом из-за серебряного перстня. Перстень понравился обоим и никто не хотел уступать. Слово за слово, дело дошло до ссоры. Снорри схватился за меч, и только вмешательство стражи – воинов местного конунга, предотвратило возможное кровопролитие. А перстень, по совету подошедшего бильрестского ярла, решено было поставить на кон. Нашлись и кости. Метнули… Увы, изящная серебряная вещица с овальным голубым камнем досталась вислоусому.

– Что ж, когда-нибудь повезет и тебе, парень! – насмешливо улыбаясь, произнес он и зашагал прочь в компании какого-то круглолицего.

– Вот нидинг, – в сердцах бросил Снорри. – Зря ты помешал мне, ярл. Я б ему живо отрезал уши.

– И попал бы на суд местного князя. Ты стал слишком задирист, Снорри. – Хельги-ярл рассмеялся.

Снорри обиженно надул губы, совсем как в детстве.

– Понимаешь, Хельги, есть в Вике одна девушка…

– Ах, вот оно что! Ну, не дуйся, найдешь еще что подарить своей девушке. Пошли-ка лучше поищем: где здесь можно выпить доброго пива?

– И искать не надо, ярл, – на это раз захохотал Снорри. – Я уже вызнал – во-он за той усадьбой. Ирландец с Радимиром давно уже там. А вот Трэ… Никифор отказался, обозвал корчму каким-то вертепом и сказал, что лучше просто посмотрит город. Кстати, Халиса, хозяйская дочка, тоже с ним увязалась. Видно, наш купец, узнав, что Никифор монах, проникся к нему доверием. И этот, Найден, с ними – он же говорит по-хазарски. Ну, что, идем мы наконец в корчму, ярл, или нет?

– Идем, идем, Снорри.

Друзья покинули рынок и пошли по неширокой дороге, огибающей холм с деревянным укреплением-детинцем. Следом за ними, таясь, поспешил и лысый Грюм, верный слуга Лейва Копытной Лужи.

– Скажи Халисе, что все, что она рассказывает о Хазарии, весьма интересно, – попросил Найдена Никифор. – Вот только я не совсем понял, кто у них главный – каган или этот, шад?

Найден перевел. Он уже совсем оправился от полученного когда-то удара и рад был предложить услуги своим спасителям, к коим он теперь причислял не только Снорри с Радимиром, но и всех ближайших друзей варяжского ярла Хельги.

– Конечно, главный – каган, – ответила Халиса. – Он царствует. Но шад – правит.

Нижнюю часть лица девушки скрывала полупрозрачная вуаль из зеленого шелка; длинное, до самой земли, платье, ярко-голубое, как майское небо, было расшито по подолу и вороту тяжелой золотой нитью. Порывы легкого ветерка, дующего с реки, играли иссиня-черными волнистыми волосами хазарской красавицы. Все втроем, охраняемые четверкой преданных слуг Вергела, они неспешно прогуливались по окрестностям посада.

– А где… где же ваш князь? – остановившись на вершине холма, как бы между прочим, спросила вдруг Халиса.

– Думаю, ярл решает сейчас важные торговые вопросы, – важно сдвинув брови, ответил монах, хотя, на самом-то деле, так не думал, знал наверняка – в вертеп отправился ярл вместе с друзьями – пить хмельное пиво да смотреть на бесстыдные танцы полуголых булгарских рабынь.

– Жаль. – Девушка покачала головой. – А мне бы так хотелось его повидать.

В черных, с золотистыми искорками, очах ее на миг промелькнула досада, но умела владеть собой Халиса, умела скрывать гнев и маскировать ненависть, еще бы, ведь была она дочерью богатого торговца и единственной его наследницей. Знала – надо выбирать жениха, и не варяжскому ярлу быть им, а… может быть, как ведает Иегова, самому шаду? Что же касается этого красивого северного князя, Хельги-ярла, так кажется, его зовут, то… То почему бы не вскружить ему голову? А ему – почему бы не ответить на призыв взбалмошной хазарки, до поры до времени таящей клокочущий вулкан своей страстной натуры под непроницаемым покровом обычаев и обрядов?

С вершины холма, поросшего высокой травою, открывался великолепный вид на близкий посад, на сверкающую на солнце речную гладь, на большое озеро далеко за лугами и на бескрайнюю полосу леса. Стоящие у пристани ладьи казались отсюда маленькими смешными корабликами, что мастерят иногда дети.

– Чьи это корабли, Хакон? – поинтересовался Истома Мозгляк.

– Какого-то хазарского купца. А что?

– Да нет, ничего. – Истома сплюнул в воду. – Только, похоже, у этого хазарина те же товары, что и у нас.

– И что с того? – заволновался Лейв Копытная Лужа. Он уже знал, что Истома никогда ничего не посоветует зря.

– А то, что они могут оказаться в Булгаре раньше нас, либо одновременно с нами, что одинаково плохо.

– Чем же?

– Они же собьют нам цены, сынок! – не выдержал тупости Лейва Хакон. – Мы зря не продали здесь рабов, вряд ли и в Булгаре возьмем за них хорошую цену.

– И что же делать? – понял наконец Копытная Лужа. – Надо что-то придумывать: либо расторговаться поскорее здесь, продав все лишнее, с чем много хлопот, либо… либо…

– Либо – надолго задержать купца здесь, – продолжил Истома. – Это хорошая мысль, вот только как ее исполнить? Подумаем.

Он думал долго, до самого вечера. Советовался с Хаконом, с Альбом, с другими приказчиками, бегал к хазарским судам, о чем-то выспрашивал артельщиков. За это время Лейв Копытная Лужа успел еще раз пройтись по торгу, вернуться обратно, перекусить печенной на костре рыбой и выслушать вернувшегося с докладом Грюма.

Затем вновь все собрались в шатре Лейва, и Истома Мозгляк поведал то, что ему удалось узнать. Оказывается, хазарин отправился в путь не один, а с дочкой-красавицей, которую побоялся оставить в Хазарии без присмотра. Выходит, дочку он любит, души в ней не чает и наверняка строит насчет нее какие-то планы. Скорее всего – мечтает выдать замуж за какого-нибудь знатного человека. А если эта красавица-дочка вдруг исчезнет именно здесь, в Белоозере? Что купец будет делать – искать дочку, или бросит все и спокойно продолжит путь?

– Но как же мы ее украдем, если она все время на ладье? – выслушав Истому, пожал плечами Альв Кошачий Глаз.

– Все время на ладье, говорите?! – вдруг усмехнулся Лейв. Глаза его зажглись. Сейчас собравшиеся поймут, что и он, Лейв Копытная Лужа, сам по себе, тоже чего-нибудь да стоит, несмотря на молодой возраст.

– Дочку хазарина зовут Халисой, она до сих пор гуляет меж холмов в компании какого-то поклонника распятого бога и четырех вооруженных слуг, – важно поведал Лейв. – У хазарина еще есть и наемники-норманны, людишки известного многим здесь молодого бильрестского ярла Хельги, сына старого Сигурда.

– Вот их-то и следует опасаться, – кивнул Альв, – а не вооруженных слуг. Сколько их, ты говоришь, там? Четверо?

– Если считать всех… – Лейв пошевелил толстыми губами. – Получится шестеро.

– Шестеро…

– Нет, пятеро… Монах, как мне сказали, встретил здесь своих собратьев из свиты какого-то Константина или Кирилла, именуемого некоторыми просветителем хазар, болгар и словен.

– Значит – пятеро.

Альв и Истома переглянулись…

В живых остался лишь один Найден – опять повезло. А может, снова получив удар по голове, он просто слишком быстро вырубился, так, что его сразу сочли мертвым? Четверым хазарским воинам – вооруженным слугам Вергела – повезло меньше. Вернее сказать, вовсе не повезло. Четыре остывающих трупа с колотыми ранами в груди лежали у подножия холма, зачем-то аккуратно уложенные лицами на восток. Один из них держал в мертвой руке желтый пергаментный свиток.

Хельги нагнулся, разжал скрюченные пальцы:

– Вргл хзр, – было написано рунами. – Хазарину Вергелу, – перевел ярл. Развернул свиток, бросил взгляд на Вергела:

– Читать?

Хазарин кивнул.

– «Если хочешь увидеть живой свою дочь, через десять дней зароешь на этом же месте сто кун», – прочел Хельги и тут же подсчитал: – Пять гривн серебром. Не очень-то большая цена… Похоже, здешние лиходеи еще не совсем потеряли остатки чести. До нитки не раздевают.

– Так она жива, слава Иегове! – До Вергела наконец начал доходить смысл письма. – Да я не пять… я десять гривн готов заплатить. Жива! А десять дней. Что ж, подождем…

– Да, пожалуй, – согласился Хельги. За это время многое можно придумать, хотя, вообще-то, можно и ничего не придумывать, а просто сидеть и ждать, ведь и в самом деле, выкуп за красавицу Халису потребовали невеликий. Однако не сумма выкупа насторожила Хельги, впрочем, может быть – и она тоже. Но самое главное – руны. Почему письмо было написано норманнскими рунами? Не хазарскими, не местным словенским письмом – глаголицей. Почему? Автор не знал словенского? Маловероятно.

Хельги чувствовал, как в голове его снова начинают шуметь барабаны… Все разрозненные образы, предположения и догадки постепенно сливались в единую картину… Автор письма – норманн, несомненно, норманн. И он знает, что в окружении хазарского купца тоже норманны. И даже, наверное, точно знает, кто. Более того, уверен! Скорее всего, это кто-то из Халогаланда, может быть, даже – если вспомнить найденную на берегу фибулу – из окружения Скьольда Альвсена. А уж Скьольд своей выгоды не упустит. Наверное, он направил в Альдегьюборг кнорр с товаром, и, может быть, даже не один. Затем кнорры перегрузили и вот… И вот зачем им эти нелепые десять дней! Халиса им и не нужна вовсе, это лишь предлог, чтобы на десять дней задержать караван Вергела. Да, похоже, все так. Но купец совершенно напрасно полагает, что его дочери ничего не грозит. Как раз наоборот. Она ведь похитителям не нужна, не нужен особо и выкуп. Скорее всего, Халису убьют, либо продадут в рабство, а несчастный Вергел… что ж, пусть сидит здесь все десять дней…

Пожалуй, следует ему помочь, хотя бы из-за Халисы, она-то здесь вообще ни при чем. А погибнуть может запросто. Все-таки придется попробовать выручить девушку. Так… Сначала надо установить точно, кто и как устроил этот налет. Не может же быть, чтоб никто ничего… С рыбаками переговорить, с артельщиками, с пастухами – вон, травы-то здесь какие сочные, наверняка где-то рядом выгон. А потом… Нет, даже не потом, даже – сейчас, поговорить с Найденом, если, конечно, он пришел в сознание…

Найден пришел в сознание. Правда, ненадолго, слишком уж силен был удар – на этот раз был пробит череп. С ним пытался говорить Кон-хобар Ирландец. Найден, с перевязанной окровавленными тряпицами головой, лежал на кошме в кормовом шатре и бредил:

– Снова они, снова… Это он их послал, он… Он не человек… Он приносит… Жертвы… Жертвы… Кровавые жертвы… Бедный Важен, бедный… Как он кричал! И этот… с окровавленными руками. И волки. Волки. Волки… Они воют… На все Перуново капище… Но нет! Нет! Эта жертва не Перуну… Князь… Князь… Жертва… Кром… Не знаю такого бога…

Ирландец вздрогнул и затряс Найдена за плечи с такой силой, словно хотел вытрясти душу:

– Как звали того бога, которому приносили в жертву людей? Кром? Да услышь же!

Найден неожиданно очнулся и внятно произнес:

– Кром.

И снова закатил глаза.

– Но кто, кто приносил жертвы? – Не отставал до крайности возбужденный Ирландец.

– Они… Те, что были в лесу… И князь…

– Какой князь?

– Киев… Князь… Дир…

Найден дернулся и впал в забытье, на этот раз уже не реагируя ни на что.

– Да кто, кто был в лесу?

Напрасно взывал к раненому Хельги. Тот больше не отвечал. Лишь Конхобар Ирландец дико шептал что-то, глядя прямо перед собой округлившимися глазами. Хельги прислушался.

– Бог Кром. Кром Клейх, древнее кровавое божество Эйрина. Я думал, он давно уже закончил свой страшный путь, однако… Однако, оказывается, ему до сих пор приносят кровавые жертвы! И где? В Киеве. Князь Дир… Это все неспроста. Я чувствую, чувствую злую силу Черного друида Форгайла, ярл!

– Вот тебе, белокожая сучка! На, получай! – Старший приказчик Вергела, круглолицый Имат, с оттяжкой ударил плетью по голой спине привязанной к мачте рабыни. Полетели вокруг кровавые брызги. Рабыня дернулась и застонала.

– А, кричишь? Кричи, тварь! – Имат с наслаждением ударил еще. – Такие же, как ты, белокожие, похитили Халису… Мою Халису… На же, тварь, получай!

Привязанная к мачте девчонка уже не стонала – выла. Спина ее быстро превращалась в бурое кровавое месиво. Остальные рабы в страхе смотрели на взбесившегося хазарина.

Услыхав крики, не раздумывая, вспрыгнул на борт ладьи проходивший мимо Хельги-ярл. Хоть и понимал умом, что негоже вмешиваться в отношения хозяина и собственности, тем не менее… словно что-то его подтолкнуло…

Хельги, подбежав к мачте, схватил хазарина за руку, вывернул… Плеть со стуком упала на окровавленные доски палубы. Имат скривился от боли и зашипел, злобно, словно оторванный от сметаны кот. С холодной улыбкой ярл положил руку на рукоять меча. Хазарин подхватил плеть и стрелой вылетел с ладьи.

– Кто ты? – Подойдя ближе, ярл приподнял за подбородок заплаканное лицо рабыни. Дрожащая от страха и боли девушка была почти полностью обнажена, лишь бедра прикрывала рваная грязная тряпка. Хельги всмотрелся. Белая, чуть тронутая загаром, кожа, растрепанные волосы по плечам, словно спелая рожь, глаза чистого василькового цвета, полные слез и надежды. Не эту ли девушку ярл видел тогда на улицах Альдегьюборга?

– Меня… меня зовут Ладислава, – сквозь слезы прошептала рабыня.

– Ладислава? – вздрогнув, переспросил ярл. – Где-то я уже слышал это имя…

– Что ты здесь делаешь, князь? – раздался за спиной молодого ярла хрипловатый голос Вергела. Из-за высокой костистой фигуры купца выглядывало перекошенное злобой лицо Имата.

– Я? Спасаю твою собственность, купец Вергел, – с усмешкой ответил Хельги. – Иначе твой сумасшедший слуга забил бы ее до смерти.

– Эта рабыня – собственность Имата, и он волен делать с ней, что хочет, – сухо произнес купец. – Если же уважаемому ярлу угодно что-либо, он может высказать это мне, и мы все уладим.

Хазарин неплохо говорил по-словенски.

– Уважаемому ярлу угодно, чтоб здесь не было никаких воплей. Они очень мешают размышлять о спасении Халисы, – резко заявил Хельги.

– О спасении? Но ведь за нее назначен выкуп?

– Напрасно ты веришь в это, купец. Я расскажу тебе все, но прежде прикажи своему слуге не бить больше своих рабынь.

– Он все исполнит. – Вергел строго посмотрел на приказчика. Тот посерел лицом, даже вроде бы словно стал ниже ростом. – Ты же поведай мне все, что узнал, ярл. – Хазарин повернулся к варягу. – Я и сам чувствую, тут не в одном выкупе дело…

– Что же вы там встали, входите? – увидев чью-то тень перед шатром, громко произнесла Халиса. В шатер, плотоядно улыбаясь, вошли Истома Мозгляк, Альв и мокроносый Лейв Копытная Лужа.

– Ну, кто будет иметь ее первым? – оглянувшись, вымолвил Истома на языке славян. – Ты, Альв? Или уступим молодому хозяину, хоть, говорят, ему больше нравятся мальчики-рабы?

– Первого же, кто дотронется до меня, сожгут, – ничуть не испугавшись, надменно произнесла пленница. – Остальных оскопят и продадут людям халифа, скопцы там ценятся дорого.

– Откуда ты знаешь словенский? – усаживаясь рядом со связанной девушкой, удивленно спросил Истома Мозгляк. Та ничего не ответила, лишь презрительно скривила губы.

«А хороша! – подумалось Истоме. – Хороша! И ведь, похоже, совсем не боится». Последнее сильно насторожило его. Мозгляк по опыту знал, что подобная смелость должна иметь под собой хоть какие-то основания.

– У вас на ладье полно лишних глаз, – соизволила пояснить Халиса. – И вы думаете, их не заставят говорить?

Истома сглотнул слюну. Не глупа, змея, не глупа! Эх, надо было убить ее сразу, там бы и закопали. Быстро и безопасно. А все Альв… Ишь, захотелось попробовать красавицу.

– Что? Что она говорит? – нетерпеливо выпытывал Лейв, а Альв Кошачий Глаз молчал, вожделенно пяля на красавицу маленькие бесцветные глазки.

– Она смиренно просит не трогать ее, – соврал Истома. – Обещает рассказать кое-что об отцовских делах. Думаю, неплохо будет послушать.

Не слушая его, Альв дернулся было к красавице. Истома тут же ухватил его за рукав туники:

– Разве я когда-нибудь советовал тебе плохое, Альв? – яростно шепнул он. Варяг кивнул, задумался…

– Завтра ты можешь иметь ее хоть всю ночь, – снова шепнул ему Мозгляк. – А сегодня надо воспользоваться моментом, задобрить ее и побольше вызнать.

– Хорошо, – уяснив суть идеи, кивнул Лейв. – Узнавай, что надо. А мы, пожалуй, придем завтра.

Натужно зевнув, он вышел на кормовую палубу. Потоптавшись, Альв Кошачий Глаз тоже последовал за ним. Повернулся и Истома Мозгляк.

– Не уходи. Сядь, – тихо произнесла Халиса, и Истома послушно опустился на кошму.

– Я слушаю тебя, ханум, – произнес он на родном языке пленницы. Та улыбнулась.

– Ты почему-то показался мне умней остальных, – сказала она. – Слушай же… Я хочу стать женой шада Хазарии. Главной женой. И ты можешь помочь мне в этом. Представляешь, какова будет награда?

– И как же я тебе помогу?

– Ты поможешь мне бежать. Наймешь в ближайшем селении лодку и людей.

Истома кивнул. Вот это женщина! Как она близка к нему по духу… Вот бы…

– Не бойся, я не обману тебя. Слишком мелким был бы обман.

– Что я получу сейчас?

– За мое спасение? – Халиса рассмеялась. – Часть серебра моего отца. Но не здесь, в Булгаре. Я умею быть благодарной. Ну, решайся же быстрее. Думаю, за нами уже скачет погоня. Они быстро догонят нас, ведь река петляет.

А ведь хазарка права, во всем права, подумал Истома. Особенно в том, что касается тайной части похищения. Да, всем этим слугам, гребцам, кормчим на роток не накинешь платок. Разболтают, обязательно разболтают. А если еще кого-нибудь и пытать будут… А им с Лейвом еще в Булгар плыть, а Булгар – это почти Хазария. Булгарский каган хазарскому подчиняется, это так. И не скроешься там нигде – земля незнакомая, народ чужой. Найдут, схватят – дело времени – а потом… Не очень-то хочется быть оскопленным, правда, этого пока не понимают соратнички. Глуповат Альв, да и Лейв этот – тоже не ума палата. У него, у Истомы, по здравому размышлению два выхода осталось: либо немедля бежать обратно в Белоозеро и дальше, до Ладоги… А бежать нельзя – тот, за кем велено следить, как раз в Булгар поплывет. А Дирмунд-князь, хоть и далек, да гневлив больно. Правда, и щедр, этого не отнимешь. Нет, возвращаться нельзя. Значит, один путь остается – тот, что предложила эта хитрая хазарская девка. Ну, умна, ну, хитра, ну, коварна!

– Вижу, ты уже решился, – улыбнулась Халиса. – Вечером обговорим все. Сейчас иди… Нет, постой… Поцелуй меня…

У Истомы задрожали колени. Это ж надо, он, Истома Мозгляк, лежит в жарких объятиях молодой хазарской красавицы, быть может, будущей царевны.

– Ну, хватит, хватит… – расхохоталась Халиса. – Моя девственность слишком дорогой товар, чтобы ею разбрасываться. Помни про оскопление.

– А как… как я найду тебя в Булгаре?

– А, ты насчет денег? – Халиса задумалась, потом сняла с левой руки синий стеклянный браслет, слишком дешевый, чтобы кто-то попытался его с нее снять. С силой разломив браслет пополам, девушка протянула половину Истоме:

– Будь у крайних рядов, там, где торгуют купцы халифата. Надень это на шею, мой человек найдет тебя…

Ночью к становищу каравана Лейва бесшумно подплыла лодка-однодеревка с двумя гребцами. Ее встречал сам Истома. Выбрался на топкий берег, прокричал по-утиному, махнул гребцам, затем обернулся. Легкая женская фигурка, закутанная в длинный плащ, выбежала из леса и проворно прыгнула в лодку, тут же исчезнувшую в ночи.

– Вот так женщина… – стоя на берегу, восхищенно прошептал Истома.

А лодка к утру вылетела к излучине, что за бобровой запрудой. Халиса велела гребцам держать к берегу. Место уж больно удобное.

– Для чего удобное? – переглядываясь, пожимали плечами гребцы но не спорили – уж слишком щедро было заплачено, да и еще обещано столько же.

Где-то на берегу, за ближайшим лесом, послышался стук копыт. Хазарка вздрогнула.

– Ну, вот, кажется, и они… По крайней мере, хоть не тащиться до Белоозера. Эй, гребцы, высаживайте меня на берег, сами – в камыши. Если махну, подплывете, если нет – плывите до Белоозера, там получите расчет.

Стук копыт приближался, еще миг – и из-за леса вылетели всадники. Остановились у излучины. Халиса разглядела всех: отца, Имата, красивого варяжского ярла…

– Эй, сюда! – замахала она руками. – Я здесь. Сюда же скорей!

Всадники прислушались и, увидев девушку, во всю прыть помчались к реке.

Глава 7 Песнь халисы

Как маски, тут девичьи лица, Спит смех на мраморных губах. И голубой огонь искрится У юношей на темных лбах. Герман Казак «Плот мертвых»

Август 862 г. Итиль-река

В урочище, что на правом берегу реки, на поляне, окруженной темными елями, горели костры. Темнело небо, по краям которого ходили мелкие неприметные тучки, сизые, как внутренности кобылы. Никто их покуда не воспринимал всерьез, да и не особо заметно было, за деревьями. Уткнувшиеся носами в песчаный берег, ладьи издали напоминали огромных водомерок с убранными на время лапами-веслами. От судов к поляне, громко переговариваясь, непрестанно сновали люди. Готовились к ночи – ставили шатры, настилая для тепла и мягкости лапник, конопатили износившуюся во время пути обшивку, варили сытную мясную похлебку, заправляя ее ячменной мукой. Примерно через трое-четверо суток – по словам Хакона – должно было показаться становище кочевников болгар, которое все по привычке именовали городом. Да и, собственно, как еще его называть, коли в тех местах, кроме Хакона, никто никогда не был. Да и Хакон-то побывал там лет двадцать назад и мало что помнил. Широкая река, называемая хазарами Итиль, неспешно несла свои воды на юг, и караван Лейва казался мелким и никчемным по сравнению с великой мощью реки, просторы которой вызывали невольное уважение даже у норманнов.

Усевшись у костра прямо на лапнике, начальники каравана тщательно подсчитывали товары, планируя возможную прибыль. Лейв Копытная Лужа, склонив голову набок, внимательно прислушивался к разговору. Говорили в основном Истома Мозгляк и старый Хакон, официальное доверенное лицо Скьольда Альвсена. Альв Кошачий Глаз, пока не очень стемнело, отправился на охоту, а остальные караванщики были не настолько важными людьми, чтобы с ними советоваться. Сам Лейв, слушая Истому и Хакона, время от времени глубокомысленно кивал головой. Он сообразил наконец, что начавшие уже местами подгнивать кожи следует продать болгарам. То же касалось и нескольких тюков подмоченного сукна, а также стеклянных бус, которые предпочтительнее было сплавить диким болгарам, нежели рассчитывать на удачу в Хазарин. Наибольшие споры вызывала судьба рабов – двух женщин и нескольких юношей, включая того самого мальчика, Карла, которого слуга Грюм почти каждую ночь приводил в шатер Лейва. Истома Мозгляк (хотя никто его вроде и не просил давать советы, кто он был-то – никто, но Лейв ему сильно доверял с некоторых пор) предлагал немедленно продать их болгарам, уж больно не нравился ему понурый вид живого товара, как бы не сдохли раньше времени. Хакон же противился этому, мотивируя тем, что чем дальше на юг, тем дороже ценятся светловолосые невольники.

– Дороже всего там ценятся скопцы, – устав спорить, усмехнулся Мозгляк. – Их можно выгодно продать людям халифа. Очень выгодно.

– Да, скопцы стоят раз в тридцать дороже обычных рабов, – соглашаясь, кивнул Хакон. – Их охотно берут евнухами в гаремы.

– Неужто, и в самом деле, так дорого? – усомнился Лейв. Видно было, что в голове его зарождалась какая-то идея. Он в задумчивости походил по лесу, снова вернулся к костру и несколько раз о чем-то спрашивал Хакона с Истомой. К костру при этом никого из остальных караванщиков не подпускали, даже верного Грюма, до ушей которого доносились лишь случайные обрывки фраз:

– …опасно… помрут, так что можем оказаться в убытке… надо просто крепче перевязать тряпками ноги и не давать поначалу пить…

Так ничего и не поняв, Грюм махнул рукой и поспешил к одной из ладей, где как раз раздавали промокшую муку. Неплохое дело вот так, на халяву, разжиться харчами. Зря радовался! Не успел он набрать и полплошки, как в небе загрохотало, и тут же налетел ветер, срывая шатры и раздувая пламя костров почти до самого неба. Небеса разверзлись – вот они, тучки! – и хлынул дождь, быстро перешедший в самый настоящий ливень, из тех, что налетают внезапно и так же быстро проходят, не оставляя после себя ни единого сухого места.

– Ну, только тебя и не хватало! – Прячась под раскидистой елью, злобно погрозил небу Истома Мозгляк. А дождь шел все сильнее, барабанил по кронам деревьев, заливал ладьи, куда старый Хакон отправил уже слуг – накрывать припасы. Самое ценное вытаскивали на берег и укрывали еловыми лапами, впрочем, помогало это мало – что на берегу, что в ладьях, повсюду было мокро, скользко и холодно. Ударил гром, такой силы, что, казалось, вот-вот лопнут перепонки в ушах. Сверкнула молния, поразив высоченную сосну. Вмиг, объятая пламенем, она с треском повалилась на землю, расщепленная на две половины.

Несчастные людишки, попрятавшиеся под деревьями, напрасно взывали к милости богов – ливень все не кончался, наоборот, усилился, так что за серой пеленой дождя стало не видно ни зги, лишь сполохи молний терзали фиолетовую мглу, да звуки грома и треск падающих деревьев заглушали истошные крики…

– Выпьем за дочь мою, Халису, и за тех, кто спас ее от позора и смерти! – напыщенно произнес Вертел, в очередной раз поднимая бокал. – Удачи тебя, ярл! Удачи и милости богов.

Хельги-ярл встал, поклонился, приложив руку к груди. Именно он настоял тогда на немедленных поисках пропавшей девушки, и, кто знает, если б не эта настойчивость, что бы случилось с ней? Да все, что угодно…

Сам купец, его старший приказчик Имат и доверенные дружинники Хельги в лице Снорри, Ирландца и Радимира вольготно расположились в хозяйском шатре, вкушая только что поджаренную на костре баранину, грецкие орехи в меду, халву и прочие яства, коими потчевал их благодарный хазарин. Шатер – впрочем, не один – располагался на большой красивой поляне, поросшей ярко-зеленой травой, небесно-голубыми васильками, синими колокольчиками, желто-бело-пурпурными фиалками, розовато-красным иван-чаем и еще целым сонмищем разноцветных цветов. Темнело вечернее небо, чистое, словно слеза младенца, ни одно дуновение ветерка, даже самое легкое, не раскачивало ветви склонившихся к самой воде ив, не тревожило листву на березах, даже травинки – и те не шевелились. Тишь. Не верилось, что всего пять дней назад бушевала гроза и желтые молнии пронзали лиловое небо, а ветер швырял в лица потоки воды и даже чуть было не перевернул одно из судов, спасли, слава богам и искусству кормчего Иосифа.

У одной из раскидистых сосен, что росли на самом краю поляны, на коленях стоял Никифор и, подняв глаза к небу, молился, испрашивая у Господа удачи и прощения за то, что бросил родную обитель.

– Господи, Иисусе! – с легкой улыбкой шептал он. – Я знаю, что не так достоин милостей твоих, как брат Константин, что отправился в здешние места два лета назад нести Твое слово заблудшим душам. Но все же… Но все же я никогда не желал никому зла… как не желают его и мои друзья, прости же их, Господи, за то, что они язычники, я же со своей стороны приложу все усилия, все старания и все терпение, какое только Ты ниспошлешь мне, аминь.

Поднявшись, он отряхнул колени от налипших иголок, оглянулся вокруг, восхищаясь открывшейся красотой, и с наслаждением вдохнул теплый, напоенный ароматом цветов, воздух. Брат Никифор – бывший раб, бывший пастух Трэль Навозник – казалось, в точности различал запахи самых разных цветов. Да и как было их не различить? Вот этот, сладковатый – клевер, пряный – иван-чай, немного горьковатый – чабрец, а вот и кислый щавель, а вот это… вот это… смолистая сосна и еще что-то… гниль, что ли… что-то тяжелое, мерзкое…

Монах обошел сосну и увидел забросанную ветками яму. Подошел ближе, нагнулся, откидывая ветви…

– О, боже! – в ужасе воскликнул он, отступая…

На берегу, напротив лодок, караванщики неспешно занимались своими делами, наслаждаясь тихим погожим вечером, а в шатре Вертела продолжался пир. Хельги-ярл не то что бы сильно опьянел от вина и меда, но чувствовал себя каким-то отяжелевшим, уставшим. Может, и на самом деле устал, что и немудрено. Снорри с Ирландцем тоже клевали носами, лишь один Радимир держался довольно бодро, то и дело разражаясь взрывами неуемного хохота.

– Где же ходит ваш друг? – поинтересовался хозяин.

– Какой друг? А, Никифор. Так он же монах. Ему нельзя пить. Поди, молится где-нибудь своему богу.

– Вот как? Молодец. – Хазарин одобрительно покивал. Он был иудеем, как и многие хазары вот уже в течение более чем полутора веков, со времен кагана Обадии. Особой строгости в вере Вергел не придерживался и, почитая Иегову, иногда даже приносил небольшие жертвы Тенгри-хану, старинному божеству неба. Впрочем, сам не очень строго соблюдая обряды, купец уважал это качество в других, даже и в иноверцах.

– Знаете, други, – подняв вверх золоченую чашу, широко улыбнулся Вергел. – Моя дочь просила меня дозволения спеть вам. – Он хитро подмигнул Хельги.

Услыхав это, молодой ярл оживился, а Снорри с Ирландцем и Радимиром радостно загалдели.

– Думаю, я позволю ей это, хотя, конечно, и поступлю против обычаев… Эй, Имат, сходи, позови Халису, она, уж верно, вся извелась в нетерпении.

Поклонившись, Имат бесшумно выбрался из шатра… Отсутствовал он недолго. Казалось, не прошло и мига, как, откинув расшитый узорами полог, в шатер вошла Халиса. На ней было длинное темное покрывало, падающее до самой земли, волосы схватывал узкий золотой обруч. Тенью следовавший за ней Имат нес изящный, напоминающий высохшую и отполированную тыкву инструмент с длинным грифом и тремя туго натянутыми струнами.

Халиса поклонилась, села, сложив по-турецки ноги, осторожно тронула струны, отозвавшиеся высоким звенящим звуком, и запела, мечтательно подняв глаза. Голос ее был приятен и нежен, а смуглые, украшенные золотыми браслетами, руки без устали порхали по струнам, наигрывая простую, но не лишенную приятности мелодию. Девушка раскачивалась в такт музыке, томно прикрывая глаза.

– Это песня о богатыре Булане и его возлюбленной, красавице Хануссе, дочери великого кагана Арпада, – нагнувшись к Хельги, прошептал Вергел. – Чтоб добиться руки Хануссы, Булан совершил тысячи разных подвигов. Но, пока он их совершал, Ханусса умерла, да и сам Булан, возвратившись, вскоре умер от горя.

Хей, Булан, хей!

– пела Халиса, и в черных глазах ее, казалось, навеки застыла грусть.

Мелодия постепенно становилась все быстрее, ритмичнее. Халиса вскочила на ноги, передала инструмент Имату, сбросила покрывало и закружилась по шатру, помахивая над головой руками. В узких зеленых шальварах, расшитых золотыми узорами, в облегающем лифе, открывающем плоский жвот, Халиса была столь прекрасна, что дыхание перехватило не только у Хельги. Ирландец и Снорри тоже попытались покачиваться в такт песне, только вот получилось у них это не очень удачно – опрокинули вазу с орехами и заляпали медом кошму. А Халиса все плясала, томно изгибаясь всем телом, и черные, с желтыми искорками, глаза ее неотрывно смотрели на молодого ярла. Наконец она утомилась и, выдохнув, села рядом с отцом…

А уходя, поманила за собой Хельги…

В ее шатре пряно пахло благовониями. Хельги вошел, опустился на мягкое ложе и почувствовал, как нежные руки Халисы взлохматили его волосы. Ощутив теплый запах женского тела, молодой ярл обнял девушку. Та не сопротивлялась, даже позволила снять лиф, обнажив дивной красоты грудь… но когда Хельги протянул руку к шальварам…

– Нет, – смеясь, покачала головой хазарка. – Не сейчас… и не здесь.

Разочарованный ярл готов был кричать. Готов был взять красавицу силой… как и поступил бы на его месте почти любой викинг, без всякой оглядки на последствия… Но Хельги сдержался. Обидеть женщину – низкий, подлый, неблагородный поступок. Это женщине позволительно обижать мужчин. Да и, в конце концов, Халиса ведь не его наложница и вообще еще девственна. А нарушить девичью честь – значит, опозорить не только девушку, но и весь ее род. Так поступают только нидинги.

– Как же тебе все-таки удалось бежать? – отстраняясь, спросил Хельги. Спросил просто так, лишь бы что-нибудь спросить. Он так и не знал толком всей этой запутанной истории, которую, Халиса, говорят, рассказывала.

– Это был местный народец, меряне, – с улыбкой пояснила хазарка. – Их вождь хотел взять меня замуж…

– Вот как? – удивился ярл. – А мне почему-то казалось, что к этому причастны мои соплеменники. Ну да, ведь задержать твоего отца – прямая им выгода!

– Ах, да… – досадливо отмахнулась Халиса. – Я их тоже помню. Несколько ладей. Но они, кажется, остались в Белоозере. Я больше не видела на реке караванов. Тихо! – Девушка прислушалась. – Кажется, отец идет. Беги! Нет, не сюда, во-он за то покрывало…

Выбравшись из шатра, Хельги направился к своим. Было темно – если б не звезды – хоть глаз выколи, как бывает в Халогаланде зимой или поздней осенью. Навстречу из кустов ломанулись вдруг две черные тени. Хельги схватился за меч…

– А вот, наконец-то и ты, ярл!

В свете звезд Хельги узнал Радимира. Рядом с ним, похоже, был Никифор. Да, он.

– А где Снорри с Ирландцем?

– Спят в шатре, не добудишься. – Радимир усмехнулся. – Слушай, ярл, тут такое дело… Никифор, скажи!

– Нет, – покачал головою монах. – Пойдемте, и увидите все сами…

Он быстро пошел к краю поляны, туда, где на фоне усыпанного желтыми звездами неба маячили черные кроны сосен. Хельги с Радимиром, придерживая мечи, последовали за ним.

– Вот… – Зайдя за сосну, Никифор указал куда-то вниз. – Жаль, вы не прихватили факел или огниво.

– Ну, кто не прихватил, а кто… – Радимир хлопнул по подвешенному к поясу огниву с тяжелой бронзовой ручкой. Наклонился, нашарив смолистые ветки, высек искру. Ветка вспыхнула ярким оранжевым пламенем.

– Смотрите! – кивнул Никифор.

Это были трупы. Юноши, почти что дети, кто-то убил их и, бросив в яму, прикрыл сосновыми ветками. А сколько крови вокруг! Бурой, запекшейся, пахнущей сладковато-пряно… Но что это?

Хельги наклонился ниже. Трупы были в таком состоянии, как будто их терзали дикие звери!

– Да они ж все оскоплены! – всмотревшись, прошептал Радимир. – Ну да… Видно, кто-то хотел с выгодой продать их, да, похоже, просчитался. Не всякому сделать такое под силу, тут опыт нужен и сноровка. Видно, они умерли от закипания крови… Страшная смерть! – Радимир поежился, да и Хельги почувствовал озноб. – Люди не должны умирать так. Даже рабы. Думаю, это сделали хазары или болгары, чтоб им подавиться собственными испражнениями.

– Напрасно ты обвиняешь в этом хазар, Радимир, – тихо произнес ярл. – Похоже, здесь поработали мои соплеменники. Что скажешь, брат Никифор?

Вздрогнув, монах подошел ближе, склонился над ямой.

– Кровавый орел! – выдохнул он. – Жестокая забава викингов.

– Да, кто-то хорошо поглумился здесь над мертвым телом. Оттачивал выучку? Или – не над мертвым? Впрочем, им уже все равно…

– Их надо закопать. – с твердостью в голосе произнес Никифор. – Я буду молиться, хоть, похоже, они и язычники. О, Господи, накажи тех, кто сотворил это.

– Думаю, не стоит будить остальных, – перебил его Радимир. – Пожалуй, мы справимся сами.

Хельги кивнул, погружаясь в неприятные мысли. «Кровавый орел». Здесь явно были норманны! И не так давно. Но почему же Халиса утверждала, что… Почему она сказала неправду? Зачем ей было лгать? Зачем?

А хазарская красавица Халиса в этот момент поила сладким щербетом Имата. Почему бы не приручить и его? Как почти приручила этого глупого молодого варяга. Как приручила хитрого славянина Истому. Именно поэтому Халиса и не распространялась о тех, кто на самом деле похитил ее. Зачем? А может, стоило бы сказать, чтобы, в случае чего, не вызывать лишних подозрений? Ну, уж как получилось – так и получилось. Даже и самым коварным и хитрым людям не всегда удается просчитать все ходы. И у них бывают проколы… А вот с этими троими – не должно! Славянин может пригодиться в Булгаре или даже дома: умен, хитер, коварен. Что же касается этих двоих, из них могут выйти неплохие любовники… После того, как удастся удачно выйти замуж. Халиса засмеялась, перевернулась на живот и, выпроводив Имата, уснула, крепко, без сновидений, как спят исключительно простые и честные люди. Виделся ей во сне древний небесный бог Тенгри и несчастный хазарский витязь Булан, почему-то с лицом молодого варяжского ярла…

Глава 8 Ладислава

Где звуки жизней дальних? Где он, поющий лес? Куклы в цепях кандальных Под кривизной небес. Герман Казак «Куклы в сумерках»

Сентябрь 862 г. Булгар

Почему же, почему Халиса сказала неправду? Может, она просто не знала про других варягов? Да, скорее всего, так, и совершенно незачем подозревать девушку во лжи. А вдруг, вдруг… вдруг?

Вряд ли такие тонкие вопросы интересовали бы обычного варяжского наемника. Хельги же давно привык продумывать любые возможные последствия, вытекающие или даже только могущие произойти из, казалось бы, совсем уж мелких и малозначительных событий. Вот и на этот раз не успокаивался почему-то молодой бильрестский ярл, не давала ему покоя возможная ложь Халисы, не спал ярл, ворочался в расшитом хазарском шатре, думал. Допустим, все же – соврала хазарка. Тогда возникает вопрос – зачем ей это надо? Нет… Вопрос не совсем точный. Ведь вполне может статься, что Халиса просто выполняла просьбу отца. Но зачем это Вергелу? Похоже, что незачем, будем пока так считать. Значит, скорее всего, имеется здесь у Халисы свой собственный интерес. Какой? В той варяжской дружине есть ее хороший знакомый? И они вместе что-то замыслили, к примеру, убрать Вергела, а его богатства поделить. Могла на такое пойти купеческая дочка? А кто ее знает? Может, и могла. А может, и не могла. Но если могла, то что же, выходит, она сама же и организовала собственное похищение? Или все произошло случайно? Но тогда… Тьфу ты, совсем запутался.

Хельги вышел из шатра, поставленного на берегу, рядом с пристанью. Город Булгар, куда наконец-таки прибыли суда Вергела, располагался вовсе не у самой реки, а дальше, ближе к холмам, поросшим редким лесом, и бескрайним лугам-пастбищам, тянувшимися, говорят, до самой Камы-реки. На этих-то просторах и кочевали болгары – родственные хазарам племена, пытавшиеся создать свое отдельное государства. Пока с этим получалось плохо, хоть и платили проходившие мимо купцы десятину болгарскому вождю, да тот все ж таки подчинялся Хазарии, даже вынужден был отдать сына в заложники кагану и в гарем – дочь. К тому же не все болгары подчинялись единому правителю, были такие орды – сувар и баранджар, которые вообще никому не подчинялись. Об всем этом поведал ярлу Вергел еще вчера вечером, когда караван подходил к деревянным причалам Булгара – главного города (а фактически – просто напросто зимнего становища) кочевого народа болгар. Во-он он, Булгар, на холме, видны строящиеся укрепления, башни. Рядом с ними – шатры, кибитки, кони. Не очень-то много было населения в городе, да оно и понятно – не закончились еще кочевья, не пожухли сочные травы. Еще неделю, другую вполне можно прихватить, а уж как наступят заморозки, тогда все и откочуют в Булгар, где и теплее, и веселее, где многие уж и корма на зиму заготовили, ну, а кто не заготовил – купит, если есть на что. Если нет – конь, лук да стрелы – и к печенегам, грабить караваны да хазарские города. Глядишь, даст Аллах, и на сено заработать удастся!

Со стороны города вдруг раздался протяжный истошный вопль. Настолько пронзительный и неожиданный, что Хельги подумал было – там кого-то режут. Привычно положил руку на меч, прислушался…

– Это муэдзин, помощник священника, – подойдя сзади, пояснил Никифор. – Я видел таких в Никее. Болгары поклоняются Магомету, а не Иегове, как хазары. Что, тоже не спится, ярл?

Хельги молча пожал плечами.

– А я вот все думаю о недавней находке. О тех убитых оскопленных рабах, вернее, о «кровавом орле» на спине одного из них. – Монах поежился. – Это ведь работа кого-то из викингов.

– Но, кроме нас, здесь нет ни одного викинга! – воскликнул Хельги. – Или они все-таки были здесь раньше?

– Быть может, они отплыли лишь только вчера, ярл! И я бы дорого дал, чтобы знать наверняка – кто они такие и какой пакости можно от них ожидать…

Ярл усмехнулся:

– Я бы хотел это знать не меньше тебя. И еще одно хотелось бы вызнать – солгала или нет дочь Вергела?

– О том, что ее украли меряне, а не чужие викинги?

Хельги кивнул.

– Ну, об этом мы, пожалуй, никогда не узнаем, – засмеялся монах. – И еще хочу попросить – не называйте меня монахом, этой чести я пока еще не заслужила – я всего лишь скромный послушник.

– А велика разница?

– Как между ярлом и бондом, – серьезно ответил Никифор.

Негромко переговариваясь, они прогуливались вдоль пристани, осторожно обходя еле заметные в темноте торговые ряды и шатры, на всякий случай окопанные рвами. Кое-где, перед особо большими и пышными шатрами, путь им молча преграждали воины – в таких местах приходилось поворачивать обратно или обходить эти места у самой реки. Светила луна, большая, ярко-желтая, круглая, словно огромный ромейский солид. Никифор посмотрел на множество ладей, покачивающихся на мелкой волне и причалов, перевел взгляд на луну-солид и вдруг, что-то вспомнив, спросил:

– Могу я занять у тебя немного серебра, ярл?

– Серебра? – Хельги чуть не споткнулся. Вот уж от кого он не ожидал такого вопроса, так это от этого упертого ромейско-ирландского монаха… вернее, послушника.

– Ты знаешь, я никогда не просил, мне просто не нужны суетные вещи, но… – взялся было путано объяснять Никифор.

– Вот что, парень, – перебил его ярл, которого разобрало чисто детское, мальчишеское, любопытство. – Ну, на самом деле, на что монаху серебро?

– Я просто… просто хочу выкупить у хозяйского подручного Имата одну рабыню, Ладиславу, ты ее знаешь…

– Конечно, знаю. – Хельги кивнул. – Только Имат ее тебе не продаст, уж больно красива девка – выгодный товар, даже у меня серебра не хватит. Я вот как-то пытался договориться… Постой-ка! – Ярл хлопнул себя рукой по лбу. – Помнишь, как именно украли Халису, ну, хозяйскую дочку?

Никифор наморщил лоб:

– Ну, да. Помню. Только смутно.

– Ты должен помнить, что тогда погибло четверо воинов из охраны Вергела и случайно – случайно! – уцелел Найден, которого пришлось оставить в Белоозере. Я надеюсь, что он там благополучно выздоровеет и с попутным караваном доберется обратно в Альдегьюборг. Так вот, Найден обмолвился в бреду, что в числе нападавших были те же люди, что пытались похитить девушек на берегу Волхова, те, кто похитил вот эту самую Ладиславу! А раз так, то и она должна знать нападавших. Ну, по крайней мере, хоть как они выглядели. О, боги, как же это раньше мне не пришло в голову! Завтра же поговорим с Ладиславой, когда Имат с купцом уйдут на торжище. И – я думаю, мы еще нагоним тех викингов – Ладислава нам тогда очень пригодится… Очень. Слушай-ка, Никифор! А тебе зачем эта девушка? – прищурив глаз, Хельги лукаво посмотрел на послушника.

Тот не отвел взгляда.

– Я хотел дать ей свободу, – твердо заявил он. – С попутным караваном русов она бы смогла добраться до Белоозера, а там разыскала бы Найдена, вместе бы что-нибудь и придумали.

– Опасная затея для молодой девушки!

– А лучше остаться рабыней?

– Безопасней! Ты что, Никифор, вчера родился? Хочешь выкупить девчонку из одного рабства только для того, чтобы ввергнуть ее в другое? Ты же сам прекрасно знаешь, что в пути с нею может случиться именно так, если не хуже! Да и… по крайней мере, сейчас ей здесь не так уж и плохо: рабынь не заставляют работать, хорошо кормят и не бьют. А если этот недоношенный тролль Имат опять пустит в ход свою плетку, ему придется иметь дело со мной, и он это знает.

Никифор опустил голову и замолк. А что скажешь? Молодой, но уже весьма опытный, ярл был полностью прав.

– Ладно, придумаем что-нибудь. – Хельги хлопнул приятеля по плечу. – И в самом деле, зачем такой красивой девчонке быть рабыней какого-нибудь вонючего хазарина? Уж куда как лучше быть второй или третьей женой викинга, на первую она по младости лет не потянет. Да-а-а… Красивая девушка Ладислава…

Хельги вспомнил свою первую встречу с ней, там, в Ладоге. В числе других девчонок Ладислава сговаривалась идти на тайные пляски. Нежное смеющееся лицо, чуть тронутое загаром, волосы цвета спелой ржи, длинные ресницы, глаза, как огромные васильки… И багровые полосы на золотистой, чуть тронутой мягким загаром, коже! Следы плетки Имата. А ведь эта Ладислава чем-то напоминает Сельму, жену. Такие же тонкие черты лица. Волосы у Сельмы, пожалуй, чуть светлее, а глаза, наоборот, более темные, похожие на воды фьорда в солнечный день. Сельма… Хельги ощутил вдруг прилив сильного нежно-щемящего чувства, приятно-грустного, как бывает, когда вспоминается что-то хорошее, далекое и, увы, безвозвратно прошедшее. Правда, Сельма вовсе не относилась к разряду безвозвратно прошедшего, ведь она была законной женой и, в отсутствие Хельги-ярла, законной хозяйкой Снольди-Хольма и сопредельных земель. И матерью маленькой Сигрид. У знатных викингов бывает несколько жен, но Хельги до сих пор не испытывал никакого желания ввести в дом кого-то еще. Он любил одну женщину – Сельму. Одну. Но, кто знает, быть может – пока?

Где-то рядом, за ивой, хрустнула ветка.

– Кто там? – схватился за меч ярл. Ответа не последовало.

– Брось. – Никифор махнул рукой. – Кошка или собака, да и вообще, у «сытных» рядов много всякого зверья кормится.

Вложив меч в ножны, Хельги-ярл осторожно осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, вслед за Никифором последовал обратно к шатрам. Золотая луна, похожая на ромейский солид, мягко светила им в спину.

Бесшумно раздвинулись ветви ивы. Освещенное луной, показалось меж них скуластое лицо приказчика Имата. В раскосых глазах его горел стойкий огонь ненависти. Дождавшись, когда варяги уйдут, он быстро прошел вдоль пристани и, подойдя к становищу Вергела, скрылся в шатре Халисы.

Красавица не спала и ничуть не удивилась столь позднему гостю, видно, давно поджидала его. Чуть приподнявшись на ложе, вопросительно взглянула.

– Все сделал, как ты сказала, повелительница! – безуспешно пряча азартный блеск глаз, низко склонился Имат. – Только вот… – Он виновато развел руками. – Они говорили по-своему, и я ничего не понял.

В темных глазах девушки зажглись искорки гнева.

– Но я запомнил несколько имен, из тех, что они называли, – поспешно добавил Имат. – Вертел и… Ладислава.

– Ладислава?

– Так зовут ту девушку, рабыню, что я купил в…

– Ага… Я давно хотела узнать о ней. Так это, значит, твоя рабыня? Это именно ее защитил молодой варяг от твоей плети? Она красива? Не отвечай! Знаю, что красива… Вот что. Завтра же, как можно раньше, поведешь ее на торг здесь, в Булгаре!

– Но, моя госпожа…

– Поведешь. – Хазарка сурово сдвинула брови. – Там, ближе к болгарским вежам, торгуют люди пророка Мохаммеда. Продашь девку им… Но не сразу. Если не встретишь прежде одного человека – низенького, плюгавого, зовут Истомой.

Имат чуть не поперхнулся слюной, хотел тут же сказать, что хорошо знает плюгавца Истому по совместным ладожским делам. Однако дочь Вергела не дала ему раскрыть рот. Вытащила откуда-то обломок синего стеклянного браслета.

– У Истомы будет такой же на шее. Так ты его и узнаешь.

Имат кивнул – еще бы не узнать.

– Передашь девчонку ему. Без всяких денег. Скажешь – от Халисы. Он знает…

– Но, госпожа…

– Я с тобой рассчитаюсь. И знай, – Халиса улыбнулась, да так, что от этой улыбки сердце несчастного приказчика чуть было не выпрыгнуло из груди, – знай: чтобы изведать моей любви, тебе, Имат, осталось ждать совсем немного.

– О, госпожа! – Имат рухнул на колени, целуя замшевые туфли знойной красавицы.

С утра, когда утряслась сутолока, всегда стоящая у пристани перед началом торгов, Хельги, прихватив с собой Никифора и Радимира, отправился к той ладье Вергела, где в специально сколоченной клетке томились невольники, в основном – девушки.

– Где Ладислава? – отстранив стражника, поинтересовался ярл.

– Ладислава? – Стражник принялся что-то путано объяснять на ломаном словенском. – Она. Туда. Идти. Торг. Торг.

– С утра пораньше продавать увели Ладиславу! – крикнула из клетки какая-то изможденная женщина. – На торжище.

– Продавать? – удивился Хельги. – С чего бы это? Ведь гораздо выгодней сделать это в Хазарии. А ну-ка, поспешим, быть может, еще и успеем.

Друзья прибавили шагу.

Кажется, не было на свете такого товара, что не продавался бы здесь, на торжище, начинавшемся у самой пристани и тянувшемся почти до самого становища-города. Меха – беличьи, куньи, соболиные – браслеты из цветного стекла, и побогаче – серебряные и золотые, искусно украшенные изящным рисунком из тоненьких проволочек – сканью, такого же рода ожерелья с изображениями волшебных птиц и зверей, металлические бляшки, подвески, замки – все это были изделия из Ладоги и Белоозера, даже попадались и из Бирки, и из Фризии – но, оттуда, в основном ткань – хорошее, крепкое сукно – тонкая шерсть, стойкая краска – это вам не черникой плащи красить, что враз выцветет, нет, плащ из фризской ткани издалека видно – легкий, прочный, изящный, такой плащ и от дождя прикроет, и обогреет в холод, а в жару даст прохладу, потому и ценится – несколько рабов смело можно просить за подобную вещь, а уж с десяток полновесных серебряных дирхемов – ногат – и подавно. Торговали всем этим меньше ладожские купцы – у тех уж сезон к концу подходил, расторговались давно, теперь вот в обратный путь собирались, а больше – болгары. Из тех, кто арабских да хазарских конкурентов-торговцев разными глупостями про ладожских людоедов пугает, а сам тишком торгует, да за сезон не один раз в Ладогу сплавает. Да и хазары, из тех, что не пугливые, вроде Вергела, часть товара не прочь были здесь сбыть – кто знает, как оно еще в пути придется, вдруг да на мель какая ладья сядет, иль нападут на стоянке злые всадники печенеги – проклятье Хазарии – хоть и одного с болгарами да хазарами роду-племени, на одном языке говорят, одних богов когда-то имели. Ну, да теперь поразошлись пути-дорожки, хазары – к иудаистской вере склонились, болгары – в пику им – к мусульманству, одни печенеги старой веры не потеряли. Ну, до Булгара, слава Аллаху, пока печенежские орды не добрались, больно уж лесов по пути много, не как в Хазарии – степи.

Ближе к частоколу и белым болгарским шатрам-вежам тянулись низкие прилавки багдадских купцов. Сами купцы – в основном смуглые крючконосые, но иногда попадались и голубоглазые светлобородые люди, ничем не отличающиеся от викинга или славянина – скрестив ноги, сидели за прилавками на специальных помостах. Продавали яркие блестящие ткани, богато расшитые золотом, серебряную и золотую посуду, украшения, пряности и фрукты. Чуть поодаль от них прислонился к березе Истома Мозгляк с обломком синего стекла, привязанным к бечевке на шее. Стоял он тут уже третий день – так для себя решил, уж больно число для него счастливое до сих пор было. И родился-то он со второго дня схваток на третий, и третьим сыном в семье был, единственным потом и остался, остальные все померли. В общем, счастливое число. Потому и не стал Истома отправляться вчера по утру с караваном Лейва Копытной Лужи. Предупредил только Альва, что есть, мол, дела в Булгаре на день. Ладьи потом нагонит, конно – и о коне уже договорился с Сармаком, болгарином местным, что у пристани ошивался артельщиком. Вот и маячил теперь у березы, сам себе не в силах признаться, что, по всему видать, одурачила его коварная хазарская девка. Ух, змея черноглазая. Ладно, постоять до полудня, а потом уж искать Сармака… С которым он не только о лошадях договорился, но и кое о чем другом, что посторонним покуда знать не надобно. Впрочем, о том после…

– Здрав будь, Истома-хакан! – Вздрогнув, Истома Мозгляк обернулся. Надо же – Имат, приказчик хазарского купчишки Вергела. Малоприятная встреча. И чего он тут трется? Здесь ведь и ладожских много. Как бы не вылезла наружу тайна пожара да девок. Впрочем, там одна девка была. А если этот косоглазый хазарин будет болтать языком или требовать за молчание мзду? Что ж, потребует – получит. Нож под третье ребро!

– Вот. Велено передать, Истома-хакан. – Имат с усмешкой вытащил из привязанной к поясу калиты… синий обломок браслета.

– Халиса? – настороженно переспросил Мозгляк.

– Она, – кивнул хазарин.

– Ну, тогда что стоишь? Давай гони монеты, Имат-хан, да побыстрее, мне торопиться надо.

– Нет монет. – Имат поцокал языком.

– Что?!

– Есть гораздо лучшее… – Приказчик кивнул за прилавки, где, на небольшом холмике у зарослей вербы, под охраной двух стражей Вергела стояла юная злотовласая девушка, бледная, как смерть.

Истома нахмурился. Вот, значит, как расплатилась с ним Халиса. Ну, змеища! Не входило в его планы возиться с рабынями, ох, не входило… Ну, да что ж. Дареному коню в зубы не смотрят. Могла ведь хазарка и вообще ничего не дать, и зачем только он, Истома Мозгляк, ей поверил? Глаза, что ли, темные околдовали? А ведь и впрямь, выходит, околдовали! Ну, делать нечего…

– Ладно. Веди, показывай свою девку.

Истома узнал ее сразу, глаз наметан был. Хмыкнул – бывают же совпадения! Впрочем, пока шел – подумал – и особо теперь не бранил Халису. Вроде как не за что было. И в самом деле, если разобраться – у рабыни, даже самой красивой, в Ладоге – одна цена, здесь, в Булгаре – совершенно другая, а уж в Хазарии, где-нибудь поближе к теплому морю… Такая красавица-златовласка – а что девчонка красивая, Истома заметил еще тогда, в лесу – целое состояние может стоить, если умело продать купцам халифата. Они возьмут, точно возьмут, и возьмут дорого, очень дорого… правда, если девка не порченая.

– Она девственна? – оглядев невольницу с ног до головы, Истома сорвал с ее груди рубище. – Давай-ка, проверим…

Пунцовая от стыда, Ладислава закричала, но тут же умолкла, получив хорошую оплеуху. Оттащив рабыню за кусты, подальше от нескромных глаз, стражники, по приказу Имата, повалили ее на траву. Содрав остатки одежды, Истома деловито помял девичью грудь – ничего грудь, упругая, стоячая, с горячими твердыми сосками, правда, не очень большая, ну, да не беда, найдутся и на такую охотники. Провел руками по животу – плоский, мягкий. Проник ниже… Девушка застонала. Действительно, девственница.

Встав, Истома довольно потер руки. Рядом тяжело дышали Имат и его воины. Нащупывая за поясом кинжал, Истома подозрительно покосился на них. Как бы чего не вышло, ишь, как дышат, жеребцы. Да и сам он не из камня, правда, себя контролировал, знал – о будущем надо думать, о будущем! Лишний кусок серебра или золота – они ж никогда не помешают. За такую девицу подобных кусков отвалят изрядно. Только бы довезти. А для похоти – мало ль в караване Лейва рабынь, правда, уже порченых, для честной торговлишки непригодных.

– Ну, что встали? – невежливо обратился Истома к хазарам. – Проваливайте. Хозяйке – нижайший поклон.

Проводив их долгим взглядом, Истома взглянул на плачущую девчонку.

– Не реви, дура, – как мог, утешил он. – Скоро, может, каганшей станешь! Или даже любимой женою багдадского князя – халифа!

– Не хочу я каганшей… – еще пуще зарыдала Ладислава. – Я домой хочу…

Неожиданно быстро она вскочила на ноги и бросилась бежать. Истома догнал ее в три прыжка, заломил руку, бросил на землю… Хотел было пнуть, да сдержался – нечего собственное богатство портить. Надавал по щекам оплеух, да и сказал только: «Пойдем!»

Руки связав, потащил за собой, знал – куда. В то место за леском, укромное, где не так давно стояли становищем восточные купцы – торговцы живым товаром. Подвел поближе, к дереву привязал. Не поленился, самолично откопал яму, нашел, что искал – белое, мягкое, окровавленное, уже чуть попахивающее гнилью. Поднес к самому носу невольницы:

– Знаешь, что это такое?

Та покачала головой.

– Девичья кожа. И сдирали ее с живой. Больно уж упрямой оказалась девица. – Истома усмехнулся, вспомнив, как самолично проделывал подобную процедуру, будучи стражником при караване знаменитого сирийца Али-бея. Да, поносила судьба по земле-матушке. И сейчас с этой вот златовласки стащить смог бы, кожу-то, да вот только будущего серебра-золота жалко. А уж что-что, а серебро-золото Истома считать умел.

Девчонка побледнела, вот-вот сомлеет.

Истома еще раз сунул ей подгнившую кожу к носу:

– А мясо муравьи сожрали. Уж и мучилась, бедная. А и поделом: не будь упрямой. Показать кости?

Белая, словно снег, Ладислава в ужасе завертела головой.

– Ну, как знаешь. – Истома двумя пальцами взял девушку за подбородок. – Знай, девка: будешь покорной – будешь в неге, никто тебя и пальцем не тронет, а невинности только в гареме лишишься и, кто знает, ради красоты твоей, не сделает ли тебя халиф или каган главной женой? Тогда все пред твоими ногами ползать будут. А будешь дурить – смотри… Видела, что с непокорными дурищами бывает. Ну, так как, сама пойдешь или подогнать?

– Сама, сама… – закивала девушка, в васильковых глазах ее читался дикий ужас.

Довольный проведенной беседой, нарочно не оглядываясь, Истома Мозгляк зашагал к пристани. За ним, изо всех сил стараясь не отставать, поспешала невольница Ладислава. Не доходя до пристани, они свернули к лесочку, где, как и договаривались, поджидал их угрюмый болгарин Сармак со свежими лошадьми.

– Ну, как, Истома-хакан? – увидев идущих, осклабился он. – Получил дэвюшку? Хе-хе… Теперь у тебя одна задача – девственность ее сохранить до Итиля. Задача трудная, вах! Только мы тебе сможем в этом помочь, только мы… Так исполнишь, о чем договаривались?

Истома кивнул.

– Тогда скоро увидимся. – Стегнув плеткой коня, Сармак скрылся за лесом.

Хельги-ярл с Никифором и Радимиром встретили Имата у торга.

– Продал? – поинтересовался ярл.

– Продал, – кивнул приказчик. – Каким-то местным болгарам. Они ее уже и увезли в свое становище.

– Куда именно, ты, конечно, не знаешь?

– Конечно, не знаю, – пожал плечами Имат. – Мне-то какое до этого дело?

– Что ж. – Хельги обернулся к друзьям. – Видно, ничего не поделаешь.

Радимир и Никифор согласно кивнули. Никифор – потому что видел во всем волю Божию, а Радимир… Он, вообще-то, собирался было набить морду Имату, да, по зрелому размышлению, раздумал. Разбить морду, или – лучше – башку – надо было тому, кто продал хазарину Ладиславу. А Имат ее лишь честно купил, а потом, так же честно, продал. Имеет право – его собственность. Что же касается Ладиславы… жалко, конечно, девку, да уж такая их, девичья, доля: сегодня свободная, а завтра, может статься, рабыня. Одним словом – судьба. Как говорят варяги – «Никто не избегнет норн приговора»!

– Никто не избегнет норн приговора, – повторив мысль Радимира, произнес Хельги. В конце концов, кто ему эта Ладислава? Никто. Просто красивая девчонка, рабыня. Могла бы стать хорошей наложницей, но, видно, не судьба. Выкинуть ее из головы – и все… Ярл так бы и сделал. Если б смог. Нет, почему-то не хотела выходить из его из головы юная златовласка с синими, как цветы-васильки, глазами. Хельги даже начал мысленно укорять себя за то, что не подошел к ней, не поговорил, не утешил ласковым словом. Не уговорил Имата продать… Ярл остановился у входа в шатер, оглянулся на Радимира:

– Буди Снорри и позови Ирландца. Сходим к кому-нибудь в гости, выпьем по чаре!

Так вот. К ночи выгнал-таки Хельги-ярл из головы разные грустные мысли. Снова сидели в шатре Вергела, пили красное терпкое вино, веселились пели песни. В конце пира, как всегда, зашла Халиса… Халиса… Бывают же красивые девки на свете! Халиса…

Не знал Хельги-ярл, не догадывался даже, что именно в этот час, в эту самую минуту, утирая слезы, думала о нем униженная и запуганная невольница – бывшая хохотушка и певунья Ладислава. И видела-то она его всего несколько раз, а вот, поди ж ты, запал в душу. Высокий, светловолосый, красивый. С небольшой аккуратной бородкой и синими, как грозное море, глазами. Хельги… или, по-словенски, Олег. Именно так – Ладислава знала – звали молодого варяга, мысли о котором, быть может, были единственным, что согревало сейчас несчастное девичье сердце.

Глава 9 Удачи и неудачи

Помни о том, что человек человеку – враг И что он замышляет погибель. Помни об этом всегда, Помни об этом сейчас… Гюнтер Айх «Помни о том…»

Сентябрь 862 г. Итиль-река

По правому берегу Итиль-реки возвышались огромные утесы, поросшие темным лесом, соснами, но больше – елями. Темно-зеленые вблизи, утесы издалека казались призрачно-синими, словно размытыми в голубоватой прозрачной дымке. Солнце садилось, окрашивая прощальным багровым цветом мохнатые вершины елей, по всей ширине реки, до противоположного берега, тянулись длинные темные тени. День стоял теплый, но к вечеру похолодало, еще не сильно, но вполне заметно, так что Лейв Копытная Лужа, вышедший из шатра справить малую нужду, покончив с этим делом, тут же заскочил обратно. На ночевку встали у левого, низкого берега, с редким смешанным лесом, одетым в шуршащее золото листьев. Дальше, за редколесьем, начинались луга, переходившие в бескрайние степи, ветер приносил оттуда дым костров и горьковатый запах полыни. Костры горели и здесь, в становище Лейва. Варили похлебку, сушили вымокшую одежду, где могли – конопатили протекавшие суда. Работами распоряжался старый Хакон, чем-то похожий на воблу, он, казалось, за время экспедиции еще более высох, но, тем не менее, двигался довольно бодро и зычно покрикивал на обслугу.

– Старый тролль! – помянул его нехорошим словом Лейв. Еще бы! Ведь именно Хакон косвенно причинил Лейву немалый ущерб, посоветовав оскопить невольников-юношей, дескать, так они будут стоить намного дороже. Оскопили. И что из всего этого вышло? Ни один не выжил, все подохли, твари. От вскипания крови, как определил Истома Мозгляк, тоже, кстати, бывший в числе советчиков заодно с Хаконом. Одни убытки от таких советов! Лейву было жаль потерянных денег. Впрочем, не только денег – что-то он не очень хорошо стал себя чувствовать без любовных услуг самого младшего из умерших – Карла. Тот, правда, умер не сразу, как остальные, болезнь дольше всех терзала его, и Лейв, по доброте душевной, помог ему умереть, а заодно и потренировался в искусстве мечей – из спины несчастного взлетел-таки к небу кровавый орел. Не сразу, правда, получилась у Лейва такая штука, но ведь получилась все же, как ни смеялся Альв Кошачий Глаз. В общем, не зря умер бедняга Карл, как не зря и жил в последнее время. Вспомнив Карла, Лейв Копытная Лужа усмехнулся. За время похода он заметно поправился, и без того круглое лицо еще более округлилось, так, что, по выражению Истомы, из-за спины виднелись щеки. Лейв заматерел, уже не сжимался пугливо, завидев более взрослых, как у себя в усадьбе, нет, теперь пришел черед сжиматься другим. Копытная Лужа не расставался с хлыстом из воловьей кожи и довольно умело – спасибо Истоме, научил – им пользовался. Теперь уж дрожали рабы и слуги и, завидев приближение молодого хозяина, спешили убраться подальше. А Лейву очень нравилось изображать из себя рачительного и строгого хозяина, нравилось размахивать плеткой, наблюдая, как вспыхивают в глазах слуг и рабов дрожащие цветы страха. С помощью Хакона Лейв неплохо расторговался в Булгаре, и вот теперь впереди лежал Итиль, великая столица кагана. Если б и там дела пошли так же, как и в Булгаре, внучка Свейна Копителя Коров, красавица Ингрид, уже через год стала бы его законной женой. А как же? Ведь это он, молодой хозяин Лейв Копытная Лужа сумел так здорово провести торговые операции в Булгаре, Белоозере, Альдегьюборге, он, ну, может, иногда немного советовали что-то Хакон с Истомой. Советовали? Да если б он, Лейв, слушался их советов – давно бы разорился, как вон в том же случае с оскоплением. Таким советчикам прямая дорога в Нифлгейм. Нет, это все он, Лейв, смог! Сам! Один! Как мудрый и строгий хозяин. Ну, как Свейну Копителю Коров не отдать за такого молодца Ингрид? Ингрид… Лейв ее так и не мог вспомнить, как ни старался. Говорят, красивая, хотя не это главное. Кому перейдут луга и земли, данные в приданое Ингрид? Скьольду Альвсену? А кто ему ближайший и самый любимый родственник? Он, Лейв Копытная Лужа… А кроме жены, заведет себе Лейв и красивых рабынь и, может быть, даже красивых мальчиков прикупит. Эх, жаль пришлось убить Карла. Послушал Истому… Тот, кстати, объявился не так давно, да не один, а с невольницей, молодой и красивой. И, похоже, девственной – Истома ее и сам не трогал, и другим не давал, тому же Альву, как тот ни выпрашивал. Видно, хотел выгодно сбыть деваху в Итиле. Что ж, дело стоящее. Только вот… Только вот сам-то Истома Мозгляк разве ничего не должен Лейву за погибших рабов? Любишь советы давать – люби и отвечать за них. Вот и Альв на эту тему не раз уже разговор заводил. Все на новую Истомину рабыню облизывался. И правда, красивая девка – тоненькая, хрупкая, златовласая, с нежно-синими глазами и небольшой, но упругой – Лейв как-то потрогал – грудью. Да, неплохо было бы употребить ее вместо Карла. Хотя бы напополам с Альбом Кошачьим Глазом. Истома, конечно, обидится… А вообще, кто такой этот Истома? Ну, приблудился к каравану, вместе, кстати, с Альбом, и что с того? Считай, из милости и взял их Лейв, да еще потому, что Альв родичем старому Хакону оказался, а родичам, само собой, на чужбине помогать надо, даже самым дальним. Ну, так это Альв Кошачий Глаз Хакону родич, а вовсе не Истома. Тот вообще никому родственником не приходится. Так что – пускай обижается сколько хочет! Правда, человечишко он недобрый, тертый, много чего повидавший и на многое способный. Не хотелось бы, честно говоря, иметь такого врага, да больно уж девка у него аппетитная. Вот и Альв тоже… Ха, вот Альва-то и можно в этом деле крайним выставить. А как именно? Грюм поможет, слуга верный.

– Эй, Грюм! – высунувшись из шатра, закричал Лейв Копытная Лужа. Знал – где-то поблизости Грюм ошивается, готовый явиться по первому же зову.

– Звал, хозяин? – Лысая башка Грюма показалась из ближайших кустов.

– Покличешь Альва, – приказал Лейв. – Скажи – пусть зайдет, дело есть. До по-тихому все исполни, чтоб Истома Мозгляк не видел. Как позовешь, сам тоже далеко не уходи, может, понадобишься.

– Исполню в точности, – низко поклонившись, заверил Грюм.

Альва он нашел дрыхнувшим в шатре старого Хакона, который викинги, как и полагается родичам, по-братски делили напополам.

– А что тебе Альв? – выглянув, зашипел Хакон, пошатываясь, видно, не мало уже успел употребить браги за сегодняшний вечер. Интересно, где они брагу берут? Вроде не варили… А верно, не брагу Хакон с Альбом лакают, а виноградное вино, что закупили в Булгаре.

– Хозяин Лейв звал его на беседу, – поглядев на Хакона преданнейшим взглядом, ответил Грюм.

– Хозяин Лейв, говоришь?.. Надо же… – Хмыкнув, старик скрылся в шатре. – Эй, Альв! Просыпайся! Да вставай же, кому говорю? Иди к Лейву, он тебя видеть хочет. Видно, опять придумал какую-нибудь пакость типа недавнего оскопления. Потом опять же на нас все свалит, дескать, мы посоветовали, как же…

– Ладно, старик, не бурчи.

Проснувшись быстро, как и положено викингу, Альв Кошачий Глаз накинул плащ и, выбравшись из шатра, пошел вслед за лысым слугой. Тот почтительно пропустил викинга вперед и, проводив до шатра молодого хозяина, вернулся обратно к кострам – поискать Истому. Где искать – знал. На стоянках Истома не отходил от пленницы, сторожил, рыскал вокруг, словно голодный волк в поисках доступной добычи, аж похудел весь, извелся. Ну, из-за такого куша стоило похудеть, тем более, что не так долго до Итиля осталось, день-два – и покажется стольный хазарский город.

– А мы и не будем сами напрашиваться, – понизив голос, произнес Альв Кошачий Глаз, поудобнее располагаясь на кошме в шатре Лейва. – Больно надо! Подумаешь, какая-то рабыня, словно у нас других нет… – Тут он едва заметно потупился, ибо втихую пользовал всех оставшихся рабынь Лейва, правда, красавицами их назвать было нельзя, но уж тут Альв действовал по принципу – на безрыбье и рак рыба. Попробовать же красивую молодую рабыню очень хотелось, это правда. Но нельзя же было ссориться с давним компаньоном Истомой. Именно на него почему-то сильно надеялся Альв, когда иногда вспоминал – зачем они здесь и кто их послал. Следить за молодым бильрестским ярлом Хельги. Вызнать о нем все. Вот убивать или нет – этого Кошачий Глаз не помнил, давал ли такой приказ Дирмунд-конунг, или нет? Ну, Истома должен знать… Что касается выполнения приказа Дирмунда – тут, к большому удивлению Альва, им удивительно везло. Как утверждал недавно вернувшийся из Булгара Истома, молодой ярл Хельги вместе со своей малой дружиной еще в Альдейгьюборге нанялся в караван хазарского купца Вергела – их торгового конкурента, коего так бездарно пытались задержать, выкрав дочку. Дочке удалось бежать, и, как сильно подозревал Альв, не без помощи кого-то из людей Копытной Лужи. Истома, кстати, думал точно так же и даже заявил, что тайно проводит дознание. Вот, правда, о результатах что-то не докладывал. Таким образом, этот самый Хельги двигался в одну сторону с караваном Лейва – в Итиль. Вот там-то и можно будет последить за ним попристальнее, а пока почему бы и не поразвлечься, тем более, что Альв на этот счет уже думал и кое-что придумал.

– Мы вот что сделаем, Лейв… – Он нагнулся и азартно зашептал что-то в самое ухо Копытной Лужи. Выслушав, тот кивнул и засмеялся. Потом выглянул наружу:

– Эй, Грюм! Да где там тебя носит? Давай живо сюда.

И ни Лейв, ни Альв Кошачий Глаз, ни даже многоопытный Хакон не замечали то, что давно уже должны были заметить, если б были озабочены целостностью каравана больше, нежели потаканием собственным прихотям. Праздное безделье развратило их, на время притупив осторожность и звериную хитрость, которой так славились викинги. Ибо имеющие глаза давно увидели бы дымы близких костров на горизонте и фигуры одиноких всадников, иногда неосторожно показывавшихся на утесах. А по ночам где-то, все ближе и ближе, позвякивало железо. Что это было? Стремена? Мечи в ножнах? Бряцанье щита о кольчугу? Никто не замечал, не слышал… Никто, кроме Истомы. Вот уж у кого чувства отнюдь не были утеряны за время сладостного ничегонеделанья, а, наоборот, еще более обострились в связи с необходимостью постоянно стеречь неожиданно свалившуюся на голову рабыню. Уж кто-кто, а Истома примечал все: и дымы кострищ, и всадников, и подозрительные звуки перед рассветом. Нет, и раньше встречались по берегам кочевые племена, и даже мирно приходили к стоянкам – меняли кобылье молоко на стеклянные бусы. Приходили… Но то были мирные люди, а эти… кто их знает?

Ну, вот опять… На противоположном берегу, у самой излучины, вновь замаячил всадник. Подобравшись к воде, Истома отвязал от ладьи лодку-однодеревку.

– Рыба-то, от, на стремнине играет, – сказал он, словно бы сам себе. Схватил весло, погреб…

Пока догреб Истома до того берега, сошло с него сто потов. Упарился, еще бы, рекато широкая, да и весло – не весло, а тьфу – обрубок – попробуй-ка, погреби. Еле дождался того момента, когда нос однодревки ткнулся в прибрежный песок. Чуть вытащив лодку, чтобы не унесло течением, Истома выбрался на заросший осокой берег. Впереди, прямо перед ним, вздымались к самому небу огромные кручи. С самой вершины, густо поросшей елками, спускалась к реке узкая, змеящаяся между кряжами, тропинка, щедро усыпанная камнями самых различных размеров и форм. За одним из таких камней притаился человек с натянутым луком. В лисьей мохнатой шапке, в мягких сапогах из козлиной кожи, с кривым мечом у пояса. Темные узкие глаза настороженно зыркали из-под косматых бровей, целясь прямо в спину Истомы. А тот, беспечно насвистывая, возился с лодкой. Подтянул поближе, привязал, вытащил весла, обернулся.

– Салям, Сармак! – кивнул он тому, что таился за камнем.

– Здрав будь и ты, Истома-хакан, – покинул укрытие Сармак – тот самый угрюмый болгарин, что не так давно выручил его с лошадьми. Впрочем, болгарин ли? Нет, печенег! Один из тех, что волками рыскали по степям, неся несчастья хазарам. Пока – еще только хазарам…

– Ну, что? – Печенег кивнул на левый берег, где были разбиты шатры и суетливо копошились люди.

Истома усмехнулся:

– Где?

– Там, за излучиной, через три поворота. У большого черного камня, где порог.

– У какого камня?

– Да он приметный, с руной «путь», в виде ползущей змеи. Заметишь.

– Плату принес? – Истома зачем-то оглянулся на тот берег, словно оставшиеся там караванщики могли подслушать беседу, которая велась на языке хазар, схожем с болгарским и языком кочевников-печенегов. В принципе, это был один и тот же язык – тюркский. Кстати, и писали на нем тоже рунами, только, конечно, отличными от северных, норманнских.

Вместо ответа Сармак полез за пазуху.

– Вот. – Он протянул на ладони крупный изумруд, отшлифованный ярким овалом и оправленный в золото. Глаза Истомы алчно зажглись. Не обманул, печенег! Задаток оказался хоть куда. Тем не менее, Мозгляк нарочито небрежно замотал изумруд в тряпицу и осведомился насчет остального.

– Остальное – потом. Как сделаешь. Не бойся, не обманем.

Еще раз напомнив предателю про камень с рунами, Сармак исчез за камнями. Где-то рядом раздалось конское ржание.

Дождавшись, когда печенег уйдет, Истома, не удержавшись, развернул тряпицу и долго всматривался в матовый огонь камня. Затем осторожно спрятал самоцвет в пояс и, довольно прищелкнув языком, направился к лодке…

Якимча с рождения был тупым. Некоторые дети почти с колыбели резвы, другие – тихушники, некоторые – плаксы или, наоборот, слишком смешливые, а вот Якимча был тупой. С трудом доходили до него самые простые понятия, родичи рукой махнули – тупой и тупой. Хорошо хоть, боги силенкой не обидели – дали на троих, если не больше. Росту Якимча большого, косая сажень в плечах. Голова, правда, маленькая, сам-то пучеглазый, рот слюнявый, нос вислый, как коровий сосок. В общем, вид, как вид, обычный. Родись Якимча где-нибудь среди свободных бондов Севера, знатным стал бы берсерком, медведем-воином, впадающим во время битвы в магическое исступление, безмозглым, зато чрезвычайно воинственным и опасным, как для врагов, так и для своих. А если б так случилось, что родился Якимча беком – стал бы беком-правителем, ничуть не хуже других, это ничего, что ума нет, для правителя-то ум без надобности, многие прекрасно без ума обходились, обходятся и обходиться будут. Да велика ли важность – ум? Как говорят хазары: ум, или он есть, или его нет. Вот последнее – как раз про Якимчу. Не на далеком Севере родился Якимча и не в богатом и знатном роде, а то бы, и вправду, скоро князем стал, звался бы: Якимча Тупой, или, нет, советники бы поблагозвучнее прозвище придумали, к примеру – Якимча Неистовый, или, еще лучше – Якимча Справедливый. Но не повезло Якимче, что поделать. Появился он на свет лет за двадцать до описываемых событий в лесной мерянской семье, из тех, что не имеют ни городов, ни кораблей, ни торговли, а живут в землянках, зарывшись в землю. Тесно, неудобно, да зато тепло. И все бы и здесь хорошо было, да только, вот беда, соседнее племя постоянно разбоем промышляло, вот как-то раз и напали. Выглянул Якимча из землянки, посмотреть, что за шум? Тут его дубинкой по башке и огрели. И так-то ума не было, а уж от такого удара… Короче, очнулся Якимча связанным и в беспросветное рабство проданным. И началась его рабская жизнь, к которой, впрочем, Якимча быстро привык и даже находил в ней определенное удовольствие. И, главное дело, ущербным себя не чувствовал. Ум-то – он рабу зачем? За раба все хозяин решает – что делать, что есть, где и с кем спать. На то он и хозяин, чтобы все решать. А от раба что нужно? Послушание и работа. Кинет хозяин лепешку заплесневелую – с радостью подними и вкушай благоговейно. И хозяином своим гордись – вона он какой сильный да мудрый. А уж какой уважаемый – все соседи боятся. Зато живи себе с ним, как за каменной стеной, забот-хлопот не зная. Было б хоть сколько-нибудь мозгов – гордился б такой жизнью Якимча. Ну и что, что свободы нет. Зато покормят вовремя и это есть… учеными словами говоря – уверенность в завтрашнем дне! Так вот и жил себе Якимча-раб у Хартюма – болгарского кочевого бека, покуда не сложил хозяин-бек буйную свою головушку в одном из набегов. Все имущество Хартюма перешло к его родственникам, которые, паразиты такие, быстренько все добро и распродали в Булгаре-городе, пока торговый сезон не закончился. Вот там-то и приобрел Якимчу по сходной цене старый варяг Хакон. И ведь не прогадал – сильного невольника получил, преданного, только что глупого – так ведь это и не плохо совсем. С чем единственно у Якимчи нехорошо было, так это с девками. Незнамо уж как он первую испробовал – кто видал, говорят страшная была да старая – а только с тех пор, как видел Якимча красивую девку, так шалел, да так, что мог и делов натворить. В таком случае следовало его по башке посильнее ударить чем под руку попадется, желательно потяжелее, о чем честно и предупредили Хакона при покупке, да тот, похоже, забыл. Впрочем, пока и случая, на Якимчу такое влияние оказывающего, не представлялось. А так, в целом, доволен был Хакон рабом – силен, работящий. А про особую его к женскому полу тягу только Хакон знал, да еще Альв Кошачий Глаз – вместе на рынок ходили. Вот этого-то Якимчу и выпросил Альв у Хакона – кольев нарубить. Хакон, конечно, поворчал, но раба уступил, а зачем Альву колья – не спрашивал, не очень-то это ему знать было интересно. Прихватив с собою глупо улыбающегося невольника, Альв углубился в лес, где Якимча и трудился, не покладая рук, вырубая нужные колья, до тех пор, пока не стемнело. А как только в небе зажглись первые звезды, махнул Альв Якимче – хватит, мол. Подошел ближе, похлопал Якимчу по плечу, хорошо, мол, работал. Якимча умильно затряс головой.

– За работу будешь награжден. – Кошачий Глаз оглянулся по сторонам. – Понял?

Якимча радостно закивал:

– Понял! Две лепешки!

– Нет, не то, – засмеялся Альв.

Якимча осклабился еще радостней:

– Три лепешки! Пять! – В подобную щедрость Якимча был не в силах поверить, а больше, чем до пяти, считать не умел. Так и причитал, пуская слюни:

– Пять. Пять. Пять лепешек!

– Нет, не лепешки, – покачал головой Альв. Разочарованный Якимча готов был вот-вот заплакать.

– Не лепешки, – заговорщически подмигнув невольнику, продолжал варяг. – Девка! Девку хочешь?

– Девка! – Якимча обрадованно хлопнул в ладоши. – Девка! Якимча хочет.

– Так иди. Я покажу, куда. Девка там ничья, так, приблудная… Во-он, в той ладейке. Заберешься?

Якимча закивал.

– Девка, правда, в клетке, клетку сломаешь, невелика беда, потом починим. Понял? Ну иди, смотри, ладью не перепутай, во-он та, крайняя. Там тебя и ждет девка. Беги!

Якимчу не надо было уговаривать, тряся головой и пуская слюни, он бросился к указанной ладье, словно молодой жеребчик, чуть не сбив на ходу ладейную охрану и гребцов, которых как раз в это время позвали к костру хлебать ушицу. Те и пошли, радостные, не хуже Якимчи, да и слюней у каждого во рту было не меньше. Ушица – она и есть ушица. А если еще и с осетринкой – ух, объеденье!

В середине ладьи, в небольшой клетке, сколоченной лично Истомой, под накинутым покрывалом сидела в полудреме несчастная Ладислава. Исхудавшая, еще больше загоревшая, но от этого ставшая лишь еще красивее, девушка грустно смотрела прямо перед собой и молила богиню Мокошь об избавлении. Так и виделось – на белом коне выезжает на берег прекрасный юноша-витязь – тот самый молодой варяжский ярл. Вытащив из ножен меч, одним ударом разгоняет врагов, по колено в воде идет к ладье, разбивает клетку, берет ее, Ладиславу, на руки и несет, сжимая в крепких объятиях, навстречу неуловимо прекрасному будущему. Ладислава сама тут же и посмеялась над собственными мыслями, она вовсе не была дурой, а первый испуг уже прошел, оставив лишь какую-то смурную отрешенность – будь, что будет, все равно сейчас, в данный момент, ничего не изменить. А дальше – там видно будет. Ладислава вовсе не собиралась смириться со своей участью, понимала, что здесь вряд ли удастся сбежать, ну а потом, кто знает? Перед хозяином же – плюгавым мерзавцем Истомой – демонстрировала полную покорность. Ловила на себе похотливые взгляды и знала – только он, Истома Мозгляк, один ей тут опора и защита. Вернее, не сам он, а его меркантильные интересы. Если б не это – давно бы уж ее обесчестили, а так… еще поживем. Что это?

Ладислава прислушалась. Со стороны берега раздавался мерный всплеск, словно кто-то шел прямо по воде… А ведь и в самом деле – шел!

Девушка приникла к деревянным кольям решетки. В свете звезд шел прямо к ладье высоченный мужик с не по размеру маленькой головой. Вот он остановился, всмотрелся в ладью… что-то замычал. Ладислава отпрянула, увидев в призрачном свете звезд уродливое лицо, мокрый рот с тоненькой нитью слюны, выпученные от вожделения глазки. Это был не человек, а какое-то водяное чудовище. С довольным воплем чудовище взобралось в ладью и вмиг переломило решетку, словно тонкие прутики…

Удовлетворенно кивнув, Альв Кошачий Глаз быстро пошел от реки к кострам, по дороге спрашивая у каждого встречного, не видали ли они раба Якимчу, раба старого Хакона.

– Сбежал, видно, этот Якимча! – жаловался на ходу Альв. – Послал его колья рубить, а он и сбежал. Нет, я всегда говорил, что он хитрый, а Хакон не верил. Эй, Хакон! Невольник-то твой сбежал! Делся неведомо куда. Эй, слуги, сходите-ка поищите! Да не к ладьям идите, к лесу. В ладьях уж после поищете.

А в этот момент, проникнув в клетку, Якимча схватил Ладиславу левой рукой за горло, правой же сорвал одежду и, вожделенно урча, принялся тискать грудь. Девушка захрипела, теряя сознание… и вдруг неожиданно почувствовала, как хватка ослабла, а огромный мужик… скорее, парень… с маленькой головой и мощным телом, по-детски ойкнув, медленно повалился ей под ноги. В шее его торчала рукоять ножа.

– Цела, девка? – На борт ладьи ловко взобрался Истома Мозгляк.

Ладислава кивнула, изображая тупую покорность. С берега к ладьям неслись вооруженные слуги…

– Ну и раба ты себе купил, Хакон, – сидя в шатре, укорял старого варяга Истома. – Не появись я вовремя, ведь снасильничал бы девку, оставив меня без навара. Кому платить бы пришлось, а, Хакон?

Хакон угрюмо отмалчивался. Знал в том, что натворит раб, виноват не сам невольник, а его хозяин. Зачем плохо смотрит за своей собственностью?

– Это был очень хитрый и коварный раб, – заметил сидящий тут же, в шатре, Альв Кошачий Глаз. – Зря ты, Истома, упрекаешь Хакона. Он и сам еще до конца не распознал, что за вещь ему подсунули на рынке Булгара. В общем, хорошо еще – все вот так удачно кончилось. Правда, Хакон лишился раба, но это небольшая потеря по сравнению с тем, что могло быть. Тут мой друг Истома прав – платить за поступок раба пришлось бы тебе, Хакон. Так давайте же подождем Лейва и выпьем за удачу.

Альв устало прикрыл глаза. За удачу и в самом деле стоило сегодня выпить. Чтоб она была. А ведь как ловко было задумано: глупый невольник, якобы по своей воле, насилует красивую невольницу, потом его за это казнят, а потерявшую невинность рабыню можно было б использовать по прямому назначению, все равно ценность невелика. Вот и использовали бы. Сначала наверняка сам Истома, затем уступил бы Альву с Лейвом. А может, не уступил бы, может, проиграл бы в кости, всякое бывает. Так-то он эту рабыню на кон не ставил, осторожен был, берег. Знал – та того стоит. А вот ежели б была потеряна девственность, тогда… тогда б другой разговор был. Что ж, не удалось, так не удалось. Скоро Итиль. А мало ли в Итиле на людских рынках молодых да красивых девок? Не девственниц, разумеется, а таких… за сходную цену. Альв Кошачий Глаз распахнул полог шатра и, вдохнув полной грудью холодный ночной воздух, вполне философски взглянул на звездное небо.

Глава 10 Набег

Еще на выжженных полянах, Вблизи низинных родников Виднелись груды трупов странных… Николай Заболоцкий «Рубрук в Монголии»

Сентябрь 862 г. Итиль-река

По смолистому стволу сосны шустро скользнула вниз белка, маленькая, рыжевато-серая, с длинным пушистым хвостом. Встав на задние лапы, посмотрела на горящий костер, затем – вопросительно – на сидевших вокруг костра людей. Не перепадет ли от них что съедобное? Хоть уже и осень, и в лесу полно вкусных орехов, и сделаны запасы на зиму, а вот ведь все мало. Маленький зверек белка, но жадный. И вредный – до чрезвычайности. Одно слово – грызун. Такой же, как полевая мышь или крыса, только что мех у белки пушистый, да и то не летом, а зимой. А поскольку до зимы еще далеко, то и стрелу на белку тратить – зазорно. Снорри почесал за ухом, нагнулся и швырнул в зверька первый попавшийся под руку камень. Белка ловко уклонилась и проворно юркнула в буровато-красные заросли высоких папоротников. Только пушистый хвост мелькнул. Устыдившись своего ребячества – как-никак восемнадцать годков уже – Снорри исподтишка осмотрелся – нет вроде, никто не заметил его дурацкого поступка, все – Хельги-ярл, послушник Никифор (бывший раб Трэль), Радимир, Ирландец – молча хлебали аппетитное дымящееся варево. За ними, ближе к ладьям, горели костры гребцов и слуг. Хазарский купец Вергел к вечеру почувствовал себя не очень хорошо и залег пораньше в шатер, выпив на сон грядущий горького отвара из сушеных трав. Отвар тот, как хвастал Вергел, помогал ему от всех болезней. Ну, а раз не было у костра Вергела – не было и Халисы, и Имата. Халиса скучала в своем шатре, в одиночестве, коря себя – вот же, дура, не догадалась взять с собой служанку или подыскать по пути какую-нибудь сметливую рабыню. Имат тем временем, исполняя важное поручение купца, тщательно подсчитывал оставшиеся товары. Через три дня – Итиль-город, стольный град великого кагана хазар. Дом. А что толку в таком доме? Кто он, собственно говоря, такой, Имат? Честно признать, человечишка роду незнатного, к знати-тарханам не принадлежащего, бедного. Даже, стыдно сказать, до сих пор еще не принял Имат иудейскую веру, которую каган считал исконно своей, а многие хазарские орды – особенно в степях, далеко от Итиля – вовсе и не признавали, оставаясь по-прежнему поклонниками множества местных богов, из числа которых они все более возвеличивали небесного бога Тенгри. Имат же слишком долго прожил в стольном граде Итиле, чтобы не понимать – если хочешь чего-то достичь – следует стать иудеем. А достичь хотелось много, и, прежде всего – богатства и власти. Одно с другим связано неразрывно. Вот, к примеру, взять Вергела-купца. Вроде бы – чем не жизнь? И богат, и дочь красавица, и наложницы из разных стран, на любой вкус. Ан нет! В любой момент может быть Вергел лишен всего по первому же слову кагана-бека, истинного правителя Хазарии. Ведь кто такой каган? Это персона священная, озаренная божественным светом. Дело ли его – вникать в пустые земные дела? Конечно, нет, у кагана дела поважнее – быть заступником хазар на небе и охранителем их от всякого зла. Делами земными каган-бек занимается, или – шад – как его тоже иногда называют. И у самого кагана, и у каган-бека, родичей полно – вот они, родичи-то, всю власть и имеют. Жаль только, что Имат по отношению к ним… даже не седьмая вода на киселе. Вот и крутись, как хочешь. Да еще, того гляди, заподозрят в связях с людьми халифа багдадского, которые спят и видят, как бы отобрать у хазар все цветущие города – Саркел, Семендер, Итиль. Недаром каган-бек так ненавидит поклонников Магомета. За все их подлости именем великого кагана велено срыть в Итиле-городе все мечети, а муэдзинов и мулл предать позорной смерти. Ох, как обрадовались этому решению раввины из синагог Итиля! Жаль, нет у Имата знакомого раввина, не успел еще обзавестись нужными связями, как приехал из степей, из захудалого своего рода, к дальнему родственнику, Вергелу, так все по его купеческим делам и ездил по стране – от Итиля до Семендера, что на другом конце великого южного моря, тянущегося до самой Персии. Ничего-то нет у Имата, ни связей, ни влиятельных родичей, один Вергел-купец, который, конечно, помогает, но возможности его не так велики, как хотелось бы. Вот и приходится крутиться самому. Иногда так запаришься – думаешь, бросил бы все, да и вернулся в родные степи… но – Халиса… Халиса! Как только увидел ее впервые Имат, так почувствовал, как защемило сердце. Искра любви в душе его, раз вспыхнув, горела с такой силой, что Имат, понимая, что он и Халиса вряд ли когда-нибудь будут вместе, даже был готов отправиться в самую далекую торговую экспедицию, вот, хоть в землю склавинов-русов. Может быть, хотя в разлуке сердце забудет образ любимой? Нет… В этот далекий поход Вергел взял с собой и Халису. Халиса… Все чаще замечал Имат, как ищет красавица хазарка встречи с молодым варяжским ярлом. Попадается тому на глаза, будто случайно, проходит мимо, покачивая бедрами и бросая томные взгляды… Для Имата взгляды эти – нож в сердце. А ведь у варяга есть все шансы завладеть Халисой. Говорят, он знатного рода, а, если так, то вполне может стать главным охранителем священной особы кагана, лишь только примет иудейскую веру, и тогда… И тогда станет желанным зятем Вергела! А он, Имат? Приказчик заскрежетал зубами и, достав плеть, яростно хлестнул одного из рабов, недостаточно быстро убравшегося с его пути.

А Хельги-ярл все так же сидел у костра в компании друзей-приятелей, и ничто его, кажется, не интересовало.

– Добрий ночи, кынязь, – услышал вдруг он за спиной приглушенный голос. Обернулся – один из старых слуг, почтительно стоя поодаль, делал призывные знаки.

– Что такое?

– Хозяйка Халиса желает видеть тебя, кынязь.

– Халиса? – Хельги улыбнулся. – Что ж, веди.

Она встретила его, как и всегда, полулежа. Распахнутый халат, алый, шелковый, расшитый золотыми узорами, открывал любопытному взору плоский живот красавицы, стройные бедра, затянутые в зеленые шальвары из полупрозрачной паволоки, узкий лиф – не поймешь, чего там больше, ткани, или золота и драгоценностей?

– Расскажи мне про свою страну, Хельги-ярл, – попросила Халиса, указывая вошедшему на место подле себя. – Ты обещал, помнишь?

Хельги сглотнул слюну, чувствуя рядом с собой близость горячего бедра хазарской красавицы. А та томно потянулось, и красный шелк халата, словно бы невзначай сполз с ее смуглого плеча вниз.

Хельги рассказывал, не сводя с девушки глаз, а та придвигалась все ближе и ближе…

Ярл говорил о белых снегах Халогаланда, о синих фьордах и бурном волнующемся море, о смелых мореходах – викингах, о буре и о славных конунгах. Халиса слушала, и в черных глазах ее вспыхивали золотистые искры. И ни он, ни она не знали, что в кустах вереска, рядом с шатром, притаился терзаемый ревностью старший приказчик Имат. Уши его слышали приглушенный голос Халисы, глаза видели пред собой не ночь и звезды, а нечто совсем иное – смуглое девичье тело в руках счастливого соперника, руки само собой судорожно сжимали кинжал. О, как было бы сладостно сейчас ворваться в шатер и вонзить холодное лезвие в спину ненавистного варяга! О, Тенгри, сделаешь ли ты эту мечту явью?

Не в силах больше вынести того, что происходило в шатре, вернее, того – что сам себе напридумывал, Имат с бьющимся сердцем приподнял полог…

Парочка скромно сидела друг подле друга. Но! Рука Халисы лежала в руке варяга!!!

– Скорей! – ворвавшись в шатер, закричал Имат. – Там! Там! – Он указывал куда-то в сторону леса.

– Что случилось? – с обнаженным мечом Хельги выскочил из шатра.

– Там, в лесу… Я видел там всадников! – Приказчик наконец придумал, что сказать.

– Сколько и где именно? – спрашивал на бегу ярл.

– Там… Вон, за тем кряжем.

Под ногами бегущих трещали сухие ветки.

Вот и опушка, горящий костер, сидящие вокруг воины.

– Опасность! – добежав, крикнул Хельги. – Все за мной!

Миг – и у костра уже никого не было. Викинги – даже Никифор и Ирландец – восприняли слова ярла, как само собой разумеющееся. Ну, опасность, так опасность. Давно следовало ожидать, даже как-то странно, что раньше никто не попытался напасть на богатый купеческий караван.

– Вон тот кряж! – Хельги указал острием меча на темную громаду утеса, выделяющегося даже на фоне лилового ночного неба. – Вы, Никифор, Ирландец… Ты тоже с ними, Имат… Идете прямо, можете даже шуметь, но будьте начеку. Остальные… – Он оглянулся на Радимира и Снорри. – Вы оба – за мной. Вперед.

Повинуясь указанию ярла, все собравшиеся дружно исчезли в лесу.

Ярл был спокоен и деловит. Все существо его, сладостно трепетало от предчувствия настоящего мужского дела. Как это здорово – искать встречи с врагом под покровом ночи, чувствуя рядом с собой надежную поступь верных друзей. Узкая тропа змеей поднималась на вершину утеса. Осторожно, словно волки, Хельги, Снорри и Радимир пробирались меж деревьями, в кровь царапая щеки. Где-то внизу было слышно, как под чьими-то ногами трещит хворост. Это шла группа Ирландца.

– Теперь те, кто прячется на вершине, должны будут либо напасть, либо уйти, – прошептал Хельги.

– Ночью нападают только нидинги, – презрительно усмехнулся Снорри. – Впрочем, думаю, в здешних местах таких немало.

– Я б, на их месте, не нападал, – покачал головой Радимир. – Это не основные силы, скорее – дозор.

– Ты прав, – кивнул ярл. – А ну-ка… Я – прямо, вы – с флангов.

Не дожидаясь ответа, он нырнул в чащу… Больно ударили по лицу колючие ветки. Хельги пригнулся, осторожно – ни одна ветка не хрустнула – пробрался вперед. Там, где деревья были слишком густы, чтобы пройти, он полз бесшумной змеей, так что не слышно было, как шуршат опавшие листья. Они и не шуршали – Хельги-ярл знал, как надо вести себя в лесу, как знали это и Радимир, и Снорри… Вот и вершина. Сумрачные мохнатые ели. Ветер, а внизу – тихо. Боковым зрением Хельги заметил, как двинулась справа чья-то тень… Подобная же тень возникла и слева… Ярл усмехнулся.

– Похоже, мы опоздали, – вложив меч в ножны, громко сказал он. И тут же рядом с ним материализовались тени, левая – Снорри, правая – Радимир.

– Показалось, что ли, этому дурню Имату? – почесал модно подстриженную бороду Радимир. А Снорри – малыш Снорри! – выругался. И откуда он только знает такие слова? Хотя ему ведь уже не двенадцать лет, как тогда, в Мерсии… Вот и ругается, как и Радимир… Ругаются-то ругаются, да, однако, хорошо видно, что им обоим пришелся по душе этот быстрый ночной рейд – испытать, как напряжены нервы, как до отказа обостряются чувства, как от предчувствия опасности играет кровь в жилах – да за это можно без раздумий отдать жизнь!

Радимир вдруг повел носом.

– Пахнет навозом! – сказал он. Хельги принюхался – ну да, так и есть, пахнет свежим навозом! Значит, вовсе не показалось приказчику – всадники здесь действительно были, и не так уж давно.

– Вниз пойдем, по тропе, – приказал ярл. – Глянем.

Тропа, как тропа. В меру узкая, каменистая, вокруг лес и ночь – ничего не разглядишь, даже в мертвенно-бледном лунном свете. Может, что покажется ближе к реке?

Внизу их уже ждали остальные. Ирландец, Никифор, Имат.

– Ищите. – Хельги указал на тропу. Все дружно принялись искать, даже не спрашивая – что. А зачем спрашивать, и так ясно – что…

Вот и ползали меж камнями вдоль узкой тропинки аж почти до самого утра. А утром, когда первые лучи солнца желтым пожаром загорелись на лесистых вершинах утесов, Никифор обнаружил следы копыт. А Снорри – у самой воды – смазанный неясный зигзаг от носа небольшой лодки.

– А тебе, парень, не купцом быть, а воином. – Радимир одобрительно похлопал по плечу Имата. Тот не знал, что и делать, надо же, случайно попал в точку!

Хельги оглядел друзей:

– Что скажете?

– Думаю, за нами давно следят, ярл, – первым, как самый младший, начал Снорри.

– Хорошо, – кивнул ярл. – И кто же?

– Кочевники. И у них есть сообщник. Следы лодки. – Снорри кивнул на берег. – Они сговаривались здесь, как половчее напасть.

– Кочевники, – по-славянски повторил Радимир. – Болгары?

– Нет, господин, не болгары, – покачал головой Имат. – Для них это слишком уж далеко. Это баранджар, русы называют их – печенеги, страшные, не ведающие пощады люди! Надо сообщить Вергелу и приготовиться к худшему.

Сильно побледневший приказчик тяжело вздохнул.

– Только печенегов нам и не хватало. – Хельги неожиданно рассмеялся. – Что ж, теперь мы о них, по крайней мере, знаем. Думаю, скоро будет славная битва.

Все, кроме Имата и Никифора, радостно заулыбались.

– Ну, наконец-то, разгоним кровь! – возбужденно воскликнул Снорри. – Уж посмотрим, что это за печенеги такие, а, Радимир?

– Конечно, посмотрим, приятель! – кривич обнял Снорри за плечи. – И еще посмотрим, чей меч проворнее! Ставлю свой плащ против твоей кольчуги, что мой клинок отведает крови первых трех печенегов быстрее, чем твой. – Радимир повернулся в Хельги. – А тебя, ярл, прошу быть свидетелем в битве.

– Что ж, пусть будет так, – согласно кивнул тот. – Только вот плащ у тебя, Радимир, какой-то выцветший.

– Да ты что, ярл?! – обиделся кривич. – Настоящая фризская шерсть! А золотая нить по краям? А фибула? Смотри, как блестит! Больно глазам.

– Да прям-таки… – хохотнул Ирландец.

– Так ты вместе с фибулой его ставишь? – потрогав двумя пальцами плащ, уточнил Снорри. – Хорошо, я согласен. Будь свидетелем, Хельги!

– Конечно. А кто выиграет, ставит всем бочку браги!

– Тьфу!

Не в силах слушать весь этот языческий бред, Никифор с отвращением плюнул в воду, что немедленно вызвало среди присутствующих очередной приступ смеха. Лишь один Имат в ужасе смотрел на «варягов», как он, на славянский манер, скопом именовал всех чужаков, включая ромея Никифора, Радимира из славянского племени кривичей и Конхобара Ирландца.

Кончился день, последний погожий осенний денек, с пронзительно синим, прозрачным небом, безоблачным и высоким, с золотом и багрянцем деревьев, купающихся в золотых лучах солнца, с ярко-голубой лентой реки. Уже сразу после полудня спряталось за облаками солнце, небо стало серым, низким, сделалась хмурой река, а к вечеру из сизых, похожих на расплывчатый кисель, туч начал накрапывать дождик. Пока еще относительно теплый.

– Вон, там хорошее место. – Истома Мозгляк указал рукой на большой черный камень у излучины реки, прямо по курсу судна. На камне была изображена извивающаяся змея – древняя руна, означающая «Путь». – Вели, Лейв, править туда.

Лейв Копытная Лужа, стоявший на носу рядом с Истомой, нехорошо осклабился. Он больше не собирался следовать ни чьим советам. У самого голова на плечах есть. В самом-то деле, сколько можно? Вот послушал того же Истому с Хаконом и за просто так лишился нескольких рабов, которые, между прочим, тоже серебра стоят. А дав себя уговорить Альву, так и не получил вожделенной золотоволосой девки, рабыни Мозгляка. Ух, как не вовремя вернулся он с реки! Лейв неприязненно скосил глаза на Истому. Стоит тут и в ус не дует. Надеется выгодно продать свою девку. И ведь продаст же! Эх, жаль не всем так везет. А не везет из-за непрошеных советчиков, нет уж, хватит, нечего их больше слушать!

– Эй, ребята! – крикнул Лейв кормчему. – Плывем прямо, не заворачивая.

– Но ведь стоянка… – начал Истома.

– Какая разница, – пожал округлыми плечами Лейв. – Станем чуть позже.

– Так ведь дождь! – не унимался Мозгляк. – Да и место здесь хорошее, тут и родник, и…

– Нет, – сказал, как отрезал Копытная Лужа. И даже очень себя зауважал за такой ответ. Заметил краем глаза, как одобрительно кивнул старый Хакон. Да и Альв Кошачий Глаз улыбнулся.

– Еще проплывем до темна, – важно объявил Лейв. – А уж потом встанем. Шатры разобьем прямо тут, на ладьях, чтоб утром долго не собираться.

– Но там же порог! – закричал Истома, но его никто не слушал. До тех пор, пока не налетела на камни передняя ладья. Хорошо налетела, с разгону, ветер-то попутный был, вот и подняли, на свою беду, парус. Потерпевшее крушение судно снимали с камней артелью. Одни заводили за грудь ладьи крепкие сыромятные ремни и пеньковые канаты, другие тянули, третьи толкали судно баграми. И, в конце концов, вытянули-таки! Правда, ночь уже наступила – темная, дождливая, холодная. Настоящая осенняя ночка. Разбитые на ладьях шатры намокли враз, так что к утру внутри не осталось ни одного сухого местечка. Все ворчали, и Хакон, и Альв Кошачий Глаз, и, уж конечно, Истома. Один только Лейв радовался, как малый ребенок. Пускай дождь, пускай глупо поступил, да ведь зато все по его указу вышло! Пусть все видят, кто здесь главный! Это ведь он, Лейв Копытная Лужа, ближайший родич богачу Скьольду, чьи товары и деньги, а вовсе не Хакон, и уж, тем более, не Альв, а он, он, Лейв, здесь самый главный хозяин. Настоящий хозяин, как сказал, так и вышло!

Истома Мозгляк провел очередную бессонную ночь – все охранял рабыню, а после того случая с рабом Хакона удвоил бдительность. Что ж, до Итиля недолго осталось, можно и потерпеть. Стучал по мокрым доскам обшивки дождь, проникал во все уголки судна. Под присмотром кормщиков рабы вычерпывали воду. Слышалась ругань и свист бича. Наконец, вскоре все стихло. То ли кормщики угомонились, то ли просто решили прекратить до утра это бесполезное дело. Теперь только шум дождя сливался с тихим шепотом волн.

Вымокшая до нитки Ладислава дрожала от холода. Толстые некрасивые фризки давно уже спали, время от времени громко похрапывая во сне. А Ладиславе не спалось. Все грезился ей молодой варяг на белом коне. Не простой варяг, ярл. Ярл по имени Хельги, Олег. Хельги-ярл…

– Вот, по-моему, неплохое место для стоянки. – Хельги кивнул на излучину, где, прямо по курсу, высился большой черный камень с изображением ползущей змеи.

Кормчий Иосиф закивал, залопотал что-то по-своему. Радимир перевел, дескать, говорит – всегда здесь и стояли. Ну, всегда, так всегда. И вправду – удобное место. Вода в излучине спокойная, почти стоячая, рядом поляна, лес, почва сухая, а справа, у камня, журчит небольшой узкий ручей. Вот только, плохо, что дождик накрапывает. Что ж, хорошо – не снег. Слуги быстро растянули шатры, развели костры для обогрева и варева. От заполыхавшего пламени всем сразу стало как-то веселей, кое-где уже послышались песни.

Черные всадники улыбались, слыша близкие песни. Улыбались, предвкушая стремительный ночной набег, когда кони несутся вскачь, свистят стрелы и истошно кричат поверженные враги. Красивые ткани, рабы, серебро – вот чего ждал от этого набега печенежский князь Хуслай. Светловолосый, зеленоглазый, красивый – он совсем не походил на тот образ широкоскулого кочевника-баранджара, которым хазарские матери пугали детей. Скорее, он напоминал славянина или норманна – прямой нос, высокий, без единой морщинки, лоб, тонкие черты лица. Да и в его лихой сотне мало нашлось бы скуластых и узкоглазых, в основном все под стать вожаку – светлоглазые молодые парни. Оставив становище, они рады были испытать свою молодецкую удаль под началом славного Хуслай-бека, уже всем известного вождя, несмотря на молодость и некоторую бесшабашность. Рядом с князем, верхом на вороном коне, нетерпеливо гарцевала его родная сестра Юкинджа – шестнадцатилетняя печенежская красавица с буйными рыжеватыми волосами и чуть вытянутыми глазами, огромными, как ночные звезды.

Выехав на лесную опушку, Хуслай скривил тонкие губы:

– Где же твой человек, Сармак?

Сармак – старый знакомец Истомы – поморщился.

– Боюсь, этот предатель забыл, кому служит.

– Да пусть он подавиться нашим драгоценным камнем! – немедленно высказалась Юкинджа. – Давай-ка начнем без него, братец! Надо ведь мне испытать хоть когда-то подаренную тобой саблю.

– Помолчи, девица, – покачал головой Хуслай. – Время еще есть. Подождем, а уж если не появится этот Истома, тогда, что ж, обойдемся и без него.

Юкинджа обиженно поджала чуть припухлые губы.

– Не дуйся, сестрица, – с улыбкой взглянул на нее Хуслай. – Помашешь еще своей саблей – рука устанет. Вообще же, для женщины вовсе не это главное…

– Ах, не это? – Словно рассерженная рысь, Юкинджа спрыгнула с лошади. Подбежала к брату, выхватив саблю: – А ну-ка, бек, сразимся с тобой до первой крови! Посмотрим, что для кого главное. – Девушка азартно покачивала острым концом клинка. – Ну, ну, же…

– Отстань от меня со всякими глупостями, – недовольно отстранился от сабли Хуслай. – И помни, после смерти наших бедных родителей я для тебя – и мать, и отец. Вот захочу – и вздую тебя, чтоб не перечила мне! Да не шипи ты, знаешь ведь, как я тебя люблю.

– Знаю, братец, – улыбнувшись, Юкинджа засунула сабли в ножны. – Просто хотела немного потренироваться.

– Вот женю тебя, на муже и тренируйся, – под смех орды заявил бек. – Боюсь только, негде взять для тебя подходящего мужа. Побьешь ведь его и подчиняться не будешь.

– Не буду, – сверкнув глазами, кивнула девчонка и обернулась к всадникам. – Хохочете, словно жеребцы.

– А мы и есть жеребцы, Юкинджа! – со смехом ответил кто-то. – Вот, пограбив купцов, пойдешь за меня замуж? Я тебе красивое покрывало подарю.

– Засунь его себе, знаешь куда?

– Ладно, хватит ржать, – прикрикнул на всех Хуслай. – Кажется, идет кто-то… Нет, показалось. Ладно, больше ждать не будем. Как угомонятся купцы – так и начнем. Лазутчики высланы?

– Давно уже!

– Что ж, тогда в путь. Да смотрите у меня – чтоб ни одна упряжь не звякнула!

Тихо, словно волки, печенежская сотня исчезла во мраке ночи.

Они напали, как и всегда, внезапно. Только раздался вдруг среди ночи дикий разбойничий посвист, полетели стрелы, да с улюлюканьем вырвались из лесу всадники. Впрочем, их уже ждали. Первый десяток тут же попал в специально вырытую и замаскированную пожухлой травой яму. Кони ломали ноги, а всадники, переворачиваясь через головы, летели прямо в костер.

– Смотри, Радимир – вот мой первый! – азартно вскричал Снорри, нанося быстрый удар. Поверженный всадник захрипел, пораженный в горло. Скоро настал черед и второго, и третьего – панцири из коровьих шкур не являлись преградой для острия франкских мечей викингов. Хельги-ярл с удовлетворением наблюдал, как до того чутко притворявшиеся спящими люди проворно расправлялись с нападавшими. Те не ожидали подобного отпора и, судя по всему, тут же бы и скрылись, как делали обычно все кочевники, да только вот на обратном пути внезапно попадали в засеки, устроенные для них изобретательным ярлом. Это было ударом для печенегов – вместо купцов встретить настоящих воинов, вполне готовых к схватке. А тяжелые, груженые богатством ладьи, как только началась схватка, по знаку ярла быстро отошли на середину реки. Увидев это, печенеги завыли.

– Войте, войте, собаки, – натягивая тетиву лука, ругался Радимир. – На! Эх, мимо! Увертливый, сволочь…

– Это ты про кого? – подавая стрелу, поинтересовался Ирландец.

– Да во-он, видишь, на вороном коне рыжий мальчишка… Уложил уже немало наших. Ну, я его все-таки достану. Достану!

Размахивая мечом, Радимир бросился наперерез в гущу дерущихся. Сладостной смертоносной музыкой звенело железо мечей, и хрипы умирающих были тому достойным сопровождением.

– Радимир, у меня уже трое! – вытирая с лица кровавые брызги, оглянулся на приятеля Снорри, растрепанный, улыбающийся, счастливый. Много ли надо истинному викингу для счастья? Только музыка боя!

– Потом посчитаемся, – ухмыльнулся Радимир, без труда отмахиваясь от вражеских сабель. Выбравшись на край поляны, он осмотрелся. Ага, вот он, рыжий – взобрался прямо на камень, тот самый, со змеей, что высится над самой стремниной. Видимо, решил уйти вплавь.

– Врешь, не уйдешь! – Стиснув зубы, кривич, звеня кольчугой, побежал следом за рыжеволосым. Вот и камень. Высокий, холодный, скользкий. И как же рыжий так ловко на него взобрался? Впрочем, и он, Радимир, ничуть не хуже. А ну-ка…

Миг – и кривич уже был на вершине. Рыжий обернулся, сверкая глазами… и рысью бросился на Радимира…

– Да это же девка! – подумал кривич, падая вместе с врагом в черную воду реки.

После боя справляли тризну. Погибших, всех вместе, и врагов, и своих, сложили на большом кострище, сложенном из мертвых высохших деревьев, которые есть в любом лесу, надо только уметь искать… Повалил черный дым, и гулкое пламя взметнулось ввысь, в светлое утреннее небо.

Вы стойко бились на трупах врагов, —

читал хвалебную вису Хельги. —

Никто не избегнет норн приговора.

– Никто не избегнет норн приговора, – хором повторили дружинники. Снорри, Ирландец, Никифор… Не было только Радимира. Не было его и среди павших. Правда, кто-то видел, как он падал со скалы в воду.

– Упал, и больше не вынырнул! – держась за раненую руку, взволнованно пояснял Имат. А Снорри плакал. Плакал, никого не стесняясь, и слезы градом стекали по его щекам.

– О, Радимир, названый брат мой! – сквозь слезы шептал он. – Ты спас меня от мечей алеманов, и от алчных когтей жрецов, и от гнилой ямы. А как славно мы веселились вместе в Сигтуне, с веселыми фризками? Ты видишь, Радимир, я плачу. Плачу от гордости за тебя, моего друга. Ведь ты – я знаю – в Валгалле, и девы Одина наряжают тебя в праздничные одежды. Я рад за тебя, Радимир, но все равно плачу. Не от зависти, нет, и не от горя. Просто мне будет очень не хватать тебя в этой жизни, хотя, быть может, мы вскоре с тобой и встретимся там, в Валгалле, в небесных чертогах Одина.

– Да, сейчас Радимир именно там, – обняв юношу за плечи, кивнул Хельги. – Жаль, мы не нашли его тело.

– Только не говори, что его унесли злобные духи воды! – жалобно произнес Снорри. – Ведь это не так, не так? Скажи же…

– Конечно не так, – утешил ярл. – Сам посуди. Ну, разве могут какие-то там водяные духи справиться с таким воином, как Радимир?

– Конечно, не могут, – воспрянул духом Снорри. – Вот и я так думаю. Значит, он все-таки в Валгалле. В Валгалле… Жаль только, с нами его уж больше не будет.

Снорри снова заплакал.

А погребальный костер горел, разгораясь все больше, и оранжевое пламя его отражалось в мокрых от слез глазах Снорри, в глазах Хельги-ярла, Вергела и в темных глазах Халисы.

Глава 11 Надежда купца бен кубрата

Лишь иногда, в потемках лежа, Не ставил он себе во грех Воображать, на что похожа Она в постели без помех. Николай Заболоцкий «Рубрук в Монголии»

Осень 862 г. Итиль, стольный город Хазарин

Старому почтенному негоцианту Ибузиру бен Кубрату снова привиделся нехороший сон. Будто бы со всех щелей его дома лезут к нему страшные, отвратительного вида, демоны, тянут свои когтепалые руки и злобно хохочут. Ибузир проснулся в холодном поту, пнул старческой костлявой пяткой прикорнувшую на полу, у ложа, нагую наложницу. Та встрепенулась испуганно, вскочила, упала на колени, простерлась пред ногами хозяина, заглянула в глаза вопросительно – надо ль чего?

– Прочь с глаз моих, – цыкнул на нее бен Кубрат, и женщина – желтокожая, темноволосая, с большой грудью, именно такие нравились Ибузиру – мгновенно исчезла в женской половине дома, не забыв прихватить с собой разбросанную по полу одежду – платье, шальвары, пояс. Знала – хозяин беспорядка не терпит.

Старый Ибузир уселся на ложе, почесал под халатом впалую, поросшую рыжеватым волосом, грудь. Протянув руку, взял с резного столика серебряный кувшин с яблочным холодным питьем. Приподнял дрожащими руками и принялся жадно пить прямо из горлышка, не замечая, как холодная жидкость стекает по усам, по длинной узкой бороде, сильно напоминавшей козлиную, капает на полы халата и на шелковое покрывало ложа. По углам ярко горели светильники – бен Кубрат не любил спать в темноте – сквозняк шевелил пламя, и по потолку, по обитым атласными портьерами стенам ползали страшные черные тени. Посмотрев на них, купец вздрогнул и с воплем швырнул в стену недопитый кувшин.

– Езекия! Езекия, мальчик мой! – закричал он, накидывая вышитое серебром покрывало на костлявые плечи. – Езекия!

– Звал, досточтимый? – протирая кулаками заспанные глаза, на зов явился Езекия, племянник Ибузира, тощий, большерукий юноша, с бледным миловидным лицом.

– Звал, звал, – махнул рукой купец. – Садись. – Он указал на низенькую скамеечку перед ложем, пожаловался: – Опять тот же сон!

– Про демонов? – понимающе кивнул Езекия. – Ребе Исаак советовал сделать щедрое подношение синагоге.

– Подношение? – Бен Кубрат с визгом вскочил с ложа. – Этому жирному ишаку все еще мало? Да на прошлой неделе, тебе ли не знать, я пожертвовал синагоге целых пять мешков древесных углей на зиму! Чтоб он подавился тем углем, этот ползучий гад Исаак! Стой… – Купец подозрительно посмотрел на племянника: – А это не он ли тебе посоветовал намекнуть про подношение?

– Что ты, что ты, дядюшка Ибузир! – испуганно замахал руками Езекия. – Да разве ж я враг тебе? – Нет, ничего не пожертвует бен Кубрат на синагогу, зря он, Езекия, пообещал это ребе Исааку, «ползучему гаду», как выразился про него купец. Езекия поднял глаза к потолку:

– Может, подарить что-нибудь…

– Чего еще подарить? – сварливо перебил бен Кубрат. – Если всем дарить, никаких подарков не напасешься.

– Нет, не всем. Что ты, – улыбнулся юноша. В глазах его отразилась какая-то мысль, и прожженный деляга купец это прекрасно заметил. Потому милостиво махнул рукой:

– Ну, говори, чего ты там придумал?

– Не всем, – продолжил Езекия. – А его святости – кагану!

– Кагану?!

– Ну да. Кто более угоден Яхве – великий каган Хазарии или ребе Исаак?

– А ведь ты прав, прав… – закивал бен Кубрат. – Хорошо придумал…

Езекия зарделся.

– Хорошо… – пробурчал себе под нос купец. – И от демонов ночных поможет, и кагана ублажим – о себе напомним, тут жадничать не надо. И подарок надо с толком выбрать.

– Красивое золотое оружие, усыпанное самоцветами, – предложил Езекия.

Бен Кубрат с возмущением сплюнул:

– Ну, ты и глуп, парень! Любого оружия, любых драгоценностей у кагана хватает. И в гареме его – сотни красавиц… но все женщины разные, и каждая хороша по-своему… а новая наложница или жена, это ли не щедрый дар? И посмотреть приятно, и не наскучит – хотя бы на первое время. И если с ней здесь подобающим образом обращаться, замолвит она пред великим каганом словцо за бедного купца Ибузира бен Кубрата. Так вот тебе задание, Езекия! Дам тебе денег, пойдешь сегодня на рынок…

– Так сегодня суббота же, достопочтенный!

– Да? Ну, тогда – завтра. И вообще, не перебивай! – внезапно рассердился купец. – Слушай лучше, что тебе говорят.

– Внимаю с благоговением, – низко склонился юноша.

– Выберешь рабыню, юную, красивую – ну, тут не мне тебя учить. – Бен Кубрат засмеялся. – Да смотри, по дороге обращайся с ней ласково и почтительно, а то – знаю я тебя. Даже можешь взять мой паланкин с носильщиками или повозку.

– Лучше паланкин… – Езекия вдруг замялся. – Да, дядюшка Ибузир, поиски могут затянуться, ведь сейчас, сам знаешь, сезон заканчивается. Может, конечно, что хорошее и осталось, так ведь искать надо.

– Вот и поищи, – язвительно произнес купец. – И не затягивая, сегодня же и начни… И что с того, что суббота? Дашь потом Исааку дирхем – Бог и простит. На все про все даю тебе пять дней. Купишь рабыню сегодня – получишь от меня пять серебряных монет.

– Тяжелых дирхемов? – тут же уточнил Езекия.

– Путь так, – согласился купец. – Завтра – только четыре, послезавтра – три… ну, и так далее. Хорошо я придумал, а? – Бен Кубрат хлопнул в ладоши.

– О да, мудро, ничего не скажешь, – скривился Езекия. – Ну, так я пойду тогда?

– Иди, иди, мальчик мой. Можешь уже и не ложиться, а, как рассветет, начинать поиски. Ну, что скажешь?

– Благодарю за доверие, досточтимый! – Поклонясь, Езекия пошел к выходу. Оглянулся, застыв на пороге: – Это счастье, что я живу в твоем гостеприимном доме и пользуюсь твоим благородством… Чтоб ты поскорее подох, старый пес, – прошипел он уже за дверью.

Обширная усадьба Вергела, обнесенная высоким глинобитным забором и двумя воротами из крепкого дуба, располагалась на вершине небольшого холма, полого спускавшегося к реке. Жилой дом купца, большой, двухэтажный, с плоской крышей, по второму этажу был опоясан открытой галереей, с которой открывался замечательный вид на пристань, полную судов, на расположенный рядом с пристанью торг, и на часть широкой городской стены, по которой, перекрикиваясь, неутомимо ходили стражники– лариссии. Если пройти на противоположную сторону галереи, то меж яблонями и вишнями можно было разглядеть вдалеке высокий дворец кагана, а за ним, в степи, белые шатры тарханов – знатных («белых») людей из рода кагана. Каган «держал эль» – возглавлял союз всех хазарский родов, хотя, по сути, не правил, считаясь священной особой, лицезреть его запрещалось. Вся власть в Хазарии принадлежала каган-беку – шаду, который назначала тудунов – правителей городов, сборщиков податей, судей, и только он один имел право видеть кагана. Он же организовывал обряд удушения – претендента на звание кагана душили шелковым шнурком, и, когда он находился уже на грани между жизнью и смертью, спрашивали, сколько лет он будет иметь священную силу? Будущий каган должен был ответить. Если он умирал до назначенного самим же срока – значит, на то Божья воля, если же нет – его душили, и шад назначал нового кагана. Если в стране начинался страшный голод или мор – каган так же считался утратившим магическую силу и его надлежало убить. Зная это, Вергел иногда задумывался: а что толку в священной власти кагана? Да, каган – это наместник Бога, и его желания – желания Бога. Но это, по мнению Вергела-купца, было не очень-то привлекательным. Задавая самому себе подобные вопросы, Вергел сознавал, что – громогласно провозглашая иудаизм – в душе он так и остался язычником, как некоторые из тарханов и как многие их «черного» простого народа – крестьян, скотоводов, ремесленников.

Хельги-ярл, опираясь на резные перила галереи, смотрел вдаль, в унылые синие степи, тянувшиеся, казалось, до самого края мира. Вергел честно рассчитался с ярлом и его людьми и даже предложил постоянно исполнять обязанности охраны. Подобные предложения, впрочем, исходили не только от него одного – слава о военной доблести молодого варяга и его дружинников распространилась по всему Итилю довольно быстро. Богатство и слава… Хельги-ярл обещал это друзьям – и выполнил свое обещание. Теперь настало время выполнять другое. Черный друид, возмечтавший о власти Тьмы над миром. Он – конунг в каком-то крупном городе страны русов – Гардара. В Белоозере – нет. Эйнара-конунга хорошо знали Радимир и Снорри, да и сам Хельги-ярл кое-что слышал о нем и раньше. Тогда – Кенугард, Полоцк… и другие крупные города. Какой отсюда ближе? Кажется, Кенугард-Киев…

– О чем задумался, князь? – Красавица Халиса, подойдя сзади, положила руку на плечо ярла. Тот обернулся, почувствовав аромат благовоний. Жгучие глаза девушки, ее призывно открытые губы оказались совсем рядом, так, что в душе молодой ярла что-то вспыхнуло, словно бы загорелся не до конца притушенный костер.

– После, князь, – засмеявшись, отстранилась Халиса. – Поверь, уже недолго осталось… Недолго.

Услыхав внизу голос отца, красавица убежала на женскую половину дома. Хельги тоже спустился с галереи вниз, во двор, мощенный каменной плиткой. Вергел – в зеленом атласном кафтане и шелковом плаще – как раз слезал с лошади. Позади него толпились слуги, средь которых виднелось и круглое лицо приказчика Имата.

– У меня радость, князь! – увидев Хельги, широко улыбнулся Вергел. – Через три дня моя единственная дочь Халиса станет женой самого каган-бека Завулона!

– Очень рад за нее, – кивнул ярл. – И за тебя тоже. Сама-то Халиса знает об этом?

– Конечно! – ухмыльнулся Вергел, входя в дом и приглашая варяга последовать за собою.

А на женской половине дома радостно ухмылялась красавица Халиса. Наконец-то исполнились все ее планы. А сколько сил пришлось к этому приложить, знала только она сама. Как угощала вином стражников каган-бека, не сама, конечно, через слуг, как свела знакомство с евнухом из гарема, как неоднократно показывалась каган-беку, хорошо зная, в какой день, в какой час и где он будет. Вызнала – шаду нравятся скромные и неглупые женщины, красавицы с томным взором. А ведь она – именно такая, так почему же об этом не знает шад? Непорядок. И снова потекло серебро в гарем – евнухам, воинам из охраны и слугам каган-бека. Потому – в очень короткое время слава об уме, красоте и скромности дочери Вергела-купца достигла ушей шада.

– Дочь Вергела-купца? – удивленно переспросил он. – Почему не знаю? Завтра же поедем к этому Вергелу в гости.

Вот тут-то, встречая высоких гостей, и показала себя Халиса во всей своей красе. Нарочно оделась поскромнее, но так, чтоб выгодно подчеркнуть красоту тела. Оставляя на виду лишь большие жгучие глаза с лукавыми золотистыми искорками, половину лица красавицы скрывала полупрозрачная вуаль. Тугие темно-коричневые шальвары подчеркивали линию бедер, а обнаженный живот соблазнительно сверкал вставленным в пупок жемчугом. Скромненько, но со вкусом. Шад – толстый, как бурдюк, увалень с бритой головой и длинными черными усами – вовсе не понравился Халисе, однако умная девушка хорошо знала – муж, он вовсе не для того, чтобы нравиться. Он для защиты, заботы и неги. А для услады… для услады любая женщина из гарема может кое-кого и найти, если не уродка и не совсем уж полная дура.

На следующий день, очарованный Халисой шад объявил Вергелу о своем желании стать его зятем. Купец, вызванный в белый шатер каган-бека, не в силах был скрыть свою радость. Породниться с шадом – самым влиятельным человеком в Хазарин! Об этом можно было лишь мечтать. Нет, не зря Вергел так берег дочь, и не зря Халиса берегла свою девственность.

Истома Мозгляк привел невольницу на торг засветло. Вначале постоял вместе с рабыней в сторонке, посмотрел, как шла торговля людьми – ни шатко, ни валко, что и понятно, багдадские купцы, давно уже купили что хотели, и многие из них уже покинули Хазарию, тем более, что каган и шад в последнее время стали все более неприязненно относиться к мусульманам. Хорошего товара – молодых и красивых девушек и юношей – на рынке уже не было, остались те, кого трудновато было продать – толстые ленивые рабыни далеко не первой молодости, годные лишь в служанки, да дети, купив которых, придется чему-то их учить. Видя такое дело, Истома повеселел и даже обнаглел настолько, что нарочито выставил на всеобщее обозрение сковывающие руки Ладиславы цепи, позаимствованные у Лейва Копытной Лужи. Чтоб было видно сразу, что это рабыня и что она не зря здесь маячит, а продается. Тут же появились и покупатели – молодые воины. По-славянски говорили с горем пополам, больше объяснялись знаками. Угодливо улыбаясь, Истома велел девушке раздеться. Довольные хазары, цокая языками, принялись громогласно обсуждать достоинства рабыни, время от времени плотоядно поглаживая ее по груди и ягодицам. Вокруг быстро собралась целая толпа бездельников – свободные от несения караула стражники-лариссии, подмастерья, грузчики, мелкие торговцы, какие-то грязные, пахнущие навозом, парни. Все старались потрогать красивую невольницу, либо, на худой конец, громогласно высказать свое мнение. Ладислава стояла, прикрыв глаза, словно отрешенная от всего этого позора. Крики, похотливые улыбки, щипки… Девушка старалась не замечать всего этого. Лишь поморщилась, когда кто-то из подмастерьев слишком сильно ущипнул ее за левую грудь. Истома тоже зыркнул глазами, зашипел недовольно – ну и людишки тут подобрались, одна шантрапа. Где ж настоящие покупатели? А настоящие покупатели, на его несчастье, давно уже плыли обратно домой по теплому Хвалынскому морю. Опоздал Истома Мозгляк со своим товаром, на рынке вряд ли нашелся бы сейчас кто, готовый дать за красивую невольницу настоящую цену. Уведя девушку подальше от назойливых зевак, Истома остановился около торговцев фруктами. Ароматные дыни, «ослиные огурцы» – так купцы из Персии почему-то называли арбузы, финики с далекого юга. День выдался солнечным, теплым, и над всем этим сладким великолепием, жужжа, кружили осы, мухи и пчелы. Одна из ос больно ужалила Ладиславу в плечо.

– Ой! – громко воскликнула та.

На этот девичий крик тут же обернулся высокий востроглазый юноша, черноволосый и смуглый – Езекия, племянник и доверенное лицо старого негоцианта Ибузира беи Кубрата. Целый день, с самого утра, рыскал Езекия среди торговцев живым товаром, высматривая подходящую невольницу, да так пока и не высмотрел. То слишком старые попадались – целых двадцать лет, виданное ли дело, подарить кагану такую старушку, – то уродливые, то слишком худые. Как шакал, высунув язык, бродил по рынку Езекия, переходя от помоста к помосту. Увы, маловато было живого товара – кончался сезон. Промотавшись почти до вечера и устав, как пес, плюнул Езекия на все это дело и решил на сегодня закончить, а завтра поискать кого-нибудь из знакомых баранджар-печенегов, были у него и среди них приятели, хоть беи Кубрат и не одобрял подобные знакомства. Приняв решение и от этого несколько повеселев, Езекия прошелся вдоль фруктовых прилавков, тщательно присматриваясь к дыням. Лично для себя, любимого, выбирал, не для кого-нибудь, потому и придирался: эта маловата, та кособока, эта не достаточно спелая, а вот та и на вид хороша и красива, да, вот беда, пахнет как-то не так…

– Да как – не так-то? – обиженно переспрашивал лупоглазый армянин – торговец. – Отличная дыня, очень даже вкусная. За полцены отдаю, бери, не пожалеешь!

Услыхав про полцены, Езекия почесал затылок… и вот тут-то и услышал девичий крик. Обернулся – и сразу позабыл про дыню. В нескольких шагах от него стояла настоящая красавица, молодая, белокожая, с целой копной падающих на плечи золотистых волос. И на руках ее звенели невольничьи цепи! Рабыня?!

– Продаешь? – подойдя ближе, поинтересовался Езекия у стоящего рядом с красавицей тощего мужика. Тот кивнул, показав цену – три раз по десять пальцев. Многовато…

– Давай за половину, – попросил Езекия мужика. – Возьму сразу. Вряд ли сейчас кто даст больше. Вот если б ты с месяц назад пришел, тогда б понятно… Ну, так как, по рукам?

– За половину не отдам, – отрицательно покачал головой продавец. – Себе в убыток.

– Тощая какая-то. Вон, и ребра торчат. А она, вообще-то, хоть девственна?

– А как же! – Продавец ответил так возмущенно, будто бы Езекия предложил ему здесь же вступить с собой в любовную связь.

Торговались долго, пока наконец не сошлись. Мужик чуть уступил – понимал, что не сезон, да и Езекия тоже не ломался, не дурак был. В общем, договорились.

– Ну, прощевай, девица. – Истома Мозгляк ласково погладил проданную невольницу по плечу, словно расставался с кем-то родным. Сам себе удивился Истома – никогда еще прежде не испытывал он подобного чувства.

– Прощай, – еле слышно ответила Ладислава… и вдруг с плачем кинулась к нему. Ведь этот злобный нелюдимый человек стал близок ей за все время плавания, заботился о ней, кормил, как мог защищал. Брр… Ладислава поежилась, вспомнив того огромного придурковатого парня, что пытался надругаться над ней, но был убит вовремя вернувшимся Истомой.

– Ладно, ладно, не реви, девка. – Истома погладил девушку по волосам. – Может статься, еще и каганшей будешь! – Он обернулся к Езекии: – Что стоишь? Купил – забирай, не трави душу.

Езекия не заставил себя долго упрашивать. Вмиг обернулся к сидевшим невдалеке у паланкина носильщикам. Целый день ведь балдеют, сволочи.

– Эй, Халмат, Исраил! А ну, живо сюда.

Носильщики шустро опустили паланкин у ног молодого приказчика. Исраил услужливо откинул полог. Езекия улыбнулся:

– Садись, красавица. Цепи, уж извини, дома снимем. Понимаешь по-нашему? Хм, вижу, что нет. А по-армянски, по-арабски? Тоже нет. А я, вот, по-вашему не знаю. Ладно, придумаем что-нибудь. Хочешь дыню? На, вот, отрежу кусочек. Бери, бери, кушай… Ну, как? Вкусно? То-то же! Еще дать? Бери, бери, не стесняйся. А ты красивая. И, кажется, добрая. Только тощая больно. Ну, ничего отъешься, успеешь. Были бы деньги – сам бы на тебе женился, честное слово. Ты ешь, ешь. Что это у тебя с плечом? Ага, вижу, оса укусила. На вот, приложи корку.

Пока довольный Езекия ехал в паланкине в обществе удачно приобретенной красавицы, над головой его дядюшки Ибузира бен Кубрата, а, вернее, уже в его доме, собрались черные тучи в лице черномазого Ханукки – начальника личной стражи самого каган-бека Завулона.

– П-прошу в дом, Ханукка-хакан. – Заикаясь от страха, склоненный в низком поклоне купец лихорадочно соображал, что могло привести к нему столь незваного гостя. Интриги завистников-конкурентов, того же Вергела, недавно вернувшегося из дальнего далека? Какие-нибудь недоимки? Так, вроде еще и сроки не подошли. А может, написали доносы слуги? Или, дело хуже, прознал каган-бек про взаимовыгодную сделку его, бен Кубрата, с людьми багдадского халифа. Если так, то никакие взятки не помогут, бежать надо! В тот же Багдад, по морю… Или, на худой конец, в Семендер, там тоже его попробуй, достань…

– По важному делу послал меня к тебе сам каган-бек Завулон, купец Ибузир, – усевшись на почетное место, надул щеки Ханукка – бывший когда-то чернокожим невольником, он, с течением времени, сумел выбиться в люди при каган-беке, в очень большие люди.

– Уши мои отверсты к словам твоим, словно горло потерявшегося в пустыне путника к сладостному источнику, – цветисто ответил бен Кубрат, лично подавая гостю серебряный сосуд с вином.

Ханукка сосуд взял, вино отпил. Хороший знак – купец повеселел.

– Три месяца назад написал ты каган-беку донос на некоего купца Вергела. Было такое? – грозно блеснув белками глаз, поинтересовался начальник стражи.

– Уж и не упомню, – виновато пожал плечами Ибузир. – Может, и писал. Да я уж, за давностью, и забыл, в чем там дело было.

– Так вот, – продолжал Ханукка. – Донос твой – лживый, и, ежели ты будешь на нем настаивать, то… – Он чиркнул рукой по горлу.

– Я? Настаивать? Да упаси, боже! – Бен Кубрат приложил руки к своей впалой груди. – Глупые слуги нехорошо сказали мне про Вергела, вот я и написал. Каюсь, не проверил, правда ли? Рад, что честным человеком оказался почтенный Вергел.

– Честнейшим! – Гость многозначительно поднял вверх палец. – Теперь дочь Вергела красавица Халиса – любимая жена каган-бека.

– Ах, вот оно что… Рад, от всей души рад за друга моего, Вергела!

– И вот еще что. – Ханукка словно невзначай отставил в сторону опустевшую чашу. По знаку бен Кубрата слуги проворно наполнили ее вином. – Каган-бек обижается на тебя, Ибузир, – одним глотком махнув полчаши, продолжал гость, теперь уже гораздо более благожелательно. – Давно ты не заходил к нему. А как приятно каган-беку было бы видеть одного из самых богатых купцов… как приятно получить достойный подарок. Через месяц в доме каган-бека праздник… Догадался, о чем я говорю, Ибузир?

Купец кивнул. Еще бы не догадался! Опять взятку вымогает эта толстая скотина, каган-бек Завулон. А ведь как хорошо они сотрудничали раньше, еще до интриг Вергела. Каган-бек давал охрану караванам бен Кубрата и, кроме оплаты, получал в подарок красивую рабыню. И никаких проблем со стражей, с налогами, с алчными тарханами. Теперь все это будет у Вергела… Стоп! Ибузир чуть не подавился от внезапно осенившей его идеи.

– Вот что я тебе скажу, почтеннейший Ханукка, а ты передай это уважаемому каган-беку. – с достоинством произнес купец. – Давно уже хотел я подарить достойнейшему Завулону-хакану юную девственницу, красивую, как солнце. И три месяца уже ищу такую… Вот и мой родной племянник, Езекия, подтвердит – третий месяц не спит бедный юноша, все ходит по невольничьим рынкам, ищет… Езекия, эй, Езекия! Ты уже вернулся?

– Да, хозяин. – Войдя в просторную залу, Езекия поклонился купцу и, увидев чернокожего Ханукку, упал на колени.

– Нашел ли ты уже красивую невольницу, парень? – вкрадчиво поинтересовался Ханукка. Езекия незаметно скосил глаза на хозяина. Тот кивнул.

– Нашел, достопочтенный, – радостно сообщил приказчик.

– Так покажи же, не прячь!

– Да, да, вели позвать, – махнул рукой бен Кубрат.

Поднявшись на ноги, Езекия быстро вышел и вскоре вернулся, ведя за руку только что купленную рабыню. Молодую, красивую, свежую – только что вымытую в бассейне. Не успевшие высохнуть, волосы ее струились по спине и плечам мокрыми светлыми змейками. Полупрозрачный халат из зеленого шелка прикрывал стройное тело.

– Раздень ее, – щелкнул пальцами Ханукка, и Езекия поспешно выполнил требование.

Ханукка встал, подошел к зардевшейся невольнице, провел руками по животу, груди и спине. Поцокал языком:

– Да, она красива, – кивнул он. – Только больно уж тощая. Разумеется, девственна?

– А как же, разве ж мы бы осмелились…

– Ладно. Через месяц приведете ее каган-беку. Думаю, ему понравится подарок.

– Счастья твоему дому, почтеннейший Ханукка! – Купец лично вышел проводить гостя. Застучали по двору копыта коней, закричали воины. Подняв тучи пыли, всадники пронеслись по улицам Итиля и исчезли за воротами крепости.

Ибузир бен Кубрат, проводив взглядом гостей, еще долго стоял у ворот, и на морщинистом лице его играла довольная улыбка. Вот уж поистине – не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Говоришь, Вергел отдал за каган-бека свою дочку? А бен Кубрат подарит красивую наложницу. И еще неизвестно, кого каган-бек будет больше слушать!

– Эй, Езекия. – Купец хлопнул в ладоши.

– Звали, хозяин?

– Значит, так. Новую рабыню – холить и лелеять. Хорошо кормить, развлекать, исполнять любое ее желание… хм… разумеется, кроме одного… – Бен Кубрат многозначительно посмотрел на племянника. Тот потупился.

– Через неделю, когда девушка окажется наложницей каган-бека, она должна знать, что именно мы – я и ты, Езекия – ее самые надежные друзья и защитники. Наш дом на этот месяц должен стать ее домом. Да, понимаю, что времени мало. И все же… Это наш единственный шанс свалить Вергела. Ты все понял, Езекия?

– Все, досточтимый!

На заднем дворе купца, в саду, пели птицы. Светило солнце, приятное, еще теплое, не такое знойное, как летом. На широкой скамье, у пруда, Езекия, учил языку хазар красивую невольницу Ладиславу, смешно изображая в лицах различных животных, людей и сказочных персонажей. Девушка улыбалась.

Глава 12 Гаремные страсти

Как жаль, что поспешили мы расстаться (не о себе забочусь я, прости). Но женщинам нельзя не ошибаться, И незачем вставать на их пути. Эрих Кестнер «Гостиничное соло для мужского голоса»

Осень 862 г. Хазарский каганат

Новой своей женой Халисой каган-бек Завулон был очень доволен. Знойная, страстная, красивая и, вместе с тем, когда надо – кроткая, нежная, все понимающая. Ну, право слово, удружил Вергел с дочерью, посмотрим теперь, как удружит его соперник бен Кубрат с обещанной невольницей. Каган-бак ухмыльнулся, поднялся с ложа. Прильнувшая было к нему Халиса тоже вскочила, преданно глядя на мужа.

– Ступай к себе, красавица, – одеваясь, приказал Завулон. – Завтра жду тебя к ночи… а может быть, и днем зайду. А евнуха сегодня же прикажу высечь!

– Не стоит, – улыбнулась новая жена, пожалуй, одна из красивейших в гареме, да что там «одна из…», нет – красивейшая! – Не стоит наказывать Исидара, – снова прильнув к мужу, мягко попросила Халиса.

– Вот как? – изумился каган-бек. – Ты даже знаешь, как его зовут?

– А как же! Ведь это же твой слуга и он живет в твоем доме. Как верная жена, я должна знать всех. А Исидара, прошу, не наказывай. Он не виновен в том, что вода в пруду оказалась слишком горячей. Это рабы перестарались – пусть он сам их и накажет. Дело ли шада заниматься рабами?

– Да, ты права, наверное… – почесал затылок Завулон. – Что ж, жди меня через три дня.

– Я буду ждать тебя всегда. – Халиса, опустив ресницы, накинула на голое тело тонкий халат. – До встречи, мой повелитель.

Она вышла, грациозно покачивая бедрами, стройная, изящная, с тугой, налитой любовным соком, грудью. Соблазнительная…

Завулон посмотрел ей вослед. Может быть, остановить? Сорвать халат, почувствовать в объятиях нежное молодое тело, осторожно опуститься на ложе… или, нет – налететь вихрем, предаться нахлынувшей страсти яростно, словно животное… Нет, дела не могут ждать. Что-то великий каган стал слишком своеволен и лезет уже и в земные дела. Не настал ли срок заменить его на другого, более послушного? Да, дела не требовали отлагательств. Но не терпели и спешки: прежде всего нужно прощупать тарханов на предмет возможных союзников. Вот этим-то и собрался сегодня заняться каган-бек. Несмотря на внешний вид (этакий смешной деревенский увалень), Завулон был чрезвычайно энергичным человеком и если уж чего хотел, всегда этого добивался. На сей раз, после смены кагана, хотелось увеличить размер дани, что платили каганату практически все славянские племена: поляне, северяне, вятичи, кривичи, радимичи, древляне… всех и не упомнишь. И пусть только попробуют не платить! Для чего тогда у кагана войско из наемных мусульман и русов? Вернее, войско только считается у кагана, командует-то им все равно он, Завулон-шад. И не только наемниками, а еще и настоящим, племенным войском, что собирается, подобно туче, по первому зову тарханов. До сих пор командовал ими Завулон, и вроде неплохо командовал – по крайней мере, присмирели баранджар-печенеги, раньше до невозможности докучавшие своими набегами. Может, лишь присмирели на время и копят силы? Пожалуй, что так. Ничего, настанет и для них время. Каган-бек вышел на обширный двор, легко, словно юноша, вспрыгнул в седло и, нахлобучив на голову поданный расторопным слугою золоченый шлем, рванул с места в галоп. Следом понеслась сотня лариссиев-стражников.

– Благодарю тебя, моя госпожа. – Неслышно, словно бесплотная тень, вошел в покои Халисы Исидар – старший евнух. Расплывшийся, как все евнухи, но не заплывший окончательно жиром, и, по-видимому, чрезвычайно сильный. Безволосое лицо Исидара было грустным, темные глаза смотрели печально и строго.

Увидев его, Халиса улыбнулась. Ага, вот уже и доложили о ее беседе с мужем. А во дворце, оказывается, полно тайных соглядатаев! Теперь бы еще больше расположить к себе этого главного управителя гаремом – человека, несомненно, влиятельного в узких кругах.

– Посиди со мной, Исидар. – Красавица подвинулась на своем ложе. – Мне так грустно одной. – Ты играешь в шахматы?

– О, да.

Халиса достала из сундука фигуры и доску…

Через два часа она знала весь гаремный расклад. И о слабостях Самиды – старшей жены шада, и о распрях между второй и третьей женами, и о наложницах, периодически поддерживающих одну из жен в борьбе за влияние на каган-бека. Подобная информация была для молодой женщины бесценной. И это уже не говоря о расположении самого главного евнуха.

– А Самида… – Халиса словно бы запнулась, нарочно жертвуя слона. – Сильно ли ее любит господин?

– Сказать откровенно, господин ее вовсе не любит и посещает крайне редко. – Евнух двинул вперед ладью. – Но она подарила ему четырех сыновей, ныне знаменитых воинов, и к тому же она из очень знатного рода. Из этого же рода и сам святейший каган.

– Угу… А если так? – Халиса сделала ход конем.

– Но так я заберу твою пешку, госпожа.

– Ну и пусть…

Халиса нарочно проиграла партию. Улыбнулась, скромно потупив глаза. Под конец даже смешно изобразила кого-то из слуг, чем изрядно позабавила всегда грустного Исидара. А под конец игры узнала еще одну важную новость. Оказывается, старый недруг отца купец Ибузир бен Кубрат намерен вскоре подарить каган-беку красивую молодую наложницу.

– Красивую, говоришь? – нахмурилась Халиса.

– Как солнце. Правда, сам я ее не видел.

– Ладно, будем иметь в виду. Ты обязательно заходи ко мне, Исидар, ладно? В шахматы поиграть, да и просто так. Мне так приятно поговорить с умным человеком.

– О, госпожа моя!

Сердце старого евнуха таяло под взглядом красавицы, словно лед под лучами жаркого апрельского солнца. В глазах его читалось обожание и признательность. Он так и вышел с выражением благоговения на лице.

– Так. – Халиса цинично усмехнулась. – Этот, похоже, мой. А дорогого муженька не будет три дня. Целых три дня. За это время много можно успеть. – Она повысила голос: – Залима, эй, Залима!

На зов прибежала служанка – молодая девчонка из простых, «черных» людей, такую даже в наложницы брать зазорно. Юркая, смуглокожая, смешливая, правда вот, в отличие от Халисы, ума недалекого, да и болтушка, каких мало встречается даже среди женщин. Именно от нее и узнала Халиса о всех слабостях главного евнуха и о многом, многом другом.

– Залима, ты уже ходила на базар?

– Нет еще, госпожа. Купить побольше хурмы?

– О, нет, нет… – Халиса засмеялась. – Вот что, Залима. Знаешь, где дом моего отца?

Служанка кивнула.

– Скажешь привратнику, чтобы позвал старшего приказчика Имата. Передашь ему… – Халиса наклонилась и что-то быстро зашептала девушке на ухо. Выслушав, та закивала.

– Это еще не все, – остановила ее хозяйка. – Не знаю, правда, сможешь ли ты…

– Конечно, смогу, госпожа! Ты же знаешь, как я тебя люблю.

– Ладно… – Дочь Вергела притворно вздохнула. – У любого слуги в доме моего отца – кроме Имата, запомни это – спросишь, где поселились варяги, это чужеземцы с далекого Севера. Их главному скажешь так… – Халиса снова зашептала. – Смотри только, ничего не напутай.

– Что ты, госпожа, ни за что не напутаю! У меня память хорошая. И вообще, чтоб ты знала, я страсть как обожаю всякие такие дела.

– Какие это – «такие»?

– Да так… – Служанка лукаво улыбнулась, показав ровные ослепительно белые зубы.

«А она симпатичная, – подумала вдруг Халиса. – Не красавица, конечно – грудь маленькая и бедра узковаты… Но вполне, вполне… Что там болтал Исидар о тех плотских утехах, которым женщины предаются друг с другом? Ладно, об этом потом…»

– Иди же, Залима. И возвращайся скорей.

– Вот и отлично. – сказала сама себе коварная купеческая дочка, когда служанка ушла. – Имат придет вечером. Для дела. А ночью – варяжский князь Хельги. Для тела. Ха-ха! Ну, и для души, конечно. – Красавица громко рассмеялась.

Дом купца Вергела Залима нашла сразу. Да и как не найти, когда она с детства жила в Итиле? Красивый, двухэтажный, за высокой глинобитной оградой. И с привратником повезло – длинный рыжеватый парень только лишь притворялся строгим и неподкупным стражем, а сам так и норовил ущипнуть девчонку за разные места, пока та не огрела его корзиной.

– Вот тебе! – рассерженно прикрикнула Залима. – В следующий раз будешь знать, как щипаться.

– Ладно, не обижайся, – сквозь смех произнес парень. – Кого, говоришь, тебе позвать?

– Да господина приказчика Имата, сто раз тебе толкую.

– Имата? Да вон же он, сам идет… Имат-хакан, тебя тут просят…

Приказчик свернул к воротам, подозрительно оглядывая Залиму.

– Какая еще служанка? От кого? Ах, от… А ну, пошли-ка к забору…

Переговорив вдали от чужих ушей со служанкой, приказчик широко улыбнулся:

– Передай твоей госпоже, что я все исполню. – И исчез за воротами.

– Прощай и ты, красавица. – Подмигнул Залиме стражник.

– Прощай. – Кивнула та, но вдруг задержалась, помотав головой. – Ну, чуть не забыла. Ты случайно не знаешь, где в городе живут варяги-чужеземцы?

– Варяги? – Стражник почесал затылок. – Раньше здесь жили, у купца Вергела. А теперь, даже не знаю… Постой. Они ж к перевозу переехали. Ну да, к перевозу. В чей дом, извини, не знаю. Ну, да там спросишь.

– Конечно, спрошу. – Кивнула служанка.

Стражник улыбнулся, а чуть позже, когда маленькая фигурка девушки уже почти скрылась за кустами жимолости, крикнул:

– Эй, тебя хоть как зовут-то?

Девушка обернулась:

– Залима! – ответила она и помахала рукой.

– А я – Самат! – тоже помахал стражник. – Может, и увидимся еще… – с надеждой прошептал он. – Залима…

Пройдя через рынок и пристань, Залима наконец добралась до перевоза. Лодки – с десяток, не меньше – покачивались на волнах реки, широкой, светлой, привольной. Сами лодочники, поджидая желающих переправиться на другой берег, сидели у пристани на длинных, сколоченных из толстых досок, скамьях, жгли костер да играли в кости. Слева и справа от перевоза, примерно на одинаковом расстоянии в пять полетов стрелы, располагались два постоялых двора-конкурента. Оба именовались одинаково оригинально – «У перевоза», левый, обнесенный выбеленной стеной из необожженного (обожженный был привилегией самого кагана!) кирпича, принадлежал старому Хакиму, правым же, огороженным обмазанным глиной плетнем, владел одноглазый Авраам-лодочник. Кроме оград, ничем иным постоялые дворы друг от друга не отличались – приземистые глинобитные помещения для гостей, открытые кухни, несколько сараев, конюшни.

– Варяги? – Один из перевозчиков обернулся к девушке. – У Хакима, кажись, поселились какие-то чужеземцы.

– Да что ты, Салид?! – перебили его другие. – У Хакима одни болгары селятся, а все остальные чужеземцы – у одноглазого Авраама.

– Да, да, точно там…

– Значит, у Авраама, – кивнула Залима. – А который постоялый двор – его?

– Вон. – Лодочник махнул направо. – Тот, что с плетнем.

Поблагодарив, девушка свернула на узкую дорогу, ведущую вдоль реки, и вскоре уже была на постоялом дворе одноглазого Авраама. Благоразумно решив не заходить в дом – мало ли что там может случиться с молодой девушкой – Залима переговорила с одним из слуг, что сновали от дома к кухне.

– Варяги? – на ходу переспросил тот. – Да, есть такие. Недавно поселились. Позвать их главного? Хорошо, жди… Только смотри, похоже, он не умеет говорить по-нашему. Погоди-ка, есть там у них один человек…

Слуга вошел в дом, откуда доносились звуки трапезы, стук игральных костей, смех и азартная ругань. Залиме пришлось ждать долго. На холодном ветру стоять было холодно, и девушка подошла ближе к открытому очагу, что располагался под навесом неподалеку. Улыбнулась повару – угрюмому толстяку, азартно помешивающему булькающее варево в огромном котле, висевшем над костром на железном треножнике – протянула озябшие руки к огню. Получив от повара лепешку, поблагодарила и только раскрыла рот, как услыхала голоса сзади.

– Эй, девчонка! Да куда ж ты запропастилась? Вон твои варяги.

Залима обернулась и, не доев лепешку, проворно бросилась к дому, на бегу рассматривая чужеземцев. Честно говоря, они не произвели не нее особого впечатления – упитанный прыщеватый парень, довольно молодой, в дорогом плаще и кафтане, по-видимому, и был главным. Второй – маленький, плюгавый, с круглым, как бубен, лицом и бегающими разбойничьими глазками – вообще вызывал опасения, уж больно с виду был страшен. Ну и вкус у хозяйки. Будь она, Залима, столь красива, уж она бы…

– Чего тебе, девица? – окинув девчонку подозрительным взглядом, спросил плюгавый. Залима быстро заговорила, да так, что собеседник, видимо, не до конца ее понимал, потому что все время перебивал и переспрашивал.

– О чем она говорит, Истома? – нетерпеливо спросил молодой. Истома лишь морщился, внимательно слушая служанку. Наконец та замолкла.

– Она принесла тебе поклон от какой-то женщины, господин Лейв.

– Какой еще женщины? – Лейв Копытная Лужа недоуменно пожал плечами.

– А я почем знаю? Девчонка сказала, что ее госпожа велела передать молодому варяжскому князю, чтоб тот сегодня ночью, как пропоют последние петухи, ждал у платана, напротив дома какого-то купца Ибузира. Не знаю, где это. Но, думаю, об этом знает наш хозяин, кривой Авраам.

– Что это, ловушка? – озаботился Лейв. – Или, в самом деле, какая-то женщина хочет меня видеть? Но откуда? Ведь я здесь никого не знаю. А девчонка… где девчонка? Схватить ее да пытать…

– Поздно, – махнул рукой Истома. – Сбежала уже девчонка, не видать нигде.

– Эх, жаль… Но что ж это за женщина? Незнакомка?., так ведь не бывает.

– Вполне бывает, – уже ближе к вечеру заверил их кривой Авраам. Тощий, с вытекшим левым глазом и большим носом, он походил на какую-то хищную рыбу. – Видели паланкины в городе? Ну, такие закрытые носилки. На них обычно передвигаются знатные женщины, на рынок, там, или еще куда. И – тайком от мужей – высматривают мужчин. Потом, когда муж в отъезде, присылают за понравившимся мужчиной особо доверенного человека… Эх, в молодости мне не раз так везло! – Авраам прикрыл единственный глаз. – Помнится, весной дело было. Цвела сирень, акации пахли так, словно…

– Значит, говоришь, так бывает? – невежливо перебил хозяина Лейв. – Богатая-то женщина, она и одарить может! Что ж, тогда, пожалуй, схожу! – Он пожал плечами… вообще-то, ему больше были по душе мальчики, но… – На всякий случай возьму с собой Альва и еще пару крепких молодцов, мало ли.

– Правильно. Это на тот случай, если не сумеешь удовлетворить женщину, – не удержавшись, прокомментировал Истома Мозгляк.

Лейв ничего не сказал в ответ, но затаил обиду. И… еле дождался вечера.

– Ну, где же, где же он? – Халиса, в длинном шуршащем халате зеленого шелка, нетерпеливо металась по своим покоям, что находились на левом краю женской половины дома. Тонкие витые колонны, украшенные золочеными лентами, поддерживали низкий потолок, обитый желтой шелковой тканью. Такого же цвета портьеры из тяжелой парчи покрывали стены и ложе из орехового дерева, широкое, под большим балдахином темно-синего цвета, с вышитыми золоченой нитью узорами. Было уже темно, но еще далеко до настоящей ночи. Где-то за оградой перекрикивались торговцы, шумели, что-то не поделив, нищие, да лаяли бродячие псы. Халиса прислушалась. Наконец-то! На узкой кривой лестнице, ведущей из сада, чуть слышно заскрипели ступени. Скрипнула, отворяясь, дверь:

– Я привела его, госпожа.

– Спасибо, Залима. На месте ли Исидар?

– Да, он в саду. Мне подождать?

– Нет, ступай… Ты знаешь, что делать.

– О, да, моя госпожа!

Служанка исчезла, словно неслышная тень, и молодая хозяйка повернулась к гостю:

– Имат. Как я рада видеть тебя!

Приказчик восторженно грохнулся на колени.

– О, Халиса, свет очей моих! – зашептал он, обнимая ноги возлюбленной. – Да не сон ли это?

– Нет, не сон, Имат, – опускаясь на ложе, улыбнулась женщина, халат ее, как бы невзначай, чуть распахнулся, обнажив атласное плечо. – Обними же меня скорей…

Не помня себя, приказчик крепко обнял Халису, чувствуя под тонким халатом жаркое гибкое тело. Губы его нашли губы женщины, руки распахнули халат, обхватили восхитительно стройную талию. Имат застонал, не в силах сдерживать свои чувства. Отбросив халат, рука его скользнула к шальварам…

В этот момент снаружи послушались шаги.

– Каган-бек! – стремительно накинув халат, приглушенно воскликнула Халиса. – Тебе придется уйти, Имат.

– Да, да… – Несчастный приказчик не сознавал в этот момент, что для него лучше – уйти или остаться, рискуя навлечь на себя гнев шада и неминуемую мучительную смерть?

– А то оскопят, – подсказала Халиса. – У каган-бека это быстро. Так что лучше иди. И помни, через неделю шад уезжает в Саркел. Вот тогда-то нам никто не помешает!

– О, моя госпожа…

– Да, постой-ка… – Халиса придержала уже собиравшегося уйти Имата за локоть. – У меня к тебе есть просьба.

– Я исполню для тебя все! – страстно зашептал приказчик. – Хочешь, даже достану луну с неба?

– С луной мы, пожалуй, пока подождем, – усмехнулась женщина. – Сделай лучше вот что: старый ишак Ибузир бен Кубрат, давний отцовский недруг, задумал сгубить меня, подослав каган-беку свою рабыню. Вызнай – что за рабыня, и… Ты знаешь, что делать дальше.

– Она умрет, – мрачно пообещал Имат. – Как и любой, замысливший против тебя зло.

– Ты – мой герой! – обняв приказчика, восхищенно прошептала Халиса. – Ну, теперь иди. Иди же… И постарайся управиться за неделю! – Она выглянула из покоев, жестом подозвав служанку.

– Я громко топала, хозяйка? – не удержавшись, шепотом поинтересовалась та.

– О, да, – засмеялась Халиса. – Даже громче, чем нужно. Теперь иди, выпроводи гостя! – громко сказала она, а тише добавила: – И поскорей приведи другого.

Оказавшись в объятиях даже нелюбимого и вполне презираемого ею Имата, Халиса, тем не менее, почувствовала прилив влечения, да еще какой сильный. Да, управившись с делами, теперь следовало потешить тело…

– Ну, скорей же, – шептала она. – Скорей!

Едва дождавшись ночи, Лейв Копытная Лужа, прихватив с собою трех воинов и Альва, безжалостно нахлестывая коня, рысью понесся к дому купца Ибузира. Оставив в вересковых зарослях Альва и воинов, он спрятался за одним из платанов и принялся ждать. Сказать – что нетерпеливо, значит, ничего не сказать. Его просто распирало от желания. Еще бы! Южная ночь, тайна, жгучая красавица-незнакомка!.. Будет, чем хвастать перед дружинниками в усадьбе. Ух, и позавидуют все. Альв Кошачий Глаз, вон, и сейчас уже завидует. Повезло, говорит, тебе, Лейв, а мне вот… Ага, кажется, кто-то идет!

Тоненькая, закутанная в черное покрывало фигурка, заметив прячущегося за платаном варяга, молча подошла к нему и взяла за руку. Лейв оглянулся… Альв и воины, прячась, следовали за ними. Дом незнакомки, окруженный длинной стеною, оказался не так уж и далеко, почти рядом, и произвел на варягов не очень благоприятное впечатление: простой, одноэтажный, да, похоже, хозяйка-то не очень богата. Конечно… это же был задний двор. Если б они зашли с главного входа – зимний дворец каган-бека предстал бы перед ними во всем своем великолепии: с мраморными колоннами, привезенными ромейскими купцами, с резными воротами, обитыми золотом, с широкими ступенями из черного полированного базальта, с четкими рядами хорошо вооруженной стражи. Каган-бек нарочно не ставил стражу на женскую половину дома – ага, как же, пусти козлов в огород – доверял только главному евнуху Исидару и его людям. Непрост был евнух, его спокойствие и мягкость разительно контрастировали с внешностью громилы. Он и был когда-то громилой. Исидар Головы Прочь – под этим прозвищем знали его те несчастные торговцы, коим не повезло ехать с товарами в степях у Саркела. На совести разбойника Исидара было столько невинных жертв, что он потерял им счет. И только по велению самого кагана ровно двадцать лет назад Исидар попал в засаду, был схвачен и приговорен к казни. В последний момент каган смилостивился, и смерть заменили оскоплением. Вот этому-то человеку и доверял каган-бек Завулон охрану своего гарема, зная, что Исидар ненавидит и мужчин, и женщин. Увы, Завулон не знал, что в последнее время – с появления в гареме красавицы Халисы – даже верный евнух уже ненадежен. Еще бы… В нем, униженном, оскопленном существе кто-то разглядел человека! И этот «кто-то» – красавица редкостного ума и высочайшего положения. Ну, как было не сделать все для такой женщины? Вот Исидар и делал. Сам и намекнул как-то за игрой в шахматы, что если госпожа вдруг пожелает развлечься, то… Госпожа пожелала. Правда – не сразу, и – не только развлечься…

Ведомый закутанной в черный плащ незнакомкой, Лейв Копытная Лужа взбежал по кривой лестнице… Альв с воинами остались снаружи, что несколько встревожило Лейва, но, по здравому – а, вернее, похотливому – размышлению… Короче, махнул он на них рукой и быстренько проследовал в призывно открытую дверь. Резко пахнуло благовониями и теплом жаровен. Коридор. Длинный, узкий, темный. Какое-то странное шуршание вокруг, словно бы кто-то ходит… Нет, это просто шуршит шелк, коим оббиты стены. Вот и покои. Маленькая узкая дверь. Полутьма, чуть разгоняемая единственным светильником. Ложе. На нем обнаженная женщина… на поверку, однако, оказавшаяся не такой уж и обнаженной – высокую грудь прикрывал расшитый золотом лиф, узкие шальвары песочного цвета туго облегали бедра. В ямочке пупка тускло блестела жемчужина.

– О-о-о!!!

Зарычав, словно дикий зверь, Лейв Копытная Лужа протянул руки… нет, не к женщине – к жемчужине!

И тут же получил увесистую пощечину. Красавица – о, да не такая уж она и незнакомка! – вскрикнула и, сбросив незадачливого любовника на пол, проворно выбежала вон. За стеною послышались голоса.

– Похоже, дело плохо, – вмиг сообразил Лейв и, схватив в охапку штаны, живо выскочил наружу.

– Вон он, вон! – заверещал кто-то. – Лови его, держи!

За спиной бегущего варяга замаячили смутные тени. Но Лейв был не из тех, кто дожидается встречи с врагом. Припустил так, что даже если б за ним гнались конные воины – и то б не догнали. Пробежав по саду, неожиданно ухнул в пруд, подняв тучи брызг; вынырнул и, не снижая скорости, метеором пронесся дальше, спотыкаясь о какие-то кувшины. С разбега взобрался на стену… и в этот момент почувствовал, как в задницу его, просвистев, впилась стрела. Застонав от боли и страха, Лейв из последних сил перевалился через стену, прямо в объятия Альва.

– Уходим! – прохрипел он. – Скорей. Где лошади?

Лошади призывно ржали рядом. Все так и помчались гуськом, друг за другом: Лейв Копытная Лужа (в лучшем своем плаще, но без штанов и со сломанной стрелой в заднице; стрелу так и не вытащили, видно глубоко засела, зараза!), за ним Альв Кошачий Глаз, ну а следом – трое воинов Хакона… Да, ничего не скажешь, хорошую славу приобрел Лейв. Будет, что вспомнить долгими зимними вечерами в родном Халогаланде! Если, правда, захочется вспоминать…

Раскрасневшаяся от гнева Халиса обернулась на скрипнувшую дверь. Не успев войти, упала на колени зареванная Залима, рыдая подползла по полу к хозяйке:

– О, прости меня, недостойную, госпожа!

Простить? Халиса усмехнулась. Это ж надо так «угодить» хозяйке! Перепутать парней, пригласив вместо красавца ярла какого-то прыщавого вонючего урода. Да за такие дела… Высечь ее, что ли? Халиса взглянула на рыдающую девчонку, на ее тонкую талию, изящные руки, волосы – длинные, прямые, темные, загнутые кверху ресницы… не такие длинные, как у самой Халисы, но все же, все же…

– Не плачь, Залима, – тихо произнесла жена каган-бека, опускаясь на пол рядом с плачущей служанкой. – Не плачь…

Она погладила девушку по волосам, затем рука ее скользнула за ворот халата служанки…

– Какая ты тоненькая, Залима… – Халиса резко обнажила девичьи плечи и усмехнулась. Ну, за неимением красавца ярла…

Что там говорил Исидар по поводу развлечений?

Глава 13 Коварные сердца

К тебе, ко рту – о, ради всего святого – ртом! Отчаянья исчадье, несбыточный фантом! Готфрид Бенн «О дай»

Осень 862 г. Хазарский каганат

– Кого, говоришь, ты там увидел? – снова спросил Истома Мозгляк не очень-то разговорчивого в последнее время Лейва. Будешь тут разговорчивым, когда все разговоры известно чем заканчиваются – насмешками. Да еще рана от стрелы в заднице болит, чтоб ее…

– Да та девка, которую мы похитили, ну, там, в Белоозере, помнишь? Она еще сбежала потом.

– Вот как…

Истома надолго умолк, задумался. Вместе с Лейвом, Альбом Кошачьим Глазом и старым Хаконом они сидели – вернее, Лейв все-таки лежал на левом боку – в обширном помещении постоялого двора одноглазого Авраама и пили пиво, закусывая его ячменными лепешками. Пиво было ничего себе, вкусное, а лепешки – какие-то пресные, да к тому же и подгорелые. И кто только их пек?

– Хорошо бы наняться к кому-нибудь на службу, хотя бы до весны, – в который раз уже повторил Альв, и все – тоже в который уже раз – дружно кивнули. Понимали – обратный путь им в этом году не светит. Близилась зима, реки встанут. Можно, правда, и по льду… Но волочиться по холоду в санях не было особой охоты. Лучше уж по весне, ближе к лету, как задует попутный ветер, наполняя паруса ладей. А к этому времени можно и прикупить чего-нибудь – тканей, например, или драгоценной посуды – и серебришка подзаработать, нанявшись на службу к местному конунгу, кагану, как называл его кривой Авраам. Кроме кагана и его заместителя – каган-бека, были в Хазарии и обычные ярлы – вожди различных родов, тарханы. Вот такому-то тархану было бы неплохо предложить свои услуги.

– Плохо только, что мало нас, – посетовал Лейв.

– Мало? – возмутился Кошачий Глаз. – Да десяток викингов запросто брали Париж, стольный град лысого короля франков!

– Но, к сожалению, тут нет ни Парижа, ни лысого короля, – покачал седой головою Хакон. – Тут у них вообще не очень-то много городов, а те, что есть – и на города-то похожи только зимой, да, вот, поздней осенью. Как наступит весна, покроются травою степи – так только и видели в Итиле половину населения. Долго ль им собраться? Подпоясался, запряг лошадей в повозку, посадил семью, туда же шатер кинул да припасов на первое время – всего и делов. И кочуй себе вместе со своими табунами целое лето, а даже и больше – от ранней весны до первого снега, которого, иногда, кстати, и вообще может не быть.

– Да, лошадей у них много, – подтвердил Истома. – И каких лошадей! Возьмите себе на развод несколько.

– Он дело говорит, – посмотрев на Лейва, кивнул Хакон. – Ближе к весне коней и прикупим. А пока надо искать ярла… или какого-нибудь богатого купца. Только вот нужны ли мы им сейчас? Я про купцов. Вряд ли кто из них отправится за товаром зимой… хотя, конечно, кто знает, как тут у них принято. Вообще-то все купцы обходятся в Итиле малой охраной. К чему, если есть городская стража?

– К чему, говорите? – неожиданно усмехнулся Истома Мозгляк. – Знаете поговорку про жареного петуха? Нет? Пока этот петух не клюнет, мужик не почешется.

– Причем тут петух, Истома? Мы не собираемся покупать никаких петухов, тем более, жареных!

– А вот притом. – Истома яростно зашептал что-то, временами сбиваясь и переходя на свой, славянский, язык. В такие моменты его слова переводил Альв, давно уже оценивший умственные способности приятеля.

Выслушав предложение Мозгляка, все повеселели. Выпили по кружке за успех и, подозвав хозяина двора, одноглазого Авраама, бывшего лодочника, как бы невзначай, за беседой, принялись выспрашивать его про итильских купцов. Мол, нет ли среди них кого-нибудь, на деньги скуповатого, но достаточно зажиточного, и такого, чтоб не было за него уж очень обидно кагану или шаду.

– Есть такой, – немного подумав, кивнул Авраам. – Ибузир бен Кубрат, старый скупердяй. Знавал я его еще с юности, их два тогда было соперника, Ибузир и еще один купец, Вергел. Они и посейчас друг друга не переносят, только времена изменились – дочка Вергела красавица Халиса стала женой самого каган-бека Завулона! Так что кусает теперь локти Ибузир, и поделом ему, скупердяю.

– Ибузир бен Кубрат, говоришь… – протянул Истома. – И где же искать его дом?

– Не спеши, парень, – шепнул ему на ухо Хакон. – Начинать надо не с самого купца, сначала – с его родичей, а уж потом, постепенно, и он созреет для того, чтоб нанять надежную охрану. Спроси-ка у Авраама, у этого Ибузира, кстати, точно охраны нет?

– Воинов нет, – отвечал одноглазый. – Ибузир для этого слишком скуп. Так что берегут его покой одни лишь чем попало вооруженные слуги.

– Это хорошо, что слуги… – буркнул Хакон, а Лейв Копытная Лужа беспокойно завертел носом – что там еще придумали его неугомонные собратья? Вот бы им стрелой в задницу – с меньшей охотой бросались бы в разного рода авантюры.

Пока они переговаривались, слуга, подносивший пиво и лепешки, по имени Батбай – низенького росточка, смуглый, неприметный, с плешью и бритым лицом – внимательно прислушивался к беседе, из которой, к сожалению, мало что понял, так как не владел никакими языками, кроме родного. Вот, про Ибузира-купца вроде бы говорили. А что конкретно – не ясно. Жаль. За просто так не выложит монеты узколицый чужеземец в зеленом плаще, один из тех, что не так недавно поселились на постоялом дворе старого Хакима, что по левую сторону перевоза. На языке хазар чужеземец говорил плоховато, с ошибками, смешно коверкая слова и целый фразы. Однако ж понять его можно было. Батбай как-то, возвращаясь с рынка, попал под холодный ливень и, дабы не заболеть, завернул к Хакиму, не в гостевой дом, конечно, а в каморку для слуг, средь которых был некто Арпад, дальний родич его. Удачно зашел – Арпад как раз рассказывал что-то узколицему чужеземцу. Судя по одежде – богатый, расшитый серебром, кафтан, добротный плащ тонкой зеленой шерсти – узколицый, видно, был из знатного рода, да вот почему-то не гнушался общаться со слугами, даже пил с ними кислое молодое вино. Налили вина и Батбаю. Чужеземец, как узнал, что Батбай со двора одноглазого Авраама, сразу же начал расспрашивать про постояльцев. Услыхав про варягов, оживился и попросил вспомнить их имена. Батбай, конечно, не вспомнил, он их и не знал, потому как не особо интересовался всякими там варягами. А вот пришлось поинтересоваться, по просьбе узколицего, красноречиво подкрепленной подброшенной вверх монетой.

– Сначала – имена. – Поймав монету, узколицый чужеземец усмехнулся. – Потом – деньги.

Батбай все разузнал и уже к вечеру был у ворот Хакима, трясясь от алчности и опасливо думая, как бы чужеземец не передумал.

Чужеземец не передумал, и звонкая монета упала на подставленную ладонь слуги.

– Приходи еще, Батбай, – коверкая слова, сказал он на прощанье. – За вести – деньги.

Вот Батбай и повадился с тех пор на двор Хакима.

А узколицый чужеземец поспешил к своим, едва дождавшись ухода слуги.

– Истома, Альв Кошачий Глаз, Лейв… Не знаю ни одного, – выслушав, покачал головой ярл. – А эти, Альв с Лейвом, они из чьего рода?

– Из чьего рода, слуга не знает, – пояснил Ирландец. – Даже не представляет – откуда. Знает только, что варяги. Постойте-ка… У этого Лейва, кажется, тоже есть прозвище… Смешное такое… То ли Лужа, то ли Копыто.

– Лужа? Копыто? – переспросил Снорри. – А не Лейв ли это Копытная Лужа – родной племянничек Скьольда Альвсена?! Ну, да, именно так его и звали – Лейв Копытная Лужа. Он молодой совсем.

– Да, – кивнул Ирландец. – Слуга говорил, Альв – варяг в возрасте, вислоусый, а этот Лейв – совсем молодой парень, на вид нет еще и двадцати.

– Значит, правы мы с тобой были, Никифор. – Хельги-ярл усмехнулся. – Та фибула, что мы нашли у реки. С рунами «сиг» и «альф». Точно это и значит – Скьольд Альвсен. Так вот кто похитил дочку Вергела, в чем она почему-то не призналась…

– И вот кто оскопил рабов, а затем и добил их, – поддакнул Никифор. – «Кровавый орел», помните?

– Интересно, знают они о нас?

В ответ можно лишь было молча пожать плечами. Может быть, и знают. А может, и нет. Нет, ну, наверняка знают, что караван Вергела охраняли викинги, но вот кто именно… нет, вряд ли.

– Конхобар, нужно, чтоб этот твой соглядатай-слуга постоянно следил за ними.

– Уже, – кратко ответил Ирландец.

Старший приказчик Вергела Имат вот уже больше недели не мог найти себе места. Халиса, любимая Халиса, его Халиса – приказала уничтожить рабыню купца Ибузира беи Кубрата, старого врага и конкурента Вергела. Рабыню ту, если верить слухам, молодую, красивую и девственную, бен Кубрат хотел подарить каган-беку Завулону в качестве наложницы, чего Халиса – законная молодая супруга Завулона – естественно, не хотела. Поэтому ненавистную рабыню необходимо было убить. Жестоко? Да полноте… Что такое жизнь какой-то там рабыни? Впрочем, красавица Халиса вовсе не была жестокой без особой на то нужды. И эту будущую наложницу можно было бы просто-напросто лишить девственности, послав того же Имата, однако… Невольница, говорят, была очень красивой… Да, после того, как она потеряет девственность, уже ни о каком подарке каган-беку не будет и речи, но вдруг Имат прикипит к ней? Не хотелось бы просто так терять преданного человека, а посвящать в это дело кого-то еще… Ну, кому же нужны лишние разговоры, сплетни, скандалы? По всему выходило – рабыню проще убить. Чем и пытался заняться Имат, но пока безуспешно. Во-первых, проникнуть в дом хитрого и скуповатого бен Кубрата было довольно сложно, особенно ему, приказчику давнишнего соперника купца, известному в лицо всем слугам купца. Нужно было срочно что-то придумать, но, как назло, не лезли в голову никакие мысли. До тех пор, пока как-то на базаре Имат не встретил давнего своего знакомца Истому. Был обычный осенний день, уже далеко не теплый, с порывами резкого, холодного ветра, срывавшего с прохожих плащи и швырявшего в лицо пригоршни мелкого холодного дождика. Мерзнущие торговцы, пытаясь согреться, переминались с ноги на ногу, а кое-кто даже и не раскладывал сегодня товар, предпочитая – пес с ней, с прибылью – провести такой не очень-то уютный день дома, в тепле и неге.

Истома Мозгляк, закутанный в теплую накидку с капюшоном, медленно прохаживался вдоль полупустых прилавков – тоже выбрал погодку для похода на рынок! – и, как показалось приказчику, кого-то высматривал. Имат подошел ближе, окликнул. Истома настороженно обернулся, недовольно буркнул что-то, по-видимому, означающее приветствие, и зыркнул по сторонам глазами.

– Помнишь ту рабыню, что ты продал мне в Ладоге, а затем получил назад от моей досточтимой хозяйки? – спросил Имат вроде бы просто так, а на самом деле надеясь – а вдруг, да подмогнет чем Истома Мозгляк, душегубец известный?

– Ну, помню, – без особого интереса пожал плечами Истома.

– Так она скоро станет наложницей самого каган-бека, – поведал приказчик. – А потом – кто знает? – может, и старшей женой будет.

– Привалило девке счастье, – неожиданно улыбнулся Мозгляк. – Все, как я и предвидел. Так, говоришь, она у каган-бека живет?

– Нет пока, – помотал головой Имат. – Пока у одного купца, бен Кубрата, ну, ты его не знаешь…

– У кого? – Истома насторожился, словно почуявший добычу волк. – У бен Кубрата?

– У него, – подтвердил приказчик. – А что?

– Да так. – Истома задумался. Постоял немного – Имат уже собирался уходить – придержал приказчика за рукав:

– Такой чернявый молодой парень, длинный, с глазами, как у вола – слуга бен Кубрата?

– А, Езекия, – узнал по описанию Имат. – Это его единственный племянник, правда, не родной, от троюродной сестры, но, в общем, наследник. Езекия… – Приказчик неожиданно замолк. А ведь можно попробовать проникнуть в дом купца через Езекию. Мальчишка, говорят, заядлый шахматист… И потом, можно взять в дело и этого Истому, он все равно не останется жить здесь, в Итиле. Или – не брать? Нет, пожалуй, лучше взять, такой человек всегда пригодится… тем более, если идти на убийство в чужом доме. Все должно быть сделано быстро и в строгой тайне, а у Истомы подобного опыта не занимать. Знал о том Имат со слов Ильмана Карася, известного ладожского вора, с кем, еще до пожара, пару раз пил пиво на постоялом дворе Онфима Кобылы. Собственно, Карасю и говорил Имат о том, что охотно купил бы перед самым отплытием несколько красивых девок, даже и похищенных. Сам Карась в таком нехорошем деле участвовать отказался, потому как местный, но вот залетному молодцу Истоме шепнул.

– Есть одно дело, Истома, – сказал Имат по-славянски. – Заработать можешь изрядно… Хочешь? Тогда слушай: помнишь, я говорил про Езекию, племянника бен Кубрата? Так вот, Езекия частенько пускается в торговые дела помимо своего дяди, но на его средства, разумеется, а тот, старый ишак, ничего не замечает… впрочем, может, и замечает, да пока молчит до поры до времени, верно, замыслил какую-то пакость, с него станется. В общем, Езекия частенько берет левый товар, тот, что проникает в Итиль в обход каганских застав. За такое дело можно лишиться головы или… хе-хе… кое-каких других частей тела, но парень рискует, понимая, что бен Кубрат вполне может оставить его без наследства, от этакого скупердяя всего можно ожидать. И рискует Езекия по-умному, много не берет и берет не у всех. Только у тех, кого хорошо знает. Меня он знает. И знает, что я не очень-то в ладах с Вергелом. Впрочем, не о Езекии речь. Вернее, не только о нем. О бывшей твоей рабыне…

– Знаешь что? – Истома подозрительно осмотрелся вокруг. – Давай-ка об этом после переговорим. Где-нибудь…

– Якши! – Имат неожиданно улыбнулся и предложил встретиться в бане, что напротив синагоги толстого ребе Исаака. Этот самый Исаак заодно был и хозяином бани.

– Баня? – Истома блаженно потянулся. – Хорошее дело. Давай завтра.

– Договорились, – кивнул приказчик и, попрощавшись, быстро пошел прочь.

– Чего это они там шепчутся? – Один из торговцев посмотрел на укрывшуюся за деревьями парочку. В ватных штанах и теплых валяных сапогах, закутанный в толстую накидку, торговец не очень-то замерз, хотя и стоял здесь с самого утра, выкупив место у рыночного тудуна. Торговля, впрочем, шла неважно – разложенные прямо на земле выделанные лошадиные шкуры сегодня не находили своих покупателей, что и понятно – товар специфический, и те, кому он надобен – обувщики, седельщики, кожевенники – привыкли покупать его всегда в определенном месте, а то и заказывать заранее с доставкой на дом, вернее – в мастерскую. Мало-мальски опытный торговец давно бы обо всем догадался, но только не этот. Казалось, его мало интересовала торговля. Но стоял он не просто так, периодически, в обход двух лариссиев-стражников, подходили к нему подозрительные личности в затрапезных халатах, в лисьих шапках, давно проеденных молью. Останавливались, якобы прицениваясь к шкурам, а на самом деле – о чем-то шептались, спрашивали, уходили.

– Э, не везет тебе, брат! – сворачивая свой товар – грубые накидки и подседельники, поцокал языком седобородый иссохший старик – сосед по прилавку.

– Ничего! – Обернувшись, незадачливый торговец конскими шкурами растянул губы в улыбке. Глаза его, тем не менее, не улыбались. Это были холодные и наглые глаза хищника.

Старик испуганно отвернулся и поспешно убрался прочь. Торговец шкурами ухмыльнулся и подозвал двух нищих мальчишек, крутящихся неподалеку.

– Ты! – Он ткнул камчой в грудь худющего рыжего пацана с босыми, в цыпках, ногами. – Сложишь шкуры, отнесешь к амбарам. Получишь лепешку.

– А ты… – Торговец взял за плечо второго, который был посильнее и повыше первого, – видишь вон того человека? – Он показал на поспешно уходящего с торга Истому. – Догонишь и скажешь, что с ним хотят поговорить.

– Да, хакан! Слетаю мигом… Только… – Пацан замялся. – Только что мне сказать, если он спросит, кто именно хочет с ним поговорить?

– А ты не глуп, – похвалил торговец. – Если спросит, покажешь на меня – я скоро подъеду.

Мальчишка убежал, а его товарищ, мокрый от пота, уже давно таскал конские шкуры в общественный амбар, место в котором было арендовано у того же рыночного тудуна.

– Кто? Кто меня спрашивает? – вздрогнув, обернулся Истома. – Что-то знакомое показалось вдруг ему в облике стремительно приближающегося всадника. Смуглое лицо, жесткое, волевое. Черные, глубоко посаженные глаза, узкие, даже чуть раскосые. Неужели… Да, так и есть…

– Здрав будь, Сармак, – пряча в рукаве кинжал, радостно воскликнул Истома. – Как твое драгоценное здоровье? Толст ли твой нос? Хорошо ли молоко в табунах?

Спешившись, Сармак поклонился, в свою очередь справился о здоровье. Зыркнул глазами в сторону лариссиев, спросил злым шепотком, не знает ли случайно Истома, почему не удался так тщательно спланированный набег там, на реке? Почему погибло столько лучших воинов, а в результате – ничего? И откуда охрана купца узнала про готовящееся нападение?

– Может, ты и их тоже предупредил, а, Истома-хакан? – Сармак зло прищурил свои и без того узкие волчьи глаза.

– Это случай, Сармак. – Истома пожал плечами. – Щенок Лейв что-то заподозрил и не остановился там, где мы хотели. Хотя… Ты сказал, вы на кого-то напали? Интересно, на кого?

– Вот и мне очень интересно.

Истома сплюнул:

– Кажется, я догадываюсь, на кого. На купца Вергела, больше за нами никто не шел. Поверь, я про то не ведал.

– Поверить? – На широких скулах печенега заиграли желваки. – А кто вернет погибших? Иртела, Хакима, Астенджи? Князь Хуслай последний раз простил меня… и велел сделать кое-какие дела здесь. И ты мне поможешь.

– Но я здесь никого не знаю, – сказал Истома, прикидывая, как бы половчее и незаметно для стражников метнуть кинжал в горло надоедливому собеседнику.

– Узнай. – Сармак вертел в руке какой-то непонятный блестящий предмет, видимо, талисман. – У меня есть товар, что мы взяли в обход каганской стражи. Сукно. Хорошее сукно из полночных стран, которое надо срочно продать…

– И при этом не платить торговую пошлину, – мгновенно прокачав свою выгоду, усмехнулся Истома. – Есть у меня один человек на примете.

– Кто?

Истома махнул рукой:

– Езекия, племянник купца бен Кубрата.

– Бен Кубрат? – недоверчиво переспросил Сармак. – Он не такой дурень, чтобы пускаться в столь опасные дела на старости лет.

– Я не сказал – бен Кубрат, я сказал – Езекия.

– А какая раз… – Сармак осекся. – Я понял тебя, Истома-хакан… Встретимся здесь же, через три дня. Я буду торговать кожами. И, можешь не беспокоиться – в случае удачи мы простим тебе то серебро, что дали за караван. К тому же ты еще и прилично заработаешь. Только на этот раз сделай все четко. Если же нет…

– Не волнуйся, Сармак. – Истома приложил руку к груди. – Сделаю все, как надо. Рад, что мы договорились… А ведь ты был уже почти мертвяком, – прошептал он, убирая кинжал в ножны.

И почти то же самое самодовольно подумал Сармак, пряча за отворот рукава маленькую железную звездочку с остро заточенными лучами, что согревал в ладони на протяжении всей беседы. Метнув такую звездочку с особой сноровкой, можно было запросто пробить лобовую кость.

Хельги так и не вспомнил, где он видел, и видел ли эту смешливую хазарскую девчушку – тоненькую, востроглазую и говорливую, как горный ручеек. Может быть, она чем-то походила на сестрицу Еффинду? Или даже – чуть-чуть – на Сельму? По крайней мере, улыбалась похоже. Залима, так ее звали. Сказала, что прислана хозяйкой по неотложному делу. Какому? Пока молчала. Хорошо хоть, назвала имя хозяйки. Халиса. Законная супруга каган-бека Завулона, по сути – первого конунга Хазарин! Интересно, зачем понадобился ей скромный варяжский ярл? Хотя догадаться можно было…

– О, у моей госпожи к тебе очень важное дело! – держась за луку седла, Залима бежала рядом с конем ярла. – Ты узнаешь, когда мы придем… Только уговор – коня оставим у коновязи, что при бане толстого ребе Исаака, там многие лошадей оставляют, их, коней-то, там и накормят, и натопят, пока хозяева в бане. Вот и ты так сделай, господин.

– Ничего не понимаю, чего она там щебечет? – пожал плечами Хельги и, наклонившись к девушке, посоветовал ей говорить помедленнее. Та закивала, но медленней говорить не стала, то ли не поняла, что попросил ярл, то ли вообще медленнее говорить не умела.

Солнце еще не совсем зашло, еще цеплялось оранжевыми лучами за лесистые сопки, перегораживая серебристую ленту реки длинными черными тенями, однако, в синем, быстро темнеющем небе, уже проглядывали звезды, пока еще бледные, и белый, словно покрытый изморозью, полумесяц тихонько покачивался рядом с ними, отражаясь в светлых речных водах. Итиль, или Ханбалык, как его еще иногда называли, растянулся вдоль реки больше, чем на фарсах, а фарсах, как рассчитывали арабские купцы, это столько, сколько пройдет путник за час, не волоча ноги, но и не очень спеша. Глинобитные дома горожан, белые войлочные юрты, бани, христианские храмы, синагоги, мечети (из тех, что еще не успели закрыть по указу кагана), крытые рынки и кирпичные дворцы тарханов – все эти здания не теснились, не лезли друг на друга, а располагались вполне вольготно, повинуясь уж никак не прихоти архитектора, а только лишь воле самих хозяев. Вокруг домов, окружая их, росли великолепные ухоженные сады – яблони, груши, вишни, виноград – правда, сейчас, ввиду поздней осени, они уже не имели того цветущего вида, что радовал глаз еще не так давно, однако и теперь сады производили впечатление на приезжих – уж слишком много их было. На середине реки, на высоком острове белел Сарашен – «Белая крепость» кагана, к которому с каждого берега вели широкие плавучие мостки, тщательно охраняемые лариссиями.

Завернув за угол, Хельги и Залима оказались отрезанными от великолепного вида на дворец кагана, однако ничто не мешало им любоваться прелестью окруженных садами храмов. Впрочем, путники меньше всего обращали внимание на окружающие их красоты – привыкли, да и не до того было. Вот, наконец, показалась и баня, расположенная почти сразу же за синагогой, широкая, приземистая, с узкими деревянными колоннами, выкрашенными в белый цвет. За баней угадывалось длинное двухэтажное здание – корчма или постоялый двор, с амбарами, изгородью и коновязью, где молодой ярл и привязал коня, оставив его на попечение мгновенно выбежавшего из корчмы слуги.

Один из прохожих – мелкий, плюгавый, в длинном сером плаще с накинутым на голову капюшоном – заметив слезающего с коня ярла, поспешно отвернулся и ускорил шаг.

Ярл же вслед за Залимой обошел баню слева и, пройдя через сад, полный сливовых деревьев и яблонь, оказался на другой стороне улицы – если в этом многолюдном, застроенном как попало городе вообще были улицы. Уже стемнело достаточно для того, чтобы не бояться чужих нескромных глаз. Впрочем, Хельги их не очень-то и боялся, просто не хотелось подводить Халису, к которой он испытывал… нет, не любовь, он все-таки любил Сельму, а некое чувство восторженности, восторженного обожания даже, – так гораздо позднее верные рыцари будут обожать свою даму сердца. Интересно, зачем он понадобился Халисе?

Подойдя к стене, они остановились напротив высоких платанов, что, закрывая луну, тянулись к темному небу. Стояла тишина, лишь изредка нарушаемая криками ишаков и руганью припоздавших прохожих. Залима тихонько постучала в маленькую, не заметную с улицы, дверцу. Та быстро открылась, словно их тут давно поджидали. Какой-то здоровенный, но несколько оплывший мужчина с дряблым безбородым лицом – по всей видимости, евнух – молча поклонился и, тщательно заперев калитку на железный засов, пошел впереди, освещая дорогу небольшим факелом. Узкая дорожка, аккуратно посыпанная песком, вилась меж прудов и садовых деревьев, огибая тщательно подстриженные кусты. Впереди, за кустами, маячила черная громада дворца.

– Пришли, – обернувшись, прошептала Залима, подходя к узкой деревянной лестнице с резными перилами. – Иди, там тебя ждут. Иди же!

Красавица Халиса ждала молодого ярла, нетерпеливо расхаживая по своим покоям, обитым бархатом и шелком. Толстый персидский ковер приглушал шаги, давая возможность хорошо слышать то, что происходили снаружи. Вот где-то там, во дворе, послышался голос Исидара… вот скрипнула лестница… что-то произнесла Залима, уже здесь, рядом…

Халиса быстро скинула халат, оставшись в узком, расшитом золотом, лифе из зеленой парчи и в полупрозрачных шелковых шальварах, едва прикрывающих бедра. Высокая грудь молодой женщины томно вздымалась.

Чуть скрипнула дверь…

Войдя, Хельги-ярл очутился в низком, но довольно просторном помещении, освещаемом лишь парой светильников на высоких бронзовых ножках. Приторно пахло благовониями. Прямо перед ярлом, рядом с курильницей, на широком, устеленном желтым бархатом, ложе, заложив за голову руки, лежала полуобнаженная богиня и, казалось, спала. Длинные черные ресницы ее чуть подрагивали, в такт дыханию трепетно вздымался живот, крупная жемчужина украшала пупок, и пламя светильников отражалось в ней дрожащими зеленоватыми сполохами.

Подойдя ближе, ярл опустился на край ложа…

Игорь Акимцев, опутанный проводами и датчиками, вдруг улыбнулся во сне, вызвав недоумение дежурной сестры. Неземная красавица неожиданно явилась ему в грезах, полуголая, спящая, с иссиня-черными, как вороново крыло, волосами, разметавшимися по парчовым подушкам, с точеной талией и высокой грудью, прикрытой зеленым, усыпанным золотом и драгоценностями, лифом. В пупке красавицы что-то блестело. Жемчуг, догадался Акимцев. Открыв глаза, женщина улыбнулась и, чуть привстав на ложе, протянула к нему руки. Глаза ее – темные, словно омуты, с взбалмошными золотистыми искорками, смотрели откровенно призывно. Игорь хорошо знал цену подобным взглядам. Наклонился, провел рукой по животу незнакомки… Впрочем, незнакомки ли? Кажется, кое-кто эту женщину не так уж плохо знал. Руки красавицы сомкнулись на шее Игоря… Игоря? Тот не стал больше ждать – все было и так предельно ясно – и, обняв женщину, впился губами в ее чуть приоткрытые губы. Руки скользнули с талии на спину, поднимаясь все выше… Интересно, где здесь застежка?

– Подожди! – прошептала Халиса, и, грациозно изогнувшись, сняла через голову лиф, обнажив грудь с коричневатыми затвердевшими сосками.

– А еще говорят, варяги не знают вкус поцелуя. – Быстро сбросив шальвары, она лукаво взглянула на Хельги. – Ну, целуй же меня еще, целуй!

И молодой ярл сломя голову бросился в кипящий омут страсти…

Он покинул покои красавицы уже под утро, когда за рекой, во дворце кагана, послышалась гортанная перекличка утренней стражи.

Солнце еще не взошло – был тот самый час, когда в природе все затихает, не слышно ни шороха, ни щебета птиц. Провожаемый Залимой, молодой ярл проскользнул в узкую дверцу ограды и, оглянувшись, направился к бане.

– Вон же он, вон! – указывая на него, быстро зашептал Истома Мозгляк, прячущийся за платанами вместе с приказчиком купца Вертела Иматом. Да, не зря они сегодня сходили в баню: договорились относительно бен Кубрата, Езекии и Ладиславы, жаль вот, помыться не пришлось. Как только Истома рассказал Имату о красивом молодом варяге, который, оставив лошадь у коновязи, удалился в сопровождении мелкой девчонки в сторону дворца каган-бека, сердце приказчика не выдержало. Имата уже больше не интересовала ни баня, ни Истома с его просьбой о помощи с продажей сукна, ничего. Только одно – этот демон, варяжский ярл, снова встал на его пути в борьбе за красавицу Халису! Ибо, к кому же еще пробирался варяг, таясь под покровом ночи? Уж ясно, что не к старой морщинистой Самиде, старшей жене каган-бека. Халиса… Эх, Халиса! Что же ты играешь мужчинами, словно волны Итиля щепками? Выбери одного… Хотя, наверное, если б не было этого варяга, то он, Имат, был бы единственным! Единственным… Не считая, разумеется, старого дурня каган-бека.

– Я убью его, – прошептал Имат побелевшими от ненависти губами. – Убью, клянусь Тенгри!

Истома искоса взглянул на него и усмехнулся. То, что он случайно встретил у бани того, за кем было поручено следить князем Дирмундом, вовсе не вызывало никаких особых чувств. О том, что молодой ярл проживает на постоялом дворе старого Хакима, что слева от перевоза, Истома узнал еще пару недель назад. Несложно было вычислить, варяги – не иголка в стоге сена, даже в десятитысячном Итиле. Уж слишком выделялись. Так что, узнав ярла, подходивший к бане Истома набросил на голову капюшон и поспешил скрыться – так, на всякий случай, вдруг да вспомнит его молодой варяг, столкнувшись взглядом. Есть у ромеев про то хорошая пословица – береженого Бог бережет. Выслеживать Хельги не было у Истомы никакой надобности – знал, что сидит спокойно ярл со своими людьми на постоялом дворе Хакима и до весны уходить с Итиля не собирается. Вот только зря он, Истома, сболтнул о ярле Имату. Так, к слову пришлось в разговоре. Приказчика аж передернуло всего, видно, прикипел, дурак, к дочке Вергела, которая, говорят, любимой женой самого каган-бека стала. А этот полудурок Имат… ха, да и Хельги тоже… Истома ухмыльнулся. Ну и придурки оба! Бабу поделить не могут, которая, самому глупому ишаку ясно, никогда никому из них не достанется, и не надо ей от обоих ничего… кроме одного – похоти. Ну, это ей, дочке Вергела, хорошо, а эти-то что? Суют головы волку в пасть! А ежели донесет кто каган-беку? Спалятся вмиг оба! Что не очень-то выгодно: за молодым ярлом пока только следить велено, а насчет приказчика имел Истома кое-какие коммерческие виды. Далась им эта хитрая девка! Если уж на то пошло, и Истоме она кое-что обещала за свое спасение из рук шайки Лейва Копытной Лужи. Правда, можно считать, обещание свое выполнила – расплатилась красивой рабыней-девственницей, которую он же, Истома, вместе с напарником Альбом Кошачьим Глазом, когда-то похитил в лесах у Волхова. Потом, вот, получил обратно в виде платы за услугу. Удачно продал. И теперь должен убить! Обещал Имату. Само собой, не за просто так – за три ногаты – «тяжелых дирхема», как их здесь называют. Что ж, надо убить – убьет, дело знакомое. Вот ведь судьба у девки – правду говорят: не родись красивой, а родись счастливой. Некоторым, правда, везет, вон, как Вергеловой дочке – и красавица, и умна, и женой каган-бека стала… Только вот в похоти ненасытна. Потому – тоже погореть может. Ну и пес с ней, лишь бы этих двоих за собой не утянула, хотя бы до весны. Весной тронется Хельги-ярл в путь, за ним – и Истома с Альбом и всякие там Хаконы да Копытные Лужи. А что уж потом будет с Иматом – Истому не интересовало, вряд ли больше когда пригодится. А пока нужен. Нужен!

– Эй, парень. – Истома подергал приказчика за рукав. – Ты не забудь, насчет сукна-то.

– Не забуду, – угрюмо отмахнулся тот. Раскосые глаза его пылали ненавистью и злобой.

– Убью, – яростно шептал приказчик, сжимая рукоятку кинжала. – Убью!

Глава 14 Молитва друида

В каждой земле Есть варвары. Они пожирают Наши сердца. Роза Ауслендер «Одиночество»

Осень 862 г. Перуново капище

Осень выдалась хмурой. По низкому небу ветер гнал серые косматые тучи, хлестал землю промозглым дождем. Еще чуть-чуть – и замерзнет Днепр, покроется толстым зеленоватым льдом, покроется снегом, и потянутся по белым сугробам санные пути-переходы, к граду Киеву и дальше, в земли древлян и радимичей. А пока же не пройти, не проехать ни конному, ни пешему, разве что на лодке, пользуясь последней возможностью. Да и тот путь опасен – дожди, туманы, да и ветер – перевернет лодку, и все, кто в ней плыли – на дно, в объятья водяных да русалок.

– Посматривай, посматривай! – кричал, ворочая рулевым веслом, кормщик – кряжистый бородатый мужик в серой посконной рубахе и теплой безрукавке из бобровых шкур. Впереди, на носу, держась за высокий форштевень с изображением зимнего солнечного идола – Чернобога, покровителя мрака и холода, стоял молодой парень, почти мальчик, без шапки, с русыми, мокрыми от дождя кудрями и каким-то жалобным, заостряющимся к подбородку, лицом. Юноша напряженно всматривался в мрачный, быстро приближающийся берег, время от времени вытирая лицо рукавом. На берегу, вдоль реки, густо росли синие мохнатые ели, шумели высокими вершинами сосны, облетевшие ивовые заросли, бесстыдно голые, спускались к самой воде. Вот, меж кустами, мелькнуло что-то серое. Опрокинутая лодка-однодеревка, прибитая к берегу волнами? Или просто топляк? Нет, ни то и ни другое. Похоже, это все-таки были мостки.

– Приплыли, княже. – Парень обернулся, указав на мостки. В середине небольшой ладьи, у сложенной мачты, посреди вооруженных воинов, стоял князь – высокий человек, еще довольно молодой, вряд ли намного старше впередсмотрящего. Голову его покрывала круглая бархатная шапка с бобровой опушкой, ярко-алый плащ-корзно давно промок и противно лип к темно-зеленому кафтану доброго фризского сукна. Под ногами, несмотря на все усилия черпальщиков, хлюпала вода. Крупные холодные капли стекали с шапки на длинный нос и рыжеватую бороденку князя. Да и вообще, вид он имел какой-то невзрачный, не княжеский, сутулился, скалил зубы, суетился без особой нужды. Вряд ли кто-нибудь поверил бы, что он знатного рода, если б не глаза. Черные, страшные, они, казалось, прожигали собеседника насквозь, и никто не чувствовал себя хорошо, поймав на себе такой взгляд.

Обернувшись к кормщику, князь повелительно махнул рукой. Тот кивнул, что-то крикнул гребцам. Весла левого борта вспенили воду, и, повернув направо, небольшая ладья ловко уткнулась носом в мостки.

Стоящий на носу юноша быстро прыгнул вперед и, едва удержавшись на скользких мостках, подхватил брошенную с ладьи веревку.

– А ты и вправду хорошо знаешь здешние места, – выбираясь из ладьи, одобрительно вымолвил князь, и юноша зарделся. Остренькое, смешное лицо его на миг озарила довольная улыбка. А дождь все не кончался, барабанил по ветвям елей, прибивал к земле коричневую прошлогоднюю хвою, стекал по щекам насквозь промокшего юноши, Юрыша. Тот не чувствовал промозглого осеннего холода, еще бы, люди князя Дира посулили ему целую куну! Он действительно неплохо знал эти места, охотился вместе с отцом, пока в прошлое лето того не задрал медведь. С тех пор он, Юрыш, в семье главный кормилец. Жили они в Киеве, у Копырева конца, и жить было непросто. Кроме старшего, пятнадцатилетнего Юрыша, в доме еще шестеро младших детей, два брата и четыре сестры. Все есть хотят, хоть братья и не сидят без дела – с утра до вечера на торгу да на пристани – где чего помочь, где что запромыслить. Вот и он, Юрыш, так же. Там же, у пристани, услыхал он от рыбаков о том, что люди Дира ищут проводника к дальнему Перунову капищу, что уже почти в древлянской земле, на север от Киева. Дир-князь был варягом, таким же, как и князь Аскольд, истинный правитель Киева, приглашенный именитыми людьми. Дир же был молодым, некрасивым и безвластным. Никто – в том числе и сам Аскольд – не считал его соправителем. Просто был Дир из знатного варяжского рода какого-то Сигурда, а Аскольд – Хаскульд когда-то с этим самым Сигурдом дружил. Вот и привечал Дира, Дирмунда, как его звали варяги. Некоторые даже за глаза называли его не просто Дирмундом, а Дирмундом Заикой, хотя молодой варяг вовсе не заикался. Хорошо ли, плохо было, что князем в городе – приглашенный варяг? Юрыш, как и все киевляне, таковым вопросом не интересовался. Хорошо, плохо… Да обычно. Ни хорошо, ни плохо. Были в Киеве князья и задолго до варягов, а Хаскульда пригласили, когда пресекся прежний княжеский род, идущий, как говорят, от самого Кия. Варяги – князья удобные, никому из местных «сильных людей» не родичи, значит, и справедливее правят. А ежели несправедливо, так можно и скинуть головой в Днепр, как уже бывало не раз в стародавние времена, правда, тогда не варягов, тогда своих скидывали, ну, а уж с варягами-то еще легче получится. Хаскульд пока правил по справедливости. А Дирмунд ему жутко завидовал – об этом все знали. Да и как не позавидовать? Поставить себя на место Дира – вроде князь, а вроде – и нет. Все от Хаскульда-Аскольда зависит. Впрочем, все это Юрыша мало заботило, ему-то уж все равно князем не быть. А заработать – что ж, чего ж не заработать? Тем более – куну!

– Сюда, княже. – Размокшая глинистая тропинка, ведущая через лес к старому капищу, вилась меж деревьями чуть заметной змейкой. Юрыш и последовавший за ним князь с тремя воинами углубились в лес и быстро пошли по тропе. Вокруг высились мохнатые ели, седые от влаги. Было темно, но зато не очень сыро – дождевые капли, задержанные кронами деревьев, почти не попадали на землю. Долго они шли, нет ли – Юрыш не мог бы сказать, поглощенный лишь тем, чтобы не сбиться с пути, слишком уж много времени прошло с тех пор, как они охотились здесь с отцом. Ага, вот и старый дуб с вросшими в кору кабаньими челюстями. Челюсти скалились, и казалось, это никакой и не дуб вовсе, а страшное лесное чудовище. За дубом виднелась небольшая полянка с покосившимся от времени частоколом и серыми бревенчатыми строениями – капищем, приземистой хижиной, колодцем. Видно, когда-то здесь жили жрецы. Но теперь в эти места пришли древляне, не очень-то жаловавшие Перуна и совсем не горевшие желанием приносить ему обильные жертвы. Гораздо выше Перуна древляне ставили солнечного Даждьбога. Перуна, конечно, побаивались, но не настолько, чтобы ежемесячно забивать для него быков, как прежде поступали люди из переселившегося ближе к Киеву затерянного Полянского рода. Вслед за ними покинули капище и жрецы, и навещали теперь его лишь иногда, летом, в месяц червень, названный так из-за червей, в обилии выползавших из черной земли навстречу солнечному теплу. Из этих червей делали багряную – «червленую» – краску, коей покрывали щиты и стяги. Ромеи же называли этот месяц – июнь. Ну, а сейчас стоит на дворе грудень-полузимник, еще чуть-чуть, и зима! Не застыла бы река, успеть бы обратно. Грудень – потому как груды гниющих листьев везде, ну а почему полузимник – понятно.

– Вот и капище, – сказал Юрыш, и князь по-хозяйски прошел за частокол, словно отлично знал, где здесь что. Зачем тогда проводника брал? Юрыш пожал плечами – не его это дело. Наоборот, хорошо, что князь не понадеялся на свою память, хоть заработать можно аж целую куну. Хватит, чтоб запастись житом на зиму, да еще купить недорогих подарков матушке, да братьям-сестрам. Стеклянных разноцветных браслетов, подвесок из звенящей бронзы да медных колец. Размечтался Юрыш – глаза прикрыл, и на дождь – никакого внимания. Отошел в сторонку, к колодцу, прислонился к сосне, что росла рядом… мечтал… даже не сразу увидал идущего прямо к нему князя. За ним – воины, тоже варяги.

– Эй, отрок. – Князь подошел ближе, заглянул в глаза. В левой руке, на ладони, он держал серебряную монету – не обманул! – правую зачем-то заложил за спину.

– Нагнись-ка к колодцу, отрок, – засмеялся князь. – Достань водицы.

Юрыш пожал плечами. Водицы, так водицы. Жалко, что ли? Наклонился… И почувствовал, как вывернули ему руку вмиг навалившиеся сзади воины. А из глубины колодца пахнуло вдруг смрадом, какой бывает от гниющего мертвого тела. Ничего не понимая, Юрыш почувствовал боль в вывороченных суставах. От колодца его потащили куда-то… нет, не в капище, и не к дубу, а в лес. Зачем-то сорвали каф-танишко, рубаху. Холодный дождь замолотил по голому телу. Юрыш поежился, закричал. Кто-то из воинов ударил его в челюсть, остальные привязали за руки к толстому стволу сосны. Кора и сучки больно впились в спину. Да что же это происходит? Разве он их привел не туда?

– Княже! – В изумлении Юрыш распахнул глаза. А князь, молодой князь Дир, шел прямо на него и уже не прятал за спиною правую руку, нет. В ней он держал… нет, не кинжал, что-то кривое… Серп. О, боги, зачем ему серп? Что он тут жать собрался?

Страшный крик боли и ужаса застыл в груди отрока, когда, подойдя ближе, князь вскрыл острым серпом ему живот. Сизые внутренности вывалились на землю, и острая невыносимая боль пронзила все тело. Юрыш дернулся в крике и захлебнулся собственной кровью – один из воинов по знаку князя перерезал ему горло.

– О, Кром Кройх! – взмолился Дирмунд, упав на колени перед истерзанным трупом. – Я, твой верный друид Форгайл Коэл, вновь взываю к тебе! Скажи, где мой враг и где мои люди?

Где-то высоко в небе, за тучами, вдруг загремел гром. Молния, сверкнув, ударила в старый дуб с кабаньими челюстями, и тот вспыхнул, словно высохший на солнце сноп. Воины попятились в страхе, а Дирмунд – вернее, Черный друид Форгайл в теле Дирмунда Заики – нагнулся над телом Юрыша и, вытащив внутренности, разложил их на земле страшным кровавым рядом.

– Далекий город где-то на юге? – внимательно осмотрев кровавые ошметки, прошептал Дирмунд. – Да, именно так. «И». Итиль? Да, Итиль. И все трое там: и Хельги, и мои люди. Но что они там делают? Непонятно. – Дирмунд нахмурился и нагнулся ниже. – Что это за складка на печени… Знак смерти? Да, именно так… И это знак моей смерти! Моей! Кто же мой убийца? – Он взял в руки печень – черные капли крови сложились на земле в знакомую руну… – Хельги! Он убьет меня… Но не сейчас, а много, много позже. А может быть, все-таки можно этого избежать? Убив его самого… Да, вот линия его смерти… извилистая, словно змея. Змея? Правильно ли я понял волю Крома? Хельги суждена смерть от укуса змеи? Умереть в змеиной яме, как Рагнар Мохнатые Штаны? Что ж, вполне приятная смерть. – Друид по-волчьи оскалился. – Что ж, надобно помочь ему…

Он опустился на колени и, подняв голову к небу, завыл, призывно и гулко, как воют подзывающие стаю волки. И те не замедлили явиться. Осторожные серые бестии. И главный – вожак, стремительный, сильный, с белой опушкой вокруг лобастой головы, словно с воротником. Чувствовалось, что зверь силен и вынослив. Друид взглянул на него черным колдовским взглядом, и волк, опустившись на передние лапы, жалобно заскулил и пополз к руке Дирмунда. Остальные волки, прижав уши, в страхе скрылись в лесу.

– Ты побежишь на восток, в большой город хазар, в устье великой реки, недалеко от теплого моря. Будешь бежать день и ночь, лишь иногда останавливаясь, чтобы утолить голод. Людей избегай. Найдешь в Итиле моих слуг, ты узнаешь их по запаху, они пахнут так же, как и я – смертью. – Дирмунд усмехнулся, отрывая от дерева кору. Передашь им это… – Острием кинжала друид начертал на коре руны:

«Змея», «Смерть», «Хельги».

Проглянувшее из-за туч солнце окрасило землю пожаром.

Глава 15 Смятение в купеческом доме

Печатью милосердья и греха Отмечена сегодня жизнь людская: Всмотрись в себя поглубже, и мирская От сердца отделится шелуха. Райнхольд Шнайдер «Печатью милосердья и греха…»

Ноябрь 862 г. Хазария

Ладислава никак не могла привыкнуть к своему положению – полугоспожи-полурабыни – в которое была ввергнута волею хазарского купца Ибузира бен Кубрата. Хоть и говорят, что к хорошему быстро привыкаешь, ан нет, не тут-то было. Да и считать положение девушки хорошим можно было лишь с большими оговорками. Это смотря с чем сравнивать. Если с участью большинства несчастных пленниц, используемых в качестве наложниц и прислуги, то судьба пока баловала Ладиславу – работать ее не заставляли, никаким унижениям не подвергали – только в самом начале старая, похожая на ведьму служанка купца еще раз, на всякий случай, проверила девственность. Ладиславу едва не вырвало от прикосновения ее сморщенных старческих рук – девушка так и не смогла научиться считать себя вещью. Хозяин, старый Ибузир бен Кубрат, был с новою рабыней неизменно приветлив и ласков. Лично заходил в специально выделенные Ладиславе покои – надо сказать, весьма недурные – справлялся через Езекию, все ли хорошо, всем ли довольна? И, получив утвердительный ответ, удовлетворенно улыбался. Улыбка совсем не шла его желтому сморщенному лицу, вызывая какое-то неприятное гадливое чувство, как бывает, когда берешь в руки бородавчатую болотную жабу. Ладислава едва терпела присутствие беи Кубрата, особенно его похотливые прикосновения – купец не упускал случая погладить ее по обнаженной, по восточным обычаям, талии или ущипнуть за пупок. А вот купеческий племянник Езекия – большерукий черноглазый парень, длинный и нескладный – нравился полонянке куда больше, несмотря на то, что был себе на уме. Езекия относился к девушке ровно – как к сестре, безо всяких там сальных намеков и поползновений – хватало ума сознавать, что в этом смысле ему ничего не светит, да что там – «хватало ума» – Езекия был очень неглупым и практичным юношей, и, несмотря на юный возраст, хорошо понимал, чем может обернуться хорошее отношение Ладиславы уже в самом недалеком будущем. Вот ради этого будущего и угождал Езекия девчонке, учил языку – а заодно учился сам – играл с нею в шахматы (тоже научил на свою голову, да так, что девушка частенько выигрывала), развлекал игрой на лютне и даже чуть ли пылинки с нее не сдувал. Все собственным хотением и по строгому приказу дядюшки Ибузира, который, старый пень, угрожал лишить единственного племянника наследства, ежели пленница загрустит или, не дай бог, заболеет. Впрочем, нельзя сказать, чтобы Езекии были так уж неприятны свои обязанности. Скорее, наоборот! Девчонка была не только красива, но и ровна нравом, к тому же отнюдь не глупа – языку училась быстро, а что касается шахмат, так и подавно – выиграла у Езекии два браслета и пояс, а он у нее – только левую сафьяновую туфлю.

– Ты, верно, жулишь, Ладия! – В очередной раз проиграв, Езекия обиженно моргал, а Ладислава смеялась, да так громко и весело, что на глазах ее выступали слезы. Давно уже не было ей так хорошо, как в эти минуты, что выпадали обычно по вечерам – днем Езекия исполнял при купце функции приказчика и торгового агента. Жаль, что все скоро должно было кончиться. Осталась неделя – и ее, как под страшным секретом сообщил Езекия, подарят самому каган-беку Завулону.

– Надеюсь, там ты не забудешь, Ладия, как хорошо обращались с тобой в доме старого бен Кубрата, – попивая щербет, довольно кивал головою купец. – С твоей красотою ты быстро станешь любимой наложницей шада, а там, кто знает? – и женой.

– Но он ведь такой страшный и старый, этот каган-бек, – жаловалась Ладислава Езекии. – К тому же, говорят, очень жесток.

– Что жесток – то правда, – кивал головой ушлый купеческий племянник. – Да и на лицо – сильно похож на жабу… или на беременного ишака. Зато в его охране столько красивых воинов – выбирай любого! – Езекия цинично подмигивал и, откидываясь на мягкие подушки широкой лавки, громко хохотал. В такие моменты Ладислава без всякого смущения хлопала его по лбу мухобойкой или швырялась подушкой. Так было до самого последнего времени, но, чем ближе становился день, когда красивую наложницу должны были подарить каган-беку, тем грустнее та становилась, что, в общем-то, понять можно было. Понимал это и Езекия, не приставал зря с расспросами. Лишь как-то предложил, чтобы несколько развеять тоску, прокатиться в закрытых носилках до рынка.

– Выберешь там себе всяких фруктов, – пояснил парень. – Только, смотри, из носилок не выглядывай, через накидку смотри. А, чего выберешь, мне скажешь.

Рынок оказался не так уж и далеко – в двух кварталах от усадьбы бен Кубрата. Длинное одноэтажное здание из необожженного кирпича, с толстыми стенами и широким входом с колоннами, такие же колонны виднелись и по сторонам – вместо стен, для доступа света и воздуха, с той же целью кое-где не было крыши. Выбирая яблоки, персики и апельсины, Ладислава с любопытством смотрела по сторонам и вдруг заметила среди покупателей… того самого молодого варяга, Хельги! Светловолосый, с небольшой светлой бородкой и синими, как море, глазами, в тепло-коричневой длинной тунике и дорогом темно-голубом плаще, он показался ей таким красивым, сильным… и недоступным. Ярл был не один, рядом с ним присматривался к торговцам смуглый юноша с длинными черными волосами, одетый в грубую шерстяную накидку. На шее юноши висел амулет в виде креста – знак поклонников распятого Бога. Время от времени они останавливались, спрашивали о чем-то торговцев и, покачав головами, шли дальше.

Погрустнев, Ладислава тяжело вздохнула. Ну, почему, почему мир устроен так несправедливо? Хотя, наверное, ей пока рано упрекать богов, ведь все могло сложиться гораздо хуже. Носилки тронулись. Езекия, простившись до вечера, остался на рынке, и девушка сидела под темным балдахином в одиночестве. Рядом шли охранники – доверенные слуги бен Кубрата. Тянулись по сторонам извилистые улицы, местами узкие, местами широкие, то и дело попадались навстречу всадники-хазары в богатых одеждах, а у поворота на пристань под присмотром надсмотрщиков разбирали осевшее здание несколько светловолосых рабов. Изможденные, покрытые незаживающими язвами и одетые в рубища, они, улучив момент, выпрашивали у прохожих подаяние. Подозвав охранника, Ладислава передала им часть фруктов и несчастные, бросив на время работу, еще долго смотрели вслед богатым носилкам, пока опомнившиеся надсмотрщики не засвистали бичами. А невольнице грезился молодой ярл, светловолосый, синеглазый, красивый. Как увидала она его впервые еще дома, в Ладоге, как, уже позже, он спас ее от истязаний узкоглазого Имата… с тех пор никто в караване Вертела ее не трогал. А потом этот страшный человек, Истома, похитивший ее во время девичьих игрищ, надавал ей пощечин, когда она осмелилась его не послушаться. Зато потом он же и защитил ее от нападок умалишенного раба. Ладислава передернула плечами и грустно улыбнулась, вспомнив молодого ярла. О, если б боги имели жалость…

– По-моему, зря мы тут ходим, ярл, – перекрикивая гомон рынка, заметил Никифор. – Вряд ли кто из них на днях отправится в Кенугард.

Хельги лишь молча кивнул. Ни один из опрошенных торговцев и приказчиков не собирался покидать Итиль в ближайшее время. А Хельги очень нужно было побыстрее попасть в Кенугард, или Киев, как этот город называли местные люди, поляне. Именно там, в Киеве – ярл чувствовал это – и находится либо сам Черный друид, либо тот, кто может помочь разыскать его следы. Откуда он это узнал, Хельги не мог бы сказать – просто знал. Может быть, помогла куда-то сгинувшая Маги? Эта молодая женщина была склонна к колдовству не менее черному, чем колдовство друида. Ярл улыбнулся, вспомнив, как они с Маги занимались любовью в вересковых лугах Мерсии. Как давно это было? Шесть лет прошло. Или даже чуть больше? Интересно, догадывалась ли об его связи с Маги Сельма? Впрочем, он и Сельма тогда еще не были женаты. К тому же Сельма не знала Маги. Сельма… Хельги заметил, что в последнее время стал все чаще вспоминать дом, жену, дочку Сигрид. Глаза у нее такие же синие, как и у него, а как она смеется… Ярл помотал головой – вот с этого-то размягчения души и начинается старость. Сколько ему сейчас – двадцать три… Или – лет на пять больше? Как тому, который… который что-то давненько не появлялся. Впрочем, как это не появлялся? А с чьей же страстью обычно спокойный Хельги вдруг, потеряв голову, обрушился на Халису? Каким сладостно-странным утехам они предавались! Хазарская красавица лишь стонала, не ожидая найти столь опытного любовника в лице северного ярла. Страстные поцелуи, прихотливые позы – откуда все это? Хельги подозревал – откуда, но, странное дело, не противился этому, как не противился тогда, когда неизвестно кто подсказывал ему выход из самых пиковых ситуаций. Не противился… А мог ли он вообще – противиться? Ярл вздохнул. Не стоит уделять собственной особе слишком много внимания, ведь он жил не только для себя и своего рода, для их чести, величия и славы, о, нет – была у Хельги и другая задача, пожалуй, самая важная – остановить рвущегося к власти демона, желавшего залить весь мир багровыми реками крови. Багровые реки… Опять не его фраза…

– Эй, очнись, яр л! – Никифор довольно бесцеремонно потряс Хельги за рукав туники. – Тут вот, парнишка, говорит дело.

– Какой парнишка? – завертел головою ярл. – Ах, вот этот.

Смуглый черноглазый парень, длинный, нескладный, смешной. Но в глазах светится ум и говорит вполне толково. Кенугард? Знаю такой город, хорошо знаю. Купцы из халифата называют его Куя-бой, а местные зовут Киевом. Там большой рынок и добрый товар. Да, мой хозяин, досточтимый купец Ибузир бен Кубрат имеет намерение отправиться в путь уже зимой, посуху. Да, довольно скоро, месяца через два, три. Нет, раньше него никто не пойдет. Охрана? У нас есть вооруженные слуги. Впрочем, надо переговорить об этом с самим бен Кубратом, хотя, предупреждаю заранее, купец знает счет деньгам. Между нами говоря – скуп. Устроить вам встречу с ним… Гм, гм… Непростое это дело – бен Кубрат никого не принимает. Хотя можно, конечно, попытаться… за определенную мзду. Что вы говорите? А это настоящее серебро? Нет, на зуб не буду пробовать, вижу, что настоящее. Ну, что ж… Я дам знак, когда бен Кубрат согласится принять вас, вот только где вас… Постоялый двор у самого перевоза? Так их там два. А, тот, что принадлежит старому Хакиму. Как же, как же, знаю Хакима. Вы там будете ждать? Хорошо. Давайте монету!

– Смотри, не обмани, парень, – отдав парню дирхем, строго предупредил Хельги. – И сделай все, чтобы купец взял нас.

– О, не извольте сомневаться, это и в моих интересах. – Черноглазый приложил руку к сердцу и, поклонившись, тут же исчез, засунув за щеку только что полученный дирхем.

– Продувная бестия, – поглядев ему вслед, хмуро буркнул Никифор. – Продаст нас за тридцать сребреников и ничего толком не сделает. Нет, я б ему не доверял.

Ярл оглянулся:

– Ты можешь найти кого-то другого? Нет? Тогда придется довериться тому, кто есть. Как говорят в Мерсии – используй то, что под рукою…

– И не ищи себе другое, – продолжил послушник. – Что ж, будем надеяться.

Черноглазый приказчик не обманул. Солнце еще не успело зайти за правый берег Итиля, как парень уже сидел в трапезной на постоялом дворе старого Хакима.

– Бен Кубрат примет вас завтра после полудня, – завидев вошедшего Хельги, важно сообщил он. И добавил, что представил их, как заклятых недругов Вергела.

– Но ведь это вовсе не так! – поморщился ярл.

– Но ведь вы же охраняли его караван? – Приказчик удивленно захлопал глазами. – Охраняли. А Вергел вас надул – заплатил гораздо меньше, чем договаривались, я так и сказал беи Кубрату.

– Но…

– Вам следует знать, что беи Кубрат давний недруг и конкурент Вергела, – невежливо перебил черноглазый. Ярл не обиделся – следовало признать, что обещанное приказчик выполнил четко и в самые кратчайшие сроки.

– Значит, завтра… – повторил ярл. – Хорошо. Эй, хозяин, вина этому… запамятовал твое имя, уважаемый?

– Езекия, мой господин.

Выйдя из дома старого Хакима, несколько захмелевший от дарового вина Езекия сел на своего ишака и быстро поехал на постоялый двор одноглазого Авраама, ближайшего конкурента Хакима. Именно там давний его знакомец Имат должен был свести его с неким таинственным торговцем для «очень важного и очень прибыльного дела». Езекия усмехнулся, вспомнив эти слова. Знаем мы эти важные дела – наверняка у этого торговца имеется левый товар, которому Имату никак не спихнуть через своего хозяина, Вергела, потому как тот слишком уж осторожничает в последнее время, да и весьма удачно сходил в Альдегью, к русам, с большим наваром вернулся. Чего ж теперь не осторожничать? Другое дело – бен Кубрат, который тоже, конечно, тот еще трус, но он-то, Езекия, знает, как провести тайные операции в обход купца, но на его же деньги. Скажем, через подставных лиц. Ну, это в самом крайнем случае, если бен Кубрат обо всем догадается. Пока же старый ишак занят подготовкой подарка каган-беку… подарка, хм… А эта Ладия, в самом деле, неплохая девчонка, умная, красивая, упорная. Хорошая б из нее жена получилась, да не простая жена, а купеческая, из тех, что всегда в курсе торговых дел мужа. Да…

Езекия вздохнул. Жаль, не по зубам ему Ладия, а так бы… Неплохо б они развернулись после смерти скупого бен Кубрата. Ладно, хватит мечтать. Приказчик подхлестнул ишака и вскоре остановился перед воротами постоялого двора одноглазого Авраама.

Имат встретил его на пороге – видно, заранее ждал да выглядывал в двери. По-братски обняв, провел куда-то, не в общую трапезную, а подальше, в угол, где, за тяжелыми занавесками из грубой шерсти располагался небольшой уютный столик и лавки. Стоявшая в углу жаровня с тлеющими углями распространяла вокруг приятное тепло. Езекия с удовольствием протянул к углям озябшие руки.

– Тот человек сейчас придет. А ты пока отведай вина, друг мой. – Имат гостеприимно указал рукою на стоявший на столе кувшин и кубки.

– Вино, это хорошо. – Езекия почмокал губами. – Но, ты знаешь, Имат, я б и поесть не отказался.

– Сейчас, велю принести лепешки.

– И мяса! – вдогонку ему прокричал Езекия. – Да не конины – баранины!

Некоторое время никого не было, и племянник бен Кубрата сидел один. Вина не пил – боялся опьянеть без закуски, а дело предстояло серьезное. Наконец, послышались шаги, занавесь откинулась, и за стол уселся Имат вместе с каким-то маленьким плюгавым мужичонкой непонятно какого роду-племени, чернявым, с бегающими глазками и круглым, как бубен, лицом.

– Истома, – представил его Имат. – Мой давний знакомец. У него – товар.

– Сукно? – тут же переспросил Езекия, и Истома молча кивнул.

– Без клейма, не прошедшее стражу? – продолжал допытываться Езекия, до поры до времени не обращая внимания на принесенные слугой Батбаем закуски. Закуски потом, сперва дело.

– А ты схватываешь все на лету, парень. – Истома покривил губы, и без того кривые.

– Сколько?

– Двенадцать кип.

– Многовато. Нет, нет, я возьму все, просто придется делиться с… впрочем, это мои заботы. Где товар?

– В надежном месте.

– Хм… За городской стеной?

– Конечно.

– Придется что-то делать со стражей. Сколько хочешь получить за товар? Не отвечай сразу, прежде, чем называть цену, подумай: стража в воротах – раз, лариссии на улицах – а уж они-то непременно проверят тюки – два, плюс к этому еще и оплата за хранение – три. И это я еще мало назвал.

– Все это понятно, – покивал головой Истома. – Но и себе в убыток торговать не хочется.

Они прошептались до самого вечера и договорились обо всем, лишь когда стемнело. Товар решили переправлять завтра, медлить было опасно – могли внезапно нагрянуть воины кагана…

Над погружающимся в сон городом сияли желтые звезды, перекрикивались стражники, спешили по домам лодочники и припозднившиеся торговцы с пристани. Езекия пристроился к ним и спокойно доехал до самого дома. А по пути придумал – не стоит делиться с ребе Исааком за аренду его тайного склада. Хоть и много сукна – да лучше спрятать его в доме купца, потом реализовать мелкими партиями на рынках через знакомых мелких торговцев – на суконном отрезе не очень-то проверишь клеймо, мало ли в отрезанной части осталось, бывает.

– Нет, ночью все-таки надежней, – не сдавался Лейв Копытная Лужа, споря с Истомой и Альбом по существу завтрашнего нападения. То есть не нападения, конечно, а его имитации, с целью заставить прижимистого купца бен Кубрата раскошелиться на надежную охрану – на себя любимых. Ведь кто еще здесь, в Итиле, самый надежный? Конечно, Лейв и его варяги! Отряд нидингов с черными повязками на лицах должен был внезапно напасть на двор купца, причинив хозяину тщательно спланированный ущерб, после чего на зов самоотверженно защищавших хозяйское добро слуг во всей красе являлась остальная часть дружины, под непосредственным командованием Лейва. Ну, а дальше – ясно. Нидингами вызвался командовать Истома Мозгляк, такой уж у него, верно, был характер подлый. Никто, конечно, и не возражал – разве дело для настоящего викинга трусливо прятать лицо под повязкой? А Истома, что ж… Он же не викинг!

В общем-то, по плану особых расхождений не возникло, единственно – были разногласия в частностях. Лейв и поддерживающий его Хакон хотели провернуть все ночью, мотивируя темнотой и возможностью легко скрыться в случае каких-либо непредвиденных осложнений. Альв Кошачий Глаз и Истома Мозгляк резко выступали за нападение вечером, сразу после полудня. Истома – из своих корыстных соображений (именно на это время Езекия обещал принять левый товар), а Альв – просто потому, что привык надеяться на своего давнего напарника во всех сложных делах и еще ни разу не прогадал.

– Говоришь, ночью надежней? Да ведь это как посмотреть, – с пеной у рта убеждал Истома. – И стражников хазарских ночью на улицах больше, да и град сей мы не так хорошо знаем, станется, заплутаем. А вечером – пока солнышко не закатилось, оно сподручнее. Скажи, Альв?

– Истома дело говорит, – важно надув губы, кивнул Кошачий Глаз.

– Ну, как хотите, – сдался наконец Лейв. – Вечером, так вечером. Только чтоб все было, как…

– Не беспокойся, господин! – Истома прижал руку к сердцу.

После полудня в доме купца бен Кубрата ждали гостей. Сам купец с нетерпением ожидал визита знаменитого варяжского ярла, молодого, но уже успевшего прославиться своим воинским искусством во время сопровождения каравана Вергела. А что ярл впоследствии с Вертелом поссорился, так то говорит в пользу ярла – с таким ублюдком, как Вертел, очень трудно найти общий язык, это вам любой подтвердит. Бен Кубрат сложил руки на животе и хотел было велеть слугам развести очаг пожарче, да раздумал – уж больно много хвороста придется на это дело потратить. Лучше надеть сверху халат потеплее, во-он тот, синий, из верблюжьей шерсти. А на голову можно и шапку… или даже нет, вон, шаль привязать, хоть и женская, да зато тепло.

– Эй, мальчик мой, Езекия! – облачившись в халат, возопил купец. Езекия не откликался, да и не мог откликнуться, потому как именно в этот момент давал взятку начальнику воротной стражи, чтоб тот пропустил без досмотра пару груженых повозок. Груженных сукном, разумеется. Контрагентом выступал Истома Мозгляк, а в оврагах, по всему пути следования небольшого каравана аж до самых ворот Итиля, прятались печенежские всадники Сармака.

Тщетно воззвав к племяннику, бен Кубрат по-стариковски обиженно поджал губы. Вечно этот Езекия где-то шляется! Лишить его наследства, так будет в следующий раз знать, как…

– Звали, дядюшка? – Запыхавшийся Езекия ворвался в покои, принеся с собой свежий запах улицы. Пахло от него дымом кизяка, навозом и еще чем-то… Купец повел носом, принюхался… Ну, точно – прелым сукном… Сукно… Сукно… А не ведет ли племянничек какой нечестной игры? Ничего не сказав, купец обременил вошедшего мелкой никчемной просьбой – послал справиться, как дела у Ладии, будто сам не мог сходить или некого было больше послать. Поклонившись, Езекия удалился… но тут же вбежал снова, покрасневший и до крайности взволнованный.

– Дядюшка, через заднюю ограду к нам тайно лезут какие-то люди!

– Люди? – удивился купец. – Куда же слуги смотрят? Дармоеды, бездельники! Однако что же делать?

– Как что? Немедленно позвать стражников, – с этими словами племянник исчез, словно его не было тут никогда. Видно, побежал за стражей.

Кто бы другой на месте бен Кубрата, если б был потрусливей – заперся бы покрепче в покоях в ожидании стражи, да велел бы слугам охранять тщательно, а ежели б расхрабрился, так и сам помчался бы немедля на задний двор, посмотреть, как слуги прогоняют взашей ворюг, а может, и поймать кого, да передать тудунам на суд, пускай-ка ворам отрубят руки, поделом. Однако бен Кубрат поступил ни так и ни сяк. Его можно было считать скупцом, но глупцом – никогда. Потому старый Ибузир не пошел на задний двор – в случае чего, там и без него управятся; тем более, не стал запираться в комнате, поскольку именно так и советовал поступить хитромудрый племянник. Все же почему ж от него так странно пахло? Кизяк, навоз, прелое сукно – уж последний-то запах бен Кубрат ни с чем бы не спутал. Интересно… Не иначе, племянничек что-то затеял!

Езекия, естественно, никуда не побежал, а просто-напросто быстро открыл основные ворота и впустил во двор повозки, из которых люди Истомы начали таскать кипы сукна в амбар бен Кубрата. Носили быстро – Езекия с Истомой только успевали считать. Нападавшие на заднем дворе люди с черными повязками на лицах, в случае чего, должны были задержать бен Кубрата и его слуг, ну а дальше в дело должен был вступить Лейв и прочие, что неспешно прогуливались поодаль, у рынка. Все было рассчитано до мелочей. Подсчитав суконные кипы, Езекия обернулся, улыбаясь и вертя на пальце ключи… Да так и замер! Улыюбка сползла с его лица – перед ним стоял бен Кубрат, собственной персоной и нехорошо щурился. Левая операция юного приказчика оказалась на грани провала. Истома вытащил из-за пояса широкий кинжал…

– Стой! – бросаясь на него, неожиданно во всю мочь заорал Езекия. – Стой, подлый вор, не уйдешь!

С этими словами он схватил несколько опешившего от такого обращения Истому за шиворот и, обернувшись к купцу, трагическим голосом произнес:

– Дядюшка, они прорвались и здесь!

После чего, незаметно подмигнув Истоме, с воплями выбежал на двор. Увидев в руках налетчика кинжал, бен Кубрат счел за лучшее немедленно последовать примеру племянника. Бежал так, что полы его синего халата развевались, как боевые знамена. Забежав за угол, обернулся. Похоже, тот плюгавец с кинжалом и не думал за ним гнаться – видно, грабил амбар. А зато здесь! О, Боже! Что же тут творится! Бен Кубрат схватился за голову, увидев, как из-за ограды прямо на его двор, словно кузнечики, прыгают какие-то люди с черными повязками на лицах. Однако! Один из них подлетел к купцу и без лишних слов огрел его по башке первой же, подвернувшейся под руку, палкой.

– Ты что наделал, урод? – заорал на него только что пришедший на задний двор Истома. – Кто же теперь нас…

– Так он вроде дышит, – оправдывался незадачливый воин.

– «Вроде!» – передразнил его Истома. Потом нагнулся к купцу. – И в самом деле, дышит. А ну, тащите его к ограде. Да воды, воды принесите. И вина. Да положите так, чтобы ему все хорошо было видно… Ну, где же они, где?

Истома нетерпеливо оглядывался, краем глаза следя за тем, как воины в черных повязках без особого труда гоняют по двору слуг.

– Ну, где же они? – Истома почесал бороденку. – Впрочем, похоже, здесь уже обойдутся без меня… Эй, не особо тут усердствуйте! – осадил он вошедших в раж воинов. – Ждите наших. Да смотрите, чтоб купец к тому времени очнулся да хорошенько разглядел своих спасителей. А я пойду, пока… прогуляюсь.

Воспользовавшись суматохой, Истома Мозгляк без особого труда проник в дом и, распугав служанок, ворвался в женскую половину. Стоящая у небольшого оконца Ладислава обернулась и вскрикнула. Прямо на нее, с длинным кинжалом в руках, шел прежний хозяин – мелкий плюгавый мужик, хитрый и сильный.

– Видно, не судьба тебе, девица, – пробуя пальцем остроту лезвия, грустно прошептал Истома. – Не судьба.

А тем временем выехавший с постоялого двора старого Хакима отряд Хельги-ярла уже сворачивал к дому Ибузира бен Кубрата. Люди в повязках, опустив оружие, ждали. Лежащий у ограды купец постепенно приходил в чувство.

Лейв Копытная Лужа заметил чужих слишком поздно.

– Это еще кто такие? – увидев отряд, недовольно осведомился старый Хакон. А Альв Кошачий Глаз, всмотревшись, добавил, что кое-кого знает.

– И я здесь знаю кое-кого, – злобно прищурившись, сообщил Лейв. – Вон того недоноска, Снорри! Альв, нельзя его сейчас достать стрелой?

– Достать-то можно, – с сомнением произнес Альв. – Но… посреди города. Да и людно слишком.

– Правильно, – вздохнув, согласился Копытная Лужа. – К тому же – их больше, чем нас. Ха! А похоже, они направляются туда же, куда и мы!

– Не может быть! – ахнул Альв. Однако так и было.

Небольшой отряд Хельги-ярла не спеша въехал во двор купца Ибузира бен Кубрата.

– Говорил я – ночью надо было, – поворачивая коня, зло прошептал Лейв. – А сейчас, похоже, нам там делать нечего.

– Пожалуй, – согласился Хакон.

– А те? – Альв Кошачий Глаз кивнул на двор купца.

– А те пускай, как знают, так и выпутываются. – Лейв Копытная Лужа желчно усмехнулся. – Этот приблуда Истома меня не послушал? Не послушал. Умнее всех хотел быть? Ну, вот, пускай теперь, как знает… Поехали, Хакон!

Альв Кошачий Глаз постоял немного, покрутился на коне, пытаясь разглядеть то, что происходит на дворе бен Кубрата, проводил глазами мчащийся к купеческому дому отряд лариссиев и, махнув рукой, последовал за Хаконом и Лейвом.

Оставив остальных во дворе, Хельги-ярл и Снорри быстро вбежали в дом. Почему именно в дом? Хельги не смог бы ответить…

– Не противься смерти, девица, не надо, – осклабившись, Истома подходил все ближе и ближе к жертве. Багровое закатное солнце отражалось в широком лезвии маленькими кровавыми зайчиками. Такие же зайчики весело плясали на потолке, стенах и даже на лбу побледневшей девушки. Ладислава упала на колени и прикрыла глаза.

– Вот и хорошо, девица, – зашептал Истома. – Вот и правильно. К чему рыпаться? Ты не бойся смерти. То не страшно. Жаль мне тебя, конечно, да что поделаешь?

Он поднял кинжал.

Ладислава сглотнула слюну. Только одна мысль сейчас терзала ее душу – как бы этот страшный человек не догадался, что она не боится. Только бы не спешил… шел бы, вот, как сейчас, наглый, уверенный в собственной силе и беззащитности жертвы. Только бы не встретиться с ним взглядом. Взглядом, в котором вовсе не было страха. Бедный недалекий Истома и не догадывался, что за время, проведенное в доме купца бен Кубрата, Ладислава словно бы очнулась от охватившей ее в последнее время равнодушной ко всему спячки. Достойные, очень даже человеческие, условия жизни разбудили в ней Человека. Человека, а не вещь, которой она ощущала себя так долго! А снова почувствовав себя человеком, трудно остаться рабом. Нет, девушка хорошо понимала, что находится в рабстве. Однако мысли ее не были убогими мыслишками раба – это были мысли свободного человека. Наклонившись ниже, к самой циновке, Ладислава незаметно захватила руками ее края и теперь считала шаги… Раз… Два…

А Истома шел, все так же улыбаясь и поигрывая кинжалом, да шептал что-то себе под нос.

Три!!!

Ладислава резко выдернула циновку из-под ног приближающего убийцы. Нелепо перевернувшись, тот упал на спину, не выпустив, однако, кинжала из рук. Впрочем, если это и озаботило Ладиславу, то не надолго. Схватив длинный бронзовый светильник, она приготовилась защищаться.

Не ожидавший подобного отпора Истома поднялся на ноги. Никогда еще не случалось с ним подобного. Чтоб какая-то девка… какая-то мерзкая недостойная рабыня… Мхх… Надо же, схватила светильник, дуреха.

Видно, не знает, как метко Истома умеет метать кинжал. Сейчас узнает. Куда бы метнуть? В горло? Или – в глаз? Нет, пожалуй, в сердце…

– Ну, прощевай, девка!

Истома размахнулся…

И тут ворвавшийся в покои Ладиславы ярл перехватил его руку. Хватка Хельги была такой сильной, что Истома скривился от невыносимой боли.

– Пусти… – словно змея, зашипел он. – Пусти.

– Открути ему голову, Хельги-ярл, – посоветовал Снорри. – И чем скорее, тем лучше. – Он кинул взгляд на Ладиславу. – Ого, ты посмотри какая красавица! Где-то я ее уже видел…

– Не убивай его, ярл, – подойдя ближе, сказала девушка. – Все-таки когда-то он сделал мне добро. Один раз.

– Ну, раз ты просишь…

Хельги обернулся к ней и замер. Кажется, и раньше он не раз видал эту девушку… но почему-то не замечал, насколько она красива! Длинные золотистые волосы, глаза… палево-серые, нет, нежно-голубые, словно сентябрьское небо. Ямочки на щеках, тонкая шея, плоский, чуть тронутый загаром, живот, длинные стройные ноги, их ничуть не скрывали зеленоватые полупрозрачные шальвары. Да… И где же он был раньше? Забыв обо всем, Хельги обалдело таращился на этакую красоту. А Ладислава подошла к нему близко-близко, так, что ярл почувствовал щекой ее горячее дыхание.

– Забери меня отсюда, князь. – прижавшись к груди ярла, попросила девушка. По щекам ее потекли слезы…

– Не плачь, не надо. – Хельги погладил Ладиславу по голове и обернулся к Снорри: – Надеюсь, у нас найдется лишний плащ с капюшоном?

– И даже – лишняя кольчуга, – улыбнулся Снорри. – И лишний шлем, если понадобится.

Они ушли, не обратив никакого внимания на тихо скулящего в углу Истому. Ярл все-таки сломал ему правую руку. Так, на всякий случай. Лучше было б, конечно, убить, но раз попросили…

– Отомщу, – злобно прищурившись, прошептал Истома. – При случае – отомщу.

Скривившись от боли, он тихонько выбрался из дома и ушел прочь, никем не замеченный. Да и не до него было! Пришедший в себя бен Кубрат со слезами благодарности славил спасителей: варяжского ярла Хельги с друзьями (кроме Снорри, вместе с Ладиславой уже мчащегося к постоялому двору старого Хакима) и своего племянника Езекию. Не растерялся ведь парень, вовремя позвал подмогу, а иначе б все – убили! А что касается его шашней с левым сукном… еще будет время припомнить. Поглаживая вскочившую на макушке шишку и улыбаясь, купец широким жестом пригласил всех в дом. Он еще не знал, что, кроме физического удара палкой по голове, его ждет еще один удар – моральный: исчезновение прекрасной девственницы, давно уже обещанной в наложницы самому каган-беку Завулону.

Глава 16 Поиски и интриги

Но выбрано, выкликнуто уже Чье-то имя, Передышка Окончена. Хильде Домин «Золотой шнур»

Ноябрь 862 г. Хазария

Дремучими заснеженными лесами и голой степью, по крепкому насту и по топкой болотной гати, мимо селений и зимовищ, вдали от дорог и людных мест бежал, мчался, не зная устали, большеголовый волк с белой опушкой на шее, мчался, на ходу утоляя голод попадавшимся на пути мелким зверьем. Могучие лапы хищника неутомимо мерили версты: пролетели лесистые северские земли, потянулись степи, а где-то впереди замаячила светлая лента Бузан-реки – Дона – и белые, будто из снега, стены хазарского города Саркела. Не останавливаясь, бежал волк, лишь иногда переводил дух в урочищах, да по ночам изредка выл на луну. На белой шее его, словно у знатного боярина, блестела цепочка с овальным амулетом, украшенным непонятными знаками. В амулете том лежал кусок березовой коры, тщательно свернутый в трубочку Черным друидом Форгайлом. Три руны нацарапал на бересте кровавый жрец Крома: «Смерть», «Змея», «Хельги»… И волк бежал – верный посланец Тьмы.

Каган-бек Завулон с войском возвращался домой из Саркела. Крепкие, хорошо вооруженные воины в красных накидках, словно литые, покачивались в седлах. Впереди скакал почетный эскорт – развевались на копьях синие бунчуки, хрипели сытые белые кони. Сам каган-бек, на вороном коне, в зеленом, подбитом горностаем, кафтане, в кожаном полированном панцире с нашитыми овальными бляшками и блестящем остроконечном шлеме, украшенном перьями цапли, выглядел внушительно и солидно, как, впрочем, и все хазарское войско. Путники: мелкие торговцы, кочевники, все, встречающиеся на пути, завидев всадников, поспешно освобождали путь, со страхом и гордостью взирая с обочин на проносящихся всадников. Велико войско кагана, не ведают воины страха и жаждут лишь одного – пролить свою и вражью кровь во славу кагана! И нет им соперника нигде – от северских лесов до седых утесов Итиля. Мордва и буртасы, вятичи, северяне, радимичи и даже гордые поляне – все платят дань великому и грозному каганату. И будут платить… И не только они.

Улыбался Завулон, глядя на своих воинов, щерил по-волчьи зубы. Улыбались в ответ проносящиеся мимо всадники. И только вблизи можно было понять, что в улыбке каган-бека застыла грусть. Как никто другой, знал Завулон, что могущество каганата – лишь кажущееся, что так и не смогла сплотить разрозненные кочевые племена новая иудейская вера, которую не признавала добрая половина родов, а те, кто признавал, на всякий случай не забывали и старых богов, принося белых кобылиц в жертву небесно-синему Тенгри. Знал каган-бек, что с юга теснят хазар упертые воины халифа, что шпионы Багдада проникают везде под видом купцов и что еще больше озлобился халиф после погрома мечетей в Итиле. Плюс ко всему – новая беда – печенеги, а хазарские роды ненадежны, некоторые поддерживают печенегов, а другие – как болгары – ушли, откочевали далеко на север и, хотя и встречают посланцев кагана льстивой улыбкой, в любой момент готовы воткнуть кинжал в их спины. Нет спокойствия в каганате, нет единства. Налоги непомерны, народ недоволен, сам каган доверяет лишь своим наемникам-русам, и правильно делает, потому, наверное, и жив до сих пор. Сколько же ему осталось жить, кагану? Какую цифру назвал он в тот момент, когда при посвящении на трон, душили его тонким шелковым шнуром? Кажется, двадцать восемь лет? Из которых уже прошли двадцать три. Еще осталось пять. Если каган умрет своей смертью – ладно, если нет – его ровно через пять лет, по обычаю, придушат. И тогда он, каган-бек Завулон, поставит нового кагана, более послушного и не такого упрямого, как нынешний. Но пять лет – это много. Слишком много, а дорог каждый день. Может быть, боги (каган-бек тоже не забывал старых богов) пошлют на Хазарию мор или голод? Тогда можно будет с чистой совестью принести кагана в жертву, как утратившего магическую волшебную силу. Ладно, хватит об этом. Каган-бек поморщился. Лучше думать о чем-нибудь приятном. О доме, например, о новой красавице жене, дочери богатого купца Вертела. Да, а еще конкурент Вергела старый Ибузир бен Кубрат обещал подарить красивую молодую наложницу. Не обманет, можно надеяться, хоть и ходят всякие байки про его скупость. Говорят, он никогда не моется, а в доме его всегда темно – экономит на светильниках. Так же болтают, будто бен Кубрат уморил голодом почти всех своих слуг, а те, кого не успел уморить, сами разбежались. Ну, врут, наверное… Завулон пришпорил коня – впереди показалась блестящая лента Итиля.

– Батбай об этом ничего не знает, – посмотрев на Хельги, сказал Ирландец. В голосе его явственно слышалась досада. Прошла уже почти целая неделя, а так и не удалось вызнать – куда делись Снорри с Ладиславой, скрывшиеся в суматохе со двора бен Кубрата.

– Может быть, он плохо слушает разговоры, этот твой Батбай? – пожал плечами Хельги. – Или ты ему мало платишь?

– Нормально плачу. А насчет разговоров – Батбай не знает нашего языка и может кормиться лишь обрывками их бесед с хозяином, одноглазым Авраамом. И то – если в этот момент удастся оказаться поблизости, что совсем не так просто. – Ирландец вздохнул и одним глотком осушил кружку вина. Поморщился – видно, вино было молодым, кислым – закусил сушеной грушей.

Хельги посмотрел на него, усмехнулся. Хотел, было, сказать, что надо искать, да передумал – Ирландец и без того знал, что – надо.

Снорри и Ладислава незаметно скрылись со двора бен Кубрата по приказу Хельги и должны были ждать остальных на постоялом дворе старого Хакима. Однако к вечеру их там не оказалось. И – по словам Хакима – не было. Не приезжали. А с купеческого двора выехали. Куда же делись? Если б Хельги не знал Снорри с самого детства, он бы подумал, что парень просто сбежал и тешится где-нибудь с красивой девкой. Однако Снорри хорошо знали все – главными чертами его характера были честность и верность, вряд ли он стал бы подводить своего ярла…

Хельги уставился в глинобитную стену трапезной. Неделя прошла, и за это время… Но куда же, куда они могли исчезнуть? И так, что концов не найдешь. А нужно искать, нужно… Хельги чувствовал, что все – Никифор и даже Ирландец – ждут решения от него. Недаром ведь кто-то из них в шутку прозвал его вещим. А решение не приходило, неизвестно было, что предпринять, где искать, кого расспрашивать? Нет, решить возникшую проблему с наскока не получалось. Нужно было думать, рассуждать, сопоставлять и анализировать. Тщательно, методично, не упуская ни одной мелочи.

– Конхобар, позови Никифора, – оторвав взгляд от стены, попросил Хельги, с внезапно нахлынувшей радостью чувствуя, как где-то в глубине его мозга начинают бить барабаны… такие знакомые, можно даже сказать – родные.

– Звал, ярл?

– Да. Садись. – Хельги кивнул на лавку перед собой. – Будем думать вместе. – Он сжал зубы – боль в голове становилось невыносимой – скрежет, вой, грохот и хриплый женский голос, похожий на рычание, все это нарастало, звучало в ушах все громче и громче, уже так громко, что, казалось, вот-вот лопнут перепонки… И наконец, стихло. Резко, словно и не было. А в голове осталась лишь пустота – пугающая, холодная, звенящая…

– Вот – дом бен Кубрата. – Вытащив из очага кусочек угля, ярл нарисовал на стене маленький кривоватый прямоугольник. Друзья внимательно следили за ним. – А вот – наш постоялый двор. Что между ними?

– Между ними – синагога, баня, рощица… – начал Ирландец.

– Затем – разрушенная мечеть, дома, огороды, сады, крытый торг, – наморщив лоб, добавил Никифор. Хельги тщательно фиксировал все на стене.

– Тут – перевоз, а дальше – пустошь, ну, а затем уж и постоялый двор. – Закончив рисовать, он обернулся:

– И везде люди – и каждый, каждый из них мог что-то видеть.

– Да, но их слишком много.

– А что делать? – Ярл усмехнулся. – Нас трое – делим все это… – Он кивнул на схему. – На три.

Снова взяв в руку уголь, Хельги разделил схему на три примерно равные части:

– Выбирайте!

– Выбирать? – усмехнулся Ирландец. Вот уж чего бы не предложил ни один норманнский хевдинг! Ой, не прост Хельги, ой, не прост. – Приказывай, ярл!

– Хорошо, – ничуть не смутившись, Хельги кивнул на верхнюю часть схемы: – Тебе, Конхобар – весь перевоз, пристань и постоялый двор одноглазого Авраама. Тем более, что последним ты все равно давно уже занимаешься. Еще раз напряги этого твоего Батбая. Пусть прощупает наших «друзей» – Лейва Копытную Лужу и прочих. Кстати, Лейва хорошо знал Снорри, еще там, в Бильрест-фьорде. Можно предположить, что и Лейв знал Снорри не хуже. Какие-то у них были связи… Какие? Ты не помнишь, Ирландец?

– Нет. – Конхобар усмехнулся. – Слишком уж мелкими они оба были в то время. Никифор тоже отрицательно покачал головой.

– Жаль, – подвел итог Хельги. – Значит, придется узнать сейчас. Теперь ты, Никифор. Берешь кусок от дороги на перевоз до разрушенной мечети и торга. Ну а я – остальное: синагога, баня, рощица, ну, а дом бен Кубрата мы вместе прощупаем – как-никак, охрана! Думаю, от слуг там можно узнать немало интересного. Кстати, баня и синагога принадлежит одному хозяину, некоему ребе Исааку. Вот, кстати, с ним и познакомлюсь сегодня. Заодно – помоюсь. – Ярл встал из-за стола. – Ну, что расселись? Вперед.

– Язык, ярл! – вставая, промолвил Никифор. – Мы плохо знаем язык хазар. Как же будем разговаривать?

Хельги задумался, потер лоб и вдруг улыбнулся:

– А нам и не понадобится много слов. «Варяг», «девушка», «схватка» – вот, пожалуй, и все. Да, и еще – вот это. – Он подбросил на ладони серебряный дирхем. – Только тратьте осторожней, мы с вами пока что не очень богаты.

Баня, расположенная близ синагоги, считалась в Итиле одной из лучших. Крытая коновязь, колонны, вместительный погреб для кувшинов с вином, мраморный пол. Парная, два общих бассейна и несколько уютных кабинок с большими деревянными бочками, полными теплой – или прохладной – по желанию клиентов, водой. Банщик-массажист – здоровенный негр в белоснежной набедренной повязке – приветливо улыбаясь, встречал клиентов у входа и провожал до места. С полдесятка слуг рангом поменьше деловито сновали между бассейнами, кабинками и погребом. Приносили вино и острый сыр с хлебными лепешками, таскали воду в бочки, терли клиентам спины, а кое-кто вел в отдельные кабинки завернутых в простыни девушек.

Хельги улыбнулся, отдавая плащ негру. Тот помог ему раздеться и тщательно запер оружие и вещи в особый сундук – для надежности. Получив мелкую монету, сверкнул белозубой улыбкой и склонился в низком поклоне:

– Господин желает отдельную бочку? Оливковое масло, египетские благовония, мирру, девочку? Или, может быть, мальчика?

Все это банщик выпалил привычной скороговоркой аж на нескольких языках: тюркском (на нем говорили хазары, булгары, печенеги и прочие), арабском и славянском. Хельги, естественно, понял лишь последний и первый.

– Бочку, масло, благовония, – по-славянски перечислил он. – Девочку? Гм… Может, чуть позже. Да, надежны ли ваши люди у коновязи?

– Беспокоитесь за своего коня, господин? – понимающе кивнул негр. – Не нужно. Наши люди честны и проворны.

– Так они все время на улице, у коновязи?

– Да, почти все время там. Так как насчет девочки?

– Можно, – подумав, махнул рукой ярл. – Только из тех, кто говорит по-славянски или на языке норманнов.

– Кого, господин?

– Варягов. Варяжский.

– Ага. – Банщик задумчиво потер шею. Улыбнулся: – Постараюсь сыскать, господин. Вот ваша накидка. Свежая, льняная, с благовониями.

Завернувшись в тонкую накидку, Хельги прошел вслед за негром в парную, где, несмотря на раннее время, уже сидело человек пять, еще столько же плескалось в бассейне. Меж собой они говорили так быстро, что ярл совсем не улавливал смысла, хотя и понимал немного язык. Поплавав в горячем бассейне, он, по примеру других, тут же нырнул в холодный и, выбравшись на мраморный пол, подозвал одного из слуг, в сопровождении которого и прошествовал в отдельную кабинку, к бочке.

– Господин желает воду погорячее?

– Все равно, – буркнул ярл, забираясь в бочку, и окунулся с головой.

– Вина? – не отставал слуга.

– Неси. – Хельги махнул рукой. – Да, и этот ваш, черный, мне что-то обещал.

– Черный? А, Мехмет! Сейчас позову, господин.

Черномазый банщик возник почти сразу же после ухода слуги. Войдя, поклонился, задернул за собой плотную штору. Сквозь слюдяное окно сверху просачивался дневной свет.

– К сожалению, девочек-славянок сейчас нет, господин, – сказал негр. – Все разобраны. – Он виновато развел руками, но тут же улыбнулся: – Есть сирийки, опытные в любовных делах. Господину очень понравится.

– Они понимают по-славянски или по-норманнски?

– Боюсь, что нет, господин. Да и зачем им понимать? – Банщик вполне резонно пожал плечами.

– Так совсем нет никого, кто бы понимал? – не отставал Хельги.

– Гм… – Негр задумался, помолчал немного, потом вдруг снова радостно улыбнулся: – Есть мальчик! Хороший, красивый. Из славян. И, говорил, что знает варяжский.

– Отлично! – хлопнул в ладоши ярл. – Давай его сюда.

– Как скажешь, господин! Только это… – Банщик замялся, и Хельги недовольно посмотрел на него:

– Что еще?

– Это очень дорогой мальчик, мой господин! Один молодой варяг в прошлый раз, когда узнал цену, больно побил Войшу – так зовут мальчика.

– Молодой варяг? – Хельги задумался. – Ну, что стоишь, веди скорей своего мальчика, да не сомневайся – серебра у меня хватит.

Банщик ушел, и Хельги с головой опустился в воду.

Мальчик пришел почти сразу. Светловолосый, сероглазый, щуплый, с тщательно припудренным синяком под левым глазом. Поклонился, не говоря ни слова, сбросил тунику и сразу полез в бочку.

– Эй, не так быстро, парень! – возмутился Хельги. – Посиди пока там. – Он кивнул на узенькую лавочку под самым окном.

– Да, но там холодно, мой господин, – возразил мальчик на языке людей фьордов. Говорил он вполне чисто, лишь чуть смягчая согласные.

– Холодно? Так оденься. И подай сюда вина.

Войша тут же исполнил все, что приказано. Хельги хлебнул вина и, взглянув на скромно сидящего в уголке мальчика, поинтересовался, кто его побил.

– Не знаю, какой-то варяг, – пожал плечами Войша. – Мало, вишь, монет с собой взял, ублюдок. А мне-то до того какое дело? Еще и стукнул, собака. – Пацан вдруг хитро прищурил глаз. – А ты, господин, говорят, не беден?

– Не беден, – кивнул ярл. – И хорошо заплачу, не сомневайся.

Услыхав последние слова, Войша оживился и снова принялся скидывать тунику.

– Стой, стой, не торопись, – замахал руками Хельги, и мальчишка обиженно засопел. – Господин желает, чтобы я раздевался медленно?

– Господин желает, чтобы ты вообще не раздевался! Лучше скажи – зачем тебе деньги? Видно, хочешь выкупиться и вернуться на свою родину?

– Да щас! – усмехнулся Войша. – Делать мне больше нечего, как только возвращаться! Жить в глуши, в дикой, нищей деревне, тем более, что и родичи мои давно померли. Нет уж, лучше здесь. Скоплю серебра, открою баню – уважаемым человеком стану!

– Хорошая мысль, – оценил идею Хельги и тут же осведомился, как к ней отнесется ребе Исаак.

– А ты откуда знаешь про ребе, господин? – волчонком взглянул на него парень.

– Плохой человек этот Исаак, – тут же словил ситуацию ярл. – Очень плохой.

– Не то слово, – кивнул Войша и улыбнулся. Видно, ему очень хотелось выговориться, да не с кем было. – Между нами говоря, гад, каких мало!

– Вот. И Езекия мне то же говорил.

– Так ты знаешь Езекию, господин? Это мой приятель!

Глаза Войши оживленно блеснули.

– Ради такого случая могу тебя бесплатно обслужить, даром!

– Не, не, не… Не надо даром… То есть, тьфу… Вообще не надо. И не лезь ко мне в бочку, кому сказано! Лучше поведай мне об одном молодом варяге…

– А, о Лейве? Тоже собака та еще… Ходил, ходил, задолжал за три дня, а как я ему напомнил про должок, так рассердился, вон, треснул мне под глаз… А дня три назад пришел, гад, мириться. Долг, правда, не принес, но обещал скоро отдать. Все допытывался, не знаю ли я тут кого из печенегов, и зачем ему эти печенеги, придурку?

– Печенеги? – переспросил ярл. – Какие печенеги?

– А такие… Вина можно испить? Благодарствую…

Войша выпил почти все вино и даже не заметил этого. Все болтал, болтал, болтал без удержу. Как потом пояснил – язык норманнов в каганате практически никто не знал, и он совсем не опасался чужих ушей – пускай себе слушают, все одно ничего не поймут. Что же касается уважаемого ярла – тут Войша цинично прищурился – то пусть он, ярл, потом попробует доказать, что ему там наговорили в бане.

– А вообще, я с варягов неплохо имею, – выпив вина, разоткровенничался Войша. – Язык их, почитай, я один здесь и знаю, по-хазарски говорю, немного на языке халифата. Многие варяги ко мне приходят, правда, жаль, мало их здесь, а то б я на баню давно заработал, ни Мехмета помочь просить бы не стал, ни Езекию.

– А этот Исаак… Он тебе не помешает?

– Может, – серьезно кивнул пацан. – Но я про него кое-что знаю. Да такое, за что тудуны по голове не погладят. Нет, не буду говорить – что, не спрашивай. Неделю назад что было? Хм… Шум какой? Да нет, вроде ничего такого. Нет, если б у коновязи что видели, я б знал. А кого должны были видеть-то? Молодого варяга и красивую девку? Угу… Девка – варяжка? Славянка… ну, это все равно, по виду не отличишь. Волосы золотые? Гм… Нет, никто ничего не видел, но… Есть на подобный товар охотник! Ты уже догадался? Верно – Исаак! Раз украли где-то красивую девку – у него спрашивать надо. Правда, он не скажет. Девок Исаак ромеям сдает или багдадским купцам… Но сейчас ни тех, ни других. И до весны, скорее всего, не будет. Значит – печенегам. А что ему еще делать? Краденый живой товар до весны держать – не утаишь, сбыть надобно сразу. Печенеги, конечно, не дадут настоящую цену, но тут уж как сторгуешься, а Исаак торговаться умеет.

Вода в бочке Хельги давно остыла, но ярл не обращал на это никакого внимания, поглощенный важной беседой. Нет, все-таки не зря он зашел сегодня в баню, не зря.

– Жди у входа, получишь дирхем, – вылезая наконец из бочки, сказал ярл Войше. Тот кивнул и исчез за занавесью.

Облачаясь в одежды, Хельги расплатился с банщиком, осмотрелся и, стараясь не очень спешить, направился к выходу. Там, у коновязи, его уже поджидал Войша.

– И нравится тебе заниматься… тем, чем ты занимаешься? – незаметно передав парню монету, поинтересовался ярл.

– Да не очень, – честно признался тот. – Но что делать – деньги очень нужны. Ничего, куплю баню, гарем заведу.

– Да будут благосклонными к тебе боги, – улыбнулся на прощание ярл. – Услышишь что интересное, приходи на двор старого Хакима. Знаешь, где?

– Знаю. У перевоза. – Войша махнул рукой, но обратно в баню не пошел, а долго еще стоял у коновязи, глядя вслед молодому ярлу, яркий темно-голубой плащ которого трепал холодный северный ветер.

Каган-бек покинул покои новой жены вполне удовлетворенным. Красавица Халиса свою работу знала и, надо признать, выполняла ее умело. Где только научилась такому? Завулон покачал бритой головой, отгоняя видение обнаженной супруги. Хватит нежиться, пора заняться делами, точнее, к их решению. Для этого уже толпятся перед его залой заранее вызванные верные слуги – представители важных родов, начальники конных отрядов, купцы… Проходя по узким коридорам, каган-бек слышал приглушенный шум голосов всех собравшихся, и гордость наполняла его сердце. Гордость и тревога. Доверенные люди донесли, что каган больше не хочет быть лишь послушным исполнителем его воли. Положение верховного жреца и символа Хазарии уже больше не удовлетворяют его – каган хочет реальной власти. А к ней два пути – либо поднять открытое выступление против каган-бека, либо сначала опорочить последнего, посеять среди тудунов нехорошие противоречивые слухи. Пусть поломают заплывшие жиром мозги, да вспомнят поговорку о том, что дыма без огня не бывает. Да, это может сработать – многие в каганате ненавидят каган-бека. Нахмурившись, Завулон – приличия ради – завернул по пути в покои Самиды, своей старшей супруги. Самида – высокая сухопарая женщина далеко за пятьдесят, со следами былой красоты на иссохшем лице – встретила мужа приветливо. Даже улыбалась, вернее, пыталась растянуть тонкие губы в улыбке, выглядевшей на сухощавом лице довольно странно – словно попытался улыбнуться череп.

Завулон почтительно поклонился супруге. Хотя они давно уже не спали вместе – для того имелись более молодые жены и наложницы – каган-бек всегда помнил, что старая Самида представляла один из самых влиятельных родов Хазарии, без которого нельзя было «удержать эль», то есть управлять страной и народом. Немного поговорив со старшей женой – так, ни о чем – каган-бек поднял с ложа свое тучное тело и направился к выходу. По пути оглянулся – Самида щурилась ему вслед, и в лице ее проступало нечто змеиное, как всегда, когда она хотела сообщить мужу очередную гадость.

– Ты что-то хочешь сказать мне, лунноликая?

– Твоя новая жена позорит тебя, – улыбнувшись еще шире – хотя, казалось бы, куда уж шире? – сообщила Самида.

– Ты говоришь о дочери купца Вергела? – Внутренне закипая, на всякий случай уточнил каган-бек.

– Да, о ней, о неверной. Ночами к ней ходят мужчины… Я велела допросить ее служанку, мерзкую девку Залиму. Та поначалу отнекивалась, но как только ее подвесили за ребро на острый крюк и начали прижигать грудь, быстро заговорила.

– И кто же эти мужчины? То есть, я хотел сказать – уже почти бывшие мужчины?

– Пришлый варяг Хельги и Имат, приказчик Вергела!

– Приказчик?! – По понятиям каган-бека, пасть ниже было уже нельзя. – Я еще раз допрошу эту Залиму, может, она не всех выдала. Ох, чую, тут пахнет каганом!

– Боюсь, что ты не допросишь ее, мой повелитель. – Самида с сожалением причмокнула губами. – Мерзкая девка не вынесла пыток и сдохла, едва мы начали снимать с нее кожу.

– Жаль! – Вне себя от ярости, рявкнул Завулон, покидая покои. И даже не заметил, как вслед за ним выскочил из-за портьеры старший евнух Исидар.

В коридоре каган-бек щелкнул пальцами, призывая стражу, и чуть задержался, выслушав не терпящий отлагательств доклад одного из слуг. Доклад касался положения дел в войске. Более, чем скверного положения. Завулон и не думал, что дело зашло так далеко.

Воспользовавшись задержкой, старший евнух проскользнул в дальнюю часть дворца – в покои младших жен и наложниц.

– Кто здесь? – вздрогнула Халиса, услышав шелест портьеры. – Ах, это ты, друг мой. Садись.

– Некогда сидеть, моя госпожа! С минуты на минуту здесь будут воины каган-бека! Старая собака Самида обвинила тебя в измене. И, дело хуже, они уже успели пытать Залиму.

– Жаль, я ее раньше не убила. Ладно, теперь уходи.

– Но, повелительница! Пора бежать.

– Поздно, мой верный Исидар. – Халиса нервно усмехнулась, прислушиваясь к топоту ног снаружи. – Поздно. Уходи же! И помни, мы еще посмотрим – кто кого! Посмотрим… Нет, не в эту дверь. Иди через двор. И, если сможешь, предупреди Имата и ярла.

– Слушаюсь, моя госпожа. – Сложив руки на груди, евнух исчез за скрипнувшей дверью… И был тут же схвачен воинами каган-бека!

Сам же Завулон, словно дикий вепрь ворвался к неверной супруге. Но та не дала ему сказать и слова:

– В твоем доме предательство, мой господин! – округлив глаза, прошептала Халиса, бросаясь на грудь мужу. – Боюсь, ты не поверишь… Самида…

– Что – Самида? – Каган-бек в ярости занес руку для удара.

– Ударь меня. Но прежде послушай. Или ты не хочешь знать правду?

– Говори! Да не вздумай лгать, иначе… Что, Самида тоже принимает по ночам любовников?

– Хуже, господин мой!

– Хуже?

– Она принимает посланцев кагана!

– Что?!

– Они приходили к ней каждую ночь, о чем-то шептались… я послала проследить Залиму, служанку… но ее что-то долго нет. Боюсь, они хотят убить тебя, шад! Я – чисто случайно – слышала, как Самида говорила, что кагану пора перестать быть лишь жрецом и взять, наконец, полную власть. А еще…

– О, подожди! – громовым голосом воскликнул Завулон, хватаясь за голову. – О, Боже, кому же верить? Эй, стража! Где начальник? Живо сюда!

– Звал, о, великий?

– В башню всех!

– Кого, повелитель? Госпожу Халису?

– Ее тоже. Но, главное, не забудь про старую Самиду.

– Так обеих в башню?

– Ну да, обеих. И отыщите приказчика и варяга.

Каган-бек Завулон обреченно махнул рукой и без сил опустился на ложе.

Приказчика Имата стражники схватили прямо в доме Вергела, связав, потащили с собой, на все вопросы отвечая стандартно: «Все, что происходит, делается волею каган-бека!»

– Волею каган-бека! – задумчиво повторил Вергел. – Куда же втравил меня мой приказчик? Теперь, пожалуй, лишь одна надежда – на дочь.

С ярлом поступили хитрее – наслышаны были о его воинской доблести. Прислали записку – якобы от Халисы – да там и взяли, внезапно навалившись толпою.

Обоих бросили в глубокую яму, накрыли сверху тяжелой решеткой – сидите пока, голубчики, а там посмотрим. Закатное солнце пожаром зажигало небо. От башни почти до самого дворца протянулась длинная тень. На стенах и у ворот перекрикивалась стража, а над ямой, крича, кружили вороны.

Глава 17 Тяжел труд золотарей!

А тут вот стой, хоть сгинь, Но тьму глазами ешь, Чтоб не пробрался вражеский лазутчик. Сергей Есенин «Пугачев»

Декабрь 862 г. Итипь

После ареста ярла Ирландец с Никифором вынуждены были спешно покинуть постоялый двор Хакима. Знали – скоро придут и за ними и, конечно, не стали дожидаться, бежали и затаились, на время прекратив активные поиски пропавших Снорри и девушки. Бежать им неожиданно помог Езекия. Парень вовремя просек арест Хельги-ярла и Имата – слухи по городу распространялись быстро, и когда на следующее утро Ирландец и Никифор пришли в дом купца исполнять обязанности охраны, именно Езекия информировал их обо всем, как впоследствии выяснилось, не столько по доброте душевной – хотя, и это присутствовало – сколько в своих корыстных интересах: необходимо было срочно вывезти сукно, на скорую руку перепрятанное в одном из амбаров бен Кубрата. Старый купец быстро поправлялся и не за горами были его вопросы относительно того, что там такое, в кипах? А на нет – и суда нет. Спросит купец про кипы, можно будет легко отпереться – какие такие кипы? Не видал никто здесь никаких кип, если что и было, так это наше, давнишнее… В общем, от сукна нужно было поскорее избавиться. Не в убыток себе, естественно. А для успеха такого непростого дела необходимы были три вещи: канал сбыта, повозки и надежные люди. Правда, хотелось бы еще и удачи, ну, да насчет нее Езекия рассуждал совершенно правильно – если будут все три вещи в наличии, да плюс его опыт – придет и удача, никуда не денется. Итак, первое. Канал сбыта. Реализовать такое количество левой ткани весьма не просто в Хазарии, с ее развитым чиновничьим аппаратом. Тем более, здесь, в столице, да еще зимой – когда все съезжаются в город после летних кочевий. Впрочем, и Езекия, несмотря на молодость, все же не в лесу найден. Нельзя реализовать по-крупному – невыгодно для торговцев, потому как можно попасться – поди, потом, объясняй чиновникам-тудунам, откуда сукно? Но ведь вполне можно пустить ткань мелким оптом, как раньше и предполагалось, до всех этих страшных событий. Так что же мешает сделать это теперь? Страх? Полноте – какая ж торговля без риска? Скорее, отсутствие времени. Впрочем, если сидеть, сложа руки, никакого времени не хватит. Езекия быстро прикинул, кому можно срочно пихнуть сукно без всякой предварительной договоренности. Пусть даже по самой мелочи, то есть как раз по самой мелочи и придется. Ребе Исаак? Нет, вот этот как раз с мелочью связываться не будет, и крупную партию тоже не возьмет – труслив. Значит, Исаак отпадает. Тогда – его банщики… ну, да, банщики, кто же еще? Им ткань нужна. На лавки, на портьеры, да и так – клиентам постелить под ноги. И не так уж мало они могли бы взять, особенно если цену сбавить. Вот только согласятся ли провернуть все тайком от хозяина? Ха – не вопрос! Конечно же, согласятся. И черный Мехмет, а особенно Войша – тот ради прибыли на что угодно пойдет, все знают – на баню копит. Эти возьмут, точно возьмут. Считай, около трети товара уйдет. По кочевьям можно проехаться, вон сколько кибиток да шатров разбито близ городских стен – не у каждого в Итиле есть дом или шатровое место. И стражники к ним не сунутся, особенно ближе к ночи. Значит, можно считать, со сбытом все в порядке. Теперь второе – повозки. Вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд. Хотя бы пару у кого взять на время. Свои-то трогать нельзя – бен Кубрат живо проведает. Походить по шатрам, поспрашивать? Опасно. Не нужен такой риск. А вот, если напрячь тех же печенегов?! Замечательная идея! В конце концов, они же должны быть заинтересованы в скорейшей распродаже товара, деньги-то им Езекия так еще и не вернул полностью – только за половину рассчитался. Вот и пускай подмогнут хотя бы с повозками. Где только разыскать их подрядчика, Сармака? Кажется, его когда-то видали в бане у Исаака… И вроде Имат с ним неплохо знаком… Вернее, не сам Имат, а его знакомый, как его? Истома. Да, именно так – Истома. Если, конечно, его не до конца прибил варяжский ярл. А живет Истома где? Да там, где все пришлые живут – где-нибудь на постоялом дворе. Найти его – вот пусть и сведет с Сармаком. А к печенегам за повозками можно варягов отправить, дружков схваченного ярла, тем более, что они все равно – ха-ха – ни на варягов, ни на славян не похожи – чернявые оба, волоокие, ни дать ни взять «белые хазары», как любят именовать себя знатные тарханские роды. Кажется, это надежные люди, по крайней мере, с конкурентами точно не связаны. Правда, их могут искать. Так, попробуй, найди, в этаком-то людском муравейнике, в который превращался Итиль каждую зиму. Если на одном месте не сидеть – никто и не сыщет, ну, может, случайно только.

Ирландцу и Никифору идея Езекии пришлась по душе. Все равно возвращаться обратно на постоялый двор им было нельзя – там вполне могла ожидать засада – так уж лучше быть хоть при каком-то деле, к тому же сопряженном с передвижениями по городу и ближайшей округе. А там, кто знает, кого повстречать можно? Глядишь, и помогут чем ярлу. Правда, с этим пунктом Ирландец был не совсем согласен.

– Через дворец каган-бека надо действовать, – упрямо повторял он. – Там разного народа хватает, наверняка имеются и недовольные, и обиженные, и просто любители дармового серебришка.

– Так-то он так, – соглашаясь, кивнул Никифор. – Да ведь во дворец вначале попасть надо, так? А как мы туда попадем?

– А и не надо нам туда попадать, – улыбнулся Ирландец. За последнее время узкое лицо его еще больше осунулось и побледнело, к тому же куда-то пропало накопленное за прошлые годы брюшко, что, надо сказать, пошло его фигуре только на пользу. – Не надо нам попадать во дворец, – повторил он. – Дворец сам попадет к нам. Ведь люди оттуда – воины, слуги и прочие – живут здесь, в Итиле. Ходят на рынки, в корчмы, в бани. Надо только увидеть их, выделить из толпы и…

– А для этого тоже нужны люди.

– Ты прав. Однако… вот мы сейчас займемся тайной торговлей с этим Езекией. И тут – глядишь, его люди пригодятся и нам. А выручать ярла надо. Хотя бы попытаться. Одни, без него, в Гардаре мы много не стоим. Это ведь его родственник конунгом на севере, а не наш.

Никифор молча кивнул.

Сверху, сквозь железные прутья решетки, тихо падал снег. Ночное, затянутое низкими тучами небо, было темным, почти беспросветным, если не считать далеких отблесков багровых зарниц где-то на западе, в той стороне, где в нескольких днях пути, на реке Бузан, высились белые стены Саркела, города, выстроенного не так давно для защиты от печенегов. Темно было на улицах Итиля – лишь на острове посередине реки, где высился дворец кагана, жарко горели костры лариссиев, да изредка, освещая путь факелами, проносилась приемистой рысью ночная стража. Копыта стучали о мерзлую землю так громко, что было далеко слышно, даже здесь, в глубокой яме – самом страшном узилище каган-бека Завулона. Хельги-ярл давно пришел в себя и теперь никак не мог согреться – хорошо, хоть руки развязаны, однако много не побегаешь – ноги стянуты тяжелой цепью, уходящей куда-то в темноту.

– Эй, есть здесь кто? – В который раз уже поинтересовался ярл. Ответом ему была тишина. Однако Хельги мог бы поклясться молотом Тора, что в яме находился кто-то еще. По крайней мере, еще один человек – точно. Но почему тогда он молчит? Отрезан язык? Или просто не хочет говорить? Интересно… А вообще-то, по чьему приказу его, свободного ярла, бросили сюда? Явно, по приказу самого каган-бека Завулона. А не много ли он на себя берет, этот Завулон? За такие дела можно и схлопотать под левое ребро острым клинком. Ну, Завулон… Вообще-то, он в чем-то прав, это незадачливый каган-бек. Еще вопрос, как бы сам Хельги поступил с теми, кто покусился на честь его супруги? Наверное, убил бы сразу, а этот, вишь, проявил милосердие – всего-навсего бросил в яму. А холодина здесь, словно на льдине. Интересно, кто же здесь еще? Итак, если Хельги оказался здесь из-за связи с женой каган-бека, почему не предположить, что его временный сосед попал сюда по той же причине? А раз так, то это, скорее всего, Имат. То-то он так сопит обиженно. Ну-ка, проверим!

– Хорошая девушка Халиса, – припомнил Хельги несколько хазарских слов. И тут же из дальнего угла полетел в него увесистый кусок твердой земли.

– Что же ты кидаешься, Имат? Или – не согласен со мной?

– Не позорь своим мерзким языком светлое имя, блудливая северная собака! – послышался приглушенный ответ. Глухой голос приказчика был полон ненависти и злобы.

Хельги задумался – как бы привлечь Имата на свою сторону? В конце концов, тогда и сидеть было бы веселее, и сбежать, в случае чего, легче. Вообще-то говоря, любой истинный викинг никогда не снизошел бы до общения с подобным существом, предпочел бы умереть молча, или – проклиная своих палачей, но… Но Хельги не был обычным викингом и вполне сознавал это. Он привык за последние шесть лет сначала хорошенько подумать, а потом уже действовать – что было, в общем-то, нехарактерно для большинства викингов.

– Ты напрасно сердишься на меня, Имат, – на языке ильменских славян произнес ярл. Знал – приказчик его хорошо понимает. – Нет, не кидайся больше, лучше послушай, не будь ишаком. Ага… Кажется притих. Ну, слушай… Знай, Халиса никогда не будет моей, а вот твоей – вполне может быть.

– Опозоренная тобою, ублюдок!

– Ну, тогда уж и каган-беком тоже. Им – гораздо больше, чем мной. Тебе что нужно – добродетели Халисы или она сама?

– Чтоб тебя разорвали бешеные рыжие псы!

– Благодарю, я всегда знал, что ты добрый юноша. Да не шипи ты змеей! Как думаешь, Халису тоже схватили?

В ответ послышался стон.

– Вот и я так полагаю, – грустно сообщил в темноту Хельги. – И что с ней сделает каган-бек?

– О, не мучай меня, рыжий варяжский пес.

– Ну, не такой уж и рыжий. – Ярл помолчал. – А между прочим, мы могли бы помочь Халисе бежать, – немного погодя сообщил он. – Если, конечно, сами смогли б выбраться.

В темноте презрительно хмыкнули, но больше уже не ругались.

– Интересно, до этой решетки никак нельзя добраться?

Имат загремел цепью. Хельги усмехнулся:

– Давай я заберусь тебе на плечи, и…

– Давай лучше я заберусь.

– Ладно. Давай, забирайся. – Хельги с готовностью подставил спину. – Только не особенно шуми, снаружи наверняка стража.

– Сам знаю… – буркнул Имат, но так и не сумел дойти до ярла – сковывающая ноги цепь оказалась слишком короткой. Хельги так же не удалось приблизиться к приказчику. Зато он добрался до начала цепи, пощупал рукой и присвистнул – цепь уходила куда-то вверх, видимо, была прикована к какому-нибудь пруту. Осторожно перебирая руками, ярл повис на цепи, подтянулся, почувствовав, как ноги отрываются от земли.

– Ну, что там? – спросил Имат. Ага, больше не злишься? То-то…

– Лезь по цепи вверх, – тихо сказал ему Хельги. – Там посмотришь, что.

Некоторое время в яме слышалось лишь сосредоточенное сопение. Сопел приказчик, ярл все делал бесшумно, как и полагается викингу. Перебирая руками и стараясь не очень звенеть цепью, властелин Бильрест-фьорда добрался наконец до поперечной балки, расположенной на высоте в два человеческих роста. Примерно столько же оставалось и до верхнего края ямы. Именно к этой балке и был прикован конец цепи. Прикован крепко – не оторвешь, да и не удобно здесь. А вообще – зачем было забираться на эту балку? Ведь достаточно просто расшатать любое из звеньев. Хельги еле подавил накативший на него приступ хохота… И вдруг услышал звук падающего вниз тела. Видно, незадачливый приказчик не смог удержаться на балке.

– Ты там жив ли? – как можно любезнее поинтересовался ярл.

– Тихо вы, не шумите! – прикрикнул на погонщиков Езекия. Он все-таки добрался до Сармака через болеющего Истому и выпросил целых три повозки, запряженных парой волов каждая. Вполне достаточно, если сделать несколько рейсов. Истома вначале кочевряжился, говорил, что не знает никаких печенегов, короче, всячески набивал себе цену. При других обстоятельствах Езекия, конечно, с ним поспорил бы, поторговался, но сейчас совсем времени не было. Пришлось без лишних слов выложить Истоме дирхем. Тот попробовал его на зуб, покачал перевязанную тряпкой руку:

– Знаешь, где платаны растут густо?

– Ну.

– Там и найдешь Сармака… Да постой, не знает он тебя. Сам с тобой схожу, но… Еще одна ногата, чай, для такого дела найдется?

Езекия со вздохом раскрыл висевшую на поясе калиту.

Договорившись с печенегом о повозках, ушлый племянничек бен Кубрата воспрянул духом. Сказавшись золотарями, нанятыми для вывоза содержимого городских уборных – запах при этом был соответствующий, самый настоящий – погонщики беспрепятственно проникли в город через главные ворота. Стражники не то чтобы не придирались – а, зажав носы, отошли подальше, и замахали руками – проезжайте, мол, да побыстрее. Незаметно стоявший поодаль и контролировавший всю операцию Езекия был доволен. Его идея смазать оси повозок настоящим дерьмом сработала, да еще как!

Быстренько перегрузив сукно из амбара в повозки, возчик щелкнули бичами.

И тут вдруг донесся из дому визгливый старческий вопль. Езекия прислушался и, сделав успокаивающий жест, быстро взбежал по лестнице.

– О, мальчик мой, – узрев его, обрадованно воскликнул бен Кубрат. С сальной свечой в руках он стоял у входа на опоясывающую дом галерею. – Чьи там колеса скрипят на моем дворе? Чьи там воровские рожи?

– Это золотари, дядюшка, – зевнув, пояснил Езекия. – Воздух-то понюхай.

Бен Кубрат принюхался, поморщил нос.

– И в самом деле… А за сколько ты их нанял?

– Ни за сколько, дядюшка. Их староста должен мне шест дирхемов еще с прошлого года.

– Шесть дирхемов, вай! А откуда у тебя взялись тогда эти дирхемы? Я ведь помню, как ровно год назад ты выпрашивал у меня дирхем на новый халат.

– Вот потому и выпрашивал, что дал те дирхемы в долг.

– А откуда у тебя вообще эти дир…

– Ой, дядюшка, – сморщился вдруг Езекия. – Пойду-ка я лучше прослежу за золотарями. Сам знаешь, это такой народ, что только отвернешься – а они уже что-нибудь со двора свистнут.

– Да, да, иди. Да посматривай получше. Помни, после моей смерти все добро тебе достанется. А где наша охрана? Ну, те варяги, что я нанял.

– Оба здесь, – заверил Езекия. – Как и договаривались, дежурят парами. Вот сегодня как раз Ирландец с Никифором. Прислать их?

– Нет уж, пусть лучше охраняют. Да и ты сам смотри в оба. Эти золотари, они народ такой… Ой, ну и запах. Как будешь выходить, прикрой поплотнее дверь.

– Прикрою, дядюшка! Приятных сновидений… Ух, как же ты мне надоел, старый таракан!

Перегрузив мешки, выехали со двора и направились к бане ребе Исаака. Собственно, сам ребе был не нужен, Езекия еще днем, тайно от него, договорился с кем надо. С черного неба густо повалил снег, мягкий, пушистый, похожий на утиный пух. Ирландец переглянулся с Никифором – такая ночь – самая подходящая для разбойников – утром никаких следов не найдешь.

Оставив повозки неподалеку от бани, Езекия осторожно заглянул через ограду и тихонько свистнул. В ответ послышался точно такой же свист, и в воротах появилась щуплая мальчишеская фигурка в наспех накинутом на плечи плаще.

– Войша? – удивился Езекия. – А где же Черный Мехмет?

– Где надо, – буркнул Войша. – Товар привезли?

– Как и договаривались. Одна повозка – ваша. Успеете разгрузить?

– Спрашиваешь! Ну и запашина. – Пацан зажал нос. – Что вы тут, обделались по дороге, что ли?

На всякий случай оставив при повозке Ирландца, Езекия с остальными исчез в ночной тьме узеньких улиц.

Войша и Черный Мехмет управились с разгрузкой на удивление быстро. Еще бы – они вовсе не собирались таскать кипы на собственном горбу, просто подогнали повозку к самому подвалу, поставили желоб, и… Кипы только мелькали, Конхобар еле успевал считать.

– Ну, все. – Когда повозка полностью опустела, Войша перевел дух. – Навар получите с продажи. Думаю, за неделю управимся. А сейчас, может, вина?

– Да, пожалуй, согреться бы не мешало, клянусь богиней Дагд. – Ирландец охотно выразил свое согласие на непонятной смеси кельтского с норманнским. Затем подумал и добавил несколько хазарских слов: – Вино – хорошо. Якши!

– Ну, якши, так якши, – засмеялся Войша. – Эй, Мехмет, тащи-ка вина.

Еще больше он смеялся, узнав, каким остроумным способом Езекия избавился от ненужного внимания стражников.

– Ну, надо же! – Попивая вино, Войша хлопал себя по острым коленкам. – Кто мимо пройдет, точно подумает – настоящие золотари! Да, вот у нас в бане выгребную яму почистить бы не мешало.

– Да что там «у нас в бане!»– сверкнул белками глаз Черный Мехмет. – Вчера проходил мимо дворца каган-бека, так оттуда, со двора, уж такой запах. Вот где выгребные ямы чистить нужно! А ты говоришь – баня.

– Что-что он сказал? – переспросил Ирландец на языке фьордов. Войша охотно перевел. И добавил, что сегодня весь день посетители судачили о произведенных каган-беком арестах.

– Неверных своих баб шад посадил в башню, потому что их всегда туда сажают, а потом сбрасывают вниз головой, – со знанием дела пояснил мальчишка. – А их полюбовнички наверняка в яме.

– Так, так, – заинтересовался Ирландец. – И глубока ли яма? Угу… Так ты говоришь, выгребные ямы в том дворце давненько не чистили? Кстати, а дорогу ко дворцу ты знаешь?

Пока Езекия развозил на печенежских подводах левое сукно, а Конхобар Ирландец пил вино в компании банщиков, Хельги-ярл с Иматом тоже не теряли времени даром. Во-первых, расцепили-таки цепи. Не так уж и трудно оказалось это сделать, давно уже проржавели все звенья, истончились за много лет. Да и цепи-то в яме, по большому счету, были не так уж и нужны, надевали их больше для блезиру, на самых отпетых узников. Чтоб боялись и трепетали. Из ямы и без цепей убежать было нельзя – слишком уж глубока, да еще и решетка. А рядом с решеткой – неподкупный страж с копьем и в кольчуге. Вот этого-то стража и принялись раздражать Хельги с Иматом. Громко звенели цепями и обзывали несчастного стража самыми гнусными словами, из которых «беременный ишак» и «обделавшаяся самка бегемота» были наиболее приличными. А когда стражник пытался отвечать и неосторожно нагибался над решеткой – кидались в него комьями земли и замерзшим калом, оставшимся от предыдущих сидельцев. Наконец охраннику надоело. Обиженно надув губу, он отошел в сторону, потом вернулся и хотел было помочиться в яму, да раздумал. Как раз в этот момент из глубины ямы швырнули что-то в решетку. Ну их к ляду, попадут еще замерзшим дерьмом в лоб, с них станется! Стражник перестал обращать на них внимание. Хельги только того и надо было. Связав две цепи вместе, ярл с помощью Имата забрался на балку и швырнул цепь вверх, стараясь перекинуть ее через прутья решетки. Непростая эта была задача, хорошо хоть страж не мешал – привык уже к шуму да ругани. Наконец получилось, раза с шестого. Осторожно спустив к себе конец цепи, Хельги подергал ее руками. Должна выдержать.

– Ну, я полез, а ты – сразу за мной, только не отставай.

– Да уж не отстану, не сомневайся.

– Там точно не замок, защелка?

– Да точно. Кому тут нужен замок? По левую руку ищи.

Подтягиваясь на руках, Хельги быстро добрался по цепи до самой решетки и, зацепившись за обложенный кирпичами край ямы, просунул левую руку сквозь прутья решетки, в любой момент ожидая удара мечом. Ну, тут нужно было рисковать. Имат просветил своего сокамерника относительно того, что именно делают с нарушителями чести чужих жен. Удара не последовало. Ярл подтянулся еще. Ага, вот, кажется, и защелка… Ага… Открыв ее, Хельги чуть сдвинул решетку в сторону, так, чтобы пролезть. Осторожно высунул голову, осмотрелся. Где же стражник? И что там за шум у ворот? Ой, не ладно все получается. Хельги скинул конец цепи в яму:

– Эй, Имат. Давай, лезь быстрей.

Приказчик не заставил себя долго упрашивать. Вывалился из ямы, тяжело дыша. Широкое лицо его лоснилось от пота.

– А где… – Он посмотрел по сторонам в поисках стражника.

– А вон, у задних ворот. Быстро задвигаем решетку обратно и куда-нибудь прячемся. Хорошо хоть, пока темно… Ой, сглазил!

У ворот ярко вспыхнули факелы. Их зажгли стражники. Около десятка. Похоже, почти вся ночная смена. Вокруг – высоченные стены. Попробуй-ка, перелезь!

Стражники, переругиваясь с кем-то за воротами, однако створки не открывали, видно, ожидали старшего смены. Наконец тот появился, невыспавшийся, недовольный, бросил злобно:

– Кого еще там принесло?

– Золотари, господин.

– Золотари? – Старший выглянул за ворота. Волы, повозка, пропитавшаяся стойким запахом дерьма, золотари с лопатами – один узколицый, противный, второй – с постной рожей, третий совсем еще пацан. Однако бойкий.

– Открывай, дядя! – угадав в высунувшемся за ворота толстяке начальника стражи, громко крикнул пацан. – Не то уедем, будете тут до лета дерьмо нюхать.

– А чего ночью? – раздраженно осведомился начальник.

– Днем к самому кагану едем, а сейчас, вот, к вам. Ну, не хотите, как хотите. Наше дело маленькое. Никифор, разворачивай…

– Эй, стойте, стойте… – испугался начальник стражи. Уедут – с него весь спрос, отвечай потом перед каган-беком. А у того нрав крутой – запросто вместо золотарей работать заставит, не посмотрит ни на выслугу, ни на чин.

Заскрипев, распахнулись ворота, и повозка золотарей неспешно въехала на задний двор каган-бека Завулона.

– Ну, где тут выгребная яма? Эта, что ли? Что-то больно уж велика.

– Нет, нет, не эта. Там, дальше. Месдей, покажи…

Остановившись около уборной, золотари слезли с телеги.

– Ну, начнем потихоньку, – усмехнулся узколицый Ирландец. – А как успокоятся все – главным делом займемся. Видали, где яма?

Через некоторое время стражники разошлись по своим местам, погасли почти все факелы, лишь один горел у самых ворот, в руках Месдея, того самого стражника, которому было поручено сторожить посаженных в яму. Теперь-то те попритихли. Видно, замерзли, либо спать улеглись.

– Пора. – Взглянув на маячившего у самых ворот стража, сказал Ирландец. – Интересно, глубока ли яма?

– Очень глубока, Конхобар, – раздался из темноты знакомый голос. – Ты даже не можешь себе представить – как.

– Ярл? – Не в силах поверить, резко обернулся Ирландец.

– Он самый. И не один.

– Тогда давайте в телегу – и поскорее покинем это проклятое место! – шепнул Никифор.

Хельги с Иматом тут же забрались в повозку. Никифор натянул вожжи…

– Подожди-ка, – Остановил его предусмотрительный Конхобар. – Давайте-ка вначале набросаем туда дерьмеца! Что уставились? Хватайте лопаты, и за работу.

– Ну, это будет вам дорого стоить, – лениво поднял лопату Войша.

– Ярл заплатит тебе два дирхема, – обнадежил его Ирландец.

– Кто это тут швыряется моими дирхемами? – буркнул Хельги-ярл со дна повозки и поспешно зажал нос рукой. Дерьмо – оно везде дерьмо.

За ворота выехали без помех и, завернув за угол, остановились у старых платанов.

– Ну вот, похоже, и все, – отряхивая налипшее дерьмо, промолвил приказчик.

– Да нет, Имат, не все, – Покачал головой ярл. – Ты что же, не собираешься вызволять Халису?

Глава 18 Набег

Сражаться, драться и жениться На двух, на трех, на четырех — Всю жизнь и воин и возница, А не лентяй и пустобрех. Николай Заболоцкий «Рубрук в Монголии»

Декабрь 862 г. Хазария

– Нет, мы пойдем и спасем ее! – азартно заявил ярл, пристукнув ладонью по столу. – Пока, правда, не знаю, как это сделать. Но буду думать.

– Не сомневаюсь, что придумаешь. – Конхобар Ирландец прищурил правый глаз. – Только мы потеряем время… А ведь надо еще разыскать Снорри и эту… как ее?

– Ладиславу.

– Да, Ладиславу. Она должна знать… – Последнюю часть фразы Ирландец произнес очень тихо, себе под нос, но Хельги все же ее услышал. Однако не стал допытываться, что именно Ладислава должна знать. Догадывался. Наверняка Ирландец считает, что девушка что-то знает о тайных делах людей Лейва Копытной Лужи. Может быть, ей рассказывал об этом Найден? Жаль, пришлось оставить парня в Белоозере. И, кто знает, жив ли он еще? Что же касается пропавшего Снорри, то бросать друзей в беде вообще было не в характере викингов, тем более не собирался этого делать Хельги. А вот Халиса… Для ярла и здесь все было достаточно ясно, хоть он и не испытывал в отношении прекрасной хазарки никаких особых иллюзий, как, к примеру, Имат. Знал одно: Халиса оказалась в опасности во многом и по его вине. А значит, она не должна пострадать, и здесь Хельги сильно надеялся на Имата. Похоже, приказчик мог сделать для Халисы все. Вот сама красавица вряд ли испытывала к приказчику какие-то светлые чувства, скорее, просто использовала его, как попыталась бы использовать и Хельги. Попыталась бы, но не успела. Интересно, а что все-таки ей было нужно от ярла, помимо того, что обычно желают все, без исключения, женщины? Может быть, она хотела со временем избавиться от Самиды? Или – от самого каган-бека? Хотя зачем ей это? Ну, да что гадать, сейчас ее не спросишь. Только потом – и вряд ли она скажет правду.

Все они – Хельги, Никифор и Ирландец – пережидали погоню под самым носом у каган-бека – в бане ребе Исаака. Войша и Черный Мехмет щедро умастив гостей благовониями, чтобы отбить стойкий запах дерьма, проводили их в парную, в бассейны, даже не предложили отдельного кабинета с бочкой. И совершенно правильно сделали – народу в бане хватало, и заглянувшие сюда с целью проверки воины каган-бека проверили лишь отдельные помещения, в парную не совались – уж слишком жарко было там, да и не приходило им в головы, что беглецы, вместо того, чтобы драпать без оглядки куда-нибудь в печенежские степи, будут спокойно нежиться в бане.

Впрочем, никто и не нежился – думали. Спорили полушепотом, все никак не могли решить, каким образом вызволить заточенную в башне Халису? Больше всего предложений высказал, конечно же, Хельги. Ирландцу и Никифору было, по большому счету, плевать на хазарку, они просто помогали своему ярлу, не считая возможным бросить его в трудную минуту.

А по всему городу, и дальше, по степям и урочищам, растекалась облава, охватывая оба берега Итиля. Искали варяга и приказчика – объявили за их головы награду, перетряхнули весь дом Вергела, оставили там засаду, разнесли постоялый двор старого Хакима, прошерстили народ на пристани – тщетно. Тогда конные сотни каган-бека ринулись в степи. Вот за ними-то и наблюдал с высоты могучего прибрежного утеса печенежский князь Хуслай. Князь был без шлема, светлые волосы его и гриву коня трепал холодный ветер, Хуслай не обращал на это внимания, зеленые глаза его сузились, губы кривились в ухмылке. Была у Хуслая мечта – разорить и сжечь дворец самого кагана… ну, или хотя бы каган-бека… на худой конец – какого-нибудь знатного тархана. В данном случае все это не играло особой роли, главным было другое – показать этим надменным хазарам, что все их укрепления, войско и даже магическая сила кагана – ничто по сравнению с молодецкой печенежской удалью и напором. Конечно, Хуслай хорошо понимал, что любой набег – а уж тем более, на хазарскую столицу – предприятие более чем рискованное, однако куражу ни ему, ни его воинам было не занимать. А почему бы нет? Надо только выбрать удобный момент, когда хазары будут чем-то обеспокоены, и тогда… Похоже, именно сегодня такой момент и наступил. Хуслай с удовлетворением посмотрел на большой отряд, проскакавший к урочищу. Впереди, на белом коне, несся кряжистый воин в золоченом шлеме с перьями цапли. Сам каган-бек? А что, очень может быть. Вон как развевается за его плечами алый шелковый плащ, как сверкают в лучах зимнего солнца бронзовые бляшки на панцире! Пронесшись галопом, отряд хазар скрылся в урочище, потревожив спавшего там лобастого белошеего волка. Опасаясь стрел, тот бросился в чащу из-под самых ног захрипевшего коня Завулона. И каган-беку на миг показалось, что на шее волка блеснула золотом цепь. Волки носят украшения? Надо же! Может, это какой-нибудь знатный волк, волк-тархан или даже – волк-каган? Завулон усмехнулся. Не до волка сейчас, не до волка… Поймать бы ублюдков, настигнуть. А опозоренных жен он завтра же прикажет сбросить с башни. Обеих.

– Смотри-ка, князь! – Кто-то из воинов показал камчой вниз, на дорогу, где прямо к утесу мчался, нахлестывая коня, одинокий всадник в волчьем плаще и мохнатой лисьей шапке.

– Лазутчик, – нехорошо усмехнулся Хуслай. – Убейте его. Нет, сначала поймайте и допросите. Впрочем… – Заслонив ладонью глаза от солнца, он внимательно всмотрелся вдаль. – О, боги! Так это же Сармак! И правда – лазутчик. Только не хазарский, а наш!

Воины засмеялись княжеской шутке.

– Наконец-то я нашел тебя, князь! – спешившись, поклонился Сармак. – В городе суматоха, почти все войско кого-то ловит.

– Это я вижу. Ты сделал то, что должен?

– О, да! – обветренное узкоглазое лицо Сармака озарилось улыбкой. – Верные люди откроют ворота. Правда, ненадолго.

– А нам плевать насколько! – Хуслай оглянулся на своих воинов, и те одобрительно зашумели. – Главное – войти в город, а выйти обратно мы сумеем и сами! Хамид, скачи в племя, пусть выезжают. Ну, а мы не будем терять время. Веди же, Сармак!

И небольшой отряд печенегов, рысью слетев с утеса, понесся вслед за своим князем. Хрипели кони, летели из-под копыт смерзшиеся комья земли пополам со снегом. Князь Хуслай был вовсе не так прост, как казался. Несмотря на охвативший его азарт, он вел воинов не прямо по степи, а оврагами, балками, перелесками. Так, что появившиеся словно из-под земли печенежские всадники вызвали у городской стражи настоящий шок!

– Пора. – Увидев печенегов, незаметно пробравшийся на стену Ирландец махнул рукой, и Хельги, вытащив меч, напал на воротную стражу. Те растерялись, закрутили головами – никак не могли подумать, что нападавший – один. Выхватили сабли, звякнула сталь – ярл справился бы с ними с легкостью, но притворно отступил, отвлекая от ворот. А скромно стоявший неподалеку Никифор подкатил под створку большой камень… Когда стражники опомнились – было уже поздно: печенежская сотня, размахивая саблями, ворвалась в город и с воплями закружила у ворот, ожидая приказа князя и пугая разбегающихся по сторонам прохожих.

– Вот наш человек, князь! – Сармак осадил коня, показывая князю на ловко отбивающегося от наседавших на него стражников Хельги. Ярл тоже узнал печенега и в три прыжка оказался возле его коня. Подмигнул, перевел взгляд на вожака:

– Ты – князь Хуслай?

Вождь печенегов кивнул.

– Тогда вперед. Пока стража не опомнилась, есть возможность разграбить дворец самого каган-бека!

– Покажешь дорогу, – сдерживая охватившую его радость, важно кивнул Хуслай и обернулся: – Коня ему! Кто-то из ближайших к князю воинов – в богатом плаще и серебристом шлеме, видно, не из простых – протянул ярлу поводья. Хельги поблагодарил кивком… И замер. Перед ним стоял Радимир! Стоял и улыбался.

– Рад тебя видеть, ярл, – радостно воскликнул он. – Но все вопросы потом. Пока же – вперед!

– Вперед, – вскакивая на коня, согласно кивнул Хельги.

И сотня головорезов вскачь понеслась к дворцу каган-бека. Они взяли ворота на раз – там и защитников-то почти не было, все, включая самого каган-бека, ловили беглецов за стенами Итиля.

– Жгите все. И хватайте добро и женщин. – Быстро распорядился Хуслай, впрочем, об этом вряд ли нужно было просить его воинов. Двор каган-бека напоминал сейчас торжище. Повсюду сновали какие-то люди – печенеги, слуги, просто прохожие, рискнувшие воспользоваться удобным случаем и прихватить все, что под руку попадется. Кто-то вытаскивал из дворца во двор длинную портьеру из блестящей парчовой ткани, кто-кто тащил на спине приятно звякающие мешки, а некоторые уже вовсю набивали переметные сумы добром каган-бека, весело переговариваясь и славя удачливого вождя. По всему двору летали перья, бегали куры, утки и какие-то полураздетые женщины – видимо, каган-бековы наложницы и жены. Уток, кур и женщин тоже хватали, причем женщин не насиловали – некогда было. Князь предупредил, чтобы все делали быстро.

Хельги-ярл первым делом ворвался в башню. Взбежал по узким ступенькам, чувствуя за спиной тяжелое дыхание Имата. Вырвав у трясущегося старика-стражника ключи, отпер замок. Распахнувшись, скрипнула дверь…

– Ой, мы, кажется, не туда попали.

Обернувшаяся женщина – сухая, как вобла – ничуть не походила на красавицу Халису. Скорее всего, это была Самида, старшая жена Завулона. Строго посмотрев на ярла, Самида поджала губы и гордо велела закрыть дверь, что Хельги с большим удовольствием и сделал. Хлопнув дверью, обернулся к Имату: – Ну и ведьма!

Приказчик согласно кивнул.

Халису обнаружили на самом верхнем этаже башни. Увидев спасителей, она радостно заулыбалась и даже попыталась броситься ярлу на шею. Тот отстранился – не до того было. Поручив освобожденную пленницу заботам Имата, Хельги птицей взлетел на смотровую площадку и осмотрелся. От дворца кагана тянулись к центру города многочисленные черные точки – лариссии. Такие же точки быстро приближались к городу со стороны степи. Следовало спешить…

Сбежав с башни, Хельги схватил за рукав подвернувшегося под руку Сармака. Выслушав его, печенег, подбежал к князю. Тот махнул рукой:

– Уходим!

Завыли трубы.

– Не туда, князь. – Ярл тронул поводья княжеского коня. – Налево. К южным воротам.

– Но это же через весь город! – воскликнул Сармак.

– А к северным воротам мы уже опоздали.

Хуслай кивнул, отдавая приказ воинам, и печенежский отряд, быстро развернувшись, помчался по узким улицам хазарской столицы. Радимир проезжая мимо Хельги, улыбнулся:

– Еще повоюем, ярл!

– Но как ты…

– После расскажу. Подгони-ка лучше своих друзей!

Кривич умчался вперед, а Хельги попридержал коня. Ирландец с Никифором догнали его, а вот что касается Халисы и Имата…

– Вас приходится долго ждать, ребята, – завидев наконец эту сладкую парочку, нахмурился ярл. – Или вы не с нами?

– Нет, варяг. – Имат покачал головой. – Мы спрячемся здесь.

– А потом?

– Наше дело.

– Что ж. – Хельги пожал плечами и, улыбнувшись, взглянул в черные, с золотистыми искорками, глаза Халисы. Да, эта молодая женщина чуть было не свела его с ума.

– Не беспокойся за нас, ярл. – Подъехав ближе, Халиса крепко сжала руку Хельги.

– Но каган-бек будет мстить!

– Мстить? – Красавица усмехнулась. – Мы выехали со двора позже вас, и я заметила, как во двор ворвались лариссии кагана. И знаешь, что они стали делать? Подожгли дом и принялись убивать всех, оставшихся в живых! Посмотри на город, ярл! Все эти воины, что, словно хищники врываются сейчас в дома сторонников Завулона якобы для защиты их от печенегов – это воины кагана. Видно, ему наскучило быть послушным исполнителем воли шада и захотелось по-настоящему держать эль. Итиль – теперь город кагана, а не каган-бека. Думаю, по возвращении, Завулону будет не до меня. Если он возвратится…

– Я всегда знал, что ты очень умна, Халиса, – кивнув, произнес ярл и, развернувшись, хлестнул коня.

Халиса смотрела ему вслед, пока его голубой плащ не скрылся за поворотом. В ее глазах стояли слезы. Да, она была умной женщиной, но все же, все же… так хотелось совершить какую-нибудь глупость. Пересилив себя, Халиса незаметно вытерла слезы и обернулась к Имату:

– Ну, что встал? Поехали…

Счастливо избегнув бесчестья и смерти, Халиса вскоре станет старшей женой разбогатевшего Имата и матерью его детей. Она будет хорошей матерью и хорошей женой, но навсегда сохранит в сердце образ молодого варяжского ярла, с которым никогда больше не встретится.

Никогда…

Глава 19 Поиски и находки

Кто чистых отделит от виноватых? И кто из чистых ныне без пятна? Вернер Бергенгрюн «Возвращение»

Декабрь 862 г. Хазария

– Ах ты, предатель! На, получай! Вот тебе!

Лейв Копытная Лужа несколько раз поднял и опустил плеть из воловьей кожи, оставляя кровавые полосы на спине банного мальчишки Войши.

– Я не виноват, боярин! Не виноват! – извиваясь от боли, закричал несчастный.

– Не виноват? – еще больше разъярился Лейв. – А чего же тогда они пришли к одноглазому Аврааму? И спрашивали про меня! Ах ты, гад, получай же!

Еще удар… И крик боли. И еще…

Ху-у… Утомившись, Лейв Копытная Лужа вытер со лба пот рукавом туники. Хлебнул вина из стоявшего рядом, на столе, кувшина и с ненавистью взглянул на распластанного на лавке парня.

– Говори, с кем тебя видели в бане?

– Да я… – застонав, Войша сплюнул в угол кровавую слюну. – Я и не знаю… не знаю толком… как его зовут…

– Ах, не знаешь? – Лейв угрожающе поднял плеть. – Скоро двадцать лет, как живу я на свете, но не видал еще такого подлого змея, как ты! Нет, я все-таки велю содрать с тебя шкуру.

– Не надо… – Войша тяжело дышал, на губах его пузырилась розоватая пена. Это ж надо было так глупо попасться! Он и не думал, что этот Лейв так испугается чьих-то расспросов. Чтобы избежать мук, Войша пытался честно припомнить имя того варяга, который расспрашивал его про Лейва, да вот беда, что-то никак не вспоминалось.

– Такой…. высокий… красивый…

– Имя!

– Кажется… кажется, Хольг или Хельг…

Копытная Лужа насторожился:

– Может, Хельги?

– Хельги! Точно – Хельги, господин… о, как же мне больно…

– Ах, Хельги! – взвился Лейв и, схватив плеть, снова принялся наносить удары, чувствуя, как летят на лицо и руки горячие кровавые брызги. Удар! Еще удар! Еще. И вопль, перешедший в вой, извивающееся тело, на глазах превращающееся в кровавое месиво… Удар!

Удар! Лейв вдруг почувствовал, что от зрелища чужой нестерпимой боли получает такое наслаждение, что уже просто не в силах остановиться. Да он и не хотел останавливаться, и не собирался отпускать Войшу… По крайней мере, живым… Плеть порхала в руке молодого варяга страшной кровавой птицей. Удар – вопль, еще удар – вопль… И эти крики звучали для Лейва как музыка. Хельги? Сведения? Все это пустое, главное другое, совсем другое. Удар! Несчастный Войша уже даже не кричал – кончились силы, лишь тихонько стонал… А затем, после особо сильного удара, дернулся и затих. Перед его закатившимися глазами возникла вдруг Паша-река, далекая и каменистая, бревенчатая изба, очаг из обмазанных глиной камней. Река журчала все громче и громче, а в очаге весело полыхало пламя, потом вдруг все подернулось туманом, таким светлым, полупрозрачным и даже, кажется, радостным, а потом… Потом не стало ничего.

– Кажется, ты его прикончил, Лейв, – подойдя к лавке, вымолвил Альв Кошачий Глаз, приподняв за волосы голову несчастной жертвы. – А мы ведь так ничего толком и не узнали.

– Ну вот, – развел руками Лейв. – Теперь эта собака еще и сдохла! Ну, все против меня, все.

– Ладно. – Кошачий Глаз положил руку ему на плечо. – Надо закопать тело, да убираться отсюда.

– Закопать? Да пусть его рвут бродячие псы!

– Ну, как знаешь. – Альв отошел. – Только я бы не оставлял после себя такие следы.

Копытная Лужа не слушал его, а жадно пил вино прямо из узкого горла кувшина. За время путешествия он отнюдь не осунулся, в отличие от Альва и Хакона, наоборот, еще больше пожирнел, так что толстые щеки его свисали брылями почти до самой шеи. Заброшенная пастушеская хижина, на которую варяги случайно наткнулись, находилась далеко за стенами Итиля, в урочище, скрытом от людских глаз. Когда, после нападения печенегов на дворец каган-бека, в городе начали хватать чужаков, Альв Кошачий Глаз и Истома решили не дожидаться ареста. Хотя им не было известно, чем вызвана смута, они, умудренные жизненным опытом, знали – подобные происшествия почти всегда списывались на чужестранцев. А что? Очень удобно. Кто науськал печенегов? Чужаки. Они же и пустили черную стрелу, попавшую прямо в сердце славного каган-бека Завулона, чьи похороны состоятся вскоре при большом стечении народа.

Люди Лейва – те, кто успел уехать – вовсе не собирались задерживаться в хижине, только подождать оставленного в городе для разведки бритоголового слугу Грюма да поговорить по душам с предателем, которого предусмотрительно захватили с собой, поймав у самой бани. Правда, ничего особого от предателя не узнали. Поняли только, что тщательно выспрашивал про них некий Хельги-ярл, что охранял когда-то со своими людьми купеческий караван Вергела. А зачем выспрашивал и что ему было надо? Лейв Копытная Лужа пожимал плечами, а Кошачий Глаз незаметно переглянулся с Истомой. Они-то догадывались, что к чему. Что же касается Лейва, то его, похоже, больше волновал сам процесс пытки.

Оставив младшего товарища в хижине наедине с кувшином вина и старым Хаконом в придачу, Альв и Истома вышли наружу. В стылом небе пряталось за облаками тусклое желтое солнце, а налетавший ветер нес из степи горьковатый запах полыни.

– Как бы Хельги-ярл не ускользнул от нас, – помассировав подживающую руку, выразил опасения Истома. – Иначе придется держать ответ перед Хозяином.

Альв Кошачий Глаз согласно кивнул, но особого значения словам напарника не придал. Ведь до последнего времени им все время везло – так, вероятно, повезет и дальше, в конце концов, все в руках богов.

– В руках-то в руках… вот только, в чьих? – непонятно промолвил Мозгляк и оглянулся. Из хижины доносилось громкое чавканье.

– Что они там жуют? – удивился Кошачий Глаз. – Неужто пожирают умершего?

– Сушеные яблоки, – успокоил его Истома. – Я видел, как Лейв прихватил у Авраама мешок вместе с кувшином вина… А вот что это там, за кустами? – Он пристально всмотрелся. – Блазнится, мелькнуло что-то. Волк! И в самом деле – волк! С собой ли у тебя лук и стрелы, Альв?

– Всегда с собой, – довольно осклабился тот. – Сейчас мы его…

Он не успел договорить. Огромный, серо-желтой масти, зверь вышел из-за кустов дрока и, утробно рыча, двинулся прямо на них. Лобастая голова его была чуть наклонена, из полуоткрытой пасти, полной острых зубов, стекали на стылую землю белые капли слюны. На белой опушке шеи что-то блеснуло. Цепь!

– Гляди-ка, волки теперь носят на себе золото! – Альв Кошачий Глаз натянул тетиву… А Истома не отрывал от цепи взгляда. Кажется, именно такую носил хозяин Дирмунд. Может, волк пришел к ним не зря?

Не дожидаясь, когда Альв выпустит стрелу, Истома ткнул его кулаком под руку и, быстро опустившись на колени, тихонько завыл. И матерый хищник – о, диво! – опустился на передние лапы и, уткнувшись мордой в землю, стащил с головы цепь. Отполз в сторону, завыл точно так же, как и Истома, и, быстро вскочив, скрылся в урочище.

– А цепь, видно, он нам подарил, – опуская лук, ухмыльнулся варяг. – О, да на ней что-то болтается.

– Дай сюда! – Истома Мозгляк требовательно протянул руку. – Так и знал, – сказал он, открывая подвеску. – Это послание Хозяина.

– «Смерть», «Змея», «Хельги». – Вслед за Истомой Альв Кошачий Глаз шепотом прочел руны. – Что бы это значило?

Истома усмехнулся:

– Догадаться не трудно. Вместо того, чтобы следить за молодым ярлом, Хозяин разрешает нам бросить его в яму со змеями!

– А! – вспомнил вдруг Альв. – Именно так и поступил король Нортумбрии с Рагнаром Мохнатые Штаны. Только, вот, хозяин Дир-мунд забыл сообщить, где мы сейчас возьмем змей?

– Сейчас негде, – согласился Истома. – Но ведь когда-нибудь придет и весна. А Хозяин вовсе не написал, чтобы мы сделали это немедленно.

– И верно. Умный ты человек, Истома. – Альв Кошачий Глаз уважительно посмотрел на напарника. – Не упустить бы этого Хельги.

– Ты прав. Его надо найти… Впрочем, нет, не будем мы его искать. Он же сам зачем-то искал Лейва. Что же мы будет ходить друг за другом кругами, как лиса вокруг кур? Пусть лучше он идет за нами, а уж мы выберем удобный момент.

– Но как он узнает, где мы?

– Узнает. Кстати, как раз через Грюма, – усмехнулся Истома. – Грюм приведет его сюда, а мы постараемся оставить для него знак перед отъездом. Ведь наш молодой господин Лейв не намерен сидеть здесь до самой весны.

– Да, Хакон говорил – он собирается идти в Саркел с караваном бен Кубрата. Вернее, собирался. До всей этой суматохи.

– Дожидается Грюма? Впрочем, Грюм теперь и нам нужен.

– Он не только Грюма ждет. Кто-то из печенегов обещал привезти ему молодого варяга и девку. Да – Ты же сам сводил его с тем узкоглазым.

– А, с Сармаком. – Истома задумался. – Сармак вполне мог и обмануть. Варяга убить, а девку… девку… Девку приспособят куда-нибудь или продадут по весне ромеям. Похоже, к ней и в самом деле благоволят боги. Избежать смерти от моей руки до сих пор удавалось немногим.

Они вошли в хижину. Хакон с Лейвом чавкая, словно свиньи, жадно поедали сушеные яблоки. Раскрытый мешок стоял на столе, рядом с опустевшим кувшином, а в дальнем углу, небрежно сброшенное с лавки, словно никому не нужная ветошь, лежало окровавленное тело банного мальчика Войши.

Грюм приехал к ночи. Рассказал, что в первой половине дня на постоялом дворе все было спокойно, а вот ближе к вечеру к одноглазому Аврааму нагрянули-таки лариссии. О чем выпытывали – пес их знает. Он, Грюм, не дожидаясь на свою голову неприятностей, свалил побыстрее через задний двор, по пути прихватив хозяйского ишака.

– Хороший зверь, – похвалил ишака Грюм. – Рысист и вынослив, только криклив больно.

– Вот на нем и вернешься обратно. – усмехнулся Лейв, к этому времени полностью посвященный Истомой и Альбом во все тонкости предстоящего дела.

– Зачем? – удивился Грюм, видно было, что ему не очень-то хотелось возвращаться.

– В бане помоешься, – хохотнул Истома. – Заодно сведешь знакомство с разными людьми. Есть там такой Черный Мехмет…

Далеко за Итилем, в степи, покрытой пожухлым ковылем, жарко горели костры. День простоял теплым, почти весенним, с ясной синевой небес и ярким веселым солнцем, таким, что можно было подумать: на дворе, по крайней мере, апрель, но уж никак не декабрь. Оттепель длилась уже вторую неделю, так и не успевший замести все вокруг снег стаял, оставшись лишь кое-где в оврагах и в далеких урочищах.

Вокруг костров, зажженных в честь великого небесного бога Тенгри, совсем еще молодые печенежские парни, размахивая короткими копьями, исполняли боевой танец. Сегодня был их день – день посвящения в воины. Сидящие рядом, напротив белых шатров-веж, взрослые воины попивали хмельной кумыс, одобрительно глядя на молодежь. За вежами, за кустами, за повозками притаились любопытные девчонки, им, уж конечно, тоже было интересно посмотреть на парней – будущих женихов – хоть и нельзя было, и старый шаман Кудлак – вредный и глуповатый – неоднократно обещал прилюдно высечь охальниц, если какую поймает. Девчонки не очень-то боялись его угроз – попробуй, сначала, поймай! Вот и глазели. А что?

Молодые, обнаженные по пояс, тела юношей при свете костров казались отлитыми из бронзы, и длинные тени их плясали на земле, в такт ударам бубнов.

Хельги-ярл, сидя на почетном месте по правую руку от князя Хуслая, тоже притоптывал нагой в такт и вместе со всеми хлопал в ладоши. Он не скрывал своего удовольствия – очень нравились ярлу бубны, барабаны, трещотки – вообще, все, что громыхает. По левую руку сидел его зять Радимир с супругой – молодой красавицей Юкинджой, когда-то чуть было не утопившей будущего супруга в глубоких водах Итиля. Слава богам, выплыли оба. Сначала на берег выбрался Радимир, но, увидев, как девчонку ударило головой о камень, бросился обратно в реку и ведь успел – вытащил. Вытащил, взглянул и почувствовал вдруг, как захолонуло сердце. Спасенная им девушка оказалась настоящей красавицей – намокшие рыжие кудри, тонкие, словно точеные, черты лица, и внезапно распахнувшиеся глаза, серо-зеленые и огромные, словно звездное небо над бескрайней печенежской степью. Очнувшись, девчонка схватила камень, швырнула его в Радимира и попыталась бежать. Далеко не убежала – кривич быстро догнал ее, развернул, схватив за руки:

– Ты билась, как настоящий воин, – прошептал он и улыбнулся. – Если хочешь бежать – беги, только прежде возьми мой плащ, он почти высох, а ты вся промокла.

– Ты тоже не сухой, – взяв плащ, усмехнулась Юкинджа. – Откуда ты знаешь наш язык?

Радимир не ответил, лишь прошептал:

– Ты прекрасна, как звездная ночь.

Юкинджа фыркнула, словно рассерженная рысь, и неожиданно для самой себя поняла, что ей приятны слова вражеского воина, чуть было не утопившего ее в реке. Мягкие каштановые волосы, чуть вьющиеся, падающие на лоб мокрыми прядями, тонкий прямой нос, аккуратно подстриженная бородка. Честно говоря, Юкинджа редко встречала таких красивых мужчин. Полная оранжевая луна выкатилась из-за тучи, ярко осветила поляну, отразилась в реке… и в огромных глазах девушки-воина. А как смотрел на нее Радимир! Так, что Юкиндже вдруг расхотелось уходить. Да и он тоже что-то не очень торопился вернуться к своим. Вокруг стояла тишина – видно, бой уже кончился, лишь где-то за рекой ржали кони.

– Что же, я так и пойду, мокрой? – девушка сбросила с себя одежду – ничуть не стесняясь своего обнаженного тела, да и, честно говоря, тут нечего было стесняться. Длинные стройные ноги, плоский живот, грудь… может быть, не очень большая, но…

Радимир восхищенно замер.

– Я красивая? – Юкинджа потянулась с хищной грацией дикой лесной кошки. Растрепавшиеся волосы ее упали на грудь. – Кажется, я слышала на том берегу ржание…

Она подошла к самой воде, словно не чувствуя холода ночи. Чуть склонилась, посмотрев на свое отражение, и ощутила на своих бедрах ласковые мужские руки. Юкинджа не сопротивлялась…

Девушка оказалась девственной, Радимир, захлебываясь, шептал ей какие-то слова и рычал от наслаждения, сжимая тонкий девичий стан.

А вокруг, уже совсем рядом, ржали печенежские кони.

– Это мой жених! – поднялась из травы Юкинджа, нагая и прекрасная, словно богиня.

Так Радимир у оказался у печенегов. Поначалу жил под негласным присмотром – чтоб не убежал – и хотел бы подать о себе весточку, да никак было. Потом махнул рукой – решил действовать через одного из часто бывавших в Итиле печенега – Сармака, тот обещал помочь, да, видно, забыл или не захотел, себе на уме был.

Все это Радимир и поведал друзьям, уже не чаявших встретить его живым.

– А вообще, я благодарю богов, что так получилось, – закончив рассказ, улыбнулся он. – Никогда не думал, что когда-нибудь встречу такую женщину, как моя жена Юкинджа. Красивую, умную, смелую и, между прочим, любимую сестру князя Хуслая.

– Да, я думаю, и ты здесь не последний воин, – усмехнулся Хельги.

– Да уж, не последний, – расхохотался Радимир. Но погрустнел, узнав об исчезновении Снорри. Замолчал, задумался. Потом вышел из юрты. Помочь не обещал, но всем было ясно – кривич сделает все, что может, и даже больше.

Под бой бубнов и одобрительные крики, разбегаясь, прыгали через костры печенежские юноши, боролись, швыряли в цель копья, а из-за дальних кустов, из-за веж и повозок с любопытством наблюдали за ними восхищенные девичьи глаза.

– Сармак исчез, – сообщил Радимир после окончания праздничного пира. – И когда появится – неизвестно. И раньше так бывало – он не из рода Хуслая, приблудный, вообще здесь никому не родственник. Но ты не печалься, ярл, что можно было, я узнал. Сармак, по поручению князя Хуслая, занимался продажей трофеев в Итиле, ну и, заодно, собирал слухи и разные сведения. Короче – соглядатай. Так вот, у него есть какие-то знакомые в бане, что напротив иудейского храма.

– Баня ребе Исаака.

– Ну да. Там ты, скорее всего, и отыщешь Сармака… Мои люди тайно проведут тебя и твоих людей в город. А если тебе вдруг понадобятся храбрые, хорошо обученные воины…

– Благодарю тебя, Радимир. – Хельги наклонил голову. – Где мы будем спать?

– Вот твой шатер, ярл. – Кривич показал рукой на небольшую – белую, с узорами – юрту у самого перелеска. – Там никто не побеспокоит твой сон, кроме… – Он загадочно улыбнулся.

В юрте было тепло, даже жарко – пол был устелен войлоком, плетеными циновками и звериными шкурами, вокруг очага из круглых камней горели бронзовые светильники на высоких ножках, рядом с очагом, на низеньком столике, стоял глиняный кувшин и две кружки, а напротив него, на застеленном мягкими шкурами возвышении, сидела молодая девушка и деловито протирала войлоком красивое золотое блюдо. Смуглое тело девушки было полностью обнажено, если не считать узенького узорчатого пояска на бедрах.

– Я – Джайна, – увидев вошедшего ярла, девушка низко поклонилась, отложив в сторону блюдо.

Ничуть не удивленный – у многих народов были похожие обычаи – Хельги, сбросив плащ, уселся рядом.

– Ложись, мой господин. – Джайна расправила шкуры, подложила под голову ярла войлочный валик, обшитый желтым шелком. – Давай свой меч… Я положу его здесь, рядом. Снимай пояс… Дай, я сниму твою обувь.

Ловкие пальчики девушки быстро развязывали тесемки… Хельги и не заметил, как оказался полностью раздет, а Джайна, поворошив в очаге угли, уселась верхом на его бедра. Смуглая, тоненькая, словно весенний цветок. Тонкая шея, круглое, вполне симпатичное личико, черные, чуть вытянутые к вискам, глаза, маленькая, почти плоская, грудь с твердыми коричневыми сосками. Ласково улыбнувшись ярлу, девушка провела ладонями по своему животу и бедрам, затем сильно сжала соски, изогнулась…

– Возьми же меня, мой господин, – тихо попросила она.

Хельги не стал отказывать. Нельзя обижать хозяев, да и девушка была ничего себе…

Утром, выйдя из юрты, он спустился к небольшому ручью, умыться. В низине, вдоль ручья, струился туман, а у самой воды, на камнях, стоял на коленях Никифор и молился.

– Боже, прости мне ночной грех, – глядя в низкое небо, шепотом просил Никифор. – Знай, я это сделал не прелюбодеяния ради, а лишь для того, чтобы не обидеть хозяев, они хорошие люди, хоть и язычники.

Усмехнувшись, ярл тихонько нагнулся и бросил в ручей перед Никифором небольшой круглый камень…

В бане, что напротив синагоги, как обычно, было полно народу. В наполненной теплом зале стоял гул – посетители разговаривали, бранились, некоторые – несмотря на запрет кагана – азартно играли в кости. Обсуждали самое значимое событие последнего времени – смерть каган-бека Завулона, погибшего, как говорили, от заговоренной стрелы. На том, что стрела была заговоренной, сходились все рассказчики, а вот что касается того – кем, тут мнения расходились. Одни говорили о каких-то недовольных тарханах, другие о печенегах, третьи… третьи намекали, что вряд ли, мол, здесь обошлось без самого кагана. В общем, слухи ходили самые разные, и все они живо обсуждались как в отдельных кабинетах с бочками и девочками, так в парной и бассейнах.

Занявший крайнюю кабинку Хельги еле дождался прихода Черного Мехмета. Однако на просьбу позвать Войшу тот лишь виновато пожал плечами. Мальчишки не было уже дня три. Исчез, словно провалился сквозь землю. Может, был убит печенегами во время налета. Хозяин, толстый ребе Исаак, впрочем, подозревал, что Войша воспользовался смутой и бежал, прихватив что-нибудь из его добра. По этой причине в бане, по велению хозяина, был устроен самый тщательный обыск. Исаака интересовало: что же именно мог украсть у него Войша? Однако недостачи ни в чем обнаружено не было, зато в подвале нашли тайник с тюками заморского сукна. Откуда они там взялись и кто хозяин – слуги не признавались, спихивая все грехи на пропавшего Войшу, и надо сказать, ничуть не покривили душой. Конфисковав найденное сукно, ребе Исаак успокоился и спал в эту ночь особенно крепко, не зная, конечно, какими словами костерят его (а заодно и его матушку, и отца, и всех ближайших родственников) банщик Черный Мехмет и молодой вьюнош Езекия, племянник и доверенное лицо купца Ибузира бен Кубрата.

– Вообще, не дело это – на чужой товар лапу налагать, – встретившись с Черным Мехметом, зло говорил Езекия. – Надо на него Сармака натравить с печенегами!

– Так и сделай, – сверкая белками глаз, согласно кивал Мехмет. – Только где этого Сармака сыскать?

– Сам сыщется. За сукно-то я ему не все отдал. Как и вы мне. Что теперь делать? Не знаю. Чем отдавать-то?

Опасаясь мести Сармака, Езекия всерьез вознамерился где-нибудь на время скрыться. Хотя бы до весны – а за это время много чего произойти может: либо он, Езекия, разбогатеет и сможет выплатить долг, либо Сармак сгинет. Времена наступали неспокойные – всякое могло случиться.

Впрочем, ничего этого не рассказал ярлу Черный Мехмет, совершенно справедливо полагая, что ни к чему нагружать посторонних людей своими проблемами. Решить их они не помогут, а в сочувствии ни Мехмет, ни Езекия не нуждались.

– Так что пропал где-то наш Войша, – покачал головою негр. – И где его носит – не знаю. – Помолчал, потом поинтересовался привычно: – Вина, девочку?

– Воды погорячее, – с усмешкой ответил ярл.

Посланные Мехметом служки живо притащили воды, влили в бочку – Хельги довольно закряхтел, водица-то успела уже подостыть, так вот в самый раз теперь горяченькая! Он даже с удовольствием окунулся с головой. Потом вынырнул, отфыркиваясь, и услышал вдруг:

– Господин.

Кто-то шептал из-за портьеры, прикрывающей вход. И шептал на языке викингов!

– Кто здесь? – Ярл протянул руку к мечу, предусмотрительно прислоненному к бочке.

– Я, господин, слуга старого Хакона. Осмелюсь войти?

– Ну, войди.

Бритый, низкорослый, тощий, но жилистый, слуга Хакона производил неприятное впечатление, еще более усиливающееся его манерой изъясняться, всячески себя принижая.

– Я слышал… совсем случайно, господин… как ты спрашивал про Войшу.

Острие меча мгновенно уперлось во впалую грудь слуги.

– Говори, где он? – жестко потребовал ярл.

– Недалеко, за городом. Могу показать хоть сейчас. Если господину угодно, я подожду на улице?

– Нет уж, никаких улиц. Потом лови тебя. Жди здесь. И… откуда ты знаешь Войшу?

– От Лейва Копытной Лужи, господин. Компаньона моего бывшего хозяина, Хакона, от которого я сбежал недавно из-за его скупости.

– От Лейва? – Ярл насторожился. – Похоже, ты еще много чего знаешь. Где Лейв?

– Там же, где и Войша. В заброшенной хижине, они с Хаконом пережидают там смуту.

– А Войша что там делает?

Слуга усмехнулся:

– Что и обычно, мой господин. Он, видишь ли, частенько ублажал Лейва вместо женщины.

– Знаю, – махнул рукой ярл. – Пойдем, по пути я созову своих. Да не вздумай бежать! – Он угрожающе положил руку на эфес меча. Этот меч с богато украшенной рукоятью, ярлу, взамен пропавшего, с рунами, недавно подарил Радимир.

– О, я и не помышляю об этом, – ответил слуга, на этот раз почти не солгав. Он действительно не собирался никуда бежать. Пока.

– Вот она. – Слуга указал на низкий густой кустарник, за которым угадывались очертания пастушьей хижины. Трое всадников – Хельги, Ирландец и Никифор – спешились. Лысый же слуга всю дорогу бежал на своих на двоих, держась за поводья печенежского коня ярла.

К хижине вела утоптанная тропка. Изнутри не доносилось ни звука.

– Заходим с разных сторон, – вытащив меч, шепнул Хельги и первым ворвался в хижину… Почти сразу же он выглянул наружу:

– Заходите. Здесь пусто.

Хижина оказалась пуста, хотя многое – зола в очаге, остатки пищи, грязный, не вытертый стол – говорило о том, что здесь не так давно, быть может, каких-то дня два-три назад, были люди.

– Ярл! – Ирландец нагнулся к лавке. – Похоже, там что-то лежит… Вернее – кто-то. – Поддев мечом, он вытащил к очагу… окровавленный изуродованный труп.

– Войша! – мгновенно узнал ярл. Снаружи тревожно заржали кони, видно, чуяли волка или еще какого-нибудь хищного зверя.

– По твоим словам, ярл, я догадываюсь, чем занимался этот юноша при жизни. – Наклонившись над телом, Никифор положил пальцы на мертвые глаза, опустив веки. – Но это… это страшная смерть. Ты видишь, его пытали.

– Тот, кто сделал это, умрет, – склонил голову ярл. – Быть может, этот парень нехорошо жил, но он здорово помог нам и, похоже, умер, как воин. Да что там творится с лошадьми? Конхобар, посмотри, заодно покличь сюда лысого.

Опустившись на колени, Никифор принялся молиться. Хельги задумчиво посмотрел на крышку стола…

– Сбежал, гад! – вбежал в хижину Ирландец. – И увел с собой всех лошадей.

– То-то они так ржали, – спокойно заметил ярл. – Теперь придется добираться к печенегам пешком… если мы все же не узнаем ничего и нам придется вернуться. Взгляните-ка! – Он кивнул на стол, на черных досках которого явственно был виден сделанный острым ножом рисунок.

– Откройте пошире дверь… Видите линии?

– Да. – Ирландец подошел ближе, встав так, чтобы не загораживать свет. На столешнице проступали какие-то загогулины, треугольники, кривые.

– Видно, они обсуждали здесь свой дальнейший путь, – кивнул он. – Лысый слуга говорил, что у его хозяина, Хакона, была такая привычка – рисовать дорогу. Вон, видите, море. Тут река, видно – Итиль, а вот утесы, лес… Еще одна река и – прямо на ней город. Что это за руны над ним, Никифор?

– Это не руны, это буквы.

– Буквы? И что же они значат? Можешь прочитать?

– Могу. Здесь написано – «Белые стены».

– «Белые стены»… – задумчиво повторил ярл. – Так хазары называют Саркел.

– Саркел? – воскликнул Ирландец. – Так ведь мы именно туда и собирались с караваном купца бен Кубрата.

– Но почему так грубо? – Никифор недоверчиво покачал головой. – Саркел. Словно нас нарочно туда зазывают. Ишь, разрисовались. Наверно, считают нас уж совсем непроходимыми глупцами.

– А с чего б им считать нас умниками? – засмеялся Ирландец. – Что, сами-то они, этот Лейв Копытная Лужа с Хаконом, так уж умны? А нас-то уж они наверняка считают ну никак не умней себя.

– Ты прав, Ирландец. – Хельги отошел от стола и, скрестив руки на груди, остановился над истерзанным телом Войши. – Может быть, это и ловушка. Но мы туда поедем! Нам ведь все равно нужно в Саркел. И кому-то… – Он перевел взгляд на труп. – Кому-то от нашей поездки станет очень нехорошо, клянусь молотом Тора.

– И я клянусь отомстить, – кивнул Конхобар. – Клянусь посохом Луга.

– Я тоже клянусь, – махнул рукой Никифор. – Хотя Господь и против всяческих клятв.

Похоронив, как смогли, все, что осталось от несчастного Войши, друзья немного постояли над могилой и медленно направились к южным воротам Итиля.

Сочились мелким дождем низкие серые тучи, весело чирикали воробьи на деревьях, и, несмотря на декабрь, остро пахло весной.

Глава 20 Валгалла малыша снорри

Смерть встала предо мной. И я бы мог Земную славу простодушно славить, И струны строить, и напевы править, Где заодно хвалимы мир и Бог. Райнхольд Шнайдер

Декабрь 862 г. Печенежские степи

Сурожского работорговца Евстафия Догорола Бог наказал горбом, но зато с лихвой отпустил хитрости. И, если бы, как считал сам Евстафий, еще бы хоть чуть-чуть добавил везенья, то не было бы никаких причин жаловаться на судьбу. А так… Что толку в уме и хитрости, когда нет удачи? Вот и в этот сезон – привез из Сурожа в Саркел три дюжины амфор вина аж на двух кораблях, расторговался удачно, уже к июлю все продал и, как следует обмозговав предложения друзей и знакомых, оставил корабли в Саркеле на Бузане-реке, сам же сушей – а как еще? – подался к Итилю, где чрезвычайно выгодно, почти за бесценок, приобрел два десятка славянских рабов, красивых и крепких. Приобрести-то приобрел, да вот беда – охранять их было некому, своих людей не хватало, а нанимать вооруженную охрану Догорол опасался – не доверял ни хазарам, ни печенегам, хотя и использовал одного из печенегов – Сармака – в качестве контрагента. Думал, так обойдется, ан нет, не обошлось. В одну из темных августовских ночей бежали невольники, пристукнув охранников, да так ловко исчезли, словно в воду канули – только их и видели. А ведь говорить по-хазарски не умели, так, понимали с пятого на десятое. Приказчики – те, кто остался жив – только головами качали, удивлялись. Один Евстафий не удивлялся – быстро сообразил, нечистое это дело вряд ли обошлось без поддержки итильского купца Ибузира бен Кубрата, которому Догорол помешал в Саркеле своим дешевым вином – сильно сбил цены. Да расторговался быстро, и рабов быстро купил – так вот, получай за тот ценовой беспредел, который творишь. Наперед знать будешь! Как будто Евстафий и без того не знал, что нехорошо поступает. Но куда было деваться-то? Коли вино, купленное по дешевке в Корсуни, уже начинало скисать. День-другой, и что с ним потом делать, в реку Бузан вылить? Ах, нехорошо получилось… Да еще и лошади пали, тоже, наверное, не без участия бен Кубрата, видали люди у коновязи его приказчика – волоокого мальчишку Езекию. Ой, не зря этот Езекия около коней крутился, морда чернявая! И ведь не докажешь ничего, да и кто его, Евстафия, залетного ромея, слушать будет? Честно говоря, у себя в Суроже он бы, сговорившись с другими купцами, точно так же проучил чужеземцев-нахалов. В общем, все случившееся воспринял купец Догорол, как неизбежность. Долго не горевал, все одно горем делу не поможешь, больше печалили не разбежавшиеся рабы, а павшие лошади – пришлось раскошелиться на новых. Купив, можно было бив обратный путь тронуться, как говорят в стране склавинов, не солоно хлебавши, да, как говорят там же, пришла беда – отворяй ворота. Не понравился чем-то незадачливый сурожец каган-беку Завулону, ныне покойному, чтоб он в аду жарился на самой большой сковородке. И вроде Евстафий нигде ему дорожку не переходил, даже взятку – как подсказали – заранее дал: подарил красивого армянского мальчика, который, правда, вскоре подох, собака, объевшись недозрелыми сливами. И хотя тут уж Догорол явно ни при чем был, осерчал на него каган-бек, даже велел бросить в тюрьму и приковать цепью к каменной стене, словно какого-нибудь должника-неплательщика. Потом уже, когда вышел из темницы, сообразил – видно, кто-то каган-беку гораздо лучшую взятку дал, да хоть тот же бен Кубрат или Вергел. Ох, грехи наши тяжкие… Недаром говорится – от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Впрочем, Евстафий воспринял случившееся вполне философски: пока жив – и ладно. Могло ведь и хуже быть. А так – что ж… Разыскал своих, сходил вечером в баню – неплохая баня в Итиле, ничуть не хуже сурожских – и следующим утром засобирался в обратный путь. До Саркела мно-ого фарсахов, за один день не пройдешь, не пройдешь и за пару. Да еще печенеги всюду рыщут, словно голодные волки. Надо же, совсем обнаглели, ворвались среди бела дня в город, разграбили дворец каган-бека, самого каган-бека убили, туда ему и дорога, змею. Ужас что творится! Потому, подсчитав оставшееся серебришко – не только серебришко, но и блестящие золотые солиды у Евстафия в заначке были! – решил купец все-таки нанять надежную охрану да знающего проводника. Сказано – сделано. Где еще проводников да охрану искать, как не на рынках? За день Догорол обошел все и нашел-таки. Четверо варангов – так ромеи называли номаннов – воины хоть куда. Один – молодой, мордатый, толстый, по глазам видать – гад, каких мало, да Евстафию не до выбора было. Как говорится, на безрыбье… Второй – здоровенный висолоусый детина самого глуповатого обличья, этот понравился купцу больше всех. Третий – тощий, но, видно, что жилистый, сильный, с рожей висельника. Чернявый, больше похож на хазарина или печенега, нежели на варанга. Ну, и четвертый – седой длиннобородый старик, Евстафий его принял было за главного, и ошибся – верховодил всем молодой толстяк. Правда, висельник с висолоусым не особо-то его слушались, себе на уме были, уж на это-то у сурожца был взгляд наметан. Там же, на рынке, отыскался и проводник – давнишний знакомец Сармак, он же, собственно и привел остальных. Сказал, что будет еще и пятый – слуга по имени Грюм, но он подойдет позже, по пути. Потом, оглянувшись и подмигнув купцу, предложил купить у него двух невольников: молодого работящего мордвина и красивую славянку-девственницу. Просил на удивление недорого, что, с одной стороны, вызывало некоторые подозрения, но с другой… Чего сурожскому купцу Евстафию Догоролу еще терять-то было? Все, что можно, он здесь уже потерял, одна надежда осталась – на Саркел. Там все – корабли, верные люди, деньги. Главное, конечно, корабли. Не дай бог, еще сгорят – этого Евстафий больше всего опасался, даже заставлял себя не думать о страшном, чтобы не сглазить, да все же, как только отвлекался от дел – так полыхалот в его глазах оранжевое буйное пламя. Ой, не дай, Господи!

Потому и невольников взял – на свою голову, как потом оказалось! – без особого осмотра. Девка красивая оказалась, а девственница – не девственница, черт с ней, довезти бы до места. А вот парень… «Молодой работящий мордвин», как же! Да в нем слепой только не увидит варанга! Вон, взгляд-то какой – холодный, ненавидящий, волчий. Если б не раненая нога, давно б, наверное, убежал, а так пока и ходил, хромая да стиснув зубы… Ну, взял, так взял… На головы – мешки, руки ноги связали, посадили на коней – езжайте себе. Ну, конечно, на мешки надежда была слабой. Неужто охранники не прознают про девку? Блюсти ее девственность – если она и была – Евстафий вовсе не собирался. Слишком много хлопот, а дорога дальняя, вернее, не столько дальняя, сколько опасная – всякое может случиться. Вот покажется Бузан-река, тогда… Если, конечно, самому купцу раньше потешиться не захочется. А почему бы и нет? Ну и что с того, что девственность порушится? Лучше уж синица в руке… Евстафий Догорол страсть как любил молодых девок, оттого, к собственному стыду, бит был неоднократно законной супружницей Марфой. Девки купца тоже любили. А что – нрава незлобивого, веселый, на деньги не жадный, а что горб – так зато на лицо приятный и в любви зело искусен. Так что и эта… Черт с ней, лишь бы корабли не сгорели. Вот дьявол, снова про пожар подумал, а ведь зарекался уже!

Небольшой караван двигался по голой степи, кое-где перемежающейся поросшими редковатым лесом возвышенностями. Снег частью стаял во время оттепели, а частью застыл в оврагах и балках длинными ноздреватыми языками. Подмораживало, и, хотя над головами путников по-летнему ярко голубело небо, таящиеся на горизонте серые тучки вполне могли разродиться снежной пургой уже вечером, а то и сразу после полудня. Сурожец не стал рисковать, и, как только тучи затянули большую часть неба, велел располагаться на ночную стоянку. Лошадей и волов укрыли в балке, стреножив и крепко привязав, рядом разбили шатры. Развели костер, обогрелись и, плотно поужинав солониной и дичью, повалились спать – кто в шатрах, а люди попроще – накрывшись попонами и плащами около лошадей и тюков с товарами. Там же привязали к кусту и раненого варанга, нога у него распухла, и Евстафий беспокоился, как бы тот не помер раньше времени. Самолично осмотрел рану, велел слугам привязать полынь к ноге– говорят, помогает.

– И чего это он возится с этим ублюдком, Хакон? Все равно ведь подохнет.

– Не знаю, господин Лейв. – Старый Хакон пожал плечами. – Судя по ране – выживет… если не умрет сегодня ночью. Видал я такие раны, вот, помнится, плыли мы как-то с Торольвом Бродячей Собакой от земли саксов…

Лейв Копытная Лужа отошел в сторону. Не очень-то его интересовали истории, коими щедро потчевал всех Хакон. Оглянулся на ушедшего в свой шатер сурожца, подозвал лысого Грюма.

– Ночью будешь следить за ромеем, – тихо сказал Лейв. – И если он захочет обойти всю стоянку, проверить или еще чего, устроишь шум.

– Слушаюсь, мой господин, – поклонился Грюм. По его мнению, что-то не то делал молодой господин в последнее время. Хельги-ярл, старый враг истинного хозяина Грюма Скьольда Альвсена, до сих пор жив, что же касается торговой удачи, то, если бы не старый Хакон, о ней вообще можно было бы умолчать. Да, если так пойдет и дальше, Грюму совершенно нечем будет обрадовать Скьольда. Совершенно нечем. Вот и сейчас – Лейв, видно, захотел поквитаться со Снорри, на которого затаил зло еще с тех пор, как тот хорошим пинком отправил его у всех на глазах в лужу. А если хозяин, ромей, обозлится из-за смерти раба? Это ведь теперь его собственность, а вовсе не Лейва. Впрочем, если купец и обозлится, то это будет хуже только для него. Оружие и воинское умение явно на стороне Лейва и остальных норманнов. Да и вряд ли ромею выгоден конфликт – проводник ведь, в конце концов, тоже не очень-то достоин купеческого доверия. Так что если и подохнет Снорри от руки Лейва – никому до этого не будет никакого дела. Купец обиду стерпит, по крайней мере, сейчас. Значит, нечего за ним и следить ночью, так и замерзнуть недолго, превратившись в сугроб, вон, снег-то как повалил – хлопьями.

Снорри Харальдсен спокойно ждал Лейва. Он знал, что Копытная Лужа обязательно придет к нему рано или поздно. Придет, чтобы отнять жизнь. Что ж, пусть приходит. А вот кто у кого заберет жизнь – это еще как сказать. Несмотря на тяжелую рану, Снорри собирался бороться, незаметно разогревал замерзшие руки, потихоньку пытаясь развязать ременные узлы.

А в дне пути от стоянки Евстафия Догорола, не так уж и далеко от Итиля, располагался на ночлег караван Ибузира бен Кубрата во главе с любимым племянником купца, молодым Езекией. Под надежной охраной шел караван, сам варяжский ярл Хельги, вернувшись из печенежских степей, изъявил желание возглавить охрану. И вот теперь сидели у костра сам ярл и его друзья – Конхобар Ирландец и послушник Никифор. Саркел являлся для них лишь первым шагом на пути к Киеву. Улыбаясь своим мыслям, ярл вполуха слушал рассказы Никифора о распятом Боге. Видел, как недоверчиво качал головою Ирландец, а Езекия… Езекия, похоже, вовсе не слушал – вертелся, вздрагивал да время от времени подозрительно посматривал в степь. И не зря! Словно призраки, вылетели из темноты черные всадники в лисьих остроконечных шапках. Загарцевали вокруг костра, свистя и потрясая копьями. Езекия зайцем понесся к оврагу – ловкий бросок аркана прервал его бег, и приказчик в ужасе застонал, увидав перед глазами блестящее острие кинжала… Где же, наконец, охрана? Что-то не слыхать шума битвы! Что, все уже перебиты? Или позорно бежали, отдав на растерзание разбойникам его, несчастного молодого Езекию?

– Не убивай его, Радимир, – неслышно подойдя сзади, попросил Хельги.

– Не убивать? – обернувшись, усмехнулся кривич. – Ты знаешь, ярл, сколько он задолжал моему новому роду? И, похоже, не очень-то стремится отдать! Если б не Черный Мехмет, мы б никогда его не нашли.

– Я заплачу, заплачу, – извивался на холодном снегу Езекия. – Клянусь бородой бен Кубрата. Дайте только добраться до Саркела.

– Он заплатит, – кивнул головой ярл.

Радимир недоверчиво посмотрел на него:

– Князь Хуслай больше не верит ему и ждет его голову.

– Но ты, ты, Радимир, еще веришь мне?

– Тебе верю, ярл. Но ведь речь не идет о тебе.

Печенеги – молодые, на все готовые воины – окружили кривича. Глаза их недобро поблескивали из-под мохнатых шапок, и багровый свет костра отражался на остриях сабель.

– Этот парень еще нужен мне, – не доставая из ножен меча, твердо произнес Хельги. – По крайней мере до Саркела, – тихо добавил он.

– Боюсь, Хуслай будет не очень доволен, – покачал головой кривич.

– Что я слышу, Радимир? – Хельги подавил рвущуюся наружу насмешку. – Ты чего-то боишься?

– Понимаешь, моя супруга, Юкинджа… – Радимир замялся. – К тому же мы тщетно искали в кочевьях предателя Сармака – он ведь вместе с этим презренным приказчиком обманул нас. Что же я скажу Юкин… князю?

– Скажешь все, как есть. – Хельги чувствовал, что Радимир не хочет идти на конфликт из-за вороватого купеческого приказчика, опасается только реакции своих воинов. Ярл улыбнулся: – А если ты боишься, что из-за этого красавица Юкинджа не накормит тебя ужином – так поужинай сейчас с нами!

Радимир обернулся к своим:

– Князь Хельги очень хвалит Хуслая и Юкинджу, – перевел он. – И, помня наше гостеприимство, приглашает разделить с ним трапезу.

Печенеги расслабились. Видно было, что они давно уже не ели.

– А как с этим? – Один из воинов – самый юный – небрежно кивнул на валяющегося в снегу Езекию.

– Успеется, – недовольно буркнул кривич, но сразу повеселел, увидев в руках Хельги большой серебристый кувшин, явно не пустой.

– Мы хотели перестрелять вас внезапно, – изрядно испив доброго ромейского вина, разоткровенничался Радимир. – Не знали, что ты здесь. Банщик говорил только про приказчика беи Кубрата. Подкрались, натянули луки… Тут-то я и услыхал знакомые вопли Никифора.

– Это были вовсе не вопли, друг мой, – обиженно отозвался послушник. – Я читал молитвы.

Кружась, падал снег на шатры, на укрытые рогожей повозки, на остроконечные шапки печенегов.

– Незаметно подкрались, говоришь? – усмехнулся ярл. – Желтый бунчук на твоей шапке я узнал бы и на гораздо большем расстоянии.

– Так ты нас заметил?

– А ты как думал? Позади вас уже были мои всадники.

Радимир повернулся к своим:

– Куда ты смотрел, Закрит?

Юный печенежский воин испуганно захлопал глазами.

Простившись, они исчезли в ночи, отказавшись от ночлега.

– Я видел в степи следы повозок, – вскакивая в седло, пояснил Радимир. – Это не ваш караван, чужие. Раз уж мы не привезем Хуслаю голову должника, то хоть порадуем родичей богатой добычей.

Ярл пожелал им удачи.

Шел снег, тихо ложился на землю белым девственным покрывалом. Порыв ветра сорвал со Снорри старый дырявый плащ… и принес запах дыма. Снорри встрепенулся: ну да, явственно пахло кострами. Эх, уйти бы… Да никак, с такой ногою даже не подобраться без шума к стреноженным лошадям. Где же, интересно, Копытная Лужа? Ага, вот! Не его ли это крадущиеся шаги? Натянув плащ, Снорри прикрыл глаза, приняв вид крепко спящего человека. Лейв Копытная Лужа осторожно подошел к нему, освещая путь факелом. Кто-то из слуг вскочил – но, узнав варяга, поспешно улегся обратно, уж больно безумный вид у того был. Прирежет еще. А рисковать жизнью ради хозяйской собственности охотников мало. Лейв дрожал от нетерпения. Ну, наконец-то! Наконец-то он отомстит этому недоумку! Столько лет ждал этого момента, и вот он, наконец, настал. Конечно, лучше бы было, если б Снорри умер так же, как умер Войша, да уж слишком условия сейчас неподходящие, а до Саркела раненый норманн вполне может и помереть сам, без всякого участия Лейва. Ну, нет… Наклонившись, Лейв вытащил из ножен кинжал, размахнулся…

И был сбит с ног мощным ударом! Опрокинутый факел упал в снег и, зашипев, погас. Сдерживая боль, Снорри выбрался из сугроба. Рядом с ним лежало неподвижное тело Лейва. Не тратя времени даром, Снорри сорвал с него пояс с мечом и кожаным кошелем-калитой. Пошарив по кошелю, отбросил в снег, оставив лишь меч… и извлеченный из калиты кусочек скрученной березовой коры. Поначалу хотел выбросить его, да вдруг задумался, с чего бы это прощелыга Лейв таскает с собой бересту. Развернул, всмотрелся в розоватом свете утренней зари. Три руны… «Снеккья», «Смерть»… Третья истерлась… Снеккья – змея, смерть – ясно… а потом что? X… Хельги! Интересно. Уж не за этим ли Лейв и его люди едут в Саркел? Но ведь ярла там нет… Тем не менее… Изможденное лицо молодого викинга вдруг озарилось радостью. Опустившись на колени, он быстро пополз к дальнему шатру – видел, как именно туда, связав, бросили златовласую рабыню. Ладислава – так, ее, кажется, звать. Часовых у шатра с невольницей не было, то ли ромей этим не слишком озаботился, то ли поступил мудро – не захотел посылать козлов в огород за капустой. Тем лучше… Эх, надо было всадить Лейву кинжал в сердце. Да некогда уже – светает. О, боги, было бы неплохо, если б вы наслали бурю! Собрав последние силы, Снорри полз к шатру. Передвигаться как-то иначе он просто не мог из-за раны.

Проснувшийся купеческий служка проводил его взглядом. Кажется, недобитый варанг убил молодого толстяка? Вот и хорошо. Зря вообще Евстафий поверил варангам. Пусть меж собой ссорятся, а этот, глядишь, и еще кого из них прикончит. Так им всем и надо. Слуга улыбнулся и натянул на голову попону.

– Тихо, – шепнул Снорри, вползая в шатер к Ладиславе. Быстро развязав девушке руки, он протянул ей кусок бересты, только что найденный в калите Лейва.

– Слушай меня внимательно, девица. Сейчас, пока еще не рассвело, ты покинешь караван.

– Но меня поймают!

– Им будет не до тебя. К тому же, я верю, боги пошлют бурю. Беги же! Сначала – оврагом, затем… Там, на востоке – утесы, их хорошо видно. Иди прямо к ним, а затем свернешь влево, там уже видны стены Итиля. Налегке ходу – сутки. Вот, возьми плащ.

– Но… – Девушка с сомнением взглянула на раненого варяга.

– Слышишь эти крики? – прошептал тот.

Ладислава кивнула.

– Это играют в кости в шатре купца, – пояснил он. – Как ты думаешь, куда они пойдут после?

Без лишних слов девушка взяла плащ.

– Найдешь в Итиле Хельги-ярла. Передашь вот это. – Снорри кивнул на бересту. – Иди же!

– Прощай, – сказала Ладислава. – Но что будет с тобой?

– А меня уже давно заждались в Валгалле, – улыбнулся в ответ Снорри. – Там, в золотых чертогах Одина, ждут меня старые боевые друзья: Ингви Рыжий Червь, Харальд Бочонок, Радимир… Радимир… О, как он обрадуется, увидев меня, старый насмешник! Давненько мы с ним не пили доброго пива, вот теперь попируем вдоволь за столом Одина. Ну, время дорого, иди же, ты еще нужна этому миру. А у меня другая дорога.

Снорри говорил медленно, тяжело дыша и часто останавливаясь. На лбу его выступила испарина, и все тело пылало горячим болезненным зноем.

– Иди же!

– Прощай, – снова произнесла Ладислава и вдруг, нагнувшись, крепко поцеловала раненого в губы.

– Иди…

Откинув полог шатра, девушка, набрала в легкие побольше воздуха и, пригнувшись, стрелой понеслась вниз, к оврагу.

– Ушла, – сказал сам себе Снорри. – Нет, мне пока еще рановато в Валгаллу. – Он подполз к входу в шатер и приготовил кинжал. – Ну, идите же… Неужто никому из вас не хочется женщины? Только, хорошо бы вы явились по очереди, а не все сразу.

Первым женщины захотелось Альву. Вернее, выпало на костяшках – не зря ведь играли всю ночь. Довольный, Кошачий Глаз выбрался из шатра сурожца, спустив штаны, облегчился и, алчно улыбаясь, направился к пленнице. А в воздухе уже клубилась пурга, размывая белесой мглой алые хлопья восхода.

– Ну, иди же сюда, красавица, – входя в шатер, промурлыкал Альв, еще не зная, что это были последние слова в его жизни. Острое лезвие кинжала, повинуясь твердой руке Снорри, мягко вошло ему прямо в сердце.

– Ну, вот и первый, – удовлетворенно кивнул молодой викинг, оттаскивая мертвое тело в глубину шатра. – Интересно, скоро ли пожалует следующий?

Следующим стал Истома Мозгляк. Вернее, мог бы стать, но что-то насторожило его у самого входа. Скорее всего – тишина внутри шатра, не такой человек был Альв Кошачий Глаз, чтобы уйти от девки так быстро. Что он там с ней делает? Осторожно приподняв полог, Истома заглянул в темноту… и, завизжав, как свинья, отпрыгнул прочь, схватившись за раненую руку.

– Со вторым не получилось, – улыбнулся Снорри. – Жаль. Что ж, надо готовиться к встрече с Одином. Наверняка воины купца просто-напросто закидают меня стрелами. Просто, надежно и без всякого риска.

Снорри улегся поудобнее и, представив, как скоро будет пить пиво у Одина с Радимиром, Харальдом Бочонком и Ингви, стал ждать характерного свиста стрел. И дождался. Стрелы засвистели так, что казалось, их было не меньше сотни. Правда, в шатер не залетела ни одна. А вот снаружи громко ржали кони, раздавались крики и стоны, слышался лязг мечей и сабель.

Интересно… Снорри, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, выполз из шатра наружу. Вьюга выла, как стая волков, бросая прямо в лицо пригоршни острого колючего снега. Носились между шатрами всадники в остроконечных шапках. Один из них вдруг обернулся и, вытаращив глаза, поскакал прямо на Снорри.

– Радимир! – разглядев всадника, ничуть не удивился тот. – Значит, вот она какая, Валгалла. А где же золотой чертог Одина, где девы-валькирии, где Харальд с Ингви? Наверное, их просто не видно из-за вьюги. Вот уж не думал, что в Валгалле тоже есть снег. И ведь как валит… Радимир, мы будет пить пиво?

– Конечно, будем, Малыш, – спрыгнув с коня, крикнул кривич. – Конечно, будем. И – самое лучшее!

Глава 21 Как ныне сбирается вещий олег…

Послушай, да ведь это же позор, Чтобы мы этим поганым харям Не смогли отомстить до сих пор? Сергей Есенин «Пугачев»

Декабрь 862 г. Саркел

Нахлестывая коня, сурожский купец Евстафий Догорол несся куда глаза глядят. Лишь бы подальше от этих, внезапно налетевших из снеговой бури, всадников в лисьих мохнатых шапках. От визга и криков боли, от ржания встающих на дыбы лошадей, от свистящих стрел и тяжелого запаха крови. Вокруг бушевала пурга, да так, что перед копытами коня уже ничего и видно не было – одна только мокрая белая пыль. Где степь, где овраг, где редколесье? Поди, разберись… Евстафий и не почувствовал, как кубарем полетел из седла – пришел в себя лишь на дне оврага, а конь – смирный хазарский конь – унесся куда-то с издевательским ржанием. Здесь, внизу, оказалось довольно спокойно – не задувал ветер, и снег не летел в лицо, а мягко падал, чуть кружась, как и положено снегу. Евстафий уж собрался было возблагодарить Господа за это убежище, воздел руки к небу и даже попытался припомнить приличествующую случаю молитву… Да так и застыл с открытым ртом: из-за кустов, густым ковром покрывающих дно и стены оврага, на него смотрели жуткие желтовато-зеленые глаза волка. Не торопясь, словно зная, что жертве некуда бежать, хищник – матерый зверь с большой лобастой головой и белой опушкой на шее – выбрался из кустов и облизнулся, показав алую клыкастую пасть. Несчастному сурожцу вдруг показалось, что рядом, в овраге, есть кто-то еще. Еще один волк? Евстафий вытащил из сафьянных ножен кинжал, с которым не расставался – такое уж было время. Скосил глаза в сторону – какой из зверей бросится первым? – и облегченно перевел дух: там, слева от него, кутаясь в дырявый плащ, жалась к кустам молодая светловолосая девушка, в которой он тут же узнал собственную рабыню. Волк остановился, словно в раздумье, вздыбил шерсть на загривке, поводил лобастой головой из стороны в сторону и – видимо, сделав окончательный выбор – прыгнул… Прыгнул на девчонку. Та вытянула вперед подобранную с земли палку… Что эта палка перед клыками матерого зверя? Евстафий не стал ждать – знал, убив девушку, волк тут же примется за него – и, сделав рывок вперед, всадил кинжал в желтовато-серое брюхо пролетавшего мимо хищника. Лезвие лишь скользнуло, слегка ранив зверя, и тот, приземляясь, развернулся и бросился на купца. И тут же получил по голове палкой. А потом еще и еще… Купец ободряюще подмигнул невольнице – молодец, девка! А волк, рыча, скалил зубы и вертелся на одном месте – хорошо, что овраг оказался для него слишком узким, иначе б худо пришлось людям. Впрочем, им и так было не сладко: справиться с рычащим разъяренным зверем – для этого нужны и хитрость, и сноровка, и смелость. Хищник не просто кружил – он делал короткие прыжки, выпады, стараясь достать упорно сопротивляющиеся жертвы. Уже капала кровь с тонкой руки Ладиславы, а купец припадал на левую ногу. Вид крови раззадорил волка, но он видел, что люди вовсе не собираются сдаваться, наоборот – узкое лезвие кинжала все чаще достигало цель, а острый конец палки один раз чуть было не попал зверю в глаз. Постепенно волк начал слабеть, поскольку потерял уже немало крови. Уже не так ловко прыгал, уже дышал тяжело, словно загнанная собака, уже, почувствовав, что из охотника превращается в жертву, завертел головой, заоглядывался… и тут сурожец вдруг оступился, сместился чуть в сторону, и волк, используя свой, возможно последний, шанс, из последних сил ринулся в открывшееся пространство и, пробежав по кустам, выскочил в степь…

Евстафий горячо возблагодарил Господа, а девчонка устало опустилась на корточки и зарыдала.

– Эй, не плачь, девица. – Купец хотел подойти к ней, но не смог – левая нога выстрелила вдруг острейшей болью, видно, волк повредил-таки сухожилия. – Не плачь, – сжав зубы, он повалился в снег.

– Не подходи! – встрепенулась девушка, выставив вперед палку… и медленно опустила ее. Сурожец лежал вниз лицом, не двигаясь. Бросить его здесь и бежать? А куда? И – волк. Вдруг он затаился где-нибудь поблизости и теперь лежит, выжидает? В конце концов, если бы не этот поистине с неба свалившийся купец, то… Ладислава вздрогнула, вспомнив злобные глаза волка.

– Нам бы не удалось… – Евстафий с трудом поднял голову. – Не удалось бы справиться с ним по одиночке. – Он словно угадал мысли девушки. Та подошла чуть ближе – этот ромей не представлял опасности. И явно нуждался в помощи. Ладислава вдруг поняла, что не может вот так просто взять и уйти, бросив истекающего кровью купца на растерзание волку, который обязательно вернется – уж в этом-то девушка не сомневалась.

– Повернись, я перевяжу тебе ногу.

– Да возлюбит тебя Спаситель. – Евстафий с трудом перевернулся. – Но, я вижу, и ты нуждаешься в помощи.

Ладислава взглянула на свои истерзанные руки.

– Знай – ты уже больше не моя невольница, – опираясь на плечо Ладиславы, торжественно провозгласил сурожец. – Вообще – ничья не невольница. – Он довольно смешно говорил на языке славян, глотал гласные и смягчал окончания слов, так что получалось «ничьйя невольницья».

– Мы должны идти, – посмотрев в васильковые глаза девушки, со всей серьезностью произнес купец. – Иначе замерзнем или умрем с голоду.

«Или – попадем в зубы к волку!» – хотелось добавить Ладиславе.

– Там, справа от оврага, кажется, какая-то река, я видела, – сказала она. – Итиль?

– Вряд ли это Итиль, девушка, – покачал головою купец. – Скорее всего – Бузан. И, если это так – отсюда недалеко до Саркела.

– Но мне нужно в Итиль, найти Хе…

– А ты знаешь, где Итиль? То-то…

С трудом выбравшись из оврага, купец и его бывшая невольница медленно побрели в сторону широкой реки, угадывающейся за перелеском. Раненая нога купца была забинтована отрезанной нижней частью плаща, такой же тряпкой обмотали и руки Ладиславы. Бывшей рабыни Ладиславы, а ныне – свободной девушки, ведь сурожец только что, в овраге, освободил ее от рабства. Правда, формально для этого требовались свидетели, а какие тут были свидетели? Разве что волк… Впрочем, Евстафий Доморол вовсе и не думал устраивать в дальнейшем этой девчонке какие-нибудь пакости. Ведь Бог спас его, а он совершил благородный поступок, пусть даже и в убыток своему кошельку. Погода благоприятствовала путникам – небо впереди очищалось от туч, блеснуло аквамарином, а проникший сверху солнечный луч ярко золотил снег. На ночь остановились в заброшенном шалаше – и целую ночь почти не сомкнули глаз, настороженно прислушиваясь к далекому волчьему вою. Зато под утро уснули так крепко, что протерли глаза лишь тогда, когда уже вовсю рассвело. Небо снова затянули исходящие мелким дождиком тучи, что было все же лучше, нежели мороз, или вчерашняя пурга, и в этом Евстафий снова усмотрел Божье благоволение и решил даже пожертвовать несколько солидов на строительство церкви Святого Иоанна в Суроже. Они шли вдоль неплотно замерзшей реки, называемой хазарами Бузан, а греками, кажется, Танаис. Вокруг было безлюдно – что и понятно: по самой реке сейчас не пройти ни пешком, ни на лодке. Зима что-то никак не хотела приходить сюда, что, впрочем, вовсе не являлось чем-либо из ряда вон выходящим ни для этой местности, ни, уж тем более, для сурожского купца, привыкшего к декабрьским дождям и взиравшего на снег с недовольством и страхом.

– Кто это там впереди? – Ладислава в последнее время привыкшая видеть в каждом встречном врага, остановилась и указала в сторону небольшого, спускавшегося прямо к реке, овражка. В овражке, спиной к ним, а, вернее, той частью тела, что будет пониже спины, стояла, нагнувшись, старуха – видны были выбившиеся из-под шапки седые космы – и деловито шерудила под кустарником длинной, раздвоенной на конце, палкой. Рядом лежал небольшой мешок из лошадиной кожи, накрепко перевязанный узкой веревкой.

Откуда здесь взялась эта женщина? Может, она знает дорогу?

Путники подошли ближе.

– Что встали? – Бросив свое занятие, старуха быстро повернулась к ним морщинистым коричневым лицом с длинным крючковатым носом. Нижняя губа ее висела чуть ли не до подбородка, обнажая кривые желтые зубы.

– Проходите, подите, оборванцы, иначе пожалуюсь на вас сотнику Мончигаю.

– Однако не очень-то приветливая женщина, – усмехнулся купец. – Ты понимаешь, о чем она говорит?

Ладислава перевела – уроки Езекии не пропали даром.

– Угу… – Сурожец неожиданно повеселел. – Скажи ей, мы не какие-нибудь оборванцы, а богатые и уважаемые люди и можем хорошо заплатить, если она проведет нас к Саркелу.

– Заплатить? – Старуха заметно оживилась и, бросив свое странное занятие, вылезла из овражка. – А чем?

– Вот! – Купец вытащил из специально проделанной дырки зашитый в пояс серебряный денарий. – Бери-бери. Поможешь достать лошадей или повозку – получишь еще столько же.

Взяв монету, старуха вдруг громко затараторила, часто кивая на небо.

– Говорит, сегодня мы до Саркела не доберемся – к вечеру наверняка, снова пурга будет…

– И что же нам теперь делать?

– У нее здесь неподалеку хижина, и если мы хорошо заплатим за ночлег…

– Передай, что мы хорошо заплатим за ночлег!

Услыхав перевод, бабка удовлетворенно кивнула и махнула рукой – пошли, мол.

Окруженная глинобитной оградой, хижина ее располагалась в виду городских стен, средь таких же убогих строений, разбросанных не рядом, а вдалеке от жилища Кызгы-Змеищи – так звали старуху. Кызга-Змеища – ну и прозвище, недаром бабку так боятся соседи – даже дома не решились строить рядом.

Впрочем, прозвище явно не было случайным. Ладиславе чуть плохо не стало, когда из темного угла, шурша, выполз огромный блестящий змей и пополз к блюдечку с молоком, предварительно поставленному у очага хозяйкой.

– Чего боишься? Это всего-навсего уж, – фыркнула бабка. – Хотя бывают у меня и другие змейки.

– Зачем они тебе, старая? – удивленно переспросил сурожец.

– Яд, – сухо кивнула старуха. – От многих хворей подмога. Вон, у сотника Мончигая спина почти совсем не сгибалась – мажет сейчас змеиным жиром, ничего, говорит, жить можно, так что кормилицы мои – змеи, вот и прозвище такое. – Бабка засмеялась, показав желтые зубы, и потянулась к мешку. – Посмотрим, кого я сегодня насобирала…

– Так вот что она делала в овраге! – догадался купец. – Искала змеиное лежбище. И, видно, нашла… Нет, завтра же ноги нашей не будет в этой чертовой хижине. – Евстафий размашисто перекрестился.

Они ушли утром, вернее, уехали – бабка не обманула, привела ишака. Свесив ноги, сурожец сидел на попоне, а Ладислава шла впереди, ведя ишака под уздцы. Она совершенно не представляла, что будет делать в Саркеле.

У самой реки дорога круто поворачивала вправо и, проходя вдоль хижин и пристани, вела к воротам крепости, располагавшейся по обеим сторонам реки. Впереди, за хижинами, послышался вдруг топот копыт, и девушка быстро увела ишака в сторону – ишь, как мчатся, вполне могут и с ног сбить. Надо сказать, это она сообразила вовремя – обдав девушку холодной грязью, вылетевшие из-за поворота всадники проскакали прямо к дому старой Кызги.

– Видно, опять ломит спину у сотника Мончигая, – с усмешкой высказал предположение купец.

Ладислава ничего не сказала, лишь вздрогнула и пристально посмотрела в спину последнему всаднику. Первые двое были хазарскими воинами, а последним – Истома Мозгляк. Девчонка хорошо разглядела его круглое лицо, почти до самых глаз заросшее давно не стриженной бородою. И зачем Истоме Кызга-Змеища? Змеища… Девушка вскрикнула, прижав ладонь к сердцу, вспомнив предупреждение Снорри. «Смерть», «Змея», Хельги». «Смерть» – ясно, теперь стала понятной и «змея». Осталось лишь отыскать Хельги.

– Вот эти две ладьи, у третьих мостков, явно стоят здесь долго, – кивнув на вмерзшие в лед корабли и придерживая коня, заметил Езекия. – Может, купите их? Наверняка не дорого запросят. А по весне – в путь.

– Нет, парень, – улыбнулся Хельги. – Некогда нам ждать до весны… Хотя, наверное, придется.

– Езекия дело говорит, – согласился Ирландец. – Я у купцов справлялся: весна здесь ранняя – спустимся на ладьях до Сурожского моря, затем через Корсунь, по морю, затем – в устье большой реки, там – волоком через пороги, ну, а дальше уже и Кенугард.

– Ладно. – Ярл согласно кивнул. – Сходим, поинтересуемся, чьи корабли и почему тут стоят? Может, и столкуемся, хотя бы до Сурожа. На большее вряд ли хватит заплатить…

– Заплатить? О чем ты, ярл? – рассмеялся Ирландец. – Или уже затупились наши мечи?

– Ярл прав, – недовольно прервал его Никифор. – Сначала посмотрим. А насчет денег… Езекия нам наверняка ссудит, когда расторгуется…. В счет печенежского долга. А, Езекия?

Приказчик замялся:

– Ну, если вы дадите мне письмо к этому вашему Радимиру…

– Будет тебе письмо, – успокоил ярл. – Интересно, где же искать наших давних «друзей»? – Он нехорошо ухмыльнулся. – А ведь мы их отыщем. Отыщем, несмотря ни на что…

«Друзья» отыскались сами. Едва поднялись на корабль и начали беседовать с кормщиком, как Хельги краем глаза заметил мелькнувшую на причале толстую фигуру Лейва Копытной Лужи. Тот свернул к воротам, подошел к коновязи, потянулся, зевнул…

– Договаривайтесь без меня, – сквозь зубы бросил ярл и, перепрыгнув через борт корабля, побежал по причалу, расталкивая проходивших мимо людей. А перед воротами, напротив пристани, шумел рынок – последний в этом сезоне. Продавцы лошадей, кочевники, торговцы сладостями и дичью, кого здесь только не было! Дорогое оружие, рыба, переливчатые разноцветные ткани, синие, зеленые, красные – от всего этого у Хельги зарябило в глазах, и он чуть было не потерял из виду Лейва. Хорошо, тот замешкался у коновязи.

Вот и верный конь из каравана Езекии. Ноги в стремена, стрелой в седло и – вперед быстрокрылой птицей! И только грязь из-под копыт, и в лицо – свежий ветер с Бузана. А впереди маячила спина врага. Копытная Лужа и не подозревал о преследовании. Странно, что с ним не было ни Хакона, ни Альва, ни Истомы. Ярл был хорошо осведомлен обо всех, благодаря незаметной, но такой нужной деятельности Ирландца, еще в Итиле завербовавшего в осведомители слугу с постоялого двора одноглазого Авраама, где какое-то время жила вся компания Лейва. Это ведь они оскопили, а затем убили, несчастных пленников, вырезав на спине у одного из них «кровавого орла», это ведь они похитили Халису, они чуть было не убили ту светловолосую девушку с глазами, как два василька… Ладиславу… Ладиславу… Ярл улыбнулся, вспомнив о ней, но вновь нахмурился: кто-то из людей Лейва – а, скорее всего, сам Копытная Лужа – зверски замучил Войшу, которому ярл был обязан своим освобождением со двора каган-бека Завулона, убитого впоследствии по приказу кагана. И это они, Лейвовы люди, причастны к исчезновению Снорри… да, да, к исчезновению, ярл не хотел верить, что Снорри погиб.

Так пусть же они теперь ответят за все!

Вот он, впереди, враг! Лейв Копытная Лужа. Вызвать его на честный бой? Или раздавить, как раздавливают омерзительного клопа или вошь? Там видно будет.

Осадив коня возле одного из глинобитных домов на окраине города, Лейв исчез внутри. Не раздумывая, Хельги спешился и, вытащив меч, бросился за ним…

Вот, вот сейчас и настанет для тебя, Лейв, миг расплаты! За все! За всех! За убитых юношей, за Войшу, за Ладиславу, Снорри…

– Иди же сюда, нидинг! – врываясь внутрь дома, громко закричал ярл… Лейва в доме не было. А позади громко хлопнула дверь… и противно лязгнул засов, быстро опущенный в петли.

– Вижу, что все получилось, как задумано, – на крыше дома довольно кивнул головой Истома Мозгляк, осторожно развязывая небольшой кожаный мешочек.

– Зря, – глядя на него, покачал головой Лейв. – Он же с мечом. Что ему эти змеи?

– Про то Хозяин знает лучше нас, – криво улыбнулся Истома.

В доме было тепло, даже жарко.

Очутившись в почти полной темноте, Хельги неожиданно расхохотался. Громко и весело, как хохочут, развеселившись, дети.

– Ну, я и дурень! – усевшись у потухшего очага, он хлопнул себя по голове. – Однако можно было увидеть, что Копытная Лужа уж слишком медленно затягивал подпругу, будто поджидал кого-то… Кого-то? Одного дурня по прозвищу Хельги-ярл. А ведь имеющий глаза увидел бы все. И неторопливость Лейва, и то, что уж больно вовремя он появился на причале, и мой гнев… наверное, все было просчитано. Да, не зря они похитили Снорри и расправились с несчастным Войшей. А я-то… Ладно. Попался. Что дальше?

Хельги подбежал к двери, навалился всем телом – нет, закрыто надежно. Окон здесь нет – свет проникает лишь через небольшое отверстие в крыше. Вон оно светлеет там, наверху. Только кошка, пожалуй, и пролезет. Но ведь можно его и расширить! На что верный меч? Хоть и не тот, выкованный когда-то колдуном-кузнецом Велундом, похуже, но тоже надежный, франкский…

Хельги остановился под дымоходом. И увидел, как, извиваясь, выпала оттуда черная шипящая лента. Затем другая… и еще, и еще, и еще… Кто-то мерзко захохотал на крыше, закрыв отверстие дымохода рогожей. Внутри дома воцарилась полная тьма. И в этой тьме что-то ползало, шипело, что-то скользкое, холодное мерзкое… Змеи! Хельги похолодел. Невидимые во тьме, опаснейшие, ядовитые гадины. Укусит какая-нибудь – и все. Нет, ярл вовсе не боялся смерти, просто очень не хотелось умирать, не выполнив главного – того, ради чего жил, ради чего пустился в эту далекую сторону, оставив в родном Халогаланде дом и любимую жену с маленькой дочерью. Доведется ли увидеться с ними? И – в случае его смерти – найдется ли кто-нибудь, кто встанет на пути Черного друида? Найдется ли? Сумеет ли остановить? Ведь Магн говорила: «Только ты можешь…»

Ощущая вокруг себя шевеление ядовитых тварей, Хельги мысленно возопил: «Умру ли?»

И услышал в голове громкий бой барабанов!

В маленьком норвежском городе, в частной клинике, выгнулся на койке русский музыкант Игорь Акимцев. Он не знал, что ответить… На ум приходили лишь строчки Пушкина, заученные когда-то в детстве.

«Как ныне сбирается Вещий Олег». Олег. Хельги… Так вот он кто! Да, вещий князь погибнет от укуса змеи, по крайней мере так у Пушкина… Но до этого он должен еще много чего совершить! Отмстить неразумным хазарам, прибить щит на воротах Царьграда… Значит, если и умрет от змеи, то лишь после того, как совершит все это… То есть – позже! Много, много, позже!

Позже! – Ярл усмехнулся во тьме. Спокойно положил рядом с собою бесполезный меч, чувствуя, как касается ладоней скользкая змеиная кожа. Кто он для этих змей? Не ярл, не повелитель. И, уж тем более, не пища. Да, похоже, вообще никто. И звать его для них никак. И если змеи не почувствуют исходящей от ярла угрозы, с чего бы им тогда тратить на него яд? А ведь эти змеи с ярлом почти что родственники, ведь в ранней юности Хельги прозвали не как-нибудь, а – Змеиный Язык… А в доме-то холодает! Ну, да… Вон, кто-то залез к нему на колени, видно, погреться. Ведет себя прилично, не шипит, не кусает. Свернулась калачиком и вроде как спит. Ну, спите, спите, родственнички. К утру, глядишь, и вымерзнете все.

– Они убьют его, убьют, – вырываясь из ласковых объятий Евстафия, навзрыд плакала Ладислава. – Не зря Истома брал у старой Кызги змей. Он ведь за ними ездил, за ними…

– Да постой ты, не тараторь, – перебил Никифор. – Излагай все по порядку. Что за Кызга такая? Откуда у нее змеи?

Снаружи кто-то громко ругался с охраной.

– Да кого там черт принес? – Сурожец недовольно кликнул вахтенного.

– Какой-то богатый варяг, господин. Говорит – ярл.

– Ярл?!

– Ярл!

Все – Ирландец, Никифор, Ладислава и даже припадающий на левую ногу хозяин ладьи – выбежали на палубу.

На пристани, улыбаясь, стоял Хельги-ярл и, веселясь, кидал в вахтенных камни.

– Замерз, – пояснил он. – Пока змей укачивал. Теперь зуб на зуб не попадает. Это кто такой, Конхобар?

– Это? – Ирландец обернулся. – Это хозяин ладей, сурожский купец Евстафий. Мы, кстати, с ним уже договорились насчет оплаты. А рядом с ним его бывшая рабыня, а ныне – свободная девушка Ладислава…

– Чего ревешь, свободная девушка? – Ярл снова засмеялся и, перепрыгнув через борт, потрепал Ладиславу по щеке. – Ну, что, так и будем стоять на ветру? Может, пойдем в каморку купца, выпьем доброго вина? А то я замерз, как тысяча ледяных троллей! Эй, купец, найдется у тебя вино?

– Да найдется.

– Ну, тогда пошли. Эх, как ныне сбирается Вещий Олег отмстить…

– Что за вису ты поешь, ярл? – поднял глаза Никифор.

– Это не виса. Так, не знаю, откуда и взялось, – почти честно признался ярл.

Небо прояснилось, и над их головами повисла круглая, ослепительно золотая луна, а вокруг нее насмешливо покачивались желтые звезды. Покачивались и, казалось, пели:

Как ныне сбирается Вещий Олег, Как ныне сбирается… Как ныне сбирается Вещий…

Черный престол

Глава 1 Красные ленты

…уходят струги, Ушкуйным ветром Несет челны, В погоню вышли За счастьем други, Авось, у крайней Найдут черты. Сергей Наровчатов «Василий Буслаев»

Май – июнь 863 г. Русское море – степи

Уж давно растопил снега теплый май-травень, зашумел первой листвой, клейкой и пахучей, голубыми травами раскрасил бескрайние южные степи, и, хоть и приходили еще холода, бывало, и с морозцем ночным, но чувствовалось – не по зубам весна-красна зимним холодным вьюгам, такой жарой пахнуло, что какой там снег, какой морозец! Оно конечно, далеко на севере, в горах Халогаланда – на родине Хельги-ярла – таились еще и снега, и вьюги, как возвращались они, бывало, посреди весны и в Ладоге-Альдегьюборге, прячась от солнца в тенистых урочищах. А тут, на юге, давно уже все цвело, да так, что даже сюда, в море, ветер приносил с берега духовитый запах цветов. Май – благодатное время, уже тепло, но еще не жарко, еще не пришел яростный летний зной, не припорошил разноцветье коричневатой песчаной пылью. Май. Травень…

Впереди, перед самым бушпритом, бесстрашно ныряли прямо в синие волны белокрылые чайки, а у самых бортов плыли, не торопясь, серебристые рыбьи стаи. Подойдя к форштевню, Хельги уселся, свесив ноги за борт. Сквозь тонкую шелковую тунику солнце ощутимо пекло спину. Ярл оглянулся, хотел, было, снять тунику, да раздумал – не дело викинга показывать солнцу обнаженное тело, друзья не поймут такого, солнце – это ж не женщина!

– Жарко. – Подойдя неслышно, словно кот, уселся рядом Никифор, бывший раб Трэль Навозник, затем – послушник уединенного ирландского монастыря, а ныне – странник, странник волею Судьбы и старого друга – Хельги. Длинные иссиня-черные волосы молодого монаха развевались на ветру, словно крылья мудрого ворона, смуглое лицо покрывала щетина – вроде брился не так и давно, а вот, поди ж ты. В миндалевидных темных глазах отражалось море и недалекий берег, тянувшийся по правому борту судна, вернее – судов. «Георгиос» – корабль сурожского торговца Евстафия Доморола вовсе не был одинок в этом плавание, а шел на север, в устье Днепра, в числе других подобных судов, из которых дюжину составляли вместительные купеческие скафы – «круглые», как их называли – плюс пара узких стремительных хеландиев с хищно выступающими из воды таранами. Так, на всякий случай. Хоть и договаривались недавно сурожцы с тавридскими пиратами, да ведь свято место пусто не бывает – не тавридцы, так кто-нибудь еще. Нет, уж лучше на охране не экономить. «Георгиос» представлял собой типичную торговую скафу, длиною около шестидесяти локтей и шириной – восемнадцать, со сплошной палубой, вместительным трюмом, полным амфор с зерном, несколькими каютами и двумя крепкими мачтами с косыми парусами. На корме так же находился и камбуз с обмазанной глиной печью, которой пока пользовались редко – жарко.

Корабли уже давно прошли Корсунь, и примерно через сутки должны были показаться днепровские воды. Сам Евстафий, впрочем, туда не собирался – его целью, как и целью всего каравана, был Константинополь. Вообще-то, к Царскому городу можно было попасть, идя вдоль южного побережья, через Трапезунд и Синоп, однако так получалось дольше, а алчных до чужого добра пиратов там водилось ничуть не меньше, чем здесь, на севере. Плыть именно таким путем уговорил своих компаньонов Евстафий по просьбе Хельги-ярла, которому необходимо было поскорее попасть в Киев. Евстафию в Киев было не надо, но зато как раз в это время туда должны были направляться корабли константинопольских купцов, среди которых сурожец надеялся обязательно встретить знакомых, и уж дальше Хельги и вся его компания продолжили бы путь именно с этими знакомыми.

– Встретим ли мы их? – смотря в далекую синь, пригладил волосы Никифор. Ярл ничего не ответил, потому как сам не знал – встретят ли? Евстафий, правда, обещал, да ведь верить хитрым грекам – последнее дело. Ничего, в крайнем случае, можно будет подождать попутный караван на побережье, лишь бы не попасться на глаза многочисленным разбойникам – малочисленных Хельги не опасался.

– Ладислава вчера ночью гадала, – вдруг усмехнулся Никифор. – Говорит, дорога будет удачной.

– Гадала? – Ярл обернулся, прищурив синие, как воды фьордов, глаза и еле сдерживая смех. – А ты, значит, за ней подсматривал? За бесовскими игрищами?

– Да вовсе нет! – замахал руками монах. – Не так все было. Я просто мимо шел, а она меня и позвала, кувшин подержать, так, говорит, для гадания надо…

– И ты согласился?! О, ужас!

Никифор развел руками:

– Уж больно сильно просила…

– И это вместо вечерней молитвы!

– Да я сначала хотел вас позвать, тебя и Ирландца, да вы с хозяином третью амфору допивали, думаю, куда уж, грохнетесь еще через борт в море, потом вылавливай!

Никифор изобразил жестами, как его приятели, пьяные, валятся за борт, смешно отфыркиваются, вопят…

Хельги уже больше не сдерживался – захохотал во весь голос, да так, что разбудил Ирландца и хозяина, почивавших после обеда на корме, под специально натянутым балдахином. Там же было приготовлено местечко и Ладиславе, да только она им не пользовалась – стеснялась. Красива была девчонка – юна, стройна, златовласа, с глазами, как васильки в поле. Притягивала мужские взгляды, словно чужие дирхемы алчные руки вора. Поначалу кое-кто из команды «Георгиоса» попытался было за ней приударить, да быстро пошел на попятный, увидев посуровевшее лицо хозяина и холодный взгляд молодого варяжского ярла. Сам Евстафий Догорол относился к Ладиславе вполне по-отечески, а, изрядно испив доброго винца, бывало, рассказывал, как девушка спасла его от зубов огромного волка… двух волков… трех… целой стаи… Ну, и так далее, по нарастающей, в зависимости от количества выпитого. Ему, правда, никто особо не верил, но, видя, как трепетно торговец относится к девушке, понимали – может, что-то такое подобное и действительно было. Ладислава, конечно, ловила на себе восхищенные взгляды и нельзя сказать, чтобы ей это вовсе не нравилось. Однако в сердце ее давно, еще с той случайной встречи в Ладоге, был один – молодой светловолосый варяг. Хельги. Хельги-ярл. Она знала, что где-то далеко на севере, в стране снега, льда и извилистых фьордов, у него остались жена и дочь, Сельма и Сигрид. Знала и все-таки надеялась… И вот вчера… Как хорошо было бы, если б помогать ей в гадании пришел не этот отрешенный от мира монах – хотя и довольно приятный, а сам молодой ярл. Ладислава так ждала его, надела на себя лишь одну тунику из тончайшего шелка – подарок Евстафия – не скрывавшую восхитительных форм ее юного тела. Так ждала – вот, возьмется ярл помогать в гадание, невзначай прикоснется, обнимет… Но не пришел ярл. А монах, Никифор, так его имя – прикоснулся-таки, да так, что его, бедного, аж бросило в жар. Ладислава, осмелев, заулыбалась, невзначай натянула тунику на груди туго-туго, так, что стало хорошо заметно все… Бедный послушник, что-то пробормотав, закрыл лицо руками да скорее убежал прочь – видно, молиться своему распятому Богу.

У нас тоже сейчас молятся.

Ладислава вздохнула.

Роду, Святовиту, Велесу… В начале травня-месяца – праздник первых ростков, с песнями да веселыми девичьими хороводами, потом, ближе к началу лета, моления о дожде, а затем, в следующий месяц, изок, Ярилин день, тоже с хороводами, плясками, венками…

Пойдем, девочки, Завивать веночки! Завьем веночки, Завьем зеленые!

Ах, как сладостно пахли цветы в венках: колокольчики, ромашки, фиалки. Как швыряли девчонки венки в реку, и тут же за ними прыгали парни и, выловив венок, несли его к владелице, а та милостиво целовала их в губы… Вот бы и Хельги так… Ладислава грустно усмехнулась, вытерла рукавом набежавшую слезинку… Да уж, такой бросится за ее венком, как же! Холоден, как ледяная скала. И все отшучивается, на все-то у него ответы есть, не подойдет никогда, не обнимет, да куда там – обнимет, даже не заговорит первым! Так, пару слов буркнет – и все. Все шушукается с дружками своими – с Никифором-монахом да с Ирландцем. Ой, ну до чего ж неприятный мужик этот Ирландец – узколицый, смазливый, все улыбается, а взгляд стылый, как у змеи. И смотрит так… Будто все тут кругом замыслили против него какую-то каверзу. Лучше уж с Никифором водиться, тот, по крайней мере, безобидный. Да и Хельги от него не далеко ушел, дурачина. Как будто не видит ничего, не замечает… или – не хочет замечать? Ах, какие ж у него глаза – синие-синие, а волосы мягкие, как лебединый пух… А губы, щеки, ресницы… Говорила маменька – не плюй на воду, не люби варяга. Не люби… Да ведь сердцу-то не прикажешь!

Жарко было в степи между Днепром и Доном, где двигались всадники и запряженные медлительными волами повозки. Степь, казалось, дышала: зеленая травяная гладь волновалась, словно море, ласково стелилась под копытами лошадей и волов, под большими колесами повозок. Кое-где по пути попадались древние идолы, да иногда смотрели на путников невидящими очами каменные скифские бабы.

– Долго ль еще до Кенугарда? – отдуваясь, обернулся в седле Лейв Копытная Лужа. Отбросив со лба жирные, пропитавшиеся дымом костров волосы, он вопросительно уставился на своего товарища, тощего и сутулого Истому по кличке Мозгляк. Истома, как и Лейв, трусил на небольшой кобылке какой-то непонятной мышиной масти, купленной на деньги, оставшиеся от неудавшегося коммерческого предприятия Лейва… Вернее, даже не самого Лейва, а его дядюшки – Скьольда Альвсена, известного в Халогаланде скупердяя. После нападения печенегов на караван, случившегося еще по зиме, на переходе из Итиля в Саркел, Лейв, скрипя зубами, долго подсчитывал убытки, а они были значительными. Печенеги разграбили все товары, прикупленные им и его напарником, старым Хаконом – это раз. Убили самого Хакона – два, притом бежали пленники – красивая рабыня Ладислава и давнишний враг Лейва Снорри… Нет, Снорри, похоже, все-таки погиб, как погиб и Альв Кошачий Глаз, близкий приятель Истомы. Интересно, что их связывало? Вообще-то Истома Мозгляк, как не раз уже убеждался Лейв, производил впечатление бывалого человека. В меру боек, умен, хитер изрядно, с таким не пропадешь! Потому-то и поддался на его уговоры Лейв Копытная Лужа, знал – с убытками домой лучше не возвращаться: дядюшка Скьольд не только на двор не пустит, да кабы еще и собак не спустил. Как только предложил Истома пойти в Кенугард, к его знакомому князю – так тут же и согласился Копытная Лужа, даже для виду не стал ломаться. А что ему было делать? Со Скьольдом Альвсеном шутки плохи, особенно когда дело касается его собственности, об этом уж все в Норвегии знали, от Трендалага и Халогаланда до Вика.

Истома тоже был рад согласию Лейва, как-то уж больно одиноко почувствовал он себя после гибели Альва Кошачьего Глаза, привык работать в паре. А Лейв, похоже, был бы вполне подходящим напарником для всех темных дел, на которые сподвигнул Истому князь Дирмунд, что пришел с Хаскульдом-конунгом из далекой северной земли. Злобен был Лейв, яростен, особенно тогда, когда мог безнаказанно поглумиться над беззащитной жертвой, правда, труслив в битве – ну, так то не страшно, на рожон лезть и сам Истома не собирался – и, на первый взгляд, глуповат, но то больше от молодости, от неопытности, а опыта Копытная Лужа набирался быстро, в чем Истома Мозгляк не раз убеждался. Единственный прокол – не удалось, как просил Хозяин, затравить змеями молодого Хельги-ярла – не укусили его почему-то змеи, может, вялые оказались, а может, ярл знал какое-то заклинание. В общем, не выполненным оказался приказ Дирмунда, и, нельзя сказать, чтобы Истома возвращался в Киев-град с легким сердцем. Хотя и не кручинился особо, знал: много у Дирмунда верных людей, так что особенно гневаться князь не будет, тем более теперь, после смерти Альва, когда одним верным человеком стало меньше. Ну, и – похоже – Лейв Копытная Лужа сможет стать вполне достойной заменой, вполне. Так что на вопрос утомленного жарой Лейва относительно пути до Кенугарда Истома приветливо осклабился и посоветовал послать на ближайший холм слугу – посмотреть.

– Грюм, сбегай! – тут же приказал Копытная Лужа, и лысый слуга – тайный соглядатай Скьольда – мигом взобрался на пологую, поросшую редкими кустиками, вершину.

– Видел какие-то тучи далеко на западе, – спустившись, доложил он, преданно глядя на Лейва. Грюму тоже не улыбалось возвращаться ни с чем – Скьольд обвинит в неудаче не только Лейва, но и его, скажет – а ты куда смотрел, лысая башка? И будет совершенно прав. Тогда зачем же возвращаться? Может, у Дирмунда-князя куда как лучше будет!

– Тучи, говоришь? – тяжело втягивая воздух пересохшим ртом, переспросил Истома. – То река. А вверх по ней – Киев. Думаю, дня через три будем.

– Дай-то боги, – усмехнулся Лейв. – Сколько мы должны купцам? – Он кивнул на повозки, принадлежавшие хазарским торговцам Саркела.

– Весь расчет в Киеве, – оглянувшись по сторонам, тихо заметил Истома. – Ведь так договаривались. А в Киеве… В Киеве поглядим.

Он подмигнул Лейву и засмеялся мелким дребезжащим смехом, похожим на звон треснувшего коровьего колокольца-ботала.

А вокруг, среди травяных волн, ржали кони, мычали волы, ругались погонщики. Купеческий караван поворачивал на север – к Киеву.

Как и предсказывал Евстафий Догорол, они встретили константинопольских купцов у самого устья, при впадении Днепра в море. Десятка полтора плоскодонных судов, несколько небольших ладей-моноксилов, выдолбленных из одного ствола дерева – вот и весь караван ромеев. Впрочем, торговый сезон только начинался, а большие морские суда в Киев не шли – вряд ли б они спокойно преодолели пороги. Моноксилы и плоскодонки – пожалуй, единственный подходящий транспорт для волока – удобно вытаскивать, удобно подкладывать бревна под днища. Ромеи везли в Киев вино, узорчатые ткани, золотую посуду и прочую роскошь, что находила хороший сбыт среди славянско-варяжской дружины князя Хаскульда. Все эти товары стоили недешево, и Хельги был поражен малым количеством охраны. Всего две пары моноксилов с воинами – не густо. Конхобар Ирландец заметил волнение ярла, подойдя ближе, шепнул, мол, сиди, пируй с купчишками, а я присмотрюсь. Так и сделал – отошел в сторонку, подальше от костров, времечко-то как раз обедать было. А Хельги-ярл, как и подобает знатному воину, учтиво поблагодарив за приглашение, присоединился к собиравшимся хорошенько пообедать торговцам. Они расположились на возвышении, под тенью развесистого дерева. Рабы и слуги, быстро раскинув на траве выбеленный холст, принялись деловито сновать туда-сюда – от холста к кострам, таская полные яствами блюда.

– Угощайся, князь, – чернобородый купеческий староста по имени Вассиан Фессалоник приветливо кивнул Хельги и пододвинул к нему блюдо с дымящейся бараниной. Ярл не заставил себя долго упрашивать – давно чувствовал голод. Взял без церемоний кусок, впился зубами в сочное мясо – остро зажгло небо – мясо оказалось густо перченным.

– Вина. – Вассиан сделал знак слугам.

Хельги выпил с купцами вина, затем, в который раз, рассказал о том, как встретил Евстафия Догорола в Саркеле. Речь его переводил Никифор, кое-где расцвечивая рассказ подробностями, с выгодной стороны представляющими поступки ярла.

– Да, страшный народ эти хазары, – покачал головой Вассиан, и сидевшие рядом купцы закивали, соглашаясь. – А ведь туда, в хазарское царство, недавно отправились ученые монахи Константин и Мефодий. Ты не знал их, брат Никифор?

– Не знал, к сожалению. Но много слышал. Наш друг Евстафий Догорол говорил, что один из них поехал к хазарам. А вот кто? То ли Константин, то ли Мефодий.

– Может быть, и один, – легко согласился Фессалоник. – Тем более, опасно! Ну, что, выпьем, друзья?

Купцы обрадованно зашумели, и в кубки рекою полилось вино. Хельги пил не пьянея, чувствуя, что опять к нему приходит то самое состояние тревоги, когда в глубине мозга вдруг всплывает нечто такое, что дает ему возможность предчувствовать грядущие события… Казалось бы, ешь, пей, веселись! Кто-то из купцов уже достал лютню, кто-то читал стихи, а кое-кто – уже и похрапывал, прислонясь к тенистому стволу дерева. Идиллия, но все же… что-то здесь было не так. Хельги – по привычке, постепенно становившейся его второй натурой – рассеянно глядя на кубок с вином, принялся рассуждать: а что же не так? Ну, пир… в смысле – обед, оно понятно. Ну, с утра проводили караван сурожцев, попрощались с Евстафием, затем сели обедать… и вот до сих пор сидят. Сидят… А ведь место тут нехорошее – про караван-то наверняка прослышали окрестные разбойничьи шайки, а купцы все сидят, ни о чем не беспокоясь, пьют, поют песни, словно бы поджидают чего-то. Чего-то? А может, кого-то?

Староста купеческий, чернобородый Вассиан, похоже, не так уж и пьян. Взгляд осторожный, трезвый. Сидит, усмехается, слушая грустную песню, что запел толстобрюхий торговец с окладистой бородою.

И хоть меня целовать запретили красивой Роданфе, Выход придумала все ж…

Прямо на ухо ярлу зашептал перевод Никифор. Вот только этого и недоставало, ярл как раз собирался покинуть пиршество и поискать в окрестностях Ирландца.

Пояс свой с бедер сняла и, растянув его меж собою и мною…

– Хватит, хватит, Никифор. – Хельги затряс головою. – Как тебе только не стыдно толмачить такое? Пояс сняла с бедер – ничего не скажешь, хорошенькое начало! Можно себе представить, чем все закончится.

– Но… это же стихи, мой ярл! – сконфуженно пробурчал Никифор. – Стихи знаменитого поэта Агафия Миренейского, что всю свою жизнь воспевал светлую радость… Хотя ты, наверное, прав. Мне, монаху, такое слушать грешно.

Отойдя в сторону, он принялся молиться. А толстобрюхий сибарит не унимался: хоть Хельги и не понимал слов, но жесты купца были весьма красноречивы… Ага! Вассиан обернулся к кому-то… Похоже, к кормщику, именно его Хельги заприметил с утра за рулевым веслом одной из ладей. Судя по одежде – длинная, почти до самой земли, ярко-зеленая, с серебряной нитью, туника – кормщик был явно не беден и, скорее всего, имел в купеческом предприятии солидную долю. Тогда почему же Вассиан не пригласил его к обеду? И о чем они сейчас шепчутся? Послушать бы… Впрочем, чего там слушать, без Никифора все равно не поймешь ни единого слова. Хоть в Суроже еще и учил ярла греческому Евстафий-купец, а все же их сурожский говор от столичного отличался. Да и говорили быстро. Вызнать бы… Может, не стоило связываться с купцами, добрались бы до Кенугарда сами? А попасть туда надо обязательно, ибо – как сказала девушка-волшебница Магн – только он, Хельги-ярл, может остановить черное дело друида. И кто его остановит, если они не доберутся до Киева? Если сгинут в степи, пронзенные разбойничьей злой стрелой, если вдруг схватят их, сонных, да продадут в рабство на край света?

Нет, такой поворот ярла никак не устраивал. А потому – следовало быть постоянно настороже. Вот и сейчас…

Заметив, как кормщик скрылся за колючими кустами шиповника, Хельги встал и, сказав Никифору, что идет навестить Ладиславу, покинул веселое сборище. Ладислава, представленная Евстафием Догоролом как знатная ладожанская дама, как и положено девушке, обедала отдельно от мужчин, в специально разбитом шатре с поднятым пологом. Шатер этот был разбит слугами шагах в двадцати от костров, ближе к морю.

Хельги прошел немного в том направлении, затем оглянулся по сторонам и стремительно нырнул в пахучие заросли шиповника. Острые шипы впились в одежду, больно царапнули руки. Ярл не обращал на это внимания, увидев мелькающую впереди зеленую тунику кормщика, то скрывающуюся за деревьями, то вновь вспыхивающую в лучах солнца. Прибавив шагу, Хельги быстро обошел огромный, лежащий прямо на пути камень, и…

– Не спеши, ярл, – тихо произнес кто-то у него за спиной. Кто-то? Конечно же Ирландец, кому тут еще говорить на языке людей фьордов?

– Там, дальше, я видел трех всадников. Спешенные. Словно бы ждут кого-то…

– Кормщика.

– Кормщика? А, того человека в зеленой тунике. Так ты шел за ним, ярл?

Хельги молча кивнул, шагнув вслед за Ирландцем в густые заросли дрока. Вокруг пели птицы, вкусно пахло молодой листвой, цветами и медом.

– Вот они, – остановившись, поднял руку Ирландец. – Осторожнее, не свались в овраг.

Ярл и без него уже заметил тех, кто стоял, не таясь, у каменистого русла ручья. Трое спешенных всадников в панцирях из бычьей кожи, с саблями в сафьянных ножнах. Короткие, украшенные красными шелковыми ленточками, копья небрежно прислонены к камню. Кони пили из ручья воду. Один из всадников, видимо, главный – осанистый белолицый мужчина с узкой бородкой – обличьем напоминал знатного хазарского вельможу, двое других – поджарые, смуглые – больше походили на печенегов. Троица держалась по-хозяйски: переговаривались, громко смеясь, и снисходительно посматривали на кормщика в зеленой тунике. Тот стоял перед ними в почтительной позе, чуть наклонив голову, и что-то негромко говорил. Что и на каком языке – было не разобрать. Тем не менее, кормщика, похоже, хорошо понимали. Узкобородый вдруг прервал его, не дослушав, и требовательно протянул руку. Изогнувшись в поклоне, кормщик передал ему увесистый кожаный мешочек, перевязанный узкой бечевкой. «Хазарин», или кто он там был, ловко развязал бечевку и высыпал в ладонь… блестящие, приятно звякнувшие кружочки.

– Золото… – прошептал Ирландец.

Хельги молча кивнул. Он уже начинал кое о чем догадываться.

Тщательно пересчитав монеты, узкобородый что-то повелительно сказал одному из напарников. Тот, поклонившись, подскочил к прислоненным к камню копьям и, отвязав от них красные шелковые ленты, вручил их кормщику. Тот униженно склонился почти до самой земли.

Подойдя ближе, узкобородый покровительственно потрепал его по плечу, после чего вся троица вскочила на лошадей и вмиг скрылась из виду.

– Чтоб вас всех дьявол забрал, проклятые разбойничьи рожи! – выпрямившись, злобно бросил им вслед кормщик и, напившись воды из ручья, быстро пошел обратно.

– Так вот почему у купцов так мало охраны, – выбираясь из кустов, задумчиво произнес Ирландец. – У них тут, похоже, договор. Платят деньги разбойникам, а те их не трогают. И эти красные ленты – наверняка условные знаки, дескать, все оплачено. Ну, что же. Похоже, с этой стороны нам ничего не грозит, ярл!

Хельги лишь улыбнулся. Хорошо иметь такого сообразительного помощника, как Конхобар Ирландец, хотя, конечно, тип он еще тот!

Итак, загадка счастливо разъяснилась: купеческий староста Вассиан Фессалоник потому не торопился, что поджидал посланцев местной разбойничьей шайки. Заплатил, сколько надо, получил опознавательные знаки, теперь можно и в путь. Замечательные договорные отношения – ты мне, я тебе. Только вот, судя по проклятиям кормщика, разбойнички вряд ли всегда строго выполняли условия соглашения, наверняка могли и лапу наложить на понравившуюся им часть товара. Как бы Ладислава им не понравилась! Хотя, похоже, они не собирались плотно сопровождать караван, иначе зачем ленты? Впрочем, в любом случае следовало держать ухо востро.

Утром, едва рассвет окрасил воды реки багрянцем, караван известного константинопольского купца Вассиана Фессалоника пустился в путь к Киеву. На мачтах передних судов огнем пылали алые шелковые ленты.

Глава 2 Пороги

Даже рощи — И те повстанцами Подымают хоругви рябин. Зреет, зреет веселая сеча. Сергей Есенин «Пугачев»

Июнь 863 г. Днепр

Ночью Хельги неожиданно вспомнилась Сельма. Ее темно-голубые глаза, то насмешливые, то грустные; волосы, светлые, как выбеленный на солнце лен, белая, как морская пена, кожа, чуть присыпанная смешными веснушками. Сельма, законная супруга и мать законной дочери… Хельги все-таки сильно скучал по ним обеим – по Сельме и маленькой Сигрид – хоть и не очень-то признавался себе в этом, не дело викинга – грустить. А было грустно… Он лежал на широкой скамье ладьи, подстелив под себя волчью шкуру, и смотрел на звезды, такие холодные, неживые, далекие. Вокруг было темно, лишь на крайних ладьях зеленоватым светом горели лампадки – и правильно, незачем привлекать к себе излишнее внимание в глухую темную ночку, в такую, например, как сейчас. Вот уж, действительно, ни зги не видно, не поймешь даже – где ладьи, где вода, где берег – все одинаково черно. Корабли Вассиана Фессалоника пристали к берегу, – попробуй-ка, определи ночью, где мель, где порог, где камень. Вот и стояли, дожидаясь утра. Отдыхали, загасив ненужные костры и выставив охрану, которую, по мнению Хельги, вообще не стоило бы выставлять вдоль берега, все одно ничего не разобрать, вот лучше б оставить часовых на каждом судне. Однако никто здесь его советов не спрашивал, а он сам и не особо-то рвался их давать, больно надо! Сиди себе, голову ничем не заморачивая, окруженный почтением, милое дело. Сам купеческий староста Вассиан, с подачи Евстафия Догорола, дай боги ему долгой и счастливой жизни, относился к неожиданным попутчикам подчеркнуто вежливо, как к очень важным персонам. Что уж там наплел про них Евстафий, пусть будет на его совести, но почтение оказывали вполне искреннее, даже надоедать стало, когда тебе кланяются по каждому поводу. Нет, конечно, поклоны – вещь хорошая, но не столько же! Видно, права пословица, что на юге легче гнутся спины. А так, что ж… Хорошая еда, вино, когда пожелаешь, отдельные шатры, это было неплохо, особенно для Ладиславы. Показываться без нужды на людях Хельги ей строго-настрого… не то, чтобы запретил, но не рекомендовал. Уж больно сладкая девка, мало ли… Чай, найдутся желающие на этакий цветок. Вон, уже скрипнули доски… и как раз в той стороне, где шатер. Ярл неслышно поднялся со скамьи, прислушался… Ну, так и есть! Кто-то прется. Что ж, придется отвадить непрошеных гостей, только осторожней, не свернуть бы кому-нибудь случайно шею, ни к чему это…

Хельги скорее почувствовал, чем увидел, возникшую у мачты фигуру. Бесшумно сдвинулся влево, нагнулся… и ловким движением перекинул через себя чье-то легкое тело. Положил на скамью, закрывая ладонью рот… потом медленно отпустил, приставив к горлу лезвие кинжала. Сказал, как помнил, по-гречески:

– Говори, кто ты?

– О, ярл… – прошептал нежный девичий голос. – Ты чуть не убил меня.

– Просто я стерегу твой покой, Ладил, – усмехнулся варяг, умышленно назвав девушку так, как ее называли все. И чего ее только понесло из шатра?

– Сон нехороший приснился, да и… надоело там, в шатре, за целый-то день. Ты ведь мне днем выходить запрещаешь.

– Так надо.

– Надо… – Ладислава сглотнула слюну. Ей так хотелось прижаться сейчас к груди молодого ярла, собственно, она за тем сюда и шла, но… Но оробела. Уж слишком неприступным и гордым был этот северный князь. Князь… Ведь именно так, говорят, звучит слово ярл по-славянски. Князь… Или знатный боярин, что в лоб, что по лбу. Ей не ровня. Кто она-то? Простушка с Ладоги, ни знатного рода, ни богатств особых. Бывшая рабыня к тому же. Кто она этому ярлу? Никто. А кем мыслит стать? Женой? Ха-ха! В лучшем случае наложницей… или даже нет – девушкой на один день, вернее, на одну ночь. Да пусть бы и на одну ночь!!! О, Велес, о, Мокошь, о Род с рожаницами, да что же она такое думает? Да разве приличны такие мысли девушке? И тем не менее…

Осторожно приподнявшись на скамье, Ладислава придвинулась к ярлу, так близко, что почувствовала щекой его дыхание. Сердце ее билось так громко под тонкой туникой, что, казалось, слышно на всю ладью, на весь берег, на всю реку. А он… Как сидел, так и сидит! Бесчувственное полено.

Позади них, на носу судна, послышалось чье-то бормотание и тяжелые шлепающие шаги.

– О, Господи, не видно-то ничего, хоть глаз выколи, – вполголоса пробормотал идущий, и Хельги узнал Никифора. Затем вдруг раздался шум падающего тела и приглушенный крик, видно, монах споткнулся – таки о скамью или брошенные весла, хорошо хоть не свалился с ладьи в воду.

– Что ты ищешь здесь, во тьме, Никифор? – сдерживая смех, поинтересовался варяг.

– О! Тебе тоже не спится, ярл? А я ведь так и знал. Специально иду к тебе – настал момент поговорить с тобой о Боге.

– О, только не это, Никифор, – расхохотался ярл. – Ты ведь знаешь, я закоренелый язычник, хотя и с уважением отношусь к чужим богам…

– Ты просто не знаешь истинного Бога! – на ощупь пробираясь к скамье, с воодушевлением произнес монах. – Тебе ведь наверняка никто о нем не рассказывал. Хочешь сказать, что ты и раньше видел проповедников? Да, допустим, видел. Но ты же их не слушал! Ой, кто это с тобой? Неужели…

– Да, это я, Никифор. – Ладислава засмеялась. – Хотела кое о чем порасспросить ярла.

– Так спрашивай, я подожду.

– Потом, – отмахнулась девушка. – Пожалуй, пойду-ка лучше спать. – Она поднялась на ноги.

– Осторожнее, Ладия, – предупредил Хельги. – Ладья узкая.

Ничего не ответив, Ладислава исчезла в шатре и повалилась на жесткое ложе, глотая соленые слезы. Упырь, а не ярл…

А Хельги в этот момент думал о ней, думал, несмотря на все запреты, что поставил сам себе. Да, Ладислава была весьма красива и… желанна! Ярл чувствовал, что и девушка ответила бы ему взаимностью, но… Но слишком многим она была обязана ему! А это не очень хорошее дело – воспользоваться благодарностью девушки в своих личных похотливых целях. Не благородно это. Не пристало викингу. Хоть и не из племени фьордов эта златовласая красавица Ладия, не своя. Но и не чужая. Да и не закончен еще поход, еще много придется пережить ей, и тут задача для Хельги-ярла – уберечь, помочь, защитить. А как же иначе? Ведь это же он предложил девушке вернуться на родину, поехав с ним и с его друзьями. Предложил – значит, взял на себя ответственность. И пользоваться ее благодарностью – некрасиво, неблагородно, да и просто-напросто – подло! Поэтому и гнал от себя молодой ярл мысли о прекрасной славянке, которые все-таки появлялись… Да и Сельма бы это восприняла как должное, в конце концов, иметь и жен, и наложниц – в обычае викингов, все так живут, жили так и родитель Хельги, Сигурд, и Торкель-бонд, отец Сельмы.

Погруженный в свои мысли, Хельги не слышал то, что тихо говорил Никифор, лишь улыбался краешком губ, поглядывая в сторону кормы, туда, где находился шатер Ладиславы. А Никифор, увлекшись, уже больше не говорил о Боге, а читал стихи Касии, знаменитой поэтессы-затворницы, с коими познакомился еще в бытность свою в Константинополе. Хорошие стихи писала Касия, не только Никифору они нравились, но и многим, в том числе и покойному императору Феофилу. Особенно эти строки:

Женский род всех сильнее, Дурно, когда жена красива и прекрасна, Ибо имеет краса очарованье.

Высоко-высоко над степью летел коршун. Высматривая добычу, покачивал расправленными почти что недвижно крыльями, темными, серовато-песочными, чуть светлеющими на концах. Из таких перьев получается неплохое оперение для стрел, ничуть не хуже, чем от крыла ворона. Далеко внизу проплывали голубые травы, зеленые дубовые рощицы, темно-синие, поросшие колючим кустарником овраги. В небе сияло солнце, и Днепр блестел в его свете светлой широкой дорогой – дорогой ладей. По правому берегу его тянулись высокие кручи, дикие и бесформенные, словно неведомый великан-пахарь вздыбил черную землю гигантским оралом, левый берег был покат и низок, кое-где зарос камышом, а где-то желтел песчаным жарким пляжем. Дальше, до самого Дона, тянулись бескрайние степи, с пряными травами, полудикими табунами и горьковатым запахом полыни. В степи, среди трав, медленно двигались повозки и всадники.

– Хорош, красавец! – Приложив руку к глазам, посмотрел на парящего коршуна Лейв Копытная Лужа. Усмехнувшись, вытащил из колчана стрелу.

– Не делай этого, Лейв, – подъехав ближе, покачал головой Истома Мозгляк. – Птица в небе хорошо видна на много полетов стрелы. И так же хорошо будет видно, как ее кто-то собьет. А кто это увидит? Может, наши опасные друзья – печенеги?

Совет Истомы, по-видимому, убедил Лейва. Пожав плечами, он молча убрал стрелу в колчан, висевший у луки седла, и осмотрелся. Сочную зелень трав перебивали цветы: пушистые одуванчики, яркие, словно маленькие кусочки солнца, лиловые колокольчики, темноголубые незабудки, васильки, синие, как осколки неба. Кое-где сплошным косяком тянулся сладкий клевер, а дальше, за розовой полосою, лучились лепестками ромашки.

Запряженные волами повозки хазарских купцов медленно продвигались вдоль по дороге, теряющейся среди разнотравья и рощиц. Впереди и сзади гарцевали конные воины – охрана – всего два десятка человек, караван не был особенно большим и богатым. Истома Мозгляк, Лейв Копытная Лужа и его слуга Грюм тоже считались охраной – купцы взяли их с собой вовсе не из чистого альтруизма. Варяги с Истомой не слишком перетруждались, но и нельзя сказать, чтобы относились к своим обязанностям спустя рукава. Во-первых, купцы за такое дело запросто могли и прогнать, поди потом, добирайся до Киева, не зная толком дороги, а, во-вторых, опасались за свою жизнь – разбойников в здешних местах хватало. Правда, пока с ними еще не встречались – мелкие шайки не в счет, их прогоняли сразу – но кто знает, как будет дальше?

– Что-то не видать вокруг лихих людей, – глотнув воды из плетеной фляги, лениво заметил Лейв… И как накаркал!

Двое из скачущих впереди воинов остановились у неширокого ручья возле живописной дубовой рощи и, спешившись, принялись внимательно рассматривать что-то, время от времени тихо переговариваясь меж собой. Лейв и Истома переглянулись и пришпорили лошадей.

– Кто-то недавно останавливался здесь на ночлег, – обернулся к ним один из воинов – низкорослый темноглазый хазарин в короткой, местами проржавевшей кольчуге и с кривой саблей у пояса.

– Купцы? – переспросил Истома. – Такой же караван, как и наш?

Хазарин отрицательно мотнул головой. Купцы разбили бы много шатров, а таких следов нет, как нет и колеи от повозок. Лишь остатки кострищ в глубоких ямах.

– Нет, это не купцы. Воины. Идут налегке. Жгли костры в ямах – таились.

– Надо ждать засады! – выразил опасение Лейв.

– Нет. – Хазарский воин чуть улыбнулся. – Их добыча – не мы, а ромейские купцы, что будут переходить пороги. Хотя, конечно, беречься надо – никогда не знаешь, что может прийти в голову печенегам, а это, думаю, именно они.

– Печенеги? – удивился Истома. – Они уже забрались так далеко от своих веж?

– Они поставили свои вежи в здешних степях. И появляются здесь все чаще и чаще, – задумчиво ответил хазарин. – Похоже, скоро их станет здесь так много, что вряд ли этот путь будет безопасен.

Ничего не сказав, Истома и Лейв напились воды из ручья и отъехали прочь. Безопасность хазарской торговли их интересовала меньше всего… не считая данного конкретного случая, но тут уж речь шла об их жизнях, а потому наемники утроили бдительность. Мало ли…

– Я – не умею стрелять? – Раскрасневшаяся от гнева Ладислава выхватила лук из рук опешившего от подобного нахальства Ирландца. – Смотри же!

Просвистев, сорвавшаяся с тетивы стрела с черными перьями умчалась в небо. Миг – и пронзенный насквозь красавец коршун, сложив крылья, камнем полетел вниз.

– Видали? – Ладислава бросила лук на дно ладьи. В длинной зеленой тунике, схваченной в талии золоченым поясом, с распущенным по плечам золотом волос, она напоминала сейчас греческую богиню-охотницу. Ирландец уже давно пожалел, что затеял этот никчемный спор. Затеял, только для того, чтобы убить время.

– Но где ты…

– Хочешь спросить, где я этому научилась, уважаемый Хельги-ярл? – обернувшись к подошедшему Хельги, девушка дерзко окинула его холодным взглядом васильковых глаз. – Я ведь выросла в Ладоге, и мой батюшка, дядя и все мои братья считались охотниками не из последних.

Ладислава осеклась, заметив, что молодой варяг уже больше не смотрит на нее. Взгляд ярла был устремлен вдаль, туда, куда упал коршун.

– Думаю, ты зря привлекла внимание, Ладия, – покачал головой Хельги.

– Внимание? Кого? Тут по обоим берегам пустынная степь да кручи.

– Степь вовсе не такая пустынная, как тебе кажется, – мягко возразил ярл. – А падение сбитой птицы видно издалека.

Обидевшись, Ладислава резко повернулась и скрылась в шатре, разбитом для нее на корме плоскодонной ладьи ромейского купца Вассиана Фессалоника.

– Вряд ли здесь существует опасность для нашего каравана. – Покачал головой Ирландец. – Ведь все уже уплачено, и на мачтах судов – красные ленты.

– Так-то оно так. – Хельги потер виски. – Но все же следует быть осторожнее. Кто знает, сколько лихих людишек орудует в здешних местах? С одними купцы договорились, но, возможно, найдутся и другие.

Корабли Вассиана Фессалоника подходили к полосе днепровских порогов – самого опасного места на пути «из варяг в греки». Днепр делал здесь крутой изгиб к востоку, огибая скалистые отроги Авратынских возвышенностей; с ладей уже видны были высокие, громоздившиеся по берегам скалы, похожие на огромные зубы дракона, уже вздыбливались отвесными утесами берега, зажимая реку в узкое каменистое ложе, усеянное грядами острых камней, смертельно опасных для путешественников, уже все ближе становилось угрожающее рычание реки, стиснутой каменистыми лапами скал и все-таки вырывающейся на свободу дерзкой стремниной.

Не доходя до утесов, ладьи повернули к левому берегу. Там, прямо от речных камней, начинался волок. Перегрузив товары на носилки, караванщики подложили под ладьи деревянные катки и с уханьем принялись толкать корабли. Тяжело оказалось лишь тронуть их с места, а уж дальше, казалось, они ехали сами, недаром опытный Вассиан Фессалоник никогда не брал с собой тяжелые килевые суда, которые еще можно было бы попытаться провести меж порогов, спускаясь по реке вниз, но вот подняться вверх – никакой возможности не было. Между тем, дело спорилось – уже большая часть судов прокатила по суше порогов пять, и впереди голубела спокойная кромка воды, светлая и широкая, и совсем немного осталось, чтобы измученные от тяжелой работы люди, почувствовав облегчение, с хохотом и радостными воплями спустили бы суда обратно в реку. Совсем немного осталось. Вассиан Фессалоник уже улыбался, подмигивая идущему рядом ярлу, – вон там, рядом, Днепр, спокойный, прямой и широкий, и ладьи почти что здесь, ну, почти все уже, и надо лишь сделать последнее усилие. Хельги тоже улыбался, утирая выступивший на висках пот – было жарко, и солнце палило немилосердно. Рядом, пристально вглядываясь в отроги, в развевающемся зеленом плаще, шагал Конхобар Ирландец, за ним – Никифор и Ладислава.

– Ну, все! – остановившись у самого спуска, купец оглянулся и весело подмигнул.

– Нет, похоже, все еще только начинается! – резко отпрыгнул в сторону Ирландец, вытаскивая меч. То же самое, без всяких раздумий повторил и Хельги, проследив лишь, чтобы не мешкали Никифор с Ладиславой.

Потом уже посмотрел направо, в ту сторону, куда с напряжением всматривался Конхобар. Там гарцевали с десяток всадников с короткими копьями, украшенными синими бунчуками. Еще столько же, словно вынырнув из воды, внезапно появилось впереди. И человек пять – сзади.

А купеческий староста Вассиан Фессалоник, словно никаких воинов вокруг и не было, лишь с усмешкой махнул рукой Хельги, мол, никакой опасности нет, за все заплачено, оглянулся на мачты с красными лентами на верхушках и приветственно помахал рукой всадникам.

Вжжик!

Пущенная стрела пробила ему руку, и капли крови упали на каменистую землю. Кто-то закричал…

– Я возьму предводителя, вы с Никифором и Ладиславой – тех, что у воды, – обернувшись к Ирландцу, сказал Хельги и змеей исчез меж камнями. Ловко пробрался между скал, перепрыгнул расщелину, зацепился руками за каменистые выступы, подтянулся и осторожно выглянул из-за скалы. Теперь всадники оказались перед ярлом, как на ладони. Слева, похоже, их главный – в блестящем остроконечном шлеме, украшенном лошадиными хвостами, спускавшимися до самых плеч, в синем плаще, накинутом поверх кольчуги, с мечом. Его нужно уложить стрелой, без шума, с первого выстрела, затем – того, что рядом, потом перепрыгнуть на следующую скалу и, когда остальные будут окружать расщелину, зайти им с тыла. Придуманный Хельги план имел все шансы на успех. В нем был лишь один недостаток – викинги никогда не нападали исподтишка. Истинный норманн выпрыгнул бы сейчас из-за скалы, брызгая слюной и вращая мечом, налетел бы коршуном и, несомненно, сразил бы троих врагов, больше бы просто не успел, поскольку и сам пал бы, пораженный стрелами в спину. Это была бы вполне достойная викинга гибель, и валькирии, девы Одина, унесли бы душу погибшего героя в Валгаллу. Только вот Хельги-ярл туда пока не очень торопился, хватало и на земле дел. Потому и действовал он не как викинг и даже не как печенег, вообще не так, как действовал бы человек этого времени, а вполне расчетливо и цинично, без всякой оглядки на благородство, то есть как человек эпохи атомных взрывов и покорения Марса. Спокойно укрылся за камнем, приготовив путь к отступлению, вытащил и положил перед собою несколько стрел, чтоб потом не шарить зря по колчану, тратя драгоценное время. Наложил одну из стрел на тетиву, натянул, прицелился… Ага, вот она, под шлемом, за лошадиными хвостами, незащищенная шея предводителя шайки. Не задержат ли хвосты стрелу? Могут. Тогда пусть разбойник обернется. Хотя бы на шум падающего камня… Ярл ногой столкнул с кручи валуны, и те с шумом покатились вниз, на дно расщелины. Лиходей обернулся…

Хельги не верил ни в привидения, ни в выходцев с того света…

Он не успел задержать стрелу, лишь дернул лук вверх…

Просвистев, стрела ударила воина прямо в шлем с такой силой, что сорвала его с головы. Разбойничий вожак оказался довольно молод, светлые волосы его разлетелись по плечам. Вытащив меч, он помчался к скале…

Хельги уже там не было. Озадаченный предводитель разбойников в ярости треснул концом копья о камень, обернулся к своим… Затем поднял лежащие за камнем стрелы и вздрогнул, увидев на древке одной из них двойное изображения руны «Сиг»…

– «Сиг» – руны победы… – тихо сказал он по-норвежски.

– Коль ты к ней стремишься, Вырежи их на меча рукояти, – раздалось в ответ, словно бы из-под земли.

– И дважды пометь именем Тюра… Кто ты? – Вожак разбойников поднял меч и направился к краю расщелины.

– Вели своим людям убраться подальше от этой скалы, Малыш, – глухо посоветовал из-за края пропасти висевший на пальцах Хельги.

Молодой разбойник остановился. Малыш? Так его давно уже никто не называл, и вообще никто не называл кроме Радимира и Хельги, молодого бильрестского ярла.

– Рад снова видеть тебя в этом мире, Малыш Снорри, – вылезая из расщелины, с улыбкой произнес Хельги.

– И я рад тому не меньше, ярл! – Снорри еле справился с волнением. – Вот уж не ожидал такой встречи… Эй, ребята! – Он обернулся к воинам. – Скачите к началу порогов, с купцами договоримся.

– Да мы и так уже договорились, – со смехом крикнул кто-то из печенегов и, повинуясь воле вожака, всадники исчезли, растворясь среди черных скал, лишь топот копыт эхом отдавался в расщелинах.

– Я вижу, дела обстоят неплохо, ярл! – возник из-за ближайших кустов Конхобар Ирландец. – Похоже, мое вмешательство уже не требуется. Приветствую тебя, Снорри, сын Харальда!

Хельги и Снорри наконец обнялись, как и положено старым друзьям. Малыш – высокий восемнадцатилетний парень, светловолосый и мускулистый – радостно щурился и хохотал, периодически хлопая ярла по плечу. А где-то далеко внизу шумели пороги, пороги нечаянной встречи, которые вполне могли бы стать порогами смерти.

Глава 3 Похороны костромы

В такой исход не верили, увы, Возвышенные гении былого, О воцаренье низкого и злого Нам не оставив ни одной главы. Райнхольд Шнайдер «На закате истории»

Июнь 863 г. Киев

В Киеве, на Подоле, у холма, что прямо напротив Градка, собирались девки. В белых льняных рубахах, по вороту да по рукавам, на запястьях, красными нитками вышитых. Красный, цвет огня и солнца, «алый цветик», он и от дурного глаза, и от порчи, от разных прочих бед. Да и узоры непростые – круги – опять же от солнышка, да люди, да звери-птицы разные; те, кто ближе к небу живет – те на оплечьях, кто на земле – на запястьях, ну, а подземного мира обитатели, Мокошь да ящеры – те по подолу вышиты. Гляди – залюбуешься, красота, да не простая, а обережная. Не простые узоры, не простые и рубахи – праздничные. А как же, в травень-месяц моления о дожде уже прошли, в изок, что ромеями июнем прозван, еще и не начинались, а вот между ними – игрища. Где как проходят: в древлянской земле, или у северян, говорят, сжигают на кострище соломенное чучело – от того слова «костер» и «Кострома» – чучело. Сожгут, потом венки вяжут, да песни поют до утра, да гуляют. Похороны «Костромы» – дело важное, о том не только волхвы, но и все люди знают, не бывать без того урожая, не вымолить у богов радости, потому и праздновали, да готовились загодя, юбки новые примеряли, расшивали рубашки узорами. А и девки собрались на Подоле – все, как одна, красавицы – косы длинные, толстые, у кого светло-русые, а у кого и словно вороново крыло, черные, щеки румяные, руки белые, брови вразлет – ну, хоть куда девчонки киевские, хоть сейчас замуж! А они уж об этом знали, стреляли вокруг глазами, пересмеивались – зрителей вокруг хватало, уж на Подоле-то ни один мужик в своем доме не усидел, вышел за плетень, все дела забросив, ай чудо, как хороши девки, ай, как поют раскрасавицы:

Мы идем ко березе, Мы идем ко березе, Ко березе-березоньке, Ко березе кудрявой!

Многие и жены уже, и дородны, и статны, и детей полон дом, а вот, поди ж ты, и те подойдут к плетню, мужика отодвинут, да не удержатся, да начнут подпевать:

Пойдем девоньки, Завьем веночки! Завьем веночки, Завьем зеленые!

Чего уж говорить о молодых парнях! Некоторые с утра на Подоле были – девок ждали, молотобойцу свои дела бросили, а как же, чего молотом-то зря стучать, коли тут такое, ну его, успеют еще, намашутся! Кузнецы их понимали, усмехались в бороду: пусть поглазеют немного, все ж праздник, а дальше девки их за собой на реку не пустят, уж если кто так, тайком проберется, так и то страшновато – девчонки киевские на расправу скорые, поймают да насуют в портки молодой крапивицы, бывали случаи, как же! Потому лучше у реки по кустам не прятаться – потом позору не оберешься, лучше пока тут постоять, посмотреть, послушать: «Завьем веночки, завьем зеленые!» Вот и толпился народ с раннего утречка, и тут, на Подоле, и на холмах, на Щековице, да на граде Кия. Со стен, из бревен в три обхвата выстроенных, с башен высоких, воины нет-нет да и посматривали вниз, улыбаясь. А кто и челядин молодой, хозяином с порученьем с Киева града на Копырьев конец посланный, так ведь не прямо шли, в обход – через Подол, вестимо. Девкам подпеть, поулыбаться.

И день-то какой выдался – солнечный, синеглазый, теплый! Словно нарочно к празднику подгадали боги. Зелена трава на Подоле, мягка, на такой траве поваляться – милое дело, у домов – плетень, да глина, да крыша из камыша – повытоптано, пыль лежит тяжелая, светло-желтая, в пыли той свиньи валяются, а где и утки, и куры, и гусаки. Домишки хоть и не приглядны – до половины в землю врытые – да зато вокруг красота какая! Сады яблоневые, грушевые, вишневые, край благодатный – уж если какой куст цветет, так уж так цветет, что северным-то его собратьям стыдно! В небе синем-синем ни облачка, с реки ветерок – легкий, бархатистый, нежный. Народу кругом – море, в основном молодежь, конечно.

– Вот и у нас за Волховом так же бывало, – снимая с плеч тяжелый плащ, со вздохом произнесла Ладислава. – Когда-то еще доберусь к родичам?

– Да уж скоро, я думаю, – с улыбкой заметил Никифор, сопровождавший девушку в городе. Молодой монах на этот раз был чисто выбрит и подстрижен, потому частенько ловил на себе заинтересованные девичьи взгляды – иногда вполне откровенные – при этом всякий раз воздевал глаза к небу и перебирал четки. Поначалу даже крестился, да быстро перестал, уж больно обидно смеялись вслед встреченные по пути девушки. Хельги-ярл с друзьями жили в Киеве уже около недели, остановившись на краю Копырева конца, в недавно выстроенном постоялом – или, как тут называли, «гостином» – дворе, принадлежавшем «копыревым людям» – то есть, их общине. Жители «конца» владели постоялым двором вскладчину, а прибыль делили поровну. Двор был выстроен от души – тенист, просторен – да и народу пока маловато, мало кто из гостей-купцов покуда и знал-то о нем. От лица общины двором управлял дедко Зверин – коренастый, не старый еще мужик, до самых глаз заросший буйной окладистой бородой. Может, с того и прозвали – Зверин? Зверин был вдовцом, жизнь прожил бурную, от всех перипетий которой осталась у него одна дочка, Любима, темноокая, с длинной черной косою. Держал ее Зверин в строгости, но, чувствовалось, – любил. Как раз сейчас Любима стояла посреди девичьего хоровода – босая, в простой, не расшитой рубашке, одна-одинешенька, уставив взор в землю. Остальные девушки ходили вокруг нее, пели песни и кланялись. Видно, дочка Зверина являлась центральной фигурой в намечавшемся действе. Грустной – а, вернее, тщательно притворявшейся грустной – она была одна. Остальные смеялись и пели, да приговаривали:

Кострома, Кострома! Кострома, Кострома!

Не улыбался и князь Дирмунд. Согбенный, несмотря на молодость, в темном плаще и коротком варяжском кафтане, он стоял, опираясь на деревянный парапет угловой башни Детинца, и с ненавистью смотрел на веселящийся люд.

– Они не должны веселиться, – сжимая кулаки, глухо шептал он. – Там, где смех – там нет ни почтения, ни страха. Древние боги не любили смех – и правильно делали… Ничего, ничего. Скоро вы перестанете смеяться… Вот только устранить Хаскульда… Тиун! – Князь резко обернулся. – Покличь в мои покои Истому и того варяга, что с ним приперся. Некогда раньше было с ними говорить. Теперь – пришло время.

Выругавшись, Дирмунд шмыгнул носом и, дернув рыжеватой бороденкой, направился к лестнице. Тиун почтительно проводил его, на всякий случай показав кулак страже. Чтоб бдительней несли службу. Черная тень князя, упавшая на стену Детинца, напоминала тень ворона. Длинный обвисший нос – клюв, и похожий на горб плащ – крылья.

– Смейтесь, смейтесь, – спускаясь по лестнице, он снова обернулся на Подол, с которого по-прежнему доносился шум людского гулянья. – Посмотрим, кто будет смеяться последним.

А гулянье, между тем, продолжалось. Песни, хороводы и смех, казалось, захватили всех – ну, кроме, разумеется, темноокой Любимы, та, как стояла недвижно в центре девичьего круга, так и стояла. Правда, уже подняла голову, распрямила плечи – четыре девушки, оставив хоровод, подошли к Любиме и, поклонившись, подняли ее за руки, за ноги, аккуратно положив на широкую, специально припасенную доску.

– Кострома, Кострома, Костромища! – выкрикнули при этом они. Видимо, Любима и играла роль Костромы, хорошо хоть, сжигать ее никто не собирался. Заинтригованная, Ладислава подошла ближе. Девушки подняли доску с Любимой и запели песни.

– Пошли с нами, Ладислава, – кто-то шепнул на ухо. Девушка обернулась и узнала дочку бондаря, соседку по Копыреву концу, с которой пару раз сталкивалась на постоялом дворе. Девчонка – как ее зовут, Ладислава не знала – была словно солнышко: круглолицая, яркорыжая, веснушчатая, смешная.

– Пошли, пошли! – еще шире улыбнулась она. – Весело будет, увидишь!

Взяв Ладиславу за руку, дочка бондаря потянула ее за собой.

– Эй, эй, ты куда? – забеспокоился Никифор. – Там же язычники… тьфу… впрочем, как и ты. Но все же это может быть опасно!

– Можешь пойти с нами, – уже приняв решение, лукаво улыбнулась Ладислава. – Но не советую. – Она обернулась к новой подруге: – Когда мы вернемся?

– К вечеру точно будем, – заверила та, просияв, словно начищенный ромейский солид.

– А, ладно, идите, – сдался Никифор. Ну, в самом-то деле, не водить же эту Ладиславу за собой на веревке? Пусть сходит с девками, развлечется игрищами – прости, Господи! – а то сидит целый день на постоялом дворе, смурная. Ярл с ней разговаривает мало – некогда, дел по горло: целый день и он сам, и Ирландец, и Снорри, рыскали по всему городу в поисках знакомых норманнов, коих нужно было тактично порасспросить о киевском князе, вернее, о князьях, которых тут, как выяснилось, было два: истинный правитель Хаскульд и его помощник, Дирмунд. Тот ли это Дирмунд – товарищ Хельги и Снорри по детским играм – тоже нужно было узнать. Пока викингам не везло – оба князя вели достаточно замкнутый образ жизни, и проникнуть к ним было не так-то просто. Вот и шастали с утра до вечера по городу и окрестностям, а предоставленная сама себе Ладислава скучала. И вот теперь представилась такая возможность развеяться!

Толпа поющих девушек в праздничных одеждах направилась вниз, к впадающей в Днепр речке Почайне. Четыре идущие впереди девушки, словно боевой стяг, несли на руках Кострому-Любиму. Следом, стараясь не отставать, шагали остальные, в том числе и Ладислава с веснушчатой дочкой бондаря. Горячее июньской солнце пряталось за детинцем, бросая от холма на Подол длинную черную тень.

– Кострома, Кострома, – пели девушки: – Костромища!

– Я недоволен вами! – сидя в резном кресле, резко выкрикнул Дирмунд. – Ни тобой, Истома Мозгляк, ни так нелепо сгинувшим Альбом. Вы ничего не добились, ничего!

Он с такой ненавистью взглянул на вошедшего Истому, что тот побледнел и, упав на колени, обхватил ноги князя.

– Не погуби, кормилец!

– Не погуби? – отпихнув Мозгляка, варяг гневно выругался. – Ты же так и не смог погубить этого выродка Хельги! Выходит, я зря посылал к вам волка?

– Волка мы повидали, княже, – валяясь на полу из толстых сосновых плашек, Истома незаметно вытер рукой выступившую на разбитой губе кровь. – И змей напустили, как ты и велел, да вот только не вышло. Не обессудь! Видно, этот выродок знает какое-то заклятье!

– Да, он не так прост, – чуть успокаиваясь, кивнул Дирмунд. – Но вы ж его совсем упустили! Где теперь Хельги-ярл? Что делает? Какие козни строит? А?

Истома уткнулся головой в пол, всем своим видом выражая полную покорность. Знал – пусть гневлив князь, но отходчив. Правда, и злопамятен. Да и что ж с того, что злопамятен? Знает – таких верных слуг, как Истома с Альбом, еще поискать – не найдешь. А Альва нет теперь, один он, Истома, остался, не считая молодого Лейва Копытной Лужи со слугой Трюмом. И на кого же, скажите на милость, полагаться Дирмунду-князю? Да полно, князю ли? Это Хаскульд – князь, а Дирмунд пока так, сбоку припека. У Хаскульда и старшая дружина, и окрестные племена именно ему подчиняются, не Дирмунду. Вот сейчас что-то рыпнулись, так Хаскульд с дружиной тут же выскочил улаживать конфликт самолично. Оставил в Киеве за себя Дирмунда и уехал. А Дирмунд что? Для Киева пока пустое место. А как дальше будет – поглядим. Тем более, что и свои проблемы вдруг появились нежданно-негаданно. Их бы тоже не мешало решить, вроде бы момент такой настал. Затих пока князь, прошел гнев.

– Греттир Бельмо, Хаскульда-князя боярин ближний, третьего дня чуть мне всю бороду не изорвал преобидно, – стукнувшись в пол лбом, громким шепотом поведал Истома. – Уж скорей бы один ты, отец родной, Киевом правил!

– Станешь тут с вами скорее. – Дирмунд нервно дернул правым веком. – Ничего поручить нельзя, даже самого простого дела! Этот твой приблудный варяг, Лейв, он верен?

– Проверенный человек, батюшка княже, уж будь спокоен! – заверил Истома.

– Тогда вот что. Да встань ты на ноги, не ползай. Сядь, вон, на лавку. И слушай, да запоминай! – Взяв прислоненный к креслу посох, Дирмунд со значением пристукнул им об пол. – Дам тебе еще верных людей, из своей челяди, под твое и варяга Лейва начало…

– Спаси тебя боги, княже!

– Ты знаешь, что пока дружина моя маловата, да и люди там разные. Верных – раз, два, и обчелся.

Истома кивнул. Уж что-что, а это он знал прекрасно.

– Так вот, – понизив голос, продолжал варяг. – Я хочу иметь верную дружину. Пусть не сейчас, не сразу, постепенно. А чтобы люди были верны – их надо вырастить. Вырастить и воспитать так, как надобно мне! Есть одно тайное место в урочищах вниз по реке, рядом с древлянскими землями. Там уже строят острог, и вам – тебе и Лейву – надо будет попасть туда и побыстрее. Проложить тайные тропы, мастеров, кто строит, убить, да так, чтоб никто на нас не подумал.

– Поистине, в таком месте хорошо отсидеться в случае чего, – одобрительно кивнул Истома, снова вызвав явное, к своему ужасу, неудовольствие варяга.

– Ты поистине глуп, – нехорошо прищурился Дирмунд. – Я тебе толкую вовсе не о том. В этом тайном месте мы будем выращивать молодую дружину, волков, преданных только своему вожаку – мне, и повязанных кровью. Для этого уже с сегодняшнего дня вы – ты и Лейв – начнете похищать мальчиков. До тринадцати лет, с теми, кто старше, уже поздно что-либо делать, и не младше десяти – слишком долго будут расти. Создайте им трудности, пусть они живут первый месяц в страшных мучениях, пусть голодают, бьются меж собой за пригоршню крупы, пусть погибают – оставшиеся в живых превратятся в волков. Воины-волки! Я сам буду обучать их. Тех, кто останется жив. Придет время, и с этой дружиной мне не будет страшен никакой Хаскульд, никакие хазары, которым сейчас поляне платят дань, никто! Это моя дружина будет расти, а вместе с ней будет расти и страх, что поселится в душах здешних людей, постепенно, исподволь, не сразу, но поселится обязательно. И тогда придет время древних богов – мое время!

Дирмунд вдруг захохотал, глухо и страшно, в глазах – ужасных глазах его – блеснул огонь Мрака.

– Оно скоро придет, мое время! – отсмеявшись, снова повторил он. – И ты, мой верный слуга, приблизишь его.

– О да, мой князь!

Изображая верность, Истома снова рухнул на пол.

– Для начала нужно уничтожить в городе радость. Пусть в душах жителей уже сейчас поселится страх. – Дирмунд подошел к окну, с ненавистью взглянул на веселящийся Подол – даже сюда, в детинец, доносились обрывки песен. Захлопнул ставни – с такой силой, что чуть было не погасли свечи.

– Нужно вызнать, кто самая веселая из этих девушек, кого все знают, ну, или почти все. – Дирмунд резко обернулся к Истоме.

– И тайно убить?

– Нет. Пока нет. – Князь оскалил зубы. – Этих молодых девственниц получат мои юные воины-волки! Получат в качестве награды… и мяса! Ваше дело – похитить девок.

– Исполним в точности, княже! Ужо сегодня же и начнем.

– Правильно, – одобрительно кивнул Дирмунд, он же – Форгайл Коэл, Черный друид древних богов Ирландии.

– Греттир? Не тот ли это Греттир из Вика, длинный такой, с рыжей бородой и бельмом на левом глазу? – деловито переспросил челядина Снорри, как бы невзначай покрутив в руках бронзовый браслет довольно-таки грубой работы, но новый, еще не успевший потускнеть.

– Да, да, именно он и есть мой господин, – не отрывая глаз от браслета, подтвердил челядин. – Высокий, рыжебородый, бельмастый… Дочки у него, между нами говоря, те еще кобылы…

Снорри крутанул браслет на столе – по стенам корчмы побежали солнечные зайчики, отражаясь на лицах сидевших за длинным столом посетителей – бродячих волхвов, строителей-артельщиков, грузчиков с Подола, разорившихся, но не продавшихся окончательно в кабалу – в закупы – смердов и прочей не очень-то почтенной публики, появиться средь которой одному и без доброго меча было бы равносильно самоубийству. Впрочем, бывалый вид и острые мечи Хельги, Ирландца и Снорри вызывали невольное уважение даже у этих, готовых на все, людей. Грязная, по самую крышу вросшая в землю корчма Мечислава-людина, спрятанная от нескромных взглядов на заросшем леском склоне Щековицы, являлась не самым безопасным местом в Киеве, но привлекала к себе множество самых разных людей – что в данный момент было на руку молодому бильрестскому ярлу, буквально по крупице вылавливавшему нужную информацию о Дирмунде. Кто он был здесь, в Киеве, князь или боярин – мнения расходились. Тем не менее, отлучившийся по делам Хаскульд оставил за себя именно его, значит, похоже, Дирмунд все-таки князь. Но тот ли это Дирмунд? И где же Черный друид? По словам Ирландца, тот мог принимать любой облик – тем труднее было его отыскать. Впрочем, Хельги считал, что сможет опознать друида по глазам – яростным, черным, прожигающим любого насквозь. Ирландец тоже соглашался с этим, но вот опознавать друида лицом к лицу не очень стремился. Ярл его и не неволил – сам собирался с этим справиться, от приятелей требовалась лишь поддержка в поисках. А поиски неожиданно оказались сложными. Оба князья, а также дружина вели образ жизни замкнутой корпорации, к тому же частенько находились вне Киева, объезжая подвластные племена – попробуй, пробейся! Как считал Хельги, друид должен быть рядом с князьями – уж не среди простонародья же его искать! – скорее всего, в старшей дружине, какой-нибудь боярин типа вот этого бельмастого Греттира, как выяснилось, старого знакомого Снорри. Через Греттира можно было бы попытаться пробиться в дружину, хотя бы даже не самому Хельги, подошел бы и Снорри – друид не очень хорошо его знал, да если и знал когда-то, так позабыл уже наверняка. Потом следовало вычислить и друида – по темным делам, по глазам, по жертвам. А затем уж…

– Я сражусь с ним, – твердо глядя в глаза собеседнику, отвечал на этот вопрос Хельги. – И Черному друиду придет конец.

Ярл помнил, еще со времен Тары, священной столицы Ирландии, что друид Форгайл не имеет над ним никакой колдовской власти, как над другими. И всегда помнил обращенные к нему слова Магн дуль Бресал, женщины-жрицы:

– Ты – тот, кто может…

Хельги даже не сомневался, что может. Может уничтожить друида, остановить его, не допустить кровавой власти древних богов. Ярл так же знал, что обычный человек остановить друида не сможет, но он-то, Хельги из рода Сигурда, вовсе не был обычным, он с каждым разом все больше чувствовал в себе другого человека. Человека из ниоткуда. Именно это имела в виду Магн, когда говорила: «Ты можешь!» И Хельги-ярл верил ей, как верил себе… и человеку ниоткуда. Словно бы он, этот человек ниоткуда, жил в нем… странно, но Хельги не чувствовал никакого раздвоения личности. Может, они с Тем были духовно близки, а может… Хельги знал, что его разум оставался его разумом, разумом молодого норманнского ярла, но вот что касалось души… А ведь это она влияла на разум, объявляясь в трудные минуты, под грохот и вой! И всегда – с пользой для него. Хельги чувствовал, что живет и поступает не так, как все, не так, как нужно роду, не так, как угодно судьбе, а так, как считает нужным сам. Чужое присутствие въелось в ярла настолько, что он уже начал ощущать себя не членом рода, не частью дружины, а самим собой, личностью, действующей по своей собственной воле. Так никто и никогда не ощущал себя в это время! Любой из живущих – от последнего раба до ярла, конунга, князя – был только лишь одним из. А Хельги – нет! Он действовал без оглядки на обычаи и людскую молву. Хорошо ли это было, нет ли – знали пока только боги, и только по-настоящему близкие к ярлу люди – Ирландец, Никифор, Снорри – с удивлением и страхом замечали это.

– Так где нам найти этого Греттира? – допив мутноватое, щедро сдобренное шалфеем и ромашкой пиво, ярл повернулся к подошедшему Снорри.

– Пока нигде, – усмехнулся тот. – Но через пару недель он должен вернуться. Я когда-то встречал его в Вике.

Корчма постепенно пустела, что и понятно – солнце едва перевалило за полдень и посетители, наскоро перекусив, уходили по своим делам. Вскоре, кроме Хельги с компанией, в корчме Мечислава остались лишь несколько человек – пара бродячих волхвов-боянов с гуслями, да еще с полдесятка мужиков, судя по одежде – подпоясанные простой веревкой рубахи из грубого холста, такие же порты, онучи – артельщиков, по всей видимости, пришедших на заработки из ближайших селений. Плотники, либо, что более вероятно, грузчики – торговый сезон на пристани уже начался, три дня назад прибыло аж сразу два каравана – с Ладоги и из Царьграда, так что работы артельным хватало. Ярл не особо приглядывался к ним – незачем было, ну разве ж такая деревенщина способна помочь в их многотрудном деле? Так, следил краем глаза, как и за всем, что происходит в корчме. Вообще-то, здесь уже особо делать было нечего, по крайней мере, до вечера. Хельги подозвал корчмаря, поблагодарил за еду – тот поклонился, звероватый, осанистый, чем-то похожий на вставшего на дыбы медведя. Проводил гостей до самого выхода, предупредительно распахнул дверь… И тут вдруг Хельги заметил, как взгляд его чуть вильнул влево, туда, где сидели артельные. Ну, вильнул и вильнул, мало ли, чего они там делают? Пригляд завсегда лишним не будет. Только вот… Только вот, похоже, корчмарь, перехватив взгляд ярла, немного смутился. С чего бы это? Иль показалось? Задержавшись в дверях, Хельги задумчиво оглянулся, дескать, не забыл ли чего? Ага! Сидевший у самой стены артельщик – немолодой лупоглазый мужик, весь какой-то прилизанный, масляный, с крупной бородавкой на левой щеке – опустил голову вниз. Хельги мог поклясться всеми богами, что до этого артельщик пристально наблюдал за ним. Зачем?

Уже на улице ярл поделился догадкой с Ирландцем.

– Прилизанный, с бородавкой? – усмехнулся тот. – Глаз с нас не сводил. Я тоже заметил. Думаю – мужики эти никакие не артельщики, а шайка нидингов, а бородавчатый – их предводитель. А что на нас смотрели, так, видно, решали, грабить или нет.

– Я б на их месте не решился, – положив руку на эфес меча, хохотнул Снорри. – Вряд ли эти тролли справятся с нами.

– В открытом бою – нет. – Хельги кивнул. – Но есть много других способов. – Он обернулся к Ирландцу: – Вот ты бы, Конхобар, как поступил?

Тот отозвался, не задумываясь:

– Две возможности. Первая – вызнать, кто мы и где мы. И вторая – двинуться незаметно за нами, как здесь говорят – на авось. Мало ли, разделимся, вот тогда на одного вполне можно напасть, даже на двоих – впятером-то.

– Похоже, они так и поступят. – Хельги почесал бородку. – В обоих случаях они должны пойти за нами, по возможности, незаметно.

Узкая тропинка вилась по склону холма, уходя в заросли бузины и березовые рощи, спускаясь к лугу, ныряя в овраг, затем вылезая в малинник и – уже дальше – взбиралась на горбатый мостик через речку Глубочицу, а затем раздваивалась, поворачивая налево, к Подолу, потом направо – к Копырьеву концу. Укромных мест на пути было много, да и сама-то Щковица по большей части представляла собой заросший лесом холм, лишь кое-где расчищенный под усадьбы.

– Вряд ли они нападут здесь, – оглядывая холм, покачал головой ярл. – Впрочем, если и нападут, тем хуже для них! – Он многозначительно стукнул рукой по ножнам меча. Это был новый меч, приобретенный ярлом в Суроже у ромейских купцов взамен своего, что когда-то выковал с Велундом, да так и утерял в Хазарии. Хороший был меч, «змей крови», «крушитель бранных рубашек», «делатель вдов». Жаль, конечно, что потерялся, ну, да что горевать, этот был не хуже – франкской работы, красивый и мощный. Широкое навершие рукояти украшено бирюзой, а на светлом металле клинка, словно бы изнутри, проступали темные узоры.

– Вперед!

Ярл махнул рукой и, вскочив в седло – лошади были приобретены уже здесь, в Киеве – направил коня вниз. За ним последовали остальные. Конхобар Ирландец и Снорри… Снорри… Узнав Хельги во время столь неожиданной для обоих встречи у днепровских порогов, Снорри, не колеблясь, предложил ему свой меч. Скучное житье у печенегов надоело молодому викингу, хотя, конечно, спокойным его нельзя было назвать – постоянные набеги, стычки, охоты. Тем не менее, чем дальше, тем больше грустил Снорри, даже несмотря на дружбу с Радимиром, который, кажется, нашел в печенежских степях свое счастье – рыжеволосую красавицу Юкинджу, сестру князя Хуслая. Радимир-то счастье нашел, а вот Снорри… Ну, никак не походит степь на бескрайние дороги моря! А конь, даже самый лучший, никогда не заменит драккар. Ах, как несется корабль, перекатываясь с волны на волну, словно живой зверь пучины! Как летят прямо в лицо холодные брызги, а свежий морской ветер наполняет счастьем грудь! Разве может все это сравниться со степью? Скучал Снорри у печенегов, скучал, несмотря на оказываемый ему почет, несмотря на пиры, войны и женщин. Потому и напрашивался в самые дальние набеги – аж до Днепра, где наконец-то встретил своего ярла. Вот уж, поистине, благословение богов!

Снорри ехал последним, не торопясь, даже медленнее, чем остальные. Часто останавливался, нагибался, срывая цветы, поправлял подпругу. Но ни разу не оглянулся! Зато, достав широкий кинжал, частенько метал его в попадавшиеся на пути деревья. Затем, с радостным хохотом, скакал к дереву, вытаскивал застрявшее в коре острие, подбрасывал кинжал вверх, ловко ловил, всем своим видом показывая чисто детское удовольствие… и не забывал вглядеться в широкое лезвие, в котором, как на ладони, отражалось все то, что было позади: холм, деревья, кустарники. Ага, вот у березы дернулась ветка! А ветра, между тем, нет. Вот еще – чуть-чуть отклонились в сторону веточки бузины, словно бы кто-то их осторожно отвел рукою. Снорри примечал все… О чем и доложил ярлу, нагнав его у мостика через Глубочицу, за которой, собственно, и начинался город.

Выслушав его, Хельги удовлетворенно кивнул – значит, они с Ирландцем не ошиблись насчет артельщиков. Никакие это не артельщики, а шайка нидингов! Что ж, тем хуже для них.

Переговорив, друзья разделились: Ирландец и Снорри свернули направо, к частоколу, окружавшему Копырев конец, а Хельги, проводив их взглядом, неспешно поехал налево, к Подолу. Зеленые ветки берез взъерошили его волосы, ярл покачал головой, вытащил запутавшиеся в волосах листья. По правую руку возвышался дикий, поросший густым малинником, холм, на вершине которого, среди высоких дубов, виднелись идолы местных Полянских богов, за холмом слышался отдаленный городской шум – стук молота по наковальне, мычанье скота, девичьи песни. Хельги обернулся. Если и нужно место для засады, то вот оно – лучше не сыщешь! И, кажется, под чьей-то осторожной поступью тихонько треснула ветка.

Ярл не успел больше ничего подумать, как откуда-то сверху, с холма, просвистела стрела – если б она была действительно неожиданной, то поразила бы Хельги прямо в сердце. Однако, едва различив свист, он резко отклонился в сторону и… вдруг повалился с коня наземь, нелепо взмахнув руками.

И тут же выскочили на тропинку четверо мужиков в посконных, подпоясанных веревками, рубахах. Те самые артельщики… Вот только пятого – прилизанного, лупоглазого, с бородавкой – почему-то с ними не было. На всякий случай остался в засаде? Впрочем, особо рассуждать было некогда. Сильные руки уже тянулись к упавшему навзничь телу, стягивая с него плащ, пояс, меч… Нет, меч быстро вскочивший на ноги Хельги вытащил раньше них! Разбойники даже не успели ничего толком сообразить, как двое из них со стоном повалились в кусты, окрашивая зеленые ветви горячей дымящейся кровью. Третий завизжал, как свинья, закрутился, раненый в шею, засучил ногами, да так и замер, устремив взгляд быстро стынущих глаз в чистую лазурь неба. Четвертый… Четвертый – похоже, самый молодой из нападавших, смуглолицый, взъерошенный – попытался было дать деру, и совершенно напрасно. Убрав обагренный вражеской кровью меч в ножны, Хельги нагнал разбойника в два прыжка и, сбив его с ног, быстро скрутил ему руки. После чего вытащил меч и, приставив лезвие к горлу, приказал:

– Вставай. Иди.

Взгляд холодных глаз ярла не обещал пленнику ничего хорошего в случае малейшей попытки сопротивления. Парень, видно, хорошо понял это и со вздохом поднялся с земли, даже не посмотрев на мертвые тела товарищей.

Держа пленника впереди, Хельги взял коня под уздцы и осторожно пошел вслед за ним, настороженно прислушиваясь и в любое мгновенье ожидая пущенной из засады стрелы – ведь пятый «артельщик», лупоглазый, так и не объявился! Тем не менее, пока все было спокойно. Лишь когда ярл с пойманным разбойником уже почти скрылись за холмом, позади них, среди дубов и кустов малины вдруг закричали птицы. Поднялись целой стаей в небо, словно кто-то спугнул, а с высокого дуба на землю спрыгнул викинг в коричневатой тунике. Викинг – ну, конечно же, это был Снорри! – наклонился, подобрав с земли плащ, тряхнул волосами и довольно подмигнул небу. Все прошло так, как и было задумано. Тем не менее, Снорри, быстро переговорив с Ирландцем, все-таки решил подстраховать ярла. Да, конечно, это было не очень-то благородно – не доверять своему вождю – и совсем не в традициях детей фьордов, однако Снорри слишком долго прожил у печенегов, впитав в себя все их степные хитрости.

Стряхнув с ладоней прилипшие кусочки коры, Снорри с удовлетворением осмотрел убитых и, довольно улыбнувшись, побежал по тропе в сторону Копырева конца, даже не подозревая, что только что спас своему ярлу жизнь. Если б не его шумное появление, вряд ли бы промахнулся сидящий в малиновых кустах лупоглазый мужик с бородавкой на левой щеке. А так… Он даже и тетиву натянуть не успел. Затаился, бросившись наземь, да так и лежал там, покуда светловолосый варяг не скрылся из виду. Затем, выждав еще чуть-чуть, выскользнул из кустов, и, воровато озираясь, обшарил трупы. Знал – вот у этого зашиты в подол рубахи два серебряных дирхема, а вот у того – жемчуг да серьги, да височные кольца, третьего дня снятые с припозднившейся молодицы вместе с ушами. Все нашел: и дирхемы, и кольца, и жемчуг. Улыбнулся, поводил носом, словно большая, вставшая на задние лапы, крыса и, вытерев о траву испачканные в крови руки, пошел обратно к Щековице. Успокоившиеся птицы – вороны, галки, сороки – вернулись на свои законные места, к капищу, где проживали все время, питаясь остатками жертв. И стихло все, только иногда свиристела в малиннике иволга да деловито колотил кору дятел.

– Мы не обещаем тебе легкой смерти, – коверкая слова, тихо произнес Конхобар Ирландец, глядя прямо в глаза пленнику. – Ты пытался бежать и тем доставил нам беспокойство.

Разбойник побледнел, краем глаза следя, как Ирландец нагревает в пламени очага острое лезвие кинжала.

– Мы вообще не будем убивать тебя. Зачем? Эти клинком я выну тебе оба глаза.

Парень сглотнул слюну:

– Чего вы хотите от меня?

– Слов, – охотно откликнулся скромно сидевший в уголке Хельги. – Вернее, доброй беседы.

Они находились в небольшой хижине, что располагалась в самом углу постоялого двора дедки Зверина, за яблонями и амбаром. Хижина эта, как и прочие, до половины уходившая в землю, зимой использовалась под кухню, а летом – для ночлега прибывших с купцами слуг. Сейчас в ней слуг не было, а, с разрешения хозяина, были, не считая пленного, Ирландец и Хельги. Заглянувший, было, Никифор отказался пытать пленного, заявив, что это не по-христиански, и, дабы не скорбеть душой за своих друзей, вынужденных предаваться столь малопочтенному, но, увы, в данном случае, необходимому занятию, отправился к пристани – погулять, подождать с реки Ладиславу, которая вот-вот должна была вернуться, а заодно и прикупить чего-нибудь редкостного типа мощей святого Михаила, которыми, говорят, торговали прямо с ладьи недавно приплывшие греки. Снорри охотно согласился составить ему компанию, не очень-то понимая, зачем ярлу вообще нужен пленник – лучше б уж было сразу его убить, чтоб не возиться. Впрочем, на этот счет у Хельги, как и у Ирландца, было свое, особое, мнение.

– Так мы дождемся от тебя понятного слова? – сплюнув в угол, вновь обратился к пленному Хельги. – Конхобар, ты уже накалил кинжал?

– О да, мой ярл! – Ирландец поднес кинжал прямо к левому глазу парня. Тот инстинктивно отдернул голову, ударившись о стену. Приблизившись к нему, Хельги зашептал, страшно, свистяще, как шептали бы змеи, умей они говорить:

– Ты, знаешь, как делают ромеи в Царьграде? Они редко убивают. Всего лишь выкалывают глаза и оскопляют. Конхобар, мы сможем быстро оскопить его? – Ярл резко обернулся к Ирландцу.

– Пожалуй, – мрачно кивнул тот. – Но, может быть, для начала вырвать ему язык, чтоб не орал? Все равно ведь ничего не скажет.

– Я скажу! Скажу! – закричал пленник. – Все, все, что вы хотите! Это все Утема, гад…

– Если хочешь говорить, то говори тише, – поморщившись, Хельги прикрыл ладонями уши. – Так кто такой этот У тема-гад?

– Да вы уже убили его… – Парень невесело скривил губы. – Это родич мой, у нас за Почайной селенье. Зимой – все больше охота, весной – посад, осенью – урожай. А вот летось… Летось и подбил меня Утема в Киеве полиходейничать. Говорил, мол, летось купчишек в Киеве много, да и люду разного приезжего… вот и хорошо можно пораз-житься кольцами да браслетами.

– Ну и как? – усмехнулся Хельги. – Поразжились?

– Да немного. – Пленник пожал плечами. – Поначалу-то, в прошлое лето, неплохо было. Мечислав – хозяин корчмы со Щковицы – с нами в доле. А вот с тех пор, как прибился к Мечиславу Ильман Карась с Ладоги…

– Кто?

– Ильман Карась. Мечислав ему что-то должен был, с давних пор еще, вот Ильман и приплыл с Ладоги, что-то невмочь ему там стало.

– А что так?

– Да я и не ведаю, что там у него за дела, Утема как-то спросил, так Ильман этот на него так зыркнул, что… Вот и стали мы на Ильмана Карася робить. Умен он, коварен, злохитр.

– Так это для вас и не плохо?

– А я разве говорю, что плохо? Ой… – Пленник вдруг осекся, с откровенным страхом взглянув на ярла. Тот усмехнулся:

– Я знаю, сейчас ты думаешь, как бы от нас убежать, но никакие мысли по этому поводу к тебе пока не приходят. Могу сказать, что и не придут, не успеют.

Парень вздрогнул.

– Еще ты думаешь об Ильмане Карасе, – как ни в чем не бывало, продолжал ярл. Он уже говорил по-славянски чисто, почти без акцента, лишь иногда путал некоторые слова. – Не просто так думаешь – со страхом. Ну-ка, дадут боги, вырвешься отсюда живым, Карась расспрашивать станет: что, где, да с кем был? Ты, конечно, надеешься выкрутиться, с Ильманом-то куда как удобней разбойничать, потому вы ему и служили, хоть и побаивались, ведь так?

Пленный молча кивнул.

– А раз так, ответь – почему?

– Что – почему? – Парень – звали его Ярил Зевота – не понял вопроса.

– Почему с Ильманом Карасем удобно разбойничать? – терпеливо пояснил ярл.

– Ну, не знаю…

Услыхав это слово, Ирландец приставил кинжал к шее Ярила.

– Да скажу я, скажу, – закивал тот. – Вспомню вот только… – Он помолчал немного, испил водицы из поднесенного ярлом корца, облизал губы и продолжил:

– Ну, Карась, казалось бы, издалека, с Ладоги, а такие ходы-выходы в Киеве знает, что и нам неведомы. Мечислав проговорился как-то, будто есть у Ильмана хороший знакомец, не то из княжьей дружины, не то из близких князю людей, долгое время не было знакомца этого, а тут вдруг, не так и давно, наверное, в самом начале изока-месяца, Ильман его встретил, да встречей той, не удержавшись, перед Мечиславом похвастал, а тот уж – перед нами. Нехороший человек Ильман Карась, – глядя в земляной пол, убежденно закончил Ярил.

– Почему нехороший?

– Ну… Раньше мы как делали? Нападем скопом, дадим по башке – и все. Ну, или подпоим в корчме, как чаще всего и бывало. А Карась – нет. Убивать заставляет. Все больше нас, но иногда и сам тоже – нравится ему это. Вот вроде и не обязательно убивать, а он велит – убить. А в последнее время еще и распотрошит тело, словно дикий зверь, да велит в людном месте подкинуть. – Ярил Зевота передернул плечами. – Зверь он, этот Ильман Карась, волк лютый. Может, то и хорошо, что вы меня…

Хельги переглянулся с Ирландцем и взял в руку кинжал:

– Хочешь выйти отсюда целым?

Зевота часто закивал. На глазах его выступили крупные слезы.

– Я сразу же уйду из Киева, – сказал он. – И никогда больше не буду подчиняться Ильману. Хотя… Он, конечно, может найти меня и убить, я ведь про него много чего знаю.

– А ты, парень, не глуп, – засмеялся Хельги, перерезая веревки, стягивающие руки Ярила Зевоты. – Хочешь заработать? Хочешь. Тогда пока не бросай этого Карася. И не часто, скажем, раз в седмицу, как уговоримся, будешь приходить сюда, рассказывать нам про Ильмана и про все делишки его. А чтоб ты нас не обманул…

Ловким движением Хельги срезал клок волос с головы парня.

– Знаешь, зачем?

Ярил грустно кивнул. Еще бы не знать! Видно по всему, этот молодой варяг, так некстати встретившийся на его пути, был страшным колдуном. А волосы в руках колдуна – верная смерть в случае неподчинения, и смерть страшная!

– Хорошо послужишь – получишь свои волосы обратно, – усмехнулся варяг, в который раз читая мысли Ярила. – А теперь иди. Про себя скажешь – убег от варяга, потом скрывался на Подоле, сообразишь.

Ярил вышел с постоялого двора, слегка пошатываясь. Охватившие его чувства были самыми противоречивыми, с одной стороны – радость от чудесного спасения, а с другой – страх перед неведомым варяжским колдуном. И что хуже: подчиняться Ильману Карасю или этому варягу – пока сказать было нельзя. Тряхнув головой, Ярил отогнал от себя нехорошие мысли и, убыстряя шаг, зашагал прочь. А когда дошел до Подола – уже улыбался, все-таки уж слишком ярко светило солнце, и небо дышало ласковой синевой, да и отроду Яриле Зевоте было всего-навсего пятнадцать лет.

А за Подолом, вниз, к Почайне, медленно спускались девушки, неся перед собой «Кострому» – черноокую красавицу Любиму. Подойдя к реке, опустили Кострому на траву, поклонились, запели:

Кострома, Кострома, Ай, не мила девица! Кострома, Кострома, Пропади, сгинь, проснися!

Пропев последнюю строчку, девушки подбежали к лежащей с закрытыми глазами Любиме и начали ее тормошить. Словно нехотя, та открыла глаза, поднялась, еле сдерживая смех, взглянула по сторонам строго, повернулась к реке, запела протяжно:

Вышли по круче девицы Ой, да с Костромой проститися, Ой, да с Костромой проститися, Да вославить Ярилу Молодца.

Обернувшись, Кострома-Любима сделала шаг к реке. Тут уж песню подхватили все остальные девушки, все-таки изок-месяц был месяцем не только похорон Костромы, но и Ярилы-бога, которому, конечно, следовало воздать должное:

Уж как скачет он по цветам-росе, По всей родной сторонушке! И все славят молодца, Огни ему жгут купальные Да песни поют величальные.

И вот замолкли все. Тихо-тихо стало вокруг. А красиво как! Почайна, при впадении ее в Днепр, широка, полноводна. Берега вокруг – белым песочком усыпаны, мягким, приятным, а то местечко у поймы, где девчонки собрались, от чужих глаз ивовыми зарослями укрыто. В кустах соловей поет-заливается, сладко-сладко, солнышко в небе печет, припекает. Жарко, а от водицы прохладцей веет.

Подойдя ближе к воде, Любима-Кострома улыбнулась, подняла над головой руки. Подбежавшие со всех сторон девушки вмиг стащили с нее рубаху, схватили Любиму за руки, за ноги и, раскачав, бросили в реку. Вынырнув, Любима показала им язык и рассмеялась. И тут же вся пойма огласилась радостным девичьим смехом, песнями, визгом. Скинув с себя одежду, девчонки целой толпой ломанулись в реку.

– А ты что же стоишь, или плавать не умеешь? – Конопатая девчонка, дочка бондаря, искоса взглянула на Ладиславу.

– Отчего же не умею? – улыбнулась та. – А ну, побежали к реке! Посмотрим еще, кто лучше плавает.

– Они скоро вернутся, – посмотрев на солнце, произнес прячущийся в зарослях Истома Мозгляк. – Схватим последних, кто под руку попадется.

– И то дело, – согласился прилизанный лупоглазый мужик с родинкой на левой щеке – Ильман Карась, старый знакомец Истомы. – В этакой-то толпе несподручно.

Они – Истома, Карась и несколько верных Истоминых людей – готовились в точности выполнить приказ князя Дирмунда – посеять в городе недоверие и страх. Истома и его люди сидели в засаде давненько – успели уже вымокнуть от пота, с обеда жарило. Недавно принятый на службу Дирмундом молодой варяг Лейв Копытная Лужа с верным своим слугой, лысым Грюмом, и частью младшей дружины князя – воинами наиболее верными и умеющими держать язык за зубами – прикрывали основной отряд со стороны пристани – мало ли, что – а Ильман Карась опоздал, явился недавно, к тому же один, без людей, как сговаривались.

Вот, наконец, смолкли песни, затихли шутки и смех, и на дороге с реки к Подолу появились девушки. Усталые, выкупавшиеся, довольные, с венками в мокрых волосах. Шли, переговариваясь, постреливали глазами по сторонам, за теми ракитовыми кустами уж пора бы объявиться парням, иначе для кого же венки?

Ладислава чуть поотстала от других, подошла к кустам. Она ж все-таки, была с севера, с Ладоги, и, по ее понятиям, местные девчонки забыли ублажить подводного бога Ящера. А не следовало бы забывать, Ящер-Яша и обидеться может. Скоро Купалин день – возьмет, да утащит кого-нибудь под воду, или русалок напустит, а те, известно, защекочут до смерти.

Подойдя ближе к кусту, Ладислава остановилась и тихо запела:

Сиди-сиди, Яша, Под ореховым кустом, Грызи-грызи, Яша Орешки каленые, Милою дареные.

– Яша – кто это? – удивленно переспросила Любима, стоявшая поодаль, вместе с конопатой рыжеволосой Речкой.

– Один из наших богов, – пояснила Ладислава. – Ой, а где остальные? Ушли уже?

– Ну да, – показав щербатые зубы, засмеялась Речка. – Одни мы тут стоим с Любимой, тебя дожидаемся.

Любима устало улыбнулась. Играть роль Костромы было не так-то легко, аж все спина болела.

– Ну, вы пока идите, девы, – махнула рукой Речка. – А я тут загляну в кусточки.

– Да мы уж лучше подождем тебя, – садясь на траву, сказала Любима. – Потом уж вместе пойдем, чай, заждались нас уже. Садись рядком, Ладислава, венки поплетем, ромашек-то вокруг сколько! А колокольчиков, васильков… Ой, Лада, у тебя глаза, как васильки. А у меня какие? Говорят, черные?

– Нет, – Ладислава пристально всмотрелась в глаза подружки. – Не черные. Скорее, темно-коричневые, знаешь, как стоялый мед. Да где ж там эта Речка? Эй, Речка! Речица!

Закричали девчонки, поднявшись на ноги… И тут чьи-то жесткие руки, вытянувшиеся из ракитовых кустов, зажали им рты.

– Ну, вот и славненько, – оглядев пойманных девок, ухмыльнулся Истома. Узнав Ладиславу, покачал головой:

– Бывает же! Ну, да ладно… – Он обернулся к воинам: – Девок в мешки, да побыстрее, не ровен час…

За кустами призывно заржали кони.

Глава 4 Перунов день

Налетели бесы — И пошел изврат… Василий Федоров «Аввакум»

Июнь – июль 863 г. Полянская земля

Пуская стрелы, краем болота скакали всадники в черных плащах, развевающихся, словно крылья дракона. Проваливаясь в вязкую жижу, хрипели кони, кто-то ругался, изрыгая проклятия, где-то рядом догорал лес, мертвые, только что сожженные деревья, казалось, стонали, а стелющийся над пожарищем дым застилал солнце. Впрочем, и без того день выдался пасмурный, душный. Лес подожгли специально – знали, что там прячутся, а схоронившийся в болоте Вятша своими глазами видел, как, застонав, вспыхнул живым факелом Древлянин. Бросился к воде, да уж поздно, повалился на землю, заорал благим матом, пытаясь сбить пламя – и затих вдруг, так же резко, как и закричал. Как же его звали, этого парня из древлянской земли? Радим? Ративор? Не упомнишь, да Вятша и не знал никогда имен своих товарищей по несчастью. Так всех и звали – мальчиков, похищенных из селений или купленных на людском рынке – по роду-племени: Древлянин, Радимич, Вятич. Вятичем был он, Вятша, родившийся на берегах Оки и прячущийся теперь в болоте. Хорошо хоть, удачно попал – зацепился за какую-то кочку, по самые уши провалившись в болотную жижу, да и то нырял с головою при виде всадников, дышал тогда ртом, через соломинку. Знал если всадники найдут его – убьют. Да они этого и не скрывали. Когда выпустили всех из амбара, варяг Лейв, их главный, так и сказал – бегите, а кто не успеет, тот обретет смерть. Радимич замешкался, он был самым младшим, застрял, перелезая через частокол… И оглянувшийся на крик Вятша с ужасом увидел как взмахнул мечом Лейв, как брызнула кровь и покатилась по кочкам голова несчастного Радимича. Похоже, видели это и остальные, потому что резко прибавили шагу, пытаясь укрыться в лесу. Многим – да почти всем – это удалось, только вот Вятше не повезло, сразу же провалился в болото. Думал – полянка, ведь и деревья вокруг росли, ан нет – трясина. Пока выбирался – черные всадники Лейва подожгли лес, пришлось опять затаиться в болоте. Вот и сидел теперь, боясь вылезти. Никогда, за все свои тринадцать лет, не испытывал Вятша подобного ужаса, даже тогда, когда на его деревню неожиданно напали соседи – мещера. Тогда хоть вокруг были свои, а сейчас? Разорив деревню, мещерские воины продали его в рабство северянам, а те привезли в Киев. Там Вятшу и приобрел по сходной цене круглолицый смуглый человек по имени Истома. Вятша поначалу обрадовался, уж больно Истома походил обликом на обычного ремесленника, гончара иль плотника, только что глаза были смурные. Думал – приставит к ремеслу, глину месить или там доски строгать, ан нет – ближе к ночи привязали Вятшу за руки к луке седла, повезли куда-то, да все лесом, лесом. Парень еле отдышался, когда хозяин, Истома, попридержал коня на развилке дорог у старого дуба, видно, дожидался кого-то. Дождался – из лесу прямо к дубу выскочил еще один всадник – молодой варяг. К луке его седла было привязано аж двое мальчишек, ровесников Вятши – темненький и светловолосый, крепенький. Светловолосый держался неплохо, даже озирался вокруг с некоторым любопытством, а вот темненький все смотрел в землю и тяжело, ртом, дышал. Вятша подумал, что вряд ли он выдержит еще один переход, и оказался прав – не успели отъехать от дуба, как темненький парень споткнулся, заелозил локтями по земле. Варяг спешился, с усмешкой вытащил меч и, подойдя ближе, молча всадил клинок в спину упавшему. Да всадил по-особому, с разворотом, слышно было, как разорвалась плоть, и противно треснули ребра. Полетели на тропу кровавые ошметки, а несчастный парень закричал так ужасно, что крик его до сих пор вспоминается Вятше. По указу варяга Вятша и тот, другой, светленький, оттащили мертвое тело с дороги в кусты. Переглянулись с тоской – видно, то же самое и их ожидает. Сбежать бы – да как? Однако ж ничего, выдюжили и оказались в небольшом острожке среди густого непролазного леса. Острожек был обнесен густым частоколом, имел глухие ворота и высокую башню, замаскированную ветками сосны, издалека посмотришь – никакая и не башня, деревья. Что еще было за частоколом, ребята не разглядели – стемнело быстро. Заметили только колодец, несколько хижин, конюшню да пару больших амбаров, в один из которых и втолкнули мальчиков. Утром разбудили пинками – в амбарах уже человек с десяток таких парней было – покормили. Правда, кормили странно – налили варево в большое корыто, поставили его на крышу амбара. Потом связали за спиной руки – лезьте! А кто не хочет – того заставим, копьями в спину стали тыкать. Залезли. Не все, правда. Кто не залез ни в первый, ни во второй раз, тот исчез ночью, словно и не было. Зато остальные наловчились – любо-дорого было смотреть, даже варяг Лейв, опустив копье, довольно щурился. Дальше – больше. Устроили посреди двора бревно, разложили вокруг горящие угли. Разбили по парам, сунули в руки палки – а ну-ка, кто кого с бревна сгонит, бейтесь! И пришлось биться, а как же – у Вятши все руки синие от ударов стали, да зато в угли он всего лишь пару раз ступил, ловок оказался, не то что другие. Некоторые так с углей и не слезали, а вокруг противно пахло паленым мясом. Потом еще придумали – велели выкопать на дворе ямы и потом со связанными ногами через них прыгать. Один парень оступился – рухнул, словно подкошенный, застонал, видно, сломал-таки кость. Утащили его за частокол – только слабый крик и раздался. После этого остальные гораздо лучше стали прыгать, осмотрительнее. Чувствовал Вятша, как постепенно закаляется его тело, к побоям привыкает, к нагрузкам, уже столько бегать да прыгать мог, как никогда раньше и подумать даже не мог. Дивился только – для чего все это? Впрочем, особо дивиться некогда было – целый день прыжки, драки, а ночью – спишь, как убитый. Так и привык постепенно: к крови, смерти, драке. А вот вчера Лейв приехал с воинами. С утра разбудили всех, выстроили. Отворили ворота, сказали – бегите, куда успеете, потом – ловим. И горе тому, кто попадется. Ну, что ж, хоть, по крайней мере, предупредили честно. Теперь вот выбраться бы из болота. Или не выбираться? Обождать немного? Все равно они в болото не сунутся. Вятша осторожно высунулся из-за кочки… и в тот же миг почувствовал, как сдавил ему шею ременный аркан. Хрипя от удушья, схватился за петлю руками… и потерял сознание.

– Оставь его, Лейв, – подъехав ближе, сказал Истома. – Двое сгорели, трое убиты, их всего-то осталось четверо. Что скажем князю?

Лейв Копытная Лужа молча вытаскивал мальчишку из болота.

– Экое добро. Купим на рынке еще, – пожал он плечами. – Правда, этого, пожалуй, можно оставить – ловок. – Он пнул Вятшу под ребра. – Хотя… Четверо – слишком много. Пусть выживут лучшие. Эй, а ну-ка завяжите этому глаза… И тому, которого вытащили из леса.

Очнулся Вятша в темноте. Сначала испугался, решив, что попал в подземный мир, но затем успокоился – ему всего лишь завязали глаза. Дали в руку палку… нет, не палку, копье! Настоящую боевую рогатину… Он размахнулся, услышав, как его копье наткнулось на чужое древко. Понятно, опять битва. Вятша сразу же отклонился в сторону, не обращая внимание на вымокшую в болоте одежду, сильно сковывающую движения. Вжжик! Копье просвистело возле самого уха. Вятша едва успел упасть на землю, и в свою очередь послал рогатину вперед, надеясь зацепить противника за ноги. Затем быстро перекинул древко в другую руку и, с разворота, нанес сильный удар, как учил его когда-то отец, бывший в своем роду не последним охотником на медведя. И с радостью ощутил, как наконечник копья уткнулся, наконец, в чью-то плоть. В тот же миг с глаз его сорвали повязку – смотри!

Вятша вздрогнул, увидев прямо перед собой холодеющий взгляд белобрысого парня, в груди которого торчало острие копья. Его копья, Вятши.

– Молодец, парень, – похвалил его круглолицый Истома. – Не куксись, он бы мог убить тебя точно так же, как и ты его. Бой был честным.

Вятша не слышал. Он лишь видел, как на груди белобрысого расползается бурое мокрое пятно. Отпустив древко, юный вятич отошел в сторону, и мертвое тело белобрысого тяжело упало на землю. Бой был честным…

Ближе к вечеру Хельги-ярл в который раз уже отправился на Подол, порасспросить о Ладиславе, пропавшей три недели назад, во время девичьего праздника. Ярл корил себя – обещал девчонке доставить ее домой, в Ладогу, и вот не смог, не усмотрел, не уберег. Тем же самым занимались и Ирландец, и Снорри, и даже Никифор, винивший в пропаже девушки только себя.

– И черт меня дернул отпустить ее на бесовские игрища! – сокрушенно качал он головой.

Тем не менее, Никифор хорошо понимал, что никакими причитаниями помочь делу нельзя. Могли помочь только действия, причем не хаотические, а целенаправленные, точные, такие, на какие большим мастером был молодой ярл.

Прежде всего, составили план действий. Для начала предположили – куда могла деться Ладислава, вернее, кто и зачем мог ее похитить. Кое-что получилось…

Во-первых – и это самое вероятное – так могли действовать обычные разбойники-людокрады, типа шайки Ильмана Карася и Мечислава. Правда, явившийся на постоялый двор недавно завербованный соглядатай – Ярил Зевота – все отрицал. То ли не знал, то ли и в самом деле ни Мечислав, ни Ильман Карась к этому были непричастны. Людокрады не сами сбывали товар, а большей частью работали по заказу, либо продавали украденных ромейским купцам, но не всем подряд, а проверенным старым знакомым, да и то тогда только, когда те уже отплывали в обратный путь. Организовано было неплохо: в условленный час в условленном месте корабль купца приставал к берегу, где его уже ждали продавцы с товаром. А потом ищите, родственники похищенных, кричите – не кричите – ничего уже не найдете, и уж, тем паче, не докажете. По заданию Хельги, Никифор лично переговорил со всеми греческими корабельщиками и нужную информацию должен был вскорости предоставить.

Во-вторых, можно было подозревать волхвов. Те тоже иногда – хоть и не часто – тайком умыкали жертвы. Волхвами занимались Ирландец и Снорри, они же – женихами (это – в-третьих), те тоже вполне могли похитить невесту, однако Хельги считал это направление поиска бесперспективным – уж слишком много времени прошло, давно бы женихи объявились, уже, правда, в качестве мужей, но все ж объявились бы!

Значит – либо волхвы, либо – разбойники и греческие купцы. Не следовало забывать и хазар, коим киевляне платили дань – вот, кстати, и еще одна версия, хазарская. Все версии требовали тщательной проверки, без которой невозможно было затевать поиски. Вот и рыскали по пристани да по торгу ярл и его люди. А что делать, агентов-то пока нет, окромя одного – Ярила Зевоты. Приходилось самим, ножками, а не побегаешь – не узнаешь.

На Подоле, у пристани, везде шла активная торговля. Киев был довольно крупным торговым центром, стоящим на пути из варяг в греки, и купцов здесь хватало. А где купцы – там и сопутствующие им людишки: грузчики-артельщики, лоцманы, менялы, волочи – это у порогов – ну и, само собой, разбойники самого различного пошиба, от печенегов до обозленных конкурентов.

Походив по торгу, да так ничего и не выходив, Хельги-ярл плюнул и, отвязав от коновязи коня, поехал к себе, на гостиный двор дедки Зверина, дочка которого, Любима, пропала вместе с Ладиславой, поэтому Зверин оказывал розыскам всю необходимую помощь, правда, при этом сильно сомневался в том, что девок кто-то похитил. Сбежали с парнями куда-нибудь за Почайну, вот и все дела! К осени объявятся, когда ж еще свадьбу играть, как не осенью?

К вечеру явились все: Снорри, Никифор, Ирландец. Омывшись колодезной водицей, уселись в горнице за длинным столом. Поужинали овсяной кашей с капустой, заедая ее непривычными лепешками, мягкими, духовитыми, с хрустящей корочкой. Лепешки эти назывались «жито» – хлеб. Ирландец от них отплевывался, Никифор и Снорри кривились, но ели, а вот Хельги-ярл невзначай умял почти все, что подал к столу дедко Зверин, запив все обильным количеством кислого, настоянного на можжевельнике, кваса.

– Высказывайтесь, – покончив с едой, откинулся к стенке ярл. – Как у тебя, Снорри?

– Неплохо. С волхвами не видался – о том Ирландец поведает – зато навестил старого своего знакомца.

– Неужели, Греттира из Вика? – обрадованно оживился Хельги. – Вот удача!

– Его, – пряча улыбку, кивнул Снорри. – Про девок он, правда, не знает, зато рассказал кое-что о Дирмунде… Но об этом, разреши, ярл, потом, пускай сначала остальные расскажут.

– Хорошо, – кивнул ярл и вопросительно посмотрел на Никифора.

Тот молча достал из-за пояса несколько кусочков бересты:

– Я тут нацарапал кое-что латиницей, чтоб не забыть. Вот те, кто грешит людокрадством… – Он зашевелил губами, читая: – Игнатий Евпатор из Кафы, Евсимий Онфем, сурожец, Михаил Драг, Константин Меркат, оба из Царьграда, этих уже не догонишь, с неделю назад отплыли. Михаил Драг назад ближе к осени собирается, а вот Игнатий Евпатор вполне для нас подходит – отплывает ровно через три дня.

– Почему – ровно? – удивился ярл. – Он что, всем об этом говорит?

– Всем-то не говорит, но те, кому надо – знают.

– Понял. – Хельги кивнул. – Значит, есть у него и заветное местечко на бережку. Только вот как мы его найдем? Не знаете? И я пока не знаю.

– Может, попросим Ярила? – подал голос Ирландец. – Пусть бросит пока своего Ильмана, все одно ничего интересного о нем не доносит.

– Неплохо придумано, – одобрительно сказал ярл. – Теперь о волхвах.

– Волхвов, или кудесников, как их называют, тут много, ярл, – отпив квасу, промолвил Ирландец. – Есть разные – те, что от всего рода действуют, эти самым великим богам жертвуют – Роду, Перуну, Велесу. А есть и другие, бродячие, их тоже много, и разных. Волхвы-облакопрогонители могут дожди вызывать и предсказывать, волхвы-целители людей лечат от хворей разных, волхвы-хранильники обереги делают, волхвы-сказители, или бояны, песни бают, кроме того, есть и женщины – те, кто будущее ведает – ведьмы, да чаровницы – те, в чарах приворотное зелье приготовляют. Меж собой живут недружно, лаются, я тут сегодня познакомился на торгу с одним хранильником, тот на родовых волхвов прогневался, навредили они ему чем-то. Так вот, хранильник этот сказывал, что девок вполне могли волхвы похитить, а кто – узнать можно будет, если постараться.

– Так он постарается?

– За старание ему уже дирхем даден! – усмехнулся Ирландец. – И еще столько же обещано.

– Хорошо. – Ярл со вздохом поставил на стол опустевшую чашу и посмотрел на Снорри. – Так что там у тебя с Греттиром?

– Греттир говорит, что Дирмунд-князь родом из Халогаланда. Светло-рыжий, длинноносый, пронырливый.

– Ну, точно, наш Заика! – не выдержал ярл.

– Нет. – Снорри покачал головой. – Греттир сказал, он не заикается, я спрашивал.

– Но все равно надо будет на него взглянуть.

– Дирмунд мало кого принимает, таится, в Киеве бывает не часто. Да и что ему тут делать, вся-то власть вовсе не у него, а у Хаскульда. Вот с ним, с Хаскульдом, Греттир вполне может свести. Князю нужны опытные воины.

– Посмотрим, – отозвался Хельги. – Пока будем сами по себе, кому-нибудь послужить всегда успеем.

– Золотые слова, ярл, – восхитился Ирландец, прибавив, что серебришко кончается, поэтому рано или поздно придется кому-нибудь продаваться.

– Хаскульда, кстати, все считают щедрым на кольца, – выслушав его, добавил Снорри. – Думаю, к нему было б неплохо наняться, когда серебро кончится.

– Кончится – наймемся, – философски заметил ярл. – Меня сейчас больше купцы с волхвами интересуют. Конхобар, когда должен зайти Ярил Зевота?

– Завтра с утра.

– Отлично!

Назавтра, уже к обеду, Ярил Зевота направился к пристани и, пристав к артельщикам, без особого труда нанялся на погрузку судов купца Игнатия Евпатора. Артельные недобро косились на парня, но помалкивали, знали, кто он и с кем водится. Ярил, впрочем, им глаза не мозолил и не столько работал, сколько шарил глазами по кораблю. Улучив момент, незаметно скользнул на корму.

Сидевший там под навесом высокий чернобородый человек в длинных золотистых одеждах – видимо, сам купец – недовольно оторвался от подсчетов:

– Что нужно?

– Поклон тебе, Игнатий-купец, от Харинтия Гуся.

– Не знаю никакого гуся, – буркнул купец и, быстро оглянувшись, кивнул на место рядом с собой. – Через два дня буду ждать на обычном месте. Если Гусь успеет – пусть приводит товар, плачу по договоренности.

– А если это будет не Гусь? – ухмыльнулся Зевота.

– Как не Гусь? – испуганно воскликнул торговец. – А ты тогда кто таков?

– Из тех же, что и Гусь. – Ярил успокаивающе махнул рукой. – Только Гуся давно уже нет, сгинул Гусь, и ничего тебе от него не отвалится. Если я не помогу.

– И что же ты предлагаешь? Пару захудалых старух?

– Женщин. Молодых девушек. Пару мальчиков-древлян, – быстро перечислил Ярил. – Я приведу всех, а ты уж выберешь сам.

– Рискуешь.

– Чем?

– Ладно. – Игнатий огляделся и прошептал: – Сосну с двойной вершиной, что по правому берегу, напротив излучины, знаешь?

– Нет, но найду.

– От нее, вниз по течению, три полета стрелы. Условный знак – троекратный посвист. Свистеть-то умеешь?

– Обижаешь. Мы, поляне, много чего умеем.

– Ага. И платите дань хазарам.

– Ну, это любой бы платил. – Зевота пожал плечами. – Каган хазарский пришел к нам с войском да молвил – вы все мне должны, платите. С тех пор и платим. А как не платить, когда каган на раз две тьмы воинов выставить может, а мы в десять раз меньше? Что скалишься? То-то… Да, а других там не будет? Ну, у сосны той…

– А и будут, так тебе что с того? – Купец засмеялся. – Место надежное, проверенное, менять его в угоду тебе я не буду. Так что смотри сам.

– Договорились, – кивнул Ярил Зевота и, выбравшись по сходням с ладьи, затерялся средь пристанского народа.

Ровно через три дня небольшой отряд выехал из главных ворот Киева и, повернув, помчался правым берегом Днепра. Они скакали почти без отдыха, и только ветер трепал плащи за спиною. Темно-голубой – Хельги-ярла, изумрудно-зеленый – Ирландца, и коричневые – Снорри и Никифора. Засохшая грязь летела из-под копыт, по шеям коней хлопьями стекала пена. Хельги не останавливался – успеть бы… Успеть бы до темноты.

Они успели.

Вот показалась излучина, вот корявая сосна с двойной вершиной, от нее – три полета стрелы вниз по реке. Глухое урочище, посреди него – поляна. Небольшая, со следами костров и остатками хвороста, аккуратно уложенного в кучу. На деревьях – следы от веревок, видно, именно к ним людокрады привязывали «товар». Вокруг – никого, впрочем, до указанного купцом времени еще оставались почти целые сутки.

Хельги, естественно, не стал располагаться в столь часто посещаемом месте. Разместил засаду чуть выше, в урочище. Натаскали веток, устроили на деревьях гнезда с бойницами, поляна с них была видна, как на ладони, жаль вот только река – не очень. Ну, да чем-нибудь всегда приходится жертвовать. И так, если б не комары, расположились, можно сказать, с удобствами, теперь надо было ждать. И ждали.

Ладьи Игнатия Евпатора появились уже ближе к вечеру, когда золотистый шар солнце медленно, но верно начал клониться к западу, оставляя на волнах реки светлую, темнеющую у берега дорожку. Ветра почти не было, и корабли ромейского купца медленно продвигались на веслах, старательно обходя мели. Вот обогнули очередную отмель – песчаный нанос, уже успевший зарасти камышом – выбрались на середину реки и, вместо того, чтобы плыть за излучину, резко повернули к берегу. Именно по этому маневру Хельги и опознал – те ладьи, те, которые они и ждали. Иначе с чего б им тут заворачивать? Берег – неприглядный, болотистый, густо заросший ивами – можно было б и получше местечко найти, а эти нет, вот именно здесь и встали, ловко укрыв ладьи под ивовой сенью, так что и не заметны они стали с реки, да и с берега не сразу увидишь, если не очень приглядываться.

Обернувшись, ярл подал знак друзьям – тихо, мол. Впрочем, те и без него давно увидали гостей, затаились. Корабельщики вели себя тишайше, не скандалили, не смеялись, даже костров на берегу не разводили, видно, были готовы в любой момент уйти. Выставили сторожу, а как же, двух молодых воинов. Один забрался на высокую сосну, другой – в заросли дрока, что желтели на вершине холма. Оба были хорошо видны из засады, и Хельги порадовался, что приплыл сюда загодя, иначе его небольшой отряд нипочем не остался бы не замеченным. Еле слышно бились о низкий берег светлые речные волны, небо стремительно синело, окрашиваясь на западе алым. Наступили сумерки – короткие, быстро перешедшие в ночь, такую же спокойную, безмятежную, теплую. Тишина вокруг стояла мертвая – даже с ладей не доносилось ни звука, узкий золотистый месяц плыл над черной рекой в окружении желтых мигающих звезд, казавшихся такими близкими, словно их можно было легко достать, стоит только вытянуть руку. В воздухе надоедливо пищали комары, тихонько потрескивал сверчок где-то совсем рядом. Вдруг послышалось резкое хлопанье крыльев. Хельги насторожился. Что это? Утки? Скорее всего – да. Но тогда, значит, их кто-то спугнул? Спугнул там, у реки… Так и в самом же деле! Ярл с досадой хлопнул себя по лбу. Как же он не догадался раньше! Ведь людокрады вовсе не шли сюда по берегу, рискуя напороться на буреломы, вовсе нет, они спокойно приплыли на узких долбленых челнах.

– Быстро к реке! – громко шепнул Хельги. – Никифор, ты останься. Мало ли что.

Бесшумно, словно тени, люди ярла скользнули между деревьями и затаились в темных зарослях ив.

А пара узких, низко сидящих в воде однодеревок, между тем, медленно подошла к одной из ладей.

– С миром к тебе, Игнатий-гость, – прозвучал над рекой чей-то приглушенный голос.

С ладьи тут же откликнулись, словно ждали:

– Мир и тебе, Харинтий. Привез ли товар?

– Обижаешь. Зря, что ли, плыл?

С ладьи послышался смех. Хельги собрался было подобраться поближе, да вовремя вспомнил про двух сторожей – на сосне и в кустах. Оглянулся на Снорри. Тот понял без слов – кивнул и, сбросив тунику, бесшумно нырнул в воду. Теперь оставалось только ждать его возвращения – Хельги и Ирландцу с их убежища были видны лишь расплывчатые, шатающиеся по лодке, тени. И это еще хорошо, что ночь выдалась ясной.

– Что будем делать, если Ладия там? – поинтересовался Ирландец.

– Будем брать, – пожал плечами ярл. – Если они поставят парус – вряд ли мы их догоним берегом.

Ирландец кивнул и положил руку на колчан. Он не очень любил пользоваться мечом, не было у него такой, воспитанной с самого детства, сноровки, как у Хельги и Снорри, поэтому бывший друид предпочитал кинжал и стрелы. По той же причине бывший раб Никифор отдавал предпочтение праще, хотя, казалось бы, уж совсем детское оружие, однако в умелых руках…

– Где у нас острога, Харинтий? – неожиданно спросили в лодке. Одна из теней задержалась у борта ладьи, что-то буркнула.

– Да нету там, я смотрел.

– Так на носу поищи, далась тебе она на ночь глядя!

– Так рыба ж! Вон, плеснула, у самой лодки. Здоровенная!

Вся эта беседа была хорошо слышна на берегу, словно говорили где-то здесь, рядом.

Хельги переглянулся с Ирландцем. Рыба? Не Снорри ли был этой рыбой? А вдруг этот безымянный собеседник Харинтия найдет-таки острогу? Как бы тогда не пришлось худо Снорри.

– Иди к Никифору, Конхобар. Пошумите там, да смотрите, осторожнее. – Ярл положил руку на плечо Ирландцу.

– Сделаем, – кивнул тот и исчез за деревьями.

– Вон она, вон! Под лодкой! – заорали с реки. – Бей, Тихомир, бей! Да бей же, уйдет!

Послышался шумный всплеск, затем чей-то хохот.

– Вы можете не орать, а? – недовольно пробурчал кто-то, видимо, сам Харинтий. – Не то схлопочете по шеям оба. Рыбаки, шило вам в задницу.

– Удачно ли продал, Харинтий?

– А ты как думал?

– А чего тех двоих не взял, забыл, что ли?

– Не твоего ума дела. Давайте быстро, отплываем.

– Так, может, сначала рыбу? Вон она, играет… Сейчас мы ее, в три руки… Мы с Харинтием острогой, а ты, Тиша, веслом тресни… И – рраз… И…

В этот момент с вершины сосны громко закричала какая-то птица.

– Сматывайся, Харинтий! – закричали с ладьи. – Мой человек знак подает, знать – чужие.

– Отчаливаем, ребята! Бросайте свою рыбу…

Снова плеснула вода, и весла с шумом вспенили воду. Они отошли почти разом – однодеревки людокрада Харинтия Гуся и ладьи Игнатия Евпатора. Однодеревки быстро убрались прочь, а купеческие ладьи остановились на середине. Было слышно, как звякнуло огниво, и над черной водой затрепетало желтое пламя. Свеча или небольшой факел. Кто-то – возможно, сам купец – загородил огонь полой плаща. Подождал немного, затем открыл. И так три раза.

– Условный знак, – передернул мокрыми плечами выбравшийся из воды Снорри. – Ответим, ярл?

Хельги отрицательно покачал головой и тихо спросил:

– Ну, как?

– Ладии там нет, – отозвался Снорри и поморщился – на плече его тянулась узкая кровавая полоса. – Чуть не достали острогой, – пояснил он. – Хорошо, что где-то за холмом появились чужие, а то пришлось бы утопить всех этих рыбаков… Нам бы тоже не мешало выяснить, кто это сюда прется?

– Это свои, Снорри, – усмехнулся ярл. – Никифор и Ирландец. Не могли же мы позволить, чтоб тебя треснули острогой либо поймали в сети. Пришлось пошуметь немного.

– Могли б и не отвлекаться, – обиженно отозвался юноша. – Я бы легко справился со всеми этими нидингами. Ишь, за рыбу приняли, тролли!

Дождавшись, когда ромейские суда, перестав сигналить, скроются за излучиной, Хельги собрал своих людей вместе. Прежде всего выслушали сообщение Снорри. Тот внимательно рассмотрел всех тех, кого известный киевский людокрад Харинтий Гусь сегодняшней ночью продал ромеям. Двух девок и одного молодого парня. Судя по отдельным репликам Харинтия, все трое были челядинами какого-то важного боярина, словленными на удачу на мостках у Почайны-реки. Девки стирали белье, а парень начищал песком медное блюдо. Впредь наука боярину, не посылай слуг белье стирать на ночь глядя, так можно и всей челяди лишиться, запросто! Еще, по словам Снорри, в лодке было двое отроков – рыбаков, взятых людьми Харинтия уже по пути на тайную встречу. Однако их людокрад почему-то не стал продавать.

– Шепотом упоминал людей какого-то господина Лейва, которые дадут за отроков больше, – пояснил Снорри.

– Лейва? – насторожился ярл. – Не тот ли это Лейв, что так портил нам кровь в Хазарин?

– А что ему тут делать? – вопросом на вопрос ответил Ирландец. – Не забывай, Хельги-ярл, Лейв – человек Скьольда Альвсена и обязан отчитаться перед ним за все сделки. А если не отчитается, то… Ты знаешь Скьольда.

– Да, тогда бедняге Лейву лучше не показываться в Халогаланде, – со смехом произнес Снорри.

– Так, может, он и решил не показываться? – задумчиво переспросил ярл. – Светает. Пора в обратный путь, други.

Восходящее солнце золотом заливало восток, плавилось в волнах реки, ярким пламенем горело в вершинах сосен. По голубому утреннему небу медленно плыли узкие перистые облака, белые, полупрозрачные, чуть подсвеченные снизу желтым солнечным светом. От реки поднимался туман, густой, холодный, плотный, словно разлитый на землю кисель. Туман затягивал камыши, ивы и, поднимаясь выше, к соснам и дроку, таял, змеясь в лощинах длинными белыми языками. Четверо всадников, подгоняя коней, неслись вдоль реки, на скаку перепрыгивая наполненные туманом овраги.

– Харинтий Гусь не продал ромею отроков? Странно. – Тайный осведомитель ярла Ярил Зевота почесал подбородок. Был как раз конец недели, время, установленное ярлом для тайных встреч с агентом, и Ярил не опаздал, явился вовремя, помнил, о том, что клок его волос остается во власти варяжского колдуна – ярла, к тому же знал, что за важные вести получит, по меньшей мере, гривну. Правда, особо важных вестей пока не было. Ильман Карась ничем необычным себя не проявлял, так, лиходействовал помалу, даже, наверное, меньше, чем прежде.

– С чего бы это? – спросил Хельги.

– Вот и я думаю – с чего бы? – эхом откликнулся Зевота. В серозеленых пройдошистых глазах его мелькнула искорка страха, что не укрылось от наблюдательного ярла.

– Может, ты чего-то не договариваешь, Ярил? – сощурил глаза Хельги. – Помни, у меня найдутся средства развязать тебе язык.

– О, нет, боярин! – с мольбой воскликнул агент. – Не надо. Поверь, я и так говорю все, что знаю, клянусь Перуном.

– Но ты, похоже, сильно боишься Ильмана… или – не только Ильмана?

Парень вздрогнул:

– Поистине, от тебя ничего не скроешь, ярл. – Он передернул плечами и, схватив стоящую на узком столе деревянную чашу с квасом, принялся жадно пить. Узкий кадык заходил на тощей шее, и Хельги на миг стало жаль этого нескладного хитрована, на поверку оказавшегося не таким уж и хитрым и вынужденным жить между двух огней: Хельги и Ильманом… или?

– Так кого ты боишься? Говори! – Ярл хлопнул ладонью по столу. – Говори же!

– Я и сам не знаю… – Опустив глаза, пробормотал Ярил Зевота. – Ильман Карась – он обычный лиходей, каких много. Ну, шею может свернуть, или, там, замучить лютой смертью. Но объявился у него дружок, тоже вроде бы простой человечишко, хоть и душегуб изрядный, однако ж есть еще кто-то, кого и дружок этот и сам Ильман Карась боятся… Не знаю, кто он, но боятся его, точно. Думаю, это он и приказывает Карасю бесчинствовать. Ну, там, где можно было б и не лишать живота, убивать, да пострашнее, да опосля подбрасывать убитых на людные улицы.

– Он – это кто?

– Не знаю, ярл. Клянусь кровью отца!

– Узнай, – посоветовал ярл. – И этот, вот, дружок Ильмана Карася… Он что, тоже без имени?

– Нет, ну этого я хотя бы видел. Раза два, правда. Смуглый, голова, как бубен, сам тощий, но жилистый, сильный, хотя на вид – мозгляк мозгляком. Да его так и кличут – Истома Мозгляк.

– Что?! – переглянувшись, разом воскликнули Хельги и до того сидевший молча Ирландец. – Что ж ты раньше о нем не рассказывал?

– Да он недавно и объявился, – пожал плечами Ярил. – Но Карасем крутит, как хочет, а тот его слушается. Ну, пойду я, пожалуй, а то Карась меня хватится, где, мол?

– Иди. – Хельги махнул рукой. – К следующей встрече вызнай все об Истоме Мозгляке. Все, что сможешь, понял?

Зевота кивнул.

– Стой! – неожиданно крикнул Ирландец. Подбежал к застывшему на пороге парню, заглянул в глаза и неожиданно напомнил:

– Ты говорил – очень странно то, что Харинтий Гусь не продал ромеям отроков, так?

– Ну, так.

– А почему это для тебя странно?

– Ну… – Зевота задумался, пощелкал пальцами, видно, не сразу сообразил, как лучше сказать. – Ведаете ль, Харинтий Гусь – ушлый, как леший. И тут вдруг отказывается от мзды. Ни с того ни с сего. Ведь отроков-то он, знамо дело, не на базаре купил – украл, похитил – с чего б от них побыстрей не избавиться, ведь у них, поди, и родичи есть, на худой конец – боярин, если те челядины аль холопи? А Харинтий, вишь, их не продал. Значит, кто-то может предложить больше. И куда как больше! Вот только кто – не знаю.

– Узнай, – коротко приказал Хельги, и Ярил Зевота покинул гостиный двор. В душе его давно уже поселился страх. Нет, Ярил, ничуть не страшась, сразился бы с любым человеком, именно – с человеком, а не с колдуном, каковыми он, ничтоже сумняшеся, считал Хельги… и того неизвестного, что приказывал Истоме и Карасю.

Лето выдалось сухое, жаркое, стоял уже июль – червень или страдник – вокруг Киева колосились поля, а тихими вечерами девки с Подола выходили смотреть на месяц – казалось, будто он, прячась за облака, меняет цвет с золотистого на серебряный, словно бы играет, а это хорошая примета, недаром говорят – «месяц играет – урожай обещает». Весь день, с раннего утра, крестьяне и свободные – «люди», и почти свободные – смерды, и попавшие в боярскую кабалу закупы и рядовичи, работали в поле. Работали все – и мужики, и бабы, а как же, ведь в страдник на дворе пусто, да в поле густо, а известно, что в это время не топор да охота мужика кормит, а работа. То и про баб сказано – «плясала бы баба, плясала, да макушка лета настала». Ну да попляшут еще, потешутся, Перунов день впереди, а за три дня до него молились о дожде.

Ладислава проснулась первой – едва светало, и запертые в амбаре девушки еще спали, подложив под себя прошлогоднюю слежавшуюся солому. Рыжая Речка, дочка бондаря, словно малое дите, крепко прижалась к Любиме, чьи волосы цвета воронова крыла в беспорядке разметались по земляному полу. Рядом с ними, в углу, спали еще две девушки – Малуша и Добронрава – недавно похищенные в древлянской земле. Древляне жили отсюда не так и далеко, за лесом. Впрочем, тут везде был лес. Деревья росли густо – березы, осины и липы перемежались с сумрачными елями, высокими корявыми соснами и рощицами могучих дубов – деревьев Перуна. Сквозь щель в дверях в амбар проникал дрожащий утренний свет. Ладислава встала и, подойдя к двери, припала к щели, чувствуя как земляной пол холодит босые ноги. Сквозь щель видны были кусок частокола, высокий, не перепрыгнешь, и башня, замаскированная сосновыми ветками. Несколько жилых изб находились с другой стороны амбара, похоже, что там уже встали – резко потянуло дымом. Оттуда же донеслось звяканье железа, похоже – кузня. Проснулась Любима, потянулась, осмотрелась вокруг, непонимающе хлопая ресницами, села, подтянув под себя ноги, и тяжко вздохнула, погладив по рыжей голове все еще спящую Речку. Девушки – древлянки – Добронрава с Малушей – тоже еще спали, обе они были постарше остальных года на три, помощнее, настоящие деревенские женщины, привыкшие к тяжелой крестьянской работе. Интересно, зачем их всех похитили? С целью выкупа? Может быть, но тогда зачем увозить так далеко? Можно было б спрятать и поближе к Киеву, мест вокруг хватало. Может, похитители заранее сговорились с купцами-работорговцами и теперь их поджидали? Пожалуй, что так… А если так, то – по крайней мере, пока – девушкам ничего не грозило. Ладислава улыбнулась, села рядом с Любимой, утешила. Та повеселела, растолкала Речку, смешную, конопатую, рыжую, словно восходящее солнышко:

– Вставай, Реченька, просыпайся, милая!

Речка встрепенулась:

– А что, уже кушать скоро?

– Вот уж про то не ведаем.

– И долго мы еще тут сидеть будем?

– И про это не скажем.

Где-то за амбаром вдруг залаял пес. Надрывно, злобно, словно почуял близкого волка.

– Вот, и собака здесь, – погрустнела Речка. – Пожалуй, и не убежишь, не выберешься.

– Убежать? – Ладислава покачала головой. Эта идея пока не приходила ей в голову – да и не было такой возможности. Вот если б их из амбара выпустили на прогулку, там, или по естественной надобности, вот тогда… Хотя, конечно, стеречь и тогда будут.

Снаружи послышались чьи-то тяжелые шаги. Скрипнул засов, дверь отворилась, и Ладислава вздрогнула, увидев старого своего знакомца Истому Мозгляка в сопровождении двух окольчуженных воинов с мечами и короткими копьями. В руках у Мозгляка был кнут.

– Выходите, – исподлобья оглядев девушек, бросил Истома. – Да по одной, не торопясь. – Сначала ты. Он указал на Любиму.

Девушка испуганно попятилась.

– Да не боись, не обидим, – ухмыльнулся он и шутливо хлопнул кнутом Любиму. Та вскрикнула – не от боли, от неожиданности. Воины обидно засмеялись.

– Вот ржут, жеребцы, – вцепившись в руку Ладиславы, жалобно прошептала Речка. – Зачем они ее увели, а?

Глава 4 Продолжение

– Не знаю, – покачала головой Ладислава, предполагая лишь самое худшее. Малуша с Добронравой заплакали, видно, им еще не приходилось попадать в подобные переделки, чего нельзя было сказать о Ладиславе, кое к чему привыкшей за последний год.

– Не плачьте. Может быть, ее скоро приведут, – сказала она и оказалась права. Снаружи снова раздались шаги, послышался смех воинов. Дверь распахнулась, и в амбар втолкнули Любиму, скованную по рукам новенькой звенящей цепью. Так вот зачем ее забирали! Видно, за амбаром и вправду кузница.

Следующей увели Ладиславу. По знаку воинов она вышла из амбара и на миг закрыла глаза – двор оказался залит ярким солнечным светом. Желтое жаркое солнце, пожаром пылало на толстых бревнах частокола, золотило солому крыш, теплыми зайчиками отражалось в колодце. День начинался чудный – солнечный, синий, теплый, с клейким запахом сосновой смолы и тихим ласковым ветерком, пахнущим медом. Казалось, уж в такой хороший день ну никак не может случиться ничего плохого, только – хорошее, счастливое, веселое, как и сам день.

Следуя за воинами, Ладислава вошла в кузню. Кузнец – угрюмый узкоглазый мужик с опаленной искрами бородищей – завел руки девушки за спину, надел на запястья холодные наручья и, ловко соединив их железными шипами, сковал прочной цепью. Вся операция заняла один миг, видно, кузнец был настоящим мастером своего дела. Не успела Ладислава опомниться, как ее, уже скованную, грубо вытолкнули из кузни и повели обратно. Девушка едва успела рассмотреть амбары, избы, двор, зачем-то изрытый ямами… Вот из крайней избы выбежали светловолосые отроки, выстроились в ряд, понукаемые молодым варягом в красном плаще – к ужасу своему, Ладислава узнала Лейва Копытную Лужу, которого, правда, она мельком видела и во время похищения, но решила, что показалось. Лейв прохаживался перед строем, гордый и напыщенный, словно петух. Обозвал нехорошим словом кого-то из отроков, кого-то пнул в бок, кому-то ударил в морду, да так, что несчастный пацан, зажимая окровавленный подбородок, повалился, словно сноп, наземь.

Странные были отроки – еще совсем дети, но уже какие-то смурные, угрюмые, с лицами, словно у маленьких старичков. Странные…

Подойдя к амбару, Ладислава обернулась к ним, но один из стражников грубо схватил ее за волосы и втолкнул внутрь. Пролетев несколько локтей, девушка упала, ударившись головой об стену, и заплакала от обиды и боли. Любима бросилась к ней с утешением, воины увели в кузницу Речку. Вскоре все узницы были скованы и, сидя на старой соломе, гадали о своей участи.

А в самой большой избе в это время завтракали кашей с медом Истома Мозгляк и Лейв Копытная Лужа. В лучших своих одеждах, умытые, словно ждали кого-то.

– Усмотрят ли стражи? – оторвался от каши Истома.

– Усмотрят, – заверил варяг. – Дадут знак на башню. Успеем, встретим. Готово ли капище?

– А чего там готовить-то? – ответил Истома. – Дуб стоит, как стоял, ножи приготовлены. Как бы только чужие волхвы не пришли – могут, Перунов день сегодня.

– Не пройдут, я выставил стражу. Самых лучших отроков, уж они не пропустят, живо лишат живота любого чужака, – не выдержав, похвастался Лейв.

– Так отроков князь велит собрать всех, – осторожно заметил Истома.

– Велит – соберем. Успеем.

– Ну, смотри. Ты ведь за воинов отвечаешь.

– Я-то – за воинов, а вот за жертвы – ты. – Варяг прищурил свои, и без того узкие, глаза. – Готовы ли?

– Готовы, – кивнув, хохотнул Истома.

– Что – всех девок в жертву? А если князь…

– Да не всех. Девственниц оставим, как князь и велел. Есть там две древлянки… – С глумливой усмешкой, Истома взглянул на напарника. – Те, похоже, давно замужем… Вот их. А прежде – сюда. А?

– А успеем? – Лейв боязливо повел плечами. – Ну, как князь слишком быстро приедет? Лучше побережемся.

– Ну, как хочешь, – пожал плечами Истома, про себя ухмыляясь. Знал – не особо-то нужны Лейву женщины, верный слуга Грюм частенько водил по ночам в его избу вновь прибывших отроков.

– Послушай-ка, друже Истома, – зачем-то оглянувшись, понизил голос варяг. – А давай и эту, златовласую, в жертву! Не нравится она мне.

– Не нравится? А по мне – так красивая девка, такую и употребить не стыдно.

– Так и употреби! Прямо сейчас. А потом – в жертву. – Лейв аж затрясся весь. – Уж слишком давно она нас знает, и – ты заметил? – прямо-таки не отстает от нас, все время на нашем пути – уж не дело ли это богов? – Варяг задрожал.

– Наш князь – сам бог! – зловеще сказал Истома. – И он приказал, чтобы все пойманные девки были красивы и девственны. А ты кого словил? Рыжую да щербатую, да двух древлянских кобыл, на которых только пахать можно?

Лейв со страхом попятился:

– Да наловим еще.

– Наловим… – пробормотал себе под нос Истома. Оно, конечно, наловим… А вот насчет златовласки… А и правда – употребить? Раньше-то можно было, да вот Лейв этот, неизвестно же как он отнесется? Может, снаушничает князю. А сейчас, вот, сам предложил. Раз предложил – пускай сам и приведет, оно безопасней. – Ну, Лейв, уговорил, – сказал он громко. – Вели-ка Грюму, пусть тащит сюда златовласую. Употребим, по твоему совету.

Лейв высунулся в дверь:

– Эй, Грюм!

Лысый возник, словно из-под земли. Выслушав приказание, подобострастно кивнул и бросился исполнять. Взяв с собой воинов, вошел в амбар, вытащил во двор Ладиславу, огладив руками по всему телу – эх, хороша девка, такую б и самому…

Изловчившись, Ладислава укусила слугу за руку. Тот завыл и отвесил девушке увесистую пощечину, такую сильную, что от удара Ладислава, вскрикнув, упала на землю. На губах ее выступила кровь.

– Вставай, тварь! – Грюм пнул ее ногой в живот. Не сильно пнул, чтоб не убить, но все ж удар был хорош. Ладислава со стоном изогнулась, притянув к животу ноги. Об одном она сейчас молила – о милости богов. Молила Рода с Рожаницами, Ладу, Велеса-Ящера…

Сидит-сидит Яша, Под ракитовым кустом. Грызет-грызет Яша Орешки каленые, Милою дареные. Встань, помоги, Яша! Встань, помоги, Яша!

– глотая слезы, шептала несчастная девушка.

И вот, видно, помог Велес-Ящер. Смиловался.

Снова замахнулся Грюм, чтобы ударить, но тут страж с башни закричал что-то. Вздрогнув, прислушался Грюм, приложив ладонь к уху.

– Едут! – кричал стражник. – Едут.

– В амбар гадину! – распорядился Грюм, сам же бросился в избу: – Едут!

– Едут? – Истома и Лейв разом вскочили с лавки. – Ну, едут, так едут. Стройте отроков.

В высоком шлеме князя отражалось солнце. Алый плащ его ниспадал на круп вороного жеребца, хрипящего и покрытого пеной, конь переступал ногами – позвякивали кольца кольчуги. Внешний вид князя Дирмунда, на первый взгляд, был абсолютно не княжеским. Некрасивый, тощий, сутулый, бледный, как поганка, с жиденькой рыжеватой бороденкой, куцыми усиками и длинным висловатым носом, похожим на огурец, князь не производил особого впечатления на тех, кто не видел его глаз – черных, неистовых, грозных! Похоже, в глазах – то и была вся его сила. Никто не мог выдержать княжеского взгляда, казалось, прожигавшего насквозь. Вот и отроки, вздрогнув, попятились под пылающим оком Дирмунда.

– Стоять, – сквозь зубы приказал он, и те застыли, словно вырезанные из священного дуба идолы. Затем – по знаку Лейва – разом упали на колени с криком: – Слава великому князю!

– Молодец. – Обернувшись, Дирмунд похвалил Лейва, затем перевел строгий взгляд на Истому: – Теперь показывай девок!

– Прошу, княже, к амбару.

– К амбару? – ощерился Дирмунд. – Что ж, я не гордый. Могу и в амбар войти. – Он спешился, бросив поводья подскочившему Трюму: – Открывай!

Распахнулись со скрипом дверные стойки. Войдя, Дирмунд обвел притихших девушек подозрительным взглядом:

– Ну, те две ничего, – кивнув на Ладиславу с Любимой, молвил он по-норвежски. – Та, рыжая, тоже, пожалуй сойдет… А вот эти две лошади? Будете меня уверять, что они девственны?

– О, нет, княже, – до земли поклонился Истома. – Это для жертвы.

– Для жертвы? – Князь усмехнулся. – Что ж… Пора и об этом подумать. Ведите в капище всех. – Помолчав, он кивнул на Ладиславу, Любиму и Речку. – И этих тоже. Пусть видят.

– Исполним, князь! Не угодно ли квасу с дороги?

– Потом. Сперва капище!

Это было то самое капище. Старое, полузаброшенное – уж слишком далеко в лесах находилось – с покосившимся от времени частоколом, украшенным человеческими и звериными черепами, идолом Перуна внутри, колодцем, полусгнившим домом Волхов и могучим дубом с вросшими в кору кабаньими челюстями. Казалось, дуб хищно улыбается, приветствуя пришедших к нему людей. Ветви его были украшены желтыми веточками омелы, как и сам дуб, особо почитавшейся у кельтов.

Дирмунд и его воины спешились, Лейв с Истомой последовали его примеру. Все остальные и так пришли сюда пешком.

Князь махнул рукой, и слуги его, схватив двух древлянок, привязали их к дубу. Те закричали, предчувствуя что-то страшное. Им тут же заткнули грубыми веревками рты. Разрезали рубахи, обнажив тела. Несчастные Малуша и Добронрава были уже зрелыми девушками, с пышными формами, мускулистыми ногами и большой грудью, соски их тут же осыпали пыльцою омелы.

– Сегодня – Перунов день, – важно провозгласил князь.

– Славься, Перун-громовержец! – хором воскликнули отроки. – Хвала Перуну, хвала грому, хвала его синим молниям!

Дирмунд упал на колени перед дубом:

– Прими, о, Перун, нашу скромную жертву! – громко произнес он по-славянски и, уже тише, добавил на древнем языке кельтов: – Тебе, Перун – та, что справа. А тебе, о, грозный Кром Кройх, левая жертва. – Дирмунд поднялся с колен и, не оглядываясь, протянул руку. Кто-то из воинов вложил в нее острый железный прут. Князь подошел к несчастным девушкам ближе, погладил каждую по животу и лону, улыбнулся и, подняв прут, по очереди проткнул обеим грудную клетку, поразив сердце сначала Малуши, затем – Добронравы. Короткий крик – и девушки умолкли навсегда, лишь два ручейка крови стекали по их белым телам – от сердца и изо рта.

По знаку Истомы отроки запели, славя Перуна.

Дирмунд повернулся к ним, выбрал одного, взяв за плечи, заглянул прямо в глаза, так, что от взгляда его захолонула, превращаясь в ледышку, душа.

– Ты – верный сын Крома, – прошептал друид-князь.

– Я – верный сын Крома, – не понимая, повторил отрок Вятша.

– Ты будешь делать все, что я скажу, и станешь славным мужем.

– Я… стану славным мужем.

– На! – Дирмунд выхватил из-за пояса кинжал. – Отрежь им головы!

Вятша, ни слова не говоря, взял в руки клинок и медленно направился к дубу с мертвыми девушками. Луч солнца застрявшего в кроне дуба отразился в его пустых глазах, скользнул по блестящему холодному лезвию…

Подойдя к мертвым, Вятша примерился – и несколькими сильными ударами отделил от тел головы. Сначала – у Малуши. Затем – у Добронравы…

Головы друид забрал с собой. А обезглавленные трупы за ноги подвесили на ветвях дуба. Малушу – слева, справа – Добронраву. Чтоб всем было хорошо – и Перуну… и Крому.

Любиму от всего пережитого вырвало. А потом, в амбаре уже, затрясло, словно навалилась вдруг на нее трясучая огневица-лихоманка. Речка, укрывшись в углу, глухо рыдала. Одна Ладислава казалась спокойной. Вернее, хотела казаться. Знала – их уже ищут, надеялась на помощь Велеса… и на свою смекалку. Во время жертвоприношения, когда все выли, пели и плакали, ей удалось выцарапать наручами на обратной стороне дуба две зигзагообразные руны – «СИГ». Такие же, какие были когда-то вырезаны на мече молодого ярла Хельги.

«Сиг» – руны победы. Коль ты к ней стремишься, Вырежи их на меча рукояти…

Руны победы. Именно так объяснил Хельги. Ладислава запомнила это. И знала – победа приходит только к тому, кто за нее бьется. И она начала биться – по мере сил.

Глава 5 Побег из ада

Твой труд обезображен, изувечен, Заглох твой дом и твой очаг потух. Ты только верь, что этот мрак не вечен. И чувство в сердце сбереги живое, Средь скверны – чистым сохраняя дух. Мария Луиза Кашниц «Скверна»

Июль 863 г. Древлянское порубежье

И снова ветер бил в уши, трепал гривы коней и плащи, развевавшиеся за плечами всадников, как боевые знамена. Жирная грязь летела из-под копыт, и мокрое солнце весело отражалось в лужах. Моления о дожде сделали-таки свое дело, смилостивились боги, послали на землю благодатный дождь, ливший почти всю ночь, до самого утра. Напитались влагой поля, отмылся от въевшейся пыли придорожный кустарник, листва на деревьях стала чистой, как будто прозрачной, умытой. Мокрая трава зеленела вокруг, порывы ветра сдували с веток серебряные дождинки, розовато-сизые тучи быстро уплывали прочь, а в небе, темно-сине-лазурном, горбатилась яркая радуга, один конец которой упирался в левый берег Днепра, другой исчезал где-то за дальним лесом. Туда, в дальний лес, синеющий за холмами тонкой, прихотливо изгибавшейся линией, и держали путь всадники: Хельги-ярл, Кон-хобар Ирландец, Снорри, Никифор и проводник их, Порубор-отрок. Вчера на постоялый двор вновь заходил Ярил Зевота. Принес важную весть – от Ильмана Карася вызнал, что Истома Мозгляк с варягом Лейвом отправились третьего дня к старому капищу, что затерялось средь диких лесов древлянского порубежья. Чего им там делать, у капища, ведь не волхвы они, не кудесники? О том Ярил не знал. Зато ведал другое – к старому капищу вскорости ждали князя. Не Хаскульда-князя – Дирмунда, которого многие просто князем Диром прозывали. И что туда звало его в Перунов день? Мало ли в Киеве идолов иль где поближе? Чего ж куда глаза не глядят переться? Неспроста все это, ой, неспроста. А еще обмолвился Ильман Карась, что туда, к капищу, видно, увезли Лейв с Истомой недавно пойманных девок.

– Что?! – хором воскликнули Ирландец и Хельги. – Каких еще девок?

– Каких девок – про то не ведаю, – пожал плечами Ярил Зевота. – Знаю только, что увезли их в леса древлянские. Про то третьего дня, а то и пораньше, хвастал Ильману дружок его Истома Мозгляк, вином упившись изрядно. Что, дескать, повезут. А мест укромных там много.

Получив дирхем, Ярил удалился. Оставшиеся стали думать.

– Я людей дам, – не раздумывая, заявил хозяин двора, дедко Зверин, услыхав про девок и капище. Все ж таки и у него дочка пропала, Любима. – Человек сорок, с оружием. Прочешете весь лес.

– Подожди, Зверин, не суетись, – оборвал его ярл. – Сначала разведать нужно. Сам посуди, а если нет никого в капище? Или – не найдем мы его? Так и будем кружить по лесу, ровно вороны, каждому встречному на посмешище? Сорок всадников – не иголка, видны всякому. Нет уж, сперва мы вчетвером съездим, поглядим-посмотрим скрытно, опыта воинского нам не занимать, с любым супостатом сладим. А ты, коли хочешь помочь нам, лучше дай человечка – проводника, что тамошние места вельми знает.

– Есть у меня такой, – поразмыслив, кивнул Зверин. – Порубором кличут. Правда, молод еще, безус, однако те места ведает, сам оттуда ж и родом.

Порубор явился к обеду. Вошел, поклонился чинно. Вид имел представительный – рубаха, в небесно-синий цвет выкрашенная, с узорочьем нитками желтыми вытканная. Пояском наборным подпоясан, на ногах сапожки из зеленого сафьяна, чистые, не в пыли-грязи, видно, только что, перед входом и надел их отрок, а до двора гостиного босиком бежал, аж запыхался, бедный. Ликом светел, а вот волос черный, длинный, ремешком узорчатым стянут, глаза карие, губы узкие, на щеках румянец – не от бега, от скромности.

– Дедко Зверин сказывал, хотите вы места порубежные излазить? – еще раз поклонившись, чуть слышно спросил отрок Порубор.

– Хотим, – кивнул ярл. – Да ты не стой, парень, садись вон, на лавку.

– Благодарствую, – снова поклонился отрок, но на лавку не сел, так и продолжал стоять – стеснялся.

– Ну, хочешь – стой, – махнул рукой Хельги. – Места те, где старое капище, добре ли ведаешь?

– Люди говорят – ведаю добре. – Порубор похлопал ресницами. – А капищ старых там много. Которое вам надобно?

– А вот это мы у тебя хотели спросить, – усмехнулся Ирландец. – Поможешь?

– А как же! – Вскинув подбородок, воскликнул парень. – Затем и зван. – Помолчал немного, взглянул исподлобья, спросил тихонько: – Так вы, выходит, и есть варяги?

– Мы, выходит, и есть, – в тон ему, так же тихо, отозвался Хельги.

– Слава богам. – Выдохнул отрок. – А то я уж подумал, неужели опять бельмастый Греттир охоту затеял?

– А что, Греттир тоже в тех краях отирается? – переглянувшись с ярлом, спросил Ирландец.

– Бывает, – охотно откликнулся Порубор. – Капканы да ловитвы всякие ставит. Хитер изрядно Греттир, да скуп. А уж дочки его… – Отрока передернуло. – Ух, и приставучки! Не хотел бы я с ним опять связываться.

– Ну, уж теперь ты с нами связался. На коне скачешь?

– Обижаете.

– Тогда беги, отпрашивайся у отца-матери, поутру – в путь.

– Не у кого мне отпрашиваться, – опустив глаза в пол, еле слышно вымолвил отрок. – Сгубили злые хазары и отца, и матушку. Один дедко Зверин – родич остался, да и тот – дальний. Однако не опоздаю, приду, не беспокойтесь, – добавил он уже громче и вышел, тщательно прикрыв дверь.

На дворе уселся на бревно, сапожки сафьяновые снял, связав, на плечо повесил, да так и пошел босиком, по лопухам-зарослям, по траве щекотной, по улице пыльной. В шалаше, за Подолом, и жил летом отрок, зимой – как придется. Всю ночь дождище лил-поливал, шалаш насквозь вымочив, потому и не выспался отрок, пришел с утра на Зверинов двор – зевал.

С тех пор так и ехали – впереди Порубор на жеребце кауром, за ним – остальные.

Первое капище оказалось не столь уж далеко, в лощине, у холма, а с холма того – особливо, если забраться на деревину – весь Киев-град, как на ладони, виден. Осмотрели капище тщательно – идолы покосились, жертв, видно, давненько не приносили, ни следов вокруг, ни человечка прохожего. Нет, вряд ли здесь. Поскакали дальше. Мимо лугов заливных, голубых да зеленых, мимо рощ березовых, мимо клевера духмянного, мимо реки глубокой, Почайны. По пути несколько раз Порубора ждать приходилось – сигал парень в кусты, живот пучило, видно, у Зверина с голодухи огурцами объелся.

Другое капище и того хуже первого оказалось – запущено донельзя, заросло все травою, бузиною, да лопухами. Из того лопуха, ежели сок сварить – сладко будет. Порубор украдкой на лопухи посмотрел, облизнулся, заодно взгрустнул, матушку вспомнив – частенько та такой сок варила, сыночка баловала.

Нет, и это капище – не то.

– Ну, одни дальние остались, – в очередной раз выйдя из-за кустов, пожал плечами отрок. – А самое дальнее – в урочище на порубежье древлянском, там, у реки, раньше наша деревня стояла, покуда не сожгли. Места дикие. Помнится, с год назад, а то и поболе, прямо с капища на лед человек выскочил – молодой парень, всклокоченный, глаза дикие, вот такие! – Порубор сложил окружьем пальцы. – С неделю в себя приходил, отлеживался. Потом, поблагодарив, ушел.

– Ничего про себя не рассказывал парень-то?

– Ничего, – пожал плечами отрок. – А может, и рассказывал кому, да только я не слыхал. А имя его запомнил – Найден с Ильменя-озера.

– Найден?! С Ильменя-озера?!

Хельги с Ирландцем подскочили к Порубору, затрясли за плечи, давай, мол, веди скорее, урочище то показывай.

– Да покажу я, покажу, – испугался их энергии отрок. – Не трясите только.

– Не будем. Что, пучит живот-то?

– Да поменьше уже. Эх, сейчас бы черники сушеной… Ладно, я тут уже пожевал корешков. Поехали, что ли?

Быстро собравшись, поскакали. Снова потянулись вдоль дороги луга, поляны, да рощи, потом лугов да полян стало поменьше, все больше высились по сторонам деревья – елки, осины, сосны, да и дорога заметно сузилась, не дорога уже была – тропинка.

– Ой, остановитесь, – снова согнулся в седле Порубор. – Опять приспичило.

Спрыгнул с лошади – да в кусты, забыл уж давно и про стесненье свое, куда уж тут стесняться, коли так живот пучит, что не ровен час, и…

Отрок развязал порты, присел… И вскрикнул – прямо в глаза ему из кустов жимолости и лопухов смотрели недвижные глаза окровавленного трупа!

Порубор забыл и порты подтянуть. Так и выскочил с криком:

– Сюда, сюда!

– Да что случилось-то?

Хельги и остальные спешились, подошли к кустам. Труп отрока, по виду, чуть старше Порубора – лежал под кустами в нелепой позе, видно было, что его не так давно сбросили сюда с тропы. Еще и зверье не совсем объело. Вокруг еле заметно витал сладковатый запах смерти. Над мертвым лицом отрока, жужжа, вились блестящие изумрудно-зеленые мухи. Трава вокруг была покрыта бурыми пятнами. Их не смыл даже ночной дождь.

– Как же, смоешь тут такие лужи! – переворачивая труп на живот, усмехнулся ярл. – Слишком много крови, слишком… Ага! Я так и думал! – Он показал на истерзанную спину убитого.

– Кровавый орел! – ахнул Никифор. – Значит, это норманны?

– Ну да, – задумчиво кивнул Конхобар Ирландец. – Помнится, наш добрый друг Ярил говорил что-то о Лейве?

– Да, это похоже на Копытную Лужу, – поморщился Снорри. – Жаль, я его в детстве не придушил.

– А надо было, – хохотнул Ирландец. – Ну, что, в путь?

– Стойте! – замахал руками Никифор. – Нельзя оставлять его так, на потеху диким зверям. Думаю, стоит все-таки вырыть могилу несчастному. Это не займет много времени.

– Ты прав, Никифор, – отозвался Хельги. – Негоже не предать мертвых земле или огню. Ну, огонь мы жечь не будем, а могилу выроем.

Сняв дерн мечами, они принялись рыть землю. Копалось легко – почва была сырой, правда, из-за этого уделались в грязи, как чушки, зато могила была готова быстро. В нее и опустили несчастного, набросав над погребением небольшой холмик.

– Мы не знаем, кто ты и в каких богов верил, – встав над могилой, произнес Никифор. – Скорее всего, в Велеса, Ярилу, Перуна. Но пусть душе твоей будет легко в лучшем мире, пусть она знает – тело твое погребено, а мать-сырая земля да будет тебе пухом.

Украдкой – а вдруг убитый тайный христианин? – перекрестив холмик, Никифор сложил руки пред собой, постоял так немного, шепча губами молитву. Затем поднял глаза:

– Теперь – можно ехать.

И они поскакали дальше, мимо темных суровых елей и высоких сосен. Вороны каркали им вослед, а давно исчезнувшее из виду солнце окрашивало вершины деревьев кровавым светом смерти.

– Скоро стемнеет, – нагнал проводника ярл. – Доедем ли до урочища?

– Да вот же оно! – показал куда-то вперед Порубор. – А вон там – капище! Видите частокол? А вон, левее – Перунов дуб.

Хельги, спрыгнув с коня, предостерегающе поднял руку – не следовало с разгона врываться в столь дикое место, тем более, принадлежащее громовержцу Перуну.

Осторожно обходя поваленные давнишней бурей деревья, ярл и его люди проникли за частокол к дубу. Порубор вскрикнул, увидев на темных ветвях дерева обезглавленные тела двух молодых женщин.

– Похоже, здесь не так давно приносили жертвы, – тихо произнес ярл. – Что ж, обычное дело в Перунов день.

– Не совсем обычное, ярл, – возразил Конхобар Ирландец. Он тронул пальцами ветку. – Взгляни, это пыльца омелы, священного растения друидов. Да и дуб – не только дерево Перуна. Это еще и дерево Крома, кровавого кельтского бога. А жертвы… Надо точно узнать, как они были убиты.

– Снорри, сможешь сбить стрелой трупы?

– С одного раза. Вернее – с двух, трупов же два.

Вытащив лук, он прицелился. Вокруг уже было темно, но темные ветви дуба и их страшная ноша отчетливо чернели на темно-синем фоне неба. Просвистела стрела – и мертвые обезглавленные тела упали на землю.

Ирландец бросился к ним, словно собака на дичь.

– Убиты уколом железного прута в сердце! – Он поднял на ярла побледневшее лицо. – Это – он.

– Я тоже так думаю, – кивнул ярл. – Осталось лишь отыскать его. Я чувствую, он где-то поблизости.

Никифор посмотрел на обоих:

– Быть может, вы все-таки объясните, кто это – «он?» – обиженно спросил он. – А то шепчетесь меж собой…

– Черный друид Теней, – пояснил Конхобар Ирландец. – Мой бывший хозяин, возмечтавший о власти над миром. Похоже, мы встретим его под видом местного князя.

– А, тот, что чуть было не угробил нас в Таре? – вспомнил Никифор. – Смею заметить, это вполне достойный соперник, вполне.

– Еще бы! – усмехнулся Ирландец. – Друиды были сильны, когда здесь еще не было людей. И их черные знания еще не угасли.

– И мы – встали на их пути! – восхитился Никифор. – Вот, поистине, Божье благоволение. Даст Бог, мы остановим черное исчадие Ада! Верно, Снорри?

– Конечно, остановим, – хмыкнул тот. – Думаю, если мы доберемся до этого друида – ему от нас не поздоровится!

– Славно слышать ваши речи, друзья! – улыбнулся Хельги. – Что такое? – Он провел рукой по коре дуба. – Похоже, здесь что-то нацарапано! А ну, зажгите-ка факел.

В оранжевом пламени факела на темной коре дуба явственно проступили две зигзагообразные руны:

– «Сиг» – руны победы. Коль ты к ней стремишься, Вырежи их на меча рукояти!

– продекламировал Хельги: – Я догадываюсь, кто мог написать их.

– Ладислава. Она видела их на рукояти твоего старого меча!

– Значит, мы на верном пути!

– И Черный друид причастен к ее похищению!

– Тем хуже для друида, – самонадеянно заключил Снорри.

Они решили подождать до утра. Чтобы не привлечь внимания друида, жертвы вновь вздернули на деревья. Заночевали у реки, привязав коней под деревьями. За день солнце высушило землю и спать на траве было приятно, тем более, что не очень-то докучали комары – сгинули куда, что ли? Не спал один Порубор. Все вздыхал, ворочался, думал. Вспомнилось вдруг ему, что раньше – матушка рассказывала – не было таких кровавых обрядов, они появились лишь после того, как в Киев пришли варяги. Значит, варяги – враги? Но вот эти – молодой насмешливый ярл и внешне нескладный, но такой ловкий Снорри, и загадочный Ирландец, и Никифор, наконец, в котором угадывался христианин – а их много повидал Порубор среди ромеев, неужели все они – враги? Пожалуй, нет. Порубор принялся перебирать всех своих знакомых варягов. Получилось не так уж и мало. Встречались, конечно, среди них и мерзавцы, но были и вполне достойные люди. Взять хотя бы того же бельмастого Греттира из Вика. Вроде бы и скупой он, и врун, каких мало, однако в голодный год кто помог Порубору? Он, Греттир. Ну, не один он, в числе многих, но ведь протянул же лепешку! А дочки его – Векса и Трендя, если разобраться, тоже вполне неплохие девки. Ну и что с того, что приставучие? Как зайдет к ним Порубор, так сразу орать начинают, в краску вводить, и говорят по-нашему хорошо, не как Греттир:

– Ой, кто к нам пришел! Поруша, зайчик. Ой, кого-то сейчас защекочем! А ну-ка, иди сюда, иди!

Один раз до икоты защекотали, змеюки! Порубор их потом за версту обходил, никуда и не деться было, даже на рынке, как увидят его, так в крик: «Поруша, зайчик!»

И не видел, не замечал Порубор, чтоб Векса с Тренд ей, либо тот же Греттир, либо еще кто из хорошо знакомых варягов так уж держался за старых своих богов. Многшие давно в местных богов поверили, а кое-кто – и подумать страшно – вообще ни во что не верили. Правда, слыхал он и злое про варягов. Как не слыхать? Но злое можно про тех, кто далеко, рассказывать, и тогда многие будут верить. А вот про тех, кто рядом… Ну, как хотя бы вот про этих злое скажешь – относились они к Порубору очень даже неплохо, да и меж собой дружны, смешливы. И, к примеру, уж никак не поверил бы Порубор в то, что, допустим, Векса с Трендей тайно приносят своим богам человеческие жертвы, ну, не поверил бы, потому что слишком хорошо их знал. Обычные люди – варяги, и все тут. Ни лучше полян, ни хуже. Порубор поворочался еще, подгреб под голову хворосту и незаметно уснул, свернувшись калачиком под густыми лапами ели. Спал спокойно, безо всяких сновидений, а когда проснулся, все вокруг давно уже встали. Перекусили на скорую руку и, оставив Никифора с отроком сторожить лошадей, решили осмотреть местность. Проводник им пока вроде не требовался – далеко уходить не собирались. Покрутиться малость вокруг да около урочища, мало ли что на пути попадется. Для начала подошли к урочищу, обнаружили у самого частокола чьи-то обглоданные кости, затем Снорри забрался на дуб, осмотрел окрестности. Посовещавшись, все решили расспросить-таки Порубора. Спустились к берегу, подозвали:

– Что там за высоченная сосна на закате солнца?

– Нет там никакой сосны, – уверенно ответил парень. – И не было никогда. Показалось вам.

– Да как же показалось? – рассердился Снорри. – Полезай-ка на дуб, да посмотри, коль не веришь!

Делать нечего – хоть и боялся Порубор высоты сызмальства, а поплевал на руки да полез. Как белка, с ветки на ветку. Вот один сук, вот другой – не заметил, как уже и вершина. Глянул вниз – мама дорогая! Высотища-то! Эдак кувырнешься – костей не соберешь. Глянул на закат и обомлел. И правда, не соврал Снорри – верстах в пяти от капища высилась одинокая сосна. Но ведь раньше ее там не было! И вырасти она не могла за год, ну никак не могла, не могла – и все тут! Но ведь вот она! Порубор помотал головой, помолился Перуну с Ярилой – сосна не пропадала. Как высилась нагло, так и высилась.

– Чудо какое-то, – спустившись, пожал плечами отрок. – Ну, не было раньше ее! Не было.

– Что спорить? – со смехом воскликнул ярл. – Пойдем, посмотрим, что там за невидаль.

– И меня возьмите, – попросил проводник. – Сам, своими глазами взгляну.

– А живот не схватит? – спросил Снорри.

Все засмеялись, и Порубор обиженно покраснел.

Небольшой острожек открылся для отряда Хельги неожиданно. Едва выбрались из оврага, так сразу чуть было не уперлись в высокий частокол.

– А вот – и сосна! – шепнул Порубор, показывая на узкую, замаскированную сосновыми ветками, башню. – Ловко придумано! Издалека на башню уж нипочем не подумаешь – Молчи, – обернувшись к нему, Снорри приложил палец к губам. Они еле успели укрыться в овраге, как из лесу к острогу вылетели всадники, видимо, с охоты. Довольно большой отряд – человек с полсотни – и первым скакал князь. В блестящем шлеме, с коротким копьем, с плащом, развевающимся за спиною как алые крылья. Носат, рыжебород, бледен.

– Дирмунд! – узнав, прошептал Хельги.

– А рядом с ним – Лейв, – показал Снорри. – Эх, сбить бы стрелой эту Копытную Лужу.

– Пока не время.

Прогрохотав по небольшому мостику через узкий ручей, кавалькада скрылась за частоколом острога. Слышно было, как заскрипели засовы в воротах.

– Будем брать? – азартно потер руки Снорри.

– Нет, – сказал ярл. – Их слишком много. Устроим засаду, возьмем языка. И, может быть, удастся сразиться с князем.

– Ты хотел сказать, с Дирмундом Заикой?

– С ним.

Кивнув, ярл снова укрылся в овраге – по дороге к острогу на взмыленном коне скакал одинокий всадник. Лупоглазый, словно бы прилизанный, с бородавкой на левой щеке.

– Где-тось я видал его в Киеве, – всмотревшись, произнес Порубор. А Снорри предложил:

– Захватим?

Хельги хотел уж было согласиться – и в самом деле, добыча сама шла в руки. Снорри раскрутил аркан… В этот момент заскрипели ворота, и целый отряд вылетел навстречу всаднику.

– Давно ждем тебя, Ильман! – закричал, гарцуя на коне возле ворот, Истома Мозгляк. – Новых отроков скоро ли привезешь?

– Скоро. – Ильман Карась спешился за воротами, бросил поводья подбежавшему Грюму, обернулся к Истоме:

– Харинтий Гусь, людокрад известный, к старому капищу не сегодня-завтра должен двоих привезти. Потом еще нескольких.

– Побыстрей бы. – Истома Мозгляк усмехнулся. – А то князь-батюшка гневаться изволит. Маловато, говорит, людишек в дружине, тебя вот недобрым словом поминал.

– А вы б еще больше их живота лишали, отроков-то, – ощерился Ильман Карась. – Так никаких людишек не напасешься!

– А то уж не твое дело, Ильмане. – Рассмеявшись, Истома спешился, взял гостя под руку и повел к крайней избе: – Хватит тебе ругаться, лучше откушай с дороги да кваску испей. Только не кричи так громко – аж на весь лес – князь-батюшка почивать после обеда лег, утомился. На ночь-то игрища воинские назначены. То-то потешимся!

Пройдя через двор, Истома с Ильманом Карасем скрылись в избе.

Хельги-ярл обернулся к своим:

– Слыхали?

– Да уж.

– Ночью разделимся, – сказал ярл. – Как только начнутся эти их игрища, я и Снорри проникнем в острог, а ты, Конхобар, вместе с Никифором и Порубором захватите кого-нибудь в суматохе. Только без шума.

Ирландец молча пожал плечами. Когда это он тут «шумел»?

– А я того лупоглазого признал, – вдруг подал голос проводник. – Это Ильман Карась, живоглот известный. Ну и людишки тут собрались, тьфу! – Отрок презрительно сплюнул, затем обернулся к Хельги: – А если засаду устраивать, так лучше, чем на краю болота, места нет. Я-то там почти каждую тропку знаю, а ежели кто чужой полезет, обязательно в трясину забредет.

– И далеко ль до болота? – поинтересовался ярл.

– Да не так и далеко, только неудобно. Дороги нормальной нет, одни гати. Лучше б сейчас отправиться, покуда дойдем, как раз стемнеет.

– А Никифор? – вспомнил ярл.

– Да справимся мы и без него, – со всей серьезностью заверил Ирландец. – Идем, парень.

Напутствуемые товарищами, Порубор с Ирландцем ужами скользнули из оврага наверх и скрылись с лесной чаще. Хельги-ярл и Снорри обратились в недвижных идолов и так, замерев, ждали наступления темноты. Где-то совсем рядом журчал ручей, а за ним, на поляне, токовал тетерев. Викинги даже вздремнули по очереди – сначала Снорри, затем, уже ближе к вечеру, сомкнул глаза и ярл. Хельги приснилась Сельма, в который раз уже, светловолосая, синеглазая, белокожая, она словно бы звала молодого мужа к себе, манила, убегая вдаль, и вдруг – пропала. К чему бы такой сон? Может быть, к тому, что он, Хельги-ярл, уж слишком давно не видел Сельму. Конечно, скучал по ней и по маленькой Сигрид, и все больше спрашивал себя: а правильно ли он поступил, оставив семью за морем? Может, стоило взять их с собой? Нет, пожалуй, все-таки не стоило. К чему без надобности рисковать жизнями близких? Тем более, не имея четкого положения в обществе. Кто он здесь, Хельги-ярл? Молодой варяг, искатель удачи и славы, каких много. Ни кола, ни двора, ни серебришка. Впрочем, нет, серебришко-то имеется – осталось от хазарского похода – да вот только тает с каждым днем, словно сугроб в теплом мае. Этак скоро и вовсе ничего не останется. Может, не следует дожидаться такого дня, а заранее наняться на службу к князю Хаскульду, либо предложить свои услуги какому-нибудь зажиточному купцу? Но прежде надо разобраться с Дирмундом. Неужели это и есть Черный друид? Все может быть, об умении друида менять облик Хельги был осведомлен. Избавить этот мир от крови, которая его ожидает – в этом заключалась миссия молодого ярла, и если б это удалось сделать – хотя бы убив Дирмунда – Хельги счел бы главную свою задачу выполненной. После этого можно было б и поискать свое счастье в Гардаре, либо, плюнув на все, вернуться домой, в Халогаланд, к жене и маленькой дочке.

Размечтавшийся ярл вздрогнул от толчка Снорри. Было уже довольно темно, не самая ночь, но уже близко к тому, густые сумерки окутывали острог, со двора которого вырывались желтые отблески – это люди Дирмунда зажгли факелы.

– Вот бы посмотреть, что там делается! – задумчиво произнес Снорри. – Ярл, а может, влезем по частоколу?

– Угу, – усмехнулся тот. – Чтобы сразу же попасться в лапы Дирмунда и его подручных?

– Так ведь у них там суматоха, – возразил Снорри. – Ну, сам-то послушай! Вон, и часовых на башнях нет!

– Что ж, будь по-твоему, – кивнул ярл. В самом деле, а как иначе туда попасть, если не через частокол? Через ворота, когда их откроют, чтобы выпустить всадников на ночные игрища? Можно, конечно, и через ворота. Только для этого надо стать бесплотными духами. Так что придется через частокол, другого пути нет… Правда, если там собаки…

– А мы – с подветренной стороны, – убеждал Снорри. – Тем более, вокруг полно белок.

– А при чем тут белки? – удивился ярл.

– Как при чем? Их тут – словно форели во время нереста в Радужном ручье! И собаки – а они тут есть, вон, слышно, как лают – к ним давно должны бы привыкнуть…

– Понял тебя. Сбей-ка с ветвей пару штук…

Две стрелы пустил Снорри – и два пушистых зверька упали к ногам викингов. Открутив белкам головы, друзья тщательно вымазались их кровью. Теперь собаки почуют белок, а не людей. Лаять, конечно, будут, не без этого – однако лай будет обычным, понятным сведущему человеку – ну, лает собака на дичь, на то она и собака.

Послюнявив большой палец, Снорри определил направление ветра.

– Оттуда. – Он указал на край оврага, густо поросший орешником и дроком.

– Очень хорошо, – оценив густоту кустов, удовлетворенно сказал ярл. – И есть место, где разбежаться. Чуть подождем, и…

Снорри молча кивнул. Уж кому-кому, а ему не нужно было объяснять, чего ждать. Ясно – сутолоки, когда откроют ворота.

За стенами острога ржали кони, слышались людские голоса и крики. Что кричали – было не разобрать, да викинги и не вслушивались особо – ждали, нетерпеливо посматривая на ворота.

А между тем, за частоколом происходило кое-что интересное, и, если бы Хельги и Снорри могли видеть это, то окончательно уверились бы, что в своих предположениях находятся на правильном пути. Лейв Копытная Лужа – в теплой бобровой куртке и плаще цвета свежей крови, с остроконечным шлемом на голове – откровенно любуясь собой, расхаживал перед выстроившимися на дворе отроками, босыми, одетыми лишь в порты из выбеленного холста. Отроков было немного – восемь, но это были самые лучшие. И пока единственные, кто уцелел за время учебы. Князь Дирмунд пожелал лично говорить с каждым. Впрочем, создавалось впечатление, что юные воины вовсе разучились говорить. Князь сидел под навесом, рядом с кузницей, в простом деревянном кресле, сколоченном из толстых досок. По левую руку от него стояли Истома с Ильманом, по правую горели во тьме сполохи горна. Вдоль частокола выстроились воины немногочисленной княжьей дружины, которых Дирмунд мечтал когда-нибудь полностью заменить юными воинами-волками, повязанными кровью, алчущими крови и готовыми проливать кровь по приказу своего повелителя.

Лейв Копытная Лужа подводил их к Дирмунду по одному. Князь разговаривал с каждым.

– Как твое имя?

– Равол-древлянин.

– Подойди сюда, Равол-древлянин. Ближе. Посмотри мне в глаза. Я хочу, чтобы ты был предан мне.

– Я убью за тебя любого, мой повелитель!

– Хорошо, Равол-древлянин. Иди же в кузницу, иди…

Следующий отрок. Потом другой. Третий… Ни один не избегнул черных глаз князя.

Ратибор-дрегович… Я убью за тебя любого, повелитель… В кузницу….

Ловуш… Вятша… Кипрей…

В кузницу…

А в кузнице уже пылал разогретый горн, и угрюмый кузнец Борновал с ухмылкой прикладывал к обнаженной груди отроков пылающее клеймо с изображением волка. Не застонал ни один. Выходя из кузницы, юные воины возвращались к частоколу, на груди их, около сердца, алело свежее клеймо.

– Как твое имя, воин?

– Немил… Готов убить за тебя любого…

– Как твое имя?

– Всеволод. Но ты это уже спрашивал, князь!

– Ничего, Всеволод. Иди же в кузницу… Немил, остановись здесь, у дверей. Проверю твою ловкость. На, возьми нож и убей Всеволода…

И, как только Всеволод вышел из кузницы, поджидавший его Немил – крепкий, мускулистый, с головой, круглой, словно качан капусты – ударил его острым клинком прямо под сердце, рядом с клеймом. Всеволод непонимающе посмотрел вокруг и медленно осел наземь. Глаза его закатились, изо рта вытекла струйка черной крови.

Немил молча поклонился князю. В светлых глазах отражалась лишь пустота. Дирмунд милостиво кивнул ему и с удовлетворением оглядел всех, таких же пустоглазых, покорных и готовых на все.

Равол, Ратибор, Ловуш, Кипрей, Немил, Вятша, Кроад. Семеро. А было – восемь. Восьмой, Всеволод, лежал мертвый. За то, что позволил себе сомневаться. Никого не было жаль Дирмунду – не в том дело, семеро отроков или восемь, да пусть бы остались и всего двое, пускай. Главное не в количестве, а в методе воспитания, который и проверял сейчас Дирмунд, вернее, Форгайл Коэл, Черный друид Теней.

– Вы выдержали первое испытание на сегодня, – холодно улыбаясь, поднялся он со своего кресла. – Испытание болью. Но это еще не все… – Он оглядел отроков пронзительным нелюдским взглядом. – Вас ждет сегодня и другое… А лучшего из вас… – Князь посмотрел на Немила. – Лучшего из вас ожидает сегодня награда. – Он повелительно щелкнул пальцами, Лейв Копытная Лужа понимающе кивнул, махнул рукою, и в тот же миг воины под руководством лысого Грюма вытащили на середину двора трех обнаженных девушек: Любиму, Ладиславу, Речку. Рот каждой был заткнут кляпом.

– Лучшие из вас познают сегодня девственницу, которую каждый выберет заранее. Лейв, дай им плеть!

Молодой варяг вытащил из-за пояса плеть и протянул ее первому из стоявших – Раволу-древлянину, длинному нескладному парню с пушком над верхней губой.

– Ударьте по спине ту, что захотите взять, – приказал князь. – И бейте от души, не стесняясь. Помните – это ваша добыча!

Просвистел в воздухе хлыст, щелкнул по телу… Осклабясь, Равол передал плеть следующему… После него ударил Ратибор. Затем – Ловуш. После – Кипрен, Немил, Кроад, Вятша…

Били, не стесняясь.

Четыре кровавые борозды вздулись на спине Ладиславы. Три – украсили нежную кожу Любимы. И лишь Речку не ударил никто.

– А теперь слушайте! – Когда девушек увели, громко произнес Дирмунд. – Трое молодых воинов сейчас будут убегать и прятаться. Четверо – искать и ловить. Время – до восхода солнца. Убивать нельзя, калечить – можно. Проигравшие будут жестоко наказаны, выигравшие – получат вожделенную девственницу. Кром поможет вам. В путь!

По знаку князя, стражники отворили ворота. Лейв Копытная Лужа быстро отсчитал троих:

– Равол, Ратибор и… и ты, Вятша, бегите. Помните, не заходить за край болота и бора. А вы… – Он обернулся к оставшимся: – Вы пока ждите… и… – Он усмехнулся. – Возьмите с собою собак.

Собаки уже поджидали их – трое здоровенных, откормленных кобелей-волкодавов. Навострив уши, они поводили носом в направлении южного края частокола и изредка лаяли.

– Белок чуют, – понимающе кивнул Истома. – Ничего, сейчас начнется потеха – быстро позабудут про белок!

И в самом деле, выпущенные следом за убежавшей тройкой собаки с лаем ринулись в лес, да с такой скоростью, что остальные четверо отроков еле за ними поспевали.

– Поедем и мы, княже! – Лейв низко поклонился. – Там, у болота, я велел нарыть ям с кольями для потехи, авось кто и попадется.

– Молодец, Лейв! Хорошо придумал, – одобрительно кивнул Дирмунд.

– А еще, князь, я нарочно послал вперед наименее верных.

– Как это – наименее верных?

– Ну, не то что бы совсем уж не верных, – замялся Копытная Лужа. – Но все ж есть у меня сомнения на их счет.

– Если есть сомнения, пусть их гонят к капищу, – хищная улыбка искривила тонкие губы друида, в черных, зияющих Тьмою, глазах его сквозило предвкушение торжества. – Боги любят обильные жертвы, – с усмешкой произнес он. – И мы пойдем им навстречу. Поедешь со мною, Лейв, – садясь в седло, небрежно бросил он. – Остальные пусть следят за тем, как гонят добычу…

Ладислава приникла к щели в дверях.

– Ну, что, что там? – нетерпеливо спросила Любима. Неплотно пригнанный кляп ей удалось вытолкнуть языком, а уж дальше можно было б и освободить от ненужной вещи товарок. Теперь девушки хотя бы могли переговариваться, да и то было хорошо, что ноги их были свободны. Зато руки сковывали тяжелые цепи.

– Уехали, – сообщила Ладислава. – Почти все, одна сторожа осталась.

– А ну, дай посмотреть. – Теперь приникла к щели Любима. – Ничего не видно – темно. – Оторвавшись от щели, девушка пожала плечами и вздохнула.

– А ведь, похоже, скоро конец нам, – покосившись на Речку, прошептала она на ухо Ладиславе. – Вначале снасильничают, а потом – к дубу, как Малушу с Добронравой.

– Могут и не сразу к дубу, – так же тихо ответила та. – Поначалу для себя придержат.

– В общем, бежать надо, – решительно сказала Любима, черноокая, худенькая, с черными, распущенными по смуглым плечам, волосами. – Как раз сейчас вполне подходяще. Все на забаве.

– Да, бежать, конечно, надо, – кивнула Ладислава. – Но вот беда, некому нам дверь отпереть? Чай, там засовец изрядный, если не замок.

– Замок? А стражник! – неожиданно откликнулась рыжая щербатая Речка. – Я уж видала, как он на вас обеих посматривал. И не только сегодня.

– А и правда! – охнула Ладислава. – Молодец, Речка, не худо придумала! Попытка – не пытка. Что, Любима-краса, зазовем к себе стражника? А как сунется – сразу цепью по голове – и в кузню. Цепи-то, чай, расковать надобно.

– А ты умеешь ковать?

– Спрашиваешь! Я ж из кузнецкой семьи. Там немного и делов-то, только шпон расковать – и все. Со скованными-то руками далеко не убежишь.

– Это точно.

– Ладно, решили, так решили. – Ладислава лукаво улыбнулась, сверкнув синими, словно цветы васильки, глазами. – Ну что, зовем полюбовничка?

Любима задорно тряхнула головой. Казалось бы – куда и боль ушла? Еще бы вот вспомнить как стражника звать?

– Жваном кличут.

– Жва-ан… Эй… Жва-ане… – приникнув губами к щели, позвала Ладислава.

Стражник отозвался неожиданно быстро, словно того и ждал – а может, и вправду, ждал?

Подошел к амбару, кривоногий, страшненький:

– Чего тебе?

– Да водицы б испить.

– Водицы? – Жван хмыкнул. – Запросто так и птичка не зачирикает. – Он многозначительно помолчал.

– Так не за просто так… – Послышался за дверью томный девичий голос. – Нас ведь все равно сегодня… Так пусть ты первый… Хоть напьемся вволю, ежели не обманешь.

– Я? Да не обману, девки! Счас, только ворота прикрою.

Смешно переваливаясь с ноги на ногу, стражник побежал к распахнутым воротам. Остановившись, обернулся к башне:

– Эй, Неждан! Я тут посплю немного. Ты, как наши поедут, свистни.

– Я бы тож поспал, – лениво отозвался с башни Неждан. – Ладно, спи. Свистну.

– Вот, благодарствую.

Довольный, как никогда, кривоногий стражник Жван схватился за левую створку ворот…

– Придет? – переглянулись запертые в амбаре девчонки.

– Придет, – усмехнулась Ладислава. – Вы б мужиками были, неужели б не пришли?

– А вдруг чего заподозрит неладное?

– Это глядя на нас-то? Да от наготы нашей у него вмиг дыханье остановится! Думаю, и не успеет он ничего заподозрить. Любима, у тебя удар сильный?

– Не знаю.

– Ну, тогда я буду бить, а ты завлекай… Ну, все девчонки. Кажется, идет!

За дверью раздались осторожные шаги. Любима, подперев ладонью голову, томно разлеглась посреди амбара, а Ладислава, подняв руки с тяжелой, намотанной на кулаки, цепью, затаилась в углу у входа. Шаги затихли перед самой дверью. Скрипнул отодвигаемый засов.

Едва стражник заглянул в амбар, как тут же получил хороший удар по башке! Ладислава ударила от души. Даже не пикнув, страж кулем свалился наземь.

– Бежим! – шепнула Любима.

– Осторожнее! – Ладислава предостерегающе подняла палец. – В тень!

От внимательного взгляда башенного стража их спасла только ночная тьма. Освещающие двор факелы горели тускло, да и те большей частью погасли, а луна как раз зашла за тучку. Пробежав по двору, девушки скрылись в кузнице. Слава богам, горн еще был горяч. Вполне достаточно для того, чтобы накалить прут для выбивки шпона. Положив руки Речки наручами на наковальню, Ладислава осторожно поднесла прут к шпону, ударила маленьким молотом. Звук показался неожиданно звонким, резким! Девчонки в страхе притихли, в любую минуту ожидая появления стража. Кузнеца они не боялись, знали – тот был большим охотником до воинских забав, наверняка и сейчас скакал к болоту вместе с остальными зрителями. Крайние башни острога тоже охранялись, но огни были далеко, и вряд ли там было что-нибудь слышно, однако вот центральная башня… Нет, вроде все обошлось!

Освободившись от наручников, беглянки бесшумно выбежали за ворота.

– Стойте, – неожиданно воскликнула Ладислава. – Слышите? Там – ручей. – Она кивнула на овраг.

– Ну, ручей, и что?

– А то, что он завсегда впадает в реку. А у них, между прочим, собаки. И какие! Река – наше спасение.

– Какая ж ты умница, Ладислава!

– Будешь тут умницей… Давайте быстро к ручью!

Девушки спустились в овраг, не чувствуя, как голые ноги нещадно жалит крапива. Вот и ручей, приятный, холодный, правда, дно каменистое. А кусты вокруг? Какие они жесткие, колючие! Да, не очень-то было удобно – бежать по лесу голышом. Но девчонки бежали, их гнали вперед страх и, одновременно, радость. Страх – понятно, а почему, радость? Потому что смогли! Удалось! Сумели! Теперь вот не сплоховать бы, прибавить шагу, и, главное, не сбиться с пути – найти реку.

Тяжело дыша, девчонки бежали по ночному лесу, словно нагие нимфы. В спину им светила выкатившаяся из-за тучи луна, а впереди, за деревьями, серебрилась широкая лента реки. Увидев ее, девушки почувствовали несказанную радость. Ну, вот еще чуть-чуть… Ну, вот… И пусть колючие ветки в лицо, и давно сбиты в кровь ноги, пусть! Зато вот она – свобода, вот оно – счастье. Казалось бы – много ли надо? Сделав последний рывок, девушки с разбега бросились в серебристые волны…

Хельги обозревал уже третью избу. Никого. Оставался еще амбар – но туда уже давно отправился Снорри. Чего же он там выжидает?

Осторожно проникнув в открытую дверь амбара, ярл замер – у самого входа, на старой соломе, лицом вниз лежал Снорри. На затылке его в свете луны чернела запекшаяся кровь.

Убит?

Хельги бросился к другу. Нет, вроде дышит.

– Эй, Снорри, Снорри! Ты жив?

– Вроде бы… – со стоном отвечал Снорри.

– Тогда держись. Будем выбираться отсюда.

Ярл взвалил приятеля на плечо и замер. За воротами явственно слышался приближающийся стук копыт.

– Что там? – поднял голову Снорри.

– Похоже, влипли, – усмехнулся ярл.

Глава 6 Столкновение

Земля родная обратилась в прах. Родные стены силы не прибавят. Истерзанные – мы бредем впотьмах. И города огонь нещадный плавит. Мария Луиза Кашниц «Скверна»

Июль 863 г. Древлянское порубежье

Истома Мозгляк почти загнал коня, догоняя воинов Дирмунда, во весь опор мчавшихся обратно в острог. И что им там вдруг так резко понадобилось? Пытаясь привести в порядок разрозненные мысли, Истома едва не упал с лошади, вовремя схватился за луку седла, оглянулся… Нет, вроде бы никто больше за ним не скакал – ни сам князь, ни Лейв Копытная Лужа, ни Ильман Карась. Ильман Карась… Вот тоже темная лошадка! С чего бы это он примчался в острог? Никто ведь не звал. Или – звали? Уж больно хитрым взглядом обменялся он с князем, словно бы связывало их что-то, какая-то тайна, какое-то скрытое от него, от Истомы, дело. Но зачем скрывать от своих? Мозгляк хмыкнул и скривился – вряд ли князь Дирмунд хоть кого-то считал своим. А Ильман Карась хитер – ишь, как быстро стакнулся с князем, словно всегда его знал. Истома на миг ощутил что-то вроде ревности. Ибо только он да убитый Альв Кошачий Глаз знали всю темную подноготную князя. Знали, что тот верит в каких-то темных богов, жаждущих крови, и когда Дирмунду удастся расправиться с истинным правителем Киева Хаскульдом, или, на худой конец, каким-то образом подчинить его себе, вот тогда наступят для киевлян страшные времена… и не только для киевлян. И героями этих страшных времен будут Дирмунд-князь и его верные слуги, первый из которых – он, Истома Мозгляк. Ну, конечно, Копытная Лужа и, видимо, Ильман Карась, с недавних пор неизвестно как втершийся в доверие к князю. А может быть, и не втерся? Может, его приезд – случайность? Может быть… Только Истома не очень верил в случайности. Выспросить бы осторожно у Лейва, тот наверняка что-то слышал, да только носит его сейчас по болотам, поди, найди. Ничего, вернется, так и расспросить можно будет осторожненько. Туповат Лейв, но вместе с тем и хитер, хоть и хитрость его, скорей, звериная, нежели человечья.

Копыта коня застучали по узкому мостику. Отвлекшись от своих мыслей, Истома пригнул голову, въезжая в ворота.

Нет, не зря он беспокоился. Не просто так прискакал в острог Ильман Карась, давно уже, в обход Истомы, приваживал его Дирмунд, даже сильней, чем Лейва, потому что понял – Карась похитрей да поумней будет. Такие помощники – на вес золота. Истома Мозгляк тоже не глуп, но ведь главный принцип жизни какой? Разделяй и властвуй! А приехал Карась потому, что почуял нюхом своим звериным неладное. Пошатался по торгу, по пристани, по местам злачным, бесед ни с кем долгих не вел, больше слушал, собирал слухи. Где кто чего сказал – пусть даже и врут, да дыма без огня не бывает. И очень не понравилось Карасю услышанное. Узнал – ищет кто-то похищенных девок, и ищет настойчиво. Харинтий Гусь, людокрад известный, видал в лесах у места своего тайного чьи-то следы. Кто-то расспрашивал на пристани про ромейских купцов, что не брезгуют крадеными людишками, кто-то словно бы знал или догадывался, о том, чем занят Ильман Карась. И этот «кто-то» явно был из своих. Может, из слуг Мечислава-людина, хозяина корчмы на Щковице, через которого Ильман немало темных дел провернул? Может, кто из нанятых, а может быть, даже и Ярил Зевота, парень, на первый взгляд, вроде бы верный. Впрочем, все они верные до поры до времени.

Дирмунд-князь, надо отдать ему должное, выслушал Ильмана внимательно, с опасениями его смутными согласился. А, согласившись, решил тут же и проверить – почти всех воинов с острога убрал, якобы на забаву воинскую, а на самом-то деле недалеко они хоронились, в балке. В остроге только малая стража осталась да девки, в амбаре на засов запертые. Так рассудил князь – уж если кто по их души приедет, обязательно в острог заглянет, малой стражи не побоится. Ну, пока заглянет, пока девок отыщет да раскует – дело долгое, а тут и воины появятся с приказом твердым – хватать всех чужих, кого углядят в остроге и рядом. Вот, выждав немножко, и прискакали воины, а с ними – Истома Мозгляк. Давно уже смотрел он алчными глазами на девицу златовласую, Ладиславу, ту, которую так и не испробовал там, в Хазарин, из-за алчности своей глупой – за девственницу-то не в пример больше серебра выручить можно! А ведь хотел, хотел, чего перед собой душой кривить? И вот теперь ругал себя Истома за глупость последними словами. Можно ведь было и в последние дни, когда златовласая красавица сидела в амбаре, тайно сделать свое дело. Правда, для этого рискнуть надо было, а просто так рисковать Мозгляк не любил. С одной стороны, хочется, конечно, девку, с другой… Ну и, когда предложил ее Лейв, перед самым приездом князя, так у Истомы внутри будто все задрожало. Ну, наконец-то, подумалось… А вышел облом! Так, может, сейчас получится? Все равно разгоряченные схваткой отроки и не поймут, девственна девка аль нет. Так что ж с ней церемониться? А другого случая и не представится больше – после ублажения отроков казнит князь девок. Вернее, принесет в жертву черным своим божествам, как уже не раз делал. И, скорее всего, не сам убивать будет – поручит отрокам, еще раз проверит их да кровью свежей свяжет. Рассудив так, Истома не поехал ни на болото, смотреть на игрища, как поступил Лейв с частью воинов охраны, ни в капище с князем, как сделал Ильман Карась, а, поотстав от всех, повернул обратно. И наткнулся на скачущих туда же всадников Дирмунда-князя! Вот незадача! И что им в остроге понадобилось?

Сплюнув, Истома бросил коня у амбара и обомлел! Засов на крепких дубовых дверях был сдвинут напрочь. Холодея, Мозгляк распахнул дверь… Амбар был пуст, как закрома древлянина после сбора дани киевским князем! Птички улетели.

– Эй, эй! – заорал Истома бестолково мечущимся по двору всадникам. – Сюда! Ищите!

Княжьи воины и без него сообразили, что делать. Разбившись на тройки, деловито обследовали острог и все прилегающие к нему места – стражника Жвана со свернутой шеей обнаружили быстро. Значит, были гости, не сами девки ушли. Несколько воинов тут же отправились к болоту, за собаками – всех ведь забрали на игрища, в остроге ни одного пса не оставили, а все Лейв – любил, гад, кровавые зрелища, а уж отроков псами травить – милое дело!

Посмотрел Истома на всю эту суматоху, снова зашел в амбар, помочился в угол, да, наказав, чтоб, когда собак приведут, разбудили, отправился в избу – спать. А что еще было делать-то? Организовывать погоню по ночному лесу? Так без собак – дело гиблое, а псов не скоро еще приведут, покуда на болотах отыщут… Улегшись на лавку у круглого очага из обмазанных глиной камней, Истома накрылся шкурой и захрапел. Оставшиеся в остроге воины осматривали кузницу.

Про пустой амбар все забыли, никто даже не удосужился запереть дверь – а зачем? Все равно там уже никого нет. Когда улеглась суматоха и факелы, до того освещающие весь двор, погасли, в дальнем углу амбара зашевелилась земля. Пошла трещинками, словно мертвец вылезал из могилы. Раз – и появилась из-под земли рука, два – другая, три – уже раскопались двое – Хельги-ярл и Снорри.

– Тролли и Иормуганд! – отплевываясь, шепотом выругался Снорри. – Какой-то гад нассал прямо на голову!

– Тебе моча полезна, – тихо хохотнул ярл. – Быстрей рана на затылке затянется.

– Да уж… – Снорри скривился, осмотрелся. – Похоже, девки и без нас убежали. Справились.

– Да, коли б ты не совал башку, куда ни попадя…

– Ла-адно. – Снорри махнул рукой. – Ну, что будем выбираться отсюда?

Хельги кивнул. А что еще делать-то?

Выглянув из амбара, они в один миг шмыгнули к частоколу, а дальше было проще – по стеночке, по стеночке, до самых ворот, кстати – распахнутых. Уж что-что, а незаметно передвигаться викинги умели. Были б собаки – было б трудней, ну, а так – детские игрища. Оказавшись у мостика, Хельги и Снорри нырнули в овраг и, пройдя орешником, скрылись в лесу.

– Облава затевается, – обернувшись, шепнул ярл. – Беги, предупреди Никифора, а я – к Ирландцу. Встречаемся за рекой, напротив капища.

Снорри молча кивнул. Друзья разделились – каждый пошел своей дорогой. Снорри – к реке, Хельги – к болоту. Вокруг по-прежнему было темно, лишь тускло светил месяц, да далеко на востоке алел зарею фиолетовый край неба.

Укрывшись на небольшом островке средь болота, Ирландец и Порубор ждали. Сказать, что воинское игрище развертывалось перед ними, как на ладони, значило бы погрешить против истины. Основная масса участников находилась чуть дальше, на поляне, ярко освещенной чадящими факелами, а болото примыкало к поляне лишь краем, причем – самым дальним от острова. Туда, на поляну, Ирландец с Порубором и не собирались проникать – уж слишком там было людно. А вот здесь, на болотце, совсем другое дело. Ну, не может такого быть, чтобы хоть кто-нибудь из убегающих отроков не захотел укрыться в болотных топях, куда не пройдут никакие собаки. Так вот и сидели на острове Ирландец с Порубором, вернее, лежали, подложив под животы траву. Удобно, только вот комары…

Комаров было множество. Они зудели, впивались в обнаженное тело, так, что сидеть неподвижно не было никакой возможности. Вятша осторожно повел плечами, затем, не выдержав, бесшумно побежал к болоту, остановился, пополз на брюхе по зыбким кочкам. Зачерпнув бурой грязи, размазал по спине и плечам, затих, чувствуя, как стягивает кожу застывающая грязевая корка. Отрок улыбнулся. Комаров обманул – теперь обмануть бы преследователей, а те вовсе не были дураками, вон, и собак с собой взяли. А у него, у Вятши, как и у остальных беглецов – нет ничего, одни голые руки. Правда, и руками убивать учили, так ведь нельзя убивать – игра – только калечить можно. Вот только насчет собак Вятша для себя решил – убить тут же, как кинется на него какая псина. Руку – поглубже в пасть, это не беда что зубы вопьются в кожу, главное – вырвать кадык, и, чем быстрее, тем лучше. Вообще же, с собаками лучше не встречаться. Высидеть здесь, на болоте… Хотя, нет. Навряд ли удастся высидеть, Лейв приказал, чтобы каждый сумел захватить пленного. А поди, захвати его, попробуй. Надо что-нибудь придумать. Да что тут думать! Тройка беглецов – Равол-древлянин, Ратибор и он, Вятша, наверняка обречена Лейвом на жуткую смерть. У других все – и оружие, и собаки. «Убивать нельзя, только – калечить». Ну, покалечат его, Вятшу, и что потом? Нужен он потом князю, покалеченный? Конечно же, нет, тут и рассуждать нечего. Значит, убьют. Что ж – судьба. Вятша тихонько засмеялся. Он давно уже перестал бояться смерти, вообще ничего уже не боялся, кроме одного – Дирмунда-князя. Вот кто был по-настоящему страшен! Хотя, со спины посмотришь, вроде и ничего особенного – варяг, как варяг, не видал, что ли, Вятша варягов? Длинный, тощий, сутулый. Но, как обернется, как зыркнет глазами! Такого жуткого пронзительного взгляда Вятша не видел ни у кого. Холодный, немигающий, страшный. Словно бы заглядывал в душу злобный волкодлак-нелюдь! Разные слухи ходили о Дирмунде-князе, да и сами отроки-волки, бывало, заговаривали о нем по ночам. Вернее, заговаривал только один – Всеволод – остальные слушали, а кое-кто, к примеру – Немил – резко обрывал беседу. Ох, не зря князь велел Немилу убить Всеволода. Видно, вызнал. От такого, как Дирмунд, ничего не скроешь, не убежишь никуда и нигде не спрячешься! Найдет, достанет, накажет – принесет в жертву кровавому богу… нет, не Перуну, хотя и ему приносил князь жертвы, но только главным был для него Кром – древний кровавый бог чужого народа.

Вятша зябко передернул плечами – нет, он не замерз, хоть ночь и была прохладной, дело в другом… Отрок вдруг испугался, поймав себя на мыслях о Дирмунде… А ведь князь наверняка может их читать! Нет, нет, гнать их из головы поскорее, иначе конец, а быть принесенным в жертву чужому богу – самая ужасная участь, которую только можно себе представить. Здесь, на болоте, Вятша со всей отчетливостью осознал, что отличается от других отроков, как отличался и убитый Всеволод. Остальные и вправду смотрели на Дирмунда пустыми глазами, полностью подчиняясь его воле, а они, Вятша и Всеволод, лишь притворялись, в любой момент ожидая разоблачения, что и произошло с несчастным Всеволодом, тело которого скормили собакам, а голову… Вятша вздрогнул… Голову унесли для Крома! Вообще-то, Вятша и раньше замечал, еще живя на берегу Оки со своим родом, что он не очень-то поддается заговорам волхвов, вернее совсем не поддается. Однажды, упав с кручи, сильно рассек лоб – так, что кровь текла, не останавливаясь, и никакие заговоры не помогали. Потом сама запеклась, а старый волхв Любомудр посмотрел на отрока строго и молвил: «Ты сам можешь когда-нибудь стать волхвом, Вятша-отрок. Если тебя не убьют раньше». Вот, видно, и Всеволод был из тех, что не поддаются чарам и заговорам. Встречаются такие люди, редко, но встречаются…

О, боги! А если о притворстве узнает Дирмунд? А он обязательно узнает, как ни старайся, ведь прознал же про Всеволода. Где же выход, ведь от Дирмунда не убежишь? Наверное, в смерти. Вот, к примеру, утонуть сейчас в болоте или подставить горло под клыки прикормленных человечиной псов. Вятша сглотнул слюну. Нет, он не хотел умирать, хоть и отучился бояться смерти. Но что же делать? А ничего. Отрок улыбнулся. Самое простое – ничего! Пусть будет так, как захотят боги. Захотят – будет верно служить Дирмунду, нет – погибнет. Лишь бы только не стать жертвой Крому, лишь бы…

Со стороны освещенной факелами поляны послышался какой-то шум: треск ветвей, заглушаемый злобным лаем. Похоже, они сейчас доберутся до Равола, тот ведь именно туда побежал, на свое горе. Вятша прислушался. Лай стал ожесточенней, и вот перешел уже в глухое рычание. Видно – достали. Внезапно раздался захлебывающийся крик – отчаянный и дикий, он пронзил темноту ночи, словно падающая звезда. И затих так же внезапно.

«Древлянина больше нет, – с грустью подумал Вятша. – Интересно, кто будет следующим, я или Ратибор-дрегович?»

Следующим оказался Ратибор. Он поступил хитрее Равола – вырыл глубокую яму, забрался на дерево, затаился, ожидая появления преследователей, и, если б не собаки, возможно, и сработала б его задумка. Но вот псы… Разорвав на куски несчастного Равола – никто им в этом не препятствовал, наоборот, все, особенно Лейв Копытная Лужа, с азартом наблюдали за забавой – собаки потянули носами воздух и бросились в чащу. Отроки-волки – Немил, Ловуш, Кипрен и Кроад – едва поспевали за псами. А те остановились невдалече и принялись облаивать высокую сосну. Никому из отроков на сосну лезть не хотелось. Выход нашел Немил. Постоял, посмотрел на лающих псов, криво усмехнулся и, нырнув в кусты, стащил у кого-то из зрителей факел… Миг – и сосна запылала ярким пламенем. Скрывавшийся в ее кроне Ратибор еле-еле успел спрыгнуть на землю – и был тут же атакован разъяренными псами, да еще Немил исхитрился попасть тупым копьем ему в левый глаз. Ратибор бросился было к деревьям… но псы не дали ему добежать…

– Хорошо! – радостно кричал Лейв Копытная Лужа. – Вот это потеха! Эй, Немил, не забудь отрезать головы.

– Сделаем, господин, – с поклоном отвечал Немил, азартно раздувая ноздри. – Еще один остался. Видно, где-то на болоте укрылся.

– Ничего, собаки к болоту приучены, смело пускай! – смеясь, посоветовал Лейв.

Огонь с сосны быстро перекинулся на другие деревья, вокруг стало жарко, еще миг – и вот уже, казалось, пол-леса охватило бурное оранжевое пламя. Люди и кони сбилсь в кучу. Жалобно завыли псы.

– Что это у них там за пожар? – оторвав взгляд от священного дуба, озабоченно спросил Дирмунд.

Ильман Карась поднял глаза к небу, втянул широкими ноздрями воздух:

– И впрямь, пожар, батюшка! Хорошо – ветер от нас. Вели пустить от ручья встречный огонь, княже, иначе можем не ускакать.

– Иди к воинам, распорядись, – согласился Дирмунд. – Я пока занят.

Он и вправду был занят – насаживал на небольшой, недавно вскопанный перед дубом кол отрезанную голову Всеволода. Кол был щедро украшен желтыми веточками омелы – священного растения кельтов.

Ильман Карась, поклонившись, поспешил к воинам, ожидающим у ограды капища…

А на болоте всем стало уже не до Вятши. Пламя бушевало совсем рядом, от нестерпимого жара пузырилась болотная жижа, змеи, лягушки и прочие гады стремительно улепетывали в глубь болота, затягивавшегося густым дымом. Кашляя от дыма, Вятша пополз в ту же сторону, даже случайно придавил локтем большую гадюку толщиной с руку, та недовольно зашипела, но не укусила, видно, не до того было. Обжигая живот в нагревшейся от пожара воде, Вятша полз все быстрее, уже не особенно-то и смотрел, что перед ним – зыбкие кочки, полусгнившая гать или гиблая трясина. Он и сам не заметил, как начал тонуть, погружаясь в липкую грязь, сначала затянуло ноги – все-таки зря отрок попытался встать, чтоб хоть немного осмотреться. Встал, и вот уже не ступить дальше ни шага! Вятша вытянул руки, пытаясь дотянуться до чахлого деревца – и не смог, чувствуя, как трясина заглатывает его больше. Вот уже по грудь, вот – по горло… И тут отрок неожиданно успокоился, сложил руки – смерть, так смерть. Главное – его тело не достанется князю… а значит, и Крому.

– Держись! – неожиданно услышал он чей-то крик. Кто-то протягивал ему длинную палку, вернее, тонкий ствол вырванного с корнями деревца. Вятша инстинктивно уцепился за конец слеги, подтянулся, чувствуя, как тянут и с другой стороны. Их, похоже, было двое – один взрослый – узколицый, в зеленом, измазанном болотной жижей, плаще, второй – Вятшин ровесник – черноволосый, бледнолицый, худой. Мало-помалу им удалось-таки освободить отрока из болотного плена. Отдышавшись, Вятша улыбнулся, благодарно кивнув. Опять упущение князя – отрок должен был немедленно расправиться с чужаками, а не благодарить их. Вспомнив о Дирмунде, Вятша опустил голову. Князь достанет везде. Хотя, может быть, он сочтет его мертвым и даже не вспомнит о том, что жил на свете такой Вятша? Слабая надежда.

Ну, будь, что будет. Возвращаться обратно в острог у отрока не было никакого желания.

– Пошли. Ну, не стой же! – Темноволосый парень взял Вятшу за руку. – Иди осторожно, след в след ступай.

Долго они шли, нет ли, Вятша вряд ли смог бы сказать. Знал одно – медленно, но верно они уходили от пожара, спускаясь к реке. А слева от бушующего пожара вставало другое оранжевое зарево – встречный пал, пущенный от капища по совету Ильмана Карася. Подпаленные воинами Дирмунда кусты поначалу не хотели заниматься, но, занявшись, уже не гасли – миг, и от ручья встала мощная стена пламени. Громко трещали сучья, пахло кипящей смолой, неслись сломя голову к реке звери, ветер уверенно гнал стену огня в направлении острожка.

– Да что же это творится такое? – воскликнул Истома Мозгляк, разбуженный ударом ноги.

– Вставай, дядько! Пожар. Бежать надоть!

– Пожар? Откуда?

– Незнамо откуда, а только скоро сгорим, похоже! Ну, мы побегли, а ты как хошь.

– Нет, и я с вами.

Выбежав на улицу, Истома аж присел от страха: казалось, со всех сторон острог окружало бушующее пламя! Оно было везде, слева, справа, за воротами – горели уже и они, и угловые башни. Удушливый дым ел глаза, вызывая слезы и кашель.

– Ой, батюшки…

Закрыв нос рукою, Истома во всю прыть ломанулся вслед за воинами. Похоже, те знали, куда бежать. К воротам не пошли – вот уж там-то бы точно изжарились – оторвали доску, прислонили к частоколу, там, где пламя поменьше, и – по очереди.

Свалившись с частокола в овраг, Истома подвернул ногу.

– Эй, эй, помоги! – чувствуя, что не может больше бежать, с ужасом закричал он.

Тщетные надежды! Не обращая внимания на его вопли, воины скрылись в лесу. А пламя подступало все ближе.

– О, Перун, Мокошь, Ярило… – взмолился охваченный паникой Мозгляк. – Ежели спасусь, принесу вам в жертву белую кобылицу… – В этот момент прямо ему на голову упал горящий сук. – Нет, не кобылицу! – Хватаясь за волосы, громко возопил Истома. – Женщину! Красивую непорочную девку! Только спасите…

Кто-то ткнулся носом в его ногу. Истома опустил глаза… О, боги! Рыба! Он же сидел в середине ручья! Да, здесь ручей неглубок, но, быть может, там, дальше…

Подволакивая подвернутую ногу, Истома Мозгляк быстро пополз по руслу ручья, с радостью чувствуя, что тот и вправду постепенно становится глубже.

Убегавшие из острога воины сгорели все – людям ли играть в догонялки с буйным лесным пожаром? А вот Истома спасся, пересидел в ручье. Видно, и впрямь помогли боги.

Лейв Копытная Лужа с воинами и оставшимися в живых «волками» несся, не разбирая дороги. Хрипели лошади, жалобно скулили псы, поджав хвосты и с надеждой устремив на всадников окровавленные морды. Едкий дым ел глаза, а вокруг, застилая занимавшуюся зарю, бушевало жаркое оранжевое пламя. Волна огня шла прямо к острогу, и было уже видно, как вспыхнули башни и частокол, занялись ярко, словно сухая солома. К острогу уже было не пробиться, да и незачем, если только себе на погибель. К капищу, к князю? Копытная Лужа всмотрелся сквозь дым и, к ужасу своему, увидел там стену огня. Спуститься к реке? Нет, не успеть, потеряно время, раньше нужно было. А сейчас – лучше в чащу, по уже опаленной тропе, заваленной черными догорающими деревьями. Кони прядали ушами, отказываясь идти, но это был, пожалуй, единственный выход. Не в силах справиться с лошадью, Лейв выпрыгнул из седла и обернулся к воинам. Посовещавшись, пустили вперед четырех оставшихся отроков, вооружив их секирами – расчищать завалы. В дымном воздухе запахло паленым – то лопалась от жары кожа. Тем не менее, отроки активно махали секирами и задачу свою выполнили – очистили от горящих деревьев тропу, ведущую в самую чащу. Туда и направились всадники, накинув на морды коней смоченные мочой тряпки. Там, вдалеке, можно было бы пересидеть пожар, только бы не сменился ветер. А ветер, столкнув два пожара, повел их к реке. Пламя быстро шло поверху, перекидываясь с кроны на крону, так что когда Порубор и Вятша подбежали к спускающемуся к реке косогору, над их головами уже вовсю бушевало пламя. А река – вот она, угадывалась впереди, блестела родная. Ну, теперь все, теперь уж почти добежали.

Порубор оглянулся, поискал взглядом Ирландца – и не нашел, видно, сгинул узколицый в пожарище. Искать его было некогда – жар ощутимо припекал спину. Больше не останавливаясь, ребята промчались по косогору и с разбегу бросились в реку. И тотчас же на тропку, по которой они только что бежали, с треском рухнули объятые огнем деревья!

Река оказалось широкой, могучей, быстрой. Порубор едва не задохнулся, нахлебавшись воды, и, если б не помощь нового знакомца, вряд ли б и выплыл. Хорошо, тот подмогнул, вытащил из глубины за волосы. Отплевываясь и тяжело дыша, Порубор перевернулся на спину, перед глазами его плыли зеленые круги, но нужно было плыть и, чем быстрее, тем лучше. Ведь здесь, в реке, можно было встретить и всех других, спасающихся от пожара. Отроки не знали, что пожар отрезал воинов Лейва от реки. Порубор, чуть отдышавшись, поплыл так быстро, как только мог, видя перед собой лишь мокрые волосы вытащенного из болота парня. Казалось, река никогда не закончится. Широченная, словно море, она, казалось, забавлялась, играя двумя маленькими фигурками, упрямо стремившимися к берегу. За лесом вставало солнце, протыкая желтыми лучами холодную голубизну неба. С покинутого берега тянуло дымом пожарища, а впереди… впереди, наверное, должен был быть другой берег, но его почему-то не было, не было почему-то… Порубор почувствовал, как неведомая сила потянула его ко дну. Испугавшись, заработал руками из последних сил, приговаривая про себя молитву водяному-ящеру, коей научился давным-давно от случайного гостя – Найдена.

Сидит-сидит Ящер под ракитовым кустом, Грызет-грызет Ящер орешки каленые, милою дареные. Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом, Грызи-грызи, Яша, орешки каленые, А меня не тронь! А меня не тронь!

Вот, кажется, отпустило. Порубор снова перевернулся на спину, чувствуя, как плотно облегает тело полотняная рубаха, красивая, синяя, словно небо, с желтой вышивкой-оберегом по вороту и подолу. Сбросить бы ее – легче бы плыть стало, да только сбросить-то сил нет. А ведь еще немного, и вполне можно оказаться в гостях у русалок и водяного. Вот снова навалилась вода, сдавила грудь, стараясь проникнуть в нос, не давала дышать. Что ж, видно, так тому и быть. Проводник вздохнул – в пожарище не сгорел, так утонет. Мутная, зеленая пелена воды встала перед глазами, заполнила собой все, поволокла вниз с непреодолимой силой. Ну, нет… Рано еще к русалкам! Рано к Ящеру! Откуда только силы взялись? Порубор резко дернул ногами… и вдруг ощутил, что уперся в дно. Неужели – доплыл? Встав на ноги – воды оказалось по шею – отрок медленно побрел к берегу. Пошатываясь, выбрался на песок и упал навзничь, вытянув перед собой руки. Вятша подошел к нему, наклонился, прислушиваясь… Сердце бьется – значит, жив. Усевшись рядом, вятич посмотрел на затянутый дымом противоположный берег. Пожар вроде бы стал меньше, лишь кое-где прорывались еще бурные оранжевые языки. Значит, спаслись? Но тут, у реки, нельзя оставаться. Опасно – уж больно открытое место.

Вятша пошевелил Порубора за плечо:

– Эй, паря.

Тот с трудом поднял голову, глянул вокруг мутными глазами, икнул и снова уткнулся в песок. Вятша схватил парня за руки и, перевернув на спину, чтоб не наглотался песка, словно сноп, потащил к заливному лугу, начинавшемуся локтях в пятнадцати от реки, за ивами. Дотащив, юный «волк» обернулся – вроде бы все вокруг было нормально – вздохнул поглубже и снова потащил за собой свою ношу. Голая девичья фигурка мелькнула на миг за его спиной – Вятша не увидел девушку, зато ее, чуть приоткрыв глаза, разглядел Порубор.

– Русалка, – улыбнувшись, прошептал он. – А кто это меня тянет? Не иначе – водяной… Как водяной? – Он встрепенулся. – Я ж выплыл!

– Ты чего дергаешься? – бросив Порубора, обернулся к нему белобрысый полуголый парень. – Если можешь, то вставай и иди сам.

– Ты… Ты кто? – сев на колени, спросил проводник.

– Я-то? Вятша. А ты?

– Меня Порубором кличут. Послушай-ка, там, в ивах, и вправду, русалка!

– Не до русалок нам сейчас, Порубор! Побыстрей бы уйти да спрятаться хоть во-он в той рощице.

Порубор улыбнулся. Рощица эта была ему хорошо знакома с раннего детства.

Вятша пожал плечами. Ну, навязался на его голову спутничек! Бледный, худой, тонколицый. Такого, кажется, чуть толкни – рассыплется. Впрочем, этот парень, Порубор, был чем-то симпатичен Вятше. Может быть, улыбкой, а может, добрым прищуром светло-коричневых глаз. Спроси кто, Вятша не смог бы ответить – зачем он возится с Порубором? Жизнь – а особенно, последний ее отрезок – учила его совсем другому. Ведь как должен был поступить воин-волк? Ясно – как. Забрать себе рубаху – уж ясно, что не дешевая – а ее хозяина утопить в реке или просто бросить. И это несмотря на то, что без Порубора вряд ли б Вятша выбрался из болота, так и сгинул бы. И Вятша ни на миг не сомневался, что именно так, окажись на его месте, поступили бы сейчас Немил или Ловуш с Кипреном. Может быть, лишь Всеволод поступил бы по-другому. Именно поэтому Всеволод убит по приказу князя. И кто должен быть следующим? К тому же идти вместе гораздо лучше, чем одному, по крайней мере веселее, это уж точно.

– Ну, чего голову повесил? – хлопнув Порубора по плечу, усмехнулся Вятша. – Идем к роще!

– Не туда. – Сделав шагов пять, проводник остановился. – Лучше свернуть налево, там должна быть тропинка… Если не заросла.

– А ты откуда знаешь? – удивился Вятша.

– Я здесь когда-то жил. Там, за рощей, селение моего рода… было.

– Было?

– Его сожгли древляне… или дреговичи. А может, и радимичи, я не ведаю точно… да и нет охоты ведать.

– Добрый ты… – улыбнулся Вятша.

Порубор вскинул на него глаза и тихонько спросил:

– Это плохо, что добрый?

– Да нет, не плохо. – Вятша пожал плечами. – Только добрых всегда убивают первыми! – убежденно заключил он.

Пройдя лугом – пахучим, розово-клеверным, с пробивающимися кое-где желтыми огоньками ромашек и лютиков – ребята подошли к роще. Меж деревьями вилась тропинка – заросшая, едва заметная.

Порубор остановился:

– Ты, если хочешь, иди, а я нет. Лучше полежу на лугу, подожду тебя.

– Но почему… А, там же было твое селение. – Вятша уселся на траву рядом. – Что, все погибли?

Порубор кивнул.

– Один я спасся, да еще ребята малые. Нас всех потом гостям ромейским продали, да я по пути сбег.

– Правильно и сделал, – одобрительно кивнул Вятша. – Ну, я все-таки схожу, посмотрю… А ты, ежели увидишь, что плывет кто, свистни.

Порубор кивнул и, стащив с себя одежду, аккуратно разложил ее на траве – сушиться – сам же улегся рядом, лицом вниз, и не заметил, как задремал. В чистом голубом небе медленно плыли ослепительно белые облака, припекало солнце, на пахнущем клевером лугу желтели ромашки и лютики Чья-то юркая тень выскочила вдруг из-за кустов, промелькнула над лугом и так же быстро исчезла, словно ее и не было. Порубор ничего не заметил – спал.

– Хорош сторож, – разлегшись рядом, усмехнулся вернувшийся из рощи Вятша. – Как бы самого не украли. Впрочем, похоже, нам торопиться некуда…

Они провалялись на лугу до полудня. Лишь когда солнце стало палить уж слишком жарко, Порубор открыл глаза. Потянулся, протянул за одеждой руку… Что такое? Отрок вскочил на ноги, осмотрелся – ни рубахи, ни портов нигде не было!

– Чего распрыгался, оса ужалила? – подняв голову, лениво поинтересовался Вятша.

– Какая оса?! Одежку украли!

– Во! Досторожился! Интересно, кому она только понадобилась. Хотя рубаха у тебя красна!

– Да уж, и не дешевая! Не черникой-ягодой крашена и нитками вышита не простыми. На торгу ногату потянет!

– Да уж, прям и ногату!

– Точно тебе говорю.

– Слушай-ка, Поруборе… – Вятша напряженно оглядел окрестности. – Давай-ка спрячемся где. А то сидим тут, чужим на разгляденье.

– Каким еще чужим?

– Таким. Тем, что рубаху твою прибрали. Пошли-ка быстро в рощу, а еще лучше – во-он туда. – Вятша показал рукой на синеющую за холмами дымку. – Там что, лес?

– Лес, – грустно кивнул Порубор. – Как же я теперь, без одежды?

– Чай, не зима, не замерзнешь, – резонно заметил Вятша. – А, между прочим, на мне тоже одни порты. Ну, идем, что ли?

– Идем. – Порубор пожал худыми плечами и, еще раз оглянувшись на луг, побрел вслед за новым приятелем. Грустная улыбка его постепенно сменилась веселой. И в самом деле, пока все складывалось неплохо. От пожара спаслись, от лихих людей вроде бы тоже. Тепло, в лесу полно съедобных кореньев, да и рыбу в реке запромыслить не сложно, была б только охота. Как выбраться к Киеву – Порубор знал, вообще он все здешние тропки ведал, так что не заплутают. Вот только жаль варягов, хорошие люди. Видно, сгибли, уж узколицый-то – точно. Сгорел в пожарище – лютая смерть, от которой их, Порубора и Вятшу, упасли боги.

Дойдя до рощи, остановились, словно бы нарочно – это Вятша медлил, незнамо зачем, то палку какую-то себе выламывал, то кору березовую.

– Ушли. – Проводив глазами отроков, выбралась из ивовых зарослей Ладислава, нагая, с распущенными по плечам волосами, с блестящей от пота и влаги кожей, и в самом деле – русалка. – Что с одежкой делать будем?

– Ты похитила, тебе и носить, – улыбнулась Любима. – А этих, волков-недоносков, хорошо бы убить, ежели выпадет такая возможность.

– Зачем убивать? – Ладислава пожала плечами. – Похоже, они знают, куда идти.

– Предлагаешь идти за ними?

– Угу… А, как выйдем к людным местам – тут и пригодится рубаха.

– Хорошая рубаха. – Рыжеволосая Речка потрогала пальцами шитье. – Немалых денег стоит…

Странно, но о рубахе же как раз в этот момент говорили и отроки. Вернее, Вятша спрашивал Порубора, зачем тому такая дорогая одежка, чай, ведь не девка он?

Порубор усмехнулся:

– Э, не скажи! Зачем? Сам посуди, лет мне пока не очень-то много, а порубежье древлянское я, как пять пальцев своих, знаю. То охотничью ватагу сюда сведу, за медведем да зубром, то плотничью артель – за дубом, то рыбаков, то бортников. Иногда, между прочим, серебром платят… Ну, пусть не всегда, но все же. Да, рыбаки больше рыбой, а бортники медом рассчитываются… Так родичей у меня, почитай что нет, один я. И ни серебро, ни мед, ни рыба для меня совсем не лишние. Артельщики меня многие знают, говорят, кто в эти места идти задумал, а я уж потом проводником нанимаюсь. И вот, подумай, кто ж меня наймет, ежели приду в посконной рубахе да в лаптях? Ну и что с того, что места те ведаю, но виду-то во мне никакого! А ведь по одежке встречают. Вот и прикупаю одежку богатую, ночью ходить боюсь – ограбят. Эх, сапоги еще были, зеленые, мягкие, за полгривны купленные, не сапоги – загляденье. Видно, водяной в них теперь ходит, или русалки… Точно – русалки. Я одну своими очами видал, пока ты меня тащил волоком.

– Кого, кого ты видел? – насторожился Вятша.

– Русалку. Красавицу-деву с золотыми волосами, нагую… с хвостом.

– С хвостом… Может, русалки у тебя рубаху и стянули?

– А зачем им она?

– Про то не ведаю. Но они ведь, известно, всякую красоту любят.

Незаметно стемнело. С той стороны реки все еще тянуло дымом пожарища, правда, огня уже видно не было, видно, выгорел весь лес на участке между ручьем и рекою. Больше гореть там было нечему. В стороне от реки, в дальнем лесном урочище, жгли костер воины Лейва. Палили осторожненько, в специально вырытой ямке, помнили недавний пожар. Молодые воины-волки молча ломали притащенный хворост. Рядом, в кустах, высунув язык, валялся опаливший шерсть пес и со страхом смотрел на костер. Две другие собаки не убереглись, сгину-ли-таки в пламени. Искать князя решено было утром, сейчас все одно ничего не видно, а до ночи бушевало пламя, и выйти к капищу не было решительно никакой возможности. Правда, поверит ли в это Дирмунд? Лейв Копытная Лужа хмуро потянулся к огню – на рогатках жарилась дичь: пара рябчиков и тетерев. Рядом с варягом лежал мешок с двумя головами, предназначенными для князя. Третий отрок, обреченный на смерть, то ли в пожаре сгинул, то ли утоп в болотине. Лейв считал, что уж с этим князь Дирмунд не будет особо-то разбираться. Забот и так хватало – нужно было искать место для нового острога, желательно поглубже в лесах. Потом снова искать отроков да девок – похоже, те девки сгорели в остроге, жаль, так их никто и не попробовал. Зазря пропали девки! А вот еще интересно, куда делся Истома? Ну, Ильман Карась, ясно – ускакал вместе с князем в капище, а вот Истома? Вроде бы, поначалу держался вместе со всеми, потом как-то незаметно отстал. Зачем? Истома никогда ничего не делал зря…

Откусив от рябчика изрядный кусок, Лейв чуть не подавился им – уж больно тот велик оказался – закашлялся, побагровел даже. Выплюнув мясо, подумал вдруг – а не происки ли это князя? С него станется, вполне! Поежившись, Копытыная Лужа исподлобья оглядел воинов – не заметили ли, как ему страшно? Вроде нет, никто не смотрел в его сторону. Кто-то из воинов нюхал воздух, широко раздувая ноздри. Со стороны реки – хоть ветер и дул не оттуда – по-прежнему ощутимо тянуло гарью. А ведь, на самом-то деле, это был небольшой пожар, так себе, пожарец, могло быть и хуже, да вот, видно, помогли боги.

– Да, помогли боги, – сидя в глубокой охотничьей яме, усмехнулся про себя Конхобар Ирландец. И в самом деле – помогли. Упал удачно – не поломал ни рук, ни ног, отделался только ушибами, да легким испугом, впрочем, кроме Черного друида, вряд ли кто мог бы испугать Ирландца. Хорошо – яма оказалась давнишней, утыкавшие дно колья сгнили, пообломались, да и Конхобар упал с краю. Повезло. Но, как говорят, всякое везение – милость богов. Впрочем, кто знает, верил ли Ирландец в богов? Вот в Черного друида точно верил, да еще в молодого ярла Хельги. А больше вряд ли в кого. Не сложилось у него что-то с богами и с верой, бывает. Пока наверху бушевал пожар, Конхобар отлеживался на дне ямы, уткнувшись носом во влажную землю. Недавно прошли дожди, и Ирландец, надеясь, что пожар не будет слишком длительным, время от времени, подпрыгивая, высовывал из ямы руку, неизбежно опаляемую жаром горящих деревьев. Ожидания его оправдались лишь к ночи. Пожар прекратился, и налетевший ветер гнал по сгоревшему лесу черные клочки дыма. Набросив пояс на упавшее сверху дерево, Ирландец осторожно подтянулся и выбрался из своего убежища. Двое его спутников – Порубор и белобрысый, чуть было не утонувший в болоте, парень – скорее всего, погибли в пожарище, вряд ли успев добраться до реки. Хотя… Нет, вряд ли. Надо бы поискать ярла… Ха! А где его искать, как не в остроге? Ориентируясь в темноте, Конхобар Ирландец осторожно побрел в сторону от реки, вдоль ручья, где и должен был находиться острог… Острога не было! Клубясь сизыми дымками, торчали лишь обгоревшие бревна.

– Похоже, все сгорело дотла, – цинично усмехнулся Ирландец. – Правда, вряд ли Хельги-ярл окончил здесь свои дни. Не такой он парень!

Немного подумав, он решительно направился к капищу. Вернее, в ту сторону, где, по его представлениям, оно находилась. И конечно, промахнулся… но этого не заметил и, как шел, так и шел…

Упорно ползший по ручью Истома Мозгляк с радостью чувствовал, как постепенно – то ли от холодной воды, то ли от напряжения сил – исчезает боль в подвернутой ноге. Стало возможным даже на нее наступать, и он тут же поднялся на ноги – воды в ручье заметно прибавилось, почти по грудь, так что ползти уже не было никакой возможности, а плыть было тоже нельзя – из-за камней, загромождавших все русло ручья. Водица в ручье оказалась студеной, и, как только появилась возможность, Мозгляк выскочил на противоположный от пожара берег. Уселся под елью и задремал, чувствуя, как покидают его последние силы.

Солнце садилось, и по темной лазури неба бегали смутные золотисто-алые тени, напоминавшие летящие копья. Подсвеченные снизу солнечными лучами облака тоже светились золотым и красным, а за ними серебрился месяц, еще дневной, полупрозрачный, тоненький, словно серп.

Подойдя к реке, Хельги-ярл обернулся к Снорри:

– Иди к Никифору, друг мой. Предупредишь его о возможных гостях. И, вот что – спускайтесь-ка с лошадьми вниз по реке да укройтесь там получше. Я же поищу Ирландца с проводником, надеюсь, их не затянуло в русло пожара.

Снорри кивнул, хотя, видят боги, ему очень хотелось остаться сейчас с ярлом и принять непосредственное участие в поисках. Хотя, с другой стороны, оставаться без лошадей тоже было нельзя – а Никифор вряд ли в одиночку сладит с нападением, буде оное последует. Вот и не поймешь, где сейчас нужней Снорри – здесь, с ярлом, или у лошадей, с Никифором? Пожалуй, нужней все-таки с Никифором. Хельги-ярл и один справится с любым врагом, в этом Снорри не сомневался.

Расставшись со Снорри, Хельги пошел прочь от реки, ноги, словно сами собой, несли его к старому капищу. Почему? Зачем? Хельги не давал себе в этом отчета, просто шел. Звяканье подпруг и разговоры он услыхал загодя, осторожно подкрался, осмотрел воинов. Грязные, закопченные, пропахшие дымом, они явно намеревались спуститься к реке, в чем их горячо убеждал лупоглазый мужик с прилизанной бородой и крупной бородавкой на левой щеке – Ильман Карась. Впрочем, особо убеждать воинов было не нужно. Все, как один, они давно поворотили коней в сторону реки, Ильман Карась напрасно расточал свое красноречие. Дирмунда средь них не было. Тем лучше… Хельги догадывался, где тот мог находиться – в капище! Вот и знакомый покосившийся частокол, темный силуэт дуба с подвешенными к нему обезглавленными трупами несчастных женщин. Рядом с дубом маячил какой-то человек, плотно закутанный в плащ. Дирмунд?

Обнажив меч, Хельги в два прыжка оказался рядом.

Человек в плаще обернулся:

– Я ждал тебя, Хельги, сын Сигурда, – с усмешкой произнес он по-норвежски и тут же метнул в ярла нож.

– Я тоже искал тебя… Дирмунд Заика. – Ярл легко отбил летящий кинжал. – Или тебя теперь следует называть по-другому?

В черных глазах друида вспыхнула ненависть.

– Я уничтожу тебя, глупец, и это так же верно, как и то, что скоро наступит ночь! – С этими словами друид прыгнул на ярла, держа в руках острые стальные прутья – колдовские прутья кровавых кельтских богов. Меч Хельги отбил и их. Не сказать, что легко, но отбил. В глазах друида мелькнуло удивление – прутья были заговорены древним заклятьем, и в этом мире никто не мог противостоять их волшебной силе. Никто, кроме молодого ярла, в голове которого во всю мощь гремели барабаны, а в глазах читалась отвага. Отбив удары, Хельги сам ринулся в атаку. Его меч, описав в воздухе пологую дугу, впился в незащищенное кольчугой горло соперника… Должен был впиться! Но… неведомо каким образом друид увернулся. Хельги почувствовал, как внутри него поднимается, закипает ярость. В бешенстве закусив губу, он снова бросился на противника. Форгайл Коэл, Черный друид Теней в образе князя Дирмунда, спокойно стоял слева от дуба и, прошипев заклятье, метнул в него прутья. Извиваясь, словно две змеи, те рванулись прямо к сердцу разъяренного ярла.

– Не стоит так волноваться, парень, – услышал вдруг ярл внутренний голос, голос Того, кто всегда помогал ему. Ярость ушла, и он легко отбил летящие в него прутья. Мало того, подобрав один из них, Хельги с силой швырнул его обратно. Острое стальное жало летело прямо в левый глаз друида… должно было попасть… но… На полпути со звоном упало на землю. Дирмунд вытащил меч. Ярл усмехнулся, вот тут уж он был вне конкуренции!

Прыжок – и резкий, с одновременным отходом, удар. Враг парировал его, скрипнув зубами. А он, оказывается, не такой уж плохой боец, этот князь Дирмунд… вернее, Черный друид. Переворот через колено, выпад… Хельги почувствовал, как раздвинулись кольца кольчуги… И снова все бесполезно! Друид опять ускользнул, как ускользает из-под сапога вроде бы раздавленная змея.

Так они и кружили вокруг дуба, обмениваясь ударами, словно вооруженные деревянными мечами дети.

– Почему? Почему же? – вопрошал ярл, тщетно пытаясь достать друида острием меча. Но – что удивительно, два-три удара, пропущенные Хельги, тоже не достигли своей цели. Выходит, и сам он был заговоренный?

– Еще не время! – вдруг прозвучал в голове ярла далекий голос. Видимо, это и был ответ. Не время? А когда же оно придет, это время?

Те же вопросы, видимо, задавал себе и друид. Будучи старше и опытней Хельги, он раньше него понял всю тщетность этого поединка. Понял и, выбрав момент, ушел, чтобы не тратить время. Просто растворился средь ночной тьмы, словно и не было его здесь никогда. Только прутья остались лежать на земле, да висели на ветвях дуба страшные украшения – жертвы.

– Не время… – усевшись под дубом, медленно прошептал Хельги и, положив меч перед собой, в отчаянии обхватил голову руками.

– А когда же оно придет, это время? Когда?

Глава 7 Камень

О, молния! О, гром! Страхи детства, Детские страхи! Каким я стал послушным, Безвольным и равнодушным. Петер Шютт «Гроза в большом городе»

Наши дни. Северная Норвегия

– Ты бы не переключила канал, Марта? – Аксель Йоргенсон, вислоусый крепыш лет сорока недовольно посмотрел на уставившуюся в экран телевизора супругу.

Та обернулась – ровесница Акселя, еще до сих пор красивая, с матовой кожей и тщательно спрятанными морщинками в уголках глаз, Марта следила за собой, пользовалась услугами визажиста и косметолога, даже занималась три раза в неделю в фитнесс-клубе. А чем ей еще было заниматься? Детей в семье Йоргенсонов не было, поначалу не хотели, а потом уже Марта и не могла. Оглядев супругу, Аксель вздохнул и потянулся к пиву. Бутылка темного «Гиннеса» стояла рядом с ним на небольшом столике.

– Дорогой, не много ли на сегодня? – бросила укоризненный взгляд Марта, нажав на пульте первую попавшуюся кнопку, хотя знала, что как раз сейчас, в двадцать один десять, на седьмой программе начинается очередной фильм о детективе Коломбо, любимый сериал Акселя еще с ранней юности. Марта, кстати, его терпеть не могла, потому и не переключила на нужную программу сразу, может, муж и забудет о надоедливом Питере Фальке-Коломбо? Подумав так, Марта усмехнулась, ну да, забудет, как же! Слишком хорошо она знала мужа. Еще бы не узнать почти за двадцать-то лет.

– А мы продолжаем нашу передачу о сатанистах! – замелькала между тем на экране бледная бородатая физиономия Ральфа Гриля, тележурналиста и телезвезды местного масштаба. – Вот, наконец, докатилась эта напасть и до нас! До вас, уважаемые телезрители, до вас! Не советовал бы я вам, знаете ли, прогуливаться по ночам возле старого кладбища. – Телезвезда засмеялась хрипловатым смехом, жадно глотнула яблочного сока из высокого стакана. Рядом со стаканом, так, чтобы зрителям было хорошо видно название, стояла желто-красная упаковка «Соки и воды Гронма»: эта фирмочка являлась главным спонсором передачи. Напившись, Ральф подмигнул в камеру и предложил всем желающим срочно позвонить на телевидение и ответить на простой и понятный вопрос – часто ли уважаемые господа телезрители прогуливаются в районе старого кладбища? В уголке экрана высветился номер телефона – местное отделение телефонной компании тоже относилось к числу спонсоров Ральфа. Затем, наплывом, показали главную городскую площадь, где этот же вопрос журналист задавал почти каждому встречному, при этом почему-то старательно выбирал девушек в мини-юбках. Девушек в экран попало немало, вот только с длиной юбок Ральфу не очень-то повезло – на дворе все-таки стоял ноябрь.

– Ой, выключи ты эту чушь! – взорвался Аксель. – Там началось уже… Ну, вот, – удовлетворенно кивнув, он снова потянулся к пиву. На телеэкране побежали знакомые титры.

Еще раз напомнив мужу, что ему с утра за руль, Марта ушла в спальню и включила телевизор там. Кажется, она немного обиделась.

– Ну, а вы, девушка? Как вас зовут? Магда? Отличное имя, отличное! И как часто вы гуляется у кладбища?

– Ну, я там., живу рядом…

– И, конечно же, кладбище – это ваше любимое место прогулок!

– Вовсе и…

– А вы там в мини-юбке гуляете?

– Да выруби ты этого урода! – Молодой взъерошенный парень лет двадцати, худой, словно высохшая вобла, в рваных джинсах и черной майке с черепом, грязно выругавшись, швырнул в экран кед.

– Придурок! Разобьешь ведь, – еще один парень, чуть старше, угрюмо погрозил первому кулаком.

– Плевать! – с ухмылкой ответил тот. – Все равно этот урод… – Он кивнул на экран маленького «Томпсона», – …про нас ничего хорошего не расскажет!

– А что, про нас кто-то должен говорить что-то хорошее? – подал голос сидевший в углу третий, помладше остальных года на два.

– А ты б вообще заткнулся, Толстяк! – посоветовал ему худой. – Кто нам обещал кошку для ночной жертвы?

– Будет вам кошка, – кивнул головой тот. По своему прикиду он ничем не отличался от приятелей – такие же драные джинсы, майка с черепом, только вот по комплекции превосходил их обоих вместе взятых, от чего и получил свое прозвище.

– Так ты вырубишь это, Вольф? – не унимался худой. Положив ноги на стол, он раскачивался на старом табурете, и сальные волосы его качались в такт. Пульт от телевизора находился у наголо обритого Вольфа, похоже, он верховодил в этой компании, собравшейся сейчас в обшарпанном гараже, за оградою дома на самой окраине Гронга. Гараж принадлежал им, что молчаливо признавали хозяева – родители Толстяка.

– Не вырублю, – наклонив бритую башку, Вольф с недоброй усмешкой взглянул на худого. Родители называли его Карл-Густав, но худой стеснялся такого имени и говорил, чтобы его звали Тор – от языческого имени Торольв. Так же звали и грозного бога викингов, но на это знание убогого интеллекта Карла-Густава не хватало. Спасибо еще, хоть как-то принимал все идеи Вольфа – мозга их компании «Могучих сатанистов», как они себя называли. Тор после школы нигде не учился, подрабатывал санитаром в муниципальной больнице, а, по сути, сидел на шее у матери (отца у него не было). Толстяк – Эйрик – с горем пополам заканчивал среднюю школу, а вот Вольф успел поучиться в промышленном колледже, из которого его выперли по причине хронической задолженности и прогулов. Всех троих – особенно Торольва – нельзя было назвать красавцами, обычные, в меру угрюмые физиономии, не отягощенные печатью интеллекта. Даже знакомиться с девушками было выше их сил. Нет, знакомиться-то могли, да вот поддерживать беседу ума не хватало. А так хотелось самоутвердиться, чтоб мелочь смотрела с благоговением, чтоб старшие пожимали руку, а девчонки… а девчонки, чтоб снопами валились к ногам! Чего б только сделать для всего этого? Поиздеваться в школе над учителями? Было, но особого уважения не принесло. Собрать группу да поиграть крутой блэк, чтоб «Дактрон», «Сатирикон» и «Димму Боргир» удавились от зависти на басовых струнах? Так это надо сперва играть научиться, а учиться не хотелось, хотелось только одного – крутости. А как ее доказать? Затеять драку на дискотеке? Так ведь и побить могут, да и полиция… Полиции троица побаивалась. А самоутвердиться хотелось! Даже уже и не столько для других, сколько для самих себя. Нынешнее неопределенное положение особенно сильно било по самолюбию Вольфа, как более интеллектуально развитого. Он-то, кстати, насмотревшись американских фильмов, и придумал заняться сатанизмом. Идею приняли с восторгом и той же ночью совершили первое сатанинское действо – прокрались на старое кладбище и повесили над воротами кошку, а надгробные памятники разрисовали перевернутыми крестами, звездами и прочими сатанинскими знаками. Антураж поначалу черпали из тех же фильмов, но дальше – больше, Вольф раздобыл и соответствующую литературу, правда, читал ее пока только он один – Тор с Толстяком ни черта во всем этом не смыслили, их привлекала лишь внешняя сторона действа. А вот Вольф…

– Не вырублю, – еще раз повторил он. – Мне там девки нравятся. Вон, особенно эта, в мини-юбке.

– Такой бы впарить! – Торольв мечтательно затянулся косячком, который приятели по очереди передавали друг другу.

– Смотри, смотри! Нашу кошку показывают! – кивая на экран, возбужденно крикнул Толстяк. И правда – камера как раз наезжала на кладбищенские ворота. – Во, парни! – Не унимался Толстяк. – Да мы ж знамениты!

Вольф со вздохом посмотрел на него и покрутил пальцем у виска. Досмотрев передачу, поднялся, чтоб, не прощаясь, уйти. Он вообще никогда не прощался. Обернувшись в дверях, напомнил Толстяку про кошку. Пора было переходить к кровавым жертвам.

На улице моросил холодный ноябрьский дождь, унылый и промозглый, огни фонарей, расплываясь в нем, светились тусклым, каким-то словно бы потусторонним, фиолетовым светом. Вольф улыбнулся. Ему нравилась такая погода, когда на улице безлюдно, вот как сейчас, и можно делать, что хочешь. Можно плюнуть в витрину давно уже закрывшейся лавки, можно запустить камнем в фонарь, пнуть ногой афишную тумбу. Все можно!

Дождь моросил, не переставая, а бритоголовый сатанист Вольф шел по пустынному городу и улыбался.

Придя в свою каморку – он, вместе со старым, еще с колледжа, приятелем, снимал недорогую квартиру в блоке близ колледжа – Вольф с наслаждением повалился на узкую тахту, как был, в джинсах, кроссовках и куртке. Приятель уже с неделю жил у своей девчонки, что более чем устраивало новоиспеченного сатаниста. Закрыв глаза, Вольф принялся мечтать. О сатанинской секте, которую вскоре создаст и возглавит, о кровавых обрядах посвящения, о своей в роли гуру, о юных, согласных на все, адептах, о славе нового Алистера Кроули. Мечты его неожиданно были прерваны взрывом!

Что такое?

Вольф метнулся к окну и разочарованно хмыкнул – это был всего-навсего гром. Да, не слишком-то обычно для ноября, но все-таки никакой не взрыв. Снова сверкнула молния, синяя, как электросварка, отразилась в бесцветных глазах сатаниста и ударила где-то рядом. Остро запахло озоном. Внизу, под окном, спасаясь от дождя, пробежала влюбленная парочка, видно, испугались грозы и выскочили из машины – серебристого «Вольво», припаркованного у левого крыла приземистого здания промышленного колледжа. Не характерная машинка для студентов. Видно, кто-то из преподавателей. Вольфу стало интересно, успеют ли они добежать до крыльца, прежде чем полыхнет снова. И еще подумалось, что хорошо бы было, если б молния ударила прямо в бегущих! Пронзила бы до костей, и два тела скорчились бы на мокром асфальте бесформенной обожженной грудой. В мысли этой, в один миг ставшей осязаемо желанной, отразилось сейчас все: и неустроенность жизни, и униженное самолюбие, и одиночество, и острая злая зависть.

И Сатана, видно, услыхал крик души своего адепта: вспыхнувшая внезапно молния, раздвоившись, поразила сразу обоих, мужчину и женщину… Синяя вспышка, крик… и тишина. И дождь. И двое – на асфальте – расплавленной бесформенной грудой…

– Так! Так! – заорал Вольф радостно и злобно. Распахнул окно в дождь…

Вспышка! Гром…

Следующая молния достала его самого.

Схватившись за бритую голову, незадачливый сатанист, нелепо взмахнув руками, повалился на пол.

– Надо же, гроза! – выйдя из спальни, удивленно воскликнула Марта. – Ноябрь на дворе.

– Ничего удивительного, – отрываясь от телевизора, усмехнулся Аксель. – Лет пять назад, помнишь, была гроза и зимою. В феврале, кажется.

– Да, в феврале. – Марта согласно кивнула. – Мы тогда так славно съездили в гости к тетушке Сигрид. – Подойдя ближе, она обняла мужа. – Ну, пойдем спать, Аксель Пивная Бочка.

Аксель погладил жену по спине, чувствуя, как возникает желание:

– Ну, не такая уж и бочка, – прошептал он, увлекая супругу в спальню.

За окнами сверкали синие молнии.

Ханс сидел дома один. Забрался на подоконник, поджав к подбородку колени, и завороженно смотрел на грозу. Выключился свет, смолкла игравшая музыка – «Бурзум», одни из отцов блэк-металла. Дом погрузился во тьму, освещаемую лишь сполохами молний.

Здорово!

Ханс помотал головой. Какая замечательная эта гроза, мощная, красивая, грозная! В ней словно бы слышится музыка. Музыка грозы! Может быть, так будет называться их первый альбом, который они с Нильсом скоро запишут. Ну, не так чтобы очень скоро, годика через два-три. Они пока еще и не играли-то толком, так, побренчали малость, Нильс – на соло, Ханс – на басу, Томми из «Крузайдера», группы из промышленного колледжа, подыграл им на ударных. Все, кто был тогда в молодежном клубе, говорят: ничего получилось, для первого раза – так очень даже, особенно учитывая детский возраст басиста. На «детский возраст» Ханс, между прочим, обиделся. Ну, подумаешь, едва тринадцать исполнилось! Ну и что? Играет-то он, все говорят, неплохо. Им бы с Нильсом еще ударника найти. Томми, конечно, молотила классный, да ведь играет уже с «Крузайдером», к тому ж и крузайдеровский спид-металл, это все-таки не блэк. Стили разные. Вообще-то, Томми не очень-то уважал блэкушный музон, нудят, говорил, на одной ноте, то ли дело – спид! Тут уж скорость, так скорость! А в «блэке»? Во-от начнут тянуть кота за хвост, еще и клавиши приплетут, которым, по мнению Томми, вообще в тяжелой музыке делать не фиг, саунд только ко всем чертям размывают – ничего больше. Сыграть в клубе с молодой группой Томми упросил Нильс, они и учились вместе в колледже, только Нильс на два курса младше. Сам Нильс, вообще-то, на ритмухе рубил реально, да и сольные партии неплохо вытаскивал. Да, им бы барабанщика… И вокалист бы не помешал… или вокалистка. Предлагал тут Нильс одну девчонку из колледжа… неизвестно, правда, что он ей наплел про ту музыку, что собрался играть с Хансом, но, послушав пару аккордов, девчонка тут же сбежала из клуба, закрывая руками уши.

– Зато она хорошая, – на следующее утро пытался оправдаться Нильс, почему-то краснея.

Спрыгнув с подоконника, Ханс взял в руки лежащую на диване гитару, подошел к зеркалу – вроде ничего смотрится, особенно в сполохе молний. Только ноги какие-то тонкие, совсем детские. Нет, так не пойдет! Сбросив домашние холщовые шорты, быстро натянул джинсы… Снова встал к зеркалу – вот, так-то лучше. Волосы, жаль, еще не очень длинные, еле-еле до плеч. Ну, ничего, отрастут, к весне будут не хуже, чем у Нильса. Вот уж у кого шикарная шевелюра, не волосы, а прямо конская грива, вот бы и ему, Хансу, такие, а те, что есть, мягкие какие-то, совсем не блоковые. И физиономия, честно говоря, тоже подкачала. Вот если бы: квадратный подбородок, орлиный нос, брови вразлет! Так нет, совсем наоборот: пухлые губы, веснушки, нос уточкой. Ресницы какие-то уж совсем девчоночьи. Да, не повезло с внешностью.

От придирчивого изучения собственного экстерьера Ханса отвлек телефон. Зазвонил, работал, собака, несмотря ни на какую грозу. Позвонил Нильс, с важной новостью. Оказывается, тогда, в клубе, их случайно услыхал на всю округу знаменитый басист Иорг, что переиграл за свою долгую жизнь в черт-те скольких группах, а последний его проект обещал быть потрясающе крутым, даже круче «Бурзума», да вот незадача, приглашенный русский ударник упал в фонтан и впал в кому. А ударник тот был знаменит на всю Россию, и если бы…

– Ты мне не про русского рассказывай, – перебил приятеля Ханс. – Я про него и без тебя знаю. Говори про Йорга, что он сказал?

– Сказал, что может послушать нас на неделе. Там же, в клубе. Только надо ударника… Ну, опять Томми попросим, он не откажет, и это… хорошо бы порепетировать. У тебя сейчас кто дома?

– Никого. У родителей очередная годовщина со дня свадьбы, наверное, поздно приедут.

– Отлично! – заорал в трубку Нильс. – Так я беру Томми с аппаратурой, и мы…

– Остынь, парень, – невежливо перебил Ханс. – Электричества-то нет.

С полминуты в трубке потрясенно молчали. Затем раздался поникший голос Нильса:

– И вправду, нет. Но, как будет, я перезвоню.

– Звони. – Ханс положил трубку… и телефонный аппарат тут же взорвался снова.

– Да?

– Снольди-Хольм? Дом Йохансенов?

– Да.

– Спирк. Окружная полиция. С кем я говорю?

– Э… Ханс. Ханс Йохансен.

– Сын Юдит и Грейга Йохансенов?

– Да, а что…

– У ваших родителей имеется автомобиль «Вольво-940», серебристого цвета, номер… – Полицейский назвал номер. Их номер.

– Да… – тихо ответил Ханс, холодея от недоброго предчувствия. – А что…

Полицейский офицер снова не дал ему договорить, велел быть дома и ждать. А кого ждать, не сказал. И так было ясно – полицию. Но зачем? Что с родителями?

Положив трубку, Ханс медленно опустился на диван, рядом с гитарой. А за окном по-прежнему лил дождь, и лиловые сполохи молний продолжали свою яростную игру.

Перед глазами бритоголового Вольфа, валяющегося на грязном полу маленькой студенческой квартирки, проплывали синие куски дыма. В дыму этом мелькали какие-то призрачные тени, одетые в старинные одежды. В руках тени держали щиты, копья, мечи… Дым постепенно становился прозрачным, редел, и сквозь голубоватые разрывы его вдруг показалось лицо. Неприятное, бледное, с длинным вислова-тым носом над рыжеватой бородкой и с огненно-черными глазами. Да, именно с такими глазами – огненно-черными, зияющими, пылающими ядерным взрывом! Никогда, нигде, ни у кого среди живущих людей не видел Вольф такого взгляда. Догадался сразу – именно это и есть Князь Тьмы! Он показался ему! Явился! Снизошел!

– Ты поможешь мне, – прозвучал в мозгу Вольфа яростный обжигающий шепот. – Готов ли?

– О да, мой повелитель! – Сатанист и сам не узнал своего голоса. – О, да.

– Девушка… – В голове возникло девичье лицо – бледное, синеглазое, обрамленное короткими темными волосами. Красивое лицо… и какое-то знакомое, словно Вольф не раз видел эту девушку. А ведь, и в самом деле, видел…

– Это Маги, – словно змея, прошипел явившийся во сне демон.

– Маги? Сумасшедшая Маги?

– У нее – камень. Сиреневый, красивый, как сама Земля. Ты возьмешь его и передашь мне. Как – я скажу, когда у тебя будет камень.

– Я исполню все, мой повелитель! – благоговейно ответствовал Вольф, еле сдерживая распиравшую его радость. – А что сделать с Маги? Убить?

– Убить? – Демон улыбнулся. – Ты уже убил сегодня двоих, притянув мои молнии. Мысли твои мне нравятся. Что ж, не отказывай себе, убей, если так хочешь. Но помни, главное – камень. А сейчас… – Он протянул к груди Вольфа свою острокогтистую лапу, пылающую пламенем Ада. – Иди ко мне ближе, иди… иди…

Огромные глаза демона закрыли все, не было больше в голове никаких мыслей – эти глаза и были мыслями, и вокруг не было ничего – глаза были всем. Глаза и голос.

– Иди же… иди…

Вольф сделал шаг… И закричал от нестерпимой боли! Расплавленные до красна когти вцепились ему в грудь…

Он очнулся от боли, лежа на полу, посреди затоптанных окурков и грязи. В распахнутое окно летели холодные брызги дождя, и порывы ветра развевали шторы, словно паруса пиратского судна. Невыносимо саднило грудь. Поднявшись на ноги, Вольф, пошатываясь, захлопнул окно, затем, стащив через голову футболку, подошел к зеркалу…

На груди его, ближе к сердцу, горело клеймо с изображением волка.

– О, повелитель! – падая на колени, в восторге воскликнул парень.

– Странная гроза. – Подойдя к окну, Марина Левкина, старшая медицинская сестра частной клиники доктора Норденшельда, поплотнее задернула шторы. Ей показалось, что молнии были какие-то необычные, темные, с синеватым отливом. Поежившись, Марина уселась в кресло перед торшером – в клинике была своя энергосистема, автоматически включающаяся при форс-мажорных обстоятельствах, таких, например, как сейчас, когда весь городок напрочь лишился электричества из-за грозы. Взяв книжку – очередной женский роман, какими в изобилии снабдила Левкину недавно приезжавшая навестить мама, коренная жительница Петроградской стороны города Санкт-Петербурга, такого далекого в этот миг, далекого и родного. Книжка опять обещала счастливый конец. Марина хмыкнула – врут все эти писатели, вернее, писательницы, счастливый конец у любви – большая редкость. Вот взять хоть ее саму. Вроде всем хороша – и не дура, и не уродина, стройная голубоглазая шатенка – ноги от шеи – из тех, на кого так западают мужики… Ну и западают. И что с того? Много счастья она видела за свои, пусть еще и не старые, годы? Мыкалась в коммуналке с мамой и маленьким сыном, затем – Бог помог, вернее, знакомый мужик – Норвегия. Сначала обычная муниципальная больница, должность санитарки, затем – снова через мужика – клиника Норденшельда. Работа хорошая – чистота, порядок, достойная зарплата. Даже, чего уж говорить, очень достойная. И маме помочь можно, и взять на лето сына. А что время от времени приходится уступать настойчивости доктора Арендта – того самого мужика, через которого Марина и попала в клинику – так это мелочь. Противно, правда. А не противней, чем за гепатитными больными горшки выносить или делать уколы в таком количестве, что лекарствами разъедает пальцы. Слава богу, это все в прошлом.

На пульте вдруг замигала красная лампочка. Левкина отбросила книгу – что-то случилось с одним из пациентов, с русским музыкантом, он вот уже более около трех месяцев лежит в коме. И что же с ним такое могло случится?

Медсестра бросилась на второй этаж, распахнула дверь… Все нормально. И больной – вот он, на месте, весь опутанный проводами и датчиками. На экране компьютера привычно изгибались светло-зеленые линии энцефалограммы. То есть очень похоже, что ничего не произошло. Но тогда почему мигала лампа на пульте? Какое-нибудь замыкание? Или… Марина наклонилась над пациентом… и вздрогнула. Ей показалось, что он пристально наблюдает за ней, и веки его захлопнулись только что, как только рука ее коснулась ручки двери. Да и выражение лица музыканта, кажется, изменилось, хотя поверить в это было невозможно. Нет, точно изменилось! Всегда спокойное, застывшее, словно восковая маска, лицо русского теперь словно напряглось, заострилось, губы разжались в немом крике, словно больной хотел выкрикнуть что-то очень важное, но не смог. Или – смог? Но кому он кричал? Наверное, это усталость. Да, усталость… и нервы. Все ж таки работу медсестры, даже и в частной клинике, нельзя назвать спокойной. Поправив простыню на койке больного, Левкина бесшумно – хотя, кого она могла бы тут разбудить? – вышла из палаты, прикрыв за собой дверь. Только спустилась вниз, как раздался звонок внутреннего телефона. От ворот клиники звонил доктор Арендт – вот уж, поистине, помяни дурака, так он и объявится – просил впустить. Марина, на всякий случай, позвала охранника, хотя прекрасно узнала голос молодого хирурга…

Доктор Арендт – некрасивый, тощий, маленький, непривычно бледный – вошел – нет, ворвался – в клинику, оставляя после себя мокрые отпечатки следов.

– Там, за мной… – Он кивнул на муниципальных санитаров, тащивших двое накрытых простынями носилок. – Пропустите их, Макс. – Он кивнул охраннику и устало опустился на стул. – У вас не найдется ничего выпить?

Марина молча пожала плечами. Молодой доктор прекрасно знал ответ.

– Это мои друзья… хорошие знакомые. Соседи по Снольди-Хольму. – Он снова кивнул на носилки. – Пожалуйста, побыстрее приготовьте реанимационную.

– Она и так всегда готова, доктор, – машинально одернув халат, заметила медсестра. – Вам ассистировать?

– Нет… Да, пожалуй…

Доктор Арендт обманывал себя – Левкина хорошо это видела – его знакомым уже ничто не могло помочь. Оба – мужчина лет тридцати пяти и женщина примерно такого же возраста – были мертвее мертвого. К тому же и обожжены так, словно побывали в дуговой электросварке в качестве дуги. Спекшаяся лимфа покрывала всю кожу сплошной грязно-бурой коркой. Жуткое зрелище для непривычного человека, впрочем, здесь все были привычные.

– Жаль… – Оставив, наконец, никчемные попытки реанимирования, доктор стащил с рук пластиковые одноразовые перчатки и еще раз повторил: – Жаль. – Посидел немного, потом поднялся к себе в кабинет на второй этаж… Немного погодя вызвал по внутренней связи медсестру.

– Посидите со мной, Марина, – устало попросил он. – Пожалуйста…

На столе пред ним стояла початая бутылка бренди и маленькая – с наперсток – серебряная рюмка.

– Будете? А… – Он махнул рукой, налил и залпом выпил. – Это были очень хорошие люди, Грейг и Юдит Йохансены, – немного помолчав, произнес он. – Всегда на годовщину свадьбы ездили к колледжу и там целовались, прямо в машине. Говорили, что вспоминали молодость. Потом, уже в Снольди-Хольме, приглашали гостей. Немного, самых близких… – Доктор снова выпил, и Марине вдруг стало жаль его, не этих, незнакомых ей Йохансенов, хотя – и их тоже – а именно его, маленького, взъерошенного доктора, некрасивого и не нужного в этом мире никому, даже собственной жене. У таких людей обычно бывает мало друзей, и доктор Арендт в этом смысле не был исключением, а погибшие Йохансены, похоже, относились к числу тех немногих людей, с которыми доктор общался, и вот теперь не стало и их.

Марине захотелось сказать что-то утешительное маленькому, похожему на мокрого воробья, доктору, но никакие слова не приходили на ум, да и что тут было говорить? Лишь по русскому обычаю одно слово:

– Налейте.

– А? – Доктор оторвался от скорбных мыслей, торопливо налил. Переплеснувшись через край рюмки, бренди растекся по столу пахучей коричневой лужицей.

Марина выпила. Доктор налил себе…

– А, вот вы где, доктор Арендт. – В кабинет заглянул полицейский. Лейтенант или сержант – Левкина не очень разбиралась.

– У погибших, есть, кажется, сын? – спросил полицейский.

– Да. Ханс. Ханс Йохансен. По-моему, тринадцати лет.

Полицейский кивнул:

– Он сейчас дома. Не проедете с нами туда? Вы ведь, так сказать, единственный друг семьи.

– Да, да, конечно. – Доктор засобирался. – Марина, приберетесь здесь?

– Не беспокойтесь.

– Спасибо вам.

Они ушли, лейтенант полиции и доктор, на ступеньках загремели быстро стихнувшие шаги, на улице послышался шум заведенного мотора.

Марина посмотрела в окно и вздохнула. Она всегда считала доктора обычным бабником и занудой, и не могла даже представить, что тот способен хоть на какие-то чувства. Оказывается, способен. Хотя бы – на сострадание, что само по себе многое значит.

Гроза, между тем, кончилась, но дождь все лил, барабанил по подоконнику и крыше, журчал в водосточных трубах противный и промозглый ноябрьский дождь.

Хоронили через три дня, на старом кладбище – оказывается, оно вовсе не было заброшенным, по крайней мере, западная его часть, та, что ближе к Снольди-Хольму. Священник из местной кирхи – Йохансены были лютеранами – прочел молитву, подойдя ближе, положил руку на плечо Хансу. Тот стоял, опустив заплаканное лицо, маленький, несчастный, непонятно кому теперь нужный – ведь близких родственников у него не было, если не считать двоюродного дядьку по матери, но тот жил где-то в Канаде, да и был ли теперь жив – неизвестно. Еще была двоюродная бабка… но тоже где-то далеко, и не Ханса бабка, а его матери, Юдит. Ханс ее так никогда и не видел. Тоже маловероятно, что жива.

– Мальчика надо временно определить в приют. – Пастор наклонился к доктору Арендту. Тот рассеянно кивнул. Ну, конечно же, он сделает для юного Йохансена все, что возможно.

С моря дул ветер, холодный, пронизывающий до самых костей, и похороны завершились быстро. Доктор Арендт сказал пару слов, его поддержали еще несколько человек – соседи – покойные Йохансены вели уединенный образ жизни и не имели широкого круга друзей.

На обратном пути Ханс Йохансен тронул доктора за рукав пальто:

– Можно, я пока останусь в нашем доме?

Доктор обернулся:

– Конечно, можно. Ведь это твой дом… – «Потом все равно придется куда-то определять парня, – подумал он. – Ну, это потом. А пока… Пусть побудет у себя, хотя бы пару дней… Кто только кормить его будет? Ладно, скажу Ханне».

Дом – родной дом, прежде такой ласковый и добрый – встретил Ханса угрюмым молчанием. Он казался сумрачным, темным, хотя Ханс и включил везде свет, но… Вот, с этой лестницы, ведущей на второй этаж, обычно спускалась мать, когда он возвращался из школы, молодая, веселая, напевая что-то из «АББА». А тут, в углу, у шкафа, стояло кресло отца – оно и сейчас стоит, и даже бутылка пива рядом, на подоконнике, которую он вытащил из холодильника, перед тем, как раздался тот страшный телефоный звонок…

Ханс не плакал ни на кладбище, ни тогда, когда узнал о трагедии. Словно бы сжался в комок под холодным ветром. А теперь дома, в одиночестве, этот комок растаял. Стало так плохо, как не было, наверное, до того никогда, – да ведь и не было! – едко защипало глаза, а в горле сделалось вдруг жестковато и горько…

Кто-то позвонил как раз в этот момент. Не дожидаясь ответа, вошли – дверь была оставлена нараспашку. Черные джинсы, черная, с заклепками, куртка-косуха, темная грива волос – Нильс. И с ним – девушка, видно, его подружка-одногруппница. Зачем они пришли? Зачем – именно в этот момент…

– Уходите! Чего приперлись? Что вам от меня надо? – закричал на них Ханс и, закрыв лицо ладонями, метнулся в спальню…

Он повалился на кровать, лицом вниз, и заплакал навзрыд, так, что худенькие плечи его содрогались от рыданий, а подушка скоро сделалась мокрой от слез. Родителей, любящих его родителей, больше не было. И не будет – никогда! Никогда, никогда, никогда… И кому он теперь нужен? Далеким родственникам? Которые еще есть ли на свете? Нет у него никого… Когда слезы кончились, Ханс сел на кровати. Как это – нет никого? А друзья? Тот же Нильс… Так ведь он сам его только что выгнал. Может, Нильс теперь обидится и никогда больше не придет? А, может, они не успели далеко уйти, и еще можно догнать? Нужно, нужно догнать!

Ханс выскочил из спальни…

– Мы тут хотим пожарить вашего палтуса, – обернулся к нему Нильс. А его девчонка, на вид вполне симпатичная и добрая, вопросительно вскинула ресницы: – Можно?

Ханс ничего не сказал, лишь робко улыбнулся, не ощущая, как по мокрым щекам его катятся слезы.

Все сатанисты, в лице Толстяка и Торольва, с восторгом восприняли идею Вольфа отыскать сумасшедшую Магн и отобрать у нее какой-то там камень, то ли драгоценный, то ли черт-те какой. В общем, какой-то камень, до зарезу нужный темным потусторонним силам, и, как скупо объяснил Вольф – может быть, даже самому Князю Тьмы. Сумасшедшую Магн в городе многие знали, особенно молодежь, и троица Вольфа отнюдь не была исключением. Несмотря на помешательство, а, может быть, и благодаря ему, Магн была красива и слыла легко доступной, хотя, сказать по правде, ни один парень, ни из Гронга, ни из соседнего Намсуса, не смог бы сказать, что хоть раз переспал с ней. Тем не менее, слухи такого рода ходили, вызывая нездоровое томление среди местных подростков, лишенных маленьких радостей больших городов, где каждый чувствует себя анонимным и безнаказанным. Хорошо им там, в столице – ходи, встречайся с девчонками, никто тебе слова не скажет, да и не узнает никто – всем на тебя наплевать. Совсем другое дело здесь, в маленьком Гронме, или в том же Намсусе. Родители, знакомые, родственники вычислят враз. Могут и морду набить, бывали случаи. Так что сумасшедшая Магн считалась среди местных подростков вполне подходящей кандидатурой для быстрого и необременительного секса. Хотя вроде и поводов не давала. Ну, не давала, так, может, даст. Лишь бы вот отыскать ее.

– А чего ее искать? – лениво поковырял в носу Торольв. – Позвонить в психушку, делов-то!

Он вытащил мобильник, поискал в справочнике нужный номер. Позвонив, поговорил пару минут и озадаченно обернулся к приятелям:

– В психушке ее нет!

– Это мы уже поняли, – хмуро кивнул Вольф. – Какие еще будут предложения?

Никаких осмысленных предложений от Торольва и Толстяка, конечно же, не последовало. Впрочем, Вольф не очень-то и рассчитывал на их мозги. Допив пиво, сам принялся перебирать варианты. Ну, где в округе найти прибежище умалишенной? Причем не буйной, а обычной тихо помешанной. К тому же временами она вполне сходила за нормальную, только вот почему-то боялась автомобилей, телевизоров и больших городов – ну, сумасшедшая, она сумасшедшая и есть. Но где же ее отыскать? Если в психушке нет, то, скорее всего – на дальнем хуторе, репетирует с какой-нибудь группой, она же певица. Значит, надо смотреть афиши да порасспросить кого-нибудь из поклонников тяжелой музыки.

– Есть у меня один такой знакомый, – вспомнил Толстяк. – Его зовут Нильс, он раньше в нашей школе учился. Увижу – спрошу про Магн.

– Увидишь? – разъярился Вольф. – И долго нам ждать, когда ты соизволишь его увидеть? Быстро, прямо сейчас – побежал искать. Ну, что сидишь?

– Дай хоть пиво допить, – испуганно пролепетал Толстяк.

– Допивай, – смилостивился Вольф. – И проваливай. Тор, что у тебя? Никаких знакомых нет?

– Могу смотаться в клуб, – пригладив сальную шевелюру, лениво бросил тот. – Тот, что в Черном лесу. Только это ближе к ночи надо.

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул Вольф. – А я смотаюсь на рынок, поговорю с рыбаками. Может, и есть где на дальних хуторах сдвинутая по фазе работница. Вы, чего узнаете, сразу звоните, – на прощанье напутствовал он напарников.

Магн отыскалась на удивление легко, еще бы, уж слишком колоритным персонажем она была. Знакомый Толстяка Нильс с уверенностью заявил, что девушка поет с ребятами из Намсуса, группа называется «Мьольнир». В клубе «Черный лес» ночью никого не оказалось – видно, концертов на этой неделе не было, зато висела анонсирующая выходные афиша: суббота – 23.00, воскресенье – 22.00. – Живые выступления. А среди списка команд – «Мьольнир». И даже, не просто «Мьольнир», а «Мьольнир и Магн».

– Значит, в субботу. – Вольф потер руки. – И не забудьте взять с собой веревку – сумасшедшие, они сильные.

– А зачем нам веревка? – спросил Торольв, играя ножом.

– Убери! – прикрикнул на него Вольф. – И не вздумай взять с собой на концерт, там полиция шарит. Повяжут – враз.

Задолго до начала концерта в Черном лесу стали собираться люди. В основном молодежь, конечно, но был и народ посолидней, любителей «блэка» хватало и среди них. Да и многие добропорядочные хуторяне, вовсе не меломаны, объевшись вездесущей попсой, решили тряхнуть стариной – хватануть адреналинчика с пивом, и послушать людей, которые играют живую музыку, без всяких поганых компьютеров. Для подобного контингента хозяева клуба специально пригласили пару хардовых и даже чисто блюзовых групп, которые, и начали выступление, а «дум» с «блоком» ожидались во втором отделении шоу.

Аксель поставил машину – старый «СААБ-900» – подальше от клуба, ну их, эту молодежь, запустят еще спьяну бутылкой в лобовое стекло. Вышел, не спеша зашел в бар, выпил кружечку пива, с удовольствием прислушиваясь к тому, как в зале настраивают аппаратуру. Вот – рыкнул бас, прокатились раскаты ударных.

– Вот, только что был хороший бас! – донесся из полуоткрытых дверей зала чей-то довольный голос.

– Лэнс, совсем не слышно вокала, ну сделай же что-нибудь! Вот… Уже лучше. Совсем хорошо.

– А бас? Бас где? Бас-то куда потеряли?

– Лэнс, прибавь звук на гитары!

– Да куда уж больше? Фронталы сожгу.

К стойке, рядом с Акселем, присел еще один посетитель, заказал пива, обернулся:

– Звук выставляют. Хороший звук, он в роке многое значит.

Аксель хмыкнул. Кто бы спорил? Незаметно оглядел собеседника: чуть помоложе его, лет тридцати-тридцати пяти, с бледным лицом, бородатый, растрепанный, в светлых джинсах и свитере, с длинным желтым шарфом с кроваво-красной надписью – «Соки и воды Гронма». Знакомая физиономия. Впрочем, в маленьких городках все друг друга знают, если не по имени, так по роже.

– В первый раз здесь? – осведомился бородатый.

Аксель холодно кивнул. Не любил бесцеремонности в общении.

– А я, уже раз пятый, – похвастался сосед. – Приятно, знаете ли, провести время. Прошлым летом, кстати, здесь проездом был «Моторхед».

– Да ну? – Искренне удивился Аксель. – Вот на Лемми я бы сходил. Жаль, не знал.

– Ничего, сходите еще. Коньячку?

Аксель замялся. Коньяк на пиво – как-то это…

– Ну, по рюмочке, за знакомство? – не отставал бородатый. – Я – Ральф. А вас как зовут?

Представившись, Аксель поперхнулся пивом. Ральф? Так вот почему он показался знакомым. Ну да – Ральф Гриль, местная телезвезда, известная скандальными шоу.

– Вижу, узнали, – усмехнулся Ральф. – Не пугайтесь, я не настроен сегодня эпатировать. Надо же когда-то и отдохнуть. Похоже, уже начинается! Идем?

Приглушив свет, со сцены грянули «Since Pve Been Loving You», знаменитый ледзеппелиновский блюз. Играли неплохо, только вот вокалист – рыжий расхристанный парень – явно не дотягивал до Роберта Планта. Не такой у него был голос. Вроде бы и неплохой, но все ж не то. Ральф согласился с Акселем:

– Лучше б свои песни пели. Тоже мне, «Новые Ярдбердз».

Таксист улыбнулся. А этот журналюга вроде ничего парень.

Следующая группа порадовала их обоих. Вот это звук! Напористый, мощный, яркий, настоящий хардовый драйв, от которого мурашки по коже, а душа в полном улете! Эти исполняли свое, плюс джег-геровский медляк «А слезы капали», ну, его многие исполняют, даже Ванесса Парадиз.

– Ну, где же, где же она? – волнуясь, вертелся на месте Торольв. – Должна же быть.

– И я ее на афише видел, – поддержал Толстяк.

Вольф холодно оглядел их:

– Не мельтешите. Те группы, что нам нужны, будут ближе к ночи.

– Так еще сколько ждать!

– Ну, выйдите. Прошвырнитесь.

Толстяк с Торольвом так и поступили. В зале им было неинтересно, вот если бы рэп – другое дело. Впрочем, гуляли они не долго. Не успел закончиться очередной блюз, как сатанисты влетели в зал.

– Мы видели ее! – возбужденно зашептали они. – Она здесь.

– Да заткнитесь вы! – рыкнул на них Вольф. – Здесь – так здесь. Где же ей еще быть? Узнали, когда выступает?

– Да, «Мьольнир» – предпоследние.

– Будем ждать.

Нельзя сказать, чтоб «Мьольнир», вернее, «Мьольнир и Магн», поразили всех. Но играли вполне добротно: зло, агрессивно и технично. А вокал – так вообще был выше всяких похвал. Публика помнила Магн по прошлым выступлениям и на ее появление реагировала бурно – свистом, воплями, аплодисментами, что, впрочем, не производило на девушку никакого впечатления. Не поведя бровью, она подошла к микрофону и запела. В волшебном голосе ее, как всегда, сначала слышался мягкий шум волн, перерастающий в грозный рык бури, который, в свою очередь сменился пронзительным воплем, долгим, тягучим, жутким, словно это пела не женщина, а выла молодая волчица! Высокий – высочайший, вполне даже оперный – звук этот, достигнув вершины небес, оборвался вдруг, словно лопнувшая струна… И на зрителей внезапно обрушилась тишина. И тьма – освещавшие сцену прожекторы погасли, лишь тускло горели лампочки на пульте звукорежиссера, да на шее Магн мерцал сиреневым светом кристалл.

– Вот он, камень! – прошептал Вольф. – Ну, теперь он наш. Чего расселись? – Он ткнул локтем Торольва. – Давайте на выход. И проследите там, куда эта чертова Магн пойдет.

Не дождавшись окончания концерта, «чертова Магн» вместе с музыкантами «Мьольнира» уселась в синий микроавтобус «Фольксваген». Тихо зарычал двигатель…

– Вон Магн, – Нильс ткнул в бок своего младшего приятеля, Хансу. – Хочешь, возьмем автограф?

Ханс пожал плечами:

– Не знаю.

Он был благодарен Нильсу и за то, что тот вытащил его на этот концерт, и за то, что не бросил его в одиночестве, да вообще – за все. Хансу было даже как-то неловко пользоваться таким благорасположением приятеля. Стыдно как-то. Словно бы из-за этого и погибли родители. Чушь, конечно, но… Вот и сейчас Нильс предложил взять автограф у Магн. Знал, что она нравится Хансу.

Пока Ханс раздумывал, микроавтобус скрылся за соснами. Ребята заозирались по сторонам.

– Такси! Такси! – призывно закричал Нильс, увидав выезжающий из леса «СААБ».

– Нас до Гронма.

– Садитесь… О, знакомые все лица! Рад видеть, – широко улыбнулся таксист – Аксель Йоргенсон. Он и в самом деле был рад видеть ребят. Мимо, приветственно просигналив, пролетел черный «Порше» Ральфа.

– Вот это тачка! – заценили пассажиры. – Кто это?

– Да так, знакомый один. – Таксист усмехнулся. – До Гронма, говорите… Черт!!! – Он еле-еле успел свернуть в сторону: прямо под колеса чуть было не влетел мотоцикл – занесло на скользкой дороге.

– Ездят тут всякие, – неприязненно пробурчал Аксель, глядя, как незадачливые мотоциклисты поднимают свой экипаж. Вырвавшись на шоссе, он прибавил ходу. По обеим сторонам дороги темною полосой тянулись угрюмые ели, блестела в свете фар холодная хмурая взвесь, а где-то внизу, ближе к морю, горели городские огни. Юные пассажиры на этот раз были какими-то притихшими, перебросились парой фраз о концерте, потом всю дорогу молчали… По просьбе старшего мальчика, Нильса, Аксель сначала завернул к Снольди-Хольму – высадил Ханса, а уж затем направился в город.

– Что-то твой приятель сегодня не в духе, – обернувшись, сказал Аксель.

– Да уж, веселиться-то ему не с чего, – хмуро отозвался Нильс. – Про погибших в недавнюю грозу слыхали?

Таксист кивнул.

– Его родители. Отец и мать. Обоих – молнией. – Нильс сглотнул слюну. – Сразу насмерть.

– А у него, у Ханса, есть здесь родственники?

– Дальние – дядька да двоюродная бабка. Дядька где-то то ли в Канаде, то ли в Штатах, а бабка вообще черт-те где. Так что, можно считать – и нет никого.

– Как же он будет, один?

Нильс пожал плечами. Вопрос этот, честно говоря, занимал и его самого. Не хотелось бы терять басиста. И друга. Вот уже почти неделю Нильс с подружкой навещали его каждый вечер, что-то готовили на ужин из привезенных с собой полуфабрикатов, ели. Ханс радовался их приездам, улыбался даже, но, чем ближе к ночи, тем все тревожней и чаще посматривал на часы, знал: ребята уедут, и он останется один. Один в осиротевшем доме. Совсем один.

– Мне здесь выходить, – кивнул Нильс около колледжа. Поблагодарил, расплатился и, защищая лицо рукой от ветра, быстро пошел вдоль по улице, ведущей к морю.

Поежившись, Аксель посмотрел ему вслед, развернулся и поехал домой. Он уже сворачивал к дому, когда по мобильнику из фитнесс-клуба позвонила жена.

– Ты еще в клубе? – удивился Аксель. – В такое время?

– Ты понимаешь, мы тут решили заняться благотворительностью, ну, и немножко выпили… – В приглушенном голосе Марты звучали не свойственные ей виновато-беззащитные нотки. – Вот я и подумала – может быть, лучше оставить машину в клубе? Но если ты…

– Уже еду, – буркнул Аксель, не очень-то любивший поздние отлучки супруги. Да и какой муж это любит?

– Так у вас, похоже, был неплохой пикник, – с усмешкой бросил он, захлопнув за женой дверь.

– Да, был, – с улыбкой помахав кому-то – не разберешь, то ли подругам, то ли тренеру, Марта поджала губы. Аксель молча прибавил скорость. Вот так и начинаются ссоры, исподволь, незаметно, хотя вроде бы, столько лет вместе. Ну, да, столько лет… Тем более, Марта должна бы соображать, что… Впрочем, ведь и он сам не так уж плохо провел этот вечер. Только об этом не должна знать жена! Пусть думает, что весь вечер пахал, аж до упрягу, в то время, как она развлекалась в клубе. Пусть почувствует себя виноватой, пусть. Нарочито медленно Аксель запер калитку, повозился с замком. Войдя в дом, сразу прошел в ванную и долго мыл руки. Из гостиной донеслась веселая музыка. «АББА», как всегда, когда жена чуть подопьет. И чего, спрашивается, веселиться на ночь глядя? Аксель словно заводил сам себя, и вот уже поверил даже, что и в самом деле он сегодня трудился, не покладая рук, в то время, как супруга… Прихватив из холодильника бутылку «Гиннеса», он молча уселся перед телевизором и сидел так, спиной к Марте, всем своим видом выражая усталость и недовольство. Ждал, когда жена съязвит что-нибудь по поводу пива. Но та почему-то помалкивала, что было на нее не очень похоже. Значит, и вправду, чувствовала себя виноватой. А почему? Завела любовника?

Не выдержав, Аксель повернулся к жене. Та сидела на диване, держа на коленях ноутбук, и увлеченно щелкала клавишами. Интере-есно…

– Составляю списки нуждающихся. – Марта перехватила взгляд мужа. – Знаешь, дорогой, меня выбрали председателем нашего благотворительного фонда – это большая ответственность.

Аксель презрительно хмыкнул. Председатель благотворительного фонда, во, блин! Ну, и где она наберет столько нуждающихся?

– А ты думаешь, их нет? – В устремленных на мужа глазах Марты, светло-синих, как небо ранней весной, вдруг вспыхнули молнии. – Старик Нибус, бывший шахтер, Ильма Хорексен, одинокая и больная, да мало ли никому не нужных стариков? Ты, конечно, скажешь сейчас про дом престарелых? Хм… А вот еще, к нам в клуб не так давно пришла медсестра из клиники доктора Норденшельда, русская. И тоже одинокая. Пойми, материально все они живут вроде бы и неплохо. Но им не с кем общаться. К ним никто не заходит, не навещает, не разговаривает – ты представляешь, каково это?

Отложив в сторону ноутбук, Марта встала с дивана.

– Представляю. – Аксель поднял вверх руки – только скандала ему к ночи не хватало, а, похоже, к тому и шло. Ну, женщины… И вдруг он вспомнил того мальчишку, Ханса. Ну, назвать его уж совсем одиноким было бы, наверное, не совсем точно: все-таки у него остались друзья – тот же Нильс – но людей взрослых, способных оказать реальную помощь, рядом не было.

– А, ты говоришь про того мальчика, чьи родители погибли в грозу? – По тону жены Аксель с облегчением понял, что, похоже, гроза миновала. Да ведь он же сам ее чуть было не вызвал! Хватило ума не доводить это нехорошее дело до конца. Черт с ней, с Мартой, пусть занимается своей благотворительностью.

– Нильс Йохансен, Снольди-Хольм. – Марта занесла адрес в компьютер. – Завтра же навестим его.

– Вряд ли он будет очень рад вас видеть, – скептически усмехнулся Аксель. – Хотя кто знает?

Пожав плечами, он в два глотка допил пиво и, подойдя к жене, обнял ее за плечи:

– Пошли спать, что ли? Поздно уже.

А по шоссе, что между Гронмом и Намсусом, следуя за синим микроавтобусом «Фольксваген», громко урча моторами, неслись сквозь заряды снега два мотоцикла. На одном, с желтым черепом на бензобаке, сидел Вольф, на другом – Толстяк и Торольв, оба грязные, нахохлившиеся, злые – навернулись у выезда на шоссе, чуть было не попали под колеса такси, хорошо, таксист оказался опытным.

Слева от шоссе, за скалами, промелькнули желтые огни Снольди-Хольма. Дальше дорога раздваивалась, делая крутой поворот.

– К Намсусу свернули! – обернувшись к Толстяку, прокричал сидевший за рулем Торольв. – Видно, тамошние… Нет, похоже, останавливаются.

На «Фольксвагене» вспыхнули красные огни. Притормозив, микроавтобус аккуратно свернул на обочину и остановился. Вышедшие из него люди отошли в сторону, как видно, по естественным надобностям.

Едущий впереди Вольф резко снизил скорость. Торольв торопливо последовал его примеру, да неудачно – едва не врезался в микроавтобус.

– Неужели Вольф решил напасть прямо сейчас? – тоскливо подумал Толстяк. – Уж больно силы неравные.

Но, похоже, так оно и было. Подъехав к микроавтобусу ближе, Вольф выхватил нож… И, остановившись, неожиданно ловко проколол переднее колесо, после чего, резко прибавив скорость, скрылся за поворотом.

– Прячьте мотоцикл в снег, – дождавшись появления приятелей, приказал он. – Сейчас возвращаемся обратно.

– Да ведь далеко же!

– Молчи, Толстяк. Там и километра не будет! Я сказал – возвращаемся обратно, а кто не желает… – Вольф многозначительно поиграл ножом.

– Да я ничего, – испуганно забормотал Толстяк. – Просто спросил. Спросить уже нельзя…

Выл ветер, летели хлопья мокрого снега, дорога еле угадывалась во тьме. Метрах в семистах тускло светились огни «Фольксвагена».

– Бежим, – приказал Вольф, чувствуя, как в душе его нарастает какая-то непонятная радость, предвкушение ничем не объяснимого торжества пополам со злобой.

…За много веков до этого, в Киеве, на острых крышах Детинца, посреди ночи хором закаркали вороны.

– Он отыскал Камень, – проснувшись, прошептал Дирмунд-князь. – Отыскал… Но хватит ли сил его взять? Слуги, эй, слуги, позовите Лейва!

Трое парней вылезли из «Фольксвагена», чертыхаясь, меняли колесо. И три тени, хрипло дыша, приближались к ним из тьмы. Слева от микроавтобуса темным зубчатым забором тянулся еловый лес, а справа… справа была пропасть.

– Быстрее! Быстрей! – оборачиваясь к своим, шептал Вольф.

– Скорей, боярин-батюшка! Поспешай, – торопил Лейва верный челядин князя.

Дирмунд встретил его, пылая глазами:

– У нас есть кто-нибудь в подземелье?

– Никого, мой конунг.

– То есть как это – «никого?»

– Все казнены вчера по твоему приказу.

– А другие?

– А других еще не успели.

– Вот незадача… – Князь нахмурился – дело, важнейшее дело, на которое он потратил все свое черное колдовство, находилось на грани срыва. Нужно было срочно что-то придумать. Срочно.

А они приближались – Вольф, Торольв, Толстяк. У двоих – Вольфа и Толстяка – были ножи, Торольв вертел в руке запасную мотоциклетную цепь. Маги, выйдя из микроавтобуса, молча смотрела, как парни меняют колесо. На груди ее в свете габаритных огней поблескивал Камень. Волшебный камень Лиа Фаль – символ Ирландии, многократно усиливающий чары.

– Эй! – кто-то вдруг позвал ее из темноты. Маги обернулась.

Чьи-то холодные пальцы сорвали с ее шеи колдовской камень.

Маги закричала.

– А ну, стойте, подонки!

Трое музыкантов – явно не слабые парни лет по двадцати пяти – бросив домкрат, с места рванули вслед за сатанистами. Те прибавили ходу, но и музыканты не отставали.

Дирмунд, черный князь Дирмунд, Черный друид Форгайл, метался по горнице, воздевая руки к дымоходу. Что же придумать, что? Хоть выбегай на улицу и лови первого встречного. Впрочем, зачем же первого встречного? Ведь есть же…

– Лейв, приведи мне одного из наших «волков»… гм… наименее верного.

– Понял тебя, князь, – поклонился Копытная Лужа. – Поскачем в капище? Велеть приготовить коней?

– Нет. – раздраженно бросил князь. – На капище нет времени. Вот что… Приготовь-ка какой-нибудь дальний амбар…

– Ну, что, сволочи, попались? – Трое парней-музыкантов нагнали-таки шайку Вольфа и теперь, недобро усмехаясь, теснили их к скале.

– Сейчас за все получите. И за колесо, и за кулон Маги. А ну, верни его, пока не поздно, лысая тварь!

Выставив вперед руку с ножом, Вольф чувствовал, как все его уверенность в своей силе уходит, словно растворяется в промозглом воздухе ночи под спокойным взглядом светлых глаз идущего прямо не него музыканта.

– Не подходи! Не подходи! – отчаянно закричал Вольф, краем глаза заметив, как, держась за ухо, покатился по снегу Торольв, а Толстяк, громко, по-бабьи, вскрикнув, отскочил в сторону.

– Не подходи! Не…

Музыкант достал его ногой. Вольф упал в снег и остался лежать, чувствуя, как подбежавшие парни выворачивают его карманы в поисках Камня.

– Гады! – получив пинок под ребра, заверещал он. – Гады…

– За «гадов» получишь особо, – зловещим шепотом пообещал кто-то из парней, и Вольф заткнулся. – Где кулон?

– Все готово, мой конунг, – войдя, поклонился Лейв.

– Хорошо. Жди меня там, я сейчас буду, – удовлетворенно кивнув, Дирмунд проводил верного Лейва взглядом и метнулся к сундуку, стоявшему у его ложа. На самом дне сундука лежали острые железные прутья. Прутья для человечьих сердец…

Взяв один прут, Дирмунд спрятал его под плащ и, сойдя по крутой лестнице вниз, быстро прошел по двору к амбару. Несшие караульную службу дружинники почтительно приветствовали его, поднимая копья.

В дальнем амбаре тускло горел факел, отбрасывая вокруг себя оранжево-черные тени, прыгавшие по потолку, стенам, мешкам невесть с чем, наскоро сдвинутыми в сторону. Амбар был вместительный, крышу его поддерживал мощный столб, вкопанный посередине. К столбу был привязан Кипрен – один из отроков-«волков», оставшихся в живых после недавних воинских игрищ. Обнаженная грудь его, с изображением волка над самым сердцем, мерно вздымалась, глаза были скрыты черной повязкой, на губах играла еле заметная улыбка.

– Почему он так спокоен? – по-норвежски спросил Дирмунд.

– Он думает, что это всего лишь новое испытание, – с поклоном ответил Лейв и коротко хохотнул.

– Что ж, начнем. – Князь вытащил из-под плаща прут, примерился. – Жаль, у нас мало времени. – О, Кром Кройх! – воскликнул он. – Прими же эту торопливую жертву и не сердись. Только ты можешь помочь мне… так помоги же!

С этими словами Черный друид всадил острие прута прямо в сердце юноше. Тот так и умер с улыбкой на устах, ничего не успев понять. Лишь чуть дернулся и повис на веревках, безжизненно уронив голову на левое плечо.

Вороны, каркнув, взлетели над Детинцем, загомонили, кружась, и исчезли непонятно куда, словно их никогда здесь и не было.

Вольф поначалу так и не понял, откуда появилась у него эта дерзкая сила, эта наглая, с примесью превосходства, уверенность. Увидев, как вытащенный из кармана его куртки Камень заблестел тусклым сиреневым светом на ладони одного из парней, Вольф незаметно нащупал в снегу нож… И прыгнул, далеко и резко, как прыгает оголодавший за долгую зиму волк, вложив в прыжок все свое отчаяние. Три раза он ударил ножом, и каждый раз удар попадал в чье-то бьющееся теплое сердце. Три удара… И три трупа упали в снег…

Ухмыляясь, Вольф поднял с земли Камень. Оглянулся на оклемавшихся своих приятлей, глядящих на него с нескрываемым ужасом.

– Теперь девчонку. – хмуро приказал он. – До поторапливайтесь, скоро утро.

Троица рванула к микроавтобусу… Но Магн там не было! Не оказалось ее и рядом, и нигде на дороге. Девушка исчезла. Неужели со скалы в пропасть?

– Нет, вы как знаете, а я туда не полезу, – заглянув в черный провал, освещаемый серебристой луною, произнес Толстяк. – Там сам черт никого не отыщет.

– Сам черт? – задумчиво повторил Вольф. – А ведь ты прав, Толстый! – Лицо его просияло. – А ну, хватайте тех, тащите в автобус…

– Понял тебя, Вольф, – держась за ушибленный бок, усмехнулся Торольв. – Отличная идея…

Они отметили свою победу неумеренным количеством пива, как всегда, в гараже у дома Толстого. Вольф ликовал и испытывал такой прилив счастья, какой, наверное, не испытывал никогда прежде – ведь Камень был теперь у него. Хозяин будет доволен. И скажет – как его передать. Иногда, украдкой, Вольф рассматривал камень, который, казалось, не представлял собой ничего необычного, кристалл, как кристалл, чем-то похожий на горный кварц, или, нет – на застывшую слезу моря! Он был теплый, а иногда холодел, сам по себе, вне зависимости от окружения, Вольф ощущал это, время от времени засовывая руку в карман куртки по дороге домой. И это ощущение делало его еще радостнее, как бы возвышало над всеми остальными жителями городка, и даже над собственной компанией. Здорово!

Оставшиеся в гараже допивать пиво Толстяк и Торольв после ухода Вольфа почувствовали себя гораздо более раскованно. Толстяк неожиданно предложил сотворить сегодня еще что-нибудь такое, значительное. Ну, хоть, к примеру, разукрасить маркерами городскую площадь… нет, лучше не площадь, там могут быть полицейские, лучше всего, скажем… промышленный колледж! Самое удобное место – крыльцо там, стены…

– Пошли, а? – рыгнув пивом, Толстяк вопросительно взглянул на приятеля. Торольв приоткрыл дверь и поежился – на улице отнюдь не стало теплее, по-прежнему хлестал дождь, а ветер, воспользовавшись моментом, зашвырнул прямо в лицо Торольву пригоршню мокрого снега.

– Не, не пойду! – покачал головой Торольв. – К себе пойду, спать.

Толстяк похолодел. Он и сам не очень-то хотел выходить сейчас на улицу, но оставаться одному после всего случившегося было выше его сил. Он бы предложил Торольву остаться ночевать у него, но тот ведь не согласится спать в гараже, хотя здесь имеется обогреватель, а домой – мать точно не пустит.

– Ладно, – неожиданно смилостивился Тор. – Хочешь, пойдем, порисуем. Только не к колледжу и не на главную площадь. Лучше в сквер, к фонтану.

– Но это же далеко!

– Ну, как хочешь. – Торольв пожал плечами. Он жил неподалеку от сквера, потому и согласился на предложение Толстяка – и правда, чего одному-то в этакую даль переться?

Они изрисовали весь фонтан и памятник рядом с ним. Памятник был установлен в честь какого-то писателя или поэта, широко известного лишь в узких кругах местных патриотов, остальные жители о нем ничего не знали, да и не очень-то и стремились узнать. Памятник так и называли – Памятник. Влюбленные парочки частенько назначали возле него свидания – и всем было ясно, о каком памятнике шла речь.

Пьяные подростки, разрисовав памятник сатанинскими символами, направились вдоль по улице, освещенной несколькими раскачивающимися на ветру фонарями. В этом районе не было общественных зданий, лишь какой-то мелкий магазинчик – рыбная лавка – уныло мигал красным неоном вывески.

Допив пиво, Торольв с размаху бросил бутылку в фонарь. И – на удивление – попал! Раздался звон, осколки стекла посыпались на головы хулиганам.

– Бежим! – испуганно вскрикнул Толстяк и, не дожидаясь ответа, петляя, как заяц, понесся прочь.

– Эй, постой! – заорал ему вслед Торольв. – Постой же… Уф-ф. Еле догнал! Между прочим, никто за нами не гонится!

Тяжело дышавший толстяк осторожно заглянул за угол. Действительно, улица была пустынной, какой ей и следовало быть в столь позднее время.

– Ого, смотри-ка, «Порше»! – Торольв хлопнул приятеля по плечу. Вздрогнув от неожиданности, тот обернулся: рядом с фонарем, небрежно припаркованный около тротуара стоял автомобиль, чем-то похожий на хищную морскую рыбу.

– Вот бы нам такой, – завистливо протянул Толстяк.

Торольв нагнулся, подобрал с асфальта обломок кирпича:

– Спорим, попаду в лобовое?

– Да ты с ума…

Не слушая Толстяка, Торольв метнул кирпич… Стекло «Порше» треснуло с каким-то сухим жалобным звуком, словно порвался кусок полиэтилена. Завыла сигнализация.

– Вот теперь – бежим! – довольно крикнул Торольв.

А Вольфу ночью явился Хозяин. И объяснил – как передать ему Камень.

Следующий день выдался теплым, почти весенним. Прошел дождь, а после него неожиданно для всех выглянуло солнце. Желтое, радостное, оно отразилось в витринах, сверкнуло золотом в шпиле городской кирхи, юркими светлыми зайчиками пробежалось по автомобильным бокам. Зачирикали на проводах воробьи, и синь небес весело отразилась в лужах. Словно бы и впрямь – весна. Хотя до весны еще было ого-го как далеко! И тем не менее…

– Славный денек! – улыбались друг другу прохожие. – Действительно, славный.

– Эй, парень, куртку потеряешь!

Крутящий педали велосипеда Нильс тормознул, оглянулся. Нет, все в порядке – куртка, как лежала, свернутая, на багажнике, так и лежит, значит – пошутил кто-то. Нильс подтянул рукава свитера – уж слишком толстый сегодня надел, жарко, вон и куртку пришлось снять, кто же знал, что такой день будет? Однако вот и школа. Он остановился у ограды – поджидал Ханса. Тот жил по-прежнему у себя дома, что-то ни полиция им не интересовалась, ни социальные службы – забыли, что ли? В школе-то всем сказал, что живет с двоюродной бабкой, приехала, мол, наконец, хотя кое-кто из живущих в Снольди-Хольме ребят знал, конечно, что нет у Ханса в доме никакой бабки, а если кто и приезжает, так только Нильс да две женщины из какого-то благотворительного фонда. Поначалу Ханс побаивался их, думал – забирать приехали, потом, правда, разобрался, что к чему. С тех пор они его навещали – готовили еду, стирали, даже убирались по дому, вернее, заставляли убираться самого Ханса. А он и не противился особо, наоборот, только рад был и лишь со страхом ждал визита муниципальных служащих из отдела опеки. Но те что-то не приходили. И слава богу, как считал Ханс.

– О, кого я вижу?

Нильс обернулся.

Со школьного крыльца ему махал рукой Толстяк. Как его зовут, Нильс не знал, да и вряд ли кто помнил, привыкли все – Толстяк да Толстяк. Неприятный парень – губастый, с приплюснутым носом и маленькими поросячьими глазками, да и по характеру подлый. Не очень-то кто с ним водился.

– Ханса ждешь?

Нильс кивнул, отворачиваясь.

– И не страшно ему одному жить? – не отставал Толстяк. – Я б не выдержал. У него что, совсем-совсем никого?

– Да, «совсем-совсем» никого! – не выдержав, передразнил Нильс. – Тебе что за дело?

– Да ничего. – Толстяк пожал плечами. – Так спросил, просто… А вот он, кстати, идет. Ну, пока. Тороплюсь.

Он спрыгнул с крыльца, словно сорвавшаяся с крючка рыба. Впрочем, Нильс не смотрел на него – улыбался, завидав появившегося на том же крыльце Ханса…

Вечер оказался такой же, как и день. Синий, прозрачный, тихий. По-прежнему весело чирикали воробьи, да, крича, играли в парках дети. За парком, за домами, за кирхой садилось солнце, оставляя в небе золотистый расплавленный след.

Перламутровый двухдверный «Фольксваген-Гольф» прошмыгнул перекресток и, выехав на загородное шоссе, шустро покатил в гору. И катил бы, ежели б не спустившее колесо. Где прокололось? Черт…

Остановив машину на обочине, Марта набрала телефон сервисной службы… Два мотоцикла промчались мимо, обдавая «Фольксваген» грязью.

– Вот сволочи, – подумала Марта и засмеялась собственной злости – ну не хотелось сегодня злиться, уж слишком вечер был для этого чуден и тих.

А мотоциклисты между тем подъезжали уже к Снольди-Хольму.

– Во-он его дом, за деревьями, – показал сидевший позади Толстяк.

– Это хорошо, что за деревьями, – нехорошо усмехнулся Вольф. – Он точно один?

– Скорее всего, – пожал плечами Толстяк. – А кто там с ним еще может быть? Ну, разве что этот придурок Нильс.

– Вот и проверишь, – прищурив глаза, кивнул Вольф. – А мы за углом постоим. Черт, маркер забыл! Вы тоже, конечно, не прихватили?

– У него спросим, – кивнув на дом, Торольв поправил свои вечно сальные волосы и мерзко захихикал.

Подойдя к двери, Толстяк нажал кнопку звонка и жал, не отпуская, пока не открыли.

– Чего тебе? – удивленно посмотрел на него Ханс. Вот уж кого никак не ожидал увидеть.

– Ты один?

– Ну, один.

– У тебя, случайно, не будет красного маркера?

– Чего?

– Спокойно, пташка! – Метнувшиеся к двери Торольв и Вольф схватили Ханса за руки.

– Э, вы чего это?

– Заткни пасть! – Вольф ударил мальчишку в челюсть. Тот упал, вскрикнув.

– Вяжите ему руки, – приказал Вольф. – И рот не забудьте, не жалейте скотча.

Минута – и обескураженный Ханс был спеленут, словно младенец.

– Поведем уже? – поинтересовался Торольв.

– По-моему – рановато, – стуча зубами, произнес Толстяк. – Светло же еще!

– Какое там светло? – усмехнулся Вольф. – Пока дойдем. Сейчас темнеет быстро. Маркер нашел?

Толстяк кивнул.

По знаку Вольфа, они схватили хозяина дома под руки и, вытащив из дому, повели к старому кладбищу. Ханс упирался, что-то мычал, мотая головой. Вольф несколько раз сильно ударил его в живот, после чего достал нож и приставил к горлу:

– Еще раз трепыхнешься, убью, понял?

Ханс кивнул, глотая слезы.

Вокруг быстро темнело, на шоссе зажглись фонари, от деревьев протянулись по всему скверу длинные тени. Похолодало – изо рта уже шел пар, а Ханс был лишь в безрукавке и джинсах. Чем дальше они шли, тем гуще становились деревья, непроходимей кусты, и вот уже стали видны покосившиеся прутья ограды. Старое кладбище…

– Пришли, – сказал Вольф, когда они оказались в самом дальнем углу заброшенного погоста. Высокие деревья заслоняли черное небо, делая его еще чернее.

– Вон, подходящее дерево. – Торольв кивнул на старый тополь, к которому и привязали несчастного Ханса, вернее, торопливо примотали скотчем.

– Хорошо.

Вольф холодно посмотрел на жертву и, достав из кармана сиреневый кристалл, вложил его в ладонь будущей жертвы. Тщательно сложил холодные пальцы, перевязал скотчем. Удовлетворенно кивнув, резким движением разорвал безрукавку на груди Ханса. Взял в руки маркер… и озадаченно замер.

– Кто-нибудь умеет рисовать? – спросил он.

– Я, – кивнул Толстяк. – Умел когда-то, в детстве.

– Рисуй. – Вольф передал ему маркер. – Прямо на нем, на груди, слева.

– А… А что рисовать? – дрожащим голосом поинтересовался Толстяк.

– Волка! Сможешь?

Тот кивнул, чувствуя, как под пальцами яростно бьется сердце Ханса. Глаза мальчишки смотрели прямо на Толстяка. Он дернулся всем телом, как только маркер коснулся груди.

– Мама! – испуганно вскрикнул Толстяк и уронил маркер в снег. И тут же почувствовал у своего горла острое жало ножа.

– Не надо-о! – громко заверещал он. – Не надо-о-о!!!

– Не ори. – Вольф легонько ударил его по щекам и подал маркер. – Рисуй!

Толстяк, утерев сопли, принялся рисовать, больше уже не обращая внимания на несчастного Ханса. Он даже высунул язык от усердия, не отрывая маркера от тела до тех пор, пока на груди жертвы не получилось что-то отдаленно напоминающее собаку.

– Молодец, – похвалил Вольф и достал из-за пояса тонкий железный шкворень с блестящим остро заточенным концом. Размахнулся…

Ханс ойкнул и обмяк, теряя сознание.

– Слабак! – презрительно бросил Вольф, примерился снова…

– Чем это вы тут занимаетесь? – раздался голос.

– Полиция!!! – завопил Толстяк и первым кинулся прочь. За ним поспешил Торольв, а следом уж и бритоголовый Вольф, а куда ему было деваться?

– Стойте, вы, остолопы! – орал он им вслед. – Никакая это не полиция, голос-то женский…

– Ой, кто ж это тебя так? – Марта Йоргенсен ловко разрезала скотч маникюрными ножницами и похвалила себя – хорошо, прихватила с собой сумочку, не оставила в машине, побоявшись воров. Похлопала мальчишку по щекам. Тот открыл глаза…

– Ну, как ты?

– Нормально, – слабо улыбнулся Ханс. – Нам бы надо… поскорее убраться отсюда… г-госпожа Марта.

– Ты думаешь, они могут вернуться?

Ханс кивнул.

– Тогда идем.

Закинув себе на плечо руку Ханса, Марта повела, вернее, поволокла мальчика за собой. И снова не удержалась, похвалила себя – все-таки как хорошо, что она вот уже третий год занимается фитнессом. А позади, между тем, слышались уже чьи-то шаги.

– Не успеем, – покачала головой Марта. – Их там много?

– Трое.

– Н-да-а… А это что там такое? – замедлив шаг, она мотнула головой куда-то направо, где в зарослях рябины темнело какое-то небольшое строение.

– Сарай… Родители там хранили грабли, лопаты и прочее… – Ханс уже почти совсем оклемался, только передвигался с трудом.

– Туда! – оглянувшись, решительно бросила Марта и прибавила шагу.

– Вот они, Вольф! – закричали сзади. – И вправду – баба! И – одна!

– Лови их, лови! Вон куда-то свернули!

– Эй, вы! Стойте, хуже будет!

– Быстрее, Ханс… – шептала на бегу Марта. – Быстрее, родной.

Они едва успели забежать в сарай и забаррикадировать изнутри дверь. Но успели все-таки… Как и говорил Ханс, в сарае оказались садовые инструменты: грабли, лопаты, секаторы. Покойные Йохансены любили возиться в саду…

Снаружи попытались выбить дверь.

– Только попробуйте! – решительно предупредила Марта. – У нас здесь лопаты. Первому, кто сунется, тресну по башке, так и знайте.

Она сунула руку в сумочку… черт возьми, мобильник-то остался в машине, на торпеде.

– Но те-то об этом не знают, госпожа Марта! – утерев слезы, прошептал Ханс.

– Молодец. – Марта взъерошила ему волосы и закричала, громко, как могла: – Але, полиция? Тут у нас, в Снольди-Хольме, такое!

– У нее мобила, Вольф! – в растерянности произнес Торольв. – У нее мобила.

– Не паникуйте, – тяжело дыша, Вольф схватил за плечо собравшегося бежать Толстяка. – Полиция еще когда будет. – Он накинул на защелку сарайчика валявшийся в снегу замок. Чиркнул спичкой. – В доме наверняка найдется что-нибудь типа растворителя или бензин в гараже…

– Так ты хочешь…

– Они, между прочим, нас видели. По крайней мере – Ханс. Это я о тебе пекусь, Толстяк! Давай быстро в гараж…

Марта и Ханс сидели, тесно прижавшись друг к другу, и напряженно прислушивались к тому, что происходило снаружи. В руках оба держали устрашающего вида секаторы. Сняв куртку, Марта накинула ее на холодные плечи Ханса. Тот благодарно кивнул.

– Что-то они там притихли… Может, ушли? – Он попытался чуть приоткрыть дверь. Та не поддавалась.

– Заперли! – Мальчик вздохнул. – Теперь как бы нам не замерзнуть.

– Да, пожалуй, это самое страшное… – произнесла Марта и вдруг уловила резкий запах бензина. Снаружи вспыхнуло пламя.

– Одно хорошо, – обняв Ханса, сказала она. – Теперь уж мы точно не замерзнем.

Синий «СААБ»-такси, прошуршав шинами по мокрому асфальту, затормозило перед лохматым бородачом, который возбужденно размахивал руками, на самой середине улицы, напротив рыбной лавки.

– Привет, Ральф. Чего шумишь? – высунулся из машины Аксель. – «Порше» твой угнали? Нет, вроде на месте.

– «Порше»-то на месте, – поздоровавшись, мрачно махнул рукой журналист. – Только лобовое стекло – на куски. Видно, какой-то гад бутылку кинул.

– Так вызови ремонтников.

– Уже. – Ральф усмехнулся. – Слушай, Аксель. Такое дело – видал, памятник с фонтаном кто-то ночью раскрасил? Пентаграммы, три шестерки, перевернутые гробы, козлы какие-то рогатые и прочая нечисть.

– Наверняка твои любимые сатанисты постарались. – хохотнул таксист. – Которые и на старом кладбище постарались. Смотрел твой репортаж… с девчонками в мини-юбках!

– Девчонки – девчонками, а сатанисты – дело серьезное. – Журналист пригладил бороду. – Интересно, это одна и та же банда? Смотаться бы на кладбище, сравнить рисунки. Да, может, и там что-нибудь новое появилось.

– На кладбище? – Неожиданно улыбнулся Аксель. – Так в чем же дело? Садись, поехали. Заодно заедем в Снольди-Хольм, у меня там жена на машине. Что-то задерживается, и трубку не берет. Вот я и думаю – не случилось ли чего? Вон, на той неделе микроавтобус свалился с кручи. Три трупа! Думаю, до этого вряд ли дойдет, но в кювет съехать может. Сидит сейчас в сугробе – не выехать, а в мобильнике аккумулятор сел.

Ральф задумался:

– Поехать, говоришь, с тобой? Впрочем, почему бы и нет? Дождемся только ремонтников.

– Да вон они как раз едут! – Аксель кивнул влево, где из-за поворота как раз показалась желтая машина сервисной службы.

Дом покойных Йохансенов встретил приятелей распахнутой настежь дверью. Аксель еще издали заприметил темно-зеленый «Гольф» жены, даже углядел мобильный телефон на торпеде, – осуждающе покачал головой: о, женщины, женщины…

– Однако тут, похоже, кого-то тащили! – Журналист внимательно осматривал гостиную. Ну, да, вон, кресло перевернуто… На полу – скотч.

– Кстати, скотчем очень удобно кого-нибудь вязать. – Аксель с тревогой взглянул на Ральфа.

Быстро осмотрев дом и больше не обнаружив там ничего подозрительного, таксист с журналистом выбежали во двор.

Холодало. Желтая луна, похожая на фару-искатель, ярко освещала сад – ограду, кусты, черные силуэты деревьев.

Ральф потянул носом воздух:

– Кажется, пахнет горелым.

Аксель принюхался и согласно кивнул:

– Похоже, в-он, там, – Он кивнул за ограду. – Где-то в стороне старого кладбища.

Не говоря больше ни слова, мужчины быстро направились туда. Аксель снова ощутил смутную тревогу. Вокруг не было ни души, лишь далеко, за оградой сада, разгоняли мрак придорожные фонари, да в желтом свете луны чернели на снегу темные тени деревьев.

Они уже не шли – бежали, поскольку увидели за кустами синие огоньки догоравшего пламени.

Миг – и они оказались возле обгоревшего сарая, на крыше и стенах которого временами вспыхивали желто-оранжевые огоньки. Крыша и часть стены строения были покрыты железом – может, это и приглушило пламя? Даже дверь уцелела, с навешенным на нее солидным замком…

Изнутри вдруг послышался стон.

Дрожащим руками Аксель Йоргенсон сбил, отбросил замок:

– Марта! – Он бросился к жене. – Ты как?

– Я-то в порядке, – слабо улыбнулась та. – А вот мальчику требуется немедленная помощь. – Она кивнул на лежавшего без сознания подростка.

– Да, да, конечно!

Бережно подхватив жену под руку, Аксель повел ее прочь. Впереди них, неся на руках наглотавшегося угарного газа мальчишку, быстро шагал Ральф.

Какой-то маленький тщедушный человечек – довольно молодой – неожиданно встретил их на крыльце:

– Что с ним?

– Угарный газ. А вы, собственно…

– Я – доктор Арендт. Давайте ребенка в машину – и к нам в клинику. Больше никто не пострадал?

– Марта?

Вместо ответа Марта Йоргенсон тяжело вздохнула и мягко осела на снег.

– Странно все это. – Полицейский комиссар внимательно выслушал Акселя, Марту и Ральфа. – Очень странно…

Он замолчал. Версия о сатанистах комиссару явно не нравилась, возиться с этим не хотелось, куда лучше – обычный разбой, или попытка похищения с целью выкупа, что, скорее всего, и имело место. А сатанисты? Ну, уж это явный бред.

– Я только что был в клинике. – Комиссар закурил сигару. – Мальчик упоминал про какой-то драгоценный камень… Вы не в курсе, про какой?

Ему никто не ответил.

– Кстати, угощайтесь. – Полицейский пододвинул к краю стола изящный деревянный ящичек с сигарами. – Кубинские!

Йоргенсоны отказались, а тележурналист с удовольствием закурил, пуская в потолок кольца ароматного дыма.

– Что за камень, комиссар? – небрежно поинтересовался он.

– Камень? Какой камень? – Полицейский недоуменно посмотрел на него, потом засмеялся, вспомнив: – Ах, да… Мальчишка говорил, что неизвестные подростки вложили ему в руку какой-то кристалл, то ли стекло, то ли, и вправду, драгоценный камень, крепко обмотав пальцы скотчем.

– Я сама разматывала ему этот скотч, – исподлобья взглянула на комиссара Марта, ей не очень-то нравился табачный дым. – Смею вас уверить, никакого кристалла там не было – пустая ладонь. И по пути он выпасть никак не мог, уж слишком надежно были стянуты пальцы.

– Так куда же он делся?

– А уж это выясняйте сами, комиссар. В конце концов, обыщите сарай и сад.

– Уже делается, – кивнул комиссар. – Говорят, после смерти родителей мальчик жил в доме совсем один? Непорядок… Мы, кстати, отыскали, наконец, его родственницу, кажется, двоюродную бабушку.

– Отыскали?! – С радостным удивлением одновременно спросили супруги. – Отлично! Теперь Ханс может жить с ней.

– А вы не теряли времени даром, комиссар, – похвалил Ральф. – Не согласитесь выступить перед телекамерами?

– Нет, нет! – Полицейский со смехом замахал руками. – Увольте, увольте, увольте. Не люблю, знаете ли, излишнего шума. Да и вас попрошу молчать о том, что произошло. – Он обвел всех бесстрастным взглядом холодных светло-голубых глаз. – По крайней мере, до окончания расследования. Ну-с, не смею больше задерживать.

Встав, полицейский склонил голову:

– Мои сотрудники снимут с вас официальные показания. – Выпроваживая посетителей из кабинета, он напомнил: – Кстати, если вспомните все-таки про камень…

– Обязательно! – заверил Ральф.

– Ваш ход. – Ханс улыбнулся, лукаво посмотрев на медсестру, и Марина задумчиво тронула ферзя:

– А если так?

– Тогда я съем вашу ладью!

– Ой, нет! – Марина отдернула руку от фигуры. – Тогда вот так. – Она переместила ладью на несколько клеток влево.

– Так, да? – азартно переспросил мальчик. – Так?

– Ну, так.

– Тогда вам мат! Еще партию?

– Давай чуть позже. Вечером. Если не заснешь.

– Не засну. А если засну, тогда обязательно разбудите.

– Ага, как же! – засмеялась Марина. – Доктор тебе что сказал? Покой и сон. Вот и спи себе.

– Ага, испугались! – в свою очередь засмеялся Ханс. Медсестра, забрав упаковки от лекарств, вышла из палаты.

Поправив на голове лыжную шапку, Вольф бросил прощальный взгляд на таявший в туманной дымке город. «Магнус Бир» – небольшое рыболовецкое судно, из тех, что прозывают «лоханками» – утробно урча «мановским» дизелем, вышло из гавани Тронхейма, взяв курс в Норвежское море. Судно принадлежало Магнусу Беренсену, дальнему родственнику Вольфа, который, вняв просьбе парня, взял его на корабль без всяких комиссий, разрешений и прочих формальностей, на которые так горазды береговые чиновники-крючкотворы, сто тысяч чертей им в дышло, как любил выражаться капитан Беренсен. Чиновников он не жаловал, еще больше не любил полицию, догадываясь, что именно с этим государственным учреждением вступил в конфликт его непутевый родственничек. Потому он его и взял. Да и лишние руки помехой не будут, рыбацкий труд нелегок.

– Шел бы ты пока спать, парень, – положив на плечо новоявленному матросу огромную руку, произнес капитан. – Ночью – твоя первая вахта. Проспишь – выброшу за борт, – пошутил он.

Поспать? Вольф усмехнулся. Айв самом деле – не помешает. Спустившись в рассчитанную на четверых матросов каморку, Вольф стащил свитер и, не раздеваясь, забрался на верхнюю койку. Улегся, подложив под голову руки, уставился в потолок. Снаружи доносился шум ветра, заглушаемый мерным стуком дизеля. «Магнус Бир» карабкался на волну, чтобы снова провалиться вниз, да так, что замирало сердце. Впрочем, Вольф довольно быстро привык к качке. Она совсем не мешала думать, скорее, наоборот, помогала.

Эх, Толстяк, Толстяк. Он попался-таки в лапы полиции и сразу же выдал Торольва. От него-то Вольф все и узнал. Полицейские крутили их на попытку шантажа и кражи. Что ж, надо их уверить, будто все так и было. Вот пусть Торольв с Толстяком этим и занимаются, а он, Вольф, скроется на время, пока все уляжется. Да, неудачно получилось с тем парнем, да еще баба откуда-то взялась. Жаль, конечно, что они не сгорели в сарае! Вольф скрипнул зубами. Жаль… А еще хуже то, что осталась невыполненной воля Хозяина… Это страшнее всего!

Он и не заметил, как уснул под шепот волн и стук дизеля. Неожиданно привиделся густой лес, черный и страшный, со следами недавнего пожарища, даже во сне Вольф явственно ощутил, как пахнет горелым. Посреди леса, на поляне, высился огромный дуб с вросшими в кору челюстями какого-то зверя. На ветвях дуба висели обезглавленные тела, а перед ними стоял человек в черном плаще и серебристом шлеме. Именно к нему, к этому человеку, и влекла спящего непонятная злая сила! Стоявший у дуба обернулся – Вольф вздрогнул, узнав обжигающий взгляд Хозяина. Вот оно – наказание за неудачу! Недаром на ветвях дуба висят трупы.

Хозяин вдруг улыбнулся.

– Ты выполнил мое поручение, – прошелестел в мозгу Вольфа приглушенный голос. – И достоин награды.

Награды? Выполнил?

О чем он говорит, неужели не знает, как все было на самом деле?

– Вот он, Лиа Фаль – волшебный камень древних богов Ирландии! – С этим словами Хозяин вытащил из складок плаща… сверкающий сиреневый кристалл, тот самый, что Вольф забрал у Магн.

– Я многое смогу с этим камнем, – задумчиво произнес Хозяин. – А ты… – Он усмехнулся. – Ты мне еще понадобишься. И вот тебе моя награда – те, кто для тебя опасен, погибнут.

– Кто именно? – хотел, было, спросить Вольф, но не успел – черная фигура Хозяина растаяла в зыбком туманном мареве.

– Погибнут, – проснувшись, повторил Вольф. – Погибнут.

Выйдя из отделения полиции, Толстяк, не спеша, направился к автобусной остановке. Полицейский комиссар допытывался о сообщниках. Крайне интересовался, куда подевались его дружки: Карл-Густав Рейсинг – так звали Торольва – и Вольф Маллеме. Толстяк ответил почти честно – не знает. Он и в самом деле не знал, куда исчез Вольф, а вот про Торольва догадывался – наверняка тот скрывается в его же, Толстяка, гараже, больше негде. Надо будет запастись пивом. Хотя, наверное, Тор прихватил с собой пару упаковок…

Выпрыгнув из автобуса, Толстяк оглянулся по сторонам и, не заходя в дом, свернул к гаражу.

Ну, да, так и есть! Судя по незапертой двери – внутри кто-то был. Кто-то? Торольв, кто же еще? Карл-Густав Рейсинг. У него одного и были запасные ключи, да еще у Вольфа, но Вольф черт знает где, а Торольв…

– Эй, Тор! Просыпайся. – Толстяк хлопнул по плечу приятеля, спавшего на топчане лицом вниз. – Да хватит спать-то!

Торольв не шевелился. Под топчаном валялся использованный шприц. Но ведь Тор не был наркоманом? Решил попробовать?

Охваченный нехорошим предчувствием, Толстяк рывком перевернул приятеля на спину – и испуганно ойкнул, увидев перед собой бесцветные глаза Торольва. Широко открытые, пустые, мертвые.

Отпрянув, Толстяк споткнулся и замахал руками, ища точку опоры. Такую точку он быстро нашел – свисающий с потолка электрический провод, идущий к разъему розетки. И все бы обошлось, да вот только изоляция провода оказалась нарушенной. То ли протерся от времени, то ли мыши…

Толстяк не почувствовал боли. Яркая фиолетовая искра вспыхнула на миг меж его ладонью и холодным металлом. Один только миг… Одна вспышка… Удар… И мертвое тело Толстяка, выгнувшись дугой, тяжело упало на грязный заплеванный пол.

Ханс оторвался от шахмат – ему почудилось вдруг, что кто-то зовет его с улицы. Подняв голову, мальчик прислушался… Нет, наверное, показалось. Да и кто мог появиться здесь поздним ноябрьским вечером, злым и холодным, когда ночь окутывает темной пеленой город, а промозглый ветер швыряет в лицо пригоршни снега? Нильс с подружкой были с утра, а вечером приходили Йоргенсоны, госпожа Марта и ее муж, таксист Аксель, которого они с Нильсом, оказывается, давно уже знали.

Снова кто-то позвал его, на этот раз уже более громко.

Ханс отдернул штору:

Внизу, под самым окном, в зеленом пуховике и джинсах, стояла… сумасшедшая Магн! Та самая певица, что так нравилась Хансу. Интересно, что она тут делает?

Сгорая от любопытства, мальчик открыл окно, впуская в палату темный холод ночи.

– Привет, Ханс. – Девушка помахала ему рукой.

– Привет… Магн. Ты здорово поешь, и я… Но откуда ты меня знаешь?

– Вы выступали в клубе, с Нильсом.

– А, вот оно что! Ну, как?

– Неплохо. – Магн улыбнулась. С высоты второго этажа она казалась маленькой, не выше Ханса. – Ты можешь помочь мне, Ханс? – Понизив голос, девушка оглянулась по сторонам, и Ханс заметил на ее левой щеке длинную широкую царапину, как бывает, когда, упав, обдерешь щеку об асфальт или камень.

– Мне нужно увидеть того витязя, что лежит здесь.

– Витязя? А, русского. Так он в коме!

– Отвлеки всех. Сможешь?

– Отвлечь, говоришь? – Ханс усмехнулся. – Ладно, попробую. Слушай, Магн, а ты, случайно, не знаешь Иорга? Он тоже музыкант, и…

– Знаю. – Магн улыбнулась. – Если хочешь, встретишься с ним.

– Хочу… И еще хочу твой автограф!

Выглянув в коридор, Ханс подозвал Макса, охранника:

– Сыграем?

Тот покосился на монитор. Вокруг все было спокойно.

– Можно. – Макс улыбнулся. – Только ты все равно проиграешь.

– Я? Посмотрим! Если выиграю – кукарекаешь десять раз!

– Тебе и придется. – Усевшись за небольшой столик, Макс с азартом принялся расставлять фигуры.

– А чтоб ты не жульничал, позову-ка я Марину!

– Да ладно! – засмеялся охранник. – Делать нечего, как только с тобой жульничать.

– Но я все-таки позову.

– Зови. – Макс пожал плечами.

Войдя в палату, Марина Левкина выслушала условия пари.

– Зря ты согласился, Ханс, – покачала она головой. – Макс все равно выиграет.

– Выиграет? А вот, посмотрим!

За окном завывал ветер.

В Киеве шел дождь, и темное ночное небо озарялась яркими сполохами молний. На постоялом дворе дедки Зверина, что на Копыревом конце, стояла глубокая тишь, нарушаемая лишь звуками грома. Все, кроме сторожа-слуги, спали: и ладожские купцы, только что приехавшие, и старые постояльцы – варяги, и сам хозяин, Зверин.

Вот снова громыхнуло, вспыхнула молния, на миг осветив двор. Хельги-ярл перевернулся на широкой, накрытой мягкими шкурами, лавке, потянулся, улыбаясь чему-то во сне и вдруг вздрогнул, открыл глаза проснулся.

Уселся на лавке, озираясь вокруг. Прошлепал босиком к двери, тихонько позвал:

– Конхобар. Эй, Ирландец!

– Слушаю тебя, ярл!

Конхобар Ирландец вскочил, тоже томимый нехорошим предчувствием.

– Камень вернулся к друиду, – подойдя к нему, тихо сказал ярл.

Глава 8 Планы и послухи

Но что там? Кажется, шаги? Шаги… Шаги… Эй, кто идет? Кто там идет? Сергей Есенин «Пугачев»

Июль – август 863 г. Киев

Итак, волшебный камень вновь вернулся к друиду и, значит, могущество черной силы увеличилось во много раз, притом, что – Хельги это хорошо помнил – похитителя невозможно было убить сейчас. Так что же, пусть безнаказанно творит зло? Пусть сеет на киевской земле черные семена страха? Пусть вырастают там зависть, вражда и злоба? А так вполне может быть, и лучше, чем кто-либо, даже лучше, чем Хельги, это понимал Конхобар Ирландец, некогда бывший учеником Черного друида Форгайла.

– Мы не имеем права спокойно смотреть, как вырастает черный цветок зла, – твердо сказал молодой ярл. – Сила друида все ж таки не безгранична, и так же не следует забывать, что у него пока слишком мало помощников, я говорю об умных людях, а не тех, кто встал на его сторону из-за страха или потеряв разум. Что будет делать друид? Конечно же, искать сторонников! Там, в древлянских лесах, мы видели мальчиков с изображением волка на груди – это знак друида, а юные воины – его верные рабы. Их пока мало – но, несомненно, скоро станет больше, ведь людокрады не сидят без дела, а Дирмунд-князь платит щедро. Значит, мы должны заранее узнать, где, в каком месте будут проходить обучение юноши-волки, и сделать все, чтобы помешать этому, чтобы зародить в их душах сомнение.

– Боюсь, это будет не так просто. Они же язычники! – скептически покачал головой Никифор.

– И что? – Хельги бросил на него хмурый взгляд. – Мы тоже язычники, однако совсем не хотим, чтобы миром правило Зло, чтобы вернулись древние кровавые боги. А ведь это именно им приносил жертвы друид в Перуновом капище!

Все четверо – Хельги-ярл, Снорри, Ирландец и Никифор – собравшись поздно вечером в темном углу постоялого двора, обсуждали недавно произошедшие события. Инициатором подобного обсуждения, конечно же, был молодой ярл – вряд ли кому еще в те времена могло прийти в голову подобное. Обсуждать, анализировать допущенные ошибки, планировать – все это было слишком сложно для людей того времени. Но и Хельги, и его друзья знали – иначе им никогда не победить Черного друида.

– К тому же у нас с ним еще и свои счеты. – напомнил Хельги. – Из-за него сгорели в огне пожарища Ладислава и Любима, дочка Зверина.

– Нет, ярл! – сверкнув глазами, громко возразил Снорри. – Девчонки не погибли, они смогли бежать, и это так же точно, как то, что на моем затылке вздулась изрядная шишка.

– Бежать? Через горящий лес? – возразил Ирландец. – Это безумие! В огне погибли наш проводник и один из юношей-волков, которого мы вытащили из болотной трясины. Я спасся чудом! А по поводу девушек… Честно говоря, я сомневаюсь, что им вообще удалось выбраться из острога.

– Давайте отвлечемся от судьбы несчастных. – Ярл с видимым неудовольствием мотнул головой. – Мы им все равно уже ничем не поможем. Если б они были живы, то уже давно бы вернулись… Надо думать о живых. О тех людях, кто может стать – и уже становится – послушным орудием в грязных руках друида. Мы должны знать о них, должны знать о замыслах друида, о всех его действиях.

– Для этого нужно наняться в дружину Дирмунда. – Невесело усмехнулся Никифор. – Только он нас не возьмет… разве только в качестве жертв для своих поганых идолов!

– Неплохое предложение, Никифор, – ко всеобщему удивлению, одобрительно откликнулся ярл. – Самим нам, конечно, соваться друиду в пасть покуда не следует, но вот кого-нибудь заслать… Конхобар, походи по Подолу, зайди на Торг, поговори с народом… в общем, делай, что хочешь, не мне тебя учить… Но нужных людей – молодых и смелых – найди! И пока не очень важно, ради чего они будут служить нам – ради славы, мести или денег. Главное, чтобы такие люди – наши тайные послухи в стане врага – были. Без них мы глухи и слепы.

– Один такой есть. Ярил Зевота, – напомнил Ирландец. – Правда, что-то давненько не появлялся, стервец!

«Стервец» Ярил Зевота появился на следующий день, ближе к вечеру. Пришел в новой рубахе из выбеленного холста, с красным узорчатым поясом, весь такой нарядный, но грустный и непривычно задумчивый. Войдя в горницу, бухнулся на колени перед Хельги:

– Смилуйся, боярин-батюшка, отпусти!

– А что такое? – недобро прищурился ярл. – Надоело служить мне?

– Да не надоело… – Ярил вздохнул. – Чувствую, подозревает меня Ильман Карась! Как не было его, так Мечиславлюдин мне самое важное доверял – и с купцами ромейскими дела, и с Харинтием Гу… – Тут он испуганно осекся. – Ну, про то вам знать не надобно.

– Ошибаешься, господине Ярил Зевота, – рывком подняв парня на ноги, жестко сказал Хельги. – Я смотрю, ты совсем нюх потерял. Забыл, что у нас твой волос имеется? Можем ведь над ним и колдовство сотворить.

– Не погуби, милостивец! – Ярил снова попытался упасть на колени, но незаметно подступивший сзади Ирландец не дал ему этого сделать.

– Быстро доложи все, – приказал ярл. – И про ромеев, и про Харинтия… Харинтия Гуся. Так, кажется, прозывают этого людо-крада?

Ярил побледнел. Было похоже, что этот насмешливый варяжский князь знает про него все. Ну, как же ему не знать, он же колдун, колдун! По щекам парня покатились крупные слезы.

– Реветь здесь не надо, – прошептал стоявший сзади Ирландец. – После будешь реветь. Быстро рассказывай, что за дела у Мечислава-людина с купцами да людокрадами?

– Так я и говорю. – Ярил шмыгнул носом. – Только не его это дела, а Ильмана Карася. Как вернулся тот с дальних урочищ – хвастал, что туда вместе с князем ездил – большую силу забрал. Все Ильмана бояться стали – и те, кто на Торгу бесчестные колпачки крутит, и конокрады, и живым товаром торговцы. Знают – за Ильманом сила, сам князь. Был еще Истома Мозгляк, да тот сгинул куда-то, ну, туда ему и дорога.

– Подробней! – Хельги еле заметно улыбнулся. – И не спеши, и не запинайся. Садись вон, на лавку да квасу испей.

Ярил Зевота выхлебал с полкувшинца квасу, поблагодарил кивком и продолжил свое весьма занимательное повествование о житье-бытье криминального мира Киева и ближайших окрестностей. Оказывается, и раньше организаторы крупных дел, типа кражи скота или похищений людей, имели неписаный договор с власть предержащими, но тогда договаривавшиеся с ними люди стояли не выше дружинника-гридя, даже до тиуна-управителя редко когда дотягивали. С недавних же пор им стал оказывать покровительство очень влиятельный человек, кто именно – Ярил не знал. Причем покровительствовал не просто так, а свои интересы блюл. А его интересы простирались во многих направлениях. Например, в Киеве пылали, по его слову, амбары, подожженные людьми Мечислава-людина, пропадали люди с помощью Ильмана Карася и Харинтия Гуся, когда надо – открывались в стене Детинца ворота. Кто туда заходил ночью темненькой, зачем – кто знает? Только потом получалось как-то, что там, где вчера бурно веселился народ на гулянье, сегодня находили истерзанные трупы. А в последнее время самый удачливый киевский людокрад Харинтий Гусь получил от Ильмана Карася большой заказ на отроков.

– Знаю. – Хельги кивнул. – Купцам тайно продадут ромейским.

– Нет, боярин! – покачал головою Ярил. – Не купцам. Совсем в другую сторону Харинтий товар возит. На север.

– В древлянскую землю?

– Не к древлянам, к радимичам.

– Как – к радимичам?

– Сам смотри, милостивец.

Ярил Зевота снял с плеч небольшую котомку и, развязав ее, вывалил на стол все свои драгоценности. Видимо, парень всерьез опасался за свою жизнь и в самом деле намеревался бежать из Киева куда глаза глядят, и только кусок его волос, оставшийся у варяжского ярла, удерживал Зевоту от этого шага. В котомке он хранил несколько серебряных монет – дирхемов, пару медных браслетов и женские украшения, в основном височные кольца, по большей частью медные, но изредка попадались и серебряные, и даже кое-где тускло блестело золото.

– Вишь, боярин, колечки? – Ярил любовно погладил драгоценности. – Вот это – древлянские, их мне Харинтий Гусь еще в изоке-меся-це в зернь проиграл. А вот этими – недавно, как приехал, расплатился, старый должок отдал. Чуешь разницу?

Хельги с Ирландцем внимательно осмотрели протянутое агентом кольцо. Оно и вправду отличалось от древлянских, асимметричное, размером побольше, с семью вытянутыми лучиками.

– Радимичи такие кольца носят и, похожие, вятичи, – важно заявил Зевота. – Это я от купцов достоверно знаю. А Харинтий таится, не говорит, где был, видно, строго-настрого ему молчать наказано. Но, по кольцам судя, ясно – у радимичей он делишки свои обделывал, больше негде!

– А вятичи?

– До вятичей далеко слишком. Да и у колец их лучи толще. Целые лопасти, ровно весла. Здесь – разве такие?

Хельги широко улыбнулся:

– А ты умный парень, Ярил Зевота! – Хлопнул агента по плечу. Потом взглянул на Ирландца: – И он еще хотел отказаться от службы? На! Пополни свою котомку.

Вытащив из калиты на поясе дирхем, он швырнул его парню. Тот поймал монету на лету, попробовав на зуб, с благодарностью поклонился. Подумал – а может, и в самом деле, не бежать никуда, выждать немного? Где он еще столько заработает?

– Так что там у тебя с Ильманом Карасем? – спросил ярл. – Он, что, обо всем догадался?

– Еще нет, но может. – Ярил опустил плечи. Вообще, он не очень-то хорошо выглядел сейчас: взгляд какой-то затравленный, волосы спутанные, давно не мытые, лезущие на глаза, припухшие, в кровоточащих трещинках, губы, время от времени Ярил облизывал их языком. – Недавно Мечислав выспрашивал, к какой это зазнобе я хожу вечерами, вроде бы и в шутку выспрашивал, а смотрел серьезно… Это его Ильман подучил спросить, не зря он по корчме шастал. Недобрые у меня предчувствия, боярин, ох, недобрые.

– Значит, так, – пошептавшись с Ирландцем, произнес ярл. – Сюда, на постоялый двор, больше не ходи. Будем встречаться… Где ты обычно шатаешься?

– У пристани… Ну, может, на Торгу, на Подоле…

– Давай на Подоле. Дом Можилы Горшечника знаешь? Самый крайний.

Ярил Зевота кивнул.

– Там горшки на заборе висят. Как что важное вызнаешь, незаметно углем знак оставишь на среднем. Мы тебя сами найдем. Все понял? Тогда ступай. И помни – нас очень занимает Ильман Карась и его связи. Ну, и о Харинтии не забывай… Вижу, занятный это человечек, не мешало бы поближе с ним знакомство свести, а, Конхобар?

– Сведем, – мрачно кивнул Ирландец. Не хотелось ему терять единственного послуха, да, видно, к тому все и шло.

– Думаешь, раскроет его Карась? – проводив агента глазами, Хельги перевел взгляд на Ирландца.

Тот кивнул:

– Не сегодня, так завтра, но догадается обязательно. Единственный путь сохранить для нас парня – вообще не давать ему никаких поручений. Но зачем он тогда вообще нужен?

– Вот именно.

Допив квас, они вышли на двор. Затянутое красными облаками солнце садилось за дальним лесом, низко над землею летали ласточки – к дождю. Ой, не на дело дождь в жнивень-месяц, в серпень, или, как его называли ромеи – в августе, хоть и только что начался он. «Мокриды» стояли, по приметам, хороший день в «мокриды» предвещал сухую ясную осень, а дождливый – сырую, промозглую. А сегодня – не пойми какой день стоял, вроде – солнышко, а к вечеру, похоже, на дождь повернуло. Ага, так и есть! Как-то вдруг быстро стемнело, и низкое небо затянули хмурые тучи. Ударили по крышам первые капли, прибили пыль на дорогах, и хлынувший ливень прогнал с Подола вышедших на прогулку отроков – парней да девок.

Хельги-ярл стоял под воротной крышей, смотрел, как по узкой дорожке к постоялому двору скачет одинокий всадник в малиновом плаще и такого же цвета шапке, отороченной куньим мехом – Снорри.

– Греттир Бельмо сказал – для таких воинов, как мы с тобою, ярл, всегда найдется дело у Хаскульда-конунга! – бросив поводья, со смехом сообщил Снорри. – А будет дело – будет и серебришко, будут и браслеты, и кольца. Эх, закатим пир – давненько не веселились.

– Вот тут ты прав, – заметил ярл. – Что не веселились, так это точно. Да и не с чего вроде?

– Ну и что? – Молодой варяг улыбнулся той самой, задорнозастенчивой, улыбкой, которую Хельги знал еще с детства, когда Снорри все звали не иначе, как Снорри Малыш.

– Ну и что с того, что не с чего веселиться? – повторил Снорри. – Было б желание. Назло норнам, назло врагам, назло всему миру. Пусть видят, пусть злятся, пусть завидуют! Я вот тут прихватил у Греттира изрядный кувшин ромейского вина. – Он развязал переметные сумы. – Вернее, не я прихватил, а дочки его дали – Векса с Трендей. Ничего девки, веселые, только с виду уж больно страшные – эдакие кобылицы зубастые. Выпьем винца, а, Хельги-ярл?

– Конечно, выпьем, – улыбнулся ярл. – Неужели смотреть на кувшин будем?

Оставив лошадь слуге, они прошли по двору, не обращая внимания на ливень, и скрылись внутри постоялого двора.

Неприметный мужичонка – маленький, слюнявый, со свернутым на левый бок носом – постоял среди обсуждавших виды на урожай слуг и, когда те разошлись по делам, побежал по тропинке вниз и пропал среди запутанных улочек Копырева конца.

Крупные капли дождя барабанили по крыше Детинца, шуршали в недавно привезенном для княжеских лошадей сене, копнами раскиданном на обширном дворе. Тиун, ругаясь, поторапливал убиравших сено холопов, время от времени бросая недовольные взгляды на затянутое тучами небо. Похоже, ждать что завтра будет ведро нечего было надеяться. Надеяться можно было бы разве что на волхвов-облакопрогонителей, да где их сыскать? Осерчал на них в последнее время князь Хаскульд, прогнал со двора – и правда, чего не прогнать, когда в самую сушь и дождинки сотворить не могли? А вот теперь, изгнанные, верно, мстили…

«Молодший» князь Дирмунд, сумрачный, нахохлившийся, словно вымокшая на дожде ворона, зло щурясь, выслушивал Ильмана Карася, докладывавшего о тех делах, про которые ничего не должен был знать «старшой» князь, Хаскульд, или Аскольд, как его здесь переиначили, как и Дирмунда – в Дира. Хаскульд и был истинным правителем Киева и всей Полянской земли. Пока был…

Дирмунд довольно усмехнулся, услыхав, как Ильман вещает о ходе строительства новых острогов – не одного, нескольких! – далеко от Киева, на приграничье с землею радимичей. Теперь, с Камнем, дела пойдут в гору. Через несколько лет у Дирмунда будет верная дружина, готовая по первому его слову растерзать любого! Вот тогда он и поборется за власть, а пока… Пока следовало копить силы. Колдовской камень вовсе не являлся панацеей и давал силу лишь в колдовских делах, да и то – на дальнем расстоянии он действовал лишь на адептов друида, либо на людей, к ним приближенных. Именно поэтому там, в далеком будущем, кровавая рука Черного друида смогла достать лишь Толстяка с Торольвом, но не смогла дотянуться до других. Иное дело – здесь… Жаль только – мало осталось верных людей. Сгинул в далекой Хазарии Альв Кошачий Глаз, пропал – сгорел во время пожара? – Истома Мозгляк, а человек был истинно верный и многим повязанный. К тому ж далеко не глуп, жаль было терять такого помощника, хорошо хоть подстатился Ильман Карась – тоже не дурак, пронырлив и деятелен, но, конечно, не так умен, как Истома. Да, маловато подобных людишек, жаль. Одно дело – безмозглые воины-волки, уж теперь-то, с помощью волшебной силы Камня, их можно наделать в любом количестве, воспитать, как надо, в далеких лесных урочищах. Что от этих воинов требовалось-то? Послушание, верность и злобная тупая сила. А вот что касается исполнителей умных… Тут Камнем не обойдешься, тут самому искать надо. И беречь таковых, беречь! Привлекать на свою сторону кого серебром, кого ласковым словом, а кого и шантажом гнусным. У каждого – это друид знал точно – есть в душе темные силы, дремлют до поры до времени, могут дремать всю жизнь, а могут и проснуться. Силы эти: трусость и зависть, предательство и злоба, желание властвовать и наслаждаться чужой болью. Есть, есть они у каждого, даже у самого умного и, казалось бы, благородного человека. Вот их-то, силы эти, и нужно разбудить, не дожидаясь, когда сами проснутся. А как пробудятся – так все, пропал человек! До конца жизни будет он их верным рабом… и верным рабом Черного друида.

Один из таких – Лейв Копытная Лужа. Молод, туповат, исполнителен. Надежен. Именно его отправил Дирмунд в землю радимичей строить остроги тайные да воспитывать преданных воинов. С ним поехали и те «волки», что остались в живых после пожара в лесу близ капища – Немил с Ловушем. Еще не вполне взрослые, но уже достаточно злобные, завистливые, хищные. Из таких вырастут хорошие слуги.

Дирмунд усмехнулся, искоса взглянув на Ильмана. Не дурак, не дурак. Конечно, не чета Мозгляку, но не дурак. Только уж больно приметный – сальный какой-то, лупоглазый, с большой бородавкой на левой щеке. И – самое главное – имеет связи среди шельмоватого народца не только здесь, в Киеве, но и далеко на севере, в Альдегьюборге и Новгороде. А это могло еще очень даже пригодиться – друид думал о будущем. Рюрик… Что ж, отобрав власть у Хаскульда, можно будет подумать и о нем. И о Хельги! Уже второй раз этот сопляк становится у него на пути. На пути у самого Форгайла Коэла, Черного друида Теней, перед могуществом которого меркнут все жившие когда-то друиды Ирландии! И никакого – никакого! – нет с этим Хельги сладу. Почему? Помощь других богов? Да, именно так. Жаль, в эти времена еще недостаточно силы у Крома. Но сила эта вскоре возродится. Появятся – сначала в дальних лесах, а затем и в Киеве – капища, идолы. Покатятся человечьи головы в широкие горла жертвенных кувшинов. Вот тогда и посмотрим, как помогут Хельги его боги. А пока… А пока тоже нечего сидеть сложа руки! Выследить Хельги, убить его друзей… нет, лучше, гораздо лучше будет переманить их на свою сторону… А что – чем плоха идея? Дирмунд гаденько засмеялся, потер руки и поинтересовался у Карася насчет соглядатая, недавно направленного на поиски молодого ярла.

– Неруч-то? – вспомнил имя Ильман Карась. – А тут он, уже пришедши. Велишь кликнуть?

– Зови, – кивнул князь.

Застучали по ступенькам крыльца кожаные, на ремнях, башмаки-поршни.

– Вот он, княже! Заходи, заходи, не стой. Да шапку-то сыми, рыло!

Дирмунд с любопытством смотрел на мужичика-соглядатая. Маленький, с мокрым слюнявым ртом и свернутым носом, он чем-то напоминал злобного подземного тролля.

– Говори! – в спину соглядатая пихнул Ильман Карась. – Обо всем поведай. Сыскал ли, кого велено?

– Сыскал, милостивцы. – Голос у Неруча оказался тонкий, противный, скрипучий. – Энтот, кто вам надобен, на дворе дедки Зверина живет, где гости заморские завсегда обретаются. С ним дружки – один варяг, другой – вроде ромей, а третий вообще не поймешь кто – узколицый, проныристый, звать… Конхувар, что ли…

– Конху… Конхобар? – Мрачная физиономия князя озарилась радостью. – Так ты еще не нашел в Гардаре свою смерть, предатель? – сквозь зубы процедил он. – Что ж… Пожалуй, и я не буду с тобой торопиться. Что еще выведал? – Дирмунд строго посмотрел на Неруча.

– Еще ведаю, ходил к ним один человече.

– Что за человече?

– Отрок не отрок. Парень. Годков, может, пятнадцать иль около того. Белобрысый, губастенький, в рубашке выбеленной с пояском красным.

– Белобрысый, говоришь? В рубашке с красным поясом? Умммх!!! – Ильман Карась недобро прищурил глаза. – Ведаю, кто это! Не иначе, как Ярил Зевота, помощничек Мечиславов, крыса! Самолично горло порву переветнику!

Ильман Карась зарычал, совершенно по-звериному, так, что вызвал уважительный взгляд князя.

– Подожди сразу рвать. – Дирмунд предостерегающе поднял руку. – Не будем его живота лишать, погодим.

– Как погодим, батюшка? Это ж такая крыса, умхх…

– А так. Мы лучше с ним поиграем.

– Поиграем?

– Ну да. Как кошка с мышом.

Князь дребезжаще засмеялся, и от смеха этого, а больше – от страшных пылающих глаз его стало соглядатаю Неручу страшно, да так, что захолонуло сердце. Простившись, когда дозволили, бочком-бочком он пробрался к двери, выскользнул, словно налим из сети, и бросился бежать, не разбирая дороги. Плечи его, непокрытую голову, спину колотил не утихающий дождь.

– Прослежу, – на бегу повторял послух полученный от князя наказ. – Найду. Проведаю.

Глава 9 Ошибка ярила зевоты

Сплюнул с досады

Кровью от надсады.

Пропал задарма

Из-за дерьма.

Кабы вовремя знать

Про казачью знать…

…Чтоб соломки подстлать.

Михаил Зенкевич «Огородный сказ с болота»

Август 863 г. К северо-востоку от Киева

Необычно задумчив был в последние дни Конхобар Ирландец, бывший когда-то друидом и занесенный в Киев прихотливым ветром судьбы. Узкое желтоватое лицо его еще больше потускнело, заострилось, осунулось; вообще, Ирландец стал каким-то на себя не похожим – не подшучивал над Снорри или Никифором, не смеялся над росказнями заезжих купцов и даже ромейское вино пил, казалось, без удовольствия, что уж совсем ни в какие ворота не лезло. Пару раз перехватывал Хельги-ярл бросаемые на него Ирландцем осторожные взгляды. Интересно, что это с ним творилось такое? Заболел, что ли?

– Нет, не заболел, – усмехнулся Конхобар, отвечая на вопрос ярла, когда они наконец-то остались одни в гостевой горнице: Снорри улегся от нечего делать спать, а Никифор еще не возвратился с собрания братьев по вере – появились уже христиане и в Киеве.

– Не заболел, – повторил Ирландец. – Я боюсь, ярл! – вдруг, понизив голос, яростно прошептал он. – Черный друид Форгайл узнал, что я в Кенугарде! И сделал мне предложение вновь служить ему. Пергаментная записка была пригвождена стрелой к моему ложу.

– Так что ж ты теряешься? – Хельги засмеялся, не отводя от собеседника серьезного взгляда. – Согласился бы. Друид скоро станет владыкой Кенугарда, к тому все идет!

– Я слишком хорошо знаю Форгайла, – покачал головой Конхобар. – Он никогда никого не прощает и всегда мстит. И мстит страшно!

– Не страшнее смерти!

– Страшнее, ярл! К тому же, как ты сам сказал, у него теперь волшебный камень Лиа Фаль. Я уже чувствую его зов.

– Серьезное утверждение. – Ярл задумчиво постучал пальцами по столу. – Может, тебе лучше на время уехать из Кенугарда?

Лицо Ирландца на миг озарила радость – он и сам хотел просить об этом ярла и лишь выбирал удобный момент для начала разговора. Похоже, сейчас такой момент настал.

– И знаешь, куда ты поедешь? – Хельги поднял глаза.

– Догадываюсь. – Конхобар улыбнулся. – В земли радимичей?

– Именно. – Ярл оглянулся, не подслушивает ли кто? Нет, вокруг все было спокойно, лишь за тонкой стенкой, в гостевой зале, что-то вполголоса внушал служкам дедко Зверин. – Поедешь тайно.

– Под видом купца. Что ты улыбаешься, ярл? Ну, а как же еще-то? Вот только товара у меня нет, да и с серебром в последнее время у нас не все хорошо.

– Вот вы заодно и заработаете серебра. Не один поедешь, со Снорри. – Хельги почесал свою светлую, тщательно подстриженную бородку. – Ты прав, Конхобар, тысячу раз прав насчет нашего серебра. С этим друидом я совсем забыл о деньгах. А ведь еще немного – и мы нищие!

Вытащив из-за пазухи кожаный кошель-калиту, ярл с усмешкой швырнул его на стол. Выкатившиеся дирхемы, жалобно звякнув, упали рядом с деревянными кружками.

– Это все. – Хельги хлопнул ладонью по столу. – Если что-то срочно не предпринять, скоро нам нечем будет платить за постой и еду. Дожили, господа благородные викинги!

– А я давно предлагал ограбить какой-нибудь купеческий обоз, – невозмутимо произнес Ирландец. – Но никто меня не слушал.

– Не помню, чтоб ты предлагал, хотя… я и сам хотел говорить об этом. И провернуть это дело нужно быстро – до вашего со Снорри отъезда. Чтоб было чем с радимичами торговать, ха-ха!

Хельги-ярл потер руки, с недоумением чувствуя, как что-то внутри него восстает против этого, такого обычного для викингов, действия. Но почему, почему восстает? Что-нибудь другое можно придумать? Вряд ли… Хотя… А ну-ка, буди этого лежебоку Снорри!

Бывший волхв-чаровник Хевроний, изгнанный из славной жреческой корпорации за склонность к беспробудному пьянству, быстро нашел себе иное занятие. Нашел с помощью старинного знакомца своего, Мечислава-людина, что держал корчму на Щекавице, заодно занимаясь и делами, так скажем, не очень-то подходящими для почтенного содержателя питейно-постойного заведения.

– Чаровник – и без дела? – выслушав пьяные причитания Хеврония, расхохотался Мечислав. – Ты что, уже успел пропить все свои чары?

– Нет, не успел, – покачал головой Хевроний, достал несколько небольших чарок – оловянных и медных – вывалил со звоном на стол, вот, мол, не такой уж я и пьяница!

– Ты, между прочим, давненько мне должен, – почмокав губами, напомнил хозяин корчмы. – Когда отдашь?

Хевроний похолодел – вот так и теряли люди свободу, становясь, кто закупами, кто рядовичами, а кто и полными рабами – холопами да челядью. Таким вот челядином, видно, решил сделать его ушлый Мечиславлюдин, использовать для своих надобностей – опаивать чарками гостей, а потом грабить. Известное дело – вот оно, чародейство!

– Нет, нет, Хевроний! – словно подслушав думы чаровника, Мечислав замахал руками. – Нет, людишек спаивать – не для тебе дело, на то у меня, чай, другие найдутся, тут великого ума не надо. А ты… Ты, говорят, чародеем был изрядным?

– А как же? – Хевроний приосанился, бородищу растрепанную пригладил.

– И руки у тебя ловкие?

– Так ведь с чарками-то управляться, чай, нужна ловкость.

– Вот и отработаешь должок мне. Ловкостью своей да чарками.

С тех пор и улыбнулось бывшему волхву счастье. С подачи Мечислава-людина, стал он крутить на торгу да на пристани чарки, да жемчужину меж ними катать. Катает, катает – потом накроет чаркой жемчужину: поди, угадай, под какой? Кто угадает – тому жемчужина, ну а не угадал – давай, что есть: шапка – так шапка, браслет – так браслет, онучами да лаптями тоже не брезговал, птичка тоже по зернышку клюет. Не один Хевроний работал, в артели. Кроме него, еще были старый дед да отрок – жемчугоугадыватели, они и выигрывали, народишко глупый завлекали. Еще и охрана – двое молодцов с тупыми мордами и наглым звероватым взглядом. Дело свое туго знали – едва кто-то из проигравших начинал ерепениться – являлись тут же, словно из-под земли: а ну, кто тут наших старичков забижает? Неруч Кривой Нос еще был – мужичонка хитрый – тот все сразу высматривал: и как торг идет, и кто чего купил-продал, да где людишки кваску хмельного хлебнули, да в таком количестве, что теперь и море им по колено, и Днепр – ручей пересохший. А буде являлись на торг дружинники-гриди, Неруч сразу – шасть к ним. Шапку в руку, поклонится, разговор заведет. И опомниться не успеют гриди, как у них в руках у обоих то ткани кусок окажется, то поясок узорчатый, а то и браслетик витой. За то гриди Неруча сильно уважали. Так и кормились. Хевроний подумывал уже и пить бросить – да и некогда пить было, все работал, а вечерком, если и выпьешь, так чуть-чуть, не как раньше. С трясучими-то руками на утро какая работа? Должок Мечиславу быстро отдал, однако уходить на вольные хлеба не торопился – себе дороже. Тут тебе и артель, и защита. Все Мечиславовыми трудами. Приосанился Хевроний, брюшко приобрел, лысину благовониями ромейскими умащивал, шел – вперед брюхом. Бывшие друзья-волхвы, как увидали, враз позвали обратно, да Хевроний на них и не поглядел. Что толку от чародейства-то? Когда есть прибыток, когда нет. Да еще и побьют, ежели что не так предскажешь. Нет уж, лучше у Мечислава!

Вот и сегодня денек выдался – изумительный. Яркий, с молочно-белыми облаками по голубому небу и бархатным золотистым солнцем, теплым, но не жарким. К тому же артельщики на погрузке раньше обычного работу закончили – вот и проворонили их матери, жены, дочки, не успели встретить. Артельщики, кваску хлебнув изрядно, куда пошли? Ясно, куда. К Хевронию. А тот уж их ждал, улыбался, как друзьям наилучшим. А ну, угадай?

К вечеру, сидя в уголке, у старого причала, чародеи-жемчужники подсчитывали дневную добычу. Неплохой выдался день, таких бы побольше. Грех богов гневить – пять жемчужин, три беличьи шкурки, серебряных монет две, шапка, кошачьим мехом отороченная, две рубахи беленых, да небеленого холста одна. Проигравшие-то так и пошли домой без рубах, вот потеха-то!

Хевроний, улыбаясь солнышку щербатым ртом, подбросил на ладони дирхем…. Поймал. Снова подбросил – опять поймал. Подбросил…

Чья-то рука ловко прибрала монету.

Хевроний – а с ним и молодцы, и дед с отроком – все, кроме Неруча кривоносого, тот к Мечиславу, как убег, так не возвращался еще – переглянулись. Ну-ка, кто тут шутки нехорошие шутит?

Обернулись – и осеклись.

Перед ними стоял воин. Сильный, в длинной серебристой кольчуге, переливающейся на солнце яркими зайчиками, в ромейских золоченых поножах и таких же наручах, в островерхом шлеме, прикрывавшем верхнюю часть лица блестящей стальной полумаской с прорезанными очами. К полумаске была прикреплена кольчужная сетка, не дававшая возможности разглядеть лицо воина.

Повертев пальцами монету, незнакомец молча убрал ее к себе в объемистый кошель, привязанный к поясу, и так же молча, требовательно протянул руку:

– Остальное тоже сюда. Быстро!

Похватав увесистые дубины, молодцы вскочили, было, на ноги – проучить нежданного лиходея. Куда там! Хевроний не понял, что и произошло-то. Воин в кольчуге даже не доставал меча, лишь просто махнул ногами – и молодцы со стоном улетели в кусты.

– Сидеть! – Одним взглядом пригвоздив к месту собиравшихся незаметно дать деру деда с отроком, воин вытащил меч и подошел к молодцам.

– Сесть. Рядом! – Острием меча он указал на старые мостки. Вокруг буйно разрослась бузина и ива, заросли были таким густыми, что местами казались вообще непроходимыми.

Опасливо косясь на меч, молодцы проворно исполнили указание. Сообразили, что шутить с ними никто не намерен. Все более чем серьезно. Ну, не убили пока, и то хорошо.

Хевроний, ни жив, ни мертв от страха, протянул лиходею-кольчужнику всю дневную добычу и, на всякий случай, поклонился.

Лиходей глухо – из-под кольчужки-бармицы – усмехнувшись, выбрал кольцо, взял двумя пальцами, поднял над головой…

Вжжик!!!

Словно молния, в воздухе просвистела стрела и, пронзив кольцо, впилась в мостки между ногами деда.

В страхе Хевроний закрыл глаза… а когда открыл, воина уже не было. Искать его охотников не нашлось. Помнили, как метко стреляет его сообщник…

Ближе к ночи в корчме Мечислава-людина случился шумный скандал. Вернее, скандалил и шумел сам Мечислав – длиннорукий толстоносый тип, весь заросший рыжеватыми волосами. Схватив попавшийся под руку корец, запустил им в очаг. Пнул ногой котел, растоптал ногами оловянный кубок, привезенный с далекой аглицкой земли. Буйствовал. И причины на то были!

За сегодняшний день неизвестные злодеи, хорошо вооруженные, в кольчугах и шлемах, ограбили почти всех его людей: артель чаровника Хеврония, двух конокрадов, менялу Людоту и даже старика Исфагила – хазарина, невесть когда прижившегося в Киеве и промышлявшего мелкими кражами на Подоле.

Убыток оказался значительным, но не в этом было дело, в другом: хорошо, если неизвестные наглецы – приезжие и, схватив куш, угомонятся. А если нет? Это что же – постоянно с ними делиться? Нет, надо что-то немедленно предпринять.

– И что ты сейчас сделаешь? – охладил пыл Мечислава зашедший в корчму Ильман Карась. – Подожди-ко лучше до завтра. Может, и – ничего.

– Как же, ничего! Да их тут артель целая, лиходеев этих. Кто в серебряных кольчугах, кто – в черненых, кто – вовсе без кольчуги, да без шлема, только рожа одна плащом до бровей замотана. Может, князю пожаловаться?

– Погоди князю… – Ильман Карась отмахнулся. Жаловаться князьям – Хаскульду, или тому же Дирмунду – было, по его мнению, бесполезно. Сильно подозревал Ильман, что грабежами балуется кто-то из старшей дружины – судя по рассказам, вооружены налетчики были не хило. Мечи, шлемы, кольчуги. Нет, это не голь перекатная! Гриди… А то и повыше. Вовсе не за этим пришел к Мечиславу Ильман Карась. За другим… Посидел немного у очага, ноги вытянув, потер на щеке бородавицу. Спросил:

– Чегой-то не вижу парня твоего, Ярила?

– А, про Зевоту спрашиваешь. – Выпустив злость и оттого несколько успокоившись, Мечислав-людин присел на лавку рядом. – К себе на Почайну отпросился на день Зевота. Завтра с утра объявится, куда ему деться?

– Завтра, так завтра, – покладисто согласился Карась. – Я-то уйду раненько, а ты парню своему, Яриле этому, вели с кем-нибудь из твоих отправиться, вроде как для присмотру или охранщиком. Лишь бы весь день на виду был.

– С Хевронием-чаровником и отправлю. – Нахмурившись, Мечислав исподлобья посмотрел на гостя: – Ярил Зевота?

– Кто знает? – усмехнулся Ильман Карась. – Но проверить надо!

Полдня Ярил Зевота слонялся по рынку вместе с парой молодцов – охраняли чаровника Хеврония, ловко крутившего свои чарки меж пристанью и торгом. Место жулики выбрали удачно, народ – купцы с помощниками, корабельщики, мелкие торговцы, смерды – во множестве шастал туда-сюда, то с пристани к торгу, то наоборот, с торга на пристань. Собственно, никто не мог бы сказать точно, где начинался рынок и кончалась пристань. Разве что у самых мостков никто не торговал… ну, это на первый взгляд так казалось. Вон, уже прибежали туда вездесущие мальчишки-квасники с большими плетеными флягами за спиною:

– А вот квасок! Холодненький, забористый. А уж вкусен! Налетай, гость, покуда не скис.

Тут же и лепешечники:

– Лепешки горячие, аржаные, овсяные! Съешь одну – на день сыт будешь!

Вроде бы без дела толкавшийся у пристани Хельги-ярл съел пару лепешек – и вправду еще теплых – запил забористым квасом и, утерев усы и бородку подолом рубахи квасника, повернул к длинным рядам торговцев.

– Жемчужина речная, редкая, угадаешь – твоя будет! Не стой, паря, дубом, лови свое счастие!

Увидев Хеврония с чарками, Хельги усмехнулся и, пройдя мимо, остановился у горшечного ряда. Внимательно осмотрел кувшины, скривился недовольно – чтоб все, кому надо, видели. Выспросил громко, на весь торг, где самые лучшие горшечники живут? Кивнул, да и не таясь, зашагал к коновязи.

Ярил Зевота, в посконной рубахе с вышивкой, давно уже заприметил ярла, но подойти боялся, хоть и имел, что сказать. С утра еще проговорился Мечислав-людин о том, что собирается большой караван в древлянскую землю, и собирает его Харинтий Гусь. Услыхав то, Ярил про себя хмыкнул – ясно, что за караван, коли Харинтий Гусь за хозяина. Невольничий! Только, вот, почему к древлянам? Было бы ясно, ежели б к ромеям, иль в степь. А зачем древлянам невольники? Чем они их кормить-то будут, посконники занюханные, коли самим частенько жрать нечего? Нет, не продаст там Гусь никого… Впрочем, Харинтий выжига известный и вряд ли решился бы на заведомо разорительное предприятие. Но – почему к древлянам? Было бы куда как ясней, если б – к радимичам. Что ж, выходит, и в древлянской земле что-то у кого-то затевается? Дела интересные, надо бы сообщить варягу. А тот, глядишь, и совсем отпустит… Эх, вот бы забрать у него состриженные волосы, тогда можно было б, и не спрашиваясь, улепетнуть куда подальше… Ярил вздохнул и тут же посмеялся своим мыслям.

Улепетнуть… А куда? На Почайне в родовом селение спину горбить? Больно надо, давно отвык он от этого. В другой город податься? В Чернигов, Смоленск или еще дальше, в Ладогу? Так он там чужаком будет, не заработает ничего, разве только артельщиком на разгрузке, так ведь и не возьмут в артельщики чужого. Нет, из Киева дорога заказана. Тут следует жить, негде больше. Только надо затаиться на время, затихнуть, как карась в тине. Переждать… Опять же – где? К купцам, что ли, наняться, что в Царьград ходят? Так ведь не сезон… Следующей весной можно будет, но до того времени что еще случится, известно лишь одним богам. Похоже, один путь – служить верно варягу. И лишнюю куну подзаработать можно, и – в случае чего – какая-никакая защита. Варяг – воин знатный. Как там его? Олег? Нет, это по-киевски, Олег, а на их говоре – Хельги. Хельги-ярл. Вон он, у горшечников трется…

Ярил подозвал квасника, выпил – ух и кислый же квас, аж скулы свело. Вместо оплаты наградил квасника пинком и пообещал набить морду, ежели еще раз этакой кисленью торговать вздумает, пес нехороший! «Нехороший пес» квасник – мелкий прыщеватый пацан лет одиннадцати – с плачем убежал прочь, верно, жаловаться. Было кому – сам по себе здесь никто не торговал, все под чьей-то защитой. И правда – Ярил и в носу поковырять не успел, как рядом с ним возникли два бугая, за которыми, невдалеке, маячила прыщавая рожа обиженного квасника.

– Отойдем-ка, паря! – крепко взяв Ярила под руку, шепнул один из бугаев.

– Лапы убери, – так же тихо отозвался Ярил. – Малец ваш, подлюка, чуть меня не отравил своим пойлом. А что не так – Мечислава-людина знаете?

Бугаи переглянулись. Видно, знали такого. Отошли, пошептались о чем-то. Подошли снова:

– Ты это… Мечислав, что, квасников под себя взять решил?

– Нужны ему ваши квасники! У него и так вон… – Зевота кивнул на толпу, собравшуюся около артели чародея Хеврония. – Доходов хватает, нужна ему ваша мелочь.

Бугаи выдохнули с видимым облегчением:

– Тогда, давай так: ты нас не знаешь, мы – тебя.

– Валите, – согласно махнул рукой Ярил.

– Только ты того… мальцам нашим торговать не мешай.

– Нужно мне больно…

Отвернувшись от бугаев, Ярил Зевота задумчиво поковырял пальцем в носу, поискал взглядом чародейных молодцов-обормотов, подозвал:

– Вот что, парни, я отлучусь на маленько.

– А Мечиславе наказывал, чтоб…

– За хмельным, дудари вы дурные! Любите хмельное?

Обормоты разом кивнули.

– Тогда ждите. А Мечиславу скажете – никуда не уходил.

– Скажем! – предвкушая хмельное, дружно заверили молодцы. – Возвертайся только скорее, в горле пересохло, уж мочи нет.

– Ждите.

Усмехнувшись, Ярил ловко проскочил мимо рыбных рядов и, обойдя торг, зашагал по Подолу к холму. Пыльные узкие улочки разбегались по всему Подолу довольно беспорядочно и найти нужный дом было не так-то легко, хорошо хоть, Ярил примерно знал, где селятся горшечники. Прошел мимо небольшой, но уютной усадьбы, с частоколом, амбаром и дивным яблоневым садом – вот бы ему такой! – свернул к Детинцу, поплутал немного, прошелся вдоль рва, снова свернул, через кусты, через рощицу, через сад-огород выбрался-таки в нужное место, пропустив впереди себя пару возов с глиной. А где глина – там, ясно, и гончары. Вот и нужный дом, как и все, в землю вросший, крыша свежим камышом крыта, плетень, недавно чиненый, кольями подперт. На кольях – горшки, чтоб все знали, чем занят хозяин. Средний горшок… Эх-ма. Не припас угля! Вон, парень какой-то…

– Эй, малый! Уголька не вынесешь ли? Живот схватило.

Спрятав в ладони уголек, еще теплый, Ярил Зевота оглянулся – вокруг никого не было – и быстро провел на среднем кувшине черную линию.

– Ну, вот. – Выбросив уголь, он улыбнулся и деловито зашагал обратно на пристань. Нужно было еще зайти к одной бабке, за хмельным…

На возу, стоявшем рядом с двором горшечника, зашевелилось сено. Выбравшийся наружу кривоносый мужичонка – Неруч – в задумчивости почесал затылок. Что делать – идти следом за Зевотой, как велено? Иль остаться здесь, дожидаясь того, для кого оставлена метка? Вроде б надо – как велено. Но и тут… Узнает Карась – не простит. Что б такое придумать? Неруч пошмыгал свернутым на сторону носом, огляделся – рядом с ним, в пыли, валялся выброшенный Ярил ом уголь. Радостная улыбка озарила хмурое лицо соглядатая. Схватив уголь, он нарисовал линии на всех горшках. Пусть потом тот, кто придет, разбирается… И тут же испугался. А вдруг – и это какой-то знак? Выбросив уголь, поплевал на рукав да стер все. Так-то лучше будет. Словно ничего и не было… Стерев, побежал вслед за Зевотой – как велено…

– Значит, все-таки он, – поджав губы, глухо произнес Мечислав-людин, бросив взгляд на сидевшего перед ним Неруча. – Значит – он. Ну, Яриле! Недаром Ильман Карась…

Мечислав не успел закончить, как в горницу вошел сам Ильман Карась. Лупоглазый, прилизанный, бородавчатый, в неприметной посконной рубахе. Сдвинув брови, строго взглянул на сидящих:

– Ну?

– Он. – Оба кивнули. – Ярил Зевота.

– Я ж то и говорил. Что видел? – Ильман перевел взгляд на кривоносого.

– Знак кому-то подал, пес, – с ухмылкой отвечал тот. – Нарисовал углем на кувшинце, что на плетне у горшечника на Подоле. Я тот знак стер, батюшка! – Не удержавшись, похвастал Неруч.

– Чего сделал? – Ильман Карась с размаху щелкнул соглядатая в лоб, да так, что из глаз у того полетели искры. – Ты что наделал, тварь преглупая? И как же мы теперь узнаем, кому тот знак подан был?

– Так ведь он к ним…

– А может, они к нему, а? Ухх! Так бы и прибил. Прочь с глаз моих, пес гунявый! Где сейчас Ярил?

– Да здесь же, в корчме. Пьянствует.

– Пшел вон! – Ильман Карсаь с возмущением плюнул в сторону провинившегося соглядатая. – Иди к питухам. Да посматривай с прилежанием, не проворонь!

– Исполню, батюшка! – Кривоносый Неруч низко поклонился и, пятясь, вышел из горницы.

– Зря ты шумишь, Ильмане, – покачал головой Мечислав-людин. – Ясно, кому пес этот, Ярил, знак оставил. Варягам, что на Копыревом конце у дедки Зверина живут!

– Хорошо, если так, – согласно кивнул Ильман Карась. – А если кому другому?

– Так схватить эту собаку Ярилку, да пытать прилежно!

– Я б так и сделал. Да решать – на то повыше меня есть.

Ильман Карась вздохнул. Мудрит чего-то князь, все высматривать приказывает, нет, чтоб, и в правду, схватить да пытать. Ярил Зевота – парень, хоть и ушлый, да хлипкий, пыток не выдержит, все поведает, все. Надо будет сказать об этом князю. Вот посейчас и сказать, на вечернем докладе.

– Нет, – выслушав Ильмана, покачал головою Дирмунд. – Рано еще его пытать, не время. Следят за ним надежно?

– Куда уж лучше. Не пукнет без нашего ведома.

– Значит, схватить можем в любой момент. Надо будет – схватим. Всегда успеем. Да, этот ваш соглядатай, пускай ошибку свою исправит: снова на кувшинце том черту проведет и следит там, денно и нощно, кто подойдет да посмотрит. Запомнил? Теперь слушай вот что. Есть тут, в Киеве, людишки, ромеи в основном, но и киевляне тоже встречаются – поклонники распятого бога. Слыхал о таких?

– Как не слыхать, княже? Вредные это людишки, – с уверенностью заявил Ильман. – Моя б воля, я б их…

– Возьмешь у ключника серебро, – перебил его Дирмунд. – Пойдешь завтра с утра ко Градку, найдешь Мефодия-гостя, это их староста. Серебро отдашь ему. Скажешь, на строительство храма от одного богатого христианина, так они себя называют. И вот еще что – как бы невзначай, молви: есть, мол, в Киеве, некий христианин, зовут Никифором, на Копыревом конце живет, у Зверина. Очень был бы тот Никифор счастлив, когда б чаще навещали его собратья по вере, на собрания свои звали почаще. И чем чаще – тем лучше, тем больше серебришка на храм просыпется. Заботится, де, тот богатый человек о душе Никифора, вот и жертвует. Все запомнил?

Ильман Карась кивнул, ничего толком не понимая. Отдавать серебро поклонникам распятого бога? Чудит что-то князь, чудит. И с Зевотой чудит тоже.

Поклонившись, Ильман вышел. Тут же подскочивший челядин провел его к ключнику…

– Ой, глупец, глупец… Так ведь ничего и не понял, – покачал головой Дирмунд-князь. – Ну, других нет. Эх, жаль, запропал Истома, жаль.

Хельги ярл встретился с Ярилом Зевотой сразу после того, как увидал знак. Отыскал парня на рынке, кивнул – иди, мол, за мной. Там же, у пристани, и сели, квасника подозвав, как многие делали. Солнце-то упряжку жарило, словно бы на прощанье, понимая, что скоро конец лету. День выдался безоблачный, знойный. Народу на Торгу было не очень много, а кто и был – скоро уселись в тени, под навесами, у самой реки. Вот уж кому было раздолье, так это мальчишкам-квасникам! Уж пошла торговлишка, едва успевали за квасом бегать. Хельги с Ярилом ничем не выделялись из собравшихся на мостках и рядом. Сидели, неспешно попивая квасок, да посматривали на стоящие у причалов ладьи – ромейские и свои, киевские. Тишина, спокойствие. Лишь ниже по реке кричали купающиеся ребятишки.

– Почему – древлянская земля? – удивился Хельги. – Там ведь нет никакой выгоды Харинтию Гусю. Или и там что-то замысливается? Опять? Снова? Но ведь ты раньше говорил о радимичах?

– Я и сейчас о них говорю, – облизал потрескавшиеся губы Ярил. – Ну, нет ничего, что наводило бы на мысль о древлянах! Ничего, кроме слов Мечислава… А сам он услыхал то от Ильмана Карася и невзначай проговорился.

– Невзначай?

Ярил вздрогнул. Мысли молодого варяга совпадали с его собственными, которые он старательно от себя гнал. Ведь, если так, если Мечислав-людин проговорился не невзначай, а специально, то… То это означало, что он, Ярил Зевота, находится в смертельной опасности! Верить в такое не хотелось. Вернее сказать, не то чтобы не хотелось, просто не верилось, ну, не верилось, и все тут! Что же, выходит, Мечислав умнее и хитрей его, Ярила? Нет, не может такого быть. Ярил Зевота был очень высокого мнения о своей хитрости, и, надо сказать, по праву.

– Именно – невзначай, – с усмешкой подтвердил он, вытирая со лба пот и с завистью поглядывая на плескавшихся в воде ребят. Самому б искупнуться, да страшно – одежку в миг украдут.

– Ну, пусть так… – кивнул ярл, искоса посматривая на Ярила. Не слишком ли тот самоуверен? Ведь – почти дитя. Не слишком ли глубоко впутался в такие дела, что и взрослому вряд ли под силу? Дитя… Впрочем, нет, пятнадцать лет – вполне солидный возраст. И Ярил Зевота знал, на что шел.

– Известие интересное. – Ярл поманил квасника. Отхлебнул, поморщился – квас уже успел нагреться и бил в нос не хуже доброго пива. – Но непонятное, – напившись, продолжил он. – То ли к древлянам собрался Харинтий Гусь со своим товаром, то ли к радимичам – поди, разбери.

– Думаю, к радимичам, – улыбнулся Ярил. – А о древлянах Мечислав просто обмолвился, или перепутал, с него, тупоглавца, станется! Он и разницы-то между ними никакой не видит, все одно – древляне ли, радимичи, или вообще – чудь белоглазая. Ха-ха-ха!

Расплатившись с Ярилом, ярл отправился обратно на постоялый двор. Деньги кончались, и следовало придумывать очередную аферу – потрепать тех же чаровников да конокрадов-мошенников.

Они уселись за столом втроем – Хельги, Ирландец и Снорри. Изрядно посмеялись, вспомнив недавний грабеж.

– Вообще же, лучше прижать какой-нибудь род неподалеку. Деревню, – азартно предложил Снорри. – Пусть не киевскому князю дань платят, а нам. Мы ж сильнее!

Ирландец и Хельги расхохотались.

– С родом и киевским князем ты, Снорри, немножко того, погорячился! Лучше вон, квасников примучить, вернее, тех, кто за ними стоит. А то уж обнаглели безбожно – и квас у них кислый, и цену дерут, гады, никаких богов не страшатся!

Подумав, Снорри согласился с ярлом. Спорить с киевским князем Хаскульдом, пожалуй, было рановато. Лучше б наняться к нему на службу.

– Греттир Бельмо сказывал вчера, что Хаскульд-конунг сменил вдруг свое мнение о нас, – посерьезнев, поведал Снорри. – Высказался, дескать, что нет в старшей дружине лишних мест, разве только в молодшей, в отроках.

Хельги-ярл в ярости стукнул кулаком по столу, да так, что подпрыгнули тяжелые деревянные кружки:

– Мне, свободному ярлу, властелину моря, стать младшим дружинником захудалого кенугардского конунга?! Клянусь, Хаскульд потерял разум!

– Успокойся, князь, – пристально поглядел на Хельги Ирландец. – Я думаю, Хаскульд-конунг вовсе не потерял свой разум… Его у него отняли! И ты хорошо знаешь – кто.

Мрачно кивнув, ярл уселся обратно на лавку:

– Что ж, будем примучивать квасников.

Они говорили еще долго: о Харинтие Гусе и его предполагаемом караване, о квасниках, о радимичах и древлянах. И никто из них – даже Хельги – не вспомнил о своем четвертом товарище – бывшем невольнике Трэле – послушнике Никифоре. А тот все чаще захаживал в дом церковного старосты Мефодия – ромея из Судака, вот уже лет тридцать проживавшего в Киеве. Давно уже владела Мефодием мысль – подобно древним святым, основать в этой дикой земле монастырь. Он сам готов был стать настоятелем обители, давно уже получил на то благословение патриарха Фотия, не хватало только денег – но вот появились и они – и монахов. Никифор был бы ценным приобретением для будущей обители. Умен, начитан, сведущ. И – вполне искренен в деле веры, чего, кстати, нельзя было сказать о самом Мефодие. А вот для Никифора это было, пожалуй, главное. Служить делу Иисуса Христа! Разве может быть на земле выше предназначенье?

Все чаще захаживал Никифор к Мефодию, все думал о Боге и об обители, что появится вскоре в далеких лесах стараниями Мефодия и его, Никифора. Что же касается всяких тайных дел, которыми занимается ярл… Нет, Хельги неплохой человек, хоть и язычник, но… Все больше Никифор отдалялся от друзей, не догадываясь даже, что и за будущим монастырем, и за сладкими речами Мефодия стоит черное серебро друида.

А Хельги с друзьями, занятые своими делами, не замечали частых отлучек Никифора, и уж тем более не знали о том, что творилось в душе его, смятенной посулами коварного церковного старосты.

Стояла глубокая ночь, звездная и прозрачная, с тихим ветерком, и золотистой луной над крышами зданий. Мерно покачивались стоящие у пристани ладьи, в спокойных водах реки отражались звезды.

На Щекавице, на холме, тоже было тихо, лишь где-то в густой траве у самой корчмы громко свиристел сверчок.

Хлопнув себя по лбу, Мечислав-людин убил комара и заткнул узкое оконце соломой. После чего, покряхтев, уселся за стол, подперев голову руками. Думал. Совсем напрасно многие – в том числе и Ярил Зевота – считали его тупым и не способным к тонкому мудрствованию. Нет, вовсе не таков был Мечислав, хоть и походил обликом на неповоротливого медведя – приземистый, даже какой-то квадратный, длиннорукий, с узким лбом и широким ноздреватым носом. Под узким лбом Мечислава бродили совсем не простые мысли, кои он тщательно прятал. Зачем выставлять свой ум на всеобщее обозрение? Путь лучше считают его непроходимым глупцом. Умные люди – опасны, и сильные мира всего, использовав их, затем неизбежно стремятся от них избавиться. А Мечислав не хотел, чтоб от него избавлялись, он сам привык избавляться от других. Вот потому-то сейчас и чуял опасность, исходящую от Ярила Зевоты – пригрел щенка! – от Ильмана Карася и – еще выше! – от князя. Ведь именно с князем Дирмундом якшается Ильман Карась, именно его тайные поручения выполняет, в том числе – и с помощью его, Мечислава, людей… того же Ярила!

Хозяин корчмы усмехнулся – предатель Ярил или нет? И на кого кивнет Ильман Карась, если что-то пойдет не так? Кого подставит? Кто не доглядел? Кто не исполнил?

Ясно, кто…

Значит, надобно убрать Ярила… Впрочем, нет. Лучше разобраться во всем самому, а уж потом… И не здесь.

Жила у Мечислава за Притыкой у Почайны, старая зазноба – Любомира-вдовица, женщина, хоть и не молодая, и не писаная красавица, зато умна да надежна. Усадьбой сама управляла – двух девок-рабынь в кулаке держала, боле никто ей и не надобен был, окромя Мечислава. Понимала вдовица – опасна за Притыкой жизнь, могут и пожечь усадебку, или, не дай боги, неурожай. Куда тогда идти-податься? Вот и не теряла с Мечиславом связи. А тот – хитромудрый – редко ее навещал, чтоб не прознал кто, но всегда с подарками – и не с простыми, с богатыми: серебришко, кольца золотые, куний мех. Знал, обрадуется тому вдовица, готовил себе заранее лежбище, кто знает, как она еще, жизнь, обернется?

Вот у Любомиры-то и можно будет подержать стервеца Ярила. Амбары у нее надежны, высок частокол, крепки стены. Подождать только… Впрочем, чего ждать?

Осторожно – чтобы не разбудить челядь – Мечислав прокрался в овин. Знал – там, на свежей соломе, любил Ярил ночевать. Вот и сейчас – с овина донеслось тихое дыхание. Мечислав заглянул внутрь, ярко светила луна, и все вокруг было хорошо видно. Грудь спящего юноши мерно вздымалась под рубахой, волосы разметались по соломе, почти не отличимые от нее по цвету. На тонкой шее билась синеватая жилка. Придушить, что ли, пса, прямо сейчас? Мечислав еле удержался. Ладно, успеется еще. Схватил парня за плечо:

– Эй, Ярил. Яриле!

Зевота недовольно забурчал, заворочался.

– Чего, дядько Мечислав?

– Завтра, с утра раннего, на Притыку поскачешь, за медом. Там, на мысу меж Глубочицей и Притыкой человечек тебя ждать будет. Заберешь у него мед, заодно спросишь, не возьмет ли он по дешевке хище-ную утварь. Только не говори, что утварь хищеная, скажи, залежалась, вот и продаем дешево.

«А то мужик не догадается, откуда утварь? – подумал про себя Зевота. – Ну и глупень же ты, Мечиславе!»

– По двору с утра не ходи, не мешкай, – напутствовал Мечислав. – Меня тоже не буди, лошадь на конюшне возьмешь, я скажу челядинам.

– Сделаю, дядько! Не сомневайся. Дай только поспать чуток.

– Не проспи только.

– Да не бойся, нешто я когда просыпал? С первосолнышком встану!

– Ну, смотри…

Мечислав-людин ушел, и Ярил поглубже зарылся в солому.

А хозяин корчмы так и не уснул до утра. Едва забрезжило, вывел с конюшни самолучшую лошадь, уселся в седло. Челядин побег отворять ворота.

– Сейчас Ярилко явится. – Мечислав наклонился к слуге. – Дашь ему худого конька, рыжего.

– Сполню, батюшка!

– Ну, да помогут нам боги.

Хлестнув плетью коня, Мечислав-людин ходко поскакал к городским воротам.

Город вставал, просыпался. Затеплились дымки над крышами, на Подоле, понизу, да по Пристани расплывалась утренняя туманная дымка. Заругались где-то по-близости, на пути, в кузне, загромыхали железом. По дальним улицам, к воротам, на луг заливной, поспешая, шли косцы. Покуда до луга дойдут – так и солнышко встанет, росу высушит.

Пристроившись за ними, Ярил Зевота смачно зевнул – один раз в детстве, зеваючи, челюсть вывихнул, еле потом вставили, оттуда и прозвище – и потянулся. Ехал неспешно – да на этом-то коньке только так и можно было, ну и дурень Мечислав, на тайное дело послал, а коня пожалел справного! Тупой, как топор не точеный!

Выехав за ворота, Ярил обогнал косцов и потрусил вдоль Притыки по узкой, потрескавшейся от августовского зноя, дорожке. Вокруг росли кусты бузины, малины, орешник. Не выдержав, Ярил свернул к малиннику – срывал прямо губами сочные ягоды, не замечая, как сладкий сок капает на рубаху, а как увидал – уже поздно было.

– Ладно, на реке постираю. – Зевота улыбнулся, ему сделалось вдруг так хорошо, как не было уже давно. Может быть, от хорошего утра, синего, прозрачного и росного, от яркой зелени трав, от березовой рощицы, что встретилась на пути, от широкой ленты реки по правую руку, от ласкового солнышка, припекавшего спину, от пения жаворонков, от всего…

От всего этого Ярил даже запел песню, почему-то свадебную:

Красны девицы, Мастерицы, Чесаные головы, Обутые голени. Молоды, молодки, Хороши походки! Куньи шубы, Соболиные пухи, С поволокою очи… – Мать честная!

В реке, на излучине, у мыса, меж Глубочицей и Притыкой, купалась дева красоты неописуемой! Стройная, загорелая, черные волосы ровно вороньи крылья. Тонок стан, лицо, грудь… ууу… что за грудь! а глаза… Глаз из-за кустов не разглядеть было.

Отпустив конька пастись на лугу, Ярил осторожно раздвинул кусты, любуясь девушкой.

Позади послышался скрип подводы. Парень вздрогнул, но тут же расслабился. Ну как же – это ведь и есть условное место. Неслышно выбрался из кустов – вот, у дуба, подвода. На возу, на сене, спиной к нему сидел мужик в круглой шапке.

Оглянувшись на девушку, Ярил подошел ближе:

– Эй, паря! Я от Мечислава.

Мужик обернулся. Ухмыльнулся широко – здоровенный, мосластый, круглолицый… без бороды… Да не мужик это, а баба! Ну и дурень Мечислав-людин, мужика с бабой перепутал.

– Чего смотришь, миленок? – с усмешкой спросила баба. – А поворотись-ко!

– Зачем?

– Поворотись, говорю, да встань ближе к дубу! – Баба обернулась к реке, крикнула зычно: – Эй, Любима, собирайся! Хватит купаться.

Любима? Так вот, значит, как зовут девицу. Любима…

Улыбаясь, Ярил встал ближе к дубу.

И тут же на голову ему накинули пыльный мешок, заломили руки, скрутили веревками.

– Ну, теперь вези его, матушка, – услыхал Ярил грубый мужской голос. – Девки-то твои приблудные не помешают?

– Не помешают. Вот я их где держу, Мечиславе!

Мечиславе!

Послышался конский топот. Связанного Ярила грубо бросили на дно повозки, придавив сверху чем-то тяжелым.

«Мечислав… Мечислав…» – повторял Ярил, задыхаясь в пыли. Как же он не дооценил этого похожего на медведя мужика, которого все считали не очень-то умным. А он, оказывается, хитер! Ошибочка вышла с Мечиславом, ошибка. И как бы эта ошибка теперь не стоила Ярилу жизни.

Сидевшая на сене баба чмокнула губами, и лошадь медленно тронулась. Поскрипывала на ухабах повозка, на дне которой, словно сноп, валялся Ярил Зевота.

Ошибка…

Глава 10 Моления и мечты никифора

Только звон колокольный идет издали, Еле внятен пока, еле слышен, То ли с неба звон, то ли с земли, Все равно этот звон всевышен. Сергей Наровчатов «Василий Буслаев»

Август – сентябрь 863 г. Киевщина

Неизвестно почему, но после загадочного исчезновения Ярила Зевоты Хельги-ярл не чувствовал себя спокойно, хотя, казалось бы, что ему за дело до пропавшего прощелыги? Если б Хельги был обычным викингом, то, оно конечно, так бы и было – ну, пропал и пропал парень, и пес с ним. Жалко, что ли? Однако давно уже осознавший свою необычность молодой ярл считал себя в ответе за всех, с кем делил кров и пищу, кто хоть немного доверял ему, или, вот как Ярил, всего лишь верно служил. Да и верно ли? Вот уже больше трех дней Зевота не оставлял тайных знаков, не шлялся по рынку, даже в корчме Мечислава-людина на Щековице не появлялся. Хельги даже подумывал, не заявиться ли в корчму самолично, иль послать кого из друзей – расспросить, да вот только уж слишком они все были приметны и хорошо известны Мечиславу и его людям.

Кроме всего этого, ярлу не давала покоя странная миссия известного работорговца Харинтия Гуся. Если верить словам пропавшего Зевоты, именно его невольничий караван должен был на днях отправиться в земли радимичей. Отправиться, неизвестно зачем. Снорри ничтоже сумняшеся даже предложил выследить и ограбить караван, на что Хельги-ярл отвечал уклончиво – дескать, подождать да посмотреть надо.

– Да чего на него смотреть-то? – Снорри с возмущением хлопнул себя ладонями по коленям. – Что мы, работорговцев не видали? Птички жирные, пощипать стоит.

– Он прав, – поддержал его Ирландец. – Серебро для нас лишним не будет. Только для начала хорошо бы вызнать об этом караване все, что возможно. Может, и нет у Харинтия этого никакого серебра – одни невольники. И что мы с ними будем делать? В Миклагард продавать повезем? Ведь здесь не удастся.

Вздохнув, Хельги согласился с обоими. Тайна каравана требовала разгадки, ведь Харинтий Гусь был тесно связан с Ильманом Карасем, а через него – и с друидом, от которого можно было в любой момент ожидать любой подлости. Интересно, знает ли тот, где именно остановились ярл и его люди?

– Конечно, знает, – грустно усмехнулся Ирландец. – Иначе как бы он послал мне записку? И, полагаю, следит за каждым нашим шагом, через слуг, через купцов, да через кого угодно! Ведь и ты, ярл, на его месте поступил бы точно так же.

Хельги молча кивнул, терпеливо ожидая, когда Конхобар перейдет к конструктивным предложениям, а таковые у него наверняка имелись – голова у бывшего жреца варила, как, пожалуй, ни у кого больше в компании бильрестского ярла. Хельги хорошо знал об этом и специально вызвал Ирландца на разговор. И не ошибся.

– Думаю, нам следует вычислить соглядатаев, – закончив с обсуждением предполагаемых козней друида наконец предложил Ирландец. – Сделать что-нибудь этакое и посмотреть, как, кто и чем на это ответит. Ну, не мне тебя учить ярл. Это – во-первых. Во-вторых, срочно заняться поисками пропавшего Зевоты, уж больно не вовремя для нас он исчез. Погиб в случайной драке? Может быть. Но вряд ли. Во всяком случае, это нужно выяснить. Ну и, наконец – конечно, Харинтий Гусь с его караваном. Что мы вообще о нем знаем, об этом Гусе? Похоже, ничего.

– Пара укромных мест его все-таки нам известна, – улыбнулся ярл. – Помните, там, на берегу реки?

– Интересно вас слушать, – скептически ухмыльнулся Снорри. – Только как мы это все проделаем? Не разорваться же!

– А почему бы и нет? – Ирландец бросил на него быстрый взгляд. – Разделимся. Кто-то отправится в корчму Мечислава, выяснить о Зевоте, кто-то – пойдет шататься по Торгу и пристани, собирая все сплетни о Харинтие Гусе, ну а кто-то, думаю – ты, ярл – останется в корчме за главного. Ну, заодно и для того, чтобы обнаружить тайного соглядатая. Или даже – не одного.

Выслушав Ирландца, Хельги-ярл довольно кивнул:

– Не хмурься, Снорри! Конхобар дело говорит. Думаю, тебе стоит пройтись по рынку, корчма Мечислава – уж слишком тонкая работа!

– Думаешь, я не справлюсь ярл?!

– Конечно, справишься. Но наш друг Ирландец это сделает быстрее, ведь для общения с Мечиславом требуется недюжинные коварство и хитрость. А ты, Снорри – добрый честный вояка!

– Ну да. – Снорри совсем по-мальчишески порозовел от похвалы, соглашаясь с тем, что, конечно, уступает бывшему жрецу в коварстве и хитрости.

– Ну, вот и славненько, – подвел итоги ярл. – Тогда – быстренько разошлись по своим местам, нечего мешкать!

– Да, но…

– Ты что-то хотел сказать, Снорри?

– Мы забыли о Никифоре, ярл.

– Что? О, боги! И правда… А кстати, где он?

– Похоже, как всегда, со своими единоверцами – поклонниками распятого бога, – сказал Ирландец. – Я собрался было проверить их всех, да не хотел обижать Никифора недоверием. Да и лишняя работа, придет – сам расскажет.

– И то правда, – согласился ярл. – Ну да сопутствует вам удача!

Накинув, несмотря на жару, плащи – для статуса – Снорри с Ирландцем взяли в конюшне Зверина по лошади и выехали со двора.

Проводив их глазами, Хельги надел тунику понезаметнее – темненькую, затасканную, выкрашенную дубовой корой в теплый коричневатый цвет – и вышел в гостевую залу, полупустую ввиду раннего времени.

В Киеве еще не было постоянного христианского храма. Верующие – поклонники распятого бога, как их называли варяги – собирались раз в неделю в просторном доме церковного старосты Мефодия. Молились на недавно привезенную из Константинополя икону Пресвятой Богородицы, жгли свечи, общались. По вечерам читали по-гречески жития святых столпников да вели неспешные беседы о подвигах во имя веры.

Встретив здесь, в Киеве, наконец, своих единоверцев, Никифор воспрянул душою. Не раз и не два за день заглядывал к Мефодию, прикладывался к иконе, молился вместе со всеми, по воскресеньям с благоговением внимал службе. Проповеди церковного старосты оказывали на него большое влияние. Внимая описаниям подвигов Варлаама-пустнынника или столпника Варвария, Никифор представлял себя на их месте. Постепенно, под влиянием Мефодия, в душе его возникло и окрепло желание служить Господу не в известной всем ирландской обители, а среди полудиких лесных племен, погрязших во мраке язычества, еще не озаренных светом истинной веры. Что может быть угоднее Богу, чем основать обитель в дальнем урочище, привечать страждущих и неутомимо нести слово Божие идолопоклонникам-дикарям? Вот это и есть самый настоящий подвиг, подвиг ради славы Иисуса Христа, несомненно, достойный деяний первых апостолов.

Никифор слушал сладкие речи Мефодия, не замечая ни хитрого блеска его маленьких коричневатых глазок, ни бросающегося в глаза богатства, ни жадности, нет-нет да и проявлявшейся в отношениях церковного старосты к братии. Ничего этого не замечал Никифор и, отнюдь не потому, что был невнимателен или глуп, нет, просто – не хотел замечать, гнал из головы все сомнения, уж больно привлекательную идею предложил ему Мефодий. А тот давно уже понял, какое яростное пламя бушует в душе молодого послушника, и подпитывал его разговорами, разжигал ежедневными молитвами, укреплял таинственными намеками.

– Скоро уже, Никифор, – мягко говорил он, поглаживая тонкую руку послушника. – Скоро. – И тут же быстро поднимал глаза: – Сможешь ли ты отправиться в дальнюю даль, где несть ничего человеческого и Божия, где живут одни язычники, где нет храма, чтобы помолиться, нет икон – преклонить колени, нет ничего, одни дикие звери да непроходимая чаща?

– Смогу! – падая на колени, горячо шептал Никифор. – Я готов, отче.

– Жди, сын мой. И помни – никому ни слова. Местные языческие князья спят и видят, как бы извести светлую Христову веру.

Никифор кивал, и мечтательная улыбка озаряла его осунувшееся лицо. Вот он, ответ Черному друиду, о котором говорили друзья – Хельги, Снорри, Ирландец. Но имеет ли он право ничего не говорить им, исчезнуть внезапно, бросив в трудное время? Наверное, имеет, ведь толку от него не так и много, скорее больше вреда – ведь это по его вине исчезла неизвестно куда красавица Ладислава, и не способен он на интриги, соглядатайство, участие в кровавых стычках – на все то, что так нужно было друзьям в последнее время. Никифор чувствовал это – они постепенно перестали давать ему ответственные поручения, все меньше посвящали в свои дела, а в последние дни – вообще как бы забыли о нем. Значит, не так он им и нужен. Гораздо больше – нужен Господу! Правда, уйти так просто, не предупредив их, как просил Мефодий, было бы непорядочно, нехорошо, нечестно. Но ведь Мефодий просил… А это – друзья с далеких северных фьордов, делившие с ними кровь, пот и пищу.

Не говорить… Не говорить никому… А он и не скажет! Он напишет. Пусть знают, что он не исчез незнамо куда – иначе ведь будут искать – пусть ведают, что наконец-то решился Никифор на подвиг во имя веры. Жаль, друзья его язычники… Но очень неплохие люди! Парадокс – как сказали бы древние эллины. В смятении переживал молодой послушник последние дни, разрываясь между привязанностью к друзьям и к Всевышнему.

– И куда ж он исчез, твой юный дружок Ярил? – язвительно усмехнулся Дирмунд.

– Он не мой дружок, Мечислава. – хмуро возразил Ильман Карась, стараясь не встречаться взглядом с друидом. – Мечислав тоже спохватился – три дня не объявлялся парень. Думал, может, я его куда послал? Так я не посылал.

– А сам он не мог догадаться? – хищно прищурился князь. – Догадался, заметил, что следят за ним, и, на всякий случай, сбежал, затаился.

– Вряд ли так. – Ильман покачал прилизанной головой. – Незадолго до пропажи видел я его, да и Неруч – соглядатай наш – видел. Весел был парень, как обычно, за столом в корчме шутковал да песни пел препохабные.

– Он мог все это делать для вас, специально, чтоб усыпить бдительность, – возразил друид. – Скрывать свои истинные чувства весьма просто.

– Только не для Ярила! Уж слишком молод, едва шестнадцатое лето пошло.

– Да, пожалуй… – подумав, согласился князь. – Тогда, может, его убрали те, за кем мы следим?

Ильман Карась пожал плечами:

– Зачем им это? Тем более, он им служит.

Друид лишь скривил губы в презрительной улыбке, не очень-то ему хотелось объяснять этому глупцу очевидные вещи. Причин для Хельги и его друзей убрать своего агента хватало, и самая главная – на всякий случай, чтоб не выдал, ежели что. Друид бы поступил точно так же. И, скорее всего, это их рук дело. Вот уж, поистине, послали боги помощничков! Что ни помощник – то дурак, каких мало. Взять хоть этого Ильмана. Вроде не сказать, что дурень – хитер, хитер, бестия, коварен! Но вместе с тем – и не умен нисколько. Ведь хитрость – это совсем не то, что ум. О Мечиславе и говорить нечего – по рассказам Ильмана, туп, как полено. Однако ж с разбойничками своими неплохо управляется, так для этого не ум нужен, а кулак крепкий. Эх, вот был раньше слуга – Конхобар. Вот уж кто умен – не откажешь. Трусоват, правда, зато нюх, как у волка. За одно лишь то, что увел его Хельги – заслуживает молодой ярл смерти! Теперь, имея в руках Камень, можно попробовать наказать предателя Конхобара. Но с ярлом не поможет и Камень! Друид заскрежетал зубами, вспомнив тот давний случай в Таре. Кто бы мог подумать, что сила волшебного камня совсем не подействует на Хельги? Значит, кроме Камня, нужно что-то еще. Быть может, сила богов? Но богам нужны жертвы, настоящие человеческие жертвы – и не одна-две, а много, много больше! А для этого нужно быстрее брать себе всю власть в Киеве, заставить киевлян и окрестные племена приносить обильные кровавые жертвы, для начала – хотя бы Перуну, и – не хотеньем, так силой. Подчинить себе всех местных жрецов – волхвов. Вот где пригодился бы умный помощник типа Истомы Мозгляка. Да-а… Наверное, зря он, Форгайл Коэл, отдалил от себя Истому, сначала отправив его приглядывать за молодым ярлом в Ладогу и Хазарию, а затем, по возвращении, толком не обласкал, не уверил в собственной его, Истомы Мозгляка, значимости и нужности. Да уж, что имеем, не храним…

– Как там наш староста Мефодий поживает, Ильмане? – Дирмунд неожиданно для собеседника перевел разговор в другое русло.

– Мефодий? – вздрогнул Ильман. – Ничего себе поживает, хитрован толстый, жирует, можно сказать. Тем более, серебришко теперь есть… Я б ему и засохшей корки не дал!

– Возьмешь еще серебра, – невозмутимо произнес князь. – Передашь да скажешь – тот богатый господин, чье серебро, хочет встретиться да сговориться окончательно насчет обители дальней. Как там у него с Никифором дела?

– С каким Никифором? А! – вспомнив, Ильман Карась ухмыльнулся. – Кажинный день ходит тот Никифор к Мефодию, да не по одному разу. Беседуют друг с дружкой умилительно, все так, как ты и приказывал, княже.

Дирмунд одобрительно кивнул, жестом отправляя Ильмана вон.

– Да, осмелюсь просьбишку высказать, княже. – Тот вдруг остановился в дверях. – Не свою, Мечислава.

– И чего ж он хочет?

– Защиты. Забижают его, батюшка.

– Кто ж это его забижает? Он сам кого хоть обидит. – Дирмунд засмеялся.

– Незнаемые вой. Окольчужены, дерзки, в шлемах да масках-бармицах.

– Вот как? – удивился князь. – Окольчужены, говоришь? Что за воины? Вижу, ты что-то знаешь. Говори!

Ильман Карась замялся:

– Не знаю, как и сказать, князь…

– Говори, как есть, да не темни!

– Слушаюсь, княже. – Ильман оглянулся на дверь, придвинулся ближе, зашептал: – Мы с Мечиславом мыслим – то старшая дружина шалит от безделья. Отсюда и оружье, и уменье воинское, и превеликая дерзость. Всех обидели, не токмо Мечислава. И квасных, и лошадников. А те – людищи серьезнее некуда, враз голову оторвут. Знать, те, кто грабил, за собою великую заступу чуют.

– Старшая дружина? – переспросив, нахмурился князь. – Если так, у них сильный заступник – князь Хаскульд!

– Аскольд, – на славянский манер повторил Ильман. – Тако ж мы и мыслили, с Мечиславом.

– «Мыслили»! – не удержавшись, передразнил Дирмунд. – Пришла весть от Лейва.

– Неужто уже и острожек выстроил? Успел? – удивился Ильман. – Так теперь надоть…

– Теперь надоть позвать ко мне Харинтия Гуся, – с усмешкой перебил его князь. – Пусть придет сегодня. Да тайным ходом, чтобы никто не видел. Мефодия тоже тайно проведешь, только его пораньше… Впрочем… Нет!!! – В черных глазах друида вдруг вспыхнул огонь ярости и азарта. – Первым пусть придет Харинтий… Мефодий – опосля. Будет у меня с ним важная беседа… Что там вы сболтнули пропавшему Зевоте?

– Как и договаривались, что большой караван отправится скоро к древлянам.

– К древлянам. Думаешь, он вам поверил?

– А как же! Уж про радимичей ни в жисть не догадается…

– Не догадается? Ну, иди, Ильман, действуй. – Дирмунд лично прикрыл за ушедшим разбойником дверь, усевшись на лавку, ухмыльнулся:

– «Не догадается!» Это если такой же дурень, как вы… Так пусть догадывается. А мы поостережемся! Заодно посмотрим – на том ли свете предатель Ярил или еще на этом. Всяко может быть. И если на этом…

Тонкие губы Дирмунда побелели, так крепко он их сжал от ненависти и злобы.

Харинтий Гусь, широко известный в определенных кругах Киева работорговец и людокрад, вышел от князя Дирмунда в недоумении. Договаривались об одном, а тут вдруг речь пошла про другое. Ну, он князь, ему виднее. Только к чему все эти сложности, когда можно просто?

Харинтий поправил шапку из собольего меха – старый пройдоха любил себя побаловать и имел слабость к богатой одежке. И порты у него были из зеленого аксамита, и рубаха – из светло-синего шелка, и кафтан – по варяжской моде – с пуговицами переливчатыми, а плащ – тонкой фризской шерсти, цвета вишневого, и золотом по всему полю птицы да рыбы диковинные вышиты. Что и говорить – богато! Кожаные башмаки-постолы – и те серебром тисненые. Выйдя через тайный ход, Харинтий отдышался и грузной походкою направился к ореховым зарослям, где ждал верный служка с конем. Толст был Харинтий, руки – как у иного нога, голова, как котел, круглая, бородка чернявая, тонкая, усики тоже линией изящной подстрижены, нос, правда, подвел – картошкой, щеки – про такие говорят, что из-за спины видны, волос на голове редкий, лысина проглядывает, ну да не беда – под шапкой не видно, а так – человек осанистый – идет, брюхо впереди колышется. Однако ж, несмотря на одышку, силен был Харинтий изрядно, да и не глуп. По батюшке – ромей, киевлянин – по матери. Так вот и сошлись в нем царьградская хитрость да славянский ум, смесь удалась на диво – мало кто мог с Харинтием в делах поспорить, тем более – тайных. Нюхом выгоду чуял, а, промахнувшись, сам же над собой смеялся громко – га-га-га – вот и прозвали Гусем.

С помощью слуги взгромоздясь в седло, Харинтий выехал на Подол – там, ближе к реке, стояла его усадьба. Велел слуге бежать вперед, пускай домочадцы готовятся к встрече. Ехал спокойненько, погруженный в раздумья.

А над Киевом, над Подолом, над Копыревым концом и Детинцем, над дальней Щковицей и дальше, над Оболонью, плавился августовский теплый вечер, пахло свежесжатым житом, соломой и яблоками. На лугах, за Подолом, девки с парубками водили хороводы и, перекликаясь, пели песни.

Неспешно доехав до собственного двора, Харинтий Гусь бросил поводья челядину. Достав из-за пазухи увесистый мешочек, недоверчиво подкинул его на руке – в мешке приятно звякнуло.

– Ну и дела, – покачал головой торговец. – Надо же… Что ж, он князь, ему виднее. Эй, Якша! – Он перевел взгляд на челядина. – Беги в горницу, вели, чтоб подавали пиво с раками да лепешками аржаными. И побольше, побольше!

Церковный староста Мефодий – тоже выжига известный – был несколько удивлен, если не сказать больше, ласковым приемом, который оказал ему князь. Да, да – князь! Хоть и скрывал свое положение, да у Мефодия глаз наметан, сразу признал молодшего князя Дирмунда. Впрочем, долго князь с ним не разговаривал – зато серебра отвалил щедро. Да и, окромя серебра, людишками обещался помочь. Для охраны, в пути-то, к новой пустыни, мало ль что приключиться может, места вокруг глухие. А ведь князь – язычник! И вот, щедрою рукою, жертвует на обитель. Уже, говорит, и послушники объявились, охочие ехать в дальний-то монастырь, откуда и прознали? Вроде бы ни с кем планами своими не делился Мефодий, окромя Никифора. Так, может, тот и разболтал? То худо… Впрочем, нет худа без добра – иначе б не было и послушников, а как без них обитель строить?

Придя домой, староста велел челядинам крепко запереть ворота и двери и высыпал на стол полученное серебришко. Пересчитал, разделил на две, примерно равные, кучки. Подпер кулаком голову, посидел этак, на серебро смотря, подумал. Потом отгреб из той кучи, что справа, горсть, присоединил к левой. Снова подумал. Еще отгреб – от правой кучки к левой. Затем вздохнул и аккуратно сгреб левую, большую, кучу в подол рубахи. Подошел к распахнутому сундуку, ссыпал монеты, закрыл крышку. Посидел на ней. Затем, накрыв рогожкой оставшиеся лежать на столе деньги, выглянул во двор, справился у служки, не приходил ли брат Никифор.

– Был, как же! – поклонился слуга. – Тебя, кормилец, ждал-пождал – не дождался. Обещался вечерком зайти. Может, и придет вскорости.

– Как придет, немедля ко мне! – распорядился Мефодий и нервно заходил по горнице из угла в угол.

– Вот так князь! – изумленно приговаривал он. – Вот так Дир! А говорили – язычник.

Хельги проснулся рано – едва забрезжило. Челядин уже растапливал очаг. Чувство неосознанной тревоги почему-то не покидало ярла, хотя откуда оно взялось, он не мог бы сказать. Вроде и не снилось ничего такого, но…

В гостевой зале вдруг послышался шум: шаги, громкая ругань. Голос был знакомый – Снорри. И чего не спится? Впрочем, здесь все поднимались рано.

– Ты не спишь, ярл? – Снорри подошел к двери.

Хельги вздрогнул: похоже, его нехорошие предчувствия оправдывались. Быстро натянул тунику, отворил дверь:

– Что?

– Никифор, – вымолвил молодой викинг, протягивая ярлу кусочек пергамента.

– «Господь позвал меня в путь», – прочитал ярл. Написано было местным письмом – глаголицей – кою Хельги старательно изучал в последнее время. – «Дела мои нужны Господу и, я верю, основав обитель, козни препоганого языческого волхва будут разрушены благодатью Божией. Прощайте же, и да поможет вам Бог».

– Да поможет вам Бог… – грустно повторил ярл. – Просмотрели мы Никифора… Просмотрели.

Глава 11 Из огня да в полымя

Когда буря Разбила наш дом И черное небо нас ослепило Мы теснее прижались друг к другу И так испытали то, Что дальше Случилось. Элизабет Борхерс «Непогода»

Сентябрь 863 г. Киевщина

Мечислав-людин выехал к Любомире засветло – покуда до Притыки доедешь, уже и рассветет вовсю. Лошадь, однако, не гнал, не спеша трусил себе по дорожке, то ныряющей в кусты, то взбегающей на холмы, поросшие березой и дубом. По правую руку синела река, а по левую, сколько хватало глаз, тянулись поля, уже почти сжатые, лишь кое-где оставалось еще жито, да и там с утречка раннего трудились земледельцы. Желтое жнивье словно спорило своим цветом с солнцем, недаром и прозвали этот месяц – руян – «желтый», а еще называли хмурень. Правда, небо пока не хмурилось, не истекало дождями, оставаясь по-летнему чистым, но ясно уже было – не за горами настоящая осень, с грязью, проливными дождями и ветром.

Доехав до излучины, Мечислав резко повернул коня в кусты – знал прямую дорогу. На росной траве за кустами едва виднелись две колеи – следы повозки Любомиры, частенько наведывавшейся сюда то за сеном – на лугу стояли стога – то за речным песком – чистить домашнюю утварь, то за камышом – перекрыть крышу. Много было работы в любомирином хозяйстве.

Где-то впереди послышался вдруг гневный собачий лай. Мечислав на всякий случай отцепил от седла рогатину. Зашуршали кусты и, раздвигая ветви могучей грудью, на тропу выскочил огромных размеров пес необычной желто-палевой масти. Пес яростно рычал, скаля острые зубы.

– Тпрруу, – придержал коня Мечислав и широко улыбнулся собаке: – Орай, Ораюшко, что ж ты лаешь, аль своих не признал?

Пес перестал лаять, однако и особого дружелюбия не выказывал – крутился вокруг всадника, лишь изредка подергивая хвостом, да все оглядывался на кусты, видно, ждал хозяйку. И дождался: бесшумно обойдя Мечислава сзади, на тропинке возникла Любомира – высокая, крепкая, словно башня Детинца, с грубым неприглядным лицом, скорее даже – ликом. Цыкнула на собаку – Орай поджал хвост, заскулил обиженно, искоса посматривая на хозяйку, дескать, хотел ведь как лучше, и вот…

– Ну, здрав будь, Мечиславе.

Хозяин щековицкой корчмы, вздрогнув, обернулся.

– Испугала ты меня, Любомира, – честно признался он. – Никак не привыкну к шуткам твоим.

– А пора бы! – усмехнулась женщина и вдруг бросила на Мечислава такой умильный взгляд, какой вряд ли кто ожидал от крепостной башни. – Ране тебя ждала. Чего не ехал?

– Некогда было. – Мечислав улыбнулся. – Теперь вот нашлось времечко.

– Ну, езжай, коли нашлось, – Шагнув вперед, махнула рукой Любомира и, подумав, добавила: – А парень твой в амбаре заперт. Пытался, змей, убежать – пришлось Орая на двор выпустить.

– Справная ты баба, Любомира, – одобрительно кивнул Мечислав.

– Я-то справная, – со вздохом сказала женщина. – Только вот мужик… нечастый гость у меня.

Мечислав не выдержал, соскочил с коня. Пес тут же зарычал…

– Привяжи-ко Орая, люба! – страстно прошептал он, с томлением глядя на Любомиру.

– А и не надо привязывать, – тоже шепотом отозвалась она и, повысив голос, приказала: – Домой, Орай! Домой.

Мохнатый хвост Орая еще не успел скрыться в зарослях, как любовники с жаром бросились друг другу в объятья. И хоть Мечислав-людин не уступал крепостью медведю, не сладко ему пришлось в крепких руках Любомиры. Уж она потрепала его изрядно, да Мечислав тому и рад был – нечасто случалось ему любить такую женщину, что по всем статьям могла дать фору любому мужику.

– Ох, люба! – закрыв глаза, кричал он. – Сладко-то как! Сладко…

Две Любомирины девки – Онфиска и Лобзя – под стать хозяйке: сильные, огромные, неприветливые – чинили частокол. Онфиска обтесывала топором бревно – любо-дорого было смотреть, как играл топор в ее руке, не у всякого мужика этак играет. Лобзя стояла рядом, строго присматривая за тем, как две приблудные девки – чернявая и белявая – копают яму. Попробовали б не старательно – хороших тумаков получили бы! Чернявую звали Любимой, а белявую – Ладиславой. Еще была у них третья подружка – веснушчатая рыжая Речка, совсем еще мелкая девка, а уж смешная – Онфиска с Лобзей, как ее видели, так от смеха едва слюнями не давились. Просили хозяйку:

– Ой, убери ты ее от греха, тетка Любомира, не то лопнем.

– Не лопнете, лошади! – неизменно отвечала та, однако Речку убирала – то в амбар, то в погреб. Выпускали лишь иногда – когда повеселиться хотела. К тому и еще одна причина была: девки-то, все трое, подругами были и вместях пережили что-то страшное, едва спаслись, так что горой друг за дружку были и – то знала Любомира, не глупа была – белявая с чернявкой без рыжей своей Речки никуда б не убегли. Хотя и так, убеги, попробуй! Места вокруг для них незнаемые, дикие, зверья полно всякого: волки, медведи, да и людишки лихие, случалось, захаживали. Да и сторожа, Онфиска с Лобзей, приглядывали, а уж у тех глаза на месте, ну и самый главный – Орай. Вот уж псина умная да верная, всем псам пес!

– Да глубже, глубже рой, чадо! – подойдя ближе, Лобзя щелкнула еле-еле шевелившую лопатой Любиму по лбу. Так себе щелкнула, в треть силы, не то окочуриться еще. Да и того девчонке хватило – села наземь, заплакала – в три ручья слезы.

– Ну, не реви, коровища. – Лобзя ласково погладила ее по волосам. – Дай-ко сюды лопату! Смотри, как надо.

Отодвинув в сторону белявую Ладиславу, Лобзя в три прихвата углубила яму и, довольная обернулась к Онфиске:

– Ставь.

Кивнув, та без видимых усилий взгромоздила огромное бревно себе на плечо, принесла к яме и ловко опустила:

– Закапывай!

Лобзя с Ладиславой замахали лопатами.

– А ты ничего, работать умеешь. – Похвалила Ладиславу Лобзя. – А ты. – Она обернулась к Любиме: – не реви, научишься.

Со стороны леса донесся приближающийся собачий лай.

– Никак, Орай бежит. – Онфиска и Лобзя отвлеклись от работы и посмотрели в сторону леса. Вернее сказать, в сторону лая, лес тут был вокруг, куда ни кинь взгляд.

– Да, это Орай, – узнала собаку Лобзя. – Кому еще быть-то? Значит, и тетка с гостем посейчас прибредут. Давай-ко убирать этих… Эй, девы! Бросай лопаты да пошли в амбар. Пить-то хотите?

– Хорошо бы, – облизала пересохшие губы Ладислава. – Да и покушать бы чего.

– Покушать, это уж не взыщите, что после гостя останется, – усмехнулась Лобзя. – Инда, лепеху с молоком принесу.

– А Речке?

– Та уж с утра покормлена. – Лобзя с Онфиской переглянулись и прыснули, как и всегда, при упоминании рыжей смешной девки. – Ну, идите, идите, поторапливайтесь. Завтра с утра на луг пойдем, за корой, заодно покупаемся.

– Так холодно же уже!

– Ничего, оно и приятней будет, – запирая девок в большом амбаре, засмеялась Онфиска. – А не хотите, так и сидите тут сиднями. Мы и без вас коры наберем.

– Нет, нет, Онфисушка, – разом всполошились Любима и Ладислава. – Мы с вами. Речку бы еще взять…

– Ой, хо-хо-хо! Не надоть нам этой… Хо-хо-хо… Всю кору потеряем!

Захлопнув тяжелую дверь, Онфиска ловко вогнала в пазы засовец. Кинула заинтересованный взгляд на погреб:

– Тот-то как там?

– Спит, – прислушавшись, махнула рукой Лобзя. – Чего ему еще делать-то?

В усадьбе тетки Любомиры, огороженной высоким, но местами уже кое-где подсгнившим тыном, было целых два амбара – маленький, где держали Речку, и побольше – где сидели сейчас девки: большая, по обычаю, врытая в землю изба, с крытой камышом крышей, овин, просторный хлев с пятью коровами, что паслись сейчас на лугу, невдалеке за лесом. Присматривать за стадом Любомира и подумывала приспособить приблудных девок, когда попривыкнут маленько. Пока же держала их под присмотром, да под засовцем, в амбаре. Кормила, правда, хорошо, но и трудиться заставляла, не покладая рук, как и все здесь. То жать, то молотить, то перебирать полбу – работы на усадьбе хватало. В последнее время только, как посадили в погреб чужого парня, немножко отдыхали девки – не выпускала их хозяйка на двор уж совсем без присмотра, боялась – ну, как откроют погреб?

За воротами, уже совсем рядом, близехонько, послышались голоса, конское ржание.

Лобзя отворила створки:

– Ой, здоров будь, дядько Мечислав! Подарки нам привез?

– Все бы вам подарки! – Хозяйка незлобиво треснула зазевавшуюся Лобзю по шее, но, видно было, – довольна.

– Подарки в переметных сумах возьмете, эвон. – Мечислав кивнул на коня, которого спорая Онфиска уже привязывала к овину.

Остановившись у дома, Любомира окинула двор хозяйским оком:

– Мы поснедаем чуток, а вы сначала забор доделайте. Орая к стаду пошлите… Ну, а как доделаете, так уж ладно – выбирайте подарки!

– Ой, благодарствуем, тетушка! – враз завизжали девки. Не очень-то баловали их тут подарками. С утроенной силой они взялись за колья – поставили вмиг, даже про Ладиславу с Любимой забыли, впрочем, толку-то от тех – чуть.

Мечислав-людин с Любомирой, помолившись рожаницам и Роду, уселись за стол. Вернее, поначалу уселся один гость, Любомира выставляла яства – коровьи копченые языки, телятину, грибы, запеченные в горшке вместе с духовитыми травами, ржаные лепешки, вареную рыбу, орехи, сладкие палочки их затвердевшего сока лопуха, ягоды: малину, ежевику, смородину, ну и, само собой, бражку из тех же ягод. Забористую, духмянную, вкусную.

– Откушай, гостюшка дорогой, опосля о делах говорить будешь.

Мечислава не надо было упрашивать – проголодался с дороги, да и вообще сегодня не завтракал. Присев рядом, Любомира пригубила бражку да все подкладывала лучшие куски в стоявшее перед гостем большое деревянное блюдо, время от времени справляясь, вкусно ли?

– Ухх! – сытно рыгнув, Мечислав откинулся к увешанной волчьими шкурами стенке. – Вот уж ублажила, люба!

Изловчившись, он ущипнул хозяйку за бок. Та довольно засмеялась.

– Вот теперь можно и делами заняться, – хищно улыбнулся Мечислав. – А ну, тащи сюда парня! Или, нет… Постой-ка! Он где у тебя?

– В погребе.

– Эх, темновато там. А здесь неудобно…

– В овине посветлей будет.

– А где овин? От очага далече?

– Рядом, меж амбарами.

– Ладно, тащи его в овин, а я пока очаг разожгу поболе. Да, девок своих отправь куда-нибудь.

– Ужо отправлю. Ох, радехоньки будут.

Выйдя на двор, Либомира кликнула девок. Пождала… Те что-то не очень спешили явиться.

«Наверное, за амбаром подарки сморят, гадюки!» – усмехнулась про себя хозяйка. И верно – обе девки, Онфиска и Лобзя – обнаружились за амбаром, под молодыми березками. Фыркая, словно лошадь, Онфиска примеряла подвески, а Лобзя едва натянула на себя куцую телогрею с беличьим мехом, сидевшую на ней, как на корове седло.

– Ишь, верещат! – ухмыльнулась Любомира. – Баски ль подарки?

– Баски, тетушка! – довольно откликнулись девки. – Нравятся.

– То-то же… Можете пойти на реку, ради гостюшки. Отдохнете там, заодно ягод да грибов соберете. Девок всех с собой заберите, да смотрите, чтоб не убегли.

– И рыжую?

– И рыжую.

– Ой, тетушка…

– Я вам покажу – «ой!» Ну, что сидите? Не по нраву, так живо отправлю глину месить.

– Ой, по нраву, тетушка! По нраву.

Прогнав со двора девок и проводив их взглядом, покуда не скрылись за деревьями, Любомира, поднатужившись, отвалила в сторону огромный камень, закрывавший ход в погреб. Откинула дверцу:

– Жив ли, паря?

– Да жив пока.

– А жив, так вылезай!

Пошатываясь, Ярил Зевота выбрался наружу, щуря глаза от яркого дневного света. Светило солнышко, бежали куцые облака по голубому небу, легкий ветерок шевелил листья росших за амбарами березок.

– Что встал? Шагай давай. – Любомира подтолкнула парня в спину. Тот не удержался на ногах, упал, смешно подвернув руку. Обернулся… И закусил губу, увидев перед собой Мечислава.

– Здоров будь, Яриле-отрок, – ухмыльнулся хозяин корчмы. – Пойдем-ко в овин, поговорим.

Рывком поставив парня на ноги, он развернул его, взяв за плечи, и увесистым пинком придал правильное направление.

– Угольков из очага принеси, люба, – повалив отрока лицом вниз, попросил Мечислав.

– Ну, от так-то лучше будет. – Связав Ярилу руки за спиной, он уселся ему на ноги, крикнул: – Ну, где ж ты, люба?

– Иду. Несу уже.

Любомира принесла на железном листе раскаленные докрасна угли.

– Ты чего хочешь-то от меня, дядько? – всполошился Ярил, но Мечислав ткнул его носом в землю. – Погоди ишо говорить. Не пришло время!

Хозяйка усадьбы с любопытством смотрела на распластанного навзничь парня.

– Сыпь-ка потихоньку угольки ему на спину, – с усмешкой приказал Мечислав.

– Может, спину-то заголить сначала? – осторожно осведомилась женщина.

– Зачем? Ты сыпь, сыпь… Кошма тут есть какая? Или помело.

– Помело, вон, в углу.

Горящие угли упали на спину Ярила Зевоты. Тот сразу же почувствовав жар, закричал, завертелся. Рубаха вспыхнула на его спине, запахло паленым мясом… Несчастный Ярил завопил от боли. Задергался, из глаз его полились слезы.

– Не надо больше, дядько Мечислав, не надо! Я все скажу, все! Спроси только…

Мечислав словно бы не слышал его. Отошел, взял помело, смахнул с ярилиной спины угли.

– Не надо…

– Чтой-то угольки попритухли. – Мечислав покачал головой. – Люба, сходи-ко за горяченькими.

– Ой, не надо, дядько…

– Не надо, говоришь? – Мечислав перевернул несчастного отрока на спину. – А вот теперь говори, тля! Да успей, покуда люба моя с углями не вернется.

– Это все он, варяг. Он колдун, – затараторил Ярил, облизывая давно потрескавшиеся, но так еще и не зажившие до конца губы. Мечислав-людин молча слушал его, недоверчиво усмехаясь.

– Он про тебя мало выспрашивал, дядько. Больше про Ильмана Карася да про Дирмунда князя, будто я знаю что про князя, я же не знаю про него ничего, а он…

– Дело говори! – угрожающе напомнил Мечислав. – Кто этот варяг?

– Я и говорю… Вяряга зовут Олегом. Хельги – по-ихнему. Он у меня волос срезал, для заклятья. Сказал, как не буду его слушаться – так вмиг околдует. Вот и пришлось…

– Что ты для него вызнал?

– Об Ильмане немного… О делах наших тайных.

– Ух, тля! Ладно, не пужайся. Дальше!

– О Харинтие Гусе. О караване его невольничьем, что отправится скоро к радимичам.

– Почему к радимичам, когда к древлянам? – удивленно переспросил Мечислав.

– По кольцам височным. – Ничего не утаивая, Ярил Зевота жалобно посмотрел на своего палача. – Ильмане, когда приехал, ими хвастал. У радимичей такие кольца, никак не у древлян.

– Умен, пся! Что еще?

– Они – Хельги этот, еще там есть узколицый, хитрый, Ирландцем кличут, да монах, да молодой воин, тоже варяг, Снорри – верно, решили, за Харинтием податься. Искали они, ране еще, девок своих пропавших, да сгорели те на лесном пожарище где-то в древлянах.

– В древлянах, говоришь? Ну-ну… И что за девки?

– Белявая, звать, кажись, Ладиславой, чернявая, рыжая… Я про девок-то им так и не вызнал, не смог.

– Про что еще вызнал, тварь? Ну!

– Все вроде…

– Ах, вроде! Люба, давай-ко уголья.

– Нет! Нет! Я еще не все… не все сказал… Знай, Мечиславе, нападения на Хеврония чаровника, да на квасников – их работа.

– Ах, вот как! И ты, пес, их… Ухх!

Мечислав с удовольствием закатил Ярилу несколько смачных оплеух. Парень потерял сознание.

– Оклемается, ничто. Теперь выждем. Пошлешь кого раны ему маслом помазать, чтоб поджили чуток… До вечера. Вечером еще разок попытаем. Да, мыслю, он уж все сказал, тля.

– А потом? – подняла глаза Любомира. – Так и буду его в погребе держать?

– Зачем? – Мечислав усмехнулся. – Ночесь придушим его, да в реку. Ну, пойдем-ка за березки, люба!

– Пойдем… Этого-то закрыть бы надоть.

– Да куда он денется? Идем же, идем…

Ягод, грибов, орехов уродилось в это лето изрядно! Девушки довольно быстро набрали полные корзины белых и рыжиков и уселись у речки – перебирать, может, где червивый какой гриб попадется. Рыжую с собой не взяли, посадили за кустами, к старой березине за ногу привязав. Чтоб не смотреть на нее, не лопнуть со смеху, и так уже…

– Спели б, девы, грустное что-нить? – закинув косу за спину, попросила Онфиска. – Да ягод поешьте – не все ж тетке нести.

– Песню? – Любима грустно улыбнулась. – Певала я когда-то песни. Грустных-то и не упомню, вот, может, свадебную?

– Давай свадебную, – бросив в рот горсть малины, кивнула Онфиска.

Любима запела:

Еста, добрые люди, Гости полюбовные, Званые, незваные, Усатые, бородатые, У ворот приворотнички, У дверей притворнички.

Чистый тонкий голос девушки разнесся далеко над рекой, над лесом, затухающим эхом отразился от другого берега и замер в зеленых луговых травах.

Молоды, молодки, Хороши походки…

– пела Любима, а Ладислава, не зная слов, лишь покачивала в такт головою, не очень-то и веселой выходила песня, грустной скорее…

Дочери отецки, Жены молодецки, Чесаные головы, Обутые голени.

Вспомнился Ладиславе молодой варяжский ярл, красивый, как ясный месяц. Белое лицо, волосы, словно спелая рожь, аккуратная бородка, а глаза… синие-синие, как Нево, далекое озеро-море!

– Неплоха песня, – дослушав, кивнула Онфиска. Лобзя давно повалилась под куст и спала теперь, похрапывая. – Теперь ты! – Онфиска посмотрел на Ладиславу. – Твоя очередь. Ведаешь песни-то?

– Как не ведать, – пожала плечами девушка.

– Ну, пой тогда. А ты… – Онфиска перевела взгляд на Любиму, – беги-ко к усадьбе, возьми туесов, ягод-то кругом – тьма. Эвон, малинник! До завтрева-то как бы медведь не поел.

– Бегу, – поднялась на ноги Любима. Черноволосая, смуглая, стройная, она вдруг напомнила Ладиславе знойную хазарскую красавицу Халису, только Любима была худенькой, но уж глазищи из-под длинных ресниц сверкали не хуже.

Сиде, сиде Яша, Под ракитовым кустом.

– затянула Ладислава. Про кого ей еще петь-то, как не про Яшу-Ящера, водяного бога, что жил-поживал в суровых водах седого Волхова, да еще в Нево-озере.

Грызе, грызе Яша Орешки каленые. Орешки каленые, Милою дареные.

На реке показалась ладья-однодревка, жмущаяся к левому берегу, где, огибая мыс, река становилась глубже.

– Хорошо поют, девки. – Сидя на носу, покачал головой Хельги. – Заслушаешься.

Снорри согласно кивнул, встав, помахал девчонкам, во-он они, у кустов, махонькие такие, отсюда еле видные. Ладейка шла ходко – миг, и пропала из глаз, скрылась за излучиной. Но долго еще неслась ей во след грустная девичья песня:

Сиди, сиди, Яша, Сиди, сиди…

А впереди, в пололовине дня пути от однодревки варяжского ярла, вспенивали воду весла трех кораблей Харинтия Гуся. Хорошие ладьи, справные, как раз для реки – широкие, но сидят низко, ежели что, с мели враз стащишь, и под веслами идут, и под парусом, правда, вот, не очень-то шибко, ну да не беда, до заморозков – туда-сюда в древляны – успеют.

– Успеем! – кивнул кормщик, поклонился, получив от купца горсть каленых орешков. Люди Гуся хозяина своего уважали, да ведь и было за что – это он для других вредный да нехороший, а для своих – не человек, золото! Правда, ежели верно служишь, живота не жалея. Богатством своим Харинтий не чванился, рассчитывался всегда честно, никого не обижал, даже живой товар у него всегда был сыт да напоен вовремя. А как обожал он послушать у костерка на привале разные смешные истории! Только начнет рассказчик, не заметит, как и сам хозяин подбредет незаметненько, сядет тихонько… и тут же – га-га-га, га-га-га, и впрямь – гусь.

Плыли не очень быстро – чай, не на пожар спешили – но и не мешкали, кто его знает, когда морозцы начнутся, да что там, в земле древлянской, ждет? Лучше уж время иметь с запасом. Потому и вставали ранехонько, едва забрезжит – и в путь, ловя широкими парусами попутный ветер, а нет, так и на веслах, эх, раззудись плечо! Хозяин и сам иногда от делать нечего за весло садился, кости размять, оборачивался, гребцам артельным подмигивал – а ну, угонись-ка! А тех тоже завидки брали, как это, толстый увалень Харинтий Гусь, да супротив них? Ну, давай, давай, господине, задавай темп, только сам попробуй, выдержи. Не выдерживал, сдавался Харинтий, не так азартен был, как хотел казаться. Бил шапкой о палубу, утирал пот, эх-ма, выиграли вы, робяты, ужо проставлюсь скорехонько. Утомленные греблей «робяты» хорохорились, темп до вечера держали, знали, коль пообещал чего хозяин – выполнит. Так и плыли, пока в поворот не уперлись, тут же приняли влево – по Днепру пошли, как и шли, к древлянам, справа же – Десна река широко бурлила, тот путь – к северянам да радимичам вел.

Хельги-ярл задумчиво посмотрел на широченные, сливающиеся воедино реки. Если вправо повернул Харинтий, значит, и вправду шел к радимичам, ежели влево – держал путь в древлянскую землю. Тогда, значит, ошибся пропавший Ярил Зевота. Что ж, бывает.

Вечерело, и синяя дымка медленно спускалась на воду со сделавшегося вдруг низким неба. Немного осталось плыть до самой темени. Немного… Только вот куда? По Днепру, к древлянам, иль по Десне, к радимичам? Эх, жаль немножко и не догнали Харинтия! Но ведь и они тоже не будут плыть в темноте. Значит, скорее всего, встали уже где-то, разложили кострища.

– К берегу, – обернувшись, приказал ярл. – Во-он туда, где холм.

Взобравшись на холм вместе со Снорри, Хельги внимательно осмотрелся. На западе поднимались в темнеющее небо дымы небольшого селения, а на севере… на севере отражались в темной воде оранжевые блики костров.

– Они это, больше некому, – убежденно прошептал Снорри. – Харинтий Гусь.

– Значит, все-таки к древлянам, – задумчиво протянул Хельги. – К древлянам… Что ж, повернем и мы.

Обдирая щеки о колючие ветки деревьев, они быстро спустились к ладье и тут же повернули влево, в направлении на древлянские земли.

– Видать, ошибся Зевота, – пожал плечами Ирландец. – Ночуем, ярл?

– Пожалуй, только еще погребем чуть, да станем вон у острова. Хорошо бы, конечно, проверить, точно ли там Харинтий, да как бы не спугнуть. Они ведь наверняка выставили ночную сторожу.

– Проверим, ярл, не беспокойся, – заверил Снорри. – Только высадите меня на берег, чтоб с островка зря не плавать.

– Высадим, – кивнул ярл. Напоминать Снорри о хитрости и осторожности не имело смысла. Он ведь был викингом.

– Сиди, сиди, Яша… – тихонько напевал ярл, глядя, как фигура молодого варяга скрывается за деревьями. – Грызи, грызи, Яша… Тьфу! Вот, ведь, привязалась песня.

Прибежав в усадьбу, Любима поклонилась хозяйке: дескать, Онфиска еще одну корзинку да туесы просит, больно уж грибов-ягод многонько.

– Это хорошо, что многонько, – усмехнулась Любомира. – Эвон, корзинки-то в амбаре… Эй, чернявка! – Вспомнила она вдруг, когда девушка уже побежала к амбару. – Возьми-ка в доме, за сундуком, маслице конопляное… э, да не найдешь, сама схожу. Жди.

Войдя в дом, хозяйка довольно посмотрела на храпящего на лавке Мечислава и, осторожно, чтоб не разбудить – чай, утомился ведь – вытащила небольшой кувшинчик.

– На, – протянула Любиме. – Там, в овине, парень лежит связанный. Спину ему маслом натрешь, чтоб не стонал зря. Да не вздумай его развязать – убью! – Любомира погрозила девчонке увесистым кулаком. Попятившись, Любима кивнула:

– Все исполню, госпожа моя.

– Ну, ступай… После, как намажешь – скажешь. А я покуда тут посижу, на солнышке.

Любомира уселась прямо на траву перед домом, привалилась к завалинке и, прикрыв глаза, задремала, как всегда, чутко, то и дело поднимая голову и прислушиваясь. Никаких необычных звуков вокруг не раздавалось – за усадьбой, присматривая за коровами, лениво лаял Орай, долгожданный гостюшка храпел внутри дома на лавке, да в овине тихонько стонал отрок.

Любима опустилась на колени, осторожно задрала на спине парня рубаху… Мать честная! Пожалуй, будешь тут стонать – почти вся кожа между лопатками покрылась крупными красными волдырями. Девушка вылила на руку немного масла и медленно, стараясь не причинять излишней боли, принялась смазывать волдыри.

Ярил скосил глаза… Прямо перед ним на коленях стояла наипрекраснейшая девица, темненькая, черноокая, с тонким станом и пушистыми ресницами. Девица тщательно смазывала его спину каким-то пахучим маслом. Было больно, но, вместе с тем, приятно.

– Кто ты? – сдерживая стон, осведомился Ярил.

– Я – Любима. Дочка Зверина с Копырева конца.

– А, так ты киевская! Я тоже оттуда.

Девушка замерла.

– А что, Киев рядом? – оглянувшись на двор, шепотом спросила она.

– Рукой подать, – кивнул Зевота, вернее, попытался кивнуть, сделать это, лежа на животе было довольно сложно.

– Рукой подать, – как эхо повторила Любима. – Но ведь хозяйка говорила…

– Хозяйка – эта та огромная бабища? – забыв о боли, перебил Ярил. – Где она? И где Мечислав? Ну, такой, мужик похожий на медведя.

– В доме, наверное, спит, – сообщила девчонка. – А хозяйка на дворе. Есть еще две девки, помощницы, Онфиска с Лобзей, так те на реке, там же и две мои подружки, а собака, Орай, на пастбище.

– Это плохо, что собака, – протянул Ярил и снова застонал.

– Больно? – участливо спросила Любима. Парень ей понравился: тонкий, смуглокожий, и, по-видимому, ловкий, со светлыми волосами и губами, потрескавшимися, чуть припухлыми, словно бы совсем детскими. Вообще, по возрасту он, вероятно, был ровесником девушки, ну, может, чуть старше, однако выражение лица его, а особенно глаза – непонятно какого цвета, видно только, что вроде бы темные – было вполне независимым, взрослым, даже с некоторой долей нахальства.

– Ты красивая, – неожиданно улыбнулся парень. – Жаль, проживешь недолго.

– Почему это? – обиженно встрепенулась Любима.

– Убьют они вас, – убежденно прошептал Ярил. – Тебя и подруг твоих, про которых ты говорила.

– Убьют? Но за что?

– Тебя – за то, что меня видела, а подружек – за компанию. Ну а меня… – Ярил тяжело вздохнул. – Не нужен я боле Мечиславу-людину и братству, а чтоб он кого ненужного в живых оставил – ну уж нет, за Мечиславом такое не водится.

– Так убежал бы давно и от братства, и от Мечислава этого! – Любима вытрясла на ладонь последние остатки масла.

– От них не убежишь, – мрачно произнес Ярил. – От них один выход – смерть.

– Так ты не жди ее, смерти! Беги сегодня же, и мы… и мы с тобой, ведь ты говоришь, что Киев близко! Знаешь дорогу?

– Дорогу-то знаю. Только Киев не так близко, как ты думаешь. Да и там – везде Мечиславовы люди.

На глазах у парня – или Любиме лишь так показалось? – предательски навернулись слезы.

– Тебя правда убьют? – помолчав, тихо спросила девушка.

Ярил усмехнулся:

– Конечно, не хотелось бы верить, но, похоже, попал я, как кур в ощип.

– Мы поможем тебе, – твердо заявила девушка. – А ты поможешь нам.

На улице послышались шаги Любомиры.

– Не прощаюсь, – одними губами прошептала Любима. Она еще не знала, как спасти этого несчастного и совсем незнакомого парня. И так же не знала – как вырваться отсюда самой. Знала одно – судя по всему, хозяйка-то сегодня расслабилась! Другого такого случая, возможно, долгонько придется ждать.

Вернувшись к реке с корзинкой и туесами, Любима, улучив момент, переговорила с Ладиславой. Речку, по обоюдному согласию, решили пока в планы не посвящать – мала еще да простовата. Как бы вот только выбраться отсюда. Нельзя сказать, что девчонки не размышляли над этим – нет, о побеге подумывали еще с первого дня, когда, отстав от ребят, заплутали в лесах и неожиданно набрели на усадьбу, превратившуюся в узилище. Да только вот было не выбрать момент – уж слишком подозрительной оказалась хозяйка, а ее девки вообще поначалу смотрели, словно цепные псы. Да и пес еще этот… Орай. Ну, до чего же злобная псина! И признает, тварь, только хозяйку. Девок – и то редко слушается. Что же делать-то?

– Думать надо, – нагибаясь за очередным подосиновиком, прошептала Ладислава. – Я приметила, хозяйка наша в настроении сегодня хорошем, мужика заезжего брагой поит, неужто сама не попробует? А потом… Любима, у вас растет сон-трава?

– Сон-трава? Конечно, растет. К воде ближе…

– Так вот и иди, ищи!

– Думаешь, выгорит?

– Не думай, делай.

К полудню Мечислав-людин наконец-то проснулся. Осмотрелся, увидав Любомиру, осклабился:

– Чегой-то задремал я, люба.

– Ничего, – улыбнулась та. – Сейчас пообедаем. Крикну только девкам, чтоб принесли с погреба квасу…

Сытно пообедав тем, что осталось от завтрака, Мечислав с Любомирой испили холодненького кваску и… и сами не заметили, как постепенно очертания предметов вокруг стали расплывчатыми, зыбкими, как смежились веки, а головы стали тяжелыми, словно колокола в храмах распятого бога. Так и уснули – не заметили как. Квас-то из подвала носила Любима. И к речке она не зря ходила – отыскала-таки сон-траву.

Выйдя во двор, Любима незаметно кивнула подруге. Та, взяв у нее крынку, сделала вид, что пьет. Булькала громко, так, что сидевшие тут же, на улице у березок, хозяйские девки недоуменно воззрились на нее:

– Ишь, хозяйский квасок хлещет! А кто бы это ей разрешил?

– Тетушка разрешила. – Ладислава оторвалась от крынки. – Сказала, угости, мол, всех.

– Так ты и угощай, не хлещи в одну-то харю! – поднялась на ноги Лобзя. – А ну, дай сюда крынку!

Вырвав у Ладиславы горшок, она присосалась к нему с жадностью жителя пустыни, никогда не пившего вдоволь. Выхлестав полгоршка, довольно вытерла рукавом губы:

– На, испей, Онфиска!

Онфиска допила оставшийся квас одним могучим глотком, после чего злобно швырнула опустевшую крынку в Ладиславу:

– Одна хотела все выжрать? У, змея!

Если б девушка не пригнулась, крынка бы точно попала ей в голову. Надо признать, метала Онфиска метко.

Потянувшись, обе девицы прилегли на траве под березками. Подозвали Любиму:

– Пой песню. Ту, грустную. Только негромко. – Затем обернулись к Ладиславе. – А ты у амбара постой. Как покажется тетушка, крикнешь.

Солнышко так ясно светило, по голубому небу бежали облака, такие белые, пушистые, мягкие, точно сено.

– Ой, Лобзя, хорошо-то как! – Заложив под голову руки, широко зевнула Онфиска. Лобзя ничего не ответила ей – уже давно спала, как убитая. Вскоре уснула и Онфиска. Храп раздавался – аж листья на березах дрожали!

На пастбище лениво лаял Орай.

– Как бы он за нами не увязался, – опасливо оглянулась Любима.

Ладислава положила руку на плечо подруги:

– Не должен. Орай – пес умный, сказано ему стадо охранять, он и охраняет. Вот только во время погони, как очухаются…

Девушка неожиданно замолчала, поскольку в голову ей пришла одна не очень хорошая идея. Впрочем, для них-то она была бы хорошей, а вот что касается вот этих, спящих… Убить их всех – и дело с концом! И не надо думать ни о какой погоне! Спокойно, не торопясь, дойти до Киева… Но для этого надо убить. Спящих. Женщину, мужчину и двух туповатых, но незлобивых девок, по сути, не сделавших беглянкам ничего плохого. Убить… Обязательно надо? Да и как это сделать? Задушить? Заколоть вилами? А хватит ли сил? Хватило, если б нужно было бы лицом к лицу защищать свою жизнь, а чтоб вот так, спящих…

Ладислава отогнала нехорошие мысли. В конце концов, Киев близко. Пускай попробуют, догонят. К тому же они не будут знать, по какой дороге идти…

– Лучше всего – по реке, – авторитетно заявил выпущенный из овина Ярил. Вместо сожженной рубахи Ладислава дала ему свою – ярко-синюю, с желтой вышивкой, когда-то принадлежавшую отроку Порубору, которого где-то носят сейчас боги? Сама девушка осталась в коротком посконном платье, рабочем, что дала ей – и всем беглянкам – хозяйка. Удобное для работы платье было коротким, оставляя открытыми ноги аж до самых колен. Несколько отошедший от пыток – видно, и в самом деле, маслице помогло – он нет-нет, да и косил глазом на стройные ножки Любимы. Да и у Ладиславы ноги были ничуть не хуже. Впрочем, Любима Ярилу понравилась сразу, он вообще любил темненьких.

Узкая тропка вывела беглецов на густо заросший камышом берег. К воде спускались серые досчатые мостки, рядом с ними, привязанная к колу, покачивалась легкая лодочка-берестянка.

– Поистине, боги благоволят к нам! – увидев лодку, радостно воскликнул Ярил. – Чего стоите? Садитесь.

Он сам и полез первым. А вот у девчонок утлое плавающее средство особого доверия не вызвало.

– Может, лучше пешком, по бережку? – испуганно пролепетала Речка. – А то на этом-то челнище быстро утопнем. Або русалки утянут.

– Пешком по бережку нас быстро догонят, – терпеливо пояснил парень. – У них к тому же и пес. А что лодка не очень – так нам бы чуть-чуть продержаться, а там, ниже по реке, рыбаков встретим. Уж с ними-то я договорюсь. А у этих-то, похоже, больше и нет лодок. – Он кивнул в сторону скрытой лесом усадьбы. – Любима, пошарь-ка в траве, нету весел?

– Есть. – Девушка протянула Ярилу длинное весло.

– Везет, – улыбнулся тот, покривившись от боли в спине. – Так бы и дальше.

Они выплыли на быстрину, и лодка, покачиваясь на волне, ходко пошла вниз по течению. Мимо проплывали ракитовые кусты, заросли камыша и редкие сосны.

– Хорошо идем! – любуясь судорожно ухватившимися за борта лодки девушками, крикнул Ярил. – Этак к ночи будем в Киеве.

– К ночи? – обернулась Речка, в глазах ее застыл настоящий ужас. – Мы что, и ночью плыть будем?

– Если понадобится – и ночью, – серьезно посмотрев на нее, ответил Ярил. – Да вы поспите пока…

– Ага, поспите! Я и так уже вся мокрющая! – Ладислава со смехом показала на подол платья.

– Ой! Да тут, кажется, дырка, – снова заволновалась Речка, и Ладислава с Любимой принялись ее успокаивать. Дескать, плавает она хорошо, сами видели, так что беспокоиться не о чем, потонет лодка, так выплывем.

– Да-а, выплывем… – канючила Речка, вот-вот готовая разреветься. – А если водяной утащит? Или русалки?

– Русалки? Да мы их прогоним, я много русалочьих отговорок знаю, – захохотал Ярил и попросил девчонок рассказать, как те очутились у Любомиры.

– Дело долгое. – Ладислава переглянулась с Любимой. – Давай я не с самого начала начну?

– Да хоть с конца, – засмеялся парень и подмигнул Любиме. Та вдруг зарделась, и Ярилу подумалось, что, может, и не зря сцапал его Мечислав-людин, не зря бросал ему на спину горящие угли? Без этого, наверное, не встретил бы он эту девушку с пушистыми ресницами и мягкими бархатными глазами… Любиму.

Свою историю девчонки рассказывали интересно. Начала Ладислава, затем что-то забыла – подхватила Любима, потом снова продолжила Ладислава, да и рыжая Речка, позабыв про свой страх, то и дело вставляла свои замечания, к месту и не к месту.

Изо всего услышанного Ярил уловил только, что девок и до этого уже кто-то похитил… Уловил, да вдруг так и замер с поднятым веслом. Ну, он и дурень! А не про этих ли девок выспрашивал варяжский ярл? Выходит, про них. А он-то…

– Эй, кормщик! – Любима оглянулась, сверкнула очами. – Ты что, переката не видишь? Ведь прямо туда идем.

Ярил сильно загреб вправо. Все равно стукнулись бортом о камень. И – задери леший это течение – сели-таки на камень. Вокруг бурлила вода, а они так и сидели, пока Ярил не спрыгнул в воду – неожиданно здесь оказалось глубоко, почти по самую шею – да не протолкнул лодку вперед, едва успев перевалиться через борт.

– Ух, успел! – стаскивая через голову рубаху, перевел он дух. – Ну-ка, дайте-ка сюда весло.

– Весло? А оно, во-он, впереди нас плывет.

– Эх вы, вороны!

Солнце, между тем, садилось, и от деревьев, от берегов, от кустарников потянулись по воде длинные размытые тени. К берегу решили не приставать, плыть, елико возможно – ведь впереди ждал Киев, ждал родной дом, ждали друзья, ждал… Ждал ли? Ладислава вздохнула. Нет, похоже, никак ей не вырвать из сердца образ улыбчивого варяжского ярла, который, дурень, к этакому влечению и поводов-то не давал никаких. А вот, не вырвать! Да и нужно ли вырывать?

Немножко обсохнув, принялись рассказывать дальше. О страшном лесном пожаре, о реке, широкой и бурной, о двух отроках, сгинувших неизвестно куда, о том, как шагали вдоль реки, одинокие, голодные, без оружия. Да что уж там оружие? Одежды – и той не было, не считая украденной Ладиславой рубахи, так и шли голышом, прикрыв наготу лишь кусками бересты да лыком. Питались чем придется: ягодами, кореньями, грибами, несколько раз, выломав из сушняка орясину, запромыслили на отмели рыбу. Так и съели сырой – огня-то не было. Отощали слегка, да с голоду не померли – странно было бы помереть летом в лесу, да у реки. Комары, правда, кусали нещадно – от них мазались речной грязью. Как-то набрели на рыбаков – выскочили, обрадованные, из лесу – только рыбаков и видели, те унеслись, не надо и рыбы, видно, приняли за русалок или лесных шишиг. Так и скитались – боги оказались к ним милостивы, не набрели девки на лихих людей – покуда не вышли к усадьбе, да не попались в лапы Любомире, которая, оно, конечно, тетка не вредная, да уж больно дикая, нелюдимая. Да и работы в ее хозяйстве хватало, летом любой на вес золота был. Отпустила б она девчонок осенью? Может быть, а может быть, и нет, что теперь гадать?

Никто и не заметил, как Любима оказалась на корме, ближе к Ярилу. Сидела рядом, иногда оборачивалась, смеясь, а у бедного парня от того смеха заходилось сердце.

Все темнее становилось на реке, опускались сумерки. Впрочем, было еще не так темно, чтоб уж совсем невозможно плыть, скорее, не темно, а темновато, как бывает в тот час, когда кто-то уже зажег свечи, а кто-то еще нет, но постепенно свечей становится все больше, и вот они уже притянули настоящую ночную тьму.

– Ладья! – крикнула вдруг Ладислава, да Ярил и сам уже рассмотрел выплывшее из-за излучины реки темное громадное тело. Ладья шла под парусом, видно, ветер был попутный, и, огибая камни, вдруг резко пошла к берегу, да так быстро, что Ярил едва успел повернуть лодку. Так и уперлись носом в высокий борт судна. Хорошо хоть так, могло случиться и хуже.

– Кормщик, так твою разэтак! – заругался Зевота. – Спишь, что ли, песий ты сын?

– Ладно те лаяться-то, – лениво отмахнулся кормщик – высокий сутулый мужик с окладистой, давно нечесанной бородой. – Ну, виноват, не заметил. Так ведь попробуй, заметь вас! – Он склонился к лодке. – Ого, тут и девицы. Чтой-то вы больно мокрые. Угостить, что ли, вас ромейским вином? А и правда, лезьте на ладью.

– Некогда нам по твоим ладьям лазать, – хмуро отозвался Ярил, не замечая, что, услыхав его голос, метнулась от мачты на корму, к воинам, чья-то шустрая тень. – Хошь угостить – давай сюда кувшинец.

– Ай!!! – неожиданно взвизгнула Речка. Лодку качнуло и сильно прижало к ладье.

Еще б не прижало, когда трое воинов, незаметно подобравшись за бортами, прихватили лодчонку баграми.

– В реку! – запоздало крикнул Ярил, да и сам нырнуть уже не успел. Просвистев в воздухе, с ладьи полетели арканы.

– Винца, говоришь, тебе? – Нехорошо засмеялся мужик, весь словно бы прилизанный, масляный, с крупной бородавкой на левой щеке. – Изволь, друже Яриле!

Ярил вздрогнул и застонал, поскольку к ужасу своему, узнал в наклонившемся к нему мужике Ильмана Карася, лиходея с далекой Ладоги.

Откуда он тут взялся?

Оттуда…

Глава 12 Дороги и путники

Сентябрь – хозяин хмурый: Приспели времена, Походкою понурой В обувке жесткой, бурой Уходят семена. Элизабет Ланггессер «Уход семян»

Сентябрь 863 г. Древлянская земля – радимичи

Дорога, местами превращавшаяся в узкую, почти непроходимую тропу, змеилась вдоль оврагов, взбиралась на заросшие густым еловым лесом холмы и ныряла в распадки, чтобы снова рвануться вверх, через колючие кусты, через сгнившие деревья, через сухостой, через буйные – в человеческий рост – заросли папоротников. Небо хмурилось, дождило, хоть иногда и показывалось солнышко, высвечивая голубую полоску неба, сиреневые тучи, облака, похожие на снежные комья. На болотах курлыкали журавли, поднимались стаями в небо и медленно тянулись к югу. Осень…

Месяц хмурень стоял не поймешь какой – то дожди, то жара почти что летняя. Бывало, день-два дождь, потом – ведро, а случалось, дождь лил с утра, а к обеду рассупонивалось, уползали тучи и вновь светило солнце, чтобы к вечеру сменится дождем. Непонятная была погода.

Никифор помолил Господа о солнышке и, подбросив в потухающий костер сучьев, оглянулся на спящих парней – монахов будущей обители, что пробирались сейчас дремучими лесами на север, к Десне-реке. Именно там и замыслено было основать монастырь в честь Святого Пантелеймона – тот с давних пор считался покровителем рода Мефодия, и Никифор перечить не стал – Пантелеймон, так Пантелеймон. Будущие чернецы – числом десяток без одного – на чернецов не походили вовсе. Неотесанные, буйные, драчливые, они подчинялись только проводнику – дюжему, давно не стриженному мужику с руками, как грабли, и черными глубоко посаженными глазами, зыркавшими из-под кустистых бровей. Звали его Авдеем, и – не считая самого Никифоора – он был единственным, кто хоть как-то упоминал Господа, правда, обычно – богохульствуя. Парни – уже не отроки, но еще и не мужи – не молились вовсе, по крайней мере Никифор не слышал их молитв за все время пути. А шли они уже недели две, не меньше. Сначала – по правому берегу Днепра, потом, у развилки с Десной, у Ольжичей, переправились и пошли на север, сперва черниговской дорогой, широкой да многолюдной, а после того, как та повернула налево – лесной. Узкой, ухабистой, грязной. Тяжело было идти, да все хоть – дорога, но вскоре и она исчезла, и все больше и больше углублялись путники в темную, почти что непроходимую чащу. Черный лес стоял вокруг, высоченный, густой, мрачный, глаз уставал, не видя нигде простора – везде тянулись глухие урочища, поросшие угрюмыми соснами и мохнатыми темными елями, редко когда встречались осины, а уж березки – то за праздник считалось.

Проснувшийся Авдей, не к добру поминая Бога и дьявола, пинками растолкал спящих:

– А ну, хватит дрыхнуть, псины! Подъем! Подъем, я сказал! Кто еще спит? Ах ты ж, тварь! На, получай! Вот тебе, вот!

Авдей принялся охаживать замешкавшегося парня дубинкой, с которой не расставался никогда, даже и спал с ней.

– Дальше пойдем болотами, – предупредил он во время завтрака. – Держитесь за мной, не виляйте, иначе утащат вас кикиморы в тину.

Кто-то из парней в страхе икнул, и Никифор неприязненно взглянул на него – уж лучше бы, право, перекрестился. Ну и братия! Хотя на первое время сойдут и эти. Выстроить обитель – много ль надо? Избушку-скит, да небольшую церковку, вот и все! Перезимовать – а там из этих-то кто уйдет, а кто и останется. Потом слух об обители пройдет, о смирении чернецов ее да благочестии – вот народ сюда и потянется. Никифор улыбнулся. Пожалуй, он зря тревожится.

Позавтракав оставшимся от вечера рябчиком и убрав деревянную посуду в заплечные мешки, путники зашагали вслед за проводником. Накрапывал дождик, небольшой, нудный, серенький, и ноги скользили по раскисшей тропе. Росшие по обеим сторонам ее осины роняли листья, между деревьями краснели папоротники.

– О, грибы! – Кто-то из парней кинулся было влево. Авдей тут же перетянул его дубинкой по спине:

– Куда прешь, тля? Сказано было – за мной. Тут везде болотины – провалишься, и не заметишь. – Он погрозил остальным кулаком и быстро ушел вперед. Показалось болото – зыбкое, вонючее, затянутое густым туманом. Под ногами захлюпала противная холодная жижа, заскрипели остатки старой гати. Где-то рядом жутко закричала выпь.

Один из парней в испуге шарахнулся в сторону. И сразу же провалился по пояс.

– Стоять! – крикнул Авдей. – Кто там поближе, киньте ему слегу.

– Уже кинули, осподине.

– А ты не стой, чадо! Ляг на брюхо да греби под себя тину, греби… Вот! Ну, вылезай, вылезай. Да хватайте ж его…

Парня вытащили. Тот хрипел, выпучив глазам, не верил, что вырвался из трясины.

– Ну, что встали? Пошли! – крикнул откуда-то из тумана Авдей.

Болото закончилось к полудню – сначала на пути стали все чаще попадаться деревья, невысокие, худенькие, а затем и побольше, покуда не превратились в целую рощу.

– Отдых, – выйдя на поляну, коротко бросил проводник.

Неподалеку, в овражке, журчал ручей. Никифор спустился к нему вместе со всеми и вздрогнул: ручей тек не сам по себе, а по берестяному желобу, падая небольшим водопадцем в выдолбленную из ствола толстого дерева колоду. Ни водосток, ни колода не производили впечатления запущенных или слишком древних. Но кто-то же сделал их? Значит, здесь, в этой глуши, жили люди? Впрочем, какая ж это глушь? По рассказам купцов, где-то на востоке, недалеко, есть город Чернигов, к северу, чуть подальше, Любеч. Не такое уж и заброшенное место, хотя, вот, посмотришь вокруг на эти болота, урочища, папоротники, так и подумаешь, что нет на земле-матушке ни Кенугарда-Киева, ни Ладоги-Альдегьюборга, ни каких иных городов. Даже моря – и того нет, не говоря уж об Ирландии.

Напившись, Никифор осмотрелся и заметил заросшую травой тропинку, уходящую на холм, в чащу. Трава была примята – видно, кто-то уже прошел туда, скорее всего проводник, его что-то не было видно – по своим обычным людским надобностям. Выждав немного – проводник так и не появился – Никифор пожал плечами и медленно поднялся по тропинке на холм. По пути никого не встретил, лишь на вершине холма увидел смотрящего вдаль Авдея. Тот что-то шептал, видно, прикидывал дальнейший путь. И шептал – Никифор не поверил своим ушам! – по-гречески. Затем повернулся, не замечая молодого монаха и, сотворив короткую молитву, яростно плюнул в сторону старого дуба, средь ветвей которого серебрилась деревянным окладом потемневшая от времени и дождей икона Матери Божьей.

– Богохульник! – не выдержал Никифор. Авдей бросился на него, повалил наземь, сдавив горло… Коричневая туника монаха с треском порвалась у горла, и серебряный крестик его выпростался на грудь.

Мельком взглянув на крестик, проводник вдруг замер, словно увидел змею. Смертельная хватка его ослабла. Правой рукою прижимая поверженного к земле, он осторожно взял крестик левой, пробормотал ошеломленно:

– Это же его клеймо… Работа ювелира Козьмы. Откуда у тебя этот крест?

– От отца, – спокойно ответил Никифор.

– Так твой отец – Константин Дре… – Авдей зажал себе рот рукою. – То-то я и смотрю – ты мне кого-то напоминаешь… – Он и не заметил, что продолжает говорить по-гречески.

– А ты, похоже, иконоборец. Вон как плевался в сторону Божьей Матери, – усмехнулся Никифор.

Авдей вздрогнул.

– Наверняка один из павликиан, спасшихся от гнева императрицы. Если так, ответь – почему ж ты тогда помогаешь мне основать монастырь? Ведь павликиане отрицают монашество.

– Монастырь?! – Проводник неожиданно расхохотался, надсадно и громко. – Монастырь? Да знаешь ли ты, что никакого монастыря не будет? И эти жалкие ублюдки, которых я веду, они вовсе не жаждут дать обет монашества, совсем наоборот, их привлекает только власть и богатство!

– Не говори так о людях, Авдей.

– О людях? Так ты, может, и прощелыгу Мефодия за человека держишь? Он лишь польстился на серебро и думал, мне ничего о том не известно… Чем ты прогневил князя, монах?

– О каком князе ты говоришь?

– О Дирмунде. Думаю, именно он и дал серебро Мефодию. Ты здесь совсем не нужен, и ни о какой обители речь не шла. Меня наняли лишь довести вас до нужного места… Вернее, их. – Авдей кивнул в сторону ручья. – Что же касается тебя, ты должен остаться здесь, привязанным к этому дубу… Нет, ты бы не умер. Вскоре бы тебя развязали… добрые люди… ничего общего не имеющие с христианами, но по первости рядящиеся в их одежды. Именно так велел поступить с тобой Мефодий.

– Я не верю тебе!

– Твое дело. – Проводник тяжело поднялся на ноги. – Я даже мог бы убить тебя, если б ты стал уж очень сопротивляться, об этом тоже говорил Мефодий…

– Нет, Авдей, вряд ли б ты смог так просто меня убить, – возразил Никифор, показывая торчащее из рукава острое лезвие кинжала.

– А ты не глуп, – одобрительно кивнул проводник. – И слишком опасен, хоть и монах.

– Что поделать, таков мир, – грустно ответил Никифор, отряхивая прилипшие к тунике иголки. – Что ты знаешь о моем отце?

– Его казнили по приказу императора Михаила. Казнили, как видного иконоборца. А ты, выходит, его предал.

– Как я мог предать, если я его совсем не помню?

Авдей покачал головой:

– Мой тебе совет – беги отсюда! И как можно скорей. Иди все время на восход солнца – и выйдешь к Чернигову. По болоту иди на большой серый камень, он виден в ясную погоду. В дождь и туман – жди.

– Благодарю тебя, Авдей, – кивнул Никифор. – Скажи, куда ты поведешь этих юношей?

– Туда, откуда придут и за тобой, если ты не уберешься отсюда.

– Но кто эти люди?

– Я мало знаю о них.

– Постой, Авдей… Привяжи меня к дубу!

– Что?

– Сделай так, как должен был поступить. Я дождусь их, а там – посмотрим.

– Ты безумен, монах!

– Я предал друзей, выходит, ради того, чтобы, ничего не узнав, позорно бежать отсюда, подобно собаке, поджавшей свой хвост? Ну, нет… Привязывай!

– Как знаешь.

Крепко привязав Никифора к дубу, Авдей направился прочь. У кустов обернулся:

– Прощай.

– Удачи! – улыбнулся Никифор.

Однодревка Хельги быстро продвигалась вперед, рассекая речные волны загнутым кверху носом с изображением солнца. Хоть ветра почти не было и вымокший от дождя парус лежал на дне, гребцы – нанятые на киевской пристани молодые сильные парни – трудились, как проклятые. Гребли азартно, в охотку, так, что временами небольшая ладья, казалось, выпрыгивала из воды. Вылетев из-за излучины, они даже не сразу заметили далеко впереди темные силуэты судов – это был караван Харинтия Гуся.

– Я ж говорил, они совсем рядом, – обернулся сидящий на носу Снорри. – Эй, сбавьте-ка ход, ребята!

Хельги-ярл знал уже от Снорри с Ирландцем, недавно вернувшихся из разведки, что корабли Харинтия снаряжены весьма странно.

– Понимаешь, ярл, – задумчиво рассуждал Ирландец, – там нет ничего такого, ради чего можно было бы отправляться в столь дальнее плавание себе не в разорение. Нет, я заметил несколько тюков тканей – на что диким древлянам дорогие ткани? – но тюков немного, так, словно бы взяли их просто на всякий случай. Продадут, так продадут, а нет… Очень странно для такого ушлого торговца, как Харинтий Гусь. Он точно плывет к древлянам себе в убыток! Ведь торговлишки-то там нет. Ну, кто же из них будет обменивать на ткани и дорогое оружие мед или звериные шкуры, когда и то, и другое можно свезти по реке в тот же Киев и продать в несколько раз дороже? Хотя, конечно, может, кто и согласится. Тем не менее, выгода все равно невелика, даже если она и будет. Может, кто-то бы и согласился на такую, да только не Харинтий Гусь.

– Значит, он имеет с этого еще большую выгоду, – кивнул Хельги. – Какую – мы не знаем.

– А может, он просто водит нас за нос? – спросил Снорри, и ярл вздрогнул: очень уж было похоже на то. Но ведь Харинтий не мог знать о них, и не знает? Не знает…

– Вот что, сегодня ночью снова поглядим на Харинтия. Я и ты, Конхобар. Снорри – ты останешься за старшего.

– Да и ладно, – обиделся парень. – Что я там не видал, у этого толстого тролля Харинтия? Ходил, как к себе домой.

– Вот это-то и настораживает, – тихо произнес ярл, чувствуя в мозгу знакомые удары. – Я разгадаю эту загадку. – Он упрямо сжал губы. – И этой же ночью.

Не дожидаясь полной темноты, Хельги с Ирландцем скрылись в лесу, чтобы, пройдя берегом, неслышно подкрасться к лагерю Харинтия Гуся. Его ладьи уже стояли, вытянутые носами на песчаный пляж. Бродившие по лесу людишки собирали для костров хворост. Прямо к реке спускалось несколько удобных, заросших колючими кустами, овражков, одним из которых и воспользовались соглядатаи. Залегли в кусточках, у самого берега – весь лагерь Харинтия был виден, как на ладони. Разгоняя сгустившуюся тьму, запылали костры, от реки явственно потянуло холодом. Рядом, среди камней, расположилась сторожа – ну как же без этого? Только часовые оказались какими-то полоротыми: негромко переговаривались друг с другом, смеялись, а один раз, бряцая снаряжением, все вместе сбегали к костру, погреться. Сам Харинтий Гусь с пылающим факелом в руке расхаживал вдоль ладей, взбирался на каждую, поправляя лежащие у бортов тюки.

– Вроде спокойно все, – шепнул Ирландец.

Хельги машинально кивнул, чувствуя, как все сильнее бьют в голове барабаны. Нет, все же что-то тут было не так! Не так – и все. И это «что-то» явно бросалось в глаза, только вот обозначить его, понять, было пока невозможно.

– Уходим, – приказал ярл.

Однодревка ждала их у спускающихся к самой воде кустов. Переправившись на другой берег, расставили шатры и полегли спать, не разжигая костров и выставив стражей.

– Ты видел все те овраги, Конхобар? – начал Хельги, ощущая, как боль в голове и удары уходят, а сознание становится ясным, словно кристалл. – Ты бы выставил там сторожу?

Ирландец молча кивнул.

– И я бы выставил, и Снорри – ведь это самое удобные места для вражьих лазутчиков. Кстати, мы ими тоже воспользовались. Так почему так не поступил Харинтий? Хочешь сказать, он не викинг, а простой купец? Так он ушлый, умелый купец, купец-воин и вряд ли б допустил подобную оплошность. Теперь дальше… Костры. Тебе не кажется, что их слишком много? Словно бы специально осветили весь лагерь, чтоб возможным лазутчикам было удобней все рассмотреть. Сам Харинтий даже не поленился, с факелом обошел все ладьи, вот, мол, сколько товаров везет он в древлянские земли. Одного только не предусмотрел… Ты заметил, как сидят в воде его ладьи?

Ирландец отрицательно покачал головой.

– А я заметил, – продолжал ярл. – Слишком высоко для груженых. Между тем, тюки с товарами разложены у самых бортов, словно их некуда больше деть. Так для чего все это? Или – для кого? Правильно, для нас, глупых. Раз уж мы знаем, что Харинтий выполняет поручение Дирмунда, то – вот вам – следите, валите вслед за ним в древлянскую землю, где, конечно же, ничего интересного нет, а они, тем временем…

– Значит, они раскрыли Ярила Зевоту, – мрачно кивнул Ирландец.

– Выходит так, – согласился ярл. – И подставили нам. Или – просто использовали, ничего ему не сказав… Жаль парня.

– Да, нет уж его в живых. – Ирландец потянулся. – А чего его жалеть-то? Дело свое выполнил, нам честно рассказал про радимичей – ведь именно оттуда вернулся как-то Ильман Карась, а мы прохлопали.

– Но ведь я был уверен, что Харинтий Гусь повернет к радимичам!

– А он повернул к древлянам. А мы…

– За ним. Как полные придурки! – Хельги грустно усмехнулся. – Что ж, надо исправлять ошибки. И как можно быстрее. С утра поворачиваем обратно. Буди-ка кормщика…

Кормщик – русоголовый мужик лет тридцати, невыспавшийся и лохматый, влез в шатер и вопросительно уставился на Хельги.

– Звал, боярин?

– Далеко ль до радимичской земли? – вместо приветствия поинтересовался ярл.

– По рекам до Чернигова дня четыре.

– А так?

– А так – вон она, как раз на этом берегу начинается. Знать куда идти – пешком быстрее будет добраться.

– Вот именно: знать бы, куда? – Хельги вздохнул и тут же встрепенулся: – А впрочем, как не знать? Место должно быть глухое, дикое, почти непроходимое, для непосвященных – но, с другой стороны, и не очень далекое от селений, где-нибудь меж крупными градами.

– Ну, тогда вам отсюда – точнехонько на восход. Через день-два меж Черниговом и Любечем как раз и окажетесь. Там и чаща, и лес, и болотины.

– На восход, говоришь? А ты сам-то те места знаешь?

– Нет, боярин. По рассказам только. Да там селений хватает, ежели заплутаете – ужо дорожку-то спросите, есть у кого. Возьми вон, парней с собой, две пары гребалей только оставь, уж мы с ними – в обрат.

– Погоди в обрат. Гребцов тебе оставлю, даже серебра дам больше, чем уговаривались. Только не торопись в обрат. Поплывите-ка за Харинтием еще денька два-три, да так, чтоб он вас хоть иногда видел где-нибудь на излучинах.

– Сполним, боярин. – Кормщик засмеялся.

Утром, простившись с кормщиком и оставшимися в однодревке гребцами, Хельги-ярл, Снорри, Ирландец и еще четверо парней с ладьи, взяв с собой оружие и припасы, углубились в лес. Прямо в глаза им светило красное восходящее солнце.

– Рад, рад, Ильмане! – Лейв Копытная Лужа, сойдя с коня, обнял долгожданного гостя. Ильман Карась тоже был доволен, еще бы – без всяких приключений добрался почти до нужного места, теперь еще несколько верст по лесу – и все. Привез припасы для нового острога, гвозди, топоры, пилы, а, самое главное, новых отроков числом двенадцать – воинов для будущей дружины Дирмунда князя. Отроки и несли все выгруженные с ладьи припасы. А позади них, под охраной стражи, угрюмо шагали пленники: Ярил Зевота и девчонки – Речка, Любима, Ладислава.

– Ба, какие к нам гости! – подъехав к ним ближе, изумился Лейв. – А мы-то думали – сгорели в пожаре. Богам будет приятно получить их в жертву. Молодец, Ильман! Все будет доложено князю.

Ильман Карась поклонился низехонько. Ну и что с того, что молод еще Лейв-варяг, молоко на губах едва обсохло? Что с того, что туповат, зато жесток, исполнителен. За то и ценит его Дирмунд-князь, знал об этом Ильман, потому и кланялся – спина-то, чай, не переломится.

А Копытная Лужа чувствовал себя в новом острожке владетельным князем! До Дирмунда далече – когда еще тот приедет – не то, что на старом месте, у капища. Капище и здесь было – новое, тщательное обустроенное, на глухой поляне средь густого елового леса. Жаль только дуба не было, любимого дерева Перуна… и Крома. Зато были идолы, вырезанные из крепкого бука. Род, Святовит, Перун… И еще один – самый большой – безликий! Вкопанные в землю, они хмуро смотрели каждого, кто осмеливался войти в узкие воротца ограды. На толстых губах никогда не пересыхала кровь. Бычья, куриная, кобылья – и, пока лишь иногда, человечья. Пока…

Копытная Лужа не очень любил сам приносить жертвы – страшился гнева друида. Еще чего-нибудь не то сделаешь. Вот приедет Дирмунд-князь – тут у него все жертвы под рукой, выбирай любую: хочешь – светлорусого, с вороватыми глазенками, парня, хочешь – прежних девок. Всех их, приведенных Ильманом, бросили в крепкий поруб, да не как раньше – надежную сторожу выставили. Посидите покуда, а там…

– Хочешь ту златовласку, Немил? – проследив за взглядом отрока, с ухмылкой спросил Лейв. С некоторых пор Немил стал его доверенным лицом, в чем-то даже заменив старого слугу, лысого Грюма. Немил – круглоголовый, ноздреватый, страшненький – втянул в себя слюни.

– Получишь. – Лейв похлопал его по плечу. – Только сначала выполнишь одно поручение.

– Я готов, боярин!

– Зайдешь вечерком в терем. – Копытная Лужа повернул от поруба прочь. На ходу обернулся к Немило: – Смотри, запри их покрепче!

– Не изволь беспокоиться, – поклонился отрок и, подойдя ко всем девчонкам, по очереди попробовал – крепко ли скованы? Не удержался, провел рукой по щеке Ладиславы. Ух, красива девка! И скоро будет его.

Лейв совиным взглядом впился в проходящих мимо вновь прибывших отроков. Выбрал одного, светленького, подозвал, заговорил ласково. Опосля поманил Грюма, кивнул:

– Приведешь вон того ночью.

Сзади неслышно подкрался проводник Авдей, напомнил про расплату.

– Заплачу, заплачу, – замахал руками Лейв. – Разберусь вот со всеми только. Сам видишь – голова пухнет.

И в самом деле, туповатой башке Лейва было от чего пухнуть! В до того тихий и спокойный острог, словно по колдовству во мгновение ока выросший в дремучих лесах меж Черниговом и Любечем, вдруг понаехала эдакая прорва народу! Парни – будущие волхвы – которых привел Авдей, десять без одного, да двенадцать привезенных Ильманом отроков, да пленники в порубе, да стража… Тьфу ты. Шум от них один, гам, да непотребство, что и говорить… Одначе, с другой стороны, кабы не столько забот, приятно было. Все ему кланялись, знали – кто тут хозяин.

Вечером в летний терем, где с удобствами расположился Лейв, вошел круглолицый Немил. Поклонившись, напомнил с порога:

– Ты, боярин, мне девку обещал.

– Обещал, обещал, отдам, – льстиво улыбнулся Копытная Лужа. Он почему-то – и сам не мог понять, почему? – побаивался этого звероватого парня. – Сперва дело.

Немил вопросительно уставился на него.

– Знаешь, где на болоте старая гать?

– Та, что идет от камня?

– Она… Так вот. Слушай внимательно, дело важное, сам Дирмунд-князь, ежели что не так, спросит! А спрашивает он, как ты знаешь, строго.

Немил сглотнул слюну.

Спаситель Никифора объявился к обеду, так что почти сутки молодому монаху пришлось стоять, привязанным, ощущая спиной шершавую кору дуба. Молодой парень, почти отрок, с круглой, как котел, головой и широким носом с вывернутыми ноздрями. Актер он был никудышный – вышел к дубу напролом, через кусты, словно знал, где и кого искать.

Не подав виду, Никифор сразу же бросился благодарить парня. Тот стоял хмуро, отвечая на расспросы весьма односложно.

– Откуда ты?

– Путник.

– А откуда и куда идешь?

– В Чернигов из Любеча. Говорят, там есть крес… хрис… христе-а-не. – Немил, так звали спасителя, произнес это слово так неумело, что Никифор едва не расмеялся. Сдержавшись, спросил:

– Так ты, видать, тоже христианин?

– Угу, – кивнул Немил и, словно чего-то испугавшись, быстро добавил: – Только недавний. И ищу… этого… покоя и единения!

– Ищешь покоя и уединения? Похвально в столь юном возрасте. Что ж, тебе повезло. – Никифор улыбнулся. – Вряд ли ты обретешь все это в Чернигове. Оставайся здесь, выстроим скит, сладим церковь. Только скажи сначала, кого ты признаешь больше – Папу или патриарха?

Немил замялся, не зная, что и ответить. Буркнул про себя что-то да поскорей отвернулся, вроде как осмотреться. Никифор мысленно рассмеялся. Сам он, конечно же, признавал главным Римского папу, но уважал и константинопольского патриарха, хотя раздор меж западной и восточной церквями с каждым днем увеличивался. Но все же это еще была единая, христианская, церковь.

– Да, пожалуй, я останусь здесь, с тобой, – наконец ответил Немил. – Тут недалеко, через болото, есть одно селение… там живут страшные иду… удо… идолопоклонники, но есть и хре… христиане, я к тебе их потом приведу.

– Хорошо, – с улыбкой кивнул монах. – Что ж, начнем строить хижину.

– А чего ее строить-то? – Немил пожал плечами. – Там, недалеко, за ручьем – заброшенная усадьба. Маленькая, но все есть – дом с амбаром, даже частокол – поправить кое-где только.

Усадебка – а она и в самом деле оказалась неподалеку – на взгляд Никифора выглядела не такой уж и заброшенной. Врытый в землю дом был крепок – словно бы в нем еще не так давно жили, только крыша местами лишилась лапника, словно его нарочно повыдергали, да и частокол лишь кое-где повалился, да так, словно его кто-то специально свалил, изо всех сил навалившись плечом.

В общем, усадебка Никифору понравилась – дико, безлюдно и в меру уютно – он даже прикинул, как половчее перестроить заброшенный амбар в храм, да к месту вспомнил предупреждение Авдея. Погрустнев, он маялся до самого вечера – вместе с Немилом обтесывая колья, а потом, утомившись, уснул здесь же, прямо на лапнике. Странный сон приснился ему: будто бы летел он к светлому солнышку, невесомый, на огненных крыльях, а внизу, далеко-далеко, словно мураши, копошились люди. Никифор узнал среди них молодого бильрестского ярла, Снорри, Конхобара Ирландца. Они глянули на него снизу вверх и пропали, а внизу неожиданно показался Радужный ручей, усадьба Сигурда, фьорды – места, где прошло детство Никифора – раба Трэля Навозника. Затем – во-он она! – показалась хижина в лесу, невдалеке от Ерунд-озера, его хижина, вольноотпущенника Трэля, ах, пожалуй, то было самое лучшее время жизни. Пролетая, Никифор оглянулся на хижину – оттуда, распахнув дверь, вдруг вышли Хельги и Сельма из Снольди-Хольма. Подняв головы вверх, они улыбались и звали Никифора, а он, взмахнув крыльями, полетел к солнцу, чистому, теплому, золотому. И эта чистая солнечная золотая чистота, как только монах подлетел ближе, внезапно, вмиг померкнув, изрыгнулась жирной черно-коричневой грязью, забрызгавшей его с головы до ног. Крылья слиплись, и Никифор камнем полетел вниз. Закричал… и проснулся.

Над головой его холодно мерцали звезды.

Подобрав валявшийся рядом плащ, Никифор направился к жилищу. Дверь дома была распахнута. Нагнувшись, монах заглянул внутрь: подложив под голову скомканную рубаху, на широкой лавке у очага спал Немил. На шее его висел небольшой крестик, а рядом с ним, на груди, алело изображение волка.

Так вот он откуда! Никифор вздрогнул, вспомнив рассказы друзей об отроках-волках, безжалостных и жестоких убийцах, до самой смерти преданных своему хозяину – Черному друиду Теней. Бежать, бежать немедля, как и предлагал поступить Авдей… Бежать…

Никифор прочел молитву. Бежать? Но ради чего тогда он здесь остался, дождавшись вот этого странного парня? Для того чтобы действовать. А раз так…

Усмехнувшись, монах натаскал в жилище лапника и, сложив его у очага, спокойно заснул. На этот раз ему ничего не снилось.

Вдоволь натешившись с приглянувшимся отроком, Лейв Копытная Лужа выглянул на улицу, отдышаться. Неслышно прошмыгнул мимо возвратившийся Грюм – отвел отрока обратно в амбар, к остальным. Рано еще было их выпускать на волю, рано. Хоть и лес вокруг, и болота, а подадутся в бега – лови их потом. В дальней избе послышался смех, и Лейв недовольно повел носом. Там жили вновь прибывшие парни – будущие волхвы, ждали приезда Дирмунда. Князь лично отбирал их по одному ему известным принципам. Впрочем, и для других, если хорошенько вдуматься, они не были тайной, как еще вечером просветил Лейва проводник Авдей, общавшийся с будущими волхвами две седмицы подряд и довольно быстро их раскусивший. Кто-то из этих парней был непроходимо туп, кто-то жаден, а кто – маниакально жесток. Кто-то всей душой жаждал власти, кто – уважения, а кое-кто – страха. Все это обещал каждому из них Дирмунд, и парни ему верили. Верили и очень боялись. А кроме Дирмунда и Авдея, похоже, не уважали никого. Ладно, приедет вскорости князь, потом уедет, кого с собой заберет, а кого и оставит, вот тех-то и надобно будет приучить к уважению и полному – полнейшему – послушанию. Ох, обалдуи – отправили их нести караульную службу, чтоб привыкали, так на тебе – ворота до конца так и не заперли, лишь чуть прикрыли, после ухода обидевшегося Авдея-проводника. А чего обижаться-то? Подумаешь, проводник, эка птица! Что, раньше с ним Лейв плохо рассчитывался? Нет, утаивал, конечно, часть серебришка, не без этого, но ведь платил же, пока нужен был Авдей. А сейчас и без него многие этот лес знали, да и болото – ничуть не хуже. И, скажите пожалуйста, зачем же тогда платить проводнику? Куда серебро девать, Лейв и без того знал – конечно, к себе в сундук, куда ж еще-то? Ишь, обиделся, получив вместо всегдашних пяти монет две. Можно было б и этого не давать, выгнать к лешему, воинов кругом хватало. И своих, и пришедших. Ушел, дверью хлопнув. Ха! Скатертью дорога, не больно-то кто и печалиться станет, кричать: «Вернись, вернись, Авдеюшко!» Нет, не нашлось таких. А вот ворота зря не закрыли – поленились. Ладно, пусть до утра постоят открытыми – утром начальника ночной стражи ткнуть носом, эва, так-то ты службу несешь! Да каждого – без еды на сутки. Экономия неплохая получится, и верещать никто не будет, вон, повод-то, на одной петле болтается. Собственно, их, ворота-то, недавно и повесили – аккурат перед приездом Ильмана. Только неча этим про то знать. Всегда тут ворота были. Всегда! И сторожить их нужно как следует, а не так, как вот сейчас. Ну, ужо дождетесь утречка! Осторожно подобравшись к воротам, Лейв вытащил шкворень – чтоб не закрыли раньше времени – и, спрятав его под плащ, довольный, отправился спать. По пути хотел было пнуть шарахнувшегося от него воина – на башне должон быть, а не тут шастать! Не достал, чуть было не поскользнулся и погрозил ему кулаком. Ничего, завтра выясним, чья очередь была сторожить. Ну, точно, вся ночная стража без жратвы останется, а так им и надо, пусть знают!

В острожке этом совсем расслабился Лейв Копытная Лужа. Королем себя почувствовал, еще бы, никто ему ни в чем не перечил, боялись, не столько, конечно, его, сколько Дирмунда. Жизнь в остроге была спокойная, даже в чем-то тоскливая: ни дел каких особых – отроков да волхвов тогда еще не было – ни врагов. Да и откуда им взяться-то, вражинам? Охотники острожек десятой дорогой обходили, а разбойники-лиходеи в окрестных лесах отродясь не водились – грабить некого было. Черниговский князь налетит с дружиной? Так с ним договоренность имелась тайная. Вот и жили, не боясь никого, расслабились.

Лейв взошел на крыльцо, потянулся. На первом этаже дрыхнул Ильман Карась. Храпел – аж на крыльце слыхать. Советовал Ильман девок порасспросить – как это они ухитрились от пожара сбежать? А может – до пожара еще? Лейва все эти вопросы как-то не очень интересовали, да вот уступил, обещался назавтра попытать девок, не днем – днем другие дела имелись – к ночи ближе.

Посмотрев на луну, Лейв, подняв подол туники, развязал штаны. Помочился с крыльца, крякнул довольно, и, поправив пояс, затопал по лестнице, поднимаясь наверх, в терем. Хорошо вокруг было, спокойно, тихо – даже волхвы в дальней хижине угомонились. Усевшись на ложе, Лейв посидел немного, подумал. Хотел было сказать Грюму, чтоб снова привел отрока, да передумал. Успеется еще с отроком, и завтра ночь будет.

Привалившись к частоколу, Ярил Зевота перевел дух. Угораздило же, едва выбрался из амбара, как тут же чуть не нарвался на варяга. Это хорошо, что его решили держать отдельно от девок… Хотя Ярил и сам не знал, как это получилось. Девок-то сковали, а его отвели в сторону… Видно, Ильман Карась его самолично порасспросить решил, не наговорился, гад, на ладье. Много к амбару людей приходило на девок смотреть, толпами шлялись, покуда Лейв это дело не прекратил. Крикнул, чтоб уматывали все да ворота накрепко закрывали. Ильман-то Карась к этому времени незнамо куда делся – может, Лейвову брагу с дороги пробовал, кто его знает? Смекнув это, Ярил подмигнул девкам и, бочком-бочком, попятился к выходу. Только прошмыгнул, как кто-то его – хвать за шиворот. Здоровенный мужик, бородища до пупа, глаза на выкате, красные, на башке шлем, копьецо коротенькое в руке.

Зыркнул на парня:

– Ага, попался!

Ярил только со вздохом пожал плечами. Ну, попался, так попался.

– Что плечи жмешь, гад?! – не унимался мужичага. – Как на башнях стоять, так их нет, а как на девок смотреть, так… Мхх!!! Держи копье – и брысь на башню! И что б до утра с нее не слезал, пес.

Так вот, с коротким копьем в руках, и оказался Ярил на башне в виде стражника. Походил маленько, потом попытался слезть, только отбежал, как тут же нарвался на Лейва. Слава богам, обошлось. Парень осмотрелся: двор острога лишь только на первый взгляд казался пустынным. Тут и там, в самых неожиданных местах – у выгребной ямы, под крыльцом, за амбарами, недовольно хмуря брови и переругиваясь, сидели и бродили молодые парни примерно одного с Ярилом возраста. Бранясь, поминали худыми словами какого-то «дядьку Черновола», который, псина худая, выгнал их всех на сторожу. Быстро сообразив, что дядько Черновол и есть тот бородатый мужичага, что послал его на башню, Ярил несколько осмелел и даже предпринял вылазку к амбару. Тут его ждало разочарование: мало того, что амбар с девчонками был заперт на солидный засов, так там еще маячили целых трое стражей. Подойти к ним поближе Ярил не рискнул – скорее всего, все они друг друга знают. Конечно, можно прикинуться воином из местной охраны, так бы Ярил в конце концов и поступил, если б… если б с крыльца к амбару не направился какой-то мужик, в котором, даже при свете звезд, Зевота тут же признал Ильмана Карася.

Не рассуждая больше, Ярил подхватил копье и быстро пошел к воротам, слава богам, те были приоткрыты. Щели как раз хватило, чтобы пролезть, правда, пришлось снять плащ, и снова засаднила обожженная на спине кожа. Выбравшись из острога, Ярил Зевота оказался посреди темного ночного леса. Вроде и прошел-то всего ничего по тропке, а оглянулся – и где он, острог? Одна непролазная чаща кругом да звезды, да тишина, лишь где-то рядом, видимо, на болоте, истошно кричала выпь. Ярил передернул плечами. Он совершенно не представлял, что теперь делать, в какую сторону идти? Куда глаза глядят? Туда б и пошел, если б был один, если б не оставшиеся в амбаре девчонки, и средь них – Любима… Любима… Но что же сделать? Как вызволить их? Ведь воинов в остроге великое множество, а он один. С ужасом сознавая все свое бессилие, всю свою ненужность и неспособность что либо изменить, Ярил уселся на землю между двумя елями и заплакал навзрыд, как давно уже не плакал. Черные деревья обступали его кругом, словно сжимая в кольцо, скрипя, покачивали корявыми ветками, а сверху на все это невозмутимо смотрели желтые звезды. Снова закричала выпь. Сделалось светлее – видимо, должен был наступить рассвет.

Какие здесь города рядом? Утерев слезы, Ярил попытался вспомнить все, что слыхал об этих местах от того же Ильмана Карася, от Мечислава, от знакомых жуликов и купцов. Кажется, они упоминали Чернигов. Он вроде бы где-то рядом. Но где? Да и что там, в Чернигове? Оттуда можно добраться до Киева с купцами. А там… А там – сразу же к варяжскому ярлу, он же интересовался именно этими девчонками, и…

Лицо Ярила посветлело. Теперь он ясно увидел цель и вполне представлял, что делать. Лишь бы с девушками не расправились раньше, чем придет подмога, а в том, что она придет, Ярил не сомневался, даже не очень хорошо зная ярла. Лишь бы успеть, успеть… Следовало спешить. Взглянув на небо, парень ужаснулся – над лесом алела заря. Рассвет. Сколь ж времени он сегодня уже потерял зря?

Примерно сориентировавшись по солнцу – помнил, река должна быть где-то на юге, значит, Чернигов – восточнее, Ярил, как мог быстро, зашагал вперед, опираясь на прихваченное с собою короткое копье-сулицу. И не заметил, как очутился в болоте. Спохватился, только когда ноги его уже погрузились в предательскую трясину. Но сообразил быстро, рванулся в сторону, схватился за ветки чахлого деревца – выполз на кочки, правда, остался босым, ну и что? Главное – выбрался… Впредь следует быть осторожнее. Может быть, даже попытаться обойти болото, ведь не тянется же оно бесконечно. Ярил повернул обратно к лесу и принялся осторожно обходить болото по краю. Вроде бы получалось, парень даже засвистел что-то веселое, в такт перелетным птицам, собирающихся в свои стаи в утреннем осеннем небе.

– Стой, где стоишь, – неожиданно посоветовали ему из-за ближайших кустов. Ярил поначалу-то и не понял, что это именно ему говорят, так и шел себе, покуда прямо под его ногами в землю не ударила стрела.

Парень обернулся. Слева, из-за дерева, вышел человек в длинной, подпоясанной веревкой, хламиде с накинутым на голову капюшоном, какие обычно носят странники. Странник целился в него из наспех сделанного лука. То, что лук именно сделанный наспех – кое-как, без распарки – Ярил разглядел уже позднее, а в этот момент лишь испуганно захлопал глазами. Неужели – погоня?

– Откуда у тебя эта рубаха? – поинтересовался незнакомец.

Ярил вздрогнул. Рубаху эту – приметную, ярко-синюю, с желтой изысканной вышивкой, дала ему одна из девчонок, Ладислава, взамен сожженной. Девки говорили, она схитила эту рубаху у какого-то парня во время пожара.

– Рубаху мне подарили, – честно ответил Ярил. И тут незнакомец опустил капюшон.

– Кажется, я тебя где-то видел, – с улыбкой сказал он. Лицо странника у оказалась молодым и приятным – смуглое, с легкой щетиной и темными, чуть вытянутыми к вискам, глазами. По-славянски он говорил легко, но чувствовалось – сам не славянин, скорее – грек. И тоже… какой-то очень знакомый грек. Что за напасть, одни знакомцы кругом, будто не в диком лесу, а в Киеве на Подоле!

– Не случалось ли тебе бывать в Киеве, на Гостином дворе Зверина, что на Копыревом конце? – Все так же улыбаясь, но не опуская натнутого лука, осведомился странник.

Ярил сглотнул слюну, но не признался. Не ответив, сам спросил, не знал ли незнакомец варяжского ярла Хельги…

– Не знал ли я Хельги-ярла? – опуская лук, переспросил тот. – Не знал ли? Увы, когда-то он был моим господином, а потом другом.

– Почему – увы?

– Я оставил его, решив посвятить себя Богу, но, кажется, поторопился.

– Конечно, поторопился, – радостно заверил Ярил. – Но ведь можно вернуться!

– Нет. – Странник покачал головой. – У меня есть еще дела и здесь. Да и будет ли ярл рад меня видеть?

– Уж мне-то – точно обрадуется, – без тени сомнения сказал Ярил. – Точнее, не мне, а моим вестям.

– Каким? – оглянувшись, быстро спросил странник.

– Вестям о девушках, которых он искал, об Ильмане Карасе и остроге, что расположен здесь, недалеко, в земле радимичей, как я ему и говорил когда-то. – В одно мгновение выпалил парень, добавив, что ему некогда тут терять время, надо спешить к ярлу, только он теперь и поможет.

– Поможет? Ага… Так значит, девушки в остроге? Светленькая и чернявая?

– Ну да, светленькая и чернявая, Ладислава и Любима, Зверинова дочка. Ты еще забыл рыжую, Речку.

Упав на колени, странник Никифор тут же вознес краткую благодарственную молитву.

– Сам Господь послал тебя мне! – с улыбкой сообщил он Ярилу. И ни тот, ни другой не заметили, как совсем рядом с ними тихонько качнулись ветки орешника и скрывавшийся там Немил спрятал под плащ кинжал.

– Здрав будь, воин, – завидев идущего по лесной тропе незнакомца, Хельги-ярл вышел из-за кустов и поклонился.

– И к тебе да будут милостивы боги, – с усмешкой отвечал путник – дюжий, давно не стриженный мужик с кустистыми бровями и руками, как грабли. Такому попадись только в глухом углу.

– Не скажешь ли нам, как идти в Чернигов?

– Идите, как идете, – посоветовал незнакомец. – Только не сворачивайте с тропинки, не то забредете в болото, иль куда похуже. – Он в сердцах сплюнул, что вовсе не укрылось от внимательных глаз ярла.

– Три ногаты – и ты проведешь нас «куда похуже». У нас к ним свои счеты.

– Пять монет! – моментально сориентировался мужик. – И моя помощь. Мне они тоже задолжали. Только… – Он обвел подозрительным взглядом вооруженных людей – Снорри и Ирландца с парнями, вышедших из лесу по знаку Хельги. – Мне кажется, недостаточно вас, чтоб разворошить это осиное гнездо.

– А что, никаких селений поблизости от… от «гнезда» нет?

– Есть, как не быть. – Мужик пожал плечами, хохотнул. – Вообще-то, тут и Чернигов поблизости.

– Ну, раз есть, тогда веди.

– Да мне, вообще-то, в Любеч.

– Вспомни про обещанное тебе серебро.

– Эх, ладно. За каких-то… жалких шесть монет. По рукам!

Кивнув, случайно встретившийся ярлу Авдей-проводник быстро зашагал по тропке, оглядываясь лишь изредка – не отстали ли. Никто не отставал, и деревья быстро скрыли небольшой отряд ярла от любопытных взглядов. Впрочем, не было тут ничьих любопытных взглядов.

Алое, только что взошедшее солнце светило в лица идущим.

Глава 13 Гнездо ведьмы

Ты вынес день работы, Снеси теперь и ночь. Здесь нет часам отсчета, Чтоб время превозмочь. Вернер Бергенгрюн «Соль и пепел»

Сентябрь 863 г. Полянская земля

Бабка Гиздимея считалась в округе ведьмой. Много чего нехорошего ведала – потому и ведьма. Колдовала – на приворот, на порчу, даже бурю иногда вызывала, ну, а если кто хорошо просил – то и дождичек в знойный день, и, наоборот, солнышко – в дождливый. Побаивались Гиздимею, да и как не побаиваться, коли та с богами кажинный день запросто общалась. Да и вид имела соответствующий: на спине горб, лицо смуглое, морщинистое, нос крючком, глаза пронзительные, злые, цвета нехорошего – светло-светло серые. Вот уж поистине, недобрый цвет среди темноглазых полян. А вот, скажем, на севере, где-нибудь в Альдегьюборге-Ладоге, где все с глазами светлыми, серыми да голубыми, вот там черный глаз нехорошим, колдовским считался, ну, как на юге – светлый. Жила бабка Гиздимея не как все люди – в селеньях там, или в городах, а по-своему, одиноко, средь глухого урочища. Позарастали туда все стежки-дорожки травою да папоротниками, ни пешему не пройти, ни конному не проехать, а все ж, кому надо, знали, где ведьму искать. Сильной колдуньей считалась бабка, хоть и боялись ее люди, да уважали. Правда, угодья ее близ урочища дикого обходили десятой дорогой – Гиздимея не в праздности, да не одиноко жила, хозяйство имела справное: десяток коров, козы, кузница – с молотом бабка не хуже любого кузнеца управлялась – еще и гончарную печь сложила: глины вокруг было множество, чего ж зазря добру пропадать? Оно конечно, одной с этаким хозяйством не сладить, а закупов, рядовичей иль холопей – нет, не боярыня, чай, и не княжна. Потому и уводила Гиздимея со дворов работников. Околдовывала, да уводила – и работали они у нее, не покладая рук, до самой смертушки, а та быстро приходила – и от труда непосильного, и от места дурного, там, в урочище-то, только ведьмы и могли жить, другие долго не выдерживали, кровью начинали харкать да помирали. А вот бабке Гиздимее – хоть бы хны, одно слово – колдунья.

Ранее утреннее солнышко золотило верхушки сосен, слабый ветер покачивал желтые ветви берез и красные кленов, носил в прозрачном воздухе невесомые паутинки. На голубом фоне неба отчетливо выделялись черные стаи перелетных птиц, потянувшихся к югу. Птицы протяжно кричали, прощаясь до весны с этим благодатным краем, и в крике этом сквозила светлая щемящая грусть.

Истома Мозгляк, приложив руку ко лбу, проводил улетающих птиц взглядом и тяжко вздохнул. Тут же встрепенулся, бросив через плечо быстрый испуганный взгляд – не услыхала бы колдунья вздоха, не то вновь посадит на цепь, которую не так давно и сняла-то. Подойдя к ведьминой избе, как верный пес, поскребся осторожненько в дверь – уж всяко проснулась бабка. И верно.

– Ты ли, Истомушко? – послышался изнутри глухой скрипучий голос – не спалось Гиздимее утречком.

– Я, хозяйка, – льстиво отозвался Мозгляк. – По добру ли спала?

– Ой, не по добру, не по добру. Все сны разные видела… ну да то тебе знать ни к чему. Чего скребешься-то, аль неслухи еще не встали?

– То-то и оно, что не встали! – радостно сообщил Истома. – Может, кнутиком их постегать немножечко для-ради проворства лучшего?

– А и постегай, Истомушко. В том худа нет, – согласилась ведьма. – Потом покорми да на работку спроворь быстрехонко – глину-то успеть бы перемесить до морозцев.

– Успеют, матушка, – возликовал в душе Истома – не нужно сегодня самому месить глину, вот бы и дальше так! – Успеют. А не успеют, так им же хуже!

Бросив ненавидящий взгляд на приземистую ведьмину избу, Истома почесал под железным ошейником шею и, нырнув в свою землянку за плетью, на цыпочках подобрался к амбару. Кажется, там уже шевелились. В одно мгновение отбросив массивный засов, Мозгляк распахнул дверь и коршуном налетел на только что поднявшихся, натягивающих рубахи отроков.

– Спите, собаки ленивые? Вот вам, вот! – Он принялся нещадно орудовать плетью, нанося сильные удары по спинам и рукам юношей. – Вот вам! Так-то вы отплачиваете за матушкину доброту?! – Эту фразу он нарочно прокричал, как мог, громко – чтоб услышала хозяйка. – Скоты лентяные! А ну, брысь на глину!

– Поесть бы, дядько, – хмуро зыркнул на Мозгляка один из отроков – светлоголовый Вятша. В серых глазах его явственно читался вызов. Истомина б воля, убил бы его сразу, так и нужно поступить с воспитанным в сгоревшем остроге воином-волком, Истома то знал хорошо. Второй парень, темненький киевлянин Порубор, был посговорчивей, послабже, вот и сейчас аж сжался весь под ударами плети. Чувствовалось – вот-вот заплачет от боли, и заплакал бы, если б не стыдился Вятши, которому, сказать по правде, досталась большая часть ударов.

Ничего, Вятша, ничего… до заморозков-то еще есть работа, а уж потом поглядим… Злобно плюнув в сторону светлоголового парня, Мозгляк вышел из амбара и, сняв с очага в углу усадьбы кадку с варевом, зачерпнул из нее две миски полбы. Поставил тут же, на стол под навесом, с усмешкой глянул на подошедших отроков – жрите мол.

Позавтракав, те, понукаемые Истомой, гремя колодками и цепями, вышли со двора усадьбы и направились к оврагу месить глину. С погодой им, можно сказать, повезло – вчера еще моросил дождик, а сегодня с самого утра ярко светило по-летнему ласковое солнышко. Весело чирикали воробьи на ветках берез, налетавший изредка ветерок гнал вверх по тропе желтые и красные листья. От ручья, журчащего на дне оврага, поднимался пар. Холодненько еще было – утро-то раннее.

Достав прихваченные с собой цепи, Истома аккуратно пристегнул их к ошейникам отроков, обмотал другими концами вокруг толстой, росшей на самом краю оврага, березы, закрепил железным шипом, после чего снял с ног ребят тяжелые буковые колодки.

Ни слова не говоря, оба отрока принялись месить глину в специально вырытой и укрепленной прутьями яме. Истома же, устроившись у корней березы, внимательно наблюдал за ними, время от времени искоса посматривая на видневшуюся из-за леса усадьбу. Знал – хозяйка не доверяет никому, все проверяет самолично. Нужно было проявлять рвение.

Солнце постепенно становилось все ярче, небо – голубее, вот только вода в ручье по-прежнему оставалась холодной. Отроки работали споро, особенно Вятша – вынослив, уж этого не отнимешь, не то, что тяжело дышащий и хватающийся за правый бок Порубор. Знали оба: за хорошую работу вечером полагался хороший обед, за плохую – порка. Потому и старались – не очень-то хотели еще раз отведать плетки. Да и с пищей их бабка никогда не обманывала – оглядит сама, сколько за день сделали, ухмыльнется довольно, вечером, глянь – и мясо в миске плавает, и лепешки толстые, да с маслом, и молоко. А ежели не успевали… лучше про то и не думать.

К полудню Порубор почувствовал, что задыхается. По лбу, по щекам, по шее стекал пот, противно холодил спину, оставляя нехорошее ощущение липкой грязи, медленно застывающей коричневой, дурно пахнущей коркой. У всегда склонного к чистоте Порубора это поначалу вызывало ужас, а теперь ничего, привык, словно и всегда жил в этакой грязище. Вятша хоть умывался каждый день, а вот Порубор – редко – и то, лишь когда заставлял приятель. А зачем мыться-то, коли все равно погибнут они скоро в этой глиняной яме, от непосильного труда лопнет сердце.

– Не спеши, не спеши, Поруборе, – увидев, как клюет носом сидевший на краю оврага надсмотрщик, произнес Вятша. – Постой, отдохни немного.

– А ты?

– А я-то не устал еще.

– Так и я…

– Да вижу я. Отдыхай, сказано!

Порубор благодарно улыбнулся. Если б не Вятша, он, наверное, не выжил бы здесь. Отроку вспомнилось вдруг, как бежали они от лесного пожара, переплыв реку, как увидали русалок, как скрылись, на всякий случай, в березовой рощице, как вернулись, убоявшись грозы – ох, не к добру вернулись – в разоренную деревню. Там-то и подстерегла их ведьма. Не одна, с мужиком рыжебородым, страшным, в ошейнике. Зашла в полуразрушенную землянку – улыбнулась ласково, из корзинки лепешки достала да питие. Непонятное какое-то питие – квас не квас, брага не брага – но вкусное, на луговых травах настоянное. Испили то питье отроки… Очнулись уже в цепях на усадьбе. Потом, по ночам, в амбаре, как отселился от них мозглявый противный мужик, тоже ведьмой пойманный, спрашивали друг друга – как же так вышло-то? Незнакомой старухе поверили, хлеб-соль с ней делили. Почему? Ведь знали же, что мир вокруг недобр, и каждый чужак – опасен. Почему ж были столь неосторожны? Быстро сообразили, почему – видно, колдуньей была бабка. Засмотрела очами, заговорила, да так, что еще долго чувствовали отроки во всем теле противную слабость. Попались, в общем… И, конечно же, захотели бежать, да только старуха про то быстро проведала – известное дело, ведьма – била кнутом самолично, еле выжили. Рыжий с ошейником – и у них теперь такие же – едва удерживал за ноги. А потом узнали, что сбег он! Сама ведьма и сказала. Отвлекала от работы, поставила пред воротами, сама в избе скрылась, а вышла – вздрогнули парни – в каждой руке своей держала старуха по две извивающиеся гадюки.

– Сбег у меня Корослав, – недобро прищурив глаза, пожаловалась ведьма. – Ну да недолго ему бегать. Эх, Корослав, Корославе… А ну, ползите, змейки! По-на восход, по-на закат, по-на солнышко летнее, на дожди осенние. Отыщите Корослава, холопя неверного. Отыщите, догоните, ужальте!

С этими словами ведьма швырнула змей за ворота, и те, шипя, быстро поползли к лесу.

А на следующий день во дворе уже лежало мертвое тело рыжебородого Корослава, распухшее от змеиного яда.

Все это произвело большое впечатление на отроков… впрочем, не только на них… Истома Мозгляк тоже при том присутствовал.

Уж этого-то захватили, стыдно сказать, как!

Спасаясь от огня, он, как и отроки, переплыл реку и, наверное, спокойно пересидел бы на том берегу, дожидаясь конца пожарища, после чего нагнал бы своих или, в крайнем случае, один добрался до Киева, если б… Если б не внезапно возникшая похоть! Пробираясь берегом в поисках пищи, он вдруг услыхал девичьи голоса, замер, бросившись в траву, прополз вперед осторожненько. И увидал за кустами обнаженных купающихся дев! Бежавших пленниц – Ладиславу, Любиму, Речку. Оказывается, и те упаслись от пожара. Ах, что за девы! Стройное тело златовласой красавицы Ладиславы, казалось, обжигало Истомины глаза. Вот она, вожделенная дева, только протянуть руку! Каким же дурнем был он раньше, когда променял эту красоту на хазарское серебро. Эх, если б можно было повернуть время вспять, так не растерялся бы, не пожадничал – натешился бы вдоволь с красавицей, а потом бы уж и продал, пусть и за малую цену – не девственна – зато изрядное получил бы удовольствие. Эх, жадоба! Впрочем, чего теперь причитать – вон она, Ладислава, рядом. И другая, темноокая, дева не хуже. Выследить, связать обеих – третья, рыжая мелочь, не в счет, той по башке камнем – и… Истома аж глаза прикрыла от накативших на него мыслей. А девы, накупавшись, вылезли из реки, упали в песок, играя. Мозгляк изошел слюной. Эх-ма, вот сейчас бы подобраться, наброситься, схватить за светлые волосы, оседлать, чувствуя под собой упругое тело, сжать пальцами шею, чуть-чуть, чтоб не придушить, провести рукой по спине, а дальше… О, боги, есть ли еще в мире что слаще? Девы, между тем, принялись одеваться, вернее, одевалась одна златовласая Ладислава – быстро натянула на непросохшее еще тело рубаху, ярко-синюю, с желтой узорчатой вышивкой по вороту, по подолу, на запястьях. Явно мужская рубаха, и откуда у них? Остальные девки прикрыли срам травой. И кого стыдятся? Друг дружку, что ли? Смеясь, пошли вдоль берега, затем повернули к роще. Словно алчущий добычи пес, Истома кустами пробирался за ними. Ведь заснут же они когда-нибудь. Заснут…

Девки и впрямь, утомившись, уснули. Только спали по очереди, в заброшенной деревне – уцелела там лишь одна землянка, да и та без крыши. Девки натаскали к ночи лапника, настелили крышу, и забрались внутрь – спать. Видно, боялись на улице-то, под открытым небом, ночевать – волки кругом выли. Так и укрылись все в разоренном жилище. Истома задумался – силы свои оценивал четко, вряд ли совладал бы с троими. Вот если б выманить какую… Как бы только? Думал-думал, и придумал. Уж что-что, а мозги у него работали. Подобрался кусточками к землянке поближе, замяукал кошкой, противно так, мерзко, громко… Ага, зашевелились в землянке! Выползла – темно, кто, не видно, кажется, темноглазая.

– Брысь, брысь! – закричала.

Притих ненадолго Мозгляк. Потом снова мяукнул. На этот раз – чуть тише. Мяукал, не переставая, покуда снова кто-то не вышел. Изготовился Истома… Как раз на небе луна высветилась, из-за облачков вынырнув. Светло вокруг стало, ровно как днем, только прозрачнее и по-колдовски зыбко. Истома покрепче сжал в руках приготовленный пояс… Тьфу-ты! Рыжая. Можно, конечно, и ту, да лучше еще попытаться. Ага, вот еще кто-то выбрался:

– Что там, Речка?

– Да кошка. Все ноет, спать не дает.

– И мне… Может, сюда ее позвать? Киса, киса… кис-кис.

Истома в кустах едва не задохнулся, сдерживая смех. Сама б ты пришла сюда, киса!

– Вроде затихла. Пойду я, пожалуй, чего-то страшно. Эвон, лунища-то!

– А я, так еще чуть посижу, Речка. Луна и вправду красна.

– Красна? Страшна, Лада!

Речка скрылась в землянке.

Истома утробно замурлыкал.

– Снова ты? – тихонько произнесла девушка, тело ее словно светилось золотом в призрачном сиянье луны, а уж волосы… они казалось остатками солнца. – Киса, киса… И чего ты там рыщешь, по кустам? Иди сюда, иди…

В кустах – совсем близко – послышалось мурлыканье. Девушка встала – обнаженная лунная нимфа! – сделала несколько шагов:

– Кис-кис…

– «Кис-кис!» – Выскочив из темноты, передразнил Истома, набрасывая на шею девчонки прочный матерчатый пояс.

Та от неожиданности и вскрикнуть не успела. Истома ловко затолкал ей в рот скрученный из оторванного рукава – не пожалел и рубахи – кляп. Связывая за спиной руки, чувствовал, как изгибается горячее тело. Связав, тут же набросился на свою жертву, сладострастно ощупал… Вот шейка, тоненькая, лебяжья, вот грудь, налитая любовным соком, вот животик, пупок, вот…

В глазах Истомы вдруг вспыхнули зеленые искры…

– Ты как, Лада? – над ними стояла Любима с увесистым камнем в руке.

Ладислава смогла только лишь застонать.

Не дожидаясь рассвета, девчонки ушли из деревни, чтобы, чуть позже, попасться на глаза Любомире.

А оглушенный Истома Мозгляк так и остался валяться в кустах.

Утром, в самый рассвет, отчаливала от берега лодка с крючконосой горбатой старухой и дюжим рыжебородым мужиком с железным ошейником на шее. На дне лодке валялись связанные отроки – Порубор и Вятша.

– Ох, и ночка была, – отвязывая лодку, хмуро пожаловался мужик. – Глаз не сомкнул. Всю-то ноченьку кошка какая-то мявкала, змеюга.

– Кошка? – Старуха почмокала губами. – Эвон что… И я сквозь сон мяв тот слыхала, да думала – помстилось. – Она задумалась. Потом взглянула на рыжебородого:

– Кошка – зверь, в хозяйстве нужный. Вот что, Кориславе. Сбегай-ко в ту деревеньку – ведь там она где-то ходит, да слови. Мясца вон, в туесе возьми, да примани.

– Кошку? – Рыжебородый пожал плечами. – Как скажешь, хозяйка. Мешок дай только.

– Возьми, Кориславе…

Он вскоре вернулся… неся на плече стонущего мозглявого мужика.

– Это что еще? – удивленно посмотрела на него бабка. – Кошка?

– Выходит, она, – с усмешкой кивнул Корислав, не подозревая даже, что был сейчас недалек от истины.

Так вот и очутились они в усадьбе старой ведьмы Гиздимеи. Истома Мозгляк, да Вятша с Порубором. Окромя них, на усадьбе жила немая дебелая девка по кличке Корова – она и в самом деле в основном возилась с коровами да козами – ну и рыжий мужик Корислав, с началом осени предпринявший неудачную попытку сбежать. Фокус колдуньи со змеями произвел большое впечатление на отроков, но не на Истому. Уж тот-то на свете пожил, да постранствовал, много чего повидал, в отличие от глупых доверчивых отроков. К бабкиному колдовству он отнесся скептически, и не только потому, что и сам когда-то использовал змей против Хельги. Нет, заговорить змей, оно, конечно, можно вполне, особенно, если сильный колдун, а бабка, судя по всему, была ведьмой не из последних. Но не в заговоре тут было дело. Ночью после побега Корислава глаз не сомкнул Мозгляк, все думал. И услыхал донесшийся с улицы тележный скрип, и голоса мужиков, отчетливо слышные в ту тихую безлунную ночь.

– Встречай беглеца, матушка Гиздимея, – С хохотом крикнул кто-то из приехавших. – Судя по ошейнику – твой.

– Мой, мой… – недовольно протянула разбуженная колдунья. – Сколь хотите?

– По-всегдашнему – три куны.

– Три куны – то за живого, не за мертвого. За мертвого – две.

– Ну, давай две, – покладисто согласились мужики. – Да поскорей неси, нам в обрат ехать надо. Да, еще вот, Никодим-огнищанин баял – хорошо б ты наколдовала вёдро. А то все дожди, дожди, а он, Никодим-от, еще со жнивьем не управился.

– А неча садить эстолько! Очи-то у Никодима завидущи.

– Так что ему передать-то? Будешь колдовать?

– Буду. Только, опосля первого же ясного дня, пускай приведет мне на двор козу, аль овечечку.

– Скажем, матушка. Ну, прощевай. Жаль, работников у тя мало, чаще б бегали – чаще мы были с кунами!

– Типун вам…

Глухо заскрипели ворота.

Так вот в чем тут дело! Истома усмехнулся. Не в колдовстве вовсе, не в змеях и ошейниках. Нет, как раз в ошейниках – видно, у бабки договор с местными, как увидят кого в ошейнике, чтоб ловили или живота лишали. Ну, все правильно. Откуда ей еще работников взять, как не обманом да хитростью? Так многие делали – друзьями прикинутся, заманят, потом оглянутся не успеешь, как уж вместо свободного людина зависимым рядовичем станешь, или закупом, а потом, глядишь – и полным – обельным – холопом. Многие так поступали, многие. И не только князья да бояре, но и простые людины тоже. А как же? Работники-то, чай, всем нужны. А попробуй-ка, сторгуй на рынке хорошего раба, работящего да смирного – намаешься торговаться!

Быстро разобравшись во всех ведьминых хитростях и попробовав снять ошейник – не удалось, бабка ковала на совесть! – Истома Мозгляк решил пойти другим путем – путем завоевания полного хозяйкиного доверия, тем более, после побега и гибели Корислава та осталась без помощника-управителя, ну, не считать же за таковую глупую немую девку? Действовал толково, ловко – то здесь, по дому что, без спросу, подправит, то там работящий вид примет, по подгогнит, покричит на работничков нерадивых – Порубора да Вятшу. А те уж бабку боялись – страшной колдуньей считали. Так, через недельку уже, и стал Истома незаменимым ведьминым помощником, даже отдельное жилье получил – полуземлянку, узкую да темную, впрочем, светлые терема только у князей да богатых бояр были, так в них и горницы прозывались – светлицы. А упрочив свое положение, принялся Истома рассуждать о побеге. Умен был – пришедшую в башку идею на одном нахальстве бежать отмел сразу – помнил судьбу предшественника – места за урочищем людные были, охотников да рыболовов хватало, враз по ошейнику бы признали, а кому ж не охота заработать три куны? Или, хотя бы – две. Две даже и лучше – забот меньше. Пронзил стрелой побегушника, кинул в телегу, да и поехал к ведьме за кунами. Не заработок – сказка. Впрочем, не одна Гиздимея такая умная, бояре некоторые точно так же делали, да и людины, у кого серебришка хватало. Ну, а у кого не хватало, тот сбежавших работничков сам и ловил, в меру сил и способностей. Правда, у кого грамота какая была, или послухи, о том, что сбежавший, и вправду, его холоп или там закуп – тому и князь мог помочь в розысках, а как же, на то он и властелин и установленного порядка – радетель!

Сильно задумался Истома. Бежать – оно понятно – надо, да как? Половчее бы что придумать. А вообще, да чего тут думать-то? Как людишки местные бабкиных беглецов определяют? Верно – по ошейнику. Так вот, его расковать бы… Одному не справиться, помощник нужен. Порубор? Вятша? Вятша посильнее, да уж больно зыркает зло. И помнит его, Истому, по острожку сгоревшему, поди, и дружку своему рассказал. Да дружок-то его хлипковат, такого прижать чуть – все, что хочешь, исполнит. С собой его тащить придется, как ошейник раскует, не бросать же здесь – хай подымет. Хотя… можно и не тащить – стукнуть по башке чем тяжелым, да хоть и кузнецким молотом. Только сперва Вятшу-волчонка куда-нибудь деть… Да на цепь и посадить, пущай сидит, пес. Только не тянуть со всем этим, осень на дворе, это пока сухо да тепло, седмица – другая, и польют дожди, задует холодный ветер, раскиснут дороги, превращаясь в грязное месиво. Пойди-ка тогда, убеги, попробуй. Нет, ежели решаться, то сейчас, ни на миг не медля.

Между тем наступил вечер. Похолодало, но дождя, слава богам, не было, а на закате, за лесом алела чистая полоска зари. По всем приметам, и завтра должно быть солнечно.

Закончив работу, парни вылезли из глиняной ямы и, тяжело дыша, упали на траву. Едва поднялись, когда услыхали скрип телеги – то ехала за глиной бабка Гиздимея.

– Уж потрудились, работнички, – сдержанно похвалила она, зорко следя за погрузкой. Когда телега до верху наполнилось глиной, взяла под уздцы лошадь – повела, поставив сзади отроков – подталкивать – под присмотром Истомы. А тот и рад, намахался кнутом, выказывая преданность, немало зарубок от его плети осталось в этот вечер на спине Вятши, а вот Порубора щадил Мозгляк, пару раз всего и ожег, да следил внимательно, как тот оглядывается, испуганно и часто, как вжимает голову в плечи под каждым посвистом бича.

– Боишься? – довольно шептал про себя Истома. – Это хорошо, что боишься.

После того, как парни поели, он подскочил к хозяйке. Поклонился:

– Хорошо б матушка, Вятшу-отрока сковать на ночь. Уж больно он глазищами зыркает, как бы не убег.

– Чай, не убежит, – добродушно хмыкнула ведьма. – Корислава судьбу помнит. – Она покопалась кривым ногтем во рту, вытаскивая застрявшие меж зубов остатки мяса. Потянулась, посмотрела на вызвездившее небо, зевнула: – Инда, пора и почивать. Девка-то подоила ли коров?

– Посейчас проверю, матушка!

– Погодь. – Гиздимея засмеялась. – Экий ты неугомонный. Покуда бежать не решил. И ты не так ли мыслишь?

– Некуда мне от тебя бежать, матушка! – пал на колени Мозгляк. – Признаюсь те, как на духу, ищут меня в Киеве, еле упасся. Не ты б – точно убили.

– Да уж, – согласно кивнула старуха. – Головенку-то тебе пробили знатно. Болит?

– Ой, как болит, хозяюшка, – солгал Истома. – Особливо – к дождю.

– А не должна бы. – Гиздимея окинула его подозрительным взглядом. – Ужо трав к ней приложено изрядно, еще и наговоры.

– Да не так уж, чтоб сильно болит, – выкрутился Мозгляк. – Иногда побаливает.

– Пройдет, – убежденно заверила бабка. – Мое колдовство – крепкое. Кого ты там хотел заковать-то?

– Да вон этого. – Истома кивнул на Вятшу, незаметно для ведьмы показав тому кулак. – Ишь как зыркает.

– И вправду, зыркает, – посмотрев на парня, согласилась Гиздимея. – Что ж… придется и впрямь заковать на ночь… Ох, годы мои годы… Опять кузню разжигать. Сам-то справишься ли?

– Справлюсь, матушка! – Истома едва сдержал рвущееся наружу ликование.

Проводив бабку до избы, кинулся к кузне. Враз раздул мехами огонь в горне, аж упарился. Выглянув, поманил пальцем Вятшу:

– А иди-тко сюда, голубок.

Парень нехотя подчинился, пошел, таща по земле колодку. Наклонив отрока, Истома ловко сковал ему руки, оттолкнул:

– Пшел прочь. Дружка своего пришли, да побыстрее. Промешкает – плетей получит изрядно.

– Не бил бы ты его, Истома. – Вятша оглянулся в дверях. – Издохнет скоро.

– Не бил… – поворчал Мозгляк. – Нешто можно вас не бить? А порядок как же? Ну, чего встал?

С тяжелым сердцем Вятша вышел из кузницы и, медленно переступая закованными в колодку, истертыми в кровь ногами, побрел к землянке. Раздувая меха, Истома Мозгляк с бьющимся сердцем дожидался Порубора. Ну, где же он? Где?

Порубор в это время, споткнувшись, лежал на земле у самой кузницы и, не в силах подняться, беззвучно плакал. Горячие слезы крупными каплями стекали по щекам его и падали в пыль.

Орудовавший у горна Истома наконец услыхал рыдания и, выскочив, волоком затащил отрока в кузню.

А в темной землянке вполголоса ругался Вятша. Еще бы – Истома Мозгляк был не так уж не прав, когда намекал ведьме о склонности парня к побегу. И в самом деле, Вятша давно убежал бы, несмотря на ошейник и цепи, будь он один. Вот только колодка сильно смущала. Ну, так что колодка? Выбрать момент, перед работой, или сразу после, оттолкнуть в сторону Истому, да рвануть куда глаза глядят изо всех сил. Две вещи останавливали пока Вятшу, одна из них – бабкино черное колдовство – перед глазами до сих пор стояли извивающиеся змеи, нет, не хотел отрок такой лютой смерти! Другая, вернее, другой – Порубор-отрок. Вот уж он точно не сможет бежать, неизвестно куда. А если погоня? Порубор еле волочит ноги, исхудал весь, иссох, изрыдался, вот-вот помрет. Бросить его? Вятша не ответил бы даже самомусебе, почему он не мог поступить так? Даже не помнил, с каких пор привязался к отроку, как к родному, ощущая его своим младшим братом, самым настоящим родичем. Не помнил. Но братом ощущал – точно! И бросить его не мог. Правда, это всего лишь означало, что побег нужно организовать более продуманно, хитро. Вятша даже переговорил на эту тему с Порубором, и тот согласился – ну, а что им еще оставалось делать? Загибаться от непосильного труда, работая на колдунью с раннего утра до позднего вечера? Вятша видел, что друг его – не друг даже – брат! – хорошо понимал это. Видел. Но видел и другое – не выдюжить долгого пути Порубору, слишком уж слаб. Слаб. Слаб, чтоб идти. Раздобыть бы где-нибудь лошадь, жаль, у колдуньи их нет, одни быки да коровы. На корове же не поедешь? Не поедешь. А если… Плот! Вятша чуть не вскрикнул от радости. Ну, конечно же, плот! Ведь здесь где-то рядом река. Только прихватить с собой инструменты – хотя бы топор, да веревки – связать. А там – вниз по течению, как говорил Порубор – прямиком до Киева. Может, завтра и попробовать? Как пойдут снова на глину… Скорей бы уж Порубор вернулся из кузницы. Пусть сразу спит – копит на завтра силы.

Втащив упавшего парня, Истома посадил его на пол, прислонив спиной к стенке. Легонько похлопал по щекам:

– Жив ли, паря?

Отрок молча качнул головой.

– Матка ошейники расковывать умела, – оглядываясь, тихо сообщил Мозгляк. – Я покажу – как. Молот удержать сможешь?

– Попробую, – сглотнув слюну, кивнул Порубор.

– Тогда вставай, не сиди.

– Так, дядько, колодка ж мешает.

– Ништо. Потихоньку иди… во-от.

Взяв раскаленный в горне прут специальными клещами, Истома протянул их парню и положил голову на наковальню, стараясь, чтоб кольцо ошейника пришлось как раз посередине.

– Шпынь видишь?

– Угу.

– Вставляй в него шкворень и бей посильней, да смотри, не промахнись!

Порубор так и сделал. Вернее, попытался сделать, только промазал – попал молотом по наковальне и испуганно выронил его из рук прямо на ногу Истоме.

Тот взвыл, но тут же заткнулся, яростно вращая глазами и, поднявшись, отвесил отроку смачный подзатыльник:

– У, тетеря! Давай еще пытайся… Да смотри у меня!

Со второго раза получилось. Со скрежетом поддавшись, вылетел из пазов ошейника соединительный шкив и, тихонько звякнув, упал возле наковальни.

Сняв ошейник, Истома прислушался – снаружи было тихо. Даже собаки не брехали – был у ведьмы пес, да вот сдох недавно, гнилого мясца сожрав. Аль специально отравил его Корислав, бежать готовясь – кто теперь знает? Главное – не было пса, и это вселяло хоть какую-то уверенность в задуманном предприятии.

Мозгляк перевел взгляд на отрока, усмехнулся:

– Ну, теперь ты. – Он кивнул на наковальню.

Однако Порубор что-то не очень торопился подставлять шею. Пятясь глядел недоверчиво карими своими большими глазами.

Истома шел на него с большим молотом в руках.

– Т-ты… ты что это задумал, дядько? – Отрок взглянул Истоме в лицо, красное от жаркого пламени горна. И в глазах Мозгляка, прищуренных и тоже красных, увидел вдруг свою близкую смерть.

Подойдя ближе, Истома поднял молот… Резко отпрянув в сторону, отрок схватил щипцы с раскаленным шкворнем.

– Не подходи, дядько, – с неожиданной твердостью в голосе глухо произнес он.

Истома замер. Только этого ему еще не хватало… впрочем…

– Не подходить, говоришь? – опуская кувалду, ухмыльнулся он. – Ну, как знаешь. Хочешь ходить в ошейнике – ходи. Жди тогда – позову хозяйку…

Не слушая ответа, Истома выбежал из кузни и исчез в ночном сумраке. Куда направлялся он? Куда-нибудь подальше отсюда. Ошейника – приметы – теперь не было, даже, кажется, без него и дышалось легче. Хорошо, бабка не догадалась вместо ошейника ставить клейма где-нибудь на видном месте, к примеру, на лбу иль на щеках. Дура. Впрочем, по здравому размышлению – не такая уж и дура, просто чересчур осторожная. Убьют кого мужики, аль она сама – ну, как какой-нибудь заезжий тиун-крючкотворец о трупе прознает? Чей, скажет, мертвяк? Кто убил, да зачем? Ах, тут на нем клеймо имеется? Гиздимея-людица – хозяйка. Угу. А кабальная грамота у этой Гиздимеи есть? Нет? А виру она уплатить не хочет? Ах, не хочет? Тогда на правеж ее, к князю!

Нет, не дурная баба колдунья, себе на уме, хитрая.

Несколько раз упав в темноте, Истома замедлил шаг, но все же, не останавливаясь, шел дальше, держа путь – как ему казалось – к реке. По ней легче сориентироваться. По уму – надо б было запереть бабку в доме. Но, с другой стороны, дом-то ветхий, не северная изба, крыша камышом крыта – и дите малое выберется, закрывай – не закрывай. Ладно, пес с ней, с ведьмой. Ужо бы добраться до Киева.

– Вставай, друже! – вбежав в землянку, Порубор растолкал Вятшу.

– Да я и не сплю, – отозвался тот и вдруг пристально всмотрелся в приятеля. – Да ты, никак, без колодки? Неужто сняли? А мне так наоборот… – он погрустнел.

– Не сняли, Вятша. Снял.

– Снял? Снял!

– Давай скорей в кузню, покуда ведьма не проснулась. А надсмотрщик-то наш, похоже, убег!

Не расспрашивая больше ни о чем, Вятша последовал за Порубором. Тот, убежав вперед – откуда и силы взялись? – уже ждал у наковальни.

– Давай свою колодку. Вот так… – Примерился, ударил – только искры вокруг полетели. – Теперь, бежим!

– Не боишься гнева ведьмы?

– Боюсь, – честно признался Порубор. – Но здесь еще страшнее.

На шеях беглецов блестели ошейники, а в горящих от радости глазах отражались звезды.

– Вот там, на севере, самая яркая звезда – Матица. – Остановившись на опушке, показал рукой Порубор. – Значит, река – там. – Он уверенно кивнул влево и, не дожидаясь, согласия друга, потащил его за собой за руку.

Несколько ошеломленный подобным напором Вятша был очень удивлен, когда впереди и в самом деле показалась река.

– Ну, ты и умен, Поруборе! – присвистнул он. И тут же честно добавил: – Без тебя б я заплутал, ни к какой реке не вышел.

– Пустое, – махнул рукой отрок. – Знаешь, Вятша, мне вот подумалось вдруг… как это здорово, что мы вместе!

Ничего не ответил Вятша, почувствовал лишь, как защипало в горле, видно, никакому друиду не удалось вытравить в душе его настоящие человеческие чувства.

Проснувшись по обычаю рано, старая ведьма Гиздимея не обнаружила на усадьбе ни Истомы, ни обоих отроков. Лишь обрывки цепей, да раскрытые колодки валялись в кузнице.

– Сбежали, – не особенно-то расстраиваясь, покачала она головой. – Слава Перуну, хоть глину вывезти успели. Ну и человечий жир – выпарю, как мужички привезут – пригодится. Жаль, только вот мало у них его, жира…

Ничуть не сомневаясь в том, что в самое ближайшее время местные смерды доставят ей трупы беглецов, колдунья спустилась к себе – приготовить котел для страшного варева.

Удачно сбежавшие отроки добрались на плоту почти до самого Киева. Почти – потому как встретился им во время последней ночевки в лесу улыбчивый, чем-то похожий на медведя, дядько.

– Подработать хотите, парни? – цепко осмотрев отроков, осведомился он.

Те насторожились.

– Да не смотрите вы волками – сено я вывезти не успел, так пособите на телегу погрузить. Куну получите.

– Куну? Ну, если куну…

– Вот и ладно.

– А где твоя телега-то?

– Да за Почайной.

– Ой, это ж в другую сторону.

– Так мы напрямки, лугом. Чай, куны-то на земле не валяются, а мне, робята, боле и просить некого, все в Киеве на торжище. Да вот и я сено вывезу, враз туда же подамся. Хотите, так и вас отвезу, быстро доедем.

– Хотим, конечно. Показывай, где твое сено.

Телегу загрузили быстро – целый стог вкусного пахучего сена. Сами забрались сверху – поехали. Мужик шел впереди, вел лошадь, да хитровато посматривал на мальчишек – не свалились ли?

– Не смотри, дядько, не свалимся! – хохотали те.

А тот лишь улыбался. Проехав луг, свернули в кусты, затем – на пригорок, там, за малинником, показалась небольшая усадьба. К ней и поехали.

– Эй, где вы там? – остановив воз у ворот, закричал мужик, и две крупные, похожие на кобылиц, девки быстро распахнули створки. В глубине двора показалась крупная скуластая баба, видно, хозяйка.

– Что встали? – крикнул девкам мужик и, повернувшись к хозяйке, тихонько добавил:

– Работничков новых прибери, люба.

Глава 14 Битва

Наконец-то я здесь, здесь! Рать врагов цепью волн распалась, Не удалось им на осиновый шест Водрузить головы моей парус. Сергей Есенин «Пугачев»

Сентябрь – октябрь 863 г. Земли радимичей – Киев

Их вывели к воротам острога, всех троих – Ладиславу, Любиму, Речку. Выстроили в ряд – в рваных коротких рубахах, чумазых, избитых, смешных. Босые ноги девчонок были покрыты синяками и грязью. Накрапывал дождь, серое, затянутое тучами, небо нависало над самой землей, цепляясь мокрым брюхом за острые вершины елей. Девушки не чувствовали холода, догадываясь, что пришел их последний день.

– Помни о договоре, – повернувшись, быстро шепнула Ладислава. Любима кивнула. Ночью они вовсе не спали в своем узилище: говорили, вспоминали, строили планы, даже потихоньку пели песни, ведь в эти дни был праздник – осенины – и молодежь в окрестных селениях, наверняка, всю ночь жгла костры, горланила песни, водила хороводы.

Убежать девушки не смогли, как ни пытались. Лейв с Ильманом Карасем учли прошлые ошибки – цепи, сковывающие руки пленниц, были тяжелы и надежны. Девчонки даже улыбнулись друг другу во тьме амбара, вспомнив, как ловко пробили голову стражу в старом остроге. Пробили цепью… Так, может, и здесь? Если удастся… А если по одному сюда никто не зайдет?

– Тогда, при первом же удобном случае, мы должны придушить кого-нибудь из врагов. – твердо заявила Любима. – Лучше Лейва, но можно и приезжего, он тоже, видать, знатный. Одним не так скучно идти на тот свет. Не плачь, Речка, не плачь.

– Плакать не надо. – Ладислава неожиданно улыбнулась. – А ты неплохо придумала, Любима. Захватить кого-нибудь из их вожаков.

Только, вот, насчет того света… Как ты думаешь, если в наших руках окажется… ну, хотя бы этот противный Лейв, мы сможет чего-нибудь добиться?

Любима вздрогнула:

– Ах, вот о чем ты подумала? Что ж, не так уж и плохо. Попытаться стоит, в конце концов, чего нам терять?

– А может, они нас отпустят? – глотая слезы, жалобно предположила Речка. – Обменяют на кого-нибудь иль продадут?

– Нет, Реченька, – покачала головой Любима. – Нет, родная, не обменяют и не продадут, а принесут в жертву своим кровавым божествам! Как и хотели поступить раньше. Потому – права Лада, попробуем, как я придумала и как сказала она. Получится – хорошо, нет – не придется умереть в одиночестве. Хотя я, конечно, не думаю, что нам удастся выбраться на свободу.

– Может быть, нам достаточно будет лишь продержаться какое-то время, – тихо предположила Ладислава. – Ярилу наверняка удалось бежать, и я почему-то думаю, он не из тех людей, что может вот так запросто нас бросить!

– Мне тоже так показалось, – кивнула Любима и густо покраснела. Хорошо – темно было, не видно, хотя, впрочем, кого стесняться-то? Любимых подруг? – Ярил, наверное, попытается придумать что-то. Только вот выбрался ли он из острога? Хоть бы выбрался, хоть бы…

– В общем, уговор, девы. – Ладислава крепко обняла подруг. – Улучить удобный момент и… лучше Лейва, похоже, он тут самый главный. Только не торопиться… Чтоб наверняка. Да не плачь ты, Реченька, помни – никогда нельзя сидеть, сложа руки. Только бороться. Тогда, может, что и выйдет, если будут милостивы боги. А если сидеть, да плакать, уж точно ничего не получится.

Вот и сейчас, стоя полураздетой под хищными взглядами воинов, Ладислава напомнила про уговор и кинула быстрый взгляд на Лейва. Нет, не сейчас. Уж слишком далеко стоит.

Копытная Лужа, стоя на крыльце в окружении свиты, надменно смотрел на несчастных. Для него они уже были мертвы. Он уже все решил. И мысленно похвалил себя за решение, узнав от разгневанного Ильмана о побеге Ярила Зевоты. Кто такой этот Зевота, Лейва не интересовало абсолютно, он искал повод, чтобы принести жертвы – и вот теперь нашел. Нечего больше ждать, и незачем дожидаться приезда князя.

– Сегодня же мы принесем пленниц в жертву Кро… Перуну, – важно сказал он прибежавшему в горницу Ильману Карасю. Лейв чуть было не оговорился – он хорошо знал, какому богу будет посвящена жертва. Но про то еще рановато было знать остальным. Пока рановато. То, что вскоре произойдет, радовало. Ведь именно он, Лейв Копытная Лужа, будет исполнять сегодня функции старшего жреца – это будет угодно древнему богу, в силе которого Лейв уже неоднократно убеждался, ведь это именно бог Кром Кройх помогал Дирмунду-князю. И помогал неплохо – Дирмунд вот-вот должен был стать истинным властелином Киева, потеснив, подвинув, подчинив или уничтожив старого Хаскульда.

Сегодня… Сегодня…

Закутавшись в кровавый плащ, подбитый черно-бурой лисицей, в блестящей кольчуге-бирни и круглой меховой шапке, Лейв стоял на ступеньках крыльца, чувствуя, что все вокруг благоговейно ждут его слова. О, это было великое чувство! Власть… Это даже больше, чем самые сладострастные влечения. Куда больше. Молодой варяг, кривоногий и толстый, самому себе казался великим и могучим, еще бы, достаточно ему было сейчас сказать слово – и воины исполнили бы любой его приказ, даже самый нелепый и гнусный. Власть пьянила Копытную Лужу, как никогда не пьянил самый крепкий мед. А ведь, если хорошенько подумать, это была никакая не власть. Так, властишка. Ну, сколько народа сейчас подчинялось ему? Воины, парни-волхвы, отроки, слуги… и с полсотни не наберется. Но эта власть окрыляла. А что же будет потом, когда покровитель Лейва князь Дирмунд достигнет вершины? О…

Лейв улыбнулся и поднял вверх руку.

– Слушайте меня, могучие воины! – выпучив глаза, закричал он. Маленькие – щеточкой – редковатые усики его смешно топорщились, круглое лицо покраснело. – Это я, правитель острога Лейв, говорю вам…

Он вдруг замолк, неожиданно встретившись взглядом с одной из девушек – златовлаской – и, к смятению своему, увидел в глазах ее не страх и тупую покорность, а… едва подавляемые искорки смеха. Где смех, там нет ни страха, ни уважения к власти. Лейв еще больше побагровел и, не закончив начатую было речь, махнул рукой:

– В капище! Девок – в телегу, да смотрите, чтоб не убегли. Грюм… – Он поискал глазами верного слугу.

– Я здесь, мой господин, у тебя за спиною, – тихо ответил тот.

– Захвати с собой все необходимое для пыток.

– Сделаю, господин. Взять палача?

– Нет, я сам буду пытать их. Особенно – ту. – Он злобно поглядел на Ладиславу. – Посмотрим, как ты будешь смеяться. Посмотрим…

Дождь стал сильнее, крупные холодные капли падали на размякшую под ногами грязь, на привязанных к частоколу коней, на воинов. И на девушек, привязанных к жертвенным столбам, каждая – напротив какого-нибудь идола. Рыжая Речка – против Мокоши, владычицы мертвых, Любима – напротив грозного громовержца Перуна, а златовласая Ладислава… Ладислава – против огромного идола без лица. Никто из собравшихся, кроме Лейва, не знал, что это за бог, и каждый принимал его за кого хотел: кто за Хорса, кто за Рода, кто за Святовита. И только Лейв знал…

Костер на дожде не очень-то хотел разжигаться, и слугам пришлось приложить немало усилий, прежде чем поднялись к небу первые языки пламени. Он был нужен, костер – раскалить орудия пыток, заботливо разложенные Трюмом на старом пне и накрытые от дождя рогожкой, в пламени же впоследствии должны были сгореть жертвы… вернее, то, что от них останется. Правда, головы Лейв намеревался оставить здесь, в капище, насадив на специально приготовленные колья. Организовывая кровавое жертвоприношение, Копытная Лужа вовсе не боялся гнева друида. Ведь, в конце-то концов, эти три девки оказались здесь чисто случайно. Дирмунд о них не знает и, естественно, никакого распоряжения на их счет не давал. Потому и Лейв может поступать, как захочет. А он захотел жертв.

Вокруг идолов, сохраняя молчание, толпились все – воины, отроки, слуги. Не было только парней-волхвов, Лейв счел их слишком циничными для столь торжественного момента – и где только князь откопал таких тварей? Вот и оставили их в остроге – нужно ведь хоть кому-то нести караульную службу.

Высморкавшись в ладонь, Копытная Лужа, с радостью чувствуя на себе почтительные взгляды присутствующих, подошел к пню и, откинув рогожку, задумчиво взглянул на орудия пыток. Металлические скребки для снятия кожи, вертела, реберные крюки, воронки, ножи самых разных видов, щипчики для вытягивания жил… Поразмыслив, Лейв выбрал узкий кривой кинжал, засунул его за пояс, а щипчики передал подскочившему Грюму – накалить на углях – и медленно, наслаждаясь нахлынувшим вдруг с какой-то особенной силой ощущением безграничной власти, направился к безликому идолу. Вернее, к девушке, распластанной перед ним… Постоял немного, глядя на нее, и нахмурился. В синих глазах девчонки не было никакого страха, одно презрение и вызов… нет, даже лукавство!

Резким движением руки Копытная Лужа разорвал на девчонке рубаху, обнажив грудь.

– Сначала я отрежу тебе соски, – тихо произнес он, глядя прямо в глаза Ладиславе, и та вздрогнула от его змеиного взгляда. – Потом вырву язык и начну тянуть жилы… Это больно, очень больно, невыносимо. Ты будешь орать, извиваться, корчиться в судорогах, глядя на мучения своих подруг, ведь они твои подруги, верно? А затем ты будешь умирать, долго и страшно, пока сама смерть не покажется тебе избавлением.

Лейв с наслаждением увидел, как губы девушки чуть шевельнулись.

– Ты что-то хочешь сказать мне? Говори, но поспеши – скоро щипцы накалятся.

– Я хочу… – пряча надежду в глазах, слабо улыбнулась девчонка. – Хочу перед смертью отдаться тебе!

– Отдаться мне?! – Лейв неожиданно расхохотался. Он давно уже не интересовался девушками. – Отдаться, чтоб погубить меня? Не выйдет, ведьма!

Он отвернулся.

– Постой, князь! – в отчаянии воскликнула девушка. Князь? Лейв довольно обернулся.

– Я должна отдаться тебе, прежде, чем умереть, – тихо произнесла Ладислава. – Об этом говорят линии на моей руке, как и то, что ты скоро станешь князем.

– Стану князем? – заинтересовался Копытная Лужа. – Говоришь, линии… Эй, отойдите-ка подальше, не толпитесь! Во-он туда, к лесу… Я сказал – к лесу! Ну вот, так-то лучше будет… Какие линии? На какой руке?

– На правой. Посмотри сам, князь.

Лейв завороженно освободил от пут правую руку девушки.

– Чего он там возится? – стоя у частокола, забеспокоился Ильман Карась. – Пойти посмотреть?

– Хозяин сказал – оставаться на месте, – хмуро ответил начальник стражи. – Значит, не нужно никому никуда ходить. Господин Лейв знает, что делает!

Между тем, Лейв Копытная Лужа, склонившись над девушкой, внимательно рассматривал ее ладонь.

– Видишь глубокую линию? – тихо произнесла Ладислава. – Эта линия власти. Она указывает на имя… Лейв.

– И в самом деле, похоже на мою руну, – обрадовался варяг. – И долго я буду властвовать?

– Об этом – на другой руке.

Лейв освободил и левую руку. Вгляделся…

– Смотри, смотри… – шептала пленница. – Смотри внимательней…

Обнаженная грудь ее тяжело вздымалась.

– Смотри…

Улучив момент, она неожиданно обхватила правой рукой горло варяга, левой вытащила из-за его пояса узкий кривой кинжал:

– А вот теперь поговорим дальше!

Стоящие у частокола воины почуяли в затянувшейся пытке что-то неладное. Рядом с головой Ладиславы со свистом воткнулась стрела.

– Они настолько хорошо стреляют, что не боятся попасть в тебя?

– Эй! – обернувшись, заорал Лейв, чувствуя горлом прикосновение холодного лезвия кинжала. – А ну, не стрелять! – Он скосил глаза. – Что ты хочешь?

– Для начала вели развязать девушек… И помни – линии на моих ладонях не врут, ты действительно станешь могучим князем, станешь… Если…

– Если? – яростным шепотом вопросил Лейв.

– Если я не убью тебя здесь, – просто ответила Ладислава. Каким-то внутренним чутьем она поняла, чем можно взять этого самонадеянного молодого варяга. Не только страхом за свою жизнь – хотя и это сыграло свою роль – но и самой сильной страстью – страстью повелевать!

Варяг не любил женщин, любил только себя и со страшной силой желал власти. И вот неожиданно получил знак будущего. Князь! Повелитель! Власть! Теперь бы еще вырваться из лап этой коварной девки. Обещать ей все, что угодно, а потом убить. И даже – ха-ха – принести наконец в жертву. Ведь она вряд ли выберется отсюда, не зная ни гати, ни окрестных лесов. Как и ее подружки, которые уже садились на лошадей.

– Скачите отсюда, скачите, как можно быстрей! – крикнула им Ладислава.

Любима придержала коня:

– А ты?

– А я выкручусь. Скачите же, иначе мне будет трудней.

Топот копыт затих за деревьями. Любима обернулась – со стороны скрывшегося за лесом капища поднимался к небу густой столб черного дыма. Костер.

– Надо найти людей, – не сдерживая слез, тихо сказала Любима. – Других, не этих. Одни мы ничем не поможем.

– Да где ж их искать-то?

– А не надо их нигде искать, – раздался позади чей-то голос. Девушки обернулись. По узкой тропке меж деревьями и кустами прямо к ним шли двое – Ярил Зевота и молодой монах в темной хламиде – тот самый, что жил с друзьями-варягами на постоялом дворе отца Любимы Зверина.

– Скорей! – не в силах выказать радость, Любима махнула рукой в сторону капища. – Там Ладислава. Скорей!

– Поняли. – Ярил и Никифор – Любима вспомнила: именно так звали монаха – переглянулись и велели девушкам идти прямо через болото, по гати. – Увидите там хижину.

– Но там же этот, Немил, а ты сам предупреждал, что… – начал Никифор.

– С утра он ушел охотиться… и, похоже, собрался навестить острог. Думаю, в хижине девы будут в безопасности, по крайней мере, до утра… Шагайте осторожно, прямо на серый камень, он виден с болота.

– А вы?

– А мы попытаемся что-нибудь сделать.

– Мы спасем ее, спасем! – перебивая Никифора, яростно воскликнул Ярил и резко хлестнул лошадей сорванной веткой. – Скачите, запутывайте следы!

– Яриле! – запоздало крикнула им вслед Любима, и слабый крик ее растаял средь плотной пелены дождя и хмурых намокших деревьев. Однако Ярил услыхал, остановился… Кто-то кричал? Нет, показалось. Он поспешно нагнал Никифора.

– Я люблю тебя, Яриле, – не дождавшись ответа, тихо вымолвила Любима. – Люблю…

Пополнившийся воинами с ближайших селений отряд Хельги-ярла шел прямо к острогу. И ничто не было им помехой – ни дождь, не лес, ни болота. Только позвякивали в ножнах мечи, да шумели случайно задетые копьями ветви. Они шли, ступая в след друг другу, продвигались вперед стремительно и неудержимо. И даже не заметили, как вышли на обширную поляну, на которой, за деревьями, серели высокие стены.

– Острог, – обернувшись, пояснил проводник Авдей.

Хельги кивнул, и воины вытащили мечи.

– Что-то не слышно, чтоб там было много людей, – подозрительно оглядывая острог, произнес ярл. – Авдей!

– Понял тебя, – кивнул тот. – Схожу, посмотрю.

Мощная фигура его растворилась в серой дождевой пелене, мелькнула в овраге и возникла уже перед самими воротами. Ворота не открыли – то был плохой знак, и Хельги сделал знак воинам – возможно, вот уже сию минуту, сейчас, придется броситься в атаку. Ярл прикидывал – как. Часть воинов пройдет овражком, другие скрытно окружат острог со стороны леса, третьи нападут в лоб.

Затрещали кусты – вернулся Авдей.

– Там никого нет, ярл, – сообщил он, стряхивая с плаща воду. – Одни мои ублюдки. Охраннички, мать их…

– Вперед, – бросил ярл, и воины, разделясь на небольшие отряды, вышли из леса. Душа молодого викинга ликовала – приближалась битва, а нет ничего слаще для северных воинов, чем звон мечей, свист стрел да вопли раненых. Битва – одно это сладостное слово уже привело в веселое оживление Снорри. Ярл улыбнулся ему… И вдруг остановился. Спрятал меч в ножны.

В голове его возникла одна мысль. Возникла, неизвестно откуда. Неизвестно… Неизвестно? Ярл усмехнулся, чувствуя в голове знакомый холод. Лучшее сражение – это несостоявшееся сражение. Такая мысль вряд ли хоть когда-нибудь могла посетить обычного викинга. Однако…

– Так ты говоришь, те парни не верят ни во что? – Хельги обернулся к Авдею.

– Почти ни во что, ярл. У них нет ни гордости, ни верности, ни чести. И один бог – алчность.

– Это хорошо… – Ярл обернулся к остальным. – Уберите мечи и очистите от грязи кольчуги.

– Что сделать, ярл?

– Что слышали. Исполняйте, и побыстрее.

Недоуменно переглядываясь, воины выполнили приказ.

– Снорри – ты по-прежнему – к лесу. И чтоб ни одна птица из острога не вылетела!

– Уж поверь, не вылетит, ярл! – захохотал Снорри. Похоже, ему доверили самое ответственное задание.

Хельги обернулся:

– Остальные – за мной. Строем.

Часовые на воротной башне острога были немало удивлены и испуганы появившимися из тумана воинами. Те шли ровным строем, звеня кольчугами и не предпринимая никаких попыток к нападению. По знаку ярла, остановились у самых ворот. Дальше Хельги пошел один. На воротной башне уже толпилось человек семь – почти все.

– Киевский князь Хаскульд жалует вас серебром в счет будущей службы, – подойдя ближе, важно сообщил ярл. Будущие волхвы недоверчиво переглянулись.

– У нас другой князь, боярин.

– Князь Дирмунд заточен в башню по приказу Хаскульда, – отчеканил Хельги. – Я послан за предателем Лейвом. Ну и – предложить вам почетную службу.

– Но… мы не можем открыть ворота.

– А, так вы отказываетесь от серебра? – Ярл обернулся к воинам. – Они отказываются от серебра! – громко крикнул он. – Что ж, тем лучше.

– Эй, мы уходим. – Он посмотрел на башню и, повернувшись, медленно зашагал прочь.

На башне заволновались.

– Постой, боярин. А как же мы?

– А вы мне не нужны, – бросил через плечо ярл, с ликованием в душе услыхав, как заскрипели отворяющиеся ворота…

Хельги не обманул – каждый из лжеволхвов получил по куне. Как заверил их Ирландец – пока. Остальное – чуть позже.

– Все они там, в капище, – наперебой поведали получившие серебро парни. А самый хитрый протянул ярлу кусок березовой коры, испещренный буквицами.

– Список воинов предателя Лейва, – с поклоном пояснил он. – Дорогу к капищу показать ли?

– Сами знаем. Останетесь пока здесь. Как твое имя, юноша?

– Вьюга, господин.

– Будешь за старшего.

Вьюга приосанился.

Подошедший Ирландец что-то прошептал на ухо ярлу, показывая рукой в сторону леса.

– Там кто-то идет. – Хельги с усмешкой посмотрел на только что назначенного командира. – Задержите его, только без крови. Справитесь?

– Конечно, – кивнул тот.

– Вот и ладненько. А мы пока тут, в тереме, посидим, посмотрим.

Вошедший в распахнутые ворота парень – круглолицый, с вывернутыми ноздрями – направился к стоявшему перед теремом часовому:

– Где все?

– На охоту уехамши… А боярин Лейв тут, шкуры в амбарце осматривает.

– Веди, немедля… Нет, погоди, негоже так… Сперва доложи: пришел, мол, Немил с вестями важными. А спросит ежели боярин Лейв, с какими такими вестями? Скажешь – про бежавшего парня да про монаха Никифора…

Услыхав последнее слово, вздрогнул за дверью терема ярл, удивленно-радостно переглянулся с Ирландцем.

Часовой зашел за угол и тут же вернулся, понимая – нечего давать особенно-то расслабляться пришедшему парню:

– Боярин сказал – беги немедля.

– Угу. – Тот поспешно натянул на голову шапку.

– Во-он амбарец-то. – Идя рядом с Немилом, указал рукой часовой. – Вишь, дверца открыта. Туда и шагай, да поспешай, сам ведаешь, боярин Лейв ждать не любит.

– Да уж, ведаю, – переходя на бег, ухмыльнулся Немил. – Побольше тебя даже! – Он остановился перед распахнутой дверью. – Ну, где боярин?

– Во-он в уголочке, где сундуки.

Немил быстро вошел в амбар, обернулся:

– Да где же?

Ответом ему была лишь быстро захлопнувшаяся дверь.

– Молодец, вьюнош, – спустившись с крыльца, ярл похвалил Вьюгу. – Далеко пойдешь.

– А теперь, боярин, прикажи подать сюда коня, – не отрывая лезвия кинжала от шеи Лейва, приказала Ладислава. – Твоего коня, – с нажимом пояснила она. – Не какую-нибудь клячу.

Копытная Лужа кивнул, усмехаясь в душе – его-то конь как раз был самым смирным. Пожав плечами, крикнул. Лысоголовый Грюм подвел лошадь, почтительно поклонился.

– Не сюда, – покачала головой девушка. – Ближе к деревьям.

Подождав, когда Грюм в точности выполнит приказание, она неожиданно оттолкнула от себя варяга и, быстро метнувшись к коню, вспрыгнула в седло с грацией и проворством дикой лесной кошки. Взвившийся на дыбы конь заржал и исчез за частоколом. Запоздало засвистели стрелы.

– Что вы стреляете? В погоню! – брызгая слюной, заверещал Лейв. – Далеко не ускачет. Живьем брать, курву!

Стоявшие вокруг воины живо повскакивали на коней. К Лейву тоже подвели вороного.

Ильман Карась обернулся в седле:

– Скачем, боярин?

– Скачем.

Впрочем, оба понимали, что слово это ничего не значило для них – и тот и другой были никудышными наездниками и, понимая это, пропустили вперед остальных воинов, сами же неспешно потрусили сзади.

– Верно, туда, по дороге, – в сторону умчавшихся всадников кивнул Ильман Карась.

– Хорошо, если по дороге, – усмехнулся Лейв. – А если нет?

– Что ж она, по болоту, что ли, поскачет? – резонно возразил Ильман. – Значит, либо по тропе, либо во-он туда, к поляне. Там лесок редок, не торопясь проехать можно.

– Вот именно, что не торопясь. А она, пожалуй, поторопится.

– Ну, на дороге-то народу хватит. – Ильман Карась придержал коня. – Давай-ко мы с тобой к поляне поедем. А этих с собою возьмем. – Он оглянулся на пеших слуг. – Мало ли.

Так и сделали.

Где-то далеко за болотом слышались приглушенные крики умчавшихся всадников, а здесь было тихо, спокойно. Даже дождь прекратился, небо посветлело, пожелтели подсвеченные солнышком облака, сделались золотисто-яркими, сияющими, словно подожженными снизу. Облака постепенно исчезали под мерным дуновением ветра, оставляя за собой чистую голубую полоску неба. Сразу стало легче дышать, на ветвях деревьев весело запели птицы.

– А я б на месте девки никуда и не скакал, – неожиданно остановив коня у болота, заявил Ильман Карась. – Затаился бы где-нибудь, пока все не уедут, потом, к вечеру, убрался бы тихохонько – ищи-свищи.

– Если так, то мы ее не найдем, – погрустнел Копытная Лужа. – Жаль, собак нет.

– Постой-ка! – немного помолчав, воскликнул его спутник. – Так ведь подруги ее тут где-то! Их-то она сейчас и бросится искать, на месте сидеть не станет… А не она, так они ее. Зря те орут. – Он презрительно кивнул в сторону леса. – А мы орать не будем, засядем тихонечко хоть во-он за той горкой, да посидим, послушаем.

Так и сделали. Даже коней оставили верному Грюму. Отошли за пригорок, уселись, подстелив плащ на поваленный ствол березы. Ильман Карась достал из-за пазухи завернутую в тряпицу лепешку с вареным мясом, разломив, протянул часть варягу:

– Пора и перекусить малость.

Копытная Лужа тут же почувствовал голод. Взяв протянутый кусок, раскрыл рот пошире… только куснул. Едва не подавился. Иль послышалось?

– Эй, Ильмане!

Да нет, не послышалось. Ильман Карась тоже услыхал приглушенный вскрик на болотце. Словно бы кто-то чуть было не ухнул в трясину.

– Может, отроки? – Лейв почесал за ухом.

– Нет, боярин. – Ильман покачал прилизанной башкой. – Они это. Беглянки. Больше некому, деревень в той стороне нет.

– Они?

– Ну, или – она. Что гадать? Пойдем-ка лучше, глянем.

Таясь за кустами, они незаметно подобрались к болоту и переглянулись, услыхав, как где-то рядом всхрапнул оставленный конь. Ну, правда, не тащить же его за собой в болото. Пройдя дальше к болоту, увидали и лошадь – ну, точно, смирная гнедая кобылка Лейва! Увидав хозяина, она призывно заржала.

Ни Лейв, ни Ильман Карась не обратили на нее никакого внимания, как и на далекое ржание других лошадей где-то за лесом. Они смотрели только на хрупкую девичью фигурку с золотистыми волосами, спутавшимися, мокрыми от дождя и болотной жижи. Вот она, голубушка, никуда не делась! А ведь, если б не предусмотрительность Ильмана, свободно могла б и уйти. Никто б ведь и не подумал про болото – ну, куда ж туда с лошадью?

– А не так и далеко зашла, – разматывая аркан, прошептал разбойник. – Вытащим. Метать?

– Давай, – азартно кивнул Лейв. В маленьких бесцветных глазках его сверкнула злоба.

Свист брошенного аркана прозвучал на болоте неожиданно громко. Девушка резко обернулась. И вскрикнула – шею ее стянула тугая ременная петля.

– Я же говорил, не уйдет! – подтягивая жертву к краю болота, самодовольно произнес Ильман Карась.

– Зачем же ей уходить, Ильмане? – раздался у него над ухом насмешливый голос. – Ей, видно, захотелось подождать нас.

Ильман Карась и Копытная Лужа обернулись разом. И сразу же перед ногами их ткнулись в землю две злые стрелы.

– А ну, бросьте деву, и к дереву, – скомандовал с седла Ярил Зевота. Его напарник Никифор угрожающе целился из лука прямо в глаз Ильману Карасю. Тот поежился. Неприятное было чувство.

Отпустив девушку, оба, как было приказано, отошли к дереву. Они вовсе не были героями и не желали рисковать понапрасну. Пес с ней, с девкой. Сбежала, так сбежала. Собственная-то жизнь, чай, подороже будет!

– Вяжи их, Ярил. – Никифор не спускал с лиходеев натянутого лука. Ярил Зевота проворно – разбойничьи навыки его никуда не делись – связал руки злодеев их же поясами и обернулся к девушке:

– Как ты?

– Неплохо, Яриле. Вовремя вы… – стыдливо запахнув на груди разорванную, покрытую грязью рубаху, Ладислава взглянула на монаха:

– Рада видеть тебя, Никифор…. Значит… и ярл здесь?

– К сожалению, нет, Ладия. – Никифор грустно покачал головой. – Но, думаю, мы скоро будем в Киеве.

– Если выберетесь отсюда, – угрюмо прошептал связанный Лейв. Не так-то уж и крепко он был связан – поторопился Ярил.

– Девушки уже должны быть у хижины. – Никифор, прищурившись посмотрел в небо.

– Девушки?! – радостно переспросила Ладислава. – Так вы их встретили?

– Ну, конечно. И тут же поспешили на помощь тебе. Теперь пора уходить отсюда, и как можно быстрей.

– А с этими что? Может – в болото?

– В болото? Ну уж нет! – Развязавшийся Лейв молнией бросился прочь. За ним, быстро среагировав, – Ярил Зевота. Лишь только крикнул: – Ждите!

– Ты выбрала правильную дорогу, Ладил, – улыбнулся Никифор, кивнув на болотную гать. – Туда-то мы сейчас и отправимся… Ну, что там Ярил? Эй, Яриле!

Лес угрюмо молчал.

– Да что с ним такое? Я пойду, проверю, а ты посмотри за этим. – Никифор кивнул на связанного Ильмана.

– За этим? – Ладислава поднял с земли брошенный монахом лук, наложила стрелу. – Пусть только попробует шевельнуться!

Ильман Карась поежился под ее недобрым взглядом.

И тут затрещали кусты – явился Ярил.

– Убег! – Он горестно развел руками. – Не ведал я, что у него тут лошадь… Что ж, поспешим.

– Но они знают про хижину!

– Но там девы! И, ты сам говорил, это единственный путь.

Приложив палец к губам, Никифор прислушался: где-то совсем рядом ржали кони.

– Похоже, что так, Яриле. Поспешим же…

Все втроем они бросились к гати.

– Ступай за мной, Ладия, – инструктировал на ходу Никифор. – А ты, Яриле, за ней.

– Постой-ка… – неожиданно остановился Зевота. – Нельзя оставлять на свободе змею! – Он оглянулся, заметив маячившую среди деревьев спину убегающего лиходея Ильмана Карася. Руки-то они ему связали накрепко, а вот ноги – забыли.

– Не уйдешь, падаль, – подняв лук, Ярил наложил на тетиву стрелу, прищурился…

Просвистев, стрела поразила бегущего разбойника в бок. Тот вскрикнул и закувыркался в овраг.

– Так-то, – нагоняя друзей, довольно бормотал Ярил. – Так-то!

Лейв Копытная Лужа еле отыскал в лесу трех своих воинов. Ну, хоть эти.

– Где остальные?

– Там. – Один из воинов неопределенно кивнул куда-то в сторону капища.

– Ты со мной, – приказал Лейв. – А вы двое – к болоту. Там Грюм, покажет… Нас не дожидайтесь, сразу идите за ними.

Он стегнул коня.

– А мы поищем остальных…

Остальные нашлись быстро. Уже обезоруженные, они стояли у частокола и угрюмо смотрели в землю. Лейв едва не выскочил к ним, хорошо, вовремя заметил чужих воинов, успел соскочить с коня и спрятаться в папоротниках, словно змея. А вот сопровождавшему его воину повезло меньше – разогнавшись в галоп, он как раз и выскочил прямиком на вражьи копья. Лейв хорошо видел, как его сшибли с коня, и порадовался за себя, осторожно отползая к лесу. Интересно, чья это дружина? Скорее всего, черниговского князя, недовольного малой оплатой. Или – нет! Скорее всего, это воины из Любеча, тамошний князь, видимо, задумал подчинить острог своей власти. Но зачем тогда бежать? Ведь с обоими вполне можно договориться, что с Любечем, что с Черниговом. Копытная Лужа застыл в траве, подумал. Нет, пожалуй, договориться с чужаками можно будет и позже. Сейчас еще прибьют ненароком под горячую руку. Пока же – есть дело и на болоте. Или – сначала за подмогой в острог? Лейв осторожно поднялся, побежал, оглядываясь. А не слишком ли много ему приходится сегодня бегать?

Он остановился, перевел дух… и едва не нырнул в кусты, услышав конский топот. Удержался, заметив трех всадников, из тех, что прочесывали округу. Замахал руками, подозвал. Так и вышли к болоту: он сам, Грюм, да еще трое стражников – двое посланных Лейвом первыми, уже были далеко, примерно на середине гати.

Вот, наконец, и островок. Маленький, низкий, поросший редкими сосенками. Главное – твердый, сухой – если после дождя тут вообще осталось хоть что-то сухое. Немного отдохнув, пошли дальше. Впереди хорошо виднелись березы и ели. Добрались наконец и до них. Выползли на пригорок. Скинув промокшую обувь, вытянули на солнышке ноги.

– Все, хватит сидеть, – отдышавшись, произнес Копытная Лужа. – Пошли к хижине. Только осторожно, с другой стороны, кусточками да бором.

Они подошли со стороны реки, Лейв и его люди, тайными тропами, откуда не ждали. В стороне от хижины с ходу завязалась стычка – раненый Никифор уже лежал на земле, держась за правую руку, лишь Ярил еще пытался отбиваться сразу от троих, да девчонки – Ладислава с Любимой – не подпуская к себе воинов, лихо орудовали короткими копьями. Даже рыжая Речка – и та в меру сил кидалась в ненавистные вражьи морды липкими комьями грязи. Нападавшие действовали слаженно – сказывались опыт и хорошее знание местности. Оставив на время в покое раненого Никифора, они медленно, но верно, оттесняли оборонявшихся вниз, к болоту. Не к гати, а к самой трясине, покрытой предательской зеленью. Утомившиеся девчонки все реже махали копьями, да и Ярил чувствовал уже, что долго не протянет, не выдюжит.

Когда болотная жижа оказалась совсем рядом, Лейв Копытная Лужа уселся на поваленный ствол дерева, предоставив заканчивать дело воинам.

– Загоните их в болото, парни, и пусть подыхают, если не захотят сдаться, – устало приказал он.

Под ногами девчонок предательски зачавкала почва. Удар, отбив… Еще маленький шаг назад, затем снова удар, выпад… и еще шажок… И вот уже не вытащить ноги!

Не выдержав, Любима метнула копье… Конечно же, ни в кого не попала – не те были силы. Пролетев низко над землею, копье тяжело упало на землю перед ногами Лейва. Кто-то из воинов обернулся к нему:

– Нам не очень-то охота лезть в эту трясину, боярин!

– Так не лезьте, – посоветовал он, поднимая с земли брошенный кем-то лук. – Ставлю два против одного – я попаду вон той чернявой девке точнехонько в правый глаз!

– А спорим – не попадешь! – прогремел на все болото голос молодого бильрестского ярла, появления которого здесь не ждали ни враги, ни друзья. Пущенная верным Снорри стрела пронзила руку Копытной Лужи.

Тот заверещал, уронив лук. Обернулся к воинам:

– Убейте! Ведь их всего двое.

– Попробуйте, – вытащив из ножен меч, мрачно улыбнулся ярл. – Если у вас это получится.

Яростно вращая меч над головой, он набросился на врагов, словно коршун на овечье стадо. Только сверкнул клинок в лучах полуденного солнца – и сразу два вражеских воина, упали, хватая побелевшими губами воздух. Остальные попятились.

– Эй, ярл, оставь и мне хоть кого-нибудь! – со смехом воскликнул Снорри. – А ну – ты! Нет, не ты, вон тот, лохматый. Что застыл? Давай, нападай!

Враг бросился на него с копьем, не обращая внимания на ярла. Тот учтиво попятился, освобождая место – если б он сейчас поразил бегущего мечом, Снорри бы обиделся. Лохматый воин неожиданно оказался весьма неплох – перехватив копье двумя руками посередине, закрутил его так, что оба конца слились воедино. Снорри и не заметил, как пропустил удар – правая рука его повисла плетью, а меч упал на траву. Однако показал глазами ярлу, что не нуждается в помощи. Это был его бой, а Хельги пусть сдерживает остальных… что, в общем-то, ярл и делал сейчас, причем весьма искусно. Блестящее лезвие меча вращалось перед ним ничуть не хуже, чем копье в руках лохматого.

– А ну, подходи, подходи. Давайте, выползайте из болота. – Он повернулся к Снорри и тут же, предугадав движение соперника, еде-лал молниеносный выпад вслепую. И попал прямо в горло. Захрипев, вражеский воин упал, обливаясь кровью.

Между тем, Снорри, прокатившись по земле, подхватил меч левой рукой. Признав опыт врага, он действовал теперь весьма осторожно – долго кружил, запутывая соперника и выбирая момент для решающего удара. И такой момент наконец наступил! Снорри нарочно подставил левый бок – увидел, как вспыхнула в глазах врага дикая необузданная радость. Проследил, как летит острие копья прямо ему в сердце… И уклонился лишь в самый последний момент, пронзив сверкающим клинком грудь уже торжествующего соперника.

– Ну, вот, кажется, все. – Он улыбнулся.

Хельги-ярл грозно посмотрел на оставшихся в живых вражеских воинов, и те сразу же сдались, побросав оружие в зеленую болотную жижу.

– Прости меня, ярл… – Шатаясь, к нему подошел Никифор. Хельги, сунув меч в ножны, обнял его, как обнял бы брата. Да, похоже, Никифор за долгие годы и стал ему братом. Как Снорри. Как Ирландец.

– Рад, что ты жив, бродяга. – Ярл подмигнул Ярилу Зевоте. – И наконец-то мы отыскали вас. – Он оглядел девчонок и нахмурился. – Хотя, конечно, могли б это сделать и гораздо раньше. О, боги, сколько ошибок и просто непозволительных глупостей совершил я в последнее время. Словно не опытный воин, а просто несмышленый ребенок. И тебя, Ярил, можно было б обнаружить гораздо раньше, и больше внимания уделять тебе, брат мой Никифор, не говоря уже и о тебе, Ладия, обо всех вас… Ладно, хоть хватило ума оставить кой-какие распоряжения в Киеве. И то – большей частью по совету Ирландца.

– Какие такие распоряжения? – насторожился Зевота.

– Узнаешь, – взлохматив ему волосы, Хельги рассмеялся и снова повторил: – Рад, что ты жив. Рад.

Подошел Снорри, улыбнулся и посоветовал не думать об ошибках:

– Ведь мы все равно победили!

– Победили? – Хельги расхохотался. – Мы всего лишь парировали удар. И обязательно нанесем свой. Вернее, он уже должен быть нанесен.

– Загадками говоришь, ярл, – нахмурился Снорри и перевел взгляд на лежащего в траве раненого Лейва. – А с этим что? Неловко добивать раненого, а надо.

– Не просто надо, а… – Хельги вновь вытащил меч, потом, подумав, убрал. – Этот человек заслужил самой позорной смерти. Нет ли здесь поблизости веревки?

– Есть, в хижине, – охотно откликнулся Ярил. – Принести?

– Давай. – Ярл холодно посмотрел на Копытную Лужу, и тот вдруг взорвался слезами, заплакал и, встав на колени, раскачиваясь, пополз по земле неизвестно куда.

– Пощадите! – верещал он, размазывая по лицу желтые тягучие сопли. – Я вам пригожусь, поверьте… Только не убивайте, не надо… А-а-а!!!

Завидев возвращающегося с веревкой Ярила, он неожиданно вскочил на ноги и большими прыжками побежал в трясину.

– И пес с ним. – Хельги отложил лук. – Пусть тонет, если ему так нравится.

– Да, похоже, выбора-то у него нет, – засмеялся Снорри, глядя, как незадачливый властелин острога, нелепо взмахнув руками, повалился в холодную грязь. – Туда ему и дорога.

Девушки между тем перевязывали раненого Никифора, а тот, пользуясь случаем, увлекательно рассказывал им о голгофских мучениях Иисуса Христа.

Перевязав, Ладислава поднялась на ноги. Посмотрелась в лужу и ахнула. Да, болотные странствия не добавили ей красоты.

– Ну и грязнуля, – покачала она головой. – Пойду хоть на ручей, умоюсь.

– Будь осторожна, – предупредил Никифор. – Может вернуться Немил.

– А вот уж это – вряд ли! – заметил ярл. – Его крепко стерегут в остроге весьма заинтересованные люди.

– Надо же, в нем, оказывается, кто-то заинтересован?

– Не в нем. В серебришке! – с усмешкой пояснил ярл. – Так что ваш Немил вряд ли явится. А вот Ирландец – уже должен. Пойду-ка, встречу его, не то заплутает.

Легко поднявшись, он исчез за деревьями, оставив на поляне у болота Никифора, Речку, присматривающую за пленниками, которых связал Снорри. Тут же Ярила с Любимой, тесно прижавшись друг к другу, сидели на поваленной березе средь высоких папоротников и о чем-то шептались.

Хельги быстро шел по тропе – Ирландец и в самом деле вот-вот должен был появиться, как договаривались. Следовало решить вопрос, что делать с пленными и как поступать дальше самим – оставаться на некоторое время здесь, или сваливать немедля. Конхобар должен был подробно расспросить пленных о ситуации с черниговским князем – от этого зависели все дальнейшие решения. В задумчивости ярл зашагал по доскам, ведущим к ручью… И вдруг замер. Прямо перед ним, повернувшись спиной, стояла Ладислава и обливалась холодной водицей из старого березового туеса. Яркое солнце золотило ее нагое загорелое тело, и мокрые волосы лежали на плечах, как воды Радужного водопада в далеких фьордах. Почувствовав взгляд, девушка обернулась. Ничуть не стесняясь, подошла к ярлу и, сверкнув васильковыми глазами, крепко поцеловала его в губы. Потом взяла за руку и, кивнув на видневшуюся за деревьями хижину, шепнула:

– Пойдем, любый…

Они вернулись в Киев к октябрю, прозываемому в народе листопадником и грязником. Кружась, тихо падали с деревьев желтые и красные листья, шли частые дожди, и все ближе становились первые заморозки.

Первыми, кто встретил возвратившегося ярла в Киеве, были дедко Зверин – отец Любимы – и владетельный князь Хаскульд – вислоусый, сутулый, сильный, в красном княжеском плаще-корзне.

– Ты оказал мне большую услугу, ярл, предупредив о предательстве Дирмунда, – тихо произнес он уже позже, в Детинце, куда был приглашен бильрестский ярл. – Я разогнал его дружину и многих взял на правеж. Узнал много чего интересного.

– Я и не сомневался, князь.

– Но сам Дирмунд бежал неизвестно куда, передав лишь, что его оболгали. – Хаскульд внимательно посмотрел на Хельги.

Тот не отвел взгляда:

– Оболгали? А ты, князь, спроси у любого жителя, чем он занимался в Киеве, пока тебя не было. Они тебе расскажут и о странных пропажах людей, и о черном колдовстве, и о кровавых жертвах непонятно каким божествам. Спроси, князь.

– Спрошу. – Хаскульд встал с кресла, давая понять, что встреча окончена. Хельги-ярл вышел, гордо кивнув головой.

– Даже не предложил мне возглавить часть дружины, – уже вернувшись к себе на постоялый двор, пожаловался он Ирландцу.

– Возглавить дружину? – усмехнулся тот. – А зачем ему соперник? Он так рад, что избавился от Дирмунда, а тут еще ты. Сильные не любят рядом с собой сильных, ярл. Может быть, стоит принять предложение Рюрика? Он ведь неоднократно звал тебя в Альдегьюборг или в этот, новый город, Хольмгард.

– Теперь можно и принять, – согласился Хельги. – Все ж таки хорошо мы расстроили планы друида!

– Не обольщайся, ярл. – Ирландец невесело усмехнулся. – Можно подумать, ты плохо знаешь друида. Да, он сейчас проиграл, но он воспрянет, восстанет из пепла, словно древняя колдовская птица. И не забывай, у него Камень. Он будет мстить и попытается восстановить все, что потерял.

Хельги молча кивнул.

Ночью он, внезапно проснувшись, уселся на ложе. Ему вновь привиделась Сельма, законная, дорогая сердцу супруга. Как там поживает она вместе с маленькой Сигрид в далеком Снольди-Хольме? Хватает ли сил управлять усадьбами, не поднимают ли хвосты Скьольд Альвсен да старый Свейн Копитель Коров? Ярл улыбнулся – он знал, что Сельма справится со всем. Иначе не была бы она женой ярла и не звалась бы Хозяйкой. Сколько он уже не был дома? Всего-то чуть больше года. Не срок. Для викинга – не срок. А для сердца? И вот еще на голову – Ладислава. Ярд покосился на спящую рядом девушку. Как она прикипела к нему, как смотрит влюбленными глазами, синими, словно васильки, и, кажется, готова сделать для него все. Скажет ярл – спать на полу – будет. Хельги усмехнулся. А он-то сам испытывает к ней хоть что-нибудь? Вот если, скажем, вдруг пропадет она сейчас, растает или ударит в нее молния? Что тогда? Брр… Нет, никогда! Ярл поежился и, ложась рядом, ласково погладил спящую девушку по спине. Не чужая она ему была теперь, нет, не чужая…

По темному небу ветер гнал низкие фиолетовые тучи, с дождем и градом. Кружил каруселью сорванные с деревьев листья, поднимал на воде глубокую серебристую рябь.

Двое совсем еще юных парней стояли друг перед другом на берегу реки. У мостков билась об доски лодка.

– Не передумал, Вятша? – Один из юношей – темненький, кареглазый – посмотрел на другого – светловолосого, ловкого, сильного. Посмотрел с надеждой – может, и выйдет еще, как хотелось бы?

– Нет, друже, не передумал, – Грустно покачал головой Вятша, улыбнулся. – Ну, сам подумай, кому я в Киеве нужен? А здесь и девки работящие, и пищи вдоволь, и хозяйка ко мне хорошо относится…

– К тебе-то хорошо…

– Нет, ты беги, Поруборе. А я останусь. И ежели вдруг погонятся за тобой – заступлюсь, не сомневайся.

– А я и не сомневался… – Порубор, шмыгнув носом, полез в лодку.

– Выгребешь на середину-то?

– Да выгребу.

– Ну, прощевай, Поруборе.

– Прощай и ты… Прощай…

– Да ты что там, никак плачешь, что ли? Вот дурной! Будто на век расстаемся. К зиме ближе обязательно выберусь в Киев, на торг. Увидимся!

– Конечно, увидимся. Только все равно – грустно.

– Так и мне грустно.

Вятша замолк, отвернулся, вытер украдкой слезы и, помахав вслед исчезающей за излучиной лодке, быстро пошел к усадьбе. Не забыть разбудить пораньше девок – Онфиску и Лобзю… Онфиска – так себе, а Лобзя – ничего, приятная. И как смотрит! А с Порубором еще свидимся. Недаром смешали кровь, когда еще на плоту удирали, от ведьмы…

За лесами, за рекой, за бескрайней печенежской степью вставало солнце, показалось уже из-за холма красным краем, осветило бледное небо – к морозцу. Поеживаясь, открывали стражи главные киевские ворота. Возов-то скопилось уже – ой-ой! Все на торг – с мясом, с кожами, медом, ягодами-грибами-орехами, тьфу ты, пропасть всего везли в Киев. Народ собрался разный – и сами людины-хозяева, и закупы с рядовичами, и челядь. Средь них – странник в лапотках сношенных, видно, издалека шел, лесами да оврагами. Скромен странник, невысок, плюгав даже, голова, как котел – огромная, борода черная, глаз вострый, туда-сюда зыркает. Порасспрашивал, пока стоял, про Дирмунда князя, подивился, что убег тот, покачал головою. А как раскрыли ворота, пошатался по Подолу немножко, да и повернул на Щековицу, в корчму Мечислава-людина. Мечислав аж вздрогнул, словно не странника скромненького увидел, а выходца из страны мертвых. Затрясся весь:

– Ты ли, Истома?

– Я…

А далеко за Киевом нахлестывал коня Дирмунд-князь – Черный друид Форгайл. Куда держал путь, да о чем думал – о том знала только его темная душа, если правда, она у друида была. Рядом с ним, по обе руки, весь путь скакали волки. Князь иногда останавливался, грозил кулаком в сторону Киева да выл на луну вместе с волками.

– Ничего, – злобно шептал он, вытаскивая из-за пазухи сверкающий сиреневый камень. – Мы еще поборемся с тобой, Хельги-ярл!

И, словно соглашаясь с ним, истошно выли волки…

Оглавление

Сын ярла

  Глава 1 Клятвы

  Глава 2 Друиды

  Глава 3 Охота

  Глава 4 Музыкант

  Глава 5 Первый бой

  Глава 6 Волк

  Глава 7 Секира эгиля

  Глава 8 Снорри

  Глава 9 Альвсены

  Глава 10 Конхобар ирландец

  Глава 11 Зазнайство и подлость

  Глава 12 Тинг

  Глава 13 Битва за снольди-хольм

  Глава 14 Поединок

  Глава 15 Сельма

  Глава 16 Внезапный удар

Первый поход

  Глава 1 Камень

  Глава 2 Собаки моря

  Глава 3 Послушница

  Глава 4 Ирландец

  Глава 5 Стратеги тайных дел

  Глава 6 Засада

  Глава 7 Предательство

  Глава 8 Время мужицких королей

  Глава 9 Ловушка

  Глава 10 Думы

  Глава 11 Отрубленная рука

  Глава 12 Гита

  Глава 13 Волки

  Глава 14 Шторм битвы

  Глава 15 Шепот дождя в таре

Из варяг в хазары

  Глава 1 Гадание на перуновом капище

  Глава 2 Ночные гости

  Глава 3 Встреча

  Глава 4 «Ты должен!»

  Глава 5 Пожар

  Глава 6 Халиса

  Глава 7 Песнь халисы

  Глава 8 Ладислава

  Глава 9 Удачи и неудачи

  Глава 10 Набег

  Глава 11 Надежда купца бен кубрата

  Глава 12 Гаремные страсти

  Глава 13 Коварные сердца

  Глава 14 Молитва друида

  Глава 15 Смятение в купеческом доме

  Глава 16 Поиски и интриги

  Глава 17 Тяжел труд золотарей!

  Глава 18 Набег

  Глава 19 Поиски и находки

  Глава 20 Валгалла малыша снорри

  Глава 21 Как ныне сбирается вещий олег…

Черный престол

  Глава 1 Красные ленты

  Глава 2 Пороги

  Глава 3 Похороны костромы

  Глава 4 Перунов день

  Глава 4 Продолжение

  Глава 5 Побег из ада

  Глава 6 Столкновение

  Глава 7 Камень

  Глава 8 Планы и послухи

  Глава 9 Ошибка ярила зевоты

  Глава 10 Моления и мечты никифора

  Глава 11 Из огня да в полымя

  Глава 12 Дороги и путники

  Глава 13 Гнездо ведьмы

  Глава 14 Битва Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg